«Хирург»

Деева Наталья Хирург

Многие умирают слишком поздно, а иные — слишком рано. Пока еще странным покажется учение: «Умри вовремя!»

Ф. Ницше

Вместо предисловия

По ту сторону окна уже почти лето. Солнце красит в золото стену панельного дома, на карнизах нежатся голуби, в воздухе висят мириады позолоченных пылинок. Меж домами, как мяч, бьётся отражённый детский смех.

А здесь, в комнате, полумрак. Свет застревает в зелёном бархате занавесок, просачивается в щёлку и тонкой полоской ложится на щёку белокурой девушки, замершей в кресле.

— Скажи, неужели нельзя иначе?

Мужчина, рассматривающий фотографию на стене, разворачивается и заслоняет луч. Теперь его лицо кажется сплошным тёмным пятном, лишь чуть поблескивают очки в тонкой оправе.

— Можно, но ты же знаешь…

Девушка рывком встаёт, подходит к окну, замирает. Трогает занавеску. Возвращается, но в последний момент раздумывает садиться, достаёт из бара бутылку вина и пьёт из горлышка.

— Ты же знаешь, что другой выход — инициация смертью, — терпеливо продолжает мужчина. — А это один шанс из десяти. Конечно, и результат лучше, но мы не можем рисковать. Этот человек нам нужен, потому проще держать его на коротком поводке.

Девушка по-мужски вытирает рот рукавом, достаёт пачку сигарет и начинает теребить фольгу.

— Да…на поводке — как меня. Мерзко! Он же… он же… щенок!

— Хватит метаться. Сядь.

Голос петлёй обвивается вокруг неё, сдавливает, подчиняет. Бесполезно просить. Она падает в кресло, достаёт сигарету, подносит к губам.

— Так ты берёшься? — скорее утверждает, чем спрашивает мужчина.

— А у меня есть выбор?

— Выбор есть всегда, — мужчина шагает вперёд, накрывает ладонью её руку.

Девушка вздрагивает и цепенеет. Она знает, что будет в случае отказа. «Поводок» — слишком доброе, простое слово. На самом деле это хуже, чем продать душу дьяволу. Тот, кто продал, хоть что-то имеет взамен.

— Ну, я жду.

— Да, — роняет она.

— Ты не представляешь, что тебя ждёт потом, — говорит он, тонкие губы изгибаются в снисходительной улыбке.

«Улыбка сытого удава, — думает она. — Что хорошего ждёт рабочую пчелу, которая раньше была мухой? Муха больше счастлива, она ползает, где хочет, по любым фекалиям, что сама выберет. Сама выберет! А пчела… да какая там пчела — оса, которая таскает в соты таких вот беспечных мух, обречена служить, пока не перекинется вверх лапками».

Мужчина обнимает её за плечи, наклоняется, целует в шею…

— Я обязана это делать с тобой? — её голос холоден.

— Нет. А если по старой памяти…

— Вы меня с кем-то путаете, — она откидывается на спинку. — Хотя, если вы прикажете, разве я посмею отказать?

Короткий смешок. Мужчина убирает руки, обходит кресло и, взмахнув воображаемой шляпой, направляется к двери.

Девушка сверлит его спину взглядом, вспоминает, что хотела закурить… вспоминает, что доставала сигарету из пачки… разжимает кулак…

С ладони на ковёр падают обломки сигареты, табак забивается между бежевых ворсинок.

Асоциальный элемент

Существует право, по которому мы можем отнять у человека жизнь, но нет права, по которому мы могли бы отнять у него смерть.

Ф. Ницше

Жиденькая тень тополя, которая некоторое время спасала Ольгу, отползала к ограде. «Скоро начнёт припекать, а я тут стою, как клоун», — мрачно подумала девушка и сунула меню под мышку. Хозяин ресторана, багровея от воодушевления, полчаса рассказывал, что официант должен работать с посетителем, то есть заманивать его приветливой улыбкой. «Господа, заходите к нам! У нас лучший сервис! Фирменные массандровские вина!» Надо же такое придумать. Или это принцип «мне всё равно, что вы делаете, главное, чтобы умаялись»? Постоял бы сам на жаре, посмотрел бы на эти сочащиеся довольством лица, поймал бы парочку презрительных взглядов, а потом так улыбнулся бы, что посетители бросились бы врассыпную, подумав, что их хотят не обслужить, а прирезать.

Ольгу спасли мужчина и женщина, повернувшие к входу в ресторан. Девушка открыла перед ними дверь и предложила лучший столик возле аквариума. Теперь можно посидеть в прохладе, только бы эти двое задержались подольше!

Посетители заказали вино, кофе и мороженое. Ольга принесла заказ и устроилась за стойкой. Из банкетного зала выкатился Томат, хозяин заведения, окинул владения взглядом и сказал, обращаясь к бармену, протирающему бокалы:

— Андрей, я вынужден уехать. Ты остаёшься за старшего. Надеюсь, к моему приезду всё будет в порядке.

— Конечно, Анатолий Матвеевич, — кивнул парень, подождал, когда за спиной Томата закроется дверь, и облегчённо вздохнул.

— Живём! — воодушевилась Ольга, вспорхнула со стула и поменяла пепельницу посетителям.

— Облико маразмо, — буркнула Ксюха, вторая официантка.

— Да не пугайтесь вы так! — сказал бармен. — Нормальный он мужик. Ну, находит на него иногда. Зато можно заработать в сезон, это я вам точно говорю. Что вы думаете, я на одной зарплате тут второй срок мотаю?

— Ольчик, идём, покурим, а то уши пухнут.

— Идём.

Курили на пятачке возле чёрного входа. Ксюха уселась на колченогий стул, обмахиваясь глянцевым журналом:

— Уф, ну и жарища!

— А ты переоденься в блузку с короткими рукавами, — посоветовала Ольга.

— Ага, переоденься! — Ксюха закатила рукав — Смотри.

На её пухлой руке красовались пять синяков, оставленных, судя по всему, пальцами.

— Ой-ё! Кто это тебя так?

— Муженёк, козлина придурковатая. Вчера пришёл нажратый и денег требует, у него на работе День рождения у кого-то, ну, я не дала. Мне за садик платить нужно, тогда он ка-а-ак, вцепится! Думала, убьёт.

— На фиг ты его терпишь? Гони в шею.

— Это тебе просто говорить, малая ещё, а у меня две дочки. Ради детей и терплю, он в младшей души не чает.

Скрипнув зубами, Ольга затянулась и выдохнула облачко дыма.

— Знаешь, что, — продолжила она. — У детей своя жизнь, они вырастут и уйдут, а ты останешься со своим козлиной. Так и будешь в синяках ходить. Нравится, что ли?

Ксюха скорчила мученическую гримасу и махнула рукой: мол, ничего ты, малявка, не понимаешь.

Что за радость жертвовать собой ради непонятно чего? Дети вырастут психами, муж в конечном итоге сопьётся окончательно и всё равно придётся его гнать. А жизнь-то проходит! Симпатичная ведь женщина! Мужики обращают внимание на Ксюху даже несмотря на то, что она толстая. Если ей похудеть, вообще конфетка будет.

Ольга уже давно решила, что люди — твари неблагодарные и посему правильнее жить для себя и только для себя. Жертвенная позиция Ксюхи не вызывала ничего, кроме негодования.

— Ладно, пойду я, — пробормотала Ольга, тыкая в пепельницу недокуренной сигаретой. — А то у меня клиенты.

— Ну, иди, — выдыхая дым, скривилась Ксюха и положила сигаретную пачку в необъятный карман необъятной юбки.

«Надо срочно поступать в медицинский, — думала Ольга, наблюдая за посетителями-любовниками. — Этим летом заработаю, чтобы хватило хотя бы на первый курс, а потом можно на „скорой“ подрабатывать. Поселюсь в общаге и с голоду не умру. Биологию, физику и украинский за зиму выучу. Особенно — украинский, без него сейчас никуда».

Рассчитав посетителей, Ольга села за столик в углу, достала книгу и спрятала под меню. Ксюха и Андрей вперились в телевизор.

Вечером явился Томат, и Ольга отправилась на улицу заманивать посетителей. Ксюха стояла рядом, переминаясь с ноги на ногу. Солнце скатывалась за горизонт, Ксюхина бочкообразная тень, медленно удлиняясь, принимала форму капли.

В преддверии сезона ресторан работал до трёх, но поскольку обслуживать было некого, после двенадцати оставалась одна официантка, повар и бармен. Сегодня дежурила Ольга. Простившись с напарницей, она села за столик, где под меню лежала книга, но читать не осмелилась: Томат надзирал.

В начале первого дверь отворилась, и на пороге появилась Бледная Ящерица с молодым любовником. Ольга сглотнула и вытянулась по струнке. Что такое «не везёт»? Источая радушие, Ольга раскрыла меню перед Ящерицей и её альфонсиком, остановилась поодаль, готовая к любым сюрпризам.

Бесцветные глаза скользили по строчкам, подведённые брови то взлетали, то опускались, тонкие губы то сжимались, то растягивались в презрительной улыбке. Юноша листал меню с видом человека, безумно уставшего от жизни.

— Девушка, — проговорила Ящерица, беззастенчиво разглядывая Ольгу. — Подскажите, что у вас имеется из итальянской кухни.

— Лазанья, каннелони, равиоли, ризотто…

— Какие виды ризотто? — взгляд выпуклых глаз задержался на стоптанных сандалиях девушки.

— С форелью и шафраном, «Алла Миланезе» и ризотто с четырьмя сырами, — отчиталась Ольга.

— Что бы вы посоветовали? — Ящерица откинулась на спинку стула, сцепив на коленях бледные пальцы.

— С четырьмя сырами… В состав входит…

— Не нужно, — Ящерица принялась листать меню, нашла ризотто, прочла состав и удовлетворённо качнула головой. — Одну порцию, пожалуйста. Дорогой, что тебе?

— Доверяю твоему вкусу.

— Две порции и вино, как обычно.

— Хелиос Шардоне?

— Да. Два бокала по двести грамм.

— И пепельницу! — подал голос парень.

— Дорогой, я же просила тебя не курить в моём присутствии.

Ольга поспешила прочь, разбудила прикорнувшую повариху, и, пока Андрей разливал вино, косилась на противоестественную парочку. Ящерица с видом строгой учительницы вещала, то и дело касаясь колена парня, который ковырял заусеницу, изредка поглядывая на рыб в аквариуме.

— Чё — наехала? — посочувствовал бармен.

— Да нет. Пока.

В прошлый раз она пареньку-официанту тарелку супа на голову вылила. Ей пригрезилось, что он туда плюнул. Да, плюнул, но не официант, а повар. Повара всё время так делают, если им клиент не нравится. Парнишка прибежал, весь трясётся, а Томат говорит, что сам виноват. Чем же виноват, если грымзе этой не угодишь? Парнишка в тот же день уволился, и на его место взяли Ксюху.

Сегодня Ящерица, вроде бы, довольна. Или нет? Ковыряет ризотто, морщится, а блондинчик уплетает за обе щёки. Ольга глянула на сандалии — и правда, позор, и быстро переобулась в босоножки. Когда она вернулась к барной стойке, Ящерица подняла руку, подзывая официанта. Девушка не заставила себя долго ждать.

— Скажите, а вы это пробовали?

— Пробовала, — ответила Ольга, обмирая.

— Посмотрите на этот лук! Кто его резал? Курица лапой? Лук должен быть нарезан мельче, и он должен быть золотистым.

— Я передам повару ваши претензии, — сказала Ольга, обернулась.

Андрей наблюдал, разинув рот, даже повариха высунулась и глядела с нескрываемым любопытством.

— А рис… Что это за рис? Каша, плохо приготовленная каша! Есть это невозможно.

— А, по-моему, нормально, — буркнул блондинчик, и был награждён таким взглядом, что схватился за нагрудный карман и побежал курить на улицу.

— Милая девушка, есть это невозможно, вы имейте в виду.

Ольга вытерпела её взгляд.

— Так уж и быть, я заплачу за эту порцию, — Ящерица посмотрела на Ольгины дешёвые босоножки. — Можете потом доесть, я почти не притрагивалась…

В голове зазвенело. «Нет, только не сейчас! — Ольга до боли сжала зубы. — Не сейчас!» Поздно. С глубин души поднялась тёмная муть, сдавила горло, обрушилась волной и понесла, понесла…

Очнулась Ольга под взрыв хохота. Андрей сгибался пополам и топал, повариха зажимала рот: вкуснейшее блюдо ризотто распласталось на голове оцепеневшей Ящерицы. Сейчас она больше напоминала разевающую рот щуку. Если замешкаться, запросто палец откусит. Ольга метнулась в подсобку, схватила свой видавший виды рюкзак, запихала одежду и бросилась бежать.

На улице она натолкнулась на курящего блондинчика и юркнула в подворотню, откуда был выход на широкую улицу. Петляя дворами, Ольга постоянно оглядывалась и пугалась каждой тени. Ей мерещилась погоня, она успокаивала себя, что Томат не станет её преследовать, а блондинчику это незачем.

На смену страху пришло сожаление, потом — опустошение. Придётся новую работу искать, санитарная книжка осталась у Томата, а новая денег стоит, которых катастрофически не хватает. Хорошо, хоть комнату оплачена за месяц вперёд.

Вот психопатка! Нормальный человек бы посопел-посопел, да проглотил обиду. Тут же бешенство как накатит, как застелет разум… и ничего сделать нельзя! Ну, не психиатру же сдаваться! Он скажет, что человек, впадающий в состояние аффекта, опасен для общества, поставит диагноз, а это клеймо на всю жизнь.

У поворота на последнем издыхании светился фонарь. Миновав освещённую часть дороги, девушка уселась на бутовый забор, чтобы покурить и успокоиться, но с досадой вспомнила, что сигареты остались на столике рядом с недочитанной книгой. Мелочь, а неприятно.

Вдалеке обозначился раскачивающийся силуэт. Алкоголик затянул фронтовую песню. К счастью, он куда-то свернул. Теперь можно идти, авось к утру доберусь, на такси-то денег нет.

Навстречу выехала машина — солидная, на низкой посадке. Ольга разглядела значок «Мерседеса». Ну и ладно. Неприлично на буржуйские тачки засматриваться. «Мерседес» притормозил и превратился в кабриолет. В момент трансформации он напомнил машину из фильма «Назад, в будущее». Так же взлетели и сложились серебристые крылья, чёрная крыша собралась гармошкой, исчезла где-то в металлических внутренностях. Эффектно!

Фонарь отлично освещал водителя — плотного коротко стриженого парнягу лет тридцати.

— Эй, — окликнул он. — Тебя куда подвезти?

— Вы ехали в ту сторону, — Ольга равнодушно махнула рукой. — Вот и езжайте!

Ишь, какой! Думает, машина крутая, покажу трюк, девчонка сразу и расстелется.

— Да шо ты, — не унимался хозяин машины. — Садись, отвезу! У меня сегодня днюха, вишь, какую ла-а-асточку взял, — он любовно погладил руль.

Девушка гордо прошествовала мимо.

— Ну и что. Железяка. Ничего удивительного. — Ольга гордо вздёргула нос.

Прынцесса на бобах: неформальный замызганный рюкзачок; юбочка и футболка стильные, но — second hand, сандалии трёхгрошёвые.

— И не на таких тачках каталась, — добавила она.

Это было чистой воды враньё. На дорогих машинах её никто не возил. Самое «крутое», на чём приходилось ездить, это соседский «Опель кадет».

— Зачем ты меня обижаешь, — незнакомец склонил голову набок, заискивающе улыбнулся. — У меня День Рождения, настроение хорошее, хочется сделать что-то полезное. Садись, а?

Ольга приостановилась. Водитель подкупал непосредственностью. Действительно, зачем мучиться, если предлагают помощь?

— Ну, хорошо, — она открыла дверцу, плюхнулась на сидение.

— Куда поедем?

Девушка назвала район. Водитель пожал плечами, схватился за руль. Какие у него толстые пальцы! На среднем — резная печатка, на безымянном — скромное обручальное колечко.

— Ну, рассказывай, — весело сказал он, заводя мотор.

— Что?

Вот настырный!

— Как дела?

Самый глупый вопрос, который может задать незнакомый человек. Туповат ты, милок, раз не можешь придумать что-то более оригинальное!

— Нормально.

Машина рванулась вперёд — в лицо ударил холодный воздух. И зачем села? Шла бы спокойно, думала о разном, мечтала, а так придётся развлекать этого недоросля.

— Откуда так поздно?

Ольга солгала, что возвращается со дня рождения подруги, где все напились и стали вести себя неадекватно.

— И чё ушла, повеселилась бы!

— Мне так захотелось, — буркнула она.

Мимо проплывали дома, сонные киоски, деревья. Водитель берёг машину, по раздолбанному асфальту ехал неспешно.

— Как тя зовут-то?

— Ира, — соврала Ольга, так она всегда представлялась людям, которые ей не нравились. Этот человек с каждой минутой нравился всё меньше.

— Вано, — гордо произнёс он.

«Иван, значит, — смекнула Ольга. — Тебе кажется, что Иван — слишком простонародно, потому окрестил себя Вано. Звучит, как будто воняет. На самом деле ты не Вано, а Вася! Цепь килограммовую нацепил и возвысился. И когда такие вымрут? Так, стоп! Что за мысли? Человек помочь хочет, а ты… Нехорошо так. И завидовать нехорошо. Что глуп, так не всем же интеллектом блистать!»

Наконец выехали на хорошо освещённую дорогу. Ни машин, ни пешеходов. Город после взрыва нейтронной бомбы.

«Мерседес» припарковался у круглосуточного магазинчика.

— Тебе чего-нить купить?

— Нет.

Эх, сигарет бы! Ладно, потерплю. — Ольга с тоской уставилась на магазинчик. — Смотаться, что ли? Нехорошо, по воровски как-то. Да и такую машину бросать нельзя. «Можно, — взбрыкнуло второе „я“, — Нет ведь никого!»

Пока Ольга колебалась, Вано вернулся с бутылкой шампанского и конфетами, положил покупки на заднее сидение.

— Ирэн, давай отметим, а?

— Я не пью. Вообще.

Вано сел за руль. По его лицу ничего нельзя было прочесть — какие-то каракули эмоций.

— Мне тридцать три — возраст Христа, — гордо сказал он, выкручивая руль. — Как не отметить?

— С женой отметите. Я к вам в машину не просилась.

Минут пять ехали молча. Ольга чуяла неладное. Что-то тяжёлое, чернильное, как грозовые тучи.

— Слышь, тебе не холодно?

— Нет.

Вано нажал кнопку — словно из ниоткуда появились крыша, двери, окна. С лёгким шелестом элементы заняли свои места. Ольга от неожиданности пригнулась.

Всё тягостней и тягостней на душе. Откуда это скверное предчувствие? Руки вцепились в рюкзачок, где лежал любимый томик Ницше. Дорога незнакомая. Пустырь. Вдалеке светятся то ли гаражи, то ли склады. Это объездная? Или… Город-то чужой, незнакомый.

— Куда мы едем?

Скверная ухмылка.

— Куда. Мы. Едем? — выговаривая каждое слово, повторила Ольга.

— К морю. Отметим днюху, и отвезу тебя домой.

Только этого не хватало! Ольга попыталась незаметно открыть дверь. Не получилось — центральный замок. И что теперь делать? Биться в стекло и получить по голове? Попросить остановиться?

— Откройте, мне нужно домой.

Ой, как глупо звучит!

— Да чё ты кипишуешь! Успокойся. Всё нормально.

«Упс! Не вышло. Нужно было раньше сматываться! Приедет Вано на место и… что? Может, ему действительно скучно, и он не будет лезть? Славно, если так. А если нет? Тогда — разыграть любовь, отлучиться в туалет и смыться. Вариант!»

«Вечно во что-нибудь вляпаюсь! Всё не как у людей!» Ольга огляделась в поисках боевых орудий. Ничего. Разве что босоножки с длинными острыми каблуками. Придётся применять универсальное оружие — блеф. Ольга достала мобильный «гроб», наугад отправила пустое сообщение. Телефон пискнул, отчитавшись о доставке.

— Нравится тачка моя?

Вано думал, что всё в порядке.

— У дядьки двоюродного «Порше», по-моему, он круче.

— И кто же твой дядька?

О, какой удачный вопрос!

— Майор милиции.

— Гы-ы.

За окнами сменялись безрадостные пейзажи: мрачные полосы лесопосадок, каменистые пустыри, обрамлённые мерцающими огнями далёкого города.

Машина затряслась — выехала на грунтовую дорогу. Знать хотя бы, что за место!

— И куда мы приехали? — дерзко бросила Ольга, стараясь подавить дрожь.

— Фиг его знает, я не местный. Место клё-ё-ёвое.

Да уж: камни, камни, камни, дистрофичный кустик, жмущийся к земле, впереди — серебристый сплав луны и моря.

Приглушённый хлопок — девушка подпрыгнула на сидении. Пока ничего страшного — Вано открыл шампанское, протянул наполовину наполненный пластиковый стаканчик.

— На, выпей за меня.

— Я не пью вообще.

— Ну, за меня!

Вано опрокинул стакан в рот, заел конфетами. Девушка потянула ручку — дверь по-прежнему заперта! Ничуть не стесняясь, Вано присосался к бутылке. «Огм, огм, огм», — задёргался его кадык. Напившись, он громко рыгнул.

Чуть выше коленки легла горячая розовая рука.

— Сама дашь или как? Слышь, ну, шо те стоит, а?

Рука поползла выше.

— Сама, только в туалет схожу…

— За идиота держишь?

Чёрт! Вот чёрт! Что теперь? Что?!!

— Между прочим, я отправила смс с номером твоей машины родителям, — сощурившись, прошипела Ольга, — если со мной что-то случится…

— Плевать. Не дёргайся, а?

— Давай хотя бы выйдем… на природе?

— Здесь удобней.

Лучше сдохнуть! Прицелившись, Ольга ударила шпилькой в висок. Вано успел уклониться — удар прошёл вскользь, слегка оцарапав кожу. Ну, теперь, точно, всё!

— Ах, ты мыша! Коза драная!

От первого удара Ольга защитилась набитыми на тренировках предплечьями. Не было времени думать. Вообще. Второй удар достиг цели. В голове зазвенело, перед глазами заплясали золотистые мушки. Из носа хлынуло горячее, солёное…

— Урод недоразвитый, — слизывая кровь, прорычала она.

Голос срывался. Только не разреветься!

Толчок, падение…камни под щекой. Уже не в машине. Бежать! Ольга рывком вскочила, но была схвачена за волосы. Удар — лбом об капот. Ё-ё-ё!.. Солёное во рту. Тошнит. Ничего не видно. Боль — всеобъемлющая, наполняющая мир… слабее… слабее.

Если бы это был голливудский, или какой-нибудь другой фильм, на помощь пришёл бы герой. В реальности герои не приходят. Их просто нет.

Ольга узнала колючий озноб, узнала тёмную муть, поднимающуюся изнутри. Ярость. Нечеловеческая ненависть. Когда она вырывается, наступает тьма, тело живёт своей жизнью.

«Хорошо, не буду помнить… этого», — вспыхнула последняя здравая мысль.

Она вырывалась? Наверное. Кусалась? Может быть. Кричала?

Схлынула последняя волна ярости, из тумана выплыла реальность: отъезжающая машина с разбитой фарой. Второй камень ударился о капот. О, нет! «Мерседес» остановился.

Бежать!!!

Алекс

Свободен лишь тот, кто потерял всё, ради чего стоит жить

Эрих Мария Ремарк

На вершине холма, там, откуда спустился Леонель, обозначились тёмные силуэты. Пираты! Рука невольно сжала эфес меча. Убегать бессмысленно, всё равно догонят. Придётся принять бой. «И умереть», — подумал он, разглядывая амуницию противников: и один, и второй — воины. Если бы среди них был маг, поединок длился бы недолго, а так — почему бы не померяться силами? Если удастся оглушить эльфа в лёгкой броне и быстренько его разделать, то появится пусть призрачный, но шанс на победу.

Серый человек замахнулся мечом — Леонель отразил атаку и ринулся на эльфа, но тот отбежал в сторону, и спина осталась незащищённой. Первый пропущенный удар… второй. Пришлось заняться человеком-пиратом, но меч чиркал по его броне, не причиняя вреда. Леонель не сдавался, ему удалось несколько раз рубануть эльфа, и тот, испугавшись, стал атаковать набегами. Победа ускользала, и вдруг над головой эльфа появилось белое облачко — он оцепенел. Сам Леонель ощутил прилив сил и ринулся в атаку с удвоенным рвением, благодарно кивнув эльфийке, прислонившейся к дубу.

Оставшийся без сообщника пират порывался расправиться с магом поддержки, но Леонель вызывал его агрессию на себя и рубил, рубил, рубил. Когда с ним было покончено, пришла очередь эльфа. Пара критических ударов — и он повалился на бок.

— Спасибо, — Леонель поклонился девушке.

Она присела в реверансе — колыхнулись полы светлой туники.

— Давно играешь? — спросила эльфийка. — Какой уровень?

— Семьдесят второй. Играю три месяца.

— И уже семьдесят второй! Да ты демон! Я, вот полгода до семидесятого ползла.

— Саппортов трудно прокачивать, — написал Алексей Лапиков по прозвищу Процессор. Я раньше тоже пытался сапа качать, потом сдался. А чего ты ещё не в клане? Веселее же так. И качаться будешь быстрее, и… любой клан тебя примет с радостью.

— У меня не так уж много времени, — написали в окошке чата от имени эльфийки Лизард. — там нужно будет штурмовать замки… и в конце концов выгонят, как из предыдущего.

— Да ладно! Слушай, смотрю, ты толковый саппорт. Давай к нам в клан! Я за тебя слово замолвлю. У нас круто, детишек не берут, разве что если толковых, — не унимался Алекс. — Правда, могут посоветовать, чтобы ты завёл второго персонажа…

— Только в русском языке двойное утверждение обозначает отрицание… А вообще-то я девушка.

Алекс откинулся на спинку стула, почесал в затылке и написал:

— Ты ещё скажи, что блондинка с длинными волосами.

Некоторое время ответа не было. Алекс представил, что за монитором сидит человек, который может оказаться кем угодно, и точно так же чешет голову, раздумывая над ответом.

— Я девушка. Блондинка, — смайлик.

— Не верю. Я не встречал ни одной девушки, способной пошутить вот так, — он выделил предложение, скопировал и разместил в чате, — «Только в русском языке двойное утверждение обозначает отрицание».

— По-твоему, не бывает умных блондинок?

Алекс почти слышал её голос, почти видел надутые губки.

— Бывают бородатые сисадмины, которые любят стебаться, — он захотел написать: «И синие чулки, воображающие о себе невесть что», но раздумал.

В тени деревьев напротив друг друга стояли светлый эльф и эльфийка. Волосы девушки развевались на ветру, её высокий лоб украшала фероньерка с изумрудами. Здорово, если человек, с которым он переписывается, на самом деле девушка, блондинка с длинными волосами.

— Наверное, ты и есть бородатый сисадмин, — написали от имени Лизард. — тебе уже тридцать пять, ты сидишь в душном клубе и цыкаешь на орущих малолеток.

— А вот и нет!

— И какой же ты? Или какая? Вдруг ты женщина?

Алекс уловил иронию и написал:

— Если бы мы жили неподалёку, можно было бы встретиться.

— Я не хожу на свидания к мужчинам с бородой, — ответила Лизард. — Тем более, живу я у чёрта на рогах.

— Где, если не секрет?

— В Кременчуге.

— Вот это совпадение! — Алекс аж подпрыгнул в кресле. — Не смей обижать мой город.

— Только не говори, что ты тоже…

— Да! Теперь не отвертишься. Бородатый сисадмин ждёт тебя завтра в Пушкинском сквере возле памятника в четыре вечера. Вот и посмотрим, какая ты блондинка.

— Н-да? Ну ладно. Как мы найдёмся?

— Ты не сможешь меня не узнать. В одной моей руке будет роза, в другой — кактус. Роза для девушки, кактус… на всякий случай. На вид мне лет двадцать.

— Что — правда?

— Правда. А ты, конечно же, соврала. Точнее, соврал.

— Ничего подобного. Завтра увидишь, — смайлик.

В комнату заглянула мама и сказала:

— Ты не забыл, что пора гулять с Джесси?

Алекс вздрогнул, свернул окно с игрой:

— Мамуля, ещё пять минут!

— Ну, что — придёшь? — продолжил переписку он. — Мне нужно собаку выгуливать.

— Приду. Пушкинский сквер, четыре вечера.

Выключив компьютер, Лешка потрепал Джесси по рыжему загривку. Собака позволила нацепить ошейник и бросилась к двери.

«Ввязался в авантюру накануне экзамена», — думал Алекс, отпуская Джесси. Почуяв свободу, собака рванула мимо раскуроченных скамеек в кусты, с радостным лаем погнала кошку. Алекс следил за ней с рассеянной улыбкой, а из головы не выходила виртуальная знакомая. Кто она? Девушка, умеющая так шутить, да ещё неплохо смыслящая в сетевых игрушках, это же мечта! Даже если она окажется серой мышкой, даже если толстушкой, хотелось, чтобы она существовала на самом деле, а не была плодом чьего-то разгулявшегося воображения. «Если это друзья глумятся, кого первого поймаю, тому скормлю кактус, — решил он. — А если никто вообще не придёт, сам кактус съем».

Усевшись на останки скамейки, Алекс наблюдал, как Джесси обнюхивает траву с записками, оставленными потенциальными кавалерами. Кому — Живой Журнал, кому — такие средства коммуникации. Пусть порадуется, ирландским сеттерам необходимы длительные прогулки, а она, бедняга, целыми днями в квартире сидит.

Закончилась спокойная жизнь голубей и любвеобильных кошек — Джесси вспомнила, что она охотничья собака. Изгнав с заброшенной детской площадки все формы жизни, исключая муравьёв, Джесси вернулась и положила голову на колени Алекса: знает, что пора домой.

На лавочке возле подъезда Алекс заметил друга детства, Тоху, в окружении малолетних коротко стриженных оболтусов. Подростки курили, гоготали, лузгали семечки. Выпятив грудь, Тоха вещал, то и дело сдабривая рассказ смачным плевком. Оп — под одобрительные возгласы отвесил подзатыльник мелкому головастому товарищу. Ухмыльнулся, сунул сигарету в зубы, взглянул вперёд и, увидев Алекса, просиял:

— Ух ты! Проц!

Сглотнув, Алекс сжал поводок, надеясь, что друг детства не станет приставать с расспросами, но Тоха отмахнулся от люмпенов и зашагал навстречу.

— Привет, — Алекс пожал шершавую руку. — Где пропадал так долго?

Тоха обнажил жёлтые зубы.

— С батяней буржуям строили коттедж. А ты как?

— Последний экзамен послезавтра…

— Отличник?

— Если сдам на десятку, будет серебряная медаль.

Тоха сунул руки в карманы широких джинсов, ссутулился.

— Слышь, а давай пивка вечером тяпнем? Побакланим, это… юность вспомним.

Алекс покосился на товарищей Тохи.

— Не бери в голову, это шпана. А ты — пацан серьёзный. Так и собираешься на юриста?

— Да, — Алекс расслабился, Тоха так и остался добрым, несмотря на сузившийся круг интересов и расширившийся — сомнительных знакомств. — В академию.

— Во-о-от! Если что, отмажешь, когда в прокуратуре работать будешь или, там, в суде… мамка здорова?

— Да, слава Богу! — Лешка покосился на окно своей комнаты.

— Ну, так чё — по пивасику? — Тоха подмигнул.

— Давай послезавтра, заодно окончание учёбы отметим, ты ведь никуда не уезжаешь?

— В отпуске. Месяц балду пинать буду.

— Значит, увидимся.

— Давай, — Тоха хлопнул друга по спине. — Удачно тебе сдать.

«Совсем опустился, — думал Алекс, поднимаясь по лестнице. — Жалко, у него ведь хорошие данные были».

В квартире пахло жареным мясом. Ужиная отбивными, Алекс делал вид, что слушает мамины жалобы на плохих продавцов и поставщиков, а сам мысленно заходил в сеть. Не доев гарнир, он уединился в своей комнате, включил компьютер и с замирающим сердцем вошёл в игру. Оббежав эльфийский город, он так и не встретил Лизард. Где она? На квесте? Или её вообще нет в игре? Взрослая ведь девочка… Стоп! Какая девочка? «Не верьте, ребята, девчонкам из чата, у всех у них дети и даже внучата». Хватит играть! Открыть билеты по физике и учить!

В первом часу ночи он не выдержал и снова вошёл в игру, но Лизард не было.

«Как глупо, — думал Алекс, засыпая, — Вместо экзаменов у меня в голове виртуальная девица, которая, скорее всего, мужик. И если она не придёт завтра, я расстроюсь, потому что потеряю иллюзию, в которую поверил. Ничего не потеряю, если разобраться, потому что ничего на самом деле не было. Было только у меня в голове».

Консультация ненадолго отвлекла Алекса. Физику вызвались сдавать пятеро одноклассников, большинство предпочло географию и обществоведение — то, что попроще. И сейчас четверо смельчаков сбились в стайку на центральном ряду, Алекс сел за парту с Рудневым — классическим ботаником. Учитель отвечал на вопросы и постоянно хохмил. Руднев сопел и грыз измочаленную ручку.

Закончилась консультация в начале второго. Утомлённый Алекс плёлся домой, а в его голове воображаемая блондинка боролась с цепочками формул. Как это ни странно, девушка одерживала верх. «Приятное победило полезное», — подумал Алекс.

На свидание он пришёл, как и подобает настоящему джентльмену, на десять минут раньше, огляделся: на лавочке, уткнувшись в газету, растопырил тощие коленки старик в чёрной шляпе, похожей на цилиндр фокусника. Чуть дальше хихикали школьницы. На него никто не обращал внимания. Он покосился на часы и уселся на скамейке, освободив из пакета тощий кактус. Кураж выветрился, и Алекс почувствовал себя идиотом.

Процокала каблучками пышнотелая барышня, проехали с колясками мамашки: одна тонкая, как былинка, другая высокая и плечистая, чадо плечистой заходилось плачем. В каждом прохожем Алексу мерещился человек, играющий Лизард. Вдалеке появилась милая девушка в белых брюках и розовой кофточке с вырезом. Она не шла — летела… Такого просто не может быть. Или может: на лице — поиск, ощупывает взглядом прохожих… заметила Алекса, улыбнулась… так улыбнулась, словно от этой встречи зависела её жизнь.

— Привет, — прощебетала она, останавливаясь напротив. — Я ищу эльфа Леонеля. Не пробегал?

— Я за него, — Алекс протянул розу. — Возьми, это тебе.

— Спасибо, — девушка зарылась носом в лепестки, зажмурилась и села рядом. — Какая прелесть!

«Бывает же, — подумал Алекс, рассматривая её боковым зрением. — Как с журнала сошла. На вид ей лет двадцать, а я… Птенец желторотый, абитура. Хотя, если вести себя раскованно, вполне сойду за совершеннолетнего».

— Что — не ожидал, — улыбнулась она, щурясь на солнце, и протянула руку. — Настоящая я, можешь потрогать, заодно и подняться поможешь.

Он помог, с ужасом отмечая, что ладонь взмокла. Девушка поправила пояс. В её раскосых глазах плясали зелёные искорки.

— Давай знакомиться, что ли, — сказала она и взяла Алекса под руку. — Лена.

— Алекс.

— Алекс, ты давно в Кремне живёшь? Я, вот, недавно переехала. Из Киева. Ничего так городишко у вас, маленький, но продвинутый.

— Я — с рождения, — ответил Алекс, чувствуя, как неуклюже звучит каждое слово.

Спина окаменела, плечи свело, никак не удавалось держаться естественно. Заранее приготовленные фразы забылись, читанные накануне методики соблазнения казались фальшивыми и пошлыми. Он позволял вести себя, понимая, что ситуация выходит из-под контроля. Лена не замечала его скованности и без умолку щебетала, рассказывала, как трудна жизнь первокурсницы юридического факультета, как она скучает за Киевом и подругами.

— Представляешь, как жили двадцать лет назад, когда и мобильных толком не было? Вот, сидят бабульки, для них Интернет, что космос. А для нас — дом родной.

— Н-да, за прогрессом угнаться невозможно. Через сорок лет и мы безнадёжно устареем, — сказал Алекс, провожая взглядом старушек, угнездившихся на лавочках.

— Представляешь, что будут говорить о нас внуки?

— Нет, но мы будем говорить так: «Летают и летают на луну, нет, чтобы в Интернет сходили».

Алекс скосил глаза: Лена смеялась. Для приличия он тоже засмеялся, но уловил фальшь и сказал:

— Лена, тут кафе есть милое, давай — по чашке кофе?

— С удовольствием.

В кафе пахло свежей выпечкой и молотым кофе. Алекс выбрал столик рядом с аквариумом, в котором плавала золотистая рыба-клоун, раскрыл меню.

— Что ты будешь?

— То же, что и ты. Я не умею выбирать, теряться начинаю.

— Кофе по-венски и тирамису.

— Здесь есть тирамису? Здорово! Обожаю! — Лена погладила стекло аквариума — рыба поплыла за пальцем. — Смотри, она радуется. Бедная, скучно ей, наверное.

Сделав заказ, Алекс завёл разговор о своей любимой космической игрушке — «EVE», в которую он сейчас не играет, потому что затягивает, а нужно к экзаменам готовиться. Глаза Лены заблестели, оказывается, у неё был корабль-невидимка. Надо же, человеком, с которым можно поговорить на любимую тему, была девушка-блондинка! Она слушала с восхищением, между делом вставляя реплики. Вот ведь как бывает: бродят вокруг тысячи людей — совершенно чужих, равнодушных, и вдруг появляется человек, который свой настолько, что угадывает мысли.

Увлечённый беседой, Алекс не заметил, что пирожные съедены и пустые стаканы из-под кофе стоят, соприкоснувшись боками. Он опомнился, только когда официантка принесла счёт. В этот момент Лена жаловалась, что нигде нет новой книги Вербера.

— А ты из сети скачай.

— Хотела маме подарить… С монитора я стараюсь не читать, у меня зрение слабое.

«Надо же, — думал Алекс, доставая из кармана деньги, — в одни игры играем, мыслим одинаково, ей даже книги нравятся те же, что и мне».

— У меня есть то, что ты ищешь, — проговорил он. — Могу дать на почитать.

— Здорово! Ты такой… такой… я даже не верю, что ты есть! — тонкие пальчики с розовыми ноготками коснулись руки. Показалось, что они задержались на секунду дольше, чем позволяли приличия. Показалось ли? От этой мысли сделалось жарко.

— Я живу тут неподалёку, — сказал Алекс и осёкся, поймав себя на мысли, что его слова могут быть трактованы как намёк на непристойность. — Я… могу вынести тебе книгу…

— Идём! — Лена вскочила, взяла Алекса под руку и провела ноготками по запястью.

На душе было тревожно, как будто надвигалось торнадо. Подхватит, закружит и понесёт в неизвестность из мира, где всё уютно и упорядочено. Страшно! Всю дорогу Лена рассказывала о родителях, а сама то руки коснётся невзначай, то головой — плеча.

— Вот мы и пришли, — Алекс остановился у подъезда. — Подождёшь? Я быстро.

— Постой, — она ухватила его за локоть. — Можно… мне в туалет? А то кофе напилась, — и… — виноватая улыбка.

Поднимаясь по лестнице, Алекс чувствовал, что вязнет в собственных мыслях. Позади цокала каблучками Лена, которую хотелось сжать в объятиях, припасть к её пухлым губам… и ощутить себя лузером, который не умеет ни целоваться, ни… ничего. Не будь Лена так интеллектуально подкована, он смотрел бы на неё, как баран, и бэкал бы невпопад.

Ключ никак не попадал в замочную скважину. Лена переминалась с ноги на ногу. Поворот… щелчок… Не дожидаясь приглашения, девушка скинула босоножки и побежала в ванную, Алекс замер в прихожей. Он мысленно перебирал десятки вариантов развития событий, но ни один ему не нравился. Из спальни прибежала Джессика, ткнулась носом в ладонь.

Щёлкнула щеколда ванной, выпорхнула Лена, умилилась видом Джессики, протянула руку, чтобы её погладить. Собака вдруг поджала хвост, ощетинилась.

— Ну, не бойся… такая красавица… это ведь девочка?

— Девочка, — Алекс на всякий случай вцепился в рыжий загривок. — Её зовут Джесси.

— Я ей не понравилась, — вздохнула Лена, убирая руку. — Жалко.

— Что-то она не в духе. Джессика, место!

Вздрогнув, собака побрела на балкон, постоянно оглядываясь. Лена прошла в залу, замерла напротив книжной полки:

— Вот это коллекция! Весь Флобер! О-бал-деть! «Закат Карфагена»… Можно эту книгу?

Алекса так удивился, что даже простил её наглость. Девушка, интересующаяся Флобером, для нынешнего времени нонсенс.

— Можно… бери.

— Ты читал? — Лена достала книгу и погладила переплёт. — Я давно интересуюсь Карфагеном. И вообще, много, чем интересуюсь.

— Читал, — соврал Алекс. — Правда, давно…

— Спасибо! — Лена обвила его шею руками, он окаменел, не зная, что правильнее: прижать её посильнее или наоборот — отстранить. Плоть требовала своего, а разум отключился. Он осторожно погладил её спину, рука зарылась в светлых волосах… таких воздушных, мягких. Закинув голову, Лена приоткрыла губы… Вокруг сплёлся кокон, за которым не было ни пыльного лета, ни гула машин, ни смеха на детской площадке. Была эльфийская принцесса с фероньеркой на лбу, запах полыни и едва заметный — лимона…

И вдруг залаяла Джессика. Девушка высвободилась, спряталась за спину Алекса.

— Фу! Место! Место, я сказал!

Но собака продолжала наступать, ощетинилась, оскалилась.

— Иди на хрен, бешеная тварь! — завизжала Лена, вскочила на диван. — Убери от меня эту дуру!

Алекс выволок Джессику, запер на балконе. Когда он вернулся, Лена расхаживала по комнате, как ни в чём не бывало. Но и волшебство рассеялось, осталось лишь сожаление и бледнеющие пятна на Ленкиных щеках — отпечаток недавней истерики.

— Ты извини, что я так, — пробормотала она, пряча взгляд. — На меня в детстве собака напала, овчарка, повалила, оскалилась… а мне четыре года было всего. До сих пор страх остался.

Судорожно вздохнув, девушка прильнула к Алексу. В душе было пусто, грязно, и он не мог понять, почему. Словно весь мир сгнил и пропах плесенью. Каждое Ленкино движение, каждое слово были насквозь фальшивыми. Бред, ну, что за бред!

— Леночка, давай, я тебя провожу, а то вот-вот родители должны приехать, — брякнул Алекс первое, что пришло в голову, и прикусил язык.

Стыдно, ой, как стыдно! А что ещё делать, если хочется, чтобы она ушла? Девушка в его объятиях замерла, медленно-медленно отстранилась и таким взглядом одарила, что бросило в холод. У неё было лицо хищницы, упускающей добычу.

— Я так испугалась, — проговорила она и погладила плечи Алекса.

Секунду назад в горло готова была вцепиться, сейчас снова мурлычет. Больная какая-то. Нимфоманка, что ли? Алекс шагнул назад, ещё шагнул. Хищница вернулась. Прищурилась, зыркнула исподлобья, сгруппировалась, сжала челюсти. Вот, опять! И вдруг она осунулась, сделалась маленькой и жалкой, опустила уголки губ, покачала книгой.

— Принесу через пару дней, — она потупилась. — Извини.

«Лучше бы она больше не приходила, — думал Алекс, провожая гостью до двери. Не напоминала своим видом о пережитом конфузе. Ну её, славу соблазнителя красавиц… Какого там соблазнителя — она сама на шею кинулась. Сумасшедшая!»

Ну, вот и всё. Алекс облегчённо вздохнул, глянул в окно. Лена удалялась, раздражённо размахивая руками. Чудная! О, притормозила…достала телефон…говорит. Злобно так говорит, жестикулирует. Повернулась… смотрит. Сюда смотрит, как будто с кем-то обсуждает неудавшееся приключение! Алекс отшатнулся. А сердце — тук-тук-тук, тук-тук-тук.

После её ухода всё валилось из рук. Алекс умом понимал, что не стоит так переживать, но перед глазами то и дело возникало лицо хищницы. Пришлось заходить в Интернет, в строке поиска набирать «нимфомания». Появилась колонка ссылок, в основном — на порносайты. Сейчас это неактуально. О, вот и научная статейка.

Теперь ясно. Ленке плохо физически, если у неё нет мужчины. Поэтому она и обозлилась. Вполне приличное объяснение, главное — удобное. Одна нестыковка: девушке с её данными не составит труда найти партнёра. Свистни — очередь выстроится. Или это любовь с первого взгляда?

Мама вернулась позже, чем обещала. Не разуваясь, протопала в залу, к телефону. Алекс тактично ретировался в свою комнату, но и там были слышны её злобные реплики. Наверное, снова подставили продавцы или поставщики. Пока не успокоится, лучше не спрашивать.

Проснулся Алекс с тяжёлой головой, выключил оба будильника и, не обуваясь, прошлёпал в кухню, где его ждала чашка ароматного кофе. Билеты перемешались в голове и вытеснили мысли. Только воспоминания о Лене докучали, как песок в ботинке.

— Сынок, что-то вид у тебя уставший, — проговорила мама, усаживаясь на табуретку. — Ты, главное, ничего с утра не повторяй. Нового ты всё равно не узнаешь, зато выпадет из памяти то, что прочесть не успеешь.

— Спасибо, мам, и за кофе спасибо.

— Нервничаешь?

— Да не особо. Просто устал. Сдам, вот, физику, и отдохну наконец.

— Хочешь, поедем в Крым?

Алекс посмотрел на маму: как она постарела за последнее время! Волосы поседели, под глазами мешки. Отдых пошёл бы ей на пользу.

— Конечно, хочу! Только не в Ялту, в более-менее дикое место, чтобы людей поменьше.

— Нужно будет поискать на карте, — воодушевилась она. — Какой-нибудь небольшой посёлок.

«Бедная мама, — думал Алекс по пути в школу, — старается, а ведь ей уже пятьдесят! Сердце болит, давление скачет, но всё равно тянет лямку, чтобы было у любимого сына светлое будущее, машина, квартира, образование. А сама… что она в жизни видела, кроме работы? Даже за границей ни разу не была. Так и пройдёт жизнь в беготне и суете».

В школьном дворе он натолкнулся на Руднева, читающего конспект, проигнорировал его и решил дожидаться участи под дверью в двенадцатый кабинет. К счастью, она была открыта: там уже суетился Иван Сергеевич. Алекс вызвался переносить наглядные пособия и, увлечённый работой, не заметил, как пришло время экзамена. В награду за проявленное рвение Алексу достался любимый билет: «Принципы действия тепловых двигателей. Магнитная проницаемость». Довольный, он ответил без подготовки и получил заслуженные двенадцать баллов.

— Ну, ты, в натуре, процессор, — с завистью прошептал Руднев.

— Удачи, пацаны!

В коридоре Алекс перевёл дух, позвонил домой. Всё. Свалилась гора с плеч… Свалилась ли? Он прислушался к чувствам: нет. Как давила, так и давит. Как будто плохое только начинается. Откуда это? От переутомления? А если, и правда, на море рвануть?

Дома его ждал торт и бутылка сухого вина. Из своей комнаты вышла мама, наряженная в любимое зелёное платье.

— Сын, я в тебе не сомневалась! Давай отметим.

— Слушай… а не поехать ли нам на море сразу после выпускного? — говорил Алекс, разливая вино по бокалам. — Вот, сдам документы, и сразу? Тебе есть на кого оставить магазины?

— Ради такого случая… Ну, за новую жизнь! А это — мой маленький вклад, — мама протянула запечатанный конверт.

Дзеннннь — соприкоснулись бокалы. Алекс выпил, распечатал конверт, пересчитал стодолларовые бумажки: шесть штук.

— Мама! Ну, спасибо!

— Ты заработал, — на тарелку лёг кусок торта. — Твой любимый.

— Давай эти деньги прогуляем в Крыму?

— Тебе решать.

— Я решил.

— Хорошо, — улыбнулась она. — Теперь — маленькое условие: ноутбук останется дома, а то вместо моря будешь в Интернете целыми днями пропадать.

Неделю без сети… вообще без компьютера… ну, и ладно!

— Согласен. Идём, подыщем место.

— Ещё по сто вина, доешь торт, тогда иди. Ишь, загорелся!

Алекс не чувствовал вкус торта. Его манил юг: воздух знойный и тягучий, в котором плывут шлейфы запахов: хвоя, полынь, древесная смола. Солнечные блики на дне, шёпот волн. Мелкие крабы на камнях… В чулане пылится маска, ласты и трубка…

— Ладно, беги, — проговорила мама. — А то ты уже не здесь. Тарелку оставь, я помою. Сегодня ведь твой день.

Набрав в поисковике «Отдых в Крыму. Посёлок», Алекс по первой же ссылке нашёл интересные варианты: Солнечногорское, Рыбачье, Малореченское. Идти к морю недалеко — как раз для мамы хорошо. Людей на пляжах должно быть немного. И в Орджоникидзе неплохо: горы, чистые пляжи, аккуратные улочки. Восточное побережье Алексу показалось скучным. Он решил остановиться на первых вариантах и набрал «Крым. Фото» — вдруг попадётся что-то интересное. И попалось-таки! Это была лагуна с лазурной водой, как вокруг тропического острова, где колышутся пальмы и порхают райские птицы, яркие, как цветы. Где это? Он перешёл по ссылке: Севастополь, мыс Виноградный. Надо же, в Севастополе есть такие места! Как выяснилось, там был дачный посёлок и недорого сдавалось жильё. Единственное «но» — трудный спуск к морю. Маме с её сердцем будет тяжело. «Обязательно съезжу сам», — подумал он, скачал фотографию и сделал заставкой на рабочий стол.

Потом они с мамой, усевшись на диване, перебирали варианты отелей и мечтали. А потом в сказку ворвался телефонный звонок, и мама стала злой, нервной, извинилась и убежала на работу. Развалившись на диване, Алекс грезил о набережных, огнях прибрежных кафе и терпком запахе моря. Так он и уснул.

Что-то холодное тычется в лицо… Алекс продрал один глаз: Джессика просится на улицу. Сейчас-сейчас, потерпи! Он включил свет, подошёл к окну, чтобы задёрнуть занавески, случайно глянул вниз, на заброшенную детскую площадку, где обычно гулял с собакой — и отпрянул, вжался в стенку. Под накренившимся деревянным мухомором сидела Лена и водила по земле хворостиной, возле её ног копошился кокер-спаниель.

Привиделось?

Щелкнув выключателем, Алекс ещё раз выглянул в окно: Лена, ошибка исключена. Глянула на часы, задрала голову… смотрит. Сюда смотрит! Что ей нужно? Любви и ласки? Правильнее подойти и спросить, но Алекс не решился: глупо это, встречу легко списать на совпадение. А вдруг это и есть совпадение? С тяжестью на сердце он выскользнул из подъезда и повёл Джессику подальше от площадки — в парк.

Вернувшись, он из окна осмотрел площадку: Ленино место заняли курящие подростки с бутылками пива. Артёмка Зверев, дамский угодник, часто бахвалился липучими поклонницами, слушая его, Алекс думал, что с ним никогда такогог не случится. И вот… Нет, с Леной всё не так, слишком уж… картонно? Наигранно?

Новый день начался с мысли: «Здорово, что сегодня никуда не нужно идти». До обеда Алекс провалялся с книгой, перекусил котлетами и уселся за компьютер. Отыскав ярлык «EVE», он залогинился и вошёл в игру, поздоровался с соклановцами. Оказывается, за время его отсутствия Альянс захватил три телепорта, и в данный момент велись боевые действия. Крейсеров было в избытке — требовалась помощь саппортов.

Только он прибыл на место сражения, только вошёл в раж, как запиликал дверной звонок. Джессика отозвалась заливистым лаем. И кого принесла нелёгкая? Глянув в глазок, он оторопел: под дверью стояла Лена. Щёлкнул замок, дверь приоткрылась, и Лена, обезоруживающе улыбаясь, шагнула в прихожую:

— Привет, Алекс, — она протянула пакетик с печеньем. — Держи, это к чаю.

— Привет, — буркнул он, принимая пакет.

— Я, вот, книгу принесла. Спасибо! — она разулась, прошла в залу и поставила выцветший томик на место. — Отличный перевод.

— Да, сейчас так не переводят, — поддержал Алекс, думая, как бы побыстрее её спровадить, чтобы вернуться в игру и продолжить бой.

Появилась Джессика, равнодушно глянула на гостью, зевнула и направилась на балкон. Увидев её, Лена театрально всплеснула руками и попятилась. В её глазах был не страх — тоска. Тоска и тревога. Не так себя ведут люди, которые панически боятся собак! Рассматривая книги, девушка рассказывала о своём трудном детстве, потом — как в университете вымогают взятки. Заслушавшись, Алекс не заметил, как пригласил её в кухню и предложил кофе с тортом.

«Умная девчонка, — думал он, глядя на её стройные ноги — сегодня Лена надела белую юбк. — Умная и красивая, но почему же от неё хочется бежать на край света? Как её выпроводить? Сказать, что я сейчас ухожу? Точно». Только он раскрыл рот, как зазвонил телефон.

— Алло?

Звонила мама, просила поставить в холодильник котлеты — она утром спешила и забыла. Подождав, когда она закончит, Алекс прервал связь, прикрыл телефон рукой, чтобы не было слышно гудков, и проговорил:

— Да-да. Совсем забыл, сейчас, — глянул на Лену, пожал плечами. — Заболтала ты меня! Забыл, что идти надо.

О, что с ней стало: сощурилась, поджала губы, отвернулась. Взяла себя в руки, улыбнулась:

— Что ж, извини, что задержала, — встала, одёрнула юбку и зашагала к двери.

Обиделась? Ну, и слава Богу! Больше не придёт.

— Мы ещё увидимся? — сказала она на выходе, скорее утверждая, чем спрашивая. — Пока.

— Ну… да. Наверное.

По лестнице зацокали каблучки. Алекс ощутил, что воздух как будто схлопывается, схватился за стену, помотал головой.

«Вот же! Опять настроение испортила. В следующий раз не открою дверь. Не подхожу я на роль альфа-самца, пусть другого ищет». Думая так, он понимал, что уговаривает себя, и они непременно встретятся, хочет он этого или нет, потому что под маской Барби другая личина. Может, вообще не человек? Бр-р-р, чего только не вообразишь, чтобы оправдать своё малодушие.

Сев за компьютер, он прочитал в чате, что флот альянса разгромлен, и враг захватил стратегически важный объект.

А вечером на e-mail пришло письмо от неизвестного адресата: «С кем ты?». Алекс не смог его проигнорировать, открыл: «Человек, ты хочешь и дальше быть болтиком системы? Ты готов расстаться с жизнью, если вдруг поступит приказ „Умри“? Ты думаешь, что нет выбора? Выбор есть: сhno.com». Он щёлкнул ссылку, но компьютер выдал: «сервер не найден». Странный спам — в корзину его, наверное, снова сумасшедшие сектанты вербуют сторонников. Живи вечно — ха!

Чтобы не встретиться с Леной, Алекс повёл Джессику к Днепру, где можно отпустить её гулять без поводка. Балансируя, он шагал по бордюру. Мысли бунтовали, тема накатывала на тему. И вдруг земля покачнулась, и он, не успев сгруппироваться, рухнул, ударившись головой о бордюр. Перед глазами разлилась темнота.

Где-то рядом скулила Джессика, её шершавый язык касался щёк, носа, лба. «Боже! Я ослеп! Ослеп!!!» Алекс моргал, тёр веки, но видел только разноцветные искры от прикосновения пальцев. Чёрный туман колыхнулся, посветлел, из темноты выплыли ржавые прутья арматуры, торчавшие из разбитого асфальта в нескольких сантиметрах от глаз. Они были чуть длиннее указательного пальца, но этого хватило бы, войди они в висок. Бросило в холод, потом — в жар. Алекс попятился на четвереньках. Приложил руку к голове: крови не было, но под волосами надувалась шишка.

Пара сантиметров — и он бездарно погиб бы, и лежал бы, уткнувшись в тротуар, из его продырявленной головы бежала бы по асфальту струйка крови. Мимо проходили бы прохожие, шарахались, думая, что он пьян.

Пошатываясь, он побрёл домой, чтобы приложить к ушибу лёд. Вопреки потугам воли высли о смерти никак не хотели покидать голову.

Едва он переступил порог, как заговорила мама:

— Алёша, тут тебе письмо пришло…

Не обращая на неё внимания, он закрылся в ванной и сунул голову под холодную воду. Постоял немного, унял дрожь.

— Что с тобой? — проговорила мама, когда он оказался в кухне.

— Поскользнулся. Шишку набил.

— Тебе письмо. Вот.

Алекс повертел в руках конверт: белый, длинный, с лицом Пушкина. Обратного адреса нет. Неужели отец вспомнил-таки, что сын школу закончил? Вспомнил и прислал полтинник или сотку.

Внутри были не деньги — лист бумаги, аккуратно сложенный вчетверо. В своей комнате Алекс развернул его. Крупными красными буквами было написано «Умри». Лист выпал из рук и полетел медленно-медленно, кувыркнулся и сложился.

«Ты готов расстаться с жизнью, если вдруг поступит приказ „Умри“?»

Подстроить такой несчастный случай невозможно. Никто ведь не толкал его, просто он шёл по бордюру, просто развязался шнурок. Или не просто? Или кто-то заставил его идти именно туда, где ждали штыри? Кому это нужно? Алекс читывал фантастику: вампиры, ведьмы, иные, гомеостатическое мироздание…

Так, сесть, успокоиться. Что есть? Сначала приходит письмо на e-mail. Зачем? Чтобы подготовить сознание к шоку. Плохо, потому что его, скорее всего, просчитали и пасут. Скорее всего, знают все пароли, адреса друзей, планы на будущее, страхи, привязанности.

Потом он разбивает голову и получает послание «умри». Значит, убивать его не собираются, просто запугивают. По идее, скоро должны пойти на контакт. Кто? Зачем? Кому он помешал? Он не пьёт, не портит девок, не взламывает чужие пароли — ведёт, можно сказать, праведную жизнь!

Что ещё есть? Должно быть связующее звено. Где, где… ну, где же… Ленка! Точно, Ленка — засланный казачок. Неизвестный разузнал, что Алексу нравятся умные девчонки и предпочитает он блондинок, вычислил персонажа, устроил драку, и тут — добрая фея. По его расчету Алекс должен был привязаться к Ленке, влюбиться и стать управляемым. План не сработал, и в ход пошли запугивания.

В дверь постучала мама:

— Лёша, что там?

— Шутка. Дурацкая шутка.

Не было печали, называется. Алекс чувствовал себя крысой под колпаком. Понять бы ещё, что происходит, и чем это грозит. Для этого нужно просчитать тех, кто стоит за Ленкой, узнать, чего они хотят и что могут. Как это сделать? Найти Ленку и прижать к стенке или выведать хитростью?

Хотелось видеть её прямо сейчас, но он понимал, что уже поздно, на площадке её нет. Лизард тоже не было в игре. Он проверил почту и впервые ощутил себя в сети — в родной среде! — беспомощным. Мысль о том, что его сейчас пасут, не давала наслаждаться игрой.

Алекс проснулся за столом, с трудом поднял голову. Монотонно гудел компьютер, из-за качающихся штор пробивался свет. Болела шея. Вчерашние события остались за чёрной завесой ночи. Не поднимай завесу — и всё будет хорошо. Сладко зевнув, он свесил ноги и наступил на скользкий лист.

«Умри».

А не пошли бы вы? Алекс сделал в сторону неба неприличный жест и решил порадовать себя кофе. «Никто не испортит мне лето, — решил он, — Поеду в Крым, про меня забудут — не такая уж я важная персона. Тысячи таких ходят».

В дверь позвонили. Уверенность испарилась мгновенно. Неужели Ленка? Скрепя сердце, Алекс шагнул вперёд и тут же отступил. Или правильнее тянуть время? Звонок верещал и верещал. Гость начал тарабанить в дверь.

— Проц, выходи, подлый трус! Хватит дрыхнуть!

Тоха! От сердца отлегло. Тоху нужно впустить.

— Чего морда такая перепуганная? — бросил незваный гость, переступая порог.

— Да так… проходи — расскажу.

— Что — пару получил? — Тоха скинул кроссовки, огляделся. — Живут же люди!

— Я себе кофе варю. Ты как?

— А пожрать чего-нибудь есть? — Тоха протопал в кухню и, потирая руки, остановился напротив холодильника.

— Что найдешь, то твоё.

Загрохотали крышки кастрюль, зашуршал полиэтилен.

— Прикольно, когда баба в доме, — говорил он, разогревая плов в микроволновке. — И еда всегда есть, и носки постираны. Жениться, что ли? Проц, а Проц… я тебя на днях с та-а-акой цыпой видел! Чуть не офигел, — он подмигнул.

— Лучше бы её не было, — сказал Алекс мрачно.

— Шо — не дала?

— Да хуже!

— Неужели спёрла чего?

«Говорить или нет? Вдруг он покрутит пальцем у виска? А, будь, что будет».

— Шо таращишься? Чего спёрла-то?

— Подожди минутку.

Алекс вернулся со злополучным листком и начал рассказ, сдабривая его подробностями. Тоха слушал, поджав губы, потом разинул рот, а когда увидел красные буквы, складывающиеся в слово «умри», стукнул себя по ляжкам и выругался.

— Ну, что думаешь?

— Да ни хрена… Сектанты? Не-е-е. Хрень какая-то. Неплохо бы, — он воровато огляделся и прошептал тихо-тихо, — подсунуть твоей Ленке «жучка» и послушать, с кем она болтает. Может, ты великий маг, да не в курсе, вот они к тебе и подбираются…

— Хватит прикалываться!

— Если бы я читал книжку…

— Это не фантастика. Это — моя жизнь, — Алекс поставил напротив Тохи плов. — Что делать, ума не приложу.

— А шо ты сделаешь… подождать надо, — сказал Тоха, отправил в рот полную ложку, и вдруг, не прожевав, воскликнул. — Слушай! Чудика помнишь?

— Нет. Кто это?

— Ну, сосед мой, пиротехник. Это ж ходячая лаборатория! Вот, у него и можно прикупить «жучка».

— Да я и сам могу сделать…

— Верю, ты ж Процессор! Но пока ты раскачаешься, пока туда-сюда… тем более, пасут тебя. А у него всё готовенькое. Бабло-то есть? Есть. Я с ним побакланю, хочешь? Прямо сегодня и побакланю. Вот, прямо сейчас.

— Сиди, — Алекс положил руку на плечо друга. — Доешь сначала.

Кто бы мог предположить, что Тоха даст дельный совет?

— Чё-то собачки твоей не видно, — проговорил Тоха, вымазывая тарелку хлебом. — Прикольный такой пёсик… Где она? Она вот это будет?

— Вряд ли. Жарко ей, лежит, наверное, на балконе. Джесси! Джессика!

В ответ донёсся жалобный скулёж.

— Джессика! Гулять!

Грохот. Шлепок. Заскребли когти по паркету. И снова скулёж.

— Твою ж мать!

Алекс побежал на балкон, Тоха — за ним. Джессика лежала в жёлтой луже и сучила лапами, пытаясь подняться. С губ тянулась ниточка слюны. При виде хозяина она вяло вильнула хвостом, застонала, потянулась навстречу. Алекс рванулся, чтобы помочь ей, но Тоха схватил за руку.

— Стой. Вдруг взбесилась?

— И что мне делать? Что?!

— Звони ветеринару. А я проверю, бешенство это или нет…

— У неё прививки! — проговорил Алекс, листая мамину записную книжку с телефонами.

Ветеринар приехал… точнее, приехала через полчаса. Прошла на балкон и сказала Тохе, пытающемуся напоить собаку:

— Отойдите, пожалуйста.

— Намордник надевать? — пролепетал Алекс.

— Нет. Подождите минутку, — женщина раскрыла чемоданчик, достала инструменты. — Как давно это случилось?

— Вчера была здоровой, — Алекс положил намордник на подоконник. — Все прививки есть: и от чумки, и от бешенства.

— Похоже на кровоизлияние в мозг, — женщина подняла веки Джессики, пощупала её лапы. — Да, нужно в клинику. Тяжёлый случай.

— Как… она же молодая! Ей всего три года…

— Такое бывает, когда травят крысиным ядом, — женщина строго глянула из-под очков. — Будем везти её в больницу?

— Она не ест с чужих рук… конечно, повезём.

— Всё будет о. кей, — Тоха похлопал друга по плечу. — Блин, мне бы с тобой… эх, ладно, пойду к чудику за… ну, ты понял. Позвони к вечеру, лады?

— Да, — Алекс проводил его взглядом.

До сегодняшнего дня он не верил, что животные могут плакать. Джессику привязали к клеёнчатой кушетке, чтобы игла капельницы не выскользнула из вены. Не понимая, за что её мучают, собака искала хозяина и тихо поскуливала. Склеивая шерсть, из глаз катились крупные, как горошины, слёзы. Алекс сидел рядом, шевелил рыжую шерсть на её загривке и давился подступающим к горлу комком.

Он настоял, чтобы провели экспертизу, отравление это или нет. И, глядя на страдания родного существа, шевелил губами, обращаясь к невидимой Ленке: «Сука, если это ты, я тебя задавлю собственными руками».

Никакого яда в организме не обнаружили. Когда в лечебницу приехала мама, ветеринар сказала, что, скорее всего, у собаки в голове лопнул сосуд, который изначально был слабым, бракованным, и что её жизнь зависит от того, остановится ли кровь. Мама слушала, теребя платок, её губы дрожали, от неё пахло корвалолом.

В кармане запиликал телефон, Алекс достал его: Тоха!

— Привет, ну, что там? — проговорил он, выходя в коридор.

— Всё акеюшки. Взял приборчик, всего полтина баксов. Больше ничего не скажу, заходи в гости — сам увидишь. Блин, я доволен!

— Маму оставлять страшно, она так расстроилась из-за Джессики. Ты будешь дома?

— Ага. Приезжай скорее.

— Жди.

Значит, так. Скоро всё станет на места, и дурдом закончится. «Или начнётся», — вкрадчиво прошептал кто-то на задворках сознания. Нет — закончится, решил Алекс, вернулся в процедурный кабинет, обнял маму.

— Поехали домой. Ей мы не поможем, зато себя вымотаем.

Всю дорогу молчали. Мама нервничала за рулём, из-за чего чуть не ударила резко притормозивший «Лексус», выругалась. Алекс не знал, что она умеет так браниться.

Дома она заперлась в своей комнате, и Алекс отправился в гости.

В квартире Тохи всё было так же, как и пять лет назад: тусклые обои в крупный цветок, зеленоватая вешалка у входа, клетчатый табурет с отломанным уголком, чёрная паутина под потолком и застоявшийся сигаретный дух. Кажется, сейчас скрипнет дверь в кухне, высунется тётя Маша — всклокоченная, нервная… Жалко её — умерла, сердце не выдержало постоянных пьянок.

— Раздевайся, — проговорил Тоха.

— А-а-а… зачем?

— Вдруг у тебя в одежде жучки, — шепнул Тоха.

— У тебя, однако, паранойя, — ответил Алекс неуверенно, ощупал воротник футболки, шорты.

— Обычно они там, — Тоха со знанием дела указал на шлёпки.

— Нет. Помех слишком много при ходьбе.

А ведь правда, если неизвестный не жалеет времени, то наверняка и средств не пожалеет. Ленка в квартире была? Была. В книгах копалась, на диване сидела, в кухню ходила… и в ванную. До одежды вряд ли добралась.

На покрытом порезами кухонном столе лежали две чёрные пуговки и ресивер с наушниками, похожий на допотопное радио.

— Это… Жучки устанавливаешь в квартире и слушаешь радио. А там такое передают… такое!!!

— Да знаю я, — сказал Алекс, вертя в руках пуговку. — Сам сделать бы смог. Ты проверял?

— Да. Работает.

— Частота какая?

— Восемьдесят и семь.

— Посмотрим-посмотрим… радиус действия?

— Триста метров.

— Тоха, сиди тут и мурлычь себе под нос, а я на улицу схожу.

Сбежав по ступеням, Алекс обогнул дом Тохи, остановился возле соседней пятиэтажки, настроил ресивер.

— …зло пожинает плоды, что когда-то посеяло, — читал речитатив Тоха. — Ты окружен с востока, юга, запада, севера, с моря, земли, с суши, с космоса, внутри сидит чужой и управляет твоими помыслами…

Берёт. Отсюда до микрофона не больше ста метров. А если отойти дальше, вон к тому тополю? На месте Алекс снова надел наушники и услышал голос Тохи:

— …ты думал, его нет, а оно зашло тебе в спину… вместо битвы лицом к лицу, по-честному, но слово «честь» немодно и безынтересно. Зло всего лишь выжидало твоего одиночества…

А если войти в подъезд высотки? Дверь была открытой, Алекс поднялся на четвёртый этаж: помехи, помехи, подошёл к окну, и Тохин голос продолжил бормотать:

— …но ты помнишь, победу одержит лишь тот, кто сражается, и пусть себе, сука, приближается… трам-там-та-та-та-та, трам-там…

Отлично: слышно каждое слово, каждое придыхание. Взволнованный, он забыл даже о Джессике. В голове было одно: как найти Ленку и напроситься в гости. В её сумочку подсунуть микрофон будет сложно, да и неразумно: а вдруг найдёт? Она не должна знать, что её вычислили.

В знак благодарности Алекс купил Тохе пиво и вместо пятидесяти долларов рассчитался соткой. Тоха оказался настоящим другом и лишних денег не взял, но попросил держать его в курсе дела.

Дома пахло валерьянкой. Мама сидела в кресле и бездумно переключала каналы телевизора. Глаза красные, лицо опухшее.

— Умерла Джессика, — сказала она, не оборачиваясь.

Вздохнув, Алекс на цыпочках прошёл в свою комнату, включил компьютер. Полчаса назад он был героем шпионского фильма, сейчас снова ощутил чужое внимание. Хотелось залечь на дно, прикрывшись тоннами прохладной воды, зарыться в ил и лежать, не шевелясь.

— Тебе опять пришло письмо без обратного адреса, — донёсся мамин голос. — Оно на тумбочке в прихожей.

Подождав, когда стихнут её шаги, Алекс открыл дверь, потоптался у выхода, набрался мужества, положил письмо на клавиатуру и долго смотрел на него, не решаясь распечатать. Распечатай — и жизнь твоя понесётся под откос. Ты войдёшь в штопор и не сможешь справиться с управлением. Выбирай таблетку: синяя или красная? Может, лучше не знать? Оторвалась белая полоска бумаги, упала под ноги. Непослушными пальцами Алекс развернул лист — точно такой же, как предыдущий — аккуратно сложенный вчетверо. И снова красные буквы: «Ты ведь дорожишь жизнями своих близких?»

Накатило отчаянье. Алекс выскочил на балкон и, подавив рвущийся крик, прошептал сереющему небу: «Чего вы от меня хотите?»

Шалый

— Если ты от меня что-то утаишь, я тебя убью. Если забудешь что-нибудь, я тебя убью. Ты хорошо меня понял? Если нет, я тебя убью! Как ты видишь у тебя не много шансов остаться в живых.

(Карты, деньги, два ствола)

Эх, не понравится жене наше новое жилище! Чую, будет мне скандал сегодня. «Сабурбан» свернул с шоссе и затанцевал на кочках. Я глянул в зеркало: Анжелка, набычившись, наматывала на палец прядь. Малой на её руках обиженно вякнул и взвыл, как, сцуко, труба иерихонская. Целыми днями орёт, орёт, орёт… прикумарил уже. Затыкается только, когда спит.

— И что, нам теперь жить в этих трущобах? — заскулила Анжелка, глядя на хибары лохов, проплывающие за окнами.

— Кыся, это ненадолго, — я выдавил улыбку. — Ты знаешь, что у меня проблемы. Вот, попустится Джалиев…

— Когда, ну, когда он попустится? — закатила глаза она. — А мне шо делать всё это время? Кур пасти? Давай ещё свиней заведём? Ты знаешь, я не привыкла к таким условиям, тут не то, что на каблуках — тут в калошах не пройдёшь! А ребёнка как на коляске катать? Там была квартирка, друзья, салон красоты под боком, площадочка для детей. А здесь что? Ну, ты посмотри! Посмотри-посмотри, оглядись: село и роща дубовая. Даже асфальта нет. У тебя проблемы, а расплачиваться — мне! — машину трясло, и Анжелкин голос дребезжал, как у заики. — Жена декабриста… а я… а я жить хочу! Жить, а не прозябать. А здесь только прозябать можно. Нет… а это, это что? Это похоже на компьютерную игру, где из развалин выскакивают монстры! Да тут вообще люди не живут, только совы по ночам угукают…

Эх, Анжелка ты моя, Анжелика Прекрасная! Если бы ты знала, каково это — постоянно чувствовать себя на мушке, то сопела бы в тряпочку. А уж если бы пуля у тебя над ухом просвистела и чиркнула о стену над твоей кучерявой башкой, то навалила бы ты в свои кружевные трусики. Ты же сидишь и трындишь, трындишь, так и подмывает съездить по твоему милому личику. Обидишься ведь, не дойдёт до тебя, что заслужила. Обидишься и свалишь, и где же я ещё такую тёлку найду, от которой у всех моих корешей стояк?

— Ты обещал особняк за городом, — в её голосе звенела обида. — А везёшь хрену на кулички! Тут же одни недострои!

— Ты бы помолчала, а? Дитём занимайся лучше, — бросил я, обернувшись. — Жить хочешь? Хочешь. Тогда терпи.

Поймав мой взгляд, она закрыла рот, надула губы, отвернулась. Малой размахивал руками и вопил. Дура ты, Анжелка. Красивая дура. Ну, чего бабы если красивые, то дуры, а если умные, то страшные? Исключения есть — тупые уродины. Я ж не лох какой, мне красивая жена положена, такая, как Анжелка.

— А если найдёт нас этот твой… хачик этот? — сменила тему жена.

— Он не хачик, а чурка. А если найдёт, амбец нам. Да не бзди, не станет он, я ж из города уехал, долю свою ему оставил — пусть подавится. Это так, на всякий случай. Годок переждём, и можно светиться.

— У меня там подруги, — заскулила она. — И тренер с массажистом.

— Новых найдём. Хочешь, я тебе салон красоты куплю? Тут, прям у моря один продаётся. Да не ной ты, всё пучком! Бабла вагон, дома тебя подарок ждёт.

В чёрных глазищах вспыхнул интерес, Анжелка вскинула брови и заткнулась, довольная.

— Мне, думаешь, по кайфу днюху отмечать тут? Я тут, кроме братана, не знаю никого. Вот сука Джалиев! Разнюхал-таки… подарочек мне в башку, мля!

— Не матерись при ребёнке! Тебя же никто не заставлял его кидать!

— Да, мля, не кидал я! Ты же любишь золото и бабос? Любишь. Вот мне крутиться и приходится, ну провернул дельце у него за спиной, скосил капусты, а он пронюхал. Серый, урод, стуканул. Больше некому, — я заглушил мотор. — Всё, приехали.

Анжелкины глаза полезли на лоб, челюсть отвисла.

— Не корчи рожи, — буркнул я. — Тебе не идёт.

— Этот… этот монумент — наш дом?! Он даже не поштукатурен! Тут даже забора нет!

— Будет тебе и забор, и бассейн.

Ну, не поштукатурен, ну и что с того? Ну, без наворотов. Ну, похож на крепость.

— Мой дом — моя крепость, — сказал я.

Открыл ворота, загнал машину. Анжелка вышла, огляделась… ну, прям не жена моя, а сосуд скорби! Протопала по ступенькам на порог, коснулась бронированной двери, коричневой, цвета ржавчины, и вздохнула. Малой у неё на руках успокоился и загулил. Ключ со щелчком повернулся — хозяйка переступила порог, огляделась, поджала губы.

— Мебель на днях купим, — успокоил я. — Хочешь, вместе поедем?

Кивнув, Анжелка положила малого на раздолбанный диван, села в кресло, рядом с моей гитарой, закрыла лицо ладонями и разрыдалась. Не могу смотреть, как она ревёт. Прямо всё внутри переворачивается. Моя жена не должна плакать. Если кто её обидит, то будет валяться с открученной башкой. Я достал из заначки коробочку с бриллиантовым колье, она давно его просила, а меня всё жаба давила — восемь кусков зелёных, как-никак, и протянул жене:

— Анжелика. Это тебе. К новоселью.

Не поднимая головы, она оттолкнула мою руку.

— Да еп тыть, посмотри хотя бы!

Разлепила глаза, моргнула, всхлипнула и потянулась за подарком.

— Ваня-Ванечка, — улыбка. — Котик ты мой! Спасибо! Ой, красота какая!

Колье сразу же было нацеплено поверх цепочки.

— Ну, как?

— Солидняк!

— Зеркало тут есть?

— В ванной.

Вытерев слёзы, Анжелка побежала к зеркалу. Малой заверещал. Присев рядом, я покачал его, сунул палец в ладошку, но на руки брать не стал: мало ли, что. Вдруг сломаю чего, он маленький, скользкий какой-то, рожа красная. Офигеть! Я тоже был таким червяком, и вырос ведь человеком!

Вернулась Анжелка свежая, довольная. Я усадил её к себе на колени, обнял и потянулся к сиськам. У неё обалденная фигура, задница упругая, как прилепил кто, и грудь торчком.

— Котик, ты же знаешь, что мне нельзя, — она нехотя отстранилась. — Вылечиться надо после родов.

Вот блин! При живой жене — и трахаться нельзя. Секса хочется до одурения. Неужели и завтра, на мою днюху, не даст?

— Извини, Игорёша плачет, — она принялась укачивать малого, мурлыча под нос. — Вань, принеси бутылочки с молоком, он есть хочет. Няню бы подыскать, а то я свихнусь с ним.

— Прям сегодня?

— Сегодня. Игорёша не даст спокойно отметить, а мне развеяться хочется, нужно, чтобы с ним кто-то сидел.

— Лады, напрягу Макса. Фиг его знает, где искать этих нянь. Ты это, осмотрись. Кухню видела? Студио. Хорошая. И ванная с кабинкой. А с балкона море видно.

— Как, ты говоришь, называется это место?

— Мекензиевы горы.

Прочертив дорожку в пыли, я откинул крышку старенького пианино, взял аккорд: расстроено, чёрт побери! Дребезжит, как телега. Нужно будет настройщика вызвать.

— Ты прав, внутри дом лучше, чем снаружи, — прощебетала Анжелика. — Не хватает только мебели и бытовой техники, давай купим прямо сегодня?

— Издеваешься? Я устал, как чёрт. Пойду, прилягу, телик посмотрю, — я захлопнул крышку. — Если что — зови.

— Сначала Макса напряги, чтобы няню нашёл.

— Ладно-ладно. Иди уже.

Телик был маленький, старый, без пульта. Я включил музыкальный канал, набрал братана и нагрузил его поручениями: найти няню, мебельный салон и перезвонить Анжелке. Развалился на кровати, зевнул и воткнул в экран. Веки слиплись сами собой.

Разбудил меня звонок. Еле продрал глаза: уже утро, а я так и дрыхну одетый, потный. Ну, Анжелка, могла и разбудить!

— Да?

— Братуха, с днём рождения! Бабла полный багажник, и чтобы сотенными купюрами, сын чтобы рос реальным мужиком, как отец, ну, и тёлок самых клёвых!

— Спасибо, Макс, — прохрипел я.

— Ну шо, бухать будем?

— А то!

— Мой подарок тебе — поляна в «Рыбацком стане».

— Я ж с Анжелкой буду.

— Да не вопрос. Хоть с тремя. Короче, сделал всё, что ты просил, и Анжелке телефоны скинул.

— Ты это, — я поскрёб в затылке. — Тачку мне не подгонишь по реальной цене? «Сабурбан» жене отдам, а то тут такие буераки… сам видел.

— Конечно, подгоню, обещал ведь. Тут «мерин» есть… короче… такая цаца, — Макс щёлкнул языком. — Себе думаю взять, но тебе уступлю.

— И шо за тачка?

— Не машина — самолёт! Короче, кабриолет-купе, четыре места; само собой, полный фарш. Короче, приезжай — посмотришь. Авто для белых, отвечаю.

— У него посадка низкая, а тут дороги хреновые. Убью его за месяц.

— Тогда как-нибудь заскочи в мой салон, вариантов море. Когда в гости вас ждать?

— В четыре покатит?

— Только такси возьмите, чтоб бухать можно было. Поедем на моей ляле.

Наш столик был у прозрачной стены, я уселся спиной к залу, чтобы на море втыкать. Прибежал официант — длинный сопляк с прыщавой рожей, осмотрел нас и открыл было рот, но Макс его заткнул:

— Я друг Вячеслава. Это я звонил и делал заказ. Неси, давай!

— Одну минутку, — пацик почесал нос, кивнул и ускакал на кухню.

Солидное заведение, а на работу берут уродов всяких. Хоть бы улыбнулся, сморчок, видит же — солидные люди пришли. Будет он тут ещё рожи корчить.

— А мне здесь нравится, — Анжелка огляделась, поглаживая подаренное колье.

Вскоре стол был собран: молочный поросёнок, сёмга, салаты, шашлык…

— Да мы столько в жизни не сожрём, — глотая слюну, сказал я.

Пацик откупорил водку и разлил по стаканам.

— Мне мартини «Бианко», — улыбнулась Анжелка.

Когда у всех было налито, Макс поднялся и, пригладив ёжик светлых волос, изрёк:

— Ну, короче, за реального пацана Ваньку Шалого! Чес слово, горжусь, что ты мой брат, — Макс положил руку на сердце. — А то, что гниды чернозадые тебя подставили, так на то они и гниды… нечисть, недолюди. А у тебя всё будет пучком! Ну, будьмо!

Чокнулись. Выпили. Закурили. Прищурившись, Макс разглядывал Анжелку, мялся-мялся и сказал-таки:

— Анжелка, у тебя дитё, разве можно тебе пить?

— Во-первых, я не Анжелка, а Анжелика. Во-вторых, я не кормлю. Значит, можно.

— Она у меня умница, грудь бережёт. Жалко, если такое добро испортится.

— А-а-а… Моя кормила. Н-да.

«Зато твоя похожа на корову, и вымя болтается», — подумал я.

Макс налил по второй.

— Ну, чтобы было и нам за это ничего не было.

Выпили. Закусили. Поросёнок таял во рту.

— Вкусно, — сказал я.

— Котик, а помнишь, как мы ездили в Париж? Там такое кафе было… название забыла… Там ещё были вкусные шампиньоны и сыр с плесенью? Как всё-таки у них, во Франции вкусно готовят! А в Италии мне не понравилось…

Она говорила, а я всё мечтал о «мерине». Вот это тачка! Едет тихо, мягко, крыша складывается за двадцать секунд. Ради него можно и хату толкнуть. Тачка, она ведь лицо мужчины. Ну, приехал я на «Сабурбане», братва глянула и забыла. Мало, что ли таких тачек? Другое дело — «мерин». Собралась братва, и тут ты на таком красавце, они все и офигели, и зауважали сразу. Надо будет потом прикупить…

— Слышь, Макс, а коней сколько в движке?

— Сто семьдесят, — сказал брат гордо. — Жрёт, правда, пятнашку литров по городу, но что мы, лохи, по пустякам заморачиваться?

— А то!

— Хочешь покататься? — он прищурился. — Вижу: глазки блестят. Катайся, разрешаю.

— Ну, спасибо, брат! Вместе и полетаем, — я подмигнул, Макс плотоядно ухмыльнулся.

Сидели мы душевно, жратвы было — завались. Надравшись, Макс заказал музыкантам песню Круга «Водочку пьём» — для кореша в день рождения. Анжелка заскучала и постоянно курила. В конце концов она поцеловала меня в щёку и распрощалась. Понятливая у меня жена, не мешает оттягиваться.

— Ну что, по бабам? — Макс потёр руки. — Шалав вызовем или c тёлками так познакомимся?

— Реальным пацанам бабы так давать должны, — я закурил. — Где здесь кабак?

— Есть тут одно место, — сказал Макс уже в машине. — Короче, мужиков там мало, тёлки все породистые. Ну, двинулись?

Стальной конь нёсся по трассе, вылетал на встречную, мчал на красный. Лохотачки шарахались, жались к обочине. Ветер бил по щекам, отрезвляя. Братан врубил магнитолу — взревела музыка. Мы оттягивались по полной и сигналили девкам, девки махали руками.

— Смотри, какие две… — заорал Макс и ударил по тормозам.

Я завертел башкой:

— Где?

— Ща увидишь.

В натуре: блондинка и чёрненькая. Идут, задами крутят, копытцами цокают. Поравнялись с ними: блондинка ничего, худенькая, грудастая, и губы рабочие. Чёрненькая — ни рыба, ни мясо.

— Девушки! — воскликнул Макс. — Давайте покатаемся! Мы в «Студию» едем — приглашаем!

— А это не опасно? — блондинка кокетливо заморгала, и я понял, что она наша.

— Да вы шо, нет! Отдохнём, развеемся, у кореша, вот, днюха сегодня.

Девушка покосилась на подругу, та пожала плечами. Я выскочил, откинул сидение, приглашая их в салон.

— Ну, Тоооня, — заскулила блондинка. — Ну…

— Ладно, — строптивая плюхнулась на сидение.

В кабаке мы сели на втором этаже, подальше от колонок, и заказали себе водки, тёлкам — мартини. Олеся захотела кальян, Тоня — фруктовую нарезку. Олеся рассказывала о винах, Тоня молчала. Макс скалил зубы и пялился на Олесино декольте. Вот урод, это же моя тёлка! Я придвинулся, положил ладонь на её коленку, и в штанах стало тесно. Что за тупая традиция трындеть ни о чём? Сразу бы поехали, делом занялись. Моя рука поползла выше, нащупала кружевные трусики — Олеся вздрогнула и, улыбаясь, отодвинулась. Ну, шо ты ломаешься, нравится ведь. Давай сюда, поближе. Я обнял её за талию и глянул на понурого Макса, у которого с Тоней не клеилось.

— Тонь, а Тонь, — проговорила Олеся, высвобождаясь. — Тебе не нужно припудрить носик?

— Мне, — она оживилась. — Нужно.

— Мальчики, мы скоро, — многообещающий поцелуй в губы.

Виляя бёдрами, они спустились по лестнице.

— Вот сука мне досталась, — процедил изрядно окосевший Макс. — Убил бы.

И вдруг он встрепенулся, вскочил, напрягся весь.

— Шо такое?

— Вот же суки, — он сжал кулаки. — Да они нас кинули. Сортир-то вот он!

Не сговариваясь, мы ломанулись за ними, но у выхода нас томознул вышибала:

— Господа, куда это мы? А платить?

— Братуха… уйди с прохода… мы оплатим, — он вынул бумажник, сунул пару сотенных, но вышибала упёрся. — Расчёт с официантами.

Хотелось свернуть ему челюсть, но я сдержался.

— Брат, будь тут, я сам разберусь.

Наших динамщиц след простыл, я оббежал окрестности, выматерился и закурил. Обязательно кто-то праздник испортит. Вернулся я злой и подавленный, похлопал по плечу угрюмого Макса:

— Поздно рыпнулись, свалили наши козы.

— Вот невезуха!

Пришлось возвращаться и допивать водку. Брат совсем окосел и начал быковать, прицепился к чуркам, попытался объяснить им, они должны не белых баб трахать, а баранов пасти. Подоспели охранники, начали его утихомиривать. Он был красен и пыхтел, как паровоз. Взять бы автомат сейчас и всех их уложить! Но нельзя, нельзя светиться! Кое-как вернул Макса за столик.

— Везде эти недолюди, — прорычал он. — Черно… мазые хачи. И жиды. Хачи и жиды… Тьфу! Скоро белым совсем места не останется. Выживут, короче. Сгноят, — он икнул и поскрёб переносицу. — И баба эта, — он скривился. — Тонька, жидовка ведь. Как лохов развели! Как последних лохов! И тебя хачи кинули… давить… давить их, гнид, надо! — вверх поднялся сжатый кулак. — Хайль Гитлер!

Всю дорогу назад он говорил о Шамбале, арийцах и сучьей крови всех чёрных. Я терпеливо крутил баранку, хотя правильнее было его заткнуть ударом в голову. Он не Анжелка, он бы понял, за что получил. Выгрузив икающее тело истинного арийца, я передал его Катьке и укатил. Когда я злюсь, люблю гонять по трассе — дурь выветривается.

Обидно, что в твой день рождения — единственный праздник, который твой и только твой, тебя обламывают. И кто — какие-то козы тупые. Поймаю — убью. В надежде наткнуться на них, я исколесил весь район. Не нашёл. Припарковался, чтобы покурить, щёлкнул зажигалкой, и вдруг накатило — я пригнулся, вжался в сидение. Сигарета упала на пол. Такое же чувство было, когда над головой пуля просвистела: как будто ты на прицеле.

На этот раз ничего не случилось, но осадок остался. Захотелось поехать домой и уснуть. Это мания преследования. Хрен с ним, со мной. Пришьют — поделом, заслужил. Да не такие эти чёрные, прав Макс. Они сначала с Анжелкой разделаются, с малым… Надо было валить Джалиева и жить спокойно. Так ведь фиг подберёшься! Э-эх! Старею.

Вздрогнув, машина тронулась, вырулила на дорогу. Свет фар выхватил из темноты тёлку. Сердце ухнуло — Тонька! Подъехал ближе, присмотрелся: не она. Эта молодая совсем, ничего так, ножки стройные, губы пухлые… покатит.

— Эй, — окликнул я. — Тебя куда подвезти?

Девчонка остановилась, моргнула и равнодушно махнула рукой:

— Вы ехали в ту сторону. Вот и езжайте!

Норовистая! А на вид — лохушка лохушкой.

— Да шо ты. Садись, отвезу! У меня сегодня днюха, вишь, какую ла-а-асточку купил.

Она отвернулась и пошла прочь. Ах ты ж сучонка, к тебе чувак на такой тачке подкатывает, а ты ещё выпендриваешься!

— Ну и что, — брякнула она. — Железяка. Ничего удивительного. И не на таких тачках каталась.

Ах ты ж серость убогая, да кому ты нужна, чушка подзаборная… Или она просто ломается? Цену себе набивает? Ни в жизнь не поверю, что такая замухрышка не захочет настоящего мужика. Ну, уж тебя-то я уломаю, иначе грош мне цена. Внутри клокотала ярость, но я попытался улыбнуться:

— Зачем ты меня обижаешь. У меня день рождения, настроение хорошее, хочется сделать что-то полезное. Садись, а?

— Ну, хорошо, — она открыла дверцу, села.

— Куда поедем?

Повелась! Настроение улучшилось, и я сказал, заводя мотор:

— Ну, рассказывай.

— Что?

Ути-пути, какие мы строгие!

— Как дела?

Опочки! Надулась, зыркнула волком. Да шо ты ломаешься! Я ж вижу, что тапки стоптала совсем, бабок хочешь. И пожрать, наверно, хочешь.

— Нормально.

— Откуда так поздно?

Она рассказала душещипательную историю про день рождения и непорядочных людей. Брешет ведь! Я враньё за версту чую.

— И чё ушла, повеселилась бы!

— Мне так захотелось, — буркнула она.

— Как тя зовут-то?

— Ира.

Я представился:

— Вано.

Да что ж ты так пялишься? Нормальных мужиков не видела, что ли? Ну, смотри, смотри, может, в последний раз выпало тебе счастье на нормальной машине прокатиться. Ща в магазин нырну, затарюсь, и всё тебе будет. И мне будет, что я хочу.

— Тебе чего-нить купить?

— Нет.

Опять артачишься, ну да ладно, и не таких обламывали. В магазине я почесал голову. Чего бы купить? Шампанское, конфеты, колбасу, всё, на большее ты, девочка, не тянешь.

— Ирэн, давай отметим, а? — сказал я, вернувшись.

— Я не пью. Вообще.

Мы не пьём! Не смешите мои тапочки! Уж теперь ты никуда не денешься, не позволю себя кидать. Борзая девка, даже не спросила, сколько мне лет.

— Мне тридцать три — возраст Христа, — сказал я, выкручивая руль. — Как не отметить?

— С женой отметите. Я к вам в машину не просилась.

Проглотив злость, я вывел тачку на объездную. Девчонка закипишевала, завертела головой, но сидела молча. Наконец не выдержала, спросила дрогнувшим голосом:

— Куда мы едем?

Я ухмыльнулся. Попробуй, девочка, догадайся.

— Куда. Мы. Едем?

— К морю. Отметим днюху, и отвезу тебя домой.

Вцепилась в ручку, подёргала: заперто. Неужели так на ходу и выпрыгнула бы? Да не, ломается просто. Вжалась в сидение, глазища заблестели. А так ты мне даже нравишься. Норовистая кобылка.

— Откройте, мне нужно домой, — проскулила она.

Не, так не пойдёт, скулящий щенок мне неинтересен.

— Да чё ты кипишуешь! Успокойся. Всё нормально.

Переварила услышанное, достала мобильный, отправила сообщение. Телефон пискнул, отчитавшись о доставке. Блефуй-блефуй, знаем мы эти приколы.

— Нравится тачка моя? — спросил я, расслабившись.

— У дядьки двоюродного «Порше», по-моему, он круче.

Опять треплешься!

— И кто же твой дядька?

— Майор милиции.

Сказочница. Шахеризада, ё-моё, я не сдержался и хмыкнул. Приключение обещало быть интересным. Трудно представить, как она себя поведёт. Делайте ставки, господа! Неужели она не в курсе, что раз села в машину, значит, готова на всё? Ни в жизнь не поверю, что остались на свете такие дуры.

А вот и заветное местечко. Народу — ни души, море, скалы. Балдёж! Машина затряслась, выезжая на грунтовку. Только бы пузом о камни не чиркнуть, тачка-то чужая.

— И куда мы приехали? — спросила девчонка.

— Фиг его знает, я не местный. Место клё-ё-ёвое.

Да что ты озираешься? Расслабься, я ща бутылку откупорю… Чпок!

— На, выпей за меня, — я протянул пластиковый стакан с шампанским.

— Я не пью вообще, — пролепетала она.

Плевать мне! Мой праздник. Что захочу, то и сделаешь, хоть стриптиз станцуешь, и попробуй только взбрыкнуть

— Ну, за меня!

Похоже, она таки дура — за ручку хватается, думает выйти. Что ж, попробуй. Будет тебе урок. Плевать, что ты там думаешь. Раньше мозгами шевелить надо было. За всё в этой жизни надо платить, деточка. Я хлебнул из горла, съел конфеты. Зря выпендриваешься, вкусно ведь. А ножки всё-таки у тебя ничего, правда, сисек нет… ну да ладно — рука легла на её коленку и поползла выше. Ляжки у неё были холодные и твёрдые.

— Сама дашь или как? Слышь, ну, чё те стоит, а?

— Сама, только в туалет схожу…

— За идиота держишь?

Я нащупал её трусы и потянул вниз, она сжалась и забормотала:

— Между прочим, я отправила смс с номером твоей машины родителям. Если со мной что-то случится…

— Плевать. Не дёргайся, а?

— Давай хотя бы выйдем… на природе?

— Здесь удобней.

Воздержание сыграло свою роль — условий никаких, но на меня напал стояк, как на пятнадцатилетнего пацана, и мне казалось, что в этой дурнушке что-то есть… особенное… мощное. Хотелось схватить её за горло и держать, пока она не заткнётся. Подчинить и владеть, владеть до изнеможения. Лёгкое движение — острая шпилька скользнула по виску, еле успел отвести удар. Да у этой сучки тяжёлая рука.

— Ах, ты мыша! Коза драная!

Так, значит? Получи! Ещё получи, и ещё. На природе хочешь, будет тебе на природе!

Несмотря на саднящий висок, удовольствие я получил, хотя девчонка извивалась, как уж. Застегнул штаны, оттолкнул её от тачки, завёл мотор и начал отъезжать. Несколько секунд она лежала неподвижно, выпрямилась, встала… Мне приглючилось это? Приглючилось, или на самом деле её глаза полыхнули отражённым светом? Как у кошки, перебегающей дорогу. И вдруг — клац, клац — и звон разбитого стекла. Фара! Штуку баксов стоит такая фара! Убью сволочь!

— А ну стой!

Какая прыткая коза — босиком да по камням… Убью стерву, рёбра пересчитаю! Еле догнал, подсёк… да ты ещё и дерёшься! И скалишься как собака! Ори-ори, всё равно никто не услышит. На тебе! Вот, вот и вот! Остановился я только, когда она перестала дёргаться. Отступил: лежит рожей вниз, руки мелко подрагивают. Неужели прибил? Перевернул: морда разбита, глаза бегают под веками, челюсти сжаты. Амбец!

Кто-нибудь видел, как она садилась в машину? Нет. Никто ничего не докажет… Сообщение! Вдруг это не блеф? Я нащупал в её рюкзаке телефон, открыл отправленные смс: последнее — пустое. Слава яйцам! Подошёл к девчонке, поставил ногу на шею. Надавлю — и кирдык. Кирдык-кадык. Когда крошатся хрящи, такой мерзкий звук… Сглотнул, убрал ногу. Нет, противно. Лучше в море скинуть. Околевшее тело найдут утром, и будет у ментов ещё один висяк.

Избавившись от тела, я поспешил убраться. День рождения был отравлен. Зря девку укокошил, человек всё-таки. Живой. Был. А не фиг было чужое имущество портить. За всё нужно платить, и за глупость тоже. Не стоит себя изводить, ничего уже поправить нельзя. Но всё равно на душе было тошно, надо на гитаре побренчать — авось попустит.

Хирург

Только змеи сбрасывают кожи,

Чтоб душа старела и росла.

Мы, увы, со змеями не схожи,

Мы меняем души, не тела.

Н. Гумилёв

Тёмно-серый асфальт — обычный асфальт тротуара, отполированный миллионами ног. Если присесть на корточки и всмотреться, можно разглядеть тёмные округлые спины мелких камешков, крошечные раковинки. Если представить себя микробом, то поверхность тротуара развернётся причудливым городом с извилистыми улочками и домами невиданной формы, и этот город будет несравним с прямоугольным однообразием города, по которому шёл Хирург.

Он любил ходить пешком, любил смотреть, как срывающиеся капли разбиваются о поверхности луж, как бежит дождевой поток, образуя маленькие водовороты.

Мало, кто знал его имя, но Хирурга не тяготило одиночество.

Человек без имени, без семьи, без судьбы.

Он никогда не работал в перчатках — тонкая резиновая преграда мешала чувствовать пульсацию жизни. Сегодня он спас юношу, который разбился на мотоцикле. Коллеги говорили, что у него травмы, с жизнью несовместимые. Никто не верил, что он поправится.

Пусть!

Хирург приподнял уголки губ. «Безнадёжный» юноша очнётся завтра в четыре утра — ко всеобщему удивлению.

Трижды Хирургу предлагали место заведующего отделением, он трижды отказывался и откажется, если попросят снова: обязательства ограничивали свободу выбора.

За всю врачебную практику у Хирурга не умер ни один плановый пациент. Ни один!!! А безнадёжных случаев были сотни. Правда, если этим людям не судьба жить, они гибли позже: через полгода, а то и через год, и совсем по другой причине.

Однажды, напившись на одном из застолий, заведующий сказал: «Хотел бы я знать, кому ты продал душу за свой талант. Такого количества совпадений просто не может быть!» Хирург улыбнулся и назвал адрес медицинского университета.

Все долго смеялись.

Смеркалось. За окнами начал загораться свет. Вот он, дом — длинный, двухэтажный, много лет назад выкрашенный в грязно-бежевый цвет. Старые стены местами облупились и покрылись трещинами. Рядом, как белозубая усмешка, красовался пластиковый магазинчик с яркой надписью «Свежий хлебушек».

Возле магазина две старушки что-то оживлённо обсуждали. Увидев таинственного соседа, они приумолкли, переглянулись. Хирург изобразил улыбку, доброжелательно кивнул. Старушки кивнули в ответ.

Вот родной подъезд: коричневая сорванная с петель дверь и невысыхающая лужа у стены. Как всегда, темно. Хирург уловил едва заметное движение, будто тьма ожила и зашевелилась. Чувствуя опасность, он схватил того, кто прятался во тьме. Рывок — и незнакомец в квартире.

Включенная лампочка осветила напуганную до полусмерти светловолосую девушку. Она вполне могла быть его дочерью, если бы у него были дети.

— Ну, чего тебе? — раздражённо бросил он.

— В-выпустите, — пролепетала она, её руки потянулись к двери.

— Ты ведь меня ждала, — он загородил собой дверь. — Вот он я. Говори.

Девушка отшатнулась, обречённо всхлипнула и разревелась. Только этого не хватало! Хирург взбесился и захотел вытолкать её за дверь, но вовремя спохватился. Не случилось ничего, что могло бы вызвать такую бурю чувств. Осознав, кто перед ним, он не удержался и воскликнул:

— Ничего себе! Ну, наконец-то!

Девушка смотрела затравленно. Наверное, она чувствовала себя жертвой маньяка.

— Не бойся ты так! Не трону я тебя!

Слова не подействовали, она вздрогнула, огляделась, попятилась в кухню.

— У тебя случилось несчастье, — говорил Хирург, следуя за ней. — Расскажи мне.

Гостья метнулась к столу, схватила кухонный нож и выставила перед собой. Наверное, она собиралась сказать: «Не подходи», но не смогла выдавить ни слова.

Хирург включил кофеварку, насыпал кофе, залил водой.

— Хорошо, что ты пришла. Нам есть о чём поговорить, — он поставил наполненную чашку на стол, сел, сцепил руки в замок и положил на них подбородок. — Присядь.

Глаза девочки округлились. Она пыталась разобраться, тэхелпер — ругательство или термин?

— Впрочем, — Хирург взял свою чашку. — Все хелперы трусливы. Сядь, я сказал! Нож можешь не прятать, если тебе так спокойнее.

Девочка примостилась на краю стула, готовая в любую минуту спастись бегством. Только сейчас Хирург как следует её рассмотрел: худая, угловатая, лет пятнадцати-восемнадцати. Сначала он подумал, что она младше.

— Конечно, как не бояться, если про меня столько небылиц рассказывают, — он усмехнулся. — Оказывается, я — вампир, и поэтому не сплю по ночам. Питаюсь я кровью своих пациентов. Что — похож на вампира? — он пальцем приподнял верхнюю губу, демонстрируя обычные человеческие зубы. Очень даже белые и ровные.

— А зачем меня… — заговорила гостья.

— Напугал зачем? Так нечего по тёмным углам прятаться! Время-то беспокойное.

— А сейчас почему не отпускаете?

— Пожалуйста, — он пересел на другой стул, освобождая проход. — Иди. Но я знаю, что ты ждала именно меня, ведь так?

Девочка виновато кивнула, потупилась.

— Если решила остаться, то пей кофе, пока не остыл, и спрячь ножик, чтобы не порезаться ненароком. Да и, согласись, глупо с простым ножом — на вампира.

Девочка несмело улыбнулась — на щеках возникли трогательные, ещё детские ямочки.

— Теперь рассказывай, что привело тебя к такому страшному человеку.

— Слышала, — собравшись с силами, выдохнула она, — Что вы — талантливый врач и творите чудеса. Моя старшая сестра в больнице. У неё травма позвоночника… Врачи говорят, что она не выживет, а если выживет, то останется парализованной, — девочка опустила голову, Хирург заметил, что её глаза увлажнились. — Врачи говорят, что поздно, но я знаю… Знаю!!! Что — нет, — она достала из кармана мятые долларовые бумажки, протянула ему. — Вот, это всё, что у нас есть. Пятьсот шестьдесят один. — Резким движением руки она размазала слёзы, глянула с вызовом.

— Что же с ней случилось? — Хирург аккуратно сложил деньги, придвинул к гостье.

— Она…c четвёртого этажа выбросилась, — девочка шмыгнула носом. — Она с парнем встречалась… Вроде бы — с хорошим… Забеременела, а он — по тормозам. Не мой ребёнок — и всё. Шлюхой её обзывал, друзей с угрозами подсылал. У мамы — инфаркт, она в больнице, отец обвинил во всём сестру, вот она и не выдержала, — девочка снова расплакалась, извинилась, вышла на балкон.

Хирург задумался, закурил. Как только он погасил сигарету, девочка вернулась.

— Посмотрим, что можно сделать, — обнадёжил он.

Воцарилось молчание. Девочка потянулась к чашке кофе, сделала глоток и замерла. Её тонкие пальцы судорожно сжимали остывающий фарфор, словно пытались вобрать оставшееся тепло. Хирург прищурился, изучая незваную гостью. Вот это потенциал! Обычно хелперы не чувствуют, к кому обращаться за помощью, она пришла сама. Или простое совпадение?

— Как тебя зовут? — нарушил молчание он.

— Вика, — шевельнулись её губы.

— Вика, ты думаешь, этот человек — бывший парень твоей сестры — достоин смерти?

— Да, — без колебаний ответила девочка и вдруг засомневалась. — Но я сама бы не смогла… убить.

— Знаешь что, принеси-ка фотографии сестры, родителей, её парня.

Девочка вскинула голову:

— Зачем?

— Мне нужно. Просто нужно, не задавай лишних вопросов. Ты ведь хочешь, чтобы всё было хорошо?

Кивнув, она выпорхнула из квартиры.

Через полчаса сорокалетний мужчина и худенькая девушка изучали фотографии. Разложив их веером на диване, гостья выдавала семейные тайны и тайны своих подруг. Хирург внимательно слушал. Так тщательно он знакомился с историей болезни перед плановой операцией.

— Что будет с моей сестрой? — не выдержала девочка, её глаза блестели, она готова была ухватиться за тончайшую ниточку надежды.

— Выживет. Всё устроится.

— Как? Что, вообще, происходит? Я…

— Тихо, — сказал Хирург, вертя фотографию парня сестры. — Этот снимок я оставлю себе.

— Да… оставляйте…

— Единственная просьба: если вдруг в твоей жизни появится человек, и ты будешь уверена, что он достоин смерти, приходи и говори мне.

Побледнев, девушка стала собирать фотографии. Снимки постоянно выскальзывали из её рук. Она вся была — сплошной вопрос, но спрашивать боялась, как и все чувствительные и эмоциональные хелперы. Бедное дитя! И угораздило же родиться хелпером!

Когда за Викой захлопнулась дверь, Хирург всмотрелся в фото молодого человека: ничего примечательного, коротко стриженный, на губах презрительная улыбка, а вот глаза — пустые, прозрачные. Такие глаза у каждого третьего — попробуй, вычисли, кто из них переродился. С каждым годом их всё больше и больше — порожних оболочек с гипертрофированным самомнением вместо душ, и узнать их невозможно. Только хелперы могут — хрупкие, беззащитные, ранимые, вечно притягивающие несчастья.

— Посмотрим, кто ты есть, — проговорил он.

В углу спальни висело небольшое зеркало. Мимолётного взгляда хватало, чтобы понять: это необычная и очень дорогая вещь. В почерневшей оправе без труда узнавалось серебро. Внизу была подставка в форме рук, такие подставки часто делали на старинных трюмо. Казалось, что эти руки держат зеркало, перетекая мизинцами в оправу. Большие пальцы зажимали наполовину сгоревшие свечи. На ладонях лежал обычный маркер с зелёным ободком и казался нарушителем гармонии.

Этим маркером Хирург обвёл голову переродившегося и прислонил фотографию к зеркалу. Перед тем, как лечь спать, он зажёг свечи и выключил свет.

Вечером следующего дня, вернувшись с работы, Хирург перевернул фотографию: зелёный ободок почернел. Значит, девочка не ошиблась.

Спустя три дня

Нелепая смерть

Двадцатого мая в девятнадцать часов тридцать минут от полученных травм скончался Роман Глушко — бронзовый призёр по прыжкам в воду. Выходя из бассейна, он поскользнулся, ударился головой о борт. Травма была смертельной.

И — чёрно-белая фотография в траурной рамке. Хирург прочёл заголовки, скомкал газету и бросил в мусорное ведро. Прокатившись по ободку, бумажный «мяч» свалился-таки внутрь. Жил-был человек… нет — человечек. Были у него человечековые мечты сомнительного качества, человечековые душевные метания, привязанности, и вот появился нехороший дядя, скомкал его, как эту газету, и — в мусор. Не потому что дядя злой и ему так хочется — таковы условия, так надо.

Истерично завопил телефон. Хирург в два прыжка очутился возле тумбочки.

— Алло.

— Эдуард Евгеньевич, — протараторил взволнованный голос медсестры Кати. — Извините, что беспокою в выходной, но тут парнишка молодой — язва прободная. Очень сложный случай. Оперировать Куница будет, и подстраховать некому! Угробит мальчишку — жалко! Сможете подъехать?

Кто-то словно шептал на ухо: «Ты нужен. Ты можешь спасти его. Только ты». Как же не хочется уезжать! Надо.

— Буду через двадцать минут, — сказал он.

«Надо, надо, надо, — думал он, выкручивая руль — его видавший виды „Додж“ влился в автомобильный поток. — Живёшь, потому что надо, работаешь, потому что надо. Вычищаешь человеческий мусор. Не то, чтобы тебя это мусор раздражал, — опять-таки надо. Я настолько погряз в обязанностях, что уже разучился хотеть. Чего ты хочешь, старая развалина?» Хирург включил магнитолу, и зазвучало фоном:

Ты что-то за собой скрывал, Ты должен был скрывать, не правда ли? И твой вчерашний идеал — Глаза пусты, стремленья неоправданны…

Хуже нет, чем ездить в час пик. Пробок на дорогах нет, но толпы пешеходов на переходах тормозят движение. В атмосфере витает дух псевдосвободы — временный и суетливый, толкающий водителей на непредсказуемые манёвры.

Второй день Хирурга не оставляло смутное беспокойство. Как будто кто-то смотрел в спину. Задумался, отвлёкся, и предчувствие опасности притуплялось, но стоило расслабиться, и голова непроизвольно поворачивалась, глаза искали врага. Паранойя начинается. Пора в отпуск.

Переход. Толстенная бабка с авоськами. Перекатывается, как утка. Скорее же! Хирург посигналил. Бабка скорчила рожу и показала кукиш. Жаль, фотоаппарата нет. Вот это был кадр!

Серебристый «Мерседес», стоящий позади, рванул с места, подрезал. Вот урод! Купил права, а ездить не умеет! Взять бы дробовик — да по бензобаку.

Опять переход! Перебегает стайка школьниц в коротких юбках. Хохочут, аж пополам сгибаются. Следом — парочка, муж и жена. Жена высокая, статная, плечи отведены назад, морщины у переносицы, губы сжаты. Тягловая лошадь. В противоположность ей муж расхристанный, красномордый, сизоносый, глаза — мутные стекляшки. Классическая рабочая семья.

Наконец загорелся зелёный…

И вдруг во рту появился привкус металла. Ноющая боль за грудиной. Что за… Перестроиться в правый ряд! Он ударил по тормозам прежде, чем ощутил прикосновение — давление невыносимо плотной внешней среды, как будто голову сжимали невидимые тиски. Откуда-то издалека — из сужающегося разноцветного тоннеля — донёсся визг тормозов. Глаза застелила бурая муть. Хирург ощупью нашёл ручку, открыл дверцу, вывалился из салона. Под ладонями — холодное и скользкое. Пахнет бензином, душно, нечем дышать…

Очнулся он в придорожной траве. Вместо солнца нависало круглое женское лицо, жёлтые волосы свешивались сосульками. Женщина пыталась нащупать пульс на сонной артерии. Осторожно отстранив её руку, Хирург приподнялся на локтях, огляделся. Его машина задними колёсами выехала на обочину.

— Я в норме, — проговорил он, попытался подняться, движение отозвалось рвущей болью в затылке.

— Лежите! У Вас сердечный приступ, нужно скорую помощь вызвать. Не беспокойтесь, я медсестра.

— А я — врач, — Хирург сел, отряхнул испачканный пиджак. — На срочный вызов ехал. Поверьте, моей болезни ещё не нашли название.

Со второго раза подняться удалось. Превозмогая боль, он добрался до передней дверцы, сел за руль. Собравшиеся зеваки понемногу разошлись. Только медсестра не сдвинулась с места.

— Спасибо вам огромное, — прохрипел он. — Мне, действительно, не нужна помощь.

Женщина пожала плечами, отвернулась.

…Чужак здесь…

Всю жизнь Хирург готовил себя к этой встрече и в итоге оказался поверженным. Даже не поверженным — размазанным по стенке.

…Чей облик оно приняло?..

Мир продолжал кружиться. Зрение восстанавливалось медленно. Вдоль обочины проехала рыжая девочка на велосипеде. Хирург видел её, как при замедленной съёмке: шевелящиеся губы, движущиеся ноги со сбитыми, смазанными зелёнкой коленками.

Как я мог упустить его? Наверное, он уже взрослый…Может, он приезжий? Или приезжая… Но сила! Одному не справиться!

При мысли, что это залётный чужак, на душе полегчало. Чужой недосмотр, чужая работа.

Интересно, жив ли тот, чей это недосмотр? Потенциал чужака таков, что он выводит из строя действующего киллера одним своим присутствием! Что это? Мутация? Ни один известный ему действующий не справился бы. Странно, что раньше он не слышал о настолько мощных чужаках. Такого невозможно не заметить! Или он не оставляет свидетелей, или недавно родился. Лучше бы — второе!

Хирург запрокинул голову, закрыл глаза. Темнота ритмично качалась по ту сторону сомкнутых век. По-прежнему тошнило, но с каждой минутой становилось легче.

Операция!!! Чёрт! В любом случае оперировать он не будет: внимание рассеяно, руки непослушны, но вполне сможет ассистировать. Куницын сам не справится: он глуп и чрезмерно халатен.

Тяжело вздохнув, он повернул ключ зажигания. Ехать приходилось медленно, чуть ли не прижимаясь к бордюру. Мобильный телефон разразился «Полётом Валькирии» Вагнера. Эта мелодия была выставлена на всех сотрудников.

— Эдуард Евгеньевич, — испуганно затараторила медсестра. — Что ж вы трубку не берёте? Вы едете или нет?

— Еду, — рявкнул он, сменил тон. — В аварию попал, чуть не убился. Катюш, операция началась?

— С минуты на минуту. С вами есть шанс, что парень выживет. Но мы не можем ждать так долго!

— Буду минут через десять, еду медленно. Что-то мне плоховато.

— Спасибо! Уж извините, без вас — никуда.

…прерывистые гудки.

Кто же оно? Розовенький младенец? Девочка с зелёными сбитыми коленками? Примерная домохозяйка? Нет, существо с таким потенциалом не может быть серой посредственностью. Если это женщина, то стерва ещё та — холёная, пустоглазая. Если — мужчина, страшно представить. Невольно приходят мысли об Антихристе.

…Болезненно-жёлтый корпус хирургического отделения. Санитарка, расплывающаяся в приветливой улыбке.

Хирург на ходу застегнул халат, наспех обработал руки, натянул маску, бахилы и ворвался в операционную. Слава Богу, дело ещё не дошло до удаления! Ощущения говорили, что больной не безнадёжен. Он выживет, если Куница будет добросовестно выполнять распоряжения.

Все медики обернулись на хлопок двери. Куница оторопел.

— Эдуард Евгеньевич, у вас ведь выходной…

Хирург осмотрел разрез, облегчённо вздохнул:

— Продолжай, Толик. Но только комментируй каждое своё действие.

— С какой стати…

— Если больной не выживет, отдам под суд, — прошипел Хирург. — Ты должен быть благодарен, что я здесь. А этот бедняга — так вообще.

Куница стиснул зубы и приступил. Из мастера он быстро превратился в подмастерье. С нарастающим раздражением Хирург следил за ним и слушал невнятное бормотание.

Пытка продолжалась два часа.

Усталый и злой, Хирург вышел из операционной и рухнул на диван возле сестринского поста. Стянул маску, вытер лоб. Медсестра — молоденькая девушка с огромными синими глазами, как у героев японских мультфильмов, — принесла ему воды.

— Спасибо вам, — она виновато опустила ресницы. — Вы жизнь спасли.

— Когда-нибудь меня не будет рядом, и Куница влипнет. Тогда и деньги папаши не помогут. Будь моя воля, я лишил бы его диплома.

Девушка поправила колпак, уставилась в окно. Она знала своё место. Тем более, общительный и добрый Куницын её устраивал. Он всегда делился «добровольными пожертвованиями» благодарных родственников.

За окнами темнело.

Голова раскалывалась. В таком состоянии нельзя садиться за руль. Нужно вызвать такси, поехать домой и выспаться. Хорошо, что завтра выходной, да ещё и суббота. Вадим Полковник приглашал на рыбалку в заповедник. На самом деле Вадим был майором милиции. Полковником Хирург его прозвал ещё десять лет назад — за хватку.

«У ментов везде свои люди, — подумал он. — А у нас свои — в райотделе, и этого вполне достаточно».

Хирург вызвал машину, снял халат и положил на диван.

— Катюша, уберёшь?

— Конечно. Как вы себя чувствуете? — спросила она обеспокоено.

— Что — так плохо выгляжу?

Девушка смущённо заморгала.

— Если честно…да. Плохо.

— Завтра буду в норме, — сказал он и поймал себя на мысли, что врёт: пока Чужак поблизости, о покое можно только мечтать.

По коридору проковыляла старушка, которую он оперировал на прошлой неделе, узнала своего врача:

— Здравствуйте, дохтор! — забыв, зачем шла, старушка направилась к дивану. — Вы знаете, у меня такие газы! И живот болит. Внучка приносит травки всякаи, и не помогает.

— Пройдёт, Степанида Ивановна, — сказала Катя.

— Извините, мне пора — такси ждёт, — проговорил Хирург и спасся бегством.

Старушка осталась изливать душу медсестре.

Дома он принял душ и завалился спать. Проснулся на рассвете, глянул на часы: шесть. Так всегда: когда на работу нужно, кажется, спал бы до обеда. В выходной же чуть свет нелёгкая поднимает.

Рыбалка! Полковник обещал в семь позвонить. Хирург покосился на стол, где обычно лежит мобильный телефон: пачка сигарет и зажигалка. Постепенно дошло, что телефон остался в кармане медицинского халата. Придётся возвращаться в больницу.

По пути Хирург думал, что ничего не случится, если он несколько дней побудет без связи. Раньше обходились же без сотовых! Кому надо, тот позвонит на домашний телефон. Но без мобильного как-то неуютно. Вещи тоже вызывают привязанность.

Расплатившись с таксистом, Хирург поспешил в отделение, но вдруг остановился. Перед глазами заплясали разноцветные мушки, сердцу в груди стало тесно.

Мимо проехала машина скорой помощи, притормозила у нейрохирургии.

Пришлось ускорить шаг. Потому что там, в машине — тот самый Чужак. Он умирал, и его силы уменьшились в сотню раз. Но возможно, что он выздоровеет. У Чужаков нечеловеческая выживаемость. Как и у киллеров.

А не помочь ли ему отправиться на тот свет?

Санитары вынесли носилки. Хирург поравнялся с ними и понял, что ошибся. Это не чужак. Это — продукт его активности. Молоденькая девушка. У неё был половой контакт с чужаком, потому на ней — его печать. А девушка-то непростая!

— Что с ней? — спросил он у фельдшера с бульдожьими щеками.

— Изнасилование. Ушиб мозга… голову ей этот козёл проломил. Её рыбаки нашли на берегу…

Хирург вошёл в отделение, поздоровался со смуглым, похожим на испанского мачо, врачом — Олегом Лисицким.

Девушку сразу же повезли в операционную. Пока санитарка её раздевала и брила, Лисицкий созывал врачебный совет.

Тем временем Хирург раздобыл халат, колпак и маску, чтобы следить за ходом операции. Он догадывался, какой приговор вынесут девушке, но надеялся, что последнее слово будет за ним. Эта девушка очень нужна. Она — просто находка.

Консилиум состоял из трёх врачей и заведующего отделением.

— Ты не против, если я буду на операции? — спросил Хирург.

— Нет, — бросил Лисицкий через плечо. — Но мне кажется это странным. У тебя другая специализация.

В ответ Хирург промолчал.

— Срочно нужно переливание, — распорядился Лисицкий.

Медсестра определила группу крови и прокричала в коридор:

— Третья положительная.

— Моя группа, — Хирург закатил рукав.

Лисицкий посмотрел с подозрением:

— Всё равно мало будет. Два литра ты не сдашь. Не понимаю, как она ещё живёт.

— Судя по всему, перелом носовой перегородки, нескольких рёбер, — говорила молодая врач в зеленоватом халате, когда у Хирурга брали кровь. — Травма черепа с жизнью несовместима. Но мы ведь должны что-то сделать?

Заведующий стянул маску, потёр крупный, в сизую точку, нос и заключил:

— Операция ей не поможет.

— Так что — зря кровь берём? — Лисицкий сверкнул чёрными глазищами.

Женщина врач возмутилась:

— Но мы же не оставим её умирать? Она ещё дитя, у неё такая регенерация…

Заведующий отрезал:

— Светлана, не устраивайте истерик! Мы не боги.

— А мне кажется, операция необходима, — вмешался Хирург, встал, одёрнул рукав.

Заведующий подошёл вплотную, поднял голову, его обвислые веки почти прикрыли тёмные неподвижные глаза.

— Эдуард Евгеньевич. Всё, что я могу — это посочувствовать ей.

Немногие могли выдержать его взгляд. Хирург поджал губы и отчеканил:

— Если вы откажетесь её оперировать, я поставлю вопрос о вашей профессиональной пригодности.

— Вы…вы мне угрожаете? Вы — мне?!

— Я вас предупреждаю, — продолжил он всё так же холодно. — Насколько мне известно, не так давно у вас была судебная тяжба с родителями пациентки, у которой возникли осложнения после вашего лечения. Я устрою вам ещё одну тяжбу. И уж поверьте, она закончится не в вашу пользу. Начинайте переливание крови, — обратился он к медсестре.

Женщина испуганно посмотрела на заведующего. Он сорвал с головы колпак и бросил под ноги.

— Не смейте тут командовать! Вы превышаете свои полномочия. Подите прочь!

— Понимаю ваше негодование, Александр Степанович. Вы давали клятву Гиппократа? Так вот — исполняйте свой долг. Если вы откажете ей в помощи, то будете доказывать свою правоту в другом месте. У вас есть пять минут на раздумье.

Как только Хирург вышел в коридор, к нему подбежал молодой веснушчатый лейтенант в милицейской форме. Второй милиционер — невысокий, круглый, розовощёкий — остался стоять в стороне, привалившись к стене.

— Лейтенант Прохоров, — козырнул он. — Как состояние пострадавшей?

— Эдуард Лыков, — Хирург пожал костлявую руку стража порядка. — Состояние очень тяжёлое, но есть надежда.

Из операционной продолжали доноситься возмущённые возгласы заведующего.

С телефона, что на сестринском посту, Хирург позвонил в своё отделение и попросил Катю, которая ещё не сдала смену, срочно принести мобильный. Через пять минут девушка уже была у входа в отделение. Судя по одышке, она бежала. Поблагодарив её, он набрал Полковника.

— Я как раз собрался тебе звонить, — раздался его командирский голос.

— Срочно приезжай в первую нейрохирургию. Это касается нашего общего дела. Ты понял?

— Понял, — голос полковника помрачнел. — Так всё серьёзно?

— Более чем. Сюда привезли девочку. Изнасилование и тяжкие телесные. Она — киллер с фантастическим потенциалом. Сам знаешь — объект в городе, но он нам не по зубам. А у неё — иммунитет. Коллега отказывается её оперировать — надо бы прессануть, но чтобы он не понял, что мы с тобой заодно.

Полковник недовольно засопел.

— Через десять минут буду.

Короткие гудки. Хирург закурил, задумался. Беседа с лейтенантом — удачный ход. Конфликт с заведующим — скверно. Он старый упёртый баран. Его унизили при подчинённых. Только из-за этого стоит пойти на принцип. К тому же он прав: травма девушки несовместима с жизнью обычного человека. Откуда ему знать, что у неё есть шанс? Но поскольку он стоит на пути, его следует подвинуть. А потом написать о нём статью: «Великий доктор такой-то сделал невозможное». И обиженных не будет.

Так-то оно так, а вот сейчас что делать? Вся надежда на полковника.

Докурив, Хирург вернулся в отделение, заглянул в операционную. Там остался только Лисицкий. Донорскую кровь девушке всё-таки решили вливать.

— Не стоило с ним цапаться, — равнодушно сказал он. — Теперь будет стоять на своём до конца.

— Это мы ещё посмотрим.

Хирург без стука ворвался в кабинет заведующего, упёрся руками в стол.

— Значит, вы сказали последнее слово?

— Сказал.

Как же он доволен! Он упивался своей властью. В глазах — решимость бойца, готового с гранатой броситься под вражеский танк.

В дверь постучали.

— Войдите! — крикнул он и обратился к незваному гостю. — Освободите кабинет.

На выходе Хирург столкнулся с Полковником.

— Майор милиции Богатиков, — представился он и развернул удостоверение. — Александр Степанович, можно задать вам несколько вопросов?

Закрывая дверь, Хирург с радостью отметил, что лицо заведующего вытянулось и побледнело. Он не смог побороть искушение и прислонился к стене недалеко от двери в кабинет. Полковник говорил так громко, что было слышно каждое слово.

— Как скоро пострадавшая придёт в сознание после операции? — начал «прессинг» Богатиков.

Заведующий что-то промямлил.

— Как это «не будет операции»? Мне сказали, что девушка может выжить. Даже если это «может» один шанс из миллиона, мы должны его использовать.

В ответ — вялая реплика.

— Что значит «бесполезно»? Не желаю слышать! Эта девушка — жертва маньяка! Серийного убийцы! Возможно, она его видела. Нам она нужна живой. Вы поняли? Мне эти убийства уже во где! Эта девушка — последняя зацепка, понимаете? И поэтому вы сделаете операцию. Иначе с меня живьём спустят шкуру. Благодаря вам. Мы друг друга поняли? Тогда приступайте!

Хирург вернулся в операционную. Девушку уже собрались вывозить, он остановил санитарку:

— Заведующий передумал.

По коридору прокатился вопль, призывающий Лисицкого и Стоянову.

Операция длилась два с половиной часа. Светлана Стоянова скорбно вздыхала и ругала насильника последними словами. Лисицкий то и дело вздыхал и говорил:

— Эта зона мозга отвечает за двигательные функции! Бедный ребёнок.

Когда, наконец, закончили, Лисицкий сказал, обращаясь к Хирургу:

— Даже если она выживет, вы представляете, какой она останется? Смерть — для неё лучший выход. Не знаю, какой ваш интерес в этом деле, но вы — изверг.

«Я — гораздо хуже, — подумал Хирург отрешённо. — А ведь ты прав, коллега. Впервые в жизни я не уверен до конца, что она выживет. Даже если она останется инвалидом, ставки слишком высоки — я должен рискнуть».

— Кто её родители? — спросила Светлана.

Она сняла маску, и только сейчас Хирург заметил, что она симпатичная.

— Вы курите? — спросил он.

— Да.

— Тогда идём на улицу. Там и поговорим.

Хирург вернул медицинскую одежду, вышел на асфальтированный пятачок за отделением. Светлана уже ждала его.

— Скажите, как вы угадываете, будет ли пациент жить? — спросила она, изящно выпустила струйку дыма.

— Вы верите в чудеса? — он щёлкнул зажигалкой, затянулся. — Вижу — верите. Считайте, что это чудо. Я таким родился. Ни Сатана, ни вампиры, ни инопланетяне тут ни при чём.

Женщина рассмеялась.

— Вам смешно, но многие в это верят. Вернёмся к вашему вопросу: я не знаю, кто эта девушка. Впервые её вижу.

— Вы либо лжёте, либо я чего-то не понимаю. На сердобольного вы не похожи.

— Вы правы: медики — циничный народ. А хирурги так вообще! Не скрою, у меня в этом деле есть интерес. Объяснять ничего не буду. Кто назначен лечащим врачом девушки?

— Лисицкий.

— Тогда мне к нему.

Олег выписал длинный список лекарств. Хирург снял деньги с карточки и купил всё необходимое. Пока он суетился, девушку перевели в палату интенсивной терапии.

Когда он договаривался с работниками реанимации, позвонил Богатиков и предложил скоротать день за кружкой пива. Отказаться не получилось: Полковник настаивал. С ним спорить бесполезно.

«Видимо, это к лучшему, — думал он по пути. — Всё равно рыбалка накрылась. Далеко уезжать опасно. Вдруг возникнут осложнения, и понадобятся ещё лекарства».

Полковник уже ждал в условленном месте. Развалился за столиком в бильярдной и потягивал пиво. Хирург сел напротив.

— Лето наступило, — мечтательно протянул Полковник.

Хирург с подозрением покосился на него и промолчал. Сейчас он похож на изнеженного кота: глаза прищурены, на губах лукавая улыбка. Но кот — грозный хищник в своей весовой категории. Приблизится мышка, обманутая его безмятежностью — прыжок, и добыча в зубах.

— Говоришь, объект в городе… и откуда, мать твою, мне должно быть об этом известно? Почему ты не позвонил?

Вот тебе прыжок и коготки.

— Надеялся, что он здесь проездом. Мы не могли такого не заметить. Сегодня увидел девушку с печатью его силы. Он очень силён. Вчера я ехал на работу, а он где-то рядом очутился. Меня так накрыло, что подумал — всё.

Полковник забарабанил пальцами по столу.

— Весело. Думаешь, мы вдвоём не справимся?

— Не справимся. Но попробовать можно. Для начала надо узнать, кто он. Потом выяснить его адрес. Сможешь?

Полковник отхлебнул из бокала.

— У нас нет даже его отпечатков. И откуда он взялся на мою голову? Придётся с хелпером город прочёсывать…

— И сам почувствуешь. У девушки, что в больнице, — иммунитет. С нею мы бы точно его прижали. А так — даже близко не подступишься.

— Девчонка твоя долго выздоравливать будет, — сказал Полковник мрачно. — Если мы затянем, пожалуют… ты понял, кто. Сам знаешь, чем это грозит. Головы полетят направо и налево.

— Значит, завтра займёмся поиском, — вздохнул Хирург.

— Да. А сегодня поживём, как люди.

Асоциальный элемент

Бело. Повсюду бело и свет… яркий. Глаза режет. Что-то сдавливает лицо. Маска? О, галогеновая лампочка. Нет, четыре лампочки. Одна в центре, а вокруг неё кружатся три. Провод. Нет — разлом. Белое трескается и разъезжается, как льдина во время ледохода.

В голове тоже что-то разламывается и разъезжается. Хочется сжать виски и держать, чтоб соединить, вернуть на место.

Пи-и-ип. Пи-и-ип. Райские птицы? Взмах крыльев — да, птица. Попугай с жёлтым хохолком. Как он ме-е-е-едленно машет крыльями. Мысли медленны, как гусеницы.

…гусеницы на белом небе — много больших зелёных гусениц. Ползут, выгибают спины одновременно. Нет, белое — это облака. У гусениц вырастают крылья — перепончатые, как у драконов. Гусеницы-драконы, драконы-гусеницы. Они взлетают, их толстые тела сгибаются пополам.

Пи-и-ип. Пи-и-ип. Это красный маячок — то зажжётся, то погаснет. Гусеницы летят к нему, садятся на взлётные полосы. Летит серебристая машина, машет металлическими крыльями. И здесь она. Дрянь!

Пип-пип-пип-пип. Всё становится пятиугольным и цветным. Пятиугольники складываются в картинки — калейдоскоп.

Чей-то голос:

— С-Н-О-В-Ы-М-Р-О-Ж-Д-Е-Н-И-Е-М

Гадкий голос. От него больно, и картинки трескаются. Чего он хочет?

Лицо вверху. Четыре лица. Девушки в белых шапочках. Одна в середине, и три кружатся.

— М-Ы-Т-А-К-Р-А-Д-Ы-З-А-Т-Е-Б-Я

Другие голоса. Громкие. Вверху лица — мужчины в милицейских формах. Их губы шевелятся. С губ срываются капли звуков, разлетаются. В раю не бывает ментов. Значит, это ад. Ну и ладно, зато здесь красиво, ярко.

О, теперь это врачи. Светят в глаз фонариком. Больно! Не в голове — где-то далеко.

— Р-Е-Ф-Л-Е-К-С-Ы-С-Л-А-Б-Ы-Е

Что ж они так шумят? Звуки раздуваются, сдавливают и норовят вылезти через уши. И вдруг — лёгкость. Цвета стали ярче, боль притихла. Тишина. Спокойствие. Темнота…

* * *

…И снова свет. Ольга осмотрелась: галогенная лампочка на белом потолке. Справа доносится назойливый писк. Что это? Она попыталась развернуться и едва не лишилась чувств от боли, которая опоясала голову от затылка до переносицы. Некоторое время весь мир состоял из боли. Когда она утихла и свернулась клубком где-то внутри, девушка попыталась вспомнить, что было до того, как она сюда попала.

Сначала вспомнились гусеницы-драконы и голоса, которые невозможно понять. До этого была ледяная вода — повсюду. Хотелось вынырнуть и вдохнуть, но ноги отказывали, а руки слабели. Ещё раньше — вспышка, вода и бурые водоросли, которые постоянно лезли в глаза, и всё вокруг становилось красным… Кровь? Вчера Ольга была уверена, что это водоросли.

Воспоминания понеслись быстрее: разъярённое лицо круглоголового парняги: «Ах ты шваль подзаборная, ну, ты у меня получишь». Боль, от которой негде спрятаться, нечем защититься. Слабее, слабее…темнота.

Значит, всё-таки выжила, подумала Ольга и захотела поднять руку, чтобы вытереть слёзы… не получилось. Она вообще не чувствовала рук. Ни рук, ни тела, ни даже языка. В нормальном состоянии она ощутила бы, как отчаянье сжимает горло, как щемит в груди и сердце начинает трепетать. Сейчас же не получается даже закричать. Только слёзы всё катятся и катятся, но — никакого облегчения.

Пип-пип-пип-пип — зачастил аппарат, на звук которого Ольга перестала обращать внимание.

Пару лет назад она смотрела фильм про девушку-боксёра, которая сломала шею, и её парализовало. Она не могла даже глотать, только глазами водила и просила смерти. Весь фильм Ольга ждала, что девушка поправится, но чуда так и не случилось. В реальности чудес не бывает.

Сквозь пелену слёз Ольга увидела силуэт, склонившийся над кроватью, и заморгала часто-часто, чтобы рассмотреть гостя. Белый халат, тёмные коротко подстриженные волосы — врач. Салфеткой он вытер её щеки.

— Добрый день, малышка, — голос врача был низким, рокочущим, как сигнал парохода. — Знаю, он не кажется тебе добрым, но это пока. Я здесь, чтобы вернуть тебя к нормальной жизни.

«Трепло, — мысленно сказала Ольга, отмечая, что голова начинает раскалываться. — Ты же знаешь, что я безнадёжна».

Мужчина словно прочёл её мысли:

— Я честен перед тобой. Как скоро ты поправишься, зависит только от твоего упорства.

Откинув одеяло, он поднял Ольгину руку — тонкую, бледную, с фиолетовым синяком на сгибе локтя. «Моя рука, — подумала девушка и зажмурилась. — Будто чужая». И вдруг — словно пчела ужалила. Глаза невольно открылись: в руках врача была иголка.

— Видишь, ты чувствуешь боль. Это хорошо, — он улыбнулся. — Значит, ты поправишься.

И снова покатились слёзы. На этот раз — слёзы радости.

— Ну, успокойся, — он терпеливо вытирал её щёки и нос. — Знаю, что тебе пришлось пережить, но всё позади. Тише, а то голова разболится.

О, как хотелось всхлипывать, скулить, но не получалось.

— Меня зовут Эдуард, для тебя Эд, — представился он, когда Ольга успокоилась.

«Дядя Эдик», — мысленно съехидничала она, разглядывая глубокие морщины возле его губ и седину на висках. Он не был симпатичен и даже привлекателен, но в нём чувствовалось природное благородство.

— Теперь попытаюсь узнать твоё имя. Давай я буду задавать вопросы, а ты отвечать. Если «да», ты моргаешь два раза, если «нет» — один. Поняла?

Ольга дважды моргнула.

— По взгляду вижу — ты волевой человек, значит Яна, Лена, Тамара. Нет? Пробую ещё раз: Люда, Оля, Татьяна? Есть? Угадал. Люда? Нет. Ольга? Ясно — Ольга. Вот и познакомились.

Он сел на край койки.

— Теперь я тебе кое-что расскажу. На твоём месте обычный человек не выжил бы, так что не удивляйся, если медики будут вести себя странно. Главное, верь мне. Вижу, тебе интересно, что с тобой. Отвечу, у тебя была травма головы, и ты перенесла сложнейшую операцию. Шанс был один из ста, но я настоял на операции. Как видишь, не ошибся.

— Эдуард Евгенич, шо там? — донёсся женский голос.

За спиной Эдуарда возникло круглое лицо медсестры.

— Откуда вы знаете, как её звать?

— Она сама мне сказала. Людочка, если бы ты была более чуткой к больным, то узнала бы много интересного. Например, что они тоже люди.

— Я одна, а их много, — фыркнула она, сверкнула глазками-буравчиками.

Эдуард снова обратился к Ольге, и его голос оттаял:

— Держись. Я зайду завтра.

«Пожалуйста, не уходите», — мысленно взмолилась девушка, но он, понятное дело, не услышал. Осталась только эта страшная женщина. Люда — людоедка. На её лоснящемся лице почти не было морщин, сложенные бантиком губы казались кукольными. В комплекте с маленьким вздёрнутым носом всё это должно смотреться мило, но налитый свинцом взгляд делал её похожей на куклу-убийцу из фильма ужасов.

С нескрываемым отвращением она откинула одеяло, скривилась и вышла. По коридору прокатился её истошный вопль:

— Анька! Анька! Ходь сюды!

На смену Людоедке пришла Анька. Даже не Анька — Анечка — худенькая брюнетка с тёмным пушком над губой.

Горестно вздохнув, она перевернула Ольгу на живот. Запахло острым, кислым. С таким же вздохом санитарка перевернула больную обратно, поправила подушки. Она обращалась с Ольгой как с растением, которое нужно поливать и удобрять.

— Смотри у меня, Евгенич казав, шо за цю огуречину шкуру спустыть, — донеслось недовольное бормотание людоедки.

«Господи, за что? Они считают меня растением. И ведь это так. Разве имеет право называться человеком тот, кто справляет нужду под себя и не может даже пальцем пошевелить?»

Зашаркали по коридору. «Наверное, кто-то из персонала — больные по реанимации не ходят. Бедные, бедные люди! Им не то, что не сочувствуют — их ненавидят. Разве можно таких людоедок допускать к больным? Один её вид может усугубить болезнь. Вот, выздоровею… если выздоровею, и пойду работать санитаркой. Хоть чем-то буду помогать несчастным».

Ход мыслей нарушила людоедка с капельницей. Она то исчезала из поля зрения, то появлялась.

Щёлкнула по капельнице, нагнулась. Вынырнула, покрутила колёсико. Капли закапали быстро, почти сливаясь в струйку. Следя за каплями, Ольга соскользнула в сон.

Разбудили её шаги всё той же медсестры, забирающей пустую капельницу.

За окном чернела ночь. Вдалеке шумели редкие машины, в соседней палате кто-то мычал, и от голоса, наполненного отчаянием, на душе делалось скверно.

К утру Ольга ощутила полноту абсолютного одиночества, её сознание, замкнутое на самом себе, не могло найти выхода и, как змей Уроборос, кусало себя за хвост. Почему-то приятные моменты не вспоминались.

Вспомнилось, как появился отчим — ментовская рожа. Тупой, гнусный деревенщина с барскими замашками. Первый год он занимался матерью, а к концу второго года их совместной жизни, когда родился Тарас, переключил внимание на падчерицу. Она тогда заканчивала школу. Мать видела это, но закрывала глаза — решила пожертвовать старшим ребёнком ради младшего. После выпускного бала изрядно выпивший отчим запер Ольгу в кухне и попытался изнасиловать. Тогда в первый раз наступило затмение. Очнулась она вся в крови. Рукоять ножа торчала из живота отчима, он непонимающе таращился и шевелил губами. Сейчас весь ужас прошлого навалился с удвоенной силой. Она заново сбежала из дома, прихватив паспорт и заранее отложенные деньги. Вспомнилось, как она рыдала в электричке и винила себя в убийстве. Напротив сидел дед с баулами и утешал: «Не плачь, ты молодая — нового найдёшь». Он считал, что девушки плачут только от несчастной любви.

Через двое суток она набралась смелости и позвонила домой. Мать сказала, что отчим жив, он в больнице, с ним ничего серьёзного. Холодно так сказала, отчуждённо, и трубку повесила. А Ольга до последнего надеялась услышать: «Где ты, дочка? Возвращайся, я с тобой». Впрочем, надеяться было глупо. Так не хватало отцовской поддержки! Где отец, мать не говорила. Всё, что о нём помнила Ольга, это русые волосы и большие руки. В детстве всё кажется большим.

Так началась кочевая жизнь, полная лишений, приключений и головокружительных авантюр.

Работать приходилось то лепщицей пельменей, то помощницей швеи, то раздатчицей рекламных буклетов, то официанткой. Подруги рассказали, что каждое лето они ездили на юг, устраивались официантками в бары средней руки и к окончанию сезона имели приличные суммы. Главное, в правильный бар устроиться.

Соблазнённая их рассказами, Ольга отправилась на юг за лёгкими деньгами. И нарвалась на то, от чего спасалась. Сполна получила — и за гордыню, и за отчима. Теперь она даже не человек — разум, запертый внутри черепа, где ему тесно и тошно. Он понимает, что принадлежит мокрице, которую размазали по асфальту. Пришёл добрый дядя Эдик и сказал: «Не переживай, мокрица, мы соберём тебя по кусочкам. Нам важно, чтобы ты шевелила лапками». Но ведь того, что сломалось в душе, не собрать, не склеить.

«О, до чего же болит голова. Господи, да когда это закончится? Кто-нибудь! Придите! Ну, пожалуйста! Ну, хотя бы людоедка. Сделайте хоть что-нибудь! Добейте, что ли! Это же невыносимо — так мучиться!»

Мысли разлетелись, их вытеснила боль — огромная, больше целой Вселенной.

Шаги. Каждый звук взрывался в голове, и не было сил разлепить веки.

Отпустило. По телу разлилась сладкая истома. Мир стал чётче, значительнее. Время потекло чинно и размеренно. Мысли вернулись — пышные, лёгкие, неуловимые, совсем не такие, как раньше. Иногда, очень редко, внедрялось что-то извне, набухало, искривляло пространство и лопалось, как пузырь на болоте. В такие минуты приходило понимание — морфий. Потом понимание обволакивал туман.

Когда действие наркотика истекло, Ольга проснулась. Оконная рама разделяла солнце на две части. Яркий луч слепил. Девушка сощурилась, попыталась отвернуться и вспомнила, что тело не слушается. Вот бы проснуться, а всё это — страшный сон! Да где уж там.

В соседней палате продолжали мычать. Звук был похож на причитания собаки, которую дразнят костью. По коридору зашлёпали. Вдалеке хлопнула дверь. Снова шаги — лёгкие, быстрые. Скрипнули петли. Подошла медсестра — смуглая, с колечками волос, выбивающимися из-под колпака.

Сначала она занималась приборами, потом взяла из лотка термометр, встряхнула и сунула под мышку больной.

— Меня зовут Гульнара, — представилась она.

Надо же — заговорила! Ольга улыбнулась одними глазами, но медсестра не заметила.

— Эдуард Эвгеньевич сказал, что ты поправишься, значит, поправишься. «Правда, я не могу понять, как», — договорили её глаза.

— Он не ошибается, — продолжила медсестра, взглянула с изрядной долей скептицизма.

«Посмотрим, прав ли он на этот раз».

Лицемерие. На каждом шагу лицемерие! Ольга мысленно сжала кулаки. Большие пальцы дёрнулись. Или почудилось? Господи, неужели? Зажмурившись, Ольга послала пальцам приказ согнуться, но они остались неподвижными.

«Пальчики, миленькие, ну, пожалуйста!» Сосредоточившись, она забыла обо всём: и о медсестре, и о слепящем луче, и о том, что голова ноет. Шевельнуть бы пальцами! Хотя бы одним! Тогда появится надежда.

Ещё неделю назад Ольга считала, что счастье — это маленькая собственная квартирка, прибыльная работа и весёлые друзья. Какие это, на самом деле, пустяки! Счастье — это ходить. Просто ходить и обслуживать себя. И ничего другого не нужно!

Вслед за медсестрой явилась полная миловидная санитарка. В её описание так и просилось слово «зрелая», она вся буквально светилась добротой — такая всеобщая мама.

— Здравствуй, деточка, — прощебетала она. — Я тебе покушать принесла.

В руках она держала бутылку с мутной жидкостью и коричневую трубку.

Что-то изменилось. Мир накренился. Секундой позже Ольга сообразила, что её посадили, и голова легла на плечо. Санитарка подняла голову за подбородок, медсестра до середины всунула трубку в рот, налила жидкость в расширение на конце трубки.

«Теперь я так ем», — горько подумала Ольга.

От перемены положения тела проснулась боль.

«Хотя бы они догадались зашторить окно».

Не догадались. Хорошо, хоть сидеть не оставили — установили кровать полулёжа. Часом спустя Гульнара уколола морфий, и мир погрузился в блаженство. Приходили какие-то люди — врач с чёрными усами и женщина. Потом ещё кто-то приходил, сгибал — разгибал руки и ноги. Реальность так изменилась, что Ольга не могла сказать с уверенностью, спит она или нет. Возможно, они просто снились.

Постепенно действие наркотика ослабло. Теперь мир выглядел ещё мрачней, а положение — ещё безнадёжней. Скорбные мысли шли вереницей, как скованные цепью каторжники. Жизнь походила на пытку. Это ведь наказание — лежать и молча смотреть в одну точку. Только вот, наказание — за что? За отчима? Неужели правильнее было расставить ножки и терпеть? Или за то, что так и не смогла простить мать?..

— Привет.

Какой знакомый голос — низкий, бархатный. Ольга скосила глаза и увидела Эдуарда. Сердце наполнилось радостью.

— Не буду спрашивать, как самочувствие. Знаю, что пока плохо. Я принёс тебе подарок, — он подошёл так, чтобы его было лучше видно, достал из пакета плеер с наушниками. — Можно слушать аудиокниги, можно — музыку. Ты видела Гулю? Это медсестра из процедурного кабинета, она работает каждый день. Я попросил, чтобы она за тобой присматривала. Теперь несколько слов о твоей болезни, чтобы ты не отчаивалась. Когда порежешься, кожа вокруг раны красная и припухшая. Через два-три дня отёк спадает, и проходит боль. У тебя очень серьёзная травма — воспаление ещё держится. Давление внутри головы повышено, отёчные ткани давят на мозг, и многие функции просто выключены. Не беспокойся, они восстановятся, нужно только подождать.

«Как он складно и убедительно говорит!» — думала Ольга. Его слова исцеляли, ложились холодными компрессами на больные места.

— Тут милиция пороги обивает, — продолжил Эдуард.

Ольга заморгала, свела брови у переносицы, вызывая его на диалог.

— Ты хочешь, чтобы я их пригласил? Нет. Не хочешь их видеть? Не хочешь, чтобы виновного нашли? Хочешь? Непонятно. У тебя что, проблемы с милицией?

Девушка моргнула дважды и опустила ресницы.

— Ну, ты даёшь! И что, твоя провинность так серьёзна? Да. Ладно, расскажешь, когда сможешь. Если захочешь, конечно. Вижу, ты не жалуешь милицию. Наверное, в том, что было, отчасти их вина.

«Прямо телепат», — подумала девушка и ответила.

— Тогда я скажу, что ты забыла прошлое. Не беспокойся — они только рады будут дело закрыть.

«Всё равно менты отпустят бычару, у него денег много. Когда выяснится, что я отчима подрезала, меня же виноватой сделают». При мыслях о Вано навернулись слёзы бессильной ярости.

— Одну проблему решили. Оказывается, ты опасный человек, — в голосе Эдуарда проскользнула ирония.

«Интересно, кто он такой, и какой ему резон мне помогать?»

— Ты местная? — спросил гость, присел на край койки. — Не местная. Теперь понятно, почему тебя родственники не хватились. Сообщить им? Нет? Странно.

«А вдруг он мент переодетый? А я всё выболтала», — отругала себя она.

— Ты из этой страны?

Ольга не мигала и смотрела с вызовом.

— Чего испугалась? Не выдам я тебя. Я врач из соседнего отделения.

«Вот я балда! Он же всех медсестёр знает и гоняет их». От сердца отлегло.

До слуха снова донеслось мычание. Ольга подняла брови и указала глазами в сторону, откуда доносился звук.

— Это грустная история, — ответил Эдуард. — Богатый человек, в прошлом бандит. Орёл фамилия. Дотаскался по девкам — инсульт случился. Вот лежит никому ненужный и мычит — говорить пытается. Ему всего сорок четыре.

Хотя обычно Ольга презирала таких людей, в Орле видела брата по несчастью, и жалела. Единственным, кого она считала достойным такого наказания, был Вано.

— Что задумалась? Жалко? Он отойдёт, правда, говорить будет невнятно. И снова — девки, бани, казино. Пустой человек всегда пытается заполнить пустоту побрякушками.

«Интересно, мой отец тоже от меня отрёкся или мать запретила ему со мной видеться? Глупости. Разве можно запретить взрослому человеку? Если бы отец вот так мучился, я бы всё равно пришла. Интересно, а он, отец, пришёл бы, если бы ему сказали, что его дочь так плоха? А мать?» Ольга взглянула на Эда и позавидовала его детям. Больше всего ей сейчас хотелось, чтобы он говорил. Всё равно что, лишь бы не оставаться одной.

— Тебе, наверное, интересно, что сегодня двадцать пятое мая, — нарушил молчание Эдуард.

«Трое суток беспамятства и вчерашний день», подумала Ольга отстранённо и увидела входящую в палату медсестру — прямую противоположность Гули.

— Это Алла. Она делает перевязки. — Эд встал с койки, пожал холодную Ольгину руку. — Мне пора уходить.

«А как же книги? Музыка?» Ольга отыскала глазами плеер. Такая скорбь отразилась на её лице, что Эдуард замешкался у выхода и вернулся.

— Ладно, я останусь и включу тебе книгу после перевязки. Через полчаса Аллочка выключит, потому что тебе пока нельзя перенапрягаться.

«Можно подумать, я не напрягаюсь, думая о разных кошмарах. Эх, знал бы ты, о чём мои мысли! Пулей бы вылетел и больше не вернулся бы».

До чего же неприятной была перевязка! При каждом прикосновении внутри головы как будто что-то взрывалось. А ведь это только бинты развязывают. Когда в лоток полетели ватки, боль достигла апогея. Ольга зажмурилась. Процедура длилась целую вечность. Прикосновения прекратились, но в голове как будто пульсировал нарыв.

— Всё, уже всё, — проговорил Эдуард, вытирая её щёки.

Девушка приоткрыла глаза. Даже движения век причиняли страдание.

— Ты губу прокусила, — Ольга ощутила, как он давит на щёки, пытаясь открыть её рот.

«Чувства возвращаются! Господи! Это же счастье!»

А вот прикосновения салфетки к губам она не заметила.

— Пора ставить капельницу, — словно извиняясь, проговорила медсестра. — И колоть обезболивающее.

«Вот тебе и сказки на ночь»…

Он пожал плечами и сказал:

— Всё-таки не судьба тебе плеер послушать. Завтра я зайду с утра. Пока!

«Странный человек».

Единственным её удовольствием был морфий. Теперь она поняла, зачем наркоманы колются. Мир жесток и несправедлив. Принял дозу — и ты паришь в облаках.

Проснулась Ольга среди ночи. В её палате свет горел постоянно, но за окном было темно. День и ночь поменялись местами и лишились смысла. Прибор у стены уже не пищал — беззвучие казалось плотным, материальным. В гробовой тишине сознание рождало монстров прошлого. Девушка боролась с ними, но проигрывала. Всё, что ей оставалось — смиренно плыть по течению воображения, которое взбунтовалось и вышло из берегов.

Раньше Ольга считала позорным плакать на людях. Сейчас же она расклеилась, и слезам не было конца. Она тонула в жалости к себе, ворошила старые раны с усердием маньяка.

Больше всего страданий причиняли воспоминания о Вано. Память снова и снова возвращалась в минуту, когда Ольга села в проклятый автомобиль. И ведь понимала, что вернись она в решающий момент с теперешними знаниями, поступила бы так же — не покорилась бы этому уроду ни за что на свете.

Воображение рисовало исходы, где всё благополучно. Можно было убежать, когда Вано покупал шампанское. Можно было по пути к морю попроситься в туалет и скрыться. И почему она не послушала внутренний голос? Сейчас спала бы, как миллионы счастливых людей. И вообще, зачем села в машину? Видела же, какое убожество за рулём.

«Дура, — ругала себя Ольга. — Комфортом соблазнилась. Ножки пожалела. Лежи теперь, как овощ на грядке, и не скули. Поделом тебе».

Когда тема недавних событий себя исчерпала, появилась тоска по близким. Если бы мать пришла хотя бы на пять минут, села рядом, положила руку и на лоб и сказала: «Держись, дочка, всё будет хорошо», Ольга всё бы ей простила.

«Зачем она меня родила? Или восемнадцать лет назад я была ей нужна, а потом стала помехой? Скорее всего, она для отца рожала. Надеялась, что ребёнок его удержит — не удержал. Получилось, напрасно мучилась. Скорее всего, так и было. Она родила второго ребёнка только потому, что отчим настоял, и назвала Тарасом — так, как он велел. Выходит, если отчим уйдёт к любовнице, Тарас тоже будет ненужным?»

Вдалеке застонала женщина, сорвалась на крик, забормотала.

«Ад, наполненный стонами. Так сделано специально, чтобы не страшно было отправляться на тот свет. Вряд ли там хуже».

Так она промучилась, пока за окнами не посветлело небо. Зарычали моторы машин, застонал ранний троллейбус. Кто-то пробежал по коридору. Скрипнула дверь. Стоны усилились, женщина перешла на крик. Она орала утробным голосом одержимой. Что с ней? Когда больно, кричат не так. Голос тише, тише. «Наверное, успокоительное укололи», — утешила себя Ольга. Радовалась она недолго — в соседней палате замычал больной с красивой фамилией Орёл.

«Интересно, какой он?» Представился худой высокий мужчина с греческим носом и полоской сжатых губ. Нет, не так. Она стёрла образ из сознания, как рисунок со школьной доски. Теперь Орёл стал тучным, краснолицым, с пористым сизым носом и мясистым затылком.

— Доброе утро, Ольга.

Девушка вернулась из мира грёз: перед ней стоял Эдуард.

— Скучно тебе?

Она моргнула два раза и закатила глаза.

— Верю. С ума сойти можно. У меня добрые вести: медики разрешили оставить у тебя это, — он поставил на тумбочку ноутбук. — Будешь смотреть фильмы. Ты быстро идёшь на поправку, через два дня тебя переведут в другую палату.

«Какая разница, — думала девушка. — Что так четыре стенки, что этак. Вот, если бы он сказал, что я через два дня смогу ходить, тогда я порадовалась бы».

Пока у неё была одна радость — визиты Эдуарда. Он стал своего рода мостом, связывающим её разум с миром, который за стенами. Ясное дело, за его благотворительностью стоит какой-то интерес, но сейчас не время строить предположения. Что бы им ни двигало, если это поможет стать на ноги, любой выставленный счёт окажется приемлемым.

Странный он человек. На губах милейшая улыбка, а в глазах — напряжённая работа мысли, будто он перемножает в уме многозначные числа.

«А вдруг он мой отец?» — предположила Ольга и мысленно рассмеялась.

— У меня сегодня дежурство, — сказал Эдуард. — Поэтому я ненадолго. Сейчас включу фильм — посмотри и сделай выводы. Так тебе хорошо видно?

Он открыл ноутбук, повернул его экраном к Ольге.

— Да? Тогда смотри, а я побежал.

Ольга ощутила прикосновение к своему плечу. Неужели? Она прислушалась к телу: оно словно состояло из едва заметных вибраций, похожих на звон.

Фильм был о мужчине, которого парализовало после перелома позвоночника. Сначала больного наполнял оптимизм, что всё обойдётся. Потом, когда он понял, что ноги отказали, впал в депрессию. И всё-таки воля к жизни и упорство подняли его из инвалидной коляски. Фильм воодушевил Ольгу, и часа два она упражнялась, посылая мысленные команды рукам. Руки не слушались, но это не останавливало её.

Утром следующего дня ей впервые не укололи морфий. Каждый вдох зарождался болевым импульсом справа в груди и растекался по телу. Колючие мурашки бегали по коже, кровь гулко пульсировала в голове. Удар сердца — маленький взрыв. Кожа на голове ныла, болели даже веки, яркий свет резал глаза.

— Привет, — на лоб легла прохладная ладонь.

Сквозь тень густых ресниц Ольга рассмотрела узкое лицо, ёжик чёрных волос, глубокие вертикальные морщины у рта.

— Больно тебе, да? — прошептал Эдуард.

Кто бы только знал, как! Словами не передать, Ольга разлепила пересохшие губы, чтобы сказать «да», но язык был неповоротливым и шершавым — получился хрип.

— Ты понимаешь, что ты только что сделала? — его чёрные глаза заблестели, в них появилось столько ликования, как будто выздоравливала не девчонка с улицы, а его родная дочь. — А ты мне не верила!

Ольга попыталась улыбнуться, но губы были чужими и словно резиновыми.

— Тебе нужно поспать… Я скоро.

Ольга сжала зубы. Не уходи. Только не уходи. Говори со мной, иначе я умру. Просто умру от одиночества. Знаю, знаю, от него ещё никто не умирал, но что мне мешает стать первой? Едва ощутимый укол. Мягко и спокойно. И низкий голос шепчет, шепчет… слова сливаются в шорох прибрежной гальки…

Алекс

Поджав ногу, Ленка сидела под накренившимся деревянным мухомором — там, где раньше любил сиживать Алекс. Собаки рядом не было, наверное, гоняла кошек в зарослях сирени.

Два дня Алекс прохаживался по местам, где мог застать девушку, и уж подумал, что бесполезно её искать, и вот — сидит, как ни в чём не бывало, чертит что-то на песке хворостиной. А если она, и правда, ни при чём? Алекс отметил, что с его чувствами взруг произошла метаморфоза. Пару минут назад он был мрачнее тучи, рисовал сцены возмездия и лелеял их, как долгожданных детей, но как только увидел объект ненависти, куда что подевалось. Только страх остался.

— Привет, — проговорил он, присел рядом с Ленкой, положив на колени пакет со шпионским набором.

Она выпрямила спину и медленно обернулась:

— А, это ты. Не узнала, у тебя так изменился голос!

— Где твой питомец? — Алекс посмотрел на песок: нарисованные голуби летели из клетки в небо.

— Бегает. Пусть побегает, он всегда возвращается. А твоя красавица где?

Ну и стерва! Ведёт себя, как ни в чём не бывало!

— Умерла, несколько дней назад. Кровоизлияние в мозг.

Ленка побледнела, её губы дрогнули:

— Неужели уже, — она огляделась, позвала собаку. — Надо же, как быстро тебя нашли… надеялась, ещё есть время.

Настала очередь Алекса округлять глаза:

— Ты о чём?

— О тебе, Алёша, о чём же ещё, — говорила она, пристёгивая поводок к ошейнику кокер спаниеля. — Хотела ввести тебя в курс дела мягко — не получится. Идём.

— Куда? — Алекс вскочил.

— Куда-нибудь отсюда. За тобой хвоста не было?

— Нет… вроде бы.

— «Вроде бы» не пойдёт. Не хватало ещё, чтобы и меня — рикошетом.

Что она несёт? Алекс чуял, что сейчас всё разрешится, Ленка что-то знает. Нет, не «что-то» — она знает всё.

Заговорила она уже на ходу:

— Тебе звонили с угрозами?

— Нет.

— Письма были?

— Да.

— Что в письмах?

— Умри.

Резко затормозив, Ленка оперлась о дерево, притянула рвущуюся вперёд собаку и достала тонкую сигарету.

— Что происходит? — проговорил Алекс, стараясь побороть накатывающие волны паники.

— Пока ещё всё поправимо. Со мной тоже так было… сначала, — она вздохнула, нервно затянулась и проговорила, обращаясь к кому-то невидимому. — Сволочь… какая же он сволочь!

— Куда мы идём?

— Сейчас мы стоим. Пока стоим. Думаю… где найти тихое место.

— Давай к тебе, — брякнул Алекс и оцепенел, чувствуя, как фальшиво звучат его слова.

Да и зачем к ней? Она сама всё расскажет, и не нужно никаких жучков…

Нужно! А вдруг соврёт? Вдруг сделаны ставки на доверчивость? Перед глазами возникло её перекошенное лицо, когда она обращалась к сволочи незнакомцу. Нельзя подделать такую ненависть. Что угодно можно сыграть, но не это.

— Давай ко мне, — она выбросила недокуренную сигарету и взяла Алекса под руку.

Всю дорогу он молчал и думал, благодарить её или ненавидеть. Мимо проплывали деревья, скамейки, длинные тела многоэтажек, люди. В каждом встречном мерещился враг, один человек был родным — светловолосая девушка со спаниелем на поводке. Алекс понимал, что, скорее всего, он обманывается, но ничего не мог поделать с желанием верить в лучшее.

Ручки пакета впивались в ладони. Он казался неимоверно тяжёлым. В нём был не только ресивер с наушниками, но и страхи, обиды, сомнения. И лёгкая, почти невесомая, надежда.

— Пришли, — девушка кивнула на подъезд с железной дверью.

— Мы почти соседи, — усмехнулся Алекс, огляделся, подыскивая место, где удобнобудет засесть со шпионским набором.

Спаниель рванул к подъезду, значит, это, и правда, Ленкин дом. В тесном лифте палец с длинным розовым ноготком лёг на цифру 3. Хорошо, что не восьмой этаж. Чем ниже, тем лучше.

Его начало трясти. Ленкины глаза сверкали, как у сумасшедшей. То жалость в них промелькнёт, то решимость, то страх.

— Вот, проходи, — она открыла дверь двадцать первой квартиры. — Дома нет никого.

Алекс переступил порог. Мысли стали медленными и прозрачными. Ленка все время перехватывала инициативу, и сейчас снова вела. А если попробовать гнуть свою линию? Вот так, прямо с ходу? Он набрал воздух и выдал:

— Скажи, зачем ты меня преследовала? Думала, не будет заметно?

— Думала, не будет, — она сняла ошейник с питомца и скомандовала. — Альфа, место!

Собака ускакала по коридору. Надо же, Ленка спокойна, как будто ждала, что её спросят именно об этом и именно так. Сложила поводок, повесила на крючок у двери.

— Идём в мою комнату, там я тебе всё расскажу, — она указала на приоткрытую дверь.

Компьютер, жидкокристаллический монитор… Диски сложены аккуратно, ничего не валяется. И где приспособить жучок, чтобы он не привлёк внимание? Книги — обложка к обложке… цветок на подоконнике. О, то, что нужно!

— Предупреждаю: ты можешь мне не поверить, — Ленка села на диван, закинула ногу за ногу. — Ты не куришь? Жаль. Это помогает, — она чиркнула зажигалкой.

После того, как я чуть не издох по чьему-то велению, я готов поверить даже в чертей, мысленно огрызнулся Алекс, устроился в компьютерном кресле. Сигаретный дым защекотал в носу.

— Что с тобой случилось? — Ленка глянула в упор.

— Кто-то хочет моей смерти. Я чуть не убился, а после получил письмо без обратного адреса: «Умри». Через день пришло похожее письмо «Ты ценишь жизни своих близких?» и — смерть Джессики.

Брови Ленки взлетели, она почесала кончик носа, кивнула:

— Понимаешь, в чём дело… в мире есть силы, о которых мало кто знает. Могут лишь догадываться. И есть люди с мощным потенциалом от рождения. Такие люди на вес золота, но кому-то они могут мешать. Этим силам и мешают. Это палачи. Или судьи, не знаю, но они имеют право решать, жить тебе или умереть. Они решили, что ты опасен и подлежишь уничтожению.

— Подожди, — прошептал Алекс, переваривая услышанное. — Насколько они могущественны?

— Ты ещё не убедился на собственной шкуре?

— То есть, они, типа, маги, или что?

— Типа маги, — кивнула она. — Но только типа. Хуже, чем маги. Инквизиторы они, вот, кто.

— Значит, типа, маг — я? — Алекс хохотнул. — О-бал-деть. Обалдеть-обалдеть-обалдеть… Стоп. Если они так могущественны, почему я ещё жив? К чему письма с угрозами? Это ж детский сад!

— Откуда я знаю, — дёрнула плечами Ленка. — У них тоже бывают осечки. Короче, у них работа такая: находить людей, которые… отличаются от большинства, от серой массы. И если они считают, что человек опасен, то что-то там делают, и он умирает. Сам умирает: разбивается, приступ у него случается. Но бывает, что не хочет умирать человек, не слышит он этот приказ и не воспринимает. Как ты.

Она замолчала, ткнула окурком в пепельницу.

— Допустим, я поверил… а при чём тут ты? Твой какой интерес?

— Мой? — Ленка скривилась. — Личного — никакого. Это интересы сообщества. Не зря тебя насторожило, что я начала за тобой бегать. Умный мальчик. Ты обладаешь, — она свела брови у переносицы. — Очень интересными свойствами, ты можешь замыливать взгляды палачей, будем называть их так. Точнее, мог бы, если бы, — она вздохнула.

— Что — «если бы»? — Алекс заёрзал на стуле.

— Понимаешь, не всё так просто. То, что даётся от рождения, чаще всего спит. Дар нужно пробудить… инициировать. Тогда ты будешь защищён.

Как-то всё уж слишком радужно и просто, подумал Алекс и сказал:

— Допустим, вы меня инициируете. И что?

— Ты будешь одним из нас.

Детский лепет.

— Что я буду должен? В наше время ничего не делается даром.

— Прикрывать нас, а мы будем прикрывать тебя. Вот и всё, — уронила она. — Понимаешь… таких неугодных, как ты, много. Очень много. И все хотят жить…

— Почему палачи закрывают на вас глаза?

— Договорённость, — сказа она, теребя цепочку на запястье. — Своего рода эксперимент. Единственное условие: наше число ограничено. Чтобы принять новичка, кто-то должен умереть.

— То есть…

— Да, — она тряхнула головой. — Когда ты вольёшься в наши ряды, умрёт человек. Но ты… ты даже не представляешь, насколько ценен! Ты можешь спасти десятки, сотни жизней!

Красная таблетка или синяя? Красная — цианистый калий, синяя — пожизненное рабство. Не верилось в Ленкину искренность: уж слишком всё просто. Душа загнанного в угол мальчишки должна была заглотнуть любую наживку. Наверное, на то и рассчитано. Ленкин рассказ как будто сшит из кусков, и слишком заметны швы. От него веет фальшью, он похож на выдержки из фантастических книг. А вдруг так и есть? Таинственное сообщество против полчища чудовищ, и ты — на гребне волны. Головокружительно? Ничуть. Это участь мальчишки-призывника, попавшего на передовую.

— Лена, инициация… как она проходит?

— А ты попробуй отгадать, — усмехнулась она и тут же ответила. — Через половой контакт. Вероятность — сорок процентов.

Прямо, как возможность подхватить инфекцию, подумал Алекс и сказал:

— Допустим, я попал в шестьдесят процентов, что тогда?

— Инициация смертью. Вероятность — восемьдесят пять процентов…

— А если…

— То ты умрёшь.

Небогатый выбор. Или с нами, или умри. Неужели третьего не дано?

— Всё не так страшно, — Лена подошла и положила руку на плечо.

— У меня есть время подумать?

— Думай быстрее, можешь не успеть…

— Завтра утром, — Алекс прошёлся по комнате, замер у окна, запоминая укромное место под листком цветка. — Это так неожиданно…

Ну, выйди, выйди отсюда. В туалет сходи, в кухню… ну, дай мне дотянуться до пакета!

— Лена, можешь сделать мне кофе? — пролепетал он и подумал, что если она откажется, если предложит пройти в кухню, то всё пропало. — Заварной.

Девушка сидела, не шевелясь, покачивала ногой. Ну, же! Подняла голову, пожала плечами, встала…

— Да не бойся ты так! Всё хорошо. Вот, если бы мы не встретились, — она развела руками и направилась к выходу.

В кухне загремела посуда.

Да! Алекс зашуршал пакетом, непослушными пальцами выловил две чёрные пуговицы, одну спрятал под листком, вторую… куда же её деть? Книги! Алекс отодвинул стекло, положил жучок на томик Дюма, вздохнул облегчённо.

Из окна открывался вид на дорогу, по которой сновали автомобили. И спрятаться негде. Разве что вон за тем кустиком. Вряд ли Ленка будет смотреть в окно… а если будет? Вдоль позвоночника скатилась капля пота.

— Алекс?

Он едва не подпрыгнул.

— Твой кофе. И вот, вафли, пряники.

Надо же, сейчас она ведёт себя совсем не так, как при первой встрече, от восторженной девочки ничего не осталось, она холодна и спокойна. Горячий кофе обжёг горло, Алекс глотнул и закусил вафлей. Поблагодарил, хотя не понял вкуса. Лена смотрела пристально, с интересом, ухмылялась своим мыслям и, наконец, озвучила их:

— Неужели переспать со мной так страшно? — она вытянула длинные ноги, коснулась стопы Алекса.

— Н…нет. Последствия — да, — проговорил он. — Мне нужно подумать о последствиях.

— Если что, сможешь выбрать партнёршу по вкусу, есть ещё брюнетка и рыженькая.

— Я пошёл, — Алекс поднял пакет и поспешил к выходу.

На всякий случай обошёл остановку, Ленкин дом, устроился в кустах, включил радио: посторонние шумы и вдруг — Ленкин голос:

— А я тебе говорю, не будет он вникать. Ты бы видел его — дрисливый цыплёнок.

Тишина, иногда — тяжёлое дыхание.

— Как всегда… А что мне было ему плести? Ну, ничего более правдоподобного не сочинила, я ж думала, он соскочил с крючка, и теперь работать будете вы. Отличная, по-моему, версия.

Алекс понял, что Ленка сейчас разговаривает по телефону. Если она в открытую это заявляет, значит, никакая опасность их сообществу не грозит. Жаль, что не слышно собеседника — того, кто за ней стоит: он сейчас говорит любопытные вещи.

— Да что ты выдумываешь! Приползёт как миленький, куда денется. Все люди на земле несвободны, потому что всегда есть те, кого они любят.

Нервы были натянуты как гитарные струны, и вдруг одна из струн, всхлипнув, лопнула и повисла. И весь мир съёжился до размеров панциря улитки, которая ползёт по зелёной травинке, исследуя её рожками. Все, кого я люблю, в опасности, подумал Алекс. Джессика — всего лишь предупреждение. Следующий шаг — мама.

— Только ты не думай, что я это делаю ради тебя, — даже через наушники было слышно, как в голосе девушки звякнул металл. — Ну да, ну да… Я дура, и меня привязать было просто, — смешок. — Представляю, как он будет выгребать, такой незаменимый! Ладно. Пока. Надеюсь, что в скором времени я тебя не услышу.

Судорожный вздох. Возня. Заиграла музыка: «Освободи мою бедную душу, благослови, дай мне выйти на сушу». Некоторое время Алекс сидел на корточках. Потом растянулся на траве. Мысли текли медленно-медленно, и голова соображала туго. Нет никаких инквизиторов, это пугало, которое Ленка сочинила на ходу. Есть тайное сообщество, которому он зачем-то понадобился. Не исключено, что он, и правда, обладает редкими свойствами, и свойства эти нужно пробудить инициацией. Что значит «меня привязать было просто?» Его тоже хотят «привязать»? Трудно сказать, что конкретно имеется в виду, но точно — ничего хорошего: «представляю, как он будет выгребать, такой незаменимый». И что теперь делать? У мамы слабое сердце, если случится приступ, никому это не покажется странным. Это будет предупредительный выстрел в воздух. Она, конечно же, выживет. А потом? Инфаркт? Авария? Как жить с мыслью, что по твоей вине погиб единственный близкий человек? Да и не дадут ведь жить: вырулит из-за поворота машина или, как у Джессики, лопнет сосуд в голове. Вопрос второй: как живётся тем, кто продал душу дьяволу? Так же, как свободным, которых сделали рабами, — никак. Они сгнивают на рудниках. Не лучше ли — сразу? Алекс задрал голову, посмотрел на крышу восьмиэтажного дома. Чувства пока спали, разум подсказывал, что это единственный, самый безболезненный выход.

Нет! Не единственный! Можно просто сбежать, запутать следы, купить новый телефон, ни с кем не связываться, избегать людей. Пройдёт время, и они отстанут. Если же у них в каждом городе уши и глаза, то вариант с крышей остаётся в силе. Поделиться бы с кем-нибудь, авось, подскажут выход, которого самому не видно? А если посоветоваться с Тохой? Нет, вдруг он заодно с Ленкой? Уж слишком подозрительно он появился, буквально выплыл из небытия… Вдруг Ленка не солгала, и существуют две противоборствующие стороны? Если Тоха на стороне Ленкиных противников, значит, он заинтересован в гибели опасного элемента.

Сжав виски ладонями, Алекс сел на бордюр. Кому верить? Где правда? Где ложь? Куда бежать? Мама… да она с ума сойдёт! Тоха… Тоха, если даже ты меня предал, тогда жить не стоит. Рука сама потянулась к мобильному.

— Алло, — промурлыкал Тоха. — Ну, как дела, Штирлиц?

— Всё очень, очень хреново.

— Да… по голосу слышно. Быстро рули ко мне.

Переступив порог Тохиной квартиры, Алекс, не разуваясь, прошёл в залу, упёрся лбом в стену.

— Вижу, что всё запущено, — Тоха отвёл его в кухню, усадил на табурет. — Ты тупишь, как бот в Контр-Страйке, — мозолистые руки сцепились в замок, легли на колено. — Ну, говори.

Облизав губы, Алекс начал рассказ. Тоха мрачнел с каждым словом, без удовольствия пил кофе, жевал пирожок.

Иссякнув, Алекс закончил:

— Ты разговариваешь сейчас со мной и рискуешь. Если они поймут, что ты дорог мне, ты станешь разменной монетой. У мамы слабое сердце, она станет разменной монетой в первую очередь, а я не хочу, чтобы из-за меня страдали те, кого я люблю.

— Значит, тебе нельзя никого любить. Правильно ты решил: сваливай, пересиль жалость к матери и не вздумай никому звонить. Ляг на дно. Пройдёт пару лет, и они о тебе забудут. Поверь, есть тысячи мест, где можно укрыться.

— Как ты не понимаешь, — Алекс отхлебнул из чашки. — Я исчезну — мама с ума сойдёт! Я не смогу жить спокойно, зная, что она тут… Думать, жива ли она, здорова… и не звонить. Это подлость. Подлость!!!

— Тише, тише. Я тебя боюсь, у тебя глаза безумные.

— Вдруг они её убьют — в отместку? Её даже похоронить будет некому!

— Не убьют, — качнул головой Тоха. — Будут держать как козырь в рукаве. Вдруг ты вернёшься? Сам подумай, зачем избавляться от козырей? Да они над ней трястись будут! Слушай… а если найти тех, других, и с ними договориться? Вдруг получится?

— Нет никаких других. Только эти, а этим рабы нужны.

Тоха прищурился, разглядывая друга:

— Что ж в тебе такого ценного? Я шо-то не вижу.

— Все мечтают быть особенными, — криво усмехнулся Алекс. — Богоизбранными. Идиоты, ведь так здорово жить… просто жить, и чтобы тебе не мешали. А теперь, — он вздохнул. — Всё пропало. Меня в академию должны были взять по результатам тестов.

— Вот дурище! Шкуру тебе свою спасать надо. Так. Прямо сейчас едь домой и пакуй чемоданы. Ноги в руки — и вперёд. Только чтобы никто не мог даже догадаться, где ты. И не вздумай звонить, писать… даже посылать почтовых голубей. Так сваливай, чтобы никто и помыслить не смог, где ты, и с матерью не вздумай прощаться.

— Ну… я…

— Что — «Бэээ», что — «Мэээ». Кончай блеять. Что таращишься? Не вздумай! Та-а-ак. Не смотри на меня волком. Если они заметят, что притихла мамаша твоя, нигде сынулю не ищет, значит, предупреждена, и вы заодно. Усёк? Вот тогда-то ей и достанется. Если же увидят, как убивается бедная женщина, что ты её тоже кинул, то затаятся и будут ждать. Въехал? А теперь вали, давай.

Алекс пожал протянутую руку:

— Тоха, спасибо, если бы не ты, точно, крыша бы поехала.

На прощание обнялись, похлопали друг друга по спине. Алекс долго мялся у выхода.

— Вали, я сказал, а то смотришь так, словно хоронишь, — Тоха захлопнул дверь.

Несколько секунд Алекс не двигался, как будто не Тоха — всё человечество, сговорившись, захлопнуло дверь у него перед носом. И теперь он здесь, один, а они все — там. Те, кого он любит, тоже там, и не то, что не войти — даже не позвонить.

На город ложилась серая шаль сумерек, блекли цвета, кое-где в окнах загорался свет. Родной город, родные улочки и даже трубы завода вдалеке — родные. Алекс знал, что он уже всё это потерял, и продолжает терять, и пустота в душе разрасталась, как яма под лопатой землекопа. Пару дней назад было будущее, были друзья и то, к чему хотелось стремиться. Сейчас — пока есть, но с каждой минутой очертания всё расплывчатей, несколько часов, и всё это превратится в фата моргану, поманит за собой в зыбучие пески. Захочется сорваться с места и бежать, бежать, потому что пески — это всё, что останется.

Усевшись на бордюр, он вбирал в себя запахи, звуки, образы. Воробьи на тополе. Поперёк сереющего неба — перистое облако, похожее на позвоночник динозавра. Успокойся, друг, тебя списали, завтра — на переплавку. Ничего уже изменить нельзя.

Домой он вернулся затемно, постарался проскользнуть в комнату незамеченным, но из кухни донёсся мамин голос:

— Алёша, я сделала блинчики с малиновым вареньем, как ты любишь, иди, перекуси.

Пристроив пакет у вешалки, он поплёлся в кухню, и пил горячий чай, и ел блины, макая их в блюдце с вареньем.

— Лёша, не стоит так переживать из-за Джессики. Жалко её, да… но ничего ведь не изменишь. Ты бы себя видел!

Сглотнув комок, Алекс посмотрел на мать в упор… и отвёл взгляд. Столько в любви и надежды в её глазах! Рука так сжала вилку, что побелели костяшки пальцев.

— Спасибо, наверное, пойду я к себе.

— Как хочешь, — она улыбнулась, поправила светлые кудри.

Не удержавшись, Алекс обнял её, зажмурился и прошептал:

— Я люблю тебя, мама.

Последний раз Алекс плакал в первом классе, когда получил по носу от старшеклассников. Пришёл домой зарёванный и сразу — жаловаться матери. Она посмотрела холодно, отстранила его и объяснила, что плакать стыдно, а ябедничать при этом — стыдно вдвойне. С тех пор для него прослезиться было всё равно, что намочить штаны. Настоящие мужчины не плачут. Наверное, поэтому они живут меньше — выгорают, не умея выплёскивать чувства.

Усевшись кресло перед компьютером, он глубоко вдохнул, пытаясь собраться с мыслями. К друзьям ехать нельзя, к родственникам — тем более. Место должно быть тихое, где раньше не приходилось бывать. Поехать наобум? Сесть на ближайший поезд, выйти на какой-нибудь перевалочной станции и дальше добираться электричками.

Воображение нарисовало провинциальный вокзал с заплёванным полом, вездесущих бабок с авоськами и хулиганского вида щербатых парней. Ещё чуть-чуть фантазии, и вот он, затхлый вокзальный воздух, воняющий мочой, скисшим молоком и немытыми телами. Вот захолустное село. Половина домов брошена. Некрашеные заборы накренились. Утки купаются в лужах, что вдоль раздолбанной дороги. Молодёжь разъехалась по городам, только старики остались. Интернет тут не ловит и нет ни единого человека, с которым можно по душам поговорить.

Нет, так дело не пойдёт! Как жаль, что не удалось поехать в Крым!

…сказочная лагуна с изумрудной водой. Мыс Виноградный. Дачный посёлок за городом. Фиолент. Это ведь именно то, что нужно! Помирать, так с музыкой!

— Спокойной ночи, сынок, — сказала мама из-за двери, протопала в свою комнату.

— Спокойной ночи, — ответил Алекс.

Первое время лучше отсидеться в небольшом городке или посёлке, а потом рвануть в Крым. Летом в Крым нельзя, там курортный сезон, много людей — лучше поменьше светиться.

Так, теперь надо замести следы. Как? А не написать ли Анюточке в ЖЖ: приюти на первое время, у меня проблемы. Точно! Подставлю девочку… Ничего, выкрутится.

Алекс открыл ЖЖ, прокомментировал Анюткин пост и собрался написать, что нагрянет в Харьков, но решил сделать это перед самым отъездом — а вдруг недруги прочитают? Чтобы получше замести следы, просмотрел в Интернете расписание поездов: Харьковский отправляется в 13.25.. Симферопольский идёт в четыре вечера. Значит, отсижусь в какой-нибудь крымской деревне до осени, а потом поеду в Севастополь.

На верхней полке шифоньера пылился походный рюкзак. Слишком много вещей брать не стоит. Только самое необходимое: пару футболок, пару брюк, свитер, джинсы, куртку, бельё… Показалось, что кто-то смотрит в спину. Нервно оглядевшись, Алекс зашторил занавески, сел. Теперь всю жизнь придётся вздрагивать при каждом шорохе, сторониться людей. Примет ли смерть такую жертву, отступит ли на пару лет?

Так, не раскисать! Киснуть можно и завтра, сегодня важно сохранить холодный рассудок.

Паспорт, документы, деньги — мамин подарок. На первое время хватит. Мама… Алекс вынул из принтера белый лист, написал: «Мама, я должен уехать. Надолго. Возможно, навсегда. Писать и звонить тебе не буду, объяснить ничего не могу ради твоей безопасности. Это письмо никому не показывай. Сожги, как только найдёшь. Прости, если сможешь. Алекс».

И ведь самое противное, что я постараюсь не думать о тебе, мама, чтобы не мучить себя. Моим самым жестоким наказанием будет память.

Уснуть Алексу так и не удалось.

В десять утра позвонила Ленка. Алекс долго не решался ответить и, наконец, сказал:

— Алло.

— Привет! — её голос звучал бодро. — Ну, что ты надумал?

На душе стало горько. Он не злился на Ленку. Её было жаль, ведь она — сестра по несчастью. Скорее всего, ей не хочется с ним спать, но она должна. После инициации он тоже будет обязан выполнять приказы. До самой смерти.

— Давай я приду к тебе… или ты ко мне? — спросил он.

— Лучше ты. Когда будешь?

— В три-четыре дня. Нормально?

— Но не позже шести. У меня мероприятие.

Что будет, если она провалит задание? Издохнет любимая собачка? Заболеет кто-то из родственников? Как инициировали её? Соблазнили? Или она добровольно согласилась на смерть, чтобы спасти любимого человека? Вот, где поступок с большой буквы, вот, что достойно уважения.

Вздохнув, он отогнал назойливые мысли. Пришло время сбивать ищеек со следа, он открыл свой ЖЖ и написал-таки Анечке: «Привет, солнце! Я собираюсь на днях в Харьков. Давай встретимся?» Так, кто ещё у нас из Харькова? Бульбулятор. Пишем Бульбулятору: «Богдан, я на днях к вам еду, не сможешь приютить?» Ух ты, Анютка ответила: «Когда будешь?» «На Харьковском поезде, в шестом вагоне, завтра полтретьего. Смайлик. Позвони, номер ты знаешь». «Приду обязательно и встречу. Ты такой таинственный». В ответ — поцелуйчик.

Получайте, сволочи. Читайте на здоровье.

Перепроверив вещи, Алекс упаковал ноутбук, оставил на столе записку. Обернулся на выходе: белое пятно на коричневой поверхности стола. Сердце защемило. Ещё не поздно передумать и всё вернуть… Нет! Дверь клацнула, захлопнувшись. Не оборачиваясь больше, Алекс сбежал по ступенькам.

До отправления харьковского поезда оставалось полчаса. Алекс слонялся по вокзалу, воровато оглядывался. Вздрагивал от громких звуков, избегал толп. Телефон оставался включенным и пока молчал. Значит, сектанты ещё не проверили переписку и уверены, что скоро их ряды пополнятся. И вдруг сотовый запел, завибрировал в кармане шорт. Алексу оцепенел. Кто это? Скользкими от пота пальцами выловил телефон: мама.

— Алло.

— Сынок, мне Метёлкина посоветовала поехать в Любимовку, это в пригороде Севастополя… Говорит, там здорово!

— Погляжу по Интернету, — Алекс еле ворочал языком.

— Что с твоим голосом?

— Прикорнул. Только-только проснулся.

— До вечера!

— Пока, — он отключился, вздохнул и побрёл вдоль поезда, стараясь держаться в стороне от людского потока.

У шестого вагона щебетала веснушчатая девушка-проводница, окружённая пассажирами, Алекс отключил телефон и подошёл к ней:

— Извините, можно вас попросить?

Зелёные глаза девушки игриво блеснули.

— Смотря о чём.

— Передать телефон в Харьков. Подойдёт девушка, Анна. Светленькая такая, лет семнадцать на вид. Вот, — он протянул полтинник.

— А если я телефон присвою? — улыбнулась проводница.

— Значит, присвоите, — сказал Алекс равнодушно, его не волновало, кому достанется мобильный.

— Не бойся, всё будет хорошо, — она взяла деньги, телефон и проговорила про себя. — Анна, светленькая, молоденькая.

Если захотят вычислить, где я, будет им сюрприз, подумал Алекс и зашагал к кассам, где взял билет до Симферополя в плацкарте. Харьковский поезд вздрогнул, тронулся, громыхая вагонами. Вот и всё, меня нет, я уехал в Харьков и оставил здесь свою тень. Оп — мелькнула в толпе белокурая голова — Алекс пригнулся, шарахнулся за угол. Бросило в жар, потом — в холод. Набравшись мужества, он выглянул и вздохнул облегчённо: не Ленка. Обознался. «Привыкай, — ухмыльнулся внутренний голос. — Теперь так будет часто».

Оставшееся время Алекс просидел в кафе за чашкой чая. Недопитый чай остыл, официантки косились на странного посетителя, упёршегося взглядом в одну точку. Откуда им знать, что этот человек потерял свою судьбу?

Встрепенувшись, он по привычке полез за телефоном, чтобы узнать время, и долго рылся в вещах. Вспомнил, что ему теперь не нужен телефон, вздохнул, поплёлся на вокзал и полчаса бродил по перрону, подсознательно надеясь, что его остановят, и всё вернётся на круги своя.

Что сейчас происходит в жизни, которая осталась в прошлом? Мама ещё не вернулась с работы, за неё пока не стоит переживать. Ленка ждёт. Наверное, перестелила бельё. Как проститутка в ожидании клиента. Странное дело: клиент бывает и у шлюхи, и у киллера; его, Алекса, заказали — проститутке.

Что будет, когда она поймёт, что клиент сбежал?

Бойкий голос диспетчера объявил посадку на симферопольский поезд. Приговорённый Лапиков — к стенке, вы проиграли. Можно попытаться ещё раз, но уже другим персонажем. В странной игре под названием жизнь нельзя сохраняться. Если теряешь, то безвозвратно.

Устроившись на боковушке, Алекс глядел в окно. Купе заняло семейство: толстуха неопределённого возраста, сухонький мужичок и шумные мальчишки лет десяти-двенадцати. Толстуха извлекла из недр потёртого пакета свёрток, источающий запах копчёностей и чеснока. В купе реже, чем в плацкарте, встречаются такие персонажи, подумал Алекс, эх, пора учиться экономить.

Пассажиры толкались, наступали на ноги и галдели.

— Просьба провожающих покинуть вагон, — звонко прокричала проводница.

Толчея усилилась, а потом наступила тишина. Поезд тронулся — за окнами поплыли знакомые здания. В соседнее окно стучал черноволосый паренёк, в его глазах Алекс видел отражение своей тоски. Девушка, с которой он прощался, рыдала, прикусив руку.

Алекс полжизни отдал бы за право на надежду. Чувствуя, как в горле сжимается солёный комок, он выбежал в тамбур, прислонился лбом к стеклу, слизал капли, скатившиеся по щекам. Они были горькими.

За стеклом родной город уменьшался, уменьшался, и вот не разглядеть уже ни домов, ни труб заводов. Только жалкие лачуги убегали и убегали вдаль. Там, за полями, за холмами, за деревьями, ждали неизвестность и одиночество.

Шалый

Выехав на нормальную дорогу, я остановил машину, осмотрел разбитую фару. Всё-таки я прав, стоило проучить эту сучку! Как мне завтра братану в глаза смотреть? Новую машину ухайдокал. Твою мать, ну и праздничек! Уроды как почуяли, полезли изо всех щелей. Поеду-ка домой, оставлю машину на стоянке — гнать к Максу так в падлу. Да и как я домой доберусь? А пройдусь пешком, авось попустит.

Стоянка была за городом — пустырь, огороженный ржавой сеткой. Я посигналил. В будке сторожа загорелся свет — вышел дряхлый дед в фуфайке, сощурился, поднял шлагбаум. Припарковался я между двумя джипами, вышел, поёжился. Дубарь-то какой по ночам, а идти до фига, как долго.

— Дешяточка с вас, — прошамкал дед, я протянул деньги и направился к выходу.

Охренеть, как холодно! И ни одного таксиста поблизости. Вот же попадалово!

— Эй, дед, — позвал я — сторож обернулся. — Вызови мне такси, а? На вот тебе ещё десятку и иди, звони.

Дед исчез в будке, я размял сигарету, закурил. Как дебил, один среди ночи, в свой день рождения. Аж обидно. И гитары нет, сейчас бы сбацал что-нибудь — попустился бы. Вагнера. Во чувак сочинять музыку умел! Мороз по коже! Спасибо маме, что погнала меня в музыкалку, разглядела талант. Умница моя мама, как она там, в Италии?

— Скажали ждать, — донеслось из каморки.

Ждать пришлось долго. Я засёк время, закурил вторую сигарету. Вот же уроды! Лохи сраные! Я тут окочурюсь, пока они яйца себе чешут! На двадцатой минуте подъехала тачка. Именно — тачка, жигуль, который ещё Хрущёва помнил. Тарахтел как трактор. Я заржал во всю глотку.

— Хорошо, что не запорожец, — сказал я, отсмеявшись. — С моей непрухой.

— На нормальной машине вас никто в такие чигири не повёз бы, — спокойно сказал водитель — бледная худосочная сопля, скажи он что-то дерзкое, получил бы по зубам.

Я уселся на сидение смертника, не выбрасывая сигарету, назвал адрес:

— Шо вылупился? Баранку крути. Не бзди, не развалится твоё ведро с болтами.

Зыркнув испуганно, пацан завёл мотор и тронулся. Больше он не говорил, только нос морщил — не нравилось, что я курю.

— Полтинник с вас, — пробормотал он уже на месте.

— На, — я сунул ему купюру и вылез.

Жигуль, взревев, ускакал по кочками. Во всём доме свет был погашен, только в комнате Анжелки горел ночник. Спит, ну и холера с ней. Ща сбацаю Вагнера — и на боковую. Меня всегда прёт от Вагнера.

Железная дверь завизжала, как недорезанная свинья. Всё-таки я лох, попёрся на отшиб, ни друзей у меня тут, ни связей. Будь мы дома, вызвал бы одну певичку. Я играл бы, а она пела, классный у неё голосина. Потом мы весело провели бы время, и я не тратил бы его на тупых тёл. И фара была бы целая. Надо было валить Джалиева, лоханулся я, ох, лоханулся. Жаль, пианинко расстроено. Усевшись, я взял гитару и ударил по струнам, и играл, пока не заболел палец. Потом, поленившись принять душ, выключил свет, развалился прямо на диване в прихожей.

…Кто-то смотрит в спину. Чтоб мне сдохнуть, в доме чужой! Шея напряглась, кулаки сжались, я вскочил, отпрыгнул к стене, щёлкнул выключателем: никого. Не могло мне показаться! Когда в меня стреляли по заказу Джалиева, ощущение было такое же. Я чудом успел повернуть голову. Та-а-ак. Занавески все зашторены — поймать меня на мушку невозможно. Я обошёл прихожую, заглянул в ванную, взбежал по лестнице в детсткую: в комнате малого спала пожилая женщина в чепце, Анжелка мирно посапывала в спальне. Нервишки шалят? До белочки я не упивался. Вот… опять! Я прыжком развернулся: никого. Подавив неприятный холодок, я вышел на улицу, достал из багажника «Сабурбана» «Беретту» с глушаком, снял с предохранителя и огляделся: черные деревья, луна. Вдалеке лают собаки и вопит какая-то птица. Как меня нашли? Никак. Значит, всё-таки нервишки шалят. Ещё и стресс… сучка эта дешёвая со своими понтами. Вспомнилось, как её глаза горели в темноте, запах страха и тело, которое постепенно становится податливым. Всё-таки было в ней что-то особенное, стоит вспомнить — и в штанах сразу тесно. Анжелка, хоть она и уматовая тёлка, так меня никогда не возбуждала.

Я обошёл свои законные шесть соток и присел на кирпичи, сваленные кучей. Всё-таки мне здесь нравится: тишина, не галдит никто, соседи, лохи, своей музыкой недолбят, машины не шумят под окнами. Надо забор построить бутовый, в высоту метра два, прямо вот тут яму вырыть для бассейна, купить пальмы в горшках, зимой в доме держать, а летом сюда выносить и прикапывать. По забору плющ пустить, у ворот посадить пару китайских акаций, а здесь — персики. Гамак приспособить… э-эх! Качаться и потягивать манговый сок. Анжелку во Францию отправлю, она любит эти понты для нерусских, братана приглашу и кобыл породистых. Не-е-е, брехня, — жить можно!

Так, мечтая, я просидел, пока не замёрз. Небо посветлело, в лесу птицы разорались — утро их обрадовало. А меня, блин, не радовало утро, потому что надо машину Максу возвращать и в глаза ему смотреть.

На шиповнике, разинув клюв, заливался дрозд. Прям под окном голосит, зараза, а я только спать собрался! Попаду, не попаду? Я поймал птицу на мушку, плавно надавил на курок — пистолет дёрнулся, выплёвывая пулю. Застрекотав, дрозд сорвался с места и понесся к дубовой роще, пару перьев он всё-таки потерял. Эх, не тот я уже, нет твёрдости в руках, целкость нарушена, то есть прицел сбит. Мягкотелым психом становлюсь.

На диван я залез, не снимая туфель. А что, имею право! Всё равно новый купим.

День для меня начался в полтретьего. Дико болела голова, как часто бывает после синьки. Сжимая виски, я поплёлся под душ, по дороге наткнувшись на Анжелку. В ванной меня немного попустило.

— Котик, что случилось? — спросила Анжелка в кухне.

— Ничего, — буркнул я. — Кофе мне сделай, а?

— Я уже, — она поставила рядом чашку. — У тебя рана, и кровь запеклась!

— А-а-а, это! — я коснулся царапины. — Мелочь, это я тащил синего Макса и в поворот не вписался.

— Бедный котик! — Анжела чмокнула меня в висок. — Нужно было домой ехать.

— Ты права, — кивнул я, морщась. — Водка была палёная.

— Макс молодец, — защебетала жена. — Такую няню хорошую нашёл! Она даже согласна с нами жить и готовить нам есть! Представляешь? Ещё ты обещал, что сегодня мы купим новую мебель.

— Мне хре-но-во, — прорычал я. — Максу нужно машину вернуть. Всё — завтра.

Анжелка вмиг из заботливой жёнушки превратилась в грозовую тучу, сложила руки на груди, засопела, раздувая ноздри. Хорошо, что у неё хватило ума промолчать, а то мог бы и не сдержаться.

— Ты это… такси можешь вызвать?

— Не могу, — прошептала она. — Городского телефона в этой глуши нет, а мобильных я не знаю.

— Писец, — я набрал Макса. — Братан, вызови мне такси.

— Чего такой голос? — из трубки дохнуло бодрячком. — Вроде, я вчера надрался, а не ты.

— У меня это… при встрече скажу, как машину пригоню.

Таксист раз пятнадцать звонил на мой телефон, уточнял маршрут, но сюда так и не доехал — то ли заблудился, то ли машину пожалел. Вот же уроды! Пришлось садиться за руль. Сабурбан взревел, вырываясь из гаража. Ворота закрывать было в падлу, я выжал газ — не пойми, как оказавшиеся здесь куры разлетелись в стороны.

Оставлю машину на стоянке, пересяду в мерин, доставлю его Максу… Я бы на его месте прибил за такую тачку, так что, скорее всего, я отгребу по полной.

На стоянке я позвонил брату, чтобы узнать, сколько стоит фара на его авто. Штука баксов, как я и предполагал. Но ведь не деньги главное, главное — дружба и доверие. Подумает Макс, что я его совсем не уважаю, к вещам его хреново отношусь, и конец дружбе. А ведь таких реальных пацанов, как Макс, не осталось уже.

Мерин выехал на трассу. Чтобы попасть к Максу, надо или объезжать бухту, а это километров сорок, или переправляться на пароме. Ждать. Толкаться среди лохов. А, пошло оно всё! Поеду своим ходом! Я выжал газ — машина чуть вздрогнула и пошла тихо, плавно. Ай да тачка! Ай да ласточка! И дороги тут вполне приличные, без выбоин.

Минут через десять я был в городе. Нормальный городок, потянет. Дороги лучше, чем в столице, но водители и безлошадные совсем страх потеряли. Блин, урод, да куда ты на своей развалине прёшь! А ну — в правый ряд! Вот лошьё! Кумарит. Пришлось остановиться у светофора. Не помню, куда перестраиваться потом. И вдруг — боль.

Боль опоясала голову от виска до затылка, как будто в темя гвоздь вогнали, в глазах потемнело, еле справился с управлением и, похоже, рванул на красный. Позади посигналили, заматерились, но я не остановился. Постепенно зрение вернулось, я свернул в подворотню и уронил голову на руль. Во переколбасило! С чего бы это? Сердце заходится, пот липкий, холодный. И — чужой взгляд. Как будто кто-то засел в кустах со снайперкой и ловит меня в прицел… поймал и думает, куда пустить пулю: в лоб или в висок. Я невольно пригнулся, подождал немного. Задолбало! Надо что-то делать с глюками… что? Может, через пару дней попустит?

Поборов страх, я выехал на трассу и через пять минут был возле Максова дома, окружённого забором из красного кирпича.

К моему удивлению, увидев выбитую фару, Макс почесал в затылке и сказал:

— Ну, ты гений, мля! Как это тебя угораздило?

— Вспоминать тошно, — я протянул ему штуку сотенными. — Лоханулся я.

Не считая, Макс сунул бабос в карман.

— Чё-то днюха непрущая получилась.

— Макс, — я сжал его плечо. — Ты это… реальный пацан, я горжусь, что у меня такой брат.

Кожа на лбу брата собралась гармошкой, он захлопал белыми ресницами, густо покраснел и отмахнулся:

— Да ладно тебе, короче! Железку починить — плёвое дело, а дружбу… дружбу не починишь. Пойдём пивасик раздавим?

— Прикинь, что я узнал! — говорил Макс уже в баре у него дома. — Короче, в Крыму жили готы! Реально — готы, были они светловолосыми и голубоглазыми и жили в горах. И христианами были, кстати. Пещерные города, как их… Мангуп этот… короче, ихние города. Немцы считали Крым арийской землёй.

Я глянул на обитую деревом стену, где в железной рамке красовался фашистский крест, по которому ползла, потирая лапки, жирная чёрная муха.

— Нам-то что? Мы с Днепра.

Светлые брови брата поползли вверх, он поскрёб лоб и сказал:

— И то верно. Но ведь прикольно-то как! Готы! В Крыму!

Я отхлебнул пиво, зевнул.

— Здесь курят?

— Ага.

— Знаешь, — сказал я, выпуская дым из ноздрей. — Когда в меня стреляли там, в Днепре, было это… странное такое чувство. Такое, ну… это… страх не страх… бессилие что ли, вот. И за секунду до выстрела, когда киллер нажимал курок, вооот, это… что-то заставило меня повернуть голову, вооот, и спасло. Так вот, здесь опять… как будто тесно. И смотрит кто-то всё время.

— Это нервы. Шутки что ли, когда чудом жив остался!

— Фигня всё это! Раньше и не так попадал, в тюрячке сиживал, вооот… да ты ж в курсе! Но так крышу не срывало. Это… Вдруг, в натуре, выпас меня Джалиев? К Анжелке подбирается? Неспокойно мне, брат. Вооот.

— А ты уверен, что это Джалиев, а не кто-то другой пытался тебя снять?

— Долго думал. Уверен.

— А если это кто-то из прошлого. Этот, Буцык питерский откинулся, вернулся, короче, и — ни дома, ни сестрички. Тебе бы понравилось?

Вот, уж кого мне видеть не хотелось, так это Колюню Буцыка. Вот, перед кем я реально виноват. Сестра его, по-моему, Ленкой её звали, никак не признавалась, где документы. И сдыхать потом долго не хотела, живучая была сучка.

— Да загнулся он на зоне, у него же это… сердце всё болело, и с башкой он не дружил, — успокоил я себя. — Он даже моей фамилии не знал.

— Пора тебе, брат, короче, с криминалом завязывать. Поверь, спокойнее спать будешь. Я завязал и горя теперь не знаю. Время наше прошло, пора смириться и понемногу отстёгивать бабос, — Макс вздохнул. — Всякой жидне.

— Так я ж ничего такого особенного не делал, — сказал я и заткнулся, вспомнив ночное приключение.

Ну, прихлопнул сучонку. Так ведь тысячи таких бродят — стрёмных, но с понтами. Сама виновата. Нефиг было рыпаться.

— Ничё, брат, — я похлопал его по плечу. — Будет и на нашей улице праздник.

— У меня есть мент знакомый, короче, серьёзный парень. Он бы тебе понравился. Не хочешь в ментовке поработать? Тут многие авторитеты теперь в ментах.

— Та не. Светиться пока не хочу.

— Зато крыша будет ни хрена себе.

— От пули никакая крыша не спасёт. Вот. Да и позор это… в ментовке, — я кивнул на фашистский крест. — Зачем ты это повесил? Мой дед на войне погиб, а ты…

— Дурак, — буркнул Макс и налился кровью. — Это, короче, древнеславянский оберегающий знак, коловрат. Гитлер его спендюрил и опозорил, а ты… э-эх.

Кто меня за язык тянул? Так ведь хорошо сидели, теперь надо выслушивать фигню всякую про славян, символы, крест этот. Всё равно он фашистский, хоть стреляй меня! Ну его нафиг, чтоб я ещё раз заговорил об этом. Макс — классный пацан, но больной на всю голову. Оно мне надо? Всё равно при своём мнении останусь.

— Слышь, мне ехать пора, — проговорил я, поднимаясь. — Спасибо за пивко.

На простецком славянском лице брата мелькнуло разочарование, он вздохнул и пожал руку.

— Заезжай в гости.

У кованых чёрных ворот прижался к кирпичному забору «мерин» с выбитой фарой. Красавец! Я на прощание погладил его серебристый бок и потопал по дороге вперёд, к остановке, где тусовались таксисты.

Так вот живёт человек как будто в селе, чуть прошёл — вот тебе и город, и супермаркеты. А тут гнилые заборы чередуются с каменными, увитыми плющом, и куры под ногами путаются. Идёшь по раздолбанной дороге, пылюка из-под ног летит, и никого рядом, хотя ещё день.

Краем глаза я уловил лёгкое движение, повернул голову и обомлел: на гладком сером камне танцевала бледная, похожая на ночную бабочку, тень. Мгновенье — и нет ничего. А ведь была, стопудово была! Ощутив холодок, поднимающийся по спине, я обошёл камень: ничего, никаких следов. Протёр глаза, чертыхнулся. Нет, я не сумасшедший! Она была! Была! Светло-серая, размером с небольшую дворнягу, по очертаниям похожая на летучую мышь. А, хрен с ней!

Таксисты — два даже на вид вонючих лоха — резались в «козла» на багажнике белой «Волги». Чуть дальше «Дэу» с шашечками пряталась от солнца в тени деревьев.

— Ну, шо, карпалы, кто первый едет?

Мужики переглянулись. Тот, что постарше, подёргал себя за ус, оглядел меня с ног до головы, задержал взгляд на моих туфлях и сказал осторожно:

— Куда везти-то тебя?

— Ты шо такой дерзкий-то? Не надо мне тыкать, — я с удовольствием наблюдал, как с его рожи слетают понты. — На Северную. Сколько попросите?

Усатый ещё раз глянул на мою обувь и выдал:

— Двести пятьдесят.

Вот жлобьё поганое, подумал я. На лоха, думает, напал. Ну, я покажу тебе, кто из нас лох. Ввалившись в салон, я расселся сзади и сказал:

— Ну шо, поехали?

— Поехали, — усатый положил кепку на сидение смертника, демонстрируя красную, как зад макаки, лысину.

Радуешься? Ну, порадуйся пока. Ненавижу карпал и газелистов. Газелистов за то, что ездить не умеют ни черта, карпал, потому что они — тупорылое жлобьё. Машина возмущенно закряхтела, тронулась. Я уставился в окно и принялся считать прохожих тёлок, с которыми мне хотелось бы перепихнуться. За пять минут езды таких я насчитал восемь штук, и вдруг — невысокая девчонка с темными волосами ниже плеч, в нелепой юбке, с неформальным рюкзачком через плечо, идёт, чуть косолапит… она. Она же должна была издохнуть!

— Стой! — заорал я и, едва не навернувшись, вывалился из сбавившей ход машины. — Стой! — Крикнул я уходящей девчонке. — Стоять!

Но она не слышала. Наконец я нагнал её и развернул рывком: голубые, бездарно накрашенные глаза тупо уставились на меня, маленький ротик раскрылся, верхняя губа оттопырилась и подскочила.

— Уродина. Овца безмозглая, — прорычал я разочарованно и зашагал к «Волге», из которой таращился водила.

— Шо вылупился?

Потупившись, он завёл мотор.

На месте, возле стоянки, я протянул карпале сотню и, предвкушая разборку, скрестил руки на груди. Он повертел купюру:

— А остальное?

— Вот скажи, я похож на лоха?

— Нет, — он облизал губы.

— Тогда какого беса ты, как лоха, меня разводишь? Вали отсюда, мужик, а то отгрёбёшь по первое число. Не хрен нормальных людей стричь. Понял?

Он втянул голову в плечи.

— Но мы же договорились…

— Мы? Это ты договорился! Ты у меня сейчас договоришься, шкура безмозглая! Я щаз тебя прямо тут и закопаю… вместе с ведром с болтами твоим. Вали отсюда, тварь. До трёх считаю. И раз, и два…

Мужик хлопнул дверью, «Волга» его взревела и рванула с несвойственной прытью.

— Совсем охренели, — пожаловался я деду-сторожу, который, похоже, на этой стоянке жил. — Совсем человеку житья нет, каждый обдурить старается. Вот ты, отец, тут всегда? Жить, что ли, больше негде?

— Да, шынок, — кивнул он. — Дом мой шгорел уж два года как, а помирать не хочется.

— Знаешь что, дед, — я протянул ему сотенную. — Лучше тебе денег дам, чем тому чмырю. На вот. Хочешь — пропей, хочешь — прогуляй.

Уезжал я, чувствуя себя настоящим человеком.

Открыв дверь дома, я утонул в запахе выпечки. Неужели Анжелка постаралась? Офигеть! В жизни ничего не готовила — и на тебе! Захлёбываясь слюной, я скинул туфли и протопал в кухню, но увидел там не свою благоверную, а пухленькую тётушку в фартуке и розовой косынке. Она улыбнулась и поздоровалась.

— Ты кто ещё такая? — не выдержал я, меньше всего мне хотелось посторонних людей в своём доме.

— Няня, — она испуганно захлопала ресницами. — Меня Анжелика наняла.

— Может, она тебя и спать со мной вместо себя положит? — проворчал я, располагаясь в кресле. — Где она шляется?

— Поехала по магазинам мебель смотреть, — голос няни потускнел. — Вы ужинать будете?

— Буду, а шо есть?

— Свиные отбивные с сыром и грибами, жареный картофель и яблочный пирог, — вяло отчиталась она.

— Класс! Не, хорошо, что ты есть. Давай, — я смахнул со стола Анжелкины журналы. — Давай сюда, жрать хочу как зверь.

Только я набил рот и включил телик, как скрипнули петли и донеслись голоса: довольный Анжелкин и приглушённый мужской… не, мужские. Мужиков было несколько. Дверь распахнулась, и ввалилась моя жена с коробкой в руках, следом вошли два мужика бомжеватого вида, навьюченные тюками. Я попытался проглотить еду и выругаться, но жрачка стала поперёк горла. Ни туда, ни назад. Уржаться, наверно, можно, если со стороны смотреть: красный от натуги хозяин дома сидит, вытаращив глаза, и совершает конвульсивные движения шеей. Пожрать не дают спокойно, суки!

Не замечая меня, Анжелка поставила коробку на пол, указала на засиженную мухами люстру над моей головой:

— Большую розовую повесим вот сюда, — щебетала она. — А синенькие, что поменьше…

В этот момент я протолкнул еду в желудок, вскочил и заорал:

— А ну пошли отсюда на хрен!

Переглянувшись, мужики сложили тюки и попятились. Анжелка побледнела и прижалась к стенке.

— Котик, миленький, что случилось?

— Чужие люди в доме, — я успокоился и сел. — Предупреждать надо, ты же знаешь, что не надо приводить сюда никаких людей.

— Ты какой-то странный, что случилось? — повторяла она как заведённая. — Я купила люстры и шторки, это грузчики, они помогли принести.

— Я — ем. Когда я ем, должно быть тихо.

В соседней комнате заорал малой, нянька бросилась его утешать, затянула колыбельную. Её пухлые руки двигались вниз-вверх, вниз-вверх, вниз-вверх.

Говорить Анжелке о том, что меня тревожит? Нет. Пусть живёт спокойно, покупает всякую хрень и радуется. Я — мужик и должен уметь заботиться о своей семье. Убедившись, что я успокоился, жена села рядом, коснулась моей руки:

— Ну что ты так? Людей напугал, меня…

— Думаешь, мне приятно, что мы в такой жопе? Это ведь всё на мои плечи ложится. Думаешь, легко мне?

Она ткнулась носом в шею, защекотала лицо кудряшками, я прижал её и поцеловал, ощущая, как становится легко и спокойно.

— Я у врача была, мне сказали, что уже можно.

— Тогда идём в спальню.

Ночь была офигенно страстной.

Очнулся я с головной болью. Как после буйного бухалова. Не помню, как засыпал. Похоже, мы вдвоём заснули от усталости. Помню, Анжелка что-то говорила, говорила, а я только мычал и в подушку тыкался. Она ещё спит, каштановые кудри по подушке разметались, из приоткрытого рта слюна вытекла, оставив на щеке белесую дорожку. Дерьмо! И что, я должен её целовать? Я потёр губы: вроде бы, рот не слюнявый. Башка, блииин, раскалывается, двигаться больно. Проковыляв в ванную, я сунул голову под холодную воду, наглотался обезболивающих и улёгся в столовой на диване, включил телик без звука.

Взгляд. Снова этот взгляд. Хрен с вами — убивайте. Стреляйте, да хоть по частям режьте! С места не сдвинусь. Я зажмурился, ожидая пулю в лоб. Ничего не случилось. Ничего и не случится, это просто глюки, у меня медленно едет крыша. Спустилась Анжелка, рядом села, посмотрела выжидающе.

— Я каталоги взяла из мебельных магазинов. В «Московском доме» присмотрела кожаный диван на распродаже, совсем недорого, сейчас тебе покажу, вот он, посмотри. Скажи, классный? Сюда поставим. В спальню я нашла…

Она тарахтела и тарахтела, а я думал о своём. Думал, что мне хочется куда-то поехать, развеяться, лишь бы тут не киснуть. Вот, голова пройдёт, сяду за руль и по магазинам её повезу. Мне пофиг все эти диваны и прочая херня, мне хочется, чтобы исчез тот, кто смотрит в спину. Чтобы не вздрагивать от каждого шороха. И ведь не за себя страшно, за неё, вот, страшно, за сына, погибнут ведь ни за что, ни про что.

Понемногу боль успокоилась, и я предложил-таки Анжелке прокатиться, пойти в ресторан, а потом заскочить в мебельный и оплатить то, что она присмотрела. Мне было в падлу заниматься домом — бабье это дело. Тем более, вкус у жены отменный — выбрала же меня из тысяч мужиков.

— Давай сначала за мебелью, а потом — в ресторан! — она чмокнула меня в щёку. — Обмоем покупки.

Я пожал плечами:

— Мне всё равно.

— Тогда я побежала одеваться.

Странные всё-таки бабы! Мужик на работе горбячит, света белого не видит, подставляется, нервничает, а у бабы одна забота: купить диван. Если не диван, то шубу, не шубу, так сумку. Если не купить бабе то, что она хочет, ей будет казаться, что её жизнь кончена. Хотя у неё этими сумками (туфлями, шубами) все шкафы забиты, для неё твой отказ, что конец света, не меньше. В доме полно мебели — старенькой, но добротной, живи — не хочу. Нет, моча в голову ударила: подавай новую. Бери, бери новую, жри, если ты от этого счастлива.

Собралась Анжелка за полчаса, это для неё рекорд, обычно она полдня возится. Юбку короткую надела и сиськи выставила. На фига, спрашивается? В магазин ведь едем.

— Ну, шо — выдвигаемся? — я поднялся.

Укоризненно покачав головой, Анжелка сказала:

— Хоть бы переоделся.

— Кому не нравится, пусть не смотрит, — сказал я, думая, что не променяю свои спортивки «Адидас» ни на джинсы, ни, тем более, на брюки. — Не на приём собрались.

— Там в магазине продавщица есть, — говорила Анжелка, пока я рулил. — Такая конченая! Обезьяна просто, ногти неухожены, и никакого уважения к клиентам. Вот скажи, как можно! Она же с солидными людьми работает, и ногти неухожены! Да и в парикмахерской она не была больше двух месяцев. Я ей говорю: есть ли скидка на диван, когда я покупаю больше, чем на десять тысяч? У них от десяти тысяч скидки. Она на меня посмотрела как на дуру, и отвечает, что нет, диван и так уценённый. Я говорю, как же так, от десяти тысяч ведь скидки! А она, представляешь, развернулась и ушла! Хотела на неё пожаловаться, да вечер был, и начальство разъехалось. Не хочет мне скидки делать, крыса.

— А ты попроси скидку на другую вещь.

Анжелка фыркнула:

— «Попроси» — вот ещё. Это они должны меня просить, я приехала оставить им деньги, а они ещё и хамят.

Всю дорогу она рассказывала про парикмахершу, маникюршу и тупых уродин, которые бродят по улице. Я не слушал, крутил себе баранку и только изредка кивал и говорил «угу». Все они, бабы, как радио, которое нельзя выключить.

— Сейчас надо будет повернуть налево, — сказала Анжелка. — Вот, видишь трёхэтажный дом с красной крышей? Это мебельный салон.

— Вижу, на нём написано, — я припарковался. — Иди. Я подожду в машине.

— Ну, кооотик! Ну, мне нужен твой совет!

— Иди сама, — боль усилилась, я сжал виски. — Приду через полчаса.

Да что за фигня! Пока сюда не приехал, башка болела редко, сейчас же — подохнуть можно. Да ещё и в глазах двоится. Где-то в бардачке кетанол валялся… вот он. Чтобы наверняка, достал три таблетки и проглотил, запив минералкой. Уселся удобно, чтобы видеть, что на улице творится, и веки прикрыл. Минут через двадцать начнёт действовать. Странно, что спазган не помог.

Вдоль по дороге туда-сюда прогуливалась офигенная тёлка с коляской. Блондинка, волосы ниже талии, ноги от ушей, губы пухлые. Не будь рядом Анжелки, я б её… э-эх! Достала телефон, говорит… Стоп! Кто это позади неё?

Буцык! Охренеть!

Сутулится, руки в карманах прячет, оглядывается, словно боится слежки. Вот тебе и Джалиев! Получи, фашист, гранату! Нашёл-таки меня. Оглядевшись, Буцык пригладил чёрные кудри, зашагал к своей развалине. Надо же — машину себе купил, значит, не бедствует. Вот сука! Не ожидал, что я тебя вычислил? Кровь колотилась в висках, каждый удар отзывался болью, но я был так поражён, что не обращал внимания.

Кляча Буцыка завелась и тронулась, я чуть подождал и упал ему на хвост. Ехал он до неприличия медленно, даже останавливался несколько раз, но я придерживался расстояния, и он меня не замечал.

Свернув с основной трассы, он прополз около километра и остановился у гаражей над дорогой. Пришлось ехать дальше и парковаться у магазинчика во дворе. К этому времени Буцык уже загнал машину и, привалившись к синим воротам, закрывал замок. Справился с замком, сунул ключ в карман, надел чёрные очки, огляделся. Чует, сволочь, неладное! Ну ничего, недолго тебе осталось, теперь я знаю, где с тобой встретиться.

Я пристроился в густых кустах сирени на остатках лавочки. Отличное место, отличный обзор! И тут, в самый неподходящий момент, зазвонил телефон. Блин! Анжелка. Не могла ещё немного побродить. Я отключил мобилу и переключил внимание на Буцыка, он присел на корточки, за голову схватился. Да ему тоже хреново! Словно отозвавшись, голову пронзила боль.

Скрипнув тормозами, подъехало такси, Буцык погрузился на заднее сидение и укатил.

Значит, так. Джалиев, значит, ни при чём. Вот же Макс! Во чуйка сработала! Буцык-то живёхонький! Даже одет, как тогда: пиджачок задрипанный и брюки лоховские. Ну ничего, с тобой, всё будет быстро и просто, потому что лохом ты был, лохом и подохнешь. И подохнешь, чует моё сердце, со дня на день.

Чёрт! Про Анжелку забыл. Рвёт и мечет, наверно. Включив телефон, я тотчас её набрал.

— Скотина такая! Чего отключился? Бросил меня тут одну. Выхожу — тебя нет…

— Заткнись, дело срочное, — сказал я радостно. — Ща подъеду.

Бузела Анжелка недолго. Даже не взглянув на покупки, я оплатил счёт, и за моим «Сабурбаном» пристроился грузовичок с мебелью. Жена цвела и пахла. Такой счастливой я давно её не видел.

В мыслях прочно засел Буцык. Как ни пытался я его изгнать из головы — не уходит, хоть убейся… хотя, зачем убиваться? Лучше я его убью. Завтра этим и займусь. Ствол, слава яйцам, есть, лежит дома под подушкой. Одно непонятно: как Буцык меня здесь нашёл? Я бежал грамотно, путал следы, а он всё равно нашёл, хотя всегда был идиотом. Неужели поумнел? Что ж такое, столько вопросов без ответа! Ну, да ладно, я его просчитал, это уже хорошо. Это половина дела.

Пока выгружали мебель и растаскивали по комнатам, я сидел на куче кирпичей в огороде. Ненавижу такую суету. До изжоги ненавижу! И ведь надолго затянется. Вон, Анжелка бежит, колючки перескакивает.

— Дорогой, ты не мог бы помочь?

— Нет! — рявкнул я. — Твоя затея, ты и занимайся, и постарайся побыстрее, у меня голова болит.

— Ладно. Скажу, чтобы поторопились, — она поплелась в дом, поводя загорелыми плечами, виляя аппетитной задницей, едва прикрытой джинсовой юбкой.

А ведь голова почти прошла, остался лёгкий такой звон. Ещё бы ей не пройти, столько кетанола выжрал! Грохнула дверь грузовика — два пацана в синей униформе потащили в дом кожаный диван. Моя жена скакала рядом, попискивала и размахивала руками. Такой маленький грузовик, а сколько всего в него влезло! Двуспальная кровать в разобранном виде, четыре кресла, диванчик, бесчисленное множество шкафов и полочек, стулья и гардины. Когда же они всё это по местам расставят?

Нужно пошагово продумать завтрашний день. Где выпасать Буцыка, я понял. Теперь вопрос, когда его лучше снять, и как подгадать, чтобы поблизости никого не было? Место ведь людное, постоянно кто-то ходит, ездит. Так сразу и не просчитаешь. Ничё, на месте сориентируюсь. Хорошо, что напротив гаражей густые кусты.

Разгрузку и расстановку мебели закончили около восьми вечера. К этому времени я готов был захавать буйвола. Но, когда я переступил порог, голодный и злой, меня ждал только что купленный стол, заставленный жрачкой. Не говоря ни слова, я вгрызся в мясо и наложил себе картошки. Вкусно, бляха-муха! Хорошо готовит эта наша няня.

После горячей ночки, проведённой в объятиях Анжелки, мне снились тревожные сны. Проснувшись, не смог вспомнить ничего конкретного. То ли я кого-то валил, то ли меня пасли, чтобы завалить. Умывшись и отлив, я взял «Беретту» с глушаком, расставил пивные банки, прицелился. Хлоп-хлоп-хлоп-хлоп — все попадали. Готовься, Буцык, я иду за тобой!

Что сделать, чтобы не привлекать внимание? Скорее всего, в тех кустах тусуются подростки и местные нарики, детишки могут играть. Как их спровадить? Вернувшись домой, я поглядел на себя в свежекупленное зеркало с подсветкой: рожа перекошена, двухдневная щетина на щеках — то, что надо. Теперь нужно найти бомжацкий шмот, кепарик стрёмный какой-нибудь. Штаны, так уж и быть, пусть остаются спортивные.

Перерыв весь дом, чердак, гараж и подвал, я не отыскал ничего подходящего. Что же делать? А, хрен с ним, поеду, как есть, пробью обстановку, посмотрю, во сколько это чмо в гараж приходит. Вот прикол: он меня пасёт, а я — его. Непонятно только, чего он меня ещё не пристрелил, наверно, замышляет что-то против моей семьи, сука. Ну, ничего, Колюня, ничего.

На месте я уселся на скамейку, закурил. Напротив синих ворот гаража играли в классики два пацанчика и рыжая девчонка. И чего не в школе? Так и хотелось их пинками разогнать. Хорошо ты, Буцык, устроился, гаражом обзавёлся. Как будто давно здесь живёшь, а не за мной приехал.

К обеду детишки разошлись, в соседнем гараже собралась на репетицию рок-группа. До самого вечера внутри завывала гитара и ревели нечеловеческими голосами. Ну, что за прикол такое играть? Ни музыки, ни слов. Пострелял бы бездарностей вместе с Буцыком.

Я изнемогал, я буквально сходил с ума, у моих ног выросла гора окурков. Скомкав пустую пачку, я отправился за сигаретами, но в чёртовом ларьке закончился «Парламент», пришлось брать «Кент».

Только я сунул в зубы сигарету, как в голове словно граната рванула, горячо стало, в виски изнутри осколки впились. Обернувшись, я заметил серебристую машину, подъезжающую к гаражу. Так-так-так! А вот и Колюня! Спинку подставляет, рачится у ворот. Смазывать замок надо, тогда легче открываться будет. Пистолет ткнулся в бок, словно говоря: тут я, тут! Я рвусь в бой, достань меня! Нажми на курок! Рано, малыш, ещё очень рано.

Рок-музыканты — приличные на вид коротко стриженные парнишки — курили на свежем воздухе. Буцыка они, судя по всему, знали: поздоровались по очереди, пожали руку. Открыв ворота, он загнал машину, повесил огромный замок и, прощаясь, помахал подросткам. Я пошёл за ним.

Словно чувствуя слежку, он всё время оборачивался и подолгу стоял на месте. Как выяснилось, Буцык снял квартиру в двенадцатиэтажном доме с кодовым замком, пробраться внутрь и узнать номер его квартиры не удалось. Оно и неважно. Мне интереснее его гараж.

По дороге домой, в селе, мне встретился бич с недопитой бутылкой пива. На вид ему было около пятидесяти, длинный, заросший, в пиджаке, залатанном на локтях, и выцветших спортивных штанах. То, что надо.

— Эй, ты! — крикнул я, вылезая из машины.

Бич взглянул на меня, наморщил лоб, оттопырил губу.

— Да-да, ты. Деньги нужны?

— Чё те надо, а? — он взлохматил нечёсаные волосы.

— Твой пиджак и свитер.

Он вытаращил глаза:

— Ты гонишь?

— Держи, — я протянул сотку. — Снимай.

С минуту он смотрел на деньги, вертел их, причмокивал, воображая, сколько он бухла на них купит, наконец, снял пиджак, отряхнул, осмотрел с гордостью и протянул мне. Ощупал свитер, снял, отряхнул и тоже протянул. Остался он в одной грязной, почти чёрной майке и убогих штанах. Дерьмо вонючее.

— Носи, брат, — он сглотнул. — Хороший шмот, тёплый.

— Какой я тебе брат, убожество? Вали отсюда. Давай, давай, пошёл!

Скорчив недоумённую рожу, бич зашатался прочь.

Теперь никто не узнает в вонючем бомже, потягивающем дешёвое пиво на лавочке, Вано Шалого.

У меня была чуйка, что Буцык сегодня должен появиться ближе к вечеру, и на пост я прибыл в начале пятого. Уселся на бетонную ножку, растопырив колени, вынул из-за пазухи отвратного клетчатого пиджака бутылку местного пива, сбил крышку о почерневший обломок доски, пригубил. Ну и дерьмище, тьфу! Кислятина. Только бомжам такое пить. А что, я — бомж: в бичовском шмоте, воняю перегаром, небрит и перекошен. Мне жарко, спина взмокла, но приходится терпеть. Я глянул на бычки «Парламента». Да, курю дорогие сигареты, но вряд ли кто-то обратит на это внимание.

Напротив пристроились личинки лохов — двое длинношеих пацанов в джинсах, растянутых на коленях. На их головах красовались засаленные кепки. Только вас мне и не хватало! На меня сопляки глядели с нескрываемым презрением, сплёвывали сквозь зубы. Пора от них избавляться. Вытерев рот рукавом, я смачно рыгнул и встал, пошатываясь. Расстегнул ширинку. Путаясь в штанах, сделал несколько шагов и принялся отливать на ходу. Пацанята переглянулись, заржали и свалили-таки.

Вот и хорошо. Скоро Буцык нарисуется. Очень-очень скоро. Где он шляется?

Солнце исчезло за крышами, стало прохладнее. Так-то лучше. Было бы вообще замечательно, если бы в гараже по соседству снова ревели бездарные рокеры. Тогда никто не услышал бы пару подозрительных хлопков.

Ни рокеры, ни Буцык так и не объявились. Стемнело уже, вон, высыпали первые звёзды. Пойду-ка я домой. Вдруг его сегодня не будет, чего зря зад отсиживать?

Всё-таки нервирует, когда твой дом у хрена на куличках. Хочется побыстрее добраться, а приходится трястись в машине. И давишь, давишь на газ, спешишь… Вот ведь интересно: почему я спешу? Откуда на душе тревога? Кажется, что эти несколько минут жизненно важны.

Мимо проносились горящие квадраты окон, фонари, дома. Мимо и мимо, ненужные, неинтересные. Опасность подстёгивала и гнала вперёд, корчила рожи, издевалась: спеши, не спеши, ничего не изменишь. Всё решено без тебя.

Машина перепрыгивала через кочки, тряслась, я чуть об руль не долбанулся, но домчал. Вот он, мой дом: два светящихся окна в непроглядном мраке. Скорее, ну скорее же! Я взбежал по ступенькам, распахнул дверь. Везде свет: и в прихожей, и в столовой, и на кухне. Ослеплённый, я зажмурился, ощущая, как холодеют руки. Мой дом пуст. Кроме меня здесь нет живых. Щелчок передёрнутого затвора эхом прокатился по пустым комнатам. Хотелось крикнуть, позвать Анжелку и услышать её голос, но я откуда-то знал, что она не ответит. Она лежит в своей комнате с перерезанным горлом, а рядом медленно остывает малой. Одна надежда, что убийца ещё здесь. Я совсем чуть-чуть опоздал, но ещё могу его наказать.

На носках я взошёл по лестнице, замер у двери в спальню: тишина. Сейчас или никогда. Удар — дверь распахнулась, я ворвался в комнату с пистолетом наготове.

Никого.

Анжелкины вещи разбросаны по полу, дверцы шкафов открыты, поперёк смятой постели протянулся ажурный лифчик. Чёрт! Ну ты, Буцык, и сука! Ударом ноги я открыл дверь в соседнюю, нежилую спальню — грохот и женский крик. Щёлкнул выключатель: перед дулом пистолета размахивала руками заспанная няня, на её постели ворочался и недовольно скулил сын. Я витиевато выругался и сплюнул.

— Что ж вы пугаете так, — пролепетала женщина, взяла на руки ребёнка. — Так недолго и инфаркт получить.

— Какого чёрта дверь не закрыта, — прорычал я, чувствуя, как меня начинает бить Кондратий. — Где моя жена?

— К ней подруга приехала… Алла, рыженькая такая. Они вышли проветриться.

Вот же дуры! Такое опасное время, а им всё шляться бы! Я набрал Анжелку: трубку сняли, загромыхала музыка.

— Слушаю тебя, ко-о-отик!

Напилась уже, скотина.

— Ты где?

— О-о-о, тут это… бар такой милый… классный… Алла, как называется? Хи-и-и. Барсук. Давай к нам скорее.

— Знаешь, что, едь домой быстро из своего сучьего бара. У тебя есть час, чтоб добраться. Поняла?

— Ну, ко-о-тик! Ну, не ревнуй.

Знала бы ты, дура, что я из-за тебя пережил!

— Ладно, — сказал я, остывая. — Тусуйтесь. Только осторожно.

Что-то нервным я стал. Нельзя так. Скорее нужно кончать Буцыка, а то волнуюсь за жену, как престарелая мамаша за девственность своей дочки. Самому жизни нет, и ей не даю развлекаться.

Вернулась Анжелка за полночь. Загрохотала стулом, разделась, завалилась в постель. Сквозь сон я слышал, как она пару раз вставала в туалет. Утром в столовой я натолкнулся на Аллку, зелёную, перекошенную. Вот, кого бы я испугался, увидев утром в постели, так это её: длинная, костлявая, крючконосая. Баба Яга в молодости. Ссутулившись, она пыталась запихать в себя кофе.

— Привет, — проговорил я. — Как погуляли?

Вместо приветствия она промычала что-то нечленораздельное, но на вопрос ответила:

— У-у-у, хорошо, — она ткнулась носом в ладонь, растопырив длинные пальцы с горбатыми наращенными когтями. — Хороший бар, весёлый.

— Вижу, что встреча удалась, — высыпал в рот таблетки от головы, запил минералкой. — Когда моя проснётся, скажи, что буду поздно.

В машине я переоделся, и на место прибыл в маскарадном костюме, засел в кустах, откупорил пиво, поскрёб колючую щёку. Четвёртый день не бреюсь, точно, бомжара. В таком виде меня мать родная не узнает… Мама. Как она там? Когда закончу с Буцыком, надо будет ей позвонить.

Солнце пекло нещадно, пришлось забиться в тень.

К обеду набежали тучи, похолодало, теперь пиджак был даже кстати. Вот, только Буцык всё не появлялся. Не умотал ли он из города? А я сижу здесь в вонючем свитере, пью говёное пиво, потею. Как бы там ни было, придётся торчать до темноты.

К пяти вечера в соседний гараж стали подтягиваться рокеры. Сначала пришёл белобрысый пацанчик. Если бы не косуха и бандана, я бы подумал, что это девка. Ништяково зазвучала гитарная партия «Rainbow». Да это ж «Kill the King». Как ты угадал с песней, волосатый! Поспешил я назвать вас отстойниками. Следующим ворота гаража открыл нормального вида русоволосый парнишка. Музыка оборвалась, заиграла «Ария». Вокалист не тянул высокие ноты и местами фальшивил. Не вокалист, а дерьмо. Заткнись, бездарь! Пусть парнишка классику лабает. Дождавшись барабанщика и басиста, группа заиграла свои песни. Гитара неплохо звучала, но остальное — дрянь! Особенно — ревущий вокал. Заслушавшись, я на пару минут забыл о Буцыке, а зря. Серебристая тачка остановилась напротив синих ворот.

Вот и ты, красавец.

Оглядевшись, я достал пистолет, приладил глушак. Под костями черепа шевельнулась боль. Хорошо, что таблетки выпил.

Ничего не подозревающий Буцык открывал ворота, и вдруг его скрючило. Оклемался, сел в машину. Взревел мотор, из выхлопной трубы вырвалось облако чёрного дыма. Дёрнувшись, машина плавно вошла в гараж.

Пора.

Спрятав под пиджаком руку с пистолетом, я зашагал вперёд. Чем ближе я подходил, тем громче колотилось сердце. Оно заглушало даже рёв музыки в соседнем гараже. Что за фигня? Как будто что-то мешает, удерживает, оттягивает назад. Хрен вам! Горячая капля пота защекотала губы, сбежала вниз. Я слизал её… да это кровь! Вот же херня! И башка раскалывается. Нет, не остановлюсь. Нужно доделать начатое.

Уверенным шагом войдя в гараж, я прижался к стенке, и вовремя: грохнул выстрел, потом — ещё один. Пуля срикошетила от ворот. Я отпрыгнул, обогнул машину. Зашёл с тылу и выстрелил, когда Буцык поворачивался всем корпусом, направляя пистолет. Буцык откинулся назад, и вдруг… Или приглючилось? Вдруг его лицо стало меняться: расширилось, глаза увеличились, искривлённый нос выровнялся, чёрные волосы распрямились и посветлели. Рубашка превратилась в бежевый свитер. Я отпрянул. Человек, который мне пригрезился за секунду до падения, не имел с Буцыком ничего общего.

Волосы на голове зашевелились. Я обливался холодным потом, не в силах сдвинуться с места. Наконец, пересилив страх, шагнул вперёд, ещё шагнул. Мне нужно видеть. Знать…

Вот из-за машины выглянули мелко подрагивающие кончики туфель, ноги в чёрных брюках, живот, грудь, лицо… Чёрт! Вот чёрт!!! Это не Буцык — совершенно незнакомый мужик. Пуля вошла недалеко от виска. Но я видел… был уверен, что выпасаю Буцыка. Как же так?

Я попятился к воротам, споткнувшись о тряпьё, чуть не растянулся. На улице отдышался. Так… спрятать пистолет. Сунул руку за пазуху и побрёл. Куда, зачем — не помню. Очнулся за рулём, взял себя в руки, остановил машину. У меня едет крыша. Я становлюсь опасным. Завалил человека, потому что приглючилось чёрти что. Как жить с такими глюкам в голове?

По пути домой купил литровую бутылку водки и, не здороваясь с женой, забился в необитаемую спальню на третьем этаже.

Хирург

Усевшись в салоне авто, Полковник снял чёрные очки, дохнул на стёкла и принялся их протирать носовым платком.

— Мне эта затея кажется напрасной тратой времени.

— Банальная перестраховка, — Хирург закурил. — Скорее всего, ты прав, но нам нельзя ошибаться.

— Да знаю я, знаю. Развлёкся залётный Чужак и свалил, а мы — суетись. Всё забываю спросить, как эта девушка? Пострадавшая.

— Пока трудно сказать.

Полковник водрузил очки на переносицу и вздохнул:

— Ну, где твоя девочка? Снова девочка… тебя окружают исключительно женщины, дамский ты угодник!

— У неё есть ещё пять минут. Женщины — это плохо. Это всегда лишняя суета. Женщина-хелпер так вообще человек-катастрофа.

— Ты ей рассказал, твоей девочке, что она за существо?

— Нет пока.

— Жалко, да? Сердобольный ты мой.

— Слушай, может, ты её просветишь? Она в знак благодарности будет за тобой год носиться, в подъезде караулить, палаточный лагерь под окном разбивать. Она обязательно привяжется, ты же знаешь. Лучше Женю попрошу, ветераншу нашу.

— Ну да, ну да…

— Вот, кстати, и Вика.

Девушка взошла по ступенькам и замерла недалеко от автостоянки, под башенкой с часами. Скрестила ноги, обхватила сумку, завертела головой. Как же она сейчас похожа на вспугнутую птицу — цаплю или журавлёнка. Тонкие ножки в мешковатых джинсах, несоразмерная блузка, из рукавов торчат острые локотки. Если бы женщины относились так к своему гардеробу, все кутюрье разорились бы. А ведь миленькая девочка!

Опустив стекло, Хирург помахал ей. Сглотнув, она засеменила к машине. Увидев Полковника, отпрянула и взглянула с негодованием.

— Майор милиции Богатиков, — тотчас представился он, развернув ксиву. — Юная леди, нам нужна ваша помощь.

— Я… вряд ли сумею помочь.

— Только ты и сможешь, — сказал Хирург, кивнул назад. — Присаживайся.

— За… зачем? — пролепетала она, села, но дверь оставила открытой, — Как?

— Мы будем кататься по городу, а ты — прислушиваться к чувствам. Если тебя что-то насторожит — немедленно говори.

Рот девушки приоткрылся. Будь на её месте кто-то другой, покрутил бы пальцем у виска и спасся бегством, но хелпер подсознательно верит человеку, с которым ему предстоит работать в паре.

— Это более чем странно, — её голос зазвучал твёрже. — Объясните, пожалуйста.

— Если я объясню, — Хирург завёл мотор, — ты изменишься. И мир изменится, причём не в лучшую сторону. Ты хочешь этого?

— Я хочу знать.

— У тебя редкий талант, но такого рода свойства редко приносят человеку счастье, — сказал Хирург, повернувшись назад. — Если я всё тебе расскажу, они усилятся, и ты станешь ещё более несчастной.

— Куда уж больше, — пробормотала она, насупившись.

— Поверь, есть куда, — Хирург взглянул на Полковника, рассматривающего игрушечного скомороха у зеркала, выжал газ. — В каждом человеке есть червоточина, в ком-то она больше, в ком-то — меньше. Есть те, кто почти сгнил… люди-фурункулы. Так вот, если ты окажешься рядом с человеком, в душе которого есть грязь, он потеряет людское обличие и будет, не желая того, творить непотребство. В тебе много силы, которая катализирует зло, если её пробудить, ты не сможешь на люди показаться. Оно тебе надо?

В зеркале отразились её округлившиеся глаза.

— Оно… и так… всё — так.

— Умножь на десять, — сказал Полковник. — Эд, хватит курить! Во-первых, это опасно за рулём, во-вторых, ты всё завонял.

— Слушаюсь, товарищ майор, — жадно затянувшись, Хирург выбросил только что начатую сигарету. — Вика, прошу прощения.

— Как жить с этим, — проговорила девушка. — И что оно такое? Что я такое?

— Повторяю: если ты узнаешь, не сможешь жить среди людей. Они будут, не желая того, ненавидеть тебя. И, скорее всего, своей смертью ты не умрёшь. Хочешь так?

— Нет.

— Тогда тебе остаётся нам поверить, мы из одной упряжки.

— Последний вопрос… Что мы ищем?

Полковник качнул скомороха и сказал:

— Не «что», а «кого»: человека, в котором не осталось ничего, кроме червоточины. Он по сути мертвец, да что-то задержался среди живых.

— А вы… сами не можете?

— Не можем. Отставить разговоры!

Хирург посмотрел назад: девушка прикусила губу и откинулась на сидение. Сумку она прижала к себе, обхватив руками.

— Теперь расслабься и слушай своё сердце.

— Что я должна почувствовать?

— Панический страх, — сказал Хирург. — Головную боль.

— Понятно, — она вздохнула и отрешённо уставилась в окно, но её внимание тихонько скреблось в душу.

— Вика, — сказал Полковник. — Ты, надеюсь, никуда не торопишься?

— Нет.

— Вот и славненько. Поездка может затянуться на пару часов. Куда поедем? — обратился он к Хирургу.

— В Камыши, потом — Фиолент… куда повезу, туда и поедем.

За окнами проплывали пожелтевшие хрущёвки, белокаменные новострои, украшенные рекламными вывесками; шиферные крыши частных домиков, прикрывающихся буйной зеленью, придорожные шелковицы. Когда «Додж» взобрался на холм, впереди блеснуло море.

Молчание нарушил Полковник:

— Всё тут хорошо: и люди душевные, и дороги широкие, климат, природа, море, но по площади город почти как Москва. Чтобы попасть из района в район, нужно пересекать огромные пустыри. Нерационально. Не понимаю.

— Так уж сложилось. Город всегда был закрытым военным гарнизоном. Строилась воинская часть и рядом — дома для офицеров. Со временем они обрастали магазинами, школами, садиками; прокладывались дороги, троллейбусные линии — получался район. В другом месте другая военная часть становилась районом. Теперь пустоты заполняются новостроями. В городе преобладают центростремительные процессы.

Полковник призадумался и хмыкнул.

Покружив по району, машина свернула на пригородную дорогу и долго ехала сквозь дачный посёлок.

— Камыши, Лётчики, Шевченко — минус, — подытожил Полковник. — Фиолент, похоже, тоже минус. Вика, ты ещё не уснула?

— Пока жива, — донесся её умирающий голос. — Только что-то тошнит. Укачало.

— Потерпи минутку, — сказал Хирург. — Остановлю у обрыва.

— Пустая затея, — Полковник бросал камешки вниз, в бушующее море. — Лучше на рыбалку сходили бы.

Прочёсывание других районов не дало результата. Вика не тревожилась — полулежала на заднем сидении, щёлкая кнопками телефона. Объездив Северную сторону, Хирург отвёз девушку домой и сказал, провожая взглядом:

— И всё-таки он где-то рядом. Прячется, сволочь. Чувствует, что его ищут. Слушай, тебя куда подвезти?

— К гаражу. Нужно ещё кое-куда съездить.

— Будут новости — звони, — прощаясь, Хирург пожал протянутую руку.

«Почему так на душе муторно? — думал он. — Почему так хотелось схватить Полковника за шкирку, затащить в пивнушку… или — на Славикову лодку, и выйти в море? Пусть не время ещё, пусть мы бы не наловили ничего, просто прокатились бы по бухте, рассматривая выстроившиеся рядком военные корабли. Откуда тревога? Что это — возраст? Пора, старина, на пенсию, ты работал сторожевым псом с пятнадцати лет, довольно! Но не отправляют с этой службы на пенсию и не увольняют. Отсюда увольняют только на тот свет».

Дома он растянулся на диване, сцепив руки за головой. Если взятая под опеку девушка выживет, надо будет ею заниматься. Взялся — доводи дело до конца. Подобрал умирающего котёнка, обогрел — всё, ты за него в ответе, потому что подарил заново жизнь. Взвалил на себя обязанности Бога, не жалуйся. Тут не котёнок — человек, не бросать же его, не отступаться в последний момент. Испугался? Сорвался? Запаниковал? Совершил поступок — отвечай. С благих намерений порой слишком строгий спрос. Куда теперь её? Оставить в больнице? Пусть сами выхаживают. Деньги подкидывать иногда. Смотреть, чтоб уход был хороший.

Чужака в городе нет; как это ни цинично, её жизнь потеряла ценность. Шевельнулась совесть, заскребла острыми коготками. Может, девушка умрёт от отёка лёгких? Может, найдутся её родственники? Рано думать о проблемах, которых нет.

И вдруг зазвонил телефон. Хрипловатый голос — Хирург не вспомнил ни имени этой медсестры, ни лица — сказал, что пациентка очнулась. Усевшись в кресло, он почесал переносицу, налил холодной воды и выпил залпом. Умница девочка, значит, не ошибся. Сейчас ехать к ней рано, она немного не в себе. Будет ли она хоть когда-нибудь в себе после того, что случилось? Даже если сохранит разум, даже если снова научится ходить, в её психике останется надлом. Срастётся ли? Или каждый раз, касаясь мужчины, она будет съёживаться, невольно вспоминая ту сволочь? Нужно всё-таки его пристрелить, ой, как нужно!

Свою подопечную Хирург решил навестить утром. «Вот ведь досада, — думал он, поднимаясь в нейрохирургию, поцелуй смерти я вижу, а прогнозировать динамику выздоровления не могу. Стоит ли этой девушке благодарить меня?»

В прошлом году привезли в травматологию парнишку с переломом позвоночника. В аварию попал и кончался уже, да спасли его сотрудники «скорой». Парнишка пролежал полтора месяца и умер, мать не выдержала, в дурдом попала. Тут и встаёт вопрос, что человечней: позволить умереть или спасти? Получается, логичнее и правильнее оборвать такую недо-жизнь. Но если посмотреть с другой стороны, долг каждого врача — спасать, а не лишать жизни. Если он пройдёт мимо умирающего, от совести потом спасения не будет. Выходит, совесть — сродни общественному мнения, и у врачебного альтруизма совсем не альтруистичные корни. Это эгоизм чистой воды: делаем так, как считаем правильным, но о судьбе спасённого не думаем. Не исключено, что он нас проклинать будет. Что нам до того? Мы своё дело сделали, наша совесть чиста.

Под дверью отделения дежурил парнишка в очках — типичный ботаник. Хирург позвонил.

— Сколько можно повторять: часы посещений вечером! — донеслось из-за двери.

— Я не посторонний, — проговорил Хирург.

— Знаем мы вас…

— Лыков из первой хирургии.

Пауза. Щелчок замка. Дверь со скрипом открылась. Краем глаза Хирург следил за ботаником: напрягся, подался вперёд, разочарованно тряхнул нечёсаной гривой.

— Кто вас интересует? — обратился к нему Хирург уже из-за порога.

— Васильева, третья палата. Меня к ней тоже пустят?

— Нет. Если хотите, дождитесь меня с новостями.

Только сейчас Хирург обратил внимание на медсестру: полная женщина пенсионного возраста, седые волосы выбиваются из-под мятого чепца-таблетки, в глазах — вселенская скорбь. Вот и прошла жизнь, говорили эти глаза, пролетела мимо, цветастая, яркая, как свадебный кортеж, а я и не заметила; сигналит сейчас кому-то вдалеке, манит недосягаемым, но не догнать и даже не взглянуть со стороны.

— Вам кого? — буркнула она.

— Как вас зовут? — поинтересовался Хирург на ходу.

— Людмила, — проговорила она неуверенно. — А вы — Эдуард Евгенич? Тот самый? Так это я вам звонила?

— Мне, — сказал он и вошёл в палату.

Лицо девушки было беловато-голубым, как больничные простыни. Фиолетовые «очки», левая половина лица тёмная, припухшая, губы потрескались. Тонкие руки лежали неподвижно. Он подошёл ближе, чтобы девушка могла его видеть, и проговорил:

— Добрый день, малышка, — он чувствовал вину перед ней — за то, что не уверен, будет ли с ней до конца. — Знаю, он не кажется тебе добрым, но это пока. Я здесь, чтобы вернуть тебя к нормальной жизни.

Скосила глаза, смотрит. Пристально так смотрит. И вопрос в её взгляде, и страх.

— Я честен перед тобой. Как скоро ты поправишься, зависит только от твоего упорства.

Вдруг она безумна и просто реагирует на звук? Интересно, сохранилась ли чувствительность? Откинув одеяло, он поднял бледную руку с фиолетовым синяком на сгибе локтя и уколол иглой подушечку большого пальца. Зрачки сузились, девушка зажмурилась и заморгала часто-часто, уставилась с вызовом, словно спрашивая: ну, и что? Что ты мне споёшь? А спою я тебе, девочка, песню в ля-мажоре:

— Видишь, ты чувствуешь боль. Это хорошо, — он попытался улыбнуться. — Значит, ты поправишься.

Вскинула брови, мигнула, ещё мигнула, и из глаз покатились слёзы. Никогда Хирург не видел, чтобы кто-то так плакал: лежал неподвижно, мигал, а по щекам неудержимым потоком лились слёзы. И такая буря во взгляде, что, если вырвется из парализованного тела, разнесёт и палату, и всю больницу.

— Ну, успокойся, — он вытер больничным полотенцем зарёванное лицо. — Знаю, что тебе пришлось пережить, но всё позади. Тише, а то голова разболится.

Не стоило приходить, без того тошно. Умоляющий взгляд души, погребённой в неподвижном теле, растрогает даже самое чёрствое сердце. У неё красивые глаза, отметил Хирург, живые, зелёные, чистые — глаза-озёра.

— Меня зовут Эдуард, для тебя Эд, — представился он, когда девушка успокоилась.

Она в здравом уме, теперь в этом нет сомнений. Хорошо это или плохо — второй вопрос.

— Теперь ты скажешь своё имя. Давай, я буду задавать вопросы, а ты отвечать? Если «да», ты моргаешь два раза, если «нет» — один. Поняла?

Девушка оживилась и дважды моргнула.

— По взгляду вижу — ты волевой человек, значит Яна, Лена, Тамара. Нет? Пробую ещё раз: Люда, Оля, Татьяна? Есть? Угадал. Люда? Нет…

Её звали Оленькой, большего о ней узнать не удалось. Понятное дело, о своём обидчике она не могла ничего рассказать. Пока не могла, потом обязательно расскажет.

Шагая по коридору, Хирург прокручивал удобные и неудобные варианты развития событий. Оптимальный вариант — отыскать её родственников, пусть они и выхаживают неудачливое чадо. Неудобный — девушка не научится говорить и останется парализованной, тогда два пути: оставить её в больнице и доплачивать за уход, или самому попытаться вытащить.

Задумавшись, он забыл о ботанике, караулящем под дверью, и очнулся только, когда тот схватил за рукав футболки:

— Вы узнали? — взмолился он.

Секунды хватило, чтобы сориентироваться.

— Без изменений, — ответил Хирург и зашагал к лестнице.

Забыл о данном обещании! Раньше такого не было. Одно из двух: либо начался склероз, либо ситуация выходит из-под контроля. Скорее, второе, Хирург всегда немного рассеян, пока не приспособится к новым условиям. Одно ясно: героизма довольно, дороговато он обходится.

По пути домой он думал о том, что случилось бы, если бы все люди осознали своё предназначение. Не отозвалось бы это волной самоубийств? Я не хочу быть частью прямой кишки и всю жизнь посвящать экскрементам. Я хочу быть нейроном серого вещества головного мозга, а мне выпало быть вкусовым рецептором! Хочу, и всё тут! Это знание отняло бы надежду и дало понимание, что выше головы не прыгнешь, а если взять шест, разогнаться как следует, то… то недолго стать тем, кто подлежит уничтожению.

«Мне надоели мои обязанности. Хочу хоть недолго побыть соединительной тканью, как большинство. Пожить в мире и гармонии, а не получать наводки и обводить зелёным головы на фотографиях».

Обычно поутру зелёный становился чёрным. Бывало иначе, но очень, очень редко. Поначалу Хирург молился, чтобы цвет не менялся, но каждое утро траурная рамка говорила, что скоро кто-то умрёт. Сколько их было, лиц, обведённых чёрным? Уже не вспомнить. Но свой первый «заказ» он не забудет никогда: чертовски красивая девушка на цветной фотографии, яркие губы смеются, рыжие волосы разбросаны по плечам огненными сполохами.

«Она выродок, — говорила грузная женщина-хелпер. — Она, по сути, мертва, и пользы от неё нет, только вред. Увела мужика из семьи, наигралась и бросила, два аборта сделала в свои двадцать пять, интриги, кляузничество — вот вся её жизнь. Если откажешься, неделю из постели не вылезешь, сам знаешь». Хирург, тогда ещё десятиклассник, смотрел то на фотографию девушки, то на выцветшую толстуху, и думал, что справедливее их поменять местами.

Просьбу хелпера он всё-таки выполнил. Когда утром он отлепил фото от зеркала и увидел вокруг головы девушки траурный ободок, руки похолодели и сердце пропустило несколько ударов. Фотографию он тотчас сжёг над тарелкой в ванной, но в память она въелась как ржавчина. Медсёстры со стажем, через руки которых прошли тысячи больных, всегда помнят свой первый укол, проститутки — первого мужчину, киллеры — первого «клиента».

«Забыть бы всё это хоть на неделю! Но нет, цепные псы должны всегда быть на страже, чтобы охранять мир живых от мертвецов. Точнее, от тех, кто не хочет умирать, хотя должен. Видимо, поэтому так хочется, чтобы парализованная девушка встала на ноги. Одна спасённая жизнь против сотен загубленных. И пусть сколько угодно говорят, что переродки уже мертвы, жизнь, она у всех жизнь: и у человека, и у моллюска, и у проросшего семени».

Утром первая мысль Хирурга была о девушке в больнице. А не позвонить ли дежурной? Не спросить ли, как она там? Нет, этого недостаточно.

Прихватив плеер, он сел за руль. Насколько было бы недостаточно звонка, он понял, когда встретился со взглядом Оленьки. Мир качнулся и растворился в её глазах. Он увидел горные хребты и озёра, пожелтевшие от зноя поля и росинки на серебристых нитях ковыля, облака… Целый мир, родной и уютный — его мир, заменивший этой девушке всё. Как ждут наступления оттепели, как птицы радуются рассвету, она ждала его. Вот он пришёл, и — взрыв переживаний, трогательных, цветных, как картинки калейдоскопа.

«Паршиво, — подумал он. — Я не хотел, чтобы было так. Думал, помогу человеку, а остальное — дело её родственников. Как выяснить, откуда она, чтобы связаться с её родителями?» Размышляя, он пытался утешить свою подопечную и рассказывал что её паралич — явление временное. Говорил, а сам ловил момент, чтобы перевести разговор в нужное русло.

— Тут милиция пороги обивает, — не выдержал он.

Боже, что с ней стало! Могла бы — подскочила и по комнате забегала бы. Испугалась так, как будто её арестовывать собрались. И как это понимать? Она сама — преступница, и получила по заслугам? Вот невезуха: хотел помочь бедной девочке, а вышло, что взял под опеку малолетнюю преступницу.

С одной стороны это хорошо: её отпечатки наверняка есть в милицейской базе данных — будет легко установить личность. Менты, которые тут околачиваются, должны были это сделать. Зная, как они работают, лучше снять отпечатки самому и передать Полковнику. Снимать лучше всего на стекло. Что есть стеклянного? Солнцезащитные очки.

Осторожно приподняв холодную руку, он приложил её пальцы к стеклу и зацепил очки за ворот рубашки. Девушка, скорее всего, ничего не почувствовала. А если и ощутила, то вряд ли поняла, что происходит. Довольный собой, он набрал Полковника и изложил суть проблемы.

— Это ведь не срочно? Давай завтра заеду, а? Сегодня уезжаю, и в отделение уже не попаду.

Ухмыльнувшись, Хирург повертел в руках очки. Что делать с назойливым, почти бабьим любопытством? Ну, не бывает у преступниц таких глаз! Хирург был почти уверен, что её отпечатков нет в базе данных.

* * *

В дверь позвонили. Хирург покосился на часы: семь утра, и отодвинул штору: под окном стоял серебристый «Опель» Полковника. Не «Опель» даже — опелёк, дизель восемьдесят восьмого года выпуска.

Моя жизнь предсказуема до безобразия, думал Хирург, направляясь к двери. Если гости, то Полковник или Женя. Если уезжаю, то или на работу, или на рыбалку, или на дачу. Осенью изредка выбираюсь на охоту. Раз в четыре дня ровно в семь тридцать я выхожу из квартиры, сажусь за руль и завожу мотор. Мой маршрут неизменен, и если кто-то соберётся меня убрать, это будет несложно.

Как на зло, снова заклинило замок. Мысленно выругавшись, Хирург привалился к двери. Да что ж такое? Что-что, механизм полностью проржавел. Нужно потом разобрать замок и смазать детали. Наконец дверь открылась.

— В гости не напрашиваюсь, потому что спешу, — проговорил Полковник с порога. — Давай очки, — он взял пакет, уже собрался уходить, но обернулся, опёрся о дверной косяк. — Всё-таки ты прав: Чужак в городе, — он схватился за горло и расстегнул пуговицу на празднично-белой рубашке. — Вот уже неделю башка трещит, а вчера так прихватило, что слёзы брызнули, и как будто душит кто-то.

Хирург насторожился.

— Где это было?

— Возле мебельного. До утра не отпускало. Интересно, что они чувствуют?

— То же самое. — Хирург сделал приглашающий жест. — Проходи, туфли можешь не снимать.

Как он переменился! От былой грации не осталось и следа: подтянут, собран, сосредоточен. Точно — кот, застывший над мышиной норой.

— Я всё-таки опытней тебя, — Хирург грустно улыбнулся. — С пятнадцати лет на страже. К счастью, в отличие от них, мы информированы. Они становятся опасными, только если с ними лицом к лицу столкнуться, как та девочка. Кофе будешь? Я ещё не завтракал.

— Нет. На работу опаздываю, — он положил руку на плечо Хирурга.

— В каком, говоришь, районе, это было?

— Острякова, «Московский дом мебели».

— Наверное, тоже проездом. Надо будет понаблюдать. Ты когда свободен?

— Только по вечерам и в воскресенье. На работе полный аврал.

— Если что, сразу звони.

— Естественно. Вечером, когда будут результаты по твоей девочке, маякну. Береги себя.

Закрылась дверь без труда. Хирург глянул на замок и решил отложить ремонт. Проще новый купить. А еще лучше поменять дверь, этой уже лет двадцать. Но это сказать легко — поменять. Следом придётся штукатурить и шпаклевать всю прихожую. А где прихожая, там и вся квартира. Тысяч пять долларов надо готовить. У Хирурга имелся счет в банке на десять тысяч, но дело в том, что ремонт — это пара месяцев разгрома, а в последнее время его безумно раздражали шум и суета.

Под окном взревел дизелёк и рванул с места, поднимая облако пыли. Как странно было слышать «береги себя» и видеть в глазах, которые всегда улыбаются, спокойную уверенность. Неужели Полковник знает что-то важное, но упорно молчит?

Чашка в кофеварке наполнилась, источая густой аромат. Всё-таки кофе — одно из гениальнейших открытий человечества. Сладкий кофе с сыром дают непередаваемое сочетание вкусов. А кофе с сигаретой… Хирург затянулся. Как ни крути, жизнь бессмысленна, если такая ерунда становится главным событием дня.

Да, кто-то считает твою работу гражданским подвигом, потому что, порезавшись во время операции, можно заразиться СПИДом… или гепатитом, или сифилисом. Но для тебя никакой это не подвиг, это — скальпели, пинцеты, зажимы, сосредоточенное лицо операционной сестры, несколько часов в напряжении и ноющая боль между лопаток. Никто не может так, как ты, находить и сращивать разрывы невидимых нитей.

…Бледное лицо с потрескавшимися губами, синие «очки» вокруг глаз… бедное дитя! Хирург представил, что его жизнь — это дом с заколоченными окнами. Волей случая отвалилась доска, приоткрылась форточка, и потянуло свежим воздухом, наполняя комнаты звуками и запахами.

Как она там? Скучает. Ждёт ли? Ждёт — как бога. Нужно поддержать её, ободрить. Где-то валяется фильм о том, как желание влияет на исход лечения, ей полезно было бы посмотреть. Только он достал коробку со старыми дисками и только собрался их перебрать, как зазвонил телефон. Наверное, с работы, предположил он и снял трубку. Так и есть, звонила Аверина, пожилая врач, дежурная по отделению.

— Эдик, — проговорила она, задыхаясь. — Выручай, Эдик! Подмени: Оксанка рожает! — пауза. — Я никому, кроме тебя, больных не могу доверить!

Хирург покосился на часы: восемь тридцать, и ответил:

— Буду через полтора часа, мне нужно заехать в одно место.

— Точно, успеешь к одиннадцати?

Хирург представил крупную Валентину Осиповну, переминающуюся с ноги на ногу.

— Скорее всего, буду раньше, — он вынул из третьей ячейки диск: не тот, из четвёртой: вот он. — Как управлюсь, сами понимаете, — коробка стала на место под столом.

— Спасибо, Эдик! По гроб жизни обязана буду!

«По гроб — не надо. Живите долго, Валентина Осиповна, вы хороший специалист». Допив кофе, он взял с собой денег, чтобы пообедать в столовой. На улице навалилась тоска, чернильным облаком окутала неизбежность. Что это? Откуда? Как будто он сейчас теряет что-то дорогое, понимает, что ещё не поздно спасти… но где искать, что спасать? Неужели Оленьке стало хуже?

Он нёсся к ней, нарушая правила, сигналил неловким водителям. Домчав, взбежал на второй этаж, ворвался в её палату. Девушка полусидела в кровати, остекленевшие глаза смотрели в потолок, точнее, сквозь потолок, в заоблачные дали, где всё не так, где нет боли и отчаяния.

— Доброе утро, Ольга, — сказал он — взгляд девушки тотчас ожил, стал осмысленным. — Скучно тебе?

Она дважды моргнула и закатила глаза. С ней всё хорошо — груз свалился с плеч.

— Верю. С ума сойти можно. У меня добрые вести: у тебя разрешили оставить это, — он поставил на тумбочку ноутбук. — Будешь смотреть фильмы.

В родное отделение Хирург прибыл в начале одиннадцатого, несказанно обрадовав Аверину.

— Как ваша дочь? — поинтересовался он в ординаторской, надевая халат.

— Ой, — Осиповна всплеснула руками, размахивая чепцом, как флагом. — Схватки. Хочу с ней, девочкой моей, рядом быть. Мне ж пятьдесят восемь, и первый внук. Спасибо тебе, Эдик, за понимание! Завтра выйду вместо тебя.

— Плановых операций сколько?

— Три. Я с Борисом договорилась. На срочных подстрахуешь?

— Конечно. Вместо меня выходить не надо. Мои больные… это мои больные. Вы только на ночь меня смените, хорошо? В семь-восемь вечера.

Осиповна замерла, обдумала предложение и кивнула.

День выдался спокойный. Пациент был только один: альпинист с разрывом селезёнки. Операция закончилась в начале восьмого, к этому времени счастливая Осиповна уже ждала в ординаторской.

— Мальчик, — сложив руки на груди, расплылась в улыбке она. — Олежеком назвали.

— Мои поздравления, — Хирург включил телефон, сразу же пришёл отчёт о звонке от Полковника.

— Три восемьсот! Пятьдесят четыре сантиметра!

— Богатырь будет, — сказал он и вышел в коридор, набрал Полковника: гудки, гудки, гудки — без ответа.

Странно, обещал ведь позвонить, он всегда слово держит. Стоит ли волноваться? Мало ли, что случилось: совещание, приём. Как освободится, наберёт.

Ни в девять, ни в десять вечера Полковник не дал о себе знать. Несколько раз Хирург набирал его, но ответа не было. Что это значит? У него украли телефон? Или телефон остался в машине? Что так, что эдак — бред: Полковник никогда не был безрассудным. Значит, срочная командировка… всё равно не вяжется. Не в силах думать ни о чём другом, Хирург позвонил ему домой. Ответил взволнованный женский голос:

— А-алло?

— Мариночка? Это Лыков. Вадим дома?

— Нет его. Должен был три часа назад вернуться, — затараторила женщина. — Нет и нет, на звонки не отвечает, не предупредил, что задерживается. Не знаю, что и думать.

— Не волнуйтесь вы так, сами знаете, какая у него служба: вдруг дело срочное или ещё что. Всякое в жизни бывает. Когда вернётся, скажите, чтобы перезвонил мне.

Попрощавшись, он с минуту простоял, опершись о стену. В голове крутились собственные слова: «Всякое в жизни бывает». Неужели случилось непоправимое? У капитана милиции могут быть самые неожиданные враги. Не исключено, что он просто устал и решил «выпасть» из жизни. На него это не похоже, но всё бывает в первый раз. Постоянная тревога любые нервы расшатает.

Ни ночью, ни утром Полковник так и не перезвонил. Навестив Оленьку и порадовавшись её успехам, Хирург отправился на дежурство и решил ещё раз набрать Полковника. Гудки, гудки… щелчок. Трубку сняли.

— Алло, — проговорила Марина бесцветным голосом. — Эд? Вадик не сможет тебе перезвонить, — всхлип. — Никогда уже не сможет. Убили его.

— Как — убили?

— В гараже, — всхлип. — Выстрел в голову.

Асоциальный элемент

У каждого свой ад, думала Ольга, разглядывая переплетение трещинок на потолке. Они всё время на виду. Их очень легко было бы нарисовать по памяти, если бы пальцы держали карандаш. Это мой ад: белая коробка с прорезями окон, за одной стеной причитания и стоны, а за другой — жизнь.

Каждое утро одно и то же. Первыми просыпаются меланхолики-троллейбусы, цепляются рогами за провода, начинают стрекотать, стонать и жаловаться, что ещё солнце не взошло, пустынно и холодно, но приходится с пустым брюхом ползти с горки на горку, с горки на горку. Есть в ранних троллейбусах что-то романтическое, с лёгким налётом ностальгии.

Неважно, сколько тебе лет: ностальгия вне возраста. Заходишь в пустой троллейбус, садишься и замираешь, и смотришь, как неторопливо проплывают деревья, машины, нахохлившиеся прохожие. Они там, а ты здесь, в своём маленьком мире, за пределами которого всё относительно.

Теория относительности… физика. Какой это класс? В школе физика не шла вообще. Физюля — слегка растерянная моль с одуванчиком вместо причёски — заупокойным голосом вещала у доски и частенько путалась, решая задачи. Что «прямо пропорционально» это прямая зависимость, Ольга узнала у Гугла. Гугл объяснил по-русски, что гравитация обусловлена деформацией пространства-времени, которая связана с присутствием массы-энергии. Всё понятно, кроме «деформации пространства-времени», до сих пор не удаётся уложить это в своей гуманитарной голове.

Какие странные мысли. Путаются. Это плохо. Чтобы не сойти с ума, нужно думать, думать, думать. Вгрызаться в тему и обгладывать, пока она себя не исчерпает, а не прыгать с троллейбусов в искривление пространства-времени.

А вот бы прыгнуть! Остановить себя в прошлом. Эх! Опять перескакиваю с мысли на мысль. Зато сегодня не болит ничего. И Эд не пришёл. О, как пусто стало на душе. Где он? Устал с дежурства. Он же говорил, что работал вчера. Значит, сегодня его не будет, и день пройдёт впустую.

Нет, не впустую! Нужно мысленно посылать импульсы рукам, представлять, как они двигаются, как сжимаются и разжимаются пальцы.

Посылать-то она посылала — много-много раз — но результата не было. Она ощущала не своё тело, лёгкое и послушное, способное сесть на шпагат и сделать сальто, а мешок, наполненный требухой, нет, не требухой даже — песком. Каждая клеточка-песчинка дрожала и как будто бы звенела. Это и есть улучшения? Неужели когда-то снова удастся коснуться земли подошвами? Закинуть голову, подставляя лицо солнцу, прокатиться в пустом троллейбусе?

Я хочу жить, решила Ольга, наверное, я извращенка, но мне нравится… нравилось жить, хотя жизнь была одним большим обломом. Нырнуть, открыть под водой глаза, взглянуть вверх и увидеть солнце глазами рыб, увидеть на дне преломлённые солнечные блики и колышущиеся водоросли. Взобраться на разогретый солнцем пригорок, зажмуриться и слушать, как ветер шелестит листьями. Дождаться темноты и считать звёзды. Как же всё это хочется вернуть! Ценить каждое мгновение, дышать и не надышаться!

Я хочу и буду жить! Буду карабкаться, пока есть силы. Смогу вернуть море, и ветер, и звёзды. Смогу. Должна.

Постепенно ломота во всём теле сменилась ноющей болью. Ольга почувствовала каждую жилку, почувствовала импульсы, бегущие к неподвижным пальцам. Нехотя пальцы сжимались-разжимались. Кое-что уже получалось, и это неплохое начало.

У неё снова появилось тело, пока капризное и непослушное, но, главное, живое. Со временем всё наладится. Спасибо тебе, Эд! Огромное спасибо!

Миновал обед, болезненная перевязка и осмотр. После приходили три медсестры: процедурная, перевязочная и постовая. К вечеру явилась массажистка.

За окном, провожая солнце, расчирикались воробьи, машины зашумели моторами, загрохотали по булыжному пригорку. Люди спешили с работы, всех кто-то ждал.

Ольга ждала Эдуарда, с ужасом понимая, что если он отрёкся и не придёт больше, ей не захочется бороться. Какой смысл бороться, когда в тебя никто не верит? За его молчанием есть что-то важное. Такое… как свет в конце туннеля. Иначе — пустота. «Разорённые гнёзда надежд», — промелькнуло в голове.

Медленно текли минуты. Небо окрасилось в ультрамарин. Хотелось выть. Кататься по полу, бить ногами и кусать себя за руку. Он больше никогда не придёт. Никогда! Зачем тогда было возвращать к жизни? Гуманнее было позволить умереть, ведь сейчас невозможно даже покончить с собой. Хочешь, не хочешь — сгнивай, валяйся бревном бессловесным.

Накатило отчаянье. Глаза застелила белесая муть, казалось, что рыданий нет, они заперты, как и душа. Лёгкое касание — Ольга разлепила веки: над ней нависала Людоедка, излучающая сострадание.

— Чего ты кричишь? Что случилось?

— Эд… Эд, — пролепетала девушка и сквозь слёзы улыбнулась.

— Эдуард Евгенич? Не знаю, где он. Не волнуйся, всё будет хорошо, — на лоб легла шершавая ладонь.

После укола потянуло в сон. На границе сна и реальности Ольга размышляла о том, как изменчивы даже самые примитивные люди.

Толчок. Открыв глаза, Ольга вздрогнула: перекошенный мир накренился. Что это? Как? Что случилось? Она трепыхнулась, пытаясь перевернуться, но безвольно обмякла, сообразив, что её пытаются посадить на каталку. Р-раз, и белая комната, пропитанная страданием сотен пациентов, и функциональная кровать вернулись на места.

— Не волнуйся, — проговорил черноусый врач, коснувшись её руки. — Тебе стало лучше, мы переводим тебя в общую палату.

И снова паника. Как? Куда? Не надо! Скоро придёт Эд и не найдёт меня…

«Спокойно, дал о себе знать здравый смысл. Уже утро. Наступил новый день. Мы не разминёмся, если он этого не захочет. Бессмысленно кусать локти раньше времени. Нужно немного подождать».

Что может быть проще, чем «немного подождать», тем более, когда впереди целая вечность? Если бы была определённость, тогда — да. Сейчас же Ольге думалось, что она — заключённый в камере. Прошла ночь, слушанье по её делу закончено, приговор вынесен. Расстрельная? Условный срок? Как узнать? Как заставить время течь быстрее?

Черноусый отключил ноутбук, сунул под мышку, наушники положил в широкий карман халата и проговорил, обращаясь к Ольге:

— Говорят, что нет чудес на свете, — он подмигнул. — Ещё как есть! Ты — такое чудо.

Каталка тронулась. Ольга знала, что этот мачо пришёл не один, но кто толкает коляску, осталось загадкой. Повернуть голову она не могла и прислушивалась к дыханию за спиной.

В коридоре она забыла о страхах: на неё обрушился шквал новых видов, звуков и запахов. Она так затосковала в четырёх стенках, что смена обстановки вернула её к жизни.

В палате, куда привезли Ольгу, лежала грудастая девица с перебинтованной головой.

— Привет, сестра, — уронила она и замерла, ожидая реакции. Не дождавшись, махнула рукой и опустила голову на подушку.

Две пары мужских рук уложили Ольгу на пустующую постель слева у стены.

— Некоторое время тебе придётся провести здесь, — сказал черноусый, укрывая её простынею. — Меня зовут Олег.

— Ол… г… Ол, — попыталась представиться она.

— Умница, — горячая ладонь коснулась плеча. — Да. Олег.

Вот же осёл! Не Олег, а Ольга! Ольга! За фигурой в белом халате захлопнулась дверь.

— Жизнь — говно, — проговорила соседка, вперившись в потолок. — Выздоравливай, карабкайся… А на фига? — её голос пустил «петуха». — Я не просила, чтобы меня вытаскивали… Эй, ты что, говорить не можешь? Э-эй? — девушка щёлкнула пальцами.

— Н-не, — промычала Ольга.

— Вот говно!

— Н-нет! — сказала Ольга и мысленно взмолилась: молчи, молчи, ты везде найдёшь дерьмо, а если не найдёшь, то нагадишь и влезешь. Эд… Эдуард, где же ты? Ну, приди! Просто приди, чтобы я убедилась, что у тебя всё хорошо.

Ольга мысленно нарисовала его портрет. Узкое лицо. Чёрные глаза с чуть опущенными уголками век. Морщины, сбегающие на щёки. Нос, немного искривлённый вправо. Сжатые губы… такие… сдержанные что ли, по-мужски красивые. Гладко выбритый подбородок. Несколько штрихов — брови и лоб, волосы чёрные с проседью… Очень распространённый в Одессе типаж. Ольга там работала несколько месяцев и получала эстетическое удовольствие от созерцания темноволосых мужчин а-ля Cosa Nostra…

— Привет, — знакомый голос, низкий, родной.

Вздрогнув, Ольга разомкнула веки: Эдуард, такой же, только усталость лежала тёмными кругами под глазами. Что случилось? Расскажи, пожалуйста!

— Неважно выгляжу, да? — он криво усмехнулся, присаживаясь на край постели.

— Да.

Вскинул брови, посмотрел пристально:

— Умница. Ты делаешь успехи, рад за тебя.

— Чш…то у тебя с…

— Тихо. Не волнуйся, тебе вредно. Вчера сообщили… Убили друга. Единственного друга, — он глянул с вызовом. — Убил тот человек, из-за которого ты здесь.

Вот так новость! Откуда он знает? Он знаком с бычарой? Вряд ли, но откуда такая уверенность?

— И я ничего не сделаю, даже если найду его, — продолжил Эд. — Зато он сделает, если найдёт меня раньше, — он поднёс указательный палец к виску, изобразил выстрел.

Ольга покосилась на соседку: слава богу, её кровать пустовала. И когда успела ускользнуть?

— Не то, чтобы я боялся за свою шкуру, она не так уж дорого стоит. Просто такая тварь как он… Не имеет права жить.

— Да, — прошипела Ольга, вкладывая в звук злобу, клокочущую в душе.

— Ну вот, разволновалась. Успокойся. Тебе ничего не угрожает. Он… как бы точнее выразиться… мёртвый среди живых. А ты — не совсем обычный человек. Хотя, если разобраться, любой человек необычен и важен. Не смотри так, больше пока не скажу.

«Это неважно, — подумала Ольга. — Не осталось сил размышлять, строить догадки. Конечно, приятно чувствовать себя особенной, но гораздо приятнее было бы, если бы ты положил руку мне на лоб». Представив это, она ощутила, как тело теплеет и наполняется трепетом. Что бы это значило? Последствия болезни? Или… Раньше такого не было. Никогда.

— Оленька, извини, — Эдуард поднялся. — Мне пора идти. Только не переживай попусту, всё хорошо.

Хотелось удержать его за руку, или хотя бы сказать: «Береги себя», но Ольга пока не могла. Как только он вышел, вернулась соседка, густо пахнущая сигаретами. Скрипнула кровать, принимая её тело.

Эх, покурить бы! Затянуться терпким дымом и запить кофе! Ольга сглотнула. Всё будет, но не сразу. Теперь понятно, почему Эд так суетится. И не страшно уже, и не так обидно, потому что она не жалкая неудачница, а человек с особой миссией. Хорошо это или плохо — другой вопрос. С тех, кому многое дано, и спрос повышен.

Вспомнилась школа.

Школа… Для кого-то это классики и догонялки на переменах, смех друзей и первая наивная влюблённость. Для Ольги — постоянная борьба за право оставаться собой.

Второе сентября. Вторая смена. Стайка шестиклассниц идёт домой, окружив новенькую. Ольга плетётся в хвосте, слушая оживлённый разговор:

— Ну, эт, я в лифчик тряпок напихала и встречаю его. Он и заторчал. Давай меня раздевать, лифчик снял… а там тряпки. «Ну и ду-у-ура», — говорит.

Ольга представила, как некто раздевает эту Юльку: стягивает её коричневый от грязи свитер, потёртые джинсы с масляным пятном на бедре, касается немытой шеи с потёками пота. И лифчик, наверное, тоже сальный, вонючий. К горлу подкатывает комок.

Ольга знала эту Юльку-второгодницу, она жила неподалёку. Её голова постоянно завшивлена, дом наводняли клопы и тараканы…

— И что, — любопытствует Машка Переверзева. — Это больно?

— Да что ты, — отмахивается Юлька и добавляет мечтательно. — Это приятно.

«Неужели им не противно, — думает Ольга, пытаясь отыскать на лицах одноклассниц отголоски того, что творится у неё в душе. — Кто эти люди? Что я здесь делаю?»

Этот вопрос преследовал её всегда. Только сейчас Ольга знала, что она здесь делает: начинает новую жизнь, наполненную смыслом.

Утром следующего дня появилось неудержимое желание двигаться, бежать вперёд. Пальцы стали понемногу слушаться, она могла поднимать и опускать левую руку. Стопы, повинуясь мысленному приказу, вытягивались и напрягались. Не обращая внимания на головную боль, девушка снова и снова повторяла несложные движения. С соседкой она не разговаривала. Не стоит тратить время на человека, который не ценит свою жизнь. Меланхолия тоже заразна.

Ближе к вечеру Эдуард принёс букет ромашек и положил на тумбочку.

— Тут про тебя в газете написали. «Проведена уникальная по сложности операция, результаты ошеломляют»… И всё такое. Прочитать хочешь?

Ольга качнула головой:

— Нет.

На кровать легла свёрнутая трубочкой газета.

— Пусть заведующий посмотрит, порадуется, там про него тоже написано. К тебе есть парочка вопросов. Менты не приходили больше?

— Нет. Скажу… что не помню, — язык еле ворочался, поэтому Ольга старалась отвечать односложно. — Поверят?

— Поверят. Бывает, что после травмы из памяти выпадают куски. Кстати, родители твои…

— Нету их, — Ольга скривилась. — Считай, умерли.

Задумавшись, Эдуард потёр переносицу, взглянул в упор:

— И что мне с тобой делать? Куда ты пойдёшь, когда тебя выпишут?

— Куда пошлют, туда и пойду. На инвалидность, — девушка сжала кулаки. — Я отчима подрезала, нарвался, гад. Меня там не ждут.

— Н-да. Документы твои где?

— На съёмной квартире, Истомина 8, 24, - сказала Ольга. — Только мать не ищи. Ей всё равно. Время потратишь.

— Отчима она подрезала…

— С такой статьёй на зоне опускают, — не выдержала она. — Но ему ничего бы не было. Он мент.

— Понятно. Сто пятьдесят вторая статья, — Эдуард вздохнул. — Ладно, придумаем что-нибудь. А теперь… Тебе будет больно говорить, но всё же попытайся вспомнить, этот подонок… кто он, откуда? Приметы какие? Марка машины? Номера? Попробую подключить ментов.

— Бычок. Тридцать три года. День рождения двадцатого мая. Говорил, что он приезжий. Машина — Мерседес… четыре места, железная крыша, кабриолетом становится. Крутая тачка. Номеров не помню.

— Это уже кое-что, — оживился Эдуард.

— Я хотела бы его убить, — проговорила Ольга. — Медленно и мучительно.

— Одно дело желать человеку смерти и другое — нажать на курок в решающий момент. Поверь, это очень трудно.

— Я должна. За то, что он со мной сделал, — она замолчала, на языке вертелся вопрос, но решиться было трудно. — Что… со мной? Я смогу ходить?

— Ты — сможешь. У таких, как мы, даже нейроны регенерируют.

— Моя голова… как мне жить с дыркой в черепе?

— Тебе сделали краниопластику демиелинизированной костью, швы снимут через пару дней. Не переживай, отрастишь волосы, дефект заметен не будет.

Какой ужас! Вместо живой ткани поставили протез — холодный, мёртвый, чужеродный. Ольга обмерла, ослабла, мир окрасился в болезненно-яркие цвета и тускнел, тускнел, тускнел…

— Эй, только не падай в обморок! — за руку ущипнули.

Темнота качнулась и рассеялась. Проморгавшись, Ольга вымученно улыбнулась, стараясь побороть тошноту.

— Богатая у тебя фантазия.

Захотелось нащупать пластину под бинтами, но руки отказывались подниматься. Знали, наверное, что лучше пока не касаться того места, где валик костной мозоли сросся с имплантантом.

Если в теле есть пусть маленькая, но неживая часть, можно ли сказать, что оно мертво на пару процентов? Как всё-таки отвратительно носить в себе кусочек смерти!

— Но ты не переживай, имплантант небольшой, сантиметров пять в диаметре.

Не переживай, да уж! Не переживай, что у тебя дырка в голове, и теперь тебе не рвануть с места, не пробежаться вприпрыжку, не нырнуть в море с волнореза; яблоко, упавшее на голову, может тебя убить. На мотоцикле, велике и роликах тоже не покататься.

— Ты быстро выздоравливаешь. Дней через десять выписать могут.

— И что? Куда меня денут потом? — она взглянула в упор — без вызова, но и без мольбы.

После недолгих раздумий Эдуард сказал:

— Что-нибудь придумаем.

Неуверенно так сказал.

— Есть же специализированные санатории, реабилитационные центры, — начала она уговаривать себя. — Там медики, оборудование… Там мне будет хорошо.

И вдруг сам собой вырвался судорожный вздох. Ольга потупилась и неожиданно услышала:

— Поживёшь у меня. Всё равно комната пустует. Обязуюсь за месяц тебя поставить на ноги. А потом сама решай: на работу, на инвалидность или ещё куда-нибудь.

Не веря своим ушам, Ольга спросила:

— Какой тебе резон со мной нянчиться?

— Я не бросаю своих в беде.

— Ты меня не знаешь! Какая я «своя»? — она усмехнулась. — Девочка с улицы.

— Ты всё со временем поймёшь.

— А я хочу сейчас понять!

— Ты ещё слаба. Подожди немного. Не нервничай. Обещаешь?

Ольга кивнула. Как всё здорово обернулось! Эд зовёт в гости. Значит, он живёт один, без семьи. Почему, чёрт побери, это так важно?!

— Только, пожалуйста, не отчаивайся, даже если что-то не будет получаться сразу.

— Спасибо, Эд. Огромное тебе спасибо.

Когда он ушёл, Ольга сжала зубы, чтобы не разреветься. Кроме бабушки, к ней никто так не относился.

Вспомнился уютный домик с длинной террасой, лимон в огромной кастрюле вместо горшка. Этот лимон не давал плодов, но бабушка всё равно его любила и ежедневно протирала листья. Ольга приезжала сюда на каникулы и была счастлива. По утрам она помогала пропалывать грядки, в полуденный зной лежала в гамаке с книжкой, а вечером доила Звёздочку — чёрную корову с белой кляксой во лбу.

Умерла бабушка от инфаркта в шестьдесят три года, Ольге тогда только исполнилось шестнадцать. Дом унаследовал старший сын, Борис. Корову продал, деньги пропил и зажил в своё удовольствие. Мать считала, что часть наследства принадлежит ей, затеяла тяжбу, проиграла и возненавидела брата лютой ненавистью.

Теперь, вот, Эд появился. Последняя соломинка, за которую она, утопающая, ухватилась. Нет, не соломинка даже — целый плот. Скоро она выплывет и всё наладится.

Вопреки врачебным прогнозам молодой организм восстанавливался фантастически быстро. Руки снова обрели силу, но с координацией было ещё сложно. Часами напролёт Ольга собирала-разбирала паззлы, плела человечков из бисера и вышивала крестиком.

Через день после снятия швов ей разрешили самостоятельно садиться в постели, на ноги становиться ещё не позволяли.

Словоохотливая соседка, Аня, со временем потеряла к Ольге интерес. Что взять с человека, который отвечает односложно и с усердием маньяка плетёт фенечки. Сделает, полюбуется, распустит и опять плетёт. Несмотря на это, Аня здоровалась каждое утро и глядела с жалостью. Наверное, она думала, что соседка лишилась рассудка.

Что бы ни говорила Анька, всё было невпопад. Как будто врач-недоучка недодал наркоза и ковыряется во внутренностях грязными руками. Или она специально топчется по мозолям?

— Вот скажи, — нарушила молчание Аня. — Почему к тебе приходит только отец?

Ольга перевела на неё взгляд и разразилась тирадой:

— Тебе не кажется, что это бестактный вопрос? Вдруг моя мать на меня забила, а ты вот в этот самый момент меня добиваешь своим вопросом? Вдруг мы попали в аварию, она умерла, а я выжила? Может, я сирота, и этот «отец» мой опекун? Вдруг мне просто нравятся зрелые мужчины? Как ни крути, вопрос дурацкий, и отвечать на него я не буду. Вот скажи, у тебя много друзей? Нет у тебя друзей. Ни одного. Потому что рядом с тобой находиться… больно.

Аня, открыла рот и выкатила глаза. Когда Ольга закончила, некоторое время промолчала и выдала:

— Ну ты и стерва!

— Но ведь не идиотка, правда? Знаешь что, оставь меня в покое. Представь, что меня нет.

— Наверное, и поплатилась за то, что стерва! — бросила Аня, давясь слезами.

И снова нахлынула чёрная муть. Ольга помнила, что кричала. Анька огрызалась в ответ. А потом вдруг затихла. Потом прибежали медики, уложили, дали воды. Мир стал плотным, податливым, как пластилин. Когда зрение вернулось, Ольга заметила капли крови на Анькиной постели. Вот чёрт! Вот психопатка! Наверное, ножницами в неё запустила.

Ножницы лежали на стуле. И пяльцы, и чашка с недопитым кофе тоже были рядом. Или в порыве гнева Анька стала заниматься умерщвлением плоти? А что, вполне в её стиле, из окна ведь бросалась.

Что бы там ни было, так ей и надо. Неприятная особа без малейшего представления о такте.

Ближе к вечеру Аньку привезли на каталке бледную и перепуганную. Ольгу она демонстративно не заметила и сразу же углубилась в книжку. Судя по всему, вставать ей запретили, она так и провалялась, с завистью поглядывая на Ольгин ноутбук.

Уснуть Ольга не могла и ворочалась с боку на бок, вспоминая капельки крови. Ей казалось, что это она виновата, довела депрессивную девочку… до чего? До нервного срыва? У неё ведь тоже была травма.

В голове появился едва уловимый звон, как будто роятся осы. Чуть позже осы начали жалить. Все разом. Ольга каталась по кровати, кусала покрывало, но в конце концов не выдержала и позвала на помощь.

Укол принёс облегчение — Ольга провалилась в беспамятство.

В себя она пришла от ощущения, словно потерялась часть её тела. Она ступила на пол, прошлась по мрачному коридору, увешанному зеркалами. Отражаясь друг в друге, зеркала образовывали бесконечные коридоры. Откуда-то Ольга знала, что оттуда, из сумерек коридоров, на неё глядит смерть. Глядит без интереса, но повернуться и посмотреть ей в глаза не хватало духа.

Она шла, не оглядываясь. Белая плитка, чёрная, белая, чёрная. Когда стопа касалась чёрной плитки, было горячо, когда — белой, холодно. Коридор закончился огромным зеркалом в серебряной оправе. Внизу оправа перетекала в две руки, держащие свечи и почерневшее блюдце. На блюдце лежали… О, боже! Глаза. Круглые глазные яблоки, как у советских кукол. Лежали и смотрели.

Ольга отшатнулась, глянула в зеркало и остолбенела: имплантат отрастил щупальца, и они упирались в плоть, пытаясь оттолкнуться, оторвать протез, который стал самостоятельным существом. В его центре вспучился глаз с вертикальным зрачком. Веко подёргивалось в нервном тике. В воспалённом уголке собирались слёзы и катились, катились по лбу, щекам, шее.

Схватившись за голову, Ольга закричала. И проснулась. Анька, приподнявшись на локте, испуганно смотрела на неё.

— Чего орёшь?

— Кошмар, — Ольга отвернулась к стене.

— Ты извини меня, — пробурчала Анька. — Извини.

— Проехали, — сказала Ольга, не оборачиваясь.

Эта ночь сплотила сестёр по несчастью. Ольга выслушивала душевные излияния соседки, кивала и сочувствовала. Искренне сочувствовала, потому что, когда ничего не радует, жить тяжело. И стремиться не к чему.

После обеда Ольгу усадили в инвалидную коляску и вывезли на улицу, где Эдуард прохаживался вдоль порога и курил.

— Привет, — кивнул он.

— Здравствуй. Слушай, дай сигаретку, а? А то уши пухнут уже полмесяца. Уже распухли, как у слона. Так курить хочется, ты не представляешь!

— Пока не желательно, — сказал он, затянулся, посмотрел на окурок, как на заклятого врага, и швырнул в урну. — Бросать надо это гнилое дело. Ты молодая женщина, тебе ещё рожать.

— Я — женщина? — Ольга хмыкнула. — Я для тебя, значит, женщина!

— Ну, если ты мальчик, тогда извини.

— Уж чего-чего, а рожать я не собираюсь! Никогда!

— Это твоё решение. Твой выбор. Всё меняется, не стоит быть столь категоричной.

Он смотрел так, как отец смотрит на непослушное чадо. Что обычно думают добрые папочки? Перебесится дитя, станет нормальным. Чёрт! А ведь хочется, чтобы он смотрел не так. Не как на экземпляр подопытный, расходный материал, который исчерпал себя. Он по-другому смотреть должен! Как на… женщину? Хороша женщина! Бледная немочь в чепце, с бритой головой и непослушными ногами. Хороша! Ах, как хороша! Женщина-мечта!

— Вчера Аня, твоя соседка, чуть не умерла, — изменил тему он. — Что случилось?

— Она меня достала. Лезет в душу и гадит, сама того не замечая. Я поставила её на место. Вот и всё.

— У неё в мозгу лопнуло несколько сосудов. Носом кровь пошла.

— Перенервничала, наверное. Мне даже жалко её стало, хоть она и гадина, — буркнула Ольга, рассматривая заусенцы на ногтях. Если выжила, значит… Эд, — проговорила она и замерла, испугавшись промелькнувшей мысли. — Я… а… анализы, которые делали. Я…

— Ты не беременна, — Эд словно прочёл мысли и положил руку на её лоб. — Всё хорошо. Не переживай.

Зажмурившись, Ольга ткнулась в его ладонь и замерла. Как будто эта ладонь могла её спрятать от воспоминаний. И от сомнений.

— Ты отлично держишься, — продолжил он. — Просто образец мужества. В наше-то время.

— А что — в наше время? — пролепетала она, пытаясь целиком уместиться под его ладонью.

— Инфантилизм, — он спрятал руку в карман. — Тридцатилетние мальчики ведут себя как десятилетние девочки. В лучшем случае — как девочки.

— А в худшем? — Ольга так и не открыла глаз, греясь на солнышке.

— В худшем, — он задумался. — Как кастрированные коты. Про них пишут книги. Под них адаптируют кино. Что нужно инфантилам? Сублимат. Игрушки им нужны.

— А я считаю, что если человек не сохранил в себе ребёнка, то он, считай что мёртвый.

— Правильно считаешь. Но если человеку давно за тридцать, а в нём ничего, кроме детства, нет, то это что — вечная молодость?

Ольга рассмеялась.

— Да, так и есть. Вечная дурость.

— Бедные вы дети. Взрослые глупые дети.

— Мне простительно, — Ольга демонстративно надула губы. — Мне ещё двадцати нет.

— Сначала взрослыми хотите казаться, потом взрослеете и впадаете в детство… Что, я не прав? Прав. Взрослыми быть страшно. Ответственность — это всегда страшно. А придётся. Никуда от этого не деться.

— Не прав ты. Я не спешила взрослеть. Знала, что ничего хорошего в этом нет. До пятнадцати лет косички носила, не курила, не пила, с мальчиками не дружила.

— А потом?

— Гормон победил мозг. Или не гормон, не знаю. Нового захотелось, неизведанного.

— Протест. Обычный ребяческий протест: дома плохо, я уйду и сделаю наперекор. Что — нет?

Эдуард щёлкнул зажигалкой и протянул Ольге дымящуюся сигарету.

— На, покури. Так смотришь, что чувствую себя гестаповцем. Так… стоп! Три затяжки — не больше.

Голова закружилась, Ольга бестолково улыбнулась и обрадовалась лёгкости в мозгах.

— Ты слишком взрослая для своих лет, — продолжил Эд. — Просто чрезмерно.

— А что делать? Не будешь сильным — затопчут, — сказала Ольга, делая пятую затяжку. — Есть от природы сильные люди, прирождённые лидеры, а есть те, кто не смирился — сильные поневоле.

— Со временем ты станешь мудрой женщиной.

— А сейчас глупая, да? Наивная?

— Юношеский максимализм. Гормон побеждает мозг, так ты говорила? Демонстрируешь банальные истины как нечто сногсшибательное. Надоедаешь многозначительными намёками на содержание выеденного яйца, — он осёкся. — Знаешь, если бы я побеседовал с тобой в пору своей юности, то испытал бы комплекс неполноценности. Ты умная, очень умная девушка, раз тебе удалось втянуть меня, старого циника, в эту никому ненужную беседу. Ты жаждешь знаний, впитываешь их, как губка, и, наверное, любишь читать. Принести тебе книгу? Что именно?

— А, что хочешь, — проговорила Ольга, не понимая, обижаться ей или радоваться. — И ещё… ты не старый.

— Есть вещи, которые никогда не врут. Например, зеркала.

— Врут, — тряхнула головой Ольга. — Если бы мы жили в двухмерном мире, то имели бы представление только о высоте и длине, о ширине даже не догадывались бы.

— Снова умничаешь? Тогда я буду отшучиваться. Многим девушкам понравилось бы не иметь представления о своей ширине.

— Мне, точно, понравилось бы.

Эдуард посмотрел пристально.

— Да, поправиться тебе не помешало бы.

— Да ладно.

— Тощая, как вобла. Одни глаза остались.

— Эх, зато похудела! Хоть какая-то выгода, — она прыснула в кулак. — Если остались одни глаза, то я не вобла, а креветка!

— Дитё ты дитё. Йа креведко.

Откинувшись на спинку инвалидной коляски, Ольга рассмеялась. Она закидывала голову и топала ногой, мучилась коликами в животе, но успокоиться не могла. Нельзя смеяться! Нельзя, нельзя, нельзя! Но остановиться невозможно!

Отсмеявшись, она перевела взгляд на Эдуарда. Он улыбался. Наверное, когда творец наблюдает за невинными шалостями своих чад, на его губах такая же улыбка — уютная, тёплая. Захотелось к нему прижаться. Подъехать и обнять его за ноги. Делать этого Ольга, конечно же, не стала.

После обеда к Аньке пришла мать — полная её противоположность: болезненного вида женщина, похожая на аристократку ХIХ века, кивнула Ольге, читающей электронную книгу, и принялась наставлять неразумное чадо на путь истинный. «Да, с такой родительницей поневоле из окна сиганёшь», — подумала девушка, надевая наушники.

Весь следующий день она вышивала, собирала паззлы и ждала Эдуарда, но он так и не пришёл. И как будто бы день пропал. Словно и не было этого дня. Оторвали от календаря пустой листок — и всё.

Странно, раньше она не привязывалась к людям, жила, как перекати-поле, и полагала, что у неё тоже нет корней. Сейчас же мучилась, как заядлый курильщик без сигареты. Она вздрагивала от скрипа дверных петель; услышав шаги в коридоре, замирала, ожидая, что вот, прямо сейчас они стихнут, и войдёт он. Эдуард. Эд. Понимая, что у него дежурство, она всё равно ждала и ловила себя на гаденьких мыслях, что, увидев его, готова по-собачьи вилять хвостом.

Приняв таблетки перед сном, Ольга отложила ноутбук и принялась себя успокаивать, что Эдуард обязательно придёт завтра и принесёт добрые вести

— А вдруг случилось что-нибудь плохое? Он ведь говорил… — пискнуло её второе «я» — то, что всё время сомневается и устраивает истерики.

Голос здравого смысла успокоил:

— Всё хорошо. Просто сегодня у него дежурство.

— Нет, он говорил, что если его найдут…

— Глупости, сама знаешь.

— Если его найдут, то… Господи, мне ведь никто не скажет, — затараторила истеричка, — если с ним что-нибудь случится! Я даже телефона его не знаю!

— Спросишь, когда он придёт.

— Если бы я знала, то позвонила и успокоилась, а так… А вдруг его и в живых уже нет? Лежит с простреленной головой…

— Не высасывай проблему из пальца!

— Это — не из пальца! Это реальная опасность! Реальная!

— Успокойся. Пора спать, — с каждой минутой голос здравого смысла был всё более чужим.

— Как можно уснуть, когда… — воображение нарисовало, как остывшее тело Эда заворачивают в полиэтилен. — А-а-а-а-а!

Покорившись разыгравшемуся воображению, Ольга не находила себе места, пока не подействовало лекарство.

Утром она долго не могла прийти в себя, пытаясь вспомнить сон, где её было две: первая — спокойная, в пиджачке и брюках, с каштановыми волосами по пояс, и вторая — дёрганая, крашеная перьями, в майке с глубоким вырезом и рваных джинсах.

Эдуард навестил её ближе к вечеру. Он, и правда, принёс хорошие вести: через четыре дня Ольгу согласились выписать под его ответственность.

Алекс

На нижней полке, запрокинув голову, заходился храпом сосед. Он свистел и клокотал, рычал и причмокивал, и в этих звуках терялся мерный стук колёс. Боковушку заняли друзья-алкоголики. Они спали сидя, уткнувшись в сложенные на столе руки. Над их головами победоносно возвышалась недопитая бутылка водки. Окно они не зашторили, и Алекс мог наблюдать, как по чёрному квадрату скользят далёкие огоньки фонарей.

Я сижу в темноте. И она не хуже

в комнате, чем темнота снаружи.

Как только он подумал, что внутри тоже темнота, загорелись все лампочки в вагоне.

— Полчаса до конечной, — горлопанила проводница, расталкивая спящих пассажиров. — Полчаса до конечной станции!

Один из алкоголиков вскочил и припечатался затылком к перегородке. Вослед проводнице хлынул поток брани. В конце вагона заплакал младенец. Жена храпуна запричитала: «Господи, боженьки, зачем же так орать-то?» Зашуршали пакеты. По коридору прошёл всклокоченный хиппи в комнатных шлёпках.

Всю дорогу Алекс не смыкал глаз. Пиво, от которого обычно клонило в сон, сегодня не действовало. Как там мама? Наверное, ещё не ложилась, пьёт корвалол, звонит друзьям. Завтра пойдёт в милицию и поставит на уши всё отделение. Только бы её сердце выдержало!

Ленка… Что делает она? Рвёт и мечет или радуется, что не придётся ложиться под школьника? Полученное задание её не вдохновляло, хотя свою роль она отыгрывала отменно. Так что, скорее всего, она ликует. А вот сектанты бесятся… Или не бесятся? Или таких, как он, у них на заметке с десяток? Подумаешь, незаменимый. Не стоит себя переоценивать.

За стеклом проплывали стены промзоны. Придорожные фонари освещали их кусками, из-за чего движущаяся картинка напоминала слайды. Вот дети в национальных костюмах водят хоровод вокруг единственного подсолнуха. Темнота. Предвыборная агитация и надпись красным: «Крым — Россия!» Непроглядный мрак. Автографы донецких парней и граффити: похожий на кирпич пучеглазый гуманоид пьёт кока-колу из банки. «Не будь овощем!»

На перроне пустынно. Город как будто вымер: ни патрулей, ни бабок с пирожками, ни бомжей. Вдалеке кучковались туристы с неподъёмными рюкзаками: четыре парня и две девчонки. Хиппи, что слонялся по коридору, стал биться в окно и махать им. Пассажиры засуетились, готовясь к выходу. Алекс слез на нижнюю полку, вынул из-под подушки сумку с ноутбуком и положил в пузатый пакет с курткой.

Вот и всё. Здравствуй, бессмысленная жизнь в городе, который вот-вот сожрут лангольеры. Ещё не поздно повернуть назад! Никогда не поздно…

Нет!

Главное — выдержать первый удар, когда нахлынет чернота, и память поманит светом в тоннеле. Стиснуть зубы и брести вперёд, туда, где нет просвета, и скоро не будет. Не оборачиваться, кто бы ни звал из прошлого. Если не останется сил — ползти.

Поезд облегчённо свистнул и дёрнулся. Сонные пассажиры устремились к выходу, волоча бесконечные сумки-пакеты-чемоданы. Алекс выходил последним. Помог бабуле, застрявшей на лестнице, и окунулся в ночную прохладу.

За зданием администрации его ждало первое искушение: телефон-автомат. Мама! Как она пережила? Жива ли? Может, у неё инфаркт, и её забрала «скорая»? Шаг. Ещё шаг. Что ж так сердце заходится? Рука потянулась к трубке, коснулась холодного металла и соскользнула. Нет!

Отныне прошлого нет.

Пока он боролся с собой, люди разошлись. Нацепив рюкзак и взяв пакет поудобней, он побрёл туда, где должен был находиться выход в город.

Куда теперь? До утра отсидеться в тепле, купить газету и подыскать квартиру на окраине.

В зале ожидания пахло пирожками. Вытянув ноги, похрапывал древний дед. На плече курносого юноши дремала темноволосая девушка. Парень смотрел в стену, не мигая. Если бы не два люмпена, хлестающих пиво из банок, можно было бы подумать, что эта неподвижная картина — фотография, вырванная из старого альбома.

Оглядев зал, люмпены заржали. Голова одного низкорослого напоминала советский телевизор. Его фигуру как будто собрали из прямоугольников. Алекс мысленно назвал его «квадратным». Второй парень был худ, не лишён изящества, он вполне сошел бы за симпатичного, если бы не постоянно открытый рот и слишком покатые плечи. Этот получил прозвище «эллиптический». Типичные представители низов: немного спившиеся, грязные, разнузданные. Наверное, строители. Едут в свою деревню пропивать деньги. Поймав взгляд «квадратного», Алекс отвернулся.

Чего я здесь жду, думал он. Вероятно, Ленкины единоверцы уже оповестили своих людей, и меня будут искать на вокзалах. Лучше убраться, всё равно тут холодно, и морды подозрительные. Пойду, куда глаза глядят.

Скверно: начинается паранойя. Гопники — не повод для бегства. Причина глубже: страх прилепился к ногам и волочился следом, съёживался в полдень, разрастался на закате, а с наступлением ночи многолико скалился из темноты.

Чёрные окна привокзальных кафе отражали одинокую фигурку, бредущую по улице. Светился только один ларёк, где Алекс купил растворимый кофе в одноразовом стаканчике и пирожок с капустой.

Кипяток обжигал руки. Алекс отошёл к скамейке, залитой голубоватым светом фонаря, снял рюкзак, откусил кусок пирожка. Ничего так, вкусный, свежий. А вот кофе отвратительный, с металлическим привкусом. Чего ещё ожидать от растворимого суррогата?

Подъехал товарный состав. Грохот поглотил шелест листьев, шум далёких автомобилей и едва заметное жужжание лампочки над головой.

Кто-то смотрел в спину. Алекс повернулся: из темноты между ларьками вынырнули силуэты — квадратный и эллиптический. Для полного счастья не хватает только гоп-стопа, подумал он. Рассудок работал на удивление чётко. Бежать? Нет. Не успею. Лучше сдохнуть, чем отдать ноутбук.

— Слышь, закурить есть, а? — просипел «эллиптический», оценивая потенциальную жертву.

— Не курю, — холодно ответил Алекс и, не мигая, уставился на гопника.

На языке многих животных взгляд глаза в глаза означает «я тебя не боюсь, я сильнее». Сильнее ли? Каким они его видят? Малолетним пижончиком в модном прикиде, таким чистеньким, беленьким, холёным, с карманами, набитыми баблом. Таким беспомощным, что даже не стоит себя утруждать и нападать внезапно.

Разинув рты, гопники переглянулись и стали обходить его с двух сторон. Рука нырнула в карман, сжала длинный ключ от подъезда.

В голове как будто лопнула плотина. Мир отодвинулся на второй план. Всё, что копилось внутри, вся эта чёрная муть хлынула наружу. Алекс шагнул вперёд. Плеснул кипятком в лицо «квадратного». Схватил его за грудки. Встряхнул:

— Слушай меня, чмо, — в пузо чма упёрся ключ. — Денег лёгких захотелось, да? Только рыпнись… ты или твой дружок… и я выпущу тебе кишки. Думаешь, не смогу? — он криво усмехнулся. — А ты проверь. Мне терять нечего.

«Эллиптический» плямкал губами поодаль. Он, правда, не двигался, только сжимал — разжимал кулаки. «Квадратный» дрожал, таращился и смердел перегаром, смешанным с чесночным духом, по его краснеющему лицу катились капли кофе.

Со стороны эта сцена смотрелась нелепо: домашний мальчишка ткнул ключом в пузо грабителя, и тот готов намочить штаны. Если бы они знали, что от его руки не погибло ни одно теплокровное существо… Ах, если бы знали… Но сейчас «квадратный» видел в мальчишке оскалившегося зверя. Неловкое движение, и он вонзит клыки в глотку… а глотка-то совсем близко.

— Да ладно, да шо ты, — пробормотал пленённый гопник и добавил жалобно. — Мы тебя трогали?

Алекс оттолкнул его, объяснив по-русски, в какое потаённое место ему следует удалиться. Гопник утёрся спортивной рубашкой, надул губы и поволок прочь оцепеневшего «эллиптического».

Ярость схлынула. Мир обрёл привычные оттенки. Зажужжала лампочка. Ветер зашелестел листьями. Глядя на трясущиеся руки, Алекс дивился себе. Не растерялся, не струсил. Значит, ещё не исчерпан его предел прочности. Он сможет выжить. Должен.

На лавочке в парке, дрожа от холода и перевозбуждения, он согревался кофе и думал. Нет, не удачная мутация заставила предков людей слезть с деревьев. У них не было когтей и мощных челюстей, как у львов и крокодилов. Слоны, бегемоты и буйволы брали весом, а эти существа были малы и слабы. Они не могли быстро бегать, как антилопы и зебры. В отличие от плодовитых грызунов, приносили в год по одному детёнышу. Везде одни минусы. Слабейший подлежит уничтожению — закон эволюции жесток. Но немощные существа отказались быть жертвами. Не дал бог когтей? Мы сделаем дубину, навалимся толпой, забьём льва и его шкурой защитим нежную кожу от холода. Не можем убежать? Построим частокол, и попробуйте, достаньте нас! Детёнышей у нас мало? Значит, мы будем их лелеять, оберегать и учить, как выживать в несправедливом мире.

Не повезло? Это с какой стороны посмотреть. Антилопы, которым повезло больше, до сих пор скачут по саваннам, слоны на грани вымирания, а мыши, как бы ни были они плодовиты, навсегда останутся лишь незаменимым звеном в пищевой цепочке. Кто бы что ни говорил, человек заработал право на доминирование, потому что именно невезучесть и никчемность двигала его вперёд.

И разве не те же первобытные законы действуют внутри человеческого вида? Те же, как бы мы ни пытались убедить себя в обратном. Почему красивые блондинки чаще всего глупы, а блондины — наоборот? Ответ прост. Растёт девочка, вся такая беленькая, воздушная — ангелочек во плоти. Родители в ней души не чают, воспитатели балуют; стоит ей невинно похлопать длинными ресницами, и учителя делают поблажки. Девочка взрослеет, вокруг роятся поклонники. Цветы, подарки, романтика. Обычно красавица выбирает самого перспективного самца и неплохо устраивается. Зачем ей напрягаться, умные книжки читать, через голову прыгать? Всё и так замечательно.

Блондинам повезло меньше. Быть блондином немодно, и спрос на них занижен. Вот и приходится выкручиваться, стараться, стремиться к большему.

Почему серые троечники добиваются успеха чаще, чем более способные одноклассники? Причина всё та же. Троечник привык, что никто ему ничего не должен, никто над ним не квохчет, чтобы чего-либо добиться, нужно выкручиваться, налаживать контакты. Он вынужден завоёвывать уважение. Каждый его шаг — борьба. Он закаляется и делается сильным. В это время красавчики-атлеты, привыкшие ко всему готовому, умирают от передоза. Школьные отличники тихо спиваются у телевизоров. Прилежные ученицы, которым пророчили великое будущее, работают бухгалтерами и прозябают на кухнях.

Есть исключения и среди красавиц, и среди отличников, но они скорее подтверждают правило: успехи этих людей — результат упорного труда и стремления к большему. Неудача, неприятность — мощнейший стимул что-то изменить, найти новое решение.

Так ли уж плохо, что пришлось всё бросить? Может, школа жизни окажется более важной, чем окончание юридической академии и переход на восьмидесятый уровень в Linеage?

Алекс оббежал вокруг скамейки, попрыгал на месте. Нет, не всё ещё потеряно! Нужно отсидеться, пока о нём забудут, и собрать информацию о таинственной секте. Тогда удастся вернуть свою жизнь. Только бы мама не пала духом!

В восемь утра открылся газетный киоск. Купив три газеты с объявлениями и ручку, Алекс вернулся на свою лавочку. Его интересовали комнаты, сдающиеся за городом, желательно в частном секторе. Напротив подходящих предложений он ставил плюс. Таких объявлений нашлось тринадцать. Восемь из них Алекс вычеркнул: скорее всего, агентства завлекают. По оставшимся номерам решил позвонить, сунул руку в карман и с досадой вспомнил, что телефон уехал в Харьков. Придётся новый брать.

Так он и сделал: купил самый дешёвый «Сименс».

*** ***

В село Строгановка удобнее всего добираться транзитными маршрутками. Симферополь походил на тысячи провинциальных городов постсоветского пространства. Иногда Алексу чудилось, что он дома, только попал в незнакомый район. За окнами проплывали типовые хрущовки и двенадцатиэтажки, тополя и шелковицы, билборды со знакомыми физиономиями политиков.

Времянка, которую он только что посмотрел, пахла сыростью и находилась в тихом центре, недалеко от рынка. Кроме того, грубая и суетливая хозяйка, похожая на торговку пирожками, ему не понравилась. Сейчас он ехал по второму объявлению.

За городом раскинулась живописная долина. С обеих её сторон возвышались зелёные, красные, жёлтые холмы, трасса бежала к горе Демерджи, похожей на гигантского спящего буйвола.

— Строгановка, — объявил водитель на остановке. — Кто спрашивал?

Алекс протиснулся к выходу, волоча огромный рюкзак, поблагодарил водителя и захлопнул дверь. «Газель» поехала дальше.

А ведь тут красиво! У дороги утопал в зелени посёлок — Лозовое. Плакучие ивы купали ветви в небольшом пруду, окружённом особняками.

На востоке, было огромное озеро — водохранилище. Напротив каждого двора были причалы, возле которых покачивались лодки. У подножия лесистого холма краснела черепичная крыша старинного особняка.

Около километра, прикинул Алекс и перешёл дорогу. К нему тотчас подбежала маленькая суетливая женщина, даже, скорее, бабушка.

— Вы Алексей? — пропищала она, и Алекс понял, кого она напоминает — отъевшуюся мышь.

— Я.

— Валентина Прохоровна, — представилась она и заспешила по грунтовке, петляющей меж домов. — Условия у меня не барские. Кухня и душ во дворе, отдельно от дома. Туалет на улице.

— Ничего. Переживу. Красиво тут у вас!

Женщина остановилась, собралась что-то сказать, но передумала и махнула рукой.

— Что это за дворец? — спросил Алекс.

— Говорят, Строгановы жили, но я не знаю точно, мы уже после войны переехали. Там сейчас детский дом, а сама усадьба развалена. Денег столько на ремонт надо, что проще новый дом построить.

— Как же дети в развалине живут?

— Они в новом корпусе. Потом посмотришь, если захочешь. Сам ты откуда будешь?

— С центральной Украины.

— На заработки приехал?

Алекс заранее сочинил правдоподобную историю:

— Да, в нашей деревне много не заработаешь. Скоплю немного, в следующем году буду поступать в университет.

Шли вдоль зеркально-гладкого озера, где отражались камыши, ивы и далёкие горы. Если стать на голову, можно перепутать, где верх, а где низ.

— Рыбалка тут хорошая?

— Да ловят что-то мужики. Не знаю.

Грунтовка свернула к деревенским домам, Валентина пошла по тропинке, углубляющейся в лесопосадку.

— К нам маршрутка ходит до Денисовки, лучше на ней добираться, чтобы по лесу не блукать.

Лесом шли минут десять. Стволы сосен, высаженных рядками, напоминали фонарные столбы. Наконец сосняк закончился, открыв взору неогороженные участки с цветущей картошкой, за которыми начинался посёлок. Над дорогой в начале улицы высился орешник с тарзанкой.

Валентина Прохоровна жила в маленьком домишке возле ручья. Над синей калиткой свешивали ветви два старых абрикоса, усыпанных бледно-жёлтыми плодами. Беседка, оплетённая виноградом, укрывала асфальтированный двор от жары.

На хлопок калитки примчалась серая дворняга с острой, как и у хозяйки, мордочкой, обнюхала брюки, пакет, лениво вильнула хвостом и потрусила по своим делам.

— Это Дунай, он не кусается. Такой дурак! Что есть, что нет его.

Посреди двора стоял деревянный стол, накрытый клеёнчатой скатертью. В перевёрнутой кастрюле копошилась черно-белая кошка

— Ах ты! Ах ты ж бандитка! — заверещала хозяйка. Кошка рванула в сторону.

Усевшись на лавочку, Алекс снял рюкзак и зажмурился. Вдалеке смеялась девочка. Обиженно тявкала собака. В скворечнике над головой поскрипывали скворчата. Я здесь остаюсь, решил Алекс.

— Идём, комнату свою посмотришь.

Жилых комнат было две. В одной обитала хозяйка. У двери висела фотография юноши в траурной рамке.

— Вот, держи, — она протянула ключ и сказала, будто оправдываясь. — Страшно тут одной, дом угловой. Воры ночью залезли, все закатки вынесли. Собака ненадёжная. Сын мой погиб уж три года как. Так убьют, и знать никто не будет.

Деревянная, выкрашенная в белое дверь открылась. Ничего так комната, чистенькая, просторная, есть всё, что нужно для жизни: кровать, шифоньер, письменный столик. Пёстрый ковёр на полу, такой же — на стене. Бежевые обои в цветок, золотистые занавески. Из-за разросшихся деревьев солнце едва пробивалось, и в комнате было сумеречно и прохладно.

— Триста пятьдесят гривен в месяц? — переспросил Алекс.

— Куда ж дешевле? Лето ведь, сезон…

— Остаюсь.

— Ну и слава Богу. Пошла я есть готовить.

Кровать скрипнула, прогибаясь под весом Алекса. Он улёгся и задумался. На подоконник взлетел ярко-рыжий петух, захлопал крыльями и закукарекал. Алекс кивнул ему:

— И тебе здравствуй, хозяин.

В дверь постучали.

— Лёша, обедать будешь? Борщ, а на второе котлеты с картошкой. Проголодался, наверное, с дороги.

Хозяйка уже накрыла на стол. Моя руки в кухне, Алекс заметил ещё одну фотографию, перевязанную траурной ленточкой: тот же парень, только здесь он совсем мальчишка — тонкий, смуглый, с выбеленными солнцем волосами.

— Вы бы хоть паспорт мой посмотрели, — сказал Алекс, усаживаясь на стул во главе стола. — Вдруг я уголовник какой-нибудь. Внешность обманчивой бывает.

— Лёша-Лёша, — хозяйка покачала головой. — Я прожила долгую жизнь и худо-бедно могу разбираться в людях. Сына похоронила, Сашку. Такой парень был! Не уберёг себя. Ты не стесняйся, кушай. Водочки тебе налить?

— Нет, спасибо.

— Не пьёшь? Ну и правильно. А я выпью, — она плеснула себе в рюмку и символически налила гостю. — Ты это… не пей, только в руках подержи.

Алекс поднял полупустую рюмку, жалея, что принял приглашение отобедать.

— За тех, кого с нами нет, — Валентина взглянула вверх, в небо. — За тебя, Саша.

Борщ был жирным, густым. Настоящий деревенский борщ. Валентина выпила вторую стопку — за знакомство, охмелела и разговорилась. Её буквально прорвало, она рассказывала о погибшем сыне. Вспоминала его младенчество, детство, непутёвую юность. В школе над ним издевались одноклассники, потом его стали обижать женщины: использовать, бросать и даже обворовывать. Ни на одной работе он долго не задерживался, потому что был патологически ленив. Но несмотря на это мать вспоминала его с благоговением.

Покончив с котлетами, Алекс выпил-таки свои двадцать грамм водки, и его повело. Интересно, как меня будет вспоминать мама? Так же, с трепетом, или всю жизнь будет ненавидеть как предателя? «Если она проживёт эти три года», — пискнула совесть.

Валентина всё говорила и говорила, утирала слёзы. Она упивалась своим горем. Алекс не слушал её, размышлял о том, что ему необходимо постоянно двигаться. Стоит замедлить бег, и то, что мчится следом, настигнет, обовьётся, пустит корни, и тогда или рассудок не выдержит, или придётся сдаваться. Он понимал, что не сумеет всю жизнь бежать — загонит себя, но как остановить поток мыслей, пока не знал.

Как только хозяйка замолчала, Алекс, сославшись на усталость, закрылся в своей комнате, лёг поверх покрывала. То, что гналось, остановилось у изголовья, присело. «Сопротивляешься, мальчик? Что ж, побарахтайся. Я подожду. Я умею ждать».

Бессонная ночь взяла своё — веки сомкнулись.

Сквозь сон прорвался петушиный крик. На подоконнике горлопанил тот же медного цвета красавец. Круглые настенные часы показывали шесть вечера. Пора вставать, хотя веки слипаются.

Во дворе Валентины не было. Наверное, разморило её, и она уснула. Надо срочно заполнять пустоту, иначе в ней укоренятся угрызения совести и сомнения. Сорвав два полуспелых абрикоса, Алекс отправился изучать окрестности.

Сразу за ветхим забором рылся ручеек, то и дело теряясь в зарослях хвоща и крапивы. По доске, перекинутой через овражек, Алекс перешёл на другой берег и вскарабкался на пригорок.

Миновав огороды, он добрался до асфальтовой дороги. В самом начале, возле ручья, высились два особняка, а чуть дальше виднелась красная крыша помещичьей усадьбы, которая интересовала Алекса.

Серые ворота были приоткрыты. Алекс заглянул во двор: в меру ухоженные клумбы, цементированные дорожки, подобие фонтанчика. Потоптавшись у ворот, он решился войти.

Новые корпуса тонули в зарослях вишен, возле строгановской усадьбы покачивались сосны и разлапистые ели. Они как будто стояли на страже веков, охраняя покой людей, которые построили дом и жили в нём сто лет назад. Подойди, дотронься до тонкой мембраны, и ты увидишь женщин в пышных юбках, услышишь лай борзых. Сейчас особняк напоминал старика-аристократа с усталым лицом, покрытым морщинами трещин. Никому он не нужен, этот старик. Лечить его себе дороже, а бросить совесть не даёт. Так и стоит, гордый, прямой, хотя ломит позвоночник перекрытий, трещат петлицы суставов. И умрёт так же — гордо, устремив к небу шпили над черепичными башенками.

Зазвенел девчоночий смех. Со стороны двухэтажных зданий стайками шли дети. Тех, что помладше, воспитатели выстроили парами. Алекс бросил взгляд на усадьбу и решил уходить.

В гараже напротив особняка предприимчивые хозяева открыли магазинчик. Дверь скрипнула — из-за витрины появилась молоденькая татарочка с газельими глазами, мигнула и с любопытством уставилась на посетителя. Алекс постоял у витрины, купил кефир с печеньем себе и шоколадку для Валентины Прохоровны.

— До которого часу вы работаете?

— В восемь закрываемся.

— Вполне логично, — брякнул он.

— Что — логично?

— Сотрудники детдома расходятся, и продавать некому.

Девушка прищурилась, улыбнулась:

— Разбираешься.

— Тоже семейный бизнес. Был, — вздохнул он, закрыл дверь и побрёл к горам.

Взобравшись на холм по сыпучему склону, он уселся возле камней, похожих на древних идолов. Ему казалось, что он — такое же изваяние, наполненное умиротворением. Вдалеке ползут, поблескивая на солнце, маленькие машинки. Суетятся люди. Коровы возвращаются в стойла.

Очарования хватило на полчаса. Краски поблекли. Звуки стали привычными. Алекс вспомнил, что нужно вернуться и просмотреть объявления. Какую работу будет искать, он ещё не знал. Желательно, чтобы люди вокруг не толпились и чтобы добираться недолго, по возможности пешком.

Пока всё складывалось неплохо, как будто судьба старалась загладить свою вину.

Во дворе пахло жареным мясом. С вручением шоколадки Алекс решил повременить, заперся в своей комнате и развернул газету. Предложений было хоть отбавляй, но все они связаны либо с торговлей, либо со стройкой. Ни то, ни другое не подходило. Клейку конвертов и сферу услуг он отверг из гордости.

Более-менее подходящее предложение отыскалось во второй газете: системный администратор в Интернет-клуб, зарплата 850 гривен. Ничего, сойдёт: что не додадут, сами возьмём. И развлечение будет, и на пропитание хватит.

В дверь постучали.

— Лёша, идём ужинать.

Алекс уже набрал телефонный номер.

— Минуточку, сказал он, прикрыв трубку. — Переговорю, и выхожу.

Ответил густой баритон:

— Слушаю.

— Здравствуйте. Вам ещё нужен сисадмин в клуб?

Молчание. Как будто человек забыл, что давал объявление.

— А! Работа сутки через трое, зарплата была указана?

— Да.

— Подъезжайте завтра в двенадцать… Нет, лучше в два дня, — он назвал адрес. — Будьте пунктуальны, у меня жёсткий график.

Гудки. Отлично! Хозяин клуба — занятой человек, который не будет контролировать каждый шаг. Если сильно не наглеть, можно таскать денежки из кассы, и никто не заметит.

На ужин была молодая картошка и целая тарелка куриных окорочков с хрустящей корочкой. Как в параллельной реальности. Поменялось место, мама постарела, и у неё испортился характер, но Алекс по-прежнему окружён любовью и заботой. Сценарий не изменился, поменялись актёры.

— Валентина Прохоровна, мне неудобно…

— Неудобно знаешь, что? То-то. Будем считать, что сегодня ты у меня в гостях.

Алекс покосился на недопитую водку.

Как он и боялся, хозяйка снова захмелела и разговорилась. Алекс всеми силами старался отвлечь её, но беседа, даже, скорее, монолог, снова и снова возвращалась к Саше, к его друзьям-алкоголикам, никчемным невестам и несправедливым начальникам.

Если она и дальше будет так надоедать, нужно подыскивать другое жильё. Не сейчас, потом, ближе к осени.

— Возле Денисовки ставок есть маленький, — продолжала она. — Просыпаюсь как-то утром, выхожу на улицу, а там в тазике — щуки, окуньки, карась. И Саша мечется. Давай, говорит, вёдра, ставок пересох, и рыбу собирали руками. Два раза бегал туда. Мы эту рыбу и жарили, и солили. Две недели ели. А ещё он велосипед любил. Сядет на него с утра, заедет куда-нибудь, и сутками пропадает. Если захочешь покататься, он в мастерской стоит, новенький, только шины не мешало бы подкачать.

Алекс твёрдо решил избегать её, воспользовался предложением и засел в мастерской — пристройке за летней кухней. Как здесь чисто! Даже пыль вытерта. Весь дом как будто замер в ожидании хозяина.

Старый велосипед притулился к коробке с грампластинками. Да, шины сдулись.

Насос обнаружился за кассетным магнитофоном с наклейками голых женщин. В углу стояли удочки с бамбуковыми удилищами. За полиэтиленовым пакетом спряталась коробка со снастями. Итак, развлечений пока два: велосипед и рыбалка.

Вспомнились миндалевидные глаза татарочки.

* * *

Алекс долго бродил меж новостроев, прежде чем заметил в торце двухэтажной сталинки выцветшую надпись «Интернет-клуб Самурай».

В плохо освещённом зале трое мальчишек резались в Контру, самозабвенно лупя по клавишам. Компьютеров Алекс насчитал четырнадцать, они стояли в два ряда вдоль стен. Админ с лицом Пьеро скользнул взглядом по посетителю и вперился в монитор.

— Привет, я по объявлению, — сказал Алекс и протянул руку.

Парнишка нехотя оторвался от компьютера, привстал, пожимая руку тонкими холодными пальцами.

— Виктор. Хозяин скоро подъедет, возьми стул, посиди пока.

Алекс уселся рядом, рассматривая огромный, на всю стену, плакат группы «Kiss».

— Как тут работа?

— Как в болоте, — ответил Витёк, не глядя на Алекса. — Делать нечего. Если бы не работал корректором параллельно, издохнуть можно было бы.

— Хозяин мозг не ест?

— У него два ресторана ещё. Появляется два раза в месяц; считай, что и нет его.

Дверь распахнулась, и на пороге, загородив проход, возник длинноволосый мужчина. Размахивая руками, прошёл к столику админа. Витёк побледнел и вскочил, шевеля губами:

— А вот и он.

— Ты мне звонил? — цепкий взгляд остановился на Алексе. — Я хозяин этой богадельни.

Разглядывая его косарь, утыканный шипами и заклёпками, Алекс подумал, что место этого плечистого великана на плакате среди рокеров.

— Опыт работы есть? — продолжил хозяин, глядя на Алекса.

— С пяти лет за компом. Специального образования нет.

— На третьей машине винда полетела. За полтора часа управишься?

— Если будет доступ к Интернету, то да.

— Документы при себе?

Алекс протянул паспорт.

— Так… не местный. Хм… несовершеннолетний. Я так понимаю, раньше нигде не работал. И что мне с тобой делать?

— Меня бы устроила работа в ночную смену — сутки через сутки или сутки через двое, — проговорил Алекс, чувствуя, что нельзя давать слабину. — Думаю, не так уж много тех, кто хочет тут торчать ночами.

— Борзый, — усмехнулся хозяин, протянул паспорт Витьку. — Ксерокс мне сделай. Витя, тебе нравится здесь торчать ночью?

Админ глянул испуганно, сглотнул.

— Я спрашиваю, как тебе его предложение? — мужчина достал из холодильника энергетик и тут же откупорил.

— Здравое предложение, — пробормотал он, колдуя над ксероксом.

— Значит, составляешь новый график, инструктируешь парня. Если он справляется с виндой, то остаётся работать под твою ответственность. А ты, — он перевёл взгляд на Алекса. — Завтра выходишь ночью, потом — согласно графику. Ты прав, мне плевать, сколько тебе лет и что у тебя случилось в Кременчуге. Главное, чтобы ничего не случилось здесь. А если вдруг… то из-под земли достану и откручу яйца. Понял, Алексей Лапиков?

Алекс кивнул, забрал паспорт.

— Кстати, я — Андрей, — он развернулся и направился к выходу.

— Строгий, но справедливый, — прошептал Витёк, приглаживая волосы-сосульки. — Вот же блин. А ты чего взбледнул? Так нагло держался, он это любит, и так скис под конец.

— Всё нормально, — отмахнулся Алекс.

Ему хотелось сквозь землю провалиться. Потому что если хозяин проверит паспортные данные, то выяснится, что его новый сотрудник в розыске. Мама наверняка уже обратилась в милицию. Вся надежда на то, что заявления о пропаже людей принимают только на третий день. Пока рассмотрят, пока введут данные. Авось пронесёт.

А если нет?

Может, не стоит завтра сюда приходить, ну её на фиг, такую работу? Или понадеяться, что не будет он ничего выяснять? Витёк же сказал, что он занятой. Нечего ему больше делать, кроме как собирать досье на сотрудников.

На улице взревел мотор мотоцикла.

— Он что, байкер? — Алекс кивнул на дверь.

— Ага. Ты бы видел его коня! Офигеть.

Один из посетителей взвыл на весь клуб и заматерился.

— А ну не орать! — рыкнул Витёк и обратился к Алексу. — Ты не смотри, здесь не всегда одна школота. После обеда студенты подтягиваются, иногда даже преподы сидят.

— А ночью?

— После двенадцати — никого. Иногда студенты являются, их в общагу не пускают, они берут машину до утра и спят.

С виндой Алекс справился быстро. Благо, он часто устанавливал друзьям, и друзьям друзей, и даже имел за это деньги. Когда он закончил, пришли студентки, взяли три машины и зависли на сайте знакомств.

— Вижу, что ты шаришь, — Витёк похлопал по плечу. — Пойду я покурю.

Алекс занял кресло админа. По экрану бежали строчки чата.

Как у стены перед расстрелом, подумал он. Завтра всё прояснится. Отступать бессмысленно, да и некуда. Эх, будь что будет.

Мысли разогнать удалось, осталась едва ощутимая тревога. И никуда от неё, этой тревоги, не скрыться. Где нет людей, там просыпается совесть и ворочается, и точит, подмывает позвонить домой. Дашь слабину — ринется в реальность, закрутит, понесёт и расплющит. И будешь валяться с перебитым позвоночником и скулить, скулить, скулить.

Весь следующий день Алекс катался на велосипеде, не давая себе передышки. Тревога медленно перерастала в панику. Чем ближе стрелки часов подходили к семи, тем меньше тянуло на работу.

Пересилить себя всё-таки удалось. В положенные девять Алекс распахнул двери Интернет-клуба.

Правый ряд компьютеров занимали мальчишки-школьники, левый — студенты. Витёк вымученно улыбнулся:

— А вот и ты. Надо же, не обломался! Чего тут ловить с такой зарплатой?

— Привет, — буркнул Алекс, огляделся.

— Принимай вахту, я побежал.

Вроде бы, пронесло, подумал Алекс, усаживаясь в админское кресло. По монитору, как и в прошлый раз, бежали строчки чата, где некая kroshka_mi спрашивала у lizo4ka, собирается ли та на дискотеку. Скривившись, Алекс зашёл на «Баш». Пару дней не следил, и столько нового, вкусненького накопилось. Вот только не приносит оно что-то прежней радости. То ли шутки плоские, то ли чувство юмора придавлено тем грузом, что никак с души не свалится. Точнее, с плеч. Да какая разница! Таскай его теперь за собой, пока ноги не подкосятся.

В рядах малолеток стало наблюдаться повышение активности. Забурлили, зашумели, заёрзали на стульях.

— Седьмой компьютер! — крикнул Алекс, поймал взгляд бешеных мальчишеских глаз. — А ну тихо! Вылетишь кубарем отсюда!

Мальчишка втянул голову. Алекс ввёл в поисковик «кубарь» и узнал, что это такая игрушка-вертушка была, наподобие волчка. Так от безделья можно стать академически умным.

Десятая машина запищала, предупреждая, что время подходит к концу. Алекс глянул на монитор: осталось три минуты. Через пять минут освободится и одиннадцатая. Народ начнёт медленно расходиться. Нужно найти себе занятие: электронную книжку почитать или на «Линейке» завести нового персонажа — Леонелем играть опасно. Жаль Леонеля, как родной стал.

На этот раз Алекс создал гномика и назвал его Leclerc в честь французского танка. И прокачивать он его решил как танка. Пока он истреблял армады злобных орков, освободилось восемь компьютеров, из них за пятый и шестой засели подростки, а за десятый — жгучая брюнетка средних лет в сиреневом брючном костюме.

Дверь скрипнула. Алекс нехотя — он сейчас сражался сразу с двумя орками — посмотрел на вход. И обомлел. К нему вразвалку приближались два мента.

Ну, вот и всё, доигрался, доработался — проскользнула отчаянная мысль. Выскользнула и понеслась прочь, оставляя пустоту. Вопросы и смелые решения появляться не спешили. Рука отпустила мышку и упала на бедро. «Как вы могли, гражданин Лапиков, как вы могли?»

— Здравствуйте, — отчеканил тучный рябой страж порядка, совсем ещё мальчишка.

Сглотнув, Алекс кивнул.

— Вы ксерокс делаете?

Алексу показалось, как он будто кипел, наполнялся паром, и — р-р-раз! — весь пар вышел. Стало легко и спокойно, захотелось смеяться, валяясь по полу.

— Конечно, — пролепетал он, непослушными руками взял протянутые документы.

— Два экземпляра, — пробасил второй мент — плечистый брюнет с кустистыми бровями.

«Этот страх иррационален, — думал Алекс, вынимая бумаги из ксерокса. — Трое суток не прошло — меня ещё искать не начали! Теперь так будет всегда: патрули будут вгонять в дрожь, во всех милых девушках, которые захотят со мной познакомиться, я буду видеть коварных хищниц. Как долго получится сдерживать страх? Вся надежда на то, что он притупится со временем и вовсе исчезнет».

Просмотрев бумагу, стражи порядка направились к выходу. Алекс вытер о брюки вспотевшие ладони и уставился на экран, где вверх толстым животом лежал гном Leclerc, а над ним топталось зеленоватое страшилище с топором в лапах.

Хирург

В маленькой спальне долгое время никто не жил. Здесь обитали старые фотоальбомы, невостребованные инструменты и бесчисленное множество вещей, от которых и пользы нет, но и выкинуть жалко. На полках шкафа вышедшие из моды вещи соседствовали с пейзажами, нарисованными Эдуардом-подростком.

Тряпьё, пропахшее цвелью, было рассовано по пакетам и вынесено к мусорке — на разграбление бомжам. Картины Хирург разложил на столе и долго вертел в руках каждую, пытаясь воскресить чувства того времени — наивные, чистые, преисполненные ожидания. Вот эту, с ивами, отражёнными речной водой, он рисовал в одиннадцать, когда болел бронхитом. А вот эту, с чёрно-белой дворнягой, — в десять, маме на день рождения. Мама обожала этого пса, его звали Боцманом, он попал под машину за три месяца до… И, хотя морда пса заметно асимметрична, а на другой картине деревья отражаются со смещением и река уж слишком круто забирает вверх по холсту, выбросить рисунки не поднялась рука.

Пропылесосив старенький диван, Хирург лёг и уставился в потолок. Сегодня жизнь изменится. Грядущие перемены волновал его гораздо больше, чем то, что они принесут: радость или беспокойство. Он поймал себя на мысли, что перемены уже начались, уже покатился с горы снежный ком, наматывая события, действия, последствия, набрал скорость, и остановить его невозможно. Сегодня он где-то на середине горы, и может покатиться как в сторону посёлка у подножия, так и в лес.

Хирург достал из-под кровати зачехлённое ружьё, вытер пыль. Скоро здесь поселится Оленька, надо бы подыскать для него другое место. На виду его оставлять не желательно: замки никуда не годятся, а вдруг незваные гости пожалуют. Осмотрев зал, он распахнул дверцы шкафа, прислонил старушку ТОЗ-24 к стенке и расправил пиджаки.

Это ружьё он купил у сокурсника. Тогда Полковник только переехал в город и всё соблазнял товарища охотничьими байками. Хирург отмахивался, ссылаясь на недостаток времени. И вот однажды утром он столкнулся со спившимся Мишкой Губаревым, который и предложил ружьё «за считанные гроши». И понеслось: август-октябрь — перепел, куропатка, вальдшнеп; ноябрь — январь — заяц, косуля, кабан.

В четыре вечера под окном просигналила машина. Хирург отодвинул занавеску: «скорая», и вышел встречать гостей. Первым выбрался Лисицкий, пожал протянутую руку и сказал, щурясь на солнце:

— И всё-таки мне непонятно, какой тебе резон…

— Буду испытывать на ней экспериментальные препараты, — сказал Хирург серьёзно, глядя, как санитары вытаскивают носилки из кузова. — И через месяц-полтора она будет как новенькая.

— Ну-ну, — Лисицкий покосился на него. — Значит, чисто медицинский интерес?

— Как тебе сказать… Не совсем. Дочь всё-таки. Хотя и незаконная.

Оленька, завидев своего благодетеля, приподнялась и помахала рукой. Её глазища сияли ярче, чем солнце. Хирург кивнул ей и продолжил:

— Ситуация более, чем щекотливая, — он перевёл взгляд на Лисицкого, готового внимать. — Я же ведь не знал этого. А она так на мать свою в молодости похожа, что не удержался и… сам понимаешь.

Лисицкий потупился, почесал переносицу. Он переваривал услышанное и, похоже, не мог усвоить. В конце концов качнул головой и хмыкнул.

— Ну тебя на фиг! Всё тебе шуточки!

— А вот скажи мне лучше, друг Гораций, какая из этих сплетен самая популярная?

— Про любовницу. С инцестом ты переборщил. Если бы не инцест, ей-богу, поверил бы!

Поравнявшись с Хирургом, санитар, что нёс носилки спереди, пробасил:

— Дальше куда?

— За мной, — Хирург вошёл в подъезд и открыл квартиру, — сюда. Нет-нет, в другую комнату… Олег, подожди пока в кухне, кофе завари.

В Олиной спальне уже суетилась Наталья. Хотя этой женщине далеко за шестьдесят, она категорически отказывалась называться Натальей Ильиничной, избегала общества злоязычных соседок и водила дружбу с молодёжью.

Совместными усилиями девушку переложили на кровать и, пока она осваивалась, Хирург выпроводил коллег. Наталья осталась и уже познакомилась с Оленькой. Круглая, излучающая тепло женщина поправляла подушки девушке, напоминающей испуганного совёнка.

— Как скоро мне можно будет вставать? — спросила она, когда Наталья вышла.

— Через пять дней, не раньше, — сказал Хирург, усаживаясь в кресло.

Девушка вздохнула и проговорила:

— Я хочу эти пять дней провести в больнице.

Хирург вскинул бровь:

— Думаю, здесь тебе будет лучше.

— Ну, пожалуйста…

— Что ты себе надумала?

Насупившись, девушка прижала к груди подушку. Что творилось в её голове, Хирург не мог представить. Рвалась сюда, и вдруг — такой поворот. И ведь непонятно, почему она так поникла.

— Я ведь кусок мяса, — Оленька шмыгнула носом. — Не могу даже в туалет сходить. Вот скажи, оно тебе надо — дерьмо выносить? Делать больше нечего? Не хочу тебя напрягать.

В проёме двери образовалась Наталья, улыбнулась и сказала:

— Моя ж ты деточка! Всё это время я буду тебе помогать. Если что понадобится, наберёшь меня, и я приду. Я живу этажом выше.

— Хорошо, — проговорила Оленька и как будто бы успокоилась.

— Тебе сейчас что-нибудь нужно? — спросил Хирург — девушка мотнула головой. — Наталья, спасибо вам большое.

Дождавшись щелчка дверного замка, он продолжил:

— Смотри, — он погладил синюю дорожную сумку. — Узнаёшь? Я забрал твои вещи с Истомина, всё здесь. По своим источникам проверил твои паспортные данные… Можешь не нервничать: ты не в розыске. Так что если нагрянут менты с вопросами — отвечай, не скрываясь.

— Спасибо, — уронила Оленька, прикусила губу, подумала и добавила. — Не знаю, сумею ли когда-нибудь расплатиться… В старину считали, что жизнь спасённого принадлежит спасителю…

— Не переживай. Чуть-чуть сил наберёшься, и я всё тебе расскажу.

— А почему не сейчас? — Оленька сосредоточенно разглядывала свои сгибающиеся — разгибающиеся пальцы.

— Адаптация чаще всего болезненная: жуткая мигрень, аритмия, температура. Не исключено, что всё обойдётся, но лучше не рисковать. Помню, целую неделю валялся с мигренью в обнимку с тазиком. Никогда мне не было так паршиво.

— Адаптация — к чему? — вытянула шею девушка.

— К новому статусу. Всё, вопрос закрыт. Теперь о ментах. На самом деле они очень уязвимы, как и все госслужащие. Был у меня один знакомый капитан милиции, женатый мужчина, отличный работник. Но уж очень он любил девочек. Его жена-домохозяйка терпела-терпела, психанула и написала заявление, что он её избивает. Показала побои — аж два синяка: один на бедре (не вписалась в поворот и врезалась в угол стола), второй на плече, и просила объяснить мужу, что гулять — это плохо. Сварливая бабёнка всё отделение на уши поставила, и мужика выгнали с работы, хотя он был на хорошем счету. Так-то. Если хочешь, сделаем то же с отчимом. Хочешь?

— Во-первых, это в другом городе, а во-вторых… давно это было и не со мной, он и так на нож упал, — она хихикнула. — Два раза. Вот мне интересно, что дальше было с этой семьёй? Ну, где мента турнули с работы.

— Дома он жене надел на голову сковородку с макаронами и выставил за дверь, в чём была. До неё, наверно, до сих пор не дошло, за что. Она билась-билась в дверь, ребёнка требовала, судом угрожала, он отдал дочку, и баба пошла топиться. Зима была, холодно, нырнула она с волнореза и испугалась. Обсохла, отогрелась у друзей и пошла бомжевать. Сейчас девочка с отцом, психопатка эта четверых детей родила от второго мужа. Сидит дома, варит борщ, штопает мужу трусы.

— А ты на чьей стороне?

— Ни на чьей. Не моё это дело.

— Пристрелить мало… эту бабу.

— Так уж и пристрелить. Неужели смогла бы?

Девушка глянула с вызовом, сжала зубы.

— Её — вряд ли, а вот бычару, — она закатила глаза. — С удовольствием!

— На, — Хирург протянул ей свой револьвер. — Бери, бери, не бойся.

И она взяла. Осторожно покрутила в руках, рассмотрела со всех сторон и прицелилась в воображаемого врага.

— Класс!

— Хороший пистолет? — Хирург прищурился.

— Хороший. Просто отличный… револьвер.

— Разбираешься, — удовлетворённо кивнул он и вспомнил: «…отличаются прирождённой страстью к холодному и огнестрельному оружию. В детстве конфликтны, в более зрелом возрасте рассудительны». — Возвращай игрушку.

— А разрешение есть? — девушка нехотя отдала револьвер.

— На этот — есть. Не делай такое лицо. Наиграешься, когда выздоровеешь.

— Не знаю, смогу ли когда-нибудь восстановиться. Левая рука слушается лучше, чем правая, а ведь я правша.

— Ещё пара дней, и можешь попробовать встать. Но предупреждаю: придётся заново учиться ходить. Каждый шаг будет даваться с трудом.

— Что-то я раскисла. А ведь недавно вот это, — она подняла руки и сжала кулаки, — казалось невозможным.

— То-то. Работай. Времени у тебя предостаточно. Вот, почитай, — он положил на её кровать пять попавшихся под руку книг. — Ноутбук. Нитки, иголки, бисер. Да, чуть не забыл телефон, там всего два номера: мой и Натальин.

Девушка повертела в руках мобильный, насупилась и сказала:

— У меня такой же был до того, как… Сволочь! Урод! Мразь! — она шумно задышала. — Ты знаешь, где его искать?

— К сожалению, нет. Приметы имеются, можно подключить ментов, не знаю только, есть ли смысл. Мой человек убит — связи потеряны…

— Откупится, — поджала губы Оленька. — Меня ещё и виноватой сделают. А самим найти реально?

— Реально.

— Хорошо, — она улыбнулась.

Растерянность на её лице сменилась спокойной уверенностью. Хирург поймал себя на мысли, что её и подготавливать не нужно: новости придутся ей по душе.

А не послать ли всех к чёрту? Взять отпуск, купить палатку и уйти в горы. Зачем ломать девчонке жизнь? Выздоровеет, переболеет душой, смирится, встретит молодого человека, влюбится, родит детей и заживёт, как нормальные люди. Может, даже счастлива будет, а так… У неё же выбора не остаётся, путь чётко обозначен: прямая дорога, в начале которой — револьвер, а на горизонте — человек, нет, даже скорее, — цель. Но ведь это не конец пути! Впереди — десятки, сотни целей. Ненависть, выстилающая дорогу, только поначалу кажется асфальтом, со временем она размягчается и превращается в вязкую жижу.

Не всегда стоит знать своё предназначение: бродить в потёмках иногда приятнее, чем булькать в крови. Выздоровела, девочка? Вот вещи, вот порог, и чтоб духу твоего в городе не было!

Так нет же, не послушается, пойдёт сама искать обидчика, подогреваемая злобой и смутным чувством долга. И найдёт. Так что пусть остаётся всё, как есть. Будет рваться в бой — вооружим и научим. Если нет… значит, будет жить долго и счастливо.

Как только Хирург смолк, девушка углубилась в книгу: иди, мол, не мешай. И в дальнейшем вела себя тихо. Иногда он забывал, что не один в квартире, только вечерние визиты Натальи напоминал о гостье.

Последние четыре дня лил дождь, лишь изредка из разрывов туч выглядывало солнце. Оленька начала садиться, прислоняясь к ковру на стене. Сядет так, зажмурится, стиснет зубы и замрёт, а сама — бледная-бледная. Мутит, наверное. Но если войти в её комнату — выпрямится, плечи расправит: ничего, мол, страшного. Мужественная девушка, настоящий боец.

Возвращаясь домой с дежурства на машине, Хирург с удовольствием наблюдал, как редели облака и свинцово-серые лужи окрашивались в голубой. Люди на остановках радовались солнцу, хотя было утро понедельника. Казалось, что даже встречные машины ликуют, поблёскивая отражёнными лучами. Вот и лето, ожиданием которого каждый южанин живёт всю промозглую зиму. С тоской смотрит на дымчатое небо и грезит о солнце.

Среди миллионов людей, озабоченных своими проблемами, суетливых, постоянно куда-то спешащих, суетилась и беспокойная девушка Оля, строила планы, надеялась, ждала. И вдруг — раз — и ни надежд, ни планов. Ещё чуть-чуть, и стало бы на одного человека меньше. Заметил бы это гигантский голем из шестерёнок, крутящихся, на первый взгляд, хаотично? Вряд ли. Но для мироздания любая потеря невосполнима, потому что с каждой смертью схлопывается целая вселенная.

По пути из гаража Хирург снова поймал себя на мысли об Оленьке и только сейчас сообразил, что девушка заняла место в его душе, которое появилось после смерти Полковника. Он покосился на чернильные тучи, собирающиеся на юге, снял пиджак. Ненадолго погода наладилась, вон, как припекает — к дождю! И в пояснице ломит.

Потоптавшись на месте, он вернулся в гараж и сел за руль. Потому что для Оленьки такой день, как первый золотой меж медяков. Чем больше радости будет в её жизни, тем скорее она пойдёт на поправку.

Когда он постучал в её комнату, из-за двери донеслось бодрое «Входите». Девушка сидела на самом краю кровати, держась за спинку, и подставляла лицо солнечному лучу, пробившемуся меж штор.

— Погода замечательная, — Хирург шагнул вперёд и распахнул шторы. — Лето в разгаре.

— Ага, — Оленька попыталась ответить всё так же бодро, но получилось кисло.

— Как ты смотришь на то, чтобы поехать к морю? Или куда ты хочешь?

— К морю… к речке… в лес — куда угодно! — она просияла. — А мне можно? Ты уверен?

— Да. Наталье звонить будешь?

— Она недавно ушла… Мне только сарафан надеть. Там же тепло, да?

— Лето там. Где твой сарафан? Подать? — Хирург расстегнул молнию на подозрительно вздувшейся сумке — миру явилась пёстрая мешанина вещей, которые он складывал аккуратными стопками.

Ольга смутилась.

— Вон он, сверху. Нет, не то, вон же бретелька цвета хаки! Да! — она приняла из его рук бесформенную вещь защитного цвета. — Отвернись, я быстро.

— Погладить, наверное, надо, — сказал Хирург, наблюдая милующихся голубей.

— Он не мнущийся, — донеслось из-за спины. — Ненавижу вещи, которые требуют глажки. Всё, я готова!

Пересадив её в инвалидную коляску, взятую напрокат, Хирург направился к машине. Девушка разместилась на переднем сидении, вцепилась в ручку двери и принялась жадно впитывать ощущения.

Под взглядами любопытствующих соседок, угнездившихся на скамейке, Хирург отвёз коляску домой и плюхнулся на водительское сидение, хлопнув дверью. Девушка встрепенулась, кивнула на старушек:

— А они удивлены.

— Пусть, — Хирург повернул ключ зажигания — мотор заурчал, — если нет своей жизни, пусть живут чужой.

Машина стронулась с места. Следя за дорогой, Хирург украдкой наблюдал за Оленькой: прильнув к стеклу, она смотрела на мир, не мигая. Как будто не городской пейзаж был за окнами, а увлекательный, только ей видимый фильм.

Всю дорогу молчали. Хирург думал, что у этой девушки редкое и очень ценное качество: она не имела привычки фонтанировать словами. Он всегда говорил по существу, праздные женские разговоры его напрягали.

— Если не секрет, куда мы едем? — нарушила молчание Оленька.

— В Балаклаву.

— Не успела там побывать.

— Искренне тебе завидую. Сказочное место.

Миновав окраинные районы, мало отличающиеся от спальных районов других небольших городов, машина проехала центр — пятачок, забитый машинами приезжих, и юркнула в узкую улочку. Оленька по-прежнему молчала. Ей не нужно было говорить, мысли читались на её лице: сначала недоумение, потом — равнодушие, и сейчас — удивление вперемешку с интересом.

Если и есть у города душа, то душа Балаклавы здесь: в старинных двухэтажных домах, прижимающихся друг к другу боками. В проулках, таких узких, что в них едва ли можно разминуться. В опорных стенах из дикого камня, по которым взбираются зелёные змейки плюща. В тенистых двориках, где резвятся ребятишки с волосами, выбеленными солнцем, и хозяйки развешивают бельё на длинных верёвках, прямо над лодками, перевёрнутыми вверх килем.

Если бы не машины в каждом укромном уголке, можно было бы подумать, что время в этом городке течёт медленнее, стоит свернуть за поворот, и покажутся женщины в платьях до пят, с корзинками, наполненными солёной рыбой, и суровые рыбаки, загорелые до бронзы.

— Колоритно как! — выдохнула Оленька.

Хирург промолчал, поворачивая к набережной. Остановился он напротив пирса, возле которого покачивались яхты, и открыл дверь со стороны Оленьки.

— Вау! — воскликнула она, разглядывая скалу, нависающую над бухтой. — А вода-то совсем близко! Прям Венеция!

— Штормов здесь не бывает. Всё лето ходит катер на загородный пляж, обязательно съездим туда чуть позже. Если кидать хлеб в воду с катера, собирается несметное множество чаек. А зимой сюда приплывают лебеди и нырки — чёрные утки с ярко-жёлтыми носами…

Взглянув на Оленьку, он замолчал: она с открытым ртом наблюдала за рыбаками, таскающими рыбу.

— Дельфины загнали стаю ставриды, она клюёт на блесну и просто на голый крючок. По три-четыре рыбки сразу.

— Прямо-таки на голый?

— Да. Балаклава переводится как рыбное место.

— Обалдеть! — она мечтательно закатила глаза. — Я бы тут жила! А сейчас бы сиганула с пирса… в воду… с головой…

— Успеешь ещё, всё лето впереди.

— Можно я встану? — проговорила она жалобно. — Только подойду к воде — и назад. Помоги мне. Ну, пожалуйста!

Хирург не смог отказать, обнял её за талию и буквально протащил к скамейке у воды, сел рядом, всё так же придерживая. Оленька положила руку ему на плечо и замерла, глядя, как девушка в широкополой шляпе, нагнувшись, кормит с руки мальков кефали.

Просидели так около получаса. Девушка уехала на катере, её место заняли мальчишки, таскающие доверчивых рыбёшек голыми руками.

— Пора домой, — проговорил Хирург, выщёлкивая сигарету в бетонную урну.

— Ну, ещё минуточку!

— Нет. Ты ещё слаба. Дрожишь от усталости. Пока тебе перенапрягаться нельзя. Идём. Держись за меня.

Девушка вздохнула и покорилась.

— Спасибо, — сказала она уже в машине. — Ноги как чужие. Как будто не ноги, а мешки с мусором.

— Не переживай, это нормально. Я же говорил: придётся заново учиться ходить.

Обратно ехали вдоль набережной, но потом всё равно пришлось повернуть на параллельную улицу. Замелькали дворики, переулки, пёстрые отдыхающие. А вот и автостоянка.

— Народу, как в воскресенье, — проворчал Хирург, объезжая припарковавшийся джип. — Страшно представить, что будет…

— Стой! Стой!!! — заорала Оленька, подпрыгнула на сидении, указывая за окно. — Да тормози же! Вот он, сука! Вот!!!

Хирург ударил по тормозам, глянул, куда она показывала.

— Кто?

— Машина. Серебристый «Мерс»… да вот же! Возле рыбного ресторана. Вот же, — она выдала трёхэтажное ругательство. — Видишь?

— Вижу, — Хирург вслух прочёл номер машины. — КР — крымские номера, ты говорила, что ублюдок этот не местный. Ты уверена, что это та машина?

— Нет, — процедила она. — Но вероятность большая. Модель уж больно редкая.

— Согласен. Понаблюдаем?

— Да, — девушка сжала кулаки.

Через три машины от «Мерса» было свободное место. Там и припарковались. Хирург рассчитался за стоянку и откинулся на сидении.

— Мы рискуем тут застрять до ночи. Ты как, выдержишь?

— Что мне станется? — она поджала губы, глядя на машину. Если бы взгляды убивали, её взгляд рассеял бы «Мерс» на атомы. Да, люди способны ненавидеть, но чтобы так… Хотя, Оленька имела на это полное право. И на курок она нажала бы, теперь сомнений не было. На всякий случай он переложил револьвер из бардачка в карман.

— Расслабься, он далеко.

— Откуда ты знаешь? — спросила она, не оборачиваясь.

— Чувствую. Я его очень хорошо чувствую.

— Дай покурить!

— Тебе вредно.

— Ну да-а-ай… Меня сейчас разорвёт от любопытства! Я ж прям тут сдохну!

— Ладно, держи, — Хирург протянул начатую сигарету.

Девушка нервно затягивалась и выдыхала через нос.

— Где ж ты шляешься, урод паскудный? — пробормотала она.

— Успокойся. Вдруг это вообще не он?

— Я ему фару сзади разбила. Урод, уже новую вставил! А вон, видишь, царапина на капоте… Он это — нутром чую!

Минут через десять напряжение спало, девушка обхватила себя руками и насупилась. И вдруг «Мерс» пискнул, отзываясь на ключ сигнализации — Оленька встрепенулась, прильнула к стеклу. К машине подошли двое: плечистый мужчина скандинавской наружности и крупная блондинка с лошадиным лицом.

— Вот бли-и-ин! Но это ведь именно та машина! — воскликнула Ольга, резко оборачиваясь к Хирургу. — И царапина на капоте…

— Точно, это не он? Ты уверена?

— Не он! Тот квадратный был, — она передёрнула плечами. — И рожа такая… рожа дебила.

— Он мог дать машину на прокат своему другу… Смотри: они уезжают. За ними?

— Да!

— Ты же говорила, что у того день рождения был, — продолжил Хирург, выруливая.

— А, — девушка отмахнулась, скривившись, — трындёж. Мужики часто эту байку рассказывают, чтобы им давали. А девчонки — чтобы их укатывали.

Водитель «Мерса» ехал медленно, не нарушая правил. Придерживать дистанцию было нетрудно.

— А смысл какой? Ну, едем мы за ним, и что? Думаешь, он прямо сейчас к бычаре нас приведёт?

— Узнаем, где живёт, а там проще будет, — сказал Хирург, думая, что на «Мерс» надо посмотреть ночью. Если одна фара светит ярче, а другая тусклее, значит, фару заменили, и за машиной нужно следить: хозяин имеет выход на объект. Если же фару успели настроить, тогда увы. Но следить всё равно надо — на всякий случай.

Заправившись за городом, «Мерс» поехал по главной дороге.

— Почти по пути, — прокомментировал Хирург.

За светофором машина свернула и, проехав немного, юркнула в узкий проезд меж частных домов. Когда Хирург вырулил из-за поворота, блондин подавал руку подруге; «Мерс» был припаркован возле забора из красного кирпича. Хозяин, размахивая связкой ключей, зашагал к чёрным кованым воротам.

— Отлично, — сказал Хирург. — Адрес у нас есть.

Он припарковался в самом конце улицы под огромным абрикосом.

— Думаешь, так легко будет вычислить… эту тварь?

— Легко, — Хирург улыбнулся. — Вот скажи, ты доверила бы такую машину кому попало?

— Нет. Честно, не доверила бы никому.

— Во-от! Вывод: «эта тварь» — близкий друг блондина. Возможно, родственник. Если так, то видеться они должны часто, — он осёкся, задумался. — Единственное но — я не смогу подойти к подонку близко, он меня почует.

— Как это? — зелёные глазища девушки возбуждённо блестели.

— Так это. Как моего друга. Он сильнее.

— И что делать?

— Тебя он не почует.

— То есть, я должна его грохнуть? — Ольга нервно рассмеялась. — Я, значит, сильнее? Я, вот такое колченогое существо, сильнее его?

— Ты сама решишь, что ты должна, а чего не должна.

Под его взглядом девушка перестала смеяться, съёжилась.

— Это же бред какой-то!

— Увы, не бред, — вздохнул он. — Я не стал бы тебя втягивать, но так получилось, что вы связаны.

— Мы? — она скривилась. — Не говори так! Эта гнида… и я… Не-е-ет!

— Когда тебя везли в больницу, — проговорил он, прикуривая, — я почуял и решил, что ты это он. Думаю, пойду, помогу ему подохнуть… Смотрю, а это ты. Прости, но… у вас был половой контакт, — Хирург перевёл взгляд на девушку: она потупилась и побледнела, сложила руки на острых коленках, выглядывающих из-под мешкообразного сарафана. — Неспроста многие религии учат не спать с кем попало. В это время происходит информационный обмен, и можно такой дряни нахвататься, помимо хламидий и гонококков, что уж лучше бы сифилис.

— Я нахваталась? — она укусила себя за руку. — Боже, боже, что за бред! Почему это со мной?

— У тебя на него теперь иммунитет.

— Плевала я! Домой хочу. Помыться.

— Извини.

Ехали молча. Возле зеркала покачивался скоморох. Девушка пыталась натянуть сарафан на коленки.

Дома Хирург перенёс Оленьку в её комнату и сразу же позвонил Ментику. Встреча была назначена на завтрашний полдень. Чтобы не пропадал сегодняшний, он дождался темноты и отправился следить за подозреваемым. Уж очень хотелось посмотреть, как работают его фары.

Машину он остановил возле трёхэтажки, мимо которой «Мерс» должен был проехать, включил музыку и принялся ждать, выкуривая сигарету за сигаретой. Его усилия были вознаграждены в начале одиннадцатого: серебристая машина медленно проехала под фонарём. Хирург выскочил на дорогу: её левая задняя фара светила тусклее правой.

— Что и требовалось доказать, — проговорил он, садясь за руль.

В небольшом городе трудно спрятаться, тем более, если у тебя такая машина. Если поручить слежку Ментику и ждать, то рано или поздно блондин выведет на объект.

Ожидая Ментика на площади Ушакова, Хирург пытался вспомнить, как же зовут этого волосатого человечка с выраженным надбровным валиком. Встречаться с ним приходилось трижды: на дне рождения Полковника, на рыбалке и на пикнике в честь дня милиции. Конечно же, их друг другу представили, но имя вылетело из головы.

На самом деле Ментик не имел отношения к правоохранительным органам, у него водились знакомые в криминальных кругах, и он был осведомителем Полковника. Но если нацепить на него фуражку и форму, получился бы собирательный образ ППСника.

А вот и он: семенит, размахивает непропорционально длинными руками, на голове — кепка, из-под козырька выглядывают кончик носа, небритые сизые щёки, подбородок и до неприличия алые губы.

— Добрый день, — Хирург пожал его крепкую руку, поросшую чёрными волосами. — Разговор есть. Идём в машину.

— Ты уже в курсе, что Вадим… — Ментик вздохнул. — Какой был человек! Вот уроды! Если бы нашёл, сгноил бы! — проговорил он, усаживаясь на переднее сидение, — Друг-товарищ, выкладывай.

— Сможешь проследить за человеком? Меня больше интересуют его контакты. Где, с кем встречается. Здесь его адрес и номер авто, — Хирург протянул конверт.

Ментик его вскрыл, пересчитал деньги.

— Ясное дело, тут только аванс. Меня интересует друг этого товарища, мужчина среднего роста, коротко стриженый, волосы русые, на вид типичный бык. Если быть точнее — адрес быка, номер машины и так далее.

— Всё, что в моих силах, — Ментик положил кепку на колени. — Вопрос можно?

— Нельзя. Никакого криминала не будет. Это просила одна моя знакомая, мне трудно ей отказать.

— Без проблем, — Ментик пригладил торчащие в разные стороны иссиня-чёрные волосы. — Как срочно тебе нужны сведения?

— Не горит. Но сам понимаешь: чем раньше, тем лучше.

— Значит, завтра приступим. Слушай, ты в Камыши случайно не едешь?

— Не еду, но подвезу. Адрес говори.

Ментик сказал. «Додж» Хирурга влился в стальной поток машин.

— Жаль Вадима, — нарушил молчание Ментик. — Жена его в больницу загремела. Слышал?

— Нет, не слышал, — ответил Хирург, не отрывая взгляда от дороги, сейчас как раз был перекрёсток, где пешеходы имели привычку бросаться под колёса.

— Менты сказали, что дело его — глухарь. Бывает, есть подозреваемые, но нет улик, — продолжил Ментик, сверкая чёрными глазками-бусинами. — Тут даже подумать не на кого! Наверно, откинулась мразь, которая с ним решила свести старые счёты. За двадцать лет на службе поневоле накопишь врагов. Я ему жизнью обязан! Хотя бы нашли убийцу.

Ничего они не найдут, подумал Хирург и сказал:

— Он был моим единственным другом.

«Приложу все усилия, чтобы его устранить, — пообещал себе он. — Менты найдут только труп и пистолет, из которого был убит Полковник. Если уже не гниёт этот пистолет на дне какого-нибудь озера. Глухарь будет раскрыт, никто и не подумает всерьёз заняться поисками героя, свершившего возмездие».

Хирург крутил руль и думал, что дело, даже если это одно из тысяч опостылевших дел, приобретает иной вес, если в нём есть личная заинтересованность. Теперь, когда с бычарой личные счёты, его смерть стала не обычной формальностью, а делом чести.

Прислушавшись к себе, он понял, что его злость не больше, чем недовольство по сравнению с ненавистью Оленьки. Эта девушка умела чувствовать. Иногда её вспышки имели уродливую форму, но они всегда были гармоничными. Как ветер: налетит, поднимет пыль, поломает ветки и уляжется. И дует с моря ласково, и треплет волосы. А ещё она умела радоваться мелочам: солнечному лучу на стене, небу в разрывах туч, бабочке, залетевшей в открытое окно.

Всё это для Хирурга стало данностью. Есть — хорошо, нет — будет завтра. Выздоровел пациент, прибежали сияющие от счастья родственники с конвертом — значит, на сотню баксов увеличился счёт в банке — можно зимой поехать в тёплые страны. Вот, только принесёт ли это радость? Ту искреннюю радость, что мелькает в глазах Оленьки?

Вряд ли. Будет несколько новых фотографий — паршивых, безвкусных и ярких (надо же чем-то бахвалиться коллегам). Да и само хвастовство — не более чем формальность. Вереница унылых дней тянется от горизонта до горизонта. Если не задумываться, то всё нормально, всё как обычно. Но если взглянуть на себя со стороны, то оказывается, что душа покрыта коростой. И когда она успела нарасти? Или не короста это — броня, которую забыл снять, и теперь она вросла навечно.

Поначалу он слишком болезненно относился к смертям переродков, когда его коллеги, тот же Полковник, видели себя вершителями чужих судеб. Хирург смотрел дальше. Они — не вершители, они — утилизаторы. Вершителей среди людей нет. Потому что шестерёнке неведомо, куда движется механизм, состоящий из миллионов таких же шестерёнок и миллиардов других деталей. Это известно только конструктору, который вряд ли снизойдёт и отметит своим вниманием именно эту шестерёнку.

Вот и вертится она изо дня в день, изнашивается, ломается, и на её место сразу же становится другая. Шестерёнка, наделённая сознанием (или это только она так считает?)

— Да вот же! Вот этот магазин! — воскликнул Ментик. — Тормози!

Хирург припарковался возле рынка и подумал, провожая взглядом узкоплечую фигуру, что вряд ли Ментику приходят в голову такие мысли, и он счастлив только поэтому. Он вертится с удовольствием и думает, что делает что-то значительное.

Или всё-таки воспоминания и впечатления важны? Ведь это единственное, что мы можем забрать с собой.

Дома он первым делом постучал в комнату Оленьки.

— Да-да! — проговорила она.

Девушка читала Маркеса.

— Нравится? — Хирург кивнул на книгу.

— Ага! Слышала много, но читать не приходилось. Только вот… Колумбия… там же круглый год жарко! И, вот, написано, что река там у них течёт… Как же Полковник умудряется голодать, когда вокруг навалом еды? Да пойди рыбы налови, воробьёв набей, голубей, в конце концов!

— Он пожилой человек, больной. Не все же такие шустрые, как ты. Да и для сюжета так надо.

— У нас на Днепре в основном старики рыбу ловят. Как-то мешает сопереживать, когда понимаешь, что человек или тупит, или ленится. И не такой уж он больной. Вот жена у него больная, её жалко. За такую медузу замуж вышла.

Хирург усмехнулся:

— Напиши критический отзыв.

— Я не умею, — отмахнулась Оленька.

— А ты попробуй. Неординарный взгляд, между прочим. Слишком женский, спорный — но оригинальный. И ещё. Запомни: стыдно говорить «я не умею». Это и есть главное оправдание ленивца. Не попробуешь — не научишься.

— Да, ты прав. Но писать отзывы — это совсем не моё. Школа отбила желание марать бумагу.

— А что твоё?

Оленька потерла лоб.

— В четырнадцать лет мечтала играть… или петь в рок-группе. Даже на гитаре училась бренчать, — она вздохнула. — Но терпения не хватило. Да и данные у меня были… Не было, в общем, данных. Когда повзрослела, надумала поступать в медицинский универ. Провалила экзамены. Даже если поступила бы, не знаю, потянула бы или нет. Нагрузка там большая, а жить не на что. Рассчитывала денег за лето заработать, тесты сдать эти дурацкие и снова попробовать. Моё это или не моё… не знаю. Вроде, нравится.

— Хорошо, хоть так. Большинство не знает, что им от жизни надо. И спивается. И тупеет… Вчера ты уже спала, когда я вернулся. Так вот: «мерседес» — это действительно та машина. Задняя фара была выбита и не настроена…

— Как это? — девушка напряглась, отодвинула книгу и перевернулась на бок.

— Если меняют фару, её нужно настраивать… долго рассказывать, как это делается. Если не настроить, то луч света будет смещаться в стороны, и будет казаться, что она светит тусклее.

— Значит, так… Хорошо!..

— За хозяином машины следят. Скоро мы всё узнаем. А пока вот, почитай. Это важно, — он положил рядом с девушкой истрёпанную брошюру «СПИД. Механизмы развития. Влияние на иммунную систему».

Глаза у Оленьки полезли на лоб. Она заморгала часто-часто.

— Не бойся, — предвосхитил её вопрос Хирург. — СПИДа у тебя нет. Знаешь, как работает наш иммунитет?

— Смутно.

— Тогда читай внимательно. Ты должна ясно это себе представлять. Считай, это домашнее задание.

— Не понимаю, — качнула головой она, — какое это имеет отношение…

— Непосредственное. Как только у меня будет адрес нашего бычка, ты всё узнаешь. И поймёшь. А сейчас я пошёл.

Асоциальный элемент

— Прочла? — сказал Эдуард, войдя в комнату Ольги.

Ни «здрасьте» вам, ни «как самочувствие», а сразу в лоб — «прочла?» Конспиратор. Наверно, он лучше знает, что делать, и как правильнее.

— Ну, да, — сказала Ольга, свесила ноги с постели и пошевелила тощими пальцами.

— Сегодня тебе можно попробовать встать.

— Отлично.

Эдуард молчал, смотрел пристально. Он пришёл сказать что-то важное, но молчит. Почему?

— Хватит издеваться, а? — проговорила она. — Я прочла эту книжку — и что?

— Значит, будем устраивать экзамен?

— Издеваться — хватит!

Он оседлал стул, сложил руки на спинке и упёрся в них подбородком.

— Какие клетки отвечают за иммунитет?

— Лимфоциты, — буркнула она.

— Какие виды лимфоцитов участвуют…

— Т и В-клетки, — ответила Ольга, с трудом подавляя злость.

— Виды и функции Т-лимфоцитов.

— Хелперы, киллеры, супрессоры. Хелперы находят микроб или антиген, дают сигнал киллерам, те пожирают его. Супрессоры подавляют киллеров…

— Умница!..

— При СПИДе поражаются хелперы, — продолжила Ольга. — Получается, что киллеров в крови полно, но они не видят опасность, они слепы без хелперов. При таком раскладе человек рискует умереть от обычной простуды. Если супрессоры будут работать неправильно, — добавила она от себя, — я так думаю, организм себя сожрёт. Будет аллергия или системная красная волчанка.

— Правильно, — кивнул Хирург.

— И что? Что?! К чему всё это?

— Слушай и не перебивай. Представь: ссорятся двое подростков, дело у них уже почти дошло до мордобоя. Проходит мимо человек и говорит: «Ай-я-яй, не надо ссориться». Буяны утихомириваются, бурчат и расходятся. Бывает такое? Бывает. Третий человек — супрессор, у него дар тормозить и негатив, и позитив. Другая сцена: ссорятся те же двое, мимо проходит человек, смотрит на них, пугается и шагает дальше. Подростков обуревает ярость, они дерутся, и один ломает другому рёбра. Прохожий — хелпер, у него дар катализировать и тёмное в человеке, и светлое, — он замолчал, глянул с вызовом.

— А если мимо пройдёт киллер? — не выдержала Ольга.

— Ничего не изменится. Киллер редко работает без наводки.

— К чему ты клонишь?

— Представь, что человечество — единый организм, каждый человек, соответственно, — клетка. Кто-то — нейрон, кто-то — клетка сетчатки, а кто-то — соединительная ткань. Мы не знаем, что мы — части целого, и живём как бы сами по себе. И подчиняемся правилам, которые прошиты в генах. У каждой ткани свои правила.

— Ты… я…

— Киллеры. Т-лимфоциты киллеры.

Ольга невольно улыбнулась:

— Ни фига себе!

Эдуард смотрел грустно. Даже, скорее, с осуждением.

— Погоди радоваться. Мы не можем убивать, кого хочется, только тех, на кого указывает хелпер. Да-да, среди людей тоже есть микробы и переродившиеся — типа раковых клеток. Вот они-то и есть наши клиенты. Знаешь, как тошно подписывать смертный приговор молоденькой девочке, которая ничего плохого тебе не сделала, и никому, наверное, не сделала, но по непонятным законам стала опасной для Целого? А я знаю. И знаю, как тяжко наблюдать какую-нибудь мразь, которая мразь, но для Целого почему-то не опасна.

— Подожди-подожди. Приходит, значит, хелпер, говорит, что такого-то надо… тю-тю, ты берёшь пистолет…

— Я беру фотографию, обвожу голову человека зелёным и прислоняю к зеркалу. Утром зелёный становится чёрным, и с человеком происходит несчастный случай. И всё.

— А если ты откажешься?

— То будет так хреново, что смерть покажется избавлением. Потом, конечно, очухаешься, но… — он посмотрел пристально. — И ещё. Правила таковы, что мы не имеем права убивать без наводки, даже, защищая свою жизнь. Одно исключение — чужаки. Инфекция. Те, кого можно почуять.

— Подробнее? Как — почуять?

— Искривление реальности. Кровотечения. Головная боль. Галлюцинации. Они тоже нас чуют, они не сдыхают так просто. Приходится брать пистолет и нарушать закон.

— Значит, бычара… — Ольга облизала пересохшие губы.

— Да. Он чужак.

Алекс

— Да когда же вы заглохнете? — простонал Алекс, накрывая голову подушкой.

Голос (голос — мягко сказано, то ли рык, то ли хрип) братка, неизлечимо простудившего горло на зоне, проникал под подушку и колотился в барабанные перепонки. На заднем фоне что-то дребезжало и лязгало — колонки не тянули ни басы, ни верха. «Был бы мозг, было бы сотрясение, — подумал Алекс про соседей, переворачиваясь на другой бок. — Это же надо, добровольно слушать такой шум! Там же непонятно ничего! Что за интерес? Лишь бы шумело?»

Сегодня воскресенье, он вернулся со смены, а семейство соседей решило поработать в огороде. Для поднятия боевого духа в чисто поле был вынесен магнитофон, который извергал звуки уже третий час. Сообразив, что днём поспать не удастся, Алекс включил Баха на ноутбуке. Звуки схлестнулись, и теперь казалось, что под Баха идёт сражение: вот тебе звон мечей, боевые кличи и предсмертные хрипы раненых.

Он выглянул в окно: молодые супруги и две девушки — подруги семьи — согнулись над грядкой, позвернувшись к нему задами.

Ди-джей поприветствовал «дорогих друзей» и объявил очередную песню «для души». Какая душа, такие и песни. Алекс захлопнул ноутбук и отправился в магазин за шоколадом, прихватив огромное полотенце на случай, если вдруг захочется вздремнуть. Прилечь возле ручья, замотаться в полотенце и слушать, как журчит вода.

Войдя в магазин, он поздоровался с продавщицей:

— Привет.

— Здравствуй, — улыбнулась она.

— Мне шоколад и йогурт, вот этот, — он указал пальцем.

Девушка улыбнулась ещё шире, положила заказ в пакет, протянула ему и сказала:

— Забавно!

— Что ж такого забавного? — буркнул он, чувствуя, что вот-вот покраснеет.

— Ты у нас третью неделю, если приходишь, покупаешь хлеб, йогурт и шоколад, иногда — кефир, печенье — реже. Ни водки, ни сигарет, ни даже пива.

— И что?

— Непривычно. Все пьют. Ты же видишь, что происходит, — она развела руками, словно хотела обнять мир, который катится под откос. — Ты как, на лето приехал к родственникам?

— Нет, снимаю комнату. Хочется тишины.

Она хихикнула.

— Говоришь, как старый дед.

— Я и есть старый-старый дед.

— Слушай… дошли слухи, что ты в компьютерах разбираешься. Это правда?

Разболтала-таки Валентина Прохоровна! Он представил, как собираются бабки на завалинке и хвастаются квартирантами: «Мой электрик, починил мне проводку», «Мой — отделочник, поштукатурил весь дом», «Эх, что ваши — простые работяги, а мой — специалист по этим, ну, этим… компутерам, вот!»

— В некотором роде.

— У меня система полетела, можешь установить? — она снова хихикнула. — А я тебе пакет соберу: йогурт, шоколад, печенье и кофе. А то специалиста из Симфера придётся приглашать — и долго, и дорого.

— У тебя стационарный комп или ноут?

— Ноут.

Алекс облегчённо вздохнул: не придётся идти к ней домой. Уж больно её поведение Ленку напомнило. Аж пот холодный прошиб. Выходит, и правда у неё просто винда полетела. Или нет?

— Тащи его сюда. Здесь и установлю.

— Сейчас маме позвоню, чтобы принесла, — девушка забегала в поисках телефона.

— А я домой сгоняю за инсталляхами.

— За чем? — она недоуменно заморгала.

— Ну, за программами, — Алекс попятился к выходу и налетел на беззвучно вошедшего верзилу.

— Э-э-э! Куда прёшь? — пробурчал он.

— Стой! — воскликнула девушка. — Стой! Подойди сюда.

Смерив взглядом насупившегося верзилу, Алекс подошёл.

— Меня Ануш зовут, — прощебетала она. — Для друзей — Аня.

— Алекс, — сказал он и направился к двери, но дорогу ему преградил безнаказанно затоптанный сельский парень.

— Э, ты кто сам будешь? Шо борзый такой?

— Колёк, — взвизгнула Ануш. — А ну отвали от него! Заткни пасть! — она смущённо улыбнулась Алексу.

Колёк, похожий на медведя, засопел, поджал губы. «Эх, попадёшься ты мне ночью на узкой тропинке!» — говорили его глаза.

На улице Алекс припустился мимо забора интерната, мимо покосившихся домов, через овражек и ручей. Осознав, что случилось и случается с того самого дня, как он сюда приехал, он отодвинул понимание подальше. Авось обойдётся. Обходилось же раньше!

Слишком правильный, слишком чистый, он одним своим видом оскорблял аборигенов. Встречаясь с ним, они напрягались, замирали, как помоечные коты, увидевшие на своей территории чужака, глядели исподлобья и сплёвывали.

Летом здесь много отдыхающих: кто гостил у родственников, кто случайно заворачивал на велосипедах покататься, и картина не выглядела уж совсем мрачной. Осенью, когда останутся только эти, в спортивных штанах, нужно будет уезжать.

А не уехать ли прямо сейчас? В пятидесяти километрах плещется тёплое море, о котором он мечтал, там люди веселы и приветливы. Здесь же — вечно пьяные морды, пыль, если дождь — грязь, и непременно два раза в неделю кто-то кого-то колотит.

Дома Алекс взял флешку, запер дом, повесил замок на калитку. Теперь хозяйство было на нём: Валентина устроилась на лето в чебуречную, рано утром за ней на машине приезжала хозяйка кафе и возвращала её затемно. Это, конечно, к лучшему: уж слишком она досаждала пьяной болтовнёй. Но через две недели отшельничества Алекс полез на стену.

Вниманию Ануш он обрадовался. В глубине души ворочались сомнения — а вдруг ей, как и Ленке, приказано с ним переспать? Только ведёт она себя грамотней, знает, что сначала клиента надо взять измором. Но он так нуждался в обществе, хоть каком-то, что решил подумать над этим позже.

В магазине незнакомая женщина объясняла внучке, что лучше купить шоколадку, а не чипсы, от которых болит живот. Девочка топала ножкой и требовала своё. Скрестив руки на груди, Ануш ждала заказ. В конце концов девочка победила и получила чипсы.

— Иди сюда, вот он, — сказала Ануш, придвигая табурет к крошечному столику, где ждал своего спасителя «Асус».

Пока Алекс работал, девушка рассказывала историю своей семьи. Выяснилось, что она армянка, а не татарка. Во время конфликта с азербайджанцами её родители бежали из Баку. Ни денег, ни жилья, и заработать трудно: девяностые, развал. Сняли комнату чуть ли не в сарае, занялись торговлей: сначала возили вещи из Турции, потом открыли продуктовый магазин в Симфере. Сейчас у них три магазина, не считая этого.

— Самое трудно было с людьми поладить, — говорила Ануш. — Когда дом купили, мне пять лет было. Помню, просыпаюсь среди ночи от грохота — ба-бах! — и кровать вся в стёклах. Потом нашу машину подожгли, «москвича». Отец взял арматуру и ушёл в ночь. Не знаю, чем там всё закончилось, но от нас отстали. Мы сначала думали, что на нас озлобились, потому что мы армяне, а потом приехали киевляне и открыли птицеферму… Киевляне не выстояли, а мы теперь свои. Это я к тому, что ты поосторожней с этими обезьянами.

— Да и так — осторожней некуда.

— Долго ещё?

— Полчаса, — ответил Алекс.

— Кофе сделать?

Не дожидаясь ответа, девушка наполнила электрочайник водой, воткнула шнур в розетку и прислонилась к витрине.

— Я всё тебе выложила, а ты молчишь…

— Нечего рассказывать, — Алекс сделал вид, что занят компьютером.

— Где ты учишься? На каком курсе?

— Нигде не учусь, работаю в интернет-клубе. Я абсолютно бесперспективен.

— Не верю. Ну… лет тебе сколько? Скажешь?

Алекс повернулся, чтобы его было лучше видно:

— А на сколько тяну?

Склонив голову набок, Ануш долго его рассматривала и наконец сказала:

— Двадцать три…

Он усмехнулся:

— Если честно, мне без трёх месяцев восемнадцать.

— Снова не верю, — сказала она, разлила кипяток по чашкам — в магазине запахло кофе. — Ты говоришь, как старик. И взгляд у тебя… не могу найти слов… как у человека, который многое повидал.

— О-о, сколько я всего повидал сегодня! — он перешёл на шёпот — девушка подалась вперёд. — Представь себе: ночь. Скверный район. Пустой Интернет-клуб. За компом дремлет одинокий админ. Со скрипом отворяется дверь: входят две студентки и волокут третью. Думаю, случилось что-то. Подбежал, спрашиваю, не нужна ли помощь. Полумёртвое тело глядит осоловелыми глазами, шевелит губами, багровеет, багровеет. И вдруг… Бэ-э-э! Нажралась она просто. И весь пол… фу, мерзость!

Ануш рассмеялась.

— Подругам пришлось мыть пол, — продолжил он. — И такое часто, очень часто.

Отсмеявшись, девушка распечатала шоколадку, положила на стол — к кофе, и захихикала:

— Приятного аппетита!

— Это чтоб всё тебе досталось? Не-ет! — он отломил кусок и отправил в рот.

— Та же картина. Заходит мужик лет сорока, прилично одетый. Берёт машину, усаживается и гамится, гамится, гамится, аж слюна бежит. Часа в три ночи забегает женщина — глаза квадратные, волосы в стороны торчат, в руке свёрнутая газета — и как накинется на этого мужика: «Туды-растуды! Гад ты ползучий! А ну быстро домой!» и газетой его, газетой! Мужик вылетел на улицу, а она — ко мне: «Ах ты такой-растакой! Ещё раз пустишь его играть — ноги повыдерну!»

Сначала Ануш улыбалась, потом закинула голову и рассмеялась в голос. Алекс смотрел на неё и думал, что она красивая.

— Давай завтра на море поедем? — брякнул он.

— Завтра? — она на миг умолкла и продолжила. — А почему бы и нет? Мама вместо меня поработает.

Ануш была на редкость смешливой. Она сидела напротив Алекса и, слушая анекдоты, умирала со смеху. До Алушты оставалось чуть меньше получаса, троллейбус преодолевал перевал. Развлекая девушку, Алекс смотрел в окно и наслаждался видами. Горы… Горы — это волшебно. Всё-таки здорово, что переполненные маршрутки не останавливались, и пришлось ехать на троллейбусе. Он шёл медленно, благодаря чему удалось как следует рассмотреть плоскогорья и сизые скалы с вершинами, укутанными облаками.

Сначала по обе стороны дороги проплывали улицы и поля, сейчас же деревья с обеих сторон стали стеной.

— Сейчас слева будет Демерджи, — проговорила Ануш, — а под ней — Алушта…

— Ануш — Алушта, почти созвучно.

В Алушту решили не ехать: слишком там людно. Полчаса на пыльном вокзале, ещё столько же в маршрутке — и здравствуй, Рыбачье!

На песчаном пляже люди лежали в три ряда. Чтобы не переступать через головы, было выбрано место в сторонке, возле камней — Ануш не любила скоплений народа. Алекс не то, чтобы не любил — избегал. Мало ли, кто здесь отдыхает.

Скинув лазурный топик и брюки, Ануш побежала купаться. Остановилась у кромки воды, тронула ногой набегающую волну и — бултых с головой.

Всё-таки зря на армян наговаривают, вовсе они не чёрные и не носатые. У Ануш аккуратный носик, и кожа белее сметаны. Наверняка в университете от парней отбоя нет, вон, как мужик в бандане таращится!

Раздевшись, Алекс к ней присоединился и ощутил себя брошенным в воду щенком. Она плавала превосходно. Нырнёт, вытянет руки и извивается всем телом, как змея. Он не стал это повторять, побоялся, что получатся судороги.

Наплававшись, девушка вышла на берег, закуталась в полотенце и надела шляпку.

— У меня кожа краснеет моментально.

Алекс, напротив, разлёгся на горячем песке и принялся поедать абрикосы, собранные в хозяйском саду.

— Намазать тебя кремом? — предложила Ануш. — У меня есть. Ты же сгоришь!

— Начну гореть — залезу в море. Пш-ш-ш.

Ануш засмеялась, как обычно, закинув голову. «А ведь это единственная девушка, с которой мне легко. Скорее всего, потому что не нужно её завоёвывать, распушать перья. Если ляпнешь глупость, никто тебя за это не осудит. Она — свой человек».

— Слушай, — Алекс перевернулся на спину, — вот, ты здесь, со мной. А твой парень не волнуется?

— Если я здесь, с тобой, — она сделала акцент на последнее слово, — значит, парня у меня нет.

Вот тебе и ответ на незаданный вопрос. Хорошо это или плохо? Ануш, конечно, красавица, но Алекс и в мыслях не допускал, что она станет его девушкой. Во-первых, потому что все чувства как будто уснули, законсервировались, и во-вторых, ему опасно заводить отношения: люди несвободны, пока есть те, кого они любят.

А жаль: Ануш — именно та, кого он искал, хотя она и не блондинка. В других условиях он бы за ней приударил. Сейчас же её признание льстило ему — не более.

В Строгановку Алекс вернулся затемно, красный и довольный. Проводив девушку, он, насвистывая весёленькую мелодию, отправился домой.

— Эй, ты! — Алекс обернулся на голос и увидел медведеподобного верзилу с тощим другом, они держали по бутылке пива. Тощий опирался о накренившийся деревянный забор.

— Чего тебе? — небрежно ответил он.

— Откуда ты такой петушок взялся? И месяца не прожил, как уже наших девок топтать собрался, — подал голос тощий. — Валил бы ты отсюда, пока цел.

Алекс часто радовался, что настало время, когда разум победил грубую силу. Но увы, он жил в глуши, где это правило не работало. Сейчас он должен ответить. Если промолчит и пойдёт своей дорогой, его сочтут трусом — здесь такое не прощают, если огрызнётся — всё равно получит по зубам не сегодня так завтра, безлюдных мест предостаточно. Нужно найти нейтральный ответ… Нужно, но слова не приходили на ум, и он молча изучал недругов.

— Шо вылупился? — тощий шагнул вперёд, вытянув шею, как гусь перед атакой.

— Знаешь, что, — Алекс двинулся ему навстречу — парень от неожиданности стух, разжал кулаки. — Держись от меня подальше, понял?

Развернувшись, он направился, куда шёл. Верзила что-то прорычал вдогонку. Не стоит оборачиваться. Главное, они не увязались следом: кулачный бой он не выиграл бы. Сегодня всё обошлось, но обойдётся ли завтра? Что, если они встретятся ночью, их будет больше, и пьяные, агрессивные, они захотят приключений?

Решив отсидеться в деревне, Алекс учёл многое: тоску, одиночество, разбитые дороги, пьяных мужиков. Одно он забыл: ненависть к чужакам. Алкогольная агрессия ищет точку приложения — людям хочется с кем-то бороться. Если не с кем, дерутся между собой, разбивают носы, проламывают головы. Может, завтра о нём забудут. Хорошо, если так.

…И ещё он не учёл Ануш. Что-то слишком часто он стал о ней думать. Плохо!. Вдруг придётся уехать завтра… или послезавтра. Уехать и не писать, не звонить, как маме. Неделя-другая радости и… Нет, не стоит оно того.

Нащупав в кармане ключи, он потянулся к калитке и замер: на ней было нарисовано мелом существо, в котором с трудом узнавался петух. Весьма и весьма остроумно. Судя по всему, местное население застопорилось на двенадцати годах развития.

В прихожей он посмотрелся в зеркало: бежевые брюки, льняная рубашка с вышитым на спине драконом, кожаные мокасины, волосы отросли и стали виться. Вспомнились местные в линялых серых майках, заправленных в спортивные штаны, резиновых шлёпках. Стрижки у них тоже одинаковые — под машинку, — только Колюня-медведь отличался косматостью.

И правда — дерзко. А если надевать самые затёртые джинсы, чтобы меньше в глаза бросаться, а волосы… постричь? Представив себя почти лысым, он сплюнул и мысленно послал всех куда подальше.

Пискнул телефон — пришло СМС: «Алекс! Спасибо, это был незабываемый день! Аня».

Сначала он хотел не отвечать, но потом представил, как девушка неземной красоты ждёт от него весточки, и сдался совести… или не совести?

«Да. Обязательно его повторим. Сладких снов!»

Утром Алекс решил освежиться в озере, а после — порыбачить. Как здесь ещё проводить досуг, он не представлял. Поговорить не с кем, компы на работе так надоедают, что дома не тянет за ноут. Тем более, Интернета нет.

Ему по-прежнему нужно было двигаться. Куда — всё равно. Стоило остановиться и задуматься, как появлялось ощущение, что он проживает жизнь своего двойника-неудачника.

Под чутким надзором Дуная он накопал в огороде червей, сложил в пакет, взял снасти и отправился к озеру. Путь лежал через овраг, огибающий деревню полумесяцем. Пересекая ручей, Алекс услышал Колюнин бас. Когда он смолк, несколько глоток взорвалось смехом.

Рыбачить расхотелось мгновенно. Можно было пойти к озеру другой дорогой. Хуже всего, что ничего нельзя с этим сделать. Существа они, как выяснилось, территориальные, он нарушил границу и смущает их своим пижонским видом.

И что теперь? Прятаться? Обходить места их скоплений десятой дорогой? Это ничего, если бы не гаденькая беспомощность. Ты слаб, ты в меньшинстве, значит, твой удел — прятаться, поджимать хвост.

Прятаться Алекс уже почти привык, а жить с поджатым хвостом не желал. Пока страх вовне, он — стимул, побудитель к действию, но если поселится внутри и станет частью — всё. Был человек и нет. Сгнил.

Значит, самое время подыскивать жильё. Это второе поражение, закончившееся позорным бегством. Позорным ли? Если бой заведомо проигран, что правильнее — принять удар или отступить? Или сдаться? Нет. Нет, даже если, отступая, спиной упрёшься в стену.

Жаль! Хорошее место, тихое. И работа так себе. Платят мало, но хозяин не контролирует. Неделю назад Алекс вскрыл защищённый файл, куда ведутся записи о сеансах. Если посетителей в клубе много, он удалял пару записей, и получалось, что на таком-то компе с десяти до часу никого не было. Деньги, появившиеся в кассе ниоткуда, перекочёвывали в его карман.

Каков план действий? Жильё искать в Симферополе или… Море. Сейчас оно, наверное, уже светится ночью… Чёрт с ними, с деньгами! Хватит хоронить себя. Если есть возможность получать хоть какую-то радость от жизни, почему бы её не использовать?

Значит, так: дождаться зарплаты, по Интернету подыскать дачу или недострой, собрать вещи и уехать. С Валентиной честнее поговорить заранее, чтобы другого квартиранта искала.

Размышляя, он сел на бревно. Умылся в ручье, глянул вверх, на пригорок, где рыготали местные, и решился на рыбалку. Зря, что ли, червей накопал? Правда, пошёл он оврагом, в обход.

Вечером, когда солнце коснулось голубоватых горных вершин, зазвонил телефон: Ануш.

— Алло?

— Привет! — прощебетала она. — Ты сегодня зайдёшь в магазин… ну, когда я закончу работу?

— Зайду, — ответил Алекс, наблюдая за поплавком, который подозрительно шевельнулся.

— Я тебе пакет приготовила… за ноут…

— Извини, у меня, кажется, клюёт. Вечером поговорим.

Бамбуковая удочка гнулась, леска натягивалась — рыба отказывалась плыть к берегу. Наконец-то! Не всё же плотву таскать!

Поймался крупный карась. И то добыча! Дед, рыбачащий неподалёку, посмотрел с завистью.

Завидуйте! Восемь плотвичек и карась. Клёв здесь никакой, не то, что дома.

Поставив миску с рыбками в холодильник, Алекс глянул на часы: без десяти восемь. Через десять минут освобождается Ануш. Наверняка возле магазина толкутся местные. Чтобы не нарываться на неприятности, он перезвонил девушке и назначил свидание возле трёх ив на озере.

На условленное место он пробирался огородами.

Вот и озеро цвета вечернего неба — синее-синее. И гладкое. Ануш ещё нет. Бульк — от брошенного камня побежали круги. Дальше, дальше, вот они уже на середине озера. Дед-рыбак кивнул, здороваясь; проверил наживку и закинул удочку. Снова побежали круги.

И вдруг кто-то налетел сзади:

— Ага!

Алекс прыжком развернулся: Ануш смеялась.

— Напугала!

— Н-нап-пугала, — проговорил он, чувствуя, как кровь пульсирует в висках. — Я т-теперь з-заика.

— Я тебе, вот, тормозок собрала, — она протянула пакет. — Шоколад, кефир, печенье.

Что-то тяжеловато для печенья и шоколада. Внутри зазвенело стекло. Алекс вынул две бутылки слабоалкоголки.

— Это нам на сейчас, — проговорила девушка, усаживаясь на обломок пенопласта. — Дай одну. Будешь?

— Буду, — Алекс скрутил крышки на бутылках, сел на траву рядом с Ануш, распечатал шоколадку и сразу же съел несколько кусков.

Налетел ветер, зашелестел в камышах. У берега квакнула лягушка, ей отозвалась другая, высунувшая мордочку из воды. Возле самого поплавка плеснула рыба, как будто насмехаясь над рыбаком. Старик заворчал, собирая снасти.

— Красиво тут, — проговорил Алекс.

— Ага, — кивнула девушка. — Только скучно. Одни отморозки вокруг.

— Ты в Симфере учишься? — Алекс сунул в рот травинку.

— Да, что обидно. Даже обстановку не сменишь. Каждый день возвращаешься и видишь эти рожи.

Сидя вполоборота, она бросала в воду камешки.

— Ты счастливая, — Алекс вздохнул. — У тебя есть дом. Пусть он тебе не нравится, но он твой. Ты можешь жить, как хочешь, и ни за кого не бояться…

— Опять заговорил, как дед, — девушка перевела взгляд, и Алекс прочёл в нём немое обожание. — Что же у тебя случилось такое страшное?

— Я должен буду уехать.

Лицо девушки вытянулось.

— Надолго? — спросила она осторожно.

— Навсегда. Куда, я ещё не решил.

Алкоголь вскружил голову. Захотелось говорить, выплеснуть переживания на эту девушку. Она не поверит, но это уже другой вопрос. Он уже открыл рот, но вовремя спохватился и прикусил язык. Вытянулся на траве, сложив руки на затылке.

— Я не хочу, чтобы ты уезжал, — ладонь Ануш легла на руку Алекса, поползла выше, взъерошила волосы.

Алекс перехватил её и поднёс к лицу, рассматривая роспись на ногтях: устрица на лазурном фоне, а в ней — жемчужина. Десять одинаковых рисунков.

— Сама рисовала? Красиво.

— Не хочу, чтобы ты уезжал, — она легла рядом и прижалась к Алексу.

Он поднялся, сел, опершись на руки за спиной.

— Послушай, Аня. Ты отличная девушка, просто замечательная. Не стоит тратить время на такого, как я. У меня ничего нет за душой и вряд ли появится. Я не имею права никого любить, чтобы не подставлять…

— Жить ради будущего глупо. Нужно жить здесь и сейчас, — проговорила девушка, обхватив себя руками.

— Я рад, что мне придется уехать, потому что иначе я привязался бы к тебе, а ты — ко мне…

— Знаешь, а ведь я это уже слышала, — сказала она, поджав губы. — Ты такая хорошая, а я такой плохой, я тебя не достоин, поэтому до свидания. Знаешь, зачем вы все так говорите? Чтобы самим себе казаться благородными!

— Я хотел бы остаться, ты мне нравишься. Представь: из-за тебя дорогому человеку может угрожать опасность. Останешься — так оно, скорее всего, и будет; уйдёшь…

— А почему бы тому человеку самому не решить? — бросила она. — Вдруг он согласится на эту опасность?

— Потому что молод и порывист. Пока опасность кажется гипотетической, её как бы и нет. Но когда появляется… Ты согласна всю жизнь прятаться, как крыса? Ради порыва?

— Да что ж это такое? — она поднялась, прошлась вдоль озера, вернулась. — Во что ты такое ввязался? Сайт ФСБ взломал, что ли?

— К сожалению, нет.

— Молчишь? Ну и молчи, — она встала, отряхнула бежевые брюки. — Мой номер у тебя есть. Захочешь увидеть — звони. До свидания.

— Ануш, — она обернулась, — извини, если сделал больно. Я не нарочно.

— Чаще всего нам делают больно, не желая зла. Желают добра себе — и всё.

Провожая взглядом её прямую, как струна, спину, Алекс снова почувствовал, что теряет. Теряет — и не имеет права удержать.

Хирург

На всякий случай Хирург приготовил ампулы с обезболивающим: думал, Оленьке будет плохо. Чаще всего адаптация проходила болезненно. Наверное, не стоило раскрывать перед ней карты, потому что она слаба, но что-то подсказывало: так нужно. Слишком часто в его жизни «так нужно» побеждало «мне бы хотелось». В итоге события всегда разворачивались наилучшим образом, но он разучился чувствовать по-настоящему. Утилизатору не нужны чувства.

Теперь стало на одного утилизатора больше, думал он, глядя на Оленьку. Преисполненная воодушевлением, она во второй раз заявила, что хочет сегодня встать.

— Вечером. Подождём ещё немного.

— Подождём, — она посмотрела за окно.

«Радуется, глупая. Радуется интуиции, которая теперь обострится, радуется, что сможет видеть поцелуй смерти, радуется, что ещё быстрее пойдёт на поправку. Но ничего не даётся просто так. Когда она поймёт, чем жертвует, вряд ли скажет мне спасибо».

Странно, что у неё нет синдрома инициированного. Такое бывает, но очень, очень редко. Похоже, эта девушка родилась в рубашке.

— Чего ты так смотришь? — она повела плечами. — Аж холод по спине.

— Жду.

— Когда я начну корчиться в судорогах? Не буду. Сегодня мне хорошо, как никогда. Голова не болит. Вообще. Ну, можно я встану?

Хирург протянул руку:

— Держись. Чего ты такая холодная? Мёрзнешь?

— Нет, — сказала она сосредоточенно.

— Опускай ноги с кровати. Медленно. Вот так. Коснись пальцами пола. Упрись пальцами в пол. Переноси вес тела на пятки. Стопы на полу.

— Да.

Вцепившись в предплечье Хирурга обеими руками, она вдохнула, задержала дыхание, встала и вдруг вскрикнула, плюхнулась на кровать и сжала виски.

— Что случилось? Болит? — Хирург положил руку на её стриженую голову.

— Как будто мир переворачивается. Голова кружится — не болит.

— Вестибулярный аппарат тренировать надо… помнишь, что это?

— Да, — сказала она, скривившись. — Это… в ухе… А вдруг это мозжечок барахлит? И я всю жизнь буду, как паралитик?

— С мозжечком у тебя всё нормально. И с мозжечком, и с мозгом в целом. Умная девочка. Поступай в медицинский.

— Давай ещё раз попробуем? — она посмотрела умоляюще. — Ну, я встану, а ты поддержишь?

— Цепляйся.

И опять всё сначала: она свесила тощие ноги в синих носках и встала. Тонкие пальцы до боли сжали руку Хирурга. Он поддержал Оленьку, обнял за талию — мышцы под её тонкой рубашкой напряглись. Зажмурилась, поджала губы — терпит.

— Кружится?

Она кивнула.

— Открой глаза.

— Ой!

Взгляд у неё был, как у ребёнка, который долго вертелся волчком и вдруг остановился.

— Шагни ко мне. Не бойся. Просто двигай ногами. Я держу. Ну?

Нахмурившись, она попыталась, но её ноги подкосились, Хирург едва успел подстраховать.

— Не держат, — девушка обмякла в его объятиях, пришла в себя, вскинула голову. — Давай ещё раз?

— Тогда держись.

И снова — стиснутые зубы, напряжённые мышцы. На этот раз она не выдержала, когда переносила вес с ноги на ногу. И снова Хирург поймал её.

— Последняя попытка, ладно?

— Ладно, но — последняя.

Тяжело дыша, она двинула ногу вперёд по паркету, подтянула вторую и победно улыбнулась. Эта улыбка и осоловелый взгляд смотрелись дико.

— Через полчаса повторим, если головокружение пройдёт.

— А ещё тошнит, — призналась она, усевшись. — Если лягу, то поеду в Ригу.

— Тогда отдохни. Я скоро приду.

Когда он выходил, девушка даже не обернулась. Оседлав табурет в кухне, он открыл окно и закурил. Что будет, когда она поправится? При мысли об этом сделалось пусто, как в комнате после ремонта… И вдруг — грохот.

Бросив недокуренную сигарету, Хирург метнулся в её комнату. Свернувшись калачиком на полу, Оленька рыдала — её плечи тряслись. Он сел на корточки рядом:

— Зачем ты встала сама? А если бы ударилась? А если бы швы разошлись?

— Ну и хрен с ними! — ответила она, не поднимая головы. — Разве это жизнь? Того не сделай, этого нельзя. В башке — дырка, нервы как тряпочка. Не человек — червяк. Раздавленная мокрица. Стоит только задуматься, и вспоминаю… его. Или отчима. Хорошего не вспоминается, как будто и не было ничего хорошего. И не будет с таким раскладом.

Хирург и рад был её утешить, но не находил слов: он тоже был преисполнен мрачных мыслей.

— Завтра у меня дежурство, — сказал он, — а послезавтра поедем на дачу за город. Пора подниматься. Ну?

Вытерев лицо, она села, одной рукой вцепилась в кровать, вторую протянула Хирургу. Её ноги тряслись и подкашивались, но всё-таки поднялась.

— Вот, видишь, всё хорошо. Постой немного. Надо, чтобы ты привыкла к горизонтальному положению.

В глаза она старалась не смотреть и пыталась не хлюпать носом, но он, нос, был предательски красным.

— Завтра весь день с тобой будет Наталья, — говорил Хирург, придерживая её за талию. — Она тебе поможет. Только не переусердствуй. И, пожалуйста, без самодеятельности! Договорились? — она кивнула. — Всё, на сегодня хватит.

Ложиться она не стала, прислонилась спиной к ковру.

— Подожди, — её голос звучал глухо.

— Я пока не ухожу.

— Ты врать не будешь, знаю. Скажи, я сильно уродлива? Эти волосы… и залысина, где пластина… Просто, — она потупилась. — Чувствую себя не совсем человеком… как бы… человеком наполовину.

— Что за глупости, — Хирург поднял её голову за подбородок. — Не красавица, да. Но очень милая девушка. У тебя красивые глаза. Рыжие волосы и зелёные глаза — это ж мечта любого юноши. Пластина не будет заметной, когда отрастут волосы, они у тебя густые. Это такая мелочь, если человек любит…

— А ты любил когда-нибудь?

— Да, наверное, — ответил он неуверенно и вспомнил Аллу.

Она не была ослепительно красивой, скорее милой, но притягивала взгляды и пользовалась популярностью. Ему льстило обладать ею, он даже её ревновал поначалу, а потом… Потом понял, что эта женщина назойлива и глупа. Она тоже что-то поняла, и они быстро друг к другу охладели.

А вот Нина пленяла сразу. Или пленяла, или отталкивала. Яркая, бойкая, живая, она могла мгновенно становиться уютной и тёплой. Полыхающий в ней огонь походил то на лесной пожар, то — на тлеющие угли камина. Два года Хирургу было уютно, а она всё пыталась пробиться под броню. Не смогла. Разводились тихо, Нина даже не стала претендовать на квартиру. «Я знала, на что иду, — сказала она на прощание. — Увы, я переоценила свои силы». Сейчас она замужем, у неё маленькая дочь.

Потом был круговорот женщин, половину из которых он забыл. Уютных. Темпераментных. Красивых. Удобных…

— Не любил, — признался он. — Никого, никогда. Даже себя.

— Я тоже, — сказала она, задумавшись.

Хирург рассмеялся: ну, точно, философ. Девушка насупилась:

— Чего ты?

— Не обижайся. Ты ещё дитя, у тебя вся жизнь впереди. И любить ты умеешь — я уверен.

— А смеёшься с чего? С меня ведь!

— С тебя. «Мне девятнадцать, я так стара, так многоопытна, и сейчас, пред смертным одром, каюсь: я никого не любила».

Ольга кисло улыбнулась и возразила:

— А если бы я умерла? Тогда так и не узнала бы, что это такое… О, как же я хочу увидеть, как он издохнет!

— Имеешь на это право, — сказал он. — Думаю, скоро мы узнаем, где эта мразь прячется.

Шалый

— Дорогой, давай сегодня съездим в город, — говорила Анжелка, подпиливая ноготь.

По телику показывали бокс. Плечистый латинос мутузил негра в синих трусах. Кто из них кто, я не вникал, но был за латиноса. Если бы братан смотрел, он бы тоже болел за латиноса, потому что он белее негра. Интересно, а если бы хачик бился против негра, за кого бы он был? Негры, как-никак, иностранное бедствие. У нас всё больше хачи кровь портят.

— Опять одной ехать? — она уставилась на меня. — Что происходит? Так и думаешь всё лето дома проторчать?

Я не знал, что соврать, и промолчал. Никуда выходить не хотелось. Вдруг опять что-то приглючится? Хотя, почти три недели дома сидел — вроде, попустило. Или тот чувак всё-таки был для меня опасным? Просто чуйка вовремя сработала.

— Ну, давай на море, что ли, съездим, — клянчила она. — Мне скучно одной, я тут никого не знаю. Или в кино? Да, блин, в нормальный супермаркет! — крикнула она.

На диван, где я сидел, шмякнулась подушка.

— Ты чё, вообще, а? Совсем оборзела?

— Господи! — она заломила руки. — Зачем я за тебя замуж вышла! Я ж тут погибаю! Заживо гнию! У меня же ни одного друга тут нет!

— Анжелика…

— Иди ты… — махнув рукой, она развернулась и побежала по лестнице наверх.

Вот же дура психодрольная! А ведь свалит же. Выуживай её потом из Днепра, подарки дари. Надо чем-то занять её. Иначе в гроб загонит. Снять, что ли, салон красоты? Пусть балуется. Или похерит она его, как и всё остальное. Безрукая курица! Будет ещё один геморрой мне.

В спальне она доставала шмотки из шифоньера, подносила к зеркалу, мысленно примеряла, кривилась и швыряла на постель. На глазах — слёзы, дёргается вся. Ну, прям трагедия. Как бы не заржать.

— Анжелика, давай съездим завтра?

— А почему не сегодня? — она упёрла руки в бока.

— Сегодня я не настроен. Ну, правда. Ничего ведь страшного.

Я сгрёб её в охапку, она трепыхнулась пару раз и затихла.

— Сам посуди, — прошептала она. — Ты раньше таким не был!

— Нам нужно отсидеться…

— Тебя перестал интересовать даже… даже секс! Сядешь, в одну точку уставишься и пиво литрами хлыщешь.

— Секс, говоришь, меня не интересует? — я повалил её на кровать. — Ну, тогда держись!

Понятно, думал я, лёжа рядом с утомлённой Анжелкой, голодной она была, вот и взбесилась. Почаще это надо. И себе кайф, и тёлка спокойней будет. Вон, растянулась и даже не сопит. Рожа довольная, глазки закрыты. Клёвая всё-таки у меня жена!

Я осторожно встал, сгрёб вещи с кровати и попытался запихать в шифоньер.

— Дорогой, я сама, — донеслось из-за спины.

И ни фига она не спала — балдела просто.

— И всё-таки я сегодня съезжу, проветрюсь. А ещё я хочу приготовить новое блюдо…

— Какое?

— О-о-о! Пальчики оближешь! Орешки нужны, чернослив и миндаль.

Я усмехнулся: во, через какое место ей мозги вправлять надо! Да и у самого в голове посветлело.

— Денег дать? На вот, — я выгреб из кармана скомканные сотенные купюры и протянул ей.

— Спасибо! — она взяла деньги. — А то у меня осталось всего сто баксов. А вдруг мне захочется что-то себе купить? Слушай! — продолжала она, торопливо одеваясь. — А давай купим… щенка!

— Не, после Цезаря не хочу собак.

— Но ты же любишь… Давай не ротвейлера, а, скажем, — она задумалась, — спаниеля. Они по двадцать лет живут. Или охотничью какую-нибудь.

— Говно. Недомерки.

Цезарь был классный. Настоящий мужик. Чужих в квартиру не пускал, а если войдёт кто из друзей, не выпускал, пока я не прикажу. Помню, в лес выехали на пикник, он трёх коз зарезал. Жалко, не баранов, на шашлык бы пошли. А с этой мелочью разве что кур травить.

— Ну, овчарку азиатскую, — сказала Анжелка, крася правый глаз и поглядывая на моё отражение в зеркале.

— Не надо. Заболеет ещё, издохнет, — я вздохнул.

Цезарь умер год назад. Семь лет ему было. Говорят, роторы больше десяти лет не живут. До сих пор жалко. Как будто кто-то из семьи умер. Малой родился, но разве заменит он Цезаря? Пока это орущий кусок мяса.

— Я готова! Ну, как я тебе?

Ну ни фига себе! Юбка едва булки прикрывает, майка белая в обтяжку, соски просвечивают. Два хвоста спереди, на голове — светлая кепка.

— Я б тебя сразу завалил, как увидел. Иди сюда.

— Не-е, потом, — она увернулась от протянутой руки и сбежала по лестнице.

Взревел мотор. Я выглянул в окно, провожая взглядом свой пыльный «Сабурбан».

Всё-таки права она. Скис я совсем. Надо будет выдернуть Макса с женой и в ресторан поехать. Или на пикник. Ещё лучше яхту взять и на пару часов в море забуриться. Брат говорил, что у него водолазные костюмы есть. Вообще класс! Поныряем, рыбы настреляем. Наша домработница потом её приготовит.

Жизнь налаживается! Вот, представил, и всего этого захотелось. Ещё вчера не хотелось ни фига. Значит, я не псих. Если и был психом, то вылечился. Больше не кажется, что кто-то следит. Старый стал, нервы расшатались. Что у нас завтра? Я посмотрел на календарь: суббота. Вот и хорошо.

Руки зачесались что-то сделать. Был бы пёс, прогулялись бы. Самому как-то в падлу. Надо будет купить щенка. Женщина может предать, собака не предаст никогда. Никогда мозги выедать не будет: «купи мне это, сделай так-то». Собака — настоящий друг.

Эх, зря с Анжелкой не поехал! Спустившись в кухню, достал из бара вискарь и приложился к горлышку. Бр-р-р! Горячо!

Прогулявшись к бухте, я решил было набрать Макса, как вдруг зазвонил телефон. Смотрю: номер незнакомый. Кто это?

— Да! — бросил я.

— Котик, — пробормотала какая-то женщина, всхлипнула, — ты можешь приехать?

Да это же Анжелка!

— Что случилось?

— Меня избили, — пролепетала она. — Сумку забрали, а там ключи от машины… и деньги все…

— Где? Кто?

— На рынке, на пятом километре… ы-ы-ы… хачики какие-то…

— Скоро буду. Что это за номер?

— Чужой, — всхлип, — я на Пятом километре, около стоянки, где овощной рынок. Возле туалета. Скорее приезжай! Я боюсь, вдруг они вернутся.

Вот суки! Ну, я вам устрою геноцид! Недолго думая, я позвонил Максу: гудки, гудки, гудки… трубку не берёт. Чёрт! Перезвонил ему: снова не берёт. Придётся самому разруливать. Ну, ничего, вам же хуже!

Перед тем, как вызвать такси, я вырвал из земли прут арматуры, перекинул из руки в руку. Суки, сделаю вам кирдык-арбуз, персиковое пюре и томатный сок. Да, и морда-фаршмак.

Заткнув пистолет за пояс и замотав арматурину в газету, я зашагал навстречу такси. Парня мы в последнее время вызывали одного и того же, он выучил дорогу. Да и вообще свой чувак, Толян. И тачка у него ничего так, УАЗ-патриот. Как раз для наших колдобин.

А вот и он. Я открыл дверцу, плюхнулся на сидение.

— Гони, брат, на Пятый. Срочно надо.

— Типа, привет, — Толян почесал морду, заросшую рыжей щетиной. — Шо случилось?

— Толком не знаю. Хачи жену обидели. Надо разобраться, вооот.

— Хачи, — Толян сплюнул в окно. — А жена у тебя — о-го-го! Не пускал бы одну, а?

— Её не пустишь, — я чиркнул зажигалкой, затянулся. — Запилит, мля.

— Гы… вооружился? — Толян кивнул на газету.

— А то, — я положил пистолет в бардачок. — С ними по-другому как? Они ж речь человечью не вдупляют… мочить их надо, вооот. Жаль, брату не дозвонился, он бы их на фашистский крест порвал. Ненавидит чёрных.

— Ага, совсем оборзели, в натуре. Помощь надо? Если да, то я, типа, того…типа, с тобой.

— А фиг его знает… Ты гони, гони, давай.

Ни о чём думать невозможно. Злоба так и кипит, аж через край брызжет. Толян, вон, лыбится, воткнул сигарету в свою щербатую пасть и щурится на солнце. Пофиг ему. А мне… мне… Так бы и вцепился в глотку сейчас. Или арматурой — по яйцам, чтобы не вставало больше на наших баб. Привыкли, суки, в своих аулах, что бабы кутаются, как тучи. Как нашу увидят нормальную, так сразу члену своему не хозяева.

— Уже рядом, — проговорил Толян.

Я глянул на часы: за двадцать минут домчали. Как Анжелка? Дождалась ли?

— Куда рулить?

— Она говорила… это… подожди-ка… автостоянка возле овощного рынка, вооот. И ещё там толчок где-то рядом.

Толян почесал макушку.

— А-а-а! Въехал. Это сверху заезжать надо. Значит, тут повор-р-рачиваем.

Машина проехала ещё немного, перестроилась в правый ряд и юркнула в проезд между трёхэтажек.

Ну и дорога, прям как у нас в селе. И нагажено кругом. Вонище и мухи. Алкашня с мокрой мотнёй.

— Да отвали с дороги, лошара! — заорал я, высунувшись в окно.

Алкаш забормотал и шарахнулся к забору, растаял в облаке пыли, вырвавшейся из-под колёс.

Место на стоянке было одно, в самом конце. Да и не стоянка это — резервация для барыговских лохотачек. Пока Толян парковался, я сунул ему двухсотку и выскочил.

Асоциальный элемент

«За город» для Ольги было всё равно, что «на Гавайи» или «на Луну». Не считая нескольких часов, проведённых у моря, она всё это время сидела в четырёх стенках, и сейчас смотрела на мир, проплывающий за стёклами машины, с надеждой. От позавчерашней меланхолии не осталось и следа.

Эд сосредоточенно следил за дорогой, Ольга украдкой на него поглядывала. То, что они чистильщики — понятно, и это здорово! Должен же кто-то убирать человеческий мусор. То, что бычара — инфекция, тоже ясно. Эд сказал, что сам с ним разберется: неженское это дело. Неженское, но — дело чести. Или у женщин не бывает дел чести? Если не подпускает к врагам, зачем тогда рассказал, кто она на самом деле?

Мысленно перебирая знакомых, девушка пыталась осмыслить, какую роль они играют в организме человечества. Наконец она не выдержала и поделилась:

— Я, вот, думаю… Была у меня одноклассница, которая с ходу могла наиграть любую мелодию. Абсолютный слух у неё. Значит, она — какая-то слуховая клетка?

— Глупости, — сказал он без эмоций. — Нам не дано видеть дальше собственного носа. Почему ты уверена, что организм, который мы составляем, антропоморфен?

— Антро… чего?

— Человекообразен. Но даже если так, то слуховой аппарат очень сложен, там… разные ткани. Почитай как-нибудь. Мы не можем увидеть суперорганизм сверху, вот в чём беда… Нет, не сверху — со стороны, так сказать, извне. А если бы увидели, вдруг ужаснулись бы? И развалилось бы всё. Или не развалилось бы? Или только тогда обрели бы мы истинную свободу и бессмертие?

Воцарилось молчание. Ольга смотрела, как дома становятся всё ниже, ниже… вот уже и коттеджи вперемешку с двух-трёхэтажными недостроями.

Эдуард, занятый своими мыслями, крутил руль.

— Знаешь, что такое апоптоз? — заговорил он.

— Не-а.

— У каждой клетки свой срок жизни. Наступает момент, когда начинает работать программа «умри», клетка слышит её и атрофируется.

Снова молчание.

— Так значит, — пробормотала Ольга, удивлённая собственным открытием. — Если все люди живут одинаково долго… ну, почти одинаково, то человечество — даже не существо, а кусок ткани? А Целое это…

— Я не стал бы утверждать. Может и так.

Ольга представила мир людей-нервов вперемешку с людьми-соединительной тканью. Мир людей-мышц, людей-нефронов… Кто сказал, что они тоже люди?.. И лимфоциты. Клетки крови есть везде.

— Когда мы рождаемся, уже начинает работать программа смерти, — продолжил Эд. — Она как личинка, отложенная в яйцо. Но бывает, что клетка игнорирует приказ «умри», — он замолчал.

— И что?

— И становится раковой. Раковую клетку можно считать бессмертной. Есть культура раковых клеток, которой больше пятидесяти лет. Женщина, у которой её вырезали, уже давно умерла. Опухоль же в питательной среде продолжает жить. Аналоги таких клеток в человеческих обличиях мы обязаны уничтожать.

— Так что, мы боремся с бессмертием?

— Вряд ли такие люди бессмертны, но, — он затормозил у шлагбаума, вышел, открыл висящий на нём замок. — Почти приехали. Видишь кирпичный домик с балконом и синими ставнями?

— Угу. Симпатичный дом, — Ольга насупилась. — И всё-таки несправедливо…

— Поговорим об этом позже.

За ограждением из дикого камня прятался асфальтированный дворик. По забору, скрывая его убогость, взбирался плющ. Виноград, оплетающий беседку, перекидывался на балкон и дразнился зелёными кистями. Над беседкой соединяли морщинистые, натруженные ветви два абрикоса, словно здоровались друг с другом. От калитки до железной двери тянулась оградка. Ольга подумала, что, когда сможет ходить, за неё удобно будет держаться.

— Ну, как тебе? — спросил Эд, помогающий ей идти.

Помогающий — мягко сказано. Она буквально висела у него на шее, еле передвигая ноги.

— Здорово! Мне нравится.

Усадив её на деревянную скамейку, Эд принёс два пакета с вещами, открыл дверь и исчез в доме. С беседки спустилась трёхцветная кошка, потёрлась об Ольгины ноги.

— Ты хочешь принести мне счастье? Ну, иди сюда! — девушка хлопнула себя по коленям — кошка как будто этого ждала, прыгнула, свернулась на её коленях калачиком и замурчала.

— О, вы уже подружились, — спустившись со ступенчатого порога, Эд почесал белоснежный живот кошки. — Это Матрёна, хозяйка.

— Почему ты её не забрал домой? Она же тут голодает.

— Ага, видишь, как распухла от голода? Она охотница, а мышей и птиц тут навалом. Дома она не прижилась, сбежала и вернулась сюда.

Шум далёких машин тонул в шелесте листьев. Вдоль крыши скакал скворец, который, как и кошка, считал себя хозяином и встречал подлых интервентов воинственным криком. Порывы ветра приносили голоса и обрывки мелодии.

— Здесь хорошо, — Ольга зажмурилась и потянулась. — Абрикосы, вишни… и пахнет детством.

— Хочешь абрикос?

— Ага! И вишен. Только не мой, я так хочу — с ветки.

Эд собирал абрикосы прямо в подол футболки. Протянул одну Ольге и, потерев другую о штанину, разломил и отправил в рот.

Ольга вгрызлась в мякоть, аж сок брызнул, пожевала разочарованно — после травмы она не чувствовала вкуса еды — и притворно протянула:

— М-м-м. Обалденно. Что так смотришь? Да, и руки после кошки не помыла. Полная антисанитария.

Он рассмеялся. Странно, когда он смеялся, в его глазах появлялась… усталость, что ли.

— А теперь мне нужно работать, — сказала она. — Поможешь?

— Для начала встань, — он протянул руки.

Ольга ухватилась, подтянулась, помогла себе жалкими отростками, которые должны будут снова стать ногами. Получилось, но мир снова накренился, желудок взметнулся к горлу. Пришлось закрывать глаза. Рука предусмотрительного Эда легла на талию. Пришлось обнять его за шею.

— Вальсируем? — сказала она, глянула на Эда: он качался, как и всё вокруг.

— И повальсируем тоже. Ты умеешь?

— Не-а.

— И я — не особо.

— Зато всё вокруг ой, как умеет!

Он улыбнулся. Сейчас он улыбается чаще, раньше всё больше серьёзным был.

— Давай, шаг вперёд, ещё шаг, ещё… молодец. Теперь стой. Привыкай.

Зачем стоять, когда и так, и эдак устаёшь? Идти даже проще: мир кружится, и ты движешься, и кажется, что так и надо.

— Я лучше ногами двигать буду. Мне так легче.

— Хорошо.

Нога, поднимайся… так… и вперёд. Теперь вторая. Одна — вторая, одна — вторая.

— Уже лучше, — оценил он. — Голова как?

— Ужасно.

— Тогда посиди пока, пусть Матрёна тебе помурчит, я шашлык организую.

— Вау! Сто лет не была на пикнике!

Кошка растянулась на лавочке вверх животом, даже пальцы на лапах растопырила. Ольга перетянула её на колени.

Эдуард выволок из дома мангал, установил возле забора, где не было деревьев. Ноздри защекотал дым. Вспомнился поход на лиманы. Как будто это было в прошлой жизни — нереально далеко. А прошло-то несколько лет.

Димка ворошил костёр — вверх летели искры и зажигались звёздами. Интересно, что сейчас с Димкой? Наверняка уже на Аньке женился. В тот поход Ольга пошла из-за Димкиного друга — Кима. На самом деле Кима звали Кириллом, но Ивановичем… М. Фамилия была на М. В общем, если сложить заглавные буквы имени, отчества и фамилии, то получалось Ким.

Ким занимался У-шу, гимнастикой и ещё чем-то. Самым привлекательным в нём был обнажённый торс. С таких натурщиков греческие мастера ваяли свои скульптуры. Помимо спорта Ким увлекался литературой и мог блеснуть эрудицией. В этом с Эдуардом ему, конечно, не сравниться, но тогда девчонке-старшекласснице он казался жутко умным.

Четвёртым был Олежка, Димкин двоюродный брат из Крыма, он-то Кима и привёл. Девчонки не пошли, знали, что комары сожрут. И таки сожрали. Зато как здорово петь песни под гитару и аккомпанемент сотен сверчков! Да ещё когда Ким рядом.

К острову шли два дня. Иногда приходилось вброд пересекать болота. На одном из таких болот гнездилась пара пеликанов. Ну и громадные же они! И цапли. Несметное множество цаплей и куликов. Утки, нырки, чайки — целые птичьи базары.

Димка говорил, что на острове, что в дельте Днепра, — неплохо сохранившийся храм Аполлона. Храм так и не удалось найти, зато имело место любовное приключение, которое до сих пор приятно вспоминать. Ким шутя называл её Колюшкой и Колючкой, а она его — Кивином и Мзиликази.

Через неделю Ким уехал, оставив свой телефонный номер и приятные воспоминания. Дабы не искушаться, телефон Ольга удалила, и правильно сделала: Ким не звонил, а навязываться было не в её правилах.

И вот снова вечер, поют сверчки, потрескивает костёр в мангале, и Ольге опять хорошо. Как будто она начала жизнь с нуля, ещё нет ярких впечатлений, и всё впереди.

Учуяв мясо, Матрёна убежала к Эдуарду, выклянчила кусок и с урчанием юркнула в смородину. Нанизав куски на шампуры, Эд вытащил раскладной столик, сел рядом с Ольгой и, прищурившись, устремил взор в небо, где ласточки на лету кормили подросших птенцов.

— Ну что, потренируемся? — сказал он.

— Надо бы… а не хочется. Так хорошо сидим!

— Надо-надо, — Эд поднялся, — на сытый желудок… сама понимаешь.

И снова беспомощность, тошнота, земля, вырывающаяся из-под ног. И рука Эда на талии. Ольга старалась забыть обо всём, думала только об его руке и о том, что здорово было бы так же, в обнимку, но — здоровой и под музыку. Раз-два-три, раз-два-три…

— Не устала ещё?

— Нет… знаешь, чего я хочу?

— И чего же?

Эд немного отстранился, и в его взгляде промелькнула тревога.

— Вон, видишь траву сразу за мангалом? Я хочу туда сесть. Я просто давно не… ты должен понять.

— Тогда подожди. Будет тебе настоящий пикник.

Спустя пару минут она уже сидела на бело-синем покрывале, подтянув под себя ноги. Эд вынес подушки и соорудил вокруг неё что-то типа кресла. Пока он возился с шашлыками, Ольга улеглась, рассматривая муравьёв, нападающих на полудохлую гусеницу. Сколько жизни там, в траве! Вон пёстрый кузнец на травинке, крошечный ярко-красный паук мечется меж муравьями, вон муха греется… А ведь этого всего могло не быть, если бы не…

Отломив кусок хлеба, она растолкла его и бросила муравьям.

Даже несмотря на то, что ночами нападает дикий страх и постоянно болит голова, даже если волосы никогда не скроют пластину и правая рука будет слушаться хуже левой, жить стоит, чтобы вот так наблюдать за муравьями и вдыхать терпкий дым костра. Чтобы кормить с руки мальков кефали и видеть высокого темноволосого человека с сигаретой в руке. Пусть он не смотрит, пусть вообще не замечает. Солнце просто есть, этого достаточно, чтобы было тепло и светло.

Словно услышав её мысли, Эд обернулся:

— Уже скоро. Потерпи ещё немного.

В ответ Ольга улыбнулась. После операции она перестала различать вкус. От запаха пробуждался голод, но чувственного удовольствия она больше не получала. Эдуарду она этого не говорила — зачем? И не говорила о том, что почти каждую ночь падает в чёрную воронку, хватается за кровать, но не в силах остановить вращение. Поэтому в её комнате до утра горит свет. Ей стыдно выглядеть инвалидом и вызывать жалость. Особенно не хотелось, чтобы жалел Эдуард.

— Вот… с пылу с жару.

Эд не стал снимать мясо с шампуров, и правильно сделал.

— Какой запах! — Ольга зажмурилась. — Скорее бы стыли!

Появилась Матрёна, затанцевала вокруг Эда. Сообразив, что ничего от него не получит, переключилась на Ольгу.

— Какая дисциплинированная кошка! Понимает, что на стол нельзя. Я дам ей чуть-чуть, можно?

Кошка поймала кусок лапой, поднесла ко рту, но фыркнула и уставилась на еду обиженно.

Небо начало темнеть. Ольга жевала мясо, подкармливала муравьёв и поглядывала на Эда. Чуть позже он разжёг костёр на земле и растянулся на покрывале.

— Наверное, у каждого есть, что вспомнить в такие моменты, — нарушила молчание Ольга.

Он взял очередной кусок мяса, прожевал и сказал:

— Восемьдесят восьмой год, конец июня. Сухой закон. Из доступной выпивки — одеколон «Саша». Третий курс медицинского. Было нас тогда пятеро. Я нёс бутылки с глюкозой, девочка Юля — десять пузырьков чистого спирта. Нам, медикам, проще: смешал спирт с глюкозой — пей на здоровье. И никакого похмелья. Если задуматься, то дрянь-время было. А если к чувствам прислушаться — ностальгия. И по кефиру в стеклянных бутылках, и по кислющей сметане. Молодыми мы были, поэтому кривое и убогое тогдашнее кажется лучше высококачественного сегодняшнего. Тогда в походе тоже было мясо — жилистое, почти резиновое, а по впечатлениям вкуснейшее. Сейчас такого не найдёшь.

Ольга молчала, смотрела, как на стене дома то вытягиваясь, то укорачиваясь, пляшут тени. Лицо Эда, озарённое огненными бликами, казалось юным.

— Помню, едем в троллейбусе. Сестра младшая ест мандарины, мама собирает шкурки в пакет, рядом менты стоят. Сестрица выдаёт: «Мама, а я знаю, зачем тебе шкурки: для водки»…

— У тебя есть сестра?

— Ага, тоже врач, — он подкинул в костёр хворост — огонь ожил, потянулся, вскинул всполохи-руки, обнимая ветки. — Тридцать три года ей. Живёт в Чикаго вместе с матерью.

— А ты чего не поехал?

— Кто меня там ждёт? Моё место здесь.

— Это из-за того, что ты… мы такие? Ну, в смысле, лимфоциты? Нам нельзя покидать родину? Или как?

— Или как. Я сам отказался, мне и тут неплохо живётся. У нас единственный запрет: не убий невинного. Поэтому у меня даже самые безнадёжные пациенты выздоравливают. Правда, если у них поцелуй смерти, больше года они всё равно не живут.

— А если я нарушу запрет?..

— Умрёшь. Или естественной смертью, или разобьёшься.

— То есть, если бы я прирезала отчима…

— Нет. Ничего бы не случилось. Закон работает только для действующих… то есть для предупреждённых.

— А кто начальствует?

— Никто, — Эд поворошил костёр шампуром. — Природа. Но иногда бывают непредвиденные обстоятельства, когда киллеры не справляются. Тогда приходят существа… я не уверен, люди ли они. Говорят, они работают только парами, им чужда человеческая логика, чужды чувства.

Бросило в холод, по коже побежали мурашки.

— Давай не будем об этом, — Ольга повела плечами. — Зачем портить такой замечательный вечер… И ещё, — она огляделась, — по-моему, тут нет комаров.

— Есть, но мало. Их дым отпугивает.

— Наших упырей, Днепром взращенных, ничего не берёт.

Так у костра сидели, пока у Ольги не отяжелели веки. Эд перенёс её в маленькую комнату на скрипучую кровать. Впервые после своего нового рождения она спала крепким здоровым сном и её не мучили кошмары. То ли она окончательно выздоровела, то ли это Матрёна, устроившаяся в ногах, охраняла её сон.

Проснувшись, она осмотрела комнату: какая удобная спинка у кровати! А не попытаться ли встать, держась за неё? Эд просил звать, если что. Нет, лучше самой попробовать. И — раз! Получилось! Ноги держат. Голова кружится, но терпимо. И уже почти не тошнит. А если шагнуть вправо. Так… и ещё шажок.

Ноги подкосились, но она удержалась, выпрямилась. Теперь влево, обратно к кровати. Получилось. Отдышавшись, она снова встала, потопталась у кровати, согнула ногу в колене, разогнула. Вторую согнула-разогнула. Когда попыталась присесть, мир снова закружился. Переждала, встала, подавила тошноту.

Когда постучал Эд, она уже сидела, улыбаясь во весь рот:

— Смотри, как я могу!

Весь комплекс она повторила без запинки.

— Ну, правда, я молодец?

— Ни на миг в тебе не сомневался. Будешь йогурт?

— Буду. Мне без разницы, что есть. Только… курить хочется.

— И не проси. Это вредно, — он поставил на стол бутылку йогурта и печенье. — Поешь, тебе понадобятся силы.

— Позавтракай со мной, а то самой… нет аппетита.

«Интересно, — подумала Ольга, — смогу ли я, как раньше, есть с удовольствием? Наверное, нет».

Хотя печенье по вкусу напоминало пенопласт, она делала вид, что ей нравится. Запивала таким же безвкусным йогуртом. Эд с задумчивым видом жевал, у него был такой взгляд, словно он решает в уме уравнение.

— Спасибо, — Ольга опустошила бутылку и отодвинула недоеденное печенье, — оставлю на потом. Что думаешь делать?

— Вытащить тебя во двор, собрать абрикосы, смородину и сварить джем.

— Мне надо одеться.

— Отвернуться?

— Ага.

Эти зеленоватые шорты и жёлтый топ с овальным вырезом Ольга когда-то считала своим лучшим нарядом. Сейчас же шорты спадали, ноги, которые они раньше выгодно подчёркивали, стали бледными и костлявыми. Топ тоже смотреться перестал: слишком уж устрашающе выпирали ключицы, к тому же облегать было нечего.

Девушка посмотрелась в зеркало, что напротив кровати: немочь как есть. Волосы рыжие торчком, а раньше были каштановые, волнистые. Она никогда не слышала, что волосы меняют цвет от стресса. Седеют — да, но что бы так… Пластина эта убогая… Ольга отвернулась. Внутри всё замерло, съёжилось. Неужели когда-нибудь удастся примириться? Не глядя в зеркало, она пригладила волосы. Наверное, Эд тоже смотрит на пластину, и его коробит.

— Слушай… у тебя есть бандана?

— Ты уже всё? Поворачиваться?

— Да, — сказала она мрачно.

— Где-то валялась, такая… с конопляными листьями и смайликами.

— Можешь поискать?

— ?

— Пожалуйста, — проговорила она жалобно.

— Ладно, но успех не гарантирую.

Когда за ним захлопнулась дверь, Ольга переоделась в джинсы, надела рубашку и завязала на талии узлом. Вот и выпендрилась. Праздничный наряд и тифозный «ёжик» на голове — загляденье просто.

Бандана таки нашлась, но заляпанная известью. «Ну и фиг с ней», — подумала Ольга, завязала, как придётся, и поправила, смотрясь в зеркало.

— Я похожа на хиппи, — сказала она. — Ну что, идём?

Эдуард протянул руку.

Тошнило меньше, но голова кружилась, как и вчера. Зато ноги начали понемногу слушаться, удалось даже по ступенькам спуститься. Подумаешь — десять метров до скамейки, — но почему каждая жилка тянет и пот катится градом? И ещё дыхание сбилось, как будто бежала пару километров. Неужели мышцы усохли, пока лежала?

Эд сел рядом, положив руки на колени. Так хотелось накрыть ладонью его руку, ощутить тепло. А ещё лучше, чтобы он сам…

…о чём думаешь, немочь бледная? Ты изуродована, еле на ногах стоишь. Думаешь, он посмотрит на тебя такую? Спустись на землю, девочка! Собственные мысли заставили её отвернуться, уставиться на увитый плющом забор.

Если работать… много работать, тогда с чем чёрт не шутит…

— Пойду я по абрикосы.

— Давай, — уронила она и посмотрела на оградку, за которую удобно держаться, если пробовать ходить.

Алекс

Электричка погрузилась во мрак тоннеля — голоса подростков, игравших в карты, смолкли. Есть суеверие — если, въезжая в тоннель, задержать дыхание и загадать желание, то оно исполнится. Алекс набрал в лёгкие побольше воздуха и пожелал вернуть привычную жизнь. Дыхания хватило. Какая глупость — верить в такие приметы.

— Смотри, смотри — море, — радостно крикнул мальчишка-сосед своему другу и прилип к стеклу.

За окнами обозначилась синяя гладь бухты. Берег был изрезан множеством заливов, вдоль которых еле просматривались пришвартованные корабли. Там, где в бухту впадала речка, над ржавыми платформами возвышался лес подъёмных кранов. С другой стороны вздымалась скала. За ней виднелась другая скала — более пологая, ноздреватая, изрытая сотнями ходов. Красивые места всё-таки!

Накануне он купил газету и нашёл несколько интересных объявлений о сдаче жилья.

Когда электричка доползла до вокзала, он сразу же позвонил. Ответил приглушённый женский голос:

— Да?

— Здравствуйте. Я насчёт жилья на Фиоленте…

— У меня недострой. До спуска к морю полчаса пешком, — проговорила женщина, будто извиняясь. — Душ на улице, туалет в доме. Ведутся строительные работы…

— Это неважно.

— Полностью готов только первый этаж — маленькая комната и кухня. На втором иногда живут строители. Иногда появляюсь я.

— Сколько я буду должен за месяц?

— Сто, — проговорила собеседница.

— Долларов?

— Гривен. Сдаю постоянно, только чтобы был присмотр.

— Меня зовут Алексей, я хочу посмотреть. Когда вам удобно?

— Сегодня целый день я здесь.

Удачно, подумал Алекс.

— Как туда добраться с вокзала?

Женщина подробно рассказала. Н-да, неблизкие края! Но тем лучше. Может, и строителям сгожусь — будет работа на первое время.

Пока Алекс сидел в маршрутке, маялся в очереди на другую маршрутку и даже когда ехал, согнувшись, в дурно пахнущем переполненном салоне, который он мысленно окрестил газенвагеном, приходили мысли о том, что всё-таки он не конченый неудачник: в мелочах ещё везёт.

На конечной, едва он вышел, в газенваген устремились отдыхающие. Всем влезть не удалось — на остановке осталось человек пятнадцать. Алекс отошёл в сторону, пробежал взглядом по людям, вычисляя хозяйку дома. Он представлял её пенсионеркой, похожей на Валентину, только более бледной и печальной. Никого такого поблизости не обнаружилось. Пришлось звонить.

— Вы Алексей?

Алекс обернулся: к нему обращалась девушка в широкополой соломенной шляпе. На фоне загорелого лица её зелёные глаза казались почти прозрачными.

— Я Алёна, — она посмотрела на поклажу. — Вы отдыхать или работать?

— Не беспокойтесь, я надолго, как минимум, до осени.

— До остановки далековато, — говорила она на ходу. — Но это если отсюда идти. Ещё другая дорога есть.

Странное место: каменистые холмы, овраги; пустыри, чередующиеся с молодыми сосняками. Роскошные коттеджи, а рядом — пустые участки, поросшие выгоревшим бурьяном, и почти на каждом — ржавые баки для воды. Когда здесь всё застроят, поставят фонари вдоль дороги, место будет милое.

Свернув с асфальтированной дороги, Алёна поспешила по тропинке на пригорок. Под ногами крошился грунт: белые камешки, припудренные желтоватой пылью. Наверху была раздолбанная грунтовка. Удивительно: здесь почти нет земли, всё больше камни: мелкие острые или огромные плоские, как будто отполированные сотнями ног.

На пригорке не было ни одного жилого дома, только недострои и заброшенные участки, на которых то там, то здесь мучились жаждой хилые деревца. Казалось, раскалённые солнцем камни дышат жаром.

— Алёна, — нарушил молчание Алекс. — Мыс Виноградный далеко отсюда?

— Километра три… если не четыре, — девушка шла вперёд, размахивая руками, — на обнажённой спине забавно шевелились загорелые лопатки.

— А… море где здесь?

Затормозив, она махнула туда, откуда пришли:

— Там Яшмовый пляж, он ближе всего, но к нему противный спуск, почти восемьсот ступенек. Там, — она указала на запад, в сторону дороги, — Царское село. Ещё дальше — маяк, тот самый мыс Виноградный. Прямо напротив, если пройти сквозь вон те коттеджи, — нудик, прекраснейшее место, людей почти нет, но там сыпучий склон и трудный спуск… Не пляж, а так… море.

— Это хорошо, когда людей нет, — Алекс снял рюкзак, повёл ноющими плечами. — Крабы тут есть?

— Полно. И крабы, и рапаны… Идём, тут осталось метров двести. Первый за сосняком — мой дом.

И правда, сразу за невысоким леском был двухэтажный домик под блестящей жестяной крышей. По периметру огорода и на соседнем участке росли сосны.

— Собственно… вот. Пришли.

Во дворе — самодельный стол и сложенная из кирпичей печка. Все окна на первом этаже закрыты ставнями. Огород оккупировал бурьян. Н-да, земледелием тут заниматься не любят.

— Резиденция Робинзона Крузо, — сказал Алекс, снимая рюкзак возле порога — известняковых камней, сложенных в виде ступеней. — После злоключений он стал социопатом. Это то, что я искал.

— Забыла сказать: у меня часто бывают гости. Проходите, — она открыла дверь.

Маленькая прихожая, уборная — Алекс заглянул — современная, приличная, даже душевая кабинка имеется. А вот кухня почти пустая: доисторическая газовая плита, побитая шашелем полка, вместо стола — доска на кирпичах, холодильник, рычащий так, будто у него движок от запорожца.

— Твоя комната, — Алёна распахнула деревянную дверь. — Только ставни открыть надо.

— Нормально, — Алекс уселся на диван-книжку.

— Коврик под ноги постелешь?

— Здесь ламинат, не дай бог поцарапаю. Пусть будет.

— Возьмёшь в шкафу.

Взглянув на этот предмет мебели, Алекс понял, что он и есть тот самый многоуважаемый шкаф. Огромная глыба, занимающая чуть ли не половину комнаты.

— Вот ключи, — Алёна протянула связку. — Тот, что обмотан синей изолентой, от входа.

— Вот, за два месяца, — Алекс вынул из кармана двухсотку. — Расскажешь, где здесь что?

— Давай поднимемся, я покажу с балкона.

Весь второй этаж — огромная комната с недоделанным камином, не прошпаклеванными стенами и бетонным полом. Под окном стояла заправленная кровать.

— Здесь строитель живёт, когда работает, — сказала Алёна.

С балкона открывался вид на море и дорогу, по которой ползли маленькие машины. И магазины, и остановка были на западе, там, где и пляжи.

— Я сейчас на вокзал еду людей встречать. Если хочешь, прогуляемся, осмотришь окрестности.

— Хотел к морю…

— Это по пути. Идём!

Путь пролегал через заброшенные огороды. Сам Алекс ни за что не нашёл бы эту тропинку среди множества других.

Наконец взобрались на пригорок, Алёна указала на огромную зелёную бочку:

— Вот, запомни, и всё время держись её.

Дальше тропинка пролегала вдоль забора из дикого камня, оплетённого ежевикой. Алёна стала на цыпочки, набрала полную горсть ягод:

— Хочешь?

— Спасибо, сам сорву, потом.

— Зря. Вкусно, — девушка оправила ягоды в рот, глянула на испачканные руки. — Откуда ты приехал?

— Из Кременчуга.

— Приходилось там бывать. Так себе город, — Алёна снова забежала вперёд — ветер доносил только обрывки её фраз.

Вскоре из-за бесконечных заборов вынырнул магазинчик, возле которого роились отдыхающие.

— Вот остановка, — сказала Алёна. — Мне туда. А тебе вдоль дороги до указателя. Там уже не заблудишься. Всё, до вечера!

Девушка помахала на прощание. «Странная она какая-то, трудно с ней расслабиться. Или не с ней трудно, а я одичал», — подумал Алекс.

Чем ближе он подходил к морю, тем нарядней становились дома и выше — заборы.

Вечерело. Люди шли навстречу сплошным потоком. Вдалеке обозначилось море, по которому протянулась солнечная дорожка. Вот, наконец, и обрыв. Красота какая! Каменистая дорога, по обеим сторонам — деревья. Внизу — лазурные заливы, похожие на тропические лагуны. Отсюда до воды метров пятьдесят, но видны мельчайшие камешки на дне. Черная скала врезалась в море — огромная галера, севшая на мель. Чуть дальше ткнулась мордой в воду гора, похожая на бегемота.

Спустившись ниже, он разглядел ещё один залив между галерой и бегемотом. Под разлапистым деревом он остановился. Как же здесь здорово! Звенят цикады, в воздухе плывут шлейфы запахов… всё, как мечталось.

Накупавшись, он долго лежал на остывающих камнях и смотрел, как на берег наползает тень, как отдыхающие собирают вещи и взбираются по длинной железной лестнице. Одиночек мало, все компаниями и парами. Хотелось с кем-нибудь поговорить. Всё равно о чём.

Похолодало. На опустевший пляж слетелись чайки. Наглые, вальяжные, они рылись в брошенных пакетах, клевали кукурузные початки и почти не обращали внимания на оставшихся людей. Алекс надел футболку и помятые джинсы.

В сгущающихся сумерках он с трудом нашёл ориентир — зелёную бочку — и глянул в сторону дачи. Там смеялись, горел свет, играла флейта. Вероятно, расслаблялись Алёнины друзья.

Вся честная компания собралась за столом. Четверо мужчин хипповатой наружности и три девушки. Желание с кем-нибудь поговорить пропало, Алекс постарался незамеченным пробраться в свою комнату, но его окликнула Алёна:

— Алекс! Привет! Иди к нам.

— Привет, — буркнул он и замешкался у входа.

— Да чё ты как неродной, — заплетающимся языком проговорил бородатый мужик… или парень?.. с кельтским крестом на белой футболке.

— И правда, давай к нам! — прощебетала девушка с флейтой, похожая на лесную нимфу, освободила место у стола, уселась под яблоню возле палатки и заиграла.

Заворожённый мелодией, Алекс пошёл, как дитя за крысоловом, уселся на кирпичи, заменяющие стул. Алёна поочерёдно представила гостей, имена которых он тотчас забыл, и протянула стакан с вином.

— За хозяйку райского уголка, — неуклюже вставая, произнёс длинноволосый мужчина и опрокинул стакан в рот.

Худосочный парень с дредами сел рядом с флейтисткой и забарабанил на там-таме. Коротко стриженная женщина, кажется, Полина, нацепила браслеты с бубенцами и принялась извиваться.

Лампочку, спускающуюся с яблони на проводе, выключили. Подбросили хворост в костёр. Казалось, что огонь танцует вместе с женщиной.

После третьего стакана Алексу стало хорошо. Как будто он причастен к чему-то неизведанно-первобытному. Лысый сосед, положив руку на его плечо, рассказывал про своего неимоверно талантливого друга Кирилла, который играет на волынке, гитаре и там-таме — значит, хиппи с дредами это Кирилл, — про то, что Саша — волосатый — купил гектар земли в горах и хочет делать там маленький рай, что все люди, собравшиеся тут, в чём-то гениальны и что ему, Алексу, несказанно повезло.

Из всей этой компании не пила только Алёна и широкоплечий светловолосый парень. Обособившись, они говорили о своём.

Проснулся Алекс на коврике в своей комнате. С дивана свешивались русые волосы. Превозмогая головную боль, он приподнялся: флейтистка. Застонав, он вышел в кухню, выпил воды. Как Кирилл играл на гитаре, он помнил отчётливо. Потом — урывки. Потом — темнота.

За окном занимался рассвет. Алекс проковылял на улицу: Алёна и светловолосый, повернувшись на восток, замерли в невообразимых позах. Плавно взмахнули руками и снова замерли. Прямо под столом в обнимку со странным инструментом (волынкой?) похрапывал Кирилл.

Заметив Алекса, Алёна помахала рукой и продолжила тренировку, ничуть не смутившись. Похоже, здесь не принято ни удивляться, ни смущаться. Сжав больную голову, он сел на камень.

Хорошие, весёлые ребята, но чужие. Своими они становятся только после пятого стакана. Неужели между ним и остальными людьми выросла стена, и это навсегда? Так и будет он скитаться по свету: то к одной компании прибьётся, то к другой. То там украдёт немного тепла, то здесь.

Освободившись, Алёна села рядом.

— Чего ты такой скучный?

— Голова раскалывается. Я вчера не сильно чудил?

— Песни орал дурным голосом и осыпал Леру комплиментами. Что испугался? Все были пьяны и орали дурными голосами. Мы с ребятами собираемся на Мангуп, не хочешь с нами?

— А что это такое?

— О-о-о, — она мечтательно закатила глаза, — райское место. Гора такая плоская, а на ней — пещерный город. И виды там о-бал-денные!

— Не знаю даже… голова болит. Друзья твои против не будут?

Она улыбнулась — возле глаз прорезались морщинки:

— Если ты заметил, эта компания сборная. Они все… чудесные. Ты им понравился.

— Ну, тогда…

— Тогда идём спать. Там в гору карабкаться нужно будет — силы понадобятся.

Подождав, пока Алёна исчезнет в палатке, Алекс поднялся. Выскочила ящерка из-под ног, забилась под сваленные кучей кирпичи. Он подумал, что эта ящерица чем-то напоминает его самого. Алёна жалеет его, пытается расшевелить, а он забился в свой тесный мирок и глядит настороженно.

В своей комнате он завернулся в пыльный коврик. Нити мыслей сплелись, и на выручку пришёл сон.

Шалый

Анжелку я нашёл прямо при выезде с рынка на стоянку. Боже мой! Кепка перекосилась, лицо зарёвано, майка в чёрных разводах. Рожа тоже вся в разводах. Увидев меня, она заскулила и бросилась на шею.

— Что случилось? — спросил я, когда она наревелась.

— В супермаркете я не нашла орехов и миндаля, заехала на рынок, — она шмыгнула. — Прохожу между рядов, а кто-то хвать меня сзади… Разворачиваюсь: две чёрные рожи стоят и зубы скалят. Один перед прилавком, другой за. Так хотелось по морде ему зарядить, тому, который меня схватил, но я сдержалась, только сказала, всё, что я о них думаю, — всхлип. — Тогда тот, что перед прилавком… — она скривилась и разрыдалась.

— Ну, тише, тише, — я погладил её по волосам.

— Он схватил меня грязной лапой, оттащил в сторону… вот на руке… вот — синяк будет. И… и такого наговорил… Пересказывать — противно! И… и сумку забрал. Котик, постреляй их! Я хочу посмотреть, как они сдохнут! — Анжелка топнула ногой.

— Узнать сможешь? — прошипел я, сжимая арматуру.

— Да, — снова всхлип.

— Тогда пошли, — я потащил её мимо рыбного павильона, мимо бесконечных рядов с куриными окорочками. — Дальше куда? Этот рынок?

— Да. Вон, видишь, прямо возле поворота двое?

— Между вторым и третьим рядом?

Она кивнула и спряталась за мою спину.

— Они. Ржут, сволочи…

— Идём разбираться.

— Нет! — Анжелка упёрлась, как ослица. — Сам не можешь?

— Не могу, — рявкнул я и потащил её за собой.

Когда мы подошли к азерам, они ещё хихикали, не замечали нас. За прилавком — длинный, чёрный, с волосатыми ручищами. Стоя в проходе между рядов, с ним болтал невысокий, упитанный, курносый хачик в кожаных туфлях и при барсетке. Курносый, типа, рыночный папа. Глядя на него в упор, я начал медленно разворачивать прут арматуры.

Опа! Заметили! Этот хряк аж взбледнул, аж на месте топтаться начал.

— Шо, суки, совсем страх потеряли?

— Ты, это, брат, потише, не горячись! — проговорил хряк почти без акцента. — Нервная твоя жена совсем…

Я схватил его за грудки белой рубашки, дёрнул так, что пуговицы поотрывались, и — шмяк спиной о бетонный прилавок.

— Ах вы ж гниды! Вольно вам живётся, да? Вы шо руки распускаете?

— Да кто руки распускает? — забормотал горбоносый. — Смотрю — хороший девушка. Думал, скажу ей комплимент, да? Думал, она радоваться. Красавица ведь. А она как рот открыл, как начал гадость говорить, а потом как толкнёт арбуз, арбуз три штука упал. На сорок гривен упал, а платить кто? Дядя платить?

— Врёт он всё! — заорала Анжелка, прячась за меня. — Посмотри, что они со мной сделали! Я вся в грязи!

Вокруг собрались зеваки.

— Ах ты бессовесный брехло! — разгорячился чёрный, его босс был умнее: висел, не рыпался. — Посмотри, — длинный поднял с пола остатки арбуза. — Разбил. Три штука! Платить отказался!

— А шо вы руки распускаете? Баранов трахайте! — у Анжелки началась истерика. — Валите с нашей земли в горы! Вас нельзя к нормальным людям близко подпускать!

— Сумка где? — прорычал я.

— Сорок гривен платить — будет сумка, — быковал горбоносый.

— Ща урою, гнида, — я ещё раз долбанул о прилавок хряка — он аж крякнул. — Ворьё голимое…

— Васив, отдай сумку, — пропищал он.

На чёрного напал столбняк. Он лупал глазами и не мог сдвинуться с места.

— Ты не видишь, что происходит, да? — в голосе толстого прорезался акцент. — Отдай сумка!

— Сумку на базу, — гаркнул я, глянул на зевак. — А вы смотрите, суки! Средь бела дня наших шмонают, а вы, — я сплюнул.

— Мы не воровал! — засутился чёрный, положил сумку на край прилавка. Анжелка её схватила, открыла, пересчитала деньги.

— Мы взял в залог, — продолжал чёрный. — Честно, ничего не брал, — он поднял руки. — Успокойся, а? Всё отдал, ничего не трогал…

— Меня трогал! — крикнула Анжелка. — Вот! Синяк на руке! Грязными лапами своими хватал!

Я отшвырнул хряка и шепнул Анжелке:

— Вали отсюда на стоянку… вон туд, заводи тачку. Ща будет горячо.

— Ты за это ответишь, — прошипел хряк, поправляя рубашку и отступая. — За всё ответишь!

— Без базара отвечу, — сказал я и глянул на чёрного. — Сколько, говоришь, денег?

— Сорок.

Хряк подвякнул:

— И за рубашку…

— Ах, ещё и за рубашку вам дать? Я ща вам дам… за рубашку…

Шаг в сторону — удар под коленку. Хряк звонко вскрикнул, повалился, схватившись за ногу. Корчись, гнида! Смахнув арбузы, я перелетел через прилавок к горбоносому и врезал ему под дых. Булькнув, он сложился и сполз на землю. Не притворяйся, сука, ты своего ещё не получил! Я принялся отоваривать его кулаками.

Позади зааплодировали, донёсся пацанский голос:

— Врежь ему, мужик! Врежь!!!

Кто-то по-нерусски заверещал. Свинья эта, что ли, очухалась? Бросив горбоносого, я обернулся. Вовремя! К хачам пришла подмога. Через прилавок перепрыгнул здоровенный детина — я едва успел уклониться от удара. С другой стороны заходил второй, невысокий, но жилистый. На заднем плане маячили ещё трое. Минута, и они будут здесь. Пора сваливать.

Писец подкрался… Бля!!! Удар по рёбрам. Я подгрёб арматуру под себя, вскочил — подсечка. И всё. И каша. Я наугад раздавал удары. Кое-как поднялся — прут выбили, кто-то повис на руке… Горячо. Как будто кипятка хлебнул. Чёрт, ноги слабеют, что за… Кровь. Откуда столько кровищи?

— Братан, ты это…

Да это ж Толян! Схватил под руку, тянет. И ещё какие-то чуваки. Хачи пятятся. Мы тоже пятимся. Ноги разъезжаются. Звёздочки перед глазами.

— Ни хрена себе! — опять Толян, рожа перекошена, скалится, как собака

— Сука, больно! — завопил я. — Чего пузо трогаешь? Все рёбра переломали!

— Да ты перо это… ты перо поймал. Ща менты придут…

— На хрен ментов! Сваливаем! — я ощупал мокрую футболку, глянул на окровавленные руки, и перед глазами потемнело. Вовремя Толян поддержал.

Потом всё — кусками. Краски яркие. В ушах звенит. О, моя машина! Анжелка — бледная, аж синяя. О, а это что тёплое, мохнатое?.. Щенок. Малой ещё совсем, тычется носом в бок. Я уселся на заднем сидении, Толян скрутил свою рубашку, протянул:

— Приложи… это…

Я сунул, где пекло, и скривился от боли.

— В больницу надо… — лепетала Анжелка, перебираясь за руль. — Срочно в…

— Я поведу. Баба — на место, — рявкнул Толян. — А то разобьёмся нах!

Поскуливая, Анжелка уселась рядом со мной.

— Господи, я виновата, — причитала она. — Господи… Ванечка… из-за меня. Прости, Ванечка!

— Да отвали ты, — я отодвинул руку, гладящую по лбу.

Анжелка свернулась калачиком и завыла.

— Заткни хайло! — скомандовал Толян. — Без тебя тошно.

Послушалась, умолкла.

Во рту пересохло, в кишках полыхал пожар. Ранение в живот: пить нельзя, курить нельзя. Хорошо, пожрать дома не успел… Машину затрясло. Внутри тоже всё затряслось, я взвыл, сжал зубы.

— Что, миленький, что? — снова прохладные ладони на лбу.

— Что-что… Не гони — трясёт! Сдохну ща!

— Тут это… дорога — говно. Потерпи чуток, — сказал Толян. — Как у тебя с ментами?

— Нельз-зя с-светиться, — процедил я сквозь зубы.

— Ещё чуть-чуть… всё, вот и дорога… Так. Нельзя, значит, светиться. Есть у меня знакомый, типа, врач…

— Мне не нужен «типа врач»! Мне нужен самый лучший… бля… врач!

— Ну, короче, нормальный он чувак, не стуканёт. Только это… капусту любит…

— Есть у нас всё, — заговорила Анжелка. — Только успеть бы…

— Да заткнись ты наконец, — гаркнул Толян, — всё будет пучком. Ща в больничку приедем, заштопают тебя, браток.

Заверещал телефон. Анжелка вынула его из бардачка и сказала:

— Это Макс.

— Поговори с ним.

— Что сказать?

— Скажи, как есть… пусть бабла возьмёт и к больнице… вот ё-о-о… едет… Толян, шо за больница?

— Первая.

Заикаясь и всхлипывая, Анжелка коротко пересказала, что случилось. Помолчала немного и пролепетала:

— Через десять минут будет.

— Амбец им там всем, — я подумал про азеров.

На полпути нас тормознули менты. Анжелка выбежала, донеслись её вопли:

— Да, нарушаем! В больницу едем. У нас человек умирает!

Менты попались нормальные, отпустили сразу же, даже бабок не взяли.

С каждой минутой мне делалось всё хуже. Ноги окоченели, появилась слабость, веки слипались. Спать нельзя, спать нельзя. Нельзя спать! Звуки слились в сплошной протяжный звон.

Анжелка с Толяном переговаривались, Толян куда-то звонил, потом обращался ко мне, но я не слышал.

Вроде бы, приехали. Люди в белом. Больно! Опа! Я лежу, меня несут. Анжелкино лицо сверху. Не плачь, моя девочка, всё пучком… Больничка. Ненавижу больницы!

Светлый кабинет. Операционная? Я голый, грудь и живот скребут. Бля, что, нет острой бритвы? Хрень какая-то круглая в глаза светит. Врач в зеленоватой маске подносит что-то… Темно.

Хирург

— Приехали, — сказал Хирург, посигналил сторожу — шлагбаум поднялся, и машина въехала на больничный двор.

Оглядевшись, Оленька скривилась и повела плечами.

— Мерзко. Как будто возвращаешься… в то время. И чувства оживают тоже.

— Так будет правильнее. Процедуры начинаются в девять, и до двенадцати. Массаж, физиотерапия, лечебная физкультура.

— Я уже могу стоять и даже немного — ходить, — заскулила она.

— После процедур перекусим и — на море, — продолжил он, словно не расслышав.

Девушка глянула на жёлтое здание, поправила полюбившуюся бандану с коноплёй.

— Может, ты и прав.

— Не «может», а точно, — Хирург посмотрел на часы: до встречи с Ментиком оставалось двадцать минут. — Ну? Чего разволновалась? Всё самое страшное позади.

— Мне всё страшно. Я ведь почти не болела… разве что простудой раз в два года.

— Это неудивительно. Идём, — он открыл перед Оленькой дверцу. — Давай.

До двери она шла, волоча ноги, но — сама, лишь чуть опиралась на его руку. На второй этаж поднималась, то бледнея, то зеленея, — тошнило, наверное, — но продолжала бороться со ступенями. Приходилось её останавливать и устраивать передышки.

Вот и отделение. Усадив девушку на стул в коридоре, он отыскал старшую медсестру, передал ей историю болезни и просил присматривать за пациенткой. На встречу с Ментиком он опаздывал, хотя отличался пунктуальностью и не любил, когда задерживаются другие. Простившись со старшей, он пробежал мимо Оленьки, обернулся, чтобы помахать ей. Боже, какое у неё было лицо! Как у щенка, которого первый раз оставляют кинологу. Ничего, это ненадолго, мысленно сказал он себе и сел за руль. До встречи — семь минут. Нормально.

К Ментику он летел как сумасшедший, обгонял по сплошной, сигналил. Остановившись под светофором, он барабанил пальцами по рулю и не мог понять, что с ним. Как будто внутри жил кто-то другой. Сейчас преобладали чувства этого другого.

На место он прибыл минута в минуту. Вышел, огляделся: Ментика ещё нет. И снова это странное ощущение: что-то подступает к горлу и душит, наполняет грудь — дыхание сбивается… «Да ведь это злость, — подумал Хирург с удивлением, — я просто злюсь».

Чувство схлынуло, оставив понимание, от которого бросило в дрожь. Он выглянул из кокона: мир оказался другим. Оказалось, тут ветер, сбивающий с ног, туман, в котором ничего не видно, и цвета… буйство красок.

«А ведь когда-то я чувствовал так, — думал он, закуривая, — когда-то… нет, то был другой человек с моим именем, у меня его память, некоторые вредные привычки, у нас одна мать — и всё. Наверное, я умер. Нет, не умер — впал в летаргический сон, а моё тело продолжило жить…»

— День добрый!

А вот и Ментик — довольный, зубы скалит. Оглядевшись в поисках урны, Хирург бросил окурок на дорогу.

— Привет. Залезай в машину.

Устроившись на сидении, Ментик вынул фотографии из барсетки:

— Всё, что за четыре дня отщёлкал. Общительный он, сволочь. Я снимал всех: и мужчин, и женщин.

— Где он работает? — спросил Хирург, перебирая фотографии.

— Значит так: Максим Шоларь, тридцать шесть лет, женат, родился в Днепропетровске, в Севастополь переехал в конце девяностых, в криминальных кругах известен под погонялом Шило, с бандитизмом завязал, законопослушный гражданин, преуспевающий бизнесмен, хозяин автосалона «Мерседес».

— Родственники? — Хирург отложил несколько снимков, где были подозрительные личности, подходившие по приметам.

— У него две родные сестры, двоюродных братьев и сестёр должно быть много.

— Занимается ли его салон прокатом машин?

— Нет, насколько я понял, — Ментик глянул на отобранные фотографии. — Ну, среди них есть тот, кто тебя интересует?

— Не знаю. Я же говорил…

— Ах да, вспомнил: женщина просила.

— Покажу ей и свяжусь с тобой. Держи обещанное.

Ментик сунул деньги в барсетку.

— Тогда до связи? — он елейно улыбнулся, уходя.

Полковник решил бы этот вопрос быстрее. Он бы и Шоларя прессанул — нашёл бы, за какие ниточки дёрнуть. Теперь самому приходится выкручиваться — не обзавёлся друзьями в райотделе. Нужно заполнить этот пробел. Вот только Полковника никто не заменит.

Побродив по рынку и купив для Ольги арбуз, он вернулся на пятачок возле автостоянки, где его ждал Алексей — хелпер Полковника. Алексея он видел пару раз мельком — в памяти остался только образ. Похоже, мужчина в странном головном уборе, напоминающем пилотку, он и есть.

— Извините, вы Алексей?

— А? — он близоруко прищурился. — Да, а вы — Эдуард. Извините, не узнал.

Он говорил бесцветным полуженским голосом, после каждого слова замирал, словно боялся получить оплеуху.

— Как вы смотрите на то, чтобы выпить кофе и обсудить… наше дальнейшее сотрудничество?

— К сожалению, я стеснён средствами, — Алексей развёл руками. — Я поэт, а кому мы, поэты сейчас нужны?

— Не беспокойтесь, кофе — за мой счёт.

Алексей шёл справа и постоянно забегал вперёд — Хирург сбавлял шаг, чтобы не наступить ему на пятку. Все хелперы вызывают раздражение, этот же — в особенности. Маленький, угловато-востренький, приторно-вежливый, выпукло-интеллигентный. Хирург и раньше встречал таких людей, все они оказывались лицемерами и ханжами.

Помимо кофе голодный поэт заказал себе картошку фри с котлетой. Мысленно Хирург включил это в свой счёт. Позавтракав, Алексей вынул из потрёпанного пакета книжку в мягкой обложке:

— Вот.

Хирург взял лиловую книжицу: Алексей Омурин«…Боги…», перевернул: тираж — 500 экземпляров.

— Это мои стихи…

— Я вижу. Спасибо. Где фотографии?

— Там, в книге. Я осторожно с ними, чтобы, не дай бог, не повредились. А книга так, вместо папки. Кому мы, поэты… — он вздохнул.

Поэты всё-таки были нужны. Полковник любил стихи и, по-видимому, прикормил этого лизоблюда, потому что считал его талантливым.

Снова шевельнулся Эдуард-из-прошлого. Открыл глаза, ужаснулся и захотел поскорее избавиться от этого человека. Хирург взял себя в руки, вынул фотографии: восемь штук, на всех — молодые женщины. Похоже, у бедного поэта беда не только с кошельком, но и с противоположным полом. А впрочем, эти проблемы часто идут рука об руку.

— Скажите мне, Алексей, как часто вы ошибаетесь?

— Все мы люди и всем нам свойственно ошибаться…

— Вот это, — Хирург припечатал фотографии к столу, — тоже люди. Восемь переродившихся за месяц — не многовато ли?

Хелпер молчал, глядел исподлобья, мигая бесцветными глазами.

— Или вы думаете, что все они умрут, стоит мне пожелать? Так дело не пойдёт. Или вы разберётесь со своим либидо, или мне придётся принимать меры. Вы поняли, о чём я?

Бедняга побледнел ещё больше, сгрёб фотографии вместе с книжкой. Какие меры он собирался принимать, Хирург и сам не знал, но слова возымели действие.

— Пожалуйста, впредь избавьте меня от своих ошибок.

— Извините, — пробормотал Алексей, поднимаясь, и поспешил удалиться.

Медленно допивая кофе, Хирург представил, что через пару дней будет описан в разоблачающем стихотворении Омурина.

Когда он приехал за Оленькой, она ещё не освободилась, и пришлось бродить по парку, здороваясь с коллегами.

В начале первого она вышла из массажного кабинета, держась за стену.

— Я опоздала…

Хирург взял её под руку, усадил на стул:

— Как ты себя чувствуешь?

— Белкой и Стрелкой в центрифуге. А вообще — здорово. У меня снова есть тело! Медсестричка по ЛФК просто умница! Ну что — на море?

— Только перекусим сначала.

— Не хочу…

— Надо.

После еды, едва Оленька промокнула губы салфеткой, Хирург протянул ей фотографии и сказал:

— Посмотри, нет ли среди этих людей твоего знакомого.

Повертев снимки в руках осторожно, как будто они могли сдетонировать, она разложила их на столе веером. Первые смотрела внимательно, хмурилась, потом просто перебирала, на последнем задержала взгляд. Неужели…

— Ну и страшная жена у этого Макса! Мог бы и получше себе… купить. Нету тут бычары.

Для водных процедур была выбрана «Омега». Пляж этот находился в одной из многочисленных бухт. Не самое лучшее место, но вода там хорошо прогревалась, и можно подъехать на машине к самому морю.

Перекусив и отдохнув, Оленька сама спустилась на пляж, к раздевалке доковыляла тоже сама. Ноги её увязали в песке, но она делала вид, что ей легко. Переоделась, вышла, обёрнутая парео. Бандану она так и не сняла.

— Намочишь косынку, — сказал Хирург, помог ей подойти к воде.

Девушка замерла, восторженно глядя вдаль.

— Море, — прошептала она. — Я могу… боже! — она отвернулась, потупившись.

Плавать у неё получалось лучше, чем ходить. Набарахтавшись, она легла на песок и укрылась парео.

Восстанавливалась Оленька быстро. На пятый день усиленной реабилитации она уже ходила без посторонней помощи, только чуть припадала на правую ногу. Ничего страшного, мелочи.

Хирургу нравилось наблюдать, как гадкий утёнок постепенно превращается в лебедя. Олина восторженность странным образом ему передавалась, то, что раньше делалось механически, приобрело новый смысл, он как будто сбросил пятнадцать лет и вернулся в то время, когда женщины были красивее, а трава — зеленее, и даже тревога отодвинулась на задний план.

Сегодня Хирург вспомнил, что обещал свозить Оленьку на Балаклавский пляж.

Машина припарковалась у ресторана, в том самом месте, где был замечен серебристый «Мерс». Оленька выскочила первая, осмотрелась. Она надела длинный сарафан из тончайшей зелёно-голубой ткани и соломенную шляпку с лазурной лентой. Хирург отметил, что она поправилась, загорела и, хотя ещё слишком худа, притягивает взгляды.

Включив сигнализацию, он прошёл вперёд, Оленька догнала его и взяла под руку. Пока шли вдоль набережной, девушка вертела головой и постоянно задевала его щёку шляпой. Её лица не было видно, но Хирург без труда представлял, с каким восторгом она глядит на яхты, на горы, на море и не может насмотреться, поверить, что всё это всерьёз и навсегда.

— Видишь там, у дальнего причала катер? — проговорил Хирург.

— Большой такой? Ага.

— Нам туда. Пришли как раз вовремя, он ходит раз в час. Ты иди, а я хлеба куплю.

— А не проще ли на обратном пути?..

— Иди-иди, я догоню. Так надо.

В магазине пришлось стоять в очереди. Заполучив буханку и четыре банки пива, он помчался к причалу. Катер как раз дал сирену. Оленька уже стояла возле катера и теребила фенечку на запястье, отыскивая взглядом Хирурга. Нашла, успокоилась, махнула рукой, подзывая, — давай, мол, скорее. Хорошо, что сегодня отдавал швартовый Серёжка: он сделал знак капитану, чтобы подождал.

Едва Хирург и Оленька ступили на борт, как Серёга размотал швартовый трос и пожал протянутую руку:

— О, какими судьбами?

— Да вот, решили прокатиться… это Ольга.

— Очень приятно, — Серега посмотрел на неё с интересом. — Вы поднимайтесь наверх, вот сюда, — он открыл дверь с надписью «посторонним вход воспрещён», — я сейчас людей обилечу — и к вам.

На верхнюю палубу вёл трап без поручней.

— Осилишь? — спросил Хирург Оленьку.

— Постараюсь.

— Я вперёд поднимусь и подам руку, подтяну тебя.

Оленька взобралась легко, уселась на скамейку возле самодельного столика и свесила руку за борт. Хирург облокотился о поручни, нацепил чёрные очки. Хотя бы не качало, — подумал он, — совсем вылетело из головы, что Оленька ещё так слаба.

— Как здорово! — проговорила девушка. — Похоже на озеро — не видно открытого моря.

— Сейчас выйдем из бухты, — Хирург поставил на стол пиво, откупорил безалкогольное, глотнул.

Катер вздрогнул, отчалив.

— Я тоже хочу, — девушка открыла вторую банку безалкогольного. — А зачем тебе хлеб? Закусывать?

— Кормить аборигенов. Чего смеёшься? Я серьёзно.

Медленно проплывали скалы, старинные дома, которые всё никак не могли отреставрировать, прибрежные кафе.

— А что это за башня разваленная на горе? — спросила Оленька, указала на остатки оборонной стены, поднесла ладонь к лицу, защищаясь от солнца.

Хирург рассказывал историю генуэзской крепости, Оленька переводила взгляд с него на башню и обратно. Подошедший Сергей замер в проходе, чтобы не мешать, и тоже слушал, разинув рот. Когда Хирург закончил, он продолжил:

— Все старые дома в Балаклаве строились из камней этой стены. Башню, вроде, реставрировать собрались.

— Бери пиво, — Хирург кивнул в сторону стола. — Как море? Качки нет?

— Не-е, гладкое, аж удивительно, — Сергей отхлебнул пиво. — О, холодненькое! Спасибо!

— Как Алла Игоревна?

— Тьфу-тьфу! Забыла, что болела. Спасибо тебе ещё раз.

Оленька не вникала в разговор, жадно глядела по сторонам, впитывала ощущения.

В молодости Хирург часто ездил этим же катером на Золотой пляж — картины были для него привычными. Сейчас нет подводных лодок возле штолен, набережная выложена плиткой, дома побелены, а в остальном всё так же, даже треугольный флажок Советского Союза остался на флагштоке, правда, под выгоревшим украинским.

— Неужели ещё с тех времён? — Хирург указал на флажок.

— Обижаешь! Мы его каждый месяц обновляем, — Серёга выпятил грудь, — правда, как родной смотрится?

— Вот я и удивился. Столько времени прошло, а он всё в первозданном виде.

— Ладно, вы тут отдыхайте, я скоро.

Хирург сел рядом с воодушевлённой Оленькой, снял очки и попытался увидеть мир её глазами. Катер как раз вышел в открытое море.

…Скала. Огромная оранжевато-серая. Её отражение дробится остроконечными волнами. Небо. По-летнему тусклое, утомлённое. Солнечный диск в знойном мареве. Горизонт, одетый голубоватой дымкой. Моторные лодки… десятки моторных лодок, тянущих за собой пенные белые хвосты. Плеск волн. Лесок — сотня пыльных деревьев. На каменистом склоне — бежевые комочки. Овцы. Между тёмно-серыми глыбами зажат пляжик. Ветер треплет волосы, касается губ… Лёгкость. Если раскинуть руки, они станут крыльями. Чайки…

Тряхнув головой, Хирург сбросил оцепенение, отломил кусок хлеба и швырнул за борт. На лакомство спикировали чайки: маленькая белая и пёстрая клуша. Малышка её опередила. Клуша обиженно заклекотала.

Спустя минуту воздух запестрел от серебристо-белых и коричневатых чаек, слетевшихся на кормёжку. Туристы, стоящие внизу, на корме, вооружились фотоаппаратами.

— Дай мне! — Оленька подскочила с места и забрала буханку.

— Вот они, аборигены, — Хирург подкинул вверх солидный кусок, который был схвачен на лету.

— О, да, — проговорил подоспевший Серёга. — Этот у них центровой. Как собака, ловит. Вчера вечером у девчонки булку прямо из рук выхватил.

Уступив своё место Оленьке, Хирург закурил, приложился к банке с пивом:

— Надеюсь, на пиво покушаться не будут.

— Ольга, вы поаккуратнее, — сказал Серега, усаживаясь рядом с Хирургом. — Это же бомбардировщики. Как испугаются на голову!

Девушка, похоже, не слышала его и кормила чаек, пока катер не подошёл к берегу.

— Нам выходить? — обернулась она.

— Нет, вам лучше на следующей. Там народа меньше, — посоветовал Серёга.

На Золотом пляже был причал, люди не прыгали с трапа в воду, как на Серебряном, а шли по железному мостику.

Ольга держалась за руку Хирурга, ступала осторожно, но не переставала оглядываться. С завистью посмотрела на мальчишек, ныряющих со скалы, приподняла брови, разглядывая африканца, выдающего на прокат шезлонги.

— Возьмём зонтик? — спросил Хирург.

Девушка качнула головой:

— Нет. Мы ж ненадолго? Я и так всё лето от солнца пряталась.

Расположились у кромки воды, где мелкая галька перемешивалась с песком. Оленька скинула одежду и бросилась в воду. Аккуратно сложив вещи, Хирург присоединился к ней. Плескалась она, пока не побелели губы, вода всё-таки ещё холодноватая. Выбралась на берег, укуталась полотенцем и вдруг оцепенела. Проследив направление её взгляда, Хирург увидел парня, скорчившегося возле крупного плоского камня. Когда он замахнулся, бросая гальку, Хирург заметил, что его левая рука скрючена и прижата к телу. Левая нога тоже скрючена, весь он нескладный, перекошенный. Под короткими волосами просматривался шрам, оставшийся после трепанации черепа.

Не говоря ни слова, Оленька поднялась, потопталась и решилась-таки к нему подойти. Неуклюже села рядом, поджав ноги. Парень что-то сказал. Губы Оли шевельнулись в ответ. Он прицелился и бросил камень. Девушка нашла подходящий голыш, протянула ему, сама бросила. «Жабка» не получилась — камень сразу же утонул. Пожав плечами, она заговорила, оживлённо жестикулируя. Сняла шляпку, повернулась к нему так, чтобы он заметил пластину.

Хирург искупался, обсох, ещё раз искупался. Оленька занималась юношей, море её больше не интересовало.

Всю обратную дорогу она без воодушевления бросала хлеб чайкам.

— А ведь я тоже могла стать такой, — пролепетала она и вдруг как обнимет, и откуда силы появились? — Спасибо тебе.

Хирург отвернулся, чтобы шляпка не упиралась ему в нос.

— Знаешь, что я хочу? — продолжила она. — Поработать в больнице. Там им хуже, чем мне. Я… как будто виновата перед ними. Понимаешь?

— Понимаю. Официально устраивать тебя не буду, — проговорил он, отстраняясь. — Но могу договориться, чтобы ты помогала… скажем, в перевязочной. Там особых навыков не надо.

— Спасибо. Я ведь ничего хорошего в жизни ещё сделать не успела.

Асоциальный элемент

В Ольгины обязанности входило делать турунды из ваты и менять марлевые салфетки больным на вытяжке. Загруженная работой перевязочная медсестра с удовольствием переложила часть своих обязанностей на помошницу.

В начале первого девушка брала два лотка: один для чистых салфеток, второй — для использованных, и шла в обход.

Первая палата — мужская. Ольга поправила чепец и открыла дверь — в нос ударил застоявшийся запах немытых тел.

На скрип двери больные повернули головы, Ольга встретилась взглядом с синеглазым молодым мужчиной, Юликом. Позавчера он возмущался, что перевязки доверяют практикантам, сегодня неожиданно выдал:

— Ура! Наш ангел пришёл.

Девушка села на край его кровати:

— Добрый день.

Юлик попал в аварию две недели назад, обломки бедренной кости сместились, и пришлось делать вытяжку. Из голени с обеих сторон торчала спица, вокруг которой постоянно гноилась кожа. Ольга промокнула перекисью вросшую в плоть старую салфетку. Подождав, когда она размокнет, пинцетом удалила её и вокруг спицы положила новую. Закусивший губу Юлик всё это время смотрел в потолок.

— Что, уже всё? — он вскинул брови. — Не то, что Ленка — хрясь! Аж глаза на лоб выскакивают.

— Ты надолго к нам? — проговорил пожилой мужчина, растянутый на функциональном столе.

— Надолго, — девушка подошла к нему, обработала спицу. — Пока не прогонят. Вы потерпите ещё немного. Вам всего два дня осталось так лежать.

— Дочка, ты на практике, да? — спросил он.

— Да, — солгала она. — На практике.

Когда она меняла салфетку угрюмому юноше с переломом голени, её позвал Юлик. Закончив, она обернулась: он держал цветастый пакет.

— Возьми, это тебе. Эх, — он глянул на своё обручальное кольцо. — Не будь я женат, женился бы на тебе. Добрая ты.

В пакете было вино и коробка конфет. Первая зарплата, подумала Ольга и сказала:

— Спасибо. Пусть у вас побудет, пока я не закончу.

Сегодня, как и в прошлый раз, она управилась за полтора часа, у Лены на это уходило пятнадцать-двадцать минут. Принесла воду Юлику, поправила шторы (так неприятно, когда солнце слепит) и, забрав пакет, отправилась в перевязочную.

Лена оторвалась от журнала:

— Всё?

— Да.

— Чего ты с ними церемонишься? Всё равно благодарности не дождёшься, — буркнула Лена. — Горбячишь тут за копейки. Вот, — она задрала халат, обнажая ногу до бедра, — бегаю так, что вены вздулись, а зарплата такая, что сказать стыдно, — она снова уткнулась в журнал.

Ольга ощутила себя интервентом, вторгшимся на чужую территорию. По справедливости, это Ленин пакет с презентом.

— Лена… Больной из первой палаты, Юлик…

— Этот дёрганый истерик? Опять бушевал?

— Он просил тебе передать, — Ольга положила на стол конфеты, вино она решила оставить Эдуарду.

— Надо же!

Впервые за три дня Ольга увидела её улыбку. Сразу такой миленькой делается! А то сдвинет брови, насупится, как сыч, и — бу-бу-бу, бу-бу-бу.

Замкнутый круг получается. Медсестра не церемонится с больными, считая их неблагодарными, больные уверены, что она стерва, злятся и ни о какой благодарности не помышляют.

Повязав бандану, девушка положила вино в рюкзачок и вышла из отделения. Как сегодня жарко! Ветер напоминает горячее дыхание лихорадочного больного. Пот льётся, и ещё голова кружится. Давно так не кружилась. Пришлось садиться на лавочку и пить таблетки. Желудок подпрыгнул к горлу, Ольга закрыла рот рукой, вдохнула-выдохнула.

На севере небо затягивало тучами. Наверное, на смену погоды так нехорошо. Самой добираться или Эду звонить? Стыдно дёргать его по мелочам. Лучше подождать. Скоро пройдёт. Надо ещё воды хлебнуть. Через силу, но — надо.

Вскоре боль стихла, но голова кружилась как после карусели. Всё-таки Ольга решила ехать. Что тут — пара километров и дворами минут пять.

Кое-как она доковыляла до остановки, дождалась маршрутки. Когда машина сделала первый поворот, девушка поняла, что не следовало вообще ехать. Каждый толчок взрывался болью внутри черепа, мир превратился в размытое мычаще-ревущее пятно. Да ещё это радио… по нервам. Ольга сжала виски и зажмурилась. Остановки она считала по ощущениям. Затормозила маршрутка — первая, ещё раз остановилась — вторая.

— На следующей, — крикнула она и, нащупав ручку, открыла дверь.

Вылезла, не упала. Вращение замедлилось. Ольга разглядела остановку, села на скамейку, вытянула ноги, отдышалась. Вот, теперь получше. Теперь почти хорошо.

Что это? Рынок какой-то, перекрёсток, столько людей, машин… Это предыдущая остановка! Вот незадача. Но ничего, тут недалеко.

Отсидевшись, она поковыляла по тротуару. К счастью, через перекопанную дорогу были перекинуты доски, соединённые с деревянным забором… Ольга осторожно ступала на доски и держалась за забор.

— Ну шо ты телишься, — гаркнули за спиной, — идёшь, как в штаны навалила. Шевелись, давай!

Ольга привалилась спиной к ограждению, обернулась: женщина. Сжатые губы — улыбка наоборот. Не грустный смайлик, а презрительное недовольство. Глубокие морщины у сдвинутых бровей. Вздёрнутый подбородок. Красная косынка вокруг головы. Смерив презрительным взглядом даже не человека — помеху на своём пути, дама зашагала прочь.

— Тебе бы так, сука! — бросила ей вдогонку Ольга. Только не орать, не закатывать истерик… Она сползла по забору и обхватила колени.

— Девушка, вам плохо? Де-вуш-ка!

Кто-то тряс за плечо. Ольга проморгалась: старушка. Испуганная старушка в серо-сиреневом газовом платке.

— Голова, — прошептала Ольга, проглотила подступивший комок, — ничего, пройдёт. Уже проходит.

— Вам помочь? — спросила старушка.

— Нет-нет, спасибо. Уже лучше.

И правда, было лучше. Добравшись до ближайшей лавочки, Ольга уткнулась в ладони и расплакалась от бессилия. Ей хотелось разорвать обидчицу на куски.

Наревевшись, она побрела домой вдоль трассы. Голова продолжала кружиться, но не сильно. Её обогнала стайка подростков, мужчина на роликах, дед с авоськами и тот обогнал. Внимание привлекла толпа, собравшаяся возле магазина. В «скорую» кого-то грузили на носилках. Мелькнула красная косынка. «Неужели, — подумала Ольга равнодушно, — так тебе и надо, гангрена, есть в мире справедливость».

Дома она залезла под душ и, толком не вытеревшись, рухнула на кровать. Едва голова коснулась подушки, как прилетели осы и начали жалить. Такое уже было. Ольга нащупала аптечку, вскрыла ампулу обезболивающего, порезав палец; сделала себе укол. Боль постепенно утихла.

Проснулась Ольга в пять утра. Вчерашний день вспоминался как нездоровый сон.

Прошлёпав в кухню, она сделала бутерброд с сыром, сунула в микроволновку и, подперев голову рукой, уставилась на крутящуюся подставку. Сыр расплавился, наполняя комнату ароматом. Только сейчас Ольга с досадой вспомнила, что не может оценить его вкус. С таким раскладом придётся переходить на овсянку. Что так, что эдак удовольствия нет, от овсянки хоть польза будет.

Съев бутерброд, она вытащила две сигареты из пачки Эдуарда, забытой на столе и, распахнув окно в кухне, закурила. Скоро он приедет. Ему не нравятся курящие женщины, значит, придётся дымить украдкой.

Не дождавшись его, Ольга наспех собралась и отправилась на процедуры. Путь её пролегал через дворы на рынок, нужно было купить минералки, да и маршрутки там ходили чаще.

Дождь до города так и не добрался, но где-то всё-таки прошёл: подул свежий ветерок, даже небо посветлело. Хорошо! Ольга старалась гнать мысли о том, что же будет зимой, когда погода изменчивей настроения. Главное, сейчас всё хорошо. Лето, море, она на ногах и в состоянии себя обслуживать.

Эдуарда сегодня увидеть не удалось, но и это не страшно: ещё не вечер. Он утром никакой после дежурства…

Взгляд остановился на невысоком парне в рваных джинсах. Стрижка «под шапочку», широкие плечи… Где же раньше она его видела? Ким?! Вот это да! Нужно его окликнуть.

— Ким!!!

Обернулся, смотрит… Не узнал?

— Ким, это я, Ольга, мы в поход вместе ходили… на острова. В Херсоне.

Вскинул брови, задумался и просиял:

— Колюшка! Неужели ты? Так изменилась, похорошела.

— Да уж, похорошела…

— Я серьёзно. Такая изящная стала. Тебе куда сейчас?

Ольга не призналась, что в больницу, и сказала:

— На Восставших.

— Вот досада, а мне в другую сторону. Но всё равно пока по пути.

Девушка взяла его под руку. Он спросил:

— Какими судьбами тут? Отдыхаешь?

— Живу… у родственников. Сам помнишь, какая у меня семейка. А разве ты не из Симферополя?

— Несведущие всегда путают города, названия-то похожи, а разница колоссальная, — говорил он на ходу. — Как всё-таки тесен мир! Это ж надо! Колюшка! Учишься где-нибудь?

— Нет, работаю. А ты?

— Закончил универ, программирую для буржуев, иногда преподаю, где учился. Сейчас как раз в контору спешу. Опаздываю катастрофически. Надо как-нибудь встретиться, поболтать.

— Обязательно, — кивнула Ольга, затормозив на остановке вместе с ним.

— Пиши, — он продиктовал свой телефонный номер, Ольга записала, набрала его: пошли гудки. — Теперь ты у меня есть. Пока-пока! — он помахал, садясь в маршрутку.

Вот так встреча! «Ты у меня есть» — размечтался. Всё, кораблик ту-ту. У меня Эдуард… есть? В мыслях — точно, а так… Но встретиться с Кимом всё равно не мешало бы.

Пропустив несколько маршруток, Ольга уселась на переднее сидение, где меньше укачивало. Интересно, Ким врал насчёт «похорошела»? Или всё-таки… она посмотрелась в зеркало внешнего обзора: мордочка остренькая, скулы торчат, глаза… Эдуард прав: красивые глаза.

День пролетел, как комета, оставив шлейф радужных впечатлений. Ольга как никогда была довольна собой. Значит, по-прежнему привлекательна! Ещё и Юлик решил повысить её самооценку: наговорил комплиментов, подарил огромную шоколадку с миндалем и розовую розу. Шоколадку Ольга решила припрятать, а вот розу не удалось скрыть от Ленки — она опять позавидовала и расстроилась.

Собравшись, Ольга поспешила из отделения. На лавочке в больничном дворе выпила таблетки и задумалась, брать ли розу домой. Всё-таки решила брать. Распечатала шоколадку, растворила во рту кусок, представляя её вкус… ощутить его не удалось, но даже это не испортило настроение.

Шагая вдоль клумб, она напевала: «По лунному свету шагаю, насвистывая, но останавливаться мы не должны…»

Слова застряли в горле: во двор въезжал проклятый «Мерседес». Казалось бы, уйди с дороги, хотя бы отвернись, но ноги вросли в асфальт.

Машина медленно проехала. Ольга некоторое время стояла неподвижно. Придя в себя, она последовала за машиной, как привязанная. По иронии судьбы «Мерс» остановился напротив травматологии — её отделения.

Шалый

Какой-то невразумительный шелест. Помню, как в бочину пером пырнули. Как помирал, тоже помню. Тела нет. Чувствую: кто-то рядом. Открываю глаза: некто в белом. Ангел. Таки да, помер я.

— Браток, ты держись. Всё хорошо, — касание.

Присматриваюсь: да это же Макс! Или нет? Макс, ты шо, тоже тю-тю?

— Я этого так не оставлю. Всех на уши подниму. С пацанами поговорю… кое с кем уже добазарился. Завтра-послезавтра будем рынок громить. Жаль, что ты не увидишь.

Спасибо, ангел, за весть от Макса. Мне уже пофиг. Шевелю губами, но получается мычание какое-то. Ничё, вы же, ангелы, должны уметь мысли читать, вот и читай. И всем там скажи. Анжелке скажи…

Образ расплывается. Всё какое-то липкое, белое. И я в этом белом болоте вишу. Хочу тишины. Ангел то исчезает, то появляется. Похоже, сгинул. И шо, сейчас черти придут с вилами? Или как там у них на том свете? «У них» — ха! — теперь уже «у нас».

Некоторое время никто не приходил. Потом вдруг из тумана образовалась морда Буцыка. Морда — и всё. Смотрит на меня, не мигая. И Вагнер играет где-то далеко. Смотри-смотри, мне шо, мне терять нечего. О, Ленка его появилась, тоже смотрит. Морда — всмятку, губы чёрные, еле шевелятся. Что говорит — не разобрать. Вот это попадалово, если тут только они и никого больше. И замочить, наверно, их нельзя, они ж уже мёртвые. А говорят: черти, смола расплавленная — фиг вам!

Понемногу туман рассеялся. Опять ангел — баба. А говорят, что бесполые они… Рожа у неё уж больно знакомая. Где я её раньше видел? Глазища злые, губы поджаты, руки за спиной… Я знаю, что она пришла по мою душу, и знаю, что я её встречал раньше…

…глаза, полыхнувшие отражённым светом фар. Как у кошки, перебегающей дорогу. Клац-клац — удары камней о капот новенькой Максовой машины…

Но почему именно она за мной пришла? Что это у неё на голове? Нимб? Блин, шапка какая-то белая. Всё плывёт. А девка стоит и молчит, молчит. Да она сейчас душу выпьет. Выпьет — и всё. Неужели я даже котлов со смолой не достоин?

— Я не хотел тебя убивать, — пролепетал я, удивившись собственному голосу. — Правда, это случайно. У меня сын маленький. Пощади!

Будь у меня тело, оно бы тряслось. Так же страшно мне было только раз: в три года, когда встал я ночью: чернота — глаз выколи. А на отцовской кровати под одеялом что-то огромное, чёрное шевелится и дышит, и стонет…

— Грязная свинья! Насильник, — это не она сказала, это прозвучал голос под черепушкой. — Не ищи оправдания — не поможет.

— Да блин, мне жена три месяца не давала, — огрызнулся я, — и бабы попадались только припадочные. И на работе проблемы…

Молчание. Девка с места сдвинуться не может, только губы кусает, и слёзы еле сдерживает. Никогда не слышал, что ангелы умеют плакать.

— Ты должен сдохнуть, — проговорила она срывающимся голосом. — Тебе не место среди людей, мразь.

Шагнула и снова топчется… И вдруг, как в сказке, родной голос проговорил:

— Почему это он должен сдохнуть?

Асоциальный элемент

Как вернулась в перевязочную, Ольга не помнила. Только мысли остались — тугие, как жгуты. Ворочались меж извилин и сдавливали, подчиняли. Ни на миг не возникало предположения, что бычары нет в больнице — есть. Теперь она точно знала: он рядом. И он умрёт, потому что сама природа говорит: на земле есть место только для одного из вас.

Что делать дальше, решилось само собой. Ольга нашла шприцы, приготовленные для стерилизации, выбрала самый большой. Если пустить воздух по вене, три минуты — и смерть.

Она как будто наблюдала за собой со стороны: вот девушка надевает колпак поверх банданы, вот неторопливо застёгивает халат. Торопиться незачем: куда он денется? Всё, песенка спета. Эдуарду теперь можно спокойно жить и не бояться выстрела в спину.

Вот она поднимается на второй этаж, шприц лежит в кармане. Навстречу спускаются медики, но на неё не смотрят — мало ли, кто ходит: санитарка из другого отделения, медсестра, практикантка.

В воздухе словно возник тоннель, который вёл прямо в его палату. О том, что там другие больные, она не думала. Она чувствовала, что он один и очень-очень слаб. И в том, что хватит силы пустить воздух по вене, она тоже не сомневалась.

Медсестра на посту разгадывает кроссворд. Двери… десятки прозрачных дверей… Непрозрачная. Палата N 6. Здесь.

…окно. Шторы открыты. Солнце слепит. Бледный измученный мужчина…

Провал в памяти. Ольга ощутила свое тело, увидела бычару и покрылась липким потом. Господи! Да он бледнее стены. Щёки впалые, бескровные губы дрожат. От былой наглости не осталось и следа. Во взгляде — ужас, как будто перед ним привидение. Надо что-то делать, пока он не позвал на помощь.

— Я не хотел тебя убивать, — прошептал он, глотая окончания. — Правда, это случайно. У меня сын маленький. Пощади!

Ольга тысячу раз представляла их встречу: в её руке — револьвер, он безоружен. «Помнишь меня? Сдохни, тварь». Палец нажимает на курок, бычара падает. Сейчас перед ней было не средоточие вселенского зла — человек. Измученный усталый человек, похожий на больных, которым она делала перевязки.

— Да блин, мне жена три месяца не давала, и бабы попадались только припадочные. И на работе проблемы…

Нужно срочно что-то делать. Или… или отступать. Но если отступить, потом будет хуже. Он теперь знает, что я жива, и будет меня искать. Всё, пути назад нет.

Ольга шагнула, сжимая наполненный воздухом шприц. Бычара вряд ли в силах подняться и помешать.

— Ты должен сдохнуть, — проговорила она, подбадривая себя. — Тебе не место среди людей, мразь.

— Почему это он должен сдохнуть? — донёсся из-за спины женский голос.

Ольгина реальность дала трещины и беззвучно рассыпалась. Мир приобрёл привычные очертания. Проход закрывала обворожительная брюнетка. Таких красавиц Ольга видела разве что на обложках глянцевых журналов. Пока Ольга соображала, что делать, брюнетка оттеснила её к стене.

— Кто тебя нанял, маленькая дрянь? Я сейчас…

— Анжелика… только тихо, не ори… — пролепетал бычара.

— Чего бы мне это не орать? — проговорила она, глядя на Ольгу в упор. — Тут тебя чуть не прихлопнули, а я, значит, не ори? Давай ментов вызовем?

— Дура! — застонал он. — Какие, нах, менты, сама подумай!

— Кто тебя нанял, — прошипела красавица, от злости её аж перекосило, она встряхнула опешившую Ольгу и припечатала к стене.

Ноги онемели. Перед глазами закружилась разноцветная карусель. Всё, теперь не убежать, подумала Ольга, с трудом сдерживаясь, чтоб не разреветься.

— Ваш муж подонок, — процедила она сквозь зубы, — меня никто не нанимал. Он изнасиловал меня и пытался убить, — она стянула колпак вместе с банданой, демонстрируя стриженую голову. — Так что имею право…

Брюнетка отшатнулась, разинула рот, уставилась на бычару.

— Кому ты веришь! — у него вдруг прорезался голос. — Это же блеф!

Шалый

Да это же Анжелка! В мозгах посветлело. А эта девка, значит, выжила и как-то меня нашла… господи, в голове какая-то каша. Только шумихи мне не хватало.

— Анжелика… только тихо, не ори… — сказал я заплетающимся языком.

Жена моя как будто не услышала, оттеснила эту девку к стене, руки в бока упёрла. А девку от страха аж парализовало.

— Давай ментов вызовем? — донеслось до моего слуха.

— Дура! — застонал я. — Какие, нах, менты, сама подумай!

Ситуация патовая. Будь мы дома, прихлопнул бы я девку ещё раз, а труп в лесу зарыл бы. Здесь что сделаешь? Ментов звать себе дороже, только дела об изнасиловании мне не хватало. Отпустить её? Пусть катится на все четыре, что она мне сделает? Таки нашла, что сделать: решила душу моей жене излить, типа, смотри, с каким говном ты живёшь. Моя дура аж опешила, на меня завтыкала.

— Кому ты веришь! Это же блеф!

— Тогда давай ментов позовём! Пусть разбираются.

Я снова застонал. Соображай, башка, соображай! Блин, накололи фигнёй какой-то. Краем глаза я уловил движение: девка выпрямилась, сжала кулаки. Глазища так и сверкают. Анжелка скривилась, отошла от неё.

— Думаешь, я поверю? — она криво усмехнулась. — Да посмотри на себя, пугало! И на меня посмотри. Смешно подумать, что после меня мой муж позарится на такое убожество.

Молодец, Анжелка. Хотя и дура дурой. Я посмотрел на девку. Да вали ты уже отсюда, пока от жены моей не схлопотала. Вали, не нужны мне сложности.

Что это с ней? По лицу словно волна пробежала, взгляд стал холодным. Я поёжился. Такое чувство, как будто я нанизан на вертел. Анжелка всхлипнула и сползла по стене на пол. Из носа у неё текла кровь. Что за… Я рванулся, чтобы помочь… боль… Мир свернулся в светящуюся точку. И темнота.

Хирург

Зазвонил телефон. Наверное, Оленька. Что-то она сегодня задержалась. Хирург посмотрел на экран: она.

— Да, Оля.

— Забери меня, — всхлип.

— Что случилось, тебе плохо?

— Не знаю, — снова всхлип. — Я… я его убила.

— Кого?!

— Бы… бычару.

— Как?

— Не знаю. Но знаю, что он мёртв. И жена его… боже!

— Ты где? Как? Ничего не понимаю.

— Не знаю! Не понимаю, как, но он мёртв!

— Ты где?

— На старом кладбище, которое как парк… возле больницы.

— Оставайся там. Скоро буду.

Машина стояла у подъезда. Сгорая от нетерпения, он завёл мотор.

По пути он прислушался к ощущениям: предчувствие опасности изменилось. Если раньше это был недобрый взгляд, то сейчас — ствол, упёршийся в затылок. Оленька говорит, что убила чужака. Как? У неё же ведь нет ни пистолета, ни даже перочинного ножика. Ну, не голыми же руками, она еле на ногах держится. Хорошо, ехать недалеко, а то ум за разум зашёл бы.

Припарковавшись возле офисного центра, Хирург побежал к чёрным резным воротам, набирая Олю. Гудки, гудки… вызов сброшен. Снова набрал. На этот раз трубку сняли: помехи, возня, щелчок. Прерывистые гудки.

Оленьку он нашёл, услышав звонок её телефона. В самом конце кладбища она забилась на могилу героя Великой Отечественной Войны, свернулась калачиком на скамейке, сжала голову руками. Телефон лежал на асфальте и заходился криком. Рядом валялся скомканный медицинский халат. Хирург сел, положил руку на её лоб: горячий. Девушка шевельнула губами.

— Что случилось?

— Больно… — прошептала она, приподнялась на локте, села.

— Голова?

— Да… Домой…

— Лучше в больницу.

— Нет! — с ужасом воскликнула она. — Домой. Надо…

Хирург обнял её за талию, поднял, она опёрлась о плечо.

— Идти сможешь?

— Да.

Кое-как доковыляли до машины. На заднем сидении Оленька снова приняла позу эмбриона.

Какой «домой», — подумал Хирург. — В отделение. Вдруг давление подскочило? Если нет, хотя бы обезболивающее уколоть.

По пути приходилось останавливаться: Оленьку рвало.

В отделении сегодня дежурила медсестра Катя, похожая на аниме-девочку.

— Давление надо померить, — сказал Хирург.

Катя засуетилась, принесла тонометр. Оленька, похоже, не понимала, что происходит.

— Сто десять на шестьдесят, — сказала Катя, снимая стетоскоп.

— Промедол и пипольфен внутримышечно, — скомандовал Хирург, перетащил девушку с дивана на кушетку в процедурном кабинете.

Катя работала быстро, не задавая вопросов. В процедурный вкатилась Валентина Осиповна, окинула кабинет удивлённым взглядом:

— А, это вы… извините… помощь нужна?

— Нет, спасибо.

Дверь закрылась.

Не прошло и минуты после укола, как Оленька расслабилась, зевнула и прошептала:

— Я же просила… домой. Так уже было. Само прошло.

Катя опасливо косилась на неожиданную пациентку, собирая ампулы.

— Спасибо, Катюша. Мы, пожалуй, пойдём.

— Вы уверены?

— Да. У неё приступы головной боли после травмы.

Подтверждая его слова, Оленька медленно поднялась, опёрлась о стену и вымученно улыбнулась медсестре.

Неужели у неё галлюцинации, — думал Хирург, помогая ей встать

— Не смотри на меня так, — сказала Оленька, с его помощью спускаясь по лестнице.

— Помнишь, что ты мне говорила?

— Да, — она снова зевнула. — Я его… и девушку. А может, они живы? — проговорила она с надеждой.

— Обсудим это в машине.

Расположились на заднем сидении. После промедола Оленька слегка осоловела, но тревога не оставила её.

— Он был в больнице. Бычара. В травматологии. Я увидела «Мерс» и пошла за ним, за этим, белобрысым. По-моему, переоделась в больничное. Не знаю, как нашла палату. Почувствовала, — она тряхнула головой, отгоняя сон. — Прихожу, а он после наркоза отходит. Думала, пущу воздух по вене, — она скривилась. — Не смогла. А тут пришла его девушка и начала меня оскорблять. У меня случилось затмение… ну, когда себя не контролируешь. Как бы выпадаешь, а тело живёт своей жизнью. Прихожу в себя, а он дёргается в судорогах, кровь из носа бежит. И девушка… девушка — тоже. Я вылетела оттуда и бегом — в парк. Может… может, ничего страшного, а? — она схватилась за руку Хирурга.

Хирург шумно вздохнул. Оленька прижалась к нему, обняла за шею и заскулила:

— Мне страшно. Очень-очень страшно.

То, что она рассказывает — невероятно. У киллеров не бывает таких способностей. Да, переродившиеся умирают, но не по воле киллера. Чужаки тоже умирают, но реже. В обоих случаях нужно провести ритуал возврата. Никогда не приходилось слышать ни о чём подобном, и если это правда…

— В травматологии, говоришь? — спросил он.

— Да.

— На первом или втором этаже?

— На втором. Шестая палата.

— Побудь здесь, я схожу, посмотрю.

Он сам не знал, что ожидал увидеть. Вот отделение: старинное двухэтажное здание, недалеко от нейрохирургии. Мужики в домашних халатах курят у входа. В коридоре санитарка моет пол.

Как только Хирург вошёл в отделение, в нос ударил запах антисептиков, смешанных с застоявшимся духом немытых тел. На посту никого нет. Медсёстры из процедурного и перевязочной уже разошлись по домам. Ординаторская тоже пустовала. Странно. Он сел на диван и позвонил на второй этаж. Ответил нервный голос. Хирург спросил:

— Вы случайно не знаете, где медперсонал из гнойной хирургии?

— Они все здесь. Вам кого именно?

— Постовую медсестру.

— Сейчас спустится.

Медсестра — молодая женщина приятной полноты — не заставила себя долго ждать.

— Здравствуйте. Ни на минуту нельзя отойти.

— Я Лыков из хирургии, — сказал он на случай, если его не узнают без халата.

Медсестра произнесла короткое «а» и уставилась с интересом.

— Куда все врачи подевались? — спросил он как можно более равнодушно.

— Да на втором этаже ЧП. Больной после операции умер, мало того, что оперированный умер, так ещё и девушка, жена его.

— Очень любопытно, — он поднялся.

— Не знаю… а вы по какому вопросу пришли?

— У вас моя племянница работала в перевязочной…

— Это вам бы с Леной переговорить. Я даже не знала, что кто-то Лене помогает, это ведь не мои обязанности…

— Спасибо, поищу кого-нибудь из врачей.

— Они тоже вряд ли в курсе, — бросила она вдогонку.

На лестничной площадке под дверью толпились люди в белых халатах. Хирург поздоровался, на него посмотрели вскользь. Он был в дружеских отношениях только с заведующей отделением, где работала Оленька. Звали её Майя Игоревна. Очень суеверная женщина, избалованная и не лишённая обаяния.

— Добрый день, Майя, — проговорил он. — Можно вас на пару слов?

Сосредоточенное лицо женщины потеплело.

— Здравствуй-здравствуй, — сказала она, подходя.

— У тебя есть пара минут?

Взглянув на коллег, она ответила:

— Есть, — и добавила шёпотом. — В конце концов, сами создали проблемы, сами пусть и решают.

В кабинете Майя сняла колпак, поправила иссиня-чёрные кудри и промокнула лоб салфеткой. Хирург спросил:

— И во что же они вляпались?

— Кофе будешь? С конфетами? — поставив электрочайник, она села напротив, закинула ногу за ногу. — Идиоты, что ещё скажешь. Взялись оперировать бандюка какого-то с ножевым ранением, а он возьми да умри. Ладно, если бы сам, так ещё и жена его…

— Жену тоже оперировали?

— Жена была абсолютно здорова… то есть не обследована.

— Н-да, — Хирург забарабанил пальцами по столу. — И что, оба — своей смертью?

— Тёмная история. У обоих — обширный геморрагический инсульт… предполагают, что инсульт.

— А вдруг их убили?

— Очень странный способ убийства. Нет, исключено. Разве что, если яд… Вскрытие покажет.

— И кто же рискнул оперировать?

— Станюкович, кто же ещё. С подачи заведующего, конечно. Станюкович крайним будет, он у всех поперёк горла. Анестезиолог прикинется дурачком: «Чего вы от меня хотите? Моё дело маленькое», а заведующий рискует местом. Хотя, — она на мгновенье умолкла. — Если скажет, что не в курсе, операция проводилась за его спиной… авось и обойдётся.

Грациозно поднявшись, она вынула из буфета чашки, заварила кофе, поставила на стол.

— Это ж надо: оперировать в «травме» реанимационного больного, который наверняка был ранен… Это же уголовное дело!

— Хорошо заплатили, наверное.

— Себе дороже за такое браться, — изящные пальчики развернули конфету.

Отхлебнув из чашки, Хирург сказал:

— Кто же знал, что так случится? Дурно пахнет это дело. Очень дурно.

— Не говори.

— Ничего подозрительного не заметили? Никто подозрительный к покойнику не приходил?

— Не заметили. У них там переполох: больной с белочкой буянит, весь поломанный, никак его на хутор Пятницкого не забрать… Ты угощайся, вот конфеты. О чём задумался?

— О том, что над всеми нами — тень прокурора, — он откусил шоколадное печенье.

— А ты что потерял в наших краях?

— Девочка у вас помогает в перевязочной, Оля. Как она?

— Оленька, — Майя взяла вторую конфету и прокомментировала. — Не могу жить без сладкого. Оленька очень старательная, больные её любят.

— Я о другом. Она перенесла тяжёлую операцию и хочет быть нужной. Она не устаёт? У неё начались приступы головной боли.

— А разве она больна? Не сказала бы, — заведующая провела рукой по волосам. — Невыносимая жара, а ещё этот колпак… ей совсем не сложно, поверь. А что приступы, то, наверное, на погоду. Вчера у нас на Северной ливень был.

Узнав, что его интересовало, Хирург перекинулся с Майей парой дежурных фраз и поспешил откланяться.

Происшедшее не укладывалось в голове. То, что чужак мёртв, конечно, замечательно. Но и жена его мертва! Она тоже чужак? Возможно, переродилась, а если нет? Если нет, то Ольга совершила фатальную ошибку и сегодня-завтра умрёт. Хотелось, чтобы она жила. Он понимал, что ей не помочь, но решил попытаться.

Лёжа на заднем сидении, девушка спала и мирно посапывала. Похоже, ей полегчало. Но всё равно лучше перестраховаться. Повернув ключи зажигания, он повёл машину к нейрохирургии, где договорился с Лисицким определить девушку на сутки в отделение.

Сегодня была та же смена, что и в день, когда Оленьку сюда привезли. Пока она спала, Хирург прохаживался вдоль клумб и курил сигарету за сигаретой. Он поймал себя на мысли, что боится, и страх этот неконтролируемый, в душе нарастает тихая истерика. Ни за одного человека он так не боялся. Разве что за Полковника перед смертью, но тогда была смутная тревога, сейчас же…

— Добрый день, — услышал он и вздрогнул, оборачиваясь.

Это была Светлана Стоянова.

— Что случилось? — спросила она, поднося к губам тонкую сигарету.

— Оленьке стало плохо, пусть сутки побудет у вас, мало ли что.

Светлана сощурилась:

— Удивительно, что она выжила. Но ещё более удивительно, что смогла ходить. Как вы узнали?

— Почувствовал, — сказал он сухо. — А сейчас мне не нравится, что я чувствую.

Сообразив, что он не расположен болтать, Светлана удалилась. Хирург сел на скамейку без спинки и попытался привести мысли в порядок. Значит, Ольга убивает без ритуала возврата. Это хорошо или плохо? Уникальная способность, учитывая слабый иммунитет человечества… Или гипериммунитет? Другой вопрос: действительно ли жена чужака тоже подлежала уничтожению? А если нет? Значит, Ольга обрекла себя на смерть. Ни на один вопрос нет ответа. Кроме того, вереницей выстроились другие вопросы: способна ли она убить любого, кого пожелает? Если так, то плохо, очень плохо. Тогда она сама — опасный для Целого элемент. Вдруг, возвратившись с того света, она переродилась? Да ещё контакт с чужаком… Переродилась во что-то невообразимо опасное. Или ценное?

Хирург спросил себя, что бы он предпочёл: чтобы она осталась жить, переродившись, или чтобы умерла, оставаясь нормальной, и с ужасом отметил, что хочет, чтобы она жила любой ценой. Успокоил себя, что понял бы, если бы с ней что-то было не так. Значит, просто стечение обстоятельств. Сегодняшняя ночь решит если не всё, то очень многое. Если Ольга выживет, нужно обязательно показать её хелперу. Хелпер уж точно почувствует.

У неё не было инкубационного периода. Это странно, но у киллеров с очень мощным потенциалом он отсутствует. Их небольшой процент, но они есть. Как ни крути, нужен хелпер. Не Женя, нет, — Вика. Даже если с Ольгой что-то не то, Вика никому не расскажет.

«Боже, что я делаю? Я собираюсь нарушить закон!»

Алекс

— Вставай! Ну, вставай же! А то не успеем.

С трудом разлепив веки, Алекс увидел нимфу Леру, разрумянившуюся после сна.

— Ну ты засоня! Будильник не слышишь, что ли?

Проследив, чтобы Алекс проснулся, она занялась собой, сняла майку, заменявшую ночнушку, и накинула коричневый сарафан с бахромой. Как выяснилось, Лера предпочитала женщин, и к юноше, который на десять лет её моложе, испытывала даже не дружеские — материнские чувства.

— Уже? — Алекс разлёгся, раскинув руки.

Голова звенела от выпитого накануне, тянуло в сон. Трёхдневная пьянка наконец закончилась: сегодня гости разъезжались по домам.

— Да, они в машине. Вставай!

Поборов лень, он умылся и подоспел как раз, когда волосатый Саша и лысый Андрей садились в раздолбанный джип «Ниссан»; Полина, их общая жена, обнималась с Алёной. Её светловолосый друг — тоже Алекс — стоял в сторонке, опершись о лестницу из белых камней. Заметив, что в полку прощающихся прибыло, Полина чмокнула Алекса в щёку, с Лерой же целовалась долго и страстно. Отстранившись, села на переднее сидение рядом с Сашей, своим официальным мужем, и послала всем воздушный поцелуй:

— До свидания ребята! С вами было классно…

Её голос утонул в рёве двигателя. Как выяснилось, Кирилл уехал вместе с ними, прихватив волынку и гитару. Провожая взглядом джип, захлёбывающийся облаком пыли, Алекс ощущал облегчение, граничащее с опустошением. Всё это время словно бродил в тумане. Как будто не он проживал эту жизнь, а кто-то вместо него. Сейчас снова вернулся Алекс-настоящий со своими проблемами, комплексами и грузом вины.

— Лера, — проговорил он и взял молодую женщину под руку. — Можешь оказать мне маленькую услугу?

— Смотря какую, — кокетливо проговорила нимфа.

Алекс облизал губы и сказал:

— Можешь позвонить со своего телефона одному человеку… Мне важно знать, всё ли там в порядке. Просто позвонить и сделать вид, что ошиблась.

— Без проблем. Идём в дом, там телефон, — она взлетела по ступенькам, отыскала слайдер под ворохом вещей. — Говори номер.

Алекс продиктовал по памяти. Только бы она взяла трубку! Если возьмёт, значит, жива.

Гудки… бесконечно долгие гудки. Сплетаются, обвиваются петлёй. Алекс почти видел похороны, накренившийся крест и цветы на могиле…

Щелчок. Усталый, выцветший голос проговорил:

— Алло.

Алекс облегчённо вздохнул. Лера проговорила:

— Здравствуйте, а Костю можно?

— Вы ошиблись.

Вызов сбросили.

— Спасибо, — Алекс вытер пот и попытался унять скачущее сердце.

— Кто это был? Подруга? — полюбопытствовала Лера. — Голос, вроде, зрелый.

— Мама. Мы поскандалили сильно, — солгал он.

— Так, — Лера упёрла руки в бока. — А ну живо мириться! Девок у нас может быть много, а вот мама одна. И что бы она ни делала, что бы ни говорила, она всё равно тебя любит и переживает больше, чем ты сейчас. Что смотришь? Думаешь, не вижу, как ты нервничаешь? Вот телефон, быстро звони.

Может, она права? Вся эта беготня не стоит выеденного яйца, о нём давно забыли. Самое время вернуться, успокоить её. Он представил, как откроется дверь, выглянет мама и бросится на шею. Нет, скорее даст пощёчину, но потом все равно обнимет. Картина «Возвращение блудного сына». И будет всё, как прежде: теплая постель, привычная обстановка, письменный стол, Интернет… Как заманчиво!

Он взял телефон, открыл.

«Все люди на земле несвободны, потому что всегда есть те, кого они любят». «УМРИ». «Представляю, как он будет выгребать, такой незаменимый!» «Ты ведь дорожишь жизнями своих близких?»

— Я не могу. Всё не так просто… Рассказывать не буду, извини. Но если я позвоню, будет плохо всем.

Вернув телефон, он выбежал на улицу и побрёл по дороге мимо покосившихся заборов, мимо присыпанных пылью сосен, и шёл, пока не упёрся в магазинчик. Рука нырнула в карман: деньги есть. Сколько? Тридцатка. Как раз хватит на вино.

Спиртное — отличное обезболивающее. Три дня он парил в облаках, оставив на земле всё то, что гнетёт, но стоило отрезветь, и друзья превратились в кукол, радость — в опустошение.

Подходя к дому, он услышал флейту и остановился. Хорошая всё-таки Лера, хоть она и не любит мужчин. Хорошая, но странная. Нимфа — что с неё взять?

Она играла на своём неизменном месте, прислонившись спиной к яблоне. Усевшись на покрывало, похожее на ковёр-самолёт, Алекс откупорил бутылку, разлил вино по пластиковым стаканчикам. Дождавшись, когда Лера закончит, протянул ей стакан:

— Давай за удачную дорогу. Ты ведь сегодня тоже уезжаешь?

— Уезжаю, но я в Инкермане живу, тут недалеко, — она выпила залпом и снова заиграла.

На остановку пошли все вместе. Почти сразу подъехал полупустой «Икарус», распахнул двери. Алёна решила провожать любимого до вокзала, нимфа махнула ручкой и исчезла в салоне за спинами.

И опять это чувство утраты. Как будто они — перелётные птицы, а он — оседлая, глядящая вослед улетающей стае. Надо как-то дальше жить, хотя непонятно, зачем. Вернувшись домой, он залёг спать.

В дверь постучали. Он продрал глаза: за окном темнело. Кто это? Щёлкнул замком: Алёна.

— Ой! Я тебя разбудила? Извини.

— Да. Совсем опухший?

— Все мы такие. Слушай, давай ночью на море пойдём? А то с этими алкоголиками так и не получилось. Встретила знакомую, она говорит, вовсю планктон светится. Купался когда-нибудь в светящемся море?

— Как-то не приходилось, — ответил Алекс равнодушно. — Только в кино видел.

— О, я тебе завидую! Слушай, помоги мне воду в ёмкость набрать, а то напор большой, и шланг постоянно срывает.

Напор, и правда, был бешеным. Пришлось прикручивать шланг к трубе проволокой, но даже это не помогло, и Алекс держал его, орошаемый вырывающимися из-под рук фонтанчиками. Алёна говорила, что воду дают по четвергам и вторникам, остальное время ее приходится брать из ёмкости, так что действо, которое они совершали, было жизненно необходимым.

Когда появились первые звёзды и уже решено было идти на море, Алёне позвонил муж то ли из Нигерии, то ли из Намибии, и она уединилась наверху.

Освободилась она через полчаса и сказала без воодушевления:

— Ну что, пошли?

— Идём, — Алекс положил в пакет недопитое вино.

Асоциальный элемент

Память возвращалась кусками. Серебристый «Мерседес». Бычара на больничном ложе. Девушка с душой настолько же безобразной, насколько красива она сама. Струйка крови, бегущая на белый топ. Тело, выгибающееся дугой от судорог. Вот бы это был просто сон! Ольга думала, что, когда бычара умрёт, она будет отмщена, сейчас же мучилась чувством вины. Да, брюнетка — стерва, но она защищала своего мужчину, как могла. Разве это достойно смерти? В момент ярости Ольга была уверена, что да, достойна! Она хотела их уничтожить…

И они умерли.

В памяти мелькнула красная косынка. Толпа, собравшаяся вокруг скорой… Неужели и та женщина тоже мертва? По её вине.

Капли крови на подушке. Испуг в глазах соседки по палате. Уже тогда Ольга могла лишить жизни, лишь пожелав, но была слаба. А сейчас…

Она зажмурилась. Хотя бы это был сон, страшный сон. Вот бы проснуться — и ничего этого нет, и руки чисты, нет на них крови.

— Оленька, как ты?

…Эдуард. В голосе — усталость, смотрит настороженно. Обстановка незнакомая: диван, шкаф, стол…

— Где я? — прошептала она.

— В нейрохирургии, в ординаторской. У тебя вчера был приступ мигрени, я побоялся ехать домой.

— Который час?

— Раннее утро.

Это что же, он всю ночь провёл здесь, возле постели?

— Как ты себя чувствуешь?

— Голова ватная, а так — нормально. Нужно было ехать домой, — она замолчала, собралась с силами. — Вчера… ты узнал?

Молчит. Наверное, решает, как это преподнести.

— Они мертвы, да?

— Да.

— Господи, — Ольга ткнулась в подушку.

Между ними как будто выросла стена. Эдуард старался держаться приветливо, но что-то недоговаривал.

— Помнишь основное правило: не убей человека, даже обороняясь, иначе…

— Ты думал, что я умру из-за них? Я ведь могу. И поделом! Хочу заснуть. Сделай мне укольчик, как вчера…

— Это был наркотик. И это не поможет.

Стена всё выше, всё крепче раствор связывает кирпичики, ещё немного, и… Нет! Ольга вскочила с дивана, прижалась к Эду и прошептала:

— Я психичка ненормальная… Я не специально. Оно как-то само. Правда. Не веришь?

— Верю, Оленька. Верю, — он обнял её, погладил по волосам.

Ольга обмерла, провела щекой по его щеке… такое щемящее чувство — боль на границе с экстазом… и, повинуясь порыву, коснулась губами его губ. Если терять, то всё сразу. Сейчас.

Он ответил.

Неописуемая легкость полёта. И сердце колотится — тик-так, тик-так. Как же здорово! Несмотря на то, что небо затянуто дымом пожарищ. Горит город. В городе чума, на улицах — трупы. Может быть, она тоже заражена. Смерть, как личинка, отложенная в яйцо, растёт внутри. Но ей всё равно. Страх обезболен счастьем.

Отстранившись, она отошла к окну, посмотрела на светлеющий горизонт, на Эдуарда, и проговорила:

— Со мной всё будет хорошо. Знаешь, почему?

Он промолчал, подошел сзади, положил руки на плечи.

— Потому что теперь я слишком хочу жить. Поехали домой?

— Нет. Побудь здесь до вечера. Мне так спокойнее.

— Ты всю ночь не спал? — Ольга сжала его руку.

— Мелочи. Ты будь тут, никуда не уходи, а мне нужно… к одному человеку.

— К кому?

В ответ — молчание. Они уселись на диван, обнялись, и сидели, пока на стене не заплясали солнечные зайчики. Эдуард посмотрел на часы.

— Я не хочу, чтобы ты уходил. Я… боюсь очень — за тебя.

— Теперь нам некого бояться. Просто делай, как я говорю, и всё будет хорошо.

Ольга хотела ему верить, но не могла. Стоило закрыть глаза, и появлялось небо, затянутое дымом.

— Не уходи, — заскулила она.

— Я вернусь примерно через час, — он развернул Ольгу, приподнял её голову за подбородок и сказал. — Знай одно: я никогда тебя не предам. Веришь?

Она кивнула и отступила. К чему он это сказал и откуда такой фатализм, она не понимала. Одно знала наверняка: это именно то, что хотелось услышать. Когда за ним захлопнулась дверь, Ольга выглянула в окно: вот он закуривает, нервно оглядывается, садится в машину…

Всё будет в порядке. Дотронувшись до своих губ, она улыбнулась.

Хирург

Вика согласилась встретиться в девять. Это значит, не надо целый день теряться в догадках. Час-полтора, и всё решится. Только не хотелось ему этого. Хотелось стереть вчерашний день из памяти, и чтобы всё оставалось, как есть.

На месте Вики ещё не было. Оно и неудивительно: до встречи целых двадцать минут. Хирург прошёлся вдоль рынка. Большинство магазинов ещё не открылось. Торговцы только-только начали выкладывать товар на лотки. Чтобы хоть как-то убить время, он купил и тут же выпил кофе, закурил. От сигарет во рту горчило.

Как странно: чужак мёртв, но тревога всё нарастает. Наверное, так же неуютно человеку с подозрением на СПИД, который сдал кровь и ждёт под дверью.

Вот и Вика. Тоже раньше пришла, любуется своим отражением в витринах. Загорела, вроде как повзрослела. Сарафан надела до пят. Хирург помахал ей и зашагал навстречу. Остановилась, смотрит настороженно.

— Привет, — сказал он. — Ты похорошела.

— Спасибо. Сегодня мы… надолго? А то я на море собралась.

— Сестрёнка как?

— Хорошо. Уже дома.

— Садись в машину.

Устроившись на заднем сидении, она спросила:

— Опять так же? Ехать?

— Нет, не так же. Мы сейчас в больницу. Ты подождёшь во дворе, я пройду мимо тебя с девушкой, ты сделаешь вид, что не знаешь меня. Мне интересно твоё мнение об этой девушке. Мой телефон у тебя есть?

— Да.

— Когда я позвоню, ты скажешь, хорошо?

— Ладно.

Сегодня Вика витала в облаках и оставляла впечатление счастливо влюблённой. Оно и к лучшему: лишние вопросы ни к чему.

Когда машина стронулась с места, Хирург заметил золотистый «Форд», выезжающий с автостоянки. Слежка? Или нервы? Даже если это всего лишь кажется, он чуял, что в больницу ехать не следует. Сперва нужно проверить, не «хвост» ли это.

Повернув в сторону Лётчиков, он глянул в зеркало внешнего обзора: «Форд» ехал туда же. Это ещё ни о чём не говорит. Мысленно он выбрал самый бестолковый маршрут. Если не отвяжется, значит… Что? Кому выгодно его пасти? Будь это чужак, стало бы дурно, а так… даже предположений нет.

Возле заправки он свернул к Острякам: «Форд» ехал следом, придерживаясь безопасного расстояния. Теперь — к Восставшим через Пирогова. Преследователи не отставали. Подпустить бы их поближе, но так, чтобы они не догадались, что замечены.

— Странно мы как-то едем к больнице, — подала голос Вика.

Остановившись у светофора, Хирург распечатал сигаретную пачку и сказал:

— Сейчас я остановлюсь возле птичьего рынка, ты выйдешь из машины и спрячешься в ближайшем подъезде или магазине. Я отправлюсь своей дорогой.

— А что случилось? — насторожилась девушка.

— По-моему, за нами следят. Только не оборачивайся.

Надев чёрные очки, Хирург остановил «Додж», вышел, откинул капот и стал так, чтобы видеть проезжающие машины. Бензовоз перед «хвостом» сбавил скорость, и «Форд» ехал медленно-медленно. Вот он поравнялся с «Доджем». Лобовое стекло затемнено, но за ним угадывались светлые кудри, ярко-красные губы…

Картинка поплыла. «Форд» как будто потерял материальность, вытянулся и размазался. Неизменным осталось только лицо, губы шевельнулись…

Время потекло, как ему подобает. «Форд» проехал мимо. Хирург уселся за руль, вынул сигарету, но долго не мог справиться с зажигалкой.

Вот оно, что! Чёрт. Вот, оно как обернулось! Он откинулся на сидение. И что теперь? Заехать за Ольгой, запутать следы и смыться? Вряд ли получится: он на крючке. На самом деле варианта два: выйти на контакт, сдать Ольгу и повеситься на осине если не через месяц, то через год. Второй вариант: предупредить её, выйти на контакт и получить по заслугам. Логичнее и правильнее предать. Пару месяцев назад он так и поступил бы, но сейчас что-то изменилось.

Нащупав в бардачке телефон, он позвонил.

— Алло? — Оленькин голос взволнован.

— Ты в больнице? — проговорил он.

— Да. Когда приедешь?

— Слушай меня внимательно. Домой не приходи, это опасно. Выброси сим-карту, не звони мне и не ищи встречи. Беги из города…

Молчание. Тяжёлое дыхание.

— Эд, что… Что случилось, Эд?

— Они пришли. Помнишь, я рассказывал про тех, кто приходит делать зачистки, когда мы не справляемся?

— Да. Но он же сдох! И ты в этом убедился!

— Они пришли не за ним. В городе появился кое-кто более опасный.

— Мы с ним не справимся? Эд, мы же справимся! Мы же…

— Оленька, это не он. Это ты. Мне жаль. Тебе опасно здесь находиться. Уезжай. Не звони и не пиши. Найди тихое место, где мало людей. Я не смогу ничем тебе помочь, я у них на крючке, ты — ещё нет.

Он ожидал рыданий, просьб о помощи, но девушка на том конце сигнала молчала. Хирург представил, как она держит трубку возле уха, и её взгляд делается пасмурным, тёмным, как море во время грозы.

Возненавидь меня, мысленно просил он. Будет кровоизлияние в мозг, как у того бычка, и всё. Когда они явятся… что тогда? Предателей не щадят. Выбор сделан. Обратного пути нет. Бежать поздно. Да и есть ли смысл?

Возненавидь меня!

— А ты? Тебе не опасно? — прошептала она.

— Обо мне не беспокойся. И не приходи больше. Скорее всего, тебя будут ждать.

— Не прощу себе, — всхлип. — Из-за меня…

— Со мной ничего не случится. Даже если случится, ты ничего не изменишь. Обещай.

— Нет, — заскулила она. — Не могу, не буду обещать!

— Если ты переступишь порог, я буду вынужден тебя предать. Это буду уже не я, понимаешь? — он перешёл на крик. — У меня не будет своей воли! Сейчас же уходи из больницы и не вздумай спрятаться там, где я мог бы подумать. Лучше уезжай из города.

— Эдуард, я…

— Не смей мне больше звонить! — он отключился.

Закурил, нащупал бутылку коньяка, открыл и выпил из горлышка. Закашлялся. Всё это напрасно. Оленьку они всё равно найдут. Если бы он поступил иначе… Даже мысль об этом казалась подлостью. Если не эти, так другие. И ничего нельзя сделать, он просто не сможет, даже если захочет. Будь, что будет!

Он выжал газ — машина, взревев, рванулась с места. Прежде, чем поехать домой, он отправился к морю, нырнул, обсох, окинул взглядом пляж, прощаясь.

Выходя из машины, Хирург переложил револьвер из бардачка в карман. Потоптался у входа в квартиру, сунул ключ в замочную скважину, толкнул дверь. Ноздри защекотал сигаретный дым. Здрасьте, незваные гости!

В зале на диване развалился чернявый мужчина, волосы его были уложены гелем и топорщились ёжиком. Из глубин тёмных глаз взирала бездна.

— Вот и вы, Эдуард Евгеньевич Лыков.

Асоциальный элемент

— Эдуард, я…

Гудки.

— Я тебя… — она упёрлась лбом в стену.

Сознание как будто отупело. «Я никогда не предам тебя» — это правда или ложь? Чувства говорили: правда. Разум: ложь, он просто хочет избавиться от тебя, ты ему как кость в горле. Нечестно. Так — нечестно. Пусть я лучше буду тысячу раз мутантом, чем… И так нечестно. Пусть лучше он тысячу раз отречётся, чем ему будет что-то угрожать. Что теперь делать? Как проверить? А если он прав? Если меня и правда ищут. Господи, за что это мне?

«Просто делай, как я говорю, и всё будет хорошо». Даже сейчас? Как может быть «всё хорошо», если я никогда его не увижу?

Нужно попытаться поверить. Он говорил, что в больнице задерживаться не стоит.

Пока ординаторская пустовала, Ольга забрала со стола запечатанный вафельный торт и бананы — неизвестно, когда теперь удастся поесть — надела рюкзачок. Вещи и документы остались у Эда, в кармане жалкий полтинник. С таким богатством далеко не уедешь. Даже если бы у неё была тысяча долларов, она бы осталась. Затаилась бы где-нибудь за городом и ждала.

Зазвонил телефон. Эдуард? На экране высветилось: Ким. Проклятье!

— Алло, — сказала она как можно более бодро.

— Колючка! Что ты делаешь?

— Думаю, как провести день, — ответила она и почти не солгала.

— Свободна, значит. Давай вместе?

— Что?

— Подумаем, как провести день.

— Предлагай.

— М-м-м… Встретимся, кофе попьём.

— У меня приступ мизантропии. Не лучше ли уехать за город на пляж, где никого нет?

— А что, идея! Я совсем мхом порос: первый выходной за две недели. Когда за тобой заехать?

— Сейчас. Ты что, на колёсах?

— Ага, прикупил себе развалину. Ты где?

— На Восставших, возле больницы.

— Буду минут через пятнадцать.

Удачный поворот событий. Можно отсидеться у Кима, если он, конечно, не против, а там, авось, что-то и прояснится.

В порядок себя привести, что ли? Свидание всё же. Достав зеркало, она поправила бандану, накрасила губы блеском. Сойдёт. Главное, не расклеиться и не спугнуть его. Значит, надо спрятать образ Эдуарда поглубже, подальше, представить, что всё в порядке, молчать и скалить зубы. Она улыбнулась отражению в зеркале. Получилось наиграно. А если вот так… ну, более и менее.

На остановке Ольга ждала десять минут. Притормозила зелёная «Нива», высунулся лучезарный Ким и сделал приглашающий жест. Девушка села рядом с ним и поймала себя на мысли, что он изменился. Да, он обрезал волосы и выстриг над ушами молнии. И стал похож на мачо из подросткового сериала.

— Ну, куда поедем? — он схватился за руль.

— Подальше от города. И чтоб, — она поморщилась, — людей поменьше.

— Орловка устроит?

— Устроит. Звучит отдалённо.

— Двадцать километров от города.

Всю дорогу он говорил о том, как здорово преподавать, потом — про аниме, в котором Ольга ничего не понимала, потом — про танцы и паркур. Опять про паркур и снова про танцы. Ольга вставила пару реплик, но — совершенно ни к месту, потому что Ким Великолепный интересовался только собой, слушал себя и упивался собственным голосом. Даже если бы она заговорила с ним, как здорово прыгать по крышам, он перебил бы и сказал, что всё равно там-то крыши лучше.

В конце концов разговор свёлся к тому, что Ким вещал, Ольга делала удивлённо-восторженное лицо восклицала: «Да ты что?!» или «Вот это да!» или «Это ведь здорово!» С каждой минутой Ким раздражал всё больше, и она уверялась в том, что с этим человеком у неё нет ничего общего и что ночью он на неё претендовать не будет. Значит, нужно как-то удерживать его внимание, чтобы перекантоваться у него хотя бы сутки, пока в мыслях не посветлеет и не родится какой-нибудь план. Сейчас она видела один выход: прыгнуть со скалы вниз головой. Потому что без документов, без вещей и без денег нормально жить нельзя. И даже выживать нельзя.

Наконец машина упёрлась в глинистую насыпь, поросшую камышом, вдоль которой выстроились автомобили, было их штук пятнадцать-двадцать.

— Приехали, — сказал Ким. — Безлюдных пляжей в разгар сезона не найти. Тут хоть есть, где расположиться.

Ольга подошла к обрыву: узкий песчаный пляж внизу, кое-где — подстилки с отдыхающими. Волны небольшие, но вода мутная. Не то, что в Балаклаве… Нельзя об этом думать! Не сейчас.

— Мило, — сказала она и поспешила по тропинке вниз.

К счастью, купальник был при ней. Переодевшись, она нырнула и поплыла. Расслабиться не получалось: в голове пульсировала одна-единственная мысль и наполняла собой вселенную. Ольга думала, хоть вода обезболит, но отчаянье подступало, сворачивалась комком в горле. Как дальше? Куда дальше? Всё, путь упёрся в тупик. Таким, как она, дальше хода нет.

Пока оставались силы, Ольга плыла, надеясь, что потеряет сознание и утонет. Но даже после операции она осталась сильной. Легла на воде, раскинув руки. Тяжело дыша, подплыл Ким, распластался рядом. Отдохнув, девушка погребла назад, держась к Киму правым боком, чтобы он не заметил пластину.

— Ну ты амфибия, — проговорил он восторженно.

На берегу она сразу же завязала голову. Отдышавшись, Ким расправил плечи и сделал сальто. Ещё раз кувыркнулся через голову и сел на шпагат, наблюдая за отдыхающими. Взгляды всех девушек, женщин и девочек сосредоточились на нём. Ещё бы, такой красавец! Сошедший с Олимпа Аполлон.

Год назад Ольга раздувалась бы от гордости: такой мужчина — и мой, завидуйте все. Сейчас в её мыслях поселился другой мужчина. Как он там? Почему-то не верилось, что всё хорошо.

Достав телефон, она выковыряла сим-карту и закопала в песок.

— Ты ведь тоже можешь так, я помню, — бросил он с вызовом. — Давай их всех порвём!

— Нельзя мне, — качнула головой она. — Сотрясение мозга недавно было.

— У меня их три, — сказал он с гордостью. — А ещё — перелом позвоночника. И, как видишь, — он сел в позу лотос. — Скажи, что ты сделала, чтобы так похудеть?

Ольга сжала зубы. Так и просилась колкость, но девушка сдержалась и ответила:

— Говорю же: сотрясение мозга, и тошнит постоянно.

— До сих пор?

— Угу.

— А-а-а, понятно. А то я стал слишком большой, мне надо похудеть на восемь кило…

— Ты что, с ума сошёл? Ты же… просто эталон!

— А, ерунда, — он отмахнулся. — Я попадаю в тяжёлый вес, а там трудно КМС получить.

— На фиг оно тебе надо? — буркнула Ольга.

— Ничего ты не понимаешь…

— Хочешь, шибану тебя по голове, чтоб тошнило? Главное, знать, куда ударить, а я знаю, — не выдержала она.

Ким вытаращился, заморгал.

— Ты это серьёзно? Мне ж для тренировок нужны питательные элементы, энергетические коктейли…

— Да шучу я, шучу. Как у тебя с девчонками? Небось вереницами ходят? — она подмигнула.

— Не понимают они меня, — вздохнул Ким. — Так и живу один.

— Слушай… Мне, вот, нужно… Представь, что у тебя нет ни копейки, что тебя преследуют, скажем… менты. Документов нет, друзей нет. Где бы ты остановился? И вообще, что бы делал?

— Хороший вопрос, — он пригладил волосы. — Наверное, нашёл бы необитаемую дачу и завис бы там… Там даже сдают развалины — за присмотр.

— И где это «там»?

— Фиолент, например… Это ты для себя, что ли?

— Это я так, просто. Погрызлась с родственниками, куда деваться, ума не приложу.

Сейчас он или предложит, или сделает вид, что не услышал.

— Ну, поживи у меня пару дней…

— Правда? Ой, спасибо! Сутки… только сутки!

В четыре вечера Киму нужно было в тренажёрный зал, потом — на киокушинкай, потом — ещё куда-то, и так до десяти вечера, потому с моря уехали в начале третьего. Чем ближе подъезжали к городу, тем беспокойней становилось на душе. Прав Эдуард, ой, как прав!

Квартира у Кима находилась на окраине района, из окна открывался вид на огромный рынок.

— Вот твоя комната, — Ким распахнул дверь.

Ну, точно логово педофила: красный диван, заваленный мягкими игрушками, на стенах — картинки из японских мультфильмов, розовые шторы в цветочек — мерзость, одним словом.

— Не боишься? — невесело улыбнулась Ольга. — Что обчищу квартиру?

— Ты — не обчистишь. Идём, я тебе комп включу пока, чтобы ты не скучала.

В отличие от маленькой спальни, зал имел вполне приличный вид: шкаф, заваленный книгами, компьютер, коллекция дисков с фильмами.

— Вот это классная вещь, — сказал он, вставляя диск в дисковод. — Уверен, тебе понравится. Всё, я побежал.

«Классной вещью» был японский мультик, к тому же сериал. Ольга вытерпела две серии, выключила и уставилась на заставку рабочего стола — портфолио блондинистой модельки. То появлялась, то рассыпалась сотней бабочек анимированная надпись Anastasia. Да Ким Великолепный влюблён! И похоже, несчастливо: на тонком пальчике модельки поблёскивало — бриллиантами? — обручальное кольцо.

Вытащив первую попавшуюся под руку книгу, Ольга легла на кровать. В спальне, впитавшей запахи сотен женщин, находиться противно. Теперь понятно, почему Ким не позвонил тогда, после похода. А она ждала, глупая. Целых два месяца ждала.

Книга была редкостной нудятиной. Как Ольга ни старалась отогнать мысли, они лезли и лезли в голову. Если впустить их и задуматься, начнётся истерика. Понятно, что рано или поздно думать придётся, но не сейчас.

Ким вернулся раньше обещанного — в начале седьмого. Протопал в кухню, заварил кофе. Ольга поздоровалась с ним, вынула из рюкзака бутылку вина и вафельный торт с кусочками клубники, украденный в ординаторской.

— Вот, это к чаю, — она села на табурет.

Алекс повертел в руках вино.

— Я не пью вообще-то, но пускай будет. Мне гости приносят и приносят, ничё, сгодится, — он взял торт, скривился. — Тут фрукты, я не ем фрукты.

Ольга распечатала торт, порезала — а вдруг передумает? — и пригубила растворимый кофе, любезно сделанный Кимом. Себе он нарезал сыр с колбасой, взболтал какую-то гадость и залпом выпил. Высыпал на ладонь пригоршню таблеток и отправил в рот, проглотил и показал Ольге пузырёк:

— Эти таблетки жир превращают в мышцы, я уже на два кило похудел.

— Покажи, где у тебя жир, — Ольга ущипнула его за предплечье. — Мышцы как камень.

— Я же тебе говорил… — раздражённо бросил он.

— Да, знаю. Пока человек жив, ему есть, куда худеть.

— Ладно, побежал я на тренировку, буду в начале одиннадцатого.

Замечательно. В десять так в десять. Какой гостеприимный хозяин, сам нажрался и даже не предложил. Я с ним последним делюсь, а он… Так. Он хороший, поселил меня, даже квартиру доверил. А я — злиться. Мне нельзя злиться.

Ольга достала своё вино из-под стола и положила в рюкзак, нашла упаковку бубликов и тоже — в рюкзак. Ему толстеть нельзя, а мне сгодится. Если я разозлюсь, то перестану себя контролировать, и тогда…

Ким хороший и добрый, правда, в голове тараканы мадагаскарские, но у кого их нет? Если в голове не живут даже тараканы, там среда, вообще не пригодная для жизни. Кто я ему такая? Бывшая две тысячи триста четвёртая любовница. Какие могут быть претензии? Наоборот, поблагодарить его нужно, сделать что-то полезное. Она посмотрела на гору посуды в раковине. Например, вот.

Закончив с посудой, она нашла веник, подмела в кухне, в зале, вымела из спальни клубок женских волос разной длины и цвета. Разбросанных зверушек усадила на диване, смахнула пыль со столика.

Зазвонил домашний телефон. Трубку Ольга снимать не стала. Мало ли, кто это — очередная любовница или Анастасия его.

Когда она принимала душ, в ванную ворвался Ким с сумасшедшими глазами. Ольга инстинктивно прикрылась.

— Быстрее давай! — он бросил её вещи в раковину. — Не смотри так. Поторопись… пожалуйста!

Наспех одевшись, она вылетела в коридор.

— Что случилось?

— Вот тебе деньги, сорок баксов, этого хватит, чтобы снять квартиру. Ко мне… сейчас придут. Ну, что ты так смотришь? — он почти взмолился.

— Можно рюкзак забрать? — процедила она и шагнула в кухню.

— Извини, — пробормотал он, глядя в сторону. — Но так уж получилось.

— Папа едет в Ленинград, — продекламировала она, надевая бандану, — мамин… парень будет рад, мамин парень — наш сосед, папа купит мне, — она поднялась и бросила ему в лицо, — мопед!

Хлопнув дверью, сбежала по лестнице и у подъезда столкнулась с той самой моделькой с рабочего стола. Она была на голову выше Ольги и, соответственно, на полголовы выше Кима.

Нельзя их ненавидеть. Никого ненавидеть нельзя! Но обидно-то как! Боже, как обидно! Ольга села на землю и разревелась. Счёт времени она потеряла.

— Эй, — кто-то тронул за плечо.

Она обернулась: Ким. Наверное, уже проводил свою Настеньку.

— Ну извини, ладно? Ну, люблю я её.

— Что-то вы быстро. Прям кролики.

— Идём?

— Иди ты… — Ольга послала его в одиночное эротическое путешествие.

— Надо было сразу сказать, что не стоит на меня рассчитывать…

Говорил он это с таким задумчиво-удручённым видом, что Ольга рассмеялась и в истерике валялась по асфальту.

— Да на фиг ты мне нужен, Казанова! — сказала она, отсмеявшись. — Мой любимый мужчина из-за меня в опасности, — она поднялась и шагнула к нему. — Хочешь издохнуть? Обширный геморрагический инсульт, — она снова засмеялась. — Хочешь?

Мотнув головой, он отступил.

— Тогда вали отсюда, пока я не разозлилась. Не тряпка я тебе, понятно? Хочу — брошу, хочу — подниму. Тьфу. Что уставился? Пошёл, пошёл… раз-два, раз-два.

И он пошёл, постоянно оглядываясь, словно боялся нападения.

Ольга судорожно всхлипнула и побрела к рынку.

В магазинах светились красным огоньки сигнализаций. На закрытых киосках красовались амбарные замки. Цок-цок-цок — пробежала собака от одного фонаря к другому, за ней тянулись сразу две тени. Невнятно бормотал алкоголик, обнимающий столб. Ольга вышла на освещённый пятачок.

Даже не у кого спросить, где этот… Филиант? Или Филоент?

Алкоголик наконец отпустил столб и, ссутулившись, побрёл к спящим троллейбусам. Здесь у них, похоже, конечная. Ольга настигла его:

— Скажите, а где здесь это… Филиант… Филоент… короче, дачи.

Икнув, мужчина указал направление.

Далеко, наверное. Но ничего, спешить некуда. Ольга побрела по тротуару мимо троллейбусного парка и закрытого бара, у дверей которого покачивались запоздавшие посетители. Остановилась она под светофором, мигающим оранжевым: в указанном направлении было две дороги. И по которой из них идти? Решила свернуть на ту, что ближе.

Не прошла она и ста метров, как рядом с обочиной замедлила ход «волга», опустилось стекло, выглянула невыразительная физиономия в очочках:

— Извините, сколько? — смущённо пробормотал водитель.

Чего от неё хотят, Ольга сразу поняла и решила поглумиться.

— Времени сколько? Около двенадцати, — проговорила она на ходу.

Машина не отставала.

— Я не об этом, — проговорил водитель жалобно.

— Слушай, мужик, я правильно на Филиант иду?

— На Фиолент? Да, — воодушевился он. — Так сколько?

— Ну какой же ты тупой! — вдруг ей стало жалко этого робкого человека. — Неужели не видно, что я не проститутка?

— Да… Нет… Я надеялся… Извините.

Ольга остановилась, «Волга» тоже притормозила.

— У тебя есть штопор? — спросила Ольга.

— Что?..

— Штопор, спрашиваю, есть? Ну штопор… што-пор. Вино открыть надо. Хреново мне, — она полезла в рюкзак, достала бутылку. — Справишься?

Он взял бутылку, осмотрел и завозился в салоне. Чпок!

— Вот, — он слащаво улыбнулся. — То-то я смотрю, такая чистенькая, ухоженная девушка, думаю, вряд ли она…

— И правильно думаешь, — она приложилась к горлышку. — Спасибо.

— Садись, подвезу, — он открыл дверцу. — Да не бойся ты, я добрый.

— Да, я боюсь, — Ольга плюхнулась на заднее сидение. — За тебя, между прочим, боюсь. Потому что, если начнёшь распускать руки, ты умрёшь. Не веришь? И правильно. А вот проверять я бы не стала. Давай, ехай.

Что он ей сделает? Ничего. Сейчас и бычара ничего не сделал бы, и даже десять таких, как он. Но осознание своей силы не приносило ничего, кроме горечи.

Хирург

— Между прочим, у меня в доме не курят, — сказал Хирург.

— Ты знал? — незнакомец затянулся, выпустил дым и потушил сигарету.

Хирург промолчал.

— Пожалуйста, положи пистолет на стол.

Не желая того, он вынул револьвер из кармана и, не вполне осознавая, что делает, выполнил просьбу-приказ.

— Присаживайся, — брюнет указал на кровать.

Садясь, Хирург попытался осмыслить, что происходит. Ему навязывали чужую волю, и он не мог противиться. Мало того, чужие желания становились его собственными. Как будто ему не приказали сесть, а он сам решил и выбрал место.

— И всё-таки, — незнакомец откинулся в кресле, сцепив руки на коленях. — То, что ты знаешь, я уже понял. Второй вопрос: как давно?

— Примерно, — Хирург глянул на часы, — Два часа сорок пять минут. Не желаешь представиться? Чтобы не походило на допрос.

— Какие формальности! Если тебе так будет проще — Дмитрий. Неужели ты не догадывался, даже подозрений не возникало?

— Возникли вчера, сегодня решил проверить.

— Где она?

— Понятия не имею, — честно ответил Хирург.

В дверь позвонили.

— Сиди, — незваный гость поднял руку, как бы припечатывая к месту. — Я открою.

Только бы Оле не взбрело в голову явиться сюда, подумал он. Скрипнули петли, зацокали каблучки по паркету. Оленька каблуков не носит. Слава Богу!

Вошла блондинка — та, что ехала на «Форде». Тогда он не разглядел её, но был уверен: это та самая женщина. Как же она похожа на восковую фигуру Мерилин Монро!

Прошла в зал, скользнула взглядом по Хирургу, села на подлокотник кресла рядом с брюнетом и замерла. Её яркие губы шевельнулись:

— Мари.

Странные люди. Не люди даже — существа, как две капли воды похожие на людей. Мужчина молчит. Женщина тоже молчит. Удивительное дело: у них одинаковые глаза! Точнее, там отражаются одинаковые души: два бесконечных лабиринта, какие получаются, если поставить зеркала напротив друг друга.

Сколько им лет? Двадцать пять? Сорок? Больше? Их имена — не более чем ярлыки, которые давно утратили значение.

— Значит, — заговорила женщина бесцветным контральто, — где… это существо, ты не знаешь? Неужели даже не догадываешься?

— Вероятно, уже не в городе, — сказал Хирург, пытаясь выдержать её взгляд, проникающий в самые тёмные уголки души.

— Теперь объясни. Вы провели вместе больше месяца. Она к тебе привязана. И ты говоришь, что она не в городе.

Хорошо, хоть мысли не читает, подумал Хирург и сказал:

— Она уехала…

— Не лги, — проговорил мужчина. — Мы чувствуем ложь. Почему она уехала?

— Я её предупредил, — ответил Хирург помимо воли и поблагодарил себя за предусмотрительность; возможности палачей превосходили предполагаемые. — И надеюсь, что сюда она не придёт, — добавил он от себя.

— У тебя есть её фотография? — спросил мужчина.

Хирург понял, кого напоминает незваный гость: стервятника.

— Нет, — ответил он.

Мерилин обошла комнату, посмотрелась в зеркало, с помощью которого делались ритуалы возврата, поправила волосы.

— Ты понимаешь, что это за существо? — проговорила она, наблюдая за ним через зеркало.

— Она близкий мне человек.

Женщина заняла своё место на подлокотнике. Поднялся мужчина, смерил шагами комнату, остановился напротив Хирурга и заговорил:

— Представь, у тебя есть сын. Твоя фаворитка… как её зовут?

— Ольга.

— Ольга в него влюбилась, а он не отвечает взаимностью. Кроме того, имеет наглость встречаться с другой девушкой. Любовь слепа и эмоциональна. Ольга злится на них, и они умирают. Справедливо?

Отвечать Хирург не стал.

— Другая ситуация, — продолжила Мерилин, покачивая ногой в босоножке со стразами. — Возвращается вечером с работы усталая женщина. Дома проблемы, нервы никуда не годятся. У неё умирающая мать, которой нужно поменять подгузник, внук в садике, а садик работает до шести. Жара, пить хочется, и тут она влезла в очередь перед твоей Олей, Оля выказала недовольство, и ей нагрубили. Девушка, естественно, сочла, что с ней поступили несправедливо, пожелала обидчице всех кругов ада… И её пожелания исполнились. Скольких она убила за месяц своей новой жизни?

— Чужака и его подругу.

— Она всего тебе не рассказывала. Скорее всего, сама не заметила. Троих. Из них один чужак.

Хирург решил перевести разговор в другое русло, обратился к мужчине:

— Скажите, откуда вы берётесь?

— Эволюционируем из таких, как ты. Таких, как она, находим интуитивно, а так же интуитивно оцениваем опасность.

— Ну, и какая вероятность успеха сейчас? — усмехнулся Хирург.

— Высокая степень риска, — мужчина вернулся в кресло.

— Теперь вы прикажете мне убить её, и думаете, я это сделаю?

— Нет, — ответила Мерилин. — Мы можем контролировать тебя, только когда удерживаем в поле зрения. Если ты будешь далеко, то выйдешь из-под нашего влияния. Итак, где её искать?

— Говорю же: не знаю.

— Хорошо, — заговорил мужчина. — Что ты ей сказал? Как именно предупредил?

— Чтобы отключила телефон и уезжала, не искала со мной встреч, не скрывалась там, где я мог бы подумать, потому что за ней пришли вы.

— Она поверила?

— Думаю, да.

— Так «думаю» или «да»? — спросила женщина.

— Не знаю.

— Где телефон? Дай его нам.

— Я удалил её номер и все сообщения, в том числе сообщения о доставке.

Мужчина долго щёлкал кнопками мобильного, Мерилин интереса к происходящему не проявляла. В конце концов она вернула телефон и сказала:

— Это пятый случай за последние три года: перерождение без разрушения личности. Причём три случая за последний год. Восемьдесят лет работали и ни с чем подобным не сталкивались.

— Восемьдесят? — воскликнул Хирург, но женщина сделала вид, что не услышала:

— Бывало, чужаки брали под контроль целые города, уничтожая всю иммунную часть, кроме супрессоров. Тенденция последних лет нам не нравится.

— А вы не задумывались над тем, что это закономерность? — Хирург попытался встать, но не смог: ноги не слушались. — Вдруг просто пришло их время?

— «Их время» — это смерть всех остальных.

— А если они — обычное видоизменение? — гнул свою линию Хирург, нащупав ржавчину на их стальной логике. — И ваша…

Договорить Мерилин не дала:

— В чём-то ты прав. Что такое системная красная волчанка, тебе объяснять не надо. Видоизменение налицо. Есть программа развития, которой все мы следуем. Ты всё это знаешь. Мы созданы для того, чтобы устранять сбои.

— Кем мы созданы? Может, мы — церберы при выходе из царства мёртвых? Какова конечная цель? Уж не существуем ли мы для того, чтобы продлить до бесконечности личиночную стадию? Личинка и взрослая особь — на вид разные существа.

— Не исключено, что видоизменение, — сказала Мерилин. — Изменение функций, но незыблемость сути. Или у тебя инкубационный период? Ты с ней спал?

— Нет. Где гарантии, что нет сбоев в самой программе?

Удивление и злость вдруг лопнули мыльными пузырями, и Хирург успокоился. Расслабился, посмотрел в окно, за которым колыхалась ветка сирени. Это невероятно. К нему в гости явились несовместимые с реальностью персонажи и диктуют свои правила. Да, он слышал о них, даже немного верил, но они обитали в вымышленной вселенной, которая, как он думал, вряд ли пересечётся с этой.

— Гарантии — два мёртвых человека. И это только начало. Понимаю, она стала для тебя родным человеком, — сказала Мерилин и замолчала, прислушиваясь. — Здесь тебя оправдать можно. Но то, что ты наговорил потом… Ты действительно так считаешь?

— Гипериммунитет это не всегда перерождение лимфоцитов, — сказал Хирург равнодушно. — Часто он связан с тем, что ткань, против которой идёт агрессия, повреждена и становится иммуногенной для организма. Или нарушается целостность гисто-гематических барьеров…

— Хватит заниматься словоблудием…

Хирург перебил ее:

— Да и вообще, где гарантия, что мы — части антропоморфного Целого? Что у этого Целого нет личиночной стадии?

— Звучит убедительно, — мужчина шевельнулся в кресле, положил подбородок на сцепленные пальцы. — Ты пытаешься себя убедить и оправдать, но в глубине души понимаешь, что неправ.

Выбитый из колеи Хирург не знал, что делать дальше: раздражаться или вести себя осторожно, но точно решил не каяться и продолжил:

— Ладно. Если я — аналог лимфоцита, то кто вы? В человеческом организме нет клеток, которые эволюционируют из других клеток и к тому же могут контролировать своих предков, там всё чётко регламентировано. Кто вы такие?

— К тому же клетка человеческого организма не наделена сознанием, — продолжил мужчина. — И переродившийся смертен, в отличие от раковой клетки, которая погибает только вместе с породившим её организмом. Не стоит настолько всё аналогизировать. Тем более, клетка не в состоянии объять Целое.

Об этом Хирург не так давно говорил Оленьке. В отличие от неё, незваные гости не способны внимать, они и есть часть программы. И он был частью — маленькой шестерёнкой, а теперь вдруг вздумал крутиться в другую сторону. Каждый человек выполняет свою функцию, только у шестерёнок стираются грани, а у людей — души. Интересно, осталась ли душа у этих двоих?

Переродившиеся крутятся неосознанно, и потому не настолько опасны. Он потянулся за сигаретами, но ноги опять не послушались.

Гости смотрели сквозь него. Имена, которыми они назвались, им не подходили. Им не подошло бы ни одно человеческое имя, да и нечеловеческое — тоже. Сидя в одном кресле, они молчали и не производили лишних движений и потому напоминали ожившие манекены. Эмоций они тоже не выказывали. Они ни разу не обратились друг к другу и ни разу никто из них не сказал «я». Откуда-то Хирург знал, что правильнее обращаться к каждому из них — «вы», как к единому организму.

Когда окончательно поблекли бы краски и ощущения, он мог бы стать таким же: человеком-фунцией, чистой идеей без шелухи предвзятых мнений. Он не заметил бы перемену в себе и ликовал бы, что получил «повышение»… Если бы оставался способным ликовать.

— Сколько вам лет? — не выдержал он.

Мерилин сфокусировала на нём ничего не выражающий взгляд.

— Сто двадцать пять. Но мы не бессмертны. Такие, как мы, не живут дольше двухсот пятидесяти, — ответила она и снова «отключилась».

Вместо неё заговорил мужчина:

— Ты напрасно думаешь, что твоя фаворитка уехала из города. Она здесь и очень за тебя беспокоится. Так что, скорее всего, она сюда придёт, если мы не найдём её раньше. Учитывая, как от неё фонит, это будет несложно. Так что твоё геройство напрасно.

— Какое новомодное слово — «фонит», — сказал Хирург, еле сдерживая нарастающее раздражение.

— Зато точно передаёт суть вещей, — подала голос женщина. — Чтобы у тебя не возникало соблазнов, ты останешься в таком состоянии, пока она не найдётся. Так что теперь это в твоих интересах.

Хирург нашёл взглядом револьвер: далеко, не дотянуться.

— Нам не понятно, почему ты не интересуешься своей судьбой? — спросила она.

— Мне и так всё ясно: пока я нужен, я жив, а нужен я как наживка.

— Ошибаешься. Ты единственный Т-киллер в городе. Слухи о нашей беспощадности преувеличены. Как правило, из популяций хелперов и киллеров нас никто не видит, потому что, когда мы приходим, обычно они уже мертвы.

Гордись, ты будешь рассказывать о них желторотым братьям по несчастью, — мысленно усмехнулся Хирург.

— Мы прагматики. Ты или будешь выполнять свою функцию дальше, или сам себя уничтожишь, так что опасности не представляешь никакой. А твоё обновившееся мировоззрение, скорее всего, приведёт к тому, что ты в каждом переродке будешь видеть её, будешь отказываться от ритуала возврата и в итоге умрёшь от инфаркта. Так что звони на работу и проси отпуск за свой счёт. Думаем, это ненадолго.

Алекс

В свете ущербной луны, поднявшейся над горизонтом, дорога обретала цвет чернёного серебра. Многоголосо стрекотали сверчки, изредка в их песню вплетался шелест далёкой машины. Нагретые солнцем камни отдавали тепло, и дуновение ветра казалось дыханием спящего исполина.

Задумчивая Алёна молчала и ступала бесшумно, её загорелое тело сливалось с темнотой — белый сарафан летел как будто сам по себе.

— Ты посмотри, какая красота, — прошептала она, останавливаясь у обрыва.

Дыхание перехватило. Чёрную бездну моря пересекала колышущаяся серебряная дорога. Кое-где на пляже горели костры. Бренчала гитара. Доносился слабый запах дыма и жареного мяса.

— Идём скорее!

Схватив Алекса за руку, Алёна поспешила вниз, споткнулась на сыпучем склоне, её едва удалось удержать. Пришлось идти медленно, что ещё больше подогревало желание окунуться в расплавленное серебро и увидеть под собой звёзды.

Последний рывок — металлическая лестница.

— Сто восемьдесят четыре ступеньки, — проговорила Алёна, спускаясь.

И вот он, берег. Алекс зарылся ногами в ещё не остывшую гальку, скинул джинсы и с разбега окунулся в море. Вниз он старался не смотреть, его пугала чернота. Алёна уже плыла — её голова рассекала лунную дорожку. И вдруг девушка начала плескаться.

— Вау! Вот это да! Алекс, это волшебно!

Набравшись смелости, Алекс глянул на дно и замер. Стоило шевельнуться, и словно ниоткуда появлялся звёздный вихрь, кружился, повторяя движение, и медленно угасал. Чем дальше Алекс отплывал от берега, тем больше зажигалось подводных звёзд. Наконец он остановился, взмахнул рукой — родился сполох, рванулся за ней, как хвост кометы.

Барахтаясь, он думал, что если кто-то наблюдает сверху, то видит посреди моря факел. Он ощущал себя богом, рассыпающим по небу звёзды: огромные, маленькие и крошечные, сливающиеся в полотно млечного пути.

Плескался он, пока зубы не начали отбивать дробь.

На берегу он закутался в полотенце и прижался к ещё тёплому камню, на котором, как белая бабочка, застыл сарафан. Девушка, похоже, не мёрзла и всё ещё плавала, то и дело доносились её восторженные вскрики. Заметив, что Алёна взяла курс на берег, Алекс развернул полотенце и, едва она вышла из воды, укутал её.

— Какой холод-д-д, — пробормотала она, переминаясь с ноги на ногу.

Алекс протянул початую бутылку вина:

— Вот, согрейся.

— О, спаситель ты мой, — она тут же приложилась к горлышку, вернула бутылку.

Алекс глотнул и оставил на потом, твёрдо решив купаться второй раз.

— Ну что, ещё в заплыв пойдём? — спросила Алёна, под полотенцем снимая купальник. — Так противно, когда мокрые тряпки холодят! Я первая, а ты отвернись, не подглядывай!

Алекс разоблачаться не стал.

На этот раз он замёрз одновременно с Алёной, на берегу укутался и отвернулся, краем уха слушая, как она возится рядом.

— Всё, я оделась, — сказала она. — Где живительная влага?

— Там, — Алекс указал на море и достал бутылку из расщелины в камне.

Он с удовольствием побыл бы здесь ещё, но Алёну разморило вино. Растормошив её, Алекс зашагал к лестнице.

На выходе из дачного кооператива светился полуночный ларёк — «алкогольная реанимация». Алёна пробормотала:

— У тебя деньги есть? Не дойду — топливо закончилось.

— Так начинается алкоголизм, — сказал Алекс, пересчитывая остатки роскоши. — Тринадцать с мелочью.

— Давай сюда. И у меня десятка, — она постучала в закрытое окошко. — Дайте изабеллу в тетрапаке. Спасибо. Держи, открывай.

Алекс свинтил крышку, отхлебнул, поморщился:

— Кислятина.

— Нам главное — результат, — девушка забрала «топливо» и присосалась к горлышку.

Видя её душевные метания, Алекс не удержался, спросил:

— Что у тебя случилось?

— Не понятно, что ли? Лёшка уехал, муж послезавтра возвращается. Закончилась жизнь привольная. Опять стирка, кухня, — она вздохнула.

— Ну так разводись, чего мучиться? — выдал Алекс очевидную, на его взгляд, истину.

— Эх, есть, чего. Квартира совместная, быт. Я запала, а для Лёшки это всё игрушки.

— Понятно, — сказал Алекс.

Шли молча. Алёна пинала попадающиеся под ноги бутылки, Алекс думал, что с радостью обменял бы свои проблемы на Алёнины.

— Стой! — она напряглась, вытянулась. — Слышишь?

Где-то рядом поскуливал щенок — маленький, судя по голосу, ещё молочный.

— Вот же сволочи, — прошипела Алёна. — Утопить силы воли не хватило, выбросили, чтобы медленно умирал.

— Давай на дачу заберём? — воодушевился Алекс и пошёл на звук, Алёна засеменила следом.

То усиливаясь, то затихая, скулёж доносился из неогороженного недостроя. Ступив на порог, Алекс опешил: это был не щенок — девушка, уткнувшаяся в колени и обхватившая голову руками. Поглощённая своим горем, она не замечала наблюдателей.

Если бы Алекс был трезв, если бы недавно не ощутил себя богом, рассыпающим звёзды, он прошёл бы мимо. Сейчас он просто не мог. Шагнул к ней, ещё шагнул…

— Алекс, идём, — Алёна потянула за руку. — Вдруг наркоманка или сумасшедшая? Как бросится сейчас!

— Иди, — он отдёрнул руку, — уже близко.

— Не надо геройствовать…

Оттолкнув бутылку, Алекс опустился на корточки рядом с незнакомкой.

* * *

Душно. Континуум колючий, шероховатый, как наждачная бумага, которой водят по коже. Возмущение было близко, километрах в десяти, а теперь отдалилось. Вероятно, киллер прав: объект решил спастись бегством.

Переплетаются разноцветные нити… этот зеленоватый жгут — привязанность, соединяющая два существа. Тянется сквозь пространство и теряется в бесконечности. Не ухватиться: ускользает, исчезает и появляется снова. Такие узы не разорвать. Значит, объект вернётся, правильнее подождать.

Капают секунды, сливаются в минуты, впадающие в часы. Источник возмущения больше не отдаляется, напротив, начинает приближаться. Киллер взволнован, хотя изо всех сил старается казаться спокойным. Думает, его беспокойство незаметно.

За окнами темнеет. Континуум неизменен, давит, как гидравлический пресс, покрытый микроиглами. Нечем дышать. Нужно найти объект, чтобы обрести покой. А для этого — нащупать нить, которая приведёт к нему. Частью остаться здесь, частью ехать на поиски.

Киллер делает вид, что читает книгу, но краем глаза наблюдает, всё ещё не верит, что ноги не слушаются, и незаметно пытается встать. Осознаёт ли, что будет свободен только, когда объект найдётся? Похоже, да, но всё равно упорствует. Нет, скорее всего, не упорствует, а действительно сжёг мосты.

Машина едет на запад, в сторону моря. Десять километров, двадцать…давление слабеет, значит, объект на востоке. Мелькают встречные автомобили, столбы, залитые светом фонарей. Ощущение усиливается. Хорошо — маршрут верен.

Город наводнён автомобилями. Перекрёсток. Три направления. Нужно начать с восточных районов. Машина спускается с холма. У вокзала дискомфорт слабеет — снова не туда. На часах двадцать два пятнадцать.

Киллер с трудом сдерживает раздражение, требует вернуть ему ноги. Приходится объяснять, что программы, воздействующие на физиологию, однонаправлены. Пока не будет выполнена задача, их изменить нельзя. Если же задача останется нерешённой, то организм медленно саморазрушится. Как только объект попадёт в поле зрения, киллер снова сможет ходить.

В центре города до сих пор людно. Приходится двигаться крайне медленно, чтобы не наехать на пешехода. «Зебры» здесь чуть ли не через каждые двести метров. Сердцебиение учащается: верный признак того, что объект близко. Сотрудник ГАИ поднимает жезл. Приходится останавливаться. Капитан дорожной милиции Воропаев долго проверяет документы, посматривает заинтересованно. Хочет близости. Визитка обнадёживает его, он козыряет и прощается.

Кровь колотится в висках. Трудно сосредоточиться. Совсем рядом. Теперь самое сложное: найти объект на небольшом участке. Бессмысленно проверять пространство на прочность: ощущения неизменны. Правильнее довериться интуиции.

Спальный район. Несмотря на поздний час, почти во всех окнах горит свет. Скорее всего, объект за одним из этих окон. Главное, понять, где он. За дело можно взяться и завтра.

Асоциальный элемент

Машина то взбиралась на пригорок, то скатывалась. Ольга выпила уже четверть бутылки — никакого эффекта. Через силу глотнув ещё, она глянула в окно: и справа, и слева, как чёрные свечи, вверх тянулись кипарисы, то тут, то там виднелись китайские акации и редкие для юга берёзы. Бетонный забор украшали, как траурные венки, рекламные вывески ритуальных услуг.

Кладбище простиралось до самого горизонта. На холме рядами выстроились свежие могилы. Холм напоминал огромную грядку, возделанную смертью.

Когда некрополь закончился, проплыла освещённая прожекторами воинская часть, замелькали сосны, столбы, пустыри, заваленные строительным мусором. Ольга ловила себя на мысли, что это уже было, и кусала губы.

Дребезжал мотор, водитель через зеркало поглядывал на странную пассажирку. И вдруг мир как будто бы умер, скукожился, реальными стали только «Волга» и то, что мчится следом. Страх и боль тоже опьянели и свернулись клубком где-то глубоко внутри.

Появились дачи — кособокие, горбатые, засветились далёкие огни города. На перекрёстке машина притормозила.

— Вот, собственно, и он, Фиолент.

От голоса водителя Ольга вздрогнула.

— Тебе здесь или дальше — на Монастырь или Маяк?

— Без разницы, — она потянулась к дверце.

— Милая, — набрался смелости он, — поехали ко мне… нет-нет, я не буду приставать. Честно. У меня мясо замариновано, пожарим. И шампанское… ты ведь любишь шампанское?

— Спасибо, до свиданья, — Ольга хлопнула дверцей.

Мужчина попался непонятливый, вышел из салона и стал рядом. Нескладный, тщедушный, он едва доставал до её уха.

— Ну что ты, как маленькая, — проговорил он ласково.

Ольга отступила, огляделась, есть ли поблизости люди. Есть: стайка подростков с пивом и чипсами.

— Тебе же ведь идти некуда, я вижу. Пойдём ко мне. Я не буду тебя обижать, — он протянул ручонку, пытаясь обнять её за талию.

Ольга с трудом сдержала отвращение.

— Пошёл вон, — прошипела она. — Только тронь меня…

Коротышка попятился, споткнувшись, залез в салон и примирительно поднял руки:

— Ладно, ладно, — он завёл мотор. — Господи, нервная какая. Дура пришибленная.

Если он скажет ещё хоть слово, Ольга перестанет себя контролировать, и тогда он умрёт. Понимая это, девушка бросилась прочь. Словно ругаясь ей вдогонку, машина забормотала мотором и рванула в другую сторону.

— Что ж вы делаете, люди, — шептала она, шагая по тропинке меж двух заборов, — почему вы такие мерзкие, подлые? Зачем вы постоянно провоцируете меня? Я не хочу вас убивать, я искренне пытаюсь вас любить. А вы…

Она приложилась к бутылке, огляделась: дома, в основном двухэтажные, и заборы, заборы, заборы. Все окна чёрные. Чужой, враждебный посёлок во враждебном мире, которому она больше не принадлежит. Единственный родной человек в этом мире — Эдуард. Где он сейчас? Что с ним?

Она закрыла глаза и увидела его дом, сирень под незашторенным окном, насквозь прогнившую дверь, болтающуюся на одной петле, увидела свою кровать и джинсы, висящие на спинке стула. У неё никогда не было дома, нет-нет, не угла, где можно ютиться из года в год — настоящего дома, где уютно и куда тянуло бы. И вдруг он появился. И появился смысл. А потом — раз! — и мёртвый посёлок, недостроенные дома как памятники чьим-то начинаниям.

Полночь. Или далеко за полночь? Она одна, у неё почти нет денег и нужно где-то провести ночь. Если вломиться в один из этих домов, в любой момент могут прийти хозяева. Хорошо, если они пожалеют и приютят. А если нет? Если поведут себя, как тот глупый очкарик или попытаются сдать ментам? Они ведь будут правы, но, защищаясь, придётся злиться. Через пару дней соседи обнаружат раздувшиеся трупы.

Или купить на последние деньги снаряжение и уйти в горы, где нет людей? Удить рыбу, сажать картошку, собирать грибы, как первобытные предки. Так не дадут же! Всё поделено, везде заповедники.

Куда ни беги, все дороги приводят к стене, на которой висит красный кирпич — «хода нет». Всё равно жизни не будет. Даже если сейчас найти недоделанный необитаемый дом, то даже укрыться нечем! Натаскать соломы, залезть в неё, скукожиться и трястись. Летом ещё можно перетерпеть, а когда похолодает?

Мало того, что сама буду мучиться, но и те, кто рядом, будут рисковать жизнью. Не место такому недоразумению на земле. Завтра же надо исправить ошибку, которую совершил Эдуард: пойти и прыгнуть с обрыва вниз головой. Ольга посмотрела на луну, на посеребрённые камни… До чего же жалко всё это терять!

Не различая дороги, расплывающейся от слёз, она побрела к развалинам, поцарапалась ежевикой, но не заметила; забилась в маленькую комнату, где планировался, по-видимому, туалет, села прямо на сваленный мусор и разрыдалась. Когда слёзы закончились, тихо поскуливала, покачиваясь из стороны в сторону.

— Ну, не надо плакать! Ну, пожалуйста, — кто-то провёл по волосам. — Успокойся, а то я сам сейчас разрыдаюсь.

Всхлипнув, Ольга протёрла глаза: мальчишка. Если он и старше, то совсем ненамного. Крупные губы, светлые волосы…

— Н-не подходи ко мне, — она отмахнулась. — Со мной опасно. Иди, откуда шёл и… живи.

Мальчишка и не думал уходить.

— Не плачь, всё будет хорошо, — снова провёл по волосам.

— Не будет. Ничего уже не будет… для меня, — она опять уткнулась в ладони и вдруг… остатками гордости она понимала… позорно взвыла, схватила его за руку, вцепилась в футболку и, рыдая, повисла на его шее.

Что-то было в нём родное-родное. Хотелось обнять его и говорить, говорить, говорить. И слова полились:

— Меня не должно быть, понимаешь? Я была при смерти. Нет-нет, наверное, умерла, и на том месте… мироздания, которое я занимала, образовалось пустое место. И вот это, то, что ты видишь перед собой… Это… недоразумение. Ошибка… одного человека. Моего любимого человека. После операции, когда я вернулась, на моё место родился кто-то другой. А я… изменилась. Я, наверное, не человек больше. Мне нельзя жить с людьми, потому что если я злюсь на кого-то, он умирает… ты сейчас сидишь со мной. А ведь это… это… — она всхлипнула, замолчала, собираясь с мыслями.

— Инициация смертью, — пробормотал незнакомец.

— Что?! — Ольга отползла в угол и упёрлась в стену.

Ну и бестолочь! Решила палачу душу излить. Вот, кто должен издохнуть.

— Ты знаешь? Знаешь… Это ты, да? Я не хочу умирать… Потом — да. Только не сейчас!

Палач что-то говорил, но она не слышала. Она всё больше распалялась, здравый смысл — погружался во тьму. Она что-то кричала, это было помимо воли. Звуки всё дальше, тише… Всё, не остановить.

* * *

Вспышка эмоций. Не здесь, ещё несколько дворов. Теперь настроиться будет несложно. Мотор заурчал, машина повернула и двинулась по улице вдоль домов. Источник ближе, ближе. Закладывает уши. Похоже, объект движется. Теперь — сбавить скорость, чтобы не проглядеть его.

Рядом. Надо повернуть. Ещё немного. Возмущение слабеет. Схватиться за пунктир его мыслей и двигаться следом. Ночью он далеко не убежит.

Западное направление. Пустынный рынок, потом — некрополь и пустыри, чередующиеся с лесопосадками. Полумёртвый дачный посёлок. Похоже, объект здесь, возле магазина, недалеко от перекрёстка. Несколько минут уходит на поиск дороги. Придётся идти пешком, прочёсывая посёлок.

И вдруг пространство схлопнулось. Словно объект выдернули из мироздания. Или он осознал свою ущербность и решил свести счёты с жизнью. Чувства смолкли, осталось нечто смутное, неприятное, как камешек в ботинке. Всё-таки объект жив: либо в коме, либо… спит? Летаргия? Как ему удалось так замаскироваться? Неужели переродки нашли способ?

— Всё равно ей не спрятаться.

Задремавший киллер открывает глаза. Он радуется, несмотря на то, что прикован к постели. Всё-таки эта мутация заразна, раньше среди частиц системы контроля не было бунтовщиков. Возможно, он потом тоже переродится, так что надо будет избавляться и от него, если операция пройдёт успешно.

И было там всего одно слово, и слово это — «если». Всё-таки риск велик.

Алекс

Вот, что пытались сделать со мной, подумал Алекс с ужасом. Вот, от чего пришлось убегать. Как повезло, что судьба свела нас: эта девушка понимает, что происходит, знает, кто есть кто, и многое может объяснить.

Когда она выговорилась, он уронил:

— Инициация смертью.

Похоже, он попал в точку: вздрогнув, девушка отшатнулась, отползла в тёмный угол и забормотала бессмыслицу. Что-то про смерть…

— Я не желаю тебе зла, — проговорил он.

Похоже, девушка не слышала. Выкрикивая проклятия, она билась в истерике, проклинала, желала смерти. Правильнее было повернуться и уйти, но он остался.

Затихла, закрыла лицо руками. Если бы не шумное дыхание, можно было подумать, что она окаменела. Лунный луч ложился на сжатые пальцы и бандану, съехавшую набок. Шевельнулась, медленно отвела руки и уронила:

— Живой? — Она вымученно усмехнулась. — Конечно. Как же иначе. Ты ведь палач.

— Я не желаю тебе зла. Я не знаю, кто такие палачи. Могу только догадываться.

Взглянула с любопытством, нащупала бутылку, которую Алекс несколько минут назад оттолкнул, хлебнула из горлышка.

— Не палач и — живой? Вдруг я стала нормальной? Как ты думаешь?

— Я ничего не думаю. В моей жизни всё пошло наперекосяк, и я вынужден был бежать… как ты сейчас.

— Господи, — она нервно рассмеялась, — переродившиеся всех стран, объединяйтесь! Будем подыхать вместе?

— Меня зовут Алекс, — он протянул руку. — Я тут неподалёку снимаю угол. Идём, не на помойке же тебе ночевать.

Покосилась опасливо, ухватившись за руку, поднялась.

— Ольга.

Шла она позади, сутулилась и постоянно оглядывалась. Неуютно делалось от её взгляда.

— Вот скажи, — проговорила она охрипшим голосом, — почему ты подошёл? Жалко стало, утешить захотел? Так ведь не бывает…

— Хочешь верь, хочешь нет, но ты угадала.

— Очень странное совпадение. Два человека с такими проблемами… — шаги за спиной стихли, Оля шумно вдохнула, зашелестела пакетом.

Затормозив, Алекс обернулся: сдвинув брови, она лихорадочно рылась в рюкзаке. Уронила упаковку бубликов, не заметила, как наступила на вывалившийся купальник. Алекс бросился помочь, но она отстранила его.

— Голова, — скрипнув зубами, пробормотала она. — Если не выпить таблетки, не дойду… кстати… долго ещё?

— Достаточно… что, сильно прихватило?

— Ничего, — отмахнулась она, разорвала упаковку и проглотила несколько таблеток.

Врёт ведь. Глаза блуждают, на лбу пот.

— Идём, — настояла она и шагнула вперёд.

Алекс пожал плечами: тебе виднее. Двигалась она неуверенно, как будто продиралась сквозь плотный воздух, но её спина оставалась прямой, как струнка. И вдруг её плечи дёрнулись, она замерла, метнулась к ежевичным кустам на неогороженном участке, и её вывернуло.

Беспокоить девушку он не решился, сел на плоский камень и уставился на луну. Господи, неужели скоро всё разрешится? В чужом городе, в безлюдном месте он познакомился с человеком, который способен пролить свет на происходящее. Как после этого не верить в проведение?

Лучше Оле не становилось, она подозрительно притихла. Забеспокоившись, Алекс пошёл за ней, поцарапался стелящейся по земле ежевикой, выругался. Девушка сидела на траве, подтянув ноги к животу и упершись подбородком в колени. Повернувшись на голос, она прохрипела:

— Извини, я уже иду…

— Ничего не знаю. Хватайся за руку и обними за плечи. Сама ты не дойдёшь.

— Странно всё-таки, — шептала она ему на ухо, еле волоча ноги, — почему ты живой?

— Тебя это разочаровывает?

— Фу… что ты! Просто интересно. На всех действует, а на тебя — нет.

Остановившись у холма, разрытого тракторными гусеницами, Алекс перевёл дух, обнял девушку удобнее и сказал:

— Потерпи, ещё чуть- чуть. Наверху дом, где я живу.

Поднявшись, он увидел Алёну, сидящую на коврике у костра. Её лицо, озарённое танцующими огненными сполохами, вытянулось. Вскочив, она бросилась на помощь.

— Что случилось? — спросила она, поддерживая Олю с другой стороны.

— Ей плохо. Можно, у меня переночует?

— Алекс, что за вопросы! Конечно да.

— Да что вы… — прошептала девушка. — Обычное дело, само пройдёт.

Затащив её в свою комнату, Алекс расстелил постель. Оля сразу же уткнулась в подушку и стянула бандану. Её рыжие волосы торчали в стороны, на голове угадывалась залысина, которую она тотчас прикрыла уголком одеяла. Не решаясь оставлять её одну, Алекс топтался у кровати. В кухне гремела посудой Алёна, стихла, прислушиваясь, протопала на улицу, хлопнула дверью.

— Спасибо, — проговорила Оля, — правда — ничего страшного. Можешь идти. Не беспокойся за меня.

И Алекс вышел, сел на коврик рядом с Алёной, бросил хворостину в прогорающий костёр. Почуяв добычу, огонь затрещал, обнял ветку дымом и вспыхнул ярче.

— Что с ней? — прошептала Алёна.

— Была травма головы, теперь, вот, приступы.

— Почему она ночью… одна?

Растянувшись на животе, Алекс сказал:

— Ничего толком не рассказала. Что-то у неё случилось, а что — непонятно.

— Я завтра уезжаю, — уронила Алёна. — Нужно к приезду мужа еды наготовить, квартиру вымыть, я её сдавала отдыхающим посуточно. Муж у меня на чистоте помешан, заметит на столе крошки — запилит до смерти, а я видишь, какая, — она вздохнула. — Друзей не переносит. Хорошо, нет его целый год. Эх, ещё чуть-чуть, и разведусь. И буду жить в своё удовольствие.

Она всё говорила, но Алекс думал о своём: скорее бы наступило утро, чтобы Оля рассказала, что с ней случилось, тогда станет понятно, кому служит Ленка, и как с ней бороться.

Когда Алёна излила душу, он посоветовал:

— Ты бы поспала немного, завтра у тебя трудный день.

— Ты прав, — она зевнула. — Хотела в море окунуться утром, но… Да. Правильнее выспаться. Спокойной ночи.

Отряхнувшись, она побрела к двери. Замотавшись в коврик, как в кокон, Алекс сразу же провалился в черноту.

Проснулся он от того, что кто-то тыкался в щёку. С трудом разлепил веки и подскочил: на него дышал… волк! Проморгавшись, он понял, что это любвеобильная соседская собака. Мысленно чертыхнулся и почесал её за ухом. Радостно взвизгнув, Лайка кинулась ему на грудь — лизаться.

Хмурая Алёна как раз спускалась по лестнице из камней. Одета она была гламурно: в розовую блузку и белые брюки с нашитыми малиновыми цветами.

— Вылупился?

Алекс непонимающе заморгал.

— Чего?

— Говорю, вылупился из своего кокона?

— А-а-а… — он усмехнулся.

— Я, вот, ухожу, — она подняла пузатый пакет с вещами.

Забрав ношу, Алекс сказал:

— Жаль. Я тебя провожу. Чего ты такая кислая, спрашивать не буду.

— А я отвечу, — проговорила она. — Идём так, — она свернула на тропинку, ведущую вдоль сосняка. — Так вот. Мне двадцать восемь лет, я не хочу детей, и семейная жизнь меня тяготит. Понимаю, что уже пора, но не хочу, хоть стреляй!

Алекс вскинул брови:

— Никогда бы не дал тебе больше двадцати четырёх…

Надо бы как-то её утешить, но нужных слов он подобрать не мог. Алёна сама себя успокоила:

— На западе говорят, что лучше всего заводить детей в тридцать два. Так что у меня есть ещё четыре года.

Полупустая маршрутка приехала сразу же, это был тот самый синий «Мерседес»-газенваген. Алекс вернул пакет и помахал Алёне. Когда он вернулся, Оля уже проснулась и, сидя на камне-ступеньке, курила:

— О, привет, — она кисло улыбнулась. — Алекс, да? А то вчерашний день, точнее, ночь, вспоминаю с трудом. Я сигареты твои взяла, ничего?

— Они не мои, хозяйкины гости забыли. Но ничего, — он сел рядом.

По закону подлости едкий дым сразу повернул в его сторону. Странное дело, — подумал он, — ещё пару месяцев назад я боялся девушек, не знал, о чём с ними говорить. Сейчас, похоже, могу найти общий язык с любой.

Воцарилось молчание. В голове роились вопросы, но он пока не спрашивал, ждал, что девушка сделает это первой. Она таки решилась:

— Значит, ты в курсе? Ты, как и я, мутант, или…

— Или что?

— Или как все? — она взглянула удивлённо. — Здесь есть, где помыться?

— Видишь брезентовую кабинку? Это летний душ. Но пока подожди, — он остановил её, схватив за руку. — Объясни мне, кто такие «все», кто такие «мутанты». Моя жизнь перевернулась с ног на голову, я превратился в зайца, который вынужден всё время бежать, а что происходит, не понимаю.

— Ну уж нет, — она загасила сигарету. — Сначала ты расскажи, откуда знаешь, что такое инициация смертью.

Сгорая от нетерпения, Алекс ради приличия предложил кофе с печеньем. Удивительно, но она согласилась. Или ей было всё равно, или, как многие после сильных потрясений, стала апатичной. Поставив чайник на плиту, он вернулся, занял своё место на камне и начал рассказ.

Слушая его, Оля смотрела в упор, но казалось, что её взгляд направлен сквозь собеседника и обозревает только ей видимые дали. Постепенно в её глазах зажглись огоньки интереса, она занервничала, чиркнула спичкой, поджигая вторую сигарету. Похоже, ей не терпелось поделиться мыслями, но она не спешила, позволяла ему выговориться. Когда он закончил, она поджала губы и выдала:

— Значит, так. Чтобы инициировать кого бы то ни было, достаточно рассказать ему правду, и в нём проснётся программа. Потом чаще всего идёт инкубационный период, когда человек привыкает к своему статусу и мучается физически. То, что говорили тебе — враньё. Теперь, что знаю я, — она натянула бандану на лоб. — То, что они называю инициацией…хммм… На самом деле, секс передаёт информационную заразу, так мне говорил Эд. То есть, если те, о ком ты говорил, зараза, они хотели сделать тебя себе подобными. Если я думаю правильно, они вне законов природы… вне законов, выгодных человечеству в целом. А у тебя редкие свойства, да… только я не могу понять, какие. Чувствую, а словами передать не могу. Вчера целый день… и ночь как будто кто-то двигался следом и смотрел в спину, потом появился ты, и всё, — она пожала плечами. — И нет никого. И так спокойно, аж удивительно. Мне правильнее сейчас биться в истерике, потому что Эд… — девушка погрустнела.

— Ничего не понятно, — Алекс заёрзал на месте.

Оля снова заговорила. Она утверждала, что человечество — клетки таинственного Целого. Смерти людей не случайны: клетки погибают от износа и когда получают команду «умри». Есть частицы системы, тоже люди, которые отыскивают тех, кто отказывается умирать, и уничтожают. Причём жертвы не подозревают о том, что в опасности, их никто не шантажирует. Тихо, мирно: несчастный случай или болезнь. То, что было с Алексом — искусственно. Скорее всего, его старались завербовать или мутанты, или чужаки. Чтобы он стал таким же, необходима так называемая «инициация».

— Они такие, как я, — закончила Оля. — Им удалось объединиться. Я, — её передёрнуло, — переспала с чужаком перед тем, как побывать на том свете. Меня вытащил Эд, хирург, он, как раз таки и должен уничтожать всякую инфекцию, но её не видит, как лимфоцит-киллер… В школе иммунитет проходили?

— Да, там клетки какие-то, которые указывают на это… на антиген.

— Где-то так. Эд и есть… как правильнее сказать… он делает то же, что и лимфоциты. И я была бы такой, если бы… Получилось, что он пригрел опасного мутанта, — она указала на себя. — И отказался сдать. Я теперь не знаю, что с ним.

Не в силах усидеть на месте, Алекс прошёлся к яблоне, вернулся и спросил:

— Это точно?

— Я так думаю. Так что у тебя всё не так уж плохо. Эд смог бы сказать, как оно есть на самом деле. А меня… прихлопнут, как только найдут. И нет надежды. Так что, — она уставилась на сигарету — уже третью за полчаса, — своей смертью я не умру. Хотя… неизвестно, сколько из смертей естественны, а сколько… Скольким помогли уйти.

— Как его найти?

— Эдуарда? — Оля заинтересовалась. Когда речь заходила о нём, она светлела, даже голос её менялся. — Он говорил, чтобы я не приходила к нему, это опасно…

— Ты останешься здесь. Пойду я.

— Ой, здорово! И ты скажешь, как он там… живой ли. А то места себе найти не могу, никогда не прощу себе, если… — она запнулась. — Просто, если киллер не справляется, приходят… существа. Палачи. Никто не знает, что они такое, но все боятся. Он не сдал меня, понимаешь? Они, скорее всего, у него, а может, и нет…

— Если то, что ты говоришь, верно, мне бояться нечего, ведь так?

— А вдруг я ошибаюсь? Не подумал? — Она затянулась дымом, закашлялась. — Фу, гадость.

Вдруг ты такой же, как я, и тогда, — она глянула на сигарету, как на личного врага, — кирдык.

— А если позвонить ему…

— Не получится. Я сим-карту выбросила, как он просил.

— Номера остались в памяти мобильного, он у тебя с собой?

— Сейчас.

Девушка исчезла в доме. Захлопали двери. Донесся негодующий возглас. Спустя минуту она сбежала по лестнице и протянула включенный телефон. Непослушными пальцами Алекс взял его, уставился на экран, где высвечивался незнакомый номер. Только сейчас проснулись сомнения. Просто набери номер и… Снова прыжок в неизвестность.

— Не знаю, что говорить, — пробормотал он.

— Ну-у-у, — Оля потёрла подбородок, — скажи, что отцу надо сделать операцию… и нужна консультация. Если всё нормально, он назначит встречу.

— Да, — уронил Алекс, десять цифр и долго не решался нажать кнопку вызова.

Скрепя сердце, таки позвонил и прижал телефон к уху. Гудки, гудки. Щелчок…

— Алло, — сказали невыразительным голосом.

Прикрыв трубку рукой, Алекс прошептал:

— Как его зовут?

— Эдуард Евгеньевич, — облизав губы, ответила Оля.

Чтобы слышать разговор, она прижималась ухом к руке Алекса.

— Говорите, — бросили раздражённо.

— Э…дуард Евгеньевич? — пробормотал Алекс и замер.

— Да. Кто говорит?

— У меня такое дело… Предстоит сложная операция, мне вас рекомендовали…

— Я в отпуске. Обратитесь к кому-нибудь другому.

Вызов сбросили. Алекс непонимающе уставился на телефон.

— Господи, — прошептала Оля, сжала зубы и изо всех сил ударила ладонью стену. — Чёрт! Чёрт…

Усевшись прямо на землю, она подтянула колени к подбородку и укусила себя за руку. Сейчас нужно бы её утешить, но откуда-то Алекс знал, что лучше не переступать черту, иначе выплеснется то, от чего она пыталась отгородиться.

— Он не собирался в отпуск, — тяжело дыша, сказала она. — Что-то случилось, — она вскочила, схватила рюкзак. — Мне нужно было тогда издохнуть. Я пошла. Спасибо, но всё было зря.

Развернувшись, она зашагала к калитке.

— А ну стой! — крикнул Алекс — девушка не обернулась. — Стой!

Алекс бросился следом, настиг её у выхода, возле сосен, схватил за плечо.

— Что ты делаешь…

— Отпусти, — проговорила она, сбросила руку. — Я должна…

— Остановись, — Алекс рывком развернул её, но не рассчитал силы — девушка упала на траву, попыталась встать, но он прижал её к земле. Сдаваться она не хотела, брыкалась, кусалась, но в конце концов притихла.

— Отпусти, придурок. Я и так труп, не хочу его за собой тянуть, понимаешь?

Она прижалась щекой к земле и разрыдалась. Алекс разжал руки, перехватившие её запястья, сел рядом и проговорил:

— Успокойся. Не факт, что всё так страшно.

Похоже, она не слышала, зарылась лицом в траву и беззвучно вздрагивала. Почему так паршиво на душе? Эта девушка готова отдать жизнь за любимого, а он побоялся жертвовать кусочком свободы. Неужели он не способен любить?

— Тише, — он накрыл ладонью её руку. — Оля… я пойду туда. Только не плачь. Пойду и всё разузнаю, хорошо?

— И что? — прохрипела она, не поднимая головы. — Что ты для него сможешь сделать?

— Не отчаивайся. Он, по крайней мере, жив… Поднимайся. Вот так, — он помог ей встать. — Посмотрю, что и как, а потом мы подумаем вместе. Как говорится, будем решать проблемы по мере поступления.

— По крайней мере, жив… — повторила она.

В кухне девушка села на табурет, поджала ноги и нахохлилась. Вода из чайника выкипела, пришлось снова наполнять его и ждать. Сумбур в мыслях не давал сосредоточиться. Открыв дверцу шкафчика, Алекс долго разглядывал тарелки и не мог сообразить, что он там забыл. Только когда чайник закипел, он вспомнил, что полез за печеньем.

Гостья равнодушно взглянула на тарелку со сладостями и углубилась в раздумья. С неё нельзя спускать глаз, ещё, упаси бог, вздумает уйти. Человек, способный на самоотречение, достоин жизни больше, чем кто-либо другой. Даже больше, чем он сам.

Сделав кофе, он поставил чашку напротив Оли, отхлебнул из своей, обжёгся. Боль привела в чувства. Отломил кусок печенья, повертел в руках и положил на место. Мысли роились вокруг одной: где найти Эдуарда, о чём с ним говорить. На заднем плане шевелился страх. Он стал привычным, как застарелая боль. Неужели скоро удастся от него избавиться?

— Говори адрес, — сказал он, усаживаясь напротив Оли.

— Ты город хорошо знаешь?

— Не знаю вообще.

— Тогда принеси бумажку, я нарисую схему. У меня плохая память на числа, могу обмануть.

На всякий случай Алекс запер её на кухне, обыскал дом и с трудом нашёл кусок обоев и толстый карандаш.

— Ты не бойся, я не сбегу, — сказала Оля, когда он вернулся.

— Вот. Рисуй.

Оборвав грязные концы бумажки, девушка написала адрес, набросала маленькую карту и объяснила, куда идти.

— Понятно?

— На месте разберусь. Если что, люди подскажут.

— Ага, там на лавочке всё время бабки гнездятся. Они, точно, подскажут. И всю подноготную выложат.

— Дождись меня, хорошо? — Алекс спрятал бумажку в карман джинсов. — Какая маршрутка туда ходит?

— Без понятия. Я не местная. Спросишь у кого-нибудь на остановке, как лучше добраться до бухты Стрелецкой.

— Тогда я пошёл…

Уходить он не спешил, пытался удержать последние минуты хоть такой, но всё-таки жизни. Сполоснул чашку, выглянул в окно, пересчитал сосны, выстроившиеся вдоль остатков забора. Алёна говорила, что осенью прямо в огороде растут грибы… Неплохо бы дожить до осени.

Оля не подгоняла его, сидела неподвижно и разглядывала ушибленную ладонь.

— Знаешь, — проговорила она, — я ведь супервумен, про таких книжки пишут. Пошла туда-то, всем наваляла, победила злодея… А на самом деле ни фига! Как бы ты ни был силён, всегда найдутся те, кто ещё сильнее. Чем больше ты отличаешься, тем тебе труднее.

— Мне бы не знать… Всё, теперь, точно, пошёл.

Входную дверь он запер на ключ, потоптался у порога и зашагал по тропинке вдоль сосняка.

На остановке возле полупустого ведра с помидорами толклась одинокая бабулька. Встретить человека с пустым ведром — к неудаче, с полным — наоборот. А если оно вот такое? Верить приметам глупо, но когда решается твоя судьба…

Подъехал «Икарус» с гармошкой, заскрипел, останавливаясь.

— Скажите, он идёт в Стрелецкую? — спросил Алекс, помогая старушке занести ведро.

— Идёт. Стрелецкая это конечная.

В салоне было четыре пассажира, Алекс уселся на одиночном сидении впереди и уставился за окно. Солнце палило нещадно, пыль, влетавшая в открытые окна, щекотала в носу. По мере движения салон наполнился, Алекс уступил место согбенному старику с клюкой и спасся от солнца. Время текло стороной. Если верить ощущениям, то с того момента, когда он сел в автобус, прошло полдня, если часам — двадцать пять минут.

До конечной остановки автобус ехал чуть больше получаса.

Глотнув свежего воздуха, Алекс огляделся: вот здание центрального универмага, вот рынок. Всё, как говорила Оля. Разгладив мятую записку, он сверился с ориентирами. Так… значит, мимо рынка, через трассу, потом — вдоль дороги до… он всмотрелся в карту, где стрелочка упиралась в жирную точку, под которой было написано: «Клуб. Старый, облезлый». За «клубом» стрелка поворачивала к морю.

Мысленно перекрестившись, Алекс перешёл дорогу и, не оглядываясь, устремился сквозь рынок. Чем ближе он подбирался к месту, тем более нереальным казалось происходящее. Он наблюдал себя со стороны и понимал, что должен обливаться холодным потом, трястись, но чувства как будто парализовало.

А вот и клуб, напоминающий памятник советской архитектуре. В Кременчуге Алекс видел точно такой же, только не жёлтый, а светло-розовый, и там гипсовые титаны, поддерживающие балкон, лучше сохранились.

Обогнув клуб, он углубился во дворы и ощутил себя дома. Здесь точно такие же тополя вдоль тротуаров, такие же заросли сирени, такой же раздолбанный асфальт. Вскоре пятиэтажки сменились сталинками, тонущими в зелени. Алекс глянул на «карту»: похоже, этот дом, крайний подъезд. Написано: «первый этаж, квартира 16 — первая слева».

В тёмном подъезде он едва не споткнулся о брачующихся котов, выругался и замер под дверью с табличкой «16». Положив палец на звонок, Алекс никак не мог решиться позвонить. Так бы и стоял он, если бы из соседней квартиры не вышел мужчина и не принялся ковыряться в замке.

«Дилинь-динь, дилинь-динь». За дверью завозились, щёлкнула щеколда. Выглянула женщина неземной красоты. Наверное, ошибся, подумал Алекс, но на всякий случай спросил:

— Это квартира Лыковых?

Женщина долго не отвечала, смотрела, не мигая. Её взгляд выворачивал наизнанку.

— Да, — сорвалось с её губ. — Похоже, ты по адресу. Заходи.

В зале воняло сигаретным дымом. На диване, опершись на спинку, сидел мрачный темноволосый мужчина с висками, посеребрёнными сединой. На кресле за компьютерным столом развалился эффектный брюнет в кремовом костюме, на его среднем пальце поблескивало платиновое кольцо. Видимо, это и есть Олин возлюбленный, и обратился к нему:

— Эдуард Евгеньевич…

Только сейчас брюнет заметил гостя и повернул голову. У него был такой же взгляд, как у женщины. По спине пробежал холодок, Алекс попятился.

— Тебе не ко мне, тебе к нему, — красавец кивнул на мужчину, который поначалу не привлёк внимания.

— Отцу нужно сделать операцию… — промямлил Алекс, обращаясь к сидящему на диване. — Мне вас рекомендовали…

— Я в отпуске, — в его голосе промелькнула усталость.

— А как скоро…

— Не знаю, — за напускным равнодушием пряталось… отчаянье? Злость? — Ничем не могу тебе помочь.

— Этот человек болен, мы здесь, чтобы помочь ему, — проговорила женщина, впилась взглядом в Алекса. — Какой удивительный мальчик! Расскажи, что привело тебя сюда. Вижу, у тебя много вопросов.

Её голос казался механическим. Такие же голоса льются из динамиков в метро: «Осторожно, двери закрываются».

— Почему я должен рассказывать вам? — спросил он холодно.

В сознании боролись два человека. Один жаждал поскорее излить душу и получить ответы, второй, настороженный, боялся союза с нечистой силой.

— Потому, что у нас есть ответы, — ответила женщина и села на подлокотник рядом со своим… мужем? Напарником? — Откуда ты узнал, что Лыков тот, кто тебе нужен?

Алекс собрался солгать, уже открыл рот, но с ужасом понял, что не может врать. Пришлось выкручиваться:

— Мне его порекомендовали.

— Хорошо, — женщина обратилась к Эдуарду. — Ты видишь, кто это?

Он присмотрелся к Алексу и кивнул:

— Супрессор.

Наверное, так же неуютно диковинной зверушке, запертой в клетке. Вокруг толпятся люди, тычут пальцами, удивляются. Зверушке же невдомёк, что в ней такого особенного.

— Кто я?! — спросил Алекс

— Не стой посреди комнаты, присядь, — проговорила женщина, подождала, когда он займёт место на диване, рядом с Эдуардом, и продолжила. — Ты — ингибитор… как бы это объяснить? Ты гасишь излишки злости, радости, подавляешь таких, как он, — женщина кивнула на Эдуарда, — если их деятельность выходит за рамки дозволенного.

И вдруг всё стало на места. Два месяца он искал фрагменты паззла. Кое-что у него было, что-то подкинула Ленка, потом — Оля. Эта женщина добавила недостающие части, и картинка сложилась. Оля говорила, что его пытались завербовать. Теперь он понял, зачем: чтобы те, кто вне закона, прятались за его спиной.

— Думаю, вам будет интересно это услышать, — он собрался рассказать о группе злодеев, окопавшихся в его родном городе, но полились другие слова.

Второй раз за сегодняшний день он пересказывал свою историю. Три пары глаз смотрели на него, но лишь во взгляде Эдуарда угадывалось вялое подобие интереса. Порой казалось, что с лиц блондинки и брюнета на него направлены объективы камер.

— Ты не знаешь, сколько их? — спросил брюнет, когда Алекс закончил.

— Нет. Как минимум двое… — Он вспомнил, что Ленка предлагала ему других девушек, и добавил. — Нет, четверо.

— Кому-то не повезло, — проговорил Эдуард, сощурился на солнце и передвинулся на край дивана, в тень. — Закройте, пожалуйста, занавески.

С подлокотника соскочила женщина, продефилировала через комнату, задёрнула шторы. Алекс любовался ею, пока она не обернулась: её лицо напоминало мраморную маску.

— Кто вы такие? — спросил он.

— Система контроля, — ответил брюнет, защёлкал кнопками клавиатуры.

Ах, вот, за кого меня приняла Оля!

— У тебя очень сильные свойства, — проговорила женщина, опёрлась о подоконник. — На грани ненормальности. Но нет деформации пространства, ты устраняешь только лишнее, как и должно быть.

— Люди, которые за «гранью ненормальности»… Что их ждёт?

— Они не люди больше, — не отрываясь от экрана, отчеканил брюнет.

— Я хотел спросить…

— Езжай домой, — сказала женщина.

— Но там…

— Через пару дней будет чисто, — проговорила она.

Ноги сами понесли к двери. У выхода он обернулся, встретился взглядом с Эдуардом и пулей вылетел на улицу. Шагая к остановке, он думал, что этот взгляд будет преследовать его всю жизнь, если…

«Через пару дней будет чисто» — лился бархатный голос из динамиков, просачивался в душу.

«Они не люди больше» — вторил ему глубокий, отлично поставленный баритон.

«Я и так труп, не хочу его за собой тянуть» — сбиваясь, проговорила Оля.

Если не люди, то кто? И кто вы двое? Память нарисовала Ленку, сигарету в её изящных пальчиках… Эти люди всего-навсего пытались выжить, а он был щитом, единственным средством от смертельной болезни. С ним поступили жестоко, но так сделал бы любой, цепляясь за жизнь.

«…будет чисто» — пульсировало в голове.

Напротив клуба Алекс остановился и долго изучал титанов, изрезанных желобками дождевых потоков.

Над боковой дверью красовалась надпись «Интернет-кафе „Встреча“». Пересчитав мелочь, он заплатил веснушчатому сисадмину и уселся за компьютер.

Клацая по западающим кнопкам, он набрал свой старый адрес, ввёл пароль: сто двадцать непрочитанных писем, большинство из которых — спам. Несколько писем его заинтересовали: одно от неизвестного адресата с просьбой вернуться и не мучить мать, второе — от Ленки. Какими смехотворными казались сейчас её угрозы!

Не мешкая, он напечатал: «Лена, я знаю, кто вы. Через несколько дней за вами придут палачи, я навёл их. Пока не поздно, уходите».

Асоциальный элемент

Щёлкнул дверной замок — Ольга метнулась в прихожую. Медленно отворилась дверь, и на пороге возник Алекс. Не обращая на неё внимания, он прошёл в туалет, умылся.

— Что там? — спросила она, пытаясь перекричать журчание воды.

Он как будто бы издевался, тянул время. Растерев лицо полотенцем, повернулся к ней.

— Жив твой Эдуард.

Что ответил, что нет. А ведь на лбу написано: «меня пропустили через мясорубку, а потом проехались катком».

— Не издевайся, — взмолилась она. — Что там? Что он тебе сказал?

— То, что я супрессор, что у меня всё будет хорошо, мне можно возвращаться домой, — он запнулся и проговорил чужим голосом. — Через пару дней там будет чисто.

Подойдя вплотную, Ольга заглянула в его глаза.

— Ты или врёшь, или недоговариваешь, — теряя терпение, она сбивчиво пробормотала. — Смотри на меня! Ты врёшь… не умеешь ведь врать! Скажи правду. Какой бы она ни была. Я готова.

— Там у него люди. Мужчина и женщина. Вели себя как хозяева. Говорили со мной в основном они. Это… да-да, не смотри так. Думаю, это они… палачи. Уверен, что это они. Честно, сомневаюсь, что они люди. Из человеческого у них остались лишь тела… очень красивые тела. Мужчина-палач… я сначала подумал, что он и есть Эдуард. На первый взгляд галантный, ухоженный… пока не заговорил. У них вообще нет эмоций! Смотришь на них и видишь ожившие трупы…Если бы ты слышала, как они говорят о людях! Мы для них не более чем фигуры на шахматной доске…

— А Эд?

— Сидел на диване… — Парень запнулся и продолжил. — Женщина сказала, что он болен, а они рядом, чтобы помочь, и намекнула, что он переступил рамки дозволенного…

— Что с ним? Расскажи всё! Вспомни… Любая мелочь важна!

— Не знаю… бывает, чувствуешь: что-то не так, а что, понять трудно.

— Чёрт!.. Значит, он прав: меня ждут.

— Может, они укатят в Кременчуг? — спросил он жалобно. — Сказали же, что там будет чисто…

— Фиг! Думаешь, эти единственные?

— Я бы на твоём месте уезжал отсюда.

— И что? — она потупилась. — Всё равно найдут. Нет выхода, понимаешь? Мне нужно знать, что с Эдом. Если сдаться…

— «Если сдаться», он перестанет быть нужным и… А если ты уедешь, они пойдут за тобой.

— И он перестанет быть нужным, — Ольга задумалась. — Слушай! Ты говорил, что прослушал разговор… у тебя есть микрофон…

— Увы! Шпионский набор остался в Кременчуге.

— Бли-и-ин! — она прислонилась лбом к стене. — Что мне делать? Вот ты как поступил бы?

— Я сбежал. Как видишь, не зря. Сейчас думаю, палачи хуже, чем те, что были в Кременчуге, я предал…

— И я предаю. Каждую минуту предаю. А ведь он не сдал меня. Знал, что так будет, и не сдал.

Ольга видела один выход: позвонить Эдуарду. Если трубку возьмёт кто-то из палачей… узнать, чего они хотят. Чтобы позвонить, нужен телефон паренька. Если попросить, он, понятное дело, не даст. Надо, чтобы он разделся, иначе так и будет таскать телефон в кармане.

— Где здесь море? — брякнула она.

— Утопиться я тебе не дам.

— Я и не собираюсь, — она скрестила руки на груди, глядя на его карман. — Вода вымывает дурь из головы.

Парень вздохнул и сказал:

— Пойдём вместе. Только кофе выпью, ты не хочешь?

— Нет, разве что за компанию.

— Тогда идём.

Потягивая безвкусное пойло, Ольга разглядывала паренька: совсем малёк, усталый, измученный настолько, что похож на выпотрошенную тушку. Хорошо, почти удалось его вытащить на море, там он, сто процентов, разденется. Жаль, что пистолета нет. Так постреляла бы этих уродов. А что, если сделать самострел? Порох должен продаваться в магазинах для охотников, подходящая труба валялась во дворе.

— Слушай, Алекс, здесь есть дрель?

От неожиданности парень вздрогнул, разлепил веки.

— А?

— Дрель, спрашиваю, есть?

— Зачем тебе?

— Дырку в башке сверлить, — злобно бросила она. — Желательно ручная… маленькая такая дрелька, чтоб подольше и помучительнее. И ещё мне поищи молоток или кувалду. Чем тяжелее, тем лучше.

Парень протёр глаза.

— Зачем?

— Какая разница! Мне. Нужна. Дрель. Слушай, ты или не мешай, или гони меня на фиг!

— Не ори! Сейчас посмотрю.

Допив кофе, он поднялся наверх и принёс всё, что она просила. Ольга оскалилась, вышла на улицу, отыскала кусок медной трубы, осмотрела её: в длину около полуметра, ширина тоже, вроде бы, подходящая. Отлично! Долбанув по её концу кувалдой, она принялась сгибать расплющенный край. С горем пополам согнула и снова ударила. Так, вроде бы, нормально. Прижав будущий самострел к камню, она принялась сверлить в паре сантиметров от сгиба. Поначалу металл не поддавался, но когда под наконечником дрели образовалось углубление, процесс пошёл. Как только наконечник провалился в пустоту, Ольга выпрямилась, вытерла лоб и полюбовалась изделием. Говорят, неумело сделанный самострел может разорваться в руках… ну и фиг с ним! Меньше мучиться.

— С ума сошла?! — донеслось из-за спины.

Вздрогнув, она обернулась: Алекс с ужасом таращился на изделие.

— А что ты предлагаешь?

— Да ты… ты даже выстрелить не успеешь! — проговорил он. — Они могут подавлять волю. Прикажут — сама не заметишь, как сделаешь то, что они хотят. Это же надо поджечь, потом подождать… сто процентов, не успеешь. Да и где ты собираешься брать порох?

— Куплю в охотничьем магазине.

— Кто тебе продаст? Там требуют удостоверение охотника…

Пока она сверлила отверстие для фитиля, парень успел переодеться в бежевые шорты с огромными карманами. Похоже, телефон остался в джинсах, это хорошо.

— Не могу сидеть без дела, — сказала она, заставляя себя успокоиться. — Голова сейчас взорвётся. Давай напьёмся, а? Есть вино?

— Только в магазине, — пожал плечами он и посмотрел так, словно что-то заподозрил.

— Сходи, а? Деньги я дам…

— Оля, — проговорил он, — пойми же, это не выход.

— А где выход? Не вижу выхода, — она со злостью зашвырнула трубу. — Значит, сама схожу. Ты какое пьёшь?

Как раз куплю сим-карту, — подумала она. — Не буду подставлять мальчика.

— Я с тобой, — Лёшка шагнул вперёд.

— Никуда я не денусь, — грустно улыбнулась она. — Правда. Где магазины?

Лёшка махнул в сторону сосняка и сказал:

— Там, и всё время вдоль дороги.

Острые камни кололи стопы через подошву сандалий. Что с тобой, Эд? Знать бы хоть это… Щека касается щеки… губы с горьковатым привкусом табака…

Господи, когда же всё это кончится? Уже всё равно, как. Не осталось сил переживать. Только бы с тобой всё было хорошо. Только бы ещё раз тебя увидеть, о большем страшно мечтать.

Коснувшись губ, она остановилась и вспомнила вчерашнее утро. А ведь это самое дорогое воспоминание. Наверное, только ради этого стоило вернуться с того света.

Стартовый пакет нашёлся в первом же магазине. Ольга включила телефон, вставила сим-карту и, путая кнопки, ввела код. Получилось с третьего раза. Теперь нужно уединиться. Ничего вокруг не замечая, она забралась в сосновый бор, села на камень, закурила. Телефон постоянно выскальзывал из вспотевшей ладони.

Нажать кнопку. Просто нажать. Раз — и всё. Зажмурившись, она поднесла трубку к уху. Жизнь повисла даже не на волосинке — на пунктирной линии гудков. Щелчок — как щелчок затвора. Родной голос проговорил:

— Алло.

— Эд… — прошептала она. — Это я. Эдуард…

— Да, — проговорил он холодно. — Вы по какому вопросу?

— Они рядом, да? Не могу так жить, я…

— В данный момент я в отпуске, — говорил он всё так же равнодушно.

— Что с тобой? У тебя всё…

— Вы нарушили предписания, — бросил он раздражённо. — Теперь, как и следовало ожидать, ситуация осложнилась. Я могу кого-нибудь порекомендовать.

— Мне не нужно помогать, чёрт побери! — крикнула она в трубку. — Что я могу для тебя сделать?..

— Не занимайтесь самолечением.

— Скажи, что происходит, — закричала она. — Хоть что-нибудь! У меня петля на шее, понимаешь? Я балансирую на колченогом стуле… Неловкое движение и… Блин, страшно умирать! А на самом деле такая жизнь хуже…

Прерывистые гудки. Не сдержавшись, она швырнула телефон в кусты. Когда же это кончится? Хоть как-нибудь! Бывают ситуации, когда самый скверный финал лучше продолжения.

Ольга сунула в зубы сигарету и боролась с зажигалкой, когда вдруг запиликал телефон. В два прыжка она очутилась рядом с ним, подняла: Эдуард! Господи!

— А… алло? — пролепетала она.

Ей ответила женщина:

— Здравствуй, Оля.

— Что с ним? — задыхаясь, спросила Ольга.

— Если ты не придёшь, он умрёт, — ответила незнакомка. — Не сразу, конечно, месяца через четыре. Но встать на ноги уже не сможет. Ты ведь знаешь, как это…

— Су-у-ука, — не сдержалась Ольга.

Женщина продолжила как ни в чём не бывало:

— Если ты сдашься, он будет свободен. Мы никогда не лжём.

— Г-где гарантии?

— Наше слово. Тебя всё равно найдут. Ты на Фиоленте, ведь так? Зачем страдать невинному? Будем считать, что произошло недоразумение.

— Не вздумай! — послышался голос Эда.

— Хрена тебе! — выпалила Ольга и отключилась.

Не забыл… всё-таки не забыл! Ладони коснулись пылающих щёк. Голос… его настоящий голос… Ольга огляделась: яичный желток солнца в знойном мареве, запылённые сосны, выгоревшая трава. На белесом камне греется ящерка. Ольга понимала, что попала в этот чужой мир случайно, но уже успела его полюбить. Без Эда он терял смысл. Прости меня, Эдуард!

Алекс

Оля всё не возвращалась. Потянувшись к телефону, он вспомнил, что не знает её номера. Где её носит? Десять минут туда, десять — обратно. От этой взбалмошной девчонки можно ожидать чего угодно. Радуйся — твои проблемы решатся сегодня-завтра, так нет же! Почему так волнует судьба человека, которого знаешь не больше суток? Почему этот человек кажется таким родным?

Что она надумала? Пошла на море? Решила свести счёты с жизнью? Или всё-таки поехала туда, к этим… палачам? «Интересно, если бы я знал, что жизнь матери в опасности, что сделал бы? Что-что, и так понятно — сбежал бы. Наверное, беспокоясь за Олю, я отдаю долг своей совести? Однако, большие у неё проценты!»

Что делать? Сидеть и ждать? Позвонить Эдуарду? Ну, позвоню, и что? Доехать она ещё не успела. Предупредить? А толку! Что он сделает против них?

Ладно, вдруг она захотела поплакать, спрятавшись от чужих глаз. Или освежиться. Звала же на море! В такие моменты тянет побыть в одиночестве.

Хлопнула входная дверь. Опрокидывая табурет, Алекс рванулся к выходу. Оля! Но на пороге — незнакомый седобородый мужчина. Это ещё кто? Гость протянул руку:

— Сергей. Я доделываю ремонт на втором этаже. Алёна не говорила?

Скрепив знакомство рукопожатием, Алекс пробормотал что-то невразумительное и вышел во двор. Солнце сместилось к западу, зацепилось за верхушки сосен, растущих вдоль забора. Какой сегодня бесконечный день! День длиною в вечность. Может, это день-перекрёсток, и вся жизнь зависит от того, куда повернёшь? Дороги призрачные, пропустишь момент — и некуда уже сворачивать, и простоишь всю жизнь под ржавым указателем в чистом поле.

Направо повернёшь — коня потеряешь, налево — жизнь. Над прямой дорогой вороньё кружит. Если пойти назад, то можно потерять душу. И что делать?

Сергей стал рядом, закурил и заладил про стройку. Алекс не слушал. Прошло полтора часа. Чёрт побери!

— Можно вас попросить? — прервал он разглагольствования Сергея.

— Смотря, о чём пойдёт речь, — медленно проговорил он.

— Если придёт девушка… невысокая такая, худенькая, в бандане, скажите ей, пусть позвонит. Дадите ей свой телефон?

— Эх, молодёжь! — пробасил он. — Не вопрос. А что, у неё мобильного нет?

— Нет. Поломался. Записывайте мой номер, — Алекс продиктовал по памяти и направился к дороге.

— Женщины, — донеслось бормотание Сергея, — думают, что они центры мироздания, у нас не должно быть ничего, кроме них. И всё время опаздывают.

На остановке толпились отдыхающие с пляжными сумками и зонтами от солнца. Переполненная маршрутка не остановилась. Алекс зашагал к конечной, где обычно стояли такси. Ни одной машины!

Оля, пожалуйста, не ходи туда! Это страшные люди!

Подъехала «Тойота» с шашечками и сразу же была атакована толпой рассерженных отдыхающих. Приличные на вид девушки едва не подрались. Н-да, тут можно простоять до потопа. Придётся бежать на перекрёсток и ловить попутки.

Он шёл вдоль дороги и поднимал руку с зажатой между пальцами двадцаткой — столько стоило доехать до города, — но никто не останавливался. То ли взбудораженный автостопщик пугал водителей, то ли они просто ленились.

К счастью, возле магазина обнаружился тёмно-синий минивэн. Алекс уселся на заднем сидение.

— До города сколько?

— Пятьдесят, — сказал водитель, не оборачиваясь.

Вот жлоб поганый, подумал он, но промолчал. Всё равно выбора нет.

— Мне в Стрелецкую, — добавил Алекс.

— Тогда сто.

— Совсем оборзели! — Алекс хлопнул дверью.

Задыхаясь от злости, он голосовал на перекрёстке. Мироздание как будто старалось его удержать. Даже этот жлоб-карпала… Наверняка ведь с другими так не борзеет. Или всё-таки не против него этот заговор — против Оли?

Словно подтверждая его мысли, остановилась белая «копейка». Старик в клетчатой кепке переложил назад чемоданчик с инструментами и открыл дверцу. Прежде, чем сесть, Алекс поинтересовался:

— За двадцатку в Стрелецкую…

— Садись скорее.

Переводя дыхание, Алекс плюхнулся на сидение и протянул деньги. Старик бросил двадцатку в бардачок и надавил педаль газа.

Всё-таки справедливость — миф. Её придумали проигравшие, сильным мира сего она ни к чему. Есть те, кто верит, что господь воздаст всем по заслугам. Бред! Живёт на земле тварь, которая только мычит, двух слов связать не может, гадит вокруг себя, иногда — спаривается с себе подобными. Например, те уроды в Строгановке. Но — возлюби ближнего, не тронь его! Эта тварь нужна. А то, что возведено в идеал, то, о чём слагаются песни и книги, оказывается, абсолютное зло! Человек, который способен отдать жизнь ради другого — и не человек вовсе. Хорошо, что удалось предупредить Ленку. Только бы она успела прочесть сообщение! Быть с ней заодно не хочется, но ещё меньше хочется помогать тем, кто защищает тварей от справедливости.

— Молодой человек! — нарушил молчание водитель. — Я приторможу здесь, вам останутся две остановки троллейбусом…

— Огромное спасибо! Вы меня спасли!

Алекс захлопнул дверцу и запрыгнул в троллейбус.

Сошёл он возле центрального универмага и, расталкивая медлительных прохожих, помчался по знакомым улицам. Только сейчас он понял, почему Оля так себя вела. И то, что она поехала именно к палачам, тоже не вызывало сомнений. Иногда бездействие невыносимо, даже если знаешь, что ты ничем не поможешь. Но если в такой момент побежишь, потом всю жизнь будешь спасаться от невидимого врага — совести.

Остановился он возле клуба с титанами, отдышался и по памяти набрал маму.

— Алло, — проговорил её выцветший голос.

— Мама, — прохрипел он, облизал пересохшие губы, — не волнуйся, всё уладилось, я скоро приеду.

— Алёша! Лёшенька, ты?

— Всё хорошо, не переживай. Я перезвоню вечером.

— Лёша!..

Он отключил телефон и зашагал к дому, где жил Олин возлюбленный.

Хирург

— Хрена вам! — крикнула Оленька и бросила трубку.

Правильно, девочка, нечего тебе здесь делать. Уезжай как можно дальше. Я перевёл взгляд на Мерилин: восковое лицо, немигающие глаза. Труп. Ходячий труп.

— Ничего, — проговорила Мерилин. — Я знаю, где её искать.

— И что ты сделаешь? Пиф-паф? — я презрительно скривился, но моё поведение на них не влияло.

— Активирую программу, — холодно ответила она и направилась к двери.

Напарник, вперившийся в монитор, даже не проводил её взглядом.

Револьвер этот стервятник положил к себе в карман, теперь до него не добраться. А так хотелось бы! Первый раз в жизни я убил бы с наслаждением. И до ружья в шкафу тоже не дотянуться. Чёртова беспомощность. Они уверяют, что, как только Оленька найдётся, ноги снова будут слушаться. Только бы ей не взбрело в голову сюда приходить! И себя погубит, и… нет, не меня. Со мной всё ясно, это вопрос времени, и только. Червяк, надетый на крючок, умрёт вне зависимости от того, клюнет на него рыба или нет.

Если бы повернуть время вспять… Я сделал бы так же. Человечеству необходима чистка. Такие, как я, уже не справляются, поэтому пришли они. Мальчик, которого занесло вчера не пойми каким ветром, тоже из новых, но его почему-то не тронули. Окажись такой рядом, работать было бы невозможно. Немудрено, что в его городе образовался очаг, он скрыл всех переродков. Когда такое было, чтобы переродки сознательно сбивались в стаи? Одни палачи ничего не видят. Вернее, видят, но мальчишка для них нормален, потому что рядом с ним комфортно.

— Скажи-ка, Дмиртий, — нарушил молчание я. — Каковы критерии нормальности?

— Это чувствуется. Когда рядом опасность, рвётся пространство, — ответил стервятник. — Похожее ощущение, если поблизости чужак.

— А тебе не кажется, что это субъективно? Вы устарели. Вирусы мутируют, организм эволюционирует, и новые защитные механизмы…

— Это ересь, попытка оправдаться. Если бы ты ощутил то же, что и мы, ты бы понял. Огонь прекрасен, на него можно смотреть часами, но разводить костёр в квартире это безумие. Твоя Оля — это огонь в квартире.

Может, он и прав. Но у каждого своя правда, даже у червяка, нанизанного на крючок.

— Что с ней будет, если…

— Я бы сказал не «если», а «когда», — поправил стервятник и заёрзал на стуле. — Она заснёт и не проснётся, не будет ничего страшного. Мы скажем ей, что ошиблись, и уйдём, она даже знать не будет.

— Как милосердно!

Дилинь-динь, дилинь-динь — заголосил дверной звонок. Кого опять принесло? Что-то в последнее время стало много незваных гостей. Стервятник слетел с насеста и зашагал в прихожую. Наверное, вернулась Мерилин. Помогая себе руками, я попытался передвинуться на край дивана, и вдруг встал на ноги. Чёрт побери! Только бы успеть! Я рванулся к серванту, где стояла шкатулка с патронами. Три штуки, хватит и двух. Пока стервятник возился со щеколдой, я вытащил ружьё из шкафа и зарядил его. Крупная дробь не убьёт мгновенно, но болевой шок обеспечен. Тела-то у них человеческие! Надеюсь, у меня будет пару мгновений…

— Оля, прижмись к стене! — крикнул я и одновременно нажал на курок.

Асоциальный элемент

Когда Ольга шла знакомыми улицами, её ноги тряслись, а сейчас как будто вросли в коврик под дверью. Не осталось ни страха, ни жалости к себе. Только глубоко в душе теплился огонёк, который и заставил надавить на звонок. Всё, назад хода нет.

Кто-то неслышно подошёл к двери, посмотрел в глазок. Холод продрал по спине. Ольга закусила губу и потупилась. Это не Эдуард. Адреналин бурлил в жилах, инстинкт самосохранения гнал прочь, но она не могла сдвинуться с места. Вот, значит, о чём говорил Лёшка…

Гость Эда никак не мог выбраться из квартиры — замок заклинило.

— Ольга, прижмись к стене! — крикнул Эдуард, и её отбросило от двери.

Грянул выстрел, она схватилась за голову и вылетела на улицу. Что это? Кто? Когда она вернулась, в квартире что-то булькало и хлюпало.

— С-сука, — донеслось сдавленное ругательство.

Из соседней квартиры высунулась раскрасневшаяся женщина:

— Что за грохот? — пролепетала она. — Газ взорвался?

— Скорее всего, что-то упало, — шепнула Ольга, от страха у неё пропал голос.

Щёлкнул замок, приоткрылась дверь… Эдуард! Глаза шальные, губы сжаты…

— Безобразие! — пробубнила женщина. — Средь бела дня…

— Вызывайте милицию, — отрезал он. — Там труп. Идём, — его рука легла на Ольгино плечо.

— В-вы серьёзно?

— Конечно серьёзно, — он улыбнулся.

Наверху хлопнула дверь, послышались шаги.

— Совсем с ума посходили… — буркнула соседка, исчезая в своей квартире.

По улице шли молча. Мысли вылетели из головы. Только возле гаража Ольга пришла в себя и прижалась к Эдуарду.

— Я же говорил, чтобы ты не приходила! Зачем?

— Думаешь, я смогла бы спокойно жить дальше, зная, что ты… Что они…

— Зная? Они могли солгать.

Он открыл ворота, выехал на машине и открыл дверцу:

— Садись.

— Ты их убил?

— Одного. Из дробовика, — он нервно хохотнул. — Второй поехал за тобой.

Будто умываясь, он провёл по лицу руками и усмехнулся:

— Всё. Уже всё.

— В собственной квартире! — прошептала Ольга. — Тебя же теперь посадят.

— Не успеют, — он выжал газ.

Не понимая, Ольга искоса посмотрела на него: другой человек — дёрганый, злой. Ноздри раздуваются, губы сжаты. Рука легла на его коленку.

— Что нам теперь делать?

— Тебе, однозначно, уезжать.

— А тебе?

— Мне? — нервный смешок. — Всё, я уже сделал.

И тут до неё, наконец, дошло, она откинулась на сидение и закусила губу.

— Из-за меня, — шепнула она, глядя на окна, позолоченные закатным солнцем.

— Глупости. Это мой выбор. Я бы их всё равно пострелял. Ты мне помогла, спасибо.

Дальше ехали молча. Ольга очнулась только возле знакомого шлагбаума с замком. Когда Эд собрался вылезти из машины, в кармане брюк запиликал телефон.

— Что им всем от меня надо?

— Кто это?

— Не знаю, — он сбросил вызов, швырнул телефон на сидение и пошёл открывать замок.

Как только Эд вернулся, сотовый пискнул, отчитавшись о принятом сообщении.

— Кто ж это, блин, такой вежливый?

Читая, он вскинул брови, потёр лоб и проговорил:

— Эдуард, это Алекс. Оля с вами? — он перевёл на неё взгляд. — Что это значит?

— Лёшка, — пролепетала она. — Приходил к тебе сегодня. Молоденький блондинчик. Это я просила его, чтобы… Вот.

— Так ты с ним знакома? — Эд просиял, встряхнул её за плечи. — Это же щит!

Машина остановилась возле забора из дикого камня. Эдуард выскочил из салона, Ольга осталась. Зря. Всё — напрасно. Будь проклят тот день, будь проклята Бледная Ящерица, из-за которой всё это случилось!

Время неслось лавиной, как всегда, если опаздываешь.

Выбравшись из машины, она отворила калитку и замерла. Эдуард принёс в рубашке поздние абрикосы, одну протянул Ольге, другую съел сам, зажмурился от удовольствия.

— Ну что ты, маленькая! — Он приподнял её голову за подбородок — как тогда, в больнице. — Всё ведь хорошо закончилось.

Она всхлипнула, ещё раз всхлипнула.

— Неужели не было выхода? А если тот… палач жив? Не хочу, чтобы ты умирал! Да лучше бы мне десять раз издохнуть…

— Иди сюда, — за спиной сомкнулись его руки. — Давай сядем на скамейку. Вот так. Теперь можно говорить. За сорок лет я превратился в бесчувственный чурбан. Вот представь: весна, а ты не замечаешь аромат цветов. Через небо перекинуто коромысло радуги, а тебе всё равно. Абрикосы эти… я бы просто забыл про них, понимаешь? Все эти годы я медленно умирал и превращался в функцию. Ещё немного, и стал бы, как они. Раньше всё было чёрно-белым, но появилась ты, и я научился различать цвета. Как подслеповатый старик, который однажды смог рассмотреть звёзды. Не стоит себя винить. Вытри слёзы. Помнишь рассказ, где старуха поменяла остаток своей никчемной жизни на один день молодости?

— Меня всё равно найдут. Н-напрасно… Я лишняя.

— Нет, ты не лишняя, ты первая. Мальчик Лёша рассказал тебе свою историю? Его не просто так хотели заполучить. Он — щит, а ты, Оленька, — меч. Ваша встреча не случайна, вы это они наоборот. Когда он рядом, ни одна сволочь тебя не почует. Тебя не нашли только потому, что рядом был щит. Ни один человек не лишний, запомни это. А теперь, — он протянул телефон, — звони ему и договаривайся о встрече.

Ольга повертела в руках сотовый, бездумно понажимала кнопки.

— Не буду. Не хочу такой щит. Ну почему не ты?

— Потому что это ваше время…

— Как ты меня назвал… скажи ещё.

— Оленька.

— Нет.

— Маленькая, — Он улыбнулся. — Отдавай телефон, сам позвоню.

Поднявшись, он отошёл за угол дома.

Был тёплый июльский вечер, но зубы отбивали дробь. Медленно опускались сумерки. В траве скрипнул сверчок, осмелел и затянул свою песню. Вернулся Эдуард, обнял, и тревога отступила. Всё хорошо, словно и не было этого безумия. Словно только вчера они сидели у костра. На скамейку прыгнула кошка, потёрлась о локоть.

— Вставай, поехали.

— Не хочу, — Ольга мотнула головой.

— Ну что ты, как… Маленькая, поехали.

— Не хочу никого видеть, кроме тебя. Хотя бы в этот вечер. Можно? На Филиант тоже не хочу. Давай останемся?

— Тогда я один смотаюсь. Туда — и назад.

— Нет!!! Не отпущу.

— Мы вернёмся, обещаю.

Ольга посмотрела на округлившийся живот кошки.

— Она беременная.

— Странно. Раньше у неё не было котят.

— Я её заберу, можно? — сказала Ольга возле машины.

— Ей здесь хорошо. Как родит, возьмёшь котёнка.

Заурчав мотором, машина тронулась, выехала на трассу и устремилась к пока ещё светлой линии горизонта.

Алекс

Когда Алекс прибыл на место встречи, сразу же увидел прохаживающегося вдоль остановки Эдуарда. Заметив Алекса, он сунул сигарету в рот, махнул рукой и указал на припаркованный в паре метрах старенький «Додж».

Оля сидела рядом с водителем. В зеркале отражались её потускневшие глаза.

— Сейчас заедем к ближайшему банкомату, и — на дачу. К вам, молодой человек, у меня серьёзный разговор.

— Весь сегодняшний день состоит из серьёзных разговоров, — вздохнул Алекс.

Интересно, почему Оля такая замученная? Всё, вроде бы, разрешилось, а вид у неё такой, как будто кого-то хоронит.

До банкомата ехали минут пять. Эдуард вылез из салона.

— Оля, что случилось? — не выдержал Алекс.

— То, чего я боялась. Ты был прав: я ничего не смогла изменить.

— Не понимаю…

— Это программа, — она поднесла палец к голове, — самоуничтожения.

Из мрака вынырнул Эдуард с пачкой денег в руке, уселся, перевёл дыхание:

— Так… едем на дачу, там и поговорим.

— Ну, на дачу так на дачу, — Алекс пожал плечами и зевнул — брала своё бессонная ночь.

В огороде Эдуард развёл костёр, постелил ковёр на траву, уложил на него Олю и отвёл Алекса в сторону.

— Какие у тебя планы?

— Не знаю… Домой поеду через пару дней, а что?

— Возьми, — он сунул в руку пачку денег и заглянул в самую душу. — Позаботишься о ней?

Что за бред! Алекс вернул деньги.

— И так позабочусь. Она заслужила право на жизнь.

Эдуард достал сигарету и долго не мог справиться с зажигалкой. Наконец закурил и сказал:

— Настало время другой справедливости. Вы новые люди нового времени. Ты — щит, за которым она может прятаться. Без тебя её сразу же почуют. Двое, что были у меня в гостях, как они тебе?

— Зомби какие-то, — Алекс поморщился.

— Ты близок к истине.

— Я предупредил тех… в Кременчуге.

Удовлетворённо кивнув, Эдуард продолжил:

— Надеюсь, я в тебе не ошибся. Завтра меня не станет. Нужно, чтобы вас здесь не было, потому что она…

— Понятно.

— Это хорошо, — он выпустил струю дыма и долго разглядывал что-то под ногами. — Завтра утром вы отбудете на ближайшем поезде. Вот порошок, добавишь ей в питьё, пусть спит.

— Она вас… тебя любит, по-моему. Думаю, она никуда не поедет.

— Это мои проблемы. Значит, договорились?

Алекс пожал протянутую руку, спрятал порошок в кармане брюк. Наверное, мама удивится Оле. Но её нетрудно будет убедить, она всегда мечтала о дочери.

У костра, вытянув ноги, сидел Эдуард и гладил Олю по голове. В сердце шевельнулось что-то холодное, тошное… Ревность? Чтобы не мешать, Алекс уселся на скамейку и долго тискал трёхцветную кошку.

Когда он вернулся, возле прогоревшего костра никого не было. Замотавшись в ковёр, как в кокон, он провалился в сон.

Хирург

Громыхнув вагонами, поезд свистнул и тронулся. Из открытого окна на меня смотрел светловолосый мальчишка. Дальше, дальше, дальше… и вот уже не разглядеть его лица. Видно только, что занавеска ещё отодвинута.

Оленька спит и будет спать ещё долго, а когда проснётся, то поймёт, что возвращаться некуда. Уезжай, маленькая. Никогда — какое короткое время. Сначала ты будешь оживлять памятью момент, когда засыпала на моей груди, но со временем воспоминания обесцветятся. Мне хочется, чтобы ты помнила, но честнее сказать: забывай скорее.

Маленькая клеточка чего-то невообразимо-прекрасного. Или всё-таки я ошибаюсь? Нет, я прав, ведь правда у каждого своя. Новые люди нового времени, вам будет трудно, но вы справитесь, я верю.

Я стоял посреди перрона, пока последний вагон не исчез из виду. Пожилая дворничиха в двух шагах от меня скребла плитку самодельной метлой.

— Женщина, — окликнул я — она обернулась.

Красные от недосыпания глаза, обвислые щёки…

— У вас тяжёлый неблагодарный труд, — я протянул ей двухсотку. — Возьмите, вы заслужили.

От неожиданности она впала в ступор и глядела для деньги как на чудо.

— Мне всё равно они уже не нужны.

Только когда я зашагал к машине, донеслось её спасибо. Усевшись за руль, я открыл початую бутылку виски и приложился к горлышку. По венам побежало тепло. Столько лет впустую. Жаль, как жаль!

Я выжал газ — машина сорвалась с места, спугнув стаю голубей.

Зато у меня есть вчера и сегодня, и сегодня не кончится никогда…

Оглавление

Деева Наталья . Хирург

  Вместо предисловия

  Асоциальный элемент

  Алекс

  Шалый

  Хирург

  Асоциальный элемент

  Алекс

  Шалый

  Хирург

  Асоциальный элемент

  Алекс

  Хирург

  Асоциальный элемент

  Алекс

  Хирург

  Шалый

  Асоциальный элемент

  Алекс

  Шалый

  Хирург

  Асоциальный элемент

  Шалый

  Асоциальный элемент

  Шалый

  Хирург

  Алекс

  Асоциальный элемент

  Хирург

  Асоциальный элемент

  Хирург

  Алекс

  Асоциальный элемент

  Алекс

  Асоциальный элемент

  Алекс

  Хирург

  Асоциальный элемент

  Алекс

  Хирург

Реклама на сайте