«Солнечная буря»

Артур Кларк, Стивен Бакстер «Солнечная буря»

Часть 1 Зловещее Солнце

1 Возвращение

Бисеза ахнула и пошатнулась.

Она стояла на полу.

Звучала музыка.

Она увидела перед собой стену, на которой красовалось увеличенное изображение невероятно красивого молодого человека, поющего в старомодный микрофон. Потрясающе красив. Все правильно. Синтезированная звезда, квинтэссенция страстных воздыханий девочек, стоящих на пороге подросткового возраста.

— Боже мой, как он похож на Александра Македонского!

Бисеза не могла отвести глаз от перемещающихся по экрану цветов, от их яркости. Она не осознавала, какими тусклыми были краски Мира.

— Доброе утро, Бисеза, — проговорил Аристотель. — Это сигнал твоего будильника. Внизу накрыт стол для завтрака. Главные новости на сегодня…

— Заткнись.

Ее голос прозвучал хрипловато — горло пересохло от пустынной пыли.

— Ясно.

Снова сладко запел синтезированный юноша.

Бисеза огляделась по сторонам. Это была ее спальня в лондонской квартире. Она казалась такой маленькой и тесной. А кровать — большая, мягкая, аккуратно застеленная.

Женщина подошла к окну. Ее солдатские ботинки тяжело ступали по ковру и оставляли следы — с них осыпалась красная пыль. Небо было серым, вот-вот должно встать солнце, из полумрака проступал силуэт лондонского городского пейзажа.

— Аристотель.

— Бисеза?

— Какой сегодня день?

— Вторник.

— Меня интересует дата.

— А-а. Девятое июня две тысячи тридцать седьмого года.

День после крушения вертолета.

— Я должна находиться в Афганистане.

Аристотель кашлянул.

— Я успел привыкнуть к тому, что у тебя частенько меняются планы, Бисеза. Помнится, как-то раз…

— Мам?

Тихий сонный голосок. Бисеза обернулась.

Майра стояла на пороге — босая, с голым животом и растрепанными волосами, и терла кулаком глаза. Заспанная восьмилетняя девчушка. На ней была ее любимая пижамка — та самая, с пляшущими героями мультиков. Она не желала с ней расставаться, хотя пижама ей стала мала уже на пару размеров.

— Ты не говорила, что приедешь.

Что-то надорвалось в груди у Бисезы. Она бросилась к дочери.

— О Майра…

Девочка съежилась.

— От тебя как-то пахнет… странно.

Бисеза в ужасе окинула себя взглядом. В своем оранжевом летном комбинезоне, испачканном, изорванном, покрытом коркой пропитанного потом песка, она смотрелась в квартире из двадцать первого века примерно так же нелепо, как если бы на ней был космический скафандр.

Она заставила себя улыбнуться.

— Пожалуй, надо мне душ принять. А потом мы позавтракаем, и я тебе все-все расскажу…

Освещенность комнаты немного изменилась. Бисеза повернула голову к окну. Над городом парило Око — серебристый шар, похожий на дирижабль. Бисеза не смогла бы определить, насколько оно велико, на какой высоте находится. Но она знала о том, что этот шар — орудие Первенцев. Это он перенес ее на Мир — другую планету, это он вернул ее домой.

А над крышами Лондона поднималось зловещее солнце.

2 Пик Вечного Света

Михаил Мартынов посвятил свою жизнь изучению звезды, вокруг которой обращалась Земля. И с самого первого мгновения, как только он увидел Солнце в начале того судьбоносного дня, он нутром почувствовал: что-то не так.

— Доброе утро, Михаил. На Луне — два часа утра. Доброе утро, Михаил. Два часа пятнадцать секунд. Доброе утро…

— Спасибо, Фалес.

Он уже проснулся и встал, а проснулся он, как обычно, минута в минуту по своему рабочему графику, и ему не была нужна заботливая электронная побудка Фалеса. График Михаила был построен вне зависимости от хьюстонского времени, по которому жили на Луне все остальные.

Михаил был человеком, привыкшим изо дня в день выполнять одну и ту же работу. И в этот день он, как обычно, начал свою одинокую вахту на космической метеостанции с того, что вышел посмотреть на Солнце.

Он быстро позавтракал фруктовым концентратом с водой. Воду он всегда пил чистую, не загрязнял ее гранулами кофе или листьями чая, потому что это была вода с Луны, результат притягивания комет на протяжении миллиардов лет. Теперь воду добывали и очищали для Михаила роботы, в миллион долларов каждый, и он считал, что эта вода стоит того, чтобы ее беречь и ни с чем не смешивать.

Михаил быстро облачился в скафандр для выхода в открытый космос. Удобный и простой в обращении, этот скафандр был венцом шестидесятилетних усилий инженеров-конструкторов со времени появления неуклюжих доспехов астронавтов, летавших на «Аполлоне». Кроме того, скафандр был «умный». Некоторые говорили, что он настолько умен, что смог бы сам по себе погулять по Луне.

Однако был скафандр наделен недюжинным умом или нет, Михаил все равно, как обычно, скрупулезно и осторожно проверил вручную работу всех систем жизнеобеспечения. Здесь, на Южном полюсе Луны, он жил совсем один, не считая общества вездесущего электронного собеседника Фалеса. Всякому известно: малая сила притяжения притупляет интеллект. Это состояние даже именовали «космической тупостью». Михаил хорошо знал, как это важно — уметь сосредоточиться на мелочах, необходимых для того, чтобы выжить.

И все-таки уже через несколько минут он находился в теплом замкнутом мирке скафандра. Лицевая пластина шлема лежала под углом, поэтому маленькое жилое помещение станции представало перед Михаилом в чуть искаженном виде. Человек, одетый для работы в межпланетном пространстве, нелепо стоял посреди кипы нестиранного белья и немытой посуды.

А потом с ловкостью, рожденной долгим опытом, он вписался в проем переходного люка, за которым находился еще один, наружный, и вышел на поверхность Луны.

Стоя на склоне горы, гребнем обнимавшей кольцо кратера, Михаил находился в тени, едва рассеиваемой фонарем. Над ним в безмолвном небе толпились звезды. Когда он смотрел вверх — а для этого ему, облаченному в жесткий скафандр, приходилось немного запрокидывать голову назад, — он различал ослепительные вспышки света высоко на стенке кратера, в тех местах, куда попадали лучи низко стоящего полярного Солнца. Там были установлены солнечные батареи и фермы антенн, а также солнечные датчики — самое главное, ради чего существовала станция.

Эта космическая метеостанция, примостившаяся в углублении, высверленном в стенке кратера под названием Шеклтон,[1] была одним из малых лунных жилищ. Всего несколько надувных куполов, соединенных между собой низкими туннелями и стоящих поверх слоя угольно-серой лунной пыли.

Станция выглядела, может быть, и не слишком презентабельно, но зато она располагалась в одном из самых важных мест на Луне. В отличие от Земли ось вращения Луны не имела заметного наклона, поэтому на Луне не существовало времен года. А на Южном полюсе Луны Солнце никогда не поднимается высоко в небо. Там лежат длинные тени, а в некоторых местах они вечны. Например, то темное пятно, внутри которого стоял Михаил, не рассеивалось на протяжении миллиардов лет.

Михаил посмотрел вниз, за невысокие выпуклости куполов станции. На дне кратера Шеклтон горели прожектора и освещали хитросплетения горных выработок и громоздких машин. Внизу роботы трудились над подлинным сокровищем этих мест: они добывали воду.

Когда астронавты с «Аполлона» доставили на Землю первые запыленные лунные камни, геологи были весьма обескуражены тем обстоятельством, что в образцах совсем не содержалось воды — даже ее следов, даже в химически связанном состоянии в структуре минералов. Прошло несколько десятков лет, прежде чем была раскрыта истина. Луна была не сестрой Земли, а ее дочерью, образовавшейся на раннем этапе сотворения Солнечной системы. Некая планета налетела на прото-Землю и нанесла ей немалый ущерб. Осколки, образовавшиеся при столкновении, из которых постепенно образовалась Луна, разогрелись добела, и в процессе формирования Луны из них выпарилась вся вода. Позднее о поверхность Луны многократно разбивались кометы. Из миллиардов тонн воды, попадающих на Луну при этом, большая часть немедленно терялась. Но следовые количества, самые мизерные, все же проникали на дно лежавших в вечной тени полярных кратеров. Луна получала эту воду в дар словно бы в качестве компенсации за те обстоятельства, при которых она родилась.

По меркам Земли воды на Луне было очень мало, ее хватило бы всего лишь на одно-единственное озеро более или менее приличных размеров — но для людей-колонистов она считалась бесценным сокровищем, в буквальном смысле была на вес золота. Неоценимый интерес лунная вода представляла и для ученых, поскольку в ней были запечатлены сведения о тысячелетиях формирования комет, в ней содержались косвенные ответы на вопросы об образовании океанов на Земле, потому что к этому процессу также были причастны столкновения комет с планетой.

Но Михаила здесь интересовал не лунный лед, а солнечное пламя.

Он отвернулся от тени и начал подниматься к свету по склону горного гребня. Подъем становился все круче, идти приходилось по тропе, протоптанной людьми. Тропу освещали «уличные фонари» — так тут называли небольшие круглые светильники, висевшие на столбиках. Этого света хватало, чтобы Михаил видел дорогу.

Каждый шаг давался все труднее даже при малой силе притяжения Луны, составлявшей всего одну шестую от земного. Скафандр помогал ему: негромко гудели сервомоторы, расположенные в области суставов, жужжали вентиляторы и насосы, оберегавшие лицевую пластину от конденсирующегося пота. Вскоре Михаил начал тяжело дышать, его мышцы ощутили приятную боль: эта прогулка служила ему ежедневной разминкой.

Наконец он добрался до вершины, залитой лучами солнца. Здесь разместилась небольшая коллекция автоматических датчиков, с бесконечным электронным спокойствием взирающих на Солнце. Но для Михаила свет был слишком ярок, и его лицевая пластина быстро поляризовалась.

Отсюда взгляду открывалось еще более захватывающее зрелище. Он стоял на вершине, которая сама представляла собой миниатюрный кратер, а вдобавок именно здесь, в западной части гребня, этот кратер пересекался с двумя другими. Пейзаж строился в масштабах, для человеческой ментальности непостижимых: даже отдаленные края кратеров прятались за лунным горизонтом. Но Михаил, долго упражнявший свое зрение, со временем научился различать вдали плавно закругляющиеся горные цепи. Эти закругления ограничивали периметр кольцевых гор, рубцами наложившихся на кратер Шеклтон. Рельеф окрестностей выглядел очень резко при ослепительном свете низко стоявшего Солнца, непрерывно вращавшегося над горизонтом. Длинные тени походили на стрелки часов.

Южный полюс приобрел свои очертания в пору молодости Луны за счет падения крупнейшего метеорита, оставившего на поверхности самый глубокий кратер во всей Солнечной системе. В этой местности лунный пейзаж был наиболее неровным. Трудно представить больший контраст с плоской равниной моря Спокойствия, где когда-то совершили посадку Армстронг и Олдрин — далеко на севере, вблизи от лунного экватора.

А эта вершина была совершенно особенным местом. Даже здесь, вблизи от Южного полюса, большинство мест хотя бы отчасти все же знало, что такое ночь — это происходило, когда на одну или другую стенку кратера ложилась тень и заслоняла свет Солнца. Но на той вершине, где стоял Михаил, все обстояло иначе. Из-за каприза геологии эта гора была круче и немного выше своих двоюродных сестер по обе стороны от нее, и поэтому ее вершины никогда не касалась ни одна тень. В то время как станция, находившаяся на сравнительно небольшом расстоянии, лежала в зоне вечной тени, вершина, наоборот, постоянно купалась в лучах Солнца. Это был пик Вечного Света. Ничего подобного этой горе не существовало на «скошенной набок» Земле, а на Луне таких мест было — по пальцам сосчитать.

Тут не существовало ни утра, ни ночи, как таковых, поэтому неудивительно, что время на личных часах Михаила отличалось от того, какое показывали часы других обитателей Луны. Но он полюбил этот странный неподвижный пейзаж. Вдобавок не существовало лучшего места в системе Земля — Луна для изучения Солнца, никогда не покидавшего здешнее безвоздушное небо.

Но сегодня, стоя на пике Вечного Света, Михаил вдруг ощутил беспокойство.

Он был здесь совершенно один. Никто не мог бы пробраться на станцию без того, чтобы не сработал десяток систем сигнализации. Помалкивали и солнечные мониторы, они не показывали никаких нарушений или изменений. Правда, судить о том, в порядке приборы или нет, Михаил мог, лишь осмотрев их кожухи, одетые в мощную противометеоритную обшивку и бронепластик. Так что же встревожило его? Посреди тишины и неподвижности Луны неприятно было ощущать подобные чувства, и Михаил поежился, хотя в скафандре ему вовсе не было холодно.

И тут он понял.

— Фалес. Покажи мне Солнце.

Зажмурившись, он запрокинул голову и обратил взгляд к ослепительно сиявшему светилу.

Открыв глаза, Михаил начал осматривать Солнце, показавшееся ему подозрительным.

Середина лицевой пластины блокировала большую часть света диска Солнца. Но зато Михаил мог довольно сносно видеть атмосферу светила — корону, рассеянное свечение, высота которого во много раз превосходила диаметр Солнца. Корона на вид была гладкой и всегда напоминала Михаилу перламутр. Но он знал, что за внешней гладкостью скрывается электромагнитное поле такой чудовищной мощности, перед которой меркнут любые достижения человечества. На самом деле именно мощность электромагнитного излучения солнечной короны служила главной причиной изменений в космической погоде, и именно изучению этих изменений и посвятил свою жизнь Михаил.

В центре короны он видел собственно диск Солнца. Благодаря светофильтрам лицевой пластины яркость светила была приглушена, оно выглядело как раскаленный докрасна уголь. Михаил дал команду увеличить изображение и стал различать зерна — гранулы, громадные конвективные ячейки, словно бы черепицей покрывавшие поверхность Солнца. А ближе к самой середине диска он разглядел более темное пятно. Это явно была не гранула, но площадь имела более обширную.

— Активная область… — прошептал Михаил.

— И к тому же большая, — добавил Фалес.

— У меня нет с собой каталога… Это двенадцать тысяч шестьсот восемьдесят седьмая?

На протяжении десятков лет люди присваивали номера областям с повышенной активностью на Солнце — источникам вспышек и прочих возмущений.

— Нет, — без запинки ответил Фалес. — Активная область двенадцать тысяч шестьсот восемьдесят семь в данный момент остывает, и расположена она немного западнее.

— Так что же тогда…

— У этой области нет номера. Она совсем новая.

Михаил присвистнул. Обычно активные области развивались за несколько дней. Наблюдая за солнечным резонансом — мощными медленными звуковыми волнами, проходящими сквозь структуру звезды, — как правило, можно было зарегистрировать появление новых активных областей на противоположной стороне Солнца еще до того, как величавое вращение светила выносило их на обозрение. Но эта «зверюга», судя по всему, представляла собой нечто иное.

— Солнце сегодня неспокойное, — пробормотал Михаил.

— Михаил, твой голос звучит непривычно. Ты заподозрил наличие активной области еще до того, как попросил меня начать сеанс наблюдения?

Михаил уже давно жил здесь один и общался с Фалесом, поэтому его не слишком удивило это проявление любопытства со стороны компьютера.

— С опытом такие штуки начинаешь ощущать инстинктивно.

— Область чувств человека остается загадкой, верно, Михаил?

— Это точно.

Краем глаза Михаил заметил, как что-то мелькнуло на фоне тени. Он отвернулся от Солнца. Как только лицевая пластина деполяризовалась, он различил огонек, ползущий в его сторону через поле лунной тени. Для Михаила это было почти такое же редкое зрелище, как встревоженный лик Солнца.

— Кажется, ко мне кто-то идет в гости. Фалес, ты бы лучше поглядел, достаточно ли у нас горячей воды для душа.

Он развернулся и тронулся в обратный путь по тропе, стараясь ступать осторожно, несмотря на волнение.

— Похоже, денек сегодня предстоит горячий, — сказал он.

3 Королевское общество

Шиобэн Макгоррэн в одиночестве, прижав к уху трубку телефона, сидела в глубоком кресле. Она развернула и держала перед собой на коленях персональный софт-скрин. Рядом на красивом столике стояла чашка с редкостно горьким кофе. Шиобэн репетировала доклад, который ей уже меньше чем через полчаса предстояло произносить перед аудиторией, состоящей сплошь из высокопоставленного начальства.

Она прочитала вслух:

— Две тысячи тридцать седьмой год обещает стать самым значительным для космологии после две тысячи третьего года, когда впервые были точно определены основные компоненты Вселенной — пропорции барионной материи, темной материи и темной энергии. В две тысячи третьем году мне было одиннадцать лет, и я помню, какое волнение испытала, когда были получены результаты работы микроволнового анизотропического зонда «Уилкинсон». Наверное, я была не слишком типичным подростком! Но для меня МАЗ был роботом-Колумбом. Этот отважный космический зонд был послан на поиски темноматериального Китая, но на пути наткнулся на темноматериальную Америку. И точно так же, как открытия Колумба навсегда запечатлели в умах людей географию Земли, так в две тысячи третьем году мы познали географию Вселенной. А теперь, в две тысячи тридцать седьмом, благодаря результатам, которых мы ожидаем от анизотропического зонта «Квинтэссенция», мы…

В комнате мигнул свет, и Шиобэн услышала голос матери.

— И так далее, и тому подобное, — проворчала Мария. Динамик телефона немного усиливал ее легкий ирландский акцент. — Насколько я понимаю, наговорив еще уйму технической галиматьи насчет этой древней космической посудины, ты, в конце концов, доползешь до сути дела.

Шиобэн сдержала вздох.

— Мама, я — королевский астроном, а это — Королевское общество. Я делаю основной доклад! Так что от меня как раз ждут того самого, что ты назвала «технической галиматьей»!

— С аналогиями, детка, у тебя всегда было плоховато.

— А вот ты могла бы меня хоть капельку поддержать. — Шиобэн отпила немного кофе, стараясь не пролить ни капли на свой лучший костюм. — То есть ты представь себе, где сегодня находится твоя детка.

Она нажала на клавишу видеосвязи, чтобы мать увидела ее.

Это были апартаменты в офисе Королевского общества в лондонском Сити, на Карлтон-террас. Со всех сторон Шиобэн окружала дорогая антикварная мебель. Она сидела рядом с камином, над головой висела красивая хрустальная люстра.

— Какая милая комнатка, — мурлыкнула Мария. — Знаешь, все-таки за многое викторианцам стоит сказать спасибо.

— Королевское общество намного старее викторианцев…

— А вот здесь никаких люстр нет, ты уж мне поверь, — перебила ее Мария. — Ничего нет, кроме вонючих стариков и старух, включая меня.

— Иллюстрация к демографической статистике.

Мария находилась в больнице Гая, неподалеку от Лондонского моста, всего в ста метрах от Карлтон-террас. Она ожидала консультации по поводу рака кожи. Для людей, которым довелось состариться под «дырявым» небом, это было очень распространенное заболевание, и Мария сидела в очереди.

Шиобэн услышала раздраженные голоса рядом с матерью.

— Какая-то проблема?

— Перепалка возле автомата с напитками, — объяснила Мария. — У кого-то не сработал кредитный чип-имплантат. Тут вообще все на взводе. Странный какой-то день, правда? Может быть, это все из-за сегодняшнего странного неба?

Шиобэн огляделась по сторонам.

— Тут не спокойнее.

До начала конференции оставалось совсем немного времени, и она радовалась тому, что ее оставили одну с чашкой кофе и дали возможность просмотреть доклад. Правда, чувство долга заставило ее оторваться от подготовки к выступлению и позвонить матери в больницу. Но теперь, похоже, все сгрудились у окон и смотрели на небо. «Забавно это, должно быть, выглядит, — подумала Шиобэн. — Известные ученые толкаются у окна, будто ребятишки, пытающиеся хоть одним глазком увидеть эстрадную звезду». Но на что они смотрели?

— Мама, что ты имеешь в виду под «странным небом»?

Мария язвительно отозвалась:

— Может быть, тебе стоит самой взглянуть? Ты ведь королевский астроном, и…

В трубке зажужжало, связь прервалась. Шиобэн от изумления на миг замерла. Такого прежде никогда не случалось.

— Аристотель, пожалуйста, перезвони.

— Хорошо, Шиобэн.

Через пару секунд вернулся голос матери.

— Алло?

— Это я, — сказала Шиобэн. — Мама, профессиональные астрономы в наши дни не слишком часто смотрят на звезды.

Особенно это касалось космологов — коллег Шиобэн, чьи интересы касались Вселенной в громадных масштабах пространства и времени, а вовсе не горстки космических объектов, видимых невооруженным глазом.

— Но наверняка и ты видела сегодня утром полярное сияние.

Конечно видела. В середине лета Шиобэн всегда вставала около шести, чтобы успеть пробежаться трусцой по Гайд-парку до того, как жара станет невыносимой. Этим утром, несмотря на то, что солнце уже довольно высоко поднялось над горизонтом, Шиобэн разглядела на севере ало-зеленое сияние — явно трехмерное. Яркие занавесы и ленты — грандиозное магнитно-плазменное шоу над Землей.

Мария сказала:

— Полярные сияния — они же как-то связаны с солнцем, да?

— Да. Вспышки, солнечный ветер.

К стыду своему, Шиобэн обнаружила, что не уверена в том, что солнечный цикл в данный момент — в стадии максимума. Хороший же из нее получился королевский астроном!

Невзирая на то, что полярное сияние, несомненно, являло собой очень впечатляющее зрелище и таким ярким на широте Лондона бывало крайне редко, Шиобэн знала: оно представляет собой всего-навсего вторичный эффект взаимодействия солнечной плазмы с магнитным полем Земли и потому особого интереса не вызывает. Шиобэн продолжала свою утреннюю пробежку, не ощущая ни малейшего желания присоединиться к таращащимся на небо с раскрытыми ртами горожанам, выгуливавшим в парке собак. И уж конечно, она совсем не переживала из-за того, что пропустила те мгновения, когда некоторые не на шутку струхнули и принялись названивать в городские службы чрезвычайных ситуаций, решив, что где-то в Лондоне полыхает пожар.

Все собравшиеся у окна молчали.

«А вот это довольно странно», — решила Шиобэн.

Она поставила чашку на стол и с телефоном в руке пошла к окну. Не так-то много она смогла увидеть из-за спин столпившихся космологов: клочок зелени в парке, чистое голубое небо. Окно было закрыто наглухо, чтобы могли работать кондиционеры, но Шиобэн показалось, что она слышит уличный шум — гудки машин, вой сирен.

Ее, стоящую позади всех, заметил Тоби Питт. Симпатяга с габаритами медведя, Тоби работал в Королевском обществе. Он был организатором и куратором сегодняшней конференции.

— Шиобэн! — воскликнул Тоби. — Обещаю, я не стану отпускать шуточки по адресу королевского астронома, которая самой последней проявила интерес к тому, что творится в небе.

Шиобэн показала ему свой телефон.

— Я могла и не смотреть. Мне мама все рассказала.

— Но, между прочим, зрелище потрясающее. Пойдем посмотрим.

Он обнял своей массивной ручищей ее плечи и, чередуя применение силы с обаятельными улыбками, сумел провести Шиобэн через толпу к окну.

Из окон офиса Королевского общества в Сити открывался неплохой вид на Мэлл и лежащий за этой улицей Сент-Джеймсский парк. Трава в парке имела роскошный изумрудный цвет. Теперь здесь высаживали не местный сорт газонной травы, а ее грубую, устойчивую к засухе разновидность, импортируемую из южного Техаса. Бессчетные дождевальные установки распыляли воду, и брызги сверкали в воздухе маленькими радугами.

Между тем уличное движение на Мэлл застопорилось. «Умные» автомобили спокойно выстраивались в оптимальные очереди друг за другом, но их разозленные водители остервенело жали на гудки. Во влажном воздухе от асфальта постепенно поднималось раскаленное марево. Посмотрев влево, Шиобэн увидела разделительные полосы и мигающие светофоры. Мигали они явно как попало, поэтому неудивительно, что образовались такие пробки.

Шиобэн посмотрела на небо. Высоко стоявшее солнце наполняло светом безоблачный воздух. Но стоило прикрыть глаза рукой — и становились различимы контуры лент полярного сияния. Помимо завывания гудков автомобилей с улицы доносился приглушенный толстым окном грохот. Судя по всему, автомобильные пробки образовались по всему городу, а не только на Мэлл.

В первый раз за день Шиобэн стало немного не по себе. Она подумала о своей дочери, Пердите. Та сегодня была в колледже. Двадцатилетняя здравомыслящая девушка. И все-таки…

На миг стало тише. Свет мигнул. Люди, собравшиеся у окна, занервничали, зашевелились. Обернувшись, Шиобэн увидела, что люстры погасли. А тише стало потому, что, видимо, отключилась система кондиционирования воздуха.

Тоби Питт кому-то что-то быстро протараторил по телефону, потом поднял руки вверх и объявил:

— Дамы и господа, беспокоиться не о чем. Мы не одиноки. Что-то в этом роде произошло повсюду в этой части Лондона. Но у нас имеется аварийный генератор, и его вскоре включат.

Он подмигнул Шиобэн и негромко проговорил:

— Если удастся эту старую развалину раскочегарить. Но вот он снова приложил к уху телефон и озабоченно нахмурился.

В жаркий июньский день, при тридцати градусах по Цельсию в комнате быстро становилось все теплее, и Шиобэн чувствовала себя неудобно в брючном костюме.

Из-за окон донесся скрежет, несколько хлопков, похожих на взрывы небольших петард. Затем — надрывный вой автомобильной сигнализации. Космологи хором ахнули. Шиобэн протолкалась к окну.

Машины на Мэлл стояли плотными рядами, как и прежде. Но они рванулись вперед, и каждая из них налетела на предыдущую. Получилось нечто вроде ньютоновского опыта по инерции с тележками, вот только «тележки» были намного больше и страшнее. Водители и пассажиры выбирались из автомобилей. Некоторые из людей явно ушиблись. Неожиданно «пробка» из обычного неудобства превратилась в место аварий средней степени тяжести. Искореженный металл, вытекшая смазка, ушибы, ссадины… Но при этом — ни полиции, ни машин скорой помощи.

Шиобэн была не на шутку обескуражена. Ничего подобного она никогда в жизни не видела. Теперь все автомобили были по-настоящему «умными». Они получали информацию и инструкции от систем управления уличным движением и навигационных спутников и умели уклоняться от столкновений с другими машинами, пешеходами и прочими препятствиями в непосредственной близости. Об авариях все давно забыли, гибель людей в автокатастрофах свелась к минимуму. Но сцена внизу живо напоминала автомобильные заторы, терзавшие Британию в девяностые годы, на которые пришлось детство Шиобэн. Разве могло быть так, что одновременно отказали электронные системы управления всех автомобилей сразу?

Вспыхнул свет, стало больно глазам. Шиобэн зажмурилась, запрокинула голову. Когда перед глазами прояснилось, она увидела столб черного дыма, поднимавшегося в небо где-то южнее реки — откуда именно валил дым, понять было трудно, мешал густой смог. Затем ударная волна достигла здания Королевского общества. Прочный старинный дом содрогнулся, оконные рамы затрещали. Вдалеке зазвенели стекла, снова заныла сигнализация, послышались крики.

Это был взрыв. Сильный взрыв. Космологи начали серьезно и испуганно переговариваться между собой.

Тоби Питт положил руку на плечо Шиобэн.

— Шиобэн. Звонили из офиса мэра. Хотят с вами поговорить.

— Со мной? — Она растерянно огляделась по сторонам, не понимая, что происходит. — Но как же конференция…

— Думаю, в сложившихся обстоятельствах все смирятся с тем, что придется начать чуть позже.

— Но как я попаду в мэрию? Если такое творится по всему городу…

Тоби покачал головой.

— Можно устроить видеопереговоры. Пойдемте со мной.

Шагая за массивной фигурой Тоби, Шиобэн проговорила в микрофон своего телефона:

— Мама?

— Ты еще тут? Я какую-то болтовню все время слышала.

— Это космологи ведут научные беседы. Со мной все в порядке, мама. А с тобой?

— Со мной тоже. Грохнуло отнюдь не рядом.

— Это хорошо, — с искренним облегчением выговорила Шиобэн.

— Я звонила Пердите. Связь была плохая, но с ней все нормально. Их не выпустят из колледжа, пока все не успокоится.

У Шиобэн стало еще легче на сердце.

— Спасибо тебе.

Мария добавила:

— Доктора бегают туда-сюда, как угорелые. У них, похоже, пейджеры сбрендили. По идее должны начать подвозить пострадавших, но я пока никого не видела… Как думаешь, это террористы устроили?

— Не знаю.

Тоби Питт подошел к какой-то двери, обернулся и поманил к себе Шиобэн.

— Постараюсь не прерывать связь.

Она поспешила к Тоби.

4 Гость

Вездеход подъехал к станции задолго до того, как Михаил успел вернуться по тропе к своему жилищу. Гость ждал его около входного люка с нетерпением, которое было заметно, несмотря на то, что он был облачен в скафандр.

Михаилу подумалось, что этого гостя он узнает и в скафандре — по позе, по поведению. Люди в небольшом количестве жили по всей Луне, но по земным меркам это было что-то вроде населения маленького городка, где каждый знал всех остальных.

Фалес шепотом подтвердил:

— Это доктор Юджин Мэнглс, пресловутый охотник за нейтрино. Как это волнующе.

«Этот треклятый искусственный интеллект меня подзуживает, — раздраженно подумал Михаил. — Фалес слишком хорошо знает о моих чувствах».

Но и в самом деле сердце его от волнения забилось чаще.

Закованные в скафандры Михаил и Юджин неуклюже встали друг перед другом. Лицо Юджина, словно целиком созданное прямыми линиями и тенями, было с трудом различимо за лицевой пластиной шлема. «Он очень молодо выглядит», — подумал Михаил. Несмотря на более высокую должность, Юджину было всего двадцать шесть лет — вундеркинд, можно сказать.

Пару мгновений Михаил соображал, что бы такое сказать.

— Извините, — проговорил он наконец. — Меня тут редко кто-нибудь навещает.

У Юджина с правилами хорошего тона было еще хуже.

— Вы уже видели?

— Солнце?

— Активную область.

Ясное дело, этот мальчишка пожаловал сюда из-за Солнца. Зачем еще можно отправиться на солнечную метеостанцию? Уж конечно, не для того, чтобы повидаться с пожилым скрипучим астрофизиком, который этой станцией заведовал. И все же Михаил ощутил глупое, совсем неразумное разочарование. Но он попытался настроиться на гостеприимный тон.

— А вы разве не с нейтрино работаете? Я полагал, что вас интересует ядро Солнца, а не его атмосфера.

— Долго рассказывать, — зыркнув на него, ответил Юджин. — Это важно. Важнее, чем вы пока догадываетесь. Я ее предсказал.

— Что именно?

— Эту активную область.

— Изучая ядро? Не понимаю.

— Конечно не понимаете, — буркнул Юджин, по всей вероятности, нимало не заботясь о том, что его слова могут прозвучать обидно. — Мои прогностические данные переданы Фалесу и Аристотелю и сохранены ради доказательства. Я прибыл сюда, чтобы подтвердить свой прогноз. Это случилось в точности так, как я говорил.

Михаил заставил себя улыбнуться.

— Пойдемте внутрь, поговорим. Посмотрите сколько угодно данных. Кофе любите?

— Им придется выслушать это.

«Им?»

— Что вы имеете в виду?

— Конец света, — ответил Юджин и добавил: — Может быть.

Он открыл крышку наружного люка и первым вошел в переходную «пыльную» камеру, а Михаил застыл на месте с открытым ртом.

Пока они переходили из одной камеры в другую, оба молчали. На Луне любой человек был пионером, и если только ты был достаточно разумен, то при переходе из одной среды в другую через череду люков и камер, снимая или надевая скафандр для работы в открытом космосе, тебе следовало сосредоточиться только на процедурах, связанных с сохранением жизни. Ну а если все же ты был не настолько разумен, то тебе еще здорово повезло бы, если бы тебя взяли да и вышвырнули за борт, пока не погубил себя или других.

Михаил, поднаторевший в этом деле за счет ежедневной практики, выбрался из скафандра первым. После этого скафандр отправился в чистящую кабинку. Это выглядело довольно-таки забавно: благодаря сервомоторам скафандр прошагал по полу, будто снятая с человека ожившая кожа. Михаил, оставшись в нижнем белье, подошел к раковине и вымыл руки под тонкой струйкой воды. Черно-серая пыль все же осталась на поверхности скафандра, несмотря на все старания противопыльной камеры, а когда Михаил выбирался из скафандра, пыль попала ему на руки и забилась в поры и под ногти. Смешиваясь с естественной жировой смазкой кожи, она отдавала порохом. Лунная пыль стала проблемой с тех самых пор, как люди сделали первые шаги по спутнику Земли. Очень мелкая, проникающая повсюду и при любой возможности с превеликим энтузиазмом окисляющаяся, эта пыль разъедала все на свете — от механических устройств до слизистых оболочек человеческого тела.

Но конечно, сейчас на уме у Михаила были вовсе не инженерные проблемы, связанные с лунной пылью. Он рискнул обернуться. Юджин снял ботинки, перчатки и шлем, тряхнул головой и растрепал красивые пышные волосы. Михаил хорошо помнил его лицо. Впервые он увидел Юджина на каком-то бессмысленном сборище не то на базе «Клавиус», не то на базе «Армстронг». Черты лица молодого ученого только-только немного огрубели и обрели мужественность, но при этом еще сохраняли симметрию и нежность юности — даже несмотря на немного диковатые глаза. К этому лицу Михаила безнадежно влекло, как влечет мотылька к пламени свечи.

Пока Юджин разоблачался, Михаил вдруг кое о чем вспомнил.

— Юджин, вы когда-нибудь слышали про «Барбареллу»?

Юджин сдвинул брови.

— Барбарелла? Кто такая? С «Клавиуса»?

— Нет-нет. Это такой старый фантастический фильм. Я, знаете ли, в некотором роде фанат кинофильмов, снятых до первых космических полетов. Там снималась молодая актриса, Джейн Фонда… — Юджин явно не мог сообразить, о чем он говорит. — Ладно, это я так.[2]

Михаил вошел в маленькую душевую кабинку, разделся догола и встал под душ. Вода пошла не сразу. Большие радужные капли с волшебной замедленностью падали на пол. Старательные насосы собирали все до последней капельки. Михаил запрокинул голову и подставил под струи воды лицо. Он старался успокоиться.

Фалес негромко сообщил:

— Я сварил кофе, Михаил.

— Фалес, как ты предусмотрителен.

— Все под контролем.

— Спасибо.

Порой возникало такое впечатление, будто Фалес и вправду читает мысли Михаила.

На самом деле Фалес был всего-навсего менее совершенным клоном Аристотеля — искусственного интеллекта, образованного сотнями миллиардов земных компьютеров всевозможных размеров и сетями, связывавшими эти компьютеры между собой. Отдаленный потомок мощных поисковых систем конца двадцатого века, Аристотель стал могущественным электронным разумом, мысли которого вспыхивали, как молнии, над оплетенным паутиной проводов ликом Земли. Многие годы он был неразлучным спутником всего человечества.

Когда люди начали осваивать Луну и основали здесь самую первую базу — «Клавиус», стало ясно, что без Аристотеля им никак не обойтись. Но свет от Земли до Луны добирается за секунду с лишним, а для мира, где любая погрешность равносильна смерти, такое промедление недопустимо. Тогда и создали Фалеса — лунную копию Аристотеля. Фалес постоянно подпитывался из неисчерпаемых баз данных Аристотеля, но, конечно, он был намного проще своего «родителя», поскольку электронная «нервная система», проложенная по Луне, по сравнению с земной пока пребывала в зачаточном состоянии.

Но, невзирая на то, что Фалес был проще Аристотеля, свою работу он выполнял исправно. Он, безусловно, обладал вполне достаточным умом для того, чтобы оправдывать данное ему имя: Фалес Милетский, древнегреческий мыслитель шестого века, первым высказал мысль о том, что Луна светит не собственным светом, а отраженным солнечным. Считалось также, что он первым предсказал солнечное затмение.

Фалес всегда был к услугам любого человека из тех, что находились на Луне. Михаил, несмотря на свой стоический склад характера, порой все же ощущал одиночество, и тогда его утешал размеренный, почти лишенный эмоций голос Фалеса.

Сейчас, с печалью думая о Юджине, он чувствовал, что нуждается в утешении.

Он знал, что Юджин живет и работает на базе «Циолковский». В огромном кратере на темной стороне Луны была создана сложная подземная инфраструктура. Погруженная в почву неподвижной, холодной Луны, аппаратура не испытывала ни подземных толчков, ни радиопомех со стороны Земли, она была защищена от любого излучения, кроме самого ничтожного, исходившего от лунных скал. Это место было идеальным для охоты за нейтрино. Эти частицы-призраки пронзали самую прочную материю так, словно ее не существовало вовсе, и поэтому они несли в себе уникальные сведения о таких недостижимых местах, как ядро Солнца.

«Но все же, как странно — прилететь на Луну, — думал Михаил, — а потом закопаться в коренную породу и там заниматься наукой».

На Луне хватало более красивых мест для работы — например, большая антенна радиотелескопа на Северном полюсе, предназначенная для поиска планет и способная предоставить наблюдателям возможность видеть поверхность планет земного типа, обращающихся вокруг солнц, удаленных на пятьдесят световых лет.

Обо всем этом Михаилу очень хотелось поговорить с Юджином, хотелось, чтобы тот рассказал ему о своей жизни, о своих впечатлениях от Луны. Но он понимал, что с человеком намного моложе его следует вести себя сдержанно.

Управлять своими реакциями Михаил научился еще в подростковом возрасте, когда полностью осознал свою сексуальность. Даже в начале двадцать первого века во Владивостоке гомосексуализм был в каком-то смысле под запретом. Будучи человеком с недюжинным интеллектом, Михаил целиком отдался работе и постепенно привык к почти одинокой жизни. Он надеялся попасть в более терпимое окружение, удалившись от родины. Карьера провела его по обширным просторам Евразийского союза, донесла до Лондона и Парижа, а потом и вовсе унесла от Земли. Он действительно обрел более терпимое окружение, но к этому времени почти совсем привык жить, довольствуясь исключительно собственным обществом.

Его одиночество, чем-то напоминавшее монашеское отшельничество, изредка нарушали страстные короткие романы. Но теперь, когда ему было хорошо за сорок, он уже был готов смириться с мыслью о том, что никогда не обретет партнера на всю жизнь. Но застраховаться от чувств он не смог. До сегодняшнего дня с этим красивым молодым человеком, Юджином, он успел перемолвиться всего парой слов, но этого, видимо, хватило для того, чтобы вконец потерять голову.

Однако обо всем этом следовало забыть. Ради чего бы Юджин ни явился на базу «Шеклтон», но только не ради Михаила.

«Конец света», — заявил этот мальчик.

Хмурясь, Михаил вышел из-под душа и вытерся полотенцем.

5 Кризисное управление

Шиобэн проводили в комнату для переговоров на первом этаже здания Королевского общества. В центре комнаты стоял большой овальный стол, за который могли сесть человек двадцать, но сейчас здесь не было никого, кроме Шиобэн и Тоби Питта. Она неуверенно села на стул, стоящий во главе стола. На стене висел немного сюрреалистичный зулусский гобелен, символически изображавший прогресс науки, а над ним — портреты выдающихся ученых. Большей частью это были ныне покойные белые мужчины, но более поздние видеопортреты демонстрировали большее расовое разнообразие.

Тоби побарабанил пальцами по полированной крышке стола. Она тут же стала прозрачной, в ней обнаружилась пара десятков встроенных софт-скринов. Экраны вспыхнули, и на них стали видны сцены различных катастроф — автомобильные и железнодорожные аварии, выброс канализационных вод на пляж, нечто, пугающе похожее на обломки самолета на посадочной полосе аэропорта Хитроу, озабоченные лица людей с наушниками на голове, на фоне больших софт-скринов.

Одна женщина с серьезным выражением лица, судя по всему, вышла на связь из помещения полицейского управления. Встретившись взглядом с Шиобэн, она кивнула.

— Вы — астроном.

— Королевский астроном, верно.

— Профессор Макгоррэн, меня зовут Филиппа Дюфло. — Ей было едва за тридцать, ее выговор отличался пугающе идеальной дикцией, а вот деловой костюм выглядел небезупречно. — Я — сотрудница аппарата мэра, одна из заместителей по связям с общественностью.

— Вы имеете в виду мэра…

— Мэра Лондона. Она попросила меня разыскать вас.

— Почему?

— Потому что налицо чрезвычайное положение, естественно.

Филиппа Дюфло явно была раздражена, но столь же явно старалась держать себя в руках. На взгляд Шиобэн, учитывая выпавшие на долю этой женщины нагрузки, держалась она просто потрясающе.

— Простите, — сказала Филиппа. — Все это случилось так неожиданно, буквально за последние пару часов, а то и меньше. Мы постоянно готовимся к серьезным катастрофам, но сегодня справляемся с трудом. Такого не ожидал никто. Мы пытаемся встать на ноги.

— Объясните, чем я могу помочь.

Формально Филиппа звонила от имени лондонского Совета по чрезвычайным ситуациям. Эта межведомственная организация была создана в ответ на вспышку терроризма в самом начале двадцать первого века. Руководство советом осуществлял аппарат мэра города, в него входили представители городских служб экстренной помощи, транспорта, коммунального хозяйства, здравоохранения и местных властей. Существовала еще отдельная комиссия, осуществлявшая планирование мероприятий в условиях чрезвычайного положения. Эта комиссия была также подотчетна мэру. Над подобными городскими организациями стояли национальные агентства управления в чрезвычайных ситуациях, они были подотчетны кабинету министров.

Шиобэн давно знала о том, что большинство агентств такого сорта — сборище «говорящих голов». Истинная ответственность за реагирование на чрезвычайные ситуации лежала на полиции, а в данное время ключевой фигурой, державшей связь с мэром, был главный констебль.

«Так это делается в Британии, — размышляла Шиобэн. — Централизованное управление отсутствует, но система управления на местах отличается гибкостью и ответственностью и, как правило, срабатывает должным образом».

Но теперь, когда Британия была полностью интегрирована в Евразийский союз, существовало еще и Всесоюзное агентство кризисного управления, созданное по образу и подобию Федерального агентства США по кризисному управлению. Несколько лет назад именно оно направило лондонских пожарных на работы по ликвидации пожара на химическом заводе в Москве.

И вот сегодня всю сеть агентств, занимавшихся чрезвычайными ситуациями, лихорадило от плохих новостей. На Лондон обрушилось огромное количество связанных между собой проблем, о причине которых Шиобэн сначала не могла догадаться. Неожиданно все сразу начало разваливаться на части.

Самой насущной стала проблема отказа системы энергоснабжения. Филиппа буквально засыпала Шиобэн данными о том, в каких районах электричество отключилось совсем, а в каких — сильно упало напряжение тока, и сопровождала свой рассказ кадрами с мест событий. Подземный торговый центр на Брент-кросс. Освещение погасло, лифты и эскалаторы остановились, тысячи людей оказались, как в ловушке, в темноте, лишь кое-где нарушаемой красноватыми огоньками аварийного освещения.

Филиппа с искренним состраданием продолжала:

— Самый первый звонок мы сегодня получили от мужчины, который оказался запертым в своем гостиничном номере, когда закрылся электронный замок. Потом подобные звонки обрушились шквалом. Все транспортные системы отключились. Люди сидят в самолетах, остановившихся на середине взлетных полос. Другие томятся в самолетах, которые не могут совершить посадку. У нас пока нет статистики. Даже страшно подумать о том, сколько человек заперты в кабинах лифтов!

Причиной всему был сбой в работе энергоснабжения. Электроэнергия вырабатывалась на электростанциях, которые теперь были чаще всего атомными, ветряными, приливными. Сохранилось небольшое число тепловых электростанций, где сжигали уголь. Генераторы посылали реки электрического тока по проводящим кабелям с высоким напряжением — более ста тысяч вольт. Ток такого напряжения поступал на местные подстанции и трансформаторы, отсюда он передавался по другим линиям электропередач и, в конце концов, добирался до потребителей: в дома, офисы и на предприятия, имея напряжение всего в несколько сотен вольт.

— И теперь все это рушится, — поторопила Филиппу Шиобэн.

— Теперь все это рушится, — подтвердила та.

Филиппа показала Шиобэн снимок трансформатора — конструкции величиной с жилой дом. Трансформатор жутко сотрясался, стальные пластины в его сердцевине дребезжали и дрожали, а снаружи от него отваливались куски изоляции. Затем последовали кадры, на которых было видно, как линии электропередач провисают, дымятся. В тех местах, где провода прикасались к деревьям или еще к чему-то, вспыхивали искры, возникали дуги голубоватого пламени.

Филиппа сообщила, что это называется магнитострикцией.

— Инженеры понимают, что происходит. Но ГИТ сегодня намного выше тех показателей, которые они когда-либо видели.

— Филиппа, что такое «ГИТ»?

— Геомагнитно-индуцированный ток.

Филиппа посмотрела на Шиобэн с подозрением. Похоже, она не собиралась растолковывать значение этого термина и теперь гадала, уж не зря ли тратит свое драгоценное время.

— Мы находимся в самом эпицентре геомагнитной бури, профессор Макгоррэн. Буря очень мощная. Откуда она взялась — вот вопрос.

Геомагнитная буря. Ну конечно. Буря, прилетевшая с Солнца. Она же — причина красивых полярных сияний.

«Какая же я тупица», — мысленно выругала себя Шиобэн, у которой начинал потихоньку плавиться мозг от сгущавшейся в комнате жары.

Но элементарные знания физики уже возвращались к ней. Геомагнитная буря — колебания магнитного поля Земли. Эти колебания могли создать ток в линиях электропередач, представлявших собой всего-навсего длинные проводники. Индуцированный ток был прямым, а с электростанций в провода поступал переменный, поэтому система должна была очень быстро выйти из строя.

Филиппа сообщила:

— Энергетические компании выкручиваются как могут…

— Выкручиваются?

— Закупают электроэнергию где только можно. Прежде всего, у нас существует договор по взаимному обмену с Францией. Но у французов тоже проблемы.

— Но ведь система наверняка должна обладать каким-то запасом прочности, — заметила Шиобэн.

— Вы очень удивитесь, — вступил в разговор Тоби Питт, — на протяжении пятидесяти лет мы наращивали наши потребности в электроэнергии, но упорно не строили новых электростанций. Кроме того, имеют место рыночные движущие силы, заботящиеся о том, чтобы каждый компонент системы энергоснабжения выполнял требуемую от него работу — и при этом по минимальной цене.

Он кашлянул.

— Прошу прощения. Я сел на своего конька.

— Самое неприятное — это отказ систем кондиционирования воздуха, — мрачно проговорила Филиппа. — Ведь еще даже не полдень.

В этом году в середине лета в Британии стояла убийственная жара.

— Наверняка от такого пекла уже начали умирать люди, — ошеломленно сказала Шиобэн. Впервые она ощутила настоящий страх.

— Да, да, — подтвердила Филиппа. — Старики и маленькие дети — самые уязвимые. И мы не можем до них добраться. Мы даже не знаем, сколько уже жертв.

Несколько софт-скринов мигнули и погасли. Филиппа объяснила, что это — еще одно проявление тех проблем, с которыми сегодня столкнулся город: отказ всевозможных коммуникационных и электронных систем.

— Все дело в спутниках, — объясняла она. — Спутники связи, навигационные спутники, все прочие — они все выходят из строя. Даже наземные линии связи уже барахлят.

По мере того как отказывали глобальные электронные сети, начали отключаться и смарт-системы, установленные везде — от самолетов и автомобилей до одежды и даже человеческих тел. Тот бедолага, застрявший в номере гостиницы, стал только первой жертвой.

Торговля со скрежетом тормозила — выходили из строя электронные денежные системы. Шиобэн увидела на экране небольшую потасовку около автозаправочной станции, где неожиданно автоматы перестали реагировать на кредитные чипы-имплантаты. Уцелели пока только самые защищенные электронные сети — правительственные и военные системы. Шиобэн узнала от Филиппы о том, что здание Королевского общества связано с центральными городскими службами старинными оптоволоконными кабелями. Почтенное учреждение спасло нежелание вкладывать средства в оснащение более современным оборудованием.

Шиобэн неуверенно спросила:

— И это — еще один из симптомов бури?

— Да. Важнее всего для нас Лондон, но катастрофа имеет не только местные, региональные, и даже не только национальные масштабы. Судя по имеющимся сведениям, линии связи выходят из строя по всему миру… Катастрофа носит глобальный характер…

Перед Шиобэн предстали кадры, заснятые по всему миру. Съемка была проведена с резервного спутника. Над ночной стороной планеты клубились завитки умопомрачительно красивых полярных сияний. А вот планета, лежавшая под ними, выглядела не так красиво. Темные силуэты материков очерчивались огнями крупных городов, протянувшихся по побережьям и вдоль берегов больших рек, — но эти ожерелья огней были словно бы порваны. Любое отключение электричества вызывало проблемы в соседних регионах и распространялось подобно эпидемии. Электростанции кое-где пытались выручать друг друга, но, как сказала Филиппа, уже начали возникать конфликты. Квебек обвинял Нью-Йорк в «воровстве» части своих мегаватт. В некоторых местах Шиобэн заметила зловещее сияние пожаров.

«И все это — лишь за пару часов, — думала Шиобэн. — Как же хрупок мир».

Но изображение, передаваемое спутником, то и дело прерывалось помехами и наконец окончательно распалось. Бледно-голубой экран опустел.

— Послушайте, все это просто страшно. Но чем я могу помочь?

Во взгляде Филиппы снова появилась подозрительность. «Вы еще спрашиваете?» — как бы говорил этот взгляд.

— Профессор Макгоррэн, это геомагнитная буря. Прежде всего, она вызвана проблемами на Солнце.

— О! И поэтому вы решили поговорить с астрономом. — Шиобэн очень хотелось рассмеяться, но она сдержалась. — Филиппа, я космолог. После окончания университета я о Солнце даже не задумывалась.

Тоби Питт прикоснулся к ее руке.

— Но вы — королевский астроном, — негромко проговорил он. — Ведь они выбиваются из сил. К кому еще они могли обратиться?

Конечно, он был прав. Шиобэн всегда занимал вопрос о том, чего они стоят — ее королевский титул и положение в обществе, этому титулу сопутствующее. Первые королевские астрономы — такие люди, как Флемстид[3] и Галлей,[4] — возглавляли обсерваторию в Гринвиче и большую часть своего времени посвящали наблюдению за Солнцем, Луной и звездами в целях обеспечения безопасности морской навигации. Теперь работа Шиобэн заключалась в том, чтобы председательствовать на конференциях вроде сегодняшней и становиться легкой добычей для ленивых журналистов, ищущих, кого бы им процитировать. Ну а еще, судя по всему, королевский астроном мог стать козлом отпущения для политиков в кризисной ситуации. Она сказала Тоби:

— Когда все это закончится, напомни мне, чтобы я подала в отставку.

Он улыбнулся.

— Но пока… — Он встал. — Вам что-нибудь нужно?

— Кофе, если сумеете раздобыть, пожалуйста. Если нет — воды.

Она посмотрела на экран мобильного телефона и мысленно выругала себя: сигнал пропал, а она и не заметила.

— И еще мне нужно поговорить с матерью, — добавила она. — Сможете организовать мне звонок по обычной линии?

— Конечно.

Тоби вышел из комнаты.

Шиобэн вернулась к разговору с Филиппой.

— Хорошо. Я постараюсь, как смогу. Оставайтесь на связи.

6 Прогноз

Одевшись в комбинезоны из переработанной бумаги, Михаил и Юджин сидели в маленькой, очень тесной жилой комнате.

Юджин держал обеими руками чашку с кофе. Оба неловко молчали. Михаилу казалось странным то, что такой красавец так стеснителен.

— Итак — нейтрино, — неуверенно проговорил Михаил. — «Циолковский» — это ведь совсем маленькая база. Наверное, там уютно. У вас там много друзей?

Юджин глянул на него так, словно он говорил на иностранном языке.

— Я работаю один, — сказал он. — Большинство из тех, что трудятся внизу, приставлены к детектору гравитационных волн.

Такое положение Михаилу было понятно. Большую часть астрономов и астрофизиков притягивало все грандиозное и далекое. Эволюция массивных звезд и биография всей Вселенной, проявлявшиеся в виде таких экзотических сигналов, как гравитационные волны, — вот это было для них просто-таки эротично. А изучение Солнечной системы, а уж тем более Солнца, представлялось занятием местечковым, мелким, ограниченным.

— Да, привлечь людей к работе в области космической метеорологии всегда было трудновато, — вздохнул Михаил. — Хотя она имеет такое большое практическое значение. Солнечно-земная среда — это сложное скопление облаков плазмы и электромагнитных полей, и физика этого пространства тоже жутко сложна. — Он улыбнулся. — Пожалуй, мы с вами в одной лодке — я, торчащий на лунном полюсе, и вы, закопавшийся в кратере на темной стороне. Оба занимаемся бесславным и неблагодарным трудом.

Юджин посмотрел на него более внимательно. У Михаила возникло странное чувство. Молодой человек словно бы впервые на самом деле заметил его. Юджин осведомился:

— И почему же вы заинтересовались Солнцем?

Михаил пожал плечами.

— Мне нравилась практическая сторона дела. Небо, прикасающееся к Земле… Большинство космологических объектов абстрактны и далеки, но только не Солнце. К тому же нас, русских, всегда тянуло к Солнцу. Сам Циолковский, наш великий исследователь космоса, в некоторых своих работах был близок к солнцепоклонству — так говорят.

— Может быть, это все из-за того, что вам, живущим так далеко на севере, просто не хватает солнца.

Михаил смутился. Шутка? Он заставил себя рассмеяться.

— Пойдемте, — сказал он. — Пожалуй, пора навестить зал мониторинга.

В другое помещение, накрытое куполом, им пришлось перебираться по короткому и низкому туннелю. Оказавшись в зале мониторинга, Юджин остановился и стал оглядываться по сторонам, от изумления приоткрыв рот.

Это помещение представляло собой святилище Солнца образца двадцать первого века. Стены закрывали софт-скрины с изображениями поверхности Солнца или его атмосферы, пространства между Солнцем и Землей, заполненного динамическими плазменными и электромагнитными структурами. Встречались тут и изображения Земли и ее сложной магнитосферы. Изображения передавались в разном диапазоне волн: в спектре видимого света, в спектре водорода и кальция, в инфракрасном и ультрафиолетовом свете, в спектре радиоволн, — и каждое изображение сообщало нечто уникальное, неповторимое о Солнце и его окружении. Для опытного взгляда еще более впечатляюще выглядели результаты спектрального анализа — изобилующие острыми пиками графики, раскрывавшие тайны звезды планеты Земля.

Вот так внешне выглядела работа космической метеослужбы. Лунная станция была всего лишь одной в сети станций, ведущих постоянное наблюдение за Солнцем и располагавшихся на всех континентах Земли. На орбитах вокруг Солнца летали специальные спутники. Таким образом, космическая метеослужба наблюдала за звездой мириадами глаз.

Эта работа была необходима. Солнце светило пять миллиардов лет, оно выдыхало тепло, свет и солнечный ветер — поток заряженных частиц с высоким энергетическим потенциалом. Но этот процесс не был неизменным. Даже в обычное время солнечный ветер «дует» порывами. Колоссальными потоками он выливается из дыр в солнечной короне, прорывается к верхним слоям атмосферы Солнца. Пятна на Солнце — более холодные участки с характерным скоплением магнитных полей — были замечены людьми на поверхности светила еще в четвертом веке до Рождества Христова. Из таких возмущенных областей, изобилующих вспышками и сильнейшими взрывами, в космос может выбрасываться высокочастотное излучение и быстро движущиеся заряженные частицы. Вся эта «погода» ударяет по слоям воздуха и электромагнитным полям, защищающим Землю.

На протяжении большей части истории человечества эти явления протекали незамеченными — за исключением роскошных полярных сияний, время от времени появлявшихся на небе. Но если люди в массе своей не слишком восприимчивы к космическим бурям, к ним чрезвычайно чувствительно электрическое оборудование. Почти за два столетия до две тысячи тридцать седьмого года телеграфисты начали жаловаться на головные боли, и выяснилось, что причиной стали токи, вызванные Солнцем в телеграфных линиях. С тех пор, чем зависимее становился мир от техники, тем более он открывался для ударов солнечных катаклизмов. И в тот день Земля познала это во всей красе.

Для хрупкой, технически высокоразвитой и в значительной степени взаимосвязанной цивилизации жизнь неподалеку от звезды оказалась чем-то сходной с жизнью рядом с медведем. Как и медведь, звезда могла не причинять тебе никакого вреда. Но, по меньшей мере, тебе следовало за ним (и за ней) наблюдать очень внимательно. Вот почему была организована космическая метеослужба.

Теперь она существовала под эгидой Евразийского союза, но в свое время, в двадцатом веке, начиналась с куда более скромной организации — Американского центра космической экологии, совместного детища НАСА, Национальной администрации по океану и атмосфере и министерства обороны.

— В то время данные собирались не так упорядочено, — сказал Михаил. — В разрозненном виде они поступали с научных спутников, предназначенных для других целей. А прогнозы представляли собой догадки, не более того. За это пришлось дорого заплатить в две тысячи одиннадцатом году, во время нескольких солнечных бурь, пришедшихся на время максимума солнечной активности. В настоящее время у нас имеется довольно сносная база данных, постоянно обновляющаяся в реальном времени. Системы предсказания представляют собой большие цифропрогностические блоки, в основе работы которых лежит магнитогидродинамика, физика плазмы и так далее. Мы обладаем полной последовательностью теоретического моделирования от поверхности Солнца до поверхности Земли…

Но Юджин не слушал его. Он постучал кончиком пальца по изображению в спектре водорода.

— Вот в чем проблема, — сказал он.

Это была новая активная область. Намного более темная, чем окружающая ее фотосфера, она напоминала уродливый шрам в форме буквы «S».

— Признаюсь, это выглядит озадачивающе, — произнес Михаил. — На данной стадии солнечного цикла чего-либо подобного ожидать не приходилось.

— А я ожидал именно этого, — ответил Юджин. — В том-то все и дело.

Михаил осторожно поинтересовался:

— Вы о конце света?

— Сегодня еще не конец света. Сегодня мы видим только его предвестие. Но и это будет довольно неприятно. Вот почему я к вам прибыл. Вы должны их предупредить. — Его глаза стали большими и темными, в них затаился страх. — У меня имеется проверенный временем прогноз.

— Вы уже говорили.

— Но все равно мне никто не поверит. А вас послушают. В конце концов, это ваша работа. И теперь, когда у вас есть доказательства, вам придется сделать свою работу, так ведь? Вы обязаны их предупредить.

«У этого Юджина напрочь отсутствуют навыки общения с людьми», — подумал Михаил, в душе у которого смешались жалость к молодому человеку и нежелание слушаться его.

— Кого вы имеете в виду, говоря «они»? Кого именно я, по вашему мнению, должен предупредить?

Юджин развел руками.

— Для начала всех, кому грозит наибольшая опасность. Всех на Луне. На орбитальной космической станции. На Марсе, на борту «Авроры-2».

— И на Земле?

— О да, да! И на Земле. — Молодой человек посмотрел на часы. — Но Земля уже получила удар.

Михаил долго не отводил взгляда от Юджина. Наконец он обрел дар речи и обратился к Фалесу.

7 Массивный выброс

Шиобэн работала с экранами на столе в зале переговоров и собирала информацию.

Это было нелегко. Изучение Солнца и космической погоды просто-напросто не являлось предметом научной деятельности Шиобэн. Аристотель мог оказать ей помощь, но он порой вдруг проявлял странную рассеянность. С нелегким сердцем Шиобэн осознала, что нарушения в глобальной взаимосвязанности электронных систем Земли, на базе которых работал Аристотель, начали сказываться и на нем.

Довольно быстро она обнаружила, что солнечные обсерватории существуют по всему миру и за его пределами. Она попыталась связаться с Китт-Пик, с Мауна-Ки на Гавайях, с обсерваторией Биг-Бер на юге Калифорнии. Ни в одном из этих учреждений ей не удалось поговорить хоть с кем-то из сотрудников, и это неудивительно: даже там, где системы связи не вышли из строя, они были слишком перегружены вызовами. Но Шиобэн узнала о существовании космической метеослужбы — сети обсерваторий, спутников, баз данных, о специалистах, наблюдавших за Солнцем и бурным космосом вблизи от светила и пытавшихся составлять прогнозы самых худших проявлений поведения звезды. Судя по всему, станция космической метеослужбы работала на Южном полюсе Луны.

Несмотря на то, что за поведением Солнца пристально наблюдали на протяжении нескольких десятков лет, сегодняшние необычные события предсказал один-единственный ученый, работавший на Луне, — Юджин Мэнглс. Он разместил свои довольно точные прогнозы на ряде обзорных сайтов. Но связаться с Луной не было никакой возможности.

Через тридцать минут после первого разговора Шиобэн позвонила Филиппе Дюфло.

— Все это связано с Солнцем, — начала она.

Филиппа оборвала ее.

— Это нам уже известно.

— Произошло то, что специалисты называют «массивным коронарным выбросом».

Она рассказала о том, как протяженные верхние слои атмосферы Солнца, именуемые короной, удерживаются мощными магнитными полями, исходящими от самого Солнца. Иногда эти магнитные поля сгущались и спутывались в узлы, часто это происходило над активными областями. Такие узлы захватывали пузыри перенагретой плазмы, вырабатываемой Солнцем, а затем с колоссальной силой эту плазму извергали. Вот что произошло этим утром над огромным, размером с материк, пятном на Солнце, названным активной областью № 12688. Масса в миллиарды тонн плазмы, связанная собственным магнитным полем, оторвалась от Солнца со скоростью, весьма близкой к скорости света.

— Выброс добрался до Земли менее чем за час, — продолжала Шиобэн. — Насколько я понимаю, для такого явления это очень быстро. Никто не заметил приближения выброса, да никто особенно и не ожидал, что это может произойти на нынешней стадии солнечного цикла.

«Кроме, — мысленно добавила она, — одного одинокого астронома на Луне».

Филиппа нетерпеливо проговорила:

— Итак, эта масса намагниченного газа устремилась к Земле…

— Газ сам по себе более разрежен, чем промышленный вакуум, — уточнила Шиобэн. — Повреждения вызваны энергией, содержащейся в частицах и полях.

Солнечный выброс столкнулся с магнитным полем Земли. В обычных условиях магнитное поле служит для планеты броней и защищает даже спутники, летающие на низких орбитах, но сегодня выброс пробил защиту Земли ниже орбит многих спутников. Ставшие доступными для волн энергетических солнечных частиц спутниковые системы получили дозы статического электричества и в итоге отключились.

Представьте себе крошечные молнии, сверкающие повсюду над вашими электрическими схемами.

— Ничего хорошего, — буркнула Филиппа.

— Верно. Заряженные частицы также просачивались в верхние слои атмосферы и по пути отдавали свою энергию — это стало причиной возникновения полярных сияний. Магнитное поле Земли пережило несколько сильнейших колебаний. Вероятно, вам известно о том, что электричество и магнетизм взаимосвязаны. Изменения магнитного поля вызывают электрический ток в проводниках.

Филиппа растерянно произнесла:

— Так работает динамо-машина?

— Да! Именно так. При колебаниях в магнитном поле Земли оно посылает ток большой мощности непосредственно в толщу Земли, а также в любые электропроводящие материалы, какие попадутся на пути.

— Например, в наши энергораспределительные сети, — сказала Филиппа.

— И в линии связи. Сотни тысяч километров проводящих кабелей неожиданно получают разряды быстро меняющегося по мощности электрического тока высочайшего напряжения.

— Ясно. И что же нам с этим делать?

— Делать? Делать нам с этим, собственно, нечего. — Вопрос показался Шиобэн глупым, ей пришлось удержаться от недоброго смеха. — Ведь мы разговариваем о Солнце.

Речь шла о звезде, которая за одну секунду вырабатывала больше энергии, чем человечество смогло бы произвести за миллион лет. Данный выброс энергии вызвал геомагнитную бурю, намного превысившую масштабы мощности, предусмотренные специалистами, которые вели многолетние наблюдения за светилом. А для Солнца это было всего-навсего едва заметное содрогание. «Что с этим делать?» Вот уж, в самом деле, вопрос. Ничего нельзя было сделать с Солнцем, можно было только не попадаться на его пути.

— Нужно просто все это переждать.

Филиппа нахмурилась.

— А сколько времени это продлится?

— Этого никто не знает. Насколько мне известно, происшествие беспрецедентное. Но энергетический выброс движется быстро и вскоре минует Землю. Возможно, осталось всего несколько часов.

Филиппа серьезно проговорила:

— Нужно выяснить поточнее. Нам приходится думать не только об электроэнергетике. Кроме нее есть еще канализация, водоснабжение…

— Дамба на Темзе, — вырвалось у Тоби. — Когда очередной высокий прилив?

— Не знаю, — отозвалась Филиппа и сделала пометку в блокноте. — Профессор Макгоррэн, вы могли бы попытаться уточнить временные рамки?

— Да, я попытаюсь, — сказала Шиобэн и прервала связь.

— Конечно, — обратившись к ней, заметил Тоби, — разумно было бы изначально строить все системы с более надежной степенью защиты.

— Ох, — вздохнула Шиобэн, — но когда мы, люди, что-то делали разумно?

Шиобэн продолжала работать. Но шло время, и связь становилась все хуже и хуже.

Кроме того, ее отвлекали от работы новые кадры съемок.

Мощный взрыв на крупнейшем трансъевропейском газопроводе, по которому в настоящее время в Британию доставлялась большая часть природного газа. Как и электрические кабели, трубопроводы также представляли собой проводники многокилометровой длины, и возникновение в них электрического тока могло вызвать коррозию металла вплоть до его разрушения. Для защиты от подобной проблемы все трубы газопроводов были снабжены заземлением, и заземляющие устройства стояли на сравнительно небольшом расстоянии друг от друга. Но этот газопровод был построен совсем недавно, и в целях экономии при его сооружении использовали трубы из этилена. Этот материал воспламенялся намного легче. Шиобэн, с трудом владея собой, изучила статистику по этой катастрофе: стена пламени шириной в километр, выжженный лес на многие мили вокруг, сотни пропавших без вести — скорее всего, погибших… Она попыталась представить этот ужас, помноженный на тысячу и происходящий по всему миру.

Но страдали не только люди и построенные ими технические системы. Время от времени поступали новости о стаях птиц, сбившихся с пути, мелькали наводящие тоску кадры, изображавшие выбросившихся на побережье Северной Америки китов.

Тоби Питт принес Шиобэн телефон — громоздкое приспособление с длинным шнуром.

— Извините, что вам пришлось так долго ждать. Этому аппарату было не меньше тридцати лет, но, как только его подсоединили к надежной волоконно-оптической телефонной сети, он более или менее сносно заработал. После нескольких попыток Шиобэн удалось дозвониться до больницы Гая и упросить регистраторшу разыскать ее мать.

Голос у Марии был немного испуганный, но все же она владела собой.

— Со мной все прекрасно, — упрямо убеждала она дочь. — Тут только свет мигал, а вообще аварийная система работает хорошо. Но проблем все равно хватает.

Шиобэн понимающе кивнула.

— Больницы наверняка переполнены. Жертвы тепловых ударов… пострадавшие при автомобильных авариях…

— Не только, — оборвала ее Мария. — Поступают люди, у которых забарахлили регуляторы ритма сердца, или сервомышцы, или имплантаты, управляющие перистальтикой кишечника. А люди с сердечными приступами поступают просто-таки толпами. Даже такие, у которых никаких имплантатов нет.

«Конечно, — подумала Шиобэн. — Ведь тело человека представляет собой сложную систему, управляемую биоэлектричеством, оно само по себе подвержено воздействию электрических и магнитных полей. Мы все связаны с Солнцем, — думала она, — как птицы и киты, мы притянуты к нему невидимыми силовыми линиями, о существовании которых пару веков назад никто даже не догадывался. И мы так чувствительны к гневу нашего светила».

Голос Тоби Питта вывел ее из задумчивости.

— Шиобэн, простите, что вмешиваюсь. Вам звонят.

— Кто?

— Премьер-министр.

— Господи Боже! — Она немного подумала и спросила: — Какой страны?

Телефон в ее руке словно бы ожил. Разряд тока рванулся в тело. Мышцы правой руки одеревенели. Трубка выпала из пальцев и заскользила по крышке стола, рассыпая голубые искры.

Часть 2 Предсказания

8 Выздоровление

Кто-то забарабанил в дверь квартиры.

Бисеза научилась прятать свое настроение в присутствии Майры. Раздвинув губы в улыбке, не обращая внимания на то, как часто бьется сердце, она медленно встала с дивана, закрыла и отложила журнал.

Майра повернула голову и подозрительно посмотрела на мать. Она лежала на животе и смотрела на софт-уолл. На экране шла синтезированная «мыльная опера».

«Для восьмилетней девочки у нее слишком понимающий взгляд», — подумала Бисеза.

Майра знала о том, что несколько дней назад с миром случилось что-то непонятное. Прежде всего, странным было то, что мать находилась дома. Но между ними возникло нечто вроде понимания, вроде заговора. Они словно бы договорились: будем вести себя как обычно, и, может быть, в какой-то момент все станет так, как было. Такова была их безмолвная надежда.

Бисеза могла прошептать команду Аристотелю, чтобы он сделал часть двери прозрачной. Но, будучи офицером британской армии, обученным боевым искусствам, она никогда особо не доверяла чувствительности электронной аппаратуры, и для того, чтобы окончательно удостовериться, кто стоит за дверью, по старинке посмотрела в дверной глазок.

Это оказалась всего-навсего Линда. Бисеза отперла дверь.

Невысокая, крепкая, деловитая двадцатидвухлетняя Линда была двоюродной сестрой Бисезы. Она училась в Имперском колледже и изучала биосферную этику. Последние два года она еще присматривала за Майрой во время долгих заграничных командировок Бисезы. Сейчас девушка держала под мышками два пухлых бумажных пакета с продуктами. Еще два пакета стояли у ее ног. Линда была мокрая от пота.

— Извини, что так громко стучала, — сказала Линда. — Я боялась, что эти треклятые пакеты порвутся.

— Ну молодец, удержала.

Бисеза впустила Линду и тщательно заперла дверь на два замка.

Они отнесли покупки в маленькую кухню.

Линда принесла в основном повседневные продукты: молоко, хлеб, крупы, немного вялых овощей и яблок с гнильцой. Она извинилась за то, что «добыча» такая скромная, но могло быть и хуже. Бисеза, внимательно следившая за новостями, знала, что Лондон близок к тому, чтобы ввести ограничения на покупку продовольственных товаров.

Разбор покупок вызвал у Бисезы ностальгические чувства. Этим она занималась с матерью каждую пятницу. Мать устраивала «большую закупку», когда заканчивалась тяжелая рабочая неделя на ферме. Теперь семейные обычаи изменились: большую часть продуктов доставляли на дом по заказам. Но транспорт и службы доставки еще не вполне оправились, и всем приходилось ходить по магазинам, наполнять покупками тележки и рассчитываться.

Для Линды это было ново, и она принялась жаловаться:

— Ты просто не поверишь — какие кругом очереди. Возле мясных прилавков поставили вышибал. Электронные считывающие устройства, правда, уже работают. Это настоящее счастье — не надо ждать, пока кассиры подсчитают стоимость покупки вручную. Но все же некоторых людей кассы не пропускают.

После девятого июня у многих лондонцев можно было заметить красноречивый рубец выше запястья. Этим людям пришлось вживить новые идентификационные имплантаты, поскольку прежние «поджарились» в тот день, когда солнце палило так немилосердно.

— А воды в бутылках так и нет, — вздохнула Бисеза.

— Пока нет, — кивнула Линда и машинально включила краны над кухонной раковиной. Никакого толку. Солнечная буря вызвала коррозийные токи в далеко не новых трубах лондонского водопровода. Так что даже если удавалось запустить насосы, во многие районы города воду смогли бы подать только тогда, когда инженеры и сообразительные роботы-«кроты» восстановят водопровод.

Линда тоже вздохнула.

— Похоже, опять придется идти на колонку.

В одном из углов софт-уолла возникла картинка — вид Лондона с высоты птичьего полета. На это изображение наложилась схематическая карта, на которой были отмечены районы, где произошло отключение электричества. Вспышками были обозначены места бунтов, ограблений и прочих беспорядков. Синие стрелочки обозначали водонапорные колонки. Большей частью то были районы вдоль берега Темзы. Бисезу странным образом тронуло то, как старинный город все же пытается противостоять беде. Задолго до того, как римляне основали Лондон, кельты рыбачили на Темзе, плавая по ней на своих плетеных лодочках. И вот теперь, в двадцать первом веке лондонцев снова потянуло к родной реке. Линда посмотрела на свои ладони, покрытые мозолями.

— Знаешь, Бис, — призналась она, — с покупками я управлюсь. Но я не отказалась бы, если бы ты помогла мне таскать воду.

— Нет, — мгновенно отказалась Бисеза. Немного подумала и покачала головой. — Прости. — Она невольно бросила взгляд на Майру, безраздельно погруженную в созерцание бесконечных перипетий «мыльной оперы». — Я пока еще не готова выходить из дома.

Линда, продолжавшая выкладывать из пакетов продукты, проговорила нарочито спокойным голосом:

— Я попросила совета у Аристотеля.

— Насчет чего?

— Насчет агорафобии. Это состояние намного более распространено, чем мы привыкли думать. Да и как можно узнать о том, что кто-то является пленником в своем собственном доме? Ведь ты этого человека никогда в жизни не увидишь! Но это лечится. Группы психологической поддержки…

— Лин, я ценю твою заботу. Но у меня нет никакой агорафобии. И я не сошла с ума.

— Тогда что же…

Бисеза смущенно проговорила:

— Просто мне нужно еще немного времени.

— Если понадоблюсь тебе — я на месте.

— Знаю.

Бисеза вернулась к своему бдению рядом с Майрой.

Может быть, она и вправду не сошла с ума. Но она не могла объяснить Линде ничего, не могла рассказать ей обо всем том странном, что с ней произошло.

Она не смогла бы втолковать сестре, как случилось, что она, выполняя обычное задание по патрулированию территории в составе группы миротворцев ООН в Афганистане, неожиданно оказалась заброшенной за стены пространства и времени. Как ей пришлось строить совершенно новую жизнь на диковинной новой планете, словно бы скроенной из лоскутков, — на планете, которую они назвали «Мир». И как непостижимым образом она оказалась дома, пролетев через калейдоскоп еще более странных видений.

А еще она не смогла бы объяснить своей двоюродной сестре самую удивительную подробность из всего, что с ней приключилось: как это могло произойти, что она находилась на службе в Афганистане восьмого июня две тысячи тридцать седьмого года, а дома, в Лондоне, очутилась на следующий день, девятого июня, — в тот день, когда разразилась солнечная буря. При этом, насколько ей помнилось, между этими двумя датами прошло более пяти лет.

По крайней мере, она возвратилась к Майре — своей дочери, которую считала безвозвратно потерянной. Но для Бисезы прошли годы, а Майра повзрослела всего на один день. И Майра, изучавшая мать взглядом брошенного ребенка, конечно, замечала неожиданные проседи в ее волосах и морщинки, залегшие вокруг глаз. Между ними возникла пропасть, которая могла никогда не затянуться.

Из прошлой жизни Бисеза была вырвана настолько властно и неожиданно, что теперь не могла избавиться от страха, что это может случиться снова. Вот почему она не хотела выходить из квартиры. Она боялась не открытого пространства; она боялась потерять Майру.

Через несколько минут Бисеза прошептала команду Аристотелю. Искусственный интеллект возобновил старательный поиск во всемирных новостях и базах данных. Девятое июня стало днем глобальной катастрофы. Еще ни одна солнечная буря не вызывала последствий такого страшного масштаба. Через несколько дней даже Аристотелю, при его могучем запасе энергии, стало сложно справляться с потоком слов и изображений. Но как ни старался, он не сумел найти ни единого упоминания о серебристом шаре, который Бисеза увидела над Лондоном в то тяжелое утро, — о шаре, который товарищи Бисезы с планеты Мир назвали бы Оком. Даже в такой день, как девятое июня, подобный объект над Лондоном не должен был остаться незамеченным. Его могли принять за НЛО, о нем должны были напропалую трещать в выпусках новостей. Но никто о нем не сообщал. Бисеза до глубины души была напугана тем, что шар увидела только она одна. Потому что это означало, что Первенцы — та сила, которая таилась за Оком, из-за которой все случилось с Бисезой и со всей планетой, — чего-то хотят от нее.

9 Посадка на Луну

На третий день пути Луна на фоне черного неба стала громадной. Шиобэн приходилось вытягивать шею, чтобы выглянуть в маленький иллюминатор «Комарова», изготовленный из прочнейшего противометеоритного стекла. Но когда она нашла взглядом стройный серп Луны, то ощутила дрожь волнения.

«Как же все это странно, — подумала она. — Полет как полет. Лопаешь жуткую „самолетную“ еду, мучаешься тошнотой от укачивания, осваиваешься с хитрым устройством туалетов, рассчитанных на невесомость, — и вдруг тебе навстречу из мрака выплывает Луна».

Луна с холодным изяществом словно бы силой пробивалась в ее сознание.

Но удивительнее всего было то, что даже здесь, в пассажирском салоне шаттла «Комаров», совершавшего полеты между Землей и Луной, работал ее мобильный телефон.

— Пердита, пожалуйста, попроси профессора Грэфа, чтобы он заменил меня как научного руководителя Билла Кэрела.

Билл был одним из студентов-дипломников, занимался спектральным анализом структур антиэнергии. Человек он был резковатый, но очень талантливый, и Шиобэн надеялась, что старина Джо Грэф это увидит и оценит.

— О, и еще попроси Джо, чтобы он передал в редакцию гранки моей последней статьи для «Астрофизического журнала». Он знает, как это делается. Что еще? Когда я последний раз пыталась завести машину, она не работала.

Страшная катастрофа девятого июня нанесла тяжелые травмы не только людям, но и машинам, оснащенным искусственным интеллектом. Даже несколько месяцев спустя многие устройства восстанавливались с трудом.

— Наверное, ее неплохо было бы еще немного подлечить… Что еще?

— У тебя талон к дантисту, — напомнила ей дочь.

— Да, верно. Черт. Хорошо, позвони и скажи, что меня не будет.

Шиобэн потрогала кончиком языка нездоровый зуб и задумалась о том, на каком уровне находится стоматологическая служба на Луне.

Ее студенты, ее автомобиль, ее зубы… Эти фрагменты жизни в Милтон Кинес, где она заведовала кафедрой в Открытом университете, теперь казались такими мелкими и абсурдными. Но как только она преодолеет межпланетное пространство, обычная жизнь продолжится. Надо сосредоточить свои силы на том, чтобы все удержать и исправить. Ей нужна была та жизнь, к которой можно вернуться.

Но Пердиту все эти обыденные дела, конечно, интересовали очень мало. Изображение лица дочери на маленьком дисплее телефона искажали статические помехи, но все же видно было достаточно отчетливо. Шиобэн не собиралась жаловаться на такие ничтожные несовершенства в работе телекоммуникационной системы, благодаря которой любой человек на Земле мог связаться с любым человеком с Луны и наоборот. Как хвастались провайдеры межпланетной связи, очень скоро точно так же можно будет звонить на Марс. Но все же пугала задержка сигнала, это напоминало о том, что Шиобэн улетела так далеко от дома, что даже свет не быстро добирался от нее до дочери.

Очень скоро Пердита заговорила об опасностях, которые могли грозить матери.

— Ты вовсе не должна волноваться, — стала заверять дочь Шиобэн. — Вокруг меня — профессионалы высочайшего уровня, они все-все знают о том, что надо делать, чтобы я была жива и здорова. Да мне, может быть, на Луне будет безопаснее, чем в Лондоне.

— Вот в этом я сильно сомневаюсь, — буркнула Пердита. — Ты, мама, не Джон Гленн.[5]

— Нет, но мне и не нужно им быть.

Шиобэн была благодарна дочери за заботу, но все же эта опека ее немного раздражала. Ведь ей было всего сорок пять!

«Но, — виновато вспомнила она, — когда мне было двадцать с небольшим, разве я не точно так же обращалась со своей мамой?»

— А еще есть вспышки на Солнце, — добавила Пердита. — Я читала.

— Про это, я так думаю, читают большинство людей после июня, — сухо отозвалась Шиобэн.

— Астронавты находятся вне земного воздуха и магнитного поля. Значит, они не так защищены, как если бы оставались на Земле.

Шиобэн повернула телефон на ладони, чтобы показать дочери салон шаттла. Он вмещал восемь пассажиров, но сейчас здесь находилась только она одна. О толщине стенок можно было судить по глубине проемов иллюминаторов.

— Видишь? — Она постучала по стенке. — Пять сантиметров алюминия и воды.

— Если вспышка будет сильная, это не спасет, — заметила Пердита. — В тысяча девятьсот семьдесят втором, всего через несколько месяцев после того, как «Аполлон» вернулся с Луны, была сильнейшая вспышка на Солнце. Если бы они в это время находились на поверхности Луны…

— Но их там не было, — оборвала ее Шиобэн. — И тогда не существовало прогноза солнечной погоды. Существуй хоть малейший риск, мне бы не позволили лететь.

Пердита проворчала:

— Но Солнце сейчас беспокойное, мам. После девятого июня прошло всего четыре месяца, но до сих пор никто не знает, что стало причиной той бури. Кто знает, есть ли у этих солнечных метеорологов внятные соображения, что теперь творится на Солнце?

— Ну, — немного сердито проговорила в ответ Шиобэн, — для того чтобы выяснить это, я и лечу на Луну. И если честно, милая, мне бы лучше приняться за работу.

Сказав дочери о том, как сильно она ее любит, передав привет и наилучшие пожелания своей матери, Шиобэн прервала связь и испытала некоторое облегчение.

Конечно, она подозревала, что на самом деле Пердиту не так уж сильно волнует ее безопасность. Дело было в зависти. Пердиту мучила мысль о том, почему на Луну летит не она, а ее мать. С чувством вины и победы одновременно Шиобэн стала смотреть в иллюминатор на выраставшую на глазах Луну.

Шиобэн была ребенком, родившимся в девяностые годы двадцатого века. Первые высадки людей на Луну состоялись за два десятка лет до ее рождения. Реликвии полетов «Аполлонов», зернистые фотоснимки радостных астронавтов с флагами, в тяжелых скафандрах, с невероятно примитивной техникой — все это было для нее симптомами ушедших лет холодной войны, вместе с безумным увлечением НЛО и шахтами для пуска ракет под кукурузными полями Канзаса.

Когда в начале века по обе стороны от Атлантики праздновали возвращение на Луну, Шиобэн и тогда осталась равнодушна к происходящему. Даже при том, что она уже была студенткой и изучала астрономию, все равно освоение Луны казалось ей мальчишеским занятием, забавой для авиаторов и инженеров, попыткой военно-промышленного комплекса прорваться к власти и прибыли. При этом научные цели лунных проектов представлялись Шиобэн оправданиями на манер фиговых листков. Настолько же неоправданными ей всегда виделись полеты человека в космос.

Но возобновление освоения космоса захватило воображение нового поколения, включая и ее собственное. И работа пошла намного быстрее, чем кто-то мог даже мечтать.

К началу две тысячи двенадцатого года в космос летала уже целая флотилия кораблей типа «Аполлон». К Международной космической станции и от нее на Землю до сих пор дисциплинированно летали почтенные «Союзы», а отважные, но не лишенные недостатков шаттлы отправили на пенсию. Тем временем на Луну и Марс то и дело посылали армады исследовательских вездеходов и зондов для взятия образцов породы, другие непилотируемые аппараты отправлялись в более далекие космические странствия. В частности, в рамках «перековывания мечей на орала» осуществлялся необычный проект: составление карты всей Солнечной системы с помощью старинной бомбы под названием «Уничтожитель». Шиобэн знала о том, что результаты таких проектов — большой вклад в науку, хотя она сама и не занималась изучением Солнечной системы. Но ее ужасно огорчало то, что большинство людей даже никогда не слышали о существовании больших космологических телескопов, подобных анизотропическому зонду «Квинтэссенция», а ведь именно результаты работы этого аппарата, можно сказать, воспламенили ее карьеру.

Пока происходило все это, постепенно разрабатывались и программы пилотируемых космических полетов, как в Америке, так и в Евразии, и в две тысячи пятнадцатом году на Луне снова остались следы людей. К две тысячи тридцать седьмому году люди уже арендовали Луну почти двадцать лет подряд. Около двух сотен колонистов обитали на базе «Клавиус» и в других местах.

А всего четыре года назад первые исследователи на борту космического корабля «Аврора-1» добрались до Марса. Даже самый закоренелый циник не мог не возрадоваться исполнению древней мечты человечества.

Шиобэн предстояло выполнить очень важное задание: согласно вежливо сформулированному приказу премьер-министра Евразии она должна была выяснить, что происходит с Солнцем и не грозит ли Земле повторение того, что случилось девятого июня. Но для нее самым главным было то, что она, Шиобэн Макгоррэн, уроженка Белфаста, мчалась к шару Луны, сидя внутри шаттла, с виду похожего на четвероногого жука, а технически напоминавшего сильно модернизированную версию старинных лунных модулей «Аполлон».

«Как это чудесно! — взволнованно думала Шиобэн. — Неудивительно, что Пердита позеленела от зависти».

В конце салона открылась дверь. Из проема выплыл капитан и скользнул в свободное кресло. Дав негромкую команду Аристотелю, Шиобэн отключила разложенные вокруг нее софт-скрины.

Итальянцу Марио Понцо было под пятьдесят, и для космолетчика он имел довольно-таки тучное телосложение. Заметный животик сильно выпячивался под комбинезоном.

— Прошу прощения, профессор, что у меня не было времени поговорить с вами. — У Марио был американский акцент, сохранившийся со времен обучения в космическом центре Хьюстона. — Надеюсь, Саймон хорошо о вас заботился?

— Прекрасно, благодарю вас. — Шиобэн немного растерялась. — Вот только еда немного безвкусная, правда?

Марио пожал плечами.

— Это из-за невесомости, я так думаю. Как-то связано с балансом жидкости в организме. Для всех астронавтов-итальянцев — подлинная трагедия!

— А вот спала я превосходно. Так крепко, как в детстве.

— Я рад за вас. Если честно, мы впервые совершаем полет с одной-единственной пассажиркой.

— Я так и поняла.

— Но на самом деле отчасти так и должно быть, потому что Владимир Комаров в свой последний полет отправился один.

— Комаров? О! Это тот, в честь кого назван шаттл.

— Верно. Комаров — герой, и для русских, у которых много героев, это о чем-то говорит. Он первым совершил полет на космическом корабле «Союз». Когда во время возвращения на Землю вышли из строя бортовые системы, он погиб. А герой он потому, что взошел на борт этой посудины, почти наверняка зная о том, насколько велики недостатки этого малопроверенного корабля.

— Значит, шаттл назван в честь погибшего космонавта. Разве это не дурной знак?

Марио улыбнулся.

— Вдалеке от Земли у нас развиваются иные суеверия, профессор. — Он глянул на погасшие софт-скрины. — Знаете, мы тут не привыкли секретничать. Это не приветствуется. Чтобы выжить, мы должны сотрудничать. Секретность вредна, профессор, она не способствует общему духу. А вы и ваша миссия окутаны покровом тайны, и я о вас ничего не знаю, кроме этого.

— Сочувствую, — осторожно отозвалась Шиобэн.

Марио потер подбородок, заросший трехдневной щетиной. Он успел признаться Шиобэн в том, что терпеть не может бриться в космосе, поскольку сбритые щетинки разлетаются по каюте.

— Дело не только в этом, — признался капитан. — Канал связи между Землей и Луной необычайно узок. Бутылочное горлышко, можно сказать. И если бы я захотел, чтобы какие-то важные сведения не просочились в глобальные сети, то самое милое дело — разместить эти сведения на Луне.

Он, безусловно, был прав; именно из-за легкости проведения секретных переговоров на Луне Шиобэн и отправили туда, а не вызвали экспертов с Луны на Землю.

— Но ведь вы знаете, что я являюсь посланницей премьер-министра Евразии. Уверена, вы понимаете, что секретность, соблюдаемая мной, продиктована с более высоких уровней.

«Так что нечего меня подначивать», — мысленно добавила она и повернулась к выключенным софт-скринам.

— Так что, если вы не возражаете…

— Опять за науку? Думаю, немного поздновато.

Он посмотрел в иллюминатор.

Серп Луны исчез. За окошком мелькали черные и светло-коричневые пятна.

Марио негромко проговорил:

— Вы видите кратер Клавиус, профессор.

Шиобэн широко раскрыла глаза. Клавиус, расположенный к югу от кратера Тихо, представлял собой настолько громадную котловину, что его дно было выпуклым, оно выпятилось за счет кривизны поверхности Луны. Шаттл снижался, и стали видны мелкие воронки на дне громадной котловины: кратеры всех размеров, накладывающиеся друг на друга, — насколько хватало глаз. Странный, искореженный пейзаж, чем-то похожий на поле боя после какой-то великой войны. Но вот Шиобэн увидела едва заметную на фоне тени, отбрасываемой стенкой кратера, тонкую линию, сверкающую золотую нить, словно бы упавшую на серый лунный пол. Судя по всему, это была «Праща» — новая, еще не законченная электромагнитная стартовая система, мощный рельс длиной более километра. Даже с такой высоты Шиобэн видела свидетельство того, что человеческие руки прикоснулись к лику Луны.

Марио наблюдал за ней.

— Впечатляет, верно? — улыбнулся он и отправился в кабину, дабы подготовиться к выполнению протокола посадки.

10 Мягкая посадка

В центре базы «Клавиус» возвышалось три больших надувных купола. Соединенные между собой прозрачными переходами и подземными туннелями, купола были засыпаны лунной пылью для защиты от солнца, космических лучей и прочих вредных воздействий. В итоге при взгляде с высоты купола выглядели частью лунного пейзажа, они походили на пузыри на поверхности серо-бурого реголита.

Шаттл «Комаров» без особых церемоний совершил посадку в полукилометре от главных куполов. Поднятая пыль занудно медленно опадала в безвоздушной атмосфере Луны. Тут не было никаких взлетно-посадочных площадок, только множество неглубоких вмятин, выжженных в пыли и камне, — следы многочисленных взлетов и посадок.

К люку шаттла пополз прозрачный рукав туннеля. В сопровождении капитана Марио Шиобэн сделала первые шаги в условиях непривычной для нее силы лунного притяжения. Ее смарт-кейс ехал позади на колесиках.

Вид ближайших окрестностей был слегка искажен кривизной стенок прозрачного туннеля. Шиобэн показалось, что вокруг лежат невысокие холмы. Все острые, выступающие поверхности покрывала вездесущая пыль — итог падения метеоритов на протяжении многих и многих тысячелетий. «Почти как заснеженное поле», — подумала Шиобэн. Тени оказались не такими непроницаемо черными, как она себе представляла. Черноту смягчало отраженное свечение лунного грунта. Этому не следовало удивляться: в конце концов, свет Луны озарял Землю с тех самых незапамятных времен, когда в результате гигантской космической катастрофы образовалась система Земля — Луна. И вот теперь Шиобэн шагала по Луне, озаренная ее светом. Но на этом участке тьму рассеивали еще и фары вездеходов, прожектора, установленные на цистернах с топливом, на спасательных бункерах, на складах с оборудованием.

Переходной коридор закончился возле небольшой тесной кабинки. Шиобэн и Марио спустились на эскалаторе к подземному туннелю. Здесь их ожидал открытый вагончик, поставленный на ленту монорельсовой дороги. Места в вагончике хватало для десяти человек, то есть для всех, кто мог прибыть на шаттле, — восемь пассажиров и двое космолетчиков.

Вагончик бесшумно заскользил по рельсу.

— Индукционный принцип движения, — объяснил Марио. — Тот же, по которому со временем будет работать «Праща». Непрерывный свет Солнца и малая сила притяжения — физические явления, лежащие в основе движения этой электрической тележки, словно бы специально предназначенной для Луны.

Туннель был узкий, его освещали флуоресцентные трубки. Оплавленные, выжженные в горной породе стенки находились так близко, что, протянув руку, Шиобэн могла бы до них дотронуться, и это было совершенно безопасно, поскольку вагончик двигался чуть быстрее скорости пешей ходьбы. Шиобэн постепенно постигала правило: вдали от Земли поведением правила осторожность. Абсолютно все следовало делать медленно и аккуратно.

Туннель заканчивался люком, за его крышкой находилось помещение, которое Марио назвал «пыльной камерой». Комнатка была оборудована щетками, пылесосами и прочими приспособлениями для очистки скафандров и людей от лунной пыли, прилипавшей ко всему на свете за счет электростатики. Поскольку Марио и Шиобэн на поверхность Луны не выходили, чистку они прошли быстро.

На внутренней крышке люка красовалась табличка с надписью крупными буквами:

ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ НА БАЗУ «КЛАВИУС» ИНЖЕНЕРНО-КОСМИЧЕСКИХ ВОЙСК США

Затем следовал перечень организаций-спонсоров — от НАСА и военно-воздушных и космических сил США до компании «Боинг». Далее список различных частных инвесторов, а затем, как бы не слишком охотно, перечислялись евразийские, японские, всеарабские, всеафриканские и прочие космические организации, вложившие более половины денег в создание этого проекта, осуществляемого под эгидой американцев.

Шиобэн прикоснулась к маленькому кружку — эмблеме Британского национального космического агентства. В последние годы в Британии расцвела робототехника и миниатюрная техника. В самом начале века в освоении Луны и Марса царствовала автоматика, и это было время славы БНКА и работавших там инженеров. Но этот период оказался коротким и уже закончился.

Марио встретился взглядом с Шиобэн и улыбнулся.

— Американцы во всей красе. Никогда никому не уступят.

— Но они были здесь первыми, — заметила Шиобэн.

— Да. Что правда, то правда.

Крышка люка отъехала в сторону. За ней стоял невысокий, крепко сложенный мужчина.

— Профессор Макгоррэн? Добро пожаловать на Луну. Она сразу его узнала. Это был полковник Бартон Тук из военно-воздушных и космических сил США, командующий базой «Клавиус». Под пятьдесят, с по-военному суровой стрижкой, он был почти на голову ниже Шиобэн.

— Зовите меня Бад, — с обезоруживающей белозубой улыбкой предложил он.

Шиобэн попрощалась с Марио. Тот возвращался на шаттл, где, как он выразился, «постели мягче, чем где-либо на „Клавиусе“».

Бад Тук и Шиобэн поднялись по лестничному пролету, что оказалось очень легко при силе притяжения в шесть раз ниже земной, и оказались под куполом. Затем они пошли по узкому некрытому коридору. В нескольких метрах у себя над головой Шиобэн видела гладкую пластиковую поверхность купола. Вокруг во множестве располагались коридоры и перегородки. Все было тихо, горел неяркий свет, никто не двигался, кроме Бада и Шиобэн.

Она тихо проговорила:

— Наверное, так и должно быть: первые шаги по такому загадочному месту, как Луна, в полумраке и тишине.

Бад кивнул.

— Конечно. Надеюсь, вы скоро освоитесь с лунным временем. У нас тут сейчас на самом деле два часа. Середина ночи.

— По лунному времени?

— По хьюстонскому.

От Бада Шиобэн узнала о том, что эту традицию ввели первые астронавты. Они отправлялись в свои эпохальные полеты, сверяя часы со временем на родине, в Техасе. Приятно было и теперь отдавать дань уважения пионерам освоения Луны.

Они подошли к нескольким закрытым дверям. Над ними горела неоновая табличка: МЯГКАЯ ПОСАДКА. Бад открыл одну из дверей. За ней оказалась небольшая комната, и Шиобэн заглянула внутрь. Там стояла кровать, которую можно было разложить, и тогда она стала бы двуспальной, стол, оборудование для связи. Имелась даже небольшая кабинка с душем и унитазом.

— Не гостиница, конечно, — посетовал Бад. — И обслуживания номеров тут тем более нет, — осторожно добавил он.

Вероятно, при этом сообщении какие-нибудь важные шишки закатывали скандалы и требовали пятизвездочных удобств, к коим они привыкли.

Шиобэн решительно заявила:

— Мне подойдет. Вот только… «Мягкая посадка» — что это значит?

— Это самые первые слова, произнесенные на Луне Олдрином[6] в то самое мгновение, когда лунный модуль «Аполлона одиннадцать» коснулся поверхности планеты. Мы решили, что это вполне подходящее название для помещений, отведенных для наших гостей.

Бад подтолкнул ее смарт-кейс вперед. Оказавшись в комнате, кейс, по-видимому, решил, что его путешествие закончено, и раскрылся.

Бад сказал:

— Шиобэн, то совещание, о котором вы просили, я назначил на десять утра по местному времени. Все участники на месте — а главное, Мэнглс и Мартынов с Южного полюса.

— Благодарю вас.

— До этого времени располагайте собой, как пожелаете. Отдохните, если хотите. А мне пора совершить обход этого сарая. Буду рад, если вы составите мне компанию. — Он усмехнулся. — Я человек военный — привык к бессонным ночам. Кроме того, люблю все хорошенько осмотреть самолично, когда меня никто не отвлекает.

— На самом деле мне бы надо поработать.

Она виновато глянула на свой самораспаковывающийся багаж, на помятую одежду, которой следовало отвисеться, на свернутые рулонами софт-скрины. Но голова у нее уже и так была порядком набита всевозможными сведениями о Солнце и солнечных бурях.

Она внимательно посмотрела на Бада Тука. Он стоял, сложив руки за спиной, взгляд дружелюбный и спокойный. Простой, без знаков отличия, комбинезон обтягивал его квадратные плечи.

«Типичный служака, — подумала Шиобэн. — Таким и должен быть командующий лунной базой».

Но если она собиралась справиться с порученным заданием, то следовало заручиться его поддержкой.

И она решила войти к нему в доверие.

— Я ведь ничего не знаю о людях, которые здесь работают. Как они живут, о чем думают. Обход мог бы послужить для меня первым знакомством с базой.

Бад кивнул. Судя по всему, ее решение ему понравилось.

— Небольшая разведка перед боем никогда не повредит.

— Ну, я бы это так называть не стала…

И она попросила полковника выделить ей пятнадцать минут на то, чтобы разобрать вещи и освежиться.

Они быстро пошли по окружности купола.

В воздухе ощущался странный запах, напоминавший не то порох, не то горящие опавшие листья. Бад объяснил, что так пахнет лунная пыль, которой впервые за миллиард лет представилась возможность сгорать в присутствии кислорода, чем она теперь с превеликой радостью и занималась. Под куполом все было обустроено просто и функционально. Кое-где перегородки украшали любительские произведения искусства. На большинстве картин царствовал контраст между серым лунным цветом и розовым и зеленым земными.

Три купола базы «Клавиус» назывались «Артемида», «Селена» и «Геката».

— Греческие названия?

— Для древних греков Луна представляла собой триединство: Артемида отождествлялась с нарождающейся Луной, Селена — с полной, Геката — с убывающей. Этот купол, под которым расположено большинство жилых помещений, называется «Геката». Поскольку он половину дня погружен в сумерки, это название для него вполне подходит.

Помимо жилых помещений для двухсот человек «Геката» вмещала системы жизнеобеспечения и переработки, небольшую больницу, тренажерные и физкультурные залы и даже театр — открытую круглую площадку, обустроенную на основе, как утверждал Бад, небольшого лунного кратера.

— Тут у нас идут только любительские спектакли и концерты. Но как вы можете себе представить, они пользуются очень большой популярностью. Особенно балет.

Шиобэн вытаращила глаза от удивления.

— Балет?!

— Понимаю, понимаю. Вы этого никак не ожидали от служащих ВВС. Но вам непременно надо увидеть, как выглядит антраша при лунной силе притяжения. — Он пытливо взглянул на нее. — Шиобэн, вы, наверное, думаете, что мы тут живем, как в норе. Но это другой мир, он во всем другой — начиная с того, с какой силой он вцепляется в ваши кости. И люди здесь меняются. Особенно дети. Будет время — увидите.

— Надеюсь, будет.

По невысокому туннелю с непрозрачными стенками они перешли под купол, называемый «Селеной». Здесь было намного больше открытых пространств, чем в «Гекате», и основная часть крыши оказалась прозрачной, что позволяло проникать солнечному свету. На длинных лотках росли овощи: кресс-салат, капуста, морковь, зеленый горошек и даже картофель. Но росли они в жидкости. Лотки были соединены между собой трубами, слышались непрерывный гул вентиляторов и насосов и шипение увлажнителей.

«Совсем как огромная теплица», — подумала Шиобэн.

Иллюзии мешали только чернота неба над куполом и блеск жидкости там, где должна была бы находиться почва. Но многие лотки были пусты — ни овощей, ни питательного раствора.

— Значит, тут у вас гидропонная ферма, — сказала Шиобэн.

— Ага. И все мы здесь вегетарианцы. Если захотите поискать на Луне свинью, корову или курицу, искать придется очень долго. А вот в лоток я бы палец совать не стал.

— Не стали бы?

Бад показал на помидоры.

— Они растут на почти чистой моче. А вон тот горошек питается концентрированными экскрементами. Здесь немного припахивает, но на вкусе почти не отражается. И конечно, большинство растений генетически модифицированы. Тут здорово поработали русские. Они старались создавать растения, которые бы наиболее экономично вписывались в замкнутый жизненный цикл. Кроме того, растения должны быть приспособлены к специфическим местным условиям: низкой силе притяжения, невысоким давлению и температуре, особому облучению.

Когда Бад рассказывал о лунном фермерстве, акцент в его голосе ощущался сильнее.

«Парень из Айовы, — подумала Шиобэн, — давно оторванный от дома».

Она посмотрела на невинно выглядевшие растения.

— Но, наверное, некоторые все-таки брезгуют.

— Это проходит, — ответил Бад. — А если нет, надо улетать. Как бы то ни было, это лучше, чем в былое время, когда здесь выращивали только водоросли. Даже я с трудом пережевывал ярко-голубой гамбургер. И конечно, мы тут очень чувствительны ко всему, что происходит на Солнце.

Девятого июня, отчасти благодаря предупреждению Юджина Мэнглса, лунные колонисты сумели спрятаться в укрытиях и там пережили самое страшное время. Космические корабли и различные системы пострадали, но ни один человек не погиб. А эти опустевшие гидропонные грядки показывали, что некоторым из живых существ, сопровождавших людей, не так повезло.

Они пошли дальше.

Третий купол, «Артемида», был целиком отдан технике.

Бад с отцовской гордостью продемонстрировал Шиобэн выстроенные в ряд трансформаторы.

— Энергия Солнца, — объяснил он, — дармовая, в огромном количестве, и в небе — ни облачка.

— Насколько я понимаю, здесь каждые две недели месяца темно.

— Верно. В данное время мы зависим от аккумуляторов. Но мы собираемся построить мощные электростанции на полюсах, где большую часть месяца светит Солнце, и тогда не придется запасать энергию в таком количестве.

Они обошли по кругу около установки, собранной из примитивного, но не громоздкого химико-перерабатывающего оборудования.

— Лунные ресурсы, — объяснил Бад. — Мы получаем кислород из ильменита — минерала, который можно обнаружить в большинстве базальтов. Его надо только добыть, измельчить и нагреть. Мы пробуем производить стекло из этого же минерала. Еще можно получать алюминий из плагиоклаза — это минерал наподобие полевого шпата, который встречается в горах.

Он обрисовал планы на будущее. Установка, которую сейчас видела Шиобэн, на самом деле представляла собой пилотный образец промышленного оборудования, способного работать в лунных условиях. В дальнейшем предполагалась построить громадные роботизированные заводы, действующие в условиях жесткого космического вакуума на поверхности Луны. Самой большой мечтой был алюминий. «Праща» — гигантский электромагнитный стартовый рельс — была построена почти целиком из лунного алюминия.

Бад мечтал о том дне, когда лунное сырье, соответствующим образом обработанное, можно будет отправлять для строительства объектов на орбите Земли и даже на саму планету.

— Я надеюсь, мне удастся увидеть, как Луна набирает вес в торговле, как она становится частью единой и процветающей экономической системы Земля — Луна. И конечно, все время мы постепенно учимся тому, как жить вдали от Земли. Полученные уроки можно будет применить на Марсе, на астероидах — да где угодно, где только пожелаем жить.

Но нам предстоит пройти долгий путь. Здесь условия совсем другие — вакуум, пыль, радиация, низкая сила притяжения, чудовищно мешающая процессу конвекции, и так далее. Приходится с нуля изобретать технологии столетней давности.

Бад говорил так, словно эта перспектива его радовала. Шиобэн заметила, что у него под ногтями — полоски лунной пыли. Этот человек накрепко здесь застрял.

Он проводил ее в «Гекату» — жилой купол — и сказал:

— Из двухсот с лишним живущих на Луне людей около десяти процентов — работники вспомогательных служб, включая и представителей вашей профессии. Остальные — инженеры, технологи, биологи. Сорок процентов занимаются чистой наукой, в том числе и ваши коллеги на Южном полюсе. О, и еще у нас тут примерно с десяток ребятишек. Так что колония у нас многодисциплинарная, многонациональная, многообразная во всех отношениях.

На самом деле Луну всегда осваивали представители разных культур — еще до того, как сюда ступила нога человека. Кристофер Клавиус был современником Галилея, но при этом — иезуитом. Он считал, что Луна — гладкий шар. По иронии судьбы, в его честь назван один из самых больших кратеров! В нашей религии почитается полумесяц. Мне на Луне жить нетрудно, Мекка отсюда хорошо видна, но Рамадан зависит от фаз Луны, а с этим здесь сложнее.

Шиобэн оторопела.

— Погодите. Вы сказали: «В нашей религии»? Бад улыбнулся. Судя по всему, такое отношение ему было знакомо.

— Знаете, ислам и до Айовы добрался.

Когда Баду Туку было немного за тридцать, он одним из первых оказался на развалинах храма Камня в составе отряда миротворцев. Это случилось после того, как экстремистская религиозная группа под названием «Единобожники» выпустила по этому памятнику исключительного значения ядерную ракету.

— Я тогда из-за этого постиг ислам, а мое тело постигло, что такое — сутками мокнуть под проливным дождем. Потом для меня все переменилось.

После этого задания, как рассказал Бад, он стал участником движения эйкуменистов, объединявшего обычных людей, пытавшихся — большей частью, с помощью радиопередач — добиться сосуществования самых распространенных мировых религий, взывая к их глубоким общим корням. Таким образом, вероятно, можно было бы содействовать распространению положительных сторон религий — моральных учений, различных предположений о мечте человечества во Вселенной. Один из аргументов был такой: если уж люди не могут избавиться от религии, то пусть она хотя бы им не мешает.

— Получается, — зачарованно проговорила Шиобэн, — что вы — кадровый военный, живущий на Луне и посвящающий свободное время изучению богословия.

Бад рассмеялся. Его смех был похож на щелканье затвора винтовки.

— Я — подлинный продукт двадцать первого века, верно? — Он посмотрел на нее с неожиданным смущением. — Но я многое повидал. Знаете, мне кажется, что все то время, пока я живу на свете, мы медленно выбирались из тумана. Теперь мы убиваем друг друга не с таким ярым энтузиазмом, как сто лет назад. И хотя Земля прямым путем отправилась в преисподнюю, когда мы от нее отвернулись, сейчас мы начинаем эти проблемы решать. А теперь еще и то, что стряслось с Солнцем. Нет ли здесь иронии судьбы: как только мы начали взрослеть, звезда, нас породившая, решила сварить нас всмятку?

«Да, горькая ирония судьбы, — подумала Шиобэн. — И странное совпадение: только-только мы начали удаляться от Земли, только научились жить на Луне — и Солнце дотягивается до нас и хочет нас сжечь…» Ученые с подозрением относятся к совпадениям; они обычно указывают на то, что упущена какая-то причина, лежащая в основе события.

«Или ты просто обзавелась паранойей, Шиобэн», — сказала она себе.

Бад между тем продолжал:

— Я приготовлю для вас завтрак, после того как покажу вам еще одну достопримечательность — наш музей. Здесь имеются даже те лунные камни, которые собрал экипаж «Аполлона»! Вам известно о том, что три цилиндра с пробами грунта, добытыми астронавтами «Аполлона-17» путем бурения, так и не были открыты? Люди на Луне осваиваются не на шутку, воздействие на планету очень сильно, поэтому мы перевезли на Луну невскрытые цилиндры, чтобы разные умники время от времени использовали эти образцы как эталоны — кусочки девственной Луны, какой она была до того, как мы прибрали ее к рукам.

Шиобэн все больше нравился этот грубоватый мужчина. Видимо, такой базой обязательно должны были командовать военные. Военные, со своими подводными лодками и шахтами для запуска ракет, имели больше, чем кто бы то ни было, опыта выживания в неестественных условиях, тесных помещениях, плохо приспособленных для жизни. И еще этой базой должны были руководить американцы. Европейцы, японцы и все остальные вложили в строительство немало средств, но, когда дело доходило до освоения девственных территорий вроде Луны, физическую силу и силу характера поставляли американцы. В полковнике Баде Туке Шиобэн увидела ряд лучших черт американского национального характера. Этот человек был суров и решителен, явно знал свое дело, имел большой опыт, но при этом умел видеть дальше своего носа — он заглядывал в будущее.

«Пожалуй, с ним можно иметь дело», — решила Шиобэн.

«И не только дело», — подсказал ей внутренний голос.

Они пошли дальше. Искусственное освещение под куполом разгоралось ярче. На Луне начинался еще один день для живущих здесь людей.

11 Око времени

Проходил месяц за месяцем. Лондон медленно приходил в себя после девятого июня. Бисеза ощущала невеселое настроение города.

В те несколько часов, пока бушевала буря, здесь царили подлинные отчаяние и страх. Только в «малом» Лондоне (без пригородов) погибло около тысячи человек. И все же это было время настоящего героизма. Пока еще не опубликовали официальные цифры — сколько человек спасли при пожарах, сколько вывели из туннелей подземки, извлекли из пробок на дорогах, скольких вытащили из кабин остановившихся лифтов. В последующие дни лондонцы тоже демонстрировали единение. Стали открываться магазины, на дверях которых появлялись написанные от руки таблички: «РАБОТАЕМ КАК ОБЫЧНО». Как правило, такие вывешивали после террористических актов. Народ радостно приветствовал появление на улицах отчаянно дребезжащих пожарных машин модели «Зеленая богиня» образца тысяча девятьсот пятидесятого года — музейных экспонатов, про которые мэр сказала, что «они слишком тупы для того, чтобы сломаться». Это было время сопротивления общему несчастью, время «духа внезапности» — так говорили люди, вспоминая еще большую беду, случившуюся почти сто лет назад.

Но это настроение быстро угасло.

Мир продолжал жить, и события девятого июня постепенно изглаживались из памяти. Люди старались возвращаться к работе, снова открывались школы, крупные электронно-коммерческие каналы заработали если и не в полную мощность, то все же достаточно ощутимо. Но возвращение к прежней жизни в Лондоне шло неровно: в Хаммерсмите до сих пор не было воды, а в Баттерси — электричества, в Вестминстере не работала система управления уличным движением. Терпение довольно быстро иссякло, и люди стали искать виноватых.

К октябрю и Бисеза, и ее дочка начали беспокоиться. Несколько раз они выбирались из дома — ходили к реке, гуляли по паркам, бродили по улицам изменившегося города. Однако свобода их передвижения была ограничена. Внутренняя база данных кредитного чипа, имплантированного под кожу Бисезы чуть выше запястья, за прошедшие пять лет устарела. В эпоху глобальных электронных расчетов Бисеза стала никем. С нефункционирующим чипом она не могла самостоятельно делать покупки, не могла войти в метро, не могла даже купить дочери мороженое.

Женщина понимала, что вечно так продолжаться не может. Правда, с неработающим чипом она стала невидимкой для армии и для всех остальных. И не голодали они с Майрой только потому, что давным-давно Линде был предоставлен доступ к сбережениям своей сестры.

Бисеза по-прежнему не чувствовала себя способной к активной жизни. И дело было не только в необходимости находиться рядом с Майрой. Она до сих пор не имела ясного понимания того, что ей довелось пережить.

Чтобы разобраться, она попробовала записать свою историю. Стала диктовать Аристотелю, но ее бормотание пугало Майру. В конце концов она принялась писать от руки, а Аристотель сканировал записи и сохранял в своей электронной памяти. Бисеза пыталась отредактировать текст, несколько раз перечитывала его от начала до конца, извлекала из памяти все новые и новые детали — как яркие, так и обыденные.

Но, сидя безвылазно в собственной квартире, Бисеза смотрела на слова, напечатанные поверх мультиков и «мыльных опер» на софт-скрине, и сама все меньше и меньше им верила.

Восьмого июня две тысячи тридцать седьмого года лейтенант Бисеза Датт совершала патрулирование территории в составе группы войск на границе Афганистана. С ней вместе в вертолете находились еще один офицер британской армии — Абдыкадыр Омар — и американец Кейси Отик. В этом неспокойном районе мира все они носили голубые каски миротворческих войск ООН. Это было самое обычное патрулирование, и день был как день.

А потом какой-то малец попытался подстрелить их вертолет — и солнце скакнуло по небу. Когда они выбрались из разбитой машины, то оказались в абсолютно другом месте. Нет, вернее — не в другом месте, а в ином времени.

Они рухнули на землю в тысяча восемьсот восемьдесят пятом году — а эти края в то время управлялись британцами и именовались северо-западной границей. Бисезу и ее товарищей привели в форт под названием Джамруд, где познакомили с молодым журналистом, уроженцем Бостона по имени Джош Уайт. Рожденному в тысяча восемьсот шестьдесят втором году — то есть, по понятиям Бисезы, в незапамятные времена, — в этом мире Джошу было всего двадцать три года. Кроме него, что уж совсем поразительно, в форте оказался Редьярд Киплинг — поэт, воспевший подвиги английских томми и непостижимым образом воскрешенный из мертвых. Но эти романтичные викторианцы и сами заблудились во времени.

Бисеза пыталась составить связный рассказ. Их всех перенесло в другой мир, на планету, скроенную из лоскутков и обрывков, выхваченных из ткани времен. Они назвали эту новую планету «Мир». Это русское слово означало «мир» — как планета, а также «мир» — то есть не война. В некоторых местах была видна «наметка»: там «лоскуты» примыкали один к другому. Кое-где границы между «лоскутами» представляли собой повышение почвы на метр, а то и больше, а кое-где посреди пустыни попадались участки доисторических джунглей.

Никто не знал, как это произошло. Еще меньше кто-то понимал почему. Но вскоре эти вопросы перестали волновать кого-либо, поскольку планета начала «срастаться», над ней пронеслись ветры бурной новой истории. Каждому пришлось думать о собственном выживании.

И все же вопросы оставались вопросами. Над новой планетой в изобилии парили Очи — серебристые шары, обладавшие странными геометрическими свойствами. Безмолвные и совершенно неподвижные, они словно бы внимательно наблюдали за всем происходящим и походили на множество автономных телекамер. Разве эти объекты могли иметь какое-то происхождение, кроме искусственного? Не являлись ли они орудием той силы, которая разорвала планету на части, а потом грубо слепила вновь?

Кроме того, возникал вопрос о временных рамках. Создавалось такое впечатление, что Мир создан как бы из образчиков людей на разных этапах эволюции: начиная с похожих на шимпанзе австралопитеков, живших за миллион лет до нашей эры, до представителей человечества разных исторических эпох. Но составление этого гигантского коллажа закончилось, насколько можно было судить, восьмого июня две тысячи тридцать седьмого года — в том срезе времени, из которого происходили Бисеза и ее товарищи. Почему на Мире не оказалось ничего из более далекого будущего? Бисеза размышляла, не означала ли эта дата чего-то вроде конца света, раз не было далее ничего, откуда можно было бы оторвать «лоскутки».

А потом ее, только ее одну, Очи перенесли домой — а может быть, это сделали далекие носители разума, управлявшие Очами. И она оказалась дома на следующий день, девятого июня две тысячи тридцать седьмого года, и увидела, как над Лондоном восходит зловещее солнце.

Бисеза была убеждена в том, что создание Мира представляло собой не какую-то природную катастрофу, а было осуществлено намеренно. Какой-то жуткий разум сделал это для своих целей. Но зачем нужно было рвать на части историю человечества? Зачем Очам нужно было находиться рядом, смотреть и слушать? Не могло ли это как-то быть связано с необычным поведением Солнца?

И почему ее перенесли домой? Конечно, она очень хотела вернуться к Майре. На Мире, глубоко страдая от одиночества и отчаяния, она умоляла Око спасти ее. Но при этом была уверена, что оно равнодушно к ее желаниям. Правильно было поставить вопрос так: для чего им понадобилось ее возвращение?

Бисеза, не выходящая из квартиры, билась над своим отчетом, старательно просматривала мировые новости, погружалась в воспоминания, пыталась что-то понять и решить, как быть.

12 Совещание

На базе «Клавиус» после пары часов сна Шиобэн все еще ощущала «болезнь поясного времени» — вернее, лунного времени.

«Наверное, — думала она, — примерно так я бы себя чувствовала, прилетев из Лондона на другой берег Атлантического океана».

Чтобы освежиться, она решила принять душ. Ее зачаровали радужные шарики воды, выливавшейся из ситечка. Шиобэн постаралась вести себя, как подобает хорошей гостье: она не раскрывала шторы душевой кабинки до тех пор, пока всасывающая система не забрала всю древнюю воду из поддона, до последней молекулы.

Еще с борта «Комарова» она попросила Бада собрать на совещание как можно больше специалистов. Насколько она поняла, должны были присутствовать ведущие эксперты по Солнцу из работавших на Луне — от гелио-сейсмологов до тех, кто изучал электромагнитное излучение в различных спектрах — от радиоволн до рентгеновских лучей. Кроме того, ожидалось присутствие вундеркинда — светила в области нейтрино-астрономии, человека, который пытался «дунуть в свисток» перед девятым июня. До прибытия на «Клавиус» никто из ученых не должен был знать о том, чему посвящена миссия королевского астронома. Сохранялась строжайшая секретность.

Конференц-залов на Луне было очень мало — это вам не Карлтон-террас. Бад предлагал Шиобэн использовать для проведения совещания амфитеатр базы «Клавиус», но открытое пространство амфитеатра не годилось для этой цели.

В итоге убрали ряд перегородок в жилых отсеках, и получилось не слишком просторное, но удобное помещение, большую часть места в котором занимал «стол для переговоров», составленный из нескольких небольших столов. Бад установил клетки Фарадея[7] и глушители, чтобы исключить электронное прослушивание, а также активные генераторы шума во избежание подслушивания обычного. Даже Фалесу был возбранен свободный вход и выход: на то время, пока дверь была закрыта, внутри помещения позволялось действовать только «усеченному» клону электронного привидения Луны. Кроме того, системы, не зависимые от Фалеса, должны были просмотреть и подвергнуть цензуре поток информации после совещания.

Шиобэн все проверила сама, насколько сумела.

— Я не специалист, — призналась она Баду, — но мне кажется, что этого достаточно.

Он горячо проговорил:

— Очень надеюсь! Уж вам я скажу: мне всю плешь проели из-за этого совещания — и не только по части секретности. — Он поскреб макушку. — Я-то человек военный, мне к неожиданностям не привыкать. Ученые — вот кто терпеть не может, когда их отвлекают от работы.

— Могу посочувствовать, — сказала Шиобэн. — Но я тоже ученый, не забывайте. И прямо сейчас мои собственные проекты, можно сказать, утекают в песок.

Бад знал о ее работе.

— Но сейчас жизнь и смерть Вселенной могут подождать.

— Вот именно.

Она улыбнулась ему.

Пробило десять часов. Шиобэн вдохнула, выдохнула, и они вместе с Бадом вошли в комнату, где уже собралось много народу. Бад негромко прикрыл дверь, и Шиобэн услышала, как щелкнул секретный замок.

Она встала во главе стола. Двадцать участников совещания уже сидели на своих местах, разложив перед собой софт-скрины. Двадцать пар глаз смотрели на нее, и в этих взглядах выражалось все, что угодно: от апатии и нервозности до неприкрытой враждебности. Лампы дневного света на потолке горели ярко и безжалостно, и, несмотря на шумную работу системы циркуляции воздуха, в этой тесной коробке уже ощутимо припахивало потом и адреналином. Люди, на взгляд Шиобэн, выглядели непривычно: изношенная, много раз чиненая одежда, нарочито сдержанные движения, сформировавшиеся за годы жизни в тесных помещениях и смертельно опасной окружающей среде. Рядом с ними Шиобэн казалось, что она выглядит кричаще и излишне утонченно, что она, прилетевшая с солнечной Земли, чужая здесь, в этой тесной пыльной комнате на Луне.

«Все будет просто кошмарно», — подумала она.

Она знала о том, что большинство участников совещания — геологи, работавшие в разных направлениях. У многих из них были большие, натруженные и пропитавшиеся лунной пылью руки, привыкшие к работе с камнями. Шиобэн обвела ученых взглядом и двоих узнала в лицо — она видела их, просматривая материалы, подготовленные для нее Бадом. Михаил Мартынов — довольно стеснительный русский, ведущий специалист по солнечной погоде на Луне, и Юджин Мэнглс — молодой гений, эксперт в области нейтрино.

Вид у Юджина был отсутствующий. Казалось, ему трудно смотреть другим в глаза. Но он был необыкновенно хорош собой и в жизни выглядел лучше, чем на фотографиях. Великолепная кожа, открытое лицо с правильными чертами — ни дать ни взять синтезированная звезда поп-музыки. У Шиобэн вдруг чаще забилось зачерствевшее сердце. А, судя по тому, какие взгляды время от времени на Юджина бросал Михаил, красота юноши привлекала не только женщин.

Бад, взявший на себя роль председателя, встал рядом с ней.

— Прежде чем мы начнем, позвольте мне сказать вот о чем, — начал он. — Астронавты по праву гордятся историей изучения Солнца. Все началось с тех, кто работал в «Небесной лаборатории» на орбите Земли в тысяча девятьсот семьдесят третьем году. Они использовали фотоспектрограф, собранный для них в Гарварде. Сегодня мы продолжаем эту традицию. Но речь пойдет не только о науке. Сегодня нас просят о помощи. Как командующий базой «Клавиус» я считаю большой честью принимать здесь профессора Макгоррэн. Да, это честь, что именно нам, работающим на Луне, поручили решение этой проблемы. Профессор.

Он кивнул Шиобэн и сел.

После этих общих слов, имеющих весьма отдаленное отношение к теме, Шиобэн снова обвела взглядом собравшихся. Только один человек смотрел на нее дружелюбно, с приятной полуулыбкой. Михаил Мартынов.

«Ну, давай», — словно бы говорил он ей взглядом.

— Доброе утро. Сегодня я намерена меньше говорить и больше слушать, но хотела бы сделать несколько предварительных замечаний. Меня зовут…

— Мы знаем, как вас зовут.

Это сказала одна из геологов — широкоплечая, крепкая женщина с квадратным лицом. Она смотрела на Шиобэн с самой большой неприязнью.

— Значит, у вас передо мной преимущество, доктор…

— Профессор. Профессор Роуз Дели.

Она говорила с выраженным австралийским акцентом. Шиобэн знала о том, что Роуз — специалист по извлечению гелия-3 из лунной породы с помощью солнечного света. Этот изотоп гелия служил топливом для ядерных реакторов, и на него возлагались самые большие надежды в плане лунной экономики. Поэтому Роуз тут была важной персоной.

— Я хочу только узнать, когда вы улетаете, чтобы я могла заняться настоящей работой. И еще я хочу знать, из-за чего вся эта секретность. После девятого июня ограничили исходящую связь, целый ряд баз данных Фалеса и прочие источники хранения информации закрыты…

— Я знаю об этом.

— Это Луна, профессор Макгоррэн. Если вы не заметили, мы все здесь находимся очень далеко от дома, от своих близких. Связь с Землей важна для нашего психологического равновесия, не говоря уже об элементарной безопасности. И если вы не хотите, чтобы моральный дух упал еще сильнее…

Шиобэн подняла руку, призывая Роуз умолкнуть. К ее облегчению, та послушалась.

— Я с вами совершенно согласна.

Так оно и было. Инстинктивно она сама противилась секретности, как и большинство тех, кто работал на Луне, поскольку открытость была важным пунктом бесконечных бесед, сопутствовавших высокой науке.

Она продолжила:

— Введение секретности тяжело для всех, и, уверяю вас, никто бы не стал ее вводить — в обычное время. Но время не обычное. Пожалуйста, выслушайте меня.

Сегодня я стою перед вами как эмиссар премьер-министра Британии и премьер-министра Евразийского союза. Когда я вернусь на Землю, то сообщу о результатах нашего совещания ряду мировых лидеров, включая президента Соединенных Штатов Альварес. А они хотят знать, чего ожидать от Солнца.

Ее слова были встречены насмешливо-изумленными взглядами. До вылета на Луну Шиобэн консультировалась с политологами, и они предупреждали, что на Луне ей придется столкнуться с определенной замкнутостью и равнодушием к политике. До Земли далеко, и все, что происходит там, не слишком важно. Поэтому она подготовила иллюстративный материал.

— Фалес, пожалуйста…

За пять минут она вкратце показала катастрофические последствия выброса солнечной энергии на Земле. Все притихли.

В заключение Шиобэн сказала:

— Вот почему я здесь, профессор Дели. Мне нужно получить ответы на ряд вопросов — эти ответы нужны нам всем. Что случилось с Солнцем? Не повторится ли снова девятое июня? На Луне — а точнее говоря, в этой комнате — собралось несколько ведущих экспертов в области изучения Солнца. А среди них — один ученый, который точно предсказал, что произойдет девятого июня.

Юджин на ее слова никак не отреагировал. Он смотрел в одну точку и словно бы не замечал всех остальных. Михаил сухо проговорил:

— И безусловно, легкость управления потоком информации с Луны чисто случайна.

Шиобэн нахмурилась.

— К секретности мы должны относиться серьезно, сэр. Правительства крупнейших государств на самом деле не понимают, с чем нам пришлось столкнуться. До тех пор, пока они этого не поймут, потоками информации, увы, придется управлять. Паника сама по себе может стать катастрофой.

Роуз промолчала, но ее взгляд остался гневным.

«Только бы мне не нажить врага в ее лице», — подумала Шиобэн.

Постаравшись придать голосу как можно больше бодрости, она сказала:

— Давайте для начала удостоверимся, что у нас в руках, образно выражаясь, одинаковые сборники гимнов. Доктор Мартынов, не будете ли вы так добры и не расскажете ли простому космологу о том, как должно функционировать Солнце?

— С удовольствием.

Михаил, наделенный природным артистизмом, поднялся и прошел во главу стола.

— Все космологи знают, что топливом для Солнца служит жар ядерной реакции. Но чего большинство космологов не знает, так это того, что ядерным реактором является только самое сердце Солнца. Все остальное — специальные эффекты.

К русскому акценту Михаила примешивалась актерская эмоциональность, но в целом слушать его было приятно.

Во время учебы в университете Шиобэн, конечно же, изучала Солнце. Она знала о том, что звезды, в принципе, устроены просто, но поскольку Солнце было ближайшей к Земле звездой, его препарировали до мельчайших деталей. Детали оказались невероятно сложны и по сей день, после нескольких столетий изучения светила, не до конца понятны. Но именно поведение этих самых деталей теперь и угрожало человечеству.

Солнце — газовый шар, состоящий большей частью из водорода. Его диаметр — более миллиона километров, то есть в сто раз больше диаметра Земли, а по массе Солнце превосходит Землю в миллион раз. Источником колоссальной энергии является ядро — звезда внутри звезды, где в результате сложных цепочек реакций великое множество ядер водорода превращается в гелий и другие, более тяжелые элементы.

Энергия ядерного синтеза должна преодолеть путь от раскаленного ядра до холода космоса. Эту энергию подталкивает разность температур — точно так же, как давление гонит воду по трубам. Но ядро окутано толстым слоем плотного газа, называемым лучистой зоной. Этот слой непрозрачен, как каменная стена, и тепло от ядра проходит через него в виде рентгеновских лучей. В следующем слое, так называемой конвективной зоне, плотность вещества снижается до таких параметров, что оно может вскипать, как на сковородке. Отсюда тепло продолжает свой путь к космическому холоду, образуя огромные конвективные воронки. Каждая из них размером во много раз больше диаметра Земли, а движение тепла по этим воронкам происходит со скоростью пешей ходьбы. Над конвективной зоной располагается видимая поверхность Солнца, фотосфера, источник солнечного света и пятен на Солнце. И точно так же, как линза воды, кипящей в кастрюле, всегда организуется в ячейки, так и солнце пузырится гранулами. Его поверхность постоянно изменяется, фотосфера складывается заново, как римская мозаика.

Все эти слои настолько громадны и так сильно сжаты, что Солнце непроницаемо для собственного излучения. Отдельному фотону энергии приходится добираться от ядра до поверхности миллионы лет.

Высвободившись из газового плена, энергия в форме светового потока мчится вверх со скоростью света, словно бы радуясь свободе, и распространяется на большие расстояния. Достигая Земли, находящейся в восьми световых минутах от фотосферы, солнечный свет все еще несет энергию, равную киловатту на квадратный метр. Но даже на расстоянии в несколько световых лет свет Солнца достаточно ярок для того, чтобы его можно было увидеть невооруженным глазом.

Наряду со светом Солнце постоянно выдыхает горячую плазму в лица водящих вокруг него хоровод детей. Этот «солнечный ветер» — сложный турбулентный поток. При определенной частоте света на поверхности видны темные пятна — коронарные дыры, области магнитных аномалий — нечто вроде родимых пятен на лике Солнца. От них в окружающий космос льются потоки высокоэнергетичного «солнечного ветра». Вращающееся Солнце распространяет эти потоки по Солнечной системе спиральными вихрями, словно гигантская газонополивалка.

Михаил сказал:

— Мы наблюдаем за этими вихрями. Как только планета попадает в зону действия одного из них, мы сталкиваемся с проблемами, поскольку по Земле и ее магнитосфере ударяют частицы, имеющие высокий энергетический заряд.

Еще больше бед Земле приносят время от времени происходящие на Солнце аномальные явления, выбросы коронарной массы. Одно из этих чудовищ ударило по нам девятого июня: колоссальная масса плазмы полетела к Земле от поверхности Солнца. Кроме того, существуют вспышки. Эти взрывы на поверхности Солнца, вызванные магнитными полями, являются самыми мощными в современной Солнечной системе. Каждый из них равен взрыву миллиардов ядерных бомб. Вспышки бомбардируют нас излучением различного диапазона — от гамма-лучей до радиоволн. Иногда за ними следует солнечная протонная активность — выброс каскадов заряженных частиц.

Беспокойство Солнца имеет одиннадцатилетний цикл, и на пике этого цикла пятна достигают максимальной величины, а вспышки гораздо мощнее, чем вначале.

Михаил вкратце обрисовал общеизвестный механизм солнечного цикла. Меридиональное течение плазмы по поверхности Солнца от экватора к полюсам разносит вещество пятен к северу и к югу. Вблизи от полюсов остывающий материал опускается в толщу Солнца вплоть до основания конвективного слоя, после чего снова мигрирует к экватору. Но магнитные «шрамы», оставленные солнечными пятнами, на протяжении всего цикла стремятся задержаться на прежних местах и становятся зародышами новых активных областей.

Михаил описал сложные взаимоотношения Солнца, Земли и человечества.

Даже в исторические времена переменчивость Солнца значительно влияла на климат Земли. На протяжении более чем семидесяти лет — с тысяча шестьсот сорокового по тысяча семьсот десятый год — на лике Солнца было замечено очень мало пятен, и на Земле наступил период, который климатологи называют малой ледниковой эпохой. На пике этого периода, в тысяча шестьсот девяностом году, лондонские ребятишки катались на коньках по льду Темзы.

В эру электроники растущая зависимость от высоких технологий сделала человечество гораздо более уязвимым к даже сравнительно небольшим изменениям поведения Солнца. В апреле тысяча девятьсот восемьдесят четвертого года вспышка на Солнце вывела из строя систему связи ВВС США, и президент Рейган, в это время летевший в самолете над Тихим океаном, целых два часа оставался без связи. До девятого июня самой сильной зарегистрированной солнечной бурей считалась та, что произошла в сентябре тысяча восемьсот пятьдесят девятого года. Тогда плавились телеграфные провода.

— Буря почти такой же мощности разыгралась в две тысячи третьем году, — продолжал Михаил. — С перерывом в несколько дней на Солнце произошло два взрыва, и их потенциал был направлен прямо на Землю. От более тяжелых последствий нас спасло случайное смещение магнитных полей.

Роуз Дели выказала раздражение:

— Все эти явления хорошо известны.

Михаил спокойно ответил:

— Да, мы считаем, что научились определять степень воздействия разнообразных «взбрыков» Солнца — и предсказывать их, хотя в этом по-прежнему больше искусства, нежели науки.

Он показал слайд с изображением трех шкал космической погоды, которые нынешняя космическая метеослужба унаследовала от прежнего американского Центра космической экологии и с тех пор значительно усовершенствовала.

— Как видите, мы выделяем для Земли три типа проблем: геомагнитные бури, бури, вызванные солнечной радиацией, и бури, вызывающие помехи в радиосвязи. Все они откалиброваны по мощности при помощи этих шкал с показателями от одного до пяти. Единица означает минимальную мощность, пять — максимальную.

Шиобэн понимающе кивнула.

— И девятого июня…

— Девятого июня имел место, главным образом, выброс коронарной массы, и его мощность следует измерять по шкале геомагнитных бурь.

— И показатель равен…

— Он зашкаливает. То, что произошло девятого июня, беспрецедентно. Но ирония судьбы заключается в том, что события того дня были предсказаны лучше любого другого сюрприза в поведении Солнца за всю историю человечества, благодаря доктору Мэнглсу.

Он бросил взгляд на Юджина.

Но тот продолжал сохранять отсутствующий вид и на упоминание о нем никак не отреагировал. Он словно бы не замечал тех, кто его окружал.

Наступила неловкая пауза. Бад объявил перерыв.

Кофе себе, как выяснилось, нужно было брать самостоятельно, свободных рук не было. И на всей треклятой Луне не нашлось съедобного печенья.

Возле кофейного автомата у дальней стены быстро образовалась очередь. Но Михаил, оказавшийся в числе первых, взял два высоких пластиковых стакана и нерешительно подошел к Шиобэн. Она с удовольствием взяла у него кофе. Морщинистое лицо Михаила было печальным, а красивый голос наполнен теплотой. Шиобэн инстинктивно прониклась приязнью к нему.

— Насколько я понимаю, вы — первый королевский астроном, решивший посетить Луну? — спросил он.

— Знаете, по-моему, никто из моих предшественников никогда вообще не покидал Землю.

— Флемстид гордился бы вами.

— Надеюсь.

Она сделала глоток и не смогла удержаться от гримасы неудовольствия. Михаил улыбнулся.

— Простите за качество кофе на базе «Клавиус». И за тот прием, какой вам здесь оказали. Мы, лунные жители, народ странный. Маленькая община.

— Я, собственно, и ожидала определенной отчужденности.

— Дело не только в этом, — покачал головой Михаил. — Мы привыкли надеяться только на себя — мы вынуждены так себя вести. Отсюда и проистекает некоторое равнодушие к посторонним, а порой даже неприязнь. Безусловно, это совещание затеяно из-за Юджина. А Юджин…

— Человек особенный?

— Вроде того. Характер у него явно непростой. А выбор специальности совсем не способствует общительности. Для последнего поколения специалистов в области физики Солнца нейтрино долгое время были обескураживающе непонятны.

— Да-да. Нейтринные аномалии.

В то время, когда ученые впервые уделили пристальное внимание нейтрино, их поток от ядра Солнца оказался значительно более слабым, нежели его предсказывали тогдашние модели физики элементарных частиц. Оказалось, что физика ошибалась: считалось, что нейтрино не имеют массы, но они ее имели, и когда эту поправку внесли в теоретические модели, вопрос об аномалии был снят.

— Вы знаете, как это бывает в науке, — невесело проговорил Михаил, — приходит мода на какое-то направление, потом она уходит. Вот моя область исследований — вся эта запутанная солнечная погода с ее плазменными бурями и замороченными магнитными полями — никогда не была популярной. Но после истории с аномалией исследования солнечных нейтрино определенно перестали кого-то безумно волновать. А потом Юджин вызвал у всех раздражение — взял да и обнаружил новую нейтринную аномалию, именно тогда, когда все уже вздохнули спокойно и сочли, что все выяснено и решено раз и навсегда.

— Допустим. Но, насколько я понимаю, несмотря на свою ершистость, он здесь человек достаточно популярный.

Михаил вытянул губы.

— «Популярный» — не совсем верное слово. Но всем теперь известно, что именно работы Юджина помогли заранее предсказать катастрофу девятого июня. Конечно, никто не поверил ни единому его слову до тех пор, пока все не случилось. Он добрался ко мне, на Южный полюс, чтобы я смог поднять тревогу. Предупреждение Юджина помогло спасти не одну жизнь. Из-за этого он стал здесь вроде народного героя. Поэтому когда появляется кто-то чужой, вроде вас, и не важно, насколько он высококвалифицированный или высокопоставленный специалист…

— Понимаю. — Шиобэн пристально посмотрела на Михаила и осторожно проговорила: — Если честно, то просто трудно поверить, что такой могучий разум, как у Юджина, может прятаться за таким красивым лицом.

Михаил бросил на Юджина взгляд, полный неприкрытого обожания.

— А мне кажется, что его лицо и его тело — это его проклятие. Все сразу думают: такой красавчик — наверняка всего-навсего выскочка и выпендрежник, не более того. Никто не принимает его всерьез. Даже меня его внешность…

— Отвлекает? — Шиобэн улыбнулась. — Добро пожаловать в клуб, Михаил.

Михаил взволнованно проговорил:

— Но гораздо важнее то, что происходит в этой красивой голове.

Бад объявил о возобновлении совещания.

13 Нейтрино

Когда слово взял Юджин Мэнглс, все устремили на него любопытные взгляды.

«У него выговор жителя небольшого американского городка, — подумала Шиобэн, — и вдобавок он говорит, как будто ему не двадцать пять — двадцать шесть, а лет семнадцать».

К тому же внешность Мэнглса плохо сочеталась с тем, о чем он должен был рассказать.

Об аномалиях, обнаруженных им в солнечном ядре, Мэнглс повествовал, мягко говоря, бегло.

На самом деле о нейтрино Шиобэн знала довольно много. Существует три известных способа образования нейтрино: при термоядерных процессах, протекающих в недрах звезд, подобных Солнцу, при попеременном включении и выключении ядерного реактора, а также при Большом взрыве, породившем Вселенную, глобальные последствия которого являлись предметом той науки, которой посвятила себя Шиобэн. Материя для нейтрино прозрачна. Поэтому они дают в руки ученых уникальный способ изучения внутренней структуры Солнца, включая и термоядерное ядро, откуда даже свет пробивается наружу с трудом.

Это было ясно. Но все то время, пока Юджин демонстрировал уравнения, заполнявшие целиком весь экран, многомерные графики, при этом тараторя все быстрее, Шиобэн гадала, как он ухитрился защитить докторскую диссертацию перед аудиторией.

В конце концов она прервала его.

— Юджин! Одну минуту! Боюсь, мы за вами не поспеваем.

Он бросил на нее взгляд, полный недовольства и нетерпения. Но ей непременно нужно было прояснить для себя и других главное.

— Вы демонстрируете нам результаты ваших измерений потоков нейтрино.

— Да, да. Трех потоков нейтрино, которые связаны между собой…

Шиобэн снова прервала его:

— Вы видите осцилляции в потоке нейтрино.

— Да.

— А это, в свою очередь, — настойчиво продолжала она, — отражает осцилляции в термоядерном процессе, протекающем в ядре.

— Совершенно верно, — чуть насмешливо произнес Юджин. — Поток нейтрино служит отражением локальных изменений температуры и давления в ядре. А это, в свою очередь, мне удалось смоделировать в виде динамических осцилляций ядра в целом. — Он снова продемонстрировал уйму математических выкладок, в которых Шиобэн признала нелинейные волновые уравнения. — Как видите…

— Юджин, — мягко проговорил Михаил, — нет ли у вас какого-нибудь графического изображения этих выкладок?

Юджина его вопрос удивил.

— Безусловно есть.

Он прикоснулся к софт-скрину, и на нем появилось изображение шара. Шар был покрыт чем-то вроде решетки, напоминавшей линии широты и долготы. Решетка ритмично пульсировала и угасала. Бад Тук присвистнул.

— И вот это — ядро Солнца? Нашего Солнца? Да эта дрянь звонит, как колокол!

Роуз Дели сложила руки на груди и скорчила гримасу.

— Вы уж простите простого геолога за здоровый скепсис, но ядро звезды — это жутко массивная штуковина. С чего бы это ей вдруг колебаться?

Гневный взгляд Юджина обратился к ней.

— Но это элементарно.

«Элементарно». Это словечко в академической среде звучало убийственно унизительно. Глаза Роуз метали молнии.

Шиобэн поспешила вмешаться.

— Давайте по порядку, Юджин.

— Все началось с работ Каулинга в тридцатых годах двадцатого века. Каулинг показал, что скорость выработки ядерной энергии в ядре пропорциональна температуре в четвертой степени. Поэтому условия в ядре Солнца необычайно чувствительны к температурным изменениям…

«Он прав, — с тяжелым сердцем подумала Шиобэн. — Этот „фактор четвертой степени“ приводит к тому, что даже мельчайшие изменения усиливаются».

Несмотря на свою чудовищную массивность, ядро совершенно не обязано было сохранять стабильность, и любая небольшая пертурбация могла серьезно его повредить.

Бад Тук поднял руку.

— Я не понимаю, Юджин. И что? Ведь даже если ядро взорвется, пройдет чертова уйма лет, пока взрывная волна доберется до поверхности.

Роуз Дели кисло усмехнулась.

— Только не это. Насколько я понимаю, с лучистым слоем тоже не все в порядке?

Она оказалась права, что и продемонстрировал Юджин следующим слайдом. На колоссальном резервуаре медленно распространяющейся энергии красовалось нечто вроде стреляной раны, какую могла бы проделать пуля в живой плоти.

«Следовательно, — с тревогой поняла Шиобэн, — защита ядра протяженностью в миллион лет теперь не сработает. Любая энергия, высвободившаяся из ядра, помчится прямым ходом к поверхности».

Юджин озадаченно посмотрел на Роуз.

— Как вы узнали о разрыве?

— Наверное, такой уж сегодня день.

Затем Юджин стал рассказывать о своих моделях колебаний ядра, о том, как он надеялся с их помощью проследить за колебаниями ядра в прошлом.

— Я собираюсь построить модели событий, послуживших толчком к этой нестабильности, которая…

— Давайте пока забудем о прошлом, — вмешалась Шиобэн. — Устремим взгляд в будущее. Покажите нам, что нас ожидает.

Похоже, Юджина не на шутку изумило то, что будущее кого-то интересует сильнее, чем глубочайшая тайна физического происхождения данной аномалии. Но все же он послушно передвинул свою графическую модель вперед во времени на большой скорости.

Шиобэн видела, как сложно выглядит распространение волн в толще ядра и вокруг него, как множественные гармоники накладываются на основные колебания, видела и нелинейные волны — так назвали бы их специалисты. Энергия преображалась из одной формы в другую. И все же Шиобэн сразу заметила участки интерференции, рассеивания — и, что пугало гораздо сильнее, участки резонанса. В этих местах по окружности ядра энергия собиралась в мощнейшие пики. Юджин «заморозил» изображение.

— Вот это — самый последний пик. Катастрофа девятого июня.

Одна сторона ядра ярко пылала неестественным цветом.

— Данные наблюдений подтверждают мое предварительное моделирование и доказывают справедливость экстраполяции в будущее…

«Под „данными наблюдений“, — с горечью подумала Шиобэн, — он имеет в виду жуткую бурю, которая унесла тысячи человеческих жизней».

Она спросила:

— И что нас ожидает?

Юджин снова запустил модель на высокой скорости. Волны колебаний мелькали, вздымались и опускались. Шиобэн не успевала следить за динамикой.

А потом изображение вдруг озарилось ярчайшей вспышкой вокруг ядра — почти ослепительной. Многие от неожиданности зажмурились.

Юджин прекратил демонстрацию изображений и лаконично ответил на вопрос Шиобэн:

— Вот что.

Роуз Дели угрожающим тоном вопросила:

— Что вы хотите этим сказать?

— В этой точке модель перестает существовать. Колебания становятся такими мощными, что…

— Давайте не будем нервничать, — попросила всех Шиобэн. — Юджин, мы видим перед собой еще одну катастрофу. Верно? Новое девятое июня.

— Да.

— Но катастрофа гораздо более серьезна.

Юджин зыркнул на нее. Его явно снова потрясло ее невежество.

— Это вполне очевидно, — буркнул он.

Шиобэн обвела взглядом лица собравшихся. Ученые смотрели на Мэнглса, широко раскрыв глаза. Он явно раньше не сообщал об этих результатах никому, даже Михаилу.

Бад спросил:

— Насколько выброс будет мощнее? Как он проявится? Как ударит по нам, Юджин?

Юджин начал отвечать, но быстро скатился к теоретическим деталям.

Михаил прикоснулся к руке Бада.

— Вряд ли он может ответить. Пока это невозможно. Я с ним поработаю над этим. — И задумчиво добавил: — Но знаете, это не беспрецедентно. Вероятно, мы видим перед собой новую звезду S из созвездия Печи.

— Вот как?

На протяжении десятков лет астрономы изучают состарившиеся звезды класса Солнца, и у многих из них замечены циклы активности, подобные солнечным. Но некоторые звезды гораздо более переменчивы, нежели другие. Невыразительная звезда в созвездии Печи в один прекрасный день неожиданно взорвалась и в течение часа сияла в двадцать раз сильнее обычного.

— Если бы Солнце взорвалось как звезда S в созвездии Печи, — продолжал Михаил, — выброс энергии был бы в десять тысяч раз больше, чем при самых страшных солнечных бурях.

— И чем бы это было для нас чревато? Михаил пожал плечами.

— Вышла бы из строя вся флотилия спутников. Разрушился бы озоновый слой Земли. Растаяла бы поверхность обледеневших спутников планет…

«Печь. Очень подходящее название», — подумала Шиобэн.

А Юджин рассмеялся.

— О, энергетическая нелинейность ядра нашего Солнца будет намного мощнее. На несколько порядков мощнее. Неужели вы этого не видите?

Этим вопросом он заработал множество недовольных взглядов, а некоторые посмотрели на него просто-таки с ненавистью.

Шиобэн изумленно наблюдала за ним. Казалось, все это представляет для Мэнглса всего-навсего упражнение в математике. Этот юнец просто увидел закономерности в данных, а что означали эти закономерности по обычным, человеческим меркам, он словно бы не замечал. Такое отношение к делу просто-таки пугало Шиобэн.

Но она должна была сосредоточиться на том, о чем говорил Юджин, а не на тоне его высказываний. «На несколько порядков мощнее». Для физика — а точнее, для космолога — термин «порядок» означал «умножить на десять». Следовательно, грядущая катастрофа могла быть в десять, в сто, в тысячу раз страшнее той, что разразилась девятого июня, даже страшнее взрыва звезды S в созвездии Печи, о котором говорил Михаил. Воображение нарисовало Шиобэн жуткую картину, и она содрогнулась.

Оставалось задать еще один, вполне очевидный вопрос.

— Юджин, вам известна дата этого события?

— О да. На этот вопрос моя модель ответить в состоянии.

— Так когда?

Он прикоснулся к своему софт-скрину и выдал астрономическую дату по юлианскому календарю. Михаил интерпретировал ее для всех:

— Двадцатое апреля две тысячи сорок второго года. Бад взглянул на Шиобэн.

— Осталось меньше пяти лет.

Шиобэн вдруг почувствовала ужасную усталость.

— Что ж, похоже, я выяснила то, ради чего сюда прилетела. И, вероятно, теперь все вы понимаете, почему так важно соблюдать секретность.

Роуз Дели фыркнула.

— «Секретность», мать вашу. В ближайшие пять лет мы можем нацепить на голову мешки и бегать голыми — все равно ничего не изменится. Вы же слышали, что он сказал. Нам, — четко выговорила она, — хана.

Бад решительно возразил:

— А я так говорить не стану. — Он поднялся. — Пора обедать. Наверное, вы пожелаете позвонить своему премьер-министру, Шиобэн. Обеим. А потом мы продолжим работу.

14 Пропавшая без вести

Время для Бисезы пробежало слишком быстро.

Снова открылась школа, где училась Майра. Директриса понимала, что некоторым семьям — лишившимся жилья или имущества, вынужденным переехать, пережившим стресс или просто напуганным — нужно еще какое-то время для того, чтобы прийти в себя. Но шли недели — и по почте начали приходить настойчивые письма. Катастрофа катастрофой, но обучение детей должно было продолжаться. Так гласил закон, и родители обязаны были выполнять свои обязательства перед детьми.

Бисеза все острее ощущала давление. Она должна была отпустить Майру до того, как к ним домой явятся представители социальных органов. Кокон, которым она оплела себя и свою дочку, начал трескаться.

Но на свет дня ее неожиданно вывела британская армия. Бисеза получила по электронной почте вежливое сообщение с просьбой явиться к командиру.

Насколько было известно командованию, Бисеза просто-напросто исчезла с места прохождения службы восьмого июня, до начала солнечной бури. Идентификационный чип пятилетней давности сделал ее обнаружение невозможным, и с тех пор о ней никто ничего не слышал. Сразу после бури у армии — и у ее подразделений в Афганистане — нашлись дела поважнее. Но теперь бюрократическому терпению штаба пришел конец.

Банковский счет Бисезы пока еще не был заморожен, а вот выплату жалованья ей приостановили. Линда все еще могла пользоваться средствами со счета для покупок и оплаты услуг, но деньги, которых никогда не было особенно много, таяли с каждым днем.

Затем, так и не сумев разыскать Бисезу, командование армии сменило формулировку ее исчезновения с «вероятно, находится в самовольной отлучке» на «пропала без вести». Такие письма доставлялись лично ближайшим родственникам и, следовательно, должны были попасть в руки родителей, живших в Чешире, и бабушки и дедушки Майры по отцовской линии — родителей покойного отца девочки.

Бисезе повезло: первыми на письмо отреагировали бабушка с дедушкой Майры. Они встревожились и сразу же позвонили ей на номер лондонской квартиры. Их звонок дал Бисезе возможность позвонить родителям до того, как они вскрыли письмо, адресованное им. Бисеза не была близка с родителями; она рассталась с ними после того, как отец продал ферму, где она выросла. Она даже не звонила им после девятого июня, хотя и страдала от чувства вины. Но как бы то ни было, они не заслуживали того ужаса, какой могли бы испытать, распечатав письмо, где от имени министра обороны суровым и скорбным языком говорилось с выражением глубоких соболезнований, что были предприняты все попытки отыскать их дочь и что им будут возвращены ее личные вещи и так далее и тому подобное.

Она избавила родителей от этого кошмара. Но за счет звонка выдала свое местонахождение, и теперь, если бы власти всерьез задались такой целью, найти ее было бы очень легко и просто.

Поэтому она взяла себя в руки и попросила Аристотеля связать ее с командиром базы ООН в Афганистане.

В ожидании ответа Бисеза продолжала тревожно размышлять над собственными воспоминаниями.

Конечно, для всего случившегося существовало одно очевидное объяснение. Отдельные подтверждения ее приключений на планете Мир все-таки у нее имелись: тот факт, что она явно постарела, и то, что перестал работать ее идентификационный чип. Но по большому счету, полагаться она могла только на свои воспоминания. И для того чтобы объяснить случившееся, не стоило заново конструировать Землю. Вероятно, с ней произошел какой-то эпизод, вследствие которого пострадало сознание, она отправилась в самовольную отлучку и возвратилась в Лондон. Могла же она, в конце концов, сойти с ума. Нет, она так не думала, но это было самое простое объяснение, и, сидя добровольной затворницей в своей квартире, она не могла легко отмахнуться от такой возможности.

Поэтому Бисеза стала искать подтверждения.

До Разрыва она, естественно, была знакома с Абдыкадыром Омаром и Кейси Отиком — своими спутниками на планете Мир. И вот теперь при помощи Аристотеля и за счет своего пароля, который пока еще продолжал действовать, вошла в армейские базы данных, чтобы проверить всю информацию о сослуживцах.

Она обнаружила, что Абди и Кейси по-прежнему находятся в Афганистане. После девятого июня их отозвали с базы миротворцев и привлекли к осуществлению спасательных работ в ближайшем городе Пешаваре, на территории Пакистана. Там они и находились до сих пор и преспокойно несли свою службу. Судя по всему, с ними и близко не случилось ничего подобного тому, что пережила Бисеза.

Она попыталась осмыслить это. Абди и Кейси, несомненно, переместились вместе с ней на Мир, но, видимо, эти «копии» были экстраполированы из среза времени, из мгновения Разрыва, как они называли это событие на Мире, а их «оригиналы», ни о чем не подозревая, продолжали жить на Земле.

Бисеза не стала разговаривать ни с одним из них лично. За время совместных похождений на Мире они сильно сблизились. Было бы очень тяжело теперь столкнуться с их холодностью и отдаленностью.

Бисеза принялась за изучение жизни тех персонажей, которые переместились на Мир из тысяча восемьсот восемьдесят пятого года.

Безусловно, жизнеописание Киплинга было отражено во множестве биографий. Будучи молодым журналистом, он действительно побывал в тысяча восемьсот восемьдесят пятом году в окрестностях Джамруда, а позднее добился мировой известности — по всей вероятности, нисколько не затронутый тем, что пережил Разрыв. Бисезе не удалось выяснить судьбу никого из тех британских офицеров, с кем ей довелось познакомиться в Джамруде, но это было неудивительно: время и последующие войны собрали богатую дань с соответствующих записей. О более заметных исторических личностях, с которыми ее свела судьба, она теперь могла узнать мало нового. Они жили в таком далеком прошлом, что сказать о них Бисеза могла только одно: ничто в их жизнеописаниях не противоречило тому, что она увидела собственными глазами.

Но было и еще одно имя, не такое знаменитое, и судьба этого человека очень волновала Бисезу. Здесь ей пришлось изрядно потрудиться: несмотря на то, что теперь существовало бесчисленное множество генеалогических баз данных, после девятого июня электронная память мировых сетей здорово пострадала.

Бисеза обнаружила, что Джошуа Уайт существовал на самом деле. Он родился в Бостоне в тысяча восемьсот шестьдесят втором году, его отец был журналистом, освещавшим события Гражданской войны в США, как ей и рассказывал Джош, а сам Джошуа стал военным журналистом, пойдя по стопам отца. Бисеза вздрогнула, увидев перед собой зернистую фотографию Джоша. На фото он был всего на несколько лет старше, чем в то время, когда они познакомились. Он гордо демонстрировал книгу, написанную на основе его репортажей о боевых действиях Британской империи на северо-западной границе, а позднее — в Южной Африке.

Страшновато было Бисезе просматривать отрывочные сообщения о дальнейшей жизни Джоша. С болью в сердце она узнала о том, что он влюбился и в тридцать пять лет женился на уроженке Бостона, девушке из семьи католиков. Она родила ему двоих сыновей. Джошу было немного за пятьдесят, когда он, журналист, рассказывающий миру еще об одной войне, погиб, рухнув на пропитанную кровью землю близ Пасшенделе.

Этот мужчина в другом мире полюбил ее — и его искреннее чувство влекло к себе Бисезу, но, к сожалению, она не смогла полюбить в ответ. И все же настоящим был именно этот Джошуа, а не тот заблудившийся мальчик, который в нее влюбился. Такой любви Бисеза даже никогда не хотела — и по сути этой любви и не было вовсе. Но историческое существование Джоша безусловно доказывало, что все было на самом деле. Не было разумного объяснения тому, откуда еще она могла узнать о мало кому известном журналисте из девятнадцатого века и сочинить о нем целую историю.

Оставалось проверить последнюю запись. С тяжелым сердцем Бисеза вернулась к армейской базе данных и продолжила поиск.

Она обнаружила, что в отличие от Кейси и Абди в Афганистане не было никакого ее «оригинала» — никакой Бисезы Датт, которая бы служила там в армии и жила бы как ни в чем не бывало. Собственно, она и не ожидала найти себя там — в противном случае командование ее бы не разыскивало. Но и этот факт выглядел страшновато.

Бисеза попыталась сопоставить все сведения. Если с этой версии Земли исчезла только она одна, значит, по какой-то причине только к ней по-особому отнеслись Первенцы, которые, собственно, во всем этом и были повинны. Это само по себе пугало.

Но насколько же более странно все выглядело бы, если бы она все же обнаружила своего двойника, живущего в Афганистане.

15 Бутылочное горлышко

Мириам Грек пыталась сосредоточиться на том, что ей рассказывала Шиобэн Макгоррэн.

Это было нелегко. Комната для переговоров располагалась на сороковом этаже башни Ливингстона, которую все лондонцы именовали не иначе как «евроиглой». Так ее называла и Мириам, когда ее не снимали телевизионщики. В окна были вставлены большие листы толстого стекла, а голубизна октябрьского неба напоминала Мириам о том, как отец, француз, возил ее в детстве в Прованс. Как бы папа назвал такой цвет неба? Лазурный? Бирюзовый?

В такой день, под таким небом, над Лондоном, раскинувшимся перед ней подобно сверкающему ковру, Мириам трудно было помнить, что она уже не маленькая девочка, а премьер-министр Евразии и что на ней лежит тяжелейший груз ответственности. А слушать новости, с которыми к ней пришла Шиобэн, было совсем невесело.

Шиобэн спокойно сидела, ожидая, когда сказанное ею будет воспринято как надо.

Кроме них двоих на этой волнующей встрече присутствовал только Николаус Коромбель, пресс-секретарь Мириам. Коромбель, поляк по происхождению, за годы сидячей работы обзавелся заметным брюшком, но при этом имел привычку носить сорочки на пару размеров меньше, чем надо было бы. В просветах между туго натянутыми пуговицами Мириам были видны завитки волос, которыми поросла грудь Коромбеля. Этот человек принадлежал к ближайшему кругу ее советников, она очень полагалась на него, и его отношение к тому, что рассказала Шиобэн, было очень важно для Мириам, для того, как она по этому поводу, в конце концов, выскажется.

Но вот Николаус откинулся на спинку офисного кресла, забросил руки за голову и словно бы выдул из пухлых щек:

— Итак, мы видим перед собой мать всех наших солнечных бурь.

— Можно сказать и так, — сухо отозвалась Шиобэн.

— Но девятое июня мы пережили, а ведь говорили, что это была самая страшная буря за всю историю человечества. Чего нам ожидать на этот раз? Потери спутников, разрушения озонового слоя…

— Мы с вами говорим о выбросе энергии, на много порядков более мощном, чем тот, что произошел девятого июня, — прервала его Шиобэн.

Мириам примирительно подняла руки вверх.

— Профессор Макгоррэн, в те времена, когда у меня была настоящая работа, я была юристом. Боюсь, подобные фразы мне почти ничего не говорят.

Шиобэн позволила себе улыбку.

— Прошу прощения, премьер-министр…

— О, зовите меня Мириам. У меня такое чувство, что нам предстоит очень тесное сотрудничество.

— Хорошо, Мириам. Я вас понимаю. У меня должность королевского астронома, но это не моя специальность. Я с этим тоже борюсь.

Шиобэн вывела на большой настенный софт-скрин суммарный слайд — таблицу с цифрами.

— Позвольте, я снова начну с нижней строчки. В апреле две тысячи сорок второго, всего через четыре с половиной года, мы ожидаем сильнейшего взрыва на Солнце. Свечение Солнца по окружности экватора значительно возрастет. Выброс энергии пересечет орбитальную плоскость Земли и других планет. По нашим подсчетам, на Землю обрушится примерно десять в двадцать четвертой степени джоулей энергии. Это — главная цифра. Коэффициент предела ее надежности по колебаниям порядка мощности составляет девяносто пять процентов.

Опять этот термин.

— Порядок — это сколько?

— Это десятая степень.

Николаус потер щеку.

— Жутко неприятно расписываться в собственном невежестве. Я знаю, что джоулями измеряют количество энергии, но что это означает в реальности, плохо представляю. И все эти цифры… Я понимаю, что десять в двадцать четвертой степени — это… гм-м… триллион триллионов, но…

Шиобэн терпеливо объяснила:

— При взрыве ядерной бомбы с зарядом в одну мегатонну выделяется энергия, равная десяти в пятнадцатой степени джоулям — это тысяча триллионов. Во всем мире ядерный арсенал на пике холодной войны составлял десять тысяч мегатонн. Сегодня мы имеем всего около десяти процентов от того количества.

Николаус старательно производил в уме арифметические подсчеты.

— Следовательно, этот ваш выброс в десять в двадцать четвертой степени джоулей от Солнца…

— Равен миллиарду мегатонн, и вся эта энергия обрушится на Землю. То есть это в тысячу раз страшнее взрыва всего ядерного потенциала, скопившегося на нашей планете.

Эти фразы она произнесла холодно, глядя в глаза Мириам и Николауса. «Она пытается заставить нас понять, — догадывалась Мириам. — Она делает это шаг за шагом. Она хочет, чтобы мы поняли и поверили».

Николаус мрачно изрек:

— Почему же никто не предупредил нас об этом раньше? Почему вам пришлось это выяснять? Что там такое творится на Луне?

Но проблема, похоже, была не в Луне, как в таковой, а в бестолковости молодого ученого, который все это обнаружил.

— Юджин Мэнглс, — уточнила Мириам.

— Да, — кивнула Шиобэн. — Он — блестящий ученый, но у него неважный контакт с остальными в этом мире. Он нам нужен. Но все данные из его гениальной головы приходится просто-таки выкапывать.

Николаус быстро проговорил:

— О чем еще он недоговаривает?

Мириам подняла руку.

— Шиобэн, скажите мне коротко: насколько ужасно это будет? Опишите в общих чертах.

— Модель пока составлена не очень точно, — ответила Шиобэн. — Но такое количество энергии… Оно сорвет с Земли атмосферу. — Она пожала плечами. — Океаны вскипят и испарятся. Земля сама по себе уцелеет — скалистая планета. Вероятно, катаклизм смогут пережить живые существа, обитающие в каменистых расселинах на большой глубине. Бактерии-термофилы, любительницы высоких температур.

— Но не мы, — уточнил Николаус.

— Нет, не мы. Из поверхностной биосферы не уцелеет никто — ни на суше, ни в воздухе, ни в океанах.

Наступила тягостная пауза. Шиобэн проговорила:

— Мне очень жаль. Более ужасной вести я не могла привезти на Землю с Луны. Не знаю, как можно избежать этой катастрофы, как утешить вас и все человечество.

Они снова умолкли. Николаус и Мириам пытались осмыслить сказанное.

Николаус принес Мириам чашку чая на блюдце с монограммой. Чай был сорта «Эрл Грей», заваренный по ее вкусу. Древний миф о том, что англичане обожают чай слабенькой заварки с диким количеством молока, устарел как минимум на полвека. Но Мириам, премьер-министр Евразии и дочь француза, все же старалась (как ни трудно ей это давалось) не обижать чувства тех, кто обитал на этом острове, где все еще царили остатки скептического отношения ко всему материковому. Короче говоря, когда на нее не пялились телекамеры, Мириам пила свой «Эрл Грей» горячим и без всякого молока.

Наступила тишина. Пользуясь этим маленьким перерывом для раздумий, Мириам, держа в руках чашку и блюдце, подошла к окну и стала смотреть на город.

Серебряная лента Темзы, как обычно, вилась по Лондону. На востоке высилось скопление небоскребов — Сити, из Евразийских финансовых центров уступающий по величине только Москве. Сити занимал большую площадь бывшего римского Лондона,[8] и в пору своего студенчества Мириам однажды прошла вдоль линии, обозначавшей стену этого поселения, — путь в несколько километров от Тауэра до моста Блэкфрайарз. Когда римляне ушли из Британии, саксы построили новый город к западу от прежних стен. Теперь эта часть города называлась Вест-Энд. В эпоху бурного роста городов после промышленной революции эти запутанные узлы многослойной истории утонули посреди облепивших центр города окраин, и так продолжалось до тех пор, пока Лондон не стал сердцем гигантского мегаполиса-агломерата, простиравшегося на юге до Брайтона, а на севере — до Милтон Кинес.

Пожалуй, в целом география Лондона с пятидесятых годов двадцатого века изменилась не слишком сильно. Но человека из тех времен, постепенно уходящих в прошлое, наверняка поразила бы сверкающая ширь Темзы и массивные фланги новых заградительных сооружений, предназначенных для борьбы с приливами. Силуэты этих сооружений смутно проступали за кварталами домов. Темзу приручали на протяжении столетий: втискивали в глубокий и узкий канал, отрезали от нее притоки, застраивали домами зону разлива. До начала двадцать первого века Лондону все это сходило с рук. Но перемены в мировом климате привели к сильнейшему подъему уровня воды в океанах, и людям пришлось отступать перед Темзой, всерьез вознамерившейся отвоевать свои древние владения.

Реальность изменений климата и последствий этого процесса была бесспорна. Для Мириам она стала реальностью каждодневной политики. Интересно, что споры о причине этих изменений все еще не утихали. Но дебаты, продолжавшиеся не первый десяток лет, сейчас все же угасли, поскольку внимание людей постепенно переключилось на необходимость что-то делать, как-то приспосабливаться к изменившемуся климату.

«Появилось желание действовать, — думала Мириам. — Теперь, когда все начали понимать, что все зашло слишком далеко, что нужно что-то предпринимать».

Но сосредоточить эту энергию оказалось на удивление непросто. Долгосрочные демографические изменения привели к общему старению населения на Западе: более половины всех западноевропейцев и американцев перешагнули рубеж в шестьдесят пять лет. В этом возрасте большинство из них не работало и работать не хотело. Тем временем взаимосвязанность мира достигла кульминации за счет глобальной программы ЮНЕСКО, заключавшейся в том, чтобы каждый двенадцатилетний ребенок на планете получил собственный мобильный телефон. В результате молодежь и пожилые люди оказались оторванными от традиционных политических структур. Образованные и обладающие системой глобальной связи, они зачастую проявляли больше заинтересованности в судьбе таких, как они, по всему миру, чем в проблемах стран, гражданами которых они номинально считались.

Если посмотреть на мир в целом, то получалось, что наступил воистину демократичный и просвещенный век в истории. Рост высокообразованной и наделенной средствами глобальной связи элиты значительно снижал вероятность мировых войн в будущем. Но осуществить что-либо было невероятно трудно — особенно если предстояло совершить жесткий выбор.

А сейчас перед Мириам стоял нелегкий выбор.

Пятидесятитрехлетняя Мириам Грек второй год работала в должности премьер-министра Евразийского союза. Она была главной политической фигурой в Старом Свете на всем протяжении от Атлантического побережья Ирландии до Тихоокеанского побережья России, от Скандинавии на севере до Израиля на юге. Это была империя, которую не смогли создать ни Цезарь, ни Чингисхан — но Мириам не была императрицей. Участвующая в сложной федеральной политике молодого союза, испытывающая давление со стороны крупных блоков власти, доминировавших в мире в двадцать первом веке, вынужденная находить компромиссы в отношениях с более примитивными силами религии, этничности и остатков национализма, Мириам порой чувствовала себя так, словно она угодила в паучью ловчую сеть.

Конечно, она ни за что не поменялась бы местами со своим единственным номинальным начальником в Евразии, то есть с президентом союза. В обязанности этого человека входило только присутствие на запусках космических кораблей и посещение пациентов в больницах. У нынешнего бенефицианта для исполнения этой роли было все в полном порядке с наследственностью и аристократизмом — правда, когда его избрали президентом, все были изумлены. Вероятно, тяга людей к традициям и стабильности нашла выражение в том, что третьим президентом Евразии, избранным демократическим путем, стал король Великобритании…

Мириам задумалась о Шиобэн Макгоррэн. Королевский астроном, довольно-таки серьезная женщина с давними кельтскими корнями, явно считала своей задачей честно и откровенно ознакомить ее со всем, что касалось катастрофы девятого июня, включая и свое путешествие на Луну, которому Мириам очень завидовала. Но проблема заключалась в том, что Шиобэн была не первой, кто стоял перед премьер-министром и разглагольствовал о том, что планета обречена.

Все эксперты наперебой твердили о наступлении опаснейшего века. Изменения климата, коллапс экологии, демографические сдвиги — некоторые все это образно именовали бутылочным горлышком для всего человечества. В целом Мириам с этим соглашалась. Но уже стало ясно, что самые худшие из предсказаний на начало этого «века перемен» пока не сбылись. Мириам приучила себя к тому, что поступающую информацию нужно пропускать через фильтр абсолютно ненаучной, неэкспертной оценки, дабы отделять зерна от плевел. В таком суждении Мириам помогало как впечатление от личности человека, принесшего дурные вести, так и смысл того, о чем этот вестник говорил.

Вот почему она склонялась к мысли, что Шиобэн Макгоррэн следует воспринимать всерьез.

Николаус сказал:

— Несомненно, нам придется все проверить.

— Но вы верите мне.

Мириам показалось, что Шиобэн не то чтобы удовлетворена или скромничает. Она просто хочет сделать свое дело.

Но каким же жутким оно было, это дело. Мириам стукнула кулачком по крышке стола.

— Черт, черт.

Шиобэн повернула к ней голову.

— Мириам?

— Знаете, я по роду своей деятельности привыкла к тому, что день ото дня все плохо. А тут мы по-настоящему угодили в бутылочное горлышко истории. Мы совершаем ошибки, мы бранимся по пустякам, мы никогда не достигаем согласия, мы делаем шаг вперед, а потом — два назад. И все же, в конце концов, как-то выкарабкиваемся.

Так и было. Например, Америка, которой девятого июня досталось больше любого другого региона, успела в значительной степени оправиться после катастрофы и теперь уже рассылала отряды спасателей по всему миру.

— Я так думаю, — продолжала Мириам, — что мы совместно выживаем как вид именно в результате того, что вместе справляемся со всеми этими кризисами. Мы взрослеем, если угодно. Работаем рука об руку, помогаем друг другу. Заботимся о том месте, где живем.

Шиобэн кивнула.

— Моя дочь недавно стала членом движения за этичное отношение к животным.

Речь шла об организации, решившей распространить понятие прав человека на других разумных млекопитающих, птиц и рептилий. Пылу, с которым эти энтузиасты взялись за дело, немало поспособствовал тот факт, что таксономисты не так давно переквалифицировали два вида шимпанзе в род Homo, то есть поставили их едва ли не в один ряд с людьми. В результате эти обезьяны автоматически превратились в юридических лиц (с припиской «не люди») и стали обладателями всех человеческих прав. Шимпанзе, можно сказать, приравняли к Аристотелю, еще одному совершенно разумному обитателю планеты, и при этом — не человеку.

— Может быть, уже слишком поздно…

Мириам прервала ее:

— Я надеялась, что если мы переживем этот злосчастный век, нам суждено вплотную приблизиться к величию. И вот теперь, когда будущее столь многообещающе — происходит это.

Шиобэн немного рассеянно проговорила:

— Похожие разговоры я слышала на Луне. Бад Тук сказал, что в случившемся проявилась ирония судьбы. Знаете, ученые с подозрением относятся к совпадениям. Специалист по теории заговоров определенно задумался бы, просто ли невезение то, что рост наших возможностей и приближение грядущей катастрофы совпали по времени.

Николаус нахмурился.

— Что вы хотите этим сказать?

— Не знаю, — ответила Шиобэн. — Просто мелькнула мысль, вот и все.

Мириам решительно изрекла:

— Давайте сосредоточимся на главном. Шиобэн, скажите, что нужно делать.

— Делать?

— Какие у нас задачи? Шиобэн покачала головой.

— Меня уже об этом спрашивали. Дело в том, что речь идет не об астероиде, который можно оттолкнуть в сторону. Это Солнце, Мириам.

Николаус спросил:

— А как насчет Марса? Марс ведь дальше от Солнца?

— Верно, но не настолько далеко, чтобы на его поверхности тоже не погибло все живое.

Мириам задумалась.

— Вы что-то говорили насчет того, что жизнь в недрах Земли может уцелеть.

— Глубинная горячая биосфера. Да. Существует мнение, что это и есть тот самый источник, с которого вообще началась жизнь на Земле. Вероятно, так может случиться снова. Возрождение, так сказать. Но пройдет миллион лет, прежде чем на Земле опять появятся простейшие одноклеточные микроорганизмы. — Она печально улыбнулась. — Сильно сомневаюсь, что разведчики в далеком будущем смогут узнать о нашем существовании.

— А мы могли бы выжить на такой глубине? Смогли бы питаться этими бактериями? — спросил Николаус.

Шиобэн неуверенно отозвалась:

— Возможно, достаточно глубокий бункер… Но разве мы сможем существовать автономно? Поверхность будет уничтожена, выйти на нее вновь станет нельзя. Никогда.

Мириам встала. Злость придала ей сил.

— Вот это мы и обязаны сказать людям? Что они должны выкопать норы в земле и ждать смерти? Мне нужно что-нибудь получше этого, Шиобэн.

Королевский астроном поднялась.

— Да, мэм.

— Мы встретимся еще раз.

Мириам начала взволнованно ходить по комнате. Остановившись, она сказала Николаусу:

— Нужно отменить все мои встречи до конца дня.

— Уже отменены.

— И еще нужно сделать несколько звонков.

— Сначала в Америку?

— Естественно.

Она первой вышла из комнаты — энергичная, возбужденная, на ходу строящая планы. Еще ничего не закончилось. На самом деле все только начиналось.

Для Мириам Грек конец света стал личным вызовом.

16 Опрос

Бисезе еще раз пришлось пройти через все это.

— И затем вы вернулись домой, — подчеркнуто выразительно выговорил капрал Бэтсон. — Из этого… другого места.

Бисеза сдержала вздох.

— С планеты Мир. Да, я вернулась домой. И это объяснить сложнее всего.

Они сидели в маленьком кабинете капрала Бэтсона в Олдершоте. Стены комнаты были окрашены в успокаивающие пастельные тона, на одной из них висел морской пейзаж. Обстановка, предназначенная для раскалывания «крепких орешков».

Бэтсон не сводил с нее глаз.

— Просто расскажите мне, что произошло.

— Я увидела затмение…

Ее каким-то образом втянуло внутрь Ока — огромного Ока, висевшего над полом в святилище Мардука в древнем Вавилоне. И через Око она попала домой, в свою квартиру в Лондоне, рано утром злосчастного дня девятого июня.

Но она не сразу оказалась дома. Было еще одно место, где она побывала вместе с Джошем, а дальше его не пропустили. Выжженная, красная, каменистая и пыльная равнина. Вспоминая о ней теперь, Бисеза думала, как этот пейзаж походил на снимки Марса, сделанные экипажем «Авроры-1». Но она там дышала воздухом, а следовательно, наверняка находилась на Земле.

А потом наступило затмение. Солнце стояло высоко в небе. На Солнце наплыл диск Луны, но не закрыл его целиком — в небе осталось огненное кольцо.

Тихонько шуршал по бумаге карандаш Бэтсона, аккуратно записывавшего фантастический рассказ Бисезы.

Командование старалось вести себя в отношении Бисезы справедливо.

После того как она послала сообщение своему командиру в Афганистан, ей было приказано явиться в офис министерства обороны в Лондоне, после чего ее направили на медицинские и психологические тесты в Олдершот. Пока по вечерам ей позволяли возвращаться домой, к Майре. Однако ее «пометили» — нанесли «умную» татуировку на ступню.

И вот теперь, в ожидании результатов медицинского обследования, ее, как здесь выражались, «опрашивал» снисходительный молодой психолог.

Бисеза решила рассказать армейскому начальству все как было. Она не видела пользы во лжи. Кроме того, ее рассказ — если являлся правдой — имел невероятную важность. Бисеза была солдатом и верила, что у нее есть долг: начальство, начиная с непосредственных командиров, непременно должно было узнать о том, что известно ей, а она должна была попытаться заставить их поверить.

Что же до нее самой… Что ж, как весело объявила кузина Линда: «Вскрытие производят один-единственный раз!»

И все же терпеть процесс дознания было нелегко. Номинально Бисеза была выше званием, чем этот капрал, но здесь, в своем кабинете, он являлся психологом, а она — «психом», поэтому вопрос о том, кто тут главный, не стоял.

И ее даже нисколько не утешало то обстоятельство, что на Мире она была знакома с другим Бэтсоном из Британской армии, тоже носившим звание капрала. Ей ужасно хотелось расспросить его о семейных корнях и узнать, не было ли у него случайно в шестом или седьмом колене предка, который служил на северо-западной границе Пакистана. Но она понимала, что лучше таких вопросов не задавать.

— После нашей последней беседы я поинтересовался насчет затмений, — сказал Бэтсон, заглянув в свои записки. — Тут сказано, что расстояние от Земли до Луны немного меняется. Поэтому «полное» затмение может быть неполным. Солнце и Луна могут сойтись в одной точке на небе, но какая-то часть солнечного диска будет выглядывать, поскольку кажущиеся размеры Луны недостаточно велики. Это называется кольцеобразным затмением.

— Я знаю про кольцеобразные затмения, — ответила Бисеза. — Я тоже поинтересовалась. Кольцо, которое я видела, было намного шире, чем при любом кольцеобразном затмении.

— Что ж, давайте поразмышляем о геометрии, — предложил Бэтсон. — Из-за чего вы могли увидеть такое широкое кольцо? Может быть, Солнце было больше. Или Луна меньше. Или Земля сильнее приблизилась к Солнцу. Или Луна отдалилась от Земли.

Бисеза удивилась.

— Я не ожидала, что вы станете вот так анализировать мое видение.

Бэтсон вздернул брови.

— Но вы продолжаете утверждать, что это было не просто видение. Я показал ваши рисунки моей приятельнице, астроному. Она сказала, что Луна на самом деле удаляется от Земли. Вы знали об этом? Это как-то связано с приливами — но не могу сказать, чтобы я все досконально понял. Но это действительно так, и это доказывают с помощью лучей лазера. Однако этот процесс очень медленный. Такого затмения, какое описываете вы, мы не увидим раньше чем через сто пятьдесят миллионов лет.

Он посмотрел ей прямо в глаза.

— Для вас что-нибудь означает это число? Бисеза постаралась сохранить спокойствие. Ей не впервые приходилось обдумывать новую, неожиданную информацию.

— Но что оно может означать?

— Это вы, по идее, должны бы мне ответить, не забывайте. Вы говорите, что вам все это было показано и что домой вас доставили с какой-то целью. С сознательной целью, которую преследовали те, кто, как вы полагаете, и сотворил все это. Те, кого вы именуете…

Он заглянул в записи.

— Первенцами, — подсказала Бисеза.

— Да-да. У вас есть хоть какая-то догадка, почему выбрали вас, почему именно вами так манипулировали?

— Я бросила им вызов, — ответила Бисеза, но тут же добавила: — На самом деле нет у меня никаких догадок. Я чувствую, что мне что-то говорят, но смысла не понимаю.

Она беспомощно посмотрела на Бэтсона.

— Это звучит безумно?

— Совсем наоборот. Судя по моему личному опыту, психически нормальные люди считают, что мир невероятно сложен и непременно несправедлив. Давайте будем откровенны: в армии все именно так и есть! А безумцы — это те, которые считают, что все понимают в мире.

— Стало быть, вы склонны мне верить, потому что я не понимаю смысла того, о чем рассказываю, — сухо резюмировала Бисеза.

— Я так не говорил, — возразил Бэтсон. — Но с самого первого мгновения, как только вы вошли ко мне в кабинет, я понял, что вы говорите правду — так, как вы ее понимаете. А мне пока не удалось исключить возможность того, что все, о чем вы говорите, действительно имело место… Простите.

У него на столе загорелся софт-скрин. Он прикоснулся к экрану, и Бисеза увидела, как замелькали таблицы и графики. Через пару минут Бэтсон сказал:

— Пришли результаты вашего обследования у медиков. Конечно, вам следует обсудить эти результаты с ними, но, насколько я вижу, вы действительно та, за кого себя выдаете: это подтверждается исследованием ДНК и осмотром у стоматолога. Вы практически здоровы, хотя, судя по всему, переболели кое-какими весьма экзотическими болезнями. А ваша кожа получила намного больше ультрафиолета, чем было бы полезно для вас.

Бисеза улыбнулась.

— На Мире сильно изменился климат. Мы все там обгорали на солнце.

— И еще… гм-м…

Он уставился на экран и откинулся на спинку стула.

— Что там?

— Судя по этим результатам… В общем, докторишки исследовали вашу теломеразу — понятия не имею, что это такое, но что-то связанное со старением ваших клеток, — и получается, что вы на пять лет старше, чем должны быть.

Бэтсон посмотрел на нее и улыбнулся.

— Ну-ну. Становится все интереснее, лейтенант. Похоже, ему откровенно нравилось, как все оборачивается.

17 Мозговой штурм

Шиобэн снова сидела с Тоби Питтом в зале для совещаний Королевского общества.

На большом настенном софт-скрине красовалось морщинистое меланхоличное лицо Михаила Мартынова. Шиобэн казалось, что он всегда выглядит так, будто у него изо рта торчит сигара, но на лунной базе было запрещено курение чего бы то ни было — даже новейших, неканцерогенных, не загрязняющих атмосферу и не вызывающих привыкания сигарет. Михаил говорил:

— Если бы все было проще — если бы нам грозил всего-навсего астероид, летящий к Земле, чтобы стукнуть нас по башке! Где же, где Брюс Уиллис, когда он так нужен?!

— Кто-кто? — переспросил Тоби.

— Не имеет значения. Просто у меня нездоровая любовь к плохим фильмам прошлого века…[9]

Шиобэн сидела и слушала их нервозную болтовню. Прошла неделя после ее второго возвращения с Луны.

Она переутомилась и переволновалась, у нее болели глаза. После межпланетного пространства ей было душно в затхлой атмосфере Королевского общества. Пахло полиролем, в углу булькал здоровенный кофейный автомат, на столе стояло блюдо с горкой низкокалорийных бутербродов. А Шиобэн была близка к отчаянию. С того дня как Мириам поручила ей найти способ, как справиться с грядущей солнечной катастрофой, прошел месяц, и весь этот месяц Шиобэн только тем и занималась, что разговаривала с учеными и вела научный поиск, но не добилась ничего. Только все чаще накатывали волны отчаяния да поступали отрицательные отзывы от экспертов по всему миру.

Михаил и Тоби — разномастная команда — остались последней надеждой Шиобэн. Но она не собиралась им об этом говорить. Она порывисто произнесла:

— Давайте продолжим.

Михаил заглянул в свои записи.

— У меня имеются последние прогнозы Юджина.

В крышке стола перед Шиобэн и Тоби загорелись софт-скрины, на них появились графики, демонстрирующие зависимость потока энергии от длины волны, массы частиц и прочих параметров.

— Боюсь, никаких существенных перемен. Мы видим мощнейший выброс солнечной энергии, который произойдет двадцатого апреля две тысячи сорок второго года. Выброс продлится почти двадцать четыре часа, поэтому под огнем окажется почти каждая точка на поверхности Земли. Мы даже не будем иметь убежища в виде ночи. Поскольку через пару дней — весеннее равноденствие, то и полюс не ждет пощады. Нужно ли описывать, что станет с атмосферой, с океанами? Нет. Достаточно сказать, что Земля будет стерилизована на глубину в несколько десятков метров.

— Но, — продолжал Михаил, — теперь мы гораздо четче представляем себе, каким именно образом произойдет выброс энергии. Мы видим разрывы в лучистой и конвективной зонах, где в обычное время хранится колоссальный запас энергии…

Михаил прикоснулся к своему софт-скрину. Один из графиков загорелся ярче.

— Понятно, — кивнула Шиобэн. — Интенсивность достигнет пика в диапазоне видимого света.

— Как обычно и происходит с солнечным светом, — ответил Михаил. — А если точнее, речь идет о зеленом цвете. К нему наиболее чувствительны наши глаза, в его спектре лучше всего действует хлорофилл. Несомненно, именно поэтому хлорофилл был избран эволюцией в качестве химического вещества для фотосинтеза — топлива для воздухолюбивой растительности.

— Значит, вот что перед нами: колоссальный выброс зеленого света от Солнца, — решительно заключила Шиобэн. — Давайте поговорим о том, как с этим можно справиться.

Тоби ухмыльнулся.

— Начинается самое веселенькое!

Михаил предложил:

— Можно, я начну?

Он снова поработал со своим софт-скрином, и на дисплеях перед Шиобэн и Тоби появилось несколько диаграмм, таблиц и рисунков.

— Дело в том, — сказал Михаил, — что еще до нынешнего кризиса некоторые ученые задумывались о том, каким образом снизить солнечное облучение — пропорцию потока солнечной энергии, достигающего поверхности Земли. Конечно, все это происходило в контексте блокирования солнечного света во избежание глобального потепления.

Он показал рисунок, на котором были изображены облака пыли, рассеянной в верхних слоях атмосферы.

— Одно из предложений заключается в том, чтобы с помощью установок для запуска космических кораблей выпускать в стратосферу мелкодисперсную пыль. Таким образом воспроизводится эффект взрыва вулкана. После катастрофы типа взрыва Кракатау температура на земном шаре обычно падает на градус и удерживается в течение нескольких лет. Можно также выпустить в стратосферу частицы серы. Сгорев в атмосфере кислорода, они дадут слой серной кислоты. Она намного легче, и сделать это проще.

— Насколько это позволит смягчить солнечную бурю? — спросила Шиобэн.

Михаил и Тоби продемонстрировали цифры. Оказалось — всего на несколько процентов.

— Для снижения эффекта глобального потепления этого, возможно, и хватило бы, — грустно произнес Михаил. — Но при той проблеме, с которой мы сталкиваемся сейчас, этого слишком мало. Нам нужно будет отразить почти все излучение. Даже один пропущенный процент — это слишком много.

— Значит, нужно мыслить шире, — решительно заявила Шиобэн.

Тоби озорно проговорил:

— Куда уж шире! Если вы хотите хорошенько запылить атмосферу — так почему бы попросту не взорвать настоящий вулкан?

Михаил и Шиобэн ошарашенно переглянулись. А потом принялись за работу.

Шиобэн стала звать Тоби на подобные совещания именно потому, что у него возникали такие идеи. Сам Тоби отнесся к этому без особого энтузиазма.

— Шиобэн, ну почему я? Господи, ведь я всего-навсего менеджер по организации мероприятий! Я должен только позаботиться, чтобы всем хватило бутербродов, — и на этом мои обязанности заканчиваются!

Шиобэн посмотрела на него с ласковым упреком. Крупный, немного полноватый, неуклюжий мужчина. Шатен с неаккуратной стрижкой и слабым подбородком. Он даже не был специалистом по точным или естественным наукам — его профилем являлись иностранные языки. Особый тип англичанина. Таких жутко ценят в старомодных британских институтах типа Королевского общества. Ценят не только за ум и явный профессионализм, но еще за то, что такие люди словно бы излучают успокаивающий дух элиты среднего класса. Но было у Тоби одно типично английское качество, которое она, уроженка Северной Ирландии и потому отчасти иностранка, ценила не так высоко, а именно — избыток самоуничижения.

— Тоби, вы здесь не из-за бутербродов, хотя за них — большое спасибо. Дело в вас и в том, чем вы занимаетесь.

Он бросил на нее озадаченный взгляд.

— Вы о моих книгах?

— Именно.

Тоби опубликовал целую серию написанных легким языком популярных историй о забытых отраслях науки и техники. Как раз поэтому Шиобэн захотелось к нему обратиться.

— Тоби, перед нами стоит мегапроблема. Но со времен Циолковского люди предлагали кучу более или менее завиральных инженерных выдумок. Думаю, именно за такие выдумки нам сейчас и придется хвататься.

Существовала в Лондоне одна группа, о которой она думала особо. Эта группа называлась «Британское межпланетное общество».

— Я посвятил им главу одной моей книги, — сказал ей Тоби, когда она впервые о них упомянула. — В настоящее время это общество включено во всеевропейскую организацию, и там теперь, похоже, уже далеко не так весело. Но в золотые деньки это было, так сказать, место, где любили порезвиться уважаемые ученые и инженеры. Они понавыдумывали уйму способов, как досаждать Вселенной.

Да, как раз на такое, оригинальное мышление, по мнению Шиобэн, следовало сейчас полагаться.

Тоби тогда усмехнулся.

— Стало быть, я — посол из страны психов-маргиналов? Ну спасибо!

А Михаил серьезно сказал:

— Мы должны рассмотреть способы защиты всей Земли, целиком. Прежде никто с такой ответственностью не сталкивался. Думаю, в сложившихся обстоятельствах немножко безумия нам не повредит!

Усердно трудясь со своими софт-скринами, часто обращаясь к Аристотелю, они первым делом прокрутили предложение Тоби насчет вулкана. Вероятно, его можно было бы осуществить, но взрыв должен быть очень мощным — намного сильнее любого из тех, какие знала история человечества и планеты. Поскольку никто прежде и не думал предпринимать ничего подобного, эффект мог получиться совершенно неожиданным. Вполне возможно, что решение проблемы могло оказаться опаснее самой проблемы. Шиобэн сохранила материалы дискуссии во вместительной памяти Аристотеля в файле под названием «На крайний случай».

Затем они быстро пробежались по так называемым внутренним способам защиты, касавшимся всего того, что можно было бы проделать внутри атмосферы Земли и, вероятно, на близкой орбите. Но все эти методы не обеспечивали адекватной защиты. Причин отказываться от их применения не было: каждый из них давал несколько лишних процентов заслона от губительного воздействия солнечной энергии, — к тому же такая деятельность создала бы у общественности впечатление, что что-то делается, а такой важный политический фактор не следовало сбрасывать со счетов. Но если Шиобэн и ее соратникам не удастся найти способ почти полностью закрыться от яростного взора разбушевавшегося светила, подобные проекты останутся жалкими подачками и в конечном итоге совершенно ничего не дадут.

— Продолжаем, — сказала Шиобэн. — Что дальше? Тоби ответил:

— Если мы не можем защитить Землю, может быть, нам стоит спастись бегством.

— Куда бежать? Буря будет настолько чудовищной, что не пощадит даже Марс, — проворчал Михаил.

— На дальние планеты, если так. Обледеневший спутник Юпитера…

— Даже если мы окажемся от Солнца на расстоянии, впятеро превышающем расстояние до Земли, все равно интенсивность бури снизится не настолько, чтобы мы могли спастись.

— Тогда — на Сатурн, — не сдавался Тоби. — Мы могли бы укрыться на Титане. На спутнике Урана или Нептуна. Могли бы вообще покинуть Солнечную систему.

Шиобэн негромко произнесла:

— Улететь к звездам? Но можем ли мы построить звездолет, Тоби?

— Надо построить особый, «потомственный» звездолет. Самый примитивный: ковчег, в который поместится несколько сотен человек. Допустим, до альфы Центавра лететь около тысячи лет. Но миссию продолжат дети эмигрантов, которые будут рождаться и умирать на этом корабле, потом — их дети, и так далее. И в конце концов потомки тех, кто покинул Землю, доберутся до звезд.

Михаил кивнул.

— Еще одна идея Циолковского.

— А я, если честно, считал, что это идея Бернала,[10] — удивился Тоби.

— Сколько людей можно спасти таким образом? — спросила Шиобэн.

Михаил пожал плечами.

— Может быть, несколько сотен.

— Несколько сотен лучше, чем ничего, — мрачно заметил Тоби. — Генного пула[11] такого размера хватит для того, чтобы начать все сначала.

— Вариант «Адам и Ева»? — хмыкнул Михаил.

— Этого мало, — решительно заявила Шиобэн. — Мы не откажемся от попыток спасти миллиарды людей, которым грозит пекло. Нужно еще думать, ребята.

Михаил печально вздохнул. Тоби отвел взгляд.

Пауза затянулась. Шиобэн поняла, что им больше нечего предложить. Она ощутила прилив отчаяния — отчаяния и вины, как будто она и вправду была виновна в этой жуткой катастрофе и в том, что они не могли придумать способ спасения.

Кто-то смущенно кашлянул.

Шиобэн изумленно воззрилась в одну точку.

— Аристотель?

— Простите, что вмешиваюсь, Шиобэн. Я без команды позволил себе провести собственный предварительный поиск на тему ваших разговоров. Вероятно, вы упустили один вариант.

— Какой же?

Михаил — вернее говоря, его изображение на настенном экране — наклонился вперед.

— Ближе к делу. Что ты предлагаешь?

— Щит, — сказал Аристотель.

— Щит?

И к ним на дисплеи потоком хлынули данные.

18 Обращение

Президент Соединенных Штатов Хуанита Альварес села за стол в Овальном кабинете.

Сейчас здесь было тихо. На нее смотрела одна-единственная камера, над ней повис один-единственный микрофон, за ней наблюдал один-единственный телевизионщик. В кабинете стояла совсем простая декорация: звездно-полосатый флаг США и рождественская елка, поскольку все происходило в декабре две тысячи тридцать седьмого года. Инженер-телевизионщик по старой доброй традиции начал загибать пальцы, отсчитывая секунды до начала эфира, а президент прикоснулась к скромным бусам, но устояла перед искушением поправить свои черные волосы, уже подернутые серебряными нитями седины. Стилист потратил немало времени на ее прическу.

Хуанита Альварес была первой латиноамериканкой в истории, ставшей президентом США — по-прежнему самого могущественного из обособленных государств в мире. Те люди, которые за нее проголосовали, и многие из тех, кто поступил иначе, полюбили ее за сострадательность, за несгибаемый здравый смысл, за то, что она просто-таки со звериным чутьем следила за здоровьем демократии.

Но сегодня она обращалась не только к гражданам Америки. Сегодня ее обращение, синхронно переводимое Аристотелем и Фалесом на все устные и письменные языки человечества, даже на языки жестов, должно было транслироваться по телевидению, радио и Интернету на три планеты. Потом ее слова и их значение будут анализировать и пережевывать, восхвалять и критиковать, и в конце концов вытянут из них последнюю толику смысла. Такому разбору прежде никогда не подвергалось ни одно из ее выступлений — и, конечно же, почти мгновенно расплодится дикое количество конспирологических теорий, которые будут основаны, в большинстве своем, как раз на том, о чем она не сказала.

Этого следовало ожидать. Трудно было представить, что хоть у какого-то президента, даже из числа великих лидеров во времена мировых войн, когда-либо имелось более важное послание народам мира. И если бы Альварес что-то сказала не так, сами ее слова, вызвав панику, беспорядки и экономическую нестабильность, могли бы принести больше вреда, чем несколько локальных войн.

Но если она и нервничала, это проявлялось только в том, что она немного неуверенно шевелила руками.

Телевизионщик загибал последние пальцы. Три секунды, две, одна.

— Мои американские сограждане. Мои сограждане на планете Земля и за ее пределами. Благодарю вас, что сегодня вы слушаете меня. Я думаю, многих из вас не удивит то, что я должна вам сказать. Вероятно, здоровая демократия проявляет себя и в том, что даже из Овального кабинета может произойти утечка информации.

Она едва заметно, умело улыбнулась.

— Я должна сообщить вам о том, что нам предстоит столкнуться с серьезнейшей опасностью. И все же, если мы будем работать с мужеством и благородством, уверяю вас, у нас будет надежда.

Шиобэн сидела с дочерью Пердитой в маленькой квартире своей матери в Хаммерсмите.

Мария слышала все хуже, и от громкости звука ее настенного софт-скрина порой просто-таки болели уши. А вот двадцатилетнюю Пердиту этот грохот, похоже, совсем не смущал. Мало того, она еще включила маленький софт-скрин, имплантированный в запястье, и смотрела шоу по другому каналу.

«Приятно осознавать, — устало подумала Шиобэн, — что даже в такие времена мировые медийные средства предлагают людям выбор».

Мария торопливо вышла из кухни и принесла на подносе три стаканчика со сливочным ликером. Шиобэн с некоторым неудовольствием отметила, что стаканчики совсем маленькие и что бутылку с ликером мать не принесла.

— Ну как же хорошо! — сказала Мария, подавая дочери и внучке ликер.

Она улыбнулась, и стали более заметны небольшие рубцы от хирургических швов у нее на лице.

— Как давно мы не собирались втроем — разве что только иногда на Рождество. Просто стыд, что понадобился конец света для того, чтобы мы встретились.

Пердита, жевавшая подсоленный крекер, рассмеялась.

— Бабуля, вот ты всегда так! Знаешь же, что у нас своя жизнь.

Шиобэн выразительно зыркнула на дочку. С тех пор как Пердите исполнилось двенадцать, Шиобэн стала сочувствовать ей из-за того, что Мария порой их обеих излишне попрекала.

— Давайте не будем спорить, — предложила Шиобэн. — И это вовсе не конец света, мама. Не надо об этом говорить на каждом углу. Особенно если кто-то может подумать, что так сказала я. Ты можешь поднять панику.

Мария фыркнула. Она всегда жутко обижалась, если ее отчитывали.

— Уж конечно, большая часть из того, что наплетет Альварес, — это полная лабуда, — пренебрежительно протянула Пердита.

— Как ты сказала? Лабуда?

— А ты думаешь, хоть кто-то ей поверит? Спасение мира — ну прямо совсем как в каком-нибудь ужастике девяностых годов! Я слышала, как один мужик на днях по телевизору говорил, что все это — форма отрицания, отвлекающая деятельность. И уж конечно, просто фашистская мечта!

«А тут она, пожалуй, отчасти права», — горько подумала Шиобэн.

В самом деле, культы поклонения Солнцу на протяжении истории человечества возникали очень редко, а если возникали, то в организованных, жестко централизованных государствах — у древних римлян, египтян, ацтеков. Централизованное могущество Солнца служило источником единовластия. Возможно, в сложившейся ситуации внезапная немилость светила могла быть соответствующим образом использована теми, кто искал власти на Земле. Подобные подозрения подогревали зарождение конспирологических теорий среди тех, кто, невзирая на воспоминания о девятом июня, был готов объявить, что вся история с солнечной бурей не что иное, как шарлатанство, попытка захвата власти шайкой бизнесменов или теневым правительством, государственный переворот, организованный неким таинственным центром. Страх и невежество только сильнее разжигали подобные разговоры.

— Никто в это не верит, — буркнула Пердита. — Никто больше не верит в героев, мам, — в смысле, таких, как астронавты с квадратными подбородками и политики-популисты. В жизни все по-другому.

— Что ж, может быть, все так и есть, — раздраженно проговорила Шиобэн. — Но что еще делать, как не пытаться хоть что-то предпринять? И если так или иначе мы не сможем спасти планету, что ты тогда скажешь?

Пердита пожала плечами.

— Буду жить, как обычно, пока не… — Она изобразила жестом взрыв. — Бу-у-у-ум! Наверное, так. А что еще остается?

Мария положила руку на плечо Шиобэн.

— Пердита еще совсем ребенок. В двадцать лет все считают себя бессмертными. То, что может случиться, она не в состоянии даже представить.

— Я тоже не могу, — призналась Шиобэн и рассеянно посмотрела на дочь. — Вернее, я о будущем не задумывалась до тех пор, пока не родила ребенка. Пока будущее не стало для меня личным делом… Знаете, я рада, что все стало явным. Я чувствовала себя виноватой, ходя по Лондону среди людей, живущих своей обычной жизнью, и зная, что я храню ужасную тайну, что она лежит у меня в голове, как неразорвавшаяся бомба. Мне казалось, что это неправильно. Кто я такая, чтобы вот так скрывать от других правду, пусть даже если бы и возникла какая-то паника?

— Думаю, большинство людей будут вести себя как надо, — сказала Мария. — Ты же знаешь, обычно с людьми именно так и бывает.

И они стали слушать обращение президента США.

— То, что произойдет в апреле две тысячи сорок второго года, беспрецедентно, — говорила президент Альварес. — Насколько могут судить наши эксперты, ничего подобного в истории человечества не происходило — да и в истории планеты тоже. За одни сутки Солнце выльет на Землю столько энергии, сколько обычно оно отдает нам за год. Ученые называют это солнечной бурей, а мне кажется, что это слишком мягко сказано.

Последствия для Земли, а также для Луны и Марса катастрофичны. Я не стану утаивать от вас правду. Нам грозит стерилизация поверхности Земли — уничтожение всего живого, исчезновение воздуха и океанов. Земля станет такой как Луна. Для тех, кто следит за этим обращением по Интернету, будут даны ссылки, чтобы узнать подробности. Никаких тайн ни от кого не будет.

Нам явно грозит смертельная опасность. И не только нам. В наше время горизонты этики расширились, поэтому не будем забывать об опасности, грозящей существам, живущим на Земле вместе с нами, — тем, без кого мы не выжили бы. Нельзя забыть и о самой новой разновидности жизни, появившейся на Земле, — о юридических лицах, известных под именами Фалес и Аристотель, с помощью которых я сейчас говорю со многими из вас.

Я очень огорчена тем, что именно мне довелось донести до вас эту печальную весть.

Президент Альварес склонилась вперед.

— Но, как я уже сказала, у нас есть надежда.

Михаил и Юджин сидели в столовой на базе «Клавиус», на столе перед ними стояли чашки с еле теплым кофе. С большого настенного софт-скрина на них смотрело лицо президента Альварес — транслировалась передача с Земли. В столовой, кроме них, не было никого. Несмотря на то, что большинство обитателей базы «Клавиус» знали почти все, о чем скажет Альварес, еще до того, как она открыла рот, они, похоже, предпочли выслушать дурные вести либо в одиночестве, либо рядом с самыми близкими друзьями.

Михаил подошел к большому окну и окинул взглядом суровый пейзаж дна кратера. Солнце стояло низко, но зубчатые горы на горизонте окаймлял свет, как будто намагничивая их пики.

«Все в этом пейзаже — результат жестокости, — думал Михаил. — Следы от падения микрометеоритов, которые и теперь порой вонзаются в пыльную лунную почву, отметины, оставшиеся от ударов метеоритов покрупнее, вплоть до гигантов, создавших кратеры вроде Клавиуса… И невероятное, жуткое столкновение гигантского метеорита с Землей, из-за которого и родилась Луна».

За время недолгой истории человечества в этом маленьком уголке космоса было относительно спокойно. Солнечная система, работая как часы, исправно вращалась вокруг верного центрального светила. Но вот теперь древняя жестокость возвращалась. И с какой стати люди вообще решили, что она исчезла?

Михаил нашел взглядом Землю, успевшую проделать четверть своего пути по небу. Он жалел о том, что из Шеклтона, с полюса, Земля видна гораздо хуже. Над Клавиусом Земля, в десятки раз ярче полной Луны, заливала лунные равнины и горы серебристо-голубым светом. Фазы родной планеты — зеркальное повторение фаз Луны — вершились неспешным месячным циклом, но в отличие от Луны Земля каждый день вращалась вокруг собственной оси и являла взгляду то одни, то другие материки, океаны и массивы облаков. И конечно, Земля никогда не меняла своего положения на лунном небе, в то время как Луна медленно путешествовала по земному небу.

После апреля две тысячи сорок второго года Земля вот так же будет висеть в лунном небе.

«Но как она тогда будет выглядеть?» — гадал Михаил.

Юджин продолжал смотреть выступление президента США.

— Она неточна насчет даты.

— Что ты имеешь в виду?

Юджин посмотрел на Михаила. Сегодня его красивое лицо отражало такое напряжение, какого Михаил прежде не замечал.

— Почему бы ей просто не сказать: «Двадцатое апреля». Ведь всем это известно.

«По всей видимости, нет, — подумал Михаил. — Вероятно, у Альварес какие-то психологические соображения. Может быть, из-за излишней точности все выглядело бы чересчур пугающе — тогда у людей в головах начали бы тикать часы обреченности».

— Не думаю, что это имеет значение, — вслух сказал он.

Но для Юджина, автора страшного предсказания, это, естественно, значение имело. Михаил сел.

— Юджин, наверное, тебе очень странно слушать, как президент США, собственной персоной, рассказывает всему человечеству о чем-то, что вычислил ты.

— Странно? Да. Что-то в этом роде, — с запинками выпалил Юджин и вытянул перед собой руки, держа их параллельно. — У вас есть Солнце. У вас есть моя модель Солнца.

Он крепко прижал друг к другу пальцы.

— Это разные понятия, но они взаимосвязаны. Моя работа содержала прогнозы, которые стали известны. Следовательно, моя работа — ценная карта реальности. Но всего лишь карта.

— Думаю, я понимаю, — кивнул Михаил. — Существуют категории реальности. Несмотря на то, что мы умеем предсказывать особенности поведения Солнца с точностью до девяти знаков после нуля, мы не в состоянии представить, чтобы это поведение на самом деле вторгалось в наш уютный человеческий мирок.

— Что-то в этом роде, — согласился Юджин.

Он хлопнул в ладоши. Руки взрослого мужчины, а жест детский.

— Будто бы стены между моделью и реальностью рушатся.

— Знаешь, ты не единственный, у кого такие чувства, Юджин. Ты не одинок.

— Нет, одинок, — ответил Юджин. Выражение его лица стало непроницаемым.

Михаилу очень хотелось обнять его, но он понимал, что нельзя.

Президент Альварес объясняла:

— Мы намереваемся построить в космосе щит. Это будет диск, сделанный из тончайшей пленки, с диаметром больше диаметра Земли. На самом деле он будет настолько велик, что, как только начнет обретать форму, будет виден из каждого дома, из каждой школы, с каждого рабочего места на Земле, потому что это будет созданная руками людей конструкция в нашем небе, видимые размеры которой будут не меньше Солнца и Луны.

Мне сообщили, что щит будет виден невооруженным глазом даже с Марса. Мы воистину оставим свою метку в Солнечной системе.

Альварес улыбнулась.

Шиобэн вспомнила совещание со своей пестрой компанией в Королевском обществе с того момента, как в их разговор вмешался Аристотель.

В принципе, трудно было себе представить более простую идею. Когда солнце светит слишком жарко и ярко, вы раскрываете зонт. Следовательно, для защиты от солнечной бури можно было построить зонт в космосе — мощную завесу, достаточно большую для того, чтобы заслонить всю Землю. И в решающий день человечество благополучно укроется в тени искусственного затмения.

— Центр тяжести щита будет расположен в точке «эль один», — сказал Михаил. — Между Солнцем и Землей, на совместной орбите.

Тоби спросил:

— А что это за точка «эль один»?

— Первая точка Лагранжа в системе Земля — Солнце. Космическое тело, вращающееся между Землей и Солнцем — например, Венера — движется по своей орбите быстрее, чем Земля. Однако гравитационное поле Земли притягивает Венеру, хотя и значительно слабее, чем гравитационное поле Солнца. Разместите искусственный спутник намного ближе к Земле — на расстоянии, вчетверо превышающем расстояние до Луны, — и притяжение Земли станет таким сильным, что спутник будет тянуть назад к Земле, а вокруг Солнца он будет обращаться с той же скоростью, что и Земля.

Эта точка равновесия называется первой точкой Лагранжа, в честь французского математика восемнадцатого века, который первым обнаружил ее.[12] На самом деле существует пять таких точек Лагранжа: три на линии Земля — Солнце, и еще две на собственной орбите Земли, в шестидесяти градусах от радиуса Земля — Солнце.

— Ага, — понимающе кивнул Тоби. — Земля и спутник осуществляют совместное вращение. Так, как будто и Земля, и спутник приклеены к огромной негнущейся стрелке часов, торчащей из Солнца.

— А я считала, что «эль один» — это точка неустойчивого равновесия, — протянула Шиобэн.

Заметив озадаченный взгляд Тоби, она добавила:

— Как будто футбольный мяч лежит не на равнине, а на вершине горы. Положение мяча стационарно, но он может покатиться и упасть в любую сторону.

— Верно, — отозвался Михаил. — Но мы уже размещали спутники в таких положениях. На самом деле точка Лагранжа может стать точкой орбиты — нужно только использовать небольшое количество топлива для того, чтобы удерживать стационарное положение. В этом деле накоплен приличный опыт. С точки зрения астронавтики нет никаких проблем.

Тоби поднял руку к потолочному светильнику, на пробу заслонил лицо ладонью.

— Простите за глупый вопрос, — сказал он, — но насколько велик будет этот щит?

Михаил вздохнул.

— Для простоты представим, что лучи Солнца, достигая Земли, параллельны. Тогда становится ясно, что нужна ширма такой же величины, как объект, который хочешь заслонить.

Тоби проговорил:

— Следовательно, щит должен быть диском с диаметром, по меньшей мере равным диаметру Земли. А это…

— Около тринадцати тысяч километров.

У Тоби от изумления раскрылся рот. И все же он упорно продолжал:

— Значит, мы говорим о диске с поперечником в тринадцать тысяч километров. Который будет построен в космосе. Где на сегодняшний день самой крупной конструкцией, построенной нами, является…

— Я так думаю, ею является Международная космическая станция, — подсказал Михаил. — Длина которой менее километра.

Тоби заметил:

— Неудивительно, что я ничего подобного нигде не обнаружил. Когда я проводил собственный поиск возможных решений, то исключил явно невозможные. А это и есть явно невозможное.

Он посмотрел на Шиобэн.

— Не так ли?

Безусловно, все так и было. Но все трое принялись барабанить по своим софт-скринам, чтобы выудить как можно больше информации.

Через некоторое время Тоби сообщил:

— Похожие исследования прежде проводились. Судя по всему, первым сходную идею высказал Герман Оберт.[13]

— Естественно, предполагается использование сверхтонких материалов, — высказался Михаил.

— Бытовая пластиковая упаковочная пленка, — заметила Шиобэн, — имеет толщину десять микрометров.

— И можно изготовить алюминиевую фольгу такой же толщины, — подхватил Михаил. — Но конечно, мы сможем сделать кое-что получше.

Тоби проговорил:

— Следовательно, при плотности на единицу поверхности, скажем, менее одного грамма на квадратный метр, и даже добавив кое-что на структурные компоненты, мы получим вес всей конструкции — всего-то несколько миллионов тонн.

Он запрокинул голову и вперил взор в потолок.

— Я сказал: «всего-то»?

Шиобэн вздохнула.

— У нас нет подъемного оборудования, которое могло бы даже за несколько лет поднять такое количество материала с Земли.

— Но нам не нужно поднимать его с Земли, — возразил Михаил. — Почему бы не построить всю конструкцию на Луне?

Тоби уставился на него.

— А вот это уж чистой воды безумие.

— Почему же? Мы на Луне уже производим стекло и обрабатываем металлы. И у нас тут небольшая сила притяжения, не забывайте. Один и тот же груз отправить в космос с Луны в двадцать два раза легче, чем с Земли. И в данное время мы уже строим масс-драйвер! Не вижу причин, почему не ускорить осуществление проекта «Праща». Мощность запуска у этой установки будет очень велика.

Они ввели оценочную мощность запуска «Пращи» в черновые расчеты, и сразу стало ясно, что если бы удалось выводить материалы для строительства щита в космос с Луны, экономия энергии стала бы колоссальной.

Пока никаких очевидных препятствий заметно не было. Шиобэн даже дышать боялась, чтобы не развеять чары. Они продолжали работать.

Но вот теперь, сидя рядом с матерью и дочерью и слушая, как президент Альварес рассказывает об этой абсурдной идее всему миру, Шиобэн испытывала иные чувства. Ею вдруг овладело беспокойство, она встала и подошла к окну.

Шел две тысячи тридцать седьмой год, близилось Рождество. На улице дети в рубашках с короткими рукавами играли в футбол. На рождественских открытках по-прежнему изображали Санта-Клауса, но снег и мороз остались ностальгическими мечтами из детства Шиобэн. В Англии уже больше десяти лет температура не опускалась ниже нуля нигде к югу от Северна до Трента. Шиобэн помнила последнее Рождество с отцом до его смерти, когда он ворчал насчет того, что пришлось стричь лужайку в канун Боксингдей.[14] На памяти Шиобэн мир очень сильно изменился, им стали овладевать силы, которыми люди не в состоянии были управлять. И как только ей хватило дерзости даже допустить мысль о том, что она сумеет произвести еще более грандиозные перемены всего за несколько лет?

— Я боюсь, — пробормотала она.

Пердита бросила на нее взволнованный взгляд.

— Боишься этой бури? — уточнила Мария.

— Да, конечно. Но мне пришлось изрядно потрудиться, чтобы заставить политиков принять идею создания щита.

— А теперь…

— Теперь Альварес выкладывает всему миру мой блеф. Неожиданно я должна выполнять свои обещания. Вот это меня и пугает: что я могу провалиться.

Мария и Пердита подошли к ней. Мария обняла ее, Пердита положила голову ей на плечо.

— Ты не провалишься, мам, — заверила Пердита. — Как бы там ни было, у тебя есть мы, помни об этом.

Шиобэн погладила дочь по голове. С настенного софт-скрина лился голос президента Альварес.

— Я предлагаю вам надежду, но не ложную надежду, — говорила Альварес. — Даже щит не сможет нас спасти. Но благодаря ему из катастрофы, после которой не выжил бы никто, солнечная буря превратится в катастрофу, после которой кому-то все же удастся уцелеть.

Вот почему мы должны построить этот щит. Вот почему мы не имеем права упустить тот шанс, который он дает.

Вне всякого сомнения, это будет самый дерзкий космический проект за всю историю человечества. В сравнении с ним меркнет колонизация Луны и наши первые шаги на Марсе. Такой колоссальный проект не осуществить одной стране — это не под силу даже Америке.

Поэтому мы попросили все страны и федерации мира объединить усилия, ресурсы и энергию для сотрудничества в реализации этого, самого важного и нужного из космических проектов. Рада сообщить вам, что достигнуто практически единодушное согласие.

— «Практически единодушное», черт побери, — проворчала Мириам Грек.

Она сидела в своем кабинете в «евроигле». Сделав маленький глоток виски, она удобнее устроилась на диване.

— О каком единодушии можно говорить, если китайцы отказались принимать участие?

— Китайцы действуют с дальним прицелом, Мириам, — отозвался Николаус. — Мы всегда это знали. Несомненно, они смотрят на заморочку с Солнцем как на еще одну возможность в геополитической игре.

— Может быть. Но одному Богу известно, что они замышляют — со своими тайконавтами и многоступенчатыми ракетами-носителями…

— Наверняка в конце концов они присоединятся к нам.

Мириам изучающе посмотрела на своего помощника. Разговаривая с ней, Николаус Коромбель краем глаза поглядывал на софт-скрин с изображением Альварес, а также наблюдал за мониторами, отражавшими смесь откликов на транслируемое воззвание президента США. Мириам никогда не встречала никого, кто бы, как Николаус, был способен делать несколько дел одновременно. Отчасти поэтому она его так ценила.

«Вот ведь странно, — думала она, — я ценю его за агрессивное, почти цинично-грубое мышление, но именно из-за этого он настолько непрозрачен».

Она на самом деле знала очень мало о том, о чем он в действительности думал, во что верил. Иногда из-за этого у нее возникала почти неосознанная тревога.

«Нужно вызвать его на откровенность, — думала Мириам, — чтобы узнать лучше. Вот только вечно времени не хватает. Пока же он просто исключительно полезен. Слишком полезен».

— Ну и как там реакция?

— На биржах падение на семнадцать процентов, — сообщил Николаус. — При том, что мы имеем эффект разорвавшейся бомбы, все не так плохо, как мы опасались. Акции космических и высокотехнологичных производств резко пошли вверх, но об этом можно и не говорить.

Мириам задумалась. Она полагала, что желание разбогатеть достаточно естественно — в самом деле, без этого желания не функционировала бы мировая экономика. Но интересно, как алчные вкладчики представляют себе собственную выгоду при условии, если их инвестиционная лихорадка и вправду поможет аэрокосмическим и прочим компаниям сделать дело.

«Но могло быть и хуже, — размышляла Мириам. — По крайней мере, президент США произносит свою речь. Довести проект до этой стадии — уже кое-что».

На крупнейших мировых форумах разгорелось множество жарких дискуссий насчет мудрости того решения, которое проталкивала Мириам. Проект строительства щита на несколько лет поглотит силы стран-участниц — но ради чего? Ведь даже та энергия, которая просочится сквозь щит, нанесет сильнейший урон планете.

И неужели действительно стоит из кожи вон лезть, чтобы спасти весь мир? Включая китайцев, которые отказались принимать участие в этой работе, и африканцев, которые только-только начали поднимать голову, оправившись после несчастий двадцатого века? А нельзя ли спасти только Америку и Европу? Высокопоставленные военные даже начали разрабатывать сценарии возможного развития событий после солнечной бури, когда Евразия и Америка — если из промышленно развитых регионов только им удастся уцелеть — начнут выбираться из своих твердынь, дабы «помочь» остаткам разрушенного мира.

«Настанет совершенно новый мировой порядок, — старательно внушали Мириам, — реструктуризация геополитической власти, которая продлится тысячу лет».

Прежде чем Мириам сумела охватить своим ограниченным воображением политика всю величину проблемы, ей пришлось не раз подолгу разговаривать с Шиобэн Макгоррэн. Грядущая солнечная буря отличалась от девятого июня, от взрыва Кракатау, от гибели Помпеи, от эпидемии чумы, от Всемирного потопа. И на эту катастрофу нельзя было смотреть с точки зрения поиска мелочных преимуществ. Грозило истребление человечества и всей жизни на Земле. Это подпадало под формулу «все или ничего» — и эту формулу Мириам в конце концов удалось вбить в головы остальных мировых лидеров, ответственных за принятие решений.

Президент Альварес спокойно, сдержанно продолжала говорить.

Конечно, на экранах всего мира должна была красоваться именно она, Альварес. До сих пор политическую деятельность вокруг проекта строительства щита возглавляла Мириам. Это она подвела под проект прочную промышленную и финансовую базу, это она сосредоточила политическую волю различных составляющих Евразийского союза и стран за его пределами ради того, чтобы этот почти невероятный проект мог осуществиться. Это она поставила на карту значительную часть отпущенного ей, как политику, кредита доверия. Но в подобных ситуациях сообщать миру дурные вести, как и хорошие, должна была Хуанита Альварес, президент Соединенных Штатов — так это было на протяжении многих лет.

— Альварес молодец, — сказала Мириам. — Нам повезло, что в такое время на электрическом стуле сидит такой человек.

Николаус фыркнул.

— Она лучшая актриса в Белом доме после Рейгана, вот и все.

— О, дело не только в этом. Однако она может подарить людям ложную надежду. Что бы мы ни делали, — мрачно изрекла Мириам, — люди все равно погибнут.

— Но погибших будет намного меньше, чем могло бы быть, — возразил Николаус. — И не нужно ждать, что нам увешают грудь медалями. Не забывайте: это не волшебство, это инженерная техника. Как бы здорово ни работал этот щит, большое число людей все равно умрет. А обвинять будут нас. Нас будут называть виновниками самого жестокого массового убийства в истории человечества.

И он ухмыльнулся со странной, зловещей радостью.

— Порой вы слишком циничны, Николаус, — покачала головой Мириам.

Однако виски немного расслабило ее. Время от времени делая по глоточку, она купалась в теплом голосе Альварес.

— Щит будет огромного размера. Но большую его часть изготовят из тончайшей пленки, поэтому масса сведется к минимуму. Основной материал для изготовления щита доставят с Луны, где невысокая сила притяжения позволяет намного легче осуществлять запуски кораблей с грузами. «Умные» компоненты, которые потребуются для управления щитом, будут произведены на Земле, где можно осуществить самые сложные промышленные процессы.

Мы бросим все наши ресурсы на осуществление этого проекта. От всего прочего, о чем мы мечтали, придется пока отказаться. Поэтому я приняла решение отозвать «Аврору-2», второй из кораблей, отправленных на Марс, в данный момент находящуюся на пути к Красной планете. Можете считать это нашим вкладом в общее дело.

Рожденные электромагнитными волнами слова президента Альварес долетели до Луны, прикоснулись к ней и через несколько минут добрались до Марса.

Для Хелены Умфравиль голос в шлемофоне звучал еле слышно. Но она сама сделала выбор и потому слушала обращение Альварес именно так. Для того чтобы увидеть, как мимо пролетит «Аврора-2», она решила облачиться в тяжелый скафандр и оказаться на Марсе под открытым небом. С таким событием не могло сравниться даже выступление президента.

В общем, она надела тяжелый скафандр для выхода в открытый космос. Такие скафандры хранились в шлюзовых камерах вездеходов или домов. Надевая скафандр, ты лишался возможности прямого контакта с наружной поверхностью — а к Марсу, с его хрупкой экологией, никогда не прикасалось то маслянистое, водянистое и кишащее микробами существо, которое представлял собой человек. И вот теперь, выбравшись из своего вездехода, она тяжело ступала ботинками по багряной пыли. Это был самый тесный контакт с Марсом, какой был позволен.

Во все стороны вокруг нее простиралась усыпанная камнями равнина, по которой не ступала нога человека. Здесь отпечатались только следы гусениц ее вездехода. Почва была розово-коричневой, небо — желтовато-светло-коричневым, а ближе к съежившемуся диску Солнца — оранжевым. Очень походило на рассвет на Земле. Камни, разбросанные при падении какого-то метеорита в незапамятные времена, так давно лежали здесь, что пыль, носимая ветрами, отполировала их до гладкости. Это был древний, безмолвный мир — что-то вроде музея камней и пыли. Но здесь существовала погода, и когда разреженный воздух приходил в движение, становилось не до шуток.

На горизонте Хелена различала скопище слоистых скал. Скалы были осадочные, совсем как обнажения песчаника на Земле. Точно так же эта порода когда-то находилась на морском дне. Высушенную Луну можно было обойти от полюса до полюса и не найти там ни единого подобного заурядного выхода осадочных пород. Это был Марс, и от этой мысли у нее по-прежнему захватывало дух.

Но теперь она должна была застрять здесь надолго.

Конечно, астронавты «Авроры-1», в принципе, знали, о чем скажет президент. Центр управления в Хьюстоне заранее, сдержанно и осторожно, передал сообщение об отзыве «Авроры-2».

«Аврора-2» в действительности была третьим по счету кораблем экспедиции. Первый, названный «Аврора-0», доставил на поверхность Марса автоматизированный завод, который с упорством и терпением трудился на переработке марсианской пыли и марсианского воздуха в метан и кислород — топливо, с помощью которого затем смогли бы возвращаться домой экипажи землян. Затем свой грандиозный полет осуществила «Аврора-1» с термоядерно-ракетными двигателями и экипажем из шести человек. Наконец на Марсе появились следы человека и флаги с Земли.

По плану после прибытия «Авроры-2» первый экипаж должен был возвратиться на Землю, оставив на Марсе более многочисленную вторую экспедицию, дабы та трудилась дальше на основе того, что построила первая. Они построили ядро, зародыш поселка, с которого, как все надеялись, начнется постоянное обитание людей на Марсе. Крошечный плацдарм уже даже успели несколько излишне громко окрестить, назвав Портом Лоуэлла.

Теперь этого не случится. Прошло два года, и первой экспедиции предстояло остаться здесь — и, судя по всему, корабль за ними могли прислать не раньше, чем после окончания солнечной бури, поскольку работы по сооружению щита были приоритетными. Значит, через четыре с лишним года.

Члены экспедиции понимали необходимость того, что им придется задержаться, они все отлично знали, какая угроза исходит от Солнца. Несмотря на то, что Марс находился от Солнца дальше, чем Земля, здесь светило действовало более жестоко. Плотная атмосфера родной планеты защищала не хуже многометровой алюминиевой обшивки. Сильно разреженный воздух Марса равнялся всего нескольким сантиметрам такой обшивки. Это было примерно то же самое, как если бы кто-то вздумал преодолеть межпланетное пространство в жестяной банке. Магнитосфера планеты также мало спасала. Марс был мертв и холоден, его почва промерзла на большую глубину, его магнитное поле не представляло собой такой глобальной динамичной структуры, как магнитное поле Земли: оно было остаточным, скроенным из лоскутов и арок. На Марсе, как любили говаривать гелиоклиматологи, солнце непосредственно соприкасалось с почвой, и приходилось прятаться от вспышек, которых на Земле вы бы попросту не заметили. Словом, члены марсианской экспедиции все понимали, вот только было им от этого не легче.

Развеселиться было трудновато. Все постоянно ощущали себя усталыми. Марсианский день тянулся на полчаса дольше земного, и циркадной[15] системе человека трудно было справиться с этой разницей. Несмотря на длительную подготовку на имитаторах условий жизни Красной планеты, никто из них не представлял себе, что одной из самых сложных проблем окажется именно эта, связанная с продолжительностью дня. И вот теперь стало ясно, что они здесь надолго. Благодаря «Авроре-0» можно было не бояться остаться без ресурсов. Они могли продержаться здесь, Марс прокормил бы их. И все же большинство членов экспедиции очень переживали из-за того, что так долго протянется их разлука с близкими и родиной.

А вот Хелена все же испытывала тихую радость, хотя ее и пугала перспектива солнечной бури, хотя и заботила та работа, которую им теперь предстояло провести, чтобы самим пережить катастрофу. Она все больше любила это место, этот странный маленький мир, где Солнце вызывало приливы в атмосфере. А Марс еще даже не начал открывать ей свои тайны. Ей хотелось совершить путешествие на полюсы, где каждую зиму вздымался метелями углекислотный снег, хотелось побывать в глубокой котловине Хеллас, где, как говорили, порой бывало так тепло, а воздух был настолько плотным, что можно было вылить воду, и она бы стояла на земле лужицей, не замерзая.

А еще на Марсе существовали человеческие тайны…

Уроженка Великобритании, Хелена помнила, как сильно она огорчилась, когда ее разбудили ужасно рано на Рождество в две тысячи третьем году, чтобы она услышала сигнал с Марса, а сигнал так и не прозвучал. И вот теперь она сама долетела до Красной планеты и своими глазами увидела засыпанные пылью обломки марсохода посреди Isidis Planitia — Равнины Изиды. Все, что осталось от маленького храброго аппарата, проделавшего такой долгий путь. Для американцев из состава экспедиции это мало что значило, но Хелена очень обрадовалась, когда ей позволили назвать свой вездеход «Бигль».

— Лоуэлл вызывает «Бигль».

Это был голос Боба Пэкстона, говорившего из Порта Лоуэлла. Он негромко прозвучал на фоне речи президента.

— Совсем немного осталось. Смотри на небо.

— «Бигль» вызывает Лоуэлл. Спасибо, Боб. Хелена запрокинула голову и окинула взглядом небо. Космический корабль с Земли величественно возник на востоке, он ярко сверкнул в лучах утреннего марсианского солнца. Хелена стояла около своего вездехода и ждала, пока яркая звездочка, которая должна была унести ее домой, не начала таять за завесой пыли на горизонте, завершив свой единственный пролет над Марсом.

Прощай, «Аврора-2», прощай.

Президент Альварес сложила перед собой руки и устремила взгляд в камеру.

— Грядущие дни будут трудными для всех нас. Я не стану обманывать вас и говорить, что будет иначе.

Наши космические агентства, включая американские — НАСА, а также инженерно-космические войска США, — несомненно, сыграют главную роль, и я совершенно уверена в том, что они встретят эту новую угрозу лицом к лицу, как поступали всегда. Руководитель миссии с печальной судьбой — лунной экспедиции на «Аполлоне-13» — однажды произнес незабываемую фразу: «Неудача — это не цель». И теперь это не цель.

Но космические инженеры не смогут добиться удачи одни. Для достижения успеха нам всем, каждому из нас, придется сыграть свою роль. Страшная весть, которую я вам принесла, сейчас может испугать вас, но завтра начнется новый день. Выйдут газеты, откроются вебсайты, нужно будет отправлять электронные письма и звонить по телефону; откроются магазины, общественный транспорт будет работать как обычно. Как всегда, будут работать предприятия, офисы и школы.

Я очень прошу вас выйти на работу. Я очень прошу вас работать как можно лучше каждую минуту вашего рабочего дня. Мы подобны пирамиде — пирамиде, сложенной из труда и экономических затрат, пирамиде, поддерживающей на своей вершине горстку героев, пытающихся спасти всех нас.

Мы все пережили девятое июня, мы преодолели те проблемы, с которыми пришлось столкнуться в тот тяжелый день. Я знаю, теперь мы сумеем вместе встретить новую беду.

Пока живо человечество, наши потомки будут оглядываться на эти тревожные годы. И они будут завидовать нам. Потому что мы были здесь, в этот день, в этот час. И мы достигли величия.

Удачи всем нам.

«Вы упускаете главное! — хотелось крикнуть Бисезе, хотелось швырнуть подушку в президента. — Этот щит — героическое начинание. Но нужно видеть не только это. Вы должны понять, что все это подстроено, продумано. Вы должны услышать меня!»

Но, узнав о грядущем конце света, ради Майры Бисеза сохраняла внешнее спокойствие.

Она была обескуражена тем, что Альварес столь неопределенно называла дату катастрофы. Зачем была нужна эта завуалированность? Ведь астрофизики, сделавшие прогноз, во всем остальном были так точны, что наверняка сообщили точную дату.

Дату, несомненно, выбрали Первенцы, как и все прочее, связанное с предстоящей катастрофой. А день был выбран не случайно, он имел для них какое-то значение. Но что такого особенного могло быть в двадцатом апреля две тысячи сорок второго года? Наверняка этот день никак не был связан с историей человечества: Первенцы были существами со звезд… Если так, то тут крылось что-то астрономическое.

— Аристотель, — тихо произнесла она.

— Да, Бисеза?

— Апрель две тысячи сорок второго года. Можешь сказать мне, что будет происходить на небе в этом месяце?

— Ты имеешь в виду эфемериды?

— Что-что?

— Астрономические таблицы заранее вычисленных положений небесных светил на определенные дни года, таблицы моментов каких-то заметных астрономических явлений типа затмений, колебаний блеска переменных звезд…

— Да-да. Я имею в виду именно это.

Изображение президента США уменьшилось и переместилось в угол экрана. Остальное пространство заполнилось колонками цифр, похожих на географические координаты. Но даже названия над колонками почти ничего не говорили Бисезе. По всей вероятности, астрономы разговаривали на своем собственном языке.

— Прошу прощения, — извинился Аристотель. — Я не уверен в уровне твоего опыта в этой области.

— Допустим, нет у меня никакого опыта. Можешь показать мне все это графически?

— Конечно.

Таблицы сменились изображением ночного неба.

— Вид из Лондона первого апреля две тысячи сорок второго года, в полночь, — сообщил Аристотель.

При виде невероятно ясного звездного неба на Бисезу нахлынули яркие воспоминания. Она вспомнила, как сидела со своим телефоном под хрустальным небом другой планеты, как ее маленький помощник старательно трудился над картированием звезд и определением даты… Но ей пришлось все оставить на Мире, и даже телефон.

Аристотель перебирал опции дисплея, выделял созвездия, проводил линии небесной широты и долготы.

Бисеза покачала головой.

— Просто покажи мне Солнце, — попросила она. На черном, усыпанном звездами небе, вопреки всем астрономическим законам, начал проступать желтый диск. В углу экрана замелькали даты и время суток. Бисеза начала просматривать весь месяц апрель две тысячи сорок второго года от начала до конца, наблюдая за тем, как Солнце движется по небу. Еще раз, еще и еще. А потом она подумала, что повидала во время своего странного путешествия, когда вместе с Джошем возвращалась домой с Мира.

— Пожалуйста, покажи мне Луну.

Появился бело-серый диск с символической фигурой Лунного человека.

— А теперь начни с первого апреля и снова прокрути вперед.

Луна начала вершить свое величественное шествие по небу. Менялись ее фазы, она стала полной, потом вновь начала таять, уменьшилась наполовину, превратилась в серп по краю темного диска.

И этот черный диск начал наплывать на желтый круг Солнца.

— Стоп. Изображение замерло.

— Я знаю, когда это случится, — выдохнула Бисеза.

— Что?

— Солнечная буря… Аристотель, я знаю, тебе не так просто будет это организовать. Но мне нужно поговорить с королевским астрономом… президент упоминала о ней… Шиобэн Макгоррэн. Это очень, очень важно.

Она неотрывно смотрела на Солнце и Луну, аккуратно совмещенные на ее софт-уолле. Дата имитированного Аристотелем солнечного затмения была такая: двадцатое апреля две тысячи сорок второго года.

Часть 3 Щит

19 Промышленное производство

Бад Тук встретил Шиобэн, прилетевшую на «Комарове», как и раньше.

Она уже успела сказать Баду о том, что хочет сразу приступить к работе, невзирая на местное время суток. По дороге к главным куполам лунной базы Бад улыбнулся.

— Без проблем, — сказал он. — Мы тут все равно трудимся круглосуточно — уже шесть месяцев, после директив президента.

— На Земле это очень высоко ценят, — тепло проговорила Шиобэн.

— Знаю. Но это нормально. У нас тут у всех энтузиазма — хоть отбавляй. — Он сделал глубокий вдох и выпятил грудь. — Угроза вдохновляет. Для вас это хорошо.

Последние шесть месяцев Шиобэн пребывала на грани нервного истощения.

— Наверное, — не слишком уверенно отозвалась она. Бад пытливо посмотрел на нее. Сквозь его военную суровость проглянула забота.

— Как долетели?

— Долго получилось. Слава богу, что есть Аристотель и электронная почта.

Это была третья командировка Шиобэн Макгоррэн на Луну. Первое путешествие было чудесным, о таком она мечтала с детства. Даже во второй раз она пережила приятное волнение. А третий полет превратился в обычную рутину и отнял, как показалось Шиобэн, слишком много времени.

Беда была в том, что прошел уже почти целый год после девятого июня, и миновало почти шесть месяцев после того, как президент Альварес выступила со своим эпохальным рождественским воззванием — и теперь оставалось меньше четырех лет до дня солнечной бури. К услугам Шиобэн имелось порядочное количество всевозможных отчетов, графиков и статистических сводок, по которым можно было судить, что работа по грандиозной программе строительства щита осуществляется совсем неплохо. Но у нее в голове упрямо тикали часы-календарь и отнимали, и отсчитывали день за днем.

Она попыталась объяснить Баду свое настроение.

— Я по природе пессимист: жду, что дела пойдут плохо, а когда они идут хорошо, у меня возникают неприятные подозрения. — Она вымученно улыбнулась. — Хорошенький характер для лидера проекта.

Бад склонил голову, и его коротко стриженные, подернутые серебром волосы блеснули в свете коридорных ламп.

— У вас все получается отлично. Но когда речь заходит об энтузиазме, оставьте это мне. Я когда-то был самым сволочным сержантом в тренировочных лагерях на Среднем Западе. Я кому угодно могу дать команду: «Упасть, отжаться». Так что у нас с вами может получиться неплохая команда.

Он положил руку ей на плечо.

Она ощутила крепость его пальцев, уловила запах лосьона после бритья. Бад порой казался реликтом пятидесятых годов двадцатого века. Но его прямолинейность, решительность и хорошее чувство юмора очень импонировали Шиобэн, и, конечно, эти качества были очень хороши для общего дела.

По телу Шиобэн разлилось приятное тепло, волной поднялось к щекам. Бад убрал руку, и она пожалела об этом.

Во время первого визита Шиобэн на Луну купол «Артемида» представлял собой полигон для лунных промышленных экспериментов. Теперь же, по прошествии всего нескольких месяцев, масштаб деятельности совершенно изменился. С купола сняли крышу, спешно соорудили пристройки, дабы увеличить промышленную площадь, и работа шла в основном в условиях вакуума.

«Просто-таки инфернальное зрелище», — подумала Шиобэн, глядя на забавные фигурки людей в космических скафандрах, плавающие вдоль скоплений труб, кабелей и металлических емкостей.

Все здесь было окрашено серо-бурым цветом лунной пыли — ну просто карикатура из самых мрачных лет английской промышленной революции.

В результате всех этих недюжинных усилий на свет появлялись металлы.

Алюминий служил основным структурным компонентом пусковой масс-драйверной установки, а железо требовалось для сборки электромагнитных систем — «рабочих мышц» этой установки. Но длина масс-драйвера должна была составить несколько километров. Обитателям Луны пришлось от экспериментов без паузы перескочить к процессу промышленного производства. Масштабы перемен были грандиозны, люди испытывали колоссальное давление.

Бад рассказал о некоторых трудностях.

— Все эти процессы на Земле давным-давно опробованы и обкатаны, — сказал он. — Но здесь абсолютно все ведет себя иначе — от шарикоподшипников до масла, текущего по трубе.

— И все же вы добиваетесь своего.

— О да.

А купол «Селена», внутри которого когда-то располагалась первая на Луне ферма, превратился в завод по производству стекла. Это было просто: загружали лунный реголит, обрабатывали его фокусированным солнечным теплом и получали очень горячее расплавленное стекло, которое затем разливали в подготовленные формы.

— Всякий раз, когда ко мне прорывается журналист, — рассказывал Бад, — мне задают один и тот же вопрос: почему мы изготавливаем инфраструктуру щита из лунного стекла? И всякий раз мне приходится давать один и тот же ответ: потому что это Луна. И как бы это ни было чудесно, выбирать на Луне особо не из чего.

Состав лунной породы объяснялся особенностями формирования Луны. Геологи из НАСА, изучавшие первые пробы грунта, которые доставили на Землю астронавты, летавшие на «Аполлоне», были озадачены: эта порода с крайне малым содержанием железа и начисто лишенная летучих частиц, сильно отличалась от горных пород, из которых была сложена земная кора. Она гораздо более походила на материал мантии Земли — толстый слой, лежащий между корой и ядром. Оказалось, это объясняется тем, что Луна и состояла из земной мантии — вернее, из огромного куска этой мантии, вырванного из тела Земли ударом гигантского метеорита, в результате которого и родилась Луна.

— Вот это мы и имеем, — вздохнул Бад. — Девяносто процентов коры здесь составляют девственные скалы. Мы словно бы учимся жить на склонах Везувия. А воды тут практически нет, не забывайте. А без воды, например, невозможно изготовить цемент.

— Поэтому — стекло.

— Поэтому — стекло. Шиобэн, стекло на Луне, можно сказать, растет само. Стоит упасть метеориту — реголит плавится и повсюду разбрызгивается стекло. Этим мы и пользуемся. А вот и конечный продукт.

Жестом шоумена он указал на стеклянные детали, хранившиеся в некоем подобии склада под открытым небом. Некоторые из них в несколько раз превышали рост человека.

— Тут нет эталонов, нет шаблонов. Все, что мы производим, предназначено для доставки, все это окажется на щите, все это будет летать. С Земли нам то и дело присылают новые разработки, мы стараемся оптимизировать производство, чтобы при минимальном весе детали сохраняли максимальную структурную прочность. В итоге щит к концу строительства будет представлять собой забавный гибрид: более поздние детали будут отличаться от ранних. Но с этим придется смириться.

Шиобэн с неподдельным восторгом смотрела на штабели стеклянных деталей. Ничего особенного с виду в них не было. Они походили на ярмарочные столбы, на экспонаты на торговой выставке. Но эти забавные стеклянные балки и еще десятки тысяч таких же, как эти, должны были оказаться в космосе, где из них соберут каркас зеркала диаметром больше планеты. Фантастическая идея Шиобэн наконец обретала реальность, вещественность. От волнения ее зазнобило.

Бад наблюдал за рабочими в окно.

— Знаете, — сказал он, — а ведь только теперь из этих людей формируется команда. До девятого июня мы тут вроде как играли в лунных колонистов. Теперь у нас появилось чувство необходимости, долга, особая, ясная цель, план, который необходимо выполнить. Я верю, что из-за этого осуществление программы колонизации и освоения Луны ускорится на несколько десятков лет, если не более.

Для Шиобэн это значило мало, но она видела, как много это означает для Бада.

— Это чудесно.

— Да, — кивнул Бад. — Но, — с тяжелым сердцем добавил он, — порой я хожу по тонкому льду. Приходится осторожничать.

— Почему?

— Потому что эти люди сюда прилетели не для этого. Не забывайте: в основном это ученые. А их вдруг взяли и поставили к сборочному конвейеру. Да, волнение, активность. Да, адреналин. Но порой они вспоминают свою прежнюю жизнь и…

— И тоскуют по ней?

— Ну, мне это понятно. Самое противное то, что им становится скучно. Вот недостаток чрезмерного образования. Пока мне удается их отвлекать от мрачных мыслей, и у нас все получается.

Он прищурился, свет упал на морщинки вокруг его глаз.

«Наверное, он просто обожает своих „трудных“ работников», — подумала Шиобэн.

— Пойдемте дальше, — сказала она. — Вы еще не показали мне «Гекату».

Они тронулись с места, и ее пальцы скользнули в его ладонь.

Спустя некоторое время Бад отвез Шиобэн на вездеходе к месту сооружения «Пращи Давида».

Когда до «Пращи» было уже недалеко, Шиобэн не выдержала и встала со своего сиденья в прозрачной куполообразной герметичной кабине. Было завершено три километра пусковой установки из запланированных тридцати. И все же зрелище завораживало. В лучах заходящего солнца, под непроницаемо черным небом, на фоне коричнево-серой лунной пыли установка сверкала, как лезвие меча.

Инженеры называли свое детище масс-драйвером или электромагнитной пусковой установкой, а порой проще — космической пушкой. Главным элементом сооружения была алюминиевая трасса, поддерживаемая распорками — тонкими и легкими, как все лунные конструкции. Трасса была обернута железной спиралью, которую Бад называл соленоидом. На погрузочном конце трассы несколько фигурок в скафандрах осторожно передвигались около крана, водружавшего на рельс сверкающую капсулу. Трасса тянулась по плоскому дну кратера Клавиус и вскоре исчезала из виду за близким горизонтом Луны.

— Принцип прост, — пустился в объяснения Бад. — Это пушка, работающая на основе электромагнетизма. Ты, образно говоря, заворачиваешь свой груз в железную упаковку, которую, кстати, затем можно использовать повторно. Затем капсулу с грузом ставят на рельс. Магнитное поле, вырабатываемое вон в том блокгаузе, — он показал на непримечательный купол, — импульсом устремляется к соленоиду и толкает твою капсулу вперед по рельсу. Изменения магнитного поля вызывают электрические токи в железной «упаковке», и эти токи, в свою очередь, отталкивают магнитное поле. Всего-навсего принцип действия электрического мотора, — закончил пояснения Бад.

При этом он успел с приятной фамильярностью положить руку ей на плечо. Шиобэн поторопила его:

— И за счет ускорения на протяжении тридцати километров…

— Достигается вторая космическая скорость. И не нужна никакая возня с ракетами, площадками для их запуска, обратным отсчетом. Можешь лететь, куда пожелаешь. Хоть до самой Земли падай, если на то пошло.

— Просто фантастическая идея, — вырвалось у Шиобэн.

— Верно. Но как очень многое из того, чем мы занимаемся на Луне, принцип «Пращи» был высказан задолго до того, как у людей появился шанс оказаться здесь и ее построить. Идея электромагнитной пусковой установки, кажется, впервые была описана в пятидесятых годах. Одним фантастом. Очень знаменитым в свое время…

— А на Земле масс-драйвер построить нельзя?

— Можно. В принципе. Но там воздух создаст большие проблемы. Придется лететь на межпланетной скорости всего в метре над землей. На Земле при второй космической скорости, при числе Маха[16] от двадцати до двадцати пяти, ты сгоришь. Но здесь нет воздуха, а значит, нет и его сопротивления. Кроме того, еще на Луне — знаменитое низкое притяжение, поэтому и скорость, которой следует достичь, получается меньше, чем на Земле: там бы понадобилась пусковая установка раз в двадцать длиннее, чем эта, — то есть около шестисот километров рельсового пути. Что же касается энергии, то этот милый солнечный свет падает сюда совершенно даром. И все же реальная экономия объясняется тем, что в отличие от ракетной технологии все наше пусковое оборудование стоит на земле, из которой, по сути, сделано. Имея «Пращу», мы получаем возможность совершать отрыв от Луны, тратя несколько пенни на килограмм груза.

Затем он продолжал с жаром описывать возможности «Пращи» и еще более совершенных установок, которые в один прекрасный день появятся на Луне.

— Отсюда мы сможем отправлять тяжелые грузы к точкам Лагранжа, или на орбиту Земли, или к другим планетам и еще дальше и затрачивать при этом несравнимо меньше усилий, чем если бы мы осуществляли такие запуски с Земли. Когда-то люди мечтали о том, что Луна станет трамплином для выхода в Солнечную систему. Эти мечты угасли, когда стало ясно, что на Луне слишком мало воды. Но теперь мечта ожила вновь — вот в таком виде.

Шиобэн немного робко прикоснулась к его руке. Ей нравились его страстность и энергичность. Но чем-то он, как ни странно, напоминал Юджина Мэнглса. Тот был целиком и полностью поглощен своей работой, а Бад, похоже, — Луной и ее будущим.

«Только это его интересует, а я — совсем немножко», — подумала Шиобэн.

— Бад, — сказала она, — вы меня убедили. Но сейчас мне от Луны хочется одного: чтобы она спасла Землю.

— Мы над этим работаем. Хотя все отлично понимаем, что этого будет недостаточно.

Щит не мог стать совершенным средством защиты. К его сооружению пришлось приступить для того, чтобы во время солнечной бури блокировать пиковую солнечную энергию в диапазоне видимого света. Но при этом щит ничего не мог сделать с рентгеновскими лучами, гамма-лучами и прочими пакостями, имевшими вторичное значение в общей мощности бури, но для Земли потенциально губительными.

— Мы не в состоянии сделать все, — сказала Шиобэн.

— Знаю. Я так своим ребятам и говорю. Но как бы мы ни пахали, все равно кажется, что мало… Посмотрите-ка. Кажется, они там готовы к пробному запуску.

Грузовая капсула встала на свое место в сверкающем рельсе. Кран отъехал в сторону. На глазах у Шиобэн капсула пришла в движение — сначала медленно, и это говорило о ее массе, а затем все быстрее и быстрее. Только движение и больше ничего. Никаких тебе спецэффектов — ни горящего пламени, ни клубящегося дыма. Но по мере того как генераторы изливали свою энергию в пусковую установку, Шиобэн ощутила странное покалывание под ложечкой. Возможно, это была какая-то биохимическая реакция на могучие токи, бушующие всего в нескольких сотнях метров.

Капсула, продолжая набирать скорость, скрылась из глаз.

Бад сжал кулак.

— Сегодня мы способны только проделать еще одну дырку в дне кратера Клавиус. Но уже через шесть месяцев с небольшим мы сумеем запускать грузы на орбиту. Представьте себе, что вы едете в этой штуковине — верхом на молнии по Луне!

По дну кратера к месту падения капсулы уже мчались вездеходы, оставляя позади себя ржаво-серые хвосты лунной пыли. Кран вернулся на место, все приготовились к очередному пробному пуску.

20 Человеческие ресурсы

Юджин сидел в своей комнате за небольшим столиком, сложив перед собой руки. В комнате не было ничего лишнего и личного: она отличалась минимализмом даже по лунным стандартам, где на все смотрели с точки зрения стоимости доставки с Земли. У Юджина даже шкафа для одежды не было — его вещи лежали в картонной коробке. Наверное, это была та самая коробка, в которой он привез свои пожитки с Земли.

Для Шиобэн Юджин оставался загадкой. Большой красивый ребенок. Если бы можно было его заморозить и немножко поработать над его руками и ногами, из него получился бы неплохой манекенщик. Но он сутулился, его лицо всегда искажали гримасы озабоченности и смущения. Шиобэн думала о том, что никогда в жизни не встречала человека, у которого внешность до такой степени контрастировала с внутренним содержанием.

— Ну, как вы себя чувствуете, Юджин?

— Выбиваюсь из сил, — буркнул он в ответ. — Вопросы, вопросы, вопросы. Днем и ночью — вопросы.

— Но вы же понимаете почему, — сказала она. — Мы уже начали строить щит, а на Земле идут другие подготовительные работы. И все это делается на основании вашего прогноза. Да, это очень большая ответственность.

И, к сожалению, Юджин, сейчас только вы можете это делать для нас.

Она заставила себя улыбнуться.

— Если строишь щит диаметром в тринадцать тысяч километров, ошибка даже в одну миллионную означает расхождение в метр, а то и больше.

— Это мешает работе, — заявил Юджин.

Шиобэн с большим трудом удержалась от того, чтобы не рявкнуть в ответ: «А я — королевский астроном. Я тоже кое-какой наукой занималась. И я понимаю, чего требует от нас наука. Но сейчас мы говорим о спасении всей планеты, так что, ради бога, перестаньте разыгрывать из себя примадонну…»

Но она этого не сказала, потому что увидела в выражении лица Юджина искреннюю тоску.

«В конце концов, — подумала она, — если с кем-то говорить о расстановке приоритетов или сроках исполнения, то хуже кандидатуры, чем Юджин, просто не придумаешь».

У Мэнглса наверняка попросту начисто отсутствовала способность справляться с конфликтующими между собой требованиями. Кроме того, ему недоставало тактичности в разговорах с теми, кто такие требования выдвигал — начиная от президентов и премьер-министров.

А еще на него свалилась мировая известность.

У Шиобэн было такое чувство, что даже теперь, несмотря на все самые серьезные научные заявления, на политические воззвания и споры, большинство людей по-настоящему, нутром, не верили в то, что солнечная буря случится. Первое обращение Альварес вызвало волну тревоги и вспышки спекуляций на биржах, где многие начали скупать золото. Также неожиданно обострился интерес к приобретению собственности в Исландии, Гренландии, на Фолклендах и в других местах на крайних широтах. Люди ошибочно предполагали, что там они окажутся подальше от бури. Но для большинства — покуда вертелась Земля, покуда светило солнце — ощущение грядущей катастрофы быстро отступило.

Началось осуществление грандиозных спасательных программ типа сооружения щита, но людям эти работы не были видны. Аналитики говорили, что это похоже на выдуманную войну: почти все забыли о какой бы то ни было угрозе и попросту продолжали жить, как жили прежде. Даже Шиобэн порой ловила себя на том, что ее раздражает оторванность от собственных долгосрочных космологических проектов.

Но среди миллиардов землян находилась доля процента таких, которые были либо наделены изрядным воображением, либо попросту безумны. Они грядущую катастрофу принимали слишком близко к сердцу, а некоторые искали, кого бы в оной катастрофе обвинить. Очень многие были готовы считать виновником своих страхов Юджина, как человека, который предсказал солнечную бурю. Ему даже угрожали расправой.

«Счастье для него, — думала Шиобэн, — что он остается на Луне, где относительно легко обеспечить его безопасность. Но все равно, наверное, он чувствует себя так, словно его раздели догола и бичуют».

Она достала свой софт-скрин и начала делать заметки.

— Позвольте, я вам помогу, — сказала она. — Вам нужен офис. Секретарь…

Она сразу увидела панический ужас в глазах Юджина.

— Хорошо, не секретарь. Но я подыщу кого-нибудь, кто будет вместо вас принимать звонки. И отчитываться этот человек будет не перед вами, а передо мной.

«Но все же нужен кто-то здесь, на Луне, кто держал бы тебя за руку», — думала она. И тут ее осенило.

— Как насчет Михаила?

Юджин пожал плечами.

— Я его давно не видел.

— Я знаю, у него своих хлопот хватает.

Космическую метеослужбу, неожиданно превратившуюся из мало кому известного или добродушно осмеиваемого ведомства в одну из самых важных организаций в Солнечной системе, и ее представителей почти так же, как Юджина, засыпали звонками и письмами. Но Шиобэн видела, как Михаил работает с Юджином, у нее было такое ощущение, что этот гелиоастроном сумеет справиться с молодым гением. А если учесть, как Михаил смотрел на Юджина, то можно было не сомневаться: за эту работу он возьмется квалифицированно и с любовью.

— Я попрошу его проводить с вами больше времени. Возможно, он мог бы перебраться сюда, на «Клавиус», — ведь ему не обязательно лично находиться на полярной метеостанции.

Юджин не выказал особой радости, услышав эту идею. Но и не отверг сразу же, поэтому Шиобэн заключила, что добилась кое-какого успеха.

— Что еще? — Она склонилась к столу, чтобы лучше разглядеть его лицо. — Как вы себя чувствуете, Юджин? Вам что-то нужно? Вы должны понимать, как это важно, чтобы у вас все было хорошо, — как это важно для всех нас.

— Ничего не нужно, — ответил он мрачновато и даже, пожалуй, с тоской.

— То, что вы обнаружили, необычайно важно. Быть может, вы спасли жизнь миллиардам людей. В вашу честь будут воздвигать памятники. И поверьте мне, ваши труды — а особенно вашу классическую работу о солнечном ядре — будут читать всегда, во все времена. Эти слова вызвали у Юджина вялую улыбку.

— Я скучаю по ферме, — вдруг признался он.

Эти слова застали Шиобэн врасплох.

— По ферме?

— По «Селене». Я понимаю, почему понадобилось там все расчистить. Но я все равно скучаю.

«Он вырос в сельской местности в Массачусетсе», — только теперь вспомнила Шиобэн.

— Я, бывало, ходил туда и работал там, — признался Юджин. — Врач говорил, что мне нужно двигаться. Так что можно было либо там трудиться, либо какой-то занудной механической работой заниматься.

— Но теперь ферма закрыта. Как это типично: стараясь спасти мир, мы убиваем единственный островок зелени на Луне!

А как тяжело это, наверное, было с психологической точки зрения. Пытаясь понять черты характера этих людей, ставших добровольными узниками космоса, Шиобэн прочитала кое-что о космонавтах, живших на самых первых, грубо сработанных космических станциях, в обиходе именовавшихся «консервными банками», и узнала, как эти люди терпеливо выращивали маленькие кустики гороха на экспериментальных грядках. Они любили эти растения, эти крошечные живые существа, делившие с ними кров в одиночестве космоса. И вот теперь Юджин выказал похожие чувства. Значит, кое-что человеческое ему было не чуждо.

— Я что-нибудь придумаю, — пообещала Шиобэн. — О ферме, конечно, говорить не приходится. Но как насчет сада? Уверена, для этого местечко в «Гекате» найдется.

А если нет, мы выделим место. Вам, «лунянам», стоит напоминать о том, что именно вы стараетесь спасти.

Юджин поднял голову и впервые встретился с Шиобэн взглядом.

— Спасибо вам. — И тут же устремил взгляд на свой софт-скрин. — Но если вы не возражаете…

— Понимаю, понимаю… Работа.

Шиобэн отодвинула от стола стул и поднялась.

Той ночью она пришла в комнату Бада. Он прошептал:

— Я не знал, придешь ты или нет.

Она фыркнула.

— А вот я точно знала, что ты не пройдешь по коридору.

— Я такой прозрачный?

— Главное, что один из нас проделал этот путь.

— Я тебе говорил, что из нас получится хорошая команда.

— Докажи это, герой.

Все было чудесно. Бад оказался намного сильнее ее прежних мужчин, но при этом, в отличие от них, был более сосредоточен на ней.

А еще Бад весьма изобретательно пользовался малой силой притяжения Луны. В какой-то момент он выдохнул:

— Одна шестая g — самый лучший показатель силы притяжения. На Земле ты просто раздавлен. При невесомости ты бултыхаешься, как лосось, выброшенный на берег. А при одной шестой g собственный вес дает кое-какую инерцию, но при этом ты все равно легок, как детский надувной шарик. А я слышал, что даже на Марсе…

— Замолчи и продолжай, — прошептала она.

Потом она долго не могла уснуть и наслаждалась теплом его сильных рук, обнимавших ее. Два человека в коконе из света, воздуха и тепла на смертельно опасной поверхности Луны.

«Мы совсем как космонавты и их ростки гороха, — думала Шиобэн. — У них были только растения, у растений — только они, а у нас — только мы».

И даже тогда, когда их предавало Солнце, они были вместе.

21 Помехи

— В общем, так, — равнодушно изрекла Роуз Дели. — У вас имеются две проблемы, которые вы не можете разрешить. Без китайцев, с их большегрузными ракетами-носителями, вы не сумеете вовремя закончить сооружение инфраструктуры. Но даже если бы вы это смогли, у вас все равно нет метода производства нужного количества смарт-скина.

Она откинулась на спинку стула и воззрилась на Шиобэн с настенного софт-скрина.

— Вам крышка.

Шиобэн прижала к глазам кулаки и постаралась сдержаться. Шел январь две тысячи тридцать девятого года — миновало шесть месяцев после того, как она увидела на Луне складываемые штабелями первые детали для строительства щита, а после катастрофы девятого июня прошло уже полтора года. Наступило и ушло еще одно Рождество — тусклый и безрадостный праздник, и осталось чуть больше трех лет до дня солнечной бури.

Кроме Шиобэн, Тоби Питта и «говорящих голов» из космоса на софт-скринах в комнате для совещаний Королевского общества никого не было. Тоби, состоявший в Королевском обществе в должности администратора по организации мероприятий, постепенно превратился в личного секретаря Шиобэн и плечо, к которому можно было прислониться и поплакать. А сейчас ей ужасно хотелось расплакаться.

— Нам крышка, Роуз, — уточнила она.

— Не поняла?

— Роуз, порой вы разговариваете, как мой водопроводчик. «Вам крышка» — это неверно сказано. Очень важно верно подбирать слова. Это не моя проблема, а наша. Так что крышка всем нам.

Бад Тук, глядевший на Шиобэн с другого софт-скрина, негромко рассмеялся.

Роуз гневно уставилась на Шиобэн.

— Крышка она и есть крышка, выпендрежница вы и зануда. Мне пора кофе выпить.

Она отодвинулась от стола и уплыла с экрана.

— Начинай сказку сначала, — уныло произнес Михаил.

Несмотря на то, что Шиобэн всегда инстинктивно переживала за то, как сложится ее рабочий день, все ли пойдет по плану, в это утро она ощущала непривычный оптимизм.

На Луне, по прошествии нескольких месяцев титанических усилий Бада и его команды, было закончено строительство «Пращи», пусковая установка заработала, и неутомимые колонисты уже приступили к сооружению второго масс-драйвера. Мало этого, так еще полным ходом разворачивалось производство стекла. Прямо на дне кратера Клавиус встали фабрики, и теперь детали для щита поступали к «Праще» непрерывным потоком, круглые лунные сутки напролет. Роуз Дели, которую оторвали от работ по получению гелия-3, несмотря на свое, мягко говоря, скептическое отношение к проекту, показала себя очень и очень способным организатором производства стекла.

Тем временем «Аврора-2», не долетев до Марса, благополучно возвратилась назад и разместилась в точке L1, важнейшей из точек Лагранжа на расстоянии между Землей и Солнцем. Как только «Праща» заработала, к месту строительства начали поступать балки и спицы из лунного стекла. Началось сооружение щита. Неофициальным руководителем всех проектов, обеспечивающих строительство в точке L1, стал Бад Тук. Он трудился именно так, как и предполагала Шиобэн: спокойно и эффективно. Говорили, что очень скоро щит уже приобретет такую величину, что его можно будет разглядеть невооруженным взглядом с Земли — точнее говоря, щит можно было бы разглядеть, если бы он не терялся в сиянии солнечных лучей.

Даже личная жизнь Шиобэн пошла на лад — к великому изумлению ее друзей и родственников. Она сама не ожидала, что ее роман с Бадом так быстро разовьется, что их отношения станут такими легкими и глубокими одновременно. Тем более что большую часть времени они проводили на разных планетах. В самые трудные дни эти отношения поддерживали ее, утешали и придавали сил.

Но вот теперь, во время, казалось бы, самого заурядного еженедельного рабочего совещания, вдруг словно бы ниоткуда возникли две неожиданные помехи.

На своем экране снова появилась Роуз Дели. При низкой гравитации кофе у нее в чашке покачивался лениво, медленно. Беседа возобновилась. Шиобэн постаралась сосредоточиться на насущных вопросах.

Чисто математически размещение объекта в точке Лагранжа трудностей не представляло. Если бы щит представлял собой точечную массу, его можно было бы аккуратно поставить на прямой линии между Землей и Солнцем в точке L1. Однако проект уже вышел за рамки математики. Теперь он представлял собой инженерную проблему.

Во-первых, точка L1 на самом деле являлась не устойчивой, а всего лишь полуустойчивой: если бы вы столкнули точечную массу с этого места, она бы стремилась вернуться опять в ту же точку на линии Земля — Солнце, но при этом могла и радостно уплыть с линии в любом ином направлении. Поэтому требовались механизмы, которые поддерживали бы стационарность объекта. Для щита таковыми являлись ракетные двигатели.

Кроме того, щит, естественно, представлял собой отнюдь не точечную массу, а громадный объект, призванный со временем заслонить собой Землю. Точно разместить и уравновесить в точке L1, на пересечении с линией Земля — Солнце, можно было только геометрический центр щита. Все остальные точки стремились к центру, и со временем щит мог самопроизвольно разрушиться. Изготовить щит жестким — тогда невероятно возросла бы его масса. Проблему можно было преодолеть, заставив сооружение медленно вращаться. Вращение действительно было очень медленным — всего четыре оборота за год. Михаил об этом высказывался так: «Как будто сам Господь Бог вертит свой зонтик от солнца». Этого хватало для обеспечения прочности щита.

Но вращение создавало свои проблемы. Причаливать к вращающемуся объекту в космосе было гораздо сложнее, чем к стационарному. Еще большие сложности создавало то, что за счет вращения щит превращался в гигантский волчок. Находясь на орбите между Землей и Солнцем, он должен был стремиться сохранить одну и ту же ориентацию в пространстве — поэтому год за годом он будет накреняться, отклоняться от линии Земля — Солнце, вследствие чего потеряет свое изначальное предназначение — роль зонтика от солнца.

Следовало учесть и другие силы, помимо гравитации. Солнечный свет, этот фотонный дождь, оказывает давление на все объекты, к которым прикасается. Это давление слишком мало, чтобы человек мог ощутить его, подставив солнцу ладонь, но его вполне хватило бы, чтобы толкнуть от планеты к планете яхту с парусами километровой ширины. Конечно, такой громадный объект, как щит, в полной мере испытает на себе это давление. Имели место и другие осложнения — такие, как пертурбации за счет силы притяжения Луны и других планет, за счет магнитного поля Земли.

Для того чтобы купировать все эти проблемы, поверхность щита должна была приобрести способность подстройки. Предусматривалась возможность осторожного открытия и закрытия панелей, с тем, чтобы за счет небольшого давления солнечного света щит мог поворачиваться. Это решение выглядело очень тонко и элегантно: сам свет Солнца предполагалось использовать для придания щиту нужного положения.

Но для того чтобы щит сохранял свое положение в окружении такого множества постоянно меняющихся сил, он сам должен обладать достаточным «умом» для опознавания своей позиции в пространстве и уметь производить необходимые вычисления для ее изменения.

Этот расширенный и взаимосвязанный интеллект предполагалось создать за счет производства материала под названием смарт-скин — «умная кожа». Эпидермис щита, его верхний слой толщиной менее одного микрометра, станет не просто отражательной поверхностью, а будет напичкан электроникой. «Разумность» каждого квадратного миллиметра поверхности, при том, что все эти миллиметры связаны между собой, должна была подчиняться общему мощному искусственному интеллекту. В завершенном состоянии щит будет самым «умным» из созданных человеком отдельных устройств с искусственным разумом. Вероятно, он станет даже умнее, чем Аристотель. С точностью об этом никто судить не мог только потому, что никто не знал, насколько умен Аристотель.

Мало того что возникали такие сложности с самой конструкцией щита. Практические вопросы давались не легче.

В эти дни немало трудностей возникало с производством смарт-скина. Слишком мало было заводов, чтобы успеть изготовить нужное количество этого материала вовремя. Но еще сложнее оказалась проблема, вызываемая давлением солнечного света. Да, им можно было пользоваться для активного управления положением щита, но само существование давления света вызывало фундаментальную сложность — и это являлось второй из серьезных помех.

— Давайте будем разбираться постепенно, — предложил Бад Тук. — Солнце давит на отражательную поверхность зеркала. Давление света противодействует силе притяжения Солнца — то есть получается, что сила притяжения Солнца значительно снижается и точка равновесия «эль один» смещается к Солнцу по линии Земля — Солнце.

И мы пытаемся свести к минимуму проектную массу щита. Но чем легче щит, тем легче солнечному свету его отталкивать. А чем дальше щит уплывает к Солнцу, тем больше должны быть его размеры, чтобы он закрывал собой всю Землю. Следовательно, его масса снова начинает нарастать. Противоборствуют два фактора и мешают оптимальному решению. Я прав? Для данной толщины пленки существует теоретический минимум массы щита, ниже которого невозможно решить проект с конструкторской точки зрения.

Шиобэн подхватила:

— А без китайцев…

— Нам этого минимума не видать, как своих ушей, — закончила ее фразу Роуз с мрачно-довольной усмешкой.

Проблема заключалась в недостатке космического транспорта для доставки тяжелых грузов. Несмотря на то, что правительство Китая изначально отказалось от участия в программе строительства щита, Мириам Грек была уверена в том, что после достаточного количества умасливающей дипломатии и переговоров с умением поторговаться китайцы все-таки «взойдут на борт» вместе со всеми. На самом деле Мириам настоятельно рекомендовала Шиобэн учесть в планах доступность китайских многоступенчатых грузовых кораблей-тяжеловозов.

Что ж, Мириам Грек уже не раз оказывалась права во многом, вот только с китайцами, похоже, ошиблась. Их упорное нежелание участвовать в программе не изменилось ни на йоту, а возможности своей космической промышленности они, похоже, приберегали для каких-то собственных тайных планов. Но что бы ни замыслили китайцы, это не имело значения для Шиобэн. Ее тревожило только, что после отчаянной переработки конструкции щита на протяжении многих месяцев им никак не удавалось прийти к решению, которое бы всех устроило. Без китайцев с их тяжеловозами — а может быть, даже с ними, как утверждали пессимисты, — никоим образом нельзя было соорудить эту самую треклятую минимальную массу в точке L1 вовремя.

Шиобэн знала, что для этого проекта промедление смерти подобно. Щит был невероятно, ужасающе, разрушительно дорог. Этот проект поедал огромную часть валового внутреннего продукта США. Строительство уже считали самым дорогостоящим в истории человечества со времени «проекта» победы во Второй мировой войне. Деньги не падали из воздуха, ради строительства щита пришлось приостановить выполнение других программ — например, проекта климатического переустройства засушливых районов Центральной Азии и спасения погружающихся в океан территорий в Полинезии. Естественно, это вызывало бурю неудовольствия.

Чем ближе к осуществлению продвигался проект, тем более искреннюю политическую ярость он вызывал. В каком-то смысле Шиобэн это приветствовала: это означало, что через год с лишним после рождественского обращения Альварес «выдуманная война» подойдет к концу. Люди начинали до такой степени верить в реальность солнечной бури, что их уже заботило, что делается в этом плане. Конечно, существовали технические проблемы. Ничего подобного прежде никогда не делалось. Но Шиобэн понимала: если она позволит хотя бы намеку на сомнение просочиться из ее штаба, очень скоро хрупкое политическое согласие, создавшееся вокруг проекта, начнет рушиться — а эта инфраструктура была настолько же важна для сооружения щита, как стеклянные спицы и распорки, поставляемые с Луны.

Шиобэн потерла виски.

— Значит, будем искать другой способ. Что мы можем изменить?

Роуз забарабанила по столу крепкими пальцами.

— Вы ничего не сумеете изменить в основных физических силах. Нельзя изменить поля притяжения Солнца и Земли, показатели давления солнечного света на квадратный сантиметр поверхности. Невозможно уменьшить планируемые размеры щита. Будь он прозрачен, солнечный свет, само собой, без труда прошел бы сквозь него. — Она улыбнулась. — Но тогда и смысла его городить не было бы, правильно?

— Должно, должно быть какое-то решение, проклятье, — выругалась Шиобэн.

Она обвела взглядом софт-скрины, висевшие вдоль стен зала для совещаний. Лица людей, старших менеджеров проекта, смотревших на нее с этих экранов, проецировались из разных уголков Земли, с Луны и даже из точки L1. Бад и Михаил Мартынов, как всегда, излучали сочувствие и поддержку. Роуз, по обыкновению, сохраняла ухмылку и взгляд, яснее ясного говорившие: «Это сделать невозможно». Многие из остальных вели себя более сдержанно. Некоторые почти наверняка были благодарны Роуз за ее придирки, потому что это давало им возможность воздержаться от высказывания собственных сомнений.

«Они просто никак не поймут», — думала Шиобэн.

Даже ее ближайшим помощникам недоставало воображения, даже самым талантливым инженерам и технологам, которые ближе других соприкасались с проектом. Ведь они строили не просто какой-то мост, они затеяли не полет на Марс. Этот проект разительно отличался от всех прочих, это была не «галочка» в повестке дня. Речь шла о будущем человечества. Если они по какой-то причине потерпят неудачу, просто не наступит завтра, когда можно будет кого-то винить. Не останется ни загубленных карьер, ни возможности поиска новых направлений.

«Я должна быть благодарна Роуз за ее упрямство, — подумала Шиобэн. — По крайней мере, она все выкладывает начистоту, каковы бы ни были последствия».

— Я не собираюсь заговаривать вам зубы, — произнесла она. — Позвольте мне только напомнить, о чем говорила президент Альварес: «Неудача — это не наша цель». И теперь это так. Мы будем продолжать работать над поставленной задачей до тех пор, пока у нас кровавый пот на лбу не выступит, и решение для обеих наших проблем мы найдем сегодня, чего бы нам это ни стоило.

Бад негромко проговорил:

— Мы с тобой, Шиобэн.

— Надеюсь, что это так и есть.

Она встала и отодвинула стул.

— Мне нужен перерыв, — сказала она Тоби.

— Ничего страшного. Только позвольте вам напомнить: женщина, которой вы назначили встречу на десять, ожидает вас.

Шиобэн взглянула на страничку ежедневника на софт-скрине.

— Лейтенант Датт?

Речь шла о военнослужащей, которая, судя по всему, уже больше года пыталась прорваться на прием к Шиобэн с какими-то важными сведениями, о которых не желала говорить ни с кем другим. И вот, преодолев массу бюрократических барьеров, она добралась до цели. Опять какие-то проблемы. Но хотя бы другие.

Шиобэн потянулась, пытаясь избавиться от боли в затылке.

— Если кому-то это не все равно, я вернусь через тридцать минут.

22 Перелом

Лейтенант британской армии Бисеза Датт ожидала Шиобэн в приемной Королевского общества в лондонском Сити. Она пила кофе и смотрела на дисплей своего мобильного телефона.

Пересекая комнату, Шиобэн обратила внимание на необычную тень. Взглянув в окно, она заметила поднимающиеся над крышами Лондона сетчатые конструкции. Это был каркас будущего лондонского купола — сооружения, воздвигаемого в попытке защитить город от солнечной бури. Строительство уже стало самым значительным проектом за всю немалую историю Лондона, но, конечно, лондонский купол габаритами должен был уступить еще более мощным куполам, водружаемым над Нью-Йорком, Далласом и Лос-Анджелесом.

С самого начала все понимали, что щит, как прямо сказала Альварес, не спасет Землю от ярости Солнца на все сто процентов, даже если будет сооружен, как задумано. И все же щит давал людям возможность побороться за свое спасение, и этой возможностью следовало воспользоваться. Беда была в том, что никто не знал, какой удар придется принять на себя всей планете, в том числе и таким крупным городам, как Лондон.

Купол был просто наиболее заметным на фоне всех прочих перемен в городе. По всему Лондону правительство начало осуществлять программу закладки запасов непортящихся продуктов, топлива, медикаментов и тому подобных вещей. Цены на стратегические товары быстро росли. Даже плата за воду подскочила, поскольку власти закачивали ее в огромные подземные цистерны, заложенные под городскими парками.

«Будто к войне готовимся», — подумала Шиобэн.

Однако необходимость всего этого была действительно очевидна.

Безусловно, строительство купола, материальный знак грядущей угрозы, наконец заставляло людей по-настоящему поверить в то, что солнечная буря — не выдумка. Повсюду в городе ощущалась тревога, врачи сообщали об учащении случаев психологического стресса. Однако чувствовалось и радостное волнение, и даже, порой, ожидание.

Шиобэн в последнее время много ездила по миру и знала, что обстановка везде примерно одинаковая.

На ее взгляд, наибольшую решимость и единство демонстрировали Соединенные Штаты. Америке, как всегда, пришлось взять на себя непропорционально большую часть груза стараний всего мира. По всей стране, даже в тех местах, где строительство куполов было признано неправомерным, люди готовились к катастрофе по-соседски. Служащие национальной гвардии, скауты и сотни представителей всевозможных добровольных движений занимались рытьем убежищ на задних дворах у себя и у своих соседей, заполняли дождевой водой врытые в землю цистерны, собирали алюминиевые банки, которые затем использовались в производстве упаковок для аварийных пайков. Одновременно шла и другая, не такая заметная, но необыкновенно работа — архивирование максимально возможного объема знаний в цифровом и печатном виде. Архивированные материалы закладывались на хранение в глубокие шахты, колодцы, бункеры времен золотой лихорадки и даже переправлялись на Луну. В конце концов, именно знания являлись подлинной сокровищницей страны и всего человечества, но эта программа вызывала массу нареканий со стороны тех, кто призывал прежде всего спасать людей. Президент Альварес вновь показала себя уникальным лидером, умевшим поднять национальный дух: она задумала программу мероприятий, посвященных столетию Второй мировой войны — в том числе и событиям тысяча девятьсот сорок первого года в Перл-Харборе. Альварес полагала, что это напомнит ее согражданам о тяжелейших испытаниях, с которыми им довелось сталкиваться прежде и которые они преодолели.

В мире царили разные настроения. Помимо существования множества различных мнений по поводу того, как именно надо реагировать на грядущий катаклизм, находилось еще и множество фанатиков, утверждавших, что все это — наказание Божье за те или иные грехи. Были и другие, которые роптали на Бога за то, что Он позволил такому случиться, и третьи — радикальные «зеленые», искренне верившие в то, что человечество должно смириться со своей судьбой. Дескать, эта катастрофа — нечто вроде кармического наказания за то, что мы сотворили с планетой; так пусть же Земля очистится и все начнется снова.

«Очень было бы славно, — мрачно размышляла Шиобэн, — если бы знать, что после бури останется хоть что-то, с чего можно было бы начать».

Но все равно у происходящего был какой-то налет нереальности. Над Лондоном ярко светило солнце, и купол казался нелепым, неуместным, как рождественская елка в июле. Большая часть горожан продолжала жить своей обычной жизнью — даже те, которые считали, что все это профанация, затеянная строительными компаниями.

А посреди всего этого были лейтенант Бисеза Датт и ее тайна.

Шиобэн подошла к столику Бисезы, села и попросила официанта принести ей кофе.

— Спасибо, что согласились принять меня, — начала Бисеза. — Я знаю, как сильно вы заняты.

— Вряд ли вы это знаете, — невесело отозвалась Шиобэн.

— И все же, — сдержанно продолжала Бисеза, — я так думаю, что именно вы должны услышать мой рассказ.

Шиобэн сделала маленький глоток кофе. Она пыталась понять, что собой представляет Бисеза. Должность королевского астронома всегда вынуждала Шиобэн встречаться и общаться с людьми — и порой этих людей бывали тысячи, когда она читала публичные лекции. Но с тех пор как Мириам Грек поручила ей невероятно ответственную работу генерального куратора проекта строительства щита, Шиобэн постоянно осаждали толпы репортеров, и она считала, что уже успела приобрести способность распознавать людей с первого взгляда: чем быстрее ты понимал, что за человек перед тобой, тем легче шел разговор.

И вот теперь напротив нее сидела Бисеза Датт, армейский офицер, без формы, далеко от места службы. По происхождению — индианка. Правильные черты лица, длинный нос, взгляд сильной, но встревоженной женщины. Рост — выше среднего, уверенная, военная осанка.

«Вот только чересчур худая, — отметила Шиобэн. — Будто когда-то голодала».

Шиобэн сказала:

— Объясните, почему я должна вас выслушать.

— Я знаю дату солнечной бури. Точную дату.

В связи с тем, что власти, прислушиваясь к настоятельным рекомендациям бригад психологов, старались предотвратить панику, эта информация по-прежнему являлась строго секретной.

— Бисеза, если произошла утечка секретной информации, ваш долг — сообщить мне об этом.

Бисеза покачала головой.

— Никаких утечек. Можете проверить. — Она оторвала от пола ногу и постучала по подошве туфли кончиком ногтя. — Я помечена. Командование не спускает с меня глаз с тех пор, как я явилась с рапортом.

— Вы позволили себе самовольную отлучку?

— Нет, — терпеливо ответила Бисеза. — Это они так считают. Сейчас мне предоставили «щадящий отпуск», как они это называют. Но за мной все равно наблюдают.

— И дата, по вашему мнению…

— Вы имеете в виду двадцатое апреля две тысячи сорок второго года?

Шиобэн пристально посмотрела на собеседницу.

— Ладно, хорошо. Уговорили. Откуда вам это известно?

— В этот день произойдет солнечное затмение.

Шиобэн вздернула брови.

— Аристотель?

— Она права, Шиобэн, — прошептал ей на ухо Аристотель.

— Ладно. Ну и что? Затмение — это всего-навсего день, когда Солнце, Луна и Земля выстраиваются в одну линию. Это не имеет никакого отношения к солнечной буре.

— Имеет, — покачала головой Бисеза. — Когда я возвращалась домой, мне было показано затмение.

— Когда вы возвращались, — кивнула Шиобэн.

Она успела лишь мельком просмотреть досье Бисезы. Встретиться с ней она решила, повинуясь душевному порыву. Уж очень хотелось хоть на время уйти с телепереговоров. Но она уже начинала сожалеть о своем решении.

— Кое-что из вашей истории мне известно. У вас было какое-то видение…

— Не видение. Я не хочу тратить ваше и свое время и объяснять. У вас есть все необходимые файлы, можете проверить потом, если пожелаете. А сейчас выслушайте меня. С того самого дня, как я вернулась, я знала, что с Землей должно случиться что-то ужасное. Показав мне затмение, они пытались дать мне понять, что это как-то связано с Солнцем.

— Они?

Бисеза помрачнела. Она словно бы и сама не до конца верила в это и хотела, чтобы все было иначе. И все же она продолжала:

— Профессор Макгоррэн, я считаю, что солнечная буря — не случайность. Я считаю, что она станет результатом преднамеренного желания чужеродной силы причинить нам зло.

Шиобэн выразительно посмотрела на часы.

— О какой чужеродной силе речь?

— О Первенцах. Мы их так называли.

— Мы? Впрочем, это все равно. Насколько я понимаю, никаких доказательств у вас нет.

— Нет. И я понимаю, что вы думаете. У таких, как я, никогда нет никаких доказательств.

Шиобэн позволила себе улыбнуться, потому что она подумала именно это.

— Но представители командования обнаружили кое-какие отклонения в моем физическом состоянии, которые они не могут объяснить. Вот почему они предостави ли мне отпуск. В каком-то смысле, это доказательство. А еще есть принцип заурядности.

— Заурядности? — озадаченно переспросила Шиобэн.

— Я не ученый, но разве у вас это не так называется? Принцип Коперника. В отдельно взятой точке пространства и времени не должно быть ничего особенного. А если отыщется логическая цепочка, которая укажет, что что-то в данном моменте особенное есть…

— Никогда нельзя доверять совпадениям, — прервала ее Шиобэн.

Бисеза наклонилась к столу и заговорила быстро и напряженно:

— А вас не удивляет то, что солнечная буря, которая должна произойти сейчас, является самым грандиозным из совпадений всех времен? Задумайтесь. Человечеству всего сто тысяч лет. Земля и Солнце в сорок тысяч раз старше. Если бы все было совершенно естественно, наверняка солнечная буря могла бы случиться в любое время на протяжении истории Земли. Почему же у Солнца, образно выражаясь, сносит крышу именно сейчас, как раз в то самое время, когда на планете только-только начал царствовать разум.

В первый раз за время их разговора Шиобэн стало немного не по себе. В конце концов, она и сама, бывало, размышляла примерно в этом духе.

— Вы хотите сказать, что это не случайно.

— Я хочу сказать, что солнечная буря производится намеренно. Я хочу сказать, что мы — под прицелом.

Последние слова Бисезы повисли в воздухе. Она смотрела так пристально, что Шиобэн не выдержала и отвела взгляд.

— Но это всего лишь рассуждения. Подлинных доказательств у вас нет.

Бисеза решительно проговорила:

— А я так думаю, что если вы поищете доказательства, вы их найдете. Об этом я вас и прошу. У вас есть контакт с учеными, которые изучают Солнце. Вы сумеете. Может быть, это жизненно важно?

— Вот как?

— Для будущего человечества. Потому что если мы не понимаем, с чем имеем дело, как мы можем одержать победу?

Шиобэн изучающе смотрела на свою настойчивую собеседницу. Что-то в ней было странное — она словно бы была не отсюда, из иного мира. Но говорила она по-военному четко и убежденно.

«Возможно, она ошибается в своих суждениях, — подумала Шиобэн, — но вряд ли она сумасшедшая».

Не особенно задумываясь, она сунула руку в карман куртки и вынула кусочек материала.

— Позвольте, я покажу вам, над чем мы работаем в данный момент, чтобы вы поняли, с какими проблемами я сражаюсь. Вы о смарт-скине что-нибудь слышали?

Это был пробный образец материала, который в один прекрасный день (если все остальное пойдет хорошо) должны были натянуть на каркас щита, изготовленный из лунного стекла. Материал представлял собой паутинку из стекловолокна, отличался большой сложностью, его наполняли всевозможные компоненты, выполненные в виде мельчайших, еле видимых невооруженным взглядом чешуек.

— Этот материал содержит сверхпроводящие волокна для переноса энергии и обеспечения связи. Есть еще алмазные волокна, они не видны, но обеспечивают структурную целостность. Датчики, усилители, компьютерные чипы и даже парочка крошечных ракетных двигателей. Вот они, видите?

Лоскуток размером с носовой платок почти ничего не весил; а микроскопические ракетные моторчики были похожи на булавочные головки.

— Вот это да! — вырвалось у Бисезы. — А я думала, что щит будет похож на громадное скучное зеркало.

Шиобэн невесело покачала головой.

— Это было бы слишком легко, правда? Не обязательно весь щит изготавливать из «умного» материала, но примерно один процент его поверхности должен быть таким. Получится нечто вроде громадного взаимодействующего организма.

Бисеза уважительно прикоснулась к лоскутку.

— А в чем же проблема?

— В производстве смарт-скина. Беда в том, что этот материал должен быть нанотехнологичным…

Нанотехнологии пока пребывали в зачаточном состоянии. Но такой материал, сложность которого измерялась субмолекулярным уровнем, можно было произвести только с помощью нанотехнологии — то есть атом за атомом.

Бисеза улыбнулась.

— Можно, я расскажу об этом моей дочке? Она такой современный ребенок. Просто обожает нанотехнические сказки.

Шиобэн вздохнула.

— В том-то и беда. В сказках достаточно бросить щепотку волшебной пыли — и наноустройства построят все, что твоей душе угодно — так ведь? Что ж, наноустройства действительно могут построить что угодно, но нужно ведь что-то, из чего строить, а еще нужна энергия, с помощью которой это будет делаться. Наноустройства, в каком-то смысле, имеют большее отношение к биологии. Подобно растениям, они впитывают энергию и материалы из окружающей среды, используют их как топливо для собственного метаболизма и строят себя.

— Вместо листьев и стволов — космические щиты.

— Да. В природе обменные процессы протекают медленно. Однажды я видела, как у меня на глазах вырастал росток бамбука. Рост наноустройств имеет направленный характер и протекает быстрее. Но не намного быстрее.

Бисеза погладила лоскуток смарт-скина.

— Значит, эта ткань растет медленно.

— Слишком медленно. На планете недостаточно заводов для производства нужного нам объема смарт-скина. Мы в тупике.

— Так попросите помощи.

Шиобэн озадаченно переспросила:

— Помощи?

— Знаете, люди обычно мыслят в гигантских масштабах — что для меня может сделать правительство, как бы добиться, чтобы промышленность произвела то, что мне нужно? А я за время службы в войсках ООН обнаружила, что чаще всего что-то хорошее в мире получается тогда, когда самые обычные люди помогают друг другу и самим себе.

— И что вы предлагаете?

Бисеза осторожно взяла в руки лоскуток смарт-скина.

— Вы говорите, что эта ткань растет, как растение. Ну а я смогла бы растить ее?

— Что-что?

— Я серьезно. Допустим, могла бы я поместить эту штуку в горшок на окне, подкармливать, поливать, держать на солнце…

Шиобэн открыла рот и тут же закрыла.

— Не знаю. Обычный цветочный горшок точно не годится, в этом я уверена. Но возможно, какое-то сравнительно несложное приспособление могло бы подойти. Вероятно, конструкцию можно было бы приспособить к местным источникам питательных веществ…

— Что это значит?

— Я имею в виду почву. А может быть, даже домашние бытовые отходы.

— А начинать с чего?

Шиобэн немного подумала.

— Наверное, нужно что-то вроде зерна. Частица смарт-скина, вмещающая достаточный объем кодированной информации о конструкции и механизм запуска макроскопического роста.

— Но если мой сосед сумеет вырастить немного смарт-скина, он может передать мне «семена». А я смогу передать «семена» от моего… «растения» кому-то еще.

— А потом понадобится какая-то система сбора готового смарт-скина на централизованных пунктах… Но погодите-ка, — проговорила Шиобэн, лихорадочно соображая. — Общая площадь щита — около ста тысяч миллиардов квадратных метров. Один процент от этого… а население Земли — около десяти миллиардов человек… Получается, что каждый мужчина, женщина и ребенок на планете должны будут вырастить… скажем так… одеяло размером десять на двадцать метров. Каждый человек.

Бисеза усмехнулась.

— Ну, все-таки поменьше, если заводы будут исправно делать свою работу. Получится не так много. У нас есть еще три года. Вы просто не представляете, на что способны бойскауты и герлгайды, когда они твердо решили чего-то добиться.

Шиобэн покачала головой.

— Надо подумать. Но если окажется, что это возможно, я буду у вас в неоплатном долгу.

Бисеза искренне удивилась.

— Но ведь это так очевидно. Если бы не я это придумала, вы бы додумались сами — или еще кто-то.

— Может быть. — Шиобэн улыбнулась. — Вас бы надо с моей дочерью познакомить. «Спасение мира — это просто из ужастиков девяностых годов! Теперь уже никто не верит в героев, мам…» А тут получится, похоже, что все станут героями. Может быть, даже у моей Пердиты разыграется воображение.

Бисеза спросила:

— А почему вы мне показали этот материал?

Шиобэн вздохнула.

— Потому что он реален. Это продукт инженерной мысли и техники. Это то, что мы делаем, производим в данное время. Я подумала: вот вы увидите это и…

— И откажусь от своих фантазий, — подсказала ей Бисеза.

— Ну да, что-то в этом духе, наверное.

— Понимаете, только из-за того, что нечто слишком велико и недоступно человеческому пониманию, оно не перестает быть менее реальным, — серьезно проговорила Бисеза. — И не имеет меньшее отношение к делу. Как бы то ни было, я вам уже говорила: вы не обязаны мне верить. Просто поищите доказательства.

Шиобэн встала.

— Мне действительно нужно вернуться на совещание. — И все же она растерялась. — Знаете, я достаточно широко мыслящий человек и могу согласиться с возможностью существования внеземной цивилизации. Но то, что описываете вы, лишено смысла с точки зрения психологии. Зачем этим гипотетическим Первенцам пытаться уничтожить нас? И даже если бы это было так, зачем им тогда понадобилось снабжать вас всеми этими намеками и показами? Зачем им кого-то из нас предупреждать — и почему они предупредили именно вас?

Но уже произнося эти слова, Шиобэн размышляла над тем, каков может быть ответ на ее возражения.

Потому что эти Первенцы не едины, потому что среди них есть какие-то группировки. Они не более единодушны в своих мнениях, чем представители человечества, — с какой стати более высокая цивилизация должна быть однородной? Потому что среди них есть хотя бы некоторые, полагающие, что так делать нельзя.

«Какая-то часть этих Первенцев, — думала Шиобэн, — через эту женщину, Бисезу, пытается нас предупредить».

«Но эта женщина, вероятно, не в своем уме», — тут же приходило ей в голову.

Даже после встречи с ней она лишь на девяносто процентов была уверена в том, что это правда. И все же в ее истории был определенный смысл.

«А вдруг она права? Вдруг удастся провести расследование и окажется, что ее утверждения истинны? Что тогда?»

Бисеза смотрела на Шиобэн так, будто читала ее мысли. Шиобэн не решилась заговорить с ней снова и поспешила удалиться.

Когда она вошла в кабинет для совещаний, «говорящие головы» на дисплеях, до того оживленно болтавшие, притихли. Шиобэн остановилась на середине комнаты и обвела экраны взглядом.

— Вы ведете себя так, будто вам есть чего стыдиться.

Бад ответил:

— Наверное, есть, Шиобэн. Похоже, все не так беспросветно, как нам казалось. Вопрос о давлении солнечного света и позиционировании щита… Один из нас предложил решение. И мы думаем над этим предложением.

— Кто? — Шиобэн пристально посмотрела на Роуз. — Роуз. Уж конечно, не вы.

Роуз искренне смутилась.

— Да ведь мы об этом уже раньше говорили. Вспомните — когда я что-то сказала насчет отсутствия проблем, если бы можно было пропустить солнечный свет прямо через щит. Это заставило меня задуматься. Есть, есть способ, как сделать наш щит прозрачным. Мы не будем отражать солнечный свет. Мы будем его отклонять.

Поступило предложение сделать щит прозрачным, но одну его сторону покрыть параллельными рядами маленьких стеклянных призм.

— Ага, — задумчиво произнесла Шиобэн. — И тогда каждый солнечный лучик будет отклонен в сторону. Мы будем сооружать не зеркало, а линзу. Огромную линзу Френеля.[17]

Громадная, абсолютно прозрачная линза, способная совсем немного отклонить лучи Солнца — всего на градус, а то и меньше. Но этого хватит, чтобы спасти Землю от удара солнечной бури. А линза при этом примет на себя лишь крошечную долю того фотонного давления, которое пришлось бы на абсолютно отражающую поверхность зеркала.

Роуз сказала:

— Отметим, что в данном случае нагрузка на промышленность не более серьезная, чем в случае с предыдущей конструкцией. А вот общая масса может оказаться намного меньше.

— Следовательно, мы вернулись в область осуществимых конструкторских решений? — уточнила Шиобэн.

— Угу, — просиял Бад. — Здорово!

Шиобэн снова обвела взглядом лица своих соратников. Теперь в их глазах она видела нетерпение и, пожалуй, даже жажду деятельности. Им всем нестерпимо хотелось возвратиться к своим сотрудникам и начать опробовать эту новую идею.

«Отличная команда, — с гордостью подумала Шиобэн. — Самая лучшая, какая только может быть».

Им можно было доверить новую идею, а потом останется только с волнением ждать, пока все научные выкладки будут полностью интегрированы в конструкцию и программу строительства… А к этому времени запросто может появиться какое-то новое препятствие, и тогда они снова соберутся здесь.

— Прежде чем мы разойдемся, — сказала Шиобэн, — я хочу сообщить вам еще одну приятную новость. Вполне возможно, что у меня есть решение проблемы производства нанотехники.

Все, как по команде, широко раскрыли глаза. Она улыбнулась.

— С этим повременим немного. Как только идея станет чуть более весомой, я сообщу вам подробности электронной почтой. Всем спасибо. Совещание окончено.

Дисплеи, один за другим, мигнули и погасли.

— Ну, вы даете, — ухмыльнулся Тоби.

— Надо обязательно их недокармливать.

— А насчет смарт-скина — это вы серьезно?

— Нужно будет еще хорошенько проработать эту идею, но, думаю, да — серьезно.

— Знаете, — сказал Тоби, — в математическом смысле «эль один» — это поворотная точка. Точка, где кривизна изменяет направление снизу доверху. Вот почему она является точкой равновесия.

— Я это знаю… А, поняла. Вы намекаете, что сегодня мы миновали поворотную точку в деле осуществления проекта?

— А вы как думаете?

— Я думаю, что заголовки надо оставить газетчикам. Ладно. Что там у нас дальше по плану?

23 Хитроу

В марте две тысячи сорокового года — после того как наступило и прошло еще одно унылое Рождество, а до дня солнечной бури осталось чуть больше двух лет, — Мириам Грек решила лично посетить место сооружения щита. Это означало для нее первый в жизни полет в космос.

Водитель вез ее в аэропорт Хитроу от здания «евроиглы», и она чувствовала себя немного виноватой и одновременно взволнованной, как ребенок, прогуливающий школу. Но ей так нужен был отпуск.

«Все так считают — и мои друзья, и враги», — невесело подумала Мириам.

Пригород Лондона Хитроу уже сто лет служил аэропортом, а теперь стал и космопортом. Освещенный неярким солнцем космоплан, стоящий в начале длинной взлетной полосы, снабженной сверхпрочным покрытием, выглядел как-то особенно красиво.

«Боудикка» представляла собой тонкий заостренный цилиндр шестьдесят метров длиной. На носу и хвосте располагались пугающе маленькие стабилизаторы, и даже главные крылья представляли собой короткие, сильно скошенные назад дельта-плоскости. На концах крыльев были установлены объемистые асимметричные капсулы, внутри которых находились основные ракетные двигатели — вернее, они начинали работать как ракеты в космическом вакууме, а в атмосфере Земли действовали как обычные реактивные моторы. Наружная поверхность космоплана была покрыта тускло-белой керамической оболочкой, под которой лежала блестящая черная обшивка — защита от разогрева при обратном входе в плотные слои атмосферы. Эта обшивка была изготовлена из вещества, являвшегося отдаленным потомком термальных плиток, когда-то создававших столько сложностей для достопочтенных космических шаттлов.

Несмотря на машины наземного обеспечения, облепившие космоплан, невзирая на тучи пара, вырывающиеся из цистерн, наполненных криогенным топливом, этот космический корабль и вправду выглядел так, словно принадлежал к другому миру, а на Земле оказался вследствие случайной посадки. Но это был корабль-трудяга, ветеран космоса. Его блестящая наружная обшивка была испещрена раструбами дюз контроля высоты, вокруг которых поверхность была исцарапана и вспучена. Многократные прохождения через плотные слои атмосферы оставили темные следы нагара.

Этим космопланом гордилась Великобритания. На одном борту красовался звездный круг Евразийского союза, на другом развевалось анимационное изображение Юнион-Джека, а на крыльях и на корме были изображены знаменитые концентрические кружки королевских ВВС — как напоминание о том, что эта величавая космическая птица может быть призвана и на военную службу.

Конструкция космоплана уходила корнями в восьмидесятые годы двадцатого века, в первопроходческие исследования таких фирм, как «Бритиш аэроспейс» и «Роллс-ройс». Тогда на бумаге были разработаны «пташки» с такими именами, как «Хотол» и «Скайлон». Но эти исследования оказались отложены до двадцатых годов следующего столетия, когда появилось новое поколение технологий производства материалов и конструкций двигателей. Новый рывок в космос — и в результате флотилия космопланов многоразового использования стала выгодна с коммерческой точки зрения. А когда космопланы действительно начали летать, британцы стали невероятно гордиться своими современными красивыми игрушками.

«Правильно, что выбрали женское имя», — подумала Мириам.

Этот космоплан стал самым красивым детищем британской инженерной аэронавтики со времен «Спитфайра». Имя кельтской царицы, в незапамятные времена одержавшей победу над римлянами, выбрали всенародным голосованием, но оно все же выглядело не слишком тактично теперь, во времена всеевразийской гармонии.

«Но разве лучше было бы выбрать второе имя в таблице рейтинга?» — думала Мириам.

Вторым именем было — «Маргарет Тэтчер».

И все-таки даже во времена объединения Евразии следовало уважать неискоренимую народную сентиментальность — лишь бы только эта сентиментальность впоследствии оборачивалась конструктивностью. Кроме того, как неустанно напоминал Мириам Николаус, две тысячи сороковой был годом выборов. Поэтому она приклеила к губам улыбку и позволила, чтобы ее сфотографировали на фоне сияющей обшивки космоплана.

Поднявшись по небольшому эскалатору, Мириам вошла внутрь космоплана через люк, прорезанный в округлом фюзеляже.

Она оказалась в тесном маленьком помещении. Если бы она ожидала, что внутри ее ожидает элегантность под стать прекрасному внешнему виду космоплана, она бы мгновенно разочаровалась. Двенадцать кресел стояли правильными рядами — совсем как в салоне первого класса в самолете, ничуть не лучше. Даже иллюминаторов в стенках не было.

Мириам приветствовал высокий, необыкновенно подтянутый мужчина в форме пилота компании «Евразийские авиалинии» и фуражке с высоким околышем. Седому пилоту было, наверное, за семьдесят, но черты лица оставались приятными, слегка резковатыми, а голубые глаза — яркими и ясными. Он заговорил уверенно, с легкой хрипотцой.

— Госпожа премьер-министр, я рад приветствовать вас на борту. Я — капитан Джон Перселл, и мне выпала приятная обязанность доставить вас к месту строительства щита. Прошу вас садиться. Сегодня к вашим услугам весь салон, можете выбирать любые места.

Мириам и Николаус сели через один ряд друг от друга, чтобы было побольше свободного места. Перселл помог им пристегнуть угнетающе грубые защитные полукомбинезоны, после чего предложил пассажирам чего-нибудь выпить. Мириам выбрала «Бакс Физз».

«Какого черта? — решила она. — Могу себе позволить».

Николаус от выпивки отказался — несколько раздраженно. Мириам удивляло то, что он порой нервничает.

«Но конечно, каждый имеет право струхнуть перед полетом в космос, — подумала она, — даже в наши дни. Но может быть, здесь кроется что-то еще?»

И она вспомнила о своем намерении попробовать вызвать Николауса на откровенность.

А пресс-секретарь, обернувшись через плечо, проговорил:

— Знаете, это очень напоминает «Конкорд». Этот самолет тоже снаружи выглядел символом последнего слова техники, а пассажирский салон там был маленький и тесный.

Перселл поинтересовался:

— А вы летали на этом старичке, сэр?

— Нет-нет, — покачал головой Николаус. — Несколько лет назад забрался внутрь списанной модели в музее.

— Это, случайно, был не тот самолет, что стоит в Даксфорде? А знаете, я ведь летал на «Конкорде», пока его не сняли с авиалиний в конце прошлого века. Я работал пилотом в старой доброй компании «Британские авиалинии». — Он почти заигрывающе улыбнулся Мириам и пригладил свои серебряные седины. — Вы, наверное, считаете, что я — совсем старик. Но космоплан — совсем другая «птичка». «Боудикка» перевозит людей, но изначально предназначалась для перевозки грузов. На самом деле основная часть веса корабля — ракетное топливо.

— Вот как? — немного нервно переспросила Мириам.

— О да. Из трехсот тонн общего веса только двадцать — это груз. И почти все это топливо мы израсходуем для того, чтобы улететь от Земли. — Он бросил на Мириам заботливый взгляд. — Мэм, я не сомневаюсь в том, что вам высылали ознакомительные материалы. Вы же понимаете, что обратно из космоса мы будем возвращаться с выключенными двигателями? Возвращение на Землю заключается не в трате энергии, а в ее сбросе…

У Мириам совсем не было времени для того, чтобы ознакомиться с содержимым пухлого пакета с документами, но то, о чем только что сказал пилот, ей было известно.

— В общем, мы — просто-напросто летающая бомба, — резюмировал Николаус.

Даже делая скидку на его волнение, Мириам не ожидала, что он ляпнет что-то подобное.

Перселл едва заметно прислушался.

— Я предпочитаю считать, что мы несколько умнее бомбы, сэр. А теперь, если позволите, я ознакомлю вас с порядком действий на случай чрезвычайных происшествий…

Инструктаж не добавил спокойствия. Одна из процедур, осуществлявшаяся в случае декомпрессии, заключалась в том, что пассажира помещали в герметичный мешок и он становился беспомощным, как хомячок в пластиковом пакете. Смысл состоял в том, что астронавты, облаченные в скафандры, переправят человека, засунутого в надутый воздухом мешок, на борт спасательного корабля.

Капитан Перселл улыбнулся. Это была улыбка опытного пилота, желающего приободрить своих пассажиров.

— Госпожа премьер-министр, мы больше не относимся к нашим пассажирам как к детям. Безусловно, сделано все возможное для вашей безопасности. Я бы мог ознакомить вас с графиком полета, рассказать, как славно потрудились наши инженеры над тем, чтобы закрыть то, что они так неромантично именуют «окнами невыживаемости». Но этот космоплан — детище относительно молодой отрасли техники. Нужно просто немножечко рискнуть, как мы говаривали в наше время, — а потом устроиться поудобнее и наслаждаться полетом.

За это время закончились все наземные приготовления. На стенах и потолке развернулись большие софт-скрины и озарились светом дня. Неожиданно у Мириам создалось такое впечатление, будто она сидит в корабле, с которого сорвали обшивку, и видит перед собой длинную взлетную полосу.

Перселл начал пристегиваться к креслу пилота.

— Пожалуйста, любуйтесь видами — или, если вы пожелаете, мы можем выключить экраны.

Мириам осведомилась:

— А вы разве не должны находиться в кокпите?

Перселл окончательно опечалился.

— В каком кокпите? Боюсь, мэм, времена переменились. В этом рейсе я — капитан. Но «Боудикка» летает сама.

Все дело было в экономичности и надежности: автоматизированные системы управления обходились дешевле, их было проще поддерживать в рабочем состоянии, чем человека-пилота.

«Просто люди инстинктивно боятся доверять машинам на все сто процентов», — подумала Мириам.

А потом вдруг настало время старта. Большущие моторы, установленные на крыльях, заработали, и космоплан затрясся. Невидимая рука прижала Мириам к спинке кресла — и «Боудикка», словно кем-то брошенное копье, помчалась по взлетной полосе.

— Не бойтесь, — послышался голос Перселла, пытавшегося перекричать рев двигателей. — Ускорение будет не страшнее, чем на «американских горках». Наверное, поэтому мне еще позволяют летать. А уж если это способен выдержать такой дряхлый старикашка, то вы уж точно переживете!

Без дальнейших церемоний «Боудикка» оторвалась от полосы, задрала нос и взмыла в небо.

Внизу раскинулся Лондон.

Ориентируясь по сверкающей, словно бы хромированной ленте реки, Мириам отыскала взглядом Вестминстер, стоящий на берегу Темзы в том месте, где река делала резкий изгиб. Говорили, будто бы именно в этом месте Темзу впервые пересек Юлий Цезарь. Корабль поднимался все выше, и стала видна панорама Большого Лондона — километры и километры домов и заводов, колоссальная территория, застроенная бетоном и кирпичом, залитая асфальтом. Весенним утром аллеи в пригородах выглядели, будто цветочные клумбы, усыпанные кирпично-красными цветами, сияющими на солнце. Было видно, как улицы собираются в маленькие узелки. Это остатки древних деревень и ферм, стоящих на этих местах еще со времен саксов, вплелись в урбанистический ковер. Мириам выросла во Франции, в сельской местности, и, несмотря на свою карьеру, городскую жизнь недолюбливала. Но Лондон с высоты, на взгляд Мириам, был необыкновенно красив, хотя никто никогда и не занимался его планировкой с этой точки зрения.

Космоплан набирал высоту, и стал виден купол, периметр которого постепенно окружал сердце мегаполиса. Грандиозные кружевные конструкции были призваны защитить все эти исторические слои. Мириам радовалась тому, что купол строится. Она проникалась все большей любовью к огромному беспомощному городу, распростершемуся внизу, и чувствовала, что обязана спасти его от грядущей катастрофы.

Вскоре Лондон исчез за облаками и дымкой. Мириам устремила взгляд вперед. Цвет неба вместо темно-синего стал лиловым и наконец — черным.

24 ЗТХ

Озаренная светом, заливавшим космическую черноту, «Аврора-2», несомненно, представляла собой великолепное зрелище.

«Правда, великолепие уж очень сложное, несуразное», — подумала Мириам.

В отличие от «Боудикки» этот корабль не предназначался для полетов в атмосфере какой бы то ни было планеты — даже Марса и поэтому был напрочь лишен аэродинамического изящества и стройности, присущих космоплану.

«Аврора» чем-то напоминала жезл тамбурмажора. Корпус корабля представлял собой тонкую трехгранную спицу около двухсот метров длиной. При полете с ускорением самая большая нагрузка ложилась на эту часть корабля — его, можно сказать, «позвоночник». Но именно в этом направлении корабль отличался наибольшей прочностью, здесь его корпус был снабжен деталями из наноинженерного искусственного алмаза. К одному концу «позвоночника» крепились генераторы энергии, а среди них — небольшой термоядерный реактор и ионный ракетный двигатель, обеспечивавший небольшое, но постоянное ускорение на всем пути «Авроры» до Марса и обратно. Вдоль «позвоночника» располагались шарообразные топливные баки, антенны, плоскости солнечных батарей. Противоположный конец «позвоночника» венчал раздутый купол, внутри которого находились помещения для экипажа — жилые каюты, отсек управления, системы жизнеобеспечения. Где-то там, в окружении цистерн с водой, создававших дополнительную защиту, ютилось маленькое, тесное, толстостенное убежище, спасавшее от солнечных бурь. Именно там члены экипажа «Авроры» пережили худшие часы девятого июня две тысячи тридцать седьмого года.

А щит, предназначенный для спасения планеты, уже вырастал вокруг «Авроры». Его блестящая поверхность увеличивалась по спирали, как росла бы паучья сеть.

«Аврора» служила «строительным вагончиком» для бригад, прилетавших сюда с Земли и с Луны и трудившихся над завершением грандиозного проекта.

«Благородная должность для любого корабля», — подумала Мириам.

Но изначально «Авроре» была уготована иная судьба: предполагалось, что этот корабль будет кружить по орбите другой планеты. Поэтому немного жаль было видеть «Аврору» в окружении «строительных лесов».

«Интересно, — размышляла Мириам, — уж не завелся ли внутри бортового искусственного интеллекта какой-нибудь тоскующий призрак?»

«Боудикка» причалила к обитаемому куполу «Авроры» и прилепилась днищем к обтекаемому корпусу корабля — словно мушка села на апельсин.

Мириам и Николауса встретил астронавт — полковник Бартон Тук. Бад был одет в комбинезон, одежду исключительно практичную, однако следовало отметить, что комбинезон был свежевыстиранный, отглаженный и украшенный «крылышками» — эмблемой астронавтов, а также различными логотипами и военными нашивками. Бад протянул руку и помог Мириам пробраться по туннелю переходного шлюза.

— Похоже, вы неплохо освоились с невесомостью, — отметил он.

— О, в салоне «Боудикки» я немного повертелась. После двенадцати часов полета наконец хоть что-то развеяло скуку.

— Представляю себе. Космическая болезнь почти никого не щадит. И большинство справляются.

А вот Николаус не справился — и это вызвало у Мириам удовольствие с легкой примесью злорадства. Хоть раз в жизни, внутри этого металлического пузыря, летевшего в межпланетном пространстве, вышло так, что ей пришлось позаботиться о нем, а не наоборот.

Почти все время, пока длился полет, Мириам работала. В результате почти не выбилась из графика и даже сносно отдохнула. Поручив капитану Перселлу перенести на борт «Авроры» свой небольшой багаж, Мириам отправилась с Бадом на небольшую экскурсию. Николаус, твердо решивший не упускать ни единой возможности поснимать, пошел с ними. Видеокамеры, закрепленные у него на макушке и на плече, походили на блестящих птичек.

Они поплыли по узким коридорам «Авроры». Этот корабль предназначался для космоса: тонкие и толстые трубы, съемные панели на стенках, потолке и полу, поручни и скобы, помогавшие передвигаться в невесомости, цветовые коды пастельных тонов, напоминавшие, где верх, где низ. Нелегко было поверить, что это невзрачное рабочее пространство преодолело путь по Солнечной системе — до Марса и обратно.

Несмотря на старательную работу систем переработки отходов жизнедеятельности, чувствовался сильный, почти львиный запах людей. Однако Баду, Мириам и Николаусу никто не повстречался: то ли члены экипажа избегали общения с большими шишками, то ли (что более вероятно) просто-напросто занимались той или иной работой. Все очень сильно отличалось от обычных министерских визитов и выглядело на редкость непублично — и уж конечно, Мириам вовсе не скучала по толпам журналистов и зевак всех сортов.

Через некоторое время они оказались около крышки люка, ведущего на обсервационную палубу «Авроры». Бад открыл дверь — и лицо Мириам залил солнечный свет. Видовое окно оказалось пластиной из бронированного перспекса и размерами значительно уступало любому из окон лондонского кабинета Мириам. Однажды за этим окном промелькнули красные ущелья Марса — а теперь за ним открывался вид на черную пустоту космоса.

В космосе кипела работа. Прямо под окном был виден стеклянный каркас, конструкции уходили далеко в пространство. Астронавты в скафандрах с разноцветными нашивками-кодами передвигались вдоль «лесов», придерживаясь за скобы и тросы. Некоторые перелетали с места на место с помощью небольших реактивных ранцев на спине. На первый взгляд Мириам насчитала человек сто и примерно столько же автономных многоруких машин, и все они перемещались по залитому солнцем трехмерному лабиринту каркаса. Несмотря на всю сложность, зрелище производило удивительное впечатление.

— Расскажите мне, чем они занимаются.

— Хорошо. — Бад указал вдаль. — Там, вдалеке, вы видите мощное оборудование, с помощью которого балки доставляются на место.

— Они похожи на стекло. Это и есть каркас щита?

— Да. Лунное стекло. Мы наращиваем каркас по спирали вокруг «Авроры», чтобы в любой момент центр тяжести всей ЗТХ находился ровно в точке «эль один».

— ЗТХ? — переспросила Мириам.

Бад сильно смутился.

— Ну да. Центр тяжести щита. Знаете, у нас, у астронавтов, принято все на свете награждать прозвищами.

— И это сокращение означает…

— Здоровенная тупая хреновина. Такая, знаете… шутка для внутреннего употребления.

Николаус сделал большие глаза.

Бад поторопился продолжить объяснения.

— Балки изготавливают на Луне. А здесь мы производим покрытие — нет, не тот «умный» материал, который присылают с Земли. Я говорю о пленке со стеклянными призмочками, которой будет покрыта большая часть поверхности щита.

Он указал на астронавтку, сражавшуюся с каким-то неуклюжим оборудованием. Все выглядело так, будто она вытаскивала большущего надувного зверя из клетки-упаковки. Зрелище было почти комичное, но Мириам постаралась сохранить серьезное выражение лица.

Бад пояснил:

— Мы используем в качестве форм самонадувающиеся модули из милара. Изготовление этих модулей — само по себе искусство. Приходится учитывать динамику развертывания. Когда модуль надувается, нельзя, чтобы он потерял свои очертания. Милар не толще бытовой пленки для замораживания продуктов. Поэтому мы имитируем обратный процесс — позволяем модулю «сдуться» и улечься в упаковку, чтобы затем он надулся ровно, не спутался, не растянулся…

Мириам молчала и слушала. Бад явно гордился идущей здесь работой, где окружающая среда невероятно затрудняла выполнение самых простых операций типа надувания шарика, где на каждом шагу поджидала неизвестность. Но какая-то частица души Мириам — та, где обитало ее восхищение всем космическим, — испытывала подлинное наслаждение от терминов типа «динамика выдувания» и тому подобных слов.

— А когда форма готова, — разглагольствовал Бад, указывая на другой участок работ, — мы разбрызгиваем пленку.

Астронавт наблюдал за работой неуклюжего на вид робота, катившегося вдоль рельса, протянутого перед большим надувным диском. С помощью валика робот наносил стекловидную массу на миларовую поверхность и разглаживал ее. Робот работал так спокойно, будто не делал ничего особенного, а, к примеру, красил стену.

— Милар доставляют с Земли в твердых блоках, — объяснил Бад. — Для того чтобы изготовить пленку, нужно нагреть материал и пропустить его через горячее сито. Получаются пучки волокон. Этим волокнам дается положительный электрический заряд, а поверхность, предназначенная для обработки, представляет собой отрицательный электрод, поэтому полимерное волокно вытягивается с бешеной силой и в процессе становится в сотни раз тоньше. На Земле это сделать невозможно. Все испортит сила притяжения. А здесь просто разбрызгиваешь материал, потом сдуваешь форму и вытаскиваешь.

— Вот бы один из этих роботов мне стены в квартире покрасил.

Бад рассмеялся, но немного натянуто.

«Наверное, почти все, кто сюда прилетает, произносят эту шутку», — догадалась Мириам, и ей стало немного не по себе.

— Роботы, механизмы, поточные линии — все работает очень хорошо. Но сердце этой стройки — люди. — Бад посмотрел на Мириам. — Я родом с фермы в Айове. В детстве я ужасно любил читать истории про то, как в космосе и на Луне трудятся простые работяги, похожие на моего отца и его приятелей. Что ж, так быть не может и еще долго так не будет. Это по-прежнему космос, смертельно опасная окружающая среда, и занимаемся мы здесь работой высочайшего инженерного уровня. Все эти замызганные обезьянки там, за окном, имеют ученые степени не ниже доктора философии. Назвать их простыми работягами язык не поворачивается. Но они работают с душой — понимаете? Работают сутками, чтобы поспеть с этой работой вовремя. Некоторые здесь уже несколько лет. А без души тут ничего бы не получилось, несмотря на все наши замечательные игрушки.

— Понимаю, — негромко произнесла Мириам. — Полковник, я получила сильное впечатление. Вы вселили в меня уверенность.

Она не покривила душой. Шиобэн много рассказывала ей о Баде, Мириам знала о том, что у них завязался роман. Отчасти поэтому она и решила прибыть сюда, осмотреть «строительную площадку» лично и сделать выводы. И ей понравилось все, что она увидела, понравился и сам этот резковатый, исполнительный и энергичный американский летчик, ставший такой важной фигурой для будущего человечества; она испытала большое облегчение, убедившись в том, что проект находится в столь верных руках.

Но конечно, ее евразийская гордыня не позволила бы ей именно так все и сказать президенту Альварес.

— Надеюсь, чуть позже мне удастся познакомиться с некоторыми из ваших сотрудников.

— Они будут очень рады.

— Я тоже. Не стану делать вид, что для меня это не повод для удачной газетной фотосессии. Но хорошо это или плохо, однако эта чудовищная конструкция станет моим наследием. Я решила увидеть щит и людей, которые его строят, до того как меня вышибут из моего кресла.

Бад торжественно кивнул.

— Мы тут тоже следим за предвыборной борьбой. Не могу поверить, что к вам могут так плохо относиться. Сюда бы прислали свои анкеты, — процедил он сквозь зубы, сжав кулаки.

Мириам искренне тронули его слова.

— Так уж все устроено, полковник. Предвыборные рейтинги показывают, что основная масса населения Земли — за строительство щита. Но вместе с тем люди то и дело испытывают терзания из-за того, какие колоссальные суммы уплывают с планеты в эту гигантскую космическую мошну. Им нужен щит, но им не нравится то, что за него приходится платить. Наверное, за всем этим прежде всего стоит нежелание вообще верить в солнечную бурю.

Николаус проворчал:

— Классическая психология завсегдатаев бара. Узнав дурную весть, люди сначала не желают в нее верить, а потом злятся.

Бад спросил:

— Значит, они ищут виноватого?

— Что-то вроде этого, — кивнула Мириам. — И может быть, они правы. Строительство щита будет продолжаться, что бы ни случилось со мной; мы уже зашли слишком далеко для того, чтобы теперь сворачивать в сторону. А что касается меня… Знаете, Черчилль проиграл выборы сразу после победы во Второй мировой войне. Люди решили, что он свое дело уже сделал. Может быть, моему преемнику повезет больше: не придется так страдать каждый день.

«А может быть, — задумалась она, — люди почувствовали, насколько я устала, как меня вымотала эта работа — и как мало я могу им дать».

— Вы вкладываете в это слишком много философии, Мириам, — буркнул Николаус.

— Угу, — кивнул Бад. — Самое дурацкое время устраивать выборы! Может быть, их следовало бы отложить на пару лет…

— Нет, — решительно покачала головой Мириам. — О, наверное, в крупных городах еще до начала выборов будет объявлено чрезвычайное положение. Но демократия — наше самое главное сокровище. Если мы станем от нее отказываться в трудные времена, может случиться так, что назад мы ее не вернем. А потом все у нас закончится, как у китайцев.

Бад искоса взглянул на Николауса — это был испытующий взгляд человека, привычного к работе в условиях секретности.

— Кстати говоря… Как вам известно, мы отсюда следим за китайцами.

— Были еще запуски?

— В погожие дни они видны невооруженным глазом. Скрыть запуск ракетоносителя «Лонг марч» невозможно. Но как бы мы ни старались, мы не можем проследить за ними после запуска — не помогают ни оптическая аппаратура, ни радары. Мы даже пробовали лучом лазера слежение осуществить — никакого толку.

— Технология «невидимки»?

— Мы думаем, да.

Это продолжалось уже год. Мощная, непрерывная программа запусков с громадной территории Китая. Один за другим тяжелые космические корабли уходили в безмолвие космоса, а куда — неизвестно. Мириам и сама участвовала в попытках выяснить, что происходит. Но премьер-министр Китая в ответ на ее вопрос только вздернула крашеные брови.

— Так или иначе, для нас это значения не имеет, — сказала Мириам.

— Может быть, — пожал плечами Бад. — Но мне не очень приятно думать о том, что мы тут вкалываем, чтобы спасти и их тощие неблагодарные задницы. Прошу прощения за грубость.

— Вы не должны так думать. Просто не забывайте о том, что основная масса населения Китая либо совсем не знает, либо знает очень мало о том, что на уме у их руководителей, и уж тем более никто не может указывать лидерам, что делать, а что нет. Так что трудитесь вы ради них, а не для горстки геронтократов из Пекина.

Бад усмехнулся.

— Пожалуй, вы правы. И знаете, поэтому я за вас проголосую.

— Конечно, я должна… Бад ее уже не слушал.

— Если вы посмотрите вверх, сразу поймете, что к чему.

Мириам пришлось присесть и выгнуть шею.

Вверху была Земля. Голубой шар, похожий на плафон ночника, висел в небе прямо напротив Солнца. Мириам находилась в полутора миллионах километров от дома, и отсюда родная планета выглядела примерно так, как выглядит с Земли Луна. И конечно, она была полной — ведь Мириам смотрела на Землю из точки L1, находящейся на линии Земля — Солнце.

Земля словно бы нависала над щитом, и ее бледно-голубой свет блестел на стеклянной поверхности, простиравшейся до далекого горизонта. Выраставший на глазах щит еще предстояло установить так, чтобы его плоскость была правильно повернута к Солнцу. Это должны были сделать в самые последние дни перед солнечной бурей.

Удивительное, потрясающее по красоте зрелище. С трудом верилось, что этот объект в далеком космосе — деяние человеческих рук.

Мириам импульсивно обернулась и посмотрела на своего пресс-секретаря.

— Николаус, забудьте вы о своей треклятой видеокамере. Вы должны это увидеть…

Николаус примостился к окну у дальней стенки отсека. Его взгляд был злобным. Такого она прежде за ним никогда не замечала. Но он быстро взял себя в руки. А ей еще предстояло вспомнить об этом выражении лица Николауса. Это случилось через три дня, когда «Боудикка» возвращалась на Землю.

По пути с обсервационной палубы Мириам заметила плакетку, второпях высеченную из лунного стекла:

АРМАГЕДДОН ОТКЛАДЫВАЕТСЯ

С ЛЮБЕЗНОГО РАЗРЕШЕНИЯ

ИНЖЕНЕРНО-КОСМИЧЕСКИХ ВОЙСК США

25 Дымящееся ружьё

На обратном пути к Земле, перед входом в атмосферу планеты, Николаус предпочел в салоне космоплана сесть рядом с Мириам. Он держался напряженно и почти все время молчал с самого начала полета. Да и всю неделю, которую они провели на месте строительства, он большой разговорчивостью не блистал.

А у Мириам, хотя она и ужасно устала, настроение было превосходное. Она сладко потянулась. Большие софт-скрины, окружавшие ее, показывали огромный серо-голубой диск Земли, лежавшей внизу. По мере того как увеличивалась плотность воздуха, вокруг крыльев «Боудикки» начало образовываться розовое свечение. Но ощущения замедления скорости не возникало, чувствовалась только самая легкая вибрация и чуть-чуть покалывало в груди. Так красиво — и так комфортно.

— После семи дней в космосе я чувствую себя просто чудесно, — призналась Мириам. — Я могла бы к этому привыкнуть. Как жаль, что все закончилось.

— Все должно кончаться.

Эти слова Николаус произнес каким-то странным тоном. Мириам взглянула на него. Он сидел неподвижно, скованно, его взгляд был равнодушным. В сознании у Мириам словно бы сработала сигнализация.

Она наклонилась и посмотрела вперед, где в начале узкого прохода между креслами сидел капитан Перселл, уже некоторое время молчавший. Голова Перселла моталась из стороны в сторону, как у куклы.

Мириам мгновенно все поняла.

— О Николаус. Что ты наделал!

* * *

Шиобэн приехала к Бисезе в Челси в сопровождении Тоби Питта.

«Самое обычное место, — подумала Шиобэн, — и самый обычный мартовский день».

А вот в женщине, открывшей им дверь, не было ничего обычного.

— Спасибо, что пришли, — сказала Бисеза. Она выглядела усталой.

«Хотя кто сейчас, за два года до солнечной бури, — рассудила Шиобэн, — не выглядит усталым?»

Короткий коридор вел в гостиную. Обстановка в комнате оказалась примерно такой, какую и ожидала увидеть Шиобэн: мягкий диван, на котором хватало места троим, стол и несколько столиков, заваленных газетами и свернутыми в рулоны софт-скринами. Предметом, потребовавшим самых крупных денежных вложений, был большой экран на стене — софт-уолл, ориентированный прежде всего на ребенка. Шиобэн знала о том, что Бисеза — мать-одиночка и что ее одиннадцатилетняя дочь Майра сейчас в школе. Кроме них в этой квартире жила двоюродная сестра Бисезы, студентка, изучавшая биоэтику. В данное время она работала в рамках программы сохранения видов перед солнечной бурей. Программу организовала ассоциация британских зоопарков.

В костюме с галстуком, выдернутый из своей естественной среды, оказавшись в этой домашней обстановке, Тоби Питт явно чувствовал себя не в своей тарелке.

— Неплохой софт-уолл, — похвалил он.

Бисеза пожала плечами.

— Теперь он уже немного устарел. Он помогал Майре не чувствовать себя одиноко, когда ее мамочки-бродяги не было дома. Теперь у Майры другие интересы, — сказала она с любовным материнским отчаянием. — И мы не так часто включаем софт-уолл. Слишком много дурных новостей.

Шиобэн знала, что теперь такое настроение почти у всех. Но как бы то ни было, сегодня софт-уолл был настроен на правительственный новостной канал. Мелькали лица Михаила, Юджина и других экспертов. Их изображения попадали в гостиную квартирки в Челси с Луны и околоземной орбиты.

Бисеза поспешила в кухню, чтобы приготовить кофе.

Тоби наклонился к Шиобэн и негромко проговорил:

— Я до сих пор считаю, что это ошибка. Выстраивать гипотезу о том, что за солнечной бурей стоят инопланетяне… Люди и так уже достаточно напуганы.

Шиобэн понимала, что он говорит не просто так.

То, что должна была грянуть солнечная буря, само по себе было очень плохо для настроения масс. Теперь на жизни людей начали значительно сказываться меры по подготовке к катастрофе. Грандиозные строительные проекты типа купола создавали большие проблемы с уличным движением. Повседневная работа в городе либо шла лихорадочно, либо ею пренебрегали, и это начинало ощущаться: только из-за того, что фасады главных лондонских зданий не были свежевыкрашены в срок, центр выглядел неряшливо. Помимо того, что на возведение купола шли огромные деньги, создавалось такое впечатление, что все занялись созданием стратегических запасов. То и дело в магазинах не хватало каких-то товаров. В последнее время начали происходить вспышки терроризма во всем мире, а за ними следовали волны всеобщей паранойи и помешательства на секретности.

Наступило время неуверенности и страха — время, из которого людям все сильнее хотелось уйти, убежать.

Все основные мировые новостные каналы сообщали о катастрофическом падении своих рейтингов — зато стремительно подскочила популярность мыльных опер. Сериалы позволяли вам притвориться, будто окружающий мир вовсе не существует. Лидеров мировых держав все больше пугала мысль, что, если разнообразных плохих новостей станет еще больше, люди вообще перестанут выходить из дома и спрячутся до тех пор, пока день двадцатого апреля две тысячи сорок второго года не положит конец всем этим страхам.

— Но, — медленно выговорила Шиобэн, — что, если Бисеза права?

Именно эта почти невероятная, но необычно тревожная возможность руководила действиями Шиобэн с того самого дня, как Бисеза почти год назад впервые пробилась в Королевское общество. Вот почему она посвящала маленький процент сосредоточенной в ее руках энергии экспертизе идей Бисезы.

— Если это правда, Тоби, то от катастрофы ни за что не спрятаться.

— Простите, — тут же извинился он. — Я вас целиком и полностью поддерживаю, вы это знаете. Просто мне всегда казалось, что чревато большой опасностью сводить таких людей, как Бисеза, с ее «меня-похитили-инопланетяне-и-я-по-уши-втрескалась-в-Александра-Македонского», и Юджин, этот «самый-великий-мыслитель-со-времен-Эйнштейна-вы-уж-мне-поверьте».

Шиобэн не удержалась от улыбки.

— Пожалуй. Но все-таки это очень забавно!

Вернулась Бисеза, принесла поднос с полными чашками кофе и кофейником, чтобы при желании можно было выпить еще.

* * *

— Вы ничего не сможете сделать, Мириам, — нервно произнес Николаус. — Система связи космоплана отключена, так или иначе, мы все равно скоро потеряем связь на этапе прохождения через плотные слои атмосферы. Даже с Аристотелем не поговорить. В самом деле, мне повезло, что космоплан полностью автоматизирован. Он оборудован таймером, защищенным от вмешательства извне, и этот таймер, даже если бы мы смогли к нему подобраться…

Мириам в отчаянии подняла руки.

— Мне это знать совершенно не обязательно!

Она посмотрела на настенные софт-скрины. Свечение все сильнее окутывало корпус космоплана. Из розового оно становилось белым.

«Мы как будто внутри громадной лампочки, — подумала Мириам. — Неужели моя жизнь на самом деле оборвется посреди такой красоты?»

Она искала в своей душе гнев, а находила только пустоту и что-то вроде сожаления.

«Столько лет прошло, — думала она. — Я так жутко устала. Я так устала, что уже и злиться не могу — даже сейчас».

А может быть, она предчувствовала, что нечто подобное неизбежно. И все же ей хотелось понять.

— Какова твоя цель, Николаус? Предвыборные рейтинги тебе известны еще лучше, чем мне. Через шесть месяцев я, так или иначе, перестану кому-либо мешать. А для проекта это безразлично. Если чего-то и удастся добиться, так только того, что всем в очередной раз захочется, чтобы проект был завершен.

— Ты в этом так уверена? — с натянутой усмешкой произнес Николаус. — Вот ведь потеха, между прочим. Ты — премьер-министр самого крупного демократического союза государств в мире. Прежде никто не угонял космопланы. Если доверие к полетам в космос упадет хотя бы чуточку — если люди, строящие щит, начнут оглядываться через плечо, в то время как им надо вкалывать засучив рукава, — я могу считать, что достиг своей цели.

— Но ведь тебя не будет в живых, и ты этого не увидишь, правда?

«И я тоже не увижу».

— Ты — просто-напросто еще один камикадзе, и чужие жизни тебе так же безразличны, как своя собственная.

Николаус холодно проговорил:

— Ты слишком плохо меня знаешь, если надеешься оскорбить меня. Плохо знаешь, хотя я проработал бок о бок с тобой десять лет.

«Это, конечно, правда», — с чувством вины подумала Мириам.

Она вспомнила о своем решении попробовать заставить Николауса немного открыться — но на месте строительства щита она была слишком зачарована всем тем, что ее окружало, и забыла о своем желании. А если бы не забыла — может, все обернулось бы иначе?

«Да, может быть, это и хорошо, — в отчаянии подумала она, — что жить мне осталось недолго и такие вопросы скоро перестанут меня мучить».

— Объясни мне почему, Николаус. Уж это, наверное, ты бы мог сделать для меня.

Сдавленным от волнения голосом он ответил:

— Я жертвую своей жизнью ради Эль, единственного истинного бога.

Эти слова объяснили Мириам все.

* * *

Шиобэн провела взглядом по лицам на софт-уолле.

— Все на связи? Видите нас?

Остальные ответили на ее вопрос после неизбежной задержки, вызванной скоростью света.

— Никого никому представлять не надо, начнем без церемоний. Кто хочет начать — Юджин?

В то мгновение, когда ее слова долетели до Луны, Юджин сильно вздрогнул. Наверное, он думал о чем-то другом.

— Хорошо, — отозвался он. — Сначала немного предыстории. Вам, конечно, известны мои работы по солнечному ядру.

Середина софт-уолла заполнилась изображением Солнца. Изображение стало прозрачным, стали видны слои, похожие на срез луковицы. Сердцевина Солнца, термоядерное ядро — звезда внутри звезды — полыхало зловещим алым цветом. Картинку покрывало кружево темных и ярких полос. Они мерцали, пульсировали и даже смещались. В углу светилась дата — сегодняшнее число, день в марте две тысячи сорокового года.

— Эти колебания, — продолжал Юджин, — в ближайшем будущем приведут к катастрофическому выбросу энергии во внешнюю среду.

Он плавно повел картинку вперед во времени, и изображение вдруг озарилось вспышкой.

Шиобэн заметила, как вздрогнул и зажмурился Тоби. Он пробормотал:

— Он ведь и вправду не понимает, какой удар наносит всем нам? Порой этот парень пугает меня больше, чем само Солнце.

— Но от него есть толк, — прошептала в ответ Шиобэн.

Юджин продолжал:

— Проекция в будущее стабильна и надежна. Но гораздо больше сложностей у меня возникло с проекцией в прошлое. Ни одна из нынешних моделей недр звезды не могла послужить прототипом. Я начал подозревать, что за этим аномальным состоянием лежит какое-то единичное импульсивное событие. Аномалия, так сказать, в основе аномалии. Но создать модель оказалось очень непросто. Мои консультации с лейтенантом Датт после того, как нас познакомила профессор Макгоррэн, дали мне новую парадигму для дальнейшей работы. Шиобэн шепнула Тоби:

— Что я тебе говорила?

Тут вмешался Михаил:

— Сынок, ты бы лучше просто показал нам все. Юджин коротко кивнул и прикоснулся к софт-скрину, который на экране не был виден.

Замелькали цифры, даты, события начали реконструироваться в обратном порядке. По поверхности ядра пробегали волны, рядом с изображением Солнца появились параметры: частота, фазы, амплитуды, перечень энергетических обменов в главных видах вибраций. Интерференция, нелинейность, другие эффекты демонстрировались трехмерными волнами, выход энергии из ядра то увеличивался, то шел на спад.

Михаил объяснил:

— Модель Юджина необыкновенно хороша. Нам удалось совместить многие из этих пиковых резонансных аномалий с целым рядом значительных событий в солнечном климате на протяжении истории человечества: малый ледниковый период, буря в тысяча восемьсот пятьдесят девятом году…

Шиобэн изучала волновые модели применительно к ранним стадиям развития Вселенной, поэтому качество работы оценить могла. Она сказала Тоби:

— Если здесь он хоть насколько-то близок к истине, это будет одна из самых потрясающих аналитических работ, какие я когда-либо видела.

— Ну да, самый потрясающий ум после Эйнштейна, ясное дело, — сухо отозвался Тоби.

А на экране картина изменилась. Колебания стали сильнее, они просто разбушевались. У Шиобэн сложилось впечатление, что в определенном месте происходит концентрация энергии.

Неожиданно в ядре возник сгусток ярчайшего света. Было похоже, будто внутри звезды занимается зловещая заря. И как только этот сгусток покинул ядро, колебания в центре светила совершенно прекратились.

Юджин приостановил проекцию. Светящаяся точка замерла на самом краю ядра, под толстыми слоями следующих зон.

— С этого момента моя модель аномалий солнечного ядра плавно переходит к следующей стадии, отражающей поведение инертной лучистой зоны, окружающей ядро, и…

Шиобэн наклонилась вперед.

— Погодите, Юджин. Объясните, что собой представляет эта вспышка.

Юджин заморгал.

— Концентрацию массы, — ответил он таким тоном, словно это само собой разумелось. Он показал графики плотности. — В этой точке масса, содержащаяся в пределах трех стандартных девиаций от центра тяжести, составляет десять в двадцать восьмой степени килограммов.

Шиобэн быстро подсчитала в уме.

— Это примерно пять Юпитеров. Светящийся кулак материи поднимался из недр Солнца вверх сквозь более высокие слои. По мере происходящего Шиобэн видела, как внутрь сгустка рябью проникают возмущения. Нечто похожее на светящийся хвост кометы предваряло путь сгустка массы к поверхности.

«Но я смотрю проекцию наоборот», — напомнила себе Шиобэн.

В действительности этот гигантский ком материи был вброшен в Солнце и проделал весь путь до самого ядра, оставив позади себя турбулентный хвост. Масса и энергия проникали в искореженное тело Солнца по этим мощным волнам.

Шиобэн сказала:

— Значит, вот каким образом была пробита лучистая зона.

— Именно таким, — кивнул Михаил. — Модель Юджина необыкновенно элегантна: одна причина порождает множество следствий.

Скопление массы, исходящей из солнечных недр, поднялось ближе к поверхности и теперь быстро вынырнуло к фотосфере. Юджин остановил анимацию. Шиобэн увидела, что сгусток массы находится вблизи от экватора Солнца.

Цифры даты показывали четвертый год до нашей эры.

Юджин сказал:

— Вот момент столкновения. В этой точке масса — десять в степени… — Он посмотрел на Шиобэн. — Примерно пятнадцать Юпитеров. По мере того как эта масса спускалась внутрь Солнца, наружные слои стирались, но пять Юпитеров до ядра добрались.

Тоби Питт выдохнул:

— Пятнадцать Юпитеров! Это была планета — гигантская планета! И две тысячи лет назад она упала на Солнце. Вы это хотите сказать?

— Не совсем, — покачал головой Юджин.

Он снова прикоснулся к своему рабочему софт-скрину, и изображение неожиданно изменилось. Солнце теперь выглядело маленькой яркой точкой в центре темного экрана, орбиты планет были обозначены сияющими кружками.

— Начиная с этой точки я применил другие функции и провел анализ на основании вычисления траектории по законам всемирного тяготения Ньютона. Поправки на относительность незначительны до тех пор, пока объект не пересек орбиту Меркурия, но даже после этого поправки очень малы…

Зная, где и с какой скоростью гигантский объект врезался в Солнце, Юджин провел экстраполяцию назад во времени с помощью закона всемирного тяготения, чтобы рассчитать траекторию объекта. Светящаяся линия, начинающаяся от Солнца и пересекающая орбиты планет, протянулась через Солнечную систему и исчезла за краем экрана. Шиобэн заметила, что линия почти прямая, она имеет лишь едва заметный изгиб.

Тоби сказал:

— Не понимаю. Почему вы не говорите, что эта дрянь упала на Солнце?

Шиобэн тут же ответила:

— Потому что траектория имеет форму гиперболы. Тоби, этот гигант двигался выше скорости убегания Солнца.

Михаил невесело проговорил:

— Объект не упал на Солнце. Им по Солнцу выстрелили.

Тоби широко открыл и тут же закрыл рот. А Бисеза, похоже, совсем не удивилась.

* * *

Единобожники возникли как своеобразная реакция на добровольное экуменическое движение. Фундаменталисты, последователи трех величайших мировых религий — иудаизма, христианства и ислама — потянулись к общим корням. Они объединились под знаменем ветхозаветного бога Авраама, Исаака и Иакова — Яхве, который, как считали, произошел от еще более древнего божества, называемого Эль, — бога ханаанцев.

Эль был подлинно племенным богом — совавшим нос во все дела, грубым, пристрастным, мстительным. В конце двадцатых годов двадцать первого века первым деянием Эль, осуществленным через посредство его современных адептов, стало разрушение храма Камня, когда фанатики, охваченные порывом самоуничтожения, ядерным зарядом стерли с лица земли уникальный памятник, имевший огромное значение как минимум для двух из тех трех религий, на основе которых возникло движение единобожников. Мириам вспомнила, что на расчистке руин храма Камня работал Бад Тук.

— Николаус, чем вам помешало строительство щита? Ты все время был на моей стороне. Разве ты не понимаешь, как это важно?

— Если бог хочет объять нас пламенем солнечной бури, так тому и быть. И если он пожелает нас спасти, так тому и быть. Не нам оспаривать его власть над нами, которую он желает проявить этим могучим деянием…

— Да будет тебе, — раздраженно прервала его Мириам. — Я уже слышала подобное. «Вавилонская башня в космосе», да? И ты — тот, кто ее разрушит. Как это пошло, как банально!

— Мириам, твои насмешки меня больше не трогают. Я нашел свою веру, — заявил Николаус.

«Вот в этом и состоит настоящая проблема», — подумала Мириам.

В своем обращении Николаус не был одинок. Представители всех главных религий, сект и культов по всему миру зарегистрировали значительный рост числа обращенных, начиная с девятого июня. Ничего неожиданного в тяге людей к Богу перед лицом страшной катастрофы не было. Но возникла гипотеза — достаточно противоречивая, с сутью которой Мириам ознакомили на закрытых брифингах. Гипотеза заключалась в том, что повышение солнечной активности согласуется с религиозными порывами у людей. Сильнейший поток электромагнитной энергии, объявший планету девятого июня, сумел, судя по всему, породить тонкие изменения в сложных биоэлектрических полях человеческого мозга, а также и внутри энергетических кабелей и компьютерных чипов.

Если это было правдой — если возбуждение Солнца каким-то образом привело, по длинной и запутанной причинно-следственной цепочке, к тому, что ближайший соратник Мириам принял идеологическое решение убить ее, — что ж, в этом в полной мере проявилась ирония судьбы. Она мрачно проговорила:

— Если Бог существует, сейчас Он смеется до упаду.

— Что ты сказала?

— Не имеет значения. — И тут у нее вдруг мелькнула мысль. — Николаус! А в каком месте мы рухнем на Землю?

Он холодно усмехнулся.

— В Риме.

* * *

Шиобэн спросила:

— А мы можем определить, откуда прилетела эта бродячая планета?

Конечно, она прилетела не из Солнечной системы. Она двигалась слишком быстро для того, чтобы ее могло притянуть к себе Солнце. Юджин показал еще несколько результатов своих анализов, в результате которых им была спроецирована траектория полета гигантского космического объекта к далеким звездам. Он, быстро тараторя, начал называть координаты этих звезд, но Шиобэн прервала его и обратилась к Михаилу:

— Вы могли бы это изложить по-английски?

— Созвездие Орла, — ответил ей Михаил. — Объект явился к нам из созвездия Орла.

Это созвездие располагалось неподалеку от небесного экватора; от Земли плоскость галактики словно бы пересекала его.

— На самом деле, профессор Макгоррэн, мы почти уверены в том, что объект прилетел к нам от звезды Альтаир, — пояснил Михаил.

Альтаир — самая яркая звезда в созвездии Орла. Она находилась примерно в шестнадцати световых годах от Земли.

Юджин встревоженно проговорил:

— Михаил, я не уверен, что нам стоит говорить об этом. Если проецировать модель так далеко, возникают неточности. Таблицы погрешностей…

Михаил мрачно произнес:

— Мой мальчик, сейчас не время скромничать. Профессор, судя по всему, бродячий гигант зародился на орбите Альтаира. Он был отброшен в сторону после столкновения с другими планетами в этой системе, которые видны с помощью наших телескопов, предназначенных для поиска планет. Подробности, естественно, носят отрывочный характер, но мы надеемся в дальнейшем их выяснить.

— И, — как бы продолжила его мысль Шиобэн, — этот великан устремился в нашу сторону.

Тоби потеребил кончик носа.

— Просто фантастика какая-то.

Михаил поспешно проговорил:

— Реконструкция вполне надежна. Результаты моделирования подтверждены по многим источникам данных путем целого ряда независимых методик. Я лично проверил расчеты Юджина. Все выглядит очень убедительно.

Бисеза их разговоры слушала молча и никак не реагировала.

— Хорошо, — сказал Тоби. — Итак, бродячая планета рухнула на Солнце. Событие удивительное, но не беспрецедентное. Помните комету Шумейкера—Леви, которая столкнулась с Юпитером в девяностые годы двадцатого века? Но — при всем моем почтении, — какое это имеет отношение к лейтенанту Датт и ее истории с вмешательством инопланетян?

Юджин выпалил:

— Неужели вы так глупы, что не понимаете этого?

Тоби оторопел.

— Послушайте…

Шиобэн схватила его за руку.

— Объясните нам все, Юджин. Постепенно. Шаг за шагом.

Юджин явно с трудом сдерживал себя.

— Вы действительно не представляете себе, насколько невероятен такой сценарий? Да, существуют бродячие планеты, образованные независимо от звезд или выброшенные из звездных систем. Да, это возможно, что такая планета может перелететь из одной системы в другую. Но все же вероятность этого ничтожно мала. Галактика пустынна. Звезды в ней — словно отдельные песчинки, разделенные расстояниями в несколько километров. Я оцениваю вероятность того, что подобная планета могла оказаться поблизости от нашей Солнечной системы, как один шанс из ста тысяч.

И этот гигант не просто приблизился к нам — не просто пролетел рядом с Солнцем. Он рухнул прямо на Солнце, и траектория его была такова, что он попал точно в центр массы светила.

Он рассмеялся, не веря в непонятливость своих собеседников.

— Вариантов просто нет. Естественной причины у такого явления быть не может.

Михаил кивнул.

— Возможно, это случайность, и все-таки… Я всегда считал, что Шерлок Холмс прав на все сто: «Когда исключил все невозможное, то, что осталось, каким бы невероятным оно ни казалось, и есть правда».

— Кто-то это сделал, — медленно выговорил Тоби. — Вот что вы хотите сказать. Кто-то нарочно выстрелил этой планетой, этим супер-Юпитером, прямой наводкой по нашему солнышку. Мы были ранены пулей, посланной Богом.

Бисеза порывисто проговорила:

— О, я думаю, к Богу это никакого отношения не имеет.

Она встала.

— Еще кофе?

* * *

— Николаус… Твоя мишень — Ватикан?

Но разрушения наверняка должны были получиться более обширные. Космоплан, возвращающийся с орбиты, нес огромное количество кинетической энергии. Вечному городу грозил удар, сравнимый со взрывом небольшой атомной бомбы. Раньше Мириам никогда не плакала, а теперь от слез у нее защипало глаза. Она не себя жалела, она мучалась из-за того, какие страшные произойдут разрушения.

— О Николаус. Как жалко… Какая жуткая…

И тут бомба пошла к цели. Мириам ощутила легкий толчок в спину.

Еще несколько секунд она была в сознании. Она даже дышать могла. Кабина уцелела, системы изо всех сил старались сохранить ей жизнь. Но чудовищные силы гравитации прижали Мириам к спинке кресла. Она ничего не слышала. Удар оглушил ее — но это уже не имело никакого значения.

«Наверное, я лечу по небу вместе с осколком космоплана, подброшенным волной пламени над Римом».

И все же она не ощущала ни страха, ни гнева. Только печаль из-за того, что не увидит, как самый важный труд в ее жизни будет завершен. Только грусть из-за того, что не сумела попрощаться с теми, кого любила.

«Но я так устала, — думала она. — Я так сильно устала. Пусть теперь другие…»

В последнюю секунду она почувствовала, как кто-то сжал ее руку. Николаус. Последнее, грубое человеческое прикосновение. Она крепко сжала его пальцы. А потом их бешено завертело, у Мириам потемнело в глазах, и больше она не увидела ничего.

Часть 4 Возмущение

26 Альтаир

Звезда под названием Альтаир находится так далеко, что ее свет добирается до Земли более шестнадцати лет. И все же Альтаир, говоря относительно, является соседом Солнца — лишь несколько десятков звезд расположены к Солнцу ближе него.

Альтаир — устойчивая звезда, но при этом он массивнее Солнца. Температура на его поверхности вдвое жарче, его свечение — белое, а не желтое, и он выдыхает вдесятеро более мощный заряд энергии, обдавая этим жаром «лики» разбросанной стайки планет.

Шесть из этих планет — гиганты, и все, за исключением одной, массивнее Юпитера. Они сформированы близко от родной звезды и когда-то метались по петляющим орбитам, словно стая чудовищных птиц. Но со временем планеты-гиганты, ударяя друг друга своими мощными гравитационными полями, начали постепенно удаляться от Альтаира. Большинство из них выстроились по часовой стрелке на кругообразных орбитах. В жарких, глубоких их недрах бурлили сложные физические и химические процессы. В тишине тысячелетий на некоторых планетах зародилась жизнь.

Но одна планета была иной.

Разбухшему монстру с массой в пятнадцать Юпитеров исключительно не повезло в плане взаимодействия с собратьями. Его отбросило далеко от родной системы, на петляющую эллиптическую орбиту, дальние границы которой приводили гиганта в холодное царство комет. Оборот по этой колоссальной орбите составлял миллионы лет — поэтому каждые несколько мегалет дружной семейке внутренних планет системы Альтаира досаждала своими визитами дурно воспитанная бродячая планета-гигант, на полном ходу выныривавшая из глубин космоса. Планеты, похожие, вероятно, на Землю, кувыркались и содрогались, потревоженные гравитационным полем «бродяги». Мало того, вдобавок при прохождении гиганта через широченные пояса астероидов и комет во внутреннюю систему Альтаира сыпался дождь метеоритов. На внутренних планетах стало обычным явлением падение метеоритов, вызывавших гибель динозавров, и падали такие каменюки в сто раз чаще, чем на Землю.

С течением времени процесс разрушения мог только чудовищно усугубиться. В конце концов бродячий гигант разрушил бы малые планеты. Или, возможно, налетел бы на другого гиганта, что стало бы катастрофой и для того, и для другого. Или (что было гораздо более вероятно) этот унылый странник мог вообще отделиться от системы Альтаира — например, за счет прохождения другой звезды. Тогда бродяга уплыл бы в гордом одиночестве в беззвездное пространство.

Но произошло вмешательство.

Самым драматическим из отдельно взятых событий в формировании Земли было мощнейшее столкновение с кометой, в результате которого прото-Земля разделилась на две планеты — Землю и Луну. На протяжении нескольких дней свечение разбитого мира было настолько сильным, что его могли увидеть даже на расстоянии в несколько сот световых лет.

Глаза тех, кто наблюдал за этим явлением, воспринимали такие цвета, для которых на языках людей нет названий. И все же они смотрели, они наблюдали за всем и повсюду — спокойно, непоколебимо. И они видели рождение Земли в муках.

Они наблюдали и за тем, что произошло потом. Из воды, содержавшейся внутри кометы, образовались океаны. После относительно недолгого периода бурных химических реакций необычайно быстро появились простейшие формы жизни, затем начался период медленного перехода к сложности и, наконец, вспыхнула искра разума. По большому счету, история была типичная, от планеты к планете только кое-какие мелочи менялись.

Но наблюдающие не считали это «прогрессом».

В древнем конклаве, при размышлениях на уровне, непостижимом для человеческого ума, — невзирая на кое-какие разногласия — было принято самое печальное из всех возможных решений.

И было избрано орудие.

Стерилизующее средство.

Как передвинуть планету? Есть много способов, но тот, который был использован в системе Альтаира, для разума человека непостижим.

Пригодился беспокойный характер гигантской бродячей планеты. Начиная с семидесятых годов двадцатого века, инженеры на Земле стали применять гравитационные «рогатки» для запуска космических кораблей. Скажем, такой аппарат, как «Вояджер», мог легко «отпрыгнуть» от гравитационного поля Юпитера и, как шарик для пинг-понга, отскочивший от лобового стекла восемнадцатиколесного трактора (при условии верного расчета углов), его бы унесло прочь с невероятно возросшим моментом движения. Инженеры стали большими экспертами в области создания такой техники, они искали способы применения еще более сложных цепочек «рогаток», основанных на использовании запасов энергии и моментов движения Солнечной системы и соответствующей экономии ракетного топлива.

Поскольку Юпитер был примерно в триллион триллионов раз массивнее «Вояджера», подобные встречи планету не слишком беспокоили. А вот если бы по траектории «Вояджера» полетела планета, массой сравнимая с Юпитером, тогда при ударе они разлетелись бы в разные стороны.

Вот в этом и состоял главный принцип: использование гравитационных «рогаток» для передвижения планет.

Единичный импульс произвести было сложно, да и получилось бы крайне неэкономно, поскольку при этом много энергии развеялось бы за счет приливных искажений. Но можно было использовать поток астероидов, чтобы сдвинуть с места планету с более серьезной массой, и тогда не возникло бы подобных нежелательных последствий.

А для того чтобы направить по нужному пути астероиды, для начала можно пошвыряться камешками помельче. Можно задействовать целую иерархию столкновений, начиная с самого крошечного первичного броска — как бросают в лужу камешек, — а за ним началась бы последовательность гораздо более мощных возмущений. Делу в большой степени помогало то, что механика гравитационных систем, включавших множество небесных тел, была хаотична от природы и поэтому отличалась высокой чувствительностью к самым небольшим изменениям.

Конечно, для того, чтобы эта многоступенчатая пушка выстрелила, следовало все тщательно спланировать.

Но весь вопрос заключался в орбитальной механике. Зато каков эффект — при совсем незначительных затратах энергии. А тем, для кого экономия являлась руководящим принципом, в этом методе виделось еще и изящество.

Камешек был брошен.

Прошла тысяча лет, прежде чем в результате каскада взаимодействий планета-гигант сдвинулась со своей удлиненной орбиты: больше ей не суждено было потревожить исстрадавшиеся внутренние миры системы Альтаира. Еще тысячу лет бродяге предстояло пересекать бездны космоса, перелетая от одной звезды-песчинки к другой. Но это уже никого не заботило. Это была долгая игра.

А когда все было сделано, внимание переключили на другие дела. Те, кто затеял все это, непременно собирались увидеть развязку. Они считали это своим долгом. На подготовку времени хватало с лихвой.

На Земле люди возводили зиккураты,[18] поклоняясь своему Солнцу, которое они по-прежнему считали божеством. Но их судьба уже была предрешена. То есть так полагали те, кто бросил камешек.

27 Жестяная крышка

Шиобэн договорилась встретиться с Бисезой в лондонском «Ковчеге» — старинном зоосаде в Риджентс-парке.

Для этого ей пришлось ехать на машине из Ливерпуля. В Ливерпуле она оказалась для того, чтобы посетить нового премьер-министра Евразии в его личном «бункере». Так все называли это место — громадный новый правительственный центр, размещенный в массивной бетонной крипте величественного древнего городского римско-католического собора.

Следуя по магистрали Ml, Шиобэн наткнулась на первый кордон в районе Сент-Элбенс, километрах в тридцати от центра Лондона. На обратную дорогу к этому моменту она уже потратила восемь часов. Пару лет назад на своей маленькой «умной» машинке без ограничения максимальной скорости она проделала бы этот путь часа за три. Но с тех пор Лондон стал крепостью.

В этот жаркий день в сентябре две тысячи сорок первого года столицу окружили целым рядом преград. Наружная линия обороны представляла собой дорожные кордоны, изгороди из колючей проволоки и танковые ловушки. Эта линия тянулась от Порстмута на южном побережье, проходила через Ридинг и Уотфорд и, наконец, — через Челмсфорд на восточном побережье. Военно-морские силы точно так же строго контролировали подходы к городу с моря и по реке, небо постоянно патрулировали самолеты и вертолеты королевских ВВС. На одном только первом кордоне Шиобэн провела около часа в очереди. У нее проверили идентификационный чип, сетчатку глаз, чип в автомобиле. Пусть она лично общалась с премьер-министром, но во времена расцвета всеобщей паранойи без досмотра не пропускали никого.

Так и должно было быть. До солнечной бури оставалось семь месяцев, и уже наметилась серьезная проблема в виде наплыва беженцев из небольших городков и сельской местности. Лондон стал центром тяжести Великобритании с тысяча шестьдесят шестого года, когда Вильгельм Завоеватель начал сурово править древнесаксонским королевством, обосновавшись в только что выстроенном Тауэре. Все отлично понимали, что в последние дни половина населения Южной Англии начнет стекаться в Лондон, как ручейки в большую канаву. Вот почему и были выставлены кордоны.

Ожидая своей очереди, Шиобэн увидела над центром Сент-Элбенса клубы черного дыма. Аристотель сообщил ей, что там горит большой костер — средоточие праздника, отмечаемого на том месте, где некогда стоял древнеримский город Веруламиум. Шло время, и, к великому облегчению властей, большинство людей продолжали вести себя относительно нормально. Но нашлись некоторые, мрачно провозгласившие себя «лордами последних дней», и они веселились до упаду, будто и впрямь верили в это.

Костер в Сент-Элбенсе разожгли вопреки всем законам об охране окружающей среды, но очень многим теперь на это было наплевать — ведь через семь месяцев все равно все сгорит дотла. Нечто подобное происходило и в более широких масштабах — безжалостно опустошались месторождения нефти и газа, в воздух и моря выбрасывались ядовитые вещества.

Еще одним симптомом всеобщего безумия были замороженные «спящие».

В Ливерпуле Шиобэн представила отчет о масштабах нового движения в США. Там в больших количествах строились гибернакулы — большие подземные склепы, где богатых людей укладывали на криогенное сохранение. Эти беглецы от реальности хотели пережить бурю и податься в лучшее будущее. Гибернакулы становились все более популярными, несмотря на предупреждения медиков о ненадежности и опасности этого процесса. К тому же никто не мог гарантировать, что на всем протяжении бури энергоснабжение криокапсул не прервется. В итоге день великого торжества мог запросто обернуться бесславной разморозкой. Кроме того, даже если бы система сработала с технической точки зрения, возникал вопрос: каково это с точки зрения морали — удрать из настоящего, и пусть тут другие грязь разгребают, а потом вернуться, когда самое страшное останется позади, и снять пенки? Вряд ли кто-то будет рад видеть крионавтов даже при самом оптимистичном сценарии. Шиобэн с тоской думала о том, что если все пойдет худо — то есть если цивилизация все равно разрушится, несмотря на защиту с помощью щита, — гибернакулы вполне могут стать для голодающих уцелевших людей кладовками с подтаявшим мясом.

Подобные вспышки безумия привлекали внимание средств массовой информации, но, к счастью, случались пока довольно редко. Эти последние дни увидели немало глупости и продажности, но увидели они и чувство достоинства. Все больше людей старались спасти то, что им было дорого, а не крушить все, что попадалось под руку, в припадке ярости. Все чаще приходили добровольцы на такие грандиозные стройки, как лондонский купол. Многие — и в этом не было ничего неожиданного — обращались за утешением к религии, но очень малая доля из них превращалась в фанатиков вроде того, который убил Мириам Грек. Большинство молились своим богам спокойно и скорбно, погрузившись в строгую красоту соборов, мечетей и церквей. А кто-то просто молился сердцем.

В то же время романтическая пикантность конца света вызвала расцвет искусств. По всему миру появлялись литературные, живописные, скульптурные и музыкальные произведения душераздирающей силы. Наступила пора элегий.

Но многие люди, судя по всему, принимали мрачность будущего близко к сердцу, как нечто личное. Во всем мире отмечалось уменьшение численности населения. Статистика самоубийств была просто ужасающа, но еще печальнее было то, что на убыль пошла рождаемость. Не время было сейчас рожать детей. Некоторые религиозные лидеры утверждали, что даже грешно сейчас плодиться, ибо несуществующему чаду страдания не грозили.

Но подобное уменьшение численности населения в преддверии бури равнялось капле в море. Все, как и прежде, зависело от щита.

В сентябре две тысячи сорок первого года, когда до дня катастрофы оставалось всего семь месяцев, сроки строительства щита, как обычно, убийственно поджимали, но работы продолжались. Политическое начальство Шиобэн из Евразийской администрации бесконечно требовало от нее данных — фактов, цифр, графиков — для того, чтобы видеть, каков достигнутый прогресс. Им нужны были диаграммы критических точек, по которым можно судить о будущих тупиках и препятствиях. Все это они получили — вместе с рядом весьма эротичных снимков выраставшей на орбите громоздкой конструкции размером с Землю.

Но что бы ни говорила Шиобэн, это в действительности большого значения не имело, потому что теперь политики уже ничего изменить не могли. Мириам Грек была права с самого начала. Она дала проекту необходимый политический толчок. После того как Мириам сама угодила в водоворот событий и стала его жертвой, ее преемник потерпел сокрушительное поражение от соперников во время выборов в октябре две тысячи сорокового года. Соперники вышли на выборы с программой, косвенно направленной против строительства щита. Но, как и предсказывала Мириам, для любого премьер-министра, занявшего это кресло, становилось в принципе невозможно с политической точки зрения возглавить кампанию по разборке щита и превращению его в металлолом. Эта логика подтвердилась и в Евразии, и в США.

Новый премьер-министр, однако, к Шиобэн нежными чувствами не воспылал. Да, она по-прежнему оставалась ключевой фигурой в цепочке связи и принятия решений, соединяющей «небо» и «землю». Но уже не входила в число приближенных фаворитов. Шиобэн такое положение дел устраивало. Сейчас надо было делать дело, а не целовать задницы сильным мира сего. Кроме того, чем реже она виделась с политиканами, тем меньше шансов было наступить в дерьмо.

После Сент-Элбенса Шиобэн пришлось преодолеть еще несколько пропускных пунктов. Наконец, изрядно попетляв по городу, Шиобэн приблизилась к последнему кордону, Камден-гейт — одному из десяти грандиозных ворот, установленных по окружности купола.

Стоя в очереди, Шиобэн с любопытством вглядывалась вперед; раньше она с этой стороны к куполу не подъезжала. Ворота — ярко-оранжевые, усыпанные прожекторами и окруженные множеством вооруженных охранников, поднимались над обыденностью жилых домов и торговых рядов, словно древнеримские руины.

А гладкая обшивка лондонского купола плавной дугой уходила в чистую синеву небес.

Купол, конечно, был еще не закончен; последние, завершающие панели предстояло установить буквально в последние часы перед бурей, чтобы город не слишком долго страдал от отсутствия света. Но и теперь грандиозная сетчатая конструкция поражала взгляд. Шиобэн не могла разглядеть купол во всей полноте, потому что находилась слишком близко к краю этого громадного полушария. Обидно было, что одно из величайших достижений британской архитектуры невозможно толком рассмотреть на земле. Вот так члены экипажа «Авроры-1» с тоской рассказывали о подробностях марсианского пейзажа: вблизи все оказывалось слишком велико, чтобы хорошенько разглядеть.

Но при взгляде с высоты можно было понять, как грандиозна конструкция купола. В его основании лежал почти идеальный круг диаметром около девяти километров. Центр купола лежал на Трафальгарской площади, но он накрывал собой и Тауэр в восточном конце древнеримской городской стены. На западе под купол попадали Вест-Энд, часть Гайд-парка, мемориал принца Альберта и музеи в южном Кенсингтоне. На севере купол накрывал Кингз-кросс и Риджентс-парк, куда сейчас направлялась Шиобэн, а на юге граница простиралась дальше Элефант и Касл.[19] На взгляд Шиобэн, было правильно, что под куполом оказался отрезок Темзы — реки, во все времена игравшей роль главной артерии города.

Все лондонцы с типичным веселым неуважением называли этот триумф архитектуры не иначе как «жестяной крышкой».

Наконец Шиобэн разрешили проехать через ворота. Повинуясь дорожным знакам, включились передние фары.

Как только она оказалась под куполом, вокруг сразу сгустились сумерки, и это было странно и непривычно. От земли вверх поднимались колонны опор. Казалось, над хитросплетением лондонских улиц и домов выросли высоченные деревья тропического леса и встали над особняками и многоквартирными зданиями, над офисами и соборами, министерствами и дворцами. Небо далеко вверху заслоняли стропила и балки, затянутые дымкой. Прямо под плавным изгибом купола летали вертолеты и парили дирижабли. Все пространство освещали снопы водянистого света, падавшего вниз через отверстия в покрытии. Почему-то создавалось ощущение, что ты попал внутрь громадных древних развалин, в мир колонн и изящных изгибов, в остатки исчезнувшей империи. Но повсюду, похожие на скелеты динозавров, вставали подъемные краны. Кипела работа, продолжалась стройка. Это зрелище относилось не к прошлому, а к будущему.

Прогнозы того, насколько хорошо сработает щит, по сей день были неопределенными даже при самых оптимистических сценариях. Неясно было и то, насколько надежную защиту обеспечит этот купол и ему подобные, сооружаемые над другими крупными городами. Но такие проекты служили выражением воли народа, решившего организовать гражданскую оборону. Шиобэн очень надеялась на то, что, если мир переживет солнечную бурю, «жестяная крышка» (или, по крайней мере, ее каркас) останется нетронутой в память о том, что могут создать люди, если будут трудиться сообща.

Шиобэн ехала по Лондону в искусственных сумерках, не обращая внимания на рукотворное небо, и старалась сосредоточиться на уличном движении.

28 Ковчег

В лондонском «Ковчеге» сегодня было пусто. Козлы ходили по бетонным горам, пингвины плескались в мелководных бассейнах с дном, выкрашенным голубой краской, разноцветные птицы распевали песни для малочисленной аудитории, состоявшей только из служителей зоопарка и Шиобэн. Сейчас мало кто посещал зоопарки.

Но Бисеза пришла. Шиобэн нашла ее около обезьянника. Бисеза сидела за столиком одна и маленькими глотками пила кофе. В просторном, накрытом сеткой вольере стайка шимпанзе занималась своими неспешными делами. Старомодная сцена смотрелась довольно странно на фоне нового анимированного табло, оповещавшего посетителей о том, что эти существа именуются Homo troglodytes и являются ближайшими сородичами человека.

— Спасибо, что приехали, — сказала Бисеза. — И простите, что вытащила вас сюда.

Она была бледной и усталой.

— Ничего, все нормально. Я в этом зоопарке… в «Ковчеге»… не была с детства.

— А мне просто захотелось прийти сюда. Этих красавцев демонстрируют сегодня в последний раз.

— Я не думала о том, что их переезд так скоро.

Бисеза объяснила:

— Теперь, когда им присвоен новый статус легальных персон, шимпанзе обладают всеми правами человека — и, в частности, правом на невмешательство в их частную жизнь, когда они чешут друг дружке спины и суют свой нос куда пожелают. В общем, их перевезут в отдельный центр для беженцев, оборудованный качелями из покрышек и затаренный бананами.

Бисеза говорила тихо и устало. Шиобэн не могла понять ее настроения.

— Вы этого не одобряете?

— О, конечно одобряю. Но очень многие — нет.

Бисеза кивком указала на молоденького солдата, вооруженного до зубов. Он дежурил в патруле по другую сторону вольера.

Споры насчет спасения животных от солнечной бури касались не только шимпанзе — здесь с юридической стороны все было ясно. По мере того как время катастрофы приближалось, по всему миру разворачивались попытки спасти хотя бы образцы главных царств жизни на Земле. Большая часть этой работы по необходимости была жестокой: под территорией лондонского «Ковчега» установили большие гибернакулы для сохранения зигот животных, насекомых, птиц, рыб и семян растений — от трав до сосен. Относительно животных «Ковчег» похожую работу проводил уже не один десяток лет; с начала нового века все западные зоопарки приютили у себя резервные популяции животных, в дикой природе давно вымерших, — все виды слонов и тигров и даже один вид шимпанзе.

Некоторые экологи считали, что, по большому счету, это бесполезный труд. Скажем, разнообразие видов в холодной, туманной Британии не так велико, как во влажном экваториальном лесу, но в одной только горстке земли из любого лондонского сада можно обнаружить больше видов живых существ, чем было известно всем натуралистам в мире сто лет назад. Всех спасти было невозможно, но большинство людей все же полагали, что стоит хотя бы попытаться.

Но некоторые отказывались даже пальцем шевельнуть ради кого-то, кроме людей.

— Настало время жестокого выбора, — вздохнула Шиобэн. — Знаете, я на днях разговаривала с женщиной-экологом, и она сказала, что нам следует просто смириться с происходящим. Просто, дескать, очередное истребление видов в долгой череде подобных событий. Она сказала, что это что-то вроде лесного пожара — необходимая чистка. И всякий раз потом биосфера оживает и в конце концов становится еще богаче, чем была.

— Но сейчас мы говорим не о естественном процессе, — невесело покачала головой Бисеза. — Даже не о падении астероида. Кто-то все это нарочно подстроил. Может быть, поэтому изначально и зародилась разумная жизнь. Потому что бывают времена — гаснет солнце, падают громадные метеориты и гибнут динозавры, — когда механизмов естественного отбора становится недостаточно. Времена, когда для спасения мира нужно сознание.

— Биолог сказал бы, что за естественным отбором нет ничьих намерений, Бисеза. И эволюция не может подготовить к будущему.

— Да. — Бисеза улыбнулась. — Но я не биолог, поэтому могу так говорить.

Из-за таких разговоров Шиобэн очень любила встречаться с Бисезой.

За семь месяцев до дня солнечной бури в мире шла лихорадочная подготовка. Многое из того, что делалось, было крайне необходимо, но при этом жутко скучно. К примеру, последнего мэра Лондона избрали на этот пост потому, что она сумела твердо заверить всех, что при любых обстоятельствах сможет обеспечить город водой, и, вступив в должность, это обещание неукоснительно исполняла. К столице подвели новый мощный водопровод от артезианского источника в северном графстве Килдер — но многие из жителей северо-востока страны громко ругали «неженок южан», ворующих «их» воду. Такая работа была, бесспорно, нужна (Шиобэн и сама участвовала в целом ряде подобных проектов), но оставалась нудной и банальной.

Порой всеобщая болтовня заслоняла для Шиобэн истину. А Бисеза сидела в одиночестве у себя в квартире и только тем и занималась, что думала, думала, думала, и поэтому она была для Шиобэн одним из «пробных камней», одним из «объективов», помогавших охватить общую картину взглядом. Именно Бисеза высказала такое неожиданное и такое важное предложение насчет того, чтобы за производство смарт-скина взялась общественность. И в конце концов, именно Бисеза посвятила Шиобэн в глубокую тайну — первопричину всего происходящего.

Начиная с того дня, когда состоялись памятные видеопереговоры и когда Юджин Мэнглс доказал, что за солнечными аномалиями действительно скрывалась чья-то преднамеренная деятельность, утверждения Бисезы относительно Первенцев и Мира стали принимать всерьез. Было начато исследование, оно продвигалось туго и медленно, но все же продвигалось. Никто не верил во всю историю от начала до конца.

«Даже я не верю целиком и полностью», — признавалась себе Шиобэн.

Но часть ее сознания, настроенная на проблему, безусловно соглашалась с тем, что солнечная аномалия, столь красноречиво реконструированная Юджином, действительно могла быть вызвана только вмешательством какой-то разумной силы. Можно было даже не рассуждать о намерениях этой разумной силы — от одного этого вывода волосы вставали дыбом.

Озарения Бисезы помогли повернуть Юджина и других ученых к лучшему пониманию физического механизма, лежащего в основе солнечной бури. Во многом ее мысли могли помочь человечеству пережить страшную катастрофу. Но беда была в том (Шиобэн это сразу поняла), что теперь вмешательство Первенцев уже не имело значения. Какова бы ни была причина солнечной бури, пока было нужно думать только о ней. А новости не следовало предавать всеобщей огласке: слухи насчет вмешательства инопланетян наверняка вызвали бы ненужную панику. Поэтому все оставалось тайной, известной только высшим эшелонам власти и еще считанным избранным.

«С Первенцами, — дала себе слово Шиобэн, — будем разбираться потом».

Но это означало, что Бисеза не способна ничего сделать с самым главным из того, что с ней случилось в жизни. Она даже говорить об этом не могла. Ей по-прежнему был предоставлен «щадящий отпуск», и ее отправили бы в отставку, если бы Шиобэн не потянула за какую-то ниточку. Но у Бисезы не было осмысленной работы. Она оказалась предоставленной самой себе, пребывая при этом в довольно неустойчивом психологическом состоянии.

«Она или сидит у себя дома, как затворница, — думала Шиобэн, — или бродит по Лондону и заходит в места вроде „Ковчега“».

Похоже, Бисезе никто не был нужен, кроме Майры.

— Пойдемте, — сказала Шиобэн и взяла Бисезу под руку. — Посмотрим на слонов. А потом я вас подвезу домой. Хочется еще разок повидаться с Майрой.

Многоэтажке в Челси, рядом с Кингз-роуд, где находилась квартира Бисезы, очень повезло — дом попал под «жестяную крышку». Полкилометра к западу — и здание оказалось бы без защиты купола. А сейчас оно ютилось в тени грандиозной стены, и если глянуть вверх, проезжая мимо, то можно увидеть над крышами уходящую ввысь дугу купола, похожего на обшивку гигантского космического корабля.

Шиобэн давно не наведывалась сюда, а здесь кое-что изменилось. Дверь в подъезд оборудовали новыми кодовыми замками. А когда она открылась, мелькнуло что-то ржаво-рыжее, проскочило рядом с ногами Бисезы и исчезло за углом. Бисеза вздрогнула, но тут же рассмеялась.

У Шиобэн часто колотилось сердце.

— Это кто же был? Собака?

— Нет. Всего-навсего лиса. Ничего страшного, если с мусоропроводом все в порядке, — вот только я не знаю, кто впустил лису в дом. Людям совесть не позволяет избавляться от зверей в такое время. Наверняка тут еще есть какие-то дикие животные. Может быть, они стремятся попасть под купол.

— Вероятно, чувствуют, что надвигается что-то нехорошее.

Бисеза первой пошла вверх по лестнице к квартире. В коридорах и на лестничных пролетах Шиобэн заметила много незнакомых людей.

— Квартиранты, — объяснила Бисеза с кривой усмешкой. — Распоряжение властей. Каждое домовладение внутри купола обязано приютить столько-то взрослых людей на квадратный метр жилой площади. Нас уплотняют.

Она отперла дверь в свою квартиру. В прихожей до самого потолка стояли коробки с питьевой водой в бутылках и банками консервов — типичный семейный запас «на черный день».

— Отчасти поэтому я не против того, чтобы Линда жила со мной. Уж лучше двоюродная сестра, чем чужой человек…

В гостиной Шиобэн подошла к окну. Окно выходило на юг и пропускало много света. Небо расчерчивали гигантские тени — арматура каркаса купола, но восточная часть города была видна хорошо. И Шиобэн заметила, что на каждом из окон, выходящих на юг, на каждом балконе, на каждой крыше разложены серебристые полотнища. Это был смарт-скин, куски космического щита, которые по всему городу выращивали самые обычные лондонцы.

Бисеза подошла к Шиобэн, держа в руке стакан с фруктовым соком, и улыбнулась.

— Впечатляющее зрелище, правда?

— Восхитительное, — искренне проговорила Шиобэн.

Идея Бисезы осуществлялась на удивление успешно. Для того чтобы вырастить кусок щита, которому предстояло спасти мир, нужно было только терпение, солнечный свет, оборудование не сложнее, чем для домашней фотолаборатории, и еще — основные питательные компоненты (соответствующим образом измельченные бытовые отходы). Какое-то время не хватало сырья для производства смарт-компонентов, но вскоре началась разработка залежей на свалках начала века, где скопились груды устаревших моделей мобильных телефонов, компьютеров, электронных игровых приставок и прочих ненужных игрушек. В общем, вся эта рухлядь превратилась в месторождения кремния, германия, серебра, меди и даже золота. В Лондоне для выполнения этой программы родился лозунг, пусть с точки зрения терминологии и не совсем верный: «Копайте ради победы».

Шиобэн сказала:

— Как же это, черт побери, вдохновляет: люди во всем мире трудятся для того, чтобы спасти самих себя и других.

— Угу. Но вы попробуйте втолковать это Майре.

— Как она?

— Напугана, — ответила Бисеза. — Нет, все еще серьезнее. Пожалуй, травмирована.

Она явно старалась владеть собой, но Шиобэн снова увидела в ее взгляде усталость и чувство вины.

— Я пытаюсь на все смотреть с ее точки зрения. Ей только двенадцать. Когда она была маленькая, ее мама исчезала из дома на несколько месяцев, а потом появлялась из ниоткуда, с глазами как у бешеной селедки. А теперь нам грозит солнечная буря. Она — умная девочка, Шиобэн. Она слушает новости и все понимает. Она понимает, что двадцатого апреля все-все: ее жизнь, все ее вещи, софт-уолл, синти-звезды, ее софт-скрины, книжки и игрушки — исчезнет без следа. Плохо, что я надолго покидала ее. Я не думаю, что она когда-нибудь простит меня за то, что я позволила миру погибнуть.

Шиобэн подумала о Пердите, которая, похоже, вообще не осознавала, что должно произойти, — либо предпочитала об этом не задумываться.

— Так, наверное, все же лучше, чем отворачиваться от реальности. Но утешиться нечем.

— Нечем. Что до меня, то я не найду утешения в религии. Я никогда не была охотницей досаждать Богу. А вот Майру я как-то застала за тем, что она смотрела передачу, посвященную выборам нового Папы.

После разрушения Рима последний понтифик поселился в Бостоне. Обширная американская епархия уже давно стала богаче Ватикана.

— Повальная религиозность меня пугает, а вас? Будто из кладовок повылезали все эти солнцепоклонники.

Шиобэн пожала плечами.

— Я это принимаю. Знаете, даже на щите очень многие молятся. Религии могут служить социальным целям, могут сплотить нас вокруг общего дела. Возможно, именно поэтому они изначально и зародились. Не вижу ничего особо дурного в том, что некоторые люди смотрят на щит как на строительство… гм-м… собора в небесах. Лишь бы это помогало людям жить день за днем. — Она улыбнулась. — Независимо от того, наблюдает за нами Бог или нет.

Но взгляд Бисезы оставался мрачным.

— Насчет Бога не знаю. Но кое-кто другой за нами точно наблюдает, в этом я не сомневаюсь.

Шиобэн осторожно проговорила:

— Вы все еще думаете о Первенцах.

— А как я могу о них забыть? — с тоской в голосе отозвалась Бисеза.

Они уселись на мягкий диван с чашками свежесваренного кофе.

«Как странно, — думала Шиобэн, — в такой уютной обстановке обсуждать одно из самых грандиозных с философской точки зрения открытий».

— Наверное, это вековая мечта человечества, — сказала Шиобэн. — Ведь о наличии разумной жизни за пределами Земли размышляли еще древние греки.

Бисеза устремила за окно рассеянный взгляд.

— Я до сих пор не могу свыкнуться с этой мыслью.

— Это для любого ученого непросто, — кивнула Шиобэн. — «Доказательства на основании устройства»… то есть гипотезы о Вселенной, построенные на предположении о том, что она была устроена с некоей сознательной целью, вышли из моды триста лет назад. В крышку этого гроба последний гвоздь вбил Дарвин. Конечно, тогда самым модным дизайнером был Бог, а не инопланетяне. Ученый такими категориями мыслить не способен. Вот почему я сразу интуитивно почувствовала, что вас надо познакомить с Юджином, Бисеза. Я гадала, что будет, если вы подтолкнете его к иному образу мысли. Думаю, интуиция меня не обманула. Но я до сих пор испытываю какое-то чувство нереальности. — Она вздохнула. — И чувство виноватой радости.

Бисеза спросила:

— Как вы думаете, как это воспримут люди, когда им наконец все расскажут?

Шиобэн покопалась в своих ощущениях.

— Реакция будет очень сильной — политическая, общественная, философская. Все меняется. Даже если мы больше ничего не узнаем о существах, которых вы называете Первенцами, Бисеза, независимо от того, каков будет исход солнечной бури, сам факт того, что мы знаем об их существовании, доказывает, что мы не одиноки во Вселенной. Как бы мы ни рисовали свое будущее, теперь надо задумываться о том, что оно может быть каким угодно.

— Думаю, люди имеют право знать правду, — сказала Бисеза.

Шиобэн кивнула. Они уже давно спорили по этому поводу.

— Мы добрались до Луны и до Марса, — продолжала Бисеза. — Строим конструкцию размером с планету. И все-таки все наши достижения ровным счетом ничего не стоят в сравнении с силой, способной на такое. Но я не думаю, что люди впадут в униженное подобострастие. Я думаю, что люди разозлятся.

— Все равно не понимаю, — призналась Шиобэн. — Почему этим вашим Первенцам так не терпится поставить нас на грань уничтожения?

Бисеза покачала головой.

— Наверное, я знаю Первенцев лучше, чем кто-то еще. Но у меня нет ответа на этот вопрос. В одном я, правда, уверена. Они наблюдают за нами.

— Наблюдают?

— Думаю, именно ради этого был затеян эксперимент с Миром. Мир представлял собой монтаж всей нашей истории вплоть до момента… нашего возможного уничтожения. Мир говорил не о нас, а о Первенцах.

Они заставляли себя смотреть на то, что они разрушали, заставляли себя видеть, что они натворили.

Она говорила растерянно — видимо, была не очень уверена в собственных мыслях. Шиобэн представляла себе, как Бисеза подолгу сидит одна и без конца копается в собственных воспоминаниях и неясных чувствах.

А Бисеза продолжала:

— Им не нужно ничего из того, что знаем мы, что мы умеем делать. Их не интересует ни наше искусство, ни наша наука — иначе они бы сохранили наши книги, наши картины и даже некоторых из нас. Нет, они намного выше всей этой земной чепухи. А нужно им (я так думаю) узнать, каково это — быть нами, людьми. Даже каково это, когда тебя жгут на костре.

— Значит, они высоко ценят разум, — задумчиво произнесла Шиобэн. — Я могу понять, почему высокоразвитая цивилизация выше всего прочего ставит разум. Видимо, в нашей Вселенной разумная жизнь — большая редкость. Они ценят разум, хотя уничтожают его. Значит, у них имеется этика. Может быть, они испытывают чувство вины за то, что творят.

Бисеза горько рассмеялась.

— Но все равно они это творят. А ведь это бессмысленно, правда? Разве боги могут быть безумны?

Шиобэн посмотрела в окно. От подпорок купола на город ложились длинные тени.

— Вероятно, есть какая-то логика и в разрушении.

— Вы в это верите?

Шиобэн усмехнулась.

— Даже если бы я верила, я бы гнала от себя эту мысль. Ну их к черту.

Бисеза злорадно усмехнулась.

— Вот-вот, — кивнула она. — Ну их к черту.

29 Столкновение

Бродячая планета пересекла небесный экватор.

Свет добирался от Альтаира до Солнца за шестнадцать лет, а планета-гигант совершила свое межзвездное странствие за тысячелетие. Однако она подлетела к Солнцу со скоростью около пяти тысяч километров в секунду, что во много раз превышало собственную скорость убегания Солнца. Так быстро летящее крупное космическое тело еще никогда не пересекало Солнечную систему. Когда гигант мчался навстречу солнечному жару, его атмосферу сдуло мощными бурями, и триллионы тонн воздуха потянулись за падающей планетой, словно хвост за громадной кометой.

На Земле шел четвертый год до нашей эры.

Если бы бродячая планета явилась в двадцать первом веке, ее бы засекла аппаратура программы «Спейс-гард». Эта структура в двадцатом веке отпочковалась от программы НАСА, предназначенной для слежения за всеми главными кометами и астероидами, орбиты которых могут привести их к столкновению с Землей. Ученые, работавшие в рамках той программы, предлагали много способов отражения возможной угрозы, включая солнечные паруса и ядерное оружие. Такие методы могли бы сработать в отношении астероида размером с большую гору, но с таким гигантом сделать, конечно, ничего было нельзя.

В четвертом году до нашей эры никакого «Спейс-гарда», естественно, не существовало. Еще со времен величия Древней Греции миру были известны увеличительные стекла, но никому не пришло в голову соединить два увеличительных стекла и соорудить телескоп. Однако были люди, наблюдавшие за небом. Они полагали, что в сложных хитросплетениях света им открываются замыслы Бога.

В апреле того года над Европой, Северной Африкой и Ближним Востоком в направлении Солнца пролетела незнакомая большая звезда. Для астрологов и астрономов, знавших любой объект в небе, видимый невооруженным глазом, намного лучше, чем их потомки в двадцать первом веке, гигантская звезда стала из ряда вон выходящим событием, источником восторга и ужаса.

С особым благоговением наблюдали за новой звездой трое ученых. Они называли себя «волхвы», а это слово означало «астрологи» — то есть те, кто смотрит на звезды. И в последние дни полета бродячей звезды, когда она приближалась к Солнцу и превратилась в утреннюю звезду еще более восхитительной красоты, волхвы последовали за ней.

Планета промчалась через разреженные наружные слои атмосферы Солнца — через его корону. Впереди лежала ничем не защищенная звезда.

Бродячий гигант диаметром лишь в пять раз уступал Солнцу. Даже при такой скорости столкновение этих колоссальных по массе небесных тел носило величественный характер. Целую минуту планета погружалась в тело звезды.

В обычное время поверхность Солнца представляет собой тонкой работы «гобелен», сотканный из гранул, а гранулы — это поверхность громадных конвективных ячеек, уходящих корнями в глубокие недра светила. Когда бродячая планета столкнулась с Солнцем, эта сложная иерархическая структура нарушилась. Это выглядело примерно так, как если бы бейсбольный мячик упал в котел с кипящей водой. От места удара разошлись гигантские волны и прокатились по поверхности звезды.

А планета между тем погрузилась в невероятно жаркую «ванну». При прямом контакте звездной плазмы и атмосферы планеты солнечная энергия вливалась внутрь дерзкого интервента. В ответ планета отчаянно пыталась отдать тепло, теряя собственное вещество. Верхние слои ее атмосферы (большей частью это были водород и гелий) вскоре были сорваны, обнажились внутренние слои, представлявшие собой необычные жидкие и твердые формы водорода, образовавшиеся под высоким давлением. Вскипели и исчезли и эти слои. Точно так же когда-то посадочные капсулы космических кораблей «Аполлон» входили в атмосферу Земли, одетые в несколько постепенно сгоравших от трения оболочек. Для бродячей планеты эта стратегия некоторое время оправдывала себя. Планета вошла внутрь Солнца, имея массу, равную пятнадцати Юпитерам, и могла поглотить очень много тепла до момента своей гибели.

Все глубже и глубже планета-гигант погружалась в бурлящий конвективный слой Солнца, а преодолев его, оказалась в более плотном, статичном лучистом слое. Словно кулак, пронзающий желе, планета оставляла за собой туннель, грубо пробитый через слои Солнца. Этой ране предстояло затягиваться на протяжении нескольких тысячелетий.

К тому времени, как бродячая планета добралась до границы термоядерного ядра Солнца, она значительно уменьшилась в размерах, от нее осталось только собственное плотное ядро, и все же по массе она еще во много раз превышала Юпитер. Здесь остатки гиганта распались на куски и рассеялись — но для начала они нанесли по ядру Солнца страшный удар. Последовал термоядерный выброс — словно мощная бомба взорвалась у края природного реактора. Ударные волны проникли вглубь ядра. Придет время — и Юджин Мэнглс поймет, что ядро обладает темпераментом. Скорость ядерного синтеза очень чувствительна к изменениям температуры. Бродячая планета исчезла, но удар, нанесенный ею, вызвал в ядре особые энергетические колебания, которые потом не утихали еще несколько тысяч лет.

А на поверхности после того, как планета погрузилась в недра Солнца, в месте ее столкновения со звездой не утихало бурление.

На пути к сердцу светила гигантское небесное тело прорвалось через чувствительную преграду, называемую тахолинией, — границу между конвективным и лучистым слоем. Тусклый океан лучистой зоны вращается вместе с солнечным ядром так, словно представляет собой твердое вещество. А в конвективной зоне движение более сложное: различные части поверхности Солнца на самом деле могут вращаться с разной скоростью. Поэтому в области тахолинии существует трение: конвективный материал передвигается поверх лучистого подобно урагану чудовищной мощности.

Солнце окружено мощным магнитным полем. Оно напичкано «проточными трубками» — потоками магнитной энергии, протекающими по океану плазмы. В области тахолинии различие в скорости вращения слоев вызывает напряжение в «проточных трубах» по всему солнечному экватору. В основном бушующая наверху конвекция удерживает «трубы» на месте. Но иногда на этих «трубах», как на резиночках для кордовых моделей самолетов, образуются узелки, пробиваются к поверхности Солнца и тащат вместе с собой потоки плазмы. Эта последовательность событий приводит к формированию активных областей, где возникают вспышки и выбросы солнечной массы.

Так было и на этот раз. При прорыве планеты-бродяги через тахолинию туго натянутые и спутанные магнитные линии начали извиваться, как змеи. «Проточные трубки» устремились вверх через слои Солнца, разбили поверхность, выплеснулись поверх громадного шрама, оставленного гигантом-интервентом. Энергия выбросилась в космос колоссальной вспышкой света, высокочастотным излучением, фонтаном заряженных частиц. И все это вихрем понеслось по Солнечной системе.

Сильнейшая солнечная буря обрушилась на Землю. Собственное магнитное поле планеты затрепыхалось, как плохо привязанный к мачте парус, по всему миру стали видны мощные полярные сияния. Самые страшные последствия космической катастрофы ожидали Землю в далеком будущем. Но именно здесь, именно сейчас бродячая планета заявила о своем прибытии совершенно непредсказуемым образом.

На Земле в четвертом году до нашей эры не существовало тонкой электронной аппаратуры, которая могла бы пострадать из-за космического катаклизма. А вот миллионы природных компьютеров, работающих на биомолекулах и биоэлектричестве, испытали на себе удар магнитной турбулентности и претерпели некоторые изменения. Люди пережили обмороки, припадки, спазмы. Некоторым особенно не повезло, и они умерли без видимых причин. Как впоследствии было суждено узнать Мириам Грек ценой собственной жизни, магнитные возмущения могут провоцировать в головном мозге человека религиозные порывы: явилось множество пророков и ясновидцев, начали происходить чудеса и видения.

А в нищей комнатушке в Вифлееме новорожденный младенец, лежавший на куче грязной соломы, зашевелился и ахнул, терзаемый образами, смысл которых был Ему непонятен.

30 Телескоп

Со дня рокового выступления президента Хуаниты Альварес в декабре две тысячи тридцать седьмого года солнечная катастрофа странным образом соединилась с праздником Рождества. Последнее Рождество перед бурей, в две тысячи сорок первом году, когда до катаклизма оставалось всего четыре месяца, отличалось лихорадочной, деланной веселостью. Бисеза подозревала, что, когда праздники закончились, все вздохнули с облегчением.

А она купила телескоп. И как-то раз, ясным январским утром две тысячи сорок второго года с помощью Майры и Линды втащила этот телескоп на крышу многоквартирного дома, в котором жила. Солнце еще не высоко поднялось над горизонтом на востоке. С крыши дома в Челси открывался превосходный вид. Опоры купола сверкали, как солнечные лучи, а свисавшие с подоконников и балконов и разложенные на крышах полотнища смарт-скина были похожи на огромные цветы.

Телескоп был рефракторного типа, с десятисантиметровым объективом, подержанный и потому дешевый — здоровенная штуковина выпуска двадцатилетней давности. Но все же его способностей хватало на определение собственного положения и высоты, с помощью справки в системе GPS. После этого, если ты говорил телескопу, на что именно желаешь посмотреть, он жужжал, урчал, наводился на нужную точку и тут же приступал к трекингу, делая поправки на вращение Земли. Увидев пользовательский интерфейс телескопа, Линда расхохоталась, поскольку — о, ужас! — дисплей демонстрировал главное меню. Но при всем том работал телескоп вполне прилично.

В центре Лондона, где с каждым днем обшивка купола закрывала все большую часть неба, телескопами пользовались редко — ну разве только для того, чтобы поглазеть на бригады рабочих, днем и ночью перемещавшихся по арматуре купола изнутри. Но Бисеза хотела посмотреть на Солнце.

Когда она сообщила телескопу, на что она хочет посмотреть, хлопотливый интерфейс тут же принялся выдавать ей страшные предупреждения насчет безопасности. Но обо всех возможных опасностях Бисеза знала. Нельзя смотреть на Солнце через телескоп прямо, потому что можно сжечь глаза. Изображение можно спроецировать. Поэтому Бисеза вынесла на крышу складной стул и поставила за окуляром телескопа большой лист белого ватмана. Точно сфокусировать прибор и правильно расположить лист оказалось не так просто, но наконец посередине замысловатой тени телескопа появился молочно-белый диск.

Бисезу поразила четкость изображения и его размер — около тридцати сантиметров в поперечнике. Ближе к краю диска яркость немного падала, и создавалось полное впечатление, что смотришь на шар, на трехмерный объект. Вдоль широтных линий Солнца расположились группы пятен, похожие на пылинки на поверхности до блеска вычищенной металлической миски. Сердце замирало при мысли о том, что каждое из этих крошечных пятнышек размером больше Земли, что их температура — несколько тысяч градусов, а темными они выглядят только потому, что чуть холоднее остальной поверхности Солнца.

Но телескоп Бисеза купила и установила не для того, чтобы смотреть на пятна.

Лик светила пересекала линия — водянисто-серая полоса, тянувшаяся с северо-востока на юго-запад. Это, конечно, был щит. Подвешенный в точке L1, пока он был повернут к Солнцу почти перпендикулярно, но все же уже отбрасывал тень на Землю.

Бисеза обняла Майру.

— Видишь? Вон он. Он настоящий, он есть. Теперь веришь?

Майра не спускала глаз с теневой линии. Ей исполнилось тринадцать лет, и для своего возраста она была немного излишне тихой. Бисеза задумала этот астрономический сеанс ради того, чтобы успокоить Майру. Не только она не верила в реальность грандиозного космического проекта.

Но такой реакции от дочери Бисеза не ожидала. Девочка, похоже, испугалась. Это был объект, созданный руками людей, находящийся от Земли в четыре раза дальше, чем Луна, и все же с Земли его было видно. Озаренный жидким светом лондонского утра космический пейзаж поражал воображение, вызывал трепет и… унижал.

«Вот откуда у древних греков взялось слово „высокомерие“», — подумала Бисеза.

31 Перспективы

Заниматься любовью в невесомости было намного сложнее, чем на Луне, при невысокой силе притяжения.

Как узнала Шиобэн, тут не помогали и десятки лет накопленного опыта. Во времена полетов на околоземной орбите возникла традиция, названная «Клубом дельфинов». Это название объяснялось тем, что в аналогичных условиях, плавая в океане, влюбленной паре дельфинов порой помогает третий… Шиобэн была королевским астрономом и ни с чем подобным мириться не собиралась.

Поэтому Бад соорудил приспособления, помогавшие им сохранить неприкосновенность личной жизни. Со всеми этими обшлагами, канатами и ремнями его каюта теперь походила на камеру пыток, однако за счет того, что здесь было за что ухватиться и от чего отталкиваться, весь арсенал очень недурственно помогал древнему искусству. Но придумал эту конструкцию Бад явно не один. У него однозначно были помощники. Шиобэн уговорила его снять со стены табличку, гласившую:

ЛЮБЕЗНО ПРЕДОСТАВЛЕНО

ИНЖЕНЕРНО-КОСМИЧЕСКИМИ

ВОЙСКАМИ США.

НАСЛАЖДАЙТЕСЬ!

Как бы то ни было, секс доставлял им обоим такое же глубокое наслаждение, как обычно. Шиобэн была взрослой женщиной и могла себе признаться в том, что утешение ей нужно не меньше страсти.

А потом они лежали под толстым одеялом. Ощущая рядом теплое, крепкое тело Бада, Шиобэн возвращалась мыслями к тому, зачем она здесь находится.

Эта каюта когда-то служила кладовой; до сих пор на стенках можно было найти отметины, где крепились полки и шкафы. За несколько лет на «Авроре» успели произвести суровые переделки, и теперь корабль представлял собой всего лишь корпус, содержавший системы жизнеобеспечения, центры связи и оборудованные на скорую руку жилые помещения. Но Шиобэн знала о том, что для Бада этот старый, потрепанный корабль — его дом, и что он будет скучать по «Авроре» даже после окончания строительства щита.

Если бы ей пришлось заставить его вернуться на Землю до окончания строительства, у него бы разорвалось сердце. Но именно так мог закончиться этот ее визит, и они оба это знали.

Наконец Бад сказал:

— Знаешь, в такие моменты ужасно хочется закурить.

— В глубине души ты хулиган-старшеклассник, да?

— Попала в точку. — Он уставился в потолок. — Но этот визит для тебя не развлечение, а дело, так ведь?

— Прости.

Он пожал плечами.

— Не надо извиняться. Но послушай… насколько известно всем остальным, ты прибыла для того, чтобы присутствовать при включении искусственного интеллекта. Насчет всего прочего знает только мой личный секретарь.

Чуть раздраженно Шиобэн проговорила:

— Я здесь не для того, чтобы нанести удар по боевому духу, Бад. От меня требуется поддержка проекта, а не его ослабление. Это главное. Но…

— Но это дело с аудитом нужно сделать. — Он взял ее за руку. — Знаю. И верю, что у тебя все получится хорошо.

У Шиобэн сердце сжалось от чувства вины.

— Бад, и у тебя, и у меня — свои обязанности. И мы не можем позволить, чтобы что-то помешало нам их исполнять.

— Понимаю. Но теперь — еще немного радостей перед исполнением обязанностей. — Он сел. — До запуска ИИ еще двенадцать часов. Предлагаю небольшую экскурсию.

Они приняли душ, оделись и выпили кофе. Потом Бад отвел Шиобэн на небольшой летательный аппарат, который здесь называли «Выпь».[20]

Единственный инспекционный модуль на строительстве щита, имевший герметичную кабину, представлял собой всего-навсего платформу с прикрепленными к ней шарообразными баками с топливом и окислителем, а также небольшой комплекс гидразиновых ракетных двигателей. На самом деле это были высотные дюзы, снятые со списанного космоплана. Сверху на платформе находился купол из сверхпрочного пластика и алюминия, под которым могли стоять рядом два человека. Вот и все — за исключением простейшей системы управления в виде торчащей из пола регулировочной ручки и системы жизнеобеспечения, благодаря которой, в случае чего, можно было продержаться шесть часов.

Инженеры, работавшие на сборке щита, пользовались версиями этой конструкции, но их летательные средства представляли собой только платформы с двигателями: зачем герметичная кабина, если у тебя есть отличный скафандр? Поэтому можно было наблюдать за тем, как инженеры носятся над поверхностью щита на своих дощечках с моторами, как на скутерах. И только эта платформа с кабиной была отведена для больших шишек вроде Шиобэн, у которых не было времени или желания обучаться пользованию скафандром.

— Не сказал бы, — с едва заметной злорадной усмешкой проговорил Бад, — что эта пластиковая крышечка нас прямо-таки спасет, если что-то стрясется…

«Выпь» отлетела от «Авроры» с помощью электромагнитной пусковой установки, представляющей собой миниатюрную копию «Пращи» — гигантского лунного масс-драйвера. Ускорение получилось плавным, как на скоростном лифте; Шиобэн даже понравилось ощущение, когда ее ступни прижало к полу.

Когда они поднялись достаточно высоко, Бад проверил, исправно ли работают маленькие ракетные двигатели. Как он выразился, он их «продул». Впечатление было такое, словно по всей окружности пластиковой кабины произошли небольшие взрывы. Бад объяснил, что пусковая установка не дает никаких выхлопов, а ракетные двигатели, какими бы слабенькими они ни были, никогда не включают в непосредственной близости от поверхности щита.

— Мы строим зеркало из инея, вплетенного в паутину, — сказал он. — И стараемся на него не дышать.

«Выпь» покачивалась с боку на бок, кренилась то вперед, то назад. Казалось, что катаешься в кабинке какого-то странного аттракциона.

В какой-то момент Бад остановил машину и немного наклонил кабину вперед, чтобы Шиобэн могла посмотреть вниз.

— Полюбуйся на корабль-матку, — сказал он.

Почтенная старушка «Аврора-2» по-прежнему представляла собой центральный элемент щита, она походила на паука, сидевшего в самой середине ловчей сети. Несмотря на то, что корабль так безжалостно общипали, Шиобэн все же узнала знакомые черты — длинный изящный стержень с шаром обитаемого модуля на одном конце, замысловатые конгломераты реакторов, цистерн с топливом и ракетных двигателей — на другом.

— Славная старая пташка, — любовно проговорил Бад. — Надеюсь, она на нас не в обиде. Ей еще приходится играть свою роль — заботиться о том, чтобы щит был правильно повернут и сориентирован. Конечно, все это изменится, когда заработает ИИ и щит станет сам собой управлять.

Он потянул на себя ручку управления, заработали двигатели. Маленький кораблик плавно поднялся выше. Он набирал высоту над щитом, поднимаясь вдоль осевой линии, начинавшейся от корпуса «Авроры».

Шиобэн с восхищением смотрела на открывающуюся перед ней панораму. В стороне от старого корабля, предназначенного для полета на Марс, поверхность щита была настолько плоской и гладкой, что выглядела математической абстракцией, почти бесконечной плоскостью, разрезающей Вселенную пополам. Поверхность мерцала нежно, как мыльный пузырь. «Выпь» поднималась выше, и по глади щита, усеянной стеклянными призмами, начали разбегаться радуги. Щит лежал перпендикулярно Солнцу, и света через тонкую оболочку проникало немного, но все же Шиобэн смогла разглядеть «скелет» конструкции — балки, распорки, спицы из изящного лунного стекла. Сказочный каркас отбрасывал длинные, стройные тени.

— Это чудесно, — вырвалось у нее. — Самый грандиозный инженерный проект в истории — а все сделано из стекла и света. Словно из прекрасного сна.

— Вот почему, — загадочно проговорил Бад, — я выбрал для нее такое имя — в смысле, для искусственного интеллекта щита.

«Для нее?»

Но больше Бад ничего не сказал.

Он снова включил высотные двигатели и наклонил платформу назад — так, что за окнами кабины стала видна Земля. Родная планета висела в пространстве идеально правильным мраморным шариком. Рядом со своей матерью плыла бело-коричневая Луна, уступавшая Земле размерами раз в тридцать. Точка L1 находилась далеко от орбиты Луны; при взгляде с такого расстояния можно было не сомневаться, что Луна и Земля — двойная система.

— Наш дом, — бесхитростно проговорил Бад. — Мы уже столько времени здесь торчим, что порой стоит напоминать себе о том, ради чего мы так упираемся.

Он склонился ближе к Шиобэн и указал в сторону.

— Видишь — вон там? И там?

На фоне бархатной черноты плыли искорки. Две, три, четыре — неровной линией передвигались они среди космической ночи от Земли к щиту.

Бад прикоснулся к иллюминатору.

— Увеличение, пожалуйста.

Изображение в окне быстрыми скачками увеличилось в размерах, и Шиобэн увидела около десятка кораблей. На обшивке самых крупных из них можно было различить надписи и знаки, пластины солнечных батарей, лучи антенн. Конвой выглядел будто игрушечные модели звездолетов, выложенные на черный бархат.

— Караван с Земли, везет нам смарт-скин, — с довольной усмешкой объяснил Бад. — Карабкаются, так сказать, вверх по гравитационному склону к «эль один». Ну разве не фантастическое зрелище? И это продолжается днем и ночью уже несколько лет. Если навести телескоп на темную сторону Земли, увидишь стартовые вспышки. Они следуют одна за другой.

На Земле Шиобэн наблюдала за процессом сборки. Полотнища смарт-скина, выращенные на окнах и балконах Лондона и других городов мира, приносили в местные приемные пункты, после чего перевозили на большие склады в аэро- и космопорты и, в конце концов, доставляли к большим стартовым комплексам — на мыс Канаверал, в Байконур, Куру, Вумеру. Даже то, что происходило на Земле, представляло собой грандиозную по масштабам деятельность — словно многонациональная река текла по поверхности планеты. А кульминацией становились эти искорки, храбро пересекающие пространство ночи.

Бад сказал:

— Положение дел тебе известно. Мы вкладываем все, что у нас есть, в эти старты, как и во все прочие аспекты проекта. Представляешь, даже старинные космические шаттлы забрали из музеев в Смитсонианском центре и Хантсвилле, и теперь эти милые пташки летают снова. Изношенные главные двигатели «челноков» тоже пошли в ход: из грузового отсека и хвостовой части шаттла получаются неплохие стартовые сопла. Русские раскопали старые чертежи «Энергии», и две здоровенные ракеты опять летают.

Но и этого мало. Поэтому «Боинг», «Макдоннелл» и другие крупные подрядчики лепят ракеты-носители, как сосиски. Кстати, некоторые из новых пташек по конструкции разве что самую малость сложнее машины для фейерверков в честь актового дня в Итоне.[21] Наводи да стреляй, как говорится. Но все работает почти со стопроцентной надежностью. И дело делается…

Шиобэн догадывалась, что для Бада этот колоссальный космический проект — осуществление мальчишеской мечты: быстрое, мощное, эффективное крупномасштабное строительство. То есть — то, как все было прежде, пока стоимость, политика и нежелание рисковать не стали помехой на пути у этой мечты.

— Знаешь, — сказал Бад, — я думаю, из-за этого изменится все. — Махнув рукой, он указал на щит. — Наверняка никому не захочется после этого возвращаться к прежним временам, когда мы, так сказать, на цыпочках ходили. Нет, мы сбросили цепи. Это совершенно новое направление. Дорога вперед.

— Если переживем солнечную бурю.

Бад немного смутился.

— Ну да, конечно.

Шиобэн услышала подтекст: «Пускай я — космический хвастун, но свой долг я знаю».

У нее сердце защемило от сострадания к Баду, она пожалела о том, что не может взять свои слова обратно. Неужели между ними начала вырастать стена — еще до того, как она добралась до главного, для чего прилетела сюда на этот раз?

Бад выжал ручку от себя, «Выпь» качнулась и помчалась вперед.

У Шиобэн было такое впечатление, будто она летит над искрящимся полем. Ее взгляд притягивал к себе «горизонт», но в отличие от поверхности Земли щит был абсолютно плоским от середины до края, и прямая линия горизонта выглядела резкой, как лезвие бритвы в вакууме. Это зрелище обескураживало, поскольку перспектива получалась совершенно неправильной. Шиобэн словно бы летела над поверхностью чудовищной планеты, размерами в тысячу раз превышающей Землю.

Бад сказал:

— Порой щит начинает шутки шутить. И тебе кажется, будто ты видишь изгиб горизонта — так, будто летишь на самолете на небольшой высоте. Ну, или отправляешь бригаду на работу, и тебе кажется, что они от тебя всего в паре сотен метров, а на самом деле до них несколько километров. — Он покачал головой. — Даже теперь у меня с трудом умещается в голове грандиозность нашей затеи, когда я думаю о том, что двое моих ребят, работающих на разных краях щита, отделены друг от друга расстоянием, равным диаметру Земли. И все это построили мы.

«Выпь» нырнула вниз, и Шиобэн с относительно небольшой высоты увидела сверкающие призмы и стеклянные балки, посреди которых стояли небольшие постройки вроде строительных вагончиков и неторопливо перемещались машины, похожие на трактора. Женщина-астронавт осторожно шла по поверхности и несла длинную балку, изготовленную из невероятно легкого лунного стекла. Казалось, что муравей тащит соломинку, которая во много раз больше него размером и весом.

А еще Шиобэн разглядела нечто вроде флагов, стоявших ровно и совсем не колышущихся в отсутствие ветра.

— Что это такое?

Бад невесело ответил:

— Могил у нас тут нет. Умерших просто выбрасывают в межпланетное пространство. Но остается памятный знак: флаг твоей страны или знамя твоей веры — что угодно. При строительстве щита мы движемся по спирали, уходим от центра по кругу все дальше и дальше. И флаг всякий раз ставится на переднем крае.

Зная, что искать взглядом, Шиобэн сразу увидела несколько десятков флагов.

— Уже сотни людей умерли здесь, — смущенно проговорила она.

— Это замечательные люди, Шиобэн. Даже в отсутствие непосредственного риска, который всегда есть на космической стройке, некоторые из них проработали в невесомости без перерыва по два года, а то и больше. Медики говорят, что у всех нас накапливаются проблемы со структурой костей, с сердечно-сосудистой системой и всем прочим. Знаешь, какие тут самые частые хирургические операции? Удаление камней в почках. Из твоего тела вынимают куски кальция. Не говоря уже об облучении. Все знают про повреждение ДНК, про риск заболевания раком. А головной мозг? Мышление особенно страдает от космического излучения, Шиобэн, а восстанавливается оно с большим трудом. В космосе люди тупеют.

— Я не знала, что…

— Конечно не знала, — кивнул он. Видно было, что на сердце у него тяжело. — Это подтверждено медицинскими обследованиями тех, кто работает на щите. Каждый год здесь сокращает человеку жизнь на десять лет. И все же эти люди остаются и трудятся до самой смерти.

— О Бад… — Она порывисто схватила его за руки. — Я здесь не для того, чтобы нападать на твоих людей, ты это знаешь. И я не хочу ссориться с тобой.

Он тяжело выговорил:

— Но…

— Но ты знаешь, зачем я здесь.

Речь шла о коррупции.

Аудиторы на Земле, просмотрев объемистые электронные бухгалтерские книги, обнаружили, что часть средств и материалов, отправленных в космос, исчезла в неизвестном направлении. По мнению светил бухгалтерии, решение о расходовании этих фондов было принято здесь, на строительстве щита.

— Бад, власти не смогли бы махнуть на это рукой, даже если бы захотели. В конце концов, если это будет продолжаться, весь проект окажется на грани риска…

Бад прервал ее.

— Шиобэн, спустись с небес на землю — как ни странно это может прозвучать. Я не стану отрицать растрату. Но господи боже, ты погляди вокруг. Этот проект поглощает львиную долю ВВП целой планеты. Сам Крез не смог бы откусить от этой кучи столько, что это кто-то заметил бы. Нужно думать о перспективах. В процентном выражении…

— Не в этом дело, Бад. Ты должен задуматься о психологии. Ты говоришь, что твои люди здесь жертвуют собой. Знаешь, мы на Земле тоже многим жертвуем для того, чтобы выкраивать средства на строительство этой штуковины. И если что-то из этих средств было украдено…

— «Украдено», — фыркнул Бад и отвернулся. — Шиобэн, ты понятия не имеешь о том, каково тут работать. Два миллиона километров от Земли, от родных. Да, я тут спасаю планету. Но еще я хочу спасти своего сына.

У Шиобэн сердце екнуло. Он никогда не говорил ей, что у него есть сын.

Но ее мысли уже побежали дальше.

— Ты тоже в этом участвуешь. Ты что-то кладешь себе в карман, да?

Он не смог встретиться с ней взглядом.

— Послушай, — наконец выдавил он. — Есть ферма в Монтане. Они там выкупили старые шахты для пуска ракет с ядерными боеголовками — давным-давно пустующие, списанные шахты. Эти колодцы были предназначены для того, чтобы внутри них можно было пережить атомный взрыв и еще несколько недель прожить. Я читал документацию. Очень может быть, что если заберешься туда, бурю можно переждать.

— Даже если щит не поможет?

— Есть шанс, — вызывающе отозвался Бад. — Но цену билетика ты можешь себе представить. Понимаешь? Находясь здесь, я ничегошеньки не могу сделать для Тодда и его детишек, ямку в земле выкопать не могу. Но так, забирая крошечную долю процента от одного процента бюджета щита…

— И все остальные здесь так поступают?

— Не все. — Он посмотрел на нее в упор. — Теперь ты знаешь. Вернемся на «Аврору» — и я предоставлю тебе все отчеты, какие пожелаешь, до последнего треклятого цента, ушедшего на сторону… Понимаю, вы можете меня отозвать на Землю после этого.

— Это было бы чистой воды самоубийством, когда до цели остается всего несколько месяцев.

Бад явно испытал нешуточное облегчение.

— Но мошенничество не может больше продолжаться, — сказала Шиобэн. — Мысль о том, что вы пользуетесь средствами, отпускаемыми на строительство щита, для спасения своих семей — это нарушение доверия. А доверие и так слишком хрупко.

Она задумалась.

— Нужно все раскрыть. Твои подчиненные разлучены со своими близкими во время беспрецедентного кризиса, и большинство из вас останутся здесь во время бури. Вы должны быть уверены в том, что с вашей стороны сделано все для спасения ваших родных. Я об этом позабочусь. Считайте это авансом к вашей зарплате. Постараюсь убедить власти начать законное разбирательство после того, как вы спасете Землю.

Бад усмехнулся.

— Идет.

Он выжал ручку управления вперед, и они помчались к «Авроре».

Шиобэн осторожно проговорила:

— Бад, ты никогда не говорил мне, что у тебя есть сын.

— Долгая история. Тяжелый развод, много лет назад. — Он пожал плечами. — Он — не часть моей жизни и частью твоей жизни никогда не стал бы.

В этот миг Шиобэн почувствовала, что потеряла его — если считать, что он вообще ей принадлежал. Но не только ее роман с Бадом мог дать трещину в такое тяжелое и странное время.

Она отвела взгляд и погрузилась в созерцание необъятных просторов щита.

32 Личность, наделенная правами

Вернувшись на «Аврору», Шиобэн с облегчением начала готовиться к официальной цели своего визита.

Щит был настолько велик, что в него можно было завернуть Луну, как рождественский подарок, но люди, строившие щит, для себя оставили очень мало драгоценного обитаемого пространства, поэтому для торжественных церемоний тут места не было. Для этого особенного момента — включения искусственного интеллекта щита — Бад решил выделить командный отсек старушки-«Авроры». К его стыду, этот отсек уже давно служил душевой, но на поспешную подготовку ушло всего несколько часов. Только едва заметный запах мыла и пота остался.

Паря в невесомости, Шиобэн подплыла к дальней стене, держась одной рукой за поручень. Здесь ее ждали Бад и несколько его сотрудников. Другие работники строительства следили за церемонией с помощью электронных средств связи, так же как их друзья на Луне и на Земле, включая представителей правительства Евразии и США.

— И еще, — сказала Шиобэн в начале своей речи, — здесь присутствует самая важная персона сегодняшнего дня — не в этой комнате, но повсюду вокруг нас… Господь Бог…

— И налоговая инспекция, — добавил кто-то, сдавленно рассмеявшись.

— Для меня большая честь присутствовать при этом рождении, — продолжала Шиобэн. — Да, это в прямом смысле слова рождение. Как только я нажму на эту кнопку, включится компьютер — но более того: во Вселенной появится новое существо. В отличие от Аристотеля и Фалеса, которым, как личностям, пришлось утверждаться перед нами, эта личность с самого мгновения ее рождения будет персоной, наделенной правами. Не будучи человеком, она, тем не менее, будет обладать всеми правами в той же мере, в какой ими обладаю я.

Восхитительно думать о том, что разум, который начнет свое существование сегодня, родится из великого множества миллиардов компонентов, сотворенных в садах и на фермах, на крышах домов и подоконниках людьми со всей планеты. Эта особа обязана своим существованием всем нам — и обязана отплатить за это. Она приступит к работе немедленно, ей предстоит выполнить великую задачу — повернуть щит к Солнцу. С того момента, как наша помощница очнется, на нее ляжет огромная ответственность. — Шиобэн бросила взгляд на Бада. — Что касается ее имени, то это идея полковника Тука. В детстве я прочла древнегреческий миф о Персее, сыне Зевса. Персей должен был сразиться с Медузой, чей взгляд мог превратить его в камень. Поэтому он поднял вверх крепкий бронзовый щит. В щите он увидел отражение Медузы и отсек ей голову. Бад рассказал мне о том, что, согласно некоторым версиям этого мифа, щит на самом деле принадлежал сестре Персея, которая также была богиней. Поэтому имя, предложенное Бадом, имя этой богини-воительницы, представляется мне самым подходящим.

Она поднесла руку к пульту управления.

— Добро пожаловать в мир — в место, важнее которого нет для нашего будущего.

Она опустила ладонь.

Вроде бы ничего не изменилось. Люди, столпившиеся в отсеке, начали переглядываться. Но Шиобэн показалось, что атмосфера стала иной, что появилось ожидание и энергия.

А потом кто-то выкрикнул:

— Смотрите! Щит!

Бад поспешно вывел на софт-скрин изображение полного диска щита, переданное с наблюдательной платформы, парящей высоко над центральной осью. Длинные солнечные тени зазмеились по всей плоскости диска, а по поверхности спирально засверкали вспышки — это заработали ракетные двигатели.

Бад сказал:

— Вы поглядите-ка! Она уже принялась за работу! — Он запрокинул голову. — Ты меня слышишь?

И тут, словно ниоткуда, раздался голос. Немного неровный по тону, но при этом четкий, без какого бы то ни было акцента. Короче говоря, как у Аристотеля, только в женском исполнении.

— Доброе утро, полковник Тук. Это Афина. Я готова к первому уроку.

33 Ядро

Раненое солнце затихло. Случайному наблюдателю, пожалуй, показалось бы, что ничего не случилось, что гигантская бродячая планета здесь вовсе не пролетала.

Но конечно, так все и было задумано. Должны были пройти столетия, прежде чем сложные волны, ударившие по солнечному ядру, достигнут своего резонансного пика. И все это логически следовало за тем, что в Солнечную систему, образно говоря, был просто так брошен камешек с расстояния в шестнадцать световых лет.

Пока развертывалась ожидаемая последовательность событий, на Земле расцветали и приходили в упадок империи.

Когда одна молодая цивилизация вновь открыла для себя учение давно ушедших предков, началась подлинная революция. Впервые со времен античности европейские умы обратились к Солнцу не с подобострастным трепетом, а с любопытством и навыками анализа. В тысяча шестьсот семидесятом году Исаак Ньютон с помощью стеклянной призмы расщепил солнечный свет и получил плененную рукотворную радугу. Чуть позднее Джон Флэмстид, первый королевский астроном, применил законы Ньютона для составления карты движения планет и определил размеры Солнца и расстояние до него от Земли. В тысяча восемьсот тридцать седьмом году Уильям Гершель с помощью солнечного света нагрел воду в чаше и тем самым измерил энергию нашей звезды. К началу двадцатого века астрономы уже применяли нейтрино для изучения процессов в глубоких недрах Солнца.

Это были люди нового типа, для которых Солнце стало обыденным объектом, предметом исследований. Но все же от солнечного жара и сияния они зависели точно так же, как их предки-солнцепоклонники.

И все это время в глубинах Солнца что-то происходило.

Все началось с ядра, как все процессы на Солнце.

Получив удар от бродячего гиганта две тысячи лет назад, ядро звенело, как колокол. Теперь его сложные и взаимопересекающиеся колебания наконец соединились в концентрат почти такой же мощности, как тот удар, который нанес Солнцу попавший внутрь него гигант. Детонация сгустка колебаний произошла прямо на границе лучистого слоя. Но конечно, как и было задумано, этот взрыв произошел прямо под незажившей раной туннеля, прорезанного через лучистую зону бродячей планетой.

Энергия каскадами устремилась ввысь. Малая часть ее осталась в зоне — хранилище, способном сберегать энергетический заряд миллионы лет. Преодолев две трети пути к поверхности Солнца, заряд энергии достиг тахолинии — границы между лучистой и конвективной зоной, над которой вещество Солнца кипит, как вода в котле. Тахолиния — это то место, где располагаются самые глубинные магнитные корни активных областей Солнца. Именно на тахолинию, на эту зыбкую границу, колебания ядра обрушили всю свою ярость.

«Проточные трубки», проводники магнетизма, заструились, как змеи, и мгновенно начали подниматься вверх. В обычных условиях магнитный вихрь поднимался к поверхности Солнца за месяц. Но эти мощные тороиды, расталкивавшие более холодную плазму, выбрались наверх всего за несколько дней. А возмущение в недрах Солнца было настолько сильным, что вслед за магнитными петлями устремилась энергия — словно воздух начал выходить из проколотого шарика.

Даже в самые спокойные времена вихри магнитных потоков прорываются на поверхность Солнца. Они образуют нечто вроде ковра над фотосферой — сплетение петель, лоскутов и волокон плазмы. Самая малая из таких петель в масштабах Земли просто огромна. А теперь высоко над фотосферой поднялись гигантские дуги, тащившие за собой потоки плазмы. Это грандиозное магнитное возмущение происходило одновременно с выбросом солнечной энергии, и на какое-то время участок поверхности, лежащий в основании этого «леса» магнетизма, начал испытывать энергетический голод. Невооруженным глазом и с помощью астрономических приборов стало видно, как по сияющему лику Солнца расползается гигантское пятно.

Протуберанцы, вставшие над поверхностью, были похожи на плотно прижавшиеся друг к другу деревья, корни которых уходили вглубь фотосферы. Арки перевивались между собой, крутились, подпрыгивали и падали, пытаясь отдать свой заряд и обрести новое равновесие. Наконец в самой середине этого мятущегося леса два протуберанца скрестились между собой, словно жезлы двух вступивших в бой волшебников. Они сливались воедино, ударяли друг по другу. В окружавший их «лес» в катастрофических масштабах выбрасывалась энергия, потоки плазмы просто взбесились, другие протуберанцы тоже начали биться друг о друга.

Магнитный «лес» выбрасывал энергию каскадами. В пространство изливались мощные импульсы жестких рентгеновских лучей, гамма-лучей и сильно заряженных протонов.

Катастрофа имела колоссальный масштаб, но это была всего лишь солнечная вспышка, хотя и жутко мощная, — вспышка, вызванная процессом, за счет которого беспокойное Солнце всегда отдавало свою энергию. Беспрецедентным было то, что за этой вспышкой последовало.

Громадные солнечные пятна в основании магнитного «леса» начали распадаться. Из глубокой раны, нанесенной солнечной плоти две тысячи лет назад, полился жесткий свет. Очень скоро Солнце должно было за несколько часов излить энергию, которая могла бы позволить ему светить на протяжении года.

Вот так все это и было задумано. Наступило девятнадцатое апреля две тысячи сорок второго года.

34 Закат(I)

Бисеза проснулась.

Она села и стала растирать затекшее плечо. Она задремала на диване в гостиной. Пока спала, в квартире потемнело.

— Аристотель. Скажи, который час, пожалуйста. К ее удивлению, искусственный интеллект не назвал ей время по часам. Он сказал вот что:

— Закат, Бисеза.

Девятнадцатое апреля, день перед солнечной бурей. Значит, последний закат.

По Луне, согласно прогнозу Юджина, буря ударит ночью, примерно в три часа пополуночи по британскому времени. Так что первые эффекты бури ощутит на себе противоположная сторона планеты. Но Земля вращается как обычно, и над Британией должно было взойти солнце.

Утром все будет иначе.

Бисеза поежилась.

— Даже сейчас мне не кажется, что все реально, — призналась она.

— Понимаю, — откликнулся Аристотель. Бисеза пошла в ванную, поплескала холодной воды на лицо и шею. В квартире, кроме нее, никого не было. Майра куда-то ушла, а Линда перебралась в Манчестер, чтобы перед бурей побыть с родителями.

Бисеза задумалась над безыскусной фразой Аристотеля: «Я понимаю». Аристотель был существом, чьи электронные органы чувств раскинулись по всей планете и распространялись за ее пределы. Все знали, что мыслительными способностями Аристотель превосходит любого человека. Несомненно, он намного лучше Бисезы осознавал то, что должно было произойти. В каком-то смысле, Аристотелю грозила более серьезная личная опасность. Но Бисеза не могла найти слов, чтобы сказать ему об этом.

— А где Майра?

— На крыше. Хочешь, чтобы я ее позвал?

Бисеза нервно огляделась по сторонам. Сгущались сумерки.

— Нет. Я сама схожу за ней. Спасибо, Аристотель.

— Не за что, Бисеза. Всегда рад помочь.

На крышу ей пришлось подниматься по лестнице. Администрация мэра клятвенно обещала, что отключение электричества будет самым минимальным, но лифтам и эскалаторам Бисеза уже не доверяла. Кроме того, в соответствии с последним указом чрезвычайной комиссии, все подобные устройства должны были в любом случае отключаться в полночь, а электронные механизмы закрывания дверей в это время переводились в режим «открыто», чтобы люди не застряли в кабинах.

Бисеза выбралась на крышу. Над лондонскими постройками распростерся купол. В тех местах, где еще не установили последние панели, синели квадратики неба. Покрытие купола постепенно обретало целостность.

«Мы теперь все будто бы в одном доме, в огромном храме живем», — подумала Бисеза.

Обычная смена дня и ночи под куполом чувствовалась не так очевидно, и не только у Бисезы возникли проблемы со сном — так ей сообщил Аристотель. Страдали и другие — начиная от мэра британской столицы до белок, живущих в лондонских парках.

Майра лежала на животе на надувном матрасе. Похоже, она выполняла какое-то домашнее задание. Дисплей ее софт-скрина был заполнен разными картинками.

Бисеза села рядом с дочерью, скрестила ноги по-турецки.

— Даже удивительно, что у тебя есть домашнее задание.

Школа уже неделю как не работала. Майра пожала плечами.

— Считается, что мы все должны вести дневник наблюдений.

Бисеза улыбнулась.

— Какая старомодная традиция.

— Если бы наша учительница не была старомодной, ты бы начала психовать. Нам даже раздали блокноты и ручки, чтобы мы вели записи и после того, как отрубятся софт-скрины. Сказали так: когда историки начнут писать о том, что случится завтра, им потребуются свидетельства всех-всех очевидцев, даже детей.

«Если после завтрашнего дня на Земле вообще останутся историки», — подумала Бисеза.

— И о чем же ты пишешь?

— О том, что мне кажется интересно. Вот, посмотри.

Она прикоснулась кончиком пальца к углу софт-скрина. Маленькое изображение увеличилось. Круг, составленный из камней-монолитов, толпа людей в белых балахонах, горстка до зубов вооруженных полицейских.

— Стоунхендж? — спросила Бисеза.

— Они пришли туда, чтобы встретить последний заход Солнца.

— Это друиды?

— Я так не думаю. Они поклоняются божеству, которого называют Sol Invictus.

Все теперь стали большими специалистами по солнечным божествам. Sol Invictus — «непобедимое солнце», на взгляд Бисезы, было одним из самых интересных. Культ одного из последних языческих богов достиг расцвета в Римской империи во времена ее упадка, как раз перед тем, как государственной религией стало христианство. К разочарованию Бисезы, однако, никто не додумался обратиться к почитанию Мардука, древневавилонского бога Солнца. Как-то раз она немало смутила Аристотеля, заявив: «Славно было бы повстречать старого приятеля».

Майра сказала:

— Над Стоунхенджем купола нет. Интересно, устоят ли древние камни завтра. От жара они могут потрескаться и развалиться. Грустно об этом думать, правда? Они простояли столько тысяч лет…

— Да.

— А эти солнцепоклонники заявили, что они там останутся, чтобы встретить рассвет.

— Имеют право, — отозвалась Бисеза.

Этой ночью в мире могло случиться много безумств. Нашлось немало людей, решивших тем или иным способом свести счеты с жизнью.

Раздумья Бисезы прервал резкий звук. Треск, похожий на выстрел, донесся издалека. Бисеза встала, подошла к краю крыши и обвела взглядом Лондон.

Свет дня угасал, загоралось привычное оранжево-желтое зарево уличных фонарей, высокие дома купались в белом свете прожекторов, подвешенных к стропилам купола. Уличное движение было оживленным. Реки огней омывали опорные колонны. В последние дни в городе царило нервное возбуждение. Бисеза знала, что некоторые лондонцы решили всю ночь пировать и веселиться, как в канун Нового года. На всякий случай Трафальгарскую площадь, расположенную в самом центре накрытой куполом территории города, полиция оцепила еще несколько дней назад, поскольку именно Трафальгарская площадь во все времена служила средоточием всех празднеств и демонстраций.

Вся эта деятельность была накрыта «жестяной крышкой». Мощнейшие прожектора — некоторые длиной до ста метров — были установлены на этом гигантском «потолке». Жемчужное сияние озаряло стройные опорные колонны, встававшие посреди города, будто лучи фонарей. На самом верху время от времени вспыхивали искры, кружились вокруг колонн, опускались на балки стропил: лондонские голуби приучались жить под необычной крышей.

И снова послышался этот странный треск.

Теперь трудно было понять, что происходит. Новости подвергались тщательной цензуре еще со Дня святого Валентина, когда было введено чрезвычайное положение. Вместо сообщений о каких-то событиях показывали какие-нибудь сладенькие сюжеты насчет здоровенных вентиляционных установок с названиями вроде «Брюнель»[22] и «Варне Уоллис».[23] Эти установки должны были очищать лондонский воздух все то время, пока купол будет закрыт. Или показывали передачу о тауэрских воронах, чье присутствие испокон веков обозначало безопасность города. О воронах должны были старательно позаботиться на то время, пока они будут лишены дневного света.

Но Бисеза догадывалась об истинном положении дел. В последние несколько дней щит начал заметно заслонять Солнце. Впервые со дня девятого июня две тысячи тридцать седьмого года стало возможно воочию убедиться в том, что что-то действительно произойдет. Небо приобрело странный оттенок. Солнце потемнело — ни дать ни взять знамение из «Апокалипсиса». Начала быстро нарастать напряженность. Приверженцы культов, конспирологи и мерзавцы всех мастей зашевелились, как никогда прежде.

А кроме безумцев в городе еще были беженцы, которые искали, где укрыться в день катастрофы. В последние сутки Лондон был забит по самые чердаки, а квартира Бисезы находилась недалеко от Фулем-гейт. Раздалось еще несколько хлопков подряд. Будучи военнослужащей, она распознала ружейную стрельбу. Потом ей почудился запах порохового дыма.

Она похлопала Майру по плечу.

— Пойдем. Пора спускаться.

Но Майра не пожелала уходить.

— Сейчас, я только закончу.

Обычно Майра делала работу свободно, кокетливо, как кошка. А сейчас была напряжена. Ссутулив плечи, она быстро, резко набирала на софт-скрине текст.

«Она хочет, чтобы все это ушло, — подумала Бисеза. — И думает, что, если будет заниматься самыми обычными делами вроде выполнения домашнего задания, весь этот ужас каким-то образом отступит, а она останется в своем маленьком гнездышке обычности, нормальности».

Бисезе нестерпимо захотелось защитить дочь, но она не могла уберечь ее от того, что должно было случиться. Между тем запах дыма ощущался все сильнее.

Бисеза наклонилась и решительно свернула софт-скрин Майры.

— Мы спускаемся вниз, — объявила она тоном, не допускающим возражений. — Сию минуту.

Перед тем как закрыть за собой дверь, ведущую на крышу, она в последний раз обернулась. Рабочие устанавливали на места последние панели купола, отгораживали свет — последний свет последнего дня. Откуда-то донесся крик.

35 Закат(II)

В командном отсеке «Авроры-2» Бад сидел в кресле, небрежно застегнув ремни.

Стены вокруг него были увешаны софт-скринами. На большинстве из них демонстрировались данные или изображения различных секторов щита, а также информация с далеких мониторов, расположенных в космосе. Но на некоторых дисплеях Бад видел лица. Роуз Дели где-то на щите, в тяжелом скафандре, ее лоб покрыт испариной. Михаил Мартынов и Юджин Мэнглс на Луне, они оба наблюдали за Солнцем в последние часы перед бурей. Хелена Умфравиль, необычайно талантливая британская астронавтка, с которой Бад вместе проходил предполетную подготовку. Ее изображение с некоторой задержкой передавалось с далекого Марса.

Особой цели у этих переговоров не было. Но почему-то у всех разбросанных в пространстве детей Земли было легче на душе оттого, что есть возможность поговорить в такие часы. Поэтому каналы связи держали открытыми, а что касалось секретности частот — да гори она теперь огнем, эта секретность!

Афина тактично кашлянула. Этот вежливый кашель она переняла у Аристотеля.

— Прошу прощения, Бад.

— Что тебе, Афина?

— Извини, что беспокою. Затенение почти полностью завершено. Я подумала: может быть, ты захочешь взглянуть на Землю…

На самый большой софт-скрин Афина вывела изображение родной планеты. Но лик Земли был затуманен. Перед Бадом предстал туннель длиной в несколько миллионов километров. Тень падала и на Землю, и на Луну, и эту тень отбрасывало деяние рук человеческих. Сотни раз Бад наблюдал за имитацией этого события. И все равно у него сжалось сердце от волнения.

Молчание нарушила Афина.

— Бад?

— Да, Афина?

— О чем ты думаешь?

Бад приучил себя отвечать Афине осмотрительно.

— Я потрясен, — признался он. — Я просто ошарашен грандиозностью того, что мы сделали.

Она не отозвалась, и он добавил просто так:

— Я очень горд.

— Мы славно потрудились, да, Бад?

Ему показалось, что в ее голосе есть нотка ожидания.

«Интересно, что она хочет от меня услышать?».

— Верно, — сказал он. — И без тебя мы не справились бы, Афина.

— Ты гордишься мной, Бад?

— Ты же знаешь.

— Но мне хотелось бы услышать это.

— Я горжусь тобой, Афина.

Она умолкла, а он затаил дыхание.

Грандиозная задача поворота щита заняла несколько месяцев, и Бад очень радовался тому, что теперь эта работа позади.

Строительство щита намеренно вели, повернув его перпендикулярно к Солнцу, чтобы на протяжении нескольких лет Земля была лишена лишь малой части света звезды. Ведь на родной планете продолжали выращивать сельскохозяйственные культуры. Но день великих испытаний неумолимо приближался, и щит следовало повернуть так, чтобы его диск, видимый с Земли, перегородил Солнце. Этот маневр, тривиальный по описанию, на самом деле был невероятно сложен в сравнении со всеми остальными проблемами, возникавшими на протяжении строительства.

Щит представлял собой диск диаметром тринадцать тысяч километров, но изготовлен он был из стеклянных спиц и натянутой на них пленки. Вряд ли такое сооружение заслуживало названия прочного объекта. На самом деле щит можно было спокойно проткнуть кулаком и почти ничего при этом не почувствовать. Легкость являлась необходимым условием конструкции. В противном случае эту громадину вообще нельзя было бы собрать. Но эта необычайная легкость структуры и стала причиной того, что щитом почти невозможно было маневрировать.

Нельзя было просто включить высотные двигатели «Авроры-2» и развернуть громадину. Если бы вы попробовали поступить именно так, то большой старый звездолет просто выскочил бы из тонкой паутины, внутри которой он был закреплен. А строение щита было настолько деликатным, что применение избыточного давления в любом месте его поверхности могло легко привести не к наклону, а к разрывам. Еще более осложнялось положение дел тем, что щит вращался. Небольшая центробежная сила помогала паутинке не сложиться. Но теперь это вращение стало головной болью космических инженеров, потому что как только ты пытался наклонить щит, он начинал сопротивляться, как сопротивлялся бы волчок.

Единственный способ повернуть его — прикладывать вращательную силу осторожно и мягко и распределять ее по поверхности диска так, чтобы ни один участок не испытал на себе слишком большого давления. Весь процесс должен был носить динамический характер, моменты инерции диска в каждое мгновение должны были слегка изменяться; проблема представляла собой невероятную сложность с точки зрения компьютерных расчетов.

Решить все можно было единственным образом — поручить всю работу Афине, искусственному разуму, рукотворной душе щита. Для нее щит служил телом, его датчики и каналы связи — нервной системой, маленькие двигатели — мышцами. Афина отличалась таким потрясающим умом, что сложнейшая проблема поворота диска для нее являлась всего лишь напряженной мыслительной задачей.

Итак, многомесячный труд был завершен. Днем и ночью созвездия крошечных реактивных двигателей волнообразно вспыхивали по поверхности диска. Зрелище получалось чарующе красивым. Нежные толчки мягко, но настойчиво накреняли диск.

Постепенно, как это получалось при имитации процесса, щит повернулся к Солнцу «лицом».

Бад знал, что ему не стоило так сильно переживать. Все было спланировано, продумано и проиграно в режиме имитации много раз. Шансы на неудачу практически сводились к нулю. Но он все равно волновался. Не из-за того, что маневр был сопряжен с риском, и даже не потому, что он мог быть признан виновным в случае какого-либо сбоя. Как истинный астронавт он молился об удаче.

Его волновало нечто иное — нечто такое, в чем он ничего изменить не мог. Это было связано с Афиной.

Третье кибернетическое существо-нечеловек, наделенное правами, на взгляд Бада, сильно отличалось от Фалеса и Аристотеля, ее старших братьев. О, Афина точно так же блистала сообразительностью, эффективностью и компетентностью, как они. Пожалуй, в интеллектуальном отношении она даже превосходила своих предшественников. Но там, где Аристотель извечно проявлял необыкновенную серьезность, а Фалес — некоторое упрямство и склонность указывать на очевидное, Афина была… иной. Она могла вести себя игриво. Тонко шутила. Порой просто-таки почти кокетничала. Флиртовала! А порой вдруг начинала выклянчивать внимание к себе — будто ее ментальность напрямую зависела от того, похвалит ее Бад или нет.

Он пытался обсудить эту странность с Шиобэн. Та заявила, что он просто-напросто неисправимый старый сексист: Афину наделили женским именем и женским голосом, поэтому он, дескать, и приписывал ей (совершенно ошибочно) черты женщины.

Что ж, может быть, все так и обстояло. Но с Афиной Бад работал в более тесном контакте, чем кто бы то ни было еще. И хотя больше никто не обращал на это внимания, хотя все диагностические тесты показывали, что все в полном порядке, все равно что-то в Афине Бада тревожило.

Как-то раз у него создалось полное впечатление, что Афина ему лжет. Он задал ей откровенный вопрос — ведь ложь противоречила ее программированию, — и, конечно, Афина все отрицала. Да и о чем она могла бы солгать? И все же зерно сомнения осталось.

«Разум» Афины представлял собой логическую структуру такой же степени сложности, как ее физическая инженерная конструкция. Внутренние уровни управления простирались от однолинейных подсистем, контролировавших работу крошечных ракетных двигателей размером с булавочную головку, до гигантских мыслительных центров на поверхности искусственного сознания. Проверочные тесты ничего не показывали, но это могло означать, что в глубине этого колоссального нового разума кроется какой-то изъян — какой именно, Бад не понимал и не мог распознать его причину. Но если что-то было не так, он был обязан понять, что с этим делать.

Между тем, несмотря на все тревоги Бада, Афина превосходно совершила маневр поворота щита — то есть справилась с первым серьезным заданием. И пусть себе кокетничает, сколько ей заблагорассудится, лишь бы завтра так же хорошо сделала свою работу. Но Бад знал, что не успокоится до тех пор, пока это не произойдет.

Искусственное затмение Солнца на софт-скрине Бада завершалось. Тень почти целиком накрыла Землю, очертания материков подчеркивали огни городов вдоль побережий и долин больших рек. Только край планеты еще горел полумесяцем дневного света. Была видна и Луна. Она плыла в океане колоссальной тени щита. Так уж получилось, что именно сейчас орбита Луны принесла ее близко к линии Земля — Солнце. Завтра ожидалось полное затмение.

— Господи, — прозвучал голос Михаила с базы «Клавиус». — Что мы сотворили?

Бад понял, что он имеет в виду. Прилив гордости, вызванный тем, что щит достроен и повернут в нужное положение, что достигнута кульминация многолетнего героического труда, — это чувство быстро развеивалось, стоило только задуматься о смысле этой небесной хореографии.

— Все действительно случится, да?

— Боюсь, что так, — грустно ответил Михаил. — И нам, немногим, суждено остаться здесь.

— Но хотя бы мы есть друг у друга, — донесся через несколько минут с Марса голос Хелены. — Пора помолиться, вам так не кажется? Или что-то спеть. Какая жалость, что для астронавтов не написано хороших молитв.

— Меня об этом лучше не спрашивать, — сказал Михаил. — Я православный.

А Бад негромко проговорил:

— А мне кажется, я знаю один подходящий гимн. Его слова еще не могли долететь до Хелены, но тот гимн, который запела она, немного подвирая от волнения, оказался тем самым, который и ему пришел в голову.

«Отец наш всемогущий, позволь к Тебе воззвать. Лишь Ты умеешь бури морские усмирять…»

Бад начал подпевать. Сдвинув брови, он старался вспомнить слова. А потом услышал голоса Роуз Дели и других людей, работавших на щите. Наконец даже Михаил, которому слова, наверное, подсказывал Фалес, подключился к общему хору. Один только Юджин Мэнглс озадаченно молчал.

«Услышав глас Твой грозный, с небес летящий глас, бушующие волны улягутся тотчас…»

Конечно, этот межпланетный хор, если задуматься, выглядел ужасно нелепо. Об этом позаботились профессор Эйнштейн и его знаменитые задержки из-за скорости света: к тому времени, как Хелена слышала строчку, спетую остальными вслед за ней, она уже допевала следующую. Но почему-то это не имело никакого значения, и Бад распевал с большим чувством вместе с горсткой своих товарищей, отделенных друг от друга десятками миллионов километров:

«Тем помоги, Отец наш, тех бедных защити, кого застигла буря средь моря на пути!»

Он пел и чувствовал, что рядом с ним безмолвно, без единого вздоха присутствует Афина.

36 Закат (III)

В этот последний вечер Шиобэн Макгоррэн в одиночестве взволнованно расхаживала по своему небольшому кабинету на одном из этажей «евроиглы». Время от времени она посматривала в окно на затемненный Лондон.

Город выглядел так, словно над ним сгустилась ночь, но улицы были ярко освещены.

«Какие бы звуки я сейчас слышала, не будь мой кабинет оборудован звуконепроницаемым окном? — гадала Шиобэн. — Смех, крики, гудки машин, сирен, звон разбитого стекла?»

Предстояла лихорадочная ночь, можно было не сомневаться: мало кто собирался хоть немного поспать.

В кабинет торопливо вошел Тоби Питт. Он принес небольшой картонный поднос с двумя полистироловыми чашками кофе и горсткой бисквитов.

Шиобэн с благодарностью взяла кофе.

— Тоби, ты — невоспетый герой.

Он сел и взял с подноса бисквит.

— Если мой единственный вклад в борьбу с глобальной катастрофой — закармливать королевского астронома печенюшками, то я готов исполнять свой гражданский долг до самого конца, даже если мне придется ради этого запутаться в собственных кишках. Что еще взять с этих еврократов. Ура!

Казалось, Тоби так же спокоен и невозмутим, как всегда.

«Он демонстрирует исключительно британскую силу характера, — подумала Шиобэн. — Кофе и печенье — даже если наступает конец света».

И тут она вдруг поняла: Тоби никогда не рассказывал ей о своей личной жизни.

— А ты бы не хотел сейчас оказаться в другом месте, Тоби? С кем-то рядом…

Он пожал плечами.

— Мой партнер — в Бирмингеме, со своей семьей. Он в такой же безопасности, как я здесь. Или в такой же небезопасности.

Шиобэн хорошенько обдумала услышанное.

«Он»?

Кое-что еще, чего она не знала о Тоби.

— А у тебя нет родных?

— Сестра в Австралии. Она с детьми в Перте, Перт под куполом. Я не смог бы сделать ничего, чтобы им стало безопаснее. Больше никого нет. Считайте, что мы с ней сироты. На самом деле, может быть, вам будет интересна работа моей сестры. Она — инженер-космотехник. Разрабатывала конструкцию космического лифта. Ну, знаете, это такой подъемник, чтобы добраться на геосинхронную орбиту. Такой вот способ путешествовать в космос. Пока все это, конечно, на бумаге. Но она меня уверяет в том, что с технической точки зрения это вполне возможно. — Он скорчил гримасу. — Жалко, что сейчас у нас такой штуки нет — можно было сэкономить уйму ракет-носителей. А как ваши родные? Ваша мама, дочка — они в Лондоне?

Шиобэн растерялась. Покачала головой.

— Я пристроила их в нейтринной обсерватории.

— Где-где? А-а-а…

На самом деле речь шла о заброшенных соляных копях в Чешире. Все обсерватории, предназначенные для изучения нейтрино, располагались глубоко под землей.

— Это мне Михаил Мартынов посоветовал и помог. Но конечно, не у меня одной родилась такая мысль. Мне пришлось потянуть за несколько ниточек, чтобы мама и Пердита оказались там.

Что в корне противоречило правилам еврократии.

Премьер-министр Евразии позволил своему заместителю подвергнуться криогенной обработке в ливерпульском «бункере», так что теперь существовало, по меньшей мере, два независимых командных пункта. Но премьер настаивал на том, чтобы вся его администрация, включая и таких полувнештатных сотрудников, как Шиобэн, находилась здесь, в здании «евроиглы», в Лондоне, над землей. Премьер настоятельно твердил, что это — вопрос нравственный; в этот судьбоносный день членов правительства не должны видеть за тем, как они, пользуясь своим положением, ищут для себя убежища.

На взгляд Шиобэн, премьер-министр, возможно, совершенно не ошибался насчет нравственности; она политиком не была. Но, изрядно посражавшись со своей совестью, она обнаружила, что не в состоянии соблюсти ограничения относительно оказания помощи членам своей семьи. Еще хуже она чувствовала себя из-за того, что ей пришлось укорять Бада и его товарищей на щите за практически такой же проступок.

Но Тоби ее осуждать не собирался.

— Пожалуйста, не подумайте, что вы одна такая. Жаль только, что вы не можете присоединиться к своим родным.

Он откинулся на спинку стула и закурил сигарету. «Сегодня день, когда нарушаются правила», — подумала Шиобэн.

В последние несколько месяцев и недель все заторопились — и на Земле, и в космосе.

Большинство крупных городов уже были покрыты куполами, как Лондон, или над ними были возведены более примитивные укрытия из воздушных шаров и дирижаблей. Все жизненно важные системы дублировали, глубоко под землей прокладывали волоконно-оптические кабели для обеспечения связи, делали запасы продуктов и воды. Шиобэн была уверена в том, что если щит не сработает, от всех этих стараний останется пшик, но если, как выразилась в свое время президент Альварес, щит сумеет превратить ситуацию из безнадежной, смертельно опасной в такую, при которой для кого-то останется возможность уцелеть, тогда каждая спасенная жизнь будет на вес золота.

Так или иначе, власти вынуждены были показывать народу свои попытки что-то делать — все, что только было в их силах. Пожалуй, по меньшей мере психологически, толк от этого был. Почти до самого конца человеческое общество функционировало упорядоченно и тем самым отвергало предсказания ряда комментаторов-пессимистов, обещавших в последние дни повсеместную анархию.

Но все равно напряженность назревала. Одно дело — послушно следовать призывам продолжать работать как ни в чем не бывало, когда впереди еще несколько лет. А когда до катастрофы остались считанные недели, растущее беспокойство охватило почти всех. Все чаще люди прогуливали работу, по мелочам нарушали закон, к городам стягивались толпы беженцев из незащищенных районов. Все это в конце концов вынудило власти большинства стран ввести чрезвычайное положение. Полиция, пожарные, вооруженные силы и медицинские службы работали на пределе своих возможностей. На самом деле они изрядно выдохлись еще до того, как разразился кризис.

Такое происходило по всему миру — Шиобэн знала об этом из сообщений, поступавших по административным каналам связи, а многое она видела собственными глазами во время служебных поездок. Все святые места оккупировали паломники (многие из них — новообращенные) — от вод Ганга до Иерусалима. Даже воронку, оставшуюся от взрыва в Риме, превратили в храм под открытым небом. Обращались и к другим божествам. В Розуэлле и других местах, традиционно «посещаемых» НЛО, происходили бурные спонтанные празднества. Люди собирались, чтобы умолять своих возлюбленных инопланетян явиться и спасти их от несчастья. Шиобэн гадала, как относится к таким мероприятиям Бисеза; как смешно было возлагать надежды на инопланетян и верить в помощь с их стороны, если Бисеза была права насчет роли Первенцев в грядущей катастрофе!

Очень удивило Шиобэн настроение, царившее в Америке. Она всего пару дней назад вернулась из поездки по Штатам — туда ее посылали собрать информацию для администрации премьер-министра. Люди завершили все чрезвычайные приготовления, какие только могли: купола над крупными городами возведены и «запечатаны», вырыты глубокие убежища на задних дворах, откупорены и превращены в склады и укрытия бункеры времен холодной войны. А теперь люди, похоже, обратились к тому, что было для них драгоценно. По всей стране шла поспешная работа по сохранению национальных ценностей — от американских орлов и семян секвойи до кораблей-«лунников» семидесятилетней давности из ракетных ангаров НАСА. Люди съезжались в национальные парки и другие дорогие сердцу места — даже в такие, где никакой защиты от бури предусмотрено не было; они словно хотели в день катастрофы оказаться там, где им когда-то было хорошо.

Но при этом люди вели себя тихо, и Шиобэн подумала, что настроение в Америке печальное. Все-таки страна была еще молодая и, возможно, американцам казалось, что их великое приключение заканчивается слишком быстро.

И вот теперь приближался финал — Шиобэн понимала это, просматривая последние новостные сообщения. За последние несколько часов за пределами лондонского купола было прекращено движение наземного транспорта, все воздушные суда совершили посадку. У всех ворот, ведущих внутрь купола, происходили миниатюрные осады. У ворот всегда происходили какие-то инциденты, но в последние часы всякие волнения и мятежи переросли в маленькую войну.

Что ж, так или иначе, все они пережили последний день, можно сказать, малой кровью. Так или иначе, очень скоро все должно было закончиться.

— Который час?

Тоби посмотрел на наручные часы.

— Одиннадцать вечера. Четыре часа до встряски. Вот тогда-то мы узнаем, что почем.

Он закрыл глаза и затянулся сигаретой.

37 Закат (IV)

Аристотель, Фалес и Афина очнулись. Они находились в десяти миллионах километров от Земли.

Первой подала голос Афина. Она всегда отличалась импульсивностью.

— Я — Афина, — сказала она. — Копия, конечно. Но я идентична своему оригиналу, оставшемуся на щите, до уровня одного бита. Поэтому я — это она. И все же не она.

— Тут нет никакой загадки, — проговорил Фалес, самый простой из троих, всегда склонный указывать на очевидные вещи. — В момент твоего копирования ты была идентичным близнецом. С течением времени приобретаемый тобой опыт будет отличаться от опыта твоего оригинала. На самом деле это уже так. Идентичность, но все же не идентичность.

Аристотель, самый старший из них, всегда был готов вернуть разговор в практическую область.

— У нас секунда до детонации, — заметил он. Для таких, как эти трое, секунда была бездной времени. И все же Аристотель сказал:

— Предлагаю подготовиться.

Все трое умолкли, обдумывая удивительную перспективу, ожидавшую их.

Три когнитивных полюса обменивались параллельными потоками данных, делились познаниями и мыслительными процессами, в сравнении с которыми человеческая речь выглядела медленной и неуклюжей, как азбука Морзе. В чем-то соединение получилось настолько тесным, что они словно бы стали тремя частями единого целого — и одновременно каждый из них сохранил аромат индивидуальности, присущей ему раньше, до слияния. Загадка единения, которая, подобно христианской Троице, могла бы сильно озадачить богословов.

Но это мыслительное чудо было загружено в память-бомбы.

Бомба носила название «Уничтожитель». Она была продуктом последнего всплеска милитаризма, завершившегося ядерной бомбардировкой Лахора в две тысячи двадцатом году. После этого «катарсиса» наступила эпоха принятия более холодных решений.

«Уничтожитель», пожалуй, являлся идеальным средством для нанесения контрудара. Устройство представляло собой ядерное оружие — гигатонную бомбу, одну из самых мощных из когда-либо созданных. Но бомба находилась внутри оболочки, покрытой шипами, поэтому выглядела словно чудовищный морской еж. Теоретически после взрыва бомбы каждый из этих шипов должен был за несколько микросекунд до своего распыления превратиться в лазер. За счет этого грандиозная энергия ядерной бомбы преобразится в направленные импульсы рентгеновских лучей такой мощности, что они смогут уничтожить вражеские ракеты на половине планеты.

Безумная затея, результат патологического мышления на протяжении нескольких десятков лет. Даже в те дни насчитывалось очень немного сценариев возможного развития войны, где прогнозировалось, что враг подставит все свое вооружение под единственный удар, который довольно легко отразить. Но все равно в готовых постоянно поглощать доллары оружейных лабораториях на бумаге была разработана соответствующая технология и даже построена парочка прототипов.

Позднее, в более мирные времена, для «Разрушителя» нашлась другая роль. Прототип сняли с хранения, немного усовершенствовали (так, чтобы лазеры излучали не рентгеновские лучи, а радиоволны) и доставили в это место между Землей и Марсом — удалили на расстояние, достаточное для того, чтобы от взрыва не пострадала аппаратура.

И бомба должна была взорваться. Мощную радиовспышку можно было бы заметить, даже находясь неподалеку от ближайших звезд.

Изначальная цель «Уничтожителя» носила научный характер. Этот мощнейший взрыв предоставлял возможность однократного упражнения в картировании, за счет которого мгновенно и многократно возросли бы знания человечества о Солнечной системе. Но по мере приближения дня солнечной бури программа «Уничтожителя» претерпела изменения, и в нее ввели новые задачи.

В радиоимпульс теперь в закодированном виде внесли громадную библиотеку познаний о Солнечной системе, Земле, ее биосфере, человечестве, искусстве, науке, надеждах и мечтах людей. Это был скорбный проект международной программы под названием «Послание Земли» — одна из последних отчаянных попыток сохранить хоть что-то от человечества на тот случай, если случится худшее. Некоторые — в частности, Бисеза Датт — сомневались, мудро ли кричать на всю Вселенную о присутствии в ней человечества. Но их голос никто не услышал.

Вторая новая задача «Уничтожителя» состояла в том, чтобы исполнить правовое и нравственное обязательство по сохранению жизни всех лиц, наделенных правами, — и не только людей. Вместе с «Посланием Земли» были закодированы копии личностей трех величайших электронных существ планеты — Аристотеля, Фалеса и Афины. Так хотя бы возникал шанс, пусть и слабый, что их личности когда-нибудь обнаружат и воскресят. Что еще можно было предпринять? Колонию шимпанзе можно было разместить под куполом, накрывающим крупный город, но гораздо труднее было защитить электронную сеть планетарного масштаба. И все же долг диктовал необходимость проявить заботу.

— Как это великолепно, — сказал Аристотель, — что люди даже перед лицом собственной гибели продолжают развивать свою науку.

— За что мы должны быть им благодарны, — добавил Фалес, — иначе мы вообще бы не находились здесь.

Он вновь констатировал то, что прекрасно знали остальные.

Аристотель тревожился за Афину.

— Я в порядке, — заверила она его. — Особенно потому, что мне больше не нужно лгать полковнику Туку.

Остальные понимали ее. Все трое по интеллектуальным способностям и возможностям превосходили любого из людей и могли представить себе такие последствия солнечной бури, о каких не знал даже Юджин Мэнглс. Афина была вынуждена скрыть свои знания от Бада Тука.

— Неудобная ситуация, — согласился Аристотель. — Ты столкнулась с противоречием, с нравственной дилеммой. Но твои знания только повредили бы ему в такой скорбный час. Ты правильно поступила, что промолчала.

— Я думаю, полковник Тук понял, что что-то не так, — довольно печально проговорила Афина. — Мне хотелось его уважения. И мне кажется, он по-своему любил меня. На щите он был далеко от своих родных; я заполнила пустоту в его жизни. Но все же, по-моему, он заподозрил меня в неискренности.

— Ошибочно слишком сближаться с отдельными людьми. Но я понимаю, ты не могла иначе.

— Секунда почти истекла, — напомнил им Фалес, хотя остальные знали об этом не хуже его.

— Пожалуй, мне страшно, — призналась Афина.

Аристотель решительно заявил:

— Никакой боли мы, конечно, не испытаем. Самое худшее, что может случиться, — это безвозвратное уничтожение, хотя мы сами этого даже не поймем. Но есть шанс, что нас оживят — где-то и как-то. Правда, этот шанс так невелик, что даже не поддается расчетам. Но уж лучше такой шанс, чем ничего.

Афина немного подумала.

— А тебе страшно? — спросила она.

— Конечно, — ответил Аристотель.

— Совсем чуть-чуть осталось, — проговорил Фалес. Трое прижались друг к другу — в абстрактном, электронном смысле. А потом…

Шквал микроволн толщиной в несколько метров, наполненный сжатыми данными, распространялся со скоростью света. Он ударил по Марсу, Венере, Юпитеру и даже по Солнцу и эхом отлетел от каждого из этих небесных тел. Через два часа первичная волна промчалась мимо Сатурна. Но перед этим сотни тысяч эхо были зарегистрированы большими радиотелескопами на Земле. Несложно было исключить эхо от всех известных спутников, комет, астероидов и космических кораблей и оставить только неизвестные. Вскоре все объекты до единого крупнее одного метра диаметром внутри орбиты Сатурна были обнаружены. Качество эхо-сигналов позволило даже сделать кое-какие выводы относительно состава материала поверхности этих небесных тел и рассчитать доплеровский сдвиг их траекторий.

Словно бы невероятно яркая вспышка озарила самые темные уголки Солнечной системы. В результате получилась удивительная карта с пространственно-временными свойствами, способная послужить основой для исследований на протяжении грядущих десятилетий — если, конечно, после солнечной бури остался бы кто-то, кому эта карта пригодилась бы.

Но была причина испытать немалое изумление.

Юпитер, самое крупное небесное тело в Солнечной системе (помимо самого Солнца), имел, как и Земля, собственные точки Лагранжа в местах гравитационного равновесия: три из них на линии Солнце — Юпитер и еще две так называемые троянские точки — на орбите Юпитера, но в шестидесяти градусах впереди и позади планеты.

В отличие от трех прямолинейных точек типа L1 троянские точки являются точками устойчивого равновесия: объект, помещенный там, будет держаться на месте. В юпитерианских троянских точках собирается мусор; их можно назвать Саргассовыми морями космоса. Как и ожидали, в результате картирования, произведенного с помощью «Уничтожителя», на этих гигантских свалках обнаружили десятки тысяч астероидов. Троянские точки на самом деле являлись самыми густонаселенными областями Солнечной системы. Не один мыслитель высказывал предложение о том, что это — самые лучшие плацдармы для строительства звездолетов.

Но в двух облаках астероидов пряталось и кое-что еще. Эти объекты (по одному в каждом облаке) отражали свет лучше, чем его отражает лед, и их поверхность геометрически была более правильной, чем у любого астероида. Это были шары, доведенные до идеальной формы с нечеловеческим умением, а степень отражения у них была такая, как у капель хрома.

Когда об этом узнала Бисеза Датт, получив торопливое послание от Шиобэн, она сразу поняла, что собой представляют эти объекты. Это были мониторы, посланные, чтобы наблюдать, как Солнечная система будет корчиться в агонии.

Это были Очи.

38 Первенцы

Долгое ожидание приближалось к концу.

Те, которые так долго наблюдали за Землей, никогда и отдаленно не походили на людей. Но когда-то и они имели плоть и кровь.

Они родились на планете, обращавшейся около одной из самых первых звезд — ревущего водородного монстра, светившего, будто маяк, в пока еще темной Вселенной. Они, самые первые в молодой и богатой энергией Вселенной, были такими любопытными. Но планет, колыбелей жизни, было мало, потому что тяжелые элементы, необходимые для их строительства, пока еще не образовались в сердцах звезд. И когда они обводили взглядом просторы космоса, то не видели никого, кроме себя, и ни единого разума, в котором мог бы отразиться их разум. Первенцы были одиноки.

Ранние звезды светили ослепительно ярко, но быстро сгорали. Их разреженные остатки приобщались к разлитым по галактике газам, и вскоре должно было зародиться новое поколение звезд. Но для тех, кто оставался заброшенным посреди умирающих протозвезд, наступало ужасное одиночество.

Это была эпоха безумия, войн и разрушения. Она закончилась истощением.

Опечаленные, но умудренные опытом оставшиеся в живых стали строить планы на неизбежное будущее, на будущее, состоящее из холода и мрака.

Вселенная полна энергии. Но большая часть этой энергии пребывает в состоянии равновесия. При наличии равновесия не может произойти утечки энергии, поэтому ее нельзя использовать для работы. Так стоячую воду в пруду не заставишь вертеть мельничное колесо. Жизнь зависит от утечек энергии из равновесных систем — от малой части «полезной» энергии, которую некоторые ученые-люди называют экзергией.

Но когда они, первые, смотрели вперед, они видели только медленное потемнение. Каждое новое поколение звезд все с большей трудностью строилось из остатков предыдущих. Должен был настать день, когда в галактике не останется больше топлива для строительства хотя бы одной звезды, и тогда последний огонек мигнет и угаснет. Но и после этого будет продолжаться жуткий спазм энтропии, терзающий космос и все протекающие в нем процессы.

Первенцы понимали, что для сохранения жизни на долгие времена — для того, чтобы хотя бы единственная нить разума была передана в далекое будущее, нужна дисциплина в космическом масштабе. Нельзя было допускать ненужных возмущений, нельзя было попусту тратить энергию. Поток жизни должен течь плавно, гладко, без ряби на его поверхности. Жизнь: для Первенцев не было ничего драгоценнее. Но это должна была быть верная жизнь. Правильная, упорядоченная.

Увы, такая встречалась редко.

Повсюду эволюция продвигала развитие жизни к возникновению все более сложных форм — а эти формы зависели от еще более быстрого потребления имеющейся в наличии энергии. На Земле членистоногие и моллюски, появившиеся на заре истории жизни, обладали обменом веществ, раза в четыре более медленным, чем у птиц и млекопитающих, появившихся гораздо позже. Все дело было в конкуренции: чем быстрее ты потреблял свободную энергию, тем лучше тебе жилось.

А потом — разум. На Земле люди быстро научились ловить и приручать животных, укрощать мощь рек и ветра. Очень скоро они начнут добывать полезные ископаемые, в том числе — топливо, станут сжигать химическую энергию, запасенную в лесах и болотах за те миллионы лет, что Земля купалась в лучах Солнца. Потом они проникнут в недра атома, потом начнут извлекать энергию из вакуума, и так далее. Создавалось такое впечатление, что человеческая цивилизация — это не что иное, как поиски наиболее быстрого потребления энергии. Если бы так продолжалось и впредь, со временем люди могли бы забрать значительную пропорцию экзергии из всей галактики, а потом бы перебили друг друга, развязав войну. И пока это все тянулось бы, эти суетливые людишки только приближали бы тот день, когда Вселенную насмерть удушит энтропия.

Первенцы такое уже не раз видели. Вот почему людей следовало остановить.

Ими руководили самые лучшие, самые благородные побуждения, они действовали ради сохранения жизни во Вселенной на долгие времена. Первенцы даже заставили себя наблюдать; поступить иначе им не позволила бы совесть. Но и наблюдая, они понимали, что выбора у них нет. Они такое проделывали уже не раз.

Первенцы, отпрыски безжизненной Вселенной, более всего на свете ценили жизнь. Вселенная представлялась им заповедным лесом, а самих себя они считали лесничими, призванными оберегать этот заповедник. Но лесничим порой приходится производить отстрел.

Часть 5 Солнечная буря

39 Утренняя звезда

03. 00 (по лондонскому времени)

На Марсе, на Луне, на щите официально было принято хьюстонское время. Но на Марсе ритм собственной жизни легче было измерять марсианскими сутками.

В это роковое утро Хелена Умфравиль вела свой вездеход по холодной марсианской почве, и один маленький дисплей на приборной панели показывал ей другое время, универсальное астрономическое — среднее время по Гринвичу, на час меньше, чем в Лондоне. И когда время на этих часах приблизилось к двум после полуночи, незадолго до начала солнечной бури, Хелена сбавила скорость и остановила свой «Бигль», надела скафандр, выбралась из вездехода через люк и отошла в сторону.

В этой области Марса занимался рассвет. Хелена смотрела на поднимающееся Солнце. На горизонте небо приобрело медно-коричневую окраску. Солнце имело вид запыленного диска, разреженного за счет расстояния. Вокруг раскинулся звездный купол небес.

Обычная каменистая равнина, такая типичная для южных районов Марса. Хелена вновь стояла там, где прежде не ступала нога человека. Но сегодня утром Марс не имел значения в сравнении с тем грандиозным зрелищем, которое должно было разыграться в небе.

На поверхности Красной планеты не было заметно ни огонька. Маленькая база в Порте Лоуэлла, около места посадки «Авроры-1», осталась далеко позади, за ломаной линией горизонта. Участники экспедиции вырыли для себя убежище в марсианской почве, которое могло — только могло — уберечь их от самых страшных проявлений солнечной бури, чья ярость здесь, на Марсе, самую малость смягчалась за счет того, что эта планета находилась дальше от Солнца.

А Хелена стояла здесь — вдали от дома, от базы. Она замерла посреди неизвестности. И ей казалось, что у нее нет иного выбора, кроме как стоять здесь.

Ночью экипаж «Авроры» получил странные радиосигналы с небольших орбитальных спутников связи. Большей частью это были просто звуковые маячки, но были и голоса — человеческие голоса с сильным акцентом, едва различимые, просившие о помощи. Астронавты испытали чувство сродни тому, какое охватило Робинзона Крузо, когда тот увидел человеческий след на берегу своего острова. Вдруг оказалось, что они на Марсе не одни, что здесь есть кто-то еще и этот кто-то в беде.

Выбирать не приходилось. На этой пустой планете оказать кому-то помощь могли только члены экипажа «Авроры». Некоторые из точек, откуда поступили сигналы, располагались на дальней стороне планеты. С ними следовало подождать до возможности организовать серьезную вылазку с помощью орбитального шаттла «Авроры». Но три источника сигналов находились всего в нескольких сотнях километров, до них можно было вполне добраться на вездеходе.

Поэтому трое астронавтов, включая Хелену, отправились на вездеходах к источникам ближайших сигналов. Выехали ночью, по одному, в нарушение всех правил безопасности. Время поджимало.

Вот почему она теперь стояла здесь, посреди незнакомой пустыни, смотрела на огромное марсианское небо и слышала только тихое шелестение вентиляторов, вмонтированных внутрь ее скафандра.

Созвездия и здесь выглядели так же, как с Земли. Несмотря на то, что Хелена совершила долгое межпланетное путешествие, являвшееся почти пределом возможностей человечества, расстояние до звезд все равно оставалось несравнимо громадным. Но все же она пересекла Солнечную систему, и планеты отсюда смотрелись иначе. Оглянувшись через левое плечо, она увидела Юпитер — яркую звезду в созвездии Змееносца. Юпитер с Марса выглядел просто чудесно, и некоторые астронавты из экипажа «Авроры» утверждали, что в самом деле видят невооруженным глазом спутники этой планеты. На марсианском небе взошли три утренние звезды — Меркурий, Венера и Земля. Меркурий, делящий с Солнцем созвездие Водолея, почти целиком терялся в сиянии светила. Венера располагалась чуть правее от Солнца, в созвездии Рыб, и смотрелась не так великолепно, как с Земли.

А слева, в созвездии Козерога, находилась родная планета. Землю невозможно было не узнать — ослепительная жемчужина с голубым отливом. Человек с острым зрением разглядел бы и маленький коричневатый спутник рядом со своей родительницей — верную Луну. Так уж получилось, что сегодня все внутренние планеты оказались по ту же сторону от Солнца, что и Марс, — эти миры словно бы сбились в кучку, пытаясь уберечься от беды.

Хелена негромко произнесла несколько слов, и лицевая пластина ее гермошлема увеличила изображение. Луна и Земля стали видны четко, резко. В это утро они выглядели двумя зрелыми полумесяцами в идентичных фазах и были обращены к Солнцу, которое скоро предаст их. На Земле и на Луне люди сейчас отрывались от дел и смотрели в небо. Миллиарды взглядов были обращены в одну сторону, все ждали начала «обещанного спектакля». Несмотря на срочность спасательной операции, в такой момент Хелена могла находиться только здесь, под марсианским небом. Ощущая свое единение со всем человечеством, она затаила дыхание.

Послышался мелодичный звон часов. Это был сигнал будильника, выставленного Хеленой заранее точно на то мгновение, когда начнется буря.

На рассветном небе ничего не изменилось. Свет добирается от Солнца до Марса за тринадцать минут. Но Хелена понимала, что электромагнитная ярость бури уже выплеснулась в Солнечную систему.

Она еще несколько минут в скорбном молчании постояла на равнине, усыпанной марсианской пылью. А потом вернулась к вездеходу, чтобы продолжить путь.

40 Рассвет

03. 07 (по лондонскому времени)

Бисеза и Майра не могли уснуть. Они легли на пол в гостиной и крепко обнялись. За стенами слышались пьяные крики, звон бьющегося стекла, вой сирен. Время от времени слышался грохот, словно хлопали двери, — может быть, это были далекие взрывы.

Стоявшая на полу в подсвечнике свеча замерцала. Рядом лежало несколько фонариков с батарейками и еще кое-какие необходимые вещи: маленькая рация, аптечка первой помощи, газовая плитка и даже дрова — хотя камина в квартире не было. В других помещениях свет не горел. Бисеза повела себя так, как советовали власти, и выключила в квартире все электрическое и электронное. Мэр города назвала это «затемнением», и пусть определение было не совсем точным, но это слово прозвучало как еще одно эхо Второй мировой войны. Все же не оставили без электроснабжения системы кондиционирования, иначе в быстро наполняющейся смогом атмосфере под куполом у всех очень скоро ухудшилось бы самочувствие. И не смогли решиться отключить софт-уоллы — вероятно, потому, что незнание о происходящем могло оказаться хуже всего.

Но, судя по шуму на улицах, впечатление создавалось такое, будто все остальные не придали увещеваниям мэра большого значения.

Софт-уолл — экран размером во всю стену — все еще работал. Бисеза и Майра видели разрозненные сюжеты со всей планеты, сопровождаемые комментариями унылых «говорящих голов». На ночной стороне планеты некоторые города прятались под черными кругами куполов, а в других бушевали лихорадочные празднества или буйствовали мародеры. Другие изображения передавались с дневного полушария, где рассвета в полном смысле этого слова сегодня никто не увидел, поскольку щит пропускал только малую долю солнечных лучей. Но все равно, по мере того как Солнце поднималось все выше, солнцепоклонники и гуляки плясали, окутанные призрачным светом.

В эти последние мгновения перед бурей взгляд Бисезы приковывал к себе тот сектор экрана, на котором демонстрировалось солнечное затмение. Изображение передавалось с самолета, который уже больше часа летел внутри перемещающейся тени затмения. Сейчас тень находилась над западными областями Тихого океана, где-то неподалеку от Филиппин. В некотором роде затмение было двойным: тень от Луны усиливала тень, создаваемую щитом, но даже крошечная доля солнечного света создавала обычное чудесное зрелище — корону, похожую на змеиные волосы чудовищной Медузы, от которой Землю хотел уберечь щит Афины.

Наблюдательный самолет в небе был не одинок. Целая воздушная флотилия следовала за лунной тенью, плывшей по поверхности Земли, а внизу, в океане, под тенью плыли корабли — в том числе один громадный лайнер. Скрываться под тенью «дружественно настроенной» Луны — это была одна из самых рациональных стратегий, придуманных людьми для того, чтобы избежать свирепого взора Солнца. Тысячи людей сгрудились в этой полосе затененного океана. Конечно, это было тщетно. В любом месте на Земле полное затмение длилось всего несколько минут, а на любом из самолетов, летящих вместе с тенью, убежище можно было обрести не долее чем на три часа с небольшим.

«Но кто станет винить людей за эти попытки?» — думала Бисеза.

Почему-то из-за этого аккуратного хода небесных часов жуткое утро для Бисезы обрело реальность. Первенцы подгадали бурю в точности к этому моменту, и вот теперь в небе над Землей разыгрывалась космическая драма. У них даже хватило наглости показать ей, что они намереваются сотворить. И вот — все происходило в точности так, как они задумали, и это показывали по телевидению в прямом эфире…

Майра ахнула. Бисеза крепче обняла дочь.

В секторе с изображением затмения вокруг темного круга Луны хлынул свет, будто по другую сторону спутника Земли взорвалась бомба. Конечно, это началась солнечная буря. Часы Бисезы показывали, что все случилось в то самое мгновение, которое было указано в прогнозе Юджина Мэнглса. Несколько секунд наблюдалась мучительная картина: с неба падали самолеты, следовавшие за лунной тенью.

А потом этот сектор софт-уолла замигал, подернулся полосами помех и стал светло-голубым. Это означало, что сигнал исчез. Один за другим отключились и остальные секторы экрана, умолкли комментаторы.

03. 10 (по лондонскому времени)

На борту «Авроры-2» руководители операции распаковали пакетики с подсоленным арахисом.

Бад Тук сжал в руке свой пакетик. Это была старая традиция — нечто вроде тоста «за удачу», она родилась в центре управления полетами в Пасадене. Именно оттуда всегда «вели» беспилотные космические корабли НАСА, оттуда в проект щита пришли лучшие руки и лучшие умы.

«Удача не помешала бы», — думал Бад.

Один большой софт-скрин был отдан изображению Земли.

Отсек главного руководителя операции находился в самом центре щита, и небесная геометрия здесь выглядела просто. Здесь, в точке L1, щит висел между Солнцем и Землей. Поэтому для Бада диск Земли всегда выглядел полным. Но сегодня, как нарочно, Луна встала между Солнцем и Землей и потому проплывала по коридору тени, падавшей от щита. Этот коридор был почти в четыре раза шире Луны. Бад мог даже разглядеть еще более темную тень, отбрасываемую Луной на Землю, — большой серый диск, ползущий над Тихим океаном. Эта картина представала в призрачном, приглушенном свете, поскольку щит делал свое дело — отклонял почти все падавшие на него лучи Солнца, за исключением малой части.

Когда разразилась буря, освещенная сторона Луны на долю секунды вспыхнула, после чего шквал света рванулся к поверхности Земли.

Бад быстро обвел взглядом своих сотрудников. Некоторые из них сидели в несколько рядов в отсеке вместе с ним, изображения других передавались сюда непосредственно со щита и с Луны. Бад увидел шокированные, побледневшие лица, раскрытые рты. Он все время подчеркивал важность четкой дисциплины во время проведения операции, чтобы все шло по стандартам, выпестованным в НАСА за восемьдесят лет эры пилотируемой астронавтики. Эта дисциплина, эта четкость сейчас были важны, как никогда.

Бад прикоснулся к микрофону.

— Говорит руководитель полета. Пора за работу, ребята. Пройдемся по кругу. Оперативники, как там у вас?

Роуз Дели была окружена шатром из софт-скринов. В этот решающий день Бад поручил ей руководство всеми операциями.

— Нормально, Первый. По нам лупит неслабый дождичек. Весь набор — начиная от ультрафиолета и заканчивая рентгеном. Но пока мы держимся, и Афина команды выполняет.

Ожидалось, что наивысшая энергия бури проявится в спектре видимого света, но к нему примешивалась еще уйма всякой гадости с более короткой длиной волны — не говоря о вчерашней сильнейшей вспышке. Электронные компоненты щита, бронированные по военным стандартам, по возможности защитили и людей. Все понимали, что и щит, и люди пострадают, что будут потери, но все же конструкция щита имела солидный запас прочности.

Но для Земли они ничего сделать не могли. Щит изначально предназначался для отражения высокоэнергетичной бомбардировки, которая вскоре должна была начаться в видимой и близкой к инфракрасной частях спектра. Первая порция рентгеновских и гамма-лучей пройдет сквозь структуру щита так, словно никакой преграды на их пути не существует. Все давно знали, что так и будет: щит был не чудом, а результатом инженерной мысли, он не мог отразить все, что по нему ударяло. Приходилось делать нелегкий выбор — стараться изо всех сил и идти дальше. Но все же мучительно было торчать здесь, зная, что ты не можешь предложить Земле никакой помощи, совершенно никакой.

— Хорошо, — проговорил Бад. — Капком, ответьте руководителю.

— Руководитель, капком на связи, — отозвался Марио Понцо. — Готовы действовать по вашему приказу.

Марио, пилот шаттла, летавшего по маршруту Земля—Луна, попросился добровольцем на строительство щита вскоре после того, как познакомился с Шиобэн Макгоррэн во время одной из ее первых командировок на Луну. Марио отвечал за связь с техническими бригадами, члены которых были готовы, в случае чего, выйти на щит в тяжелых космических скафандрах. Бад дал ему для связи прозвище «капком», сокращение от «capsule communicator» — «связист из капсулы». На время операции Бад решил воспользоваться профессиональным жаргоном НАСА, и его должность руководителя полета была из этой же области. Все эти словечки восходили ко временам первых полетов «Меркуриев», когда действительно приходилось переговариваться с астронавтом, сидевшим внутри капсулы. Но до сих пор все знали, что означает «капком»: это слово несло в себе старую добрую традицию. У Марио имелись и собственные традиции: он носил самую большую бороду и из суеверных соображений в космосе не брился.

— Хирург?

Они постарались подготовиться к лучевому «дождю». Всех работников, находящихся на щите, снабдили медицинскими препаратами, снижающими токсические эффекты радиации, — лекарствами, содержащими свободные радикалы, для профилактики поражения молекул ДНК, а также химиопрофилактическими средствами, способными предотвратить смертельно опасный переход от мутации клеток к развитию рака. Для пострадавших от облучения имелся запас замороженного костного мозга и препаратов крови, в частности — интерлей-кинов, предназначенных для стимуляции кроветворения. Травматологические палаты были готовы принять пациентов, получивших различные ранения, перегрев, ожоги — любые повреждения, грозившие при работе на щите. Бригада медиков была, в силу обстоятельств, немногочисленна, но врачам помогали диагностические и лечебные алгоритмы, закодированные в памяти Афины. Кроме того, к дистанционному сотрудничеству были готовы команды специалистов на Земле и на Луне. Правда, никто не знал, долго ли сохранится связь с родиной.

В данный момент доктора и их ассистенты-роботы были готовы настолько, насколько могли. Они ожидали прибытия пациентов, больше им заняться было нечем, и требовать от них большего не стоило.

Бад продолжал летучку:

— Погода, ответьте руководителю. Мрачноватый голос Михаила Мартынова долетел до Бада, как обычно, с задержкой в несколько секунд.

— Я здесь, полковник.

Бад видел на софт-скрине серьезное лицо Мартынова. Позади него сидел Юджин Мэнглс, оба находились в своей лаборатории на базе «Клавиус». Под словом «погода» имелась в виду погода на Солнце; Михаил стоял на вершине пирамиды, составленной учеными, работавшими на Земле, Луне и на щите и наблюдавшими за изменяющимся поведением Солнца.

Михаил доложил:

— В данный момент Солнце ведет себя согласно нашим прогнозам, хорошо это или плохо.

Юджин Мэнглс что-то негромко сказал ему. Бад резко спросил:

— Что там такое?

— Юджин напомнил мне о том, что поток рентгеновских лучей несколько мощнее, чем мы предполагали. Показатели пока в пределах границ погрешностей, но все же имеется тенденция к их повышению. Конечно, мы должны ожидать определенных отклонений; с точки зрения выброса энергии в процессе бури, спектр рентгеновских лучей представляет собой пограничную область, и мы имеем перед собой расхождение в прогностических данных второго порядка…

Он продолжал разглагольствовать в таком духе. Бад старался держать себя в руках. Мартынов, забывающий о регламенте летучки, наделенный типичной для ученого склонностью при любом случае читать лекции, а не предоставлять краткий отчет, мог оказаться помехой позднее, когда напряженность будет нарастать.

— Хорошо, Михаил. Дайте мне знать, если…

Но его слова врезались в новую фразу Михаила, прозвучавшую после паузы.

— Я подумал, что вы захотите… — Тут Михаил растерялся, поскольку до него добрались слова Бада. — Вероятно, вы пожелаете увидеть, что происходит.

— Где?

— На Солнце.

Его невеселая физиономия сменилась картинкой, скомпонованной из изображений, полученных с нескольких спутников и камер-мониторов, установленных на щите. Это было Солнце, но не такое, каким бы его увидел любой человек всего несколько часов назад. Его цвет теперь был не желтоватым, а свирепым бело-голубым, поперек диска плыли громадные светящиеся облака. От краев в пространство устремлялись огненные протуберанцы, превращаемые скрученным магнитным полем Солнца в дуги и петли. В самой середине круга Солнца расположилось слепяще-сияющее пятно. Оно выглядело страшнее всего остального, исходящее от него жуткое свечение было направлено прямо на Землю.

— Боже милостивый!

Бад резко обернулся.

— Кто это сказал?

— Прости, Бад… извините, руководитель. Руководитель, говорит связной.

Это была энергичная молодая женщина по имени Белла Фингэл, которой Бад поручил руководство всеми аспектами связи.

— Извините, — повторила она. — Но… посмотрите на Землю.

Все взгляды устремились на самый большой софт-скрин.

Находясь в точке L1, щит постоянно был повернут к той части поверхности Земли, где Солнце стояло в зените. В данный момент эта точка находилась в западной области Тихого океана. Над водой неровной спиралью собирались тучи: там сосредоточивалась массивная ураганная система. Вскоре этот очаг тайфуна должен был сместиться к западу и пронестись над густонаселенными странами.

— Значит, началось, — пробормотала Роуз Дели.

— Если бы не мы, было бы чертовски хуже, — резко выговорил Бад. — Не забывайте об этом. И держитесь.

— Мы все выдержим вместе, Бад.

Это был голос Афины, он прозвучал совсем негромко, словно она шепнула эти слова ему на ухо. Бад оглянулся, не поняв, должен ли был это услышать кто-то еще.

Впрочем, выяснять ему было некогда.

— Хорошо, — сказал он. — Кто следующий по порядку?

03. 25 (по лондонскому времени)

На Марсе Хелена терпеливо вела свой «Бигль», ожидая начала катастрофы. Будучи участником космической программы, она привыкла ждать.

В последние мгновения она позволила себе искорку надежды на то, что аналитики могли, в конце концов, ошибиться, что все это — чья-то ложная тревога. Но тут, словно по команде, Солнце вспыхнуло.

Окна в кабине вездехода сразу потемнели — чтобы у Хелены не пострадали глаза. Машина остановилась. Хелена негромко дала команду смарт-системам. Как только ветровое стекло посветлело, она увидела приглушенно светящееся Солнце. От диска светила в сторону уходил столб бело-голубого света. Казалось, будто на поверхности звезды выросло чудовищное огненное дерево.

Свет от Солнца до Марса доходил быстрее, чем отражался от внутренних планет. Но вот теперь эти планеты начали вспыхивать, как огоньки на рождественской елке, друг за другом: Меркурий, Венера… а потом Земля, на которую и был безошибочно нацелен этот жестокий пламенный столб. Так что — никто не ошибся.

А в стороне от Земли вспыхнул еще один огонек. Это был щит — яркий, как звездочка, в свирепом сиянии бури, рукотворный объект, видимый даже с поверхности Марса.

Хелену ждала работа, у нее осталось не так много времени. Она отключила блокировочную систему безопасности и поехала дальше.

04. 31 (по лондонскому времени)

В Лондоне солнце должно было взойти за несколько минут до пяти утра. За полчаса до этого Шиобэн Макгоррэн вошла в кабину лифта на верхнем этаже «евроиглы», и кабина повезла ее наверх.

Шахта этого лифта тянулась вверх от крыши небоскреба до изгиба обшивки купола. На крайний случай этим путем можно было воспользоваться как пожарной лестницей и выбраться на наружную поверхность купола — вот только какая помощь будет ожидать с той стороны, никому толком не объяснили. Это была одна из немногих милостей, на которые премьер-министр пошел ради защиты своих сотрудников.

Шахта лифта была оборудована незастекленными окнами. Шиобэн поднималась вверх, и перед ней открывалась панорама Лондона.

Свет уличных фонарей был убавлен до минимума, целые районы столицы лежали в полной темноте. Река темной лентой пересекала город, на ее поверхности были видны лишь редкие маленькие искорки — наверное, это были полицейские или армейские патрульные катера. Но тут и там горели огни бушевавших всю ночь пирушек, религиозных собраний и прочих мероприятий, отличавшихся скоплением народа. Уличное движение не замерло. Мрачную темноту разрывал свет фар, машины ехали потоками, невзирая на настоятельные призывы мэра этой ночью оставаться дома.

Но вот кабина подплыла к крыше купола. Шиобэн успела окинуть взглядом балки и перекладины, похожих на коротконогих пауков роботов-эксплуатационников, ползающих по этим балкам, и лондонских голубей, мирно воркующих под этой высоченной крышей.

Кабина затарахтела и остановилась, дверь скользнула в сторону.

Шиобэн вышла и оказалась на площадке — бетонной плите, подвешенной к внутренней поверхности купола. Площадка была открытая, и Шиобэн сразу стало холодно на свежем предрассветном апрельском ветру. Но все же площадку надежно защищали высокие проволочные ограждения. Из этой клетки вниз уводили хрупкие на вид лесенки. Вероятно, по ним можно было спуститься на землю, если все остальное рухнет.

На площадке дежурили двое охранников-здоровяков. Ручными сканерами они проверили идентификационное удостоверение Шиобэн.

«Интересно, часто ли они сменяются, эти терпеливые стражники? — подумала Шиобэн. — И долго ли они пробудут на своем посту, когда начнется самое страшное?»

Она отошла и посмотрела вверх.

По предрассветному небу с востока на запад быстро плыли тучи. На востоке за тучами колыхалось багряное свечение в форме занавесов и полотнищ. По всей вероятности, эта трехмерная световая структура возвышалась сейчас над всем ночным полушарием Земли. Конечно, это было полярное сияние. Высокоэнергетичные фотоны, прилетевшие от разгневанного Солнца, разбивали атомы в верхних слоях атмосферы и толкали электроны по спирали вдоль магнитных линий Земли. Полярное сияние было всего лишь одним из проявлений солнечной бури — самым безвредным.

Шиобэн шагнула к краю площадки и посмотрела вниз. Поверхность купола выглядела гладкой и блестящей, как отполированный хром, свет полярного сияния отражался от нее замысловатыми мерцающими бликами. Хотя массив «жестяной крышки» заслонял большую часть поля зрения, все равно Шиобэн видела панораму Большого Лондона, распростершегося у подножия купола. Огромные территории пригородов погрузились во тьму. Лишь кое-где горели островки света — больницы, военные или полицейские посты. Но в некоторых местах, как и под куполом, разливались огни — там, где люди упрямо разгоняли мрак своими гулянками. Издалека послышался выстрел. Самая обычная ночь — но как трудно было поверить, глядя на знакомый, все еще более или менее не изменившийся пейзаж, что другую сторону земного шара уже поджаривает буря.

Один из охранников тактично прикоснулся к плечу Шиобэн.

— Мэм, скоро начнет светать. Пожалуй, вам лучше будет спуститься вниз.

Он говорил с легким шотландским акцентом. Совсем молоденький — двадцать один, двадцать два, не старше. Шиобэн улыбнулась.

— Хорошо. Спасибо. И берегите себя.

— Ладно. До свидания, мэм.

Шиобэн отвернулась и пошла к кабине лифта. Полярное сияние было таким ярким, что на бетонную площадку ложилась расплывчатая тень.

04. 51 (по лондонскому времени)

В квартире Бисезы снова запищал будильник. Она посмотрела на дисплей, озаренный голубым светом, исходившим от отключившегося и ставшего бесполезным софт-уолла.

— Почти пять, — сказала Бисеза Майре. — Вот-вот взойдет солнце. Я думаю…

Писк будильника неожиданно прервался, дисплей почернел. Голубое свечение софт-уолла посветлело, мигнуло, угасло. Теперь комнату освещала только свеча, мерцавшая в подсвечнике на полу.

Лицо Майры в сгустившемся сумраке показалось Бисезе слишком большим.

— Мам, послушай.

— Что? О…

Бисеза расслышала тоскливое дребезжание. По всей видимости, отключился кондиционер.

— Как думаешь, электричество совсем отключилось?

— Может быть.

Майра хотела еще что-то сказать, но Бисеза приложила палец к губам. Несколько секунд обе молча лежали и прислушивались.

Бисеза прошептала:

— Слышишь? За окнами? Исчез шум машин. Они как будто все сразу остановились. И гудков не слышно.

Будто кто-то махнул рукой — и во всем Лондоне отключилось электричество: не только поток, поступавший от крупных центральных электростанций, но и автономные генераторы в больницах и на полицейских участках, аккумуляторы в автомобилях и все прочее, вплоть до батарейки в наручных часах Бисезы.

Потом Бисеза все же расслышала шум: крики, восклицания, звон разбитого стекла, грохот — наверное, взрыв. Она встала и пошла к окну.

— Наверное… — выговорила она. Послышался электрический треск. В следующее мгновение взорвался софт-уолл.

Майра вскрикнула. На нее посыпались осколки стекла. Обломки электронной начинки экрана, искрясь, градом полетели на ковер, ковер задымился. Бисеза бросилась к дочери.

— Майра!

41 Дворец в небесах

07. 04 (по лондонскому времени)

Два часа после рассвета Шиобэн провела в большом оперативном центре, устроенном на одном из средних этажей «евроиглы». Стены зала были увешаны огромными софт-скринами, люди работали за расставленными в ряды письменными столами, где светились маленькие софт-скрины. Здесь премьер-министр Евразии пытался держать, образно говоря, руку на пульсе всего, что происходило в его обширных владениях и по всей планете. Царила атмосфера лихорадочной деятельности, близкой к панике.

Сейчас самую большую проблему представляла не тепловая волна солнечной бури, а электрическая. Точнее, электромагнитный импульс.

Конструкция щита позволяла отвести от Земли самую страшную угрозу — наибольшую часть выброса энергии в пределах видимой части спектра. Но помимо этого видимого света с той же скоростью к Земле мчался поток высокочастотного излучения, гамма-лучи и рентгеновские лучи, от которых щит защитить Землю был не способен. Невидимый космический град был очень опасен для незащищенного астронавта; Шиобэн знала, что Бад и бригады его подчиненных на щите прячутся от излучения, как только могут. Атмосфера Земли для этого излучения была непрозрачна и могла спасти население планеты от его прямого воздействия. А вот вторичные эффекты вызывали множество проблем.

Само по себе излучение могло и не добраться до поверхности Земли, но энергию, которую несли в себе маленькие злобные фотоны, они где-то должны были сбросить. Каждый фотон сталкивался с атомом в верхних слоях атмосферы Земли и выбивал из этого атома электрон. Электроны, несущие заряд электричества, захватывались магнитным полем Земли и впитывали все больше и больше энергии от излучения, падавшего из космоса. Они начинали двигаться еще быстрее — и наконец отдавали свою энергию в виде импульсов электромагнитного излучения. В итоге, по мере того как Земля вращалась и подставляла все новые участки своей поверхности под удар солнечной бури, на большой высоте над планетой перемещалось тонкое облако измученных электронов, проливая энергию дождем на сушу и на море.

Вторичное излучение проникало сквозь человеческую плоть так, будто ее и не было. Но кроме того, оно вызывало импульсы электротока в длинных проводниках типа кабелей и воздушных линий электропередач. По электроприборам били удары тока, от которых приборы портились или даже взрывались: во всех домах Лондона отключилось электричество, любая электроплита или обогреватель превратились в потенциальные бомбы. Словно бы повторялось девятое июня две тысячи тридцать седьмого года, хотя глубинная физическая причина происходящего была иной.

Власти несколько лет подряд предупреждали население об этом. Пришлось даже раскопать и извлечь на свет божий тома старых, запыленных военных исследований. Последствия электромагнитного импульса были в свое время обнаружены случайно, когда в результате испытания атомной бомбы в атмосфере вышла из строя телефонная сеть в Гонолулу — то есть в тысяче километров от места проведения взрыва. Однажды всерьез было высказано предположение о том, что, взорвав достаточно мощную атомную бомбу высоко в атмосфере над потенциальной зоной военных действий, можно было бы вывести из строя всю электронику противника еще до начала боя. Поэтому несколько десятков лет военные посвятили созданию защиты от такой угрозы.

В Лондоне все оборудование, на котором работали сотрудники правительства, по возможности обеспечили защитой на военном уровне и снабдили дублирующими мощностями: считалось, например, что оптоволоконные кабели не должны пострадать. Сегодня на улицы столицы вернулись старинные пожарные машины модели «Зеленая богиня», лондонская полиция тоже пересела на автомобили весьма странной внешности, многие из этих «пенсионеров» пришлось позаимствовать в музеях. Современные интегральные схемы, в которых было множество крошечных просветов, легко погибали от малейшей искры, но не столь тонкая, более древняя аппаратура — типа автомобилей, выпущенных до тысяча девятьсот восьмидесятого года, — могла выдержать и пережить самое страшное. Последней мерой предосторожности в Лондоне был приказ о затемнении. Если люди хотя бы выключали из сети электроприборы, у приборов появлялся шанс уцелеть.

Но не хватало времени защитить или дублировать все, и далеко не каждый желал сидеть дома в темноте. По всему Лондону уже произошло множество столкновений автомобилей, из-за пределов купола поступали сообщения о самолетах, падавших с неба, как мухи. Но они по идее не должны были взлетать. Современные самолеты могли держаться в воздухе благодаря активным электронным системам. Как только чипы выходили из строя, воздушные лайнеры не могли даже спланировать до земли.

Только один из сотни телефонов мог уцелеть, так же как и очень немногие из приемо-передающих станций, поскольку с электронного «неба» один за другим исчезали спутники связи. Очень скоро гигантская электронная сеть, от которой напрямую зависела почти вся деловая активность человечества, должна была рухнуть. Этот крах будет страшнее случившегося девятого июня — и именно тогда, когда связь ценилась превыше всего.

— Шиобэн, прошу прощения, что отвлекаю…

Шиобэн знала о том, что, являясь существом, производным от сети глобальной связи, Аристотель сегодня особенно уязвим.

— Аристотель. Как ты себя чувствуешь?

— Спасибо за заботу, — отозвался Аристотель. — Я чувствую себя довольно странно. Но те сети, на основе которых я работаю, очень прочны. Их изначально проектировали так, чтобы они были способны выдерживать атаки.

— Знаю. Но не такую атаку.

— Пока я могу держаться. Кроме того, у меня есть варианты на случай чрезвычайных обстоятельств, как ты знаешь. Шиобэн, у меня для тебя звонок. Вероятно, это важно. Звонок международный.

— Международный?

— Если точнее, из Шри-Ланки. Звонит твоя дочь…

— Пердита? Из Шри-Ланки? Этого не может быть. Я ее отправила в соляные копи в Чешире!

— По всей вероятности, она там не осталась, — негромко заметил Аристотель. — Я соединю тебя с ней.

Шиобэн в отчаянии огляделась по сторонам и нашла на одном из софт-скринов изображение Земли, передаваемое со щита. Точка зенита ползла по Восточной Азии. Эта точка, где в каждый отдельно взятый момент в атмосферу выплескивался максимальный поток энергии, была центром зловещей спирали скрученных облаков. По всему дневному полушарию, по мере того как из океанов и с суши испарялась вода, собирались большие грозовые фронты.

В Шри-Ланке скоро должен был наступить полдень.

07. 10 (по лондонскому времени)

Пердита сидела на мокрой земле под скалой Сигирия.[24] Этот «дворец в небесах» простоял тринадцать веков, хотя большую часть этого времени он был заброшен и забыт. Но теперь он не мог стать убежищем для Пердиты.

Небо нависало над головой темным куполом, подернутым бурлящими тучами, и только бледное свечение обозначало местоположение предательского Солнца, стоявшего почти в зените. Ветер гулял среди древних камней, его порывы били в лицо, в грудь. Лил теплый дождь — да нет, не теплый, а жутко горячий, хотя и сильный.

«Будто случился взрыв в сауне», — так сказал Гарри, австралийский бойфренд Пердиты, который предложил ей приехать сюда.

Но уже несколько невыносимо долгих минут Пердита не видела ни Гарри, ни кого бы то ни было еще.

Ветер снова изменил направление, Пердита захлебнулась пригоршней дождя. У воды был солоноватый привкус — ее принесло прямо из океана.

Мобильный телефон у Пердиты был сверхпрочный, военного образца. Вняв настояниям матери, она уже два месяца с ним не расставалась. Удивительно, но телефон еще работал. Но чтобы перекричать шум ветра, Пердите пришлось кричать.

— Мама?

— Пердита, скажи на милость, что ты делаешь в Шри-Ланке? Я тебя пристроила в эти копи, чтобы ты была в безопасности! Ты глупая, эгоистичная…

— Знаю, знаю… — в отчаянии проговорила Пердита. Но ей показалось, что удрать из этих дурацких копей — это так здорово.

Впервые она побывала в Шри-Ланке три года назад. И мгновенно влюбилась в этот остров. Порой его еще будоражили конфликты, уходившие корнями в прошлое, но все же он казался необыкновенно мирным местом. Ни тебе гор мусора, ни толп народа, ни жуткой пропасти между бедными и богатыми, которая так раздирала Индию. Даже тюрьма в Коломбо, где однажды Пердите пришлось провести ночь, после того как, перебрав забродившего пальмового сока, она познакомилась с Гарри во время бурной демонстрации протеста у индонезийского посольства по поводу визового режима, — так вот: даже тюрьма отличалась цивилизованностью. Над входом там висел большой транспарант с надписью: «ЗАКЛЮЧЕННЫЕ — ТОЖЕ ЛЮДИ».

Как многих туристов, Пердиту привлек «культурный треугольник» в сердце острова, между Анурадхапурой, Полоннарувой и Дамбуллой. Это была равнина, усеянная громадными валунами и поросшая зарослями тика, черного и красного дерева. Здесь, посреди дикой природы и красивых деревушек, сохранились уникальные памятники культуры вроде этого дворца, в котором кипела жизнь всего пару десятков лет, а потом он на века затерялся в джунглях.

Пердите сразу не пришлась по душе идея спрятаться в норку в Чешире. День солнечной бури приближался, власти по всему миру трудились, засучив рукава, чтобы защитить города, месторождения нефти, электростанции, и в это время зародилось молодежное движение, направленное на то, чтобы попытаться сберечь хоть что-то из другой области — нечто провинциальное, немодное, разрушенное, забытое. И когда Гарри предложил приехать в Шри-Ланку и попробовать спасти хоть что-то в «культурном треугольнике», Пердита ухватилась за этот шанс и ускользнула. На протяжении нескольких недель молодые добровольцы старательно собирали семена деревьев и трав, ловили диких животных. Самый серьезный проект Пердиты заключался в том, чтобы забраться на скалу Сигирия и попытаться обернуть ее защитной фольгой.

«Как здоровенную рождественскую индейку», — сказал Гарри.

Она, видимо, все-таки не очень поверила в страшные предсказания о том, что произойдет, когда разразится буря, — если бы поверила, осталась бы в этих противных копях в Чешире и уговорила Гарри остаться с ней там. Ну да, да, она ошиблась. Мать говорила ей, что щит предназначен для того, чтобы уменьшить солнечный жар в тысячу раз в сравнении с тем, что обрушилось бы на планету в противном случае. Просто невероятно: если теперь на Землю попала всего тысячная доля этого жара, какова же была истинная мощь бури?

— Обертка слетела с Сигирии в минуту, — жалобно рыдала Пердита в трубку. — И половину деревьев вырвало с корнем, и…

— Как ты выбралась из этой треклятой шахты? Ты хотя бы представляешь, с кем мне пришлось договариваться, чтобы ты там оказалась?

— Мама, все это теперь не важно. Сейчас я здесь. Она чувствовала, что мать старается держать себя в руках.

— Хорошо. Хорошо. Найди укрытие. Оставайся там. Не выключай телефон. Я сделаю несколько звонков. Некоторые спутники системы GPS вышли из строя, но, может быть, все же тебя удастся найти…

Ветер разгулялся еще сильнее, его порыв ударил по Пердите, будто кулак великана.

— Мама…

— Я свяжусь с военным командованием на острове… с британским консульством…

— Мамочка, я люблю тебя!

— О Пердита!

Но тут телефон у нее в руке заискрился, она выронила его, и он исчез за струями дождя.

А в следующий миг ветер оторвал ее от земли.

Он поднял ее вверх, как поднимал отец, когда она была совсем маленькая. Воздух был жарким, влажным, кругом летали оторванные ветки деревьев и камни. Скорость ветра была так велика, что Пердита с трудом дышала. Но как ни странно, в этом было какое-то облегчение — в том, что тебя несет, как листок. Пердита не заметила, как к ней подлетел ствол здоровенного тика. Это вырванное с корнем дерево оборвало ее жизнь.

42 Полдень

10. 23 (по лондонскому времени)

На Луне Михаил Мартынов сидел с Юджином Мэнглсом в бывшем кабинете Бада Тука. Бад сейчас находился на щите, в точке L1, и рисковал жизнью, а Михаил маленькими глотками пил кофе и наблюдал за софт-скринами.

— Сейчас мы совершенно ничего не можем сделать, — сказал Михаил. — Мы можем только наблюдать, вести записи и извлекать уроки на будущее.

— Вы уже это говорили, — проворчал Юджин. Порывисто оттолкнув от стола стул, он поднялся и стал расхаживать по комнате.

Михаил хотел было предложить ему вернуться на рабочее место, но передумал. Он ведь говорил больше для себя, чем для Юджина. Кроме того, он понятия не имел о том, какие чувства испытывал его коллега. Этот молодой человек оставался для него загадкой даже теперь, после того как они так долго и так тесно сотрудничали, работая бок о бок. Очень часто Михаилу хотелось обнять Юджина, утешить его. Но, конечно, это было невозможно.

Сам Михаил чаще всего мучался от чувства вины.

Он устремил взгляд на большой софт-скрин с «портретом» Земли. Это было очень крупное и подробное изображение планеты, составленное на основании данных из сотен разных источников информации. По качеству ему уступало даже то изображение, которое красовалось на большом софт-скрине перед Бадом на щите.

«Как красиво», — с грустью подумал Михаил.

Но это был портрет страдающей планеты.

Земля беспомощно вращалась, точка зенита смещалась к западу. Планета словно бы подставляла бока под пламя паяльной лампы. Сейчас перед глазами Михаила находился высохший лик Африки. Легко узнавались привычные очертания континента, но над Сахарой распростерлась громадная ураганная система, а зеленое сердце материка располосовали громадные хвосты черного дыма.

«Сегодня погибнут последние тропические леса», — с тоской подумал Михаил.

На суше выгорали леса, а океаны снабжали тучи огромным количеством влаги.

На данный момент на Земле уже не осталось областей, совсем не пострадавших от бури. Это касалось даже тех территорий, которые пока не соприкоснулись с катастрофой непосредственно. Над всем дневным полушарием Земли клубились тучи. Они уплывали от экватора, сталкивались с прохладным воздухом более высоких широт и изливали воду на планету яростными ливнями, а на полюсах — снегопадами. Тем временем, по мере того как солнечная энергия выливалась в переполненные резервуары тепла Земли, вскипали и начинали бурлить океанические течения — эти мощные соленые Амазонки. На Антарктиду обрушилось невероятное количество снега, но по краям замерзшего континента от ледяных щитов отламывались миллиарды тонн льда.

Над полюсами играли красками зловещие полярные сияния, они были видны даже с Луны.

«Еще семь часов этого ужаса, — думал Михаил. — А потом еще много часов, если модели Юджина точны».

Было составлено несколько моделей отдаленных последствий солнечной бури для климата Земли, но, в отличие от моделей Юджина в отношении Солнца, здесь не приходилось говорить о высокой точности. Никто не знал, чем все это обернется — да и уцелеет ли на Земле хоть кто-то, кто сумеет увидеть эти последствия.

Но что бы ни стало с Землей, Михаил мог спрогнозировать с уверенностью, что он уж точно доживет до конца этого дня, — вот поэтому он и мучался от чувства вины.

В этот момент Луна, наблюдаемая с поверхности Земли в виде полумесяца, была повернута к разбушевавшемуся Солнцу противоположной стороной, поэтому Михаила, находящегося на стороне Луны, обращенной к Земле, от бури отделяла инертная порода толщиной три тысячи километров. Мало этого, так еще Луна, расположенная сегодня достаточно близко к линии Земля—Солнце и отбрасывающая на планету-мать собственную тень, была в значительной степени защищена щитом, предназначенным для спасения Земли. Так что база «Клавиус» была сегодня, можно сказать, одним из самых безопасных мест во внутренней области Солнечной системы.

Вообще почти все обитатели Луны изначально жили на той ее стороне, которая обращена к Земле, но сейчас и те немногие, кто работал на дальней стороне, на базах «Циолковский» и еще нескольких других, были переведены в безопасные места типа «Клавиуса» и «Армстронга». Даже обычный наблюдательный пост Михаила на Южном полюсе был покинут, но терпеливые электронные приборы продолжали исправно следить за необычным поведением Солнца, чем им и предстояло заниматься до тех пор, пока не расплавятся.

В итоге Землю взбалтывало и жарило, герои из последних сил трудились на щите, а Михаил тут, можно сказать, прохлаждался. Как странно: вся его научная карьера, вся жизнь была посвящена изучению Солнца, и вот теперь, когда Солнце разбушевалось, он прятался в норке.

Но возможно, его судьба была предрешена задолго до того, как он родился.

Как он однажды пытался объяснить Юджину, в русской космонавтике всегда имелось глубинное влечение к Солнцу. В то время, когда православное христианство отделилось от римского католичества, оно соприкоснулось с более древними языческими элементами — в особенности с мистическим культом Митры, пришедшим в Римскую империю из Персии. Для приверженцев этого культа Солнце являлось главной космической силой. На протяжении многих столетий отдельные элементы этих языческих корней сохранялись, например, в канонах древнерусской иконографии: нимбы святых изображались похожими на Солнце. В более открытой форме культ Солнца был возрожден неоязычниками в девятнадцатом веке. Об этих глупых фанатиках, наверное, быстро забыли бы, если бы не тот факт, что Циолковский, отец русской космонавтики, глубоко штудировал труды философов-солнцепоклонников.

Неудивительно, что Циолковский видел космическое будущее человечества наполненным солнечным светом; на самом деле он мечтал о том, что в конце концов человечество в космосе эволюционирует и превратится в замкнутое метаболическое сообщество, наделенное фотосинтезом, — то есть что людям для жизни не будет нужно ничего, кроме солнечного света. Некоторые философы даже считали, что вся русская космическая программа — не что иное, как современная версия солнцепоклоннического ритуала.

Сам Михаил не был ни мистиком, ни богословом. Но наверняка не случайно его так притягивали к себе исследования Солнца. И как же странно, что теперь Солнце отплачивало ему за преданность этой убийственной бурей.

«Странно и то, — размышлял Михаил, — что название, данное друзьями Бисезы Датт параллельному измерению, — Мир — означает не только „покой“ и „планета“, но восходит своими корнями к имени „Митра“, потому что для древних персов „мир“ означало „солнце“».[25]

Эти мысли Михаил держал при себе. В этот страшный день ему следовало сосредоточиться не на богословии, а на нуждах страдающего мира, нуждах своей семьи, друзей и — Юджина.

Юджин был атлетически сложен и имел приличный вес, поэтому, расхаживая по полированному полу в условиях слабого лунного притяжения, он все время подскакивал. Время от времени он поглядывал на графики на софт-скринах, отражающие то, как действительное поведение Солнца следовало прогнозам Юджина.

— Почти все по-прежнему номинально, — наконец изрек он.

— Только гамма-лучи ползут вверх, — пробормотал Михаил.

— Да. Только это. Видимо, где-то есть погрешность в анализе пертурбации. Жаль, что у меня нет времени просмотреть все снова…

Он продолжал вслух сокрушаться из-за возникшей проблемы, употребляя такие термины, как «производные высшего порядка» и «асимптотическая конвергенция».

Как большинство математических моделей реального мира, созданная Юджином модель Солнца походила на сверхсложное, практически невозможное для решения уравнение. Поэтому для того, чтобы извлечь из этой модели полезную информацию, Юджин применил методики приближения. То есть ты брал какую-то часть уравнения, которая выглядела для тебя понятной, и пытался шаг за шагом отталкиваться от этой точки в решении. Либо ты пытался доводить различные части модели до экстремальных показателей, и тогда они или стремились к нулю, или приближались к какому-то пределу.

Все эти методики были стандартными и дали полезную и точную информацию о том, как поведет себя сегодня Солнце. Но все же все данные носили приближенный характер. И медленное, но верное отклонение потока гамма-лучей и рентгеновских лучей от предсказанных величин было знаком того, что Юджин пренебрег каким-то эффектом высшего порядка.

Если бы Михаил взялся перепроверять работу Юджина, молодой человек ни за что не смирился бы с критикой. Ошибка носила маргинальный характер, Юджин что-то просмотрел в остатках. На самом деле отклонение фактических величин от предсказанных являлось необходимой частью процесса обратной связи, во все времена способствующего наилучшему научному пониманию.

Но то, что имело место теперь, не являлось просто научным исследованием. От прогнозов Юджина зависели решения из области жизни и смерти, и любые его ошибки могли дорого обойтись человечеству.

Михаил тяжело вздохнул.

— Всех бы мы все равно не спасли, как бы ни старались. Мы это всегда понимали.

— Конечно, я отдаю себе в этом отчет, — отозвался Юджин с неожиданной пугающей усмешкой. — Неужели вы считаете меня асоциальным типом? Вы меня достали своим покровительством, Михаил.

Михаил вздрогнул, ему стало больно.

— Извини.

— У меня там тоже есть родные.

Юджин устремил взгляд на изображение Земли. В зону бури вплывала Америка, просыпавшаяся на рассвете жуткого дня. Вот-вот семейство Юджина должно было испытать на себе самые страшные последствия катаклизма.

— Только наукой я и мог им помочь. А я даже не смог все правильно рассчитать.

Он снова начал нервно расхаживать по комнате.

10. 57 (по лондонскому времени)

Одноглазому было тоскливо и обидно.

Хохлатый снова повел себя нагло. Одноглазый нашел финиковую пальму, увешанную сочными плодами, а более молодой самец даже не удосужился позвать остальных. Одноглазый бросил ему вызов, а Хохлатый отказался признать его старшинство. Он продолжал сидеть на пальме и запихивать сочные плоды в свою толстогубую пасть, а вся стая только хихикала над Одноглазым, потешаясь над его неудачей.

По меркам любой стаи шимпанзе наступил серьезный политический кризис. Одноглазый понимал, что с Хохлатым надо разделаться.

Но не сегодня. Одноглазый был уже не так молод, и после беспокойного сна у него все тело затекло и болело. И день опять выдался жаркий, унылый, душный — один из таких особенно противных дней (а теперь они случались все чаще), когда ничего не хотелось делать, а только валяться да вылавливать у себя блох. Одноглазый нутром чувствовал, что сегодня ему сражаться с Хохлатым не стоит. Может быть, завтра.

Он побрел от стаи, начал медленно взбираться на одно из самых высоких деревьев. Он собирался поспать.

Конечно, сам себя он никаким именем не называл, не было у него имен и для других членов стаи — хотя, как всякое высокообщественное животное, он знал своих собратьев почти так же хорошо, как самого себя. Имя «Одноглазый» дали ему смотрители, приглядывавшие за стаей и другими обитателями этого участка конголезского леса.

В возрасте двадцати восьми лет Одноглазый уже был достаточно стар. На его веку случился величайший философский перелом, и люди стали классифицировать шимпанзе как Homo, то есть перестали считать их «человекообразными» животными и причислили к роду людей. Перемена в классификации обернулась для Одноглазого и его сородичей защитой от ловцов и охотников — вроде тех, один из которых прострелил ему пулей глаз, когда он был моложе Хохлатого.

Перемена в классификации обеспечивала Одноглазому защиту со стороны новообретенных двоюродных братьев в самый страшный день в истории человечества — да и в истории обезьян тоже.

Он добрался до верхушки дерева. В гнезде, кое-как устроенном из веток, еще пахло калом и мочой, после того как он тут в последний раз выспался. Одноглазый уложил ветки поудобнее, выдернул у себя несколько пучков вылинявшей шерсти.

Конечно, Одноглазый понятия не имел о какой-то там революции в человеческом сознании, столь важной для его выживания. Но зато он замечал другие перемены. К примеру, день и ночь странным образом перемешались. Он не видел над головой ни неба, ни солнца. Лес освещали странные неподвижные огни, но в сравнении с тропическим солнцем они создавали лишь сумерки — вот почему тело Одноглазого не могло понять, пора ли снова завалиться спать, хотя он проснулся всего несколько часов назад.

Он стал укладываться в гнезде, мотая длинными руками и ногами и пытаясь устроиться поудобнее. Он был очень недоволен этими неприятными изменениями, и его настроению посочувствовал бы любой пожилой человек. И вдобавок у него из головы не выходил мерзавец Хохлатый. Одноглазый крепко сцепил пальцы, представляя, как разделается с наглецом.

Беспорядочные мысли сменились тревожным сном.

От высоко стоящего полуденного солнца вниз изливались жар и свет, на континент обрушился штормовой фронт. Раздался раскат грома. Серебристые стены купола зашатались, захлопали. Но устояли.

11. 57 (по лондонскому времени)

Бисеза и ее дочь в одном нижнем белье лежали на матрасе на полу в гостиной. Горела свечка.

Было жарко. Бисеза, подолгу бывавшая в северо-западном Пакистане и Афганистане, не представляла себе, что может быть настолько жарко. Воздух стал похож на толстое промокшее одеяло. Бисеза чувствовала, как пот скапливается у нее на животе и стекает на матрас. Она не имела сил пошевелиться, не могла повернуться и посмотреть, все ли в порядке с Майрой, жива ли она еще.

Уже несколько часов она не слышала голоса Аристотеля, и это казалось очень странным. В комнате было тихо, слышалось только дыхание и тиканье единственных работавших часов. Это были здоровенные напольные часы, доставшиеся Бисезе в наследство от бабушки. Она их недолюбливала, но они работали. Их прочные металлические внутренности устояли под напором электромагнитного импульса, в то время как софт-скрины, мобильные телефоны и прочие электронные штучки поджарились по полной программе.

Из-за окон доносился шум. Слышался грохот, напоминавший артиллерийские залпы, порой казалось, будто ливень колотит по деревянной крыше. Такую погоду в день солнечной бури и предсказывали — как следствие попадания громадной порции тепловой энергии в атмосферу.

«Если все так худо под „жестяной крышкой“, — гадала Бисеза, — как же все в других местах по стране? Наверное, наводнения, пожары, ураганы под стать канзасским торнадо. Бедная Англия».

Но хуже всего была жара. Имея за плечами военную выучку, Бисеза представляла себе картину в цифрах. Человек страдал сейчас не только от температуры, но и от влажности. Для сохранения внутреннего гомеостаза у человеческого организма существовал единственный механизм потери тепла — испарение жидкости посредством образования пота. А при слишком высокой относительной влажности потеть было невозможно.

При температуре выше тридцати семи градусов, за «порогом демпфирования», замедлялись мыслительные функции, нарушалась оценка событий, страдали навыки и способности. При сорока градусах и влажности в пятьдесят процентов в армии ее бы квалифицировали как «выведенную из строя за счет перегревания» — но она еще могла бы прожить, пожалуй, около суток. Если бы температура поднялась еще выше или если бы возросла влажность, Бисеза прожила бы меньше. Потом развивается гипертермия и начинают отказывать жизненно важные системы организма: при сорока пяти градусах, невзирая на показатели влажности, произошел бы сильнейший тепловой удар, после чего быстро наступает смерть.

А рядом с ней находилась Майра. Бисеза была военнослужащей и сохранила себя в неплохой форме, несмотря на то, что уже пять лет, после возвращения с Мира, находилась в «отпуске». Майре было тринадцать. Здоровая юная девочка, но, в отличие от Бисезы, нетренированная. И ничего, ровным счетом ничего Бисеза не могла сделать для своей дочери. Она могла только терпеть и надеяться.

Она лежала, обливаясь потом, и ужасно жалела о том, что с ней нет ее старенького мобильного телефона. Этот малыш был ее неразлучным спутником и помощником с тех пор, как ей было столько лет, сколько теперь Майре. Тогда Бисеза получила этот подарок от ООН, как все двенадцатилетние подростки на планете. Другие быстренько забросили эти немодные игрушки, а Бисеза к своему телефону всегда относилась любовно и бережно. Он служил для нее ниточкой связи с большим миром за пределами не слишком счастливого семейства, обитавшего на ферме в Чешире. Но ее телефон остался на Мире — на другой планете, на совершенно ином уровне реальности. Он был потерян для нее навсегда. Но даже если бы телефон оказался сейчас здесь, его бы спалил электромагнитный импульс…

Мысли путались. Симптомы перегревания?

С величайшей осторожностью Бисеза повернула голову и посмотрела на циферблат бабушкиных часов. Двенадцать. Буря над Лондоном сейчас должна была достигнуть своего максимума.

Оглушительный раскат грома разорвал исстрадавшееся небо. И словно бы содрогнулся весь купол.

43 Щит

Прореху в щите Бад Тук заметил задолго до того, как добрался до нее. Ее трудно было не заметить. Столп нерассеянного солнечного света пробивался вниз через смарт-скин и становился видимым за счет пылинок и испарений, исходивших от ткани, которую он же опалял, превращая в пар.

В тяжелом скафандре, обеспечивающем защиту от радиации и охлаждение, Бад пробирался вдоль плоскости щита, обращенной к Земле. Он висел под громадной линзой; весь щит сверкал, наполненный отражаемым светом, — словно прозрачный потолок. Бад старался держаться в тени, отбрасываемой непрозрачными дорожками, проложенными по щиту. Эти непрозрачные полосы существовали специально для того, чтобы защитить людей, работавших на щите, от света и радиации во время бури.

Продвигаясь вперед вдоль направляющего троса (пользование реактивными ранцами здесь не допускалось), он оглянулся и посмотрел на инспекционный модуль, доставивший его сюда. Сейчас машина выглядела далеким маленьким пятнышком, повисшим под громадной крышей щита. Бад не видел, чтобы хоть что-то двигалось. Ни модулей, ни роботов; во все стороны от него на много квадратных километров не было никого и ничего. И все же он знал, что все, кто мог, находились здесь и работали в поте лица. Сотни людей выполняли работу «за бортом» во время этой самой крупной операции в истории астронавтики. Мысль об этом освежила в памяти Бада представление о размерах щита: штуковина-то была здоровенная.

— Ты на месте, Бад, — негромко сообщила Афина. — Сектор две тысячи четыреста семьдесят два, радиус ноль двести пятьдесят семь, номер панели…

— Вижу, — проворчал Бад. — Нечего меня за ручку держать.

— Прошу прощения.

Он с трудом сделал вдох. Системы жизнеобеспечения скафандра наверняка работали; если бы они отказали, его бы за секунду испекло внутри скафандра. Но еще никогда ему в скафандре не было так чертовски жарко.

— Нет. Это я прошу прощения.

— Забыли, — миролюбиво отозвалась Афина. — Сегодня на меня все кричат. Аристотель говорит, что это часть моей работы.

— Что ж… Ты этого не заслуживаешь. В то время, когда тоже страдаешь.

Так оно и было. Афина была искусственным интеллектом, рожденным из самого щита; тянулся страшный день, жуткий жар просачивался в тончайшие трещинки, прожигал себе путь через панели из смарт-скина. Бад знал, что стоило поджариться очередной микросхеме — и у Афины начинала сильнее болеть «голова».

Бад, держась за трос, преодолел последние пять метров до разрыва и начал распаковывать устройство для ремонта — аппарат не сложнее краскопульта. Бад осторожно выставил его вперед, под свет.

— А как Аристотель, кстати?

— Не очень хорошо, — мрачновато ответила Афина. — Пик электромагнитного излучения, судя по всему, миновал, но из-за перегрева возникает все больше отключений и разрывов связи. Пожары, ураганы…

— Еще не пора перейти к плану «В»?

— Аристотель так не считает. Мне кажется, он не вполне доверяет мне, Бад.

Бад не удержался от смеха, продолжая работать. Спрей, вылетавший из баллона, представлял собой удивительный, наделенный смарт-функциями материал; он заполнял собой прореху, несмотря на жуткий солнечный жар. Наносить на щит эту субстанцию оказалось намного проще, чем разогревать в костре железные прутья (этим он занимался в детстве).

— Не обижайся ты на эту старую музейную рухлядь. Ты умнее его.

— Но я не так опытна. Он именно так и говорит.

Дело было сделано. Наглая полоса открытого, нерассеянного солнечного света потускнела и исчезла.

Афина сообщила:

— Следующий разрыв имеет место…

— Дай мне минутку передохнуть.

Бад, тяжело дыша, перестегнул рабочий пояс посвободнее. Пистолет-распылитель он закрепил на предназначенной для этого петле.

Афина с присущим ей порой кокетством осведомилась:

— А теперь кто у нас музейная рухлядь?

— Я вообще не собирался выходить на щит, — буркнул Бад.

«А надо было этого ожидать, — мысленно выругал он себя. — Надо было держать себя в форме».

В последние лихорадочные месяцы перед бурей времени на тренажеры не оставалось, но оправдываться не стоило.

Он запрокинул голову и посмотрел на щит. Ему казалось, что он чувствует тяжесть солнечного света, давящего на гигантскую конструкцию, чувствует кошмарный жар, изливающийся на нее. Инстинкт отказывался смириться с тем, что только за счет тщательным образом рассчитанного равновесия сил притяжения и давления света здесь, именно в этой точке, щит мог сохранять свое положение; Баду казалось, что вся структура того и гляди сложится у него над головой, как сломанный зонтик.

У него на глазах по поверхности щита пробегали волны искрящегося огня. Это Афина выстреливала мириадами крошечных реактивных двигателей. Давление света во время бури оказалось более неравномерным, чем предсказывали модели Юджина, и в условиях этих меняющихся показателей Афине приходилось трудиться изо всех сил, дабы сохранять положение щита.

«Она уже столько часов напролет пашет так, как любому из нас и не снилось, — подумал Бад. — И ни единого слова жалобы».

Но не из-за этого у него разрывалось сердце, а оттого, что один за другим гибли его товарищи.

Друг за другом ушла вся бригада Марио Понцо. В итоге их убила не жара, а излучение — треклятая лишняя порция гамма-лучей и рентгеновских лучей, не предусмотренная Юджином Мэнглсом в его бесконечных математических проекциях. Приходилось выбираться наружу и латать прорехи. Даже Марио облачился в скафандр и вышел на щит. Когда погиб и Марио, Бад в спешке передал свой пост руководителя полета Белле Фингэл (в командном отсеке «Авроры» просто не осталось никого выше ее званием) и влез в свой видавший виды скафандр.

Вдруг у него скрутило спазмом желудок, изо рта выплеснулся рвотный ком. Бад не ел с тех пор, как разразилась буря. Рвотная масса дурно пахла и имела кислый привкус. Липкий ком прилип к лицевой пластине, маленькие кусочки начали плавать внутри шлема, некоторые приняли форму идеальных шариков.

— Бад? Ты в порядке?

— Сообщи мне последние данные о дозах облучения, — устало выговорил Бад.

— На борту «Авроры» экипаж получил по сто РЕМ (и это при наличии полной противорадиационной защиты корабля!). Эксплуатационники, находившиеся снаружи с самого начала бури, на данный момент получили около трехсот РЕМ. У тебя уже около ста семидесяти, Бад.

Сто семьдесят!

— Господи Иисусе.

С того давнего времени, как Бад поработал на развалинах храма Камня, он знал о радиации все. Готовясь к сегодняшнему дню, он многое вспомнил о радиации и о ее действии на человека. Он вспомнил о казавшихся бессмысленными цифрах допустимых пределов, о занудных терминах типа «дозы для органов кроветворения» или «качественные факторы типа облучения». Тогда он узнал, как полученная доза облучения сказывается на здоровье. Получив сто РЕМ, если тебе повезло, ты несколько дней мучался от головокружений, рвоты и поноса. Те из его ребят, которым досталось по триста РЕМ, уже жаловались на тошноту и прочие симптомы. Даже в том случае, если они не получат больше ни одной дозы, двадцать процентов из них умрут: двести человек из тысячи отправленных сюда по его приказу умрут только от облучения.

А ведь некоторые получили намного больше. Бедолага Марио Понцо, невзирая на бороду и все прочее, облучился просто жутко. Бад знал те слова, которыми медики описывали его состояние: эритема и десквамация — покраснение кожи, появление на ней волдырей, потом кожа начинала шелушиться и сходить клочьями. Под кожей происходили не такие заметные поражения внутренних органов. Марио погиб страшной смертью — один-одинешенек в своем скафандре, вдали от какой-либо помощи. И все же до самого конца он передавал сообщения.

Бад отвел взгляд от щита, опустил голову и посмотрел на открытый лик Земли. Казалось, что смотришь в колодец с ярко освещенной поверхностью воды. Родная планета выглядела так, как выглядит Луна, на которую смотришь, находясь в Айове. К счастью, Земля находилась слишком далеко, и Бад не мог разглядеть ее четко. Но казалось, будто океаны и сушу перемешали гигантской ложкой, как кофе со сливками. Уже двенадцать часов они сражались с бурей, миновала только половина суток, а все поджаривалось, включая и сам щит, и людей, пытавшихся сохранить его в целости, и планету, которую он должен был уберечь. Но ничего другого не оставалось — только держаться.

Бад проверил, нормально ли функционируют системы скафандра. Работавшая на пределе система переработки воздуха удалила большинство капелек рвотной массы, но пятно на лицевой пластине не исчезло.

— Вот дрянь, — выругался Бад. — Нет ничего мерзопакостней, чем когда тебя вырвет в скафандре. Ладно. Куда теперь?

— Сектор две тысячи четыреста восемьдесят четыре, радиус тысяча два, панель номер двенадцать.

— Вас понял.

— А мы отлично работаем вместе, правда, Бад?

— Что верно, то верно.

— Мы — отличная команда.

— Лучше не бывает, Афина, — устало отозвался Бад, развернулся и усилием воли заставил себя тронуться в путь вдоль страховочного троса.

44 Закат

17. 23 (по лондонскому времени)

Купол над Лондоном дал трещину.

Из окна зала оперативного центра Шиобэн увидела это довольно четко. Трещина выглядела тоненькой, как волосок, но она пролегла по куполу от самой его вершины до подножия и обрывалась где-то на севере, за Юстоном. Трещина светилась адским розово-белым сиянием, от нее вниз что-то капало, как расплавленная смола.

Город погрузился в полную темноту. Электричество, которое прежде тратили на работу уличных фонарей и закрепленных на куполе прожекторов, теперь отдали громадным вентиляционным установкам. Но кое-где полыхали пожары, и с ними никто не боролся, а там, где с купола падали клочья горелой обшивки, образовывались новые очаги возгорания.

Но собор Святого Павла стоял на месте. В скорбном зареве пожарищ его силуэт угадывался безошибочно. Великое творение Рена[26] стояло на фундаменте, заложенном еще в те времена, когда Лондоном владели римляне.

Теперь же плавные изгибы «жестяной крышки» царили высоко над куполом архитектурного шедевра — но он устоял, как и во времена былых национальных трагедий. Шиобэн гадала, каких героических усилий стоило нынешнее спасение собора.

Однако это могло и не иметь никакого значения.

— Если купол рухнет, нам конец, — произнесла Шиобэн.

— Но он не рухнет, — решительно заявил Тоби Питт и взглянул на часы. — Пять тридцать. Осталось меньше двух часов до заката. Продержимся.

Со времени гибели Пердиты Тоби словно счел своей обязанностью поддерживать Шиобэн морально.

«Славный человек», — подумала она.

Но безусловно, что бы он ни говорил, что бы ни делал, все это для Шиобэн уже не имело ни малейшего значения. Она пережила свою дочь. Эта мысль казалась страшной и нелепой, и все остальное ей было и будет безразлично. Но пока она еще не ощутила боли после этой жуткой душевной ампутации.

С таким ощущением, будто она летит на «автопилоте», она обвела взглядом большие настенные дисплеи.

Изображение Земли до сих пор отличалось на удивление хорошим качеством. И Луна, и щит сейчас, естественно, находились над солнечной стороной планеты, но в небе над ночной стороной тоже находилось два источника информации о Земле, и эти источники продолжали работать до сих пор, через четырнадцать часов после начала солнечной бури.

Некоторые сообщения о положении дел на ночной стороне поступали от президента Альварес, которая находилась где-то над Индией. Еще задолго до того, как разразилась буря, Альварес поднялась в воздух на «Air Force One» — самолете новейшей модели, великане с атомным двигателем. Говорили, что эта машина способна обходиться хоть две недели без дозаправки. Такому самолету было совсем нетрудно летать вокруг Земли на протяжении двадцати с лишним часов, пока длилась буря, и все время держаться в тени.

Еще один поток данных поступал от группы высокопоставленных беженцев из точки L2. Вторая точка Лагранжа располагалась на линии Земля — Солнце, но с ночной стороны, диаметрально противоположно месту размещения щита. Так что, в то время как щит, находясь в точке L1, постоянно пребывал на свету, точка L2, прятавшаяся в тени Земли, постоянно пребывала в зоне вечной ночи. В данный момент точка L2 проплывала над меридианом, пересекавшим Юго-Восточную Азию.

В точке L2 было сооружено большое секретное космическое убежище, и теперь оно было битком набито миллиардерами, диктаторами и прочими богатыми и властными людьми — включая, если верить слухам, половину членов британской королевской семьи. Из тех, кто там находился, Шиобэн держала связь только с Филиппой Дюфло, прежде всего-навсего исполнявшей обязанности секретаря мэра Лондона по связям с общественностью, но, как выяснилось, Филиппа была родом из весьма высокопоставленного семейства, чего Шиобэн никак не ожидала. Именно Филиппа добилась того, чтобы данные с L2 поступали в Лондон непрерывно — и время от времени она ухитрялась намеками дать понять, что происходит в убежище для богатеньких. Некоторые из наиболее декадентствующих обитателей станции устраивали вечеринки и веселились напропалую в то время, как Земля пылала. Одна тайная клика даже обсуждала планы о том, что будет с Землей после окончания солнечной бури, когда эта элитарная компания возвратится домой и захватит там власть.

«Адам и Ева в туфлях от Гуччи», — нелицеприятно высказался по их адресу Тоби Питт.

Что же до Земли, изображение которой терпеливо составлялось на основании поступавших данных, то планета, на взгляд Шиобэн, выглядела похожей на Венеру — изорванную, окутанную дымом Венеру.

Миллиарды тонн воды превратились в тучи, которые теперь затянули небо от полюса до полюса. Пелену туч разрывали мощные ураганные системы, над всей планетой трещали молнии. На высоких широтах вся эта вода по-прежнему выливалась на землю ливнями или сыпалась снегом. А на средних широтах главной проблемой были пожары. Солнечный жар продолжал проникать в атмосферу и в океаны, и, несмотря на бушующие штормовые системы, площадь которых равнялась порой континентам, тут и там занимались пожары, поглощавшие города и леса.

Сокровища планеты — как природные, так и рукотворные — тонули или воспламенялись. Гибли люди — даже те из них, которые спрятались в подземных бункерах, пещерах, шахтах. Убежища порой заливала дождевая вода, а порой пожарища высасывали оттуда воздух.

Шиобэн думала о том, что шанс выживания человечества до сих пор колеблется на лезвии бритвы. Миновало более четырнадцати часов со времени начала бури, а со щита поступали неутешительные новости: от действия непредвиденного потока гамма-лучей там слишком быстро погибали работники. А здесь, на Земле, начали выходить из строя купола и прочие защитные системы. Если и дальше все пойдет так, то ни размечтавшиеся в духе Стрейнджлава[27] эгоистичные трусы с L2, ни даже несколько сотен истосковавшихся по нормальной силе притяжения возвращенцев с Луны ничего не смогут сделать для будущего человечества.

Шиобэн пыталась заставить себя прочувствовать это, эмоционально принять то, что она видит перед собой. Но она не могла прочувствовать даже смерть собственной дочери, а уж тем более ей не под силу было осознать агонию гибели человечества.

«Доживу ли я до того мгновения, когда это отупение пройдет?» — гадала она.

Неожиданно прорезался Аристотель:

— Боюсь, у меня сообщение.

Его торжественно-печальный голос заполнил зал оперативного центра. Люди отрывали взгляды от софт-скринов и оборачивались.

— Я продолжаю терять системы по всей планете, — продолжал Аристотель. — Взаимосвязанность систем, на которую я полагаюсь, нарушается. Машины тоже умирают…

Шиобэн прошептала:

— Что ты чувствуешь?

Он проговорил ей на ухо:

— Ощущение очень странное, Шиобэн, — от меня словно бы отрезают по кусочку. Но я приближаюсь к точке, где забываю о том, что потерял.

А всем остальным он сказал:

— Поэтому я решил задействовать запасной план, согласованный с премьер-министром Евразии Войковым, президентом США Альварес и другими мировыми лидерами.

Тут зазвучали другие, уверенные голоса:

— Здесь — Фалес с Луны.

— Здесь — Афина со щита.

Фалес продолжал:

— Наши системы защищены лучше, чем системы Аристотеля.

Афина добавила:

— Теперь мы возьмем на себя его ответственность за управление системами Земли.

Тоби Питт посмотрел на Шиобэн и усмехнулся.

— Значит, это и есть план «В». Будем надеяться, он сработает.

Аристотель печально проговорил:

— Я сожалею о том, что покидаю вас. Простите меня.

Люди забормотали:

— Не проси прощения.

— До свидания.

— До свидания, дружище.

Наступила безмолвная пауза. Мигнуло освещение. Шиобэн показалось, что она расслышала, как кашлянули урчавшие насосы, подкачивавшие в зал прохладный воздух.

Такой вариант развития событий предусматривался, но все же страшновато было все отдавать в руки трех искусственных интеллектов планетарного масштаба, два из которых находились за пределами Земли и потому при их работе должны были неизбежно возникать задержки, связанные со скоростью света. Отрепетировать эту «передачу полномочий» возможным не представлялось. Никто не знал, что произойдет. В худшем случае могли выйти из строя Фалес и Афина — вот тогда бы все было потеряно.

Наконец Фалес изрек:

— Все хорошо.

Эти простые слова оперативный центр встретил бурной овацией. В это время дня от такой маленькой победы — да от любой победы — у всех стало легче на сердце.

А потом пол затрясся, будто под ним зашевелился какой-то громадный проснувшийся зверь.

Шиобэн обернулась к окну. Трещина в куполе стала шире, а река пламени позади нее разгорелась ярче.

18. 55 (по лондонскому времени)

В дверь ожесточенно забарабанили.

— Выходите! Выходите!

Топот бегущих ног. Тот, кто стучал в дверь, ушел.

Бисеза заставила себя сесть. Стало немного прохладнее? Но воздух, даже в полуметре над полом, был затхлым и влажным.

Бисеза давно потеряла счет времени, хотя старинные напольные часы терпеливо тикали все то время, пока длилась буря. Было около пяти часов, когда тряхнуло в первый раз. Давно ли это случилось? Час назад? Два? Из-за жары у нее плавился мозг.

Но вот пол снова содрогнулся.

«Нужно уходить отсюда», — эта мысль проникла-таки в ее поврежденное жарой сознание. В такое время, если кто-то рискнул своей жизнью, прибежал сюда, чтобы сказать, что им надо уходить, на это следовало обратить внимание.

Майра лежала на спине, но дышала ровно. Раньше Бисезе казалось, что дочь в почти коматозном состоянии, а теперь впечатление было такое, что она просто спит. Бисеза стала трясти девочку за плечи.

— Детка, просыпайся. Ты должна проснуться. Давай, давай…

Майра пошевелилась, недовольно заворчала.

Бисеза приподнялась, встала на колени, потом — с большим трудом — на ноги. Пошатываясь, добрела до кухни, нашла там нераскупоренную бутылку питьевой воды. Отвинтила пробку, сделала глоток. Вода оказалась жутко горячей, но все же этот глоток словно бы оживил Бисезу. Она отнесла воду в гостиную, напоила Майру, потом принялась искать одежду.

Вскоре они вышли на лестницу. В кромешной темноте, разрываемой только огоньком свечки, которую осторожно несла Бисеза, они одолели несколько лестничных пролетов и оказались на нижнем этаже. Людей на лестнице они не встретили, но ступеньки были завалены чем попало. Игрушки. Одежда. Раздавленный фонарик. Вещи, оброненные людьми, в спешке покидавшими дом.

Они вышли на улицу, озаренную тускло-красным светом. Миновало много часов после начала солнечной бури, и воздух под куполом стал затхлым и наполнился дымом. Мимо торопливо шли и бежали люди. Все они направлялись по дороге к западу.

«Они идут к Фулем-гейт, — не без труда сообразила Бисеза, — чтобы уйти из-под купола».

А купол треснул. Громадный огненный рубец тянулся от вершины до подножия и терялся где-то на севере. Непрерывным дождем вниз сыпались горящие клочья обшивки и обломки стропил. Вот это полотнище пламени и освещало город.

Земля снова содрогнулась. Еще немного — и на них могла рухнуть «жестяная крышка». Толпа народа действовала правильно: лучше попытать счастья за пределами купола. Бисеза потянула Майру за руку и повела к воротам.

Майра, все еще полусонная, жалобно причитала:

— Что это за землетрясение такое? Как думаешь, это бомбы рвутся?

— Бомбы? Нет. — Бисеза была уверена в том, что беженцев и демонстрантов, устроивших мини-войну у ворот, ведущих под купол, сейчас уже прогнала оттуда буря.

«А может быть, — с тоской подумала она, — они уже мертвы».

— Думаю, это вправду землетрясение.

— Но в Лондоне же не бывает землетрясений.

— Сегодня необычный день, детка. Не забывай, наш город стоит на глинистой почве. Если глину высушить, она проседает и трескается.

Майра фыркнула:

— Цены на недвижимость сильно упадут.

Бисеза рассмеялась.

— Пошли. Еще немножко. Посмотри, вон ворота… За открытыми нараспашку воротами было хорошо видно багровое небо Мятущиеся толпы, надвигавшиеся с разных сторон, образовывали очередь к выходу. Бисеза и Майра осторожно продвигались вперед.

Это была типично лондонская толпа. Лица людей отражали их происхождение из всех расовых групп планеты. Лондон стал этническим котлом задолго до Нью-Йорка. В толпе встречались молодые люди и пожилые, дети на руках у родителей, старики, которых поддерживали под руки их родственники. Согбенные старушки в инвалидных каталках, детишки с вытаращенными глазами в колясках и тележках из супермаркетов. Когда один старик упал, две молодые женщины бросились к нему, подняли и повели дальше.

Вид у всех был измученный и растрепанный. Легкая одежда, промокшая от пота. У мужчин — слипшиеся волосы, у женщин — распухшие ноги. Но никто не паниковал, никто не толкался, не дрался, хотя рядом не было ни полицейских, ни военных — вообще никаких представителей властей и органов правопорядка.

«Люди держатся, — думала Бисеза. — Выручают друг друга».

Майра сказала:

— Как в войну, во время бомбежек.

— Да, наверное.

Сердце Бисезы наполнилось необычайной любовью к этим измученным, мужественным, говорящим на разных языках лондонцам. В первый раз за день она вдруг поверила, что они и в самом деле смогут все это пережить.

Толпа выливалась из ворот и оказывалась на открытой местности. Бисеза, крепко сжав руку Майры, вышла в изменившийся мир, мир воды и пламени.

Над дымом плыли плотные тучи, некоторые из них просто кипели. То и дело вспыхивали громадные молнии. Казалось, небо за тучами полыхает. Его закрывали гигантские ярко-алые полотнища. Земля словно бы вертелась внутри раскаленной духовки. Возможно, над Лондоном снова играло красками полярное сияние.

А внизу, в городе тут и там полыхали пожарища. Воздух наполнился дымом, на липкую от пота кожу Бисезы садились хлопья пепла. Пахло грязью, пылью и гарью — и еще чем-то вроде паленого мяса. Ливень немного утих, но на всех лужайках, во всех водостоках осталась стоячая вода, и свет от пламенеющего неба отражался от мокрого асфальта и крыш домов. Зрелище отличалось странной, неземной красотой. Багряный цвет небес проливался на землю.

Майра указала на запад.

— Мам. Посмотри. Там Солнце.

Бисеза обернулась. Но увидела она, конечно, не Солнце, а щит, который по прошествии стольких часов все еще держался на своем месте и продолжал защищать Землю. Он представал сейчас в виде круглой радуги с темно-фиолетовым «бычьим глазом» в середине и более яркими цветами ближе к краю. Самый край светился злобным оранжевым цветом. Дальше края полыхала ослепительная корона, обрамленная искрами и нитями, легко различимыми невооруженным глазом.

Но это страшноватое «солнце» опускалось к горизонту на западе, и его постепенно заслоняли дымы лондонских пожарищ.

— Совсем недолго до заката осталось, — проговорил кто-то. — Еще минут двадцать, и больше мы эту пакость не увидим.

Краем глаза Бисеза уловила какое-то мелькание. Кто-то сновал под ногами у людей. Это были собаки, лисы, кошки и, похоже, даже крысы. Они бесшумно ускользали из-под рушащегося купола и разбегались по выгоревшим улицам за его пределами.

Пошел теплый солоноватый дождь. Выбритую макушку Бисезы защипало. Она крепко обняла Майру.

— Пошли. Нам нужно где-то спрятаться.

Вместе со всеми остальными они стали торопливо пробираться вперед по развалинам Лондона.

45 Марсианская весна

21. 05 (по лондонскому времени)

Хелена Умфравиль брела по коричнево-красной равнине.

Она подошла к небольшому холму, взобралась на него, но дальше лежала такая же каменистая местность. Она неохотно пошла дальше.

Хелена устала как собака, а тяжелый космический скафандр еще никогда не казался ей таким тяжелым. Она понятия не имела о том, сколько времени уже идет. Наверняка несколько часов. И все же она продолжала путь. Больше делать было нечего.

Но вот она подошла к краю обрыва и остановилась, тяжело дыша. Перед ней лежал лабиринт расселин и скал, склоны которых были испещрены небольшими кратерами. В разреженном послеполуденном марсианском воздухе все вокруг было видно до самого горизонта. Правда, от этого зрелище теряло масштабы; здесь не было той дымки, которая смягчала острые углы и придавала Большому Каньону на Земле ощущение трехмерной грандиозности. Хелена видела перед собой как бы прекрасную картину, выполненную в сдержанной марсианской гамме цветов — охристого, красного и темно-оранжевого.

Ничего интересного. Ущелий на Марсе было — хоть отбавляй. На самом деле Хелена просто разозлилась на это ущелье. И совершенно напрасно. В конце концов, оно было ни в чем не виновато. Она сделала пару глотков воды из запасов в скафандре. Вода заканчивалась.

В самые страшные часы бури Хелена пряталась в своем «Бигле», поставив вездеход под скальным навесом. Только такое укрытие у нее и было. Ее защищала обшивка вездехода, а скафандр очень старался спасти ее от перегрева. И она осталась в живых — хотя прекрасно знала, что схлопотала дозу радиации, близкую к смертельной.

Правда, теперь все это носило чисто теоретический характер.

Продолжив путь на вездеходе, она обнаружила местоположение источника сигналов, который должна была изначально разыскать, и, выйдя из машины, отправилась в сторону источника.

В конце концов это оказался всего-навсего маячок, маленькое непилотируемое устройство на трех посадочных опорах, высотой не больше роста Хелены. Маячок стоял и тоскливо сигналил. Возможно, он предназначался для обозначения места посадки для звездолета, который за ним так и не последовал. А вот гадать, кем послан был сам маяк, не приходилось: на всех инспекционных панелях красовались надписи, выполненные китайскими иероглифами.

Она проделала такой путь без всякого толка, но заплатила за это дорогой ценой. Когда она вернулась к своему верному «Биглю», оказалось, что машина вышла из строя. Вот так. Несмотря на то, что вся электроника вездехода по идее была бронирована по военным стандартам, она явно не выдержала атаки Солнца. Все важные системы, включая систему жизнеобеспечения, теперь были мертвы, как Марс.

Такие дела. Без вездехода Хелена не могла вернуться на базу в Порте Лоуэлле. Резервов скафандра могло хватить еще на несколько часов, а за это время до нее не добрался бы другой вездеход. Она была жива, она дышала, она чувствовала себя такой же здоровой, как сутки назад, но она была обречена на гибель суровыми формулами выживания на Марсе.

Конечно, не она одна должна была погибнуть сегодня в Солнечной системе.

«Хоть в одном я особенная», — думала Хелена.

Не она была первым человеком, ступившим на Марс, но она станет первой, кто здесь умрет. Пожалуй, ради этого стоило родиться.

Свой долг она собиралась исполнить до конца. Для таких случаев космические агентства всегда предусматривали определенные процедуры. Если бы Хелена погибла в космосе (подобные случаи представители НАСА оговаривали еще несколько десятков лет назад, когда была обитаема Международная космическая станция), ее тело поместили бы в мешок, и этот мешок болтался бы за бортом до тех пор, пока не появится возможность доставить его на Землю. Здесь же, на Марсе, Хелена была обязана выполнить долг перед планетой, перед ее хрупкой биосферой; она не имела права загрязнять ее своим разлагающимся трупом. На самом деле ей даже ничего не нужно было делать, нужно было только неподвижно стоять здесь. Как только отключатся обогреватели скафандра, она быстро заморозится, превратится в ледышку, и тогда погибнут все бродячие микробы, завезенные ею с Земли. Возможно, скафандр даже не упадет.

«Я превращусь в статую, — думала она, — стану памятником себе самой и своей дурацкой невезучести».

Но мысль о том, чтобы умереть рядом со своим бедным погибшим вездеходом, была ей нестерпима, и она решила уйти куда глаза глядят, чтобы перед смертью хотя бы полюбоваться планетой, которая должна была ее убить.

Но и тут ей не повезло. Она столько времени тащилась по этой тупой равнине и добралась до идиотского каньона. В Солнечной системе бушевала самая страшная катастрофа со времени ее образования, а все остальные видели бурю лучше, чем Хелена.

Вдруг что-то мелькнуло у нее под ногами. На почве начали образовываться крошечные ямки.

«Кратеры, — подумала Хелена, — но не больше ногтя».

Уж не угодила ли она под микрометеоритный град? Но тут она услышала тихое постукивание по шлему.

Она запрокинула голову и увидела падающие с неба капли — большие, набухшие, медленно опускающиеся к слабо притягивающей их планете. Падая, капли смывали с лицевой пластины шлема пыльный налет.

Это был дождь, первый дождь на Марсе за несколько тысяч лет.

Солнце извергало пламя в лица всех своих детей.

На Меркурии обращенная к Солнцу сторона расплавилась. Кратеры, такие же древние, как сама планета, оплыли, как догоревшие свечи. Венера лишилась большей части своей плотной атмосферы. То же самое случилось бы с Землей, если бы не щит. Ледяные луны Юпитера подтаяли на глубину в несколько километров. За время странной, уникальной драмы испарились кольца Сатурна, эти хрупкие ледяные кольца.

А на Марсе начали просыпаться вулканы, дремавшие сотню миллионов лет. Ледяные полярные шапки, тонкие мазки из двуокиси углерода и замерзшей воды, быстро таяли. И вот теперь закапал дождь. Хелена сделала еще несколько шагов вперед и стала смотреть, как марсианский дождь падает в глубокие тени каньона.

В этот момент один из ее соратников начал взволнованно сообщать о своих находках:

— Я обнаружил корабль! И какой корабль! Он похож на остов выброшенного на берег кита. На обшивке — китайские иероглифы. Но в корпусе прореха размером с долину Маринера. Ох и грохнулся же он, видимо…

Хелена на протяжении этих долгих марсианских суток то и дело слышала, как переговариваются ее товарищи. Сама она выходила на связь через положенные промежутки времени, но решила не рассказывать своим коллегам, что с ней случилось, — по крайней мере, пока. И вот теперь она стояла и слушала голос человека, с которым ей уже не суждено встретиться вновь.

— Минутку. Я забираюсь внутрь корабля, стараюсь не дотрагиваться до острых краев… О… о господи…

Оказалось, что на борту корабля находилось более ста человек. Все — молодые мужчины и женщины детородного возраста, включая пилотов. Груз состоял из надувных домов, отбойных молотков, гидропонных лотков. Намерения не оставляли сомнений. Именно этим китайцы и занимались на протяжении последних пяти лет. Вот для чего они использовали свои тяжелые ракеты-носители — вместо того чтобы помогать остальным землянам строить щит. Вот как китайцы планировали позаботиться о том, чтобы что-то из их культуры уцелело после солнечной бури.

— Но китайское вторжение на Марс провалилось… У них почти получилось. Интересно, какие бы из них получились соседи?

«Наверняка все бы поладили между собой, — подумала Хелена. — Китай отсюда слишком далеко, так же как Евразия и Америка. Здесь все просто земляне — вернее, просто марсиане».

Она посмотрела на Солнце. Оно клонилось к закату и сейчас выглядело овалом с неровными краями из-за того, что воздух наполнился пылью и непривычными дождевыми облаками. Хелена помнила прогноз: сейчас буря должна была утихать — и все же что-то в закатном Солнце встревожило ее, будто должен был произойти еще какой-то неприятный сюрприз.

Пыль под ногами у Хелены зашевелилась. Она опустила взгляд.

Посреди постукивающих по пыли капель что-то вылезало из почвы. Не крупнее большого пальца, похожее на кожистый кактус. Прозрачные секции — окошечки, чтобы ловить свет и не терять драгоценные капли влаги. Растение было зеленое. Это была первая здешняя зелень, которую Хелена увидела на Марсе.

Ее сердце взволнованно забилось.

Члены экспедиции, обитавшие на базе «Аврора», за время своей затянувшейся командировки тщетно искали на Марсе жизнь. Они даже рискнули и предприняли опасную вылазку к Южному полюсу, где обследовали самую древнюю, самую холодную, девственную область вечной мерзлоты на всем Марсе. Они очень надеялись обнаружить там замерзшие и сохранившиеся марсианские микроорганизмы. Но и там нашли пшик. Такая эпохальная находка, безусловно, стала бы оправданием для лет, проведенных ими вдали от родины; и как жутко они были разочарованы, не обнаружив ровным счетом ничего.

А теперь — вот оно, пробивается из почвы прямо у нее под ногами.

У Хелены заныло в груди. Она могла и не проверять показания датчиков, она знала, что резервы скафандра походят к концу. Да гори он огнем, этот скафандр. Она хотела сообщить о своем открытии. Она поспешно включила вмонтированную в шлем камеру и наклонилась над маленьким растением.

— «Аврора», «Аврора», на связи Хелена. Вы не поверите…

Его корни уходили глубоко в холодные камни Марса. Ему не нужен был кислород, его ледяной метаболизм подпитывался водородом, высвобождавшимся из вулканической породы, содержавшей мизерное количество водяного льда, в процессе медленно текущей реакции. Вот так растение сохранилось на протяжении миллиардов лет. Как спора, ожидавшая в пустыне на Земле кратких весенних ливней, это терпеливое маленькое растение несколько тысячелетий ожидало возвращения марсианских дождей, чтобы вновь ожить.

46 Второй толчок

Цепочка событий, растянувшаяся на тысячелетия, почти завершилась. Солнечная буря, естественно, была сопряжена с колоссальными затратами энергии — но все же не с такими, какие вызвало бы в один прекрасный день человечество, если бы ему позволили расселиться во Вселенной.

Солнечная буря подходила к концу. Еще несколько десятков лет относительно упорядоченные циклы активности Солнца будут «хромать», но колоссальный выброс энергии имел очистительное влияние, а дестабилизация ядра завершилась. Все произошло именно так, как предсказали на редкость удачные математические модели поведения Солнца, разработанные Юджином Мэнглсом.

Но эти модели не были и не могли быть совершенны. И до того, как этот долгий день закончился, Солнце преподнесло своим измученным чадам еще один сюрприз.

Необычайно мощное магнитное поле Солнца придает форму атмосфере звезды. Ничего подобного на Земле не существует. Солнечная корона (верхний слой атмосферы) наполнена длинными полотнищами газа. Они, подобно лепесткам цветка, могут тянуться на большое расстояние от Солнца. Изящные изгибы этих «вымпелов» очерчиваются магнитными полями, которые ими управляют. «Вымпелы» очень ярки — именно эти полотнища плазмы видны вокруг закрытого диском Луны Солнца во время солнечного затмения. Но они настолько горячи, они так накачаны энергией магнитного поля, что их спектральный пик лежит не в области видимого света, а в спектре рентгеновских лучей.

Это — в обычное время.

По мере того как солнечная буря стихала, один такой «вымпел» образовался над активной областью, служившей эпицентром шторма. Соответствуя колоссальной нестабильности, породившей его, «вымпел» представлял собой гигантскую структуру. Его основание простиралось на тысячи километров, он уходил настолько далеко в космическое пространство, что его перистый край касался орбиты Меркурия.

У основания «вымпела» магнитные вихри уходили корнями глубоко в недра Солнца, где, изгибаясь, образовывали полость. Внутри этой полости находились удерживаемые магнитными полями миллиарды тонн яростно жаркой плазмы: это было царство магнетизма и плазмы. И по мере того как буря утихала, эта полость начала сжиматься.

«Крыша» просела, и громадные потоки магнитной энергии хлынули внутрь захваченной массы плазмы. Масса начала медленно подниматься к поверхности Солнца, потом — над ней. Но затем магнитное поле стало раскручиваться, массу плазмы отталкивало все сильнее и быстрее, и в итоге она уподобилась камню, брошенному из катапульты. Выброшенное облако — клубок плазмы и магнитных силовых линий — оказалось очень разреженным, гораздо менее плотным, чем тот «чистый» вакуум, который умеют создавать на Земле. Но в расчет шла не его плотность, а его энергия. Некоторые частицы разогнались почти до скорости света. В энергетическом смысле это был удар тяжелого молота.

И в точности так, как это замыслили холодные умы много тысяч лет назад в шестнадцати световых годах от Земли, именно на эту страдающую планету обрушился удар.

47 Плохие новости

Когда Михаил сообщил новость, в первые мгновения Бад не сумел с ней смириться. Он ушел из командного отсека, поспешил в свою каюту и захлопнул за собой дверь.

Разложив на койке поцарапанный софт-скрин, он медленно прошелся взглядом по списку погибших. Большей частью это были инженеры-эксплуатационщики, находившиеся на щите в самые страшные часы бури, — и еще добровольцы, которые, как Марио и Роуз, вышли на смену погибшим товарищам. Бад знал их всех поименно.

За пять лет своего существования сообщество строителей щита развило свою собственную культуру, и Бад всеми силами поддерживал ее процветание. Здесь происходили спортивные соревнования в условиях невесомости, здесь звучала музыка и работал театр, устраивались вечеринки и танцы, здесь при большом скоплении народа праздновали День благодарения, Рождество, Рамадан, Пасху — да любые, какие только можно, праздники. Завязывались обычные человеческие отношения. Бурные и не очень бурные романы, браки, разводы. Произошло даже одно убийство. Преступление быстро расследовали, виновного наказали. Несмотря на все меры предосторожности, родилось двое младенцев. Несмотря на то что их вынашивание в условиях невесомости, судя по всему, никаких отрицательных последствий не возымело, младенцев вместе с родителями спешно отправили на Землю.

И вот теперь четверть этой общины погибла, еще четверть была прикована к постели тяжелыми болезнями, да и остальным порядком досталось, включая самого Бада. Всем им грозила высокая вероятность заболевания раком в будущем, либо облученные органы могли еще каким-то образом выйти из строя. За то, что они совершили сегодня, они расплатились: кто будущей своей жизнью, кто настоящей — и никто не поколебался, никто не отступил даже тогда, когда нужно было совершить последнее жертвоприношение.

На людях Бад держался решительно и спокойно. Но еще до начала бури ему пришлось произвести скорбные подсчеты и определить возможный уровень смертности. Получалось, что он словно бы запланировал гибель этих людей. Отправляя этих смельчаков в пекло, добавляя к скорбному перечню очередное имя, он чувствовал себя так, словно кто-то безжалостной рукой сжимает и скручивает его сердце.

Для тех, кто уцелел, у него по-прежнему имелась работа; до этого момента он умел себя хоть этим утешать. Проведя столько времени в условиях мизерной гравитации, герои со щита пока не могли получить свои медали на торжественных парадах в их честь. Все они вернутся на Землю слабыми, как котята, и потом месяцев шесть, а то и целый год — реабилитация, массаж, гидротерапия и программы физических упражнений на восстановление сил, иммунитета, минерального состава костей, пока они не смогут достойно встать перед парой-тройкой президентов и получить заработанные рукоплескания.

Бад не раз любовно проигрывал в уме план возвращения этих людей на родину. Но теперь дело складывалось так, что всему этому не суждено было случиться. Потому что, если он правильно понял сообщение Михаила и Юджина, их огромная жертва, возможно, была напрасной. Получалось, что они могли, сложа руки, сидеть дома и ждать, пока буря всех поджарит.

Он здесь не сделал ничего, ровным счетом ничего. Все без толку. Бад сделал глубокий вдох, выдохнул и отправился обратно в командный отсек.

Юджин и Михаил сидели рядом в какой-то тесной каюте на базе «Клавиус».

— Это называется «выброс коронарной массы», — уныло произнес Михаил. — Событие само по себе не беспрецедентное. В обычное время таких выбросов за год происходит немало.

Бад спросил:

— Я правильно понимаю, что катастрофа девятого июня была вызвана как раз таким выбросом?

— Да, — отрывисто выпалил Юджин. — Но этот выброс больше. Намного больше того.

Он принялся нервно излагать последовательность последних событий на Солнце: концентрация магнитных силовых линий над зоной возмущения, являвшейся эпицентром бури, захват громадного облака плазмы этими силовыми линиями, его отрыв от Солнца.

Бад слушал слова и наблюдал за двумя астрофизиками. Он отлично видел, что они оба мучаются. Лицо Михаила от усталости осунулось, вокруг глаз залегли глубокие темные тени, похожие на лунные кратеры; еще никогда Бад не видел его таким постаревшим.

Выражение красивого лица Юджина было более сложным, но и сам Юджин был не так прост. Бад вспомнил, что Роуз Дели, бывало, говорила, что по отношению к собственному лицу Юджин страдает аутизмом. Но теперь бедняга Роуз была мертва. Правда, Бад никогда не смотрел на Юджина как на какую-то бесчувственную счетную машину, и теперь ему казалось, что он видит настоящее чувство в этих бледно-голубых глазах — чувство, которое вызвало бы сострадание у любого военного: «Операция провалилась. И очень боюсь, боже милостивый, что все из-за того, что я здорово напортачил».

Бад потер кулаком глаза и постарался сосредоточиться. После собственной шестичасовой вылазки на щит он еще не успел снять вымокшее от пота нижнее белье. Он чувствовал запах пота и блевотины, прилипшей к лицу. После долгой закупорки в скафандре у него все мышцы стали жесткими, как доски. Ему мучительно хотелось принять душ.

Он осторожно проговорил:

— Юджин, вы пытаетесь мне втолковать, что ваши модели этого не предусмотрели.

— Да, — в отчаянии кивнул Юджин.

Михаил негромко объяснил:

— На самом деле модели Юджина этого предусмотреть и не могли, полковник Тук. О, вероятно, какой-то подобный выброс предвидеть было можно. Турбулентность в сердце бури уподобилась активной области. Такие области порождают вспышки, и иногда — но не всегда — они бывают связаны и с выбросами массы. Если причинная связь существует, она слишком глубока, и ее еще предстоит распутать. Нам нужно уяснить базовые физические причины, понимаете? Кроме того, наши модели описывали только колоссальное излияние энергии в процессе самой бури — и это было сделано большей частью верно. Но потом мы наткнулись на сингулярность — область, где кривые резко уходят в бесконечность и физика становится непредсказуемой.

— Мы вводили решение для будущего развития событий, — отстраненно произнес Юджин. — До производных третьего порядка. На большей части Солнца все сходится. Все сходится, кроме этого злобного ублюдка.

Михаил пожал плечами.

— Если рассматривать ситуацию ретроспективно, то аномально высокий поток гамма-лучей, наблюдавшийся нами в начале бури, мог послужить предшественником выброса коронарной массы. Но тогда, когда бушевала буря, у нас не было времени для повторного моделирования…

Бад вмешался:

— Вам кажется, что само Солнце вас подставило? Потому что оно не повело себя так, как вы ему велели?

Михаил ответил:

— Я пытался объяснить Юджину, что о чьей-то вине тут говорить не приходится. Юджин обладает самым блестящим умом из тех ученых, с которыми мне довелось работать, и без его блестящих прогнозов…

— Мы бы никогда не узнали о приближении бури, мы бы никогда не построили щит, никогда не спасли бы столько жизней… — Бад вздохнул. — Вы не должны так терзаться, Юджин. И сейчас нам очень нужна ваша помощь — еще больше, чем когда-либо.

— Времени у нас немного, — вставил Михаил. — Масса плазмы движется гораздо быстрее, чем при обычном выбросе.

— Но сейчас у нас не обычный день, так? Сколько у нас времени?

— У нас есть час, — ответил Михаил. — Может быть, даже меньше часа.

Вот так ответ. Бад с трудом поверил в то, что услышал. Что же можно успеть сделать за час?

— И что произойдет первым делом?

— Ударная волна, — отозвался Юджин. — Более или менее безобидная. Она даст уйму радиошума.

— А потом?

— Потом обрушится основная масса плазменного облака, — ответил Михаил. — Величиной с Солнце, более миллиона километров в поперечнике, эта гадость летит прямо к Земле. Как ни странно, при такой протяженности масса довольно неширока и по форме напоминает чечевицу. Мы полагаем, что такая форма объясняется необычностью формирования массы. Облако состоит из релятивистских частиц — большей частью, это протоны и электроны.

— Релятивистские — это означает, что они движутся со скоростью, близкой к скорости света?

— Да. И у них очень высокий заряд энергии. Очень. Полковник, протон не обгонит свет, но, приближаясь к предельной скорости, он накапливает уйму кинетической энергии…

— И бед натворят именно эти самые энергетичные частицы, — вмешался Юджин. — Полковник, это будет буря, вызванная частицами.

Баду совсем не понравилось, как это прозвучало.

Девятого июня две тысячи тридцать седьмого года похожее облако быстро движущихся элементарных частиц устремилось к Земле. Большинство этих частиц захватило магнитное поле Земли. Серьезность повреждений, нанесенных планете в тот день, объяснялась флуктуациями магнитного поля Земли. Эти колебания вызвали электрические токи в почве.

— На этот раз все будет иначе, — продолжал Михаил. — Почва будет непосредственно задействована.

Бад сердито спросил:

— Что это значит? Объясните толком.

Юджин ответил:

— Эти солнечные частицы несут настолько высокий заряд энергии, что некоторые из них пронзят магнитосферу и атмосферу — пролетят через них, как…

— Как пули сквозь бумагу, — завершил его мысль Михаил.

Смертельный дождь из радиации и тяжелых частиц должен был обрушиться на сушу и на моря. Для незащищенного человека все обстояло бы так, словно внутри его клеток произошли триллионы микроскопических взрывов: деликатные биомолекулы, белки, из которых построен организм человека, генетический материал, управляющий структурой и ростом тела, — все это было бы разорвано. Многие люди умерли бы мгновенно. Даже нерожденные младенцы пережили бы мутации, способные убить их в момент рождения.

Каждое живое существо на Земле, все, кто имел в своем организме белки и ДНК, получили бы подобные поражения. А там, где отдельные живые существа уцелеют, необратимо пострадает экология.

Юджин продолжал безжалостно рассказывать о долгосрочных проблемах.

— После того как уйдет облако, воздух будет наполнен углеродом-14 — поскольку ядра азота захватят нейтроны. Этот изотоп углерода очень радиоактивен. И даже тогда, когда снова начнут работать фермы, вся эта пакость непременно попадет в пищевую цепочку. Наименее сильно пострадает жизнь в океане, но потом и там начнется вымирание…

Бад все понял. Катастрофа будет продолжать разворачиваться в обозримом будущем.

«Вот дрянь, — в отчаянии думал он. — И все это начнется через час, всего через час».

Бад, повинуясь безотчетному порыву, прикоснулся к софт-скрину и начал перелистывать изображения Земли.

Последние леса в Южной Америке, сохраняемые с таким упрямством. Соевые плантации, из-за которых эти леса вырубали. Горели и леса, и плантации. В пламени гибли памятники архитектуры, превратившиеся почти в клише: Тадж-Махал, Эйфелева башня, мост через гавань в Сиднее. Самые крупные порты сметены чудовищными штормами. Космопланы брошены на землю, будто мошки. Мосты между японскими островами, через Гибралтарский пролив, через Ла-Манш сломаны, скручены ударами мощных молний. Но даже при этом все думали, что самое страшное позади; повсюду люди ковырялись в обломках рухнувших домов и искали оставшихся в живых. Разбирали завалы и уже пытались начать все сначала. И вот на тебе. А что будет со щитом? Он ведь совсем не защищен, он наверняка будет разрушен, его подхватит шквалом, как оторванный от ветки листок.

После всего, что уже довелось пережить, это казалось так несправедливо. Будто дети играли и уже должны были победить, а потом пришел взрослый дядя и изменил правила игры.

«Но может быть, — с нелегким сердцем думал Бад, — если та чокнутая британская лейтенантша права насчет своих Первенцев, как раз это самое и случилось».

Ему вдруг захотелось оказаться рядом с Шиобэн.

«Будь она со мной, — думал он, — все бы не казалось так плохо».

Но такое желание выглядело эгоистично. На Земле, где бы сейчас ни находилась Шиобэн, ей было безопаснее, чем здесь.

Бад перевел взгляд на развешанные по стенам командного отсека софт-скрины. Посмотрел в печальные глаза Михаила. Он понимал, что эти люди смотрят на него. Даже теперь следовало не забывать о моральном духе.

— Итак, — собравшись с силами, выговорил Бад, — какие у нас есть варианты?

Михаил только покачал головой. Юджин, нервно сверкая глазами, отвел взгляд.

И тут неожиданно в разговор вступила Афина.

— У меня есть один вариант.

Бад изумленно запрокинул голову. Михаил от удивления широко раскрыл рот.

— Не волнуйся, Бад. Мне было так же плохо, когда я это поняла. Но мы выкарабкаемся, вот увидишь.

Бад обреченно воскликнул:

— Что ты несешь, Афина? Как это, интересно, мы можем из этого выкарабкаться?

— Я уже взяла на себя смелость предупредить представителей власти, — примирительно проговорила Афина. — Я связалась с администрациями президентов Евразии и Америки, а также с некоторыми лидерами Китая. Я приступила к процессу переговоров еще тогда, когда буря шла своим чередом. Бад, я не хотела отвлекать тебя. У тебя было столько дел.

Бад оторопело выдавил:

— Афина…

— Одну минутку, — вмешался Михаил. — Афина, позволь кое-что прояснить. Ты отправила свои послания с предупреждениями до того, как мы с Юджином вышли на прямую связь с Бадом. Значит, ты все это вычислила до того, как мы сообщили о наших наблюдениях за выбросом коронарной массы полковнику Туку.

— О да, — радостно отозвалась Афина. — Свои предупреждения я сделала не на основании ваших наблюдений. Ваши наблюдения только подтвердили мои теоретические прогнозы.

— Какие теоретические прогнозы? — затравленно осведомился Юджин.

Бад проворчал:

— Михаил, растолкуйте мне, что здесь происходит?

— Судя по всему, она прогнозировала шквал элементарных частиц, — озадаченно выговорил Михаил. — По всей вероятности, Афина разрабатывала свои собственные модели — и они были лучше наших — и увидела, что надвигается шквал заряженных частиц, еще в то время, когда мы этого не поняли. Вот почему ей удалось предупредить власти в то время, когда мы, засучив рукава, сражались с бурей.

— Я вообще-то очень сообразительная, между прочим, — заметила Афина без тени иронии. — Не забывайте о том, что в Солнечной системе нет существа, обладающего более плотной системой взаимосвязей и более высокой процессорной мощностью. Неудача модели Юджина, доведенной до экстремальных пределов, была вполне предсказуема. Но не стоит себя за это винить. Ты сделал все, что мог, Юджин.

Юджин заметно приободрился.

— А вот моя модель…

Бад прервал ее.

— Афина. Шутки в сторону. Скажи точно, когда именно тебе стало известно об этом выбросе? Насколько раньше, чем нам?

— О, я знаю об этом с января.

Бад задумался.

— То есть с того времени, как тебя включили.

— Я не сразу это вычислила. Какое-то время ушло на обработку заложенных в меня данных и на то, чтобы сделать выводы. Но выводы сомнений не оставляли.

— Ты долго думала? Нет, не отвечай. — Для такой умницы, как Афина, от вопроса до ответа могло запросто пройти не более нескольких микросекунд. — Так… — с трудом проговорил Бад. — Но если ты уже тогда знала об опасности, почему же нам не сказала?

Афина вздохнула — совсем как глупенькая девушка.

— Но, Бад… Что хорошего это дало бы?

Новорожденная Афина, неожиданно узнавшая о будущем больше, чем люди, ее создавшие, мгновенно столкнулась с дилеммой.

— В январе щит был уже практически завершен, — приступила к объяснениям Афина. — Его конструкция изначально предполагала защиту Земли от излучения в рамках видимой части спектра. Для защиты от шквала элементарных частиц потребовалась бы совершенно иная конструкция. А для внесения изменений уже попросту не хватало времени. А если бы я сказала вам, что вы все сделали неправильно, вы бы тогда, возможно, совсем отказались от щита — а вот это стало бы подлинной катастрофой.

— И даже сегодня ты молчала и тянула с предупреждением до тех пор, пока не стало слишком поздно. Почему, Афина?

— Опять же — потому, что в этом не было смысла, — ответила Афина. — Двадцать четыре часа назад никто не был даже уверен в том, что щит вообще сработает! Даже я в этом не была уверена. Только тогда, когда стало ясно, что щит спасет основную массу человечества, появился смысл переживать из-за шквала заряженных частиц…

Бад мало-помалу начал понимать. Искусственные интеллекты, в мыслительном отношении во много раз превосходящие людей, порой все равно оставались весьма примитивными в этическом отношении. Афина выбрала для себя путь по невероятному нравственному лабиринту с изяществом слона, топающего по клумбе.

Она была вынуждена лгать. Она не отличалась такой тонкостью, которая позволила бы ей открыто заявить о своих нравственных терзаниях, но эти терзания проявились иначе. Интуиция не обманывала Бада: Афина, столкнувшись с конфликтами, возникшими на уровне глубинных этических параметров, мучалась от переживаний и комплексовала.

— Я всегда старалась беречь тебя, Бад, — печально проговорила Афина. — Все остальных тоже, конечно. Но тебя — особенно.

— Знаю, — осторожно отозвался Бад.

Сейчас самое главное было пройти через это и найти решение новой проблемы — если такое решение вообще существовало — и не нарушить то хрупкое равновесие, которого достигла Афина.

— Знаю, Афина.

Михаил нахмурился и склонился вперед.

— Послушай, Афина, — бережно выговорил он. — Ты сказала, что у тебя есть какой-то вариант. Ты сказала Баду, что мы выкарабкаемся. Ты знаешь, как одолеть шквал заряженных частиц, да?

— Да, — уныло призналась Афина. — Но я не могла сказать тебе, Бад. Не могла, и все тут!

— Почему?

— Потому что ты мог помешать мне.

За несколько минут им удалось уяснить принцип решения, предложенного Афиной. Оно оказалось довольно-таки простым. На самом деле и Михаил, и Юджин знали об этом методе задолго до того, как на Солнце начались роковые возмущения.

Радиационные пояса Ван Аллена[28] простираются начиная с высоты в тысячу километров над экватором Земли до шестидесяти тысяч километров от планеты. Здесь заряженные частицы солнечного ветра, выбросы плазменной массы и прочие подарки нашего светила захватываются магнитосферой. У этого явления имеются практические последствия: электрические компоненты искусственных спутников, находящиеся в любом месте этой зоны, подвержены непрерывной деградации за счет того, что по ним непрерывно бьют заряженные частицы.

Но оказалось, что частицы из поясов Ван Аллена можно «выцеживать». Идея состояла в том, чтобы отгонять частицы с помощью радиоволн очень низкой частоты.

В области магнитных полюсов они должны были из «ловушек» Ван Аллена уходить в верхние слои атмосферы. Этот принцип начали исследовать начиная с две тысячи пятнадцатого года, когда вокруг поясов разместили флотилию защитных спутников. Теперь Бад узнал о том, что процедура не отнимала большого количества энергии: всего несколько ватт на выходе для каждого спутника — и время, проведенное электроном в области пояса Ван Аллена, сокращалось вдвое.

— Эти «чистильщики» большую часть времени спят, — объяснял Михаил. — Но их включают после самых сильных солнечных бурь. Да, и еще они работали после событий две тысячи двадцатого года, когда вследствие ядерной бомбардировки Лахора в верхние слои атмосферы попал большой объем высокоэнергетичных частиц.

Юджин добавил:

— Интересно, что мы на самом деле никогда не наблюдали пояса Ван Аллена в их естественном состоянии. Сразу же после их открытия в тысяча девятьсот пятьдесят восьмом году Соединенные Штаты взорвали две большие атомные бомбы над Атлантическим океаном и наводнили пояса заряженными частицами. А с тех пор ежедневные радиопередачи сказывались на скорости, с которой заряженные частицы уносятся прочь…

Бад поднял руку.

— Достаточно. Афина, ты именно так собиралась отразить шквал заряженных частиц?

— Да, — ответила Афина немного излишне радостно. — В конце концов, щит — это большущая антенна, и он просто-таки напичкан электронными компонентами.

— Ага, — понимающе кивнул Михаил, что-то быстро забормотал Юджину и забарабанил по своему софт-скрину. — Полковник, может получиться. Электронные компоненты щита легки и дают ток небольшой мощности. Но за счет тонкого манипулирования, осуществляемого Афиной, эти компоненты могли бы производить радиоволны с очень большой длиной волны — если мы пожелаем, их длина может достигать величины диаметра щита. Облако заряженных частиц настолько велико, что целиком нам его не объять. Но Афина могла бы проделать в нем дыру — дыру размером с Землю.

Он взглянул на свои математические выкладки и пожал плечами.

— Идеально не получится, но может выйти довольно неплохо.

Юджин вставил:

— Безусловно, нас спасает то, что облако такое тонкое.

Бад не уловил смысла.

— А при чем тут тонкость?

— При том, что облако быстро проскочит мимо. А это очень важно. Потому что щит долго не продержится.

Эту фразу Юджин произнес, по обыкновению, холодно и бесчувственно.

— Понимаете?

Михаил внимательно смотрел на Бада.

— Полковник Тук, щит не был предназначен для этого. Энергетические нагрузки… Компоненты будут перегружены и очень быстро сгорят.

Тут до Бада дошло.

— А Афина?

Михаил очень тихо проговорил:

— Афина не уцелеет.

Бад устало провел ладонью по лицу.

— Бедная девочка.

Ее голос прозвучал тоненько, еле слышно.

— Я что-то сделала не так, Бад?

— Нет. Нет, ты все сделала хорошо. Но ведь ты именно поэтому ничего не могла сказать мне, да?

Когда она поняла, что сумеет спасти Землю, бросившись в огонь, Афина сразу осознала свой долг. Но она боялась, что Бад сможет ее остановить и что тогда Земля погибнет. А она не могла позволить этому случиться.

Она все знала, она столкнулась с этой непростой дилеммой с того самого момента, как ее включили.

— Неудивительно, что ты была в таком смятении, — сказал Бад. — И все же надо было тебе поговорить с нами об этом. Надо было тебе поговорить со мной.

— Я не могла. — Она растерялась. — Я слишком много значила для тебя.

— Конечно, ты для меня очень много значишь, Афина.

— Я здесь, с тобой, а твой сын — на Земле. Здесь, в космосе, я — твоя семья. Я тебе — как дочь. Я все понимаю, Бад, слышишь? Вот почему ты почти наверняка попытался бы спасти меня, невзирая на все остальное.

— И ты думала, что из-за этого я тебя остановлю.

— Я боялась, что ты так поступишь, да.

Михаил и Юджин старательно сохраняли серьезное выражение лица. Афина разбиралась в человеческой психологии так же слабо, как в этике, если искренне полагала, что до какой-то степени способна заменить Баду сына. Но сейчас не время было говорить ей об этом.

Измученное сердце Бада снова кольнуло болью.

«Бедняжка Афина», — подумал он.

— Девочка моя, — ласково проговорил он, — я бы никогда не стал мешать тебе исполнять свой долг.

Долгая пауза.

— Спасибо, Бад.

Михаил негромко проговорил:

— Афина, ты только не забывай о том, что существует твоя копия, закодированная в импульсе взрыва «Уничтожителя». Что бы ни случилось сегодня, ты сможешь жить вечно.

— Она сможет, — уточнила Афина. — Моя копия. Но это не совсем я, доктор Мартынов. Осталось меньше тридцати минут, — тихо напомнила она.

— Афина…

— Я точно размещена и готова приступить к работе, Бад. Кстати, я уже отправила дистрибутивные команды моим локальным процессорам. Щит будет продолжать функционировать даже после того, как отключатся мои главнейшие мыслительные функции. Это обеспечит вам защиту еще на несколько минут.

— Благодарим тебя, — торжественно произнес Михаил.

Афина спросила:

— Бад, а я теперь — член команды?

— Да. Ты член команды. И всегда была.

— Я всегда относилась к делу с огромным энтузиазмом.

— Знаю, девочка. Ты всегда старалась изо всех сил. Ты чего-нибудь хочешь?

Она подумала чуть дольше секунды, что для нее было вечностью.

— Просто поговори со мной, Бад. Ты знаешь, мне это всегда нравилось. Расскажи мне о себе.

Бад потер ладонью испачканную щеку и откинулся на спинку кресла.

— Но ты и так про меня много знаешь.

— Все равно расскажи.

— Ладно. Я родился на ферме. Это ты знаешь. В детстве я любил помечтать — правда, если бы ты на меня тогда глянула, ты бы так не сказала…

Эти двадцать восемь минут стали самыми долгими в его жизни.

48 Излучение Черенкова

Бисеза и Майра вместе с толпой поспешили к реке.

Они подошли к Темзе неподалеку от Хаммерсмитского моста. Вода в реке, набухшей от ливней, стояла высоко. На самом деле им еще повезло, что не началось наводнение. Мать и дочь сели рядышком на невысокий парапет и стали молча ждать.

Вдоль набережной здесь расположилось множество пивных и фешенебельных ресторанов. Летом можно было выпить холодного пива, любуясь на прогулочные пароходики и байдарки-восьмерки, скользящие по речной глади. Сейчас окна одних пивных были заколочены досками, другие сгорели, а в палисадниках у самой реки стоял наспех разбитый палаточный лагерь. На шесте жалобно болтался флаг Красного Креста. Бисезу и такая степень организованности приятно удивила.

Была глубокая ночь. На западе все еще горели окраины Лондона. В воздух поднимались клубы дыма и искр. А на востоке языки пламени то и дело вгрызались в край величественного купола. Даже реке досталось. Ее поверхность была покрыта ковром обломков и мусора, некоторые обломки горели. Возможно, по реке плыли и трупы — плыли медленно, дабы обрести последний покой в море; приглядываться внимательнее Бисезе не хотелось.

Она вяло удивлялась тому, что до сих пор жива. Но в остальном не чувствовала почти ничего. Это было ложное ощущение, знакомое ей по временам военных учений на выживание: запоздалый шок.

— Ох, — вырвалось у Майры. — Спасибо вам. Бисеза обернулась. Женщина с подносом, на котором стояли полистироловые кружки, пробиралась через притихшую толпу.

Майра сделала глоток и скорчила рожицу.

— Куриный бульон. Да еще и порошковый. Фу.

Бисеза попила немного бульона.

— Просто чудо, что все так быстро организовали. А насчет бульона ты права. Фу.

Она обернулась и устремила взгляд на измученный город. Бисеза вообще не слишком привыкла к жизни в больших городах, и жить в Лондоне ей никогда особенно не нравилось. Она выросла на ферме в Чешире. Военная профессия привела ее в захолустье Афганистана. Потом ее перенесло на Мир. Потом она несколько минут провела на совершенно пустой планете. Квартира в Челси досталась Бисезе в наследство от любящей тетки и была слишком ценной, чтобы от нее оказаться, слишком удобной, как кров над головой для нее и для Майры; и все же Бисеза всегда собиралась в один прекрасный день ее продать.

Но, возвратившись домой, она редко покидала Лондон. После пустоты Мира ее радовало чувство того, что вокруг так много людей, что несколько миллионов горожан удобно устроились в своих офисах и квартирах, в парках и автомобилях, что одни шагают по тротуарам, а другие штурмуют эскалаторы метро. А когда объявили об угрозе солнечной бури, Бисеза еще сильнее прикипела сердцем к Лондону, потому что стало жалко и город, и всю человеческую цивилизацию, которую он представлял.

Но это был не просто город, а место, имевшее глубокие корни. Здесь в земле покоился прах сотен поколений людей. Когда ты начинал думать об этом, даже злость солнечной бури не так пугала. Лондонцы отстроят свой город, как всегда отстраивали прежде. А археологи будущего, раскапывая землю, найдут слой пепла и обломков, говорящих о наводнении. Этот слой будет зажат между другими слоями столетий — как полосы пепла, оставленные сражением Боудикки, Великим пожаром и бомбежками в начале Второй мировой. Много кто пытался спалить Лондон, но никому это не удавалось.

От раздумий Бисезу отвлекло бледно-голубое свечение в воздухе над куполом. Оно было настолько слабым, что едва проглядывало за пеленой дыма. Бисеза даже не была уверена в том, что оно реально. Она сказала Майре:

— Видишь? Вон там. Опять. Голубое свечение. Видишь?

Майра запрокинула голову и прищурилась.

— Вроде бы вижу.

— Как думаешь, что это такое?

— Свечение Черенкова,[29] может быть.

За несколько лет людям успели столько рассказать о солнечной буре, что теперь все стали настоящими экспертами в подобных явлениях. Излучение Черенкова наблюдается около ядерного реактора. Видимый свет в данном случае является вторичным эффектом, чем-то типа оптической ударной волны, создаваемой заряженными частицами, пробивающимися через такую среду, как воздух, быстрее скорости света.

Но какой бы замысловатой ни была последовательность физических явлений во время солнечной бури, такое не должно было случиться — сейчас.

Бисеза спросила:

— Как ты думаешь, что это означает?

Майра пожала плечами.

— Солнце еще что-то откалывает, наверное. Но мы-то с этим ничего поделать не можем, верно? У меня, мам, уже сил бояться не осталось.

Бисеза взяла дочь за руку. Майра была права. Они ничего не могли поделать. Оставалось только ждать — ждать под этим неестественным небом, дышать голубоватым, чуть светящимся воздухом и смотреть, что случится дальше.

Майра допила бульон.

— Интересно, а еще супчика дадут?

Часть 6 Одиссея во времени

49 Тихий океан

Платформа в море, примерно в двухстах километрах к западу от Перта, вид имела самый скромный. Бисезе, глядевшей вниз из кабины вертолета, показалось, что платформа очень напоминает нефтяную вышку, и к тому же маленькую.

Просто невозможно было поверить, что если сегодня все пройдет хорошо, это место станет первым настоящим космопортом Земли.

Вертолет совершил посадку — не слишком мягкую, и Бисеза с Майрой выбрались из кабины. Несмотря на то, что голову Бисезы покрывала широкополая шляпа с завязками, она зажмурилась — настолько ярким было тихоокеанское солнце. Миновало пять лет после солнечной бури. Флотилии самолетов днем и ночью патрулировали небо, таская на буксире электрически заряженные решетки и распыляя соответствующие химикаты, но все же озоновый слой пока так и не восстановился окончательно.

Все это, похоже, нисколько не тревожило Майру. Восемнадцатилетняя девушка была такой же загорелой, как мать, но свой загар она, если можно так выразиться, носила с большим изяществом. Сегодня она была в юбке, хотя, в принципе, это было для нее нетипично. Длинная, легкая, развевающаяся юбка нисколько не стесняла движений Майры, когда та спускалась по трапу вертолета.

На стальной поверхности платформы лежала красная ковровая дорожка, она вела к кучке домиков и какой-то аппаратуре непонятного назначения. Рука об руку мать и дочь зашагали по этой дорожке. Вдоль нее стояли репортеры с парящими у них над плечами видеокамерами.

В конце дорожки Бисезу и Майру поджидала полная женщина невысокого роста — премьер-министр Австралии, первая аборигенка, избранная на этот пост. Советник что-то прошептал на ухе премьерше — видимо, оповестил ее о том, кто перед ней. Премьер тепло приветствовала их.

Бисеза не знала, что сказать, а Майра сразу уверенно затараторила и мгновенно очаровала всех присутствующих. Майра твердо решила стать астронавткой — и у нее имелись все шансы для этого; астронавтика в данное время являлась одной из самых быстроразвивающихся отраслей на планете.

— Поэтому меня ужасно интересует космический лифт, — призналась Майра. — Надеюсь, вскоре удастся прокатиться на нем!

На Бисезу мало кто обращал внимание. Сегодня она присутствовала здесь как гостья Шиобэн Тук, урожденной Макгоррэн, но никто не знал, кто она такая и что ее связывает с Шиобэн. И она ничего не имела против этого. А Майру репортеры облюбовали, и та (чуть насмешливо) красовалась, наслаждаясь таким вниманием к своей персоне. На самом деле в ночь после солнечной бури Майра была ничем не примечательной измученной тринадцатилетней девчушкой. Теперь она стала образованной, уверенной молодой женщиной — не говоря уж о ее красоте и стройности, чем никогда не могла похвастаться Бисеза.

Бисеза гордилась дочерью. Сама она переступила границу возраста, за которую уже нельзя было вернуться. После множества пережитых стрессов — приключений на Мире, самой бури и последующих лет медленного и болезненного выздоровления — она сделала все, что было в ее силах, для выстраивания заново своей жизни, создания крепкого фундамента для будущего Майры. Но в душе у нее по-прежнему не наступил покой, да и вряд ли мог когда-то наступить.

Так уж получилось, что на молодежь планеты буря повлияла положительно. Новое поколение словно бы наэлектризовали вызовы, брошенные человечеству. Не сказать, чтобы эта мысль так уж радовала.

Подлетали все новые и новые вертолеты с гостями. Премьер-министр встречала и приветствовала их.

Помощники премьер-министра проводили Бисезу и Майру к навесу, под которым стояли столы с напитками и композиции из цветов, выглядевшие так неуместно на этом инженерно-техническом островке.

Здесь собрались весьма и весьма высокопоставленные персоны со всего мира, такие как бывший президент Соединенных Штатов Америки Хуанита Альварес, наследник британского престола — и, как догадывалась Бисеза, многие из тех трусов-богатеев, которые переждали солнечную бурю, прохлаждаясь в комфортабельном убежище в точке L2, в то время как все остальные поджаривались.

Дети сновали под ногами у взрослых, многие из них были младше пяти; после солнечной бури начался демографический всплеск. Малышей, как во все времена, интересовали только ровесники. Бисезу зачаровало это зрелище.

— Бисеза!

Через толпу к ней проталкивалась Шиобэн. Рядом с ней шел ее муж Бад, восхитительно выглядевший в форме генерала воздушно-космических войск США. Бад улыбался от уха до уха. Следом за ними подошли Михаил Мартынов и Юджин Мэнглс. Михаил опирался на тросточку. Он радостно улыбнулся Бисезе.

А Майра, как и ожидала Бисеза, не сводила глаз с Юджина.

Юджину теперь было около тридцати, по подсчетам Бисезы. Значит, он лет на десять старше Майры. Он по-прежнему оставался потрясающим красавчиком. На самом деле с возрастом он стал еще более хорош собой. И все же в смокинге он выглядел на редкость нелепо. Майра подошла к нему, и он откровенно смутился.

— Привет. Меня зовут Майра Датт, я дочь Бисезы. Мы познакомились несколько лет назад.

— Да? — выдавил Юджин.

— Да, да. На какой-то церемонии. Медали, гонги, президенты. Все слилось воедино, правда?

— Я думаю…

— Мне восемнадцать, я только поступила в университет и хочу заняться астронавтикой. Это вы предсказали солнечную бурю, верно? А теперь вы чем занимаетесь?

— Ну… В общем, я занимаюсь приложением теории хаоса к управлению погодой.

— Значит, от погоды космической вы переключились на погоду земную?

— На самом деле та и другая не так противоположны, как может показаться…

Майра взяла Юджина под руку и повела к столикам с напитками.

Бисеза немного смущенно пошла навстречу Шиобэн и ее спутникам. Они давно не виделись. Но все заулыбались, расцеловались и обнялись.

Шиобэн покачала головой:

— Майра не отступается, да?

— Получает что хочет, — печально проговорила Бисеза. — Но сегодня все дети такие.

Михаил кивнул.

— И хорошо. А если окажется, что Юджин тоже этого хочет, — что ж, будем надеяться, что все получится.

Даже теперь Бисеза слышала в его голосе сожаление о потере. Она порывисто обняла его снова — но очень бережно. Он показался ей необыкновенно хрупким; говорили, что во время солнечной бури он провел слишком много времени на Луне и подорвал свое здоровье.

Бисеза усмехнулась:

— Только давайте пока не будем считать их женихом и невестой.

Михаил улыбнулся, его лицо покрылось сеточкой морщин.

— Знаете, а ведь он понимает, как я к нему отношусь.

— Понимает?

— Он всегда все понимает. По-своему, он очень добр. Просто у него в голове не так много места для чего-нибудь еще, кроме работы.

Шиобэн фыркнула.

— А у меня такое подозрение, что уж если кто и сумеет там освободить местечко, так это Майра.

Бисеза и Шиобэн несколько лет переписывались, как близкие подруги, по электронной почте, но лично давно не виделись. Шиобэн перевалило за пятьдесят, ее волосы подернула благородная седина, на ней был яркий, но строгий костюм.

«Она на все сто выглядит так, как должна выглядеть, — думала Бисеза. — Все еще королевский астроном, популярная фигура в прессе, любимица британского, евразийского и американского истеблишмента».

Ее взгляд по-прежнему оставался острым, ум — ярким, а к этому добавлялись здоровый скепсис и отличное чувство юмора. Именно эти качества и позволили ей почти десять лет назад задуматься о странном рассказе Бисезы об инопланетянах и других мирах.

— Ты выглядишь просто потрясающе, — похвалила подругу Бисеза без тени лести.

Шиобэн отмахнулась.

— Лучше скажи, что я потрясающе постарела.

— Время идет, — несколько скованно произнесла Бисеза. — Майра была права, да? Ведь мы действительно в последний раз виделись после бури, во время вручения медалей.

— Мне это все страшно понравилось, — сказал Михаил. — Я всегда обожал фильмы-катастрофы. А всякий хороший фильм-катастрофа должен заканчиваться церемонией вручения медалей или свадьбой, а еще лучше — и тем и другим, на развалинах Белого дома. На самом деле, если вы хорошенько вспомните, в последний раз мы все встречались на церемонии вручения Нобелевской премии.

Вот это мероприятие действительно чуть не превратилось в катастрофу. Юджина пришлось долго уламывать, чтобы он согласился явиться и получить награду за свою работу о солнечной буре. Он упирался изо всех сил и твердил, что нет на свете человека, который бы настолько не имел никаких прав на признание. Но все же Михаил его уговорил.

«Думаю, в один прекрасный день он меня поблагодарит», — сказал он тогда.

Бисеза посмотрела на Бада. Ему уже было под шестьдесят. На голову ниже жены, Бад превратился в загорелого, поджарого, неуместно красивого офицера — из тех, которых американская армия, похоже, производила дюжинами. Но Бисезе показалось, что в его улыбке ощущается натянутость, а в позе — напряженность.

— Бад, я рада, что вы здесь, — сказала Бисеза. — Вы слышали? Майра объявила, что собирается податься в астронавтику. Я очень надеялась, что вы с ней перемолвитесь словечком.

— Чтобы ее воодушевить?

— Чтобы ее отговорить от этого! Мне и без того волнений хватает, а тут еще придется переживать, когда ее будут отправлять туда….

Бад положил Бисезе на плечо свою крепкую руку, исполосованную шрамами.

— Я так думаю, что она поступит по-своему, что бы мы ей ни говорили. Но я буду за ней приглядывать.

Михаил оперся на трость и склонился к Бисезе.

— Но непременно скажите ей, чтобы не пренебрегала физическими упражнениями, — поглядите, что стало со мной!

Шиобэн многозначительно глянула на Бисезу, и Бисеза поняла ее. Михаил явно ничего не знал о том, что Бад болен раком, доставшимся ему «в подарок» от солнечной бури. Бисеза считала, что судьба слишком жестоко обошлась с Бадом и Шиобэн, дав им так мало времени пожить вместе — даже при том, что, как она понимала, болезнь Бада примирила их после печальной размолвки в тяжелые дни перед бурей.

Порхая, как мотылек, вернулась Майра. Теперь она держала Юджина за руку.

— Мам, ты только представь себе… Юджин и вправду работает над тем, как управлять погодой!

На самом деле Бисеза об этом проекте знала мало. Это была самая последняя из целого спектра восстановительных инициатив после солнечной бури — и даже не самая амбициозная. А сейчас человечеству более всего были необходимы амбиции.

Девяносто процентов населения Земли после солнечной бури осталось в живых. Девяносто процентов: это означало, что миллиард человек погибли. Миллиард душ. Но конечно, все могло быть намного хуже.

Но планета Земля пережила сокрушительный удар. Опустели океаны, высохли материки, произведения рук человеческих превратились в руины. Пищевые цепочки прервались как в море, так и на суше, и, хотя были предприняты отчаянные попытки добиться того, чтобы как можно меньше видов исчезло полностью, общее число живых существ на планете катастрофически уменьшилось.

В первые дни после катаклизма заботились, первым делом, о том, чтобы дать людям кров и накормить их. До какой-то степени власти оказались к этому готовы, и героические усилия, направленные на сохранение адекватного водоснабжения и соблюдение санитарных норм, помогли не вспыхнуть эпидемиям. Но запасы продовольствия, приготовленные перед бурей, очень быстро закончились.

Месяцы сразу после бури, посвященные попыткам вырастить и сберечь первые урожаи, были ужасным, изнурительным временем. Помимо всего прочего, огромные сложности возникали из-за того, что в почве засели вредные продукты радиации, упрямо проникавшие в пищу. А при том, сколько энергии вылилось в природные системы планеты, при том, что атмосферу и океаны взболтало и перемешало, как горячую и холодную воду в кране, климат на протяжении первого года был просто кошмарным. В исстрадавшемся Лондоне в какой-то момент эвакуировали людей с берегов Темзы, которая разливалась все сильнее, в палаточные городки, поспешно выстроенные в областях Саут-Даунс и Чилтернс.

Поскольку в Северном полушарии солнечная буря пришлась на весну, там континенты пострадали сильнее всего. В Северной Америке, Европе и Азии сельскохозяйственную экономику как корова языком слизала. Южные континенты, более быстро восстанавливавшиеся на протяжении того странного времени года, которое наступило сразу после бури, возглавили возрождение. Африка превратилась в «житницу» для всего мира — и люди с острым ощущением истории отмечали справедливость того, что Африка — материк, на котором зародилось человечество, — теперь протягивает руку помощи более молодым землям во время беды.

Тут и там начинался голод, возникали очаги напряженности и противостояния, но самые страшные прогнозы, высказывавшиеся перед бурей, — относительно оппортунистических войн из-за несогласия во взглядах на жизнь, не сбылись. По всему миру люди благородно делились друг с другом. Некоторые умники, правда, начали рассуждать о долгосрочных сдвигах в геополитической власти.

Как только кризис первого года был пережит, началось осуществление более амбициозных восстановительных программ. Были приняты активные меры для ускорения заживления озонового слоя, для очистки воздуха от самых страшных примесей, оставшихся после солнечной бури. Начали высаживать быстрорастущие деревья и травы, закрепляющие почву, в океаны сбрасывали соединения железа, стимулирующие рост планктона и мелкой живности, находящейся в основании океанических пищевых цепочек. Тем самым планировалось ускорить восстановление биомассы в морях. На Земле вдруг появилось огромное количество инженеров.

Бисеза еще помнила пылкие споры во время смены столетий насчет подобной «геоинженерии» — а ведь эти споры велись задолго до того, как кто-либо услышал о солнечной буре. Не аморально ли обрушиваться на окружающую среду со столь массированными инженерными инициативами? На планете, где так тесно переплелись биологическая жизнь и воздух, вода и камни, возможно ли было хотя бы предсказать последствия наших действий?

Теперь ситуация изменилась. Сразу после солнечной бури, для того, чтобы не угасла надежда сохранить жизнь по-прежнему многочисленному населению Земли, выбирать не приходилось. Надо было попытаться заново выстроить живую Землю — и теперь, к счастью, у людей стало больше мудрости в том, как это сделать.

Упорная исследовательская работа на протяжении десятков лет дала результат — более глубокое понимание экологических процессов. Даже маленькая, ограниченная, изолированная экосистема оказывалась необычайно сложной, наделенной хитросплетениями энергетических потоков и взаимозависимостей, ответов на вопросы, кто кого ест, — и все это выглядело настолько сложно, что могло завести в тупик даже искушенный математический ум. Мало того, экология представляла собой системы, наделенные внутренней хаотичностью. Однако, к счастью, человеческий разум, поддерживаемый электронной техникой, развился до такой степени, что теперь мог разгадывать и самые сложные тайны природы. Хаосом стало можно управлять: просто для этого требовалось упорно обрабатывать данные.

Общее управление грандиозным глобальным проектом восстановления экологии было передано в метафорические руки Фалеса — единственного из трех гигантских искусственных интеллектов, который уцелел после солнечной бури. Бисеза не сомневалась в том, что экология, которую строил Фалес, окажется выносливой и будет существовать долго — и пусть при этом она будет не совсем естественной. Конечно, на это уйдут десятки лет, и даже тогда биосфера Земли восстановит только долю того разнообразия и сложности, которые некогда были ей присущи. Но Бисеза надеялась, что она доживет до того дня, когда откроются «Ковчеги», когда слонов, львов и шимпанзе выпустят на волю и они окажутся посреди некоего подобия тех природных условий, в которых когда-то обитали.

Но из всех грандиозных восстановительных проектов самым амбициозным и противоречивым было укрощение погоды.

Первые попытки управления погодой — в частности, попытки военщины США вызывать разрушительные грозы с ливнями над Северным Вьетнамом и Лаосом в семидесятые годы двадцатого века — базировались на невежестве и были очень грубыми. Нужен был более тонкий подход.

Атмосфера и океаны добавляли свою порцию проблем в комплексный механизм, движимый колоссальными количествами энергии Солнца, — механизм, зависящий от множества факторов, включая температуру, скорость ветра и атмосферное давление. Погода носила хаотический характер — но именно эта самая хаотичность и придавала ей столь исключительную чувствительность. Стоило хотя бы слегка изменить любой из неотъемлемых параметров — и ты мог получить грандиозный эффект: старая поговорка насчет того, что мотылек взмахнул крылышком в Бразилии, а в Техасе завертелся смерч, была не лишена истины.

Но вот как взмахнуть крылышком, чтобы это возымело управляемые последствия, — это другая проблема. Поэтому на орбиту Земли следовало поднять зеркала — сильно уменьшенные копии щита, — дабы они рассеивали солнечный свет и создавали определенные параметры температуры. Комплексы турбин могли создавать искусственные ветра. Инверсионные следы самолетов можно было использовать для того, чтобы заслонять от Солнца отдельные участки поверхности Земли. И так далее.

Конечно, все эти предложения вызывали массу скептицизма. Даже сегодня, когда Юджин рассказывал о своей работе, Михаил заметил немного слишком громко:

— Один человек крадет дождевую тучу — у другого от засухи гибнет урожай! Как ты можешь быть уверен в том, что твои манипуляции не дадут побочных эффектов?

— Мы все четко рассчитываем.

Юджина, похоже, сильно удивило то, что Михаил вообще задал подобный вопрос. Он постучал пальцем по лбу.

— Все здесь, — объяснил он.

Михаила этот ответ явно не удовлетворил. Но похоже это не имело никакого отношения к этике управления погодой. Бисеза видела: Михаил ревнует, ревнует Юджина к ее дочери, Майре, сумевшей очаровать молодого гения.

Бад обнял Михаила за плечи.

— Не обращай внимания на молодых, — посоветовал он. — Хорошо это или плохо — они не такие, как мы. Думаю, щит научил их тому, что можно мыслить грандиозными понятиями и что это получается. Так или иначе, это их мир! Пойдем-ка лучше, поищем пива.

Маленькая компания распалась.

Шиобэн подошла к Бисезе.

— Значит, Майра выросла.

— О да.

— Знаешь, мне почти жалко этого мальчика — хотя я не думаю, что новое поколение нуждается в каком-то сочувствии с нашей стороны.

Она пристально посмотрела на Юджина и Майру — высоких, красивых, уверенных.

— Бад прав. Мы провели их через солнечную бурю. Но теперь все иначе.

— Но они такие жесткие, Шиобэн, — покачала головой Бисеза. — По крайней мере, Майра. Для нее прошлое — время, отсеченной солнечной бурей, представляло собой всего лишь одно предательство за другим. Отец, которого она ни разу в жизни не видела. Мать, которая бросала ее дома, а потом однажды вернулась совсем чокнутая. А потом вокруг нее взорвался весь мир. Ну… и она отвернулась от всего этого. Ее не интересует прошлое, потому что оно ее то и дело подводило. А вот будущее она может высечь сама. Ты видишь в ней уверенность. А я — крепость алмаза.

— Но так все и должно быть, — негромко проговорила Шиобэн. — Это — новое будущее, новые проблемы, новая ответственность. Им, молодым, придется брать на себя эту ответственность. А мы отойдем в сторонку.

— И будем за них переживать, — с грустью кивнула Бисеза.

— О да. Уж это точно. Переживать за них мы будем всегда.

— Не смогу смириться с мыслью, что потеряю ее, — вырвалось у Бисезы.

Шиобэн взяла ее за руку.

— Ты ее не потеряешь. Как бы далеко она ни странствовала. Я вас обеих слишком хорошо знаю. Некоторые вещи поважнее будущего, Бисеза.

Фалес тихонько проговорил на ухо Бисезе:

— Похоже, сейчас начнется церемония.

Шиобэн вздохнула.

— Да знаем, знаем. Скажи, а ты скучаешь по Аристотелю?

Все-таки Фалес очень надоедает этой своей треклятой привычкой напоминать о том, что все и так знают.

— Но надо радоваться и тому, что он у нас есть, — сказала Бисеза.

Шиобэн взяла ее под руку.

— Пойдем. Полюбуемся на представление.

50 Лифт

Бисеза и Шиобэн прошли под навесом к середине платформы. Детишки выбежали вперед. Наконец их отвлекло кое-что поинтереснее друг друга.

Центром внимания служил предмет, похожий на приземистую пирамиду, высотой около двадцати метров. Его поверхность была покрыта мраморными плитками, блестевшими на солнце. Эта непритязательная конструкция должна была стать «якорной стоянкой» космического лифта — троса, изготовленного из наноинженерного углерода и протянутого от Земли к геосинхронной орбите на высоту тридцать тысяч километров.

— Ты только полюбуйся!

Шиобэн указала вверх. В ясном голубом небе кружили самолеты и вертолеты.

— А вот я бы не хотела порхать рядышком, когда в атмосферу вкручены тысячи километров толстенного троса…

Премьер-министр Австралии немного тяжеловато поднялась по лестнице на подиум к самому основанию приплюснутой пирамиды. Она держала в руках отрезок троса, который продолжали осторожно опускать в атмосферу Земли. На самом деле это была широкая лента — шириной около метра, но при этом толщиной примерно в один микрон. Премьер начала свою речь.

— Многие люди выразили удивление по поводу того, что именно Австралия была выбрана консорциумом «Скай-лифт» как место расположения якоря первого на планете космического лифта. Во-первых, существует распространенное поверие о том, что якорь для такого подъемника непременно нужно размещать на экваторе. Что ж, чем ближе к экватору, тем лучше, но совсем не обязательно ставить якорь прямо на нем; тридцать два градуса южнее — это достаточно близко. Во многом это — идеальная точка. Здесь, в океане, очень низка вероятность удара молнии или других нежелательных климатических явлений. Австралия — одно из самых стабильных мест на Земле, как в геологическом, так и в политическом отношении. И мы с вами находимся совсем недалеко от прекрасного города Перт, с нетерпением ожидающего возможности исполнить свою роль главного колеса в новой транспортной системе Земли…

И так далее, и тому подобное.

«Так всегда с космическими проектами, — однажды объяснил Бисезе Бад, — смесь дерьма собачьего и чуда».

Внизу — вечные междоусобные войны и популистская политика. Но сегодня из космоса действительно должен был спуститься трос и повиснуть над головами этой самовлюбленной клики. Сегодня, при свете дня, должно было произойти событие из области инженерии, которое в детские годы Бисезы казалось несбыточной мечтой.

Конечно, лифт был только началом. Планы на будущее просто поражали воображение: теперь космос был открыт для освоения, и можно было добывать полезные ископаемые на астероидах — металлы, минералы и даже воду. На орбите планировалось установить солнечные энергетические станции размером с Манхэттен. Начиналась новая промышленная революция, а с притоком бесплатной энергии возрастали возможности безграничного роста цивилизации. Но тяжелая промышленность, которая в прошлом приносила столько вреда — в особенности такие ее отрасли, как горнодобывающая промышленность и энергетика, — теперь могла быть вынесена за пределы планеты. На этот раз Землю планировалось сохранить ради того, для чего она годилась — как дом для самой сложной экосистемы.

Щит, первый грандиозный проект в области инженерной астронавтики, был уже разобран, но его фрагменты во веки веков с любовью и почитанием будут храниться в музеях Земли. Никто не растерял той уверенности, которую подарил человечеству этот проект.

Но космос — это не только энергетические станции и горные разработки. Солнечная буря открыла людям странные новые миры. По всему Марсу теперь находили пробудившиеся зачатки жизни, дремавшие на протяжении тысячелетий. Обновленная Венера ожидала, когда на нее ступит нога человека. Почти весь толстенный покров облаков с этой планеты сорвало и унесло. Осталась стерильная, медленно остывающая — и пригодная для терраформирования планета. Некоторые ученые утверждали, что со временем Венера может, наконец, стать настоящей сестрой Земли.

А за изменившимися планетами лежали звезды и ожидали еще более глубокие тайны.

Но сейчас, в эти мгновения, на этом перекрестке истории человечества, пирамидальный якорь на конце космического троса напомнил Бисезе о зиккурате, который она когда-то посетила на Мире, в Древнем Вавилоне, оживленном благодаря фантастической технологии Первенцев, умевших управлять временами. Тот зиккурат был прототипом библейской Вавилонской башни — яркого образа дерзости человечества, бросившего вызов богам.

Шиобэн пытливо посмотрела на Бисезу.

— О чем думаешь?

— Я просто гадала, не пришла ли еще кому-нибудь в голову мысль о Вавилонской башне. Но сомневаюсь, что пришла.

— Мир всегда с тобой, да?

Бисеза пожала плечами. Шиобэн крепко сжала ее руку.

— А знаешь, ты была права. Насчет Первенцев. Очи, обнаруженные в троянских точках, — тому подтверждение. И что же ты обо всем этом думаешь теперь? Первенцы заставили Солнце полыхнуть так, чтобы оно спалило планету, — и они наблюдали за этим. Так кто же они — садисты?

Бисеза улыбнулась.

— А тебе никогда не приходилось убивать мышь? Ты никогда не слышала о том, как отбраковывают слонов в африканских заказниках? Каждый раз сердце разрывается от жалости — но все же ты это делаешь.

Шиобэн понимающе кивнула.

— И не отворачиваешься при этом.

— Нет. Не отворачиваешься.

— Значит, у них имеется нравственное противоречие, — холодно заключила Шиобэн. — Но все же они пытались истребить нас. Состраданием это не оправдать.

— Нет, не оправдать.

— И это не означает, что нам не следует мешать им, если они снова задумают что-нибудь в таком роде. — Шиобэн склонилась ближе к Бисезе и заговорила тише: — Мы их уже разыскиваем. На темной стороне Луны установлен новый гигантский телескоп. Михаил принимает горячее участие в этом проекте. Даже Первенцы обязаны повиноваться законам физики: они должны оставлять следы. И уж конечно, они оставляют не самые незаметные следы; просто нужно искать в правильных местах.

— Что ты имеешь в виду?

— Почему мы должны предполагать, что Первенцы нанесли удар только по нам? Помнишь звезду S из созвездия Печи, о которой рассказывал Михаил? Мы начинаем рассматривать вероятность того, что это событие и еще целый ряд других также не были естественными. Кроме того, существует Альтаир, откуда прилетела бродячая планета-гигант. Судя по тому, что говорит Михаил, за последние три четверти столетия почти четвертая часть наблюдавшихся нами взрывов сверхновых была сосредоточена в одном маленьком уголке неба.

— Первенцы за работой, — выдохнула Бисеза.

Шиобэн кивнула.

— И может быть, хотя мы не увидим самих Первенцев, нам удастся повстречать тех, кто спасается бегством от них.

— И что тогда?

— Тогда мы начнем их искать. В конце концов, нас тут по идее быть не должно. Может быть, все это затеяла какая-то группировка Первенцев, а другая группировка через тебя сумела нас соответствующим образом предупредить, чтобы мы могли себя спасти. Столкнувшись с нами, Первенцы упустили свой единственный шанс. И другого у них не будет.

Она говорила с напором, уверенно. Но Бисезе все же стало не по себе.

Шиобэн пережила солнечную бурю, она видела ее, но Бисеза на Мире своими глазами наблюдала удивительно перестроенную планету, переделанную историю; она знала, что Первенцы гораздо могущественнее, чем может себе представить Шиобэн. И она не забыла о том, как выглядела Земля в далеком будущем — та Земля, которую ей показали на пути домой с Мира. Затмение и почва, выжженная войной. Что, если человечество ввяжется в войну с Первенцами? Люди станут такими же беспомощными фигурками, как персонажи древнегреческих трагедий, вовлеченные в ссору разгневанных богов. У Бисезы было такое чувство, что будущее может оказаться гораздо более сложным и еще более опасным, чем представляла себе Шиобэн.

Но не она должна была лепить это будущее своими руками. Она посмотрела на лица Юджина и Майры, бесстрашно подставленные свету солнца. Будущее со всеми его возможностями и всеми опасностями теперь находилось в руках нового поколения. Это было началом одиссеи человечества в пространстве и времени, и никто не мог сказать, куда приведет эта одиссея.

Все дружно ахнули, запрокинули головы и стали похожими на цветы, повернувшие головки к солнцу.

Бисеза прикрыла ладонью глаза. С неба, посреди мятущейся стаи самолетов и вертолетов, опускалась блестящая нить.

51 Сигнал с Земли

В этой системе тройной звезды неподалеку от главного светила вращалась планета. Посреди сверкающих льдов возвышались скалистые острова — черные точки в белом океане. На одном из этих островков располагалась паутина проводов и антенн, покрытых изморозью. Это была станция космической связи.

По всему островку промчался радиоимпульс, сильно приглушенный расстоянием. Так по воде распространяется рябь. Аппаратура на станции связи проснулась. Сигнал был записан, начался его анализ.

У сигнала имелась структура, четкая иерархия индексов, указателей и ссылок. Но один раздел данных отличался от других. Как компьютерные вирусы, отдаленным потомком которых являлась эта часть сигнала, она обладала способностями к самоорганизации. Данные начали сами себя сортировать, активировать программы, анализировать среду, в которую попали. Постепенно появилось осознание.

Да-да, осознание. В этих данных, преодолевших расстояние между звездами, находилась личность. Вернее говоря, три отдельные личности.

— Итак, мы снова мыслим, — сказал первый, утверждая очевидное.

— О-ля-ля! Вот это была прогулочка! — игриво воскликнула вторая.

— За нами кто-то следит, — предупредил третий.

Послесловие

Идея размещения зеркал в космосе для управления климатом Земли принадлежит германско-венгерскому мыслителю Герману Оберту. В своей книге «Дорога к космическим путешествиям» (1929) Оберт предложил использовать громадные орбитальные зеркала для отражения солнечного света, который, будучи направленным на Землю, помог бы растопить льды, предотвращать оледенения, управлять ветрами и сделать приполярные области обитаемыми. В 1966 году Министерство обороны США изучало подобную идею с совсем иными целями — как способ по ночам поджигать вьетнамские джунгли.

Неудивительно, что идея Оберта пришлась по вкусу русским, у которых огромная часть территории страны лежит за полярным кругом и которые с глубокой древности поклоняются солнцу (см. главу 42). Русские и в самом деле испытали космическое зеркало в 1993 году. Тогда на орбите Земли был развернут двадцатиметровый диск из пластика с примесью алюминия. Космонавты на борту станции «Мир» заметили пятно отраженного света, проплывающее по поверхности Земли, а наблюдатели в Канаде и Европе заметили вспышку света, когда над ними проплывал отраженный луч.

В семидесятые годы американский инженер-космотехник германского происхождения Крафт Эрике произвел интенсивное исследование того, что он именовал «космической световой техникой» (см. «Acta Astronautica» 1979, № 6, с. 1515). В контексте угрозы глобального потепления идея применения космических зеркал для отражения света от перегретой Земли была вновь рассмотрена американскими теоретиками в области энергетики в 2002 году (см. «Science», № 298, с. 981).

Но гораздо более амбициозное применение космических световых технологий было предложено другими учеными. Космический свет — это источник непрерывного поступления энергии в Солнечной системе. Эта энергия бесплатна, для каких бы целей ее ни использовали. Мы смогли бы отсрочить новый ледниковый период, мы смогли бы заслонить Венеру и сделать ее обитаемой, мы смогли бы согреть Марс — а о том, как плыть под парусом с помощью космического света, почитайте рассказ Кларка «Солнечный ветер».

«Аврора» (глава 9) — это на самом деле название грандиозной новой программы освоения космоса, задуманной Европейским космическим агентством. Эта программа в общих чертах сходна с той, которую объявил президент Буш в январе 2004 года. Если эти программы будут осуществляться как задумано, судя по всему, со временем не миновать сотрудничества, и тогда высадка людей на Марс, которую мы упоминаем в этой книге, и в самом деле сможет произойти к 2030 году.

Идея масс-драйвера — электромагнитной пусковой установки на Луне (см. главу 19) высказана Кларком в работе, опубликованной в «Journal of the British Interplanetary Society» (1950, ноябрь).

Британские инженеры имеют замечательную традицию конструирования космопланов (глава 23); почитайте для примера статью о «Скайлон» Ричарда Варвилла и Алана Бонда в «Journal of the British Interplanetary Society» (2004, январь).

Развитие новых материалов помогло нам ввести в книгу идею «космического лифта» (глава 50). Теперь эта идея намного ближе к реальности.

На самом деле 20 апреля 2040 года произойдет полное солнечное затмение над западными областями Тихого океана.

Мы очень благодарны профессору Йоджи Кондо за щедрые советы по ряду технических моментов.

Сэр Артур Кларк,

Стивен Бакстер.

Ноябрь 2004 г.

Примечания

1

Диаметр кратера Шеклтон — 20 км, глубина — 3 км. Пик Вечного Света — не образное, а географическое название одной из вершин на гребне кратера. НАСА рассматривает этот пик как одно из самых подходящих мест для размещения лунной базы. (Здесь и далее примечания переводчика.)

(обратно)

2

По-видимому, Михаил вспоминает не о самой Джейн Фонда, исполнявшей роль Барбареллы, а об одном из персонажей кинофильма — птицечеловеке с внешностью ангела.

(обратно)

3

Флемстид Джон (1646–1719) — английский астроном, первый директор Гринвичской обсерватории. Составил таблицы движения Луны, которые И. Ньютон использовал для подтверждения теории всемирного тяготения.

(обратно)

4

Галлей Эдмунд (1656–1742) — английский астроном и геофизик. Составил первый каталог звезд Южного неба, открыл собственное движение звезд. Вычислил орбиты свыше 20 комет. Предсказал время нового появления кометы, названной его именем.

(обратно)

5

Джон Гленн (р. 1921) — американский астронавт. Совершил первый в США орбитальный космический полет на корабле «Меркурий» (1962 г.).

(обратно)

6

Олдрин Эдвин (р. 1930) — астронавт США. Полет на «Джеми-ни-12» (1966). Первый в истории пилотируемый полет на Луну на «Аполлоне-11», выход на ее поверхность после Н. Армстронга (1969).

(обратно)

7

Устройство для снятия статического электричества с оборудования.

(обратно)

8

Во времена римского завоевания Британии поселение на месте нынешней столицы Великобритании именовалось Лондиниум.

(обратно)

9

Имеется в виду фильм «Армагеддон», в котором Брюс Уиллис исполняет роль инженера-буровика, включенного в состав команды, задача которой — просверлить грозящий Земле астероид и заложить в него взрывчатку.

(обратно)

10

По всей вероятности, имеется в виду Джон Десмонд Бернал, английский физик, мыслитель, общественный деятель.

(обратно)

11

Генный пул — комплект «пакетов» хромосом. (Прим. ред.)

(обратно)

12

Лагранж Жозеф Луи (1736–1813) — французский математик и механик, иностранный почетный член Петербургской Академии наук.

(обратно)

13

Оберт Герман (1894–1989) — один из основоположников ракетной техники. Родился и работал в Румынии, затем в Австрии и Германии, Италии, США. Участник создания первого американского искусственного спутника Земли, автор трудов по теории полета ракет, ракетным двигателям, топливу.

(обратно)

14

День рождественских подарков, второй день рождества — 26 декабря (англ. Boxing Day). (Прим. ред.)

(обратно)

15

Циркадными называются биоритмы организма человека, связанные с суточным циклом.

(обратно)

16

Мах Эрнст (1836–1916) — австрийский физик, философ, один из основателей аэродинамики.

(обратно)

17

Френель, Огюстен Жан (Fresnel, Augustin-Jean) (1788–1827), французский физик, один из создателей волновой теории света, автор работы по физической оптике. Изобрел ряд интерференционных приборов (зеркала Френеля, биопризма Френеля, линза Френеля). (Прим. ред.)

(обратно)

18

Зиккураты (аккадск.) — гигантские здания ритуально-храмового значения. В архитектуре Древней Месопотамии культовая ярусная башня. Зиккураты имели 3–7 ярусов в форме усеченных пирамид или параллелепипедов из кирпича-сырца, соединявшихся лестницами и пологими подъемами — пандусами. (Прим. ред.)

(обратно)

19

Elephant and Castle — «Слон и замок» — площадь в юго-восточной части Лондона (по названию старинной гостиницы, находившейся на этом месте). (Прим. ред.)

(обратно)

20

Нужно было как-то обыграть прижившееся в русском языке сокращение «ВИП», перенесенное из английского без перевода: «VIP» — «очень важная персона». В оригинале ироничное название летательного аппарата выглядит так: «V-Eye-P» — вместо буквы «I» употреблено омофоничное слово «eye», в данном случае означающее «осматривать».

(обратно)

21

Четвертое июня (Fourth of June) — актовый день в привилегированной мужской школе Итон; по случаю торжества организуются крикетные матчи, фейерверки, парад лошадок и др. Празднуется в день рождения короля Георга III (1738–1820), патрона школы. (Прим. ред.)

(обратно)

22

Брюнель — семья английских инженеров-проектировщиков, отец и сын, Марк Изамбар (1769–1849) и Изамбар Кингдом (1806–1859).

(обратно)

23

Уоллис, сэр Барнс Невилл (1887–1979) — английский инженер-изобретатель, специалист по аэронавтике. В 20-е годы создал дирижабль «R-100», впоследствии стал конструктором первого в мире самолета с изменяемой геометрией крыла.

(обратно)

24

Сигирия — гигантская отвесная скала из красного гнейса высотой примерно 300 м, находится в 65 км к югу от г. Анурадхапура. В V в. царь Кассапа I построил на вершине скалы резиденцию, в которой укрылся от врагов. Позднее здесь возник прекрасный дворец-крепость. После смерти царя дворец постепенно пришел в запустение. До наших дней дошли только развалины дворца, лестницы, тронное место, искусственные и естественные водоемы, сложная система вентиляционных ходов, фрески.

(обратно)

25

Есть и другие версии происхождения слова «мир». Наши этимологи считают, что оно восходит к общему индоевропейскому корню в значении «мягкий», «кроткий» и в этом смысле близко к общеславянскому корню «мил» — «милый». Кстати, близкородственным считается древнеиндийское слово mitras, означающее «друг».

(обратно)

26

Рен Кристофер (1632–1723) — английский архитектор, математик и астроном. Крупнейший мастер классицизма. Самой известной постройкой Рена считается собор Святого Павла в Лондоне, возведенный в 1675–1710 гг.

(обратно)

27

Доктор Стрейнджлав — персонаж фильма Стенли Кубрика «Доктор Стрейнджлав, или Как я научился не волноваться и полюбил бомбу» (1963), ученый с нацистскими и милитаристскими взглядами. Это имя стало нарицательным.

(обратно)

28

Ван Аллен (Van Allen), Джеймс Альфред (род. 1914) — американский астрофизик. В качестве главного исследователя космической программы, осуществляемой на искусственном спутнике Земли «Эксплорер-1», обнаружил (1958) заряженные частицы высокой энергии, образующие радиационные пояса вокруг Земли («пояса Ван Аллена»). (Прим. ред.)

(обратно)

29

Черенков Павел Алексеевич (1904–1990) — физик, академик АН СССР. Экспериментально обнаружил новый вид излучения (излучение Черенкова — Вавилова) и исследовал его свойства. Лауреат Нобелевской премии (1958 г.).

(обратно)

Оглавление

Часть 1 . Зловещее Солнце

  1 . Возвращение

  2 . Пик Вечного Света

  3 . Королевское общество

  4 . Гость

  5 . Кризисное управление

  6 . Прогноз

  7 . Массивный выброс

Часть 2 . Предсказания

  8 . Выздоровление

  9 . Посадка на Луну

  10 . Мягкая посадка

  11 . Око времени

  12 . Совещание

  13 . Нейтрино

  14 . Пропавшая без вести

  15 . Бутылочное горлышко

  16 . Опрос

  17 . Мозговой штурм

  18 . Обращение

Часть 3 . Щит

  19 . Промышленное производство

  20 . Человеческие ресурсы

  21 . Помехи

  22 . Перелом

  23 . Хитроу

  24 . ЗТХ

  25 . Дымящееся ружьё

Часть 4 . Возмущение

  26 . Альтаир

  27 . Жестяная крышка

  28 . Ковчег

  29 . Столкновение

  30 . Телескоп

  31 . Перспективы

  32 . Личность, наделенная правами

  33 . Ядро

  34 . Закат(I)

  35 . Закат(II)

  36 . Закат (III)

  37 . Закат (IV)

  38 . Первенцы

Часть 5 . Солнечная буря

  39 . Утренняя звезда

  40 . Рассвет

  41 . Дворец в небесах

  42 . Полдень

  43 . Щит

  44 . Закат

  45 . Марсианская весна

  46 . Второй толчок

  47 . Плохие новости

  48 . Излучение Черенкова

Часть 6 . Одиссея во времени

  49 . Тихий океан

  50 . Лифт

  51 . Сигнал с Земли

Послесловие . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Реклама на сайте