«Девоншир»

Михаил Харитонов Девоншир

Джону Фаулзу и Василию Щептенёву

Михаил Харитонов Девоншир

Ночь. Смерть. Вода.

То, что у других брало годы и десятилетия, для него сложилось в дни, наполненные собиранием сил. Силу он брал у деревьев, силу — у воды. Ночи он проводил, стоя на гранитных столбах, и сила камня пронизывала его насквозь.

Он видел перед собой лабиринт, водоворот Сил. Чёрное, зелёное, голубое сплеталось над мёртвой водой. Над ней стояли звёзды. Знаки, образуемые ими, были чудовищны.

Чёрное: смерть. Лоа Агве, владычица вод. Ей не место в этом краю, её привели сюда тайно, но теперь она здесь. Это её — влажные, липкие паутины, в которых трепещут души, пронзённые иглами колдуна-бокора. Центр паутины совсем рядом, в доме, где бокор и его вторая половина, чёрная мамба, ткут нити Агве. Он должен пройти между ними, не касаясь их ни взглядом, ни намерением.

Голубое: ночь. Сила, пришедшая на острова со Святым Крестом, сила морей. Она хранит острова от бед, но она слишком высока. Нужно идти вдоль голубых огней, не препятствуя им.

Зелень: вода. Не его стихия, нет — но на эту ночь ему дали ключи от вод. Он не слышит их песни, но может повелевать. Может быть, вода выведет его за цепь заклятий Агве, за чёрные паутины.

Он простёр правую руку. Языки огня вылетели из пальцев и сплелись в узор, образуя дорожку, петляющую между нитей.

Подобрав мешок, лежавший у ног, он пошёл вперёд, к чёрной туше острова. Там ждало безумное чудовище, которое он должен убедить, освободить, убить. Впрочем, убить нетрудно. Главное — получить согласие его сердца.

Тишину разорвал долгий, унылый вой.

Человек остановился, опустил руку в мешок и вытащил небольшой предмет. Размахнулся и бросил его в топь, подальше от переплетения нитей.

Это был узкий чёрный ботинок с острым носком.

* * *

1921 г. Великобритания, графство Девоншир. Зима

1

Поезд остановился у маленькой, захолустной станции.

Доктор Ватсон попытался что-нибудь разглядеть сквозь запотевшее стекло, и ничего не увидел. Аккуратно протёр дырочку рукавом дождевика. На той стороне стекла проступили мелкие оспины капель, но видимость не улучшилась.

Доктор зябко поёжился и в который раз подумал, что эта поездка бессмысленна и его обманывают. Встал. Проверил карманы. Нашёл письмо медиума, зачем-то перечитал последний абзац, потом медленно разорвал бумагу наискось, ещё и ещё раз. Набил обрывками пепельницу, поискал спички, и вспомнил, что оставил их в Лондоне вместе с сигарной коробкой. Его просили не брать с собой огонь.

Он поправил кепи, взял трость за середину и покинул вагон.

Моросил дождь. Сквозь пелену мороси можно было видеть перрон, покосившийся забор, с которого давно слезла краска, а за ней — угрюмое, изнурённое дождями дерево.

На платформе было пусто. О том, что здесь хотя бы изредка бывают люди, свидетельствовал только обрывок газеты, раскисший от влаги. Ватсон на всякий случай ещё раз осмотрелся, ничего нового не увидел и пошёл вниз, к домику смотрителя.

Красная кирпичная будка казалась необитаемой. Единственное окошко было тёмным и пустым. Стекло перечёркивала длинная трещина, заклеенная изнутри жёлтой газетной бумагой.

Доктор постучал в дверь. Шум дождя заглушили тяжёлые удары трости.

Через минуту дверные петли заскрипели, дверь приотворилась, и в тёмном провале блеснул глаз.

— Вы мистер Еген? — спросил Ватсон, невольно повышая голос.

— Ш-ш-ш… Не надо кржичачь, — дверь приоткрылась чуть шире. — Што нужно?

— Я доктор Ватсон из Лондона. Вас предупреждали, что я приеду? — доктор невольно повысил голос.

— Да. Што нужно? — отнюдь не вежливо повторил хозяин.

— Для начала — войти, — решительно сказал Ватсон и потянул дверь на себя.

Человечек по ту сторону двери недовольно зашипел, но отступил назад. Доктор счёл это приглашением и вошёл.

Внутри будки было немногим лучше, чем снаружи. В полумраке можно было разглядеть трёхногий стул со сломанной спинкой, крохотную железную печку, холодную даже на вид, какой-то хлам в углу. У окна стояли козлы, на них — стакан, рюмка и два сухаря. Ватсон, по старой привычке, отметил про себя, что в помещении не пахнет ничем, кроме всё той же всепроникающей сырости.

— Меня просили приехать в Баскервиль-холл по важному делу, мистер Еген, и я прибыл, — сказал доктор, когда решил, что пауза слишком затянулась.

— Йожин. Йожин меня жовут, — представился человечек.

Доктор подумал, что автоматические письмо — не самый удовлетворительный способ донесения сведений до адресата. К тому же медиум, через которого ему передали приглашение, был не силён в грамоте.

— Мистер Йожин, вы должны меня провести на ту сторону. Вы ведь получили инструкции на мой счёт, не так ли?

— Ш-ш-ш… Пжовесчи на ту шторжону… — забормотал смотритель. — Шложно это, вот што я вам шкажу, и ждоржовья много бержёт, — он дёрнул шеей, как пьющая ворона, искоса глядя на гостя.

Доктор внимательного посмотрел на негостеприимного хозяина комнатки. Тот выглядел непрезентабельно и не внушал доверия: маленький, лысый, с непропорционально большой головой и оттопыренными ушами. Особенно неприятно было смотреть на нижнюю часть лица — в морщинах и складках рта было что-то обезьянье. Звуки, которые он издавал, мало напоминали человеческую речь: — Ватсон с трудом разбирал эту кашу из слов. Но, в общем-то, решил доктор, ему доводилось видать и более подозрительных субъектов.

Он положил на стол гинею. Обезьянье лицо расплылось в довольной гримасе.

— Ну, ну, — бормотал человечек, пряча деньги, — вшё жделаем в лушщем виде. Шадичешь, шадичешь, — он пододвинул к козлам стул и изобразил нечто вроде приглашающего жеста. — Ижьвольте вот ужоштитьшя, — он взял со стола рюмку и протёр её пальцем, после чего извлёк из-под стола бутыль подозрительного вида.

— Это что? — доктор с подозрением уставился на бутыль.

— Погода плохая, — пожаловался хозяин, плеснув сначала себе, а потом доктору. — Вщё вржемя льёт швержу. Холодно. Надо бы шогречша.

Ватсон выразительно покосился на печку.

— Ш-ш-ш… Ожонь! — мистер Йожин сжался и втянул голову в плечи.

— Ах да, конечно, — доктор поморщился и взял рюмку двумя пальцами.

Как он и предполагал, это оказался скверный джин, дерущий горло, как грубая шерсть. Стало, однако, теплее.

— Оджин момент, минутошку, — бормотал мистер Йожин, наливая себе ещё. Рука тряслась, горлышко бутылки билось о край стакана.

Доктор с сомнением взял сухарь, понюхал. От сухаря пахло плесенью и спорыньёй.

В глазах хозяина что-то мелькнуло — как будто загорелись две тусклые, голодные искры.

— Чеперь ошторожнее. Ржот откржойте. Уши может жаложить, — предупредил он.

Уши не заложило. На долю секунды возникло чувство погружения — как будто он тонул в какой-то невидимой воде. Ватсон сглотнул, и неприятное ощущение пропало.

— Уже можно идчи, — сказал человечек, показывая на дверь.

— И это вся ваша работа? — не понял гость.

— Можу немношко провожичь, — не особенно любезно предложил мистер Йожин. — Но вы же шами жнаече, куда вам нужно?

— Я бывал в этих местах, — медленно сказал доктор, — много лет назад, и на другой стороне. Не хотелось бы, знаете ли, заблудиться.

— Пойжёмче, — хозяин решительным жестом нахлобучил на голову бесформенную шляпу, распахнул дверь и они вышли под дождь.

Поезда у платформы не было. Зато на лавочке сидела какая-то дама в голубом газовом платье, вызывающе неуместном среди этого унылого пейзажа. Ватсон напряг зрения и разглядел белое пятно лица и крохотную сумочку на коленях.

Дождя дама, казалось, не замечала.

— Кто это? — почему-то шёпотом спросил он своего проводника.

— Это мадам Луижа, — так же тихо ответил Йожин. — Она вшегда тут шидит. Ждёт поежда.

— Давно? — зачем-то спросил Ватсон.

— Ш тех пор, как пржоложили ржельшы, — человечек развёл руками.

— И поезд всё не приходит?

— Для неё — неч.

— А куда ходят поезда? — на всякий случай поинтересовался доктор.

— В обе штороны, — вздохнул человечек, пытаясь ещё сильнее натянуть на себя шляпу, — но чашше… — человечек зябко поёжился и не закончил фразу. — И у наш не оштанавливаючша. Я школько лет уже ждешь, а такого не пржипомню, штобы поежд оштановилщя. У наш чихие мешта, миштерж.

— А эта дама… Луиза… как сюда попала? — уточнил доктор.

— Швоим ходом, — человечек скривился. — Бедняжка, ей ошень не повежло в жижни. И потом тоже. Шами виджиче.

— Да уж, — сказал Ватсон, чтобы хоть что-то сказать.

В небе дрогнуло, по низким тучам пробежала волна — как будто кто-то сверху кинул камень в пруд.

Мистер Йожин озабоченно зацокал языком.

— Ш-ш-ш… Надо поторжапливашщя, — сказал он. — Я шморжю, гошпода иж жамка жа вами пришлали экипаж, — человечек впервые посмотрел на доктора с толикой уважения.

Ватсон повернул голову, ожидая увидеть что угодно — хоть золотую карету, запряжённую грифонами. Однако возле чёрного дерева стояла самая обычная повозка с тентом. Возницы не было, лошади тоже.

— Шадичешь. Она ваш шама довежёт куда нужно, — разъяснил человечек.

— И на том спасибо, — вздохнул Ватсон. Потом, в порыве чувства, колеблющегося между великодушием и предусмотрительностью, достал из кармана несколько шиллингов и протянул их своему проводнику. Мистер Йожин пробормотал нечто вроде благодарности.

Через несколько минут доктор кое-как устроился на узкой доске, выполнявшей роль сиденья. Полы дождевика он спустил вперёд, трость пристроил вертикально. Невольно подумал, что со стороны он сейчас выглядит, как типичный сельский лекарь, спешащий на вызов.

— По шторонам не шмотржите, — советовал Йожин, подавая доктору его саквояж. — Нишего интержешного не увидиче, а ехать дольше бужече.

— Почему? — поинтересовался Ватсон.

— Живой шеловек, когда шмотржит, вшё оштанавливает, — туманно объяснил Йожин. — Как бы это шказачь… — он прищёлкнул пальцами. — Людям вшегда нужна… не знаю как по-английшки… что ришуют… кажчинка, что-ли. Но у людей вржемени много, а у наш тут его мало. Вот вы и тржачиче швоё шобштвенное вржемя, а потом жалуечешь. Лучше вшего — вообще гжажа жакржойте. Домчичесь мигом. Только уж тогда не подгжядывайче. Можече, э-э-э… упашть, — последнее слово человечек сопроводил энергичным жестом.

— Я могу сконцентрироваться и впасть в транс, — без уверенности сказал Ватсон, вспомнив уроки, которые брал у профессора Уильяма Клейста из Общества Психических Исследований.

— Не штоит, миштер, — ирония в голосе мистера Йожина обозначилась совершенно отчётливо, а угодливость куда-то пропала. — Вы шлишком ждржавомышлящий джентчьмен, чтобы впашть в тржанш.

— Ну, в общем… — Ватсон смутился, вспомнив, что сказал ему профессор Клейст после месяца — напрасных занятий. — Наверное, вы правы. Мы ещё увидимся?

— Кто жнаеч, — вздохнул человечек. — Вшякое может шлучиччя.

— В таком случае — счастливо оставаться, — доктор в очередной раз подумал, что выглядит сейчас крайне глупо. Потом подобрал под себя ноги и прикрыл глаза.

— Шщасштливо добржачьша, мишт… — голос маленького человечка истончился и пропал где-то за спиной.

Ватсон на всякий случай зажмурился покрепче. Что-то ему подсказывало, что глазеть по сторонам и впрямь не стоит.

2

Странный это был путь — в полной темноте, даже без того остаточного света, который обычно брезжит из-под закрытых век. Никакого движения тоже не ощущалось — но не было и чувства, что стоишь на месте. Ватсон прислушался к себе и ощутил нечто вроде медленного ветра, пронизывающего тело и душу — как будто что-то невесомое плыло прямо сквозь него. Такое он испытывал иногда на спиритических сеансах, непосредственно перед явлением духов: словно внутри живота открыли форточку. Но тогда это было мгновенным и острым ощущением, а тут что-то плыло и плыло сквозь него, и это пугало.

Чтобы отвлечься, Ватсон принялся перебирать в уме свои последние решения и поступки.

Меры на случай его внезапного исчезновения приняты: большое письмо сэру Джеймсу Гейслопу, председателю Общества Психических Исследований, в котором он подробнейшим образом описывает свои последние изыскания, и аналогичное письмо Холмсу в Суссекс, будут отправлены через месяц, Картрайт об этом позаботится. Личный архив надёжно упакован и готов к отправке в Кембридж. Примерная опись самых важных бумаг приложена, Картрайт позаботился и об этом. Очень толковый малый. Он оставил ему кое-что по завещанию. Остальное — Обществу. Могут быть проблемы с правами на ранние сочинения: его старые литературные опыты всё ещё популярны. Но на такой случай у Общества есть адвокаты.

Может быть, всё-таки стоило что-нибудь завещать церкви? Этого жеста от него ждут… но — нет. После всего того, что он узнал за годы увлечения спиритуализмом, он не может даже косвенно способствовать распространению грубого, косного невежества, веками стоявшего на пути истинного познания духовного мира…

Что-то хлопнуло у него прямо над ухом, потом послышался клёкот. Коляску ощутимо тряхнуло — впервые за всё время пути. Ватсон, зажмурившись ещё крепче, схватился за трость — но тут же ощутил, что опасности больше нет.

Он снова углубился в размышления.

Будет очень жаль, если он не сможет вычитать корректуру «Истории спиритуализма в современном мире», не посетит Египет, куда он собирается уже два года, и не увидит больше Гемму. Хотя — книгу издадут и без него, в Египте нет ничего по-настоящему интересного, а девочка скоро утешится, ведь она так молода. Благо, в их отношениях они никогда не приближались к опасной грани, отделяющей искреннюю дружбу от так называемой страсти…

— Добрый день, сэр. Хорошо доехали? — раздалось прямо над ухом.

Ватсон открыл глаза и понял, что уже давно стоит. Тента над головой не было. Не было и дождя, хотя запах сырости висел в воздухе. Доктор поднял глаза и увидел смыкающиеся над головой кроны. Когда-то он их уже видел — только они были зелёными, пронизанными солнцем. Эти кроны были чёрными, и мёртвая листва свисала с них траурными лентами.

— Добрый день, Бэрримор, я отлично доехал, — сказал Ватсон, сходя с повозки и осторожно пробуя тростью дорожку: ему вдруг почудилось, что гравий заколыхался, как ряска на болоте.

— Всё в порядке, сэр, — поспешно сказал Бэрримор, принимая саквояж. — Досточтимый сэр Баскервиль лично распорядился, чтобы к вашему приезду всё выглядело как полагается.

— А что, — полюбопытствовал Ватсон, — обычно это всё выглядит… иначе?

— По-всякому бывает, сэр, — уклончиво ответил старик. — Но вы не волнуйтесь. Пока вы здесь, всё будет в наилучшем виде, мы об этом позаботимся. Да и вы сами очень здравомыслящий человек и не позволите себе лишнего, — добавил он.

— Я сегодня уже что-то слышал про своё здравомыслие, — нахмурился Ватсон. — Что вы имеете в виду?

— Не подумайте чего дурного, сэр. Просто люди так устроены, что видят только то, что допускает рассудок, — туманно пояснил Бэрримор. — Вот например, сейчас мы идём по аллее к дому. Вы видите Баскервиль-холл? Посмотрите внимательно…

Доктор всмотрелся в чёрный провал аллеи. В первую секунду ему показалось, что в нём нет ничего, кроме клубящегося тумана, но потом он разглядел очертания башен, стены, ворот. Створка приотворилась, показалась полоска неяркого света — твёрдая, гладкая и очень близкая, рукой подать. Он протянул руку — и неожиданно коснулся холодного металла.

Ватсон недоумённо заморгал: прямо перед ним была окованная медью дверь.

— Сэр! Подождите, сэр! У меня ваши вещи!

Доктор недоумённо обернулся — и увидел позади широкий газон, по которому ковылял Бэрримор, прижимая к животу саквояж.

Ватсон в недоумении потёр виски, на секунду прикрыв глаза. В тот же миг тяжёлое дыхание запыхавшегося старика раздалось у него буквально над ухом.

Доктор вздрогнул от неожиданности: Бэрримор стоял рядом. Вид у него был усталый и испуганный.

— Ох, сэр, ну и заставили же вы меня побегать! — укоризненно сказал он.

Ватсон опёрся на трость, ощутив внезапную слабость в коленях.

— Что произошло? Почему я здесь? Я ничего не делал.

— Простите, сэр, это моя вина. Вы смотрите слишком… сильно, — вздохнул старик. — Вас, можно сказать, засосало. Зато вы быстро добрались до места. Позвольте, я открою.

Он отворил дверь — она оказалась не заперта — и почтительно замер, пропуская гостя.

Ватсон вошёл в холл и осмотрелся. Холл был очень похож на тот, который он помнил по старым временам — те же стропила из чёрного дуба, тот же ряд фамильных портретов на стенах. Длинный обеденный стол был покрыт камчатой скатертью, с искусно вытканными изображениями водорослей, лягушек и каких-то извивающихся существ. Сквозь узкое окно с блёклыми, выцветшими витражами пробивался тусклый свет, почему-то наводящий на мысли о толще вод.

Над портретами висел родовой герб — огромная кабанья голова, искусно вырезанная из всё того же морёного дуба. Глаза кабана были закрыты, в отличие от оскаленной пасти.

Чугунная каминная решётка казалась затянутой тиной. Над ней плавали зеленоватые болотные огоньки. От камина ощутимо веяло холодом.

— Располагайтесь, сэр, хозяин скоро вернётся, — Бэрримор принял у доктора дождевик и кепи и заученным жестом отодвинул высокий дубовый стул с необыкновенно высокой и очень прямой спинкой. Ватсон такие стулья ненавидел, но во всех приличных домах подобная мебель была в чести. Увы, даже изнанка реальности не стала исключением.

— Извините, что не предлагаю перекусить: у нас это не принято, — хлопотал Бэрримор. — Кстати, — забеспокоился он, — вы пили и ели на той стороне? Это крайне желательно для поддержания стабильности вашего астрального тела…

— Мистер Йожин любезно угостил меня джином и сухарями, — усмехнулся Ватсон.

— Вас встречал Йожин? — на бесстрастное лицо Бэрримора легла тень. — Он с континента, — сообщил он таким тоном, каким говорят о незаконнорождённых. — Господин его пожалел и взял к себе на службу.

— И вы ревнуете, Бэрримор?

— Я не доверяю таким, как этот Йожин, сэр. Людоеды бывшими не бывают.

— Так он людоед? — Ватсону вспомнились голодные огоньки в глазах проводника.

— Ходят такие разговоры, сэр.

— Вот как? И что ж такого с ним случилось, что сэр Бэрримор преисполнился сочувствия к этому подозрительному субъекту? — поинтересовался доктор, устраиваясь за столом.

— Последний век он жил в каком-то тихом болоте — кажется, где-то в Польше, если я ничего не путаю, — объяснил Бэрримор. — Там во время войны германцы использовали газ. Хлор или что-то вроде того. Ему пришлось выйти на свет, его заметили и даже пытались изловить. Вот он и эмигрировал.

— Разве существа, вам подобные, боятся отравляющих веществ? — заинтересовался Ватсон. — Ох, извините, Бэрримор — разумеется, вы человек…

— Не за что, сэр. Я призрак, и знаю своё место. А те, кого вы имели в виду — живые. Не совсем как люди, но они пьют, едят и дышат.

— Их можно убить? — доктор попробовал откинуться и вытянуть ноги, но высокая спина стула гн позволила это сделать.

— Всех можно убить, — вздохнул старик, — вот только зачем?

Ватсон не нашёлся с ответом и уставился на переливающиеся огоньки в камине. Под его взглядом они ожили и начали разгораться, брызгая зелёными искрами. Тогда он перевёл взгляд на фамильные портреты. Его внимание привлекла дама в голубом платье. Работа Неллера, вспомнил он слова Холмса, произнесённые много лет назад — за сутки до того самого вечера. Дама чем-то напоминала Гемму Ронкони, только старше, в расцвете зрелой красоты. Присмотревшись, Ватсон вздрогнул — ему показалось, что губы женщины на портрете двигаются. Да, вне всяких сомнений — она что-то говорила, и, несомненно, что-то очень важное, важное и интересное, нужно только прислушаться…

— Сэр! Не смотрите туда, сэр!

Доктор в гневе обернулся, чтобы заткнуть нахального старика, позволившего себе отвлечь его от важного разговора — и замер с открытым ртом. Наваждение спало.

— Осторожнее с картинами, сэр, — извиняющимся тоном сказал Бэрримор. — Вас может затянуть внутрь, и потом придётся вас вытаскивать.

— Внутрь чего? — не понял доктор.

— Внутрь картины, сэр, — пояснил Бэрримор. — Вы же не хотите оказаться внутри картины?

— Н-да, у вас тут непростая жизнь, — заметил Ватсон.

— Что вы! Есть места и похуже, — искренне сказал старик. — Мне тут, во всяком случае, понравилось.

— Чем именно? — решил на всякий случай разведать обстановку доктор.

— Трудно так сразу сказать, сэр. Тихо, спокойно, хорошее обращение, и всегда знаешь, чего от тебя потребуют. В духовных мирах неизвестно какая жизнь. И туда можно попасть только через вышний суд. Мало ли что на нём решат.

— Гм. Неужели вам есть чего опасаться, Бэрримор? — доктор посмотрел на старого слугу с интересом. — На вашей совести есть тайные грехи?

— Жизнь — сложная штука, сэр, — уклонился от расспросов старик. — А вот и сэр Баскервиль прибыл!

— Где? — не понял Ватсон.

— Перед вами, сэр, — Бэрримор склонился в старомодном полупоклоне, обращённом почему-то к стене с портретами.

Ватсон поднял голову и увидел, что глаза кабаньей головы открыты и смотрят прямо на него.

3

— Сэр Баскервиль! — объявил дворецкий.

— Доброго прибытия, почтеннейший мастер Ватсон, — отчётливо произнесла голова. Голос был низким и глухим, как будто доносился из железной бочки. Ватсону стало несколько не по себе, но он быстро взял себя в руки.

— Добрый день, сэр, — ответил он, — пытаясь встать. Кабан, судя по всему, был высокопоставленным духом, а Ватсон читал, что подобные существа любят церемонии.

— О, прошу вас, досточтимый мастер Ватсон, располагайтесь вольно и никоим образом не беспокойте себя. Вы ведь наш дорогой гость, и к тому же обладаете более высоким достоинством, нежели мы, — пробасил кабан.

— То есть? — не понял Ватсон.

— Вы являетесь живым человеком из плоти и крови, обладателем бессмертной души, — объяснила голова, — а мы, сколь бы ни было высоко наше служение, всего лишь призраки, хотя и обладаем определённым могуществом, ибо мы имеем честь пребывать в высоком сане родового духа.

— Как это? — заинтересовался доктор. Про родовых духов он читал в записках некоей ясновидящей из Иллинойса. Но записки были написаны крайне невнятно, к тому же и ясновидящая не внушала доверия, поскольку по происхождению была цыганкой, а по первой профессии — сводней.

— Позвольте нам изъяснить наше естество в самых кратких выражениях, — кабанья голова закатила глаза, и Ватсон понял, что его ждёт длинная напыщенная тирада. — Родовой дух есть одушевлённое средоточие божественного намерения, вложенное, подобно некоему семени, мудрым Творцом в сокровеннейшие глубины душ всех членов рода, начиная с почтенного первооснователя и кончая отдалённейшими потомками его, за исключением незаконнорождённых, кои, неуклонно протрубируемые рогами собственной нечистоты…

— Чем-чем турбируемые? — невежливо перебил Ватсон.

Голова смущённо поворотила рыло на сторону.

— Проще говоря, — сказала она, — мы — дух, который следит за делами семьи Баскервилей. Нас можно называть сэром Баскервилем… так сказать, Баскервилем вообще. — Мы несём наше служение начиная с одиннадцатого века.

— Очень приятно, сэр, — подумав, сказал доктор. О древности рода Баскервилей он решил не спорить: обстановка не располагала.

Клыкастая пасть осклабилась. Ватсону даже показалось, что это была смущённая улыбка.

— И нам чрезвычайно приятно, — пробасил кабан. — Признаться, мы опасались, что вы не примете наше приглашение, ведь оно несколько экстравагантно и противоречит обычаям. Но, поверьте, обстоятельства дела столь чрезвычайны и в то же время деликатны, что мы осмелились побеспокоить…

— Ничего-ничего, — замахал руками Ватсон, опасаясь, что голова опять начнёт вещать про какие-нибудь рога нечистоты. — Мне очень интересно. В конце концов, немногим доводилось при жизни посетить тот свет…

— Никоим образом, мастер, — снисходительно улыбнулась голова, показав длинные клыки. — Настоящий, как вы изволили выразиться, «тот свет», сиречь обители душ, полностью завершивших земное существование, закрыт для живых и живущих самим Творцом. Разумеется, вы непременно посетите эти места, но в своё время. Ныне же вы пребываете в так называемом Призрачном Мире, который являет собой часть мира материального, хотя и в несколько урезанном виде, если вы извините нам столь вульгарное и низменное выражение, достойное скорее школяра, нежели учёного мужа…

— Где урезанном? — Ватсон понял, что клыкастого сэра Баскервиля нужно останавливать короткими вопросами, не давая заговариваться.

— Позвольте нам изъяснить это следующим образом. Подлунный мир, в котором вы имели честь и удовольствие находиться доселе, состоит из четырёх стихий, или коренных природных сил, каковые суть земля, вода, воздух и огонь. Этого последнего в нашем, так сказать, отделении мира и не хватает. Отсутствие столь важной стихии, равно как и переизбыток сил воды и земли, делает наш мир несколько текучим, в чём вы уже, наверное, имели возможность убедиться…

— Да уж, — не удержался доктор. — Тут всё как-то… засасывает.

— Воистину, меткое наблюдение, — кабаньи глазки одобрительно прищурились. — Собственно, по этой самой причине наш мир именуют «водяным адом». Разумеется, это всего лишь недоброжелательное иносказание, ибо истинный ад, равно как и истинный рай, находятся за пределами всякого людского воображения. Даже огненный мир, в котором совершенно отсутствует сила воды, адом не называется, что бы там не говорили невежды и профаны, притворяющиеся сведущими и гордящиеся книжными познаниями…

— Не хотел бы я оказаться в огне, — пробормотал Ватсон.

— И это весьма резонно и предусмотрительно, достопочтенный мастер Ватсон! Без особенных и не всякому смертному доступных мер предохранения, — наставительно заметил родовой дух, — человек, оказавшийся в огненном мире, проживёт весьма недолго. — Хотя некоторые предприимчивые или безрассудные люди посещали и такие места, с теми или иными намерениями. Но, к нашему великому счастью и удовольствию, род Баскервилей связан лишь с благими и жизнепитательными силами воды и земли, средоточием коих является великая Гримпенская трясина. Но не будем рассуждать об этом много, ведь время дорого, так что не стоит тратить ни скрупула его драгоценной субстанции на празднословие, справедливо почитаемое меж людьми и духами пустым занятием…

Ватсон тихонечко вздохнул.

— Итак, приступим же! — клыкастый сэр напустил на морду чрезвычайно важный и торжественный вид. — Мы имеем сообщить вам, досточтимый мастер, что, в качестве родового духа, мы обладаем многими важными правами и привилегиями, среди коих, подобно алмазу среди менее значительных драгоценностей, сияет наше право на осуществление правосудия. Разумеется, мы не смеем выносить решения, касающиеся людей, ибо их дух и судьба находятся всецело в руце Творца и вышних ангелов. Зато мы исправно следуем нашему призванию, когда дело касается исполнения долга низших духов, связанных с нашим великим родом. Ныне же, — кабан шумно фыркнул, — мы столкнулись с ситуацией столь двусмысленной и затруднительной, и более того, небывалой даже в самые отдалённые времена… — сэр Баскервиль понял, что окончательно запутался в придаточных предложениях, наморщил рыло и задумался.

— Простите, что отвлекаю, сэр, — вступил доселе молчавший Бэрримор, — но прибыл господин обвинитель.

4

Старый слуга прошёл прямо сквозь стол — его поверхность при этом пошла кругами — и встал напротив Ватсона, после чего почтительно отодвинул стул и склонился в полупоклоне со словами:

— Прошу вас, сэр, ваше посещение — огромная честь для нас…

Ватсон был внутренне готов ко всему — например, что из камина выпрыгнет жаба в золотых позументах, или что из стены выкатится золотой обруч и превратится в говорящую цаплю. Но всё оказалось куда прозаичнее. Рядом с отодвинутым стулом нарисовался человек с очень характерной внешностью. Острые, хищные черты лица, блестящие чёрные волосы, чисто выбритый подбородок, безупречный костюм и старомодная длинная булавка для галстука — всё это более чем соответствовало классическому обличью высокопоставленного судейского: доктору доводилось знавать и эту породу. Впечатление подчёркивали зелёные когтистые лапы. Впрочем, когти у господина обвинителя были золочёные, а указательный правой — инкрустирован изумрудом.

— Доброго прибытия, почтеннейший мастер Алабастр, — пробасил со стены сэр Баскервиль. — Весьма прискорбно, что два столь славных милорда встречаются при столь печальных обстоятельствах…

— Доброго дня, сэр, — бросил гость, — вежливо, но быстро склонил голову перед хозяином холла, после чего повернулся и уставился на Ватсона холодными немигающими глазами.

— Господин Алабастр, — представил его Бэрримор, — доктор Ватсон. Доктор Ватсон, господин Алабастр.

Гость подарил Ватсону кивок и сел.

— У меня есть несколько формальных вопросов, — сказал он сухим и скрипучим голосом. — Я имею честь беседовать с доктором Джоном Хэмишем Ватсоном, отставным офицером военно-медицинской службы Её Величества, действительным членом Общества Психических Исследований?

— Всё верно, — ответил доктор.

— Вы христианин?

— Это разве ваше дело? — насупился Ватсон.

— Нам необходимо это знать, — твёрдо сказал господин Алабастр.

— Достопочтенный мастер Ватсон, — пробасил кабан, — господин Алабастр отнюдь не пытается вторгнуться в священную область вашей совести. Он интересуется лишь фактом совершения над вами таинства крещения.

— В этом смысле — да, — сказал доктор.

— Вы бывали когда-либо осуждены законным судом графства Девоншир?

— Случалось, — вздохнул Ватсон, — недавно мне пришлось выплатить штраф. Я осваивал новый автомобиль и задавил цыплёнка.

— Понятно. Были ли в вашем роду волшебники, друиды, ясновидящие, мошенники, преступники или безумцы? — продолжал Алабастр.

— Насколько мне известно, Ватсоны всегда отличались здравомыслием и законопослушанием, — усмехнулся доктор.

— Верите ли вы в существование духовного мира?

— Трудно не верить в то, где находишься, — доктор пожал плечами.

— Человеческая способность к самообману практически беспредельна, — заметил господин Алабастр несколько менее сухим тоном. — Я имел в виду: вы верили в духовный мир до того, как получили наше приглашение?

— Да. Я давно изучаю спиритические феномены и вполне убеждён в истинности хотя бы некоторых из них, — ответил Ватсон.

— Точный ответ, — одобрил судейский. — Каким образом вы получили приглашение?

— Через медиума, пользующегося моим доверием. Но вы же сами всё это знаете? — не понял доктор.

— Процедура должна быть соблюдена, — пояснил судейский. — Сообщили ли вам полные и исчерпывающие сведения о том, каким образом вы можете попасть в Призрачный Мир без ущерба для себя и своей души?

— Как видите. Иначе я бы здесь не сидел, не так ли?

— Знакомы ли вы с историей семьи Баскервилей?

— Как сказать… Скорее да. К тому же я был участником событий, связанных с этой семьёй, — медленно проговорил Ватсон. — Собственно, из-за этого я в конце концов и обратился к спиритуализму.

— В таком случае, — господин Алабастр извлёк из воздуха лист бумаги, — вы удовлетворяете всем условиям. Примите и заверьте собственноручно, — он протянул ему бумагу, украшенную какими-то символами и знаками.

— Постойте, — решительно сказал доктор. — Я ничего не буду подписывать, пока не пойму, что происходит и в чём будут заключаться мои обязанности.

— Справедливо, — признал Алабастр. — Обстоятельства таковы. Некий дух, вам лично известный, в настоящее время находится под родовым судом Баскервилей за совершённые им проступки. В принципе, решение по таким делам принимает сэр Баскервиль единолично. Но данный дух потребовал для себя так называемого вышнего суда. Вышний суд — это суд, в котором право выносить решение делегируется существу, превосходящему подсудимого как минимум на одну иерархическую ступень. Право на подобный суд получает всякое существо, перешагнувшее порог смерти, в том числе и люди. Вы знакомы с духовной иерархией?

— В самых общих чертах, — Ватсон не стал углубляться в тему.

— Поясню. В случае человеческой смерти вышним судом считаются так называемые мытарства, через которые проходят человеческие души, полностью завершившие земное поприще. В качестве судей и защитников обычно выступают ангелы-хранители усопшего. Что же касается низших природных духов, к каковым и относится подсудимый, то для них в роли вышнего судьи может выступать, например, человек.

— Я был знаком с некоторыми духами, — сказал Ватсон, — даже с духом Наполеона. Но элементалей среди них не было.

— Я не имею в виду ваши спиритические увлечения. Вы были знакомы с неким природным духом в то время, когда он пребывал во плоти и крови, и имел человеческое тело, — пояснил господин Алабастр. — Некоторые духовные существа получают такую привилегию в особых целях.

— И он воспользовался моим доверием самым ужасным и отвратительным образом, сначала совершив измену, а потом и вовсе погубив своего господина, — прогундосил со стены сэр Баскервиль.

— Это нам лишь предстоит выяснить, — твёрдо сказал господин Алабастр. — Итак, согласны ли вы принять на себя обязанности судьи?

— А что, если я откажусь? — поинтересовался Ватсон.

Господин Алабастр молча вытащил из кармана коробку спичек и небольшую сигару. Доктор в недоумении уставился на эти предметы.

— Вы можете в любой момент нас покинуть, — сообщил судейский. — Достаточно глубоко затянуться. Как только в ваши лёгкие проникнут частицы дыма, вы станете совершенно чужды этому миру, лишённому сил огня. Фигурально выражаясь, вас вынесет отсюда, как пробку из бутылки шампанского.

— Куда? — Ватсон потянулся за сигарой.

— Человек, покидая Призрачный Мир, — ответил господин Алабастр, — обычно перемещается в какое-нибудь знакомое ему место. В вашем случае вероятнее всего, что вы попадёте прямиком в личный кабинет. Ваши вещи мы переправим следом. Извините за беспокойство.

— Ну уж нет, — сказал доктор, решительно отодвигая от себя курительные принадлежности. — Я не для того сюда добирался с такими трудами, чтобы быть куда-то вышвырнутым пробкой.

— То есть, — уточнил въедливый Алабастр, — вы готовы вынести окончательное решение по означенному делу?

— Разумеется. Иначе я до конца своих дней буду мучиться от любопытства, — признал Ватсон, подвинул к себе бумагу. — Где расписываться? И чем?

— Достаточно приложить руку, вот так, — Алабастр растопырил пятерню и положил её на стол.

Ватсон прижал ладонь к бумаге. На мгновение он снова ощутил текучий ветер внутри, а потом лист сморщился и исчез.

5

— Я совсем забыл, — сказал доктор, — я же не знаю ваших законов.

— О, это не столь важно. По нашим законам, — ответил Алабастр, — от вас требуется только справедливость и беспристрастность. Приступим. Доктор Ватсон, что вам известно об обстоятельствах так называемого «дела собаки Баскервилей»?

— Я даже написал об этом деле книгу, — ответил доктор. — В ней я изложил все подробности, мне лично известные. За исключением одной детали, которая показалась мне несколько странной. В конце концов, она-то всё и изменила.

— Что именно? — подался вперёд господин Алабастр.

— Пасть и глаза собаки, — Ватсон прикрыл глаза, вспоминая ту ночь, — были покрыты каким-то светящимся веществом. Когда мы её убили, я прикоснулся к нему и мои пальцы тоже засветились. Холмс сказал, что это какой-то люминофор, лишённый запаха, чтобы у собаки не исчезло чутьё.

— И что же?

— Впоследствии я часто вспоминал об этом веществе, — сказал Ватсон. — Потому что, благодаря Холмсу, а также своему врачебному опыту, я кое-что знаю о светящихся составах. Все они летучи, но ни одно из них не лишено запаха, и не могло бы испариться, не оставив ни малейшего следа.

— А было именно так? — на всякий случай уточнил Алабастр.

— Именно так, — подтвердил Ватсон. — Уже через минуту ни на собаке, ни на моей руке ничего не осталось. Холмс хотел взять образцы, и потерпел неудачу.

— Что вы думаете об этом теперь?

— Эктоплазма. Субстанция, выделяющаяся из тел медиумов во время транса. Я сам неоднократно наблюдал её появление и прикасался к ней. Это было то же самое.

— И поэтому вы увлеклись спиритизмом?

— Не сразу. Но это послужило неким толчком, — сказал Ватсон после небольшой паузы.

— И теперь вы считаете, что собака Баскервилей была призраком? — не отставал Алабастр.

— Нет. Её тело вполне материально, я готов засвидетельствовать это и сейчас. Но это существо имело связь с какими-то оккультными силами, я в этом убеждён. Возможно, натуралист Стэплтон производил над ней какие-то опыты…

— Понятно, — заключил Алабастр. — Введите обвиняемого!

Зелёные огоньки в камине отчаянно заметались, и из воздуха выступила другая фигура. Это был очень худой, сгорбленный, но высокий человек, с длинным носом, торчащим между близко посаженными глазами. Нижнюю часть лица скрывала растрёпанная полуседая борода. Одет он был в ужасающе грязный тренчкот и рваные форменные брюки. Ступни были замотаны окровавленными тряпками, на груди можно было различить пятно характерной формы.

— Здравствуйте, Ватсон, — хрипло прокаркал человек, — не думал, что увидимся. Извините за голос — у меня пуля в лёгких.

— Доктор Джеймс Мортимер, — не поверил своим глазам Ватсон, — как вы здесь оказались?

— Своим ходом, — доктор закашлялся, на губах показалась кровь.

— Презренный изменник… — начал было сэр Баскервиль, но господин Алабастр его прервал:

— Приговор ещё не вынесен. Пусть обвиняемый расскажет суду об этом деле, не упуская никаких подробностей. Доктор Ватсон, вы имеете право задавать любые вопросы, вплоть до самых личных.

— Нет, постойте, — нахмурился доктор. — Вы мне говорили, что я буду судить какого-то духа. А доктор Мортимер — человек… хотя, похоже, мёртвый, — сказал он, приглядевшись к пятну.

— Уж простите, — прохрипел доктор Мортимер, — они правы. Я не человек. Я болотник. Меня и звать-то… — он опять закашлялся.

— Morte mer, сиречь мёртвая вода, есть обыкновенное наименование болота на благородном норманнском наречии, — подал голос сэр Баскервиль. — Сие есть распространённое прозвище болотных духов.

Ватсона, однако, занимало другое.

— Человек он или нет, но доктор Мортимер стоит здесь, перед нами, в грязной одежде, страдая от ран, которые получил при жизни. Это можно как-то исправить?

— Если вы того пожелаете, — сказал Алабастр.

— Я требую этого.

— В таком случае… — судейский повёл рукой. Доктора Мортимера закрутило волчком, и Ватсон успел заметить, что руки у него стянуты за спиной проволокой.

Через несколько секунд доктор Джеймс Мортимер сидел за столом, одетый в поношенный, но чистый пиджак и белую рубашку со слегка обтрёпанными манжетами. На лице появились очки в тонкой золотой оправе.

Доктор первым делом расстегнул пуговицу на левом рукаве и принялся с наслаждением массировать себе кисть руки, с которой на глазах сходил огромный кровоподтёк.

— Спасибо, доктор, — почти нормальным голосом сказал он. — Хорошо, что вы всё-таки приехали. Я тут с войны.

— И что же? — ужаснулся Ватсон, — они всё это время вас держали… в таком виде?

— Пустяки, — доктор Мортимер махнул рукой. — У нас тут время течёт по-другому, а когда не надо — вообще не течёт. К тому же мой хозяин на меня несколько обижен, поэтому на мою долю никакого времени и вовсе не выделяли. Я хранился, как сардина в жестянке. Кстати, — оживился он, — чем закончилась та заварушка? Надеюсь, усатый болван Вильгельм получил по шапке?

— Сейчас он живёт в Голландии, разводит капусту и пишет мемуары, — усмехнулся Ватсон.

— Славно. А то тевтонские варвары меня очень больно расстреляли, — доктор поморщился.

— Мы собрались здесь не для того, чтобы предаваться личным воспоминаниям, — напомнил господин Алабастр. — Сейчас вы должны честно и без утайки рассказать все обстоятельства, связанные с делом Баскервилей.

— С чего начинать? — буркнул доктор Джеймс Мортимер. Ватсон про себя отметил, что Джеймс несколько огрубел в окопах.

— С проклятия рода, — распорядился Алабастр.

— Эту часть можно пропустить, — сказал Ватсон. — О проклятии я знаю. Доктор Мортимер зачитывал мне и Холмсу рукопись сэра Гуго, потомка того самого Гуго Баскервиля… Или вы о чём-то умолчали?

— Было дело, — признал доктор. — Нет, рукопись-то я прочёл слово в слово. Просто к тому времени кое-какие неприятные детали забылись. Хотя основные факты в ней изложены верно. Проклятие Баскервилей и в самом деле существует, и виной тому — дерзкий и нечестивый Гуго.

— Который посягнул на честь сельской барышни? — вспомнил Ватсон.

— Вот именно, — подтвердил Джеймс. — А теперь я расскажу подробности.

Ватсон заметил, что кабанья голова на стене как-то обвисла вниз и поджала ушки. Похоже, для родового духа наступил неприятный момент.

— Итак, в глухие времена некий Гуго Баскервиль, жестокий и надменный хозяин поместья, поймал и увёз к себе девицу, фермерскую дочку — понятно зачем. Он и раньше такое проделывал, и ему всё сходило с рук. На нашу беду, девица была из древнего рода друидов. Её ничему не учили, но у неё был врождённый Дар…

— О котором она, похоже, сама не подозревала, — буркнул с сожалением кабан.

— Вот именно… Гуго привёз её в свой дом и принялся пировать, оставив девушку на сладкое. Она тем временем сумела бежать, спустившись по плющу со стены замка. Гуго бросился в погоню…

— И за ним погналась адская собака, — напомнил Ватсон.

— Вот тут и начинаются расхождения с легендой. Он её настиг, поймал, а дальше проделал всё то, что намеревался. То есть надругался над ней и потом на всякий случай задушил. На свою беду, он совершил всё это у древнего капища друидов, у священных каменных столбов, где древняя магия сильна даже сейчас, а уж в те времена… И когда он кончал с девушкой, она его прокляла.

— Как именно? — скучающим тоном знатока спросил господин Алабастр.

— Назвала его мерзкой собакой, всех его детей — хищными псами, и пожелала всем Баскервилям, посягнувшим на женщину, жрать собственное семя. Вряд ли бедняжка надеялась, что её — слова сбудутся. Но естественная магия умирающей ведьмы, усиленная магией капища, сработала. С тех пор весь род Баскервилей проклят. Всякий потомок сэра Гуго, пытающийся совершить насилие над женщиной, превращается в пса. И стремится сожрать своё семя, то есть потомство и родственников. То есть других Баскервилей, если они не убьют его раньше… Разумеется, первым на собственной шкуре это испытал сам Гуго Проклятый. Его прикончили его же дружки, застав над трупом девушки. Которым он ужинал.

— Это похоже на то, что происходит с оборотнями, — заметил господин Алабастр, — только превращение необратимо.

Ватсон задумался.

— Пожалуй, — наконец, сказал он, — подобное проклятье не мешало бы наложить на добрую половину человечества. Это навеки пресекло бы самое отвратительное из всех преступлений, совершаемых мужчинами.

— Не могу не отметить, что достопочтенный мастер Ватсон совершенно прав, — кабанья голова вздёрнула рыло. — В сущности говоря, это прискорбное происшествие весьма способствовало умножению добронравия в нашем семействе, каковое могло бы послужить примером многим прочим родам, среди которых…

— Не всё так прекрасно, — лицо доктор Мортимера пересекла злая усмешка. — Кровь беспутного Гуго время от времени давала о себе знать. Не будем сейчас вспоминать, сколько Баскервилей обратилось в псов, и что ними случалось дальше. Несколько раз…

— Это не суть важно, — перебил кабан, — ибо в конце концов мы решили более не оставлять наследников Гуго без присмотра. Посему с некоторых пор мужчин из этого рода, живущих в родовом замке, где проклятье особенно могущественно, сопровождает советчик и спутник, знающий тайну и облечённый полномочиями хранить его и защищать, в особенности же от соблазнов, приводящих к осуществлению проклятия. Таковые обычно избираются нами из низших духов, имеющих тело, и благословляются нами на подобное служение.

Ватсон вопросительно посмотрел на доктора Мортимера. Тот ответил на взгляд коротким кивком.

6

— Теперь расскажите нам о сэре Чарльзе, — потребовал Алабастр.

— Он долго жил в Южной Африке и не нуждался в спутнике, — ответил Мортимер, — Женщины там доступны, к тому же в тех землях своя магия, и проклятие не столь действенно, как в девонширских болотах, близ Гримпенской трясины. Но ему вздумалось вернуться в родные края. Тогда-то я и вышел из родного болота и приступил к своему служению, которое закончилось столь плачевно.

— А статьи в «Ланцет» вы отправляли прямо из трясины? — язвительно спросил Ватсон.

Доктор только махнул рукой.

— Мне не чуждо тщеславие. Это нам вообще свойственно. Нам — в смысле болотной нечисти. Например, знакомый вам Йожин мечтает, чтобы о нём сочинили песню. А я изучал биологию и отправлял статьи в научные журналы. Приходилось, конечно, немного отводить глаза, чтобы создать впечатление, что меня где-то видели и помнят. Зато, когда я получил разрешение на постоянное пребывание на твёрдой почве, у меня уже имелась репутация в научных кругах. Собственно, поэтому сэр Баскервиль меня и отрядил на такую работу. Я был командирован к сэру Чарльзу Мортимеру, охранял и защищал его, был его врачом и другом.

— О чём мы весьма сожалеем, — вздохнул кабан, — ибо ты не исполнил своего долга, и даже изменил ему…

— У меня не было выбора! — крикнул подсудимый.

— Тихо! — рявкнул господин Алабастр. Ватсону почудилось, что из ноздрей господина обвинителя посыпались искры.

Стены замка дрогнули. Где-то с шумом затрещала потолочная балка. Зелёные огоньки в камине вспыхнули и разом погасли.

— Господин дракон! Прошу вас! — взмолился Бэрримор.

— Пффф, — судейский сделал судорожное движение ноздрями, как будто втягивая в себя что-то, готовое вырваться наружу.

Грохот и треск прекратились. Над решёткой робко загорелся крохотный огонёк, через пару мгновений к нему прибавился второй.

— Вы дракон, сэр? — заинтересовался Ватсон. — Простите моё любопытство, но я представлял себе драконов совсем иначе.

— Да, — подтвердил господин Алабастр не без некоторого самодовольства, — я житель мира, в котором отсутствует сила земли, зато огонь и вода находятся в соединении. Поскольку же стихия огня превосходит все остальные стихии…

— В разрушительности и губительности своей природы, — не удержался кабан.

— Джентльмены, давайте всё-таки о деле, — Ватсон подумал, что спор о достоинствах стихий может кончиться плохо. — Я так и не понял, что же дурного совершил доктор Мортимер. Насколько мне известно, он был верным другом сэра Чарльза.

Алабастр внимательно посмотрел на Мортимера. Тот опустил глаза.

— Моей основной задачей, — сказал он, — было удержание сэра Чарльза от неджентльменского поведения с женщинами. Не то чтобы меня к нему приставили как донну к невинной девушке, — криво ухмыльнулся болотник, — мне важно было только одно: чтобы он не пытался поступить как Гуго. Я надеялся, что почтенный возраст и хорошие манеры уберегут его от этого. И просчитался.

У Ватсона округлились глаза.

— Что? Сэр Чарльз накинулся на какую-нибудь деревенскую красотку?

— Всё сложнее, — вздохнул доктор. — Началось с того, что он влюбился в некую особу, Лауру Лайонз из Кумб-Трейси, дочь старика Френкленда. Помните Френкленда?

Доктор невольно улыбнулся, потом нахмурился.

— Сэр Чарльз? Влюбился? В эту Лауру? Но ведь она…

— Давайте, что ли, по порядку. Сэр Чарльз, несмотря на возраст, был ещё на что-то способен, а Лаура была доступной и соблазнительной женщиной. Кроме того, она нуждалась в средствах, чтобы вести бракоразводный процесс, а у сэра Чарльза они имелись. Короче, у них завязался роман. Я не мешался в эти дела, так как всё происходило по обоюдному согласию. Эта связь продолжалась где-то с год. Потом Лаура влюбилась в натуралиста Стэплтона, который дал ей надежду на законный брак.

— И обманул её, — вспомнил Ватсон. — Он даже выдавал свою жену за сестру, чтобы иметь свободу рук.

— Не всё так просто. Видите ли, Стэплтон был совсем не тем, чем казался… но к этому мы ещё вернёмся. Так или иначе, намерения Стэплтона, в чём бы они не состояли, она приняла за возможность надёжно устроить жизнь. И решилась расстаться с сэром Чарльзом, который к тому же интересовал её скорее как источник средств, чем как мужчина. Я говорил ему это сто раз, — с горечью сказал доктор Мортимер, — но он меня и слушать не хотел. Для него эта Лаура была последней любовью. В таких ситуациях стареющие мужчины обычно слепы и глухи. Он верил в её чувства к нему, пока не получил то злополучное письмо, где она, наконец, призналась, что любит другого и хочет завершить отношения. Кстати, если бы не Бэрримор, вы бы об этом письме не узнали.

— Я хотел как лучше, сэр, — пробормотал старый слуга.

— А, сгоревшее письмо! «Умоляю вас, как джентльмена, сожгите это письмо и будьте у калитки в десять часов вечера» — вспомнил Ватсон.

— Да-да, именно это. Лаура Лайонс хотела попрощаться и отдать сэру Чарльзу его письма к ней. Благородное решение, благо оно ничего не стоит. В отличие от подарков, которые она возвращать не собиралась… Но сэр Чарльз не оценил её благородства. Он был совершенно убит горем и яростью. И тогда ему пришло в голову как раз то, чего мы так боялись.

Ватсон недоверчиво покачал головой.

— Да, он намеревался заманить ее в дом и там запереть. Он даже приготовил специальную комнату для этой цели, с надёжными засовами и узким окном. После чего — преподать ей урок послушания. Он убедил себя, что Лаура на самом деле любит его, и её отношения со Стэплтоном — просто капризы, а в глубине души она мечтает о твёрдой руке. Хотя в таких делах твёрдой должна быть не рука, а кое-что другое.

Ватсон в который раз подумал, что защита Отечества — дело высокое и благородное, но крайне скверно влияющее на манеры. Если бы кто-нибудь сказал подобную пошлость при Гемме…

— И что из этого вышло? — спросил он.

Мортимер пожал плечами.

— Я встретился с Лаурой и уговорил её не ходить на это свидание. Когда надо, я умею быть убедительным.

— Простите, — подался вперёд Ватсон, — но я хорошо помню ту сцену. Лаура при мне говорила, что письмо было написано по наущению Стэплтона, и он же уговорил её не приходить.

— Ну, первое было отчасти правдой — хотя содержание письма Лаура в своём рассказе слегка отретушировала. Второе — нет. Стэплтона она побаивалась, но ещё больше она боялась меня.

— Почему? — спросил Ватсон.

— Я ей кое-что показал, — не стал вдаваться в подробности доктор Мортимер. — Кое-что такое, чего Стэплтон не мог, несмотря на всю свою силу. Так или иначе, она не пришла.

— Это мы знали и раньше, — сказал Ватсон.

— Но не сэр Чарльз. Видите ли, если бы Лаура просто не явилась, он не отказался бы от своего скверного намерения. Поэтому я решил его напугать. Дать ему, так сказать, наглядный урок, который открыл бы ему глаза на то, что его чувства, по сути, безумны…

— Мы полагаем это оскорблением благородного члена нашего рода, — встрял сэр Баскервиль.

Алабастр чуть повернул голову, выражение его лица не сулило ничего хорошего. Кабанья голова по уши вжалась в стену.

— И что же именно вы сделали? — поспешно спросил Ватсон.

— Навёл морок. У нас, болотников, это неплохо получается, особенно в темноте и близ болот. Многие любят заманивать путников, дразня их видениями прекрасных женщин…

— И вы, — догадался Ватсон, — показали ему Лауру Лайонс?

— Именно так, — признал доктор Мортимер. — По моему плану, она должна была пройти сквозь калитку мимо опешившего сэра Чарльза по дорожке к дому, после чего растаять в воздухе. Как я рассчитывал, после подобного зрелища сэр Чарльз усомнится в собственном рассудке — и побежит ко мне советоваться. Я бы сказал ему, что его мечтания о Лауре вызвали эротический психоз, назначил бы лечение успокоительными средствами и категорически запретил бы ему даже думать об этом женщине. Через какое-то время страсть угасла бы сама… Беда была в том, что к тому моменту бедный сэр Чарльз и в самом деле был несколько не в себе.

— И что же он сделал? — Ватсону стало интересно.

— Он рванул за ней, как кобель за сук… как Орфей за Эвридикой, — на сей раз ложноклассическая метафора резанула Ватсону ухо сильнее, чем откровенная грубость. — Видимо, он был готов на всё. И проклятие его настигло. Почтенный сэр Чарльз на моих глазах превратился в огромного пса преотвратительного вида. Поверьте, зрелище не из приятных.

— А как же тело? — вдруг пришло в голову Ватсону. — Ведь труп сэра Чарльза видели многие люди. Кто-то же похоронен в семейном склепе?

Доктор Мортимер замолчал. Алабастр уставился на него весьма пристально.

— Мне не хотелось бы об этом говорить, — наконец, выдавил из себя доктор.

— А придётся, — предупредил обвинитель.

Мортимер упорно молчал.

— В таком случае, — принял решение Алабастр, — пора вызвать главного свидетеля по этому делу. Если доктор не возражает — поскольку речь идёт о человеческом духе.

— Хотя мы полагаем его в высшей степени недостойном этого звания, — осуждающе прогудел дух Баскервилей и оскалил клыки. Из кабаньей пасти дохнуло злой колодезной сыростью.

— Вы согласны? — обратился к Ватсону дракон.

— Вызывайте, — Ватсон пожал плечами. — Кстати, я его знаю?

— С определённой стороны, — невнятно выразился Алабастр и сделал руками непонятный жест.

Мир снова покачнулся, стены вздрогнули и поплыли. Когда же Ватсон проморгался, то увидел, что рядом с Бэрримором стоит невысокий человек в костюме, пропитанном водой и перемазанном тиной. Вода стекала с его лица, грязь залепила лоб и склеила веки. На скуле багровела незаживающая царапина. Через плечо у новоприбывшего висела жестяная коробка для ботанических сборов.

7

— Стэплтон! — вскричал Ватсон.

Тот, услышав своё имя, открыл глаза — чёрные, цвета протухшего яйца.

— Я мёртв, — без выражения сказал человек. — Зачем вы тревожите мертвеца?

— Нельзя ли его… привести в порядок, что-ли? — попросил Ватсон. — Мне не очень-то приятно смотреть на этого человека, а в таком виде он особенно отвратителен.

— Как вам будет угодно, — дракон сделал ещё одно движение.

Лицо и фигура Стэплтона изменились. Грязь и тина исчезли, лицо приобрело естественный цвет, глаза — тоже. Если бы не остановившийся взгляд, то злополучного натуралиста можно было бы принять за живого, хотя и несколько потрёпанного обстоятельствами.

— Назови своё имя или имена, — потребовал Алабастр.

— Стэплтон. Ванделер. Баскервиль, — сказал мертвец. — У меня много имён.

— Теперь назови имя силы, которой ты служишь, — Алабастр нетерпеливо щёлкнул пальцами.

— Вы не имеете власти надо мной, — попробовал было упорствовать Стэплтон, но дракон так впился в него взглядом, что тот пошатнулся.

— Твои боги тебе не помогут, — насмешливо сказал дракон. — Повинуйся! — он поднял зелёную лапу с изумрудом и начертил в воздухе какой-то знак.

Глаза трупа, и без того не радовавшие сменой выражений, окончательно застыли. Было видно, что дух, удерживаемый внутри временной оболочки, подавлен и подчинён.

— Я раб лоа Агве и лоа Симби, — прошептали бескровные губы Стэплтона. — Я имел силу от них и творил волшбу их именем.

Ватсон вытаращил глаза.

— Что? Волшба?

— Он занимался магией, и весьма успешно, — мрачно сказал доктор Мортимер. — Можно сказать, на профессиональном уровне. Наш хороший знакомый был адептом вуду, тайного африканского культа.

Ватсон затряс головой.

Нет, это какая-то ошибка. Стэплтон и африканский культ? Он конечно, негодяй, но я в жизни не встречал более прозаического человека.

— Похоже, вы слишком много общались с шарлатанами, — не удержался от колкости болотник. — Колдовство — практическое и даже прозаическое занятие. А этот мерзавец был сильным колдуном. Таких называют бокорами: они занимаются уловлением тел и душ. При помощи иголок и булавок.

— Постойте, — Ватсон сжал голову руками, пытаясь сосредоточиться. — Булавки? Я что-то читал об этом. Какое-то деревенское колдовство. Колдуны, делающие тряпичные куколки, изображающие жертв, и потом протыкающие их иглами, чтобы принести вред — это оно и есть?

— Примерно так, если говорить о внешней стороне дела, — подтвердил Мортимер.

— В таком случае вы все ошибаетесь, — решительно заявил Ватсон. — Мы с Холмсом были в доме Стэплтона и внимательно осматривали там всё. Никаких следов подобных занятий я не видел. Если он кого и прокалывал булавками, то исключительно бабочек…

— Вот именно, — вздохнул Мортимер. — Люди удивительно слепы. Всё происходило буквально на ваших глазах. Зачем делать куколку из тряпок, когда можно взять живую куколку или бабочку? Вы знаете, Ватсон, что бабочка является символом человеческой души? Вы смотрели на его коллекцию насекомых и не понимали, что видите.

Доктор потряс головой, не желая верить.

— Стэплтон был ещё и ботаником. Может быть, и в этом вы усматриваете что-то предосудительное?

Мортимер посмотрел на доктора с удивлением. Потом криво ухмыльнулся.

— Да, вот что значат слова, — сказал он. — Для вас «ботаник» — что-то совершенно безобидное. А ведь раньше собирателей трав чурались. Потому что знали: некоторые растения собираются со вполне определёнными целями. В особенности — редкие болотные травы. Кое-какие растения силы растут только здесь, в сердце Гримпена. Потому-то Стэплтоны сюда и перебрались. А отнюдь не потому, что их утомили тропики.

— Он переехал в Девоншир, чтобы завладеть родовым поместьем и деньгами, — начал было Ватсон, но Мортимер его перебил:

— Деньгами? Вы вообще задумывались, на что живёт чета Стэплтонов?

— Холмс что-то говорил об остатках состояния. Да какое это имеет значение?

— В самом деле, никакого. В смысле — деньги для него значения не имели. Потому что он их мог заработать в любой момент, сколько угодно. Один мотылёк, умерщвлённый особым способом, или несколько капель какого-нибудь настоя или отвара, могли стоить столько, сколько вы, мой дорогой друг, получили бы за исцеление премьер-министра. Услугами Стэплтона пользовались очень серьёзные люди. Если бы он захотел, то мог бы купаться в золоте. Но богатство его мало интересовало. Его интересовала Сила, — последнее слово Мортимер подчеркнул голосом.

— Нет, подождите, — Ватсон решил сражаться за остатки собственного здравомыслия до конца. — Он всё-таки белый. Откуда он мог набраться всей этой гадости? Втёрся в доверие к каким-то подозрительным черномазым? И они его приняли? Не верю.

— Вообще-то, — напомнил Мортимер, — это совершил его отец, Роджер. Он бежал в Южную Америку и осел на Гаити, где находится центр культа. Вы не были на Гаити? Очень интересное место.

— И зачем это было нужно Роджеру?

— Насколько я понимаю, он начал с того, что обратился к колдунам-вудуистам за каким-то делом. Бокоры умеют видеть человека изнутри. В Роджере они разглядели много интересного, в том числе и проклятие Баскервилей. Колдуны интересуются такими людьми.

— И что же дальше?

— Не знаю. Можно у него спросить, — Мортимер указал на неподвижно стоящего Стэплтона.

— Вы позволите? — обратился Ватсон к обвинителю.

— Я сам задам необходимые вопросы, — решил Алабастр. — Это всё-таки колдун, хотя и мёртвый. Общение с подобными существами требует мер предосторожности.

— Справедливо, — признал Ватсон.

— Раб лоа Агве, — обратился дракон к Стэплтону, подняв руку, — кто отдал тебя в учение и где ты учился своему искусству?

— Меня отдал отец, по завету с колдунами Башни Синего Света. Меня учил хунган Оромо, а потом мамбо Сели. Посвящение Агве принял я в Башне по имени Рухнувшая, и восприемниками были…

— Достаточно, — дракон опустил руку, и колдун замолчал.

— В самом деле, достаточно, — вздохнул Мортимер. — Дальнейшее и без того известно. Он выучился всему, что смогли дать ему учителя, а потом покинул их и перебрался в Коста-Рику, где при помощи вуду овладел сердцем первой красавицы Сан-Хосе, Бэзил Гарсиа. Они поженились, и он сделал из неё свою помощницу, жрицу-сестру… Кстати, сестрой он называл свою жену именно поэтому. Посвящённые считаются братьями и сёстрами. А они составляли так называемую священную пару — бокор-некромант и мамба-прорицательница. Это очень тесная связь — как половинки зерна. Что не помешало ему, когда пришло время… ладно, об этом потом.

— И ты, Мортимер, якшался со столь отвратительным колдуном и некромантом! — торжествующе прогрохотал голос сэра Баскервиля.

— А что я мог сделать? — равнодушно ответствовал Мортимер. — Я всего лишь болотник. Мои природные способности слабее его искусства, и у него был заложник. Сэр Чарльз.

— Как случилось, что сэр Чарльз оказался у него в руках? — обвинитель подался вперёд, ожидая ответа.

— Своим ходом, — вздохнул доктор Мортимер. — Этот колдун, как-никак, Баскервиль. А проклятие рода вызывает у обратившегося сильнейшее желание жрать своё семя, то бишь убивать других Баскервилей. Если бы у сэра Чарльза была семья, ей бы не поздоровилось. Но единственный из членов рода, который проживал в пределах досягаемости, был Стэплтон. Проклятие погнало сэра Чарльза прямо в Меррипит-хаус.

— И что было дальше?

— Если бы Стэплтон и его жена были обычными людьми, пёс растерзал бы их. Но сильный бокор — совсем другое дело. Он заклял пса, пленил и посадил на цепь. Получил над ним власть. А, следовательно, и надо мной тоже. Ведь я должен был охранять и защищать сэра Чарльза, во что бы то ни стало. Даже после того, что с ним случилось. Тем более — по моей вине.

— А труп, который вы выдали за тело сэра Чарльза, любезно предоставил вам Стэплтон? — вкрадчиво заметил дракон. — Это значит, что вы были знакомы с колдуном раньше, и знали о его занятиях.

— Пусть он сам скажет, — предложил Мортимер.

Алабастр кивнул, повернулся к безразлично взирающему на всё Стэплтону и поднял руку.

— Вы предоставили духу-болотнику по имени Мортимер труп, чтобы выдать его за тело сэра Чарльза?

— Труп был украден, — безжизненным голосом сказал Стэплтон. — После этого я окружил остров среди болот, где хранил тела, магическим барьером.

Ватсон вспомнил островок с рудником, но промолчал.

— Зачем вам были нужны трупы?

— Для занятий некромантией. Мёртвые хорошо предсказывают будущее.

— Откуда вы доставали трупы? — уточнил Алабастр.

— Их разных мест. Последних добыл для меня каторжник по имени Сэлден. Это были солдаты, которые его ловили. Он убил двоих. Они мне достались совсем свежими.

— Кстати, а что случилось с Сэлденом? Почему пёс напал на него? — не удержался Ватсон.

К его удивлению, колдун ответил:

— Пёс не нападал на каторжника.

Алабастр строго посмотрел на Ватсона.

— Доктор, вопросы задаю я… Так вы держали тела на островке?

— Да.

— А потом вы поймали сэра Чарльза и держали там же?

— Да. Он причинил много вреда, этот пёс. Он ел трупы, и все они пришли в негодность. Пришлось от них избавиться.

— Но господин Мортимер не мог туда проникнуть и забрать пса?

— Никто не может одолеть барьер лоа Агве без её ведома и согласия. Только очень сильный колдун-человек.

— Что вы собирались сделать с собакой?

— Проклятый — хорошая жертва для лоа. Принести в жертву проклятого от своего рода очень хорошая жертва. Я готовил жертвоприношение лоа Агве. Она выпила бы его душу. И дала бы мне великую силу.

— Такое жертвоприношение — хуже самой смерти, — сказал Мортимер. — Это гибель без возврата.

— Что вы делали с псом?

— Я готовил его к жертвоприношению, — ответил Стэплтон. — Когда сходятся звёзды четырёх великих созвездий и пяти планет…

— Достаточно, — быстро сказал дракон. — Обсуждение технических моментов в присутствии непосвящённых излишне. Можешь отправляться в свой ад, колдун.

— У меня вопрос, — вклинился Ватсон. — Кто убил каторжника Селдена?

— Я больше не могу держать эту душу в повиновении, — сказал дракон и взмахнул лапой с изумрудом.

Камень вспыхнул. Жестяная коробка для ботанических сборов грохнулась на пол, а тело колдуна рассыпалось на тысячи зелёных искр.

— Итак, — Алабастр пристально посмотрел на Мортимера. — Резюмируем. Вы стали причиной того, что проклятие сбылось, и хуже того — ваш подопечный попал в плен к чёрному колдуну. Что вы можете сказать в своё оправдание?

— В общем-то, ничего, — развёл руками доктор. — Откровенно говоря, я не знал, что делать. А когда прямо из Канады, как снег на голову, свалился сэр Генри, я просто впал в отчаяние.

— И не придумали ничего лучшего, нежели обратиться за помощью к Шерлоку Холмсу? — не выдержал Ватсон. — К сыщику!

— Мне не нужен был сыщик. Мне нужен был сильный маг, который поможет мне одолеть Стэплтона, — совершенно серьёзно сказал доктор Мортимер. — Именно за этим я и обратился к Шерлоку Холмсу.

8

Ватсон посмотрел на обвиняемого испуганно, после чего выразительно постучал пальцем по лбу.

— Сэр, — обратился он к дракону, — простите меня, но, по-моему, мой несчастный друг в результате перенесённых страданий несколько повредился в уме…

— Уж не собираетесь ли вы мне, Ватсон, поставить мне диагноз? — насмешливо сказал Мортимер. — При всём уважении к вашему диплому и практическим познаниям, вы всё-таки хирург, а не психиатр.

— Но то, что вы сказали… Или я вас неправильно понял? — с надеждой в голосе спросил доктор.

— Вы поняли меня совершенно правильно. Мне нужен был маг. Я нашёл Холмса. И он меня не подвёл.

— Подождите, подождите… Но Холмс не волшебник, разве что в переносном смысле. Он гениальный сыщик, но если бы знали, какой это скептик и материалист!

— Материализм — не такое уж дурное мировоззрение, — задумчиво сказал доктор Мортимер. — Оно способствует развитию воображения.

— Воображения? Час от часу не легче, — Ватсон сделал досадливый жест и попытался устроиться на жёстком стуле поудобнее. — Всякий подлинный материалист, вроде Холмса — это логическая машина, автомат, выводящий следствия из посылок. Воображение ему столь же чуждо, как немецкому шуцману — сантименты.

— Немцы чрезвычайно сентиментальны, это обратная сторона жестокости, — заметил болотник, — а материалисту требуется очень много воображения, чтобы хоть как-то понять мир, который он видит вокруг. Идеалист может ссылаться на чудо, а честный последователь материалистического учения вынужден изобретать самые невообразимые сущности, ибо его толкает к этому необходимость…

— Забавный парадокс, — развёл руками Ватсон, — материализм — отец фантастического. Но мы говорим о живом человеке, которого я прекрасно знаю. Он настолько далёк от всего потустороннего, что даже если оказался бы здесь, среди нас, и наблюдал бы всё то, что наблюдаю я, то немедленно придумал бы какое-нибудь объяснение, исключающее элемент сверхъестественного.

— Обратите внимание, Ватсон — ведь это всего лишь слова. «Сверхъестественное», «потустороннее». А если их не использовать? Если считать то, что мы видим, просто ещё одной гранью реальности? Тем более, что это так и есть?

— Это какая-то казуистика. Холмс ни за что на свете не стал бы…

— Я его убедил, — сказал доктор. — Видите ли, настоящие материалисты верят себе и своим глазам. Я кое-что продемонстрировал мистеру Шерлоку Холмсу, а потом предложил ему сделать то же самое. И у него получилось. Что и неудивительно — его род идёт от друидов, и на его теле имеются знаки, указывающие на магические способности.

— А это вы как установили? — тон Ватсона сочился сарказмом.

— Помните, что я сделал, когда впервые пришёл на Бейкер-стрит?

— Прощупали череп Холмса? Да, это было не очень-то светский жест. Но мы списали это на увлечённость антропологией. А что?

— Мне нужно было проверить теменной шов кандидата и установить наличие тайных знаков Дара. Что касается формы черепа, она однозначно указывает на друидический род. Собственно говоря, я примерно такого человека и искал. Хорошо, что благодаря вам, Ватсон, портреты великого сыщика можно найти в любой книжной лавке.

— Нет, это просто немыслимо. Холмс согласился заняться магией? Хорошо, сойдём с ума и предположим, что то так. Но когда? Всё это время он занимался расследованием. У него не было ни единой свободной минуты.

— Люди иногда поразительно слепы, — философски заметил доктор Мортимер. — Помните странное отсутствие Холмса в Баскервилль-холле? Почему он не поехал с вами?

— Он поехал. Просто он некоторое время прятался на болотах, чтобы вести расследование в одиночку, — досадливо поправил его Ватсон.

— Прятался на болотах? Вам не кажется это странным, доктор? Кстати, вы ведь вроде бы однажды застали его стоящим на гранитном столбе со скрещёнными руками. Ритуальная поза друида. Это тоже было необходимо для расследования?

— Что вы хотите сказать? — доктор внезапно почувствовал смертельную усталость. Такую усталость он обычно ощущал в молодости — после тяжёлой лекции по анатомии или физиологии, когда приходилось усваивать слишком много материала зараз.

— За время пребывания на болотах Холмс принял семь посвящений, — серьёзным тоном сказал Мортимер. — Против всех правил и обычаев я посвятил его в тайны, которые даже его гениальный ум едва сумел освоить, и дал ему силы, с которыми он не смог бы совладать без посторонней помощи. Он прошёл путь, который у обычных людей, даже обладающих врождённым даром, занимает годы. У меня не было выбора, и у него тоже. Но мы справились.

Ватсон замолчал, переваривая сказанное.

— У меня нет оснований вам не доверять, Мортимер, — сказал он. — Хотя это очень сильно меняет… всё. Я не могу себе представить моего друга Шерлока Холмса, занимающегося подобными делами.

— Я прошу у высокого собрания, — Мортимер выразительно посмотрел на Алабастра, молча слушающего разговор, — позволения показать воочию, что происходило в ту ночь, когда собака Баскервилей вырвалась на волю.

Алабастр подумал, потом коротко кивнул.

9

В центре стола, на скатерти, появилось блестящее пятно. Оно начало расти, и поверхность под ним становилась прозрачной и глубокой, как будто сквозь неё просвечивало нечто, видимое с высоты птичьего полёта. Это нечто приближалось. Ватсон увидел знакомые просторы торфяных болот, усеянными обломками гранитных скал и каменными столбами. Снизу их окутывала белая пелена, сгущающаяся на глазах. Это был туман, густой и белый, как молоко.

Ватсон приблизил взгляд к изображению — ему показалось, что в тумане что-то кроется. Прищурившись, он разглядел какие-то чёрные паутины. На них едва мерцали жалкие, слабые огоньки. И между ними, не касаясь их, шёл худой высокий человек, которого Ватсон узнал бы из тысячи, даже со спины.

— Куда он идёт? — прошептал он.

— На остров. Сейчас он идёт через защитный пояс, сквозь путы лоа Агве, — так же шёпотом ответил Мортимер.

— Зачем?

— Он должен получить позволение сэра Чарльза убить его. Без этого я не мог бы действовать. Ведь я — всего лишь слуга Баскервилей.

— Но вы же говорили, что Баскервиль после превращения в собаку потерял рассудок?

— Рассудок в таких делах не требуется. Впрочем, словами этого не объяснишь. Просто смотрите.

Ватсон прищурился — и вдруг почувствовал то же самое, что и тогда, когда смотрел на портрет дамы в голубом. Его засасывало внутрь.

— Осторожнее, — донёсся откуда-то издалека голос болотника.

Но Ватсону уже было не до того. Он стоял посреди Гримпенской трясины, светящейся мёртвым колдовским светом, и перед ним лежала чёрная туша острова.

Острый силуэт Холмса чуть сдвинулся вперёд. Потом ещё и ещё. Наконец, он растворился в тени.

Ватсон медленно пошёл вперёд, стараясь не задевать чёрные паутины. Всё-таки задел одну. Рука прошла сквозь неё, но осталось ощущение какой-то липкой грязи, испачкавшей кожу не снаружи, а изнутри.

Чёрный силуэт выступил из тени. И он был не один — рядом с ним, у самых ног, лежал огромный пёс со светящимися пятнами глаз.

Холмс откашлялся. Звук прозвучал резко, как выстрел.

— Уважаемый сэр Чарльз, меня зовут Шерлок Холмс, — начал он спокойным и деловитым тоном, как будто каждую ночь вёл светские беседы с адкими псами. — И вы и я попали в затруднительное положение, и увы, по собственной воле. Вами двигала страсть, мной — любопытство и высокомерие. Теперь мы оба знаем, чем приходится платить за эти пороки. Мы оба перестали быть собой.

Ватсон решился подойти поближе.

— Позвольте, я объясню положение дел, — сказал Холмс. — Вы пали жертвой родового проклятия. Теперь вы до конца своих дней будете скитаться в собачьей шкуре. Это недолгий век, и, признаться, довольно паршивый. У вас не будет никаких радостей, и даже никаких желаний, кроме одного-единственного — убивать близких вам по крови людей. Но убийства лишь усугубят ваши муки. Впрочем, и этого не будет. Ваш нынешний хозяин, Стэплтон, готовится принести вас в жертву своим отвратительным богам. Я не смогу вам объяснить, что ждёт вашу душу. Я сам не знаю этого. Но, насколько мне известно из компетентных источников, обычная смерть по сравнению с этим — большая удача.

Собака недовольно заворчала. Рык был негромким, но очень страшным. Походить поближе Ватсону сразу расхотелось.

— Я знаю, что вы меня не понимаете, сэр Чарльз. Ваш рассудок помрачён. Но ваше сердце осталось прежним, и оно видит всё, — столь же спокойно сказал сыщик-маг.

Пёс ощерился. Из пасти полыхнуло холодным светом.

— Ваша плоть слаба, она хочет жить во что бы то ни стало. Но ваше сердце стремится к высшей цели, я верю в это, — продолжал Холмс. — Поэтому я освобождаю вас.

Он вскинул руки к небу. Наверху полыхнуло голубым. Сила сошла с неба и перелилась в его руки: Ватсон видел голубые искры, мечущиеся между пальцев.

Рука опустилась на морду пса, тот дёрнулся, но не отпрянул. Тихо зазвенел металл. Ватсон понял, что это упала цепь.

— Вот так, — сказал Холмс. — Теперь у вас есть выбор. Вы можете спрятаться здесь, на острове. Тогда вы достанетесь Стэплтону. Или вы сумеете бежать. Тогда вас убьём мы. Ваша душа сможет предстать перед вышним судом — и, может быть, оправдаться.

Пёс поднял к небу заострённую морду и завыл.

— У вас будет время — совсем немного, но вашему сердцу хватит. А потом вы решитесь. Yes or No.

Пёс снова завыл. В этом вое было столько тоски и отчаяния, что Ватсон невольно всхлипнул и потянулся за носовым платком.

Это простое действие что-то нарушило. Картинка пошла рябью и пропала. Ватсон снова сидел за столом и пялился на скатерть, разрисованную водяными созданиями.

— Решение сердца, — тихо сказал болотник. — Вот что нам было нужно.

— А что было дальше? — Ватсон знал ответ.

— Мы вместе с Холмсом разорвали нити лоа. Сэр Чарльз вырвался на свободу — как раз когда Стэплтон — подготовил всё для своего жертвоприношения. Потом он учуял сэра Генри и побежал. Под пули.

10

— Мне очень жаль, — пробормотал доктор, пытаясь припомнить, сколько именно зарядов он всадил в адского пса.

— Напротив, вы оказали ему большую услугу, — доктор Мортимер склонил голову в вежливом полупоклоне. — Иначе бокор совершил бы жертвоприношение, и душа сэра Чарльза навеки канула бы в бездну Агве. Кстати, — добавил он, — Стэплтон собирался принести в жертву и свою жрицу-супругу.

Ватсон вспомнил дом Стэплтона, подпорку под балясиной, фигуру, укутанную с головы до ног простынями, и внезапно понял, что именно его так смутило и напугало в ту ночь: белая пелена, ритуальное одеяние.

— Мерзавец, — искренне сказал Ватсон.

— Оба хороши. Она бы тоже не отказалась обрести великую силу, просто Стэплтон успел околдовать её раньше. Но потом, когда мы её освободили от жертвенных пелен и чары рассеялись — помните, как она жаждала крови своего супруга-брата?

— И в самом деле. Так что же, сэр Генри послужил приманкой для сэра Чарльза? А Стэплтон, значит, был ни при чём?

— Ну да, — ответил Мортимер. — Стэплтон вообще не собирался убивать молодого Баскервиля. Хотя, если бы захотел, то извёл бы его в неделю, не касаясь и пальцем. Просто в коллекции мотыльков появилась бы ещё одна бабочка на булавке.

— Вообще-то, — заметил Ватсон — у него были личные причины не любить сэра Генри.

— Вы имеете в виду заигрывания его жены-сестры? Гм, Ватсон, вы и в самом деле не понимаете некоторых вещей. На самом деле Стэплтон, можно сказать, спасал сэра Генри от своей супруги. Отнюдь не по доброте душевной — он просто не хотел лишних неприятностей. После жертвоприношения эти места стали бы его местом силы. Он собирался жить в этих краях ещё очень долго, может быть — несколько сотен лет. А высосанный досуха труп владельца крупного поместья привлёк бы слишком много внимания, понимаете?

— Высосанный? — не понял Ватсон.

— Ну, я не имею в виду кровь. Просто после того, как сэр Генри оказался бы в её постели, он вряд ли протянул бы долго. Мамба выпила бы из него жизненную энергию… определённым способом. Ватсон, вас и в самом деле интересуют свойства магии этого типа?

— Нет, конечно, — добродетельный доктор содрогнулся от отвращения. — Меня больше интересует, кто всё-таки убил каторжника Селдена. Неужели собака?

— Дался вам этот Селден! Извините, Ватсон, просто я и сам не знаю, кто его убил. В нашем пасьянсе это лишняя карта. Может, выкинуть её, да и дело с концом?

— Это был я, — вдруг сказал Бэрримор, о чём молчаливом присутствии Ватсон успел забыть.

Обвинитель медленно повернулся к нему.

— Да, сэр, — признался старик. — Я отравил еду, которую моя жена носила этому негодяю.

Ватсон на мгновение потерял дар речи. Потом расхохотался.

— Чёрт возьми! — наконец, сказал он, вытирая слёзы. — А ведь я с самого начала подозревал вас в чём-то подобном, Бэрримор!

— Этот человек, брат моей несчастной супруги, — старик опустил голову, но в его голосе слышалось неподдельное страдание, — был причиной всех несчастий нашей семьи. Моя жена отдавала ему всё, а он тянул и тянул с неё, эксплуатируя её чувства. Я терпел, потому что надеялся, что он когда-нибудь уедет отсюда. Но жена мне рассказала, что её брат нашёл себе покровителя и убивает людей, потому что ему нужны трупы для каких-то мерзких занятий… а тут как раз приехал молодой хозяин, сэр Генри! Я уж пытался удержать его в Лондоне, даже письмо ему написал…

— «Если рассудок и жизнь дороги вам, держитесь подальше от торфяных болот» — вспомнил Ватсон.

— Точно. И ещё пытался вас напугать, ездил за вами в кэбе, искал случай, — признался старик. — Только сэр Генри всё равно поехал в эти проклятые места. И когда каторжник сказал сестре, что он убьёт молодого хозяина, если она не даст ему денег — тут уж я не выдержал. Если бы яд не подействовал, я пошёл бы на болота, чтобы найти и застрелить его, клянусь всем святым! Моя совесть чиста.

— Сей добрый слуга воистину чист перед нашим родом, — одобрила кабанья голова.

— Но перед вышним судом ты предстать всё-таки боишься, — констатировал Алабастр, внимательно выслушавший весь диалог.

— Да, сэр. Поэтому я предпочёл остаться призраком, сэр.

— Понятно, — протянул Ватсон. — А ведь мы с Холмсом думали, что за ним гонится собака Баскервилей. Он так страшно кричал, — вспомнил доктор.

— Ещё бы он не кричал, я же насыпал ему крепкой крысиной отравы, — признался старик. — Быстро он сдох?

— Очень мучился, кричал от боли, а потом упал со скалы и сломал себе шею, — сказал Ватсон. — Холмс сперва принял его за сэра Генри.

— Как мне жаль вашего друга, доктор, — сказал болотник. — В тот день он истратил всю магическую силу, которую я дал ему, и снова стал обычным человеком. То есть, фактически, слепым и глухим. Утратить дар ясновидения, не различать ауры — какое унижение для того, кто повелевал первозданными силами…

— А меня радует, что хоть какой-то кусочек этой сумасшедшей истории объясняется самыми обычными материальными причинами, — признался Ватсон.

— Так или иначе, — сказал Мортимер, — мы все исполнили свой долг. Что касается меня, то я всего лишь уничтожил Стэплтона.

— Каким образом? — заинтересовался дракон.

— Я знал, что, когда собака погибнет, Стэплтон почувствует колебания Силы и поймёт, что случилось. Тогда он рванёт на свой остров, где его магические возможности максимальны, и попробует воздействовать на нас чёрным колдовством Агве. Это был самый опасный момент. Я это предвидел и попросил Холмса, когда он пойдёт на остров, разбросать своего рода ловушки. Как я уже говорил, я умею наводить морок. Правда, для того, чтобы создать призрак, который может обмануть мага, нужен какой-нибудь предмет, который этому человеку долго принадлежал. Тогда я могу растянуть остатки его ауры на полноценный мираж. Холмс разбросал по болоту несколько таких вещиц. Как ни странно, сработал старый башмак сэра Генри, который я предусмотрительно украл ещё в Лондоне. В общем, великий маг Стэплтон попался, как мальчишка. Он увидел посреди болота сэра Генри, который, как ему померещилось, целится в него из револьвера. Изучать ауру у него не было времени. Он метнулся в сторону, чтобы уклониться от пули — и угодил в трясину. Из которой, несмотря на все свои возможности, он не смог выбраться. Его магия была слишком тонкой, чтобы помочь ему вытащить себя за волосы из болота.

— Один мой знакомый полковник, — почему-то вспомнил Ватсон, — верил в амулеты и всегда носил в кармане заговорённую пулю. Он прошёл всю афганскую компанию без единой царапины, вышел в отставку, вернулся в Лондон, и в первый же день попал под кэб. И сломал себе шею.

— Примерно так. Интересно, что он при этом чувствовал, — задумчиво сказал Мортимер.

— Полковник? — не понял Ватсон.

— Нет, Стэплтон. У него-то было время поразмыслить.

— Можно было и спросить покойника, — подумал вслух Ватсон.

— Подобные вопросы не имеют отношения к делу, — тут же заявил Алабастр.

Мортимер скорчил ироническую физиономию.

— Вот так всегда. Впрочем, ладно, мы бессовестно крадём время у нашего гостя. Пожалуй, закруглюсь. Как вы, наверное, понимаете, после всего того, что случилось, у меня остался один путь — охранять сэра Генри. Что я и исполнял, насколько меня хватило.

— Насколько я понял, — сказал Ватсон, — вы погибли, защищая Британию?

— Если уж совсем честно, я погиб, защищая сэра Генри. Он настоящий патриот, и не мог остаться в стороне, когда обе его родины в опасности.

Ватсон не нашёлся что ответить, и ограничился скорбной миной.

— А как же Холмс? — внезапно вспомнил он. — Вы утверждаете, что он стал магом…

— Не совсем так, — вздохнул Мортимер. — Я дал ему очень много Силы. И к тому же у него было очень мало времени. В общем, после завершения всей этой истории он остался практически без магических способностей. Хотя, зная вашего друга, я уверен, что он с этим не смирился. Кстати, чем он сейчас занят?

— Он ушёл от дел. Почти двадцать лет назад. Сейчас живёт в Суссексе и разводит пчёл, — вздохнул Ватсон. — Иногда я ему пишу. Отвечает он очень редко.

— Пчёл? Интересно… — задумался Мортимер. — Значит, он избрал противоположный путь.

— Что за путь? И противоположный чему? — не понял доктор.

— Стэплтон ловил бабочек и пронзал их булавками. Зачем он это делал, вы теперь знаете. Холмс разводит пчёл и добывает мёд. Подумайте, нет ли и в этом некоего иного смысла… Хотя зачем? Вам он всё равно ничего не скажет, впрочем, как и мне. Путь пчелы — очень высокий путь. Ну, будем надеяться, ваш друг обрёл то, что искал.

— Всё это также не имеет отношения к делу, — оборвал его дракон. — Я резюмирую. Болотник Мортимер обвиняется в преступном небрежении своими обязанностями перед родом Баскервилей. Его необдуманные действия стали причиной превращения сэра Чарльза в собаку. Также на нём лежит основная доля ответственности за его гибель. Кроме того, он поставил в опаснейшее положение многих людей. Наконец, имела место самовольная магическая инициация человека, не связанного с традициями рода. Всё это обвиняемый признал.

— Чего уж там, — доктор Мортимер несколько помрачнел.

— То, что болотник Мортимер виновен во всех перечисленных деяниях, несомненно. Вопрос стоит так: заслуживает ли он наказания?

— Я считаю, что мой друг более чем… — горячо начал Ватсон, но господин Алабастр поднял руку, призывая к молчанию.

— Если болотник Мортимер не заслуживает наказания, он свободен. Тогда он сможет вернуться к служению роду Баскервилей, или избрать иной путь, если пожелает.

— Мы чрезвычайно разгневаны на нашего слугу, — прогундосила кабанья голова, — но, учитывая явственное и чистосердечное раскаяние и сожаление… а также проявленное мужество и героизм… — голова замолкла, умоляюще глядя на Ватсона.

Ватсон подумал, что дух рода Баскервилей, несмотря на экстравагантный внешний вид, всё-таки не свинья.

— Если же наказание необходимо, он будет развоплощён до уровня элементарного духа, — закончил Алабастр.

— Как это? — тихо спросил Ватсон.

Мортимер молча показал на зелёные огоньки, плавающие над тиной в камине.

— Моя работа на этом закончена, — сообщил Алабастр. — И теперь вам, Ватсон, предстоит принять окончательное решение, а судье рода — принять и исполнить его.

Ватсон набрал в грудь воздуха: он намеревался быть очень убедительным.

— Я всё обдумал, и моё решение таково… — начал было он.

— Извините, — внезапно прервал его дракон, — но нас не интересует решение вашего рассудка, доктор. Нас интересует решение сердца.

— Клянусь, что я совершенно объективно… — снова заговорил Ватсон, и рука дракона снова замкнула его уста.

— Всё правильно, Ватсон, — сказал Мортимер. — Как с сэром Чарльзом. Собака хотела жить и убивать. А сердце старого лорда приняло решение умереть честной смертью.

— Но я всем сердцем… — попытался сказать Ватсон, и в третий раз дракон запретил ему говорить.

— Вы вернётесь в свой мир, — сказал господин Алабастр, — с пустым рассудком. У вас будет время — совсем немного, но вашему сердцу хватит. А потом вы напишете на бумаге одно слово. Yes or No. Сэр Баскервиль увидит это слово сквозь астрал — и примет его как приговор.

— Мы вынуждены, — голова кабана скособочилась куда-то вверх и влево, как будто от неловкости, — предупредить уважаемого мастера, что мы, в силу неких обстоятельств, связанных, в свою очередь… — кабан замолчал, как показалось Ватсону, крайне сконфуженно.

Дракон махнул лапой.

— Ничего сложного. Две буквы или три буквы. Три буквы, Yes: Мортимер виновен и не заслуживает снисхождения. Две буквы, No: он прощён и свободен. Это всё, что нам нужно. Ясно? — вопрос был обращён к кабаньей голове.

— В таком случае мы не предвидим ни малейших трудностей в столь простом деле, — заявил сэр Баскервиль, — и, каково бы ни было решение достопочтенного мастера, исполним его в точности.

— Вот и хорошо. Не хотите сигару, доктор?

Ватсону уже давно хотелось курить. Он взял сигару, сунул в рот, достал из коробки спичку. Та загорелась высоким зелёным пламенем.

— Не бойтесь, прикуривайте, — сказал дракон.

Доктор поднёс спичку к сигаре и затянулся.

В этот миг стены Баскервиль-холла начали таять, и на един-единственный миг ошеломлённый доктор увидел, как рушатся декорации и обнажается то, чем они были на самом деле. Ватсона чуть не стошнило, но в этот самый миг трепещущий дым вознёс его наверх.

11

— Доктор Ватсон! Вам срочное письмо!

Секретарь влетел в кабинет, забыв прикрыть дверь. Доктор недоумённо поднял голову: он как раз сел вычитывать корректуру пятнадцатой главы «Истории спиритуализма в современном мире», о чём предупреждал как минимум четырежды.

— Картрайт, я сколько раз говорил — никогда не беспокойте меня во время работы!

— Но, сэр… — залепетал Картрайт, — письмо вручили мне в руки… одна очень энергичная юная леди, вам лично известная… я не мог отказать…

Доктор Ватсон тяжело вздохнул. Конечно, Гемма. Гемма Ронкони. Приехала, оставила очередную записку и ушла, не зайдя даже поздороваться. Современные девушки вообще ни в грош не ставят приличия и хорошие манеры, а эти американки, с их свободными нравами — и вовсе притча во языцех. Куда катится мир?

Ватсон уставился на зелёное сукно стола. Стол хорош, красное дерево, работа Хэплуайта. Из тех вещей, что обходятся недёшево, но стоят своих денег. Досадно, что не удалось приобрести тот шератоновский гарнитур: слишком уж много запросили. Зато книжные шкафы с фасонной пайкой стёкол — аккуратная сетка — выглядели чрезвычайно солидно. В таких шкафах тома «Истории» будут смотреться именно так, как подобает труду подобной значимости. Даже чистый алмаз интеллекта нуждается в чувственной оправе… Гемме эта мысль понравится, надо бы записать… Да что это такое, рассердился на себя доктор, почему он думает о пустяках, когда его ждёт работа!

Он попытался сосредоточиться на «Истории», но в голову лезла ерунда. Хуже того — сердце грызла какая-то странная тревога.

Такое с ним обычно бывало, когда он возвращался из какой-нибудь далёкой поездки, взбудораженный неуложившимися впечатлениями. Как полагал профессор Клейст, подобные явления — происходят из-за того, что впитанный в путешествии астральный флюид дисгармонирует с устоявшейся атмосферой родного жилья, что приводит к своего рода эфирным судорогам. Объяснение казалось убедительным, но в данном случае было решительно непонятно, какой же именно вояж из недавно совершённых так дурно повлиял на душевную гармонию.

— Картрайт, — крикнул Ватсон, — зайдите!

Секретарь появился через минуту. Его живая физиономия казалась виноватой.

— Картрайт, — доктор потёр виски, — вы не помните, куда я ездил в последний раз?

— Кажется, — секретарь наморщил лоб, — вы сегодня собирались в Девоншир… Я помню, как вы собирались на вокзал… оставили на столе сигары… — Картрайт поднял на Ватсона умоляющий взгляд. — Но вы же никуда не ездили, сэр, не так ли?

— Нет, конечно, что за чепуха, — нахмурился доктор. — В Девоншире мне делать нечего. Так где же я был в последний раз?

— Может быть, в Эдинбурге, сэр? — робко предположил Картрайт. — Вы, кажется, делали доклад о каком-то новом медиуме.

— Чушь, — неожиданно резко оборвал его Ватсон. — Ладно, работайте.

Секретарь скрылся.

Ватсон задумался. Он и в самом деле ездил на позапрошлой неделе в Эдинбург. Там он сделал публичный доклад, который был хорошо принят публикой. Потом он присутствовал на торжественном ужине… но тут начала выкидывать дурные шутки память. Откуда-то всплыла маленькая, захолустная станция, пустая платформа, где под дождём сидит женщина в голубом газовом платье (Ватсон успел даже придумать ей имя: Луиза) и какой-то маленький человечек со смешным именем, которого он не сумел ни придумать, ни вспомнить.

Надо отвлечься, решил он. Может быть, разобрать корреспонденцию? Это даст ему моральное право прочесть письмо Геммы, подумал он и снова почувствовал что-то вроде укола в сердце — как всегда, когда он думал об этой девушке. Очаровательная, но совершенно несносная особа, которая когда-нибудь сведёт его с ума… если уже не свела…

Он затряс головой и протянул руку к ящику с письмами.

На сей раз их было немного. Приглашение выступить с публичной лекцией в гарвардском Музее естественной истории — пожалуй, стоит принять. Две просьбы о пожертвованиях — в корзину. Туда же — длинное безумное письмо от какого-то очередного медиума, — которому, видите ли, явился дух с сообщением лично для доктора Ватсона. Сколько вреда делу духовного развития человечества принесли шарлатаны!

С интересом он взял в руки письмо от Шерлока. Холмс в последние годы почти перестал писать, предпочитая пользоваться телеграфом или телефонограммами. Обычно это касалось тех или иных старых дел, которые он разрешал описывать. Но на этот раз он прислал настоящее письмо.

Как и многое другое, исходящее от Холмса, оно было коротким и загадочным.

«Ватсон», — писал суссекский затворник, — «пчёлы сказали мне, что в самое ближайшее время вам предстоит принять серьёзное решение, касающееся нашего общего знакомого. Выбор вашего сердца не может быть изменён, но будьте осторожны. Одна лишняя буква, вышедшая из-под вашего пера, может погрузить благородное существо в пучину страданий и лишить надежд на будущую жизнь. Холмс».

Доктор в замешательстве перечитал послание. Он ничего не понял, кроме одного — его друг пытается предупредить его — о чём-то важном, очень важном, о том, что случилось совсем недавно… Память снова выпихнула на авансцену женщину в голубом газе, но это было всё.

Письмо Геммы вызывающе белело на зелёном сукне. Ватсон понял, что не сможет вернуться к работе, пока не прочтёт, что там ещё написала юная сумасбродка.

Когда он вскрывал письмо, то чуть не уронил его: руки почему-то перестали слушаться.

«Ватсон, — писала мисс Ронкони, буквы были маленькими и твёрдыми, как орешки. — Я больше не могу обманывать себя и вас. Я влюблена. Я ждала, когда это пройдёт, но это не проходит уже год. Кажется, это серьёзнее, чем всё, что случалось со мной раньше. Придётся прибегнуть к радикальным мерам.

Имейте в виду следующее. Я избалована. Я легкомысленна. Я невероятно капризна. Иногда я бываю невыносима даже для себя самой, но гораздо чаще — для окружающих. Я не люблю так называемую домашнюю работу. Я не умею готовить английский завтрак. Я не хочу детей, по крайней мере пока. Чтобы окончательно разбить ваше сердце, признаюсь, что мне до смерти надоел спиритуализм. Я высиживаю эти бесконечные собрания, только чтобы видеть вас. Кроме того, я наполовину итальянка, к тому же американского происхождения, что, безусловно, уронит ваши акции в глазах света. — Короче, я невыгодный товар со всех точек зрения, и я жду от вас твёрдого и рассудительного „нет“. Но мне нужно это „нет“, чтобы уехать на родину и больше о вас не думать.

Ответьте мне, как только прочтёте это письмо. Одно слово. Yes or No. Две буквы или три буквы. И окажите мне эту маленькую любезность немедленно, потому что я писала это письмо неделю и схожу с ума. Гемма».

Ватсон с глухим стоном сжал голову руками. Во имя всего святого, чего себе навоображала эта девчонка! Как она вообще посмела обратиться к нему с подобным… — Ватсон попробовал найти подходящее слово, и в голове проявилось недвусмысленное: «ультиматум».

Он обвёл взглядом кабинет, ища то ли поддержки, то ли подмоги. Все вещи смотрели на него враждебно и вызывающе. Гневно рдели бордовые портьеры на окнах. Возмущённо блестел медный газовый рожок, его отражение в хрустальном шаре для прорицаний плыло и дрожало. Зло смотрела базальтовая статуэтка неизвестной науке богини — казалось, её грудь вздымается от волнения. Вещи решительно осуждали Гемму Ронкони, позволившую себе подобную дерзость.

Ватсон развернул чистый лист бумаги, открыл чернильницу и аккуратно вывел первые строчки:

«Дорогая Гемма, мне больно это писать, но вы меня вынудили…» — перо сорвалось, на бумагу скатилась жирная клякса.

Он взял другой лист. На этот раз пошло лучше. «Я отношусь к вам с самой искренней и сердечной симпатией, какая только возможна между двумя душами. Я восхищаюсь вами, и это чувство никогда не покинет моё сердце. Но, по более чем понятным причинам, я не могу составить счастье женщины, подобной вам…» — перо разорвало бумагу, чернила предательски расплылись на зелёном сукне.

Возясь с пятновыводителем, — доктор сочинил в уме ещё несколько вариантов ответа и тут же их забраковал. Когда же он вернулся за стол, мыслей у него не осталось вообще.

«Yes or No», — подумал он. «Две буквы или три буквы».

Напряжение стало почти невыносимым — как будто в воздухе сгустилось что-то незримое, некий астральный флюид, невидимая туча, полная молний.

— Картрайт! — закричал Ватсон.

Секретарь просунулся в дверь, не решаясь войти.

— Дайте срочную телеграмму, — распорядился доктор. — Адрес мисс Ронкони вы знаете. Вот текст.

Он протянул секретарю клочок бумаги, на котором чернели две буквы.

— Что это? — секретарь недоумённо поднял брови.

— Срочно, — повторил Ватсон. — Пока я не передумал.

Дверь хлопнула, секретарь убежал.

Вещи стояли на своих местах — тусклые, мёртвые, молчащие.

«Простите меня» — мысленно сказал доктор. — «У меня не было выбора».

— Спасибо, Ватсон, — сказал доктор Мортимер, выходя из воздуха и усаживаясь в гостевое кресло.

12

Ватсон схватился за голову. Под веками поплыли чёрные своды Призрачного Мира.

— Хоть теперь-то я ничего не забуду? — с надеждой спросил он.

— Это зависит от вас, — пожал плечами Мортимер. — Вы можете убедить себя, что это был сон. Или видение, случившееся во время спиритического сеанса.

— Нет уж, — заявил Ватсон. — Для этого во мне слишком много здравого смысла. Я смотрю, вы курите?

Доктор выглядел почти так же, как и там, внизу — поношенный пиджак, очки в золотой оправе. Однако гладко выбритые щёки сильно меняли впечатление. Как и дымящаяся пахитоса из розовой бумаги, неловко зажатая между пальцев.

— Теперь курю, — вздохнул Мортимер. — Как вы, вероятно, догадываетесь, я воспользовался этой штукой в качестве транспортного средства. Извините за неожиданное вторжение, но мне удобнее было передвигаться по уже проложенному маршруту. К тому же другого случая поговорить у нас ещё долго не будет.

— В смысле — до конца этой жизни? — уточнил Ватсон.

— Ну зачем такие ужасы… Просто ближайшие год-два вы будете чрезвычайно заняты, — сказал доктор Мортимер. — Если и будем видеться, то урывками.

— Вот как? — Ватсон пододвинул гостю хрустальную пепельницу. — И каковы же ваши планы?

— Как сказать, — Мортимер затянулся слишком глубоко и закашлялся. Положил дымящуюся пахитосу на край пепельницы, потом немного подумал и резким движением затушил о дно. — Я решил покинуть дом Баскервилей. Не то чтобы я был в обиде на достопочтенного родового духа…

Ватсон вспомнил самодовольную кабанью морду и понимающе усмехнулся.

— Как получилось, — спросил он, — что столь почтенный дух, так убедительно рассуждавший об учёности, неграмотен?

— Ничего удивительного, — пожал плечами Мортимер. — Среди бесплотных духов знание грамоты — большая редкость. Зачем это нам? У нас нет бумаги, зато нет и материальных преград для общения.

Ватсон вспомнил каракули медиума и понимающе кивнул.

— Но вот ваше решение он должен был прочесть самостоятельно, — продолжил Мортимер. — Всего одно слово. А он не знал, как оно пишется.

— И тогда Алавастр подсказал ему — «три буквы или две буквы», — подхватил Ватсон.

— Вот именно. Три буквы — yes, две — no. Ошибиться невозможно, даже если не знаешь букв.

— Я не смог ей отказать, — Ватсон опустил голову. — Просто не мог написать «no».

— Ну конечно. Вы по уши влюблены в свою Гемму. Это уже давно ясно всем вокруг, кроме вас. Человеческая способность к самообману практически беспредельна… Но и ответить «yes» вы не могли. Что-то вас останавливало.

— Холмс написал письмо, — вспомнил Ватсон. — Там было про одну лишнюю букву.

— Всё-таки он добился своего, — серьёзно сказал доктор Мортимер. — Непременно посещу его дом… если только он захочет меня видеть.

— Он мог бы выразиться и яснее, — с грустью сказал Ватсон.

— Нет, вы ведь ничего не помнили. Он обращался не к голове, а к сердцу. И сделал всё правильно, — не согласился Мортимер. — Но как вам пришла в голову эта мысль?

— Не знаю. Просто не мог написать «yes». Рука не поднималась. Пришлось прибегнуть к американскому жаргону.

— Кстати, если бы почтенный сэр Баскервиль всё-таки умел читать, ваш трюк не прошёл бы. Букв он не знает, а вот языками, в том числе и очень старыми, владеет отменно. Среди прочего он знает окситанский язык, langue d'oc. Который и называется так, потому что слово «да» в нём пишется почти так же, как и в американском жаргоне. Разве что не через «кей», а через «си».

— Хорошо, что всё обошлось, — прервал его Ватсон. Филологию он недолюбливал с тех пор, как проштудировал с карандашом в руках том «Разоблачённой Изиды».

— Ну так вот. Я решил, что оставаться слугой Баскервилей — значит, в каком-то смысле, топтаться на месте. Так что я подал прошение о переводе меня в человеческое состояние. Шансов, откровенно говоря, было немного: для болотного духа это очень серьёзное повышение в иерархическом статусе. Но старина Алавастр, как ни странно, встал на мою сторону — и вот, как видите, я здесь.

— Когда это вы всё успели? — не понял Ватсон.

— Что значит — когда? Вы же знаете: время в Призрачном Мире — условная величина, не то, что у нас под солнцем… Осталось только выправить документы. Я ведь считаюсь без вести пропавшим.

— И чем вы намерены заниматься дальше? — Ватсону стало любопытно. — Медициной или биологией?

— Ни тем, ни другим. Хочу попробовать себя в литературных занятиях. У медиков неплохо получается марать бумагу… Ватсон, а вы не жалеете о своём решении? Теперь вам не видать покоя. И про уединение придётся забыть. Даже этот кабинет… Для начала она тут всё переставит. А вот эту статуэтку с грудью — выкинет. Скорее всего, сегодня же.

— Просто ужасно, — искренне сказал Ватсон. — Она совершенно не приспособлена к семейной жизни.

— Это, скорее, вы не приспособлены… Дорогой друг, вы совсем не знаете этих американских барышень. Они сначала говорят, что ненавидят домашнюю работу и не хотят детей, а потом разводят домашний садик и рожают вам целую ораву. Кстати, первые роды будут тяжёлыми, приготовьтесь заранее. Зато какая очаровательная дочка…

— Какие роды? Какая дочка?! — Ватсон умоляюще посмотрел на друга. — В моём-то возрасте!

— Вот-вот, о возрасте, — Мортимер сделал строгое лицо. — Мы оба врачи, Ватсон, и знаем, что существуют известные мужские проблемы, связанные с возрастом… Так вот, — он протянул Ватсону жестяную коробку для ботанических сборов. — Здесь — кое-какие травы, растущие только в сердце Гримпенской трясины. Стэплтон делал на этом недурные деньги. Рецепт внутри. Высушите, заваривайте и пейте ежедневно в течении трёх месяцев.

Ватсон посмотрел на жестяную коробку как на свернувшуюся змею.

Мортимер ухмыльнулся.

— Не беспокойтесь, Ватсон, если вы будете осторожны, то и здесь всё будет, как вы изволили выразиться… — он сделал колечко из большого и указательного пальцев и вытянул средний.

Доктор растерянно кивнул.

— И напоследок, — Мортимер сделал озабоченное лицо, — должен предупредить об одной опасности. Остатки ясновиденья подсказывают мне… — он сделал паузу, потом, видя испуганное лицо Ватсона, не выдержал и рассмеялся. — Ваша Гемма терпеть не может английскую кухню, но прекрасно готовит итальянскую еду. Так что вам угрожает полная смена гардероба.

Оглавление

Михаил Харитонов . Девоншир

  1

  2

  3

  4

  5

  6

  7

  8

  9

  10

  11

  12

Реклама на сайте