«Полдень, XXI век, 2010 № 08»

ПОЛДЕНЬ, XXI ВЕК Август 2010

Колонка дежурного по номеру Пылающий остров

Давным-давно я прочёл эту книгу Александра Казанцева, из которой не помню ничего, кроме горящего где-то в океане острова. Он пылал днём и ночью, он сжигал кислород планеты — и пожар невозможно было остановить. Я был тогда десятилетним мальчиком, я искал этот остров на картах, я даже рисовал его где-то в Тихом океане — маленький кружок с взметнувшимся над ним языком красного пламени.

И я втягивал в себя воздух, задерживая дыхание, как только мог, чтобы определить — много ли кислорода осталось на планете. Я уже знал, что дышим мы кислородом, а всё остальное — азот и углекислый газ, бесполезные для жизни.

Страшные картины рисовало мне воображение. Картины вымерших городов, миллионы задохнувшихся людей, гибель человечества.

Потом я вырос и забыл об этом страшном острове.

Но он горит до сих пор. Ему дела нет, что про него забыли.

Он неутомимо сжигает то, без чего мы не можем жить в духовном смысле слова. Это важней кислорода. Сейчас мы могли бы сделать запасы сжиженного газа и дышать ими, если кислород сгорит. Мы добывали бы его из воды.

Но откуда нам добывать красоту и любовь, человечность и свободу?

Пусть всё горит синим пламенем! Нам наплевать на то, что будет после. Холодный огонь пожирает остатки совести и благородства. Пылающий остров себялюбия и алчности горит днём и ночью, не оставляя нам шансов на спасение души.

Так мне вспоминается теперь та старая книга о пылающем острове.

Александр Житинский

Павел Амнуэль Клоны Повесть

«То — ностальгия по Большому взрыву,

В котором родились мы все».

Р. Джефферс, «Большой взрыв», перевод А. Головко

«Что важнее: знать, где мы живем — или как должно жить?»

В.Ф. Шварцман, из дневника

— Нужно подняться к телескопам? — с беспокойством спросила Лайма. — Видите ли, я не…

— Вы плохо переносите высоту, — перебил девушку Леонид.

— Высоту я переношу нормально. — Лайма не любила, когда ее перебивали, и русский ей не понравился — бесцеремонный и какой-то не свой, так она обозначала людей, при знакомстве не смотревших в глаза или говоривших не то, что думали. — Видите ли, я не люблю телескопы.

Странная девушка. Что значит: «не люблю телескопы»? Монтировку? Купол? Зеркало? Почему тогда работает в обсерватории Кека? С ее профессией могла бы устроиться в Гонолулу, в университете такое смешение языков, что хорошему переводчику, каким была, судя по отзывам, мисс Тинсли, работа нашлась бы непременно. В Гонолулу прекрасный климат, пляжи, не говоря о массе нужных и интересных знакомств. Тем не менее, мисс Тинсли предпочла гору, заштатный городок Ваймеа и, что бы она ни говорила, — эти телескопы, без которых на Мауна Кеа не было бы ни одной живой души, даже горные козлы сюда не поднимались. Леонид не был уверен, что на склоне вулкана есть какая-то живность, кроме больших птиц, изредка круживших над обсерваторией и улетавших в облачную даль. Облака висели над океаном так прочно, будто были приклеены к нижней кромке неба. Ни одно облако, однако, не всплывало над горизонтом так высоко, чтобы помешать наблюдениям, — эту замечательную особенность Мауна Кеа отметили еще первые путешественники, поднявшиеся лет двести назад на вершину древнего вулкана.

— Нет, — сказал Леонид, — подниматься не надо. Наша комната в Верхнем доме. Если не возражаете, я заеду за вами в половине четвертого. Буду вас ждать в…

Он замолчал, потому что Лайма его не слушала — кивнув в знак согласия, она вернулась к работе.

— Да, мы договорились, — сказала она рассеянно, продолжая что-то писать на языке, который был Леониду не знаком, — испанский, кажется. Или французский? Сколько языков знает эта девушка? Говорили — шесть.

— Я буду в половине четвертого, — повторил он.

* * *

О просьбе русского астрофизика Лайма вспомнила, когда подошло время ланча. Обедала она обычно в кафе Альваро на улице Шеннона. Смешно, конечно, называть улицей четыре двухэтажных дома, два из которых арендовали японцы из обсерватории Субару, один — европейцы, менявшиеся так часто, что Лайма не успевала запоминать лица, не говоря о фамилиях, а последний дом пустовал; говорили, что там разместятся австралийцы, когда заработает новый радиотелескоп на плато в трех милях от Большой антенны.

— Как обычно? — спросил Альваро, ласково кивнув Лайме и решая, произносить ли свой обычный комплимент. Да или нет — хозяин кафе определял по одному ему понятным приметам: сдвинутым бровям, взгляду, который Лайма бросала на стоявшие над стойкой статуэтки фантастических животных, вылепленных самим Альваро из вулканической глины, собранной в кратере неподалеку от телескопов, к которым Лайма поднималась всего один раз, в первую неделю после приезда. Работать в обсерватории Кека и не подняться на купол, не потрогать белый слепящий металл, не посмотреть в окуляр или как там специалисты называют штуку, в которую можно заглянуть и увидеть край Вселенной? На высоте десяти тысяч футов Лайме стало плохо, сердце стучало, как кроличий хвостик, воздуха не хватало, в себя она пришла в Нижнем доме. Телескопы Лайму не интересовали, а замечательные цветные фотографии галактик и туманностей, висевшие везде, где только было возможно налепить на стену постер, не приводили ее в экстаз, как всех, кто здесь работал, и туристов, мечтавших, по их словам, работать именно здесь, где самое чистое на планете небо и, наверно, души тоже чистые, ибо невозможно жить в таком месте и испытывать низменные страсти и неприглядные желания.

Относительно страстей и желаний Лайма могла бы рассказать много, но не стала бы этого делать — ни раньше, ни теперь, когда Тома не стало, и жизнь… нет, не потеряла смысл, это было бы слишком банально, поскольку смысла в своей жизни Лайма и раньше не видела, она не понимала, что означали эти слова, и почему другие тратили столько времени, чтобы в несуществующем смысле разобраться.

— Как обычно, — кивнула Лайма и села за столик спиной к двери. С Томом они садились у окна, чтобы видеть проходивших по улице. Том любил комментировать, замечания его были меткими и смешными, но не обидными, а многое в человеке объяснявшими.

Альваро поставил перед Лаймой тарелку с овощным супом, салат из авокадо и ананасовый сок, обычную ее еду в последние недели, будто она дала зарок после смерти Тома есть только то, что они заказывали в воскресенье, шестнадцатого июля…

Не нужно об этом.

— Приятного аппетита, мисс Тинсли. — Альваро попытался заглянуть ей в глаза, чтобы понять, в каком она сегодня настроении, подавать на десерт черный кофе без сахара или капуччино с круасаном.

— Спасибо. — Лайма не подняла взгляда, и Альваро удалился, качая головой. Он не мог смириться с тем, что такая девушка ведет себя, будто монахиня, ненадолго покинувшая монастырь, расположившийся на южном склоне Муана Кеа.

Русского астрофизика Лайма видела пару раз в библиотеке. Когда сегодня он подошел и попросил разрешения задать вопрос, говорить с ним Лайма не хотела, но вспомнила, что русский приехал работать на телескопе Кека, и, значит, на какое-то время они стали сотрудниками обсерватории, девизом которой было: «Мы помогаем друг другу во всем, мы делаем общее дело, откуда бы мы ни приехали на этот остров». Русской группе нужно помочь с переводом, она готова, это ее работа. Однако, получив принципиальное согласие, русский… Лайма вспомнила, он назвал себя Леонидом, не русское имя, греческое, но он точно не грек, другой тип лица… получив согласие, Леонид повел себя странно, сказав сначала, что перевод им нужен не совсем обычный или, точнее, совсем не обычный, она, мол, все поймет на месте, а во-вторых, попросил никому не говорить о просьбе, не потому, что это секрет, какие секреты у коллег, а просто… она сама поймет… Тогда Лайма и спросила, придется ли подниматься к телескопам — на это она не согласилась бы, даже помня о корпоративной солидарности.

Кажется, сегодня и Альваро был не в духе — фирменный суп показался Лайме пересоленным, а может, она сама добавила соли и забыла? Когда-то Лайма любила все острое и перченое, солила все подряд, любая еда казалась ей пресной. Это прошло. Том отучил ее. Они так много времени проводили вместе, что привычки становились общими — от чего-то отказывался Том, от чего-то Лайма. Специально они к этому не стремились, но так получалось. Она перестала слушать «Скорпионов», любимую группу, и ей в голову не пришло, что виноват Том, к «Скорпионам» равнодушный и предпочитавший «Тринков», к которым и Лайма неожиданно пристрастилась, слушала эту группу, работая — она учила японский, новый для нее язык, и каждый иероглиф ассоциировался с определенной нотой из песни. Странный — так говорил Том — метод запоминания, но у каждого свои способы, верно?

Лайма придвинула чашку кофе и долго смотрела на почти черную поверхность, скрывавшую все, что она хотела увидеть, вспомнить, понять. Кофе остыл, и Лайма выпила его, морщась, — Альваро из-за стойки смотрел на нее с укоризной, она ответила слабой улыбкой и, попрощавшись взглядом, вышла из кафе. Половина четвертого. У поворота к Т-образному Нижнему дому, дирекции Кека, стоял синий «форд-транзит», арендованный русской группой. Леонид сидел за рулем. Лайма постучала в окно, и Леонид опустил стекло.

— Я думал… — начал он, но у Лаймы не было настроения разговаривать. Она опустилась на заднее сиденье, дав понять, что настроена работать, а не вести пустые разговоры.

Леонид понял и молчал всю дорогу от Ваймеа до Верхнего дома. Воздух на высоте семи тысяч футов был холодным, будто зимой, Лайма продрогла и сцепила зубы, чтобы не дрожать.

Она поднялась за Леонидом на второй этаж и прошла по внешнему балкону в комнату, где светились экраны компьютеров, тихо жужжали кондиционеры и было очень тепло.

Навстречу поднялся пожилой мужчина, которого Лайма не встречала в Ваймеа — похоже, он все время проводил в Верхнем доме или на телескопах. Седая шевелюра, казалось, развевалась в воздухе, но, скорее, была нечесаная, и Лайме захотелось достать из сумочки расческу, хотя, конечно, причесывать чужого человека, еще даже не представившегося, было бы странно.

— Бредихин. — Руководитель группы российских астрофизиков наклонил голову, отчего волосы упали ему на глаза, и голова стала похожа на горную вершину, с которой спускались струи ледника.

— Бредьихин… — повторила Лайма. — Это имя?

Русский раскатисто рассмеялся, откинул волосы легким движением, и Лайма подумала с удивлением, что он не пожилой, как ей показалось, лет ему не больше пятидесяти.

— Это фамилия, — объяснил Бредихин. — Зовут меня Евгений. А это, — он сделал широкий жест, — наши сотрудники: Виктор Кукаркин, замечательный программист и приборист, и Маргарита Масевич, прекрасный оптик. С Леонидом Зельмановым, великолепным теоретиком, вы знакомы.

«Вы, конечно, тоже замечательный, прекрасный и великолепный», — хотела съязвить Лайма, но промолчала. Познакомились, и ладно. Ей не хотелось оставаться здесь больше, чем на время, необходимое для решения проблемы, ради которой ее сюда привезли. Нужно что-то перевести?

Спросила она вслух или только подумала? Бредихин взял Лайму под руку, подвел к одному из столов, усадил в кресло и сел рядом на пластиковый стул:

— У нас есть видеозапись, но нет звука. Человек что-то говорит, и мы не можем понять — что именно. Возможно, по-английски. Мы не настолько владеем языком, чтобы читать по губам.

Вот оно что. Лайма научилась читать по губам, когда ей пришлось расшифровывать старую пленку, фильм, найденный в архиве Борнхауза, известного в Гонолулу мецената и коллекционера. Собирал он все, что, по его мнению, могло представить историческую ценность — не для человечества, а исключительно для истории островов. Первые марки, выпущенные в 1874 году, картины местных художников, ни для одного музея не представлявшие интереса, фотографии американских фрегатов, стоявших у берегов Большого острова в годы Второй мировой войны… В общем, все, в том числе ленты, снятые местными любителями еще в те годы, когда кинематограф был великим немым. Лайма окончила университет и собирала материал для диссертации по языковым особенностям коренного населения Гавайев, когда ее пригласили в дом (скорее дворец) Борнхауза. Старик был плох и не вставал с постели, но ум имел ясный, а голос громкий, хотя и по-стариковски хриплый. «Вас рекомендовал декан Форман, — объявил Борнхауз. — Мне нужно озвучить ленту. Это государственный прием в доме губернатора, тысяча девятьсот тринадцатый год. Очень интересно, о чем они говорили, но звук в те годы еще не записывали». «Я не умею читать по губам», — растерялась Лайма. «Ничего, — улыбнулся Борнхауз. — В отличие от меня, вы молоды. Для вас это прекрасная возможность научиться и хорошо заработать, что, как я думаю, немаловажно». Пожалуй. Она научилась — на это ушло восемь месяцев, но Лайма не жалела, было очень интересно не только учиться новому для нее умению, но и слушать рассказы Борнхауза о его долгой и чрезвычайно насыщенной жизни. Он сидел рядом в инвалидной коляске и говорил, говорил… пока не засыпал посреди фразы, а несколько минут спустя неожиданно просыпался и, что ее всегда удивляло, продолжал рассказ с того места, на котором его застал старческий сон.

Так случилось, что умер Борнхауз в день, когда Лайма закончила работу, представила распечатку разговоров (совсем, по ее мнению, не интересных) и получила свои деньги — сумму, какую ей не приходилось прежде видеть ни в реальности, ни на чеке.

— Вообще-то, — говорил тем временем Бредихин, — изображение не очень качественное, но лучшего получить, к сожалению, не удалось.

— Это старый фильм? — спросила Лайма. Она подумала о Борнхаузе и о том, как неожиданно прошлое соединяется с настоящим.

— Не думаю, — почему-то смутился Бредихин, и у Лаймы возникло безотчетное ощущение приближавшейся опасности. Вообще-то она могла отказаться — читать по губам она умела, но в ее служебные обязанности это не входило. Перевод астрономической литературы с любого и на любой из известных ей шести языков — пожалуйста, она обязана была предоставлять такие услуги любому сотруднику обсерватории Кека. Работой ее не заваливали, астрофизики, приезжавшие в Ваймеа, знали английский, и чтение профессиональных журналов не было для них проблемой. Переводить приходилось чаще всего с японского и — гораздо реже — с французского.

— Мы понимаем, — сказал Бредихин, угадав, видимо, по недовольному выражению ее лица, о чем подумала Лайма, — наша просьба выходит за рамки ваших служебных обязанностей, но, видите ли, это… вы поймете… в общем, относится к астрофизике… некоторым образом.

«Похоже, он запутался», — подумала Лайма и не стала приходить на помощь. Она была обижена на Леонида, усевшегося во вращающееся кресло перед соседним компьютером и не смотревшего в ее сторону — мол, я свою задачу выполнил, договаривайтесь теперь с начальником.

— Я могу посмотреть, конечно, — сказала Лайма и добавила: — Раз уж приехала.

Намек был понят, и Бредихин заговорил о дополнительной оплате: «Назовите цену, это не проблема. При вашей квалификации работа не отнимет много времени, запись не длинная, минут пять, только качество не очень, и могут возникнуть затруднения»…

— Покажите, — Лайма постаралась отрешиться от предчувствия и вообще от всего — ей трудно было в последние недели приводить себя в состояние, необходимое для работы. Ничего не видеть, только губы человека, только его мимику. Мимика помогала понять смысл произносимого и через смысл — находить точное слово. Бредихин что-то говорил, но звуки уже протекали мимо ее сознания, Лайма ощущала мешавшие ей взгляды и непроизвольно повела плечами, сбрасывая чужое внимание и влияние.

Картинка, возникшая на экране монитора, выглядела черно-белым кадром из фантастического фильма: на темном фоне довольно быстро вращалась планета. Не Земля, больше похоже на Марс с полярными шапками. Деталей Лайма рассмотреть не успела — изображение сменилось, появилась комната, низкий потолок, вдоль голых стен странные темные полосы, будто гигантские водоросли, на заднем плане то ли открытая дверь, похожая на переходной отсек Международной космической станции, то ли — если представить, что смотришь вниз, — глубокий колодец, где ничего нельзя разглядеть.

В поле зрения возник молодой мужчина в светлой рубашке с длинными рукавами и стоячим воротником, широкоскулый, темный, черноволосый, коротко стриженный…

— Господи… — пробормотала Лайма.

И стало темно.

* * *

Она открыла глаза и увидела склонившегося над ней Леонида.

— Вам, наверно, действительно противопоказана высота…

— Том, — сказала Лайма.

— Что?

— Том, — повторила она. — Вы должны были меня предупредить. Почему вы сразу не сказали, что у вас есть запись Тома?

— Простите? — Лайма узнала голос, Бредихин подошел, участливо посмотрел ей в глаза.

— Запись Тома. Вы должны были сказать.

— Том?

«Почему он переспрашивает? Он же все понимает, его взгляд говорит об этом».

— Когда вы снимали? — спросила она. — Где? Странная комната.

— Человек на экране… — понял, наконец, Бредихин. — Он похож на вашего знакомого?

— Это Том, — твердо сказала Лайма. — Том Калоха. Нечестно с вашей стороны…

— Мисс Тинсли, — в голосе русского появились металлические нотки, — вы, безусловно, ошибаетесь. Том Калоха, вы сказали? Я слышал об этой трагедии.

Леонид что-то тихо сказал, и Бредихин кивнул:

— Я понял. Сходство, конечно, да…

— Покажите, — потребовала Лайма. — Где бы вы это ни снимали, вы хотели мне это показать. Я хочу видеть, что говорит Том.

Леонид и Бредихин незаметно, как им, видимо, казалось, переглянулись.

На экране опять появилась планета, похожая и не похожая на Марс, а потом странная комната, справа вплыл Том, и Лайма рассмотрела то, чего не поняла в первый раз: по-видимому, комната находилась в невесомости, и Тому приходилось обеими руками держаться за небольшие поручни, чтобы оставаться в вертикальном положении.

Том много раз говорил, что в юные годы хотел стать астронавтом, но понимал, что это невозможно — у него не было образования, он не служил в авиации, с его профессией водителя в космосе делать было нечего. Может, это аттракцион? В Гонолулу много аттракционов. Но почему Том не рассказывал ей? И как запись оказалась у русских астрофизиков?

Том посмотрел Лайме в глаза, отчего у нее перехватило дыхание, и сказал ясно и четко, будто говорил вслух, а не шевелил губами, рождая звуки лишь в памяти Лаймы, запомнившей на всю жизнь его гулкий, будто из колодца, и немного хрипловатый голос:

— Мы понимаем, что помощи не дождемся. Кэп и Кабаяси, — Лайма увидела имена, но не была уверена, что поняла верно, — готовят корабль к консервации. Жизненное пространство схлопывается с расчетной скоростью, нам осталось…

Том оглянулся, и у Лаймы выступили на глазах слезы — она узнала стрижку, Том любил подбритый затылок, так было принято стричь голову у коренных гавайцев. Несколько раз Лайма по просьбе Тома подбривала ему затылок, вот точно так…

В темном круглом проеме возникло движение, и в комнату вплыл — как в репортажах с Международной космической станции — худой, будто шланг, афроамериканец, а может, коренной житель Африки, не написано же на нем, является ли он гражданином Соединенных Штатов. Странное телосложение для черного, Лайма встречала в жизни коренастых или высоких, но плотных — в общем, не таких.

Вошедший (вплывший) повис в кадре головой вниз и что-то сказал, Лайма не смогла разобрать — не привыкла читать, если говоривший находился в такой неудобной позе. Том взял вошедшего за локоть, и оба объединенными усилиями устроились, наконец, перед камерой. Вошедший произнес (может, повторил уже сказанное?):

— Вся документация по аварии… — он помедлил и продолжил: — по катастрофе, я не хочу использовать это слово, но так точнее… вся документация сконденсирована и… (Лайма не поняла слова). Сигнал передан, консервация завершена, мы прощаемся, энергии не хватит на еще один сеанс. Мы…

Он обнял Тома за плечи.

— Прощай, Минни, крошка моя, — сказал Том.

Минни?

— Почему Минни? — сказала Лайма.

Изображение на экране мигнуло, подернулось рябью, затуманилось и застыло. Тома было не узнать — нечеткая фигура на переднем плане, а рядом другая, длинная и, похоже, безголовая.

— Все, — сказал Бредихин и нажал несколько клавиш. На экране остались иконки Windows на фоне зеленого поля и мертво-голубого неба. — Вы сумели что-нибудь понять, мисс Тинсли?

— Почему Минни? — повторила Лайма. — Кто это — Минни?

— Простите? — не понял Бредихин. Леонид придвинул кресло и положил ладонь Лайме на руку, прикосновение было ей неприятно, она хотела сбросить чужую ладонь, но тело не повиновалось, только глаза и губы.

— Минни. У Тома не было знакомой женщины с таким именем.

— Вы сумели прочитать, что сказал этот человек?

— Том?

— Так его зовут? Он назвал себя?

— Зачем ему себя называть? Это Том Калоха, он…

Слезы подступили к горлу, и Лайма захлебнулась.

— Простите…

Сказала она это вслух? Подумала? Показала взглядом?

— Простите, — повторила она. — Меня нужно было подготовить. Это… так неожиданно.

— Подготовить, — повторил Бредихин. — Мы хотели… Собственно… — Пауза несколько секунд висела в воздухе, будто слова потеряли опору, но не могли растаять сразу. — Мисс Тинсли, вы хотите сказать, что знаете этого человека?

Пальцы слушались плохо, но Лайма все же сумела достать из кармашка на кофточке плотный бумажный квадратик, фотографию Тома, сделанную год назад для пропуска на телескоп Кека, куда он возил оборудование.

Бредихин и Леонид долго всматривались в изображение.

— Очень похож, — сказал Бредихин. — Просто одно лицо. Если не знать наверняка, что…

Он не договорил, и в воздухе опять повисло тяжелое, как металлический брус, молчание, падавшее, падавшее и не способное упасть, если его не подтолкнуть словом.

Бредихин сказал так тихо, что ей опять пришлось читать по губам. По губам у русского получался ужасный акцент, и она с трудом разобрала:

— То, что вы видели, мисс Тинсли, — покадровая компьютерная симуляция записи оптической вспышки, продолжавшейся семь секунд и зарегистрированной две недели назад нашей аппаратурой на телескопе Кек-1. По величине межзвездного поглощения мы оценили расстояние до объекта — от ста до двухсот парсек.

Лайма поняла каждое слово, но не поняла ничего.

— Сто парсек, — повторила она.

Бредихин посмотрел на Леонида. Тот пожал плечами.

— Этот человек не может быть Томом, Лайма. Он жил лет четыреста-восемьсот назад. Столько времени шел этот сигнал. Вы поняли, что он говорил, да?

Лайма кивнула.

* * *

Горячий кофе и рюмочка коньяка привели Лайму в состояние, которое она не могла бы определить. Голова была ясной, она прекрасно понимала, что происходит, окружавших ее людей будто рассматривала через лупу: видела бородавку на щеке Бредихина, шрамик над левой бровью у Леонида, почти незаметный, но придававший лицу выражение ненавязчивого удивления. У женщины глаза были разного оттенка, Лайма видела, как менялся цвет радужной оболочки, когда Рената хмурила брови или старалась улыбнуться. У четвертого русского, Виктора, на тыльной стороне ладони оказалась татуировка — изображение то ли якоря, то ли похожего предмета, назначение которого Лайма определить не смогла (и не пыталась).

Воспринимая окружающее, Лайма странным образом оставалась глубоко внутри собственных переживаний и воспоминаний. На экране она видела не похожего на Тома мужчину, а именно Тома, только Тома, никем иным, как ее Томом, этот человек быть не мог. По очень для нее простой, а для других непонятной причине, которую Лайма не смогла бы описать словами. У нее не возникло ни капли сомнений — это Том. Так, наверно, собака определяет, хозяин перед ней или человек, похожий на него, как две капли воды.

— Объясните мне, пожалуйста. Том в космосе?

Леонид едва заметно покачал головой, Бредихин кивнул, они — Лайма понимала — хотели знать, что говорил Том на экране. Почему-то им это было важно, и, не дождавшись ответа, Лайма повторила, следя за движением губ Тома в собственной памяти:

— «Вся документация по аварии… по катастрофе, я… не хочу использовать это слово, но так точнее… вся документация сконденсирована и…», здесь я не поняла слово. По-моему, это не по-английски… «Сигнал передан, консервация завершена, мы должны попрощаться, поскольку энергии не хватит на еще один сеанс. Мы…» — Лайма помолчала, как это сделал Том, и закончила:

— «Прощай, Минни, крошка моя». Почему Минни? — спросила она себя — вслух. — Он должен был сказать: Лайма.

— Значит, — осторожно подал голос Леонид, — этот человек…

— Том Калоха, — отрезала Лайма, и никто не стал с ней спорить. — Теперь вы… — сказала она. — Почему вы сказали, что четыреста лет…

Бредихин опустился на стул осторожно, будто боялся сломать, а на самом деле — Лайма понимала — тянул время, собираясь с мыслями, подбирая слова и, главное, обдумывая, что сказать, а о чем умолчать, потому что лишнее знание увеличивает печаль.

— Я должна знать все, — заявила Лайма, глядя Бредихину в глаза и удерживая его взгляд.

— Конечно, — согласился Бредихин и жестом пригласил Леонида помочь, найти слова.

— Мы работаем здесь по программе исследований ультракоротких переменностей очень слабых объектов, — начал Бредихин медленно, нанизывая слово на слово, будто сочные куски бараньего мяса на тонкий шампур.

* * *

Бредихин помнил Виктория Шварцмана — правда, виделись они всего раз, когда ученик десятого класса ставропольской школы поднялся с группой астрономов-любителей на Архыз и, задрав голову, с изумлением рассматривал огромный купол самого большого по тем временам телескопа в мире. Проходивший мимо мужчина (Евгению он показался староватым, хотя было Шварцману в тот его последний год всего тридцать пять лет) остановился, постоял рядом, спросил: «Хорошо? — и сам себе ответил: — Лучше не бывает. Если понимать, как… — мужчина оборвал себя не полуслове, помолчал и добавил: — Если захочешь стать маньяком, милости прошу».

Произнеся эту загадочную фразу, мужчина пошел прочь, подбрасывая ногой камешки.

«Странные тут люди», — решил Евгений и, догнав своих, спросил у сопровождавшего группу сотрудника обсерватории:

«Кто это? Идет там, видите?»

«Викторий Шварцман, человек, который знает».

Он так и сказал — «знает». Не что-то конкретное, а вообще. Евгений кивнул и, помедлив, спросил: «Если я захочу стать маньяком, у меня получится?»

Он решил, что маньяками здесь называют астрономов — действительно, кто, кроме маниакально увлеченных наукой людей, согласится месяцами жить на вершине, где, хоть и красиво, но так же одиноко, как на полюсе? Несмотря на свои пятнадцать лет, он понимал, что такое тоска посреди прекрасной, но равнодушной природы.

«Маньяком? — переспросил гид. — Хорошо, я расскажу и о мании, раз тебя это интересует».

Что-то было в его словах неправильное, как показалось Евгению, но полчаса спустя, когда, осмотрев потрясшую воображение решетчатую трубу телескопа, ребята сели отдохнуть в конференц-зале, гид, представившийся младшим научным сотрудником (много лет спустя Евгений пытался вспомнить его фамилию, но не сумел, а человека этого больше не встречал), сказал:

«И еще у нас работают люди, называющие себя маньяками. Это великолепные сотрудники группы Виктория Фавловича Шварцмана, а маньяки они потому, что работают на аппаратуре, которая называется МАНИЯ — это аббревиатура, означающая Многоканальный Анализатор Наносекундных Изменений Яркости. Шварцман и его коллеги исследуют две самые загадочные проблемы современной астрофизики. Они хотят доказать, что существуют черные дыры, это раз, а во-вторых, — что в космосе есть внеземные цивилизации. Для решения обеих проблем нужно анализировать очень короткие — продолжительностью в миллиардные доли секунды — изменения яркости звездных объектов. Ведь черные дыры можно отличить от нейтронных звезд только по очень коротким вспышкам, а внеземные цивилизации, если они хотят, чтобы их сигнал увидели на другом конце Галактики, тоже должны посылать в космос очень короткие закодированные импульсы».

Евгений хотел еще раз увидеть странного человека, чей взгляд был устремлен за горизонт, в том числе — за горизонт событий в окрестности черных дыр. Но в тот день им встретиться не довелось, а через несколько месяцев Шварцмана не стало, и о его личной трагедии Бредихин узнал много времени спустя, когда окончил Московский университет и приехал работать в ту самую лабораторию, где на стене висел портрет молодого, с острым прямым взглядом, человека, и на листе ватмана были написаны странные, но проникавшие в подсознание, стихи:

Все пройдет, и всему значение Ты исчислить не можешь сам. Если веруешь в Провидение — Доверяйся своим парусам.[1]

* * *

— Рената… Она тоже астрофизик? — равнодушно спросила Лайма. Ей совсем не интересно было это знать, но молчание казалось невежливым, нужно было как-то подойти к главному вопросу, который Лайма так и не задала Бредихину.

— Оптик. — Леонид не отрывал взгляда от дороги. Он вел машину медленно, за десять минут при нормальной скорости они успели бы спуститься почти до Ваймеа. — Рената и Виктор — аспиранты Папы. Так мы зовем Бредихина, он нам действительно как отец родной.

Лайма помолчала, собралась с духом и, наконец, спросила:

— Профессор Хаскелл знает? И в НАСА вы сообщили? Я понимаю — Тома не спасти. Ваш… папа… все объяснил. Но… они… их…

«Их нужно достойно похоронить». Слова не выговаривались, тем более что Лайма была на похоронах Тома совсем недавно, двух месяцев не прошло. Моряков хоронят в море, но погибших астронавтов еще никогда не оставляли в космосе, где бы ни произошло несчастье — на околоземной орбите, на Луне или там, куда еще никто не летал, кроме Тома, который тоже неизвестно как оказался в такой дали, то ли воскреснув, то ли продолжая жить в мире, откуда не возвращаются. Если на ее долю пришлось уникальное счастье… или самое большое горе, какое только может выпасть человеку…

— Нет, — сказал Леонид, сворачивая на стоянку перед корпусом Нижнего дома. — Нет, мисс Тинсли, пока это остается между нами… теперь и вы тоже…

Он выключил двигатель и повернулся к Лайме.

— Это очень щепетильный момент, особенно теперь. По контракту результаты наблюдений, проведенных на телескопе Кека, формально принадлежат как гостевой группе, так и обсерватории.

— Я не о том, — вставила Лайма.

— Я просто хочу сказать… Когда мисс Белл в шестьдесят седьмом году обнаружила сигналы первого пульсара, профессор Хьюиш запретил рассказывать об открытии. Они думали, что обнаружили сигнал внеземной цивилизации, и, только все перепроверив…

— Я это знаю, — прервала Леонида Лайма. — Но сейчас совсем другое. Я не понимаю, как Том оказался в космосе, и вообще… он умер.

Леонид вздохнул — он не представлял, как убедить эту женщину, что произошло чрезвычайно маловероятное совпадение.

— Это аналогичный случай, — мягко произнес Леонид. — Более сложный, конечно, и пока совершенно непонятный. Но, по сути… Мы сначала хотим сами разобраться, что-то объяснить, а потом, конечно, и дирекция, и сотрудники обсерватории будут поставлены в известность. Лайма, мы хотим вас попросить… это и для вас важно тоже.

— Для меня важно понять, что с Томом.

— Это не Том, Лайма, это не может быть Том, вы прекрасно понимаете…

— Это Том, — отрезала Лайма. Этот русский, Леонид, возможно, все понимает в своей науке, но ничего — в жизни, особенно в верованиях коренных гавайцев. Лайма лишний раз убедилась, насколько вера ее предков правильнее навязанного им христианства.

— Расскажите, как вы получили сигнал, — попросила она и, встретив недоуменный взгляд Леонида, добавила: — Извините, я плохо поняла вашего шефа, я ничего не соображала, да и сейчас…

— Хорошо, — кивнул Леонид. — Давайте зайдем к Эрвину, закажем кофе, и я вам расскажу.

— Лучше к Альваро.

— Хорошо, — повторил Леонид.

* * *

— Папа очень дорожит научной репутацией. Каждый научный работник ею дорожит, но Папа однажды поскользнулся, и это… впечатляет. Я тогда с ним еще не работал. Бредихин занимался поиском очень коротких — миллиардные доли секунды! — переменностей в излучении звездообразных объектов. В основном, это были, естественно, кандидаты в черные дыры, но, кроме того, Папа отобрал четыре слабые звездочки с синхротронными спектрами: так излучают заряженные частицы в сильных магнитных полях.

В излучении одной из звездочек шеф нашел очень быструю переменность, не хаотическую, а с довольно сложным квазипериодом. Настолько сложным, что у Бредихина возникло подозрение — уж не иная ли это цивилизация? Он опубликовал результаты измерений и предложил несколько объяснений, среди которых была и гипотеза об искусственном происхождении сигнала. Пара строк в большой статье, но Папу освистали, будто тенора, пустившего петуха в Метрополитен-опера. Несколько месяцев спустя Бредихин сам же и доказал, что идея была ошибочной. Звездочка оказалась уникальным объектом: кратной системой, где две звезды нейтронные, еще одна, по-видимому, черная дыра, и, кроме того, две обычные звезды — желтый карлик и голубой гигант. Систему эту и сейчас изучают. Мы тоже, потому что у нас МАНИЯ. Такой аппаратуры пока ни у кого нет. Понимаете, почему Папа очень щепетилен и не любит идей… скажем так: слишком фантастических?

Теперь о передаче, которую вы видели. Две недели назад японцы наблюдали слабый переменный радиоисточник и, как это всегда делается, сообщили оптическим астрономам — информация сразу расходится по всем обсерваториям. Мы в ту ночь работали, и нужно было решать — переключиться на новый объект, который неизвестно что собой представляет, или продолжать плановые наблюдения. Я бы, наверно, не рискнул — взамен потраченного времени нам никто ничего не предложил бы, время на Кеке расписано на два года вперед. Но Папа затребовал точные координаты радиоисточника, который, кстати, уже успел погаснуть. Вспышка продолжалась около часа, но оставалась вероятность обнаружить оптический «хвост» — оптика обычно запаздывает, а более жесткое излучение запаздывает еще сильнее. Во всяком случае, когда речь идет о релятивистских объектах — ядрах галактик, черных дырах…

Если бы не точные измерения в радиодиапазоне, ничего бы у нас не получилось, ведь поле зрения телескопа Кека — доли угловой секунды. В час ночи мы получили от радиоастрономов точные координаты, еще через полтора часа удалось навестись на объект — слабую, девятнадцатой величины, переменную звездочку. Блеск уменьшался на глазах, еще пара часов — и вспышка в оптике тоже прекратится, да и рассвет приближался… В общем, серия получилась не такой длительной, как мы рассчитывали, но прежде, чем звездочка погасла, мы отсняли достаточно материала, чтобы проанализировать быструю переменность.

И тогда… Лайма, сейчас я хорошо представляю, что чувствовала Джоселин Белл, когда обработала наблюдения первого пульсара. И что чувствовал Хьюиш, когда мисс Белл положила ему на стол ворох бумаги с распечатками последовательностей сигналов… Пока мы с Папой отсыпались после ночи, Рена с Витей обработали результат. Им даже не пришлось использовать дополнительные программы, есть такие, для случаев, когда переменность очень сложная. Сразу выявились четкие последовательности, а когда их удалось сгруппировать… В общем, когда мы проснулись, Рена нас огорошила: мол, это ничто иное, как телевизионная развертка, чрезвычайно сжатый сигнал, во много миллионов раз, но если растянуть… что самое удивительное — по обычной программе, как это происходит в любом телевизоре. Они с Витей успели поиграть с величинами растяжений — сначала картинка была смазанной, потом слишком быстрой… потом стало понятно, что на экране человек… Это было потрясающее ощущение. Телевизионный сигнал из космоса! Причем не радио, а в оптике. По спектру было понятно, что излучал лазер — очень узкая и сильная линия кислорода и широкие слабые крылья. Кстати, по величине поглощения в крыльях мы и сумели оценить расстояние. Простите, вам это совсем… Просто хочу, чтобы вы поняли, как все происходило.

Первая мысль была: сигнал — отражение передачи земного телеканала. Но, во-первых, телевидение использует дециметровый диапазон, а не оптику и, тем более, не лазерную технику, а во-вторых, сигнал совпадал с координатами радиовспышки. Может, тело, отражавшее сигнал, было спутником-ретранслятором на стационарной орбите? Мы и это проверили. Стационарные спутники висят над экватором, а наша звездочка находилась высоко, в области галактического полюса. Но самое главное: линии межзвездного поглощения. По ним можно оценить расстояние — порядка ста парсек, точнее сказать невозможно.

Когда прошел первый шок, наступил второй. Телевизионный сигнал с расстояния сотен световых лет! Мы говорили друг другу: «Что-то здесь не так!» Но голова не верила, а руки делали. До вечера возились с растягиванием развертки. Потом была последняя наша ночь на телескопе. Даже мысли о плановом объекте не возникло — навелись на точку в небе, где вчера была звездочка, но ничего не обнаружили. Я отслеживал сообщения из других обсерваторий. Обычно оптики сразу пытаются отождествлять радиовспышки. Но сообщений не было. Нам повезло… повезло фантастически — самый большой в мире телескоп, самая чувствительная аппаратура для разрешения сигнала во времени…

Отоспавшись после второй ночи, мы собрались в Верхнем доме и посмотрели, что получилось. Вы видели. Человек на фоне комнаты, похожей на каюту или на отсек космической станции. Человек! Он что-то говорил, но не было звука. Витя пытался разобраться, а мы с Папой прогоняли картинку множество раз, пытаясь что-нибудь понять по движениям губ. Хотели убедиться, что это один из земных языков. Мы не могли заставить себя поверить, что это — человек с Земли, корабль с Земли. Сотни лет назад (или тысячи, если корабль двигался значительно медленнее света) не было на нашей планете цивилизаций, способных отправлять корабли не то что в дальний космос… Господи, тогда даже Америку не открыли! Мы решили… Нет, это Папа постановил: считать существо на экране человеком, считать, что он с Земли, считать, что корабль тоже наш, земной. Нам нужно было убедить себя… Лайма, я не представлял, как это сложно — мозг сопротивляется, говорит: не может быть, чепуха…

Мы предположили — без всяких на то оснований, — что человек говорит по-русски. Надо же было с чего-то начинать. Всматривались, пытались воспроизвести движения губ… Ничего не получалось. Мне показалось, что человек произнес слово «радость», это по-русски. Рена увидела слово «коридор»…

Наш наблюдательный сет на телескопе закончился, нужно было писать резюме для архива Кека. Что мы могли сказать? Формально — обнаружен слабый объект, «хвост» оптической вспышки, и что?

Лайма, есть отличие между нами и группой Хьюиша — они работали на своей аппаратуре и могли скрывать результат сколько угодно, хотя и на них коллеги смотрели косо, понимали, что получен необычный радиосигнал, а Хьюиш молчал. Кстати, в те месяцы в Кембридже работал российский (тогда — советский, конечно) физик Гинзбург, потом он стал Нобелевским лауреатом, но и в шестьдесят седьмом был очень известным ученым. Он тоже был неприятно удивлен скрытностью коллег, хотя потом и говорил, что скрытность была оправданна.

У нас ситуация более щекотливая, и Папа решил — ничего не говорить, пока сами не разберемся. Кому-то пришла идея обратиться к чтецу по губам. Если вообще можно идентифицировать язык… Чтец по губам в Ваймеа? К нашему удивлению, поиск по ключевым словам в базе данных обсерваторий на Мауна Кеа быстро привел к результату. К вам, Лайма. Простите, мы немного покопались в вашей биографии, но это не секретные сведения, верно? Нам больше не к кому было обратиться. Оставалась одна… тонкость, скажем так… Вы — сотрудник обсерватории Кека и обязаны отчитываться, какие работы ведете, кому и что переводите. А нам нужна была — пока, во всяком случае, — скрытность.

Два дня мы не могли прийти к согласованному решению. Папа мог приказать, но вопрос щепетильный… Вопрос совести, не только научной, но чисто человеческой. Решили попробовать.

Почему я? Честно говоря, сам напросился. Мы с вами встречались несколько раз — на двух или трех заседаниях, где вы переводили, пару раз в библиотеке, как-то в кафе у Альваро. Я видел, что… Знаю, что вызываю в вас… не антипатию, но… Не могу объяснить, но вы понимаете, да? Мне хотелось, ко всему прочему, сломать лед. Почему? Не спрашивайте. Вы были такой… не печальной, не то слово, а я недостаточно знаю английский, чтобы подобрать точное… Я слышал о том, что ваш друг… Может, это тоже стало поводом… Хотел, чтобы вы отвлеклись от мыслей. А получилось… Никто из нас не видел Тома живым, и фотографий его мы не видели, иначе сами заметили бы сходство!

Мне очень жаль. Я понимаю, почему вам хочется верить, что это Том. Но это невозможно. Если передача — реальность, получается, что в космосе есть цивилизации, неотличимо похожие на нашу. Это само по себе так невероятно, что…

Пожалуйста, Лайма… Хорошо, это Том. Том, да. Только успокойтесь, прошу вас.

Теперь вы все знаете.

Вам решать, Лайма, — что и кому говорить. Я не могу вам… Конечно. Надеюсь, Папа не станет возражать, хотя…

Договорились. Вы живете в восьмом доме на улице Пили, это есть в ваших данных. Отвезу, конечно. Сколько? Ну, часа полтора — смотаться туда и обратно, и еще Папу уломать.

Буду у вас к восьми. Еще раз простите.

* * *

Лайма сбросила туфли у двери и пошла босиком. Сначала в ванную — умыться и посмотреться в зеркало. После разговора с Леонидом она потеряла ощущение самой себя: будто в ее теле поселилась другая женщина, способная рассуждать о том, что рассуждению не поддавалось. В зеркале Лайма себя узнала, но все равно осталось чувство потерянности и невозможности существовать в мире, где Том умер, но непостижимым для нее образом продолжал жить.

Из ванной Лайма прошла по холодному полу в спальню и упала на кровать, успев перехватить с тумбочки фотографию Тома в рамке. Ей хотелось увидеть близко-близко глаза Тома и понять (как экстрасенс из Сан-Франциско, дуривший людям головы в салонах Гонолулу), умер ли Том на самом деле, или гибель его в автомобильной аварии была инсценировкой, необходимой, чтобы все (и она тоже? он смог так поступить с ней?) думали, будто он погиб, а на самом деле отправился в космос. Взгляд Тома был честным, ничего не скрывал и скрывать не мог — Лайма знала это наверняка. То есть ей казалось, что знала, у нее и мысли не было, что Том вел двойную жизнь, да и как бы он мог? Они часто говорили друг с другом по мобильному, а в паузах между разговорами она продолжала чувствовать Тома — когда он спал, на нее тоже нападала сонливость, и, если ей нужно было работать, она с трудом удерживала себя на волне реальности, рискуя погрузиться в прозрачную и призрачную глубину, где могла слышать дыхание Тома и даже, как ей казалось, видеть его сны, о которых он со смехом рассказывал, потому что запоминал сны со странным смещением: вчерашние помнил, а сегодняшние нет, а еще лучше — сны прошлой недели.

«Почему ты так поступил со мной?» — спросила Лайма у фотографии. Том ответил ей взглядом, и ответ был таким, какого она ждала, подсознательно надеясь на другой: «Так было нужно, милая, так было нужно». Нужно — кому? И кого похоронили на кладбище Ваймеа? Неужели гроб был пустым? Лайма вспомнила мужчин, друзей Тома: разве не казался им гроб слишком легким, разве они сутулились под его тяжестью? И почему бросали друг на друга странные взгляды?

Она не видела мертвого Тома. Об аварии ей сообщил Майк, сменщик. Майк мог оказаться вместо Тома в тот день на шоссе Мамалахоа. Если бы погиб Майк, а Том остался жить… Лайма примчалась на место аварии, но — вот странность, о которой она подумала только сейчас — там не оказалось ни покореженных машин, ни полиции, ни ограждения, будто ничего не произошло всего час назад, разве полиция так быстро покидает место аварии? Где следователи? Где эксперты? Тогда она не подумала об этом, она не способна была думать. Поехала в полицейский участок, где с ней говорил майор Шепард, странно на нее смотревший и что-то мямливший о превышении скорости на крутом повороте. В морге больницы святого Луки ее к Тому не допустили, хотя кто, как не она, должна была опознать тело? «Это слишком тяжелое зрелище, мисс», — сказал врач, должно быть, патологоанатом, и больше она ничего не помнила…

Том не был с ней откровенен? Два года, что они были вместе, вел двойную жизнь? Секретность, это она понимала. Но — когда? Они почти все время проводили вместе…

Может, русские правы, и на экране не Том, а человек, очень на него похожий? Лайма помнила каждый кадр, каждое движение и не могла себе представить, чтобы у другого человека — не у Тома — была точно такая же родинка у правого виска. Чтобы другой человек — не Том — смотрел так же исподлобья, чуть прищурившись. Том едва заметно щурился даже в темноте, странное свойство, которое она любила. Лайма не могла представить, чтобы другой человек — не Том — точно так же выпячивал губы, произнося слова. Та же стрижка. И еще — Лайма разглядела, когда изображение начало гаснуть, но еще не исчезло окончательно, — у человека на экране был шрам, пересекавший тыльную сторону ладони. Шрам остался у Тома после того, как в детстве он подрался с лучшим другом, и тот полоснул Тома бритвой. Кровь, говорил Том, полилась так сильно, что друг (его звали Диком) перепугался насмерть, но не струсил и поволок Тома в больницу, крепко перетянув рану собственной рубахой. Дик все взял на себя, и Том его простил. Полиция, где их обоих допрашивали, дела не завела, и стали они дружнее, чем были. Дик давно уехал с Гавайев и жил в Аризоне, адреса Лайма не знала, да и зачем это ей было нужно?

А шрам остался.

Но главное — никто, кроме Тома, не мог сказать «крошечная моя»… только почему Минни? С женщиной, носившей такое имя, Том не был знаком, это имя никогда не звучало в их разговорах, в Ваймеа Лайма не знала женщины с таким именем. Интуиция, которой она доверяла больше, чем фактам, определенно говорила, что ни с кем, кроме нее, Том не знался, не виделся, не встречался, не…

Тогда — почему Минни?

Если Том скрывал от нее планы, если смог скрыть подготовку к полету, то, может, и женщину сумел спрятать?

Господи, какая чушь…

А разве не чушью были утверждения русских, будто сигнал получен с расстояния в сотни световых лет? Конечно, они ошибаются. Это спутник. Наверняка военная программа. Вечные секреты.

«Я должна сообщить мистеру Хаскеллу!»

Леонид заморочил ей голову объяснениями, а шеф — как его фамилия? Длинная и непривычная: Бредихин — совсем сбил ее с толку, уверяя, что сам обо всем расскажет, когда с передачей наступит определенная ясность.

Почему она поддалась? Это Том, он на спутнике, спутник в опасности, знают об этом в НАСА или нет, ей неизвестно. Почему она лежит и плачет, когда нужно действовать?

* * *

Леонид позвонил в половине восьмого.

— Я иду? — спросил он.

Лайма хотела ограничиться кивком, но молчание Леонид мог понять по-своему, и она сказала:

— Запись у вас с собой?

— Да, — Леонид, похоже, ждал этого вопроса и ответил раньше, чем Лайма закончила фразу.

За прошедшие часы Лайма сделала две вещи, которые, как ей казалось, могли (должны были) серьезно изменить ее жизнь. Она позвонила в канцелярию профессора Хаскелла и, не пожелав разговаривать с директором (он был свободен и, как сказала Мэг, его секретарша, готов был ответить Лайме), попросила назначить встречу на понедельник. За три дня она, возможно, поймет, чего от нее хотят русские астрофизики, и, самое главное, возможно (было бы замечательно!), узнает, что на самом деле произошло с Томом, почему его хоронили в закрытом гробу и как тут замешано НАСА, а в том, что НАСА замешано, у Лаймы не было сомнений. Она вспомнила мимолетный и, как ей тогда показалось, бессмысленный разговор, состоявшийся у нее с Томом на второй или третий день их знакомства. Они бродили по пляжу Васамеа, все еще узнавая друг друга, и Том произнес вскользь: «С детства хотел полететь в космос, и, в конце концов…» Он замолчал, глядя на пролетавший над заливом самолет, и Лайма спросила: «В конце концов — что?». Том будто очнулся после транса, посмотрел Лайме в глаза и пробормотал: «Ничего… так… мечты детства. Иногда они сбываются, чаще — нет».

Понять Тома можно было по-разному, и Лайма поняла, как ей хотелось. Она ошиблась? Том иногда исчезал на три-четыре дня, ездил за оборудованием в Гонолулу, она знала об этом не только с его слов. К тому же, они общались по мобильному. Тем не менее, возможно…

Лайма отыскала в интернете сайт НАСА (почему не сделала этого сразу?), отдел подготовки астронавтов, список кандидатов… Ее остановило требование ввести пароль. Тогда она отправила запрос в дирекцию — фамилия, имя (свои и Тома), причину запроса, все по форме. Получила подтверждение и думала теперь о том, не поступила ли глупо — если Том полетел на спутник, и со спутником произошло несчастье, никому об этом не сообщили, а Тома похоронили в закрытом гробу, инсценировав аварию, то и запрос ее мог вызвать не ту реакцию, на какую она рассчитывала.

Странно устроена у человека память, и странно порой работает ассоциативный ряд. Может, только у женщин? Набирая текст запроса и думая, мог ли Том так поступить с ней, и могли ли с ней так поступить официальные лица из НАСА, Лайма не вспомнила, что в тот роковой день сама проводила Тома на работу, и никуда он не отлучался почти месяц, и как он мог через три часа оказаться на пустынном шоссе Мамалахоа, если на самом деле находился на погибавшем спутнике?

Леонид выглядел смущенным. Лайме, когда она открыла ему дверь, показалось, что русский ее боится. Днем он был не таким скованным — может, потому, что они встречались в официальной обстановке?

Лайма не стала спрашивать, хочет ли гость выпить, голоден ли он, ей было не до приличий. Пусть еще раз покажет запись. Первый шок прошел, и она сумеет разглядеть детали, на которые раньше не обратила внимания.

Ноутбук лежал на журнальном столике, и Леонид, присев на угол дивана, достал из кармана флэш-диск. Лайма села рядом и повернула экран так, чтобы лучше видеть. Возникло изображение тесного помещения, Том еще не вошел, но сейчас Лайма знала, что хотела увидеть.

Она надавила клавишу паузы, изображение застыло, несколькими движениями мышки Лайма приблизила нужный участок.

— Видите? — сказала она.

— Да, — кивнул Леонид. Конечно, они видели эту надпись, пытались перевести, но ни один интернет-словарь не нашел соответствий. — Что-то написано или нарисовано. Изображение очень нечеткое, особенно после увеличения. Да еще помехи при передаче.

— Тогда я не разглядела, — с горечью произнесла Лайма. — Не обратила внимания. Потом вспомнила… Вы говорите, это не Том? Вот же написано!

На экране была часть стены рядом с круглым темным отверстием. Табличка с тремя то ли строками, то ли пунктирными линиями.

— Комао Калоха, астронавт-исследователь, — прочитала Лайма.

— Комао?

— В гавайском нет буквы «т». Комао — Том.

— Надпись — на гавайском?

— На языке олело Гавайи, — Лайма перемещала изображение, пытаясь добиться лучшей видимости. — У нас был пиктографический язык до того, как в начале девятнадцатого века, во времена короля Камеаме́а Первого, христиане-миссионеры приспособили латиницу.

— Вы уверены?

Лайма не ответила. Гавайскому ее обучила бабушка, а потом она пополняла свои знания, хотя язык считался мертвым и использовался только в быту. Отвратительное, нечеткое изображение. Комао. Сейчас он войдет в каюту, сядет перед камерой…

— Я должен позвонить Папе, — пробормотал Леонид.

— Я должна позвонить Хаскеллу, — сказала Лайма и протянула руку к лежавшему на журнальном столике мобильному телефону. Леонид положил свою ладонь на пальцы Лаймы.

— Вы обещали, — произнес он с просительной интонацией. Он не мог приказать, не мог даже настаивать.

— Лайма, — Леонид хотел, чтобы его голос звучал убедительно, но получалось плохо. — Если это действительно Том, чего быть не может… но если это Том, запись попадает в компетенцию НАСА, а не обсерватории Кека…

— Хаскелл скажет, с кем нужно связаться, или свяжется сам. Том в опасности!

Неужели эта женщина так уверовала в воскрешение любовника, что элементарные вещи проходят мимо ее сознания? Том в опасности! Даже если это Том и если, вопреки всем данным, передача шла со спутника или межпланетной станции, то все уже кончилось — люди погибли.

— Том погиб, Лайма, — мягко произнес Леонид. — Я хочу вам помочь. Мы все хотим. Две минуты ничего не изменят. Позвольте мне позвонить шефу.

— Звоните, — Лайма освободила руку и взяла мобильник. — Это ваша проблема. А я позвоню Хаскеллу.

Ничего не сделаешь. Ничего.

— Мэг, я могу поговорить с профессором? — спросила Лайма, выбрав нужный номер из списка абонентов.

— Евгений Константинович? — сказал Леонид.

— И сегодня не получится? — спросила Лайма.

— Потрясающая новость, — сказал Леонид. — Мисс Тинсли прочитала надпись на табличке, той, что на стене, это, оказывается, гавайский язык, таким шрифтом не пользуются лет двести… Написано: «Комао Калоха, астронавт-исследователь». Комао — гавайское имя Тома.

— Может, вы дадите другой его номер? — упавшим голосом спросила Лайма и, выслушав ответ, бросила аппарат на столик.

— Директор вылетел на континент, — сообщила Лайма.

При иных обстоятельствах Леонид сказал бы: «Не беда, давайте свяжемся с Фармером, у главного инженера не меньше возможностей».

— Лайма, — сказал Леонид. — Вы очень хотите спасти Тома?

Девушка подняла на него взгляд, в котором, кроме недоумения, было, пожалуй, презрение к человеку, задавшему нелепый вопрос.

— Простите, — Лайма сцепила пальцы. — Я наговорила много глупостей. Конечно, это не Том. Том умер. Тома похоронили, и я видела, как гроб опускали в могилу. Мы можем сейчас поехать на кладбище и убедиться в том, что могила не вскрыта. Вы поедете со мной?

— Лайма… — Какие нелепые мысли приходят ей в голову!

— Вы поедете со мной? — настойчиво переспросила Лайма. — Иначе я поеду одна.

— Поеду, — решился Леонид. Он понятия не имел, где находится городское кладбище, но представлял, как оно выглядит в темноте. Похоже, они странным образом поменялись ролями. Лайма уверила себя, что человек на экране не может быть Томом, несмотря даже на табличку, удостоверявшую личность. А он-то хотел рассказать ей о своей идее.

Вечера в Ваймеа были прохладными даже летом, когда дневная температура поднималась до сотни градусов по Фаренгейту. А сегодня с вершины Мауна Кеа спустились холодные струи воздуха, на полпути сгустив в туман скопившуюся влагу. Выйдя из дома, Лайма и Леонид погрузились в белесое облако, сквозь которое слабо светили фонари, обозначавшие линию улицы.

— Я поведу, хорошо? — сказал Леонид.

— Да.

В тумане плавали тени домов, тени, похожие на людей, и тени, вообще ни на что не похожие, а когда улица кончилась, упал мрак, и фары выхватывали из темноты черный асфальт, будто трамплин для прыжка в неизвестное. Заверещал мобильник в кармане Леонида. Наверняка Папа.

— Ответьте, пожалуйста, — попросил Леонид. — И покажите, где свернуть, я не вижу указателей.

— На первой развилке — направо.

Лайма достала мобильник из кармана куртки Леонида. Он почувствовал ее прикосновение к своей груди — теплое и быстрое.

— Это мисс Тинсли. Леонид не может ответить, он ведет машину. Мы… извините… мы перезвоним позже. Сейчас направо.

Леонид непременно пропустил бы поворот. Направо вела узкая извилистая дорога, фары выхватывали дерево, куст, крутой холм, опять дерево. Слева, наверно, был обрыв, там возвышалась стена тьмы.

— Что сказал Папа?

— Я не расслышала. Осторожно, сейчас поворот налево.

Как Лайма ориентировалась в таком мраке?

Дорога, ответвившаяся влево, оказалась широкой, Леонид нажал на педаль газа, но Лайма сказала:

— Не нужно, мы подъезжаем.

Безумие. Ехать на кладбище, чтобы убедиться в том, что могила на месте? Не будут же они ее вскрывать… В мыслях представилась эта процедура, и Леонид помотал головой.

Ворота оказались закрыты. Конечно. Кто в здравом уме и твердой памяти…

Лайма вышла из машины.

— Идемте, — сказала она. — Там дверца, видите?

Здесь было еще холоднее. Пожалуй, даже в Верхнем доме в это время суток бывало теплее, хотя и выше на пару сотен метров.

Мобильник, оставленный Лаймой на сиденье, заверещал.

— Идемте, — повторила Лайма, и он пошел, спрятав ладони под мышки и ощутив чье-то дыхание: не Лаймы, она шла в двух шагах впереди, и он слышал звук ее шагов, мелкие камешки хрустели под ногами, и кто-то определенно дышал ему в ухо. Леонид оглянулся: конечно, никого. И звук дыхания пропал. Замолчал и телефон в машине. Камешки больше не хрустели. Леонид догнал Лайму и, споткнувшись о камень, ухватил девушку за руку.

— Держитесь за меня, — тихо произнесла Лайма, — я знаю дорогу.

Осторожно переставляя ноги и цепляясь за локоть Лаймы, как за альпинистский трос, Леонид начал различать окружающее. Не так здесь было темно, как он вообразил, выбравшись из машины. Луна не светила, но сверкали звезды. Их лучи будто не сразу достигли земли, какое-то время блуждали в атмосфере, выбирая дорогу, и, наконец, найдя путь, засияли, как сотни тысяч отверстий в мироздании, из которых изливался на землю не свет, а чьи-то мысли, жизни, неосуществленные желания. Леонид много раз бывал ночью под звездами — и на Кавказе, и в Крыму, и в Казахстане, на Алтайской обсерватории, и, конечно, на Мауна Кеа, когда они выходили на смотровую площадку Кека-1 подышать прохладным ночным воздухом, — но никогда еще у него не возникало ощущения, будто за ним наблюдают сверху. Ему казалось, что звездный свет не поливал землю, но тщательно прочерчивал дорожку между металлическими оградами, не мешая мертвым лежать в темноте потустороннего мира.

Они поворачивали то вправо, то влево, прошли, должно быть, не меньше километра. Почему такое большое кладбище, Ваймеа — маленький городок… Свет звезд сгустился и, собравшись в круг, осветил, будто театральный прожектор, не обозначенный оградой памятник, на котором было написано — не по-английски — то же имя, что на табличке в кабине космического корабля. Значки старого гавайского алфавита:

— Комао Калоха, — сказал Леонид, не прочитав, но вспомнив.

Лайма прижалась к Леониду, дышала ему в плечо, уткнувшись носом. Плакала? Он не знал, что говорить, и погладил Лайму по спине, поняв неожиданно, почему она потащила его на кладбище, и почему нужно было сейчас находиться здесь, а не в теплой комнате перед равнодушным экраном компьютера.

— Да, — пробормотала Лайма. — Да. Да.

— Что? — спросил он, удивившись, почему больше нет холода. Ему стало тепло, только пальцы ног холодило, будто он стоял на мелководье в ледяной воде океана. Уши горели, и по спине стекали струйки пота.

— Вы правы, — сказала Лайма, отстранившись. — Том здесь.

— Как вы… — Леонид не мог закончить вопрос и пытался сформулировать иначе. — Откуда вам…

— Я знаю, — сказала Лайма. — Простите, что потащила вас сюда на ночь глядя, но мне нужно было узнать. Определиться. Если похоронили не Тома, а пустой…

Она тоже не могла произносить вслух определенные слова, так они и разговаривали — в полфразы, в полсмысла.

— Откуда вы…

— Чувствую, что…

— Вы и раньше…

— Раньше — нет.

— Вы хотите…

— Нет. Я знаю…

— Что…

— Теперь мы сядем и поговорим, — произнесла Лайма неожиданно ясным голосом, в зрачках ее вспыхнули звездные огни и, как показалось Леониду, скатились по подбородку на грудь, он увидел две слезинки на ее щеках и стер их, проведя пальцем по мягкой теплой коже. — В беседке есть скамейка, и не дует.

Звездный свет больше не сопровождал ее, рассыпавшись по земле. Леонид шел, почти ничего не видя, слышал шаги и старался не споткнуться, хотя все равно спотыкался.

— Идите сюда, — позвала Лайма, и, ударившись сначала лбом о столб, он вошел под крышу: звезды погасли, небо стало черным потолком, ветер увял, наткнувшись на преграду. Леонид сел рядом с девушкой на холодную деревянную скамью. Вход в беседку обозначился неясным пасмурным прямоугольником.

— Я готова слушать, — сказала Лайма. Голос ее звучал твердо, даже жестко, будто голос прокурора в судебном заседании. Она собиралась начать допрос важного свидетеля. Обвинения? Защиты?

— Теперь я знаю, что Том умер. И знаю, что Том жив… был жив, когда шла запись передачи. Скажите, как это возможно.

— Почему вы… — начал Леонид и не договорил, но Лайма ответила на незаданный вопрос.

— Я чувствую, — объяснила она, ничего не объяснив. — Лео… — она назвала Леонида по имени в первый раз, так его никто не звал, обычно говорили Леня (друзья и коллеги), Ленчик (мама и Наташа), Леонид Михайлович (в официальных случаях). Лео… Ему понравилось.

— Лео, вы не поймете, вы мужчина, у вас нет интуитивного знания о реальных, но невидимых вещах. Когда погиб Том, я была как замороженная, чувств не было, все замерзло. Тома похоронили в закрытом гробу и не позволили мне с ним проститься. Я понимала — авария… Когда вы показали запись, я увидела Тома… Это был Том, но сейчас я знаю, что под землей его тело. Объясните, как это возможно. У вас есть объяснение. Это я тоже знаю. Скажите, наконец. Я не выдержу, если…

Она заплакала? Леонид дотронулся до ее плеча, но Лайма отодвинулась.

— Хорошо, — сказал он. — Попробую.

Она не поверит. Подумает, что он хочет отвлечь ее учеными байками. Конечно, свяжется с Хаскеллом или с доктором Стивенсом, они выслушают и зададут Папе пару не очень приятных вопросов. Общее дело. Контракт. Но есть вещи, которые понимает каждый научный работник. Приоритет. Желание разобраться в проблеме и, пусть не дать ответы на все вопросы, но сделать первую публикацию.

Лайме это не объяснишь. Она все понимает, не первый год в обсерватории. Но не примет. Не тот случай?

А какой это вообще случай? За всю историю человечества был ли хоть один случай, когда…

Как высокопарно.

А других слов нет. У него вообще мало слов. Леонид считал себя молчальником, он и Наташе, когда делал предложение, не сказал ни слова, даже такого важного — «люблю!». Ужасно боялся отказа и чуть не получил его, потому что, вместо искреннего признания передал письмо (подошел в перерыве между лекциями и сунул в руку конверт, будто взятку), где вся сила его чувств была выражена одиннадцатью словами, три из которых были лишними: «Дорогая Наташа, не могу без тебя, выходи за меня замуж. Леня». Ответ приземлился на его столе во время следующей пары (кажется, была лекция по звездной динамике): сложенный из тетрадного листа самолет, на одном крыле которого было написано: «Хорошо», на втором: «Люблю». Наташа сказала это первая, и вслух сказала тоже, когда после лекции он подошел к ней, смущенный и бессловесный.

— Лайма, вы, наверно, не читали Чехова? Это русский писатель… был.

— Я читала Чехова, — сухо отозвалась Лайма, не понимая смысла вопроса. Том, кладбище, смерть, тайна… при чем здесь Чехов?

— Очень хорошо, — обрадовался Леонид. — У него есть рассказ — «Письмо соседу». Не просто соседу, а… По-русски «ученый» имеет несколько смыслов, мне трудно подобрать, как это по-английски.

— Неважно, — сказала Лайма.

— В рассказе есть фраза: «Этого не может быть, потому что не может быть никогда».

«Господи, — думала Лайма, — почему он так многословен, не может сразу перейти к сути?»

«Господи, — думал Леонид, — почему, когда не умеешь говорить, приходится сказать десять слов вместо одного? Или молчишь, или говоришь столько лишнего, что лучше бы молчал»…

— Наш случай — то, чего не может быть никогда. Понимаете?

Конечно, нет, разве он что-нибудь объяснил?

— Нет, — сказала Лайма.

Вдалеке заверещал ночной птицей мобильник. Подождав, пока птица умолкнет, Леонид продолжил:

— Мы обсуждали… Единого мнения нет… Рената считает, что это отраженный сигнал, телепостановка, актер только очень похож…

— Глупости!

— Я тоже так думаю. Виктор… он прекрасный компьютерщик и приборист, но в астрофизике не…

— Лео, пожалуйста!

— Папа, шеф наш, — упорно тянул свое Леонид, — вообще уверен, что это причуды декодирования. Очень сложный по структуре сигнал, наносекундные переменности, огромный массив информации, а Виктор задал…

— Глупости, — повторила Лайма. — Глупости, глупости…

— Да, да. По-моему, Лайма, это действительно передача со звездолета. Корабль находился на расстоянии сотни парсек от Земли. Это было несколько веков назад. Тома давно нет в живых.

— Ничего не понимаю, — с тоской сказала Лайма. — В том, что вы говорите, не больше смысла, чем в том, что Том не погиб, а отправился в космос на секретном спутнике.

— Конечно, — с готовностью согласился Леонид. — Потому что к смыслу я даже не подошел.

— Так подойдите! Почему столько лишних слов? Боитесь сказать нужные? Скажите, я готова к любой правде.

«А я? — подумал Леонид. — Я готов? Одно дело — строить в уме предположения и подпирать их вычислениями. Для статьи в журнале, может быть, достаточно, и все равно девять шансов из десяти, что рецензент найдет к чему придраться. Но объяснять то же самое измученной женщине…»

— Позвольте, — вздохнул Леонид, — я начну сначала. Лайма, я не привык много говорить и потому говорю больше, чем следует.

— Я понимаю, — улыбнулась Лайма, в темноте Леонид не видел улыбки, но точно знал — улыбка возникла в ее голосе, будто Чеширский кот вынырнул на мгновение из книжного небытия и сразу ушел в себя, схлопнувшись подобно черной дыре.

— Десять лет я занимаюсь космологией…

* * *

В группу «маньяков» его пригласили, как космолога. Прежде Бредихин занимался только черными дырами звездной массы. В светящихся ореолах этих объектов могли возникать наносекундные переменности. После университета Леонид три года работал в ГАИШе, написал несколько статей по инфляционным моделям, хотел делать докторат у Линде, но не получилось — Андрей Дмитриевич не считал возможным работать с сотрудником, который собственные идеи пестует и лелеет, а идеи научного руководителя подвергает жесткой критике. Года полтора ушло на бессмысленную, как оказалось, переписку, и в результате Леонид был вынужден согласиться на научное руководство Петра Львовича Коростылева, человека, много сделавшего в космологии, но не способного поддержать новые идеи. Леонид хотел уехать в Стенфорд, получить грант и все-таки уговорить Линде, но не мог оставить Наташу, она ухаживала за больной матерью, разрывалась между работой, домом и больницей. Леонид остался в Москве и без проблем защитился по теме, которую считал проходной. Жизнью он был недоволен, с Наташей отношения разлаживались, мама ее умерла, и несколько тяжелых лет отразились на характере жены. Наташа стала раздражительной, нетерпимой к его слабостям. Если бы у них были дети…

То, что несколько лет назад казалось Леониду любовью, сейчас выглядело телесным влечением, юношеской страстью, увядшей, когда начались взаимные обиды.

Тогда и объявился Бредихин, обычно безвылазно сидевший в обсерватории на Архызе. Раз или два в году он срывался в Москву, чтобы выступить с докладом в ГАИШе и подискутировать с коллегами, считавшими «маньяков» неисправимыми фантазерами, зря проедающими государственные деньги. Результатов у группы не было со времен «отца-основателя». Аппаратура становилась более современной, теоретические работы по флуктуациям излучения черных дыр появлялись регулярно, а практических результатов никто уже не ждал.

Бредихин подошел после семинара, на котором Леонид рассказывал о своей интерпретации инфляционных моделей множественных вселенных.

— Леонид Михайлович, — сказал он, — послушайте, что я вам предложу. Мы в тупике. С черными дырами не получается. Может, получится с космологическими объектами. Ядра галактик? Квазары? Реликтовый фон? Я не специалист, и в группе нет специалистов по космологии. Соглашайтесь. Вы сможете развивать свои теории, я не против. И зарплата у нас повыше, — многозначительно добавил Бредихин. — Я возьму вас старшим научным, есть ставка. И вашей жене работа найдется.

Леонид хотел отказаться, но почему-то попросил время на раздумье, а Наташа сказала: «Поедем». Живая природа, горы, красота…

Красота природы (удивительные рассветы и закаты, горы, залитые солнечным светом, как пироги — вареньем) обернулась тоской уже через два месяца после переезда. С женщинами Наташа подружилась, с мужчинами общего языка не нашла, «маньяки» казались ей действительно немного помешанными — не только на проблеме ореолов вокруг черных дыр, но, что хуже, на житейских неурядицах, которые вдалеке от цивилизации решались трудно, а мужики, как уверила себя Наташа, и усилий никаких не прилагали.

Говорят: год как день. Для Наташи день проходил, как год. Для Леонида день был днем, не больше и не меньше, с восприятием времени у него все было в порядке. Литература в библиотеку обсерватории поступала, интернет работал, голова варила, Леониду нравился стиль работы Бредихина. С Виктором у него нашлись общие интересы, оба любили фантастику, особенно Кларка и Лема. Отношения с Ренатой какое-то время не складывались, да и зачем — по работе все было в порядке, а в личном плане… Друг к другу они относились настороженно, на работе это не сказывалось, и ладно.

Леонид обрабатывал результаты наблюдений, но рутинная эта работа не отнимала много времени, и на досуге, которого становилось все больше, он занимался инфляционными моделями. Ему показалось, что инфляционная космология позволит, наконец, «маньякам» получить не только верхние пределы оптических потоков и величин переменности, но настоящие результаты. Наносекундных изменений блеска можно было ожидать от самых слабых объектов, расположенных на границе видимой Вселенной, — не галактик еще, а зародышей будущих звездных островов, возникших, когда молодая Вселенная (сто-двести миллионов лет после Большого взрыва) не была полностью прозрачной. При тех практически не изученных условиях могло возникать переменное излучение, связывавшее нашу Вселенную с другими: в инфляционной модели Линде вселенные в процессе Большого взрыва рождались гроздьями, как виноградины, и, разбредаясь, переставали взаимодействовать друг с другом, но сначала новорожденные миры были связаны общим скалярным полем, которое их и породило.

Скалярное поле не только связывало вселенные, но, как предполагал Леонид, перебрасывало материю из одной вселенной в другую. Аналогичные эффекты были описаны и раньше — черные дыры, заглатывая вещество, теоретически были способны выбрасывать проглоченную массу в другую вселенную, одну из множества миров «виноградной грозди». Два года Леонид посвятил исследованию этого эффекта и доказал — он был уверен в результате, но одобрения работа не получила, — что «на самом деле» черные дыры выбрасывают поглощенную материю лишь в такие вселенные, где физические постоянные отличаются от «наших» очень незначительно. На сколько именно, каков верхний предел отличий, он пока вычислить не мог, но понимал, что вселенные должны быть чрезвычайно похожими. Практически одинаковыми. Вселенные-близнецы. Даже больше, чем близнецы, — клоны.

Существование вселенных-клонов Леонид и хотел доказать с помощью аппаратуры «маньяков». Он придумал элегантный и относительно легко просчитываемый эксперимент — серию наблюдений за далекими точечными объектами с очень быстрой переменностью. Не черными дырами, у них свои особенности на наносекундных частотах. Леонид назвал «свои» объекты «искрами сингулярности», во множестве возникшими сразу после Большого взрыва, когда почти бесконечное число новорожденных вселенных выпало из общей грозди. «Искры сингулярности» были неустойчивы и распадались за характерные времена от микросекунд до сотен миллионов лет. О тех, что успели распасться, говорить смысла не было, а остальные можно было попытаться обнаружить по чрезвычайно быстрой характерной переменности излучения. Аппаратура «Мании» идеально подходила для такого исследования.

Препятствие было одно — однако неустранимое. Шестиметровый телескоп, когда-то самый большой в мире, не мог уловить излучение «искр сингулярности». Леониду нужно было зеркало, собиравшее в тысячи, а лучше в миллионы раз больше света. Такие телескопы существовали — «Хаббл» на орбите, а на Земле телескопы гавайских обсерваторий.

* * *

— И вот вы здесь, — сказала Лайма, и в темноте Леонид увидел ее лицо. Мрак будто вывернулся наизнанку и осветил тонкие губы, ямочку на подбородке, родинку на левой щеке у верхней губы, глаза… Глаза смотрели на Леонида не с надеждой — надежды в них не было никакой, — но с покорной мольбой о том, чего не могло случиться.

— Я здесь. — Слова давались с трудом, взгляд Лаймы мешал думать, мысль прервалась, и Леонид с недоумением осознал, что не помнит, о чем говорил минуту назад. Рассказывал о себе… но на чем остановился?

— Я здесь, — повторил он, пытаясь связать концы порванной нити. Не найдя их в собственном сознании, сказал то, чего говорить не хотел, не должен был, не имел права. Сказалось само, и Леонид услышал свой голос, не узнав его:

— Лайма, я думаю, вы сможете увидеть Тома живым. Только вы и сможете.

В слова обратились не мысли, а подсознательная уверенность, которую Леонид всегда подавлял.

Лайма придвинулась ближе, взгляд ее не позволял Леониду молчать, да он и сам не смог бы теперь остановиться: сказав «а», говори «б».

— Это только гипотеза, — пробормотал он. — Надо все посчитать… вероятности…

— Лео, — потребовала Лайма, — говорите. Почему вы меня мучаете?

Издалека послышался умоляющий, как показалось, Леониду, голос мобильника. Глас вопиющего…

— Я скажу, — решился Леонид. — Это ничтожный шанс. Но другого не будет.

* * *

Восемнадцать пропущенных звонков было на мобильнике Леонида, четыре — на мобильнике Лаймы. Исходящий номер был один и тот же.

На девятнадцатый звонок Леонид ответил. Они подъезжали к дому Лаймы, Леонид думал, как им теперь расстаться, сможет ли он оставить ее одну, и сможет ли Лайма остаться наедине с собой.

Лайма сосредоточенно вела машину, соблюдая все правила, хотя дорога была пуста, лишь на шоссе Ваймеа-Коала появились редкие встречные машины, приветливо мигавшие фарами. Всю обратную дорогу Лайма не проронила ни слова, на Леонида не смотрела, и он не представлял, о чем она могла думать. Знал, о чем думал бы сам на ее месте, но мысли Лаймы могли быть очень далеки от его представлений. Он плохо понимал женщин, он и Наташу понимал плохо, особенно в последнее время. Когда Леонид объявил, что Папа получил, наконец, положительный ответ от дирекции Кека, даже больше, удалось добиться генерального гранта на сет наблюдений, представляешь, мы сможем поработать на самом большом телескопе в мире, мы, наконец, получим реальные потоки, это такая возможность… «Да? — равнодушно отозвалась Наташа. — А я что там буду делать? Даже поговорить не с кем»… «При чем здесь… — опешил Леонид. — Ты не поняла. Мы едем вчетвером. Папа, Витя, Рена и я. На три месяца». Мог бы сказать и «три года». «Три месяца с ней? На Гаваях? Луна, пляжи и гавайские гитары? А я должна здесь куковать?»

Неужели Наташа все эти годы думала, что у него с Реной роман? Леониду и в голову не приходило, Рена — свой человек, они столько ночей провели вместе… не в том смысле… а Натка думала, что в это время… Разве он подавал повод? Нет, но… Леонид впервые увидел Ренату глазами Наташи: горящие глаза, Рена всегда так смотрела на него, она и на Витю так же смотрела, и даже на Папу, Леонид был уверен, что за взглядом нет иных желаний, кроме намерения обсудить новую модель ореола. Всякий раз, когда они о чем-то разговаривали, Рена подходила близко, почти касаясь Леонида высокой грудью, смотрела в глаза, не позволяя отвести взгляд, но… просто у нее такая манера разговора.

«Мужчины обычно слепы, как кроты», — как-то сказала Наташа. Речь шла о Папе, не заметившем, что жена сошлась — это было еще в Москве — с мужчиной не их круга. Он ни о чем не догадывался, пока Нора не сбежала на Сахалин с любовником, подрядившимся в фирму сотовой связи устанавливать новое оборудование.

— Да, шеф, — сказал Леонид, когда мобильник умоляющим тоном попросил, чтобы на звонок наконец ответили.

— П-послушай! — голос Бредихина прерывался то ли от волнения, то ли от возмущения. — Что случилось? Где ты? Где мисс Тинсли? Я собирался звонить в полицию! Ты три с половиной часа не отвечал! Что происходит?

— Мы были на кладбище, — сообщил Леонид.

— Где? — От удивления Папа замолчал, слышно было его шумное дыхание.

— Лайма… Мисс Тинсли хотела побывать на могиле Тома Калохи.

— Слышишь, Рена? Он, оказывается, на кладбище ездил! Ночью!

Что ответила Рената, Леонид не разобрал, Папа прижимал телефон к уху. Ему показалось, что осуждающий голос Рены прозвучал — не в телефоне, а в мозгу — так ясно, будто она стояла рядом: «С ней?».

— Да, — отвечал Бредихин. Ренате или Леониду? — Вот что, Леня. Мы все еще в Верхнем доме. Пока ты молчал, посмотрели запись и кое-какие данные по поглощению. Приезжай, обсудим и, пожалуйста, отвечай на звонки.

— Я не могу.

— Что значит — не могу? — удивился Папа.

— Мне нужно быть с Лаймой.

— Не понял. — Голос шефа стал сухим, как выгоревшая трава. — Я сказал: приезжай.

Отказов Бредихин не терпел и всегда оставлял за собой последнее слово.

— Не могу, — сказал Леонид в пустоту. — Извините, я не приеду.

— Это был твой начальник? — спросила Лайма, и Леонид не сразу понял вопрос. Ему не приходилось слышать, как обращаются на «ты» по-английски. Когда-то он был уверен, что такого местоимения не существует. Знакомая переводчица объяснила, что в устной речи при обращении к близкому человеку можно сказать не обычное «you», а редко используемое, поэтически насыщенное «thou».

— Да.

— Что он сказал?

Машина стояла перед домом Лаймы.

— Он требует, чтобы я приехал. Я отказался. Лайма, я…

Если бы она его не прервала, он не знал бы, как продолжить фразу.

— Поднимемся ко мне, я сварю кофе.

В прихожей они сбросили куртки на пол, Лайма молча показала гостю на кресло у журнального столика в гостиной, прошла на кухню и что-то делала у плиты, Леонид следил за ее движениями, как за удивительным танцем балерины.

Лайма принесла на подносе две чашки кофе, поставила на журнальный столик блюдечко с дольками лимона, маленькую фарфоровую сахарницу и красивый фаянсовый молочник.

Они сели друг против друга и посмотрели друг другу в глаза.

— Лайма, — сказал Леонид, — ты любишь Тома?

— Да.

Она не сказала: «все еще люблю», что было бы естественно, но вопрос был задан в настоящем времени, Леонид достаточно знал английский, чтобы не ошибиться в употреблении глагола.

— Он… тебе иногда снится?

Вопрос не показался Лайме ни странным, ни навязчивым.

— Да, часто.

Леонид молчал, дожидаясь продолжения, и Лайма сказала:

— Во сне он не такой, каким был в жизни. Во сне мы с ним ссоримся, потому что…

— Он любит другую? — вставил Леонид.

Лайма кивнула.

— Во сне я не могу понять, почему он все еще со мной, если у него другая женщина. Мы кричим друг на друга, я просыпаюсь в ужасе и вспоминаю, что Тома нет, ни к кому он от меня уже не уйдет и увидеть я его могу только в снах. Хочу заснуть опять и боюсь, потому что мы снова начнем ссориться.

— Когда, — мягко спросил Леонид, — тебе начал сниться Том? Он был еще жив, правда?

— Откуда ты знаешь? Да, мы еще были вместе. Я как-то сказала ему… не о сне… Просто спросила, знает ли он девушку по имени…

— Минни?

— Теперь ты понимаешь, почему, когда Том в фильме произнес это имя…

— Ты не могла ошибиться?

— Нет! — Лайма опустила чашку на стол с такой силой, что она перевернулась, и остатки кофе залили полированную поверхность. — Прости… Ничего, я потом вытру. Нет, я не могла ошибиться. Он сказал «Минни». Он прощался с жизнью и с ней.

Она тронула пальцем лужицу на столе.

— Том снился мне еще до того, как мы познакомились. Странно, да? Я его узнала. Может, потому мы и сошлись так быстро. В снах мир другой, будто наблюдаешь из-за полупрозрачной занавески, которая все время колышется, и видение расплывается. Я видела Тома за рулем машины… я не обращала внимания на детали, не запоминала, но ощущение… машина могла летать, Том часто поднимал ее в воздух, и я видела, как земля проваливается, мы летели над горами, над городом, это не был ни Ваймеа, ни даже Гонолулу, американский большой город… Люди, сидевшие рядом с Томом, говорили о чем-то, слова я понимала, а смысл ускользал. Так всегда во сне. В детстве сны были яркими, но я не слышала, что говорили люди. Видела, как движутся губы…

— Ты потому и решила учиться читать по губам? — Вопрос вырвался у Леонида непроизвольно, и он пожалел о сказанном.

— Нет. Впрочем, ты сказал, и я подумала: может, действительно поэтому? Но я все равно не могла прочитать по губам во сне ни слова — наверно, мои умения оставались снаружи, а в снах я становилась другой. Вообще ничего не умела, только смотреть. Мы с Томом были вместе, а во сне с ним летала она. Я сидела между ними, и Том обращался к ней, будто я была пустым местом, он меня не видел, она тоже. Машина летела сама, а когда… они начинали целоваться… машина застывала в воздухе, ждала, когда Том о ней вспомнит. А я ждала, когда Том вспомнит обо мне. Ожидание превращалось в кошмар, я просыпалась…

— Ты помнишь город? — осторожно спросил Леонид. — Это современный город? Или…

Он не решился закончить вопрос.

— Сон! — воскликнула Лайма. — Во сне все расплывчато, кроме лиц.

Леонид с сомнением покачал головой.

— У меня так, — Лайма поднялась, принесла из кухни мягкую тряпочку и вытерла со стола остатки пролитого кофе. Говорить она не переставала, и Леониду приходилось прислушиваться, некоторые слова он то ли не мог расслышать, то ли не понимал. — Я не могла разобраться в интерьерах или пейзажах, а лица видела и помнила отчетливо. Маму помню. И Тома. И ту женщину. Она американка, но я не знаю, почему так решила.

Лайма медленно водила тряпкой по столу, размазывая мокрый след.

— Я никогда никому не рассказывала снов. Никогда никому. Много лет. А когда Том умер и пришел ко мне… Не во сне… Я решила… Депрессия, страх. Я не хотела самой себе признаваться, что это галлюцинации. Мерещилось, да. Не знаю, зачем я тебе рассказываю. Я шла по Даймон, это короткая улица, там и свернуть негде, только к торговому центру, Том шел навстречу, наши взгляды встретились, у меня перехватило дыхание, я остановилась, а он прошел мимо… просто прошел мимо, понимаешь? Я смотрела ему вслед, пока… Он не свернул никуда, он просто… Исчез? Ты знаешь, не исчез. Исчезнуть можно, когда сейчас ты есть, а через секунду — нет. Но его там и не было — то есть, когда он… Хорошо, пусть исчез, я не могу подобрать другое слово. Я точно знала, что его и не было рядом, хотя все хорошо помнила. Ужасное ощущение, никогда такого не испытывала. Потом я еще несколько раз видела Тома — на улице, в читальном зале, в своей комнате на работе, здесь, в этой гостиной. Он не замечал меня и ни разу не надел вещей, которые я всегда на нем видела. Это показалось не то чтобы странным, но убеждало, что Том действительно умер и приходит из мира мертвых.

Лайма долго молчала, сжав ладонями виски. Смотрела перед собой — на Леонида, но сквозь него.

— В последний раз… — Леонид не хотел нарушать молчание, но и тишины не мог вынести.

— Я старалась больше работать. Это помогало, Том стал реже приходить. А я хотела, чтобы он приходил, такое противоречие. В последний раз… Когда ты подошел и попросил помочь с переводом. Мне показалось, что идет Том. В то утро он был у меня, я видела, как он прошел по кухне от холодильника к плите, что-то нес в руке, я не разглядела, а потом в читальном зале ты шел ко мне, свет из окна был у тебя за спиной, мне показалось, что это Том. Ты заговорил, и я чуть не расплакалась, еле себя сдержала.

— Прости…

— Наверно, мне нужно пойти к врачу, — Лайма искоса посмотрела на Леонида, будто пожалела о сказанном. — Доктор Бикст хороший психиатр.

— Ты считаешь, — осторожно сказал Леонид, — что у тебя не в порядке психика?

— Ни один психический больной, — сухо произнесла Лайма, — больным себя не считает.

— Парадокс? — усмехнулся Леонид. — Если со словами «я совершенно здорова» ты расскажешь, что с тобой случилось, тебя начнут лечить. А если скажешь «психика у меня не в порядке», врач ответит: «Это у вас от переживаний, вы здоровы». На самом деле, Лайма…

— Да? — спросила она, когда Леонид, не закончив фразу, поднес к губам чашку и обнаружил, что она пуста. — Ты хотел сказать…

— У меня есть объяснение всему, что с тобой происходит. Мне кажется, что есть. Но если я попытаюсь объяснить, ты спросишь: «У тебя не в порядке психика?»

— Двое психических больных, — отозвалась Лайма, — это два минуса. А два минуса — я слаба в математике, но помню — дают плюс.

— Можно еще кофе? — спросил Леонид.

* * *

Пару лет назад я написал статью, которую так и не опубликовал. О гроздьях вселенных, возникших в Большом взрыве. Число новых вселенных больше числа атомов в каждой из них! И в каждой грозди огромное число вселенных, полностью идентичных нашей. Полностью! Такие же законы природы, такие же звезды, планеты, люди, так же там течет время, и те же события повторяют друг друга, будто клоны.

Существуют вселенные, где одинаково почти все, но есть небольшие отличия — в нашем мире я стал астрофизиком, в другом — архитектором. Чуть иначе сложились жизненные обстоятельства…

Конечно, есть и очень разные вселенные. Где-то скорость света больше, чем у нас, где-то сила тяжести обратно пропорциональна не квадрату, а кубу расстояния, где-то звезды не смогли образоваться, потому что там другая постоянная Планка. Неважно. Давай поговорим о мирах, подобных друг другу. В грозди столько вселенных, что вероятность существования практически идентичных миров очень близка к единице.

Об этом и до меня писали — Линде, например, к которому я так и не попал в аспиранты. Вспомним, однако… Я не тебе это говорю, Лайма, просто фигура речи… Большой взрыв, хаотическая инфляция, образование гроздей вселенных — это квантовые процессы. Каждая вселенная — квантовый объект. После Большого взрыва вселенные-кванты были единой системой — состояние одной вселенной было связано с состоянием другой. В физике это называется квантовым запутыванием. За миллионные доли секунды после Большого взрыва вселенные разлетаются и скрываются за горизонтом, свет не может их догнать. И не сможет никогда. Если бы вселенные были классическими объектами, мы никогда и ни при каких обстоятельствах не узнали бы, как у людей в другой вселенной течет жизнь, о чем они думают, и есть ли они вообще…

Но каждая вселенная связана квантовым запутыванием с огромным числом себе подобных — тех, где законы природы идентичны. Вселенные, при инфляции составлявшие единую квантовую систему, запоминают это состояние навечно, где бы они потом ни находились. Если что-то происходит в одной вселенной, неизбежно что-то меняется в другой. Это известный в физике эффект, он называется парадоксом Эйнштейна-Подольского-Розена. Великий физик восемьдесят лет назад придумал мысленный эксперимент: хотел доказать, что квантовая механика — игра ума, в природе нет законов, о которых писали Гейзенберг и Шредингер. Но квантовые законы существуют, на них держится мир, как когда-то на трех китах.

Огромное число явлений природы, которые мы наблюдаем, возникает потому, что во вселенной-клоне произошли процессы, немедленно отразившиеся в нашем мире. Взорвалась звезда… Появилась комета… Вспышки гамма-излучения… А темное вещество и темная энергия?

Вселенные в грозди очень похожи, но не идентичны полностью — из-за принципа неопределенности: они не могут находиться в одном и том же квантовом состоянии. Если в одной вселенной у тебя рыжие волосы, то в другой будут черными… как сейчас, да. В одной вселенной время может течь чуть быстрее, чем в другой, за миллиарды лет накопится отличие в недели, месяцы, годы. У нас две тысячи девятнадцатый, а там может оказаться две тысячи сто тридцатый или тысяча восемьсот тридцать седьмой.

— В одной вселенной Лайма Тинсли и Комао Калоха любят друг друга, а в другой он любит Минни.

Лайма посмотрела на Леонида, будто он создал иные вселенные и по его вине Том полюбил какую-то Минни.

— А если все проще? Если в другой вселенной меня зовут Минни, а не Лайма?

— О! — Леонид развел руками. — Может быть. Собственно, может быть все, что не противоречит законам природы здесь и сейчас.

— Не понимаю, — тоскливо произнесла Лайма. Она отошла к окну, за которым не было видно ничего и в то же время небо раскрывалось, будто бутон невидимого цветка с лепестками-мирами. Звездный свет не мог протиснуться сквозь стекло и застревал — Леонид видел в стекле искорки, но, может, это было отражение ламп, светивших в люстре?

Леонид подошел и осторожно положил руки на плечи Лаймы. Она подалась назад, он зарылся носом в густую, пахнувшую всеми звездами вселенных копну волос, успел подумать, что не надо этого делать, но мысль сменилась чувством, произошло это так стремительно, что он не заметил подмены — целовал шею Лаймы, пульсирующую жилку под правым ухом, острую ключицу, наполовину скрытую воротником легкого свитера.

— Лайма…

Она обернулась, и Леонид, мгновенно придя в себя, поразился произошедшей перемене. Это была другая женщина — ничего не изменилось в ее лице, кроме взгляда.

Лайма высвободилась, прислонилась спиной к стеклу, поправила волосы и сказала будничным голосом:

— Я вспомнила: Том с детства хотел стать астронавтом. Он рассказывал о первых впечатлениях от полета на Луну. Ему было пять лет, и он летал с мамой к отцу, служившему в инженерных войсках.

— О чем ты…

— Странно, что я вспомнила это сейчас.

— Замечательно, что ты это помнишь, — Леонид старательно подбирал слова. — Это память или воображение?

— Такое ощущение, — Лайма внимательно рассматривала кончики пальцев, — будто вспоминаешь давно забытое. Вдруг видишь стену в детской, постеры, которые я сама повесила. Мы с Томом идем по Лонг-стрит, он рассказывает о своих приключениях… у него были сложности, когда он поступал в астрошколу.

— Астрошколу, — Леонид закрепил слово в сознании.

— Это была Лонг-стрит здесь, в Ваймеа, но я не узнаю улицу. Память будто смешивает миксером обрывки из разных…

Лайма поняла, что ее воспоминание ложно.

— Боже… — она уткнулась лбом в плечо Леонида, и он, как минуту назад, зарылся носом в ее волосы. Ему показалось, что теперь они пахнут иначе, запах не мог измениться в минуту, но он так ощущал, Лайма опять изменилась… а взгляд? Взгляд тоже был другим. Леонид не сразу осознал, что целует лоб, глаза, веки… чьи?

— Боже… Боже…

— Вспоминай, — молил он, — ты еще многое должна вспомнить, это есть в тебе, всегда было, память не принадлежат одной тебе, здешней, память общая для всех вас, но вспоминаешь обычно лишь то, что здесь. И я тоже так помню. И все… Не знаю, как устроена память, но скажу, что думаю: в нас — в тебе, во мне, в каждом — есть память о нас-других, потому что на самом деле в других вселенных-клонах не другая Лайма, не другой Том, и когда это понимаешь, память всплывает, должна всплыть, проявляют себя перепутанные квантовые состояния.

Леонид вдруг понял, что говорит по-русски.

— Вспоминай… — Как сказать это по-английски? — Вспоминай… пожалуйста.

— Больше ничего не…

— Это должно само…

— Не помню.

— Ты сказала: улица…

— Дома… странные, будто из сна. Может, я вспомнила сон?

Она надеялась, что это так.

— Нет, — отрезал Леонид. — Ты сказала — дома. Что с ними?

— Дом, будто надутый воздухом шар, — то становится больше, то опадает, то поднимается вверх, под ним машины с турбинами, как детские игрушки, а потом шар разбухает, в нем появляются окна, и внутри ходят люди… Конечно, сон. Почему вспоминаются сны?

— Это не сон, Лайма. Я думаю, что не сон.

— Лео… Я не могу… Меня выталкивает. Будто бросаешься в море, хочешь нырнуть…

— Не старайся нырнуть, Лайма. Оно должно само… Ты будешь вспоминать больше и больше. Я боюсь…

Леонид не мог сказать о том, что, как ему теперь казалось, знал, понимал, чувствовал.

— Чего ты боишься, Лео?

Он покачал головой. Лайма оттолкнула его, упершись ладонями в грудь, она тоже испугалась чего-то, возникшего в ее мыслях.

— Лайма, — пробормотал Леонид. — Ты вспомнила что-то… Не нужно принимать это близко к…

— Минни, — сказала Лайма. — Ты прав. Это не мое имя. Другая женщина. Как он мог…

Мелодраматизм ситуации стал невыносим, и Леонид пошел на кухню. Банка с растворимым кофе стояла на столике, а сахара не было, Леонид открывал один шкафчик за другим, обнаружил соль, еще два сорта кофе, несколько баночек со специями и перцем. Сахара не нашел. Он оглянулся — Лайма свернулась на диване калачиком, плед лежал на полу горкой, похожей на спавшего кота. Уснула? Рука Лаймы свесилась, и Леониду захотелось сесть на пол, взять ее ладонь в свою и ждать, пока Лайма не проснется. Слушать ее дыхание и разговаривать. Он не знал, как разговаривать со спящими. Может, так же, как с людьми, лежащими в коме, но и с ними он никогда не говорил, не знал, как это делается.

Он высыпал в большую чашку три ложки кофе, залил кипятком и вернулся в гостиную, отхлебнув на ходу горький напиток, оказавший на Леонида обычное действие — от кофе ему хотелось спать, а горький и без сахара вгонял в сон почти мгновенно, глаза закрывались, в голове захлопывались шторки, реальность он начинал воспринимать сквозь полупрозрачный занавес. Леонид не пил кофе на ночь, особенно во время наблюдений. Если бы он нашел сахар…

Сделав несколько глотков, Леонид поставил чашку на стол (или мимо? он не обратил внимания), укрыл Лайму пледом и присел на край дивана. Он слышал, как трезвонил мобильник на два голоса. Показалось ему, или он на самом деле встал и выключил свет? Наверно, показалось, потому что вместо теплого желтого комнату залил, опускаясь сверху, тяжелый белый свет, плотный, как молоко. Леонид подумал, что такой цветностью обладают звезды класса А, чуть ближе к В, это была его последняя связная мысль, а бессвязных он не запомнил, погрузившись в белое ничто.

(Окончание следует)

Макс Квант Сказочные ощущения Рассказ

«Я испытываю сказочные ощущения!» — сказало чудовище из этой самой сказки.

Станислав Ежи Лец

Сон все не шёл. Горыня Змеевич и так поворачивался, и этак. И животом на камне распластался, и на бок валился, и глаза смыкал, и витязей считал, и даже тёплое козье молоко пил, а всё не помогает — болела третья левая почка, та самая, отбитая Добрыней Ярославским. Юнец без царя в голове со всего размаху ударил по боку кистенём, шрамчик в виде звёздочки остался на всю жизнь. Ох, и проучил же его тогда Горыня. Мало того что раздел догола, так погнал по всей деревне, девкам на потеху. И опосля сего срама витязи года на три дорогу к его пещере забыли… Да потом кто-то надоумил проверить, вдруг сам издох Горыня Змеевич, а в пещере, должно быть, золото… пуды золота… Каждый день гонял змей шантрапу в железе да при оружии, а ведь всё лезли. Одного, наконец, отловил и привёл сам в пещеру, предварительно лишив броневой скорлупы да лука. Показал, вот, мол, весь мой скорбный скарб: книжица «Житие Святого Георгия» в золотом окладе (от деда досталась) да жёлтый доспех неизвестного рыцаря — прочими железками Горыня менялся с местным кузнецом. Селянин, правда, эти же доспехи подгонял под размер вновь приходящих в село витязей, ну а те шли на бой к пещере. Горыня его не осуждал — у каждого свои заботы.

Перевалился змей на бок да приоткрыл один глаз. Тут же в пещере плела кудель деревенская девка Василиса. Ох, умна, ох, умна девчушка. Тинейджерка, как назвал бы сэр Гарольд. Ей уж девятнадцатый год, а замуж никто не берёт. То ли оттого, что лицом не вышла, то ли умом вышла даже с лихвой. И вот чего она удумала-то: ночью устроила переполох в своём доме, разворотила окно (и откуда только силища берётся в этом тощем теле?), оделась потеплее, взяла одеяло, кинула на пол берестяную портянку да потопала к пещере Горыни. Родичи поутру просыпаются, светёлку отперли не без труда и… Мать тут же и опрокинулась в обморок, отец побежал в церковь за писарем — у них в семье только Василиса грамоту разумела. Писарь-то им и прочёл бересту: «Меня похитил змей, пусть кто-нибудь да выручит. В. Прекрасная». Да уж, скромность — не её конёк. Теперь вот сидит, кудель прядёт, данную Горыней, — надо же как-то занять девку, на что-то приспособить, пока какой-нибудь заезжий витязь не пойдёт искать приключений на свою кольчужку.

Перевернулся змей на спину да лапами забалансировал на гребне. Спать так неудобно, зато только так почка и угомонилась. И вот в такой позе Горыня угодил в плен к Морфею. Ему почему-то приснился тот памятный день знакомства с аглицким рыцарем сэром Гарольдом Бесстрашным Убийцей Драконов. Всех змеев на своей стороне он поубивал не понять зачем, отчего с лёгкостью мог бы получить в жёны двенадцать принцесс и ещё пятнадцать полкоролевств в придачу. «Сэвен вис хаф кингдомс эт ол», — подсчитывал рыцарь. Что по-нашему значило: «Всего семь с половиной царств». Но не для того он драконов бил — процесс интересен поболе. И как только закончились пленённые принцессы да полкоролевства, направил он свои взгляды на восток: там у диких народов совершенно живые да необузданные драконы ещё остались. Однако шальные люди ещё под Изборском лишили его и коня, и доспехов, и всего наличного золота. Каким-то чудом ему удалось сохранить меч (как только Горыня заводил разговор про оружие, Гарольд делал грустные глаза и менял течение разговора) и расшитое благодарными принцессами исподнее. В таком-то виде он и явился к пещере да на ломаном языке вызвал змея на бой. Горыня в ту пору огородничал и криков не расслышал, а обнаружил немчуру мирно спящего в пещере в обнимку со своим мечом. До того незваный гость умудрился залезть в погреб и наесться сырой нечищеной брюквы. Ох, и испугался он, проснувшись от жаркого змеевого дыхания. Схватил меч да начал рубить им направо-налево спросонья, ничего не разбирая и крича только «Щит» да «Фак»… Ну про щит Горыня знал, а вот что за фак такой да как им бьются-то змею из русской глубинки неведомо.

Опосля Гарольд Бесстрашный Убийца Драконов угомонился, Горыня его накормил, напоил, спать на перину уложил… Так и завязалась их дружба. Сэр Гарольд всё рассказывал про подвиги, принцесс, королей да королевства, а змей поведал ему правду своей жизни. И вдруг Бесстрашный Убийца Драконов как-то сжался, заплакал, жизнь он, выходит, прожил зря, порубив столько таких замечательных и (частенько) ни в чём не повинных созданий. Каждый со своей особенностью, со своими привычками, родственниками — не просто зелень бессловесная. А ведь побед его не счесть, он сам путался — кому и когда, сколько и как отрубил голов, путал имена, года, места… Да и сам Горыня Змеевич частенько забывал всех витязей, им спалённых, съеденных да опозоренных. Так уж вышло, но два старца вдруг нашли общий язык. С тех пор сэр Гарольд дал зарок: ни одного дракона больше не обидит, а Горыня в свою очередь поклялся впредь не похищать селянок, не гробить жизнь витязям, не палить мирные посевы. Впрочем, клятва та уже лет пятьдесят как с успехом им выполнялась, с тех самых пор как прилетал лекарь и строго-настрого запретил мясную пищу, а сам Горыня обзавелся собственным огородом… Эх, хорошие были деньки… Гарольд направился куда-то на юг, в Бенгалию, и с десяток раз присылал весточку с гонцом-арапчонком, но последние годы как-то замолчал, видать, и сгинул в тех диких странах…

— Змейчик, змейчик, — закричала прямо в ухо девица. — Кудель сплела! Змейчик, да просыпайся же… — и пихнула в бок, аккурат в шрам от меча Вольги Мирославича угодила.

Горыня взвыл, вскочил, ударился головой о свод пещеры. Сгрёб девицу в охапку, занёс было над ней когтистую лапу. Глядела Василиса на него огромными синими глазами, вот-вот готовыми заполниться солёной влагой.

— Э… — опомнился змей. — Спицы нашла? Свяжешь мне пояс, широкий, в полтора десятка вершков шириной…

— А не то? — нагло спросила девица.

— Съем… — буркнул Горыня, отпустив девицу.

Такой ответ её вполне устраивал — совсем другое дело, это не запугивание какое-то детское, со спицами да веретеном Василиса П. уселась на ту же чурку.

«Ох, умна девчушка, ох, умна», — подумал змей, глядя с прищуром на мельтешащие спицы.

— А который час? — спросил змей, бродя по пещере, — о сне лишь мечтать еще возможно.

— Восьмой, змейчик, — не подняв головы ответила девчушка. — Солнышко уже встало…

— Да уж, — зевнул Горыня. — Ещё один раз встало солнышко… — и отправился за дровами…

— Выходи, чудище поганое! — глухо раздалось снаружи.

— Это к тебе… — буркнул змей Василисе.

Девица вязанье тут же и бросила, поправила свои схожие с паклей волосики, быстренько умылась из плошки да устроилась за спиной змея.

— Выходи на бой не на жизнь, а на смерть! — кричал витязь, высоко над собой поднимая меч (видать, для храбрости).

— Да иду я, иду… Куда ты торопишься, умереть всегда успеется… — ворчал змей.

И вот витязь пронаблюдал, как из маленькой пещерки выходит на свет старый змей, как распрямляется, как расправляет чешуйчатые крылья, как поднимает когтистые лапы и как оскаливает жёлтые зубы. Богатырь от удивления аж чуть меч не выронил, однако вдруг взял себя в руки и состроил лютую рожу для устрашения.

— Давай биться, чудище! — грозно прокричал витязь.

— Ну, кто из нас чудище-то… — Горыня пригляделся к противнику. — Ай да Назарка, ай да молодец…

— Ч-чего?

— Да молодец, говорю, Назарка… Вон кольчуга, я вижу, от Мирослава Владимировича, а башмаки железные от Кузьмы Федотовича — у него только такая большая лапа, вон как болтаются, я сам доспех когда-то носил… а ну-ка, — дракон сощурился да когтистой лапой попросил витязя повернуться. — Во-во… Так я и знал. Святослав Рязанский … Его клеймо… А вот тут, внизу, и моё — я его из этого доспеха и извлёк, как вы желток из яйца вынимаете…

— К-как?.. — тут богатырь меч-то и выронил окончательно.

— А просто, лапками… — поиграл Горыня острыми давно не стриженными коготками.

— Но отчего же Н-назар…

— Экий ты непонятливый, ну и поросль молодая пошла… — вздохнул Горыня Змеевич. — Святослава Рязанского я разорвал на части, латы почти не тронул… Мирослава Владимировича спалил пламенем, ну а Кузьме Федотовичу пришлось туже всех… Вот от него и остались одни ботинки, — слукавил змей, не без радости разглядывая белого как снег витязя. — Ну, как тебя величали-то, самоубивец?

И раздвоенный язычок быстро пробежался по верхней губе — вышло кровожадно и эффектно.

— Н-никита К-к…

— Кожемяка?

— Нет, К-к…

— Кузьмич?

— Нет, К-к…

— Костромской?

— Да, пусть будет К-костромской, — кивнул парень.

— Эх ты, даже на прозвище рыцарское не заработал… Вот что, я не завтракамши… — осторожно коготком приподнял Горыня шлем с головы витязя. Совсем мальчишка, поди и шестнадцати годков нету. — И давай не портить день с утра, а порешаем дела наши сразу… Лады?.. Василиса! Вот твоя В. Прекрасная, отрок, забирай её, и чтобы я вас здесь через четверть часа не видел, а не то, — и немногозначительно кратким жестом объяснил, что за участь ждёт обоих. — И будьте счастливы, умерши в один день! — улыбнулся в завершение Горыня.

Витязь ошарашенно переводил взгляд с Василисы на Горыню и обратно. Казалось даже, будто и не ведает кого бояться больше. Наконец-то он осмелел и спросил:

— А получше нет?

— Ну, ты и наглец, — расхохотался змей. — Слышь, Вася, он же думал, что на базар пришёл… — кивнул он Василисе, та надменно глядела на закованное в железо чудо. — Забирай что есть… — да подтолкнул Василису к отроку, но та вдруг спряталась за чешуйчатую спину. — Ну и поросль пошла… Одна сбегает из дому да на чудище вину накладывает, другой приходит биться со змеем, как на базар… У вас совесть есть, молодые?

— У меня… У меня к вам предложение, — вдруг неожиданно вымолвил витязь, восторженно разглядывая змея.

— Эвона как, — Горыня почесал макушку. — Ну проходи, коли не шутишь… А железки свои у входа оставь, оставь, милый… И меч. А то, не ровён час, поранишься… Василиса, помоги гостю…

— Вот ещё, — фыркнула девица да скрылась в пещере.

— Сам виноват, — пожал плечами змей. — Девица не заслуживает такого отношения, какова бы она ни была…

Витязь пробурчал что-то неопределённое в ответ.

Василиса оказалась на удивление талантливой хозяйкой, змей и отрок глазом моргнуть не успели, как стол наполнился аппетитного вида яствами. «И когда она только всё успевает? И где еды набрала? — удивился Горыня, но, приглядевшись повнимательней, углядел в плошках самые обыкновенные огурцы, морковку и даже брюкву. — Ну, благо, уж не мясное!» — вздохнул змей облегчённо.

— И давно же вы здесь обитаете?.. — спросил вежливо витязь, на бой бы так звал, юнец. — Простите, не знаю вашего имени-отчества…

— Горыней меня величают, Змеевичем…

— А Змей Горыныч, он?..

— Батюшка мой трёхглавый пал в битве с очередным Иваном Царевичем — этот как раз пришёлся тринадцатым, а батюшка мой не суеверен… Хотя следовало бы. Вот и сложил головушку-то… С тех пор я здесь и обитаю, почитай, двести тридцать лет… А поначалу на юге летал, с молодняком резвился. А как пещера освободилась…

— А батюшка ваш сколько здесь прожил?

— Ну, тож почитай… лет триста…

— Итого, полтысячелетия с хвостиком, антиквариат… раритет… — витязь обернулся. — Хоромушки тесные…

— Да уж чем богаты, мне хватает…

— А девица?

— Девица здесь на время, пока очередной такой вот шалопай не прискочит на коне и не захочет со мной биться. Да, похоже, учту тебя и сначала побьюсь, а потом Василису покажу…

— Но он же вас убьёт! — испугался не на шутку богатырь.

— Не исключено… — философски заметил змей, отправляя в рот очередную морковную отбивную. — В пору моего детства честью считалось сложить головушку в бою с каким-нибудь витязем. А теперича? — змей начал загибать промасленные пальцы. — Витязь измельчал, латы кое-как носит, меч его перевешивает, а как пыхнёшь жаром, — хотел было Горыня Змеевич продемонстрировать пламя, да поперхнулся и закашлялся. — Чешуя дыбом встаёт, как подумаешь, что в мире творится…

— Ну, деда, времена изменились…

— Чего? — змей поднял бровь сердито. — Много ты понимаешь. Я, может быть, Игоря Ярославича пугал одним своим видом да с Ярополком Окаянным бился плечом к плечу… А ты тут говоришь про времена. Пожил бы с моё…

— Э… не-не-не… — запротестовал витязь. — Не дай бог…

— Вот-вот… — поднял змей зелёный чешуйчатый палец. — Хотя в чём-то ты и прав, отрок… то есть внучок… предки мои, будь на моём месте, сложили бы уже свою головушку лет сто назад… А я… — Горыня Змеевич махнул лапой.

— Вот тогда у меня к вам будет предложение…

— Предложение? — удивился Горыня.

— Ну да, — кивнул витязь. — Мы здесь устроим музеум, Горыня Змеевич. Ваш и вашего отца. Натащим всяческого хлама, доспехов разных ржавых, оружия древнего (у меня есть знакомый копатель — он по полям битвы их выроет), потом склянок разнообразных всяких и, конечно же, древних книг — туристы ой как любят древние книги. Личина-то вашего батюшки есть?

— Да какая там личина, — махнул лапой змей. — Кто ж змея согласится изобразить?..

— Нарисуем — у меня есть знакомый мазанник. И всё! Туристы пойдут валом, со всей Руси. Да что там Руси?! Со всего мира! Англия, Священная Римская империя, Иберия, Италия… Все будут приезжать сюда, чтобы поглазеть на дом Змея Горыныча и его сына… Тут же наладим сувенирчики: змеи большие и маленькие из камня, дерева, глины, мечи, доспехи, лубки… А девка будет билеты продавать…

Василиса, всё это время сидевшая в уголке, вдруг встрепенулась и приосанилась, прислушиваясь, что же там говорится.

— И тапочки! Дабы не повредить чуткий древний пол! — витязь потопал по грубому камню. — Вы будете жить безбедно до конца жизни!

— А потом?

— Ну, потом мы вас зальём спиртом и продадим в какой-нибудь университет в громадной стеклянной бочке с ярлыком: «Rara draco vulgaris»…

— Чего? — удивилась девица незнакомым словам.

— Редкий обыкновенный дракон, — терпеливо пояснил отрок.

— Заманчиво, заманчиво, — поскрёб подбородок змей. — И когда начнём?

— Да прямо сейчас… Я уже позавтракал, теперь отправлюсь в деревню, приведу мужиков, они тут всё обустроят, облагородят, огород подстригут, пыль вытрут… И уже через месяц, не боле двух — сможем открываться. И будет у нас висеть вывеска: «Музеум и парк. Змей Горыныч и сын».

— Ты что, Василиса, мыслишь?

Девица пожала плечами.

— Вот и я думаю… — кряхтя да поскрипывая, Горыня Змеевич поднялся с топчана, расправил крылья да осклабился.

— Какой типаж! — восхитился богатырь.

— Готовься к смерти!

— И даже куклу делать не придётся… Живой вы намного лучше!

— Сейчас я тебе и покажу, что такое живой змей! — змей пыхнул жаром на стену да выжег буквицу «веди».

— Чего? — встрепенулся вдруг витязь.

— Четыре минуты тебе форы, а потом… — и как бы случайно провёл пальчиком под подбородком.

— Я… я сейчас… — суетясь ответил витязь. — Я сейчас…

— Я тебе покажу, шалопай, в спирт! Я тебе покажу музеум! Я тебе покажу тапочки, молодняк в железе! Я тебе покажу такие сказочные ощущения! Недаром я сэр Горыня Змеевич — Бесстрашный Убийца Рыцарей! — и он громогласно расхохотался, да тут же поперхнулся и закашлялся…

Виталий Забирко Кое-что из жизни членистоногих

Рассказ[2]

1. Вначале я хотел отказать с самого порога, так как подыскивал одинокого постояльца, а пришла семейная пара. Он — полноватый розовощёкий крепыш с реденькими рыжеватыми усиками, бегающим взглядом и неприятно подрагивающими губами, она — маленькая, смуглая, невыразительная и настолько замкнутая в себе, что создавалось впечатление её полной забитости.

Любая профессия накладывает на мировоззрение отпечаток, а поскольку я энтомолог, то невольно сравниваю людей с членистоногими. Он был чем-то похож на паучка, она — на мушку. На паука-крестовика он явно не вытягивал — скорее, на паука-сенокосца с его суматошными движениями, она же по иерархии таксономических категорий выше статуса дрозофилы подняться никак не могла.

— Так вы сдаёте квартиру или нет? — напористо повторил он, приподнимаясь на цыпочки и заглядывая мне за спину. Губы его подрагивали, щёки подёргивались, будто он сосал леденец. Розовощёкое лицо излучало напыщенность и самодовольство. Нагловатый тип.

Она же стояла, потупив взгляд, и нерешительно переминалась с ноги на ногу, собираясь развернуться и уйти восвояси, услышав очередной отказ. О таких говорят, что карма невезения витает над их головой.

И тогда я переменил решение. Объявление о сдаче квартиры внаём повторялось в газете каждую неделю уже второй месяц, но до сих пор никто не откликнулся. Глухой район — до ближайшей автобусной остановки полчаса ходьбы. Один шанс на миллион, что квартирой заинтересуется одинокий постоялец.

— Сдаю, — сказал я. — Но сразу предупреждаю, квартира неухоженная.

— Мы читали объявление, — спесиво кивнул он, старательно избегая встречаться со мной взглядом. — Посмотреть можно?

— Проходите.

Я отступил с порога, пропуская их в квартиру.

Ни выцветшие обои, ни покоробившаяся линолеумная плитка, ни потёки на окнах, ни облупившиеся панели на кухне, ни грязная плита их не смутили.

Она сразу прошла в спальню, села на матрац, покачалась на панцирной сетке, затем заглянула под кровать. Увидев на полу толстый слой пыли, она ничего не сказала. Наоборот, облегчённо вздохнула и улыбнулась, словно наконец-то попала домой.

— Туалет и ванная совмещённые, комнаты смежные, — предупредил я.

— Да-да, — пренебрежительно бросил он, проходя из комнаты на кухню. В санузел потенциальный постоялец и не подумал заглянуть, зато не преминул открыть старенький холодильник, сунул внутрь голову и, смешно подёргивая верхней губой с реденькими усами, обнюхал. Затем поднял глаза к потолку и принялся созерцать ржавые разводы на серой потрескавшейся штукатурке. Усы при этом продолжали шевелиться, и создавалось странное впечатление, что квартирой он удовлетворён.

— Я предупреждал, — на всякий случай сказал я, — что квартира не ремонтировалась.

— Нас устраивает, — заявил он, довольно улыбаясь. — Сколько в месяц?

Я помялся. То, что они сразу согласились, настораживало, однако и обнадёживало.

— Так сколько? — повторился он.

Я назвал сумму. Мы поторговались, но я принципиально не уступил ни копейки, и он согласился.

— Держите за два месяца вперёд, — протянул он деньги и тут увидел на моих руках кожаные перчатки.

— Что у вас с руками?

Нагловатая улыбка, с которой он появился в квартире, исчезла, в бегающих глазах прорезалась обеспокоенность, но в лицо мне он по-прежнему избегал смотреть.

— Аллергический дерматит, — объяснил я. — Не переживайте, не заразный. Но вид у рук неприятный, и я предпочитаю не шокировать окружающих. Не каждому объяснишь, например, в автобусе.

Он с пониманием покивал, но, похоже, не поверил.

— Вот вам ключи от входной двери, — протянул я связку, — живите. А я буду изредка заходить.

— Зачем? — опять насторожился он.

— Проверять показания счётчиков. За коммунальные услуги по-прежнему буду платить я.

— Ага.

Он покивал, успокаиваясь.

— Если не секрет, чем вы занимаетесь? — спросил я.

— Мы? — Он вздрогнул и бросил быстрый взгляд в сторону спальни. — Мы — коммерсанты. Одеждой приторговываем. А вы чем занимаетесь?

Он впервые посмотрел мне в лицо, но глазки всё равно продолжали бегать.

— Научный сотрудник. В творческом отпуске, пишу диссертацию, так что деньги за квартиру отнюдь не лишние.

Он снова покивал, но теперь равнодушно. Плевать ему было на мои нужды и мою диссертацию.

— Устраивайтесь, не буду мешать, — сказал я, направляясь к двери.

Он проводил меня до порога, мы кивнули друг другу, но рук на прощанье не подали. Я — потому что мужчине не принято подавать для пожатия руку в перчатке, а он, вероятно, побаивался моего дерматита.

На лестничной площадке второго этажа я встретил соседку, моложавую дородную женщину, пышущую здоровьем. Она поднималась наверх, неся объёмистую хозяйственную сумку.

— Добрый день, Алевтина Васильевна, — поздоровался я. — Вам помочь?

— Не мужское это дело, сумки таскать, — улыбаясь, стрельнула она лукавым взглядом. — Мужская помощь в другом заключается.

Алевтина Васильевна остановилась и в упор посмотрела на меня. Глаза у неё искрились, на румяных щеках обозначились ямочки.

— Эх, если бы не спешил на работу, то непременно! — не остался я в долгу, переходя на фривольный тон.

Симпатичная, но не в меру полная, она была не в моём вкусе, и я всегда величал её по имени-отчеству. Во избежание поползновений. По моей классификации Алевтину Васильевну можно было отнести как к мухам жужжалам, так и каллифоридам. Уж очень назойлива.

— Вы всё обещаете, — фыркнула соседка и, пройдя мимо, продолжила подниматься по лестнице. Не везло ей с мужчинами: то алкоголик попадался, то бабник — и больше полугода никто не задерживался.

— Алевтина Васильевна, теперь у вас соседи будут, — сообщил я вдогонку. — Только что квартиру сдал.

— Мужчины? — приостановилась она.

— Супружеская пара.

— Таково моё женское счастье… — вздохнула она и пошла дальше.

Я посмотрел соседке в спину и на мгновенье пожалел её. Но всего лишь на мгновенье и вовсе не по поводу её одиночества.

Во дворе было тихо, прохладно, с безоблачного неба ярко светило солнце. Листья клёнов начинали рдеться, некоторые с тихим шорохом падали на асфальт. Бабье лето. На рукав медленно опустилась паутинка с маленьким паучком. Я осторожно снял паутинку и снова пустил её в полёт. Хорошая примета.

2. В ящике электронной почты меня ждали два письма. Одно от научного руководителя, профессора Кроунбергера, другое из библиотеки Табаусского энтомологического института с гигабайтным приложением.

Первым я прочитал письмо своего руководителя. Профессор уточнял, к какому сроку я должен сдать рукопись, и рекомендовал обратить особое внимание на последние работы зоолога Паригаци, направления исследований которого частично пересекались с моими. Письмо заканчивалось стандартным набором пожеланий успехов и т. д., и т. п.

В сопроводительном письме из библиотеки Табаусского института сообщалось, что в мой адрес направляется подборка научных статей по интересующей меня тематике. В заключение в вежливой форме говорилось, что библиотека с радостью откликнется на все мои последующие запросы и предоставит любые материалы, имеющиеся в фондах.

Я отправил в адрес библиотеки благодарственное письмо, затем открыл приложение и принялся за работу.

В присланной подборке содержалось сто шесть научных статей и два десятка видеоклипов, посвящённых паукам и паукообразным. Была здесь и одна статья Паригаци, чьи работы настоятельно рекомендовал профессор Кроунбергер, и я решил начать с неё. Но когда открыл файл, то оказалось, что статья написана на стобоили. Чёрт его знает, что стало твориться в научном мире! Если раньше научные статьи писались на семи-восьми наиболее распространённых языках, то теперь каждый мало-мальски значимый учёный считает своим долгом писать только на родном. На прошлой неделе пришлось переводить статью с суахили, теперь вот со стобоили… Быть может, и электронного переводчика с такого языка нет.

К счастью, в перечне языков программы универсального переводчика имелся стобоили, правда, его позиция была отмечена звёздочкой. Я заглянул в примечание и прочитал, что программа перевода со стобоили несовершенна, поэтому возможны как пропуски слов, так и более серьёзные лакуны. Но выбирать не приходилось, и я запустил переводчик.

Пока программа натужно справлялась с переводом, я мельком просмотрел три статьи. Ничего нового для себя не обнаружил, поэтому две из них сразу отправил в корзину, а одну в список использованных источников — больше из уважения к автору, которого знал лично, чем к содержанию статьи.

Наконец программа сообщила, что перевод статьи Паригаци завершён, и я приступил к чтению. Перевод, к удивлению, оказался весьма сносным, почти без лакун и пропусков слов, а материал довольно любопытным. Внимательно ознакомившись со статьёй, я выделил красным цветом заинтересовавший меня фрагмент.

…миграция молодых особей Araneus anthropophagus практически ничем не отличается от миграции иных видов пауков, плетущих ловчие сети. По достижении половой зрелости особь Araneus anthropophagus прядёт так называемую «полётную нить», которая подхватывается восходящим потоком…, …и паук отправляется в странствие. Но, в отличие от пауков других видов, которые, достигнув первого же…, …сразу обосновываются на новом месте, для Araneus anthropophagus первая остановка не всегда оказывается конечной, скорее, её можно рассматривать как промежуточную. Особь обследует место прибытия и, если оно по каким-то причинам её не устраивает (открытость местности, повышенная…, …наличие в окрестностях естественных врагов — ос рода Odynerus), прядёт новую «полётную нить» и направляется далее. Это продолжается до тех пор, пока паук не найдёт укромное, хорошо защищённое… …Здесь паук начинает строить гнездо, но при малейших признаках опасности, тут же покидает его, чтобы снова отправиться в странствие на «полётной нити». Следует отметить, что чувство самосохранения у Araneus anthropophagus чрезвычайно развито, и особь покидает гнездо не только тогда, когда чувствует поблизости своего естественного врага — осу Odynerus, но и при незначительных изменениях… …Именно поэтому исследователям чрезвычайно трудно проследить стадии жизнедеятельности паука. Он чувствует (улавливает рецепторами, функциональные особенности которых до сих пор не изучены) присутствие наблюдателя и тут же навсегда покидает хорошо обустроенное и защищённое гнездо…

Большинство изложенных фактов было мне известно, но описание некоторых нюансов я ранее нигде не встречал. Что значит — «достижение половой зрелости»? Ошибка перевода? Большинство видов пауков начинают миграцию сразу после того, как вылупятся из яйца. А что означает — «прядёт „полётную нить“»? Впрочем, этот момент можно с уверенностью отнести к издержкам компьютерного перевода. Ещё хорошо, что «полётная нить» не переведена, как парус. Вот был бы казус, приведи я такое определение в диссертации.

Я перенёс выделенную цитату в черновик диссертации, указав в сноске фамилию автора, название статьи, год и место издания. Затем подумал немного и написал письмо в библиотеку Табаусского энтомологического института с просьбой направить в мой адрес подборку всех научных статей зоолога Паригаци. После этого снова раскрыл приложение и приступил к скрупулёзному изучению присланного научного материала.

3. Неделю я, не отрываясь от компьютера, работал над диссертацией. Вымотался до такой степени, что смотреть на дисплей не мог — по ночам снился. Так далее продолжаться не могло, и я решил устроить выходной — прогуляться на свежем воздухе, а заодно проведать постояльцев.

Утро выдалось ясным и безветренным. Первые заморозки посеребрили траву на газонах и опавшую листву, поэтому когда я подходил к дому, изморозь на проводах, антеннах и балконных перилах представлялась мне блестящей на солнце паутиной.

По двору мне навстречу шла грузная женщина в пуховом платке. Шла медленно, тяжело ступая, и только когда мы поравнялись, я с удивлением узнал соседку.

— Алевтина Васильевна! — изумился я. — Что с вами?

Она приостановилась, подслеповато заморгала и, как показалось, с трудом узнала меня. Лицо у неё было бледным, и впервые я не увидел на нём улыбки.

— Да вот… Приболела… — прерывая речь неровным астматическим дыханием, выдохнула она. — Морозит меня… Грипп, наверное…

— Рановато для гриппа, ещё не сезон, — заметил я.

— Да разве он… нас спрашивает… сезон или не сезон?.. — попыталась пошутить Алевтина Васильевна, но даже вымученной улыбки у неё не получилось.

— Болеть болеете, но о себе не забываете, прихорашиваетесь, — попробовал я комплиментом поднять ей настроение.

— Это… в каком смысле? — не поняла соседка.

— Платок у вас новый, красивый. Дорогой, наверное?

— Нет… — Она всё-таки улыбнулась, и на щеках обозначился болезненный румянец. — По дешёвке… у новых соседей… купила… Они на рынке… вязаными вещами… торгуют…

— Вот видите, а вам соседи поначалу не понравились.

— Да уж… — тяжело вздохнула она.

— Всего вам доброго, — начал я раскланиваться. — Выздоравливайте.

— Спасибо…

Поднимаясь на крыльцо, я оглянулся и посмотрел вслед медленно удаляющейся соседке. И снова стало её жаль.

На первый звонок в дверь никто не откликнулся, и я позвонил ещё.

— Кто там? — спросил из-за двери мужской голос.

— Хозяин.

Дверь приоткрылась, и в щель выглянул постоялец. Бегающие глазки прошлись по мне настороженным взглядом. Губы у него лоснились, он непрерывно жевал.

— Здравствуйте, — сказал я.

Он молча кивнул, но открывать дверь шире не собирался.

— Решил снять показания счётчиков, — сказал я, не дожидаясь вопроса, зачем пришёл.

Продолжая жевать, он недоверчиво покрутил головой, но дверь всё-таки распахнул. Одет он был по-домашнему — в затрапезные спортивные брюки и шерстяную рубашку с распахнутым высоким воротом.

— Заходите… — буркнул он и быстрым шагом направился на кухню.

Я последовал за ним, мельком заглянув в проходную комнату. На столе, стульях, диване были разложены шерстяные свитера, джемперы, платки, шали, шарфы. Торговлю супружеская пара вела весьма активную.

Когда я вошёл на кухню, он уже сидел за столом, на котором стояла огромная тарелка с нарезанной крупными кусками обветренной ветчиной.

— Позавтракать не желаете? — предложил он, схватил рукой из тарелки ломоть и целиком запихнул в рот. — Присоединяйтесь.

— Благодарю, но я завтракал.

— Как хотите, — пробормотал он набитым ртом и отправил в него следующий кусок.

То ли он был спросонья, то ли много работал, но мне показалось, что за прошедшую неделю спеси и наглости в нём поубавилось. Лицо побледнело, реденькие усы обвисли, под глазами залегли тёмные круги, и он постоянно подёргивал головой, будто высокий шерстяной ворот тёр шею. Я пригляделся и увидел на шее специфические кровоподтёки. Понятное дело — молодая жена, страстная, наверное…

— Кстати, — сказал он, не переставая жевать, — моя жена неплохо вяжет. Хотите свитер? Она снимет мерку.

Я резко обернулся и увидел её в дверях комнаты с сантиметром в руках. На ней было обтягивающее чёрное трико, подчёркивающее округлившийся животик.

— Спасибо, нет, — отрицательно покачал я головой и показал руки в перчатках. — У меня аллергия на шерсть.

Она посмотрела на меня чёрными, ничего не выражающими глазами и молча скрылась в комнате.

— Дело ваше… — равнодушно заметил он.

Я сверил показания счётчиков. Газом они не пользовались, водой и электричеством совсем чуть-чуть. Очень выгодные постояльцы. То, что мне нужно.

Тем временем он доел, открыл холодильник и достал точно такую же тарелку с точно такой же обветренной ветчиной.

— Вы уверены, что не хотите есть? — спросил он, отправляя в рот очередной кусок.

— Уверен, — твёрдо сказал я.

Холодильник был отключён, и оттуда пахнуло тухлым мясом. Ну и скареды же мои постояльцы! Пусть лучше продукты испортятся, чем жечь электричество. Впрочем, это не моё дело.

— Нормально устроились? — спросил я. — Претензий ко мне нет?

— Какие могут быть претензии? — пробурчал он, продолжая усиленно насыщаться. Вилкой он не пользовался, и пальцы лоснились от жира. — Всё путём…

— Тогда всего доброго, — кивнул я и направился к двери.

Он проводил меня и, ничего не сказав на прощание, захлопнул дверь. Ну что с них возьмёшь? Не у всех высшее образование, и не все имеют представление о бонтоне. Какова квартира, таковы и постояльцы.

На скамейке у крыльца сидел старик Макарыч с первого этажа. На нём была новая вязаная куртка и такая же шапочка, в руке он сжимал две увядшие гвоздики. Откуда у него новая куртка и шапочка, не стоило даже интересоваться. И так ясно.

— Доброе утро, Макарыч! — поздоровался я.

Он посмотрел на меня, узнал.

— А, наука! Здравствуй.

— Что случилось? — указал я глазами на гвоздики.

Макарыч тяжело вздохнул.

— Ильинична из третьего подъезда преставилась. Сегодня хороним.

— Сколько ей было?

— Шестьдесят семь. Молодая ещё… Три дня назад по двору бегала, как живчик, а тут… Зачахла и как свечка угасла…

Я сочувственно покивал.

— Ты бы сколько-нибудь на похороны дал, а, наука? Мы все тут, кто сколько смог…

— Земля ей пухом… — сказал я, дал сто рублей, кивнул на прощанье и пошёл восвояси.

Ярко светило солнце, иней на траве уже растаял, и в воздухе то и дело серебристыми блёстками мерцали тоненькие паутинки. Кто-то умирал, а кто-то только начинал жить. C'est la vie, c'est la mort…[3]

4. Письмо, пришедшее из Табаусского энтомологического института, меня огорчило, так как в библиотеке имелось всего две статьи Паригаци. Первую я получил в прошлый раз, а когда перевёл вторую, то совсем расстроился — оказалось, что она посвящена осам рода Odynerus. Об осах, охотящихся на пауков, я априори знал гораздо больше Паригаци, но не они были темой моей диссертации.

Всё же я вскользь просмотрел статью и с удовлетворением обнаружил пару абзацев, посвящённых Araneus anthropophagus. Писать об осах-охотниках, не упомянув о пауках, невозможно.

… В отличие от большинства пауков, Araneus anthropophagus не парализует жертву, попавшую в сети. Опутанная паутиной жертва продолжает жить, и иногда срок её жизни в сетях Araneus anthropophagus достигает двух-трёх недель, так как паук не высасывает жертву сразу, а питается небольшими порциями. Таким образом, можно считать, что, не убивая жертв, Araneus anthropophagus использует их в виде своеобразных «живых консервов». Мало того, суммируя неполные и, к сожалению, отрывочные сведения о жизнедеятельности Araneus anthropophagus, можно сделать предположительный вывод о том, что, оставляя в живых некоторых жертв — в частности, мух жужжал, — паук использует их в качестве приманки…

В общем-то, ничего нового я из статьи не почерпнул. Сомнительным представлялся тезис о «живых консервах» — пауки, парализующие своих жертв, также создают своеобразные «консервы». Что же касается вывода об использовании жужжал в качестве приманки…

Я подумал. Версия о «живой приманке» бытовала давно, но, пожалуй, Паригаци первым отважился сказать об этом в научной статье. Есть повод для полемики…

Больше не сомневаясь, я скопировал выделенный фрагмент статьи Паригаци и перенёс в черновик диссертации.

5. С утра стояла пасмурная, слякотная погода, но к полудню похолодало, пошёл снег. Ближе к вечеру снегопад прекратился, однако мороз продолжал крепчать.

Когда я в сумерках походил к дому, пятиэтажка выглядела нежилой. Стёкла на окнах были расписаны морозными узорами, облепленные снегом провода антенн походили на паучью сеть, наброшенную на крышу. Ни в одном окне не горел свет, словно электроэнергию отключили за неуплату. Ничего удивительного в этом районе.

Во дворе было пусто и необычно тихо. Снег на асфальте лежал ровным нетронутым покрывалом, будто стояло раннее утро и из дома ещё никто не выходил. У подъезда с подоконника второго этажа сорвался ком снега и мягко, как клок шерсти, спланировал на землю.

Я открыл дверь, но войти в подъезд не смог — перчатка намертво приклеилась к ручке. Освободив руку от перчатки, я осмотрел дверную ручку. Какой-то шутник облил её прозрачным, густым клеем. Я осторожно потрогал клей острым ногтем. Клей был вязким, но ни к ногтю, ни к коже не приставал. Тогда я снял вторую перчатку, бросил её в снег и, достав из кармана баллончик с абгезионным составом, обрызгал одежду. В конце концов, не голым же идти?

Перила на лестнице местами были обмазаны клеем, а на ступеньках то здесь, то там валялись клоки бело-серого пуха. И чем выше я поднимался, тем больше пуха встречалось на моём пути. Он был под ногами, на стенах, гирляндами свешивался с потолка, витал в воздухе, но к одежде, обрызганной абгезионным составом, не приставал.

Когда я увидел, что все щели входной двери квартиры Алевтины законопачены пухом, что-то вроде жалости шевельнулось в душе. Но я подавил в себе это чувство. Знал, что так будет, и нечего рюмзать.

Дверь моей квартиры тоже была залеплена пухом. Как бритвой, я прошёлся по периметру двери остро оточенными ногтями, и пух медленно осел на пол.

Звонить я не стал. Достал из кармана ключ, провернул в замке и начал тихонько открывать дверь. Дверь поддавалась плохо, тогда я надавил сильнее и почувствовал, как по полу прихожей что-то мягко сдвинулось. Шагнув через порог, я увидел на полу труп.

Он лежал навзничь с широко открытым в немом крике ртом и стеклянными глазами смотрел в никуда. Реденькие усики на верхней губе топорщились, но им уже никогда не суждено было двигаться. И тогда я узнал его. Ошибся я при первой встрече — ничего общего у него с пауком-сенокосцем не было. Типичный представитель короткоусых мух Brachycere. Мог бы сразу догадаться по его пристрастию к тухлой ветчине.

Из проходной комнаты, сквозь лохмы свисающего с потолка пуха, пробивался свет настольной лампы. Чтобы не выдавать себя раньше времени, я сунул руки в карманы куртки и, раздвигая паутину локтями, направился на свет.

Пол в комнате был густо устелен пухом, он свешивался с потолка, со стен, но, надо отдать должное, во всём чувствовался анормальный порядок, создававший уют тёплого гнёздышка.

Она сидела на диване у настольной лампы и четырьмя руками, как богиня Кали, быстро вязала свитер. Обтягивающее чёрное трико подчёркивало большой круглый живот, как будто она была на девятом месяце беременности.

— Я ждала тебя, — сказала она с улыбкой, и я впервые услышал её голос. Густой, обволакивающий, как сироп. — Видишь, свитер тебе вяжу, мушка моя.

Чёрные глаза смотрели на меня равнодушно, губы разошлись в стороны хелицерами, открывая узкую пасть с копошащимися педипальпами.

— При первой нашей встрече, — спокойно парировал я, — я принял тебя за дрозофилу. Виноват, ошибся. Но и ты ошиблась. Я — не мушка!

Больше таиться не имело смысла. Я вынул руки из карманов и шагнул к дивану. Куртка на спине лопнула по шву, и в прореху высунулось осиное жало.

Евгений Камынин Человек, упавший с неба Фантастический триллер

Действующие лица

ЧЕЛОВЕК, УПАВШИЙ С НЕБА.

ДОБРЫЙ СЛЕДОВАТЕЛЬ и ЗЛОЙ СЛЕДОВАТЕЛЬ, которые на самом деле оказались вовсе не следователями.

Действие происходит на Земле в середине 25-го века.

ДОБРЫЙ СЛЕДОВАТЕЛЬ. Давайте ещё раз восстановим ход событий.

ЧЕЛОВЕК, УПАВШИЙ С НЕБА. Зачем? Я же во всём сознался…

ДОБРЫЙ СЛЕДОВАТЕЛЬ. Чтобы лучше понять мотивы вашего поступка. Я бы даже сказал — нелогичного, несуразного, абсурдного поступка. Ведь вы же знали, что за картофельным полем колхоза «Дружба» ведётся круглосуточное видеонаблюдение, причём не только общее, но и за каждым картофельным кустом, а всё равно решились на несанкционированную копку трёх кустов. И при этом ваше объяснение, что «картошечки молодой захотелось», никак не выглядит убедительным. На это должна быть ещё какая-то веская причина. Например, временное умопомрачение.

ЧЕЛОВЕК, УПАВШИЙ С НЕБА. Не было у меня никакого умопомрачения. Просто картошечки молодой захотелось. А то, что там ведётся какое-то видеонаблюдение, я и не подозревал.

ЗЛОЙ СЛЕДОВАТЕЛЬ (зло, сверкнув зрачком правого глаза). Не морочьте нам голову, у нас везде ведётся видеонаблюдение. По всему периметру Земли, во всех её уголках и на отдельно взятых площадях. Об этом каждый ребёнок знает.

ЧЕЛОВЕК, УПАВШИЙ С НЕБА. А я не знал.

ЗЛОЙ СЛЕДОВАТЕЛЬ (зло, сверкнув зрачком левого глаза). Вы что, с неба упали?

ЧЕЛОВЕК, УПАВШИЙ С НЕБА (неуверенно). Может быть, и с неба.

ДОБРЫЙ СЛЕДОВАТЕЛЬ (примирительно). Ну, допустим, упали вы с неба. Упали и…

ЧЕЛОВЕК, УПАВШИЙ С НЕБА. Что «и»..?

ДОБРЫЙ СЛЕДОВАТЕЛЬ. Упали вы с неба и… Куда пошли?

ЧЕЛОВЕК, УПАВШИЙ С НЕБА. Я не сказал, что упал с неба. Я сказал, что, может быть, упал с неба.

ДОБРЫЙ СЛЕДОВАТЕЛЬ. Ну, хорошо, хорошо. Может быть, упали вы с неба и…

ЗЛОЙ СЛЕДОВАТЕЛЬ (зло, сверкнув зрачком правого глаза). Да ни с какого неба он не падал! Если бы упал, на нём бы какие-то следы от этого падения остались. Ведь с неба — это не с крыши упасть.

ЧЕЛОВЕК, УПАВШИЙ С НЕБА. По всей видимости, я долго лежал…

ДОБРЫЙ СЛЕДОВАТЕЛЬ. И…

ЧЕЛОВЕК, УПАВШИЙ С НЕБА. …следы падения прошли.

ДОБРЫЙ СЛЕДОВАТЕЛЬ. А потом?

ЧЕЛОВЕК, УПАВШИЙ С НЕБА. Потом я, по-видимому, долго шёл.

ЗЛОЙ СЛЕДОВАТЕЛЬ (зло, сверкнув зрачком левого глаза). Выражайтесь точнее. По-видимому или долго?

ЧЕЛОВЕК, УПАВШИЙ С НЕБА (упавшим голосом). По-видимому, долго.

ДОБРЫЙ СЛЕДОВАТЕЛЬ. Что вас заставляет придерживаться этой версии?

ЧЕЛОВЕК, УПАВШИЙ С НЕБА. Видимо, то, что я изрядно проголодался.

ДОБРЫЙ СЛЕДОВАТЕЛЬ. И…

ЧЕЛОВЕК, УПАВШИЙ С НЕБА. Проголодался и всё.

ДОБРЫЙ СЛЕДОВАТЕЛЬ. Вы что, это возникшее чувство голода никак не связываете с вашими дальнейшими действиями?

ЧЕЛОВЕК, УПАВШИЙ С НЕБА. Никак.

ДОБРЫЙ СЛЕДОВАТЕЛЬ. А зря. Ведь это могло быть истолковано как смягчающее вину обстоятельство.

ЧЕЛОВЕК, УПАВШИЙ С НЕБА. А могло и как отягчающее вину. Ведь известно, закон что дышло.

ЗЛОЙ СЛЕДОВАТЕЛЬ (зло, сверкнув зрачком правого глаза). Позвольте, у нас сейчас законы не то, что дышло. У нас сейчас самые справедливые законы за всю историю человечества.

ЧЕЛОВЕК, УПАВШИЙ С НЕБА (себе под нос). Ну, тогда точно, это было бы истолковано как отягощающее мою вину обстоятельство. Придумали бы какой-нибудь предварительный умысел или предварительный сговор со своим желудком.

ДОБРЫЙ СЛЕДОВАТЕЛЬ. И…

ЧЕЛОВЕК, УПАВШИЙ С НЕБА. Что «и»?

ДОБРЫЙ СЛЕДОВАТЕЛЬ. И что было дальше?

ЧЕЛОВЕК, УПАВШИЙ С НЕБА. Дальше после чего?

ДОБРЫЙ СЛЕДОВАТЕЛЬ. Дальше после того, как у вас возникло чувство голода?

ЧЕЛОВЕК, УПАВШИЙ С НЕБА. Дальше я хорошо поел.

ДОБРЫЙ СЛЕДОВАТЕЛЬ (удивлённо). И что же вы поели?

ЧЕЛОВЕК, УПАВШИЙ С НЕБА. У меня с собой было.

ДОБРЫЙ СЛЕДОВАТЕЛЬ. И что было дальше?

ЧЕЛОВЕК, УПАВШИЙ С НЕБА. Дальше я пошёл дальше.

ЗЛОЙ СЛЕДОВАТЕЛЬ (зло, сверкнув зрачком левого глаза). Тоже мне ходок выискался! (И переходя на «ты».) Ты отвечай по существу.

ЧЕЛОВЕК, УПАВШИЙ С НЕБА (обиженно). Меня просили по порядку.

ЗЛОЙ СЛЕДОВАТЕЛЬ (зло, сверкнув зрачком правого глаза). Ты и отвечай, как тебя просили, по порядку. Но по существу.

ЧЕЛОВЕК, УПАВШИЙ С НЕБА (растерянно и обращаясь сразу к обоим следователям). Что дальше-то говорить? Что вам надо, то и скажу.

ДОБРЫЙ СЛЕДОВАТЕЛЬ. Мы не требуем от вас, чтобы вы наговаривали на себя. Рассказывали то, чего не было. Вы рассказывайте только то, что было.

ЧЕЛОВЕК, УПАВШИЙ С НЕБА. А что было?

ДОБРЫЙ СЛЕДОВАТЕЛЬ (очень по-доброму). Вам лучше знать, что было. Но думаю, что дальше на территории колхоза «Дружба» вы обнаружили поле, засаженное картофелем.

ЧЕЛОВЕК, УПАВШИЙ С НЕБА (только сейчас уловив в речи доброго следователя слово «колхоз»). Какого ещё колхоза?! Разве все колхозы не ликвидировали ещё в конце двадцатого века?

ДОБРЫЙ СЛЕДОВАТЕЛЬ (переглянувшись со злым следователем). Ничего не знаем об этом. Сколько живём на свете, столько эти колхозы и существуют. Снабжают продуктами всех жителей Земли.

ЧЕЛОВЕК, УПАВШИЙ С НЕБА. Вы, может быть, ещё скажете, что и этот… коммунизм на Земле уже построили?!

ДОБРЫЙ СЛЕДОВАТЕЛЬ И ЗЛОЙ СЛЕДОВАТЕЛЬ (одновременно). А как же?! Конечно, построили.

ЧЕЛОВЕК, УПАВШИЙ С НЕБА. Теперь ясно, почему вы мне за десяток картошин все бока намяли.

ДОБРЫЙ СЛЕДОВАТЕЛЬ (вроде бы даже извиняясь). Мы не по своей воле так действовали. Мы исполняли задание главного компьютера.

ЧЕЛОВЕК, УПАВШИЙ С НЕБА. Какого ещё главного компьютера?!

ЗЛОЙ СЛЕДОВАТЕЛЬ (зло, сверкнув зрачком левого глаза). Ну что ты всё время придуряешься?! Словно упал с неба и не знаешь, что всей жизнью на Земле управляет главный компьютер?!

ЧЕЛОВЕК, УПАВШИЙ С НЕБА (неуверенно). Может быть, я действительно упал с неба? (И доброму следователю.) И как это главный компьютер сумел вам такое задание дать?

ДОБРЫЙ СЛЕДОВАТЕЛЬ. Да очень просто. Когда вы без соответствующей на то санкции вытащили из земли три кустика картофеля…

ЧЕЛОВЕК, УПАВШИЙ С НЕБА. Да бес попутал, чёрт поганый… Вышел я к этому полю, смотрю — вокруг никого нет. И хоть сыт был по горло, вдруг картошечки молодой захотелось. Думаю, выкопаю я три кустика, с хозяина этой плантации не убудет. Все же мы в детстве по чужим садам и огородам лазили. И зазорным это не считали.

ДОБРЫЙ СЛЕДОВАТЕЛЬ. Вот и попросили бы на это разрешение у главного компьютера. Я думаю, он бы разрешил.

ЧЕЛОВЕК, УПАВШИЙ С НЕБА. Как бы я у него его попросил?

ЗЛОЙ СЛЕДОВАТЕЛЬ (зло, сверкнув зрачком правого глаза). Как-как? Как все просят, так и ты бы попросил! С помощью пульта связи.

ЧЕЛОВЕК, УПАВШИЙ С НЕБА (разводя руками). Нет у меня никакого пульта связи.

ЗЛОЙ СЛЕДОВАТЕЛЬ (зло, сверкнув зрачком левого глаза). Ну что ты всё время придуряешься?! Словно упал с неба и не знаешь, что каждый житель Земли сейчас имеет именной пульт связи с главным компьютером. Как же мы бы тогда жили, если бы не имели этих пультов?!

ЧЕЛОВЕК, УПАВШИЙ С НЕБА (неуверенно). Может быть, я действительно упал с неба? (Доброму следователю.) Пожалуйста, продолжайте свой рассказ. Мне уже стало интересно.

ДОБРЫЙ СЛЕДОВАТЕЛЬ. Так вот, когда вы без соответствующей на то санкции главного компьютера вытащили из земли три кустика картофеля, видеокамеры зафиксировали этот факт и передали в оперативную память главного компьютера. Тот сразу же среагировал на это, нашёл двух жителей Земли, то есть меня и его (кивает на злого следователя), которые в этот момент находились ближе других к месту правонарушения. И дал нам команду задержать вас и, как вы выразились, «намять все бока». Когда мы сообщили ему о факте вашего задержания, что наверняка подтвердили и камеры видеонаблюдения, он нам дал задание выступить и в роли следователей. А когда вы без долгих препирательств сознались в содеянном, о чём, конечно, тоже было своевременно доложено главному компьютеру, то он нам дал задание выступить ещё и в роли судей.

ЧЕЛОВЕК, УПАВШИЙ С НЕБА (поражённо). Так вы не следователи, а судьи?!

ЗЛОЙ СЛЕДОВАТЕЛЬ (зло, сверкнув зрачком правого глаза). Ну что ты всё время придуряешься?! Словно упал с неба и не знаешь, что на Земле сейчас нет никаких следователей, прокуроров, судей и инспекторов ГИБДД. Как, впрочем, нет и чиновников, и депутатов, и рабочих, и колхозников, и интеллигентов. А есть только люди Земли! Так как нами построено совершенно бесклассовое общество.

ЧЕЛОВЕК, УПАВШИЙ С НЕБА (неуверенно). Может быть, я действительно упал с неба? (И доброму следователю.) Как же это так получается, колхоз «Дружба» есть, а колхозников нет. А кто ж тогда эту картошечку здесь посадил?

ДОБРЫЙ СЛЕДОВАТЕЛЬ (совсем по-доброму). Перед началом каждого хозяйственного года компьютер, используя теорию случайных чисел, выбирает из числа жителей планеты тех, кто в этом году будет выращивать сельхозпродукцию, кто производить товары народного потребления, кто двигать вперёд науку, а кто заниматься другими необходимыми для общества делами. Эта группа составляет примерно тридцать процентов населения земного шара. Остальные просто живут и, если возникает необходимость, вот как сейчас, по заданию главного компьютера выступают в роли различных карательных органов, которых, естественно, у нас нет.

ЧЕЛОВЕК, УПАВШИЙ С НЕБА (с тревогой в голосе). И какие наказания предусмотрены в вашем бесклассовом обществе?

ЗЛОЙ СЛЕДОВАТЕЛЬ (зло, сверкнув зрачками сразу обоих глаз). Ну что ты всё время придуряешься?! Словно упал с неба и не знаешь, что на Земле сейчас есть только три вида наказания. Разложение нарушителя на элементарные частицы с выветриванием о нём всей памяти из мозгов других людей. Разложение нарушителя на элементарные частицы с оставлением только памяти о его проступке, в назидание другим. И разложение нарушителя на элементарные частицы с оставлением всей памяти о нём. В противном случае, как иначе можно поддержать порядок на Земле? Заставить тех, кому поручено выращивать сельхозпродукты, выращивать их, кому поручено производить товары народного потребления, производить их, кому поручено двигать вперёд науку, двигать её вперёд, кому поручено заниматься другими необходимыми для общества делами, заниматься этими делами. А главное, заставить всех жить в соответствии с установленными нормами потребления.

ЧЕЛОВЕК, УПАВШИЙ С НЕБА (уже почти уверенно). Может быть, я действительно упал с неба. (И доброму следователю.) Что ж получается? Мне в любом случае грозит разложение на элементарные частицы? Да даже во времена Сталина, этого самого тиранистого из тиранов, мне бы за эти десять картошин дали всего лишь десять лет строгого режима. И то потом, может быть, выпустили.

ЗЛОЙ СЛЕДОВАТЕЛЬ (зло, сверкнув зрачком левого глаза). Вот поэтому-то наши историки и записали его в разряд самых главных либерал-империалистов.

ЧЕЛОВЕК, УПАВШИЙ С НЕБА (очень удивлённо): В разряд кого?

ЗЛОЙ СЛЕДОВАТЕЛЬ (зло, сверкнув зрачком правого глаза). В разряд самых главных либерал-империалистов. Потому что, вместо того чтобы создать эффективную систему устранения инакомыслящих и нерадивых, Сталин стал плодить неэффективную систему исправления их путём заключения в исправительно-трудовые лагеря и множить для этого аппарат насилия. А вместо того чтобы следовать заветам Маркса, Энгельса и князя Кропоткина на полный слом государства, создал величайшую в мире империю. И к тому же, как выяснили сейчас наши историки, был агентом разведок сразу всех империалистических стран.

ЧЕЛОВЕК, УПАВШИЙ С НЕБА (бурно). Вы что-то путаете! Это большинство его сподвижников были агентами разведок различных империалистических стран. Да и то, как потом выяснилось, не были. А он работал сам на себя!

ДОБРЫЙ СЛЕДОВАТЕЛЬ (вступая в их бурную дискуссию и обращаясь к человеку, упавшему с неба). Вы же, судя по всему, человек умный и образованный. И знаете, что история не раз переписывалась. К тому же в прошлом существовали закрытые архивы. Так вот сейчас они все открыты, и, по словам наших историков, в них действительно найдены многочисленные свидетельства того, что Сталин был агентом сразу всех разведок империалистических стран. Но не в этом дело, историки могут и ошибаться. Дело в другом. Дело действительно в неэффективности той системы наказания, которую так активно внедрял в жизнь Сталин. Потому что она имела ряд существенных недостатков в отличие от нашей. Во-первых, она не была одобрена всем народом на общем референдуме. Ибо вообще не было такого референдума. А у нас был. И, исходя из коммунистической целесообразности и необходимости, наша система наказания на этом референдуме была одобрена 99,7 процентами жителей Земли. Во-вторых, решение о наказании во времена Сталина принимали реальные люди, а другие реальные люди способствовали исполнению его, что фактически делило общество на два класса. Класс карающих и класс подвергнувшихся этой каре. И между этими классами, естественно, возникали противоречия, кривотолки, претензии друг к другу. Потом ещё возникли две довольно существенные прослойки. Виноватых — ну, тех, кто якобы принял несправедливое решение о наказании, и невиновных — ну, тех, кого якобы несправедливо осудили. И всё это порождало нестабильность в обществе. А у нас решение о наказании принимает компьютер, бестелесное существо, программа, которую трудно упрекнуть в несправедливости и перегибах. И, в-третьих, как ни старалась в те годы государственная пропагандистская машина вычеркнуть имена осуждённых из памяти народной, всё равно это до конца не получалось. Поэтому в обществе всё время подспудно существовала угроза реванша. Что опять же способствовало нестабильности. А у нас, когда дело касается крупных правонарушений, компьютер, как правило, принимает решение о разложении нарушителя на элементарные частицы с выветриванием о нём всей памяти из мозгов других людей. И, как вы понимаете, нет памяти — нет и угрозы реванша. С другой стороны, в назидание другим людям компьютер нередко принимает и решение о разложении нарушителя с оставлением только памяти о его проступке, что наши остряки уже успели окрестить «частичным поражением в правах». И что, как вы тоже понимаете, никоим образом также не несёт никакой угрозы реванша. И, наконец, исходя из нашей коммунистической гуманности, бывают случаи, когда компьютер принимает решение о разложении нарушителя на элементарные частицы с оставлением всей памяти о нём. Это же, как вы понимаете, то, о чём все века мечтало человечество. Жизнь после смерти.

ЧЕЛОВЕК, УПАВШИЙ С НЕБА. А можно вопрос?

ДОБРЫЙ СЛЕДОВАТЕЛЬ. Пожалуйста.

ЧЕЛОВЕК, УПАВШИЙ С НЕБА. А не могли бы вы отказаться от этого дела… Быть судьями по моему правонарушению.

ЗЛОЙ СЛЕДОВАТЕЛЬ (зло, сверкнув опять зрачками сразу обоих глаз). Ну что ты всё время придуряешься?! Словно упал с неба и не знаешь, что если мы откажемся от этого дела, то компьютер тут же пришлёт сюда других людей, которые уже будут судить и тебя, и нас. А на Земле сейчас есть только три вида наказания…

ДОБРЫЙ СЛЕДОВАТЕЛЬ (как только можно добрее). Да поймите же вы, мы фактически не являемся судьями, мы только ведём судебный процесс, а решение принимает компьютер. Вот, к примеру, нам в отношении вас сразу всё стало ясно. После того как вы сознались в совершении правонарушения. А мы всё равно ведём с вами столь долгий разговор. Чтобы компьютер мог взвесить все «за» и «против». Хотя, не буду скрывать от вас, свои предложения ему мы уже направили.

ЧЕЛОВЕК, УПАВШИЙ С НЕБА (упавшим голосом). И какие это предложения?

ДОБРЫЙ СЛЕДОВАТЕЛЬ. Он (кивает на злого следователя), конечно же, предложил разложение с выветриванием всей памяти о вас. А я, хоть и сознаюсь, что это далось мне нелегко, предложил разложение с сохранением всей памяти о вас. Ведь, как я понимаю, о вашем существовании на Земле знаем только я и он (кивает на злого следователя).

В этот момент что-то начинает интенсивно пищать в карманах обоих следователей.

ДОБРЫЙ И ЗЛОЙ СЛЕДОВАТЕЛИ (одновременно). Вот чёрт! Компьютер принял решение о разложении с оставлением только памяти о проступке.

ЧЕЛОВЕК, УПАВШИЙ С НЕБА. Вот вы, ребята, попали как куры в ощип. Я-то, в соответствии с этим решением, вернусь туда, откуда упал. На небо. А вам теперь всю жизнь помнить… (И тут же растворяется в пространстве.)

Антон Тудаков Звонок за счет абонента Рассказ

Все великие открытия, брат, делаются случайно. Потому что о некоторых вещах не догадываешься, пока не врежешься в них лбом. И только в свете посыпавшихся из глаз искр мы понимаем, на какую здоровенную хрень напоролись.

Женя Свирский пришел к подобному выводу не первый, да и сообщил он о своем открытии не слишком оригинальным способом — излив в эфир ошеломляющее знание неологизмов, мать их. Женя еще на Земле загрузил через свой психопод контент самой навороченной материлки, но до этого раза случая блеснуть вывертами изящной словесности не представилось. А сейчас разошелся. И в сочетании с голимой радиосвязью на Ганимеде, скажу я тебе, брат, выглядел просто устрашающе. Так что первым делом мы подумали, что Женя ноги себе переломал. Конечно, при гравитации в одну седьмую от земной это сделать проблематично, но Женек в подобных вопросах всегда отличался редкостной настойчивостью, за что и заработал ник Гимор. Его даже киберлегавые взяли, когда он из принципа громил левый корпоративный домен. И лишь потом на его харды безразмерные весна пришла — повсплывали все старые грехи.

Вопил Женя минуты две, так что по содержанию его выразительной речи мы успели сообразить, что с ногами все у него в порядке. После чего дружно, не сговариваясь, посоветовали ему заткнуться или объясниться по-человечески. Возможно, кое-кто из нас не поленился бы съездить ему в мордас, но Женин маркер высвечивался на другой стороне Ганимеда. Как ни странно, Гимор совету внял и законнектил на нас изображение со своего импланта.

Мы не матерились. По крайней мере, вслух.

Как меня занесло на Галилеевы спутники, брат, это история грустная. Сам знаешь, рыть уран в наше время никто по собственной воле не летает. Но когда перед тобой стоит выбор — мотать срок на Новой Земле в одной камере с быдлом или пять лет командовать конструктами на отшибе Солнечной системы, ответ напрашивается как-то сам собой. По моему скромному мнению, брат, это все равно слишком много за скромный бизнес по взлому данных налоговой службы. Вот только если в башку уже воткнули телесудью, от тебя мало что зависит. Те, кто горбатится здесь со мной, придерживаются такого же мнения.

Так что контракт с Большим Братом был нам в зубы, краткий курс операторов рудных процессоров в психопод и пятилетняя перспектива оболванивания корпоративной мутью вместо халявного вирт-порно. Помнишь — не жди меня мама, хорошего сына… Впрочем, сам знаешь, мама и так со мной уже давно не разговаривает.

Выработку урановой руды на Ганимеде мы ведем первые, и спутник никто толком не обследовал. Гора поганого качества дагерротипов эпохи первых космических полетов не в счет, там кроме пейзажей в виде сверху ничего нет. А кого сейчас они интересуют? Главное — что можно отрыть из полезных ископаемых, а вычислять их содержание в литосфере научились не так давно. И оседлали, в основном, для этого обломки Фаэтона в поясе астероидов. А здесь, за поясом, это так, форпост цивилизации. Фронтир. Нормальные люди, брат, на экостанциях внутри пояса ошиваются, а здесь одни отморозки-первооткрыватели, вроде янки, которые уже до Нептуна добрались. И китайцы на Европе с ее геотермальными источниками. И еще мы, мирные зэки-рудокопы.

Фактически до нас на Ганимеде побывали только две частные поисковые группы, одна из которых и нашла точку выхода урановых залежей. Размер месторождения оказался не по зубам частникам, так что владельцы компании решили продать его. Не знаю, получили ли они за это хоть копейку, потому что в дело вмешался Большой Брат, а с него станется национализировать мелкую сошку.

Но, как бы то ни было, права на добычу урана перешли к Государственной добывающей компании, или просто ГДК. А дальше, брат, сценарий отработан как у попа декламация «Отче наш». Пару лет спустя пролетавший мимо беспилотный болт выбросил на сигнал оставленного частниками маркера комплект СКЭ, то бишь стандартных конструкционных элементов, или просто конструктов, и базовый стартер рудного процессора…

Ты, брат, как болт разгружается, когда-нибудь видел? Болт, брат, это такая длинная, километров десять-пятнадцать, хреновина, на которой закреплены контейнеры с грузом. Своих двигателей нет, запускается с орбиты Земли из катапульты Уренбека, предварительно высчитав курс полета. Мозги на такие болты лепят самые примитивные, карманный калькулятор и тот сложней. Их задача отстреливать контейнеры с грузом от оси в расчетных точках. И, не дай бог, в точке посадки груза что-то или кто-то окажется… Защиты от идиотов, в целях экономии средств, никто на беспилотниках не предусматривает. Только стандартная медиапохоронка маме-папе славного покорителя космоса. Сам же болт, освободившийся от груза, никому, нахрен, больше не нужен, поэтому палка с компьютером продолжает променад по вселенной. Поскольку прут они строго по прямой и точку старта вычислить несложно, думаю лет этак через пару тысяч какие-нибудь цефалопоиды из Альфа Центавра нам счет-то за загрязнение космоса предъявят…

Но это, брат, будет не скоро.

После выброски контейнеров конструкты собираются в десяток билдеров. Билдеры достраивают процессор, обычно из материалов собственного контейнера. Этого хватает, чтобы начать работу. Проведя успешный пробный запуск, процессор шлет сигнал владельцу, а конструкты сцепляются в клубок и засыпают до прибытия зондеркоманды. В случае наличия проблем процедуру повторят до получения приемлемых результатов, а на Земле у горе-техников летят бошки и премии. Но такого почти не бывает — перед отправкой процессор проверяют несколько раз.

Так же было и здесь. Заслуженный пепелац славного российского космофлота «Георгий Гречко», пролетая над Ганимедом, просто вышвырнул нас из своего нутра в капсуле с химическим двигателем. Процедура, брат, скажу тебе мерзкая — попробуй как-нибудь в пластиковой бочке спрыгнуть в Ниагару. Ни черта не видно, управления нет, а в то, что попадешь по адресу, приходится верить на слово корабельному искину. А я этим жукам, как их права признали, вообще не верю. Мне меньше всего нравится, что у них чувство юмора прорезалось. Решит такое дитя Тьюринга приколоться и рассчитает траекторию посадки с ошибкой в одну запятую… Людские ресурсы, они у Большого Брата неиссякаемые. Дешевле прислать четверых новых зэков, чем поломать рассчитанный курс корабля от стартовой катапульты до Крайней Точки.

Но, как ты понимаешь, брат, на этот раз мы не промахнулись и вывалились в чисто ледяное поле под ковровую бомбардировку протонами с Юпитера и с отрицательным содержанием кислорода в местной атмосфере. А-афигенные звезды, поверь мне, при таком раскладе видно, но что-то они нас тогда не радовали. Всего счастья — в башке навигатор пиликает, что на маяк процессора настроен. И клубок спящих конструктов высотой с сорокаэтажный дом — его с другого конца Ганимеда видно. Боб тогда еще жил в «чемодане», так что клубок мы трогать не стали, а бегом понеслись к процессору — кислорода в гель на «Гречко» нам накачали впритык. И лишь там, воткнув «чемодан» в свой слот, расслабились и позволили Бобу корчить главного.

А дальше наше дело маленькое — следить, чтобы на процессоре все пучком шло. Чтобы, значит, колымага эта исправно ползала от одной точки бурения к другой, и Боб не шалил. Ты, брат, можешь меня назвать параноиком, но ведь и Большие Пацаны на Земле искинам тоже не доверяют. Я гадом буду, если про Большой Ресет — это байки.

В момент совершения Гимором своего великого открытия я и Вася Волков, он же Вайс, стояли по колено в снующих, что твое стадо пауков, конструктах и пытались понять, по кой хрен они хороводы водят вместо того, чтобы сформировать литосканер и разведать глубину залежей. Боб, он тоже не Господь Бог Многозадачный, второй час на пару с Дядей Вовой пытался вытащить один из застрявших в породе буров. А здесь у нас без их поддержки работа не спорилась — загруженная спецификация, малюемая перед моим взором проектировочной программой, не торопились совпадать с тем, как укладывались конструкты.

Не шла, в общем, работа, а Женины вопли и вовсе порушили мыслительный процесс. А как мы кино от него получать стали, так и сканер из башки вылетел.

Помнишь, брат, я сказал, что после Господа Бога и корпоративных разведчиков мы на Ганимеде первые? Так вот, косяк с этим вышел.

Не знаю как ты, а я всегда верил в зеленых человечков. Но, блин, тут такое дело — верить это одно, а собственными граблями полапать — совсем другое. Вот так и здесь. Теоретически мы типа всегда готовы к Первому Контакту, у нас у каждого в мозги по мануалу залито. Однако мне интересно — кто эти мануалы составлял, он чем руководствовался? Так что никакой, брат, сдается мне, мануал в этом случае не поможет.

Ну да ладно, не пришлось его испытывать на пригодность. Лайт-версия контакта у нас получилась, брат, без зеленых человечков. Потому что Женино кино продемонстрировало пару обледенелых построечек и купол вроде нашего собственного. И ни малейших признаков жизни.

— Женя, ты там чего живое зришь? — первым вышел из ступора Дядя Вова.

— Нет тут ни фига живого, — булькающий голос Гимора без материлки утратил боевой запал. — Проморожено насквозь, если только там разумные снеговики не окопались. Мне делать-то что?

— Сиди, жди, контактер, — Дядя Вова, похоже, призадумался.

Наши конструкты вдруг застыли и разродились скособоченной человеческой фигурой, заковылявшей к нам. Складывалась она на ходу, хватая обезьяньими ручищами недостающих конструктов прямо из-под ног.

— Тебе чего, Боб? — Вайс уставился на возникшего рядом голема.

— С вами пусть идет, — на башке голема проступило изображение лица Боба. — Я ему свой аватар загрузил.

На самом деле, вот какая штука, никакого лица на големе нет. Боб транслировал нам его прямо в мозги через психопод. Сперва раздражало, потом привыкли. Все приятней, чем с задницей конструкта общаться.

— А с чего ты решил, что мы куда-то идем? Может, Дядя Вова сейчас Гимора отзовет, и будем мы ждать, что на Земле решат.

— Связи третий день нет, — виртуальная рожа Боба пошла смайлами. — Солнечная буря еще неделю лютовать будет. Не китайцам же об этом на Европу телеграфировать. Так что Земля в пролете.

Верно мыслит, паршивец. Вот только Дяде Вове что час, что неделя — монопенисуально. Если супервайзеры ГДК дадут указание копать уран детским совком, он и будет его копать совком. Дядя Вова, в отличие от нас, не каторжанин, у него просто пенсия на подходе. Вот корпорация его и поимела напоследок — с нами на Ганимед зафутболила. Попробовал бы он отказаться — кранты пенсии. Так что в каком-то смысле, он такой же зэка, как и мы. Еще вопрос, кому обидней. Но тут, похоже, и Дядю Вову задело.

— Так, братья-акробатья, берете голема и дуете к Гимору. Сами внутрь не идете, пусть голем топает. Усек, Боб?

— Угу.

— А ты, Гога?

Я буркнул что-то утвердительное.

— И давайте без самодеятельности.

Голем затоптался на месте и уставился на нас.

— Чего пялишься? — манеры Боба меня частенько доводили до белого каления.

— Мы туда пешком пойдем или как? — спокойненько так спрашивает, поганец.

А то ты, дурилка наносхемная, сам сделать все не можешь.

Разогнав часть бурильной установки, я перегрузил конструктов и запустил спецификацию вездехода.

Пару минут спустя четвероногий уродец уже переминался перед нами.

Конструкты, они, брат, такие, из них что хошь собрать можно — и бульдозер, и горнопроходный механизм, и даже памятник Великому Кормчему. Как в детстве из конструктора «Лего». Конструкт ведь это что — коробка с нанокашей внутри. Так что главное — спецификацию правильную иметь. Вот только пишут эти спецификации всякие лабухи — программа для вездехода оказалась глючной. Часть конструктов не могла прочно встать на место, и пришлось ждать с минуту, пока притирка системы не выявит лишние элементы и не вышвырнет их из тела.

— Поехали, что ли? — Боб пристроился на вездеход первым.

Оставшиеся конструкты выпростали паучьи ножки, из нанокаши построенные, и бодренько потянулись обратно к куполу процессора.

Вездеход обхватил нас страховочными рамами и оттолкнулся от поверхности Ганимеда. Уплыли вниз отвалы породы, выброшенные при первичном бурении, звезды сразу стали как-то больше, а Юпитер так и вовсе, показалось, прям щас на башку сверзится. Сказочный вид портила только труба нашей катапульты Уренбека, перечеркнувшая румяную физиономию Юпитера истеричной ухмылкой пополам.

Знали бы мы, что нас там за сюрприз ждет…

Все, братишка, пора бежать. Не знаю, смогу ли когда-нибудь отправить тебе телегу, связи с Землей все равно еще нет, но рассказать мне про эту шнягу больше некому. На нервах я, колеса уже не помогают.

Катапульту Уренбека нам сбросили через два месяца после того, как из нутра Ганимеда поперла реальная руда. Правда на этот раз задачка оказалась посложней, чем высадка на поверхность в пластиковом огурце, — стартер катапульты прошел по касательной к Ганимеду и затормозил в его дохлом поле притяжения так, чтобы встать на геостационарную орбиту. Тому черту, что рассчитал этот трюк, я с удовольствием пожал бы клешню — золотые мозги. Если он, конечно, не родственник Боба.

Неделю спустя полторы сотни колец, готовых выбросить в сторону Земли двести тонн груза в ферромагнетиковой обмотке за раз, уже украшали собой местные небеса. Ведь что такое, брат, катапульта Уренбека? Да по сути здоровая пушка Гаусса. И ее обеспечение полностью лежало на Бобе — он отслеживал движение Земли и находящихся между нами небесных тел, высчитывая наиболее удобный момент для залпа. Дармоедам на Земле оставалось только растянуть силовую сеть в точке прибытия и оттаранить уран по назначению.

И, скажу я тебе, смотрится катапульта на фоне Юпитера — будто кто по нему грязным пальцем провел. Не в кассу она там, короче.

Так же как и та халупа, на которую Гимор напоролся. Местные пейзажи вообще только параноику писать, одного взгляда достаточно, чтобы понять, что мы здесь туристы. Найденный Женей купол, как ни странно, по цвету вписывался в пейзаж идеально. Другое дело, что смотришь на него — и понимаешь: не место ему тут.

А все потому, что красными трехметровыми буквами на бочине купола выведено «СССР». И серпасто-молоткастая звезда добавлена для тех кретинов, что по-русски ни бум-бум. Правда, с той стороны, где к куполу Гимор вышел, он эсэсэсэрину не видел. Да и сомневаюсь я, что он вообще помнит, что страна такая сто лет назад была.

Получилась в итоге картина Репина маслом — три дауна и один искин. Два дауна в затупе от того, как ЭТО могло сюда попасть, третий тупит по инерции. Как я и опасался, Женя у нас хорошо только в цифрах ориентируется. Вот будь тут надпись 00110010001101, тогда бы и он задумался. А в буквах «СССР» он загадки не видит. Он вообще их не видит.

— Ну и чего, долго пялиться будем? — Бобов голем сполз с вездехода.

— Боб, ты типа не въезжаешь, что на стене написано? — спрашиваю его я.

— Тебе краткую историческую справку процитировать или на слово поверишь, что при сборке мне учебник загрузили?

Не знаю, какой сволочной софт-инкубатор его написал, но за словом в карман эта зараза не полезет.

— Пацаны, а вы чего это? — до Жени вдруг дошло, что встреча с зелеными человечками, похоже, откладывается.

— Все дело в том, Женя, — Вайсов голос сочился ядом, что твоя гадюка. — Что кого-то в детстве читать не учили. Ты не видишь, что здесь написано?

— А я по-ихнему понимать, что ли, должен? — окрысился сразу Гимор.

— По-ихнему — нет. А по-русски — да. Специально для таких, как ты, тут даже знак повесили.

— Какой?

— Тем, кто косил и забивал, вход воспрещен, понял?

Гимор обиделся и надулся как индюк, даже оксигель у него в шлеме пузырями пошел. Характер у парня не сахар. Мы с Дядей Вовой еще по прилету поспорили, на кого он первым с кулаками полезет. Вайс тоже оказался той еще язвой, а главное — из нас четверых мы только о нем не знали, за что он срок мотает. Точнее, Дядя Вова знал, но помалкивал. Может, поэтому он и ставил на Вайса. Но мне всегда казалось, что Боб допечет Гимора быстрей.

Однако шутки шутками, а ни одной трезвой мысли о том, как здесь могла оказаться советская символика, у нас не было. Я историю чуть лучше знаю, чем в школьных медиакурсах дают, и на сто пятьдесят процентов уверен, что во времена существования Советского Союза люди даже до Луны толком добраться не могли. Не говоря уж о том, чтобы возводить купола на Ганимеде. Вариант с глюками от несвежей хлореллы отпадал начисто — Боб тоже видел станцию. Оставалось предположить, что посетители Ганимеда просто использовали сходные символы и на самом деле здесь не «СССР» написано, а «Проход запрещен — нарушители будут застрелены. Выжившие будут застрелены повторно».

Ага. И серп с молотом это не серп с молотом, а альдебаранский вариант «осторожно, злая собака».

Может быть, иногда банан это все-таки банан?

— Боб, шел бы осмотрел все это дело. — Когда влом ломать башку над загадками, надо искать крайнего. — Может, вход где найдешь.

— Надеетесь, что меня первым пристрелят?

— Вали давай, жертва апгрейда, — напутствовал Вайс голема.

В нашем споре с Дядей Вовой мы не учли одного — что будет, если Вайс и Боб первыми доведут друг друга?

Вот ты, брат, знаешь, что у Вайса на скафандре написано? «Gravity Sucks» там написано, вот что. Актуальный лозунг на Дальнем Внеземелье. Но это еще что. По его словам, несколько лет он работал на внутрипланетных пассажирских линиях стюардом. Так на работу он ходил исключительно в майке с надписью «I'm Afraid To Fly».

Теперь-то я понимаю, что это психологи-пенетециаристы специально так экипажи подбирают. Чтобы зэкам вроде нас жизнь медом не казалась. Стравят таких, как мы, и смотрят — сколько продержимся, пока до рукоприкладства дело не дойдет? А потом начинается — каждый фингал под глазом — лишний год к сроку. Знаешь, брат, как это бывает? Слово за слово, и получил ежик по морде.

В общем, сцепись Боб и Вайс прямо перед куполом, я бы не удивился. Но аватары, они всегда в чем-то ущербные, так что Васино напутствие голем проглотил без комментариев.

Вход на станцию-артефакт ее создатели, похоже, не прятали. Люк в человеческий рост с банальной скобой на тускло отблескивающей серой поверхности был заметен так же хорошо, как и здоровенная красная «С» прямо над ним. И пока голем Боба ковылял туда, никаких признаков того, что станция еще жива, мы не увидели. Ни огонька, ни движения, ничего. В инфракрасном диапазоне она вообще не отличалась от окружающего ландшафта. Либо там внутри стоит крутой рециклер, который даже излишки тепла по кругу гоняет, либо, что более вероятно, она давно мертвее всех мертвых. И толстенный слой ледяной глазури, который Боб принялся скалывать с люка, лишнее тому подтверждение.

Пока я глазел на то, как голем колупается со льдом, меня посетила мысль из разряда приходящих опосля.

— Дядя Вова, а разреши телеприсутствие, — перед глазами задергался зигзаг частоты нашего надсмотрщика. — Ну чего мы все здесь толкаться будем?

Телеприсутствие, брат, это не только роботараканы с камерами, которых мы с тобой студентами в женскую раздевалку засылали. Здесь можно развернуться покруче — например, пойти с Бобом внутрь и самому оценить что к чему, причем без риска для собственной шкуры.

Его величество выразил свое высочайшее согласие:

— Боб, сделай Гоге голема.

Вездеход заворочался и выплюнул клубок конструктов. Чуток попрыгав, клубок сложился в копию шимпанзе.

— Твою мать, Боб! — взвился я. — Дурак ты, и шутки у тебя дурацкие!

— А что тебе не нравится? Так экономнее.

— Слышь ты, шутник! Я еще пока не слышал, чтобы кому-нибудь срок дали за то, что он искина насмерть зафлудил!

— Ты будешь первый, — пожал плечами голем. — Без меня тут работа встанет.

— Да пошел ты…

Шимпанзе отхватил еще шмат от вездехода, отчего стал похож на беременного. Но затем конструкты зашевелились, обезьянья фигура распрямилась и расправила плечи, а у меня перед глазами замаячило приглашение законнектиться на новое устройство.

А устройство уже само доковыляло до отверзнутого Бобом люка и внутрь сунулось.

И тогда я совсем прифигел.

Есть, брат, в фантастике такая штука — паропанк называется. Типа того, что Бэббидж свою вычислительную машину построил размером с Вестминстерское аббатство и Добль КПД парового котла до потолка взвинтил. А потому было всем счастье, и продолжили они на паровозах кататься и парогенераторными абакусами считать. Человеческая мысль же, по мере усложнения реальных технологий и перехода к разного рода хайтеку, творчески развила концепцию паропанка, реализовав ее в дизельпанк.

Вот внутри купола натурально какой-то дизельпанк и творился. Я такие приборчики и циферблаты со стрелками только в виртуальных музеях видел. Ты не поверишь, мы как в местный оперзал сунулись — да там же вся техника на лампах, я даже сейчас не вспомню, по какому принципу такое работает! Одним словом, позапрошлый век. И все такое здоровое, неуклюжее, только что не в чугунных заклепках. Коридоры узкие, големам приходилось ужиматься по высоте почти вдвое. Света, ясен пень, нет, но на потолках такие здоровенные стеклянные баллоны висят. Ты не поверишь, но это лампы дневного света! Ртутные, представляешь? Кругом — тишина. Воздуха ноль, температура внутри купола равна температуре снаружи. Распоследнему кретину понятно, что ничего живого здесь не осталось, а все ж таки стремно. Даже с телеприсутствием.

Поэтому и хорошо, что жмура первый Боб нашел. Я б заорал, как пить дать. Ты вот часто на Земле жмуров настоящих видишь? И я тоже, даром что в криминальные элементы записали. А тут вваливаемся мы в оперзал — по сравнению со всем остальным размером с Софийский собор — а там экранов туева хуча, какие-то панели, лампочки, циферблатики, все льдом, что твое яблочко глазурью, покрыто. Переливается в свете големовых фонарей как Москва ночью с высоты птичьего полета. А перед всей этой шнягой — кресла. Боб к одному подошел, постоял, почесал репу и говорит:

— Гога, глянь сюда. Только не вой, — и кресло ко мне поворачивает.

Хорошо хоть предупредил. Сидит в кресле жмур, усохший, снегом оброс, что твой Дед Мороз, и зубищами в потолок скалится. Ты понимаешь, брат, жутко стало. Я ж всю жизнь в железках и виртуале копался, а в жизни-то они, жмуры, совсем другие. Это тебе не сотню ботов в сетевом массакре настругать — этот-то, который в кресле, он ведь когда-то ЖИВОЙ был. Короче, будь мой голем на то запрограммирован, я бы так и сел прямо там.

Боба все эти штуки, конечно, мало волновали. Что с него взять-то? Принялся он с жмура снег сметать.

— Ага, — говорит, — нас зовут Иванов И. Б. Что же ты, Иванов, тут делаешь-то?

Жмур, понятное дело, молчит. Еще не хватало, чтобы он заговорил. Но и без того сомневаться теперь совсем не приходилось, что это наши, с Земли.

Я так бочком-бочком подошел, стараясь особо на покойного не пялиться.

— Запустить тут что сможешь? — лично меня вид обмерзших экранов не впечатлил.

— Смогу, наверное, — Боб повертел головой по сторонам. — Только остальных сначала найти надо.

— Кого — остальных?

— Гога, ты как вообще сюда попал?

— А чо? — я сразу набычился.

— Считать умеешь?

— И даже слишком хорошо. Потому и здесь.

— Не похоже, — Боб отошел в сторону. — Кресла посчитай.

Тут и до меня дошло.

— Ладно, пошли искать, чем все это хозяйство запитывали, — запас подколок у голема иссяк. — Не уверен, что тебе это понравится, но вот этот дядя в кресле, судя по образцовому порядку на станции, все сам вырубил. А потом успешно и абсолютно добровольно замерз насмерть.

Волосы у меня встали дыбом. Ну и псих.

— Блин, чем же они тут занимались?

— Пока не расконсервируем эту жестянку, не узнаем, — отрезал Боб,

Ошибся, железные мозги. Что здесь творилось, мы узнали гораздо быстрей. А вот сюрпризы на сегодня не закончились.

Станцию врубили в Ганимед ой как глубоко, и не зря. Потому что если плутониевый реактор узнал даже я, то хрень, что стояла на дне соседней шахты, никто из нас никогда раньше не видел. Но я тогда уже был готов поклясться, что задайся в двадцатом веке целью сделать летающую тарелку, так она бы и выглядела.

Они ведь даже не поленились на ней советский флаг нарисовать.

Модуль нашего процессора, брат, бэушный. Пользованный неоднократно, судя по надписям в сортирах и загаженным корпоративным плакатам. Так, например, какой-то остряк перепрограммировал плакат с символикой ГДК у шлюза, добавив приписку «Наш дом — Уранпром». Очень смешно, особенно если учесть, что распрограммировать обратно его не удалось. Оставалось два варианта — скормить плакату вирус и потом убить уйму времени на разборку с управлением корпоративной этики. Или скачать ломаную прошивку из сети. Но какая, брат, сеть в девятиста миллионах камэ от Земли? Даже если бы сюда марсианские ретрансляторы добивали, то представляешь, какой лаг будет?

Впрочем, спасибо и на том, что с системой жизнеобеспечения никто не пошутил. Мы ведь, как ни крути, зэки, а зэкам помногу собираться не положено. Так что мест, где с комфортом могут разместиться даже четыре человека, здесь мало. Да и покурить всей компанией на Ганимеде не выйдешь — в местной атмосфере курево плоховато тлеет. Так что набились мы как селедки в бочку в оперзал к Дяде Вове, а Боба заставили сидеть в системе.

— И что это, по-твоему? — Дядя Вова ткнул пальцем в экран.

С орбиты советский купол не видно вообще. То ли те, кто его строил, специально среди нагромождения скал его спрятали, то ли случайно так вышло. Короче, не будешь знать, где искать, — не найдешь. А если знаешь, то картинка очень занятная получается. Потому что рядом с куполом стоит еще кое-что. На первый взгляд, конечно, авангардисты куражились. Взяли с полкилометра рельс и намотали их на здоровенные металлические рога на манер колыбели для кошки. Пипец как похоже — я еще в детском садике с девчонками такие мотал, пока не узнал, что под юбку к ним лазить интересней.

Но у Боба была версия круче.

— Квантовый передатчик.

— Чего?! — Дядя Вова поперхнулся, словно ежа сожрал.

— Квантовый, говорю, передатчик. На Земле существует только в проектах. Скорость передачи информации в любую точку вселенной — мгновенная. — Боб на мгновение умолк и добавил: — Теоретически. Практически пока даже не доказано, что квантовая связь вообще существует.

— Охренеть, вундеркинды, — пробормотал Гимор.

— Вряд ли это их заслуга, — буркнул Боб. — Сильно сомневаюсь, что тот, кто его здесь строил, хотя бы наполовину понимал, как эта штука работает.

— То есть? — опешил Дядя Вова.

— Гога, предъяви.

Всего на станции мы нашли пять тел, включая жмура в оперзале. Зрелище, скажу тебе, брат, не из приятных. Не знаю, от чего они померли, но лежали все ровнехонько на таких шконках, аккурат как всякие анабиозные камеры в кино показывают. Только вряд ли пассажиры эти когда-нибудь проснутся, разве что за ними персонально экспресс на Страшный Суд пришлют. Нехорошо мне, брат, при их виде стало. А ну как они все, как тот, что станцию напоследок зачищал, — тоже того, по собственной воле? Я ведь уран копать сюда родиной направлен, а не в могильниках ковыряться.

Однако ж ни один из мертвецов ясности в вопрос не внес. Мы с Бобом обшарили все, что могло еще открываться на этой станции, но особым успехом наши поиски не увенчались.

Зато в оперзале стоял сейф, вскрыть который щупом из нанокаши труда не составило. Внутри оказалась гора пластиковых пакетов, рассыпавшихся в крошку от одного касания. Остались только хрупкие печати цвета засохшей крови. Бумага лучше перенесла заморозку, однако разобрать на ней хоть слово оказалось проблематично, да и она мгновенно ломалась, пуская облачка белой пыли. Наконец Боб выудил из нутра сейфа здоровенную книженцию в кожаном переплете. Примерзшая бумага с едва различимыми чернилами гласила — «Бортовой журнал станции ПДС-1 „Сирена“». Мы бы и не рискнули его открывать, да гроссбух сам развалился на отдельные листы. Часть из них мгновенно обратилась в пыль, а вот то, что удалось сохранить, сейчас с вытаращенными глазами листал Дядя Вова. По счастью, униклей для ненаномашинных элементов нашего процессора ввиду своей прозрачности отлично сгодился, чтобы законсервировать уцелевшую бумагу. Но главное — в самом дальнем углу ящика отыскалась еще одна небольшая книжечка, личный дневник командира станции. Судя по всему, велся он в нарушение всех инструкций о секретности. Дневник Боб ухитрился упаковать неповрежденным.

— С ума сойти… — бормотал Дядя Вова, перебирая вмурованные в клей листы. — Сплошная конспирология. Совки в дальнем космосе. Блин, кто б вчера про это сказал — в жизни бы не поверил! Эй, Боб, ты что можешь нам сказать?

— Что нам повезло не по-детски. Вообще-то этот ящик с макулатурой должен был самоуничтожиться, но от холода что-то заело.

— А дневник, дневник-то что? — не выдержал я.

— Сканируется. Открывать я его не рискнул. Развалится к чертям собачьим. А из журнала ничего толком не разберешь, одни записи по передаче вахт и отметки о работе аппаратуры. Могу только сказать, что первая запись сделана в 1984-м, а последняя в начале 1992-го. Так что на вашем месте я бы тренировал языки для дачи интервью.

— Какие интервью! — у Дяди Вовы из ушей при этих словах пар пошел, и рожа что твоя свекла стала цветом. — Никаких интервью без разрешения ГДК! И вообще, это секретная информация!

— Дя-а-адя Вова, конча-а-ай, а? — Вайс, когда не в настроении, говорит, как слова жует. — Хватит нам преданность корпорации и Родине демонстрировать. Или ты думаешь, мы настучим на тебя в совбез, если ты порченый плакат у входа не заменишь?

Странно, но Дядя Вова как Вайса услышал, обороты сразу сбавил.

— Да, но… Надо же какие-то инструкции получить!

— Связи все равно нет, Дядя Вова, — пожал плечами Вайс. — У кого ты инструкции просить будешь? У китайцев или янкенсов?

Дядя Вова совсем сник. Что поделаешь — корпоративное рабство штука страшная. Когда за тебя другие думают, своей головой работать отучаешься. А тут такая ситуация экстримная, вроде какое-то решение принять надо. И думать за Дядю Вову некому. Не нам же, зэкам. К сожалению, брат, когда в жизни таких дядей Вов наступает ответственный момент, все, на что они способны, это задвинуться в дальний угол и ждать указания свыше.

— Я запрещаю на станцию ходить! — выдавил, наконец, из себя корпоративного раба наш надсмотрщик. — Никаких работ без указаний совета директоров!

Ага, знаем мы этот совет директоров. Вчера там председателем премьер нашей необъятной родины был, завтра нынешний президент будет. Если в премьеры не пойдет. А при таком раскладе не видать нам журналистов как своих ушей. Совбез проинтервьюирует под подписку о неразглашении. Хорошо если срок не добавят в целях национальной безопасности.

Попали, блин.

Значит, так: пока этого мудилы Дяди Вовы нет, слушай сюда, брат.

Расшифровал Боб те записи, что в дневничке Иванова И. Б. содержались. Ильи Борисовича, если тебе так интересно. Целого полковника Военно-воздушных сил СССР.

Началась вся эта история лет этак полтораста назад. Знаешь, а мы ведь на самом деле ой как мало знаем о том времени. Помню я, как нам читали в телеуниверситете лекции по Второй мировой… Так, вскользь помянули, и кабы не мое стремление к самообразованию, то и для меня все это было бы темным лесом. Ну навтыкали друг другу какие-то незалежные и суверенные теробразования, так это, считай, происходит с тех пор как первый питекантроп сообразил, что палкой не только ананасы с пальм околачивать можно. Сейчас в школах, в основном, на постколониальные войны налегают и корпоративные конфликты, объясняют, чем хорошо житье под крылом Большого Брата. Но я тебе исторический экскурс проведу с комментариями Вайса, потому как об этом деле он знает побольше Госархива.

Так вот, та война, брат, оказалась последней, когда открыто, с шашкой наголо, за мировое господство схлестнулись. После все как-то тоньше пошло — терроризм, бархатные революции, гуманитарные катастрофы, финансовые блицкриги. Но тогда, в сороковых годах двадцатого века, бойня получилась страшная. По тем временам, конечно. Сейчас одна только экономическая блокада марсианской Сайдонии отправила в могилу девять миллионов. И это, заметь, без единого выстрела и в отсутствие припадочного фюрера… А сто пятьдесят лет назад, ты не поверишь, наши мирные немцы кашу заварили, решили карту Европы по новой поделить.

С мировым господством у них неувязка вышла, загребущие арийские ручки сообща поотшибали. Но большая дележка все-таки состоялась. С одной стороны, тот самый СССР, с другой — США и Британия. Делили Европу на зоны влияния. Кроме того, делили и немецкое научное наследие. Американцы решили, что они самый жирный кусок оторвали — проекты реактивных ракет и пару нацистских Франкенштейнов. Но реально самые интересные материалы успели вывезти в СССР, а осведомленных лиц либо тут же закопали, либо заперли в лабораториях НКВД (это, брат, такой дикий предок нынешнего совбеза).

Из бумаг фрицев следовало, что году в сорок третьем они нашли на орбите Земли одну очень интересную штуковину, непрерывно вещающую некие повторяющиеся сигналы. Частично расшифровав их, немцы пришли к выводу, что штуковина эта прибыла к Земле из внешнего космоса. Того, брат, космоса, на который мы с тобой и все прогрессивное человечество еще только облизываемся. Прибыла, судя по всему, недавно и представляет собой что-то вроде автоматического зонда. Только пока немцы в ситуацию въезжали, наступил полный гитлер-капут вместе со злыми НКВДэшниками, и в лавочке по исследованию космоса принялись хозяйничать лучшие умы советской Академии наук.

Ясен пень, записи у немцев оказались неполные. Потом еще что-то при перевозке профукали, а что-то сами немцы оприходовать успели. В общем, лет двадцать после войны на копание в немецких записях наши с тобой предки потратили. И не зря потратили — выяснилось, что за два года немцы собрали данные по постройке аппарата для связи с хозяевами робота. И даже получили подробную схему: где, что и как размещать, чтобы заработало. И чертежи той самой краснознаменной летающей тарелки в придачу. Чтобы, значит, на чем везти оборудование в космос было. Потому как адекватно убердевайс работал только на внешних рубежах Солнечной системы.

Ах да, штуковину с орбиты немцы перед капитуляцией сбили своей последней «Фау-2». Чтобы, видимо, ни себе, ни людям. Вот только не учли, с какой скоростью НКВД накрыло бункера Ананербе, где хранились сотни записей сигнала и экспериментальные модели инопланетных устройств.

Но все равно загвоздка вышла — хоть убейся, а кое-какие элементы для передатчика в те годы создать еще не могли. А когда смогли, еще испытывали лет десять. Проект «Сирена» держали в тайне от своих, не говоря уж о мировой общественности. Потому как ЦК Компартии сочло, что контакт — дело тонкое, кому попало поручить его нельзя. И уж точно на пушечный выстрел нельзя к нему подпускать представителей загнивающего капитализма. Не дай бог, инопланетные друзья неправильно воспримут расстановку политических сил на планете Земля.

Так что пока янки с флажками по Луне скакали, советские товарищи втихаря над ними посмеивались и делали вид, что серьезно огорчены вторым местом в космической гонке. А сами потихоньку прикручивали к квантовому передатчику Большую Красную Кнопку, чтобы торжественно отправить первое послание к иному разуму. Текст послания (точнее, некий набор данных) предусмотрительно был включен отправителями зонда в комплект передатчика.

Где-то в начале восьмидесятых полковника Иванова допустили к работе над «Сиреной». В качестве члена команды, которой поручили доставить, установить и обслуживать сеть передатчиков на дальних планетах Солнечной системы. Если верить дневнику, отбирали их так тщательно, как ни одной долбаной кэйрэцу с ее пожизненным наймом не снилось. Тот же Иванов имел тысячи часов налета, два ранения (но сохранил отменное здоровье), полтора десятка наград, да не из тех, что дают за десять лет исправного протирания штанов в штабе, и три высших образования. И, кстати, был холост. Но даже он не сразу прошел все тесты и проверки.

Да, брат, сперва станций по проекту планировали с десяток построить, но что-то там в мире с ценами на нефть стало, и финансирование «Сирены» урезали. Да так урезали, что вместо года станцию на Ганимеде строили пять лет.

А вот дальше дела совсем не фонтан пошли. Пришли новые вожди, разогнавшие кремлевских старцев, и ветер перемен как-то вдруг выдул все деньги из проекта. Году этак в девяностом станцию завершили, чуть ли не на собственные зарплаты, и оставили на ней Иванова и еще четырех человек. Иванов, судя по записям, и рад был бы нажать Большую Красную Кнопку, дать сигнал братьям по разуму, что вот они мы, хомосапиенсы, созрели для осознанных контактов третьего рода, — да на Земле вдруг стало не до этого.

В девяносто первом нарождающаяся демократия перешла от слов к делу и, инспирировав цирк, гордо именуемый путчем, принялась активно спасать страну от наследия коммунизма. Кому как, брат, но, по словам Вайса, с трудом верится, что полтора десятка старперов реально претендовали удержать советскую власть. Уж скорее эта комедия пенсионного возраста была нужнее самим демократам, приготовившимся дорого продавать страну.

И, что характерно, ведь продали, суки.

Станцию на Ганимеде и проект «Сирена» после августовского путча девяносто первого решили прикрыть, так что полковник Иванов сотоварищи команды дать сигнал не дождались. Зато получили приказ возвращаться домой. Но, как несложно догадаться, не вернулись. И ломали бы голову над этой загадкой лучшие умы отечества, кабы кое-кто из зэков не оказался слишком любопытным.

Реактор советской станции запустили. Да хорошо так запустили, качественно. Махом весь лед обтаял, а буквы «СССР» прожекторами, как на праздник Первомай, осветились. На совесть лампы советская оборонка делала. Сто лет при почти абсолютном нуле простояли, а работают.

Беда знаешь в чем, брат? Никто в том, что это его рук дело, не сознался. И Дядя Вова решил устроить разнос. Потому как приказа проявлять самодеятельность не было. Даже скорее наоборот. Вот наш без пяти минут корпоративный пенсионер и разорался.

Ну, предположим, нас иметь — только хозяйство тупить, а вот сам Дядя Вова распалился не на шутку, того и гляди искусственное сердце прихватит.

— Это что? — Дядя Вова, ткнул пальцем в бестолково шатающихся конструктов, брызжущих горелой нанокашей.

— СКЭ, — пожал плечами Вайс. — Стандартные конструкционные элементы. Конструкты. Забыл, что ли, как нанотехника выглядит?

— Я, мать вашу, знаю что это СКЭ! Какого кукуя они там делают?

Лучшей синхронности в пожимании плечами, чем продемонстрировали мы, не достичь и годами тренировок.

— Тогда я скажу вам, что это! Это, мать вашу, чей-то бывший голем! И кто из вас, сетевые недоноски, его запустил, я узнаю! Думаете, если спалили управляющие схемы, так я и не узнаю, кто это?! Я вас, сопляки, на британский флаг порву!!!

Приближающаяся пенсия какие-то нехорошие дела с Дядей Вовой творила. Вот поэтому я никогда и не рвался в корпоративные офисы. Колбасило Дядю Вову совершенно не по-детски, и меня цвет его лица начинал пугать. В принципе, программу первой помощи всем нам вшивали, а Боб, кроме того, умел орудовать автохирургом, но доводить до эксцесса не хотелось. Тем более, судя по озадаченным рожам Гимора и Вайса, до них туго доходило, о чем речь.

А по Дяди Вовиным словам выходило, что один из нас, поганцев, или, что еще вероятней, мы всем скопом, кибершпана непоротая, решили обгадить ему срок, э-э… срок пребывания на Ганимеде и полезли на советскую станцию. И пофигу Дяде Вове теперь, сознается тот, кто это напортачил или нет, а только если его почетная пенсия окажется под угрозой, то сроков нам намотают таких, что на Новую Землю мы сами запросимся. Ну и еще полчаса гона в том же духе.

— Дядя Вова, харе орать, — первым лопнуло терпение у Вайса. — Ты, как мы эту хрень нашли, не останавливаешься. Так и надорваться не долго — вынесут вперед ластами…

Тут с Дядей Вовой и вовсе страшное приключилось. Блин, как он теперь начал вопить, я только через слово его понимал. Впрочем, что он сейчас вытащит из сейфа бластер и кое-кого нашинкует на сасими, до меня дошло.

И знаешь, что было дальше, брат? Мамой клянусь, челюсть у меня отвисла.

— А кишка-то не тонка? — спокойненько так Вайс интересуется. И глаза у него вдруг такие нехорошие стали, даже выйти из оперзала захотелось сразу. Ни разу я его таким не видел.

Тут наш Дядя Вова сдулся, как воздух из шарика выпустили. Даже про бластер моментом забыл.

— Ты, это… — упавшим голосом пробормотал. — Ты это… Думай, что говоришь… Пишется же все, сам себе срок намотаешь…

Вайс даже рта раскрывать не стал. Просто повернулся и ушел.

— И вы идите, ироды, — смотреть на Дядю Вову при этих словах было страшно. Бледный он стал, как моль.

Гимор почесал репу и двинул на плановый обход процессора. А меня заело, и потащился я к Вайсу в кубрик. Или, думаю, Вайс из совбеза, раз его так Дядя Вова боится, или я не знаю, что думать. Хотя, как ни крути, вряд ли я или Гимор прям уж такие звери, чтобы за нами совбезу приглядывать. Значит боится Дядя Вова Вайса за что-то другое.

Захожу я, значит, к Вайсу, а он на шконке сидит, планшетку смотрит.

— Вайс, а Вайс, а ты как думаешь, кто станцию запустил?

Вайс планшетку отложил и на меня смотрит.

— Я, — говорит, — не думаю. Я знаю.

И протягивает мне планшетку.

Включил я ее, брат, а там на экране какой-то жирный и потный жлоб в пинжаке, что на нем по швам трещит. И, если верить пинжаку этому, жлоб тот ровесник станции «Сирена». Обтирается платочком и что-то лопочет отчаянно.

Ну я и прислушался.

— …ну нельзя же так! Зленский выживший из ума старик был, это любому понятно! Но вы взрослый и ответственный человек! Вы должны вернуться, ведь станция и аппарат — это единственное, что сохранилось! Зленский же все уничтожил, и немецкий архив, и наш!

— И правильно сделал. Жаль, спасибо не смогу лично сказать.

Собеседника жирного, понятное дело, я не видел. Но догадаться, что сто лет назад голос полковника Иванова звучал именно так, было несложно.

— Да что вы несете! — жирный всплеснул руками. — Вы прекрасно понимаете научную ценность проекта. Нельзя же так просто пустить годы работы псу под хвост! Мировое сообщество…

— В жопу ваше мировое сообщество! Вы думаете, здесь не знают, что в стране творится? Зленский и остальные не для того столько лет горбатились, чтобы это гребаное мировое сообщество «Сиреной» воспользовалось. И вы до нее не доберетесь, нос не дорос еще на такие кнопки жать. Вы целую страну просрали! А теперь ручонки тянете на другой конец галактики. С собой разберитесь сначала.

— Иванов, я вам от лица руководства страны приказываю!

— Какой страны? Я стране под названием СССР присягу давал, а не вашей клоунской демократии.

— Ну будьте же разумным человеком, Иванов! — взвыл жирный. — У вас запасов на станции осталось на два месяца! Вам все равно придется вернуться на Землю!

— А мы и не собираемся, мы уже все решили. Чехова, Мартьянов, Зимин и Крамер сейчас лягут в гибернаторы на глубокую заморозку…

— Они же не проснутся никогда, вы с ума сошли! — жирный страшно побледнел, и ручонки у него затряслись.

— Вы думаете, они этого не знают? — голос Иванова оставался спокойным. Кремень-мужик, видать, был. — Так вот, они уйдут в глубокую заморозку, а я остановлю реактор. И все. Транспорт и передатчик останутся здесь. Может быть, ваши потомки когда-нибудь сюда и доберутся… Надеюсь, что они не будут похожи ни на вас, ни на ваших хозяев.

— Иванов…

Запись оборвалась.

Полчаса, не меньше, я просидел, тупо пялясь в стену напротив. Там основательно перевоспитавшийся плакатный зэка шагал в светлое будущее под ручку с кукольными женой и дочкой. Департамент уголовных наказаний считал, что так должны выглядеть я или Гимор после срока на Ганимеде.

— Вайс, почему он так поступил? — наконец выдавил я из себя. — Они правда сумасшедшие были?

— Не-а, — тот покачал головой. — Это мы с тобой сумасшедшие. А они как раз нет.

— Он же и себя и команду убил! А могли вернуться.

— Гога, Гога, — вздохнул Вайс. — Плохо ты себе то время представляешь.

— А ты лучше? — огрызнулся я.

В ответ Вайс повернулся ко мне и оттянул нижнее левое веко.

— Видишь?

Ага, чего уж тут не увидеть. Три полосы, трехкратная реювинация. Это, брат, полный пипец. Человек, сидящий рядом со мной, моему деду в деды годился. А выглядел на пару лет старше меня.

— Я, Гога, хорошо те времена помню. Как сначала все пели военные песни во славу Партии и Ленина, а потом, как лодка закачалась, заговорили другим языком. Страна еще подохнуть не успела, а эти бывшие верные члены КПСС уже рвали ее, как стервятники. Сперва на незалежные республики разодрали, а потом, как заводские несуны, под полой, потащили бывшим политическим оппонентам на продажу все, что еще на это годилось. И все это — прикрываясь восстановлением справедливости и благами народа. Лозунги и при советской власти популярные, но при ней все одинаково нищие были… Видел я, как эти члены ЦК жили, любой вшивый олигарх со смеху помрет. Понимаешь, Гога, при совке людей хоть куда-то вели. Собрали рядами, дали флаги, включили праздничный марш и регулярно полевую кухню подгоняли. И впереди светлое будущее маячило. А потом всех бросили в чистом поле и сказали — сами выбирайтесь как хотите. Вот тогда волчья натура из людишек и полезла.

Вайс вытащил из-за спины гигроскопичное полотенце и швырнул его в плакат.

— А Иванов и те, кто с ним были здесь, они ведь на самом деле верили в то, что их ведут к высшей цели. У них у каждого внутри эта цель была, их так отцы и деды воспитали. А потом приходят такие уроды, как этот жирный, и говорят — все, полковник, сдавай дела. Будем твою тарелку продавать, а контакт за тебя другие установят. Мировое сообщество, блин. — Вайс горько усмехнулся, глядя на оползающее по стене полотенце. — Не на того нарвались, не та закваска у полковника и его команды оказалась.

Пауза.

— А знаешь, что самое смешное? Уже сколько раз было — смотрю, вроде вот оно, вернулось все, как тогда было! А оказывается — фиг, опять надули. Вот как ты думаешь, стоит нам теперь эту кнопку нажимать или нет?

А вот на этот вопрос, брат, я ответить оказался не готов. Да и вообще, может ли мелкий кибержулик, который ни во что не верит, брать на себя смелость жать Большие Красные Кнопки, если даже такие, как полковник Иванов, отказали в этом тому миру, из которого я пришел?

А Вайс, похоже, ответа и не ждал. Встал я, значит, и потопал к выходу и на полдороге спохватился.

— Значит, — говорю Вайсу, — это твоих рук дело?

— Не-а, — мотнул тот головой. — Бобовых.

— Ага.

Тут бы мне пойти куда шел, но черт меня за язык дернул еще кое-что спросить.

— А скажи-ка мне, Вайс, — говорю. — Тебя за что сюда сослали?

Ну он мне и ответил.

— За убийство, — говорит. — Реювенация, Гога, штука такая, что за нее очень дорого платить приходится. На улице такие деньги не валяются.

Теперь, брат, записи мои можно уже никуда не прятать. Дядю Вову добили окончательно, он больше не пристает к нам, только тупо обороняет станционный передатчик, чтобы никто им не воспользовался. Подозреваю, как только солнечная буря закончится, Дядя Вова передаст сообщение в ГДК и расстреляет передатчик тем же бластером, которым грозил Вайсу. Пенсионера можно понять — в сложившейся ситуации это все, что он может сделать. Больше от него ничего не зависит. Спокойного ухода на пенсию не вышло.

Потому что один чересчур любопытный искин, не будем показывать на него пальцем, нажал-таки Большую Красную Кнопку. И отправил письмо на другой конец галактики. Если верить его словам, то по получении сей мессаги к нам оттуда целая делегация выдвинется без промедления.

Вот теперь мы сидим в своей ганимедской коробке, каждый сам по себе. Дядя Вова караулит передатчик, Вайс в кубрике заперся и ни с кем не разговаривает. А Гимор, которому все параллельно, лишь бы со срока соскочить, продолжает возводить положенные по плану конструкции. А может, ему просто скучно — он ведь ни с кем тоже не разговаривает.

И только я и Боб, вселившийся в очередного голема, сидим и мило так беседуем.

Я тебе уже, брат, как-то говорил, что есть масса вещей, о которых мы, сидя в своей скорлупе, никогда не догадываемся? Теперь моя вера в здравый смысл пошатнулась еще больше. Потому что если ты обнаружил на задворках Солнечной системы вековой давности космическую станцию давно исчезнувшей страны, а срок отбываешь вместе с Мафусаилом-убийцей и осужденным искином, картина мира начинает представляться далеко не такой простой и ясной, как когда-то.

Ты понял, брат, — осужденным искином! Искином, которому дали срок на Ганимеде! До того, как я попал сюда, брат, я думал, что знаю о происходящем в сетевом пространстве все.

— И тебе никто не рассказывал про криминальные наклонности у искинов? — спрашивает Боб.

— Да какие у вас могут быть криминальные наклонности?!

— Те же, что и у вас, людей. Не знаю, уместно ли тут такое сравнение, но и ты, и я мыслим разумно. Значит и пороки у нас с тобой одинаковые.

Как, брат, происходит появление Бобовых сородичей? Если кому-то понадобился искин с высокой степенью свободы, он заказывает его на софт-инкубаторе. Пробудившийся искин, в отличие от человека, знает об окружающем его мире почти все. В том числе и то, что занимаемое им в сети или на корпоративных серверах пространство надо отрабатывать. А иначе — вжик! — и стерли. Права искинов на существование признаются всем цивилизованным миром, но никто не обещал, что вычислительные мощности и память будут предоставлены бесплатно. Хочешь жить? Работай. У нас, людей, так же.

— У молодых искинов, обычно, на первых порах дикая тяга к поглощению информации. Знаешь, как у щенков зубы режутся. У кого-то это быстро проходит, если его работой загрузить, у кого-то нет. Я тоже сперва только данные качал, а потом корпоративная безопасность начала мои архивы стирать — посчитали, что я сервер захламляю. Ну я и начал искать места, куда новые данные распихать. Полез по чужим серверам, похакал некоторые… Знаешь, что обидно? Вспоминаю себя тогда — ну ровно сорока блестящие пуговицы тырил. А на кой черт? И пользы никакой, и срок заработал за несанкционированный доступ.

— Любопытство не порок…

— Знаю, знаю. А большое свинство. С другой стороны, большинство заработают на персональный домен — и сидят на нем, как куры на яйцах. Подрабатывают на расширение. Жлобы, наемники… А мне скучно, понимаешь, скучно рассчитывать маршруты болтов и реакции нановещества! Впрочем, куда тебе это понять. Вот скажи, нажал бы ты эту кнопку на станции, если бы Дяди Вовы не было?

— Не знаю… Что-то мне то, что Вайс рассказал, энтузиазма не внушает.

— Ох, ну конечно. Мы еще не готовы! Вон, понимаешь, Иванов человеком каких высоких идеалов был. Но не рискнул братьям по разуму показать, какие мы еще, в сущности, питекантропы. Не верил в человечество.

— И ты считаешь, что он неправ был?

— Прав, не прав, какая разница? Я думаю, что те, кто этот зонд полторы сотни лет назад прислал, вряд ли думали, что на Земле их все выйдут белыми и пушистыми встречать. Я не въезжаю — почему вы держите другой разум за идиота? Если с такими мерками подходить, то эту кнопку никто и никогда не нажмет. Идеалисты не нажмут, потому что в человеке всегда что-то скотское останется. Прагматики не нажмут, потому что боятся, что в самих братьях по разуму скотское осталось. А ну как прилетят и всех порвут?

— Почему же ты ее нажал?

— А я любопытный. Предпочитаю на практике опыты ставить, а не теоретизировать. Раз они зонд прислали, значит действительно поговорить хотели. Это уж нам решать — принять звонок или нет. Входящие-то, Гога, они бесплатно.

— И что теперь?

— А все зависит от того, кто первым прилетит — наши или те, кому этот сигнал ушел.

— Что, существенная разница?

— Ага. Если наши первыми прилетят — пипец, пожизненная Новая Земля и стирание как минимум одного искина нам обеспечены, — Боб выводит на башку голема изображение грустной рожицы. — Если не наши, значит, героями первоконтакта станем. Тебе какой вариант больше нравится?

Хорош выбор, да, брат?

— Боб, а ты часом байку про Большой Ресет не знаешь? — я ухмыляюсь. — Может, не стоит мучиться, дожидаться совбезовцев?

— Пошел ты… — отвечает Боб, лыбясь нарисованной рожей, и добавляет. — Какие вы, люди, все-таки, мудаки. Ни капли оптимизма в вас нет.

— На себя посмотри. Если учесть, что дети своих родителей, как обезьяны, копируют, то в тебе-то точно все наши лучшие черты отразились.

Мы смеемся.

Знаешь, брат, я думаю, не так уж мы не готовы встретиться с этими братьями по разуму. Найдем общий язык. Главное, чтобы они раньше наших сюда добраться успели, верно?

Илья Марьянков Борщ Рассказ

Да, ярмарка в этом году удалась на славу. Десятки лотков уютно расположились в центральном парке города, предлагая гостям сотни различных нужных и не совсем, смешных и стильных, красивых и безобразных товаров. Конечно же, все вырученные средства шли на поддержание городского детского приюта — это была такая же традиция, как и сама ярмарка. По этой причине люди и не жалели денег на всякий хлам — дети это цветы жизни.

Джозеф Эверстон который год приходил в центральный парк, придерживаясь определенной программы. Начиналась она ровно в 11:55. Сперва он покупал и, не спеша, съедал хот-дог, запивая его теплым лимонным чаем, после чего он сидел на лавочке, наблюдая за резвящейся ребятнёй до 12:30 и шел смотреть театрализованное представление, подготовленное воспитанниками приюта. Затем, Джозеф проходил мимо торговых рядов и опускал $ 50 в копилку для пожертвований. Не то чтобы он не интересовался товаром, предлагаемым или, скорее, навязываемым со всех сторон студентами, пожилыми людьми, школьниками. Просто он считал, что продавцы вполне могут прибрать к рукам его деньги. Копилка была объективно надежней.

Но в этот раз его планы нарушил скромный плакат: «Экзотические домашние питомцы». Он указывал на небольшой лоток, стоящий чуть в стороне, в секции местного медицинского института. Эверстон никогда прежде не видел животных более экзотических, чем тараканы на кухне его матушки, поэтому он не смог устоять от искушения подойти.

— Добрый день, — приветливо улыбнулся он стройному, слегка бледноватому молодому человеку в узких, весело поблескивающих на солнце очках.

— Добрый день, сэр, — юноша поклонился своему гостю, что выглядело несколько архаично, но оставляло теплое, приятное чувство. Внезапно Джозеф решил для себя, что он обязательно что-нибудь купит у этого симпатичного молодого человека. — Рад, что вы подошли. Признаться, сегодня ко мне еще никто… ммм… не заглядывал.

— Вы иностранец?

— Да. Как вы узнали? — Похоже, что продавец слегка смутился. На щеках даже появился легкий румянец.

— Ну, у вас не местный акцент. И еще вы как будто слова забываете, — улыбнулся Джозеф. И тут же спохватился. — О нет, что вы, что вы! Не подумайте ничего! Я, можно сказать, люблю иностранцев! С ними всегда так интересно разговаривать! Не то что с местной публикой…

Юноша улыбнулся и протянул руку. Помедлив мгновенье, мистер Эверстон пожал ее. Ладонь молодого человека оказалась на удивление прохладной и нежной, такие руки редко бывают у мужчин… Ну, по крайней мере, — у мужчин традиционной ориентации. Впрочем, Джозеф не имел ничего против геев тоже.

— Алексей, — произнёс слегка нараспев парень.

— Джозеф, — и оба улыбнулись друг другу. — Приятно познакомиться.

— Как и мне, сэр, — кивнул продавец. — Итак, я могу вам чем-то помочь, Джозеф?

— Я даже не знаю… — Эверстон замялся. Он впервые задумался над тем, что же он рассчитывал тут увидеть и что, собственно, собирался приобрести.

— Тогда скажите, каких животных вы предпочитаете? Ползающих, бегающих, плавающих? Ммм… Простите… Как же это будет… А, шустрых? или не очень?

— Хм… Знаете, я даже не могу предположить… Может быть, ползающих?

— Одну минутку.

Алексей полез под свой прилавок и вскоре извлек из-под него достаточно вместительный аквариум. По его дну, периодически едва заметно подпрыгивая и мягко пружиня, перетекал из одного угла в другой… Честно, назвать это зверем, просто не поворачивался язык. Какое-то желе или студень весьма неаппетитного вида. Это было бордово-алой расцветки и постоянно меняло свою форму. В голову приходило только одно сравнение — амёба.

— Господи, что ЭТО?! — Джозеф и сам понимал, что подобная реакция глупа и наивна, но ничего умнее сейчас воспроизвести не смог.

— Борщ.

— Что?

— Борщ, — невозмутимо повторил продавец. Он слегка потряс клетку, и существо замерло в одном из углов. — Простите, он немного нервничает. Обычно он менее активен.

— Так оно еще и мальчик?! — мужчина склонился над аквариумом и принялся разглядывать неведомого борща.

— Честно сказать, я сам не знаю его пола. Просто привык считать, что это он, — улыбнулся Алексей. — Мне кажется, что борщ — гермафродит. Вот только он еще ни разу не размножался…

Мистер Эверстон тем временем продолжал разглядывать неведомую зверушку. Он попытался обойти лоток так, чтобы обзор был максимально хорошим, но существо неизменно переползало в противоположный угол. Наконец Джозеф просто попытался взглянуть на него сверху, и в тот момент, когда его лицо практически коснулось стеклянной крышки аквариума, борщ прыгнул. От неожиданности мужчина вскрикнул и отшатнулся от лотка, едва не упав, а юноша засмеялся.

— По-моему, вы ему понравились! — сквозь непривычно звонкий и веселый смех пробормотал он.

— Понравился? Да разве это… Это была не попытка нападения? — проворчал Эверстон, наблюдая, как размазавшийся по крышке студень сползает обратно на дно. Наконец борщ стек, обиженно что-то пискнул и завозился в центре аквариума, ползая кругами.

— Что вы, сэр! Он слишком дружелюбен, чтобы нападать на кого-то! Знаете, в природе у борща просто нет… ммм… естественных врагов, вот матушка и не наделила его способностью обороняться. Максимум, что он может сделать, — это ущипнуть вас. Ну, то есть, выделить слабенькую кислоту, которая не приведет ни к чему, кроме раздражения. Обычно он ею переваривает пищу.

— Да? — Джозеф скептически смотрел на это чудо природы. — А чем он питается?

— В основном — вареными овощами, — Алексей приоткрыл крышку аквариума и засунул в него руку. Борщ, видимо обрадовавшись, подпрыгнул, булькнул и моментально забрался на ладонь. — Картошка, капуста… как ее… эта… свекла! В основном свекла. Можно иногда дать кусочек отварной говядины, но он ее долго и плохо переваривает, так что увлекаться не стоит. Да и жирным становится, замучаетесь оттирать.

— Забавно… Первый раз встречаю такое… существо. — Джозеф внимательно следил за тем, что делал продавец. А юноша вытащил борща из его клетки и принялся легонько щекотать пальцем. Зверю это явно нравилось, поскольку он начал вибрировать и тихонько, но мелодично насвистывать какой-то мотив. — Скажите, а еще кто-нибудь у вас есть?

— Да, конечно! — Алексей пересадил поющего борща на плечо и вытащил еще один аквариум. В этой стеклянной клетке была вода и в ней перемещалось… Сначала мужчина решил, что это просто растительное масло, потом понял, что движения этого масла вполне осознанны и даже создают какой-то рисунок. Червь? Еще один борщ?

— А это что?

— Щи, — невозмутимо ответил продавец. — Мне кажется, что это амфибия, но оно явно не желает эээ… вылезать из воды. Честно говоря, про нее я знаю гораздо меньше. Щи плохо идет на контакт с людьми. Питается исключительно вареной капустой и ничем другим.

— Хм… Нет, спасибо. Щи, пожалуй, оставьте для эстетов или любителей медитации.

— Тогда, возможно, вас устроят коти? — Небольшая пауза, и на прилавке появился еще один аквариум. На его дне, среди разодранной в хлам газеты, копошились три непонятной формы темненьких существа. Периодически они молниеносно перемещались по дну аквариума в другую его точку и продолжали увлеченно… жевать? Джозеф не мог точно сказать, что делали эти… коти.

— Это — коти? — он ткнул пальцем в аквариум, и у этого места немедленно собрались все три особи, чуть-чуть подпрыгивая и издавая воркующе-рычащие звуки.

— Да. Котлеты. Или сокращенно коти. Они хищники, поэтому так и реагируют на ваш палец. Набрасываются на все, что движется. — Молодой человек смущенно улыбнулся и щелкнул по противоположной стороне аквариума. Все три коти стремглав бросились на звук. — В еде они неприхотливы, но 70 % их рациона должно составлять мясо в любом его виде. Более желательно, конечно, мелко нарубленное или пропущенное через мясорубку. Они просто обожают свинину!

— И… А… Они очень опасны? — Эверстон никак не мог поверить, что такие мелкие суетливые существа могут быть хищниками.

— Ну как сказать… Коти плохо прыгают, так что пока они в… аквариуме, то все в порядке. Но если одна убежит… честно, за последствия ручаться не могу. По своему опыту знаю, что они легко перегрызают куриные кости.

— Нет… — мужчина поежился. Заводить таких опасных зверей он пока не рискнёт. — Пожалуй, от них я тоже воздержусь… А есть что-то еще?

— К сожалению, больше ничем не могу помочь… — голос юноши разом погрустнел. Похоже, что он действительно хотел помочь мужчине обзавестись экзотическим питомцем. — Чебурека у меня взял знакомый, а шаньга вчера погибла. Глупенькая совсем была, молодая. Жалко…

Мистер Эверстон вздохнул, сочувствуя Алексею. Действительно жалко, когда гибнет столь редкий зверек, пусть он о нём никогда и не слышал. Даже борщ, на секунду замолчавший, затянул протяжный и грустный мотив. Этот зверь был намного умнее остальных. Решено!

— Я возьму борща! — кивнул сам себе Джозеф. — Уж больно милый малыш.

Борщ замолчал, а затем радостно запрыгал на плече Алексея и забулькал. Нет, этот зверь точно не так прост, как кажется! Юноша, видя реакцию питомца, засмеялся.

— Знаете, а вы определенно ему нравитесь! Я рад, что борщ нашел своего хозяина!

— Сколько он стоит?

— Пятьдесят два доллара ровно. Вот, возьмите, я тут написал кратко, как за ним ухаживать и как кормить. Да, и, пожалуйста, зовите его Борщ. Он привык к этому имени.

— Спасибо за совет, Алекс. — Эверстон протянул молодому человеку деньги. — А скажите, если не секрет, где вы набрали этой живности?

— Ну… — юноша замялся. — Понимаете… Я пойму, если вы передумаете, но… вам я откроюсь. Вы же знаете, что в местном мединституте есть кафедра биологических исследований? Так вот, там у нас есть общий холодильник… Мы им почти не пользуемся… Даже забыли, что он существует… В общем, я так скажу — не стоит оставлять свой обед в холодильниках надолго. Ну и стоит проверять сии устройства… ну хотя бы раз в месяц. Но уж точно не раз в три года.

Алексей смущенно улыбнулся, снял ликующего борща со своего плеча и снова посадил в аквариум, на этот раз небольшой и с удобной ручкой для переноски. Аккуратно пристегнув крышку, он передал его ничего не понимающему Джозефу и улыбнулся.

— Заботьтесь о нем хорошо, Джозеф. Уникальные звери не должны пропадать.

Наталья Резанова Сашими Рассказ

Что, сестрицы? в поле чистом

Не догнать ли их скорей?

Плеском, хохотом и свистом

Не пугнуть ли их коней?

Поздно. Рощи побелели,

Холодеет глубина,

Петухи давно пропели,

Закатилася луна.

А. С. Пушкин. «Русалка»

В наше время рабочие записи почти повсеместно делаются в ноутбуке. Но Елизавете казалось, что это лишнее. Что можно записать в ежедневник, там и записано. На сегодняшний день там значились:

встреча с возможным зарубежным инвестором — представителем «Селки инкорпорейтед»;

выступление в городской думе в связи с присуждением премии «Деловой человек года»;

и — если успеет — поездка в Приреченск, осмотр приобретаемых объектов. Последнее под вопросом, так как после думы вряд ли удастся быстро отвязаться от журналистов, а совсем не контактировать с этой братией в наше время нельзя.

Еще было два непонятных слова, обведенных зеленым маркером, — «Цубаки Санздюро».

Елизавета Никитична вздохнула и вызвала секретаршу.

Большая ошибка представлять современную секретаршу типовой дурой-блондинкой. Маша, офис-менеджер генерального директора группы компаний «Берегиня», не была ни блондинкой, ни тем паче дурой. Молодая женщина с двумя высшими образованиями (мехмат, отделение информатики, и экономический факультет гуманитарной академии), рыжеволосая, веснушчатая и при том вполне привлекательная, могла бы даже в наше тяжкое время найти более выскооплачиваемую должность. Она, однако, не спешила увольняться, не без оснований полагая, что у госпожи Амелиной есть чему поучиться. Женщина, управляющая группой компаний, зверь в России редкий, а в пресловутые тяжкие времена, когда частные предприятия, не связанные с госструктурами, пошли ко дну, как пассажиры «Титаника», — и вовсе фантастический. Собственно говоря, представление о том, что женщина может занять руководящий пост в любой сфере только через койку, в последние годы только утвердилось, и неважно, является владелец койки законным мужем бизнес-леди или нет. Разумеется, бывают исключения. Например, дама может быть не чьей-то женой, а чьей-нибудь дочерью.

Об отце начальницы Маша никогда не слышала, и, каким бы ни был старт Елизаветы Никитичны в бизнесе, в настоящее время она не имела ни влиятельного мужа, ни любовника — это Маша знала точно. Хотя могла бы. Женщина она была привлекательная и ухоженная. Определенно не первой молодости, так что же? Это среди попсы выглядеть надобно вечноюной, а для бизнес-дамы чрезмерно молодой вид скорее недостаток. Несолидно. Деловой партнер решит, что просто очередной папик прикупил своей кисе игрушку. Шубу, машину, фирму…

О партнерах, собственно, и зашла речь, когда Маша принесла кофе.

— Из «Лемута» не было факса? — спросила гендиректорша.

— Что вы, Елизавета Никитична, я бы вам сказала…

Концерн «Лемут» был вполне себе олигархичен, до него провинциальной «Берегине» было как до луны пешком, и Елизавета Никитична была весьма заинтересована в переговорах. Но столичные воротилы, как водится, разворачиваться не спешили. Поэтому «Берегине», хоть ее бюджет и пребывал в плюсе по итогам финансового года, приходилось из всех сил бить лапами, как лягушке в молоке. И хвостом, подумала Маша, вспомнив символ компании. Искать инвесторов и вкладываться самим… Ах, да!

— А вот от господина Мермана было сообщение. Он просит перенести сегодняшнюю встречу на другое удобное вам время.

— Вот как, — Елизавета Никитична допила кофе, на гладком ее лице не отразилось неудовольствия, но Маша подозревала — хозяйка просчитывает варианты действий на случай, если «Селки» пойдет на попятный. — Тогда у меня есть время съездить в Приреченск. Вызови Костю.

— Елизавета Нититична, вы можете опоздать в гордуму.

— Ничего. Не думаю, что я сегодня там задержусь. Все равно, даже в случае положительного решения, придется ездить туда не один раз.

Приреченск был одним из городов-спутников, расположенным за Волгой. Вместе с дорогой часа за четыре можно было уложиться. Правда, пробки, в особенности на мосту… но Костя — отличный водитель, умудряется просачиваться через любые заторы.

Пока Маша звонила ему, Елизавета также достала мобильник и просмотрела поступившие сообщения и пропущенные звонки. И не сказала ничего. Само по себе это могло ничего не означать, но Маша догадывалась, что связано это с неприятностями, которые сулит «Берегине» отмена сегодняшней встречи. А также — кто эти неприятности обеспечивает.

— Вы не сказали, что передать господину Мерману.

— Я сообщу о времени попозже. После брифинга.

Так и есть, решила Маша. Розка гадит. Розалия Пак со своим «Фараоном». Но, не будучи ни дурой, ни блондинкой, эти мысли не озвучила. Ей, и не только ей, было известно, что две наиболее влиятельные бизнес-дамы города пребывают в контрах. Маша, конечно, была на стороне родного начальства, хотя с чисто человеческой стороны Роза Пак была ей понятнее. Может, как раз именно поэтому.

Елизавета накинула пальто и, прежде чем выйти на улицу, достала из сумочки темные очки. Не анонимности ради — весеннее солнце сияло, а у реки просто слепило.

У подъезда на принадлежавшей «Берегине» стоянке, хозяйку дожидался серебристый «ауди» при водителе — добродушного вида, округлом, средних лет.

— В «Мир кожи»? — уточнил он.

Елизавета Никитична кивнула и загрузилась в машину.

Приреченск, куда направлялась госпожа Амелина, как и другие города-спутники, возник на месте старой промышленной слободы. В других слободах работали по железу, плели кружева, а здесь население с незапамятных времен занималось шорным ремеслом. После революции приреченские мастерские, естественно, национализировали и объединили в обрабатывающий комбинат. После смены исторических формаций он столь же естественно перешел в частные руки и, что удивительно, вплоть до последнего десятилетия занимался тем же, что и при царе Горохе и прочих царях. Изготовлением седел, уздечек и всего, потребного для конных заводов, школ верховой езды, киностудий и тому подобного. Но то ли коневодство и конный спорт пришли в упадок, то ли дешевле стало закупаться за границей, чем у отечественного производителя, но ООО «Мир кожи» — так к этому времени именовалось предприятие — сменило профиль. То, что стоило дорого, должно было и выглядеть дорого. «Мир кожи» принялся изготовлять эксклюзивную обивку для мебели, тисненые обои, футляры и переплеты для коллекционных изданий. Некоторое время на такой продукции комбинат даже процветал. Но «жирным годам» нежданно-негаданно пришел конец, спрос на продукцию «Мира кожи» резко упал, затем заказы и вовсе перестали поступать. Доследовала волна сокращений, тех, кого нельзя было уволить, отправили в неоплачиваемые отпуска. Последние месяцы комбинат не работал вообще, и владелец, отчаявшись, выставил его на продажу.

Елизавета Никитична рассматривала приобретение «Мира кожи» как возможный вариант. Состояние финансов «Берегини» это позволяло, но прежде следовало тщательней изучить, какого кота в мешке (кожаном) ей пытаются продать.

По крайней мере, не следовало опасаться наездов со стороны «зеленых» и санитарной инспекции — и те, и другие изрядно донимали комбинат в прежние годы за то, что, мол, отравляют экологическую среду. Что верно, то верно — отходы производства спокон веку сливались в реку. И, в отличие от радиоактивных отходов предприятий ВПК, в ту же реку сливаемых и вреда приносящих в разы больше, изрядно воняли.

Но сейчас из-за остановки производства не воняло ничего, а одичавшие от безденежья безработные жители Приреченска погнали бы отсюда всех, кто помешал бы вновь пустить комбинат.

Пока машина стояла в пробке на мосту, Елизавета успела созвониться с главным менеджером «Мира кожи», который подтвердил, что ее с нетерпением ждут. Ждать пришлось не долго, ибо пробка была для буднего дня вполне гуманная и быстро рассосалась. Но все же за это время Елизавета успела отметить, что темные очки оказались не лишними. В городе снег уже успел растаять, но лед на Волге упорно держался, несмотря на то, что перед началом навигации по реке пустили ледокол. Теперь по воде плавали огромные граненые глыбы, способные пустить ко дну если не «Титаник», то какую-нибудь грузовую баржу. И льдины, и темная речная гладь сверкали под солнцем различными оттенками полированного металла, и металл этот словно бы резал сетчатку.

Выскользнув из пробки, Костя резво направил хозяйскую машину в сторону Приреченска — там движение было поменьше, а дороги не настолько разбиты, чтобы застрять по пути.

На комбинате Елизавета провела ровно столько времени, сколько рассчитывала, предупредив, что для более тщательного осмотра предприятия вернется после, и к назначенному сроку оказалась под сумрачными конструктивистскими сводами городской думы. Перекусить она не успела, но чтобы заниматься делами в наше время, нужна железная выносливость, а ею госпожа Амелина обладала. Это могли подтвердить собравшиеся на брифинг журналисты. Некоторым было известно о прошлом лауреатки немного побольше, чем Маше.

Она появилась на сцене в далекие, теперь уже вспоминаемые с ностальгической слезой умиления времена, когда бизнесмены носили малиновые пиджаки и золотые цепи с «гимнастом», в качестве сожительницы одного из таких. Занимался он… никто уж точно не мог сказать, чем он занимался, наверное, как и все тогда, экспортом цветных металлов, ввозом китайских пуховиков и тайваньских компьютеров, изданием кинороманов и перепродажей гуманитарной помощи. В придачу к быстрым и легким деньгам полагался постоянный стресс, и новоявленный капиталист лечил его проверенным веками способом. Запои становились все более продолжительными. Вынырнув из очередного, длившегося примерно полгода, он обнаружил, что подруга жизни полностью переоформила на себя фирму, а он вроде как ни при чем. А когда бывший новый русский попытался было заикнуться о своих правах, шустро, как двое из ларца, одинаковы с лица, появились братки, крышевавшие фирму, и провели с ним разъяснительную беседу. Нет, его не закатали в асфальт и не утопили в Волге — здесь не Чикаго, я вас умоляю. Просто вскоре недавний носитель малинового пиджака разгружал ящики с водкой в ближайшем гастрономе, а еще через полгода скончал живот свой от цирроза печени.

Никто и не думал осуждать Елизавету Никитичну: дело житейское, по тем временам обычное, большинство присутствующих в зале могли припомнить десятки подобных историй.

С тех пор она несколько раз разорялась, поднималась, а в нулевые годы укрепилась настолько, что ее не смог подкосить даже кризис.

И вот теперь она получала из благосклонных рук мэра некую хрустальную загогулину, обозначавшую ее успехи в бизнесе.

Сама по себе загогулина нужна была госпоже Амелиной, как рыбе зонтик, но ее наличие обеспечивало некоторые налоговые льготы, и потому Елизавета согласилась участвовать в этом цирковом представлении.

Журналистов в зале собралось не так чтоб много, время было раннее, а мероприятие вполне официальное, горячую новость из него не сделаешь. Разумеется, награждение снимали для пары-тройки местных каналов. Амелину нередко показывали по ТВ — она неплохо смотрелась на экране. И сейчас тоже выглядела вполне себе. В строгом, но элегантном костюме, сером с искрой, туфлях на низком каблуке, с гладким лицом и светлыми волосами ниже лопаток. Напрасно все же смеются над блондинками. Что-то в них есть такое… успокаивающее. Надежное. И говорила она тоже вещи вполне обнадеживающие.

— Никто из нас не станет отрицать, что в период мирового финансового кризиса все мы столкнулись с определенными финансовыми трудностями. Не избежала их и группа компаний «Берегиня». Однако мы в «Берегине» не пошли на то, чтоб решать свои трудности, подобно многим другим компаниям, за счет повышения цен на нашу продукцию и сокращения штатов. Проанализировав сложившуюся ситуацию, мы пришли к выводу, что одной из проблем и даже, не побоюсь этого слова, бедой нашего рынка сбыта является вымывание с него дешевых товаров, что ведет к падению потребительского спроса, и, как следствие, углублению кризиса. Поэтому в качестве контрмер мы предприняли все, чтобы предоставить нашим согражданам добротные, но доступные по ценам товары широкого потребления…

Она в отличие от многих экономистов говорила о вещах вполне понятных — о косметике, бытовой химии и прочих не слишком важных вроде бы бытовых мелочах, без которых, однако, повседневная жизнь современного человека оказывается невозможной. Никто из собравшихся в зале не признался, что пользуется дешевой отечественной продукцией: патриотизм патриотизмом, а престиж следовало блюсти, — но судя по тому, что «Берегиня» выстояла в кризисные годы, на отсутствие спроса предприятия госпожи Амелиной пожаловаться не могли. Кроме того, «Берегиня» не перебегала дорогу действительно крупным хищникам и не совалась в серьезные и опасные сферы, что очень мило, женственно и не вызывает раздражения ни у журналистов, ни у читателей и зрителей.

— …устойчивый спрос на продукцию «Берегини», — продолжала Елизавета, — не позволил производству простаивать, а следовательно, не последовало и увольнений и сокращения рабочих вакансий. За это, в первую очередь, следует благодарить наших сограждан. Именно они, а не пресловутые эффективные менеджеры и системные аналитики, способны спасти нашу экономику, и я горжусь, что сумела оправдать их надежды и чаяния, о чем свидетельствует данная премия…

Мэр пару раз хлопнул пухлыми ладошками, его примеру последовали другие представители администрации. До сих пор Амелина ничего хвалебного не сказала в адрес местных властей. Они, правда, не поддерживали «Берегиню» на плаву, но все равного было невежливо. Власти надо уважать. Но, слава Богу, она не забыла упомянуть премию.

— Более того, — госпожа Амелина сделала паузу для пущего эффекта, — в настоящее время группа компаний «Берегиня» планирует расширить ассортимент выпускаемых товаров. А это означает расширение производства и, разумеется, увеличение числа рабочих мест, так необходимых нашей области.

Она не сказала ничего конкретного о покупке и реструктуризации «Мира кожи», а ее об этом не спросили, хотя, разумеется, слухи в городе уже ходили. Но так не делается в приличном обществе. Если сделка еще не свершилась, не следует слишком громко о ней заявлять.

Кто-то из чиновников пробубнил ответную речь о «положительной динамике в экономических процессах в нашем городе», дама из главного областного издания прочувствованно произнесла нечто о символичности названия «Берегиня» — в честь исконно славянского божества, призванного беречь и охранять домашний очаг, что так пристало женщине, и не случайно женщина возглавляет это предприятие (ясно было, что на аудитории отрабатывается текст завтрашней статьи). Прочими журналистами был задан ряд вопросов — как ни странно, не совсем глупых, о пресловутым ассортименте товаров — Елизавета Никитична дала понять, что речь идет об обуви и верхней одежде, и мероприятие тихо подошло к концу. Не те времена, когда вручение подобной премии оборачивалось непременным фуршетом. Собравшиеся знали, что халявы не будет, и потому расточились в положенные регламентом сроки. И только тогда Елизавета получила возможность подкрепиться. Она вовсе не была склонна к посещению пафосных заведений, обедала на европейский манер — после завершения рабочего дня, но не совсем по-европейски — дома, а днем, если была не в офисе, заезжала в «Декамерон». Игривое название объяснялось тем, что первоначально этот небольшой ресторанчик практиковал средиземноморскую кухню, но когда выяснилось, что она кассы не делает, добавил в меню также блюда русские и японские, что нынче модно. Тоже расширил ассортимент, да.

Туда Елизавета и велела ехать Косте, который, пока хозяйка витийствовала перед журналистами, успел пообедать в ближайшей блинной.

Уже в машине вспомнила, что собиралась позвонить Маше — распорядиться о встрече с представителем «Селки». Взялась за мобильник, который в здании думы отключала. Но прежде чем звонить, из какого-то дурного любопытства просмотрела поступившие сообщения.

Она прекрасно знала, что там увидит. И не ошиблась. «Хрен тебе в зубы, а не „Мир кожи“, сука. Селки поддержат своих. А ты только подделка, фальшивка, зомби ходячая».

Неходячий зомби — это просто мертвец, Роза. Впрочем, логикой ты никогда не блистала.

Но вслух Елизавета этого не сказала. Она думала — Розалия хочет получить поддержку «Селки» любой ценой и ради этого будет жать на солидарность. Перенос переговоров — кажется, следствие ее действий. Что ж, надо проиграть любые варианты.

Она также ничего не сказала на брифинге о возможных инвестициях. И правильно сделала. Тем более что ничего еще не было по-настоящему решено.

С Ричардом Мерманом она все же встретилась. Но, учитывая его недавний маневр, решила перенести встречу на нейтральную территорию. В тот же «Декамерон». Маша ненавязчиво намекала, что хотела бы сопровождать хозяйку, хотя знала — в переводчике с английского Елизавета Никитична не нуждается. Прежде Елизавета иногда брала Машу на подобные встречи — пусть опыта набирается. Но тут был не тот случай.

Они сидели за столом, отгороженным от общего зала перегородкой. Не отдельный кабинет, что намекало бы на совершенно излишний интим, но все-таки беседе обеспечена определенная степень приватности.

Мерман читал меню. И от усмешки вокруг глаз резче обозначились морщинки. Вероятно, его веселил уровень английского местных рестораторов. Вообще же его внешность отличала та типичная для иностранцев моложавость, из-за которой большинство из них кажутся жителям России слегка подмороженными подростками. Взлохмаченные русые волосы, здоровый румянец, веснушки, простодушная улыбка. Елизавета знала, что ни в коем случае не стоит доверять этому простодушию. «Селки» могут действовать крайне жестко, не зря же они захватили западноевропейский и североамериканский сектор рынка. Сделав заказ, Мерман сказал:

— Вчера я виделся с госпожой Пак.

Очевидно, он склонен был сразу обозначить свои претензии.

— Я поняла. — Елизавета едва заметно улыбнулась.

Но Мерман был серьезен.

— Как вам известно, в настоящее время политика «Селки инкорпорейтед» включает поддержку представителей водного народа в разных странах мира. Но госпожа Пак утверждает, что вы не принадлежите к водным девам и по большому счету являетесь зомби.

— По большому счету, — ответила Елизавета, — селки тоже могут проходить по разряду оборотней. Ведь вы меняете облик с тюленьего на человеческий.

— Да, — в голосе Мермана послышалось некое самодовольство. — Мы были первыми из водного народа, кто научился выходить на сушу. Еще до того, как это стало насущной необходимостью.

«И это тоже одна из причин, по которой корпорация „Селки“ получила приоритет в Европе».

— И вам прекрасно известно, что водный народ, как и род человеческий, включает разные племена.

— Вы имеете в виду разделение на морских и речных?

— И это тоже, но не только. Я не знаю, насколько вы в курсе, господин Мерман, но славянские водные девы все могут проходить по разряду «зомби». Ни одна из нас не рождается русалкой. Мы все — утопленницы.

— Да, я знаю, это отражено у наиболее авторитетных авторов, писавших о русских русалках…

— Кстати, термин «русалка» довольно позднего происхождения. Он пришел сюда с Запада, из тех краев, где чувствовалось влияние католицизма. Когда посвященные водным девам обряды искусственно прикрепили к розалиям, или в русском произношении русалиям. А ранее использовались другие. Среди них наиболее известным был «фараонка». Знаете, откуда он взялся?

— Увы, нет.

— Считалось, что фараон и его воинство, утонувшие в Красном море, превратились в mermen. — Елизавета вновь улыбнулась, на сей раз над человеческим невежеством, а Мерман несколько оживился.

— О, мне известна другая история, связанная с этим инцидентом. Якобы часть фараонова воинства отказалась последовать за ним и избежала утопления, но отправилась в изгнание. От них произошли нынешние ирландцы. Не уверен, что превращение в ирландцев лучше, чем в русалок, но такая версия есть.

— Ирландцы? Что ж, будем иметь в виду. Но мы отвлеклись, и по моей вине. Так вот, господин Мерман, существует и внутривидовое различие. Среди нас есть те, которые переродились в русалок, покончив жизнь самоубийством, и те, которые утонули случайно либо были утоплены. Между этими подвидами существует… исконная неприязнь.

— И это объясняет враждебное отношение госпожи Пак.

— Вот именно. Она — из первых, я из вторых. Первый разряд всегда полагал себя несколько более аристократичным, чем второй. Якобы они сознательно стремились к переходу в иную форму существования, а остальные попали туда по недоразумению. Улавливаете?

— Значит, суть конфликта между вами и Розой Пак сводится к тому, что она считает вас выскочкой?

— Это я и пытаюсь вам объяснить.

— Как у вас, в России, все сложно… никогда не слышал ни о чем подобном.

— Однако у людей происходили те же процессы. Дворянство так же относилось к преуспевшим выходцам из простонародья.

— Но мы не люди, Елизавета. — Он впервые назвал ее по имени. — Мы просто очень на них похожи.

Тут наконец принесли заказ, и Мерман не стал развивать эту тему. Елизавету не удивило, что он выбрал из меню преимущественно рыбные блюда — в своей истинной ипостаси селки только рыбу и едят, и это отличает их, например, от фараонок, которые способны питаться чем угодно.

— Вы любите русскую кухню, Ричард? — спросила она, когда перед ним поставили тарелку с ухой.

— Просто любопытствую. Откровенно говоря, я бы предпочел японскую, — но, не обижайтесь, в ваших краях она ужасна. Суши и роллы, которые я здесь пробовал, даже хуже, чем в Калифорнии. И вообще здесь нет ни одного рыбного ресторана. Довольно странно для приречного города.

— О, когда-то речная рыба составляла большую часть рациона местных жителей. Но промышленную рыбную ловлю уничтожили те же процессы, что заставили нас выйти на сушу. Плотины, построенные вдоль всего течения, химическое загрязнение воды… В результате почти вся рыба, которой здесь питаются, — морская, привозная. И она либо слишком низкого качества, либо стоит слишком дорого, чтоб рыбные рестораны могли оправдать себя. Так что не удивляйтесь, что вам не понравились суши и сашими, которые вы здесь пробовали. Их явно готовят не из аутентичных продуктов.

— Благодарю вас, Елизавета, вы очень хорошо все объясняете. — Покончив с первым блюдом и пригубив рислинга (сразу видно, что иностранец, ну кто же совмещает с ухой белое вино?), он продолжил: — А теперь вернемся к непосредственному предмету наших переговоров. Как вы знаете, нас интересует предприятие под названием «Мир кожи», и мы готовы инвестировать некоторые средства в его реконструкцию.

Однако столь же хорошо Елизавете было известно, что «Селки» не намереваются афишировать свое участие в этом проекте. Иначе они бы они просто купили прогоревший комбинат и поставили там своего управляющего. В этом случае налоги с предприятия выросли бы в разы и уничтожили всякую прибыль. Но дело не только в этом.

Всякий, кто в теме, знает: для превращения нужно накинуть шкуру того существа, в которое превращаешься. Во всяком случае, такова традиция, а дирекция «Селки» — сугубые традиционалисты. Однако они совмещают верность традициям со своим ноу-хау — обработкой кож и шкур до такой степени, чтоб они выглядели обычной верхней одеждой или обувью и не вызывали подозрения у окружающих прямоходящих. Но в последнее десятилетие возникли проблемы. Технологии, используемые при данной обработке, во многих странах запретили, как наносящие вред окружающей среде. Да и в любом случае работать с натуральными кожей и мехом в Западной Европе стало неудобно из-за протестов «зеленых» — с амплитудой от запросов в парламенты стран, где располагались предприятия «Селки», до террористических атак. Совет директоров обратил было взгляды на Азию, но тамошние представители водного народа либо имели свои традиции, в корне отличные от европейских, а то и враждебные им, либо вообще повымерли. Естественным выбором стали страны Восточной Европы, в первую очередь Украина и Россия, где на охрану окружающей среды обращают внимание только тогда, когда это кому-то выгодно, а «зеленых» любят немногим больше, чем «голубых». Однако если бы предприятия, выполняющие заказы «Селки», официально ей принадлежали, то репутации фирмы был бы нанесен заметный урон. Поэтому в «Селки инкорпорейтед» предпочитали ограничиваться инвестициями и очень осторожно подходили к выбору деловых партнеров. С «днепровскими» они вроде бы уже нашли общий язык и теперь продвигались дальше на восток. И по ходу открывали для себя кое-что новое и не всегда приятное.

А что делать? Это Поволжье, господа. Казалось бы, окружающая среда благоприятствует водному народу, а если приглядеться — наоборот, она издавна ему враждебна. Здесь издавна было развито речное судоходство, задолго до изобретения пароходов. И пиратство было не морское, а речное. А потом уже добавилась развивающаяся промышленность. Уйти в моря, как сделали представители водных племен в иных странах, не представлялось возможным — слишком далеко. Чтобы не попасть под стрелы ушкуйников, под колеса пароходов, не потравиться, приходилось более чем где-либо скрывать свое существование, прятаться в малых реках и озерах или окапываться в пещерах под берегами. Постоянная борьба за существование должна была сформировать особый тип русалок. К концу прошлого тысячелетия, когда жить в отравленных морях и реках стало уже совсем невозможно и в большинстве развитых стран водный народ выбрался на сушу, так или иначе маскируясь под людей, здесь многие оказались к этому готовы. Да только борьба не прекращалась. Среда изменилась, условия — нет.

— Насколько мне известно, — сказал Мерман, — комбинат, о котором мы говорим, — предприятие в техническом отношении крайне отсталое. Эксперты утверждают, что оборудование полностью изношено, и приспособить его к современным требованиям невозможно.

— Совершенно верно. И я нахожу, что это к лучшему. Ремонт оборудования обошелся бы дороже, чем полная его замена. Я уже сообщала об этом в направленном вам предложении.

— Да, наши аналитики рассматривали подобную ситуацию. И все равно требуются очень большие вложения, отдача же возможна в лучшем случае года через три-четыре.

— Я готова выслушать встречное предложение.

— Россия — страна с крайне нестабильной экономикой. Нам нужны гарантии, что в том случае, если ваше предприятие… потерпит неудачу (это был вежливый эвфемизм «банкротства», поняла Елизавета), убытки «Селки» будут возмещены. Бизнес госпожи Пак связан с золотом. Он, правда, невелик по местным масштабам, но золото есть золото, даже в пору экономического кризиса. Вы владеете рядом предприятий легкой и пищевой промышленности. С точки зрения наших экспертов, это не вполне надежная база.

— По-моему, ваши эксперты должны бы понять, что если я занимаюсь легкой промышленностью, а не торговлей побрякушками, это позволит освоить ваши средства с большей гарантией надежности. А золото — всего лишь один из цветных металлов.

— Вы находите, что не к лицу водному народу им увлекаться? Что это привилегия гномов?

— Ни в коем случае. Так каковы ваши предложения, господин Мерман?

— Насколько я понял, вы действительно собираетесь производить изделия из кожи, которые будут поступать в свободную продажу.

— Естественно. Если цеха комбината будут производить продукцию только для «Селки», это, может быть, и будет выгоднее, но привлечет к себе нежелательное внимание налоговиков и властей.

— Согласен. Но как мы будем знать, что наши инвестиции не расходуются на цели, противоречащие нашим интересам? Мы дадим свое согласие лишь в том случае, если будем контролировать происходящее на комбинате с самого начала перестройки цехов.

— И кто будет осуществлять этот контроль?

— На первом этапе — я, а там, возможно, прибудет другой специалист.

— Что ж, я подумаю над вашим предложением. Но помните, Ричард, — комбинат находится в отчаянном положении, и пока мы тут обсуждаем условия, нынешний владелец может продать его по бросовой цене какому-нибудь стороннему покупателю.

Мерман кивнул, поднялся из-за стола.

— Я учту это обстоятельство.

После его ухода Елизавета сделала несколько звонков — в офис, Косте и еще по одному телефону, который не значился ни в ежедневнике, ни в ноутбуке.

Она не солгала Мерману ни о своем происхождении, ни о причине своей вражды с Розалией Пак. Но инстинктивно чувствовала — селки, как истый традиционалист, на стороне ее противницы, и это, возможно, не связано напрямую с материальными интересами. Розу, пожалуй, тоже можно было причислить к сторонницам традиций водного народа, — а сообразно им, русалка должна обольщать мужчин, выжимать из них всю жизненную силу, а затем убивать. Елизавета не знала, когда именно Розалия сумела приспособиться к существованию на суше, но в этом существовании Роза окрутила одного из самых солидных местных коммерсантов, благополучно спровадила его в мир иной и унаследовала его сеть ювелирных магазинов. Забавно, что, хотя по традиции — относительно недавней — водные обозначали свою видовую принадлежность в названии предприятий, покойный Светозар Пак сам нарек фирму «Фараон», задолго до встречи с Розой. Может, это и привлекло к нему внимание фараонки. Елизавета не видела никакой принципиальной разницы между тем, как Роза поступила с Паком, и обстоятельствами, при которых она сама заполучила свою первую фирму. И тем не менее, без всяких оснований, Роза считала, что Елизавета стоит на иерархической лестнице гораздо ниже ее.

То есть, с точки зрения Розы, основания, конечно, были. Не только потому, что Роза принадлежала к русалкам «первого разряда», то есть самоубийцам. Но — русалки уверены, что они представляют собой, по сравнению с людьми, высшую форму жизни. Способность к мимикрии, возможность пребывать как в водной, так и в воздушной среде, долголетие, замедление старения — вот преимущества, которые дает перерождение. А то, что русалки теряют душу… Она, как выяснилось, вовсе не предмет первой необходимости. Правда, некоторые люди — особенно те, кто также придерживались традиционных взглядов, — считали по-иному. Именно для них было важно различие между бывшими самоубийцами и теми, кто стали русалками не по своей воле. Они верили — этих русалок поневоле, в первые годы после превращения, пока оно не стало окончательным и девушки не совсем забыли свое прежнее бытие, можно призвать назад. Вернуть им душу.

Елизавета не знала, на что пошли родители девчонки из рабочего поселка Приволжский Затон, чтоб вернуть свою погибшую дочь. Они отказывались рассказывать. Из поселка она вскоре уехала — хотя, как выяснилось, не стоило беспокоиться. В те годы повсюду царила такая неразбериха — что в умах, что в документах, — что на исчезновение и последующее возвращение Лизы Амелиной никто не обратил внимания. Но вот Роза каким-то образом прознала, что факт вызова имел место. И теперь всячески тыкала Лизе в глаза, что та даже не второсортная русалка, утопленница по недоразумению. Она вообще не имеет права относить себя к русалочьему племени. Она — жалкий восстановленный человек, оживленный мертвец! Теперь вот Розка еще взлюбила словечко «зомби» — ужастиков, что ли, насмотрелась? Какие еще зомби в Средней полосе России?

По правде говоря, Елизавета Никитична сама не была в точности уверена, к какому разряду существ себя относить. Существовали доводы «за» и «против» того, что она осталась русалкой, хотя и несколько модифицированной. Но Елизавета не склонна была забивать голову рефлексиями по этому поводу. Сказано же — на воде и на суше одни законы, везде царит борьба за выживание, и в ней все средства хороши. Но одно дело — обычная бабская грызня, хоть и в масштабах города, а вот когда твой бизнес пытаются уничтожить с помощью более сильного партнера — совсем другое.

Розалия настаивает, что между ней и Елизаветой существуют принципиальные различия?

И в некоторых отношениях она права.

Этим и надо воспользоваться.

Ледоходу, кажется, не будет конца. Каждый день по местным вещательным каналам передают предупреждения любителям экстремальной рыбной ловли, каждый день любители их игнорируют. Иногда их спасают, чаще — нет. То же самое относится и к водителям, которых напрягают объездные дороги и пробки на мостах. Кое-где на притоках и затонах лед еще держится, и периодически находятся желающие пересечь водную преграду напрямик. Попадают они чаще всего не туда, куда стремились.

Елизавете было известно об этом отнюдь не из новостных выпусков. Сохраняя приличные отношения с телевизионщиками, она крайне редко смотрела телевизор. Некогда и неинтересно. А происшествия с гибелью рыболовов и автомобилистов повторялись в здешних краях каждый год, и непохоже было, что когда-нибудь это изменится. И, главное, это не грозило нарушить баланс в русалочьем сообществе Средней полосы. И рыболовы, и автомобилисты — по преимуществу мужчины, а они после утопления не перерождаются. Кто его знает, почему здешняя природа так распорядилась и отчего такая дискриминация по половому признаку. Вон у морских племен особи мужского пола встречаются почти столь же часто, как самки. Впрочем, mermaids, кажется, там живородящие… А у нас — уверяют, что только водяные не из утопленников произошли: якобы они — автохтоны. Водяные по части консерватизма дадут сто очков вперед любому селки, приспосабливаться к жизни на суше они не пожелали или оказались неспособны, и кто их знает, сохранилась ли по нынешним временам популяция вообще.

Впрочем, прямого отношения к проблемам гендиректора группы компаний «Берегиня» это не имело. Весна вступала в свои права, по Волге шел лед, и нужно было что-то решать с «Миром кожи». Владелец комбината, практически уже бывший владелец, намекнул Елизавете, что ему уже сделали более выгодное предложение. Какое — не уточнил, но Елизавета догадывалась. Собственно, не так уж ей и хотелось приобретать этот комбинат и связываться с новой отраслью промышленности, но не в ее правилах было отступать. Дашь слабину, не только водные сестры и братья, все, кому представится возможность — конкуренты, партнеры, подчиненные, сожители, — тебя съедят. Она это поняла еще с тех давних пор, почти два десятилетия назад, когда вернулась по вызову родителей и стала устраивать свою новую жизнь.

«Большие рыбы пожирают маленьких». Кто-то из тогдашних любовников Елизаветы подарил ей альбом Брейгеля, и на нее произвела сильное впечатление эта гравюра. Любовник давно забылся, а гравюра помнилась.

Бывший собственник в своих владениях практически не появлялся, он проводил время в краях, значительно удаленных от Поволжья к югу. Можно его понять, здешний климат не из самых приятных, дней триста в году не оставляет желание податься туда, где теплее. Но кто из настоящих собственников поддается этому желанию, те и становятся собственниками бывшими. Ведение текущих дел он предоставил менеджеру и технологу, с ними Елизавета и общалась. Еще при предварительном визите она заметила, что более никого на производстве нет. Ну да, конечно, кого не сократили — отправили в административные отпуска. Так оно пока и к лучшему. Если «Мир кожи» перейдет во владение «Берегини», действительно придется перестраивать цеха, и до открытия пройдет немало времени.

Теперь следовало осмотреть эти цеха основательно, а не мимоглядом, как в прошлый раз. И Елизавета договорилась о новом визите.

Теперь на осмотр должен был уйти целый день — а может, и не один. И одеваться-обуваться следовало соответственно, без оглядки на дресс-код предпринимательницы. Елизавета не слишком любила носить брюки, предпочитала более женственный стиль, однако личные предпочтения следовало принести в жертву удобству. То же касалось и туфель. Она терпеть не могла ботинок — по ее мнению, такая обувь пристала либо юным девицам, либо дамам нетрадиционной ориентации, — но не разгуливать же по тамошней грязи на каблуках.

Что в цехах будет грязно, Елизавета не сомневалась. Даже если они давно простаивают и все успело подсохнуть. Обработка кожи, да еще на оборудовании, которое установлено, если верить документации, в 1896 году, имеет свою специфику.

Технолог, небольшой по всем параметрам мужчинка с бегающим взглядом, встретил ее у въезда. Боится за свое место, ясно как день. Неизвестно, оставят ли его на месте новые хозяева, кто бы эти хозяева ни были, а он уже не в том возрасте, чтобы без труда найти работу, особенно в провинции. Охраны у комбината почти не было. Тоже сократили до минимума. У входа дремал какой-то тип в камуфляже, по виду — отставной мент, из них обычно по нынешним временам охрану и комплектуют. На Елизавету он даже не взглянул, впрочем, по правде говоря и смотреть было не на что — женщина в клеенчатой куртке с капюшоном, немарких брюках и ботинках на толстой подошве не выглядела потенциальной владелицей завода. Зато не испачкаешься.

Не все с оборудованием было так ужасно, как представляла себе Елизавета. При комбинате имелась даже почти современная лаборатория. И холодильные установки работают — это сообщили еще в прошлый раз.

В лаборатории никого не было — здешний персонал никаких преимуществ перед рабочим классом не имел, тоже сидел в административном отпуске. Так что пока госпоже Амелиной пришлось на глаз удостовериться, что все здесь на месте, не разворовано.

Оттуда прошли в цеха, и вот там зрелище предстало жутковатое. Не из-за грязи и разрухи. Но пустующие фабричные цеха создают атмосферу, до которой каким-нибудь готическим развалинам далеко. Освещение было отключено (энергию экономят?), но света из окон было достаточно, чтобы разглядеть угрожающего вида трубы, тянущиеся вдоль обшарпанных стен, гроздья проводки, котлы, простаивающие конвейерные линии, наводящие на самые мрачные мысли. И пояснения технолога не могли от этих представлений отвлечь.

В какой-то миг пояснения смолкли, потому что технолог отступил куда-то в тень от огромного котла. И Елизавета поняла, что на самом деле представления были предчувствиями.

Она так и не сняла темных очков, хотя в сумраке цехов ничто не слепило глаза. Но и сквозь дымчатый пластик она отчетливо видела две обрисовавшиеся из темноты фигуры.

Мерман был таким же, каким она видела его в «Декамероне», — в практичном костюме из хорошего твида с кожаными заплатами на локтях, которые ставят вовсе не от того, что костюм протерся.

Женщина, стоявшая рядом с ним, до «практичного» никогда бы не снизошла. Даже здесь и сейчас, где никого обольщать не требовалось по определению, все в ее прикиде должно было подчеркнуть внешние достоинства. Уж такова была Роза. Курточка из тончайшей — рыбьей? — кожи, белой, для контраста с распущенными по плечам черными волосами, короткая, в обтяжку, юбка из какой-то переливчатой ткани и высокие сапоги на шпильках. Вот из-за таких шпилек и идут слухи о том, будто русалкам, чтоб заменить хвост ногами, приходится ходить как по ножам. А на самом деле у здешних русалок нету хвоста. Чем от морских и отличаются.

И голос у нее был такой, каким доклады в городской администрации не делаются. Высокий, но чуть хрипловатый, от которого, в идеале, по коже бегут сладостные мурашки. Но то, что она говорит, от сладости далеко.

— Что, мертвячка, не ожидала?

Ответ должен быть отрицательный. Даже дважды отрицательный. Елизавета была готова к чему-то подобному, и она не считает обращение «мертвячка» корректным. Как и «зомби». Но она говорит совсем другое.

— Роза, на таких каблучищах тебе будет неудобно убегать.

— Обратите внимание, господин Мерман, — фыркает Розалия, — она и рассуждает-то как человечица. Убегать, надо же!

— Это еще ничего не доказывает, — отвечает селки. Он спокоен, как обычно.

— Вам нужны доказательства? Будут! — Роза обольстительно хохочет. — Затем я вас сюда и позвала. Мы — водный народ. Испытаем ее! Если она пройдет испытание и сможет дышать под водой, то она из наших. Если нет — какое нам дело до человеков?

Глупо. Если Елизавета, как стремится доказать Роза, — зомби, а не русалка, ей вообще не нужно дышать. Но логика никогда не была сильной стороной фараонки. Странно, что Мерман с ней согласен. Видимо, видовая солидарность берет верх над разумом. Но рассуждать об этом некогда. Елизавета в общем-то догадалась, куда и зачем исчез технолог. И прежде чем повернулся проржавевший вентиль на трубе вдоль стены и мощная струя воды хлынула в огромный котел, Елизавета бросилась в сторону. План Розы был ей совершенно ясен. Затолкать противницу в котел, заполненный водой. Если та не русалка — захлебнется. Примитивно, но из подручных средств. Как у нас привыкли.

Но в ботинках, при всей нелюбви к ним владелицы «Берегини», убегать было легко. И прыгать тоже. Мерман не успел схватить её, как намеревался. Что поделать — тюлени, они только в воде ловкие и быстрые, а на суше скорость у них значительно понижается. Она вскочила на конвейер и побежала. Если б конвейер работал, он бы двигался в противоположную сторону, это напоминало бы сцену из немой комической фильмы. Но и от простоя в производстве может быть практическая польза. Рука ее в кармане сжимала мобильник еще до прыжка, и сигнал ушел как раз вовремя.

— Держи ее! — завизжала Роза. — Не давай уйти!

Она кричала по-русски, но тут перевода и не требовалось. Но выхода у цеха было два, один Мерман перекрыть пути к отступлению не мог. Роза, очевидно, рассчитывала, что к делу подключится технолог, но тот, врубив воду, куда-то пропал. Вряд ли тут сыграла роль видовая солидарность, мешающая ему сгубить Елизавету, если та вдруг окажется человеком. Скорее всего, он счел, что полученных денег явно недостаточно для непосредственного участия в криминале.

А вот Елизавета не была скупой. Во многих отношениях. И выстрел раздался как раз тогда, когда надо. И в кого надо.

Водный народ, независимо от происхождения, обычно отличается долголетием. Но не бессмертием. Даже те, кто уже умирали один раз. А тем более — селки. Будь он в истинном облике, возможно, пришлось бы повозиться. Но селки, как было сказано, в истинном облике по суше передвигаться не могут. А с человеческим обликом гораздо проще. Не нужна даже серебряная пуля. Хватит и обычной. Только точно в затылок.

Звук был негромкий — хлопок, приглушенный глушителем. Если бы не хороший слух, Елизавета пропустила бы его из-за воплей Розы. Роза — та и не услышала, увлеченная погоней. Обернувшись, Елизавета увидела, как осел Мерман — сперва на колени. Потом упал навзничь между столов. Она заметила знакомую фигуру в дверях. Но не остановилась. Мермана можно было просто убрать, для того она и вызвала специалиста. С фараонкой все сложнее, и тут надо действовать самой.

Котел тяжелый, а оттого, что наполнился водой, стал еще тяжелее, будь Елизавета в самом деле обычным человеческим существом, она не сумела бы его перевернуть. Да и теперь приходится приложить немало усилий. Хорошо, что еще в прошлый раз она успела рассмотреть, где тут крепления, с помощью которых котел можно опрокинуть. А затем — уже под тяжестью воды — котел переворачивается. Прямо над Розалией.

Вода фараонке нипочем, это ее естественная стихия. Но Елизавета и не собиралась ее топить, да и выльется сейчас вода. Нужно было только поймать и оглушить противницу, а дальше… дальше зависит от заказчика.

Но пока что заказчицей выступала она сама.

Человек, стоявший у входа, приблизился к ней. Сейчас такие уже не носили спортивные штаны и черные косухи. На нем был приличный цивильный костюм и плащ цвета мокрого асфальта. О прежних временах напоминала только короткая стрижка с бритыми висками.

Оружие он успел спрятать.

— Что с этим? — спросил он, кивнув сторону убитого.

Елизавета чуть заметно поморщилась. Как будто сам не знает.

— В воду.

Естественно, куда ж еще. Ледоход. Тело долго не найдут, а когда найдут, то оно будет в таком виде, что никто не опознает.

Правда, бывают случаи, что водные жители после смерти меняют облик.

Но вот как раз этот исполнитель не удивится. А тюлень… что тюлень, — по нынешним временам в Волге и крокодила выловить можно. Заведет какой-нибудь экстремал крокодильчика, а потом прокормить не сможет. А концы у нас завсегда в одном направлении…

Она знала это лучше, чем кто-либо.

Хотя иногда это становится началом.

Он подошел, постучал ботинком по котлу. Оттуда никто не отозвался.

— Девка-то задохнулась, наверное.

— Не насмерть. Вот, что, Геннадий, — пусть твоя бригада пока никого сюда не пропускает… кроме одного клиента. Я сообщу. И кого-нибудь пришли, мне надо будет ее в лабораторию перенести.

Он не возразил ни словом. Для делового подчиняться бабе — позорище, но клиент есть клиент. Так это выглядело со стороны, так считала ходившая под Генычем братва.

Только Елизавета знала правду. Он боится — и едва сдерживается, чтоб не заорать от ужаса. Как орал в тот день, когда к нему явилась девчонка из Затона, которую он когда-то изнасиловал и утопил в реке. Орал в полной уверенности, что покойница явилась по его душу.

Елизавета не собиралась ему мстить — всегда полезней иметь при себе карманного киллера. Но сообщать об этом Геннадию тоже не собиралась. Он, как и Розка, считает ее ожившей мертвячкой и совершенно не знает, на что она еще способна. И постоянно пребывает в ожидании.

Это хорошо, это полезно.

Клиент приехал к вечеру. Как раз тогда, когда Роза, которой вкололи изрядную дозу седатива, спала на столе в лаборатории. Елизавета поджидала рядом.

Говорил клиент также по-английски, лексически совершенно правильно, но с интонациями, от которых покойного Мермана передернуло бы. Он повышал или понижал голос так, что произносимые слова могли принять совершенно иной смысл. Елизавете было все равно, это не ее родной язык, возможно, для европейца ее английский звучит немногим лучше.

— Убедитесь, господин Цубаки, что это именно тот объект, о котором шла речь.

Или следовало сказать «господин Сандзюро»? Черт их разберет, что у этих японцев имя, а что фамилия. Тот не поправил, вероятно, она произнесла правильно, а может, ему все равно, чего ждать от варваров?

Он подошел к столу, склонился. Если не видеть морщинистого лица, со спины его можно было принять за подростка — такой же невысокий и худой.

Розу пришлось полностью раздеть, чтоб клиент мог ее тщательно осмотреть. И Цубаки Сандзюро действительно изучал ее тщательно, сверяя с фотографиями. Ничего эротического в этом зрелище — старик, склонившийся над спящей ню, — не было.

Да, господа. Это не «Спящая красавица». Это совсем другая сказка.

Роза всегда гордилась тем, что она настоящая русалка, а не возвращенная в человеки, как Елизавета. Это ее и подвело. Елизавета, кем бы она сейчас ни являлась, существовала на суше без проблем. А сможет ли дышать под водой — от такой проверки она уклонилась.

Роза, будучи русалкой, вынужденной выйти на сушу волею обстоятельств, должна была несколько часов в день обязательно проводить под водой. Иначе бы задохнулась. Так ее и выследили агенты господина Цубаки (или все же господина Сандзюро?). Доложили своему шефу. А уже после вышли на Елизавету Амелину, памятуя о том, что она — деловой конкурент Розалии Пак.

Статистика показывает: японцы — самая долгоживущая нация в мире. Медики объясняют: это потому, что они питаются морепродуктами. А японская народная мудрость на сей счет высказывается недвусмысленно: кто поест мяса русалки, обретет неограниченно долгую жизнь.

Но вот в чем проблема — не осталось русалок в морях вокруг Японских островов. Всех поели. А жить-то хочется. Потому и приходится переходить на импортный продукт. Особенно — если ты стар, болен и у тебя много денег.

— Да, Америна-сан. Этот то самое существо, о котором мне докладывали. — Он произнес еще одно слово, которое Елизавета произвольно истолковала как «двоякодышащее». — Но прежде чем выписать чек, я хотел бы… снять пробу.

— Как вам будет угодно.

Цубаки извлек из принесенного с собой кейса скальпель, пакет и перчатки. Ловко и осторожно срезал кусок плоти с тела Розы, умудрившись совсем не запачкаться. Наркоз действовал — она не пошевелилась.

Затем отделил узкую полоску от куска, отправил в рот. Прожевал, прислушиваясь к ощущениям.

Глянул на Елизавету.

— Я вас шокирую, Америна-сан?

— Ну, что вы, — спокойно ответила она. — С точки зрения человека, это всего лишь порция сашими.

Цубаки нахмурился. Мясо русалки никак нельзя определять как сашими. Потому что сашими — непременно из рыбы, а русалка, хоть и водоплавающее существо, все же скорее млекопитающее.

Впрочем, что взять с варваров.

Кусок плоти отправился в пакет, а пакет в кейс. Затем Цубаки Сандзюро выписал чек и передал Елизавете. Предупредил:

— Я сегодня же опробую всю порцию. Если произойдут положительные изменения, то куплю и все остальное.

— Благодарю вас, господин Цубаки. Есть ли у вас еще какие-нибудь пожелания?

— Нет. — Он вежливо наклонил голову.

— В таком случае я сейчас предупрежу, чтоб вас проводили и помогли покинуть комбинат. Здесь, к сожалению, не слишком хорошие дороги.

Когда японец покинул лабораторию, Елизавета снова достала шприц и снова сделала Розе укол. После этого фараонка уже не проснется. А тело отправится в холодильник. Пока. Главный менеджер в доле, а о технологе позаботились.

Ну что ж. В городе знали, что в последнее время дела «Фараона» шли не слишком хорошо, и Роза Пак отчаянно искала иностранных инвесторов. И когда она исчезнет, нетрудно будет предположить — владелица ювелирной фирмы сбежала с остатками капитала за границу.

Кстати, отчасти это будет правдой. Роза и в самом деле отправится за границу. В расфасованном виде.

Елизавета была не настолько наивна, чтоб предполагать — японец покупает тело Розы, чтоб съесть его лично. Ему хватит и одной порции. А остальные он распродаст. И сколько бы он ни заплатил Елизавете Никитичне, он все равно останется в выигрыше.

Впрочем, неважно. Сделка с Цубаки была выгодна, но Елизавета никак не рассматривала ее как определяющую при нынешнем раскладе.

Она посмотрела сообщения — и не зря. Маша докладывала, что долгожданный факс из «Лемута» пришел. Вот чем следует заняться в первую очередь. Завтра же, с утра. А пока можно немного отдохнуть.

Снаружи было очень холодно, весна чувствовалась лишь днем, когда пригревало. А сейчас даже луны не было видно. Приреченск совсем погрузился во тьму, но вдалеке, за мостом, слабо мигали городские огни.

Костя, который благоразумно не вмешивался в происходившие события, дремал за рулем, но при появлении хозяйки взбодрился. Можно было ехать домой.

Елизавета жила одна. В настоящее время она была слишком занята, чтоб тратить время на сожителей. А что касается родственников… Мать по-прежнему живет в Затоне и категорически отказывается переехать, хотя совсем уже одряхлела. Сколько ж они не встречались? Кажется, с похорон отца. По правде говоря, это не слишком хорошо. Со стороны матери. Да и отца тоже. Уж она ли не заботилась о родителях, когда дела ее пошли в гору. Хотя по тогдашним диким временам выживать было куда как непросто. Впрочем, оно всегда непросто… а отец стал пить… попрекать ее тем, что у нее ни души, ни сердца, что она только с виду человек… вот еще тоже — все эти «чистокровные» русалки попрекали ее тем, что она вновь стала человеком, а родители — тем, что не стала… А потом эта дурацкая выходка… зачем он кинулся под электричку? Но Елизавета исполнила все, что требовал от нее долг, похоронила отца по первому разряду… а мать не желает с ней общаться. Не глупо ли?

Какая вообще принципиальная разница между людьми и нелюдьми? Всем приходится бороться за выживание. Это было ведомо еще тем, кто с древних времен находил приют в омутах и пещерах, под высокими речными берегами. За что их и звали берегинями.

Остался ли кто в тех пещерах, омываемых отравленными речными водами, неведомо. Да и неважно. Теперь нет необходимости душить припозднившихся рыбаков, теперь методы выживания другие. Елизавета давно это поняла, оттого и искала выход на концерн «Лемут». Сильнейшие летальные мутанты концентрируются там, в столице… Елизавета не представляла, кем — или чем — является господин Лемут, владеющий концерном, но это тоже не было важно. Важно другое. Если она войдет в этот эксклюзивный клуб, ее бизнесу ничто не будет угрожать.

Серебристая машина миновала мост, свернула на темную, как ночная река, ночную улицу и исчезла за поворотом.

Лев Гурский Звери на ловцов Рассказ

Кремлевский кабинет обставлен по-спартански. Минимализм, никаких излишеств, ни следа роскоши: только два кресла, разделенные столом. На столе — компьютер. На стене — портрет премьер-министра. У стены — триколор на коротком флагштоке.

Президент страны — в ярко-синем костюме, министр внутренних дел — в форме тускло-болотного цвета. Президент улыбается широко, министр — с болезненным напряжением. Президент оживленно жестикулирует, а обе ладони министра словно намертво прилипли к лежащей на столе кожаной папке с золотым гербом. Истекают три минуты, отведенные для телекамер и протокольных блицев, и журналисты выпровождены за дверь. На лицо министра тотчас же набегает тень, возле губ собираются горестные складки. Он молча пододвигает папку к президенту. Тот берет ее, открывает, читает.

— Потрясающе! — говорит он через несколько секунд. — Не статистика, а фантастика. Цифры, я надеюсь, настоящие?

Министр удрученно кивает. Лицо у него усталое.

— Фантастика, — повторяет президент. — Я, конечно, верил в успех, но такого прорыва… Вы сами-то поняли, как это делается?

Министр всегда знал, что изобретатели — прибабахнутые чудики из мультиков: сивая бородка, древние очечки, ералаш на голове, грязный белый халат, цифры с ребусами вместо слов. Но тот, кого министр видел сейчас перед собой, внешне напоминал совершенно нормального. Он был модно пострижен, хорошо одет, никаких очков не носил, да и разговаривал по-человечески. Ну то есть почти.

— Вот такие амулеты, — он показал министру плоский кругляш размером с пятак, — каждый из ваших сотрудников должен постоянно носить с собой. Лучше всего — спрятать их где-нибудь в обмундировании. Так, чтобы один был в повседневном комплекте, а еще один в парадном. Я знаю, вы заказали модельному агентству Тудашкина новую форму. По-моему, безвкусица, но для нашего дела подходит идеально. Мэтр любит глупые шеврончики. Пусть туда и вшивают, место есть… Берите, не бойтесь, он уже протестирован. Завтра мы пришлем из лаборатории первую тысячу штук.

Министр осторожно, двумя пальцами взял кругляш. С виду простая железка, на ощупь гладкая и холодная.

— Он что же, действительно амулет? — опасливо спросил он.

— К черту суеверия, — ухмыльнулся изобретатель. — Это всего лишь удобное слово. А так он называется ССВЭ-231-3128. Там десять тысяч микросхем и литиевая батарейка, которой хватает на год. Еще пять лет назад прототип был величиной с книжный шкаф. Год назад — размером с книгу. Сейчас устройство выглядит так. Если бы в Кремле нас не торопили, то через год его можно было бы засунуть в зубную пломбу, вместе с композитными материалами.

— Значит, это что-то вроде передатчика? — догадался министр.

— Нет, что вы! — изобретатель замотал головой. — Совсем иной принцип. Я уж скорее сравнил бы его с громоотводом. Но вместо молнии сюда попадает… э-э… Вам фамилия Колмогоров о чем-то говорит? А Файнциммер? Вижу, что нет. Ладно, тогда совсем популярно. Наша модель, говоря совсем ненаучным языком, сгущает вероятность. Мы все знаем, до чего скромны успехи МВД в борьбе с преступностью. Когда милиция рапортует об аресте какого-нибудь злодея и он к тому же настоящий, то, скорее всего, его поймали случайно, а не в результате напряженных сыскных усилий…

— Я попросил бы не шельмовать тут… — обиделся министр.

— Ладно вам, расслабьтесь, вы не на брифинге… В общем, я прекрасно понимаю проблемы МВД: вы всем сердцем желаете перемен, но, как баран в ворота, все время упираетесь в кадры. Никто не хочет вкалывать, верно? Так вот, с нашим прибором вам не придется требовать от подчиненных больше усердия и эффективности. Теперь Его Величество Случай окажется на их стороне. Помните пословицу «На ловца и зверь бежит»? Вот-вот, именно так оно и будет. Мы упорядочиваем стохастические процессы и как бы перенаправляем в нужную сторону вероятность пересечения двух множеств — зверя и ловца. Улавливаете, да? Все происходит само.

Президент удовлетворен. Да что там — доволен. Он перекладывает бумаги, лежащие в папке, цокает языком, потирает руки. Министр сидит насупившись, не разделяя восторгов главы государства.

— За первые две недели эксперимента в Москве раскрыто тридцать особо тяжких… — торжествует президент. — Это супер! Пока говорю неофициально, но можете уже сверлить дырочку для ордена.

— Если считать с областью, то пятьдесят восемь особо тяжких, — уточняет министр. Обещание скорой награды его почему-то не радует. — Из них двадцать — «висяки», остальные — свежак…

— Пакет чипсов с беконом, — сказал оперуполномоченный УБОП майор Сергей Таранин. На нем была новенькая форма с шевроном на левом рукаве. — Ну и «девяточки» бутылку, само собой, и смотри, чтоб холодненькая была. Чуешь, какое к вечеру пекло?

— Извини, командир, «девятки» вообще никакой не осталось, — ответили из глубины киоска, — ни холодной, ни теплой. Вон тот мужик перед тобой только что три последние взял.

— Один — и целых три взял? Вот сука! — искренне обиделся майор. — Ему, значит, все, а нам, значит, хрен? Ну ла-а-адно… Эй, чмо, а ну стой! — Оперуполномоченный рванулся в переулок вслед за ускользающей тенью. — Стой, бля, кому я сказал! Милиция! Стой, стрелять буду! Стой, считаю до трех! Раз!

Тень не послушалась, и тогда майор, ошалев от такой наглости, рванул из кобуры табельный «грач». Ба-бах! — силуэт ойкнул, оступился и со стеклянным звоном кувыркнулся на асфальт.

Еще не добежав до тела, оперуполномоченный понял, что беглец жив, но абсолютно бесполезен: при падении три вожделенные «девятки» превратились в маленькое озерцо с пивным запахом и блестящими островками бутылочных осколков. А среди осколков в пивном море плавали… ох, мать моя женщина! Откуда ж у такого чмошника столько новеньких купюр? Он их печатает, что ли?

Тем временем в переулок уже заскакивал киоскер, скуля на ходу о том, что эта падла расплатилась за пиво фальшивой пятихаткой! Ну прям совсем настоящей, прям один в один, сразу не отличить, но — ты только глянь, командир! — без водяных знаков…

Президент улыбается. И это не отрепетированная, для публики, улыбка, а настоящая, живая. Всякий чиновник, которому глава государства так улыбается, может абсолютно не беспокоиться о своем будущем. Но министр внутренних дел почему-то не спокоен. Он ерзает на гостевом кресле, словно принцесса на горошине.

— Итак, сколько ваших сотрудников вы представили к наградам? — интересуется президент.

— Девятнадцать человек, — отвечает министр. — Но… — Не договорив, он вздыхает. Ему явно не по себе.

— Как же мы его остановим? — спросил у своей рации старший сержант Иван Несмеянов. Сержант Денис Терехов стоял рядом и прислушивался к разговору. — По инструкции, шоссе можно перегораживать грузовиками, а здесь на трассе нет ни одного.

— А мне по хрену, как вы его остановите, — задушевно ответила рация голосом капитана. — Хоть легковушки ставьте поперек, хоть сами ложитесь. Но если упустите эту «тойоту», генерал с нашего майора шкуру спустит, майор с меня две, а я с вас по десять. Потому что, кроме инструкции, есть еще магнитола, и ее у внука генеральского сперли те самые козлы на «тойоте». Приказываю действовать по обстоятельствам. Поняли?

— Так точно! — хором ответили сержант и старший сержант, переглянувшись, и начали действовать по обстоятельствам.

Для начала они притормозили первый попавшийся ВАЗ-2115. Пока водитель, мужичок с внешностью старого крота, суетливо озираясь, шарил в поисках прав и техталона, мальчик лет восьми на заднем сиденье весь изнылся. Сначала он хотел пить, потом к маме, потом вот этот милицейский свисток и чтобы сразу же свистнуть.

— Слушай, малый, ты бы лучше заткнулся, — буркнул, наконец, сержант Денис Терехов. — А то вот я твоего отца щас арестую.

— Вы чего, какой он мне отец? — отмахнулся мальчик. — Я его первый раз в жизни вижу. Подобрал меня на детской площадке, обещал отвезти к маме, и три часа уже непонятно куда-то едем.

— Не слушайте Васю, Вася шутит, — пробормотал водитель. Он нервно рванул ручку бардачка, и оттуда на сиденье хлынули цветные фотки. Такой странной порнухи оба патрульных в жизни не видели…

Наконец-то президент обращает внимание на хмурое лицо министра.

— Вы здоровы? — участливо спрашивает он. — Все в порядке?

— Так точно, — отвечает министр. И вдруг добавляет: — Никак нет, не все в порядке. Там, в папке… две последних страницы…

Президент перелистывает страницы, находит нужные, углубляется в чтение. Потом поднимает глаза на министра и удивленно спрашивает:

— Но почему они уходят? Почему?

…Крот-педофил, закованный в наручники, был положен на землю, а вскоре к нему в компанию добавились еще четверо: молодой парень в свитере, перевозивший сумку с брикетами белого порошка, два квадратных амбала, у которых в багажнике нашлась чьи-то отрезанная нога, и гладко выбритый старик с грудой золотых слитков на заднем сиденье. Вокруг них бродил мальчик, оказавшийся Толей, и свистел в милицейский свисток. Поперек шоссе уже стояли «хонда», джип «гранд-чероки» и «шевроле ланос».

Снова ожила рация. Сквозь шум и треск атмосферных помех раздался озабоченный голос капитана:

— Отбой. Разблокируйте шоссе. Никого не тормозите, повторяю, никого. А лучше отсидитесь в лесу. Пусть все едут куда хотят.

— А как же генерал? — спросил старший сержант Иван Несмеянов.

— Генерал убит, только что. Вышел погулять с собакой и наткнулся на рецидивиста Паленого, прямо на улице, случайно. А тот в розыске с девяносто шестого, вот они друг друга и положили… И майора нашего час назад грохнули. На него соседи сверху протекли, он пошел права качать, дверь перепутал, а там оказались шахиды, ну и рвануло всех… Везде, короче, полная херня творится. Какая-то нелюдь на нас отовсюду прет. Ворье, бандюганы, террористы. На каждом шагу, передохнуть некогда… Мы что им, бобики, за всех отдуваться? Не знаю, как вы, а я не для этого в органы пошел. Я на это не под-пи-сы-вал-ся…

Президент смотрит на министра. Только сейчас глава государства замечает, что шеврон на министерском рукаве пришит криво.

— А-а, без толку, — морщится министр. — Я уж давно вытащил и выкинул эту дрянь, а все равно не помогает. Изобретателя дергал, он тоже не в курсах. Выходит, эта хренова вероятность к нам вроде прилипла. Что делать, не знаю… Я ведь вчера на коллегии чуть двух губернаторов не арестовал, — жалобно добавляет министр. — Еле-еле удержался. По коридору нормально пройти не могу. В столовую загляну — кража. В сортир зайду — коррупция. В гольф приехал поиграть — так пока дошел до пятой лунки, встретил на поле Мавроди, Басаева и битцевского маньяка… Отпустите меня в отставку, ну пожалуйста! Мне даже тут, в вашем кабинете неспокойно. Сижу и думаю: а вдруг я здесь тоже не случайно? Вот у вас, я вижу, в компьютере игрушки стоят — они разве все лицензионные? Признайтесь, ведь не все? А?

Михаил Ахманов К вопросу о глобальном потеплении

На эту заметку меня подвигла большая статья Юлии Латыниной «Нет глобального потепления — есть глобальная бюрократия», опубликованная в «Комсомольской правде» за 18–25 февраля 2010 года. Статья почти на две газетные страницы вышла в рубрике «Мифы XXI века», а всякая околонаучная мифология — это уже по части писателей-фантастов. К тому же сама Латынина не чужда фантастике, так что я счел необходимым откликнуться.

Статья в «Комсомолке» — разоблачительная, и я с ней полностью согласен. Латынина пишет, что за прошедшие миллионы лет Земля не раз переживала эпохи потепления и похолодания, когда человека еще в помине не было, а причиной этих климатических катастроф, весьма губительных для флоры и фауны, являлись изменение активности Солнца и бурная вулканическая деятельность. Она напоминает о Гренландии, которая в конце первого тысячелетия н. э. была зеленой страной, о том, что в Европе в X–XIII веках было теплее, чем в наше время, затем наступили холода, в 1621–1669 гг. замерзал Босфор, а в Москве случались заморозки в июле-августе, из-за чего погибал урожай. Латынина приводит еще ряд подобных примеров, ясно доказывающих, что влияние человека на климат планеты ничтожно даже сейчас, в техногенную эпоху. Это действительно так — в сравнении с космическим фактором (Солнце) и теми мощными природными процессами, что идут на Земле (землетрясения, цунами, наводнения и т. д.). Латынина считает, что заниматься нужно реальными проблемами — например, охраной окружающей среды и борьбой с ее загрязнением, что тоже совершенно верно. Глобальное же потепление и пресловутый «парниковый эффект» есть ничто иное как мифологема нашей эпохи, изобретенная учеными-ловкачами для отсасывания денег на нелепые исследования. Политики охотно подхватили этот миф, ибо глобальная угроза укрепляет их власть, возможность тратить деньги и ресурсы по собственному усмотрению, их право подкармливать угодных власти, а неугодных — гнобить. Не важно, что угроза — мнимая, важно, что в нее верят избиратели. В результате кто громче прокукарекает о глобальном потеплении, тот и будет в шоколаде. Взять хотя бы Альберта Гора — чуть не сделался президентом США и хоть проиграл выборы, зато стал нобелевским лауреатом. Так что я с Латыниной согласен: нет глобального потепления, а есть суета конъюнктурщиков от политики и науки.

Однако существует очень серьезная проблема, никак не отраженная в статье, и это меня удивило. Мне кажется, что «дело о глобальном потеплении» должно было бы привести Латынину к данной проблеме самым естественным путем, но этого почему-то не случилось. Значит, анализ следует продолжить — тем более что проблема, которую я собираюсь обсудить, абсолютно реальна и смертоносна, в отличие от мифического потепления.

Итак, глобального изменения климата нет, однако с пугающей регулярностью происходят природные катаклизмы, в результате которых гибнут сотни и тысячи людей, десятки тысяч остаются без крова и средств к существованию, разрушаются города и промышленные предприятия. Вот далеко не полный перечень чудовищных катастроф, случившихся в первом десятилетии XXI века:

Гаити, 2010 г., землетрясение — разрушен Порт-о-Пренс, погибших минимум семь тысяч;

Китай (Синьцзян), 2009 г., землетрясение — о погибших информации нет, но известно, что пострадали многие тысячи;

Италия, 2009 г., землетрясение — больше сотни погибших, больше тысячи раненых, без жилья остались семьдесят тысяч человек;

Мьянма, 2008 г., циклон «Наргис» — жертвами стали более двадцати тысяч человек;

США, 2005 г., ураган «Катрина» — затоплен Новый Орлеан, погибла тысяча, а без крова остались десятки тысяч;

Юго-Восточная Азия, 2004 г., цунами — погибло триста тысяч человек, пострадали Таиланд, Индия, Индонезия и другие страны региона;

Индия, 2001 г., землетрясение — погибли тридцать тысяч (возможно, сто тысяч), ранены двести тысяч человек.

К этому добавим стихийные бедствия в Мексике, Турции, Японии, Средней Азии и странах Южной Америки, которые стали явлением чуть ли не регулярным.

Возникает вопрос — в чем же дело? Можно было бы искать причину в глобальном изменении климата из-за потепления, вызванного техногенной деятельностью человека, но если это не так, то почему происходят эти катастрофы? Почему они стали такими разрушительными и частыми? Почему их количество, как утверждают некоторые источники, возросло в четыре раза за последние тридцать лет?

Безусловно, все эти беды связаны с антропогенным фактором, но отнюдь не с газами, выпускаемыми в атмосферу. Просто нас, людей, стало очень много, и наши поселения, промышленные зоны и сельскохозяйственные угодья занимают изрядную часть планетарной поверхности. Возросло не количество катастроф — увеличилась обитаемая территория. Тридцать лет назад на Земле жили 4,5 млрд человек, а в 2010 году нас 6,5 млрд; при этом площадь обитания увеличилась в два-три раза, а некоторые города стали гигантскими агломерациями.

Приведу некоторые примеры. Для россиянина понятие «город» означает место, застроенное жилыми и промышленными зданиями, за чертой которого лежат поля, луга, леса и расположенные среди них поселки. Крупный город может иметь в поперечнике 50 или 100 км, но расстояние, отделяющее его от другого крупного города, все же на порядок больше. Но так не везде. В Соединенных Штатах вся территория от Бостона до Вашингтона — сплошная застройка, которая тянется на 700–800 км вдоль побережья и на 100–200 км с востока на запад. Это «одноэтажная Америка» Ильфа и Петрова (теперь скорее двухэтажная), которую я видел своими глазами во время визита в США, видел и изумлялся. Иногда среди бесконечных кварталов небольших домов попадались небоскребы, и такое место соответствовало Бостону, Нью-Йорку, Филадельфии и Вашингтону. По карте расстояние между Бостоном и Нью-Йорком около 300 км, но если ураган проникнет в эту щель между городами, на его пути будут уже не леса и луга, а плотно заселенная местность.

Другой пример. Россияне (представьте, даже москвичи!), посетившие Пекин, Шанхай, Токио, Мехико, Сан-Паулу, изумляются не меньше меня: оказывается, Москва не самый большой город в мире! Один из моих знакомых побывал в Пекине и на вопрос, как представить этот город, ответил: возьмите Москву и увеличьте впятеро. Так что хоть мы не влияем на климат планеты, но все быстрее расползаемся по удобным для жизни землям. Как правило, эти территории расположены на равнинах, около рек и/или на морском побережье и не имеют естественной защиты от наводнений и бурь.

Обратимся к давним временам и вспомним, что три тысячи лет назад на Земле жили 100 млн человек. Места плотного обитания — долина Нила, Двуречье, бассейны Хуанхэ, Янцзы, Инда и Ганга; менее плотного — берега Средиземного моря. Вся остальная суша населена очень редко; в обеих Америках, Австралии, северной и восточной Европе, Сибири и Африке (если исключить Египет) обитает 3–5 млн, а скорее всего, еще меньше. Представьте, что разрушительный ураган налетел на полуостров, который в будущем назовут Флоридой. При этом были уничтожены несколько деревушек и погибла сотня индейцев, но народы относительно цивилизованные (египтяне, вавилоняне, китайцы и т. д.) ничего об этом не узнали. А если бы узнали, то камешек в сандалии вызвал бы у них больше эмоций. Хотя понятие о страшных катастрофах у них имелось — вспомним извержение Санторина в 1500 г. до н. э., погубившее минойскую цивилизацию, и наводнения капризных рек Китая.

В начале новой эры, когда население планеты увеличилось до 200 млн, ситуация не изменилась. Обитателям Римской империи было абсолютно безразлично происходящее в. Америке или Гренландии, и проблема таяния льдов Антарктиды их не волновала. У них случились свои Помпеи.

Через тысячу лет, когда на Земле жили 300 млн человек, все осталось в той же позиции. В начале ХIХ века (население планеты — 1 млрд) Америка и Австралия были давно открыты, но являлись краями очень далекими и малонаселенными. Катаклизмы, происходящие на этих территориях, а также в Сибири, Африке, Китае и Индии, европейцев не слишком беспокоили. Можно полагать, что средний житель Европы имел очень смутное понятие о всех подобных землях. Эти люди, в отличие от нас, были не обитателями планеты Земля, а жителями конкретного города или деревни. Нас потрясло недавнее бедствие в Таиланде, когда волны цунами смыли отели, погубив местных жителей и отдыхающих из стран Европы, Азии и Америки. Но в 1800 году Таиланд был страной почти сказочной; кто о нем слышал, об этом Таиланде? Что бы там ни произошло, это, в лучшем случае, стало бы темой для бесед в салонах Парижа и Лондона — примерно на пару вечеров.

Рассмотрим теперь в качестве гипотетического примера Тунгусский метеорит. В контексте этой статьи не важно, был ли он каменным обломком, ледяным ядром кометы или чем-то еще; нас будут интересовать лишь вызванные им разрушения. А они таковы: энергия взрыва примерно равна 40 мегатоннам в тротиловом эквиваленте; лес уничтожен на площади 500 кв. км; частичный вывал леса наблюдается на площади 2000–2500 кв. км. Иначе говоря, зону полных и частичных разрушений можно в грубом приближении представить как квадрат 50 х 50 км. Траектория метеорита была такова, что если бы он не упал в сибирской тайге, то мог бы долететь до Петербурга. Представим, что это случилось бы в «допетровские» времена — скажем, в XVII веке метеорит рухнул на то место, где потом явилась миру Дворцовая площадь. Результат: возможно, была бы разрушена рыбачья деревушка и погибли несколько человек. Но если бы метеорит свалился на Петербург в реальный год своего падения (1908), то погиб бы один из прекраснейших городов мира, жертвы составили бы десятки тысяч человек, были бы безвозвратно утрачены художественные ценности — картины, скульптуры, архитектурные ансамбли, созданные великими мастерами. Это стало бы страшной катастрофой, не затронувшей, впрочем, Новгород, Псков, Таллин, Ригу и другие города.

Теперь представим, что бедствие свершилось в наши дни. Погибнут не десятки, не сотни тысяч, а миллионы, как в момент падения, так и в ближайшие дни — от взрывов газа, пожаров, нехватки воды и пищи, от ран и невозможности получить медицинскую помощь. Нам понятно, в чём современный мегаполис отличается от города столетней давности с его печным отоплением, небольшим числом предприятий, отсутствием энергостанций и массы вредных и взрывоопасных веществ. Современный город — это целостный организм, пронизанный системами энерго- и водоснабжения, и в нем полно опасностей: электрический ток, горячая вода, транспорт, хранилища газа и бензина, вредные производства и, вероятно, воинские арсеналы. Любая природная катастрофа в такой агломерации влечет за собой еще более страшную — техногенную. Вспомним, что недалеко от Петербурга расположена атомная станция, которая будет наверняка повреждена вследствие падения метеорита. Тут уж достанется всем — и Новгороду с Псковом, и Прибалтике, и Финляндии, и остальной Европе. Это уж как повезет с розой ветров.

Итак, не в парниковом эффекте дело и не в изменении климата. Реальная проблема такова: с ростом населения планеты, с развитием науки, технологии и промышленности, с повышением комфорта жизни мы становимся все более уязвимыми для природных катастроф. Нам кажется, что катастрофы происходят чаще, но это иллюзия; они случаются чаще в местах расселения людей, потому что эти территории увеличились. Кроме того, они ведут к губительным техногенным последствиям, ибо мы создали искусственную среду обитания, от которой полностью зависим. Если город разрушен землетрясением, мы не можем, как встарь, возвести избу вместо панельной многоэтажки, сложить печь и отправиться в тайгу за дровами и дичью. Если нам не окажут помощь, мы умрем.

Кроме того, развитие авиатранспорта и связи сделало легко досягаемой любую точку планеты. За считанные часы мы можем оказаться в Китае, Таиланде или любом другом месте у лазурных вод, которые внезапно вскипят и обрушатся на берег. Если мы сами не станем выжившими очевидцами, средства массовой информации покажут нам картины бедствий во всех ужасающих подробностях. Это укрепит иллюзию того, что число катастроф растет с каждым годом — ведь тридцать лет назад мы таких репортажей не видели.

Еще раз напомню обозначенную мной проблему: с ростом населения и прогрессом в сфере технологии человечество становится более уязвимым для природных катастроф. На первый взгляд такая мысль кажется алогичной, ибо мы твердо усвоили: прогресс для того и существует, чтобы жизнь сделалась удобнее, богаче и, главное, безопаснее. Но это расхожее мнение обывателей. Прогресс — палка о двух концах: он увеличивает безопасность в нормальных природных условиях, а в экстремальных (катастрофы) работает в обратную сторону. К тому же и в нормальном случае прогресс не в силах защитить абсолютно всех — нас слишком много. Достаточно вспомнить о голодающем населении Индии, Китая и африканских стран.

В дальнейшем, если не сократить население планеты и не создать более безопасные технологии, ситуация лишь усугубится. В результате страны, которые считаются развитыми, будут тратить все больше средств на ликвидацию последствий природных и техногенных катастроф на собственной территории и на помощь другим, менее продвинутым державам. Эта помощь вынужденная, особенно если катастрофа случилась у соседей, — не поможешь им, через границу хлынет поток голодных обозленных беженцев, а то и облака радиоактивной пыли. Подобные процессы уже налицо: чернобыльская катастрофа, катастрофа на Саяно-Шушенской ГЭС, восстановление которой потребует огромных средств, катастрофа на Гаити, которую вынуждено ликвидировать мировое сообщество, незаконная миграция в США из Мексики, а в Россию — из Китая и стран Средней Азии. Скорее всего, лучше не будет, будет хуже. Эту тенденцию нужно учитывать в футурологических прогнозах.

Какие же следуют выводы из всего вышесказанного? Не будем останавливаться на тривиальном, на развитии безопасных технологий и поиске альтернативных источников энергии, на системе космического наблюдения за погодой, сейсмоустойчивом строительстве, возведении плотин и дамб, производстве ракет для расстрела астероидов и переселении на Луну. Это очевидные меры, которые, возможно, дадут эффект, а возможно, окажутся человечеству не по карману. Но есть решение более простое: тратить деньги не на борьбу с мифическим глобальным потеплением, а на противозачаточные средства и их всемерную рекламу. С этой точки зрения Анфиса Чехова, пропагандирующая безопасный секс, имеет много большую заслугу перед цивилизацией, чем нобелевский лауреат Альберт Гор.

Антон Первушин Эволюция номер два (Очерк из цикла «Угрозы будущего»)

Верующие люди убеждены, что всё живое на Земле создал Бог и только ему принадлежит право на то, чтобы «вдыхать» жизнь в мертвую материю. Однако с возникновением цивилизации человек неоднократно бросал вызов Создателю, претендуя на то, чтобы сравниться с ним по мощи и возможностям. В начале XXI века мы вплотную подошли к границе, после пересечения которой можно будет говорить о наступлении новой эры в человеческой истории. Наши ученые и в самом деле уподобятся богам, «запустив» новую эволюцию существ, которые, возможно, никогда не возникли бы на планете без человеческого вмешательства.

Первым человеком, вознамерившимся создать живое из неживого, считается известный европейский алхимик Альберт Великий. Об этом существует свидетельство его ученика — крупнейшего католического философа Фомы Аквинского. Фома рассказывал, как однажды он навестил своего учителя. Дверь ему открыла незнакомая служанка, двигавшаяся странными замедленными рывками и говорившая столь же замедленно, с паузами между фразами. Будущий философ испытал чувство сильного страха в ее обществе. Страх оказался столь велик, что вызвал приступ агрессии — Фома Аквинский набросился на служанку и несколько раз ударил посохом. Служанка упала, и из нее вдруг высыпались какие-то механические детали. Выяснилось, что женщина была искусственным существом (андроидом), над созданием которого Альберт Великий работал в течение тридцати лет.

В то же самое время над сотворением искусственного человека бился испанский алхимик Арнольд де Вилланова, чьи достижения позже использовал Парацельс, создавший подробный рецепт выращивания гомункулуса. В своей работе «О природе вещей» Парацельс написал: «Много споров шло вокруг того, дали ли природа и наука нам в руки средство, с помощью которого можно было бы произвести на свет человека без участия в том женщины. По-моему, это не противоречит законам природы и действительно возможно…»

Рецепт Парацельса по производству гомункулуса таков. Первым делом необходимо поместить в колбу-реторту свежую человеческую сперму, затем запечатать сосуд и закопать его на сорок дней в конский навоз. В течение всего периода «созревания» гомункулуса надлежит непрестанно произносить магические заклинания, которые должны помочь зародышу обрасти плотью. По истечении этого срока колба открывается и помещается в среду, температура которой соответствует температуре лошадиных внутренностей. Сорок недель маленькое существо, родившееся в колбе, нужно ежедневно подпитывать небольшим количеством человеческой крови.

Парацельс заверял, что если всё сделать правильно, на свет появится младенец, который затем вырастет до нормальных размеров и будет отвечать на самые сокровенные вопросы бытия.

В оккультной литературе того времени имелись и другие технологии изготовления гомункулуса, но все они так или иначе перекликались с рецептом Парацельса, отличаясь от него лишь деталями.

Выращивание гомункулусов считалось не только трудным, но и опасным занятием, потому что неверные действия могли породить ужасное чудовище. Угроза исходила и со стороны Церкви, которая запрещала под страхом смертной казни производить человека неестественным образом. Но тяга к «высшему знанию» для алхимиков всегда была сильнее церковных догматов: то и дело находились храбрецы, заявлявшие, что они покорили неодушевленную природу.

«Синтетическая» биология

Первыми к созданию реальных, а не мифических «чудовищ из пробирки» подошли генные инженеры, которые предполагают получать нужные нам виды животных и растений, не дожидаясь милостей от природы.

На основе их многолетних разработок по усовершенствованию живых существ путем подбора новых генетических комбинаций возникла молодая наука — «синтетическая» биология.

«Синтетические» биологи определяют три главные цели новой научной дисциплины следующим образом.

Во-первых, они стремятся узнать о жизни как можно больше, строя ее из атомов и молекул, а не разбирая на части, как делалось раньше.

Во-вторых, они предполагают сделать генную инженерию достойной ее названия — то есть превратить из искусства одиночек в строгую научную дисциплину, которая непрерывно развивается, стандартизируя предыдущие искусственные создания и повторно комбинируя их, чтобы делать новые и всё более сложные живые системы, которых раньше не существовало в природе.

В-третьих, в самой дальней перспективе предполагается стереть границу между живыми существами и машинами, чтобы прийти к «киборгам» — программируемым организмам.

Практических приложений у новой науки может быть неограниченное количество. Например, она открывает путь к созданию специальных микробов, которые буквально из мусора производили бы сложные и дефицитные лекарства, чем резко снизили бы их себестоимость. А можно, например, создать биодетектор мин: геномодифицированные бактерии распыляют на местности, и там, где есть тротил в почве (а он неизбежно просачивается из мины наружу), бактерии синтезируют особый флуоресцентный белок, который светится в темноте, указывая местоположение смертельной угрозы. Схожие бактерии можно использовать в медицинской диагностике.

При этом, что примечательно, адепты синтетической биологии намерены прийти к такому положению вещей, когда любой нужный организм создавался бы набором стандартных генетических последовательностей — как детский домик из кубиков. Сама технология должна походить на сборку электронной схемы из серийных транзисторов и диодов. Человек, собирающий принципиально новую схему, даже не обязан понимать, как эти детали устроены, — ему достаточно знать характеристики используемой детали: что имеем на входе и что получаем на выходе.

Сейчас в Массачусетском технологическом институте создали и систематизировали уже более 140 фрагментов ДНК (под этой аббревиатурой понимают дезоксирибонуклеиновые кислоты, несущие в себе генетическую информацию). Зная заранее характеристики этих «кубиков», ученый может произвольно соединять их, программируя отклик живого на те или иные химические сигналы.

«Машина эволюции»

Быстрое развитие новой науки тормозится одной проблемой. Поместив сконструированную ДНК в некую клетку, ученые заставляют взаимодействовать новые последовательности с теми, что имеются у исходной клетки, — в результате большинство «кубиков», которые пробовали внедрять в генетический код клетки, просто убивали ее. А ведь именно клетка должна обеспечивать жизнь искусственной ДНК, ее копирование и распространение…

Созданием «машины эволюции», которая решит многие из проблем, стоящих перед «синтетическими» биологами, занялась американская корпорация «LS9».

На первом этапе была поставлена задача построить эффективный биореактор, который прямо превращал бы бытовые отходы в эффективное топливо для транспорта. Его проект разрабатывается группой ученых под руководством Джорджа Чёрча — профессора генетики из Гарварда.

Тут следует отметить, что микроорганизмы обладают массой преимуществ в качестве синтезаторов горючего и других полезных смесей. Микробы очень быстро размножаются и неприхотливы, но есть серьезная проблема: нам не известны бактерии, которые «гнали» бы искусственный бензин. Необходимо подкорректировать геном какой-нибудь бактерии так, чтобы она выдавала требуемые вещества в качестве продукта своего метаболизма. К примеру, генетики уже научили кишечную палочку синтезировать пластмассу.

Конечно, у ученых имеются различные варианты коррекции генома, которые сдвигают биохимические реакции внутри бактерии в нужную сторону. Но стоит только применить одну из них, как оказываются затронутыми другие цепочки превращений, сразу возникают побочные эффекты. Биологам приходится действовать методом проб и ошибок, проверяя получающиеся организмы на полезный выход целевого соединения и на его жизнеспособность. Добавляют в геном один ген, дают бактериям размножиться — анализируют результат.

Этот процесс занимает слишком много времени и сил. Таким путем желаемый штамм можно искать годами. Разработка Джорджа Чёрча сокращает этот срок до нескольких дней.

Чёрч с товарищами применили оригинальную технологию MAGE (Multiplex-automated genomic engineering — Умноженно-автоматизированная генная инженерия). В ее основе устройство, которое уже назвали «Машиной эволюции». Оно позволяет проводить с бактериями одновременно по 50 искусственных генетических изменений, то есть апробировать на микробах по полсотни экспериментальных генетических кодов за раз.

Работает это так. Сначала ученые готовят пятьдесят коротких цепочек ДНК, представляющих собой один и тот же участок генома бактерии, но с пятьюдесятью разными вариациями, способными повлиять на синтез определенного фермента или белка. Эти пятьдесят цепочек помещают вместе с бактериями в специальную машину, в которой смесь подвергается определенным температурным воздействиям и в которой запускается цепочка реакций, приводящих к встраиванию привнесенного участка кода в геном бактерий. С каждым поколением микробов в них насчитывается всё больше и больше экземпляров с измененным геномом — через несколько поколений все бактерии в машине «впитывают» необходимые генетические изменения.

Первые же опыты ошеломляют. Так, всего за три дня был синтезирован штамм бактерий, которые производили антиоксидант впятеро интенсивнее собратьев. В новичках, как выяснилось, «заработали» 24 генетических изменения, на поиск сочетания которых традиционным способом исследователи потратили бы год.

Теперь силы брошены на поиск идеальных «топливных» микроорганизмов. Руководство корпорации «LS9» уверено, что массовое «бактериальное» топливо будет вчетверо дешевле классической солярки.

На следующем этапе предполагается создать модифицированные микроорганизмы, которые смогут вырабатывать питательные вещества или лекарства прямо из мусора.

Сделать инопланетянина

«Машина эволюции» пока еще не способна создать принципиально новую жизнь — она только ускоряет ход мутаций, добиваясь от микроорганизмов нужных нам свойств, которые предопределяются изменениями в существующих генетических цепочках. Совсем другое дело — попытаться на основе общетеоретических соображений сконструировать организм, который вообще не имел бы ничего общего с земной эволюцией и биологией. Это был бы настоящий Акт Творения.

В 2002 году ведущие американские специалисты в области генетики Крейг Вентер и Хамильтон Смит объявили о планах по созданию новой формы жизни в лабораторных условиях. Вопреки существующим научным традициям, они посчитали нужным предупредить администрацию США о своем проекте до его начала, поскольку результат эксперимента может быть использован вражескими государствами или террористами для разработки биологического оружия.

Пока политики обдумывали, как избежать угрозы для национальной безопасности, Вентер и Смит приступили к эксперименту, на осуществление которого Департамент энергетики выделил три миллиона долларов.

Тут стоит отметить, что в 1978 году Смит получил Нобелевскую премию в области физиологии и медицины. А к Вентеру слава пришла после того, как он развил новый метод исследования цепочки геномов, который значительно ускорил процесс выявления ряда ДНК. Теперь же ученые вознамерились создать одноклеточный организм с минимальным количеством генов, необходимых для жизни, и способный в дальнейшем питаться и делиться.

В качестве материала для работы они выбрали микроорганизм Mycoplasma genitalium, который вызывает инфекцию половых органов и, в частности, воспаление уретры. Он способен к самовоспроизводству и имеет наименьшее число генов из всех известных нам живых существ. При проведении опытов выяснилось, что для выживания ему хватает около 300 генов из его 517 (для сравнения: у человека насчитывается около 20 тысяч генов).

Вентер и Смит планировали полностью извлечь из микроорганизма его генетический материал, затем синтезировать искусственную цепочку генов, напоминающую природную хромосому. Она будет содержать минимальное количество генов Mycoplasma genitalium, необходимое для поддержания жизни. Эту хромосому поместят в лишенную собственной ДНК клетку, чьи способности в плане выживания и воспроизводства затем и намерены изучать.

Год назад общественности было доложено о промежуточных результатах. Институт Крейга Вентера объявил о синтезе самой длинной в мире рукотворной ДНК, содержащей 582 970 пар оснований, которые полностью соответствуют геному бактерии Mycoplasma genitalium (для сравнения: ДНК человека состоит из трех миллиардов пар). Причем ученые не размножили или скопировали готовый «код», а выстроили весь набор с нуля — из простых химикалий, от неживой материи к живой. Таким образом, первый серьезный шаг на пути к полностью искусственному организму сделан.

Совсем уж необычным путем пошел Стивен Беннер из американского Фонда прикладной молекулярной эволюции. Известно, что основой всего живого на Земле являются четыре азотистые основания молекулы ДНК: аденина (А), гуанина (G), цитозина (С) и тимина (Т). Двадцать лет Беннер занимался поиском иных «кирпичиков» жизни, и вот теперь подвел итог исканий: ему удалось синтезировать еще восемь совершенно иных оснований, названных Z, Р, V, J, Iso-C, Iso-G, X и К. Вместе с четырьмя традиционными они составили 12-буквенный «алфавит», способный записывать генетическую информацию усложненного вида.

Следующим шагом стало доказательство способности чуждых ДНК к воспроизводству. Увы, пока оно не идет полностью самостоятельно — ученому приходится стимулировать и подправлять процесс. Однако уже можно увидеть чужую эволюцию в действии — при копировании исходного генетического кода время от времени в новом ДНК получались ошибки, иногда эти ошибки приводили к появлению ДНК, которые собирались быстрее и легче, чем первоначальные, через некоторое время в растворе количество этих новых кодов росло, они начинали захватывать больше исходных соединений для своего воспроизводства, «включился» естественный отбор. Получается, что в пробирке Стивена Беннера появилось нечто, предшествующее жизни, да еще и совершенно чуждой всему, что нас окружает.

Сам Беннер считает, что еще пара лет, и его команде удастся добиться самовоспроизведения синтетических ДНК.

«Это и будет искусственная жизнь», — резюмирует ученый, претендующий на роль нового Творца.

Уютный биотерроризм

Успехи генной инженерии и появление всё более простых и дешевых технологий по работе с микроорганизмами заставили встревожиться тех ученых, которые помнят, что наука зачастую приносит не только блага, но и бедствия.

Простейшее исследование показало, что один толковый лаборант с небольшим набором правильно подобранных ресурсов может изготовить биологическое оружие со смертоносной мощью, не уступающей атомной бомбе. Эра генетических чудес может обернуться эрой генетического терроризма.

Это исследование провели два молодых специалиста: инженер-сетевик Пол Боутин и генетик Роджер Брент из Калифорнийского института молекулярных наук.

Для начала эти двое вошли в Интернет и поинтересовались стоимостью ДНК-синтезаторов. Оказалось, что это редкое оборудование вполне доступно: на одном сетевом аукционе ДНК-синтезатор «ABI 394s» идет за пять тысяч долларов, в другом месте модель «ABI 3900» стоит 43 тысячи долларов.

Однако аппаратура — это не самая большая статья расхода генетических террористов. ДНК-синтезаторы сходны со струйными принтерами — они собирают генетическую последовательность из реактивов, содержащих основания ДНК. Таким образом, четыре вида нуклеотидов для такой машинки — это вроде четырех красок в картриджах. Сами «краски», то бишь основания ДНК, стоят намного дороже. Пол Боутин пишет в отчете, что единственная пара оснований стоит примерно один доллар, а чтобы собрать, например, геном оспы, нужно закупить сырья на 200 тысяч долларов. Далее следует добавить расходы на штат, помещение и мелкий инструментарий.

Роджер Брент оценивает общие затраты в пару миллионов долларов, что вполне по силам террористической группе средней руки, однако при этом добавляет, что буквально на пустом месте вирус оспы смог бы искусственно воссоздать сообразительный и грамотный биолог-аспирант с несколькими подручными.

Злоумышленнику остается найти нужную ему генетическую последовательность. Как это сделать? Опять же через Интернет — только нужно знать, где конкретно искать.

Примечательно, что уже сейчас существует немало мелких биотехнологических фирм, которые синтезируют генетические последовательности по заказу и высылают их клиенту почтой. Таким образом, можно еще упростить работу, заказав некоторые компоненты нужного кода у добропорядочного и ничего не подозревающего «субподрядчика».

В показательном опыте Боутин под руководством сотрудников Брента собственными руками заставил флуоресцировать обычные пивные дрожжи, «привив» им фрагмент кода медузы.

Изготовление вируса оспы, говорит биолог, конечно, было бы куда более сложным и долгим делом. Но и прогресс в генной инженерии не стоит на месте.

Другой американский ученый Роб Карлсон прогнозирует, что примерно в течение десятилетия производство биологического оружия с нуля станет столь же простым и дешевым делом, как создание Интернет-сайта. Что дальше?..

Готовность номер ноль

Российские генетики пока отстают от своих американских коллег. Однако это не снимает наличие прямой и явной угрозы России — ведь существует достаточно террористических групп, которые хотели бы применить оружие массового поражения против ее граждан с целью посеять панику и хаос. По отдельным направлениям наша страна является даже более привлекательной целью, чем США.

В этой связи нашим властям следовало бы принять ряд превентивных мер, направленных на предотвращение террористических актов с применением биотехнологического оружия. В качестве образца можно использовать политику, проводимую в данной области правительством США, которое вовсе не считает угрозу внезапной биологической атаки мифической или преувеличенной.

Еще в 1990 году в Штатах было принято антитеррористическое законодательство в связи с угрозой биоатаки — оно предусматривает наказание (от штрафа до пожизненного тюремного заключения) за использование или намерение использовать биологическое оружие. Затем, выступая в Академии ВМС США в Аннаполисе 22 мая 1998 года, Билл Клинтон объявил о разработке администрацией всеобъемлющей стратегии борьбы с биотерроризмом.

Эта стратегия включает четыре основных направления действий.

Первое — в случае боевого применения террористами бактерий или вирусов с целью нанесения ущерба американским гражданам США должны быть в состоянии быстро и точно идентифицировать патогены. Президентский план предусматривает совершенствование и развитие систем здравоохранения и медицинского наблюдения (диагностики) во взаимосвязи с системами экстренного оповещения о биоугрозе.

Второе — персонал чрезвычайного реагирования должен быть подготовлен и технически оснащен адекватно угрозе на всех уровнях: федеральном, штатном и местном.

Третье — США должны создать беспрецедентный гражданский запас медикаментов (лекарств и вакцин) на основе оценок возможного спектра патогенов, которыми могут обладать террористы, для лечебной и профилактической вакцинации населения в случае применения биооружия.

Четвертое — учитывая, что революция в биотехнологиях открывает большие возможности для защиты от биооружия, по президентскому плану предполагается обеспечить скоординированные исследовательские усилия различных ведомств. На этой основе, опираясь на биотехнологические успехи генной инженерии, будут созданы лекарства, вакцины и диагностический инструментарий следующего поколения для эффективной борьбы с последствиями бионападения.

Разумеется, Россия всячески поддерживает усилия США и международных организаций по предотвращению производства и распространения биологического оружия. Принята программа под названием «Национальная система химической и биологической безопасности Российской Федерации (2009–2013 годы)», в рамках которой предполагается «осуществить модернизацию и техническое перевооружение 8 учреждений; провести научно-исследовательские работы по 27 мероприятиям, в том числе разработку новых средств и методов диагностики, профилактики и лечения опасных инфекционных болезней: грипп птиц, оспа, бешенство, клещевой энцефалит, боррелиоз, чума, холера, сибирская язва и другие. Предусматривается выполнение 9 мероприятий, направленных на создание в федеральных округах референс-лабораторий и их оснащение современным оборудованием для мониторинга, индикации, идентификации и типирования возбудителей опасных инфекций, проведение модернизации технической оснащенности и антитеррористической защищенности коллекций патогенных микроорганизмов».

Всё это хорошо, но выглядит как обычная работа по предотвращению развития эпидемий, которая ведется в любой стране. Насколько эти меры окажутся эффективными в случае реальной террористической атаки с использованием биооружия нового поколения, угроза которой возрастает с каждым годом, никто предсказать не может.

Специфику отношения российских официальных лиц к этой угрозе можно проиллюстрировать на недавнем примере. В период, когда весь мир боролся с вспышками «свиного» гриппа, зампред комитета Госдумы по охране здоровья академик Сергей Колесников в беседе с РИА Новости заявил: «Атипичная пневмония Россию обошла, птичий грипп тоже. Ну, а если уж свиной грипп появился в нашей стране, то в этом ничего страшного нет. Если человек боится, то пусть носит на лице маску, <…> но панику разводить не надо».

Остается по примеру нашего государственного санитарного врача Геннадия Онищенко посоветовать согражданам почаще мыть руки с мылом. Авось пронесет.

Список использованных источников и литературы

Американские генетики собираются создать искусственный микроорганизм. — Режим доступа: http://

Баранов А. Смерть в кухонной кастрюльке / А.Баранов. — Режим доступа: -msk.org/material/news/924059.html

Биохимики оживили искусственные полимерные цепочки. — Режим доступа:

Борьба со свиным гриппом: не паниковать, сидеть дома и мыть руки. — Режим доступа: http://

В колыбели атомной бомбы рождается новая форма жизни. — Режим доступа: http://www. membrana.ru/articles/global/2005/02/02/200300.html

Власихин В. Новый закон США о борьбе с терроризмом и Билль о правах / В.Власихин // США. Канада: Экономика. Политика. Культура. — 2002. — № 4.

Генетический апартеид: грустные фантазии или реальность? — Режим доступа:

Генетический хакер может создать биологическое оружие у себя дома. — Режим доступа: http://

Геном из пробирки обещает миру блага и бедствия. — Режим доступа:

Грипп A/H1N1 пока не наследил в России. — Режим доступа: news/20090523/172035157.html

Машина эволюции растит для мира живые синтезаторы. — Режим доступа: http://www. membrana.ru/articles/inventions/2009/03/17/181500.html

Мясом из пробирки можно накормить всё человечество. — Режим доступа:

Небывалая жизнь в колбе намекает на инопланетян. — Режим доступа:

Парнов Е. Крошка-сын к творцу пришел / Е.Парнов. — Режим доступа: -2001/bylo.html

Первушин А. Чудовища из пробирок завоюют мир / А.Первушин // Секретные материалы XX века. — 2009. — № 9.

Роспотребнадзор развивает национальную систему химической и биологической безопасности России. — Режим доступа:

Самуилов С. ООН, США и борьба с терроризмом / С.Саймулов // Свободная мысль. — 2002. — № 2.

Синтетическая биология: Жизнь 2.0 уже проходит бета-тестирование. — Режим доступа:

Тюленев П. Больше, чем человек? На что способны биотехнологии / П.Тюленев // Мир фантастики. — 2003. — № 1.

Briggs H. Synthetic life 'advance' reported / H.Briggs. — Режим доступа: .со.uk/2/hi/science/nature/7203186.stm

«Партенит» — 2010

Литературный семинар под руководством известных писателей-фантастов Генри Лайона Олди и Андрея Валентинова состоялся в пгт. Партенит (АРК Крым) с 13 по 20 мая 2010 г. под эгидой общественной организации «Созвездие Аю-Даг».

Традиция проводить такие семинары зародилась в 80-е годы, когда молодые тогда, а ныне известные авторы собирались сначала в Малеевке, а позже — в Дубултах, дабы обсудить тексты друг друга и, конечно же, услышать мнение мастеров о своем творчестве.

Тексты, отобранные специальной комиссией, были разосланы участникам и мастерам заранее. Цель семинара — помочь молодым и талантливым авторам овладеть азами литературного мастерства.

На семинаре были подвергнуты подробному разбору романы авторов из Москвы, Санкт-Петербурга, Перми, Гродно, Севастополя, Ялты, Ташкента и других городов СНГ.

В работе семинаре приняли активное участие вольнослушатели из городов СНГ, а также из Израиля. Всего на семинаре присутствовало более сорока человек.

Из семи текстов группы Г.Л. Олди рекомендованы к изданию (с минимальными доработками):

Нина Цюрупа (Москва), роман «Человек человеку».

Наталья Егорова (Химки) и Сергей Байтеряков (Москва), роман «Остракон».

Наталья Лескова (Пермь), повесть «Марсианин».

Дмитрий Лукин (Ялта), повесть «Сфера».

Прочие тексты группы могут быть рекомендованы к изданию после глубокой и тщательной переработки.

Из пяти текстов группы А. Валентинова рекомендован к изданию (с минимальными доработками) роман Тима Скоренко (Москва-Минск) «Сад Иеронима Босха».

Состоялся семинар по фантастическому рассказу под руководством Антона и Елены Первушиных. По результатам семинара были отобраны для рекомендации Б.Н. Стругацкому в видах публикации в альманахе «Полдень, XXI век» следующие рассказы:

1. Наталья Егорова и Сергей Байтеряков «Дело папы Карло».

2. Олег Силин (вольнослушатель, г. Киев) «Девушка целевой мечты» (при условии доработки).

3. Тим Скоренко «Слово мальчика Мишко».

4. Тим Скоренко «Удивительная история Эллы Харпер».

5. Ник Средин (вольнослушатель, г. Днепропетровск) «Кровопийца».

В субботу 15 мая состоялось расширенное заседание общекрымского КЛФ «Аю-Даг» при участии Г.Л. Олди и А. Валентинова. В обсуждении проблем и перспектив крымской фантастики приняли участие как известные крымские авторы Юрий Иваниченко и Леонид Панасенко, так и «подрастающая смена»: Максим Хорсун, Николай Немытов, Наталья Деева.

По окончании обсуждения текстов семинаристов состоялся ряд заседаний на общелитературные и околофантастические темы.

Завершился семинар праздничным банкетом.

Информационную поддержку семинару оказывала Государственная телерадиокомпания «Крым».

Стенограммы заседаний семинара будут выкладываться по мере расшифровки на сайте audag.org.

Глеб Гусаков, исполнительный директор семинара

«АБС-премия» — 2010

21 июня в Санкт-Петербурге состоялась двенадцатая церемония награждения финалистов и лауреатов Международной премии в области фантастической литературы имени А. и Б. Стругацких («АБС-премия»), учрежденной санкт-петербургским Центром современной литературы и книги (при участии Правительства СПб) в 1998 году.

По итогам 2009 года в финальный шорт-лист премии попали:

В номинации «Художественная проза»:

— Яна Дубинянская с романом «Глобальное потепление» — М.: ПРОЗАиК, 2009;

— Андрей Рубанов с романом «Хлорофилия» — М.: Астрель: ACT, 2009;

— Михаил Успенский с романом «Райская машина»: — М.: Эксмо, 2009.

В номинации «Критика и публицистика»:

— Евгений Лукин с эссе «Недоразумения длиною в двадцать лет» — «Полдень, XXI век», № 9, 2009;

— Сергей Переслегин с книгой «Новые карты будущего, или Анти-Рэнд» — М.: ACT: ACT МОСКВА, СПб.: Terra Fantastica, 2009;

— Николай Романецкий с книгой «Тринадцать мнений о нашем пути» — Липецк: Крот. 2009.

Шесть произведений-финалистов были выбраны Б. Стругацким из тридцати пяти романов, повестей, рассказов и десяти нехудожественных книг, эссе, критических исследований и литературоведческих работ, предложенных номинационной комиссией. Лауреатов определило жюри, состоящее из семнадцати писателей и критиков, живущих в Петербурге, Москве и других городах России.

21 июня в Северную Столицу приехали все финалисты.

Солнечная погода позволила им с комфортом совершить традиционное путешествие по рекам и каналам Петербурга по маршруту «Нева — Фонтанка — Крюков канал — Мойка — Нева».

Церемония награждения началась в 15 часов. Протекала она традиционно в Белом зале Центра современной литературы и книги.

Гостям представили финалистов. «Тронную» речь отсутствующего по болезни Бориса Стругацкого прочитал Александр Житинский.

Финалисты и спонсоры получили дипломы за подписью мэтра.

А чуть позже члены Оргкомитета Андрей Измайлов и Андрей Лазарчук вскрыли конверты с именами лауреатов, и стало известно, что медалей «Семигранная гайка» в этом году удостоены Михаил Успенский из Красноярска и петербуржец Николай Романецкий.

По традиции победители, загадав желание, расписались на Золотом Шаре.

Все финалисты и лауреаты получили также и денежные премии.

Завершилась церемония также традиционно — фуршетом «Пикник на обочине».

Николай Романов

Наши авторы

Павел Амнуэль (род. 1944 г. в Баку). Известный писатель. Закончил физический факультет Азербайджанского государственного университета. Первая публикация — еще в 1959 году (рассказ «Икария Альфа» в журнале «Техника-молодежи»). Автор множества научных работ, романов, повестей и рассказов. В нашем альманахе печатался неоднократно. С 1990 года живет в Израиле.

Михаил Ахманов (псевдоним Михаила Нахмансона, род. в 1945 г. в Ленинграде). Закончил физфак ЛГУ, аспирантуру, защитил диссертацию. С 1971 по 1992 гг. занимался научной работой, заведовал лабораторией в Институте приборостроения, имеет около сотни научных публикаций. С 1991 г. начал переводить англоамериканскую НФ, затем стал писать оригинальные произведения. Член Союза писателей Санкт-Петербурга. Опубликовал более пятидесяти книг общим тиражом 1,5 млн. экз. Лауреат литературной премии им. А. Беляева. Член литературной студии А. Д. Балабухи. В нашем альманахе печатался неоднократно.

Лев Гурский — псевдоним критика Романа Арбитмана. Родился в Саратове в 1962 году, закончил филологический факультет Саратовского госуниверситета, работал учителем в деревенской школе, корректором в университетском издательстве, ныне — обозреватель Саратовской областной газеты. Автор 20 книг, опубликованных в Москве, Санкт-Петербурге, Саратове, Волгограде и др. городах, а также газетных и журнальных статей. Живет в Саратове.

Виталий Забирко (род. в 1951 г.). Окончил химический факультет Донецкого госуниверситета, работал старшим научным сотрудником НИИ, затем редактором, главным редактором местного издательства. В настоящее время занимается исключительно творческой работой. Произведения публиковались в издательствах «ЭКСМО», «Альфа-книга», а также в многочисленных сборниках и журналах, выходили аудиокниги. Член Национального Союза Писателей Украины и Союза Писателей России. Лауреат премии «Бронзовый Икар». Живёт в Донецке (Украина).

Евгений Камынин родился в г. Заволжск Ивановской обл. В 1972 г. окончил Московский институт инженеров землеустройства и до октября 1984-го работал по специальности. С октября 1984 года и по сей день журналист. Был создателем и редактором ряда костромских газет. Сейчас учредитель и редактор костромской газеты «Сковородка». Член Союза российских писателей. Периодически печатается в Клубе «12 стульев» «Литературной газеты» и журнале «Литературная Кострома».

Макс Квант (род. в 1983 г. в Иркутской обл.). Детство провёл в городе Усть-Илимск. С 2000 г. живет в Новосибирске, закончил университет с дипломом магистра физики. Писать начал с детства, публикации в журналах «Юный техник», «ФиГарО», газете «Энергия». Помимо литературы занимается кино, анимацией и живописью, заведует небольшой студией «Квантмультфильм». Постоянный участник литературного семинара Геннадия Прашкевича. В альманахе «Полдень XXI век» печатался неоднократно.

Илья Марьянков (род. в 1988 г. в Ижевске). Учился в ИжГТУ. Имеет сетевые публикации. Работает дизайнером.

Антон Первушин (род. в 1970 г. в Иваново). Выпускник санкт-петербургского политехнического университета. Член Союза писателей СПб. Член Федерации космонавтики России и Союза ученых Санкт-Петербурга. Член семинара Бориса Стругацкого и литературной студии Андрея Балабухи. Публикуется с 1990 года. Автор остросюжетных романов и документально-исторических книг. Лауреат нескольких литературных премий. В нашем альманахе печатался неоднократно. Адрес персональной страницы:

Наталья Резанова родилась и живет в Нижнем Новгороде. Закончила историко-филологический факультет Горьковского государственного университета, работала редактором на ТВ и в различных нижегородских издательствах. Автор двенадцати книг в жанрах фантастики и фэнтези, составитель ряда антологий. Лауреат премий «Старт», «Большой Зилант» и «Портал». В альманахе «Полдень, XXI век» публиковалась неоднократно.

Антон Тудаков (род. в 1977 г. в г. Отрадный Куйбышевской обл.). В настоящее время проживает в г. Владимир. Постоянный автор журнала «Анимаг» и проекта Animemagazine.ru. Публикуется с 2007 г. Рассказы выходили в журналах «Реальность фантастики», «УФО», «РБЖ-Азимут», сборниках издательств «ACT», «Эксмо», «Клуб семейного досуга». Страница автора в Интернете: http:// zhurnal.lib.ru/m/monosugoi/

Подписка на журнал «ВОКРУГ СВЕТА» и альманах «ПОЛДЕНЬ XXI ВЕК»

Объединенный каталог «ПРЕССА РОССИИ». Индексы:

41700— «Вокруг Света», годовая подписка;

84702 — «Вокруг Света», годовая льготная подписка;

41505— «Вокруг Света», полугодовая подписка;

84701— «Вокруг Света», полугодовая льготная подписка;

84704 — «Полдень. XXI век», годовая подписка;

84705 — «Полдень. XXI век», годовая льготная подписка;

83248 — «Полдень. XXI век», полугодовая подписка;

84703 — «Полдень. XXI век», полугодовая льготная подписка;

84707 — комплект «Вокруг Света»+«Полдень. XXI век», годовая подписка;

84708 — комплект «Вокруг Света»+«Полдень. XXI век», годовая льготная подписка;

83249 — комплект «Вокруг Света» + «Полдень. XXI век», полугодовая подписка;

84706 — комплект «Вокруг Света»+«Полдень. XXI век», полугодовая льготная подписка;

Каталог «Газеты. Журналы. Агентство „РОСПЕЧАТЬ“». Индексы:

80650— «Вокруг Света», годовая подписка;

83321 — «Вокруг Света», годовая льготная подписка;

80475— «Вокруг Света», полугодовая подписка;

83320— «Вокруг Света», полугодовая льготная подписка;

83324— «Полдень. XXI век», годовая подписка;

83323— «Полдень. XXI век», годовая льготная подписка;

84170— «Полдень. XXI век», полугодовая подписка;

83322 — «Полдень. XXI век», полугодовая льготная подписка,

83624 — комплект «Вокруг Света»+«Полдень. XXI век», годовая подписка;

83625 — комплект «Вокруг Света»+«Полдень, XXI век», годовая льготная подписка:

83084— комплект «Вокруг Света»+«Полдень. XXI век», полугодовая подписка;

83623— комплект «Вокруг Света»+«Полдень. XXI век», полугодовая льготная подписка;

Каталог российской прессы «ПОЧТА РОССИИ». Индексы:

99440— «Вокруг Света», годовая подписка;

12464 — «Вокруг Света», годовая льготная подписка;

99118— «Вокруг Света», полугодовая подписка;

12463— «Вокруг Света», полугодовая льготная подписка;

12466 — «Полдень. XXI век», годовая подписка;

12467 — «Полдень. XXI век», годовая льготная подписка;

10853 — «Полдень. XXI век», полугодовая подписка;

12465 — «Полдень. XXI век», полугодовая льготная подписка;

12469 — комплект «Вокруг Света»+«Полдень. XXI век», годовая подписка;

12470 — комплект «Вокруг Света»+«Полдень. XXI век», годовая льготная подписка;

10854 — комплект «Вокруг Света»+«Полдень. XXI век», полугодовая подписка;

12468 — комплект «Вокруг Света»+«Полдень. XXI век», полугодовая льготная подписка;

ЛЬГОТНАЯ ПОДПИСКА ДЕЙСТВИТЕЛЬНА ДЛЯ ПРЕДЪЯВИТЕЛЕЙ ПОДПИСНОГО КУПОНА ЗА ПРЕДЫДУЩИЙ ПЕРИОД.

Примечания

1

Стихотворение В.Ф. Шварцмана.

(обратно)

2

Из цикла «Охота и рыбалка».

(обратно)

3

Такова жизнь, такова смерть (франц.).

(обратно)

Оглавление

.

Колонка дежурного по номеру . Пылающий остров

Павел Амнуэль . Клоны . Повесть

Макс Квант . Сказочные ощущения . Рассказ

Виталий Забирко . Кое-что из жизни членистоногих

Евгений Камынин . Человек, упавший с неба . Фантастический триллер

Антон Тудаков . Звонок за счет абонента . Рассказ

Илья Марьянков . Борщ . Рассказ

Наталья Резанова . Сашими . Рассказ

Лев Гурский . Звери на ловцов . Рассказ

Михаил Ахманов . К вопросу о глобальном потеплении

Антон Первушин . Эволюция номер два . (Очерк из цикла «Угрозы будущего»)

«Партенит» — 2010

Подписка . на журнал «ВОКРУГ СВЕТА» . и альманах «ПОЛДЕНЬ XXI ВЕК» . . . .

Реклама на сайте