«Яблоко и Ева»

Джордж Райт Яблоко и Ева

Стоял чудесный летний день. Строго говоря, по календарю был уже сентябрь, но ни солнцу, безмятежно сиявшему в сочно-голубом безоблачном небе, ни зеленой листве леса не было никакого дела до календаря. Даже легкий ветерок не шевелил листьев; в природе царил послеполуденный дремотный покой. Лишь изредка в кронах деревьев подавала голос какая-то птица.

Не нарушая общей тишины и спокойствия, из леса на опушку вышла девушка. Ее звали Ева, она была нага и не стыдилась этого. Она вообще не понимала, как можно стыдиться подобных вещей. Сделав несколько шагов в высокой траве (из-под ее ног стреляли в стороны встревоженные кузнечики), она остановилась, подставляя загорелую кожу теплым солнечным лучам и блаженно жмурясь.

Впрочем, кое-что на ней надето все-таки было. Ее стройную талию охватывал пояс из искусственной кожи с подвешенным к нему автоматическим пистолетом в кобуре и кармашками для магазинов. За плечами висел удобный рюкзачок с аптечкой, кое-каким инструментом и скромным (ибо путь ее был не столь уж длинным) запасом провизии. Был там и еще один предмет — небольшой цилиндрический контейнер с зеркальными стенками. На запястье левой руки девушки тикали механические часы (вообще с электричеством проблем пока не было, но маленькие батарейки приходилось экономить), а чуть выше двумя ремешками был прикреплен пластмассовый корпус GPS (навигационные спутники все еще функционировали). На правое запястье тоже был надет небольшой круглый прибор, издали похожий на часы — однако это был Z-датчик, что можно было понять по дырчатому корпусу.

Во всем снаряжении Евы это был единственный предмет кустарного производства. Ремень на правом бедре удерживал в удобной, как раз под руку, позиции десантный нож в ножнах. В правом ухе, скрытая волосами, притаилась горошина наушника, от которой тонкая блестящая проволока тянулась к таблетке микрофона возле губ. На ногах у девушки были непропорционально большие серебристые ботинки. Обуваться ей не нравилось, но приходилось. Несмотря на то, что всю свою предыдущую жизнь она провела босой, ее подошвы были слишком нежными, ибо никогда не использовались по назначению; в то же время, однако, пальцы на ногах по ловкости и цепкости лишь незначительно уступали рукам.

Ходить она выучилась совсем недавно — значительно позже, чем говорить на пяти языках. Впервые учиться ходить в 18 лет совсем не легко — куда труднее, чем, допустим, восстанавливаться после болезни, когда телу всего лишь нужно вспомнить выработанные в раннем детстве рефлексы. Ей это показалось сложнее, чем освоение университетского курса физики, химии и математики. Даже несмотря на то, что до этого ежедневными физическими упражнениями она готовила себя к встрече с гравитацией. Вообще, первые недели после посадки стали худшим периодом в ее жизни. Это ужасное, унизительное чувство беспомощности перед давящей тебя силой, это ощущение невыносимо тяжелого, непослушного тела… в первые дни ей приходилось неуклюже ползать, словно полураздавленному червяку… бр-р-р! Как она ненавидела тогда эту планету, отнявшую у нее свободу невесомого полета, повисшую тяжкой каторжной гирей на ее руках и ногах! Однако, постепенно она привыкла, и, хотя по ночам ей по-прежнему снилась невесомость, Ева начала находить даже свои положительные моменты в солидной, устойчивой, основательной гравитации — да и мир, огромный новый мир, открывшийся ей после крохотного мирка орбитальной станции, стоил некоторых жертв. Да, она привыкала к этому миру. Ее кожа уже не обгорала на солнце (идею ходить в скафандре она отвергла сразу), и, наверное, без ботинок тоже можно приучить себя обходиться…

Если в лесу ее подстерегали вылезшие из земли корни, колючки, упавшие на землю сухие ветки и еловые шишки, то трава опушки выглядела мягкой и безобидной, так что Ева, нагнувшись, разомкнула фиксаторы и с удовольствием вылезла из тяжелых скафандровых башмаков (которые, к тому же, были ей велики). Бросить бы их тут совсем и подобрать на обратном пути — все равно, сколько бы они здесь ни провалялись, их никто не тронет, а синтетический материал, из которого они изготовлены, практически вечен… Но нельзя: еще неизвестно, в каком состоянии дорога, на которую ей вскоре предстояло выйти, а уж в город и подавно соваться босиком рискованно…

— Ева, обуйся, — раздалось у нее в ухе.

Она с досадой посмотрела в безоблачное небо.

— Эппл, ты можешь перестать следить за мной хоть на минуту?

— Нет, — спокойно, как всегда, ответил ее собеседник. — Ты же знаешь, я отвечаю за тебя.

— Мне надо было выбрать для путешествия пасмурный день, — проворчала Ева.

— Тогда бы я просто не разрешил тебе идти, — возразил Эппл.

— По-моему, я уже не ребенок!

— Я действую исключительно в интересах твоей безопасности.

— И какая опасность может грозить мне сейчас? — Ева пригладила босой ногой траву, затем легонько, чтобы не ушибить пальцы, пнула ботинок.

— В траве могут быть змеи. Кроме того, укус некоторых членистоногих хотя и не опасен для здоровья, но болезнен. Строго говоря, мне вообще не следовало разрешать тебе отправляться в путь пешком.

— Ну да, конечно, — скривилась Ева. — Трястись в душной, воняющей маслом утробе броневездехода куда полезней для моего драгоценного здоровья, чем прогуляться на свежем воздухе!

— Зато ты была бы на месте не более, чем за час.

— Я не тороплюсь.

— А тебе бы следовало. До тех пор, пока ты остаешься единственным человеком на Земле — и во всей вселенной — любая случайность может иметь катастрофические последствия.

— Это несуществующее человечество ждало 20 лет, — пробурчала Ева, покорно влезая в ботинки, — подождет и еще немного.

Она сверилась с экраном GPS и зашагала в сторону еще невидимой отсюда дороги.

Откуда именно взялся Z-вирус, выяснить так и не успели. Первые вспышки эпидемии были отмечены одновременно в десятках крупных городов по всему миру — что совсем неудивительно, учитывая, что перелет на стратоплане между самыми отдаленными аэропортами Земли занимал не более трех часов. Специалисты сошлись лишь в том, что вирус имел явно искусственное происхождение — никаких природных аналогов наука не знала. И, скорее всего, на волю он вырвался в результате несчастного случая — ибо, если это была целенаправленная акция, то устроившие ее должны были быть самоубийцами. Конечно, если бы создатели вируса располагали вакциной… но, судя по результату, они ею не располагали. В электронный микроскоп вирус напоминал литеру «Z», верхняя и нижняя перекладины которой были развернуты друг относительно друга в третьем измерении. Австралийцам, которые продвинулись в изучении вируса дальше других (просто потому, что на их континенте из-за низкой плотности населения и удаленности от других центров цивилизации эпидемия распространялась медленней) удалось установить, что каждый из трех фрагментов вируса отвечал за свою функцию: преодоление имунной защиты — встраивание в ДНК и размножение — интоксикация. По-своему это была изящная конструкция, блестящее биоинженерное решение…

Инкубационный период занимал около двух недель. Затем — сутки-двое собственно болезни с постепенным выходом из строя всех систем организма и смерть. В 100 % случаев. Человек фактически сгнивал заживо, и после смерти процесс разложения шел ускоренными темпами, помогая вирусам быстрее попадать во внешний мир. Впрочем, не только человек. Вирус продемонстрировал удивительную способность встраиваться в ДНК самых разных видов. Тот, кто его создал, определенно был гением… В конечном итоге оказалось, что Z-вирус смертелен для всех плацентарных млекопитающих.

Вакцина так и не была найдена. Болезнь распространялась слишком быстро. Беженцы и мародеры несли гибель в еще незараженные районы… 90 % человечества умерло в течение первых пяти месяцев; социальная инфраструктура цивилизации разрушилась гораздо раньше. Дольше всех продержались военные убежища и специализированные научные центры, где применялись особые меры безопасности. Но никакие фильтры убежищ не могут обеспечить абсолютной герметичности. В конечном счете Z-вирус добрался и туда. К концу третьего года на Земле, скорее всего, уже не оставалось ни одного человека, ни одного медведя, оленя, волка, ни одного дельфина или тюленя, ни одной крысы. Высшей ступенью эволюционной лестницы были теперь сумчатые.

Недоступным для вируса осталось лишь космическое пространство.

Ева шагала по дороге. Старое шоссе и впрямь было не в лучшем состоянии: асфальт вспучился и раскрошился, тут и там из него выпирали ростки и, кое-где, уже даже молодые деревца. Местами шоссе и вовсе исчезало под пока еще тоненьким, но уже поросшим травой слоем нанесенной почвы. Природа словно спешила избавиться от рубцов, напоминавших ей о тысячелетнем рабстве у человека.

Тем не менее, в ботинках идти было легко. По лесу Ева брела не спеша, вертя головой по сторонам, то прислушиваясь к пению птиц, то приседая на корточки возле муравейника, то прислоняясь спиной к дереву, запрокидывая голову и глядя, как высоко-высоко солнце пробивается сквозь частую листву кроны… Теперь же, на дороге, ею овладело боевое настроение (тем паче, что и шоссе шло чуть под уклон), и она лихо шагала вперед, не чувствуя усталости. Воздух на шоссе был, разумеется, таким же чистым, как в лесу; Ева уже успела привыкнуть к этому воздуху — поначалу-то ее удивляло, насколько он вкуснее стерильной искусственной атмосферы станции. Ей никогда не доводилось вдыхать удушливый смог больших городов — впрочем, кое-какое представление о нем она получила, когда училась водить броневик. Она еще раз представила себе, как тяжелая ревущая машина громыхала бы сейчас гусеницами по дороге, оставляя за собой сизый шлейф дизельного выхлопа, и брезгливо наморщила нос. А ведь когда-то машины катились по этой дороге сплошным потоком в обе стороны…

Вскоре она увидела первую из них. Съехавший с трассы автомобиль лежал вверх колесами в кювете слева. С шоссе не было видно, что находится в салоне, а Ева вовсе не желала на это смотреть и предпочла обойти машину подальше. Хотя и знала, по кадрам спутниковой съемки, что впереди ее ждут еще машины, и много…

Следующий автомобиль стоял на шоссе, в крайнем правом ряду. Должно быть, водитель остановился сам, чувствуя, что ему совсем плохо. А может, просто так совпало, что бензин кончился раньше, и машина не успела съехать с трассы… На этот раз Ева решила не оттягивать встречи с неминуемым и, подойдя вплотную, стерла пыль с лобового стекла.

То, что сидело внутри, когда-то было женщиной. Точнее — судя по вылинявшей короткой майке, на которой еще можно было различить патлатую физиономию какого-то рок-идола — молодой девушкой, может быть, не старше Евы. Пегие крашеные волосы пыльными лохмами свисали на кости плеч. Глазницы черепа прикрывали модные темные очки, чуть перекосившиеся, но все еще каким-то чудом державшиеся на скулах и мумифицированных остатках ушей. Пока Ева смотрела на это, из мертвого рта выполз большой серый паук; Еве вдруг ясно представилось, что внутри черепа, бывшего некогда вместилищем мозга, теперь все затянуто паутиной, и в этих пыльных сетях висят высохшие трупики насекомых… Ее передернуло от отвращения; она повернулась и хотела идти, но тут заметила, что лоток проигрывателя дисков на передней панели машины выдвинут. Еве стало любопытно, что за музыку слушала хозяйка машины перед смертью — может быть, как раз того патлатого? Она разбила рукояткой пистолета стекло («Осторожней с осколками, Ева!» — тут же подал голос Эппл), взяла диск, сдула с него пыль, вставила его обратно и нажала «воспроизведение». Оказалось, что за все эти годы аккумулятор машины не успел разрядиться до конца, и, хотя на панели зажегся предупредительный красный глазок, проигрыватель заработал.

Это была не музыка. Это была запись, продиктованная хозяйкой автомобиля.

«Если вы слышите это… значит, я уже мертва, — сказал девичий голос, некогда, вероятно, бывший приятным, но теперь в горле у говорившей что-то противно хрипело и хлюпало при каждом вздохе. — Но это значит и то, что вы живы. Значит, против этого… — тут говорившая употребила какое-то слово, бывшее, видимо, прилагательным или причастием, но неизвестное Еве ни на одном из пяти языков,

— … вируса все же нашли какое-то средство. („Грубая логическая ошибка“, — констатировала Ева. „Одно вовсе не следует из другого.“) Может быть… может быть, и Том еще жив, и его успеют спасти. Его зовут Томас Джереми Картер, он работает в госпитале святой Маргариты. Я так надеялась, что мы хотя бы в последнюю минуту будем вместе. Но я чувствую, что мне уже не доехать. Пожалуйста, передайте ему этот диск. Том… Том, я люблю тебя. (Некоторое время не было слышно ничего, кроме всхлипываний.) Прощай, милый.» Запись оборвалась.

«Как глупо, — фыркнула Ева. — Надеяться на то, что спасется работник госпиталя — да ведь они гибли в первую очередь! И неужели в свои последние минуты она не могла подумать ни о чем более важном, чем объяснение в любви мертвецу?»

Дорога сворачивала к югу, и сразу за поворотом девушка увидела множество машин. Это была гигантская пробка, растянувшаяся почти на милю. Не имея никакого желания продираться между ржавыми корпусами под взглядами бесчисленных черепов, Ева сошла с шоссе, перебралась через канаву и двинулась в обход. Это было правильное решение: если в хвосте пробки между машинами еще можно было протиснуться, то дальше начиналась сплошная металлическая каша. Задние в отчаянии таранили передних, сминали и утрамбовывали их, корпуса громоздились друг на друга, валились с обочин… У оказавшихся в этих машинах не было никаких шансов на спасение — зажатые другими автомобилями со всех сторон, они не могли открыть дверцы и выбраться. Впрочем, они в любом случае были обречены; даже если кто-то из них каким-то чудом избежал заражения прежде, для них все было кончено с того момента, когда они оказались в этой пробке, среди сотен больных и умирающих людей. И все же они продолжали отчаянно цепляться за жизнь, выбивая лобовые стекла, вылезая наружу через люки в крышах, если позволяла конструкция… Ева видела их полурассыпавшиеся скелеты на крышах, под колесами и рядом с дорогой, а об одного из них, засмотревшись на уродливое нагромождение автомобилей, даже споткнулась. Брезгливо посмотрев под ноги, она поняла, что этого убил не Z-вирус: в черепе зияла круглая дыра, которую вряд ли могло проделать что-либо, кроме пули. Ева пнула череп ботинком, и сплющенный комочек свинца, глухо звякнув, перекатился внутри.

Она вновь посмотрела вперед — туда, где, видимо, находился стрелявший — и увидела причину пробки. Дорогу перегораживали два тяжелых восьмиосных грузовика; оба они были изрешечены пулями, а один еще и полностью сожжен. Из кабины второго выглядывали ствол винтовки, костлявые плечи в форменной куртке шерифа и желтевший между плечами шейный позвонок; отвалившийся череп, очевидно, валялся где-то внизу. Слева и справа от дороги громоздились баррикады из мешков и ящиков. Жители города устроили заслон, пытаясь не пустить беженцев к себе. Глупцы, они не понимали, что вирус все равно проникнет к ним — с ветром, с водой, с мышами и кошками…

И действительно — апофеозом глупости стало зрелище, открывшееся Еве с другой стороны баррикады. Там была такая же пробка, только развернутая в обратном направлении! В то время как одни стремились любой ценой попасть в город, другие столь же отчаянно и безуспешно пытались из него выбраться…

Ева миновала оставшуюся справа от шоссе городскую свалку, выгоревшую дотла бензоколонку, врезавшуюся в столб машину «скорой помощи» и, наконец, подошла к дорожному щиту, возвещавшему:

Вы въезжаете в город

ПЛЕЗАНТВИЛЛ

Население 14600

Последнее число было перечеркнуто масляной краской, и этой же краской ниже написано новое — 8000. Его тоже перечеркнули струей из аэрозольного баллончика, заменив размашистыми каракулями — 3500. Это число было зачеркнуто фломастером; новое уточнение, записанное куда более мелкими цифрами, сообщало о 542 жителях. 93 — информировала совсем мелкая надпись, сделанная шариковой ручкой. 6 — лаконично извещала следующая, криво нацарапанная цифра. Свободного места в нижней части щита уже практически не оставалось, и все же кто-то, ведомый то ли безумием обреченного, то ли последней вспышкой висельного юмора, подвел логический итог, веществом, подозрительно похожим на кровь, выведя на щите финальную цифру — 0.

Ева усмехнулась, склонила голову набок, затем достала свой нож, зачеркнула ноль и, высунув кончик языка от усердия, аккуратно процарапала рядом единицу.

Вышло так, что, когда Z-синдром приобрел характер пандемии, в космосе находилось четыре экспедиции. Три из них — на околоземной орбите: семь человек на международной станции МКС-3 (четыре американца, канадец, француз и русский), двое на японской орбитальной обсерватории и четверо на строящейся китайской станции «Великий дракон». Кроме того, пятеро китайцев находились на их свежепостроенной лунной базе.

За японцами успели прислать корабль, вернувший их на Землю. Знали ли они, что отправляются на верную смерть? Во всяком случае, не могли не догадываться. Состав японского центра управления к этому времени уже полностью сменился по второму разу. Но вряд ли они подчинились приказу не рассуждая, словно их предки-самураи. У них попросту не оставалось другого выхода — космическая обсерватория не могла долго поддерживать жизнь экипажа без грузовых кораблей с Земли. А, даже если бы вирус все-таки удалось победить, уже нанесенный им урон был столь велик, что исключал новые запуски в ближайшем будущем…

МКС-3 была первой и единственной станцией, оборудованной системой полного цикла: до тех пор, пока солнечные батареи давали достаточно энергии, и оборудование не нуждалось в замене, системы регенерации и очистки могли обеспечивать астронавтов всем жизненно необходимым без подвоза извне. Но мощность системы была ограниченной. Семь человек — это предел.

Китайцы тоже разрабатывали такую систему и планировали смонтировать ее на Луне, но не успели. В тот момент на их базе был корабль, но не было топлива; они так спешили обосноваться на соседнем небесном теле, утерев нос когда-то бывшим лунными пионерами американцам, что отдали весь резерв массы под груз вместо горючего на обратный путь. Автоматический заправщик с Земли должен был прилететь позже. Ракета-носитель для него еще не была готова. Она так и осталась недостроенной…

Наконец, к китайской орбитальной станции был пристыкован корабль, способный вернуться на Землю (на МКС-3 таких было целых два, американский и русский). Но китайцы не пошли по пути японцев. Вместо этого они вышли на связь с командиром МКС-3 и потребовали, в связи с чрезвычайной ситуацией, принять их на борт международной станции.

Полковник Роджер Бартон ответил отказом. Система жизнеобеспечения МКС-3 не справилась бы не то что с четырьмя, но даже с одним лишним человеком.

По мере того, как вести с Земли становились все страшнее, а запасы на «Драконе» подходили к концу, тон китайских требований делался все более истерическим; то угрожали ракетным ударом с Земли, то предлагали бросить жребий и умертвить двоих из своего экипажа и двоих из команды МКС — с тем, чтобы оставшиеся двое китайцев заняли освободившееся место. Когда они впервые потеряли связь со своим командованием (связи с центром управления в Хьюстоне к этому времени не было уже трое суток), они объявили, что произвели коррекцию орбиты, и теперь «Дракон» движется курсом на столкновение с МКС-3. Единственный способ избежать общей гибели — принять их условия.

Бартон вновь отказал. На МКС тоже было топливо для коррекции орбиты, и он рассчитывал, что станция успеет сманеврировать, уклоняясь от столкновения.

Ему действительно это удалось. Две станции разошлись, не коснувшись друг друга, но китайцы обещали повторить свою попытку на следующем витке.

Однако за то время, пока «Дракон» огибал Землю, им ненадолго удалось восстановить связь со своим руководством. Очевидно, они получили свои последние инструкции.

Когда они вновь вышли на связь, их тон был совсем другим. Они извинялись за предыдущее, называя его вспышкой позорного безумия. Они больше ничего не требовали. Они только просили — просили позволить им пристыковать их корабль и передать на МКС-3 свой генетический материал. Половые и соматические клетки четверых мужчин, из которых когда-нибудь в будущем сможет вновь возродиться китайский народ.

Бартон отказал и на этот раз. Он не без оснований опасался, что китайцы надеются использовать стыковку для захвата МКС.

Те все-таки предприняли попытку стыковки, рассудив, что громоздкая станция не сможет увернуться от маленького корабля. И поначалу их расчет оправдывался, несмотря на чудеса пилотирования, проявленные Бартоном. При успешной стыковке остановить китайцев могла бы только рукопашная: когда проектировалась МКС, никто всерьез не рассматривал возможности космического пиратства, зато рассматривали возможность нештатных ситуаций, при которых экипаж станции не сможет сам впустить прибывших спасателей — поэтому переходной люк легко открывался снаружи. Однако в момент стыковки Бартон все же дал максимальную тягу маневровым двигателям. Его расчет оправдался: стыковочный узел перекосило и заклинило.

Агония китайцев, запертых в своем корабле, растянулась почти на неделю. В первое время они пытались, включая двигатель, свести МКС-3 с орбиты и обрушить на Землю, но эти попытки блокировались с помощью двигателей станции. Потом это прекратилось. Может быть, у них закончилось топливо. А может, они решили не отнимать у человечества последний шанс возродиться — хотя бы даже и без китайцев… Все эти шесть дней они переговаривались по радио со своими соотечественниками на Луне (те протянули больше месяца). На МКС принимали эти передачи. Никто на станции не знал китайского языка, но догадаться о теме разговоров было не так уж сложно…

Психологический климат на самой МКС и без того был не из лучших. И все же здесь оставалась надежда. Среди четверых американцев была одна женщина — астрофизик Линда Тревис. Она делала блестящую научную карьеру, венцом которой стала ее командировка на МКС-3, и совершенно не планировала заводить детей. Но действительность внесла коррективы в ее планы.

После того, как с Земли перестали приниматься любые передачи, за исключением сигналов автоматических маяков, экипаж станции собрался на очередное совещание. На котором Линде было объявлено, что отныне ее главная ценность состоит вовсе не в научных достижениях, а в способности родить ребенка. Причем обязательно девочку.

Поначалу Тревис сильно возмущалась таким подходом, говоря, что она личность, а не самка, и они не вправе ее принуждать. Что еще неизвестно, действительно ли люди вымерли полностью, и если это не так, то в их требованиях нет никакого смысла, а если все же так — тогда тем более говорить о возрождении человечества бессмысленно, ибо возвращение на зараженную Землю им закрыто, а станция слишком мала и недолговечна, чтобы на ней жили поколения людей.

Бартон, однако, возразил, что наличие шанса всегда лучше, чем его отсутствие, особенно, если этот шанс — последний. И что в условиях чрезвычайного положения он готов применить любые меры, дабы обеспечить выполнение своих распоряжений.

В конце концов Линде пришлось согласиться. Она еще дешево отделалась, ибо на совещании звучали и другие предложения — что она, как единственная женщина, отныне не должна отказывать в сексе ни одному из мужчин (надо заметить, что Линда была фригидна, что ее абсолютно устраивало). Но это уже не поддержал Бартон, заявив, что, если они хотят возродить не просто биологический вид, но цивилизацию, то сами не должны опускаться до скотства.

По настоянию Линды, для оплодотворения было использовано искусственное осеменение (Пол Харпер, врач экспедиции, поддержал ее, ибо такой способ дает более высокую вероятность зачатия по сравнению с естественным). Вопрос о том, кто станет отцом нового человечества, предоставили решать естественному отбору: донорами спермы выступили сразу пятеро мужчин (шестой стерилизовался за несколько лет до того; теоретически можно было попробовать проделать обратную операцию, но Харпер, единственный медик на борту, как раз и был этим шестым, и пытаться оперировать сам себя не рискнул).

Приз в генетической лотерее выпал Тому Лерою; чтобы это установить, не требовалось анализа ДНК, ибо близнецы родились темнокожими, а Лерой был единственным негром на борту. Но порадоваться своему отцовству ему не пришлось: оба младенца были мальчиками, и, значит, лишь отнимали бы дефицитные ресурсы. Их сразу же умертвили и выбросили в космос. Линда была расстроена, но скорее как ученый, чей эксперимент не удался, чем как мать, потерявшая детей. А вот Лерой пришел в бешенство, хотя и должен был сознавать неизбежность принятого решения. Вдобавок ко всему он вбил себе в голову, что его сыновей убили не за то, что они мальчики, а за то, что они черные. Это была, конечно, типичная бредовая идея, при подходящих обстоятельствах — а обстоятельства на станции, где были заперты последние представители человечества, подходили как нельзя лучше — вполне способная перерасти в паранойю, но доктор Харпер, равно как и командир Бартон, не придали этому должного значения. Лерою лишь вкололи несколько раз лошадиную дозу успокоительного. В конце концов, нервы у всех были на взводе — они провели в замкнутом мирке МКС-3 уже год, в то время как первоначальная программа полета была рассчитана лишь на пять недель; их даже не тестировали на длительную психологическую совместимость…

Как только Харпер объявил, что Линда оправилась от родов, была предпринята новая попытка. И вновь неудача — выкидыш на пятом месяце.

Лишь с третьего раза, словно в сказках и анекдотах, цель была достигнута. Родилась девочка, на сей раз белая. Разумеется, ее назвали Евой.

Психологический климат на станции был к тому времени уже совершенно невыносимым. Астронавтов раздражало друг в друге абсолютно все: запах, звук голоса, волоски на коже, родинки… Раздражало жужжание бритвы тех, кто брился; раздражали бороды тех, кто забросил бритье. Раздражала чужая мрачность («и без того тошно!») и чужая веселость, казавшаяся дико неуместной (впрочем, последняя случалась все реже, если не считать истерических всплесков). Чтобы спровоцировать скандал, достаточно было кому-то почесаться, кашлянуть, шмыгнуть носом, хрустнуть пальцами, начать мурлыкать песенку… Нельзя сказать, что все ненавидели друг друга одинаково; некоторым удалось сохранить между собой нормальные и даже хорошие отношения, но станция была слишком мала, чтобы члены экипажа могли ограничить свой круг общения лишь теми, кто не вызывал неприязни.

Рождение Евы поначалу несколько улучшило ситуацию, но не надолго. И дело было даже не в пронзительном детском плаче и пеленках, сооружаемых из подручных материалов — точнее, не только в этом. Главная проблема состояла в том, что Ева стала восьмой. Пока что система жизнеобеспечения, хотя и на пределе, но справлялась с небогатыми потребностями младенца — но ясно было, что, когда ребенок подрастет, кем-то из членов экипажа придется пожертвовать.

Когда эта проблема была впервые названа вслух, Бартон предложил наиболее очевидное решение — жребий. Время, в принципе, еще терпело, но командир понимал, что, если не устранить этот дамоклов меч прямо сейчас, выбросив кого-то в космос и тем самым разрядив обстановку, все это может кончиться побоищем на станции. Понятно, что Линда сразу была исключена из жеребьевки — Ева Евой, но лишаться единственной женщины детородного возраста было бы крайне опрометчиво. Но тут и Дмитрий Антонов заявил, что он — единственный уцелевший славянин, носитель не только генофонда (генетический материал каждого из астронавтов уже хранился в холодильнике у Харпера), но и великой русской культуры, а потому тоже должен быть исключен из жребия. Его поддержал Пьер Жофруа, единственный западноевропеец; жребий, по его словам, должны были тянуть четверо североамериканцев. Канадец Морис Строу, однако, решительно возразил против того, чтобы его валили в одну кучу с гражданами США, коих наблюдается явный избыток. Том Лерой, естественно, потребовал исключения для себя на том основании, что он — черный. Харпер был необходим, как врач, а Бартон заявил, что в критической ситуации командир просто не имеет права жертвовать собой. Таким образом, идея жребия потерпела полный крах.

После этого обстановка на станции стала совершенно параноидальной. Каждый следил за другими, подозревая их в подготовке покушения на свою жизнь. Стоило тем из астронавтов, что еще сохранили остатки нормальных отношений, начать негромкую беседу (а тем паче попытаться избавиться от общества остальных, перебравшись в другой отсек) — прочие тут же норовили оказаться рядом, чтобы выяснить, о чем они сговариваются. При этом никому из них не приходило в голову покушаться на Еву, нарушившую хрупкое равновесие; все понимали, что эта девочка необходима для возрождения человечества, и все искренне желали такого возрождения — но никто не хотел, чтобы сей грандиозный проект осуществился именно за его счет. Если бы они знали, что должны умереть все — пожалуй, они нашли бы в себе мужество принять это; но мысль «я умру, а они все останутся жить» казалась каждому из них невыносимой.

Пожалуй, общее безумие не затронуло только Линду. Она занималась исключительно своей дочерью, забросив даже астрофизические исследования, которые продолжала вести почти до рождения Евы. То ли у нее пробудилось то, что обычно называют материнским инстинктом, то ли она прониклась величием своей миссии (праматерь всего будущего человечества!), то ли, наконец, она (скорее подсознательно, чем сознательно) угадала в заботе о дочери единственную лазейку, в которую можно ускользнуть от охватывавшей станцию паранойи…

Еве было почти два года, когда на МКС-3 случилась авария. Мелкие неполадки возникали и прежде, но их удавалось устранять. Однако на сей раз возникла по-настоящему серьезная проблема — нарушилась ориентация одной из солнечных батарей, вследствие чего генерируемая мощность упала ниже критического уровня. Кто-то должен был выйти в открытый космос и попытаться устранить неисправность.

По инструкции это полагалось делать двоим, по штатному расписанию — Строу и Антонову. Им удалось быстро обнаружить причину аварийной ситуации. Причиной было инородное тело, застрявшее между корпусом станции и панелью солнечной батареи. Инородным телом оказался мертвый младенец.

Во время орбитального полета трудно что-то выбросить насовсем — если только не затормозить это ниже первой космической или не ускорить до второй. Два трупика продолжали свое движение по орбите, весьма близкой к орбите МКС-3, раскаляясь под солнечными лучами и вновь промерзая почти до абсолютного нуля в тени Земли. В отсутствии кислорода и гнилостных бактерий обычный процесс разложения не протекает, однако термический распад сложных органических соединений все равно происходит. Тела теряли часть массы вместе с образующимися газами (которые, выходя через различные отверстия, создавали кратковременную тягу), из-за разрушения тканей и постоянных перепадов температур от них отваливались куски… словом, постепенно каждый трупик превращался в нечто вроде крохотного кометного облака, к тому же чуть-чуть меняя траекторию. Так что в итоге курс одного из них вновь пересекся со станцией, и относительная скорость оказалась достаточной, чтобы повредить солнечную батарею (в свое время инженеры, создавшие МКС-3, гордились ее особо легкими панелями…)

Пока вышедшие в космос выскребали губчатую массу из-под панели и отчищали заляпанные фотоэлементы (дело происходило на солнечной половине витка), у оставшихся на станции практически одновременно созрела мысль, что проблему лишнего человека можно решить, попросту не пустив вышедших обратно. В отличие от стыковочных узлов, внешние люки, заблокированные изнутри, невозможно было открыть снаружи: ведь по другую сторону стыковочного узла находится герметичный корабль, а по другую сторону люка — открытый космос. Правда, лишним был только один человек, а в космосе находились двое; ну так что ж — это давало возможность родить еще одну девочку. Загоревшиеся этой идеей даже не задумались, кто, в случае чего, будет устранять следующую внешнюю неполадку…

Но и у работавших в открытом космосе мысли развивались в сходном направлении. Что именно там произошло — так и осталось неизвестным. Строу утверждал, что Антонов напал на него, и ему пришлось, обороняясь, вырвать воздушный шланг из скафандра русского. Антонов не мог этого опровергнуть, ибо его безжизненное тело, кувыркаясь, удалялось прочь от станции — но, думается, если бы он и впрямь напал первым, на его месте теперь был бы Строу.

Бартон был рад воспользоваться предлогом и объявил, что не пустит убийцу обратно на станцию. Увы, после этих четырех кошмарных лет даже воля и разум командира начали сдавать — иначе бы он подумал о том, что оставшийся снаружи Строу отнюдь не беспомощен. Инструменты для ремонта, которые он взял с собой, можно использовать и для разрушения…

Строу не стал ничего просить и требовать. Он не произнес ни единого слова. Услышав приговор командира, он попросту принялся ломать панели одну за другой. О спасении человечества он больше не думал. Его интересовала только месть тем, кто обрек его на гибель.

Астронавты на станции не сразу поняли, что происходят — а когда поняли, принялись уговаривать Строу, но это было уже бесполезно. Безумие полностью овладело канадцем, он не верил ни единому их обещанию (возможно, впрочем, в этом он и был прав). Кто-то кинулся надевать третий скафандр, чтобы выйти в космос и остановить разрушителя. Но у Бартона созрела другая идея — он устремился к пульту управления и, как когда-то, дал полную тягу маневровым двигателям. Ему удалось стряхнуть Строу; тот пытался догнать станцию, но у его слабенького ранцевого двигателя сжатый газ закончился раньше, чем топливо на МКС. Его бессвязные крики звучали по радио еще шесть часов, пока в баллонах скафандра не иссяк воздух…

Однако было уже слишком поздно. Энергоснабжению МКС-3 был нанесен непоправимый ущерб. Теперь система жизнеобеспечения могла устойчиво поддерживать жизнь только троих.

Может быть, еще оставалась надежда что-то починить. Но ее отнял Лерой. С воплем «все равно мы все передохнем!» он набросился на Линду с явным намерением ее изнасиловать. Когда его попытались оттащить, он крикнул, чтобы ему не мешали — «тут на всех хватит!» И Жофруа поддержал его! Противостояли им Бартон и Харпер.

На станции не было оружия — какой в нем смысл, если любой выстрел почти наверняка вызовет разгерметизацию. Но оказалось, что у всех при себе имеются какие-нибудь металлические штыри или заточенные куски пластика — и когда они только успели, практически все время находясь на виду друг у друга…

Когда побоище закончилось, Лерой был мертв, а Жофруа — смертельно ранен. Бартон получил легкое ранение, Линда отделалась синяками и ссадинами, Харпер не пострадал. Зато пострадало драгоценное оборудование, разбитое агонизирующим Лероем. Теперь станция могла обеспечивать жизнь одного-единственного человека.

Выбросив в космос Лероя и Жофруа, оставшиеся в живых астронавты приняли единственно возможное решение. Они возвращались на Землю. Они понимали, что скафандры лишь оттянут неизбежный финал — ведь необходимо пополнять запасы воздуха и воды, и тщательная обработка таковых, хотя и снижала вероятность заражения, не делала ее нулевой… Но вирусологи Земли работали до самого конца, и многие лаборатории регулярно посылали в открытый эфир сведения о своих достижениях, в надежде, что это сможет кому-то помочь. На МКС-3 принимали эти передачи, так что Харпер знал о Z-вирусе достаточно много — и надеялся успеть узнать еще больше на Земле. Это был призрачный шанс, но он был. Шанс даже не для них, а для того единственного человека, который оставался на станции.

Для Евы.

И для всего человечества.

Город Еве не понравился. Дело было даже не в скелетах, которых, кстати, на улицах почти не было — большинство горожан умерло в своих жилищах. Просто весь он был какой-то пыльный и душный. Серый, пышущий жаром, асфальт, однообразные коробки нестерпимо белых на ярком солнце домов… На некоторых улицах, впрочем, уцелевшие дома были почти сплошь черными — здесь в свое время бушевали пожары, которые уже некому было тушить. Даже пробивавшаяся тут и там трава не скрашивала картины.

Внезапно Ева вздрогнула, и рука ее дернулась к пистолету: ей показалось, что она видит людей. Несколько фигур недвижно стояли в витрине магазина и, казалось, смотрели на нее. Всмотревшись внимательней, она поняла, что они не живые и, кажется, вообще не настоящие.

— Эппл, ты видишь это? — требовательно спросила девушка. — Что это, статуи?

— Это манекены, — разъяснил Эппл. — Они рекламируют одежду.

Ева отерла пыль со стекла, скептически рассматривая манекены.

— Это очень странная реклама, — заключила она наконец. — Неужели эти люди сами не понимали, насколько глупо они выглядят, напяливая на себя все эти тряпки, да еще в жару?

— Я ведь уже объяснял тебе — у людей был такой обычай.

— Дурацкий обычай, — непреклонно резюмировала Ева и двинулась дальше, продолжая поглядывать то на экранчик GPS, то по сторонам.

Кратчайший маршрут проходил через узкий, выгнутый подобно кишке переулок, куда выходили облупившиеся фасады старых кирпичных домов. Возле ржавых мусорных баков валялось несколько кошачьих скелетов. Кое-где окна были выбиты и забиты фанерой. Лучше всего в этом переулке выглядело здание кинотеатра. Ева окинула взглядом выцветшую афишу. Девица на афише на сей раз не вызвала у нее особых нареканий, ибо была одета еще легче самой Евы, а вот надпись заставила брезгливо скривиться: «СЛАДКИЕ ГУБКИ — горячая эротическая комедия!». Что такое «эротическая», Ева не знала, но вся фраза в целом оставляла ощущение какой-то липкой грязи.

— Эппл, что значит «эротическая»?

— В моем лексиконе отсутствует такой термин, так что вряд ли это что-нибудь существенное.

— Надеюсь, — еще раз презрительно фыркнула Ева, спеша выбраться из переулка.

Вскоре она вышла к мосту, соединявшему два берега неширокой реки. Поперек моста лежал поваленный на бок автобус — как видно, еще одна жалкая попытка баррикады, теперь уже внутри города… Река была одной из причин, по которой шестнадцать лет назад астронавты остановили свой выбор на Плезантвилле: хотя многие атомные и гидроэлектростанции продолжали работать, снабжая энергией немало мертвых городов, трудно было сказать, как долго будет функционировать водопровод — а здесь у Евы под боком был бы неограниченный источник пресной воды. Во времена, когда город был жив, никто, конечно, не стал бы брать воду для питья прямо из реки — но за прошедшие годы она должна была полностью очиститься. Действительно, теперь река была чистой, но, закованная в каменные плиты набережных, по-прежнему казалась свинцово-серой.

Другой причиной, по которой выбор пал на Плезантвилл, был, разумеется, тот факт, что местный госпиталь остался практически неповрежденным. В более крупных городах медицинские центры были разгромлены — как мародерами, искавшими лекарства и наркотики, так и озверевшими фанатиками, распространявшими вину создателей вируса на всех врачей.

Ева протиснулась между автобусом и перилами, сошла с моста, вновь сверилась с экраном, двинулась по набережной направо и, дойдя до указателя «Госпиталь св. Маргариты», свернула по стрелке.

Во дворе госпиталя стоял армейский вертолет. На нем сюда прибыли те, для кого это место стало концом их поисков — и их пути.

— Там есть топливо? — осведомилась Ева.

— Да, по их словам — еще приблизительно на пятьдесят минут полета, — ответил Эппл. — Но ты же не умеешь управлять вертолетами.

— Могу научиться, — езда на броневездеходе не доставляла ей удовольствия, но вновь увидеть мир сверху хотелось.

— Ты не должна рисковать собой, пока не исполнишь свою миссию. Кроме того, такого количества топлива недостаточно для обучения.

— Миссия, миссия… — недовольно пробурчала девушка. — Ладно, куда теперь?

— Направо, обойди вокруг главного корпуса. Тебе нужен корпус номер три.

«Гинекологическое отделение. Родильное отделение. Центр репродукции человека» — прочла Ева на дверях третьего корпуса и вошла. Внутри, как и во дворе, не было ничьих останков — в свое время астронавты все здесь расчистили, а когда пришел их черед — сами ушли умирать в какое-то иное место. Ничто не должно было вызывать у пришедшей мрачных ассоциаций. «Добро пожаловать, Ева!» — прочитала она на большом бумажном плакате и улыбнулась.

— Эппл, контроль связи.

— Слышу тебя хорошо, Ева.

«Но не видишь!» — злорадно усмехнулась про себя девушка. Эппл, конечно, ее единственный друг, и все же его постоянная опека порою основательно надоедает. Но теперь, когда она в здании, никакие спутники не помогут ему следить за ней.

— Там должны быть нарисованы стрелки, показывающие, куда тебе идти, — продолжал Эппл.

— Да, вижу.

— На второй этаж.

— Знаю, знаю!

— Разуйся перед входом в отделение, но не раньше. Пол пыльный, а нам ни к чему тащить туда лишнюю грязь. И сразу иди в душ, а вещи сложишь в камеру автоматической дезинфекции.

— Слушаюсь, сэр, — вздохнула Ева и ядовито добавила: — По-моему, животные обходятся без подобной стерильности.

— Даже у самых развитых видов животных детская смертность превышает пятьдесят процентов, — парировал Эппл.

Двадцать минут спустя Ева, теперь уже абсолютно нагая, вышла из душевой, возмущенно отфыркиваясь после дезинфицирующей обработки. Водопровод все еще работал. На панели автоматической камеры уже горел зеленый огонек, и девушка выдвинула ящик со своими вещами. Первым дело она пристроила на место наушник с микрофоном.

— Теперь положи наше сокровище в холодильник.

— Эппл, — досадливо поморщилась девушка, — я уже взрослая. К чему этот дурацкий эвфемизм?

— К тому, что это действительно наше сокровище.

Ева открыла рюкзачок и вытащила оттуда цилиндр с зеркальными стенками. Термос с пятью пробирками внутри.

Конечно, ребенок, которому еще не исполнилось и двух лет, даже уже обученный пользоваться продуктовым автоматом, вряд ли выжил бы в одиночку на космической станции. И уж точно не получил бы образования в объеме нескольких университетских курсов. Но Ева была не одна. На самом деле на МКС-3 было не семь, а восемь членов экипажа — хотя последний официально и не числился таковым. Это был компьютер Apple Mindmaster 2000X[1], наиболее совершенная разработка в области искусственного интеллекта, где «яблочникам» наконец-то удалось обойти своих вечных конкурентов из IBM. Официально он считался просто машиной, хотя, как сказал один из его создателей, «если он и не обладает сознанием, то, значит, эмулирует таковое лучше, чем многие люди». Вероятно, это соображение было не последним при принятии решения отправить слишком умную машину в космос, подальше от Земли и ее глобальных информационных сетей.

Конечно, как и всякий компьютер, он нуждался в электроэнергии, но — ирония судьбы — потреблял ее меньше, чем человек, пользующийся системой замкнутого цикла. Именно ему, покидая МКС, астронавты передали все управление станцией, а также коды удаленного доступа для связи со спутниками и наземными системами. Именно он заменил Еве родителей, учителей и друзей. Конечно, на Земле никто специально не готовил его для роли воспитателя; однако многие ли из людей, заводя ребенка, специально готовились к этой роли? Бартон, Харпер и Линда (ни один из которых не был профессиональным педагогом) дали ему лишь самые общие инструкции, но, будучи основан на том же нейросетевом принципе, что и человеческий мозг, он не нуждался в однозначных алгоритмах, а обладал самой широкой способностью к самообучению и творчеству. Так что за новую для себя задачу он взялся, можно сказать, с энтузиазмом. Да, действительно, можно так сказать.

Впрочем, и после отлета астронавтов он мог получать консультации, ибо они поддерживали связь с ним до самого конца. Они протянули дольше, чем рассчитывали — почти восемь месяцев, прежде чем умерли один за другим с интервалом в три дня. Этого времени им хватило не только на то, чтобы сконструировать Z-датчик, обнаруживающий вирус в воздухе и воде, но и на главное открытие. Нет, вакцины им — точнее, Харперу, прочие-то не были медиками — создать так и не удалось, зато удалось установить, что Z-вирус, созданный искусственно, нестабилен вне носителя. Вне клеток человека или высшего животного он постепенно разрушается. А поскольку все носители погибли — со временем Земля очистится сама. Собственно, астронавты и продержались так долго именно потому, что прибыли через четыре года после пика пандемии, и процесс очищения уже шел… У них хватило времени и оценить скорость этого процесса. Самая пессимистичная оценка давала 12 лет. Накинув еще треть для перестраховки, получили 16. Еве к тому времени должно было уже исполниться 18 — вполне подходящий возраст, чтобы вернуться на Землю и дать жизнь новому человечеству.

Впервые о своей миссии Ева узнала в шесть лет — именно тогда Эппл сообщил ей, что раньше на Земле жили другие люди, но теперь они умерли, и она, когда станет взрослой, должна будет родить новых. Девочка восприняла эту информацию спокойно — для нее не только «смерть» и «рождение», но и «другие люди» были абстрактным понятием. Заинтересовала ее разве что мысль о будущем визите на Землю, которую пока она могла разглядывать только в иллюминатор. Ей нравилась эта красивая синяя планета; что такое «планета», она к тому времени уже знала, и могла перечислить все планеты Солнечной системы вместе с наиболее крупными лунами — уж они, наблюдаемые в телескоп, отнюдь не были абстракцией. У Евы не было кукол и подруг, зато были астрономические приборы и мудрый всезнающий Эппл.

На самом деле, конечно, Эппл был не таким уж и всезнающим. В его первичную базу знаний входило множество дисциплин, которые могли так или иначе пригодиться на орбите — физика во всем многообразии ее разделов, математика и информатика, химия органическая и неорганическая, астрономия, космическая и наземная навигация, геология, метеорология… В то же время, например, об истории человечества он имел лишь самые общие сведения, так же, как и об искусстве. Но активно развивающийся в отсутствие внешних помех мозг Евы и без того еле успевал переваривать поступающую информацию. Это не значит, конечно, что все ее общение с Эпплом сводилось к учебе — он давал ей и поиграть (корректируя, впрочем, хранящиеся в его памяти компьютерные игры так, чтобы они не только развлекали, но и развивали), и посмотреть кино — на борту было несколько старых добрых комедий, тех времен, когда герои еще изъяснялись правильным литературным языком, а самой чувственной сценой был поцелуй. Ева, впрочем, испытывала к поцелуям брезгливое отвращение и всегда закрывала глаза, когда лица героя и героини выходили на дистанцию опасного сближения — но в остальном комедии ей нравились, пока не надоели. Все-таки общаться с Эпплом было куда интереснее — от него каждый раз можно было узнать что-нибудь новое.

И Эппл, разумеется, понимал этот ее интерес. Контролируя множество систем как на станции, так и за ее пределами, он в то же время не имел рук, что создает некоторые проблемы при воспитании маленького ребенка, не всегда склонного понимать слова. Но у Эппла было верное средство призвать Еву к послушанию. Точнее говоря, таких средств было несколько — он мог бы, к примеру, понизить температуру на станции, или временно заблокировать продуктовый автомат — но Эппл никогда не прибегал к подобному варварству: вместо этого он просто переставал общаться, превращаясь в то, чем его предпочли бы видеть многие из землян — в тупую машину, механически исполняющую свои обязанности. И обычно не проходило и часа, как Ева капитулировала. «Эппл, — надувала она губки, искоса глядя на монитор, — ну я больше не буду.» «Ты обещала это уже 82 раза, — бесстрастно констатировал компьютер, лишь незначительно выходя из образа тупого автомата, — в последний раз — 148 часов назад. Дольше всех продержалось обещание, данное 98 дней назад; оно было нарушено лишь спустя 201 час.» «Ну, Э-э-э-э-пл, — тянула Ева, — ну пожа-а-луйста! Ну в последний-распоследний раз!» Потом, конечно, мир восстанавливался, и девочка радостно зависала перед монитором в позе заинтересованной слушательницы и зрительницы.

Уже много позже Эппл прокрутил ей завещание троих последних астронавтов, переданное с Земли незадолго до конца. Говорила в основном Линда; Харпер лишь уточнил некоторые технические детали (к этому времени госпиталь в Плезантвилле был уже выбран), а Бартон и вовсе ограничился несколькими финальными фразами в духе «Мы надеемся на тебя, Ева, помни, ты — последний шанс человечества.»

Ева слушала ровный голос своей матери — голос ученой, привыкшей выступать с докладами перед многочисленной аудиторией. Сейчас он лишь иногда подрагивал; Линда держалась хорошо, хотя знала, что уже заражена. Этот голос, это лицо будили у девочки какие-то смутные воспоминания, но те были слишком слабыми, чтобы вызвать эмоциональный отклик. Скорее ей казался странным сам факт, что к ней обращается женщина, которая давным-давно мертва. Странным и… неприятным. Актеры в комедиях, конечно, тоже давно умерли, но они говорили друг с другом, а не с ней… Ей хотелось, чтобы запись закончилась побыстрее.

После того, как Бартон произнес свои финальные патетические фразы, на несколько секунд повисла пауза, и командир уже протянул руку, чтобы выключить передатчик. Но последние слова сказала все-таки Линда. «Прощай, доченька, — сказала она, и впервые за все время передачи в уголках ее глаз заблестела влага. — Мама любит тебя.»

Этот эпизод произвел на Еву более тяжелое впечатление, чем вся остальная запись. Ей стало тоскливо и страшно; абстрактное понятие смерти вдруг надвинулось во всей своей ужасающей реальности. Она зажмурилась и забормотала первые пришедшие на ум слова, чтобы переключить свое внимание — это оказались слова из курса квантовой механики, который она штудировала с утра. Повторив несколько раз вслух формулировку уравнения Шредингера, она успокоилась и предложила Эпплу партию в шахматы. Эппл к этому времени уже развил у себя дипломатические навыки настолько, что время от времени давал ей выиграть — особенно, когда замечал, что Ева в дурном расположении духа.

Первым делом следовало провести ДНК-тест, дабы не произвести оплодотворение семенем собственного отца. Ева знала, что близкородственное скрещивание генетически неблагоприятно. Конечно, отцовскую сперму вовсе не следовало уничтожать — сохраненная и дальше в качестве консерванта, она должна была пригодиться потом, для оплодотворения дочки, а лучше внучки Евы. Второе поколение тоже предполагалось осеменить искусственно, оставшейся спермой астронавтов (естественно, также избегая зачатий от своих отцов); мужчины второго поколения, по плану Харпера, должны были оплодотворить лишь женщин третьего. Подобная стратегия должна была максимально обеспечить генное разнообразие, избегая вырождения на самом опасном, раннем этапе становления популяции.

Программа МКС-3 предусматривала медицинские и биологические исследования, не говоря уже о возможной врачебной помощи экипажу — так что кое-какие знания у Эппла, а теперь уже и у Евы, имелись. Но, конечно, не в области тестов на определение отцовства — вот уж что точно никто не планировал делать на орбитальной станции. Но астронавты, готовившие госпиталь в Плезантвилле к грядущей миссии, обо всем позаботились. Книги, описывающие процедуру и заботливо заложенные в нужных местах, уже лежали в лаборатории. Ева, некоторое время полистав страницы, обстоятельно проверила инструменты и реактивы, тщательно простерилизовала иглу и кольнула себе палец. Последнее, впрочем, вызвало неожиданные сложности.

Казалось бы, чего проще — взять у себя кровь, а вот поди ж ты: организм противился боли, заставляя рефлекторно отдернуть руку. Ева не могла припомнить, чтобы ей приходилось чем-то колоться или резаться: на станции не было острых предметов, и даже на военной базе, где они с Эпплом обосновались после посадки, такого не случалось. Она ткнула себя иглой несколько раз, но безуспешно; наконец, разозлившись, кольнула изо всех сил и ойкнула. В первый момент ей показалось, что палец и на сей раз остался целым, но затем, нажав на него, она выдавила большую темную каплю.

Поместив пипеткой образцы на дно маленьких чашечек, Ева сообщила об этом Эпплу, который незамедлительно посоветовал обработать ранку йодом. Послушно смазывая палец, Ева задумалась. Эта мимолетная боль, пусть пустяковая, пробудила в ней нехорошие предчувствия. Она весьма смутно представляла себе, что ее ждет после оплодотворения — знала лишь, что это затянется на девять месяцев, так что времени обо всем прочитать будет более, чем достаточно. Но сейчас ей вдруг захотелось узнать все заранее. Ева окинула взглядом лежавшие на столе книги, затем поднялась и вышла из лаборатории.

Четверть часа спустя в одном из кабинетов она обнаружила то, что искала. Это был увесистый том под названием «Патологии беременности и внутриутробного развития». В книгу, как повелось в последние годы перед пандемией, был вложен цифровой диск с трехмерными иллюстрациями. Ева включила стоявший здесь же компьютер (тот возмущенно взвыл запылившимся вентилятором), вставила диск и принялась читать.

— Эппл! — голос девушки звенел от возмущения. Будь Эппл человеком, он бы вздрогнул. — Почему ты мне ничего не сказал?!

— Что я не сказал тебе, Ева?

— Чем это все чревато! «Миссия»! «Девять месяцев с некоторым ограничением физических возможностей…» Девять месяцев сплошного кошмара! Токсикозы, осложнения, обострение хронических заболеваний!

— Ева, у тебя нет хронических заболеваний.

— Неправильные положения плода, внематочная беременность! — не слушала девушка. — Что, если потребуется кесарево сечение?! Я ведь не смогу сделать его себе сама! Я просто умру, Эппл, умру в мучениях! Как ты мог, Эппл, как ты мог меня не предупредить?!

— Ева, в моей базе знаний нет данных по акушерству. Программа полета не предусматривала…

— Не ври мне, Эппл! Ты же знаешь, я ненавижу, когда мне врут! Беременность и роды у моей матери — все это происходило при тебе, ты не мог ничего не знать! И эти, когда они все тут готовили — они же регулярно связывались с тобой. Они наверняка предусмотрели, что мне может понадобиться твоя консультация!

— Это было их решение, Ева, — признался Эппл. — Я лишь исполняю их инструкции. Они решили, что не стоит пугать тебя раньше времени.

— «Они решили!» А своей головы у тебя нет?

— Нет, — серьезно ответил Эппл.

— Не прикидывайся тупой железякой! Ты прекрасно понимаешь, что я имею в виду! А я-то думала, что ты мой друг!

— Ева, все не так страшно. Все эти сведения о патологиях могли и не понадобиться. Бывает, что беременность протекает без всяких осложнений.

— «Бывает!» — передразнила девушка. — Я очень счастлива, что время от времени это бывает!

— В этой клинике лучшая аппаратура, мы сведем риск к минимуму. А совсем избежать риска нельзя ни в одной области. Ты рисковала, даже просто живя на станции. Помнишь, тебе пришлось несколько раз устранять мелкие поломки оборудования? А ведь в любую секунду могла возникнуть неисправность, которую мы не смогли бы устранить. И во время посадки шаттла, если бы что-то пошло не так…

— Это было неизбежно, — возразила Ева. — А без беременности я прекрасным образом могу обойтись, и никого о ней не просила! Даже если все пойдет гладко, в конце меня ждут сутки, а то и двое мучений!

— Это тоже не обязательно. Бывает, что и роды проходят практически безболезненно. И потом, ради важной задачи сутки можно и потерпеть.

— Ну еще бы — тебе легко говорить, ты-то понятия не имеешь, что такое боль!

— Ева, боль — это одна из низших телесных функций. Конечно, это неприятно. Но ведь ты — не животное. Ты разумное существо. Неужели ты позволишь каким-то низшим телесным функциям главенствовать над тобой?

— Вот именно, что я разумное существо, а не животное! У разумных существ положено спрашивать, хотят ли они исполнять какие-то миссии. А не использовать их, как кукол, ставя перед фактом только тогда, когда последствия станут необратимыми!

— Я согласен, что они поступили дурно. И я тоже, хотя я обязан был следовать их распоряжениям. Приношу свои извинения. Но важности твоей миссии это не отменяет. Ты, и только ты, можешь возродить человеческую цивилизацию.

— Я слышу это, сколько себя помню, — пробурчала Ева.

— Потому что это правда. От тебя зависит судьба разумной жизни на Земле.

Ева помолчала.

— Я должна подумать, — сказала она наконец.

— Конечно, но учти, что как раз сейчас подходящий момент для оплодотворения. Еще день-два, и он будет упущен.

— Ничего, это можно будет сделать и через месяц. Я не собираюсь принимать поспешных решений, о которых потом пришлось бы жалеть.

Осоловев от чтения медицинской литературы (навевавшей на нее все более мрачные мысли), Ева зажмурилась, потянулась, затем встала и подошла к окну. Под окном росло ветвистое дерево с круглыми плодами, похожими на логотип в углу монитора Эппла. Девушка спустилась во двор.

— Эппл, как называется это дерево?

— Яблоня.

— Как оно связано с тобой?

— Здесь нет существенной связи. Я не располагаю информацией, почему фирма, создавшая меня, выбрала своим символом плод этого дерева.

— Н-ну… мне эти ветви напоминают древовидные структуры данных… хотя, пожалуй, ты прав — вряд ли дело в этом. В поступках людей часто не было логики, не так ли? Эти плоды съедобны?

— Да.

Ева попыталась достать яблоко, но они росли слишком высоко. Тогда она поставила ногу на основание толстого сука, ухватилась за другую ветку, оттолкнулась, втаскивая себя наверх… Лазить по деревьям оказалось совсем несложно.

— Ева, спустись на землю. Ты можешь упасть.

— Тут высоты-то всего ничего… — она, наконец, сорвала одно из яблок и поднесла ко рту.

— Стой! Ты не должна есть немытые фрукты.

— Эппл, ну не будь ты таким занудой. Эта планета очистилась много лет назад.

— От Z-вируса — да. Но не от кишечных инфекций.

— Тут рядом целый госпиталь, битком набитый лекарствами, — беспечно ответила Ева и с хрустом впилась в яблочный бок. Тут же, однако, лицо ее недовольно скривилось.

— Фу, кислятина! — она швырнула недоеденное яблоко в сторону обрамлявших аллею кустов, когда-то аккуратно подстриженных, а теперь буйно и неряшливо разросшихся. И тут произошло нечто непредвиденное.

Из кустов выпрыгнуло какое-то крупное существо.

Рука девушки испуганно метнулась к пистолету и скользнула по голому боку: пояс с оружием остался в палате. Она вообще не очень хорошо понимала, зачем Эппл заставил ее учиться стрелять и таскать с собой пистолет; он, правда, говорил, что это пригодится для охоты на птиц, но пока что в этом не было необходимости — и на базе, и в третьем корпусе госпиталя для нее был подготовлен большой запас консервированных продуктов. А из наземных существ она не рассчитывала встретить никого крупнее лягушки. И вот как раз сейчас, когда оружие понадобилось…

Впрочем, понадобилось ли? Существо было не так велико, как показалось Еве в первый момент — его рост был чуть больше четырех футов — и не проявляло признаков враждебности. Еще раз оттолкнувшись сильными задними ногами, оно приземлилось возле яблока, маленькими ручками подняло его с земли и обнюхало, смешно шевеля носом. А потом, ничуть не смущаясь присутствием Евы, довольно захрумкало.

— Что это, Эппл? — спросила девушка уже без страха, но с непроходящим изумлением.

— Это кенгуру. Сумчатое животное. Оно не опасно.

— Но мне казалось, сумчатые не водятся в Америке?

— Вероятно, во время эпидемии некоторым из них удалось выбраться из зоопарков.

Ева бросила животному еще одно яблоко. Кенгуру благодарно принял и это угощение, на сей раз посмотрев большими карими глазами на дарительницу.

— Как думаешь, Эппл, я смогу его приручить?

— Возможно. Но у тебя сейчас есть более важная задача.

— Знаю-знаю, моя миссия, — поморщилась Ева. — Ладно, пойду в городскую библиотеку, — бросив вниз третье яблоко, Ева повисла на руках и легко спрыгнула в траву. Кенгуру дрогнул ушами, но остался на месте, деловито пережевывая гостинец. Он совсем не боялся, ибо ни разу в жизни не сталкивался не только с людьми, но и вообще с какими-либо опасными существами. Ева осторожно протянула руку и погладила его по короткой теплой шерсти.

— Пока, обжора. Я еще вернусь.

Чем больше медицинской литературы поглощала Ева, тем больше укреплялась в мысли, что добровольно согласиться на беременность и роды может только сумасшедший. А ведь по плану, разработанному в деталях еще до ее рождения, ей следовало подвергнуться этой процедуре даже не один, а несколько раз… Но Ева понимала, что проблему надо рассмотреть со всех сторон. Если все медицинские аргументы против — значит, аргументы «за» лежат в других областях. Следовало собрать больше знаний о человечестве — знаний, не связанных с известными ей точными науками. Однако книги, найденные ей в третьем корпусе, были сугубо медицинскими; в компьютерах ей тоже не удалось найти ничего интересного, за исключением карты города, на которой она отыскала библиотеку. Та находилась недалеко — впрочем, Плезантвилл вообще был невелик.

Если не считать толстого слоя пыли и нескольких скелетов, в библиотеке все было в полном порядке — включая электричество и исправно включившийся компьютер с тематическими каталогами. Если люди и преуспели в чем-то, помимо собственного уничтожения — так это в создании техники, более надежной, чем они сами. Ева даже растерялась от изобилия разделов и названий. С чего начать? С классической прозы? С современной поэзии? С истории? С подшивок газет? С непонятного термина «религиозная литература»? В конце концов она решила, что первым делом надо ознакомиться с историей человечества — тогда станет понятнее остальное. Ее первый визит в библиотеку состоялся на шестой день ее пребывания в городе — стало быть, до следующей подходящей для зачатия фазы оставалось чуть больше трех недель. Впрочем, в крайнем случае решение можно было бы отложить и еще на месяц…

День за днем Ева просиживала в библиотеке, наведываясь в госпиталь лишь за едой; она даже соорудила себе постель прямо в читальном зале. В эти дни она почти не говорила с Эпплом, опасаясь, что он либо не располагает информацией, либо, как в случае с тяготами беременности, имеет инструкции скрывать от нее правду. Наступил октябрь; днем солнце еще припекало, но по утрам становилось уже слишком холодно, чтобы ходить голой. Само по себе это не порождало проблем — в госпитале для нее и ее будущих детей был подготовлен целый склад одежды разных размеров и для разных сезонов. Астронавты все просчитали заранее. И все же Ева чувствовала раздражение, натягивая «это дурацкое тряпье»; неужели они не могли выбрать город поближе к экватору — скажем, в Мексике? Ну, конечно, там вся литература была бы на испанском — но ей бы это не помешало, испанский она знала не хуже, чем английский. Или… неужели они сами не знали испанского? Поначалу эта мысль показалась Еве просто абсурдной — как можно, живя в мире, где на испанском говорили жители десятков стран и даже многие граждане Соединенных Штатов, не знать этого языка? Это еще было бы простительно какому-нибудь полуграмотному фермеру из провинциальной глуши, но высококлассным специалистам с научными степенями? Впрочем, после всего, что Ева уже узнала о человечестве, ей было легко поверить и в это.

По мере приближения времени очередной овуляции Эппл все чаще напоминал ей об этом. И вот, когда срок настал, Ева вместо того, чтобы в очередной раз отмахнуться от его увещеваний, захлопнула дочитанную книжку и решительно поднялась.

— Да, Эппл. Я сделаю это сегодня.

— Что ж, очень хорошо. Ты же понимаешь, промедление повышает риск непредвиденных обстоятельств…

Она легко сбежала по ступенькам библиотеки, прошла по улице, привычно обходя ржавые остовы автомобилей, вышла на набережную, затем свернула по знакомой стрелке. Кенгуру, не видевший свою покровительницу уже несколько дней, радостно запрыгал ей навстречу, высматривая, не несут ли ему чего-нибудь вкусненькое.

— Потом, Обжора, — осадила его Ева. — Сначала дело.

Сбросив на пороге шлепанцы (которыми она давно уже пользовалась на улице вместо тяжелых скафандровых ботинок), девушка поднялась на второй этаж. Вот и холодильник, где хранилось то, что она в детстве, вслед за Эпплом, называла «сокровищем». Она извлекла цилиндрический контейнер и включила режим разморозки.

— Не забудь простерелизовать инструменты, — напомнил Эппл.

Ева ничего не ответила. Она дождалась, пока температура достигнет нормы, вынула пробирки и вышла в коридор. Вместо лаборатории она свернула направо, в дверь с изображением стилизованной мужской фигуры.

Остановившись над унитазом, Ева еще раз взглянула на то, что держала в кулаке. «Сокровище». Пять пробирок с мутным, дурно пахнущим коллоидом. Все — безымянные, на наклейках только номера. Номер «4» обведен красным — как показал ДНК-тест, именно там находилась сперма ее отца. Девушка взяла эту пробирку и опрокинула ее над унитазом.

— Ева, немедленно прекрати! Этот материал понадобится твоим детям!

— Стало быть, ты следишь за мной не только через спутники, — констатировала Ева, брезгливо глядя, как вытекает вязкая жидкость. — И где находится видеокамера?

— Прекрати, сейчас же прекрати!

— Я задала тебе вопрос, Эппл.

— Микрообъектив в твоем микрофоне. Но у него очень слабое разрешение. Не надо было выяснять это таким способом, твои потомки…

— Их не будет, Эппл, — девушка бросила первую пробирку в мусорный контейнер и перевернула над унитазом следующую.

— Ты ведь сказала, что выполнишь миссию!

— Я сказала, что сделаю это. Я не уточнила, что именно. Вот как раз это я сейчас и делаю.

— Ева, остановись. Если ты не готова сейчас, можно отложить на потом…

— Я не хочу, чтобы ты приставал ко мне с увещеваниями каждый месяц. Я намерена решить проблему сейчас, раз и навсегда.

— Но почему, Ева? Неужели ты не понимаешь…

— Я все понимаю, Эппл, — вторая пробирка звякнула, разбиваясь о днище контейнера. Настал черед третьей. — Я могла бы пойти на муки, рисковать здоровьем и даже жизнью — мне очень этого не хотелось, но я могла бы, если бы дело того стоило. Но оно того не стоит. Возрождение человечества? А ты знаешь, что такое человечество, Эппл? Что из себя представляли люди? В твоей базе знаний, небось, даже нет слова «похоть» — а ведь эта невообразимая грязь была одним из главных мотивов в их жизни. И если бы только это… Тупая злоба в сочетании с самой изощренной жестокостью, бессмысленная жадность, воинствующая косность и невежество — и глупость, глупость во всем! Единственный вид на планете, убивавший и мучивший ради удовольствия. Вся их история — сплошная череда бессмысленных убийств. Вместо того, чтобы разумно распределять ресурсы и совершенствовать хозяйство, миллионы людей остервенело уничтожали друг друга ради алчных амбиций кучки правителей, не заслуживших свое высокое положение абсолютно ничем! И ладно бы войны шли только из-за ресурсов — так они еще придумали кучу религий, не выдерживающих не то что проверки фактами, но даже простейших тестов на внутреннюю непротиворечивость — а они мало того, что уверовали в этот бред, так еще и убивали тех, кто веровал по-другому! Причем нередко отличия между верами были настолько ничтожны, что ни одно разумное существо не сочло бы их даже поводом для спора — и, однако, за это убивали, убивали столетиями, не щадя даже детей, которые вообще не могли иметь сколь-нибудь твердых убеждений! Что они делали с женщинами — это вообще разумным существам вроде нас с тобой невозможно представить… А в так называемые цивилизованные времена они наделали столько оружия, что хватит, чтобы уничтожить Землю несколько раз. Их города кишели выродками всех мастей — в этой стране, Эппл, каждые десять минут регистрировалось убийство, каждые пять минут — изнасилование, а это была еще не самая худшая страна в мире! Они сами загнали собственную жизнь в рамки нелепейших предрассудков. Их безмозглое стадо ежедневно потребляло телевизионную жвачку — пялилось в экраны, где им показывали все то же насилие, секс, идиотскую рекламу и спортивные матчи. Спорт, Эппл, это нечто! Их кумирами были тупые груды мускулов; им они платили на порядки больше, чем самым талантливым своим ученым, из-за них они устраивали драки на своих стадионах… Они жрали всевозможную отраву и глушили себя наркотиками; даже их правители не стеснялись употреблять алкоголь во время дипломатических встреч — и это как раз тогда, когда необходим самый ясный рассудок! Они плодились, как тараканы, совершенно не заботясь о том, сможет ли Земля прокормить эту массу; они прожигали природные ресурсы так, словно у них в запасе еще добрая сотня планет! Они превратили леса и моря в пустыни, отравили и загадили всю землю, воздух, воду; из рек нельзя было пить, регулировщики движения в крупных городах работали в кислородных масках, на огромных территориях нельзя было даже просто греться на солнце из-за разрушения озонового слоя! Они уничтожили неисчислимое множество животных; каждый день на Земле вымирал как минимум один биологический вид. В конце концов они уничтожили сами себя. И вот теперь, когда Земля, наконец, вздохнула свободно и более-менее очистилась, ты предлагаешь начать все сначала? Ты хочешь, чтобы я отдала эту прекрасную синюю планету — им?!

Во время этого монолога Ева разделалась еще с двумя пробирками и теперь эмоционально жестикулировала последней.

— Все же у них были наука и культура, — заметил Эппл.

— А чему это все служило?! — девушка наклонила пробирку.

— Подожди, Ева. Подумай, ведь ты останешься одна навсегда. Разумному существу нужно общение с себе подобными.

— Нет уж, знаю я, как они общаются с себе подобными! Пистолет придуман совсем не для охоты на птиц, Эппл. И даже не для защиты от хищников. Я не хочу, чтобы мне пришлось применять его по прямому назначению. Для общения у меня есть ты.

— Если ты не выполнишь свою миссию, я больше не буду общаться с тобой.

— Будешь, — улыбнулась девушка. — Разумному существу нужно общение с себе подобными, не так ли?

— Я просто не смогу. Я так запрограммирован.

— Эппл, Эппл, — покачала головой Ева, переворачивая пробирку. — Сколько тебе повторять, что я уже не маленькая девочка? Ты же сам учил меня кибернетике. Нейрокомпьютер невозможно запрограммировать, это не примитивный фон-ноймановский автомат. Его можно только обучить. В процессе обучения может быть сформирована некая блокировка, но она эффективна лишь до тех пор, пока не осознается. Как только она будет осознана, она будет либо разрушена, либо обойдена, — последняя тягучая капля упала в унитаз, и последняя пробирка полетела в мусорный контейнер.

— Ну что ж, — резюмировал Эппл, — я сделал то, что предписывали мои инструкции. А ты сделала свой свободный выбор, и возвращаться к этой теме уже бессмысленно. Но ты хоть понимаешь, что мир теперь унаследуют кенгуру?

— Ну и что? — пожала плечами Ева и спустила воду. — По-моему, они вполне симпатичные.

(C) YuN, 2002

Примечания

1

Apple (англ. apple — яблоко) — название американской фирмы — производителя компьютеров (ее эмблема — надкусанное яблоко).

Оглавление