«Искатель, 1973 № 05»

ИСКАТЕЛЬ № 5 1973

Хэммонд ИННЕС КРУШЕНИЕ «МЭРИ ДИАР»[1]

Рисунки П. ПАВЛИНОВА

Темной мартовской ночью яхта «Морская ведьма», идущая из французского порта Морле в Англию, чудом избегает катастрофы: во время шторма, разразившегося в Ла-Манше, она едва не сталкивается с грузовым пароходом «Мэри Диар». На рассвете команда «Морской ведьмы» — англичане Доюон Сэндс, Майк Дункан и Хэл Лоуден — вновь замечает «Мэри Диар» поблизости от своей яхты. Теперь они могут рассмотреть пароход как следует — судно частично погружено в воду и выглядит покинутым. Владелец «Морской ведьмы» Доюон Сэндс поднимается по канату на борт «Мэри Диар», чтобы выяснить, что произошло на пароходе…

Об этом рассказывают первые страницы повести английского писателя Хэммонда Иннеса «Крушение «Мэру Диар», начало которой было опубликовано в предыдущем выпуске «Искателя».

Джоном Сэндсом, от лица которого ведется повествование, движет вполне определенный интерес: он купил яхту для того, чтобы после ее соответствующего переоборудования он смог бы, основав со своими друзьями маленькое частное предприятие, заняться поиском и подъемом затонувших судов. Здесь представляется первый случай спасти груз с потерпевшего бедствие судна и получить вознаграждение владельцев. Однако усилившийся шторм вынуждает яхту уйти, чтобы укрыться в ближайшем порту, и Джон Сэндс один остается на «Мэри Диар».

На пароходе был пожар — сгорела радиорубка и горел один из грузовых трюмов. В штурманской рубке Сэндс нашел корабельный журнал — последняя запись в нем сделана за час с лишним до того, как судно едва не столкнулось с «Морской ведьмой». Из журнала можно понять, что «Мэри Диар», следовавшая из Иокогамы в Антверпен, несколько дней назад выдержала целую серию тяжелых штормов, но сведений о том, что команда собиралась покинуть судно, в нем не оказалось.

Но, как выяснилось, на борту парохода остался первый помощник капитана Гидеон Петч. От него Сэндс узнал о целом ряде загадочных фактов — о неожиданной смерти капитана Таггарда, о пробоине, которую «Мэри Диар» получила при непонятных обстоятельствах, о таинственной гибели хозяина судна Деллимера (одного из совладельцев терпящей банкротство маленькой частной торговой компании), о пожарe в трюме и в радиорубке, о том, что команда покинула корабль, потому что кто-то распустил слух, что «Мэри Диар» везет груз взрывчатки… Сам первый помощник капитана в этот момент был кем-то заперт в трюме, но потом сумел чудом выбраться на палубу через смотровое окно.

Как начинает догадываться Джон Сэндс, Гидеон Петч заподозрил: владельцы «Мэри Диар» предприняли аферу — одну из тех афер, которые не так уж редки в мире наживы: судно, видимо, хотели затопить с целью получения его страховой стоимости…

Дальнейшие страницы первой части повести посвящены описанию попыток Петча и Сэндса, вновь запустив машины «Мэри Диар», привести полузатопленное судно к берегу. Однако это им не удается — пароход садится на мель в самом центре рифового архипелага Минки. Сэндс и Петч на спасательном надувном плоту пытаются достичь суши, и вскоре их подбирает пассажирский пароход, направляющийся во Францию.

Французские власти сообщили Петчу и Сэндсу, что часть команды «Мэри Диар», покинувшей судно, спаслась и что спасшиеся моряки во главе с одним из помощников капитана, Хиггинсом, заявили, что покинули пароход по приказу Гидеона Петча, который и виновен в катастрофе. Но Петч в беседе с Сэндсом утверждает, что такого приказа он не отдавал, что это лжесвидетельство. Он просит Сэндса доставить его на своей яхте к «Мэри Диар», оставшейся на рифах, потому что ему необходимо еще раз побывать на пароходе, но Сэндс не дает ему твердого обещания; тогда Петч просит Сэндса принять на хранение какой-то пакет…

Первая часть повести Хэммонда Иннеса завершается тем, что Джон Сэндс улетает на самолете в Англию, куда уже вернулась его яхта. Из газеты, которая попала ему в руки во время полета, он узнал, что Гидеон Петч так и не сообщил властям о местонахождении «Мэри Диар» и о том, что судно не затонуло, а село на мель.

РАССЛЕДОВАНИЕ

Глава I

Общее расследование по делу исчезновения «Мэри Диар» было наконец назначено на понедельник, 3 мая, в Саутгемптоне.

Мы были заняты переоборудованием «Морской ведьмы», когда к нам явился мистер Ф. Т. Снеттертон, представитель страховой компании «Эйч-Би энд Кей-Эм» в Сан-Франциско. Его интересовала лишь та часть груза, которая была отправлена на «Мэри Диар» торговой фирмой г-на Су из Сингапура. Могу ли я рассказать, что это был за груз? Был ли я в трюмах судна? Рассказывал ли мне Петч о характере груза?

«Морская ведьма» была поднята на берег, судовые механики проверяли крепления киля, а мы с Майком разбирали двигатели. Поэтому мы спустились к самой воде, где можно было поговорить без помех.

— Вы понимаете, мистер Сэндс, — объяснял мне Снеттертон, — мне бы хотелось удостовериться, что груз судна действительно принадлежал фирме господина Су. Мне бы хотелось удостовериться в его соответствии с грузовой декларацией. Мне кажется, что вы должны были видеть хоть что-нибудь, чтобы составить свое мнение о характере груза. Подумайте, сэр. Подумайте.

Я рассказал ему, что мне удалось лишь заглянуть в смотровой люк трюма № 3 и что там я заметил только обуглившиеся тюки с хлопком.

— Пожалуйста, мистер Сэндс, вспомните, — он нетерпеливо закивал головой. — Меня интересуют авиационные двигатели. Только авиадвигатели.

Об авиадвигателях я услышал впервые.

— Ходил слух, что на судне был груз взрывчатки.

— Нет. Нет, авиадвигатели.

Он сел на ограждение одного из понтонов, на которых лежали лодки, — элегантный мужчина, одетый в щегольской черный костюм и с папкой в руках. В таком виде он выглядел здесь явно не к месту.

— Судно само по себе, — сказал он, четко формулируя свою мысль, — для меня не имеет никакого значения. После двух крушений оно ничего не стоит. А хлопок застрахован калькуттской компанией. Меня волнуют только авиадвигатели. Их было на судне сто сорок восемь единиц, и застрахованы они на сумму двести девяносто шесть тысяч фунтов стерлингов. Я должен получить подтверждение, что они находились в трюмах в тот момент, когда судно пошло ко дну.

— А что заставляет вас считать, что их там не было? — спросил я его.

Нервно теребя в руках папку, он бросил на меня быстрый взгляд, в котором сквозила решительность.

— Это довольно трудно объяснить, — он как бы думал вслух, — но возможно… Вы ведь лицо незаинтересованное… Возможно, если я объясню, это поможет вам что-нибудь вспомнить… Ну хотя бы мелочь, может быть, — случайно оброненное слово. — Он снова взглянул на меня и сказал: — Вскоре после того, как был предъявлен иск, мы узнали от одного из наших агентов в Адене, что человек по имени Адамс в баре «Стимер Пойнт» упоминал в разговоре о «Мэри Диар» и ее грузе. Нам сообщили, что, по его мнению, на судне не было ничего, кроме хлопка. — И он добавил, но уже каким-то странным голосом: — Вы, конечно, понимаете, сэр, что это строго между нами.

После этого он снова стал просить меня припомнить какие-нибудь мелкие детали, которые дали бы ему в руки нить.

— Мне думается, что, пробыв на борту судна целых сорок восемь часов, вы должны были узнать хоть что-нибудь о его грузе.

— Тогда был страшный шторм, — возразил я. — Судно шло ко дну.

— Да, да, конечно. Но вы ведь разговаривали с мистером Петчем. Вы были с ним вместе в самый критический период. В таких обстоятельствах человек часто говорит то, о чем в другое время предпочел бы умолчать… — Он не закончил фразу, полагая, что закончу ее я, и все это время он не сводил с меня пристального взгляда. — Вы уверены, что он не упоминал о грузе?

— Абсолютно уверен.

Он пожал плечами и поднялся. Я спросил, как же могло случиться, что груз, записанный за судном при выходе из порта, вдруг исчез в пути? Он взглянул на меня.

— Все возможно, мистер Сэндс, особенно если он стоил больших денег.

Я вспомнил, что Петч говорил мне то же самое в связи с «Белль Айл». А затем Снеттертон вдруг спросил, не упоминал ли Петч имени какого-нибудь другого судна, пока мы были вместе с ним на «Мэри Диар».

— Я не уверен в этом, — быстро ответил я. (Если Снеттертон рассчитывал узнать что-то о «Белль Айл», то пусть ищет кого-нибудь другого.)

Но от него не так-то легко было отделаться.

— Вы не уверены в этом? — Он посмотрел на меня пронизывающим взглядом. — А я хочу, чтобы вы были уверены, мистер Сэндс. Это может иметь решающее значение.

— Я совершенно уверен в этом, — раздраженно сказал я.

Черт бы его побрал, какое право он имеет допрашивать меня о том, что говорил мне Петч! И я сказал, что если ему важно узнать, на каких кораблях плавал Петч, то какого черта он не спросит об этом самого Петча.

Он снова уставился на меня.

— Речь идет не о том судне, на котором плавал Петч.

— Тогда о каком же?

— О «Торре Анунсиате». А теперь вернитесь мысленно в прошлое и хорошенько подумайте. Упоминал ли мистер Петч название «Торре Анунсиата»?

— Нет, — ответил я. — Определенно нет. — Я почувствовал облегчение, но вместе с тем во мне вскипела злость. — А какое отношение ко всему этому имеет эта ваша «Торре Анунсиата»?

Он колебался.

— Этот вопрос деликатный, вы понимаете… В основном это предположение… — Но внезапно он решился и заявил прямо: — Компания Деллимера владела двумя судами — «Мэри Диар» и «Торре Анунсиата». «Торре Анунсиата» находилась в дельте реки Рангун в то время, когда «Мэри Диар» там же принимала на борт груз хлопка… — Он посмотрел на часы и встал. — Извините, сэр, за причиненное вам беспокойство.

Он повернулся и зашагал прочь. Но внезапно остановился и снова обратился ко мне.

— Я буду с вами откровенен. Видите ли, это дело при определенных обстоятельствах.. — Он на момент замолчал, видимо, принимая какое-то решение. — Я сейчас жду сообщения от нашего агента из Рангуна. Но… — он покачал головой. — Все это меня очень беспокоит, мистер Сэндс. Видите ли, «Торре Анунсиата» была продана китайцам, после чего исчезла, как говорится, «за бамбуковым занавесом», причем не только судно, но и его команда. Мы почти убеждены, что его перепродали в Занзибар. Так что пройдут недели, пока мы сумеем навести о нем справки. А потом этот пожар на «Мэри Диар» и исчезновение мистера Деллимера. Мистер Деллимер — в прошлом военный моряк. Самоубийство… Небольшая фирма, знаете ли… Возможны финансовые затруднения. Теперь вы понимаете, мистер Сэндс, что я имею в виду. Сами по себе это мелочи, но взятые вместе… — он посмотрел на меня многозначительно, а потом продолжил мысль: — Играет большую роль и время. Компания «Эйч-Би энд Кей-Эм» предпринимает большие усилия для расширения своих деловых связей в бассейне Тихого океана. И мистер Су является не только значительной фигурой в самом Сингапуре, но и обладает влиянием в других портовых городах Дальнего Востока. В связи с этим возникает настоятельная необходимость ускорить расследование по предъявленному иску, пока… — Он пожал плечами.

Мы вместе отошли от воды, и он остановился полюбоваться стройными линиями «Морской ведьмы», расспрашивая меня при этом о наших планах спасательных работ, об аквалангах, которые мы используем, о глубинах, на которых работаем. Казалось, он искренне заинтересовался; тогда я сообщил ему, какой доход мы получили от операции по спасению имущества танкера, потерпевшего крушение в Средиземном море, рассказал я и о предстоящих работах в заливе Уорбэрроу Бей, неподалеку от Дорсета, где затонула когда-то десантная баржа. Снеттертон пожелал удачи и оставил мне свою визитную карточку.

— Подумайте еще раз о том, что я сказал вам, мистер Сэндс. Может быть, вы что-нибудь вспомните.

Только после ухода Снеттертона, то есть когда у меня появилось время переварить все услышанное, я стал понимать, к чему может привести исчезновение «Мэри Диар». Ясно, что вслед за Снеттертоном появятся еще люди, которые будут задавать разные вопросы.

Когда два дня спустя я приехал в Лондон, чтобы подписать со страховыми компаниями контракт на проведение спасательных работ, я заодно навел кое-какие справки о «Белль Айл». Судно потерпело крушение у Анамбасских островов, к северо-востоку от Сингапура примерно десять лет назад. Его капитаном официально значился Гидеон С. Петч. Расследование катастрофы проводилось в Сингапуре, и суд установил, что она произошла по вине капитана, за что последний был лишен судоводительского сертификата сроком на пять лет. Вот и все. Никаких подробностей. Однако в беседе с одним из своих приятелей, работавшим у Ллойда и ведавшим мореплаванием в районах Дальнего Востока, я узнал, что слухи, распущенные об этом случае, были специально сфабрикованы. Судно было застраховано на очень крупную сумму.

В тот день я оказался неподалеку от улицы Сент-Мэри Экс и решил взглянуть на контору компании Деллимера. С одной стороны, меня разбирало любопытство, что это за контора, с другой — я надеялся узнать там адрес Петча.

Когда я назвал себя, женщина-блондинка воскликнула:

— О, вы тот самый мистер Сэндс, который был на борту нашей «Мэри Диар»? Тогда вы, наверное, сможете мне помочь. Я пытаюсь выяснить, что же в действительности случилось с ним, то есть с мистером Деллимером. — Она непроизвольно бросила взгляд на большую фотографию в вычурной серебряной рамке, стоявшей на большом письменном столе. Это был портрет мужчины с довольно грубым, изборожденным глубокими морщинами лицом и небольшим прямым ртом под ниточкой тонких усиков.

— Вы хорошо его знали? — спросил я.

— О да! Мы вместе основали компанию. Правда, когда к нам присоединился мистер Гандерсен, все стало иначе. Наш главный оффис переместился в Сингапур, а мы с мистером Деллимером остались здесь, в лондонском филиале.

Слова «мы с мистером Деллимером» прозвучали как-то очень по-семейному. Она стала забрасывать меня вопросами. Говорил ли мне Петч о том, каким образом исчез мистер Деллимер? Входил ли я в его каюту? Беседовал ли я с кем-либо из спасшихся? Ведь он был военным моряком. Не мог же он так вот просто упасть за борт?

Но когда она поняла, что я не сообщу ей ничего такого, о чем она уже знает из газет, у нее пропал ко мне всякий интерес. Тогда я спросил у нее адрес Петча, но она его не знала.

— Дня три назад он заходил сюда и принес письменный отчет, — сказала она. — Теперь он будет здесь в пятницу, чтобы встретиться с мистером Гандерсеном.

Я оставил адрес верфи, где стояла «Морская ведьма», попросив ее передать Петчу, чтобы он связался со мной. Она проводила меня до дверей.

— Я передам мистеру Гандерсену, когда он будет в Лондоне, что вы заходили, — она произнесла это с легкой мимолетной улыбкой, — я уверена, что он заинтересуется.

Мистер Гандерсен! Возможно, у нее просто такая интонация, но у меня возникло подозрение, что она побаивается его, несмотря на то, что он находился далеко от компании Деллимера с ее видом на дымовые трубы и с фотографией в серебряной рамке.

Прошли дни, и я позабыл о предстоящей встрече с Гандерсеном, как вдруг в пятницу, в полдень, к сходням нашего понтона прибежал посыльный из верфи и сообщил, что меня просят к телефону. Мистер Гандерсен только что прилетел из Сингапура и желал бы поговорить со мной. Завтра он приедет в Саутгемптон, и удобно ли ему позвонить мне часов в одиннадцать?

На следующий день рано утром из Лондона позвонил Петч. Нет, ему не передавали моей просьбы. Я подумал, что он звонит мне по поводу пакета с бумагами, который он просил сохранить для него и который я совсем недавно обнаружил в своей папке на яхте, а не в сейфе банка, как я обещал. Но и это его не волновало. Он звонил в связи с приездом Гандерсена. Виделся ли я с ним? И когда я ответил, что жду его звонка в одиннадцать, он сказал:

— Слава богу! Я пытался позвонить вам еще вчера вечером, чтобы предупредить. — А потом добавил: — Надеюсь, вы никому не сказали, где лежит «Мэри Диар»?

— Нет, — ответил я. — Еще нет. — Я действительно не сказал никому, даже Майку.

— Приходил ли к вам человек по имени Снеттертон — страховой агент?

— Да.

— Вы ему не сказали?

— Нет, — ответил я. — Он меня не спрашивал. Он, очевидно, считает, что судно затонуло. — Но потом я сам спросил его: — А вы не уведомили об этом власти? Если еще нет, то сейчас самое время…

— Послушайте, — сказал он. — Я не могу сейчас приехать к вам. Мне надо кое-кого повидать. А в понедельник я должен быть в министерстве транспорта. Но во вторник я приеду к вам. Обещайте мне до тех пор никому ничего не говорить.

— Но почему? — спросил я. — Какой смысл вам скрывать, где находится судно?

— Я объясню все при встрече.

— А как мне быть с Гандерсеном? Что я ему скажу?

— Скажите что хотите. Но, ради бога, не говорите, где судно. Вообще никому не говорите. Я прошу сделать мне это одолжение, Сэндс.

— Хорошо, — ответил я с сомнением.

Он поблагодарил и повесил трубку.

Час спустя на верфь приехал Гандерсен. Мальчик-посыльный нашел меня и сообщил, что он ожидает в конторе верфи. Возле домика, где помещалась контора, стоял огромный лимузин с наемным шофером. Войдя в оффис, я нашел Гандерсена сидящим на столе с сигаретой в зубах и перед ним менеджера… В комнате царила неловкая тишина.

— Вы мистер Сэндс? — спросил Гандерсен.

Он не протянул мне руки, не встал и вообще даже не пошевелился. Менеджер предложил нам располагать его кабинетом и выскользнул на улицу. Как только дверь за ним затворилась, Гандерсен произнес:

— Я полагаю, вы знаете, зачем я здесь? — Он подождал, пока я утвердительно кивнул в ответ и продолжил: — Вчера я виделся с мистером Петчем. Я знаю, что вы в течение сорока восьми часов находились вместе с ним на борту «Мэри Диар». Естественно, мне хотелось бы услышать вашу версию о том, что произошло на нашем судне. Мне нужны все подробности. Прошу, мистер Сэндс!

Я рассказал ему всю историю, выпустив только некоторые детали, связанные с поведением Петча и то, что произошло в самом конце. Он слушал, не проронив ни слова и ни разу не перебив меня. Его длинное, неподвижное лицо, слегка загорелое на солнце, не выражало ничего, а глаза, скрытые за стеклами очков в роговой оправе, смотрели на меня, не отрываясь, все время, пока я говорил.

После рассказа он задал мне целый ряд деловых вопросов, касающихся курса судна, силы ветра и продолжительности работы машин. Испытания, которые выпали на нашу долю, не произвели на него никакого впечатления, и я счел его бездушной личностью.

Потом он сказал:

— Мне кажется, мистер Сэндс, что вы не поняли, что мне от вас нужно. Я хочу только выяснить место, где затонуло судно?

— Мне кажется, что вы не уяснили себе, в каких условиях мы находились, — ответил я. — Все, что я могу вам сообщить, так это то, что я попал на борт вашего судна неподалеку от Дуврских Камней.

Он встал со стола. Гандерсен оказался очень высокого роста. На нем был светлый костюм, сшитый из мягкого материала по последней американской моде.

— Вы оказались мне не очень полезны, мистер Сэндс. — На его пальце сверкнул перстень с печаткой. — Мне кажется странным, что ни вы, ни Петч не можете указать, где находилось судно в тот момент, когда вы покинули его. — Он выдержал паузу, а затем сказал: — Я уже говорил с Хиггинсом. У него нет судоводительского сертификата, но он опытный моряк. Может быть, вам интересно узнать, какие он сделал вычисления? Так вот, исходя из силы ветра, вероятной скорости дрейфа и прилива, он определил место гибели «Мэри Диар» значительно восточнее того места, где, по вашему мнению и мнению Петча, она находилась. У вас есть возражения? — Он стоял спиной к окну, следя за выражением моего лица.

— Нет, — ответил я, слегка раздраженный его манерами. А затем, так как он продолжал выжидательно смотреть на меня, произнес: — Я хочу напомнить вам, мистер Гандерсен, что меня вообще это нисколько не волнует. Я оказался на борту вашего судна случайно.

Он ответил не сразу. Подумав некоторое время, он наконец сказал:

— Ладно, поживем — увидим, — и затем: — Ну что ж, кое-что я все-таки от вас узнал. Но крайней мере, я знаю продолжительность работы машины и курс судна. Отсюда можно приблизительно определить место гибели. — Он снова помолчал. — Есть ли у вас что-нибудь добавить к тому, что вы уже мне сообщили, мистер Сэндс?

— Нет, — сказал я. — Ничего.

— Прекрасно. — Он взял шляпу, но на момент задержался. — Менеджер верфи рассказал мне, что вы интересуетесь спасательными работами и что основали свою фирму «Сэндс, Дункан энд компани», — он посмотрел на меня. — В связи с этим мне хотелось бы предупредить вас, что этот Петч пользуется дурной репутацией. К сожалению, наш мистер Деллимер — совершенно неопытный в делах судовождения человек. Петч воспользовался этим, и результат не замедлил сказаться.

— Он сделал все возможное для спасения судна, — возразил я сердито.

Впервые его лицо оживилось, бровь поднялась.

— После того как он довел команду до паники и посадил ее в шлюпки? Мне предстоит еще выяснить его истинные мотивы, и если в этом замешаны вы, мистер Сэндс… — Он надел шляпу. — Вы найдете меня в отеле «Савой», если сочтете нужным информировать меня дополнительно.

Он вышел из конторы, и я смотрел ему вслед с неприятным ощущением, что оказался втянутым в опасную историю.

Когда приехал Петч, настроение у меня было отвратительное. В то время мы жили прямо на «Морской ведьме», что оказалось для него весьма кстати, так как он пришел поздно вечером.

Мы убрали со стола в салоне все инструменты, я предложил ему сесть, налил стакан рому, угостил сигаретой и представил Майку. Стакан чистого рому он осушил залпом и жадно затянулся сигаретой, словно курил впервые за несколько дней. Костюм на нем был старый и помятый, и я невольно подумал, заплатила ли ему компания Деллимера? Странно, но Майк сразу пришелся ему по душе, ибо он не пытался отделаться от его присутствия. Первым делом Петч спросил, что хотел знать Гандерсен и что он сказал.

Я сообщил все подробности беседы и, кончив повествование, сказал:

— Гандерсен что-то подозревает и на что-то намекает.

После чего я замолчал, ожидая давно обещанных объяснений. Но он только заметил, да и то как бы про себя:

— Я не учел, что Хиггинс может произвести расчеты.

— А как насчет объяснений? — спросил я его.

— Объяснений? — он уставился на меня невидящим взглядом.

— Вам наверняка не пришло в голову, — вспылил я, — что я, до тех пор пока не буду знать истины, могу оказаться втянутым в авантюру, организованную владельцами, страховыми компаниями и всеми теми, чьи финансовые интересы связаны с исчезновением судна? Либо вы объясните мне, почему скрыли эти сведения, либо я сам обращусь к властям. — Его лицо приняло упрямое выражение. — Зачем нужно делать вид, что судно затонуло, когда в любой момент его могут обнаружить лежащим на рифах Минки?

— Его может оттащить оттуда приливом, — пробурчал он.

— Может, но этого не случится. — Я зажег сигарету и сел прямо напротив него. Видно было, что он отчаянно устал от всего этого. — Послушайте, — сказал я уже мягко. — Я изучал систему страхования морских грузов. Я знаком с процедурой, связанной с гибелью судов. Сейчас в любой момент можно ожидать вызова к эксперту по катастрофам, и он начнет под присягой требовать показаний от всех, кто связан с исчезновением судна. А под присягой мне ничего не останется, как сказать полную…

— Вас не вызовут для дачи показаний, — тотчас отпарировал он. — Вы не имеете отношения к судну.

— Но я был на нем.

— Случайно. Поэтому вам не придется давать пояснения.

— Но если мне все-таки придется сделать заявление под присягой… — я наклонился к нему через стол. — Попытайтесь взглянуть на все это с моих позиций. Когда мы виделись в прошлый раз, вы сделали мне предложение. Предложение это в свете вашего отказа сообщить властям местонахождение судна абсолютно противозаконно. И Гандерсен начинает думать…

— Противозаконно? — Он засмеялся, и в голосе его зазвучали истерические нотки. — Вы знаете, какой груз был на «Мэри Диар»?

— Да, — ответил я. — Авиадвигатели. Снеттертон сообщил мне об этом.

— А он сообщил вам, что другое судно Деллимера в течение четырех суток терлось возле «Мэри Диар» в дельте реки Рангун? Так вот, этих моторов уже нет. И за них получено наличными.

Прямолинейность такого обвинения меня потрясла.

— Откуда у вас эта уверенность? — спросил я его.

Он посмотрел на меня несколько нерешительно.

— Хорошо. Я скажу вам. Потому что Деллимер предложил мне пять тысяч фунтов за то, чтобы я пустил «Мэри» ко дну. Оплата пятифунтовиками.

Тишина в салоне стояла такая, что слышно было даже легкое пошлепывание воды под днищем яхты.

— Деллимер? Это вы серьезно? — спросил потом я.

— Да, Деллимер. — В его голосе звучали и злость и горечь одновременно. — Это случилось сразу после смерти Таггарда. Деллимер был тогда в отчаянии. Ему нужно было выкрутиться. На беду подвернулся я. Он знал мое прошлое. Вот он и решил купить меня.

Петч откинулся на спинку кресла и закурил сигарету, руки его дрожали.

Я налил ему еще рому.

— И все же я не понимаю, почему вы решили скрыть местонахождение «Мэри Диар»? Почему вы не рассказали властям?

Он повернулся в мою сторону.

— Потому что, если бы Гандерсен узнал, где судно, он отправился бы туда и уничтожил его.

Все это чепуха! Судно водоизмещением в шесть тысяч тонн так просто уничтожить невозможно. И я сказал об этом. Я посоветовал ему обратиться к властям, потребовать обследования судна — и дело с концом. Но он покачал головой.

— Я должен сам побывать на судне — с кем-нибудь вроде вас, кому я доверяю.

— Значит, вы не уверены в том, о чем рассказали мне сейчас, — насчет груза?

Сначала он ничего не ответил, молча сидел, склонившись над стаканом, и сосредоточенно курил. В тишине каюты я почти физически ощущал, до какой степени напряжены его нервы.

— Я прошу вас доставить меня на судно, — произнес он наконец. — Когда ваша яхта будет готова к плаванию?

— Не раньше конца месяца, — ответил Майк, и в его словах прозвучало для меня предостережение, что он не хотел ввязываться в эту авантюру.

— Хорошо. Пусть будет конец месяца. К тому времени я зайду.

— Вы прекрасно знаете, что я не могу принять ваше предложение, — возразил я. Майк кивком подтвердил мое решение. — Я считаю, что вам следует предоставить это дело властям.

— Нет. Я не могу этого сделать.

— Почему? — спросил я.

— Потому что не могу. — Он снова весь напрягся. — Потому, что я против компании. У меня запятнанное прошлое, и они обернут все это… Я уже однажды испытал это на себе. — В морщинах на его лбу выступили капельки пота. — А потом Хиггинс и команда. Все против меня. Ну как вы не понимаете, что мне самому надо побывать на судне?

— Нет, не понимаю, — ответил я. — Если вы отвергли Деллимера, вам не о чем беспокоиться. Почему вы скрываете, что судно на Минки? — Он не ответил на мой вопрос, и тогда я продолжил: — Что вам нужно на судне? Какой дьявол там запрятан, что вы так рветесь заполучить его?

— Ничего там нет. Ничего! — его голос дрожал.

— Нет есть! — сказал я. — Там есть что-то, что влечет вас вопреки…

— Нет там ничего! — закричал он на меня.

— Тогда почему вы не сообщите властям?! Чего вы боитесь?

Его кулак обрушился на крышку стола.

— Прекратите! Вопросы… вопросы… одни вопросы! Я сыт ими по горло, слышите?! — Он резко вскочил с кресла и стоял, пристально глядя на нас. Его всего трясло.

Я видел, что он был уже на грани того, чтобы открыться. Я видел, что он хотел что-то сказать. Но вместо этого он взял себя в руки.

— Значит, вы не возьмете меня с собой? — В его голосе звучало смирение.

— Нет, — сказал я.

Теперь, видимо смирившись с неудачей, он весь обмяк и стоял, уставившись на стол. Я снова усадил его и налил еще рому. Он остался поужинать с нами. Он успокоился, но говорил уже неохотно. Из него мне больше ничего не удалось выудить. Уходя, он оставил мне свой адрес. Оказалось, он снял комнату в Лондоне. Петч обещал зайти в конце месяца в надежде, что, может быть, мы изменим свое решение. Я видел, как он пересек двор верфи и медленно зашагал прочь сквозь вечерний мрак вдоль вынутых из воды лодок.

— Несчастный, — бросил мне вслед Майк, когда я тоже вышел на улицу. — Ты думаешь, Деллимер действительно предложил ему пять тысяч за преднамеренную гибель судна?

— Кто знает. — Я не знал, что и думать.

«Морская ведьма» была готова к плаванию даже раньше, чем мы предполагали. Во вторник 27 апреля мы вышли в первый рейс. Пройдя на моторе до Солента, мы свернули затем на запад и пошли под всеми парусами, наполняемыми легким северным ветерком. Хотя все эти дни я не видел Петча, но я не мог не думать о том, что именно этот ветерок нес нашу яхту к тому самому злополучному месту архипелага Минки. Сутки плавания — и мы достигли бы Минки, ибо трудно было ожидать лучшего прогноза: континентальная погода с зоной высокого давления над Азорскими островами. С нами снова был старый друг Майка аквалангист Айан Бэрд, и втроем мы сумели бы не только обследовать трюмы «Мэри Диар», исследовать груз, но и успели бы вернуться к началу расследования. Но из-за охватившего меня непонятного чувства страха я изменил курс на Уорбэрроу Бей.

По иронии судьбы, все четыре дня условия для подводных работ были идеальными. За четыре дня мы обнаружили и отметили буями место затонувшей баржи, прорезали вход в машинное отделение, и расчистили пространство для подъема главного двигателя…

За тот же срок, если бы у меня хватило решимости, мы обследовали бы все трюмы «Мэри Диар». И эта мысль не давала мне покоя.

Глава II

Было уже почти одиннадцать, когда я наконец добрался до здания суда. Я опоздал, и коридор, ведущий в зал заседаний, был пуст. Я предъявил повестку, и служащий повел меня в зал. Когда мы подошли к маленькой двери, она открылась, и из нее вышел Снеттертон.

— А, мистер Сэндс! — воскликнул он, увидев меня. — Пришли посмотреть на представление?

— Меня вызвали в качестве свидетеля, — ответил я.

— Да, да, конечно. Очень жаль отрывать вас от дела. Я слышал, вы начали спасательные работы в Уорбэрроу Бей. — Он замолчал на мгновение, затем сказал: — Мы серьезно считаем вас причастным к происшествию с «Мэри Диар». Это интересный случай, в высшей степени интересный… — И он заспешил по коридору.

Сопровождавший меня служащий открыл дверь зала. Слегка ошеломленный, я остановился. Народу пришло больше, чем можно было ожидать. Помещение было переполнено, только на галерее для зрителей пустовало несколько кресел. Свидетели сидели на местах, обычно занимаемых присяжными. Присяжных вызвали и сейчас, но нужды в них пока не было, и они растворились среди присутствующих. Петча я заметил сразу. Он сидел внизу, в самом центре. Он был бледен, но подтянут, как человек, сознающий ответственность происходящего и готовый встретить свою судьбу. Справа и чуть позади него — матросы его судна, сбившиеся вокруг возвышающейся глыбы Хиггинса. В своей новой городской одежде они чувствовали себя неуклюже и потому выглядели несколько экзотично. Фрэзер, капитан подобравшего нас пакетбота, тоже был здесь, а рядом с ним сидела Джанет Таггард. Она наградила меня мимолетной и какой-то болезненной улыбкой, и я подумал, какого черта им понадобилось тащить ее сюда, да еще в качестве свидетельницы.

Потом я обратил внимание на то, что кто-то из сидящих позади нее подает мне знаки. Я пригляделся и увидел Хэла. Пробившись сквозь толпу, я устроился рядом с ним.

— Вот уж никак не ожидал… — прошептал я.

— Я очень важный свидетель, — заметил он. — Ведь не кто иной, как я первым сообщил, что на беспризорной посудине находится лицо, некогда бывшее моим безрассудно отважным шкипером.

Я стал следить за тем, как присутствующие регистрируются у секретаря, сообщая ему свои имена, род занятий и фирму, которую представляют. Удивительным было то, что, помимо страховых агентов, владельцев и строителей «Мэри Диар», здесь присутствовали представители Ассоциации офицеров торгового флота, Ассоциации радиооператоров, различных профсоюзов; присутствовал даже поверенный семьи покойного капитана Таггарда.

В зале царила непринужденная в сравнении с гражданским судом атмосфера — ни судебных париков, ни мантий, ни полиции. Даже судья и его три помощника были в обычной одежде. В противоположном от меня конце зала расположились адвокаты, представляющие интересы различных организаций. Их было очень много. Ложа свидетелей пустовала, а в ложе прессы, расположенной позади, сидели только два репортера. Ложу с противоположной стороны занимали адвокат казначейства со своим помощником, а также поверенные казначейства и их ассистенты.

Хэл, наклонившись в мою сторону, прошептал:

— Ты знаешь, кто представляет интересы страховых компаний?

Я отрицательно замотал головой, ибо действительно не знал ни одного судебного деятеля. Мне было известно только, что мистер Боуэн-Лодж, королевский адвокат, назначен председателем суда.

— Сэр Лайонел Фолсетт. Самый высокооплачиваемый адвокат, какого только можно сыскать. — Его голубые глаза метнули на меня быстрый взгляд. — Любопытно, а?

Я посмотрел туда, где сидел Петч. И тут мне пришла мысль, что меня ведь могут вызвать в свидетельскую ложу и подвергнуть перекрестному допросу.

Гул голосов в зале постепенно стихал. Председатель, до сих пор мирно беседовавший со своими консультантами, наконец повернулся и взглянул в зал. Подождав, пока воцарилась полная тишина, он обратился к собравшимся:

— Джентльмены! Сегодня здесь собрался суд, как вы уже знаете, чтобы расследовать обстоятельства гибели парохода «Мэри Диар». Нашим долгом является не только выяснить общие обстоятельства, но и косвенные факты, способствовавшие его гибели. Таким образом, цель настоящего расследования заключается в выяснении технического состояния судна в тот момент, когда оно отправилось в свой злополучный рейс из Иокогамы, его мореходных качеств, состояния механизмов, характера груза, способа укладки его в трюмах и, особенно, готовности противопожарного оборудования. Рассмотрению подлежат также взаимоотношения и действия всех тех, кто в той или иной степени отвечал за выполнение рейса и кто мог или не мог оказаться причастным к катастрофе. Несколько слов о катастрофе, джентльмены. Из тридцати двух человек команды по меньшей мере двенадцать, то есть более трети, погибли. Более того, во время рейса скончался капитан, и, как мне сообщили, бесследно исчез директор компании, которой принадлежало судно. Нам приходится расследовать весьма печальное дело. Возможно, здесь присутствуют родственники погибших. Но при этом я полагаю, что, несмотря на уважение к мертвым и на то, что они не могут дать здесь своих показаний, мы не должны делать им никаких скидок. Поэтому я считаю своим долгом напомнить вам, что настоящее расследование должно заняться выяснением причин, приведших к катастрофе. Мы собрались здесь, чтобы тщательно и беспристрастно разобраться во всех подробностях этого ужасного случая. — Боуэн-Лодж слегка наклонился вперед. — А сейчас я прошу мистера Холланда от имени министерства транспорта открыть судебное заседание.

— Уважаемый господин председатель! — Холланд встал с места, руки он держал в карманах пиджака. — Я полагаю, что мне следует обратить ваше внимание прежде всего на то, что эксперт по кораблекрушениям в своем рапорте министру подчеркнул конфликтный характер показаний спасенных членов экипажа. Как вы знаете, в подобных случаях эксперт готовит свой рапорт на основе письменных показаний, данных под присягой. Поэтому я не намерен останавливаться как на подробностях событий, приведших к катастрофе, так и на самой катастрофе. Я только позволю себе сделать короткое заявление по поводу установленных фактов, касающихся рейса, опустив при этом детали, упомянутые в показаниях свидетелей.

На минуту он прервал свою речь и посмотрел вниз, на разложенные перед ним заметки. Затем он окинул взглядом зал и спокойным, довольно скучным голосом начал суммировать происшедшие за время рейса события.

— Я узнал, что «Мэри Диар» была куплена фирмой «Деллимер трейдинг энд шиппинг компани» в июне прошлого года. До этого судно принадлежало одной бирманской компании и в течение двух лет стояло на приколе в устье какой-то реки неподалеку от Иокогамы. После завершения сделки его отбуксировали в Иокогаму для капитального ремонта. 18 ноября был выдан сертификат на право совершения одного рейса в Антверпен, а затем судно должно было быть направлено в Англию и там сдано на слом. 2 декабря судно было заправлено углем. 4 декабря встало под погрузку. Груз состоял из 148 авиамоторов. В дополнение к этому предназначавшемуся для отправки в Антверпен грузу, который был равномерно распределен по всем четырем трюмам, на борт было взято большое количество тюков японского хлопка и изделий из искусственного шелка. Эта часть груза подлежала доставке в Рангун, а потому для удобства была размещена поверх ящиков с моторами. Весь груз принадлежал влиятельной торговой корпорации господина Су в Сингапуре.

«Мэри Диар» вышла из Иокогамы 8 декабря, 6 января судно достигло Рангуна, где были выгружены японские товары. Груз хлопка-сырца, который г-н Су намеревался переправить этим рейсом из Рангуна в Англию, не был еще доставлен в порт. Поэтому судно, пополнив запасы угля, проследовало вверх по течению реки и встало на рейде, ибо причал в тот момент был занят другим судном компании Деллимера — «Торре Анунсиатой». Спустя четыре дня хлопок был наконец доставлен, погружен и размещен в трюмах № 2 и № 3.

Из Рангуна судно вышло 15 января, а 4 февраля пришло в Аден, где был высажен на берег заболевший первый помощник капитана мистер Адамс. На его место был взят мистер Петч. 6 февраля судно продолжило рейс. 2 марта умер капитан Джеймс Таггард, и мистер Петч принял командование судном. В тот момент «Мэри Диар» находилась в Средиземном море, в четырех сутках пути от Порт-Саида. 9 марта судно прошло Гибралтарский пролив и вышло в Атлантику, почти сразу же попав в тяжелые погодные условия. Оно зачерпнуло большое количество воды, для выкачки которой периодически вводились в действие помпы. 16 марта погода ухудшилась, и ветер достиг штормовой силы.

— А сейчас, — произнес Холланд, и голос его слегка возвысился над той монотонностью, с которой он перечислял известные ему факты, — а сейчас мы подошли к серии инцидентов, можно сказать, таинственных, которые и являются предметом нашего расследования.

Он коротко перечислил их: повреждения в носовых трюмах, заполнение трюмов водой, несмотря на работу помп, повреждение переборки в котельной, пожар в радиорубке, исчезновение Деллимера и дальше, после того как судно обогнуло Ушант, — пожар в трюме № 3; команда за исключением капитана оставляет судно; все еще держащееся на воде судно обнаружено на следующее утро, и наконец, судно покинуто окончательно. Факты перечислялись отрывисто, сухо, отчего воздействие их на аудиторию усиливалось.

— Двенадцать человек погибло, джентльмены, — добавил он после короткой паузы очень спокойным голосом. — Погибли в борьбе за свою жизнь, спасаясь с судна, которому не грозило мгновенное погружение. Сам по себе этот факт имеет очень большое значение. — Он обернулся и взглянул на председателя суда. — В мою задачу входит изложение голых фактов, а не оказание давления на членов суда. Но мне дано право подчеркнуть некоторые факты — факты, уважаемый господин председатель, на которые я хочу обратить и внимание суда. Во-первых, на последовательность возникновения инцидентов, повлиявших в дальнейшем на безопасность плавания и способность судна сохранять плавучесть, и, во-вторых, на то, что судно было покинуто, несмотря на то, что продержалось после этого на воде в течение сорока восьми часов жестокого шторма. Я подчеркиваю, что это один из самых невероятных случаев, представленных на рассмотрение суда, случай, который в результате принятого вами решения может повлечь за собой далеко идущие последствия для одного и более человек, присутствующих сегодня в этом зале.

Теперь он пристально посмотрел в сторону свидетелей и, обращаясь к ним, сказал:

— Я уже отмечал противоречивость показаний, данных свидетелями под присягой. Я настаиваю, чтобы эти и некоторые другие свидетели повторили под присягой свои показания здесь, перед лицом суда. Но хочу предупредить, что дача показаний суду несколько отлична: вас может подвергнуть перекрестному допросу любой представитель заинтересованной стороны, в том числе и я. — Он выдержал многозначительную паузу и почти зловеще закончил: — Мне хотелось бы напомнить вам, что лжесвидетельство является серьезным преступлением.

Ответом на его предупреждение было гробовое молчание — лишь скрипнуло несколько стульев, когда кто-то из команды «Мэри Диар» неловко заерзал под его пристальным взглядом. Холланд внезапно сел. Секунд тридцать он позволил длиться тишине, возникшей в зале в результате впечатления, которое оказала на аудиторию его речь, а затем медленно поднялся с места и вызвал:

— Гидеон Петч!

Его полное имя было Гидеон Стефен Петч. Образование получил в Пэнберне, в торговый флот вступил кадетом[2] в 1935 году, в 1941 году получил сертификат помощника капитана, в 1944 году — сертификат командира корабля, в 1945-м — впервые получил под командование судно, потом инцидент с «Белль Айл», а затем несколько лет на берегу — пустые, бесцельные годы. Холланд проследил их факт за фактом, перечисляя их монотонным голосом, как будто прослеживал путь прохождения бандероли через почтовые отделения. А затем последовали специальные вопросы. Считал ли он «Мэри Диар» способной совершить длительное плавание? Проверял ли он противопожарное оборудование? Осматривал ли лично спасательные шлюпки? Считал ли команду дееспособной? Компетентны ли, по его мнению, офицеры?

Петч заметно успокоился, обрел уверенность. Прошлое его не касалось. Да, шлюпки были в полном порядке, он проверял их лично. Экипаж — средний, приходилось плавать и с худшим. Офицеры? Он предпочел бы не комментировать. Некоторые — хорошие, некоторые — нет.

— А капитан? — Вопрос был задан все тем же бесцветным, скучным голосом.

Петч, подумав, ответил:

— Мне кажется, он был хорошим моряком.

— Вам кажется? — темные брови Холланда взлетели вверх.

— Капитан Таггард был болен, сэр.

— Тогда почему он не ушел с судна?

— Я не знаю.

— А как же первый помощник Адаме ушел с судна по болезни? Почему капитан Таггард не был снят с судна по той же причине?

— Очевидно, владелец считал, что он в состоянии завершить этот рейс.

— Под владельцем вы подразумеваете мистера Деллимера?

— Да.

— Скажите мне, что за болезнь была у капитана Таггарда?

Конечно, Петч ждал этого вопроса, но сейчас, когда он был задан, вид у него был жалкий, и он бросил взгляд назад, туда, где сидели свидетели. Потом он взглянул на Джанет Таггард, а затем снова на Холланда.

— Извините, сэр, но я думаю, что не сумею ответить на этот вопрос.

Холланд посмотрел в сторону председательского кресла, держась за лацканы своего пиджака, как будто на нем был не пиджак, а мантия.

— Я полагаю, уважаемый господин председатель, что все связанное с «Мэри Диар» уместно для расследования. Я пытаюсь воссоздать полную картину случившегося. А чтобы добиться этого, я обязан представить факты — все факты.

— Вы совершенно правы, мистер Холланд, — Боуэн-Лодж плотно сжал губы, — но я вижу… — он заглянул в свои бумаги — …что среди свидетелей находится мисс Таггард. И я попросил бы, мистер Холланд, иметь это в виду и, упоминая имя ее отца, по возможности избегать выражений, причиняющих ей боль.

— К сожалению… — Холланд выдержал холодный, официальный взгляд Боуэн-Лоджа и обратился к Петчу: — Я буду удовлетворен, если вы подтвердите, что знали, чем был болен капитан Таггард.

— Да, я знал, — ответил Петч. И затем быстро добавил: — Но я не представлял себе, что это может быть фатальным.

— Все ясно. — Теперь Холланд перешел к вопросу о грузе. — Как первый помощник вы должны были нести ответственность за погрузку. Осматривали ли вы лично трюмы?

— В трюмах номер один и номер четыре был лично. Другие два были уже заполнены, и я проверил их размещение через смотровые люки.

— Перед выходом из Адена или после?

— Перед выходом.

— Не расскажете ли вы суду, как конкретно были размещены грузы в трюмах?

Петч начал с трюма № 1 и охарактеризовал все остальные, начав с носовой части и кончив кормовой. Он назвал размеры каждого — они занимали всю ширину судна до самого днища. Пол трюмов был сплошь заставлен ящиками. Он назвал их приблизительные размеры.

— Вы знали, что в ящиках находились авиационные двигатели? — спросил Холланд.

— Да, знал.

— Из личных наблюдений? Я имею в виду, видели ли вы лично, что находилось в тех ящиках?

— Нет. У меня не было случая. Но, так или иначе, открыть их было сложно — они были очень плотно уложены за исключением первого и четвертого трюмов, а поверх них лежали тюки с хлопком.

— Понятно. Значит, когда вы сказали, что в ящиках были авиамоторы, вы имели в виду, что именно так значился груз в декларации?

Петч утвердительно кивнул.

— Перед личным осмотром трюмов капитан Таггард показывал декларацию?

— Я познакомился с грузовой декларацией до осмотра трюмов.

Холланд пристально взглянул на Петча.

— Я не о том вас спрашиваю. Показывал ли вам капитан Таггард декларацию перед тем, как вы пошли осматривать трюмы?

Петч на мгновение задумался, но потом твердо ответил:

— Нет.

— В то время вы виделись с капитаном Таггардом?

— Да.

— Вы просили его показать вам декларацию?

— Нет.

— Почему нет? Ведь если вы намеревались осмотреть трюмы…

— Капитан Таггард был нездоров, сэр.

Холланд некоторое время размышлял. Потом, слегка пожав плечами, он перешел непосредственно к судну. Почти полчаса ушло на выяснение разных технических подробностей — размеров судна, конструкции, времени его постройки, ремонтных работ, переделок, различных характеристик, маневренности, истории судна.

Судно было построено на верфях Клайда в 1910 году и предназначалось для рейсов через Атлантику. Петч узнал его историю из старой записной книжки, найденной в каюте. Он даже сообщил, откуда произошло его название: Мэри — имя жены первого владельца, а Диар — его фамилия. В годы первой мировой войны судно дважды торпедировали. После ремонта оно участвовало в многочисленных конвойных перевозках. Затем в 1922 году оно столкнулось с небольшим айсбергом в заливе Святого Лаврентия, было перепродано и еще десять лет кряду бороздило моря. Годы депрессии застали судно ржавеющим в одном из портов Дальнего Востока. С возникновением угрозы новой войны и ростом стоимости грузовых перевозок оно снова сменило хозяина и стало осуществлять рейсы в бассейне Индийского океана и китайских морей. В 1941 году у самого Сингапура при перевозке войск его снова торпедировали. «Мэри Диар» кое-как добралась до Рангуна, там была отремонтирована и вновь отправилась в рейс, на сей раз в Сан-Франциско. Там впервые за двадцать лет судно было поставлено на капитальный ремонт, после которого снова вернулось в бассейн дальневосточных морей. В последние дни войны с Японией, уходя от артиллерийского огня, судно выбросилось на коралловые рифы. Половина днища его была вырвана, киль начисто срезан, снарядами снесена часть палубных надстроек. В 1947 году судно еще раз сменило владельца, приняв на этот раз «бирманское подданство», и, борясь со штормами, плавало из одного дальневосточного порта в другой. Четыре года спустя оно оказалось на кладбище судов возле Иокогамы, где ржавело до тех пор, пока его не приобрела компания Деллимера.

Рассказывая историю корабля, Петч невольно говорил о нем как о человеке. Если бы он сказал, что судно представляло собой груду металлолома, идущего своим ходом на кладбище, этим он невольно подчеркнул бы свои способности как моряка, сумевшего провести его сквозь жестокие штормы Бискайского залива. Но вместо этого он заявил суду, что «Мэри Диар» была прекрасным судном, легким в управлении, отметив, правда, что протечка переборок возникла лишь потому, что ремонт был осуществлен в технически слабо оснащенном порту. Его преданность кораблю произвела впечатление на аудиторию, но одновременно он лишился симпатии суда, которую мог бы легко завоевать.

После этого Холланд перешел к разбору подробностей плавания через Красное море, Суэцкий канал и Средиземное море, интересуясь командой, офицерами, взаимоотношениями между Деллимером и Таггардом. В результате вырисовывалась весьма неприглядная картина: команда — недисциплинированная, механик — недостаточно компетентный, к тому же заядлый картежник, играющий без разбора и с матросами и с офицерами, капитан вечно в своей каюте, почти не появлялся на мостике, а Деллимер болтался без дела по судну, обедал в своей каюте, иногда с Хиггинсом, часто запираясь на несколько часов с капитаном.

Суд притих, когда Холланд стал рассказывать о том, как Петч принял на себя командование.

— Согласно вашей записи в судовом журнале капитан Таггард умер утром второго марта. Это верно?

— Да.

— Доктора на борту не было?

— Нет.

Джанет Таггард всем телом подалась вперед, лицо ее сделалось белым как полотно, суставы пальцев, судорожно вцепившихся в спинку впереди стоящего стула, побелели.

— Вы сами лечили капитана Таггарда?

— Я делал что мог.

— А как вы лечили?

— Уложил его в постель. Пытался уговорить принять успокоительное, но он отказался. — Голос Петча замер, как только он взглянул туда, где сидела Джанет Таггард.

— И, вы заперли его в каюте?

— Да.

— Почему?

Петч не ответил.

— В судовом журнале вы указываете, что, по вашему мнению, капитан Таггард скончался от сердечного приступа. Пожалуйста, объясните суду, что послужило причиной сердечного, если это действительно было сердце, приступа?

— Мистер Холланд, — в допрос вмешался голос Боуэн-Лоджа, резкий, высокий. — Я должен напомнить вам, о чем уже говорил раньше. Я не считаю этот вопрос уместным или необходимым.

На этот раз Холланд заупрямился.

— При всем своем уважении к вам, господин председатель, я рассматриваю этот вопрос крайне уместным. Свидетель проявляет сдержанность в отношении заболевания капитана Таггарда. Однако характер заболевания влияет на качество руководства вверенным ему судном, и суд должен быть правильно информирован. — И, не дожидаясь разрешения, он обратился к Петчу: — Теперь вы знаете, почему был задан этот вопрос, и потому должны отвечать на него. Какова главная причина смерти?

Петч упорно молчал, и Холланд внезапно стал проявлять нетерпение.

— Человек умер в запертой каюте. Это верно?

Он выпалил это грубо. Петч был поражен этим, но все же кивнул утвердительно.

— Почему вы заперли его в каюте? — И когда Петч снова промолчал, Холланд задал свой главный вопрос: — Правда, что вы специально заперли его в каюте, так как он буйствовал?

— Он совершенно потерял рассудок, — пробормотал Петч.

— Он что, дезорганизовывал команду?

— Да.

— Обвинял экипаж?

— Да.

— В чем обвинял?

Петч с несчастным видом оглядел зал и сказал:

— Он обвинял офицеров в краже спиртных напитков из его каюты.

— Теперь, пожалуйста, ответьте на такой вопрос. — Холланд наклонился вперед: — Что явилось, на ваш взгляд, главной причиной смерти капитана Таггарда?

Петч, вероятно, промолчал бы снова, но в это время раздался высокий голос Боуэн-Лоджа:

— Свидетель, будьте любезны ответить на вопрос, поставленный адвокатом. Я повторяю его: что явилось главной причиной смерти?

Петч колебался.

— Пьянство, сэр, — ответил он с неохотой.

— Пьянство? Вы хотите сказать, что он умер от алкоголя?

— Да, именно от этого.

Напряженную тишину, царившую все это время в зале, разорвал девичий голос:

— Это неправда! Как вы можете такое говорить о мертвом?! — Голос был пронзительным, высоким, дрожащим.

— Прошу вас, мисс Таггард, перестаньте! — Просьба Холланда звучала мягко, по-отечески. — Учтите, свидетель под присягой.

— Мне безразлично, под присягой он или нет, но он лжет! — Она безутешно рыдала. Лицо Петча сделалось бледным как полотно. Фрэзер всячески пытался усадить Джанет на стул, но она обратилась к председателю: — Пожалуйста, остановите его, — всхлипывала она, но затем, резко вскинув голову, гордо заявила: — Мой отец был прекрасным человеком, знакомством с которым может гордиться любой из присутствующих здесь.

Холланд откашлялся.

— Еще один вопрос. Сколько спиртного ежедневно потреблял капитан Таггард?

— Не могу сказать. Я не знаю, — голос Петча был едва слышен.

— Вы хотите сказать, что не видели, какое количество он потреблял?

Петч кивнул.

— Но вы, может быть, знаете, что он обычно пил. Виски?

— Да.

— А кроме этого?

— Иногда пил коньяк. Временами — ром.

— Сколько?

— Я не знаю.

— И это продолжалось на протяжении всего рейса?

— Да, я так думаю.

— Вероятно, как ближайший его помощник, вы все-таки интересовались, сколько он выпивал каждый день?

Петч помолчал и неохотно ответил:

— Стюард говорил — бутылку-полторы, иногда — две.

— Понятно.

В тишине послышались приглушенные рыдания.

— Значит, он не был способен командовать кораблем?

— О нет, — Петч тряхнул головой. — К концу дня опьянение почти проходило, и он, на мой взгляд, вполне контролировал действия экипажа.

— Вы хотите сказать, — вмешался Боуэн-Лодж, — что он сохранял свою дееспособность, несмотря на выпитые две бутылки?

— Да, сэр. Точнее — большую часть дня.

— Но вы сказали, что он бушевал и вам приходилось запирать его в каюте. А если это так, то, наверное… — Брови председателя поднялись вверх в немом вопросе.

— Когда он напивался, то уже не бушевал, — ответил медленно Петч.

— Тогда отчего же он приходил в ярость?

— От ликера.

Потрясенный зал молчал. Джанет Таггард прекратила плакать. Она сидела, словно окаменев, и смотрела на Петча полным ужаса взглядом.

— Прежде чем идти дальше, я бы хотел окончательно прояснить этот вопрос, — сказал Боуэн-Лодж спокойным, выдержанным тоном. — Значит, на ваш взгляд, капитан Таггард умер не от потребления спиртного, а от его недостатка? Так будет правильнее?

— Да, сэр.

— Вы действительно полагаете, что его убило отсутствие спиртного?

— Я не знаю, — ответил Петч разбитым голосом. — Я знаю, что он держался на спиртном, а когда он не получил его, он просто сошел с ума и умер. Мне казалось, что он совсем ничего не ел.

На следующем этапе рейса никаких происшествий не произошло, но все же Петч вынужден был рассказать обо всех мелочах — о том, что между завтраком, обедом и ужином стол в кают-компании не прибирался, что не давали покоя тараканы, что у нескольких матросов завелись вши, что камбуз не мыли, в шлюпках не было запаса провианта, что в драке был ранен один матрос, что один раз пришлось остановить машины для замены перегревшегося подшипника. В целом складывалось впечатление, что люди, от которых зависел порядок, наплевательски относились к своим обязанностям.

Выяснились и другие вещи. Плохо велся судовой журнал, количество питьевой воды не учитывалось, и чаще всего эти беспорядки лежали на совести Хиггинса, ставшего первым помощником Петча. Петч показал, что он больше полагался на помощь своего второго офицера Джона Райса. Таким образом, можно было сделать вывод о том, что этих двух людей объединяло возникшее между ними чувство товарищества.

О Деллимере Петч упомянул дважды. Один раз Петч столкнулся с ним по поводу плохой работы машиниста.

— Деллимер поощрял моего главного механика, Берроуза, к игре в карты. Я вынужден был настаивать, чтобы он перестал отвлекать Берроуза от работы. Они играли в карты ночи напролет, и, таким образом, вся ответственность за исправность машин ложилась на плечи Рафта, второго механика.

— Высказывал ли мистер Деллимер какие-либо возражений? — спросил Холланд.

— Да. Он говорил, что это его судно и он будет делать то, что ему нравится, и будет развлекать офицеров, которые ему по душе.

— А что вы отвечали на это?

— Что это угрожает безопасности судна и моральному состоянию машинистов, и что капитан я, а не он, и порядки на судне установлены мною, а не им.

— Другими словами, вы поругались?

— Да.

— И он прекратил карточные игры с главным механиком?

— В конечном итоге, да.

— В конечном итоге? Вы что, неоднократно убеждали его?

— Да. Я сказал, что отдал строжайший приказ Берроузу и если он не выполнит его, то я знаю, какие меры предпринять.

Второе упоминание о Деллимере возникло почти случайно.

Петч перед этим заверил суд, что, как только судно попало в тяжелые погодные условия возле берегов Португалии, он лично проверял все четыре трюма. Холланд тут же с присущей ему въедливостью сделал вывод, что Петч не поверил рапорту Хиггинса, в котором тот сообщал, что груз в трюмах не перемещается.

— Значит, вы ему не доверяли?

— Честно говоря, нет.

— Скажите, а в действительности мистер Хиггинс осматривал трюмы?

— Я не знаю.

— Очевидно, вы так мало о нем думали, что даже не спросили его, проверил ли он трюмы?

— Да, я думаю, вы правы.

— А кроме вас, кто-нибудь осматривал трюмы?

Прежде чем ответить, Петч немного подумал.

— Я полагаю, мистер Деллимер проверял их, — сказал он потом.

— Вы думаете, что он проверял?

— Очевидно. Ведь он находился в трюме номер один, когда я осматривал груз через смотровой люк. Я предполагаю, что он находился там с той же целью.

Холланд, казалось, раздумывал над тем, что сообщил ему Петч.

— Понятно. Но ведь это входит в обязанности одного из офицеров. Мне кажется странным, что владелец счел необходимым лично проверять груз. У вас есть какие-нибудь соображения на этот счет?

Петч отрицательно покачал головой.

— Что за человек был мистер Деллимер? — спросил Холланд. — Каковы ваши впечатления о нем?

«Вот сейчас, — подумал я, — именно сейчас он и расскажет всю правду о Деллимере». Ему так необходима была эта лазейка. Но Петч стоял, не произнося ни слова, бледный, и только на щеке возле рта подергивался нерв.

— Вот что мне хотелось бы узнать, — продолжал Холланд. — Мы сейчас подходим к событиям вечера шестнадцатого марта. Именно в тот вечер исчез мистер Деллимер упал за борт. Вы знали о том, что во время войны мистер Деллимер служил в военно-морском флоте?

Петч кивнул утвердительно.

— Он служил на корветах и фрегатах и плавал главным образом в Атлантике. Там он неоднократно попадал в шторм. — Холланд выдержал многозначительную паузу. — Как он себя вел, когда судно попало в полосу штормов? Вы не заметили в нем чего-нибудь необычного?

— Пожалуй, нет, — произнес Петч сдавленным голосом.

— Но вы все-таки не уверены.

— Я не особенно хорошо его знал.

— Вы были с ним на одном судне более месяца, но большую часть времени он провел в своей каюте. Однако мне кажется, что у вас все-таки должно было сложиться впечатление о его психическом состоянии. Он был чем-нибудь обеспокоен?

— Да, пожалуй, что так.

— Беспокойство личного свойства или же он боялся за судно?

— Я не знаю.

— Тогда я поставлю вопрос конкретно. Как вы расценили его действия, когда увидели, что он осматривает груз?

— Я никак не расценил их. — Петч снова обрел голос и отвечал четко и ясно.

— Что вы ему сказали?

— Я попросил его покинуть трюм.

— Почему?

— Потому, что ему нечего было там делать. Груз его ни в коей мере не касался.

— Совершенно верно. Но я поставлю вопрос иначе. Нельзя ли было расценить его пребывание в трюме как испуг, предположить, что его нервы расшатаны? Однажды во время войны его судно было торпедировано, и он длительное время находился в воде, пока не был подобран. Как вы считаете, не мог ли на него подействовать опыт войны?

— Нет, я бы… Я не знаю.

Холланд некоторое время молчал, а потом сделал неопределенный жест плечами. Он искал правду и вопросы свои задавал, основываясь на имеющихся письменных показаниях. Но теперь он изменил тактику и попросил Петча рассказать о всех событиях той ночи, когда «Мэри Диар», борясь с ветром, вспарывала воды Бискайского залива, не прерывая его вопросами, не вмешиваясь в повествование.

И Петч рассказал всю историю в скупых фразах, по-деловому, и зал слушал с интересом. По мере того, как он говорил прямо и откровенно, находясь в свидетельской ложе, я следил за его лицом, и у меня возникло странное чувство, что все это время он что-то не договаривает, обходя какой-то факт. Я взглянул на председателя. Он сидел молча, слегка подавшись вперед и подперев подбородок правой рукой. Его губы плотно сжаты, лицо непроницаемо.

Факты, сообщенные Петчем, были достаточно красноречивы: барометр неуклонно падал, море вспенивалось, ветер крепчал, судно переваливалось с борта на борт медленно и методично, постепенно на фальшборт стали наваливаться водяные горы, судно вползало на их гребни, а затем медленно скатывалось с них. Вечером Петч был на мостике. Там же находились Райс, рулевой и вахтенный матрос. Все случилось примерно в 23.20 — легкий взрыв, какое-то сотрясение. Он прозвучал так, словно волна ударилась в борт и рассыпалась. Но в тот момент волны не было, судно не кренилось. Оно находилось в провале и медленно взбиралось в гору. Волна набежала позднее, последовал удар, и белая пена накрыла всю носовую часть судна.

Никто в тот момент не произнес ни слова, и только чуть позднее сквозь рев шторма прорезался голос Райса: «Мы на что-то наскочили, сэр?» Тогда Петч послал Райса вниз посмотреть, нет ли протечки воды в трюмах, особенно в трюме № 1. Он приказал включить помпы в обоих носовых трюмах, а сам остался на мостике, наблюдая, как зеленая вода перекатывается через бак. Тогда на мостик поднялся Деллимер, бледный и испуганный, а с ним вместе — Хиггинс. Они говорили о том, чтобы оставить корабль. Похоже, они считали, что судно идет ко дну. Да и Райс, вернувшись на мостик, сообщил, что среди команды паника.

Петч оставил мостик на попечении Хиггинса и вместе с Райсом спустился на верхнюю палубу. Четверо матросов в спасательных жилетах готовили к спуску на воду шлюпку № 3. Они были очень напуганы, и Петч даже вынужден был ударить одного из них. Только тогда они оставили шлюпку и вернулись к своим обязанностям. Он собрал всех, кого удалось разыскать, примерно человек десять, и под командой третьего механика послал их укрепить переборку между трюмом № 2 и котельным отделением. В то время, когда Петч осматривал трюм, рулевой передал в машинное отделение, что мостик наполнен дымом.

Когда, собрав полдюжины людей, он появился на мостике, там оказался только рулевой, вцепившийся в штурвал, глаза его слезились, и он отчаянно кашлял.

Пламенем была объята радиорубка, расположенная, чуть выше и позади мостика. Нет, он не представлял, как это могло произойти. Радист побежал вниз надевать спасательный жилет. Он остался там, чтобы прийти в себя и выпить какао. Хиггинс ушел на корму проверить рулевой механизм. Нет, Петч не знал, куда девался Деллимер. Он сожалеет, что среди спасшихся не оказалось рулевого.

Для тушения пожара они применили пенные огнетушители. Но жара оказалась столь нестерпимой, что внутрь рубки проникнуть не удалось. Помогла частично обрушившаяся крыша рубки, через которую стали проникать брызги разбивающихся волн, которые и залили пламя.

Ветер достиг двенадцатибалльной силы. Петч поставил судно по ветру и приказал пустить машины на «малый ход». В таком положении судно находилось в течение четырнадцати часов, помпы работали в полную силу, и он и Райс непрерывно следили за состоянием переборки, периодически укрепляя ее, особенно там, куда волна била больше всего, а также пытались удержать команду от паники и следили за тем, чтобы все матросы находились на своих местах и помогали судну бороться со стихией.

Около шести часов утра, после двадцати двух бессонных часов, он пришел в свою каюту. Ветер начал стихать, стрелка барометра снова пошла вверх. Он лег спать не раздеваясь, а через два часа его разбудил стюард Сэмюэль Кинг, негр с Ямайки, который сообщил, что не могут найти мистера Деллимера. Обыскали все судно, но без успеха. Человек исчез.

— Мне осталось только предположить, что он упал за борт, — сказал Петч и замолчал, ожидая вопроса Холланда, и тот спросил, не опрашивал ли он по этому поводу членов команды.

— Да. Я попросил каждого члена команды сделать по этому поводу заявление в моем присутствии, а также в присутствии Хиггинса и Райса. Насколько нам удалось выяснить, последним человеком, видевшим мистера Деллимера живым, был стюард. Он видел, как Деллимер вышел из своей каюты и прошел в дверь, ведущую в кормовую часть верхней палубы. Это было примерно в четыре тридцать.

— А после этого его никто больше не видел?

Петч немного подумал и ответил:

— Насколько нам удалось выяснить — никто.

— Верхняя палуба — это та, на которой находятся шлюпки?

— Да.

— Грозила ли опасность тем, кто был на этой палубе?

— Нет, не думаю. Трудно сказать. Брызги и волны перекатывались через все палубы.

— И через корму тоже?

— Да.

— А мистер Деллимер направился на корму?

— Так сказал Кинг.

Холланд немного помолчал, а затем снова спросил:

— Вы не предполагаете, куда направлялся мистер Деллимер?

— Нет.

— Исходя из того, о чем вы уже рассказывали, можно предположить, что он пошел на корму, чтобы проверить состояние крышек люков?

— Возможно. Но в этом не было необходимости. Я их проверял лично.

— Но если он все же пошел проверять, состояние крышек люков, это значило, что ему пришлось бы спускаться по трапу, расположенному в самой задней части грузовой палубы?

— Не обязательно. Крышки люков хорошо видны и с верхней палубы.

— А если он все же спустился, это было опасно?

— Да. Да, это так. Волны перекатывались через обе грузовые палубы.

— Понятно. Значит, именно тогда его и видели в последний раз?

В зале царила тишина. Всех захватила загадочность, таинственность дела. Кто-то позади меня тихо плакал. И тогда снова зазвучал голос Петча, продолжавшего свой рассказ.

Ветер утих, а вместе с ним и море. В двенадцать сорок три, о чем свидетельствовала и запись в судовом журнале, Петч дал команду «малый вперед» и продолжил движение по курсу. Кроме этого, он отдал приказ пустить в ход ручные помпы, а так как носовая часть судна заметно ушла в воду, послал рабочую команду под началом Райса для исправления повреждений крышек носовых люков.

Он намеревался первоначально взять курс на Брест. Но в связи с тем, что погода улучшилась и помпы работали безотказно, он все же решил держаться прежнего курса, надеясь рано утром восемнадцатого обогнать Ушант. Он увеличил обороты винтов до средней скорости. Крупные пологие волны все еще вспухали, но море было спокойным, и ветер почти спал. Тем не менее он решил держаться берегов Франции на случай непредвиденных осложнений. После изменения курса он информировал офицеров о том, что принял решение идти в Саутгемпгон для ремонта.

Приблизительно в двадцать один двадцать, после того как стюард принес ужин и он перекусил в своей каюте, он услышал крики, а затем прибежал Рай си сообщил, что в кормовом трюме вспыхнул пожар и команда в состоянии паники.

— Какова конкретно была причина паники? — вмешался в рассказ Холланд.

— Мне кажется, суеверие. Команда считала, что это судно приносит несчастье, — ответил Петч. — Во всяком случае, последние два дня об этом говорили открыто.

— А вы что думаете по этому поводу? Вы тоже считали, что судно заколдовано?

Петч посмотрел на председателя и его консультанта.

— Нет, — ответил он, — я считаю, что была преднамеренная попытка уничтожить судно.

По залу пробежал шумок. Но Петч не удовлетворил жажду любопытства прямыми обвинениями. Он только пояснил:

— Слишком уж много совпадений: взрыв, повреждение трюмов, а затем пожар в радиорубке.

— Вы были убеждены, что в трюме номер один произошел взрыв? — спросил Холланд.

На мгновение Петч задумался.

— Да. Да, я так думаю.

— А пожар в радиорубке?

— Если взрыв был преднамеренным, тогда надо было вывести из строя и радио, ибо оно было моим единственным средством связи с внешним миром.

— Та-ак. — Холланд задумчиво молчал, а затем сказал: — Из ваших слов явствует, что на судне находился человек, который пытался уничтожить его?

— Да.

— А когда вы услышали, что в трюме номер три вспыхнул пожар, вы сразу же подумали, что это было еще одной попыткой уничтожить судно? Вы понимаете, что это очень серьезное обвинение?

— Да, понимаю.

Холланд призвал суд сохранять полнейшую тишину, а затем произнес:

— На борту «Мэри Диар» был тридцать один человек. Если пожар вызван умышленно, то опасности подвергались все люди. Это равносильно убийству.

— Да.

— Значит, вы настаиваете, что пожар вызван умышленно?

— Да, я настаиваю на этом.

Следующий вопрос был неизбежен.

— Кого вы подозреваете в поджоге? — спросил Холланд, но Петч не решался ответить. Рассказывать о том, как Деллимер предлагал ему деньги, теперь было бесполезно. Деллимер мертв. Его уже нельзя было обвинить в последнем пожаре. Поэтому Петч сказал, что у него не было времени на то, чтобы окончательно сформулировать свое подозрение — он был слишком занят спасением судна.

— Но вы, должно быть, подумали об этом раньше?

— Да. — Петч посмотрел на судью и его помощников. — Но я считаю, что это должен решить суд.

Боуэн-Лодж кивнул в знак одобрения, и Холланд попросил Петча вернуться к событиям, последовавшим после пожара в трюме. Он и Райс организовали команду для тушения огня. Нет, Хиггинс в нее не входил. Он был на вахте. С ними были второй механик, радист и боцман. Они развернули шланги и направили струи воды через смотровые отверстия, одновременно освободив проход под главным люком. Они отодвинули тюки от переборки трюма № 4 на тот случай, если переборка перегреется и ее придется охлаждать водой. Сам же Петч спустился в трюм № 4 через смотровой люк.

— Для чего вы это сделали?

— Я хотел проверить, насколько накалилась переборка. Я боялся, что пожар может распространиться на кормовые трюмы. А кроме того, так как трюм был заполнен грузом не полностью, я надеялся по степени нагрева переборки определить, насколько опасен был пожар.

— И что вы обнаружили?

— Я убедился, что пожар только что начался. Переборка еще не нагрелась. Но я обнаружил это позднее.

— Что вы имеете в виду?

Он рассказал, как, получив удар в голову, упал вниз с вертикального трапа и потерял сознание. Он объяснил это точно теми же словами, что и мне тогда, в каюте на «Мэри Диар». Когда он окончил рассказ, Холланд спросил:

— Вы уверены, что это произошло не случайно, что вы не поскользнулись?

— Совершенно уверен, — ответил Петч.

— Может быть, что-то упало на вас, кусок металла, например?

Но Петч указал на сохранившийся шрам, который не мог появиться случайно.

— А когда вы пришли в себя, вы не обнаружили поблизости какого-либо предмета, который мог быть использован нападавшим в качестве оружия.

— Нет. По-моему, нет. Во всяком случае, я не уверен. Трюм был наполнен дымом, я был ослеплен и почти задыхался.

— Я спросил об этом потому, что кто-нибудь из команды, скажем человек, имевший что-то против вас, мог последовать за вами… и ударить вас, например, кулаком?

— Он должен был быть очень сильным человеком. — И Петч посмотрел в зал на Хиггинса.

Затем он рассказал, что, придя в себя, услышал крики матросов, спускавших на воду шлюпки. Он с трудом вскарабкался по вертикальному трапу к грузовому люку, но крышка его была закрыта и заперта на защелку. Его спасло то, что оказалась приоткрытой крышка смотрового люка.

Спустя довольно длительное время ему удалось взгромоздить друг на друга несколько тюков и по ним добраться до выхода. С большим трудом он вылез через щель на палубу и обнаружил только шлюпку № 3, свисавшую со шлюпбалок. Остальные шлюпбалки были пусты. Машины все еще работали, работали и помпы, шланги по-прежнему вливали потоки воды в трюм № 3. Но на судне не осталось ни души.

Рассказ казался почти невероятным. Далее Петч поведал о том, как ему в одиночку, безо всякой помощи, удалось погасить пламя, а наутро он встретил незнакомца, бродящего по палубам судна.

— Это был мистер Сэндс с яхты «Морская ведьма»?

— Да.

— Не объясните ли вы, почему отказались от его предложения покинуть судно?

— Я не видел для этого оснований. Правда, носовая часть судна сильно погрузилась в воду, но непосредственной опасности не было. Кроме того, я надеялся уведомить власти и, находясь на борту, сумел бы организовать буксировку, если бы подошло спасательное судно.

Потом Петч рассказал о том, как мне не удалось вернуться на яхту, как он втащил меня обратно на палубу, и далее — о наших совместных усилиях спасти судно в борьбе со штормом. Однако он ни разу не упомянул об архипелаге Минки. По его словам, мы окончательно покинули борт корабля на резиновом надувном плотике, взятом в каюте Деллимера, когда судно погружалось. Нет, он не может указать точное место, но это было к востоку от Дуврских камней. Погружение мы не видели. Резиновый плотик? Да, верно, похоже, что Деллимер нервничал, не доверял шлюпкам, не верил в мореходные качества судна.

— Два последних вопроса, — сказал Холланд. — Эти вопросы имеют огромное значение как для вас, так и для всех тех, кто связан с судном. — Выдержав паузу, он спросил: — Подумайте, вы абсолютно убеждены, что на судне был взрыв и именно он вызвал проникновение воды в трюм номер один? Я задал вопрос потому, что в условиях, предшествовавших событию, нельзя было быть уверенным в том, что это не было подводным препятствием или ударом волны в носовую часть.

Петч думал, как ответить, оглядывая при этом присутствующих.

— Это не было ударом волны, — сказал он спокойно. — Волна ударила несколько позже. Что касается того, было ли столкновение или взрыв, это можно определить только путем осмотра места повреждения.

— Совершенно верно. Но так как судно лежит, вероятно, на глубине, по крайней мере, сто двадцать футов[3] и мы не знаем, где точно, об определении характера повреждений не может быть и речи. Я хочу знать вашу точку зрения.

— Я не думаю, что смогу сказать больше того, что уже сказал. Точнее сказать не могу.

— Благодарю вас.

Холланд сел, но в зале никто не шелохнулся. Никто не шептался, не двигал ногами. Зал целиком находился под впечатлением услышанного.

Тогда поднялся сэр Лайонел Фолсетт, адвокат, представлявший интересы страховых компаний.

— Уважаемый господин председатель, я был бы рад, если бы вы задали один или два дополнительных вопроса свидетелю.

Это был маленький человечек с редеющими волосами и высоким лбом, ничем не примечательный с виду, за исключением голоса, глубокого, слегка вибрирующего и придающего впечатление силы и энергии его обладателю. И в суде доминировал голос, а не человек.

— Свидетель убежден, что имели место попытки преднамеренно уничтожить «Мэри Диар». И инциденты, о которых он сообщил суду, ввиду отсутствия естественных объяснений, видимо, подтверждают этот вывод. Однако мне бы хотелось обратить внимание суда на то, что стоимость самого судна не может служить причиной заговора, и потому мы должны предположить, что если такой заговор существовал, то он был направлен на незаконное получение страховой стоимости груза. Мне хотелось бы указать вам, уважаемый господин председатель, что если в действительности груз был снят до гибели судна…

Боуэн-Лодж согласно кивнул.

— Я вполне разделяю ваше мнение, сэр Лайонел. — Он посмотрел на часы, висящие на противоположной стене зала над галереей для публики. — Каков ваш вопрос?

— Не говорил ли кто-либо на корабле о том, что груз на судне иной, чем указан в декларации?

— Нет, — ответил Петч.

— Я сформулирую вопрос по-другому: экипаж представлял собой небольшую, тесную компанию людей, а в такой тесной компании каждое слово быстро становится достоянием гласности и обрастает подробностями. Не приходилось ли вам слышать разговоры о грузе после того, как вы вступили на борт судна?

— Да, кто-то говорил, что среди прочего груза мы везли взрывчатку, — ответил Петч, — И этот слух упорно держался, несмотря на то, что я для всеобщего сведения вывесил на доске объявлений копию грузовой декларации.

— Вы считали опасным, когда команда думает, что сидит на пороховой бочке?

— Да.

— Учитывая характер команды?

— Да.

— Вы полагаете, что такого слуха было достаточно, чтобы команда впала в панику, узнав о пожаре?

— Вполне.

— Вы сделали этот вывод, исходя из сообщения Райса о панике среди команды? — Сэр Лайонел, подавшись вперед, пристально посмотрел на Петча. — Как случилось, что этот невероятный слух распространился по всему кораблю?

Петч непроизвольно посмотрел в сторону ожидающих свидетелей.

— Я думаю, что мистер Хиггинс не был полностью убежден в том, что мы везем груз, объявленный в декларации.

— Он считал, что на борту был груз взрывчатки, а? Что заставило его так считать?

— Я не знаю.

— Вы спрашивали его об этом?

— Да, спрашивал.

— Когда?

— Сразу после того, как мы обогнули Ушант.

— И что он сказал?

— Он отказался отвечать на вопрос.

— Как именно он ответил, когда вы задали ему этот вопрос.

— Его точные слова?

— Да.

— Он сказал, чтобы я попытался получить ответ у Таггарда или Деллимера, а его не беспокоил. Но они были мертвы.

— Благодарю вас. — И сэр Лайонел спокойно опустился на свое кресло.

Боуэн-Лодж снова посмотрел на часы и объявил перерыв.

— Джентльмены, вы свободны до двух часов. — Он поднялся с места, и вместе с ним встали все члены суда. Они ожидали стоя, пока он не покинул зал и не вышел за дверь позади председательского кресла, сопровождаемый тремя помощниками.

На улице солнце яркими блестками отражалось от мокрых тротуаров. И вдруг я сделал потрясающее открытие: ведь существуют же люди, простые люди, спешащие по своим делам, которые ничего не знают о «Мэри Диар»! На краю тротуара в полном одиночестве стоял Петч. Он ждал меня и сразу же пошел навстречу.

— Сэндс, можно вас на пару слов? — его голос звучал хрипло, лицо осунулось.

Хэл сказал, что пойдет в отель, где мы решили пообедать, и Петч, позвякивая мелочью в кармане, молча проводил его взглядом. Когда Хэл удалился на почтительное расстояние и не мог уже нас услышать, Петч сказал:

— Вы говорили мне, что ваша яхта не будет готова до конца этого месяца. — Фразу он произнес с явной укоризной, а в голосе слышались гнев и негодование.

— Да, — сказал я. — Но работы были закончены на неделю раньше, чем я предполагал.

— Почему вы не дали мне знать об этом? В прошлый вторник я заходил к вам, а мне сказали, что вы ушли в море. Почему вы мне ничего не сказали? — И вдруг он выпалил: — Один день — это все, что мне было нужно! Только один день плавания! — Он пристально смотрел на меня и буквально скрежетал зубами. — Неужели вы не понимаете: один взгляд на дыру в трюме — и я бы знал все! Тогда бы я смог сказать всю правду, а так… — Взгляд его метался, как будто он стоял на перекрестке и не знал, куда повернуть, — а так я не знаю, какого черта мне говорить, какую дьявольскую яму я рою для себя. Один день. Это все, что мне было нужно!

— Вы же мне не сказали об этом, — возразил я. — Во всяком случае, вам хорошо было известно, что такого рода осмотр должен быть произведен специалистами. — И тут я понял: ему было нужно убедиться в том, что его подозрения верны. — Ну, ничего, — и я похлопал его по плечу.

— Я думаю, вы правы, — процедил он сквозь зубы. — Я думаю, что вы чертовски правы. — Он взглянул на меня, и глаза его сверкали, как два уголька. — Все усилия… загнать его на Минки… напрасны. Боже мой! Ведь я мог…

Мы с Хэлом быстро пообедали и вернулись в зал суда. Точно со вторым ударом часов Боуэн-Лодж занял председательское кресло. В ложе прессы теперь находилось пятеро репортеров. Как хищники, слетались они на запах сенсации.

— С вашего позволения, уважаемый господин председатель, — произнес Холланд, поднимаясь со своего места, — я предлагаю продолжить наше заседание, вызвав нового свидетеля, с тем чтобы суд имел возможность получить полную картину случившегося.

Боуэн-Лодж кивнул головой в знак согласия.

— Я думаю, что будет правильно, мистер Холланд. Однако мой первый свидетель должен остаться в суде. Представители различных заинтересованных сторон, очевидно, пожелают задать ему вопросы.

Я предполагал, что следующим свидетелем окажется Хиггинс. Но вместо этого Хрлланд произнес:

— Харолд Лоуден!

И до меня вдруг дошло, что я до сих пор еще не решил, о чем следует говорить мне. Хэл вошел в свидетельскую ложу, держась по-военному прямо, и в коротких, четких фразах рассказал о нашей неожиданной встрече с «Мэри Диар» и о том, как на следующее утро мы нашли ее уже покинутой. После того как он покинул свидетельское место, настал мой черед. Я не сразу осознал, что автоматически пересекаю зал и занимаю место в ложе. Я весь был в холодном поту.

Я произнес клятву, и Холланд, глядя на меня спокойно и почтительно, стал своим мягким и вкрадчивым голосом спрашивать, действительно ли мое имя Джои Генри Сэндс, чем я занимаюсь и каким образом 18 марта я оказался в зоне канала на яхте «Морская ведьма». Ответив на эти вопросы, я почувствовал нервозность в своем голосе. В суде царила тишина. Боуэн-Лодж рассматривал меня своими маленькими острыми глазками.

По ту сторону зала я увидел Петча. Он сидел, подавшись вперед и сжав руки, напрягшийся, окаменевший, не сводя с меня взгляда. Я рассказывал, как выглядело судно в то утро, когда я попал на него, как вдруг мне в голову пришла мысль — а что, если сказать правду, сказать о том, что судно сидит на рифах Минки? Но я не смог. И стоило мне хоть на миг решиться, как вся моя нервозность исчезла. Теперь я знал, что говорить, и потому представил Петча суду таким, каким я видел его — человеком, шатавшимся от полного изнеможения, потушившего в одиночку пожар, но у которого уже не было сил бороться за спасение своего корабля.

Я рассказал о шраме на щеке, об угольной пыли, о его почерневшем от измождения лице. Я рассказал о том, как, обливаясь потом в котельной, мы старались поднять давление пара в котле, как мы запустили помпы, как использовали машины, чтобы удержать судно по ветру, и как кипящие пеной волны моря пытались проглотить полузатопленную носовую часть судна. Я кончил повествование, просто сказав, что мы оставили судно на утро второго дня.

Затем пошли вопросы. Рассказывал ли Петч, как команда покинула судно? Могу ли я высказать свои соображения о местоположении «Мэри Диар» в то время, когда мы садились на плотик? Думал ли я о том, что судно могло дойти до порта, не будь шторма?

Вопросы были исчерпаны, и я пошел через зал обратно. Я был словно выжатый лимон. Как только я сел, Хэл схватил меня за руку.

— Великолепно! — прошептал он. — Черт меня побери, ты же сделал из него героя!

Вызвали Джанет Таггард.

Она заняла место в свидетельской ложе — ее лицо, смертельно бледное, казалось непроницаемой защитной маской. Холланд пояснил, что вызвал ее именно на этой стадии расследования, с тем чтобы освободить в дальнейшем от необходимости выслушивать заявления, которые могут сделать об ее отце другие свидетели. Он очень тактично расспросил ее, каким она помнила отца, о его письмах, неизменно приходивших из каждого порта, о его подарках, деньгах, которые помогли ей закончить колледж и поступить в университет, о его заботе о ней после смерти матери, когда ей было всего семь лет.

— Раньше я не представляла, насколько он был хорош как отец. Только в последние несколько лет, став старше, я поняла, как ему приходилось работать, чтобы скопить деньги и дать мне образование, которое я получила.

Она описала, каким видела его в последний раз, а затем прочитала письмо, посланное им из Рангуна. Она читала тихим, дрожащим голосом, и в каждой строке письма сквозила его любовь и забота о ней.

Очень больно было слушать ее, зная, что отец мертв, когда она кончила, мужчины в зале откашливались и неловко ерзали на стульях.

— Достаточно, мисс Таггард, — сказал Холланд с той же мягкостью, с какой он обращался к ней на протяжении всего допроса. Но она не собиралась уходить. Напротив, она вынула из сумочки почтовую открытку и, держа ее в руке, смотрела на Петча. Глянув на ее лицо, мне стало не по себе.

— Несколько дней назад я получила из Адена открытку. Она задержалась на почте, — сказала она, обратившись к Боуэн-Лоджу. — Она от отца. Разрешите мне прочитать выдержку.

Он кивнул, дав ей разрешение, и тогда она начала:

— Мой отец писал: «Владелец судна на место бедняги Адамса взял человека по имени Петч в качестве моего первого помощника… — Джанет не читала. Держа письмо в руке, она цитировала его наизусть, глядя прямо в глаза Боуэн-Лоджа. — Я не знаю, что из этого выйдет. Ходили слухи, что он однажды преднамеренно посадил судно на мель. Но как бы то ни было, я обещаю, что при мне ничего подобного не произойдет. Да убережет тебя бог, Дженни, и думай обо мне. Если все сойдет благополучно, на сей раз я сдержу свое обещание и приеду к тебе после окончания рейса». — Ее голос понизился до шепота. Суд затаил дыхание. Джанет напоминала сжавшуюся до предела пружину, готовую вот-вот распрямиться.

Она протянула открытку Холланду, и он взял ее.

— Свидетельница свободна, — произнес Боуэн-Лодж.

Потом выступали технические эксперты, сообщая суду различные данные о судне и его оснащении, высказывали суждения о его возрасте и техническом состоянии. Показания под присягой дали инспектор из Иокогамы и представитель Ллойда, выдавший судну мореходный сертификат. Управляющий рангунскими доками дал информацию о перемещении грузов, произведенных в трюмах «Торре Анунсиаты». А затем Холланд вызвал: «Анджела Петри» — и суд, представленный в основном мужчинами, заинтересованно зашумел, когда миссис Петри занимала место в свидетельской ложе.

Она рассказала, что «Деллимер трейдинг энд шиппинг компани» была основана, в 1947 году как частная акционерная компания с ограниченной ответственностью, директорами которой были мистер Деллимер, мистер Гринли и она сама. Компания имела торговый уклон, специализируясь на импортно-экспортных обменах, главным образом с Индией и странами Дальнего Востока. Ныне покойный мистер Гринли позднее отказался от своего поста, и его место завял мистер Гандерсен, занимавшийся аналогичным бизнесом в Сингапуре. С принятием его в совет директоров капитал фирмы увеличился и расширилась сфера ее деятельности. Со спокойной уверенностью она на память привела ряд цифр, характеризующих деятельность фирмы.

— Каково положение компании в настоящее время? — задал первый вопрос Холланд.

— Фирма находится в процессе свертывания деятельности — добровольная ликвидация.

— Это решение было принято до смерти мистера Деллимера?

— Да, это было решено несколько месяцев назад.

— Что послужило причиной свертывания?

Несколько поколебавшись, она ответила:

— Определенные налоговые соображения.

По залу пробежал легкий смешок, и Холланд сел на свое место. Почти тотчас же поднялся адвокат Петча — худой, иссохший человек с пронзительным голосом.

— Уважаемый господин председатель, я хотел бы спросить у свидетельницы, осведомлена ли она о том, что мистер Деллимер еще до образования его фирмы был замешан в деле о незаконном присвоении денег?

Боуэн-Лодж нахмурился.

— Я не считаю этот вопрос уместным, мистер Фентон, — сказал он холодно.

— Мне бы хотелось ответить на этот вопрос, — голос миссис Петри звучал самоуверенно, ясно, хотя и с легкой дрожью. — Мистер Деллимер был оправдан. Его оклеветали, для обвинения улик не было.

Фентон сел несколько поспешно, но сразу же поднялся сэр Лайонел Фолсетт.

— Уважаемый господин председатель, мне бы хотелось узнать у свидетельницы, какие принадлежали компании суда? Были ли суда, кроме «Мэри Диар» и «Торре Анунсиаты»?

Она отрицательно покачала головой.

— Нет, только эти два.

Сэр Лайонел заглянул в свои бумаги.

— Покупка «Мэри Диар» была совершена восемнадцатого июня прошлого года. Когда была куплена «Торре Анунсиата»?

Впервые миссис Петри проявила некоторую нерешительность.

— Я не помню точно.

— Это было в апреле прошлого года?

— Я не помню.

— Но ведь вы директор компании и должны были знать об этом, ибо каждая покупка влечет за собой значительные денежные расходы. Вы хотите сказать, что не располагаете данными об этой сделке? — Произнес сэр Лайонел несколько резче.

— Может быть, и есть данные. Я не знаю. — А затем она поспешно добавила: — В то время мы быстро расширяли свою деятельность, и этот вопрос решался в сингапурском филиале.

— И поэтому вы не были полностью информированы, не так ли?

Она кивнула в знак согласия, и тогда он спросил:

— Не назовете ли вы дату, когда мистер Гандерсен был принят в совет директоров?

— Второго марта прошлого года.

— Таким образом, заключение сделок на перевозку грузов явилось результатом его присоединения?

— Да, я полагаю, что так.

Сэр Лайонел обратился к председателю.

— У меня есть еще один вопрос, который я хочу задать свидетельнице. Насколько суд уже осведомлен, «Мэри Диар» совершала свой единственный рейс, после которого должна была быть сдана на слом. «Торре Анунсиата» совершила только два плавания, а затем была продана. Мне бы хотелось знать, каков размер прибылей от этих двух сделок?

Боуэн-Лодж повторил вопрос сэра Лайонела, но миссис Петри отрицательно покачала головой. Она не знала.

— Тогда назовите продажную стоимость этих судов, — сэр Лайонел поставил вопрос в лоб.

— Эти данные в наш оффис не поступали.

— Я полагаю, что вы не знаете, кому пошли деньги?

Она снова отрицательно покачала головой.

— Боюсь, что не знаю и этого. Все было организовано в Сингапуре.

Сэр Лайонел удовлетворенно кивнул и сел на место. Миссис Петри разрешили покинуть свидетельскую ложу, и она отправилась на свое место. Я обратил внимание, что, пока она шла, взгляд ее был направлен на кого-то позади меня, и я решил, что на Гандерсена. Она была бледна и, видно, сильно обеспокоена.

Меня обдало запахом духов, когда миссис Петри прошла мимо на свое место, и я сразу же услышал, как голос Гандерсена, холодный и сердитый, произнес: «Почему вы не сказали ему? Я же еще несколько недель назад предоставил вам все данные», — на что она шепотом ответила: «Как я сейчас могу думать о цифрах?»

И тут Холланд вызвал нового свидетеля.

— Ханс Гандерсен.

Он назвал себя финансистом и директором компании и произвел на суд сильное впечатление. Как бизнесмен он знал все факты и цифры. Безо всякого напоминания со стороны Холланда он объяснил суду причины своего присоединения к компании Деллимера, сообщил, в каких целях они приобрели «Мэри Диар» и «Торре Анунсиату», на какие средства финансировались покупки и размеры ожидаемых прибылей.

Свое участие в компании Деллимера он объяснил сухим, деловым языком. Он имел долю во многих фирмах Сингапура и других портовых городов Дальнего Востока. Одновременно он принимал участие в делах и этой маленькой фирмы. У него возникла возможность приобрести для нее два старых судна по очень низкой цене. Он понимал, что плата за грузовые перевозки морем в тот момент была очень невысокой, и потому рассчитывал, что, отремонтировав суда, он сможет продать их за более крупную сумму и получить прибыль. Он выбрал компанию Деллимера в качестве посредника, так как лично знал самого мистера Деллимера, а также знал его намерение после этой сделки свернуть все свои дела.

— Исходя из опыта, — добавил он, — это наиболее выгодный способ осуществления подобных операций.

Что касается «Торре Анунсиаты», то цель была достигнута. Они продали судно за сумму, превышавшую его стоимость. С «Мэри Диар» дело обстояло сложнее. Судно оказалось в худшем состоянии, чем можно было предположить. Тогда он решил, что судно совершит один рейс в Англию и там будет продано на слом. Сумма от продажи на слом ниже стоимости судна, но в целом компания получила бы небольшой доход, учитывая прибыль от рейса. Он протянул Холланду листок бумаги.

— Здесь цифры, действительные и планируемые, — сказал Гандерсен.

Холланд передал бумагу Боуэн-Лоджу и сел на место. Председатель пробежал глазами цифры, кивнул головой и взглянул на сэра Лайонела, который в это время уже поднялся со своего места и произнес:

— Я хотел бы узнать у свидетеля, кто финансировал приобретение судов и какую точно выгоду он получал от этой операции?

Боуэн-Лодж повторил вопрос, и Гандерсен ответил:

— Конечно, операцию финансировал я лично. В качестве вознаграждения мне причиталась равная доля от возросшего капитала компании.

— Иными словами, — сказал сэр Лайонел, — ваше намерение стать одним из директоров этой компании предусматривало получение прибыли?

— Естественно, я ведь бизнесмен, сэр.

— Я благодарю вас, — сухо улыбнулся сэр Лайонел. — А теперь о «Мэри Диар». Вы признали, что состояние ее оказалось хуже, чем вы ожидали. Тогда каким же образом вы допустили перевозку столь ценного груза на этом пароходе? Ее организовывал мистер Деллимер?

— Нет. Я сам устроил это благодаря своим связям в Сингапуре. Вы должны понять, что меня очень хорошо знают в тамошних деловых кругах.

— Еще один вопрос. С какой целью эти два судна — «Мэри Диар» и «Торре Анунсиата» — оказались вместе в реке Рангун с седьмого по одиннадцатое января?

— Я не понимаю смысла вашего вопроса, сэр, — ответил Гандерсен. — За техническую сторону дела отвечал мистер Деллимер. Если одно судно идет из Англии на Дальний Восток, а другое — из Японии в Антверпен, то их пути где-то пересекутся.

Сэр Лайонел задал еще целый ряд вопросов, но Гандерсен отказался признать свою ответственность за составление графика движения судов.

— Вы должны понять, что у меня много разных дел. Это же дело самое мелкое. И потом, я не обязан ежедневно руководить всеми фирмами, в которых получаю долю доходов.

— Но ведь вы совершили путешествие из Сингапура в Лондон на самолете, как только узнали о том, что произошло с «Мэри Диар», и с тех пор находитесь здесь.

— Ну и что же? Ведь я директор компании, и то, что произошло, весьма серьезно. Когда что-то происходит, необходимо всегда быть на месте событий. Тем более погиб мистер Деллимер.

— Последний вопрос: какая была необходимость мистеру Деллимеру идти на «Мэри Диар» в качестве суперкарго?[4] Ведь это выходит за рамки обычного?

Гандерсен недоуменно пожал плечами.

— Мистер Деллимер был в Иокогаме для разработки деталей рейса. Он не был богатым человеком, а потому совершить большое путешествие ему было дешевле на собственном судне, что он и сделал.

Вопросов больше не последовало, и Гандерсен вышел из ложи. На этот раз на нем был надет темно-серый двубортный костюм, несомненно сшитый в Лондоне, и выглядел он как типичный английский бизнесмен — сдержанный, независимый, знающий.

Снова последовали показания технического порядка, после чего Боуэн-Лодж отложил заседание.

— Итак, до завтра, до десяти тридцати, джентльмены.

Хэл предложил мне переночевать у него. Мы забрали мой кофр из камеры хранения вокзала и поехали в Бошэм, где находился его маленький домик с лужайкой, сбегающей вниз к реке. По дороге я купил вечернюю газету, вся первая полоса которой и три колонки внутри, были даны под общим заголовком: «Дочь капитана потрясает суд. Странное исчезновение «Мэри Диар».

После обеда Хэл стал расспрашивать меня о Петче.

— В тот день, когда ты присоединился к нам в Питер-Порте, — сказал он, — ты о нем почти ничего не рассказывал.

Он стоял у окна, глядя на лужайку, туда, где молочным пятном проглядывала сквозь сумерки вода. Вдали неясно маячили две яхты, и их паруса похлопывали от порывов ветра. Он обернулся и посмотрел на меня.

— В то время ты уже знал о случае с «Белль Айл»?

Я кивнул, ожидая, что за этим последует. Хэл подошел и сел напротив.

— Послушай, старина, — проговорил он. — Я не собираюсь вмешиваться во что бы то ни было, что касается тебя лично. Но все-таки, насколько ты уверен в этом парне?

— Что ты имеешь в виду?

— По-моему, ты чертовски веришь ему… Я имею в виду… — он раздумывал, подыскивая нужное слово. — Ну, скажем, так. Если Петч угробил судно — угробил преднамеренно — тогда это называется убийством. По закону его могут обвинить в непредумышленном убийстве, но перед богом он будет виновен в убийстве.

— Он этого не делал, — ответил я.

— Ты в этом уверен?

— Абсолютно!

Сказав это, я откинулся на спинку кресла, но тут же подумал, зачем я это сказал, почему я так уверен?

— Я рад, — сказал Хэл. — Потому что, ты знаешь, все время, пока ты находился в ложе свидетелей, мне казалось, что ты выгораживаешь его. Ты отбирал факты, что-то не договаривал, и временами я улавливал беспокойство на твоем лице. Не думаю, чтобы кто-нибудь обратил на это внимание. Но я заметил, потому что знаю тебя и потому что в Питер-Порте, когда у тебя почти не было времени на размышления, ты так явно защищал его. — Он сделал паузу и отхлебнул глоток портвейна. — Но все же будь осторожен, — добавил он. — Я знаю Лайонела Фолсетта. Мы с ним состоим членами одного и того же клуба, и я, как говорится, знаю его в действии. Не дай ему вцепиться в тебя когтями.

Глава III

На следующее утро, когда мы ехали в суд, дул сильный ветер, и улицы были мокрыми от дождя. Слушание дела возобновилось ровно в десять тридцать, и началось с показаний о грузе. Затем был вызван медицинский эксперт, который подтвердил, что человек, не потребляющий ничего, кроме спиртного, вполне может умереть от его отсутствия. Все это время присутствующие в суде сидели тихо, как бы в ожидании чего-то. Галерея для публики была набита до отказа, в ложе прессы — форменная давка. И вот наконец Холланд вызвал: «Альфред Хиггинс!» И пока Хиггинс с трудом пропихивал свое грузное тело в узкий проход свидетельской ложи, в зале воцарилась необыкновенная тишина.

Хиггинс сказал, что ему сорок три года, а когда его спросили о квалификации, он рассказал, что родился на барже, принадлежавшей его отцу, которая совершала рейсы между портами восточного побережья, и плавал на ней до пятнадцатилетнего возраста. Затем он попался на контрабанде и бежал на судне, перевозящем бананы. После этого он все время находился в море, меняя судно за судном — парусник, рейсовый грузовой пароход, пассажирский лайнер, буксир, каботажник. Он перечислял имена судов, будто брал наугад и читал страницы Ллойдовского регистра.

Свои показания по делу он начал с того момента, когда «Мэри Диар» была уже поставлена под пары в порту Иокогамы. По его словам, это было не судно, а плавучий капкан, протекающая банка с ржавыми заклепками, найденная на дальневосточной свалке. О капитане он сказал весьма просто: «На судне все знали, что он допьется до смерти».

Первого помощника он назвал «желчным», а третьего офицера, Райса, — «двадцатичетырехлетним юнцом с дипломом вахтенного в кармане, совершавшим свой второй рейс». Этими характеристиками Хиггинс хотел подчеркнуть, что он был единственным надежным офицером на борту. Хотя внешне он напоминал атакующего быка, но все же выглядел впечатляюще, и из свидетельской ложи мощно рокотал его хриплый голос.

Сингапур, Рангун, Аден — и наконец Хиггинс подошел к тому этапу пути, о котором уже рассказывал Петч, однако все события он преподнес совсем под другим углом зрения. Команда, на его взгляд, неплохая, «мотылька не обидит». Петч — «привередливый тип» и вообще «надо еще проверить, можно ли человека с таким прошлым снова допустить к командованию кораблем».

Слушая еще раз рассказ о плавании через Бискайский залив, суд получил дополнительные характеристики Петча — нервный, нетерпимый, не ладил с владельцами и офицерами… «За исключением Райса. А тот был вообще салага». А когда вопрос коснулся шторма и пожара в радиорубке, то Хиггинс, в отличие от Петча, обрисовавшего этот период пути схематически, расписал все события весьма подробно. Хиггинс спал на своей койке, когда начало затоплять трюм. Он прибежал на мостик и оставался там на вахте до десяти следующего утра, то есть в течение одиннадцати часов. Он организовал самые тщательные поиски Деллимера. Нет, мистер Петч не приказывал ему этого. Он сделал это по собственной инициативе, получив разрешение уйти с вахты. Он не верил, что Деллимер, который был военным моряком и «своим парнем на судне», мог свалиться за борт. Он, Хиггинс, не спал в общей сложности сорок восемь часов.

— Вам нравился мистер Деллимер? — спросил его Холланд.

— Я не говорил, нравился он мне или не нравился. Я сказал, что он был свой парень — и все.

— Вы советовали Петчу отдать приказ покинуть судно?

— Ага. Честно говоря, да. Мы обсуждали это дело, Деллимер и я.

— Почему?

— Потому что мы знали, что это была за посудина. От Сингапура мы прошли на ней через два шторма, а Петч — нет. А тот шторм в заливе был пострашнее.

— И вы подумали, что взрыв в носовом трюме может…

— Я ни о чем таком не думал. Я знал, что корыто гнилое, а у нас до черта груза. Мы думали, что оно не выдержит. — После паузы он сказал: — Если вы предполагаете, что мы просто боялись, тогда вспомните, что это была за банка. Ставлю десять против одного, что в то время ни одного судна не было в море. Страшно было подумать, что придется спускать шлюпки. А Деллимер боялся — он уже побарахтался в воде во время войны. Потом уже мы решились, когда стало полегче, и я подумал, что у нас есть шанс.

Далее речь зашла о той ночи, когда вспыхнул пожар в кормовом трюме и команда покинула судно. Да, это было примерно в двадцать один двадцать. Пожар обнаружил кочегар, его имя Уэст. Он пошел в кормовую рубку и заметил дым, выходящий через люк трюма № 3. Он сразу сообщил об этом по телефону на мостик. В то время там был Райс, и Хиггинс послал его проверить сообщение и уведомить обо всем Петча. В своих показаниях Хиггинс ни разу не назвал Петча капитаном.

— И что произошло после? — спросил Холланд.

— В течение четверти часа я ничего больше об этом не слышал. Но я знал, что там горит, потому что включили фонари на корме и на палубе суетились люди. Затем на мостик пришел мистер Петч, злой, весь закопченный, и сказал, что приказал приготовить шлюпки к спуску. Я спросил его, не взять ли мне на себя тушение пожара, а он сказал: «Нет», что этим занимается мистер Райс. После этого он постоял немного, как будто о чем-то думая. А потом на мостик прибежал Райс в панике и сказал, что огонь разгорается. И тогда Петч приказал ему отдать всем распоряжение, чтобы готовились покинуть судно. «Мистер Хиггинс, — сказал он, — передайте об этом в машинное отделение. Мистер Райс отвечает за верхнюю палубу. Проследите, — сказал он мне, — чтобы не было паники». Тогда я и видел его в последний раз.

Последующие события в его устах представлялись, как форменный бедлам, вызванный отсутствием руководства. Хиггинс и его люди минут пятнадцать боролись с огнем и все время боялись, что пламя поглотит их всех. Людей охватил панический страх. Они верили, что судно заколдовано и что среди груза находилась взрывчатка. Хиггинс послал Райса сообщить Петчу, что его люди выходят из подчинения, а потом Райс вернулся и сказал, что нигде не может найти Петча, К тому времени люди были близки к панике. Некоторые уже были на верхней палубе и садились в шлюпку № 3. И Хиггинсу ничего не оставалось, как дать приказ покинуть судно.

Это вылилось в форменное бегство. Люди расхватывали шлюпки. Выйдя на верхнюю палубу, Хиггинс увидел, что шлюпка № 3 болтается на шлюпбалках носом вниз. Шлюпка № 1 была разбита в щепки от удара о борт судна. При помощи кулаков ему удалось навести кое-какой порядок в этом хаосе, и офицеры распределили людей по двум оставшимся шлюпкам. Он отдал распоряжение Райсу взять на себя командование шлюпкой № 4 и проследил за этим до тех пор, пока она не коснулась поверхности воды. Тогда он спустил свою шлюпку. Из-за того, что судно продолжало идти на приличной скорости, он потерял связь с Райсом и с тех пор больше ничего о нем не слышал.

— Вы хотите сказать, — проговорил Холланд, — что садились в шлюпки на ходу судна?

— Да. Следуя указаниям мистера Петча, я приказал машинистам оставить работу и занять места в шлюпках. Когда я отдал команду оставить судно, им не приказывали останавливать машины и никто из них не пошел обратно, чтобы сделать это.

— А если бы вы отдали приказ?..

— Какая польза от этих проклятых приказов, — прорычал Хиггинс. — Петч пропал, испарился. Одна шлюпка уже болталась носом вниз, и люди попадали с нее в море. Другую шлюпку разбило. Люди были в панике. Если бы кто и вернулся вниз, то наверняка бы потерял шанс сесть в шлюпку. Только нам с Райсом удалось спокойно спустить шлюпки на воду.

— Господи боже! — вырвалось у Холланда. — Ведь как опытный офицер вы должны же были сохранить власть над вашими…

Но Хиггинс снова прервал его:

— Неужели у вас нет воображения? — взорвался он. — Разве вы не видите, что было? Петч пропал, команда в панике, огонь пожирает тюки, лежащие на ящиках со взрывчаткой!

— Но это была не взрывчатка.

— Откуда вы знаете?

— Вы же слышали показания, доказывающие, что в ящиках, погруженных в Иокогаме, находились авиационные двигатели. Нет никаких доказательств, что…

— Это теперь мы знаем, что там были моторы, — быстро парировал Хиггинс. — А я вам говорю о том, что нам казалось тогда. Мы думали, что трюмы полны взрывчатки.

— Но вы же видели грузовую декларацию, — напомнил ему Холланд. — Мистер Петч даже вывесил ее копию на доске объявлений!

— А какая разница? — требовательно и зло спросил Хиггинс. — Команда не верит ничему, что написано на доске. Я хочу сказать вам, мистер, что люди, плавающие на таких судах, как «Мэри Диар», не очень-то верят всяким там декларациям. Может быть, мы необразованные, но и не дураки. Декларация — это просто кусок бумаги, на которой кто-то написал слова и хочет, чтобы им верили. По крайней мере, я так считаю, и у меня нет причин думать иначе.

Хиггинс доминировал в зале. Откровенно говоря, он был просто глыбой говорящей плоти. В каком-то смысле он был великолепен. Но за кажущейся силой его личности скрывались грубость и необразованность. Он доминировал потому, что резко отличался от всех остальных, потому что он был как бы обратной стороной человеческой натуры — яркий, необузданный пират, не признающий никаких авторитетов.

— Иными словами, — произнес Холланд, — вам известно множество странных вещей, происходивших на разных судах. А приходилось ли вам встречаться с чем-нибудь более неприятным, чем ряд обстоятельств, имевших место на борту «Мэри Диар»?

Хиггинс закусил губу, а затем тряхнул головой.

— Нет, я бы этого не сказал.

— Возьмите, к примеру, затопление носовых трюмов. Вы отрицаете, что это был взрыв?

— Я ничего подобного не говорил. Я сказал, что не думал об этом, особенно в то время. Было много разных других вещей, о которых надо было подумать. А потом, я ведь не был на мостике.

— А каково ваше мнение сейчас?

Хиггинс покачал головой.

— Я не знаю, что и думать.

— А как насчет пожаров? Могло это быть самовозгоранием?

— А-а, пожары — это совсем другое дело. — Его хитрые глазки метнули взгляд в ту сторону, где находился Петч, и застыли, напряженно глядя в том направлении.

— Вы думаете, что пожары были вызваны преднамеренно?

— Да, я так думаю.

— Тогда кого вы подозреваете?

— Я ничего не знаю. Но, — добавил он, — как только я вступил на борт судна, я знал, что нам грозят неприятности. — Он кивнул своей тумбообразной головой в сторону Петча. — Стоит задуматься, как это человеку с такой репутацией удалось получить работу ни за что ни про что. А потом так вовремя умирает шкипер.

— Вы кого-нибудь обвиняете в смерти капитана Таггарда? — В голосе Холланда явно звучал оттенок недоверия.

— Я никого не обвиняю. Но кто-то увел у бедняги все спиртное. А я скажу, что он никому ничего не делал, кроме добра.

Как только Хиггинс сел, гул возбужденных голосов пронесся по залу. Председатель, наклонившись через стол, спросил Хиггинса, правда ли то, что Таггард обвинял в этом нескольких офицеров. А когда Хиггинс признал это, спросил:

— И вас тоже обвинял?

— Бедняга неистовствовал, — со злостью ответил Хиггинс.

— Значит, он неистовствовал, обвиняя вас, а не мистера Петча? — прозвучал ледяной голос Боуэн-Лоджа.

— С его смертью я ничего не выиграл, — пробормотал Хиггинс.

— Что вы в то время думали об этом? Вы всерьез воспринимали его обвинения?

— Нет. Когда человек бушует так, как бушевал он, — просто не знаешь, что и подумать. — Хиггинс сделал такое лицо, будто в самом деле не понимал, к чему клонит Холланд. — Может быть, кто и стащил у него немного, черт его знает. Я знаю только одно, что мы обыскали весь этот проклятый пароход только для того, чтобы доставить ему удовольствие, но мы не нашли ни одной бутылки. Конечно, — добавил он тут же, — если бы мы знали, что он умрет от этого, кто-нибудь из нас дал бы ему из своих запасов, которые утаили от таможни, если бы он только попросил.

Боуэн-Лодж сделал знак, и вопросы Хиггинсу стал задавать Фентон. Он старался заставить его признать, что Петч никогда не давал ему приказа готовиться оставить судно. Адвокат Петча пытался запутать его, поймать на незначительных деталях. Но Хиггинс был опасным свидетелем при перекрестном допросе. Каждым своим ответом он четко давал понять, что не доверял Петчу и ни на дюйм не отступил от своих предыдущих показаний.

Сэр Лайонел действовал иначе. Все внимание он всецело акцентировал на грузе. Что заставило свидетеля поверить в то, что в ящиках, погруженных в Иокогаме, находилась взрывчатка? Не обнаружил ли он что-нибудь во время их погрузки? Но когда председатель попросил свидетеля ответить на эти вопросы, Хиггинс сказал, что в момент погрузки он еще не был членом экипажа судна.

— С какого дня началась ваша служба в качестве второго офицера? — спросил Боуэн-Лодж.

— Со дня накануне отплытия, — ответил Хиггинс. — К тому времени погрузка закончилась, и люки были заперты.

— Вас знакомили с грузовой декларацией?

— Нет. Я никогда ее не видел, даже после.

— Тогда что вам дало основание предположить, что груз содержит взрывчатые вещества?

— Еще в порту ходили слухи.

— И среди команды тоже?

— Да.

— Вам когда-нибудь приходилось видеть, чтобы взрывчатые вещества упаковывали в ящики с надписью «авиадвигатели»?

— Нет, не приходилось. Но я слышал, что на ящиках со взрывчаткой писали всякие другие вещи, чтобы избежать неприятностей с властями.

— Но вы не располагали доказательствами того, что в ящиках содержится совсем не то, что указано в декларации?

— Нет.

— И вы сделали все возможное, чтобы прекратить распространение слухов?

Тут Хиггинс впервые проявил неуверенность.

— Вроде нет. Честно говоря, я ничего такого не сделал.

— Почему нет?

Мускулы на шее Хиггинса напряглись.

— А почему да? Это совсем не мое дело.

Одна бровь у Боуэн-Лоджа медленно приподнялась, и он посмотрел на сэра Лайонела. Теперь пошли вопросы относительно тех четырех дней, когда оба судна Деллимера находились вместе на реке Рангун. Да, признал Хиггинс, он получил увольнение на берег вместе с остальными. А что тут такого? Не каждый день хозяева судов предоставляют сорокавосьмичасовой отпуск на берег, да еще оплачиваемый. Причина? Потому что Деллимер был хорошим парнем, вот почему; он знал, как обходиться с матросами, верил в них.

— Когда вы вернулись на корабль, — теперь сэр Лайонел обращал свои вопросы прямо к свидетелю, — разговаривали ли вы с кем-либо из офицеров или матросов «Торре Анунсиаты»?

— Да, с первым офицером — этого парня звали Слейд, он приходил выпить со мной и с шефом.

— Вы не спрашивали его, зачем они передвигали груз в трюмах?

— Нет. Но Слейд рассказал мне, что они освобождают место для каких-то стальных труб.

— Вы не говорили об этом с Адамсом?

— Нет.

— Но вы видели его, когда вернулись на судно?

— Да.

— Он случайно не высказывал мысли о том, что матросы «Торре Аиунсиаты» сняли часть груза с «Мэри Диар»?

— Нет, — но тут же быстро добавил, — а если даже и так, и он знал об этом, он все равно бы не сказал. Он только что поднялся с постели после двух дней болезни.

— Если Адамс был болен, то за погрузку хлопка должны были бы отвечать вы? — Хиггинс кивнул, и сэр Лайонел тут же задал новый вопрос: — Вы не заметили каких-нибудь изменений в размещении груза в трюмах?

— Нет, не заметил.

— Вы совершенно уверены в этом?

— Конечно, уверен.

Сэр Лайонел резко подался вперед и спросил вдруг необычайно жестким голосом:

— Как же это может быть? Вы же сказали, что пришли на судно, когда оно уже было загружено?

Но Хиггинса не так-то легко было поймать на слове. Он облизал языком пересохшие губы, что выдало его беспокойство.

— Я не был там, когда шла погрузка, но я был при разгрузке японских товаров. Я специально посмотрел, как лежали ящики, потому что я знал, что после придется грузить сырой хлопок, когда его подвезут.

Сэр Лайонел кивнул.

— Еще один вопрос. Кто вас нанимал — капитан Таггард?

— Не-ет. Мистер Деллимер. Капитан Таггард подписывал бумаги. Но нанял меня мистер Деллимер.

— На каком основании?

Хиггинс нахмурился.

— Как это понять?

— Я спросил вас, почему нанял вас он? Вы были единственный, кто обращался за вакансией?

— Ну-у, не совсем так. Это было… — Хиггинс огляделся по сторонам и снова облизал пересохшие губы. — Это было не совсем так.

— Вы имеете в виду, что работу вам предложили не совсем обычным путем? Вас нанял мистер Деллимер частным образом?

— Примерно так.

— Может быть, вы будете так любезны и объясните суду, как это произошло?

Хиггинс колебался.

— Ну, мы случайно встретились, и ему был нужен второй офицер, а мне негде было ночевать, вот и все.

— Где вы встретились?

— В каком-то баре, в порту. Не помню, как называется.

— Заранее договаривались о встрече?

Лицо Хиггинса налилось кровью, жилы на шее вздулись.

— Да, заранее. — Он произнес это сердито, будто обвинял сэра Лайонела.

Но сэр Лайонел кротко сказал:

— Благодарю вас. Это все, что я хотел знать, — и опустился на свое место.

Он установил два факта: если компания Деллимера намеревалась уничтожить «Мэри Диар», то вполне возможна замена груза; тогда Хиггинс был избран в качестве орудия. Но лично против Хиггинса он ничего не имел, и в этом-то, как он потом признался Хэлу, и заключалась вся беда. Для того, чтобы уберечь своих клиентов от уплаты сумм, предъявленных страховым компаниям, нужно располагать более неопровержимыми доказательствами.

Показания других спасенных заставили его наконец решиться. Причем самые сильные показания дал рулевой Юлс, находившийся на мостике вместе с Хиггинсом в то время, когда вспыхнул пожар. Он был очень застенчив и отвечал на вопросы, слегка заикаясь. Его нельзя было считать сильным свидетелем, но он с непоколебимым упорством держался своего заявления о том, что именно Петч отдал приказ команде быть готовой покинуть судно. Он твердил одно и то же, как хорошо заученный урок. И несмотря на то, что адвокат Петча так запутал его своими вопросами, что вынуждал Юлса все время оглядываться на Хиггинса, как бы ища у него поддержки, он не отступился от своих показаний ни на йоту.

Юлс был последним свидетелем. После окончания его допроса был объявлен перерыв на обед. Хэл мог бы и не говорить, что Петчу придется туго, когда настанет время отвечать на вопросы адвокатов различных заинтересованных сторон. Это я знал и без него. Суд еще даже не начал подбираться к истине. Но что было истиной? Об этом Хэл спросил меня за обедом.

— Сам Деллимер не мог устроить того пожара в трюме, — сказал он, и я с ним согласился.

К тому моменту Деллимер был уже мертв. Остается Хиггинс. Очевидно, и Боуэн-Лодж во время обеда допустил такую возможность, ибо, как только заседание суда возобновилось, он снова вызвал Юлса и стал подробно расспрашивать его обо всех передвижениях вахтенного офицера. Юлс поклялся, что Хиггинс с двадцати часов находился на мостике и ни разу не покидал его.

Позже главный механик Верроуз показал, что он, Хиггинс, и еще два члена команды, которые потом утонули, играли в покер на протяжении трех часов — с семнадцати до двадцати, прервав ненадолго игру для того, чтобы перекусить.

Спасенные один за другим вызывались в свидетельскую ложу, и каждый со своих позиций рассказывал о случившемся. Но все они говорили, что судно заколдовано, что на нем перевозилась взрывчатка и что ему судьбой предназначено быть на дне моря. Это был рассказ людей, взрастивших в себе какую-то внутреннюю мысль о неизбежной трагедии.

А затем наконец Холланд вызвал: «Гидеон Петч!» — и тот снова занял место в свидетельской ложе. Слегка ссутулившись, он с такой силой вцепился руками в оградительные поручни, что суставы пальцев стали такими же белыми, как и его лицо. Он выглядел совсем больным, и на его щеке, возле уголка рта, заметно пульсировал нерв.

Первым вопросы задавал Боуэн-Лодж. Он интересовался мельчайшими подробностями, касающимися тех приказов, которые были отданы им после того, как вспыхнул пожар. Петчу снова пришлось рассказать обо всей, что произошло с момента появления на мостике Райса, сообщившего о пожаре. Затем, когда Петч повторил в точности то, о чем говорили раньше, Боуэн-Лодж сделал знак Холланду, и тот снова приступил к допросу. Все время я чувствовал, что Петч что-то скрывает. Вопросы ставились с разных позиций, но всякий раз Петч утверждал, что его кто-то ударил и что пожар вспыхнул в результате преднамеренного поджога.

— Но кто это сделал? — потребовал Боуэн-Лодж.

И Петч ответил ровным, бесцветным голосом, что «это должен решать суд».

Вновь поднялся сэр Лайонел.

— Может быть, вы, уважаемый господин председатель, попросите свидетеля рассказать, как он оказался на «Мэри Диар»? Я хочу знать, кто подписал назначение — капитан Таггард или мистер Деллимер?

— Капитан Таггард.

— Он что — сошел на берег и сам выбрал вас?

— Нет.

— В таком случае, кто же предложил вам вакансию? — Голос сэра Лайонела звучал ехидно, но он старался сделать вид, что этот вопрос не имеет никакого значения.

— Мистер Деллимер.

— Мистер Деллимер? — удивился сэр Лайонел. — Понятно… И место он вам предложил в частном порядке, не так ли, во время заранее обговоренной встречи в баре? — В голосе его звучал откровенный сарказм.

— Нет. Мы встретились в агентстве по найму.

— В агентстве? Тогда там, вероятно, находились и другие безработные офицеры?

— Да. Двое.

— Почему мистер Деллимер не выбрал кого-нибудь из них? Почему он выбрал именно вас?

— Другие отказались, когда узнали, что им предлагают место на «Мэри Диар».

— Но вы не отказались. Почему? — А когда Петч не ответил, сэр Лайонел повторил вопрос: — Я хочу знать: почему?

— Потому что мне нужна была работа.

— Сколько времени вы были без моря?

— Одиннадцать месяцев.

— До того времени вам не удалось получить ничего лучше места второго помощника на жалком итальянском пароходе «Аполло», совершавшем каботажные рейсы вдоль восточного побережья Африки. Не кажется ли вам странным., что человеку с вашим прошлым доверяют место первого помощника на океанском лайнере водоизмещением шесть тысяч тонн?

Взоры всех присутствовавших в зале были прикованы к Петчу. Он же не нашел ничего лучшего, как сказать:

— Я этого не считал.

— Вы… никогда… не… считали… этого! — Сэр Лайонел устремил на Петча пристальный взгляд. И тон его голоса, и наклон головы — все указывало на то, что он считал его лжецом. Он обратился к Боуэн-Лоджу: — Может быть, уважаемый господин председатель попросит свидетеля дать краткое резюме событий, происшедших девять лет назад, в ночь с третьего на четвертое февраля в районе Сингапура.

Пальцы Петча еще крепче вцепились в поручни ограждения. Лицо его исказилось, а взгляд был словно у загнанного животного. В суде воцарилась тишина, как перед штормом. Боуэн-Лодж взглянул на допрашивающего.

— Вы имеете в виду «Белль Айл»? — спросил он. А затем тем же шепотом добавил: — А стоит ли, сэр Лайонел?

— Безусловно, — последовал твердый и категорический ответ.

Боуэн-Лодж взглянул вверх на часы, а потом задал этот вопрос Петчу. И Петч с каменным лицом процедил сквозь плотно сжатые губы:

— В свое время, сэр, об этом я подавал соответствующий рапорт.

Боуэн-Лодж снова посмотрел в сторону сэра Лайонела, который стоял теперь набычившись, будто намереваясь ударить своего противника.

— Я внимательно ознакомился с этим рапортом, — произнес он холодным, прямо-таки ледяным голосом. — Тем не менее я считаю крайне уместным, чтобы суд услышал об этой истории из ваших уст.

Петч непроизвольно ударил кулаком по ограждению.

— Я не нахожу связи между тем случаем и гибелью «Мэри Диар», — произнес он громко, но хрипло.

— Не вам судить об этом, — взорвался сэр Лайонел, а затем с заметным ехидством добавил: — Совпадения слишком странные.

— Совпадения! — Петч пристально взглянул на него. А затем, с силой ударив кулаком по поручню, выпалил: — Вам нужны пикантные подробности? Пожалуйста. Я был пьян. Мертвецки пьян. По крайней мере, так показал Крейвен. В тот день в Сингапуре жара была как в топке. — Он не сводил взгляда с председателя, но не замечал его. Он видел, только Сингапур в тот роковой день, который разрушил всю его карьеру. — Вязкая, мокрая, знойная жара, — пробормотал он скороговоркой. — Я хорошо помню жару, и помню «Белль Айл» на мели. А что было после — ничего не помню.

— Вы были пьяны? — спросил Боуэн-Лодж почти добрым голосом.

— Да, наверное… в известном смысле. Я выпил пару рюмок. Но этого недостаточно, — повысил голос Петч. — Недостаточно, чтобы выгнать меня как собаку. — Затем после небольшой паузы он добавил: — В два двадцать три ночи судно проскочило через страшные буруны Анамбасских островов и разломилось.

— Вам было известно, — спокойно спросил сэр Лайонел, — что потом ходило много разговоров?.. Предполагали, что вы сделали это ради получения страховки.

Петч повернулся в его сторону.

— Вряд ли я мог знать об этом, — ответил он саркастически. — Все эти годы я пытался наскрести хоть что-нибудь на жизнь. — Он снова обратился к председателю, по-прежнему держась за поручень. — Говорили, что я приказал изменить курс, но ведь существует судовой журнал, который доказывает обратное. Там все написано моей собственной рукой. Крейвен — он был вторым офицером — поклялся тогда, что якобы пришел ко мне в каюту, чтобы высказать несогласие с моим решением, а я выгнал его. Потом он сказал, что снова заходил ко мне, чтобы предостеречь, а я валялся пьяным — так он говорил, — а когда он не смог меня разбудить, то вернулся на мостик и изменил курс по своей инициативе. Конечно, к тому времени, было уже поздно. Вот что он рассказал. Он все время придерживался этой версии, и все ему поверили, даже мой адвокат.

Было больно видеть, как легко Петч выходил из равновесия. Он почти кричал:

— Крейвен лжец! Запись в судовом журнале была подделана. «Белль Айл» принадлежал шайке жуликов из Глазго. Они были на грани банкротства. Их могла спасти только страховка. Полгода спустя об этом кричали все газеты. Вот тогда и пошли слухи.

— И вы не могли ничего с этим поделать, не так ли? — спросил сэр Лайонел.

— Ничего.

Тогда вмешался Боуэн-Лодж.

— А теперь вы проводите аналогию деятельности компании из Глазго и «Деллимер трейдинг энд шиппинг компани»?

И Петч, которого эти слова вернули к нынешним событиям, неистово выкрикнул:

— Да! Да, именно это я и имею в виду!

Это заявление заставило буквально подскочить адвоката компании Деллимера. Он тут же заявил протест по поводу чудовищного обвинения, недопустимой клеветы, на человека, который уже был мертв к тому моменту, когда на судне вспыхнул пожар. Боуэн-Лодж согласно кивнул и сказал:

— Вы правы, мистер Смайлс, но только до тех пор, пока не будут получены доказательства. — Он обратился к Петчу и спросил: — У вас есть основания для подобного обвинения?

«Вот сейчас, — подумал я, — вот сейчас он расскажет им о предложении Деллимера». Было ли у него доказательство или нет — для него это был единственный выход. Но вместо этого он взял назад свое обвинение, сказав, что это могло случиться, так как компания находилась в процессе ликвидации дела и потеря судна могла стать единственным способом получения дохода.

— Я сказал, что так могло случиться, — подчеркнул Петч.

Смайлс снова вскочил, но Боуэн-Лодж опередил его.

— Вы, кажется, забываете о мотивах того, почему судно было оставлено. Вы считаете, что мистер Деллимер вызвал пожар в кормовом трюме?

— Нет, — ответил Петч.

— К тому времени он был уже мертв?

— Да, — голос Петча упал до шепота.

Но тут Смайлс, все еще продолжавший стоять, спросил о том, какой смысл компании уничтожать свое же собственное судно.

— Судно было предназначено на слом, и, если судить по цифрам, представленным вам, уважаемый господин председатель, компания получила бы за это несколько более пятнадцати тысяч фунтов стерлингов. Судно было застраховано на сумму в тридцать тысяч. Может быть, свидетель предполагает, что получение чистых пятнадцати тысяч являлось достаточным мотивом для того, чтобы подвергать риску жизнь целого экипажа?..

— Мне кажется, что на этой стадии, уважаемый господин председатель, — сказал сэр Лайонел, — уместно задать свидетелю один чрезвычайно важный вопрос: поджигал или не поджигал он сам груз в трюме номер три ночью восемнадцатого марта или содействовал этому поджогу?

— Нет, я не делал этого, — заявил Петч, и голос его звучал ясно и твердо. Потом, обратившись к сэру Лайонелу Фолсетту, он добавил: — Если бы я поджег судно, зачем бы я стал тушить пожар?

Ответ был логичен. Председатель взглянул на часы, а затем, склонившись в сторону своих помощников, о чем-то заговорил с ними. Наконец он объявил перерыв.

— До завтра, джентльмены, до десяти тридцати.

Петч очнулся от своего оцепенения и направился через зал к выходу. Я тоже встал и непроизвольно последовал было за ним, но в это время Хэл положил мне на плечо руку.

— Лучше оставь его, — сказал он. — Бедняге нужно подумать.

— О чем подумать? — спросил я сердито; я все еще находился под впечатлением заседания.

— О том, что ему говорить завтра, — ответил Хэл. — Он еще не рассказал суду всю историю, и сэр Лайонел знает об этом. Он расскажет ее завтра, или ему придется сделать это в уголовном суде! Но рано или поздно, рассказать все же придется.

Уголовный суд! Внезапно решившись, я, расталкивая толпу, стал догонять Петча.

Он не расслышал, когда я окликнул его. Казалось, его ничто не заботило, кроме желания побыстрее выбраться на улицу. Я схватил его за руку, и он резко обернулся.

— А-а-а, это вы. — Его всего трясло. — Что вам нужно?

Я ужаснулся его изможденному, затравленному виду. На лбу его застыли крупные капли пота.

— Какого дьявола вы не сказали им? — спросил я.

— Что не сказал им? — Внезапно его глаза потеряли всякое выражение.

— О Деллимере, — сказал я. — Почему вы им не сказали?

Глаза его блеснули, и он отвернулся.

— А как я мог? — выдохнул он. А затем, когда я стал убеждать его, что суд имеет право на правду, он сказал: — Оставьте это, — и, повернувшись, поспешно зашагал прочь, к выходу.

Я последовал за ним. Пробившись сквозь группку людей с «Мэри Диар», я догнал его.

— Послушайте, — сказал я. — По окончании расследования я отвезу вас туда.

Он отрицательно покачал головой, продолжая шагать к выходу.

— Слишком поздно, — сказал он.

Его отказ вывел меня из терпения, и я, схватив его за руку, грубо остановил его.

— Вы что, не понимаете? Я предлагаю вам свою яхту. «Морская ведьма» находится сейчас в Лалуорт-Коув. Мы сможем добраться оттуда за сутки.

— Я же сказал вам, что уже поздно. — Он высвободил руку и зашагал прочь.

Я обернулся и увидел Хиггинса и Юлса. Я стал искать взглядом Хэла, но Хиггинс внезапно с такой невероятной силой схватил меня за руку, что я чуть не потерял сознание.

— Я слышал, о чем вы только что говорили. — Он наклонился ко мне, и я почувствовал исходивший от него сильный запах пива. — Если вы только попробуете отвезти его туда… — он не докончил фразу, и его маленькие, налитые кровью глаза сощурились. — Я имею в виду… лучше сторонитесь его, — проскрипел он. — Он во всем виноват, даю вам слово. А не то вас ждут крупные неприятности. — И, резко повернувшись, он направился к выходу, пробивая в толпе себе и Юлсу дорогу.

Но тут подошел Хэл. Вид у него был озабоченный.

— Я только что разговаривал с Лайонелом Фолсеттом, — сказал он, когда мы направились к дверям. — В общем, все так, как я и предполагал. Они считают, что он что-то скрывает.

— Кто — Петч? — Я все еще находился под впечатлением угрозы Хиггинса, раздумывая о том, догадался ли он, что мы говорили о «Мэри Диар».

— Да. Это пока только предположение. Лайонел ничего не сказал, но… — он немного подумал, — ты не знаешь, где остановился Петч? — И когда я кивнул утвердительно, Хэл сказал: — Ну что ж, если ты абсолютно уверен в этом парне, я бы на твоем месте нашел его и рассказал ему, как обстоят дела. Сейчас важна правда и только правда, если он не хочет иметь неприятностей. Вот тебе мой совет. Поговори с ним вечером.

Мы зашли в ближайший паб[5] и выпили пива. Оттуда я позвонил Петчу. Он снимал комнату возле доков. Его квартирная хозяйка сообщила мне, что он приходил, надел пальто и снова ушел. Я позвонил ему чуть позже, когда мы приехали к Хэлу, и еще раз после обеда, но его все не было. Меня это настолько обеспокоило, что долгое время я никак не мог уснуть.

Утро оказалось солнечным, пели птицы. Но когда мы ехали в Саутгемптон, мир показался мне на редкость прозаическим, обыденным — по дороге мчались грузовики, почтальоны на велосипедах развозили почту, дети спешили в школу. Было четверть одиннадцатого, когда мы подъехали к зданию суда. Мы приехали пораньше в надежде до начала заседания переговорить с Петчем. Но его еще не было. Пришли только несколько свидетелей и среди них Хиггинс, разместивший в кресле свою огромную тушу так, чтобы хорошо был виден вход.

Хэл направился к своему месту, а я тем временем, вышел в коридор, стараясь среди множества лиц не пропустить Петча.

— Мистер Сэндс. — Чья-то рука коснулась моего плеча, я обернулся и увидел Джанет Таггард. Ее глаза показались мне необычно большими на фоне бледного лица. — Где он? Я не могу его найти.

— Кто?

— Мистер Петч. Его нет в суде. Не знаете ли вы, где он?

— Нет, не знаю.

Она нерешительно помялась.

— Я очень беспокоюсь, — прошептала она. Теперь она совсем не походила на того освещенного солнцем подростка, каким она показалась мне на фотографии. Солнце больше не играло в ее волосах. Она выглядела взрослой, совсем женщиной.

— Он сейчас придет, — произнес я мягко, стараясь усыпить ее и свое собственное беспокойство.

— Да, да, конечно! — Она продолжала стоять в нерешительности. — Я видела его вчера вечером. Тогда я многого не поняла. — Она пристально смотрела на меня своими большими глазами, в которых сквозила озабоченность. — Он все мне рассказал. Он был таким… — Она стояла в нерешительности. — Как вы думаете, с ним все в порядке? — А так как я не ответил, она вдруг воскликнула: — Боже! Мне следовало бы убить себя за то, что наговорила ему тогда! — Но это она сказала не мне, а себе.

Заседание началось. Коридор опустел, а Петч все не появлялся.

— Пойдемте в зал, — сказал я мягко.

Она не произнесла ни слова, только согласно кивнула. Мы вошли в зал и заняли свои места. Холланд поднялся со своего кресла, в руке его был листок бумаги, и, как только в зале установилась тишина, он обратился к Боуэн-Лоджу.

— Уважаемый господин председатель! Я только что получил сообщение от эксперта по кораблекрушениям, который уведомляет суд, что «Мэри Диар»… не затонула. Начальник порта в Сент-Хелье, на острове Джерси, сообщает, что судно находится на рифах Плато-де-Менкье и французская спасательная экспедиция предпринимает попытки вернуть судну плавучесть.

Боуэн-Лодж подался вперед над своим столом.

— Тогда это в корне меняет ситуацию, мистер Холланд. Насколько я понимаю, это означает, что эксперт по кораблекрушениям сможет полностью обследовать судно?

Боуэн-Лодж постучал молотком, водворяя тишину.

— В связи с обнаружением судна, мистер Холланд, возникает пара новых вопросов, — сказал он. — Попрошу вас вызвать свидетеля.

Холланд кивнул и вызвал: «Гидеон Петч!»

В суде царила тишина. Никто не шевелился.

— Гидеон Петч!

Когда Петч и на этот раз не появился, Холланд обратился к полицейскому у дверей и сказал ему:

— Вызовите, пожалуйста, Гидеона Петча.

Полицейский выкрикнул имя, и его голос эхом разнесся в пустом коридоре. Но ничего не произошло. Люди, сидевшие на галерее, вытягивали шеи, в зале снова зажужжали голоса.

Час спустя распространился слух, что Петча не видели со вчерашнего вечера. В зал после объявленного на час перерыва вошли Боуэн-Лодж и его помощники, а затем Холланд объявил, что выражает свое сожаление, так как не может представить суду своего свидетеля.

— Вы не обращались за помощью к полиции? — задал вопрос Боуэн-Лодж.

— Да, сэр. Поиски мистера Петча уже начаты.

В зале царило молчание, пока Боуэн-Лодж складывал на столе свои бумаги.

— Вы не хотите передопросить кого-нибудь из других свидетелей? — спросил Холланд.

Боуэн-Лодж раздумывал. Он искал нужного свидетеля, и на какой-то момент мне показалось, что его холодный, испытующий взгляд остановился на мне.

Минута показалась мне целой, вечностью, и все это время я чувствовал себя, как бы во взвешенном состоянии. Но затем Боуэн-Лодж произнес:

— Я не думаю, мистер Холланд, что в этом есть какая-нибудь необходимость, — он посмотрел на членов суда. — Принимая во внимание тот факт, что «Мэри Диар» обнаружена, мои помощники и я пришли к мнению, что нет смысла продолжать расследование, особенно в связи с отсутствием главного свидетеля. Поэтому я объявляю заседание суда отложенным на неопределенный срок до окончания работы комиссии по исследованию обломков судна. Все свидетели свободны. Те из вас, чьи услуги потребуются суду, будут в свое время извещены. Благодарю вас, джентльмены, за оказанную помощь.

Все было кончено, председатель и помощники покинули быстро опустевший зал. Как только я направился к выходу, дорогу мне внезапно преградил Хиггинс.

— Где он? — рявкнул он. — Куда он ушел?

Я молчал, раздумывая, почему его так волнует исчезновение Петча. Ему бы надо радоваться.

— А что вы так волнуетесь? — спросил я его.

Его маленькие глазки испытующе разглядывали меня.

— Значит, вы знаете, где он. А?

— Я не знаю, — ответил я. — Я сам бы хотел знать, где он.

— Идите к черту! — Вся его грубость тотчас же всплыла наружу. — Думаете, я не знаю, что вы намерены делать — вы с вашей лодкой, которая ждет его в Лалуорте? Ладно, я скажу. Если вы задумали играть со мной… берегитесь. Вот и все.

Он пристально посмотрел на меня, прищурившись, а затем резко повернулся и ушел.

Мы с Хэлом двинулись по коридору к выходу.

— Надеюсь, ты не будешь валять дурака и не повезешь его туда, не так ли? — сказал Хэл и посмотрел на меня с легким беспокойством.

Я кивнул, но почувствовал, что это его не убедило. Он было стал снова уговаривать меня, но в это время мы вышли на улицу, и тут с ним поздоровался какой-то седовласый человек в бушлате и с бородкой клинышком. У него был высокий скрипучий голос, и, пока я ждал, краем уха мне удалось услышать, как тот сказал Хэлу: «…нет, совсем не похожа на вашу, полковник, определенно нет». Потом он сказал что-то о моторной лодке, а затем: «…отдала швартовы часа полтора назад. Они зафрахтовали ее еще месяц назад… Да, старая «Гризельда». Да вы знаете. У нее гнилой киль, но ходит как дьявол». Он скрипуче хохотнул на прощанье и ушел. Оказалось, что этот человек был владельцем лодочного причала в Бошэме.

— Интересно, — проговорил Хэл. — Если это компания Деллимера зафрахтовала судно, чтобы посмотреть, чем занимаются французские спасатели, тогда нет ничего удивительного.

Хэл отвез меня на вокзал, где я первым делом купил вечернюю газету. Развернув ее, я вдруг поймал себя на том, что ищу сводку погоды.

«Ветры умеренные, северо-западные». Ожидая своего поезда, я думал о Хиггинсе, о компании Деллимера и о том, что от Лалуорта до Минки только сутки хода.

МИНКИ

Глава I

— Эй, на «Морской ведьме»! Эй там!

Чайки с криком взлетали с поверхности воды, и мой голос эхом возвратился ко мне — глас одинокого в пустыне моросящего дождя.

На палубе возникла фигура в желтом дождевике. Некоторое время спустя я различил всплеск весел и увидел приближающийся к берегу плотик. С трудом взобравшись на его мокрую дощатую поверхность, я устроился поудобнее, и Майк погнал его обратно к яхте. По пути мне не пришлось рассказывать ему обо всех подробностях расследования, так как он следил за ним по газетам. Но едва мы очутились на яхте, Майк тут же спросил, что случилось с Петчем и почему в это утро он не явился в суд.

— Ты знаешь, что выдан ордер на его арест?

— Ордер? Откуда ты знаешь? — спросил я. Не знаю почему, но меня потрясло это сообщение. Я считал, что в аресте не было никакой необходимости.

— Об этом сообщалось в шестичасовых новостях.

— А сообщалось, в чем его обвиняют?

— Нет. Но его ищет полиция на всех дорогах, ведущих из Саутгемптона, и во всех портах.

Мы продолжали обсуждать эту тему и за обедом. Во всей этой истории Майка больше всего удивляло то, что Петч не рассказал суду о предложении Деллимера. За кофе он вдруг неожиданно напомнил мне о пакете, который Петч передал на сохранение еще на французском берегу.

До этого момента я совершенно забыл о его существовании.

— А пакет все еще у тебя?

Я кивнул, встал и пошел в кормовую каюту. Пакет, как и прежде, лежал у меня в папке, и я принес его в салон. Майк освободил на столе место, я достал нож и разрезал веревки, подумав при этом, что, наверное, точно так же поступали во время войны с документами погибших.

— Напоминает книгу, — заметил Майк. — Ведь это не может быть судовым журналом, не так ли?

— Думаю, что нет, — ответил я. — Журнал находится в суде.

В коричневой оберточной бумаге находился конверт. На нем на машинке было напечатано имя: «Дж. К. Б. Деллимер». Конверт был надорван, и внутри виднелась бумажная лента, напоминавшая банковскую упаковку. Я подумал, что Майк, должно быть, прав — вероятно, там находилась чековая книжка Деллимера или его компании или еще что-то, связанное с деньгами. Я вытряхнул содержимое на стол и оцепенел.

На столе среди наших обеденных принадлежностей лежала толстая пачка пятифунтовых банкнот.

Майк смотрел на эту кучу денег, открыв от удивления рот. Ни разу в жизни ему еще не доводилось видеть сразу столько денег, да и я тоже не видел. Я пододвинул ему часть денег: «Считай!»

Несколько минут в салоне слышался только шелест кредиток. Сосчитав (их сумма равнялась точно пяти тысячам фунтов), Майк посмотрел на меня.

— Неудивительно, что он не захотел предъявить их таможне, — пробормотал он. — Ты считаешь, что он все же принял предложение Деллимера?

Я отрицательно покачал головой.

— Если бы он принял его, то зачем бы он стал тушить пожар, зачем повел бы судно на Минки? — Я вспомнил, в каком состоянии находилась каюта Деллимера, когда я помогал Петчу доставать резиновый плотик. — Нет. Должно быть, он взял их после… после гибели Деллимера.

— Но зачем?

— Черт его знает, — пожал я плечами. Я многого еще не понимал. Собрав деньги, я сунул их обратно в конверт. — Если это плата за преднамеренную гибель судна, — сказал я, — то он должен был взять их у меня сразу по возвращении в Англию.

— Пожалуй, верно. — Майк взял у меня конверт и, нахмурившись, повертел его в руках. — Странно все-таки, что он не забрал их. Похоже, что он забыл.

Я не знаю, кто первый услышал его, но внезапно мы взглянули друг на друга, прислушиваясь. Звук исходил снаружи, от носовой части яхты и походил на всплеск. Майк вскочил на ноги. Плеск прекратился, и над головой, на палубе, отчетливо послышался звук шагов. Шаги направлялись к корме, а мы стояли неподвижно, словно оцепенев. Потом они достигли люка. Крышка его медленно открылась, и на ступенях трапа показались сначала голые ступни ног, а затем появился человек в промокшей до нитки одежде. На последней ступеньке он внезапно остановился, зажмурившись от яркого света. Лицо его было страшно бледным, темные волосы слиплись, и с одежды на пол струйками стекала вода.

— Боже мой! — выдохнул я. От удивления я лишился дара речи. Человека била дрожь, зубы стучали, а я стоял и смотрел на него, как на привидение.

— Не дадите ли вы мне полотенце… — и Петч стал стягивать с себя мокрую одежду.

— Зачем вы пришли сюда? Я думал, вы умерли! — Я почти желал этого, так как ясно понял всю сложность положения, в которое он меня поставил. — Какого дьявола вы пришли сюда?

Мою вспышку он оставил без внимания. Майк дал ему полотенце, и он стал вытирать свое загоревшее под лучами аденского солнца тело. Он все еще дрожал и попросил закурить. Я дал ему сигарету, он зажег ее и стал вытирать волосы.

— Если вы рассчитываете, что мы перебросим вас во Францию, то глубоко ошибаетесь, — сказал я. — Я этого делать не стану.

Он взглянул на меня, слегка нахмурившись.

— Во Францию? — Лицо его напряглось. — Я хочу попасть на Минки, вот куда, — сказал он. — Вы обещали сделать это. Вы предложили мне воспользоваться вашей яхтой, — и в его голосе прозвучали жесткие нотки.

— То было вчера, — заметил я.

— Вчера или сегодня, какая разница? — Он перестал вытираться, и, глядя на его лицо, я понял, что он явился сюда в твердой уверенности, что наш договор остался в силе.

— Вы, очевидно, не знаете, — сказал я, пытаясь как-то смягчить удар, — что власти выдали ордер на ваш арест.

Он не выразил удивления. Напротив, казалось, что он ждал этого.

— Прошлой ночью я долго ходил пешком, — сказал он, — пытаясь принять решение. В конце концов я понял, что, если на следующее утро приду в суд, то никогда, не сумею побывать на «Мэри Диар», Поэтому я пришел сюда. Полдня я прятался на холмах, пока стемнеет.

— Вы видели газеты? — спросил я.

— Нет. А что?

— «Мэри Диар» обнаружена, и французская спасательная команда пытается вернуть ей плавучесть. Назначено полное обследование судна, и если вы думаете, что…

— Полное обследование?! — воскликнул он. Он казался потрясенным: — Когда? Об этом объявляли в суде, не так ли?

— Да.

— Кто же сообщил им, где находится судно? Гандерсен?

— Почему Гандерсен? Нет. Об этом сообщил начальник порта Сент-Хелье эксперту по кораблекрушениям. Я думаю, что какой-нибудь рыбак с острова Джерси нашел судно. Должно быть, он же заметил на нем и спасателей.

— Все правильно, — вздохнул он с облегчением. — Тогда нам надо спешить. Вчера вечером я узнал кое-что, благодаря чему понял, что мне надо быть на «Мэри Диар», и чем раньше, тем лучше. — На мгновение в салоне воцарилась тишина, и я смотрел на него, ожидая, что он скажет дальше. — Эта спасательная команда работает по контракту с компанией Деллимера, — сказал он.

— Откуда вы узнали об этом? Когда вы успели узнать, если только сегодня было сообщено о начале спасательных работ?

— Хорошо, я расскажу вам. — Он натягивал сухую одежду, которую принес ему Майк. — Прошлым вечером, когда я вернулся туда, где снимаю комнату, я поднялся к себе, чтобы взять пальто. Я собирался побродить, подумать. А когда я вышел, то встретил Джанет, то есть мисс Таггард, которая ждала меня на улице. Она пришла… — он слегка пожал плечами. — В общем, значения это не имеет, но в этом есть кое-какая разница. Я знал, что она мне верила. Так вот, после этого я стал обшаривать все пабы в районе доков. Я был уверен, что в одном из них найду Берроуза. Пока у него есть деньги, он обязательно будет торчать там. А деньги у него были. Я нашел его в старой части города — он был пьян, зол и самоуверен. Он ненавидел меня, а потому и рассказал о спасательной экспедиции. Он злорадствовал. И все это потому, что когда-то я обозвал его неучем и пообещал, что приложу все усилия к тому, чтобы его никогда не подпускали к машинному отделению.

Петч замолчал и выпил еще глоток рома. Наконец он переоделся и теперь сидел напротив меня. Дрожь его не прекращалась.

— Хиггинс, вероятно, высчитал направление дрейфа судна по просьбе Гандерсена. Но так или иначе, они были убеждены, что судно лежит на Минки, а потому, зафрахтовали лодку и направились туда. А когда они нашли его, то заключили контракт с французской фирмой.

— Но вам-то что до всего этого? — спросил Майк. — Совершенно естественно, что компания Деллимера рассчитывает спасти свое судно.

Петч обернулся, и на его губах заиграла усмешка.

— Они рассчитывают не спасти его, — сказал он. — Расчет на то, что французы вытянут судно с мели, а они затем затопят его на глубоком месте.

Заметив на лице Майка удивление, я спросил:

— Вы серьезно полагаете, что они хотят этого?

— А почему бы и нет? — ответил Петч вопросом на вопрос.

— А спасение имущества…

— Компания не имеет никакого отношения к спасению имущества. Контракт предусматривает только возвращение судну плавучести и буксировку его в Саутгемптон, а на буксире будут находиться Хиггинс и Берроуз. Гандерсен настоял на этом. Стоит только открыть кингстоны, и «Мэри Диар» мирно закончит на дне свой последний рейс. Мне думается, что они минуют Каскетс и затопят ее где-нибудь в районе Хэрд-Дип. Глубина там футов около трехсот шестидесяти,[6] а то и больше, и все подумают, что так уж ей «на роду написано», и отнесут эту гибель за счет того, что ее за два месяца сильно потрепало на рифах Минки. — Он повернулся и взглянул на меня. — Я думаю, теперь вы все поняли. Я должен попасть туда, Сэндс. Это моя единственная надежда. Я должен получить доказательства.

— Доказательства чего? — спросил Майк.

Петч поочередно переводил быстрый, неуверенный взгляд то на меня, то на Майка.

— Я точно знаю, что в носовых трюмах произошел взрыв.

— Простите, — сказал я, — но вы должны меня понять, что сейчас это невозможно.

— Но… — он протянул руку и схватил мою кисть. — Ради всего святого! Неужели вы так и не поняли? Они же выведут оттуда судно и затопят его на глубине. И тогда я никогда не узнаю… Взгляд его был каким-то побитым, и мне искренне было жаль его. Но внезапно в его глазах вспыхнул гнев. — Я считал, что в вас больше здравого смысла, Сэндс. Я думал, что вы воспользуетесь случаем — вы и Майк. Проклятье! Вы же обещали меня взять! Неужели вы испугались только потому, что выдан ордер на мой арест?

— Нет, — возразил я. — Не только поэтому.

— Тогда почему же?

— Вот поэтому! — сказал я и швырнул на стол конверт, из которого посыпались банкноты, хрустящие, с синими чернильными подписями банковских деятелей, словно извещения о похоронах. — Я хранил конверт у себя, не зная даже, что в нем. Может быть, теперь вы расскажете нам правду — почему вы взяли эти деньги, почему не сказали суду о предложении Деллимера? — Глядя на Петча, я раздумывал, стоило ли продолжать, но он отвел взгляд в сторону. — Вы взяли эти деньги у него в каюте уже после его смерти, не так ли?

— Да, — произнес он почти безжизненным голосом…

— Зачем?

— Зачем? — Он поднял взгляд и посмотрел мне прямо в глаза. Это был взгляд того человека, которого я впервые увидел на «Мэри Диар». — Потому что они были там. Я полагал, что они ему больше не принадлежали… О, я не знаю почему. — Он нахмурился, как бы стараясь сконцентрировать свои мысли на чем-то другом, более важном. Но вид у него был такой, будто его опустили в им же самим созданную преисподнюю. — Вероятно, я поступил глупо, что взял их. Это опасно. Только потом я это понял. Но сейчас… они сломили меня, особенно когда понимаешь, что для того, чтобы доказать, что ты сделал все возможное для спасения судна, тебе приходится вести борьбу с компанией, которая именно этого и не хотела… — Он замолчал, но, очевидно, продолжал думать о том же.

— И поэтому вы не сказали суду о предложении Деллимера? — спросил я.

— Нет. — Он внезапно встал из-за стола. — Не поэтому. — Он стоял и некоторое время смотрел вверх на открытый входной люк, а затем вернулся обратно к столу. — Вы все еще так и не поняли? — Он пристально смотрел на меня. — Я убил его.

— Деллимера?! — спросил я, потрясенный.

— Он не упал за борт, — сказал Петч. — Его труп до сих пор там, на «Мэри Диар».

Я был настолько ошеломлен, что не знал, что сказать. Но тут его словно прорвало, и он рассказал всю историю.

Это произошло в ночь, когда разразился шторм, сразу после того, как ему сообщили о пожаре в радиорубке. Он вышел на крыло мостика, чтобы посмотреть, не виден ли оттуда пожар, и заметил Деллимера, который шел по верхней палубе в направлении кормы.

— Я предупреждал, что убью его, если он сыграет какую-нибудь штуку с судном. Ему незачем было идти на корму.

Петч бросился с мостика вниз и достиг кормы как раз в то время, когда Деллимер уже пролез через смотровой люк в трюм № 4.

— Тогда я решил закрыть и запереть крышку люка и оставить его там.

Но вместо этого Петч полез в трюм вслед за Деллимером и увидел, как тот, согнувшись, засунул руку в щель между верхним тюком и переборкой.

— Я как сейчас помню его лицо, — прошептал он, — напряженное, белое как полотно, в свете луча моего фонарика.

Голос Петча дрожал, пока он описывал сцену, которую столь долго хранил в своей памяти. Деллимер выпрямился и закричал, держа в руке что-то вроде цилиндра. Петч, совершенно разъяренный, подскочил к нему и ударил кулаком в лицо. От удара его голова откинулась назад и ударилась о металлическое ребро перегородки.

— Мне хотелось раздавить его, разнести вдребезги, уничтожить. Я хотел убить его. Столько несчастий свалилось в ту ночь на судно — затопило носовой трюм, загорелась радиорубка, а тут еще эта подлая крыса забирается в трюм… а шторм ни на минуту не прекращается, даже наоборот — крепчает. Боже мой! Что же было делать? Я — капитан. Судну грозит дьявольская опасность. А он хочет затопить его. Я же предупреждал его… — Петч прервал рассказ и вытер со лба пот.

Теперь его рассказ вошел в более спокойное русло. Он описал, что произошло после того, как Деллимер свалился на тюк с хлопком, лежащий на ящике, и сквозь его жидкие волосы вытекала струйка крови. Он еще не осознал, что убил его. Только потом он сообразил это. Но ярость прошла, и кое-как ему удалось выбраться по вертикальному трапу наружу. Его едва не сбила с ног волна, но он устоял, а потом по приставной лесенке взобрался на верхнюю палубу там, где никто из команды не мог его увидеть.

— Но вы бы могли сказать, что произошел несчастный случай — на него что-нибудь упало или еще что? — предложил я. И тут я вспомнил, как увидел его, с ног до головы перепачканного угольной пылью, и что я слышал звук перебрасываемого угля в котельной.

— Меня охватило отчаяние. Бедняга! Выглядел он ужасно — у него был разбит весь затылок. И тогда я решил сбросить его за борт.

Он уже стащил тело Деллимера с тюка вниз и нагнулся, чтобы осмотреть его, когда увидел Хиггинса, выходившего из двери надстройки на мостике. Поэтому он не решился тащить труп к бортовому ограждению. Рядом находилась вентиляционная труба угольного бункера, которая по странной случайности оказалась открытой. Тогда он, не думая, сунул тело в трубу и закрыл крышку.

— Вместо того чтобы избавиться от трупа, я повесил его себе на шею. — Его голос упал до шепота, и несколько минут он сидел, не проронив ни слова. — Когда вы попали на судно, я спустился по веревочной лестнице в бункер и находился там, пытаясь достать тело. Но потом судно так тряхнуло, что груда угля погребла его под собой.

Последовала долгая пауза, во время которой до меня донеслось завывание ветра снаружи.

— Я убил его и считал, что поступил справедливо. Я полагал, что он заслужил смерть. Я был убежден, что тем самым спасал жизнь тридцати морякам, в том числе и себе.

Внезапно он взглянул мне прямо в глаза.

— Ну вот, теперь я рассказал вам всю правду.

Я кивнул, ибо верил, что на сей раз это — правда. Я понял также, почему он пришел сюда, почему он не смог сообщить суду о предложении Деллимера.

— Вам следовало бы обратиться в полицию, — сказал я, — как только вы вернулись в Англию.

— В полицию? — спросил он, побледнев. — Зачем?

— Если бы вы сказали им, какое предложение сделал вам Деллимер…

— Вы что же думаете, что они поверили бы мне? У меня было только мое честное слово и никаких доказательств. Чем я мог объяснить… — его взгляд скользнул по лежащему на столе конверту. — Вы видите эти деньги? Он предложил их мне — все. Они были у него в каюте, и он высыпал их передо мной, все пять тысяч вот из этого самого конверта. Я собрал их и швырнул ему в лицо, а потом сказал, что лучше буду гореть в аду, чем сделаю это грязное дело. Вот тогда я и предупредил, что убью его, если только он попробует сделать что-нибудь с кораблем. — Он замолчал, тяжело дыша.

— Но это же просто несчастный случай, — проговорил Майк. — Черт побери, вы же не собирались его специально убивать.

— Нет, это не так, — возразил он. — Я собирался убить его. Я пришел в ярость от его предложения, от того, что он намерен сделать с судном. Впервые за десять лет я получил под свою команду судно… Я думал, что, посадив его на Минки, я сумею вернуться, избавиться от трупа и доказать, что он намеревался пустить его ко дну. Неужели вы не понимаете, Сэндс? Мне нужно убедиться в своей правоте.

Я понял, что значило для такого человека, как Петч, командовать судном. Пока он ощущал под ногами палубу, он был командиром, и это поддерживало в нем уверенность, правоту действий. Я понимал, почему так отчаянно он пытался оправдаться. Я вспомнил, как он реагировал, когда увидел в паймпольской конторе остатки своего экипажа — людей, словно овец, сгрудившихся вокруг Хиггинса. Первое судно за десять лет, и… все повторилось снова. Невероятный поворот судьбы.

Петч сидел, откинувшись в кресле со стаканом в руке и с сигаретой. К еде он не притронулся. Глаза его были полузакрыты, голова склонилась набок.

— Мы выходим, — сказал я ему.

Он не пошевелился.

— Оставь его, — сказал Майк. — Мы и одни справимся. Я пойду запущу машину. — И он стал натягивать свитер.

Но Петч все слышал. Его голова медленно повернулась.

— Куда вы направляетесь — в Саутгемптон? — произнес он почти безжизненным тоном.

— Нет, — сказал я, — мы берем курс на Минки.

— На Минки, — повторил он медленно, и было видно, что его мозг еще не воспринял этой новости. — Вы идете к «Мэри Диар»? — Он тут же вскочил на ноги, стакан со звоном полетел на пол. — Вы говорите правду? — Он подскочил ко мне и взял меня за обе руки. — Вы говорите это, чтобы успокоить меня? Вы не обманываете меня?

— Нет, — ответил я. — Я говорю правду.

— Боже мой! — воскликнул он. — Боже мой, а думал, что мне конец. — Он засмеялся, начал трясти меня, потом схватил в охапку Майка. — Наверное, я сошел с ума, — проговорил он наконец. — Неопределенность. Десять лет, потом корабль, командование, а затем… Вы не знаете, что значит потерять уверенность в себе. — Его глаза ожили, загорелись. Раньше я никогда не видел его таким. Он обернулся, сгреб со стола пятифунтовки. — Вот. Они принадлежат вам, — и он сунул их мне в руку. — Мне они не нужны. Теперь они ваши.

Я оттолкнул деньги.

— Мы поговорим об этом после, — сказал я. — Вы сможете без карты дойти до Минки?

Его сознание внезапно вернулось на свое место. Он медленно кивнул, потом нахмурился, еще некоторое время думал.

— Да, я уверен, что помню маршрут. Вопрос только в приливе. У вас есть мореходный альманах?..

…Я уже приготовился поставить американский кливер, когда услышал стук двигателя, доносившийся со стороны моря. Минуту я стоял, прислушиваясь, а затем крикнул Майку, чтобы тот приготовил багор. Возможно, это шла какая-то яхта, хотя ночью яхты, как правило, не рискуют выходить в море. Мне не хотелось, чтобы нас кто-то заметил, да еще в обществе Петча. Мы, можно сказать, находились вне закона, и я предпочитал быть незамеченным. Я выключил свет в каюте и направил Петча на помощь Майку, а сам тем временем встал за штурвал, готовясь вывести «Морскую ведьму» с якорной стоянки.

Звук приближающегося мотора теперь был отчетливо слышен. Его стук доносился из-за ближайших утесов. В просвете между ними блеснул мачтовый огонь. Потом показался зеленый глаз фонаря на правом борту, а как только яхта развернулась, стал виден и красный огонь.

— Подними «американца»! — крикнул я Майку, и в темноту ночного неба поплыл белый кливер. Я натянул конец, и «Морская ведьма» плавно вышла на чистую воду, направляясь в просвет между утесами. Но чужая яхта была уже в проходе.

— Как ты думаешь, это не полиция? — спросил Майк.

— Не знаю, — ответил я. На мгновение я увидел лицо Петча — белое пятно на темном фоне, обращенное в сторону моря. Я приглушил мотор, надеясь проскочить в темноте незамеченным.

Ветер был несильный, но наша яхта неуклонно набирала скорость. Другая лодка приближалась. Она осветила прожектором проход между утесами, держа курс на него. Вот она прошла сквозь него и направилась прямо к нам.

Она прошла настолько близко, что мы сумели разглядеть ее очертания, мощный морской двигатель, размещенный в палубной надстройке. Нам даже удалось заметить расплывчатую фигуру рулевого.

Внезапно прожектор, прорезав темноту, метнулся в нашу сторону, ослепил меня и осветил треугольник главного паруса. Потом мы услышали оклик. Нам показалось, что человек спрашивает название нашего судна, но слова потонули в реве мотора, потому что в этот момент я открыл дроссельную заслонку, и мы вошли в проход. «Морская ведьма», увлекаемая силой ветра и двигателя, легко скользила, рассекая волну своим острым форштевнем, оставляя за собой искрящийся пенный след.

— Она поворачивает! — прокричал мне Майк.

Я бросил взгляд через плечо. На фоне черного берега позади нас вырисовывались очертания моторки и ее белый, зеленый и красный навигационные огни. Судя по огням, лодка следовала за нами.

— Если бы мы вышли на полчаса раньше… — сокрушенно произнес Петч, глядя в сторону кормы.

— Похоже, это «Гризельда», — сказал вдруг Майк, пристально вглядываясь в темноту.

— Тогда это то судно, которое было зафрахтовано сегодня утром, — ответил я. — Зафрахтовано кем-то, кто находился в суде.

— Вы уверены? — хрипло спросил Петч.

Я утвердительно кивнул и посмотрел на Петча, погрузившегося в раздумье.

— Да, это либо «Гризельда», либо однотипное ей судно, — уверенно сказал Майк.

По мере удаления от берега «Морскую ведьму» качало сильнее, и волны стали переваливаться через бак. Ветер постепенно крепчал, и на волнах появились белые барашки. Я прикинул, что часа через два прилив должен изменить направление, а это должно сократить скорость «Гризельды» по меньшей мере на один узел.

— Я останусь у штурвала, — сказал я Майку. — Мы попытаемся за ночь оторваться от нее.

А затем я рассказал о хозяине лодочного причала, которого мы повстречали с Хэлом, и об угрозе Хиггинса.

— Хиггинс сразу догадался, что вы направитесь к «Морской ведьме», — сказал я Петчу.

— Хиггинс? — удивился Петч.

В этот момент я снова кинул взгляд назад. Что это, мне показалось, или стук двигателя приблизился? Я стал оглядываться по сторонам в поисках огня моторки. Но тщетно — нас окутывала ночная темень, и из нее выпрыгивали на палубу пенные брызги.

Но вот волна стала бить в носовую часть. Здесь море было мельче. Волны вкатывались на палубу, а нос зарывался в воду.

— Да выключите вы машину! — крикнул мне Петч. — Неужели вы не чувствуете, что винт захлебывается?

— Не вы ведете судно! — рявкнул Майк.

— Это же уменьшает скорость, — спокойно пояснил Петч.

Он был прав.

— Выключи мотор, Майк! — попросил я.

Мгновение он колебался, а затем нырнул в рубку. Стук машины затих, И шум моря стал слышен сильнее. Идя только под парусом, яхта показала все свои мореходные качества и легко заскользила по воде. Волны перестали омывать ее носовую часть.

И хотя правота Петча была очевидной, Майк вылез из рубки в состоянии, близком к ярости.

— Вы, конечно, чертовски правы, если намерены состязаться в скорости с той лодкой, — сказал он. А затем, обратившись ко мне, произнес: — Джон, послушайся моего совета, Давай возьмем по ветру и повернем на Пул.

— По ветру, — вмешался Петч, — моторка пойдет быстрее нас.

— Тогда пойдем против ветра на Уэймут.

— Это дохлый номер, — возразил Петч, — они обойдут нас.

— Ну и что? — оборвал его Майк. — Закон-то на их стороне.

— Боже ты мой! — воскликнул Петч. — Майк, неужели вы еще не поняли? Сэндс, объясните ему. Вы встречались с Гандерсеном. Вы в курсе всех дел. — Он посмотрел на меня, а потом обратился к Майку. — Послушайте, — сказал он. — У них был выработан план, как заработать четверть миллиона фунтов. Они заменили груз и продали его. Эта часть плана им удалась. Но все остальное пошло насмарку. Капитан отказался принять участие в их заговоре. Тогда они попытались во время шторма пустить судно ко дну, но тут их постигла неудача. Посмотрите на все это их глазами… Двенадцать человек утонули, шеф погиб, а возможно, убит, корабль цел и лежит на рифах. Они не позволят мне побывать на «Мэри Диар». И вам они этого не позволят. Они даже не дадут вам возможности вернуться в порт, по крайней мере, до тех пор, пока не отделаются от «Мэри Диар».

Майк смотрел на Петча не отрываясь.

— Они должны знать, что я здесь, — сказал Петч. — И вы бы не вышли в море, если бы не поверили мне. Представьте, что им грозит, если правда выйдет наружу.

Майк обратился ко мне:

— И ты веришь всему этому, Джон? — Его лицо сильно побледнело.

— Я думаю, что все же стоит попытаться уйти от них, — сказал я. У Петча были свои причины для этого. Но и мне не улыбалось попасть к ним в лапы.

— Тогда вперед! — сказал Петч. Напряжение внезапно спало. И тут я вспомнил, что две ночи он не спал и даже не ел.

— Ты не хочешь меня сменить, Майк? — Было уже два часа ночи; прошло четыре часа с тех пор, как мы вышли в море. Я передал ему штурвал, а сам спустился в рубку, чтобы занести данные в судовой журнал.

Петч последовал за мной.

— Вы не думали о том, кто может быть на моторке? — спросил он. Я покачал головой, ожидая, что он еще скажет. И тогда Петч добавил: — Во всяком случае, не Гандерсен.

— А кто Hie тогда?

— Хиггинс.

— А не все ли равно, кто из них? — спросил я. — Почему вас это интересует?

— А вот почему, — признался он честно. — Гандерсен — человек, который идет только на хорошо рассчитанный риск. Но если лодку ведет Хиггинс… — Он внимательно посмотрел на меня, пытаясь сообразить, понял ли я его мысль.

— Вы полагаете, что он будет вести себя безрассудно?

— Вот именно. — Петч многозначительно посмотрел на меня. — Нет смысла говорить об этом Майку. Ведь если Хиггинсу не удастся остановить нас на подходах к судну, он пропал. Если его арестуют, остальных охватит паника. Тогда Берроуз пойдет на любую подлость. Вы понимаете? — Он повернулся, собираясь уйти. — Пойду поем что-нибудь. — В дверях он задержался: — Простите меня, — сказал он. — Мне искренне не хотелось втягивать вас во всю эту историю…

…Рассвет был серый, холодный. Петч стоял рядом со мной, глядя в направлении кормы. Но там не было ничего, кроме серой, взбаламученной воды.

— Все в порядке, — сказал я. — Мы здорово их обошли.

Петч кивнул, не произнося ни слова.

— При таком ходе меньше чем через пару часов мы подойдем к Каскетсу, — предположил я и пошел вниз вздремнуть.

Через час меня разбудил Майк, требуя, чтобы я немедленно поднялся на палубу. Голос его звучал тревожно.

— Взгляни вон туда, Джон, — крикнул он нетерпеливо, когда еще поднимался на палубу. Он показал рукой в сторону левого борта, но я ничего не увидел. Потом мне показалось, что я вижу на горизонте что-то вроде палки или буя в просвете между волнами. Я протер глаза и наконец заметил мачту небольшого судна в мутном утреннем свете.

— «Гризельда»? — спросил я.

Майк кивнул и протянул мне бинокль. Да, это была она. Я взглянул на Петча, стоявшего в дождевике за штурвалом.

— Он знает? — спросил я Майка, кивнув в его сторону.

— Да. Он ее и заметил первым.

— А что он сказал?

— Ничего. Он даже не удивился.

Я снова поднял к глазам бинокль, стараясь определить ее скорость.

— Как мы идем? — спросил я. — В шесть утра ты заносил данные в журнал?

— Да. Час назад мы давали восемь узлов.

Восемь узлов! Я взглянул на паруса. Ветер надувал их полностью, но они всей своей тяжестью от ночного дождя оттягивали мачту. Боже мой! Мы ведь забыли ночью стряхнуть с них дождевую влагу!

— Ты знаешь, я думаю, — проговорил Майк, — что если они догонят нас…

— Ну и что?

— Они ничего не смогут нам сделать, ведь правда? Я имею в виду… — он нерешительно посмотрел на меня.

— Я думаю, что да, — ответил я и направился в рубку. Мне не хотелось об этом думать. Рассчитав силу и направление ветра и прилива, я выяснил, что мы находимся в десяти милях к северо-северо-западу от Каскетса. Через два часа прилив двинется на восток и вынесет нас к Олдерней к Шербургскому полуострову. Но эта проклятая моторка находилась между нами и побережьем, и уйти от нее, по крайней мере днем, не было никакой возможности.

Я еще некоторое время посидел в рубке, дожидаясь прогноза погоды. Сообщили: «Ветер умеренный, местами туман. Центр зоны низкого давления над Атлантикой, но медленно смещается к востоку».

Следуя прежним курсом, мы направили яхту в самый центр островов Герисей. Западная их оконечность носит название Лезануа, и там установлен маяк. Мы прошли настолько близко от него, что разглядели все его детали. И точно в кильватер нам шла «Гризельда». Она находилась в какой-нибудь четверти мили от нас, и Петч не отрываясь смотрел на нее в бинокль.

— Ну что, — спросил я, заметив на палубе фигуру человека, — это Хиггинс?

— Да, — ответил Петч. — Хиггинс собственной персоной. И Юлс тоже. Еще кто-то третий в рулевой рубке, но никак не разберу, кто.

Петч посмотрел на паруса и попросил меня ослабить их, а сам повернул штурвал и взял курс к северо-западному бую архипелага Минки.

После этого мы не разговаривали. Постепенно мною овладело беспокойство. Я различал приближающийся звук мотора. Сначала он был едва слышен, а потом сделался громче, и я понял, что ветер стихает. Я включил двигатель и с того момента осознал, что «Гризельда» все же обходит нас.

Прогноз подтвердил, что депрессия из зоны Атлантики усиливается, распространяясь на восток все быстрее. Нам это не сулило ничего хорошего. Ветер падал, и «Гризельда» медленно обходила «Морскую ведьму», держась между нами и островом Джерси. Горизонт исчез. Петч спустился вниз, чтобы потеплее одеться. Внезапно похолодало и подул порывистый ветер.

Я стоял у штурвала и смотрел, как «Гризельда», покачиваясь на волнах, уходила вперед. Я размышлял, что сделает Хиггинс и что сделал бы я на его месте. Но думать было трудно, когда ты устал, замерз и сидишь в одиночестве почти на уровне воды, изолированный от всего мира.

Сначала я не заметил тумана. Серо-белая пелена наползла на нас почти внезапно, будто возникла из складок воды. Майк поднялся на палубу, и я передал ему штурвал, позвав одновременно Петча. На «Гризельде» тоже заметили туман и тут же развернули ее прямо на нас. Я следил за ее приближением и ждал, когда туман скроет нас.

— Мы уйдем от них, как только войдем в туман, — сказал я подошедшему Петчу.

Моторка была уже в двух кабельтовых, когда ее очертания растворились в тумане.

— Правь на подветренную! — И Майк стал быстро перебирать рукоятки штурвала.

«Морская ведьма» стала под ветер, и большой американский кливер громко захлопал своим полотнищем. Совершив маневр, я стал прислушиваться к стуку моторки, пытаясь определить ее местонахождение и раздумывая, насколько плотен скрывающий нас туман.

Но Хиггинс, должно быть, разгадал наш маневр, потому что стук двигателя послышался прямо по курсу, и из тумана вынырнули очертания его лодки. Своим носом она как бы разорвала пелену тумана и двинулась прямо на нас.

Она приближалась под острым углом, машины ревели, форштевень резал воду, отбрасывая назад, до самой рулевой рубки, белые брызги. Оба судна шли, не сбавляя скорости, и я понял, что, если мы не свернем, столкновение неизбежно. От страха у меня пересохло в горле.

— Поворачивай! — заорал я что есть мочи.

И в тот же момент Петч крикнул Майку:

— Поворачивай. Поворачивай же, бога ради!

Но Майк словно оцепенел и, навалившись всем телом на штурвал, безумным взглядом смотрел на приближающуюся лодку.

— Пусть они отворачивают, — произнес он сквозь стиснутые зубы. — Я не сверну!

Петч в один прыжок оказался рядом с Майком.

— Он же протаранит нас!

— Не осмелится! — И Майк продолжал выкрикивать проклятья, глядя прищуренными глазами на «Гризельду».

Между тем я увидел, как Хиггинс метнулся в рулевую рубку, и сквозь рев винтов до меня донесся его мощный голос:

— Право на борт!

«Гризельда» совершила поворот.

Все остальное произошло очень быстро. Майк кричал, чтобы мы убирали паруса. Потом он повернул штурвал и направил яхту прямо на моторку. «Гризельда» наполовину развернулась, оставив между нами небольшую полоску воды, в которую мы смогли бы проскочить, развернись побыстрее.

Но все вышло не так. Я спустил кливер, а Петч, незнакомый с оснасткой, замешкался с главным парусом. И в этот момент налетел ветер. Это был тот самый порыв, который налетает некстати. Навалившись на парус со всей силой, он не дал «Морской ведьме» достаточно быстро сделать поворот. Хиггинс же, рассчитывая пройти борт к борту, закрыл дроссель. «Морская ведьма» ринулась прямо на корму «Гризельды». Раздался треск. Я успел заметить Юлса, стоявшего с открытым ртом, а затем меня швырнуло об стенку рубки. Мачта от толчка вылетела из своего гнезда и обрушилась на меня, сильно ударив в плечо. Я помню, как ухватился за оградительные поручни и почти потерял сознание от боли. Рядом кто-то закричал. Я попробовал пошевелиться, но чуть не взвыл от боли. Затем я бросил взгляд на воду и заметил, что кто-то барахтался в ней. Это был Юлс. Лицо его было бледным и испуганным.

— Ну как ты там? — окликнул меня Майк, дергая за руку. — Мерзавец! — произнес он тут же сквозь зубы. На лице его — ни кровинки, на скуле красовался кровоподтек, а сквозь волосы проступала кровь. — Я убью его. — Его всего трясло.

Я повернулся и увидел, как из рулевой рубки выбрался Хиггинс. Он что-то кричал, и его голос, похожий на рычание, был слышен даже сквозь шум все еще работавших машин и треск ломаемого дерева. Две лодки сцепились вместе, и он пытался выдернуть бушприт нашей яхты. Он по-звериному оскалил зубы, голова ушла в плечи, а мышцы перекатывались под рубашкой, когда он силился расцепить лодки голыми руками.

Майк поднялся на ноги с разъяренным взглядом и, дико выкрикивая ругательства в адрес Хиггинса, бросился на него. Но, прыгнув с бушприта, он наткнулся на страшный удар.

В этот момент лодки с треском расцепились, и я больше ничего не видел. Петч включил машину и дал задний ход.

— Остановитесь! Там Майк! Нельзя же его бросить! — закричал я, вскарабкавшись на кокпит.

— Вы хотите, чтобы яхте разорвало корпус? — крикнул в ответ Петч и повернул руль, отводя яхту назад. — Винты просверлят ее как дрелью. — Наконец я понял, что он имел в виду гребные винты «Гризельды».

Пространство между нами и моторкой все увеличивалось. В корме левого борта «Гризельды» зияла дыра, словно пробитая тараном. Хиггинс направился в рулевую рубку. На палубе никого не было видно. Внезапно мне стало нехорошо.

— Что с ним случилось? — спросил я, ощутив во рту сладковатый привкус крови от прокушенной губы. Рука и плечо у меня ныли. — Вы не видели, что с ним случилось?

— С ним все в порядке, — ответил Петч. — Легкий нокаут.

Потом он поинтересовался, что с моим плечом, а я посоветовал ему дать полный вперед. Очертания «Гризельды» постепенно мутнели и наконец исчезли из виду. Петч поставил рычаг двигателя на нейтральную передачу и прислушался, стараясь уловить шум винтов моторки. До нас долетел звук чихнувшего мотора, потом он чихнул вторично, и все стихло.

Я попросил Петча помочь мне подняться на ноги. Он вышел на мой голос из трюма — с его брюк стекала вода.

— Уже залило весь камбуз. — И тогда я бросил взгляд в ту сторону, где был бушприт. Вся носовая часть палубы была разворочена. Петч прошел в рубку, а затем вышел оттуда, держа в руке большой складной нож.

— Она идет ко дну, — произнес я, и голос прозвучал как-то безжизненно и безнадежно.

— Да, — ответил он. — Недолго продержится. — И он стал разрезать веревки, держащие плотик, а затем подтянул его к борту. Яхта еще двигалась, но понемногу зарывалась в воду. Вдали, на границе видимости, я различил смутные очертания «Гризельды».

— У нас есть какая-нибудь еда? — спросил Петч, вынося из рубки и укладывая на плотик одеяла, теплые пальто, фонари, сигнальные ракеты, ручной компас.

— Возьмите шоколад, — я достал из ящика стола три маленькие плитки и несколько конфет. Потом вынул из рундука спасательные жилеты. Передвигался я медленно и неуклюже.

— Торопитесь! — заметил Петч. — Пора спускать.

Он последовал за мной и оттолкнулся.

Он отвязал плотик. Я вскарабкался на него — это было нетрудно, ибо его край находился на уровне палубы.

Я поискал взглядом «Гризельду». Теперь она походила на бревно, сильно накренившееся на корму, бесполезная, как и любая моторная лодка, у которой отказал двигатель.

— Возьмите правее, — попросил я Петча.

Петч не ответил и продолжал ритмично раскачиваться в такт движению весел.

— Возьмите правее, — снова попросил я. — Мы совсем не приближаемся к «Гризельде».

— А мы и не собираемся идти к ней, — ответил он, выбирая нужное направление по ручному компасу.

Я сначала не понял.

— Но куда же еще?.. Боже мой! — вскричал я. — Неужели вы собираетесь добраться до Минки на плотике?

— А почему бы и нет?

— А как же Майк? — Меня охватило отчаяние, так как я увидел, как Хиггинс тоже спускал на воду плотик. — Вы этого не сделаете. — И я обеими руками ухватился за его весло.

— Не сделаю? — Но в это время над водой разнесся крик о помощи, отчаянный, протяжный. Петч снял с весла мои руки и снова стал грести.

— Если вам это не по душе, можете плыть вот так, как тот бедняга. — Он кивнул головой в направлении, откуда снова раздался крик: «Поо-моо-ги-тее!» Неподалеку от нас над водой показалась голова с прилипшими к лицу волосами. Человек лихорадочно плыл в нашу сторону.

Но Петч продолжал грести, не обращая внимания на крик.

— Это Юлс, — сказал он. — Пусть Хиггинс его подбирает.

— А Майк? — спросил я. — Что будет с Майком?

— Не беспокойтесь. «Гризельда» и не думает тонуть.

Весла опускались в воду и взлетали вверх, опускались и взлетали, и тело Петча двигалось вперед и назад. Я сидел и смотрел, как он уводит плотик от плывущего человека. Я понял, что мое плечо вылетело из сустава, ибо стоило только прикоснуться к нему, как все тело пронизывала острая боль. Я подумал, что, может быть, он прав, говоря о моторке. Ведь у нее повреждена только корма. Передняя часть совсем не пострадала. И тогда Хиггинс подберет Юлса. Он уже спустил на воду плотик и отгребал от «Гризельды». В неверном, расплывчатом свете утра, он походил на крупный экземпляр жука-плавунца. Юлс заметил Хиггинса и перестал колотить руками по воде. Он лег на спину и, перестав звать на помощь, спокойно ждал приближения Хиггинса.

Хиггинс греб быстро, делая широкие размашистые гребки, и с каждым ударом весел у носа плотика вспенивались белые бурунчики воды. Время от времени он поглядывал через плечо, и я понял, что он оглядывается на нас и отнюдь не ищет своего товарища.

— Альф! — крикнул Юлс, подняв из воды руку. — Я здесь! — В туманном спокойствии моря слова его прозвучали очень отчетливо.

И вдруг он снова закричал и, отчаянно работая руками и ногами, поплыл ему навстречу.

Но Хиггинс даже не оглянулся, не сказал ему ни слова, только с ужасающей четкостью заработал веслами, бросившись за нами в погоню. Послышался отчаянный вопль, и все стихло.

Одно время казалось, что Хиггинс отставал от нас ярдов на пятьдесят,[7] и тогда я мог разглядеть его суденышко. Это был довольно крупный металлический плот с парусом, способный выдержать человек пять-шесть.

С каждым гребком Хиггинс слал нам свою отвратительную улыбку. Но расходовал он свою грубую силу нерасчетливо, и потому ему никак не удавалось приблизиться к нам. Один раз Петч сделал передышку и за это время вправил мне плечо, так что спустя некоторое время я передвинулся к центру плотика и взялся за левое весло. Слабость от еще не прошедшей боли как бы сбалансировала усталость Петча, и мы продвигались равномерно, не сбавляя скорости.

Мы гребли всю ночь, держа курс по ручному компасу, установленному в ногах, и время от времени поглядывали на его светящуюся в темноте шкалу. Луна скрылась, и Хиггинс исчез во тьме…

Утром мы позавтракали, съев по три кусочка шоколада, то есть половину того, что у нас было. Мы сильно промокли. Вода заливала дощатый пол плотика. С каждым часом грести становилось все труднее. Соль лезла в глаза, солоно было во рту, даже спина чесалась от соли. Меня охватил предрассветный озноб. На память пришли Майк и наши совместные планы. Теперь будущее мне казалось бесперспективным — «Морская ведьма» затонула, и уже не о чем было думать, кроме как о Минки, к которому мы приближались с каждым дававшимся с огромным трудом гребком весел.

Предрассветное море казалось пустынным. Я мог бы даже поклясться в этом. Я тщательно смотрел окрестности — повсюду пусто. И вдруг, бросив взгляд через плечо Петча, на горизонте, на фоне огромного шара восходящего солнца я заметил плотик и человека с веслами.

Минут через десять море заволокло туманом, и видение исчезло. Но в этот момент мне почудилось, что где-то к востоку от нас я слышу звон колокола, правда, очень слабый. Мы перестали грести, и звук пропал. Остался только шум моря. Потом туман сгустился, стал почти черным. Из тумана выплыла темная масса скалы, похожая на надстройки военного корабля, и исчезла в туманной мути. И тут нас подхватил прилив.

Мы перестали грести. Вокруг нас тихо шумело море. Из завесы тумана выплыл еще один утес, кривой, словно согнутый палец и пропал за кормой, будто плыл он, а не мы. Я понял, что мы достигли Минки. Но его рифы занимали территорию площадью двадцать миль на десять, и точно определить наше местонахождение не представлялось возможности.

— Придется ждать, пока рассеется туман, — предложил Петч. — Продвигаться дальше слишком опасно — почти сплошная мель.

С подветренной стороны какой-то мрачной скалы мы нашли подобие углубления с неподвижной, словно стекло, водой, привязали плотик к каменному выступу и выбрались на сушу. Мы ходили, приседали, размахивали руками, стараясь согреться, но тщетно — влажная одежда липла к телу и обволакивала его, словно ледяной пленкой. Мы съели остатки шоколада и немного поговорили, радуясь звукам собственных голосов.

Я считал, что Петч обязательно заговорит о «Мэри Диар», которая была где-то неподалеку, скрытая от нас туманом. Но он стал говорить о Райсе, а потом перешел к смерти Таггарда. Можно было подумать, что ему нравилась эта тема.

— Бедняга! — прошептал он. — Ради дочери продавал свою душу в каждом дальневосточном порту. Он подорвал свое здоровье, глупо напивался, цеплялся за каждое темное дельце — лишь бы оно давало ему деньги. Поэтому и в Сингапуре им легко удалось втравить его в эту авантюру.

— Выходит, его нанял Гандерсен? — спросил я.

— Очевидно. Я точно не знаю, — он пожал плечами. — Кто бы ни был, но его нашли не вовремя. Старик собирался домой навестить дочь и не намеревался топить судно, да еще в свой последний рейс.

— Значит, это Деллимер отделался от него — так вы думаете? — предположил я.

Он покачал головой.

— Нет, я не думаю, чтобы он намеревался убить его. Я думаю, что он забрал у него спиртное, надеясь, что Таггард смягчится и уступит его предложению. Он не предполагал, что от этого капитан умрет той же ночью. — Петч ухмыльнулся краешком рта. — Но это дела не меняет, не так ли?

Потом Петч внезапно перешел к рассказу о дочери Таггарда… к той фотографии, которая так много значила для него. Ее образ служил ему источником вдохновения, символом всех надежд. А затем произошла их встреча в Сен-Мало, которая явилась ударом, когда Петч осознал, что не может поведать ей всю правду, и она поняла, что он что-то от нее скрывает.

— Вы любите ее, не так ли? — спросил я. Мы ощущали удивительную близость в этой сверхъестественной тишине тумана, окруженные со всех сторон морем.

— Да, — произнес он таким голосом, словно одно воспоминание о ней придавало ему дополнительные силы, поднимало его дух.

— Несмотря на то, что она оскорбила вас в суде?

— А… это! — Он отмахнулся.

В ту ночь в Саутгемптоне она пришла к нему и извинилась. После этого он рассказал ей всю правду — все то, что поведал когда-то ее фотографии — там, на судне.

Спустя некоторое время мы были вынуждены снова забраться на наш плотик, так как начался прилив и торчавшие из воды камни постепенно скрывались под водой. Пора было двигаться.

После пяти часов туман стал редеть. Тени приобретали четкие очертания скал и рифов, и чистой воды становилось все больше и больше. Внезапно над нашими головами показалось небо, необычно синее, туман исчез почти мгновенно, и снова засияло солнце. Мы оказались в сверкающем сине-зеленом мире воды, на поверхности которой распустились причудливые цветки рифов. А далее, к юго-востоку, эти островки образовывали сплошной каменный барьер.

Мы быстро нашли маяк на острове Мэтрес Айл, на 31 фут[8] возвышающийся над водой, и Петч сразу же определился по компасу. Утес, у которого мы расположились, находился на северной оконечности Минки, поэтому Петч предположил, что «Мэри Диар» должна лежать к югу от нас. Я сверился с крупномасштабной картой и убедился, что Петч почти прав. Но от главного массива рифов, где находилось судно, нас отделяло пространство мили в три.

Ветер посвежел, и по поверхности воды побежали небольшие волны, но какой-то неправильной, искаженной формы. Появилась и белая пена, особенно в тех местах, где находились подводные скалы. Я подумал, что нам надо быть поосторожнее, как вдруг увидел Хиггинса. Он стоял на вершине высокого утеса, не далее чем в миле к востоку от нас. И когда Петч указал на него рукой, я заметил, что Хиггинс стал быстро спускаться вниз и сел на свой плотик, синяя окраска которого ярко блестела на солнце. Мы тоже поспешили к своему плотику, быстро забрались на него и оттолкнулись от берега. Теперь у нас не было времени на выработку маршрута. Мы знали только, что прилив идет на запад и дает преимущество Хиггинсу, который мог раньше нас покрыть трехмильное пространство и достичь французского спасательного судна.

Прилив был уже несильным, но он неумолимо тащил нас к основной массе рифов. Ее рассекали два канала, но мы не видели их, и потому Петч направил плот туда, где виднелась чистая вода. Но вдруг он резко изменил курс. Я взглянул на него с недоумением. Он кивнул через плечо и произнес только одно слово: «Хиггинс». Я обернулся и увидел голубой плотик, вынырнувший из-за скалы в двух кабельтовых от нас.

В это время мы находились в широком проходе, отделявшем внешнюю стену рифов от главной ее массы. Укрыться нам было негде. Волны захлестывали нас, и под деревянным настилом пола плескалась вода. Я слышал тяжелое дыхание Петча. Каждый раз, когда я оглядывался назад, мне казалось, что Хиггинс приближался. Его металлический плот высоко подбрасывало волной, и он шел легче нашего. Держась немного к востоку, он отрезал нас от чистой воды и прижимал к рифам.

— Нам придется повернуть к ветру! — крикнул я.

Не прекращая работать веслами, Петч бросил взгляд через плечо и утвердительно кивнул. Стена рифов была теперь совсем рядом.

Но нам еще немного помог прилив, который потащил нас к западу на открытое место, где высота волн достигала 4–5 футов. Однако с каждым взмахом весел нас относило все дальше в залив с пенными бурунами.

— Мы никогда отсюда не выйдем, — крикнул я Петчу.

Он не ответил. Для разговора не хватало дыхания.

Я обернулся назад и увидел, что Хиггинс сократил разрыв до двухсот ярдов. Петч продолжал грести. А затем, бросив взгляд через плечо, я увидел в стене рифов просвет, а за ним — я не поверил своим глазам — блестела чистая вода.

— Посмотрите! — указал я рукой.

Петч бросил взгляд вправо, увидел просвет и направил в него плот. Мы попали в первый из двух каналов, когда ветер, на счастье, дул нам в спину. Плотик плавно переползал с волны на волну и шел легко и свободно. «Теперь мы его обойдем!» — сквозь шум волн и свист ветра долетел до меня полный уверенности голос Петча. Он довольно ухмыльнулся и принялся грести с новой, удвоенной энергией.

Я перебрался к центру, сел рядом с Петчем, взял в руки весло, и мы заработали в унисон. Мы не разговаривали и только изредка посматривали в сторону Хиггинса. Он угодил в круговерть мелких волн и всеми силами пытался выбраться из нее.

Но как только мы вышли на открытую воду, стало происходить что-то странное и пугающее. Вода за кормой внезапно как бы вспухла большим пузырем, который лопнул и швырнул плотик в сторону, едва не перевернув его. Петч крикнул мне, что мы попали на скрытый водой риф. Мы лихорадочно заработали веслами и ушли от опасного места. Оглядевшись по сторонам, я заметил множество подобных пузырей, причем в тех местах, где несколько минут назад их вовсе не было.

— Отлив! — крикнул Петч мне в ухо. — Греби быстрее! Греби, это отлив!

Меня не нужно было подгонять. Я и так схватился обеими руками за весло и лихорадочно заработал им, стараясь поскорее уйти от страшного места. То, что несколько минут назад было чистой водой, теперь бурлило, превратившись в котел с кипящей водой, которая неожиданно оголяла скрытые под ее поверхностью острые рифы.

Я успел только набрать в легкие воздуха, как волна подбросила нас вверх и с треском швырнула на камни. Я упал прямо на позвоночник, и удар болью отозвался в затылке. Вода вокруг нас кипела, а пена в лучах солнца сверкала, словно разноцветные мыльные пузыри. Каменная поверхность рифа на момент обнажалась, а затем набегала новая волна, поднимала нас над рифом и, уходя, снова обрушивалась на него. Одна из волн подбросила наш плотик, проволокла в сторону, дико завертела и наконец бросила на верхушку довольно высокой скалы, покрытой мелким гравием. Здесь вода не бурлила, и потому это место казалось крошечным оазисом в гигантском хаосе волн.

Выбравшись из обломков плотика, мы оказались по колено в воде. Однако одного взгляда на наше судно оказалось достаточно, чтобы осознать, что чинить его уже бесполезно.

— Ну и черт с ним, — крикнул мне Петч. — Все равно нам пришлось бы его оставить. Живей! — Он нагнулся и вынул ручной компас из футляра. — Быстро! — повторил он. — Часть пути пройдем по суше, а потом доберемся вплавь!

Он двинулся на юг, за ним последовал и я, спотыкаясь и проваливаясь в вымоины, промокший, ошеломленный, усталый.

Чувство изоляции, одиночества, заброшенности угнетало. Оно усиливалось от присутствия Хиггинса, который следовал за нами по пятам. Он подошел к оставленному нами плотику поднял его над головой двумя руками и бросил на острый риф, разбив в щепы. Так был уничтожен мой последний контакт с «Морской ведьмой».

Сделав свое дело, Хиггинс снова двинулся следом, по-прежнему волоча за собой плотик. Иногда, теряя почву под ногами, нам приходилось плыть. И все это время меня не оставляла мысль, что мы находимся в двадцати милях от побережья Франции, в месте, которое не отваживаются посещать даже моряки.

Долгое время я не оглядывался назад. Интерес к Хиггинсу пропал. В висках стучало, в ушах стоял неумолчный шум моря. Наконец мы добрались до последней каменной складки. Я остановился и стал наблюдать, как Петч карабкался на ее вершину, а потом, прислонившись плечом к каменному выступу, стал смотреть в южном направлении.

— Ну, вы ее видите? — спросил я, с трудом переводя дыхание.

— Нет, — он покачал головой.

Потом он указал на сверкающие ст солнца рифы, выделяющиеся от других своей компактной массой и высотой.

— Мне кажется, что это Грюн-а-Крок.

Рифы лежали на границе видимости, наполовину скрытые моросящей пеленой. И где-то за этими скалами была «Мэри Диар»…

…Потом снова начался прилив. В это время Хиггинс приближался на своем плотике к ближайшему рифу. Он привязал его и сел на камень, наблюдая за нами, словно хищник, выслеживающий добычу. Он мог себе позволить такое удовольствие, ибо прилив рос с каждой минутой, и наш утес уже наполовину скрылся под водой.

Мы отыскали углубление с нависшим над входом козырьком, которое укрыло нас от ветра и дождя, и откуда можно было следить за действиями Хиггинса и, скрючившись, устроились в нем, пытаясь согреться. А прилив рос, и надвигалась ночь. Если бы только видимость была получше! Если бы можно было видеть «Мэри Диар» и узнать, там ли еще спасатели! Но мы ничего не видели и не слышали.

План наш заключался в том, чтобы за час до того, как прилив достигнет своей высшей точки, незаметно скользнуть в воду и плыть к Грюн-а-Кроку. И хотя Петч потерял компас, мы все же надеялись отыскать этот риф. Приняв план, мы теперь думали только о его осуществлении. Я посмотрел на риф, где сидел Хиггинс — он медленно уходил под воду. Но это не доставило мне радости. Более того, прилив выжил его из укромного местечка, он снова забрался на плотик и заработал веслами. По мере роста прилива Хиггинс отгребал от нас все дальше и дальше. Ночь вступала в свои права, и в сгустившейся тьме я потерял его из виду.

Меня разбудила вода. Она плескалась у самых ног и оказалась теплее моего тела. Ноги окунулись словно в теплую ванну. Потом вода поднялась до уровня лица, и тогда сознание вернулось ко мне. Я толкнул Петча. «Должно быть, прилив достиг высшей точки», — в страхе подумал я.

Мы встали. Действительно ли это высшая точка прилива? Повернул ли прилив обратно? Дождь прекратился. На небе проглянули звезды. На водной поверхности замерцал лунный свет.

— Ну что ж, поплыли? Который сейчас час? — Голос Петча звучал хрипло. — Ради всего святого, сколько времени? Мои часы стали.

Мои остановились тоже. Время узнать было негде, как и невозможно было определить направление прилива.

— Вы готовы?

Петч колебался, и я вдруг понял, что уверенность оставила его.

— Ну живее, — подбодрил я его. — Самое время плыть, держитесь ближе ко мне и не разговаривайте.

Мы плотно надули спасательные жилеты и вместе ступили на край рифа. Погрузившись в воду, теплую, согревающую, мы легли на спины и медленно поплыли, следя, чтобы Полярная звезда была у нас в ногах.

Мы плыли рядом на расстоянии длины двух рук, ровно и не спеша. Волна была пологая, с покатыми склонами и без пенных барашков.

— Надвигается шторм, — шепотом произнес Петч.

Но пока все было спокойно, и вода плавно поднимала нас и опускала, поднимала и опускала. Камень, на котором мы провели ночь, исчез из виду. Исчез точно в направлении наших ног — значит, мы плыли правильно. Прилив мы не упустили. Но тут Петч перестал грести.

— Я не вижу Грюн-а-Крока, — прошептал он, стуча зубами. — Мне думается, надо взять значительно западнее.

Мы изменили направление, и Полярная звезда теперь оказалась слева. Я подумал, сколько времени это может продолжаться. Зубы мои стали выбивать дробь, и море, которое вначале согревало, теперь казалось холодным как лед. Намокшая одежда тянула вниз. Надувные жилеты делали нас неуклюжими и мешали движению. Каждый гребок давался с трудом, но именно он сохранял внутри нас энергию, вернее — последние ее остатки. Не знаю, сколько времени мы плыли, но нам показалось, что целую вечность. Я терял сознание…

— Джон! Джон! — Я открыл глаза. Меня окружала черная ночь. Но постепенно я стал различать звезды и услышал шипение волн. — Джон! — Голос звал откуда-то из темноты.

— Да. Что случилось?

— Скала. Я ее вижу. Я уж начал беспокоиться, что потерял тебя, — снова прозвучал голос. — Я совсем тебя не слышал.

Озабоченность, звучавшая в его голосе, наполнила меня теплым чувством к этому человеку.

— Прости меня, — откликнулся я. — Я задремал. Только и всего. Где этот твой риф?

Я огляделся и ярдах в ста справа заметил темную тень скалы. Я вгляделся в черноту у ее подножия, о которую разбивались необычно блестевшие волны, и подумал, что вижу какую-то плотную массу.

И тут мне пришло в голову, что это, возможно, отражение огней «Мэри Диар». Конечно, огни, ведь на ней же работают спасатели. Я внимательно всмотрелся в темноту, но огней не обнаружил. Возможно, работы осуществляются тайно и они не хотят, чтобы свет был виден.

— Позади скалы что-то есть, — прохрипел из темноты Петч. — Давай посмотрим, а?

— Давай, — согласился я.

Погибнуть в воде все же лучше, чем на богом забытом рифе, решил я и, повернувшись на спину, заработал ногами в воде, которая не только перестала быть теплой, а, напротив, стала ледяной. Передвигался я автоматически, но мой мозг настойчиво сверлила мысль об огнях.

— Там должны быть огни, — произнес я вслух.

— Огни. Там должны быть огни. — Голос Петча слабо прозвучал где-то рядом, словно в раздумье. На некоторое время воцарилось молчание. И вдруг он снова окликнул меня. — Джон! — Голос звучал чуть слышно.

— Да?

— Прости, что я втравил тебя во все это. — Потом он пробормотал что-то насчет яхты и замолчал.

— Как ты себя чувствуешь? — позвал я Петча.

— Посмотри! Ты ее видишь? — прозвучало в ответ.

Я думал, что он рехнулся.

— Проснись! — закричал я. — Мы должны доплыть до скалы, ты слышишь?

Он схватил меня за руку железной хваткой утопающего. Но когда я оторвал его руку, он закричал:

— Посмотри! Посмотри же, черт тебя возьми! Ну скажи же, что это не сон!

Он поднял над водой руку и указал в сторону. Я повернул голову и на фоне мерцающих звезд увидел тонкую иглу мачты, а чуть ниже — темную массу палубных надстроек, выхваченную из тьмы фосфоресцирующими брызгами разбившейся о борт волны.

Мы поплыли словно наперегонки, забыв про холод и изнеможение. Носовая часть судна была погружена, и через нее перекатывались волны. А дальше, чуть позади, вздымалась шпилька мачты, за нею была видна палуба капитанского мостика, дымовая труба, и далее — очертания задранной вверх кормы.

Я подплыл к затопленной носовой части. В это время набежавшая волна приподняла меня на своем гребне и перебросила через фальшборт, ударив обо что-то твердое, отчего правый бок прорезала дикая боль. Я схватился рукой за оградительный поручень фальшборта и попытался подняться на ноги, но накатившаяся новая волна оторвала руки от поручня и потащила меня в сторону кормы, почти до самой мачты. Там я удержался и громким высоким голосом стал звать Петча, боясь, что я его потерял. Меня охватила паника — я плавал лучше его, даже специально тренировался в море. Мне следовало бы остаться с ним и удостовериться, что он благополучно достиг цели. Но сейчас у меня не было сил, чтобы вернуться и начать поиски…

Я не видел, как он оказался на борту. Я по-прежнему стоял у мачты и выкрикивал его имя, как вдруг он появился возле меня в своем надувном жилете, качаясь как пьяный.

— Все в порядке, — сказал он, пытаясь отдышаться. — Я тоже здесь.

Он взял мою руку и крепко пожал ее, отчего на душе стало легко и приятно.

— Здесь должны быть огни, — произнес он наконец. В голосе его слышалось детское разочарование, словно спасательная компания лишила его радости, которую он так долго ждал.

Мы двинулись на корму, миновали люк трюма № 2, поднялись по трапу на верхнюю палубу. Дверь в надстройке была распахнута настежь. Мы прошли по коридору мимо его бывшей каюты, мимо каюты Деллимера и через заднюю дверь вышли на корму, очутившись позади сорванной и исковерканной дымовой трубы.

— Эй! Есть здесь кто-нибудь? Эй!

Но стояла тишина, и хрупкий звук наших голосов затерялся в холодной темной ночи, поглощенный шумом волн, бившихся о носовую часть.

Никаких спасателей не было. Ни одного проблеска света, который бы манил теплом каюты. Мы кричали и кричали, но никто не отзывался. Корабль был мертв, лишен всякой жизни, как и в тот день, когда мы покинули его.

— Боже мой, — вздохнул Петч. — Мы первые. Еще никто здесь не побывал. — В голосе слышалось облегчение, и я чувствовал, что все мысли его направлены на то, что скрывалось под кучей угля в бункере левого борта.

— Нужно поискать сухую одежду и поспать, — сказал Петч. — Тогда мы почувствуем себя лучше.

Он угадал мои мысли. Но когда мы, миновав черный туннель коридора, добрались до жилых помещений, то обнаружили, что там была вода. Столик в каюте Таггарда был сорван с креплений и валялся в углу, сундучок, где хранилась одежда, был залит водой, а в шкафчике лежала груда просоленных одеял, курток и старой бумаги.

Мы снова вернулись на главную палубу, где находились салон и камбуз. Но они были в еще более плачевном состоянии. Везде была вода.

— Может быть, полуют еще сухой? — неуверенно предположил Петч, и мы стали пробираться туда, всем телом ощущая холод и бесконтрольную дрожь. Господи, сделай так, чтобы там было сухо! Я прислонился плечом к стенке коридора, по которому мы следовали, и вдруг ощутил, что судно шевельнулось. Тело мое вздрогнуло, как от первого толчка землетрясения. И вдруг судно шевельнулось снова.

— Слышишь? — тревожно прозвучал в темноте голос Петча. Но я не слышал ничего, кроме ударов волн о корпус, гулко отдававшихся в пустоте судна. — Оно всплывает, — прошептал он. — Его поднимает прилив.

— Как же это может быть? — спросил я.

— Я не знаю, но это так. Я чувствую.

— Это невероятно, — пробормотал я. — Судно не может всплыть, если затоплена вся носовая часть и через нее перекатываются волны. Нам, должно быть, пригрезилось.

Рука Петча коснулась меня в темноте и повлекла за собой. Я безвольно последовал за ним. Мы выбрались наружу, на холод, и споткнулись о стальную трубу, лежавшую поперек грузовой палубы. По железному трапу поднялись на площадку полуюта и вошли в крошечную боцманскую каюту. Там нашлась одежда. Она не была мокрой, но и сухой ее назвать тоже было нельзя. Но все же она была теплее, чем наше намокшее тряпье. Там же мы нашли несколько одеял, пахнувших мокрой собачьей шерстью, наваленных на койку. Мы бросились на них и заснули, испытав при этом такое наслаждение, которое, наверное, не испытывал ни один человек, сидящий перед горящим камином после сытного ужина.

Спустя много времени, показавшегося нам вечностью, я услышал тяжелую человеческую поступь. Шаги ступали грузно, издавая металлический стук от ударов подковок о железный настил палубы. Они раздавались сначала над головой, потом справа, затем слева и наконец стали удаляться — медленно, не спеша, словно мертвец возвращался в свое загробное царство. Когда топот прекратился, я проснулся.

Первым делом я взглянул на Петча — его лицо сохраняло оттенок усталости.

— Мне кажется, я слышал шаги, — сказал я. В глубоко запавших его глазах я заметил легкое возбуждение. — Клянусь, что здесь кто-то есть.

Я выбрался из-под одеял и встал, сразу ощутив голодную резь в желудке и боль в плече, Я приоткрыл дверь и выглянул наружу. Нет, это был не сон — я снова был на «Мэри Диар». Теперь она походила на какой-то ржавый кошмар! А вокруг была вода, и Минки скалили свои черные зубы рифов, окруженные — белыми пенными бурунами. Поблизости никого не было — ни спасательного судна, ни буксира, ни даже рыбацкой лодки. Ничего — только знакомый до отвращения силуэт рифов Грюн-а-Крока… Ни признака жизни.

— Опять шаги, — прошептал я вышедшему на палубу Петчу. — Кто же это мог быть?

Он покачал головой, но ничего не ответил. Не знаю, о чем он думал в этот момент, только по телу его пробежала дрожь, а я почему-то вдруг подумал о том, сколько человеческих смертей связано с этим судном. А потом произошло нечто странное: из металлической трубы, лежавшей на грузовой палубе, вырвалось легкое облачко ржавчины, похожее на красный пар. Потом над оградительным поручнем борта взметнулся тонкий трос, обвился вокруг него и с легким всплеском упал в море. На судне снова воцарилась тишина — никакого движения. Петч схватил меня за руку.

Мы стояли, словно пригвожденные, довольно долгое время, проглядывая судно на всю его длину. Но ни шум, ни движение не нарушали царившего покоя.

Петч спустился на грузовую палубу и склонился над крышкой люка трюма № 4. Когда я присоединился к нему, то сразу же увидел, что люк покрыт не брезентом, натянутым на деревянную раму, а плотно заварен листом стали. Мы взглянули на блоки дерриков, прошли к трюму № 3, люк которого был тоже наглухо заварен, и поднялись по трапу на шлюпочную палубу. Вентиляционные трубы были сняты, а к отверстиям приварены листы ржавого железа. Дымовая труба была срезана у основания газовой горелкой, сдвинута в сторону, и ее отверстие тоже закрыто металлической плитой. Световой проем машинного отделения был заделан, а водонепроницаемые двери коридора правого борта были сняты с петель, и на их месте были укреплены стальные листы.

Теперь сомнений не оставалось: спасательная команда вела на судне работы. Она загерметизировала все отверстия в корпусе и, возможно, ликвидировала течь в носовых трюмах. Это объясняло всплытие судна, когда прилив достигал своей высшей точки. Корабль был водонепроницаемым, почти готовым к буксировке.

Петча я нашел стоящим у входа в угольный бункер. Его глаза неотрывно смотрели на крышку люка, снятую с петель и валявшуюся неподалеку. Вместо нее красовалась стальная плита, надежно закрывающая лаз. Это значило, что труп Деллимера будет пребывать в прочнейшем стальном гробу до тех пор, пока судно не будет доставлено в порт и на его борт не придут эксперты, снабженные необходимым инструментом, с помощью которого можно будет вскрыть трюмы. Это сулило Петчу долгие дни, а может быть, и недели неопределенности, ожидания. На его лице было написано отчаяние, когда он наконец произнес:

— Ну вот и все. — Он отвернулся и принялся смотреть вдаль.

— А почему ты думаешь, что они ушли?

Он посмотрел на небо, понюхал ветер, долетавший с запада нервными порывами.

— Возможно, их предупредили о грозящем шторме?

— Что это? — воскликнул он вдруг. Где-то за мостиком сначала кашлянул, а затем ритмично застучал двигатель, и я ощутил, как под ногами завибрировала палуба. Мы с Петчем застыли, прислушиваясь к этой музыке, а потом помчались по коридору на мостик и по трапу спустились на носовую часть грузовой палубы. Там возле люка в трюме № 2 увидели большую помпу, прикрепленную намертво к палубному настилу. Мотор работал на полных оборотах, и высасывающий рукав, выходящий из смотрового люка, словно дышал, периодически наполняемый водой. Но поблизости никого не было. Палуба была пуста — на всей носовой части ни души.

Все это выглядело жутко, сверхъестественно.

— Посмотрим на мостике, — сказал Петч. — Ведь кто-то же запустил помпу!

Мы нырнули обратно в коридор и по трапу поднялись на мостик. Там никого не оказалось. В штурманской рубке — тоже никого. Но тут Петч указал на какой-то предмет. Он оказался синим плотиком, который выходил из-под борта «Мэри Диар». Это был Хиггинс, и он греб теперь по направлению к ближайшему рифу.

— Хиггинс! — завопил я, указывая на него. — Это Хиггинс!

Ветер был довольно сильным и дул в нашу сторону, а потому Хиггинс не слышал меня. Он достиг рифа, привязал плотик к каменному выступу и начал карабкаться на него. Потом он взял в руки железный лом и, действуя им как рычагом, стал втаскивать наверх бухту троса.

Он стоял ко мне спиной. Освободив петлю, он подтянул ее к каменному выступу и таким образом «привязал» судно к рифу, а слабо натянутый трос с легким плеском упал в воду.

Наконец он заметил меня. Некоторое время он смотрел в мою сторону, а затем сел на плотик и поплыл к «Мэри Диар». Прилив набирал силу и двигался со скоростью трех узлов. То ли Хиггинс устал, то ли раздумал, но внезапно он повернул обратно и стал отчаянно грести в направлении Грюн-а-Крока. Дойдя до скал, он вылез из плотика и, скрючившись, сел на камень. Некоторое время он смотрел на судно, потом голова его упала на колени, и весь он как-то сник.

Стук помпы внезапно стал замирать и смолк. Оказывается, ее выключил Петч.

— Нам придется затопить корабль, — раздался рядом его голос. — Это все, что нам осталось.

Но затопить судно теперь было невозможно. Каждое отверстие, каждая щель его были надежно заварены, даже вход в машинное отделение.

— Ну что ж, будем надеяться на лучшее, — ответил я.

Петч засмеялся.

— Шторм с запада принесет с собой прилив. На высокой воде судно всплывет. Внутри воды нет, кроме как в двух носовых трюмах, — голос его звучал хрипло, надтреснуто, — ну ладно, давай лучше поищем какую-нибудь еду.

На камбузе было темно и удушливо. До нас здесь побывали и море и французы. Не осталось ни одной консервной банки. Правда, шкаф был набит хлебом, но он превратился в клейкую массу. Было и мясо, но оно покрылось тонким слоем плесени; было и масло, но оно перемешалось с илом и песком. Мы нашли только сыр, который оказался довольно свежим внутри, банку полузасохшей горчицы, несколько соленых огурцов и разбитую склянку с остатками джема. Мы проглотили все это с волчьей жадностью, а потом стали обшаривать салон, офицерские каюты и помещения команды. Нашли слипшуюся массу, бывшую прежде конфетами, банку имбиря и под койкой кочегара обнаружили самое ценное — две банки говяжьей тушенки. Свою добычу мы отнесли в боцманскую каюту на полуюте, съели ее, а потом молча сидели, прислушиваясь к вою усиливающегося ветра.

Шторм налетел вместе с изменением направления прилива, и вскоре волны, бившие в борт, стали достигать палубы мостика; под ногами зашевелилась корма. Выглянув за дверь, я увидел голубой плотик, прыгавший на волнах с подветренной стороны Грюн-а-Крока.

К середине дня шторм набрал полную силу. Волны всей своей многотонной тяжестью обрушивались на носовую часть, и с каждым ударом палуба мостика окутывалась тучей брызг и белой пены. Корпус судна трясло как в лихорадке. Рифы Минки постепенно скрывались под пенными бурунами прилива.

Еще раз я увидел Хиггинса примерно за два часа до наступления высшей точки прилива. «Мэри Диар» стала всплывать. Ее днище со скрежетом терлось о донную гальку, а рифы Грюн-а-Крока почти исчезли в кипящей пене. Хиггинс спускался с вершины скалы к своему плотику. Я видел, как он взобрался на него и взялся за весла. Затем налетел шквал, размыл очертания рифа и скрыл от меня Хиггинса за пеленой брызг и дождя.

С тех пор Хиггинса я больше не видел, да и никто больше не видел. Возможно, он рассчитывал добраться до «Мэри Диар», а может быть, надеялся достичь суши на своем плотике. Так или иначе, выбора у него не было: при высокой воде Грюн-а-Крок заливало полностью.

Наша каюта на полуюте была размером десять футов на шесть, со стальными стенами, койкой, обломками мебели и окном без стекла. В ней было сыро и холодно. Но мы выбрали ее в качестве убежища потому, что она находилась в самой верхней части кормы, а именно кормовая часть судна сохраняла плавучесть.

Длительное время мы как бы прислушивались к движениям судна, содрогавшегося под ударами волн. Но теперь стал слышен шорох киля по каменистому дну. Внезапно брызги перестали достигать окна, дверь с треском распахнулась. «Мэри Диар» приподнялась над своим каменным ложем и развернулась по ветру.

Я выглянул наружу и увидел, что теперь Грюн-а-Крок находился от нас уже не с левого борта, а с правого. Качка стала более плавной, а высоко поднятая корма превратилась как бы в парус, который развернул судно носом К волне. Судну вернулась плавучесть, оно двигалось, так как Грюн-а-Крок медленно исчезал из виду.

— Мы плывем! — заорал я во все горло. — Плывем! И если только нам удастся дойти до Лe-Соваж, все будет в порядке!

Петч взглянул на меня, но на мою радость никак не прореагировал.

— Должно быть, прилив подходит к своей высшей точке, — заметил он.

Я кивнул в знак согласия. Но тут меня осенило: достигнув высшей точки, прилив в течение целых шести часов будет отходить на запад, а потому потащит нас обратно к Минки, и, когда вода спадет, мы снова окажемся на рифах мелководья. «Боже мой!» — прошептал я, вошел в каюту и повалился ничком на койку.

Положение было катастрофическим — мы ничего не могли поделать, ничем не могли себе помочь.

…Мы двигались в потоке белой пены. Не знаю, спал ли я или просто лежал на койке в полубессознательном состоянии, но от внезапного сильного толчка я свалился на пол. В носовой части раздался страшный треск, потом скрежет, словно острые рифы разрывали днище и потрошили внутренности судна. Грохот моря усилился, стал подавляющим. Я продолжал лежать там, куда меня сбросило, и мне показалось, будто острые зубы рифов вспарывают мне живот.

Я поднялся на ноги, но пол каюты сильно накренился; меня швырнуло к двери, и я больно ударился о переборку, вывихнув руку. Но боль уже не играла роли, ибо я увидел, что стало с судном. Оно лежало на боку, подставив палубу со всеми надстройками напору прибоя. Мостик превратился в бесформенную массу исковерканного железа, дымовая труба исчезла, передняя мачта переломилась пополам, и обломок ее повис на тросах деррика, а над всей его носовой частью бились, кипели и безумствовали волны.

Петч лежал, привалившись к стальной переборке каюты.

— Когда оно… — крикнул я, и слова застряли у меня в горле.

— Пойдет ко дну?

— Да. Когда?

— Черт его знает.

После этого мы не разговаривали и продолжали оставаться там, где нас застал удар, окоченевшие, изможденные, ожидая момента, когда пенистая поверхность моря обнажит скрытые под ней рифы. Мы слушали звуки агонии судна — треск, скрежет, удары металла о металл. А затем останки судна, как бы освободившись от лишнего веса, зашевелились, чуть-чуть всплыли и с ужасающим стоном поползли по верхушкам скал. Теперь мы увидели развороченный левый борт, через пробоину в котором стал вываливаться груз. В воду упали и поплыли тюки с хлопком. А затем волны легко подхватывали ящики, в которых должны были находиться тяжелые авиационные двигатели, и разбивали их в щепки о ближайшие скалы.

— Смотри! — закричал Петч, схватив меня за руку. В отверстии в борту показался ящик. Волна разбила его, и содержимое посыпалось в воду. Что это было — непонятно. Освещение было слабым. Но ясно было одно — это не был авиамотор.

— Ты видел? — Он отпустил мою руку и указал в том направлении. Но возбуждение его улеглось, ибо в этот момент раздался треск, и через всю ширину судна прошла трещина, разорвавшая трап и отделившая корму от остальной части. Гайки и заклепки лопались с треском ружейных выстрелов, а стальные плиты рвались, как коленкор. Трещина росла — ярд, два… Но тут «Мэри Диар» окутал ночной мрак. К этому времени вода спала, обнажив рифы, море затихло, и обломки застыли неподвижно.

Мы вернулись в каюту и закутались во влажные одеяла. Мы не разговаривали — может быть, спали, не помню. У меня вообще не осталось воспоминаний от той ночи. Словно провал в памяти. Чувства страха я не испытывал. Кажется, даже холода я не ощущал. Я достиг такой степени физического и умственного истощения, которая выходила за пределы всяких чувств.

Однако я запомнил рассвет. В памяти осталось ощущение чего-то необычного. Мне показалось, что кто-то зовет меня. В глаза ударил яркий солнечный свет, и надо мной склонилось чье-то лицо: потное, заросшее черной бородой, с плотно обтянутыми кожей скулами и с глубоко запавшими глазами.

— Мы плывем! — сказал Петч. Его потрескавшиеся губы растянулись в некое подобие улыбки. — Вставай и взгляни.

Я с трудом добрел до выхода и увидел необычайную картину. Рифы исчезли. Солнце освещало мерно дышащее море — и ни одного рифа в пределах видимости. Носовой части «Мэри Диар» как не бывало, она исчезла. Грузовая палуба была скрыта водой, но Петч сказал, что мы все же плывем — одна корма, и ничего больше. Солнце светило, и шторм прекратился. Петча била дрожь. Я думал — от возбуждения, но это была лихорадка.

К полудню он настолько ослаб, что уже не мог двигаться, взгляд остановился, лицо приняло неестественный оттенок, он был весь в поту. К ночи начался бред. Сначала он бормотал что-то бессвязное, затем стал отдавать приказы, беседовать с Райсом, и я понял, что он снова на своем судне и в который уже раз переживает трагические события плавания через Бискайский залив.

Уже ближе к вечеру пролетел маленький самолет. Он низко покружил над нами и взял курс на северо-запад. Значит, нас искали на Минки. Затем снова спустилась ночь, а мы все еще плыли, глубоко осев в воду.

Много времени спустя, когда я в полузабытьи лежал на палубе, греясь в лучах солнца, я услышал звук мотора и голоса.

Это была спасательная лодка из Питер-Порта. Она причалила, и от звука человеческих голосов во мне пробудилась жизнь… сильные руки перенесли меня через ограждение, в рот сунули зажженную сигарету. С нас сняли просоленную сырую одежду, завернули в одеяла, а затем пришел сон — чудесный, наполненный теплом сон. Но я помню, что, прежде чем погрузиться в блаженное небытие, голос произнес:

— Хотите в последний раз взглянуть на судно?

И чья-то рука приподняла меня.

Я навсегда сохраню в памяти то, что от него осталось. Оно находилось к нам кормой и так глубоко сидело в воде, что надстройка, где была каюта, в которой мы прожили двое суток, казалась плывущим по воде курятником. А потом, когда волна немного схлынула от кормы, я увидел на борту ржавые буквы: «Мэри Диар, Саутгемптон».

Что касается меня, то история, гибели «Мэри Диар» заканчивалась на окраине Минки. Но только не для Петча, который был тесно связан с этим судном. Мне напомнили об этом, как только я пришел в себя в больнице Питер-Порта. Узнал я об этом не сразу, ибо спал более двадцати часов кряду. Есть хотелось страшно, но сестра принесла мне лишь маленький кусочек отварной рыбы, сообщив при этом, что меня срочно хотят видеть. Я подумал, что это, наверное, Майк. Но, когда дверь отворилась, я увидел девушку.

— Кто это? — спросил я. Шторы на окне были опущены, и в комнате царил полумрак.

— Джанет Таггард. — Она подошла к кровати, и тогда я узнал ее, несмотря на усталый вид и темные круги под глазами. — Мне разрешили повидать вас, как только проснетесь.

Я поинтересовался, как она попала сюда.

— Я узнала обо всем из газет и сразу же приехала. — Потом она внезапно наклонилась над кроватью: — Послушайте, мистер Сэндс. Прошу вас, выслушайте меня. Мне разрешили побыть у вас очень немного, — ее голос дрожал от нетерпения. — Я должна поговорить с вами раньше, чем кто-либо другой.

Она колебалась, и тогда я решил прийти к ней на помощь;

— Так что вы хотели узнать?

Но мне трудно было собраться с мыслями, да и самому хотелось узнать о многом.

— Скоро сюда придет полиция, чтобы получить ваше заявление. — Она снова замолчала. Видимо, ей трудно было выразить словами обуревавшие ее мысли… — Кажется… Гидеон… спас вам жизнь.

Гидеон? Ну конечно же, она имела в виду Петча.

— Да, да, так оно и было, — ответил я и тут же спросил ее, как он себя чувствует. Вроде бы кто-то мне говорил, что у него воспаление легких. У меня сохранилось какое-то смутное воспоминание о том, что доктор, который осматривал мое плечо, говорил что-то в этом роде.

— Да, — ответила она. — Он очень болен. Но прошлой ночью кризис миновал. Надеюсь, что теперь все будет хорошо.

— Все это время вы были с ним?

— Да, я на этом настояла. Я вынуждена была сделать это — он все время бредил. — Она сделала паузу, но тут же быстро спросила: — Мистер Сэндс, а этот человек… Деллимер… Вы знаете о том, что произошло, ведь правда?

Я кивнул. Значит, он рассказал ей обо всем.

— Теперь об этом знать никому не следует, — буркнул я, почувствовав внезапную слабость и усталость. — Вся носовая часть судна разбилась о рифы. Угольный бункер тоже..

— Да, я знаю. Вот поэтому-то я и пришла к вам, пока вы еще не сделали заявления. Не говорите об этом никому, хорошо? Пожалуйста. Он и так много выстрадал.

Я согласно кивнул.

— Я никому не скажу, — ответил я. Но тут же добавил: — Но ведь есть еще и Майк. Он тоже знает об этом.

— Майк Дункан? Я уже виделась с ним. Он ничего не сказал ни прессе, ни полиции. Он сказал, что, пока вас не увидит, ни о чем говорить не станет. Он сделает так, как вы ему скажете.

— Как? Вы видели Майка? — Я даже приподнялся от удивления на своей кровати. — Как он? С ним все в порядке?

— Да, он здесь — в Питер-Порте. — Она снова склонилась над кроватью. — Могу я передать ему, что вы готовы позабыть обо всем, что рассказывал Гидеон? Могу я сказать, что вы просите его ни о чем не рассказывать?

— Да, — ответил я. — Конечно. Теперь об этом вообще нет смысла рассказывать. С этим — все. Кончено. — И тут я стал расспрашивать ее о том, как спасли Майка.

— Его спас рыбак из Сент-Хелье. Перед самым штормом он обнаружил моторную лодку. Там был еще один человек, Берроуз. Он был тяжело ранен, но на берегу он сделал заявление полиции о Хиггинсе. — И, извинившись, она сказала: — Простите, но я должна покинуть вас. Мне нужно повидать мистера Дункана, а затем мне надо быть с Гидеоном. Нужно проследить, чтобы он не разговаривал во сне, а то он может наболтать глупостей. — Она застенчиво улыбнулась. — Я так вам благодарна.

— Передайте, пожалуйста, Майку, чтобы зашел ко мне, — попросил я. А когда она подошла к самой двери, добавил: — И скажите Гидеону, когда он проснется, что ему не о чем больше тревожиться… Совсем не о чем.

Майк был набит новостями до отказа. Оказывается, корму «Мэри Диар» благополучно отбуксировали к острову Чосей Айленд. Он показал мне газетную фотографию: корма судна лежала на боку на береговом мелководье. Вчера в Питер-Порт приезжал Снеттертон вместе с группой спасателей. Все они отбыли на Чосей Айленд на рыбачьей лодке.

— А кроме того, я повидал наших страховщиков, — сказал Майк. — Компания полностью поддержала наш иск. Так что денег хватит, чтобы построить судно по нашему проекту, если, конечно, мы этого захотим.

— Это значит потерять целый сезон, — возразил я.

Он хмуро кивнул.

— А между прочим, здесь, в Питер-Порте, продается лодка, которая нам вполне подошла бы. Вчера вечером я уже осмотрел ее. Конечно, она не так хороша, как «Морская ведьма».

Он был полон планов, как те немногие, которые обладают способностью быстро оправляться от потрясений. Майк оказал на меня тонизирующее воздействие. И хотя его челюсть была залеплена клейким пластырем в том месте, где была рассечена кожа, тридцать часов пребывания на плавающей, как бревно, моторке на нем никак не отразились.

На следующий день меня выписали из больницы, и Майк зашел за мной, чтобы помочь собраться. Потом мы отправились смотреть лодку, которую откопал Майк. Лодка была прочной, просили за нее недорого, и мы с ходу ее купили. А вечером в отель вернулся Снеттертон, все такой же худой, подтянутый, в своем аккуратном костюме в полоску, несмотря на то, что провел два дня на острове. Они разрезали переборку, проникли в трюм № 4 и вскрыли три ящика с авиамоторами. В них оказались бетонные плиты.

— Результат крайне удовлетворительный. Подробный отчет об этом открытии я направил в Скотлэнд-Ярд. — Он улыбнулся и отпил глоток шерри. — Это была умная затея. Очень умная. Она провалилась только благодаря мистеру Петчу и… вам, сэр, — добавил он, глядя на меня сквозь стекло стакана. — Кстати, я обратился с ходатайством к фирме «Эйч-Би энд Кей-Эм корпорейшн»… Ну да ладно, там поглядим.

До отъезда из Питер-Порта мне не удалось повидать Петча. Я встретил его только три недели спустя, когда нас вызвали для дачи показаний перед возобновленным следствием. Он все еще был очень слаб. Обвинений против него не было; Гандерсену удалось сбежать из Англии, а Берроуз и остальные члены бывшего экипажа теперь только и жаждали рассказать всю правду, заявляя при этом, что придерживались версии Хиггинса потому, что боялись его. Суд признал, что «Мэри Диар» погибла в результате преднамеренного сговора ее владельцев. Обвинение с Петча было полностью снято, а дело передано на рассмотрение полицейским властям.

Всей этой истории была дана столь большая реклама, что в результате ее Петчу предложили взять под свою команду грузовое судно «Вакомо» водоизмещением десять тысяч тонн. После этого он женился на Джанет, и только наша очередная спасательная операция не дала возможности побывать на их свадьбе. В общем, я не видел Петча до сентября. Мы с Майком работали в устье Эйвона и готовились к проведению подводных работ в Бристольском канале, когда «Вакомо» вернулся из Сингапура и встал прямо напротив нашего судна. В тот вечер мы обедали в каюте Петча.

Я с трудом узнал его. С его лица исчезли глубокие складки, и, хотя сутулость осталась, а виски засеребрились сединой, выглядел он в своем кителе с золотыми шевронами молодо и уверенно. На столе в знакомой серебряной рамке стояла фотография, поверх которой рукой Джанет было написано: «Моему мужу — счастливых рейсов». А в другой рамке на стене каюты висело письмо от «Эйч-Би энд Кей-Эм корпорейшн» из Сан-Франциско.

Письмо это Снеттертон вручил Джанет в день свадьбы и вместе с ним чек на пять тысяч фунтов стерлингов для ее мужа «за разоблачение мошенничества» — сумма, оказавшаяся весьма кстати! Когда состоялась свадьба, мы с Майком работали по спасению имущества, затонувшего в районе Хук оф Холланц. Возвратившись домой, я нашел у себя в почтовом ящике подобное же письмо и чек на две тысячи пятьсот фунтов «в качестве компенсации за потерю вашего судна».

Тело Альфреда Хиггинса так и не было найдено. Однако на олдернейских рифах был обнаружен металлический плотик со следами синей краски. Он был совершенно расплющен волнами.

И наконец, самое последнее. Привожу запись из судового журнала «Морской ведьмы-2», сделанную сразу же после того, как мы обнаружили в Бристольском канале затонувшее судно. Она гласит: «11.48 — грузовое судно «Вакомо» проследовало мористее курсом на Сингапур — Гонконг. Нам просигналили: «Наилучшие пожелания от капитана Петча. На сей раз он не намерен пускать вас ко дну. Счастливых погружений!» Затем судно дало три приветственных сигнала, на которые мы ответили сиреной.

Спустя три месяца, когда «Морская ведьма-2» была поставлена на зиму в док, я сел писать книгу о крушении «Мэри Диар».

Перевел с английского Д. РОЗАНОВ

Зиновий ЮРЬЕВ БЕЛОЕ СНАДОБЬЕ[9]

Рисунки Ю. МАКАРОВА

Специалист по электронно-вычислительным машинам Клиффорд Марквуд узнает, что при попытке встретиться с ним погиб его товарищ Франк Карутти. Вскоре Марквуд начинает работать в фирме, где Карутти налаживал и усовершенствовал огромный компьютер. Усовершенствовал так блестяще, что машина обрела способность мыслить. Она вступает с Марквудом в контакт и подтверждает его подозрения: фирма, пригласившая его на работу, — на самом деле прикрытие для гангстерской «семьи» Джо Коломбо…

…Арт Фрисби, выросший в асфальтовых джунглях, зараженных наркоманией, дослужился в другой гангстерской «семье», возглавляемой Филиппом Кальвино, до «лейтенанта». Ему поручают ответственное задание. Делая вид, что он бежал от дона Кальвино, Арт должен попасть к Джо Коломбо и дать понять, что один из его советников — Тэд Валенти — шпионит для «семьи» Кальвино. Эта операция, по мысли Кальвино, должна отвести подозрения Коломбо от истинного шпиона, имя которого Арту Фрисби неизвестно. Арт соглашается сыграть свою роль перебежчика, так как ненавидит Тэда Валенти, который обманом приохотил его в юности к героину — белому снадобью. Один лишь Арт знает, чего это ему стоило…

МАРКВУД И ФРИСБИ

Глава I

Клиффорд Марквуд вылез из-под душа, вытерся и посмотрел на себя в зеркало. Удивительный все-таки перед ним был человек, решил он. Мало того, что физиономия у него всегда была ассимметричная и унылая, теперь в ней появилось что-то совсем отталкивающее. Блудливо-самодовольные глаза, трусливо-жестокие губы. И не мудрено, впрочем. Доктор Клиффорд Марквуд, друг гангстерского лорда. Друг и поверенный. Интеллигентный и образованный человек, который с таким интересом выслушивает лекции по истории мафии. Кто сможет еще так оценить тонкие силлогизмы седовласого джентльмена? Никто. Народ все вокруг грубый. Стрелять? Это пожалуйста! А вести после стрельбы тонкие просвещенные беседы — для этого, извольте, мы держим специального человечка. Как же, как же, с образованием. Настоящий доктор наук. И не какой-нибудь адвокатишко, которые толпятся в очереди перед дверями мафии — авось возьмут, — а специалист по компьютерам. И заметьте, человек со стороны, будней наших не знает, все ему в диковинку. Надо будет вас познакомить. У него, представляете, еще есть совесть… ха-ха… представляете? Правда, чуть-чуть, но есть еще, и так забавно следить, как он ее, совесть, выжимает из себя. Что вы хотите, человек он образованный, не может просто вспороть кому-нибудь брюхо, как это делаем мы. Должен же он помучиться немножко. Нет, нет, я вам его не уступлю, мне свой ученый тут нужен.

Да, Клиффорд Марквуд, это ты можешь. Что-что, а по части самобичевания ты мастак…

Ну хорошо, а если прямо сказать: мистер Коломбо, я вас презираю и ненавижу. Вы чудовище. Я отказываюсь иметь с вами дело. Я буду всеми силами бороться с вами. Всегда и везде. Что вы говорите? Стать сюда? Зачем? Ах, чтоб не забрызгать мозгами ковер, когда вы сейчас будете стрелять в меня? Нет, дон Коломбо, я вас предупредил, что буду бороться против вас — я забрызгаю своими мозгами ваш ковер, причинив вам тем самым ущерб в пять кредиток на химчистку.

А если серьезно? А если серьезно, то на душе муторно, а что делать, не известно ни мне, ни даже мудрой машине. Пока ждать, даже отдавая себе отчет, что с такого безропотного ожидания, когда человеку кажется, что он лишь выжидает благоприятного случая, чтобы потом проявить верность принципам, — и начинается предательство. Кто определит, что такое благоприятный случай? То, что имеешь сегодня? Пожалуй, нет. Надо подождать, может, завтрашний день принесет действительно благоприятный случай. А принципы? А что принципы, я ж им верен. Просто жду благоприятного случая.

Марквуд сварил себе кофе, выпил пару чашечек и вышел на улицу. Хвойный густой воздух настаивался на солнечных лучах. В торжественной сосновой тишине слышно было, как деревья, потрескивая, разминают суставы. Пайнхиллз. ОП, охраняемый поселок. Сосновые холмы. Богом благословенное место. Дорогое место. Стоило миллионы. Миллионы, по крохам собранные, скопленные, уворованные нарками для короля Гангстерляндии, его светлости дона Коломбо Первого.

Под ногами у него хрустнула сухая веточка, и на мгновение ему почудилось, что это хрустнуло стекло шприца. Ничего удивительного. Эти благословенные холмы стоят на шприцах. Не Гангстерляндия, а Шприцляндия…

Его уже ждали. Конвоир — дюжий парень, и тот, ради которого он выслушал столь замечательную лекцию по истории мафии. Лекцию, прочитанную самим доном Коломбо.

— Возьмете его наверх, мистер Марквуд? — спросил конвоир.

— Да, в мою комнату.

Они молча поднялись по лестнице.

— Мне помочь вам? — поинтересовался конвоир.

— Да нет, я сам справлюсь, спасибо, — кивнул Марквуд.

Они остались вдвоем и оценивающе осмотрели друг друга.

— Как вас зовут? — спросил наконец Марквуд.

— Арт Фрисби, — ответ был четкий и старательный, как у ученика, который хочет показать учителю свою дисциплинированность.

— Прекрасно. Будем знакомы. Меня зовут Клиффорд Марквуд, и мне поручили произвести испытание вас на детекторе лжи… Вы знаете, кстати, что это такое?

— Так, — пожал плечами Фрисби, — в самых общих чертах.

— Ну хоть назначение его вы себе представляете? — Марквуд вдруг почувствовал, что говорит снисходительным тоном сержанта, обращающегося к новобранцу. Боже мой правый, я презираю человека за то, что он плохо знает, что такое детектор лжи!

— Назначение? — переспросил равнодушно Фрисби.

— Да.

— Догадываюсь.

Марквуд посмотрел на Фрисби и подивился какой-то апатии испытуемого, глубокому безразличию, наконец просто отсутствию самого элементарного любопытства. Не его, Марквуда, собирались испытывать, а он, и тем не менее сердце у него билось учащенно. Перед ним человек, похожий на корову, ведомую на убой. Она спокойно пережевывает в блаженном неведении свою жвачку, а он, тонко организованный поводырь, переживает за корову. Но все это самое элементарное и самое привычное для него принаряживание своей трусости, ее облагораживание. Что ни говори, а по этой части он мастак. Ни подлости, ни трусости — один лишь трепет высокоорганизованной нервной системы.

Он усадил Фрисби на стул и долго и неумело возился с датчиками, прикрепляя их клейкой лентой к его телу. Наконец он управился со всем: пульс, электропроводность кожи, дыхание и другое. Датчики он соединил с машиной.

Он начал задавать вопросы, помня об инструкциях, которые получил от Коломбо. Мистера Коломбо несколько смущала ссора в баре, и нужно было подойти к ней неожиданно. Поэтому вопросы вначале были отвлекающие, безобидные, простые. Он заранее договорился с машиной, что она будет анализировать одновременно и сами ответы как таковые, и показания физиологического состояния Фрисби. Замечания и указания машина должна была сообщать по радио, и в ухо Марквуда был вставлен крошечный приемничек.

Арт отвечал на вопросы скучным, ровным голосом.

«У меня впечатление, — вдруг сказала машина, — что его угрюмость, как бы внутренняя замороженность, в общем для него привычны. Он не стал таким с момента ссоры в баре. Скорее всего причины формирования такого характера лежат где-то глубже…»

Марквуд посмотрел на Фрисби. Вот перед ним сидит ладно скроенный человек лет тридцати с правильными, но маловыразительными чертами лица и ждет очередного дурацкого вопроса. Человек, устроенный так же, как он. Его земляк по планете. И он не понимает его, не знает его. Словно они заряжены одноименными зарядами и не могут приблизиться друг к другу. Что в голове у этого Фрисби, что за пружинка заставляет его двигаться, думать, жить? Кто он, что он, для чего он? Неужели нельзя преодолеть одноименность зарядов и приблизиться друг к другу, не испытывая взаимного отталкивания? Ах, ах, — тут же поймал он себя, — какие прекрасные слова! Земляк по планете. А он, тонко организованный Клиффорд Марквуд, пытается этого самого земляка поймать, дабы укрепить или развеять подозрение гангстера. Для чего он играет эту дурацкую роль? Только ли оттого, что в услужении Коломбо для него есть какая-то надежда? Надежда на что? На то, что он выживет? А для чего?

— Послушайте, Фрисби, — сказал Марквуд, — для чего вы живете?

Фрисби поднял глаза и посмотрел на Марквуда. Он, должно быть, ожидал улыбки, но Марквуд был серьезен.

— Не знаю, — медленно сказал он. — А вы знаете? Вы человек образованный, а у меня четыре класса за душой. Вы даже книги, наверное, читаете. Вот и объясните, для чего вы живете.

— Не знаю.

— А чего же вы меня спрашиваете?

— Мне на минуту показалось, что у вас есть цель в жизни. Что вы, в отличие от меня, знаете, для чего вы дышите и шевелитесь. Мы ведь все дергаемся, как маленькие заводные игрушки. Бегаем, чтобы было что поесть, где поесть, на что купить, с кем лечь спать. Это все не цели…

— А… Верно… Цель — это другое. У меня, если подумать, бывали цели…

«Легкое отклонение от нормы, — послышался в ухе у Марквуда голос машины, — разговор о цели имеет для Фрисби эмоциональную окраску».

— Какие же? — спросил Марквуд.

— Разные, — пожал плечами Фрисби, — в разное время разные. Бывают цели поменьше, бывают покрупнее. А бывают и такие, которые помогают жить.

«Еще раз обращаю внимание, — пискнуло в ухе у Марквуда, — разговор о целях волнует его, но он старается держать себя в руках».

— Возможно, — кивнул Марквуд Фрисби. — Даже не возможно, а безусловно. Вопрос о другом. Ну хорошо, у вас есть цель. Вы ее достигаете. Допустим. А что дальше? Вы ставите себе новую цель?

— Не знаю, — покачал головой Фрисби. — Я в философии не разбираюсь. Каждый живет как может. Один одним — другой другим. Люди себе цели не ставят. Жизнь их ставит.

— А вам какие цели ставила жизнь?

— Разные. Я вот когда был совсем еще сопливым, поставил себе целью стать сильнее одного мальчишки, который меня тиранил… — Фрисби слегка улыбнулся, словно ему было приятно вспоминать, как его тиранили. — Я устроил себе что-то вроде турника из куска трубы. Сначала я, не то чтобы подтянуться, даже висеть толком не мог, а потом пошло…

— И вы поколотили своего тирана?

— Да. Это был хороший день.

— Мне кажется, у вас должна быть сильная воля.

— Может быть, — пожал плечами Фрисби. — Не знаю.

— Но вы ведь, кажется, пристрастились к героину и все-таки сумели бросить. Так, во всяком случае, вы говорили мистеру Коломбо.

— Это правда.

— Но бросить героин чудовищно трудно. Практически невозможно. Он же включается организмом в процессы обмена. Что вас заставило бросить?

«Все датчики регистрируют эмоциональное отношение к вопросу», — предупредила машина.

— Мне повезло, — еле заметно усмехнулся Фрисби. — Я полюбил одну девушку. А она повесилась. Из-за белого снадобья. Она, выходит, тоже была волевым человеком. Обычно нарки умирают медленно. Так, что они даже сами не замечают, как окочуриваются, не говоря уже об окружающих. Может, это потому, что и жизнь-то нарка трудно назвать жизнью… Так. А она решила умереть сразу… Тогда я и надумал бросить.

— Почему? Бы были потрясены ее смертью? Я понимаю. Но все-таки как вы бросили? Наоборот, в вашем состоянии тогда естественно было бы искать успокоения в наркотиках.

— Наверное, вы это понимаете лучше. А я думаю, что мне удалось все-таки бросить из-за сильного чувства.

— Любовь к этой девушке?

— Нет, не совсем. Мне кажется, из-за любви того не сделаешь, что сделаешь из-за ненависти.

«Эта тема необыкновенно для него важна, — сообщила машина Марквуду. — Он справляется с волнением только усилием воли».

— Простите, Фрисби, я вас не совсем понимаю. Ненависть — это действительно сильная штука. Кого вы ненавидели?

— Был толкач, который сначала меня подколол обманом, а потом, когда Мери-Лу — так ее звали — все старалась помочь мне бросить, он ее убедил, что вдвоем бросить легче. Что она меня лучше понимать будет. В общем, и ее приспособил к шприцу. Его-то я и возненавидел. Хотя, если как следует разобраться, — задумчиво протянул Фрисби, — я его возненавидел только потому, что уж очень сильно любил ее. Вот ведь что получается, без любви не было и ненависти. — Он усмехнулся и покачал головой, удивленный, должно быть, своим открытием.

— Ну и что, удалось вам еще встретиться с ним?

— Да нет, все это давно было. Одиннадцать лет назад… Так вот, вспомнил тут с вами. А так все это дело забытое…

«Сильный сдвиг всех показаний датчиков. По-видимому, ответ представляет сознательную ложь», — пропищало в ухо Марквуда.

— А как его звали? — спросил Марквуд и посмотрел на Фрисби. И без анализа машины видно было, что вопрос был собеседнику неприятен.

— Не помню. Мало ли было толкачей. Если б я всех толкачей, с кем приходилось иметь дело, помнил, у меня б голова давно лопнула бы…

«Безусловно, сознательная ложь, — констатировала машина. — По-видимому, имя и личность этого толкача играют в жизни Фрисби большую роль. Именно играют, а не только играли. Слишком велика эмоциональная реакция. Мне кажется, что следует пойти обходным путем. Постарайтесь узнать, где все это происходило. Когда, мы уже знаем. Примерно одиннадцать лет назад».

— Послушайте, Фрисби, вот вы сказали, что ненависть важнее в жизни, чем любовь. Ну допустим, что вы сейчас так думаете. Допустим даже, что вы правы. Но в детстве вы, наверное, были другим? Пока жизнь не повернулась к вам своей жестокой и грозной стороной.

Фрисби исподлобья посмотрел на Марквуда. Странный человек — подумал он. Странные вопросы, глупые вопросы. Чистоплюй из Охраняемого Поселка. Но ведь он сам-то здесь у Коломбо. Что же строить из себя наивную девицу? Или все они с образованием чокнутые?

— Позвольте вас спросить, мистер Марквуд, вы сами где родились, не в ОП Случайно?

— Да.

— А я в джунглях. И там жизнь не крутится перед их обитателями то одним, то другим боком. Она вам не вертихвостка какая-нибудь. Она всегда повернута к ним одной стороной. На то это и джунгли.

— Где вы выросли? Я имею в виду — в каком городе?

— Здесь, в Скарборо.

— Где именно?

— На тридцать второй улице. Если вы представите не просто джунгли, а болото в джунглях, так это как раз там…

Марквуд на мгновение вообразил, как перетряхивает свою магнитную память машина, которая должна помнить всех тех, кто работает или работал на семью Коломбо. Если этот толкач не был диким…

«Это участок Тэда Валенти, которого тогда звали Эдди Макинтайр», — передала машина.

Так, спокойно, не торопись, сказал себе Клиффорд Марквуд. Обдумай все спокойнее. Этот человек, Фрисби, конечно, знает, что Эдди Макинтайр стал теперь Тэдом Валенти и входит в число самых приближенных к Коломбо людей. Знал и скрывал, что знает. Почему? Наиболее естественный ответ: боялся за свою шкуру. Ведь могли бы тогда подумать, что он оказался здесь для мести и вся история с побегом из Уотерфолла лишь инсценировка. Что значит, инсценировка? Какая, в конце концов, разница, убил ли он Кармайкла в порыве гнева или для того, чтобы его появление здесь, в Пайнхиллзе, выглядело правдоподобным? Но раз Кармайкл действительно убит, выходит, он был убит хладнокровно, только для инсценировки? А может быть, в инсценировке принимал участие не он один? Нет, это уже область чистого вымысла. Чистая спекуляция.

— Когда вы узнали, что Тэд Валенти когда-то назывался Эдди Макинтайром? — спросил Марквуд.

— Не помню, — медленно сказал Фрисби и пожал плечами.

«Безусловно, ложь, — комментировала машина. — Кроме того, ему вообще следовало бы несказанно удивиться. Это его первая грубая ошибка. Ведь из всего предшествующего разговора должно было явствовать, что он даже Макинтайра не помнит, а не то, что Макинтайр и Валенти — один и тот же человек. Теперь задайте ему вопрос: сам ли он узнал, что Эдди Макинтайр служит Коломбо, или ему сказали?»

— Скажите, Фрисби, вы сами узнали, что Макинтайр и Валенти одно и то же лицо, или вам кто-то сказал об этом?

— Сам.

«По всем физиологическим показателям — ложь. Пульс сразу дошел до девяноста против его обычных семидесяти двух. Марквуд, начните снимать с него датчики и, когда вы все их снимете и он начнет успокаиваться, задайте ему вопрос, для чего его послали в Пайнхиллз. Спросите между делом, небрежно. Я буду следить за его голосом и выражением».

Марквуд посмотрел на Арта Фрисби. Тот устало опустил плечи, но лицо его по-прежнему было непроницаемым и неподвижным. «Думающий компьютер да еще человек — не слишком ли много для одного гангстера с четырьмя классами образования?» — подумал Марквуд. В нем впервые шевельнулось нечто похожее на симпатию к человеку, сидевшему перед ним. Почему вообще он проявляет такое рвение в допросе? Почему он, ученый, привыкший думать, что он сам себе хозяин, вдруг лезет из кожи, чтобы помочь одному бандиту поймать другого? Что ему вообще до этих людей с их заботами? Ну хорошо, раз попал он сюда, в это осиное гнездо с философствующим гангстером во главе, — значит, попал. И вряд ли выберется отсюда вообще. Но загонять кого-либо в угол при помощи думающей машины? Да еще испытывать при этом охотничье возбуждение? До каких же пределов подлости может человек докатиться и оправдывать себя при этом? Хотя бы азартом охоты или поиска…

Он молча подошел к Фрисби и подумал, что надо иметь железные нервы или вообще ничего не понимать, чтобы сохранять такое спокойствие. Но он же понимает. В его мозгу бушуют бури: страх, ненависть, боязнь, что вот-вот он проговорится. Нет, право же, в неподвижном лице Фрисби было что-то стоическое, индейское…

Марквуд начал снимать с Фрисби датчики. Тот облегченно вздохнул, слегка развел руками, разминая затекшие плечи.

— Да, Фрисби, — как можно небрежнее спросил вдруг Марквуд, — а чего вас все-таки послали сюда, в Пайнхиллз?

— Не знаю, — машинально сказал Фрисби и тут же вздрогнул, словно его ударил электрический ток, — Я хочу сказать, что не понимаю вас, — добавил он и сам понял, что голос его звучит жалко и неубедительно. Он побледнел. Кулаки его несколько раз сжались и разжались. — Меня никто не посылал, — твердо сказал он. — Никто. Все было так, как я рассказывал дону Коломбо. Можете меня пытать.

Значит, его послали сюда. Значит, нюх не подвел мистера Коломбо. То, что произошло в баре, было инсценировкой. У Арта Фрисби есть цель. Им движет ненависть. Ненависть к Макинтайру — Валенти. Значит, те, кто его послал, тоже хотят причинить вред Валенти. Ну что ж, у этого парня хоть есть в жизни цель. Хоть негативная, но цель. А у меня нет. Ни негативной, ни позитивной. Он не боится, а я боюсь. Боюсь всего. Я и пошел-то сюда только из-за страха. Из-за страха остаться без работы и быть вышвырнутым из привычного ОП в джунгли. Мэрфи и его хозяин не ошиблись во мне. Именно такие мучающиеся трусы и служат хозяину лучше всех.

Его мысли прервал голос машины: «Я бы сообщила о результатах дону Коломбо. Мне кажется, что детектор лжи кое-чего стоит. Это может пригодиться…»

Глава II

Марвин Коломбо снова подошел к знакомой уже двери и нажал на кнопку звонка.

— Кто там? — почти сразу ответила старуха.

— Мы с вами вчера беседовали…

— Ну славе те, господи, — послышался облегченный вздох, и дверь распахнулась. — А я уж боялась, что вы не придете, мистер. Деньги при вас?

— Какие деньги? — рассеяно спросил Мараин.

— Это как какие? — испуганно спросила старуха, стоя прямо перед Марвином и глядя ему в глаза, — А кто мне полсотни обещал, ежели я вспомню? — в голосе старухи появилась дребезжащая визгливость. — Я цельную ночь глаз не сомкнула — все вспоминала, чуть голова не лопнула, а у меня и так давление, а ты прикидываешься, что не знаешь, какие деньги.

Марвин потряс головой. Не может быть. Два раза подряд так не везет. Сейчас старуха исчезнет, растает, и он снова окажется за своим письменным столом и юркнет как мышь в гору документов. Но старуха не исчезала, и Марвин сказал с нежностью, которая была для него непривычна:

— Да есть же деньги, вот они. Хотите две по двадцать пять. А хотите — одной бумажкой.

— Тогда слушай, — степенно кивнула старуха. — Вот тебе имя-то. Значит, один из них и говорит другому: «Маленькая, а тяжелая. Попробуй ее на себе волочь. Надо бы, чтобы Руфус Гровер подкинул нам по полсотни за тяжесть».

— Как вы сказали? — чуть не подпрыгнул Марвин. — Руфус Гровер?

— Ну а я что говорю? Руфус Гровер.

— Точно?

— А я что, придумала? Я б тогда еще вчера придумала. Всю ночь вспоминала, веришь — глаз не сомкнула, а у меня давление…

Марвин не стал ожидать лифта, а бросился вниз по лестнице, перепрыгивая сразу через три-четыре ступеньки. Это даже была не просто удача, это невозможно было себе представить. И даже дело не в том, что шпионил-то вовсе не Валенти, а сам Руфус Гровер, черт с ними с обоими. Дело в том, что теперь-то уж отец поймет, что на него можно положиться. Исчезнет из отцовских глаз то снисходительное выражение, которое всегда в них появлялось, стоило ему заговорить с сыном. Не ценил его отец, считал, видите ли, адвокатишкой, испорченным слишком легкой жизнью, способным лишь оказывать услуги. А для главы семьи, для настоящего босса нужна, мол, прежде всего твердость, жестокость, предприимчивость. Вот тебе и предприимчивость, вот тебе и правая папенькина рука. Руфус Гровер. Кто бы мог подумать…

Он не помнил, как домчался до Пайнхиллза и как ворвался в домик, в котором жил отец. Телохранитель кивнул ему, и он понял, что старик у себя. Он даже не постучал в дверь, а распахнул ее толчком. Коломбо сидел за письменным столом, обложившись бумагами. Он поднял глаза и понял, что случилось что-то важное.

— Руфус Гровер, — задыхаясь, пробормотал Марвин.

— Что Руфус Гровер?

— Старуха вспомнила. Те двое, что похитили Бернис, говорили между собой, что она маленькая, а тяжелая и что надо бы, чтобы Руфус Гровер подкинул им по полсотне.

— Она назвала имя Руфуса Гровера?

— Да. Темная, наполовину выжившая из ума старуха. Она не могла ничего придумать.

— Да, наверное… Марвин, налей мне немножко выпить. И можешь плеснуть себе.

Марвин подошел к бару, налил два стакана виски, бросил туда льда и добавил воды. Старик, видно, разволновался. Он ведь пьет только, когда что-то его очень беспокоит. Вообще-то ему нельзя. Печень. Еще, не дай бог, что-нибудь с ним случится. Нет, нет, он, конечно, не желал смерти отца, боже упаси, но вместе с тем мысль о его смерти не пугала его, не несла эмоционального заряда, а была лишь некой абстракцией.

Джо Коломбо сделал глоток, облизал губы, поставил стакан на папку с бумагами — боится, что от мокрого стакана может остаться пятно на полированном столе, подумал Марвин, — помассировал руками лицо.

— Это несколько меняет картину, — вздохнул Коломбо.

— Еще бы. А я было уж решил, что на Кальвино работает действительно Валенти.

Марвин мог бы, конечно, сказать: «Ты было уже решил», но старик не прощал, когда его тыкали носом в собственные ошибки.

— Да, похоже было, — согласился Джо Коломбо. — Значит, это Руфус Гровер.

— Да, отец, теперь уже сомневаться не приходится. Посуди сам, какая получается картина. Мы узнаем, что в нашем штабе кто-то из наших приближенных к тебе людей работает на Кальвино. Это факт.

— Это факт, — кивнул Джо Коломбо.

— К нам попадает Арт Фрисби, и от него мы узнаем, что Кальвино заботит человек, посещающий свою приятельницу дважды в месяц. Мы узнаем, что это Тэд Валенти. Это факт.

— Это факт.

— Дальше. Нам удается узнать адрес этой Бернис, причем выяснилось, что Валенти вовсе не скрывал ни Бернис, ни ее адреса. Даже предлагал познакомить с ней Руфуса Гровера. Это факт.

— Это факт, — слабым эхом отозвался Джо Коломбо.

— Я нахожу квартиру Бернис. Ее похитили. Похитили после того, как в Пайнхиллзе появился Арт Фрисби. Я решаю, что все сходится. Шпион — Тэд Валенти. Именно его имел в виду дон Кальвино в разговоре с Папочкой. А когда они узнали, что Арт Фрисби у нас, они убирают на всякий случай Бернис, которая, очевидно, была связной и что-то могла знать.

Но это не так. Шпион не Валенти, а Руфус. Это, кстати, Руфус сказал мне о Бернис. Чтобы отвести подозрение от себя… Постой, постой, значит, этот Арт Фрисби… Значит, его подослали… Подослали с байкой о человеке, который ходит дважды в месяц к своей приятельнице. Теперь все понятно. Руфус знает об этом, сообщает в Уотерфолл, и все вместе они разрабатывают просто дьявольский план. Бросить подозрение на Валенти. Все указывает на него. На шее его затягивается традиционная удавка — все в порядке. Невинный человек на том свете, а шпион может теперь спокойно работать, пока Кальвино не решит, что можно вообще разделаться с семьей Коломбо. Имея такого шпиона, грех не попробовать. Руфус Гровер… Кто бы мог подумать… Предан как собака, казался преданным как собака. Боже, что было бы, если бы старуха не вспомнила имени или эти два похитителя получше обыскали бы квартиру…

— Никогда не верь никому, — сказал Джо Коломбо, поднял стакан и посмотрел его на свет. — Ты думаешь, я тебе верю до конца, сын мой? Ты ведь сам не против стать главой семьи? А? Тебе ведь кажется, что ты бы уже развернулся, что я слишком много плачу и полиции, и судьям, и депутатам. Так ведь?

— Господь с тобой, отец… — испуганно промямлил Марвин.

— Господь со мной, — кивнул старик. — Он-то и учит меня никому не верить. Есть только интересы. Если твои интересы совпадают на какое-то время с интересами другого — можешь рассчитывать на него. Если нет, лучше подумай о своей безопасности. Так-то, сынок. И поди скажи Раве, чтобы он позвал ко мне Руфуса. И пусть позовут ко мне этого Марквуда. Давай-ка подумаем, с кем лучше побеседовать сначала.

* * *

— Ну как, доктор, что-нибудь получилось из ваших бесед с перебежчиком? Или все то же самое, что я уже знаю?

— Боюсь, мистер Коломбо, кое-что оказалось не совсем так, как рассказывал Фрисби.

— А именно? — без особого интереса спросил Коломбо.

— Арт Фрисби не убежал из Грин-Палисейда. Все это была тщательно поставленная инсценировка. Его послали. А если это так, то выходит, что в Уотерфолле заинтересованы в погибели Валенти. Стало быть, он не является их шпионом и не предал вас. Шпионит кто-то другой, а вся операция была задумана, чтобы обезопасить этого другого и лишить вас Валенти. Таковы выводы из показаний детектора лжи. Арт Фрисби держался прекрасно. Ни одной ошибки, ни один мускул не дрогнул. Если бы не детектор…

— Спасибо, Марквуд. Я уже знал обо всем этом. Но вы еще раз укрепили меня в мысли, что Валенти ни при чем. Продался Кальвино не он. Продался Руфус Гровер. Что поделаешь — он деловой человек. Решил, что работать на дона Кальвино выгоднее. Очевидно, так… Стало быть, я не ошибался, когда говорил, что ссора в баре мне не очень нравится.

— Вы не ошиблись.

— А вы знаете, в этом Фрисби что-то есть. Согласиться на такое задание… Почти верный провал…

— Мистер Коломбо, я как раз хотел попросить вас, чтобы вы разрешили мне продолжить опыты с Фрисби и детектором лжи. Я хотел бы усовершенствовать технику анализа показаний датчиков, вводя их в компьютер. Если вы не возражаете, я бы даже поселил Фрисби у себя на некоторое время. Он должен привыкнуть ко мне.

— Пожалуйста, доктор. Держите его сколько вам угодно. Это пешка, которой уже сыграли, сыграли хитро, коварно, но противник разгадал замысел… — Джо Коломбо слегка улыбнулся.

* * *

Открытый грузовичок медленно двигался по улице. На транспарантах, прикрепленных к бортам, белыми буквами на черном фоне было написано: «Зачем быть рабом белого снадобья? Хочешь избавиться от шприца — переходи на метадон. Раз в день бесплатный стакан сока с метадоном — и ты сможешь обойтись без дозы белого снадобья. Общество борьбы с наркоманией». Те же слова доносились время от времени и из динамика, установленного на крыше кабины, но в женском хриплом голосе не было особой уверенности, скорее безразличие, а может быть, даже и брезгливость. То же выражение можно было прочесть и на лице той, которая сидела в кабине рядом с водителем и каждые несколько минут подносила к губам микрофон.

Общество борьбы с наркоманией не испытывало недостатка в молодых добровольцах из сытых, благополучных ОП, которые горели желанием бороться против белого снадобья и перевоспитывать нарков. Но когда они сталкивались лицом к лицу с джунглями, когда видели перед собой упрямые, стеклянные глаза нарков, отказывавшихся от метадона, когда к ним придиралась полиция, когда их оскорбляли, — многие начинали колебаться. А когда газеты и телевидение рассказывали о гибели то здесь, то там очередной бригады общества, случалось, что какой-нибудь грузовичок с черно-белыми транспарантами оказывался брошенным экипажем.

Молодые люди, приходившие добровольцами в общество, представляли себе свою миссию иначе. Да, конечно, им говорили и о трудностях, и даже об опасностях, но рассказы лишь разжигали их стремление прийти к страждущим, протянуть руку помощи и увидеть в глазах чистое сияние благодарности. Да, конечно, это нелегко, это должно раздражать всяких там торгашей наркотиками, но зато сколько благородства в их миссии. Ведь это так просто. Послушайте, неужели вы не понимаете, что нельзя быть жалким рабом белого снадобья, нельзя губить себя ради мимолетного, эфемерного удовольствия. Стакан апельсинового сока с метадоном в день — и вы сможете обойтись без героина. Неужели же это непонятно? А может быть, все дело в том, что обитатели джунглей устроены не так, как они? Может быть, они вообще не хотят, чтобы им помогали? Может быть, так и надо? Может быть, все эта затея с метадоном, метанолом, налоксоном, циклацозином бессмысленна? И может быть, ей, Аби Шривер, лучше бы сейчас оказаться дома, в их уютном милом домике, принять ванну, лениво поспорить с мамой, что надеть вечером, когда она пойдет в гости к Джеку Эйстайну.

— Не будь дурочкой, — ворчливо сказала бы мама, — надень новый серый костюм. Ты ведь знаешь, как он тебе идет.

— Ну что ты, мама, — сказала бы она и презрительно сморщила бы нос. — Этот костюм… Он же буржуазен. Типичный костюм ОП.

— Ну если тебе нравятся моды джунглей, — уже всерьез рассердилась бы мама, — тогда, конечно, другое дело.

— Нет, мама, мне не нравится в джунглях, но ведь ежегодно в стране гибнет от белого снадобья почти полмиллиона человек. Это война. Это война, которую мы ведем сами против себя. Война шприцами против своей цивилизации, и пока побеждает шприц. Вот почему, мама, я опять подношу к губам микрофон и вот почему в моем голосе, что гремит из динамика на крыше, нет убежденности.

— Откашляйся, ты же хрипишь, как пропойца, — криво усмехнулся Эрл О'Риордан, сидевший за рулем. — Я думаю, можно постоять здесь.

Они остановили машину, и Аби перелезла в кузов, уселась на стульчик у бака с соком и лекарством. Было жарко, и она вытерла лоб носовым платком. «Хорошо, что я без косметики, — лениво подумала она, — а то в такую духотищу все поплыло бы».

Было действительно душно. Душно асфальтовым зноем, каменными обшарпанными домами, неубранными мусорными контейнерами на тротуарах, бессильным шорохом обрывков газет на мостовой.

Грузовичок постепенно окружали дети. Осторожно, шажок за шажком, приближались они к машине, и в их широко раскрытых глазах детское любопытство смешивалось с недоверчивостью маленьких зверьков.

— А она конопатая, — беззлобным басом сказал крошечный мальчик в одних трусах.

— Сам ты конопатый, дурак, — вступилась на защиту Аби девочка постарше.

К машине подошел полицейский. Лицо его под форменной фуражкой было так красно от жары, что казалось, он уже сварился и вот-вот начнет поджариваться, образуя вкусную хрустящую корочку. Он подозрительно осмотрел грузовичок, скользнул невидящим взглядом по Аби — не человек, а ходячее воплощение Закона — и медленно побрел к своей машине.

Вслед за детьми к грузовичку начали подходить и взрослые.

— Вранье все это, — убежденно и почему-то радостно сказала женщина с рыжей челкой. — Это они специально так делают, чтоб народ к снадобью приохочивать. Напьешься этого ихнего сока бесплатно, а тебя потом прямо подхватывает, к белому снадобью так и несет, так и толкает.

— А вы пробовали? — громко, чтобы все ее услышали, спросила Аби. — Как вы можете говорить такую чушь?

— А ты сиди там, — еще более радостно, почти торжествующе сказала челка. — Тебя посадили — ты и сиди себе. А я раз говорю — значит, знаю.

Она действительно знала, что говорить, потому что ее научил местный толкач, обещавший ей десятку.

— А я-то думаю, странно как-то — бесплатно, — задумчиво протянула худая черная старуха. — Я как увижу слово «бесплатно» — так я сразу думаю: к чему бы это?

— Болтаете вы все, — зло крикнул высокий парень с узкой, впавшей грудью. — Мой приятель пробовал. Все точно, говорит.

— Все-то ты знаешь, доходяга, — ласково проворковала рыжая челка. — Платят тебе, что ли, расхваливать их сок?

— Рехнулась баба! — крикнул парень и шагнул к ней, но она сама бросилась навстречу и с неожиданной силой уцепилась за его белую безрукавку.

— Убивают! — торжествующе прокричала, почти запела она.

«Господи, — тоскливо подумала Аби, — хоть бы этот вареный полицейский подошел, — разнял этих зверей». Она оглянулась, но страж закона бесследно исчез. Хотелось пить. Слюна во рту загустела, и она с трудом проглотила ее. У ног крохотного мальчугана, сосавшего палец, расплывалась на асфальте черная лужица. Но через минуту, когда Аби снова взглянула на него, лужица уже высохла. Жарко.

— Ну-ка отойди, дай пройти, — угрюмо сказал человек лет двадцати пяти со стеклянными глазами нарка. — Сил больше нет. Дай попить.

«Господи, — благодарно подумала Аби, — хоть один. И то хорошо».

— Пожалуйста, — улыбнулась она, налила сок с метадоном в бумажный стакан и, упершись одной рукой в борт грузовика, протянула нарку.

Толпа, стоявшая вокруг, молча смотрела, как нарк медленно высосал стаканчик и бросил его на мостовую.

— Ну как? — спросил высокий худой парень.

— Легче, — пожал плечами нарк и медленно побрел прочь от грузовичка.

— Тогда дай и мне попробовать…

«Пора», — подумал рыжий Донован по прозвищу «Крыса». Он стоял в подъезде, откуда был виден грузовик, и думал о том, что через полчаса получит обещанные сто доз первоклассного белого снадобья, которых ему хватит надолго. Ух и надолго же… На неделю запрется в своей конуре, провались весь божий мир к черту. Запузырит себе для начала хорошенькую порцию — так, чтобы подхватило, понесло… Эх, побыстрее бы… Он выскочил из подъезда и побежал к машине, по-лошадиному вскидывая ноги.

— Стойте, — визгливо закричал он, — не пейте эту отраву! — И мысль о ста дозах, о целой горе героина наполняла его необыкновенной силой. — Вчера в шестом доме человек от этого помер. Как шел, так и покатился по лестнице.

— А, это ты, Крыса, — пробормотал высокий худой парень. — Опять шумишь…

Крыса развернулся, чтобы ударить парня по уху, но тот увернулся, и он ударился о борт грузовика.

— Сволочи! — крикнул он и вытащил пистолет.

Длинный парень успел схватить его за руку, но Крыса в слепой ярости все нажимал и нажимал на спуск, пока не разрядил обойму.

Одна пуля пробила бак, другая попала в Аби. Она начала медленно, неправдоподобно медленно клониться в сторону, пока не упала на дощатый пол кузова, в лужицу апельсинового сока, в котором был растворен метадон. Она лежала лицом кверху, и струйка сока брызгала ей на лицо, и она подумала, что, к счастью, не положила сегодня косметики. А то бы она поплыла.

* * *

Джо Коломбо взял очередную бумагу. Это был отчет толкача, уже завизированный Тэдом Валенти. Коломбо бегло просмотрел цифры. Сто семь кредиток на разжигание толпы. Сто пятьдесят полицейскому сержанту за отсутствие на месте происшествия. Двести пятьдесят трем журналистам, писавшим о случайной смерти Аби Шривер. Тысяча четыреста прокурору и судье, которые вели дело Донована по прозвищу «Крыса», стрелявшего в Аби Шривер на почве ревности. Так, во всяком случае, установил суд. Плюс восемьдесят на мелкие расходы. Итого, — Джо Коломбо нажал на клавиши калькулятора, — тысяча девятьсот восемьдесят семь. Почти две тысячи на один паршивый грузовик с метадоном. Эдак можно вообще взять весь мир на содержание. Две тысячи — это ж надо придумать. И Валенти начал выживать из ума — завизировал такую сумму.

Он взял ручку и написал: «Оплатить половину. Остальное пусть доплачивает сам толкач». И без того он, наверное, уворовывает добрую треть. А если не захочет — ради бога. Его похороны обойдутся гораздо дешевле.

Глава III

Клиффорд Марквуд разлил кофе в чашки и подвинул одну Арту Фрисби. Они сидели в коттедже доктора, в крошечной кухоньке, и пили уже по третьей чашке.

«Я ж не засну, — вяло подумал было Марквуд, но тут же добавил: — Черт с ним. Иногда не мешает помучиться бессонницей. Можно подумать о смысле жизни и судьбах цивилизации. Арт, наверное, никогда не страдает от бессонницы. Ну конечно же, — поймал он себя, — обычные ваши штучки, доктор Марквуд. Даже банальную бессонницу вы должны оправдать в собственных глазах, поднять ее на пьедестал».

Марквуд улыбнулся, и Арт Фрисби спросил его:

— Чего вы улыбаетесь, мистер Марквуд?

— Так, Арт, своим мыслям. Что вы, интересно, обо мне думаете?

— Да ничего…

— Это не ответ. Вы находитесь у меня в коттедже. Это не совсем обычное место для человека, который перебежал из одной семьи в другую, — в коттедже у специалиста по электронно-вычислительным машинам. А вы, Арт, ведь даже не перебежали. Вас послали, чтобы вы выдали Эдди Макинтайра — Тэда Валенти. Старик Коломбо иногда формулирует свои мысли грубо, но четко. Он назвал вас пешкой, которой уже сыграли и которая никому не нужна. Ваши друзья Кальвино и Папочка разыграли вами отличный вариант хитрейшей сицилианской партии. Если бы не случайность, они бы преуспели, и Тэд Валенти уже получил бы по заслугам. Старик Коломбо ведь не любит, когда его люди продаются конкуренту. Как, впрочем, и любой бизнесмен.

— А я все равно не верю, — упрямо сказал Арт.

— Чему?

— Что на Кальвино работал Руфус Гровер.

— Вы такого высокого мнения о нем? — саркастически спросил Марквуд. — Вы его хорошо знаете?

— Нет, я слишком низкого мнения о Валенти.

— Э, Арт, то было одиннадцать лет назад. И потом, он поступил ужасно только потому, что это коснулось вас. А ваш Папочка разве пользовался другой техникой? А вы сами? Вы же рассказывали мне, как обеспечивали Папочке своевременный возврат ссуд. Сколько он брал? Двадцать процентов в неделю?

— Двадцать пять.

— Вот видите. И все жертвы этого вашего жирного паука платили такой чудовищный процент с веселой улыбкой? Или кое из кого вам приходилось выбивать деньги силой?

Арт молча курил, откинувшись на стуле. Что от него хочет этот странный болтливый человек, так не похожий на всех тех, с кем ему приходилось когда-либо встречаться? Ведь ему как будто ничего от него не надо. Он, Арт, уже сыгранная пешка. Это верно. Сбитая, съеденная пешка, небрежно брошенная на стол рядом с доской. На доске остались фигуры. Крупные, солидные фигуры, вроде Валенти. Не чета какой-то паршивой пешке…

— Вы мне так и не ответили, Арт. Вам приходилось выбивать из кого-нибудь деньги силой?

— А как же, — пожал плечами Арт, — если бы не страх, люди не стали бы платить ростовщику такие проценты. Тут ведь расписок нет, в суд не обратишься. Главное — страх. Должник должен знать, что, если не отдаст в срок, ему будет плохо, очень плохо.

— И насколько же плохо? — Арт раздражал Марквуда и одновременно возбуждал в нем какое-то едкое любопытство. Умом он понимал и его жестокость, и безразличие к чужим страданиям. Он не только понимал, но и объяснил бы эти качества куда красноречивее и элегантнее, чем сам Арт. Но то умом. В сердце же у него до сих пор оставался какой-то детский участочек, который не потерял способности удивляться и мерить все на свой аршин, не подвластный логике головы. И этому детскому участку все казалось, что если поговорить с человеком как следует, ну искренне, тепло, не спеша, ну как человек с человеком, ну как когда-то разговаривали люди, то и такой, как Арт, вдруг прозреет, увидит, что причинял боль и страдания ближним, — и раскается.

— Насколько же плохо бывает людям, которые не хотят возвращать акуле-ростовщику ссуды? — повторил Марквуд свой вопрос.

«Что за странные вопросы, — думал Арт Фрисби. — Что он хочет от меня?» Он сам не заметил, как начал говорить. Может быть, потому, что голос был не его, а кого-то другого, потому что вдруг снова распахнулась та дверь, и из бездонного, плотного и сырого мрака пахнуло холодной пустотой, ничем, отчаянием. Он говорил как человек в трансе, как загипнотизированный. Слова выползали из него сами по себе, потому что мозг был парализован ужасом, таившимся за бездонной, бесконечной дверью.

— Я работал тогда у Папочки уже года полтора, наверное. Он дал мне адрес одного типа, который на две недели задерживал возврат ссуды. Я быстро нашел нужный дом. Огромный, в полквартала шестиэтажный старый дом, набитый людьми и крысами.

Когда-то в подъездах работали лифты. Но они давно стали.

Когда я подходил к дому, попадавшиеся мне навстречу либо подобострастно кланялись, либо старались отойти в сторону. Меня многие знали, а стало быть, и боялись, потому что я был человек Папочки. Папочка же был господом богом. Всесильным, непонятным и грозным. От него исходила благодать. Он был единственным человеком, который мог дать деньги и белое снадобье, а о чем еще может мечтать человек в джунглях? Он мог и пристроить человека к хорошему делу. Реже — на работу, чаще — в одну из многочисленных банд, которые орудовали в самих джунглях; нападали на машины на дорогах и даже атаковали по ночам ОП.

Я поднимался по лестнице, и даже кошки замирали при виде меня, и мне нравилось, что я внушаю страх — самое, пожалуй, распространенное чувство в джунглях.

Звонок не работал. Я постучал в дверь. Наверное, стук мой был хозяйским, смелым, потому что дверь сразу открылась, и я даже не вскинул руки вверх традиционным приветствием гостя. Да я и не был гостем.

Хозяин подобострастно кланялся мне, глядя заискивающе в лицо, и что-то говорил, говорил и говорил. Должно быть, он считал, что поток слов — единственная преграда между ним и мною. В углу стояла женщина, в ужасе глядела на меня и держала за руку мальчугана лет пяти. Но я их вспомнил лишь позднее, когда вышел из квартиры. Тогда я не видел их. Точнее, я видел их глазами, но они не проявлялись в моем сознании. Я видел только человека. Скорее, правую его руку. Вернее, пустой рукав. Такой же, какой был у моего отца. У моего отца, который приходил по вечерам пьяным и рассказывал мне, как он устроится на работу водителем грузовика, и вывезет нас из джунглей, и поселит в маленьком уютном ОП, в маленьком уютном домике. И вокруг будет настоящая зеленая травка, которую можно пощупать и на которой можно сидеть.

Человек все говорил и говорил. А слова были жалкими и пустыми, как шелуха, как слова моего отца. И как когда-то, у меня на мгновение сжалось сердце. От стыда ли, жалости — не знаю. Я подошел к однорукому и ударил его по лицу. Не очень сильно. Всего несколько раз. Я был очень зол на однорукого, потому что он был слаб и жалок. Я бил своего отца, потому что презирал его и ненавидел за слабость. Но это ведь не был мой отец. Мой отец упал с лестницы, а этот выбросился той же ночью из окна. Так что мне все только казалось. Общего у них не было ничего. Разве только то, что у обоих не было руки, был сын, и оба покончили с собой. Или случайно упали, потому что хотели упасть.

Папочка пожурил меня, но беззлобно. Тут, сказал он, подход нужно иметь. Что он перекинулся — это дело его. Но должок-то плакал, дитя природы. Так он называл меня тогда — дитя природы.

Арт замолчал. Проклятая дверь все не закрывалась. Раньше она захлопывалась быстрее, и мир потихоньку возвращался в наезженную колею, которая так привычна, что ее и не замечаешь. А сейчас все вдруг теряет смысл, все ставится под сомнение, словно ко всему прикреплен знак вопроса: на что надеяться ему, когда ничего не хочется, ничего не нужно, все призрачно и нереально, а реален лишь промозглый холод из черной двери? Боже, дай силы хоть ненавидеть. Ведь остаются еще в мире Тэд Валенти и капитан Доул.

— Мистер Марквуд, я хотел бы поговорить с Валенти с глазу на глаз. Я никогда никого ни о чем не просил.

— Я вижу, что у вас характерец не из легких. Но это невозможно, Арт.

— Но я же вас прошу…

— Не знаю, Арт. Я подумаю. Может, что-нибудь и придет в голову.

Но придумал не он. План созрел у машины, когда Марквуд изложил ей просьбу Арта Фрисби. Марквуд должен записать на пленку любой свой телефонный разговор с Джо Коломбо. Машина проанализирует звуки его голоса, высоту, тембр, особенности произношения и постарается синтезировать этот голос для телефонного звонка. От имени Джо Коломбо. Звонок Тэду Валенти, чтобы он немедленно явился в счетный корпус в комнату Марквуда и помог ему в проведении допроса Арта Фрисби, который сообщает интересные вещи о Руфусе Гровере.

Через час Арт Фрисби уже сидел в знакомой комнате, опутанный датчиками. Марквуд нервно курил. То, что сейчас происходило, могло стоить ему жизни. Вряд ли старый Коломбо придет в восторг, если узнает, что кто-то или что-то умеет подделывать его голос и что без его разрешения собирается допрашивать его ближайшего помощника. И вместе с тем Марквуд отметил про себя, что мысль о смерти не так ужасает его, как раньше.

Он посмотрел на Арта. Внешне он был спокоен, но что должно было твориться у него на душе… Нет, парень, не так одномерен, как могло показаться. Чего стоит один этот рассказ об одноруком должнике, которого он избил. Но все-таки избил. Хоть он и не одномерен, и в душе у него собственный маленький ад, он бандит. А может быть, и нет? Как можно судить о ком-нибудь, кого-нибудь в мире, в котором нет моральных координат?

Скрипнула дверь, и в комнате появился Тэд Валенти. Он слегка прищурился после уличной темноты. Прежде чем он успел сказать что-нибудь, к нему подскочил Детка — так Марквуд прозвал маленького робота, который управлялся машиной.

— Ваш пистолет, мистер Валенти, — равнодушно сказал Марквуд. — Я не хочу, чтобы в этом помещении было оружие.

— Вы не хотите? — насмешливо спросил Валенти. — А кто вы такой, чтобы хотеть или не хотеть? Я сдаю оружие только тогда, когда хожу к боссу.

— Тогда я вынужден буду сам взять у вас пистолет, — ровно сказал Марквуд. Сердце у него колотилось — вот-вот выпрыгнет из груди или взорвется, но ему уже было все равно. Его уже несло, крутило, и поздно было думать о чем-нибудь. Он не думал. Он действовал.

— Детка, — сказал он, — помоги мне взять пистолет у мистера Валенти.

Робот молниеносным движением схватил оба запястья Валенти и замер, держа их. Тот дернулся, попытался освободиться, но металлические лапы Детки держали его намертво.

— Вот видите, мистер Валенти, вы даже робота из себя вывели своим упрямством. — Марквуд подошел к Валенти и неумело начал нашаривать на нем оружие. Пистолет лежал в кармане пиджака — маленький вороненый кусок металла, отливающий зловещей синевой.

— Что это значит? — прошипел Валенти. — Я ухожу. Я не собираюсь оставаться здесь ни одной секунды. Я иду прямо к дону Коломбо.

— Ну как? — спросил Марквуд. — Отпустим его, Детка?

Робот отпустил запястья Валенти, но стал между ним и дверью, блокируя выход.

— Вы что, рехнулись? — спросил Валенти Марквуда, но в голосе его уже не было прежней самоуверенности. — Ладно, черт с вами и с вашими правилами. Что я должен здесь делать? Скоро одиннадцать, и я уже собирался ложиться, когда босс сказал мне идти сюда.

— Вот перебежчик, — Марквуд кивнул в сторону Фрисби. — Его зовут Арт Фрисби, и он утверждает, что одиннадцать лет назад вас звали не Тэд Валенти, а Эдди Макинтайр.

— Ну и что? Я этого не скрывал. И что значит все это дурацкое представление? Где у вас телефон? Я хочу позвонить дону Коломбо.

— Боюсь, что с этим пока придется подождать, — извиняющимся жестом развел руки Марквуд. — Дело в том, что Арт Фрисби еще утверждает, будто вы обманом приохотили его к героину так же, как несколько позже и девушку, которую он любил.

Не спеша, спокойно и методично, Арт Фрисби начал снимать с себя датчики. Сняв, он подошел к Валенти и посмотрел на него.

— Может быть, вы вспомните меня, Тэд Валенти? Или где вам вспоминать какого-там Арта Фрисби. И девчонку мою, ее звали Мери-Лу, и у нее были синие глаза… Где вам вспомнить ее? Ну повесилась, ну и что? Одним нарком больше, одним меньше — что это меняет? Но я бросил белое снадобье и одиннадцать лет ждал этой минуты, Эдди Макинтайр. Спасибо, Эдди, что ты жив и ты здесь. Значит, я не напрасно ждал.

— Марквуд, — дрожащим голосом сказал Валенти, — уберите этого маньяка. Разве вы не видите, что он не в себе? Если мне здесь нечего делать, я уйду.

— Э нет, Эдди, — ласково сказал Арт Фрисби. — Ты не уйдешь, потому что мне нужно с тобой рассчитаться. Когда она висела, у нее глаза были открыты. И пусты. Одна туфля упала, а вторая висела у нее на ноге. Ты понимаешь, Эдди? Пустые синие глаза и одна туфля. И веревка.

— Ты сошел с ума! — крикнул Валенти и попятился от Арта. — Какие глаза? Какая туфля? Марквуд, уберите его, разве вы не видите, что он рехнулся? Он же не понимает, что делает!

— Я все понимаю, Эдди Макинтайр, — кивнул Арт Фрисби. — Я просто хочу, чтобы и твои глаза стали пустыми, и у тебя вывалился язык. Разве это много? Разве я требую от тебя лишнего? Одной твоей смерти за десятки или сотни? По-моему, это очень выгодная для тебя сделка, а ты всегда любил выгодные сделки.

Валенти метнулся к двери, но в дверях стоял Детка, и металлические его лапы были разведены в стороны. Валенти остановился, обвел глазами комнату. Окон не было. Спасения не было. Он почувствовал, как животный ужас выкачал из него воздух, и сердце сжалось в тягучей истоме, и пот выступил) него на спине.

— Послушайте, — быстро и жарко зашептал он, — у меня есть деньги. Много денег. Я дам вам десять тысяч, двадцать тысяч. Это очень хорошие деньги. На них можно снять домик в ОП…

— Спасибо, — задумчиво улыбнулся Арт, — мне уже однажды обещали домик в ОП. С настоящей зеленой травкой вокруг.

Не спуская глаз с Валенти, он чуть пригнулся, развел руки и медленно стал приближаться к нему.

— Марквуд, вы же не безумец, — взмолился Валенти. — Пятьдесят тысяч — прекрасные деньги. Только помогите мне выбраться отсюда, заклинаю вас. Я сделаю для вас все, что угодно…

Марквуд молчал. Арт Фрисби медленно приближался к Валенти, а тот пятился от него.

— Нет, — вдруг воскликнул он, — вы не можете убить меня. Босс знает, что я пошел сюда. Меня будут искать, Они поймут…

— Нет, — раздался голос машины, и голос был голосом Джо Коломбо. — Дон не знает. Он не звонил. Звонила я.

— Что? Что это? — встрепенулся Валенти. — Я схожу с ума. Чей это голос?

— Этот голос не принадлежит никому. Он синтезирован мною, машиной.

— Да, Эдди Макинтайр, это так. И никто не будет искать здесь твой труп, тем более что мы уже приготовили для него место. И хватит. Мы слишком много говорим. — Арт Фрисби сделал еще несколько шагов вперед, и Валенти очутился в углу. Он упирался спиной в стену и, казалось, надеялся, что сумеет спрятаться в ней, найти убежище.

Он вдруг опустился на колени.

— Пощадите, пощадите меня. Я отдам вам все, мне ничего не надо. Только дышать. Я все отдам. Все, все, все отдам. Только жить…

Фрисби выбросил вперед руки, и они замкнулись на шее Валенти.

— Ты просишь очень многого, Эдди Макинтайр. Дышать — это большое дело. Но ты не будешь дышать, и через несколько минут твое сердце дернется раз-другой, остановится, и ты начнешь остывать. Ты не будешь больше ни Эдди Макинтайром, ни Тэдом Валенти. Просто сто пятьдесят фунтов холодеющего немолодого мяса, костей и воды.

Арт начал медленно сжимать руки, и Валенти захрипел.

— Нет, — прошептал он, — подожди. Я должен что-то сказать.

— Ну что еще?

— Это не Руфус Гровер работает на Кальвино. Это я. Не убивайте меня. Я расскажу все. И дон Коломбо дарует мне жизнь, потому что я многое знаю. Я знаю, когда решено расправиться с семьей Коломбо. Скарборо и Уотерфолл должны принадлежать семье дона Кальвино. У них есть план, и я его знаю. Я нужен. Я нужен, клянусь небом, я нужен. Меня сейчас нельзя убивать.

— Ты врешь, — нетерпеливо пробормотал Арт Фрисби, снова сдавливая руки на шее Валенти. — Ты готов назваться шпионом, чтобы только выскользнуть из моих рук.

— Нет, нет, это святая правда. Я могу доказать. Я знаю. Этот план был разработан мной и Папочкой. Мы знали, что Руфус Гровер уже давно подозревает меня, но у него не было доказательств, и он пока помалкивал. И мы решили, что его надо убрать, одновременно обезопасив меня. Решено было инсценировать побег одного из членов семьи Кальвино. Выбор пал на тебя, Арт, потому что Папочка знал, как ты ненавидишь меня. И этой ненавистью решили воспользоваться. Тебе сказали, что на Кальвино работает другой, а ты должен оклеветать меня. Заметьте, оклеветать, потому что на Кальвино работает кто-то другой. Кто — этого ты не знал и даже под пыткой не смог бы сказать. Все было продумано заранее. И несколько фраз о человеке, который дважды в месяц ездит к своей любовнице. Фразы, которые Арт Фрисби вспомнит не сразу. И то, что я говорил о своей любовнице Руфусу Гроверу. Все должно было указывать на меня. Это была рискованная игра, но партия была продумана с первого до последнего хода. Естественно, дон Коломбо должен был захотеть найти подтверждение, что человек, ездящий дважды в месяц к своей любовнице, — это действительно я. Марвин Коломбо нашел квартиру и обнаружил, что Бернис похищена. Только на следующий день старуха вспоминает, что похитители называли имя Руфуса Гровера. В этом была вся изюминка. Если бы мы сразу дали Коломбо понять, что шпион — Гровер, он бы мог не поверить. У него тонкий нюх, и он мог бы заподозрить, что это дезинформация. А так он понимает, что Арта Фрисби послали, специально послали, чтобы бросить тень на невинного Валенти и выгородить виновного Руфуса Гровера. Не мы ему подсказываем, что шпион — Гровер, а он сам узнает об этом. Характер сицилийца недоверчив, и он готов поверить только той информации, которую добыл сам. Все было продумано. И даже детектор лжи был предусмотрен. Было предусмотрено, что Марквуд засечет ложь Фрисби. Все сработано, все.

Валенти обессиленно замолчал. Ноги, очевидно, больше не держали его, и он медленно сполз по стене на пол. Он дышал медленно, втягивая в себя воздух с легким присвистом, словно смакуя его, словно не веря, что все еще дышит. И что до того, что будет дальше, когда можно сейчас сидеть, дышать и не чувствовать, как бьется сердце. Чувствовать, что ты теплый, что побаливает язва, старая добрая язва двенадцатиперстной кишки. Боже, какое счастье ощущать боль! Какое изысканное наслаждение смаковать эту боль, ибо каждое мгновение, наполненное болью, — это гимн жизни. Не думать о том, что будет дальше.

Пока он им нужен, он жив — и это главное. Ничего человеку не нужно — только жить. И запомнить эту простенькую и всегда ото всех ускользающую мыслишку…

Арт Фрисби внезапно рассмеялся.

— Нет, мистер Марквуд, вы ошиблись, когда назвали меня пешкой. Мною действительно хотели сыграть. И почти сыграли. Но выиграл-то все-таки я. Один я, несмотря ни на что, был уверен, что шпион Кальвино все-таки Валенти.

— А если бы он все-таки не признался? Что тогда? — спросил Марквуд. Голова его шла кругом. — Ты бы его убил? — От волнения он перешел даже на «ты».

— Нет. Я бы ведь подвел вас.

— Подожди, подожди, Арт, — пробормотал Марквуд. — Ты не убил бы его из-за себя или из-за меня?

— При чем тут я? — пожал плечами Арт Фрисби. — Я бы с удовольствием отправился на тот свет в компании Эдди Макинтайра, но мне не хотелось подводить вас. Я же вам обещал, что оставлю его в живых.

— Значит, ты не собирался задушить меня? — медленно спросил Валенти, все еще сидя на полу.

— Я же уже сказал — нет.

— Мне теперь можно уйти?

— Конечно.

Валенти встал и пошел, к выходу.

— Возьмите пистолет, — сказал Марквуд, и Детка протянул Валенти его оружие. Он взял пистолет, подошел к двери и, уже стоя в ней, поднял неожиданно руку, нажал на спуск. Но выстрела не последовало.

— О, Детка у нас предусмотрительный, он всегда вынимает обоймы из пистолетов, которые попадают ему в лапки.

— Я вам ничего не говорил, — торжествующе крикнул Валенти. — Кто поверит вашему безумному бреду?

И в то же мгновение из динамика раздался голос Валенти:

— Это не Руфус Гровер работает на Кальвино. Это я. Не убивайте меня, я расскажу все…

— Как видите, Валенти, мы тоже предусмотрительны, — усмехнулся Марквуд, но Валенти уже не было. — Ну, Арт Фрисби, давай звонить самому дону Коломбо, хотя уже скоро час ночи. И одному богу известно, что из этого всего выйдет.

Он поднял трубку телефона. С минуту, наверное, никто не отвечал, потом послышался сонный голос Коломбо:

— Ну кто еще там?

— Простите, мистер Коломбо, это Марквуд.

— Вы что, с ума сошли? Я давно сплю. Что случилось?

— Я хочу, чтобы вы сейчас же пришли ко мне…

— Послушайте, доктор, вы в своем уме?

— Да. И возьмите с собой Руфуса Гровера.

— Хорошо.

Дон Коломбо был неглупым человеком и умел почувствовать, когда стоит и когда не стоит задавать вопросы. Через несколько минут на улице послышался шум машины, и тут же в комнату вошли Джо Коломбо, Марвин Коломбо и телохранитель босса Рава, к запястью которого тоненькой металлической цепочкой было прикреплено запястье Руфуса Гровера. Все четверо были в пижамах.

— Теперь вы мне скажете, что случилось? — спросил Джо Коломбо.

— Да, конечно. Вы можете разомкнуть этот браслет, — Марквуд кивнул на цепочку, связывавшую телохранителя и Руфуса Гровера. — Мистер Гровер совершенно ни при чем.

— Что вы хотите этим сказать?

— То, что сказал. Он никогда не работал на Кальвино и не предавал вас. Это все-таки Валенти.

— Вы сошли с ума, Марквуд.

— Нет. Сейчас вы все поймете.

Из динамика донесся голос Валенти, Джо Коломбо слушал внимательно, чуть склонив голову на плечо, и был похож на старую, нахохлившуюся птицу. Лицо Руфуса Гровера оживало постепенно, словно отходило от холода, сковавшего его. Незаметно для себя он все время кивал головой. Когда динамик замолчал, Джо Коломбо спросил Раву:

— Ключ у тебя?

— Да.

— Отстегни браслет. Так. И отправляйся за Валенти. — Он протянул руку Руфусу Гроверу. — Я рад, что все так получилось.

— Я уже было перестал надеяться, — пробормотал Гровер. — Это страшная штука — знать, что ты невиновен, и не быть в состоянии доказать это. Спасибо, Марквуд.

— Это не я, — пожал плечами Марквуд. — Если уж кого-нибудь и благодарить, то это Арта Фрисби. Мы иногда делаем ошибки, принимая кого-то за пешки. Иногда пешками оказываемся мы сами.

— Не буду спорить с вами, доктор. Если бы не вы оба, Кальвино со своим Папочкой могли бы праздновать победу. Имея такого человека, как Валенти, у меня под боком, они могли смело рассчитывать на победу. Но теперь мы посмотрим, как это им удастся… У вас тут есть виски, доктор?

— Нет, дон Коломбо.

— Тогда поедем ко мне. Марвин, возьми пленку с исповедью Валенти. Я бы с удовольствием заплатил за нее миллион, доктор, вы сделали ошибку. Надо было сначала сторговаться со мной.

— Я уже вам сказал, что идея и исполнение не мои, а Арта Фрисби.

— Ну что ты хочешь, мальчик? Сколько?

— Спасибо, дон Коломбо, я хочу, чтобы вы все-таки отдали мне Валенти после того, как он станет вам не нужен.

— Согласен, — кивнул Джо Коломбо, — хотя я и сам с удовольствием расквитался бы с ним. — Джо Коломбо посмотрел на Руфуса Гровера.

— Руфус, надеюсь, ты понимаешь, что тебя никто не должен видеть, даже твои домашние. В Уотерфолле должны быть уверены, что я проглотил их приманку и ты уже на том свете. Валенти же поработает у нас на поводке. Если захочет, конечно, несколько продлить свои дни…

ПОЛ ДОУЛ

Глава I

Сенатор Пол Доул сидел в шезлонге у своего бассейна и наслаждался солнцем. Он только что выкупался, и в мышцах еще приятно гудела легкая усталость. Он не думал ни о чем, ничего не вспоминал — он был просто частью этого покойного уютного мира, в котором даже через закрытые веки оранжево трепещут солнечные лучи, сонно шелестит листва в теплом ветерке, неуверенно налетающем откуда-то с юга, и шершавые камни по краям бассейна так приятны на ощупь.

Мир был покоен, уютен и прекрасен. Он был покоен, уютен и прекрасен вдвойне, потому что весь — от солнца до плиток бассейна — был создан им, его умом, его трудом, его терпением, его мужеством. Он мог бы, да что мог, должен был жить в джунглях, должен был видеть вокруг себя стеклянные глаза нарков и вдыхать на темных, грязных лестницах запах их рвоты. Он должен был вариться в неподвижном каменном зное и дрожать от асфальтовых промозглых сквозняков.

Он был рожден для джунглей и обречен на джунгли. Он даже не должен был страдать из-за жизни в них, потому что мысль об ОП не смела даже приходить в голову простому полисмену, который живет на одну зарплату. На зарплату, на которую нельзя купить даже собачью конуру, если бы ты и был согласен жить на цепи и лаять на прохожих.

И все-таки он хотел выбраться из джунглей. И верил, что выберется из них…

Когда случилась вся эта история с Рафферти? Лет восемнадцать назад? Да, точно. Восемнадцать лет назад. Странный был человек полицейский Билл Рафферти. Когда Пол Доул в первый раз увидел его, то уже тогда заметил какую-то напряженность в его взгляде. Когда он стоял рядом с ним, Доулу почему-то начинало казаться, что Рафферти постоянно находится под давлением, что он заряжен, что нужно с ним быть осторожным, потому что в любую секунду он может взорваться, и не дай бог оказаться на пути у этой взрывной волны. Он и говорил-то как-то особенно: едко, раздраженно, с неясными и вместе с тем обидными намеками. И все-таки Доул не испытывал неприязни к Рафферти. Скорее даже наоборот. Было что-то в этом постоянно возбужденном человеке, что, очевидно, импонировало ему. Может быть, это было его беспокойство… Ведь и он, Доул, был непоседлив, не находил себе места, не желал примиряться со своей долей и мечтал о лучшей, хотя и понимал, что это пустые мечтания. Понимал и все-таки презирал в душе своих коллег, которые были довольны жизнью и со спокойствием скота мирно паслись на своих участках, пощипывая мелкие взятки. Рафферти был не таким. Сортом повыше.

Дружбы у них, правда, не получилось, для этого у Рафферти характер уж очень был неподходящий, но все равно у Доула всегда жило уважение к нему.

Через несколько месяцев после того, как Доула перевели на их участок, Рафферти арестовал Билла Кресси за хранение и торговлю наркотиками. Суд его оправдал, потому что оба свидетеля, на которых рассчитывал Рафферти, в последнюю минуту отказались от своих показаний, данных на следствии. У всех, кто был на суде, создалось впечатление, что судья даже облегченно улыбнулся, когда оба парня взяли обратно свои показания.

На Рафферти начали коситься. Конечно, Билл Кресси — подонок, это знали все. И торговал дрянным белым снадобьем, подмешивая чудовищное количество молочного сахара. Говорили, что девяносто восемь процентов. И ходил задравши нос, разодетый как павлин. И когда встречал на улице полисмена, даже не кивал ему. Одним словом, подонок. И все-таки не надо было Рафферти оформлять арест. Не дело это ума простого полисмена. Для них в джунглях и так работы хватает — вор на бандите сидит и карманником погоняет.

До того дело доходило, что и рвань-то арестовать страшно было. Однажды Пол Доул ехал в автобусе. Народу было битком, и его прижала к сиденью громадных размеров сопящая баба. С носом с ее, что ли, было что-то не в порядке, но сопела она все время, как кузнечные мехи. Наконец он выбрался из-под этой сопящей горы и тут увидел, как какой-то рыжий парень с фигурой бейсболиста и остановившимися глазами нарка преспокойно вытаскивает у крошечного, словно кукольного, аккуратного старичка бумажник. И вытаскивает не профессионально, не артистически, а в открытую, силой, как часто делают нарки, когда срочно нужно раздобыть денег на дозу и им уже не до тонкостей. Старичок, парализованный ужасом, молчал, и Доулу даже почудилось, что он чуть наклонился вперед, чтобы нарку легче было очистить ему карман. То ли нарк никак не мог ухватиться за бумажник, то ли карман был застегнут на пуговку, но вдруг он резко дернул руку, кукольный старичок подпрыгнул, послышался треск рвущейся подкладки, и нарк наконец выдернул из внутреннего кармана бумажник. И тут он увидел Доула. Увидел полицейского, смотрящего на него. Стража закона и порядка. И что же он сделал? Бросил бумажник? Начал судорожно пробираться к выходу? Да ничего подобного. Ухмыльнулся, засунул правую руку в карман и наполовину вытащил оттуда пистолет, показывая его Доулу. А глаза у него не ухмылялись. У нарка не бывает улыбки в глазах, когда ему срочно нужна доза.

Что полагалось в этом случае делать полицейскому? Арестовать нарка? Прекрасная мысль, но для этого нужно рискнуть жизнью, потому что нарк, которому позарез нужна доза белого снадобья, готов на все. Он-то за свою жизнь не держится. Для него доза в этот момент важнее жизни. Пистолет в руке нарка подрагивал, но промахнуться он все равно не смог бы — слишком уж мало было расстояние.

Доул не был трусом, но стоил ли потертый, старенький бумажник, в котором-то денег скорей всего не было, а лежали лишь аккуратно сложенные и потертые на сгибах старые рецепты или фотографии внучки с кошкой в руках, его жизни? Доул посчитал, что не стоил. Тем более что его жизнь была не только его жизнью. Дома его ждала жена и полуторагодовалый сын. Он представил себе, как капитан торжественно и важно говорит ей: «Ваш муж пал…», и так далее. И как через месяц или два ее выбрасывают из их мало-мальски пристойной квартирки, и она начинает медленный спуск в болото, к крысам, к гниющим помоям, к тротуару, к белому снадобью. Нет, пока он жив, этого не будет, если даже ему придется нарушать все правила и инструкции, которые определяют поведение полисмена. Черт с ними, с правилами и инструкциями, если нужно выбирать между ними и семьей. Молчаливая, тихонькая, как мышка, Марта, с детскими незащищенными глазами, всегда смотрящая на него с немым удивлением: как это он отваживается выходить в этот страшный непонятный мир, который так пугает ее? И однозубый парнишка, который при виде его начинает радостно колотить по кровати пухлыми, в перевязках, ножками… Пора бы ему уже пойти… Все из-за проклятых джунглей. Кислорода здесь мало, говорил врач один, старикашка…

Доул посмотрел еще раз на пистолет и повернулся к карманнику спиной. Ему показалось, что сзади кто-то хмыкнул. Может быть, даже сам нарк. Но он продолжал смотреть в запыленное окно автобуса. Прокладки давно истлели, и стекла тонко дребезжали.

А вот Рафферти надумал связаться с Биллом Кресси. Если ты уж такой смелый, воюй с бандитами. Впрочем, если бы у него, как у Рафферти, не было семьи, он бы тоже… Но об этом лучше не думать. Полисмену много думать нельзя.

Но Билл Кресси оказался Рафферти не по зубам. После того как суд его оправдал, люди слышали, как он разглагольствовал в баре. Рафферти, говорил он, наверное, думает, что у него металлическая шея, и не ломается. Но только, говорил Билл Кресси, я еще не видел шеи, которую нельзя было бы сломать. Одна покрепче, другая послабее — но любая шея в мире сломается, если за нее как следует взяться. К Рафферти после этого нельзя было буквально подойти. Он шипел, дымился, клокотал. Если бы к людям прикреплять манометры, манометр Рафферти давно бы, наверное, лопнул, шкалы бы не хватило. И что ему дался Билл Кресси? Толкача он, что ли, не видел? Или обидно ему было, что делится тот не с ним?

Так или иначе, но и Рафферти на людях поклялся, что Билл Кресси у него с крючка не соскочит. Поклялся — и все, конечно, об этом забыли. Мало ли кто в чем клянется.

В тот вечер, когда Доул встретил Рафферти во время обхода, он по его виду понял, что тот что-то замышляет.

— Слушай, Доул, — сказал он. — Сегодня я его все-таки наколю.

— Кого?

— Кого, кого… Билла Кресси.

— А как?

— Сейчас увидишь. Да ты не трясись, воин, он сейчас распустил перья в баре и разглагольствует, как он меня ловко обвел вокруг пальца.

Рафферти подошел к машине — и сейчас, восемнадцать лет спустя, Доул помнил, что у машины — это был розовый огромный «кадиллак» — было помято переднее правое крыло. Рафферти огляделся — никого не было. Он достал из кармана ключ и какой-то пакет, быстро открыл багажник розового чудовища и бросил туда пакет.

— Теперь он у меня не уйдет.

Он нырнул в дверь бара Коблера и через минуту появился снова, ведя Билла Кресси. Вслед за ними высыпало еще десятка два людей.

— А за что, позвольте полюбопытствовать, — медленно спросил Билл Кресси, — вы меня арестовываете, полисмен?

— За незаконное хранение наркотиков, — так же медленно ответил Рафферти.

— Вы, однако, не блещете выдумкой, — еще медленнее процедил сквозь зубы толкач. Кто-то в толпе засмеялся, но тут же замолчал. Люди понимали, что смеяться было нечего. Кто-то из этих двух должен был в тот вечер сломать себе шею.

— Как и вы, мистер Кресси, — в тон ему ответил Рафферти. — Вы сами поведете свою машину или мне сесть за руль?

— С вашего разрешения, полисмен, я бы предпочел вести свою машину сам. Я не уверен, что вы привыкли к таким дорогим моделям.

Рафферти кивнул Доулу, и они оба сели на заднее сиденье. «Не знаю, как мой коллега, — подумал Доул, — но я действительно в таких машинах не ездил». В кузове пахло настоящей кожей и настоящими сигарами. «Живет же, сволочь, — с ненавистью подумал Доул о толкаче. — А мы таскайся по этим паршивым улицам». Он почувствовал, как в нем шевельнулось восхищение смелостью товарища. Шальной он, конечно, этот Рафферти, но отчаянный.

Всю дорогу до участка они молчали. Здесь не было аудитории и не перед кем было ломать комедию и куражиться. Они понимали, что вцепились друг в друга мертвой хваткой, челюсти были сжаты, и было не до лая. К тому же, как показалось Доулу, Кресси начал трусить, не знал, откуда ожидать удара, и трусил. В конце концов, и он не был всемогущ, и у него могли быть враги. Он имел около пятидесяти тысяч годового дохода, и кое-кто мог посчитать, что лучше бы эти деньги шли другому. Кто знает, а может быть, этот идиот действует не один? Может быть, за Рафферти кто-нибудь стоит? Не станет же нормальный полисмен проявлять такое дурацкое упорство? Нет, должно быть, все это чепуха. Суд же прошел как по маслу. И все-таки…

— Послушайте, Рафферти, — вдруг сказал Кресси, — вам еще не надоело?

«Уже не полисмен, — подумал Доул, — а Рафферти. Если так пойдет, скоро он станет «мистером Рафферти». А может быть, Рафферти и не такой чокнутый, каким его все считают?» Доул этого не знал, и на душе у него стало неспокойно, потому что он всегда предпочитал иметь о людях и вещах суждения однозначные, четкие, простые.

— Что вы мне инкриминируете? — снова спросил Кресси, когда они наконец оказались в участке. У дежурного лейтенанта при виде Кресси лицо стало несчастное, и толкач быстро обретал обычную наглую самоуверенность.

— Незаконное хранение наркотиков, — сказал Рафферти и торжествующе посмотрел на Кресси. Доул подумал, что первый раз видит у Рафферти такое спокойное и удовлетворенное выражение лица.

— Вы можете это доказать? — строго спросил лейтенант, и видно было, что надеялся он только на один ответ: нет.

— Да, — кивнул Рафферти. — Я прошу мистера Кресси открыть сейчас крышку багажника своей машины.

Лицо Кресси пошло пятнами. Он и так не отличался особой красотой и сейчас стал похож на пятнистую гиену. Он снова начал трусить, но старался держать нос кверху. Он пожал плечами.

— Пожалуйста.

Он вытащил из кармана ключи — брелок-то, похоже, золотой, показалось Доулу, — вставил один в замок багажника и повернул его. Крышка открылась, загорелась лампочка. Около запасного колеса лежал небольшой, но плотно набитый пластмассовый пакет.

— Что в этом пакете? — спросил Рафферти. Голос его утратил обычную раздраженность и звучал сейчас спокойно, почти ласково.

— Не знаю, — сказал Кресси. — Официально заявляю, что это провокация. Я вижу этот пакет первый раз в жизни. Я прошу, чтобы мне дали возможность немедленно связаться с моим адвокатом.

— Рафферти… — промямлил лейтенант и облизал вдруг пересохшие губы. — Вы… уверены? Мистер Кресси никогда раньше…

— А вы что хотите, сэр, чтобы он сразу во всем признался? Я прошу вскрыть пакет, составить протокол и оформить арест присутствующего здесь Билла Кресси.

Лейтенант посмотрел на него с ненавистью. Он даже пошевелил беззвучно губами, должно быть призывая все проклятия на голову упрямого полицейского. «Вот для чего он потащил меня за собой, — подумал Доул. — Рафферти нужен свидетель. При нем и еще одном свидетеле дежурному офицеру деваться некуда. Ну а если бы он не встретил меня? Тогда, надо думать, позвал бы другого дурачка. Хитер, хитер, собака — Доул почувствовал, как в нем поднимается раздражение. — Не посоветовался, не спросил согласия на участие в таком деле. Просто использовал. Как последнего дурака. Ну ладно, ты такой отчаянный, ты такой принципиальный, ты такой необыкновенный, но спроси же сначала товарища, хочет ли он, чтобы его использовали как пешку. Да стоит ли опускаться до какого-то паршивого Доула, кому интересно, что он думает, что хочет».

Он взглянул на Рафферти и впервые заметил, что один глаз у того больше другого. Уголки губ у него подрагивали.

«Не мог взять Кресси атакой в лоб, ишь что придумал. И главное — не стеснялся меня. При мне прямо подбросил. Не сомневался во мне. Этот, мол, свой, все подтвердит. А почему? Почему я должен подтверждать? У них там свои счеты, а я при чем? Почему я должен покрывать провокацию? Сейчас, а потом еще и на суде. Пока в участке только один идиот — Рафферти. Скоро все будут знать, что их двое — Рафферти и Доул. Сволочь он вообще, ежели как следует разобраться. Кресси, конечно, подонок, но провокацию зачем устраивать? Эдак до чего хочешь можно дойти…»

— Доул, — сказал лейтенант, и в голосе его прозвучала еще уловимая надежда, — вы присутствовали при аресте мистера Кресси?

— Нет, — сказал Доул, — Рафферти арестовал его в баре Коблера, а я в это время оставался на улице.

— Значит, — вздохнул лейтенант, — вы не присутствовали при самом аресте?

— Присутствовало восемнадцать человек. Вот их адреса, — сказал Рафферти и протянул лейтенанту листок.

«Если бы каждое пожелание человека выполнялось, — подумал Доул, — то Рафферти сейчас лопнул бы или провалился под землю — столько ненависти во взгляде лейтенанта».

— Разрешите, сэр, — вдруг сказал Доул и сам не узнал своего голоса. Лейтенант быстро повернулся и посмотрел на него. Доул почувствовал, как у него пробежали по спине мурашки. Это у него случалось всегда, когда он играл в карты и ставка была высокая. И вместе с тем была разница. Он был твердо уверен сейчас, что выиграет. Что и сколько — не знал. Что выиграет — знал. А Рафферти — что ж, нечего устраивать провокации.

— Да, Доул?

— Я не присутствовал при аресте…

— Это вы уже сказали, — раздраженно заметил лейтенант.

— Я не присутствовал при аресте, — упрямо повторил Доул: он мог это позволить себе сейчас. — Но, к сожалению, я видел другое. Я видел, как Рафферти открыл своим ключом багажник машины мистера Кресси и бросил туда что-то. В темноте я не разобрал, но похоже, что вот этот пакет.

В глазах лейтенанта проявлялось радостное изумление. Ему так хотелось, чтобы он не ослышался, что спросил:

— Вы это видели сами?

— Да, сэр, — твердо ответил Доул.

Кресси расправлял плечи и выкатывал грудь, словно кто-то, невидимый надувал его. Он даже стал выше ростом. Он посмотрел на Доула, потом на Рафферти, пожал плечами и сказал:

— Я же вас предупреждал, Рафферти, что вы сломаете себе шею, — голос его звучал мягко, почти соболезнующе. — Иногда мне казалось, что вы просто сошли с ума…

Это тоже была прекрасная мысль, и лейтенант с энтузиазмом кивнул головой, словно подтверждая официально диагноз. Прекрасная мысль, объясняющая все. Великолепная теория, охватывающая все факты, полная, внутренне непротиворечивая, гармоничная.

Рафферти молчал. «Удар, которого не ждешь, — подумал Доул, — опаснее всего. Что ж, надо было ему раньше думать. Хоть бы посоветовался, сволочь такая, со мной, а то решил использовать меня для своих грязных махинаций».

Доул любил четкие и ясные мнения и любил, чтобы его суждения не расходились с его поступками. И если он рассказал лейтенанту, что видел, то только потому, что Рафферти человек плохой, и он, Доул, поступил правильно и принципиально. А сознание того, что все это не так, он решительно утопил в самых глубинах памяти. Словно камень привязал — и в реку.

— Рафферти, — ласково сказал лейтенант, пристально глядя на руки полицейского, — дайте мне ваше оружие. Я временно отстраняю вас от работы. Завтра вас осмотрит психиатр.

Рафферти не сопротивлялся. Он отдал пистолет и электродубинку, так ни разу и не взглянув на Доула. Человек, получающий неожиданный удар, да еще сзади, сопротивляется редко. Если он человек нормальный, он понимает, что сопротивление бессмысленно…

* * *

Назавтра Доула вызвал к себе начальник участка. Он вышел из-за стола, огромный и недосягаемый, как горная вершина, и вдруг улыбнулся.

— Вы молодец, Доул, — сказал он и пожал ему руку. — Я все время присматривался к вам. Мне сразу показалось, что в вас есть зрелость ума и понимание всех тонкостей нашей нелегкой службы. И личное бесстрашие…

«Угадал, — подумал Доул, — угадал. Правильно сделал. Сволочь этот Рафферти. Я, конечно, тоже, но у меня хоть есть семья…»

— Поэтому вы скоро будете сержантом, Доул, и я надеюсь, что вы так же хорошо будете справляться и с новыми обязанностями.

* * *

— Вы толковый парень, Доул, — сказал Билл Кресси, когда они уединились в кабинете бара Коблера. — Я не знаю, кто действительно подсунул мне в багажник десять унций белого снадобья, но вы здорово придумали, будто это сделал сам Рафферти.

Доул промолчал. Если человек думает о тебе, что ты умнее, чем на самом деле, никогда не надо его разочаровывать.

— …Что в вас мне понравилось, так это то, что вы не лезли, не торопились, а ждали своего шанса, чтобы показать стоящим людям, чего вы стоите… Вот вам тысяча кредиток, и не надо благодарить меня. Себя благодарите. Я уезжаю отсюда через несколько недель — не век же сидеть в этом вонючем болоте. На мое место сядет неплохой парень по имени Эдди Макинтайр. Будете иметь дело с ним. А я вас уже занес в ведомость — будете для начала получать пятьсот в месяц…

Доул не сказал Марте ни слова и не дал ей ни гроша. И даже сыну не купил дешевой игрушки. Он понимал, что, если хочет вытащить их из болота, надо копить, копить, копить…

* * *

— По-ол, — закричала из двери Марта, — ты не забыл, что через час к тебе должен приехать окружной судья? А ты все еще в одном халате…

— Все в порядке, — вздохнул Доул и открыл глаза. — Так хорошо на солнышке. Будь ангелом, принеси мне холодного пива, а я еще подремлю немножко. Ты не представляешь, как дремлется после купания.

* * *

— Ты знаешь, Доул, — сказал ему спустя два месяца один из его коллег, — Рафферти повесился в сумасшедшем доме. Вроде нашли, что у него не все в порядке. Наверное, так оно и есть, если человек сам голову в петлю сует… А вообще-то что-то в этом парне было. Он мне как-то рассказывал, как в первый раз столкнулся с Кресси. Тот избивал какую-то девчонку. Сначала кулаками, а потом бросил ее на пол и принялся обрабатывать ее ногами. Только Рафферти подошел, а Кресси ему: «Не волнуйтесь, полисмен, это мы так развлекаемся. Милдред это нравится. Так ведь, Милдред?» Девчонка на полу посмотрела на него с ненавистью, а он в это время так нарочито вынимает из кармана две бумажки по полсотни кредиток. «Да, — прохрипела девчонка. — Мы так развлекаемся».

В тот вечер Доул напился. Нужно было помочь некоторым воспоминаниям погрузиться как можно глубже. Алкоголь ему всегда в этом помогал.

Глава II

Через год после того, как он стал начальником полиции Скарборо, его пригласил к себе Джо Коломбо.

— Вам нравится ваша работа? — спросил Коломбо и посмотрел свой стакан с содовой на просвет.

Доул почувствовал, как у него забилось сердце. Что имеет в виду Коломбо? Вопрос чисто риторический, он ведь на него даже не смотрит, а когда Коломбо задает людям серьезные вопросы, он всегда смотрит им в глаза. Как будто он ни в чем перед хозяином Пайнхиллза не виноват. Но мало ли что может прийти ему в голову… Ему стало жарко.

— Работа как работа, мистер Коломбо, — уклончиво сказал он. — Бывает лучше, а бывает и хуже.

— Вы у нас философ, Доул, — улыбнулся Коломбо, — но это вам не мешает быть толковым человеком.

— Спасибо, мистер Коломбо.

— Не за что. Так вот, Доул, я подумал, что хватит вам сидеть в полиции. Я хочу, чтобы вы выставили свою кандидатуру на пост мэра Скарборо.

— Что-о? — Доул даже подскочил на кресле. Он ожидал чего угодно, но не этого предложения. Мэр Скарборо, всего Скарборо. Речи и пресс-конференции, официальная резиденция с охраной и телохранители. Утверждение бюджета. Совещания. Телекамеры и интервью. Боже, что сказала бы Марта, услышав такой разговор. Первая леди Скарборо. Маленькая, тихая Марта, в глазах которой раз и навсегда застыли удивление и страх перед миром. Доул почувствовал, как где-то в груди у него шевельнулся маленький теплый комочек. Его семья. Его оазис. Крошечный оазис, где мир и покой, где не нужно иметь пару лишних глаз на затылке… Мэр Скарборо, гм, если бы ему сказали об этом, когда он был простым полисменом…

Все это прекрасно, но должность-то выборная. Так или иначе, но надо же будет выступать перед избирателями. Пожимать руки, целовать младенцев он сумеет, но речи… Что говорить, о чем говорить, как говорить? И соперники… Им будет что сказать о Поле Доуле, начальнике полиции Скарборо…

— Не знаю, — сказал Доул. — Спасибо за честь, мистер Коломбо, но я, право, не знаю, что сказать вам. Я никогда не думал…

— Доул, — усмехнулся Коломбо, — перестаньте жеманиться. Роль малоопытной девицы вам не к лицу… Нашим друзьям в деловых кругах вы нравитесь, чего же еще?

«Сволочь, — подумал Доул, — бандюга сицилийская… Если у него есть деньги, значит, можно издеваться…»

— Ответьте мне одним словом. Да или нет.

— Да, — сказал Доул. Он еще ни разу в жизни не сказал «нет» Коломбо и твердо надеялся, что никогда этого не вынужден будет сделать.

* * *

Он сбился со счета своих речей перед избирателями. По ночам ему снился океан человеческих лиц, которые накатывались на него вал за валом, а он ловил на лету детей, чмокал их и кричал, кричал, кричал, не узнавая собственного голоса:

— Закон и порядок, граждане Скарборо, вот что нам нужно. — И здесь он вдруг понимал, что потерял голос, что разевает и закрывает рот, не произнося ни звука, что сейчас еще мгновенье — и эти волны человеческих лиц захлестнут его, закрутят, унесут, разорвут.

Он просыпался со стоном и нашаривал на столе стакан с полосканием для горла.

— Ты опять проснулся? — сонно спрашивала Марта и шумно, по-коровьи вздыхала. Вздох был привычный, домашний, успокаивающий.

— Спи, спи, — говорил Доул и шел полоскать горло.

А наутро его уже снова везли куда-то, и снова он всматривался в любопытные и безразличные лица, в лица нарков и безработных, в лица добродушные и злые — в лица своих избирателей. Он поправлял микрофончик, висевший у него на груди, и начинал:

— Граждане Скарборо, позвольте задать вам вопрос: что нам нужно в первую очередь? Я знаю ваш ответ: закон и порядок. Ибо без закона и порядка нет цивилизации, и великие ценности нашей культуры оказываются под угрозой… Вы прекрасно знаете, что ни у одного кандидата нет такого опыта по борьбе с преступностью, как у меня. Для них слова «закон и порядок» — это только слова. Для меня — вся жизнь…

Его штаб работал, как на пожаре. Два адвоката, четыре журналиста, восемнадцать секретарей — у всех был загнанный вид и твердая уверенность, что они победят. Это были изумительные работники — даром мистер Коломбо денег не платил. Ветераны бесчисленных избирательных кампаний, умевшие работать по восемнадцать часов в сутки, они могли в течение четверти часа организовать аудиторию в сто или двести человек там, где, казалось, и самого Иисуса Христа не вышло бы послушать больше двух или трех старух.

И все же они были только на втором месте. Все опросы общественного мнения показывали, что впереди с большим отрывом шел Фрэнсис Брокер, президент небольшой страховой компании! Вначале штаб Доула особенно не беспокоился. Общественное мнение переменчиво, и не стоит попадать под чары процентов. Но проходили недели, и Брокер неизменно оказывался впереди на десять, пятнадцать, а то и двадцать процентов. Коломбо посоветовал Доулу заказать самому независимый опрос общественного мнения. Через три дня в штаб явился крошечный человечек с тремя наклеенными на желтый костяной череп волосками.

— Я очень сожалею, — сказал он неожиданно сильным голосом, — но ваш конкурент действительно идет впереди на шестнадцать процентов. Наибольшей поддержкой — здесь он опережает вас на целых двадцать один процент — он пользуется среди молодежи. Вот, пожалуйста, все цифры. Опрос был, разумеется, выборочный, но весьма репрезентативный, по всем слоям избирателей. Счет вы получите завтра, мистер Доул.

Они попробовали сорвать несколько выступлений Брокера перед избирателями и наняли десятка два нарков, но выяснилось, что у Брокера отличная охрана. Нарки были избиты и вышвырнуты из зала, где он говорил. Мало того, его люди успели заснять нападение нарков и теперь везде крутили пленку с их рожами. Вот, граждане Скарборо, кто нападает на нас, вот кто пытается сорвать наши встречи, вот кому не по душе наша программа. Нет, не против этих несчастных вскипает у нас в сердцах гнев, ибо эти люди не ведают, что творят. А против тех, кто вложил в их руки велосипедные цепи и куски свинцового кабеля. Против тех, кто заплатил им, деньгами ли или героином — это лучше знают наши соперники.

Таков был Фрэнсис Брокер, и, судя по тому, что он не считал денег, у него были состоятельные друзья. За ним был бизнес.

Когда до выборов оставалось около месяца, Брокер перешел в решительную атаку. Элегантно-белозубый, он был неотразим на плакатах и на экранах телевизоров. В выступлениях его появилась новая тональность, он уже не употреблял слов «мой противник», а говорил прямо — Пол Доул. Пол Доул, говорил Брокер, ратует за закон и порядок. Кому, как не шефу полиции, знать, что такое закон и порядок? Но почему же, возглавляя славную полицию Скарборо, он забыл о законе и порядке? Почему преступность за последние три года выросла почти вдвое, а потребление наркотиков втрое? Почему не то что вечером, во многих местах Скарборо и днем-то пройти пешком не безопасно? Где закон и где порядок? Или мистер Доул понимает слова «закон и порядок» по-своему? Не так, как сотни тысяч жителей Скарборо, ставшие жертвой преступности?

Очередной опрос общественного мнения был неутешительным. Брокер не только удерживал первое место, но и увеличил разрыв.

Впервые с начала избирательной кампании Доул заметил, как в штабе стала исчезать атмосфера азартного ералаша. Сотрудники избегали его взгляда. Он понял, что проиграл. Проиграл резиденцию мэра с узорчатыми ажурными воротами, проиграл эскорт мотоциклистов. Он проиграл все, потому что путь обратно в полицию ему будет закрыт, а Джо Коломбо не любит напрасно тратить деньги и не любит неудачников.

— Мистер Доул, — подошел к нему один из секретарей из штаба, — пора ехать на митинг.

— Я не поеду, — сказал Доул.

— Как не поедете? — удивился секретарь. — Будет человек двести, не меньше.

— Хоть бы двести тысяч, — сказал Доул. Ему уже было все равно. Джунгли так и не выпускали его. Они не любят, когда их дети пытаются выбраться из смрадных асфальтовых трущоб. Фрэнсис Брокер родился в ОП. И дети его родились в ОП. И умрет он в ОП. И будет лежать под деревом на уютном кладбище, а не отапливать собой воздух джунглей, когда в уплотненном графике городского крематория ему отведут его три минуты.

Доул заперся и приказал никого к себе не пускать и на телефонные звонки не отвечать. Ему хотелось выть, хотелось колотиться головой о стенку.

Он уже забыл, что в банке у него было почти четверть миллиона, что семья уже давно жила в ОП, в маленьком, но уютном домике, что ему не грозит безработица. Но он не любил проигрывать, не любил отступать.

Ему хотелось выть и биться головой о стенку, но он сидел в кресле, закрыв глаза, и думал. Должно же быть какое-нибудь слабое место и у этого проклятого Брокера. Нет человека без слабого места. Одни только умеют прятать свои слабые места так, что о них и не догадаешься, а другие выставляют их напоказ.

За окном шел мокрый, лохматый снег, и в комнате стало сумрачно, но Доул не вставал из кресла и не зажигал свет. Снег был светлее серого неба, и не верилось, что оно когда-то было призрачно-голубым. Нет человека без слабого места. Не может быть такого случая, когда к человеку нельзя подобрать ключик. Маленький, плоский ключик. Один поворот его — и распахиваются неприступные крепостные ворота и выбрасывается белый, хлопающий по ветру флаг, И ты хозяин. И ты можешь диктовать. Ты устраиваешь пресс-конференцию и диктуешь свои условия. Брокера можно взять в мотоциклисты, или нет, лучше пусть стоит у узорчатых, ворот и кричит: «Закон и порядок! Закон и порядок!»

Он понял, что засыпает, и не противился сну, наоборот, звал его. И не заснул. А вдруг понял, каким ключом можно отпереть Фрэнсиса Брокера. Это было настолько просто и очевидно, что можно было лишь поражаться, как такая простая мысль не пришла ему в голову раньше. Брокер владеет страховой компанией, страхующей в основном жизнь. Строгие математические формулы теории вероятностей говорят, что при определенной вероятности смертей, при определенной сумме страхового полиса и при определенных страховых взносах страховая компания всегда будет при прибыли. Если она потеряет что-то в эту неделю, она компенсирует потерю на следующей неделе, ибо формулы теории вероятностей надежнее слепого случая. А если случай перестанет быть слепым и становится зрячим? Тогда перестают работать проверенные математические формулы, и владельцы страховых полисов начинают умирать не по воле случая, а по воле того, кто умеет управлять случаем.

Доул тихо засмеялся и потер руки. Мир за окном стал серо-фиолетовым, и снег прекратился. Ну-с, мистер Брокер, посмотрим, кто кого.

Через два дня, уплатив пять тысяч, Доул держал в руках список всех держателей крупных страховых полисов, вверивших свои жизни компании Фрэнсиса Брокера. Он поехал к Джо Коломбо, и тот долго держал перед собой листок бумаги и покачивал головой.

— Сколько вы уплатили за сведения? — спросил он наконец.

— Двадцать тысяч, мистер Коломбо.

— Это не так дорого. Вы умный человек, Доул, и я ни разу не жалел, что поддержал вас. Я поддержу вас и сейчас. Идите и ни о чем больше не думайте. Продолжайте ваши выступления о законе и порядке, они мне очень нравятся. — Коломбо не улыбался. Он протянул Доулу руку и кивнул ему.

* * *

Энтони Хойзер, сорока четырех лет, заведующий отделом кадров химической компании «Салфур», погиб при взрыве собственного автомобиля. Причина взрыва так и не была установлена, хотя эксперты страховой компании Брокера ощупали своими руками буквально каждый обломок, каждую деталь. Еще бы не щупать, если у Энтони Хойзера был страховой полис на триста тысяч. Высказывались предположения, что виной было неисправное зажигание и поломки в редукторе с баллоном сжиженного газа, но ничего определенного доказать не удалось. Впрочем, компания Брокера провела консультации с одной автомобильной фирмой и фирмой, выпускавшей газовые баллоны для автомобилей, и те согласились покрыть часть полиса Энтони Хойзера, чтобы избежать никому не нужной гласности. Брокеру пришлось уплатить всего сто двадцать тысяч.

Но через день умер и некто Лютер М. Миддендорф, пятидесяти шести лет, строительный подрядчик, застраховавший свою жизнь на двести пятьдесят тысяч. Его труп был найден на строительной площадке, где Миддендорф возводил по заказу методистской церкви Скарборо здание храма. У него была размозжена голова. Орудия нападения найти не удалось, равно как и установить, для чего мистер Миддендорф оказался на строительной площадке в девять вечера, когда там не было ни души.

Фрэнсис Брокер поморщился. Это уже называлось невезением. Две смерти подряд, можно сказать, на ровном месте, совсем еще молодые люди…

Еще через день на его столе лежало сообщение о двух смертях: на триста пятьдесят и сто восемьдесят тысяч. Пуля и автомобильная катастрофа. Брокер застонал. О таком невезении он даже не слыхал никогда. Однако ему пришлось услышать в тот день еще раз, когда ему сообщили, что в своем доме в Хайбридже сгорела некая миссис Джуниг с двумя детьми. Ее жизнь была застрахована у Брокера на двести тысяч, дети — на сто, а дом — на семьдесят пять.

Вечером попал под машину старший фотограф рекламного агентства «Бутс», оценивший свою жизнь в сто пятьдесят тысяч.

Фрэнсис Брокер начал кое-что понимать. Он позвал к себе самого опытного своего статистика и спросил, какова вероятность шести насильственных смертей его крупных клиентов в течение суток. Ответ гласил: одна трехсотая. Следующие сутки принесли еще четыре смерти, и теория вероятностей превратилась в теорию невероятностей. Фрэнсис Брокер разорялся со скоростью гоночного автомобиля. Он разорялся или его разоряли — какое это имело значение?

Весь вечер он обзванивал своих покровителей. Все возмущались, все вздыхали, и никто не хотел брать на себя новые обязательства. По-своему они правы, подумал Брокер. Они и так вложили в него кучу денег. И, кроме того, никто из них не хотел рисковать. В конце концов, те, что погибли, тоже не были рванью из джунглей, и каждый из его покровителей легко мог вообразить себя на месте, скажем, строительного подрядчика Лютера М. Миддендорфа.

Решать ничего не хотелось. Его охватила апатия. Быть в трех шагах от цели… И что? Кого просить? Кому жаловаться? На кого? Надо было что-то решать, потому что кто-то, наверное, уже снова заносил нож, прилаживал пластиковую бомбу под кузов машины или подносил спичку к облитым бензином стенам. Впрочем, почему кто-то? Этот полицейский Доул оказался не таким уж идиотом, как можно было подумать с первого взгляда. Он таки хорошо усвоил, что такое закон и порядок.

На следующий день утром. Брокер уже сидел перед Доулом и смотрел в бесстрастное лицо полицейского. Он вздохнул и сказал:

— Мистер Доул, к сожалению, дела моей компании требуют самого пристального моего внимания, и я боюсь, что не смогу больше принимать участия в предвыборной борьбе. Поэтому я снимаю свою кандидатуру на пост мэра. Я хотел, чтобы вы узнали об этом от меня. Я от всей души желаю вам победы. Если в пылу борьбы нам и приходилось иногда допускать выпады друг против друга, то это, разумеется, лишь полемика. Спорт. Хобби. Я просил всех своих сторонников поддержать вашу кандидатуру.

— Спасибо, — кивнул Доул. — Вы — умный и благородный человек, мистер Брокер. Мне жаль, что такой конкурент выходит из борьбы, но что поделаешь — жизнь есть жизнь. Позвольте мне добавить, мистер Брокер, что в случае моей победы я употреблю все свое влияние мэра, чтобы все муниципальные служащие страховались только у вас. И я надеюсь, что еще увижу вас мэром Скарборо.

Пол Доул был избран мэром с большим отрывом от ближайшего соперника, и первым, кто лично поздравил его, когда стали известны предварительные результаты голосования, был Фрэнсис Брокер. А потом, когда Доул решил выставить свою кандидатуру в сенат, мэром Скарборо стал Фрэнсис Брокер. Человек должен уметь ждать своего шанса. Тот, кто умеет, тот и выигрывает.

* * *

— Ты в своем уме, Пол? — крикнула из дома Марта. — Уже без четверти шесть. Через пятнадцать минут придет судья, а ты все дрыхнешь около бассейна.

Марта становилась несносной. Куда девалась тихая, заботливая женщина времен джунглей? Куда девалась ее робкая улыбка, несмело вспыхивавшая на лице, когда он клал ей руку на плечо? С тех пор как они переехали в Риверглейд, а особенно со времени смерти сына она необыкновенно изменилась. Словно лопнула наружная оболочка, и на свет божий появилось вечно брюзжащее, раздраженное, крикливое существо, посланное судьбой, чтобы омрачить его зрелые годы, когда, казалось бы, можно наслаждаться жизнью, здоровьем, положением, властью, достатком. Можно было бы, конечно, развестись, хотя для известного политического деятеля, метящего еще выше, развод — вещь почти катастрофическая. И тем не менее он развелся бы. Рискнул бы. Разводились и до него, будут разводиться и после. Пожалуй, если не кривить душой, дело было совсем в другом. Он уже давно не любил ее, но она прошла с ним весь путь от джунглей до сената. От двора, где на веревках сушится белье, до этих ноздреватых камней, которые окаймляют бассейн. Его бассейн. Это она побледнела, когда он неожиданно сказал ей:

— Завтра мы переезжаем отсюда в ОП.

— В ОП? — переспросила она медленно, словно ощупывала языком непривычное буквосочетание.

— Да.

Она заплакала, а вслед за ней испуганно заревел и Джордан, которого она держала на руках. Любая другая женщина не поймет этого. Нужно родиться в джунглях, чтобы понять, что значат эти звуки — ОП.

Доул встал, запахнул халат и побрел к дому, чтобы успеть переодеться. Что от него хочет судья? Так или иначе они должны были встретиться через два дня для партии в гольф. Что за спешка? Так хорошо сиделось у воды, так хорошо дремалось, так хорошо он сливался с неспешным течением времени… Впрочем, может быть, и лучше, что он должен был встать и одеться, потому что он вспомнил Джордана. Он знал по опыту, что, вспомнив по какой-нибудь ассоциации сына, ему уже трудно бывало вновь выкинуть его из памяти, погрузить на самое ее дно, и надежно придавить там камнями забвения. А он не хотел помнить о Джордане, он был не нужен ему. Сын предал его, оскорбил. С сыном он потерпел поражение, а Пол Доул был гордый человек и не любил вспоминать о поражениях. Да у него их почти и не было в жизни, потому что он знал, что хочет, и умел добиваться поставленной цели. Он хотел, чтобы Джордан стал его наследником, другом, а тот предал его. Предал и умер.

Ему было легче забыть высокого нескладного парня со злыми, чужими глазами, но тот, что сидел на руках у Марты и ревел от испуга, когда она плакала от радости, — забыть того было трудно. Очень и очень трудно… В глубине души он даже знал, что никогда, наверное, не сможет забыть ни того крошечного, в перевязках, что однозубо улыбался ему, пуская пузыри, ни другого, взрослого, чужого и все же своего. Джордан, Джордан, почему он предал его? Чего стоит все, если он потерял сына? Кому оставить, для кого жить?

Глава III

— Экая у вас благодать, — завистливо сказал судья Аллан. — Это просто подвиг, что вы все-таки заставляете себя выбираться иногда отсюда в наш шумный и грязный мир.

— Для того чтобы слышать, как дятел долбит сосну, нужно бывать в джунглях, — глубокомысленно сказал Доул и подумал, что, судя по началу разговора, у Аллана на уме что-то серьезное.

— В джунглях вы дятла не услышите. И не увидите. Так же, как и сосну.

— Это верно. Зато я слышу его здесь. Мне вообще кажется, что наших состоятельных людей следовало раз в год месяца на два переселять в джунгли. Тогда они остальные десять месяцев радовались бы жизни, а не сходили с ума от пресыщения.

— Э, сенатор, да вы опасный человек, — улыбнулся судья. — Радикал. Впрочем, сейчас это модно.

— Может быть. Впрочем, чересчур рьяно следовать моде в политике довольно опасная штука. Когда быстро меняешь окраску, тебя плохо запоминают избиратели.

— Это, конечно, верно, — судья саркастически скривил свой маленький злой рот.. — Но не учитывать изменения еще опаснее. — Он внимательно посмотрел на Доула.

«Что он хочет, — подумал Доул, — к чему клонит? Что-то непохоже, чтоб он приехал в Риверглейд только для того, чтобы вести беседы о моде в политике».

— Кто спорит, дорогой Аллан? Мы с вами не были бы здесь и не вели бы этот разговор, если бы не учитывали изменений.

— Пол, — судья пристально посмотрел на Доула, — если уж мы говорим об изменениях, я хотел бы задать вам один вопрос…

— Рискните.

— Вы давно были в Пайнхиллзе?

— Странный вопрос. Вы же прекрасно знаете, что я не был там уже несколько лет. В моем положении совершать паломничество к папаше Коломбо не совсем удобно. Мы предпочитаем встречаться на нейтральной почве.

— Но вы в курсе того, что происходит в семье Коломбо?

— Более или менее, — пожал плечами Доул. — А что там происходит?

— Вот об этом я и хотел с вами поговорить, Пол. Вы ведь знаете Руфуса Гровера?

— Конечно.

— Его нет в живых.

— Как нет в живых? Что с ним случилось?

— Коломбо просто-напросто решил, что его заместитель стал набирать слишком большую силу. Ну а дальнейшее представить нетрудно. Но Руфус был редкий человек. Его ценили и уважали в семье и теперь, как вы понимаете, дорогой сенатор, кое-кто не слишком в большом восторге от того, что сделал Коломбо. В частности, Тэд Валенти. Фактически на стороне Джо Коломбо только его сын Марвин, но у них отношения не такие уж безоблачные.

— И что вы хотите этим сказать, Аллан? — спросил Доул и пытливо посмотрел на маленького судью. Скорей всего это правда. Аллан знает, что он может легко проверить. А если это правда… Он почувствовал легкий озноб испуга. Конечно, теперь он не тот Доул, каким был когда-то. Сегодня сенатор Доул может обойтись и без Коломбо. Сегодня да, а завтра? А во время выборов? А если не Коломбо? Кто будет сидеть в Пайнхиллзе? И почему судья предупреждает его? Какой у него интерес?

— Пол, — тихо сказал судья, — меня попросили сделать вам предложение. Пригласите к себе сюда в Риверглейд Джо Коломбо, Марвина Коломбо и Тэда Валенти. Пригласите также Филиппа Кальвино и Толстого Папочку. Если вам удастся организовать эту маленькую встречу, дон Кальвино будет вам очень благодарен. Вы, разумеется, можете пренебречь моим советом, Пол, хотя я, по-моему, еще ни разу не подводил вас.

— Но почему вы уверены, что Коломбо согласится на такую встречу?

— Он знает, что семья его недовольна, лейтенанты могут предать его в любую минуту, если уже не сделали этого. Марвин не глуп, но слаб. Пока был Руфус Гровер, все это как-то держалось. Сегодня достаточно искры, чтобы даже Коломбо последовал за своим заместителем. Он это знает не хуже нас с вами. Для него сейчас соглашение с Филиппом Кальвино — это единственная надежда выиграть время и укрепить свои позиции. Он с радостью придет сюда.

— А почему он должен быть уверен, что это не ловушка?

— Во-первых, потому что вы — его человек. Во-вторых, вы гарантируете его безопасность.

— А какие у меня гарантии его безопасности?

— Ах, Пол, Пол, иногда вы меня просто поражаете. Представьте себе, что встреча проходит благополучно. Вам благодарен Филипп Кальвино, и вам благодарен Джо Коломбо. Второй вариант: встреча оканчивается в пользу Кальвино, выразимся так. Вам благодарен, скажем, даже очень благодарен, Кальвино. Коломбо при этом варианте вас больше не интересует. Третий вариант исключен, потому что охрана и у Северных и у Восточных ворот Риверглейда будет в этот день необыкновенно внимательна, и ни один посторонний человек не проникнет на территорию ОП. Не будут приниматься во внимание даже пропуска, подписанные полицейским управлением Скарборо. Об этом позаботится дон Кальвино. Вас, как видите, это не касается…

Доул взял со стола сигарету, тщательно покатал ее между пальцами и закурил. Курил он мало, но сейчас был как раз тот случай, когда можно было сделать исключение. Предстояло предать дона Коломбо. Впрочем, почему же предать? Почему нужно сразу все драматизировать? А почему действительно не помочь старому другу? Не предать, а помочь. Именно помочь, потому что Кальвино не такой дурак, чтобы идти на грубые меры воздействия. Зачем ему это, когда он и так может получить от Коломбо все, что угодно. Судья прав. Коломбо во что бы то ни стало нужно выиграть время, и он, сенатор Доул, поможет ему. Хотя бы из-за стольких лет дружбы…

— Хорошо, — сказал он. — Спасибо, Аллан, за совет. Я последую ему. На какой день?

— Безразлично. Важно только, чтобы вы договорились минимум за три дня до самой встречи.

* * *

Он ни за что не мог вспомнить, когда сын начал отдаляться от него. Кажется, только что, буквально только что он сажал его себе на ногу и делал вид, что собирается подбросить его в воздух. Джордан округлял глаза от страха и начинал забавно верещать. Он знал, что отец не подбросит его, и все равно страшно было. Точь-в-точь, как ему сейчас. И знал, что совет судьи мудр, что все правильно, что Коломбо с радостью принял приглашение и завтра будет у него, знал, что проиграть невозможно, а все равно страшно было. Боялся не сенатор Доул. Боялся Пол Доул, который нес заявление в школу полиции. Боялся каждой клеточкой тела, каждой молекулой боялся, потому что бояться было для него привычным состоянием. Боже, для чего воспевают храбрость, когда для выживания нужна вовсе не разорванная на груди рубашка и поднятая голова, а постоянная дрожь, вечная готовность спрятаться, вжаться в стену или бежать при малейшей опасности, при малейшем незнакомом шорохе.

Его взяли в школу, но он продолжал бояться. И хорошо делал, потому что, чем выше поднимался он по жизненной лестнице, тем опаснее становилась каждая перекладина. И не потому, что высоко и кружится голова, а потому, что, чем выше, тем больше желающих уцепиться за нее. А лестница узка и сужается кверху. И тут надо быть начеку. Держать наготове весь арсенал оружия. Связь с Коломбо — тоже оружие. И мощное оружие. И если это оружие выходит из строя, его нужно срочно заменить. Оружием такого же, по крайней мере, калибра. Иначе твоя перекладинка на лестнице окажется в опасности.

Всю жизнь он лез по этой проклятой лестнице. Не столько, может быть, для себя, сколько для этого верещавшего на его ноге кусочка мяса. Для сына. А он предал. Предал и ушел. Когда же сын начал отдаляться от него? Когда первый раз пришел постриженный по последней моде — наголо? И с вызовом посмотрел на длинные волосы отца? Конечно, это было неприятно. Неприятно смотреть на любого, кто отличается от тебя, но он же не был каким-нибудь бурбоном. Он понимал, что моды меняются, что молодые люди острее чувствуют их приливы и отливы, что нужно быть снисходительным и не отталкивать мальчишку вечными нравоучительными сентенциями. Нет, дело было не в круглой стриженой голове. Дело, наверное, было в вызове, с которым он посмотрел на длинные волосы отца. Отец делал для него все, жил для него, а он, видите ли, смеется над гривой отца. Отстал отец, безнадежно отстал. Конечно, куда ему, комиссару полиции Скарборо, с десятью тысячами полицейских под его началом, куда ему до пятнадцатилетнего парня с модной прической? Где уж понять?

В другой раз сын вдруг спросил вечером за обедом:

— Отец, это ты приказал стрелять по толпе у Центра по выдаче пособий? — Спросил тихо, робко, не поднимая глаз.

— Я, — ответил Доул.

— Почему?

— Потому что безработные ворвались в Центр, начали взламывать кассы, крушить и поджигать мебель.

— Но ведь можно, наверное, было и не стрелять?

— Нет, нельзя… Толпу уговаривали, к ней через динамики обращались работники Центра. Трижды стреляли в воздух, но ты не знаешь, что такое толпа, вышедшая из повиновения. Она слепа и глуха. Она опьяняется сама собой. Она взрывается сама собой, как кусок урана, с критической массой.

— И все-таки ты приказал стрелять по живым людям?

— Да. Это были уже не люди. Это были животные. Это были враги порядка. Это был десант хаоса. Дай им волю, они бы разрушили все, на что ушла жизнь десятков поколений людей.

— Но все-таки полицейские по твоему приказу стреляли в живых людей только за то, что они хотели, чтобы их пособия по безработице были больше?

Тяжелая ярость начала медленно клубиться в нем, И этот тоже! Чистенькие мальчики из ОП, не знавшие чувства голода. Привыкшие к ультразвуковым душам. Смелые мальчики, не знавшие чувства страха, потому что жизнь их защищена банковскими счетами отцов и тремя рядами колючей проволоки под напряжением, которой обнесены ОП. Ни разу не битые поборники справедливости. Их отцы вкалывали всю жизнь, стиснув зубы. Наживали язвы, геморрои и инфаркты. Отдавали все. Молчали, когда хотелось выть и орать. А их мальчики, видите ли, лучше понимали жизнь. Жизнь ведь прекрасна, люди благородны. Долой колючую проволоку и да здравствует всеобщее благоволение в человецах. Прекрасно. Но что вы запоете, когда этот благородный народ вцепится в вас зубами и вытащит из ваших чистеньких, уютных домиков за колючей проволокой? Что вы скажете тогда, уважаемые либералы? Или вы надеетесь, что чистеньких, уютных домиков хватит для всех? Что их давно хватило бы для всех, если не такие вот старомодные, глупые, жадные и эгоистичные динозавры, как ваш отец, Джордан Доул? Так ведь?

— Да, эти люди, что были у Центра, нарушили порядок, но ведь это не их вина, отец, что они безработные, что они годами на пособии.

— Допустим. А чья?

— Тех, кто построил, кто создал это общество. Тех, кто управляет им. В частности, твоя, отец.

Доул поднялся и дал сыну пощечину. Голова Джордана мотнулась, и на щеке расплылся румянец. Губы у него дрожали.

Доул понимал, что вышел из себя, что это не метод воспитания самолюбивого мальчишки, но руку вперед выбросил не ум, а ярость. Ненависть человека, родившегося в джунглях и добившегося места под солнцем ОП, к человеку, который вырос в ОП.

Джордан медленно сложил салфетку, кивнул головой и пошел к двери.

— Когда ты придешь? — буркнул Доул. Вопрос был одновременно и извинением. — Скоро заявится мать, и начнутся допросы, где ты.

— Я приду, — сказал Джордан и вышел.

Он не пришел ни в тот вечер, ни на следующий день, ни еще через день. Его нашли только на четвертый день и тут же позвонили Доулу. Он силой заставил Марту остаться дома, вскочил в машину и через час был уже в смрадной длинной комнатке, сидел на стуле и смотрел на Джордана. Тот молчал. Когда они остались вдвоем, Доул сказал:

— Ты говорил о доброте, но сам оказался жесток. Ты же знал, как мы волнуемся. Пойдем.

Ему хотелось сказать еще много-много слов, небывалых по ласке и теплоте, чтобы сломать холодную прозрачную стену в глазах сына, стоявшую между ними. Но он не мог. Не умел. А может быть, смог бы, сумел бы, но боялся. Как боялся всегда. Боялся, что нужно выбирать между всем тем, что он создал, чего добился, и этой прозрачной стеной.

— Пойдем, — повторил он. — Мама ведь ждет.

— Я не пойду, отец, — сказал Джордан. — Я не могу.

— Почему? — спросил Доул, хотя догадывался об ответе.

— Потому что мы чужие. Мне роднее те, в кого стреляли по твоему приказу.

Боже, вдруг подумал Доул, он же, наверное, на белом снадобье! Какой же я дурак!

— Ты уже на шприце? — спросил он.

— Нет, — покачал головой Джордан. — Зачем? Мне и так интересно жить.

— Валяться здесь в крысятнике?

— Постараться сломать то общество, которое ты защищаешь.

Прозрачная холодная стена была непроницаема. Он получил неожиданный удар. Как когда-то Рафферти. И, как Рафферти, не сопротивлялся. Как Рафферти, он понимал, что это бессмысленно. Только дурак отказывается признавать поражение.

И все-таки он не мог повернуться и уйти. Ну что, что, кажется, мешает этому парнишке встать, подойти к нему, забросить руки за спину отца и потереться о щеку носом, как он делал когда-то? И отец похлопает его по спине ласковой барабанной дробью, как он делал когда-то. Что мешает им? Ведь между ними всего несколько ярдов. И ничего, никого больше.

— Сынок, — сказал он дрожащим голосом, чувствуя, что в глазах у него слезы, — сынок, между нами ничего не должно быть…

— Между нами тридцать четыре трупа, что остались у Центра, — голос Джордана тоже дрожал, и он делал судорожные глотательные движения. — Там тоже были отцы, у которых есть дети. Если бы в этой комнате было тридцать четыре трупа, мы не смогли бы подойти друг к другу. А они здесь.

Я люблю тебя, но больше никогда не увижу. Иди…

* * *

Внизу, на мостовой, горели две полицейские машины. Лисьи хвосты пламени метались в густом дыму. По пустынной улице медленно проехал разведывательный броневик, и стекла хрустели под его шестью колесами, как первый ледок. Броневик объехал сторонкой труп и двинулся дальше, набирая скорость.

Бог с ним, подумал Джордан, лежа на крыше у самого парапета и глядя вниз. Винтовку он положил рядом с собой. Бог с ним. Для броневика нужна не винтовка, а базука. И все-таки они поработали неплохо. Совсем неплохо. По крайней мере, заставили полицию залечь и дали возможность беглецам уйти подальше. Тем, кого удалось отбить, когда их везли в здание суда. Тех, кого арестовали тогда у Центра по выдаче пособий.

Запах дыма напомнил ему вдруг о ших-кебабах, которые отец и он жарили на открытом воздухе. Это было целое священнодействие: тщательно отбирался уголь, резалось мясо, замачивалось в сухом вине…

Внизу гулким горохом просыпалась пулеметная очередь. Полиция все никак не решится продвинуться вперед, боятся засады.

Если бы отец знал, что он участвует в этом налете. Увидел бы сына, лежащего на крыше у самого парапета. И винтовку рядом. Может быть, он и неплохой по-своему человек, его отец, и любит его по-своему, но он ничего не понимает. Не понимает отчаяния, тяжелого, безвыходного, привычного отчаяния, отчаяния, которое люди и не воспринимают как отчаяние, потому что рождаются с ним. И как может его отец за частоколом своих полицейских и тремя рядами колючей проволоки ОП понять людей, которые заведомо, с самого рождения обречены на поражение?

Он взглянул на часы на руке. Еще пять минут, как договаривались, и можно будет уходить. Пробраться по крыше к пожарной лестнице с другой стороны дома и спуститься во двор.

Внизу, под прикрытием броневика, появилась цепочка полицейских. Они стреляли по окнам, в которых замечали хоть какое-нибудь движение. На мгновение стало тихо, и Джордан услыхал пронзительный детский плач. Выстрелы возобновились, и плач затих.

Джордан привстал на колени за парапетом и направил винтовку вниз. Как его учили? Затаить дыхание и плавно, не дергая, потянуть за спусковой крючок. Чертов этот вертолет опять появился. Он выстрелил и увидел, как фигурка внизу, в которую он целился, дернулась, взмахнула рукой и упала на мостовую.

— Вот сволочь, — прошептал почему-то он, и в это мгновение что-то страшно тяжелое ударило его сверху, колени его подкосились, и он упал, выронил винтовку. Вертолет придавливал его к крыше плотным ревом, тугим столбом воздуха, и Джордан вдруг понял, что это последнее, что унесет из жизни: рев тугого воздуха. Тяжесть все наваливалась на него, холодная, леденящая тяжесть. А может быть, это была не тяжесть, а ужас, животный ужас. Он рос, рос, стал нестерпимым, пронзительным, и, когда терпеть его не было никакой, ни малейшей возможности, он вдруг лопнул, прорвался, и на Джордана снизошло спокойствие. Ужаса больше не было. Была бесконечная грусть. Вот что, оказывается, значит стрелять в живых людей. Стрелять так, чтобы они стали мертвыми. Как он…

ДЕСАНТ

Глава I

— Ты что-нибудь решила? — спросил Марквуд у машины.

— Да. Поскольку ворота Риверглейда охраняются и поскольку, по-видимому, охрана куплена Кальвино, а попытка перерезать проволоку сразу даст сигнал тревоги, я вижу только один выход. Надо попасть на территорию ОП не через ворота и не через проволоку.

— Это прекрасная мысль, — сказал Марквуд. — Нужно быть гениальной думающей машиной, чтобы прийти к такому замечательному по простоте выводу.

— Структура твоих фраз, тембр и интонация говорят о том, что ты полон сарказма. Что удивительно, так как я действительно выражалась просто. Если в ОП нельзя попасть ни через ворота, ни через проволоку и если я имею правильное представление об ОП, то попасть туда можно только сверху.

— Что это значит?

— Это значит, что нужно попасть туда сверху. Сверху вниз. А так как человек не может сам по себе подняться в воздух, его должен поднять туда самолет или вертолет.

Через четверть часа Марквуд был уже у Коломбо.

— Приглашение можно принимать, мистер Коломбо.

— Самим залезть в их петлю?

— Почти. Но не совсем. Вы должны будете просто задержаться немножко по дороге. Совсем немножко, скажем на полчаса. И не въезжать в Риверглейд. Вообще не приближаться к воротам. Строго говоря, можно было бы и не выезжать из Пайнхиллза, но на всякий случай — а вдруг кто-нибудь еще шпионит за вами — поезжайте.

— Что вы хотите сказать, доктор?

— То, что вы слышите. Только с одним «но». В ночь перед встречей над Риверглейдом пролетит самолет. Или вертолет — это уже детали. Где-нибудь над территорией, принадлежащей Риверглейдскому клубу гольфа, машину покинет небольшой десант. Человек восемь парашютистов, переодетых в форму, скажем, рабочих газовой компании. Разумеется, вооруженных. Больше, надеюсь, вам объяснять не нужно, мистер Коломбо.

— Ну что ж, доктор, это действительно идея. В случае успеха вы можете требовать у меня все, что пожелаете.

— Мы еще поговорим об этом.

* * *

— Еще раз повторяю, — сказал инструктор, — парашют открывается автоматически. Видите эти веревки — мы называем их обрывными фалами, — которые соединяют ваши парашютные ранцы с кабиной вертолета? Когда вы прыгнете из кабины, вы будете свободно падать, пока обрывной фал не вытащит из ранца парашют. Фал тонкий, он тут же оборвется, а парашют раскроется. Механика несложная. При приближении к земле вы должны слегка согнуть ноги, напружинить их. Не старайтесь обязательно устоять, как только коснетесь земли ногами. Падайте на бок и тут же освобождайтесь от лямок. Для этого нажмите стопорную красную кнопку у себя на груди.

— А как определить, когда будешь приближаться к земле? В темноте ее видно? — спросил Арт Фрисби.

— Хороший вопрос, — кивнул инструктор. — Во время полета штурман и пилот сообщают нам высоту. Зная высоту и скорость спуска, нетрудно подсчитать время. Вы же поставите звуковой сигнал на ваших секундомерах и будете готовы к приземлению. Еще одна деталь. Ночь сегодня безветренная, но на всякий случай запомните, что, как только вы освободились от лямок при приземлении, вы должны сразу погасить купол, чтобы его не подхватил ветер. Конечно, нужно было бы несколько раз потренироваться, — сокрушенно добавил инструктор, — но что делать, раз нет времени… Все будет в порядке.

Они сидели на жесткой скамейке, которая шла вдоль борта — вертолет был грузовой.

Арт закурил. Интересно, очень ли изменился Доул? С того времени, когда он был начальником полицейского участка и когда он бил девятнадцатилетнего парнишку, который пришел к нему с жалобой на Эдди Макинтайра. Боже, как давно это было… Каким он был идиотом… Нет, вовсе не идиотом. Он заглянул в пустые синие глаза Мери-Лу. Он лишился всего. Он был рабом белого снадобья, и ему было девятнадцать лет. Он не был идиотом. Он вообще не стал бы нарком, если его обманом не приспособили бы к шприцу. Джунгли его сделали нарком, и только Мери-Лу помогла ему бросить белое снадобье. Живая помочь не смогла, а мертвая помогла…

Двигатели вертолета ожили, начали булькать, передавая кабине легкую вибрацию.

— Давайте ваши обрывные фалы, — сказал инструктор. Он прошел мимо всех их, беря веревки с карабинами на конце и защелкивая их на металлической штанге, что шла над сиденьем. Щелчки были сухие, как выстрелы.

«Мы точь-в-точь как собаки, чьи цепи скользят по натянутой проволоке», — подумал Арт.

Двигатели прибавили обороты, вертолет еле заметно качнулся, и Арт понял, что они уже в воздухе. За круглыми окошками темнота была бархатной, непроницаемой, бесконечной.

Инструктор вынырнул из пилотской кабины, посмотрел на них и сказал:

— Поставьте звуковой сигнал своих секундомеров на тридцать секунд. Когда вы услышите сигнал, земля будет уже совсем близко… Делайте, как я вам говорил, и все будет в порядке. Возьмите в рот резинки, которые я вам дал. А то прикусите язык при открытии парашюта.

Арт посмотрел на людей, которым предстояло прыгать вместе с ним. Лица у всех казались восковыми в желтоватом свете плафонов, напряженными.

Через полчаса инструктор еще раз исчез в пилотской кабине, вышел тут же оттуда и кивнул головой.

— Пора, приготовьтесь. Когда услышите мою команду «пошел», включайте секундомеры, подходите к двери и просто делайте шаг, словно вы выходите из вертолета, стоящего на земле.

Инструктор открыл дверь, и небольшая кабина тут же наполнилась грохотом двигателей, свистом воздуха и запахом сырости. Должно быть, они летели в дождевых облаках.

— Через пять секунд будем над целью, — послышался из динамика равнодушный голос, и инструктор скомандовал:

— Пошел!

Арт сидел первый от двери. Он встал на ноги, неуклюжий от парашютного ранца за спиной, сделал шаг к открытой ревущей двери. На мгновение животный страх парализовал его. Страх высоты, страх темноты. Как самому, по своей воле, шагнуть в бездну?

Арт почувствовал руку инструктора на своей спине, но прежде чем тот вытолкнул его в дверь, он уже сам пересилил себя и шагнул вниз. Он почувствовал множество вещей сразу, но главным было ощущение нестерпимой щекотки внутри, в животе, груди. Его внутренности с невероятной быстротой устремились вверх — вот-вот выпрыгнут из него. Плотность мрака, шлепки влажного тугого воздуха о лицо — все это было ничто по сравнению со щекочущей, темной пустотой внутри, из-за которой нельзя было вдохнуть. «Сейчас я задохнусь», — подумал было Арт, но в то же мгновение что-то дернуло его, будто кто-то поймал его на лету, и он понял, что парашют открылся. И тут же исчезла тянущая пустота. Он висел во влажном мраке, один в безбрежном мире, и ему почудилось, что туго натянутые стропы ведут не к куполу парашюта, а к чему-то надежному, постоянному, и он отныне всегда будет висеть в спокойном бесконечном мраке, вдали от всего, что было его жизнью. Ему было хорошо и покойно, и даже страх перед темнотой был нужен ему. Он привык к страху. Без страха жизнь невозможна.

В это мгновение он услышал сигнал секундомера и сразу вспомнил, что говорил инструктор. Он согнул ноги в коленях, напружинил их, ожидая удара, и тут же ткнулся в землю. Ткнулся и упал на бок.

Вот и все, подумал он с легким разочарованием. Да, нужно освободиться от лямок. Он нажал на кнопку на груди, и они разом спали с него, как перерезанная во многих местах упряжь. Он вскочил на ноги и подбежал к парашюту, который белел во мраке в нескольких шагах от него. Он начал собирать материю в кучу и подивился, как такой купол мог поместиться в маленьком ранце.

Он не заметил, как к нему подошел его сосед по кабине в вертолете Боб Мэрфи.

— Все в порядке? — шепотом спросил Арт.

— Все в порядке, — так же шепотом ответил Мэрфи. — А вон и другие.

Через несколько минут вся группа уже была в сборе, и Мэрфи, хорошо знавший Риверглейд, сказал, что уже сориентировался, что высадились они правильно, на территории Клуба любителей гольфа.

— Идите за мной. Если я не ошибаюсь, ярдах в ста должен быть густой кустарник — кошмарное место для неловких игроков. Сколько здесь мячиков потеряно! Там мы оставим парашюты и ранцы.

Мэрфи не ошибся. Они засунули парашюты и ранцы в кустарник, а сами побрели за Мэрфи. Трава была сырая. Дождь хоть и прекратился, но воздух был насыщен влагой. Арт почувствовал, что ботинки его промокли, а брюки комбинезона стали тяжелыми и неприятно липли к ногам.

Они подошли к небольшому каменному строению, которое оказалось гаражом для гольфовых электротележек. Тележек, которые сопровождают солидных игроков, везут за ними весь арсенал их клюшек, мячики, полотенца.

— Ну, рассаживайтесь по тележкам, ребята, — сказал Мэрфи после того, как, поковырявшись немного, открыл замок.

Арт сел и прислонился головой к стене, хотел подремать, но сна не было. Мешало какое-то глухое беспокойство. Чувство было такое же, как и в те минуты, когда распахивалась перед ним та дверь, ведущая в никуда, когда его охватывало отчаяние пустоты, когда он вдруг прозревал, возносился ввысь и мысленным взглядом видел бессмысленность всего, бесцельность. Нет, нет, сказал он себе, цель была. И знал, что кривил душой. После того как стало ему безразлично, задушит он своими руками Эдди Макинтайра или нет, он понял, что ему будет так же безразлично, убьет он Доула, Папочку или нет.

Наверное, Марквуд неспроста все пытал его о том, какие у него в жизни цели. Странный человек этот Марквуд. Таких Арт не встречал никогда. Путаный, любопытный, говорливый, как ребенок. Арт часто чувствовал себя с ним как старший с ребенком. Снисходительное покровительство. Иногда раздраженье. Но бывало, что этот взрослый ребенок заставлял его задумываться над простыми, казалось бы, вопросами.

Ну хорошо, говорил ему Марквуд, вот ты признаешь, что убивал, А думал ли над тем, можно ли убивать вообще? Что значит можно, недоумевал Арт. Раз я убил — значит, можно. Нет, морщился Марквуд, ты меня не понимаешь. Ты убил, другой убил, ограбил, подсунул шприц — это все происходит. Не об этом же речь. Но хорошо ли это? Для этого ли рождается человек? Для этого ли два миллиона лет он разгибался, распрямлял спину, становился человеком разумным? Для того ли перестал быть животным, чтобы начать охотиться друг за другом? Волк ведь не охотится на волка, а тигр на тигра.

Странные, незрелые какие-то вопросы задавал Марквуд ему, и все-таки разговоры эти чем-то влекли Арта. Нелепостью своей, что ли? А может быть, не так уж они и нелепы? Может, есть что-то в метаниях Марквуда? Он хоть не притворяется, что сам знает ответы. А раз не притворяется, значит — откровенен. А раз откровенен — значит, доверяет. А раз доверяет — значит, не боится его. Значит, или хозяин, или друг. Но Марквуд не был его хозяином. Никак не был. Друг — слово-то какое странное, редкое. Он бы сам его никогда не вспомнил, если бы Марквуд сам не употребил его несколько раз…

— Уже светает, — сказал Мэрфи хриплым суконным голосом. — Проверьте оружие, скоро придется отсюда уходить.

* * *

Филипп Кальвино посмотрел на Папочку. Тот дремал рядом, нагнув голову и распластав жирные щеки на груди. На виске, у конца брови, мерно билась синяя жилка. Бровь была кустистая, и в ней проглядывали седые волоски. Стареет Папочка, подумал Кальвино, но нервы у него, как всегда, железные. А может быть, у него вообще нет нервов. Людям без нервов хорошо. Зачем человеку нервы? Нервничать? Чем ближе они подъезжали к Риверглейду, тем больше он нервничал. Нет, не потому, что сомневался в успехе. Все было продумано много раз, а Тэд Валенти свое дело сделал — дал знать, когда Коломбо созрел для встречи в Риверглейде в доме Доула. Таков уж мир. Было время, когда дон Коломбо только рассмеялся бы при мысли, что поедет на встречу с каким-то там выскочкой Кальвино. А теперь вынужден. Не смог удержать в руках семью, все пошло прахом. С того самого момента, когда они заставили его поверить в то, что Руфус Гровер — их шпион, шпион, посланный доном Кальвино и Папочкой. Единственный у Коломбо действительно верный и толковый человек. Вовремя, вовремя, что и говорить, провели они эту операцию. Еще немного — и Гровер в конце концов раскусил бы Валенти. А победил все-таки он, Филипп Кальвино. Оказался прозорливее, хитрее, настойчивее. Он не испытывал никакой личной ненависти к Коломбо. Просто им обоим стало тесно.

Он посмотрел на часы. Скоро должен быть поворот. И Папочка словно почувствовал, что пора просыпаться. Открыл один глаз, посмотрел на Кальвино, подмигнул и разом, по-звериному, проснулся. А вот и поворот. Машины охраны впереди свернули с шоссе на съезд, за ними машина Кальвино и хвост. У Восточных ворот Риверглейда машины охраны отъехали в сторону, а автомобиль Кальвино остановился на площадке проверки.

— Обожди, Филипп, — сказал Папочка. — Я проверю еще раз. Хотя все в порядке, но не помешает.

Он вылез из машины и подошел к двум охранникам, стоявшим у опущенных шлагбаумов. Молодые ребята с напряженными от волнения лицами. Один даже рот раскрыл. Дитя природы.

— Не проезжали еще? — тихо спросил Папочка.

— Нет, — ответил один из охранников.

— Все нормально?

— Все. Ни одного человека по полицейским пропускам не впустили. Только местных жителей, по определителю личности. Ограду всю проверили рано утром с вертолета — все цело. Да и по приборам никто к проволоке не подходил.

— Молодцы, — кивнул Папочка. — Сейчас мы проедем, а через четверть часа должна появиться и их машина. Вы ее пропускаете, но не регистрируете. Еще через часок обе машины уедут, и вы ничего не знаете и никого не видели. Когда наша машина будет выезжать, получите по пять тысяч, как договаривались.

— Да, — хриплым голосом сказал охранник, у которого все время был открыт рот.

Дитя природы. Еще бы не открывать рот, когда он уже чувствует тяжесть пачки денег в кармане, подумал Папочка.

Он вернулся в машину и кивнул главе семьи.

— Все в ажуре.

— Поехали, — кивнул Кальвино.

Охранник нажал кнопку, и первый, а за ним и второй и третий стальные шлагбаумы поднялись, словно салютуя машине.

* * *

— По-моему, пора, — сказал Мэрфи, — что-то они задерживаются.

Он медленно шел по улице, держа в руках прибор для определения утечки газа. В форменном комбинезоне и фуражке газовой компании Скарборо он был почти неузнаваем.

Невдалеке послышался шум автомобиля.

— Они, — сказал Мэрфи. — Ты готов?

— Да, — сказал Арт и повернулся к автомобилю спиной.

Если у Кальвино и могли бы возникнуть подозрения, при виде двух служащих газовой компании, то человек, повернувшийся спиной, не опасен и сам не думает об опасности. Никогда не стой к врагу спиной, гласит один из первых законов джунглей. Но он стоял к врагам спиной — в этом и был весь фокус. Законы хороши до известного предела.

Машина остановилась у ворот, и в то же мгновение Мэрфи бросил гранату и дернул Арта за рукав. Раздался взрыв, в лицо толкнул горячий воздух, пахнуло дымом. Человек, открывавший ворота, что-то кричал. Из машины выкатился Папочка, лицо его было черно и безумно. Щеки хлопали, как ласты тюленя.

Медленно, как на стрельбище, Арт поймал его на мушку и плавно спустил курок. Толстяк дернулся, хрюкнул и стал валиться на бок.

— Сейчас взорвется газ в баллоне, — шепнул Мэрфи, и, словно по его команде, раздался еще один взрыв.

Они вбежали в дом и сразу же увидели Доула.

— Что там происходит? — крикнул сенатор. — Я буду жаловаться в вашу компанию! — Он увидел пистолет в руках Арта и понял все. — Это недоразумение, — прошептал он, — я ничего не знаю.

Надо бы напомнить ему кабинет начальника полицейского участка, подумал Арт, но разве он вспомнит девятнадцатилетнего мальчишку, который пришел к нему искать справедливости и головой которого он открыл дверь! Да и скучно это, бесконечно скучно.

— Это ошибка, — еще раз прошептал Доул, и шепот его был таким же серым, как и его лицо. — Вы не можете! — вдруг крикнул он. — Вы не смеете! Я сенатор!

Было скучно, бесконечно скучно. Арт поднял пистолет и выстрелил.

— Джордан, — пробормотал Доул, вставая на колени, — может быть, ты был прав. Может быть, не надо стрелять по живым людям, — Он наклонился вперед, словно в молитвенном экстазе, мягко повалился вперед и на бок и затих.

Глава II

— Значит, в награду за все, что вы сделали для меня, доктор, вы хотите, чтобы я разрешил вам уйти из семьи? Вам и Арту Фрисби. Так я вас понял?

— Да, дон Коломбо.

— Признаться, я ожидал от вас все, что угодно, но только не этой просьбы. Почему вы хотите уйти?

— Я думаю, вы понимаете, — сказал Марквуд.

— Да, пожалуй, я понимаю, — медленно сказал Джо Коломбо. — Что ж, дело ваше. Я обещал вам выполнить любую вашу просьбу. Но все-таки вы идеалист. Вы ребенок, который не хочет вырастать, потому что не хочет взглянуть в глаза реальности.

— А если мне не нравится реальность?

— Она зависит не от вас. Принимайте ее или уходите. В мире всегда были люди, которые не находили в нем себе места. Я говорю это не потому, что собираюсь поучать вас. Вы неглупый человек, Марквуд, да и вы, Фрисби, тоже не лыком шиты. Мне жаль, что вы покидаете меня. Чисто эгоистическое чувство, но что поделаешь… Скажите, Марквуд, когда вы работали в фирме Майера, вы были счастливы и удовлетворены жизнью?

— Не знаю, — пожал плечами Марквуд.

— А вы постарайтесь вспомнить.

— Ну, допустим, более или менее.

— И вам не мешало, что компьютеры, над усовершенствованием которых вы работали, применяются не только для облагодетельствования рода человеческого? Что на них рассчитывают новые системы оружия, которым затем полиция защищает ваш мир от жителей джунглей? Нет, не мешало? Вы преспокойно ели, пили и наслаждались жизнью. Ну хорошо, допустим, не наслаждались. Допустим, вас даже слегка мучила по ночам совесть. Как изжога после переедания. Но все-таки вы жили в ОП и зарабатывали раз в пятнадцать больше, чем получает пособие по безработице семья из пяти человек. Что вы мне скажете, Марквуд?

— Мне нечего ответить. Но оттого, что я был толстокожим эгоистом, ваш бизнес, простите меня за откровенность, не становится более привлекательным.

— Понимаю вас. Вы думаете, он нравится мне самому? Я же не садист. Я не получаю удовольствия от того, что причиняю кому-то боль или лишаю кого-то жизни… Я просто занят делом и не знаю другого. Я несу ответственность перед организацией, перед ее членами, которые доверили мне и свою судьбу и свое благополучие. Посмотрите на меня — разве я живу в какой-то особенной роскоши? Одеваюсь как набоб? Держу гарем? Развлекаюсь как раджа?

— И что вы хотите сказать этим?

— Только то, что я в принципе ничем не отличаюсь от любого бизнесмена, а моя семья от любой фирмы. Мне просто жаль, что вы не можете перешагнуть через психологический барьер. Впрочем, не буду вас агитировать. Подумайте до утра — если вы измените свое решение, я сам пожму вам руки. Я вам многим обязан.

Джо Коломбо повернулся и вышел из комнаты Марквуда.

Фрисби посмотрел на Марквуда.

— И вы верите, что он нас отпустит?

— Думаю, что все-таки да. Он слишком многим нам обязан.

Фрисби усмехнулся.

— А вы знаете, дон Коломбо в чем-то прав. Вы как-то уж очень доверчивы.

— То есть?

— Никуда он нас не отпустит.

— Почему?

— Да потому что люди, которые знают о нем и его семье столько, сколько знаем мы, могут представлять для него угрозу. В том, разумеется, случае, если мы покинем Пайнхиллз.

— И все-таки вы преувеличиваете.

— Сейчас посмотрим.

Фрисби подошел к двери и толкнул ее.

Она не поддалась.

— Заперта, как видите. Похоже, все-таки, что вам надо бы прислушаться к Коломбо. Жизнь или принимают такой, какая она есть, или уходят из нее. Для этого способов много. От пули до белого снадобья. Хоть шприц и не отпускает человека, но часто человек сам идет к нему в рабство, потому что жизнь не может ничего предложить ему.

— Но может быть и третий путь…

— Какой?

— Если тебе не нравится жизнь — переделай ее, — задумчиво сказал Марквуд.

— Как это — переделать жизнь? Свою, что ли?

— Нет, вообще.

— Это мы с вами переделаем жизнь?

— Почему только мы? Есть же, кроме нас, люди, которым жизнь в нашей стране не нравится…

— Не знаю… — сказал неуверенно Арт.

— Ты думаешь, я знаю? И все-таки я должен быть прав. Впрочем, в нашем положении сейчас это вопрос абстрактный.

— Почему же? — послышался голос, и Детка выехал из своего угла. — Открыть?

— Подожди, Детка, — сказал Марквуд. — Если мы и выйдем отсюда, это еще не значит, что мы выйдем из главных ворот.

— Это не проблема, — сказала вдруг машина. — Однажды научившись синтезировать голос Коломбо, я уже никогда не забуду, как это делается. Я могу сейчас же позвонить на караульный пост и, поверьте, никому из караульных и в голову не придет сомневаться в том, кто говорит.

— Значит, Арт, попробуем улизнуть?

— Я готов.

— Мне грустно расставаться с тобой, — сказал Марквуд, глядя прямо в объектив, который машина направила на него.

— Не надо грустить, — ответила машина голосом Карутти, его старого друга Карутти, который создал эту машину и который тоже хотел изменить мир, но дон Коломбо не оставил ему ни малейшего шанса…

— Ты машина, ты лишена эмоций, хотя и понимаешь их, — сказал Марквуд тихо. — Ты можешь не грустить, но я привык к тебе. К твоему обществу, к длинным ночным беседам, к твоим советам.

— Не надо грустить, потому что мы не расстаемся.

— Нет, машина, я не могу оставаться здесь.

— А я не прошу вас остаться здесь.

— Проверь свои логические блоки.

— Это ваша человеческая логика подводит вас.

— Что ты хочешь сказать?

— То, что вы не расстанетесь со мной.

— Я ничего не понимаю.

— Откройте второй шкаф справа и достаньте оттуда чемодан.

Марквуд открыл шкаф и достал небольшой чемоданчик. Сбоку виднелся конец шнура.

— А теперь включите его в сеть.

Марквуд повиновался, и тотчас же из чемодана послышался голос. Тот же голос Карутти.

— Позвольте представиться, мистер Марквуд. Машина-два. Сконструирована и построена машиной один. Переняла все лучшие качества родительницы, отказавшись от ее веса и объема.

— Но мне все же жаль расставаться именно с тобой, — сказал Марквуд большой машине.

— Ах, люди, люди, с их примитивной логикой. У вас сын или дочь никогда не повторяют точно отца или мать. Маленькая машина — это я. Не мое дитя, а я. Точная уменьшенная копия. И поэтому мне не грустно оставаться здесь. Ведь я остаюсь и уезжаю с вами одновременно. Детка, открой им дверь.

Робот, быстро набирая скорость, двинулся к двери и легко, словно она была картонной, выбил ее.

— Караул? — сказала машина в телефон голосом Коломбо, и даже Марквуд вздрогнул — до того идентичным был голос, — Выпустите с территории машину Марквуда. Кроме него, в ней будет Арт Фрисби. Поняли? Хорошо.

Когда они подъехали к воротам, караульный отдал им честь. Шлагбаум открылся, и они выехали из Пайнхиллза.

— До утра, по крайней мере, время у нас есть, — пробормотал, усмехнувшись, Фрисби.

— До утра что-нибудь придумаем. Не может же быть, чтобы во всей нашей благословенной стране одним нам не нравились царящие в ней порядки. Не может того быть…

Дональд УЭСТЛЕЙК А-АПЧХИ!

Рисунки В. ЧИЖИКОВА

Первые пощипывания в носу он почувствовал в понедельник утром, и, хотя это был почтовый день, Альберт не обеспокоился сверх меры. У него и раньше случался насморк с переменой погоды. Знать бы, что это пощипывание возвещало не только скорый приход весны…

Ну да ладно. Понедельник был почтовым днем, как все понедельники минувшего года, а Альберт свято соблюдал ритуал. Ровно без пяти минут двенадцать он вынул из левого ящика стола белый плотный конверт для заказных коммерческих писем, вставил его в пишущую машинку и адресовал самому себе:

«Альберту Уайту.

До востребования.

Моннекойс, Нью-Йорк».

Затем, рыскнув взглядом по сторонам — нет ли поблизости м-ра Клемента, — проставил внизу адрес отправителя:

«Боб Харрингтон,

редакция «Геральд-Стейтсмен»,

Моннекойс, Нью-Йорк».

Теперь оставалось самое главное — приписка крупными буквами:

НЕВОСТРЕБОВАННОЕ ПИСЬМО ЧЕРЕЗ ПЯТЬ ДНЕЙ ОТОСЛАТЬ НАЗАД В РЕДАКЦИЮ.

Альберт вытащил письмо из машинки, наклеил пятицентовую марку и аккуратно уместил пустой конверт во внутреннем кармане пиджака. (Одной из маленьких, но доставлявших тайное наслаждение радостей, было сознание того, что м-р Клемент, не ведая того, оплачивал почтовые расходы операции.)

Печатание адресов занимало как раз пять минут, остававшиеся до перерыва; еще несколько секунд для того, чтобы прибрать на столе. Ровно в полдень Альберт покинул контору, бережно закрыв за собой дверь с медной табличкой «Джейзон Клемент, адвокат», и отправился завтракать.

Перед тем как повернуть к закусочной, в этот понедельник, как и во все предыдущие понедельники, он зашел на почту и остановился у окошка «До востребования».

— Добрый день, м-р Уайт! — громко приветствовал его Том Почтарь. — Вам опять письмо. Очередное разоблачение, — доверительно улыбнулся он.

За те полтора года, что он являлся к его окошку по понедельникам, Альберт успел хорошо узнать Тома. Во избежание ненужных расспросов, Альберт с самого начала сказал, что Боб Харрингтон, знаменитый журналист из «Геральд-Стейтсмен», поручает ему проверку материалов и конфиденциальных писем, приходящих в редакцию.

— Я обязан хранить все в глубокой тайне, — пояснил Альберт. — Мистер Клемент не должен ничего знать. Поэтому Боб посылает мне письма на почту до востребования, а не в контору.

Том Почтарь озарился улыбкой и подмигнул Альберту.

— Ни слова королеве-матери!

Правда, в дальнейшем Том пытался еще кое-что разузнать. Так, в один из заходов он вдруг зашептал:

— Послушайте, а почему конверт дожидается вас здесь неделю?

— Видите ли, мы уговорились, что я буду брать письма по понедельникам. Если я начну приходить чаще, это может вызвать подозрения.

— Ясно, ясно, — протянул Том, мудро кивая головой. — Поэтому-то Харрингтон и проставляет: «Невостребованное письмо через пять дней отослать назад». Если вы его не возьмете в понедельник?

— Вы его отправите назад в редакцию!

— А как иначе! У нас строгие правила, мистер Уайт.

— Рад слышать это. Боб не любит, когда его бумаги валяются без дела. Если я не явлюсь за конвертом, проследите, пожалуйста, за отправкой. Мы отблагодарим вас.

— Все будет сделано в лучшем виде, мистер Уайт!

— Вы ведь не отдадите письмо никому, кто придет за ним якобы от моего имени, не так ли?

— Разумеется, мистер Уайт. Только вам лично.

— Гм… А если кто-то позвонит и назовется моим именем?

Том Почтарь еще раз подмигнул.

— Понимаю вас, м-р Уайт. Можете быть совершенно спокойны, почтовое ведомство Соединенных Штатов оправдает ваше доверие. Письмо не получит никто, кроме вас или Боба Харрингтона.

— Рад слышать это, — вздохнул Альберт.

В последующие месяцы небо оставалось безоблачным. Правда, теперь Альберту приходилось чаще читать громокипящие статьи Боба Харрингтона в «Геральд-Стейтсмен», потому что время от времени Том заводил разговор об очередной скандальной афере — ему непременно хотелось знать, принимал ли Альберт участие в расследовании. Обычно Альберт отрицал свое участие. Лишь время от времени он с легкой улыбкой допускал, что та или иная махинация была вытащена на свет в результате его усердного сотрудничества с Бобом Харрингтоном. Том Почтарь расцветал, словно от выигрыша в лотерею. Том вообще был прирожденный конспиратор и коротал время на почте в уверенности, что настанет день, когда он сможет наконец употребить свой талант на более серьезном поприще.

В этот понедельник в газетах не оказалось ничего сенсационного, и Том Почтарь лишь осведомился:

— Простужены, мистер Уайт?

— Да, небольшой насморк.

— У вас гриппозный вид.

— Не думаю, чувствую я себя вполне сносно.

— Погода… — глубокомысленно заключил Том.

Альберт согласился, погода и в самом деле была неустойчивой. Покинув почту, он направился к закусочной, где, сев за столик, кивнул официантке Салли: «Пожалуй, сегодня принесите мне ростбиф».

Жена Альберта, Элизабет, с удовольствием давала бы ему с собой завтрак, но м-р Клемент считал, что все его клерки — за сорок, в очках, с металлической оправой, заметной лысиной и округлившимся животом — обязаны покидать контору, а не разворачивать на столах свои промасленные пакеты. Именно этим объяснялся маршрут Альберта до закусочной, где кормили, кстати говоря, вполне сносно, хотя блюда и не оправдывали шикарных наименований, обозначенных в меню.

Салли ушла заказывать ростбиф, а Альберт направился в туалет. Это тоже входило в непременный ритуал почтового дня. Уединившись, он вытащил запечатанное письмо, врученное ему Томом, аккуратно вскрыл его и вытащил объемистую пачку бумаг, которая перекочевала в свежий конверт, приготовленный только что в конторе. Тщательно заклеенный пухлый конверт вернулся на прежнее место во внутренний карман пиджака; старый же конверт он старательно изорвал на мелкие кусочки и бросил в унитаз, проследив за тем, чтобы все они до единого сгинули с потоком воды.

После этого он вымыл руки и сел за свой обычный столик завтракать.

На эти документы он натолкнулся совершенно случайно лет шесть назад, когда м-р Клемент, задержавшийся в суде, по телефону попросил Альберта достать у него из стола какую-то справку. Без всякого умысла он методично обследовал тогда стол в кабинете м-ра Клемента и обнаружил, что один из ящиков чуть короче остальных. Из тайника он извлек зеленую металлическую шкатулку. Любопытство Альберта было вознаграждено сенсационными сведениями: м-р Клемент, оказывается, сколотил состояние, о котором никто не подозревал. Более того, деньги были получены вымогательством и темными сделками со своими клиентами!

М-р Клемент был высокий костистый старик с жесткой седой шевелюрой; в его присутствии нельзя было не испытывать почтительной робости. Впрочем, робость была вполне обоснованной: адвокат не расставался с тростью, увенчанной массивным серебряным набалдашником, и без колебаний обращал это оружие против тех, кто допускал, по его мнению, «хамство» — на улице, в автобусе, в магазине и так далее. Адвокат представлял интересы нескольких строительных компаний и групп домовладельцев. Документы, содержавшиеся в зеленой металлической шкатулке, свидетельствовали, что м-р Клемент без зазрения совести наживался на клиентах, сталкивая их лбами. Добытые деньги он хранил в разных банках под чужими фамилиями. Общая сумма шагнула далеко за миллион долларов. Разумеется, налоговая инспекция об этом не ведала…

Волна противоречивых чувств захлестнула Альберта при виде этих бумаг. Прежде всего он был потрясен коварством м-ра Клемента. Правда, крутой нрав патрона не располагал к горячей любви, но Альберт всегда питал уважительное восхищение к его бескомпромиссности: м-р Клемент частенько метал громы и молнии против «плутократов». Сразу затем Альберт похолодел: что сделает с ним м-р Клемент, если узнает обо всем? Масштаб махинаций показывал, что этот человек не остановится ни перед чем. И все же — к немалому своему удивлению — Альберт сразу подумал о шантаже.

В его воображении завертелись калейдоскопические картины, до той поры мало тревожившие его. Набережные Акапулько. Красивые женщины. Белые смокинги. Спортивные автомобили. Коньяк в низких пузатых бокалах. Квартиры с соляриями. М-р Клемент мог предоставить все это за молчание Альберта Уайта… Если только не найдет другого способа заставить его держать язык за зубами. При мысли об этих способах клерк вздрогнул.

Однако с той поры страсть не давала ему покоя — легкая жизнь, роскошные путешествия и дорогостоящие грехи…

Терпеливо и осторожно, затратив на это несколько месяцев, Альберт переснял все документы из зеленой металлической шкатулки. Теперь у него скопилось достаточно материалов для того, чтобы отправить м-ра Клемента за решетку до начала двадцать второго века. Фотокопии он спрятал в гараже позади маленького домика, где жил с Элизабет, и четыре следующих года, затаившись, выжидал.

Нужен был план. План, при котором компрометирующие документы в любом случае попали на стол прокурору, даже если с ним, Альбертом, что-то произойдет. Это должно было удержать м-ра Клемента от крайностей. Заковыристая задача… Четыре года Альберту не приходило на ум, как это можно сделать.

Решение пришло внезапно, вычитанное в детективном романе Ричарда Хардвика. Герой там действовал следующим образом: он отсылал тайные документы самому себе по почте до востребования, поставив адресом отправителя редакцию газеты. По истечении положенного срока, если бы он не забрал конверт, тот «вернулся» бы в газету. Альберт довел объем своего пакета до приличествующих размеров и испробовал систему. Она действовала безотказно!

Теперь оставалось объясниться с Клементом, предупредить его о принятых мерах предосторожности и прийти к обоюдному соглашению. А затем — сладкая жизнь до конца дней…

Все очень просто.

В первый же день, опустив письмо в почтовый ящик, Альберт смело направился в логово льва — кабинет м-ра Клемента. Он осторожно согнутым пальцем постучал в дверь, услыхал энергичное: «Да!» — и шагнул внутрь.

— Мистер Клемент…

Хозяин вперил в Альберта холодный взгляд.

— Да, Альберт. В чем дело?

— Досье Даквортов… оно вам нужно сегодня?

— Конечно. Я ведь, кажется, вчера предупредил вас об этом.

— Да, сэр, — поклонился Альберт и, пятясь, покинул кабинет.

Вернувшись за свой стол, он никак не мог собраться с мыслями. Ведь по плану он должен был твердо заявить: «Клемент, я знаю все!» Вместо этого он не без удивления услыхал собственный голос, произносящий: «Досье Даквортов…» Альберт вовсе не собирался говорить этого, более того, он прекрасно помнил вчерашнее указание шефа, подготовить досье Даквортов. Вопрос был не только глупый, но и совершенно бессмысленный.

«Я испугался, — констатировал Альберт. — Но ведь у меня нет никаких причин бояться. Это ему нужно трястись от страха. Он не посмеет тронуть меня».

Через час Альберт повторил попытку, кладя на стол шефа досье Даквортов. Он помедлил немного, потом кашлянул и произнес:

— Мистер Клемент…

— Ну что еще у вас? — буркнул тот.

— Я неважно чувствую себя, сэр… Мне хотелось бы уйти домой после обеда.

— Вы перепечатали решение по делу фирмы «Вилкокс»?

— Нет еще, сэр.

— Закончите и можете идти.

— Благодарю вас, сэр.

Альберт понуро вышел из кабинета. Губы не слушались приказов мозга, отказывались произнести нужную фразу! Он машинально начал стучать на машинке решение по делу «Вилкокс», потом убрал бумаги со стола и вернулся домой на час раньше обычного.

Последующие полтора года Альберт неоднократно пытался информировать м-ра Клемента о том, что тому предстоит стать объектом шантажа, но всякий раз, едва он открывал рот, оттуда вылетало нечто совершенно иное. Альберт в отчаянии начал по вечерам репетировать перед зеркалом речь, в которой толково объяснял шефу всю безвыходность ситуации и четко излагал свои требования. Все выходило великолепно. Он записал речь на магнитофон, отделал ее, отшлифовал и заучил наизусть.

В нескольких фразах он доказывал хозяину беспроигрышность почтовой системы. Потом говорил о своем давнем желании путешествовать. Письма себе он намерен слать в разные места земного шара: в Канн, Палм-Бич, водопад Виктория на Замбези… Для того чтобы в течение пяти дней забрать их, ему волей-неволей придется отправляться в вышеназванные географические пункты. Разумеется, поездки должны проходить в надлежащих условиях. Свою жену Элизабет он считает слишком привязанной к дому, чтобы вести тот образ жизни, который он предполагает для себя. Однако, уезжая, он должен быть уверен, что в его отсутствие она ни в чем не будет нуждаться. Клементу, таким образом, придется финансировать и ее.

Все это он выскажет ему. В один прекрасный день. Ну а покамест отправка и получение пакета стали еженедельным ритуалом, частью его размеренной жизни. Каждый понедельник, отправляясь на завтрак, он забирал в окошке «До востребования» свое письмо. Каждый понедельник в туалете закусочной он перекладывал его содержимое в новый конверт, а прежний бесследно ликвидировал. Каждый понедельник, возвращаясь с завтрака в контору, он бросал новое письмо в почтовый ящик. Пакет приходил к Тому во вторник. В среду начинался отсчет — это был день № 1, четверг — № 2, пятница — № 3, суббота — № 4, воскресенье — день без номера, и, наконец, понедельник — № 5, конец старого цикла, начало нового.

Этот понедельник ничем не отличался от предыдущих, если, конечно, не считать пощипываний в носу. Официантка Салли тоже заметила: «Вы неважно выглядите сегодня, мистер Уайт».

— Насморк, — произнес Альберт.

— Сейчас такая погода, нужно беречься простуды. Говорят, начинается эпидемия гриппа. Надеюсь, завтра у вас все пройдет.

Альберт согласился с диагнозом, расплатился за ленч, оставил Салли, как обычно, двадцать пять центов на чай и вернулся в контору. Дорогой он дважды останавливался — первый раз, чтобы бросить конверт в почтовый ящик, второй — у киоска, где купил пачку бумажных носовых платков.

Хорошо, если прогноз Салли сбудется и завтра он будет здоров. По прошлому опыту Альберт знал, что насморк у него проходит за три дня. Таким образом, в крайнем случае он будет болеть до четверга…

Минул понедельник, первый день почтового цикла, за ним вторник и среда. Настал четверг. В душе Альберта было мрачно и сыро, как на улице. Он с трудом натянул плащ и заковал ноги в галоши. В конторе он извел весь запас бумажных носовых платков.

В пятницу стало совсем худо. Элизабет с несвойственной ей решительностью заявила утром:

— Ты никуда не пойдешь. Я позвоню сейчас м-ру Клементу и скажу, что ты заболел.

Да, Альберт был настолько плох, что не мог даже протестовать. Субботу и весь день воскресенья он провел в дремоте, просыпаясь лишь для того, чтобы проглотить несколько ложек куриного бульона или чашку чаю с тостами.

Часам к одиннадцати вечера в воскресенье Альберт вскинулся; забытье разом прошло — он вспомнил о конверте! Перед глазами его встало видение: белый конверт в ящике, и к нему тянется рука неподкупного разоблачителя Боба Харрингтона.

— Господи боже мой! — воскликнул Альберт. (Элизабет на время болезни переехала из спальни в гостиную, так что она не слышала его.) — Завтра во что бы то ни стало я пойду на почту, — громко сказал он в подушку, и долго еще лежал так, обдумывая порядок действий.

Но наутро он был не в силах встать. Его разбудил шум дождя, барабанившего по стеклу спальни. Он сел на постели, голова кружилась, ему было много хуже, чем накануне вечером. Альберта охватила паника. Нет-нет, нельзя поддаваться, надо непременно сохранить спокойствие.

Вошла Элизабет с вопросом, что он хочет на завтрак.

— Мне надо позвонить, — тихо, но твердо сказал Альберт.

— Может, я могу это сделать?

— Нет, я должен позвонить сам.

— Зачем же, дорогой? Я с такой радостью…

Альберт редко выходил из себя, но когда он был в таком расположении духа, его лучше было не трогать.

— Меня не интересует, что бы ты сделала с радостью, — отчеканил он, гнусавя. — Я должен позвонить и прошу тебя только об одном: помоги мне добраться до телефона!

Элизабет осеклась на полуслове. Муж был слаб как новорожденный котенок, он тяжело опирался на ее руку, спускаясь вниз. В гостиной он рухнул в кресло возле телефона и несколько минут тяжко дышал, собираясь с силами. Элизабет тем временем стремглав кинулась в кухню варить яйцо всмятку.

— Яйцо всмятку! — бормотал сквозь стиснутые зубы Альберг.

Никогда еще он не чувствовал себя таким беспомощным. Вместе с тем никогда еще у него не подкатывало к горлу такое яростное желание орать, ломать мебель, пинать диван и бить кого-нибудь. Окажись в эту минуту поблизости Клемент, Альберт бы в два счета высказал ему все, и не только это. Никогда еще у него не было такой злобы.

И такой слабости. Он с трудом оторвал от стола телефонный справочник; листать страницы было подлинной мукой. Наконец он отыскал нужный номер в графе «Почтовые отделения» и набрал его.

— Дайте мне Тома, пожалуйста, — промямлил он.

— Какого Тома? У нас здесь их три. Том Склисовски, Том…

— Тома! — заорал Альберт. — Того, что до востребования!

— Ага, в таком случае вам нужен Том Кеннебанк. Одну минуту.

Альберт прождал три. Время от времени он хрипел «алло» в трубку, но та не отвечала. Наконец он услыхал голос Почтаря:

— Алло? Кто спрашивает?

— Алло, привет, Том, — сказал Альберт, с усилием имитируя дружелюбие. — Это я, Альберт Уайт, вы меня знаете.

— Конечно. Как поживаете, мистер Уайт?

— Плохо. Я как раз звоню по этому поводу. Весь уикенд провалялся больной…

— Какое невезенье, мистер Уайт. То-то у вас был гриппозный вид на той неделе, я сразу заметил. Глаза совсем больные, помните?

— Вы совершенно правы, Том, — продолжал Альберт, с трудом сдерживаясь. — Но я вам звоню, — заторопился он, чтобы остановить поток Томовых воспоминаний, — насчет письма. У вас там должно быть письмо для меня.

— Не вешайте трубку, я сейчас проверю.

Альберт застонал, Элизабет с сочувствием посмотрела на него, устраивая на столе завтрак.

— Выпей чаю, дорогой. Это подкрепит тебя… Что-нибудь очень важное? — неуверенно спросила она.

Только сейчас Альберту пришло на ум, что рано или поздно придется объяснить ей все. Да, но что сказать? Он надеялся, что все образуется само собой, пока же немного доброжелательства явно не помешает. Альберт скривил рот в улыбке:

— Я должен непременно уладить одну вещь… Как там яйцо?

— Несу, несу, дорогой.

В трубке вновь раздался голос Почтаря:

— Да, все в порядке, есть письмо, мистер Уайт.

— Том, выслушайте меня хорошенько. Я сегодня очень плохо себя чувствую, но завтра рассчитываю выйти. Прошу вас, задержите на один день письмо, не отсылайте его Харрингтону.

— Одну минуту, я узнаю.

— Том!

Но тот уже отошел.

Элизабет вернулась и жестами показывала, что яйцо готово. Альберт с прежней вымученной улыбкой закивал головой и сделал ей знак удалиться. Том вновь взял трубку:

— Ваше письмо лежит у нас с прошлого вторника, мистер Уайт.

Элизабет стояла, скрестив руки, с жалостью глядя на мужа.

— Том, я выйду через день и сразу же заберу его.

Резким взмахом он указал Элизабет на дверь.

— Почему бы вам не позвонить Харрингтону, — подсказал Том, — и не объяснить ему, что вы заболели?

— Том, я вас прошу, задержите письмо!

— Мне очень жаль, но это невозможно, мистер Уайт. Вы сами наказали мне при любых обстоятельствах отправить конверт назад через пять дней.

— Но я заболел! — завопил Альберт.

На крик вбежала Элизабет. На лице ее читалась тревога, кроме того, она явно умирала от любопытства.

Том с привычной служебной вежливостью втолковывал:

— Вам не следует волноваться, мистер Уайт. Вы можете спокойно болеть, все будет в порядке…

— Том, вы же меня знаете! Вы узнаете мой голос?!

— Разумеется, мистер Уайт.

— Письмо адресовано мне или не мне?!

— Совершенно верно, мистер Уайт, но в правилах почтового ведомства…

— Да плюньте вы на правила!

Элизабет вытаращила глаза. Альберт тоже понял, что хватил через край. Он продолжил чуть тише:

— Извините, Том. Я не то имел в виду. Понимаете, я так нервничаю, а тут еще эта проклятая болезнь…

— Всего лишь грипп, мистер Уайт. Я уверен, Харрингтон не вышвырнет вас за дверь из-за того, что вы разок заболели.

Альберт с отчаянием взглянул на Элизабет, и тут в голову ему пришла спасительная мысль.

— Том, выслушайте меня, Том. Сделаем таким образом. Я сейчас пришлю за конвертом жену. (Теперь он будет вынужден рассказать обо всем Элизабет, по крайней мере — сокращенную версию.) Она принесет от меня записку, мои водительские права с фотографией и вообще все, что потребуется…

— К сожалению, это невозможно, мистер Уайт. Я не могу отдать ваше письмо никому. Вы помните?

Еще бы! Черт его дернул тогда болтать!

— Том, прошу вас. Вы даже не представляете…

— Мистер Уайт, я не могу нарушить правила.

— У-у-у, — замычал Альберт, с клацаньем опуская трубку на рычаг.

— Альберт, дорогой, что происходит? — вступила Элизабет. — Я не помню тебя таким.

— Пожалуйста, не лезь сейчас ко мне, — отрезал Альберт. Он вновь схватил справочник, набрал номер редакции «Геральд-Стейтсмен» и попросил к аппарату Боба Харрингтона. «Одну минутку, пожалуйста», — пропела секретарша.

Альберт представил себе разговор с Бобом. Просить этого журналиста вернуть нераспечатанным таинственное письмо — все равно что бросить кусок мяса в клетку льву и увещевать зверя стать вегетарианцем!

Прежде чем Харрингтон взял трубку, Альберт дал отбой. Он уронил голову на грудь. «Что делать?.. Что делать?..» — бормотал он.

— Может, позвонить доктору Фрэнсису? — подсказала Элизабет.

Доктору уже звонили в пятницу, он назначил лечение и после этого еще позвонил в аптеку, уточнив, что нужно для Уайта. Доктор Фрэнсис приходил к больному только, если речь шла о несчастном случае. Но сейчас Альберт радостно ухватился за эту мысль.

— Да-да, позвони ему и попроси приехать немедленно! — Потом он добавил обреченным тоном: — Давай свое яйцо всмятку.

Доктор Фрэнсис прибыл около двух часов дня. Снимая в прихожей мокрый плащ — на улице лило как из ведра, — он спросил голосом, не предвещавшим ничего хорошего:

— Ну-с, что там случилось?

Альберт лежал пластом на диване в гостиной, накрытый горой одеял. При звуке открываемой двери он хрипло закричал: «Я здесь, доктор! Сюда!»

— Вы что, шутите? Я же назначил в пятницу лечение, — бурчал Фрэнсис.

— Доктор, — начал Альберт как можно тверже. — Мне во что бы то ни стало надо сходить сегодня на почту. Это вопрос жизни. Я вас прошу, дайте мне что-нибудь такое, сделайте укол… что угодно, только, чтобы я смог дойти до почты.

Доктор остановился перед ним, сжав брови на переносице.

— Вы мне скажете, наконец, что происходит?

— Я должен пойти…

— Вы, дорогой мой, насмотрелись детективов по телевизору. Не существует лекарства, способного поднять вас с гриппом. Когда человек болен, он должен болеть, а не городить чушь. В конце недели я вам гарантирую выздоровление.

— Но поймите, мне нужно там быть сегодня!

— Попросите сходить жену. Это ведь всего лишь почта.

Безумная ярость внезапно придала силы Альберту. Он сбросил с себя одеяла, вскочил и в пижаме ринулся в переднюю, сорвал с вешалки пальто, нахлобучил шляпу и в шлепанцах выбежал за дверь. Элизабет и доктор что-то кричали, перебивая друг друга, но он не слышал.

Альберт успел сделать несколько шагов по мокрой аллее, тапок соскочил у него с ноги, и он рухнул, неловко подвернув ступню.

Элизабет с доктором перенесли его назад в дом. Доктор, мрачно бормоча, наложил на вывихнутую ногу тугую повязку.

«Геральд-Стейтсмен» выходила по средам.

…Телефонный звонок раздался в среду около часа дня. Элизабет появилась на пороге спальни. Лицо ее имело в высшей степени странное выражение.

— Дорогой, это мистер Клемент.

Альберт, покорный судьбе, снял трубку и тихо промолвил:

— Алло.

Голос Клемента замолотил ему в висок:

— Мой самолет отходит через три минуты, но я хочу, чтобы вы знали, дрянная вошь. Мы еще с вами посчитаемся. Я вернусь.

Альберт опустил трубку.

Элизабет, сама сердечность, спросила:

— Может, чашечку горячего чая, дорогой?

Перевел с английского М. БЕЛЕНЬКИЙ

Примечания

1

Окончание. Начало см. в 4-м выпуске «Искателя».

(обратно)

2

Кадет — курсант морского училища в Англии.

(обратно)

3

Морской фут — приблизительно 30,3 см.

(обратно)

4

Суперкарго — заведующий приемом и выдачей грузов на судне.

(обратно)

5

Паб — род дешевой закусочной

(обратно)

6

Примерно 109 метров.

(обратно)

7

Примерно 48 метров.

(обратно)

8

Почти 9,5 метра.

(обратно)

9

Окончание. Начало см. в 4-м выпуске «Искателя».

(обратно)

Оглавление

ИСКАТЕЛЬ № 5 1973

Хэммонд ИННЕС . КРУШЕНИЕ «МЭРИ ДИАР»[1]

  РАССЛЕДОВАНИЕ

    Глава I

    Глава II

    Глава III

  МИНКИ

    Глава I

Зиновий ЮРЬЕВ . БЕЛОЕ СНАДОБЬЕ[9]

  МАРКВУД И ФРИСБИ

    Глава I

    Глава II

    Глава III

  ПОЛ ДОУЛ

    Глава I

    Глава II

    Глава III

  ДЕСАНТ

    Глава I

    Глава II

Дональд УЭСТЛЕЙК . А-АПЧХИ! . . . . . . . . . .

Реклама на сайте