«Хорошее место»

Михаил Харитонов Хорошее место

Михаил Харитонов Хорошее место

― Здесь, ― шаман ткнул перед собой обрубком указательного пальца.

На краю овражка росли два скрюченных дерева, большое и маленькое. Они были похожи на торчащие из земли руки. По дну овражка змеился ручеёк с мутной водой.

― Сильный демон, ― сказал шаман, поводя носом. ― Будет держать, ничего не выпустит.

Вождь людей полян раскрыл мешок с костяными бусами.

― Мы отняли это у людей леса. Это их вещи. Если они придут сюда, скажи, он отдаст им сокровища?

― Нет, ― уверенно сказал шаман. ― Сильный демон. Ничего не отдаст, держит, не выпустит. Отдаст только тому, кто закопал. Демоны любят сокровища живых.

― Хорошо, ― ответил вождь.

Костяной нож вошёл шаману под лопатку.

― Тебя придётся оставить здесь, ― сказал вождь, старательно изображая на лице раскаяние: всем известно, что духи мёртвых злы, но очень доверчивы. ― Ты знал опасное. Мне жалко тебя. Видишь, я плачу, ― вождь заморгал глазами. ― Ты был самый сильный шаман среди живых, а теперь ты самый сильный шаман среди мёртвых. Быть мёртвым ― очень, очень почётно.

Он отволок тело в овраг, потом спрятал мешок между сухими корнями большого дерева, завалил мусором щели. Лёг рядом и накрыл голову руками.

― Демон, ― сказал он, царапая губы о землю, ― охраняй мои сокровища. Это моё. Если придут люди леса, не отдавай им. Эти бусы мои.

Из-под земли донеслось рычание.

На обратном пути его поймали лесные люди. Вождь не вынес пытки горящими ветками, и рассказал про два кривых дерева.

Лесные люди отправились туда всем племенем.

Больше они не тревожили людей полян.

* * *

― Здесь, ― Чолхан показал рукоятью плети перед собой.

На краю овражка росли два скрюченных деревца, побольше и поменьше, похожие на человеческие руки.

― Веди пленных, ― не оборачиваясь, приказал он сотнику. ― Пусть копают.

― Мой господин, надёжно ли место? ― спросил Ахтык-бек, придерживая своего коня. Вороной жеребец с коротко подстриженной гривой застыл, как вкопанный. Чолхан в очередной раз пожалел о своём подарке.

― Я знаю, что здесь живёт дух. Он очень любит сокровища, и никому не отдаёт их, кроме того, кто их сюда положил, ― осторожно ответил он молодому батыру. ― Не стоит беспокоиться.

Пленники — худые, измождённые люди — уже рыли яму у корней большого дерева. Рядом лежала гора мешков из промасленных шкур и тугие кожаные мешочки с монетами внутри.

В глубине ямы зазвенело: видимо лопнул мешочек с монетами. Ахтык-бек молча показал стражникам на яму, и те, нестройно галдя, полезли в грязь — присматривать за ханскими сокровищами. Сотник, чувствуя на себе испытующий взгляд владыки, спрыгнул с коня и направился к яме.

― Пленных зарезать? ― поинтересовался Ахтык-бек.

― Не надо, ― неожиданно сказал Чолхан, ― их убьёт дух. Они прикасались к моим сокровищам. Ты увидишь, как это будет.

Когда солнце коснулось горизонта, яма была засыпана. Чолхан и Ахтык-бек, спешившись, подошли к деревьям. Чолхан прикоснулся щекой к стволу и что-то прошептал. Откуда-то снизу донёсся странный глухой звук. Чолхан удовлетворённо кивнул, и снова сел в седло.

Пленники, удивляясь тому, что остались живы, поволочились обратно, подгоняемые нагайками воинов. Первый упал старик с белыми волосами. Последним умер сотник. Его кобыла легко стряхнула со спины мёртвого седока и с шумом помочилась на труп, после чего повалилась на бок и быстро издохла.

В живых остался один человек — долговязый юноша с обожжённым лицом. Ничего не понимая, они смотрели на гору трупов.

Чолхан расхохотался.

― Иди. Ты честный. Иди, ― сказал он и махнул рукой, отпуская.

Пленник, испуганно оглядываясь, побрёл к лесу.

― Они все, ― владыка ухмыльнулся, ― что-то взяли из того лопнувшего мешка. И те, кто копал, и воины. Я знал, что они возьмут. Я знаю людей.

― Зачем ты отпустил этого? ― спросил Ахтык-бек. ― Он расскажет про место.

― Он будет молчать. А если расскажет — пусть. Те, кто прикоснётся к сокровищам, умрут, а сокровища останутся в земле. Дух возвращает сокровища только их хозяевам. У них два хозяина. Я и ты. Ты же мне как сын, ― Чолхан особенно полюбил эти слова после того, как приказал Ахтык-беку тайно убить одного из своих сыновей: мальчик уже начал задумываться о том, что его отец достаточно стар, чтобы отправиться к Тенгри. Чолхан думал иначе. Ахтык-бек безупречно выполнил поручение, за что и был приближен…

Ахтык-бек выжал из себя угодливый смешок.

Через два дня Ахтык-бек задушил старика во сне.

Войска его не поддержали, и в тот же день с молодого батыра сняли кожу.

На поиски сокровищ отрядили две сотни. Потом ― ещё две.

* * *

― Здесь, ― прошептал Анчутка, оглядываясь на напарника.

Анчутка был старым, опытным вором, коему были ведомы многие тайны ремесла. Чиряк поставился в ватагу без году неделя, но уже успел прославиться нахрапом и воровской удачей, без которой в таких делах амба.

Местечко было так себе: овражек, да два кривых деревца над ним.

― Здесь, говорят, не только наши, а многие прячут, ― зачастил Анчутка, ― кто что… А ещё сказывают, что в этих местах немалые клады лежат. Да только лучше их не искать. Потому как ежели кто такой клад отыщет, так его тут же чеканашка хватает за одно место, и в самое пекло утаскивает…

― Враки всё, ― Чиряк поморщился, ― чеканашку тебе подавай… Бабьи разговоры.

― А вот и не враки, ― Анчутка хитро прищурился. ― Ты под ноги себе глянь. Это что, по-твоему?

Чиряк наклонился, глянул, и с проклятием отшвырнул от себя изгнивший мосол.

― Тут в земле костей человечьих, ― склонился к нему Анчутка, ― видимо-невидимо. Эту, знать, дожжём вымыло…

― Ну, знать, убили кого-то, ― напарник уже взял себя в руки, ― нам-то что с того?

― Старые воры сказывают, ― вздохнул Анчутка, ― они сами мрут, ежели до чужого добра коснутся… Ё! Смотри-тко!

В ямке остро блеснула серебряная чешуйка.

Чиряк ловко присел и схватил денежку.

― Я первее сказал, ― завёл было Анчутка, но Чиряк так зыркнул на него, что тот заткнулся.

Чиряк подкинул на ладони чешуйку. Она казалась на удивление новенькой, нестёршейся.

― А может, и впрямь здесь клады лежат? ― Чиряк попробовал монетку на зуб, кивнул. ― Серебришко-то хорошее… Только вот что: подлое это дело ― в земле ковыряться. А нам, людям вольным, то не пристало, ― он стремительно размахнулся и бросил монетку в овражек.

Анчутка вытращился на Чиряка, не понимая.

Под землёй что-то ворохнулось. Деревья вздрогнули.

Чиряк обернулся и со всего маха засадил старому вору под дых, а когда тот согнулся, отоварил кулаком по роже.

― Быстро уходим, ― сквозь зубы процедил он, таща мычащего от боли Анчутку за ворот.

― Удача воровская меня спасла, ― через небольшое время объяснялся он, сидя на лавке и подливая Анчутке хлебного вина. ― Я как взял эту денежку, так меня снизу всего и скрутило, вот как хошь, верь ― не верь, а худо мне сделалось. А такое у меня бывает, когда совсем того… амба. Вот смотрю я на денежку ту, и думаю: ежели ещё хоть малый миг её в руках подержу, так и того… там и останусь. Чуть не обделался, ― Чиряк скорчил харю.

― В чеканашку теперь… веришь? Скажи, а? ― изрядно подобревший от хлебного Анчутка с трудом ворочал языком.

― Верю ― не верю, то моё дело, ― протянул Чиряк, ― а больше я туда не пойду. И прятать там ничего не буду. Не хочу, и все тут дела.

* * *

― Здесь, ― расслабленно мотнул головой Степан Онуфриевич. Реденькая рыжая бородёнка растрепалась, раздуваемая ветром.

Пресловутое место выглядело вполне невинно: полевой овражек, на краю которого росли два хиленьких, перекорёженных деревца, смахивающих на костлявые руки.

― Вот тут его и нашли, батюшку вашего, Коля… ― Степан Онуфриевич приобнял молодого наследника за плечи. ― Здоровый вроде человек, мне бы то здоровье… и вот так вот ― умер. Был ― и нету. Очень подозрительно это случилось, вы не находите?

― Жил-жил, да и умер. Очень натуральное дело, ― грубовато перебил Николай Иванович досадливо дёрнул плечом. Он стеснялся неопрятного и болтливого старика, но не хотел этого показывать.

― Вот вы говорите ― «натуральное дело», ― тут же прицепился Степан Онуфриевич, ― а в моё время иначе говорили. В моё время сказали бы ― «дело божеское». Чувствуете ли разницу? ― ехидно ухмыльнулся старикан, и тут же согнал с себя усмешечку, поджал губы корабликом. ― Раньше-то люди в Бога веровали, а сейчас ― в натуру, сиречь в богиню языческую… Вот и здесь: для вас, к примеру, трагическое происшествие с родителем вашим… мир праху его, хороший был человек… значит, о чём бишь я? Да, вот же: дело сие представляется вам проходящим по ведомству натуры. А я так думаю, тут всё не очень просто… Со следователем говорили? Знаете про ту историю?

― Ну да. Мужики, нашедшие тело моего… моего отца, ― смутившись ещё сильнее, буркнул Николай Иванович, ― показывали на следствии, что в руке покойного якобы была зажата золотая монета. Которую они, по собственным своим показаниям, выбросили в овраг…

― Вот и я про то. Места тут такие, Коля, ― вздохнул старик, ― места тут такие. Уж на что наши мужички люди корыстные… бывало, что и пьяных, и мёртвых раздевают, а уж по карманам пошарить ― так это за святое дело считается… такой народ! да-с… а вот с этого места, где мы сейчас имеем удовольствие обретаться, никакой мужичонка, даже самый разбойник, ничего не возьмёт. Пачку ассигнаций положи ― не возьмут! Вот ведь как…

― А что? Какая-то легенда? ― Николай слегка заинтересовался.

― Есть тут такое поверье, что в этих местах обитает… нечистый. ― Последнее слово Степан Онуфриевич произнёс почему-то шёпотом.

― Дьявол? ― Николай усмехнулся.

― Собственной персоной. И будто бы он стережёт здесь великие сокровища. Только вот в чём закавыка: достать-то их нельзя. Ибо нечистый отдаёт их только законному владельцу… а остальных того-с, примаривает. А сокровища возвертает взад, на то же место…

― Экий, однако, нечистый получается законник и крючкотвор, ― пожал плечами Николай Иванович. ― Нам бы побольше таких чертей, а то, знаете ли, очень уж воруют в нашем славном отечестве…

― Ну, где-то оно так, ― Степан Онуфриевич потеребил бородёнку, ― а только не здесь. А вот ваш батюшка, Иван Деменьтевич, покойник, тот того-с… посягнул. И настигла его за это подобающая кара. Вот и думай.

― Я знаю, что батюшка, ― Николай поморщился, ― интересовался народными поверьями, преданиями… Но, простите уж, по здравомысленному рассуждению полагаю, что это всё глупости. А насчёт золота ― легенда. Мужик, конечно, разный попадается, а вот никогда не поверю, чтобы не украл. Это дело решительно невозможное. При нынешнем экономическом строе…

― Думаете, вздор говорю? А давайте проверим! ― оживился Степан Онуфриевич. ― Вот я сейчас положу… скажем, вот сюда, ― он показал на гладкий, отполированный дождями камень, лежащий в корнях кривого деревца, ― пятачок-с. Для наших мужичков ― деньги. И прошу заметить, он так и будет лежать…

― Сюда мало кто ходит, ― возразил Николай Иванович, ― не увидят. Да и что это за искус, на пятачок-то… Берите выше, что-ли…

― Ах вот как? Хорошо-с! ― старикан совсем распетушился. ― Но тогда… и вы, Коля, тоже поучаствуйте. Давайте так: у вас с собой есть что ценное? Али как?

― Что-нибудь найдётся, чай не нищие, ― необдуманно брякнул Николай Иванович, и тут же пожалел об этом.

― А-атличнейше! И что же?

― Денег у меня с собой сейчас нет, ― Николай Иванович отчаянно злился на то обстоятельство, что его помимо воли втягивают в какое-то дурацкое пари, но ничего не мог поделать. ― Только разве часы… Хотя нет же, вот… ― он достал массивный золотой полуимпериал. ― Этого, пожалуй, хватит?

― Превосходнейше! Давайте так: вы оставляете его здесь, а я… ― старик засуетился, захлопал себя по карманам, потом отвернулся, и выпростал из-под ворота золотой крест, ― а я вот… Прости Господи, ― прошептал он, ― кладу смело, потому что знаю ― не возьмут… Три дня сроку. Дни сейчас погожие… За такое время здесь кто-нибудь да непременно пройдёт.

― А если дождь, ветер? Смоет, скинет, ищи потом…

― Нет, нет, ничего не будет, проверено, ― убеждённо сказал Степан Онуфриевич. ― Тут если что положишь ― так оно и лежит себе. Как новенькое. Такое место… В общем, если через три дня мы находим всё на том же самом месте ― я прав, а если нет ― то уж вы. Уговор?

― Уговор, ― вздохнул Николай.

― Э-э, постойте! А на что спорим-с? Я лично готов поставить… да что угодно. Решительно всё равно. Я уверен. А вот вы, Коля…

Сошлись на радужной.

Ночью Николаю Ивановичу не спалось. Вдоволь поворочавшись в неудобной постели, и, окончательно сбивши набок простыню, он всё-таки встал. Позёвывая, оделся. Зажёг свечу, попробовал читать, но чтение не развлекало. В конце концов ему пришло в голову пойти на крыльцо продышаться. На дворе ему неожиданно показалось уютнее, чем в доме. Крутобокая полная луна добросовестно сияла. Папиросный дым змеился в неподвижном воздухе. Всё вокруг дышало покоем, как выразился бы Боборыкин в каком-нибудь опыте на тему русской природы.

«Однако ж, дурацкий спор у меня вышел», ― досадуя, вспоминал Николай Иванович дневное происшествие, «вот ведь подловил меня старый хрен. Крестик с себя снял, ишь ты… А ведь он уверен был», ― вдруг понял Николай Иванович, ― «уверен, что не возьмут… И ведь не возьмут, народ-то тёмный, суеверный», ― он вдруг поймал себя на мысли, что образованному человеку украсть как-то проще, но мыслишка была неприятная, и он её тут же от себя отогнал. Мыслишка, однако, отнюдь не отправилась восвояси, а, чуть принарядившись, явилась опять, и на сей раз показалась любопытной.

«А почему ж нет», ― думалось Николаю Ивановичу, ― «надо же как-то разрешить этот случай… Вот пойдём, и увидим, что ничего там нету… Старик, конечно, нос повесит, обидно же, да и сто рублей ― деньги. И тут я со смехом вытаскиваю из кармана… А не будет ли обиды? Да нет, пожалуй», ― и вдруг ему захотелось пойти немедленно.

Дорога показалась ему близкой и не страшной. Да и в самом месте не было ничего зловещего, кроме, разве что, скрюченных деревьев.

Он без особого труда нашёл камень. В темноте монета и крест казались белыми.

«Домой пора, однако», ― подумал он, небрежно сгрёб обе вещицы, и, фальшиво насвистывая, заторопился восвояси.

Николая Ивановича нашли наутро на дороге ― мимо проезжал обоз.

* * *

― Здесь, ― господин Сергиевский передал бинокль господину Коннору. Тот повертел его в руках, опасливо разглядывая рычажки и кнопки на корпусе.

― Мартышка и очки, ― шепнул Сергиевскому Коля. Англичанин услышал, не понял, но на всякий случай напустил на себя надменный вид.

― Грунт уже вынут, ― громко сказал Сергиевский, ― сейчас начнём сгружать… Витя, что у нас там с роботом?

― Усё нормалёк, Толян, ― прогудел из машины Тарасов. ― Конструкция у них только дурацкая, зацепиться не за что…

На этот раз Коннор понял.

― Там есть пазы, ― сказал он по-русски, ― эти контейнеры не предполагалось класть на грунт, ― добавил он по-английски.

― Полагалось ― не полагалось, а вот пришлось же, ― пробурчал Тарасов, манипулируя рычажками на пульте. ― Ладно, щаз захреначим…

― Послушайте, ― обратился Коннор к Сергиевскому, ― вы вполне уверены в том, что делаете? Имейте в виду, если что-нибудь случится…

― Ничего не случится, ― уверенно сказал Сергиевский.

― Я предупреждал, что контейнеры старые, ― Коннор всё вертел в руках бинокль, ― возможны утечки… Эта субстанция химически агрессивна. Очень ядовита. И радиоактивна.

― Это не важно, ― успокаивающим тоном сказал Сергиевский. ― С контейнерами ничего не произойдёт. Никогда. И никто не узнает, что они тут лежат. Наши технологии хранения…

― Нет у вас никаких технологий, ― резко сказал Коннор, ― я знаю вашу атомную отрасль лучше, чем вы все, вместе взятые. Но я вынужден вам верить. Потому что у нас безвыходное положение. Никто не хочет принимать у нас эти отходы, никто. Ни одна страна мира. А держать их у себя мы тоже не можем. На вас когда-нибудь нападали активисты экологического движения?

― Бог миловал, ― усмехнулся Сергиевский.

Коннор промолчал.

Сергиевский взял у него бинокль, поднёс окуляры к лицу, щёлкнул какой-то кнопкой.

― Витёк, ты грузишься? Я ничего не вижу.

― Говорю же, нормалёк, ― пропыхтел Тарасов. ― Блин, как будто сам их таскаю.

― Тебе всё видно? ― спросил Тарасов.

― Ага. Кладу их ровно, рядышком, на грунт. Похоже, что говно эти контейнеры. Жуткое старое говно. Как они их сюда довезли целыми, не понимаю ни хера…

Англичанин сухо улыбнулся.

― У вас очень коррумпированная страна, ― сказал он. ― За деньги ваши люди готовы на всё. Мы заплатили деньги, и вот контейнеры здесь. И вы кладёте их на грунт. Я этого не понимаю. Это же ваша земля. Контейнеры могут потерять герметичность. Или их могут извлечь из грунта. Неужели вы готовы подвергнуть опасности своих сограждан за десять миллионов долларов?

― У меня в этих местах дом, ― сказал Сергиевский. ― И я не намерен его продавать. Я буду здесь жить. Спокойно и счастливо.

Коннор косо взглянул на него, поджал губы.

― Я уже объяснял вам положение дел, ― Сергиевский снова поднёс к глазам бинокль. ― Мы гарантируем вам, что эти контейнеры будут лежать здесь… ну, скажем так, достаточно долго. Их никто никогда не извлечёт из грунта. Кроме того, они останутся в том состоянии, в каком они находятся сейчас. Скажу больше: радиационный фон тоже не изменится. Сейчас они фонят, и довольно сильно. Когда погрузка закончится, мы пойдём и посмотрим, что у нас получилось. У вас, кажется, счётчик Гейгера с собой? ― Коннор кивнул. ― Вот и убедитесь.

― Всё, ― буркнул Тарасов, вылезая из машины. ― Еле влезло. Нельзя было сделать траншею подлиннее?

― Я же тебе объяснял, ― вступил в разговор Коля, ― у нас осталось места всего ничего. Мы и так уже дошли до границы зоны. Ты бы ещё попробовал копнуть между деревьями, а?

― Пробовали как-то, ― заметил Сергиевский. ― Старик Йоффе там копал. Ну, ещё тогда, когда мы только начинали этим заниматься. И что-то такое нарушил…

― Думаешь, взял что-нибудь? ― недоверчиво спросил Коля. ― Не верю. Йоффе я помню, он как лиса был, осторожный такой…

― Наверное, просто разворошил чей-то клад. Ну и… ― Сергиевский развёл руками. ― Правда, Йоффе не сразу умер. Сначала помучился. Мне вообще-то кажется, за последние сто-двести лет эта тварь всё-таки начала сдавать. Она уже не может убивать сразу, на месте. Йоффе собрал кой-какие данные на этот счёт…

― Кто? ― Коннор подозрительно посмотрел на Сергиевского. ― Что вы обсуждаете?

― Защитный фактор, ― вежливо ответил тот. ― Genius loci. Дух места, если хотите. Я вам уже дважды пытался рассказать всё, но вы не захотели обсуждать со мной эту тему. Витя, ты траншею засыпал?

― А как же? ― Тарасов картинно надул щёки.

― Тогда поехали. Эрнст, вы тоже с нами. Надо же посмотреть на работу.

Само место ничего интересного из себя не представляло. На осыпающемся краю овражка росли два кривых дерева, похожие на руки. От того, которое было побольше, тянулась аккуратная свежезасыпанная борозда. Вдоль неё, подвывая сервоприводом, ехала оранжевая тележка-робот с механической рукой.

― Вот такое наше хозяйство, ― удовлетворённо сказал Сергиевский. ― Ну что, как там ваш счётчик? Молчит?

― Фон в норме, ― ответил Коннор. ― Не понимаю. Неужели у вас и в самом деле есть какие-то технологии хранения? В таком случае обсуждаемым вопросом было бы…

― Нет, Эрнст. Мы вам уже всё объясняли. Это… свойства данного места. Удовлетворитесь пока таким объяснением, если не хотите принимать другие… Теперь ещё одна маленькая формальность. Вы отказываетесь от этих контейнеров? Это уже не ваше?

― Разумеется, ― твёрдо сказал Коннор. ― Теперь всё это ― предмет вашей заботы, господа.

― В таком случае я, Витя, и Коля, принимаем на себя владение всем тем, что зарыто в этой траншее. Мы являемся законными владельцами этих вещей, а не господин Коннор. Охраняй хорошо, ― тихо добавил он, ― это очень, очень большая ценность. Смотри, чтобы ничего не пропало. Ни единой частицы.

В овраге что-то с хрустом и грохотом осело.

― Что это? ― всполошился Коннор.

― Ничего особенного. Кое-кто подал голос. Всё в порядке, Эрнст.

Англичанин опасливо подошёл поближе к борозде, поковырял землю носком лакированного ботинка. Что-то увидел. Нагнулся, поднял какую-то небольшую белую вещицу. Это была костяная бусина, на вид совсем новенькая. Коннор повертел её в руках, потом машинально положил в карман.

Тарасов нервно дёрнулся. Сергиевский ткнул его локтем в бок.

― Давайте прощаться. Вы уезжаете, а мы остаёмся.

Коннор протянул Сергиевскому руку. Тот пожал её, отметив про себя, что рука англичанина холодная и влажная.

― Успехов, господа, ― сказал англичанин, и, не оглядываясь, пошёл к машине.

― Бери моё добро… и горе-злосчастье впридачу, ― прошептал Сергиевский, когда машина англичанина скрылась с глаз.

― Он на самолёт-то успеет? ― поинтересовался Коля. ― Нам тут только трупов не хватало… Начнут выяснять. Мало ли что.

― Должен успеть, ― рассеянно сказал Сергиевский, ― может, даже долетит… Постой, тут у тебя грязное. ― Он два раза сильно хлопнул по боковине куртки. ― Ну что, теперь ко мне? Как-никак, надо отметить.

― Ещё наотмечаешься, ― скривился непьющий Тарасов. ― Ого! Что это он бузит?

Друзья замолчали, прислушиваясь. Под землёй было тихо.

― Послышалось… Уф-ф-ф. Как ты думаешь, сколько ещё?

― По нашим расчётам, где-то лет триста. ― Сергиевский задумчиво пожевал губами. ― Он же теперь должен впитывать радиацию. А это малополезно даже для существ его типа.

― Жалко, что он нейтроны обратно засовывать не может. Помнишь, как Йоффе надеялся? Можно было бы делать золото.

― Тут и без того полно золота.

Подтверждая его слова, в мокрой грязи блеснула золотая искра: то ли денежка, то ли колечко.

Сергиевский посмотрел под ноги. Примял землю носком. Золотая искра погасла.

― Вот так-то лучше. ― Он повернулся к Тарасову. ― Всё, Коля, поехали.

Деревья заскрипели.

― Не жадничай, ― не оборачиваясь, сказал Тарасов. ― Жадничать нехорошо. Я же вот не жадничаю… Кстати, ― обратился он к Сергиевскому, ― про мою долю. Не забудь мне деньги перевести. Сегодня же.

Сергиевский кивнул, рассеянно подумав, что Тарасов вряд ли доживёт до вечера. Пару минут назад он успел подкинуть ему в карман кстати подвернувшийся красный камушек.

У него было на примете несколько вещиц для таких оказий. Он давно полагал, что цена на технические услуги господина Тарасова чересчур завышена. Впрочем, люди вообще склонны себя переоценивать. Как переоценил себя старик Йоффе, намеревавшийся встрять в его, Сергиевского, бизнес.

Он так и не заметил прилипшего к подошве комочка грязи. Комочка с золотой искоркой внутри.

Оглавление