«Золотой кирпич»

П. М. Хаббард

Золотой кирпич

Пенхарроу - одна из тех корнуэльских рыбацких деревушек, где все уже забыли, что рядом есть море, и кормятся почти исключительно с того, что предоставляет побережье. Море здесь очень тихое, гавань облицована гранитом, из гранита же построены домики, крытые местной черепицей, и все это сливается в обширную, непроницаемую, серую и тяжелую на вид поверхность. В гавани есть лодки, и они выходят в море, если позволяет погода. Иногда даже привозят макрель и омаров, которых продают по сходной цене на местных рынках. Но основные деньги идут из глубины острова. Лондон, Бирмингем и Манчестер делают деньги и привозят их в Пенхарроу, чтобы потратить. А корнуэльцы - на удивление простой народ, учитывая те несомненные преимущества, которые провидение предоставило им. Они сохранили свое графство нетронутым скорее из обычного консерватизма, нежели руководствуясь инстинктом коммерции; и те, кто приезжает к ним, получают за свои деньги вполне достаточно, потому что корнуэльцы гостеприимны от природы, хотя они теперь и берут за это деньги.

В страстную пятницу после обеда моя семья отправилась на прогулку по побережью и предоставила мне заниматься своими делами. Я вывел с причала прогулочную шлюпку и вознамерился прошвырнуться до соседней бухточки, а если солнце будет достаточно жаркое, искупнуться разок. При хорошей погоде корнуэльский воздух тепл и мягок, как восточный шелк, но Гольфстрим сюда толком и не заходит, так что на купание, по крайней мере в ближайшие пару месяцев, мог отважиться или искатель приключений, или мазохист. Не причисляя себя ни к тем, ни к другим, я предпочел отплыть куда-нибудь, где бы я мог не спеша подумать о том, а стоит ли купаться, и спокойно, передумать, если уж мне не захочется, перед тем как окончательно убедить себя. А отсюда, стало быть, и моя идея о небольшой соседней бухточке.

Как только я подплыл к выходу из гавани, из-за мыса показалось небольшое двухмачтовое суденышко. Оно, конечно, шло на моторе, паруса были смотаны на реях, и кливер был на ролике. Суденышко выглядело весьма по-морскому и впечатляюще. Водоизмещение приблизительно тонн двадцать, и все абсолютно черное, даже крыша рубки. Сказать сейчас, после того, как все произошло, что оно выглядело зловещим, большого ума не требует. И все же выглядело оно совсем не как веселенькая прогулочная яхта. Смотрелось добротно сделанным, вполне обжитым и каким-то неопределенным. Повинуясь первой заповеди матроса-любителя - любопытству, я направил к нему свою шлюпку.

Я был еще на каком-то расстоянии от судна, когда увидел, что оно потеряло ход и почти остановилось. Из кубрика выскочил человек, побежал на нос и отдал якорь как раз вовремя, так как судно уже потащило отливом. Оно еще отошло немного, на длину якорного каната, и застыло, покачиваясь на небольшом отливном течении.

Это был один из тех занятных случаев, с которыми частенько сталкиваешься, когда вот так встречаешься с человеком, с которым до того и словом не перемолвился. Вот я в своей лодке плыву прямо на него, и вот он на своем судне, и зеленая вода слева и справа. И, если бы я изменил курс, то вышло бы, что я намеренно не желаю знать его. А если не менять курс, то я подплыву к нему, и надо будет говорить с ним. Мне, собственно, ничего другого и не оставалось.

Он был одет во все черное, а все, что не было скрыто одеждой - шея, кисти рук и лодыжки - были белыми. Белыми не в том смысле, что он принадлежал к белой расе, а белыми почти до бесцветности, так что даже его глаза, ноздри казались очень темными, как будто глубокие впадины на чистой белой стене. Для человека, который часть своей жизни проводит на море, это было не совсем обычно. Я сейчас уже плоховато вижу вдалеке, но мне показалось, что у него удлиненное лицо и коротко остриженные волосы. И тут мне в голову пришел, как мне показалось, вполне достойный выход из ситуации: я мог бы резко сменить галс и широко обойти его, а вместо приветствия помахать рукой.

Однако тут он улыбнулся, и я не стал менять курс. Улыбка разрезала белую поверхность его лица, как расходящаяся трещина. Не могу сказать, что эта улыбка была привлекательной, но она вполне установила какой-то контакт между нами, как если бы он окликнул меня. Я резко повернул румпель, потерял ход и мягко причалил. У него был слегка приглушенный голос. Он склонился над бортом и сказал:

- Вы не хотите купить золотой кирпич?

Я схватился за его якорный канат, чтобы не сносило течением и не било о борт. Потом поднял голову и увидел, что он смотрит прямо мне в лицо. Было такое чувство, что он не спускал с меня глаз с того момента, когда его судно появилось из-за мыса. Он все еще улыбался и был, как мне и показалось, абсолютно белым.

- Ну да, - сказал я, - я дам вам за него нефтяные акции одной малоизвестной скважины. Или у меня есть еще жемчужное колье одной знакомой махарани, от которого я не прочь избавиться. В общем, что-нибудь да придумаем.

- Подождите-ка, - сказал он и пропал за бортом. Должно быть, спустился в каюту на носу судна, или у него был там рундук, но он не проходил мимо борта к корме. Потом он снова появился и протянул мне сверток, чуть поменьше кирпича, но пропорции были те же, завернутый в коричневую оберточную бумагу и туго перетянутый бечевой из кожи.

- Держите крепче, сверток тяжелый.

Он действительно был тяжелый, настолько тяжелый, что я чуть не выронил его. Потом я снова взглянул на него. Он уже и не улыбался, но еще и не распрощался со мной окончательно.

- Продайте его за ту сумму, которую сумеете выручить, и отдайте мне половину. О чеке можете не беспокоиться.

- А почему бы вам самому его не продать? - поинтересовался я. Теперь у меня было одно желание - поскорее отчалить и вовсе его не видеть, но я не мог не задать этот резонный вопрос.

- Не могу оставить корабль, по крайней мере сейчас. Но это неважно. Я знаю, что вам я могу доверять.

В ответ ничего не приходило в голову. Но я подумал еще и спросил:

- А где я, по-вашему, продам золотой кирпич в Пенхарроу?

- Попробуйте в Кленбридже. Продайте его там завтра, а я подплыву сюда в это же время в понедельник.

- Может, захватить что-нибудь из провизии в магазине, сахар там, или банку бобов?

- Нет-нет, спасибо, мне нужны только деньги, все остальное у меня есть.

Его голова исчезла, я отпустил канат, и течение потащило лодку прочь от черной обшивки парусника. Уже потом я вспомнил, что не обратил внимания на название судна...

В бухточке, как я и предполагал, никого не оказалось. Я вытащил сверток из лодки и вынес на берег. Затем сел и стал развязывать стянутую морскими узлами мокрую кожаную бечевку. Не могу резать веревку, если есть шанс ее развязать. Бумага стала расползаться под моими пальцами, что-то блеснуло в прорехе.

Узлы подались, и я развернул бумагу. В наши дни, к сожалению, мы не очень-то часто держим в руках золото. Оно стало экономическим символом и потому погребено в подвалах международной валютной системы. Так что сказать, точно ли это золото, я не мог, тем более, что мне очень уж хотелось убедиться в обратном. Но штука выглядела вполне золотой. От нее, правда, тянуло могильным холодом.

Формой кирпич не вполне соответствовал современным стандартам, а напоминал скорее те небольшие кирпичи, из которых сложены развалины аббатства Святого Албана, построенного во времена римского владычества. И уж во всяком случае он не был гладким, поверхность была зернистой, как у неоструганного дерева. Я почти с отчаянием делал эти наблюдения. Не хотелось, чтобы это и в самом деле было золото...

Дома положил сверток в нижний ящик комода, ничего не сказав жене. Случай, право же, никак не подходил для того, чтобы делиться своим душевным беспокойством с кем бы то ни было. Позже я взял старенькую ножовку по металлу, которая валялась в гараже, забился в дальний угол и отпилил уголок кирпича. Сталь мягко и почти беззвучно вошла в брусок. По срезу он был золотым, но зернистость была и внутри. Я собрал опилки на лист бумаги, скомкал его и с осознанием собственной расточительности смыл водой в унитазе.

* * *

По меркам западной части страны Кленбридж - городок хоть куда. Я вытащил желтую пирамидку, которую отпилил накануне, и поставил ее на стеклянный прилавок почтенно выглядевшего ювелирного магазина.

- Вы не могли бы сказать, что это? Что за металл? - спросил я. Темноволосый, честно выглядевший молодой человек в почти лондонского покроя костюме, но с мягким местным говорком, надел на глаз увеличительное стекло и сказал:

- Похоже на золото. Так вы спрашиваете, золото ли это?

- Я хотел бы убедиться.

Он нажал на кнопку, и из глубины магазина вышел человек постарше, но также респектабельно выглядевший.

- Мистер Тримейн, - сказал первый, - джентльмен хочет знать, золото ли это.

Мистер Тримейн окинул меня проницательным и цепким взглядом, взял пирамидку и удалился в соседнее помещение. Когда же он вернулся, то пронизал меня еще более подозрительным взглядом.

- Это золото. И очень чистое золото, не ювелирное. Вы понимаете меня? Оно весьма мягкое и очень дорогое. - Он пододвинул мне пирамидку и стал ждать объяснений.

- Какова ее цена? - спросил я. Он сказал мне ее вес и примерную стоимость. Получалось, что моя семья могла бы жить на эту пирамидку достаточно продолжительное время, не имея особых забот.

- На металле соль, - сказал ювелир.

- Это, очевидно, из моря?

Я кивнул. И понял, к чему он клонит. Корнуэл собрал в свое время хорошенькую коллекцию кораблекрушений, пожалуй, больше, чем любое другое побережье в мире. Корабли с сокровищами и испанские галеры на уме у корнуэльцев и по сей день. Да и сам я подумал: а может, это и есть объяснение? Этот белый человек, возможно, нашел что-то и сбывает теперь потихоньку. Но все равно масса вопросов оставалась без ответов.

Я вежливо поблагодарил мистера Тримейна и вышел из магазина без всяких объяснений. Вероятно, нехорошо было оставлять его так, но у меня не было особого выбора. К тому же мое положение было явно хуже, чем его.

Ориентировочно подсчитав вес и стоимость целого кирпича, я бродил по городу до тех пор, пока не нашел ювелира на улице Тригантл. Магазин был маленький и не столь респектабельный, как у мистера Тримейна. И ювелир был весьма подходящий для этого случая. Он боком вышел из смежной комнаты и протиснулся вдоль прилавка, поглядывая на меня искоса. Я выложил кирпич на прилавок, назвал его вес и затем спросил цену. Про цену он не сказал ничего, но усомнился в весе. Мы взвесили золото на обычных кухонных весах, и он все время тяжело дышал своим огромным носом. Я согласился с его версией веса, сказал, что его первая цена - абсолютная чушь, и принял его второе предложение, которое составляло около двух третей настоящей цены. Ему даже не пришлось идти в банк за деньгами: у него оказалось как раз столько, сколько нужно. Банкноты были грязненькие, но настоящие. Я засунул их в карман своей куртки, он задышал еще чаще, и я ушел. Пожалуй, он был единственный, кто хоть что-то получил из этих махинаций.

В понедельник после обеда отлив был уже очень сильным, но я увидел черный парусник на якоре немного подальше от входа в бухту, там, где начиналась глубина. На палубе не было никаких признаков жизни. Тишина была полная, и только вода тихо плескалась у борта. Я хотел было крикнуть кого-нибудь, но вспомнил, что не знаю ни названия судна, ни имени владельца. Да и не было у него никакого названия, как выяснилось. Я привязал шлюпку буксировочным канатом к обвязке борта парусника и вскарабкался на борт. От толчка шлюпка отошла на длину каната и мирно заколыхалась на волнах. Мне совсем не нравилась эта полоска воды, отделяющая меня от шлюпки. Черный парусник вызывал у меня нервную дрожь. Везде было чисто, все ладно пригнано, но нигде никого. Откуда-то скверно пахло. Я был босиком и вдруг осознал, что ступаю на цыпочках, двигаясь в сторону кормы. И только когда я дошел туда, я услышал какие-то звуки, идущие из главного кормового отсека. Что-то гудело, высоко и довольно продолжительно. Было похоже, что это голос человека, но я бы не поклялся, что это была человеческая речь. Я как-то отстраненно почувствовал, что волосы на моем загривке встают дыбом.

По временам, перекрывая высокий жужжащий звук, доносились другие звуки, в которых я узнал голос белого человека. Я вытащил пачку денег и засунул их все между кольцами каната, аккуратно скрученного бухтой на корме. Мне вовсе не хотелось оставлять себе хоть что-то. Я поднялся и пошел уже к носу, но тут створка люка распахнулась, и по выскобленной, выцветшей от солнца палубе ко мне потянулся самый омерзительный запах, который я когда-нибудь ощущал в своей жизни. Я провел много лет в Индии и прошел войну пехотинцем, но я не мог раньше себе и представить чего-либо подобного. К тошноте добавилось жуткое отвращение, и я инстинктивно отшатнулся, как от воплощения абсолютного зла.

Позади меня щелкнул, открываясь, засов, и я услышал, как белый человек ругается на корме своим приглушенным голосом. Потом из люка высунулась сначала голова, а потом и плечи, которые могли выйти только из могилы, да и оттуда им не стоило показываться. Мне показалось, что это был человек. На нижней части лица торчали клочья волос, лицо было абсолютно сморщенным, надбровные дуги выступали, а скулы были вдавлены.

Белый человек оттолкнул меня в сторону, так что я едва удержался на ногах, и кинулся к люку с длинной железной пикой в руке. Он занес ее над фигурой в люке. - Redde bасilum! -заорал он. - Redde bасilum! Он протянул левую руку, словно требуя чего-то. Глаза, которые смотрели на него из люка, были темные, яркие и совершенно обезьяньи. На этом существе была намотана какая-то одежда, на которой еще угадывались некие цветные узоры... Все это источало ужасающее зловоние. Из кучи тряпья торчала рука, больше напоминающая лапу ящерицы, сжимавшая что-то белое.

Белый человек поднял пику над головой, и я схватил его сзади за руку, потянул на себя - мы оба покатились по палубе. Я услышал, как хлопнула крышка люка, и ощутил, что стало легче дышать. Он вывернулся и вскочил на ноги. Потом встал над закрытым люком, тяжело дыша, как человек, бежавший, чтобы спасти свою жизнь, но который уже не может бежать дальше. Все его восковое лицо было покрыто потом, а из угла белого рта стекала струйка слюны. Он смог, наконец, заговорить, но голос его был слабым и тонким.

- Черт бы тебя побрал! Кто тебя просил вмешиваться?

- Ты бы прибил его этой штукой, - ответил я.

Он затряс головой:

- Ты ни черта не понимаешь!-мне казалось, он вот-вот заплачет. - Ты что, не видишь, что он мой?!

- Если на него глянуть... похоже, что он твой уже давненько.

- Да, он наш уже четыреста лет, - просто ответил он. Мы стояли друг против друга, разделенные этим абсурдным заявлением, как барьером. Нагретая солнцем, выскобленная палуба слегка покачивалась под нашими ногами от небольшой волны, бьющей время от времени о борт. Тишина прерывалась лишь шелестом волн да тяжелым дыханием белого человека. Ужас, владевший мной, рассеивался под лучами солнца, и мой рассудок, наконец, восстал против этой нелепицы.

- Так это ты, что ли, владеешь им четыреста лет? - спросил я.

- Моя семья,-ответил он. - Они привезли его с собой из Леванта. Узнали, что он может делать. Тогда все пытались научиться, а он мог. С тех пор он наша собственность, но ему нельзя доверять. Ты же видел все. И он не делает свою работу. Мне приходится принуждать его. Он стареет.

Я вспомнил смятый череп и обезьяньи глаза.

- Да, похоже, он совсем стар. Так почему бы не дать ему спокойно умереть?

- Умереть? - взвизгнул он. - С чего бы это ему умирать после того, как мы продержали его столько лет?

- Продержали его в заточении, - уточнил я. - А кстати, почему на корабле?

- Вода, - сказал он, - разве не понятно? Здесь он в сохранности. Мы не можем держать его на берегу.

Я стоял под корнуэльским солнцем, глядя в лицо белому человеку и вполне серьезно вознамерившись обсуждать судьбу некоего алхимика, который нашел-таки секрет четыре сотни лет тому назад, в то время как остальные по ошибке изобретали фарфор, порох или глауберову соль, и чья главная вина состояла в том, что он был до сих пор жив. Все начинало казаться не столь уж необъяснимым...

Вдруг освещение изменилось, яркий свет внезапно пошел откуда-то снизу. Я увидел, что это солнечные лучи, отражающиеся в крышке люка, которая вдруг стала золотистой и отсвечивала, как зеркало. Белый человек увидел это в тот же момент, и у него перехватило дыхание. Он повернулся и побежал к кормовому люку, сжимая в руке железную пику. Еще несколько секунд было тихо, а потом где-то в трюме, почти под моим ногами, началась омерзительная возня, звуки ударов и снова пошел этот животный зудящий звук, и длинная ругань белого человека на языке, понять который я не мог. Потом он завизжал. Это был долгий, вибрирующий крик, полный ужаса и внезапно оборвавшийся на середине.

Снова воцарилась тишина. Мне показалось: вот-вот откроется крышка люка и. выпустит этот ужас из трюма. Я подбежал к борту и принялся распутывать узел буксировочного троса, который держал мою шлюпку. Проклятый узел затянулся туго, и я вывернул ноготь на пальце. Мне кажется, я даже рыдал от бессилия. И в этот момент я ощутил, что судно вдруг перестало колыхаться и стало медленно оседать. Я глянул на метку ватерлинии, и на моих глазах зеленая вода поглотила два деления разметки.

Узел внезапно распустился, и я, стоя на коленях, подтянул шлюпку к борту, плюхнулся в нее и бешено оттолкнулся от края борта, который теперь был не выше полуметра. Я вставил весла в уключины и греб изо всех сил, пока не отошел ярдов на двадцать, потом остановился и оглянулся назад.

Парусник уходил в воду вертикально, как будто какая-то чудовищная сила мягко и мощно тянула его за киль вниз, на дно. Солнце светило на него сквозь воду, и он весь сверкал. Когда вода дошла до палубы, крышка трюма откинулась, что-то мокрое вывернулось оттуда, сжалось и замерло.

Сверкающие мачты судна беззвучно исчезли в зеленоватой воде, и пузырьки воздуха через некоторое время перестали выходить на поверхность. Не осталось ничего, кроме красновато-коричневого бесформенного узла, который плавал на поверхности, слегка покачиваясь на волнах. Примерно полминуты я глядел на него, ожидая, когда он потонет. Потом он вдруг собрался и пополз в сторону, разгребая коричневыми лапами поверхность моря, слишком чистого, чтобы принять его...

* * *

Не думаю, что соберусь опять этим летом в Пенхарроу. Надеюсь, мне удастся найти достаточно веские причины, чтобы убедить семейство, что настала пора съездить в какое-нибудь другое место. Мне бы не хотелось купаться и даже плавать в лодке в этих волнах, а если мы соберемся в Кленбридж, то мне и вовсе не хочется встречаться с мистером Тримейном или вторым ювелиром с улицы Тригантл. Но мне бы хотелось знать, нет ли свежих слухов о корабле с сокровищами где-нибудь под скалами бухты Пенхарроу. И если найдется кто-то, достаточно заинтересованный, чтобы начать поиск, я мог бы показать ему одно местечко, которое, пожалуй, стоит того, чтобы там покопаться. Глубины там большие, да и приливные течения очень сильные, но если не пожалеть средств и усилий, наверное, можно разыскать затонувший парусник. Золото ведь не поддается коррозии и очень тяжелое, так что он там. Вот только сложно будет его поднять, но можно ограничиться тем, что отпилить любую его часть, этого вполне хватит, чтобы безбедно дожить жизнь. А меня увольте, мне хватило того, что я пережил. Да и не хочу я иметь дело с этим золотом, будь оно неладно, мне вполне хватает тех бумажных денег, что я зарабатываю. И уж теперь я всегда ношу с собой небольшой ножик, чтобы перерезать узел, а не распутывать его. И не отвечаю на приветствия незнакомых людей, что бы они там не делали и не предлагали.