«Ночная бомбардировка Нью-Йорка»

Сергей Гунькин

НОЧНАЯ БОМБАРДИРОВКА НЬЮ-ЙОРКА

Воронежу, "ЗАЗ-968 М" и Нью-Йорку,

городу, в котором я никогда не был

- посвящаю.

Совсем недавно, листая географический справочник, я был удивлен очень и неприятно, обнаружив, что, оказывается, Нью-Йорк не самый крупный город мира. Один из крупнейших, но не самый. Даже расстроился слегка: я-то считал, что ему не то что нет равных, но и даже близко к нему никто не стоит. А тут оказывается... Но недолго я был в расстройстве, потому как глупости все это и чушь собачья. Да разве можно судить об истинном величии так?! Что это за величие, если его можно измерить квадратными километрами и числом заблудших душ, в тесноте обитающих на сих площадях? Дерьмо это, а не величие, а если и величие, то я от него отказываюсь, даром мне такого величия не надо. Что же это получается: раз китайцев больше всех, то они самые великие? Ну уж нет - дудки, очень сомневаюсь я в этом, даже учитывая то, что китайский народ весьма люблю. Величие, скорее, не количественный, а качественный показатель, или, что еще вернее, тонкий баланс между ними. Европа, спору нет - хороша, но слишком уж мизерна, Азия и прочий развивающийся мир громадны, но необустроены. Золотая середина пролегла по Америке, и потому Нью-Йорк, ее бесспорный символ, самый великий город на свете, царь городов и столица мира. Куда до него латиноамериканским и азиатским деревенькам, по сравнению с ним они все равно что московская барахолка в Лужниках, рядом с супермаркетом из того же Нью-Йорка. Москва, к слову сказать, тоже деревня, хоть и сердце Родины. Но это так, к слову, Родина она одна, и обсуждению не подлежит, потому как трудно обсуждать ее и не кощунствовать, ну ее к бельмесу... Вот Нью-Йорк - совсем другое дело, тут можно что угодно понапридумывать. Да и что греха таить, еще совсем недавно, я сам не любил этот город, всматриваясь в телеизображения его многолюдных улиц, видя небоскребы и запруженные автомобилями дороги, яркие огни реклам, мелко и безнадежно вздрагивал в своем Воронеже, злился на то, что есть на земле такой город, и упрямо, изо всех сил старался радоваться, что там меня нет. Боялся его и ненавидел, он мне казался злым, чужим и бездушным. Но теперь, узнав Нью-Йорк ближе, посмотрев на него с высоты птичьего полета, окинув его стройную красоту из поднебесья, я полюбил этот великий город, проникся к нему нежностью, симпатией и восторгом. Мои чувства к нему столь глубоки, что их почти невозможно передать словами; любые, даже самые громкие и прекрасные слова, звучат тут слишком не так, тут нужны иные, быть может, музыкальные звуки. Об этом можно пропеть, но только без слов, или сыграть на каком-нибудь очень уж задушевном музыкальном инструменте; дуэт флейты и виолончели, я думаю, вполне мог подойти бы, если играть торжественно и печально. Нью-Йорк для меня больше чем город, в который я безраздельно влюблен, место, где я на миг познал полное, ничем не омраченное счастье и нашел после долгих изнурительных поисков свою душу. И даже нечто большее, чем она, моя пугливая и робкая находка, оказалась способна вместить. Вот почему я так часто встаю по ночам и не в силах больше уснуть, с устремленным ввысь взором, задумчивый и грустный, курю одну сигарету за другой, втягиваю легкий войлок фильтров и не замечаю этого. Меня донимает ностальгия, и порой она столь мучительна, что становится невыносимо жить, но все равно, я ни о чем не жалею. Да и как об этом можно жалеть?! О, Нью-Йорк, далекий город, где все мечты сбываются, мое краткое столкновение с тобой раскололо меня, напрочь отбросив всю былую пустоту моего никчемного существования; то, что было до тебя - было позором и тьмой, после - явились свет и величие. Вот почему воспоминания о тебе так сладостны, несмотря ни на что. И пусть нас разделяют многие тысячи миль, пусть мы никогда не увидимся, я сохраню тебе верность до конца дней своих, ведь ты мой единственный праздник, праздник, который всегда со мной... Вообще-то, так про Париж было сказано, Хемингуэй сказал, но к Нью-Йорку, по-моему, лучше подходит. Хотя откуда мне знать, Париж я не бомбил, я Нью-Йорк бомбил!

Снова и снова вспоминаю я тот хмурый осенний день, день накануне полузабытого праздника Красного Октября. Всю ночь буйствовавшие дождь и ветер вконец уничтожили все следы минувшего лета, сорвав с деревьев остатки пожелтевшей листвы. Утро предстало печальным и обнаженным, ветер стих, проливной дождь сменился тягучей моросью - от всего этого так и веяло пораженчеством. Мне долго не хотелось вставать, зябко кутаясь в одеяло, я был ленив и депрессивен. Мне ничего не хотелось в то утро: не хотелось писать книгу, не хотелось жить и умирать тоже не хотелось - обычное осеннеe настроение, разве что чуть безнадежней, но это, наверное, все от холода. Но потом все же встал и, попытавшись жить, попробовал написать рассказ, но рассказ что-то не заладился, и мне захотелось умереть... Вот такое выдалось утро, не очень-то веселое. После полудня в почтовом ящике я обнаружил дурацкую повестку из военкомата. Ей богу, дурацкую, хоть и с печатью, ну а как ее еще можно назвать, если мне, человеку вообще невоеннообязанному, законному дезертиру всех армий и войн, адресуется бумажка с рваными краями, в которой предписывается явиться в тот же день в 22.30 в парк, прилегающий к городской ТЭЦ N2 (ул. Ясных Зорь, 1), предварительно прихватив с собой кружку, чашку, ложку, трехдневный запас пищи, туалетные принадлежности и документы, все, какие только есть. Шутники это были или просто идиоты меня нисколько не интересовало, бросив дурацкую бумажку в мусорное ведро, я снова засел за рассказ. День грозил преподнести сумасшествие: мозги набекрень и не в ту сторону, голова - кругом, за окном уже темно, а воз все там же. Чертов рассказ никак не получался, вроде все есть: герои, сюжет, мораль, а рассказа нет, и все в нем надуманно и фальшиво. Тон! Я не мог найти нужный тон, чтобы рассказ зазвучал - и это злило и утомляло меня больше всего. Хотя, господи, кому это нужно? Разумеется, за всеми этими переживаниями я и вовсе забыл про дурацкую повестку из военкомата. Звонок в дверь - и меня застали врасплох - на пороге стояли трое людей: два военных и один в штатском. Штатский был за главного и всем заправлял, военные, те молчали все время, говорил в штатском.

- Галкин Сергей Анатольевич? - осведомился штатский злым вибрато и, не дожидаясь ответа, решительно шагнул в прихожую. Военные, два старших лейтенанта, подтянулись за ним. Дверь захлопнулась. - Вам повестка была, почему не явились?

- Какая повестка? Никакой повестки не получал, - в полном замешательстве на всякий случай соврал я. - Кто вы такие?

- Лейтенант, осмотрите мусорное ведро, а вы, - штатский кивнул головой в сторону второго офицера, - корзину для бумаг в туалете.

- Не было никакой повестки, - упрямо цепляясь за ложь, я сделал два шага назад, пропуская лейтенантов на кухню и в туалет. Потом зачем-то посмотрел на часы и радостно воскликнул, не сдержавшись:

- Так время еще не подошло, времени-то только без пятнадцати десять! чем с головой себя и выдал.

- Он сознался, отставить, - скомандовал штатский военным, а мне, окинув пронизывающим прищуром, презрительно скривив губы: "Собирайтесь".

- Никуда я не пойду! - заартачился я. - Это не законно, мне уже тридцать скоро, возраст непризывной, да и, вообще, я невоеннообязанный. Вы хоть знаете, что за статья у меня стоит в военном билете? Мне нельзя...

- Прекратить препирательство! - перебив меня, сердито заорал штатский. Исполняйте приказ, а если нет, у нас найдутся другие средства заставить вас подчиниться, - и чуть ласковей, - в конце концов это ваш гражданский долг. Да, и еще, когда документы собирать будете, не забудьте про водительское удостоверение, оно тоже понадобится.

Я решительно ничего не понимал, на шутку, пусть даже на дурную, это нисколько не походило. Штатский был слишком уж почтенного возраста и слишком серьезен на вид, чтобы так глупо шутить. На роль дурацкого шутника он явно не потянул бы, да и два плечистых лба-старлея, что стояли сбоку, чуть ли не по стойке смирно, вооруженные и хмурые, тоже не были похожи на веселых проказников, падких на розыгрыши.

- Тут какая-то ошибка, и за произвол вы еще ответите. Черти что, пиночетство развели, - промямлил я, натягивая свитер, набор дежурных фраз. (Черта с два они ответят! Даже если выведут меня, поставят к стенке и расстреляют! А в рапорте напишут, что убит при попытке к бегству, и все спишется!)

Я решил подчиниться, а что мне еще оставалось делать? Я один, а их вон сколько, да еще к тому же вооруженные, у лейтенантов кобура так и отвисает, да и у штатского, небось, тоже наган под плащем. И как назло, из дома все ушли, заступиться некому...

- Права не забыли? - побеспокоился штатский, перед тем как выходить.

- Не забыл, - раздраженно ответил я. Сдались ему эти права, все на честном слове держится, а он заладил тут. Не положены они мне, хоть и имеются!

По лестнице спускались таким порядком: штатский чуть впереди, лейтенанты по бокам, за локотки придерживают, чтобы, значит, не убежал. У меня, честно сказать, мысль такая была - дать деру, но не решился, уж больно бдительные, черти.

У самого подъезда стоял наготове с включенным двигателем закрытый фургон цвета хаки с армейскими номерами, в него меня и затолкали. Лишь только я очутился в нем, он тут же очень резво сорвался с места, и мы куда-то покатили. Ехали часа два: вначале фургон часто поворачивал и притормаживал, видимо, у светофоров, а потом все прямо и очень быстро, скорее всего, выехав на трассу. Вот тут я особенно и забеспокоился, стал настойчиво приставать к штатскому с расспросами, истерично требовал объяснений. Позорная строка в моей биографии, да и что говорить - здорово я тогда струсил, до сих пор стыдно за свое малодушие. Это все диссиденты и демократы чертовы, они во всем виноваты - запугали народ тридцать седьмым годом, сталинским террором мозги запудрили. Если им верить, то раз за человеком пришли ночью или, скажем, поздно вечером, посадили в фургон и куда-то везут за город, в неизвестном направлении, так значит непременно в расход пустят. Я так тогда сдуру и подумал, потому и плакал навзрыд, и не столько из-за того, что смерти очень боялся, а потому, что несправедливо так, без суда и следствия, словно я не человек, а букашка какая-нибудь мелкая, раздави меня, и никто не заметит. Обидно это. А штатский тоже, хорош гусь, нет бы мне правду сразу рассказать, чтоб я не мучился понапрасну, молчал всю дорогу - буркнул еще вначале, что всему свое время, да и молодцам приказал держать меня крепче. А я все терзался, только к концу пути чуть успокоился; от всех этих тревог я как-то быстро и совершенно незаметно для себя пожлобел, а ожлобев окончательно, сразу стал смелее, со зла решил даже, что когда стрелять в меня будут, плюну им в рожи, а глаза закрывать не стану...

Фургон резко затормозил, остановился; штатский открыл дверь, выпрыгнул, огляделся, махнул рукой лейтенантам; те в миг меня выволокли. Пока я был в пути, поднялся ветер, облачность усилилась, дождь окреп - стало еще темней, холодней и гаже. От всего этого, да от будущего моего неясного, такая тоска меня обуяла, что хоть волком вой!

"А ведь не плюну, наверное, испугаюсь, да и глаза в страхе закрою", подумалось горько.

Стал смотреть, куда это меня завезли, любопытно все же; смотрю - вроде как поле, большое поле, уходящее краями то ли в лес, то ли просто во мрак, огни кое-где светятся, ногой топнул - твердо, голову наклонил пониже, пригляделся, так и есть - бетон. Все понятно, секретный аэродром, значит, а я зачем здесь тогда? Может, вовсе, не расстрелять меня хотят, а отправят по воздуху куда-нибудь в Сибирь-матушку на рудник, уран для страны добывать? Вот почему, оказывается, штатский на счет прав беспокоился, у них там водителей не хватает, мрут быстро, а я, значит, шоферить буду. Но ведь это неправильно, неувязочка вышла, мне же нельзя!

Между тем, пока я так рассуждал, меня подвели к черной "Волге", стоявшей неподалеку. Все фары у нее были выключены, потому вначале из-за темноты я ее не увидел.

"Крюков, свет", - произнес из глубины "Волги" суровый голос, и свет неприятно резанул по глазам. Из "Волги" неторопливо вышел дородный силуэт. Придержав дверь, штатский сделал шаг назад, стал по стойке смирно и бодро, совсем не по-штатски, отрапортовал силуэту:

- Товарищ генерал, объект доставлен.

- Долго, товарищ Зимовец, долго. Жду уже полчаса, - с ходу распек генерал штатского.

- Дождь, шоссе влажное, товарищ генерал, - нашелся Зимовец, - зачем зря рисковать, времени еще достаточно.

- Это верно, - согласился генерал, - ДТП нам еще не хватало. Ну-ка, покажите мне его.

Лейтенанты выпустили мои локти и подтолкнули к генералу. С хмурым выражением лица генерал оглядел меня, и я, уже слегка оправившись от ряби в глазах, украдкой оглядел генерала. Генерал как генерал, не больше, но никак и не меньше: по одной большой генеральской звезде на каждом погоне, внушительная орденская колодка на груди, бугаист, осанист, краснорож, похоже не дурак выпить, но долг прежде всего, одним словом, старый вояка. Даже на погоны смотреть не надо, сразу видно, что генерал-майор как минимум - хороший, честный генерал, мне он сразу понравился. И наверняка он ничего не знает, это все товарищ Зимовец подстроил, он, проклятый, по нему сразу видно, что он карьерист бездушный и на руку нечист. А вот до генерала не дослужился, в лучшем случае полковник задрипанный, а то и вовсе майор, так ему и надо, как говорится, бог шельму метит... Хотя кто его знает, возможно, и дослужится еще, возраст позволяет, да и вон какой ретивый... Но только не с моей помощью! Сейчас он у меня получит.

- Разрешите доложить, товарищ генерал! - собравшись с духом и подавшись вперед, руки по швам, я старался говорить громко и решительно. - Товарищ Зимовец умышленно вводит вас в заблуждение относительно моих водительских прав. Никаких прав на них я не имею, права утрачены мной десять лет назад, вследствие неизлечимой болезни, ну а то, что они у меня есть, так это просто пустая формальность, устранить которую изза нехватки времени я не успел, но клянусь и торжественно обещаю при первом удобном случае сделать это. А что касается товарища Зимовца, служебная несостоятельность которого у меня не вызывает никаких сомнений, то я настойчиво рекомендую вам заняться проверкой его...

- Молчать! - рявкнул генерал.

- Есть молчать, - не растерялся я. Пожалуй, переборщил чуть; слишком уж замысловато и вольнодумно, но ничего, пусть знают с кем дело имеют; меня так просто не возьмешь, я ни какой-нибудь там невежа, я прозу пишу; если понадобится, могу и еще кое-что запросто состряпать. Товарищам в тридцать седьмой год вздумалось поиграть, ну что ж, я готов.

- Кого ты мне привез? - генерал гневно выпятился на товарища Зимовца. Он же провалит все! И что он там насчет прав буробит, есть они у него или нет?

- Считайте, что уже нет, товарищ генерал, - поспешил вставить я. - Какой из меня водила, я все давно забыл, даже руль не помню в какую сторону крутится...

- Что?! - напружинился генерал.

- Врет он все, - успокоил генерала товарищ Зимовец, - гоняет, как проклятый, за последний месяц восемь раз на своем "Запорожце" от нашего оперативного "Мерседеса" уходил.

- Так вы за мной следили?! - моему возмущению не было предела.

- Больше года, - заверил меня товарищ Зимовец, - все знаем, так что врать и отпираться бесполезно. Товарищ генерал, можно вас? - генерал и товарищ Зимовец отошли в сторону и тихо о чем-то заспорили. Говорил в основном товарищ Зимовец, подговаривал видно, гад, генерала против меня.

Посовещались, подошли. Генерал заметно подобрел, а товарищ Зимовец каким был, таким и остался. Неужели добился-таки своего, прохвост?

- Ты, сынок, не горячись, - генерал отечески похлопал меня по плечу, задание тебе предстоит почетное, хоть и нелегкое, героем будешь, коль справишься. Давай познакомимся, а то что мы так все по уставу, да по уставу. Я генерал Щекин, - генерал протянул руку.

- Сергей, - пожимая генералу Щекину руку, пробормотал я, терзаемый предчувствием, что линия товарища Зимовца взяла вверх. Рука у генерала Щекина была большая, мягкая и горячая.

- А это товарищ Зимовец, на него не сердись, он суховат иногда бывает, но специалист отменный и делу нашему предан безраздельно.

Пожав холодную, жесткую руку товарища Зимовца, я простодушно изрек:

- Да не гожусь я для этого, товарищ генерал. Спасибо, конечно, за доверие, но не гожусь, да и возраст у меня непризывной - тридцать скоро вон стукнет. Вам бы кого помоложе...

- Что за упадничество! - взъярился снова генерал Щекин. - Знать еще ничего не знаешь, а уже руки вверх. А может это как раз по тебе? Ему честь такая, а он... Я бы сам взялся, будь моложе, - голос генерала Щекина дрожал от негодования.

- А что за задание? - спросил я дрогнувшим голосом, на все сто уверенный, что речь пойдет об урановых рудниках. Как насели, черти, похоже не отвертеться.

- Да пошел ты! - гаркнул генерал Щекин в полном расстройстве. - Я все отменяю!

- Товарищ генерал, он шутит, - заступился за меня товарищ Зимовец. Пристально посмотрел мне прямо в глаза, чуть щурясь, и небрежно проронил: "Как насчет того, чтобы Нью-Йорк бомбануть?"

- То есть как бомбануть? - опешил я. Слово "бомбануть" из уст товарища Зимовца сорвалось столь неожиданно, что я даже не понял его смысла.

- Нанести массированный бомбовый удар с воздуха по крупнейшему центру американского империализма городу Нью-Йорку, - успокоившись, охотно пояснил генерал Щекин. - Зажрались, сволочи, думают, что нет на них никакой управы, раз мы им холодную войну сдали.

- Вы что, рехнулись?! - изумился я еще больше. - Американцы свиньи, конечно, я их сам недолюбливаю, сидят там за океаном и командуют всем миром, всюду суют свой нахальный нос, лезут со своей массовой культурой, но чтоб всех так, без разбора... Если удар ядерный, то я категорически против!

- Да что мы, звери? - обиделся генерал Щекин. - В Нью-Йорк тоже хорошие люди есть, это они только так могут. Бомбы обычные, пятисоткилограммовые, тротиловые, как говорится, на кого бог пошлет.

- Нью-Йорк красивый город, жалко как-то, - засомневался я.

- А нам думаешь не жалко? - вздохнул генерал Щекин. - Но так надо. Ты пойми, чудак-человек, их просто необходимо поставить на место, показать, что есть еще сила, способная их сокрушить. Ты вот побомбишь их Нью-Йорк, они может и одумаются.

- Ох, боюсь, товарищ генерал, война начнется. Мы их, они нас - так все войны и начинаются, - попытался я в последний раз отстоять Нью-Йорк.

- Не бойся, сынок, большой войны не будет, - заверил меня генерал Щекин, - откуда им знать, что это мы? Может, это китайцы, а может, еще кто, поди докажи, не пойман - не вор. За секретность я головой ручаюсь.

- Что за мягкотелость? - вступил в разговор товарищ Зимовец. - Где ваша гражданская позиция? Чувство долга? Патриотизм? Ответственность за судьбу Родины? Обыкновенная жажда справедливости, наконец? Как вам не стыдно, товарищ, низкопоклонством перед враждебной буржуазной державой заниматься, откуда только у вас такая ограниченность, убогость мысли? Шире надо смотреть на вещи! По вашему получается им все можно - бомби сколько хочешь, а их, значит, нельзя? А почему нельзя, почему? Кто они такие, что их нельзя? А может, можно? Да не то что можно, а даже нужно! Кому они что хорошего сделали? Демагогию развели, только на словах добрые, а на деле первые воры и хапуги, всех под себя подмяли, житья от них никакого не стало! Все от них страдают, вот вы, например - хороший писатель, честно, хороший, я, когда почту вашу просматривал, рукописи читал, здорово написано! Но разве опубликовали вас? Нет, а все почему? Русский вы, потому и нет, печатают одних только низкопробных американских авторов. И так во всем, неужели не понятно - Родина в опасности! - сказал, как отчеканил.

- Я сам об этом тоже думал много, обидно мне, конечно, что дешевку всякую американскую печатают, а меня нет, - слова товарища Зимовца задели за живое.

- Да ты на технику глянь, сынок, посмотри какой аппарат замечательный тебя дожидается, зверь-машина! - почти нежно проворковал генерал Щекин. Крюков, посвети!

Черная генеральская "Волга" развернулась на девяносто градусов, осветив фарами вдали что-то большое и темное, как та пасмурная ночь.

- Подойдем ближе, - скомандовал генерал Щекин, - отсюда всего не увидишь.

Подошли ближе. Машина и впрямь оказалась удивительной! Огромная, пузатая, короткокрылая - она чем-то напоминала выпрыгивающего из воды кашалота. В ней не было того ненужного изящества, которое так присуще моделям западных конструкторов, только мощь и сила. И как грандиозно, по-боевому сурово и мужественно смотрится! Молодцы наши авиастроители, какую чудо-машину построили! И это в то время, когда кругом развал, смута, предательство, казнокрадство! Не все, значит, еще проиграно, раз в стране такая боевая техника создается!

- А вражеские ракеты ее не собьют? - после некоторой паузы, когда волна восхищения спала, осторожно поинтересовался я. - Очень уж здоровая.

- Да ты что! - обиделся генерал Щекин. - Тут все предусмотрено, я же сказал: зверь-машина! Абсолютная антирадарная защита, гравитационный отклонитель, броня в полметра толщиной! А технические характеристики таковы: скорость - до двух тысяч километров в час, предел высоты, трудно даже поверить - пятьдесят верст! Так еще и под водой может, как подводная лодка! Ты вот что, сынок, не рискуй очень, если уж прижмут сильно, под воду уходи. Лучше пережди.

- Машина замечательная, товарищ генерал, да вот только справлюсь ли я с управлением?

- А все предельно просто, машина очень легка в управлении, приспособлена под "Запорожец", как у тебя, заверил меня генерал Щекин. - Даже легче: никакого сцепления и переключения скоростей, всего две педали, как в трамвае - тормоз и газ. Руль только чуть посложнее, но это очень легко запомнить: на себя - вверх, от себя - вниз. До Нью-Йорка путь не близкий, вникнешь, ты же автомобиль водишь. Кстати, где твои водительские права, ну-ка покажи мне их, да и все остальные документы тоже.

Просматривая права, генерал Щекин недовольно крякнул:

- Эх, нам бы профессионала! Категория "В", да еще и любитель...

- Хороший он водитель, товарищ генерал, - снова заступился за меня товарищ Зимовец.

- Может, и хороший, черт его знает! - чертыхнулся в сердцах генерал Щекин. - Выбирать не приходится. - И ко мне сурово: "Солдат, ты готов?"

- Готов, товарищ генерал, - отрапортовал я.

- Ну тогда пять минут на оправку и в путь, - распорядился генерал Щекин.

- Что-то как-то не хочется, - застеснялся я. - Документы можно?

- Отставить! - гаркнул генерал Щекин. - В армии нет такого слова как не хочется. Вот вам бумажка, исполняйте приказ! - генерал Щекин вытащил из планшета кипу бумаг, полистал их и самую ненужную сунул мне в руку. - А документы на боевое задание не берутся, я их оставлю у себя. Мало ли что, мне же потом рапорт составлять придется. Бестолковые вы - гражданские.

Под бдительным надзором двух старших лейтенантов пришлось отойти в сторону и выдавить из себя немного.

- Что-то быстро очень, - остался недоволен генерал Щекин. - Да, чуть не забыл, вот еще что: зенитная установка слева, бомбомет справа, инструкции к ним, карта Нью-Йорка и сухпаек в бардачке. А теперь давай прощаться, солдат, связи у нас с тобой не будет, оно хреново, конечно, без связи, но иначе могут засечь. Давай обнимемся, что ли... - генерал Щекин сгреб меня в охапку и троекратно, как-то по-брежневски, слюняво расцеловал. - Не подкачай, сынок, отомсти им за нас, - голос генерала Щекина дрогнул, глаза увлажнились, по щекам потекли слезы, а может, это были просто капли дождя, не знаю. - А теперь иди и смотри мне, если что - головой ответишь, генерал Щекин резко отстранился от меня. - Хотя нет, постой солдат. Пиво хочешь? Крюков, принеси три банки! Да не стесняйся, бери, в дороге попьешь, а банки пустые через бомбомет сбрось в НьюЙорке, пусть они подавятся своим пивом! Да, и если приспичит, тоже можешь туда.

Крюков - рыжеватый шустрый сержантик, прибежал быстро, держа в руках банки с нарисованным на них Ленином в кепке.

Рассовав в карманы пиво, стараясь вышагивать как можно четче, я направился к машине.

- Взлетать будешь - руль на себя резче, а газ до упора жми! Лети как можно выше, там безопасней, и на запад курс держи, строго на запад по компасу, автопилот есть, но не верю я что-то в эти автопилоты... - неслись мне вслед, заглушаемые ветром, напутственные слова генерала Щекина. Теперь я был уже точно уверен - не дождь это, рыдал генерал Щекин, заливался горючими слезами...

Вскарабкавшись по веревочной лестнице в кабину, я, согнувшись, встал у двери, помахал генералу Щекину рукой. Генерал Щекин махнул мне в ответ. Я медлил, мне не давал покоя один вопрос.

- Товарищ генерал, разрешите обратиться к товарищу Зимовцу, - наконец, собравшись с духом, сверху прокричал я.

- Разрешаю, - сказал генерал, смахивая резким движением руки нахлынувшие слезы.

- Почему я? - глаза глядели в глаза.

- А кто на тебя подумает? - ответил вопросом на вопрос товарищ Зимовец и впервые улыбнулся. Но не зло, добро, по-человечески улыбнулся...

- Черт ты, - пробурчал я себе под нос и захлопнул дверь.

Кабинка, несмотря на внушительные габариты чудо-машины, оказалась тесноватой, видно для бомб пространство сэкономили, пожалуй что, даже в моем "Запорожце" попросторней было. А в остальном действительно почти все как там, даже радиоприемник и часы точно такие же. Часы показывали шестнадцать сорок девять - время нью-йоркское - догадался я. Что мне не понравилось, так это кресло, обычное автомобильное, а как же тогда катапультироваться, если что?! "Наверное, не предусмотрена в этой модели катапульта, вон и крыша глухая, - с некоторым разочарованием подумал я. Тогда почему обычный парашют не выдали? А может здесь где?" Посмотрел вокруг, пошарил за бомбометом - нет нигде парашюта. Черти что! Забыли, что ли, про парашют? Хотел доложить о такой вопиющей халатности со стороны технического персонала генералу Щекину - дверь не открывается! Захлопнул я ее, а ручка только снаружи, внутри нет никакой ручки, тоже что ли вмонтировать забыли? Тогда как выпрыгивать?! Можно было, конечно, по этому поводу устроить скандал, но я не стал, решил, что только время зря потеряю, у генерала Щекина на все найдутся всякие доводы. Скажет, что я не военный, а в гражданской авиации летчикам парашюты не полагаются - и спорь с ним после этого! Да пропади он пропадом, только настроение перед вылетом портить, техника вон какая надежная, броня полметра, глядишь, парашют совсем и не понадобится... "И почему я всегда все вижу в черном свете?! подумалось с горечью. - Ведь и правда, на пассажирских авиалайнерах летчикам парашюты не выдают, и ничего - летают как миленькие. Прав был бы генерал Щекин на все сто!"

Двигатель завелся с пол-оборота, заработав сразу так гулко и ритмично, что его даже и прогревать не потребовалось. Закрепившись ремнями, я со всей силы надавил на газ, мотор взревел еще пуще прежнего, резко дернувшись с места, чудо-машина заглохла... Что такое?! Вот черт, с ручного тормоза забыл снять - на моем-то "жопере" он отродясь не работал, вот я про него и забыл.

"А каково теперь генералу Щекину? - с тревогой подумалось. - Он и так из-за меня был в расстройстве, а теперь, после такого конфуза совсем, наверное, духом падет!"

Во второй раз все получилось как нельзя лучше: чудо-машина так резко сорвалась с места, что меня вдавило в спинку кресла, инстинктивно я вцепился руками в руль и увлек его на себя, что и требовалось - не прошло и десяти секунд, как я уже взмыл в воздух. Ай, да техника! Ну просто волшебство, напрасно переживал генерал Щекин, что я не справлюсь. Справлюсь, да еще как! Восторгу не было предела. "По-еееее-хали!" погагарински задорно прокричал я. Думаю, я имел на это полное право. Как знать, был бы Гагарин жив, неизвестно еще, кто из нас двоих полетел бы на это задание...

Летательный аппарат быстро набирал высоту. Помня наказ генерала Щекина, я вырулил по компасу на запад. Но не строго, как по старой фронтовой привычке кричал он, а чуть южнее. Автопилот подтвердил правильность такого решения; четко работал автопилот, зря сомневался в нем генерал Щекин. На высоте пять тысяч метров я стал замерзать, а на высоте семь тысяч метров задыхаться. "Неужели не предусмотрели?! - подумал с ужасом. Но все оказалось предусмотрено! Печка, вентиляция - надо было только включить. Правда в кабине стало здорово попахивать горючим, но зато тепло и задышалось легко и свободно. Прошел звуковой барьер. То ли генерал Щекин несколько преувеличил, то ли машина оказалась слишком уж перегружена, но больше тысячи шестисот тридцати километров в час я из нее выжать не смог, да и выше тридцати пяти тысяч метров она так и не поднялась. На высоте чудо-технику опробовал как следует - довольно маневренна и почти не заносит на виражах, да и крена совсем не дает, тормоза тоже в норме, разве что слишком жестковатые. Из фигур высшего пилотажа долго мне не давалась "мертвая петля", а вот в "штопор" вошел великолепно, причем с первого раза. Через полтора часа после старта я уже вполне прилично освоил все тонкости пилотирования, к этому времени зона облачности осталась позади, и я изменил высоту - спустился пониже поглазеть на Европу.

Европа вся блистала огнями, жаль что была ночь и кроме огней редко что удавалось рассмотреть. В девятнадцать ноль семь по нью-йоркскому времени глазам моим открылось чудное зрелище: прямо подо мной словно бушевал пожар из фейерверков разноцветных светящихся точек, больших и малых, они двигались и мигали, мерцали, чуть затухая, тухли вовсе, но тут же повсюду загорались новые, с лихвой компенсируя предыдущую утрату. "Что за город такой большой и прекрасный?! - разобрало меня любопытство. И я решил на свой страх и риск спуститься еще ниже, узнать что за город, а заодно и проверить себя в бреющем полете. Может, генерал Щекин этого и не одобрил бы, но очень уж мне захотелось, а то получается вроде как и был в Европе, а ничего не увидел, некультурно это. Спустился, да так низко, что чуть верхушку какой-то мачты не сшиб, еле успел в сторону свернуть, хорошо еще, что тормоза не подкачали. Развернуло меня, и глазам своим не поверил, ну очень уж очертания у мачты, которую я чуть не сшиб, показались знакомыми. Точно! Не мачта это, а Эйфелева башня, вся так огнями и блещет! Мама моя родная - Париж! Париж, он самый, вон Сена змеится, а там Булонский лес темнеет. Лувр, "Гранд опера", Собор Парижской Богоматери, Елисейские поля сколько здесь всего! Это, оказывается, над Парижем чуть не пролетел! Никогда бы себе в жизни такого не простил! Никогда! В Париже я долго не задержался, покружил немного над городом и улетел, унося за собой свою грусть. Не хотел улетать, но улетел. Зачем людей напрасно тревожить, а то еще подумают что-нибудь плохое... Пусть беспечные парижане веселятся спокойно, а меня долг зовет, вот уже и Атлантический океан скоро, а я еще бомбомет не освоил.

Набрав предельную высоту и сверив автопилот по компасу, собрался изучать бомбомет. В бардачке, кроме инструкции и карты Нью-Йорка, я нашел еще сухпаек, вернее то, что от него осталось - одни галеты; тушенка, шоколад, сгущенка - расхищены. "Плохи наши дела, - с болью в сердце подумалось, коль даже сюда ворье руку запустило". Неприятный осадок в душе оставил у меня этот эпизод, даже воевать как-то сразу расхотелось. Стараясь отогнать горькие мысли, я углубился в чтение инструкции. Бомбомет представлял из себя перевернутую сквозную воронку с подведенной сбоку под острым углом трубой - бомбоспускателем. Сверху, чтобы в режиме обычного полета не было излишнего сквозняка, бомбомет прикрывался крышкой, а во время бомбардировки крышка откидывалась. Подача бомб в бомбомет осуществлялась с помощью регулирующего затвора. Управлять этим затвором можно было посредством веревки с чугунным набалдашником на конце. Если грубо, то вся система представляла из себя как бы перевернутый кверху ногами унитаз со смывным бочком. Набалдашник, подвешенный на веревке, дергается вниз и удерживается сколько того требуется; подобно воде из смывного бочка бомбы через спускатель устремляются вниз, но только не в унитаз, а в бомбомет, который направляет их в цель. Казалось бы, довольно все примитивно, но как показала дальнейшая практика, очень надежно и, главное, очень удобно. Умницы разработчики, очень оригинальная и замечательная конструкция, как говорится, и дешево, и сердито! В отличие от бомбомета, зенитная установка ничего принципиально нового из себя не представляла - обычная, прицелился и жми на гашетку, пока снаряды не кончатся, что еще может быть проще? Я даже инструкцию к ней изучать не стал, а вот карту Нью-Йорка разглядывал с большим интересом. К сожалению, она оказалась не очень подробной, и к тому же весьма путанной. Так, например, из нее было неясно, Ричмонд - что это один из районов Нью-Йорка или уже пригород? Еще мне не понравилось то, что границы между районами на карте не были прочерчены, и если со знаменитым Манхэттеном и Бронксом было все более или менее понятно - их разделял водоем, то Бруклин и Куинс можно было разделить очень и очень приблизительно. Я слышал где-то, что в Куинсе живут негры и бедные. "Негров не буду сильно бомбить", - решил я для себя. Но как тогда отделить его от Бруклина, который наоборот, бомбить надо было много и безжалостно, ведь именно там окопались большинство наших перебежчиков. Как тут быть?! И невинных сильно обидеть не хочется и виновных упускать жаль. Голова у меня разболелась от всего этого...

И как это ни позорно вышло, но Нью-Йорк я проспал, задумался, каким образом негров от остальных отделить и незаметно для себя задремал. А когда проснулся, посмотрел вниз и обомлел: тьмы Атлантики, разбавляемой редкими огоньками судов, как ни бывало, повсюду свет, но не так уж и много его, чтобы Нью-Йорку быть. Проклятие, пролетел мимо Нью-Йорка! На негров почему-то разозлился, всех теперь бить буду, без разбора - решил. Затормозил, круто развернулся на восток, только теперь взял чуть северней. "Ох, не заблудиться бы, - со страхом пронеслось в голове. - Но ничего, ничего, главное, к Атлантическому океану вылететь..."

Как видно, пока спал, я не очень сильно успел углубиться внутрь американского континента. Через полчаса лета завиднелись пригороды, а еще через десять минут, предварительно снизившись, я выскочил на Манхэттен. В Нью-Йорке перевалило за полночь, но это никак на нем не отразилось: все в огнях, празднично так, весело, небоскребы светятся, вода в Гудзоне переливается, небо тоже все в звездах, рядом море, тепло у них тут, наверное... "Город, который никогда не спит", - вспомнил известную фразу. До чего ж красиво, даже круче, чем в Париже! И тут зло меня разобрало - у нас-то там холодно, промозгло, убого, кругом нищета, революции сплошные, ворье последнее расхищает... А проклятые америкашки, пока в Европе воевали и революции делали, тут у себя в тиши вон какой рай отгрохали! Им бы наши войны! Да у них за всю историю только одна война и была, плевая по нашим меркам и очень давно, но они и ее до сих пор вспоминают, считают, что только у них самое-самое, а у остальных - тьфу! Учить как жить лезут... А вот мы им сейчас бомбой по Манхэттену!

Со зла захотелось музыки, врубил по приемнику музыку - рок-н-ролл их забойный, и за набалдашник, что на веревке, со все силы - дерг! Дернул, как воду из сливного бочка в унитаз спустил, а Эмпайр-Стейт-Билдинг - старейший небоскреб Нью-Йорка вздрогнул, покачнулся и стал ниже этажей этак на двадцать. Верхние двадцать этажей, как корова языком у Билдинга слизала! "С землей Эмпайр сравнять надо!" - подумал в запале и зашел на второй круг. После пятого захода не выдержал Стейт и ушел под землю, а я дальше, вдоль Пятой авеню полетел, там столько всего замечательного - только усевай бомби. С Пятой авеню, развернувшись снова на юг, перелетел на Медисон авеню, побомбил там, попутно сбрасывая щедрой рукой бомбы на прилегающие к ней улицы. Вообще-то, бомбить Манхэттен было одно удовольствие, очень он уж удачно спланирован: вдоль, почти параллельно друг другу идут авеню, их перпендикулярно пересекают короткие стрит - геометрия проста, а как сразу видно, где бомбил, а где нет. Лишь Бродвей, извилистый, весь вкривь и вкось, нарушал этот стройный порядок, потому-то, наверное, и пострадал меньше всех прочих от моих выходок. Хотя нет, не из-за этого, если бы я задался такой целью - разбомбить Бродвей, я бы на нем камня на камне не оставил, просто он мне был симпатичен вольнодумством своим. Он как бы говорил всему остальному Манхэттену: "Ненавижу я ваши буржуйские порядки, и потому, как хочу, так и струюсь, а если не нравлюсь, пошли вы все к матери, плевать я на вас хотел!" Я сам точно такой же по жизни...

Когда я примерялся к одной из башен Всемирного торгового центра, в небе вдруг появились эфшестнадцатые, много, целая эскадрилья; я уже пол-Манхэттена снес, а они только явиться соизволили! Надо будет потом непременно в рапорте указать на никуда негодную боеготовность подразделений американских ВВС, пусть наши растяпы порадуются, не одни они такие. Окружили "Фалконы" меня в кольцо со всех сторон, крыльями машут - садиться что ли предлагают? А я по ним из зенитки... Но тут и началось, два "Фалкона" сразу подбил, а остальные, озверев, как стая стервятников на меня набросились. Завязался неравный воздушный бой. Им хорошо было - воюй себе на здоровье, и ни о чем не думай, а мне кроме этого еще одновременно Нью-Йорк бомбить приходилось - зачем был и прислан. Постепенно от Манхэттена бой сместился в район Южного Бронкса, разбомбил Бронкс, хотя там и бомбить было особо нечего - и так одни руины, а потому, долго там не задержавшись, повернул на Куинс - чуть наподдал неграм. Бомбил, отстреливался - ни секунды покоя, как белка в колесе, пот в три ручья; так жарко стало, что печку пришлось вырубить. Подбил еще два "Фалкона", три принял на корпус, а они все наседают и наседают, пули от брони еле успевают отскакивать. "Хорошо еще, что так, а вдруг бронебойными шарахнут? У меня же бомб еще полный кузов, где меня тогда искать?!" - с тревогой подумалось. Генерал Щекин что-то говорил про гравитационный отклонитель, но я его действия не наблюдал, судя по всему, не сработал гравитатор, а жаль, он бы мне ох как пригодился! Не доработали, как видно, его товарищи конструкторы, времени, наверное, не хватило. Да у нас что ни возьми - вечный аврал. Но все равно, наша техника ничуть не уступала американской, а по ряду параметров, даже превосходила ее. Взять, например, хотя бы такой простой узел, как тормоза, в это трудно поверить, но нет их у эфшестнадцатых! А у меня есть - и сразу же начинает сказываться мое превосходство. Предположим, заходит мне "Фалкон" в хвост или норовит подрезать сбоку - я сразу резко по тормозам, и он либо проскакивает, я его тогда из зенитки, либо, в лучшем случае, в меня врезается. Мне-то что, у меня броня, а он сразу в лепешку. Таким макаром немало я их посшибал. Я уже побеждать стал, когда в два часа три минуты по нью-йоркскому времени со стороны Джерси сити показались еще две эскадрильи вражеских истребителей. Как видно, уцелевшие "Фалконы" вызвали по рации подкрепление. "Эти точно с бронебойными идут, - догадался я, - вон ползут как медленно. Уходить надо!" Взмыл в поднебесье, "Фалконы" было за мной кинулись, но быстро отстали - предел высоты у них маловат оказался.

Попробовал бомбить Нью-Йорк из поднебесья, но как-то не очень, кучность слишком больша, а тут еще ракеты класса "земля-воздух" атаковать стали. И здесь меня достали янки чертовы! С ракетами старая тактика не срабатывала тормозишь, она вроде мимо проскакивает, но не успеешь оглянуться - опять в хвост заходит. "Придется в Ист-Ривер нырять, - решил я, - где наша не пропадала?" А самому все равно жутко. А вдруг, как и с гравитатором, преувеличивал генерал Щекин, может, под водой она вовсе и не может?! Впрочем, выбора у меня все равно не было, преследуемый целой ордой вражеских ракет, я круто спикировал вниз. Только и успел с тревогой подумать: "Ох, а глубока ль река Ист-Ривер?", да один мост машинально разбомбил, как уже очутился под водой. Нет, не преувеличивал генерал Щекин, может, может и под водой чудо-техника! Ну прямо как подводная лодка! И ракеты неприятельские отстали, видно, воды испугались, и тут наши мастера американских обскакали! Есть еще на земле русской кулибины!

Решил на время затаиться. Лег на дно, заглушил на всякий случай двигатель, а то кто знает, будут от его работы на поверхности воды пузыри или круги идти, приемник тоже выключил, притих. Пусть думают, что я повержен, что со мной все кончено, пусть успокоятся хоть немного, а то прямо кошмар какой-то - почти весь Нью-Йорк погрузился во тьму - некрасиво это, да и бомбить, ориентируясь на зарево пожарищ, тоже не так удобно. И мне передохнуть не мешает, в мыле весь, покурить, пивка генеральского выпить - заслужил, половину бомбового запаса еще не сбросил, а Нью-Йорк вон уже весь в руинах пылает. Насколько я выложился, можно было судить по тому, как нагрелось у меня в карманах пиво - до того горячо, что банку в руках было трудно держать. Пришлось охлаждать пиво в бомбомете, хорошо еще, что, несмотря на теплую погоду, вода в Ист-Ривере оказалась холодной, а то замучился бы ждать. Попил пивка, погрыз галеты, которыми воры побрезговали, осторожно выкурил две сигареты "Пегас", прикрывая огонек ладонями, чтобы не, дай бог, сверху не углядел кто. Кстати, пустые банки из-под пива и окурки я, как просил меня генерал Щекин, позже в Сентрал парке выбросил. Сорок минут прошли незаметно. Отдохнул и снова в бой. Только вот двигатель что-то долго не заводился, как видно, все же подмок, я уже было совсем отчаялся, но ничего, потом кое-как завел. С радости врубил на всю громкость музыку и на всех парах как выскочил!

Моего второго пришествия тут явно никто не ожидал. Кругом опять все светилось, да еще пуще прежнего - прожектора руины освещали, техники всякой строительной: подъемных кранов, экскаваторов, бульдозеров, самосвалов видимо не видимо откуда-то понаехало. Чудной народ эти американцы, ну прямо как муравьи - я их город еще и наполовину бомбить не кончил, а они его уже заново отстраивают! Сразу повернул на Бруклин, там уж я душу отвел на бреющем! Правую руку свело от напряжения - до того яростно и беспрестанно я дергал за набалдашник. Особенно тщательно прочесывал прибрежные районы, судя по названию, Брайтон Бич где-то здесь находился. Но и про другие места Бруклина тоже не забывал, а то кто его знает - вдруг название обманчиво, от этих бывших любой подлости можно ожидать ожидать. Похоже, что и Куинс опять зацепил, если так - простите негры. а вообще-то нет тут моей вины, на соседей пеняйте, негры. Очень уж, негры, они у вас шустрые, слиняли сюда по-хитрому, а теперь советы дают, как лучше капитализм строить. "Родину мы попрежнему любим!" - нагло заявляют. Брехня все это - тот, кто Родину любит, ее на благополучие никогда не разменяет. Сами вы, негры, виноваты не надо их было сюда пускать.

Когда подтянулись эфшестнадцатые с бронебойными, Бруклин уже лежал в развалинах, а на прибрежные районы вообще было страшно смотреть. Судный день! Эфшестнадцатых с их бронебойными я уже почти не боялся, основную часть бомбового запаса я положил на Бруклин, так что теперь можно было и с бронебойными попробовать. Меня больше занимал другой вопрос: бомбить или не бомбить Ричмонд? А вдруг это все-таки не Нью-Йорк? А если вдруг Нью-Йорк тогда что?! Какими глазами я после этого на генерала Щекина посмотрю? На всякий случай слегка прошелся по Ричмонду. Там, в небе Ричмонда, у меня снова завязался бой с "Фалконами". На этот раз, пообстрелявшись в первом бою, я сражался куда как хладнокровней и расчетливей, эфшестнадцатые, волоча дымчатый шлейф, с ревом падали в пролив Те-Нарроус, бомбовые удары по Ричмонду были на редкость точны. Не подвела и чудо-техника, всласть облегчившись над Бруклином, прибавила скорости, стала еще маневренней, да и броня тоже не подкачала. Зря я боялся так, держала наша броня их бронебойные! Правда после них на корпусе машины оставались некрасивые вмятины, но это уже не важно. Отбомбив Ричмонд, с боями, продираясь сквозь ряды вражеских истребителей, продвинулся к Манхэттену. "Фалконов" к тому времени ужас сколько поналетело, но бомб оставалось совсем немного, вот я и решил шарахнуть на прощание еще разок по Манхэттену, очень он уж мне понравился! Хотел было статую Свободы разнести, но передумал, потому что кое-какие сомнения насчет Ричмонда у меня все же оставались. А что если не Нью-Йорк все-таки? Нехорошо тогда как-то получится, несправедливо - и Ричмонд незаслуженно обидел и статую Свободы разбомбил. Тут лучше перестраховаться, если уж с Ричмондом осечка вышла, тогда хоть статую Свободы для их потомства сохраню. А товарищ Зимовец придираться станет почему не разбомбил? - скажу что промазал, на самом деле не такая она уж и большая, как это нам с детства внушали. Манхэттен, пока я бомбил Бруклин и Ричмонд, уже успел заметно отстроиться. Что за ненужная поспешность такая?! Не жалеют американцы свой труд! Из принципа разбомбил вновь то, что они успели восстановить - раз не понимают, надо учить! Между тем, янки, отчаявшись победить меня в честном бою, отозвали свои эфшестнадцатые и опять атаковали ракетами, причем уже не прежними, класса "земля-воздух", а какими-то новыми, совершенно мне неизвестными. "Плохи дела у неприятеля, раз он самое секретное оружие напоказ выставляет", - весело подумал я. Новые секретные ракеты были приблизительно раза в полтора меньше прежних, острокрылые, носы их очень напоминали крестообразные отвертки, турбины располагались не сзади, как это обычно бывает, а по бокам, ближе к носу. Скорость, маневренность - все на высшем уровне, но что самое удивительное они могли тормозить не хуже меня! А почему я так развеселился, на то была своя причина: у меня гравитатор заработал! Низкий поклон его создателям! (Не обманул генерал Щекин!) Летит вражья сила на меня, а попасть не может! С этого момента я стал безраздельно властвовать в небе Нью-Йорка. Не торопясь, обстоятельно разгромив Рокфеллеровский центр и вторую, уцелевшую от первого налета, башню Всемирного торгового центра. Обстреляв из зенитной установки здание ООН - разбомбить не решился по той причине, что оно скорее всего принадлежит международному сообществу, а не городу Нью-Йорку. Потому ограничился тем, что дал из зенитки очередью по окнам - чтоб линию более независимую держали, а не потакали во всем Соединенным Штатам.

Очень трогательный эпизод произошел почти что в самом конце: когда я бомбил Лексингтон авеню, где-то в районе сороковых улиц, музыка из радиоприемника, так радующая и поддерживающая меня на протяжении всей этой нелегкой ночи, вдруг неожиданно оборвалась. "Что за черт, плохо без музыки, а может волна ушла?" - подумал. Покрутил настройку - нет нигде этой станции, и тут до меня дошло: разбомбил я ее только что! Так это оказывается Нью-Йоркская радиостанция была! У меня даже слезы на глазах выступили. Какая стойкость, отвага, героизм! Я их город всю ночь бомбил, а они даже ни разу не перервались, для меня же, их злейшего врага, бодрящую музыку передавали! Не то, что наши паникеры: "В связи с обстрелом Останкино трансляцию вынуждены прекратить". Что за удивительный город такой, Нью-Йорк, сколько вон бомбил его, а ничего в нем так и не понял!

Грустно мне очень стало после этого. Может оттого, что все у меня, наконец, заработало, гравитатор легко отражал их новейшие секретные ракеты, и мне ничего уже не угрожало, беззащитный Нью-Йорк простирался подо мной только бомби. Но я был честный солдат и добивать умирающий город мне не очень нравилось. А скорее всего, дело было в том, что уже приближался тот миг, когда мне придется убраться домой - стрелка бомбометра понуро опустилась на ноль, на востоке занималась заря. Было как-то печально покидать Нью-Йорк, если честно, мне совсем не хотелось возвращаться после всего, что случилось, в опостылевший Воронеж. Из поднебесья казалось мне, что поверженный, полуразрушенный, но все еще прекрасный город Нью-Йорк, сулит мне нечто большее, чем могло ожидать меня в родном провинциальном Воронеже. Тут рядом море, вон, а в Воронеже кругом один чернозем, сразу грязь по колено, если вдруг дождичек. Нью-Йорк так и манил к себе, притягивал, будоражил воображение... Совсем расчувствовался, слезы в три ручья пустил, бомбил и плакал. "Никуда я отсюда не полечу, ни за что не вернусь в Воронеж, здесь останусь! - решил в отчаянье. - А там будь что будет!" Даже придумал план, невероятный и бредовый, как это можно сделать. "Вот только сброшу все бомбы, как обещал, - придумал, - а потом выдавлю ногами боковое стекло и в Гудзон спрыгну, а машина пусть на автопилоте одна, без меня возвращается. Может, и выплыву, а не выплыву, так не выплыву - горевать нечего - русская жизнь недорого стоит", - решил. Я даже умереть был готов, лишь бы в Воронеж не возвращаться. Зато если выплыву, как будет здорово! Заживу по-новому, при нынешнем переполохе эмиграционным властям не до меня будет, да и работу, наверное, легко найду, хотя бы по строительной части, пара лишних рук не помешает, кругом все разрушено. А лишь только язык освою, сразу напишу книгу - об этом или о чем-нибудь другом, в Нью-Йорке идей для писателя сколько угодно, и стану настоящим американским райтом, пусть тогда только попробуют - не напечатать! А в Воронеже, в Воронеже-то, что меня ждет?! Скука и уныние, там я вечный неудачник, денег нет, женский пол не любит и всегда обманывает, талант мой никому не нужен, когда говорю что писатель - все думают, что я либо слегка ненормальный, либо сильно задаюсь... Хоть ты тресни, но не верят у нас в Воронеже а доморощенные таланты! И даже если в Нью-Йорке неудача вновь постигнет меня, и не стану я никаким американским райтом, а буду последним нью-йоркским жителем или плевательницы у негров в баре вычищать, я все равно ни о чем не пожалею и встречу такой удар судьбы с достоинством... То будет даже не возмездие, а плата за грехи мои, да и как после того, что я сделал с Нью-Йорком, я смогу на него обижаться? Я вечный должник этого великого города и потому заранее все ему прощаю! А вот Воронежу простить не могу - я его не бомбил, и другого вреда никакого не причинял, а если и сделал что, то только хорошее.

Так я тогда подумал, однако этой смелой мечте моей не дано было осуществиться. Лишь только последняя бомба коснулась опаленной нью-йоркской земли, так зверь-машина, круто взяв вверх, стала быстро набирать высоту. Руля она больше не слушалась, а тормоза отказали - понятно, что диверсия, вот только кому это выгодно? Не успел я выпрыгнуть! Взлетев на ранее недоступную высоту в пятьдесят километров (опять прав был генерал Щекин!), чудо-машина на небывалой скорости понеслась на запад, но не совсем, а как всегда, взяла чуть южнее. Словно от восходящего солнца, зловещий ночной монстр, убегала! Понятно, что мне такой расклад не понравился, я запаниковал, со всей дури стал сучить кулаками по приборной доске, а когда это не помогло, в ярости оторвал чугунный набалдашник вместе с веревкой и стал бить им. После нескольких размашистых ударов машина, как мне показалось, одумалась, неуклюже вздрогнув, притормозила и развернулась в противоположную сторону. Но руль и тормоза все равно не заработали, так мимо Нью-Йорка и просквозила, сколько я ее не дубасил. Только и всего, что успел мельком увидеть любимый город, и все - мечта умерла! Правда впереди был еще Париж, ведь теперь я летел на восток, чуть северней, хотел сойти в Париже, но куда там, сколько не бил я набалдашником, зверь-машина так раскочегарилась, что проперла меня мимо всякого Парижа аж до самого Саратова, где и упала неподалеку в Волгу вечером, по причине полной выработки горючего. Мне еще повезло, что жив остался. При падении чудо-техники меня выбросило из кабины через лобовое стекло в воду, пока доплыл до берега, чуть не околел. Выбрался я из Волги озябший и злой, чертыхаясь, выжал одежду, вытряхнул из башмаков и ушей холодную волжскую воду и трусцой, чтобы хоть немного согреться, засеменил на трассу, ловить попутку в сторону Воронежа...

Домой я попал только ранним утром, подумать только, сколько всего случилось за какие-то полутора суток! Да у меня за всю жизнь ничего подобного не происходило. А жаль...

Шуму потом в мире было после этого! Все недоумевали - кто это мог сделать, кого только не обвиняли! Китайцев, северокорейцев, арабов, кубинцев, ливийских террористов, таинственных инопланетян, ну и на нашу державу тоже, разумеется, подозрение падало, хотя я уверен - официальные власти тут ни при чем. А евреи, те вообще вопили, что бомбардировка Нью-Йорка носила сугубо антисемитский акт: оказывается, на Брайтон Бич их народа больше всего пострадало. Клянусь, не знал! С ними всегда одни проблемы, сами виноваты, на фиг надо было русскими называться?! О том, что это сделал я, понятно, не шло и речи, никто, кроме домашних, даже не поинтересовался, где я пропадал две ночи и день, и это как раз в то время, когда Нью-Йорк бомбили. Никто. А домашним я просто сказал: "Отстаньте, не ваше дело, я уже давно взрослый", - они и отстали. Ясно теперь, что имел в виду товарищ Зимовец, когда на мой вопрос: "А почему я?", ответил полушутя: "А кто на тебя подумает?" И действительно, кто?! Товарищ Зимовец, он черт хитрый, все просчитал! Ему для операции нужен был человек, который умел бы хорошо управлять автомобилем. Я для этой цели подходил как нельзя лучше - и машину вожу классно и в то же время невоеннообязанный, к армии никакого касательства не имею. Тут и концы, как говорится, в воду. Учел также он и психологический фактор: жизнь моя была скучной и серой, я был озлобленный на всех неудачник и потому с готовностью согласился и сделал все с большим удовольствием. Товарищ Зимовец предвидел также, что отбомбив, я не захочу возвращаться. Похоже, что читая моя рукописи, он здорово изучил меня, раз так тонко все прочувствовал. Желание остаться в Нью-Йорке возникло у меня спонтанно, заранее я ничего не планировал, для меня самого оно было полной неожиданностью; товарищ Зимовец знал меня лучше, чем я сам себя. Вот почему в машине был предусмотрен тайный механизм, который сработал сразу после того, как я сбросил последнюю бомбу, тогда помимо моей воли машину на большой высоте и скорости понесло на запад, чуть южнее, и не помешай я случайно этому, горючее кончилось бы не над Волгой, а где-то над Марианской впадиной, посреди Тихого океана, откуда, конечно, я бы ни за что не выплыл... Как это ни грустно признать, но мной, желая замести получше следы, хотели пожертвовать. Случай спас мне жизнь - не врежь я тогда набалдашником по приборной доске, лежали бы сейчас мои косточки, обглоданные глубоководными крабами, на дне Тихого океана. От товарища Зимовца я всего ожидал, а вот генерал Щекин... я ему верил. Выходит, что напрасно, впрочем не в обиде; трудно, наверное, быть и честным, и генералом одновременно...

С тех пор прошел почти год, а я все живу этим, да и чем мне еще жить? В Воронеже все по-старому, и у меня все так же - сплошные будни и повседневная рутина, иногда что-то пишу, чаще нет. Кому это нужно? Сколько всего написал, а толку нет. Генерала Щекина и товарища Зимовца я больше не видел и вестей от них не получал - затаились, как видно; права и прочие документы мне так и не вернули - живу без прав и документов. Каждый раз, когда достаю почту из ящика, сердце начинает учащенно биться, трясу газеты, быть может... Я пытаюсь вытряхнуть из газет то, чего в них никогда не бывает - маленький клочок бумаги с военкомовской печатью. Я готов все повторить, готов опять лететь и бомбить в ночи далекий Нью-Йорк, ведь он уже успел отстроиться, и говорят, стал еще замечательней. А коль стратегическая надобность в этом уже отпала, я согласен на любой другой город. И если нет мне больше веры, пусть опять поставят тайный механизм, и пусть он меня выбросит в Марианскую впадину - я с радостью соглашусь и на это. Я на все согласен. Надеюсь, вы меня слышите, товарищ Зимовец?!