«Баронесса Изнанки»

Виталий Сертаков Баронесса Изнанки

Часть первая Колодец червя

Карета строжайшего магистра

Над Изнанкой всходило первое солнце. С его первыми лучами таверна Слеах Майт преобразилась. Повсюду открывались окошки, хлопали ставни, вывешивались половички и циновки. Служанки и поварята затянули веселую песню, аккомпанируя себе звяканьем ложек о тарелки. Гоготали гуси, крякали утки, ржали лошади, заливались доселе тихие охотничьи псы. У парадного входа девочки в зеленых платьицах широкими метлами сгоняли в канаву мусор, другие поливали цветы в палисадниках. Целая компания занималась чисткой медных котлов и чайников, совсем крошечные мальчишки вычесывали гривы пони. Из обеденного зала доносился хохот и гвалт.

Поднимая клубы пыли, звеня колокольчиками, по центральной улочке городка торопилось стадо рыжих коров. Его бичами подгоняли пастухи, а из дворов, провожая своих кормилиц, улыбались пастухам опрятные грудастые хозяйки в передниках и крахмальных чепчиках. На ратуше часы звонко наигрывали развеселую мелодию, над циферблатом раскрылись узорчатые дверцы, оттуда, прямо как в бабушкиных часах, поползли деревянные раскрашенные фигурки. Они обнимались и кружились в танце, поглядывая сверху на город. Открыв рот, Анка с изумлением наблюдала за чудо-часами. Каждая из кукол наверняка была не меньше метра роста. Вслед за танцорами появились солдаты с алебардами и флагами, они маршировали и даже разевали рты, а из боковых чердачных окошек ратуши выскочили совы с горящими глазами. Они заглядывали вниз, кивали и шевелили крыльями. Младшую поразило, что внизу, на мощенной булыжником площади, суетится изрядная толпа, но никто внимания не обращает на такое чудо, прямо у них над головами. Жители городка спешили, кто на рынок, кто в лавки. Многие седлали лошадей, запрягали в повозки белых быков и выстраивались в караван, по-видимому, тоже собираясь на ярмарку в Блэкдаун. От крыши ратуши до рынка натянулись вдруг веревки, на них затрепетали десятки цветных флажков, а другие веревки с флажками оплели черепичные крыши ближайших домов.

Анка ущипнула себя за ногу, уже в который раз. Даже после всего пережитого в Нижнем мире она иногда сомневалась, не снится ли ей все это. Не приснилась ли ведьма Камилла, которая зашвырнула и ее, и Бернара с кровниками, в «изнанку» Англии. Не приснился ли ей страшный пес, проводник Ку Ши, которому она позволила лакать кровь из вены? Который раз Младшая переживала сумасшедшее бегство из дома родителей Бернара, когда за ними по пятам гнались британские спецслужбы, короткое плавание на пароме и страшный, покрытый туманом, холм, в котором обнаружилась дыра в Пограничье.

Началось все, конечно, не с ведьмы и не с Фермы-у-Ручья. Началось все в прошлом году, когда ее непутевый братец подобрал за околицей родной северной деревни прозрачную «медузу». Которая оказалась совсем не медузой, а устройством для связи с Эхусом, громадным молчаливым чудовищем. У чудовища на спине имелись пазухи, в которые укладывали смертельно больных. Обреченные люди там чудесным образом выздоравливали. Совсем недавно Младшая и поверить бы не смогла, что помимо обычных людей на планете тихо прячутся самые настоящие атланты, потомки тех, древних, которых утопило волной. Они сохранили мохнатых Эхусов, а Эхусы столетиями продлевали жизнь своим хозяевам. Кроме того, атланты сохранили Тхолов — настоящие летучие крепости, круче любого самолета, ракеты или танка.

А Валька подобрал офхолдер на свою голову. Эта тварь оказалась вовсе не медузой, а связным устройством, с помощью которого бестолковый Старший сумел найти сбежавшую черепаху-реанимацию. Точнее, черепаха не сама сбежала, ее украл один из пастухов, которому полагалось ее охранять. Лукас сам охранял, и сам увел зверя от своих же друзей по Коллегии, уж очень ему хотелось спасти от смерти свою любовницу! Именно тогда, когда Лукаса уже окружили и принудили сдаться, Младшая впервые столкнулась с вопросом — а что, собственно, важнее — очередь из умирающих ученых, вроде генетика Харченко, которого атланты спасли от рака и от пули, или один любимый человек? Вот вопрос так вопрос, никто не смог внятно ответить.

Найти-то Валька нашел, и сбежавшего Лукаса, и черепаху, а чем все закончилось? Точнее, не закончилось до сих пор! За ходячей реанимацией охотились все кому не лень, военные из России, шпионы из Америки, Франции и еще бог знает откуда. Вальку зацапали агенты одной из секретных контор и стали шантажировать. Как его спасать, бестолкового? Но спасателей тоже нашлось немало, потому что Валькина живучесть неожиданно заинтересовала Коллегию атлантов. Как выяснилось, прежде с офхолдером на ладони никто из обыкновенных граждан дольше трех дней не протягивал. Анке довелось близко познакомиться с младшей советницей Коллегии, Марией, и вначале ей очень хотелось верить, что наездница поможет спасти Вальку из лап разведки. Но все оказалось намного сложнее. Вальку-то спасли, да только совсем не так, как планировалось, и совсем не те.

Не атланты вытаскивали, а английский парень Бернар, которого Анка неожиданно встретила в глухой алтайской деревне. Да, на Алтае все закрутилось еще пуще прежнего! Младшую передернуло от воспоминаний. С одной стороны, именно там она встретила Бернара, а с другой — именно там ее подстрелили. После атлантов с их живыми магическими черепахами Анка почти не удивилась, что в Сибири прячутся от полиции самые настоящие британские эльфы. Ой, то есть, не эльфы, так нельзя говорить. Фэйри, конечно же, настоящие шотландские фэйри. Основная их масса, те, кто уцелел в борьбе с миллиардами обычных, так и скрывались потихоньку в Британии, но нашлись и сибиряки!

Младшая с трудом восстанавливала в памяти этапы знакомства, время словно спрессовалось за последние месяцы. Она только помнила жуткую боль в груди, когда русские десантники намеревались отобрать у Вальки Эхус и ранили ее в горах, а потом не менее жуткое пробуждение внутри Эхуса, в горячей, пульсирующей пазухе. Зато Бернар, он был раньше такой замечательный, никакого сравнения с поселковыми пацанами! Вот только... Нет, то есть, Анка, конечно же, не забегала вперед так далеко, но фэйри и люди были совсем разные. Внешне очень похожи, но разные внутри, биологически. Так что, ни о чем серьезном с парнем из народа фэйри мечтать все равно было нельзя. Нельзя, и нечего об этом думать.

А пока Младшая гуляла со своим кудрявым эльфом, оказалось, что беды со Старшим не кончились. Валька снова попался: на сей раз его заманили в ловушку вместе с профессором Харченко, и заманили не русские, а американцы. Мало того, что американские шпионы захватили недотепу Харченко, им удалось блокировать в недоступной пещере один из лучших боевых кораблей атлантов. Коллегия наверняка бы могла отбить Тхол, могла бы применить силу, но кто бы решился штурмовать пещеру, где прятали Старшего? Ведь только он, ее брат, был способен своей кровью запустить процесс почкования магических черепах. Анка догадывалась, что на планете обитает множество потомков атлантов с заданными функциями, не только она и ее старший брат, но к несчастью, на сегодняшний день у Коллегии не было иных вариантов. Пока что Валька был единственным «кормильцем», от которого зависело размножение ходячих реанимаций. Его следовало отбить у врага аккуратно и беречь, как редкое растение.

Атланты совсем взбесились, ведь черепахи погибали от старости, одна за другой, некому становилось омолаживать старцев, потому Вальку следовало на руках носить! Наездница Мария прикатила вслед за Анкой в Англию, прямо в дом к родителям Бернара, куда ее никто не звал. Она одновременно угрожала и умоляла старейшин фэйри помочь ей освободить Старшего, арестованного в далекой алтайской пещере. На деле она беспокоилась только о живых реанимациях. Все они: и атланты, и обычные люди, и фэйри — боролись каждый за себя: это Анка поняла уже давно. Фэйри ухватились за возможность получить в бессрочное пользование несколько биомашин для омолаживания, иначе они ни за что бы не полезли спасать малознакомого Харченко и Вальку.

Однако Младшая держала язык за зубами. Ведь колдуны народа фэйри все же рискнули помочь. Они нашли единственно верный путь из Англии на Алтай — по землям Изнанки, и не только нашли путь, но и вызвались сопровождать. Через территорию России, обычным наземным путем или самолетом, они бы никогда не добрались. Скорее всего, их арестовали бы еще в Англии, при посадке в аэропорту, или в Красноярске, что еще хуже. Вместе с Анкой и Бернаром в «нижний» мир спустились его родственники — тетушка Берта, дядя Эвальд и русский фэйри Саня. Кровникам пришлось пригласить с собой и Марию, младшего советника Коллегии. К Марии у Анки отношение теперь было двойственное. С одной стороны, советница заботилась только об интересах Коллегии атлантов и плевала на весь мир, а с другой — ее было жалко. Жалко, потому что после укуса Бескостного демона у великанши начала усыхать рука, и лекари отрядных не сообщили ничего утешительного.

Здесь расстояния искривлялись как древесная стружка, здесь время рвалось как истончившаяся ткань. Фэйри Благого двора надеялись преодолеть тысячи километров за пару дней и ворваться в алтайскую пещеру снизу, вскрыв Запечатанную дверь. В крайнем случае, тетя Берта собиралась выпустить на общего врага бесов из параллельных миров. Впрочем, Анке давно было все равно, удастся ли атлантам отбить свой космический корабль. Тем более ей было все равно, приютят ли королевские дворы Изнанки волшебных черепах. Лишь бы вытащили из тайги Старшего! И ничего уже ей не надо, забрать бы брата, маманю и спрятаться где-нибудь на юге, у теплого моря. Не надо никого лечить, спасать от смерти и омолаживать, как мечтали они с Валькой, потому что спокойно лечить им не позволят.

Анке иногда не верилось, что происходящее в Изнанке — не сон. В «нижнем» мире Англии время не просто зациклилось, оно словно спаялось, как стальное кольцо. Каждый последующий день идеально повторял предыдущий, а на внедрение технических новшеств неторопливым жителям, судя по всему, требовались века. К средневековым мельницам, повозкам, к двойному солнцу и двум лунам, к вогнутому, вздыбленному горизонту, к фантастическим растениям, дубам в сто обхватов Младшая уже почти привыкла. Гораздо сложнее было привыкнуть к тому, что в Изнанке очень мало собственно людей. Здесь вольготно обитали те, кого писатели Верхнего мира давно причислили к сказочным персонажам — эльфы отрядные, горные и озерные, мохнатые коротышки брауни, лесные гномки клури каун, изгнанники пикси и могучие гориллообразные фоморы, а также — загадочные невидимые друиды.

Младшая широко раскрытыми глазами рассматривала улочки городка, а сама вновь и вновь переживала ночную трапезу в компании с лендлордом Вредо, местным лидером отрядных эльфов. Седобородый Вредо наговорил всякого, а она дрожала и боялась глаза поднять на остальных членов их маленькой экспедиции. Хитрый эльф вывернул всех наизнанку. Выяснилось вдруг, что родня Бернара — тетя Берта и раненый дядюшка Эвальд спустились в Изнанку в поисках Священного холма, дядя Саня только и думает, как впустить через Запечатанную дверь всю свою сибирскую деревню, а советница Мария вообще плевала на всех, ей главное — спрятать в Изнанке Эхусов. Грустнее всего Анке делалось от того, что на ее глазах менялся и Бернар. Он становился... нет, не грубым и не злым, он просто сливался с «нижним» миром, и все быстрее удалялся от нее. А где-то, за тысячи километров, в алтайской тайге, американцы держали под прицелом Валентина и украинского генетика Харченко, который был виноват только в том, что ближе всех подошел к решению проблемы почкования мохнатых десятитонных Эхусов.

А на рыночной площади тем временем вовсю кипела работа. Анка смотрела во все глаза, ей хотелось ущипнуть себя за руку, настолько происходящее напоминало ожившую декорацию к средневековым сказкам. С верхней галереи таверны было прекрасно видно, как смешные человечки пикси с песней катят огромные для своего роста бочки, как лысые татуированные круитни, покрикивая, несут на плечах шест с освежеванными оленьими тушами, как хохочут в птичьих рядах веселые старушки, а дети, в центре площади, визжа, катаются внутри громадного колеса. Это колесо было чем-то похоже на те колесики, в которых бегают белки, только дети отрядных не сами его раскручивали: аттракцион приводили в движение два пони, вращавшие привод. Круговое движение нарядных лошадок раскручивало детскую карусель и одновременно поднимало воду из колодца.

Сам колодец был произведением искусства. Башня, на манер сторожевой, вся раскрашена и увита лентами с бубенцами, а на площадке башни — рогатый и пузатый Буратино, который, конечно, был никакой не Буратино, а местная деревянная кукла. Кукла смешно вращала палицей и глазами. Вода поступала снизу порциями, тогда всякий раз из башни опрокидывался маленький подвесной мост, и корыто под визг детворы опрокидывалось в глубокий желоб. Вода бежала по желобу вдоль рыночной площади, из него зачерпывали ведрами и ковшами, а в самом конце — поили скотину. На площадь продолжали въезжать повозки с товаром, раскинулся балаган, ветер принес ароматы горячей выпечки. Младшей безумно хотелось туда сбегать, посмотреть хоть одним глазком, но тетя Берта сказала, чтобы с балкона никуда ни ногой, потому что вот-вот поедем. Тетя Берта строгая, она Хранительница традиций в септе Бернара, это все равно что главная бабушка на несколько семей. Строгая, но иногда ласковая, и всегда справедливая. Просто ее нервы тоже понять можно, ведь дядечку Эвальда, двоюродного деда Бернара, ранил Большеухий демон, и, почти наверняка, старик скоро умрет.

Разведчики с живыми кроликами на шестах уже поскакали вдоль Пыльной тропы, проверить, не сдвинулись ли воронки быстрого времени. Если на десять миль пути все окажется в порядке, на ближайшем холме вспыхнет сигнальный огонь и торговый караван придет в движение. Во дворе таверны затеялась суета. Через огромные ворота сарая быки с громыханием выкатили во двор двухэтажную деревянную конструкцию, целый вагон на колесах, почти целиком обшитый железом. Слева и справа откинулись лесенки, но дно все равно располагалось так далеко от земли, что Анка могла бы пройти, почти не пригибаясь. По лесенкам подчиненные обер-егеря Брудо шустро потащили наверх корзины со снедью и весь багаж экспедиции. Сам обер-егерь, щуплый, седенький, весь в зеленом, направо и налево отдавал приказания, и монетки в его бородках звенели, как колокольчики. Мария, которой явно стало лучше после эльфийских мазей и массажей, пристально следила, чтобы отрядные не забыли погрузить сумки с пистолетами и боеприпасом. Трое ушастых юношей, подмигивая Анке, забрались на самую верхотуру, закрепили там длиннющую лестницу и стали передавать тюки на крышу. На крыше тюки перевязывали ремнями, а сверху раскатали толстую попону из сшитых шкур, но и на этом не успокоились. Поверх попоны на борта спустили мелкоячеистую сеть, утыканную длинными кривыми гвоздями. После этого карета стала походить на громадного дикобраза.

Из подвалов кухни поварята вереницей понесли в чрево экипажа связки жареных кур и целые бараньи окорока, вязанки лепешек, запечатанные жбаны с вином и водой, сушеные овощи и копченую рыбу. Судя по обилию продовольствия, запасы делались на несколько месяцев осады. Младшая даже не представляла себе, что теперь сможет сдвинуть с места такую тяжесть. Каждое из шести дубовых колес достигало почти трех метров в диаметре, на обода были нашиты металлические полосы с шипами. Дубовые стенки толщиной в пару дюймов, двойной ряд заклепок на углах и двойной ряд узких окошек, больше похожих на бойницы. Сквозь открытую дверь Младшая видела внутренности десятиметрового экипажа. Мощные балки поддерживали пол второго этажа, внизу имелись спальные места, застеленные мехами, столы, зеркало в серебряной раме и даже отдельная кабинка туалета. Второй этаж был разбит на клети, изнутри окна запирались железными ставнями, вдоль стен стояли наглухо привинченные сундуки.

Крепость на колесах, иначе не скажешь.

Во двор таверны вкатилась тележка, запряженная двумя изящными пони. Могучий дядька в кожаном фартуке, с лицом, изъеденным брызгами окалины, и длинными завитыми бородками чуть ли не в обнимку поздоровался с высокородными господами, откинул покрывало на тележке. Подмастерья вытащили оттуда холщовые мешки, набитые металлическими наконечниками для стрел, несколько сложных приспособлений с пружинами и шестеренками, кольчуги и наколенники. Один из товарищей ученейшего магистра перебрал вручную почти каждую деталь, доставленную кузнецом. Наконечники он дотошно рассматривал на свет, пробовал на зуб и только после этого позволил занести в экипаж. Вообще же, фоморы вели себя во владениях отрядных сдержанно и учтиво. Сам огромный магистр Уг нэн Наат старался не размахивать длинными конечностями, трубил вполголоса и почти не почесывался. Анка уже немножечко привыкла к его скошенному черепу, выступающей челюсти и горящим, запавшим глазам. Может, дядя Саня был и прав, обозвав народ фоморов питекантропами, которых человечество вытеснило с «верхней» Земли в Изнанку. Во всяком случае, от обычных людей они отличались не только двухметровым ростом и густой шерстью. Фоморы двигались, рассуждали, одевались, пахли и даже почесывались иначе, с ленивой грацией тяжеловесных животных.

Позади кареты откинули на цепях платформу, вплотную подтолкнули крытую повозку, внутри нее возились и рычали живые существа. Из сарая, предводительствуемые лысым бароном Ке, вышли трое отрядных в железных шлемах и кольчужных перчатках до самых плеч. Барон тоже натянул шлем, опустил забрало и стал похож на ожившего рыцаря из музея. Спиральные татуировки на его вздувшихся мускулах походили на проснувшихся, раздраженных змей. Глядя на его рыжеватую бороду и налитые кровью глаза, Младшая с трудом убеждала себя, что этот квадратный субъект — такой же человек, как и она. В отличие от эльфов, от маленьких пикси и гороподобных фоморов, барон Ке принадлежал к тому же биологическому виду, что и она, но...

Когда он разевал широченную пасть, татуированные щеки шевелились, из-за черно-синих губ показывались желтые клыки, и в человечность народа круитни как-то не верилось. Однако Анка не забывала, что барон Ке, как и магистр, как и поверенный короля пикси, милорд Фрестакиллоуокер, — все они не простые горожане, а благородные лорды, рыцари и союзники короля отрядных. Не дикари, как мохнатые крошки брауни, а люди образованные, даже ученые, можно сказать — самые передовые. И не забавы ради съехались они в пограничную таверну Слеах Майт, а для решения крайне важного вопроса — пропустить ли обычную девочку по Пыльной тропе, через Логрис в славянские земли, или же вышвырнуть обратно.

Слуги и егеря во дворе разбежались в стороны, когда старший круитни откинул тент на повозке. Анка охнула и невольно отшатнулась. В повозке, зажатые бортами, стояли высокие круглые клетки, вроде тех, в которых содержат в Измененном мире самых крупных попугаев. Младшая видела похожие попугайские жилища в зоомагазине. Только вместо изящных легких прутьев клетки состояли из толстых, переплетенных и заклепанных колец из белого металла, разорвать которые не смог бы, наверное, и медведь. Каждую клетку прикрывала отдельная тряпка, но кое-где тряпки сползли, и сквозь ячейки клеток выглядывали их кошмарные обитатели.

Цепкие лапы с длинными черными когтями скребли по металлу, за гладкими блестящими спинами были связаны кожистые крылья. И не просто связаны, а проткнуты насквозь и стянуты деревянными болтами. Головы со свисающими вниз влажными клювами или носами и горящие злобой выпученные глазки. Тело невозможно разглядеть в теснине клетки: нечто перекрученное, бородавчатое, острые углы суставов, розовые кружки, похожие на присоски осьминогов. Из клеток слышалось хриплое бормотание, чем-то напоминающее человеческую речь.

Драконы? Нет, не драконы. Анка не сразу вспомнила это слово — горгульи. Бернар ей раньше рассказывал о породе маленьких, чрезвычайно злобных полуящеров, полуптиц. По преданию, их вывели в незапамятные времена на Востоке, оттуда доставили в Европу и несколько столетий довольно успешно использовали для устрашения соседей и охраны имущества. Им ставили памятники и посвящали рисунки. Потом к власти повсюду пришла католическая церковь, она стала преследовать карликовых дракончиков, обзывая их исчадиями ада, и почти всех их истребили. Истребили в замках обычных, тогда горгульи остались только у Добрых Соседей, а многие одичали и переселились в леса и кладбищенские склепы. В дикой природе они не сумели выдержать конкуренцию с другими хищниками, естественными обитателями лесов и полей. Несмотря на устрашающую внешность и крайне вредный характер, горгульи элементарно замерзали от холода в лютые зимы, их скрюченные тела потом находили крестьяне и считали каждую такую находку мрачным предзнаменованием. Некоторых уродцев удалось выкупить средневековым ученым, из них набивали чучела для маскарадов, а потом нашлись талантливые скульпторы и воплотили красоту горгулий в камне и металле. У себя дома, в Англии, Бернар показывал Анке снимки разных старинных замков и крепостей, найденные им в Интернете. Оказалось, что большинство сказочных уродцев, возле которых фотографировались туристы, когда-то вполне серьезно нападали на овец и коров, защищали склады и амбары, подчиняясь только хозяину, и в лучшем случае — узнавали еще пару членов его семьи. Последних живых горгулий унесли на себе в Изнанку круитни и фэйри Темного двора, вместе с конями, овцами, собаками, совами и домашними запасами. Во всяком случае, около тысячи лет никто о них в Европе не слыхал. А восточные чародеи-генетики, задолго до рождества Христова выведшие породу злобных крылатых монстров, сами канули в Лету, превратились в пыль, вместе со своим чудесным искусством. По их могилам прошлась конница Александра Великого, затем отважные воины Ганнибала и римские легионы, и теперь никто не смог бы уверенно сказать, что это были за племена и как им удавалось кроить из неживой материи и собственной крови таких вот живых существ.

Парни в кольчужных перчатках крайне бережно просунули палки в кольца на крышках клеток и по одной стали заносить их в грузовой отсек кареты. Младшая смогла оценить предусмотрительность барона и его слуг, когда один из обитателей клеток попытался вырваться.

Все произошло очень быстро. Горгулья плюнула в голову носильщику, из клетки высунулась корявая трехпалая кисть, ухватилась за палку и... переломила ее. Переломила палку толщиной почти в Анкино запястье. Клетка сорвалась и покатилась по настилу вниз. Моментально горгульи в остальных клетках подняли неистовый визг. Младшая зажала уши руками: слушать это было невозможно — словно десятки алмазных буров вгрызались в стекло.

Слуга, на шлем которого попала слюна, упал на колени и стонал. Из кухни выскочили повара, поливали его дымящийся шлем водой, но голова и глаза у бедняги не пострадали, чего нельзя было сказать о руке. С парня стянули перчатку и кольчугу: мелкие железные кольца буквально рассыпались в труху, от шеи до локтя вздувался волдырь от ожога. Во дворе появились травники в плащах с капюшонами, те самые, которые лечили дядю Эвальда. Они наложили парню мази, обмотали поврежденную конечность бинтами, и через несколько минут он смог приступить к работе. Упавшую клетку с горгульей изловили возле самых ворот. Несколько глупых дворовых собак облаяли чудовищного хищника, но в запале травли подобрались слишком близко. Анка снова не уловила момент, когда горгулья плюнула. Два ослепших пса покатились по траве, визжа и теряя остатки шерсти, слуги их немедленно закололи мечами.

Горгулья ухитрялась ползти к свободе, находясь внутри клетки. Она просовывала в дыры черные пальцы, подтягивалась на них, иногда катилась вместе со своей тюрьмой. Это продолжалось, пока барон Ке не набрал в рот какой-то дряни и дунул на пленницу, поднеся к губам факел. Ему пришлось снять для этого шлем. Весь двор, затаив дыхание, следил за манипуляциями круитни. Барон дунул, моментально из его губ возник второй факел, целый поток огня. Обожженная тварь завыла, скорчилась внутри клетки, а барон отважно накрыл ее овечьей шкурой и своими руками отнес в карету. Погрузка возобновилась. Анка с колотящимся сердцем наблюдала, как барон пересмеивается с обер-егерем. Брудо встряхивал бородками, кончики его длинных заостренных ушей шевелились над макушкой. Вроде бы, ничего смешного не произошло, скорее наоборот.

Младшая спросила себя, против кого же такие военные приготовления, если тут, якобы, никто не воюет между собой. Совершенно очевидно, что гадкие крылатые зверюги предназначались именно для боевых действий. Младшая решила, что при случае обязательно спросит у взрослых, чем же таким плюются обитатели клеток, от слюны которых разваливаются кольчуги.

Два шустрых конюха выпрягли быков, приделали спереди к козлам длиннющие оглобли, залили масло в фонари на бортах. Еще двое через другие ворота привели из загона рыжих лошадей-тяжеловозов. Всего восемь штук, лохматых, широких, с виду ленивых и неповоротливых. Копыта лошадок оставляли на песке следы размером с обеденную тарелку. Мальчишки ловко накинули дышла, укрепили наглазники, а на спины животным накинули жесткие попоны, доходящие почти до земли.

Анка поймала на балюстраде Бернара, который как раз возвращался с соломой для мягких носилок дядюшки Эвальда, и спросила, на чем они поедут. За ту пару часов, что они не виделись, Бернар неуловимо изменился. Он загорел, кожа на его мягком вытянутом лице стала грубее, заострились черты, а глаза стали совсем темные. Свою шарообразную гриву он подвязал ленточкой и укутал под зеленый платок, как делали местные парни. Анке показалось, что его руки торчат из рукавов зеленого дождевика. Такого просто не могло быть, чтобы человек подрос за одну ночь, но, учитывая, как за один день на десяток лет помолодела тетя Берта, Младшая ничему не удивилась. Она даже обрадовалась немножко про себя, ведь фэйри все были низкорослые. Может быть, Бернар тоже подрастет и обгонит, наконец, ее в росте? Анка планировала порадовать Бернара своими наблюдениями, но он буркнул что-то невразумительное, едва не оттолкнув ее, и галопом побежал дальше. Младшая застыла: от обиды на глаза навернулись слезы. К счастью, на помощь пришла тетя Берта.

— Смотри, это карета магистра, — подтвердила тетушка. — Строжайший и ученейший сам предложил лэндлорду, чтобы мы ехали не в открытых повозках, а в его крепости.

— Так нам придется... — Младшая ахнула. — Так нам придется ехать на ярмарку в компании питекантропов?!

— Никогда не называй их питекантропами, — строго поправила тетя Берта. — Мы поедем в карете магистра Уг нэн Наата, потому что она лучше защищена, чем обычные повозки. Магистр оказал нам великую честь, но не ради нас, а по просьбе лэндлорда Вредо и Его милости, королевского поверенного, милорда Фрестакиллоуокера. Кроме них за нами отдельно поедет барон Ке со своей свитой и отряд егерей.

Тетушка упорхнула дальше по своим делам, оставив Младшую в задумчивости. Она была поражена, с какой скоростью фэйри запомнили имена всех этих приближенных, разных местных лордов и королей, и вообще, Бернар становился другим.

После ужина, или, точнее, завтрака, в таверне он изменился. Младшая не могла подобрать верного слова, за нее это сделал дядя Саня. Он помог бережно спустить вниз носилки со спящим дядюшкой Эвальдом, подошел к Анке, облокотился рядом о перила. Как и Бернар, он упрятал чудовищную гриву фэйри под платок. Здесь, в Изнанке, он впервые мог не опасаться, что окружающие заметят его острые уши с шевелящимися кисточками.

— Взрослеет парень, да? Скоро не отличить его будет от местных пацанов.

— Он теперь считается среди нас главный? — растерянно спросила Анка. — Главнее вас и главнее тетушки Берты? Это из-за того, что получил тайное имя?

— Тайное имя, верь-не-верь, есть у каждого из нас. — Саня почесал макушку. — Когда фэйри проводят Ритуал имени, кто-то из старших обязательно отдает свое тайное имя. Этим, как сказать... мы как бы продлеваем себя во времени, понимаешь?

— Но у нас же тоже есть фамилии, они передаются детям и внукам, — возразила Анка. Она смотрела вниз, во двор, где Бернар, вполне освоившись, болтал с двумя девушками-прачками. Те были на вид гораздо старше ее и красивее, чего греха таить.

— Фамилии — это совсем другое. Фамилию можно поменять, взять другую или вообще не называть. К чему обязывает фамилия, написанная у меня в паспорте? — горько усмехнулся дядя Саня. — Да ни к чему, как сказать, просто напоминание, кто был мой отец. В этом, верь-не-верь, и беда вас, обычных, ты уж не сердись. Вы не помните, не любите помнить и не тянетесь к памяти. Мое тайное имя мне передала бабушка по материнской линии. Она была великой Хранительницей традиций септа, ничем не хуже Берты, поверь мне. В двадцатые годы того века, когда всюду шла гражданская война, она настояла, чтобы наш септ не покидал Саяны. Разные варианты предлагались, многие поверили в светлое будущее, хотели присоединиться к большевикам. Но, к счастью, верь-не-верь, победила воля тех, кто послушался мою бабушку. Если бы тогда вышли из тайги, не было бы нас давно, растоптала бы большевистская власть. Так что, Бернар ничем особым не отличился, — подытожил дядя Саня. — Если не считать того, что...

— Что? — ухватилась Анка. — Если не считать чего?

— Ты же слышала, что сказал лэндлорд. У Бернара тут свои задачи, у меня — свои, а у тебя — свои. Главное для нас, как сказать? Не дать себя поссорить, потому что поодиночке мы ничего не сделаем. Ты на меня не сердись, Аннушка, ладно? — Саня покраснел и смущенно подергал себя за бороду. — Я не брошу вас, ни в коем случае!

— Я не сержусь, честно, — успокоила Анка. — Наоборот, мне кажется, это будет правильно, если русские фэйри все вернутся сюда.

— Ты действительно так думаешь? — ободрился сибиряк.

— Ну, конечно. Это ведь только так говорится, что все люди — братья, а на самом деле... Я понимаю, как вам трудно среди обычных людей. Это вроде как негру одному жить в общежитии. Мне дядя Игорь в Петербурге рассказывал, как у них в институте жили в общежитии два негра, и как их все вокруг обижали.

— Забавно сравнила, — рассмеялся Саня. — Ну, не все так плохо. Когда мы вместе, не очень-то и обидишь. Фэйри завсегда глаз обычным отведет. Ты вот, к примеру, как думаешь — для чего нам тот же самый Ритуал имени? У фэйри обычаев всяких, верь-не-верь, полным-полно, и позабылись многие, а Ритуалы сохраняются. И будут сохраняться. Только я тебе, как сказать... лучше я тебе о других говорить не буду, это ни к чему.

— Ну... это чтоб стариков не забывать, — промямлила Анка, чувствуя, что несет околесицу. — Передал дедушка свое имя — значит, нельзя подличать и его память осквернять.

— С дедушкой — все верно, но Ритуал не ради дедушек. Не ради вежливости к старикам. Ты берешь не просто имя, ты становишься человеком из септа, человеком из фины.

— А до того — не человек?

— Во! — поднял указательный палец бородач. — В этом мы с вами примириться никогда не сможем, ты уж не сердись. До того — ребенок, как и у вас. Только у вас ребенок, как сказать... лет до сорока порой, а все ребенок. Потому что ни в какой цех не прислонился, имя не взял. У фэйри потому детишки твоего возраста с ума и не сходят, что каждый своей доле рад, каждому работать не терпится. Да ты не смотри так серьезно, ничего тут не изменишь. Нам финой привычно жить, а вы — каждый сам за себя.

Младшая с минуту обдумывала услышанное.

— Конечно же, вам надо бежать сюда, — серьезно подытожила она. — Только вы один все равно не справитесь. Тетя Берта сказала, что изнутри открыть Запечатанные двери не проще, чем снаружи.

— Я знаю, знаю, дочка, — грустно покивал дядя Саня. — Но главное — даже не это, верь-не-верь. Допустим, помогут нам на той стороне моста, откроют двери в Сибири, а мои родственнички не пожелают сюда переселяться. Что тогда? Вот честно тебе скажу — не во всех я уверен. Молодежь, если разведают про двадцать миллионов баксов, что Мария привезла, они... как сказать... упрутся рогом. Конечно, им переезд в Бразилию больше понравится, чем под землю лезть.

Про деньги Младшая совсем забыла. Действительно, Мария ведь привезла от Коллегии сумасшедшую сумму, чтобы завоевать расположение британских фэйри. Коллегия Атласа готова была оплатить переселение алтайских деревень в Бразилию, лишь бы старейшины фэйри помогли спрятать в Изнанке уцелевших черепах.

— Но вы ведь сами объясняли, что мы не под землей!

— Что поделать, — тяжело вздохнул дядя Саня. — Все это понимают, и дети поймут, но как бы не стало поздно. И в России были чужими, и в Бразилии чужими останемся.

— А я бы здесь осталась, — честно призналась Младшая. — Вот только меня не возьмут. Если бы можно было забрать Валю и маму, и других родичей.

— Вот-вот, — рассмеялся Саня. — Всех сюда забрать, чтобы фэйри, как сказать, потом не знали, куда снова от обычных бежать! Ах, извини, дочка, я тебя не хотел обидеть.

Анка хотела спросить о Бернаре и о загадочном Священном холме, который его обязал искать дядя Эвальд, но тут со двора им помахала тетушка Берта, и пришлось спускаться. Оказалось, что вернулись разведчики, младшие егеря, и сообщили, что кролики в корзинах ведут себя спокойно, овцы на холмах тоже не бесятся, а стало быть, воронок быстрого времени поблизости нет.

Егерь затрубил в рог, ему ответили с головной повозки каравана. Анку схватили под мышки и подсадили на верхнюю ступеньку кареты. В первые секунды она скривилась от резкого запаха сырых шкур, ячменного пива и еще чего-то, неприятно звериного. В этот момент она оценила мудрость дядюшки Эвальда, закупорившего их всех в зеленые дождевики. Во дворе, заполненном народом, повисла гробовая тишина, когда на Марии распахнулся плащ, и всем предстали ее ноги в кожаных брюках. Наездница хмуро огляделась, взбираясь по лесенке, и под общим молчаливым нажимом вынуждена была застегнуться.

Как только огромные колеса загрохотали по булыжнику, Младшей стало не до запахов, а после она их вообще перестала замечать. Вероятно, пахло от самого ученейшего магистра, он занимал главную, самую благоустроенную каюту на первом этаже, вплотную к печке. Остальные фоморы не поехали, обнялись с товарищем на дорожку, и второй свободный «люкс» магистр уступил дядюшке Эвальду. Анка немного побаивалась, что в пути ей придется сидеть бок о бок с неотесанным великаном, однако фомор почти сразу заперся в каюте со стариками. Дяде Эвальду утром стало полегче, тетя Берта буквально расцвела от этого известия, она поила кровника отварами, держала его за руку, не отходила буквально ни на минуту. Младшая слушала громогласное уханье Уг нэн Наата, ответные смешки тети Берты и невнятное бормотание дяди Эвальда, устроившись наверху, возле окошка. Колеса гремели, возница в зарешеченной будочке, снаружи усаженной шипами, протяжным свистом и гиканьем подгонял лошадей, сбоку у самого окна скакал егерь с длинной пикой, в соседней каюте Саня и Бернар оживленно болтали с маленьким посланцем короля пикси. Чернявый милорд, повелитель сотен квадратных миль горного Логриса в своем зашнурованном кафтанчике казался рядом с ними десятилетним мальчиком. Позади тарахтела более скромная по размерам карета с серебряным гербом барона Ке, за бароном неторопливо шествовали быки, а еще дальше, до самого горизонта, растянулся торговый караван.

Анка намеревалась пойти в гости к пучеглазому милорду Фрестакиллоуокеру, чтобы ничего не пропустить, но постель оказалась такой мягкой, а чистый воздух так пьянил, что она немедленно начала кивать головой в такт качке. В последний миг перед тем, как окончательно провалиться в сон, она успела подумать, что теперь-то уж, при такой охране, с ними точно ничего плохого случиться не может.

И окунулась в мягкую полынью.

Два предателя

Первые несколько часов Старший без движения пролежал в палатке, кутаясь в пуховик, погруженный в свои мрачные мысли. За пологом палатки, которую ему выделил усатый тюремщик, густо синели своды пещеры, сверкали лучи прожекторов, заставляя плясать кварцевые прожилки на серых подземных монолитах и слегка, почти незаметно, покачивался теплый округлый бок Тхола. В дюжине шагов растирал ладони вооруженный часовой: в густой тишине пещеры звуки разносились так хорошо, что Валька иногда слышал дыхание американца. Кроме дыхания он слышал периодический писк рации, щелчки приборов и монотонный гул дизель-генератора. Рядом с округлым боком исполина американцы собрали металлическую лестницу с платформой наверху. Потом оказалось, что с другой стороны установлена такая же конструкция. Платформа могла двигаться вверх и вниз, как люлька маляров вдоль фасада здания. На ней помещались стульчик, стойка с моргающими датчиками, ноутбук и приборы с круглыми окошками, похожие на осциллографы. С лесенки, по штанге тянулись пучки проводов и прятались в надувном домике, пятнистом, похожем на кубического леопарда. На платформе почти непрерывно сменялись два типа в белых комбинезонах с затемненными щитками на лицах. Еще они зачем-то, когда подбирались вплотную к Тхолу, надевали респираторы. Наверное, боялись, что он их как-нибудь отравит. Один из ученых водил вдоль спины Тхола Длинной железной палкой с закрепленной на конце штуковиной, похожей на микрофон. Его напарник старательно колотил по клавишам ноутбука, затем поворачивался к окошкам приборов и вполголоса отдавал следующую команду. Старший пожалел, что так и не занялся с Лукасом английским языком, хотя тот клятвенно обещал мамане сделать из Лунина-младшего полиглота и вундеркинда. Слушая умников с приборами, Старший различал только «выше», «вперед», «повтори» и вечное «о'кей». Иногда ученые спускались, убегали в свой надувной домик, и тогда он раскачивался, как избушка на курьих ножках. Потом они возвращались, освобождали упоры, передвигали лесенку на метр в сторону и снова, долго и обстоятельно, со всех сторон, прикручивали к лестнице распорки, чтобы хрупкое сооружение не завалилось. Старшего они очень ждали, им не терпелось задать ему кучу вопросов, и в первую очередь — не мог бы он как-нибудь впустить их внутрь.

От такой наглости Валька одеревенел, а потом попросил Второго усатого перевести, что если они так желают его, Валькиной, смерти, то проще его сразу пристрелить. Потому как боевой Тхол, кроме своего наездника, и близко никого не подпустит!

Американцы покривлялись, поспорили между собой и потащили Вальку к тому месту, где предположительно имелся выход. Якобы, именно там, где слоистая «ручка» переходила в шарообразное расширение, и открывался в свое время люк. Якобы именно здесь наездники покинули корабль. В пользу этой теории свидетельствовало крапчатое, шишковидное образование, примерно полметра в диаметре, меньше всею похожее на люк или шлюз. Старший стоял на своем — у наездника непременно имеется свой управляющий офхолдер, выращенный в недрах именно этого Тхола. А если они такие умные и сумели заполучить корабль, то пусть принесут ему офхолдер. Мол, тогда и поговорим.

Второй усатый пообещал, что сделает все возможное. Третий усатый с теплотой в голосе добавил, что скоро привезут навигатора, и тогда мальчик запоет другую песню. Старшему от подобных намеков стало муторно и тоскливо. Сразу же вспомнился медицинский столик в «палате» у Сергея Сергеевича, белая пеленочка, под которой, наверняка, таились стальные инструменты.

Тхол равнодушно висел над ними, в полуметре от пола пещеры, не проявляя ни беспокойства, ни торопливости. Сорокаметровая волосатая «гантель» не прикладывала, кажется, никаких усилий, чтобы удерживать свой гигантский вес в воздухе. Под белым пушистым брюхом можно было проползти во всех направлениях и нигде не обнаружить намека на крепление. Но это не означало, что чудо древнего разума можно сдвинуть с места. Тхол слегка покачивался, иногда вздрагивал, выделяя тепло, но не подчинялся внешним воздействиям. Валька наблюдал, как американцы пытались сдвинуть лохматую тушу, но не преуспели, даже на сантиметр. Они убили троих атлантов, наездников Коллегии, захватили самую совершенную военную машину на планете, и в бессильной ярости могли только бродить вокруг с датчиками.

Несмотря на жар, выделяемый живым кораблем атлантов и постоянно работающим обогревателем, в подземелье не становилось уютнее. Здесь устойчиво держалась примерно нулевая температура. Казалось бы, погибнуть невозможно, но от близости промерзшего скального массива Валька коченел.

Итак, с ним все кончено! В подобную передрягу он еще не попадал. Американцы в лесу проверили его одежду специальным приборчиком, выдернули чипы, установленные подручными Сергея Сергеевича. Для русской разведки Старший стал невидим, и с этой стороны помощи можно было не ждать.

Хотя еще неизвестно, от кого меньше бед!

В пещере Второй усатый отвел для него крохотную палатку со спальным мешком, фонариком, газовым обогревателем и даже — радиоприемником. Валька сделал вялую попытку обойти окрестности, и немедленно был остановлен часовым. Часовых было трое, они без устали патрулировали входы в пещеру и с первых секунд дали понять, что не потерпят вольностей. Максимум, на что мог рассчитывать пленник, — это посещение большой палатки, в которой оборудовали рабочее место для профессора Харченко, и прогулки вдоль брюха Тхола. Прикасаться к живому дирижаблю запрещалось, а тем более — трогать оборудование. К предателю Харченко Старший и близко не хотел подходить, оставалось лежать, закутавшись в спальник, и ждать, пока эти сволочи привезут Анку. В том, что американские легионеры сумеют выкрасть сестру, Старший не сомневался. Уж если этим гадам удалось подкупить кого-то из богачей Коллегии, а теперь удалось еще убить наездников...

Вокруг Тхола ему разрешили гулять, но запретили пересекать натянутую проволоку с красными флажками. Стоило задеть эту проволочку, как из-под тента выскакивал кто-то из парней с приклеенными усиками и показывал ему пистолет. Стрелять пулями в него не собирались, Валентин уже видел, что конкретно этот пистолет заряжен ампулами со снотворным. Он вздыхал, отходил от проволоки и снова возвращался в теплый спальник. В метре от обогревателя, прямо на натянутом брезенте палатки, сверкал иней. Снаружи изо рта шел пар, суставы стягивало холодом, но не таким, как наверху, где можно побегать, размяться, где дует ветер, и хотя бы периодически — светит солнце, черт возьми! Валька мог только догадываться, на какой глубине находится пещера. Спускались они минут двадцать, а то и больше. Наверняка, здесь веками одинаковая температура, веками стоит мрачное безмолвие, сверкают прожилки в породе, иногда чуть слышно капает вода.

Да, атланты умели находить укрытия!

Боевой корабль людей Атласа покачивался над Старшим как громадная мягкая гантель. Иногда от него катилась волна горячего воздуха, но неравномерно и, к сожалению, — не вниз, а вверх. Людям на дне пещеры доставались крохи от выдоха великана. Арестованный корабль.

Нет, скорее, взятый в плен. Вальке припомнился момент из фильма про Гулливера, когда лилипуты во сне привязывают его сотнями веревок к земле, а Гулливер потом просыпается и, шутя, рвет их путы. Уже одно то, что сорокаметровая розовая гантель без видимых источников энергии свободно парила в воздухе, напоминало о лилипутских амбициях и американцев, и русских вместе взятых. Валька трогал метровой длины розовую шерсть, слушал мерные вздохи гиганта и прикидывал, сколько секунд бы понадобилось наезднице Марии, чтобы укокошить всех врагов, находясь внутри. Наверняка, на борту имелись все возможности, чтобы взорвать гору и выкорчевать тайгу на десяток километров вокруг.

Слева и справа от бело-розовой «ручки гантели», состоящей из множества толстых перетянутых жгутов, свисали и торчали серые, желтые и малиновые наросты, похожие на древесный гриб чага. Однако ничто на теле воздушного судна не напоминало о дверях или иллюминаторах. Впрочем, Старший уже хорошо себе представлял, как устроены входы — на манер огромной диафрагмы. А если уж совсем быть точным, хоть это и неприятно, — на манер анального сфинктера. Тхола сконструировали десять тысяч лет назад как живое существо, а живому существу сложно приделать сбоку дверь на петлях.

Эх, знать бы, как забраться внутрь!

Однажды умники с приборами ошиблись. Причинили зверю боль своими щупами, или попытались в сто первый раз взять пробу тканей. Тхол не защищался, как примитивное животное, не дернулся бессмысленно. Старший не уловил момент, когда это произошло.

Хлопок, шипение, вскрик!

Все остались живы, и даже блестящая лестница устояла. Но кабели дымили, изоляция стекала пузырящейся вонючей массой, а приборы на площадке пришли в полную негодность. Одного кадра в белом комбинезоне отшвырнуло вниз, но он не разбился, а повис в метре от скалы на страховочном поясе. Старший немножко позлорадствовал, когда мужика, на ходу раздевая, понесли в палатку. Осциллографы, компьютер и мультимедийные устройства они вынуждены были полностью заменить. Работы не прекратили, но стали осторожнее. Отныне они изучали Тхола исключительно бесконтактным способом.

Валька раздумывал, как же удалось американцам выманить наружу всех троих пилотов. Или они спрятались, держа Харченко на мушке, и напали, когда наездники вышли? Валька встречал вблизи только одного боевого наездника — Марию. Если и остальные ребята из этой когорты выглядят и дерутся, как она, то вырубить их крайне непросто. Тем более что при малейшей опасности наездник немедленно попытался бы скрыться на борту, да и офхолдер у него на виске.

Офхолдер! Старшего буквально подкинуло. Да как же он мог забыть?! Если на Тхоле прилетели два реаниматора или пастухи, или другие ученые, чтобы копаться в Анкиной крови, сообща с предателем Харченко, то америкосы их, конечно, могли уложить на раз. Все живые, никто панцирем не защищен. Но у боевого наездника на голове должна быть привычная медуза — управляющий офхолдер, и он должен видеть живые объекты.

Интересно, куда они дели трупы?

Вальке чертовски не хотелось идти к Харченко. После того, как люди Атласа дважды спасли украинского ученого от смерти, продлили ему жизнь на целых двадцать лет, он мог бы, по крайней мере, не корчить при встрече такую радостную рожу. Сволочь тоже, да все они сволочи.

Эх, что же с маманей теперь будет?

Старший плотнее запахнул куртку и отправился в сторону ярко освещенной палатки профессора. Тент крепился на четырех дюралевых столбах, внутри на стойках и стеллажах лежали и стояли многочисленные приборы, в углу гудел газовый обогреватель, за стенкой деловито постукивал дизельный движок. Широкий стол, заваленный бумагами, освещали яркие лампы, мерцали экраны сразу двух компьютеров. За полупрозрачной стенкой, в соседней палатке, угадывался силуэт одного из американцев, говорившего по спутниковому телефону. Где-то там, наверху, среди камней, у них была замаскирована тарелка.

Харченко оторвался от расчетов.

— Чего ты меня сторонишься? — спросил он, помешивая ложечкой кофе.

— Потому что вы — предатель.

— А ты тогда кто? — не обидевшись, мягко переспросил Михаил.

— Они меня заставили, — насупился Валька. — Сказали — мать и сестру в тюрьму засадят.

— Кто засадит? Эти? — не поверил Харченко, указывая на часового, застывшего на скале.

— Не эти, — отмахнулся Старший, — Наши, русские. Но эти-то еще хуже, они русских поубивали. А вам никто не угрожал, вы сами согласились!

— А что я должен был делать? — осторожно спросил генетик. — Принять яд? Я ждал тебя и твою сестру, а прибыли они и предложили делать то же самое, ждать тебя и твою сестру.

— Но они убили атлантов!

— А вот тут не так все просто, — профессор помрачнел. — Я расскажу тебе кое-что, но ты, похоже, все равно настроен мне не доверять. Хочешь кофе? Ну, добре. Меня сюда доставил молодой хлопец по имени Клавдий. Впрочем, ясно, какие они молодые. Привез меня на вертолете: между прочим, они официально представляют тут, в Сибири, какой-то благотворительный фонд. Во всяком случае, половина вертолета была забита тюками с обувью и медикаментами. С Клавдием были еще двое, помогли собрать оборудование и улетели. Кстати, ты не смотри, что тут все убого: такой комплект приборов и в европейских университетах не просто собрать! Ну, добре. Клавдий этот остался со мной. Надо сказать, я сразу засек, что он мне не доверяет, следил, когда я наружу выбирался. Может, думал, что я кому голубя пошлю или ракету сигнальную за щекой прячу? А я ведь не представляю, где мы находимся.

— Это Саяны, — хмуро заметил Валька.

— Саяны большие, — вздохнул Михаил. — Короче, к чему я тебе мозги плавлю? Когда прилетел Тхол, на борту были еще двое. Часа три они спускались, маневрировали. Ну, добре. Там, наверху, за тряпкой, запутанная система, настоящий лабиринт. Пять или шесть поворотов надо преодолеть, чтобы сюда вписаться, да еще на этакой махине. Мне Клавдий как-то обмолвился, что у них тут база уже лет триста, если не больше. Туши тут мороженые складывали, запасы для Тхолов, потому что сверху зверь пролезть не может. Там обрыв вертикальный, отсюда не видно, за брезентом. Короче, кое-как протащили они его сквозь щель, едва бока не ободрал, бедняга. Потом появились эти, — Михаил мотнул головой в сторону соседнего тента. — Десантура. Они как будто знали заранее, что надо напасть, когда наездник снимет с головы провода. Догадываешься, куда я клоню? Американцы знали, что такое офхолдер, и отсиживались где-то в сторонке, за пределами видимости. Кто им мог подать знак? Либо я, либо хлопец этот, с латинским именем. Да, незадача...

Харченко прошелся взад-вперед, шумно потянул губами горячий кофе. Валька слушал, затаив дыхание.

— Они сразу застрелили наездника, чтобы он не мог вернуться на корабль. Наверняка, у них был приказ брать всех живьем, но наездник побежал. Офхолдер хранится во льду, в специальном боксе, да ты же видел. Парни кричали наезднику, чтобы поднял руки и оставался на месте, но он не послушался. Вытащил изо льда прибор, попытался присоединить к виску и побежал. Вход был именно там, куда американцы тебя водили. Хлопцы поняли, что наездник сбежит, и открыли стрельбу. Его напарник, дед глубокий, кстати, стрелял в них первый, ранил одного. Американцы ему тоже кричали, чтобы бросил оружие, но ты же их знаешь. Н-да, вьетнамские партизаны не сдаются. А вот с Клавдием оказалось сложнее. У меня сразу сложилось впечатление, что этот парень был предупрежден о налете. Он вел себя чересчур спокойно. Но потом произошла неприятная вещь, м-да...

Харченко подлил себе из термоса кофе. Старший слушал, затаив дыхание.

— Этот Клавдий, младший советник, или кто он там, он попытался меня убить. То есть прикончил бы наверняка, если бы его не застрелили самого.

— Он хотел вас застрелить? — поразился Валька. — фигня какая-то! Зачем же атланты вас спасали два месяца? Чтобы теперь убить?

— Ну вот, я же говорил, что ты не поверишь, — развел руками профессор. — Воля твоя, верить или нет, а я теперь твердо убежден, что у него имелась установка — кончить меня в экстремальном случае. Он не успел самую малость.

Старший, как бы невзначай, выглянул из-под тента. Часовые несли вахту, прожектора светили, в соседней палатке попискивало оборудование. Вдоль волосатой «гантели» ползал человечек с ультразвуковым щупом.

— Я сидел вон там, за столом, где ты сейчас, — монотонным голосом докладывал Харченко. — Никого не видел, сверял данные на компьютере. Еще музыка у меня тут играла. Грешен, не могу без музыки, в больнице в тишине належался, як в гробу. Ну, добре... Забегает этот хлопец с пистолетом и в меня целится. Стреляет. Вот здесь, гляди, — Михаил привстал, отодвинул на стеллаже какой-то ящик с циферблатами и продемонстрировал Старшему ровную дырку в тенте. — Вот здесь пуля прошла. Так что, можно сказать, я в третий раз родился.

— И что потом?

— Ничего, — пожал плечами Михаил. — Клавдий стрелял с пулей в груди. Потому и промазал. Я так смекаю. Вначале эти хлопцы, что за стенкой, ему с три короба наобещали и обещали его дружкам сохранить жизнь. А потом обманули. Вот он в последний момент и прозрел.

— Дайте мне тоже кофе, — попросил Валентин.

— Ну, добре! Так бы и сразу, — потеплел Харченко. — Давай, придвигайся к столу, у меня тут печенье и рогалики, еще не до конца зачерствели.

Валька немножко удивился, чего это профессор так хлопочет, он даже почувствовал гадливость от такой угодливой предупредительности. И стулья раскладные рядышком поставлены, и газетка чистая, и конфетки, и калькуляторы с бумагами отодвинуты.

Но тут Михаил, продолжая болтать о всякой ерунде, взял в руку маркер, быстро написал несколько слов и придвинул листок к Вальке.

«Поддерживай беседу, они слушают».

У Старшего печенье встало поперек глотки. Он кивнул, закашлялся, чуть не облился горячим кофе. Профессор одним движением подобрал записку с ворохом других бумаг, скатал в комок, закинул в жерло горелки.

— Ну, добре! Расскажи мне, пока суд да дело, как там сестренка твоя устроилась? Гарна дивчина, и сердечко у нее доброе. Помню, как посмотрит на меня, а я тогда — что скелет был, и в глазах у ней слезы.

Харченко снова взял фломастер.

«Есть способ, надо вместе»

— Да, она у меня такая, добрая, — Старший некстати вспомнил о девяти тысячах фунтов, потраченных Анкой на лекарства. — Иногда до того добрая, что скоро все по миру пойдем.

«Сбежать?»

— Помню, я раненый лежу, боль зверская, на стену впору лезть, а она подсядет, махонькая такая, погладит, и даже орать при ней стыдно, — Профессор чуть ли не с удовольствием в сотый раз приготовился рассказать историю, как его на большом транспортном Тхоле забирали с Украины, и как его подстрелили агенты КГБ, и как его на борту корабля атлантов выхаживала Младшая.

«Сколько тебе надо времени, чтобы присоединить голову к кораблю?»

У Старшего внутри что-то екнуло. Неужели... неужели Харченко сумел снять с трупа наездника офхолдер? Но эту нелепую мысль он тут же отогнал. Лукас сто раз повторял, что на мертвеце любой тип связной медузы погибает в считанные минуты, да и холодильника у Харченко подходящего не было!

— Анка у нас в медицинский чуть ли не с первого класса лыжи навострила. Ага, маманя даже удивлялась, мол, откудова такая прыть берется? Вечно всем куклам руки-ноги бинтовала.

«Надо выстричь волосы, тогда быстро, меньше минуты. А где офхолдер?»

— А знаешь, я по юности тоже в медики собирался. Да, да, точно тебе говорю. Самое смешное — на химии срезался. Всю жизнь химией заниматься пришлось, а на вступительных срезался.

«Снизу в центре корпуса, вроде желтоватой шляпки от поганки, там похоже на длинные провода, надо отвлечь охрану, я могу устроить маленький пожар»

Михаил скатал в комок очередной листочек. Сердце у Старшего стучало все быстрее. Он не чувствовал вкуса кофе, не замечал пронизывающего холода, идущего от каменного пола. Чисто механически набил рот печеньем и с трудом двигал челюстями, перемалывая вязкую миндальную массу. Предприятие казалось не слишком рискованным. В крайнем случае, их поймают... и что? И ничего. Никто его не застрелит, разве что усилят охрану. А вдруг Анку уже везут сюда? «А вдруг Анку уже везут сюда?»

— А я даже не представляю, как может вся эта медицина нравиться. Сиди, косточки да жилки перекладывай, латынь учить надо, трупы резать — ничего приятного.

«Уже должны были привезти. Что-то случилось. Если их операция сорвется, нас могут того...»

— Можно еще кипяточку? — попросил Валька. — Не, кофе не хочу, только кипятка. Я туда сухарик буду макать.

Он принял решение. Харченко был прав. Если имелся малейший шанс проникнуть на борт летающего бочонка, этим шансом следовало воспользоваться. Вероятно, изнутри можно связаться с кем-нибудь из Коллегии. Валька гадал, почему атланты до сих пор за них не вступились. Должно было произойти нечто действительно ужасное, чтобы Коллегия целую неделю не замечала исчезновения своего боевого корабля с черепахами и тремя пилотами! Если только...

Старший похолодел. Если только идея засылки их с Анкой в Саяны не замыкается на Маркуса! Маркус сейчас в Петербурге, сидит арестованный, и Лукас там же, и неизвестно, кого еще прихватили орлы Сергея Сергеевича. Если Маркус под действием наркотика им выдал расположение особняка в пригороде, то русская разведка могла взять в плен гораздо больше народу.

Все равно не стыкуется. Остается предположить, что у Коллегии все засекречено до такой степени, что даже Маркус не представлял точно, где находится пещера. Знали это красноярские ребята, но толку от них мало!

У Старшего противно запищало в правом ухе. Так всегда происходило, когда он начинал о чем-нибудь очень напряженно думать и не мог выпутаться. Он потянулся к фломастеру.

«Когда попробуем?»

— Ну, добре! Пей кипяток без заварки, странный ты человек. Тут, кстати, и консервы имеются, можно разогреть! — Как ни в чем не бывало Харченко выложил на стол тушенку, сардины и сухую вермишель. — Ты не стесняйся, в таком холоде голодать нельзя, живо застудишься. А еды навалом, не стесняйся!

«Дам тебе бритву и жидкое мыло, в палатке незаметно побрейся, не то отнимут лезвие»

Сам Михаил выглядел на «пять с плюсом» и здорово походил на актера Евдокимова в молодости. Старший с восхищением наблюдал, как под тонким шерстяным свитером перекатываются мышцы атлета, а об тонкую когда-то, сморщенную старческую шею можно было теперь сломать пару весел. Вальке даже подумалось, что атланты случайно передержали профессора в реанимационной пазухе, и вылез он оттуда почти тридцатилетним.

«Пойдешь к себе, как увидишь дым и крик — дуй под проволоку. Внизу найдешь, а сейчас болтаем»

Они еще поболтали немного. Харченко до того увлекательно рассказывал о назначении каждого прибора, что Валька заслушался и чуть не позабыл о составленном плане.

— Представь себе, рушится все, чему меня учили, — Михаил ходил взад-вперед по палатке, прихлебывал кофе и махал рукой, словно читал лекцию перед аудиторией. — Да, мы ставили опыты, но! На растениях годичного цикла, на мухах, потом перешли к свинкам и прочей живности. Принципиальной разницы нет, геном функционирует одинаково, что у человека, что у дрозофилы, но! Мне нужна смена поколений, чтобы проверить результаты кодирования. Если молекула, измененная нами определенным образом, даст в третьей или четвертой генерации запрограммированный отклик, и при этом, заметь! — не случится вредных последствий, значит, мы движемся в верном направлении.

Можно назвать успехом, если мы заложили для дрозофилы красный цвет глаз, и она действительно появляется с красными глазами? Нет, об успехе говорить рано! Потому что новое поколение хиреет, плохо кушает и погибает. Мы проводим четыре, пять, семь серий опытов, и наконец... — Он замер, растопырив руки, словно налетел носом на стекло. — Наконец, в одиннадцатой серии, на восьмом году работы, мы нащупываем нечто. Устойчивое изменение окраски, передающееся по наследству в нужное нам поколение, а дальше — исчезающее. Да, это нечто. Но денег в институте нет, Харченко загибается от рака, аспиранты разбегаются, и все катится в никуда. Впрочем, Харченко еще вполне работоспособен, он звонит в оборонное ведомство, он пытается найти тех людей, которые обещали безусловную поддержку в трудное время, поскольку тема их интересует.

О, тема их невероятно интересует. Дух захватывает, как подумаешь, чего можно добиться от маленького человека, если ему заранее, через бабушек и дедушек, вложить в душу отвагу, ярость и что-нибудь весьма полезное для армии. Гм, ну, допустим, способность видеть в темноте. Тысяча человек прекрасно видит в темноте. А другая тысяча новобранцев умеет дышать под водой. А третьи, наоборот, выдерживают пламя и задымленность. И что интересно? Сидит, допустим, военком будущего, смотрит в компьютер, а у него уже заранее все расписано. Не надо вызывать призывников, ловить их по дачам и огородам, проверять на предмет пригодности к разным родам войск. У военкома все заранее расписано — кто чем болен, какими способностями обладает, куда лучше направить.

— Здорово! — не выдержал Валька. — Но страшно немного. Это вроде как все роботы станут?

— Я тебе привел лишь одну из многочисленных прикладных граней, — Михаил наклонился, подмигнул и быстро написал несколько слов. — Вероятнее всего, до подобного зомбирования дело не дойдет, слишком велика нагрузка на психику.

«Желтое, похоже на поганку, я крикну — тогда лезь»

— Вариантов применения множество, — продолжил профессор. — Мы сможем задавать нужные свойства для скота, повышать жирность молока или яйценоскость птицы. Можно добиться совершенно иных качеств древесины, начать использовать в товарном производстве те сорта дерева, которые раньше совершенно не годились. Вся проблема — в верном подборе кода и в верном подборе средств защиты. Иными словами, ученые выдвигают теорию, а практики не имеют права ее проводить в реальность, пока не осмотрятся на предмет издержек. Что тебе еще рассказать? — Харченко поводил по листку фломастером.

«Если у тебя получится, крикни меня по имени»

— А при чем тут Анка? — спросил Валька.

— Я не буду читать тебе лекцию по устройству Эхусов, — улыбнулся Михаил. — Хочешь честно? Сам ползаю, как младенец, да еще и с завязанными глазами. Строение организмов невероятно сложное, что у Эхусов, что у этих летучих крепостей. — Он кивнул в сторону размеренно дышащего Тхола. — Одно Маркус и компания угадали верно — для здорового почкования необходим катализатор. Они искали этот катализатор десятки лет, за это время Эхусы все сильнее дряхлели, выходили из строя, а отгадка, как это обычно случается, маячила перед носом. Катализатором должен быть человек. Биологический робот входит в симбиоз с человеком, условно назовем его «пастух». В другое время для исполнения лечебных функций биороботу требуется человек с иным молекулярным кодом — реаниматор. Эхусом может управлять почти каждый третий из членов этой полумифической Коллегии, а таким суперкораблем, как Тхол, — только обученный наездник. Ты видел, как они готовят ребенка? Он по несколько месяцев с колыбели спит в специальном коконе возле сердца корабля. Только тогда формируется грамотный симбиоз. Иногда я думаю, что за люди были те, кто сконструировали Тхолов? И люди ли вообще? Придумать такую иезуитскую хитрость, создать и заложить в человека код «кормильца», который активизируется лишь раз в несколько поколений, и главное — запустить механизм, который действует, вдумайся! — десятки тысяч лет! Они все чертовски прозорливо просчитали, эти древние островитяне. Они учли, что могут произойти войны и одичание населения, распад империи или что у них там было. В любом случае, даже абсолютно неподготовленные, забывшие все, потомки первых пастухов... да вот, вроде тебя, чего далеко ходить? — могли быстро освоиться с управлением. А твоя сестренка Анечка — случай еще более интересный. Молекулярная структура ее клеток закодирована таким образом, что корабль сразу реагирует.

— А откуда вы знаете, как он реагирует? Значит, вы были на борту?

— Увы! — развел руками Харченко. — Я передал Клавдию срез ее кожи и две пробы крови. Анализы брали, еще когда Анечка восстанавливалась после пулевого ранения.

— И что? Что сказал этот Клавдий? — У Старшего пересохло в горле. Жуликоватому эфэсбэшнику Сергею Сергеевичу верить не хотелось, но вот, прямо перед ним стоит человек, способный рассказать, наконец, правду о сестре.

— Да толком ничего не сказал, — отмахнулся Харченко, а сам незаметно подмигнул и, как бы невзначай взялся за карандаш. — Якобы что-то у них там внутри реагирует. Но это неточно, и на основании капли крови проверить невозможно.

Харченко спешно стучал карандашом.

«Американцы не знают. Кровь твоей сестры немедленно запустила приборы на рабочем посту навигатора, но ненадолго. Клавдий видел карту подводных маршрутов».

— Ладно, пойду я, вздремну, — Старший с деланным безразличием потянулся, спрятал в карман пакетик с тюбиком жидкого мыла и бритвенным станком. Дольше усидеть на месте после всего услышанного он не мог. — Пойду вздремну, если чего надо — толкните.

— Непременно, — пообещал Харченко. — Непременно толкну!

Омут времени

Анка проснулась с ощущением камня на сердце. Словно откуда-то издалека, из мрачных пустынных глубин, поднималось нечто отвратительное, бесформенное и тянулось к ней скользкими серыми губами.

Губы. Почему-то именно образ нечеловеческих, вытянутых губ остался с ней после пробуждения.

Когда Анка открыла глаза, на крюке, вбитом в просмоленный, закопченный потолок, все так же покачивался фонарь, потрескивали дрова в печи, гудел разогретый дымоход, а где-то далеко внизу колеса стучали о булыжник. За окошком вспыхивали вечерние звезды, воздух остыл и наполнился пряными травянистыми ароматами, слышались размеренное цоканье копыт и щелчки бича. Марии рядом не было, поскрипывала открытая дверь в коридор, и вообще, все куда-то подевались. Анка не смогла бы объяснить, откуда возникло гнетущее, тревожное чувство, ведь засыпала она, несмотря на все тревоги вчерашнего дня, вполне умиротворенной.

Если не считать неприятного поведения Бернара. Если не считать леденящих воспоминаний о демоне на дороге и подводном жеребце, с которым она сама чуть было не ушла в реку. Тетя Берта, обстоятельно переговорив с ученейшим магистром и егерем, клятвенным образом заверила Анку, что в этой местности никакие жеребцы не водятся. С опасных окраин они выбрались в центральные, обжитые области Логриса. И вообще, карета надежно защищена, вокруг егеря с собаками, можно спать спокойно.

Спать спокойно Младшая больше не могла. Она выбралась в коридор и здесь обнаружила наездницу в компании с русским фэйри. Оба молчали, пристально вглядываясь в сумерки за окном. Дядя Саня приложил палец к губам, призывая к тишине, и поманил Анку к тому окошку, что выходило прямо над утыканной шипами будкой кучера.

Снаружи явно происходила какая-то чертовщина. Восемь лошадей исправно тащили карету, но две кареты с крестьянской снедью, доселе громыхавшие впереди, пропали. Анка помнила, что сквозь сон слышала скрип их колес и болтовню крестьян. Теперь впереди кареты магистра сходились две неприветливые лесные стены. Прямая широкая дорога обернулась извилистым узким коридором, каждые пятьдесят метров она сворачивала в густой чащобе, обзор напрочь исчез, мешая вознице держать прежний темп. Рядом с будкой кучера, в блестящей кольчуге и шлеме стоял на узкой площадке сам обер-егерь Брудо и держал в руке клетку с живой совой.

Но сильнее всего удивил Анку фомор. Он вышагивал впереди лошадей, опираясь на посох, а в свободной руке нес какой-то ящичек и периодически подносил его к уху.

— Мы заблудились? — шепотом спросила Анка.

— Нет, всего лишь съехали с Пыльной тропы.

— И что теперь? — по ногам пополз противный холодок. — Мы ее ищем?

Пыльная тропа — самое главное, это Анка хорошо усвоила. По подземной Англии бежит множество дорог, но Пыльная тропа выводит на юго-восток, к Священным рощам. А в Священных рощах живут друиды, которые могут построить Хрустальный мост через Ла-Манш. Если потерять тропу, то никогда не выйдешь на берег пролива, так уж тут все заколдовано.

— Тихо! — Саня снова приложил к губам палец. — В Блэкдаун иначе не попасть. Не шуми, егерь слушает время. Совсем недавно здесь прошла очень сильная воронка.

Младшая затихла. Лошади ступали вальяжно, спереди, по бортам кареты, и на оглоблях, освещая ближайшее пространство, ровно горели масляные светильники. Вокруг косматился совершенно дикий бурелом, иногда острые ветки цеплялись за борта, с противным скрежетом елозили по металлу. Дорога виляла, между кряжистых стволов не светился ни единый огонек, зато на небе начиналась форменная вакханалия. Сполохи лилового, фиолетового, сиреневого света пробегали, сталкивались между собой, то походя на настоящее, знакомое Младшей, северное сияние, то собираясь в жутковатые призрачные картины. Темный лес, окружающий карету, тоже освещался самым невероятным образом: тени плясали, рождая ощущение, что вдоль дороги крадутся великанские фигуры. Снова крутились по спирали две луны, снова вращался между ними Млечный путь, и, пересекая лунные диски, бесшумно спешили далекие птичьи стаи. Из чащи доносились протяжное кваканье, вздохи, иногда тишину разрывало далекое конское ржание, иногда кто-то ломился сквозь кусты. Однако егерь Брудо, по всей видимости, опасался совсем других примет. Он и ухом не повел, когда через дорогу, напугав лошадей, пробежало целое семейство кабанов. Фонари, укрепленные на толстых оглоблях, хоть и слабо, но позволяли вознице распознавать путь.

Проехали развилку, слева остался покрытый мхом столб с указателями. Строжайший магистр постоял возле столба, почесал длиннющей ручищей под шляпой, затем взобрался на козлы к обер-егерю и о чем-то с ним тихонько заговорил. Казалось, что оба напевают на языке Долины, не употребляя согласных и рычащих звуков. Младшей почудилось, что примыкавшая справа дорога взбегала на холм, и там по ней двигалось что-то белое, но корявые стволы тут же заслонили обзор. Воздух становился все холоднее, ветер порывами залетал в узкие окна, принося чужие горькие запахи. Раз Младшей привиделось, что по прогалине кто-то бежит параллельно карете, а на толстой ветке она совершенно отчетливо разглядела повешенного со свесившейся набок головой. Охряно-желтый свет луны упал на мертвеца, и стало очевидно, что это совсем не человек, и даже не фомор, потому что у длиннорукого магистра рук было все-таки только две, никак не больше. Младшая ойкнула, хотела позвать Марию, но мертвец уже исчез в переплетении ветвей.

Мария качала головой и беззвучно что-то бормотала, то ли молилась, то ли ругалась. Раненую руку она держала в шерстяной перчатке. С первого этажа кареты не раздавалось ни звука, словно все спали, не кашлял даже дядя Эвальд.

Младшая облизала пересохшие губы. Ей стало казаться, что вот-вот, прямо в полутемном коридоре материализуется очередная нечисть, вроде вонючего Бескостого демона, и тут дядя Саня подергал ее за рукав.

Они вместе переместились к тому окошку, что располагалось на корме. Анке находиться тут совсем не хотелось, потому что, как раз под ногами, в «багажнике» ворочались бессонные горгульи. Людей они, очевидно, чуяли сквозь доски и раздраженно шипели, когда кто-то шел в уборную. Однако, выглянув в окно, Анка сразу забыла про горгулий, потому что...

— Воронка времени, — произнес сзади голос Бернара. — В точном переводе с языка Долины — омут времени.

Бернар переводил слова королевского поверенного. Анка обернулась. У окошка собралось все население второго этажа. В полумраке милорд Фрестакиллоуокер выглядел страшно, походя на клювастых обитателей клеток в багажнике. Его непропорционально большая, похожая на тыкву голова покачивалась на тонкой жилистой шее. Круглые, скошенные к носу, как у филина, глаза отливали зеленым, в цепких ручках пикси держал незнакомый прибор. Анка не понимала напевный, без единого согласного, язык Долины, но потихоньку научилась отличать его от других незнакомых наречий. Пикси что-то торопливо объяснял на этом языке Сане и Бернару, при этом вращал в руках устройство, напоминавшее одновременно музыкальную шкатулку, и старинные настенные часы, почему-то с шестью циферблатами. Циферблаты располагались по поверхности прибора самым хаотичным образом; кроме того, там имелись ручки, кнопочки и ручки для завода пружин. Агрегат потрескивал, позвякивал, тикал на разные лады и казался очень тяжелым.

— Это цайтмессер, — перевел слова пикси дядя Саня. — Старинная конструкция германских кобольдов, помогает находить потоки времени. Его милость за эталон принимает незыблемое время Блэкдауна, также учитывается текущее время таверны Слеах Майт, и время на цайтмессере Его строгости магистра Уг нэн Наата. Составляя замеры каждый переворот песочных часов, можно вычислить ожидаемые искривления, поскольку часы в карете начинают искажать, и таким образом по меткам искажений строится приблизительный ряд.

— Майн гот... — прошептала Мария. — Смотрите, что творится...

Пропала золоченая карета отважного барона Ке, пропали егеря с пиками, пропали длиннорогие быки, тащившиеся в связке за блестящей каретой круитни. Анка отлично помнила, что из таверны за ними следом выехал целый караван, а теперь не было никого, кроме четырех или пяти гончих егеря и пристегнутых запасных лошадей. Да и те не растягивались, а пугливо жались к корме.

В двадцати шагах от кареты глубокая ночь сменялась мягким рассветным сумраком. Там оба светила уже вспорхнули в небо, откуда ни возьмись, но не освещали ничего за пределами светлой границы.

И граница эта ползла по пятам за каретой.

Она распространялась на обе обочины, захватывая и пережевывая вековой дремучий лес, отвоевывая, откусывая по кусочку от дороги и от придорожных канав. Там вздымалась в иссиня-черное небо радужная размытая стена, похожая на полупрозрачный мыльный пузырь, за которым угадывались очертания совсем другого ландшафта, каких-то низеньких кустов, косогоров, усыпанных цветами чертополоха, круглых строений из грубо отесанного камня.

Там, в пузыре, захватившем уже половину неба, карету настигал яркий дразнящий полдень. Впереди границы света с шорохом и треском, ломая и давя кусты, бежали, летели и ползли невидимые во мраке лесные обитатели. Сотни птиц одновременно взмыли в ночное небо, вихрь от их крыльев ударил Анку по лицу. Младшей показалось, что она видела оленей и стаю волков, трусивших бок о бок. Собаки егерей уже не следовали за каретой, а обогнали ее и, трусливо оглядываясь, устремились в лес.

Егеря, по команде их предводителя, Брудо, открыли одну из боковых дверей и велели собакам запрыгивать на ходу. Многие псы послушались, но не все. Затем сами егеря вынуждены были оставить храпящих коней и забрались на подножку кареты. Пристегнутые сзади резервные лошади оборвали постромки и тоже ускакали вперед. Восьмерка рыжих тяжеловесов, запряжен ных в карету, пустилась рысью. Возница уже не подго нял их, а наоборот — пытался затормозить.

Но день неотвратимо нагонял ночь.

Как завороженные, гости из Верхнего мира следили за приближением переливчатой, чуть мерцающей пленки колоссального пузыря, неотвратимо настигающего их сзади.

Вот до границы осталось меньше пятидесяти метров. Сорок, тридцать...

Лошади понесли. Горгульи верещали в запертых клетках. Огромные колеса подпрыгивали на выбоинах. В глубине нижнего коридора хлопнула дверь, раздались тяжелые шаги. Сгибаясь под низким потолком, притопал член Капитула, на его гориллообразном лице невозможно было прочесть ни единой эмоции. Тяжелая карета все сильнее раскачивалась, с риском опрокинуться, но фомор, как ни в чем не бывало, затеял сверять показания своего цайтмессера с показаниями прибора пикси. Поверенный короля пикси казался взволнованным, но не напуганным.

— Его ученость сообщает, что потока нам не миновать. Очень сильное... гм-гм... как перевести? Очень сильное возмущение, нас отсекло от барона и остальных.

Несколько секунд по дороге вслед за каретой бежала стайка белок, за ними выскочили лисицы и снова спрятались на обочину. Зверье не желало покидать свое привычное время.

— И что теперь будет? — Мария держала здоровую руку на рукоятке пистолета, а локтем больной зацепилась за оконную решетку, чтобы не свалиться от толчков.

Три из четырех ламп в коридоре погасли. Бернар и Саня вцепились в поручни. На лестнице показалась всклокоченная голова тети Берты, она прокричала, что от тряски дядюшке Эвальду стало хуже.

— Его светлость милорд Фрестакиллоуокер считает, что мы имеем дело с так называемым «вороньим клином». Это явление не характерно для равнинных областей, очень редкий случай.

— А можно обойтись без перечисления этих дурацких титулов? — фыркнула наездница. — Поверьте мне, я их наслушалась в молодости достаточно! Вся эта словесная плесень не стоит ломаного гроша.

Дядя Саня посмотрел на Марию укоризненно, но ничего не сказал. В эту секунду от сильного толчка распахнулась дверь в каюту мужчин, в коридор высыпались остатки еды со стола, покатились стаканы, разбилось стекло. Тетя Берта едва увернулась от летящего в нее чайника, выругалась и поползла по лестнице вниз. Младшая не удержалась на ногах, но фомор, проявив потрясающую ловкость, поймал ее своей лапищей у самого пола.

Не успела она пробормотать слова благодарности, как сорвались крючки на плоском ящике, висевшем у самого окна. Анка только теперь обратила внимание, что возле каждого окошка, в коридорчике и каютах, имелся такой запертый шкафчик, вроде противопожарного щитка. Но в открывшемся ящике не было ничего для тушения пожара, скорее, наоборот. Анка поняла только, что это какое-то хитроумное оружие, для стрельбы через окно. Нечто похожее на арбалет, но с несколькими короткими луками, натянутыми стальными пружинами и сразу пятью стрелами на боевом взводе. Каждая стрела заканчивалась промасленным железным наконечником, обмотанным паклей. Магистр Уг нэн Наат спешно затворил шкафчик, но увиденного оказалось достаточно. Младшая задумалась — от кого же фомор готов оборонять каждое окошко в своей передвижной крепости?

Похоже, магистр и пикси закончили сравнивать бег стрелок на своих приборах и пришли к какому-то выводу.

— Нам не имеет смысла убегать, — перевел дядя Саня. — Впереди — переправа через реку, очень опасно оказаться втянутыми в омут посредине реки. Сравнив данные двух цайтмессеров, можно ожидать десятичасовой воронки, не больше. А впереди, скорее всего, второй край «вороньего клина». Мы остановимся и переждем.

— Это колдовство, — сказал Бернар. — Они употребили слово «колдовство». Если уж переводите, так не бойтесь сказать все.

—Я, кажется, не вполне понял, — смутился русский фэйри.

— Его ученость выразил мнение, что против нас использовано колдовство, и Его милость с ним охотно согласился. Эта дорога еще вчера была чистая до самой Фермы-у-Воды. Торговцы по ней ездят уже двенадцать лет без охраны, и магистрат не планировал переносить дорогу в другое место. «Вороний клин» не встречается на равнине, нам хотят помешать.

— Там сзади... быстрое время? — шепотом спросила Анка. Мысленно она уже представила, как от соприкосновения с солнечным пузырем ее кожа сморщивается, прямо как на руке у Марии. Как выпадают волосы и зубы, со скрипом сгибается позвоночник, и девушка, спустя минуту, превращается в шамкающую, трясущуюся старуху.

Лучше уж сразу умереть!

Она надеялась, что Бернар ответит или переведет. Втайне она надеялась, что он хотя бы погладит ее по плечу, если уж боится при всех обнять, но парень не отреагировал. Дядя Саня перевел вопрос, и королевский поверенный с готовностью пропел в ответ.

— Нет, это время, напротив, медленное. Однако в такие омуты попадать не менее опасно. Его милость говорит, что сейчас мы наблюдаем день, которому несколько недель или несколько лет. Судя по размеру деревьев, это очень медленное время.

Деревья как деревья. Граница почти догнала грохочущую карету. За гранью света, по ту сторону, словно в кривом, затуманенном зеркале Младшая различала самые обычные орешины, яблони и рябинки. Необычным было то, что взрослые, невообразимо старые деревья, росшие вокруг дороги, сомкнувшие кроны над головой, разом исчезали там, где подползала кромка дня. И сама дорога, достаточно ровная, мощенная серым булыжником, за кромкой света превращалась в разбитую, покрытую лужами и корягами колею. Слева от колеи, за жидкой березовой рощицей, насколько хватало глаз, расстилалась вересковая пустошь, по ней вдали неслось стадо лошадей. Младшая перевела взгляд направо, разглядеть, что это там светится на холме, но тут ее словно подкинуло. Она снова обернулась влево, куда указывала Мария.

Лошади застыли в прыжке. Их было двадцать, а может и больше. Некоторые замерли, вскинув вверх лоснящиеся крупы, показав копыта и разметавшиеся хвосты, другие растянулись в прыжке, задрав шеи. Еще дальше терновник упрямо карабкался в небо, как и повсюду в Изнанке, ограничивая горизонт.

— Дикие пони, — перевел Саня слова милорда. — Раньше их было полно. Это очень древняя воронка. Таких больших табунов диких пони не встречали уже сотни лет.

— Я так поняла, что сотня лет здесь может означать и нашу тысячу, — хмыкнула Мария.

— Верно. А сейчас Его милость просил держаться как можно крепче и желательно закрыть глаза.

Анка зажмурилась, обхватив поручень под окном. Мария придерживала ее здоровой рукой, а с другой стороны — наконец-то, обнял Бернар. Однако ничего не происходило, только стало очень тихо, и Анка снова отважилась приоткрыть один глаз.

В метре от высекающих искры бронзовых ободьев задних колес пространство и время рвались на две части. Могучие ясени и дубы проваливались в пустоту, вслед за ними в черное ничто опрокидывалась накатанная булыжная дорога, звезды на небе гасли одна за другой, словно задуваемые гигантским ртом. Сиреневое северное сияние дергалось и опадало, словно проткнутый иглой воздушный шарик. Впрочем, может быть, Анке только показалось, что она видела границу разрыва, потому что в следующий миг со всех сторон хлынул ослепительный свет, и омут медленного времени проглотил карету вместе с путешественниками.

Анка щурилась от режущих, жарких лучей. Она еще ничего не успела разглядеть за окном, но мигом вспомнила свое тревожное пробуждение. Ничего хорошего этот радостный день им сулить не мог.

Потому что снаружи пахло смертью.

Мертвые брохи

Здесь пахло смертью. Я не заметил, откуда так разило, — оранжевое солнце лупило в глаза, — но я сразу же понял, что попадать нам сюда явно не следовало. Надо было рискнуть и попробовать удрать от воронки через реку или еще как-нибудь скрыться, но только не сюда. Тем не менее, хозяин кареты и наш любезный провожатый постановили иначе.

Очень жаль. Я видел, что дядя Саня тоже скептически отнесся к словам насчет колдовства, а Мария вообще готова была плеваться. Это оттого, что мы никак не могли вытравить в себе идиотские привычки, принесенные из Измененного мира. Фэйри Верхнего мира умели многое, но, даже сталкиваясь с ворожбой лицом к лицу, предпочитали себя обманывать, как это делают бестолковые обычные. Ведь то, что мы умеем, то, чему меня научили отец и мать, мы не считаем колдовством. Это звучное, колючее словечко придумали невежественные европейские дикари, чтобы оправдать миллионы сожженных ими знахарей и травниц. Мы умеем тянуть деревья, умеем говорить с малыми народцами, умеем прятаться в пустой комнате, но вызывать омуты времени... Это чересчур. В этом смысле не только я, но и старики оказались неподготовленными к Изнанке.

Плохо, что мы не попытались сбежать. Очень скоро нам всем пришлось в этом убедиться.

Кучеру удалось обуздать коней, карета ехала все медленнее и наконец остановилась. Мы отворили дверь. Ни следа каравана. Непонятно, куда забросило барона Ке с его свитой, исчезли егеря охраны, кроме троих, спрятавшихся в карете, исчезли повозки торговцев. Хотя для них все могло выглядеть с точностью до наоборот. Торговцы продолжали неспешное движение на ярмарку, а испарились, наоборот, мы. Цайтмессеры барона, почти наверняка, засекли бросок «вороньего клина», но они ничего не успели предпринять.

Нас вырвало из привычной Изнанки и зашвырнуло в доисторическую даль.

Под колесами стелилась дорога, но совсем не та, которую мы оставили пару минут назад. Ни следа от ровно уложенного камня, от столбов-указателей, от придорожных канавок для стока воды. Эта дорога скорее походила на заброшенный тракт для перегонки скота. Залежи пыли, сухой конский навоз, потрескавшаяся земля вокруг зловонных луж. И еще следы, глубоко впечатавшиеся в почву, — овец, собак, коров, и... ботинок с очень длинными носами. Доблестный пикси носил примерно такую же обувь, но на двенадцать размеров меньше. Кроме этих следов имелись еще и другие, похожие на следы огромной кошки. Они мне совсем не понравились. Мы переглянулись с дядей Саней и молча решили пока не пугать женщин. А потом я взглянул на сотни беспорядочных отпечатков более внимательно и заметил некую систему, которая совсем мне не понравилась. Я постеснялся дергать взрослых за рукав и навязывать свои предположения. Наверное, зря. Наверное, надо было оторвать их от бесцельных обсуждений, но я, как назло, снова забыл, что прошел Ритуал и теперь имею такое же право высказываться, как и они. Я промолчал, прошелся вдоль окон в коридорчике и после уже не сомневался.

Не так давно по этой дороге гнали связанных людей и скотину.

Дядя Саня хотел спрыгнуть, но милорд Фрестакиллоуокер его остановил. Он попросил ничего не предпринимать до тех пор, пока они с Его ученостью сверяются с картами. Фомор и обер-егерь шептались с самым потерянным видом. Мария, прищурив глаза от пыли, переходила от окна к окну и мрачно ругалась сквозь зубы. И было отчего ругаться.

В глубоком синем небе бултыхались два солнца, рыжее и золотистое, похожее на слегка приплющенный лимон. Они почти не давали тепла. Заслоняя оба светила, с сумасшедшей скоростью проносились рваные дождевые тучи. На загнутом вверх горизонте ветер поднимал пылевые смерчи, о крышу кареты то барабанили капли, то стучали мелкие ветки и листья. Здесь стояла то ли глубокая осень, то ли неуютная, сырая весна. Более паршивую погоду тяжело было представить, но погодой неприятности не ограничивались.

Впереди пологим холмом поднималась черная, источавшая дым, проплешина. На вершине холма, воздев голые ветви, замерли несколько мертвых серебристых берез. Если я что-то смыслю в торфе, то подземный пожар здесь только разворачивался, не набрав еще полную силу. Потому что мы пока могли дышать, и потому что далеко по сторонам, слева и справа, виднелись зеленые островки. Пожар такого рода очень коварен, его практически невозможно потушить, он прячется, а потом вылезает совершенно неожиданно, проглатывая сотни и тысячи акров, снова прячется под землю, не давая нормально дышать людям и животным, подло выгрызая корни растений, убивая Маленькие народцы, без которых леса и поля сиротеют и долго не могут восстановиться.

Так горит торф, если его лишили воды.

Наша разбитая тропа ползла на плешивый обугленный холм, а справа краснели торфяные болота. Клубы удушливого дыма пока еще не соединились в сплошную завесу, резкими порывами ветра их уносило в сторону. Перед тем как исчезнуть окончательно, наша пыльная, покрытая золой дорожка разделялась. Направо, петляя среди валунов и серых проплешин, тащилась все та же тоскливая, полная сухих коряг тропинка, на которой едва поместились бы колеса нашей кареты. Зато влево, под уклон, начиналось широкое, мощенное черным камнем шоссе. То есть до шоссе этому проселку было далеко, но строили его основательно и на века. Шоссе ныряло в залитую водой прогалину и снова пряталось за дальним пригорком.

Я снова внимательно вгляделся в следы. Мне показалось очень важным разобраться, куда же гнали пленников — направо, в пустоши, или по мощеному шоссе, навстречу цивилизации? Кое-где виднелись отпечатки колен, ладоней, это люди падали, но их поднимали пинками. Длина шага и приблизительные размеры конечностей говорили в пользу обычных, скорее вето — пиктов, с их мужланским, тяжеловесным костяком. Если неведомые поработители погнали людей и скотину вдоль черных колонн, на гору, то мы рискуем угодить в гнездо работорговцев.

Вдоль всей разбитой дороги из обочин торчали колонны, грубо выдолбленные из черного гранита. Словно каменные пальцы, проросшие сквозь землю, они укоризненно указывали в серое, неуютное небо. Некоторые колонны обвалились, их потихоньку засасывала болотистая почва, плоские гранитные срезы торчали из красных торфяных луж. Некоторые, напротив, вздымались на высоту до тридцати футов; на их блестящих от дождевой влаги боках угадывались рунические письмена, полустертые изображения, но ни у кого не возникло желания их исследовать. Я осторожно понаблюдал за магистром и королевским поверенным: они настраивали приборы и глазели в окна с таким же ошарашенным видом как и мы. Обер-егерь Брудо, рекомендованный нам лэндлордом, как лучший знаток географии, кашлял от дыма и скреб в затылке, точно последний ученик. Ветер свистел и напевал тоскливую мелодию, завихряясь между гранитными исполинами. То одно, то другое солнце прорывало завесу туч, и тогда слева тысячами багровых зеркал вспыхивало болото. Неизвестно, насколько далеко протянулась топь, ее укрывали широкие полосы тумана. В ушах стоял неумолчный звон от парящего гнуса и комарья.

И откуда-то разило мертвечиной.

Впереди, на пригорке, коридор из черных колонн обрывался, одна из них когда-то повалилась прямо на дорогу, раскололась и постепенно погрузилась в рыхлую почву. Однако дальше, там, где начиналось мощенное камнем шоссе, ряды колонн поднимались снова, смыкаясь портиками. Сверху, на верхушке каждого портика, сидела каменная горгулья и следила за нами. Держу пари, не одному мне пришла в голову мысль, что скульптуры только притворяются скульптурами, уж очень натурально они смотрелись. Неведомый древний ваятель, без сомнения, обладал больным воображением. Он сумел расположить плоды своей фантазии так, что человека за милю охватывал озноб.

— Уважаемый Брудо, кто это мог построить? — спросила тетя Берта. — Смотрите, с той стороны тоже.

— Со всех сторон, — егерь пожевал губами, словно собирался выплюнуть жевачку. На его лбу выступили капли пота, хотя в карете совсем не было жарко. — С южной стороны сквозь топи на холм поднимается. Еще одна дорога, видите?

— Точно! — ахнул Саня. — И там такие же украшения.

Наши взгляды переместились на юг. Я мог только позавидовать острому зрению тетушки, впрочем, она за последние дни здорово помолодела. За свинцовой пеленой дождя среди далеких кустиков чертополоха действительно угадывалась нитка дороги с торчащими вдоль нее столбами. Не нужно было родиться Пифагором, чтобы примерно представить точку, где дороги встретятся. Мили полторы, не больше. За ближайшим подъемом, за горелыми полянами, куда тянули нас рыжие лошадки, должно находиться нечто.

Мир мертвых скульптур?

Ряд виселиц или тайная ярмарка рабов?

Я подумал, что совсем не хочу туда, где встретятся дороги. Горгульи, поднятые на огромную высоту над землей, становились все крупнее, все отчетливее вздувались мускулы на лапах. Крючковатые носы с клювами нюхали воздух, раздвоенные шипастые хвосты замерли, как будто для удара. Выпуклые черные глаза изваяний неусыпно следили за дорогой. Ветер дребезжал, как оборванная басовая струна. Вдоль правой обочины, пожирая усохший вереск, катился фронт подземного пожара.

— Ох, какие... какие страшные сидят... — протянула Анка. — Бернар, спроси у него! — Она кивнула в сторону обер-егеря. — Ведь говорили, что меняется только время? Значит, мы в том же лесу, что и прежде? Откуда тогда эти... памятники?

Я перевел вопрос, хотя и так все было ясно. Нас зашвырнуло в такое далекое прошлое, что глубокоуважаемый Брудо не мог дать внятный ответ.

— Я не знаю, кто это строил, — вздохнул егерь. — Но координаты места сменились незначительно. На холме остановимся и проведем ряд точных измерений.

— Ой, лошадки бегут! — указала пальцем Анка. Далеко справа скакали те самые пони, которых мы заметили еще раньше. Судя по скорости и испуганному ржанию, они убегали от какой-то опасности, но в клочьях дыма я видел только бесконечное поле вереска.

— Валя, глянь, — толкнул меня в бок дядя Саня.

Слева, за обломками колонн, тоже рос вереск, но уже в сорока ярдах начиналось мелкое торфяное болото, сплошь покрытое белоснежными кистями розмарина. Посреди болота, на сухом участке, возвышались круглые каменные брохи народа круитни. Конечно же, я их видел только на картинках в энциклопедиях. Гордый и отважный народ, к которому принадлежал наш новый знакомый, неприветливый барон Ке, строил такие жилища тысячи лет назад. Вероятно, они таскали каменные глыбы и создавали свои лабиринты еще тогда, когда римляне не употребляли слово «республика». Брохи были разной величины, но в самом маленьком могли поместиться мы все вместе с каретой. Круглые, каменные дома с плоскими крышами выстроились по окружности, точно маленькая крепость, приготовившаяся к нападению врага.

Внезапно за очередной колонной наметилась утрамбованная тропка, спускавшаяся прямо сквозь болота к поселению.

— Кажется, там есть кто-то живой, — дядя Саня поднес к глазам бинокль.

— Мы выйдем и проверим, — объявил строжайший магистр.

— Я тоже с вами, — сказал обер-егерь.

— И я, — Саня застегнул куртку.

Я втянул воздух. Не следовало туда ходить. Над брохами кружили тучи мух. К сожалению, ветер дул рывками, меняя направление, однако от болота совершенно явственно разило недавней человеческой смертью.

Обер-егерь приказал вознице остановиться. Лошади замерли, но вели себя неспокойно — переминались, жались друг к дружке, прядали ушами. В тишине стало слышно, как жужжат над трясинами насекомые, а позади нас потрескивает ползучее пламя.

— Не стоит туда ходить, — словно читая мои мысли, произнесла тетя Берта. Ее наполовину седая грива встала дыбом. Я представил, как тетушка будет выглядеть через неделю — моложе моей мамы.

— Я бы просил почтеннейшую Марию пойти с нами, — неожиданно обратился к наезднице черноголовый милорд Фрестакиллоуокер. — В случае затруднений, которые предвидим мы, общая сила потребуется.

Все стало ясно. Пикси ненавидели наше пороховое оружие, но — сила есть сила.

— Бернар, может быть, ты тоже останешься с Анной? — спросила тетушка. После Ритуала имени тетушка берегла мою независимость. Она, конечно, могла приказать мне сидеть в карете, но не стала этого делать. Может быть, из уважения к тайному имени дяди.

— Я тоже хочу, — пискнула Анка, но ей твердо приказали беречь сон дяди Эвальда и не высовывать носа.

Я спрыгнул в прибитую дождем пыль и сразу ощутил, как встает дыбом моя грива. Кровь толчками прилила к волосам, в затылке покалывало. Если бы рядом было дерево, я его непременно бы обнял, чтобы сбросить напряжение. Но вокруг лишь шуршала влажная трава и мертво молчал камень. Очевидно, в карете Его учености против внешних неприятностей действовали обереги или заклятия фоморов. В чистом поле я почувствовал себя голым. В пяти ярдах над дорогой нависала ближайшая черная колонна. Две ее тени от разных солнц то наслаивались на мокрый вереск, то растекались и впитывались, как грязевые потоки. На вершине колонны, нахохлившись, ждали чего-то растрепанные вороны.

В спину уперся злобный, неприветливый взгляд. Я оглянулся — так и есть. На обрубках соседних колонн, по ту сторону тракта, тоже сидели вороны. Их было много, несколько десятков. Я никогда не встречал таких крупных птиц этой породы, но не стал поднимать по этому поводу шум. В конце концов, до прибытия в Пограничье я много чего не встречал.

— Ждут очереди на трапезу, — вскользь заметил дядя Саня.

— На какую еще трапезу? — недоумевающе оглянулась Мария.

Конечно же, обоняние обычного человека не могло так быстро уловить этот запах, а я его почуял сразу же, едва спрыгнул на землю. Почуял, но не придал значения, не выделил среди остальных. Здесь совсем недавно пробежало, прошло и проскакало немало домашних и диких животных. Некоторых я с удовольствием бы приласкал, с другими говорил бы с уважением, а иные не заслуживали бы даже свиста. Сомневаюсь, что даже мой папа, потомственный лесничий, сразу разгадал бы эту загадку. Нос фэйри совсем не воспринимал тех, кого сторонились вороны, как опасных хищников. В Верхнем мире — это милейшие, уютные создания, частенько претендующие на лучшее кресло у камина.

Но в Изнанке все иначе.

Вороны ждали, пока покушают дикие коты.

Диких кошек водилось тут много, теперь я их прекрасно чуял. Они ни в малейшей степени не походили на ухоженных старушечьих любимцев, это были хитрые, чертовски злобные и неприветливые твари. И, скорее всего, гораздо крупнее домашней кошки. Они превосходно умели прятаться и наблюдали за нами издалека. Но меня не интересовали их жилища и нравы. Меня беспокоило, чем коты завтракали совсем недавно.

Первым на тропинку шагнул обер-егерь. Его помощник, как и прежде, нес длинную пику, на конце которой болталась клетка с живым крольчонком. Оба отрядных закутали носы платками, но все равно не могли побороть кашель. Наверное, они не привыкли, как мы, ко всякой гадости в атмосфере. Наблюдая за мечущимся кроликом, я хотел спросить, неужели в воронке времени мы можем провалиться куда-то еще глубже, но промолчал. За егерями вышагивал черноволосый пикси, в вязаном камзольчике похожий на придворного скомороха. У милорда не было в руках оружия, зато на грудь он повесил цепь с костяными фигурками. За ним, опираясь на чудовищных размеров посох, выступал фомор. Он снял свою остроконечную войлочную шапку и стал еще больше похож на гориллу. Саня галантно вел под ручку Марию, а я замыкал шествие. Мария дала мне один из пистолетов. В который раз получив в руки средство убийства, я спросил себя, что же такого увлекательного в обладании оружием находят мальчишки обычных.

У кареты остались двое младших егерей. Они достали сумки с овсом и налили лошадям воды из цистерны, укрепленной над туалетом. Рыжие тяжеловесы всхрапывали и пятились, путаясь в постромках. Анка и тетя Берта махали нам из окна первого этажа. Я слышал, как неровно дышит дядя Эвальд. Он то дремал, то просыпался, изо всех сил сопротивляясь свалившейся напасти. Тетя Берта надеялась, что дядюшке сумеют помочь знахари Темного двора, но теперь встреча с ними отложилась на неопределенное время.

Или ее кто-то отложил.

Дождь сыпал крупными холодными горошинами. Мы выбрались на площадку у крайнего броха. Запах гниения стал невыносим. Я позавидовал Марии, которая не замечала и половины этого смрада. Но дело не только в обонянии. Обычная женщина не замечала тягостной атмосферы насилия, застывшей над этим неприветливым поселком. То, что поселок пуст, я знал еще на дороге. Круитни выстроили замечательные дома-крепости, однако ни толстые стены, ни хитрое расположение каменных жилищ не помогло их обитателям. На плоских каменных крышах проросла трава, от одного броха к другому по кочкам были проложены дорожки из утрамбованного щебня. В центре окружности этого самобытного городка имелось возвышение, также сложенное из камня, очень похожее на цирковую арену. Там росло несколько скособоченных нездоровых деревьев неизвестной мне породы. Любой фэйри разбирается в сотнях пород деревьев, но таких я никогда не встречал. Отталкивающие, голые ветви без единого зеленого листка, и полчища мух вокруг них. Тысячи, миллионы мух кружили над площадью, а черные входы в брохи взывали к нам, как распахнутые, жаждущие рты.

Пахло смертью.

Я видел, чем пахнет, но глаза еще отказывались верить. И только когда побелевшим лицом обернулся обер-егерь, сомнений не осталось. На утрамбованной арене были распяты и прибиты кольями к земле несколько коренастых человеческих фигур. Судя по сохранившимся остаткам татуированной кожи — настоящие круитни. Над мертвецами ревели полчища блестящих мух. Кто-то отгрыз им ноги, проел животы, обезобразил лица. Повсюду виднелись следы крупных кошачьих лап.

Мне очень хотелось верить, что дикие коты сделали свою работу уже после смерти несчастных. Они прятались где-то поблизости, залегли в кустах, недовольно ожидая, пока мы уйдем.

— Нам стоит их сжечь или похоронить? — спросил у фомора Саня.

И без того диковатая физиономия магистра превратилась в страшную африканскую маску.

— У круитни не положено хоронить без... без обряда.

— Но здесь особой случай, Ваша ученость, — деликатно кашлянул пикси. — Полагаю, мы вправе их сжечь, чтобы не допустить дальнейшего глумления над душами их.

— Мы просто проедем мимо, как будто ничего не случилось? — спросил я у обер-егеря. Брудо побелел, кисточки на его ушах поднялись дыбом, ноздри ходили ходуном.

— Пошли, зайдем внутрь этой хоккейной шайбы! — Мария передернула затвор. — Надо проверить!

— Вы зайдите в эти брохи слева, а мы — пойдем справа. — Его строгость подкрутил фитиль у фонаря. — Держитесь вместе! Берегитесь котов, они нападают всегда с разных сторон одновременно!

Я подумал, откуда фомору известно, как нападают дикие коты, если их в Изнанке перебили сотни лет назад. Еще одна тайна. То ли обер-егерь нам соврал и хищников не уничтожили окончательно, то ли магистр частенько проваливался во временные воронки.

Передо мной зияла черная щель. Оттуда тянуло сыростью, но не трупным запахом. Мария перехватила фонарик, Саня со вздохом зажал в руках пистолет.

— Бернар, держись слева от меня, — попросил он. — Если понадобится ткать.

— Я помню, что делать, — сказал я. Если понадобится быстро ткать покрывало силы, дядя Саня должен быть справа, потому что он сильнее меня. Мы оба знали, что в брохе никого не было, но в таких случаях нельзя доверять даже собственному нюху.

Пока дядя Саня сильнее меня, но это ненадолго. Я решил, что буду стараться, я буду взрослеть и учиться здесь всем видам колдовства и знахарства, которые только доступны. Я осилю любые ритуалы Неблагого двора и стану сильнее всех. Тогда меня не будут ставить слева, я сам начну ткать Покрывало от центра. Иного выхода просто не было, потому что я теперь никому не верил. Тетушка Берта забралась в Изнанку в поисках невидимого острова фэйри, якобы хранящего тайну бессмертия. Дядя Саня, оказывается, спал и видел, как его фина спрячется в Пограничье, а про Вальку Лунина он и не вспоминал. А наездница атлантов — та вообще с удовольствием перестреляла бы всех в округе, лишь бы плодились ее любимые Эхусы.

Младшие егеря скинули с плеч арбалеты. Почтеннейший Брудо отвернулся от места казни, рубил топориком ветки для костра и рассматривал горгулий на колоннах. Отсюда казалось, что каменные зверюги над нами хохочут. За дорогой стелился вонючий дым.

Меня невольно передернуло, настолько отвратительным было все. Все, что нас окружало. Никогда представить себе не мог, что доведется попасть в такое гнусное место. Внезапно я кое-что понял. Здесь не должно быть домов. Просто невозможно жить в краю, где хочется выть. Однако дома стояли, такие дома, которые не построишь за пару недель. Эти каменные плиты обтесывали месяцами.

В брохе сразу за поворотом коридора наметился новый поворот. Потом развилка, тупик справа, и на земляном полу — грубо вырезанная деревянная кукла. Мария посветила в проход. За куклой грязным комком свалялись куски покрывал или одеял, осколки глиняных горшков и домашней утвари непонятного назначения. Мы переместились в коридорчик, ведущий налево. Хроники не обманывали — древние дома пиктов представляли собой настоящие лабиринты. Если бы нас тут ждали с оружием, вряд ли удалось бы проникнуть глубже, чем на пять шагов.

В какой-то момент мне послышался невнятный звук, будто по большому барабану терли наждачной бумагой. Звук исчез, он был такой слабый и далекий, что я приписал его болотным зверькам.

В сердце броха мы застали картину панического бегства, иначе не скажешь. Убогая мебель, подстилки, горшки были перевернуты, раскиданы, но нигде не встретилось следов борьбы. Пахло коровой и скисшим молоком. Совсем недавно корову держали прямо в доме и тут же доили. Дядя Саня присел в центре зала, под дырой в потолке, предназначенной для дыма, и пощупал холодную золу в костре. Огонь обитатели броха разводили в широком круглом проеме, вылепленном из глины, на манер азиатского очага.

— Они ушли недавно, — сказала Мария, освещая спиралеобразные рисунки на стенах. — Краска еще свежая.

Они ушли недавно, ушли в большом страхе. Мария видела свежую краску, а я чуял десятки других признаков поспешного бегства. Здесь жили примитивные люди, не придумавшие себе даже алтарей. Пикты всюду рисовали спирали — на коже, на посуде, на стенах собственных домов. Я подумал, что если духам Священных холмов будет угодно не убить нас тут, следует непременно спросить барона Ке, что означают его татуировки. Потом я поднял еще одну корявую куколку, втоптанную в пол, и подумал, что за право мельком поглядеть на доисторический поселок археологи из Внешнего мира продали бы не только душу, но расстались бы с последними штанами.

— Они сбежали без боя, — констатировал Саня. — На дороге полно следов колес и копыт. Они угнали скотину и ушли сами.

Нет, мысленно возразил я, это их угнали, как скотину. Но вслух я не стал спорить.

— Что тут творится, вы можете объяснить? — шепотом спросила Мария. — Там, снаружи, — довольно свежие трупы. Воняют недолго, не больше двух суток. Я не разбираюсь, кто тут круитни, а кто — клури каун, или как их там, но ребят никто не резал. Поверьте, я насмотрелась на казни. Их вымазали какой-то дрянью и оставили умирать среди комарья. Из них просто высосали кровь. А еще — им в рты вставили распорки и залили мед. Насекомые выжирали их изнутри, скорее всего — какая-то порода муравьев. Причем, не надо быть семи пядей — этой сраной деревне нечего делать на болотах! Поглядите под ноги, — она посветила фонариком, — Сочится вода! Кто будет жить в гнилой трясине?

Вот оно. Даже Мария заметила. Под взглядами каменных горгулий никто не стал бы строить мирное жилье.

— Всю их деревню какой-нибудь колдун зашвырнул сюда, в далекое время? — предположил я.

— А что, если наоборот? Если болото, из еще более давнего прошлого, подкинули сюда, в сухую деревню? — высказала неожиданное суждение Мария. Наездница на глазах расставалась с «железной» логикой Верхнего мира. — Представьте только — проснешься утром, а вместо возделанных полей — вонючий крысятник с малярийными комарами!

Я представил и поежился.

— Думаешь, поэтому они сбежали? — спросил дядя Саня.

— Вы правы. Здесь, в доме, я не чую убийства, — сказал я. — Наверное, пикты убежали, когда им стали угрожать враги. А тех, кто оказал сопротивление, — привязали на съедение комарам.

Мы осмотрели еще два броха и везде нашли то же самое. Изрытая влажная земля, заплесневелые остатки пищи, грубая глиняная посуда, трехцветные узоры на стенах, жалкий запас хвороста для очага.

Когда выбрались на свет, там уже ждали мрачный, как туча, егерь и его высокородные приятели. Они побывали в остальных жилищах, закидали трупы хворостом и подожгли. Сырые костры не желали разгораться, тогда младший егерь принес из кареты бутыль с маслом, плеснул в чадящие кучи. Никто не произнес ни слова. Мы провожали несчастных, желая им счастливого полета после жестокой казни. Сквозь нарастающий гул пламени мне снова послышался далекий, низкий звук. Очень странно, что я не мог определить направление и не мог представить животное, способное так шуршать.

Пока фомор, пикси и отрядный совещались, наш русский кровник присел и потрогал влажную почву.

— Вы тоже слышите? — обрадовался я.

— Это под землей. — Дядя Саня с силой вдавил кончики пальцев в землю. — Как будто шомполом чистят дуло.

Мне такое сравнение не приходило в голову, но в чем-то дядя Саня был прав. Словно огромный шомпол вращался в грязном стволе, со скрипом разминая, проталкивая песчинки и пыль.

— Добрые Соседи тоже так поступают с врагами? — спросила по-русски Мария, указывая подбородком на горящих мертвецов. Хорошо, что ей хватило такта не задавать такой вопрос на английском.

— Добрые Соседи вообще никого не казнят, — отозвался дядя Саня.

— Тогда кто их так? Мы должны представлять нашего врага, вы согласны со мной?

Я перевел на язык Долины, но вопрос повис в воздухе. Нас забросило не в прошлую неделю и даже не в прошлый век. Нас забросило в чудовищную временную даль, потому что на памяти народа фэйри никто из наших врагов не поступал так с себе подобными. В том веке, куда мы попали, по вересковым пустошам носились огромные табуны диких пони, а в болотах прятались крупные хищники породы кошачьих.

— Мы согласны с вами, но не представляем врага, — понуро развел длинные ручищи магистр.

— Хорошо, что с нами нет барона, — прошептал пикси. — Печально ему стало бы при виде таких издевательств, соплеменников его постигших!

— Когда же это происходило? — напал я на обер-егеря, но отрядный только пожал плечами. Он был очень возбужден, кисточки на ушах ходили ходуном, ноздри раздувались. Наблюдая за Брудо, я с горечью признавал наше несовершенство, упадок наших знаний и умений. Наверняка, обер-егерь чувствовал и видел в десять раз острее, чем мы, жалкие выходцы из мира машин. О, как бы я хотел хоть немного походить на него!

— Очень давно... — прокряхтел магистр Угнэн Наат. — За этим холмом должен находиться Блэкдаун, но его здесь нет. Нет даже первой крепостной стены, ее строили, по преданию, для защиты от котов-убийц, еще когда в Изнанку не начал спускаться Неблагий двор фэйри. И я впервые в жизни попадаю в такую большую воронку. Что вы скажете, милорд?

— Очень давно, — подтвердил пикси. Его жесткая, вороная шевелюра встала дыбом, а кончик крючковатого носа слегка шевелился от напряжения. — Несколько сотен или тысяча лет. Мне не нравятся эти колонны.

Младший егерь указал начальнику на подозрительное шевеление кустов за пределами болота. Брудо свистнул в свисток. На дороге, возле кареты, егеря синхронным движением вскинули на плечо арбалеты.

— Что там такое?! — Мария выхватила пистолет.

— Эй, скорее сюда! — это с подножки кареты кричала тетя Берта. — Они справа, ползут по канаве!

— Кто ползет?

— Назад, все назад! — скомандовал магистр. — Это коты! Нам надо успеть разжечь огонь.

Но мы не успели.

Добрый пастух

В течение трех секунд они отрезали нас от кареты. На тропе возникла дюжина пятнистых тощих тварей, окраской напоминавших гиен. Из камыша, по ту сторону горящего погребального костра, выбирались все новые и новые кошки. Некоторые были не крупнее болотного кота, чучело которого мы видели с отцом в зоологическом музее, я даже невольно обрадовался, что они такие нестрашные.

— Скорее, милорд!

— Ваша милость, сверху!

Эй, парни, готовьте огонь! — приказал своим помощникам Брудо.

Исполосованная прежними ранами клыкастая морда появилась на крыше броха. За ней — вторая и третья. Эти звери были почти как сервалы, гораздо крупнее тех, что с шипеньем крались по тропе. Они приседали, прижимали уши, очевидно, готовясь прыгнуть одновременно. Дым и огонь их отпугивали. Нам не хватило ума набрать с собой горящих веток от костра, но теперь было поздно.

Отряды трупоедов отрезали нас от места погребения.

— Прикрывайте спины! — Магистр выстроил нас в боевой порядок. Обер-егерь — в авангарде, Саню и Марию — на фланги, а меня и королевского поверенного, как самых слабосильных, — в центре. Сам магистр прикрывал отход, замыкая круговую оборону. Как мы очень скоро убедились, коты охотнее всего атаковали сзади.

— Парни, держите лошадей! — распоряжался младшими егерями Брудо. — Гвидо, Арми, не дайте им обойти вас по обочине!

— Ваша милость, умоляю вас, оставайтесь позади!

Милорд Фрестакиллоуокер был явно не доволен ролью запасного игрока, уготованной ему питекантропом. Я не очень представлял, как зеленоглазый пикси собирался драться с кошками, многие из которых весили больше его самого. Да и оружия у него не было. Пикси что-то бурчал сквозь зубы, перебирая на груди костяные бусы. Только сейчас я пригляделся к ним внимательнее — это, без сомнения, были фаланги пальцев. Вполне возможно, что не человеческих, да и само понятие «человек» в Изнанке оказалось чрезвычайно размытым. Я читал про индейцев Северной Америки и про дикарей Африки, они не носили кости просто так. Кости — это почти всегда символ убитых тобой врагов. Где же особа, приближенная ко двору, отыскала столько врагов в мирных королевствах Изнанки?

Его милость продолжал перебирать косточки на груди.

Если бы тетя Берта находилась рядом с нами, мы попытались бы соткать Покрывало силы. Но тетушку мы оставили в карете, а фомор и пикси, совершенно очевидно, не умели ткать. То есть у них, наверняка, имелись собственные методы дрессировки, но в данный момент мы все опоздали.

Мы позволили себя окружить, невольно сбились в кучу, спиной к спине, причем взрослые запихнули меня в центр круга. Коты передвигались вокруг плавными шажками, но не рисковали нападать. От них разило болотной гнилью, в мокрой вонючей шерсти копошились паразиты.

— Боже, сколько их... — простонала Мария.

— У нас не хватит патронов, — дядя Саня вытащил кривой зазубренный нож.

— Они не боятся вашего оружия, — сказал пикси. — Когда я дуну, бегите к карете. Бегите изо всех сил!

Я скосил глаза влево. Казалось, чахлая болотная трава ожила, подернулась мелкими буро-желтыми волнами, превратилась в две реки. Одна река обтекала нас по кругу, сверкая воспаленными, злобными глазами, а вторая потекла в сторону дороги. Лошади бились в постромках, ржали в страхе. Кучер безрезультатно пытался их успокоить. Оба младших егеря стреляли с подножки; рядом я заметил тетю Берту и Анку, они наловчились перезаряжать арбалеты.

Фомор развернулся лицом к врагу, на ходу выкручивая из посоха полутораметровый двуручный меч. Его волосатые щеки раздулись, словно магистр собирался дунуть в саксофон. В оранжевом свете тускло отозвались рунические письмена на лезвии. Зеленоглазый пикси, чем-то похожий на совенка, тряс своими амулетами, приседал и вскрикивал, но пока это нам ничем не помогало. Я попытался установить контакт хотя бы с одним котом, это получилось. Пожалуй, я мог бы подчинить себе пару Дюжин, но не более того. Удержать такую ораву без специальных заклинаний не смог бы и дядюшка Эвальд.

Коты заорали и бросились к нам. По сравнению с этим воплем, весенние серенады дюжины «сиамцев» показались бы милой колыбельной. В ответ им неожиданно сильным, глубоким голосом запел обер-егерь. У меня, от его короткой песни, признаюсь честно, заныли зубы и зазвенело в голове. Кошки на мгновение затормозили, передние были явно напуганы, но задние ряды напирали, и атака продолжилась. Еще раньше обер-егерь надел на голову кожаный мешок с прорезями для глаз, на манер ку-клукс-клановского головного убора, затем извлек из заплечного подсумка и быстро натянул длинные, почти до плеч, перчатки, снаружи состоящие из сплошного частокола гвоздей.

— Во дает! — восхитился дядя Саня.

— Солидная амуниция, — поддержала Мария. — Знает свое дело!

Брудо привык драться в своем мире, зато мы оказались не готовы.

Тут маленький чернявый пикси пригнулся к земле, словно собираясь взять низкий старт, и дунул огнем. Его легких и набранной в рот горючей смеси хватило секунд на пятнадцать. Милорд спешно обежал нас по кругу, превратив первую линию нападавших в визжащие, ослепшие головешки.

Но некоторые прорвались. В локоть дяде Сане вцепился кот, статью напоминавший молодого бульдога, однако только изорвал зеленый плащ-дождевик. Даже проткнутый ножом, он продолжал орать на земле и тянул когти к нашим ботинкам. Мария встретила двух зверей пулями между глаз, стреляла она потрясающе, даже не целясь.

— Бегите! Бегите!

Меч в лапах фомора превратился в музыкальный инструмент. Он запел, сперва несмело и прерывисто, затем, словно древний сказитель, прокашлялся и затянул тонким ледяным голосом свою любимую песню. Этот стальной гигант знал в совершенстве только одну песню, но ее вполне хватало, чтобы собрать сотни слушателей.

Они прыгали магистру на лицо, норовили вцепиться в глаза, но он чудесным образом успевал их отшвыривать, душил руками, с хрустом переламывая ребра и позвонки. Егерь обнимал сразу двоих, а то и троих котов, падал на спину, перекатывался на живот, а когда раздвигал колючие объятия, с них стекали живые еще, страдающие тряпки.

Его милость снова дунул. Не знаю, какое отношение к его трюку имели жуткие амулеты на груди, но после второго захода в рядах нападавших прорезалась глубокая пылающая траншея. От пикси не пахло бензином или другими производными нефти: дрянь, сродни жидкому напалму, которую он растворял во рту, вообще никак не пахла. По прошествии времени могу честно заявить, что более жестокого оружия в действии я не встречал. Попадая на шкуру, даже маленькие капли горящей жидкости буравили ее, выжигая в туловищах котов сквозные дыры, будто в них плевались расплавленным свинцом или кислотой. От чужой боли у меня раскалывались виски.

Дядя Саня бежал, тянул за собой Марию и что-то кричал, напрягая связки. Вихрь вороньих крыльев метался над дорогой, шел дождь из седых перьев. Горгульи на колоннах, кажется, искренне веселились. Обер-егерь кричал — на его ногах повисли сразу две кошки. Дядя Саня прыгнул на них с ножом, вернул Брудо в вертикальное положение, и тут же сам был атакован сзади.

— Кто-нибудь, дайте мне нож! — орала Мария. Ее бесполезная, усохшая рука с трудом справлялась с зарядкой новой обоймы. Свободного ножа ни у кого не нашлось.

Тетя Берта творила Оборонительное заклятие холма и продолжала подавать младшим егерям арбалеты Парни поджигали наконечники стрел, те вспыхивали, очевидно, заранее чем-то смазанные. Благодаря непрекращающейся стрельбе огненными стрелами егерям пока удавалось удерживать кошек на обочине, не подпуская их к лошадям.

В моем мозгу отдавались слова тетушки, но я никак не мог сосредоточиться и помочь ей, потому что справа, в паре шагов, по заживо горящим собратьям подбирались пятнистые бестии. Тем не менее, Оборонительное заклятие начало действовать. В каждом из нас словно удвоились силы, сверху будто опустился прозрачный колпак, полный свежего, тонизирующего кислорода. Руки обер-егеря замелькали под аккомпанемент его охотничьей песни. Две крупные кошки прорвали наш тесный круг, ворвались в центр. Одна с протяжным мяуканьем кинулась на затылок Марии, но Брудо легко схватил ее за загривок и одним резким движением оторвал ей голову. Вторая кошка кинулась мне в ноги и успела пустить в ход когти, прежде чем егерь сломал ей передние лапы. Мне крупно повезло, что дома, перед самым нашим бегством, я послушался дядюшку Эвальда и надел осенние ботинки. Тогда это показалось мне изрядной глупостью, а сейчас толстая свиная кожа спасла мне ноги, а может быть, и жизнь.

Тетя Берта пела, но уже не одна! Я напрягся, улавливая ее колебания.

Наш доблестный дядюшка Эвальд, наш любимый Глава септа, очнулся и помогал сестре. Он был не в состоянии подняться с ложа, ослаб до потери сознания, и действительно, несколько раз его терял. Но, очнувшись, вплетал свой голос в песню тети Берты!

Я дал себе слово, что если выберусь живым, подберу себе крепкий, пусть тяжелый, но надежный клинок. А еще лучше — два! Я больше не желаю оставаться бестолковой, ни к чему не годной мишенью! У меня был пистолет, что дала Мария, а в нем — девять патронов. Замечательное оружие для устрашения или охоты на бизона, но никак не для войны с многочисленными мелкими противниками. Меня зажали со всех сторон, подталкивали, как маленького, но если честно...

Если быть до конца честным, то мне невероятно хотелось достичь спасительных ступенек и нырнуть в свою каюту! Меньше всего мне мечталось остаться один на один с обезумевшей хищной оравой. Они орали, как настоящие бесы, и крались за нами по пятам, улавливая малейшие бреши в обороне. Смрад от их заживо горящих собратьев выворачивал мне желудок. Я заметил, что Марию тоже вырвало.

— Бернар, не высовывайся! — это дядя Саня. Он только что отрубил переднюю лапу одной особо наглой кошке, но получил глубокие царапины, требующие перевязки.

— Милорд, справа!!

Пикси бежал последним, улепетывал со всех ног, но поскользнулся на влажной тропинке. С высоты кареты к нам уже тянули руки кучер, тетя Берта и один из егерей. Второй младший егерь, молодой парень в салатного цвета кафтане, с козлиной бородкой, также подкрашенной в зеленый цвет, стоял, расставив ноги, и целился во что-то за нашими спинами. Королевский поверенный упал, и тут же прозвенела стрела. Маленький хитроумный арбалет егеря выплюнул пять коротких стрел, и на каждой теперь корчилась дикая кошка. Не успел он отстреляться, как Анка кинула ему новый заряженный арбалет.

— И-эх! И-эх! — словно рубя дрова, влева и вправо кидался обер-егерь. Монеты звенели в его бородках под колпаком. Куртка и штаны славного Брудо были изодраны, но глубоких ран, угрожающих жизни, он пока не получил.

— Бернар, сзади!!

Я оборачивался, я пригибался, настолько быстро, насколько мог, но мое туловище и ноги стали вдруг непослушными, как это случается во сне. Она пикировала на меня, раскинув лапы, выставив хвост, как парус, выгнув влажный желтовато-коричневый живот, оскалив в адской улыбке пасть, из пасти летели брызги, и ничего не было в ее глазах, кроме безумия. Она — потому что я успел заметить ряд сосков на ее брюхе, — она совсем недавно выкормила котят. На долю секунды я успел представить ту кошмарную боль, которая меня ждет, если зверь вцепится в гриву, а в следующую долю секунды меч фомора разрезал кошку в полете. Она плюхнулась мне на грудь, всего забрызгав горячим.

До конца тропы, до спасительной дверцы кареты оставалось совсем немного. Пикси дунул третий раз и отбросил бесполезный пузырек. Я даже испытал некоторое разочарование, убедившись в земной природе его страшного дара. А так здорово было представить племя огнедышащих карликов.

Коты горели, но их спасали болотные лужи, а по сухой обочине наступали новые отряды. У Сани руки были по локоть в крови, на его кривом ноже болтались лохмотья шерсти, от плаща остались одни дыры. Внезапно Мария упала на колено и открыла огонь сразу с двух рук, целя куда-то вбок. Оказалось, младший егерь на дороге не справился, он выстрелил десять стрел из арбалетов, затем схватился за ножи, когда вопящая волна выплеснулась под колеса. Мария убила еще дюжину тварей, остальные трусливо отступили. Младший егерь, его звали Гвидо, получил передышку и заряженное новое оружие, но его здорово помяли, вырвали клок из бороды, вся его физиономия была залита кровью. Анка кричала ему по-русски, чтобы поднимался в карету. Парень, естественно, не понимал, качался, вытирал глаза и, кажется, потерял ориентацию. К нему подскочил кучер, очень вовремя забрал арбалеты, потому что коты снова выползли на дорогу.

От огромного количества зверюг увядшая трава шевелилась. Казалось, что сама земля пришла в движение. Тетушка бормотала чудесные слова, а я попытался свистнуть, как свистел в Верхнем мире, но ничего не получилось. То есть свистнуть получилось, но пятнистые убийцы не отреагировали. Когда пугаешь хищника или лаской подчиняешь его своей воле, всегда получаешь ответный толчок, и он тем сильнее, чем сильнее личность зверя. Это вроде отдачи при стрельбе.

Но эти животные не звучали во мне рассерженным хором, не бились изнутри, раззадоривая и призывая себя покорить, как это делали, к примеру, волки в Саянах. У пятнистых котов не было никаких других желаний, кроме как убить нас всех.

Их кто-то послал с этой целью.

Или не так. Кто-то зашвырнул нас туда, где коты уже ждали, как нарочно — голодные и до предела обозленные. Я неплохо представляю по книгам, и благодаря папиным лекциям, сколько пищи надо некрупному хищнику, и какая территория нужна стае для прокорма. То количество особей, что плотным кольцом сгрудилось вокруг нас, физически не могло существовать на вересковых пустошах. Большинство издохло бы задолго до нашего появления.

Значит, их кто-то нарочно собрал и перебросил сюда.

Разделившись на две волны, хищники обходили нас по канавам, забирая в клещи. Мария получила от фомора нож, распотрошила штук восемь кошек. У дяди Сани результаты оказались лучше, но у него был расцарапан лоб, и одна из бестий добралась до его гривы. Любому фэйри известно, как это больно, и как непросто остановить кровь из пораненных волос. Наш русский кровник держался с потрясающим мужеством, он только все чаще сплевывал красным и встряхивал головой, словно отгоняя мух.

Я даже не представлял, что наш русский кровник может рассвирепеть до такой степени. Драка шла уже на самой обочине, мы получили преимущество в виде сухой земли. Саня мог бы запрыгнуть на подножку, но вместо этого он обмотал пораненную правую руку свитером, как это делают инструкторы, обучающие собак, и, выставив вперед замотанную конечность, ринулся в самую гущу врага. Коты по дурости прыгали, целясь в руку, и тут же валились со вспоротыми животами. За минуту дядя Саня проделал брешь в рядах противника, вынудив штук сорок бестий перейти к обороне. Он возвышался над ними, как викинг, или, скорее, как былинный русский богатырь, о которых мне читала Анка. На миг я столкнулся с ним взглядом — у Сани были глаза берсерка.

Фомор и отрядные дрались расчетливо и холодно, почти механически, Брудо так и не прекратил свою воинственную песню, а русский сам превратился в зверя. Он кромсал и рубил, привалившись спиной к черной гранитной колонне, пока кошки, поджав хвосты, не хлынули мимо него. Они его избегали!

Но беда состояла в том, что они не собирались покидать поле боя. Папа учил меня общению с Маленькими народцами и с лесными убийцами, вроде медведей. Никогда еще я не встречал животных, столь самозабвенно ищущих смерти.

Они не собирались оставлять нас в живых.

Однако контратака нашего русского кровника позволила милорду Фрестакиллоуокеру собраться с силами. Он приподнялся на коленях, сделал несколько молниеносных скользящих движений и остался один в кольце дергающихся врагов. Я не успел заметить, чем орудовал пикси, лезвия он прятал в рукавах. Четыре кота бились в конвульсиях, их боль ударяла мне в виски, как разряды тока. Рядом, проткнутые стрелами, дергались еще двое. Пикси встал, зажимая рваные раны на ноге, огромный фомор рванулся ему навстречу, подхватил маленького друга и почти баскетбольным движением отправил его в карету.

— Все внутрь! — громыхал фомор. — Надо бежать, иначе — не спасем лошадей!

На нем тут же повисло не меньше десятка бестий. Магистр не издал ни звука, а коты орали жутко, похлеще, чем те несчастные, которых мы заживо жгли в пещере. Его строгость очень плавно повел мечом вдоль тела, с одной стороны, затем с другой, начиная от затылка, где его плащ в клочки рвали сразу три зверя. Меч был наточен так остро, что отрубленные половинки котов еще некоторое время цеплялись за одежду фомора. Магистр отступал спиной к серо-бурой лавине, к десяткам желтых ненавидящих глаз. Он вращал перед собой стальное лезвие с такой скоростью, что хотелось проморгаться. Коты застывали, словно зачарованные пляской смертельного металла.

— Брудо, они сожрут лошадей! — это кричала тетя Берта.

Если погибнут лошади — нам конец. Мы все это поняли одновременно. Вороны кружили и каркали, плотной тучей нависая над каретой. С противоположной обочины к коням подбирались ползком не меньше двух дюжин болотных тварей. Младшие егеря стреляли, лежа под колесами. Многих они убили, но хищники все прибывали. Кони сверху были укрыты плотными попонами и, вдобавок, кольчужными сетями, утыканными лезвиями. Наверное, предусмотрительный фомор заранее приказал егерям закутать животных.

Но ноги он им обезопасить не мог. Испуганные кони дернулись, не слушая кучера, карета пришла в движение. Кучер, пожилой фомор с седей бородой, выскочил наружу с длинными стилетами в обеих руках. Отчаянно ругаясь, он зарезал несколько кошек, затем повис на холке передней лошади, его ноги бороздили пыль. Могучее животное волокло кучера, словно не замечая его веса.

Тетя Берта внутри кареты перевязывала раненого пикси. Он мужественно сдерживал стоны, хотя на обеих его ногах кожа свисала полосками вместе с шерстяными чулками. Мария отстрелила пустую обойму, Саня прикрывал ее и меня: со своим янычарским кривым ножом, забрызганный кровью, со всклокоченной бородой, он походил сейчас на доисторического неандертальца, защищающего свою семью. С другой стороны, меня закрывала широченная спина магистра. От Его учености невероятно разило потом и чесноком. Саня и Уг нэн Наат, оба, мелкими шажками продвигались к карете, но наше движение все больше замедлялось. У ног фомора уже громоздился холм из кошачьих трупов: не зная усталости, он махал мечом, но сам изрядно пострадал. Я видел только его левую лапищу, которая была толще моей ноги. Кольчужная рубаха была разорвана в трех местах, перчатку, больше похожую на растянутого ежа, тоже прокусили. Кошки бросались снизу, он давил их ногами, но когда они прыгали сверху, фомор был вынужден прикрывать лицо.

— Ваша строгость, не выпустить ли наших птичек? — задыхаясь, предложил обер-егерь, когда захлебнулась очередная вражеская атака.

— Только барон с ними умеет управляться! — Фомор сплюнул, оперся ладонями в колени, зорко наблюдая за перемещениями котов. Они барражировали в мокрой траве, вне пределов досягаемости его меча, но не давали нам шансов уехать. — Мы не загоним горгулий обратно!

— О, черт, они снова лезут! — ахнула Мария.

Коты завывали, то бросаясь синхронно в бой, то откатывались, оставляя после себя десятки убитых. Лучше всех, как ни странно, их крошил обер-егерь. Невзирая на щуплое телосложение и отсутствие длинного меча, Брудо составил серьезную конкуренцию Уг нэн Наату. С его кольчужных перчаток лило ручьями. Брудо не делал ни одного лишнего движения. Короткий выпад, разворот, ложный бросок — и очередной зверь катается с выколотыми глазами.

— И-йэх! И-йэх!

Мы проигрывали это сражение. Кучеру удалось удержать коней, он буквально повис на мордах у передней пары, но уехать нам бы не позволили. Их было слишком много.

И вдруг что-то произошло. Я ощутил внутренний толчок в грудь, словно на миг погрузился на большую глубину. В Изнанку, под покров рваных скользящих туч, под равнодушные лучи двух солнц, прорывалось нечто чужое.

Что-то из плоского мира.

И сразу, воспаленной памятью, заныли шрамы, которые оставил мне на груди Большеухий. Но это был не он. Того я бы почуял заранее.

Аня спрыгнула с подножки и шла к нам. Она скинула зеленый плащ, куртку, закатала рукав свитера и на ходу резала руку скальпелем. Скальпель из сундучка тети Берты я узнал сразу. Анка резала руку, как-то отрешенно улыбалась и шептала белыми губами. Кровь скатывалась струйкой с ее ладони.

Я прочитал то, что она повторяла, и кисточки на моих ушах заныли, словно перед бураном. Обычная девочка Аня звала своего любимого друга, звала его полакомиться ее свежей девственной кровью.

У котов разом встала дыбом шерсть. Анка зашла к ним в тыл, зверюги обернулись, выпустили когти, но ни одна не посмела прыгнуть. Они застыли, шевеля усами, принюхиваясь к далекому черному ужасу, который рвал уже хрупкие границы Изнанки. А потом они начали отступать перед Анкой, выгибая спины, продавливаясь широким полукругом, а самые трусливые уже бежали с поля боя, обмочась со страху, и ныряли в камыши.

На зов любимой крови спешил Добрый пастух, черный пес Капельтуайт.

— Прячьтесь, разрази вас гром! — надрывая связки, заорала тетя Берта. — Прячьтесь же, скорее!

Два раза нас упрашивать не пришлось. Саня оторвался от колонны, схватил меня и Марию и потащил к карете. Его ученость опустился на одно колено и творил молитву на неизвестном мне языке. Обер-егерь стянул перчатки, промокнул платком разорванную бровь и вскарабкался на подножку. Младшие егеря отступали, выставив арбалеты с тлеющими стрелами.

Кошки не мешали. Они съежились, вращали головами, принюхивались, точно потеряли вдруг вожака. Кони ржали, не переставая. В этот момент погребальный костер над погибшими в муках круитни вспыхнул с новой силой, к тучам взметнулся сноп багровых искр.

Аня продолжала тихонько лопотать и высоко над головой держала вскинутую руку. Она осталась на обочине совсем одна, если не считать тысяч котов и молящегося фомора. Но вот и он поднялся, подхватил меч и одним прыжком забрался к нам в карету.

Я посмотрел на маленькую фигурку в потертых джинсах, на тонкую незагорелую руку в синяках, вскрытую скальпелем, на неровно обрезанные волосы, собранные в хвостик, и...

Короче, я пролез между егерем и тетей Бертой и спрыгнул вниз.

— Стой, назад! — зашикали на меня сверху. — Бернар, вернись, ты ей не поможешь!

Конечно же, я ей ничем не мог помочь. Мне просто хотелось быть с ней рядом в такой момент. Мы ведь совсем забыли, кто нам покровительствует в Изнанке, и забыли, что для этого покровителя нет барьеров. Только тетя Берта вспомнила, но навстречу голодным оскаленным пастям вышла не она.

Добрый пастух Ку Ши материализовался вплотную к Ане. Он возник весьма оригинальным способом, словно выпал из кратковременной пылевой воронки, похожей на маленький тайфун.

— Аллопе-кнеххт, — задумчиво произнес Добрый пастух, раздувая ноздри.

Кошки попятились. Сегодня Капельтуайт выглядел весьма внушительно. Пожалуй, до лошади он в холке не дотягивал, но в ширину мог поспорить с быком-производителем. Ротвейлер размером с быка нагнулся и шершавым раздвоенным языком лизнул Анке вскрытую руку. Я знал, как это больно, и от ее боли меня ударило, словно током. Кровь потекла сильнее, но моя девушка потянулась и погладила пса по морде. Ку Ши лизнул ее руку еще раз, мечтательно закатывая глаза. Его кабаньи клыки торчали, как два кинжала. Мне показалось, что он, почти по-человечески, причмокнул от удовольствия.

— Анечка, уходи!

— Анка, беги оттуда! — Я попытался сделать шаг и тут же был остановлен немигающим взглядом Капель-туайта. В этот момент он никого не узнавал, кроме своей кровницы.

А потом он махнул хвостом и... раздвоился. Каждая его половина, в свою очередь, раздвоилась, став полупрозрачной, а следующие продукты этого немыслимого процесса деления стали еще прозрачнее, почти невесомые тени, но тени с клыками и когтями...

Он бросился в гущу котов, сразу по восьми направлениям, и устроил форменную бойню. От центра пошли расширяющиеся круги из мертвых тел. Кошки бежали, но не успевали скрыться. Черный охотник Капельтуайт не брал пленных и не нуждался в трофеях.

— Аня! Аня, скорее назад! — махала руками тетя Берта, но девушка почему-то не отвечала. Она стояла к нам спиной и покачивалась, словно березка на ветру.

Я подбежал к Анке и повлек за собой. Она не сопротивлялась, вся была какая-то мягкая и податливая. Возле подножки она пошатнулась и упала мне на руки. Я заглянул ей в лицо и чуть не застонал. Добрый пастух Ку Ши взял немалую плату за свою помощь, теперь Анечке срочно требовался сытный обед и пара плиток гематогена! Она была белая, как альбомный лист.

Кучер стегнул коней, те рванули, как племенные иноходцы. Никто не произнес ни слова, все стояли у окон, схватившись за поручни, и следили, как Добрый пастух расправляется со стаей. Его восемь, а может быть, уже шестнадцать прозрачных ипостасей рвали на части остатки кошачьего поголовья. Мне хотелось зажать уши. Над покрытыми дымом топями разливался многоголосый предсмертный вопль.

Тогда я впервые подумал, что если бы я хотел нас остановить, то против демона следовало выпускать других демонов. Ку Ши сумел нас защитить, поскольку кошки, при всем их неистовстве, были обычными животными. Что будет, если наши незримые недоброжелатели призовут кого-нибудь страшнее?

Я даже не подозревал в тот момент, насколько близок к истине.

Песня баньши

Дядя Саня подхватил меня за шиворот, егеря втянули на ремнях дверь, задвинули стальные засовы. В последнюю секунду к нам успели ворваться два кота. Мария с видимым удовольствием наколола их на нож. В карете было темно, Брудо успел захлопнуть окна.

— Гони, гони! — обер-егерь подгонял возницу.

Кони топали уверенной рысью, от ударов их копыт вздрагивала земля. В ближайшую минуту мне довелось воочию убедиться, насколько полезной была колючая сеть, громыхавшая по бортам кареты. Некоторые из кошек, распаленные погоней, прыгали на борта и, визжа, скатывались вниз. На их место тут же приходили их бестолковые собратья и тоже соскальзывали, оставляя на крюках ошметки шерсти и куски мяса. Егеря лязгали железом, натягивали тетивы на своих сложных механических арбалетах и стреляли сквозь оконные решетки. Сквозь ставни доносился непрекращающийся вой и визг. Сколько мы их подавили колесами — неизвестно, но когда обер-егерь рискнул отворить заднюю дверь, колеи были усеяны трупами.

Тетушка Берта развернула походный госпиталь. Ей на помощь неожиданно пришел Строжайший и Ученейший. Не обращая внимания на собственные раны, он разжег огонь в печке, накидал в кастрюльку всяких подозрительных мелочей из мешочков и залил варево водой. Спустя минуту по обоим этажам распространился такой смрад, что мы с Марией и Саней были вынуждены высунуть носы в окна. Уг нэн Наат сварил превосходную мазь: позже тетя Берта с завистью призналась мне, что отдала бы все свои драгоценности за рецепт. Однако фомор рецептом делиться не пожелал, тем более что таких ингредиентов, с его слов, в Измененном мире не существовало. Потерявшего много крови милорда Фрестакиллоуокера уложили на лавку и натерли коричневой мазью. Затем досталось дяде Сане и егерям. Ослабевшую Анку завернули в шкуры и отнесли вниз, в натопленную каюту дяди Эвальда. Дядюшка ненадолго очнулся от забытья и позвал меня.

— Бернар, я схожу с ума, или мы тонем в канализации? — Наш любимый Глава септа даже сейчас ухитрялся шутить.

— Это мазь Его учености, — успокоил я. — Фомор сказал, что по мере остывания будет вонять еще сильнее.

— Бернар, они выбрали неверный путь, передай им там, наверху, — он махнул исхудавшей, слабой кистью. — Я чую... Нам нельзя туда ехать...

— Дядя Эвальд, часов на десять мы провалились в омут времени, ничего не поделаешь.

— Я не о том. Я чую баньши, но поют они не обо мне...

Я поежился. У дядюшки окно все это время было заперто, каюту освещали масляные лампы, но он, как и следовало опытному знахарю, раньше нас предвидел опасность.

Что я мог сделать? Побежать наверх и приказать фомору повернуть коней? Я наклонился к дядюшке пониже, чтобы спросить, как лучше поступить, и где эти самые баньши, но он уже снова впал в беспамятство. Я вытер пот с его бледного лба и закутал его в одеяло. Дядюшка стал еще меньше. Потом я поцеловал спящую Анку и побежал помогать тете Берте. Она как раз штопала младшему егерю Гвидо рассеченную бровь. Мне доверили прокаливать иглы и подавать на палочке раскаленную над огнем мазь. Я все-таки отважился и передал провожатым слова Главы нашего септа.

— Назад пути нет, — хмуро откликнулся обер-егерь. — Мы выбрали самую лучшую дорогу. Цайтмессеры показывают, что Узел слияния где-то впереди.

— Если мы не поторопимся, Узел ускользнет от нас еще на десять часов, — добавил магистр. Он перевел стрелки на трех циферблатах, затем положил прибор набок и сдвинул верхнюю панель. Под панелью в стеклянных колбах перекатывались капли золотистой жидкости. Магистр и обер-егерь склонились над столом, что-то вычерчивали на бумаге, сверялись с толстыми книгами и, судя по всему, изрядно запутались.

А что мне оставалось делать? Только вздыхать и сквозь щель над будкой кучера разглядывать наплывающие колонны с горгульями. Ближайшие скульптуры были от нас уже в полусотне ярдов. По обочинам в беспорядке громоздились осколки обработанных камней и куски кирпичной кладки. Словно здесь когда-то велось строительство, а потом рабочие покинули площадку, не убрав за собой мусор. Порой мусорные отвалы поднимались на такую высоту, что даже из окон второго этажа было трудно рассмотреть окрестности. Иногда мне чудилось, что ветер доносит запахи живых существ, прячущихся в буераках, иногда стаями принимались кружить вороны. Они молча следили за нами, перепархивали с колонны на колонну, создавая ощущение загадочной потусторонней стражи. Один раз, находясь на крыше, я для пробы затянул песню хищных птиц, вороны взлетели, забеспокоились, но ни один не сел мне на руку.

— Бернар, даже не вздумай, — из темноты люка предупредила тетушка. — Эти пташки не слышали наших песен.

Я не стал спорить. Радовало уже то, что коты окончательно отстали. Поочередно мы вылезали через верхний люк и следили за безжизненными серо-черными полями. Огонь прошелся здесь, не пощадив ничего. На кочках курились дымки, ветер раскачивал редкие обугленные скелеты деревьев, но мертвечиной больше не пахло. Под колесами гулко рокотал камень. Возница, не уставая, покрикивал на лошадей. Если бы я увидел этот ландшафт на цветном фото, то уверился бы, что имею дело с коллажем. Здесь хотелось задрать лицо к небу и выть. Карета вырвалась на вершину очередного холма, миновала развилку и снова свернула налево, по мощенному гранитом шоссе. На развилке я успел заметить наполовину погрузившийся в землю валун с выбитыми рунами. Где-то я уже подобное встречал, кажется — в Верхнем мире, в каком-то музее. Возможно, этому камню соответствовал его двойник, наверху. Я пожалел, что так глубоко мы с Питером Лоттом историю не изучали. Похожий на яйцо, заостренный сверху валун остался позади. С обратной стороны на нем тоже было что-то вырезано или выбито.

— Кажется, докельтский период? — предположил дядя Саня. — Жаль, зарисовать некогда.

Дядя Эвальд предупреждал, что мы выбрали неверный путь, но его не услышали. Карета все быстрее катилась под гору.

Навстречу горгульям.

А наши «птички» раздраженно свистели в «багажнике», недовольные тряской, возбужденные запахом крови.

— Смотрите, смотрите! Там, слева!

Брудо распахнул ставни на окне. Окружающая местность почти не изменилась, но стало заметно суше и прохладнее. Скорее всего, надвигалась ночь, но здесь никто не может утверждать, на сколько часов затянется вечер. Кони опять перешли на шаг, осиливая заметный подъем. Все так же краснели торфяники, но болото постепенно отступило, дымные языки тоже остались позади.

— Что там? Что?

— Почтенный егерь, где-то здесь должна быть ферма? — спросил из каюты фомор.

— Все верно, Ваша ученость. Здесь должна быть Ферма-у-Воды, мы на верном пути. Но в это время ферму еще не построили. Нет ни запруды, ни мельницы.

— Черт подери, это еще кто? — теперь и Мария разглядела.

Потянуло проточной водой, мы подъезжали к излучине. Почуяв влагу, кони потянули карету веселее.

— Баньши... — прохрипел Брудо.

Опираясь на плечо младшего егеря, кое-как он доковылял на забинтованной ноге до окна. А я и не заметил, что обер-егерь серьезно повредил ногу.

Я их тоже видел, но не понимал пока, стоит ли тревожиться. То, что плыло нам навстречу по реке, пока не вызывало у меня ощущения опасности. Я вдыхал полной грудью — наконец-то пропала гарь и вонь от гниющих останков. Оранжевое солнце закатилось, темнело буквально на глазах. Из-за присущих Изнанке визуальных искажений казалось, что лохматые тучи на горизонте трутся животами о землю.

Я ошибался. Оно не плыло по реке, а висело неподвижно над пологим берегом, в обрывках розовой ваты. Несколько сгорбленных фигур, склонившихся над белыми мостками. Нет ощущения надвигающейся агрессии, что-то совсем иное.

Мне внезапно стало грустно. Так грустно, что захотелось заплакать. Я давно уже не плакал и потому немножко перепугался. Чем ближе мы подъезжали к излучине, тем острее и безнадежнее закипала во мне тоска.

Там покачивалось что-то белое, в тусклой холодной воде.

— Будь я проклят, если это не баньши! — добавил младший егерь.

— Вы их встречали раньше? — быстро спросила тетя Берта.

— Два раза, — шепотом ответил егерь. — И оба раза мне, как видите, повезло.

— Потрясающе, — дядя Саня дышал мне в ухо. — Вот уж кого не ожидал.

— Да что вы все приуныли? — всколыхнулась Мария. — Что они такое? Бросятся на нас со своими простынями?! Ей-богу, мне начинает казаться, что здесь каждая муха настроена мне выбить глаз! Уважаемая Берта, вы меня просили не трогать комариков, а только что нас чуть не растащили на сувениры! Раз и навсегда — давайте выясним, кого можно прикончить заранее, а кого пожалеть?!

— Комаров действительно лучше не трогать, — вполголоса заметила тетушка.

— Баньши оплакивают будущих покойников, — сказал дядя Саня.

Река текла, как расплавленная извилистая полоса ржавчины, испаряя жирные грозди розового тумана. Вероятно, насыщенный кирпичный цвет вода приобрела из-за близости болота, а может быть, лучи вечернего солнца так преломлялись. Туман колыхался, заплывал на низкие черные берега, дрожащими щупальцами перегораживал дорогу. Иногда полосы его достигали та кой плотности, что мы могли видеть только крупы задних лошадей. У ближайшего к дороге изгиба реки в воде трепыхались длинные белесые полосы, издалека похожие на водоросли.

Но это были не водоросли. Над карминовой рябью возвышались на сваях хрупкие, выбеленные временем мостки. На фоне темной воды они казались скелетом доисторического ящера, погибшего во время водопоя. На мостках женщины в серых плащах полоскали в воде саваны. Или один саван. Они медленно раскачивались, низко склонившись над перевернутым, дрожащим небом. Серые капюшоны скрывали лица, а длинные рукава плащей плавали на поверхности реки.

Брудо велел кучеру остановить коней, и сразу стала слышна поминальная песня. На что она была похожа? На скулеж новорожденных волчат, у которых убили мать. На стон ветра в заброшенном доме. На клокочущее дыхание матерей, встречающих гробы с трупами своих детей.

Пока открывали дверь и спускали лесенку, я вспоминал, что рассказывал нам о плакальщицах Хранитель преданий Питер Лотт. У разных народов разные представления о баньши. Обычные считали их исключительно сказочными персонажами, достаточно зловредными родственниками чертей. Среди фэйри мнения разделялись, в силу противоречивости преданий, утери свитков Священного холма и отсутствия необходимых терминов. Пожилые озерные всерьез уверяли, что еще недавно, в семидесятых годах двадцатого века, баньши рыдали на осушаемых болотах, и всякий раз после их плача кого-то находили мертвым. Знахари канадских септов плели байки о великом переселении фэйри в Новый свет, и о чудесных существах, перебравшихся на кораблях вместе с ними. Якобы, там присутствовали и баньши, наряду с клури каун, брауни и всевозможными сидами. Питер Лотт считал, что на девяносто процентов — это болтовня, основанная на чрезмерном увлечении канадским виски, но не отрицал само существование плакальщиц. Щеголяя знанием популярной физики, Питер Лотт обзывал баньши энергетическими сгустками, пребывающими на границе коллективного сознания. Естественно, с таким определением трудно спорить, его непросто даже повторить по слогам!

— В каком-то смысле они действительно матери, горюющие о своих убитых сыновьях и дочерях, — поучал собравшихся детей Питер Лотт. — Надо просто свыкнуться с мыслью, что в природе существуют миры, населенные нашими надеждами и нашими разочарованиями. Эти сгустки не живут как люди, не имеют биографий и детей, но при определенных условиях их можно встретить. Баньши раньше видели, теперь это редкость. Спросим себя — почему? Объяснение лежит на поверхности. Мы следуем за обычными, мы перенимаем их привычки, мы влились в их цивилизацию, чтобы не погибнуть. Все меньше места остается для предвидения, мы верим прогнозам погоды, верим врачам, верим справочникам и политикам. Моя бабушка, пусть хранят ее дух Священные холмы, умела предвидеть чужую смерть не хуже легендарных сидов. Другое дело — она не сообщала о своих видениях встречным и поперечным, чтобы не пугать народ. Представьте, что началось бы в септе, если бы каждый узнал дату своей смерти? Так вот, дети, я уверен, что у моей бабушки, почтенной Виктории Луазье, была самая тесная связь с баньши. Она не смотрела телевизор, не слушала обещаний по радио, не верила плакатам. Она слушала себя, слушала песни кровников, слушала тишину в лесу, чему я вас безуспешно пытаюсь учить. А втыкать в уши дурацкие плееры вы навостритесь и без меня.

Дядя Лотт преувеличивал нашу бездарность и наше непослушание. Однако проблема состояла в том, что нам, современным людям, приходилось брать на веру то, что не воспринимали органы чувств, за столетия утратившие чуткость. Нашим бабушкам существование баньши казалось естественным, хотя они их никогда не встречали. Но дети прежних, размеренных, неторопливых веков легко умели заглянуть за край. По слухам, они легко спускались в Пограничье, а некоторые даже достигали Изнанки, оседали там и изредка присылали с брауни весточки родным. А мы... А мы, волей-неволей скатывались к мироощущению обычных. Зачем обычным людям баньши, когда они так трясутся от страха умереть? Мой папа говорил — баньши повывелись в Верхнем мире именно оттого, что люди ответственность за смерть свалили на Бога. Тысячи лет, вместо того чтобы сесть, взяться за руки и прислушаться к будущему, они повторяли друг другу, как попугаи: «Богу — богово, кесарю — кесарево», «Бог дал — Бог взял», — и тому подобные мудрости, сознательно устраняя свой коллективный разум из строительства мира. Они не могли понять простую истину, с детства известную каждому фэйри, что наш коллективный разум — он и есть Бог. И не надо бояться баньши, потому что они никого не убивают. Они дают возможность приготовиться к смерти.

— Мы что, должны их навестить? — саркастически хмыкнула наездница.

— Вы — оставайтесь тут, — безапелляционно заявил фомор. — У меня имеется кое-что, что может им понравиться.

Он спустился вниз, порылся в сундуках и вернулся с пыльным глиняным кувшином, залитым сургучной пробкой.

— Берта, зачем он пошел? — спросила Мария.

— Он пошел, чтобы выразить почтение к существам, которые в тысячи раз старше нас. Разве вам это не кажется естественным — выражать почтение старшим?

Наездница фыркнула, но не стала спорить, потому что пришла Анка, бледная и заспанная, с синими кругами под глазами.

— Ой, а что вы меня не будите? Ой, а почему не едем? Я ничего не помню совсем. А где эти страшные кошки? Мы от них убежали? Ой, а кто это?!

Наконец, она заметила баньши. Я приложил Ане палец к губам, затем притянул ее и обнял, теплую, закутанную в одеяло. Она была права, когда ругалась на меня, а я вел себя слишком самонадеянно и перестал замечать ее душу. Каждого из нас можно больно задеть, но больнее всех бьют самые близкие. Я на минутку забыл, чему меня учила мама. Мама всегда говорит, что нет такой великой цели, ради которой можно расстаться с совестью. Сегодня моя девушка едва не погибла, а если бы это случилось, великая цель рассыпалась бы в прах.

Это только моя великая цель, но я уверен, что она пригодится многим фэйри. Дядя Эвальд — вот кто отлично меня разгадал, несмотря на разницу в возрасте. И он не стал на меня ругаться, напротив, он первый мне шепнул о Неблагом дворе и о Капитуле островных фоморов, где колдуны способны изменить генетический код. Я готов прозакладывать мои коллекции раковин и камней, что Ученейший и Строжайший никогда не слышал слова «генетика», но его соплеменники легко делают то, до чего людям Верхнего мира расти еще сотни лет. Это потому, что фоморы верят в баньши.

Магистр очень медленно спустился с дороги и шагнул в туман. Солнце почти закатилось, но навстречу ему уже торопилась одна из лун, раскрашивая реку оттенками серебра. Ветер стих, клубы розового тумана повисли в неподвижности; казалось, весь мир Изнанки впал в оцепенение, внимая тоскливому пению.

Женщины на мостках полоскали бесконечно длинный саван, их голоса проникали в каждую клетку тела, заставляя вибрировать нервы похлеще, чем в кресле дантиста. Одна из баньши обернулась, она показалась мне очень высокой. Двухметровый фомор едва доставал ей до груди. Под ее серым балдахином угадывалось зеленое платье, но ног под платьем я не заметил. Баньши повисла в паре дюймов над деревянными мостками, потом медленно подняла правую руку. Ее кисть скрывали складки плаща. Хотя рука там могла и вовсе отсутствовать. Мною вдруг овладело непреодолимое желание увидеть хотя бы кончики ее пальцев. В глубине души я понимал, что обманываю самого себя, что никакой руки нет, а есть одна видимость, мираж, созданный нашим коллективным воображением.

В следующий момент в карете погасли все лампы, хотя масло не кончилось, а задуть их не сумел бы даже ураган. Погасли наружные фонари, укрепленные по углам громоздкого экипажа и на оглоблях. В коридоре стало совершенно темно, если не считать слабеющих лучей солнца, с трудом разрывающих туман.

Мы лишились «габаритных огней». Наверное, баньши не понравилось искусственное освещение.

— Мамочки! — произнесла во мраке Анка.

— Н-да, эффектный трюк, — согласился Саня.

В лице призрачная женщина тоже не нуждалась, лишь ярко светились рубиновые глаза. Будто два уголька сияли во мраке, то приближаясь, то удаляясь. Ее подруги запели громче, а может, плач разносился по воде. Казалось, рыдал каждый камень, каждая травинка у дороги. Столбики мостков вытянулись из воды и стали еще больше похожи на голенастые ноги скелетов. Еле слышно зазвенели стаканы в каюте, запели тетивы арбалетов.

— Башка вибрирует, как под током, — пожаловалась Мария, вытирая слезы. — Однажды меня пытали на детекторе.

Я отвернулся, чтобы никто не видел моих глаз. Мне очень хотелось спуститься в каюту к дядюшке Эвальду и выпить неразбавленный змеиный яд, которым натирала его тетя Берта. Ручаюсь, остальные тоже мечтали о скорой смерти. Тетя Берта шмыгала носом, Анка рыдала, зажав рот кулачком, младший егерь Гвидо убежал в конец коридора, у него тряслись плечи. Из домика возницы доносились всхлипывания.

Жизнь опротивила нам.

— Тихо, тихо, умоляю вас, — забеспокоился Брудо, сам дергая лицом, точно приобрел нервный тик. Его гордые пейсы обвисли, бородки тряслись. — Прошу вас, молчите, соблюдайте траур.

— А у меня коронки во рту вылазят, — сообщил Саня.

— Он сказал «траур»? — удивилась Мария, но заговорила намного тише. — По ком траур?

— Тихо! Если будете шуметь, навлечете беду на всех нас.

— Бернар, — прошептала Анка. — Мне страшно. Что эти ведьмы от нас хотят?

— Тсс! — Я нагнулся и поцеловал мою девушку в губы. Сам не пойму, как это получилось, момент, вроде, был не особо подходящий. А может, как раз наоборот — самый подходящий? Хорошо, что она не заметила, как я расклеился. Я поцеловал ее, потому что почувствовал, как легко могу ее потерять, и пропустил момент, когда магистр с поклоном оставил на мостках свой кувшин.

Сам он не прикоснулся к белым доскам, он отступал назад, согнувшись в глубоком поклоне, и так пятился до самой кареты.

— Теперь можем ехать, — Уг нэн Наат тихонько притворил за собой дверь. На его влажных волосах и обшлагах плаща плясали голубые огоньки. — Баньши приняли угощение, это добрый знак.

— Они пожелали нам доброй дороги? — затаив дыхание, спросил Саня. Тут я с уважением подумал, что наш русский кровник совсем не так прост, как выглядит. Он прожил половину жизни в Сибири, но лучше меня изучил нравы Логриса.

— Они пожелали, чтобы на нашем пути не случилось дурного, — величественно кивнул фомор. — Почти наверняка, это пожелание относится к ближайшим часам в омуте. Баньши приняли наше угощение, но они не сиды-хранители, они лишь наши тени.

Я смотрел на реку. Теперь она походила на чешую змеи. Мостки растворялись, точно были сделаны изо льда. Пение неслось откуда-то издалека, заунывное, приторное, как лакричная карамель. После такого вечернего концерта хотелось встать под горячий душ.

Я подумал, что за горячий душ продал бы сейчас душу дьяволу. От нас от всех невыносимо разило котами, кровью и дымом.

— Они вам еще что-то сказали, Ваша ученость? — почтительно осведомился обер-егерь.

— Да... — Фомор помолчал, оглядывая нас с высоты своего чудовищного роста. — Они сообщили, кто из нас умрет.

Едва младшему советнику Коллегии перевели ответ, как она, со свойственной атлантам деликатностью, спросила, кто же именно должен умереть.

— Я имею право знать! — заявила она. — Если вы верите этим промокашкам с красными буркалами, то скажите честно! Потому что у меня уже болит плечо, и притирания толку не дают! Если мне суждено сдохнуть в вашей чертовой Изнанке, сообщите мне заранее. У меня есть дела, которые надо успеть завершить.

Тогда я не придал значения последним словам Марии. Мне было немножко стыдно перед отрядными и фомором за ее неучтивое поведение, но Уг нэн Наат не рассердился.

— Умирать не ваша очередь, — просто сказал он. — К великому сожалению, погибнет другой человек, честный и достойный.

Он повернулся и ушел к себе. Получилось завуалированное оскорбление, будто Марию обозвали нечестной и недостойной. На ближайшей каменной горгулье захлопали крыльями вороны. Я заметил, какая все это время стояла тишина. На реке растворились мостки, уплыл бесконечный белый саван, и пропал кувшин, оставленный фомором. Баньши испарились, и ничто не напоминало об их недавнем концерте. Я вспомнил, что так и не спросил магистра насчет содержимого кувшина, чем же он привлек внимание и расположение плакальщиц.

Нам стало легче. Священные духи, о как же нам стало легко, как только баньши покинули нас! Мы оглядывали друг с друга с веселым изумлением, и каждый, видимо, вспоминал страшный момент, когда мечталось о немедленной, избавительной смерти.

Ничего! Когда мы закончим дела, я поселюсь в Блэкдауне, или в другом замечательном городе Изнанки, и непременно открою все секреты. Невзирая на сегодняшние неприятности, мне все равно до слез хотелось остаться в Изнанке. Здесь был мой мир, где можно подвязать волосы лентами или убрать их под остроконечную шляпу, и никто не удивится моим ушам. Здесь можно обнимать деревья и не прятаться, можно водить Весенние хороводы, не выставляя часовых, и не ожидать, что любопытные соседи придут к тебе с факелами и вилами. Мой папа говорит, что обычные в борьбе за безопасность перебили почти всех разумных и неразумных соседей, но безопаснее их мир не стал. В их прекрасном мире никто не живет в безопасности.

— Бернар, они как привидения? — теребила меня Анка.

— Нет, они отражают нашу уверенность и наши страхи. В Измененном мире их нет, потому что там не привыкли следовать стихийным порывам.

— Стихийный порыв — это и есть баньши? — наморщила лоб Анка.

— Не обязательно баньши, — повернулся к нам дядя Саня. — Все это выглядит, как сказать, немножко страшновато, да? Мне и самому страшно. Надо привыкнуть к тому, что эмоции и мысли, верь-не-верь, обладают материальной силой. В Верхнем мире они задавлены, да и то порой прорываются. А здесь они свободны. Баньши — это, как сказать, чей-то конец, но не так однозначно. Это уверенность человека в том, что он не дойдет, понимаешь? А в остальных она увидела уверенность и силу. Насколько я помню, пожелание доброй дороги стоит дорого и действует получше заклятий. Вот только надолго ли?

Ближайшие события показали, что крайне ненадолго.

Спинделстонский замок

— Как вы полагаете, Ваша ученость, мы их похоронили? — Обер-егерь указал на столб черного дыма за кормой. — Все ли мы сделали, как надо?

— Думаю, лучше обряд мы провести не могли.

Все мы, кроме кучера, столпились у задних окон, наблюдая, как возносится к темнеющему небу дым погребального костра. Конечно, так хоронить нельзя, поэтому егеря читали в каюте свои запоздалые молитвы, а мы с тетей Бертой пропели короткую песню Холма. Фомор ушел вниз, проведать дядю Эвальда, Анка тоже была там, поэтому никто, кроме меня, не смотрел вперед.

Оно появилось не сразу, и не целиком.

В первую секунду мне показалось, что я вижу длинный черный сарай. Уже в следующий момент, когда карета проехала под высокой каменной аркой, длинный сарай исчез, его заслонила зелень. Портик взметнулся над нами на высоту не менее шестидесяти футов. С арки капала вода, свисали нити седого мха, мохнатые гроздья вьюна цеплялись за крышу кареты. За первой аркой выросла вторая, третья... Мне показалось, что здешние монументы поставлены гораздо раньше тех, что мы встретили вначале. Камень колонн крошился, надписи размыло тысячами дождей, а обломки от давнишней стройки на обочинах заросли травой.

Стало тихо, очень тихо. Только позвякивал металл в конских сбруях и мягко ступали копыта. Насколько это было возможно, я просунул голову сквозь прутья решетки. Так и есть — гранитные плиты потрескались и заросли мхом.

Мы будто скатывались глубже и глубже в прошлое.

— Священные духи! — пробормотал Саня, — Ты глянь, какая пакость! Верь-не-верь, глаза отводит, не удержать!

Вместо плоского сарая в потоках колышущегося лилового воздуха зародилась зубчатая стена. Она извивалась, не находя себе места, точно гигантский питон, проваливалась ниже, а затем вспухала, раздувалась уродливым багровым дирижаблем. Я тщетно силился сообразить, как далеко от нас, и какого же размера это нелепое танцующее здание!

Впереди кареты дорога непрерывно искривлялась, мешая рассмотреть перспективу. Ряды колонн множились и двоились. Позади тоже творилась какая-то чертовщина. Горизонт будто крался за нами по пятам, все время казалось, что мы спускаемся с высокой горы. На самом же деле, судя по наклону пола и усилиям коней, мы преодолевали очередной крутой подъем.

Красная зубчатая стена впереди вдруг рассыпалась, на лиловом небе проклюнулись звезды. Я мысленно поздравил всех нас с исчезновением очередного миража, но тут, совсем близко, в небо поперли высоченные сторожевые башни. Они подрастали и подрастали, круглые, кирпично-красного оттенка. Впрочем, когда одновременно светили солнце и лиловая луна, разобрать цвет стало нелегким предприятием. Ближайшая башня, круглая в сечении, без единого окна, с еле заметными в вышине зубцами смотровой площадки, толщиной и высотой походила на телевышку.

— Это призрак, как думаешь? — прокряхтел дядя Саня. От удивления он выронил бинт, которым заматывал кровоточащие царапины на локте, и, чертыхаясь, полез его искать.

Я вылез вслед за Брудо в верхний люк. Обер-егерь не возражал. Придерживая на макушке шапку, запрокинув лицо, он всматривался в нависающего каменного монстра.

— Как вы думаете, это призрак? — спросил я. Брудо неопределенно покачал головой.

— Ничего нельзя утверждать наверняка. Существуют легенды о городах, плавающих в омутах времени. Якобы, их давно покинули обитатели, ведь никто не может жить там, где сегодня посеешь пшеницу, а завтра выйдешь и вместо собственного поля угодишь в дремучий лес. Ходят слухи, что среди знахарей Абердина есть ловкачи, умеющие настигать Узлы слияния. Если верить слухам, то за хорошую мзду их знахари могут поймать омут медленного времени с плавающим городом, полным сокровищ.

Мы проехали под очередным портиком. Левая колонна наполовину осыпалась, или ее подмыло водой, отчего все сооружение слегка перекосило на сторону. Опасаясь обвала, я поднял глаза вверх и... ощутил необходимость присесть. Я плюхнулся рядом с обер-егерем на откинутую крышку люка и стал старательно глядеть вперед, надеясь, что никто не заметил моей паники. Кажется, никто ничего не заметил.

Дело в том, что горгулья на покосившейся арке не сидела, а лежала, воткнув когти в трещины камня. Ее могучий хвост обвивал колонну, а голова с распахнутым клювом свесилась вниз. Рептилия словно балансировала над пропастью, готовясь упасть на нас сверху. Волшебный зверь был размером с носорога и изваян с удивительным натурализмом. Если бы такая глыба сорвалась с арки, она проломила бы карету до самого дна! Как будто специально сквозь тучи блеснула луна, и я сумел разглядеть в клюве бестии зубы и кончик языка.

Это просто скульптура, сказал я себе. Меня так и подмывало оглянуться, но не хотелось пугать Анку. Я боялся, что оглянусь, а горгулья снова изменит положение. Это всего лишь кусок камня, повторил я.

Кусок камня, который изо всех сил вцепился в постамент, чтобы не свалиться. Кусок камня, для которого упасть на дорогу означает, возможно, не просто разбиться, а что-то совсем иное. А что случится, если взорвать одну из колонн или сделать подкоп? Мне страшно не хотелось об этом думать.

— Существуют легенды, что плавающие города сторожат чудовища, связанные заклятиями, — без улыбки продолжал Брудо. — Заклятьями они прикованы к своим нишам, башням и колоннам. Они превращены в камень, их сердце бьется с частотой раз в десять лет, их кровь похожа на лед. Но они живы. Ты ведь видел ту уродину наверху, да, парень?

— Видел, Ваша глубокочтимость, — я пока не разобрался, как правильно называть обер-егеря, но, кажется, он не обиделся.

— Не беспокойся, эта арка простоит еще сотню лет, и без приказа птички не взлетят, — вполголоса, глядя на дорогу, сообщил он, — Но птичка зацепилась, потому что в таком состоянии она расколется на куски, если упадет. Ей нельзя падать.

— Кому нельзя падать? — спросила снизу тетя Берта. Она шушукалась с Анкой у бокового окна.

— Я рассказываю многоуважаемому кровнику о плавающих городах, — Брудо незаметно подмигнул мне. — Вначале мне казалось, что мы набрели на такой город, но теперь я сомневаюсь.

Дорога сделала очередной крутой поворот. Башня из красного кирпича, занимавшая раньше полнеба, стала уменьшаться и удаляться, а потом вместо одной появились две башни. Вторая казалась ниже и шире, а на вершине ее смотровой площадки вздрагивал синий огонек. Расстояние до нее я оценивал в пару миль. Сколько мы ни ехали, миражи постоянно удалялись.

— А разве кого-то здесь интересует золото? — подал голос слушавший нас дядя Саня.

— А разве я упомянул золото? — удивился егерь. — Я сказал — сокровища. Плавающие города провалились в омуты времени потому, что их покинули жители. Их покинули жители, некому стало охранять окраины, некому стало выставлять цайтмессеры. Кстати, есть города, провалившиеся в омуты из Верхнего мира, и даже не с нашей планеты. В библиотеке его Величества имеются книги знахарей из Абердина, где подробно описаны строения и машины, никогда не существовавшие в Изнанке.

— А эти знахари, они не пытались воспользоваться этими находками? — спросил Саня. — Они могли бы найти оружие.

— И угрожать всем нам, вы это хотите сказать? — проницательно глянул Брудо. — Это невозможно, но причину я указывать не буду. Вы сами с ней столкнетесь, если духи холмов будут к вам милостивы и позволят добраться до Хрустального моста.

— Зачем вы говорите загадками? — спросила тетушка. — Нам и без того нелегко.

— Хорошо, я объясню вам иначе, — Брудо проводил взглядом очередную опасно свесившуюся горгулью. — Во-первых, преследовать воронки, в которые провалился целый город, — крайне опасное занятие. Это означает, что воронка поглотила огромную внешнюю массу и внешнюю силу. Все, что построено разумными расами, хранит их силу, особенно сложные здания и книги. Нам известно, что находились недобрые люди и среди знахарей. Кое-кто мечтал вернуться из плавающего города властелином мира, но оттуда очень сложно выбраться. Узлы слияния не образуются, время ходит по кругу, в десяти шагах измерения разнятся на минуту, а в ста шагах человек может исчезнуть. Те, кто видел неземные города, вернулись с пустыми руками и были счастливы, что нашли выход обратно.

Я перевел рассказ обер-егеря Марии и Анке.

— А если такой омут, медленный или быстрый, угодит прямо в столицу? — поинтересовалась наездница.

— Вы имеете в виду столицу королевства отрядных? — уточнил Брудо. — Если речь идет о славном Блэкдауне, то система обороны продумана тысячу лет назад и с тех пор не подводила. Омуты неразумны, они не бросаются сами на людей, но тяготеют к источникам силы. А сила — это, в первую очередь, люди. Например, славный Блэкдаун круглые сутки защищают шестнадцать ферм с обученными животными. Когда в опасной близости появляется омут, ему навстречу выгоняют стада или в место, определенное цайтмессером, выходят большие группы горожан. Воронка меняет направление, устремляется за близкой целью и уходит в сторону.

— Вы так просто об этом говорите, — поежился дядя Саня.

Брудо тихонько рассмеялся. Вместо него, из темноты коридора, ответил младший егерь Гвидо.

— По сравнению с демонами из плоских миров, ошибки времени почти не причиняют вреда, — заявил Гвидо. — А разве в Измененном мире нет омутов?

Мы снова переглянулись.

— Нет, временная координата у нас линейна и незыблема, — туманно ответил Саня. — Зато у нас полно других проблем, включая постоянные войны и катастрофы.

— Королевство отрядных не ведет войны уже две тысячи семьсот семь лет, — с гордостью отчеканил Гвидо.

— И как часто приходится бить в колокол? — спросил я. — Как часто нападают воронки?

— Медленные воронки, вроде этой, крайне редки. — Брудо растерянно подергал себя за одну из бородок. — За мою жизнь я помню три случая, когда пришлось будить весь город. Чаще попадаются хвосты быстрого времени, но они крадутся вдоль дорог, их легко опознают кролики. Я сочувствую глубокочтимой Марии, вам крайне не повезло. Мы поскакали навстречу, чтобы обеспечить вам эскорт, как только милорд Фрестакиллоуокер повстречал Черного пастуха Ку Ши, но опоздали.

— А вы могли бы отогнать Бескостого? — спросила тетя Берта.

— Милорд Фрестакиллоуокер любезно предоставил нам свой кристалл, — Брудо так произнес эту фразу, как будто говорил о чем-то понятном для всех. Мы переглянулись, вздохнули и промолчали. Кристалл — так кристалл. Значит, у храброго королевского поверенного, спасшего нас сегодня, имелось оружие и против демона Отметины.

Вдоль мертвых выгоревших обочин колонны тянулись теперь в два ряда. Внутренний ряд образовывал арки, а на внешних в разных позах устроились кошмарные изваяния. Наверное, Изнанка приготовила нам очередной визуальный трюк, потому что за линией внешних колонн сгустился мрак, а дорога каким-то образом была освещена. Лимонное солнце еще не село окончательно, оно скакало справа, над зубцами далеких облачных дворцов, словно мячик от пинг-понга. Косые теплые лучи втыкались между колонн, глаза горгулий горели темным багровым пламенем. Впрочем, может быть, мне так только показалось? Я нарочно стал пристально следить за проплывающими в вышине скульптурами, и вроде бы, не заметил ничего подозрительного. Кроме одного.

Горгульи, которых мы проехали, поворачивались нам вслед. Я сказал себе, что это очередной оптический трюк, нарочно придуманный для устрашения путников. Я изо всех сил вдыхал хрустальный, струящийся воздух, но не чувствовал опасности, о которой предупреждал дядя Эвальд. Либо опасность была слишком далеко, либо у кровника необыкновенно обострились чувства.

— Горгульи, — заурчал фомор. — Но не такие, как у нас. Глубокочтимый Брудо, вы не слышали о том, чтобы в окрестностях Блэкдауна наталкивались на остатки подобных изваяний?

Обер-егерь запрокинул голову, вглядываясь в зловещую, напружинившуюся фигуру на верхушке ближайшего портика. Крылатая тварь словно готовилась прыгнуть. Мне снова показалось, что она всем корпусом повернулась вслед за нами. Конечно же, это было невозможно, это всего лишь гранитный памятник, посеревший от времени, покрытый мхом и птичьим пометом, но...

Но десять минут назад, когда я смотрел на изваяния с дороги, горгульи тоже сидели к нам мордами. Вообще-то они не сидели, поправился я.

Они изготовились к прыжку. Я не стал никому говорить. Неизвестный древний скульптор не просто тяжело болел, он был самым настоящим психопатом. Понятия не имею, как устроителям шоу удавался коллективный гипноз. Бестии не только наблюдали, они еще больше наклонились вперед, буквально балансируя на краешках своих колонн, опираясь на мерзкие хвосты. Из разинутых клювов свисали языки, и хотя дождь шел редкий, с языков у них текла красноватая вода. текла прямо по трещинам, до самой земли. А может, мне от волнения показалось, что дождевая вода приобрела красный цвет? Не знаю.

Одно мне точно не показалось. Я твердо знал, что повернуть назад нам не позволят.

— Гляньте, ребята, — это все-таки замок! Натуральный замок, дракона не хватает, — натянуто рассмеялся дядя Саня.

За колоннами, с каждым оборотом колеса, неестественно быстро росли красные зубчатые стены и угловатые башни без единого окна. Нарушая законы физики, замок с каждым шагом лошадей прыгал к нам на сотню ярдоз. Теперь это был не мираж, я чуял запах его заплесневелых катакомб, запах стоялой воды во рвах, запах ночных цветов, распускавшихся на черной воде пруда. Две ближайшие башни снова потянулись вверх, заросшие вьюном, покрытые потеками птичьего помета и скорлупками ласточкиных гнезд. На площадках башен мерцали синие огни. Сооружению такого размера просто негде было спрятаться, и, по всем прикидкам, мы должны были видеть замок задолго до того, как въехали на холм. Тем временем, со зрением продолжались поднадоевшие фокусы. Казалось, что мы карабкаемся в гору, а карета явно катилась под уклон.

— Ваша ученость, взгляните! — позвал егерь. Внезапно колонны, сопровождавшие нас часа два, закончились, а точнее — разбежались в стороны, замыкая в колоссальный круг голую пустошь с красным монолитом посредине. Лимонное солнце закатилось, зато на помощь выкатилась вторая луна. В ее сиреневом свете заблестела вода во рву и двух прудах, больше похожих на воронки от снарядов. Дорога кончилась, она, как река, влилась в гранитное море. На площадке, размером с дюжину футбольных полей, не росло ни единого кустика или травинки. Замок возвышался посредине, прямо по курсу, сам похожий на затаившееся чудовище.

— Надо выйти и осмотреться! — Магистр первый покинул карету. Он стоял внизу, опираясь на свой посох, хранящий меч, и выглядел весьма растерянным. Из каюты слабым голосом что-то спросил пикси.

— Это не плавающий город, милорд, — отозвался Брудо, доставая из рюкзака свой цайтмессер.

Тучи рассеялись. Вдалеке хорошо просматривались еще две дороги, тянущиеся слева и справа через болота и кустарник. Следовало предположить наличие четвертой дороги, с обратной стороны замка.

— Нам не стоит туда ехать, — авторитетно заявила тетя Берта, появившись на верхней ступеньке лестницы.

— Мне тоже не нравятся здешние миражи, — согласилась Мария. — Я согласна ждать в поле.

— Переведите глубокоуважаемой Марии, что нам предстоит почти девять часов ожидания, — прогудел Брудо, недвусмысленно напоминая, что вполне понимает английскую речь. — А приборы указывают приближение Узла.

— Девятнадцать сорок две, — произнес магистр, снимая показания со своего прибора.

— Четыре секунды в минус, — немедленно откликнулся Брудо.

Фомор отошел от кареты шагов на десять. Его подкованные сапожищи цокали по граниту.

— То же, и сорок три на первом, — издалека сказал он. Мне показалось, что голос магистра отстает от движения его губ.

— Ого! Шесть в минус. Возвращайтесь, Ваша ученость.

— Это плохо, когда шесть в минус? — осведомился дядя Саня.

Я подумал, что даже не знаю, о каких единицах измерения шла речь. Если о секундах, то, стало быть, они толковали о разных показаниях часов. Но какие выводы можно извлечь из минус шести секунд, я не представлял.

Я спрыгнул вниз и помог выбраться Анке. Здесь было гораздо прохладнее, чем в болотах. Камень под ногами буквально высасывал из тела тепло. Кроме заколдованных монстров на колоннах, на мили вокруг не летало и не бегало ни единое живое существо. Самым краем обоняния, на пределе чувствительности, я улавливал копошенье Маленьких народцев за холмами и счастливое пиршество воронов. Добрый пастух Ку Ши поработал на славу, выпив кварту Анкиной крови.

— Мне пришла в голову любопытная мысль, — на английском поделилась тетя Берта, указывая на ряды колонн, окружившие площадь. — Эти неприятные создания здесь не для того, чтобы напугать нас. Такое впечатление, что они стерегут сам замок.

— Или кого-то в замке, — поправила Мария. — Кого-то, кого не стоит выпускать наружу.

Я подумал, что младший советник Коллегии адаптируется в Изнанке быстрее меня. Действительно, заколдованные бестии могли быть не верными сторожами, а надежными тюремщиками.

Вот только кому?

Если можно так выразиться, я принюхался изо всех сил. В замке водилось несколько крысиных семейств, а также водяные крысы в прудах, два вида мышей, черви, пауки и насекомые. Птицы покинули свои гнезда давно, по непонятным причинам. Больше внутри не было никого, кто бы мог нам угрожать. Как и прежде, пахло давно потухшими очагами, давно покинутыми стойлами, перегноем и ржавчиной.

Впрочем, что-то там еще прощупывалось. Очень глубоко, внутри. Мне показалось, что ногами и низом живота я снова чувствую далекую неравномерную вибрацию, будто огромным шомполом очищали соответствующий ствол от песка и камней. Неожиданно я обнаружил гораздо более удобное сравнение. Так мог шуршать крот, обновляющий просевшую нору после дождя. Когда я был маленьким, я любил слушать кротов. Меня посылали их ловить, чтобы не портили маме огород. Я ложился и слушал, как они ввинчиваются в перегной, подгребая лапами, а спинками утрамбовывают землю.

Если в окрестностях водился крот размером с автобус, то мне не хотелось бы провалиться к нему в нору. Новыми глазами я оценил размеры площади, покрытой каменными плитами.

Кто-то постарался, чтобы возле замка не осталось мягкой почвы.

— На первом — девятнадцать, сорок шесть, на втором — четыре, ноль-две, — эхо дважды донесло рокочущий бас Уг нэн Наата.

— Минус девять и плюс ноль-четыре, — немедленно отрапортовал Брудо. — Ваша ученость, я умоляю, не подвергайте себя опасности!

— Уже иду, — с некоторой задержкой фомор сложил свой прибор и потопал назад.

Младшие егеря зажгли фонари, растопили печь. Наше походное жилище сразу показалось мне невероятно уютным. Вот только где бы найти душ?

— Ни в коем случае не расходитесь, — повернулся к нам обер-егерь. Кончики его ушей тревожно подергивались. — Пока Узлы слияния нестабильны, мы должны находиться максимально близко друг к другу. Минус шесть секунд на таком отрезке — это неслыханное искажение. Время растягивается.

— Может быть, нам уехать отсюда? — предложила тетя Берта. — Здесь крайне негостеприимно и еще...

— К великому сожалению, почтенная Берта, нам некуда ехать, — грустно заметил магистр. — По данным наших расчетов и показаниям цайтмессеров, именно здесь медленная воронка распахнется в обычное время Если мы поедем назад, то можем просто не найти дру гой Узел слияния.

— Или нас ночью сожрут коты, — меланхолично добавил дядя Саня.

— Если Ваша ученость позволит... — кашлянул младший егерь Гвидо. — Мне кажется, что нас сюда нарочно заманили.

— О чем они говорят? — спросила меня Анка.

— О дворце, — сказал я. — Об этом замечательном дворце, в котором нам предстоит ночевать!

Побег

Старший считал, что уже давным-давно привык к любым передрягам, и ничто не вынудит его сердце биться чаще. После того как в тебя стреляли, потом угрожали пытками, героином, убийством родных, кажется сущей ерундой пробежаться под дулом автомата американского спецназовца. Конечно, будет не очень приятно, если у парней сдадут нервы, а они, похоже, у них и так на пределе. Видать, Харченко прав, что-то у американцев не заладилось.

Валька ждал сигнала профессора, тер затылок и виски жидким мылом, старательно водил по коже бритвой, собирая волосы в кулак. Без зеркала он не мог поручиться за внешний лоск: скорее всего, с такой прической его не приняли бы даже в молодежную панк-банду, посчитали бы слишком радикальным пацаном. Волос было жалко, но еще жальче — сестру. Неожиданно до Валентина дошло, что в этой запутанной истории с навигаторами и ворованным Тхолом есть одно, крайне уязвимое для американцев звено. Они, конечно же, молодцы — сумели пробраться с оружием в глубину российской территории, скорее всего — через Китай, через горы. Они сумели подкупить кого-то в неподкупной Коллегии атлантов, они захватили его самого, профессора и даже захватили Тхол. Но не учли самую малость.

Кажется, они понятия не имели, кто такой Бернар Луазье и его родственники.

Старший невольно рассмеялся, представив, какие у штатовских шпионов были рожи, когда они заявились в дом к Бернару, а нашли там дырку от бублика. Ну конечно, как же он сразу не сообразил! Это его легко поймать, утрамбовать в железный ящик, шантажировать и пугать, а Бернар, как пить дать, почуял врагов за километр! Он почуял врагов, и папа его почуял: сеструха ведь хвалилась по телефону, что дом Луазье стоит практически в лесу, и никто чужой подобраться незаметно не может. Бернар и его родители — они вместе спасли Анку, вывезли ее в надежное место, ведь у них в Англии повсюду друзья.

Старший последний раз провел бритвой по свежим залысинам. Кажется, вполне достаточно, знать бы еще, к каким точкам подключается эта махина. А может, Харченко напутал, и Тхол откликается только на дистанционный офхолдер? Тогда ему долго еще смешить америкосов странным русским причесоном.

Валька дрожал, но не от холода, а от возбуждения. Теперь ясно, почему Второй усатый постоянно носится звонить, рычит на подчиненных и глядит волком. У них выходит лимит, помощи ждать неоткуда. Тхол — вот он, рядом, а не откусишь!

Чего там телится Харченко? Если они немедленно не сбегут, их пристрелят, или уколют снотворным и вывезут в США, что еще хуже. Там его точно не найдет никто. Валька перевернулся, выглянул сквозь щель в пологе палатки. Теперь каждая минута казалась ему невыносимо долгой.

Может, попробовать без него? Совсем недалеко, в каких-то десяти метрах, за расколотой известковой терраской, едва заметно покачивался мохнатый бок Тхола. Вальке даже казалось, что под брюхом он различает тот самый желтоватый нарост, похожий на шляпку поганки. Если там действительно есть устройство, которое можно приконтачить к голове. Те двое в белых комбинезонах с респираторами покинули свою блестящую лесенку. То ли изучали Тхол с другой стороны, то ли отогревались в своем надувном домике. На платформе они оставили включенное оборудование. Туда тянулись шланги, моргали индикаторы, тихо что-то попискивало, и светился экран компьютера. Ученые могли вернуться в любую минуту, но их Валька не опасался.

Он боялся получить пулю от часового.

У расщелины, ведущей наверх, прятался один из усатых. Старший не различал их лица, скрытые шерстяными шапочками и высоко поднятыми воротниками. Он даже не мог их толком посчитать. Парни молча делали свое дело, отсиживали вахту, установив между ног винтовки, уходили на отдых в палатку, где проводили время так же молча. Они не выходили поглазеть на Тхола, не заговаривали с пленниками. Также они не хохотали, не отжимались, не играли на банджо и не пили виски, то есть не делали ничего из того, что положено делать американским военным. Встречаясь взглядом со сторожами, Старший всякий раз убеждался, что, получив приказ, они застрелят его, не раздумывая.

Что интересно, у Валентина не копилось злобы на этих мужиков. Он уговаривал себя, что они ничем не лучше отважных парней Сергея Сергеевича, но окончательно уговорить не мог. Эти больше держались за дисциплину, что ли.

Когда у Вальки начали неметь от холода руки, профессор, наконец, поджег палатку. Причем сделал он это столь бездарно, что Старший чуть не завыл в голос. У Харченко, очевидно, не поднялась рука портить дорогостоящее оборудование: вместо того чтобы соорудить короткое замыкание и коктейль Молотова из спирта, выделенного на протирку контактов, он вывалил на стол и попытался запалить негорючий мусор, большей частью состоящий из пластиковых упаковок, синтетической бечевы и консервных банок. Тем не менее в корзине нашлось что-то горючее, и занялся потолок. Харченко весьма правдоподобно прыгал внутри домика, покрикивал и ронял тяжелые предметы. Почти сразу потухли два прожектора, затем затих один из двигателей.

Валька высунул голову из палатки. Ближайший часовой привстал, схватил винтовку и наблюдал за творящимся безобразием. Из домика, где отдыхали свободные смены, уже спешил, застегиваясь на бегу, Четвертый усатый. Он прокричал что-то часовому; из-за дальней части Тхола показался второй часовой, охранявший главный вход. Он удостоверился, что нападения со стороны нет, и отправился восвояси.

От палатки с оборудованием валил густой черный дым. Из смежной палатки, где американцы разместили свой пост управления, выскочил в наушниках, дико кашляя, Третий усатый. Видимо, он прикорнул там или слишком увлекся радиоприемом и чуть не задохнулся.

Старший сжался, как пантера, и кинулся под уклон, прямо под натянутую проволоку. Он бежал практически на четвереньках, где опираясь ботинками, а где — сбивая колени о шершавый камень. Кажется, загудела сирена, но часовой на него не смотрел. Вместе со Вторым усатым он поливал палатку профессора пеной. Где сам Харченко, Валька не видел.

Он уже пробирался под брюхом Тхола.

Шляпка «желтой поганки» оказалась именно там, где предрекал профессор. Старший дважды сильно стукнулся головой, пока до нее добрался. Казавшиеся издалека мягкими и эластичными, бледно-сиреневые, серые и розовые канаты, обтягивавшие «ручку гантели», на деле были не мягче камня, по которому Валька полз. Шерсть Тхола, издалека тоже обманчиво напоминавшая руно мериносов, на ощупь казалась нитями из стекла. Схватишь в кулак, потянешь — и можешь остаться без кожи на ладони.

Совсем рядом затараторили на английском. Часовые обнаружили исчезновение пленника. Под волосатый живот Тхола проник луч фонаря.

— Эгей, вылезай! Мы знаем, что ты здесь!

— Прекрати играть и вылезай, мы тебя видим!

«Ни хрена вы не видите! Быстрее! Ну, быстрее же!» За желтовато-бурым наростом имелась выемка, размером с голову взрослого человека, прикрытая тонкой мембраной, вроде растянутой резины от воздушного шарика. За мембраной, в углублении, виднелось что-то очень похожее на скатанные тонкие шланги.

Наверху снова раздались крики на английском, топот, ругань и шипенье огнетушителей. Очевидно, никому в голову не пришло, что пленник полезет в самое неприятное и опасное, с их точки зрения, место. На какое-то время они его потеряли. Длинная шерсть почти полностью скрывала Вальку. Он протянул руку вверх, ожидая встретить жесткую непробиваемую преграду, но «резиновый» пузырь неожиданно легко прогнулся под пальцами.

Луч фонаря скользил все ближе, путаясь между свисающих волокон. Сам американец пока не решался залезать под брюхо висящего великана, или у него был приказ не приближаться.

— Валентин! Валентин, немедленно вылезай оттуда! — Старший узнал голос Второго усатого. — Мы тебя видим, вылезай, иначе я стреляю!

Старший рванул сильнее: мембрана лопнула, скукожилась, в наросте оказалась продолговатая овальная ниша, отчетливо повторяющая форму человеческого черепа. Оставалось стать на коленки и сунуть туда голову, что Валька и сделал.

— Парень, я стреляю!

Луч фонарика задел по ногам, в пучке света Старший успел заметить дуло с глушителем. Кто-то полз под стеклянной бахромой с другой стороны и, очевидно, здорово порезался. Английскую матерщину Валька уже потихоньку начал понимать.

От Тхола воняло, не то чтобы противно, но горячо и кисловато, как всегда пахнет от большого теплокровного животного. Не успела Валькина голова углубиться в дыру, как тонкие шланги внутри нее пришли в движение. Старший ощутил покалывание и прикосновение десятков щупающих его ножек. Это закреплялись каналы опознающего контура: кажется, так Лукас называл кровососущих пиявок в Эхусе.

— Валя! Валя, не жди меня, беги! — Харченко кричал сдавленно, как будто его душили.

Сбоку показались чьи-то ноги в армейских ботинках. Десантник полз в двух шагах, слегка запутавшись с направлением. Ему достаточно было свернуть влево, и Старший был бы неминуемо обнаружен. Однако американец прополз дальше. Потом что-то взвизгнуло тонко, с грохотом упало на камни, и еще раз. Старший восхитился героизмом Харченко. Видимо, профессор убедился, что достойный пожар ему не сотворить, и решил сыграть умалишенного — принялся своими руками крушить аппаратуру. На сколько секунд его хватит?

— Валентин, стой! — Из твердых, гнущихся лохмотьев высунулась кисть в рукавице, показалась красная физиономия Третьего усатого в сбившейся набок шапочке, с порезами через всю щеку. Американец не успевал. Он был толще Вальки в два раза, ко полез не с той стороны и слегка застрял. Он отбивался рукавом от режущих серых нитей, а потом вдруг встретился с Валькой взглядом, и в один миг его американская физиономия скривилась от безнадежного понимания. Он успел проклясть себя и своих товарищей за тупость, за то, что поверили этому насквозь фальшивому русскому мальчишке, а он их надул, всю команду, и отлично разработанная, уникальная операция летит к черту.

«Так вам и надо!» — злорадно подумал Старший. Гибкие щупальца уверенно присосались к выбритым вискам и затылку. Вальке показалось, что прошли долгие часы, пока кровь совершала обмен и Тхол делал вывод, свой или чужой стремится попасть на борт. На самом деле, счет шел на доли секунды. Ему неожиданно пришла в голову идиотская мысль — сколько раз можно подсовывать Тхолу случайных, «левых» попутчиков? Интересно, Тхол сразу откажет или, как сотовый телефон, трижды запросит верный ПИН, а уж потом вытолкнет голову соискателя, втянет щупальца и нарастит новую мембрану.

Наверху Харченко сочно матерился, затем донесся звонкий, многократно отраженный грохот металла, шипение и звуки борьбы. Валька догадался, что это упала одна из штанг с оборудованием. Очевидно, Харченко забрался на самый верх, а когда его попытались оттуда снять, опрокинулся вместе с датчиками и самописцами прямо на голую скалу. Застрявший под колючей «бородой» Тхола американец протискивался назад. Его куртка на спине была порезана на полосы.

Харченко! Они его повязали! До Валентина наконец дошло. Он ничего не видел, запихнув голову в дыру, но слышал, что наверху продолжалась суета. Итак, Михаил убедился, что к Тхолу ему не прорваться, и затеял потасовку, взял огонь на себя, Лишь бы отвлечь противника.

И тут наступил исторический момент. Старший не успел вздохнуть, как его втащило внутрь корабля. Совершенно бесшумно разошлись над головой жгуты, больше похожие на стальные канаты, в открывшийся канал втянулась шляпка «поганки», ноги Старшего лишь на долю секунды повисли без опоры, и вот уже под ботинками пружинил теплый розовый пол. Валька представил себя моллюском, которого всосал рот голодного великана, и тут же отмел эту мысль. Шлюзы Тхола функционировали явно не так убого, как примитивный пылесос. Даже со своими, не ахти какими, знаниями в физике Валька соображал, что имеет дело с технологией, так же мало похожей на работу пылесоса, как он сам похож на настоящего атланта.

Тхол взял его на борт. Теперь предстояло спасти профессора.

Свиньи

Младшая, пока маманя лежала в больнице и хозяйство приходилось вести на пару с братом, пересмотрела кучу фильмов, где фигурировали самые разные замки и дворцы. Некоторые строения по ходу фильма атаковали с катапультами и пушками, а в других, напротив, происходили события неистово неясные и романтические. Однако дворцы и замки всегда имели нечто общее — красивые шпили с флюгерами, узкие готические окошки, таинственные лестницы и часовых с алебардами.

Спинделстонский замок отличался в худшую сторону от своих киношных собратьев. По мере приближения кареты отсыревшие стены нависали, занимая все небо. Призрачные формы еще несколько раз дергались, словно в будке киномеханика рвалась лента, затем башни заволоклись туманом, перекосились и, наконец, замерли во всем своем мрачном великолепии.

О, да, он был великолепен! Он был ужасен и непостижим уже тем, что в башнях и опоясывающей их стене не имелось ни единого отверстия. Внешняя стена, вовсе не серая, а блекло-красная, сложенная из громадных кирпичей, плавно заворачивала, подразумевая, что совершит полный круг.

Все четыре башни, больше похожие на устремленные в зенит пальцы, находились внутри стены. Дорога вбегала в черный прямоугольник, прорубленный в стене. По обе стороны от ворот замерли две желтовато-зеленые, скорее всего, бронзовые, свиньи, высотой не меньше четырех метров каждая.

Свиньи Анке не понравились. Ничего дурного они не делали, мерзли себе спокойненько на гранитных постаментах, как двое часовых, позеленевших от старости. Когда подъехали ближе, оказалось, что это, строго говоря, не свиньи, а дикие кабаны.

— Хряк, стерегущий вход в дом, — задумчиво произнесла Мария. — Много я повидала, но такой сторож не встречался.

— А если это не дом? — спросил Бернар.

— Если это религиозный символ, то какой же у них бог? — задумался дядя Саня. — Я вот тоже подумал, не заночевать ли здесь, у водички.

Слегка приседая на задних лапах, выпятив мускулистую грудь, слоноподобный кабан готовился вспороть клыками брюхо невидимому великану. В глазницы бронзовому зверю скульптор искусно вставил агаты размером с кулак. Щетина на спине стояла дыбом, под бронзовой шкурой набухли вены. Анке даже показалось, что от кабана понесло навозом, но пахло, конечно же, от прудов. Две чаши, устланные таким же гранитом, как и бесконечная площадь, были заполнены черной стоялой водой. От воды послышался слабый плеск, затем негромкое стонущее воркование. На поверхности, покрытой ряской, что-то показалось, слишком быстро, чтобы можно было разглядеть, и снова спряталось. У края искусственного водоема белели кости. Анка подумала, что ни за какие деньги не пошла бы купаться в этот милый пруд.

Карета, грохоча, проехала между напрягшимися кабанами и очутилась на железном мосту. Мост длиной метров тридцать висел над пропастью между внешней и внутренней стеной. Вторая стена также убегала вверх, и в ней беззвучным криком надрывался зев вторых ворот. Под железным мостом гуляли заблудившиеся отсветы луны. Сама луна, как назло, коварно пряталась за башней. Анке почему-то вспомнились картины из книги про художника Дали, которую мама подарила дяде Игорю Лунину на день рождения. Там, на репродукции, была изображена недоделанная женщина, из которой выдвигались ящики, как из секретера. Ворота походили на дырки от выдвижных ящиков.

Мост торчал из дыры в замковой стене, как прищемленный крысиный хвост. Или как язык хамелеона, по которому ползла аппетитная букашка. Замок готовился втянуть язык в пасть. Снизу букашкам казалось, что стены выросли, по меньшей мере, до тридцати метров и продолжали тянуться вверх. Анка снова попыталась увидеть дно пропасти. Внизу в черной воде купался Млечный путь. Гладкая кирпичная кладка, не просто гладкая, а чем-то отполированная. Будто для того, чтобы снизу никто не сумел забояться.

— Будь я проклят, если это не Спинделстонский замок! — потерянно сообщил егерь и выпустил клуб дыма из изогнутой трубки.

— О нет, только не это! — прошептал магистр. — Готов прозакладывать свой цайтмессер, но Узел раскроется именно там, внутри.

— Святые духи, выбирать поздно! — откликнулся Брудо. — Мы даже не можем тут развернуться, слишком узко.

— А что тут такое, в этом замке? — набросилась Анка на Бернара.

Но тот или не знал, или не пожелал ответить. Сделал недоумевающее лицо и отвернулся к окошку.

Младшая вспомнила его губы. Совсем недавно он вел себя иначе, он успокаивал ее и целовал. Теперь, когда события боя понемногу восстановились в ее памяти, она с новой силой ощутила пульсацию в забинтованной руке, вспомнила Ку Ши, вспомнила, как решила его позвать и позвала на русском языке, но ни минуты не сомневаясь, что он услышит и придет.

Она не сомневалась в Добром пастухе, а вот Бернар снова вызывал серьезную тревогу. Полчаса назад он был прежним — предупредительным, ласковым и вежливым, а теперь на глазах превращался в глыбу льда.

Что с ним творится? Неужели он, как маленький Кай, окончательно здесь заледенеет?

Копыта лошадей зацокали во внутреннем дворе. После второй арки дорога кончилась. Внутренности Спинделстонского замка навалились и обволокли, как громадный каменный желудок, грозящий переварить крошечных путников. Он совсем не походил на игрушечные замки Диснейленда и вовсе не отвечал чаяниям любителей сказочной готики. Шлииип... шлиип... шлииип...

Неба больше не было. Был черный купол, где-то очень высоко, и в нем неровные синие дырочки. То ли окошки, то ли проломы. Дождевые капли срывались из окошек в куполе, с монотонным звуком шлепались о мозаичный пол, порождая странную барабанную гармонию.

Шлиип... шлиип... шлиип...

Младшей вдруг отчетливо показалось, что все это уже когда-то было. Капли с черного потолка, иглы вечернего света, кирпичные монолиты.

И жадная темнота.

Замок ждал гостей, как изголодавшийся хищник ждет мяса. На его зубчатых башнях плясали синие огни, а на лестницах и в заброшенных галереях перешептывалось эхо. Когда егеря запалили факелы, мрак раздвинулся, и Младшая невольно охнула.

Больше всего это походило на внутренности языческого храма. Все пространство за второй стеной представляло собой зал титанических размеров, разделенный на квадраты мощными колоннами. Колонны где-то высоко удерживали сводчатый потолок. Света факелов не хватало, чтобы добраться до потолка, зато вполне хватило, чтобы исследовать ближайшие окрестности. Пол был украшен мозаичной плиткой. Сложный орнамент, необычайно яркий, повторялся, как рисунок бесконечной ковровой дорожки. Постепенно глаза Младшей привыкли к темноте. Совсем недалеко от квадратного проема, через который они заехали, Анка заметила широкую лестницу, ведущую ко входу в ближайшую башню. По обеим сторонам балюстрады замерли такие же кабаны, как снаружи, но меньших размеров. Подле каждого из них торчал ржавый шток с кольцами под факелы. Потом Анка оглянулась и заметила еще кое-что. Прямо внутри арки ворот, через которые въехала карета, друг напротив друга были вмурованы круглые блестящие бляхи, похожие на старинные рыцарские щиты, или, скорее, на тарелки от ударной установки. Магистр Уг нэн Наат тоже их заметил. Он первый спрыгнул с подножки, захватил фонарь и вернулся назад, чтобы рассмотреть поближе. Его ученость повел себя несколько странно. Вместо того чтобы осветить «тарелки», он поставил фонарь в сторонке на землю, встал сбоку от серебристого, помятого диска и потер его рукавом. Кроме Младшей, за фомором никто не следил, только она заметила, как помрачнела его, и без того недружелюбная, физиономия.

— Прежде чем вы выйдете, запомните важное правило, — магистр выталкивал слова негромко, но все его услышали, а русский кровник немедленно перевел. — Мы должны тут все осмотреть, но не разделяйтесь, всегда старайтесь, чтобы вас было двое. Это важно! И не заглядывайте в старые зеркала, если они установлены попарно. Даже если вам покажется, что это совсем не зеркала.

Брудо и егеря спрыгнули вниз, разбежались со своими пиками, Саня помогал кучеру кормить лошадей. Наконец женщинам разрешили выйти. Едва Анка ступила кроссовками на скользкий плиточный пол, как ей захотелось обратно. Она принюхивалась, но не чувствовала ничего, кроме сырости, а Бернар, который стоял рядом и наверняка ощущал все в сто раз лучше, чем она, упрямо отворачивался и молчал. Костры и факелы здесь заживали безумно давно, даже зола успела рассеяться по ветру. Зато кое-где хрупкими кучками валялись скелеты птенцов. Младшая убедилась в своем предположении — купол давно обветшал, в нем селились птицы и периодически теряли своих неокрепших деток. Но внизу разбившихся птенчиков даже не трогали крысы. Мертвые птенцы высыхали и рассыпались, как маленькие мумии.

Крысам почему-то не нравилось жить внутри замка.

Шлиип... шлиип... шлииип...

Здесь давно никто не живет, пришло в голову Младшей. Здесь никто не может поселиться, потому что слишком... Слишком все не для людей. И вообще — не для живых.

Внезапно она вспомнила, откуда это нервное, неуютное ощущение, что все это уже проходило перед глазами. Она действительно видела этот мрачный зал на экране компьютера. Не этот, но очень похожий и такой же мерзкий. В тот короткий счастливый период, когда семья собралась вместе в новой петербургской квартире, Лукас подарил Старшему навороченный компьютер и несколько игр. Там была игра, то ли «Квак», то ли «Квоук». Валька немножко поиграл, подстрелил несколько монстриков и поскучнел. Он сказал, что лучше будет строить цивилизацию, потому что стрельба на экране происходит совсем не так, как в реальной жизни, а трупов он насмотрелся. Старший ушел к маме, а Младшая еще какое-то время разглядывала унылое серое помещение, похожее на самолетный ангар. Там были железные колонны, сверху косо капала вода, и лежал ничком в луже крови безголовый труп. Пространство за экраном плавно покачивалось, кто-то дышал из динамиков, а справа виднелся кончик рифленого ствола с пламегасителем. Анка ненароком двинула мышь, и картинка сместилась. Ее герой теперь смотрел в противоположную сторону, туда, откуда пришел. Ничего не изменилось. С обратной стороны темнели внутренности громадного не то ангара, не то склада, капала вода с колонн, через дыры пробивался свет, а на бетонном полу корчились покойники.

Младшей запомнилось тягостное состояние обреченности. Она сознавала, что это всего лишь игра, которой так увлекаются сопливые мальчики, никогда не видевшие настоящей смерти. Она сознавала, что достаточно нажатия клавиши, и вместо унылого «Квака» появятся веселые заставки из Интернета, но...

Но мерно дышащий убийца с пушкой не давал ей покоя еще долго. Он был обречен и сам не понимал этого. Обречен не потому, что впереди его ждал тупик или недостаток патронов. Создатели игры обрекли его на вечный бег и на вечную ненависть. Для него не существовало другой вселенной, кроме бесконечных сумрачных переходов, и другого способа продлить бессмысленную жизнь, как убивать.

Анка задрала голову навстречу мерно летящим каплям. Осколочки дождя срывались с далекого синего прямоугольника, проживали жизнь капли и разбивались у ее ног.

Шлип... шлип... шлип...

— Хэй... — негромко произнес во мрак Бернар.

— Эй... ей... ей... — эхо затерялось в изгибах потолка и вернулось шелестящими ящерицами по влажным стенам.

Брудо, высоко подняв фонарь, ступил на лестницу. У бронзовых кабанов, захвативших нижнюю площадку, радостно заблестели глаза. Рядом с их позеленевшими тушами егерь казался карликом. Он поднялся еще выше, до того места, где лестница исчезала во внутренностях башни. Свет фонаря не пробивал темноту за квадратной аркой. Младшая с облегчением заметила, что блестящие тарелки из белого металла больше пока нигде не отсвечивали.

— Кажется, зто обрядовое здание, — неуверенно предположил дядя Саня. — Здесь собирались ради каких-то ритуалов.

— Лучше скажите, здесь можно где-нибудь найти дрова и разжечь огонь? — спросила у магистра тетя Берта.

— Его ученость говорит, что мы непременно отыщем удобное помещение, — перевел слова фомора дядя Саня. — Лучше оставайтесь в каюте, пока мы здесь все осмотрим. Его ученость просит глубокочтимую Марию остаться, дабы охранять раненых.

Вернулись егеря с медными фонариками и пиками. Кролики в клетках вели себя тихо, хвостов быстрого времени поблизости не водилось. Анка вначале пошла за Бернаром, никто ей не приказал возвращаться. На ближайшей колонне, диаметром не меньше пяти метров, обнаружился прекрасно сохранившийся барельеф.

Младшая вначале не поняла, а потом, когда взрослые подняли факелы, покраснела.

Толстый мужик занимался сексом со свиньей. Судя по зверскому выражению его лица, натурщика занятие не вдохновляло. А может быть, таким макаром он выражал свою радость. Свинья была вылеплена с удивительной точностью, гораздо лучше мужчины, что пристроился позади нее. Казалось, ее широкий прожорливый рот изогнулся в сладострастной улыбке. Пятачок и копытца блестели стершейся позолотой.

— Вот дерьмо, — сплюнула Мария. — Оригинальный культ. Здесь везде будут свиньи?

На следующей колонне, отстоящей от первой метров на двадцать, тоже была изображена свинья. Но сцена носила совершенно иной характер. Мужчина с очень длинными волосами не то стоял, не то лежал в саркофаге, вытянув ноги и руки. Рядом покоились узкие заостренные предметы, скорее всего, дротики или копья. Половину саркофага рядом с умершим воином, на правах то ли пищи, а то ли — жены, занимала свинья. Она удобно устроилась на боку, упираясь мертвому воину рылом прямо в ухо.

Анка сдержала рвотный позыв. Она вспомнила похороны папани, после того ужасного пожара, вспомнила дождь, лица соседей и закрытый гроб. К маме в лицо она тогда заглянуть боялась, только обнимала ее изо всех сил. Анка вдруг представила, как в широкий гроб к папе укладывают рядышком нарочно заколотую свинью и сосед Петрович соскальзывает в мокрую яму, чтобы повернуть свиное рыло к папкиному уху, чтобы все было по правилам.

Младшая не стала разглядывать следующую колонну. Она решила, что лучше пойдет с младшими егерями искать что-нибудь похожее на жилые комнаты. Тетя Берта объяснила, что дядю Эзальда надо срочно помыть и перевязать, иначе раны загноятся. Кроме дяди Эвальда, все хуже становилось маленькому пикси. Представитель горного народа периодически впадал в горячку. Ему тоже требовались мази, свежие бинты и покой. Хотя бы несколько часов без тряски.

Магистр, на правах самого опытного, разделил мужчин на три группы. Младшие егеря обследовали кусок стены по правую руку от въезда, Его ученость на пару с Саней пошли направо, а Бернар с Брудо отправились к лестнице, ведущей в башню. Мария, на удивление, охотно согласилась охранять карету, кучера и тетю Берту с ранеными. Кажется, великанша начала доверять обер-егерю и фомору. Если они утверждали, что в замке нет крупных хищников и разумных, значит, так оно и было.

Анка вызвалась тащить за парнями связку факелов, масляный светильник и клетку с запасным кроликом. Удаляясь от такой уютной и родной кареты, она стала замечать, что лунные лучи поступают сюда скудными порциями не только сквозь отверстия в далеком потолке. Очевидно, в стенах имелась хитрая система зеркал, позволяющих пропускать свет, но не дающая подглядывать снаружи. Смутные овальные пятна трепетали на мозаичных плитках, выхватывая из мрака то голову невиданного оленя с тремя рогами, то свинью в короне, то женщину, обнимающую лошадь. Шлииип... шлиип... шлииип...

Анке стало казаться, что закругляющаяся справа стена никогда не кончится, что все это обман, и они навсегда потеряли позади экипаж Его учености. Теперь, если даже повернуть назад, они не найдут выход, всюду будут лишь ночь, мрак и ледяные барельефы со свиньями. Вначале егеря будут бегать и кричать, потом с голодухи сожрут кроликов, а затем, с деликатностью, присущей эльфам, примутся за нее. Возможно, они не сразу ее съедят, а начнут с руки или ноги, чтобы подольше продержаться до прихода помощи.

Она брела за парнями в зеленом, послушно тащила поклажу и считала шаги, стараясь не стучать зубами от холода. Звон от подкованных каблуков егерей дробился и множился в пустоте. Иногда Младшей казалось, что их настигают сзади, но это догоняло потерявшееся эхо. Когда справа смутно заалел квадратный проем, Младшая чуть не подпрыгнула от восторга. Замок или храм все-таки оказался круглым, маленькая экспедиция выбралась к западным или южным воротам, опять же, как считать.

За аркой в пронзительном свете луны просматривался железный мост и кусок внешней стены. Точно такой же вход, один в один, как и тот, через который они приехали. И мутные зеркала под аркой, подвешенные так высоко, что в них все равно невозможно заглянуть. Въездом давно никто не пользовался.

Скелеты птиц на мосту, нанесенные за десятки лет барханчики песка. Стоны ветра в каменном коридоре. Пролетела встревоженная летучая мышь, едва не задев крыльями шею Младшей. Где-то вдалеке звякнул металл, раздалось знакомое, такое родное гудение Уг нэн Наата и рокочущий баритон дяди Сани. Младшая уже уверилась, что в пустынном храме ничего интересного нет и следует скорее возвращаться, когда Гвидо тронул ее за плечо.

Во мгле что-то светилось. Наверху, в самом центре зала.

У Анки появился лишний повод подумать о мужчинах, как о существах упертых и настойчиво-бестолковых. И неважно, к какой из разумных рас эти самые мужчины относятся. Совершенно ясно, что в этой каменной конюшне нет ничего, заслуживающего внимания, нет еды, дров, питья, нет людей или опасных животных, зато высока вероятность простудиться и нажить к утру бронхит или даже пневмонию! Кроме того, на голову может свалиться камень. И вот, вместо того, чтобы скорее подняться по лестнице в башню, организовать там хоть какие-то удобства, эти двое умалишенных сейчас попрутся искать на свою попу новых неприятностей. Ну, в точности, как ее брат! Да они и возрастом не намного старше Вальки, такие же кривляки и умники. Волосы, небось, по месяцу не моют, вон как разит от обоих, хоть нос затыкай, зато бороды пытаются отпустить, перчатки клепаные надели и монеток дырявых понавесили. Ага, типа, самые крутые панки на деревне, видали мы таких! Недовольно бурча, она поспешала за юными отрядными, стараясь не выпасть из пятна света от их факелов. Страшно хотелось кушать, аж бурлило в животе, и рука порезанная снова заныла, хотя крови уже не было. От руки мысли Анки перебросились на коварного Капельтуайта, который выпил кровь, как настоящий вампир, затем, со слов тети Берты, погрыз кучу котов и сбежал в самый неподходящий момент. Как Добрый пастух грыз и рвал, она вспомнить не могла и была этому несказанно рада, поскольку и без того достаточно насмотрелась крови. Словно отключилась в тот самый момент, когда Ку Ши свалился на нее с неба, горько воняя шерстью, дымом и убийством. Если он так легко нашел их в воронке, то почему же не вытащил обратно? Мог бы вытащить поодиночке, за шкирку, как щенков, ведь дяде Эвальду так нужен больничный уход.

Гвидо неожиданно притормозил и указал вверх. Младшая охнула и невольно отступила назад. Она совсем забылась, мысленно полемизируя с вредным хитрецом Ку Ши, и не заметила статуи. Статуя напомнила Анке памятник императрице Екатерине в Петербурге, только была раз в шесть выше и шире. Почти круглый, грубо отесанный постамент венчала циклопическая фигура сидящей женщины. Левой грудью женщина кормила полуголого мускулистого мужчину, а правой — вставшую на задние лапы собаку. От ног до головы в женщине было не меньше пятнадцати метров. Прямо над ее макушкой в куполе имелось довольно большое отверстие, а в отверстие, скорее всего, была вставлена хитрая линза. Казалось, что луна непрерывно висит ровно по центру, окутывая статую мягким голубым светом, а голова женской фигуры была чем-то намазана или целиком состояла из материала, способного фосфоресцировать. Из-за этого голубого контурного пламени Анка никак не могла рассмотреть лицо местной богини. Мужчина, прильнувший ртом к ее груди, тоже отвернулся. Младшие егеря тревожно переговаривались на своем распевном языке, но Анка и без перевода ощущала их страх и замешательство. Гвидо указал на низкий тоннель в ногах статуи. Тоннель перекрывала толстая ржавая решетка, и вел он куда-то в глубину постамента.

Шлиип... шлиип... шлииип...

Из перекрестия теней, покачиваясь, приближались огоньки. Потом стали видны громадные сапоги и волосатая лапища, сжимавшая посох. Две экспедиции встретились возле статуи. Некоторое время, задрав головы, мужчины осмысливали увиденное. Очевидно, каждый рылся в пыльных талмудах памяти, пытаясь выискать хоть какую-то зацепку. Над головами снова пронеслась стая летучих мышей, сквозняк принес потрескивание факелов, храп коней и перестук их копыт. Карета отсюда, из центра зала, казалась не крупнее спичечного коробка, по периметру окруженного робкими огоньками.

Наконец магистр Уг нэн Наат выдавил несколько слов. Младшие егеря вежливо молчали.

— Его ученость утверждает, что мы, скорее всего, попали в одно из заброшенных капищ друидов, — перевел русский кровник.

— Это друиды, — подтвердил Уг нэн Наат.

— А я не решался сделать такое предположение, — крякнул дядя Саня и почесал в затылке. — Мог бы и сам догадаться.

— А кто это такие? — Младшая окончательно промерзла, ей уже становилось все равно, кто тут молился тысячу лет назад. — Бернар мне говорил, что так звали колдунов?

Саня переадресовал вопрос магистру. Уг нэн Наат, прежде чем ответить, некоторое время рассматривал громадное изваяние.

— Это не колдуны. Колдунами следует называть тех, кто по воле случая подобрал несколько крох великой скатерти мироздания и научился этими крохами пользоваться. Друиды принадлежат к расе обычных, но пришли на Логрис едва ли не раньше Капитула фоморов. Они не воруют крошки со скатерти природы, они ее ткут. Вы понимаете, что я хочу сказать? — Великан присел на корточки и достал из ящичка цайтмессер. Гвидо достал свой, и они стали быстрым шепотом сверяться, что не мешало фомору продолжать рассказ. Дядя Саня переводил, изо всех сил поспевая за скорым языком Долины.

— Тысячи лет племя жрецов владычествовало над Логрисом и островами... двадцать восемнадцать, ноль-три... потом они спустились в Изнанку, хотя могущество их таково, что никакие войны и бедствия не могли бы им помешать. О причинах их ухода... на пятом шесть и три, два раза юг и запад... о причинах их ухода можете спросить сами, если вам будет оказана такая честь в Священных рощах... на третьем ноль-четыре, север-север-восток, ага!!

Наконец, удовлетворенный магистр сложил прибор. Далеко, возле кареты, раскачивался крохотный алый огонек — это подавал сигналы кучер. Гвидо запалил фитиль в фонарике из красного стекла и условным сигналом ответил, что у них тоже все спокойно. Младшей очень не хотелось дольше отираться возле этого, мягко говоря, непривлекательного монумента, но неуемный магистр полез в тоннель, пробитый между ступней громадной кормилицы. Прежде чем преодолеть решетку, он поманил егерей с факелами. Младшая не сразу поняла, о чем они говорят, а когда догадалась, по спине пополз неприятный холодок. Прутья были толщиной с ее руку, решетка поднималась в петлях, только «от себя», а при попытке потянуть ее к себе прутья упирались в гранитный порог. Запоры древние строители не предусмотрели. Решетка легко подалась снаружи, но изнутри ее вытолкнуть было нереально. Человек медвежьей силы, вроде фомора, сумел бы, находясь внутри тоннеля, приподнять решетку, но пролезть под ней не сумел бы наверняка. А работать вдвоем, рядом, было просто негде.

Препятствие создавалось с целью не выпускать кого-то наружу.

— Туда могли заталкивать пленников, приносимых в жертву, — шепнул Анке русский кровник.

— И что потом? — Младшая слушала толчки собственного сердца в ушах. — Их сжигали?

Магистр полез в тоннель, едва не застрял. Он пыхтел, отдуваясь от пыли и паутины. За ним в черную нору шагнул младший егерь. Уг нэн Наат присел на корточки, удерживая решетку, затем вставил как распорку свой грандиозный посох. Оставленный снаружи кролик вдруг забился в клетке, оглашая окрестности противными криками. Анка вздрогнула. На секунду ей показалось, что пол под ногами чуточку шевельнулся. Или не сам пол, а произошел далекий сдвиг в земной коре.

— Не бойся, — сказал ей на ухо дядя Саня. — Я чую, там внутри никого, только пустота.

Вслед за Гвидо в щель скользнул его напарник. Младшая хотела спросить у Сани, зачем тогда рисковать, если никого нет, но сибиряк приложил палец к губам. Егеря и фомор о чем-то беседовали внутри, не спеша возвращаться. Младшая перекрестилась и по следам русского фэйри пролезла под решетку.

Громадный монумент оказался внутри почти пустым. В колеблющемся свете фонарей Младшая разглядела высокий каменный бордюр, а за ним — широченную дыру, метра четыре в диаметре, не меньше. Провалиться в дыру было невозможно, ее закрывала еще одна частая решетка, но Анка на всякий случай отодвинулась спиной к стене. Прислонилась и тут же брезгливо дернулась в сторону. По выщербленному влажному камню ползали мокрицы. Под ногами противно хрустели какие-то черепки, из темного провала ощутимо несло сыростью. Младшей показалось, что эхо периодически приносит оттуда плеск воды. Еще пахло кислым, как будто застарелым туалетом. Сверху, из полого нутра громадной кормилицы, свисали маслянисто блестевшие цепи. Цепи слегка раскачивались, по мокрому камню метались блики. Саня хотел поднять фонарь повыше, но магистр накрыл его руку своей и молча указал вверх.

Зеркала. Одно напротив другого. Мутные, в каплях испарений, в потеках старой въевшейся грязи.

— Колодец Червя, — Саня привлек Анку к себе и указал ей на кучу тряпья в углу. — Тех пиктов, из деревни, их всех пригнали сюда и скинули в колодец.

Гвидо потыкал в мягкую кучу пикой. Из грязных тряпок вызалился деревянный башмак. Со стуком выкатилась деревянная кукольная голова, без рта, но с ярко-синими, нарисованными глазами.

Младшую затрясло. Она представила, как неведомые друиды, подлые и мерзкие гады, бросали в колодец миленьких татуированных деток, их матерей и стариков. А здоровые мужчины, такие же крепкие, как потерявшийся барон Ке, они наверняка дрались, бросались, связанные, на вооруженных тюремщиков, пытаясь защитить свои семьи, и гибли первыми.

Только где же гадкие друиды? А вдруг они притаились поблизости и только ждут момента, чтобы напасть? И какого черта Уг нэн Наат тут бродит, никак не нанюхается?!

Магистр действительно не торопился покидать жуткий алтарь. Он обошел вокруг колодца, прикрывая фонарь полой плаща, чтобы ненароком не осветить зеркало. За колодцем Анка разглядела еще один тоннель, выводящий в зал.

— Не бойся, — шепнул дядя Саня. — Червя здесь нет. Никто нас не тронет. Пиктов скинули сюда сто лет назад или даже раньше. Это время опять играет.

Отрядные рассматривали помещение вытаращенными глазами. Пожалуй, впервые до Анки дошло, что она находится в обществе не совсем людей. Кисточки на острых ушах отрядных поднялись, зрачки заняли почти всю роговицу, на руках и затылке встали дыбом волосы. Мужчины быстро обменивались певучими, невнятными фразами, магистр пыхтел и ворчал, как обиженный медведь.

«Здесь нет червя, никакого червя тут нет, здесь все хорошо!» — как заведенная, повторяла себе Анка, только из чувства стеснения не решавшаяся бежать. Больше всего на свете ей хотелось бежать отсюда сломя голову и ночевать где угодно, хоть в чистом поле возле горгулий, только бы не возвращаться к колодцу. Ко всему прочему, магистр запретил бродить поодиночке, стало быть — он чего-то или кого-то боялся? Анка с удовольствием закрыла бы глаза, которые сами, помимо ее воли, нащупывали на мокром полу безжалостные синие глазки деревянной куклы. Но с закрытыми глазами становилось еще страшнее. Казалось, что спрессованные веками тысячи загубленных здесь людей тянут к ней свои ледяные руки.

В бездонной глубине еле слышно плеснула вода. Скрипнули цепи, удерживающие решетку над колодцем.

«Еще немного — я заору или описаюсь», — честно призналась себе Младшая, сжимая коленки и зубы.

— Уходим, — дядя Саня забрал у Анки второго крольчонка и факелы. — Его ученость надеется, что до Слияния не больше семи часов. Если не станем топтаться и разводить огонь, то все будет хорошо. И вот еще — старайся ни с кем не ходить в ногу!

Когда за спиной упали колья решетки, Анка ощутила себя заново родившейся. Егеря быстро удалялись, еле поспевая за магистром. Им тоже не терпелось убраться подальше. Вся их бодрость и оптимизм куда-то улетучились, Уг нэн Наат был мрачнее грозовой тучи.

— Это что же там такое? — Младшая подергала Саню за рукав. — Вы сказали, что капище? Это значит — людей скидывали живьем вниз?

— Думаю, их все-таки перед этим закалывали, — успокоил дядя Саня. — Это действительно один из древнейших храмов друидов. Они его забросили, но недавно он им снова понадобился. Тех пиктов, из деревни, их всех пригнали сюда, а чтобы охотнее шли, нескольких распяли на солнце и залили им в рты мед. Эта дрянь не нуждалась в жертвах несколько тысячелетий.

— Да что за дрянь? — остолбенела Анка. — Откуда он взялся, этот червяк?! Вы же говорили, что там пустота!

— Там система подземных озер, — нервно отозвался Саня. — А червяк... Есть подозрение, что в озерах сохранились пресноводные динозавры. Впрочем, Его ученость придерживается версии о волшебных водных драконах. Тебе что больше по вкусу?

Северная башня

Я карабкался по широким ступеням лестницы вслед за обер-егерем, как верный оруженосец за своим патроном. Мы обследовали лестницу, ведущую в башню. Когда у меня уже начали гудеть колени, наверху забрезжил свет, а потом показалась россыпь звезд. Лестница закончилась квадратным отверстием. Как и предполагал почтенный Брудо, нас ждала пустая, облицованная плиткой арена из красного кирпича. Птичий помет, несколько залетевших листьев и следы безуспешных попыток свить гнездо. Птицам тут что-то мешало, может быть, слишком высоко пришлось бы высиживать птенцов. Площадку огораживали такие высокие стены, что я не мог заглянуть вниз, даже поднявшись на цыпочки. Егерь тут же выразил разумное предположение, что зубчатые стены ни от чего не защищают. Но мы все-таки добрались до самого края. Сначала егерь подсадил меня, потом я его. Стоило высунуть макушку за край, как с меня ветром чуть не сорвало скальп. Нет, эта крохотная арена на колоссальной высоте явно не предназначалась для патрулирования. Строители замка не предусмотрели пушечных бойниц и флагштока. В самом центре ее зияла квадратная дыра, откуда мы выбрались, а возле дыры в красный кирпич было вмуровано два тяжелых кольца. На таких оковах, наверное, мог бы висеть прикованный Прометей. Только никаких следов Прометея тут не водилось. Пустая башня из кирпича. Нелепая декорация весом в тысячи тонн.

— Зачем мы поднимались? — спросил я. — И так было ясно, что тут ничего нет.

Про себя я подумал, что нос отрядного, гораздо более чуткий, чем у меня, наверняка бы засек хоть что-то интересное.

— Как знать, — неопределенно протянул Брудо. — Про этот замок существует немало легенд. Как ты думаешь, для чего эти кольца?

Он присел, не прикасаясь к позеленевшему металлу. От кольца кисло пахло, в металле виднелись глубокие борозды. Все так же, не прикасаясь пальцами в перчатках, Брудо показал мне царапины в кирпиче. Когда-то, наверное, очень давно, здесь привязывали животное, очень большое и сильное животное. Брудо обернулся и указал мне под ноги. Оказалось, там кирпич тоже истерт и изрезан. Но сколько я ни напрягал обоняние, не мог учуять ной куртке, прямо зуб на зуб не попадал. {прим. непонятный фрагмент}

Над головой, на фоне темно-фиолетового неба, судорожно проносились рваные черные тучи. Пару раз мне почудилась птица с всадником на шее, стаей пролетели вороны, но ни одна птица не пожелала отдохнуть на верхушке башни.

— Вторая лапа, — задумчиво произнес Брудо. — Там была вторая лапа, когда ее притягивали к кольцу.

Вторая лапа. Я мысленно смерил расстояние. Да, там вполне могла царапать когтями вторая лапа, если предположить, что неведомого стража башни притягивали за ошейник к обоим кольцам, расположенным по разные стороны от входа.

— Непонятно, — я с трудом сдерживал стук зубов, — Кто такая «она»?

— Горгулья.

— Но горгульи... — Я прикинул размах нижних или задних конечностей. — Значит, раньше они были такими большими? Нет, тут что-то не то. Должны быть следы, господин обер-егерь. Моча, шерсть, мускус, пот. Обычно камни хранят запах зверя много лет.

— Это не та горгулья, которыми набил корзины почтенный барон. Я полагаю, что тут держали на привязи одну из каменных тварей. Такую же, как сидят на столбах вокруг замка.

— Простите, господин обер-егерь, — вежливо начал я. — За годы язык Долины в Верхнем мире изменился. Боюсь, что я не совсем верно уловил вашу мысль.

— Ты все верно уловил, парень, — Брудо достал цайтмессер, покрутил настройки. Его пейсы и косицы взад-вперед швыряло по ветру, глаза слезились от песка, неведомо как залетавшего наверх. — Полагаю, каждую из бащен сверху стерегли горгульи. Их можно оживить. Зачем, кого они стерегли, я не знаю, и не спрашивай. Но оживить можно, надо только знать формулу Обращения.

— Оживить каменные статуи? — на всякий случай уточнил я.

— А что тут такого особенного? Ах, духи холма! Еще на шесть минут сдвинулось.

— Мы, фэйри, общаемся с живыми, — ответил я. — Говорим с Маленькими народцами, тянем деревья, тянем травы, поем песни ветров, песни змей, но оживлять скульптуры... Видел такое только в кино.

— Что такое кино? — спросил егерь.

— Это... гм... как бы вам рассказать?

— Тихо! Смотри... — Обер-егерь поднял свой фонарь и спустился на несколько ступеней вниз.

Я сразу заметил то, что скрывалось в густой тени, когда мы поднимались и смотрели на небо снизу. Два зеркала, точнее — две отполированные серебряные чаши, вмурованные в кладку на высоте примерно в девять футов, одно напротив другого. Зеркала находились над последним лестничным поворотом, но явно не для того, чтобы кто-то мог дотянуться и поправить прическу. Блестящий таз тускло отразил свет, когда я поднес к нему копье с фонариком.

— Осторожней! — неожиданно всполошился Брудо.

— Эй... ой... эй... — откликнулся хоровод ступеней.

— Что такое? — Мне показалось, что размытое пятно из одной полированной чаши с запозданием отразилось в другой. Пучок света слишком долго плыл от стены к стене. Зеркала находились высоко от пола, почти у самого свода потолка, поэтому я не мог в них заглянуть. Интуиция мне подсказывала, что, заглянув в этот мутный диск, можно встретить не только искаженные черты собственной физиономии, но и...

Я так и не додумал про непонятные зеркала, потому что снизу внезапно прилетел ветерок. Слабый, почти незаметный сквозняк коснулся щиколоток и замер, растворился в студеной тишине башни.

Как будто где-то открылась дверь.

Брудо поджал губы и сурово поглядел на меня, а я в тот момент, наверняка, выглядел не лучшим образом.

Несколько секунд мы прислушивались к пыльной мгле, но снизу не доносилось ни звука. Если бы я пожелал, то услышал бы сердца наших товарищей, и тетушки, и Марии, и даже коней, но отключаться от действительности в замкнутой тесноте башни не хотелось.

Что-то там изменилось внизу. Оказалось, мы с Брудо подумали об одном и том же.

— Это рычаг, — очень тихо сказал обер-егерь. — Я предупреждал, что надо добраться до самого верха. Теперь спускаемся крайне осторожно. Впереди держи кролика.

Сто шестьдесят две ступени вверх. Мы вернулись на восемьдесят пять вниз, но ничего страшного с нами не произошло.

— Неужели башни выстроены для красоты? — осмелел я.

— Неужели вы, фэйри, не сохранили у себя, в Измененном мире, преданий о Спинделстонском замке? — в тон мне переспросил Брудо.

Я сделал вид, что не замечаю язвительной иронии в его речи. — Об этом замке никто не может рассказать внятно, — продолжал обер-егерь, поводя из стороны в сторону коптящим факелом. — Даже толком неизвестно, один он, или их выстроено несколько. Некоторые письменные источники указывают на причастность Капитула фоморов, другие намекают на друидов. Однако те друиды, которых довелось встречать моему деду, глубокочтимому Крольде, ничего не строят. Друиды вообще ничего не строят сами, они приказывают или покупают строителей, когда им необходимо обновить их Змеиные храмы в Священных рощах.

— Так Змеиные храмы существуют? — не выдержал я. — Хранительница нашего септа говорит, что в Британии от них не осталось даже камней.

Обер-егерь обшарил тупик на очередной промежуточной площадке и продолжил неторопливый спуск.

Мне показалось, что он боялся замаскированного люка, но мы шли по собственным следам, оставленным в глубокой пыли. Кое-где на облезлых стенах поверх кирпича сохранился слой краски. Угадывались очертания людей и животных, снова и снова повторялся мотив погребения воинов со свиньями. Мы прошли вниз девяносто девять ступеней.

Внезапно мне снова, как и раньше, почудилось движение под землей. Где-то неизмеримо глубоко.

Шомпол в стволе ружья.

Крот, трамбующий стены норы.

— Друиды спустились в Изнанку на тысячи лет раньше отрядных, — после долгого молчания продолжил Брудо. — Они не отчитываются, что и как строили, они неохотно общаются со Свободными королевствами Логриса, но никому не мешают жить. Кое-где болтают о том, что друиды умеют распускать Узлы слияния и даже поворачивать быстрые потоки времени, но никто не может выступить свидетелем. Другие болтают, что первые цайтмессеры придумали вовсе не германские кобольды, а те же жрецы Змеиных храмов, задолго до того, как был построен Хрустальный мост. И задолго до того, как кобольды пробили свои первые тоннели к подземным городам.

Мне показалось, что мы спускаемся слишком долго, но вначале я не придал этому значения. Правильнее сказать — я заслушался и не сразу обратил внимание на новые странности. После очередной прямоугольной площадки лестница свернула не влево, а вправо. Как назло, здесь на ровном граните не было пыли, наши следы не читались.

Брудо заметил раньше меня и замер с поднятой ногой. Сова, доселе мирно дремавшая у него на плече, захлопала крыльями и попыталась взлететь. Подняться в воздух ей не позволила кожаная петля на лапке.

— Ваша глубокочтимость...

— Тсс... — Брудо погрозил мне пальцем. Его правая ладонь уже сжимала рукоять кинжала.

Брудо отвернулся от поворачивающего вправо и вниз прохода и крадучись отправился к глухой стене напротив. Я последовал за ним и уже спустя мгновение отгадал загадку.

Глухая кирпичная стена перед нами не существовала. Это был всего лишь искусный фантом, загораживающий путь к истинной лестнице вниз. Идеально выполненная, поросшая плесенью, потрескавшаяся кладка.

Брудо сделал шаг, размотал шнурок, удерживавший сову. Башня наполнилась шелестящим эхом, птица взлетела по команде и легко преодолела призрачную преграду. Обер-егерь подождал, затем втянул свою помощницу назад, попробовал стену кинжалом. Сердечная мышца долбила у меня в барабанных перепонках громче десятка барабанщиков.

— Там лестница, — мне очень хотелось помочь егерю. — Я чую, там нет опасности, только лестница вниз.

Мы шагнули сквозь стену одновременно. Почти сразу увидели далеко внизу слабое свечение и услышали, как возница магистра кормит лошадей овсом. Это был верный путь, и через каких-то три минуты он вывел бы «нас обратно, к подножию башни.

Вместо того чтобы спускаться вниз, не сговариваясь, мы вместе вернулись обратно, к появившейся ниоткуда новой лестнице. Призрачная стена бесшумно захлопнулась, Я подумал, что в Верхнем мире встречал подобное только в фантастических фильмах.

— Все ясно, — Брудо подергал себя за бородку. Отрядный выглядел крайне возбужденным, буквально не мог устоять на месте. Мне припомнились разговоры о сокровищах, забытых в омутах времени. — Это ты, Бернар, открыл путь.

— Мы спустимся, или позовем остальных? — Я пытался разглядеть пазы или нишу, куда провалилась толстая кирпичная стенка, но перед нами был абсолютно ровный проход и гладкие косяки. Никаких петель, крюков или шестеренок. Винтовая лестница, гораздо более крутая, чем «парадная», по которой мы поднимались вверх. Я закрыл глаза и принюхался. Из проема едва уловимо пахло рассохшимся деревом, тлением и потухшим костром.

— Внизу — жилые помещения? Давайте спустимся! — предложил я, даже не заметив, что слово «помещения» употребил на новоанглийский лад, совсем не так, как произносят его коренные жители Изнанки. Все-таки, в Верхнем мире от контактов с обычными испортился даже тысячелетний язык Долины, Брудо слегка поморщился, но не стал препираться.

Пятьюдесятью ступенями ниже мы очутились перед самой обыкновенной двустворчатой дверью из черного, когда-то прочного дерева, обшитого бронзовыми пластинами. За дверью имелось все, что нужно путешественникам после долгих мытарств. Стол, мощные табуреты, огромный очаг с вертелом, на котором можно было зажарить целого теленка, ложа из соломы, покрытые шкурами. Правда, шкуры расползались при первом прикосновении, насекомые потрудились на славу. Солома пересохла, превратилась в труху, зато в нише возле очага обнаружился изрядный запас дров, которых нам могло бы хватить на неделю. В дальнем углу в углублении лежала массивная металлическая крышка, похожая на крышку уличного канализационного люка, только раза в четыре крупнее. Толщина металла достигала двух дюймов. К середине и краю крышки крепились толстые цепи, а в нише мы увидели громадный, рыжий от ржавчины ворот. Брудо передал мне пику и факел, взялся двумя руками за ручку и потянул. Он дернул чересчур сильно и едва не упал, потому что ворот неожиданно легко начал вращаться. Цепи с лязгом натянулись, крышка охнула, загудела в самой нижней басовой октаве и медленно начала подниматься.

Это был колодец, но очень странный колодец. Внутри его отполированных стен много лет не плескалась вода, хотя когда-то она подступала совсем близко, об этом свидетельствовали разводы на стенках. А еще, в десяти футах под нами жерло колодца перегораживала крепкая решетка. Под этой решеткой, вдали, виднелась следующая, такая же крепкая. Впрочем, решетки не были цельными, в каждой сбоку оставалось узкое отверстие, вполне достаточное для одного человека, а в плотно пригнанных плитах торчали железные перекладины. По всей видимости, находились безумцы, которые туда спускались. Я оглянулся на крышку, которую не смогли бы приподнять и десять челозек, затем представил себе рептилию, или рыбу, против которой поставлены эти преграды. Мы кинули вниз кусочек горящей пакли, он порхал, спускаясь все ниже, но погас, так и не добравшись до дна. Я закрыл глаза, положил ладони на край колодца и утянул в себя воздух.

Ноль. Сухая, застывшая за века кладка. Осыпающаяся ржавчина ступеней. Мне показалось, что колодец не уходит вертикально вниз, а на большой глубине меняет направление, плавно изгибается, подобно каменному хоботу.

— Это и есть колодец Червя, которого так все боятся? — шепотом спросил я.

— Нет, нет, не может быть, — категорично заявил Брудо. — По описаниям в трактате Грильго Веселого, а равно в свитках Иствикских ведьм, колодец Червя выглядит иначе. Он находился под главным жертзенником, куда запускали обреченных. Их сбрасывали в подземное озеро, а на поверхность черви не поднимались. Грильго Веселый записывал со слов знахарей Капитула, предкам которых случилось в незапамятные времена участвовать в церемонии. Знахари описывали подводных драконов как неповоротливых тварей, слишком тяжелых и не способных жить на суше. Бернар, ты разве чуешь внизу воду?

— Нет, воду не чую.

«А для чего здесь крышка и решетки?» — подумал я, но вслух ничего не сказал.

Обер-егерь быстро обежал углы, с потоками времени здесь наблюдался полный порядок. За углом, незамеченная нами в темноте, имелась еще одна дверь, а за ней — нечто вроде ванной комнаты, здоровенный каменный резервуар с печью внизу и каналами для спуска грязной воды. До потолка не доставала даже пика; на высоте двадцати футов виднелась поперечина из двух огромных грубо тесаных бревен, с нее на цепях свисали светильники необычной формы, скорее похожие на перевернутые прозрачные графины. Я так и не понял, на чем основывалось их действие, но помещение освещали явно не маслом.

В жирной золе очага белели кости. Брудо нашел еще одну дверь, больше похожую на узкую щель. За ней начиналась очередная лестница вниз, с очень крутыми ступенями. Брудо спустился всего на девять ступеней, когда лестница сделала резкий поворот, а факел потух, словно от недостатка кислорода. Обер-егерю пришлось возвращаться в темноте. Тем временем я обследовал неровный пол. После ледяных гранитных ступеней ногам стало подозрительно мягко и вольготно. Выяснилось, что строители замка выстелили полы толстыми досками, удивительно точно, стык в стык подогнали их и ошкурили сверху, так что можно было без опасений ходить босиком.

Когда-то, лет пятьсот назад, здесь, наверное, и ходили босиком. Но с тех пор твердое черное покрытие поддалось жукам-древоточцам, и от удара кулаком превращалось в кашу.

— Возвращаемся за ранеными, — принял решение Брудо, заглянув в окуляры своего цайтмессера. — Здесь можно помыться и переждать ночь. Надо поскорее развести огонь и поджарить мясо, этот могильный холод высасывает жизнь.

До сих пор не пойму, какая муха меня укусила. Может быть, мне захотелось первому принести весть о кашей удачной находке. Может быть, меня околдовала мысль о предстоящей трапезе и вспомнились подкопченные, божественно пахнувшие окорока, которые мы везли в кладовке кареты. Или я мечтал увидеть изумление на лицах кровников, когда я «провалюсь» сквозь стену.

— Давайте разделимся, — брякнул я. — Я могу сбегать, позвать остальных, а вы пока займетесь очагом. Или наоборот, я готов развести огонь.

Брудо помедлил. Что-то в моей, достаточно разумной идее ему пришлось не по душе. Наверное, обер-егерь обещал магистру Уг нэн Наату, что мы ни при каких условиях не будем разделяться. В воронках медленного времени нельзя бродить поодиночке, ведь никто не знает, как поведут себя Узлы слияния. Пока мы совершали восхождение по лестнице, Брудо поведал мне о случаях, когда в воронках люди пропадали перед самым раскрытием Узла. Все радовались, что вот-вот вернутся в привычное время, теряли бдительность, кто-то забывался, отходил в сторону от центра, где ожидался разрыв, и — бац! — нет человека.

— Хорошо, — неохотно кивнул егерь. — Беги за ними, только, прошу тебя, не подходи больше к зеркалам!

И я побежал. Возле кареты уже столпились отрядные, магистр и дядя Саня. Саня держал Анку за руку, мне даже стало капельку обидно, что она ко мне совсем не тянется, не подходит, как раньше, и не спрашивает, как дела. Мне жутко хотелось ей первой рассказать, как я обнаружил тайный рычаг, открывающий вход в «гостиницу», но Аня слушала только Саню, а на меня совсем не обращала внимания. В глубине души я и тогда, и раньше понимал, что она права, что не она отдаляется от меня по собственной прихоти, а я отталкиваю ее.

Но понимать ситуацию и пытаться ее изменять — это не совсем одно и то же. Мне очень не хватало папы и мамы, мне очень не хватало мудрых советов дядюшки Эвальда. Благодарение духам, он был жив, но неровное биение его потрепанного сердца могло прерваться в любую минуту. За время пути дядюшка пару раз приходил в сознание, но тетя Берта не разрешала его тревожить. Одним словом, некому было подсказать глупому Бернару Луазье, что мир не разделен только на черное и белое, а иногда встречаются вкрапления иной цветовой гаммы. Я подозревал всех и каждого в коварных планах, но не умел читать мысли своих попутчиков, как это делали колдуны отрядных.

— Мы нашли саркофаги, — докладывал русский кровник. — Настоящие саркофаги, а не картинки. Те, кто все это построил, они действительно хоронили своих вождей со свиньями. Но дело здесь не в сексе и не в пище для покойника. Там дальше, если идти вдоль стены, условно говоря, к южной башне, целая серия барельефов, связанных с кабанами и свинками. Они провожали людей в загробный мир.

— Свиньи? — округлила глаза Мария. — Странно, что не кошки.

— Я тоже подумал, верь-не-верь, — Саня подергал себя за бороду. — Кошки, змеи, собаки, вороны — это привычно. А там саркофаги, крышки не сдвинуть, по тонне весят, но сверху те же картинки с надписями. И везде свинья. Она, как сказать, провожатый.

— Значит, мы на кладбище?

— Мы не на кладбище, — из мрака выступила громадная фигура магистра. — Кто-то назвал этот замок капищем. Такого слова нет в языке Долины, но смысл понятен. Друиды построили замок, но вначале вырыли колодец до уровня подземных озер. Через этот колодец они прикармливали.

— Бернар, где наш славный Брудо? — не слишком учтиво перебила фомора тетушка Берта. Она стояла на верхней ступеньке кареты и тревожно вглядывалась в темноту.

Все тут же разом умолкли и уставились на меня, точно впервые увидели. Я начал докладывать о нашей находке, уже не чувствуя той энергии, с которой спешил вниз. Не успел я закончить, как Его строгость протопал мимо меня к лестнице, за ним понеслись младшие егеря.

— Вы не должны были расставаться, — строго произнес магистр, размашисто поднимаясь по ступеням. Саня и отрядные едва поспевали за ним, я бежал вприпрыжку, через три ступеньки.

— Но мы хотели как лучше!

— Вы не должны были расставаться, — осадил меня Уг нэн Наат, — Славный обер-егерь Брудо известен мне многими замечательными деяниями, он рассудителен и осторожен, но не все знает о коварной природе таких мест.

Мы пересекли прозрачную стену, гурьбой скатились по тайной лестнице и остановились у входа в ярко освещенный зал. В очаге пылал огонь, сухие дрова уютно потрескивали, дым с гудением втягивался в дырку в потолке. На дубовом столе стоял цайтмессер, лежали ножны, колчан с арбалетными стрелами и подсумок. Сам обер-егерь не показывался.

— Ваша глубокочтимость? — позвал я, уже чувствуя, что Брудо в зале нет. Не оказалось его и в смежном помещении. Дрова весело полыхали, в зале становилось все уютнее и теплее. Младшие егеря бросились ворошить солому, заглянули в колодец, под ванну. Я стоял, как столб, чувствуя на себе укоризненный взгляд фомора.

— Брудо, ты где?! — оглушительно рявкнул Уг нэн Наат.

— Де... де... де... — насмешливо отозвалась башня.

И тут нас позвал дядя Саня. Он спустился по той самой, узкой, неудобной лесенке, на которой потух факел егеря. Но наш русский кровник нес электрический фонарик, который светил даже под водой. Он выбрался наружу с мертвой совой на руках.

— Где Брудо? Где? — младшие егеря теребили Саню, опасливо поглядывая на неслыханное диво — электрический фонарь.

— Верь-не-верь, его там нет, — Саня поежился, несколько раз встряхнул головой. — Там вообще ничего нет, лестница упирается в скалу. Вот, птаху поднял. Вроде бы, его птаха.

— Нет ли там внизу зеркал? — вдруг спросил фомор.

— Эээ... Зеркал? Что-то похожее на тазик приклеено к стене, но на зеркало никак не тянет.

У меня внизу живота словно прорвался мешок со льдом. Фомор шумно втянул плоскими ноздрями воздух.

— Вы не светили на это... на этот тазик? Вы не направляли на него прямой свет? Отвечайте же!

— Никуда я не направлял, — Саня держался за живот. — Там какой-то газ, чем ниже спускаешься — тем выше концентрация. Безвкусный, но... О, черт!

Кровник едва успел отвернуться, как его вырвало.

— Я предупреждал, что в замке надо держаться вместе, — в который раз, как бритвой, резанул меня по нервам магистр. — Теперь случилось то, что случилось. Это не тазики, а магические зеркала, их когда-то делали ваши кровники, фэйри Светлого двора. Девять веков назад Капитул фоморов приобрел в мастерских, расположенных под Кобальтовым холмом, три дюжины первоклассных зеркал. Еще мой прадед держал последние из них в руках.

— И что теперь? — осмелился я. — Мы уже светили в такое зеркало, и ничего с нами не случилось.

— Вы светили вместе! — проревел мне в лицо фомор. — Вы не расставались! Ты прошел ритуал Имени, но слеп и глух, раз не знаешь о магии Кобальтового холма. Твои предки лили зеркала специально под заказ. Каждое из них обладало своим набором качеств, но неизменным было одно — зеркало проявляло истинную магическую природу лишь один на один с разумным существом. Вместе с Брудо вы могли открыть пару Запечатанных дверей, но он забыл, что отпустил тебя, — магистр скрипнул зубами, и стало вдруг заметно, что он далеко не молод. — Ты не виноват, юноша. Однако славного Брудо нет с нами. Баньши спели ему поминальную песню.

Я хотел возразить, но вовремя прикусил язык. Куда бы ни провалился обер-егерь Его светлости лэндлорда Вредо, назад ему дороги не было.

Ведь баньши хорошо знают свое дело.

Железные ступени

Дядю Эвальда и раненого милорда Фрестакиллоуокера перенесли на носилках в башню, уложили поближе к огню. Затем Его ученость велел мне идти с младшими егерями к прудам за водой и напоить лошадей. Карету подогнали под самое основание лестницы, ведущей в башню, лошадей напоили и накормили, но не распрягали. Мы выбрались наружу по гудящему железному мосту и набрали полные ведра воды из пруда. Это только издалека казалось, что вода в пруде грязная. Может быть, для Изнанки она не была эталоном чистоты, но в Верхнем мире такой божественный вкус я встречал только в лесных источниках. Мы сделали четыре ходки, залили полный чан, снизу разожгли огонь, а после все поочередно вымылись.

Потом мы разогрели мясо и жадно ели. Я и не представлял, что могу так проголодаться. Наверное, я сожрал в три раза больше, чем обычно, и все равно пришлось сверлить дополнительную дырку в поясном ремне. Свидание с болотными котами стоило мне фунтов пяти веса.

Кушали молча, я стеснялся поднять глаза, хотя никто меня не обвинял. Брудо был в тысячу раз опытнее и в три раза старше меня, если считать мерками Верхнего мира. Он сам полез в щель и сам посветил на зеркало, забыв предостережения Его учености. Тетя Берта, Саня и даже Анка утешали меня, даже милорд королевский поверенный выразил участие, но я все равно знал, что Брудо исчез по моей вине. Язык не поворачивался произнести «погиб», я втайне продолжал себя убеждать, что славного обер-егеря просто зашвырнуло через зеркало в другое время и место, и он почти наверняка выпутается.

Но баньши зря не поют. Мы понесли первую тяжелую утрату. Обер-егерь лучше всех знал дороги и повадки демонов на территории королевства отрядных. Именно он встречал нас на Пыльной тропе, бесплатно разместил и накормил в таверне. Он вывернул тайные стремления каждого из нас и показал нам, кто чего стоит.

Теперь нам предстояло выбираться из воронки без него. Уг нэн Наат пробурчал, что если в нужной точке времени мы не окажемся все вместе, то следующий Узел слияния может раскрыться только через пару недель. Или через пару месяцев. И совершенно непонятно, чем питаться на голых торфяных болотах, среди котов и ворон.

Я грыз кость и приглядывался к тяжелой крышке колодца. Какая-то зудящая мысль, похожая на рассерженного овода, не давала мне покоя. Итак, Брудо спустился на дюжину ступенек и угодил в тупик. В тупике ему встретились два серебряных зеркала, отлитых колдунами Светлого двора. Два зеркала и больше ничего. Голый кирпичный тупик, к тому же заполненный вредным газом. На что это похоже?

Бейте меня, смейтесь надо мной сколько влезет, но это убийственно похоже на порталы нуль-транспортировки, которые показывали в сериале «Врата». А еще их вовсю мусолят в компьютерных игрушках, которыми мои русские сверстники забавлялись в Саянах. Герой бродит по лабиринтам, палит из пушки, а иногда ему везет наступить на секретную панель. Наступил — и ррраз! — очутился совсем в другом месте, перенесся в склад с оружием, или еще куда.

Или еще куда... Я повнимательнее пригляделся к крышке сухого колодца. Никакие черви или динозавры по нему не лазили, уж я бы почуял запах подобной твари за километр! Мне не давали покоя железные ступеньки, уводившие вниз.

Фомор и его маленький приятель пикси разложили на дубовом столе карты. Такую грубую серую бумагу я встречал только на музейных стендах. На одном листе, размером с дверной постер, были нанесены таблицы, чем-то напомнившие мне логарифмическую линейку. Ее устройство мне, помнится, объясняли в школе, но для чего она нужна, когда есть карманные калькуляторы, я так и не понял. Вторая карта больше походила на изображение земной поверхности. А в третьем листе, ветхом и порванном в нескольких местах, имелись специальные прорези для того, чтобы приложить к таблице и произвести расчеты. Пикси и фомор ковырялись минут пять, записывая что-то гусиными перьями, переворачивали песочные часы и засекали одновременно бег стрелок на своих цайтмессерах. Возможно, они копались бы и дальше, если бы тетя Берта не позвала их помочь с перевязкой. Раны дядюшки Эвальда затягивались, практически не кровоточили, но ослаб старик невероятно. Его исхудавшие плечи тонули в рубахе, которая еще вчера приходилась ему впору. Я видел, что Анка еле сдерживает слезы. Она уселась рядышком со стариком, гладила его руку и слушала его тихий шепот. Если бы я захотел, я легко бы подслушал, о чем они говорят. Но я не стал подслушивать.

Я снова рассуждал сам с собой насчет сухого колодца, перекрытого решетками. Что, если славный обер-егерь посветил на зеркала и провалился на дно сухого колодца? Что, если его скоростным лифтом перебросило в толщу скалы, а там у него потух факел, или бедняга лежит, наглотавшись ядовитого газа?

Дядюшка Эвальд не просто старел, он продолжал потихоньку уменьшаться, таял, как свечной огарок. И, по словам тети Берты, даже у местных знатоков не было надежного средства остановить процесс. Дядюшка добровольно подставил спину Большеухому, чтобы остальные гарантированно прошли в Пограничье. Затем его, ослабленного, безошибочно выделил демон Отметины, и с той поры внутри кровника открылась маленькая, невидимая форточка, высасывающая его плоть в плоский мир демонов. Форточка не захлопнется, пока дядюшку не вытянет всего, так объяснил мне Ученнейший и Строжайший магистр. А нам оставалось ухаживать за Главой септа и наблюдать, как жизнь медленно покидает его.

— Бернар, парни, подойдите все, — позвала нас тетя Берта. — Он не может кричать.

— Спинделстонский замок, — дядя Эвальд, наконец, заговорил вслух. — Никогда в жизни не поверил бы, что попаду сюда.

Он произнес это почти радостно, а я невольно поежился. По-моему, ничего приятного в этом каменном мешке не было.

Дядюшка откашлялся и заговорил громче.

— Как вы знаете, легенды обычных и фэйри очень сильно отличаются друг от друга. Однако в данном случае различий почти нет. История одна из самых запутанных и восходит к временам, когда Логрисом безраздельно правили друиды. Впрочем, слово «править» для столь древнего и уважаемого народа жрецов не подходит. Они владели, они учили других, они распоряжались жизнью и смертью любого существа. В шотландских и ирландских поверьях упоминается о колодце Червя или о Черве Спинделстонского замка: его никто из ныне живущих не видел, не помнит, но описывают как плотоядное, кровожадное чудовище, якобы похожее на дракона. Обычные вечно привирают: можно подумать, кто-то из них видел дракона.

Дядюшка закашлялся, потом сердито спросил меня, почему я не перевожу для Анки и Марии. Я перевел, а он меня еще и поправил и только после этого продолжал рассказ. Естественно, я уже слышал эту историю от нашего кровника Питера Лотта, лучшего историка в фине, и никак не мог взять в толк, чего дядя Эвальд добивается и зачем он себя, на ночь глядя, мучает. Пока я размышлял, из «душевой», царапая шапкой потолок, пришел мокрый магистр Уг нэн Наат. Он присел на край лавки, и она жалобно скрипнула под весом великана. Ученнейший смежил веки, ссутулился, свесив руки до самого пола, и стал похож на добродушную спящую гориллу. Посланец народа пикси прилег на соседний соломенный тюфяк. Его бинты кровоточили, но я за него не боялся. Не так давно отважный пикси облазил башни замка с шестиканальным будильником, вычисляя временные вероятности. Это был его мир, а мы, пока что, оставались в нем гостями. То, что мне казалось чудесами и вселяло страх, для высокопоставленного горного пикси было обыденностью, скучной рутиной. Он был послан королем сопровождать нас и соблюдал в данном предприятии свои интересы. Как и суверен короля, магистр Уг нэн Наат, как и затерявшиеся где-то во времени славный пикт, барон Ке, как и горбоносый и бородатый посланец Абердина, пэр Ваалдахте.

Каждый из них преследовал свои интересы, но сказать по правде, их чаяния сводились к одному и тому же — как бы продлить жизнь? Они ухватились за нашу нечаянную экспедицию как за соломинку, надеясь заполучить в вогнутый мир Изнанки магических черепах, принадлежащих атлантам. У всех тут имелись кровные интересы, но за ужином у лэндлорда Вредо они посмели ткнуть меня, да и всех нас, носами в грязь! С их слов выходило, что только они такие замечательные и благородные, не скрывают друг от друга своих мыслей, не обнажают мечей, не допускают грубостей, а мы — свора лживых невежд, топчущих грязными сапожищами их порядки!

Я дал себе слово, что буду вежлив в Изнанке с каждой букашкой, тем более что здесь букашка может обернуться кем-то пострашнее волка. Я дал себе слово, что буду слушаться наших провожатых и сделаю все, чтобы стать здесь своим. Потому что лэндлорд был прав, и себе я не стеснялся признаться в этом.

Как и прежде, я хотел помочь Анке выручить ее брата, я хотел помочь Марии выручить ее дружков-атлантов, но Глава септа не для того пожертвовал своим здоровьем. Дядюшка Эвальд передал мне свое тайное имя, чтобы я достиг Священного холма.

И я сделаю это, я открою Добрым Соседям кладовые нашего народа. Даже если мне придется искать изнанку Священного холма всю оставшуюся жизнь! Беда только в том, что моя девушка этого не понимает.

— Этот замок, вы обратили внимание, как он построен? — спросил дядя Эвальд.

— Он построен из кусков, — прорычал, не открывая глаз, магистр. — Словно кто-то вырывал слои разных времен, перемешивал между собой и возводил эти стены. Я посещал подобные места трижды, они похожи. Нижние камни рассыпаются в прах, к подвалам лучше не подходить, первый этаж будет покрепче моего родового бруга, зато с башен сыплется труха. Спинделстонский замок болтается в одной из самых древних воронок времени. Это дурное место, но снаружи находиться еще опаснее.

— Кто его построил, Ваша ученость? — учтиво обратилась к фомору тетя Берта. — У нас, в Измененном мире, есть несколько версий.

— Во всяком случае, не мои кровники! — магистр хохотнул, как будто отпустил удачную шутку. Он, наконец, соизволил открыть до конца свои черные глубоко посаженные глазки, обвел всех нас взглядом и нервно потер щетину на физиономии. — Таких замков несколько, и строили их явно не для жилья.

— Вы полагаете, что деревню круитни нарочно перебросили в воронку, чтобы накормить червей?

— К сожалению, у меня нет других версий. В том куске времени, где этот замок еще цел и целы подземные озера, для червей вокруг нет пищи.

Вы так спокойно называете людей «пищей»? — встрепенулась тетушка.

— Я уверен, что все эти черви — не что иное, как сохранившиеся пресноводные динозавры, — рубанул ладонью воздух дядя Саня. — С питанием у них все в порядке было и под водой, но кто-то придумал прикармливать. На живца. Достаточно увидеть такую тварь вблизи, и можно навсегда поверить в могущество жрецов!

— Слыхала я о подобных трюках от своей бабки, — вступила в разговор Мария, когда я закончил переводить. — У вас тут действительно много интересного, я имею в виду Шотландию и острова. Лично я два раза встречала крупных, очень крупных, морских змей, то есть видела их из Тхола. Но не могу поручиться, что это были динозавры. Другие наездники из Коллегии якобы видели приличных земноводных в Африке, в Камбодже, преимущественно в болотах. Если бы лет четыреста назад уже изобрели фототехнику, Коллегия перевернула бы современные Академии наук.

— Так что там с твоей бабушкой, Маша? — кашлянул дядя Саня.

— Бабка крутила шашни с Генрихом Плантагенетом, в те времена носившим имя Анжуйский. Впрочем, это мало что вам скажет. Вероятно, вам станет интереснее, если я упомяну, что после смерти короля Генриха бабушка имела в любовниках его сыночка Ричарда, упомянутого в школьных учебниках под именем Львиное Сердце.

— Вот это да! — ахнул Саня.

— Да, бабуля умела выбирать мужчин, — со скромной гордостью заметила советница. — Но я не собираюсь сегодня вечером делиться семейными мослами. Если бы не вся эта история с колодцем, я бы и не вспомнила. Короче говоря. Все эти доблестные пзры и вассалы короля безостановочно грабили друг друга, а иногда объединялись, чтобы смотаться в Палестину. В промежутках они травили кабанов, жгли ведьм и резали иудеев, то есть проводили время достойно, как положено рыцарям и мужчинам. Однако, среди прочих увеселений известен и следующий эпизод. Пока королева Элеонора выкармливала маленького Иоанна, моя бабка сопровождала короля Генриха в увеселительной поездке. Или он ее сопровождал, смотря с какой стороны взглянуть на дело. Они ночевали на берегу озера, а местные крестьяне с кольями и сетями охотились на червя. Якобы, тварь окончательно обнаглела, утащила под воду очередную корову. Крестьяне его так и называли — червь, но бабушка описала зверя скорее похожим на зубастую рыбу с горбом. И еще. Якобы, горбатых рыб было непросто поймать, потому что в озере имелся глубокий омут. Тварей подманивали тухлым мясом на мелководье, окружали на лодках с сетями и рубили прямо в воде. Одна вырвалась и ушла в глубину, а вторую, помельче, забили до смерти дубинами и пиками, затем выволокли на берег и показали королю. Все. Больше рассказать нечего. Не исключаю, что бабка встретила гигантского сома или случайно заблудившуюся акулу.

— Пусть так, — неожиданно легко согласился фомор, прослушав перевод с современного английского. — Пусть так, но этот омут времени глубже описываемых вами событий на несколько тысяч лет. На десять тысяч лет.

— То есть замок заброшен, но черви живы и плавают где-то под нами? — распрямилась Хранительница традиций.

— Если мы угодили в воронку случайно, то достаточно переждать до рассвета. Стены крепкие, нам здесь никто не угрожает, — уклончиво ответил Уг нэн Наат. — Если же наши беды подстроили злые силы...

До меня неожиданно дошла простая истина, что громадный фомор боится. Два часа назад, расхаживая между титанических колонн в главном зале замка, он оживленно перекликался с обер-егерем и зеленоглазым пикси. Они втроем сверили показания своих непростых будильников и остались весьма довольны. Магистр тогда сказал нам, что быстрый временной поток уже почти наметился, утром они его окончательно изловят и наметят точку выхода. А теперь он чего-то боялся, но нам не говорил.

— Я вот тоже заметил, — сменил тему дядя Саня. — Не дом для жилья королей, а нелепая конструкция. Лестницы неудобны для ходьбы, окон нет, нигде ни воды, ни топлива. А еще повсюду эти изваяния. Мне кажется, они относятся к самым разным пластам культуры. Разный способ обработки камня, разная манера.

Я слушал кровников вполуха. Мысленно я уже спускался по трубе. Пусть они меня считают кем угодно, пусть проклинают или смеются, но я им покажу, что Бернар Луазье — человек чести. Этот волосатый фомор прямо заявил, что я еще сопляк и не имею права на тайное Имя.

— Манера обработки? — Глава нашего септа натужно рассмеялся. Я на расстоянии чувствовал, какой болью отдается в теле дядюшки каждое движение. — Только жрецы-друиды знали, как подобраться к монстрам, и именно они создали магическое учение «Мистерия Червя», с помощью которого вызывали своего приятеля из глубин ада. В некоторых легендах его называют Мхораг. По имени легендарного подземного озера. Возможно, потом чудовищ просто не удавалось загнать обратно? А вы знаете о том, что, по мнению многих исследователей старины, Мхораг проживал в шотландском озере Лох-Морар. Воды Лох-Морара из-за обилия торфа имеют характерный красноватый оттенок, и видимость в них не превышает тридцати сантиметров. Бернар, помнишь, мы читали книгу о таинственных случаях?

— Это где было про всякие светящиеся лучи, круги на полях и корабли пришельцев?

— Да, всякая ерунда, которой обычные любят щекотать свое воображение. Но в подобной литературе встречаются и крупицы здравого смысла. Касательно озера Лох-Морар ситуация неоднозначная. Местные жители считают это место проклятым и по сей день боятся появляться там в одиночку. В окрестностях озера продолжают бесследно пропадать люди. Неоднократно на берегу находили обезображенные трупы, изуродованные неизвестным существом.

— Значит, никаких глубин ада? — усмехнулась Мария. — Пара замшелых сомов, тихо подыхающих в тине?

— Я бы воздержался от смеха, — дядя Эвальд надолго закашлялся. — Я полагаю, что Его ученость прав. Расслабляться не следует. Червь нас не скушает, но те, кто приходит его кормить из других веков...

Вероятно, я слишком много думал о пропавшем егере, сказывалось напряжение последних часов, но мне в который раз явственно послышалось шевеленье в толще земли. Будто в недрах с трудом проворачивался проходческий бур. Тетя Берта вздрогнула, королевский поверенный что-то пробормотал, потерев в кулачке один из своих амулетов, магистр поплотнее уселся на табурете.

Они слышали, как и я.

— А вдруг его откармливают, чтобы выпустить в реальное время? — задумчиво предположила наездница. Я давно заметил, что при обсуждении вариантов событий Мария выбирает самый катастрофический.

— Такой исход невероятен, — слабо возразил дядя Эвальд. — Для этого червя пришлось бы вытащить из-под земли и удерживать силой в раскрывающемся Узле.

— Отчасти глубокоуважаемая Мария права, — заметил пикси. — В свитках Йоркширских ведьм, вне сомнения, хорошо вам известных, имеются ссылки на книгу о путешествиях славного милорда Кистеллиносоуокера из септа мэнских пикси, прямым потомком которого я с гордостью являюсь. В описаниях своих путешествий по землям кобольдов мой дальний дедушка упоминает о травниках, успешно извлекавших из медленного времени змеев с крыльями. Змеев закупоривали в бочки, кормили и заставляли кусать ткань. Из яда этих змей делали лекарские снадобья, весьма полезные для костей и для поддержания старческих сил. Потом, когда у змеев кончался яд, их убивали. Йоркширские ведьмы при этом добавляют от себя, что милорд Кистеллиносоуокер принял участие в одной из таких охот на зеленых тварей и едва не погиб, когда Узел раскрылся в болото, кишащее гигантскими крокодилами и зубастыми жабами.

— Тогда нечего удивляться болтовне саянских бурятов о летучих змеях, — невесело хохотнул дядя Саня. — Якобы их находили зимой окоченевших, с отгрызенными крыльями. А рядом до дюжины разорванных волков.

— Вы хотите сказать, что воронки открываются и в Измененный мир? — спросила тетя Берта. — Первый раз об этом слышу!

— Если ведьма Камилла отворила для вас Запечатанные двери в Пограничье, то где гарантия, что в Верхний мир не вырываются иногда воронки времени? — резонно предположил пикси.

— Случайности происходят редко, — мрачно заметил младший егерь Гвидо. — Я готов поклясться, что на картах главного цайтмессера, в подвале Блэкдауна нету воронки, в которую мы угодили.

Они еще долго рассуждали в таком же тоскливом ключе. Только Его строгость зря пугался — никто нас не атаковал и акулам скармливать не собирался. Вокруг замка, как и прежде, не суетились даже полевки. Окрестности я неплохо обонял, вот только не мог ничего учуять в зарешеченном колодце. Чутье фэйри не могло пробиться сквозь толщу породы. Там внизу иногда что-то шевелилось, вздрагивало, будто сползали пласты сырой земли.

Я сказал себе, что не покину замок, пока не проверю, что там, внизу. Даже если со мной никто не пойдет. Я не смогу просить владык Неблагого двора о снисхождении, пока мои руки запятнаны бесчестием. Им достаточно взглянуть на меня, и все сразу прочтут мою низкую душонку. Все моментально увидят, что я бросил старшего товарища в беде. Может быть, как раз сейчас он из последних сил борется за жизнь и молит о помощи.

Я дождался, пока все улягутся. С собой я взял два просмоленных факела, полный фонарь, нож и пистолет. Фонарь я приторочил к брючному ремню, остальное засунул в рюкзачок, сверху положил кусок лепешки, две банки тушенки и бутылку воды. Собрался я быстро и незаметно, но сбежать незаметно не получилось.

Первым тревогу поднял Гог нэн Аат, кучер Его учености. Что любопытно — Гог тоже был фомором, но не членом Капитула, и соответственно, ниже ростом. Почему соответственно — непонятно, Его ученость так потом толком и не объяснял. Гог очень походил на шефа повадками и внешностью, являясь его уменьшенной, как бы усохшей копией. Гораздо позже я узнал, что островные фоморы делятся на несколько джурисов или каст, и каста нэн Аатов обречена вечно прозябать в прислугах.

Услышав сигнал тревоги, кровники всполошились и заорали хором, чтобы я вернулся, хотя за миг до того дружно похрапывали. Было бы наивно думать, что фэйри или отрядных удастся обвести вокруг пальца.

— Бернар, вернись! — это крикнула тетушка.

— Бернар, куда ты? Назад, мальчик!

Я продолжал спускаться, пока решетка надо мной не разделила мир на квадраты. Шершавые перекладины раскачивались. Кровники заглянули сверху и уставились на меня, встревоженные, злые и сонные. Я ждал, что меня позовет моя девушка, ей бы я ответил, но Анка молчала. Смотрела и молчала.

— Я бросил его одного, — объяснил я.

— Ты никого не бросил, Брудо сам виноват! — Бернар, у нас всего пять часов!

— Я успею.

От ржавых перекладин немели ладони. Некоторые перекладины опасно раскачивались. Замазка, в которую когда-то заколотили штыри, размягчилась и осыпалась.

— Остановите его кто-нибудь!

— Я пойду за ним, только дайте одежу потеплее! — прозвучал голос нашего русского кровника.

Мне было все равно. Хочет — пусть идет. Они не понимали, что я не планирую сражаться с демонами и червями. Я должен был добраться до конца тоннеля и поискать обер-егеря. Чтобы честно смотреть отрядным в глаза.

— Бернар, вернись, ты ни в чем не виноват!

— Эй, парень, Брудо там нет! Ты слышишь?

— Он совсем взбесился.

Я не взбесился. Напротив, я абсолютно успокоился. Надо мной появилась вторая решетка, потом третья и четвертая, а потом светлое жерло колодца уменьшилось до размера десятипенсовика. Фонарь раскачивался на поясе, и вместе с ним раскачивалась моя сгорбленная тень. Становилось все прохладнее, снизу, наконец, потянуло водой. Для храбрости я вслух повторял одну и ту же фразу:

«Брудо, я тебя не бросил!»

Боевой тхол

Под ногами ни швов, ни дверных петель — ровная, эластичная поверхность. Мягкий полумрак, слабое неравномерное гудение, больше похожее на дыхание. Одна за другой от головы оторвались присоски и уплыли куда-то вверх. Валька протянул руку и коснулся пружинящей живой стены. Здесь не было углов, острых граней и точных геометрических форм. Старший совершенно не представлял, как выбраться обратно и куда двигаться дальше. Выяснилось, что из узкого колодца, где он застрял, ведут, как минимум, четыре прохода. Два — под углом вверх, один — вниз, и один — более-менее ровный, вел куда-то к свету. Старший выбрал последний, четвертый путь. Он пробирался по узкому коридору, похожему на внутренность громадной розовой кишки, и щупал слегка кровившие ранки на затылке. В отличие от миролюбивой черепахи-реанимации, боевой Тхол причинял экипажу боль.

«Или он так кусает только самозванцев, вроде меня?» — спросил себя новоявленный кормилец.

Розовая кишка вывела в веретенообразное помещение, метра четыре длиной, по мнению Вальки — абсолютно не приспособленное для удобного путешествия экипажа. Покатый пол и потолок смыкались с обоих концов веретена, а по центру, мешая присесть и перевести дух — имелись два темные колодца. Он чуть не свалился в один из них, затем осторожно сел, помогая себе руками, и задумался.

Снаружи не долетало ни звука. Валька понятия не имел, что стало с Харченко и что замышляют американцы. Ясно одно — опасаясь рикошета, в пещере стрелять не станут. Американцы совершили свою главную ошибку, когда позволили Тхолу залететь в пещеру. Если бы им хватило ума выманить пилотов наверху, то имелся бы шанс заарканить Тхола и уволочь на транспортном вертолете.

В пещере корабль атлантов застрял надолго.

А он, сам, тоже — герой! Он сумел сюда забраться, но почти наверняка не сможет вывести корабль из пещеры. Радовало одно — кроме него, никто не сумеет подняться на борт. Так они и будут жить вдвоем, пока Тхол не проголодается и не надумает для начала переварить глупого мальчишку. Тем более что охотиться не надо, пища сама залезла в желудок.

Старший с усилием затолкал малоприятные мысли поглубже. Да, он ошибся, он поперся на свет и забрел в тупик, но это еще не повод для паники! Старший решил отступить назад, в шлюзовый колодец, привстал и тут заметил кое-что, упущенное им раньше.

— Я — полный дебил! — вслух заявил Валька.

Тхол промолчал. Наверное, он был старый, опытный и повидал на борту немало психопатов, не способных заметить шкалу с выключателями. Внутренняя поверхность веретена, в котором очутился Старший, вся состояла из тысяч тонких, переплетенных между собой розовато-серых волокон. В одном месте шершавая поверхность слегка вздувалась, на вздутии выделялись шесть крючков разного цвета, похожих на уменьшенные копии петель, за которые народ держится в некоторых импортных автобусах.

Старший загадал на синий цвет, но ничего не произошло. Зато нажатие зеленого крючка дало самые неожиданные результаты. Помещение стало стремительно заполняться горячей водой.

Старший рванулся обратно, но боковой проход подло сжался, ладони натолкнулись на влажную, неожиданно теплую, почти обжигающую поверхность. В нижнюю трубу сбежать тоже не получилось — вода поступала как раз оттуда. Слабый свет, струившийся с потолка, стал сильнее, как будто невидимым шутникам очень хотелось позабавиться, наблюдая за гибелью гостя.

— Эй, я же здесь! — завопил Старший. — С ума сошли, сварюсь сейчас!

Вода была очень горячей, она достигала ему уже до пояса и продолжала поступать. Брюки и ботинки стали неподъемно тяжелыми, в клубах пара Валька еле различал табло с петлями-выключателями. Он потянулся за рыжей петлей, но поскользнулся, не нашел точки опоры и с головой ушел под воду. Открыл глаза под водой и с удивлением убедился, что появилась и нижняя подсветка. Он видел сжавшийся сфинктер одного из нижних шлангов и видел, как через другой, под напором, продолжает поступать вода. Валька вынырнул, отплевываясь, готовясь к решительному нападению на выключатели. Ему пришло в голову, что высокий уровень воды — это даже хорошо, легче будет доплыть до спасительной панели.

Рыжая петля легко потянулась, свет стал еще интенсивнее, но котел не прекратил заполняться. Зато пришло в движение само веретено, в котором так удачно варился Старший. Стих напор из приточной трубы, зато вода понеслась вокруг него водоворотом. Вальку оторвало от пола и потащило, обрывая пуговицы и молнии, по кругу, несколько раз окунуло с головой.

Он стоял на цыпочках, по-зимнему одетый, по грудь в прозрачной, голубоватой жидкости, и испытывал острое желание снять одежду. Вот уже осталось по пояс, вот зарычала у самого пола бурная воронка, а сверху подул горячий сухой ветер, мигом высушивший голову получше любого фена.

— Я — полный дебил! — подтвердил себе диагноз Валентин.

Баня. Сауна. Вовсе не суп из человечинки, а всего лишь потрясное джакузи!

— Ну, раз мылся в шубе, то хоть сохнуть буду голый, — рассудительно заметил Старший, выливая воду из ботинок.

Он сложил одежду в кишкообразном коридоре, который опять приветливо распахнул объятия. Старший смутно подозревал, что где-то поблизости могла обнаружиться классная сушилка для одежды, и даже — стиральная машина, но решил пока не экспериментировать с остальными крючками. Не хватало еще наглотаться стирального порошка!

На сей раз он выбрал трубу, уводящую вниз. Сначала она напомнила Вальке чудеса аквапарка, но уже через два метра ускоренного спуска он проехался задницей по ребристой поверхности. Это было не что иное, как ступеньки для желающих подняться наверх. Потирая будущие синяки, оставляя повсюду мокрые следы, незадачливый кормилец прошлепал в жилой отсек. Старший сразу понял, что именно здесь в полете спали и кушали наездник и ученый. Жилой салон тоже походил на кокон, но поставленный вертикально — нечто вроде осиного гнезда. Как и рассказывала Анка, в жилом секторе оказалось приятное зеленое освещение, светились холодные кольца, а Старший шел между ними, как тигр между обручами в цирке. Мягкая мембрана, заменяющая дверь, легко подалась при приближении человека.

Внутри, в коконе, было гораздо теплее. После некоторого колебания Старший открыл чужую спортивную сумку, отыскал полотенце и насухо вытерся. Затем бегло просмотрел бумажник с набором паспортов и россыпью кредитных карточек. Ненадолго Валькино внимание приковали фотографии красивой кудрявой женщины, чем-то неуловимо похожей на наездницу Марию. Но Старший уже привык, что «коренные» атланты все слегка родственники.

Кровати здесь выглядели как гамаки. Старший не удержался, прилег и чуть не завопил, когда гамак начал подстраиваться под его тело. Над дверной мембраной имелся стенд с двумя десятками управляющих крючков, но Валька их решил оставить на потом. Не дай бог, автоматике заблагорассудится пропылесосить каюту вместе с ним, или, чего доброго, запустится двигатель? Старший предпочел бы общаться с кораблем через привычные шланги-присоски на голове. В баню не попадешь, зато все вокруг видно и слышно.

Он нашел еще одну багажную сумку, а в нише — туалет и шкаф с полочками. В сумке нашлись два разряженных сотовых телефона, пистолет-пулемет с запасными рожками, портативный компьютер и куча импортных консервов. Еще один компьютер стоял открытый на столике, батарея аккумулятора жалобно мигала на последнем издыхании. В нише валялись мужские носки, кроссовки и стоял ящик, доверху забитый технической литературой на английском языке.

Вальке вдруг стало чертовски грустно, едва слезу не пустил. Так дико, неестественно смотрелись привычные городские вещи внутри живого организма. Создатели Тхола не предусмотрели розеток, и современным атлантам приходилось таскать громоздкие аккумуляторы. Валька подумал, что все это фигня, насчет тока. Электричество на борту имелось, иначе и быть не могло, просто он не знал, как выглядит розетка, изобретенная десять тысяч лет назад.

Старший нашел щель, откуда в кокон поступает теплый воздух. Сходил за своей одеждой и разложил ее сушиться по каюте. Чтобы избавиться от давящей тишины, он принялся напевать. За панелью компьютера он обнаружил еще три фотографии. На двух — совершенно точно люди Атласа. Высокие, загорелые, кудрявые и наверняка, по их меркам, в самом соку, лет по четыреста.

На третьем фото миниатюрная блондинка с печальными глазами прижимала к себе грудного ребенка в чепчике. Старший перевернул снимок. С обратной стороны по-английски было написано: «Твои Памела и маленький Ронни, ждем любимого папочку Санчеса».

У Старшего защипало в носу. Нет, он вовсе не был размазней и не жалел беднягу Санчеса, который сейчас лежал где-то неподалеку, заваленный камнями. Старший представил, каково этой далекой миленькой Памеле, которая родила ребеночка, а теперь, возможно, никогда не узнает, куда девался «папочка Санчес». Она кинется его искать и выяснит, что такой человек не существует, или существует, но это совсем не ее пропавший муж. Впрочем, вполне вероятно, что Коллегия назначит вдове денежную помощь, но только затем, чтобы поближе присмотреться к маленькому ронни. А вдруг у малыша кровь кормильца? Тогда миленькая близорукая Памела может попрощаться и с сыночком. Ведь для Коллегии превыше всего общие интересы. В следующие полчаса Старший сделал несколько полезных открытий. Он выяснил, что зеленый свет горит еще в трех жилых помещениях, расположенных над сауной, а также в круглом зале, изнутри похожем на воздушный фильтр автомобиля. Там вдоль стен колыхались влажные белые полотнища, в точности как сохнущее на ветру белье. Вода стекала с них горячими струйками и кружилась в водовороте вокруг сливного отверстия. От непрерывного стука падающих капель у Вальки зашумело в ушах. В противоположном конце «гантели» он наткнулся на запертые мембраны с красными и голубыми обозначениями. Здесь протяжные «вздохи» разносились намного громче, и в такт им наливались синей жидкостью подвешенные на каждом повороте дряблые мешки. Эти приборы показывали нечто важное, раз их навешали так много. Старший поразмыслил и принял версию радиоактивных счетчиков. Хотя Лукас его убеждал, что никакой радиации на Тхоле нет.

Одна из синих мембран пропустила Старшего в узкий тамбур, откуда из трех направлений ему открылось только одно. Несколько минут новый капитан корабля не шевелился, пытаясь понять, что же собственно он видит. Очевидно, перед ним был машинный зал, но здорово смахивающий на оранжерею ботанического сада. Кольцевой коридор, круглый в сечении, перетянутый через каждые полтора метра жгутами с пульсирующей в них кровью. Жгуты разделялись в кожистой, подрагивающей стенке, разветвлялись на мелкие сосуды, пронизывая каждый сантиметр исполинской колбасы. Периодически, пока Валька шел по кругу, она сокращалась вся. Резким толчком пробегало мышечное усилие по тяжам и переборкам, обновляя кровоток. Сверху и с боков свисали лоснящиеся синие ветви, очень похожие вблизи на листья мамкиного кактуса агавы, только раз в десять толще и длиннее. Синие кактусы без иголок росли чрезвычайно густо, источая терпкий аромат новеньких кирзовых сапог. Они переплетались, пускали мелкие побеги и в конечном счете снова прорастали в заполненные капиллярами розовые стенки. Оказалось, их можно безболезненно трогать и отодвигать. По центру «колбасы» протянулась узкая тропинка, очевидно, оставленная нарочно для персонала. Валька дважды сделал круг, пока нашел следующую, спрятанную среди синих побегов дверь.

И все-таки, это была никакая не оранжерея. Вероятнее всего, подобие печени для очистки крови, потому что этажом выше Валька наткнулся на громадный красный пузырь, внутри которого мерно вздымалось и опадало нечто. Вокруг пузыря, размером с купол небольшой церкви, можно было гулять по узкому балкончику, сплошь увешанному мешочками-индикаторами. Плотное, темно-багровое, живущее внутри пузыря то разбухало, заполняя весь его объем, и тогда толстая кожа лоснилась и натягивалась, то проваливалось куда-то вглубь и могло там ворочаться, не подавая признаков жизни, несколько минут. Старший заключил, что нормальное сердце так не стучит.

Уровнем ниже, скатившись по гибкой трубе, Валька нашел двух Эхусов. Оба гиганта отдыхали в яйцевидных вольерах, поджав морщинистые лапы, похожие на ласковых домашних псов. Валька обрадовался им, словно встретил давно потерявшихся родственников. Он перелез через пружинистый, бархатный на ощупь барьер и погладил ближайшую черепаху. Эхус отозвался вялым движением «бороды». Эхус был не голоден, как и его товарищ, но сонлив и будто немного пьян. Валька уже слышал о таком способе дальних перевозок. По шлангам из сердца Тхола вместе со скудными порциями питательной жидкости в организм черепахи поступало снотворное. Старший в который раз подивился предусмотрительности древних атлантов. Вместо того чтобы таскать по небу вонючее мясо и зерно, подвижные реанимации подключали непосредственно к бортовому «пищеварительному тракту». От Эхусов слегка пахло, кисловато, привычно, не сильнее, чем от коровы. Реанимационные пазухи были пусты, оба Эхуса совсем недавно освободились от пациентов. Потыкавшись в запертые ходы, Валька разыскал боевую рубку и научился включать обзорные окна. Рубка оказалась очень странным и интересным местом, хотя и до того, заглядывая во всякие щели, Старший встретил немало занятного. Во-первых, в рубке шумело и попискивало, словно работал старый радиоприемник. Во-вторых, она походила внутри не на кокон, а на сплющенную луковицу. Поперек луковицы медленно вращалась подсвеченная голограмма земной поверхности. Можно было войти внутрь, и тогда казалось, что светятся кости и вены. В теплых гуттаперчевых стенах при приближении ладони вспыхивали внутренней подсветкой приборы, так же мало похожие на знакомые Вальке индикаторы и циферблаты, как сам Тхол походил на трамвай. Десятки гибких прозрачных капсул демонстрировали разные уровни жидкостей, в других, горизонтальных капсулах, плавали реснички, вроде маленьких рыбок. Здесь стоял неприятный, навязчивый запах свежего мяса. Первые минуты Валька морщился, а затем привык и перестал замечать. Он нашел в стене два вместительных аквариума, выполненных в форме круассана, внутри них медленно перемещались серебряные пузырьки. Стены рубки излучали ровный неяркий белый свет. В трех местах на стене Валька обнаружил изображение ладони. Стоило приложить руку, как раздавался мелодичный звонок, поверхность, свитая из тысяч тонких жгутиков, расслаивалась, и выдвигалось подобие горизонтальной консоли с мягкими крючками и дюжиной дополнительных «Живых» циферблатов. Люди Атласа удивительно ловко ухитрялись сохранять везде свободное пустое пространство. В «луковицу» могло набиться человек десять, и никто не зацепил бы неосторожным движением приборы.

Немного погодя Старший разыскал жгуты, управляющие компенсационными гамаками. В них могли спасаться от перегрузок восемь человек. Достаточно было спиной упасть в податливую темноту, и тело тут же удобно обволакивало со всех сторон, оставляя свободным только лицо. А прямо возле губ появлялась трубка с водой.

В рубке имелось такое же рабочее место наездника, как рассказывала ему Анка. Петли в полу для ног, и в потолке — ручные. Там же, на потолке, между ручных петель Старший обнаружил углубление со свернутыми головными шлангами. Он немножко покусал губы от нетерпения — очень уж соблазнительной была идея попробовать себя в качестве наездника, но в последний момент отступил.

Здесь следовало трижды подумать, прежде чем добровольно позволить себя распять. Вполне вероятно, что у таких, как Мария, существовал особый допуск. Помимо поста наездника в рубке имелись еще два стационарных поста — оба в виде глубоких лежачих кресел. В левом кресле Старший немножко повалялся, рассматривая светящиеся приборы, разыскал за подголовником вялые шланги офхолдера, но ничего от них не добился. Тхол не желал признавать его за своего пилота. А правое кресло вообще находилось в нише, под упругим розовым валиком, похожим на разросшуюся морскую губку, и втиснуться туда не было никакой возможности.

Потом он наткнулся на петельки с изображением глаза. Здесь повсюду фосфоресцировали голубым светом непонятные закорючки, но других узнаваемых символов не встретилось. Мысленно перекрестившись, Старший дернул за петлю, и свет моментально потух. Слабо светился лишь обруч на пружинящем слегка изогнутом полу и многочисленные приборы. Зато половина рубки превратилась в прозрачное окно.

Без малейших искажений возник сегмент пещеры, обе штабные палатки с оборудованием и двое усатых — Второй и Четвертый. Старшего пробрал озноб. Американцы находились в двух шагах, но они его не видели, разговаривали и смотрели куда-то в сторону. Над приборами навесили новый тент, профессора Старший так и не заметил. Он потянул за вторую петельку с изображением глаза, и прозрачной стала теперь правая стена. Профессор Харченко сидел в дальнем углу пещеры подле цветастого нароста, чем-то напоминающего матрешку. Он горбился на ящике, под прожектором, кутаясь в теплый пуховик и... читал книжку. Иногда он потирал руки и делал записи в тетради. Валька почти успокоился за судьбу товарища по несчастью, как вдруг заметил на левом запястье Михаила наручник. Для верности усатые парни приковали профессора к ручке ящика, на котором он сидел. Судя по металлической оплетке и массивным ручкам, сдвинуть тару с места, а тем более — добежать до Тхола, Харченко в одиночку бы не сумел.

Зато он был жив.

Старший подумал немножко и отправился кушать. По собственному опыту он знал, что на сытый желудок в голову приходят крайне неожиданные и разумные мысли. А потом возникла идея, и она, как и следовало ожидать, оказалась грандиозной. — Я — крупный тормоз, — Старший постучал себя по лбу. — Надо не пытаться воевать в одиночку, а выходить на связь с Коллегией, чем скорее, тем лучше!

Озеро Мхораг

Я спускался очень долго. От напряжения ныли плечи, гудели колени и сводило кисти рук. Я слишком сильно хватался за перекладины, убеждал себя, что не сорвусь, и все равно не мог избавиться от страха перед высотой. Хотя высоты давно не было. Жерло колодца плавно изгибалось, пока, наконец, не наступил момент, когда лестница стала мне не нужна. Труба спускалась под углом примерно в тридцать градусов, я едва не катился вниз, придерживаясь одной рукой и тормозя подошвами, когда разгонялся излишне сильно. Звук моих торопливых шагов гулял по трубе многоголосым эхом. Чем ниже, тем более сыро становилось. В тоннеле образовались трещины, замазка вываливалась кусками, из трещин капала вода. Бесконечная капель все сильнее походила па шепот. Я гнал от себя глупые мысли, но уши сами прислушивались, угадывая в бессмысленном шорохе капель чьи-то сдавленные стоны и молитвы. По ногам несколько раз пробежали шустрые светящиеся существа, похожие на лягушек. Я таких никогда не встречал и даже не читал про них, хотя мой папа собирал книги про самых удивительных существ на планете. Впрочем, очень может быть, что пластинчатые черви со светящимися глазами и прозрачным позвоночником, которых я встретил на одном из привалов, вымерли в Верхнем мире пару миллионов лет назад. Они съеживались от тепла фонаря и старались быстрее уползти. Там, где вода капала особенно интенсивно, создавая по центру тоннеля ручьи, собирались еще более удивительные создания. Одни тускло светились, и было видно, как сквозь хоботки в их организм по капле поступает вода. Другие, похожие на игольчатых плоских глистов, сжимались и разжимались, свисая вертикально со стен колодца, точно полипы. Несколько раз, хватаясь за перекладину, я давил противных пауков, а на голову мне валились полужидкие улитки без раковин на спине. Все эти безмозглые твари не представляли опасности для человека: при желании, я мог бы их собрать, заспиртовать и продать британской академии за баснословную сумму. Ну где они еще найдут живых ископаемых, от которых остались лишь отпечатки в известняке?

Решетки встретились еще раз восемь, и последние три мне совсем не понравились. Я даже потратил минутку, чтобы разглядеть каждую из них внимательно. Не понравились они мне тем, что кто-то их пытался подпилить. Пытался, но не совсем удачно, а может быть — совсем наоборот, именно этого и добивался, чтобы решетки не рухнули окончательно?

Я внимательно, насколько позволял свет, осмотрел места пропилов. Невозмолсно было сказать, насколько давно здесь поработали пилой — пару дней или пару лет назад. С учетом местных выкрутасов со временем, вообще ничего определенного утверждать было нельзя. Возвращаться назад я все равно не стал. Я полез ниже, но перед пересечением очередной преграды толкал ее ногами и руками, убеждаясь в ее прочности. Мне совсем не хотелось, чтобы на голову свалилась груда ржавого железа. Однако ни одна из решеток не пошевелилась. Снизу, с той стороны, куда я упорно спускался, к решеткам были приделаны шипы, целый лес шипов, и каждый длиной дюймов пятнадцать. Сверху свет уже почти не поступал, приходилось довольствоваться хилым масляным фонарем. Я поднес фонарь поближе к шипам. Четырехгранные, зазубренные, они как будто нарочно были созданы затем, чтобы причинить наибольшие страдания. Но этого строителям колодца показалось мало. На кончике каждого шипа засохла черная смола. Скорее всего, это был яд, но за давностью лет каждая смолистая капелька окаменела. Если неведомый сторож задумал прикончить того, кто без спросу лазает в колодце, более изощренного орудия смерти он не сумел бы подобрать.

Дядя Саня отстал, он был тяжелее и с трудом пролезал в отверстия, нарочно оставленные в решетках. Я слышал, как он пыхтит и ругается где-то наверху, но мне некогда было его ждать. Все внимание, все органы чувств я направлял вниз. Я уже не сомневался, что внизу вода, но вода сама по себе ничего страшного не означает. Пока что не ощущалось следов крупных хищников. Наконец наступил момент, когда колодец кончился. Я разогнался и едва кубарем не полетел вниз, в рыхлую влажную мглу. Сердце отбивало, наверное, не меньше ста двадцати ударов в минуту, когда я подполз к самому краю.

Труба обрывалась в никуда. Подо мной плескалось озеро. Рассеянного света моего фонаря хватало лишь на то, чтобы осветить внутренность трубы, последние перекладины и два ряда шипов у нижнего среза колодца, на которые я чуть не напоролся.

Эти шипы росли по окружности трубы, точно зубы в пасти морского чудовища. И кто-то их пытался преодолеть. Совсем недавно кто-то продавил, расплющил и погнул несколько штук. Я убеждал себя, что это произошло много лет назад, когда железные «зубы» не рассыпались еще от ржавчины. Однако глаза и нюх утверждали обратное. Кто-то или что-то буквально несколько дней назад пыталось снизу забраться в трубу, сломало несколько шипов и оставило на сухом кирпиче грязные следы.

Оно оставило вонючую слизь и черную кровь.

Я убеждал себя, что никакой это не мифический червь. Скорее всего, крупное земноводное, какая-нибудь кистеперая акула, застрявшая в своем развитии. Неизвестно, сколько поколений они тут свободно размножались. Почему-то, чем усерднее я себя убеждал, тем тревожнее становилось на душе. Наверное, подсознательно я никак не мог расстаться с Верхним миром. Слишком глубоко мы переплелись с обычными, а обычные не верили я прыгающих акул.

Я решил пожертвовать одним из коротких факелов, захваченных из кареты. Просмоленная пакля легко занялась от зажигалки. Я закрепил рюкзачок с провиантом на одной из последних перекладин, затем привязал к древку факела веревку и сбросил его вниз, через ряды отравленных шипов. Факел благополучно повис, покачиваясь, но я по-прежнему ничего не видел. Исключительная чернильная темнота порождала фантомы. То мне казалось, что позади, из трубы, вместо Сани крадется суставчатая, жирная тварь с хоботом вместо рта. То из мокрой темноты впереди надвигались зубастые морды. Я повторял себе, что никого рядом нет, что я давно бы уже учуял врага, но трусливый мозг не доверял нюху.

Стравив веревку почти до конца, футов на двадцать, я услышал слабое шипенье. Вода! С максимальными предосторожностями, стараясь не задевать черное пятно засохшей крови, я приблизился к краю. Упираясь ступнями в шипы, я потихоньку начал вставать. Пришлось балансировать, рискуя свалиться животом вниз: смерть в таком случае была бы долгая и болезненная.

Факел шипел, задевая поверхность черной воды. Теперь, благодаря двум источникам света, я смог разобраться, как действовать дальше. Труба, по которой я приполз, вырывалась из скальной породы, футах в двадцати от берега подземного озера. Размеры озера оценить было невозможно, для этого понадобился бы мощный прожектор. Прямо подо мной находился каменистый пляж, не шире тротуара, а факел тыкался горящей паклей в мелкую лужицу. Потолок пещеры терялся в высоте. Зато я видел такие же узкие перекладины, прибитые к вертикальной скале, прямо у моих ног. По ним можно было спуститься до самого берега. Главное — с предельной осторожностью перевалить частокол из железных отравленных зубьев.

Кажется, мне это неплохо удалось, и спустя пять минут я уже вдыхал гнилостную атмосферу пещеры. Мне пришлось распустить шнур, стягивавший волосы, потому что грива набухла и болела. Без шнура сразу стало легче, а спустя минуту, как я и ожидал, появилось ощущение объема и местности. Как-то я пытался объяснить моей девушке, что такое для фэйри грива, и как она помогает ориентироваться в пустыне или в лесу. Анка спрятала от меня в чаще открытое ведерко с водой, и я его нашел, а потом мы ходили за ромашковый луг ночью, в темноте, и я отыскал Анкины серебряные сережки. Она все равно не верила, что волосы определяют металл не по запаху.

В озере почти не было металла, точнее — имелись на дне какие-то ржавые обломки. Металл я чуял наверху, в трубе. Еще я чуял сквозняк, свежий ветер дул откуда-то ровно, с неослабевающим напором. Если бы не сквозняк, здесь можно было бы задохнуться. Сверху, из трещин в невидимом потолке, в пещеру просачивался ядовитый газ, но громадные размеры помещения спасали от удушья. Наверное, из-за газа погибла сова Брудо. Я очень надеялся, что бедный обер-егерь успел провалиться куда-нибудь, где концентрация яда была поменьше. От воды пахло неприятно, но мертвой пещеру я бы не назвал. На мелководье плавали полупрозрачные рачки, они сцеплялись в колонии, похожие на островки. Во влажных расщелинах гнездились многоножки и острицы, безглазые червяки лениво шевелились в лужицах.

Я присел на корточки, закрыл глаза и успокоил дыхание, как меня учил папа. Реже, еще реже вдохи и очень медленные выдохи.

Постепенно тьма отодвинулась, сменившись серым зернистым туманом. Главное, когда «смотришь» гривой, — не поворачизать резко голову на звук или свет, не забывать, что глаза закрыты. От резких движений станет только хуже, а круговое «слепое» зрение испортится, и придется начинать все сначала. Надо сидеть тихо-тихо, как можно медленнее дышать и представлять, что смотришь на себя сверху. Но долго не просидишь, начинает покалывать в висках, а потом стрелять, барабанить, словно острыми молотками долбят по всему черепу. Если терпеть, можно упасть в обморок и нажить кровоизлияние в мозг, об этом предупреждала меня мама, когда я слишком увлекался.

То, что я успел увидеть, пока не начали долбить молотки, меня здорово напугало.

Узкий каменистый берег упирался в вертикальную скалу. Можно было пойти влево или вправо с равным успехом, подземное море простиралось на мили. Собственно, это было не одно море, а целая водная страна, с каналами, озерами и водопадами, неизвестно как далеко протянувшаяся. Слабое, почти незаметное течение пронизывало толщу воды, вызывая в глубине круговое брожение, подобное вращению огромного миксера. Озера разделялись между собой низко нависающими, неровными арками, а в некоторые можно было проникнуть, только нырнув в глубину. Ярдах в ста от берега, где я сидел, в воду упирался голубой столб света. С трудом удержавшись, чтобы не дернуть вверх головой, я приблизился к источнику свечения и увидел среди обкатанных веками сталактитов ровное круглое отверстие, футов десяти в диаметре. Отверстие в черном потолке пещеры. Где-то очень высоко в дыру заглядывала луна. Оттуда же, по всем признакам, задувал чистый воздух. Неровные сполохи отражались от маслянистой поверхности воды, голубые зарницы играли среди скальных отложений.

Настоящий колодец Червя находился именно там, над маленьким островком, как будто нарочно насыпанным посреди озера. На островке, похожем на кучку шлака, до сих пор гнили человеческие останки. Они там лежали горкой, на спрессованном холме из других останков. Из костей людей, которых сбрасывали сюда сотни и тысячи лет.

Червь не успевал их съедать. Может быть, он достаточно хорошо питался и без подкормки, устроенной жрецами-друидами, может, уплывал порезвиться со своими дьявольскими сородичами, а сброшенные с огромной высоты связанные люди умирали от потери крови и жажды. Возможно, некоторые из них перегрызали веревки и, невзирая на сломанные кости, переплывали озеро. Но это не спасало от смерти. Уцелевшие бежали с насыпного островка, но не могли спастись на узком берегу, опоясывающем чашу подземного моря. Под ногами и далеко впереди весь узкий порожек берега был засыпан отдельными костями и кусками скелетов.

Взобраться по вертикальным скалам до уровня балкончика мог бы лишь очень опытный альпинист. Да, примерно в пятидесяти футах надо мной находился узкий балкон, отделенный от пропасти высокой балюстрадой. Как на него попасть и как с него спуститься, оставалось загадкой, пока я не прошел по берегу до мощного уступа, выдвигающегося далеко в воду. Дальше я не пошел. Занес ногу и замер.

Что-то помешало. Во мраке восприятие обостряется, в тишине мерещатся звуки, а нос жадно фильтрует воздух. Я двигался вдоль шершавой скалы, не прикасаясь к ней, всего лишь держал ладонь на отлете, но ощущал ладонью каждую шероховатость. Странно, что способность к восприятию появилась не наверху, в роскошных лесах Слеах Майт, а в унылом могильнике. Мир обнимал меня гораздо плотнее, чем прежде, когда я жил в Измененном мире. Мир обнимал меня все плотнее, казалось, что достаточно легкого толчка, и тело растворится. Казалось, что к каждому нерву, к каждому волоску присоединился тонюсенький электрический кабель и непрерывно передает сигналы в обоих направлениях.

От меня — к миру, и от мира — ко мне.

Я становился другим, но не хуже, а гораздо лучше. Во всяком случае, я без всяких кроликов и сов ощутил, что за уступ лучше пока не соваться. Там гуляли всплески быстрого времени. Священные духи! Прежде чем осматривать новый распахнувшийся горизонт, я присел на камень и тихонько прошептал молитву Кобальтового холма. Вряд ли меня услышали Те, кто стережет сокровища народа фэйри, но понемногу напряжение схлынуло. Я видел и слышал мир. Я приобрел то, ради чего стоило остаться в Изнанке навсегда. Ведьма Камилла не зря предупреждала кровников, что через Запечатанные двери ушли многие, а назад — почти никто. Изнанка дарила то, с чем снова придется расстаться наверху. Я готов был плакать и биться о камни, я готов был на все, чтобы обрести свою истинную родину.

Где-то в недрах озерной страны неторопливо ворочалось чудовище. Пока еще я не мог определить его размеры и намерения. Кажется, оно спало, но что-то тревожило его сон. Ко мне спускались друзья. Наверху страдал от болей в спине дядя Эвальд. Марию посетил очередной приступ черной меланхолии. Она рассматривала свою усыхающую руку и планировала самоубийство. Безмозглые насекомые ползали у меня под ногами и искали, чего бы пожрать. Где-то впереди, за россыпью валунов, стонал обер-егерь Брудо. Я все это зафиксировал, как фотокамера, но только для того, чтобы в следующее мгновение сделать очередное открытие. Я больше не воспринимал мир как статичный пейзаж в замкнутом, сверкоротком промежутке времени. Мир поделился на миллиарды фрагментов, и каждый из них существовал в собственном промежутке. Если бы я захотел, смог бы заглянуть во Вчера и в мгновение, правившее в пещере миллион лет назад.

Мне стоило больших усилий вернуться в реальность, то есть сознательно притупить подсознание, растереть, как окурок в пыли, все чудесные дары, которые я только что получил, и снова окунуться в заразную, вонючую тьму. Приходилось выбирать. Что-то одно — либо спасать нашего славного обер-егеря, спасать грубыми, неловкими руками, либо удалиться в страну мечты. Я вытащил фляжку, полил на лицо, растер щеки ладонями. Стало полегче, и очень грустно стало.

Я не полез туда, где плавали невидимые, страшно опасные островки быстрого времени. За утесом балкончик, вырубленный в скале, внезапно расширился, скалы раздались в стороны. За краем балюстрады, на высоте в сорок футов, там, где начинался отрицательный уклон к потолку пещеры, отчетливо виднелась статуя кабана, а за ней — еще одна. Еще там были каменные ступени, сиденья амфитеатром и черные норы проходов, уводящих куда-то вверх. Снизу я не мог разглядеть всего, видел только ряд статуй, окружавших площадь, и каменные сиденья, вырубленные в скале. Если «Мистерия Червя» означала какой-то ритуал, то проходил он именно там, на полукруглой площадке, размером с пару баскетбольных полей! Очевидно, что зрители, рассевшиеся по скамьям амфитеатра, могли без проблем с высоты любоваться трапезой червя. Очевидно, в те славные деньки у них имелись лампы или костры на воде, а может быть, на балконе играл оркестр, подманивая дьявольских тварей. Арена для представлений располагалась на отвесном утесе, нависающем над пляжем. Наверняка, раньше с пляжа наверх было не взобраться, но время и тектонические процессы сделали свое дело. Часть утеса откололась, обрушилась в озеро вместе с балконом, образовался достаточно гладкий и пологий скат, посредине которого копытцами вверх валялась перевернутая статуя еще одного кабана.

Под ногами шевельнулся гравий, из туманной дали донесся плеск, как будто приближалась крупная рыба. Времени оставалось не так много. Я очень надеялся, что наверху, на покосившейся арене, найдутся серебряные зеркала, и что раненый или наглотавшийся газа Брудо ждет меня где-то там, а не на дне озера. До балкона было достаточно далеко, чтобы почуять человека, но Брудо вполне мог свалиться именно туда. Мне очень не хотелось думать, что славного обер-егеря зеркала зашвырнули на остров, сложенный из костей мертвецов. Если с Брудо что-то случилось, если он ударился или сломал ногу.

Одним словом, я готов был ползти еще три часа по вертикальным тоннелям, но через зловонную антрацитовую бездну я бы не поплыл.

Ни за что на свете. И не из-за человеческих останков. Где-то далеко, на глубине, снова плеснула рыба. А может быть, совсем и не рыба. Боль Брудо отозвалась в ноге и левом боку. Анка ждала меня и очень за меня боялась.

— Бернар! Борька!

Некоторое время я раздумывал, ждать дядю Саню или идти на разведку одному. Меня удивила еще одна новость — по следу русского кровника спускался младший егерь Гвидо. Не то чтобы я не верил в смелость отрядных, но его поступок меня растрогал. Я полез в трубу, потому что чувствовал себя виноватым, а Гвидо мог спокойно отсидеться наверху.

— Тихо, я здесь, спускайтесь, — я вернулся к жерлу трубы, поднял фонарь и посветил на перекладины, торчащие из скалы. Беззвучно ругаясь, кровник перебрался через отравленные колья.

— Там Гвидо, — сказал он.

— Я знаю.

— Решетки подпилены.

— Я заметил. Как думаете, кто это мог?

— Я думаю, что ты всем нам здорово осложнил жизнь! — Русский кровник напряженно втягивал в себя воздух. Его грива распушилась, как у льва. — Не хочу даже думать, ради кого спилили решетки.

Я проглотил его обидные слова. В конце концов, никто его не заставлял лезть сюда за мной. Мог бы отсидеться наверху, раз такой умный!

— Ох, священные духи, — Саня спрыгнул на камеи. — Ну и вонь тут! Ты чуешь Брудо?

— Пока нет. Но думаю, он там, — я указал вверх, в сторону «балкона». — Только там неполадки с быстрым временем.

— Невероятно, замок стоит над каверной, — кровник подергал себя за бороду. — Почти наверняка это море соединяется с внешним океаном или с проливом.

— Вода не пахнет солью.

— Н-да, запашок еще тот. Не нравится мне здесь, Боря.

Дядя Саня присел на корточки, вынул ленточку из волос. Настала его пора распушить гриву. Я поставил фонарь, чтобы не слепило глаза. Голубого столба света, идущего из колодца Червя, мне теперь вполне хватало. Обычным показалось бы, что их поместили в могилу.

— Он здесь, — подтвердил Саня. — Ты прав, он где-то наверху. Эта штуковина телепортировала его, но, кажется, малость неудачно. У Брудо сломаны несколько костей и ушиб головы. Сдается мне, зеркала выронили славного Брудо там, где когда-то раньше был пол, но пол провалился.

— Вы хотите сказать, он шагнул в шахту без лифта?

— Что-то в этом роде. Надо найти способ взобраться на балкон.

— Не надо способов. Там что-то вроде цирка, наверху, и кусок обвалился. За несколько минут дойдем.

Внутренне я возликовал. Нечего удивляться, что русский кровник быстрее меня нащупал раненого обер-егеря. Саня был взрослым и опытным и гораздо лучше меня умел управлять своей гривой. Мне еще предстояло многому учиться.

— Ты не приметил зеркал? Нам ведь надо как-то вернуться.

— Пока нет.

— Ты слышал, что сказал про тебя дядя Эвальд?

— Нет. Если он меня проклял, лучше не передавайте мне это.

— Он сказал, что благородный поступок всегда является верным выбором. Что бы ни лежало на чаше весов. Он сказал, что не жалеет о тайном Имени, которое передал именно тебе.

Хорошо, что в пещере было достаточно темно, дядя Саня не мог видеть, как я покраснел. Из наклонного тоннеля посыпались мелкие камешки. Это спускался Гвидо. Мы ему посветили. Едва очутившись внизу, отрядный прижал кисточки ушей к голове и оскалился, как рассерженная кошка.

— Что такое? — Саня вытащил пистолет. Щелкнул затвор, запахло оружейной смазкой.

— Он здесь, — Гвидо облизал губы. — Он здесь, и он нас почуял.

Мистерия

— Борька, слышишь меня? — из темноты показались ботинки дяди Сани, затем его рука с фонарем и всклокоченная борода. — Там впереди — завал.

К этому моменту мы преодолели около двухсот ярдов вдоль отвесных утесов по самой кромке воды. Гвидо крался первый, нес кролика, за ним — Саня с пистолетом. Меня они отодвинули в арьергард, очень смешно, учитывая, что я вообще собирался действовать один. Но теперь я им был весьма благодарен. Без Гвидо мы вообще рисковали провалиться в быстрый временной поток. Крольчонок раза три дергался, и младший егерь замирал, призывая нас не шевелиться. По каким-то особым признакам, по дрожи кроличьих ушей он определял, где нам надо прижаться вплотную к скале, а где лучше зайти по щиколотку в озеро. От ледяной воды, хлюпавшей в ботинках, меня едва не выворачивало наизнанку. Не то чтоб я отличался особой брезгливостью, но совсем недалеко, меньше чем в полумиле, в этой самой воде разлагались мертвецы.

Запах раненого обер-егеря я чуял теперь отчетливо. Славный Брудо находился где-то поблизости, а стало быть, моя теория оказалась верной. Магические зеркала перебросили его вниз.

— Лестница близко, — младший егерь вынырнул из мрака. — Но Брудо нет внизу, он где-то там.

Чтобы увидеть это «где-то там», я снова прикрыл глаза и распушил гриву. Узкая тропинка между водой и отвесной стеной впереди резко расширялась, превращаясь в пологий каменистый пляж, заваленный валунами. Скалы отступили влево, вместе с ними отступил узкий балкончик. Он так и тянулся дальше, во мглу, неизвестно на сколько миль, но заниматься дальнейшими исследованиями нам было некогда.

Очень скоро из мрака показался скелет. Зто сначала мы увидели один, а потом оказалось, что там целое кладбище скелетов. Сложно сказать, к какому отряду или виду принадлежали эти гиганты. Несколько минут мы пробирались среди белеющих во мраке ребер, похожих на шпангоуты недостроенных кораблей. Мы перешагивали через плоские черепа, вооруженные челюстями размером с экскаваторный ковш, и прыгали по огромным позвонкам. Кладбище тянулось довольно долго. Скорее всего, гиганты умерли естественной смертью. Они ни с кем не дрались при жизни, вытянулись рядышком; их кости никто не потревожил и после смерти, все было в сборе, хоть сейчас сдавай в музей.

— Вероятно, извержение вулкана, — предположил Саня. — Когда-то рванул вулкан, или в воду вырвались ядовитые газы. В воде дышать стало невозможно, они выбрались на берег и сдохли.

— Они сделали это не сами, — тихо возразил Гвидо. — Отрядные тоже хранят предания о Мистерии Червя. Друиды никого не убивали металлом, огнем или веревкой. Но они могут приказать любому умереть. Могут приказать разумному, чтобы он вырезал себе сердце, или чтобы он проглотил гнездо ядовитых пауков. Так же и с любым существом, не обязательно разумным. В преданиях отрядных о Мистерии сказано, что жрецы вызывали из воды гадов и рыб и принуждали их жить на суше. Кто живет в воде — тот умирает на воздухе. Червь слышал страдания умирающих и боялся власти жрецов. Так говорят предания.

— А почему они такие жестокие?

— Друиды? Они не более жестоки, чем мы, когда убиваем таракана. Осторожно, направо нельзя, кролик бесится.

— Гвидо, а друиды и отрядных кидали червям?

По всей видимости, мой вопрос не понравился младшему егерю. Однако, согласно законам вежливости, отрядный, как и фэйри, не может отказать в ответе или нахамить. Он может схитрить, но ответить обязан.

— Много сотен лет друиды живут замкнуто в магических Священных рощах на востоке Логриса.

— Они живут в мире с прочими народами Изнанки?

Гвидо сделал неопределенный жест. В свете фонарика мне показалось, что его худая, заросшая пейсами физиономия скривилась, точно он скушал лимон. — Они ни с кем не мирились.

— Если люди... если в Блэкдауне и других городах Логриса узнают, что жрецы похищают целые деревни и скармливают их червям? — Я не успел закончить вопрос.

— Шшш! Так глубоко в омут времени никто не забирался, — Гвидо дышал мне в лицо кислой травой. — Если нам суждено вернуться, наши дети сложат песни о великом погружении отрядных в омут.

— А про убийство пиктов вы будете молчать? — поддержал меня дядя Саня.

— Королевство отрядных никогда не начинало и не начнет войну, — устало сказал Гвидо. — А я — всего лишь младший егерь, вовсе не член Палаты, хохо...

— А круитни? Кровники барона Ке могут призвать жрецов из Священных рощ к ответу? Гвидо тяжело вздохнул.

— Хорошо же... Отнюдь не время сейчас погружаться в историю, однако вы должны понять... Я расскажу важное. Я не умею петь красиво, я всего лишь младший егерь, я защищаю зверей, я защищаю таверну Слеах Майт, я не пишу книги, хохо... В хрониках королевского двора есть главы, где описано переселение первых шестнадцати септов в Пограничье. Сначала отрядные не желали покидать Измененный мир, они прятались, отступали и уступали свои угодья обычным. Но отрядным тяжелее спрятаться, чем вам, фэйри. Мы не слишком похожи на обычных, хохо... Отрядных истребляли, от крови моих предков стали черными реки. Из обычных нам могли помочь только круитни, но круитни сами воевали на севере страны... Главы шестнадцати септов собрались в катакомбах, только под землей они могли не бояться. Старики сказали — мы жили в мире с народами Логриса тысячи лет, пока обычным не стало тесно, пока они не начали плодиться, как черные крысы.

Но старики боялись. Никто не верил, что сквозь Запечатанные двери удастся провести три тысячи человек. У народа отрядных нет заклинаний, способных удержать двери открытыми так долго. Тогда еще отрядные не умели приручать Добрых пастухов Ку Ши... Вам помог попасть в Изнанку Ку Ши, один такой пес способен провести сто человек... если правильно его просить. И если правильно его кормить, хохо... Понимаете, о чем я? Вашего Черного охотника поит своей кровью девушка, да? Но тысячи лет назад этого никто не знал. Чернью пастухи пасли коров властителя Гвинн Ап Нидда, но никогда не подчинялись ему и не становились дворовыми псами его вассалов. Они умели заключать договора, эти Черные псы, даже не владея человеческой речью, хохо... Слушайте дальше. Главы шестнадцати септов молились в катакомбах, молились и плакали. Над ними были только старые соляные выработки, голые просоленные почвы и кости. Так записано в хрониках, а я плохой рассказчик, хохо... Внезапно над входами в катакомбы сгустился туман, а в тумане показались чудесной красоты деревья. Да, это была Священная роща друидов. Как известно, Священная роща может появляться всюду. Жрецы Змеиного храма предложили отрядным договор и выполнили его. Друиды жили в Изнанке уже много лет, они живут там, где им хочется...

— Так пиктов тоже переселили друиды? — ахнул Саня. — И поэтому они так же, как и вы, не станут рассказывать о распятых ребятах на болоте, которых изнутри сожрали муравьи?

— Пойдемте скорее, — Гвидо отвернулся. — Брудо нужна помощь.

Озеро тихо вздыхало. Постепенно я навострился в кажущейся тишине различать десятки самых разных звуков. Где-то сверху капала вода, в одном месте чаще, в другом — реже. Где-то мелкие волны натыкались на торчащий из воды камень и обнимали его с ласковым журчанием. Где-то очень далеко рокотал водопад. Шлепали по камням полупрозрачные слепые лягушки. Ударила хвостом светящаяся рыбешка, никогда не видевшая дневного света.

Червь тоже был здесь.

Когда я коснулся его краем сознания, когда я позволил кисточкам на ушах вступить в контакт с его нервной системой, первым желанием было немедленно бежать. Бросить рюкзак, позабыть о Брудо, о Сане, об Анке и бежать сломя голову. Я сразу позабыл рассуждения дяди Сани о динозаврах и уцелевших за миллионы лет пресноводных акулах. Существо, обитавшее в глубинах озера, наводило магический ужас. Ему даже не нужно было нападать или кого-нибудь жевать на моих глазах, чтобы напугать еще больше. Мне понадобилась вся сила воли, чтобы вырваться из липкой невидимой паутины.

Червь приближался очень быстро. Миновав «кладбище» и утес с полукруглой ареной, я разглядел снизу очень важную вещь. Я увидел самое приятное, что мог заметить под землей.

Пару зеркал. Серебристые диски едва заметно выделялись в самом центре амфитеатра, они были вмурованы в покосившуюся ажурную арку. Прямо под аркой арена треснула, изрядный кусок кладки съехал вниз, почти к нам под ноги. Прошедшие события встали на свои места. Брудо «выпал» под аркой, угодил в разлом и скатился вниз. Предстояло его поскорее подобрать, взобраться по нависшим обломкам наверх и попытаться воспользоваться обратным перемещением. Если сработает.

Я очень надеялся, что «врата» сработают в обратную сторону. Иначе нам пришлось бы снова пробираться через кладбище динозавров, ползти вверх по колодцу и тащить на себе раненого.

Зеркала означали, что друиды не пользовались колодцами для возвращения наверх. Они умели перемещать свои тела в пространстве моментально и без затрат энергии. Во всяком случае, они не использовали те виды энергии, которые придумали обычные в Верхнем мире.

— Где же он? Вы его видите?

— Тсс... Он где-то рядом. Беднягу, видимо, засыпало. Держите выше факелы.

— Заберемся здесь наверх? Чего ждем? — Я старался говорить вполголоса. Почему-то мне очень не хотелось тревожить озеро.

— По упавшей плите можно залезть, но она качается. — Саня встал обеими ногами на обломок утеса и несколько раз подпрыгнул. Громадная статуя кабана, застрявшая на полпути к берегу, отозвалась низким гудением. — Слышишь? Если вдруг поедет дальше, погребет нас под собой. Надо найти путь по самому краю, очень осторожно.

Славного обер-егеря мы нашли под обрушившимся участком балкона. Его присыпало каменной крошкой и сильно контузило. Брудо невероятно повезло, что его голова провалилась между двух острых валунов. Пару дюймов в сторону — и мы понесли бы назад мертвеца. Пока Гвидо и Саня осторожно освобождали обер-егеря от обломков, я рассматривал упавший фрагмент балкона. Он не обвалился окончательно, а рухнул вниз одним краем. Если очень постараться...

Фэйри не умеют говорить с камнями. Говорят, что это искусство доступно кобольдам и цвергам Германии, они способны определить, выдержит кладка или мост нагрузку, можно или нет рыть тоннели в горе, и как долго простоит здание. Хранительница традиций рассказывала нам даже, что кобольды владели когда-то искусством строить замки внутри скалы за одну ночь.

— Бернар, помоги!

— Он дышит, голова цела!

— Рука сломана и нога.

— Давайте сделаем носилки. Мы не можем тащить его на плече, а вдруг ребра сломаны?

— Поздно думать о носилках.

Мы оглянулись одновременно. Доселе гладкая поверхность моря дрожала, как молоко, поставленное на сильный огонь.

— Скорее, берите его! — шепот Гвидо сорвался на крик. — Берите и несите!

— А ты чего?

— У меня есть порошок, вытяжка Железного корня. Бегите!

Мы с дядей Саней подхватили безвольное тело егеря. Мне достались ноги. Я уцепился за шпоры и потрусил за русским кровником, стараясь не угодить ногой в провал. Первые секунды мне показалось, что нести человека, одетого в кольчугу, с ножнами, кинжалами, мечом и арбалетом — очень легко.

— А ты как же? — Саня остановился так резко, что я едва не свалился на раненого. Глаза Брудо были закрыты, но он дышал и иногда постанывал.

— Бегите наверх, я вас догоню! — Гвидо рылся у себя в мешке, словно потерял что-то важное.

— Пошли, Бернар, он знает, что делает!

Мы не оглядывались на мерно вздыхающее море, на остров из трупов, освещенный дрожащими голубыми бликами. Наверное, на немыслимой высоте, над Спинделстонским замком началась гроза, и жалкие крохи света поступали по колодцу неравномерно.

Стоило нам ступить на плиты обвалившегося балкона, как движение резко замедлилось. Приходилось тащить обер-егеря в гору, и склон становился все круче. Мало того — камни под ногами поскрипывали, балкон еле заметно сползал все ниже, а за ним кренился гигантский кусок утеса. Утес, наверное, уже давно держался «на честном слове», вместе с ним грозила обрушиться утрамбованная арена для мистерий, прочие статуи, а главное — наша спасительная арка с зеркалами.

— Скорее, скорее же! Эта дьявольская бестия совсем рядом!

Гвидо рассыпал вдоль берега порошок, выкинул мешочек и припустил за нами. Я никогда раньше не слышал о вытяжке Железного корня, но, судя по распространившемуся смраду, гадость была страшная. До того я считал, что дурно пахнет от озера, однако по сравнению с запашком толченого корня, озеро с мертвецами показалось дивным благоуханным садом. Меня чуть не вывернуло наизнанку, дядя Саня захрипел и сплюнул.

— Ты глянь, что с водой делается!

Я и без него слышал, как приближалась громадная туша. С другой стороны косы, вспарывая костяным брюхом дно, к нам наперерез спешил еще один червь. Каменистая насыпь вздрагивала под ногами. Гвидо спешил изо всех сил, он уже миновал скелеты и почти добрался до края упавшего балкона.

Я почти не чувствовал рук. Обер-егерь оказался гораздо тяжелее, чем я предполагал. Если бы снять кольчугу, пояс с ножнами и тяжелые, подбитые железом сапоги, дело пошло бы гораздо быстрее, но теперь, в темноте, нам некогда было возиться с застежками и шнуровкой. Подъем становился все круче, сверху сыпались мелкие камни, ботинки скользили. Мы едва одолели треть пути, а мое сердце уже выскакивало из груди. Балюстрада балкона уцелела, но когда обе руки заняты, приходится рассчитывать только на ловкость ног.

За спиной раздался оглушительный треск. Мне не понадобилось оглядываться, чтобы определить источник звука. Это трещали и рассыпались скелеты у самого берега. Их давило и перемалывало в труху что-то тяжелое и неповоротливое. Червь вытягивал на берег свою противную и одновременно изящную тушу.

— Мама родная! — Саня ухватился за поручень. Его обычно звучный раскатистый голос прозвучал, как карканье.

Гвидо уже взбирался по вставшему на дыбы балкону. Он поскользнулся и упал, но снова вскочил и, ловко перебирая всеми четырьмя конечностями, как обезьянка, устремился за нами. Мой фонарь болтался позади за поясом, неприятно жег пятую точку, но перекошенное, в капельках пота лицо младшего егеря я отлично разглядел.

И сразу же понял, по ком рыдали баньши. Умереть должен был вовсе не славный Брудо. Мне стало так больно в груди, и так обидно, что я раньше не угадал столь простой вещи, это непростительно для взрослого фэйри. Вероятно, фомор прав, и я совсем еще не взрослый, раз не способен различить печать смерти.

— Бернар, помоги мне закинуть его на плечо! Попробую тащить его на закорках, а ты подстрахуй сзади!

Я отпустил ноги Брудо, перехватил его за пояс и попытался приподнять. Дядя Саня присел, едва не кувыркнувшись назад. В этом месте наклон достигал сорока градусов. Крепыш Брудо весил не меньше ста двадцати фунтов. Даже налегке карабкаться вверх без помощи рук не получалось, а с таким грузом Саня окончательно застрял.

— Нет, надо вдвоем, — уперся я. — Толкайте его снизу, вы сильнее. А я заберусь выше и закреплю веревку. Попробуем его вытянуть!

— Давай... — прохрипел Саня. — Зацепи за гладкое, чтобы не терлась. За ногу кабана зацепи.

Я взбирался, сжимая в зубах моток веревки. Дотянувшись до бивня опрокинутого кабана, перевел дух и позволил себе оглянуться назад. Гвидо почти настиг дядю Саню, но снова сбросил темп. Остановился, укрепил в трещине факел и снарядил арбалет. Вспыхнули наконечники стрел. Я глазам своим не верил — отчаянный парень собирался противостоять гадине.

— Уносите же его быстрее! — выпалил Гвидо и приложил к плечу приклад арбалета. Одна за другой просвистели пять коротких стрел, оставив на моей сетчатке полыхающие следы, как от трассирующих пуль.

Червь проутюжил себе канал среди костей, он двигался гораздо быстрее, чем мы. Он не слишком походил на своих мелких собратьев. Сверху казалось, что сжимается и разжимается серая гофрированная труба, толщиной с вагон метрополитена. Одно сжатие, хруст, скрип, и вот он уже у подножия скалы.

Гвидо израсходовал боезапас. Он разбил о булыжник свой фонарь и плеснул в червя горящим маслом. Морда гадины вспыхнула. Я так и не увидел его целиком, только переднюю часть, не больше трети. Пока он разевал усаженную зубами пасть и мотал плоской башкой, пытаясь сбить пламя, я успел заметить короткие передние конечности, больше похожие на ласты, чем на лапы. То есть короткие для него, а в реальности длиной с ногу взрослого мужчины. Червь карабкался по скошенной плите, нависал над подземным пляжем вонючей сизой колонной. С него сыпались мелкие паразиты, вроде глистов или улиток. Они сыпались, как дождь, но еще больше склизских тварей копошилось на его бородавчатой коже. Нижняя часть пиявкообразного тела, складчатое брюхо, обросло костяными пластинами или мозолями, без которых он, наверное, не мог ползать по острым камням. От червя разило тухлятиной, когда он шумно выдохнул, у меня от гнилостной вони сперло дыхание. Меня не стошнило только потому, что русский кровник снова подхватил Брудо за плечи, и пришлось помогать. Эти механические действия, никак не отслеживаемые разумом, спасли мне жизнь. Червь подбирался все ближе, он так и притягивал взгляд. Не смотреть. Не оборачиваться.

— Бернар, веревку!

Я перекинул веревку через бивень кабана, проверил своим весом. Перевернутая статуя не шевельнулась. Дядя Саня закрепил конец на поясе Брудо.

— Борька, давай!

Я прыгнул вниз, моля духов, чтобы статуя не покатилась за мной следом. Но кабан застрял прочно! Я потихоньку спускался вниз навстречу Сане, а он толкал вверх егеря. За минуту мы преодолели самый трудный участок и выволокли безвольное тело обер-егеря на относительно ровный, горизонтальный карниз. Теперь предстояло лезть сквозь россыпь обломков. До просевшего полукружия арены оставалось совсем немного. Я уже видел играющие отражения в глазах уцелевших статуй, совсем немного оставалось до арки с зеркалами.

Гвидо успел снова зарядить арбалет и выпустил следующие пять стрел. Они втыкались в шкуру гиганта, не причиняя ему заметного вреда. Червь в очередной раз сложился, с пронзительным скрипом проехавшись брюхом по острым камням, и устремился вверх.

Он преследовал нас. С его раздувающихся мускулистых колец ручьями лилась вода, вместе с водой сыпались десятки вертлявых созданий, прилипал и паразитов, питавшихся на шкуре хозяина. Смрад от дыхания червя перекрывал вонь распыленного в озере порошка. Может быть, Гвидо перепутал порошки или Железный корень не подействовал на червя. Однако на других живых обитателей озера Мхораг и на само озеро он подействовал самым печальным образом. Вода у берега превратилась в кипящий бульон, и зона кипения продолжала расширяться. Пузырящаяся масса извергала из себя полусваренных рыб, прозрачных рачков и прочую пакость, душный пар клубился над высыхающими лакунами. Червю наверняка тоже приходилось несладко, но, вместо того чтобы вернуться в прохладную глубину, он рванулся на сушу. Его младший и менее крупный собрат не успел прорваться сквозь фронт кипятка и позорно бежал.

Младший егерь торопился изо всех сил, но не успевал. Червь разомкнул кольца, разом удлинившись футов на пятнадцать. Он не умел кричать, только шипел и фыркал от боли. Гвидо обдало струей воды, его руки соскользнули с уступа.

— Гвидо! Гвидо, держись! — Саня чуть не плакал. — Бернар, тащи его один, я постараюсь отпугнуть эту гадину огнем. Швырну в него фонарем!

— Нет... лучше вместе... — Я едва мог шевелить языком. — Все равно вы его...

Я чуть было не произнес фразу «все равно вы его не спасете», но меня спас обер-егерь. То ли он потихоньку приходил в себя, то ли мокрота попала ему в дыхательное горло. Лежа возле меня на крутой насыпи, Брудо начал кашлять. При каждом вдохе он со свистом втягивал воздух, затем застывал и ударялся затылком о камни. Я подхватил его голову и удерживал, пока Брудо не затих.

Геидо не скатился до самого низа, он сумел зацепиться за обломки гранитных перил. Оставалась крохотная надежда, что червь не заметит человека, повисшего прямо у него под брюхом. Но червь заметил. Он заметил нас в тот самый момент, когда я спрыгнул из трубы на берег вечно черного озера.

Морщинистая колонна повернулась и накрыла младшего егеря. К счастью, дядя Саня вовремя затормозил.

Он рванулся назад, перескочил через поваленного кабана, а в следующий миг земля затряслась.

Червь не удержался на хвосте и всей массой рухнул на откос. Он окончательно вылез из воды. Задняя часть, хвост, не знаю, как верно назвать, дымилась и лупила по воде, поднимая тучи брызг. Озеро кипело уже на расстоянии сотни ярдов от берега. Вытяжка Железного корня все-таки нам помогла. С кольчатого хвоста кусками осыпалось розовое мясо. В тот момент, когда над нами нависла распахнутая пасть, я впервые в жизни искренне обрадовался темноте. Я совершенно не хотел смотреть на того, кто несколько дней или недель назад сожрал целую общину пиктов.

— Дядя Саня, сюда! — Я волок Брудо за плечи, не заботясь уже о сохранности его косточек. Каким-то образом у меня хватило сил вытащить его на гребень скалы. Потом меня догнал кровник, и стало полегче.

Нам повезло. От утеса оторвался большой кусок и вместе с остатками балкона рухнул вниз. Червь сорвался вторично, но не пострадал. Мы выиграли несколько минут, только и всего.

До арки с зеркалами оставалось совсем немного. Совсем немного, если лезть в гору налегке и видеть при этом, куда ступает нога. Как назло, подошвы ботинок скользили по мокрым камням, несколько раз я чуть не грохнулся, когда нога соскальзывала. Дядя Саня тоже оступался, скрипел зубами, прихрамывал, но упорно тащил. Он был гораздо сильнее меня, но и ношу взял за двоих, оставив на мою долю ноги егеря.

— Он догоняет!

Он не должен был за нами гнаться. Вообще не должен был вылезать из воды, если я что-то понимаю в червяках. Он был вполне материален, совсем не такой, как Большеухий, но не откликался на свист. Похоже, он не замечал сгоревшей кожи, не замечал воткнувшихся стрел и обваренного хвоста. Как будто в нем отключили естественные инстинкты, а вместо них вложили единственный приказ.

Прикончить всех нас.

— Какой же длины эта тварь?! Получай, сволочь! — Саня опустил голову обер-егеря на гальку и запустил куда-то вверх своим фонарем. — Бернар, тащи!

— Не могу больше тащить.

Последние десять футов или около того. Совсем рядом. Последний рывок — и мы сумеем укрыться. Я сжимал зубы, стараясь не застонать, но из глаз все равно предательски катились слезы. К счастью, их никто не видел. Гвидо погиб. Брудо мы не можем спасти. Червь прорвется в трубу, наплевав на увечья, разорвет решетки и нападет на спящих кровников. У него хватит силы.

Фонарь, брошенный Саней, описал дугу и со звоном разбился обо что-то твердое. На мгновение стало очень тихо, а потом сверху закапало горящее масло. Желтые огоньки падали прямо мне под ноги, шипели, соприкасаясь с водой, стекали по влажным камням, оставляя горящие дорожки.

Зубы подземной твари клацнули так близко, что я невольно присел, но тут же подхватил Брудо за шкирку. Дядя Саня позже уверял, что страх удвоил наши силы. Мы перевалили через гребень и оказались на площади Мистерий. Арка с зеркалами ждала огня, а огня у нас больше не было.

Гиганту наверняка было очень больно от горящего масла, но он не умел кричать. Он шипел и клокотал, как клокочет кипяток в больших котлах. Но дьявольское создание не угомонилось, не спряталось в воду. Он горел и продолжал искать нас.

Мы вырвались на арену, мощенную шлифованными шестиугольными камнями. Я так и не успел толком разглядеть место, где друиды устраивали свои зловещие праздники. Кажется, между двух кабанов помещался каменный круг, заполненный золой, торчали подставки для факелов, а за рядами трибун возвышались скульптуры воинов вполне человеческой наружности. Между ступеней с сиденьями темнели проходы, еще дальше угадывалась балюстрада, опоясывающая верхние ряды кресел, а от нее разбегались лестницы, прорубленные в толще скалы. Наверняка, здесь нашлось бы чем заняться целой археологической экспедиции. Может быть даже, под замком скрывался целый город, а площадка для кошмарных представлений была крохотной частью этого города.

Но осмотреться мне не позволили. Тяжкий удар потряс арену. Кусок каменной загородки разлетелся, как шрапнель, несколько мелких острых камешков оцарапали мне кожу и пробили одежду. Червь взбирался все выше, размахивая головой, как молотом. Следующим ударом он снес одного из уцелевших кабанов. Скульптура треснула, ноги остались на постаменте, а туловище загремело по берегу, как пустая консервная банка.

— Свет, Боря, свет! — заорал дядя Саня.

Он выстрелил в червя четырежды: я почти ослеп от сполохов. Затем кровник взял мой пистолет и выпустил всю обойму. Саня елозил задом, отползая назад, отталкивался ногами, а пистолет зажал сразу в двух руках. Пули визжали, когда рикошетили от зубов червя, или звучно чмокали, когда впивались ему в кожу. Колонии фосфоресцирующих организмов, прижившихся у гиганта на спине, давали нам достаточно света, чтобы прикинуть, через сколько секунд мы превратимся в пищу.

Червь ударил головой в другую сторону и героическим усилием вытолкнул на арену еще пару футов своего смрадного тела. Следующим ударом разъяренная тварь вполне могла разнести вдребезги нашу надежду на спасение. Арка заколебалась, по колоннам побежали трещины.

Саня кинул в нашего врага пистолеты, кинул бесполезный арбалет Брудо, кинул сумку, но червь даже не заметил, что ему оказали сопротивление. Я без конца щелкал зажигалкой, но проклятый кремень намок, и из-под колесика вырывались лишь жалкие искры.

— Боря, он лезет! Бернар, скорее!

И тут заговорил обер-егерь. Я услышал его жалобное бормотание, но в запале не сразу осознал, кто еще зовет меня по имени.

— Бернар, внутри, под курткой.

Последний выстрел вспыхнул, осветив зубы и полуоткрытую пасть червя. Из дыр, оставленных пулями в тупой акульей морде, густо текла кровь.

— Брудо? Ой, то есть, Ваша глубокочтимость! Как замечательно, что вы очнулись!

Червь шлепнул ластой по каменной плите. Порода под ногами застонала и загудела. Затем раздался шлепок второй лапы-ласты. Наверное, мы застали обитателя Мхорага где-то посредине цепочки превращений. Он почти порвал с компанией рыб, дышал уже не жабрами, а легкими, но еще не развил в должной степени конечности для передвижения по суше. И, кроме того, червь был слишком тяжел. Его собрат или детеныш, гораздо меньших размеров, отирался на глубине, где-то поблизости. Он имел гораздо больше шансов догнать нас на берегу, чем тяжеловесный «папаша», но боялся ожогов.

— Очнулся. Немного не вовремя, ты не находишь? — Обер-егерь попытался рассмеяться, но сломанные ребра превратили его смех в плаксивое кудахтанье. — За пазухой... кха-кха... сухое огниво...

Я запустил отрядному руку за пазуху, между кольчугой и промокшей шерстяной рубахой. Мешочек пришлось рвать зубами, пока я не сообразил использовать нож. Огниво нисколько не промокло, но я не умел им пользоваться, чиркал снова и снова, но без толку.

Червь лязгнул зубами, мне в лицо полетела вонючая слизь. Арка затрещала, мостовая между колонн проседала на глазах.

— Борька, факел!

И вдруг огниво сработало. Крохотный язычок пламени набросился на просмоленную паклю, факел вспыхнул и отразился в ближнем серебряном тазике. Медленно, невыразимо медленно сноп золотистого света поплыл из одного зеркала в другое.

Прямо на меня надвигался розовый зев, почти идеально круглый, как турбина самолета. Я закрыл глаза, чтобы не закричать, когда челюсти начнут смыкаться. Дядя Саня обнял меня, другой рукой прижимая к себе Брудо.

Кажется, мы завопили хором и продолжали вопить до тех пор, пока наш крик не отразили сухие своды одной из башен замка. Магические зеркала действовали исправно. Потом выяснилось, что нас выкинуло очень далеко от «бивуака», в противоположной, южной башне, но мы находились в таком состоянии, что прошагали бы играючи десятки миль.

Мы потеряли Гвидо, но спасли обер-егеря. Мы думали, что все закончилось, но сильно ошиблись.

Желтая паутина

Анка убеждала себя, что не станет бросаться Бернару на шею. Однако стоило обоим фэйри появиться в дверях, как она вспыхнула, ахнула и побежала, не помня себя. Она Целовала его провонявшие дымом, потом и еще какой-то гадостью волосы, вокруг все горланили и суетились, а Бернар впервые за долгое время вел себя как прежде, не задавался и не корчил генерала. Он уткнулся ей губами в ухо и шептал всякие нежности на своем смешном русском языке, растягивая и заставляя дрожать гласные.

Младшая была почти счастлива. Она даже ужаснулась этому нечестному ощущению невесомости, когда Улыбка неудержимо растекается по лицу, слезы льются, и ничего умного не приходит в голову. Но счастье не могло быть честным, пока они не нашли Старшего.

Пока Валька в беде, нельзя радоваться.

Анка повторяла себе, что неприлично так себя вести, но не могла сдержаться. Плакала — и все тут, как маленькая. Она испытала облегчение, когда мужчины притащили израненного Брудо. Понадобилась уйма горячей воды, полотняные бинты и дощечки для фиксации костей. Понадобилась ее помощь, и можно было спрятать лицо под благовидным предлогом. У егеря обнаружилось три значительных перелома. Позже оказалось, что зеркала перебросили его не на площадку подземного амфитеатра, а гораздо выше, в один из полуразрушенных проходов, и Брудо катился сначала по отвесной стене, потом по крутой каменистой насыпи, а потом летел метров десять, пока не грохнулся на «пляж». Анка все равно не была внизу и, честно говоря, даже не испытывала желания отправиться туда на экскурсию. Ей достаточно было взволнованных рассказов дяди Сани.

Остаток ночи обещал сумасшедшие хлопоты. Она смогла, наконец, отвернуться, промокнуть глаза и снова стать хоть чуточку строгой. Бернара призвали к себе кровники, они ругались на него, но хотели немедленно получить полный отчет о том, что произошло внизу. Тетушка Берта поманила Бернара за угол и там удостоила его пары звонких подзатыльников. Он сдержался, ничего не ответил, только глядел в пол и пыхтел. Младшая не слышала, что Хранительница выговаривала парню, но, кажется, это были не слишком лестные слова. Дядя Эвальд только хитро улыбался.

По обычаям отрядных, гибель Гвидо полагалось оплакать не позже следующего после смерти рассвета. Однако Брудо лежал и стонал, еле живой, а уцелевший младший егерь Арми держал начальника за руку, всхлипывал и, вообще, смотрелся крайне бестолково. Пикси и фомор посовещались с дядей Эвальдом и вынесли решение — отпевать на следующий день после возвращения в свое время.

Червь напал перед самым рассветом. Гораздо позже, на ярмарке в Блэкдауне, Бернар поведал Анке о подпиленных прутьях решеток в сухом колодце. О загнутых внутрь отравленных кольях в самом низу трубы, обрывающейся над озером. О том, что колодец, прорытый в скрытой комнате башни, прикрытый толстостенной крышкой, — вовсе не хранилище свежей воды, а запасной проход к озеру.

Или запасной выход для того, кто живет в озере. Тот, кто живет в озере, пер по трубе толчками, взламывая подпиленные прутья, сдирая шкуру до глубоких царапин, оставляя болтаться на мокрых стенках лохмотья мяса. Он не ощущал боли, он вообще мало что ощущал в своей долгой жизни, кроме периодических приступов голода, полового желания и страсти к траве, которой ему так давно не давали.

Анка ничего не знала про жрецов и наркотик, не догадывалась о том, что такие удобные, с ванной, очагом и постелями, спрятанные в башне покои для путников были нарочно предназначены для заманивания гостей, которых сложно одолеть иным способом. Самым простым и эффективным способом уничтожить нежелательных гостей было отдать их на завтрак обитателям озера. Все эти малоприятные подробности выяснились гораздо позже, когда в гости к барону Ке заглянула посланница гномов клури каун, а тогда...

Анку разбудил фомор. Он первый ощутил опасность, вскочил с соломы и зарычал, как встревоженный зверь. Спустя миг проснулись остальные. Дядя Эвальд, не открывая глаз, прохрипел: «Снизу... Червь...»

— Вставайте! Выносите раненых!

— Быстрее! Берта, брось свое барахло!

— Милорд, вы сможете сами идти?

— Борька, помогай, тащи носилки!

— Досточтимая Берта, бегите вниз, я все соберу!

Анка не разбирала слов, но остро понимала, что произошла какая-то очередная пакость. Впотьмах налетела лбом на раненого милорда Фрестакиллоуокера, тот взвыл, схватившись за забинтованное плечо. Огромный магистр, в распахнутой куртке похожий на непонятно зачем одетую гориллу, скакал по залу, сгребая все подряд в мешок — бутыли с лекарствами, походные столовые приборы, цайтмессеры, оптические стекла, карты в планшетках, кожаные перчатки, Бернар с натугой переваливал Брудо на носилки: обер-егерь все еще находился без сознания. Анка кинулась ему помогать, кое-как они загрузили раненого, подскочила Мария, схватилась за ручку носилок здоровой рукой.

— Что происходит, черт подери? — Наездница обернулась на звук упавшего факела. На полу занялась сухая солома. Стенка мелко тряслась, второй факел потихоньку вылезал из железной уключины, выкованной в форме трехпалой лапы. На огромном низком столе, выпиленном когда-то из цельного дуба, закачались кружки и оловянное блюдо с остатками холодной баранины. Посуда медленно поползла к краю стола, словно ее кто-то подталкивал.

— Быстрее! Это червь! — закричал Бернар. — Мария, Аня, бегите! Бегите вниз и наружу!

Тяжелая двустворчатая дверь распахнулась. На пороге стоял возница. Он тяжело дышал, дико вращал глазами и указывал куда-то за спину. Младшая не сразу сообразила, что там происходит, пока Его ученость не подлетел с фонарем.

Лестничная площадка заканчивалась тупиком. Лестница вниз пропала. Место широченных аркад вновь заняла глухая стена. Его ученость налетел на стену, как ураган, зачем-то обшарил ее, постучал кулаком, затем повернулся назад с перекошенной физиономией.

— Ох, какие ж мы идиоты! — хлопнул себя по лбу Саня. — Нас заманили в ловушку, как кроликов!

Магистр уже пришел в себя, он совещался с пикси и младшим отрядным. Наконец решение было принято. Анка догадалась даже без перевода. Исчезла только лестница вниз, марш наверх, к вершине башни, остался свободен.

— Его светлость говорит, что женщинам следует подняться наверх. Немедленно.

— Но мы не оставим дядю Эвальда!

— Вероятно, нам придется спускаться снаружи по стене, — перевел Бернар, сам изрядно удивившись такому повороту. — Милорд королевский поверенный имеет в запасе надежное средство, но надо спешить. Червь будет здесь очень скоро. Ага! Его светлость говорит, что надо бежать на верхнюю площадку башни, пока тот, кто нас запер, не додумался закрыть и этот, последний выход.

Младшая вспомнила идеально подогнанные кирпичи, гладкую стену башни и засомневалась. Даже если у пикси есть длинная веревка, им не спуститься вместе с ранеными. В школьном спортзале она взбиралась несколько раз по канату, ободрала ладони, заработала синяки на внутренней стороне бедер и навсегда завязала с альпинизмом. В кино актрисы очень лихо скользят вниз по канатам, а в реальности она там, на канате, всю кожу с рук оставит.

Пол вздрогнул несколько раз, точно начиналось землетрясенье. Младшая услышала, наконец, этот звук, о котором вчера неохотно упоминал Бернар. Как будто крот протискивается в земле, утрамбовывая нору спиной и боками.

— Сначала заберите егеря, — отчетливо, но едва слышно произнес Глава септа. Он едва дышал, каждое слово давалось с трудом. — Я подожду... Уже не к спеху.

Дальше он произнес несколько фраз на языке Долины, и больше Анка не слышала от него ни слова по-русски.

— Какого черта? — растерялась Мария, — Мы будем драпать наверх? Бернар, но ты сам говорил, что там тупик.

— Там выход на смотровую площадку. Там когда-то привязывали горгулий.

— Выносим раненых, хотя бы на пролет, — повторил приказ магистра дядя Саня. — Пикси попробует задержать червя. У милорда с собой колдовские снадобья для создания Желтой паутины... Это очень опасное зелье, но придется применить. — Бернар погладил Анку по плечу. — Пожалуйста, уходите. Забери с собой сумки.

— Борька, помогай! — Дядя Саня всем телом повис на вороте, опускающем крышку люка. Оба фомора возились, выламывая камни из окантовки костра. Пикси мучался со шнуровкой камзола, словно ему внезапно стало жарко.

— Что такое Желтая паутина? — Младшая все еще не могла опомниться от приступа клаустрофобии. Одно дело — очутиться за запертой дверью, пусть даже запертой со злым умыслрм. И совсем другое — увидеть вдруг глухую стену, сложенную из здоровенных камней, притертых друг к другу и скрепленных замазкой, которую в древности замесили от души.

И на кой, спрашивается, они сюда поперлись? Ночевали бы внизу, в карете.

Милорд Фрестакиллоуокер повернулся спиной к младшему егерю, тот ослабил благородному пикси шнуровку на камзоле. Без зеленого камзола черноголовый пикси стал похож на мокрого грачонка. Под нижней рубахой он носил широкий кожаный пояс со множеством карманчиков. Фомор одним взмахом смахнул со стола половину посуды. Пикси начал выкладывать из пояса пузырьки и пакетики.

— Желтая паутина, — повторил Бернар. — Для того чтобы создать крепкую паутину, нужен паук. Особый, заговоренный паук. Крайнее средство, им, по преданиям, владели лишь горные фэйри и пикси. Те, кто рыл шахты задолго до изобретения динамита, использовали паутину, чтобы выбраться наверх. Охотники изредка охотились на крупных хищников, держа в подсумке паука. Он способен оплести жертву за несколько секунд. Нам о пауках пикси рассказывал Питер Лотт, но наверху рецепты утеряны. Пауки не подчиняются приказам, их можно только попросить о милости. То есть когда-то раньше подчинялись, но после люди потеряли секрет и поэтому перестали их звать.

Пол дрожал все сильнее. Тетя Берта суетливо закидывала пожитки в сумки. Фоморы выдернули из основания очага несколько валунов и скинули их в пасть колодца. Камни летели и ударялись где-то внизу с раскатистым гулом. Потом возница Гог нэн Аат принялся один за другим вскрывать фонари и сливать в кувшин масло.

— Не стойте, идите! — пробегая, крикнул дядя Саня. Он помогал фоморам подтаскивать к колодцу дубовую мебель. Уг нэн Наат извлек из посоха меч, с рыком крушил табуреты и лавки, затем перешел на массивные ножки стола. Нзн Аат тем временем сбрасывал обломки на ближайшую решетку и обильно поливал из бурдюка какой-то горючей жидкостью. Очевидно, строжайший и ученейший решил поставить червю огненный барьер. Пол продолжал равномерно вздрагивать, как будто неподалеку забивали сваи.

— Пошли, вынесем сперва этого? — предложила советница. Она стала какой-то удивительно спокойной. — Ты как, справишься?

— Справлюсь! — кивнула Младшая, отважно схватилась за грубые ручки носилок, но уже спустя пять шагов поняла, что здорово переоценила свои возможности. Наездница даже с одной здоровой рукой была сильнее ее раза в три. Однако отказываться было поздно, не бросать же несчастного егеря на съедение. Его наскоро забинтованная голова раскачивалась на валике, сделанном из куртки дяди Сани, изо рта текла слюна, потухшие глазки смотрели в потолок. Несмотря на мази и заклинания, серые бинты промокли от крови.

Обер-егерь превратился в живое пособие для хирургов...

— Я несу, несу, — шептала Анка и кусала губы, когда становилось совсем невмоготу. Она с ужасом представляла себе темную лестницу и десятки ступенек полукругом, на которых предстояло, как минимум, не упасть.

— Куда мы его потащим? — взмолилась она после первого же круга. — Там, наверху, все равно тупик!

— Есть другие предложения? — тряхнула кудряшками Мария. — Поднимемся хотя бы до следующей площадки, там переждем.

— Давай, я! — Их догнал Бернар, выхватил носилки. Анка была ему безумно благодарна, но не успела ничего сказать. Бернар и Мария почти побежали вверх. Впереди них, освещая путь, топал сапожищами возница. Уг нэн Наат послал его с просьбой еще раз посветить в зеркала, расположенные на самой верхней площадке башни. Хотя никто, похоже, не верил, что ловушка выпустит незадачливых путешественников.

Анка бегом вернулась в залу. Оглянулась в поисках ноши полегче, схватилась за баул наездницы, повесила через плечо сумку тети Берты.

По ногам пробежала легкая дрожь. Словно огромный ребенок легонько приподнял Спинделстонский замок, желая заглянуть внутрь. Червь приближался толчками, то расслабляя мускулы, вытягиваясь в струнку, то сжимая кольца, перемалывая при этом остатки лестниц и решеток. Он несся вверх, как ракета, запущенная в шахте подводной лодки.

— Аня, дуй наверх, сиди там! — надрывался Саня. Вместе с младшим егерем они пытались вручную опустить крышку на колодец, но это было все равно, что сдвигать с места танк или комбайн. Крышка стояла вертикально, цепи запутались вокруг ворота, поворотный механизм заклинило. Анка вспомнила, что, когда Бернар полез в дыру, Его ученость нарочно еще сильнее, до упора, поднял крышку, и вот теперь она застряла.

Анка метнулась к дяде Эвальду. Старик лежал подозрительно тихо, не кашлял, не пытался заговорить. Анка схватила его сухую, очень холодную руку, попыталась нащупать пульс. Сердце билось неровно, редкими слабыми толчками. Седая шевелюра старика разметалась по расстеленному на соломе плащу, черты лица заострились, мраморно-белый нос в синих прожилках торчал над потными, ввалившимися щеками.

— Дядечка Звальд, вы слышите? — Она вытерла лоб Главы платком. — Вы слышите? Хотите попить или порошок? Вы только не молчите, сейчас ребята вас вынесут отсюда!

Шестигранные плиты под ногами хрустели и терлись друг о друга. Замазка между ними превращалась в пыль, как зерно между мельничных жерновов. Масляный фонарь качался на крюке, вбитом в балку. С перекрытий сыпались труха и птичий помет.

Королевский поверенный закончил приготовления. Он разделся до пояса, разжег костер и повесил над огнем медный мятый котелок, в котором вечером варили кашу. Вокруг себя он разложил несколько волчьих челюстей с окрашенными в красное зубами. Челюсти соединил тоненькой струйкой белого порошка, рассыпав его вокруг, точно создав невидимое ограждение. Анка успела удивиться, откуда милорд вытащил столько непростых приспособлений. В котел он поочередно, сверяясь со свитком, сыпал ингредиенты из баночек, шептал и повизгивал. Потом внезапно хватался за длинный черенок ложки, начинал помешивать, за ложкой тянулась блестящая желтая сопля, обрывалась с чавкающим звуком. С каждой секундой все сильнее воняло, Младшая могла дышать только ртом. Казалось, что неподалеку разлагается семья скунсов. В пляшущих бликах костра вспотевший пикси походил уже не на птенца, а на бесенка. Он пришептывал, потирал руки, подскакивал, будто ему в зад тыкали горячей головешкой. С его тощих жилистых плеч стекали капли пота. Младшая скользнула взглядом по его спине, отвернулась, а потом внутри нее словно что-то екнуло. Она более внимательно присмотрелась к раздетому милорду и в очередной раз упрекнула себя в невежестве. Она слишком привыкла к фэйри, привыкла к тому, что они почти как обычные люди, если не считать философских разногласий и языческих закидонов, на которые можно было не обращать внимания. Но черноволосый смуглый пикси принадлежал к совсем иной разумной расе. Он не был человеком, хотя называл себя именно так. У него вдоль позвоночного столба росли не волосы, а густая жесткая шерсть с блестящим отливом. Анка подумала, что если бы у Бернара росла такая шерсть, то ей бы даже понравилось гладить его, как медвежонка.

А вот пикси гладить совершенно не хотелось. Милорд на миг повернулся, чтобы добавить к охранному кругу еще одну челюстную кость, Анка вздрогнула. На груди пикси, на руках и щеках проступили синие прожилки вен и мелких сосудов. Словно его худенькое тело изнутри распирало огромным давлением. Ко всему прочему, милорд запихал в ноздри тряпичные тампоны, пропитанные маслянистой жидкостью, наверное — чтобы не стошнило от вони, идущей от котла.

Сверху послышались шаги. Возвращались Мария и Бернар.

— Мы вынесли его наверх, там настоящий ураган!

— Не помогает свет, стена как стояла, так и стоит! — пожаловалась Анке наездница. — Эй, Саня, переведи своим приятелям, на лестнице камни сыплются! А внизу-то, в зале, крыша дырявая, как бы все не рухнуло! Придавит и карету, и коней.

Бернар почтительно заговорил с магистром. Младшую восхитило, что даже в такой критической ситуации ее парень соблюдал правила поведения, незыблемые для фэйри.

— Его строгость говорит, что совсем скоро милорд оживит паука. Ничего не поделаешь, надо спрятаться и ждать, другого выхода нет. Его строгость говорит, что у нас в запасе не больше пяти минут, пока Желтая паутина будет достаточно крепкой. Нам предстоит собраться наверху и ждать сигнала.

— А потом что? — с замирающим сердцем осведомилась Анка.

— Потом будем прыгать.

— Ой, мамочки, я не смогу. Я боюсь высоты.

Ей так хотелось, чтобы Бернар хоть чуточку посочувствовал, но он уже отвернулся.

— У нас неплохой арсенал, еще полно патронов, — Мария пнула ногой сумку с оружием. — Бернар, переведи орангутану, что есть автомат. Если он поймет. Просто уважаемая Берта запретила мне убивать в Изнанке комаров. Спроси его — можно ли раздавить червя или кто он там?

К изумлению Анки, Бернар вполне серьезно кинулся переводить.

— Вы не можете убить вашими пулями того, кто состоит в родстве с демонами! — прогремел фомор. — Вы не можете убить того, кто питается костями мертвых!

— Забирайте Эвальда! — Саня подтаскивал к жерлу колодца отполированные бревна, которыми предстояло укрепить крышку. — Эта сволочь уже близко!

— Аня, пойдем, я донесу его сама, — Мария запустила руки под дядю Эвальда и неожиданно легко подняла его. Глава септа стал совсем худенький, одежда болталась на нем, как на вешалке.

— Вы идите, я Бернара подожду, — помотала головой Анка.

Анка во все глаза следила за Бернаром. Перед ним лежал широкий кожаный пояс милорда, в кармашках которого торчали баночки и пакетики. По указанию пикси Бернар подсыпал в котел снадобья из темных баночек, отмерял что-то ложечкой. За границу белого порошка парень не заходил, крайне осторожно тянулся к котлу, дышал только ртом. Пикси снял с шеи кожаный мешочек, разрезал ножом затянутые нитки. В пальцах у него бился крупный желтоватый паук. Ничего особенного, Анка видала в музее и пострашнее. Милорд торжественно опустил паучка в бурлящую массу. По самым оптимистичным оценкам, он должен был свариться секунд за сорок.

— Слушай, не сходи с ума, — набросилась на Анку наездница. Она закинула на плечо сумку с оружием, присоединила рожок к автомату. — Они знают, что делают, они здесь родились. Пошли скорее, Берта ждет. Там наверху есть ниша, никакая сволочь нас не достанет. Ты что, не видишь — дед умирает?

— Бегите, спасите его, пожалуйста, — Младшая как завороженная следила за манипуляциями пикси и за тем, что происходит в магическом круге. — Я вас догоню очень скоро!

Мужчины тем временем запели на языке Долины, набросились на механизм, управляющий подъемом и спуском крышки. Они раскачивали цепи и шестерню, а магистр схватил теплый еще камень из костра и принялся дубасить по вороту, пока цепь не соскочила. Анка последний раз вытерла пот дяде Эвальду, пыталась влить ему в рот лекарство, оставленное тетей Бертой, но старик все выплюнул. Самое удивительное, что советница Коллегии не стала спорить. Она пожала плечами, скривилась, когда вес Звальда пришелся на больную руку, однако справилась с собой, взвалила его на плечо и побрела наверх.

Башню снова качнуло. Где-то за слоями кладки родился скрежет, плавно перешедший в грохот далекого обвала. Младшая представила, что это подогнулись колонны, поддерживавшие крышу главного зала, и вся эта тысячетонная махина падает на карету с конями, превращая ее в щепки и в кровавые липкие пятна. Младшая ущипнула себя за руку, помотала головой, чтобы отогнать мерзкое виденье. Все будет замечательно, они спасутся! Они просто не могут не спастись.

Из жерла колодца донесся самый противный звук, который Анка когда-либо слышала, — неторопливое, чавкающее стрекотание. Будто там завелся очень большой, неповоротливый и сытый кузнечик. Только он не был неповоротливым. Он пер вверх с энергией локомотива.

Младшая пятилась к выходу.

Его строгость руководил обороной, точнее, пытался опустить крышку на трехметровый люк. Младший егерь и Саня вращали зубчатое колесо при помощи просунутых в его отверстия арбалетов. Удлинив таким образом руки, они сдвинули ржавую механику с мертвой точки. Крышка, позвякивая цепями, поползла вниз. На ее верхней стороне обнаружились железные петли, в каждую из которых Анка смогла бы засунуть голову и обе руки в придачу. Крышка упала на каменное кольцо с грохотом, от которого заложило уши. Однако магистр велел мужчинам снова крутить ворот, сбросил куртку и ухватился волосатыми лапами за цепи. Крышка повисла в дюйме от среза колодца. Оказалось, что там тоже торчат петли, их требовалось совместить.

Стрекотание доносилось все ближе, башня сотрясалась, точно в лихорадке. Младшая отдавала себе отчет, что никакое животное на Земле, даже очень крупное, не могло бы заставить трепетать каменную громаду. И от этого становилось еще страшнее: в ненормальной Изнанке водились твари, о которых Анка предпочла бы никогда не слышать. Анка сама не замечала, что приплясывала и шептала почти непрерывно, умоляя то ли крышку сесть на место, то ли боженьку, в которого не слишком-то верила. Наконец петли совместились, Саня и егерь притащили из темного угла залы четыре здоровенных бревна, и магистр забил их в петли.

Пикси успел закончить с приготовлениями за несколько секунд до того, как фомор запер колодец. Из котелка все сильнее тек желтоватый дымок. Там внутри что-то кипело, бурлило, грозясь выплеснуться через край. Милорд Фрестакиллоуокер накинул вместо крышки плотную дерюгу, подогнул края и молниеносно обвязал их веревкой. Казалось, будто он пытается удержать в котелке стайку непоседливых воробьев. Пикси снова и снова крутил бечеву, плотнее прижимая дерюгу к стенкам котла. Наверное, ему было очень горячо, наверное, раскаленный металл жег руки. Закончив с бечевкой, пикси что-то прокричал Бернару, тот метнулся в сторону, порылся в кожаном мешке колдуна и вернулся с парой толстых рукавиц.

— Его милость считает, что заклинание удалось, — Бернар подбежал к Анке, взял ее за руку. От него пахло горько, кисло, но одновременно — сладко и невероятно маняще. Младшая прикрыла глаза и ненадолго затаила дыхание. — Он сам отнесет паука наверх, нельзя ему мешать.

— Чего ждешь, дочка? — издалека прокричал дядя Саня. — Давай, дуй скорее отсюда! Дуй, догоняй!

Анка проглядела момент, когда фоморы сбросили в колодец горящую мебель. Из-под плотно прижатой крышки колодца вырывались струйки едкого дыма, однако червь упорно стремился вверх. Уг нэн Наат и возница отскочили, кашляя, и с факелами столпились вокруг пикси. Тот держал перевязанный, укрытый котелок на вытянутых руках. Дерюга шевелилась, точно под ней пряталось некрупное животное, вроде кошки или комнатной собачки. Младшая представила себе, каково там внутри, в желтом кипящем клею. Любое живое существо из Верхнего мира сварилось бы за несколько секунд.

Саня снаряжал обойму, с лестницы вернулась Мария с короткоствольным автоматом наперевес. В зале сталотемно, горели только две слабые лампы и два факела. Королевский поверенный неторопливо зашагал по лестнице вверх. Магистр что-то раздраженно выкрикнул.

— Нам приказали его страховать, — объяснил Саня. — Он в таком состоянии, что может уронить! Нельзя, чтобы уронил. Там такая тварь, червяк по сравнению с ней — жалкая личинка!

Мария тревожно поглядывала на люк и на сваи, забитые в уключины. Крышка люка, весящая как минимум полтонны, приплясывала, из-под нее валил черный дым. Пол уже не вздрагивал, как раньше, а буквально ходил ходуном. «Жалкая личинка» рвалась на свободу. Чем ближе к основанию колодца, тем сильнее раскачивались камни, но за широкими дверьми, на темной лестнице, все пока что оставалось незыблемым. Кто-то запер башню очень старательно.

— Нам повезло, что милорд с нами. Его ученость говорит, что славный король горных пикси специально послал милорда Фрестакиллоуокера встречать нашу экспедицию, поскольку мужчины его фины умеют плести Желтую паутину.

— Сдается мне, они тут лучше нас к нашему приезду приготовились, — процедила советница. — Всех умельцев собрали!

Анка позабыла о приближающейся угрозе снизу. Они успели добраться до лестничной площадки, когда червь ударил снизу в крышку люка. Анкины ноги на долю секунды оторвались от пола, с такой силой вздрогнуло основание башни. Громадный железный люк загудел, как церковный колокол. Две из четырех балок, заложенных в гнезда, сломались, как спички. Анка невольно обернулась. На стене раскачивался фонарь, словно дул сильный ветер. В костре подпрыгивали головешки. Крышка люка прогнулась, точно изнутри с размахом ударили молотом.

— Быстрее! Быстрее наверх!

Младшей почему-то представилось вполне безвредное животное, вроде дельфина или кита, которого безжалостные дрессировщики заперли голодным в грязном бассейне. У выхода стояло ведро с водой, которую вечером Бернар натаскал из пруда. Младшая, как завороженная, следила то за рябью воды в ведре, то за лихорадочными действиями взрослых. Они собирались столешницей подпереть со стороны лестницы двустворчатую дверь, но не успели.

Крышку люка сорвало и швырнуло в потолок. Почерневшая дубовая балка, выполняющая функции внутреннего венца, треснула. По замшелым стенам побежали трещины. С потолка посыпался песок. Опрокинулась главная шестерня с намотанной цепью. Верхнее кольцо валунов, образующее основание колодца, расползлось, будто состояло из песка и щебенки. Младшая увидела...

Даже много часов спустя, когда сгладилось первое впечатление, она не смогла бы точно нарисовать или передать словами, как выглядел червь. Серовато-желтая колонна, в струпьях и лишаях, в потеках слизи и крови, высунулась из жерла трубы и ударила в потолок.

Сверху полетели кирпичи. Анку перехватили поперек живота, закинули на плечо и бегом понесли вверх по лестнице.

— Пустите, пустите, я сама!

Она так и не поняла, была у червя морда, вроде акульей, о которой рассказывал Бернар, или только почудилось. Тупой обрубок, похожий на гигантский, раздувшийся от гангрены палец, стукнулся в потолок и моментально развернулся в сторону двери. Для глупого червяка он был слишком сообразителен. Снизу, под мордой, если у червя была морда, перекатывались бурые треугольные пластины, похожие на черепицу, которой кроют крышу.

Анку поставили на ноги, и ее тут же вырвало от острого запаха протухшей рыбы. Тяжелые двустворчатые двери вывалились с треском и грохотом. Они разлетелись в щепки, на лестнице погас последний факел. Вслед за выбитыми дверьми на лестницу просунулось окровавленное серое рыло.

Магистр не дал Анке спокойно расстаться с ужином, подцепил своей лапищей, как клещами, и поволок вверх. Приходилось бежать через три ступеньки, в боку кололо, легкие не справлялись. Анка сбилась со счета, сколько прямоугольных лестничных площадок они уже миновали. Про себя повторяла одно — только бы не упасть. В какой-то момент сбоку очутилась оскаленная физиономия Марии. Наездница поливала короткими очередями, прижавшись спиной к влажным камням. Пули чирикали, рикошетили где-то внизу, это было почти красиво, почти похоже на фейерверк, вот только уши закладывало от грохота.

— Машка, это бесполезно! — надрывая связки, дядя Саня тянул наездницу за собой. — Его ничем не возьмешь, беги!

Младшая неожиданно лишилась опоры и чуть не разбила подбородок о невидимые крутые ступени. Магистр выпустил ее руку, и тут же чиркнуло огниво. Уг нэн Наат возвышался над ней, широко расставив ноги, и поджигал наконечники стрел. Стрелы вспыхивали ослепительным белым огнем, затем один за другим пять факелов унеслись вниз. Рядом спустил курки арбалета младший егерь. Еще пять огненных стрел осветили спираль лестницы. Хлопотливое стрекотание сменилось жалобным воем. Потянуло горелым мясом. Червь бился в теснине лестницы, башня вздрагивала, на голову Анке сыпались куски сухой замазки.

Сверху потянуло свежим воздухом. В квадратном проеме блеснули звезды. Саня подхватил Анку на руки. Перед тем как вынырнуть вместе с ним под дождь, она разглядела жирную гармошку, заполнившую собой лестничный пролет. Стрелы магистра и егеря нашли свою цель. Горючее вещество с их наконечников текло по бокам червя, выжигая в его коже сложные узоры. Наверняка голодному исполину было очень больно, но он упорно карабкался вверх.

Лестница вырвалась на ровную круглую площадку. Высокие зубчатые стены мешали выглянуть наружу, но Младшая и так догадывалась, что там можно увидеть. Внизу — ров с мостом и каменные плиты двора, об которые так удобно разбиться в лепешку, а дальше — за линией башенок с горгульями — километры унылых болотных торфяников, в которых бродят дикие кошки.

Над башнями Спинделстонского замка занимался неторопливый рассвет. Половина иссиня-черного неба секла мелким противным дождем, на другой половине разливалось алое сияние. Две луны плыли впритирку и на глазах таяли, готовясь уступить место первому из светил. Ветер яростно хлестал в лицо, ноги разъезжались на влажных плитах. Дядя Эвальд и Брудо лежали, закутанные, под самой стенкой. Милорд Фрестакиллоуокер ползал вокруг них, организуя новое ограждение из белого порошка. Тетя Берта и Мария, мокрые насквозь, уже сидели на коленках внутри круга, рядом примостился тяжело дышащий возница.

— Все вместе, закройте головы! — мокрый Бернар переводил приказания пикси.

— Аня, ко мне давай! Пригнись!

Младшая не успела даже толком осмотреться, как ее впихнули в центр круга. Ей это чем-то напомнило волейбольно-пляжную игру «картошка», в которой нужно как можно ниже пригибаться, уворачиваясь от летящего в голову мяча. Но вместо мяча милорд Фрестакиллоуокер приготовил кое-что посерьезнее. Дождавшись, пока все усядутся, он разрезал бечевку, стягивавшую тряпку на остывшем котле, затем отважно подскочил к квадратной дыре и опрокинул котел на лестницу.

Из котла вылез желтый паук. Симпатичный желтый паучок, размером с камчатского краба. Он пошевелил лапками и уставился на людей.

— Мать вашу, — ахнула Мария. — Кажется, я сейчас спрыгну без веревки!

Стража болот

Сначала высунулась мохнатая паучья лапа с загнутыми когтями на конце. Паучок, раньше умещавшийся на пальце, заметно подрос. Он далеко обогнал в росте своих далеких родственников-птицеедов. Толстые мохнатые лапы стали толще, чем у небольшой собаки. На грязно-лимонной спинке топорщились бородавчатые наросты, из них толчками лезла вязкая горячая паутина. Паук потрогал камни второй лапой, затем выбрался окончательно, вздрогнул и вдруг побежал вниз по лесенке, навстречу червю.

Впрочем, почти сразу вернулся назад. Перебирая ногами со скоростью заводной куклы, он пронесся из одного края площадки в другой, задними лапками ловко крепя паутину. Милорд Фрестакиллоуокер проявил недюжинную ловкость, уворачиваясь от порождения собственного колдовства. Он дважды перепрыгнул натянутую нить, добежал до общего круга, затем остановился и дунул поверх голов. Очевидно, он перед этим набрал в трубочку своего вонючего порошка, потому что мелкая жирная пыльца осела у Младшей в волосах. Очевидно также, что пауку совсем не нравился запах этого зелья: он методично плел паутину, не приближаясь к людям.

Что-то у пикси осталось в руках. Что-то похожее на толстую рыболовную леску. Милорд так и не снял перчаток. Он отступал спиной, невнятно бормоча, пока не перешагнул границу. Он бережно тянул за собой Желтую нить.

— Обматывайтесь, живее, пока она мягкая! — Его милость наматывал паутину кольцами на локоть, как ковбой наматывает лассо.

Бернар обнял Анку, прикрыл сверху курткой. Младшая сжалась в комочек, но подглядывала из-под рукава. В ухо ей быстро дышал егерь Арми и колол своими жесткими пейсами. Паук пробежал мимо, по диагонали, стуча восемью ножками, ловко вскарабкался на стену, ненадолго задержался у железного кольца в полу. За ним провисала блестящая нить, накладывалась по диагонали на другие, бросая на брусчатку все более сложную тень.

— Первым спускается самый тяжелый! Поднимите руки!

Анка послушно задрала руки вверх. Она все еще не понимала, каким образом эта очередная гадость, порожденная колдовством пикси, спасет их от неминуемой смерти. Милорд молниеносно обернул вокруг ее пояса желтую нить, обернул второй раз и переместился к лежащим раненым. Анка поискала пальцами, нашла не сразу, а когда нашла, едва не порезалась. Нить была теплая, толстая и очень крепкая. Младшая незаметно дернула раз, другой, затем намотала паутину на пальцы и дернула со всей силой. В результате ничего не добилась, но едва не содрала себе кожу. Там, где паутина прилипла к плащу, оторвать ее тоже оказалось невозможно. Она оставалась гибкой, слегка растяжимой и в то же время крепкой, как самая лучшая сталь. А может, и покрепче любой стальной проволоки, подумала Младшая, растирая ссадину на ладони.

— Держитесь! Обматывайтесь крепче!

Его ученость подтянулся и вылез на гребень стены. Ветром его едва не столкнуло назад. Младшая подумала, что первым быть страшнее всего. Наверное, отважный фомор, несмотря на свою жуткую внешность, в душе тоже побаивался. Он снял с головы свою войлочную шапку, сунул за пазуху и помахал провожающим.

Раздался оглушительный треск, под ногами Младшей образовалась трещина и стала потихоньку расширяться. Из квадратного проема лестницы показалась морда их преследователя. Червь никак не мог протиснуться в тесное отверстие, он напрягал все силы, но пока безуспешно. Кроме собственных габаритов ему мешала Желтая паутина. Анка не могла отвести глаз. Паук стремительно бегал по кругу, так быстро, что порой нельзя было различить мелькание его ног. Он непрерывно выпускал новые нити и наматывал вокруг морды червя. Гигант замешкался всего на несколько секунд, разворотил кладку и застыл, очевидно, ослепленный первыми лучами солнца. Его лишенная пигмента шкура дымилась от многочисленных ожогов, оставленных горящими стрелами. Нескольких мгновений пауку хватило, чтобы покрыть серую мокрую тушу сотнями желтых нитей.

Червь дернулся, собираясь гармошкой, готовясь к решающему броску вперед. Дернулся, и... ничего не произошло. Захрустели камни, запели натянувшиеся струны, но ни одна не порвалась. Вместо этого начала рваться на куски непробиваемая шкура подводного монстра. Паутина впивалась тем глубже, чем яростнее дрался червь. Плеснула кровь, окрестности огласились тонким жалобным воем, и тут Младшая впервые рассмотрела пасть.

Нет, лучше сигануть вниз, постановила она. г Магистр Уг нэн Наат спрыгнул. Милорд Фрестакиллоуокер стоял в странной позе, на одном колене, накинув на плечи толстый сложенный плащ. Двумя руками, защищенными грубыми перчатками, он понемногу стравливал желтую нить: нить ложилась ему на плечи, глубоко врезалась в ткань плаща, от особо сильных рывков пикси раскачивался всем телом. Дважды он упал, но могучий Гог нэн Аат помогал ему подняться. Желтая нить уходила в проем стены, она натянулась и пела на ветру, как струна. Судя по степени натяжения, магистр не сорвался, а продолжал быстро скользить вниз. Наверное, в руках у пикси была какая-то особая нить, та, самая крепкая часть паутины, на которой обычно висит сам паук, если случайно сорвется. Милорд тянул и тянул, наматывая петли вокруг локтя, понемногу передавая свободный конец вперед, а паучок, укрепляя ловушку, не забывал подбрасывать хозяину новые метры спасительной лестницы.

— Скорее, теперь раненых!

— Аня, не хватайся голыми руками!

Мария и младший егерь Арми подняли дядю Эвальда и вместе с носилками перевалили за край стены. Следом столкнули обвязанного обер-егеря. Желтый паук тем временем выстроил на вершине башни настоящее боевое укрепление, Он раз сто пробежал над застрявшим червем, цепляя концы паутины за острия башенок, расположенных по углам смотровой площадки. Только одного направления он избегал — там, где копошились люди. Поэтому над путешественниками оставался небольшой кусочек свободного неба, а уже в метре от Анки подрагивал и истекал желтыми каплями непроходимый клейкий лес.

Спрыгнул Гог нэн Аат, затем столкнули вниз зажмурившуюся тетю Берту, вслед за ней шагнула Мария. Подошла очередь Анки.

— Хочешь, прыгнем вместе? Обнимемся и прыгнем? — предложил Бернар.

Младшая согласно закивала, раздумывая про себя, насколько будет стыдно перед ним, если описается в полете. Милорда Фрестакиллоуокера теперь страховал дядя Саня: они вдвоем переместились под самую стену, упирались ногами, едва не лежа на спине. Русский фэйри тоже набросил на плечи куртку, чтобы не порезаться, сел к пикси лицом, создав, таким образом, дополнительный блок.

— Не вместе! — категорически воспротивился Его милость, заметив, как Бернар подсаживает Анку на гребень стены. — Нельзя рисковать, нить слабеет!

— Они спустились, Аня! — Бернар улегся животом в щель между каменных зубцов и заглянул вниз. — Они уже на мосту, выводят лошадей! Аня, не бойся!

Легко тебе сказать: «Не бойся!» А если с детства самое страшное — это высота? Если даже зимой с двухметрового сарая в снег все прыгали смеясь, а у нее дрожали коленки?

Оказавшись один на один с сияющим звездным простором, она задохнулась. Тусклые безжизненные болота, усеянные мириадами красных лужиц, мириады раз отражали низкую любопытную луну и краешек встающего солнца. Небо искрило зарницами, горы на горизонте поднимались на цыпочки, замыкая свернутый мир Изнанки в кокон, лиловая луна хохотала, кривлялась и неестественно быстро спешила за своей бледной подругой. Ветер ревел на сотни голосов, играл в воротах замка, на башнях вспыхивали и гасли огни. Косые струи дождя еще хлестали на западе, но рыхлая громадная туча постепенно отступала, словно сползало тяжелое платье с нежной розовеющей плоти. Звезды гасли, на севере стеной поднимались дымки, там по-прежнему горели торфяники. Тысячи воронов, сбиваясь в спиральные черные туманности, кружили над седыми туманными кочками. Но ни одна птица не тревожила границ замка, обозначенных двумя рядами колонн. Отсюда, с башни, колонны с горгульями, окружающие языческий храм, казались крошечными спичками, воткнутыми в сырую почву.

Далеко внизу, так далеко, что Младшей стало дурно от одного взгляда, крошечный кучер выводил на мост крошечных коней. Рядом с каретой суетились малюсенькие фигурки, махали руками и кричали, задрав чашечки лиц, но слова на такую высоту не долетали. Во рву и в прудах рябила черная вода, статические разряды проскакивали между металлическими украшениями колонн на подъездных дорогах, между гигантскими бронзовыми хряками, охраняющими ворота. Анке открылся сверху купол, его удивительный ажурный рисунок, растянутый между четырьмя торчащими башнями. Когда-то купол был покрыт голубой краской, но прохудился, поблек, сквозь прорехи торчали несущие балки и верхушки колонн. Спускаться ей предстояло как раз между внутренней и внешней стенами замка, на узкий порожек, лежащий в основании башни, у самого рва. Промахнуться мимо порожка означало бы улететь вниз, во мрак, на неизвестную глубину.

— Прыгай, Аня! Прыгай!

Она все равно бы не прыгнула, если бы Бернар ее не столкнул. Несколько секунд она визжала, зажмурившись, а ветер заталкивал ее крик обратно в гортань, пока не поняла, что никуда не падает, а раскачивается и спускается довольно медленно, обтирая боками и спиной вековую грязь с башни замка. Она долго не осмеливалась открыть глаза. Наконец, нить, больно сдавившая ей грудь и живот, затрепетала. Анка отважилась поглядеть вверх, увидела ноги дяди Сани и его огромную тень в первых рассветных лучах. Саня спускался за ней, используя другую нить, а за ним уже перелезал через край Бернар.

Тогда она окончательно осмелела и поглядела вниз. До земли оставалось каких-то пятнадцать метров, ее готовился поймать магистр, он растопырил ручищи и улыбался своей кошмарной улыбкой гориллы. Анка улыбнулась ему в ответ и втайне порадовалась, что не поддалась уговорам и не сменила в таверне джинсы на средневековое женское платье. Какое тут платье, не хватало еще сверкать попой на глазах у благородных господ! Потом она скользнула смелым взглядом поверх внешней стены, которая вот-вот грозила перекрыть обзор, и увидела нечто весьма неприятное.

Настолько неприятное, что даже забыла страховать себя руками, перестала отталкиваться ладонями и изрядно приложилась щекой к щербатому холодному кирпичу.

Младший егерь настраивал цайтмессер, кучер поил коней, Мария помогала тете Берте укладывать раненых, Саня висел на паутине и глядел вверх на Бернара, Уг нэн Наат ждал Анку с зазубренным ножом, чтобы перерезать желтую паутину, все были чертовски заняты, поэтому никто не заметил то, что заметила Младшая.

На колоннах вокруг замка просыпались горгульи.

Стража болот освобождалась от спячки. Им не понадобились зашифрованные команды, оказалось достаточно того, что на свободу вырвался один из обитателей подземных озер. Червь свистел и стрекотал наверху, бился в тенетах желтого паука, башня трещала по швам, но пока держалась.

— Скорее! — приставив руки рупором, кричала снизу Мария. — Бернар, чего ждете?!

Анку поставили на ноги. Фомор, не без усилий, разрезал путы. Он что-то ее спрашивал, видимо, заботился, как она долетела, но Анка ничего не могла ему ответить, а только тыкала пальцем в сторону внешней стены, закрывавшей обзор. Из кареты ее звала тетя Берта, надо было помогать с ранеными, а в багажном отделении истошно вопили маленькие горгульи, то ли голодные, то ли тоже чуяли червя.

Через минуту на карниз спрыгнули невредимые Бернар и милорд Фрестакиллоуокер. Пикси повалился, едва коснувшись ногами земли. Он стал зеленого цвета, из носа у него текла кровь. Магистр подхватил своего приятеля на руки, перенес в карету. Анка помогала Хранительнице, рвала бинты, готовила мази и все раздумывала, привиделось ей, что фигуры на столбах расправляют крылья, или нет... Здоровье обер-егеря не вызывало опасений, несмотря на высокую температуру, а вот дядя Эвальд постепенно превращался в мумию и безостановочно бредил на языке Долины.

Младшая снова услышала, как перекликаются знатоки времени. Она уже почти точно угадывала, когда произносились цифры.

— Три и восемь!

— Три и пятнадцать, Ваша строгость!

— Держитесь, сейчас поедем! — В каюту заглянул всклокоченный Бернар. — Его ученость нашел малый омут, где-то недалеко, за стенами замка.

— А почему мы уезжаем? — улучив момент, спросила Младшая наездницу. — Ведь вчера говорили, что воронка откроется прямо внутри главного зала.

— А шут их разберет! — сердито сплюнула Мария. — Видимо, питекантроп ожидал большую дыру, вроде той, куда мы провалились вчера. Такая дыра, действительно, должна проявиться часа через два. Но я так поняла, что главной дыре всегда предшествуют несколько мелких, это вроде толчков после землетрясенья, когда платформа встает на место. Они решили, что успеют выскочить в одно из таких окошек.

— Ближайший выход через три минуты, примерно между прудами, — подтвердил висящий на подножке Бернар.

С вершины башни посыпались осколки камней, загрохотали по крыше кареты. Кони заржали, задергались в постромках. Первое солнце, пышущее, но темное, словно спрятавшееся за дымчатым фильтром, хлестнуло огнем по башням Спинделстонского замка. Кучер задрал голову, высунувшись из будки.

— Смотрите! Смотрите, летят!

Видимо, червь сумел выбраться на смотровую площадку и в несколько ударов разломал широкий парапет башни. Но его почти не было видно под желтым трясущимся коконом. Паутина подсыхала на солнце, сжималась и душила гиганта, буквально рвала его на части. Желтый кокон дергался, то показываясь из-за края башни, то скрываясь, а над ним, часто махая крыльями, кружили три горгульи.

— Задраить окна!

Егерь и Его ученость сверили показания приборов, кучер хлестнул лошадей, и карета покатила обратно через узкий мост.

— Девчонки, держитесь крепче! — в каюту просунулась бородатая физиономия дяди Сани. — Воронка маленькая, прямо между двух прудов!

Гог нэн Лат с воплями нахлестывал лошадей. Тяжеловесы медленно, но уверенно набирали темп, колеса грохотали, высекая искры из потертых гранитных плит. Карета нырнула под арку внешней стены, от шума заложило уши. Впереди показались бронзовые задницы кабанов, охраняющих вход в замок.

— Аня, подай мне агаву, в синей бутылочке, — Хранительница традиций уже не нуждалась в переводчике, чтобы говорить с Анкой на медицинские темы. Младшая сносно освоила простейший английский и вполне могла устроиться на работу медсестрой. Правда, не в официальную английскую клинику.

Обер-егерь стонал, подбрасываемый на каждой неровности дороги, Мария куда-то убежала, двери хлопали. Анка потянулась за бутылочкой, но Хранительница уже смотрела в другую сторону, в оконную щель, и бормотала свои эльфийские молитвы, приложив ладонь ко лбу.

Анка выглянула в другое окошко и сразу позабыла про агаву и про раненого. Карета мчалась к прудам, а навстречу ей плотным клином летели горгульи. Не все еще покинули свои столбы и арки. На дальних рубежах вдоль дорог они только просыпались, стряхивали оцепенение, сбрасывали ороговевшую чешую, разевали загнутые клюзы. Большая часть летучих тварей собиралась в клокочущий клин вокруг башни, намереваясь вступить в схватку с червем. Затаив дыхание, Младшая следила за небом. Небо почернело. Размах крыльев самых мелких взлетевших скульптур был никак не меньше трех метров, но попадались и настоящие великаны, с раздвоенными шипастыми хвостами, со сверкающими гребнями и двумя парами лап. Анке хотелось встряхнуть головой и постучать себе по ушам, такой резкий, визжащий звук издавала стая. Ревущим вихрем поднимались стражи болот, по спирали огибая башню, рассаживались на стенах, на куполе. Самые первые сломя голову ринулись в бой и тоже застряли в Желтой паутине. Теперь они дрыгали конечностями, истошно орали, пытаясь освободить прилипшие крылья. А паук казался неутомимым. Его самого не было видно, но вся верхняя часть башни поблескивала, словно замотанная желтым скотчем. Еще две горгульи на лету вляпались в паутину и, жалобно стеная, рвали ее клювами.

— Нна-йаа! Ннаа-йяаа!

Кучер орал не переставая, его кнут гулял по спинам взмыленных лошадей, не привыкших к гонкам. До прудов оставалось совсем немного. Магистр Уг нэн Наат висел на облучке, его плащ развевался по ветру, в левой руке, на отлете, магистр держал цайтмессер и вслух выкрикивал цифры. Из дальнего конца коридора ему вторил младший егерь. В клетках, разбиваясь в кровь, как сумасшедшие, скакали кролики. Все, что не успели закрепить, каталось по полам и разбивалось.

Не все горгульи избрали целью своего законного противника, червя им было явно недостаточно. Карета магистра на открытом пространстве представляла собой замечательную мишень. Одна из оживших фигур даже спикировала с башни и попыталась погнаться за каретой через низкую арку ворот, однако запуталась крыльями и застряла. Еще три или четыре клювастые фурии затормозили в воздухе. Ветром от их крыльев с магистра сдуло шапку и погасило огоньки в габаритных лампах. Зазвенело выбитое стекло. Сорвав шпингалет, вывалилась оконная рама.

Горгульи атаковали карету.

— Люк! Верхний люк! — вопил наверху дядя Саня.

Младшая так поняла, что люк не успели закрыть, потому что в следующий миг по крыше словно проехался трактор, а еще секунду спустя Анка увидела через окно здоровенный прямоугольный кусок дерева, подозрительно похожий на ту самую крышку. Размахивая обломками запоров и петель, люк свободно парил в небе, а потом с грохотом приземлился в один из прудов, подняв фонтан брызг. В полуметре от Анкиного носа за окном пронеслась темно-коричневая чешуйчатая веревка с шишковидным наростом на конце. Из нароста торчали сразу три иглы, каждая длиной сантиметров пятнадцать.

«Боже мой, это же хвост!»

Горгулья, оторвавшая люк, на достигнутом останавливаться не собиралась. Судя по треску и скрипу, она выворачивала клювом бронзовые пластины, укрывавшие крышу. Сквозь распахнутую дверь Младшая увидела, как в коридор сверху кубарем скатились Бернар и Арми. У младшего егеря на каждом локте был укреплен сложный пятизарядный арбалет. Бернар и егерь обвязались ремнем, затем Арми поднес факел к замотанным паклей наконечникам, стрелы вспыхнули. Отрядный ногой выбил засов, распахнул створку двери и спиной вперед выпал наружу. Он повис почти горизонтально на ремне, который удерживал Бернар, поднял обе руки вверх и залпом разрядил арбалеты. Судя по дикому крику, стрелы попали в цель. Раненая горгулья сорвалась с крыши и рухнула на дорогу. Бернар втянул егеря внутрь, и очень вовремя, поскольку другая «птица» собралась атаковать сбоку. С верхнего этажа донеслась автоматная очередь. Чешуйчатый хвост, который видела в окне Младшая, задрался вверх, царапнул по ставням. Еще одна бестия покатилась по тесаным плитам. Кажется, у нее было четыре крыла и две головы, но как следует Анка не успела разглядеть. Она выскочила в коридор и во все глаза смотрела вперед, в окошко над будкой кучера.

Храпящие кони достигли прогалины между прудами. Копыта выбивали искры из камней. Над дорогой разворачивалась невесомая радужная полусфера, сквозь которую, вместо унылой черной пустыни, вместо горящих торфяников проглядывала зелень, и совсем другая дорога, веселая, булыжная, с белыми столбиками по обочинам.

— Тридцать секунд, держитесь! — сквозь грохот колес прокричал дядя Саня.

Берта молилась, держа голову дяди Эвальда на коленях. Качаясь от стены к стене, мимо каюты пробежала Мария с дымящимся автоматом.

— Они не гибнут, Анка! В этой чертовой Изнанке ни одну тварь пули не берут!

— Вас же предупреждали, — засмеялся Бернар. Навалившись грудью на тугую пружину, он помогал Арми перезаряжать арбалеты. — Только зря тратите патроны!

На крышу пикировала еще одна горгулья, Мария палила по ней, высунувшись в заднее окно, егерь готовился опять повторить свой кульбит на ремне, а Младшая заткнула уши и открыла пошире рот, потому что от визга стаи невыносимо резало барабанные перепонки, и вдруг стало тихо.

Вместо раннего сырого утра вернулось вечереющее жаркое небо, накатили сладкие ароматы клевера, земляники и свежескошенного сена. Воронка времени лопнула, вокруг шумел лес, а впереди, совсем недалеко, у развилки ждала карета славного барона Ке. Возница выскочил из будки, пробежал по спинам коней и повис на шеях передних, тормозя их всем телом. Татуированный пикт, окруженный своими солдатами, изображал равнодушие, но не выдержал, соскочил с подножки и заспешил навстречу карете магистра. Кроме барона Ке, Младшая краем глаза заметила целую толпу, многие держали в руках цайтмессеры и шесты с кроликами и совами. На обочине паслись распряженные лошади, в ряд стояли груженые телеги, курились дымки костров. Торговый караван остановился, поджидая единственный пропавший экипаж. Теперь же отрядные сбегались отовсюду, оглашая лесной воздух счастливыми воплями. Выбили засов, откинули дверь. Бернар и Арми первые спрыгнули вниз, к Младшей тянули руки, поставили ее в траву. Она смеялась и плакала одновременно, все еще недоверчиво оглядывая радостные заросшие рожи крестьян, их звенящие монетами бородки и намасленные, подкрученные пейсы. Здесь покачивали ветвями дубы, пели самые обычные птицы, и даже второе солнце не портило идиллию.

— Представляешь, нас ждали всего два часа с небольшим! — возбужденно затараторил Бернар. — Барон уверен, что это дело рук Хозяина стеклянного острова, а друзья магистра считают, что на нас наслали колдовство жрецы Змеиного храма.

«Как увлекательно!» — подумала Младшая, скорчив заинтересованную гримасу. — Теперь он предложит все бросить и устроить разборку.

Подскакали отрядные в своих зеленых камзолах. С великой осторожностью вынесли раненого обер-егеря, переложили в другой экипаж и пустили коней галопом. Мария упала в траву, размотала повязку и растирала свою несчастную руку. Выстроившись полукругом, ее почтительно разглядывали детишки в зеленых рейтузах и курточках. Магистр Уг нэн Наат вместе с лысым бароном изучали повреждения, нанесенные крыше кареты. В нескольких местах обшивка была разорвана, как тонкая бумага.

Анке кто-то поднес пенящуюся кружку пива, кто-то совал в руки палочку со шкворчащим куском мяса. Некоторые телеги тронулись, но многие торговцы, видимо, собирались устроиться здесь на ночлег. На полянах натягивали тенты, подвешивали фонарики. Музыканты пиликали, кто-то пробовал петь. Вокруг костров раздавались взрывы хохота. Чуть позади дорогу переходила бесконечная отара и скрывалась в орешнике; разрезая овец, прискакал еще один вооруженный отряд с пиками и собаками, воины почтительно замерли в ожидании приказаний. Анка узнала среди них зловещего мужика, что стоял за спиной лендлорда Бредо во время торжественной трапезы в таверне. Младший егерь обнимал Бернара за плечи и знакомил со всеми подряд. Дядя Саня подошел к Анке веселый, хмельной, плюхнулся рядом.

— Ночевать будем на Ферме, там трактир и сносная банька, говорят.

И опять убежал к костру, к хохочущим румяным девушкам. Вроде бы, все сложилось удачно, но общее ликование словно обходило Анку стороной. Она никак не могла понять причину своего неуютного, тревожного состояния, пока не напоролась взглядом на белое безжизненное лицо Хранительницы. Тетя Берта сидела на верхней ступеньке лестницы в дверном проеме кареты, бессильно свесив руки между полами перепачканного рваного плаща. Она коротко улыбнулась Анке и произнесла три слова по-английски, но Младшая сразу поняла.

— Эвальд умер.

Часть вторая Неблагий двор

Бельтайн

Светлый майский праздник Бельтайн начался в момент, когда взошло второе солнце, Анка приготовилась ждать, прикорнув у окошка, но так и не уловила момент, когда за краем зубчатого леса вспыхнули первые лучи оранжевого светила. Она десять раз выслушала научные диспуты дяди Сани, Бернара и ученейшего магистра, но так и не поняла, каким образом луны ходят вместе, а солнце запаздывает. Она уже примирилась с интерференцией, с теорией вселенского вогнутого зеркала, которое исповедовал фомор, она внутренне готовила себя к любым чудесам.

Они слегка задержались из-за последнего Обряда проводов, который надлежало, по традициям фэйри, провести до восхода. На скромном кладбище возле пастушеской деревеньки отрядных тетя Берта, Бернар и Саня спели несколько веселых песенок, поводили хоровод, а мужчины даже сплясали вприсядку. У Младшей вначале отвисла челюсть, настолько диким и неподобающим показалось ей поведение во время похорон, однако фоморы, отрядные и приближенные барона Ке сидели чинно, прихлопывали, а иногда кидали в могилу цветочки и вежливо смеялись. Дядюшку Эвальда обрядили в белое, обложили охапками цветов, а в руки вложили уздечку и подсумок с мелочами, необходимыми для путешествия ко Священному холму. Уздечка была, конечно, не такая, как подарок клури каун, что обвивалась вокруг пояса Младшей и периодически дергалась, а самая обыкновенная, но богато украшенная. Анка не стала спрашивать тетю Берту, где дядюшка отыщет себе коня, для чего ему столько сушеных слив и клевера. Под конец церемонии ей даже стало полегче. Ей пришло в голову, что не так уже это кощунственно — провожать родственника и друга весельем. Единственным, кто искренне грустил, был королевский поверенный, милорд Фрестакиллоуокер. После подвига с Желтой паутиной горный пикси словно надорвался. Щеки ввалились, черные волосы потеряли блеск, повисли свалявшимися космами, он сгорбился и стал еще меньше ростом. Когда он набивал трубку, рассыпал табак, так дрожали руки. Милорд честно отсидел положенный траурный обряд даже попытался сплясать вместе с фэйри, затем тепло попрощался с каждым. Подошел к Анке, взял ее ладонь, на секунду прижал к своей груди. Барон предоставил своему зеленоглазому приятелю карету до постоялого двора, где королевскому поверенному предстояло дожидаться свою маленькую свиту.

— Почему он уезжает? — спросила у Сани Анка, когда милорд хромающей походкой прогуливался вместе с могучим бароном Ке вокруг костра.

— Он устал. Он отдал кусок сердца, чтобы оживить паука. Аня, верь-не-верь, он спас всех нас, задержал эту сволочь. Если поедет дальше, то умрет. Милорд сказал, что если нам удастся получить волшебных жеребцов, то мы еще встретимся в его горной стране. Как я понял, слуги его заберут летным транспортом.

— На сове? А почему мы не можем на совах? Слишком тяжелые?

— Пикси тоже нелегкие, — засмеялся дядя Саня. — Но у них есть формула полета, а у нас нет и не будет, потому что мы здесь гости, н-да, дочка.

Желтое, вчерашнее солнце светило несколько ярче, поднималось выше, и тени от него ложились четкие, короткие, будто обведенные портновским ножом. Оранжевое лохматое светило сразу поползло вдоль леса, поднималось неохотно и почти не грело. Оно вело себя прямо как солнышко в Анкиной деревне под Новодвинском. Город вырос молниеносно, как это часто случается в Изнанке, Младшая почти освоилась с подобными фокусами. Только что тянулись ровные гряды распаханных полей, над которыми кружили птицы. По параллельным проселкам рогатые быки, вздымая облака пыли, задумчиво волокли возы с горами мешков, и вдруг, откуда ни возьмись, после очередного пригорка взметнулись городские стены. Красивые стены, из белого камня, с ровными круглыми башенками, а в каждой башенке — подсвеченный циферблат с часами и бдительный караульный. Из каждой башенки торчат длиннющие пики с подвешенными клеточками, а внизу, вместо крепостного рза — ряд загонов с овцами и козами. И уж совсем смешно для защитных сооружений смотрелись многочисленные лесенки, снаружи приставленные к стенам. По лесенкам шустро бегали крепкие мужички в беретах и полосатых камзолах, поднимали тюки с соломой и бревна, подвозимые лесорубами.

Город стучал, пилил и заколачивал. Город безостановочно расширялся и надстраивался. Как и в случае с заставой брауни, размеры королевской столицы снаружи определить было невозможно. Карета продвигалась на сотню шагов, сияющие укрепления отодвигались на пятьдесят и раздавались вширь. Еще пятьдесят шагов к червленым кованым воротам, украшенным золочеными гербами, — и купола башен подпрыгнули на недосягаемую высоту. Теперь приходилось задирать головы, чтобы рассмотреть крохотные фигурки дозорных. Солнечные блики прыгали на хитроумной оптике в окошках башен, Младшая заметила двоих шустрых мальчишек, которые быстро вращали барабан, и вместе с их барабаном, двадцатью метрами выше разворачивалась на гребне стены исполинская линза. Линза была внутри заполнена голубоватой жидкостью и заключена в бронзовые обручи с винтами. Возле нее неотлучно находились трое со знакомыми ящичками цайтмессеров и еще какими-то диковинными инструментами, но что они там делали, на верхотуре, Анка так и не поняла. Перекрывая крики погонщиков, ржание и писклявые звуки лютни, над трактом разнесся шелест многочисленных крыльев Младшая непроизвольно втянула голову в плечи, но сверху пикировали не горгульи, а эскадрилья боевых сов. Белая сова обер-егеря Брудо, накануне увезенного в госпиталь, была раз в двадцать меньше своих откормленных товарок. Впрочем, Анка не сомневалась: дело тут не только в качестве корма. Совы снижались грамотным строем, держа дистанцию, на спине каждая несла седока, коренастого человечка с замотанным, как у бедуинов, лицом. В какой-то момент стая, едва не врезавшись в возы торговцев, выровнялась параллельно земле и, поднимая ветер, устремилась к воротам. Стражники в башенках приветственно потрясли пиками, совы замедлились и поочередно пролетели под аркой. Младшая насчитала восемнадцать птиц, на некоторых сидели по два «летчика». Очевидно, существовала договоренность, что через стены залетать в город нельзя. Дожидаясь очереди, крылатая кавалерия барражировала вокруг въездных ворот.

Дорога стала еще шире, нырнула под гору, белые столбики сменились сплошной колючей изгородью. За поворотом возник шлагбаум, возле которого стражники останавливали и проверяли повозки. Бернар почтительно спросил у барона, в чем дело. Оказалось, что в город иногда проникают мелкие пакостные бесы. А поскольку стены надежно заперты колдовством Темного двора, то единственный путь для нечисти — спрятаться среди урожая кабачков или ухватиться за гриву коня. Гог нэн Аат предъявил охране секретный жетон, больше похожий по размерам на суповую тарелку, стражник сделал на жетоне засечку стилетом, затем в карету запустили трех бело-рыжих собак. Собаки покрутились, потявкали для приличия на задний багажник, набитый горгульями, и начальник стражи выдал магистру другое «блюдце», дающее право на въезд. В окошко Анка видела, как барон Ке отсыпал стражникам в железную бочку с прорезью целую пригоршню монет. Затем кучер резко взял влево, хлестнул лошадей, и, обгоняя бесконечный караван крестьянских подвод, телега покатила по «встречной полосе» навстречу белой башне и кованым воротам.

Возница свистнул, ему в ответ с крытой черепицей башенки помахал парень в зеленом колпаке, и створки ворот поползли в стороны. Бернар поманил Анку за собой, к люку, выводящему на крышу. Тетя Берта крикнула им, чтобы не высовывались. Младшая позволила себя обвязать ремнем, вылезла на свежий утренний ветер, и возглас восторга замер у нее на губах.

Карета члена Капитула островных фоморов строжайшего и ученейшего магистра Уг нэн Наата въезжала в славный город Блэкдаун. С открывшейся с шестиметровой высоты панорамы захватывало дух. Булыжную тряску сменило мягкое шуршание проспекта, выложенного мраморной крошкой. Трех, пяти и даже шестиэтажные дома выпячивали друг перед другом изысканные решетки балконов, зазывали красочные объемные вывески мастеровых, из распахнутых дверей таверен и пивнушек лились дразнящие запахи жаркого и пронзительное пиликанье струнных инструментов. В уши врывались десятки криков, мелодий, свистков, хохот и плач, мычание коров и вопли птицы. Только что пахло свежескошенной травой и навозом, и вдруг в ноздри ударили ароматы кухни, кипяченого молока, горячего хлеба и сырой кожи. Опять что-то хитрое произошло с Перспективой. Секунду назад, до того, как миновали высокую арку с подвешенным фонарем, Анка видела только замшелые городские стены, а над стенами — далекие горы, привычно накренившиеся к центру мира, и вдруг на тебе!

Мы въехали через Висельные ворота! — перевел слова барона дядя Саня. — А вон там, впереди — Госпитальные. А дальше, еще левее — ворота Герцога.

То ли для удобства передвижения в теснине, то ли чтобы быть поближе к своим «ручным» горгульям, лысый пикт отпустил свой экипаж со слугами, а сам присоединился к общей компании, Анка все равно его немножко побаивалась. После приключений в замке она окончательно привыкла к страшному внешне, но добродушному фомору, а вот круитни вызывал у нее безотчетный ужас. Младшая слышала, как он скрипел зубами, когда услышал о казни своих далеких предков. Ей показалось странным, что мужик так убивается: ведь все равно эти люди давным-давно умерли. Она сдуру поделилась своими сомнениями с Саней и в который раз выслушала упреки в адрес всех обычных, которые-де, живут Иванами, не помнящими родства.

Десятки шпилей и колоколен, квадратных и круглых, двухъярусные мосты через извилистую реку, рассекающую город пополам, храмы и капища, посвященные таинственным духам, курильни и фонтаны — все блестело, дымилось и плескало в глаза феерической мозаикой. Громадные колеса водяных мельниц, широкие улицы, увешанные вывесками ремесленников, узкие тенистые переулки, уступами спускающиеся к реке, цветастая многоязычная толпа на площадях, десятки застрявших в пробках экипажей и сотни стучащих часов. Торчащие балки на фронтонах домов, через них, по скрипящим блокам, поднимали и спускали корзины со снедью. Вереницы бочек, которые с песней катили в гору мелкие толстые дядечки, очень похожие на клури каун, но вблизи оказавшиеся совсем другими, все с рыжими блестящими глазами и рыжими бородами. Вереница сов, несущая в небо что-то вроде портшеза с кистями.

Слева, на возвышении, осталась очень странная шестиугольная часовня из тесаного крапчатого мрамора, окруженная зарослями лесного ореха. Вместо креста на маковке скалились два козлиных черепа, прибитые затылками друг к другу. Неизвестно, каким богам молились в этой часовне, но у входа, вытянув ноги, привалившись к орешинам, курили трубки несколько рослых старух самого удивительного вида. При желтовато-коричневой коже они отличались явно негроидным типом лиц, с тяжелыми, выдвинутыми челюстями, и выпуклыми надбровными дугами. В седых гривах, завязанных цветными ленточками, шныряли мыши. Старухи курили полуметровые трубки, сплевывали, лениво поглядывали на горожан и чесали о землю голые волосатые пятки. Дым от их вонючего табака почему-то не растворялся в атмосфере, а колыхался плотным облаком, скрывая на воловину и часовню, и рощицу. Орешник вокруг часовни, видимо, представлял собой какое-то святое место, потому что пешие и конные фэйри старательно обходили дымные заросли стороной.

— Знаешь, кто это? — возбужденно зашептал Анке на ухо Бернар. — Это Пэг-маслобойки, настоящие гоблины, представляешь? По преданию, их нанимают охранять орешники. Охранные гоблины, глазам своим не верю! Оказывается, они тоже посещали ярмарки представляешь?! Считалось, что они подчиняются Дикому охотнику Гвинн Ап Иидду, его еще называли Хозяином леса. А это очень опасное существо, по преданиям, это самый первый владелец Изнанки, его потом потеснили друиды, представляешь?!

— Представляю... — Младшая уже глядела в другую сторону. Там, у фонтана, на разрисованной шахматными клетками площадке шло бойкое сражение в кости. Площадь окружали опрятные трехэтажные домики, на балконах стучали деревянными каблуками болельщики, а внизу горланили дети. Фонтан, выполненный в форме вращающейся драконьей головы, поочередно извергал Разноцветные струи, то из ноздрей, то из ушей, то окатывал детишек мощным потоком из пасти. Кости игра напоминала весьма отдаленно, вместо кубиков участники швыряли в круг костяные четырехгранные палочки с выжженными на гранях рисунками. Анку мало занимала игра: пока карета ехала вдоль площади, она жадно рассматривала игроков. Блэкдаун был столицей Неблагого двора, среди жителей преобладали фэйри, мало отличающиеся от дяди Сани и Бернара. Все такие же худощавые, невысокие, с шаром вьющихся волос на голове и острыми ушками. С известной натяжкой их можно было принять за обычных людей, переодевшихся в костюмы средневековья. Преобладали полосатые и зеленые камзолы, штаны в обтяжку с гульфиками, длинноносые туфли с пряжками, дамы волокли за собой платья с оборками, сверху укрывались меховыми накидками и звенели бесчисленным количеством украшений. У некоторых руки были покрыты сплошным слоем браслетов — от кисти до самого плеча. Женский говор тетя Берта определила как смесь забытых мэнских и валлийских диалектов. Иногда доносилась латынь, видимо, занесенная в Изнанку теми, кто хлебнул горя в эпоху Римской империи, но преобладал, к радости Сани и Бернара, классический язык Долины. Тот язык, на котором пели песни их предки задолго до строительства первой избушки на месте современного Глазго.

Помимо фэйри, в игре участвовали отрядные в своих долгополых зеленых плащах, а также двое толстяков, похожих на мельников. Оба в белом, подпоясанные веревками, а рожицы и бородки словно густо посыпаны тальком, как у актеров японского театра, Младшая забыла, как он называется. Она стала трясти Бернара, указала ему на толстяка, метавшего костяные палки в круг. Бернар всплеснул руками и заорал, что это самые настоящие мельничные эльфы, и надо обязательно с ними познакомиться, потому что папа говорил...

Но что говорил папа, Младшая так и не расслышала. Карета свернула под очередную арку и загромыхала по нижнему ярусу моста. Внизу шумела река, на верхнем ярусе вдруг заиграл оркестр из волынок и неистовых ударных инструментов. Играли, сидя и лежа вповалку на телеге с горшками, маленькие брауни, но не такие, что встречали путников на заставе в Пограничье. Те были грубые и мохнатые попрошайки, эти же носили аккуратные костюмчики, красные колпачки и стригли бороды.

Мост закончился, карета выкатилась на широченную улицу, мелодию оркестра немедленно заглушил рев труб. Трубачи, их было не меньше дюжины, стояли на крыше ближайшего здания, похожего на длинный амбар, и, раздувая щеки, дули в свои инструменты. Самая короткая труба достигала метров полутора в длину. На первом этаже, за открытыми настежь окнами, шла игра в шахматы. Фигурки были совсем не такие, к каким привыкла Анка, но доска и построение ничем не отличались. Играли сразу на нескольких столах, но тоже совсем не так, как дедушки в скверике в центре Петербурга.

В Изнанке шахматы оказались командной и крайне эмоциональной игрой. Никакой гроссмейстер в одиночку не выдержал бы такого напора команд и советов. Игроков с каждой стороны было человек по шесть, видимо, считалось, что коллективный мозг мыслит точнее и острее. Болельщиков было в три раза больше, они подсказывали во весь голос и едва не дрались между собой. При этом болельщики с такой яростью обливали оскорблениями команду противника, что поножовщина казалась неминуемой. Младшая была уверена, что шахматисты вот-вот кинутся стенка на стенку, но ничего подобного не происходило. Когда она оглянулась пару минут спустя, они все так же носились вокруг досок, брызгали слюной и рвали на себе одежду.

— Впереди — ворота Виноградарей, и видна старая крепостная стена, — пояснил Бернар. — Это потому, что город расширялся, и вокруг старых укреплений возводились новые. Его ученость говорит, что Темный двор вел всего одну войну, с воинами Хозяина леса. Это было очень давно, по старым хроникам поставлены спектакли. Потом друиды прогнали Дикую охоту, и фэйри ни с кем не воевали. Видишь, там пушки с забитыми стволами? А дальше — мельница на конной тяге, которую запускают, когда пересыхает вода в реке.

Главная торговля начиналась на площади, окруженной приземистыми башнями из белого кирпича с высокими контрфорсами и разноцветными витражами в окошках. Повсюду тикали часы — огромные на фасадах домов и совсем крошечные — в окнах лавок. Часы самых разных, подчас удивительных конструкций, производством которых славился изнаночный Блэкдаун. Большая эльфийская ярмарка, приуроченная к славному празднику Бельтайн, была в самом разгаре. Еще не взошло оранжевое солнце, еще перемигивались звездочки сквозь сонные облака, а на ярмарочной площади и прилегающих улицах вовсю кипела работа. Карета магистра навсегда бы завязла среди караванов торговцев, если бы не расторопность барона Ке, у которого нашлись друзья на постоялом дворе самого герцога Фибо. Впереди восьмерки рыжих тяжеловесов, откуда ни возьмись, загарцевали двое глашатаев на тонконогих серых жеребцах, украшенных серебром и расшитыми кумачовыми попонами. Один парень дудел в начищенный медный рожок, и дудел, стоит признаться, довольно противно. Второй махал над головой железякой и покрикивал на толпу. Ему частенько отвечали с хохотом, огрызались, но дорогу уступали.

Дядя Саня смеялся над Младшей. Пугал, что не будет вправлять ей челюсть или возвращать на место шейные позвонки, если она их вывернет. Но и сам он каждые две минуты замирал в столбняке, наткнувшись на очередную диковинку. Бернар же наслаждался — он едва не плакал от умиления и радости и не мог сдержать улыбку. Глядя на него сбоку, Младшая подумала, что фэйри немножко походит на идиота, дорвавшегося до любимой игрушки. Но Бернару повезло, в Изнанке не было сумасшедшего дома, а если и был, то сегодня в него забрали бы всех.

Потому что улыбался и смеялся каждый встречный.

Слева компания корнуэльских пикси в шерстяных камзолах и кильтах выставила на продажу козий сыр дюжины сортов, молоко и шкуры. Напротив пучеглазые личности с раскрашенными, как у индейцев, физиономиями торговали сотнями травок, притираний и зубов самых разных размеров. У них имелись ожерелья из клыков крыс и редкие экземпляры бивней, весом килограммов в полтораста. Дальше озерные эльфы развесили сушеную и вяленую рыбу, в бочках у них плескались сомы и щуки, из корзин настойчиво лезли морские и речные ракообразные. Напротив просоленных озерных маленькие женщины, сплошь блондинки с длинными косами, продавали яйца горгулий. Некоторые птенчики уже вылупились и вскорости обещали стать такими же мерзкими созданиями, как и те, что вопили в багажнике кареты Его строгости. К изумлению Младшей, возле прилавка с горгульями толпились покупатели, осматривали яйца, простукивали, нарочно злили новорожденных, проверяя, достаточно ли они свирепы. За яичным рядом примостилась обувная мастерская, целиком состоящая из огромной тыквы. Внутри тыквы, на табурете, сидело нечто. Одним словом, никак не человек. Оно занимало почти все пространство выдолбленной желтой будки, а когда нагибалось, доставало крючковатым носом до собственных коленных суставов. Впрочем, коленных суставов у сапожника было, как минимум, два на каждой ноге. Обувку обитатель тыквы ремонтировал весьма своеобразно. Пожилая женщина протянула порвавшийся сапожок и пару медных монеток. Сапожник подхватил деньги одной рукой, сапог взял двумя другими, четвертой воткнул в кожу шило, пятой втянул нить. Анка подергала Бернара за плечо, когда уже было поздно спрашивать. На открытой утрамбованной площадке фэйри объезжали белых жеребцов. Толпа свистела, подбадривала, оценщики выкрикивали цены. Младшая вначале не приметила ничего любопытного, отвернулась, и тут ее как током ударило. Во лбах у молодых коньков под спутанными нависшими гривами торчало по маленькому витому рогу, а глаза у них были ярко-голубые. В следующем загоне расхваливали роскошных бычков-производителей и буренок. Анка кое-что соображала в скотинке, поэтому с восторгом рассматривала рыжих гигантов, весом тонны в полторы, с рогами, больше похожими на слоновьи бивни. Впрочем, слонов она тоже заметила.

Несмотря на уверения проводников, что Логрис закрыт для внешнего мира, на ярмарке нашлось место и для экзотики. Румяные чернокожие гномы, тряся смешными колпаками и серьгами в сплюснутых носах, продавали крокодильчиков, страусов и небольшого грустного слона. Народ приценивался, но брать не спешил. Возле клетки с пумой остановился крытый портшез, покупатель торговался с гномами, не поднимая занавеску на окне. Плечистые носильщики зевали и почесывались, глазея по сторонам. Здесь же, под вой дудок, толпе демонстрировали танцующих змей, водяных черепах и какую-то пакость в высокой мелкоячеистой клетке, нечто среднее между летучей мышью и ящерицей. Дальше Анка увидела не совсем обычную карусель. Гигантскую крестовину раскручивали четыре лошади, галопом носящиеся по кругу. На концы бревен влезали желающие испытать себя. Им приходилось в процессе вращения прыгать в горящие обручи и уворачиваться от подвешенных мешков с песком. Анка заметила, как под вой и улюлюканье толпы полетел вниз парнишка в загоревшейся куртке. Он упал на песок с большой высоты и остался лежать. Глашатай тем временем тряс открытым сундучком с монетами, приглашая желающих попытать счастья.

— Я выяснил, надо удержаться три круга, — поделился дядя Саня. — Три круга никто не может.

Справа потянулись ряды ремесленников. Плетеные кресла и резные комоды из ореха, шерстяные костюмы, изысканный лен и редкостный шелк, булатные кинжалы с заговоренными клинками и бронзовые доспехи, расписанные готическим письмом, подушки и перины, чеканка и дымчатое стекло. Свечи белые с невидимым огнем, свечи красные, гадальные, свечи черные для вызова демонов, цайтмессеры разной сложности — от простеньких, способных уловить искривление времени на дистанции не больше пяти метров, до мощных агрегатов, собранных с помощью магии, которые, по уверениям продавцов, наводили своих обладателей на клады, спрятанные тысячи лет назад.

За цеховиками в черных бархатных, расшитых звездами палатках зазывали прохожих гадалки и ведьмы всех мастей. Не иссякала очередь к шатрам иллюзионистов. Бешеный интерес у сельчан вызывали помосты «спорщиков». Бернар и дядя Саня согласились, что о таких забавах в Верхнем мире и не слыхали.

Анка видела пузатого мужика с усами до груди, который на спор выпил залпом трехлитровую кружку эля. На другом помосте ведьма спорила, что вынет руками оба глаза, и с успехом проделывала сей маневр под жалобные возгласы девиц. Бережно вытаскивала глаза, они повисали на ниточках нервов, и снова запихивала их обратно. Потом она спорила на удвоенную ставку, что укусит глаза своими же зубами, на сей раз не вытаскивая глаза из глазниц. Обалдевшие крестьяне снова не верили и снова попадались. Ведьма вынимала вставную челюсть и клацала искусственными зубами. На следующем помосте юноши стравливали между собой зубастых мордатых чудовищ, похожих одновременно на жабу, хамелеона и бобра. Дети визжали, показывали пальцами и прятались за спины матерей.

— Это мелкие кикиморы, — скучно объяснил фомор. — В диком виде в Логрисе почти не осталось, добывают у славян. Отличные драчуны и чуткие сторожа. В благородных домах считается престижным держать пару кикимор. Там, где они прикормлены, не водятся другие злые бесы...

Тут Уг нэн Наат несколько отвлекся, потому что проезжали ряд, целиком арендованный его земляками. В половине случаев, разглядывая товары Капитула, Младшая не догадывалась об их назначении. В высоких запечатанных бутылях без всякого подогрева бурлили разноцветные жидкости. Чуть дальше седая широкоплечая старуха демонстрировала покупателям широкий выбор черепов, отнюдь не человеческих, со вставленными в глазницы прозрачными камнями. Великаны продавали свою гордость — длинные узкие мечи, спрятанные в посохи. Продавали ручных сов и летучих мышей, шубы из волков и лисиц, снегоступы и валенки. Завидев карету со знакомым гербом, многие торговцы бросали дела и подходили, поздороваться. Магистр был вынужден остановиться и вежливо раскланивался с дальней родней. Анка так и не поняла, считается Уг нэн Наат главнее всех, или у фоморов почти демократия.

Дальше начались ювелирные ряды, издалека Анка плохо видела, поэтому стало неинтересно. Зато к карете подбегали мальчишки с подносами на голове, за одну серебряную монету Анка угостила всех ячменным пивом и целой жареной козлиной ногой.

— Мы находимся во владениях Неблагого двора, — перевел очередную тираду фомора дядя Саня. — Здесь не обязательно придерживаться зеленых цветов в одежде, но желательно носить что-нибудь блестящее. Например, вот такое.

Анке досталась довольно тяжелая цепочка на шею, где золотые стершиеся монетки соседствовали с сомнительными хвостиками, кисточками и красными камешками, но в целом получилось весьма ярко и празднично.

— И еще! Мы можем называть их Неблагим двором, или Темным, но сами фэйри предпочитают называться Добрыми Соседями.

— Я все равно не говорю по-вашему, — отмахнулась Анка.

— Иногда и на русском стоит промолчать, — бросила загадочную фразу Мария.

— Куда мы едем? — С крыши кареты Младшая разглядывала сотни торговых палаток. Ей до невозможности хотелось выйти и побродить здесь, тем более что Хранительница традиций уже продала очередной пучок травы Ахир-Люсс за целый мешок серебряных монет. Среди травников мгновенно разнеслась весть, что на ярмарке появилась редчайшая трава, растущая лишь в Пограничье, в суровом и опасном краю, где выходят на охоту демоны. Карете несколько раз заступали путь настойчивые личности с предложением об оптовой продаже, но тетя Берта всякий раз отказывала. Младшей тоже отсыпали местных денег, в которых она ничего не понимала, однако одну в ряды не отпустили.

— Сначала закончим дела, — строго постановила Хранительница. — Нас примет глубокочтимый Фибо, один из четверых герцогов Подвала и держатель печати. Он не слишком горел желанием нас увидеть, но без этого человека нам не... гм... не оформить документы на проезд.

— Герцогов чего? — вытаращила глаза Анка.

— Я не могу перевести иначе, — смущенно потер нос Бернар. — Четыре герцога Подвала, у них тут это величайшие сановники. Они допущены к главным цайтмессерам Логриса и поочередно контролируют время.

За рыночной площадью улицы разом опустели, и кучер погнал коней рысью. Карета прогрохотала по очередному аркадному мосту и вкатилась во двор внутренней крепости. Крепость отделяла от городских кварталов широкая полоса терновника и весело раскрашенная стена из белого кирпича. Посередине двора находилось самое высокое здание, которое Младшая встретила в Изнанке. Она снова не могла понять, как ухитрялась эта грандиозная башня в форме водокачки прятаться от глаз еще минуту назад. В четыре яруса поднимались могучие колонны, сквозь пролеты свисали тросы, раскачивались маятники и крутились ветряки. На вынесенных в стороны бревнах сверкали оперением флюгеры. На самом верху малюсенькие фигурки в зеленых балахонах вращали линзы, направляя сфокусированный солнечный свет сквозь пустое нутро в подвалы башни. По десяткам лесенок скользили бородатые личности с приборами и толстыми книгами в руках. В сердцевине башни вращался колоссальной толщины вал, вытесанный из цельного ствола дерева. Повинуясь вращению вала, наверху медленно кружила платформа с солнечными часами, линзами и подзорными трубами. Чуть пониже вращающейся платформы располагались насесты гигантских сов, очевидно, тоже подчиненных службе контроля за временем. Вал приводился в действие колесами водяной мельницы, гремевшими где-то далеко внизу. За пределами крепости реку перегораживала плотика, вода рушилась вниз десятиметровым водопадом, заставляя вращаться колеса и шестерни, а вместе с ними приводилась в движение сквозная, скрепленная обручами башня. Вся эта махина скрипела, тарахтела и звенела, не останавливаясь, видимо, никогда.

— Обалдеть, — только и произнес дядя Саня. И никто не стал ему возражать.

Стражники снова запустили в каюты собак, затем всех вежливо пригласили выйти и следовать пешком за старичком в зеленой рясе. На животе у провожатого висело на цепи невероятное сооружение, с трубочками, колбочками и блестящими кнопочками, назначение которого Младшая так и не поняла. Напомаженный вальяжный чиновник имел сложное звание, непереводимое на русский язык. Что-то вроде дневного смотрителя за соблюдением Ритуалов перевода и чистки часов, Старичок пригласил всех за собой и первый нырнул в узкую стрельчатую дверь в основании башни.

К огромному удивлению Младшей, внутри оказалось гораздо тише, чем снаружи. Стараясь не шлепнуться, она спускалась за Бернаром по узким лесенкам, вначале деревянным, а затем — сложенным из ракушечника. Шли гуськом, шествие замыкали вооруженные фэйри в кольчугах. Впервые за все утро в городе Младшей встретились столь мрачные, насупленные рожи. Становилось все прохладнее и тише, на поворотах гудело пламя в лампах, издалека долетал шум водопада. Наконец, процессия достигла сводчатого зала с очередной кованой дверью, где дорогу молча преградили совсем другие стражники. В серых бесформенных балахонах, высокие, худые, они напомнили Анке плакальщиц баньши. Их было много, тринадцать угрюмых фигур шагнули из ниш, перекрывая путь к двери. Смотритель склонился к уху первого из караульных, очевидно, произнес нужный пароль, и серые фигуры расступились, образовав живой коридор.

Мария охнула, когда без видимой причины из ее заплечной кобуры выскользнул пистолет. Второй пистолет сам выскочил из кармана дяди Сани и, тихо лязгнув, пополз по полу в угол. У Бернара на поясе ожил нож, а Его ученость расстался с посохом, кинжалами, арбалетом и неприятной штуковиной, похожей на скатанную в рулон колючую проволоку, с гирькой на конце. Только у барона Ке карманы оказались пустыми, или он нарочно выложил оружие в карете. Тетя Берта зашептала молитвы, но фомор на нее шикнул. Младшая почувствовала, что ничего не может с собой поделать, ее безудержно трясло.

— Барон этих тоже назвал охранными гоблинами. — Бернар, успокаивая, схватил ее за руку. — Никогда не слышал об этой породе, они родом с Серых пустошей и подчиняются только жрецам Змеиного храма. Они не подчиняются даже герцогам Подвала, хотя сами служат здесь охраной.

— Надежнее некуда, — проворчал дядя Саня, ощупывая свой высокий ботинок, из которого только что выпорхнула спрятанная финка и сама прыгнула в общую кучу реквизированного оружия. — Они, наверняка, выдрессированы, как псы, и понятия не имеют, что берегут. Очень удобно, и практически исключена измена.

Проходя мимо бессловесной шеренги, Младшая попыталась невзначай заглянуть караульным в лицо, но не увидела ничего. Ровным счетом ничего, как будто это были не люди, а ходячие плащи из грубой шерсти. Они не пахли и не болтали между собой, не слышалось дыхания и шарканья ног. С лязгом отворились высокие двери, изнутри пахнуло теплом и ударил поток яркого света. Сопровождающие фэйри остались ждать наружи. Серые балахоны с шелестом шагнули в свои ниши.

Делегация Верхнего мира перешагнула порог главного подвала королевства.

Главный подвал королевства

Полы в круглом зале устилали пушистые ковры, а мягкие портьеры укрывали стены. У задней стены располагался овальный стол, размером с большой стол для бильярда, сплошь заваленный пожелтевшими картами и книгами из грубой бумаги. Поверх бумаг стояли цэйтмессеры, лежали древние навигационные инструменты, а в подсвечниках горело две дюжины белых свечей. Пахло вкусно, ягодным чаем, вишневым табаком и немного вином. Сюда не доносились звуки снаружи, главный подвал королевства находился много ниже уровня протекающей через город реки. Навстречу делегации вышли четверо пожилых фэйри, трое мужчин и одна женщина, за ними встали еще четверо мужчин помоложе. По выражению лиц первой четверки сразу стало ясно, что это не простые горожане, а начальники, обремененные серьезной властью. Их седые гривы спускались на накрахмаленные воротники камзолов, на перевязях переливались россыпи изумрудов, на пальцах блестели роскошные перстни.

Вначале представляла своих людей Хранительница традиций, затем слово взял Его светлость глубокочтимый Фибо. По тому, как напрягся Бернар, Анка сразу поняла, что что-то пошло наперекосяк. Оказалось, что представитель короны нарочно заговорил на языке Холма, которым неплохо владела только тетя Берта.

— Сэр Бриан Йоркширский, йомен Его величества...

— Сэр Лот Гектор Морской, герцог озерного края...

— Сестра Его светлости, сэра Гектора, герцогиня Корнуэльская, Моринелла...

— Сэр Додинас Окраинный, сенешаль Его величества...

У Младшей тихо вскипали мозги от этих чванливых, высокомерных эльфов. Вначале ей казалось, что представление вот-вот закончится, все рассмеются, запросто хлопнут пивка и заговорят нормальным человеческим языком, но этого так и не произошло. Как ни старалась Младшая уловить хотя бы тень иронии на продубленных, морщинистых физиономиях, благородные лидеры Темного двора даже не моргнули.

— Печалью великой охвачены сердца наши, — расшаркался Фибо. — Несчастная смерть почтенного Эвальда, Главы вашей фины, в трепет и тягостные думы Его величество повергла. Сюзерены Его величества постановили в дни скорби приостановить посвящение новых рыцарей.

Тетушка Берта почтительно поддакивала, благодарила и после каждого шаркающего жеста герцога совершала полупоклоны.

— Немыслимо горько сознавать нам, что могли славные кровники воспринять наше скромное отсутствие на ужине в пограничной таверне как отчуждение и гордыню. Это не так, поверьте. Однако, союз сюзеренов Логриса намерен придерживаться древних и вечных договоров. Обычные могут получить в Блэкдауне кров и стол и оставаться здесь всю ярмарочную неделю. А затем... Союз сюзеренов любезно соизволил приказать ведьмам, дабы те отворили Запечатанные двери и проводили обычных.

— Нас что, выгоняют? — у Младшей опустились руки.

— Тссс, не сбивай его, — одернул дядя Саня.

— Да они совсем тут рехнулись, в рыцарей играют, — с угрозой качала Мария, но Саня ее остановил умоляющим жестом.

— Тем не менее, я счастлив сообщить, что Его величество принял делегацию от магистрата Капитула и Семи правящих домов круитни, — Фибо почтительно кивнул сановному фомору и пикту, — а также учел пожелания посланцев Абердина и Ольстера, и, соответственно, вынеся столь сложный вопрос на совет четырех герцогов Подвала.

«Кажется, нас уже не гонят» — не поспевая за отрывистым переводом Бернара, сообразила Анка.

— Гонец клури каун принес почту из Змеиного храма, где сообщалось, что жрецы согласны внести дополнение в договор, в том случае, если посланница народа Атласа предъявит полномочия.

— Не хотела бы перебивать высокую мысль Его светлости, — подала голос тетя Берта, — однако, вопрос о предоставлении выпасов и предоставлении... эээ... квоты на обладание магическими черепахами будет рассматриваться нами только в связке с покупкой коней Туата-де-Дананн. Если девочке Анне будет отказано, мы все равно поедем через Логрис, на обычных лошадях, и если понадобится, снарядим корабль через Ла-Манш. Посланница атлантов уже отметила с благосклонностью помощь Капитула и правящих домов круитни. Посланница атлантов не видит пока причин сотрудничать с Темным двором.

В следующую минуту Бернар вообще перестал переводить, так как герцоги заговорили практически одновременно и, кажется, впервые потеряли выдержку.

— Так я и знала, — прошипела Мария. — Вся склока из-за Эхусов. Такие же гнусные, жадные до жизни людишки, как и наверху!

— Можно подумать — вы не такие, — не удержалась Анка.

Мария повернулась, открыла рот, чтобы закатить очередную матерную тираду, а возможно, планировала поговорить на тему высокой исключительности своей нации, но всех перебил магистр Уг нэн Наат.

— Прошу союз сюзеренов вспомнить мудрые наставления почивших королей Логриса. Женщина обычных, советница народа Атласа сможет получить права и надел в земле Логриса в случае... — Магистр обвел присутствующих победоносным взглядом. Рыцари и фэйри замерли. — В случае ее бракосочетания с представителем одного из народов Изнанки!

— Ну... Это одно из... гм, гм... одно из смешных, почти никогда не выполнявшихся установлений, — промямлил, потирая щеки, досточтимый Фибо. Было видно, что он совершенно сбит с толку.

— И кто же возьмет в жены советницу Марию? — саркастически осведомился низкорослый сенешаль Додинас. Его лохматая макушка едва доставала до пояса великанши.

— О чем они говорят? — трясла Бернара Анка.

— У меня только одна жена, и нет обстоятельств, препятствующих к вступлению в новый брак, — скромно произнес магистр. Почти не сгибаясь, он стукнул костяшками пальцев по пол, затем ловко выхватил из-за обшлага свиток, развернул и показал благородному собранию. — На всякий случай, месяц назад, когда я отправлялся в окраинную таверну Слеах Майт встречать наших гостей, я обзавелся данной бумагой. Здесь заверенные подписи всех одиннадцати членов Капитула, суверенов Его величества, подтверждающие, что в случае противодействия моей доброй воле Капитул будет вынужден силой оспорить право суверенов на свободный брак.

— Месяц назад? — поразилась Анка.

— У Капитула свои счеты со временем, — Саня почесал в затылке. — Тем не менее, они ждали нас заранее.

— Это... это угроза? — У герцога Подвала затряслись губы. Он горделиво выставил ножку в позолоченной туфле и уставился на громадного фомора.

— Ни в коем случае, — склонился магистр. — Это восемнадцатая статья второго параграфа Хартии свобод, подписанной четыреста пятнадцать лет назад союзом королей Логриса.

— Законы нам известны, — проворчал коннетабль. Рыцари засовещались.

— Я?! Замуж?! — задохнулась наездница, когда Саня перевел ей суть проблемы.

— А что тут такого? Это будет политический и недолгий брак, — дипломатично вступил барон Ке. — Вы вправе заключить весьма выгодный брачный договор. Даже если вы не принесете Его учености наследника, вам по ленной женской доле отойдет одно из родовых поместий с озером и прекрасной рыбалкой.

— Барон шутит, шутит! Да успокойтесь же! — закончил свою скороговорку Бернар, а дядя Саня погладил посиневшую от негодования наездницу по плечу. Она стряхнула его руку, подышала с минуту как разъяренный бык, а затем тряхнула кудрями и заявила:

— Я согласна. Если продолжать движение я могу лишь в статусе жены, сочетайте нас. Маркус бы меня застрелил на месте.

— Вам не придется выполнять супружеский долг, — успокоил барон. — Вас ждет несколько приятных мелочей. Например, на церемониальной охоте вырезать печень кабану.

— Вырезать печень — это запросто, — оживилась наездница.

Младшая искоса поглядывала на зверскую татуированную рожу барона и удивлялась его салонному юмору.

— Если Ваша ученость сегодня вечером женится, то, к великой радости, мы сможем доложить Его величеству и союзным монархам о счастливом разрешении одной из проблем, — Глубокочтимый Фибо склонился, будто в пояснице у него провернулся шарнир. — Можем ли мы надеяться, что после удачного путешествия леди Марии наш город почтит вниманием делегация старших советников Атласа? Лучшей травы для выпасов, чем в королевстве Добрых Соседей, не найти во всем Логрисе.

— А какая еще осталась проблема? — остановила словесный поток тетя Берта.

— Девочка, — осклабился герцог. — Она не в том возрасте, чтобы выйти замуж. Если желаете, девочка может подождать вас здесь.

— Это невозможно, мы ее не оставим.

— Позвольте вам напомнить законы фэйри, — низким голосом заговорила леди Моринелла. — Ребенок женского пола до достижения четырнадцати лет не отвечает за свои поступки, всю ответственность, в случае серьезных преступлений, несут родители. Вплоть до изгнания на острова. Ребенок женского пола, достигший шестнадцати лет и не прошедший Ритуал Имени, считается уродом и также выселяется на дальние острова. Таковы традиции всех разумных, населяющих Логрис. Насколько нам известно, у германских кобольдов и Цвергов такие же правила воспитания. Ребенок не может нести ответственность, а взрослый не может оставаться ребенком. В противном случае, он не взрослый.

— А насколько нам известно, у славянских племен, населяющих Изнанку, законы несколько другие, — не уступила тетя Берта. — Однако Запечатанные двери действуют и там, и торговцы Логриса ведут дела с берендеями и хапунами.

— А у славян все несколько... гм, гм... иначе, — дипломатично парировал герцог. — Посему мы и защищаем Логрис от вторжения извне. Но вы должны понять. То, что с вами произошло, грозило вам смертью. Это неслыханный факт нападения, особенно возмутительный после того, как все разумные Логриса согласились вам помогать. Мы изучили тот временной омут, в который вы провалились. Жрецы Змеиного храма клянутся, что это не их вина, но случайностью тоже не назовешь. Значит...

— Значит?

— Это либо Хозяин леса со своими псами, либо какая-то внешняя сила. Хозяин леса не будет объяснять свою позицию, но что-то ему не нравится. И мы отлично знаем, что именно ему может не нравиться. Дикий Охотник не переносит духа обычных.

— Но обычные и раньше спускались в Изнанку.

— Спускались и даже заводили тут семьи, — признал Фибо. — Однако они сразу следовали Обрядам и Традициям. А нынешние обычные не желают соблюдать ничего. Дети не желают принимать имена.

— Одно из двух, — подхватил тему сенешаль. — Если взрослые перестанут нести ответственность за свои деяния, мы скатимся к хаосу, как обычные, там, наверху.

— Мы скатимся в тот кошмар, который они называют прогрессом, — добавил Фибо.

— Во времена первого союза сюзеренов наши прадеды подписали договоры с друидами, фоморами и с Хозяином леса, — продолжила леди Моринелла. — Там четко сказано: любой ребенок, и ребенок обычных, может идти по Пыльной тропе, но за его деяния ответят родители, либо старшие семьи. Кто ответит за возможные деяния девочки, которая кормит кровью демона? Это уже не ребенок. Хозяин недоволен.

Когда Бернар закончил переводить, стало слышно, как трещит пламя свечей и тикают в соседней зале десятки часов.

— Позвольте нижайше полюбопытствовать, кто же способен разрешить наш скромный вопрос? — Магистр Уг нэн Наат проявил чудеса вежливости. При желании он мог бы сломать шею герцогу Неблагого двора легким движением пальцев.

— Полагаю, что решение этого, как вы справедливо заметили скромного, но при сем крайне запутанного вопроса, лежит целиком в ведении Палаты септов. Палата септов соберется через три месяца, к осеннему празднику хороводов, и тогда...

— А как же Его королевское величество? — ввернул магистр. — Ваша светлость, вне сомнений, помнит статью четвертую параграфа второго Хартии, подписанной первыми королями. Я прошу прощения что опередил Вашу светлость и первым напоминаю нашим несведущим гостям. Четвертая статья утверждает, что в исключительных случаях, когда для сбора Палаты нет времени, король может воспользоваться своим правом и личной печатью.

— Прискорбно огорчать вас, Ваша ученость, — разлился елеем герцог, — однако, как вам, без сомнения, известно, королевский титул в нашем государстве не подразумевает полноты власти. Фэйри, в отличие от уважаемых фоморов, не тяготеют к абсолютизму.

— Верно ли мы вас поняли, Ваша светлость? — обнажил клыки магистр. — Палата не соберется, поскольку дело, по вашему мнению, недостаточно важное, а без особого дозволения Палаты девочку не выпустят из города.

— Ваша ученость, как всегда, бесподобно точно уловил суть проблемы. Но я вынужден внести поправку. Мы всего лишь пытаемся спасти девочку в стенах Блэкдауна. Обычная взрослая женщина сумеет преодолеть Хрустальный мост, а ребенку это не под силу. С вами Девочка, не прошедшая ритуал Имени.

Несколько секунд все молчали.

— А что надо для прохождения этого ритуала? — спросила Мария, когда Бернар замолчал.

— Ритуал Имени обязателен для всякого подростка, независимо от того, к какой из разумных рас он принадлежит, — вздохнула тетя Берта. — В Измененном мире только фэйри поддерживают Традиции, а здесь каждый проходит через ритуал.

— Глубокочтимая Берта совершенно права, — со слащавой улыбкой подхватил герцог Фибо. — Юноша либо девушка не вправе требовать к себе уважения, пока не подтвердит, что вошел в возраст мудрости. Ритуал Имени, к сведению ваших обычных гостей, — это одна из четырех главных Традиций Изнанки.

— Ваша светлость, — внезапно вперед выступил доселе молчавший барон Ке. Очевидно, его неповоротливым мозгам пришлось проделать немалую работу, прежде чем родилась та идея, которой он потряс всех в следующую минуту. — Мне кажется... эээ, имеется еще один выход из некоторой юридической распутицы, в которой все мы, некоторым образом... эээ... завязли, Если обычная девочка согласится, я готов удочерить ее.

— Это хорошая идея, — помедлив, сообщил герцог Подвала. — Думаю, что мы можем передать гонцу клури каун о счастливом разрешении трений. Но как нам видится, вопрос не в том, согласится ли девочка признать вас отцом. Вопрос в том, даст ли согласие почтенная баронесса Ке де Урр?

«Вот так папаша будет» — ужаснулась Младшая.

— Аня, надо согласиться. Это формальность.

— Да я ничего. Я согласна, лишь бы мама не узнала.

— У пиктов бабы правят бал, — сквозь зубы прошептал дядя Саня.

Герцог проводил гостей в самый охраняемый, самый глубокий подвал королевства, где позволил несколько минут полюбоваться главным цайтмессером Логриса. Цайтмессер Младшую поразил, да и не только ее. Саня и Бернар стояли, разинув рты. Анка полагала, что ей предъявят такой же сундук с будильниками, только покрупнее, чем у егерей и магистра, но она очень ошиблась. Цайтмессер занимал собой зал в шестьдесят квадратных метров, а также тянулся на два этажа вверх и вниз. Вокруг сотен его циферблатов, шкал и реторт с капающими жидкостями были проложены кольцевые мостки и вертикальные лестницы. Цайтмессер тикал, позванивал и булькал на все лады. По нему, как муравьи, лазили проворные старцы с подвязанными бородами и моноклями, а двое писарей немедленно заносили в толстые гроссбухи все изменения времени, зафиксированные прибором. В самое нутро цайтмессера уходил вращающийся вал, продолжение мачты, «запитанной» от городской мельницы. Как выяснилось, привод обеспечивал насосы, возвращающие назад разноцветную воду и масло в жидкостных часах, и взводил пружины механических часов. В потолке и стенах обнаружились поворачивающиеся линзы, такие же, как на верхней площадке башни, через них в глубокий подвал поступал дневной свет. Таким образом, глубоко под землей, было почти так же светло, как на поверхности. Но через линзы поступал не просто свет, а сложная система сигналов с других башен слежения, расположенных в сотнях миль от Блэкдауна. Человечек с грифельной доской быстро стучал мелком, переводя в цифровой ряд отрывистые вспышки «морзянки», а его помощник переводил одни часы вперед, другие назад, формируя полную временную картину Логриса. Чуть ниже мостков, по которым бегал помощник «радиста», имелась плоская отшлифованная плита, с приколотой сверху плотной серой бумагой. Все это функционировало, как автоматический кульман. Над растянутым листом передвигался механизм с чернильным пером на конце и на глазах создавал карту. Карту временных ускорений и Провалов, таинственных пассатов и тайфунов, которые могли нанести столько вреда жителям страны.

Мастера, обслуживавшие цайтмессер, только в первый момент показались Анке стариками. Просто они принадлежали совсем к другой расе разумных, это были вполне крепкие мужчины и женщины, маленького роста, с белой кожей альбиносов, маленькими глазками и крючковатыми носами. Когда двое из них пробежали мимо с огромной масленкой наперевес, Младшая с удивлением услышала немецкую речь.

— Это германские кобольды, — шепнул дядя Саня, — Высокооплачиваемые спецы. Выражаясь нашим языком, они тут в долговременной секретной командировке.

Кобольды носили темно-коричневые куртки, бархатные штаны с подтяжками и сумки с инструментами на боках. Двое из них неотлучно находились внизу, возле плавно качающихся маятников. Они варьировали грузы, замеряли путь, пройденный стрелами маятников по бумаге, записывали показания и передавали их по переговорной трубе наверх. Наверху же, под куполом четырехэтажного подвала, в скрещении балок сидел в будочке другой кобольд и каким-то хитрым приборчиком замерял скорость вращения вала. Ставший чересчур любезным, Фибо изо всех сил старался, чтобы Анка поняла, как действует механизм, но она все равно чувствовала, что безнадежно тупит. Она кивала, а перед глазами вставала серая морда червя, горгульи, желтый паук милорда Фрестакиллоуокера и бритый череп барона.

Когда выбрались наверх, состоялась очередная вязкая, чересчур торжественная процедура прощания.

— Я намерен сегодня же отбыть в родовой брох для выполнения формальностей, — барон почтительно прикрыл глаза, и на его сомкнувшихся веках заиграли желтые зрачки татуировки.

— Только после того, как вы почтите своим присутствием нашу свадьбу, — напомнил фомор.

— О, боже, — одновременно произнесли Анка и советница.

Цветочный народ

Вечер не предвещал неприятностей.

Веселились все. Младшая слегка отупела и осоловела от одного лишь запаха крепкого ячменного пива, медового эля и травяных настоек. Казалось, что одновременно плясал и пил пиво весь город. Гул тысяч голосов каждые полчаса заглушался коротким звоном часов, а раз в час производился выстрел из пушки. Сам герцог Фибо любезно вызвался быть гидом по ярмарке и окрестностям. Он же успокоил Анку, объяснив, что по окончании праздника пушку спрячут до следующих торжеств, и горожане смогут спокойно засыпать. Барон Ке ловко отговорился от участия в общей экскурсии и взвалил на себя приготовления к вечерней трапезе. В самом городе все равно было слишком шумно, а на постоялом дворе герцога гости буквально спали друг у друга на голове. Поэтому посовещались и решили выступить к родовой крепости барона Ке утром, а вечер провести за городской стеной. Досточтимый Фибо договорился с хозяином Фермы-у-Реки, что тот примет на постой всех гостей и, вдобавок, соорудит праздничный свадебный ужин за счет Палаты септов. Получив неожиданный кредит, барон развернулся на полную катушку. Выписал из городской таверны лучших поваров, заказал жареного быка, внутри которого полагался жареный баран, в нем — поросенок, утка, и все это в грибах, кореньях и так далее. Заказал фейерверк, фокусников, музыкантов и танцоров на проволоке.

Ферма-у-Реки оказалась грандиозным сооружением, одновременно водяной мельницей, постоялым двором и таверной. Было заметно, что ее надстраивали и улучшали в течение нескольких столетий. Там и сям сохранились покосившиеся деревянные амбары, зато гостиницу строили уже из белого кирпича, а здание мельницы, напротив, было сложено из неровных гранитных плит. Путь от города занял почти час, но Младшая не волновалась, потому что их теперь сопровождали два германских кобольда с приборами, дюжина закованных в доспехи рыцарей, и в два раза больше копьеносцев с факелами. Фибо дал понять, что такой компанией они и поедут утром до владений баронессы Ке де Урр. На Ферме немедленно затеялась бешеная подготовка к свадьбе, все были полны энтузиазма, от герцога до голопузых детей мельника, носившихся по двору с метлами. Смущалась только Мария, а тетя Берта, невзирая на все могильные танцы, не могла скрыть печаль от смерти брата. Видимо, в Изнанке понятия не имели, что такое траур, потому что первый же тост подняли за дядю Эвальда, но с такими радостными воплями, словно женился именно он. Потом пили за прекрасную невесту, а Мария довольно сильно накачалась и глупо хихикала. Потом в каминный зал ввалилась новая партия гостей, это были пикси во главе с милордом Фрестакиллоуокером, еще изрядно слабым, но непременно желающим поздравить молодых. Потом прибыл на четверке вороных Его милость, пэр Ваалдахте, представитель славного Абердина, быстро наклюкался и принялся нудно объяснять Марии, почему реанимации следует разместить именно у него на родине. Вслед за назойливым бородачом пришла вся семья мельника, они хором пели и танцевали и потащили всех в круг. Анку слегка мутило от запахов жира и пота, от смрадного табачного облака и крепкого эля, который ей сначала показался сладким ликерчиком. Пили за всех королей Логриса поочередно, за членов Палаты септов поочередно, за славный урожай, за Его ученость, за родителей Его учености, за первую жену Его учености.

Никто не заметил, когда из-за стола пропали Бернар и дядя Саня. Наверное, не только они отчалили во двор, где разгорался новый виток веселья. Когда фэйри поскидывали рубахи и затеяли мужские танцы вприсядку, Младшая потихоньку выскользнула на улицу. В небе взрывались голубые и оранжевые огни, охряная луна прыгала по Млечному пути, от реки доносился шум массового купания. Столы для проезжающих были накрыты под навесами, здесь тоже ревели волынки, шла игра в астрагалус, боролись рестлингисты и стравливали кикимор.

В конце концов, она успешно добралась до кареты магистра и решила, что здесь-то ее точно оставят в покое, Но случилось иначе. Анке помахал рукой из своего домика возница: он закусывал там, внутри, а миску с горячим супом ему подавала молоденькая девчушка в холщовом платье до земли и деревянных туфлях с загнутыми носками. Девушка нахмурилась, разглядев под плащом Младшей джинсы, ее глаза округлились, она зашепталась с кучером. Анке стало неловко, что она приперлась, когда у фомора намечалось любовное свидание, ей захотелось запереться в каюте и переждать там, но тут из низенькой дверцы мельницы показался раскрасневшийся Бернар со здоровенным кувшином, за ним дядя Саня под ручку с краснощекой красоткой. Дальше, схватившись за руки, вели хоровод четверо младших рыцарей с дамами сомнительной внешности, Дамы распевали песни, стучали кружками и требовали продолжения банкета. Замыкал шествие сам милорд Фрестакиллоуокер, расстегнутый, хмельной, в перекошенной зеленой шапочке. Анка инстинктивно отпрянула в темноту кареты. Совсем недавно она мечтала найти Бернара, а теперь почему-то передумала. Она вовсе не ревновала к этим тощим мелким крестьянкам в деревянных башмаках, от которых разило брагой.

Но ее заметили. Или учуяли. Впервые Анка в полном мере ощутила досаду от близкого общения с фэйри. От их сверчувствительных носов и острых глаз честному человеку никуда не спрятаться! Пока в хоровод вливались свежие силы, Бернар бросил товарищей и нетвердой походкой приблизился к карете.

— Аня? Ты чего там прячешься? Все здорово, правда? Тебе нехорошо, ты заболела? Его милость предлагает ехать кататься до Старого моста, но Его ученость магистр Уг нэн Наат настоял, чтобы мы не уезжали ночью с Фермы, — Бернар протянул руки, помогая Анке спрыгнуть, но она осталась на высокой подножке. — А ты как думаешь? Чего ты молчишь? Хочешь, поедем с нами, покатаемся?

От него несло пивом и табаком.

— С кем это «с вами»?

— Ну... со мной и с моими друзьями. — Он широко повел рукой, а другой рукой попытался взять ее за талию. Анка резко отодвинулась, и парень едва не свалился. — Аня, ты чего?

— Ничего. У тебя друзья, я очень за тебя рада.

Дядя Саня, возглавлявший хоровод, по пути, под хохот женщин, опрокинул в себя еще кружку эля и повел свой нетрезвый отряд в обход двора, в сторону мельницы. Многие хватали факелы, кто-то падал, кто-то без умолку хохотал, девушки визжали, надрывались волынки и лютни.

— Анечка. Ты почему сердишься? Ведь это мои друзья, мои кровники. Все, ты понимаешь? Не только папа и мама, а вообще все, кто здесь живет. Это так здорово, я только этим вечером понял.

— Что ты понял? Что я тебе больше не нужна?

Он несколько секнуд разглядывал ее, не соображая, затем тряхнул гривой и расхохотался.

— Эй, чего ты ржешь? — разозлилась Младшая. — Чему ты радуешься? У меня вот нет повода плясать. Пока вы пляшете, с моим братом там могут такое сделать.

— Тебе же объясняли, мы догоним время Верхнего мира, — попытался отбиться Бернар. — Его ученость считает, что, при определенных обстоятельствах, мы можем выйти через Запечатанные двери даже раньше, чем зашли.

— А почему мы не поехали сразу к барону, а придумали эту дурацкую свадьбу? Только не говори, что этого требовал ваш расфуфыренный герцог. Вам просто надоело, вам хочется повеселиться! Зачем мы торчим в этой навозной куче? Вот что я тебе скажу, Бернар, — Младшая медлила на ступеньке, словно не замечая протянутых к ней рук. — Ты собираешься теперь хлестать пиво, кривляться перед своими милордами и, как попугай, повторять их чудесные имена? Если так, то меня в свою компанию не зови! Я поеду одна.

Улыбка медленно сползла с лица парня. Бернар постоял еще несколько секунд, растопырив руки, затем покраснел, оглянулся, нет ли кого поблизости, и полез в карету.

— Аня, что случилось? Я не имею права говорить иначе, здесь принято, упоминая человека в третьем лице, даже если его нет рядом, называть его титулы и родовые имена. Мы не в России, здесь совсем другие законы.

— Ага! Про законы я помню, и помню, что говорила ведьма про самый главный закон. Кто попал в Изнанку, забывает о своих родных и о своем долге. Он хочет только одного — остаться тут навсегда. Ведь правда же, тут здорово, Бернар? Такие милые люди, и девочки на любой вкус, и нет обычных, которых надо бояться!

— Ты не права! — Он покраснел еще сильнее, и Анка поняла, что попала в точку. — Ты не права, я никого не забыл.

— Бернар, ты становишься другим. Ты никогда раньше не подсмеивался надо мной. Ты не отворачивался, когда я тебя зову.

— Ты не понимаешь! — Он схватил ее за руки. Впервые за долгое время Младшая ощутила его совсем близко, однако Бернар ее снова разочаровал. Вместо того чтобы проявить хоть какую-то ласку, он тревожно оглянулся на открытую дверь, не подслушивает ли кто, и заговорил одновременно резким и умоляющим шепотом. В нем словно боролись два человека. — Ты должна понять, что здесь все иначе. Я обещал, что мы будем вместе, обещал, что не брошу тебя, и я выполню обещание! Если даже все отвернутся, я найду твоего брата и спасу любой ценой!

— А вот этого не надо, — вставила Анка.

— А? Чего не надо? — в запале не расслышал фэйри.

— Любой ценой не надо, — Младшая высвободила руки. — Пусти, мне больно. И любой ценой мне ничего не надо. Если ты помешался на своем Священном холме, значит, будешь его искать любой ценой? Даже если все погибнут вокруг, да? Даже если придется кого-нибудь убить, ты будешь искать свой проклятый Священный холм?!

Она вырвалась и спрыгнула вниз. В глубине души Анка, конечно же, надеялась, что Бернар побежит следом, но он не побежал. Младшая побродила в потемках, чувствуя настоятельную потребность прилечь. Ее окликали, радушно приглашали к столам: весть об обычной девочке, направляющейся на страшный далекий континент, облетела уже, кажется, всю подземную Британию. Анка вежливо раскланивалась, пятилась, подставляла шею под бусы и обереги. Ока обошла все четыре стола во дворе таверны, добралась до запертых ворот со стражником на верхотуре, но ни Бернара, ни Саню больше не встретила. Несколько раз мимо нее, с гоготом, искрами и песней проносился хоровод, приходилось уступать дорогу. Собственно, Анка о Бернаре не слишком-то волновалось, много чести волноваться о всяких пьяных дурачках. Но ей становилось все хуже, давало о себе знать выпитое спиртное. На всякий случай Младшая решила сделать еще кружочек вдоль стены постоялого двора. Она помнила, что, когда подъезжали, был мост, затем низкая полуразрушенная стена кладбища, запруда с мельничным колесом, а потом — широкий выметенный двор с постройками и красивой четырехглавой башней таверны. Недалеко от стены лес был вырублен, трава скошена. Лорд Фибо показал на траву и пояснил, что где-то здесь существует «ночная граница», и стережет ее цветочный народец. После захода солнца они зажигают голубые сигнальные огни, оберегающие Ферму-у-Воды от нечисти. Якобы договор с цветочным народцем подписал еще прапрадед нынешнего хозяина, лет пятьсот назад, и с тех пор Добрые Соседи платят цветочным эльфам толику от урожая зерна и готового хлеба. Младшая тогда загорелась узнать побольше о цветочных эльфах, которые, со слов герцога, даже по сравнению с клури каун были малышками, но, как всегда, ее отвлекли на самом интересном месте. Фибо засмеялся и посоветовал ей особенно не обольщаться, мол, цветочные не совсем разумны. Иногда с ними можно общаться, но без слов, а чаще они вовсе не подпускают к себе.

Младшая решила, что лучший способ проветрить мозг от спиртного — это прогуляться вокруг мельницы, а если повезет — издалека понаблюдать за выкошенной «нейтральной полосой» вокруг стены, вдруг удастся пообщаться с крылатыми малышами? Этот маневр показался ей совсем несложным.

Она покинула освещенное пространство, слегка поплутала среди конюшен и овчарен, пока снова не выбралась к свету, со стороны зерновых складов. Там горели факелы, нефть в бочках, и, невзирая на выходной и всеобщее веселье, шла отгрузка зерна с подводы. Отгрузка велась, мягко говоря, своеобразно. Анка вначале чуть не прошла мимо, эка невидаль — телега с мешками. Потом до нее дошло, что мешки сами соскакивают с высокой подводы, сами выстраиваются в ряд и соскальзывают по желобу в нутро мельницы. Под фонарем на крепком деревянном крыльце пыхтели трубками два сына мельника и с ними белоголовый, белобородый толстяк, наверное — поставщик. Все трое чинно беседовали, отмечали на дощечке количество принятого товара и совершенно не смущались отсутствием грузчиков. Сыновей мельника Анка запомнила, когда они пели и выплясывали поздравительный танец «невесте». Толстого она раньше не встречала.

Младшую снова начало мутить, как и наверху, в свадебном зале. Она обошла сторонкой мельников, посидела немножко на распиленных пнях, вдыхая вкусный смолистый запах лесопилки. Ее, безусловно, сразу заметили, даже в полном мраке фэйри прекрасно ориентировались, но из вежливости не стали окликать. Когда прошел приступ рвоты, снова стало легко дышать, Младшая немножко успокоилась и... замерзла. Как раз охряная луна спряталась за тучу, а ее лиловая подруга подсвечивала снизу восток. Младшая встала, хотела вернуться назад, к мельникам и подводе с летающими мешками, но передумала, застеснялась вдруг, что они слышали, как ей худо. Она пошла обратно, в темноту, наугад, слушая нестройное пение, завывание волынок и стук пивных кружек. Несколько раз стукнулась коленками и чуть не разбила нос о невидимые преграды, затем поняла, что окончательно заблудилась в лабиринте хозяйственных построек, и решила идти, никуда не сворачивая, вдоль высокой стены, сложенной из грубых камней. Младшая рассудила, что, скорее всего, это та самая внешняя стена, которая идет в обход мельницы. А раз так — она неминуемо вернет ее к освещенным окнам постоялого двора и теплой постельке в карете.

Невзирая на все недавние приключения в замке, она и не подумала испугаться.

А чего, собственно, пугаться в самом центре страны, где все такие дружные, нет никаких разбойников, не водится диких зверей, а демонов давно оттеснили на окраины? Анка повторяла себе это последние десять минут, когда пение стало стихать, а освещенные окна так и не показались. Правой ладонью она непрерывно прикасалась к шершавой поверхности камня, иногда натыкалась на разные бестолковые предметы — пустой бочонок, сваленные грудой плуги, колоду для рубки мяса, но хозяйственный двор все не желал заканчиваться. В какой-то момент Анка поняла, что больше не слышит пения, а потом правая рука провалилась в пустоту. Открытая калитка... Анка проклинала себя, что не удосужилась прихватить спички. В карете у магистра сейчас так тепло и замечательно, возница раскочегарил печку, та раскалилась и уютно потрескивает, в щелях шебуршатся сверчки, вокруг бродят огромные пастушьи собаки, ни капельки не опасные для постояльцев, но враги всех злодеев.

А она, как дура, зачем-то поперлась гулять вокруг мельницы! То есть, если быть до конца честной, она отдавала себе отчет, куда и зачем поперлась. Ей совершенно необходимо было увидеть Бернара в компании разгульных сельских девчонок, тех самых Темных фэйри, породниться с которыми ему так не терпелось. Вот скоро и породнится, никто ему мешать не станет, она-то уж точно слова не скажет! Если этому обормоту не терпится по весне обзавестись любовницей или невестой, — скатертью дорожка! Только тогда незачем было болтать всякие горячие слова, обзывать при всех своей девушкой и намекать на гениальных фоморов, которые, якобы, умеют совмещать генотипы! Ей всего пятнадцать лет, и никакие генотипы с дураками она совмещать не намерена. Она очень хорошо заметила, как Бернар плясал с девчонками и обнимался с ними. А может, и не только обнимался, И дядя Саня тоже! Но Саня старый, он с женой на Алтае еще расстался, она там и живет с детьми, так что ему волочиться за юбками можно. Конечно, молодцы оба, наклюкались и побежали обжиматься. А эти-то местные и рады стараться, юбки задирать. Конечно, не каждый же день такие гости из Верхнего мира, да еще городские, типа, офигенно культурные. Ну и пусть дурной Бернар тут торчит, плевать она на него хотела!

Внезапно Младшая поняла, где находится. Обрадовалась, а потом слегка испугалась. Она стояла в проеме калитки, выходившей на речную плотину. Это была вовсе не стена, огораживающая двор постоялого двора, а совсем другая, которую они проезжали по пути сюда. Эта каменная ограда тянулась неизвестно куда, и неизвестно, как далеко Анка вдоль нее ушла. Очевидно, она все-таки опьянела, раз упустила предыдущую калитку и как-то сумела выбраться на задворки. Прямо под ногами плескалась темная вода, течение было медленное, в илистом зеркале отражались звезды. За стеной покачивали ветками кряжистые ясени и вязы. Почти касаясь лица, промчалась с писком стайка летучих мышей.

Анка вышла в калитку. Слева, в наползающем тумане, она различала силуэт мельницы и громадное восьмиугольное колесо, неторопливо черпающее и отдающее реке воду. В верхних этажах мельницы светились огоньки, там до сих пор шла работа. Постоялый двор и трактир остались еще левее.

Как же она успела так далеко умотать?

Первая иголочка страха кольнула ее в сердце. Можно попытаться вернуться назад тем же путем, держась стены теперь уже левой рукой. Но кто поручится, что она не запуталась до того? Младшая уже совсем не была уверена, что все время шла вдоль стены. Кажется, после лесопилки она пару раз свернула, обходя какие-то сарайчики.

Можно было, конечно, закричать, но тогда... Она представила себе, как будет стыдно, когда сбегутся люди, с оружием и собаками, бросят веселье, а многие вообще проснутся. Они прибегут, окружат ее с фонариками, и ей придется объяснять, что ничего не случилось, просто стало страшно и потому пришлось поднять на ноги всю округу.

Анка решительно развернулась к ограде, и тут...

Тут она заметила цепочку голубоватых огней у себя за спиной и невольно похолодела. Винные пары окончательно выветрились. Младшей моментально припомнились слова лорда Фибо насчет границы голубых огней. А потом то же самое повторил хозяин постоялого двора, высокий пузатый фэйри, красноносый и беззубый. Все шумели, орали, и Анка тоже слушала вполуха, а когда переспросила, ей сказали, что можно не беспокоиться, главное — ни в коем случае не уходить за границу голубых огней. Полуразумные цветочные эльфы, которых полно водилось по берегу реки, не гарантировали безопасности за пределами круга. Защитить от демонов цветочный народ не мог, но уже пятьсот лет исправно предупреждал о кикиморах, водяных пони, совах-оборотнях или глейстигах.

Младшая всполошилась. Ока ухитрилась перешагнуть границу холодных голубых огней, но, к счастью, не успела уйти далеко! Раз огоньки голубые и стоит тишина, только стрекочут насекомые, значит — внутри круга все спокойно. Кажется, хозяин предупреждал, что в случае опасности цветочный народ поднимает шум, а голубые огоньки сменятся красными, похожими на волчьи глаза.

Анка шагнула назад, в проем калитки, и поскорее перебралась за границу голубоватого свечения. Казалось, что искрят закрывшиеся на ночь цветы. Потом в траве обозначилось легкое шевеление, словно взлетела стрекозка. Младшая поколебалась немного, уж очень интересно было бы понаблюдать за настоящими эльфами. Не за глупыми пьяными мужиками, в одного из которых ускоренными темпами превращался Бернар, а за теми самыми, о которых сложены сказки.

Нет, ей вовсе некуда спешить. И совершенно незачем так быстро покидать столь замечательное место. От скошенной высокой травы пахло так же, как в детстве. Короткими сонными трелями перекликались ночные пичуги, их ласковое курлыканье подтверждало, что рядом нет хищников, и не ожидается непогода. Ветер блудил где-то высоко в компании желтой луны. Младшая ощущала смутное, плаксивое томление в груди, как будто вот-вот должно произойти что-то печальное и светлое одновременно.

Ей показалось, что где-то очень далеко Бернар выкрикивает ее имя. Ничего, пусть попляшет со своими кудрявыми родственницами, которые моются, небось, раз в месяц! Тихонько дышал лес, вдали ухали совы, а звезды сияли так ярко, что, кажется, можно было читать газету, Постукивало мельничное колесо, подвывала музыка, визжали девушки. Анка опустилась на колени и протянула руки к голубым искрам. От травинок, от уснувших бутонов по кончикам пальцев потек голубой прозрачный огонь. Он добрался до локтей, обвивая кисти рук, как нежный шелковый платок. Огонь пульсировал, стекая обратно, впитываясь в траву.

— Мне очень плохо, — неизвестно кому пожаловалась Младшая. — Мне плохо, потому что меня здесь никто не любит. Меня любит мама, но она очень далеко. Еще меня любит брат, но он... с ним еще труднее. А мама сейчас, я знаю, что она сейчас бы сказала. «И в кого ты у меня такая правильная дурочка?»

Анке показалось, что сбоку, на периферии зрения, среди высоких стеблей речной травы показались два крошечных человечка, оба с огромными глазами навыкате и двумя парами очень быстро трепещущих крыльев. Она повернула голову, но снова увидела только маслянистый плеск реки и колыхание водорослей. Но кто-то за ней наблюдал из травы, совершенно точно!

Вместо того чтобы замолчать, она странным образом воодушевилась и продолжала делиться своими горестями.

— Это потому, что я вечно ко всем привязываюсь, как банный лист, так маманя тоже меня называет. Вначале мы жили себе спокойненько в поселке, в школу ходили, и тут приперся Лукас со своей огромной черепахой-реанимацией. Я могла дома сидеть, а вместо этого побежала за Марией. Стала Марии помогать, и раненых бинтовала, и, когда ей плохо было, тоже с ней сидела.

И что? И ничего: как была она деревяшка, так и осталась. Только себя любит и о черепахах заботится, чтобы прожить подольше. Я ее раньше любила, Марию, мне казалось, что она всем людям на Земле помочь хочет. Атланты эти, они Валечке столько наобещали, а все обманывали. Им главное — только для себя.

Ее слушали. За ней наблюдали. У Анки появилась твердая уверенность, что это очень важно — рассказать и попросить совета. Хорошим рассказчиком она себя вовсе не считала, однако те, кто слушал сейчас ее речь, и не нуждались в приглаженных, правильных оборотах. Спроси кто, Анка не смогла бы объяснить, зачем она это делает.

— А потом я помогала доктору Шпееру. Он очень был хороший хирург, честное слово. Я даже так думаю, такого хирурга можно долго искать, и не найдешь. Потому что он несколько человек безнадежных при мне спас. Он профессора Харченко спас тоже. Я к нему так привязалась. Если совсем честно, даже полюбила немножко. Ну, не так, как парня, а, короче... короче, неважно. Он никогда мне ничего плохого не делал, разговаривал обо всем, показывал, учил. А потом его убили. Оказалось, что он предатель и обманщик. Только я так и не поняла, почему предатель. Он у атлантов хотел секреты реанимации разузнать, чтобы все люди могли пользоваться. Вот так. После Шпеера мне поговорить больше не с кем. Бернар совсем другой стал. Я раньше ревела, как дура, за него переживала. Я все для него делала, все что просит. Чуть не померла со страху, когда этой собаке кровь давала свою лакать. Думала, заору, когда зубами вцепился, мог ведь руку всю откусить. Не заорала. И потом, когда кошки напали, не орала. Это не потому, что я смелая, нет. Трясусь, как заяц. Просто я думала, что раз мы вместе, с Бернаром и остальными, то и должны все вместе до конца. А они... Никто за меня не переживает. Они каждый за себя, им наплевать. Им только покажи острова волшебные. А если бы Мария им могла сама черепах сюда спустить, все про меня забыли бы и про Вальку уж точно. Ой, да что же я все жалуюсь? Мне просто обидно, что опять я им помогать должна. Ритуал какой-то выдумали, прямо как индейцы какие-то. Вот если бы мне попались эти друиды, которые через мост пускают, я бы им все объяснила. Я бы для них уборщицей согласилась работать, что угодно. На периферии зрения кружило несколько тонких голубоватых фигурок. Они то вальсировали в дрожащем воздухе, то сливались с голубым сиянием цветов. Получался неровный шар. Когда Младшая случайно резко взмахнула рукой, шар распался.

— Не бойтесь, — улыбнулась им Младшая. — Я вас не трону. Мне просто ужас как интересно посмотреть на настоящий цветочный народ.

Однако на ответ она не слишком рассчитывала. Ведь цветочные эльфы, если они существовали, вряд ли понимали русский язык.

— Когда я была маленькая, я верила, что вы где-то есть, — поведала цветочному народу Анка. — Честное слово, не подумайте, что я вру. Я даже думаю, что раньше вы и вправду водились у нас, а потом вам разонравилось, да?

Младшая нашарила в траве корягу и уселась поудобнее. Ей очень хотелось повернуться налево и посмотреть на антрацитовую гладь реки. Там, у самого берега, в камышах, что-то происходило. Краешком глаза Младшая различала вращение, словно несколько полупрозрачных фигурок пританцовывали над водой. Постепенно они начали создавать новый шар: наверное, при такой геометрии им было легче общаться.

— А хотите, я вам расскажу мою самую любимую сказку? Я ее слушала в детстве и всегда плакала в середине, когда крот забирал Дюймовочку в свою нору. Зато потом я ждала, когда бабушка начнет читать про принца. Да, представляете себе, я ведь понимала, что все это сказка и никаких принцев нет, но... Ой, то есть, я не это хотела сказать! Совсем не это. Принц у вас наверняка есть, и наверняка он самый красивый, это у нас на севере никаких принцев. У нас и лето, знаете, какое короткое? Месяц прошел, и все, в августе уже вечером без куртки не выйдешь, какие уж тут цветочные народцы.

Крошечный человечек, в высоту не больше ее ладони, завис в полуметре от Анкикого лица. Она продолжала говорить на выдохе, боясь набрать воздуха в легкие и спугнуть самое большое чудо в своей жизни.

Потому что человечек был настоящим маленьким принцем. Почти таким, как тот, нарисованный в книжке про Дюймовочку. Правда, у того, который в книжке, насколько Анка помнила, в лице почти в точности повторялись туповатые черты игрушечного пластмассового Кека, а этот нисколько на дружка Барби не походил. Если его увеличить до размеров обычного человека, то получился бы сущий уродец, с коротенькими ножками, слишком мощным плечевым поясом и выпученными лягушачьими глазами, которые легко поворачивались во всех направлениях. Но все равно он был прекрасен. Он не умел говорить, но зато так выразительно слушал! За спиной у «принца» часто-часто, как у стрекозы, мелькали голубоватые жесткие крылья, а на зеленой грудке имелись целые две пары тоненьких рук, похожих на лапки. В верхней паре лапок крылатый эльф сжимал прозрачную палочку, размером со стержень от шариковой ручки. Внутри палочки как будто перекатывалась искорка, а с одного ее конца постоянно истекало в воздух сиреневое свечение.

— Как жаль, что вы не умеете разговаривать, — почти шепотом продолжала Младшая. — Но ничего, я вам все равно расскажу историю про Дюймовочку, вдруг кто-нибудь из вас ее тоже слышал? — И она вполголоса начала рассказ. Вначале несколько раз сбивалась, путалась, приплетая куски из других сказок, приукрашивая и прихорашивая полузабытых персонажей. В процессе ее рассказа к первому эльфу присоединились еще двое, тоже с волшебными, заряженными энергией палочками: эти, несомненно, были девочками, потому что ножки их не болтались свободно в тонких зеленых штанишках, а были укрыты длинными узкими юбочками. Анка, как и прежде, не смела взглянуть им прямо в глаза, она ощущала кожей лица удары легкого ветра от их крыльев: видимо, цветочных собиралось все больше и больше. Младшая закончила про Дюймовочку, переключилась на Золушку, потом на Белоснежку, ловко заменив гномов представителями цветочного народа.

В какой-то момент она отважилась оглянуться и едва не вскрикнула от восторга. Замшелая каменная стена, выкошенный луг, осока и камыш вдоль реки — все было покрыто сияющим переливчатым ковром. Цветочные лазурной бахромой висели на ветках ясеня, раскачивались на уснувших бутонах, несколько десятков их кружили в воздухе единым облачком, сцепившись нижней парой рук, а верхние расставив в воздухе, словно все они одновременно дирижировали оркестром. Анка догадывалась, что русский язык им недоступен, но не прекращала рассказ. Она чувствовала, что нужна им. Что-то очень важное исходило от нее, что-то очень нужное для крылатого народца, коли их собралось так много. Она смутно слышала, как ее зовут, ее уже искали по двору с факелами, несколько фэйри, смешно коверкая русскую речь, повторяли «Ания, отзжовиесь, гьэдьэ тьи?»

Фибо утверждал, что крылатые крайне редко подпускают к себе. Крайне редко, такие случаи занесены в Хроники Темного двора. Раз уж они собрались, значит, им интересно.

Анка набрала побольше воздуха и замахнулась на эпохальное произведение. С множеством собственных добавок, улучшений и исправлений она начала пересказывать «Щелкунчика». Гофман, несомненно, узнал бы много нового про своих литературных героев, особенно его поразили бы невероятные приключения цветочного принца и дюжины его родственников обоих полов, которые совершенно оттеснили прочих персонажей. В процессе Анка увлеклась, она так рычала и пищала, озвучивая мышиные роли, что передние ряды слушателей, облепивших травинки и кочки, попятились в темноту. Зато полянка, на которой в окружении цветочных сидела Анка, с каждой минутой освещалась все сильнее. Слабый голубой поток, исходивший раньше от мелких невзрачных цветочков, усилился светом, который давало облако сцепившихся в полете эльфов. У Анки пересохло в горле, но она, не останавливаясь, почти исступленно вела повествование о борьбе заколдованного принца и трехголового мышиного короля. Она молотила и молотила языком, ощущая сильную внутреннюю потребность поделиться с кем-то, кто бы ее выслушал. Вроде бы речь шла совсем о другом, но на самом деле, и Анке почему-то чудилось, что цветочные человечки тоже понимают это, — речь шла о ней. О ее несчастном братике, который вечно попадал в беду, и обо всех остальных, которые вроде бы хотели помочь. Они хотели помочь, они так много делали для нее, но не могли помочь в главном — найти этот треклятый Змеиный храм и построить мост, потому что каждый из них думал о себе, а построить мост можно только тогда, когда все вместе, и в одну сторону.

Цветочные взлетали десятками и соединялись нижними лапками в огромную объемную снежинку. Голубые искры соскальзывали с их крылышек, сворачивались в единый, медлительный вихрь. Прозрачные палочки в их лапках пульсировали сиреневым холодным огнем. Сфера раскручивалась все быстрее и быстрее, поднялась над наэлектризованной травой, над выкошенной вдоль стены «нейтральной полосой», в ней наметилась темная пустота, вроде кокона, и кокон этот располагался точно над Анкиной головой. Воздух звенел и вибрировал от мелькания сотен и сотен крыльев. У Анки начала вздрагивать и поднялась дыбом ее растрепанная прическа. Она успела подумать, что со сторокы, наверняка, выглядит ужаснее и тут сфера пошла на снижение.

Захватывая Младшую в самый центр.

Голубые молнии скакали, сталкивались и разбивались друг о друга. У Анки немедленно начали подрагивать сережки в ушах и заныла давнишняя пломба в нижнем зубе. В сантиметре от носа, слева направо и сверху вниз, проплывали тысячи глазок-бусинок, тысячи лапок сцепились между собой. Хаотичное, на первый взгляд, движение подчинялось невероятно сложному, красивому ритму. Уши заложило от стрекотания крыльев и нарастающего высокого гудения. Голубые молнии срывались с боков сферы, втыкались в траву, снизу понесло горелым.

Снизу... Анка на мгновение оторвала глаза от мельтешения «стрекозок» и с ужасом убедилась, что ноги ее давно оторвались от земли. Шар поднимался, захватив ее внутрь, поднимался стремительно, а далеко внизу к стене бежали люди с факелами, и впереди — Бернар.

Рой цветочных эльфов несся навстречу вздыбленному темному горизонту.

Гость Сеахл

Анка сделала шаг.

Под ногой что-то хрустнуло, как будто переломились заиндевевшие от мороза травинки. Младшая ничего не видела в метре от себя, со всех сторон окружал туман — мягкий, пушистый, как сахарная вата. Когда она выдыхала, на щеках оседали мельчайшие капли. Пахло свежим утренним лугом, почти как дома, летом, когда она выгоняла на пастьбу покойную корову Муху.

У левого колена горячим боком терся Добрый пастух. Анка его сразу узнала, но не испугалась, потому что с Ку Ши произошла невероятная метаморфоза. Отважный Ку Ши еще больше съежился, достигнув размеров терьера. Он не выступал вперед, а, напротив, плелся позади и даже порой норовил отстать. Анка каким-то образом догадалась, что размеры Ку Ши напрямую зависели от его самочувствия и его ощущения собственной значимости. В здешних промерзших кустах пес откровенно трусил.

— Откуда ты взялся? — спросила Анка. Слова отскочили от языка и растворились в сырой пелене. Пес, конечно же, не ответил.

Сейчас он превратился в скулящего щенка. То есть он, конечно же, не скулил, но всем видом давал понять, что идет за хозяйкой не по своей воле, а только в силу Договора, и если бы не Договор, скрепленный кровью, то близко бы не подошел к роще.

Младшая сделала еще шаг. Цветочные эльфы покинули ее внезапно, не оставив даже волшебной палочки на память. Высадили ее в густую мокрую траву и рассыпались звенящим покрывалом. Сколько времени ее несли внутри роя? Сколько километров чащоб, лугов с редкими блестками деревень и сонных рек одолели они? А главное — как выбраться назад? Нет ответа.

Из вяло шевелящегося тумана выплыли острые безлистные сучья, стало светлее, и прорезался первый звук. Выдал звонкую трель соловей. Ему ответил другой, третий. Спустя минуту вокруг Анки надрывался невидимый птичий хор. Или даже не хор, а оркестр с хором. Доверив соловьям сольную партию, вступили дрозды, а за ними — малиновки, славки и масса других певчих птиц. Ранний ветер зашелестел листьями, в такт птичьим трелям задорно рассмеялась вода в ручье, скрипнули коряги, плеснула рыба, и вдруг...

Вдруг покров тумана рассеялся, и на Анку опрокинулся самый роскошный, самый цветной и объемный сон, который только можно себе вообразить. Лес, очень старый, но совсем не такой, как угрюмые, торжественные леса Слеах Майт, где тысячу лет назад принцесса клури каун подарила Анке волшебную уздечку. И совсем не такой, как леса Верхнего мира. Нежная трава доставала почти до пояса, цветы раскрывали бутоны и ластились к ногам. С раскидистых, широких деревьев падали зрелые плоды. Яблони гнулись под весом сотен ярко-красных яблок, груши сочились золотым нектаром, грибы путались под ногами. Здесь никто не прятался. Птицы чистили перышки, белки собирали орехи. В прорезанной солнцем зеленой гуще срывали листья оленята, а внизу, у черного зеркала пруда, чувственно терлись шеями красавцы-лебеди. И пахло здесь так...

Младшая вспомнила где-то прочитанное выражение про воздух, который можно было «нарезать, как торт». Ей хотелось упасть в траву, закрыть глаза и дышать. Совсем рядом сладко благоухали огромные цветы, очень похожие на лилии, но удивительного фиолетового оттенка. Из переполненного дупла по коричневому стволу тонкой оранжевой струйкой стекал мед. Какие-то мелкие зверьки лакомились земляникой, случайно давили ее, и аромат давленых ягод вызывал в животе настоящие спазмы. Младшая крутила головой, не в силах двинуться дальше по усыпанной белой галькой дорожке.

Священные рощи.

В тенистой лощине росло одинокое, невероятно крупное для своего вида и, видимо, очень старое дерево. Мощная, заматеревшая рябина, сплошь покрытая россыпями алых ягод. Рябина склонялась над тихим, прозрачным ручьем. Ручей тек по дну лощины, журчал на перекатах, в его кристальной глубине двигались медлительные тени. Младшая пригляделась.

Форели. Ока узнала эту рыбу, потому что папка один раз привозил из Северодвинска и называл ее «царской». Ничего особо вкусного они со Старшим в «царской» рыбине не обнаружили, но кушали тогда с уважением. Немного понаблюдав за рыбами, Младшая заметила еще одну интересную деталь. Она даже спустилась пониже к воде, чтобы получше рассмотреть.

С рябины падали в ручей крупные ягоды. Многие не успевали опуститься на каменистое дно, их узкими ртами подхватывали и глотали рыбы. Они толпились, теснили друг друга влажными серебристыми боками, выскакивали из воды. Это походило на бесконечную, устроенную кем-то кормушку. Однако громадные форели успевали сожрать не все ягоды, многие попадали на дно. После того места, где росло удивительное дерево, вода в ручье резко меняла цвет, становясь кроваво-красной и совершенно непрозрачной. Ручей бежал дальше, до того места, где его поглощало полукруглое отверстие в скале. Но красный цвет воды так и не разбавлялся, даже взлетающие брызги казались каплями крови. Замшелая, поросшая вьюном базальтовая стена проглатывала ручей не навсегда, по ту сторону скалы Анка слышала, как вода снова вырывается веселым водопадом. Ку Ши оставался совершенно равнодушен к форелям и к возможному купанию. Он даже не полез за хозяйкой вниз, а, помахивая обрубком хвостика, дожидался ее на сухом островке. Внешне он стал копией щенка ротвейлера, неуклюжий, смешной и доверчивый. Однако Младшая узнала бы его из миллиона собак, хотя бы потому, как начали пульсировать шрамы на локте и запястье.

Что-то за всем этим стояло. Выбираясь наверх, на сухую траву, Младшая еще раз оглянулась в недоумении. В старой рябине, в рыбах и красной воде таился несомненный смысл, который она, в силу слабого своего умишка, не могла разгадать. У Младшей почему-то возникло подозрение, что алые ягоды здесь никогда не кончаются.

Пока что она не заметила ни капищ, ни мрачных алтарей с черепами. Лес был повсюду, но он не нависал, не давил сверху дряхлой сединой, не опутывал паутиной, не выворачивал ноги гнилыми корягами. Он был везде — прозрачный, с пригорками и лужками, с одинокими сказочными дубками и интимными зарослями спелого ореха.

— Подойди ближе, — повелительный, бесплотный голос раздался не снаружи, а прямо в голове.

Младшая заморгала, инстинктивно заслоняясь от золотого вкусного сияния. Он сидел над травой, не прикасаясь к верхушкам колокольчиков и ромашек. Легкие ковылинки под его свисающими белыми одеждами облизывал ветерок. Старик с глазами молодого убийцы и ватной, кудрявой бородой цвета белой ночи. Он парил в свободной позе, в треугольнике, образованном тремя молодыми дубками. Анке показалось, что друид не один, что за его спиной, в переливах солнечного света зорко наблюдают за ней несколько пар глаз, но проверить свое предположение она не сумела.

Музыка леса стихла, как будто выдернули вилку из розетки. В метре от Анки с кустика упала малиновка. Ока не умерла, маленькие крылышки подергивались, бусинки глаз жалобно отражали мир. С индигового неба тяжко рухнул только что взлетевший лебедь. Заяц выкатился безвольным плюшевым клубком на тропу. Только одно живое существо не поддалось сну. Отважный пастух Ку Ши, потеряв девяносто процентов своей массы, прижимался к щиколотке Младшей горячим колючим боком.

— Ты знаешь, где ты находишься? — спросил человек.

— Нет... то есть да.

— Там, у ручья — Рябина Знаний. Некоторые называют ее Древом Жизни, но они ошибаются, — жрец сухо рассмеялся. — Людям так свойственно находить то, что найти невозможно. Хочешь отведать форели?

— Нет, спа... Ой, то есть, зто славная, вкусная форель, но я непременно угощусь в другой раз.

— Как угодно. Здесь можно благодарить, забудь эльфийские предрассудки. Вероятно, ты права, не стоит тебе пробовать. Лишнее знание отягощает вину, ты не находишь?

Анка не нашлась, что ответить. Незнакомец молчал, ожидая продолжения. Младшая заметила, что приказной тон не покидал его речь, даже когда друид о чем-то спрашивал. Даже когда он просто молча кивал, все равно это выглядело как приказ. Невозможно, или почти невозможно было убедить его в какой-нибудь глупой истине, типа «все люди — братья». Для старца, покойно, как в кресле, висящего между трех дубов, существовали особые законы и правила, по которым он привык жить. Пока друид молчал, Анка вспоминала, что рассказывали ей тетя Берта и Бернар.

Жрецы из Священных рощ унаследовали от предков множество тайных знаний, которыми не желали делиться ни с кем. Их гордость, укрепленная тысячелетиями обособленной жизни, не знала границ. Никто из фэйри не мог толком сформулировать философские взгляды друидов, никто с ними просто не контактировал! Но Хранительница Традиций признавала, что в основе гордыни друидов лежит власть над живым. Фэйри умели многое из того, чему обычному человеку Верхнего мира еще придется долго учиться. Зато друиды, сама память о которых стерлась в хрониках, умели делать такие вещи, на которые не замахивались даже самые отъявленные ведьмы Темного двора.

Якобы любое живое создание могли в один миг сделать мертвым. По данному пункту у Младшей вопросов не имелось.

Якобы возвращали мертвых в мир живых, Тетушка Берта внятно разъяснить не сумела, но Младшая полагала, что речь идет о реанимациях, наподобие пазухи Эхуса, в которой спасали ее саму от пули. Однако тетя Берта упирала на третью ветвь тайного знания. До посещения Изнанки Младшая только рассмеялась бы и втайне покрутила пальцем у виска.

Якобы друиды могли сами спускаться в мир мертвых, а в исключительных случаях — дарили кому-то стороннему такую возможность.

Умереть сознательно и оттуда наблюдать за жизнью живых. Умереть, чтобы воскреснуть в нужный момент. Умереть, чтобы наблюдать. Чтобы доказать иллюзорность самой смерти.

Анка рассматривала белую бороду колдуна и ощущала предательскую дрожь в коленях.

— Занятная у тебя собака, — Друид протянул вперед руку, рукав из грубой льняной ткани задрался, на голом предплечье мелькнули плетеные браслеты.

— Я его сюда не звала.

— А его не надо звать. Покажи руку, задери рукав! Ага, кровит. Вот видишь, девочка, он всегда с тобой.

Черный охотник тоненько заскулил и на подгибающихся ножках пошел к человеку.

— Это пастух, — деревянным языком сказала Анка. Она немедленно представила, как друид убьет пса на ее глазах. Черный пастух не был обыкновенным псом, во многом принадлежал к миру духов, и прикончить его обычными методами было непросто. Но друид использовал как раз-таки самые непривычные методы.

— Он несколько раз спасал нас, — добавила Анка, следя за своей второй, вытянутой тенью, которая кралась вокруг ее ног вслед за первой.

Друид не убил Ку Ши, он даже не прикоснулся к нему, только подержал ладонь в нескольких сантиметрах от загривка. Черный пастух, очень похожий на маленького ротвейлера, опустил голову на лапы и всхлипнул. Анке на долю секунды показалось, что пока друид держал ладонь, в лице его что-то дернулось.

Он как будто выпил что-то неприятное.

— Занятная собачка, — повторил старец, разглядывая Анку со странным выражением. — Но ты даешь ему слишком много крови, он привыкнет и начнет зависеть от тебя. Что ты скажешь, если появится существо, которое тебе противно, но ты его будешь не в силах покинуть? Отвечай быстро!

Анка вздрогнула.

— Я... я, наверное, возненавидела бы такое... такого человека.

— Вот именно, — друид был явно доволен ее ответом. — Ненависть к руке дающего — основа. Ненависть — всегда основа, ты согласна?

Младшая задумалась. Ее первый страх перед обитателем Священной рощи притупился, на смену ему пришла боязнь ответить как-то не так. Она чувствовала себя невероятно тупой. Его ученость предупреждал, что друиды не играют в экзаменаторов, их не интересует эрудиция, поскольку гость не в состоянии сообщить мудрецам ничего нового.

Но им нужен материал для развития. Так туманно выразился магистр и член Капитула.

— Ненависть — сильнее любви, — сказала Младшая. — Но если ей поддаться, она убивает человека.

Анка попыталась заглянуть в глаза старику и убедилась, что это невозможно. Он словно смотрел одновременно в разные стороны и сквозь нее. Причем, когда друиду хотелось встретиться с ней взглядом, то у него это прекрасно получалось, а Анку словно макали при этом в ледяную прорубь. В чертах волшебника не было ничего отталкивающего или коварного. Анка вообще не могла запомнить ни одной его черты. В какой-то момент она сделала потрясающее открытие — друид разговаривал по-русски! Впопыхах она и не сообразила, как же ей удается отвечать, но позже стало ясно, что с русским языком она погорячилась.

Колдун вообще не разговаривал ртом.

— И уздечка у тебя занятная, — с тем же безразличным любопытством произнес друид.

— Мне подарили ее гномики, — Анка потрогала уздечку, закрепленную вокруг пояса. Она про нее успела забыть.

— Вот как? — Друид приподнял бровь. — Впервые слышу, что клури каун кому-то делают подарки.

— Не совсем подарок, — краснея, поправилась Младшая. — Так получилось, что я помогла им поймать водяного коня. Он был очень злой, и...

— Поразительное противоречие, — вдруг перебил ее друид, с такой интонацией, словно обращался к большой аудитории, а Младшая представляла собой не более чем любопытный экспонат для научного диспута. — Вероятно, это наследие этноса, к которому ты принадлежишь. Ты испытываешь стыд оттого, что приняла деятельное участие в убийстве врага. Разве надо стыдиться, когда убиваешь врага?

Младшая растерялась.

— Водный жеребец, м-да... — задумчиво покивал в пространство жрец. — Их много развелось в нижнем течении Клайда. Тебе известно, что он сожрал бы тебя?

— Да.

— Тебе известно, что этот хищник сожрал несколько разумных?

— Да, мне говорили, но...

— Но тебе его жаль. Ты скорбишь о нем, — закончил за нее старец. — Ты скорбишь, потому что с хищником поступили неоправданно жестоко, да? Ты скорбишь, потому что он был красив, а красивое, по определению, не может быть злым, да?

— Ну... я так раньше думала, — Анка почувствовала, что безудержно краснеет.

— Любопытная философия, — отстраненно заметил жрец. — Итак, обе колдовские ипостаси жеребца показались тебе чудесны, поскольку именно такие представления о красоте тебе внушили в детстве, да?

— Да, — автоматически согласилась Младшая и сама на себя рассердилась за эти бесконечные «да». Похоже, она способна только соглашаться!

— А что ты скажешь об этом красавце? — Друид щелкнул пальцами, вытянул руку, и...

Анка невольно отпрянула.

На предплечье у старика, обвивая его игольчатым рыжим хвостом, сидела маленькая горгулья. Впрочем, очень быстро стало ясно, что это совсем не горгулья, а какой-то другой уродец. В Изнанке Младшая насмотрелась всякого, но существо, переваривавшее пищу в наружном желудке, не сумела бы даже вообразить. Мордой оно походило на жабу, а глаза, если это вообще глаза, постоянно ворочались, как два маленьких локатора. Ниже широкого рта на колючее пузо свисал желтовато-прозрачный, влажный мешок, внутри которого переваливались темные комки. Три пары лапок с зазубренными крючками на концах, как у кузнечиков, свободно загибались за спинку, почесывали хвост или трогали пузо. Сосуды вибрировали под тонкой кожей, перегоняя кровь частыми, неровными толчками.

— Это лехээс. Он прелестен, да? Там, где он обитает, их осталось немного. Мы стараемся помочь, чтобы так называемые разумные их окончательно не истребили. Как ты догадываешься, лехээс крайне полезный и добрый зверек. Хочешь его подержать?

Анке совершенно не улыбалась перспектива обнять этот рыжий кошмар, но она сочла невежливым отказаться и, скрепя сердце, протянула руку. Лехээс, или как его там, с хлюпаньем втянул в себя то, что Анка приняла за наружный желудок, отчаянно замахал лапками и засвистел. Оказалось, что с обеих сторон морды у него щели, похожие на жабры, а на огненно-желтой спинке торчат бородавки. Младшая приготовилась к болезненным уколам, но существо ухитрилось не поранить ее ни одной из своих колючек. Оно цепко ухватилось за руку, обвило ее хвостом, а колючки втянуло внутрь. Из бородавок на спине лехээса сочилась клейкая зеленая жидкость.

«Все хорошо, это просто такой зверек, с какой-то другой планеты, — стараясь дышать ртом, уговаривала себя Анка. — Он полезный и очень добрый, и мне он очень нравится»

Лехээс освоился и понемногу выпустил на пузо свой пронизанный капиллярами пищеварительный тракт. Потом скосил на Анку оба фасеточных глаза и смачно испортил воздух. Наверное, он так поступил в знак особого расположения.

— Ты вежливая девушка, — рассмеялся жрец, забирая маленького монстра назад. — Лехээсы ценны тем, что поедают личинку гоа-гоа-чу, во время весенних кладок в саванне. Если разумные их окончательно истребят, саванны южного материка превратятся в пустыни. Человек всюду нарушает равновесие, н-да... Ты поняла, зачем мы тебе его показали?

— Да, поняла. Красота — не всегда полезна. А уродство, оно иногда лучше любой красоты.

— Нет! Не заставляй нас разочароваться в тебе, — строго оборвал жрец. — Я могу показать тебе еще десять тысяч креатур Творца, пока ты не дашь верный ответ.

— Тогда ответ такой... — Анка собралась с духом. — Красота... Красоты вообще не существует.

— Вот теперь мы довольны, — едва заметно улыбнулся друид. Младшей показалось, что он даже взлетел чуть повыше. — Ты сумеешь пройти Ритуал имени, хотя я считаю, что он тебе не нужен. Тебе ли не знать, девочка, что высшая цель — это польза?

— Польза? — как эхо, переспросила Анка.

— Как тебя зовут?

— Меня зовут Аня, — Младшая рассердилась на себя, что забыла представиться раньше. На всякий случай, она еще раз низко поклонилась.

— Можешь называть меня Гость Сеахл. Младшая не могла поручиться за точность перевода, каким-то неведомым образом происходившего у нее в голове. Зато она заметила, что перевод все-таки существует, речь друида иногда капельку замедлялась.

— Ты пройдешь Ритуал имени в брохе круитни. Обычным это удается нечасто, пикты суровы к своим и жестоки к чужим. Мы можем вспомнить несколько обычных. Трех, нет — четверых. Всего четверо сумели породниться с пиктами.

Младшая не стала спрашивать, что случилось с остальными соискателями, спустившимися когда-то в Изнанку.

— А можно спросить?

— Спроси.

— А почему я тоже «гость»?

— Покажи мне того, кто не гость, — вежливо ответил старик. Младшей фраза показалась натянутой и банальной, но Гость Сеахл дышал спокойствием и уверенностью.

Анка мысленно перекрестилась и кинулась, как в прорубь.

— А почему вы не пускаете меня на Пыльную тропу? Я ведь ничего здесь не испорчу, в Англии.

— Мне кажется, Гость Аня, ты недовольна нашими традициями?

— Нет... То есть, довольна. Но мне не понравилось, что из-за меня погиб дядя Эвальд, а еще Гвидо. Я не хочу жить за счет других, — Младшая даже не сомневалась, что жрецу известно все, что происходило с ней в Изнанке.

— А разве можно выжить иначе? — удивился друид.

— Можно, — твердо ответила Младшая. — Надо просто делать людям добро. Надо поступать с другими так, как хочешь, чтобы поступали с тобой, — исправилась она. — И тогда не придется...

— Не придется никого кушать? — мягко завершил фразу друид. — Скажи мне, Гость Аня, тебе правится арбуз?

— Да.

— Тебе будет приятно, если я сейчас угощу тебя арбузом?

Гость Сеахл еще не закончил фразу, а прямо перед Анкой на блестящем серебряном блюде возник потрясающий, рассыпчатый арбуз. У Анки потекли слюнки.

Оказывается, она только и ждала этот момент. Она страшно соскучилась по прохладной сахарной мякоти, по хрустким долькам, обнимающим щеки, по неутолимой сладкой жажде. Руки сами потянулись к полосатым ломтям, но поднос проворно ускользнул.

— Корми своего друга, — приказал Гость Сеахл. Младшая сморгнула. Она никак не могла привыкнуть к фокусам друида. В левой руке она держала за шкирку крошечного Черного пастуха, а в правой — громадный кусок арбуза. Пес брыкался, поскуливал и воротил мордочку, не желая принимать угощение.

— Корми, корми! — стальным голосом повторил приказ друид. — Ты обожаешь арбуз, так сделай же приятное своему кровному другу. Поступи с ним так же, как я поступил с тобой. Что такое? Чем ты снова недовольна?

— Я... я... — Анка едва не плакала. Она никак не могла разжать пальцы и все продолжала тыкать истрепанным, мокрым арбузом в мордочку Ку Ши. Тот едва не захлебывался от сладкого сока, скулил и отбивался лапками. Грозный демон Изнанки размером сравнялся с той-терьером. — Не надо, перестаньте же, пожалуйста. Мне все ясно. Так нельзя.

— Что нельзя?

— Нельзя навязывать.

— Ты погибнешь во время Ритуала, раз ничего не поняла! — прогремел друид.

— Я поняла, честное слово. Не всем нужен мой арбуз. Надо делать только то, что полезно всем.

— Что значит всем?

— Всем. Не близким, а большинству.

Арбуз исчез, как и появился. Исчез даже запах. Черный пастух снова лежал у ног, вежливо внимая беседе.

— Ты многого не поняла, Гость Аня, но ты пытаешься, — смягчился друид. — Я задам тебе еще одну простую загадку. И учти, пожалуйста, что ты не обязана найти ответ. Я натолкнулся на эту забавную шараду в одной из ваших телевизионных передач.

Младшая выпучила глаза, но друид и не думал смеяться.

— В одном африканском селенье леопард повадился таскать у крестьян свиней. И делал это так ловко и усердно, что крестьяне объявили на хищника охоту. — Гость Сеахл не говорил, а почти мурлыкал, словно сам был этим леопардом. — Итак, крестьяне всюду поставили страшные капканы, но леопарду долго удавалось их обходить. Он продолжал воровать свиней. Забавно вот что. Неподалеку от этой затерянной деревни несколько очень умных людей, ученые из далекой Европы, из Логриса и Фраккии, изучали жизнь и привычки редких леопардов. Каждый леопард у них был пронумерован и назван красивым именем. Вот как у обычных людей все забавно, ты не находишь? Африканских крестьян они считают глупее себя, потому что те защищают своих свиней от леопарда. А хищнику дают имя, о котором тот даже не догадывается, м-да... Крестьяне все-таки поймали злодея. Он угодил лапой в капкан, лапу раздробило, леопард провел в капкане двое суток. Он плакал от боли, когда его нашли ученые. Ничего странного, что они его нашли первыми. У них были машины и радио. Они ведь делали важное и полезное дело. Пока чернокожие крестьяне занимались всякими глупостями, вроде сбора урожая и разведения скота, восемь ученых следили за их любимым леопардом. Они усыпили хищника, освободили его из капкана и осмотрели раку. Рана не была смертельной, но лапу пришлось ампутировать. Кость раздроблена, в жарком климате началось заражение. Ученые доложили о таком несчастье своему начальству, и очень скоро вся Европа волновалась. Миллионы разумных людей, миллионы обычных сокрушались о том, что красивого леопарда придется усыпить навсегда. Люди возмущались жестокостью и глупостью африканских крестьян, которым были дороже какие-то тощие свиньи, чем редкий хищник. Что ты думаешь об этой истории, Гость Аня? Кому нам следует сочувствовать?

Младшая серьезно задумалась. История таила подвох, и правильный ответ, несомненно, таил подвох не меньший. Казалось бы, все довольно просто, и, будучи телезрителем, она, не сомневаясь, горячо болела бы за смертельно раненного кота. Действительно, в какое сравнение с грациозной пятнистой кошкой могли идти несколько бестолковых хрюшек?

— Я думаю, что крестьяне были правы. Это ведь их леса, их поля. Они привыкли защищать своих свиней от всяких хищников.

Наверное, она что-то опять поняла неправильно. Гость Сеахл хитро улыбался, покачиваясь над травой.

— Я не буду тебя мучить, Гость Аня. Это одна из простейших задач, которые легко решают мои ученики, едва вступившие в седьмой Круг. Однако для тебя эта задача не имеет решения. Ты никогда не встроишь эту задачу в рамки права, которым вы, обычные, так гордитесь. Этим она и ценна, м-да...

— Ценна тем, что не имеет решения?

— Разумеется. — Гость Сеахл откровенно потешался.

— Но тогда... Кажется, я поняла. У каждого своя правда, так? У крестьян и у ученых. И мнения обеих сторон следует уважать.

— Обеих? — нахмурился друид. — Это было бы слишком просто. А точка зрения леопарда? Ее ты даже не берешь в расчет, хотя именно леопард составляет корень задачи. Безусловно, имеется мнение и у свиней, хотя их никто не опрашивал, м-да... Только что, Гость Аня, ты имела возможность убедиться, насколько ограничены границы твоего мышления.

Друид замолчал, а у Младшей снова возникло ощущение, что ее пристально разглядывают нескольхо пар глаз.

— Пока вы, обычные, будете закрывать свой мозг, вы не найдете то, что ищете. Что ищешь ты, Гость Аня?

— Нам нужно попасть на Хрустальный мост, — снова, как в омут, кинулась Младшая. — Потому что мы должны спасти из тюрьмы моего брата.

Вначале она говорила сбивчиво, перескакивала с одного на другое, но, убедившись, что никто не перебивает, успокоилась. Друид слушал, а может быть, и не слушал вовсе. В процессе рассказа он щелчком пальцев снова оживил насекомых, птиц и животных, но не в полную силу, а как бы в полсилы, уважая рассказчика. Из травы к Гостю Сеахлу приползла черная змея, поднялась, быстро высовывая язык, и обвилась ему вокруг лба.

Младшая ухитрилась не заорать и не сбиться.

— Нам нужно, мы должны, — иронически повторил жрец. — Назови мне действительную причину твоего похода, тогда я подумаю, показать ли тебе мост.

Младшая сглотнула. Гость Сеахл погладил змею. Не вставая, протянул руку куда-то назад, выудил из пространства кубок и выпил медленными глотками.

— Вы и так нам все время мешали, — отважилась Анка. — Если не покажете, где мост, мы все равно переплывем пролив. Построим корабль и переплывем.

— Охотно верю, что построите, — Гость Сеахл нисколько не обиделся. — Но приплывете совсем не туда, куда запланировали. По той же самой причине. Лично мне все равно, дойдете вы или погибнете по дороге. Мы и так нарушили традиции Логриса. Обычным не место на Пыльной тропе. Однако... — Друид улыбнулся и стал вдруг похож на доброго Деда Мороза. — Однако нам понравилась твоя настойчивость и твоя вера в добро, Гость Аня. В этом есть что-то новое. Знаешь, почему мы пришли к решению переселиться в Изнанку? — без перехода спросил друид. — Мы спасались от вашей цивилизации и ни разу не пожалели об уходе. Потому что все ваши религиозные доктрины лгут, все, без исключения. Вы поклоняетесь божеству, которое призывает вас к прощению и взаимопомощи, а сами убиваете и грабите друг друга. Мы не могли дальше жить в такой лжи. Наша вера честна. Мы не считаем, что разумное существо доброе, уже потому что оно разумно. Мы никому не лжем. Мы заложили традиции, заключили первые договоры с сущностями из других миров и не верим в вашу доброту. Если нарушить закон и пустить одного из вас, вы непременно обманете и уничтожите то, что мы храним. Вы иначе не можете. Ваша вера — всегда ложь.

— Тогда почему бы меня просто не прогнать?

— Цветочный народец редко к кому прислушивается, — словно невпопад, задумчиво произнес жрец. — Ты так хотела повидать меня, и они тебя услышали. Но дело не только в этом. Вы прекратили жечь своих ведьм. Чему ты удивляешься, Гость Аня? Всего два столетия, как вы, обычные, прекратили уничтожать тех, кто способен был открыть для вас Изнанку. Они способны вывернуть наизнанку вашу медицину, вашу психиатрию и многое другое. Вы убивали тех, кого другие разумные расы берегут и уважают. Вначале мы обрадовались, что обычные становятся разумны. Мы обрадовались, что ваши лживые религии отступают. А потом мы забеспокоились. Пройдет еще немного времени, и количество ваших ведьм и травников вырастет серьезно. Те, кто спаслись от костров, передают умение через несколько поколений. Это значит... Что это значит для нас, Гость Аня?

— Значит, что наши ведьмы найдут Изнанку, — ахнула Младшая.

— Рано или поздно. — Впервые в речи друида прозвучала какая-то эмоция. Он не мог скрыть своих горестных чувств. — Изнанка в сто тысяч раз больше, чем весь ваш Верхний мир, ты знала об этом?

— Не-ет...

— Изнанка огромна, она включает сотни миров. Но их так же легко искалечить, как вы калечите сейчас Измененный мир. Поэтому мы не прогнали тебя сразу, Гость Аня. Мы видим немало обычных, мы бываем там, наверху. Мы всерьез обсуждали, как навсегда разрушить Пограничье и закрыть для обычных все Запечатанные двери. Но разрушать Пограничье тоже опасно, это нарушит равновесие между мирами. Ваши травники рано или поздно найдут входы, тут ничего не поделаешь. И тут появилась ты. Ты убеждена, что вера в изначальное добро и само добро, творимое тобой, — равноценны. Если бы ты была лжива, как миллионы твоих кровников, пес Ку Ши загрыз бы тебя. Если бы ты была лжива, цветочный народ завлек бы тебя в трясину. У нас появилась надежда, что Изнанку можно спасти, если наверху еще есть такие дети. Ты уверена, что мы тебе мешали, но это не так. Напротив, мы сделали все возможное, чтобы раскрыть тебе глаза. Я много раз подталкивал тебя к истине, и Ритуал имени ты должна пережить. Не буду от тебя скрывать — среди нас есть те, кто считает, что обычный не в состоянии прозреть. Есть и такие, кто высказался за вашу быструю смерть, многие надеялись, что Ритуал имени столкнет тебя в безумие. У Младшей по спине пробежали мурашки.

— Однако мне удалось доказать братьям, что тебе следует дать шанс, — продолжал друид. — Покинув Логрис, ты можешь многому научиться, вот в чем проблема. У славянских племен ты можешь научиться отпирать Запечатанные двери. На материк наша власть не распространяется, поэтому Логрис закрыт. Так было и так будет. Если ты станешь сильной колдуньей, мои братья потребуют твоей смерти.

— Но я не собираюсь становиться колдуньей! — воскликнула Анка.

— Так назови же моим братьям истинную причину своего похода, — подался вперед жрец.

— Раньше я думала, что иду спасать брата, — Младшая крайне осторожно подбирала слова. — Но после я поняла, что надо спасать не жизнь каждого из нас, а всех нас, вместе взятых. Ну... то есть, не знаю, как правильно сказать. Раньше я разозлилась, когда узнала, что никому до Вальки нет дела. На всех разозлилась — на Марию, на Саню, на тетю Берту. А больше всего разозлилась на Бернара. После всех этих ужасов я как будто выросла. Я их всех простила, что ли. Я теперь хочу попасть на материк, чтобы помочь им всем. Пусть тетя Берта найдет свой остров, и Саня свой Буян найдет, а Мария пусть приведет черепах. Потому что... — Она заторопилась, боясь упустить главную мысль. — Потому что все это одно и то же, и дерево, которое ищут фоморы, и Священный холм, и острова. Это одно и то же, только они пока не видят.

Она еще многое собиралась сказать, потому что чувствовала, что говорит путано, теряет главную мысль, от этого злилась на себя еще больше. Смахнула со лба травинку, сморгнула и поняла, что ее больше никто не слушает. Священная роща растворилась, вместо солнечного дня над Младшей разворачивался бескрайний ковер звезд, в спину колола острая трава, и со всех сторон нависали встревоженные лица. Бернар, Мария, барон, тетушка Берта, магистр, мельники.

Скачок был столь быстрым, что ее чуть снова не вытошнило. Она снова вернулась на Ферму. Или никуда не улетала?

— Она очнулась, очнулась! — Бернар передал кому-то факел, бросился рядом на колени, жарко поцеловал.

Оххх... По-настоящему поцеловал, в губы. И Анка тут же ему простила все. Ну, как было не простить, ведь он же волновался. Он плакал, он прятал от нее глаза. Вот здорово!

— Что они с тобой делали? Что?! Почему ты молчишь?

Он тряс ее, как грушу. Анка улыбалась. Она не ошиблась — Бернар действительно плакал. И это было самой замечательной новостью за сегодняшний вечер.

Ограниченно годен

Старшему было не то чтобы страшно, а как будто стыдно и неловко. Неловко, точно он по недосмотру угодил в чужую квартиру. Известно, что хозяева погибли и не вернутся никогда, но вещи все равно тебя не принимают. Вещи косятся недоверчиво, острые предметы норовят упасть на ногу, а хрупкие вырываются из потных рук. Даже в рубке Валька повсюду натыкался на мелкий мусор, забытый наездниками. Упаковка носовых платков, фольга от сигаретной пачки, скатанная в шарик, конфетная обертка. Возле ножных петель наездника Старший наткнулся на электронную записную книжку и тюбик с кремом для ног.

Чужой дом, чужие вещи.

Он снял влажные еще носки и сунул щиколотки в гибкие пружинящие петли. Чтобы достать до «наручников», ему пришлось встать на цыпочки и подпрыгнуть. После того как все четыре конечности оказались в мягком, но плотном плену, Старший понял, что совершил оплошность. Из овального кокона в потолке, похожего на осиное гнездо, свисали кончики щупалец, но без офхолдера подключиться к кораблю было невозможно.

Не без труда Валька осзободил руки, затем ноги, На корабле непременно должны были храниться запасные офхолдеры, это он знал по рассказам Лукаса. Боевой Тхол регулярно выращивал новые связные приборы взамен одряхлевших старых, их срывали, как переспелый плод с ветки. Вот только как найти эту самую ветку?

Он перепробовал все разноцветные петельки над дверными нишами. Иногда в недрах корабля что-то шуршало, или менялась освещенность, дул холодный ветер, открывались и закрывались гамаки по периметру зала. Старший почти отчаялся в своих поисках и потихоньку стал приучать себя к мысли об одинокой старости на борту Тхола, когда между лежачим креслом и пористой теплой стеной поднялась из пола зеленая колонна, похожая...

Похожа она была на здоровенный пупырчатый огурец и еще на кое-что не совсем приличное, но Старший смотрел не на сморщенную верхушку колонны. Он смотрел гораздо ниже. В зеленых пупырчатых боках имелись отверстия, затянутые влажной прозрачной пленкой, а внутри... Внутри, под слоем инея, свернувшись алыми калачиками, дремали боевые офхолдеры. Они были похожи на гигантских, заполненных кровью улиток, лишенных панциря. От колонны валил пар. Старший ненароком коснулся бородавчатой поверхности «огурца» и с воем отдернул руку. Это было не просто хранилище маленьких посредников между людьми и летающей крепостью, а самый настоящий морозильник. Чтобы добраться до офхолдера, пришлось обмотать руку курткой, и все равно на запястье потом вздулись пузыри.

Старший понятия не имел, сколько времени следует размораживать связной прибор. Из-за вылезшего из пола морозильника в рубке стало почти невозможно находиться. Иней пополз по стенам, образуя на всех гладких поверхностях новогодние узоры. Даже после того, как Вальке удалось убрать «огурец» в гнездо под полом, он еще некоторое время подпрыгивал и разминался. Потом улегся на пол, больше лечь было негде. Прохладный пол постепенно нагревался и едва заметно вибрировал. Дважды Старший становился свидетелем того, как это делали профессиональные наездники. Обычно им кто-то помогал, их страховали медики.

Потому что боевые офхолдеры иногда вели себя как вредные кусачие зверьки. Лукас говорил, что людям Атласа за тысячу лет так и не удалось выяснить, обладают ли боевые офхолдеры собственным разумом. Тогда Валька пропустил эту смешную мысль мимо ушей. Он прекрасно помнил, как бродил по Питеру с «медузой» на ладони, как она своими ядовитыми выделениями чуть не загнала его в гроб, но не проявила при этом ни малой толики разумности.

Сегодня он остался с замороженной улиткой один на один. Он взял в ладонь ледяную упругую массу, она колыхалась, как брусничное желе.

— Если ты умеешь думать, — прошептал Старший, — пожалуйста, не делай мне больно. Честное слово, я не буду ничего портить, только позову ваших. Я знаю, что ты настроен на своего наездника, но потерпи меня, пожалуйста, хотя бы недолго, мне очень нужно.

Улитка присосалась к виску с чавкающим звуком. Кожу стянуло, как будто на голову поставили лечебную банку. В первый миг Старшему показалось, что не так уж все ужасно: он бодро встал, но ноги тут же подкосились. К счастью, рухнул на мягкий пол и ударился другой стороной головы. Валяться на полу было как-то неприятно и неловко, но вторую попытку встать Валька пока отложил. Вместо этого он нащупал в кармане нож, найденный в каюте атлантов. Про себя он решил, что если станет еще хуже, то придется резать, пока яд не убил его самого. Придется резать, вроде бы на черепе нет больших вен и артерий.

Кожу стягивало все сильнее, возникло жжение, и вдобавок, словно кто-то убавил в «луковице» рубки свет. Валька заволновался, что ослепнет, но полная темнота так и не наступила. В рубке сгустились сумерки, уши заложило, как на большой высоте в самолете, во рту появился кислый привкус. Шум в ушах нарастал, пока не превратился в равномерный низкий гул. Лежа на полу, Валентин вспомнил, как очень давно в лесу лазил с пацанами на геодезическую вышку. Оттуда, через линию поросших ельником сопок, белел краешек моря и дымки Новодвинска. Захватывало дух от высоты и скрипучих промерзших досок, сквозь которые виднелись острые, как бритва, разбитые давнишним взрывом валуны. Чтобы услышать друг друга, приходилось надрывать связки, тяжелый сиплый гул висел над сопками, и казалось, что от него начинается дребезжание в голове.

Старший сделал вторую попытку подняться. Офхолдер на виске разогрелся и набух, впитав в себя добрых триста граммов крови. На багровой коже «медузы» прорезались четыре сосочка, через которые наезднику предстояло соединиться с кораблем в одно целое. Стоило Вальке встать, как его тут же вырвало, хлынули слезы, а нос заложило, как при остром приступе насморка.

Но он не упал вторично, он устоял!

Медленно, словно старенький парализованный дедушка, он поковылял к возвышению в центре зала. Ему стоило колоссальных усилий согнуться, чтобы вставить щиколотки в петли. Из носа закапала кровь, несколько минут Старший шмыгал носом, запрокинув голову. Затем очень медленно распрямился, борясь с тошнотой и сполохами в глазах, поднял вверх руки. Синеватые жгутики петель сами поползли навстречу. «Осиный кокон» раскрылся, как цветок розы, оттуда спустились щупальца, вкрадчиво и мягко присосались к свищам на поверхности офхолдера.

Старший закрыл глаза, мысленно прощаясь с жизнью. Тхол приступил к перекачке крови. Охранные и навигационные системы живого корабля, двигатели и орудийные башни, регенерационные парники и сердечные мышцы — все они чутко прислушивались к новому наезднику, мусолили клетки его крови, передавали по цепочке друг другу сотни тысяч команд и запросов, выясняя, стоит ли доверять приказам этого слабого человечка или следует его обездвижить, скрутить и отправить на хранение в ледник.

Старший не знал, сколько прошло времени. Он провалился в забытье, а очнулся от острого чувства голода. Желудок буквально скручивало, как полотенце после стирки, вдобавок все тело колотил озноб, а язык распух и походил на крупную терку. Тхол не убил его, но высосал столько энергии, что джинсы сползли на бедра вместе с застегнутым ремнем!

В рубке кое-что изменилось.

Яркий желтый свет заливал помещение. Без приказа раздвинулись обзорные экраны, но не на всю ширину, а в виде узких окошек. Однако, как оказалось, наезднику внешние экраны были не нужны. Не меняя позы, продолжая висеть, как распятый грешник, Валька мог с закрытыми глазами видеть все, что происходит в пещере. Он немножко поэкспериментировал с внутренним зрением, пока не убедился, что, по сравнению с Эхусом, Тхол дает пилоту гораздо больше возможностей. Пришлось приноравливаться, чтобы не крутить головой слишком быстро, иначе возникала тошнота, а картинка оказывалась смазанной. Получался полный круговой, а точнее — сферический обзор. Кроме того, стоило пристально посмотреть в одну точку, например, на вытянутую исхудавшую рожу Третьего усатого, который как раз охранял вход в пещеру, как его усы и прыщики начинали приближаться скачками, пока не занимали все внутреннее пространство Валькиного зрения. Несколько секунд Старший с изумлением и веселым ужасом наблюдал, как от дыхания шевелятся волоски в ноздрях у американца. Картинка оставалась абсолютно четкой и не портилась при резких переходах. Старший научился переключать зрение в иные диапазоны, позволяющее видеть в темноте. Он нарочно выбрал для изучения неосвещенный потолок пещеры, а спустя минуту уже в совершенстве изучил каждую каменную сосульку.

Как удалось включить звук, Старший сам не понял. Вроде бы не успел даже толком подумать, а вокруг все зарокотало и загрохотало. Кто-то кричал в мегафон, а эхо многократно усиливало крики.

— Не справишься с управлением! — напрягался Второй усатый, сотрясая каменные своды. — Ты погубишь ценнейший аппарат, который ждут люди всей планеты. Неужели ты не понял, что так называемые люди Атласа тебя постоянно и нагло обманывали?! Мы спасли тебя от убийц из русской разведки, чтобы вместе спасти это чудо для науки! Неужели ты хочешь, чтобы горстка самозванцев захватила власть над планетой?!

Старшему понадобилось значительное усилие воли, чтобы отключиться от внешнего звука и обзора. Последнее, что он заметил, — прыгающих по уступам сторожей. Они торопились к спасительной трещине, из которой начинался лаз наверх. Несмотря на сосущую пустоту под ложечкой, Старший решил задержаться в петлях подольше. Он не смог бы объяснить, как это получается, но очень быстро навострился попадать во внутренние помещения корабля. Словно в каждом закутке, в каждом коридоре имелось несколько миниатюрных следящих камер. Валька увидел те закрытые отсеки, куда его раньше не пускали. Один раз он чуть не завопил от страха, погрузившись в ядовито-зеленую бурлящую жидкость. Особенно страшно оказалось очутиться внутри «сердца», когда одновременно со зрением подключился слух. Валька чуть не оглох от бешеных ударов и визга, режущего слух похлеще, чем десяток гвоздей, царапающих по стеклу. «Камеры» еще не раз выбрасывали его в агрессивные среды, то ли в пищеварительный тракт, то ли в печень летающего «бочонка». Дважды он видел самого себя, распятого, потного, с пульсирующей «медузой», явно великоватой для него, захватившей полголовы. Старший едва не заплакал от жалости к самому себе. Исхудавшие ручонки торчали из рукавов, свитер задрался, обнажив посиневшее пузо и судорожно вздымающиеся ребра. За полчаса или около того Старший похудел килограммов на шесть, не меньше.

Он мог наблюдать, но совершенно не представлял, как управлять судном. Каждый закоулок, каждая ниша Тхола была подвластна зрению и слуху, однако дальше этого дело не шло. Эхус повиновался малейшим желаниям — бежал, плыл, ложился, вставал или нырял, а боевой Тхол не собирался даже шевельнуть щетиной. У Старшего складывалось впечатление, будто настоящее управление кораблем расположено за гибкой прозрачной преградой, и чтобы ее пройти или сломать, не хватает самой малости.

Пароль. Как пить дать, у настоящего наездника имелся особый доступ! Голосом или отпечатком пальца, или еще как-нибудь. Самое плохое, если у настоящего наездника имеется что-то особое в крови, тогда не подделать.

Валька отважился освободить голову от внешних «артерий». Это оказалось не слишком сложно: почувствовав натяжение, из четырех кровеносных шлангов, прицепившихся к офхолдеру, два сами открепились и уползли в дырку на потолке «луковицы». У Вальки мигом возникло ощущение тяжелой утраты. Так происходило и во время управления Эхусом — словно насильно оторвали от теплого, надежного материнского тела, оглушили, ослепили и голого швырнули в снег.

Покачиваясь от усталости, он кое-как добрался до еды. Ломая ногти, вскрывал консервные банки, рвал зубами слоеные пирожки вместе с целлофаном, запивал бульоном из термоса, а когда бульон кончился — пивом. Потом лежал, щупая раздувшийся живот, икая и хрюкая. Кожа на голове, особенно там, где не выстриг волосы, страшно зудела и кололась, но офхолдер прилип крепко, не оторвешь.

Старший его на всякий случай погладил, мало ли что. Вдруг и на самом деле эта штуковина соображает? Не дай бог, обидится, прикончит в два счета.

Уже без усилия, не прикрепляясь щупальцами к кораблю, он подключил внешние рецепторы. Второй усатый продолжал увещевать, на всякий случай, укрывшись за грядой сталагмитов. Прочие спецназовцы попрятались. Наверняка, совещались, как же поступить.

Только вернувшись в «луковицу», он осознал, что же на самом деле произошло. В другое время Старший бы заорал от радости и несколько раз подпрыгнул, но сейчас его хватило только на то, чтобы доплестись до поста номер два, как он его окрестил. То есть до низкого кресла, больше похожего на лежанку. Вторично лезть в петли наездника сил не осталось. Тхол принял его, но не полностью. Или не так. Принял, но дал понять, что командовать собой не позволит. Старшему вспомнился давнишний разговор с реаниматором Маркусом. Тот рассказывал, почему не может поднять в воздух Тхол вместо Марии или вместо другого наездника. Наездники — профессионалы, но учат их не в армии или в спецшколах, их с раннего детства отнимают у матерей и выращивают в специальных пузырях, расположенных в самой защищенной части любого Тхола. Ребенок там спит, кушает, ползает и потихоньку учится существовать в едином ритме с боевым кораблем. С каждым годом и месяцем ребенок проводит в пузыре все меньше времени, а потом программу «физического» воспитания замещает настоящее образование. Старшие советники Коллегии натаскивают неопытного наездника до тех пор, пока Тхол не станет для него всем. Пока Тхол не станет для наездника продолжением рук и ног. Пока Тхол не станет для наездника главным членом семьи.

Маркус объяснил, что выбрить голову и прикрепить боевой офхолдер может любой член Коллегии, но функции управления при этом будут крайне ограничены. Угнать Тхол практически нереально, следует знать кодовые команды, которые внедряются руководством Коллегии в память новорожденных наездников. Можно использовать оружие, но только для обороны. Можно бесконечно долго кормиться за счет гиганта, на борту имеются особые железы, вырабатывающие питательную смесь и чистую воду, но вряд ли эта пища покажется вкусной.

— Ограниченно годен! — сказал себе Валька. — Я признан ограниченно годным, вот. Поглядим, насколько меня ограничили.

Брох семьи де Урр

Супруга барона Ке, Премноголюбезная баронесса Ке де Урр, издалека выглядела грозно, а вблизи — в несколько раз страшнее своего неулыбчивого муженька. Спиральные разводы трех цветов покрывали ее блестящие щеки, похожие на надраенные бока самовара. На выстриженном «под маленький горшок» черепе красовались еще более сложные узоры. Как позже растолковала Анке тетя Берта — баронесса Ке, согласно древним уложениям, несла на коже головы мудрейшие изречения предков и зашифрованную родословную ее семьи до седьмого колена.

Круитни наследовали по женской линии. Если бы Младшую не посвятили в подобные тонкости заранее, она все равно без труда догадалась бы, кто правит родовым гнездом Ке. Квадратный торс баронессы покрывала рубаха из отлично выделанной свиной кожи. На груди де Урр носила три толстенные цепи, на каждой болталась железяка размером с блюдце. Позже выяснилось, что это семейные знаки отличия, полученные в разные годы от разных монархов, вассалами которых по собственному желанию становились бароны Ке. Как поняла Анка, что-то вроде орденов, только настоящих орденов в Изнанке не изобрели. Поверх гремящих украшений на шее баронессы крепился длинный, до земли, плащ голубого сукна, с подбоем из лисьих хвостов. На коротких крепких ногах она по-мужски носила штаны и короткие ботфорты. За спиной баронессы выстроились такие же угрюмые, крепколобые женщины, одни в голубой одежде и плащах, другие — в простом деревенском платье. Мужчины держались рядом, но чуть позади, как бы охватывая женщин полукругом. Анка уже знала, что в семьях круитни девушкам не принято уходить из семейного гнезда: выходя замуж, они приводили мужей в родной брох. И хотя уже несколько тысячелетий круитни Изнанки не жили в каменных, промозглых домах-лабиринтах, семейный уклад изменился мало.

Прежде чем ступить на плиты мощеного двора, Анка в последний раз оглянулась на Пыльную тропу. Родовая крепость баронов Ке, похожая на грубо обточенный каменный паровой котел, торчала среди голых осенних холмов, как фурункул на гладкой коже. Из дюжины труб со свистом вырывался дым, но ветер тут же запутывал ровные струйки, словно пытался заплести их в косы. На продуваемых склонах холмов белыми точечками виднелись овечки, где-то лаяли собаки, хлопал кнут. Непостижимым образом в «нижней» Шотландии за какие-то сутки наступила осень. Из броха несло копченостями, стучали топоры. Шумная прозрачная речка, втекающая прямо под своды крепости, словно в пасть лежащему медведю, одним своим видом вызвала у Анки озноб. Бернар сказал, что это один из притоков Ди или Твида. По грядам плоских гор, окружающих брох Ке, также змеились дымки. Младшая пригляделась внимательнее.

По мере того, как вставало бледное, заспанное солнышко, резче очертились размытые силуэты строений на вершинах, из кареты казавшихся скоплениями кустов или обломками каменных плит. По широкой окружности, обнимая уродливую шайбу крепости, тянулась линия сплошных заградительных сооружений и постов. Конница предполагаемого противника не смогла бы преодолеть завалов и рвов. Рвы, изображавшие оросительные каналы, пересекали холмистую долину вдоль и поперек. Только стоячая, схваченная утренним ледком вода в них ничего не орошала. Кустарники вдоль каналов были высажены с внешней стороны, а чтобы в них не попадали овцы, имелись низенькие заборчики. Пастушьи хижины на плоских возвышенностях больше всего походили на огневые точки. Там и сям, приглядевшись, можно было рассмотреть вооруженные конные фигуры, закутанные в меха. Разъезды стерегли узкие тропинки, по которым пастухи перегоняли скот на дальние пастбища. То с одной, то с другой стороны долетали тревожные, обрывистые звуки рожков и лязг железа.

Зябкие, неуютные места.

— С кем они воюют? — еще в карете спросила Анка у дяди Сани. Тот провел разведку и вернулся, озабоченно потирая нос. Он всегда так тер нос, когда сталкивался с чем-то запутанным и неприятным.

— Они не воюют, они защищаются. Земли семи домов граничат с Серыми пустошами. Границы надежно укреплены, но все же...

—Что «все же»? — задергалась Анка. — Бернар говорил, что нам придется ехать через эти самые... серые. Должна же я знать, кто там живет!

— Нам придется ехать, если не добудем волшебных коней. И там как раз никто не живет, но там иногда встречают Дикую Охоту. Ты слышала о Дикой Охоте?

Это что еще за дрянь? — включилась в разговор советница. Она как раз закончила чистку легкого вооружения и проводила ревизию оставшихся патронов. — Стая обкурившихся бесов или фашиствующие любители пострелять по людям?

— Ты зря смеешься, — обиженно заявил Саня. — Наши легенды неточны и противоречивы. Явление по своей непредсказуемости сродни шаровой молнии. Когда-то Дикая Охота появлялась и в Верхнем мире, особенно во времена пограничных состояний. В предновогоднее полнолуние, майские и ноябрьские праздники, либо во время кровавых войн. Еще это называется периодами Безвременья. Хозяин леса, или Дикий Охотник появляется со своими белыми псами тогда, когда... гм, гм, как сказать... когда скапливается масса человеческой энергии. Верь-не-верь, наука Верхнего мира только начала изучать все эти тонкие материи, биополя, а Хозяин леса знал о них всегда.

— Так кто он такой? Человек?

— Да хранят нас духи Холма от встречи с ним, — Саня очень серьезно поднес ладони ко лбу. — Я же просил — не стоит все воспринимать буквально. Вот меня воспитывали с детства и внушили, как сказать... ну, что это свора белых лысых псов с красными ушами, а за ними скачет сам Хозяин, лица у него нет, и обитает он в стеклянной башне посреди Стеклянного острова. В принципе, верь-не-верь, сказки эти пошли от фоморов. Это энергетическая воронка, потребляющая наше отчаяние, нашу ярость, а иногда и нашу радость. Верь-не-верь, последнюю Дикую Охоту видели не так давно в Косово, до того — в шестидесятых годах где-то в Венгрии, а во время Второй мировой Хозяин леса проявлялся раз сорок. До того была эпидемия испанки, вот он разгулялся по всей Европе. Впрочем, восточнее Балкан редко баловался, что-то ему мешало. Н-да, что-то у него охота на русских землях не клеится.

— А у вас, в России, вечно не как у людей, — едко вставила Мария. — Даже поохотиться нормально нельзя.

— Так на кого они охотятся, собаки эти? Они людей едят?

— Видела, барон горгулий прикупил? — вопросом на вопрос ответил дядя Саня. — Потому как, верь-не-верь, здесь это самое надежное средство. Птички такие злобные, что оттягивают на себя голодную Дикую Охоту, и люди успевают спастись. Никого они не едят, но лучше бы нападали, как обычная стая, все легче отбиться. Я как-то толковал с дедом, он войну прошел, где только не воевал. Так вот, он встречал Дикую Охоту в Румынии, в сорок пятом году, как раз на ноябрьское полнолуние. Прорвались тогда демоны, погуляли на славу, дед говорил, что после боев хоронили убитых, все как всегда вроде. Ага, верь-не-верь, как всегда, да не совсем, человек сорок из его батальона с ума посходили разом. Стрелялись, вешались, записку кто-то оставил, мол, не владею собой, не могу больше на кровь смотреть. Иногда с Серых пустошей приходит Дикая Охота. Ты видела горгулий? Их специально выращивают для защиты от бесов, а барон прикупил их в Слеах Майт взамен прежних, что погибли, защищая границы.

Младшей сразу захотелось задать тысячу вопросов, но тут заревели рога, и карета въехала во двор броха.

Первой с баронессой заговорила тетя Берта. Хранительница традиций проявила фантастическую смекалку, обратившись к пиктам на их родном языке. Младшая с удовлетворением отметила, как изумленно вытянулись физиономии у принимающей стороны. Бернар и Саня тоже поразились, но не подали вида. Наверняка, тетя Берта не выучила язык мертвого народа в совершенстве, потому что минуту спустя Анка услышала знакомое пение на языке Долины. Однако баронесса Ке улыбнулась довольно снисходительно.

Вслед за хозяйкой улыбнулись ее приближенные и родственники. Несколько расслабил лицо герцог Фибо и дюжина его рыцарей. Бернар откашлялся, отступил назад и приготовился переводить.

— Премноголюбезно и справедливо было с вашей стороны решение посетить брох семьи Ке, — низким, слегка гудящим, как колокол, голосом произнесла баронесса. — Мой супруг известил меня о ваших сложностях. Я одобряю его смелое решение по удочерению обычной девочки.

Баронесса закончила свой спич и развернула плечи с таким видом, будто ожидала продолжительных аплодисментов.

— Я счастлив снова видеть любезную баронессу де Урр в добром здравии, — широко улыбнулся посланник Темного двора. — Несколько лет назад мы встречались на балу в славной столице Инвернесс, и прелестная де Урр одарила меня замечательным танцем. Помнится, мы заслужили с вами платок ее Высочества, как самая искусная пара.

Баронесса кокетливо наморщила лобик, склонила набок свою узкую, дынеобразную голову, словно бы с трудом припоминая свой давнишний танцевальный триумф. Анка так прикинула, что корректный Фибо припоминает события прошлого века. Сложно было представить, что хрупкий фэйри выиграл танцевальный приз в паре с гиппопотамом.

— Это было прелестно, — мурлыкнула де Урр.

— Это потому, что я тогда был на охоте, — добродушно проворчал барон Ке. — Иначе не видать бы вам танцеь с моей женой.

— Это потому что кое-кто не умеет танцевать, — срезала супруга баронесса. — Я также безмерно рада принимать в гостях досточтимого Фибо. От имени Семи правящих домов Инвернесса мечтаю выразить почтение лордам Темного двора и великую признательность Его величеству. Мы благодарны досточтимому Фибо, что он прервал свои неотложные дела и принял участие в нашем общем деле.

— Дело, несомненно, общее, — тонко улыбнулся Фибо. Его браслеты и серьги зазвенели, когда фэйри в очередной раз согнулся в нелепом реверансе. — Его величество, безусловно, доверяет правящему дому Ке и послал меня не следить, а всего лишь развлечь премноголюбезную де Урр светскими сплетнями Блэкдауна.

— Мы ценим доверие Темного двора, — продолжила рассыпаться баронесса. — Семья Ке будет гордиться, если ей выпадет честь примирить два кровных двора фэйри. Мы ожидаем такого же понимания от кровников Светлого двора.

— Мы глубоко восхищены вашим гостеприимством и мудростью, — склонилась тетя Берта. — Нам известно, как много сделала семья Ке для того, чтобы наше передвижение по Логрису стало безопасным. Мы ценим, что премноголюбезная баронесса убедила другие семьи, и супруга своего, отважного барона, снарядила в опасное путешествие.

— Семья Ке гордится отвагой и благородством своих сыновей, — напыщенно произнесла баронесса. — Мы ценим честность и настойчивость, проявленные вами на трудном пути, и скорбим о Главе вашего рода. Несомненно, это был достойнейший и храбрейший человек.

— Зто правда, наш кровник был достойнейший человек, — подтвердила Хранительница. — Он заботился о септе больше, чем о себе. Обо всем народе Светлого двора он заботился больше, чем о септе. Он мечтал о том дне, когда бароны славного народа круитни разделят с нами радость от обладания магическими черепахами. Он мечтал о дне, когда достойнейшие из наших родов смогут преодолеть паутину болезней и постичь истинную мудрость.

Мария тихо крякнула, когда до нее докатился перевод. Дядя Саня толкнул ее локтем и сделал страшные глаза. Анка с грустью подумала, что без лжи, похоже, не обходится ни один из миров. Честнейшая тетя Берта беззастенчиво перевирала факты и беззастенчиво льстила этим угрюмым полудикарям.

— До нас дошли неприятные известия, будто бы вам пытались помешать, — баронесса строго шевельнула бровями.

— Это невозможно доказать, — Хранительница сделала извиняющийся жест. — Однако, защищая наших детей, погиб еще один замечательный человек — младший егерь народа отрядных Гвидо де Фоэрмерто Анхалео Стойке, да хранят его духи Кобальтового холма. Он погиб, когда...

— Прошу вас, не стоит нам упоминать о смерти под открытым небом, — нетерпеливо перебила де Урр. Анке показалось, что квадратная баронесса нервно огляделась по сторонам. Но кроме группки женщин и мужчин, сомкнувших вооруженный строй, рядом никого не было. Ветер посвистывал в вереске, высоко в небе, распушив крылья, кружила большая птица, — Мой супруг уже сообщил о печальных обстоятельствах. Однако, глубокочтимая Берта, есть предметы и события, о которых нам не следует рассуждать, не имея полной картины произошедшего.

— Вы правы, почтенная де Урр. Мы осмелились потревожить ваш покой ввиду обстоятельств непреодолимых.

— Не следует называть непреодолимыми разумные пожелания Темного двора, — шевельнул огромной гривой герцог Подвала. — Мы заботимся о спокойствии всех разумных Изнанки. Обычные должны подчиняться традициям, которые выработаны не нами.

Баронесса важно кивнула, но продолжала гнуть свою линию.

— Мы сделаем все возможное, чтобы девочка прошла по Пыльной тропе до восточных границ Логриса. Наш долг — содействовать общей великой цели. С минуты на минуту мы ждем гонца клури каун.

Младшая подумала, что увешенная ржавыми медалями гора мяса не так глупа, как кажется. Почему-то баронесса разнервничалась, едва в разговоре наметился поворот к событиям в Спинделстонском замке.

— Не стоит под открытым небом упоминать злых духов. Вернемся к этому позднее.

— Мы не теряем надежды, что главы септов Неблагого двора изменят свое мнение и продадут нам коней, — повернулась к насупленному Фибо тетя Берта. — Нам очень не хотелось бы, чтобы славные бароны народа круитни вошли в ссору с Неблагим двором.

— Даже представить себе невозможно никаких трений, — Фибо сложил ручки на груди, словно святой. — Мой король и Палата септов опасаются совсем иного. Мы никоим образом не желаем потерять добрые отношения с жрецами Змеиного храма. Если они позволят удочеренной девочке пересечь Логрис на коне за три минуты, мы будем безмерно довольны. В противном случае любезной баронессе придется провожать девочку и ее спутников больше семисот миль. Жрецы пока не дали ответ.

— Я счастлива, предложить вам кров и ужин, — не меняя тона, произнесла трехцветная де Урр. — Что касается обычной девочки, мы обсудим наши планы после ужина.

— Если глубокочтимая баронесса позволит, — на полшажка выступил вперед магистр. — Мой цайтмессер показывает отклонение от Пыльной тропы на шесть часов и тринадцать минут.

— Мы сделаем все возможное, — с нажимом повторила баронесса. — Девочка Анна теперь под защитой семьи Ке. Мы собираемся по тройному звуку гонга, прошу не опаздывать к торжеству.

— К торжеству? — переспросила Анка, когда за баронессой сомкнулся строй ратников.

— Естественно, — хмыкнула Мария. — В их семье пополнение. Не забывай, тебя же удочерили.

— Сдается мне, уважаемая баронесса пригласила на ужин соседей, — заметил дядя Саня.

Брох современных круитни... Даже внутренности дома, нависшего над рекой, в чем-то походили на доисторические крепости пиктов. Трехэтажная мрачная крепость с узкими окнами, крытыми галереями и конюшнями во внутреннем дворе. Неглубокая речка, приток то ли Ди, то ли Твида, протискивалась под кольями решетки и ныряла в тоннель под фундаментом. Невзирая на отсутствие в обозримом пространстве достойного военного противника, сохранялся и поддерживался внутренний лабиринт с системой перекрестных бойниц и ловушек. Три-четыре натренированных воина могли бы задержать в «прихожей» батальон врагов. Анка сбилась со счета, сколько раз и в какую сторону пришлось свернуть в узких коридорах. Лампы в форме шаров, зажатых в когтистых лапах, светили в центре каждого коридора и каждого лестничного пролета, но повороты и площадки тонули во мраке. Иногда откуда-то сверху слышались вопли горгулий. Видимо, для них оборудовались специальные чердаки. В крепости баронов Ке все было продумано для отражения нападения.

И конечно, как и повсюду, живые кролики в клетках. По утоптанной тропинке вокруг крепости разъезжали парни в бронзе и стали, с длинными пиками и маленькими цайтмессерами, укрепленными прямо на луках седел. Периодически они перекликались, обменивались трескучими невнятными фразами или коротко свистели в свистки. Младшая, спотыкаясь о высокие ступеньки, брела за рослой служанкой и вспоминала слова покойного дяди Эвальда. Кажется, он свято верил, что в Изнанке никто ни с кем не воюет.

Когда-то все заканчивается. Закончилось и Анкино путешествие. Служанка в кожаном переднике, с красными распаренными ручищами и плечами грузчика, учтиво провела Младшую в узкую комнату на втором этаже. В соседнем покое для гостьи уже была готова ванна, что, видимо, свидетельствовало о знаке необычайного внимания и уважения. Одежду коварно забрали для стирки, предложив вместо нее шерстяной балахон салатного цвета, стянутый в поясе шнурками. Как позже выяснилось, эта колючая душная хламида являлась лишь частью праздничного наряда, нижней рубахой для девицы благородного происхождения. Центрального отопления и водоснабжения в брохе не ведали, и, скорее всего, изобретать пока не намеревались. Прямо под окном все время журчала река. Анка протиснулась в узкую бойницу, стены достигали полуметра в толщину. Внизу играла вода, падая на лопасти мельничного колеса. Поскрипывал вал, в глубине крепости стучали жернова, невесомая мучная пыль оседала на подоконниках и цветных стеклах.

Младшая надолго задержалась у оконца, выходящего во двор. Внутри двора, поперек течения реки, была натянута цепь, толще тех, что держат у причала корабли. Могучие бревна перегораживали бурный поток, и вдобавок из них торчали острые прутья. В окружении стен располагались псарня, кузница, стеклодувный и гончарный цеха. Родовой брох баронов Ке вел полностью автономное существование. К сожалению, скотину семья тоже держала прямо в крепости. Младшая не стала крутить носом, постепенно привыкла к запаху, чай, сама не сторонилась в деревне животных, но про себя решила, что у этих татуированных ребят не все дома.

Тысячные стада пасли в холмах, но на ночь отпирались ворота первого этажа, и во внутренний двор загоняли десятка два коров. Отдельно загоняли свиней и птицу. Естественно, сладости в атмосферу это не добавляло, к тому же разило из кожевенного цеха, с бойни и рыбной коптильни.

— Они всегда готовы к осаде, — объяснил Младшей перед ужином дядя Саня. — В брохе размещаются не только члены семьи, но и слуги, и наемные рабочие, и охранники. Брохи строились... то есть, как видишь, строятся почти всегда на реках, чтобы при осаде было достаточно проточной воды.

Кроме мельницы и мастерских, в крепости имелись сыроварня, коптильня для мяса, отдельно — для рыбы, конюшня, оружейная мастерская и даже свой ткацкий цех. Как удалось выяснить тете Берте, по сложной системе вассальных зачетов в брохе постоянно отрабатывали долги дюжины полторы мастеровых из соседних деревень и просто девушек в услужении, чьи родственники тоже не могли рассчитаться с баронессой. Анке не очень понравилось, что в вотчине баронов одни люди бездельничают, а другие за них вкалывают. Она попыталась поспорить с Бернаром и Саней и была крайне разочарована, что никто не разделил ее радикальных взглядов. Бернар вообще ее обидел, посоветовав почитать историю, прежде чем выдвигать спорные идеи. Бородатый Саня обозвал ее опасной маоисткой. А тетя Берта заявила, что общества справедливости не существует, и что, если у Младшей есть жгучее желание кого-то обличать и выводить на чистую воду, то лучше написать об этом очередной манифест и успокоиться.

И вообще. Хранительница намекнула, что после заката ожидается не простое чаепитие. Она настоятельно рекомендовала Младшей не упрямиться в отношении вечернего платья. Платье, доставленное двумя юными служанками, вызвало у Младшей приступ паники. Застегнуть и расстегнуть его можно было только сзади, четыре нижние юбки путались вокруг ног, а намертво затянутый корсет грозил скорым обмороком. Впрочем, помимо тесного платья, Анке досталось в придачу несколько приятных мелочей, исправивших ее впечатление от местной ткацкой промышленности.

Во-первых, ей взбили волосы и создали прическу, как выразился Саня, — «а-ля мадам Помпадур». Получилось довольно красиво, несмотря на грязные руки и обкусанные ногти парикмахерш. В прическу Анке воткнули два тоненьких стилета и пояснили, как ими можно воспользоваться быстро и с наибольшим эффектом. Младшая вынуждена была с серьезным лицом отрепетировать урок по скоростной кастрации вероятного противника, протыканию глаз и ушей, а также особым приемам вспарывания живота. Похоже, здешние женщины не отличались человеколюбием. Зато сами стилетики Анку весьма порадовали, в ручках у них сверкали восхитительные драгоценные камешки. И все это великолепие, как оказалось, — в подарок.

Поверх жесткого корсета намотали широкий, очень нежный пояс, вышитый золотыми нитями, и знаками объяснили, что это особый презент хозяйки, нечто вроде семейного талисмана. Ноги пришлось упрятать в чулки из тонкого сукна и в поразившие Анку кожаные башмачки на деревянных подошвах. Башмачки казались бы слишком простыми, если бы не серебряные гвоздики и серебряные пряжки. На шею повесили четыре пары золотых бус, больше похожих на ошейники для крупных собак. Младшая даже прикинуть боялась, сколько могут стоить такие украшения. Однако пришла тетя Берта и резво опустила ее на землю. Оказалось, что все остальное — подарок, а вот бусы придется вернуть, поскольку они часть Ритуала.

— Столько золота для Ритуала? — заволновалась Младшая, но Хранительница уже упорхнула в обнимочку с одной из дочерей баронессы. А может, вовсе не дочкой, а племянницей, их зверские дубленые рожи казались Анке слепком с одной разукрашенной маски. Анка поглядела вослед и подумала, что Бернар прав — тетушка выглядела максимум на сорок пять лет. Баба-ягодка, во как.

Дядя Саня играл на лестнице с сыновьями баронессы в какую-то идиотскую игру, похожую на кости, но бросали они не только кубики, а еще и плоские свинцовые лепешки. Саня обозвал игру латинским словом, признался, что правила изучил не до конца, но намерен выйти в чемпионы. Бернар с Брудо взобрались на стену и увлеченно болтали с одним патрульным. Все трое смеялись, жестикулировали и выглядели вполне счастливыми. Несмотря на все неприятности.

Младшая внезапно прозрела. Она увидела то, что так долго не желала видеть. Бернар с его роскошной шевелюрой совсем не походил на тощенького, жидкобородого отрядного, а местный егерь, на фоне их обоих, смотрелся настоящей гориллой. Тем не менее, и Бернар, и дядя Саня пришлись ко двору. Они словно вернулись в свой дом, покинутый много лет назад. Вроде не слишком тепло, тянет плесенью, вещи полузабытые и сложены непривычно, однако с каждой минутой становится все уютнее и теплее. Здесь была их вотчина, их потерявшаяся родина. Анка неожиданно со всей ясностью поняла, что Бернар никогда не вернется в Верхний мир. Что бы он ей ни обещал, чем бы ни клялся. Даже если ему придется ненадолго выйти через Запечатанные двери, то только для того, чтобы выполнить долг перед сородичами. И никакие удобства Верхнего мира не смогут его заманить. Автомобили, телевизоры, видеокамеры, курорты, шоу, концерты.

Он легко променяет все эти прелести на двести лет жизни в чудесном воздухе Изнанки. Среди скачущих остроухих девиц с бешеными глазами, среди обрывков древних времен, среди волшебных городков и жутких демонов. Анка с горечью вспомнила, как Бернар глазел на девушек во время эльфийской ярмарки. Он ее не бросил, наоборот — держал за руку и никуда не отходил, но с ней оставалась только часть Бернара, его внешняя оболочка, с каждой минутой, с каждым днем истончавшаяся. Существовал и другой Бернар, жесткий, сильный, смелый и даже иногда жестокий. Такому Бернару передал покойный Эвальд свое тайное имя, такой Бернар сумеет возглавить и фину, и септ.

Дочь барона Ке

По звуку рожка члены экспедиции собрались в большом каминном зале. Анка вполуха слушала дядю Саню и, раскрыв рот, разглядывала тяжеловесную грубую мебель. Очаг был такого размера, что на вертеле в нем свободно мог бы зажариться бык. Толстые дубовые лавки блестели, натертые седалищами сотен поколений круитни. Здесь не развешивали по стенам картин, не выставляли доспехи и греческие статуи. Зато над камином и лавками скалились головы медведей, кабанов и оленей. Все сильнее тянуло жареным мясом и чесноком, у Младшей сосало под ложечкой.

— Прошу вас, без церемоний, — шурша пышным платьем, из бокового притвора выплыла баронесса. Впереди нее протиснулись двое дюжих слуг с факелами, они обежали зал, поджигая десятки свечей. Мужчины вскочили, словно новобранцы, заметившие полковника. Младшая только улыбнулась про себя. Что ни говори, а владелица броха даже в посторонних мужиках умела вызывать трепет!

Снизу, из кухни, в два раза сильнее потянуло щекочущими запахами жаркого, лука и специй. Где-то загремела цепь, в стенке распахнулась квадратная дверца, за которой оказалась кабинка лифта, доверху набитая снедью. Овальный стол не застилали скатертью, а вместо салфеток расставили чашки с теплой водой. Не успела Анка ойкнуть, как в центре стола появилось блюдо с дымящимся поросенком. Слуги поднесли за ручки еще одно тяжелое блюдо, размерами смахивающее на щит какого-нибудь Геракла. Младшая раскрыла рот. Такого она не видела даже в индийском дворце наездницы Марии.

На блюде в три этажа были уложены дикие птицы. Даже не уложены, а рассажены в самом живописном порядке, как будто собрались на вечеринку. Здесь гнули шеи лебеди, разевали клювы фазаны, раздували грудь куропатки. Младшая никогда бы не поверила, что птиц можно кушать вместе с перьями, она даже решила, что все это чучела для украшения стола.

Распахнулись двустворчатые двери, здоровенный татуированный мужик, больше похожий на мясника, чем на глашатая, что-то проорал в потолок. Один за другим, звеня громоздкими украшениями, в залу вплывали соседи баронессы Ке.

Семь правящих домов королевства Инвернесс собрались под сводами фамильного броха Ке. Супружеские пары, величественные, разукрашенные вроде бы похоже, но каждая татуирована на свой лад. Мужчины в меховых безрукавках, с оскаленными волчьими мордами на мохнатых шапках, и дамы в зеленых закрытых платьях, в плащах, подбитых черной куницей, с посохами, увешанными амулетами. В каждой паре мужчина вел свою баронессу под руку, но не так, как это принято у обычных людей.

Анка сразу приметила разницу. Каждый из баронов носил на левой руке длинную сафьяновую перчатку и несколько браслетов поверх нее. Правая рука в толстой кожаной рукавице, обшитой бронзовыми пластинами, придерживала одновременно рукоять короткого меча и полу широкого плаща, укрывающего спины обоих супругов. Меднолицые соседи поочередно раскланивались с хозяйкой, с хозяином и с гостями. Женщины легонько соприкасались кончиками пальцев, мужчины гремели ножнами. Позади каждой пары возникал молодой, то ли слуга, то ли оруженосец, раскрашенный в цвета своего дома. Принимал перевязь с двумя мечами, плащи, волчьи шапки и удалялся в переднюю, где для прислуги был накрыт отдельный стол. Разоблаченные гости вели себя достаточно развязно, смеялись, споласкивали руки и с интересом поглядывали на обычных. Пожалуй, Мария, с ее великанским ростом, их занимала гораздо больше, чем виновница торжества. Досточтимый Фибо, тряся гривой, еле успевал кружить между вновь прибывшими, дабы никого не обделить вниманием союзного королевства.

— Садитесь, садитесь. Анка, не сюда, — в ухо ей зашептал Бернар. — Твое место не здесь, а возле баронессы!

Хранительницу традиций с почетом усадили между двумя пожилыми баронессами, закутанными в куньи стеганки. На груди у каждой висело не по три, а штук по шесть инкрустированных блюдец с руническими письменами. Знатные дамы вальяжно переговаривались, щурились на огонь в очаге, по капле цедили вино. Младшей все меньше нравилось образовавшееся столпотворение. Словно все чего-то напряженно ждали, но скрывали от нее.

— Но я не могу там сидеть! — заупрямилась она. — Кто мне переведет?

— Не беспокойся, нам разрешили переводить! Просто мы не должны сидеть вместе, это не принято. Ты должна находиться рядом со своим отцом.

— С моим отцом? — до Анки не сразу дошло. Она позволила увести себя и усадить на высокий стул, застеленный мягким мехом, по левую руку от баронессы Ке. Бернар издалека помахал ей рукой, а Мария ободряюще показала большой палец.

— Классно смотришься, только раскраски не хватает, — сострила наездница, отрывая здоровой рукой кусок куропатки.

Поднялся барон Ке. Разговоры стихли, стало слышно, как слуга ворошит поленья в разгорающемся камине, как перекликаются егеря, и мычит скотина на вечерней дойке. Первым делом барон выразил почтение своей теще, затем почившей матери, затем переключился на уважаемых соседей и долго перечислял титулы и заслуги семи правящих домов, съехавшихся сегодня вечером в брох Ке. По тому, как взгляды угрюмых дворян скрестились на ней, Младшая догадалась, что хозяин дома перешел, наконец, к предмету обсуждения. Впрочем, кушать никто не прекратил. Челюсти методично двигались, наполнялись кубки, место мясных заняли рыбные блюда.

— Мы обсудили вопрос с Его ученостью, посланцем Капитула, также с держателем верительных грамот короля отрядных и поверенным из народа пикси. К великому сожалению, среди нас в трудный момент не было послов от вольного Абердина и Ольстера, равно как и послов от народа клури каун и от охранных гоблинов Йоркшира.

— О господи, — прошептала Мария, внимательно слушавшая перевод. — А это еще кто такие?

— Тсс...

На противоположном конце стола кто-то громко рыгнул. Анка все равно не разобралась бы среди двух десятков одинаковых родственников баронессы. Проявляя изрядный аппетит, молодые люди обоих полов интенсивно поглощали жареную косулю.

— Но Темный двор не удастся убедить. Их колдуны не продадут волшебного коня девственнице, не прошедшей Ритуала имени. Герцоги Подвала слишком боятся жрецов Священных рощ, которые запрещают обычным пересекать Логрис.

По залу пронесся недовольный ропот. Лорд Фибо увлеченно обгладывал заячью ногу, словно речь шла не о нем.

— Я прошу прощения, — приподнялся один из баронов. — Они не желают продать коня девочке, потому что она обычная?

— Нет, ни в коем случае, — посланник Темного двора оставил зайца в покое. — Нашим колдунам все равно, к какой расе разумных принадлежит покупатель. Тем более что кони все равно бросят вас и вернутся в Логрис.

— Как это «кони нас бросят»? — завелась Мария. — Я не первый день живу на свете, но что-то не припомню лошадь, которая бы по своей воле меняла хозяина.

— Это не обычные лошади, — усмехнулся Фибо. — Порода Туата-де-Дананн выведена от потомков Кэлпи, озерных демонов, и лучших кобылиц Логриса. Много поколений Добрые Соседи сохраняют в тайне секреты их дрессировки и содержания. Их поят особой водой из подземных озер, их кормят только злаками, выросшими на кладбищах, им добавляют в пищу такие травы, от запаха которых обыкновенная лошадь сошла бы с ума.

— Ходят слухи, что их кормят не только злаками, но и кое-чем похуже, — вставила одна из титулованных женщин.

— Например, порчеными младенцами гоблинов, — проскрипела из угла старая баронесса, теща славного Ке.

Анку передернуло. Она представила себе лошадь с длинными желтыми зубами, рвущую на части голенького ушастого мальчика. Нет, такого не может быть, чтобы лошадки кушали людей, это обман. Но память тут же услужливо подкинула ей другую картинку. Анка невольно покраснела, вспомнив, как восхитительный незнакомец с персиковой кожей и шелковыми волнистыми волосами едва не уволок ее на дно реки.

Разные встречаются лошади, вот как!

— Кони сами вернутся в Логрис, и вы не сможете их удержать, — отчеканил темный фэйри. — Но Туата-де-Дананн не носят на себе детей. Только взрослых людей, способных отвечать за будущее и настоящее. Проблема не в девочке. Фэйри Светлого двора делают вид, что забыли об убийствах, совершенных ими на Ферме-у-Ручья! Я напомню.

В зале поднялся шум.

— О чем это он? — Анка перегнулась через тетю Берту, подергала Саню за рукав. — Переведите же мне, я ничего же не понимаю!

— Он говорит о старом договоре между нашими дворами, — неохотно откликнулся сибиряк. — Когда Неблагий двор покидал Верхний мир, наши прадеды, верь-не-верь, подписали договор, что никогда не приведут в Изнанку обычных. Так случилось, что погибли две обычные девушки. Как сказать... это запутанная история. Девушки были влюблены в парней Темного двора, а те порвали со своими финами и вернулись за невестами в Верхний мир. У самой Фермы их догнали и убили. Всех четверых убили. Сейчас, верь-не-верь, никто не может утверждать, чьих рук это убийство. Возможно, всех четверых пристрелили обычные охотники, посланные в погоню родителями девушек. Только у нас с Темным двором отношения совсем порвались.

— Ой, мамочки! — охнула Младшая.

— Поэтому друиды считают, что тебе нельзя на Пыльную тропу. К Марии это не относится, люди Атласа подписали договор с фэйри тысячи лет назад.

— Кони способны провезти вас по Хрустальному мосту, — с ухмылкой продолжал Фибо. — Если, конечно, вам удастся уговорить обитателей Священной рощи показать вам Хрустальный мост.

— А нам предстоит еще и какую-то особенную рощу искать? — скривилась наездница. — Почему нельзя за те же деньги нанять судно и преодолеть пролив вплавь? — Мария немного смутилась, натолкнувшись на общее молчание. — То есть... Я что, сказала что-то не так?

— В Изнанке пролив выглядит несколько иначе, чем в Измененном мире, — деликатно заполнил паузу фомор. — Для нас весьма познавательно и необычно, что вы собираетесь путешествовать вплавь. Ведь это означает, что любой человек может преодолеть пролив.

— Естественно, любой! — удивилась Мария, когда Саня закончил переводить.

Бароны и баронессы подпрыгнули на месте, словно их одновременно ударило током. Их посохи с дворянскими регалиями одновременно стукнули об пол. Кто-то опрокинул кубок с вином, кто-то выронил тарелку.

— Прошу вас, нигде больше не поднимайте такие темы, — быстро вклинилась тетя Берта, одновременно перешептываясь с баронессой. — Много сотен лет Логрис закрыт для материковых переселенцев, за этим следят жрецы из Священных рощ.

— Это друиды? — робко напомнила о себе Анка. Она обращалась к Сане и Бернару, но, кажется, услышали все. Услышали и уставились на нее, как на диво.

— Не пугайся, — улыбнулась Хранительница традиций. — Благородные пикты немножко побаиваются тебя. Все уже наслышаны о твоей кровной дружбе с Черным пастухом. Здесь новости разносятся быстрее ветра. Ку Ши мало кому удается увидеть и тем более — приручить.

— Перебраться через пролив вплавь еще никому не удавалось. Вы можете попробовать, но через минуту вас разобьет о скалы. Это замечательно! — подвел неожиданный итог барон. — Мы счастливы достигнутым равновесием. Логрис надежно защищен. Мы не нуждаемся в переселенцах с континента. Нам не нужны их алчные демоны, которые то и дело пытаются проникнуть сюда. Нам хватает своей нечисти. Только магические звери, вроде пастухов Ку Ши, или кони Темного двора могут провести человека на континент. Но для этого нужен Хрустальный мост, а мост в руках жрецов из Священных рощ. Я предполагаю, что вы хотите спросить. Один конь несет лишь одного седока, вы не сможете взять девочку на руки. Не потому, что она обычная. Нас не касаются междоусобицы фэйри. Она не прошла Ритуал. Очень давно народ круитни подписал договор, там были слова о защите детей. Чтобы никто силой или хитростью не смог выманить детей из Логриса. Ребенок любой разумной расы, не прошедший Ритуал имени, не сумеет оседлать коня.

— Если дотошно следовать букве договоров, заключенных в шестьдесят втором году великого исхода круитни, — зашепелявил один из старичков с позолоченным посохом, — то обычным, не прошедшим Ритуала имени и Ритуала семьи, вообще не позволено находиться в Логрисе. Получив известие о двух обычных, спустившихся в Изнанку, свободные бароны славного королевства Инвернесс сразу же взяли под покровительство советницу Коллегии Марию.

— Вот те раз, любопытные факты вскрываются, — дядя Саня подергал себя за бороду. — Такие дела, дочка, верь-не-верь.

— Обалдеть, это называется «покровительство»? — Мария продемонстрировала изуродованную кисть и прибавила несколько непечатных слов на голландском. — Я что, вроде исчезающего барса?

— Поскольку женщина Мария представляет Коллегию людей Атласа, — в гробовой тишине продолжал старичок. — Как вам известно, в Блэкдауне было достигнуто соглашение с брауни, отрядными и фоморами, что обычных не оставят без сопровождения. Вам известно также, что Орден охранных гоблинов сохраняет обычный нейтралитет, как и принцессы клури каун. Но случилось непредвиденное — обычная девочка помогла принцессам клури каун поймать водного жеребца, наводившего ужас на рощи Слеах Майт. Принцессы клури каун, прослышав о трудностях наших гостей, посовещались и отправили гонца к друидам. Жрецы Священных рощ не ответили отказом.

— Ааххх... — По залу разнесся общий вздох изумления. У барона Ке так отвисла челюсть, что на тарелку выпал кусок непрожеванного мяса. Анка с трудом сдержалась, чтобы не сбежать в уборную от своего будущего батюшки. Бернар возбужденно переводил, его глаза блестели, отражая пламя светильников.

— Вот так номер, — выдавил Саня.

— Кажется, сами пикты были не в курсе, — заметила наездница.

— У меня нет оснований не верить уважаемому Хранителю традиций, — вежливо вставил темный фэйри. — Однако всем нам известно, что жрецы Священных рощ никогда не выражают своих мыслей прямо.

— Этот дед — главный Хранитель традиций в городе Инвернесс, — шепнул Анке дядя Саня. — Он приехал специально, чтобы оформить твое удочерение.

Хранитель традиций усмехнулся и щелкнул пальцами. Два оруженосца внесли и поставили у стола сооружение, очень похожее на высокий детский стульчик. Затем туда же, кланяясь, усадили гномку клури каун. Поварята мигом сервировали для нее тарелочки, налили вина, подали особый, крошечный нож и кувшинчики со специями.

— Я принесла вопрос жреца Гостя Сеахла к обычной девочке, — пискляво и важно произнесла гномка. — Могу ли я его задать, прежде чем премноголюбезные баронессы приступят к Ритуалу? Ведь может оказаться и так, что досточтимый Фибо справедливо пытается предостеречь всех вас от печальных ошибок?

Анка едва не подавилась фасолинкой, которую катала во рту уже четверть часа. Ничего более существенного она так и не скушала.

— Конечно же, — ответила она. — Я с удовольствием отвечу на вопросы вашей... вашей светлости. Мне нечего скрывать от друидов... и вообще нечего скрывать.

Она подумала, что наверняка ошиблась, и крошечную приближенную лесной принцессы следует называть вовсе не «светлостью», но Бернар уже перевел.

— Весьма любезно с вашей стороны, — расцвела в улыбке клури каун. — Однако жрецы Змеиного храма не ждут ответ. Такие вещи им обычно известны заранее. Вопрос и ответ нужны самой обычной девочке. Гость Сеахл спросил... — Маленькая женщина развернула лист плотной бумаги, пробежала желтым ногтем по строчкам. — Гость Сеахл спросил у обычной, будет ли ее сын тушить пожары так же, как тушил пожары ее отец?

Младшей показалось, что стены броха со скрипом поползли навстречу друг другу. Воротник сдавил шею, в зале стало невозможно вдохнуть. Бароны опустили веки и пристально «смотрели» на нее желтыми «глазами» татуировок. В камине трещали поленья, позади шмыгал носом толстощекий слуга с подносом.

Откуда они узнали, что папа погиб на пожаре?

Ладно, про папку они могли как-то выведать у Бернара. Ему-то все почти известно про ее семью, разболтал тете Берте, а она — пиктам. Но о каком таком сыне идет речь?

— Ты поняла вопрос или мне повторить? — спросил Бернар.

Анка глянула на него и сразу же убедилась — он никому не рассказывал. Бернар сидел бледный, напряженный и, похоже, запутался не меньше нее.

— Я поняла.

На всякий случай, Младшая оглянулась на Саню и тетю Берту, ожидая от них помощи. Саня, хоть и путался порой в языке Долины, всегда был на ее стороне и не стал бы обманывать. Но сейчас он даже не подмигнул, как всегда, и не сказал свое любимое «верь-не-верь». Кровник размышлял, склонившись над кружкой с черным пивом.

Будет ли сын тушить пожары, как ее отец? Анка откинулась спиной на твердую резную спинку и постаралясь успокоиться. Допустим, сказала она себе, жрецы такие ловкие, что взаправду видят будущее. Предсказателей и в Верхнем мире полно — ванги там всякие, Нострадамусы. Это значит, что ее не прикончат в ближайшие дни, она вырастет, и у нее родится сын! Младшая снова почувствовала, что совершенно некстати краснеет. При чем тут пожар?! Папка погиб, но он никогда не работал в пожарной охране. Неужто коварный Сеахл намекает на то, что ее ребенка ждет такая же судьба? Или что она обязана отдать будущего сына в пожарники? Да боже сохрани от такой службы!

Залу покинули последние молекулы воздуха. Слуга за спинкой кресла перестал дышать. Баронесса де Урр постукивала пальцем по столешнице. Сухое постукивание разносилось по всей вселенной. Анка беспомощно взглянула на тетю Берту, и тут ее осенило. Тетя Берта едва уловимо сложила губы трубочкой и сделала движение, словно задувает свечку.

Вопрос и ответ, отец и сын, дед и внук, а посередине — она, женская искра! Младшая едва не подпрыгнула от восторга, сразу стало легко дышать, и сердце снова забилось как положено. Младшая вспомнила, как Хранительница рассказывала о традициях фэйри. Прадед строил фундамент цеха, сыновья его возводили стены и налаживали станки, сыновья сыновей завозили пряжу и учились прясть и ткать, а следующим — правнукам — уже не оставалось выбора. Родившийся в семье ткача мальчик почитал за счастье в тринадцать лет стать младшим подмастерьем. В пятнадцать он сдавал очередной профессиональный экзамен, а затем проходил Ритуал имени. Дети ткачей становились ткачами. Так было сотни лет. Поколения озерных работали у воды — конопатили лодки, ловили рыбу, строили плотины. Горные фэйри тянули дороги, налаживали мосты, а нынче переключились на высоковольтные линии и телефонные ретрансляторы.

У каждого было свое дело, свой маленький островок благополучия, известный заранее. Сын Филиппа Луазье должен стать лесничим или егерем. Или, в случае особой одаренности, — заняться лесной наукой. Сестры Бернара уже обе серьезно готовились пойти по той же стезе, Каролина училась в университете по специальности «лесное хозяйство». Хотя могли бы выбрать тысячи иных профессий, потому что давно канули в прошлое цеха и ремесленые гильдии. И кануло в прошлое время, когда девочкам было уготовано исключительно место у очага. Дети Филиппа Луазье с радостью ждали Ритуал. Анка вспомнила, как презрительно отзывалась старшая сестра Бернара, Каролина, о тех фэйри, которые покинули родительскую стезю.

Они все... Анка с трудом подобрала верное определение. Они все знали, чего хотят, и не чувствовали при этом себя ущемленными. Их никто не заставлял — делай то, делай это, они сами мечтали поскорее стать взрослыми, чтобы работать наравне со взрослыми. Анка вспомнила поселок, вспомнила пацанов и девчонок из их прежней школы, особенно приятелей Старшего. Никто из них не собирался застревать в деревне, кроме самых тупых, и тех, кто начал уже потихоньку спиваться. Девчонки тоже спали и видели, как бы свалить в Архангельск, а еще лучше — в Питер или Москву. Что же хотела услышать коварная гномка?

— Мой сын будет тушить пожары, — твердо заявила Младшая. — Я расскажу ему о дедушке. Я буду женской искрой между ними.

— Очень хорошо, — гномка клури каун впервые улыбнулась, затем скомкала листок с вопросом и бросила в огонь. — Жрецы знали твой ответ. Они построят Хрустальный мост при двух условиях. Первое — обычная девочка должна стать взрослой. Она должна выбрать семью и выбрать традиции. Она должна отказаться от опасных заблуждений Измененного мира. Второе условие они назовут, если обычная девочка сумеет найти Священную рощу. Старший жрец Гость Сеахл произнес дословно следующее: «В Змеином храме останется тот, кто больше всех хочет его покинуть».

— Но мы еще не были ни в каком Змеином храме, — шепотом удивилась Мария.

Посланница лесных принцесс с важностью отпила вина из крохотного бокальчика. Слуга немедленно подлил еще.

— В Изнанке ничего нельзя утверждать с полной определенностью, — задумчиво произнес дядя Саня. — Для кого-то наше пребывание в гостях у пиктов — будущее, а для кого-то — вчерашний день. Я вот думаю, как успел гонец маленьких гномок клури каун нас обогнать и пообщаться с друидами на восточном побережье?

— Кстати, да! — иронически хмыкнула Мария. — Мне изуродовали руку, потом погиб этот миленький ушастик Гвидо, а все ради чего?

— У каждого свой путь, — одернула ее Берта. Анка вздрогнула: ей показалось, что говорит не Берта, а покойный дядя Эвальд. Может, и вправду старик передал кровникам кое-что еще вместе с Тайным именем? — У каждого своя линия жизни. Неблагий двор хранит тайну коней Туата-де-Дананн, Капитул фоморов разводит псов Ку Ши, друиды сторожат границы Логриса, а маленькие клури умеют быстро бегать под землей. Зато они больше недели не могут жить вдали от рощ Слеах Майт. Они просто умирают без своих деревьев, поэтому их не осталось в Верхнем мире. У каждого свой путь, мы не должны завидовать!

— Я не завидую, — буркнула советница. — Я отсюда быстрее выбраться хочу.

Пикты шумно совещались, вращая глазами, колотя о каменный пол посохами и подкованными каблуками. Младшей показалось, что они вот-вот кинутся в драку. Но драка не состоялась. Брызгая слюной, долго и невнятно бормотала мать баронессы, затем дали слово еще двоим полуживым старикам. Молодежь не перебивала старших, но гомонили страшно, как сотня грачей. Дядя Саня вслушивался, но не успевал переводить.

— Дядя Саня, о чем они говорят? — Младшая чувствовала нарастающую тревогу.

— Его ученость указал баронессе на то, что мы и так уклонились с Пыльной тропы почти на сутки. Здесь расстояния меряют не километрами, а минутами, когда хотят поймать время. Его ученость беспокоится, что мы не успеем проскочить безлюдные районы страны до наступления полнолуния. А полнолуние, как я уразумел, длится здесь чертовски долго, и мы тогда отстанем от Пыльной тропы безнадежно.

— А разве сейчас мы не отстали?

— Нет. В Измененном мире, с момента, когда мы проскочили Запечатанные двери, прошло не больше часа. Но... как я понял, разница может нарастать скачкообразно, если долго уклоняться с Пыльной тропы. Сейчас для нас опасно не расхождение с Верхним миром, а простой ночами. Бароны контролируют земли от озера Лохтей и почти до границ Абердина, но восточнее тянутся, так называемые Серые пустоши. Там нет постоянных ориентиров и нет проводников.

— Мы же уже ехали ночами, — удивилась Анка. — Или там снова медленное время?

— Нет, нет, погоди, я сам не до конца понял. — Дядя Саня предупреждающе поднял указательный палец. — Верь-не-верь, дело тут не в воронках. Магистр клянется, что впереди воронок нет. Но если мы до полнолуния не пересечем Серые пустоши, то можем столкнуться с Дикой Охотой.

— Час от часу не легче, — скривился Бернар. — Вчера я спрашивал милорда пикси, до того, как он нас покинул. Милорд сказал, что следует заранее вызывать пастуха Ку Ши, и не одного, а нескольких псов, иначе Дикую охоту не разогнать.

Тут встал досточтимый Фибо, попросил у баронессы слова и сделал заявление. Кони Туата способны преодолеть страну так быстро, что о Серых пустошах можно не беспокоиться, сказал он.

— А как быть со мной? — робко пискнула Анка. — Зачем еще Ритуал? Меня ведь уже удочерили?!

— Тебя пока поклялись удочерить, но клятву надо выполнить, — строго сказала тетя Берта. — Ты просто не понимаешь, милая, насколько все серьезно. Если тебя удочеряют, ты получаешь права на титул, долю имущества и вассальных долгов. Но на тебя ляжет и огромная ответственность. Женщины в роду круитни ведут торговлю, финансы и долговые дела. Женщины выбирают мужей, назначают опекунов и сообща творят обряды. Колдовские обряды, к которым тебя не хотели бы подпускать. Об этом сейчас и идет спор с родственниками. Все эти соседи — ближняя родня.

— Но я не собираюсь с ними колдовать!

— В этом и пытается их убедить тетя Берта, — пояснил Бернар. — Что ты не намерена вызывать грозы, наводнения и коровье бешенство.

— Боже упаси! А что, разве можно вызвать наводнение?

— Для них — раз плюнуть. Но женщины баронских родов контролируют друг друга, всегда поддерживается равновесие. А ты уйдешь. Вот они и боятся, что кто-то передаст силу.

— Ой... Бернар, спроси, а если не удочерять?

— Тогда ты не станешь взрослой.

— Я совсем запуталась, — сквозь рокот голосов пожаловалась Анка. — Как это я не стану взрослой? Все вырастают, и я вырасту! Я далее за последний месяц вытянулась, вон — рукава короткими стали!

— Вырасти в длину — это не значит стать взрослым! — философски заметила тетя Берта. Баронесса Ке тем временем поднялась из-за стола и совещалась с другими сановными родственницами в тесном женском кругу.

Анка подумала, что еще парочка таких неопределенных угроз, и у нее точно расколется голова. Тетя Берта прихлебывала стаут, кивала и смеялась, слуги обносили гостей чистыми тарелками, барон Ке усердно подливал женщинам из пузатого кувшина. Двое его сыновей почтительно стояли за спинками кресел, готовые услужить матери и бабушке. Старая баронесса, пуская слюни, дремала у камина и, кажется, не вполне соображала, где находится. Возле нее непрерывно дежурил лакей, похожий на татуированного лысого бульдога. Мария, несколько ошалев от подобострастного мужского внимания, вгрызалась в жареную куропатку. Ей прислуживал младший сын барона, точнее — бестолково топтался за спиной и мешал спокойно жевать. Дети у барона Ке выглядели еще страшнее, чем он сам, а младший сынок свирепым выражением лица превзошел всех остальных, вместе взятых. Анка представила, каково было бы встретить размалеванное чудовище в железной рубашке где-нибудь наверху, в Измененном мире. Когда парнишка моргал или щурился на пламя свечей, на его верхних веках вспыхивали еще одни, желтые, тигриные глаза.

— Не пугайся, дочка, — подмигнул Анке сибиряк. — Так уж тут принято. В нашей фине тоже без Ритуала никак. Либо ты ребенок, и все вокруг тебя прыгают с сосками и носовыми платочками, либо ты человек. Верь-не-верь, третьего не дано.

— А в нашей семье ничего такого не было, — шмыгнула носом Анка. — И в школе тоже.

— Поэтому вы до старости совершаете детские поступки, — засмеялся дядя Саня.

Как и прежде, гвалт внезапно и резко сменился молчанием. Оказалось, что баронесса Ке тихонько стукнула посохом.

— Мы полагаемся на благородство фэйри Светлого двора, мы полагаемся на честность девочки, принявшей покровительство пастуха Капельтуайта. Семья Ке удочерит обычную. Семья Ке надеется, что ее участие в будущем великом договоре не будет забыто.

Тетя Берта что-то пошептала Марии.

— Я клянусь вам, что щедрость и благое расположение семьи Ке и всего народа круитни будет определяющим при составлении договора, — с торжественной миной провозгласила наездница. — Люди Атласа будут счастливы разместить выпас черепах в землях баронессы.

При этих словах магистр Уг нэн Наат завозился и засопел, а пикси не смог скрыть разочарования. Саня тут же кинулся их успокаивать, поясняя, что младшая советница Коллегии, несомненно, употребила неудачный оборот, и что все реанимационные Эхусы, без сомнения, будут поделены между пикси, королевством отрядных и Капитулом фоморов.

Барон Ке поднялся, снял с себя еще одну цепь и торжественно нацепил новоиспеченной дочери на шею. Анка затаила дыхание, с ужасом ожидая отцовского поцелуя, но барон до нежностей не опустился. Он поскреб рыжую щетину, потрепал Анку по щеке шершавой ладонью и как-то вдруг погрустнел. Пока свидетели гусиными перьями расписывались в мятом кожаном журнале, баронесса через Бернара и Саню втолковывала Анке, почему она не человек, а недоделанный ребенок. Анка все с большим трудом переносила запахи сгрудившихся — не слишком чистых — тел, поэтому большую часть речи пропустила мимо ушей.

— Аня, ты согласна? — спросила тетя Берта. — Если ты откажешься, никто не станет тебя принуждать.

— Тогда мы пойдем в обход Серых пустошей и попробуем попросить коней у фоморов, — добавил Саня.

— Капитул, несомненно, предоставит вам коней, — важно кивнул огромный магистр. — Но мои коллеги, несомненно, выразят удивление, что кровники Неблагого двора отказали вам в продаже.

Десятки глаз смотрели на Младшую. Замерли даже поварята, разносившие третью перемену блюд. Дрожал спертый воздух на остриях свечей, до потолочных балок взмывали искры из камина, шипел жир на сковородах. Женщины народа круитни обступили Младшую плотным кругом. Их татуированные лица в свете желтых свечей казались плотоядными африканскими масками.

— Согласна, — вздохнула Анка. — А что они будут со мной делать? — Анка уцепилась за русского фэйри.

— Они покажут тебе смерть.

— А без этого... без смерти, никак нельзя?

— Но без встречи со смертью не имеет смысла входить в жизнь, — баронесса разглядывала Анку, как уродца в кунсткамере. — Я прошу прощения, но, разве обычные, по слухам, захватившие весь Измененный мир, не готовят детей к жизни?

— Они только думают, что готовят, — печально покивала тетя Берта.

— Но... но как же? Как же они передают тайные имена?

— Они давно забыли имена, премноголюбезная баронесса.

— Невероятно... страшно... дико... — залепетали кровники семьи Ке.

— Почтенная Берта, они позволяют детям заводить семью и носить оружие, не передав им законов чести? — Глаза хозяйки броха широко раскрылись в неподдельном изумлении. — Но как могут продолжать род те, кто живет как бабочка, кто не помнит вчерашний день?

Тетя Берта только развела руками. У Анки было много что сказать этой напыщенной татуированной корове, но она догадывалась, что верно ее речь все равно не переведут.

— Я хочу стать взрослой и получить коня, — заявила она.

— Превосходно, — краем рта улыбнулась баронесса. От ее улыбки по коже Анки пробежал озноб. — В таком случае, мы приступим к ритуалу прямо сейчас.

Служанки привели Младшую в сводчатый подвал. Младшая насчитала сорок четыре ступеньки по спиральной лестнице и три промежуточные площадки. На каждой площадке приходилось преодолевать массивную железную дверь. Двери отпирали не служанки, а благородные представительницы правящих домов. Отворив дверь, они шепотом творили молитвы, вытирали с пола и со стен начертанные цветными мелками письмена, снимали с косяков гирлянды волчьих челюстей. Анке показали знаками, что ступать следует только по узкой циновке, которую впереди раскатывали на каменных ступенях. На голый камень наступать категорически запрещалось. После того, как миновали очередной рубеж, процессия останавливалась, пожилые матроны уже изнутри запирали двери, развешивали кости и рисовали магические узоры. Младшая могла только догадываться, кого держит семейство Ке в подвале родового броха.

Однако внизу оказалось лишь пустое крестообразное помещение. Подвал броха содержался в гораздо более приличном состоянии, чем Младшая могла ожидать. Центральная его часть с высоким сводчатым потолком имела четыре боковых ответвления, тонувших в полной темноте.

Там ее заставили выпить кубок с горько-сладким напитком, похожим по вкусу на черничный сок. Затем расшнуровали корсет, сняли платье, башмаки и чулки. Анка словно опьянела, хотя ей не показалось, что в напитке содержался алкоголь. Ее оставили босиком, в нижнем шерстяном платье, колючем, но теплом, на соломенной подстилке. Служанки сноровисто задули лампы, прихватили факелы и сбежали.

Младшая осталась одна в темноте.

Наверное, час или около того она честно ждала, что придет тетя Берта, или баронесса, или еще кто-нибудь. Потом она начала притоптывать от холода. Потом рискнула подать голос, но ответом было только сухое, шепчущее эхо. Младшая не смогла бы точно сказать, сколько часов провела она на соломенной подстилке без еды и питья. В какой-то момент заскрипела дверь, появились две крепкие девушки, с фонарем и очередной порцией «черничного сока». Девушки знаками показали Анке, что следует выпить до дна, затем ее взяли за руку и отвели в уборную. Оказалось, что уборная находится совсем рядом, это была просто дырка в полу, за широкой колонной. Служанка застрекотала на чудовищном языке круитни, Младшая тупо кивала, слушая нарастающий гул в ушах и раздумывая, как скоро и насколько высоко придется ампутировать отмерзшие ноги.

Однако после второй порции напитка ей стало теплее. Анке даже показалось, что сердце бьется все быстрее, толчками наполняя сосуды. Она чувствовала не только сердечную мышцу, она до последнего капилляра чувствовала всю кровеносную систему, чувствовала, как расправляются легкие и сосуды наполняются кислородом. У нее словно появилось внутреннее осязание. Она слышала, как темно-синий сироп плещется в желудке, стекает по стенкам, быстро проникает в кровь. Естественно, Младшая не понимала трескучей речи раскрашенных бритых девушек, но достаточно быстро уловила смысл их объяснений.

Подвал очень большой. Следует быть осторожной, неподалеку — незакрытые колодцы. Ей предстоит пробыть здесь одной до тех пор, пока она не отважится сама прыгнуть в колодец. Впрочем, она остается не совсем одна. Компанию ей составят крысы, здоровущие, злобные крысы, которых давно не подкармливали. Кроме крыс здесь полно мокриц, пауков и прочей пакости. А еще... еще в подвал протоптали дорожку демоны. Служанка подвела Анку к запертой дверце и показала на письмена, украшающие косяки и порог. Кроме надписей изнутри на косяках были прибиты волчьи уши и целые черепа с окрашенными в красный цвет клыками. Анка уже знала, что просто так в Изнанке косяки и подоконники не разрисовывают. И волчьи челюсти развешивают там, где нужно удержать нечистую силу.

Служанки ушли, захватив фонарь. Эхо от захлопнувшейся двери еще долго металось по аркам и переходам, Анка собрала солому в кучу, кое-как угнездилась в центре и приготовилась ждать. Крысы шуршали, перебирали лапками и попискивали в норах, но Анка их не боялась. Крыс она с детства привыкла лупить палкой и натравливать на них кошек. Маманя даже посылала Младшую к своей подруге за специально обученной кошкой. Киску пришлось зимой везти на автобусе в лукошке, завернутую в одеяло, и подкармливать колбасой, чтобы не так орала от страха. Зато потом кошка освоилась на новом месте и выбрала Анкину постель местом своих жертвоприношений. Она таскала из сарая и коровника теплые трупы задушенных крыс и гордо складывала у хозяйки в ногах. Пришлось запирать от нее двери, а потом наступила весна, и кошка куда-то потерялась.

Анка пропустила момент, когда крысы затихли.

Возможно, в ней все еще играл чудесный напиток или чувства обострились из-за темноты. Так или иначе, в подвале появился кто-то еще. Она была не одна. Младшая невольно поджала ноги к груди, закуталась в платье и съежилась. Но ей тут же пришла в голову страшная мысль, что Тот, кто материализовался среди сырых коридоров, подберется сзади и положит мерзкую трехпалую руку ей на голову.

Такого ей не пережить. Лучше самой сразу броситься в колодец, как намекала тетя Берта. Младшая сомневалась недолго. Едва ее затылка коснулось дуновение, похожее на чужое зловонное дыхание, она вскочила и ринулась в самый центр подвала, туда, где ждала ее черная, скользкая дыра.

Код доступа

Он учился на лету, тем более что в Эхусе спинка лежанки была устроена точно так же. Стоило покрепче приложить висок к волнистой пахнущей шерстью поверхности, как из-за спинки вытянулись щупальца и крепко присосались к офхолдеру. Второй раз Старший не нервничал, он спокойно подождал, пока корабль завершит процедуру идентификации. Второй раз все прошло быстро и безболезненно, только немножко закружилась голова. Валька порадовался, что выбрал лежанку и не полез опять в петли. С потолка спустилось нечто прозрачное, похожее на веер, и развернулось перед самым носом, превратившись в широкую панель управления. Веер слегка покачивался, создавая обманчивую иллюзию невесомой хрупкости. Ямки для пальцев, разноцветные, уже поднадоевшие, петельки и крючочки, похожие на засохшие пенисы мумий, цветные жидкости, дрожащие за окошечками кожаных, закрытых колб. Валька потрогал веер, тот был теплый, очень тонкий и невероятно крепкий. Он свисал с кривого потолка рубки на белых перевитых жгутах, и непонятно, где прятался раньше.

Старший вздохнул, сосчитал до десяти и начал самоподготовку. Первые же манипуляции с выемками для пальцев привели к ошеломляющим результатам. Либо Маркус темнил, либо Старшему повезло наткнуться на пульт ручного управления.

Тхол дернулся всем своим сорокаметровым телом. Чисто инстинктивно Старший отдернул пальцы и отдал команду на полный обзор. Однако забыл при этом смежить веки и несколько секунд боролся с тошнотой, созерцая одновременно внутренности «луковицы» и вертящиеся острые скалы. Тхол неторопливо поворачивался вокруг своей оси, а вокруг него, вытаращив глаза, прячась за утесами и «сосульками», сновали перепуганные американцы.

Лопнули кабели и канаты, рухнула штанга с приставной лестницей, разбились о дно пещеры компьютеры. Со скрежетом, высекая искры, ползла по неровному склону вторая приставная лестница, с нее сыпались мотки свернутых проводов и мелкие детали оборудования. Наконец, лестница опрокинулась, вращая вздернутыми вверх колесами, похожая на пьяного металлического жирафа.

Легким усилием воли Старший перенаправил слух на палатки. Вокруг сразу зазвенело, зашумели голоса. Силовой кабель от разбившегося прожектора волок за собой каркас большой палатки, следом за кабелем тащило генератор. Один из американцев схватился за дюралевый каркас, пытаясь удержать палатку на месте, другой спасал ящики. Второй усатый кричал своим, чтобы не высовывались, с другой стороны ему вторил Четвертый усатый.

— Кретин, прекратите немедленно! Вы погубите корабль! Прекратите, или мы вынуждены будем стрелять!

Они действительно выстрелили — выпустили несколько капсул со снотворным. Но то, что валило «с ног» реанимационную черепаху, не могло повредить броне, предназначенной для космических перелетов. Тхол продолжал вращение. Пока Старший, раскрыв рот, наблюдал за разгромом научного оборудования, могучий зверь развернулся, проскреб щетиной по неровной стене пещеры и снес крыши у обеих штабных палаток. Обнажились полки с приборами и стол, за которым Харченко угощал Старшего кофе. Сам профессор сидел, прикованный наручником к печке, и, вытаращив глаза, следил за маневрами огромной мохнатой гантели. Потом его рот расплылся в улыбке. Михаил ударил кулаком по колену и заорал что-то вроде «мать — перематъ, Валя, так их, мочи гадов!»

В соседней палатке тоже сорвало крышу. Под ней, беспомощно задрав бледные усатые рожи, сидели двое в наушниках. Они синхронно начали приподниматься, позабыв о своем сеансе связи, или чем они там еще занимались, а Старший захохотал и все никак не мог остановиться, до того потешно было наблюдать за их кроличьим испугом.

Он переставил пальцы в другие ямки на веере, и тут же чуть не вылетел с лежанки, потому что Тхол, не замедляясь и, похоже, не испытывая ни малейших трудностей, начал поворот вокруг вертикальной оси. Вальку в два счета спеленало горячими плотными ремнями, виски окутало с двух сторон подголовниками. Он растерялся, дал команду остановить поворот, но получилось, как в той пословице, — не так, как лучше, а как всегда. Потому что мысленно он приказывал кораблю одно, а пальцами, видимо, нажимал совсем другие кнопки, вдобавок, действовал вслепую.

Тхол встал на дыбы и со всего маху оторвал брезентовое маскировочное полотнище, перекрывающее выход в следующую, верхнюю пещеру. Краем глаза Валька успел заметить колоссальный зал, где пол поднимался кривыми террасами, похожими на рассыпчатые пироги. Где-то там, наверху, был выход, небо, спасение.

В следующий миг мир опять перевернулся, стало совсем темно, в глубине жилого отсека загремели незакрепленные предметы. Старший отдернул руки от пульта, проклиная себя за самонадеянность. Рубку сотряс удар. Тхол опять во что-то впилился. Еще один удар.

Старший повис на ремнях, окончательно запутавшись, где верх, а где низ. Откуда-то прилетел ботинок и приземлился Вальке подошвой на подбородок. За ботинком последовали увесистая бутылка с лимонадом, авторучка и пустая консервная банка. Только когда острый край жестяной банки вспорол ему губу, горе-наездник вспомнил, для чего надел офхолдер.

Связь. Со слов Лукаса, это получалось просто, чрезвычайно просто, поскольку имело мало общего с радиосвязью. Связные офхолдеры пастухов также усиливали волны, посылаемые мозгом, но в конце двадцатого века их постепенно вытесняли сотовые телефоны. В Коллегии считали, что древние конструкторы реанимационных черепах не ставили задачу сверхдальнего общения для пастухов. А вот в Тхолы встраивались солидные усилители. Мысль, посланная наездником с борта воздушного судна, распространялась по земному шару, как сейсмическая волна от упавшего метеорита.

Бац! Что-то больно врезало по коленке. Кажется, еще один ботинок. Тхол непринужденно застыл в позе свечки: казалось, ему вообще не требуется энергия для свободного парения. Однако перед носом Старшего осветились живые индикаторы, забулькали разноцветные жидкости, заполняя мягкие мензурки. В некоторых отсеках корабля резко поднялись температура и давление, за бортом тоже прибавилось несколько градусов, «сердечные мышцы» заработали, как паровозные поршни. Непонятно как, но Старший уловил расслоение обшивки. Словно внешняя броня разделилась на тонкие пластины, а между ними развернулись и заполнились раскаленным газом миллионы пузырьков. Газ поступал между слоев обшивки под огромным давлением, за внутренними стенками «луковицы» проявилась фиолетовая сеть сосудов, похожая на прожилки осенних листьев, пол рубки непрерывно вибрировал, наметился постоянный ровный ток воздуха, почти ураган. Над головой Старшего, в доселе сплошной стене, раскрылись отверстия, Тхол осуществлял тотальную вентиляцию внутренностей. С пола взлетели и устремились в вентиляционные шахты обертки, кусочки бумаги и даже Валькины носки.

Дьявол, как же заставить медузу созвониться с дежурным Коллегии? Лукас упоминал, что в любое время суток в разных уголках земного шара бодрствуют несколько советников, отвечающих за кризисные ситуации. Валька призывал дежурных и так и эдак, но ничего не получалось, пока он не додумался замолчать.

Надо было молчать и слушать. Не внешние шумы, а запредельно далекие и тихие звуки, похожие на мирное жужжание пчелиного улья, на стрекотание кузнечиков в пропитанных зноем травах, на плеск ручья. Офхолдер и раньше издавал звуки, но Валька к ним не прислушивался, и так хватало свербящей головной боли. Он постарался абстрагироваться от всего, что происходило на борту и за бортом, расслабил дыхание и представил себе, как щипковым движением вытягивает из общей мешанины шорохов самое сладкое — полузабытое стрекотание кузнецов на полянке. Он тянул и тянул нить на себя, и она подалась, развернулась, почти осязаемо приблизилась, пугая мозг вовсе не трением шершавых ножек, а молниями человеческих голосов, вспышками разноязычной болтовни, заполняющей тысячи километров эфира. Старший окунулся в свистящую, каркающую, лопочущую мешанину и очень скоро заметил... нет, не глазами, а каким-то иным органом чувств, он заметил свободное место, порожек, уступчик, куда можно было выплеснуть свои слова. Свободный порожек постоянно сдвигался в нереальном условном пространстве, уступая место другим фразам, словам, а иногда просто образам. Валька не орал, не надрывался, он представил свои фразы в виде пульсирующего красного фонарика, бережно опустил фонарик на порожек. Он с надеждой следил, как его послание, распространяя сигнал «sos», тонет в мерцающих недрах океана информации, окутывающего планету. Ему ответили на английском. Ответ прозвучал прямо в голове, непривычно резко и почти больно: Валька невольно дернулся. Он не сразу сообразил, что видит отвечающего как бы изнутри, точнее, видит не его самого, а то, что находится перед глазами собеседника. В лицо Вальке ударило яркое закатное солнце. Солнце светило над срезом широченного панорамного окна, за окном, облитые багровым золотом, текли слитки небоскребов, еще проскочил в углу вентилятор, край прозрачного стола и почему-то дамские перчатки.

Мужчина повторил вопрос по-английски, сначала с недоумением, затем, все сильнее волнуясь, перешел на испанский и греческий.

— Русский, — выговорил Старший. — Я русский, Валентин Лунин, я в вашем Тхоле.

Тот, кто использовал его зрение, развернулся с такой скоростью, что Вальку чуть не затошнило, хотя он продолжал неподвижно висеть в замершем теле Тхола. Позади атланта оказался зеркальный шкаф. Он отразил немолодого кудрявого мужчину с бородкой и носом, как у Лукаса. На мужчине шикарно смотрелся стальной костюм и галстук в горошек. Относительно возраста людей Атласа Валька не обманывался, хозяину офиса могло быть триста или шестьсот лет. Мужчина поднялся с кресла, набирая номер на сотовом телефоне, краем глаза Валька оценил роскошный кабинет, с фонтанчиком, барной стойкой в дальнем углу и двумя полукруглыми диванами. На одном из диванов, поджав ноги, курила женщина, но Валька ее не разглядел, потому что картинка в голове резко сменилась.

Теперь это был стапель. Вдоль корпуса корабля по лесам ползали фигурки рабочих, искрила сварка, гудели внизу электрокары, кран поднимал стальную секцию с дверью и иллюминатором. В Валькиной голове залепетала женщина, она курила, неспешно затягиваясь длинной тонкой сигаретой. Вполне естественно, что женщина тоже была начальником, она находилась в стеклянной будке, очень высоко над стройкой. Люди Атласа не могли не занимать посты начальников. Вполне вероятно, что курившая женщина не только командовала, но и владела военной верфью. Военной, потому что над недостроенным корпусом корабля с лязгом покатилась кран-балка. В цепких стальных когтях крана покачивался орудийный ствол.

Вальке припомнилась потная харя Сергея Сергеевича в питерской закрытой «больнице» и намеки на причастность Маркуса к международным оружейным картелям. Сергей Сергеевич несколько раз повторял, что всех этих «якобы атлантов» скоро выведут на чистую воду, закроют их счета, подпольные фабрики и притоны. Валька никогда всерьез не задумывался, на чем же строит свое финансовое благополучие Коллегия. Далее Лукас ловко обходил денежную тему, ссылаясь на ценные бумаги, оформленные еще при организации Ганзейского союза.

Ценные — так ценные, Старшего это не касалось, ни дворцы их, ни банки, ни наемники. Не касалось, пока Сергей Сергеевич не пообещал отправить его по этапу за участие в международных финансовых аферах. Верфь сменилась жарким тропическим лесом, утро сменилось лазурным закатом. Старший догадался, что попал к своего рода дежурным связистам Коллегии, и те перебрасывают его по цепочке, отыскивая человека, способного изъясняться по-русски. После четвертого «переброса» такой человек нашелся.

— Младший советник Коллегии Борусса, — с мягким свистящим акцентом представился очередной «старичок». — Объясните, кто вы такой? Повернитесь к зеркалу!

— Нет у меня зеркала, — проворчал Валька. — Лунин я, вам про меня Маркус не рассказывал?

— Лунин? — Борусса произнес несколько слов в телефонную трубку. — Как вы попали в Тхол? Где экипаж?

— Погибли они. Застрелили их эти... с армейского крыла. Американцы застрелили, но не нарочно. Так вышло, они убежать хотели.

— Кто хотел убежать? — звенящим голосом переспросил Борусса. Старшему показалось, что в череп завинчивают шуруп. Где-то очень далеко перекликались другие, тоненькие комариные голоса. Где-то приливными волнами шумело сердце Тхола.

— Экипаж ваш. Мы где-то в Саянах, в пещере. Вы своим передайте, они должны знать. Тут в Тхоле еще два Эхуса, оба голодные. Я спрятался, удалось на борт проскочить, а Харченко остался внизу.

— Лунин? Ваша фамилия Лунин? — сыпал вопросами Борусса. Чувствовалось, что он не верит ни единому слову. — Это вас усыновил Лукас?

— Да, только...

— Где он? Отвечайте — где Лукас?

— Нас усыпили, в самолете усыпили. Он в тюрьме у них остался, и Маркус тоже.

— У кого в тюрьме? У американцев?

— Да нет же! — Старший едва не заревел от досады. — У русских! Они в Петербурге всех держат, только я не знаю — где. А меня в Красноярск привезли, чтобы новых Эхусов вырастить.

— Так вы — кормилец?!

— Ну да, — Валька перевел дух. В течение следующих десяти минут его не перебивали, а где-то на грани слуха журчал перевод. Переводили сразу на несколько языков: вероятно, к конференции подключались все новые члены Коллегии.

— А мы третий день не можем понять, что произошло с этим Тхолом.

— Наездник передал, что все в порядке, начались штатные работы.

— Старший советник Николас уже связался с нужными чиновниками в госдепартаменте.

Несколько минут Борусса с кем-то оживленно совещался, затем вернулся и заговорил совсем другим тоном.

— Что вы намерены предпринять, Валентин?

— Я хотел забрать профессора, но они его привязали. Они говорят — если я не выйду, то взорвут пещеру.

— Подождите, не волнуйтесь, — Борусса снова взялся за телефоны. Иногда он говорил в трубку, а иногда общался без помощи техники, так же, как с Валькой. В эти моменты у Вальки в голове возникало жужжание, словно включалась электродрель. Борусса докладывал или получал указания, вел конференцию сразу с несколькими членами Коллегии.

— В Саянах у нас, как минимум, шестнадцать пещер. Ближайший боевой Тхол находится в четырех часах лета, но Коллегия пока не принимает решение рисковать. Это может оказаться спланированной ловушкой, чтобы заманить в район еще одно наше судно. Вы можете сказать — у американцев имеется ядерное или химическое оружие?

— Нет. То есть, не могу сказать, — Старшего пробрал озноб. Он представил, как взлетит в воздух кусок горы, а потом вернется обратно ливнем из обломков и похоронит его под завалом навсегда. Возможно, это будет даже пострашнее, чем мгновенная смерть. Он не умрет сразу, а будет годами бродить внутри агонизирующего корабля, высасывая остатки питательной жидкости и общаясь с дружелюбными членами Коллегии. А у Коллегии, при всех ее финансах, кишка тонка перелопатить миллионы тонн породы, да еще в тайге на территории России. Нет сомнений, что первыми на место взрыва примчатся ребята Сергея Сергеевича, обметают все вокруг флажками и близко никого не подпустят!

— У них ящики какие-то, — поделился Старший. — Обещали все взорвать, если не выйду. Но я так думаю, что они все врут. Не станут ничего взрывать, потому что ждут мою сестру. Вы можете найти мою сестру?

— Мы постараемся, — заверил Борусса. — Мы уже выяснили, что в доме Филиппа Луазье ее нет. Британские спецслужбы видели ее последний раз на пароме, во время переправы в Ирландию.

Старший испытал огромное облегчение и едва не прослезился. Стало быть, он не ошибся в Бернаре! Молодчина этот остроухий, вовремя почуял врага! Теперь Анку они хрен найдут! Вот только как быть с маманей?

— Валентин, что вы намерены предпринять? Вы сможете потянуть время?

— Я сдамся и пущу их внутрь, — отчеканил Валька, — если вы не научите меня, как обращаться с оружием. Они уже тащат ящики.

— Мы не видим, чтобы они тащили ящики, — укоризненно произнес Борусса.

Валька осознал свою оплошность. Он не учел, что атланты через офхолдер подключаются к обзорным экранам корабля.

— Я хочу получить коды доступа к оружию.

В ушах снова зажужжало. Коллегия истерически совещалась. Старший почти привык висеть вниз головой. Он с тревогой наблюдал, как американцы сворачивают технику, как передают свои приборы по цепочке в расщелину, из которой начинался путь наверх. Еще немного — и они свалят к чертовой матери, а Харченко привяжут к динамиту или утащат за собой.

Мать-перемать, что же делать-то?!

— Валентин, мы высылаем резервный Тхол. Валентин, вы слышите меня?

— Слышу, слышу, — Старший следил за подозрительными манипуляциями Третьего усатого. Тот расстегнул молнию на длинном кожаном бауле, но что там лежало внутри, Валька так и не заметил. Потому что его заслонил Четвертый усатый. Он вынырнул из-за штабной палатки, держа перед собой связанного Харченко. К виску профессора был приставлен пистолет. Четвертый усатый что-то кричал в сторону Вальки, широко раскрывал рот, надувая вены на шее.

Борусса, наверное, тоже заметил новую угрозу и без участия Старшего каким-то образом включил звук. Четвертый усатый не сказал ничего принципиально нового. Он давал Вальке последнюю возможность в течение минуты покинуть Тхол, иначе прикончит профессора, приведет в действие взрыватель и позаботится о Валькиной сестре. Четвертый усатый уверенно заявлял о том, что Анку уже поймали и везут сюда.

— Валентин, они обманывают вас! Ваша сестра скрывается вместе с младшим советником Марией ван Дьюкер. Мы только что связались с Главой озерного септа, фэйри переправили их в надежное место. Не бойтесь, они блефуют!

— Парень, знаешь, что это такое? — Третий усатый закинул ремень на плечо. Старшему показалось, что прямо в нос нацелилось широченное рифленое дуло. Под стволом торчала обтянутая резиной рукоятка, а дальше находился магазин размером с хлебницу. — Лунин, у меня в руках — супербазука, заряженная четырьмя кумулятивными и двумя фосфорными гранатами. Если я нажму на курок, гранаты попадут в цель меньше, чем за четыре секунды. От прямого попадания с такой дистанции не спасает лобовая броня новейших танков! Здесь будут гореть даже камни! Лунин, для чего тебе умирать? Подумай!!

— Может, и блефуют, — согласился Старший, настороженно созерцая, как Четвертый усатый целится в Харченко. — Короче, если вы не подскажете мне срочно, как отвадить этих уродов, я выхожу и сдаюсь!

— Лунин, даже не пытайся вырваться, — добродушно посоветовал Четвертый. — Тебе не провести Тхол наверх, там лабиринт из острых скал!

Третий усатый приготовился стрелять из гранатомета. В проломе мелькнула фигура спецназовца с винтовкой. Еще двое заняли позиции за камнями, в том месте, где обрушился брезент.

— Хорошо, хорошо! — торопливо заверещал Борусса, очевидно, получивший необходимые инструкции. — К вам уже вылетела помощь. Скажите этим наемникам, что согласны, что выходите. Перед вами слева два синих рычажка, сдвиньте вниз и говорите.

— Эй, — негромко сказал Валька. — Опустите пушки, я выхожу. Сдаюсь я. Не стреляйте.

Американцы присели, морщась и зажимая уши. Старший сам испугался собственного усиленного голоса. Получилось вполне в духе божественного рыка. Наверное, именно так усмиряли древние атланты всевозможных дремучих греков и африканцев. Подлетят сверху на Тхоле, наорут, завоют на разные голоса, те — бац на колени, и давай молиться.

Четвертый усадил Харченко на перевернутый ящик. Третий опустил свою супербазуку и кивнул кому-то позади себя. Один из безымянных офицеров запустил резервный движок. Подмаргивая, разгорелись лампы в прожекторах. Валька заметил еще одного усача с тяжелой пушкой в руках. Тот ухитрился обежать по кругу и целился прямо в брюхо Тхолу.

— Теперь слушайте внимательно и делайте в точности, как я скажу, — зашипел у Вальки в ухе вкрадчивый женский голос, явно принадлежащий не Боруссе. — Первым следует обезвредить парня с гранатометом. Вы готовы?

— Готов! — выдохнул Старший.

Сон про смерть

Анка падала в колодец.

Вначале падать было не страшно, потому что тело стало невесомым и опускалось вдоль неровных влажных стен, как сухой лепесток или пушинка. Но по мере того как синее пятнышко вверху превращалось в точку, Младшей становилось все тревожнее.

Вот кусочек неба стал размером с копеечную монету, вот сжался до булавочной головки, и, наконец, от света Изнанки остались одни воспоминания. Анку кружило, ударяло о шершавые стены, воздух свистел в ушах, а потом что-то произошло, что-то изменилось в свисте, он стал более ровным, устойчивым, накатило тепло. Нежный ветерок пах пластмассой и, едва уловимо, дезодорантом. Младшая обнаружила, что не летит, кувыркаясь, а сидит в удобном кресле, колени ее чем-то прижаты, а в уши льется негромкая музыка. Переход получился настолько резким, что она вздрогнула, лязгнула зубами, прищемила язык и дернулась вперед всем телом. Потом робко приоткрыла глаза, и задохнулась от удивления.

Ощущения ее не обманули. Самолет. Младшая сидела в мягком кресле возле прохода, а у иллюминатора, отвернув голову, дремал Бернар. Слева, через проход, клевала носом Мария, а дядя Саня прихлебывал вино и увлеченно разгадывал кроссворды. Рядом посапывала тетя Берта в компании Каролины, старшей сестры Бернара. Младшая приподнялась, ремень впился в живот, но она успела увидеть и едва не задохнулась.

Среди полутора десятка чернявых и кудрявых голов светлым ежиком выделялась макушка ее брата. Старший летел куда-то вместе с ней и тоже спал.

Младшей стало не по себе. Она справилась со жгучим желанием вскочить и заорать на весь самолет. Ей неистово хотелось заорать, что все это неправда, что никуда она не летала в столь чудной компании, и сейчас никуда не летит, но... Она плюхнулась обратно, так и не вспомнив, что же происходит сейчас.

Где она, и почему тут очутилась?

Бернар почмокал во сне губами и привалился ухом к стеклу иллюминатора. В сторону туалета пробежал толстый дядька, невероятно смуглый, с пышными усами и глазами навыкате, одетый в легкие штаны и яркую футболку. Навстречу толстячку проплыла стюардесса, тоже смуглая, настоящая креолка или метиска. Дядя Саня включил лампочку для чтения. В проход спланировала салфетка. Кто-то впереди чистил мандарин, в носу остро защекотало от кислого запаха.

«Это мне только чудится, это не настоящее, это сон»

Она изо всех сил напрягала память, пытаясь объяснить происходящее, но ничего не получалось. Из динамиков лилось что-то скучное, вроде джаза, а потом музыка и вовсе стихла. Вместо музыки хрипловатым голосом заговорил кто-то из летчиков, по ковровой дорожке рысью пробежала другая стюардесса. Анка попыталась угадать язык, на котором общался экипаж. То ли итальянский, то ли испанский?

Вся спина у нее промокла от пота. Вот-вот должно было произойти что-то страшное, но никто этого не замечал, а сон все никак не желал кончаться. Младшая пыталась глядеть по сторонам, но глаза непроизвольно натыкались на затылок брата. Достаточно было отстегнуть пряжку ремня, встать и пройти каких-то десять метров, чтобы разобраться, Старший там или только призрак Старшего.

Но руки предательски тряслись. Она даже не рискнула толкнуть Бернара, хотя сделать это было проще всего. Он не притворялся, а действительно дремал, такой же, как всегда, и одет был так же, как дома, в светло-голубые джинсы, свободную рубашку и большую мягкую кепку, прикрывающую шевелюру. Младшая сосредоточилась и поняла причину своего страха.

Она себя обманывала. Все это уже было. Может быть, не с ней и не сегодня, но то ужасное, что должно было вот-вот случиться, уже случилось когда-то и уже оставило в ее сознании рваную борозду.

«Я ничего не помню, мамочки, мы все погибнем».

Толстяк вернулся на место, мать выставила в проход ребенка, мальчик немедленно потерял соску и уставился на Анку ярко-черными, оливковыми глазами. Младшая собралась с силами, подняла столик, который мешал ее ногам. Осторожно пригубила оранжевый напиток из стаканчика. Самый настоящий апельсиновый сок! Она потрогала сиденье, ослабила ремень, приподнялась, отключила вентиляцию. Очередная пробегавшая стюардесса одарила ее приклеенной улыбкой.

Наверное, лайнер начал снижение, потому что в салоне потух яркий свет и моментально заложило уши. Младшая совершенно не разбиралась в авиационной технике, но успела догадаться, что летит не в российском самолете. Впереди, над занавеской, отделяющей кухню от салона, светилась надпись латинскими буквами, на английском и еще на каком-то языке. Из кармана, расположенного в спинке кресла, торчал импортный глянцевый журнал. Двое соседей впереди, женщина с мальчиком лет девяти, были похожи на мулатов — пухлые губы, бронзовая кожа, жесткие волнистые волосы. Мальчик отложил пластмассовую головоломку, потряс пальцем в ухе и принялся будить мать. На мгновение Анка встретила встревоженный взгляд его черных выпуклых глаз.

«Это все не взаправду, — попыталась успокоить себя Анка. — Это все только чудится, тетя Берта предупреждала. Так что не старайтесь, не запугаете меня! Стоп! Тетя Берта? Но она же осталась в...»

Самолет неудержимо снижался, и снижался подозрительно резко. У Анки не получалось набрать во рту достаточно слюны, чтобы сглатывать и как-то противостоять разрывающей боли в барабанных перепонках. Серая пелена за окошками сменилась рваными хлопьями, затем в салон хлынуло солнце, самое обычное солнце, яркое, нестерпимо горячее.

Младшая едва не порвала ремень безопасности. За бортом грело настоящее солнце из Верхнего мира, топорщились заснеженные вершины гор, и горизонт не стягивался в кучку, а напротив, прятался, проваливался за край облачной страны. Под блестящим, чуть трясущимся крылом проплывали нитки подъемников, домики с дымками, затем рассыпчатым языком разлегся тающий ледник.

Верхний мир, Нижний мир...

В голове как будто взорвалась шаровая молния. Она вспомнила все разом, чересчур быстро, невольно подпрыгнула и опрокинула сок. Это не может быть правдой, это Ритуал имени, это колодец, куда она сама прыгнула, это испытание, которое она сама себе выбрала, потому что выбирать необходимо, как бы нам ни мечталось отсидеться в норке.

То есть она себе ничего не выбирала. Тетя Берта через Бернара передала слова угрюмой баронессы де Урр.

— Раз обычная не понимает языка, Ритуал будет проведен при помощи верескового меда и травы Ахир-Люсс! — припечатала круитни. — Это плохо, потому что наших девушек мы ведем за руки, а обычной никто не сможет помочь. Ее поведут духи гор, которым не нужен человеческий язык.

По салону, натужно улыбаясь, промчались две стюардессы. Анка моментально отметила, что девушки между собой говорили на чужом языке, кажется, на испанском. И одеты они были совсем не так, как стюардессы, обслуживавшие ее на рейсе в Лондон.

— Аня? — рядом проснулся Бернар и таращил осоловелые глаза. — Что случилось? Почему трясет?

Младшая понятия не имела, что ему ответить. Язык словно застрял во рту. Она толком не понимала, насколько этот сказочный Бернар соответствует тому, настоящему. Тетя Берта перед тем, как идти в подвал, дважды повторила загадочную фразу, а Саня старательно перевел. Не важно, как меняется мир вокруг нас, — успокоила Хранительница, — важно, как меняемся мы.

Легко успокаивать, а что делать, когда уши лопаются?

Не успела Анка набрать достаточно слюны, чтобы непрерывным глотанием заглушить боль в барабанных перепонках, как повисла подозрительная тишина. Замер двигатель, лайнер клюнул носом, выровнялся, еще раз клюнул и помчался к земле под аккомпанемент кошмарного, пронзительного свиста. Двигатель еще несколько раз всхлипывал, кряхтел и кашлял, но так и не застучал, ровно и глухо, как раньше. В ответ на свист ветра истошно заорали женщины. Младшая молчала, сцепив зубы. Она никогда не слышала, чтобы две дюжины людей кричали одновременно на такой высокой ноте. Не только женщины, но и мужчины. Теперь она их видела, потому что пассажиры повскакали с мест. Позади, оказывается, сидели парни, молодые, в легких курточках, похожие на спортивную команду. Они начали визжать не хуже женщин. Бернар подался вперед, его грива распушилась, стала похожа на шар.

Распахнулась дверь в туалет. По ковровой дорожке запрыгал мячик, за мячиком покатился сандалик. Ребенок орал, перекрикивая толпу взрослых. Толстая тетка упала в проход, захлебываясь пеной, зажимая уши. Стюардесса, с налившимися кровью глазами, кричала в микрофон, но ее никто не слушал. Анка высматривала впереди Старшего, но его загораживали широкие спины вскочивших мужиков. Распахнулись клапаны над сиденьями, оттуда вывалились и повисли кислородные маски. Крен усилился, стюардесса схватилась за занавеску, закрывающую проход к кабине, но не удержалась и упала. Занавеска упала вместе с ней. Мальчика, сидевшего впереди Анки, вырвало. Игроки спортивной команды, смуглые парни в одинаковых куртках, прорывались вперед, расталкивая людей в проходе. Возможно, хотели помочь экипажу. Индианка в пончо, с совершенно ооезумевшими глазами, расшвыривала корчащихся на полу пассажиров, искала своего годовалого ребенка. Из туалета в хвосте салона вывалился дедушка и покатился кубарем вслед за спортсменами. Мария названивала по сотовому. Анка обратила внимание, что рука у нее снова была в порядке. Тетя Берта уткнулась в гигиенический пакет, ее плечи в зеленой кофте тряслись.

Младшая дышала ртом, чтобы не вырвало от разлившегося кислого зловония. В иллюминатор ока глянула только один раз и мгновенно отвела глаза. Горы опрокинулись и мчались навстречу, медленно разворачивались, словно ослепительные, незагорелые курортники, подставляя солнцу сметанно-белые бока. Между неровных склонов промелькнула россыпь черных прямоугольничков — крыши строений, ажурные высоковольтные опоры, и снова помчались навстречу до тошноты страшные скалы. В какую-то секунду показалось, что пилотам удастся выровнять машину, нос задрался чуть выше, но двигатель так и не заработал.

— Аня, Аня, — Бернар еще что-то говорил, повторял, теребил ее за рукав, но уши окончательно заложило, словно внутрь черепа набились жуки. Они шуршали ножками, шуршали усиками, создавая сообща невообразимый, колючий шум.

— А-гаааа-га! — Голоса пассажиров уже не разделялись, невозможно было разобрать ни слова, они точно свалялись в единый вопль отчаяния. Между сидений высунулось багровое от крика, искаженное женское лицо в потеках расплывшейся туши. Женщина ревела, зажав щеки ладонями. Ее пытался успокоить темнокожий мужчина в белом костюме. Из носа у него ручьем текла кровь, заливая рубашку и лацканы пиджака. Мужчина смахивал кровь рукавом, шмыгал носом и выкрикивал что-то своей жене прямо в ухо, но она его не слушала, раскачивалась и визжала.

«Старший! Валечка, Старший, где ты там?»

Младшую вырвало, она вовремя успела перегнуться в проход. Ей было стыдно, но почему-то совершенно перестало волновать, чем все это закончится, ее будто охватило оцепенение. Наверное, потому что подсознательно ждала плохого. Нельзя ждать плохого, так часто любит повторять маманя. Будешь ждать плохое — поневоле приманишь его.

Скалы приближались, нарастали, как будто в каждом иллюминаторе показывали кусок мультфильма. Анке удалось выбраться из кресла на ковровую дорожку. Ей внезапно показалось крайне важным успеть увидеть Вальку до того, как все кончится. В том, что это безумное падение очень скоро завершится общей гибелью, она не сомневалась. Тетя Берта предупредила, что смерть придется увидеть в лицо, ничего уж тут не поделаешь.

Едва поднявшись с кресла, Анка моментально поняла, что делать этого никак не стоило. Ей открылась совершенно дикая картина — люди валились друг на друга, образуя возле служебного отсека кучу-малу, но смешной игрой тут и не пахло. Самолет внезапно начал размахивать крыльями, Анку швырнуло в сторону, она снова не успела рассмотреть — Валька там впереди или кто-то очень на него похожий. Погас свет, из ящиков над левым рядом кресел посыпались сумки, пакеты и верхняя одежда. Прямо перед Анкой на коленях стоял молодой парень, один из спортсменов. Он истово молился, осеняя себя крестами, бился головой об пол и делал это с таким сосредоточенным видом, словно находился на службе в главном ватиканском соборе. Еще двое молились позади, скорчившись на креслах, раскачиваясь из стороны в сторону. Загорелось слабое аварийное освещение, Младшая сфотографировала взглядом несколько залитых слезами, опухших лиц.

— Миа купла, миа купла...

— Иезуз Мария, Иезуз Мария...

Тут впереди рывком распахнулась дверь в кабину пилотов или ее взломали, в салон хлынул поток сигаретного дыма, ругани и нежно-голубого света. Совсем близко, прямо по курсу, надвигалась щербатая бурая поверхность, затем самолет в последний раз накренился, и каменистое плато сменилось заснеженной поверхностью ледника. Трещины разрастались, ледник походил на пологий, торчащий из пасти пса язык, как при болезни припорошенный белесым налетом. Пилоты кричали, Младшая разглядела парня в кителе, изо всех сил тянущего на себя штурвал.

— Нет, нет, господи, мамочки! — уговаривал кто-то в темноте. Анка стучала зубами, вцепившись в подлокотник, и чувствовала, что не может сделать и шагу. Зрелище накатывающей, гигантской, жестокой земли приковало ее полностью. Кажется, кто-то повторял ее имя, но жуки в голове шебуршали все громче, и не было ни малейших сил отцепиться от подлокотника и обернуться на голос.

Видимо, летчики предприняли все возможное, чтобы перед самым падением задрать нос. Удар оказался гораздо страшнее того, на что Анка рассчитывала. Ее пальцы чуть не выдернуло из суставов, руки оторвало от спасительного кресла, а саму подкинуло в воздух и швырнуло вперед со скоростью артиллерийского снаряда. Последнее, что Младшая увидела до того, как шмякнуться головой, — была рваная дыра между кабиной и салоном. Кабину оторвало и унесло вбок, днище ударилось об лед, с треском переломилось крыло, в салон, навстречу Анке, влетел столб хрустальных брызг.

Она столкнулась с тысячей острых осколков и потеряла сознание.

Чили — Колумбия

Младшая открыла глаза.

Несколько секунд перед этим она старательно молилась, уговаривая боженьку, чтобы все закончилось, чтобы ее вернуло обратно в подвал к ведьмам круитни, но молитвы не помогали. Жутко болела лодыжка: кажется, она подвернула ногу. А еще не могла до конца вдохнуть, сразу начинало колоть в груди и спине. Анка пощупала языком десны и убедилась, что слева шатаются сразу два зуба и щека изнутри кровоточит. Она поранила язык об осколок третьего, развалившегося зуба. Затылком она упиралась в твердую, невероятно холодную поверхность. По сути дела, она его не чувствовала, затылок. Болел живот, но терпимо. Кажется, поперек живота лежал и ворочался кто-то живой.

Анка забыла, как батя учил ее подниматься после опасных падений. Она сразу попыталась сесть, оперлась на правую руку и взвыла от острой вспышки боли, по сравнению с которой предыдущие мучения показались щекоткой. Рука не была сломана, но представляла собой самое жалкое зрелище. Сорванная кожа с костяшек пальцев, два вырванных ногтя, сплошная кровоточащая ссадина от плеча до кисти. Разорваны блуза, свитер и куртка, все разорвано на нитки.

«Мне все это кажется, только кажется» — уже менее уверенно ободрила себя Младшая. Она лежала навзничь на корке вспаханного, иглистого льда. Ледяная крошка забилась ей под воротник, в разорванные рукава, ласкала голую пятку. Почему-то правая нога оказалась обута, а на левой потерялся и ботинок, и носок. Вдавив Анку в снежное крошево, на нее упал спортсмен, тот самый парень, что молился деве Марии, стоя на коленях в проходе. Он еще дышал, но Младшая за время своей вынужденной медицинской практики в компании Марии научилась определять тяжесть повреждений. Этому парню оставалось несколько минут. У него был перебит позвоночник и сломано основание черепа.

Наученная неудачным опытом, Младшая уже осторожнее повернула голову. Самолет нависал над ней, изорванный, смятый, словно был сделан не из металла, а из детского пластилина. Кабина исчезла вместе с пилотами. Корпус лежал немного на боку, огрызок правого крыла торчал вертикально вверх, точно изуродованный палец, указывающий в зенит. За измочаленным хвостом в гладком белом льду тянулся глубокий след. Ледник был словно вспахан огромным плугом. Слева и справа от простыни припорошенного снегом, отполированного ската вздымались хмурые пики гор. Анка обернулась в другую сторону и невольно охнула. В трех метрах от нее зияла пропасть. Самолет промчался на брюхе по наклонной поверхности и чудом не свалился вниз. Из пропасти неспешно поднималось облачко снежной пыли. А дальше, всюду, куда ни посмотришь, торчали неприветливые вершины.

Ни дорог, ни дымков, ни следа цивилизации.

На небо смотреть было невозможно, столь яркое солнце висело в лазурной пустоте. Каждый вдох давался с трудом. Анка осторожно провела пальцами по лицу и убедилась, что из носа идет кровь. Потом она все-таки села, вытряхнула лед из-под кофты и столкнула с себя теплого еще мертвеца. Пальцы саднили невероятно, приходилось непрерывно сплевывать кислую слюну, а рот держать полуоткрытым, чтобы быстрее затянулись ранки. «Так не может быть, чтобы я осталась одна. Кто-то же еще живой. Это не взаправду, и больно не взаправду, это все ведьмы...»

Она поднялась, стараясь не оглядываться в пропасть, и плюхнулась на колени. Закружилась голова, а в лодыжку словно кто-то вкрутил шуруп. Разглядывая падающие из носу капли крови, Младшая внезапно осознала, что единственным звуком для нее является стук собственного сердца.

— Я не оглохла! — произнесла она, стараясь не задевать прикушенным языком распухшую щеку.

Потом она кое-как расшнуровала ботинок и надела на голую ступню носок с другой ноги. Посиневшие пальцы почти ничего не чувствовали, в пятку можно было забивать гвозди. Солнце висело прямо над головой, но не грело совершенно. Младшая предприняла очередную попытку подняться, на этот раз вполне успешно. Кости не сломаны, это главное, ободряла она себя, ковыляя по скользкому склону к распахнутому жерлу лайнера. Из черной овальной дыры торчали обрывки кабелей, алюминиевые штанги и куски мягкой теплоизоляции, то ли шерсти, то ли ваты.

Еще не добравшись до самолета, Анка обнаружила людей. Штук шесть трупов, в самых разных позах, разметало по снежному языку, обрывающемуся вертикально вниз. Анка не стала к ним подходить — сплошь чернявые, смуглые. Вывернутые конечности, оскаленные рты. Больше всего она боялась узнать среди мертвецов Валю или Бернара, но здесь их не было. Младшая миновала сносно сохранившуюся кухню, перешагнула через ноги мертвой стюардессы и очутилась в полутемной кишке. После хрустящего морозного воздуха она словно попала в больничный барак. Откуда-то доносились прерывистое дыхание и короткие всхлипы, воняло горелой тряпкой, мочой и еще чем-то, тошнотворно-сладковатым. Из иллюминаторов падали круглые пучки света, кусками освещали распахнутые полки, сорванные с мест, кресла и куски застрявших человеческих тел. В салоне она сразу наткнулась на живых. Между вырванными с мясом, креслами стонала толстая тетка в пончо, рядом с ней шевелился мужичок в черных очках. Немного дальше, прижатый к стене, истекал кровью дядя Саня. Анка узнала его только по бороде и характерной шевелюре фэйри. С лицом его что-то случилось, точно вниз сдернули кожу вместе с глазами и переносицей. В том месте, где раньше сидел Бернар, переборка прогнулась, острый алюминиевый профиль разрезал парня пополам. Анка открыла рот, чтобы закричать, но так и застыла, словно у нее вывихнулась челюсть. Возле ног, придавленные креслами, лежали трупы двух пожилых мужчин. Только Марии нигде рядом не было. Где-то в темноте горько плакал ребенок, его утешала женщина. По скрученному проходу, волоча за собой непослушные ноги, полз молоденький смуглый парень. На нем была куртка с эмблемой футбольного клуба. Парень приподнялся на локтях и обратился к Анке на испанском, потом на английском. На его физиономии отпечатался след чьей-то подошвы.

Позади тень загородила проход. Анка резко повернулась и тут же схватилась за больной бок. Наверное, от бедра до подмышки расползался сплошной синяк, потому что не только дышать, но и опираться на левую ногу стало равносильно пытке. Младшая решала: это ей только чудится, как заостренные обломки ребер впиваются в легкие, или, на самом деле, она грезит, лежа с многочисленными переломами на дне колодца. Она точно помнила, что спрыгнула в колодец. И нет никакого самолета. Но почему же тогда так больно и так холодно?

В темный салон заглянули двое. Хрупкая девушка поддерживала пожилую женщину, скорее всего — свою мать. Обе дрожали, одежда на них висела лохмотьями, мать бережно баюкала сломанную руку, черные, атласные волосы ее дочери торчали во все стороны, точно ее ударило током. Девушка успокаивающе заговорила с матерью, затем помогла старушке сесть на край перевернутого сиденья. Анка не понимала ни слова из их речи. Из хвостовой части лайнера пробирались двое мужчин. У одного, щупленького, в белом костюме, был выбит глаз, вся левая часть головы покрылась сплошной черной коркой запекшейся крови, но мужчина смеялся и курил сигару, Анка уже встречала таких, чокнутых от пережитого шока. Второй, седой, с усами, не смеялся, он горбился и что-то быстро говорил, плюясь кровью. Младшая догадалась, что у него сломался зубной протез, а без протеза даже свои не могли разобрать, что он там говорит.

Старшего она узнала тоже не сразу, потому что его лицо густо покрылось инеем. В одном ряду с Валькой сидел высокий мужчина в вязаной кофте и круглых очках, а у самого окна...

— Валя, — позвала она. — Валечка!

Анка сползла на пол.

Маманя. Нет, так нельзя. Они не имели права с ней так поступать. С маманей все в порядке, никогда она не летала в горы, она вообще боится самолетов. И никакая это не маманя, просто похожие волосы, похожая прическа. Оба мертвые, они оба погибли. Нет, так не может быть, чтобы оба.

«Не буду их трогать, не буду — и все!»

Но потрогать очень хотелось. Просто невозможно было отвернуться и уйти. Старший раскинулся в позе отдыхающего на шезлонге. Спинка его кресла куда-то подевалась, а ремень перетянул грудь с такой силой, что вместе с одеждой на груди брата лопнула кожа. Анка была почти рада, что в полумраке не заметны детали. Светловолосая женщина у окна, напротив, сжалась в комок, клонилась лицом вниз, почти завалившись Старшему на грудь. На ней была куртка, очень похожая на мамину, но таких курток много, и причесок таких много.

Всего два шага. Младшей не хватало всего двух шагов, чтобы подойти вплотную и заглянуть женщине в лицо. Но эти два шага неожиданно стали непреодолимым препятствием. У Старшего был открыт рот, на губах оседали мелкие снежинки, закинутые в салон неторопливой вьюгой.

«Нет, это не, они. Просто похожи, так бывает.»

Младшая неожиданно ощутила, как она замерзла. В разбитом салоне стоял самый настоящий мороз. Она потрогала затылок и убедилась, что волосы слиплись и застыли. Носок, натянутый на посиневшую ногу, ничего не давал. Напротив, без носка окончательно замерзла и вторая нога.

Она глядела на иней, укрывший лицо брата, и соображала, сколько же времени прошло после падения самолета. Она стояла истуканом и смотрела, не в силах пошевелиться, пока кто-то не положил руку ей на плечо.

Мария!

— Мария? — Анке показалось, что она громко вскрикнула. На самом деле, ее онемевшее горло едва выдавило звук, похожий на сиплое карканье.

— Какое счастье, что ты жива!

— Я тоже тебе рада.

Анка осеклась. Советница приобняла ее, заглянула ей в глаза, но в этих жестах недоставало теплоты, недоставало жизни. Настоящая Мария так себя не вела. Однако она ждала, и Анка не стала прерывать игру.

— Мария, Бернар и Валя.

— Да. Я видела.

— Мария, где мы?

— В горах, недалеко от Чилийской границы, — спокойно ответила та. — Тяжело дышать, да? Почти четыре тысячи метров, мой сосед сказал.

Мария объяснялась по-русски правильнее, чем обычно, а вела себя немножко странно, даже для человека, пережившего авиационную катастрофу. Она как будто совсем не обрадовалась, застав Анку живой, смотрела куда-то поверх ее головы и практически не щурилась на диск заходящего солнца. Она где-то потеряла половину воротника и левый рукав, в жестких кудрях запутались мельчайшие кусочки льда. Анке захотелось встряхнуть наездницу, ударить, ущипнуть!

— Мария, кто эти люди? Что они говорят? Я не понимаю! — Она хотела спросить, знает ли та, что все это только сон, но не спросила. Советница уже отвернулась и сплюнула кровью.

— Они говорят на испанском и на португальском, — резко ответила Мария. — Они говорят, что вторую ночь не пережить, что все мы замерзнем. Один отморозил пальцы на ногах, а женщина — уши.

— Вторую ночь?!

Что-то неправильно, какая-то заваруха произошла со временем. Не могла же она проваляться без памяти на снегу целые сутки! Или могла? Анка снова ощупала шишку на затылке. Кажется, череп не треснул, но потребуется наложить несколько швов. Волосы примерзли к ранам.

— Ты замерзнешь, надень!

Наездница наклонилась, потянула за ногу мертвую женщину, застрявшую между сидений. Голова у женщины болталась, как у сломанной куклы, черные волосы закрывали лицо, на голых предплечьях тоже переливался иней.

— Мария, я не могу.

— Тогда замерзнешь, — спокойно ответил та, обошла ее и спрыгнула на лед.

«Тогда замерзну. Погибну, если не буду слушаться ее? Нет, дело не в ней. Я ведь не умерла вместе с другими, значит... Что же это значит, почему меня не отпускают обратно?!»

Превозмогая отвращение, Младшая потрогала ногу мертвой женщины. Крепкая нога в темном толстом чулке, короткие сапожки со шнуровкой, стоптанные каблуки. Юбка на женщине задралась. Анка подумала, что этой пассажирке повезло больше других, — она моментально сломала шею при ударе и не успела почувствовать боль. Анка вяло удивилась чудовищным мыслям, которые лезли ей в голову. Она расшнуровала сапожок, под ним оказался короткий шерстяной носок. Младшая сосчитала до пяти и потянула носок на себя. Ей показалось, кто коварный план баронессы стал чуточку понятнее.

Не самой умереть, а встретить смерть.

Не встретить и отойти, а встретить и победить.

«Если я не сделаю это, то непременно замерзну!» Она со всей отчетливостью поняла, что если снова заупрямится, то имеет все шансы погибнуть здесь, в этих горах, то ли в Изнанке, то ли в Верхнем мире, то ли где-то посредине, и никто ее никогда не найдет. А главное — что никто не вступится за нее, потому что слабакам нет места на Пыльной тропе.

Она почти натянула чужой красный носок, когда кто-то толкнул ее в бок. Это оказался тот самый парень, что ползал по проходу с перебитыми ногами. Он подобрался вплотную, на Анку пахнуло спиртным. Парень протянул ей открытую пузатую бутылку и что-то сказал, указывая на ее ноги. Она отрицательно покачала головой: от одного запаха крепкого алкоголя ее едва не стошнило. Парень снова заговорил, горячо жестикулируя, и тогда Младшая догадалась, что он советовал ей сперва растереть пятки спиртным, а уж потом натягивать носки.

Она так и сделала. Изо всех сил натерла ноги, поливая в ладошку, затем обулась. Потом сняла с трупа кофту и длинную юбку, надела поверх своей одежды. Сразу стало теплее. Парень поскреб щетину, икнул, улыбнулся ей и глотнул из горлышка. Потом снова протянул бутылку Младшей. Анка разглядела, что на нем тоже, как минимум, два свитера и две куртки. Она хотела решительно отказаться, но, неожиданно для себя, взяла бутылку и сделала три больших глотка. Она пила огонь и смотрела в заснеженное лицо брата. Футболист постучал ей по спине, когда кашель вырвался из горла, и глаза заволокло слезами.

— Спасибо, — сказала Анка. — Теперь меня не вырвет. Я выпью что угодно, лишь бы жить.

Вряд ли парень что-то понял, но покивал и показал ей кулак, как символ сопротивления. Позади, на льду, усатый крепыш, одноглазый и Мария пытались развести костер из обшивки кресел. У них ничего не получалось. Усатый щелкал зажигалкой, обшивка воняла, внутренности кресла коптили, но не горели. Женщины жались в комок и стучали зубами. Платиновый громадный диск, неистово полыхая, спускался за снежные пики. Обнаружилось еще несколько уцелевших пассажиров. Они тоже пытались помочь костровым. Спотыкаясь и скользя, поднимались в салон, собирали книжки, журналы, газеты, кидали в костер, но огонь не разгорался.

Чтобы окончательно не околеть, Младшая приняла участие в вылазке вокруг самолета. Рискованный поход возглавил толстячок в сломанных очках. Как и футболист, он почти непрерывно прикладывался к бутылке. Когда одна заканчивалась, он возвращался на кухню, брал из ящика следующую, свинчивал пробку и заправлялся. Очень скоро он допил все, но почти не опьянел. Периодически он падал на колени, возносил руки вверх и яростно молился. Его примеру следовали женщины и некоторые из мужчин. Иногда они хором начинали браниться или смеялись, или о чем-то спрашивали Анку, но в ответ только пожимала плечами.

Осмотр самолета не дал ничего нового. Корпус переломился примерно в середине, хвост раскурочило, осталось целым одно крыло. Второе крыло исчезло вместе с пилотской кабиной. Ни еды, ни топлива, ни связи. За полуоторванным хеостом вверх по склону тянулась борозда. Один из парней вызвался дойти до края ледника. Он ушел, оскальзываясь и периодически припадая на четвереньки, после вернулся и долго говорил, размахивая руками. Анка поняла лишь одно — с той стороны нет обрыва, можно спуститься, если очень аккуратно. Видимо, парень предлагал немедленно идти вниз, потому что на него закричали и замахали руками. Анка слушала их и рассматривала горы. Какой смысл обсуждать крутизну склона, когда вокруг один снег и лед? Они просто-напросто замерзнут, стоит подуть небольшому ветру! Младшая еще слегка удивилась, что ни у кого из пассажиров не нашлось сотового телефона. Хотела спросить об этом наездницу, но та была занята очень важным делом. Вместе с усатым и дедушкой в сомбреро она вытаскивала из салона трупы.

Уцелевших оказалось тринадцать. На льду, с укрытыми лицами, в ряд лежали одиннадцать тел. Анка не хотела думать, где Старший и Бернар. Она глядела в сторону, но какая-то темная сила упорно разворачивала ее к мертвецам. Чадила кучка грязи, свистел и позвякивал хвост самолета. Ветерок шевелил бахромистые концы шарфов и завязки шляп. Живые приплясывали от холода, глядя на несостоявшийся костер. Все, что могло сгореть, давно сгорело. Пожилая женщина непрерывно подвывала, как раненая собака. Девушка гладила ее по спине. Парень со сломанными ногами кутался в одеяло. Вперед вышел высокий с потухшей сигарой. Он долго отрывисто говорил, жестикулировал, пока остальные не начали перебивать и не заткнули его окончательно.

— Мария, что они говорят? — Анка не выдержала, дернула наездницу за рукав. — Мария, не молчи!

— Кажется, тот длинный предлагает сбросить трупы вниз, но не все согласны, — Мария обернула к ней белое лицо. — Я не понимаю. Кажется, некоторые считают, что надо рыть могилы.

— Как тут рыть? — изумилась Анка.

— Как рыть? Руками. Инструмента тоже нет. Но трупы нельзя просто так оставить на земле. Мы заразимся и погибнем.

Мария обратилась к высокому мужчине на английском. К счастью, тот знал язык, завязалась беседа. Вскоре к беседе подключились еще двое. У Младшей дробно стучали зубы. Она побрела вослед за женщинами в самолет, но внутри оказалось еще холоднее. Та девушка с распущенными черными волосами, что ухаживала за раненой матерью, жестами предложила сбиться в кружок и накрыться чужой одеждой.

— Никто не хочет скидывать трупы, — сообщила вернувшаяся Мария. — Одни кричат, что надо идти, спускаться по западному склону, пока есть силы. Другие предлагают ждать у самолета.

«Кошмар не кончается, — думала Анка. — Она ничего не помнит. Она верит, что мы летели над этими, как их... над Андами, что ли? Я помру, если ничего не придумаю, я помру, если не придумаю.»

И провалилась в сон.

Платон был прав

Все произошло гораздо быстрее и проще, чем Старший предполагал. Ему уже виделись беспощадные лазерные лучи, вырывавшиеся из бородавок на боках Тхола, и обугленные, разрезанные тела американцев. Но никого резать лазером не пришлось. Безымянная женщина из Коллегии сухо указала, что следует нажать на одном пульте, на втором, и когда Старший, спустя минуту, включил общий обзор, выяснилось, что враги обезврежены.

— Тебе следует выйти наружу и забрать на борт профессора Харченко, — отдала команду советница. — Если он оставался в радиусе ста метров, то также парализован. Забери его на борт, и я укажу, как привести его в чувство. После этого ничего не предпринимайте, ждите.

Валька сделал все, как ему велели. Спустился в шлюзовую, спрыгнул на камни и пополз к палаткам. Ему чудилось, что позади вот-вот клацнет затвор, и недолгие часы свободы закончатся. Но затвор не клацнул. Начальство и рядовые члены разведгруппы спали в тех позах, в которых застало их излучение корабля. Как-то раз Лукас при нем обмолвился, что лаборатория Коллегии уже лет двадцать бьется над тайной вооружений Тхолов. С гравитационными пушками и темпоральным коконом было все более-менее понятно. То есть современная физика могла кое-как, с натяжками, объяснить принцип действия, но повторить схему ни один научный коллектив бы не сумел.

Валька на всякий случай забрал у усатых спецназовцев оружие, потом чуть не умер, перетаскивая волоком профессора. Еще через семь минут истерично-довольный Харченко уже таскался за Валькой по всему кораблю и болтал без остановки.

Старший даже стал подумывать, не усыпить ли его снова.

— Читай внимательно, вот отсюда, — Харченко протянул Вальке истрепанную книжку.

«...Боги по жребию разделили всю землю на владения — одни побольше, другие поменьше — и учреждали для себя святилища и жертвоприношения. Так и Посейдон, получив в удел остров Атлантиду, населил ее своими детьми, примерно вот в каком месте этой земли: на равном расстоянии от берегов и в середине всего острова была равнина, красивее всех прочих равнин и весьма плодородна, а опять-таки в середине этой равнины, примерно в пятидесяти стадиях от ее краев, стояла гора, со всех сторон невысокая. На этой горе жил один из мужей, по имени Евенор, его единственная дочь звалась Клейто. Когда девушка уже достигла брачного возраста, а мать и отец ее скончались, Посейдон, воспылав вожделением, соединился с ней; тот холм, на котором она обитала, он укрепил, отделив его от острова и огородив попеременно водными и земляными кольцами, проведенными на равном расстоянии от центра острова. Это заграждение было для людей непреодолимым, ибо судов и судоходства тогда еще не существовало. А островок в середине Посейдон без труда, как то и подобает богу, привел в благоустроенный вид...»

— Обана, — протянул Старший. — Вот так номер! Два кольца земли и три кольца воды! Так значит, он и правда живет в море?

— Кто живет? — удивился Харченко.

— Ну... этот, Посейдон.

— Никакого морского бога, естественно, не существует, — рассмеялся Михаил.

— Но кольца-то, вот они! — Валька ткнул пальцем в слабо мерцающую картинку. От возбуждения у него даже запершило в горле.

Совсем недавно совместно ими найденная голографическая карта острова неторопливо поворачивалась, занимая половину рубки.

— Кольца есть. Это означает, всего-навсего, что греческий историк Платон нас не обманывает, и на острове действительно существовали титанические ирригационные сооружения. Читаем дальше! — Харченко воздрузил на нос очки.

«...над многолюдным народом и обширной страной. Имена же всем он дал вот какие: старшему и царю — то имя, по которому названы и остров, и море, что именуется Атлантическим, ибо имя того, кто первым получил тогда царство, было Атлант. Близнецу, родившемуся вслед за ним и получившему в удел окраинные земли острова со стороны Геракловых столпов вплоть до нынешней страны гадиритов, называемой по тому уделу, было дако имя, которое можно было бы передать по-эллински как Евмел, а на туземном наречии — как Гадир. Из второй четы близнецов он одного назвал Амфереем, а другого — Евзмоном, из третьей — старшего Мнесеем, а младшего — Автохтоном, из четвертой — Еласиппом старшего и Мнестором младшего и, наконец, из пятой четы старшего он нарек Азаэс, а младшего — Диапреп. Все они и их потомки жили там, властвуя над многими другими островами этого моря, власть их простиралась по эту сторону Геракловых столпов, вплоть до Египта и Тиррении...»

— Ты понял? Погляди на следующую карту! Нет, не в ту сторону мотай!

— Я уже разобрался, это как в Интернете, возврат на предыдущую страницу.

Действительно, оказалось достаточно передвинуть палец по голубой пластинке чуть влево, и подробная карта главного острова моментально сменилась картой архипелага. Еще одно движение — и справа наползли огромные синие массивы, Испания и северная оконечность Африки.

— А где эти самые столбы?

— До чего ты нетерпеливый, — вздохнул Харченко, — Вот, я же тебе показываю. Это две огромные скалы, в Гибралтаре, и вот здесь, в Африке. Видишь, судя по линейке и флажкам, вплоть до теперешнего Туниса, а на севере — до Персидского залива, — это все была территория, подведомственная, так сказать, атлантам.

— Ничего себе!

— Вот и я говорю. И это только на восток. Не крути так сильно, тогда мы остальное увидим, а то у меня уже в глазах рябит! Читаем дальше, вот отсюда.

Старший откашлялся.

— «...Лес в изобилии давал все, что нужно для работы строителям, а равно и для прокормления домашних и диких животных. Всякий пестуемый человеком плод и злак, который мы употребляем в пищу или из которого готовим хлеб, а равно и всякое дерево, приносящее яства, напитки или умащения, всякий непригодный для хранения и служащий для забавы и лакомства древесный плод, который мы предлагаем пресытившемуся обедом, — все это тогдашний священный остров под действием солнца порождал прекрасным, изумительным и изобильным. Пользуясь этими дарами земли, царя перебросили мосты через водные кольца, окружавшие древнюю метрополию, построив путь из столицы и обратно в нее. Дворец они с самого начала выстроили там, где стояло обиталище бога и их предков, и затем все более его украшали, всякий раз силясь превзойти предшественника, пока не создали поразительное по величине и красоте сооружение. От моря они провели канал в три плетра шириной в длину на пятьдесят стадиев вплоть до крайнего из водных колец, приготовив достаточный проход даже для самых больших судов. Что касается земляных колец, то они прорыли каналы, смыкавшиеся с мостами такой ширины, чтобы от одного водного кольца к другому могла пройти одна триера. Самое большое по окружности водное кольцо имело в ширину три стадия, и следовавшее за ним земляное кольцо было равно ему по ширине...»

— Ничего не замечаешь? — Харченко указал на висящий в воздухе замысловатый план гавани.

— Точно! — ахнул Старший. — Канал из моря до самого центра. Так значит, был там храм?

Харченко почти вплотную приблизил нос к голограмме, затем отошел на пару шагов, вытащил из заднего кармана брюк блокнотик и карандаш.

— Зарисую-ка я, надо поразмыслить на досуге. Эх, шпионы из нас с тобой никудышные. Даже фотокамеры завалящей не прихватили. Храм, говоришь? Почему бы и нет? Но к тому времени, когда был построен этот агрегат... — Он уважительно погладил теплую волокнистую стену рубки. — Я думаю, что такая точная схема создана явно не с религиозными целями. Здесь, в центре, находился навигационный центр, маяк, а возможно — крупный аэропорт. Но не совсем аэропорт. Нечто среднее между морским портом и воздушным. Посмотри, сколько вокруг нарыто бухт и каналов.

— Точно.

— Наверняка, ремонтные доки, грузовые терминалы и стоянки частных судов.

— А у нас ведь такого не бывает, чтобы корабли и самолеты из одного порта отправлялись?

— У нас? — засмеялся Харченко. — У нас пока нет таких самолетов, чтобы под водой плавали. Просто такой универсальный вид транспорта никому не нужен. Ну что, рискнем дальше?

Валька попробовал двигать пальцем помедленнее, и вскоре они сделали еще одно маленькое открытие. Оказалось, что если на секунду оторвать палец от теплой пластины, а потом сразу нажать сильнее, карта резко увеличивает масштаб. А если держать палец миллиметрах в трех от вибрирующей поверхности, то масштаб сохраняется прежним, зато растет сама карта. Таким макаром Валька увеличил ее невероятно, и теперь, вместо петель наездника и глубокого кресла навигатора, они с профессором лицезрели сплошную розовую поверхность, испещренную десятками крупных и мелких клякс. На многих кляксах помаргивали оранжевые и зеленые огоньки: Харченко предположил, что это обозначения древних портов для Тхолов и каких-нибудь торговых баз. Вне архипелага, на территории Европы и Африки, таких маячков было совсем немного. На севере власть Атлантиды распространялась почти до Британских островов, хотя Харченко высказал мысль, что слово «власть» тут не совсем уместно. Скорее — политическое влияние.

Не менее интересно дело обстояло на Западе. Выяснилось, что плоская проекция карты на самом деле вращается, и можно довращать до Западного полушария. Едва заметив береговую линию Американского континента, Харченко пришел в неописуемое волнение.

— Стой, стой, не шевелись! — потребовал он. — А еще крупнее можешь? Обалдеть, настоящая спутниковая разведка! Ты хоть сам понимаешь, что у нас в руках? На сегодня — ни одному частному лицу такая техника недоступна! Чтобы следить за всей территорией Земли, необходима сеть спутников.

— Ну и что? — не понял Валентин. — Так их же полно, спутников.

— Это сейчас полно, а тогда? Десять или двадцать тысяч лет назад, какие спутники? Лично я не могу себе представить, за счет чего они получали столь достоверные изображения. Фантастика! Естественно, сейчас перед нами всего лишь последняя калька, сохраненная в памяти карта. Но как они ее создали? Полная карта земного шара, с маршрутами, портами, техническими сооружениями, фронтами непогоды. Ты только погляди — вон там двигаются, видишь?

— Ага, две оранжевые большие и маленькая.

— Это значит, что на территории нынешней Мексики, задолго до пирамид ацтеков и майя, атланты строили города, или базы, как угодно. Эта карта — она живая, в реальном времени.

— Так все же просто, — сообразил вдруг Старший. — Спутников не было, но Тхолов-то полно водилось. Вот они отовсюду в центр и передавали, что видят.

Харченко несколько секунд глядел на Старшего, раскрыв рот, затем подпрыгнул, как мальчишка.

— Гениально! Просто гениально, и как я не уловил сразу! Естественно, вот эти голубые, за которыми я слежу уже семь минут, просто курсируют по одним и тем же маршрутам. Вполне вероятно, что это один из типов Тхолов, вроде нынешних погодных зондов, и заодно — радиомаяк. Они непрерывно передавали на Атлантиду сведения об обстановке, каждый контролировал. Ну, допустим, тысячу квадратных километров поверхности. Этот Тхол поднимался вверх и опускался вниз, сигнализировал о воздушных и морских течениях, об ураганах, ливнях, о температуре воздуха и заодно оказывал навигационное содействие всем судам, пролетающим или проплывающим поблизости.

Старший восхищенно вглядывался в далекое прошлое планеты. Жалел он только об одном — что такие разумные древние атланты не оставили для него хоть немного видео. Надо же — придумать Тхолы, летавшие до Луны и дальше, и не собрать простенький телевизор! Что-то здесь неправильно.

Он глядел на сотни крошечных оранжевых точек, неторопливо ползущих вдоль пунктирных линий. Точки останавливались, меняли цвет на зеленый и возвращались назад, к главному острову. Или останавливались, но цвет не меняли, а меняли направление движения. Одни уплывали в Африку, другие — в сторону Кубы и там выгружали свои неведомые товары. На Кубе, на Бермудских островах, в Мексике и вдоль побережья теперешних США моргали зеленые ромбики и треугольники, а также оранжевые квадраты. Иногда к оранжевым квадратам причаливали сразу несколько оранжевых точек, тогда квадрат становился зеленым. А по отдельным линиям, никак не взаимодействуя со стационарными портами, циркулировали те самые голубенькие метки, которые Харченко обозвал зондами.

Профессор возбужденно говорил и говорил, а Валька, слушая его, представлял колоссальное помещение диспетчерской, где десятки операторов анализировали информацию с Тхолов, передавали гражданам сводки погоды, военным — сведения о передвижениях врагов, а торговцам — данные о конъюнктуре и выгодных маршрутах. В любой момент каждый из тысяч живых кораблей мог принять по телепатической связи и показать экипажу все, что делается в каждой точке государства.

Вот только ни Харченко, ни Старший не знали, как активизировать видеоизображение. Похоже, они были обречены до бесконечности смотреть одну и ту же ленту, рядовой день воздушного диспетчера.

Или все-таки не рядовой, а самый последний день перед катастрофой?

— Откуда мне знать? — ответил на предположения Вальки Михаил. — Ясно одно: эта динамическая карта показывает фрагмент, не более того. Вероятно, покопавшись в аппаратуре, мы сумеем посмотреть сводки за предыдущий день и даже за год, но сегодня мы не увидим ничего. Сеть слежения разрушена.

— Ой! — виновато произнес Старший.

Он загляделся на карту и совершил какое-то неправильное движение рукой. Неправильное — в том смысле, что после долго не мог его повторить. Однако произошли два значительных изменения. Земной глобус, медленно вращавшийся вокруг них, резко побледнел, прежняя география сохранилась, на суше появился рельеф, и полностью сменились значки и флажки. Теперь в нескольких местах полыхали маленькие молнии, на Сицилии, в районе Сирии и вдоль течения Нила ярко-багровым горели двойные треугольнички, а на самой Атлантиде таких треугольничков появилось штук восемь. Сменились маршруты кораблей, и вместо оранжевых поплыли темно-синие, почти черные, точки.

— Постой, постой, — заволновался Харченко. — Ты чего натворил?

— Да вот, — смутился Валька. — Вроде ничего.

Он показал профессору на вторую, полупрозрачную пластину, вылезшую на консоли управления из-под первой. А под ней, в свою очередь, угадывались третья и четвертая, целая пачка гибких пленок, похожих на стопку рентгеновских снимков.

— Пожалуйста, прикасайся ко всему крайне осторожно, — взмолился профессор, присев на корточки перед пазом, из которого торчала управляющая пластина. — А лучше — вообще не прикасайся...

— Глядите, глядите! — перебил его Валька, указывая на вздрагивающую розовую сферу.

Атлантида с ее россыпью разноцветных моргающих меток смещалась вправо, уже выплыли из-за непрозрачной стенки салона Гавайские острова, и тут вдруг начало темнеть. Потемнел кусок океана, вдоль границы темноты пробежала белая линия, вдоль нее нарисовались в столбик корявые значки. После чего темная полоса поползла дальше, укрывая уже четверть земной поверхности тенью, и снова возникла белая полоса со значками.

— Я готов скушать свою шляпу, если нам только что не показали в динамике восход солнца, — Харченко завороженно качал головой. — Держу пари, вот эти пиктограммы, убийственно похожие на древнегреческие каракули, они обозначают параметры восхода в фиксированных точках. Понимаешь?

Валька отрицательно помотал головой, стесняясь собственной бестолковости.

— Тут ничего сложного, — объяснил Харченко. — Например, пятое июня такого-то года. Просто так, от балды. Карта нам показывает, что восход наступил на острове «икс в пять часов три минуты по времени метрополии.

— А что такое «метрополия»?

— Ну... это столица, главный город. Так вот, восход во столько-то, закат во столько, и другие параметры. Например, точная погода, сила ветра, высота воды.

— То есть у нас сейчас вылезла сводка погоды? А вот эти молнии везде зачем?

Харченко крякнул и почесал в затылке.

— Когда я вижу значок молнии, мне сразу хочется подумать об электростанции.

— Точно! Здорово!

— Ну, молодой человек, не уверен, что мы на сто процентов угадали, однако... У меня сразу возникает встречное предположение. Претендуя на известную научную смелость, оно, тем не менее, не лишено некоторого изящества.

Старший покрутил головой, вытряхивая из ушей непонятные речевые обороты, Харченко порой ухитрялся выражаться такими мудреными словами, вроде бы русскими, но закрученными в чудовищные узлы.

Они бы еще долго полемизировали и строили догадки, но на главном пульте напротив «крестовины» наездника начал пульсировать оранжевый овал. Старший влез в петли, со вздохом прикрепил провода. На связи был встревоженный Борусса.

— Почему мы вас не видим? Вам удалось спасти профессора Харченко? Он цел?

— Он цел, все нормально.

— Что именно «нормально»? Почему мы вас не видим в небе? Почему не взлетаете?

— Так это... не получается. Могу только по кругу, — Старший даже почувствовал облегчение, расписавшись в собственной бестолковости. Советника Боруссу он не видел, а видел его глазами какого-то другого мужика, седого, с кудрявой библейской бородой. Мужик подпрыгивал в кресле и нервно грыз толстую сигару.

— Валентин, это правда? — Из голоса Харченко исчез прежний оптимизм. — Ты не умеешь управлять? Мы не сможем вылететь отсюда?

— Правда, правда, — устало сообщил им всем Старший. — Я еще раньше пытался, вы же видели. По кругу могу, а по прямой — никак. Видать, пароль какой-то.

Борусса и седобородый чуть не подрались. Затем к их перепалке подключился кто-то еще. Старший терпеливо ждал.

— Мы не учли, что основной контур подчинен нервной системе штатного наездника, — повинился советник. — В любом случае, вам уже поздно эвакуироваться. Только что передали — район патрулируют русские вертолеты. Вы все равно не успеете разогнать Тхол.

Борусса опять коротко посовещался со своими.

— Есть только две возможности быстро вывести Тхол в безопасное место. Вы снимаете офхолдер и покидаете судно, тогда управление принимает наш диспетчер. Тхол не подчиняется командам извне, когда на борту есть люди.

— Очень мило вы придумали! А мы так и останемся тут замерзать?!

Младший советник скривился, как от зубной боли.

— Мы вышлем специалистов, как только русская авиация покинет район. Сейчас все наездники заняты, идет эвакуация выпасов.

— То есть мы в капкане?

— Дело в том, что Коллегия не заинтересована, чтобы Тхол покидал пещеру, — помолчав, ответил Борусса. — По некоторым сведениям, вас ищет ваша сестра.

— Как она может меня искать? Здесь лес и горы вокруг.

— Существует вероятность, что наши британские друзья вывезли ее через параллельное пространство. Для них не составит труда выйти на цель в заданной точке. Я понимаю, что все это вам кажется бредом, но...

— Не-а, — хихикнул Валька. — Я теперь чему угодно верю. Я так и знал, что Бернар ее вытащит!

— В критической ситуации ей можно доверить управление.

— Анке? Какое ей управление?!

— При контакте с нервной системой корабля в мозге вашей сестры активизируется программа навигатора.

— Тогда я буду ее ждать, — твердо пообещал Валька. — Жратва пока есть, вода тоже. Я ни одну сволочь сюда не подпущу, пока не дождусь сеструху!

Нож и солнце

Младшая очнулась от сна и сразу поняла, что ничего не изменилось к лучшему. Напротив, стало еще страшнее. Корпус самолета заметно подрагивал, снаружи разыгралась буря. Белые буруны свободно врывались в раскуроченное нутро лайнера, в проходе намело сугробы, одежда стояла колом и совершенно не грела. Кто-то снова безуспешно пытался развести в хвосте костер, тратили последние спички, но вместо огня взлетали лишь хлопья черной сажи. Люди сплелись в тесный клубок, от совместного дыхания на потолке образовались сосульки. Ребенок, доселе плакавший беспрерывно, вдруг умолк. Парень со сломанными ногами принялся читать молитвы, ему вторила индианка в пончо. У Анки возникло стойкое ощущение, что все ждут от нее каких-то действий. По всей логике, так и должно было происходить. Если это ее сон, значит, и действовать во сне должна именно она.

Люди тряслись и смотрели на нее. Две дюжины блестящих глаз, жадных, голодных, ввалившихся.

Младшая поднялась с третьего раза. Лодыжка распухла, дышалось с трудом, ранки на затылке и руке не желали заживать. Кисть правой руки раздулась, ее словно кололи иголочки, чувствительность упорно не возвращалась. Анка выглянула наружу. Метель стихала, снова сияло солнце. Вмерзшие в лед трупы превратились в темные горки. Анка насчитала три горки: остальных успели скинуть вчера. Она хорошо помнила, кто лежит с краю. С краю ничего не изменилось. Две кучки, припорошенные снегом, — это ее брат и ее парень. Почему-то скинули других, а их оставили. Младшая даже разозлилась. Она боялась себе признаться, что втайне желала увидеть ровный ледяной панцирь. Почему же их не скинули? И почему она не слышала, когда вчера их таскали?

Или позавчера?

Она присела на корточки, зачерпнула снега и положила себе под язык. Снег растворялся, превращаясь в удивительно вкусную, ломящую челюсти, воду. Вчера или позавчера? Анка уже не могла утверждать на сто процентов, что прошли только одни сутки. Ей смутно припоминалось, как мужчины сталкивали с ледника погибших. Потом, вроде бы, выбирали дежурных, которым поручалось влезть на хвост и караулить пролетающие самолеты. Потом...

Да, точно, она провела тут, как минимум, два дня. Или три. Снег растаял во рту, и сразу заныли челюсти. Там, где качались сломанные зубы, непрерывно сочилась кровь. Нижняя десна распухла, изнутри в щеке не закрывалась ранка, превращаясь постепенно в язву. Младшая ощупала себя, локти, плечи, колени. Так и есть, она стремительно худела. Еще немного, и кожа прилипнет к костям.

Очень плохо, когда теряешь чувство времени, но еще хуже, когда становится все равно. Анка проглотила снег и поморщилась от острой рези в желудке. Чудовищно хотелось есть. Если быть точной, не есть, а жрать. Безучастное солнце палило прямо в темечко, снег слепил, а от оглушительной тишины хотелось завопить. Младшая намеревалась совершить небольшой моцион, чтобы согреться, но сил хватило только вернуться в самолет. Она была вынуждена признаться себе, что очень сильно ослабла. Наверное, из-за разряженного воздуха. Люди сцепились плотной массой, накидав на себя все, что смогли найти, и глядели на нее безумными глазами.

«Надо бежать... надо костер... я умру, все мы умрем...»

Больше связных мыслей не родилось. Младшая по инерции поплелась назад, намереваясь забраться в самый центр лежбища. Однако напротив кухни ее что-то остановило. Анка отдернула шторку. За шторкой хромом и никелем блистали надраенные поверхности. Здесь почти ничего не пострадало, кроме иллюминатора. Стекло треснуло, но не выпало. Несколько мелочей слетели от удара на ворсистый пол — крышечка от бутылки, стопка салфеток, штопор. Анка несмело подергала ящики буфета, на ручках остались розовые отпечатки ее окровавленных пальцев. Потом до нее дошло, что никто не ворвется сюда с окриком. Младшая принялась дергать ручки шкафов, одну за другой. Некоторые открывались, оттуда выпадала туалетная бумага и груды гигиенических пакетов. Как назло, ни конфетки, ни единой упаковки сухого питания. Очевидно, на этом рейсе кормить не собирались.

«Я помру с голода, как другие. Тетечка Берта, за что же вы меня сюда запихали?»

Жрать. Хоть что-нибудь, тогда удастся согреться. Любое съедобное. Кажется, ей сейчас и пересохшая китайская лапша показалась бы вкуснее черной икры. Хоть что-нибудь. Но ни в шкафах, ни в тележках не завалялось даже маковой росинки. Воды снаружи было сколько угодно. Пожалуй, воды тут хватило бы, чтобы снабжать небольшой город.

Оставался последний ящик, который она не пыталась открыть. Чтобы до него дотянуться, пришлось бы влезть с ногами на буфетный столик. Наверняка, туда уже заглядывали! Не имело ни малейшего смысла шариться там, где до нее покопались десять человек. Младшая повернулась к выходу, но так и не ушла. Чему-то она все-таки научилась у фэйри. Если тебе внезапно и совершенно необъяснимо понадобилось сойти с тропинки, чтобы заглянуть в дупло, сделай это, не сомневаясь. Отдайся своему первому желанию, око самое верное.

Младшая сняла чужую юбку, оставалась в двойной паре брюк, и полезла на сервант. Поверх ее джинсов откуда-то взялись мужские просторные брюки, подвязанные вокруг пояса веревкой. Когда она успела их нацепить? Нет ответа, полный провал в памяти.

В ящике лежали два предмета. Длинный блестящий нож и пожелтевшая старая газета. Нож и газета, больше ничего, Ни кусочка хлеба, или, для разнообразия, пакетика орешков. Сон это или глюк, но жрать хотелось до рвоты. Младшая выплюнула горькую слюну прямо на ковролин. Плюнула на пол в самолете. Она никогда бы не поступила так раньше.

Нож и газета.

Анка сползла на пол, ноги уже не держали. Что-то должно за этим скрываться, — все ящики и закоулки кухни пусты, словно здесь никогда не готовили пищу. Все вылизано до стерильного блеска, и только в одном ящичке — нож и газета. Можно зарезаться — и дело с концом! Нож совсем не такой, какими следует комплектовать буфеты самолетов. Даже наоборот. Анка вспомнила, как они летели с Бернаром, и в аэропорту ее заставили выкинуть маникюрные ножнички. Очень боялись террористов на борту. По сравнению с маникюрными ножничками этот штык выглядел как орудие мясника.

«Один удачный удар в сердце — и нет проблем. Неужели это и есть Ритуал?»

Но что-то ей указывало на вероятную ошибку. Зарезаться она всегда успеет. Младшая сидела на корточках и разглядывала сморщенный, разорвавшийся пластик потолка. В глубине салона подвывала мать погибшего мальчика и бубнил молитвы старик-индеец. В треснувший иллюминатор Анке смотреть не хотелось. Там все оставалось по-прежнему. Кривой ледяной склон, занесенный рыхлым снежком, размазанные обломки кабины и режущие сетчатку ослепительные сахарные пики. Еще там коченели укрытые трупы. Те, кого не успели скинуть. Бернар, Валька и замерзший насмерть старик.

Нож, который нельзя брать на борт. Старая потрепанная газета. Газета...

У Анки остановилось сердце. Русский шрифт! Как же она сразу не заметила?! Или заметила, но не придала значения? Здесь же все не на русском, кроме газетного шрифта... Анка привстала, стараясь не дотрагиваться до сверкающего лезвия, дотянулась до пожелтевших древних листков. Она перелистнула хрустящую страницу, слушая, как колотится пульс в висках, На второй странице взгляд тоже не задержался. Мутные фотографии, вести с полей, комбайны, трубы заводов, лес единогласных рук с какого-то научного симпозиума. Непонятная тоскливая пресса советских времен. Очень старая газета, но явно оставленная специально для нее.

Она наткнулась на Это на четвертой странице. Перечитала заметку дважды, пока до отупевшего от голода мозга не дошел смысл.

«...подробности исчезновения самолета, принадлежащего частной колумбийской компании. Напомним, что самолет направлялся рейсом в Чили с тридцатью двумя пассажирами на борту. Среди пассажиров были дети и любительская футбольная команда. Как сообщалось, самолет исчез с экранов радаров в самом труднодоступном районе Анд. Диспетчеры прочесали эфир в прилегающих воздушных коридорах, надеясь, что экипаж сбился с курса или испортилась бортовая радиостанция. Немедленно был организован штаб, в район предполагаемого бедствия направились поисковые самолеты, поиск велся шесть дней, но не дал результатов. Буквально вчера стали известны новые факты. О них сейчас по всему миру кричат десятки газет. Как выяснилось, самолет с людьми не разбился, а долго планировал с отказавшим двигателем, пока пилотам не удалось высмотреть в горах наклонную ледниковую площадку, пригодную для посадки. При посадке на брюхо оторвало кабину и крыло, погибли пилоты и одиннадцать пассажиров...»

Анка сглотнула. Ей показалось, что в горле застряли куски бутылочной пробки. За занавеской, в салоне кто-то протяжно застонал, кто-то скороговоркой забормотал на испанском.

Нельзя было сидеть на ледяном полу, на сквозняке. Надо было встать и идти к своим, к уцелевшим. Но она продолжала сидеть и завороженно водила пальцем по строчкам, будто снова пошла в первый класс.

«...катастрофа произошла на высоте более четырех тысяч метров. Когда уцелевшие люди перестали предаваться эйфории, они обнаружили, что оказались в безвыходном положении. Без крошки еды, с мертвой рацией, отрезанные от мира, наедине с трупами товарищей, они были обречены на медленную гибель от голода и холода. Теперь, когда пострадавшие доставлены в больницу, над ними ведется наблюдение, а журналистам становятся известны все новые факты разыгравшейся трагедии. Уцелевшим было нечего поджечь, на леднике не нашлось ни единой травинки. Люди пытались жечь кресла и обшивку салона, но эти материалы только тлеют, выделяя удушливый дым. Из баков вытек бензин, согреться было нечем, а теплую одежду в короткий путь никто не захватил. В первую же ночь начались обморожения. Кто-то предложил спуститься по восточному склону и пешком идти через горы, кто-то настаивал, что от упавшего самолета нельзя удаляться. Кто-то утверждал, что с борта видел небольшое селение, что нельзя ждать. Однако большинство боялось отходить от самолета. Насколько хватало глаз, поднимались неприветливые, угрюмые горные кряжи. По прошествии недели стало ясно, что спасательные службы поставили крест на рейсе номер...»

Анка прервала чтение, чтобы внимательно осмотреть нож. Похоже, это был единственный режущий предмет на борту, доступный пассажирам. И нашла его именно она, хотя во все ящики уже сто раз заглядывали. Тот противный, с потухшей сигарой, он в поисках алкоголя десять раз все облазил. Это ее нож, наверное, предназначенный для защиты.

Только ведь никто не нападает. Или только пока не нападают? Почему-то ей совсем не хотелось читать дальше.

«...не имелось топлива, чтобы разжечь три костра для ориентирования пролетающих самолетов. Люди так ослабели, что никто не решался спускаться вниз. На голодный желудок это означало неминуемую гибель среди трещин и завалов. Помимо обморожений, развивалась куриная слепота, некоторые повредились рассудком. И тогда горстка уцелевших решилась на крайние меры...»

— О нет, — простонала Младшая. — Только не это!

Она еще раз перечитала последний абзац. Затем приподнялась и уставилась в щель между покосившейся стенкой и шторой. Три горки возвышались над сиянием ледника, среди вмерзших в лед обломков самолета. Старик и два молодых парня.

Ее рука невольно потянулась к ножу. Младшая вздрогнула, когда рифленая рукоятка, неожиданно теплая, сама легла в ладонь и даже потерлась слегка, как удобно устраивающийся котенок.

— Я не смогу, — сказала Младшая ножу. И нож улыбнулся ей в ответ.

«...мясо нарезали тонкими кусками и разложили на крыле самолета. За день под палящими Лучами солнца...»

Младшая вышла на ледник. Ветер кусал ее за уши, за шею, забирался за воротник. Она ничего не чувствовала, молча шептала обрывки бабушкиных молитв, но перед глазами стояла пожелтевшая газетная колонка.

«...за день под палящими лучами солнца мясо успело полностью провялиться...»

Задубевший плед удалось оторвать с третьей попытки. Они лежали рядом — Бернар и Валька. Младшая обернулась. Люди высыпали из чрева самолета и наблюдали за ней. Никто не произнес ни слова, только облака морозного дыхания взлетали над темноволосыми головами, и кашлял надрывно старик. Внезапно Младшая встретила взгляд Марии, и ей сразу стало легче. Советница выглядела ужасно — осунулась, сгорбилась, под глазами мешки. Она ничего не говорила, но глядела неожиданно мягко и понимающе. «...Двое пассажирок, дочь и мать, отказались есть мясо своих товарищей. И в результате...»

Анка воткнула нож. Ее сил не хватило даже на то, чтобы пробить Бернару брючину. Нож выпал и воткнулся в трещину на льду. Анка заплакала. Минуту назад она была уверена, что ее стошнит, стоит откинуть замерзший плед. Но ее не стошнило, пищевод словно забился песком.

«...И в результате обе умерли от голода. Перед смертью дочь просила...»

Нож воткнулся с противным сухим звуком, как будто рвался толстый картон. Анка старалась смотреть исключительно на то место, где двигалось лезвие. Очевидно, в глубине ткани еще не промерзли окончательно, на лезвии выступила кровь. Спустя сто миллионов лет Анка вырезала первый кусок и бросила его на снег. Тотчас чьи-то руки подхватили пищу и понесли к самолету.

«Если я услышу, как они чавкают, я умру.»

Но они не стали есть. Они подсаживали друг друга и раскладывали красные куски на белом металле крыла. Младшая смутно понимала, где находится, однако, догадалась каким-то образом, что игра не будет закончена, пока она не сделает с ногой Старшего то же самое. Она впала в подобие транса.

«...Перед смертью дочь просила своих товарищей, чтобы они не ели ее мать...»

Алые твердые куски на белом металле Десятки настороженных глаз. Анка не заметила, где выронила нож. Покачиваясь, не замечая пронизывающего ветра, она шла к людям. Поверхность ледника, совсем недавно почти горизонтальная, с каждым ее шагом все сильнее превращалась в отвесный склон.

«...Они снарядили в путь двоих самых крепких парней, и те за несколько дней добрались до горного селения...»

Еще один шаг навстречу глазам и алым бесформенным кляксам на белоснежном обжигающем крыле. И правый кулак никак не разжать, так свело от рукоятки ножа.

«...Те, кто сумел пересилить себя, не умерли...»

Следующий шаг Анка сделать не смогла, ледник встал под ней вертикально, она оторвалась и, хватая ртом твердый снежный вихрь, полетела в пропасть...

Она лежала на дне пропасти, на мягком, душном меху, и видела над собой отблески огня. Огонь горел в камине, тетя Берта вытирала Младшей лоб мокрым полотенцем, а в лицо ей заглядывали суровые дочери семи правящих домов.

— Очень хорошо, — сказала баронесса де Урр. — Фибо ждет вас с волшебными жеребцами.

Змеиный храм

Жаркое колыхание тумана. Шорох десятков ползущих, осторожно замирающих тварей. Змеи.

— Вы видели?

— Что? Что такое? Саня, ты где? Майн гот!

— Да здесь я, держи руку.

— Нет... Наверное, показалось...

— Ваша ученость? Где фомор, ребята?

— Бернар, где моя лошадь? — растерянный голос Анки. — У меня лошадь пропала.

Я втянул воздух и медленно-медленно выпустил ноздрями, закрыл глаза и раскинул в стороны руки. Одно из самых легких упражнений, с которыми справляется и семилетний ребенок фэйри. Одно из самых легких, но и самое действенное. Когда ты оказался во мраке, когда ты боишься сделать шаг, надо отказаться от всего накопленного опыта, от страхов и ожиданий. Надо просто довериться инстинктам, которые помогают выжить любому мышонку или воробью. Это только кажется, что просто. На самом же деле, отключиться от рассудка нелегко. Ты пытаешься отключиться, пытаешься впитать в себя хоть краешек окружающего безмолвия, но не тут-то было. Обычно рядом кто-то жужжит, сопит или кашляет, вот и сейчас.

— Дьявол! Куриная слепота!

— Вы могли бы немного помолчать, мадам?

— Это морок друидов, ничего опасного, — голос тети Берты — Не стоит метаться, уберите оружие.

— Бернар, ты где? — это Анка. Как всегда, запаниковала в самый неподходящий момент.

— Они вокруг, не наступите, — это тетя Берта.

— Дьявол! Кто вокруг?! — щелчок затвора. Это, конечно же, госпожа советница.

Как всегда, я опоздал, а точнее — Хранительница традиций гораздо быстрее, чем я, поймала пространство. С небом и землей все было в порядке, если считать Изнанку местом, где соблюдаются хоть какие-то законы физики. И внезапная ночь не наступила, просто нам запретили видеть и слышать. Для опытных ведьм — это раз плюнуть, но редко какая ведьма способна обмануть другие органы чувств.

Только что мы навьючили коней, потрясающих, горячих коней. У каждого во лбу горело белое пятно, каждый обладал фантастической лебединой шеей и каменными мышцами ног. Эти жеребцы ни минуты не стояли на месте, их приходилось постоянно держать, но нельзя было привязывать. Привязывать Туата-де-Дананн категорически нельзя: оторвется и сбежит обратно в конюшню Блэкдауна. А этого допустить никак было нельзя, тетушка Берта отдала за них большую часть оставшейся травы Ахир-Люсс. С помощью герцога и конюхов мы их кое-как подчинили, но я, например, падал дважды. Мы успели совсем немного. В сопровождении фомора, пикси и барона Ке мы отъехали всего милю, или даже меньше, в сторону пустошей. Серый пепел с востока уже катался под копытами коней, но родовой брох пиктов был еще виден.

И вдруг...

Мы очутились в очень жарком месте, словно на дне пологой воронки. Сюда не долетало ни единое дуновение, воздух застыл, напластовался грузными, почти непрозрачными наростами, скомкавшись над пересохшей почвой, как ватная перина. Здесь от зноя выгорели цветы и случайные насекомые, только острые колючки тянулись к солнцу и неторопливо перекатывались пыльные шары мертвых трав.

Рассекая знойное безмолвие, треугольным клинком нависал над нами Змеиный храм. Я еще не видел его глазами, глаза оставались закрыты, но всем вспотевшим телом ощущал гнетущую силу, исходящую от его просмоленных стен, сбитых из корней каменных деревьев. Я вспомнил старейшину нашей фины Хранителя преданий Питера Лотта: в необозримо далеком прошлом, в том прошлом, где мы жили счастливой семьей в большом доме моего отца, дядя Лотт рассказывал нам старинные предания. В том числе, он говорил о том, почему в Британии не осталось следов Змеиных храмов. Друиды строили их из редких пород дерева, но никогда — из камня или обожженной глины. Племя лесных жрецов вообще мало что оставило после своего ухода, даже легенды противоречили друг другу.

— Можно уже открыть глаза? — напомнила о себе Анка.

— Вот-вот, мне тоже надоело. Какая-то сволочь ползает по ноге, — сердито добавила Мария. — Если она меня укусит...

— Если вы будете дергаться, вас точно укусят, — пообещала тетушка. — Просто не делайте резких движений. Позвольте им запомнить ваш запах. Раз нас сюда пригласили, значит, все не так плохо.

— А наши кони? — заволновался дядя Саня. — А что станет с бароном и Его ученостью?

Честно говоря, мне тоже не понравилось, что наш отряд так непринужденно разделили, никого не спросив.

Мы только-только успели затормозить перед буреломом, как навалился туман, непроглядное сырое облако. Впрочем, испугаться как следует не успели, туман моментально рассеялся, забрав с собой и лес, и горы, и наших любезных проводников.

«Ничего не случится с вашими конями», — произнес насмешливый мужской тенорок прямо у меня в голове. Впрочем, услышали все и одновременно вздрогнули.

Перед входом вопросительным знаком застыла колоссальная змея, также вырезанная из темно-коричневого, чрезвычайно крепкого дерева. В ней, наверное, было не меньше восьмидесяти футов роста. Змея нависала над нами, словно готовилась к броску. В верхней трети ее туловище раздваивалось, а на концах шей сидели две овечьи головы. Из распахнутых пастей свисали длинные кинжалы языков, в глазницах блестели прозрачные камни. Древний скульптор постарался, искусно вырезав каждую чешуйку на мускулистом теле и покрыв каждую коричневой, с золотыми блестками, краской. Хвост овце-змеи обвивался вокруг колоды мертвого дерева, но оставалось совершенно непонятным, как такая махина удерживает равновесие. Две овечьи головы пристально следили за мной: одна — левым, другая — правым глазом. Мне показалось вдруг, что они приближаются, или я отрываюсь от земли и лечу навстречу ядовитым жалам. Магнетизм деревянного чудовища был столь велик, что все мы невольно отвели глаза.

— Не может быть... — прохрипел Саня и закашлялся.

— А кто мне доказывал, что это дурацкое капище придется искать за тридевять земель? — напустилась на него Мария. — Кто говорил, что Змеиный храм на южном берегу?

— Не спорьте, он везде, — оборвала их тетушка. — Девочка приказала искать храм, они нашли. Чем вы еще недовольны?

Дядя Саня откашлялся и потер нос, как он делал всегда, натолкнувшись на умную идею.

— Аня, если у тебя такие теплые отношения с этим, как его... с Гостем Сеахлом, может, попросишь его перебросить нас сразу на материк?

— Не могу на материк, — сокрушенно призналась Анка. — Я уже просила. Гость Сеахл сказал, что у всех свой путь. Нам еще ехать через пустоши.

— Кони Туата сами должны выбрать дорогу, — согласилась тетя Берта.

— Это хреново, — сплюнула наездница.

Мы обошли анаконду с овечьими головами. Змеиный храм был построен из дерева неизвестной мне породы. Возможно, такие деревья до сих пор растут в Измененном мире, где-нибудь в Африке или Латинской Америке. Очень может быть, что многочисленные живые обитатели храма были завезены жрецами вместе с привычной им древесиной откуда-нибудь с притоков Амазонки. Ведь там до сих пор не все растения занесены в каталоги, а уж о змеях рассуждать просто смешно.

Змеи шевелились у нас под ногами. Их было много, но я пока не ощущал рядом ядовитых. Ядовитые охраняли храм внутри, особенно те этажи, которые скрывались под землей. Змеи сворачивались в кольца, неторопливо ползали по своим же прошлогодним шкуркам, застывали на солнцепеке, обнявшись по трое и по четверо. Этих рептилий я нисколько не испугался: сообща с тетей Бертой и Саней мы вполне могли их усыпить или прогнать. Маленький народец, соблюдающий древние договоры.

«Пришло время выполнить второе условие».

— Ой, кто это сказал? — переспросила Анка, естественно, на русском.

Видимо, на сей раз ответили только ей, потому что моя девушка несколько раз кивнула. Мы озирались, как дети, угодившие в новую сказку. Пропали барон и Его ученость, пропали кони и вся поклажа, даже следов не осталось. Выше уровня наших голов, как и прежде, скрывая небо, медленно колыхалось знойное, переливчатое марево. Под ногами хрустели чешуйки змеиной кожи, потрескавшаяся земля обжигала через подошвы.

— Ненавижу ползучих, ничего не могу с собой поделать, — пожаловалась Мария, замерев на одной ноге. Возле ее пятки сворачивался в кольца черный аспид длиной футов в пять. — Нельзя ли как-нибудь отсюда поскорее смыться?

— Ну, Анютка, молодец! — прищелкнул языком дядя Саня. — Это ведь ты нас вывела!

— Я не выводила, — засмущалась Анка. — Я ничего особенного не делала.

— Стало быть, гора пришла к Магомету, — хмыкнула Мария. — Тебе обещали встречу с местным начальством, вот и дождалась.

Змеи нехотя убирались в щели, освобождая нам дорогу к входу в храм. Собственно, не дорогу, а узкую тропку, выложенную белым мрамором. Треугольная башня воткнулась черным острием в небо. Вход был вырезан в виде грубого подобия распахнутой змеиной пасти. По краям широкой щели свисали два раскрашенных клыка, выполняющих функции опорных колонн. На колоннах висели пятнистые удавы, тихо переползали, свивались в клубки, но нами не заинтересовались.

— Если на меня упадет одна из этих веревок, я предупреждаю, что буду орать! — Наездница вытащила пистолет, затем передумала и сменила его на нож.

— Даже не вздумайте! — остановилась тетя Берта. — Даже не вздумайте причинить здесь кому-то малейший вред.

— То есть пусть меня заживо жрут, а я должна покорно ждать?

— Если захотят, вас сожрут все равно.

Сквозь их спор мне слышался какой-то далекий неприятный, будоражащий звук, как будто детский плач.

Но это вполне могло быть игрой воображения, или шумом воды, или такие звуки могли издавать неведомые животные.

— Ты слышал? — тихонько спросил меня дядя Саня.

— Вроде, кто-то плачет?

У взрослого фэйри слух, конечно же, острее. Наш русский кровник едва заметно поворачивался на мраморной тропинке, покачивался, слегка растопырив пальцы. Ведь звуки можно ловить не только ушами.

— Плохо там кому-то... Умирает кто-то... Стоит ли идти?

— Ты прав, кто-то умирает, — кивнула тетя Берта. — Но идти придется.

— Бернар, может, там нужна наша помощь? — оживилась Анка, когда я ей перевел слова Хранительницы. Моя девушка, как всегда, не разобравшись, готова всех колоть, бинтовать и смазывать.

Внутри совсем не было темно: в Змеином храме, как чуть позже выяснилось, вообще не было внутренностей как таковых. Пройдя в «змеиную пасть», мы словно миновали воздушный тамбур, моментально захотелось раздеться и облиться водой. Никакой треугольной крыши над головой, шелестящий зеленый полог из переплетенных ветвей и листьев. Мы угодили в жаркий, несусветно жаркий, сырой лес. Лишенные коры колонны вздымались, как корабельные сосны, но соснам было далеко до местных исполинов. Поток энергии, идущий от горячих коричневых колонн, зашкаливал все разумные пределы. Для того, чтобы насытиться здесь, вернуть себе утраченные силы, мне достаточно было бы минуты, а в Верхнем мире мы с папой тратили по часу, чтобы вытянуть из дерева нужный объем. Очень скоро тетя Берта показала мне кивком головы в вышину. Там, футах в двадцати от земли, над порослью колючего кустарника, висел на дереве человек в белом. Он не висел, а, скорее, обнимал ствол голыми руками и ногами, удобно привалившись щекой. Лицо мужчины скрывали листья, но мне показалось, что он непринужденно спал. Дерево выделяло столько силы, что поддерживало его тело на высоте.

— Тетушка, как называются эти?

— Даже не спрашивай, — опытнейшая травница нашего септа пребывала в полной растерянности. — Не могу определить ни одного растения. Либо их уже нет в Верхнем мире, либо такие никогда и не росли.

Рассекая все оттенки зеленого, сквозь листву прорывались жалящие солнечные лучи. Приземистые кусты покачивали белыми кувшинками цветов, на веточках грелись гадюки. В лужицах по обе стороны от тропы предавались безделью их водяные собратья. С высокой ветки свисал сетчатый питон. Громадных размеров стрекоза приземлилась Сане на плечо и снова взлетела с жужжанием. Пауки сонно висели в своих сетях, поджидая добычу. В каждой норке, в каждом дупле этих тропических джунглей я чуял жизнь. В десятке ярдов от тропы начиналась трясина, там гнили упавшие стволы, топорщились папоротники и хвощи. На островках откладывали яйца щитомордники, охотились хамелеоны, пускали пузыри рогатые жабы. Маленькие народцы, и рептилии в том числе, меня не пугали. Потусторонних сил я тоже не слышал, в этом смысле Змеиный храм был чист, как операционная. Меня пугало совсем другое.

— Слышите? Кто-то стонет?

Мы продвигались очень медленно. Под ногами пружинил глубокий мох, вдоль мощеной дорожки цвели лужи. Мои кроссовки немедленно зачерпнули теплой воды. Температура поднялась градусов до сорока, не меньше, и навалилась стопроцентная влажность. Мы добрались до развилки, здесь из одной дорожки рождались две, и стоял очень странный памятник. Существо двухметрового роста, с человеческим лицом негроидного типа, с дополнительным глазом во лбу, сидело на корточках, обнимая себя толстыми руками. Под верхней парой рук имелась нижняя. Эти руки ладонями вверх лежали на коленях, напоминая буддийский жест. На груди каменного, слегка крошащегося гиганта виднелись полустертые письмена. Мы с дядей Саней немножко поупражнялись в бесплодных попытках их разгадать, пока женщины выливали из обуви воду и выжимали носки. Но мы так и не преуспели в лингвистике, а вот тетя Берта, оправдывая звание лучшей Хранительницы традиций, неожиданно потребовала бумагу и ручку. У меня из ручек давно вытекли чернила, зато у Марии нашелся карандаш для век или еще для чего-то, связанного с дамской красотой. Дядя Саня извлек из полиэтилена записную книжку.

— Держи зеркало! — коротко приказала тетя Берта, подавая Сане свою косметичку.

— Ах, священные духи, а мы-то, дурни, — Саня держал зеркало, а я приготовился записывать перевернутые наоборот буквы. Грудь у истукана долго подвергалась коррозии, но древний резчик поработал на славу, вгоняя зубило очень глубоко. Даже в перевернутом виде письмена мне ничего не напоминали, а вот тетушка надолго задумалась.

— Невызываемая богиня, тебе жертву возносим. Я могу ошибаться, слова исковерканы. Вероятно, не «невызываемая», а «неназываемая». Этот язык, скорее всего, предшествовал тому кельтскому, на котором говорили строители Стоунхенджа.

У меня в голове кто-то звонко расхохотался. Саня выронил зеркальце в лужу и, чертыхаясь, полез вылавливать его из грязи, а я сломал грифель о бумагу. К счастью, ни Мария, ни Анка ничего не заметили. Зато они заметили кое-что другое.

— Смотрите, там слева еще фигуры, их много.

Мы, действительно, слишком увлеклись первой сидящей «бабой», хотя ничего женского я в ней не приметил. Но у древних скульпторов могли быть свои представления о красоте. Левее начиналась целая аллея одинаковых трехглазых памятников, дорожка там расширялась, а запущенный тропический лес превращался почти в классический королевский парк.

— Налево мы не пойдем, — сказала тетушка, и я с ней сразу согласился. Не потому, что лес по правую руку выглядел привлекательнее, а просто, что же я за будущий лесничий, если не соображаю, в какую сторону идти.

И мы бодро, несмотря на брюзжание советницы, направились в болото. Потом была следующая развилка, тропа полезла в гору, стало значительно суше. Вокруг творилось что-то несусветное — буйно разрастались папоротники, с пальм падали гниющие плоды, свисали до земли лианы, на них благоухали потрясающей красоты цветы. Анка потянулась за одним, понюхать, тетя Берта втянула ее обратно на тропу в самый последний момент, когда моя непутевая девчонка уже чуть было не поставила ногу в траву. Я давно уяснил, без всяких мысленных предупреждений, что с дорожек сходить ни в коем случае нельзя. Пусть на самой дорожке разливаются лужи глубиной по колено, а в трех шагах покажется сухо — нельзя и все тут. В вышине широкими прыжками перелетали с ветки на ветку сумчатые, а может быть, совсем и не сумчатые. Пару раз мне почудилась острозубая треугольная пасть и кожистые крылья с когтями, но я никому не сказал. Я бы уже не удивился, встретив тут настоящего динозавра. Важно то, что ни одна опасная тварь не совалась к нам на маршрут. Змеи всех размеров и пород ползали вдоль дорожки, но на мрамор не влезали.

Деревья на очередной развилке расступились, образуя овальную поляну, но кроны их все равно переплелись так плотно, что не было видно, небо там наверху или все же потолок. Наверное, небо, но я потихоньку готовил себя к тому, что небо может оказаться совсем не синим. И даже не голубым. И два, таких уже привычных, солнышка может сменить совсем иное светило, судя по оттенкам цвета — зеленоватый гигант, бледный, похожий на изрытую оспой разбойничью рожу.

Почему я так подумал? Да потому что дышалось все тяжелее. В атмосфере чего-то не хватало, а чего-то было слишком много. Вероятно, друидам нравилось вдыхать воздух тех времен, когда на планете хозяйничали рептилии. Вероятно, змеям, собранным в храме, жилось вольготно и сытно, а излишек метана и недостаток кислорода их как-то не слишком занимал.

— Мне кажется, что кто-то все время смотрит в спину, — тихонько пожаловалась Анка.

— Ерунда это, никого сзади нет, — соврал я. Фэйри никогда не лгут, но могут схитрить. Позади, на дорожке, действительно было пусто. Секунду назад ярдах в десяти за нашими спинами тропу лениво пересек черный констриктор. За поимку змеи таких размеров лучшие музеи и зоопарки перегрызлись бы насмерть. Тетя Берта незаметно приложила палец к губам: она, естественно, видела, но Анку, и тем более Марию, не следовало пугать. За нами следили, напряженно и неприязненно, ощупывая, проверяя каждое наше движение.

— А тебе не кажется, что солнце какое-то зеленое? Смотри, на руку свет падает — и рука зеленеет.

— Это так преломляется свет во влажном воздухе.

— Но ведь кто-то кричит! Это ты слышишь, или оглох?

— Слышу, — вздохнул я, поскольку тут было никак не отвертеться. Мы направлялись как раз в ту сторону, где кто-то стонал жалобно и протяжно, причем не один человек, а несколько. Причитали не так, как от побоев или резкой зубной боли. Обычным это сложно понять, но фэйри легко определяет, отчего страдает человек или животное, даже на расстоянии.

Мы переглянулись с Саней.

— Хреново дело, верь-не-верь, — сказал он. — Похоже, из кого-то кровушку сосут.

Но дело оказалось еще хреновее, чем он предполагал. На прогалине, чуть в сторонке от тропы, разлохмаченной головой возвышался громадный муравейник. Разлохматился он потому, что сверху на кольях были распяты двое обнаженных людей — мужчина и женщина. Женщина уже обмякла и не сопротивлялась, муравьи облепили ее тело, пожирали заживо, на ее лице словно содрали кожу. Я не мог разобрать, молодая она или старая, и к какому народу принадлежит. Просто чуял, что женщина, и что еще жива. Она жутко страдала, муравьи добрались до ушей и до глаз, забирались в нос, но сердце еще билось, и несчастной жертве предстояло изрядно помучиться. Мужчина пока сопротивлялся. Ему удалось вырвать из волосяной петли одну ногу, он бестолково колотил ей по муравьиному дому, извивался всем телом и рычал. Своими действиями он, наверняка, еще сильнее злил рыжих зверюг. Таких огромных муравьев, длиной с половину моего мизинца, я видел только в зоологическом музее. Но такие как раз и водились в тропических лесах.

— Мамочки... — Анка схватилась за меня с такой силой, что потом три дня на локте не проходил синяк. — Бернар, сделай что-нибудь!

Тетя Берта тоже вздрогнула, обычная выдержка ей изменила. Если быть честным, меня не стошнило прямо на тропинке только потому, что рядом была Анка. Каким-то чудом я проглотил назад все то, что рвалось из желудка наружу. Мужчина бился все слабее, он закашлялся: наверное, муравьи заползли к нему в дыхательные пути и грызли изнутри. Мне показалось, что это был еще не старый человек, но точно определить возраст, когда все тело человека кровоточит и кожу срывают лоскутами, невозможно. Оба обреченных на смерть пленника не принадлежали к фэйри, как впрочем, и к пиктам, и к обычным. Я хорошо видел голую ногу мужчины, от ступни и примерно до середины бедра. Нога дрыгалась, муравьи с нее падали, и медно-красная кожа оставалась пока почти нетронутой. На то, что творилось выше, нельзя было смотреть на сытый желудок. Но дело не в цвете кожи, в конце концов, на нашей планете обитают еще индейцы. На ноге у пленника имелось шесть длинных пальцев, заканчивающихся крючковатыми когтями, причем шестой палец противостоял пяти остальным, торчал высоко, над пяткой. Сама грубая стопа была короткой, скорее похожей на копыто, а красная кожа заросла такими же медно-рыжими волосами. И все-таки, оба пленника принадлежали к разумной расе!

— Вот зараза, их надо пристрелить! — Мария сняла с предохранителя пистолет. Меня в ту секунду порадовало, что наездница не поддалась женской панике.

— Не надо ни в кого стрелять! — опомнилась тетя Берта. — Сколько раз вам повторять, что Изнанка прекрасно обходится без ваших пуль. Уберите немедленно оружие.

Советница колебалась. Ей всегда очень не нравилось, когда кто-то командовал, кроме нее.

— Убери пушку и пошли отсюда! — Дядя Саня встал между Марией и муравейником.

— То есть как? Пусть подыхают? — поразилась его неожиданной твердости советница. — И после этого вы будете обвинять атлантов в жестокости?!

— Ты ничего не поняла, — укоризненно покачал головой Саня. — Это не казнь военнопленных и не жертвоприношение маньяков. Это наказание, рядовое наказание слуг. Да, да, почему бы тебе не поверить мне хоть раз? Друиды так наказывали провинившихся слуг, или еще более жестоко. Что нам с того? Ты хочешь вмешаться в чужие дела? Представь, что к тебе в дом заявятся гости, отвяжут твою собаку, выпустят на волю твоих птиц и черепах, отдадут детям торт или вино, которое им совсем не положено?!

— Бернар, о чем они говорят? — Анка отвернулась в другую сторону. — Пожалуйста, отвяжите его, ведь вы же умеете, ну, пожалуйста!

— Мы умеем, но не будем, — поддержал я дядю Саню. — Пойдемте скорее дальше.

Мужчина, тем временем, прекратил сучить ногой. Он еще жил, и мы бы действительно могли его спасти. Отогнать насекомых, поджечь муравейник, наложить мазь. Но я точно знал, что попытка проявить милосердие приведет к катастрофе.

— Да вы оба сговорились, что ли? — обиделась Мария, однако оружие спрятала. Все-таки за время нашего путешествия она стала немного толерантнее.

— С тобой сейчас играют в игру, и с Анечкой тоже. Игра называется «Добренькая девочка помогает всем подряд по пути в сказку». С вами отрабатывают миф, который давно себя дискредитировал. — Иногда дядя Саня выражался чрезвычайно умно. — Мы здесь в гостях, а не дома.

И мы побрели дальше. По пути мы встретили еще троих жрецов, тянувших деревья на разной высоте от земли. В какой-то момент стало темно, а когда тропинка вынырнула из густой тени, тропические заросли кончились. Разом, словно кто-то провел ножом границу между буйным разноцветьем и аккуратной зеленой лужайкой.

Наверное, мы достигли того места, куда стремились. В центре лужайки, у зеркального пруда, спиной к нам сидел на корточках тощий старик в белой хламиде. Его босые пятки, наверное, лет десять не встречались с мылом и пемзой. Старик удил рыбу, а может, вовсе не рыбу. Из-под его грязно-белых косм выглядывало самое обычное ухо с длинной серьгой. В пруду плавали замечательные кувшинки. Две дюжины змей грелись под зеленым солнышком. На поляне было еще много чего интересного, но тут старик повернулся, и мы увидели, что он совсем не старик. А еще мы увидели, что седые волосы растут у него только позади, вдоль затылка. На его широком выпуклом лбу красовались три коротких рога, совсем недавно подрезанных, а на шее — толстое кольцо с цепью. Другой конец звенящей цепи уходил в зеркальную воду пруда. Рыбак встал и оказался выше нас всех, включая Марию. Затем он сделал шаг, и я впервые разочаровался в своем зрении. Его ступни только издалека казались заросшими грязью. Поскольку это были вовсе не ступни, а копыта.

Полуолень-получеловек улыбнулся и произнес несколько певучих слов.

— Я его понимаю, — шепнула тетя Берта. — Ему нужен тот, кто больше всего хочет уйти.

Приложив небольшое усилие, я тоже начал разбирать слова. Страж храма умел петь на любом языке. У него была в запасе вечность, чтобы выучить все языки на свете.

— Во имя ваше, Бриан, Юхиар и Юзабар... призываю тебя в свидетельницы, невызываемая Эпона, и супруга твоего, смерть дарящего, призываю тебя в судьи. Дагда, орошающий горячей водой наши леса...

— Кланяйтесь в пояс, это он так здоровается.

Над поляной разнесся скрипучий, нечеловеческий стон. Вокруг пруда, по окружности, в тени леса, в землю были закопаны люди. Двое обычных, и двое — явно не из нашего мира, краснолицые, с ввалившимися носами. До того они вели себя столь тихо, что я их принял за пеньки. Но дело обстояло много хуже. Мужчин и женщин закопали в землю по грудь, а теперь сквозь их тела, сквозь их кожу и нервы, прорастали свежие зеленые побеги. На наших глазах четыре человека превращались в деревья. У одного острый сучок порвал кожу между ребер, у другого вывернуло набок шею, третий рыдал беззвучно, ветка росла у него прямо изо рта.

— Так у них рождались самые сильные деревья, — прокомментировала тетушка. — Духи холма! А я не верила, что это возможно — превратить врага в дерево.

— Зачем он нас пугает? — Моя девушка храбрилась изо всех сил, но я слышал, как бьется ее сердечко.

Человек-олень запел.

— Он не пугает. Он работает. Высаживает Священную рощу. Ему нужна женщина с усыхающей веткой.

— Дьявол! — Наездница схватилась за обездвиженную руку. Мария думала, мы ничего не замечаем, но я-то видел, как она сдала за последние сутки. Во время свадьбы она уже не могла танцевать, взявшись за руки, ее конечность висела плетью. Отвары и мази не могли помочь против быстрого времени.

— Женщине с усыхающей рукой осталось жить не больше месяца, — бесстрастно сообщил рогатый жрец. — Она должна подарить храму остаток своей жизни.

Тетя Берта перевела, не глядя советнице в глаза. Добавить тут было нечего, мы молчали.

— Они превратят меня в дерево? — на удивление спокойно поинтересовалась Мария. — Спросите, меня будет корячить, как этих парней? Тогда я лучше застрелюсь. Прямо сейчас.

Я испугался, что, и вправду, застрелится.

— Гость Мария не будет страдать, — полуолень позвенел цепью. — Если Гость Мария лишит себя жизни, Змеиный храм не получит ее великую силу. Братья будут считать, что договор не выполнен.

— Так вот оно что! — скрипнул зубами дядя Саня. — Выходит, им нужен доброволец. Берта, им нужна добровольная жертва?

Хранительница перевела, хотя дядя Саня мог спросить и сам. От волнения он не заметил, что жрец перешел на язык Долины.

— Братьям нужна живая сила, чтобы построить Хрустальный мост. Братья никогда не лгут. Братья предлагают честный обмен.

— Дьявол! — Мария плюхнулась на траву. Ничего не понимающая Анка беспомощно металась взглядом между нами. — Дьявол, я стану деревом, поленом! Эй, спросите рогатого, я хоть что-то буду чувствовать?

— Гость Мария проживет больше тысячи лет.

— Видимо, иначе никак. — Наездница стянула куртку, запуталась в пропотевшей рубашке.

— Что такое? Что он хочет? — распсиховалась Анечка.

Рука наездницы представляла собой печальное зрелище. Старение добралось уже до плеча, серыми тяжами и узлами захватывая область ключицы. Рука стала тонкой и дряблой, как у девяностолетней старухи.

— Они же могут ее вылечить? — всех по кругу спрашивал Саня. — Ведь могут же, они все умеют! Маша, не соглашайся!

— Они предупреждали, — Анка шмыгнула носом. — Они предупреждали, что заберут одного из нас.

— Маша, не дури! — У нашего русского кровника начиналась истерика.

— Тихо, тихо, не кричи, — Мария провела ему ладонью по лицу, коротко поцеловала в губы. Затем подтянула Анку к себе, здоровой рукой взъерошила ей волосы. — Тысяча лет в приятной компании — тоже не так плохо. Бернар, поклянись мне, что приведешь сюда Эхусов.

— Клянусь, — сказал я. — Памятью народа Холмов, здоровьем родителей и честью септа. Я клянусь, что сделаю все для людей Атласа.

— Гостя Аню и Гостя Марию ждет Гость Сеахл, — рогатый жрец топнул копытом, и не успели мы опомниться, как все трое исчезли.

Наш русский кровник сел на землю и заплакал.

Хрустальный мост

— Что ты видишь? — Гость Сеахл состроил хитрое лицо и указал пальцем сквозь кусты.

— Что это? Боже ж ты мой, какая красотища! — не выдержала Анка.

Друид засмеялся, почти отечески потрепал ее по макушке.

— Это то, что вы ищете. Хрустальный мост.

У Младшей от восхищения язык прирос к гортани. Она очень хорошо помнила наставления Хранительницы традиций, помнила, что следует жарко благодарить, заодно не постесняться и попросить у жрецов какую-нибудь мелочь на память, помнила, что надлежит выказывать скромность и контролировать чувства, но ничего не могла с собой поделать.

Хрустальный мост висел над бездной залива, подобно радуге, сотканной из прозрачных паутинок. Его форма не менялась, радуга выгнулась так высоко, что пропускала под собой дождевые тучи. Выше моста журавлиным клином медленно плыли только перьевые облака. Мост обладал странной двойственностью. Одновременно он казался незыблемым, твердым, как само мироздание, и в то же время — чрезвычайно хрупким, готовым рассыпаться от малейшего ветерка. Сбоку он казался связанным из мириадов серебристых нитей, но стоило Младшей чуть подвинуться, как мост потерял ширину. То есть вообще потерял, стал двумерным. Он начинался совсем рядом, под обрывом, на котором шелестела роща. Младшая с изумлением убедилась, что по Хрустальному мосту нереально не то что проехать на лошади, там даже бочком не протиснулся бы самый тощий человечек. Колоссальная арка, расцвеченная радужными сполохами, просто исчезала, стоило взглянуть на нее прямо. Два чудесных солнца, охряное, слегка сплющенное и темно-рыжее, словно чуть загрустившее, готовились встретиться на индиговом небосклоне. Внизу, под обрывом, бушевал пенный великан. Залив то выгибался нежной пантерой, тогда Анка различала в глицериновой толще косяки рыбы, многометровые хвосты водорослей и обломки мраморных колонн. Но залив тут же вставал на дыбы, пенным боком ударял о скалы и оборачивался иной кошачьей ипостасью — дикой и неуправляемой. Сотни тонн воды взлетали навстречу тучам, порождая миниатюрные копии моста, и солеными дождями осыпались обратно.

Анка обернулась, чтобы спросить, как же они поедут по бритвенному лезвию, но спрашивать уже было не у кого. Змеиный храм как сквозь землю провалился, на его месте пышным багрянцем распускались кусты шиповника, дорожки заросли колючками, вместо сказочных лужаек торчали голые неприветливые валуны. Соленый ветер толкнул в спину, дремотная тишина рассыпалась со звуком бьющихся елочных шаров, в барабанные перепонки ударил рев прибоя.

— Анка-а! Аа-анна! Мы здесь!

Младшая сморгнула: в глаз как будто попала соринка. И сразу все пропало. Позади неровной грядой поднимались холмы со сторожками пастухов, дюжиной дымных столбов коптил небо брох баронессы Ке.

Они ждали ее на тропе. Бернар, тетя Берта и Саня. У дяди Сани было черное лицо. Чуть поодаль — Его ученость, посланец короля пикси и барон Ке. И потрясающие, ртутно-неуловимые кони. Как так получилось, Младшая понятия не имела и не собиралась на эту тему ломать голову. Жрецы Змеиного храма поступали так, как им хотелось.

Пыльная тропа здесь походила на широкий проезжий тракт. Она взбегала на ближайший холм и терялась в сером мареве. Оранжевая луна готовилась сменить солнце, вечер уже выставил своих караульных — длинные тени.

С Серых пустошей налетал теплый, сладковатый ветерок.

— Анечка! — Бернар вручил поводья Сане и почти бегом кинулся ей навстречу. — Они выпустили тебя! Как здорово! Эй, они выпустили нас!

Внутри у Младшей что-то свернулось и развернулось, словно с щелканьем распустился целый куст клейких зеленых почек.

— А меня никто и не держал, — рассмеялась она. — Мы чуть-чуть поговорили, и Гость Сеахл показал мне мост. Вот и все.

Она пыталась сдержать глупую ухмылку, но та упрямо растекалась до самых ушей. Все-таки он волновался! Он психовал из-за нее! Урр-ра!

— Ничего себе «чуть-чуть»! — Бернар подлетел, запыхавшись, схватил ее ладони в свои. — Мы тебя ждем тут целую ночь! А что... что они сделали с Марией?

— Целую ночь?!

— Но ты... ты пробыла в храме не меньше семи часов! — Он отступил на шаг, тревожно обшаривая глазами ее зеленое платье, волосы и руки. Он снял с ее спины несколько колючек репейника, помог отряхнуться, помог спуститься с кочки, на которой она застряла. Анка купалась в его заботе, в его глазах. Он снова был прежним, милый, милый Бернар!

— Ты вернула нас на Пыльную тропу!

Ласковый, веселый, предупредительный. Такой родной, такой близкий. Именно такой, каким он встретил ее, проснувшуюся после реанимации.

— Дело же не во мне, — заупрямилась Анка, — Все дело в Марии, раз она согласилась остаться. Она сказала, что останется в храме, лишь бы мы закончили дело. Ее никто не обижает, она сейчас спит. А мне всего лишь показали мост.

— Показали мост? — покачал головой Бернар. — И ты говоришь об этом «всего лишь»? Если бы ты не понравилась жрецам, мы искали бы мост всю жизнь.

— О чем он спрашивал тебя?

Анка задумалась. Ей показалось очень странным, что она никак не может вспомнить черт лица Гостя Сеахла.

— Что он спрашивал? — Они окружили ее втроем. Ее друзья. Почти семья. — О чем вы говорили?

— По меркам Изнанки, это невиданная честь.

— Вашу беседу надо непременно записать.

— Да мы почти и не говорили, — с неловкостью призналась Младшая. — Минут десять, или даже меньше. Гость Сеахл извинился...

— Извинился?! За что?

— Подумай хорошенько, — мягко сказала тетя Берта. — Друид не мог извиняться. Если ты вспомнишь, то окажешь услугу нашим друзьям, живущим здесь постоянно.

Стало очень тихо. Младшая слышала, как нервно переступают копытами волшебные кони, как с ласковым шорохом оседают на булыжнике тропы хлопья серого пепла, прилетавшие из Серых пустошей. В мешке у дяди Сани тикали цайтмессеры. Далеко-далеко, на юго-востоке, внизу, под слоем камня, пенился и вздыхал пролиз. Анка задрала голову и еще раз, прищурившись, оглядела Хрустальный мост. Горбатая переливчатая радуга никуда не делась, все так же висела над пучиной, одним концом упираясь в ближайший утес, а другим — теряясь в рыхлых облаках. Пыльная тропа заканчивалась там, где вздрагивало и слегка звенело на ветру лезвие моста, Два солнца кружили над Изнанкой, подсвечивая небо немыслимым сочетанием охряных, индиговых и багровых тонов.

Это было так здорово! Никто, кроме нее, не видел моста, а она видела, и всегда теперь будет знать, в какую сторону идти!

— Я вспомнила, — улыбнулась Анка. — Конечно же, я вспомнила, просто вначале запуталась. Гость Сеахл напомнил мне то, что я давно забыла. Из-за того, что эти кони такие быстрые, мы не заехали в гости к Его учености. И Его ученость не переделал мою эту... как ее...

— ДНК? — осипшим голосом спросил Бернар.

— Ага, только он сказал — «кислоту». Гость Сеахл сказал, что поможет мне стать полноценной фэйри в любой момент, пока я в Изнанке. Стоит только попросить.

— И что... что ты ему ответила? — Бернар смотрел на нее умоляюще.

Младшая потрепала по холке своего коня, сунула ногу в стремя, одним толчком угнездилась в высоком седле. Ветер пел в ее волосах, оба солнца смеялись, и Младшая невольно рассмеялась в ответ.

— Я ответила, что подумаю над его предложением.

Анка дала шенкеля. Раскаленный жеребец всхрапнул, взвился на дыбы и первым скакнул навстречу пеплу Серых пустошей. Младшей не было страшно. Где-то далеко, за краем вставшей на дыбы Англии, ждала ее русская Изнанка.

Конец третьей книги

Краткий глоссарий, поясняющий первые две книги цикла

1. Люди Атласа — потомки древнего народа Атлантиды, дожившие до наших дней благодаря биологическим передвижным машинам, омолаживающим организм. Средняя продолжительность жизни у членов Коллегии — 700 лет. Рассеявшись по свету, они сохраняют относительное этническое единство, сообща занимаются крупным бизнесом и поддерживают режим строгой секретности вокруг выпасов своих биороботов.

2. Тхол — боевое скоростное судно древних атлантов. Способно одинаково успешно передвигаться, питаться и вести боевые действия в воздухе, под водой и в безвоздушном пространстве. Требует большого количества органической пищи, владеет самыми совершенными системами вооружений, недоступными современным державам. На Земле в распоряжении атлантов, сохранилось несколько штук Тхолов разных модификаций.

3. Эхус — сухопутная передвижная реанимация атлантов, имеет две закрывающиеся пазухи на спине, куда на несколько недель укладывают человека в целях полного обновления организма. Нахождение в Эхусе дает как минимум 20 лет жизни.

4. Наездники, пастухи и реаниматоры — три основные профессиональные группы, на которых делится Коллегия Атласа. Маркус — реаниматор, Лукас — пастух, Мария — боевой наездник.

5. Кормилец — чрезвычайно редкая профессия среди атлантов, также обусловленная генетическими задатками. Кормилец стимулирует почкование Эхусов.

6. Навигатор — еще одна редкая профессия, также заложенная в генах. Навигатор, в отличие от наездника, способен поднять в космос и опустить в глубины океана боевые Тхолы типа «гантель».

7. Добрые Соседи — самоназвание народа фэйри, причем обеих веток — Темного и Светлого дворов.

8. Благий двор, Неблагий двор — те же фэйри, соответственно оставшиеся на Земле и ушедшие несколько веков назад в волшебную Изнанку нашего мира. Благий двор Британии делится на септы, которые, в свою очередь, делятся на фины (семьи).

9. Фэйри. Благий двор, Народ холмов, равнинные эльфы. Семья Бернара Луазье принадлежит к народу фэйри. Отличительные особенности — хрупкое, худощавое телосложение, у мужчин — заостренные уши с кисточками, шарообразные кудрявые прически. Волосы очень чувствительные, имеют кровеносную систему.

10. Горные фэйри, озерные фэйри, отрядные эльфы — родственные этносы, населяющие Изнанку. Когда-то все они жили в «верхнем», Измененном мире.

11. Круитни или пикты — мощная группа племен, обитавших в Логрисе (Британии) еще до римских завоеваний. В Измененном мире полностью уничтожены скоттами. Считалось, что под властью королевской столицы Инвернесс находились семь правящих домов. Мужчины украшали себя спиралевидными татуировками. Вероятно, наследование осуществлялось по материнской линии.

12. Пикси — весьма умная разумная раса, подвид горных эльфов, дальние родственники германских кобольдов и Народа холмов. Некрупные человечки с непропорционально большими головами, заостренными ушками и носами. Преимущественно черноволосые, но встречались и рыжие.

13. Брауни — один из «маленьких» разумных народцев. Волосатые, очень сильные, косые, шустрые, живут большими общинами. До широкого распространения христианства и массовых гонений охотно селились на мельницах, подле обычных людей.

14. Клури каун — чаще одиночный ирландский эльф, но иногда живут группами. Предпочитают старые постройки, лесные теннистые места. Носят кожаные передники, красные колпаки. После бегства из Верхнего мира их можно еще изредка встретить в погребах сельских домов.

15. Цветочные эльфы, или цветочные пикси — самые мелкие из разумных народцев Изнанки. Не утратили способность летать, но общаются с внешним миром только коллективно, собираясь в рой. Считается, что до сего дня проникают в Измененный мир, через Запечатанные двери, благодаря скромным габаритам и умению «отводить взгляд».

16. Запечатанные двери — множество разбросанных по поверхности Земли силовых точек, где смыкаются пространства Верхнего и Нижнего миров. Одна из известных Запечатанных дверей — так называемая Ферма-у-Ручья, где ткет кружево ведьма Камилла. С ней можно договориться о проходе в Пограничье.

17. Пограничье — «предбанник» Изнанки, неустойчивый, промежуточный мир, охраняемый демонами и духами. Через Пограничье может провести волшебный пес Ку Ши.

18. Ку Ши, Капельтуайт, Добрый пастух, Черный охотник — названия волшебного черного пса, готового некоторое время служить тому человеку, который позволит пить свою кровь. Стаи Ку Ши стерегут красных коров для Хозяина со Стеклянного острова, однако легко соглашаются послужить и ведьмам. В силу родственных связей с бесами способны легко путешествовать между мирами.

19. Глейстиги, или Баван Ши — шотландские фэйри. Прекрасные женщины в золоченых платьях, любят петь и плясать. Способны завлечь путника, заплясать до смерти и выпить его кровь. Под длинными зелеными платьями прячут козьи копыта.

20. Трава Ахир-Люсс, земляной плющ. Его необходимо держать в руке, чтобы выйти обратно, в Верхний мир.

21. Баньши — полуразумные демоны женского рода. Встречаются тому, кому скоро предстоит умереть. Их глаза красны от вечного плача, баньши стирают в реке саваны.

22. Бескостый — один из демонов Отметины, приходящих из плоских миров. Похож на шерстистое ледяное облако. Те, за кем он полз по дороге, умирают.

23. Большеухий, или Тот, чье имя не называемо, громадный кот — один из охранных бесов, препятствующих проходу из Пограничья в Изнанку. Уговорить или подкупить его невозможно, его можно только отвлечь жертвой, массовым убийством кошек во время призывной церемонии Тагайрим.

24. Священный холм — по преданиям фэйри, вполне реальный холм в окрестностях Глазго, однако, скрывшийся от глаз, либо провалившийся в Изнанку. В его недрах сосредоточены клады знаний и богатства фэйри.

25. Язык Долины — официальный межгосударственный язык «изнаночной» Британии. На нем говорит большинство населения. Однако, Темный двор использует также язык Холма, в ходу древние ирландские, мэнские, валлийские диалекты.

26. Кабилл-Ушти, или Кэлпи — водяной конь, способный оборачиваться прекрасным юношей. Очаровывает свою жертву и уволакивает на дно реки. Не брезгует и домашней скотиной. Победить его можно лишь с помощью волшебной уздечки, которую Анка получила у принцессы клури каун в обмен на табак.

27. Младшая и Старший, Анна и Валентин. Сестра и брат, 15 и 16 лет, родились и выросли в деревне, вблизи Архангельска. Случайно выяснилось, что оба являются дальними потомками атлантов и оба несут генетическую память, необходимую для активации древних биомеханизмов.

Оглавление

Часть первая . Колодец червя

  Карета строжайшего магистра

  Два предателя

  Омут времени

  Мертвые брохи

  Добрый пастух

  Песня баньши

  Спинделстонский замок

  Побег

  Свиньи

  Северная башня

  Железные ступени

  Боевой тхол

  Озеро Мхораг

  Мистерия

  Желтая паутина

  Стража болот

Часть вторая . Неблагий двор

  Бельтайн

  Главный подвал королевства

  Цветочный народ

  Гость Сеахл

  Ограниченно годен

  Брох семьи де Урр

  Дочь барона Ке

  Код доступа

  Сон про смерть

  Чили — Колумбия

  Платон был прав

  Нож и солнце

  Змеиный храм

  Хрустальный мост

Краткий глоссарий, поясняющий первые две книги цикла

Реклама на сайте