«Предсказанная»

Татьяна Апраксина Предсказанная

ЧАСТЬ 1. ОТРАЖЕНИЯ

ГЛАВА 1. ПОЛНОЛУНИЕ В НОЧЬ НА ТРИНАДЦАТОЕ

Лучший способ прожить жизнь скучно — каждый час мечтать о необычном.

Судьба любит преподносить сюрпризы и обманывать ожидания. Играть по правилам ей не слишком интересно.

Приключения начинаются, если их не ждешь. Ровно в тот день и час, когда думаешь — пусть сегодня все будет спокойно. Обычно, банально, скучно. В первый день отпуска, назло мечте отоспаться. В разгар сессии, за три часа до экзамена, вопреки желанию прийти заранее и успеть перечитать учебник. Во время сдачи годового баланса. И так далее… выбирайте по вкусу, точнее — наоборот. Выберите момент, в который вам не нужно ничего, кроме размеренного течения жизни. Тогда-то все и случится…

Масштаб случившегося зависит от вашего нежелания. Вычисляется при возведении степени нежелания в куб. Или в десятую степень — тут уже все дело в личной невезучести.

Примерно так рассуждал Вадим Литвин, сидя под вестибюлем станции метро «Таганская-радиальная».

Ничего иного ему не оставалось. Сколько-то минут назад он вышел наружу и теперь дышал свежим весенним воздухом. Непривычно и неприлично чистым для центра города, пусть и для полуночи.

Совершенно пустая платформа и погасшее табло времени наводили только на философские размышления. Вдобавок остановились три дня назад купленные часы — батарейка села. Стрелки уже битых полчаса показывали двадцать минут двенадцатого. За это время на станции не появилось ни одной живой души. У Вадима возникло подозрение, что он спит. Полная тишина, безлюдье в не самое позднее время? На одной из самых загруженных станций метро? Нереально. К тому же человек, которого Вадим ждал уже довольно давно, никогда не опаздывал.

Тем не менее, он знал, что не спит.

Может быть, задремал на пару минут, сидя на скамье — но уже проснулся, находится в здравом уме и трезвой памяти. Трезвости способствовало то, что уже добрых десять лет он не пил ничего крепче кефира. Наркотиков не принимал, не курил, психическими заболеваниями не страдал. Галлюцинаций до сих пор не видел.

Но давящая, звенящая тишина станции заставляла задуматься о том, что все рано или поздно случается в первый раз.

У мысли был отчетливый привкус банальности. Ее Вадим не любил, трюизмов и бородатых анекдотов собеседникам не прощал — как запаха перегара и пота. В себе же шаблонное мышление почитал чем-то вроде венерического заболевания: подцепить стыдно, а лечиться нужно, чем скорее, тем лучше. Чтобы не возникли необратимые последствия.

И вот — этаким твердым шанкром на извилинах — выскочила избитая и затертая мыслишка. Пошлая и неоригинальная. Хуже того — пропадать не хотела, рефреном повторяясь вновь и вновь.

Пора было вставать и уходить — все равно стрелка накрылась медным тазом. Блестящим, отполированным таким тазиком. Музейным, наверное. Вадим и встал. Прошелся — три десятка шагов, расколовших тишину. Огляделся. Пустая платформа, черное табло. Ничего не изменилось. Гитарный кофр шлепал по кожаной куртке, и казалось, что сзади кто-то крадется, скользя по полированному камню тапочками. Растоптанными домашними тапками для гостей.

За колоннами тоже никого не было. И на ступенях перехода. Эскалатор не работал. И эскалатор на противоположном конце платформы. Вадим пожал плечами и отправился по ступенькам пешком, прошел за турникет, потом в вестибюль.

И здесь было пусто. И на улице. Все ларьки были закрыты, вывески погасли, машины куда-то пропали — вместе с водителями и пассажирами, прохожими и торговцами, и всем вечерним контингентом москвичей. До этой ночи Вадим был уверен, что тишина — благо, а отсутствие людей — счастье.

Наверное, он стал жертвой розыгрыша какой-нибудь дурацкой телепередачи. Где-нибудь за спиной притаился оператор с камерой. Вадим поднялся, осмотрелся, прислушался. Если и так — это был очень тихий и умелый оператор. Мастер своего дела. Несмотря на слегка скептическое уважение к мастерству, неведомому оператору очень хотелось засветить по физиономии… А ведь еще недавно Вадим был убежденным противником насилия.

Ночь сюрпризов, подумал он. Непрошеных совершенно сюрпризов, подкравшихся незаметно. Все должно было быть совсем не так. Встреча, репетиция перед завтрашним концертом в «Последних деньгах», возвращение домой и сон. Неприятности и так шли широкой черной полосой. Теперь, надо понимать, зебра кончилась. Естественной для зебры частью.

Концерт был единственным способом разжиться хоть какой-то наличностью. На данный момент в кошельке Вадима лежали две пятисотки и «запасные» десять долларов. Других поступлений не предвиделось. С выпуском диска стряслась беда — фабрика запорола весь тираж. Хозяин квартиры потребовал плату за два месяца — по чести сказать, хозяин и так целый месяц терпеливо «кушал завтраки», входя в положение жильца. Флейтист третью неделю не мог оправиться от особо зловредного гриппа и кашлял так, что играть не мог. На кухне сломался смеситель. На любимых джинсах разошелся шов…

И вот — пожалуйста: пустая улица, дурной розыгрыш безмозглого журналюги.

Вадим задумался — а сколько же стоило организовать этот розыгрыш, и выругался про себя. Эти бы деньги — да ему, коли уж какому-то идиоту пришло в голову выбросить их на ветер. Право слово, рок-музыкант средних лет нашел бы, куда потратить несколько тысяч долларов.

Каменная плита под задницей была холодной и неуютной.

Вадим встал и пошел по улице, куда глаза глядели, периодически косясь на погасшие витрины и вывески. Минут через пять он сообразил, что именно не так, и поднял голову, посмотрел вдаль. Не поверил глазам своим, обернулся. Ни одного горящего окна. Ни одного рекламного модуля на крыше. Только тусклый оранжевый свет фонарей. И так — до самого горизонта.

Верить, что ради реалити-шоу обесточили всю Москву, было нелепо. Но никакие разумные объяснения в голову не приходили. Экстренная эвакуация? Вот так вот, от силы за час кто-то ухитрился эвакуировать весь центр города? Без паники, без потерявшихся? Да и какой, к черту, час — задремал-то он на несколько минут. Что еще могло случиться? Если вычесть из списка вариантов всю голливудскую романтику параллельных миров, внезапных исчезновений и прочих мистических невероятностей, то вариантов получалось — ноль. Аккуратный овальный ноль, форму которого постепенно принимали глаза Вадима.

Впрочем, был один реальный вариант — неожиданное сумасшествие с галлюцинациями. На самом деле улица полна народа, и машины ездят, и казино с барами работают. Вот только в его мозгу что-то щелкнуло, и теперь он этого не видит. Учитывая привычную Вадимову мизантропию, походило на правду. Он никогда не любил людей, превращенных в толпу. Душные вагоны метро в час пик, людные улицы, давка в автобусах, плотная масса, паштетом выдавливающаяся из дверей наружу… Ему всегда казалось, что он — инопланетянин, не способный почувствовать родства с этими людьми.

И вот теперь все они исчезли. Мечта исполнилась. Но, надо полагать, только в его бреду. Это было бы забавно, если бы не отвращение Вадима к идее «в моем мозгу может что-то настолько сдвинуться». Причем безо всякого желания. Само по себе. Словно от гриппа, только вызывавшего не насморк с температурой, а слепоту к реальности.

Вадим поглядел направо, приметил урну, из которой торчала пивная бутылка. Поморщился — копаться в помойке или просто брать предмет из нее было противно. Но бутылка, к счастью, оказалась не липкой и не грязной. Вадим примерился и залепил ей в зеркальную стену торгового центра. Бросок был мощный. В детстве, на уроке физкультуры, за такой поставили бы пятерку. Бутылка описала положенную дугу и донышком вписалась в стекло. Осколки посыпались на землю.

Он втянул шею в плечи, ожидая положенной в нормальном мире реакции на такую выходку. Пусть людей нельзя было увидеть — но уж ощутить-то их он был обязан. Например, дубинку охранника на своей спине. Вадим спрятал руки под мышки — голова еще как-нибудь заживет, спина тоже, а вот переломанные пальцы — это уже чересчур.

Прошла минута, вторая, а на хулиганство никто не обратил внимания. Хорошо, сказал себе Вадим. Продолжим попытку вернуться в реальный мир.

Он дошел до дыры в стене, пнул ногой по нижнему краю пробоины, расширяя отверстие, нырнул внутрь. Над головой звякнуло и мелко застучало — гитарный кофр задел зазубренный край. Тяжелый и громоздкий предмет давно стал для Вадима частью тела, и он даже не думал, что нужно его снять или хотя бы взять в руки. Теперь на пластике должны были остаться царапины.

Внутри было темно и тихо. Витрины и стенды застыли в безмолвии. На посетителя никто не обратил внимания. Темные ряды стеклянных прилавков терялись во мраке. Допустим, рассудил Вадим, я проник в уже закрытый магазин. Но где сигнализация? Я ее не слышу? И она меня тоже?

Наверное, нужно было разбить прилавок или сделать что-нибудь подобное, но вместо этого Вадим вылез обратно и отправился по улице дальше. Хотелось пить. Теперь уже терять было нечего, и с первым же попавшимся ларьком он обошелся знакомым способом — бутылкой расколошматил стекло и достал пластиковый баллон минералки.

И опять — никакой реакции. Из чего следовало, что с ума сошел мир, а не Вадим.

Это не утешало, напротив — беспокоило. Сумасшедшему в нормальном мире могут помочь — существуют врачи и больницы. А что может сделать один человек со спятившим миром? Нелюбимая голливудщина, знакомая больше по рассказам приятелей, всплыла из подсознания. Хорошо, сейчас продуктов, воды, всякого шмотья вокруг навалом. А через год что делать? Робинзонить в каком-нибудь теплом уголке, проводя всю жизнь с тяпкой и лопатой? А лекарства? Что пить при простуде, Вадим знал. А если он упадет и сломает ногу?

По сумме впечатлений выходило — в спятившем мире лучше и не пытаться выжить. Все равно получится ерунда.

Апрельский ночной холод постепенно пробирался под куртку, надетую на тонкую майку. Хотелось что-нибудь сожрать, причем не шоколадку или сухарики, которых в ларьке было навалом, а нормальную горячую пищу. Дома еда, конечно, была — только вот до Южного Бутово пешком было слишком далеко. Впрочем, в новом раскладе жизни идти туда уже было и необязательно. Вадим с интересом покосился на ближайший жилой дом. Холодильник и плита там найдутся, кровать — тоже. Надо выпить чаю, поесть, отоспаться — а там уже и ясно будет, что делать, как жить дальше.

На пустой желудок Вадим думать не умел и к своим тридцати пяти годам хорошо выучил, что и пытаться не стоит — придумается какая-нибудь глупость. Завтра будет ясно, с чего нужно начать. Где жить, чем заниматься, где найти ресурсы для всего этого. Сейчас — еда, душ, сон. Может быть, повезет, и бывшие владельцы квартиры окажутся людьми не самыми глупыми, найдется приличная книга — почитать перед сном. Вадим прикинул, сумеет ли выбить дверь, если она заперта. Ну, на подъезд найдется хоть одна дверь не фасона «зверь»…

За спиной раздался громкий звук.

Вадим уже почти привык к тишине, и шум застал его врасплох. Он рефлекторно шарахнулся вперед, быстро развернулся и не сразу сообразил, что именно видит перед собой. И что было источником звука.

Было же «оно» всего-навсего маршруткой-»Соболем». Вадим радостно сделал несколько шагов навстречу и только тогда увидел, что водителя в кабине нет. «Соболь», словно издеваясь, еще раз переливчато погудел клаксоном и подмигнул правой фарой. Левая была разбита, отчего казалось, что у машины под глазом синяк. И вообще, надо понимать, это была машина-пропойца или драчунья. Вся помятая, поцарапанная, с грустным выражением лица.

Машина открыла дверцу, приглашая Вадима на пассажирское место в кабине. Он озадачился — стоило ли принимать правила игры, или нужно было развернуться и отправиться спать. Водить он не умел. Впрочем, кажется, этого и не требовалось.

— У-а, уа-а, — сказала маршрутка. Звучало жалобно и с намеком.

Вадим устроился на сиденье, прикрыл дверь. «Соболь» тронулся, как-то неуклюже, заваливаясь на правый бок, и неспешно. Ехали минут десять — сначала по улице, потом по дворам. Тряская езда Вадима раздражала, но в чем дело — он не понимал. Вроде ехали по ровной дороге. Маршрутка остановилась в пустом полутемном дворе, дверца открылась. Очередной жалобный звук клаксона. «Выходи», понял Вадим.

Куда его завезли и зачем? Он выпрыгнул наружу, сделал пару глубоких вдохов — после подскоков на неведомых кочках слегка мутило. Чего от него ждали? Каких действий? Вадим оглянулся на машину, та зажгла фару, и луч протянулся вглубь двора. Петляя и сворачивая, как лучу света не положено. Но это уже не удивляло. Должно быть, маршрутка предлагала пройти в указанном направлении.

Вадим и пошел.

Куда его отправили, он понял через пару минут, когда глаза окончательно привыкли к сумраку. Темный двор, зажатая между двух блочных десятиэтажек песочница. Недавно выкрашенные оградки по колено, подобие цветника в обрамлении фигурного барьера из вкопанных под углом кирпичей. На удивление чистенько — ни переполненных урн, ни мусора на асфальте. Острый запах подмерзающей на лужах воды — апрель в этом году выдался холодный.

Девушку Вадим заметил, только когда она пошевелилась. Сделал несколько шагов вперед — и замер. Перед ним на скамейке сидело его точное подобие.

Одинаковые затертые голубые джинсы и «косухи». Одинаковые светло-пшеничные волосы, собранные в «хвост» у самой шеи. Одной и той же формы руки — непропорциональное по сравнению с достаточно широкой длиннопалой ладонью, хрупкое запястье. И лица. Именно это лицо, с небольшими поправками, Вадим видел в зеркале, когда ему было лет двадцать. Поправки были незначительны: чуть поменьше подбородок, чуть поуже скулы. Но в целом — девчонка была похожа на него, как сестра-двойняшка.

Вадим не мог вымолвить ни слова, разглядывая девушку и подмечая еще какие-то детали. Сидела она так, что фонарь освещал ее лицо — и посмотреть было на что. Плотно прижатые к черепу уши с маленькими мочками. Напряженно сжатые полные губы. Чуть раскосые, широко распахнутые глаза — светлые, прозрачные. Вадим подумал, что знает, какого они цвета. Хоть в свете фонаря они и казались бесцветными — глаза у нее были серые. Оттенка воды в Балтийском море.

— Привет, — сказала, наконец, она.

Вадим вздрогнул — нет, голоса были разные, чистое сопрано против тенора Вадима, но интонация… Эта помесь смущения с задором, и одновременно — попытка установить дистанцию. Он был музыкантом, голос был для него главным в человеке, интонации он различал на автомате. Но никогда еще не попадал в ситуацию, когда мысли другого столь очевидны. По одному слову он уже догадался — они с незнакомкой еще и одинаково смотрят на жизнь.

— Привет, — проклиная себя за неловкую дрожь в голосе, ответил Вадим. Хотелось что-то спросить — но все мысли разбежались, и осталось только ожидание следующего ее слова. — Давно сидишь?

— Часа полтора, — пожала девушка плечами. Вадима вновь передернуло — это был его жест. Почва уходила из-под ног, голова кружилась — уже не после езды по ухабам, а от этой девицы. Смотреть на нее было тяжело — Вадим привык видеть на фото и видеозаписях себя, знал, как смотрится. Но здесь-то был другой человек. Девушка. Незнакомая. Чужая. Если только словом «чужая» можно было назвать человека, которого знаешь, как себя.

За спиной вновь возрыдал «Соболь». Девчонка посмотрела в ту сторону, удивленно приподняла брови, похлопала глазами — деланно, для Вадима — и встала. Только сейчас он заметил, что под ногами у нее сидел кот — самый обычный серо-полосатый уличный беспризорник. Таких в любом дворе найдется парочка. Кот мурлыкнул, потерся о ноги девушки, потом задрал хвост трубой и побежал к маршрутке. Девушка отправилась следом.

Ее походка вбила последний гвоздь в крышку Вадимова гроба. Эта манера двигать ногу от бедра и ставить на землю сначала пятку, а потом уже подошву целиком, идти быстрыми крупными шагами — и при этом достаточно изящно. Совершенно не девичья походка. Впрочем, в тяжелых ботинках на толстой подошве по-другому ходить было нереально. «Вот так, значит, я гребу по улицам», констатировал Вадим, и присел на лавку. Несколько глубоких вдохов, массаж висков и переносицы — шок постепенно отступал.

Когда Вадим подошел, девушка уже вовсю общалась с «Соболем». Тут Вадиму пришлось еще раз вдохнуть-выдохнуть и протереть глаза. Картинка не исчезала — девушка чесала маршрутку по дверце. Не гладила — чесала коротко срезанными ногтями исцарапанную желтую краску. И мурлыкала при этом что-то ласковое. А «Соболь» ходил ходуном от удовольствия. Нет, не трясся — просто контуры кабины и салона переливались, словно машина была не из металла, а из мягкого податливого материала. Пластилина или желе.

— Ах ты мой маленький, бедненький, — разобрал Вадим. — Сейчас будет тебе счастье…

Девушка резво направилась к задним дверям салона, открыла их, вытащила какой-то ящик, приволокла обратно. Покосилась на Вадима, стоявшего с руками в карманах.

— Домкратом работать умеем? — деловито спросила она.

Вадим отрицательно покачал головой. Он даже смутно представлял себе, что такое домкрат. Так, некое устройство для поднятия тяжелых предметов на дороге. В общую эрудицию Вадима домкрат помещался каким-то боком. Явно не полностью.

— Угу, — кивнула девушка. — Понятно. Так, ну, чтобы крутить — ума не надо…

— А что, собственно, происходит? — удивился Вадим.

— Что-что, шину сменить надо машинке. Не ясно, что ли?

За минуту девица произвела целую массу весьма непонятных для Вадима действий. На асфальте были разложены инструменты, из которых он узнал только разводной ключ, из салона появилось запасное колесо. Оглядев дело рук своих, она удовлетворенно покивала и показала Вадиму на замасленную рукоять.

— Крути!

Вот эту манеру Вадим тоже прекрасно знал по себе. Он мог стесняться или бояться разговоров с незнакомыми людьми, никогда к ним сам не стремился — но если речь шла о деле… Через пять минут все строились рядами и шли выполнять указания. Откуда только бралось умение и командовать, и объяснять, и заражать энтузиазмом. Дело сделано — и он вновь прятался в своей раковине. Вежливая улыбка, непроницаемое лицо с легкой тоской в глазах, которую подмечали только близкие знакомые.

Вадим положил кофр на землю и принялся крутить. Не то что было тяжело — но неудобно, руки все время соскальзывали с рукоятки. Да и напрягать плечи приходилось изрядно. Тем не менее, пользу он принес: минут через десять девушка отодвинула его и принялась что-то откручивать, периодически роняя инструменты на асфальт и сердито шипя. Вадим же в основном созерцал ее бедра, плотно обтянутые тонкими джинсами. Девочка была стройной и длинноногой.

Наконец все было сделано, она тщательно вытерла руки ветошью, потом поплевала на них и вытерла еще раз. Обнюхала пальцы, выразительно скривилась, поводя носом. Покопалась в ящике, вытащила оттуда бутылку с водой. Сунула ее Вадиму.

— Полей. те мне на руки.

— Можно на ты, — сказал он, отвинчивая пробку. — Меня зовут Вадим.

— Анна, — кивнула она.

— Вот что, Аня… — начал Вадим, но его немедленно и резко прервали.

— Анна. Не Аня и не Анечка. Или будешь Вадиком.

— Нет, спасибо, — содрогнулся Вадим. От такого издевательства над собственным именем его всегда тошнило. — Хорошо… Анна. А что ты тут делаешь?

— Тебя жду, — спокойно ответила девушка, расстегивая куртку и вытирая руки о черную майку. — Господин Посланник мне сказал, что придет второй.

Вадим ошеломленно потянулся рукой к резинке, скреплявшей «хвост», проверил, не выбиваются ли волосы из прически.

— Кто сказал?

— Господин Посланник, — показала девушка на кота, уже запрыгнувшего в кабину «Соболя».

Наверное, нужно было о чем-то спросить. И начать с самого начала. Анна явно лучше разбиралась в том, что происходит. Но — как всегда — задавать вопросы, выставляя себя дураком, было неловко. Рот словно залепили кляпом. Вопросы вертелись в голове — от самого простого «а к чему это все?» до более странного: как Анна ухитряется разговаривать с машиной и котом. И ни один он не мог задать вслух — уже пару раз собирался, но каждый раз слова пропадали с языка.

Удобнее и привычнее было дождаться, пока все выяснится само. Так обычно и случалось — в новой ситуации Вадим отчаянно тупил, не понимая самых простых вещей. А потом наступало прозрение — и он удивлялся, почему же еще вчера чувствовал себя так неловко.

— Ну что, поехали?

— Куда?

— Не знаю, — покачала головой Анна. Движение было резким — длинный крупно вьющийся «хвост» метнулся от одного плеча к другому. — Господин Посланник говорит, что нас ждут.

— Ну, поехали, — пожал плечами Вадим. Девушка залезла в кабину, похлопала по оставшемуся на двойном пассажирском сиденье месту. Вадим слегка напрягся — если уж Анна одним своим видом сводила его с ума, то прикасаться к ней плечом или коленом… Многообещающе, но страшновато. Обычно он шарахался от случайных прикосновений посторонних людей. Невзначай скользнувшая по голой коже потная ладонь какого-нибудь зрителя в клубе обеспечивала ему несколько дней зуда. Кожа краснела, словно после крапивы. Но Анна посторонней не была — скорее уж, наоборот.

Все же пришлось сесть рядом. Вадим деликатно отодвинулся к самой двери, так, что между ними оставался промежуток в добрую ладонь. Сидеть из-за этого было неудобно, так как стоявший между коленями кофр заставлял принять совсем уж нереальную позу воспитанного осьминога.

— Давай-ка я его на водительское место переставлю, — предложила Анна.

— Упадет.

— Нет, не упадет, я вниз поставлю.

— Там же педали?

— Ничего, ему не помешает.

— Кому?

— Одноглазому…

Всю эту сюрреалистическую перепалку Вадим затеял лишь с одной целью — послушать, как Анна говорит, и немножко к ней привыкнуть. Не удалось — каждое слово действовало, как ведро кипятка. Или поочередно — кипяток, ледяная вода, кипяток. Контрастный душ: одинаковые интонации. Ощущение, что знает, как именно Анна ответит. Голос, который воспринимаешь не ушами — спинным мозгом, и делается и страшно, и хорошо. В свои тридцать пять Вадим никак не был невинным мальчиком. Два брака, несколько долгих романов. Но так он не реагировал ни на кого и в школе. Первая любовь — девочка с двумя косичками, коричневая форма, неуклюжие портфели. Он трепетал перед ней — но ничего подобного не испытывал.

На внезапную влюбленность все это не походило. Скорее уж, на какое-то наваждение.

Кофр, наконец, оказался между рулем и водительским креслом. «Соболь» или, как назвала его Анна, Одноглазый, тронулся. Через пару минут всякая деликатность была забыта. Маршрутка неслась так, словно пыталась поставить мировой рекорд в гонках по городу. Вадим и не представлял, что стандартный вазовский микроавтобус способен развить такую скорость. Соответственно — их мотало и швыряло друг на друга. В какой-то момент Вадим совершенно нечаянно уронил ладонь Анне на колено.

Девушка вздрогнула, отвернулась — но движения, которого ожидал Вадим, не сделала. Не стряхнула его ладонь. И пусть это было против всех правил — полчаса как знакомы, черт знает сколько лет разницы в возрасте — руку он не убрал. Ему хотелось положить руку ей на плечо, расстегнуть куртку и прикоснуться ладонью к голой коже. С единственной целью — ощутить, как это будет. Отчего-то казалось, что она окажется близкой и родной. Продолжением его собственного тела.

Только пару минут спустя он понял, что думал только о себе. Что сказала бы Анна, хотелось ли ей такого контакта — эта мысль пришла позже и больно укусила за совесть. Кот, лежавший на сиденье, приподнялся и посмотрел на Вадима огромными зелеными глазищами с тонкими черточками зрачков. Во взгляде была насмешка. Господин Посланник коротко мяукнул и принялся вылизываться. Самый обычный дворовый кот — вот только взгляд пробрал Вадима до печенок. Паршивая кошатина видела его насквозь.

Анна словно невзначай положила руку рядом, след в след. Ее кончики пальцев и его запястье разделяло не больше сантиметра. Крупная длиннопалая ладонь. Коротко состриженные ногти без маникюра. Никаких колец, браслетов. Руки — как в одной форме вылиты. И этот приглашающий жест. Вадим опустил ладонь на ее руку, переплел пальцы.

— Все будет хорошо, — неожиданно для себя выдал он пошлую благоглупость. Кот оторвался от вылизывания задней лапы и опять издевательски мяукнул.

— Не сомневаюсь, — достаточно ядовито сказала девушка. И тут же, словно извиняясь за резкость, боднула его щекой в плечо. Пышная челка скользнула по шее Вадима, и это стало последней каплей в чаше его терпения.

Целовать ее было странно — словно самого себя. Был в этом какой-то нарциссизм. Вадим держал в объятиях собственную копию. Маршрутка деликатно сбавила скорость, не мешая им целоваться. Он почти не различал ее запаха — только далекий фон сиреневого мыла на висках, сладковатый аромат шампуня. Так еще ни с кем не было. Наверное, и запах у них был один на двоих.

В момент, когда Вадим прикоснулся к пуговице ее джинсов, маршрутка резко остановилась. Кошачий мяв разорвал тишину. Анна недовольно повернулась, щуря глаза, покосилась на кота. Выслушала его мурлыканье, грустно вздохнула.

— Господин Посланник говорит, что… нам нельзя торопиться. Позже. Сейчас нельзя.

— Почему?

— Не знаю. Не понимаю. Какой-то обряд.

— Какой еще обряд?!

— Откуда я знаю? — повысила голос Анна. — Он так говорит. А ему я доверяю.

— Хорошо, — кивнул Вадим. — Как скажешь…

Он разочарованно отвернулся к окну, постарался взять себя в руки. Томное и тошное ощущение незавершенности. Анна нужна была ему сейчас. Не когда-то потом, а сейчас. И до конца. Да и она, судя по всему, вовсе не была против. И тут вмешивается какой-то непонятный… кот! Только кота для полного счастья и не хватало. Возбуждение уходить не хотело. Анна положила голову ему на плечо и замерла с прикрытыми глазами. Плотно сжатые губы выражали явное недовольство.

— Сколько тебе лет? — спросил он.

— Двадцать пять, а что?

— Ско-олько? — опешил Вадим.

— А в чем дело-то? — Анна открыла глаза, потом потерла прямой чуть вздернутый нос.

— Я думал, лет восемнадцать-двадцать.

— Ага, — сказала она. — Все так думают. Ты тоже на свой возраст не выглядишь, не волнуйся.

— И сколько мне, по-твоему? — заинтересовался Вадим.

— На вид или на самом деле?

— И так, и так.

— На вид — двадцать пять, двадцать шесть. На самом деле — лет на десять больше.

— Откуда ты знаешь?

Анна пожала плечами, слегка толкнув Вадима, улыбнулась чему-то.

— Знаю, и все. Ниоткуда. Просто вижу. А что, никто никогда не удивлялся, что ты не по возрасту выглядишь?

Вадим усмехнулся. Удивлялись, конечно. Все новые знакомые поголовно. Парадокс — лет до шестнадцати ему давали лишний десяток. Серьезный мальчик со взрослым выражением лица и взрослым же умением держаться. Без вопросов продавали сигареты и пиво, пропускали на сеансы для взрослых. А лет в двадцать пять начался обратный отсчет. Начали спрашивать паспорт и удивленно хмыкали, когда видели дату рождения. Называли пацаном — причем его же ровесники. Еще одно совпадение…

— Слушай, может, ты моя потерянная в детстве сестра, а? — попытался пошутить он.

— Ага, конечно. Вот только мексиканского сериала нам еще и не хватало. «Богатые тоже плачут», да? — возмущенно вскинулась Анна и покраснела.

Да уж, шуточка вышла неважная. И тупая по своей сути, и с далеко идущим намеком на инцест.

— Извини, — неловко сказал Вадим.

Анна осеклась, потом смущенно улыбнулась. И эту реакцию он видел насквозь — не хотела быть резкой, но так получилось, слова сами сорвались с языка. И теперь — мучительно неловко. Нужно извиниться в ответ, но язык стал ватным, а губы онемели. Вадим осторожно погладил ее по голове.

— Куда мы едем? Долго еще?

Анна посмотрела на кота, тот что-то промяукал.

— Нет, еще минут пятнадцать. Куда — я его не очень понимаю. Там увидим.

— А как ты вообще… ну, ты понимаешь.

— Пришла с работы, спать легла. Вышла вечером из дома в магазин, за соком — а вокруг никого. Вообще. Магазин закрыт, все закрыто. Ну, посидела, подумала. А потом он, — Анна показала на кота. — Пришел, говорит — сиди и жди. А ты?

— В метро задремал, — объяснил Вадим. — А дальше все почти так же. Сегодня что, какой-то особенный день?

— Вообще, полнолуние и тринадцатое… или еще двенадцатое?

Кот перелез к Анне на колени и разразился длительным мявом. Он и мяукал, и урчал, и дергал ушами. Анна внимательно его слушала, качая головой.

— Он говорит, сегодня ночь Бельтайна.

— Э? Бельтайн же на первое мая… — удивился Вадим.

Анна расхохоталась, прижимая к себе кота.

— Как ты думаешь, кельты пользовались грегорианским календарем? Да они и слова «май» не знали! Они жили по лунному и солнечному циклам. А Бельтайн — первое полнолуние после весеннего равноденствия. В общем, ночь Бельтайна, и мы выбраны для какого-то ритуала.

— Язычество, — хмыкнул Вадим.

— А ты верующий какой-нибудь?

— Да нет, наверное. То есть, для меня это все как-то… сложнее. — Как именно, Вадим предпочел не уточнять. В частности, потому, что и сам не слишком представлял, как именно и в чем сложнее. Ни одна религия и философия не показалась ему достаточно стройной и логичной. Во всех нужно было верить — пророку или проповеднику. Верить предлагалось в те вещи, которые пророки не могли доказать. И именно это Вадима и раздражало. «Не можешь доказать, молчи» — обычно пожимал он плечами. А идеи материалистов казались слишком уж пресными и ограниченными. В человеке должно быть хоть что-то, отличающее его от растений и камней. Нечто большее, чем просто движущееся за счет электрохимии в нервах тело.

Собственные представления строились на снах и ощущениях. Говорящие коты и самостоятельно движущиеся маршрутки его не слишком удивили. Он всегда подозревал, что кошки не глупее людей. Даже умнее — а потому скрываются. Да и у автомобилей часто бывали лица выразительнее, чем у прохожих. Перестав злиться на непонятное и шарахаться от странного, Вадим почувствовал что-то, схожее с радостью.

Ночь древнего праздника, темнота и удивительное, ставшее реальным. Красивая и близкая девушка рядом. Возможность до утра забыть о всех бытовых бедах. Что еще нужно для того, чтобы расслабиться и жить текущим моментом?

На самом деле, нужно было многое. Еда, желательно — горячая и сытная. Возможность общаться со всеми хозяевами праздника напрямую, без переводчика. Место, где можно подремать хотя бы пару часов. Короче, Вадим был преисполнен противоречивых желаний. Но чем дальше машина уезжала от центра, тем сильнее делалось любопытство.

Кот по имени Господин Посланник развалился на коленях у Анны, свесив хвост, и ловил лапами ее ладонь. Девушка складывала пальцы «страшилкой» и дразнила кошака. Такое несолидное развлечение не мешало ему сохранять строгое выражение морды. Так что сразу было видно — это не какой-нибудь дворовой блохастик, а официальное лицо.

После недавней свободной смелости Вадим опять почувствовал себя неловко. Полез, как дурак, к девушке, которая в первый раз его видит. Даже не успев толком познакомиться. Конечно, она его не послала подальше — сама, видно, смутилась. Но все равно — как-то глупо вышло. Неправильно.

Спрашивать же у Анны, кто она и откуда — казалось еще глупее. Если у этой игры и были правила, то такое дотошное любопытство считалось нарушением. Вадим чувствовал это интуитивно, как понимал многие вещи. Захочет — расскажет сама. Говорить же о себе он умел плохо. Верно заданными наводящими вопросами его можно было заставить разговориться — но не всегда и не везде. Проще всего ему было общаться по переписке.

Вадим покрутил рукоятку стеклоподъемника, высунул голову наружу. Темные ряды домов, освещенные только фонарями. Незнакомые окраинные кварталы — даже непонятно, юг или север, все московские окраины одинаковы. Пустое шоссе, серой стрелой летящее вдаль. Блистающие кристаллики невесть откуда взявшегося льда. Жемчужная пелена тумана впереди. Город, знакомый с детства, казался чужим и загадочным.

Пока что было ясно, что ничего не ясно. Языческий праздник Бельтайн, который праздновали явно не люди. Людей как раз видно не было. Один говорящий кот, одна живая маршрутка. Надо думать, все прочие участники празднества были тоже… чем-нибудь странным.

Луна одиноко висела в чернильно-черном небе. Облака, которыми всю неделю было затянуто небо, куда-то попрятались. Круглый кусок сыра или женское лицо — такие метафоры Вадима всегда забавляли. Для него Луна была луной. Тем, чему не нужны лишние определения. Луна, звезды, облака — зачем сравнивать их с чем-то, они в этом не нуждаются. Существуют сами по себе, плевать хотели на то, что о них думают люди. Поэтизировать можно было то, чего касалась рука человека. Вот эту полосу асфальта Вадим мог бы обернуть в несколько изящных сравнений. Но луна — это луна.

Анна опять прикрыла глаза, и то ли дремала, то ли отдыхала. Кот искоса разглядывал Вадима, периодически касаясь мягкой лапой шва на его джинсах. В зеленущих глазах пряталась хитринка. Уши у кота были седые, с порванными краями. От левой щеки к шее тянулся узловатый розовый шрам. Котяра явно пересек рубеж среднего возраста, но не утратил бойцовского духа.

По правую руку Вадим разглядел силуэт здания МГУ. Теперь было относительно понятно, куда они направляются — на юго-запад. Пару лет назад он жил на углу Ломоносовского проспекта и Вернадского, места были хорошо знакомы и не один десяток раз пройдены пешком — от перекрестка до «Пентагона», здания Академии Генштаба за «Юго-Западной», и обратно. Тогда еще цены на аренду жилья не были такими непосильными. Сейчас его бывшая квартира стоила долларов семьсот в месяц — без ремонта, без каких-либо особых удобств. Вот Вадим и жил в Южном Бутово. Тихо, чисто и дешево.

Потом он все же задремал — и когда маршрутка остановилась, выругал себя. Теперь неясно было, куда же все-таки приехали. Справа лес, слева лес. Теплый Стан? Ясенево? Битцевский парк? Поди разберись в кромешной тьме. Деревья везде одинаковы. И табличек для ориентирования на них не растет. К сожалению.

Проводником был, конечно, кот. Он шел перед Анной по тропинке. Три или четыре минуты ходьбы по ночному лесу — в тишине, только чавкала под ногами не просохшая еще земля. Никаких птиц не было слышно — то ли не прилетели, то ли мирно спали по гнездам. Животных же в городском лесопарке Вадим встретить не ожидал. В потемках он двигался удивительно легко для себя. Ни разу не поскользнулся, не оступился. Вот когда оправдали себя тяжелые и прочные «гриндерсы».

Свет костра ударил в глаза неожиданно. Только что еще было темно — и вот, пожалуйста, яркая освещенная поляна. Посредине — костер выше человеческого роста. Вокруг костра — тут Вадим едва ли не впервые в жизни затормозил с подходящим словом. Пожалуй, существа. И даже предметы. По крайней мере, старый морозильник, пылесос и стиральную машину Вадим опознал. Выглядели все, словно притащились к костру с ближайшей свалки. Помимо техники хватало и других чудных персон. От силы пятерых можно было отнести к людям. Все они походили на бомжей. Остальные украсили бы собой кунсткамеру.

Нечто осьминогообразное, в галстуке-бабочке. Нечто, походящее на гибрид овчарки с барсуком. Тройка самых обычных лис. Пара воронов. Жуткий кадавр ребенка и кошки. Парочка горгулий. Всего гротескных созданий было десятка три.

Больше всего Вадим поразился не им, а тому, что не испугался.

Анна тоже держалась вполне бодро — только удивленно вскинула брови и сдержанно улыбнулась. Впрочем, когда безумная компания расступилась, пропуская кого-то с противоположной стороны поляны, и свет костра осветил лицо гостя, она тихо вскрикнула. Вадим промолчал, но на несколько минут лишился дара речи. И было с чего.

Среди сброда с городской свалки тот, кто шел им навстречу, смотрелся королем — но королем этой же свалки. Не казался чужим или лишним. И все же — место ему было не здесь, не в лесу на окраине Москвы. В кельтских или скандинавских сказках — может быть. В глубокой древности, в мифах о народе холмов. Но не в две тысячи шестом году же!

— Король народа холмов… — выдохнула Анна.

— Холмы давно пусты, девушка, — улыбнулся ей мужчина. — А я — не король.

— Кто же?…

Вадим молчал, во все глаза разглядывая пришедшего. Высокий — на голову выше Вадима, но очень тонкий и не по-человечески стройный. Копна серебристо-пепельных волос, вольно разметанных по плечам. Длинные узкие глаза — совершенно черные, зрачки не видны. Выточенное лицо с серебристым отливом кожи. И — прикид металлиста или байкера. Черные кожаные штаны, «косуха», шипастые браслеты и перчатки с обрезанными пальцами. На куртке нашиты ленты с заклепками. Высокие шнурованные ботинки. Одежда была потертой, заношенной — но чистой. Пахло от него резкой свежестью тополиных почек и первых цветов мать-и-мачехи, раздавленных в пальцах. И еще немножко — бензином или соляркой.

Взгляд бездонных глаз перескакивал то на Вадима, то на Анну, словно незнакомец подсчитывал и оценивал что-то.

— Я — владетель Южных земель Полуночи, и рад приветствовать вас, — сказал он наконец, потом вскинул ладонь. — Приветствуйте короля и королеву Весны, подданные Полуночи!

Толпа за его спиной разразилась воплями, лязганьем, лаем и карканьем.

Вадим слегка смутился и попытался сделать шаг назад. Во-первых, громогласные почести били по ушам. Во-вторых, к подобному обороту событий он был не готов.

— Венки, — протянул руку назад владетель. Ему немедленно подали два венка, сплетенных непонятно из чего. По крайней мере, проволоку, ветки с первыми почками и палые листья Вадим опознал.

— Королева, — улыбнулся король Анне, надевая ей на голову венок и неглубоко кланяясь. — Приветствую тебя, Говорящая-с-Полуночью.

— Король, — и осторожные руки легко водрузили сумасшедшую конструкцию на голову Вадима. — Не бойся ничего, король-бард, ты наш гость и друг…

— Да я и не боюсь, — попытался возражать Вадим, но среброволосый только улыбнулся и слегка похлопал его по плечу.

— Праздник пока еще не начался — отдыхайте у нашего костра, — махнул рукой владетель. — Эй, вы! Вина и угощения гостям!

Угощение было простым, но удивительно своевременным — им подали пластиковые тарелки, на которых горой был навален шашлык. Что это за мясо и как оно раньше жило, мяукало или блеяло, Вадим предпочел не задумываться. Лишь бы не разговаривало. По вкусу — первосортная баранина, но откуда бы ей тут взяться? Вилок или ножей не предлагали — пришлось есть руками. Впрочем, после второго куска сочного хорошо прожаренного мяса Вадиму на такие тонкости стало наплевать.

Анна тоже уписывала за обе щеки, прихлебывая вино из загадочной емкости. Кажется, в прошлой жизни она была латунной туркой — только теперь ее отполировали до золотого блеска. Пить это девушке не мешало. Вадиму повезло меньше — пришлось употреблять вино из бывшего наградного спортивного кубка. В неровном свете никак не удавалось разобрать гравировку на боку. Было ясно, откуда взялись все эти предметы — с ближайшей свалки. Оставалось надеяться, что их хотя бы вымыли.

Вадим с удивлением осознал, что пьет спиртное, только после третьего глотка. Его никто не спрашивал — и неловко было просить минералки или сока. К тому же вино было сказочным, как все происходящее. Должно быть, домашнее ягодное. Легкий привкус малины и вишни, совершенно незнакомых пряных трав. Глоток, еще глоток — невозможно было оторваться от напитка. Каждая капля вливалась в кровь живительным снадобьем.

Прожевывая кусок за куском, Вадим разглядывал компанию. Некоторые ели, другие — как, например, пылесос и морозильник, с интересом следили за королем и королевой. Вадим и не знал, как именно чувствует их взгляды. Кожей, наверное. Допив кубок до половины, он начал различать то, что раньше ускользало от внимания. Все эти предметы и странные существа переговаривались между собой. Движениями, странными звуками, рычанием и карканьем. И все прекрасно понимали друг друга. Начал понимать отдельные фразы и Вадим.

Владетель молча сидел рядом с Анной. Костер освещал его спереди, луна — сзади. В руках мужчина держал серебристый кубок и изредка прихлебывал из него. Со спины его еще можно было принять за обычного байкера. Но удивительное лицо, серебристое свечение кожи и зрачки, то расширявшиеся, то сжимавшиеся в линию, как у кошки, развеивали иллюзию обычности. Говорил он с едва уловимым акцентом, которого новоиспеченный король не опознал.

Вадим ощущал, что на него устремлены уже все взгляды. Он как раз успел доесть последний кусок и сделать последний глоток. Тишина немного смущала.

— От нас чего-то ждут? — тихонько спросила владетеля-байкера Анна.

Тот улыбнулся, встряхнул серебристой гривой.

— Вы — наши гости и вправе делать, что желаете. Но если бы король-бард отблагодарил за гостеприимство, подданные Полуночи запомнили бы его милость…

— А… как? — удивился Вадим.

Анна звонко расхохоталась:

— Песней, конечно…

Вадим чуть смущенно пожал плечами и принялся доставать гитару из кофра.

ГЛАВА 2. ПОЛНОЧЬ И ЕЕ ЗАКОНЫ

Анна сидела между двумя самыми удивительными мужчинами, которых когда-либо встречала. Справа — существо из древних мифов и легенд, живая сказка. Вдобавок — причудливо красив, но даже не в этом дело. Необычен. Совсем другая, нечеловеческая манера говорить, держаться. Слишком уж плавные движения — словно бегущая вода в ручье, так и слышен легкий прозрачный звон. Даже задумчивый взгляд, устремленный на языки пламени — чужой.

Наблюдательной Анне несложно было понять, почему так. По-другому устроенная мускулатура, в том числе — мимические мышцы. Да, у владетеля были почти человеческие черты лица, но это была лишь оболочка, маска. Там, под кожей, он был устроен совсем иначе. Может, вовсе не из костей и плоти. Такой практичный подход к чуду не убивал очарование ночи — напротив, будоражил любопытство.

А слева, с широкой гитарой-вестерном в руках, сидела еще большая загадка. Этот-то был человеком до мозга костей. И притом — двойником Анны, отражением в зеркале. Полное сходство — внешнее, внутреннее. Анна читала его, как раскрытую книгу. Общение напоминало совместное прохождение теста — ответы совпадали раз за разом. Мужчина, старше на десять лет — и такая идентичность? Как это вообще могло получиться?

Анна осторожно придвинулась чуть ближе к нему. Самую малость — чтобы не мешать играть. Теперь Вадим не задевал ее локтем. Прикосновение бедра к бедру — удивительное, пугающее чувство родства. Неприлично было таращиться на него во все глаза, но по-другому не получалось. Анна заставляла себя посматривать украдкой, а потом попросту надвинула безумный венок пониже, почти до бровей. Взгляд отрывать не хотелось. Нежность плескалась под ребрами теплым счастьем.

Она радовалась его умелой игре на гитаре — сама Анна выучилась кое-как лабать на трех аккордах, но невеликого опыта хватало, чтобы оценить класс. Он легко и плавно делал самые сложные переходы, техника была богатой. Вовсе не то унылое бряцанье по струнам, что многие выдавали за владение гитарой. А текст песни — вновь дурманящее голову ощущение идентичности. Так сказала бы сама Анна, если бы ей было дано сочинять стихи.

Причудливая публика слушала внимательно, не болтая и не обмениваясь жестами. Анна из-под венка потихоньку рассматривала их. Пятерку похожих на людей она выделила сразу. Двое из них, пожалуй, и впрямь принадлежали к роду человеческому. То, что виднелось из груд пестрого тряпья — головы, руки — было вполне обычным. А вот трое — нет, только казались такими. Как владетель. Древние существа, похожие на людей, но — не люди.

С остальными все было ясно — эти порождения ночных кошмаров и детских фантазий ничего общего с людьми не имели. Особенно одушевленная бытовая техника, расположившаяся вместе, дружелюбной кучкой. Из каких сказок явились вороны, лисы и парочка старух чудовищного вида, еще можно было догадаться. А вот полукошки, горгульи, какие-то чудные твари, одновременно в шерсти и в перьях, нечто совсем уж трудно описуемое — химеры и кадавры… тут Анна терялась в предположениях. Такой мифологии она не знала.

— А что это все такое… вообще? — шепотом спросила она владетеля.

— Ты спрашиваешь о подданных Полуночи, королева?

— Ну, да, — покивала Анна. — Где это мы?

— Есть два мира под одной луной, достопочтенная. Миры людей и Полуночи — они существуют рядом, на одних землях, но не соприкасаются. И только четырежды в год им дозволено объединиться. И только раз в год двое из людей становятся гостями Полуночи.

— А наоборот бывает?

— Когда-то бывало, в те времена, когда твои предки еще верили в волшебство. Мы приходили в гости друг к другу, иногда — враждовали не на жизнь, а на смерть, иногда спасали друг друга. Было место и любви. Ты знаешь о тех временах из человеческих легенд, тех, что еще уцелели в вашей памяти.

— Племена богини Дану? — говорить приходилось одними губами, но ее прекрасно слышали.

Владетель широко усмехнулся, демонстрируя мелкие острые зубы. Провел узкой ладонью от лба к затылку, взлохмачивая волосы.

— Туата-Де-Данан тоже были среди них. Но почему ты вспоминаешь моих сородичей, а не тех, кто веками жил рядом с твоими предками, королева? Чем тебе не по сердцу берегини и полевики, лисунки и мавки?

— Но… — смутилась Анна. — Я же почти ничего про них не знаю…

— Память людей причудлива, — покачал головой владетель. — Иногда хорошо, что она коротка, а иногда — печально, королева. Многие из тех, что сидят перед тобой, уже забыты, должно быть, навсегда. Я вижу, ты не знаешь, как называть меня. Мое прозвище — Гьял-лиэ.

Анна покатала на языке необычное слово, кивнула. Да, так было удобнее, чем «владетель». Естественнее и живее.

— Что это значит?

— Серебряный, — улыбнулся он.

— Я так и подумала, — кивнула Анна.

— Ты владеешь даром различения сути в словах, королева. На каком бы языке они ни звучали. А нынешняя ночь наделила тебя силой.

— Почему именно я… мы?

— Об этом ты узнаешь позже. Слушай, как играет твой спутник.

Девушка слегка покраснела — в самом деле, нашла время болтать. Вадим наверняка обидится. Она сама уж точно обиделась бы. Но — музыканту было не до того. Он играл, полуприкрыв глаза, какую-то мелодию без слов, может быть, импровизировал. Такого Анна ни разу не слышала ни в одном клубе, ни на одной записи. Известные группы типа «Blackmore's Night» или «Clannad» пытались играть нечто похожее — но у них все время выходила попса. Может быть, с кельтскими мотивами — но то, что можно слушать на вечеринке или в офисе. Вадим же играл другое — и, как показалось Анне, впервые в жизни. В музыку вплетались волшебство нынешней ночи, древняя печаль и ожидание будущей радости, долгая память сидевших у огня и нетерпение пробуждающихся деревьев.

Из темноты за кругом света выходили призраки. Полупрозрачные силуэты длинноволосых девушек в тонких светлых одеждах и юношей с венками на головах, статных женщин под руку с бородатыми плечистыми воинами. Все они собрались на границе света и молча слушали.

— Кто это? — Анна постучала кончиками пальцев по рукаву куртки Гьял-лиэ.

— Духи памяти, королева. Прошлое земли твоих предков. Обычно они спят в корнях деревьев, и редко пробуждаются. Твой спутник сумел пробудить их своей музыкой. Сегодня добрая ночь, королева!

Серебряный забрал у Анны импровизированный кубок, плеснул вина из своей чаши.

— Выпьем за память, королева.

Вино показалось Анне горьким — совсем не то, что она пила еще недавно. Она опрометчиво сделала большой глоток, и сейчас терпкая колючая горечь встала колом в горле. Стараясь не морщиться, Анна все же проглотила вино. Гьял-лиэ поймал ее разочарованный и удивленный взгляд, улыбнулся одними губами.

— Память горька, горше этого вина. Но — найди в себе силы, выпей до дна. В памяти не только горечь, но и сила.

Анна послушно начала пить, пытаясь сдержать отвращение. Всего оставалось на три глотка. Первый был еще терпимым, второй показался едким ядом. А вот третий… Вино легким пряным медом прокатилось по небу. Скользнуло в горло — а оттуда словно сразу в кровь. Нахлынула теплая волна. Пришла необыкновенная ясность разума. Анна поняла, что может вспомнить любой день своей жизни — от самого рождения. Детские игры, обиды и радости, первая влюбленность, первая потеря. Каждое воспоминание было ярким и свежим, словно все случилось только вчера. Анна вспомнила сладкий запах духов бабушки, которая умерла, когда внучке было всего-то года два, цветные витражи в дверях квартиры своего школьного приятеля — все то, что, казалось безнадежно потерянным.

— Это ненадолго, да?

— Да, королева, ты права. Это мой дар — но он недолговечен, как все дары Полуночи.

— Жаль, — прошептала Анна. — Так не хочется забывать…

— Ты поймешь, что забвение — благо, а не проклятье, — тихо ответил Серебряный. — Но сейчас наслаждайся памятью, королева, эта ночь принадлежит тебе по праву…

— А Вадиму ты дашь этого вина?

— Нет, королева, ему — другое. О том ты узнаешь позже, прости меня…

За что предлагалось простить — Анна не поняла. Может быть, это — только вежливая фигура речи. Владетель Южных земель Полуночи вообще был вежлив, несколько архаично. Не только в том, как строил фразы и обороты — каждым жестом подчеркивалось нечто, для чего Анна не могла подобрать верного слова. Старомодная галантность, может быть.

Закончилась последняя мелодия. Их было всего-то три, поняла вдруг Анна. А казалось — прошло несколько часов. Нет, Вадим сыграл две песни из своих старых и одну импровизацию. От силы пятнадцать минут. Со временем вообще творились чудеса. Луна как зависла в одной точке неба, так и не сдвигалась с нее. Ночь словно замерла.

После недолгой паузы публика разразилась восторженными благодарностями. Все говорили, рычали, лаяли и трещали скопом, так что Анна немножко запуталась, кто что говорит. Впрочем, суть сказанного была проста — «спасибо». А это хоть и звучит по-разному, но всегда понятно. Вадим смущенно улыбался. Еще одна общая черта — неумение принимать похвалу, отметила Анна. Делать — так легко и просто, а вот выслушивать комплименты сделанному… Какое-то особое умение, доступное другим людям. Анна могла сколько угодно гордиться тем, как и что сделала — но если ее хвалили, тушевалась.

— Нам пора, король и королева, — легким струящимся движением поднялся Гьял-лиэ. — Двор Полуночи ожидает вас.

— А, то есть, это только начало? — удивился Вадим.

— Небольшая передышка перед праздником, — улыбаясь, склонил голову властитель. — Надеюсь, наше гостеприимство не утомило вас и не заставило сожалеть о чем-то?

— Нет, что ты! Все было прекрасно. Благодарю вас… — Анна постаралась улыбнуться всем, кто был на поляне. Ворон сделал небольшой круг над костром и уселся Анне на вовремя подставленную руку. Хватка когтей была крепкой. Весила птица, как хороший упитанный гусь. Потоптавшись по рукаву, ворон склонил голову набок и издал громкий скрипучий звук, больше похожий на лай.

— Каркнул ворон — «Nevermore»… — улыбнулся Вадим.

— Скорее уж — never again, — уточнил Гьял-лиэ. Он протянул руку и погладил ворона по тяжелому клюву. Птица покосилась на него, еще раз тявкнула, расправила крылья, задев Анну по лицу. Взлетая, ворон едва не сбил ее с ног. Надо же, удивилась девушка — а с виду такая изящная птица.

Серебряный пригласил их идти за собой. Анна быстро поняла, что возвращается по той же тропинке, что пришла на поляну. Микроавтобус по имени Одноглазый терпеливо дожидался на обочине и, завидев Анну, посигналил ей. «Наконец-то вернулись», разобрала она.

На этот раз устроились в салоне, который, надо заметить, чистотой не блистал. Гьял-лиэ небрежно смахнул пыль с сидений, усмехнулся, что-то отстучал пальцами по оконному стеклу. «Ну, да» — сконфуженно ответил Одноглазый. «Кто бы меня еще вымыл и вычистил…». Анна рассмеялась. Грустная маршрутка ей нравилась. Анна вообще хорошо ладила с техникой — уж точно лучше, чем с людьми. У отца всегда были машины, и с самого детства она помогала их ремонтировать. Никогда не боялась измазаться или испортить маникюр. Ей нравилось все — замысловатые названия инструментов, запах солидола, хитрые принципы работы двигателей. Уже лет в двадцать она могла компетентно поспорить с любым автомехаником. Те, что были халтурщиками, шарахались от девушки, как от огня. Женщина, лучше них разбиравшаяся в ремонте автомобилей, их пугала. Как ведьма — средневекового монаха. Анна и называла себя в шутку «техногенной ведьмой». Иногда достаточно было просто подержать в руках закапризничавший прибор, поговорить с ним. Знакомые обращались к ней, как в ремонтное бюро.

Если бы с той же легкостью можно было общаться с людьми…

Анна часто жалела, что человеческие отношения так и остаются для нее темным лесом с непонятной фауной. Если лет в пятнадцать еще казалось, что неправы все вокруг, то позже стало ясно: плетью обуха не перешибешь. Можно отгородить себе пространство для жизни — отдельную квартиру, хорошую работу, где нужно общаться с компьютерами, а не людьми, найти пару приятелей в Интернете. Но каждый выход за дверь так и будет попыткой лезть в воду, не зная броду. Это не тяготило — Анна не нуждалась в постоянном общении. Болтовню вполне заменяли книги и фильмы, стопки компакт-дисков и кассет. Было несколько человек, с которыми можно сходить в кино или на концерт.

Анна удивлялась, когда ее пытались жалеть — «двадцать пять лет, а еще не замужем, ни друзей, ни любовника». Если трескотня утомляет, а от прикосновений случайных или неприятных людей кожа зудит по несколько дней подряд — зачем нужны друзья и любовники? Люди не слушают друг друга — это Анна знала с детства. Им нравится говорить, а не слушать. Если же очень хочется выговориться — любое дерево в парке будет гораздо внимательнее, чем коллега по работе или соседка по дому.

При этом у нее никогда не возникало проблем. Нужно просто играть по правилам — здороваться и улыбаться, спрашивать о делах, сочувствовать, кивать, благодарить. Переходить улицу на зеленый свет и соблюдать Уголовный Кодекс. Выжить среди людей очень просто. Главное — не отходить слишком далеко и не приближаться слишком близко. И то, и другое — опасно. А вот стоять на шаг в стороне от остальных — идеальное решение.

Сейчас же она сидела рядом с двумя незнакомцами — и не чувствовала желания испариться. Напротив, хотелось, чтобы эта ночь никогда не кончалась. Едва встретив Вадима, она уже готова была всю жизнь провести с ним рядом. И поцелуи его — едва ли через полчаса после знакомства — были именно тем, чем нужно. Что же насчет Серебряного… может быть, Анна и не согласилась бы оказаться с ним в одной постели, но предложи он остаться в Полуночи — колебаться не стала бы.

Впрочем, пока что Гьял-лиэ ничего подобного не предлагал.

— Машина поедет не так, как вы привыкли. Не пугайтесь, — предупредил он, задерживая ладони в сантиметре от запястий Анны и Вадима. Почти прикосновение — но все же только намек. Анна благодарно оценила деликатность.

— Не так — это как? — спросил Вадим.

— Увидите. Боюсь, король-бард, что я не в силах верно описать, как именно это будет…

Одноглазый поддакнул, поплотнее захлопнул дверцы и поехал. Анна удивилась, когда ускорением ее вдавило в спинку сиденья. Посмотрела в окно — ни ночного леса, ни ночного города там не было. Темная пелена застлала окна. В ней что-то шевелилось, двигалось навстречу и рядом — но вовсе не силуэты домов. Скорее уж, это напоминало легенды о Дикой Охоте. Анна присмотрелась — да, действительно. То обгоняя машину, то уступая ей дорогу, вокруг неслось сонмище причудливых существ. Всадники в широких плащах на скелетах лошадей, многокрылые змеи, гигантские волки. И вперемешку с ними — гоночные автомобили, старые грузовики, мотоциклы. В седлах одних мотоциклов сидели человекообразные создания, другие ехали сами по себе.

— Здорово! — рассмеялась Анна. — Как в сказке…

— Сказки рождаются на грани Полуночи и Полудня.

— А что такое Полдень?

— Ты в нем живешь, королева, — вежливо улыбнулся Серебряный. — Людям принадлежит свет солнца, нам — свет луны. Высшая точка обоих миров — Полдень и Полночь…

— Странно, — пожал плечами Вадим. — Ваш мир… удивительный, странный. Наш — обыденный.

— Это тебе так кажется, король-бард, — опять улыбнулся владетель. — Для нас нет ничего удивительного и странного в нашем мире. А ваш — полон загадок и тайн.

— А почему мы ничего о вас не знаем? — заинтересовалась Анна.

— Если не знаешь половину ответа, не сможешь задать вопрос. Если не знаешь, куда смотреть — ничего не увидишь. Или увидишь то, что сочтешь привычным, знакомым. Ты часто обращаешь внимание на бродяг, королева?

— Обычно — нет, — созналась Анна.

— Вот и ответ. К тому же — мы не ходим среди вас. Только четыре раза в год нам дано право стирать грань. А когда вы ходите среди нас, мы умеем отводить глаза.

— А мы вам тогда зачем?

— Праздничное полнолуние — не простая ночь. На ней должны быть король и королева Весны. Это — залог удачного года для всех нас. Удачи, плодородия и безопасности.

Под взглядом прищуренных глаз Серебряного Анна почувствовала себя не очень уютно. На нее смотрела сама ночь, лишь временно схожая с человеком. И, помимо галантности и хороших манер, ощущалось в этой ночи что-то… недоброе. По крайней мере — безжалостное. Анна вдруг вспомнила все сказки о людях, случайно попавших к народу холмов. Редко из этого выходило что-то хорошее. Да и суть обряда пока оставалась тайной. Анна обругала себя за то, что редко и не слишком внимательно читала сказки. Праздник Весны — это, конечно, прекрасно. Но при слове «плодородие» в груди шевельнулось смутное подозрение.

Испытующий взгляд Серебряного буквально пригвоздил ее к спинке. Анна пыталась отвести глаза — и не могла. Словно два темных колодца в бездну. Две черные дыры, затягивающие, властные.

Вадим повернул голову, потом чуть подался вперед, из-за плеча владетеля наблюдая за происходящим. Пару минут он выжидал, потом все же негромко хмыкнул. Серебряный отвлекся лишь на миг, но Анне этого хватило, чтобы отвести взгляд. Она не знала, чего Гьял-лиэ пытался добиться. В любом случае, игра в «гляделки» ей не понравилась. Слишком уж откровенное давление.

Всю оставшуюся дорогу Анна старательно смотрела в окно.

Одноглазый, наверное, летел высоко над городом — за несколько минут до остановки Анна опять почувствовала, что ее прижимает к спинке. Мелькнули яркие сполохи фонарей, стало чуть темнее. Анна различила несколько крыш, силуэтов домов. Потом ей стало муторно, словно в самолете. Девушка прижала руку к губам, сдерживая тошноту. Момента посадки она не отследила — просто движение вдруг замедлилось, потом и вовсе прекратилось. Дикая Охота из-за окон пропала еще до того.

Дверь отъехала в сторону сама собой. Серебряный вышел первым, в полупоклоне замер у ступенек, подавая руку Анне. Она с опаской прикоснулась к открытой ладони — чистая формальность, не опора. Ощущение прохлады удивило ее — рука властителя была не теплее дверцы машины. И скользила под пальцами, словно была покрыта тонким слоем краски.

Прямо от подножки начинались ступени лестницы — если бы Серебряный вовремя не подхватил ее под локоть, Анна бы точно свалилась вниз. Дурацкий венок мешал взглянуть вверх. Откуда-то под ногами оказался Господин Посланник — вот только его сейчас и не хватало для полного счастья. И без того ноги кажутся ватными, а сердце бешено бьется в груди. Успокаивало только присутствие Вадима — он стоял совсем рядом, так, что слышно было дыхание.

— Прошу вас следовать за мной, — промяукал Господин Посланник, устремляясь вниз, в темноту.

Постоянное ощущение полуслепоты начало злить. «Королева я, или кто?» — вдруг подумала Анна, и упрямо замерла, игнорируя приглашающий жест Серебряного.

— Я хочу видеть не хуже вас…

— Ты уверена, королева? — в вопросе явно содержался какой-то подвох, но именно в этот момент решительность Анны куда-то подевалась, и вместо уточнений она только кивнула.

— Прикрой глаза на минуту, — согласно улыбнулся Гьял-лиэ.

Еще до того Анна заметила, как он полез в карман куртки. Потом невесомые пальцы коснулись ее век, на пару мгновений она ощутила легкое жжение и головокружение. Из чего состояла мазь, понять по запаху было невозможно. Незнакомые травы, какие-то масла — свежий пьянящий запах. Словно в начале лета идешь босиком по нагретому солнцем полю, растираешь в пальцах случайно сорванные травинки…

— Ты можешь открыть глаза, королева, — вывел ее из задумчивости голос Серебряного.

Ночь преобразилась. Теперь в ней был миллион оттенков черного, синего и фиолетового. Светлее не стало — но Анне и не нужен был свет. Она различала все, что хотела. Посмотрела вверх, на темную громаду старого здания. Колонны, два ряда высоких окон, слегка облупившаяся светлая краска. Дом она не узнала — слишком неудобен был ракурс. Но посмотрела по сторонам и заподозрила, что стоит перед Пашковым домом, с торца. Вытянув шею, она постаралась заглянуть за угол. Далеко впереди угадывались темные на фоне ночного неба силуэты кремлевских башен. Красные звезды не горели. И вообще не было ни одного огня. Только полная луна неподвижно висела в небе. В ее свете такая знакомая и привычная Москва казалась древним и чужим городом.

Потом Анна перевела взгляд на Серебряного и прикусила губу, чтоб не вскрикнуть.

Через серебристый перламутр кожи отчетливо просвечивали кости черепа. И глаза сейчас казались темными провалами глазниц. Следов тления не было, но сама по себе двойная картинка — череп под кожей — была жутковатой. Череп жил своей жизнью — или, точнее, своей смертью. А полупрозрачная кожа двигалась, когда Гьял-лиэ говорил.

— Ты сама хотела видеть, как мы, королева, — спокойно улыбнулся Серебряный и сделал приглашающий жест рукой. Сквозь кожу руки тоже проступали силуэты костей. Господин Посланник потерся о ее ноги, потом о ноги властителя, ободряюще мурлыкнул. Бояться было нечего — Анна это знала. И все же было немного страшно.

— В чем дело? — заинтересовался Вадим. — Анна?

— Все в порядке, — нетвердым голосом выговорила девушка. — Идем…

Неширокая лестница вела вниз. По низу стен через краску проступила плесень. Пахло сыростью и немного — землей. Ступеньки были скользкими от влаги. Вел их кот, за ним спускалась Анна, потом Вадим, и только в самом конце процессии — Серебряный. На последнем лестничном пролете он аккуратно обогнал приглашенных и пошел впереди. Всего Анна насчитала семь пролетов. Она и не предполагала, что в самом центре города есть такие катакомбы. Хотя где они еще могли быть? Не на окраинах же?

Лестница привела к высокой железной двери, выкрашенной в казенный зеленый цвет. Анна прислушалась — из-за нее звучали голоса.

— Готовы?

Вадим и Анна синхронно кивнули, и Серебряный толкнул дверь тыльной стороной предплечья. Неожиданно тихо, без скрипа петель и скрежета, она распахнулась. В глаза ударил свет, и только мгновение спустя Анна поняла, что он исходит всего-навсего от пары десятков подсвечников и масляных ламп. Вадиму было, наверное, проще — он аккуратно положил ладонь Анне чуть пониже лопаток и легонько толкнул ее вперед, за владетелем.

В просторной зале было довольно много народа. Людьми бы Анна их назвать не осмелилась, скорее уж — сородичами Гьял-лиэ. Хотя, наверное, они были из совсем других племен. Тех примет, что Анна считала характерным для Туата-Де-Данан, у них не было. Постепенно Анна привыкала к слишком яркому для нее свету, и начинала всматриваться в окружающих. Все они выстроились в подобие полукруга и замерли молча, ожидая чего-то.

Анна залюбовалась высоким статным мужчиной с кудрявой бородой. В руках он держал короткий бич. Рядом с ним стоял другой, моложе на первый взгляд. Солнечно-рыжая грива волос была стянута тонкой кожаной полоской, в руке — простой деревянный посох. Справа от него — две похожие, как две капли воды, приветливо улыбающиеся женщины. Простоволосые, в тонких льняных рубахах. Анна вздрогнула: она всегда боялась близнецов. Подле них — старик, в чьей бороде запутались водоросли и сушеные рыбешки. Взгляд у него был полон юного задора. На руке у хитрого старика висела сеть.

Напротив фольклорных персонажей стояли совсем другие. Сумрачный черноволосый парень с кровавым отблеском глаз и молочно-белой кожей. Долговязый байкер, чем-то схожий с Серебряным, но лицом походивший на хищную птицу. Невысокая девчонка-хиппи с лицом утопленницы. Всего их здесь было около полусотни. Треть Анна определила, как представителей древней славянской мифологии, треть — как представителей мифологии новой, ультрасовременной. И еще треть, наверное, были гостями.

Высоченный негр в расшитой набедренной повязке, с пауком на плече. Полный приземистый азиат с хитрющей круглой физиономией. Существо, у которого вместо рук были два длинных щупальца. Другое — с головой, похожей на волчью. Койот, сообразила девушка. И другие персонажи — вроде бы и похожие на людей, но Анна сразу почувствовала разницу. Все они только казались человекообразными. Точнее, это представления людей дали им такую форму. За каждым стояла мощная сила верований и суеверий. Кто-то был сильнее, кто-то отчетливо слабее. Так «славяне» казались дряхлыми по сравнению с «горожанами», но на лицах вторых еще не читалась мудрость веков. А девушка уже хорошо знала, что сила — не главное, главное — умение ее применить.

— Итак, придверные Полуночи, приветствуем короля и королеву Весны!

Анна сперва подумала, что ослышалась, а Серебряный на самом деле сказал «придворные», но через несколько секунд поняла, что он сказал именно то, что хотел. Придверные. Стоящие при двери. Какой, куда вела та дверь — Анна не знала. Вряд ли то зеленое страшилище, через которое они только что зашли сюда. Должно быть, у слова был совсем иной смысл.

Вадим взял Анну за руку, они переплели пальцы. Началась долгая и скучная церемония представления, из которой Анна выяснила, что старика с сетью зовут Водяник, тот, что с бичом — Овсень, а с посохом — Белбог. Многих из тех, что кланялись перед ними и называли свои имена, Анна не запомнила вовсе — уже после пятого представленного она перестала различать, кто здесь кто. Забылись и имена женщин-близняшек, хотя когда они одновременно подошли к Анне, девушка так вцепилась в руку спутнику, что Вадим удивленно покосился на нее и негромко кашлянул.

В голове отчетливо вертелась картина бала Сатаны из «Мастера и Маргариты». Вот уж о чем Анна никогда не мечтала — так это о ее судьбе. Бедную королеву Марго, вынужденную приветствовать каждого висельника и отравителя, Анне всегда было отчаянно жалко. Теперь она потихоньку начинала жалеть саму себя. К тому же, никакой расторопной служанки Геллы и купаний в особых ваннах не предвиделось. Да и каких-то сладких пряников в награду за роль короля с королевой им с Вадимом никто не обещал.

Купили на интерес, как говорится.

Анна успела передумать много разного о судьбе любопытной Варвары, лишившейся на базаре носа. О кувшине, который повадился ходить по воду. И еще пяток подходящих к ситуации пословиц неожиданно пришел ей на ум. Общий смысл был неутешительным. Вадим тоже явно чувствовал себя не в своей тарелке. Каждому из гостей — или хозяев? — он терпеливо и вежливо улыбался, кивал. Улыбалась и Анна. Из Серебряного кот Бегемот получился паршивый — никаких приличествующих смешных комментариев он не отпускал, и вообще молчал, стоя справа от Анны. А Господин Посланник так и вовсе пропал из виду.

В общем, бал получался в точности, как описывал Булгаков — кому веселье, а кому и тяжкий труд.

Наконец свое почтение зафиксировал последний — тот самый круглолицый азиат в ярком шафраново-красном одеянии. Звали его Чойгьел, и был он судьей умерших. Судя по ехидной физиономии — эталонный трикстер, тибетским мертвецам судьба выпадала разнообразная и не всегда спокойная.

Представившись, гости отходили к накрытому у дальней стены столу. Анна уже давно посматривала туда, глотая слюну. Странное дело — вроде бы недавно ела, а уже проголодалась. С почестями было покончено, и Серебряный подмигнул Анне. По ее мнению, лучше бы он этого не делал. Если остальных она еще могла воспринимать по внешнему облику, то Гьял-лиэ, ухмылявшийся кожей над отчетливо заметным черепом, смотрелся страшновато. Заметив напряженный взгляд Анны, он провел ладонью по лицу.

— Так лучше, королева? — теперь на нее смотрела сказочно красивая, непроницаемая серебряная маска. На щеках и лбу — тонкая гравировка или татуировка. Анна подумала, потом кивнула. Да, так, пожалуй, было лучше.

— А нам есть можно? — шепотом спросила она.

— Да, это очень актуальный вопрос, — устало улыбнулся Вадим.

— Разумеется. Любое вино и угощение — для вас. Прошу проследовать к столу.

Анна очень чинно проследовала к столу — по крайней мере, она надеялась, что получилось. «Гриндерсы» — не та обувь, в которой удобно шествовать. Поэтому она просто выпрямила спину, церемонно взяла Вадима под руку и, когда он собрался идти быстро, придержала его. Намек он понял без слов. Наконец добрались и до стола. Глаза у Анны в момент разбежались. Очень не хватало веера, за которым можно было бы спрятать жадность на физиономии. Чего здесь только не было!

Добрую половину блюд Анна видела впервые. Не все из них хотелось пробовать — некоторые пахли не слишком аппетитно. По крайней мере то, что уписывал Чойгьел, Анне бы в рот не полезло. Восточный деликатес подозрительно пованивал. Никаких особых правил этикета публика не соблюдала, и Анна тоже деликатничать не стала. Взяла ближайшую чистую тарелку, вдумчиво поцарапала вилкой по покрытому патиной серому металлу — явно не серебро. Для свинца — слишком легкое… Так и не определив, что за материал, Анна прошлась вдоль стола, выбирая то, что выглядело знакомым и аппетитным.

Икра, острое мясо, нарезанное тонкими ломтиками, печеная рыба, моченые ягоды. Достаточно сытно — и не слишком тяжело. Анна знала, что если переест, то ее начнет клонить в сон. И тогда уже никаким волшебством ее не вернут в осмысленное состояние. Катая на языке бодрящую кислую брусничину, Анна разглядывала зал.

Ничего особенного тут не было — бетонные стены, переплетение потолочных балок и проводов. Бункер тридцатых годов, должно быть. Да, свечи и масляные лампы отчасти делали его романтичным, но — ничего особенного. Ни магии, ни волшебства… Почему все собрались именно здесь, а не на природе, задумалась она. Недавние посиделки у костра понравились ей куда сильнее. Да и добродушная непритязательная публика была по сердцу. Здесь же Анна чувствовала себя куклой, выставленной в витрине.

Серебряный ненавязчиво сопровождал ее. Молча маячил за плечом, если говорить правду. Анна почти привыкла к нему. Ни лишней болтовни, ни ценных указаний. Непроницаемое лицо, на котором иногда проступала холодная вежливая улыбка. И все же девушке казалось, что он держит в руках невидимый короткий поводок. Слишком уж напряженной казалась его гордая осанка. Анна то и дело ловила на себе острые взгляды присутствующих и уже привыкла к счетчикам в глазах тех, кого она про себя назвала «молодняком». Эта группа нравилась ей меньше прочих — и Анна чихать на них хотела. А вот редкие взгляды владетеля Южных земель беспокоили.

Вадим явно нервничал. Чем дальше, тем сильнее замыкался в себе. Анна подметила, как лицо его постепенно становилось невыразительной маской, слегка надменной. За показным высокомерием пряталась растерянность. И ничто не могло скрыть отсвета тревоги. Беспокойство его передавалось Анне, и она чувствовала себя неуютно. Что-то нехорошее поджидало их на празднике Весны. Или обоих, или ее, или только Вадима — Анна не могла разобраться в своих предчувствиях. Но они были, и весьма паршивого свойства.

Наконец она дошла до спутника, встала напротив с тарелкой в руках. Сделав трогательные глаза, утащила с его тарелки жареную креветку — Вадим кривовато улыбнулся. Полные губы с четкими линиями, казалось, с трудом удерживали какую-то фразу. Анна посмотрела ему в лицо. Сумма неправильных черт — широко расставленные, чуть раскосые глаза, вздернутый нос, широкий подбородок — была на диво хороша. Легкий зеленоватый отблеск в серых глазах, пшеничные волосы. Длинная челка падает на скулы и скрадывает их ширину. Так выглядела бы сама Анна, родись она мальчишкой.

«Гляжусь в тебя, как в зеркало, до головокружения», — когда-то песня казалась смешной. Теперь она поняла, что смеялась напрасно. За право любоваться этим лицом можно было отдать половину жизни, и вторую — за возможность быть рядом с тем, кто понимает тебя без слов, без намеков. Просто потому, что вылеплен из того же теста.

— Я хочу уйти отсюда, — еле слышно сказала Анна. Но некстати рядом оказался Гьял-лиэ, услышал или прочитал по губам.

— Ты не можешь уйти, королева моя, — тоже тихо сказал он. — Гости Полуночи не уходят с праздника до утра. А до него еще далеко.

— Я хочу уйти. — Чуть громче, чуть тверже. Вопросительный взгляд в сторону Вадима.

Серебряный тоже посмотрел на него. Они встретились глазами — Анне пришлось развернуться, чтобы видеть обоих сразу. В воздухе словно застыл маленький электрический разряд. И — Вадим отвел взгляд первым. Гьял-лиэ удовлетворенно улыбнулся, кивнул.

— Вы оба поняли меня. Пейте вино и радуйтесь, но уходить пока рано. — Тон чуть изменился, прежней почтительности в нем уже не было.

Анна разочарованно смотрела на Вадима. Он изобразил лицом нечто вроде «а что я мог сделать?», и это девушку сильно огорчило. Она точно так же не умела выдерживать прямое давление. Всегда проще было сделать, чем отказать. На мгновение сходство перестало казаться таким уж благом. Но этот момент вскоре забылся — Серебряный принес два высоких кубка, до краев наполненных вином. Анна пригубила — и уже сама не понимала через минуту, что заставило ее нервничать и сопротивляться. Зачем ей хотелось уйти из этого прекрасного места? Какая-то вздорная прихоть, не иначе.

Тибетский судья умерших давно уже улыбался Анне из своего угла. Она сделала приглашающий жест, ловя себя на том, что повторяет движение Серебряного. Круглолицый, семеня, подошел поближе, несколько раз поклонился, потом покивал.

— Нынешняя весна будет счастливой для детей Полуночи, очень счастливой. Нас почтила столь прекрасная королева, о, давно не видел я столь дивных юных дев, столь чистых душой… — речь струилась ручьем по камушкам. — О, как был бы я счастлив оказаться на месте твоего короля, светлоглазая владычица сотни сердец…

— В каком смысле? — нечаянно ляпнула Анна.

— Старый Чойгьел говорит тебе, королева, что девушки прекраснее тебя не видал уже многие годы, а если я говорю «многие годы», юная летами, но не разумом дева, то это значит — многие, как камни на берегу реки, как песчинки на бархане… — все с той же сладкой улыбочкой продолжал льстивый азиат. — Если бы ты одевалась в платье, я счастлив был бы коснуться губами твоего подола, если бы ты носила ленты в волосах, я отдал бы сердце за то, чтобы завладеть одной из них…

У Анны медленно заворачивались извилины. Был такой хороший способ испортить соседу двигатель — вылить меду в бензобак. Вот ровно то же самое старик делал с ее мозгами.

— Спасибо, — вежливо кивнула она и отхлебнула еще густого сладкого вина. — Если бы я слышала это не от рожденного прежде меня, а от юноши, то подумала бы, что он бессовестно льстит мне. Но разве может обманывать тот, чья голова увенчана сединами, а жизнь длинна, как путь от земли до неба?

«Все, заразилась, — подумала Анна про себя. — Так и буду теперь разговаривать, как этот… судья. Вот не приведи судьба к такому на суд попасть. Заболтает — приговора не разберешь…»

Чойгьел еще что-то говорил, но Анна его уже не слушала. Она улыбалась всем в зале, к ней подходили, говорили какие-то красивые слова. Кубок был выпит до дна, голова кружилась. По венам бежал живой огонь. Вадим тоже пил, становясь приветливее и увереннее. Он раскраснелся, глаза заблестели. Все чаще он невзначай касался Анны — рука, плечо, шея. Заправил ей за ухо выбившуюся прядь. Каждый раз девушке хотелось потереться об его ладонь и замурлыкать. Мешало только наличие публики — она постоянно ловила взгляды нескольких гостей. В сопровождении Серебряного они фланировали по залу, обмениваясь мимолетными репликами с приглашенными. Анне уже казалось, что она ступает не по каменным плитам, а по мягким податливым облакам. Гьял-лиэ незаметно взял ее под руку.

Слово за слово, шаг за шагом — они подошли к дальней от стола стене. Здесь Серебряный выпустил руку Анны, слегка поклонился. Девушке пришлось ухватиться за Вадима, впрочем, оба они стояли на ногах нетвердо. Гости тоже подтянулись, плотно окружив их. Серебряный прижал ладони к стене. На сером шершавом бетоне проступили синие, желтые и красные линии — высокая арка, колонны, изрезанные рунами, тяжелая двойная дверь. Несколько быстрых движений рук — и рисунок обрел плоть. Дверь распахнулась наружу.

Анна немедленно заглянула внутрь. Темная ниша, освещенная лишь парой факелов, походила на склеп. Пол усыпан цветами. Венки и гирлянды на стенах. А посредине — невысокое узкое ложе. И двое могли на нем поместиться только в весьма конкретной конфигурации.

В груди похолодело. Все намеки и предчувствия оформились в четкое понимание того, в чем именно состояла их роль в ритуале.

Серебряный поймал взгляд Анны, улыбнулся. Та еще была улыбочка — предвкушающая, жадная.

— Королева, король — прошу вас.

— Нет, — сказала она громко. — Нет!

— Поздно отказываться, королева. Ритуал должен состояться. — Серебряный приблизился к ней вплотную, угрожающе навис. Вадим двинулся вперед, но его остановили, и, видимо, надежно — Анна осталась один на один с Гьял-лиэ. Отступать было некуда — сзади плотной шеренгой стояли почтенные гости.

— Я не буду… не хочу! — уперлась Анна, глядя только на застежку-молнию на куртке Серебряного.

Язычок украшала подвеска — изящный кованый трилистник. Тонкая работа, явно не фабричная. Анна могла разглядеть каждую деталь, словно через лупу. Встретиться с владетелем глазами она боялась. Кубок девушка держала перед собой, как оружие.

За спиной кто-то басовито возмутился, ему ответили смехом. Анна слышала каждый голос, но не все говорили по-русски. Некоторые же говорили на таком древнем его варианте, что все равно приходилось напрягаться. Каждая последующая реплика заставляла забыть предыдущую — да и удерживать в уме было нечего. Кто-то злился на ее упрямство, кто-то — на Серебряного, который слишком церемонится, некоторые смеялись или недоумевали. Но одну реплику Анна расслышала хорошо.

— Эти смертные… всегда превращают это в та-акую проблему, — прозвучал за спиной невыразимо противный женский голос, высокий, почти писклявый.

Анна резко развернулась, вычислила говорившую — ту самую хиппушку-утопленницу, висевшую на локте вампира. К ней и подходить было не надо — стояла в полушаге. Анна переложила бокал в левую руку и залепила нахалке полновесную пощечину. Смачный шлепок был слышен на весь зал. Серебряный издал одобрительное восклицание, а хиппушка, схватившись за щеку, упала на одно колено.

— Королева, прости мою дерзость…

Анна презрительно усмехнулась, небрежно махнула рукой. И — поняла, что сделала стратегическую ошибку. Ярость, которую нужно было приберечь для Гьял-лиэ, выплеснулась на первую попавшуюся жертву. И теперь сил сопротивляться не было. Серебряный прекрасно это понимал. Маска торжествующе улыбалась. Татуировка на щеках налилась темной, винной густотой.

— Итак, королева?

Анна посмотрела ему за плечо. Вадима держали осторожно, но крепко. У горла блестела еле видная полоска светлой стали. При этом на лицах обоих мужчин было написано несомненное и глубокое почтение. Здешняя братия обращалась со своими игрушками бережно и с уважением. Вот только стать чем-то большим, чем игрушки, им не позволяли.

Сказки не врали — встреча с народом холмов добром для человека не заканчивалась. И пусть из Туата-Де-Данан здесь был один Серебряный, остальные тоже не стремились прийти Анне на помощь. Нет, они ждали, пока Анна закончит выламываться и займет свое место на ложе. Девушка посмотрела на стоявшего неподалеку Белбога, ища хоть какой-то поддержки. Рыжий юноша с теплой солнечной улыбкой понравился ей с первого взгляда. Но он только молча улыбнулся и кивнул.

— Выполни ритуал — и проси, чего пожелаешь… — тихо сказала Анне высокая блондинка с приветливым лицом. — Мы будем щедры, королева. Если ты будешь щедрой к нам.

Девушка покосилась на нее. Кто-то из славянского пантеона. Имени Анна не запомнила — перепуталось с остальными, звучавшими странно и похоже. Красивая зрелой красотой женщина с обманчиво мягким выражением глаз. Только на самом их дне плескалась все та же голодная жадность. А полные алые губы улыбались так ласково…

— Не бойся, — еще тише сказала женщина. Или не сказала — губы не шевелились, но Анна прекрасно ее понимала. — Ты узнаешь радость, а мы получим удачу. Она нам нужна. Нас осталось так мало, девочка… Не будь жадной.

— Э… — Анна хотела возразить, сказать, что ей нет дела до чужих проблем, но — как всегда — не получилось.

— И ты ведь хотела быть с ним, — добавила богиня.

Аргументы у Анны кончились. К тому же при виде Вадима с чем-то острым у горла нервы не выдерживали. Все, что угодно — лишь бы вырваться побыстрее из этого сумасшедшего дома. В конце концов, горло ей перерезать никто не собирается. Хотя, судя по всему, могут. Или найдут еще какие-нибудь весомые доводы. Анна уже не сомневалась, что эта свора нелюдей пойдет на многое, чтобы ритуал состоялся. А где их границы дозволенного, Анна не знала. Вероятно, их и вовсе не было.

Она молча кивнула Серебряному. Он вскинул ладонь — Вадима отпустили, осторожно проводили до дверей. Анна подошла сама. Если уж тебя принуждают — сохрани хотя бы достоинство. Поднимись на эшафот самостоятельно и с гордо поднятой головой.

— Узнайте радость, — медленно произнес Серебряный, закрывая перед ними дверь.

ГЛАВА 3. ДАРЫ И ПРЕДАТЕЛИ

Вадим редко оказывался в столь безумных обстоятельствах. Только что ему едва ли не с реверансами приставили нож к горлу. Потом оставили наедине с самой интересной девушкой за всю его жизнь. И — со вполне определенной целью. Все было бы хорошо, приди они к этому решению сами. А вот так, на заказ… Вадим терпеть не мог играть песни на заказ — а уж более чем близко общаться с женщинами по чьей-то просьбе? Ситуация едва умещалась в голове. Впрочем, кожа еще хранила память о прикосновении холодного лезвия. Тонкий намек, который трудно не заметить.

Одуряющий запах цветов. Знакомых Вадим здесь не увидел. Для него цветы всегда были тем, что продавали на лотках. Розы, нарциссы, гвоздики, астры. Здесь же плотным ковром лежали совсем иные. Лесные? Луговые? Тонкие лепестки молчали. Вадим присел на корточки, поднял один, понюхал. Запах был знаком — он узнал жасмин. Только крупные плотные соцветия были желтоватыми. Вадим прекрасно знал, почему тянет время. Нужно было что-то решать. Но — не хотелось.

Анна вроде бы перестала сердиться. По крайней мере, улыбнулась и подмигнула Вадиму. Он тоже подмигнул. В душе качались беспокойные весы. На одной чаше лежала целая куча доводов — от прямой угрозы жизни до желания наконец-то оказаться с девушкой так близко, как возможно. На другой — упрямство и то, что он называл «врожденной порядочностью». Проще всего было положиться на выбор Анны. Но Вадим медлил с вопросом. Каждое мгновение наедине склоняло чашу весов в сторону осуществления проклятого ритуала. К общей пользе и взаимному удовольствию. Не стоило пить, понял Вадим. Что-то с темным сладким вином было не так. Мир делался простым и ясным: хочешь — делай. Не думай. Перестань, наконец, колебаться и сомневаться. Всем будет лучше…

В этом «всем» был отчетливый привкус «и мне в первую очередь».

— Мы ведь сами этого хотели, правда? — спросил он Анну, опуская руки ей на плечи. — Помнишь, в машине?

Она молча кивнула, подняла раскрасневшееся лицо. Потом, словно кивка было недостаточно, добавила:

— Да. Сами… хотели.

Может быть, стоило задуматься над формулировкой. Переспросить. Прислушаться к девушке. Но — куда отступать? К плотно закрытой каменной двери? Один из мужчин-воинов намекнул Вадиму, что рассвет для них наступит только после совершения обряда. И — не хотелось же останавливаться. Близкие губы, уже знакомые и такие нужные. Руки, плавно скользящие по спине. Милосердный полумрак, не позволяющий различать выражение глаз.

Вадим расстегнул куртку, сбросил ее за спину. Усмехнулся симметричному движению Анны, притянул ее к себе. Сумасшедшее чувство — не два тела, одно. Она — как продолжение. Начало и завершение, путь и цель, дерево и огонь. Кто только выдумал, что мужчина и женщина — вечные противоположности? Нет, только единство — и никакой борьбы. Общий запах. Одна — на двоих — страсть.

Очень быстро вся одежда оказалась на полу, а оба — на ложе. Вадим забыл все, что знал до сих пор о любви. Не нужно было ни памяти, ни навыков. Каждый знал другого так, как не знают и супруги после многих лет совместной жизни. Два тела нашли друг друга. Никто не торопился — некуда было спешить, теплое летнее море качало их на волнах.

— Мне не будет больно? — спросила вдруг Анна, закрывая глаза. Даже в полумраке Вадим заметил — она покраснела до ушей. Он вздрогнул, замер.

— Ты еще не…

— В том-то и весь смысл, — тихим шепотом ответила девушка. — Ну, не тяни…

Не время и не место было для дурацких вопросов типа «как же ты ухитрилась до сих пор остаться девушкой?». Нельзя было останавливаться. Но Вадима вдруг пронзило болезненное ощущение неправильности происходящего. Только на мгновение — дальше Анна вцепилась ему ногтями в плечи, и сомнения были забыты. Она хотела его — пусть боялась, но просила сама, всем телом.

Он старался быть осторожным, но скоро в этом отпала необходимость. После первых движений, прикушенной губы и скованности Анна выгнулась ему навстречу, тесно прижала к себе. Полное слияние, отсутствие запретов и пределов. Движение друг к другу, до той близости, когда кажется — объединяются кожа и сосуды, одно на двоих сердце бьется в груди.

Вадим чувствовал ее так же ясно, как себя. Неловкость, смелость, пронзительный внутренний покой и свет, заливающий разум. Только тень боли, предвкушение наслаждения. Через пару минут он не мог сказать — где чьи чувства. Какое там — он не мог сказать, где кончается его тело и начинается тело Анны. Они были одним целым. Только так и стоило жить — вместе.

А потом пришла вечность и заглянула в глаза — мир распался на миллион радужных осколков.

— Это всегда бывает… так? — спросила Анна, когда они вернулись в реальность. Вадим очнулся чуть раньше и успел полюбоваться ее лицом — прозрачно-безмятежным, мягким.

— Нет, — честно ответил он. — Если говорить правду, со мной такое в первый раз…

— А уж со мной-то, — усмехнулась Анна. Потом помолчала, и добавила:

— Не хочется выходить…

— Придется рано или поздно…

— Знаю. Но — не хочется. Обними меня?

— А я что делаю? — удивился Вадим, и без того прижимавший ее к себе.

— Сильнее… Мне так хорошо. И — еще кажется… вот я выйду сейчас и всю эту банду голыми руками разгоню.

— А надо? — шепотом спросил ее Вадим, касаясь губами мочки уха.

Анна потерлась щекой о свое плечо, прищурила глаза. Вадим не мог смотреть ей в лицо — стоять на краю пропасти было проще. И не мог отвести взгляд даже на мгновение. Живое зеркало, двойник. Но не в том было дело: никогда он так не любил себя, чтобы замирать в трепете перед собственным отражением. Она была мечтой. Нереальным подарком судьбы. Второй половинкой некогда разделенного надвое человека из древнегреческих легенд.

— Не знаю, — наконец сказала она. — Фиг бы мы встретились без этой компании. Будем считать, что заплатили за встречу?

— Тебе решать. Что ни будешь делать — я с тобой… — Вадим обнаружил, что говорит то, что сроду от него ни одна женщина не слышала. В том числе и две давно уже бывшие жены.

— Пошли они к черту, — резко сказала Анна. — Придумают еще что-нибудь — мало не покажется… А так — ладно…

Еще несколько минут в объятиях — а потом пришло время подниматься и собирать свою одежду. Что-то подсказало Вадиму — пора уходить. Прочь из темной комнаты, от ложа-алтаря и от недобрых хозяев чужого праздника. Да и делать здесь было нечего. Домой — к возможности принять душ и уснуть вдвоем на широкой старой кушетке, к покою и заботам обыденности, в которой всегда будет Анна. А значит, даже в самом банальном будет привкус волшебства. Настоящего, не того, что мог подарить народ Полуночи. Разницу Вадим понял вдруг и сразу: волшебство — то, что делаешь ты. Не то, что делают с тобой.

Дверь отворилась сама, как только они вместе подошли к ней. В который раз за ночь — в маршрутке, здесь… Темное чародейство показалось вдруг лишенным смысла. Подумаешь, Голливуд со спецэффектами. В любом супермаркете так открываются двери — и никто не поражается. Не стоило обращать внимание на внешнее, на атрибутику. А за скорлупой блестящего орешка оказалась пустота. Его столкнули с Анной не потому, что желали добра и счастья. Просто так было проще управлять обоими. Не пришлось преодолевать барьер упрямства и нежелания.

Разумеется, вся «банда» стояла у дверей. С самыми почтительными лицами, как же иначе. Вот только сытый блеск глаз вызывал отвращение и презрение. Вадим сам толком не знал, почему — ничего он не потерял. Никто не пил его крови, не забирал жизненную силу. Но — что-то коробило. Неприятно быть разменной монетой на ладони чужого существа. И драгоценной коллекционной монетой — тоже.

Вадим не хотел на них смотреть — только уйти и не возвращаться. Голова слегка кружилась, хотелось спать. Но так просто их отпускать не собирались. До смерти надоевший за вечер Серебряный — Вадим не мог вспомнить, слышал ли его имя, попросту ли знал его — в торжественной позе ждал у порога.

— Благодарю вас, — сложился он в поклоне. Серебристая грива в полутьме казалась сгустившейся тенью. На этот раз никакой едва уловимой насмешки в голосе не звучало. Когда владетель выпрямился, Вадим посмотрел ему в глаза. Сытая и довольная физиономия, взгляд — как у кота, добравшегося до горшка со сметаной.

Анна стояла молча, но по напряжению ее пальцев Вадим понимал, что шансы Серебряного получить по морде возрастают с каждой секундой.

— Вы вольны просить исполнения желаний. По одному на каждого, — уточнил фэйри немедленно. — Прислушайтесь к себе и выберите самое сокровенное…

Вкрадчивый голос раздражал. Кому-кому, а этому надменному типу Вадим не хотел бы озвучивать свои самые сокровенные желания. Должно быть, все это было написано у Вадима на лице, потому что после паузы Серебряный добавил:

— Не нужно говорить вслух, просто загадайте желание. Условие одно: просить лишь за себя.

— Луну с неба просить можно? — звонким стервозным тоном спросила Анна.

Серебряный вызова не принял. Сдвинул тонкие, словно нарисованные брови, на мгновение прикрыл глаза. И ресницы у него тоже были серебристыми.

— Ты вправе, королева. Только подумай о том, что случится потом…

Вадим не знал, верить ли его словам. С одной стороны — конечно, похоже на очередную пакостную шутку. С другой — проверять не хотелось. Проверка могла стоить жизни. Пределов могущества тварей Полуночи он не знал. И уточнять не стремился — особенно, на собственной шкуре. К тому же, жаль было тратить желание на глупость. Если оно действительно могло сбыться — зачем просить какую-нибудь ерунду. Только то, чего не можешь добиться сам.

Он опустил глаза к полу, подумал. Власти, богатства и славы почему-то просить не хотелось. Даже богатства, которое казалось Вадиму совершенно не лишним. Много хорошего можно было бы сделать, окажись хотя бы в этом руки развязаны. «Если бы да кабы во рту росли грибы — был бы не рот, а целый огород!» — вспомнилось ему любимое присловье бабушки. Что там еще относилось к типовым мечтам человечества? Бессмертие, удача, вечная молодость, благосклонность возлюбленной — какая скука, право слово.

Вадим начинал подозревать, что у него нет желаний того рода, исполнить которые мог Серебряный.

А вот у Анны одно нашлось — она подняла глаза к потолку, проговорила что-то одними губами, потом с вызовом посмотрела на Серебряного.

— Будь по-твоему, королева. — Фэйри кивнул.

Пора было решаться — а Вадим так и боролся с хаосом в голове. Вопрос был из серии «расскажи какой-нибудь анекдот». Неплохой способ вогнать человека в ступор и заставить думать, что ни одного не помнит.

И неожиданно для себя он — загадал. Слова сами оформились во фразу, короткую и четкую.

— Да будет по желанию твоему, король-бард… — на лице Серебряного читалось «ИДИОТ!». Вадим и сам немедленно усомнился в решении. Брать свои слова назад было уже поздно. Оставалось жить с собственным выбором.

Отпустили их легко и без каких-то штучек, которых опасался Вадим. Разумеется, Серебряный — неизменный компаньон — не мог просто открыть дверь. Ему еще и потребовалось провожать их вверх по лестнице. Кот вертелся тут же. Анна наклонилась и сцапала его за шкирку. Господин Посланник прижал уши, сгорбил спину и повис возмущенным кульком полосатой шерсти.

— Зараза ты, — ехидно сказала Анна, потом устроила кота себе на плечо и пошла дальше.

— Он что, у нас жить будет? — не без дрожи в голосе поинтересовался Вадим. Не любил он кошек.

— Такие в домах не живут. Нет, отпущу снаружи.

В первый раз Вадим не особо обращал внимание на то, где идет. Теперь же он заметил, что лестница и стены производят двойственное впечатление. По первому — все это было построено в тридцатых годах. Но если внимательнее поглядеть на обводы стен и потолка, на кое-где проступающую под краской кладку… Нет, пожалуй, здесь просто сделали косметический ремонт. А само строение было куда древнее. Запах подтверждал догадки — каменная пыль, плесень, оттенки истлевшей бумаги. Воздух давил на плечи так, словно поднимались с большой глубины.

С потолочной балки сорвалась летучая мышь, едва слышно попискивая, устроилась на другой. Анна с интересом посмотрела на Господина Посланника, Вадим тоже улыбнулся. Самое время было спросить, едят ли кошки летучих мышек. Кот окатил Вадима волной ледяного презрения, сердито махнул хвостом и прикрыл глаза.

Наверху их дожидался все тот же «Соболь». Приветственный вопль клаксона, мигание фар. Бедный Одноглазый провел весь праздник под стеной дома. Именно этим он был Вадиму симпатичен. Хотя, наверное, тоже свою долю плюшек получил. «Хоть до дома довезут», обрадовался Вадим. Надежда была преждевременной.

Кто-то высокий и темный на мгновение появился справа, потом Вадим ощутил тупую и сильную боль в виске. Темнота упала, как топор палача — быстро и беспощадно.

Очнулся Вадим на полу маршрутки. Руки были связаны за спиной. Где гитара? — подумал он первым делом. Вторая мысль — где Анна? Оба сокровища немедленно обнаружились. Анна полусидела рядом, опираясь плечами на кресло. Кофр лежал на сиденье за его спиной. Голова звенела и гудела, словно вечевой колокол.

— Была такая мечта — помыться и уснуть… — выдало подсознание как-то отдельно от воли Вадима.

Следующим делом он сфокусировал взгляд на чем-то черно-сером слева на сиденье. К чести Вадима нужно заметить, что ни одного матерного слова вслух он не произнес. Только про себя. Доселе ненавистная нецензурная брань оказалась единственно уместной. Черно-серое было все тем же Серебряным. К несчастью, живым. К счастью — в той же конфигурации: руки связаны, на лице шок. По щеке стекала сине-фиолетовая струйка. Интересного цвета была кровь у владетеля…

Анна уже очнулась и сильно щурилась. Вадиму тоже резал глаза свет — и источник нашелся не сразу. Им светили в лица фонариком. Разглядеть мучителя не удавалось — только темный силуэт за белым слепящим кругом.

— Выключи эту хрень, — рыкнула Анна. — Достали!

Луч переместился на Серебряного. Вот его Вадиму жалко не было — надоел, мерзавец, хуже горькой редьки.

Зато он наконец увидел существо с фонариком, и отвесил челюсть. Нецензурное слово застряло в глотке. Если после удара по голове у Вадима не начались галлюцинации, то в конце салона сидел его флейтист Андрей. В левой руке черная флейта, в правой — мощный тяжелый фонарь.

— А-а-а…Андрюха?! — промямлил он.

Флейтист отрицательно покачал головой. Вадим присмотрелся. Одно лицо, точь — в-точь. Да и фигура та же. Правда, Андрей сроду не надевал красно-зеленых клетчатых рубашек и кожаных жилетов с вышивкой.

— А похож, — глубокомысленно выдал Вадим.

— Должно быть, ты знаком с моим сыном, музыкант, — сказал клетчатый похититель.

По самым достоверным сведениям, двадцатитрехлетний Андрей ни разу не видел своего отца. Матушка его была веселой и гостеприимной дамочкой с хитрым ведьмовским огнем в зеленущих кошачьих глазах, и у нее запросто получалось избавить Вадима от головной боли одним прикосновением рук. Андрюха тоже был тем еще персонажем — всегда выигрывал в лотерею, на спор угадывал точную дату рождения любого встреченного человека и с флейтой выделывал нечто нереальное. В общем, поверить в то, что клетчатый — его папаша, было несложно. Вадим уже понял, что похититель — очередной обитатель Полуночи.

— Приятно познакомиться с отцом, — съязвил он. — Ну и зачем мы вам понадобились?

— Долгая история, — отмахнулся флейтист. — Вам все равно…

— Ничего себе — все равно! — Анна всерьез разозлилась, набычилась. — Ты что, спятил, мужик? Отпусти нас немедленно!

— Ахха, щаззз! — пообещали ей откуда-то из-за спины, с водительских кресел. — Вот бросим все и отпустим…

— Руки-то хоть развяжите…

— Перебьешься, — ответил все тот же молодой и задорный женский голос.

— Нормальное обращение, господа и дамы, — фыркнула Анна. — И что это за нафиг? Кто вы такие? И что за свинство такое, сколько можно нас доставать?

— Объясняю по пунктам, — неторопливо сказал клетчатый. — Обращение действительно нормальное. «Нафиг» состоит в том, что вы попали в дурное время в дурное место. Я — Флейтист. Доставать вас скоро перестанут.

— Скоро — это когда?

— Час, полтора. До рассвета успеем…

— Замучили уже этим рассветом! — Анна почти рычала. — Нас обещали отпустить — и что? Опять все по новой?

— Я вам ничего не обещал. Обещания Гьял-лиэ меня не касаются. Отпустить вас я тоже не могу. Вы нужны мне оба.

— Зачем?

— Чтобы убить вас, — все так же размеренно ответил Флейтист.

— Ты же обещал не трогать их?! — впервые подал голос Серебряный.

— О! — назидательно поднял инструмент Флейтист. — Все слышали? Он сам признался. Теперь начинаем сначала. Кто вы двое — я знаю. Я — отщепенец, изгнанник Полуночи. Бывший владетель Южных земель. Ныне — фригольдер.

— Почему? — спросил Вадим.

— Потому что одна нездешняя сволочь решила, что я не имею права жениться на женщине Полудня.

— На мне, то есть, — пояснила невидимая женщина.

— Продолжаю. Этими добрыми и незаслуженными словами я обозначил Гьял-лиэ, — как ни в чем не бывало, продолжил Флейтист. — Его вообще сильно беспокоят вопросы чистоты крови. И соблюдения законов. По-моему, половину он придумал сам. В первый раз я к нему прислушался. Оставил мать моего ребенка. Второй раз я решил, что с судьбой не спорят. Но этому умнику показалось недостаточным, что он отнял мои земли. Он решил поставить меня вне закона. А потому сделал предложение, от которого, как он думал, я не смогу отказаться. Захватить вас в плен и потребовать восстановления в правах. Благо, недавно появился свободный участок на Юго-западе…

— Ему-то какая выгода? — удивился Вадим.

— А что, мы еще зачем-то нужны? — параллельно спросила Анна.

— Не надо говорить хором. Вы нужны — вы должны встретить рассвет живыми и невредимыми. Если ваша кровь прольется до рассвета… нас всех ожидают большие неприятности. А Гьял-лиэ рассчитывал уже после этого вызвать меня на поединок и удвоить свои владения. Гениальный план, правда?

Вадим невольно ухмыльнулся.

— Да, Серебряный… опытным интриганом тебя не назовешь.

— Простим ему. Никто из его ровесников не в состоянии придумать достойную интригу. Во времена его могущества такие замыслы считались очень коварными. А учиться он не умеет.

— Хорошо, но мы-то зачем нужны? И может быть, кто-нибудь уже развяжет нам руки?! — заговорить зубы Анне было не так-то просто.

— Один момент, — мелодичный голос заглушил лязг открывающейся двери.

Через пару секунд Вадим увидел избранницу Флейтиста. Да, на отсутствие вкуса он не жаловался. Андрюхина матушка была хороша, но эта женщина ей не уступала. Сливочного оттенка кожа, иссиня-черные волосы, яркие карие глаза. Ослепительная семитская красота в самом расцвете — около тридцати. Лицо Мадонны Литты с картины Леонардо. Вот только вместо мудрой кротости взора — бесшабашная ухмылка до ушей.

Маленький энергичный смерч ворвался в салон и заполнил его целиком. За мгновение руки у Вадима и Анны оказались развязаны, Серебряный получил тычок, Флейтист — поцелуй в щеку. Господину Посланнику наступили на высунутый из-под кресла хвост. Кот ответил оскорбленным мявом и запрыгнул Гьял-лиэ на грудь. Вадим мечтательно пожелал тому немедленно обзавестись аллергией на кошек.

— Тут кто-то спрашивал, зачем вы нам нужны? Да, в общем, незачем. Проследим, чтоб с вами все было нормально. А то мало ли еще интриганов?

— Главные интриганы тут — вы, — проявился Серебряный. — Даже с Посланником договорились.

— Знаете, мне наплевать, кто тут самый главный интриган. По-моему, все вы хороши, — сердито заметила Анна. — Я хочу домой. Ясно вам?

— Вполне, — согласился Флейтист. — Мы вас доставим, только уточните, домой — это в Бутово или на Пролетарку?

— Э-ээ… — растерялся Вадим.

— На Пролетарку, — тоном, не терпящим возражений, велела Анна. — Ближе.

— Есть только небольшой вопрос. Вы — свидетели признания Гьял-лиэ. Не могли бы вы уделить нам еще немного времени?

— Сколько?

— Не более получаса.

— С удовольствием, — мстительно улыбнулся Вадим. Анна сердито хмыкнула, но спорить не стала.

— Я бы на вашем месте пересела на сиденья, — сообщила брюнетка.

— А я бы на вашем месте представился.

— Хорошо-хорошо, я представляюсь, а вы садитесь в кресло! — сарказм Вадима в цель не попал. Красотка только продемонстрировала ряд ровных белоснежных зубов. Словно в рекламе зубной пасты, подумал Вадим. Женщина его немного утомляла. — Я — Софья. За Софу — убью на месте…

— И в мыслях не было, — поднялся, опираясь на сиденье, Вадим. Потом он подал руку Анне, помог ей отряхнуть куртку. Они уселись, прижавшись друг к другу. — Теперь вас все устраивает?

Флейтист спокойно наблюдал за перепалкой. Должно быть, жизнь с Софьей помогала развить выдержку. Энергии в брюнетке было на троих. Она даже сидеть спокойно не могла — отбивала ногой ритм, накручивала на пальцы прядь волос, переглядывалась с мужем. Серебряный валялся с таким лицом, будто само присутствие Софьи его уже оскорбляло до глубины души. Должно быть, женщина воплощала собой все его претензии к существам другой расы.

— Может, договоримся? — сказал он вдруг.

— Что же, ты вернешь мне мои земли? — без особого интереса спросил Флейтист.

— Зачем они тебе, ты же ушел жить в Полдень. Ты и так жил там годами. Зачем тебе владения? Они не дадут тебе силы…

— Я просто не люблю, когда у меня что-то отнимают. Когда тридцать лет назад ты явился к нам, больной, лишенный сил, я назвал тебя гостем, дал кров и защиту. Ты был чужаком…

— А ты стал чужаком! Раньше ты не стал бы говорить о наших делах при посторонних! — перебил Серебряный.

— Вот, значит, как. Мы — уже посторонние. Вадим, ты слышал? — встряла Анна.

— Слышал, — уныло согласился Вадим.

Внутренняя жизнь существ Полуночи его интересовала крайне слабо. Гораздо больше — собственная головная боль и усталость. Вадим прикрыл глаза ладонью, постарался стряхнуть ощущение раскаленного гвоздя, загнанного между бровями. Не получилось. Анна еще о чем-то говорила — наверное, просто ехидничала. Ее голос, голос Софьи, резкие реплики Серебряного — все это смешалось в единый противный звуковой фон. Боль нарастала. Вадим из-под ладони посмотрел в салон. Женщинам было весело, Серебряный злился, Флейтист застыл неподвижно и только иногда говорил что-то.

Перед глазами мельтешили черные мушки. Удар по голове даром не прошел.

— Может, хоть ты помолчишь?! — сказал он Анне. Резче и громче, чем сам хотел.

Заткнулись все разом. Вадим почувствовал, что на скулах выступает неровный румянец. Привлекать к себе внимание он не хотел. Просто — чуть тишины. Анна ошеломленно похлопала глазами, потом улыбнулась, пожала плечами.

— У тебя голова болит. Таблетку дать?

— Э… а мне после выпитого и прочего хуже не будет?

— Не должно, — пожала плечами девушка.

— Не уверена, дорогая, не уверена… — встряла Софья. — Давай-ка без таблеток, по старинке.

Она пересела поближе к Вадиму, заставила его наклонить голову к груди. Пальцы скользнули от затылка ко лбу. Вадим поежился от удовольствия. Потом стало хуже — женщина впивалась остро заточенными ногтями то в виски, то в переносицу. Точки массажа отзывались неприятной тянущей болью. Когда Софья добралась до основания черепа, Вадим тихо взвыл. Заныло даже в пояснице.

— Терпи, терпи, красавчик. Еще немножко совсем терпеть осталось…

Боль отступала постепенно, и полностью так и не ушла. Но стало заметно легче — по крайней мере, зрение прояснилось, звуки уже не казались такими злыми. Вернулось легкое и приятное опьянение. И Софья уже не раздражала, напротив, казалась очень милой и обаятельной. Вадим повнимательнее присмотрелся к ней. Одета совсем просто — синяя майка со шнуровкой на груди, вытертые серые джинсы, высокие кроссовки. Мелко вьющиеся волосы окружают лицо грозовым облаком. Ярко-алая помада на всегда готовых улыбнуться губах.

— Вот так вот, — похлопала его Софья по спине. — Таблетки потом будешь пить, пока не надо.

— Мы уже поедем куда-нибудь, или как? — Анна недовольно хмурилась.

— Конечно-конечно, уже едем. Одноглазый, ты слышал? Давай-давай…

За окном мелькали знакомые места — Манежная, Александровский сад. Судя по всему, Одноглазому было наплевать на правила дорожного движения. Ехал так, как ему было удобнее. Впрочем, аварией это не грозило — все равно они были одни на улице.

Потом Вадим ненадолго задремал, положив голову Анне на плечо. Точнее, он был уверен, что Анне. Когда машина остановилась и он открыл глаза, оказалось, что — совсем наоборот.

— Э… извините, — смущенно сказал он.

— Ерунда, — отмахнулась брюнетка. — Выходите, драгоценные.

— Где это мы? — спросил Вадим, рассматривая памятник — два солидных мужика в старорусских одеяниях, один держит перед собой крест в полтора своих роста.

— Славянская площадь. А это — Кирилл и Мефодий.

— Ага-а, — улыбнулась Анна. — А кто, значит, не будет писать кириллицей — тому вот этаким дубьем по голове. Чтоб впредь неповадно было…

Рассмеялся даже Флейтист. Одной рукой он держал за намотанные на руку волосы Серебряного, в другой была флейта. Кажется, ему было удобно. Вадим невольно еще раз сравнил его с Андрюхой. Да уж, сын получился — копия отца. Чтобы их отличить, нужно было заглянуть в глаза. Андрей был человеком, Флейтист — порождением Полуночи. Такой темной колодезной глубины взгляда у людей не было.

— И что мы хотим от этого памятника? — спросил Вадим. Все прекрасно и весело — вот только тело требует принять горизонтальное положение. — Не кажется ли…

— Сейчас-сейчас, не спеши, гитарист, — прервала его Софья.

Вадим медленно начинал злиться. Усталость брала свое. Он хорошо знал это за собой — чем сильнее выматывался, тем резче и невнимательнее становился. Нередко случалось так, что обвал событий приводил его в состояние равнодушного полена. Впрочем, огрызалось полено неплохо, метко. Обычная стеснительность пропадала — а с ней и чувство меры. Иногда под раздачу попадали и весьма нужные люди. Но в такие моменты Вадиму было все равно.

Лучше всех понимал, что с ним происходит, как раз Андрюха. Выгонял всех без разбору — и важных, и случайных гостей. Без вопросов делал чай, готовил пищу, задергивал шторы и оставлял Вадима в тишине и покое. Сам как-то удивительно тихо сидел на кухне или в коридоре. В частности, за это Вадим его и любил — за умение верно и вовремя прийти на помощь. Вот кого сейчас не хватало. Флейтист-старший явно не собирался делать ничего подобного. Только дразнил удивительным сходством с Андреем.

Ночной воздух сейчас не радовал. Вадим любил прогулки по ночной Москве — после часа, после двух ночи, когда в центре почти никого нет. Только другие любители тишины и одиночества. И все уважают друг друга, принимают без объяснений. Никаких пристальных взглядов, громких голосов. Тесное тайное общество гуляющих в темноте. Вадим неплохо выучил кодекс ночных встреч — не болтай по пустякам, не требуй внимания. Но и не бойся — с тобой поделятся водой или припасенным бутербродом, подскажут, где опасно.

За несколько лет таких прогулок — летних или осенних, Вадим научился понимать случайных попутчиков без слов. Кто-то помогал ему, кому-то он помогал сам. Он никогда не запоминал лица — все равно в дневной жизни им не было места. Наверное, встречался он и с обитателями Полуночи. К счастью — не узнавал близко. Город был важнее людей.

Сейчас же он казался настороженным, ощетиненным балконными решетками и оградами. Словно пытался укрыться от чужого присутствия, плотнее прикрыть глаза окон. Тишина была неласковой. И воздух не освежал — с трудом проходил в глотку. Город терпеливо выжидал, пока закончится ночь чужого праздника.

— Судья! — позвал Флейтист, постучав флейтой по основанию памятника.

Несколько минут ничего не происходило. Потом Вадим заметил, как от подножия скульптуры отделяется едва заметный силуэт старика. Длинная грубая рубаха, подпоясанная тонкой полоской кожи. Густая борода, седые волосы ниже плеч, расчесаны на пробор. Чуть сутулясь, старик опирался на длинный посох. Прямо эталонный волхв, согласно представлениям двадцать первого века.

Волхв, судья, или кем он там был, обрел материальность.

— Што, — неласково поинтересовался он. — И в праздник отдохнуть не дадите?

— Прости, судья, иначе не могли. — Флейтист говорил вежливо, но твердо. — Наши свидетели — двое из Полудня, ждать они не могут.

— Да я уж понял, — пожевав губами, сказал старик. — Подходите по одному, баловни.

— Нужно что-то объяснять? Я не уверен, что… — шепотом спросил Вадим у Софьи.

— Да нет, смотри, сам поймешь.

Первым Флейтист подвел Серебряного. Тот не особо сопротивлялся, шел покорно. Видимо, гривой своей дорожил. Судья поднял руку, коснулся пальцами его лба. Тяжелые веки прикрыли круглые совиные глаза. Потом старик молча кивнул, подошел к Флейтисту. Процедура повторилась. Жестом он подозвал Софью. Потом настала очередь Анны. Девушка слегка вздрогнула, когда крючковатые пальцы легли ей на лоб, откинув челку. Но, судя по всему, ничего неприятного в этом не было — через минуту, когда волхв убрал руку, она улыбнулась, встряхнула головой.

Вадим не был готов к тому, что от прикосновения сухих шершавых пальцев между висками проскочит разряд тока. Не сразу он понял, что ему только показалось, никакого электричества не было. Просто каждый момент нынешней ночи ожил в памяти. От начала — пробуждения в метро, до самого конца. Картинки всплыли, подхваченные потоком чужой воли, и забурлили в сознании. Каждая реплика, каждая случайная мысль. Вадим сам им удивлялся — многое он понимал впервые. «Сколько же всего проходит не замеченным, не услышанным…» — он был потрясен.

— Что ж, понятно, бездельники, — стукнул посохом о землю судья. — Жди, Флейтист, Купальской ночи — там и сойдемся, обговорим все. Правда за тобой, но решать-то кругу. А этого хитроумного отпусти пока, никуда он не денется.

Флейтист кивнул, но руку не разжал. Старик пожевал губами, хмурым взглядом обежал всю компанию, остановился на Вадиме и Анне.

— Замучили вас, вижу. Не по обычаю это. Помочь не могу, а вот если спросить о чем хотите, так говорите, отвечу.

Анна отреагировала первой. Подошла к волхву вплотную, что-то сказала на ухо. Вадиму было страшно любопытно, что же за вопрос она задала. Старик покачал головой, помедлил.

— А хочешь?

Девушка уверенно кивнула и добавила:

— Очень…

— Будет, будет тебе… — ответил судья.

У Вадима вопрос возник спонтанно. В детстве произошел один случай, который он запомнил едва, но много раз слышал пересказы матери. На улочке в Анапе, где они отдыхали, к молодой мамаше подошла цыганка и предложила погадать на судьбу ребенку. Мать согласилась. Цыганка, сама молодая девица, присела на корточки рядом с пятилетним Вадимом, взяла его за руку — и упала навзничь, потащив ребенка за собой. Лицо ее посинело, на губах выступила пена. Повторяла она только одно слово: «предсказанная…». Через хрип и стоны его разобрала и мать, и сам Вадим, с трудом вырвавший руку.

Сам он запомнил немногое — закаченные глаза женщины, смуглые руки, скребущие по асфальту, испуганное лицо матери. Та не знала что делать: то ли уйти поскорее, то ли вызвать «Скорую». На ее заполошные крики «Помогите, врача!» прибежали другие цыгане, утащили свою. Мать говорила, что, наверное, у цыганки была эпилепсия. Но странный случай ей запомнился надолго, и она часто вспоминала его. Вадиму тоже запало в душу слово «предсказанная». Трактовал он его по-разному. Иногда думал, что ему суждена встреча с какой-то особенной женщиной. По крайней мере, именно эта мысль всплывала, когда Вадим разводился. Ошибка, не его судьба — и все казалось простым и ясным.

Как рассказать, Вадим не знал. Но судья понял его замешательство, вновь коснулся лба. Хитро усмехнулся поначалу, потом резко убрал руку, взялся ей за посох. Из-под мохнатых бровей посмотрел на Вадима. Круглые желтые глаза под складками морщинистых век потемнели.

— То, про что спрашиваешь — ближе, чем думаешь. Сумеешь ложь от правды отличить — удержишь… — как-то мрачно сказал волхв. И добавил, притопнув:

— Идите уж!

«И примешь ты смерть от коня своего…» — подумал Вадим. Ответ можно было понимать, как угодно. И пользы в нем никакой, по крайней мере, на первый взгляд, не было. «Ближе, чем думаешь»? Мог старик иметь в виду Анну? А если именно о ней и шла речь, зачем такие выкрутасы? Для пущей романтики ситуации?

Еще вчера, — и происходи все это в книге, — Вадиму ответ бы понравился. Загадочно и со смыслом. Однако нынешняя ночь заставила пересмотреть многие убеждения. И о волшебстве, и о мудрости, и о неконкретных ответах Вадим теперь думал без прежнего восторга. Практика показала, что в книге все смотрится уместно, а вот когда лично тебе дают ответ, который можно понимать как угодно, о мудрости ответчика не думаешь. Скорее, чувствуешь себя дураком.

Нужно было попросить уточнений. Потребовать даже. Но — момент был упущен, старик отступил к постаменту и скрылся в нем. Так Вадим и остался без ответа. Ощущение собственного идиотизма усилилось. Над сказанным стоило поразмыслить на досуге. Вадим очень надеялся, что время этого досуга наступит скоро. Судьбу Вещего Олега повторять не хотелось. Хотя вот звали Олега Вещим — а не помогло. То ли льстили, то ли в шуточках волхвов и Вещий ногу сломит.

Усаживаясь в маршрутку, Вадим искренне надеялся на то, что на сегодня все приключения закончены. И не только на сегодня. План по удивительным и неожиданным событиям был выполнен с лихвой. Пора было подводить итоги. Приобрел он очень много — Анну, потерял — всего-то репетицию. Все беды, о которых он размышлял у вестибюля «Таганской» уже казались ерундой. Все решится — и тираж фабрика выпустит заново, и деньги найдутся. Зато можно всю жизнь гордиться тем, что вышел из зачарованных холмов живым и невредимым. Вполне достаточно для счастья.

Маршрутка резко спикировала вниз, пару раз вильнула так, что все попадали с сидений на пол, и ударилась о землю. Вадим треснулся головой о металлическую стойку кресла и отрубился.

ГЛАВА 4. ОЧЕВИДНЫЕ ПРЕИМУЩЕСТВА ФЕОДАЛЬНЫХ ВОЙН

Анна открыла глаза, ощущая между затылком и полом маршрутки что-то теплое и жидкое. Движение руки далось с трудом. Пальцы, разумеется, оказались выпачканы в крови. Ноги были придавлены чем-то тяжелым. Была это спина Серебряного, изучавшего потолок. Локоть под спиной принадлежал Вадиму. Собственная голова болела так, будто в макушку вогнали здоровенный гвоздь. Флейтист и Софья тоже валялись на полу в проходе, причем женщина, кажется, еще не очнулась. Флейтист хлопал ее по щекам.

Пол и стены маршрутки вибрировали мелкой дрожью.

— Одноглазый, ты чего? — с трудом выговорила Анна.

Машина отозвалась переливчатым стоном, смысл которого Анна поняла едва-едва. Нечто страшное было вокруг, то, от чего Одноглазому хотелось и спрятаться самому, и защитить спутников. Еще он очень хотел, чтобы ему помогли.

Анна выпутала руки и ноги из клубка, в который сложились Вадим и Серебряный, посмотрела на обоих. Одинаковое страдание в глазах, болезненные гримасы на лицах. Да уж, ухнулись здорово. В голове звенел набат. Удивительно еще, что все кости остались целы. Непохоже было, чтобы кто-то разбился всерьез — Софья уже пришла в себя, села на полу, Вадим и Серебряный устроились по креслам. Двигались все замедленно, но руки и ноги явно были в порядке. Видимо, больше всех досталось Анне — она разбила затылок.

— И что на сей раз стряслось? — зло спросил Вадим.

Флейтист смерил его досадливым взглядом, как лишнюю помеху. Пожал плечами, отвернулся, ощупывая плечо своей жены. Софья уже улыбалась — происшествие явно не испортило ей настроения. Впрочем, глаза бдительно сканировали салон маршрутки. В этом взгляде было что-то странное, слишком жесткое для женщины. Анна пригляделась. Четкий рисунок мышц на руках, подтянутые бедра, резковатая экономная пластика. Кто она вообще такая? Просто занималась чем-нибудь наподобие карате или профессионалка?

— Я была мадрихат крав-мага в тиронут. — Софья, как всегда беспардонно читала не высказанные вслух мысли.

— Где-где? — не поняла Анна. Слова звучали, как заклинание. — Кем?

— Инструктором по рукопашному бою в тренировочном лагере ЦАХАЛ. ЦАХАЛ — это израильская армия, — с улыбкой пояснила Софья.

— Неслабо, — впечатлилась Анна.

— Ну, если честно, то это ближе всего к инструктору в пионерском лагере, — Софья рассмеялась. — Просто детки постарше и потяжелее.

Анна ей не поверила. Игривая интонация не обманула. Женщина могла казаться беззаботной болтушкой, но это было только маской. По крайней мере, взгляд у нее был совсем не пионерский — цепкий, внимательный.

Одноглазый вновь взвыл, требуя обратить на него внимание. На этот раз все дружно развернулись к окнам. И не увидели ничего, кроме подступившей к окнам плотной серой мути. Вадим попытался отодвинуть стекло, но тут же отдернул руку и взвыл. Одноглазый чем-то его стукнул.

— Эй, ты чего? — спросила Анна, и немедленно получила ответ — «Нельзя, снаружи опасно». — Стивен Кинг, повесть «Туман»…

— Да, я это тоже читала, — не поворачиваясь, сказала Софья. — Нет, это у нас что-то похуже будет. Дорогой, у тебя есть идеи?

— К сожалению, есть, — буркнул Флейтист. — Лучше бы не было.

— И где же мы? — спросил Вадим.

— Это Безвременье, дамы и господа. Не добро пожаловать, — Флейтист развернулся, померил взглядом всех присутствующих, недовольно повел носом.

— Что есть Безвременье? — спросил Вадим. — Давайте уже как-нибудь побольше информации, а? Куда вы нас завезли?

— Оно находится за Полуночью и Полуднем, — «объяснил» Флейтист.

— Мы все поняли, ага, — Анна усмехнулась. — Нет, в самом деле — если ты знаешь, что это такое, то рассказывай.

— Хорошо, попробую. Полдень и Полночь можно назвать двумя параллельными мирами или двумя гранями одного. Или — двумя сопредельными державами, уж как кому хочется. Мы существуем параллельно, но одновременно и на одной территории. Наши миры взаимопроницаемы. Все барьеры между ними — в восприятии живущих, в законах. Не более того. Это ясно?

— Да, — кивнула Анна, хотя «ясно» было лишь отчасти; но казалось, что каждый уточняющий вопрос потребует еще более длинного ответа.

— Безвременье — то, что находится за пределами обоих миров. Это уже настоящий параллельный мир. Нет, пожалуй, это дурное определение. Безвременье — другой уровень бытия. Тот, что лежит ниже очерченного законами мира. Безвременье бесформенно, но агрессивно. Оно всегда стремится проникнуть в наш мир, но каждый подданный Полуночи стоит на страже. Полночь — барьер между Безвременьем и Полуднем. Прочный, надежный барьер…

— Заметно, — кивнул Вадим.

— Ты не понимаешь, музыкант. Случалось, что Безвременье проникало к нам. Но никто и никогда не попадал в Безвременье.

— Ты уверен, милый, что это именно оно? — спросила Софья.

— Я чувствую. Можешь спросить Серебряного.

— Может быть, кто-нибудь развяжет мне руки? — ответил вопросом на вопрос Серебряный.

Когда все отсмеялись — было нечто явно нездоровое в том, что смеялся и такой сдержанный всегда Флейтист, — Софья разрезала веревку. Серебряный с демонстративным возмущением растер запястья, поправил волосы, размазал запекшуюся кровь по щеке и только после этого сказал, что с оценкой ситуации полностью согласен.

— Здесь я вам не враг, — добавил он. — Да и вообще…

— Да, ты нам вообще лучший друг, — усмехнулась Софья. — И враги не нужны, если есть такие друзья. Ладно, надо думать, что делать…

— Прежде, чем думать — неплохо бы понять, почему и как мы сюда попали, — остановил ее Флейтист. — Для этого спросим Одноглазого.

— Мамочка, ты как сюда залезла, — улыбнулся Вадим. — Тот самый анекдот.

Флейтист отмахнулся, вслушался во что-то, понятное только ему. Он несколько раз кивнул, нахмурил брови, сделал пару непонятных жестов. Плотно сжатые губы, устремленный вдаль взгляд. «Мужчина при деле», — подумала про себя Анна. — «Всегда красивое зрелище».

Анне он нравился. Чуть-чуть раздражала манера речи — размеренность, легкая казенность. Но во всем этом чувствовалась непоколебимая надежность. Он был старшим в маленькой группе, волей обстоятельств занесенной неизвестно куда. Никто не договаривался об этом, не устраивал выборов и голосований. Так получилось само собой, и Анна не видела других кандидатур на должность лидера. Только Флейтист, самый старший, рассудительный. Вадиму она доверяла, как себе — а значит, не до конца. В незнакомой ситуации они были беспомощны, не зная правил игры. Выдержки, которая нужна была, чтобы действовать разумно, Вадиму тоже недоставало. Слишком уж много он ворчал и злился.

Неплохой способ посмотреть на себя со стороны — знакомство с Вадимом. Если видишь, что ему не стоит в чем-то доверять, значит, и сама туда не суйся. Анна не могла точно сказать, ее ли это мысль — или кто-то подсказал, но в любом случае звучало разумно.

— Итак, он говорит, что его ударили. Кто-то или что-то. Маршрут был знакомым и безопасным, поэтому он не ожидал угрозы и не отследил ее источник. Сам факт попадания в Безвременье для него удивителен — Одноглазый был уверен, что упадет на землю. Однако земли в точке падения не оказалось. Точнее, вместо земли оказалось вот это все. Хотя еще за пару секунд до того — был город.

— Я о таком никогда не слышал, — удивленно сказал Серебряный. — Против всех правил.

— Кому что, а тебе правила, да, остроухий? — Софья ласково улыбнулась — так, что владетель на всякий случай отодвинулся от нее подальше.

— У меня нормальные уши! — Серебряный приподнял пряди на висках. Уши и вправду оказались почти обычные — только почти без мочек и расположенные чуть выше, чем у людей. Выходка опять позабавила всю компанию. — И что в этом смешного?!

Объяснять причины такого смеха не взялся никто. Флейтист терпеливо дождался, пока все отсмеются — последней была Софья, — и уже достаточно жестко призвал высказываться по ситуации.

Вадим ограничился равнодушным пожатием плеч. Флейтист тоже в ответ пожал плечами и перевел взгляд на Анну.

— Я бы вылезла и осмотрелась, — сказала она. — Все равно никто ничего толком не знает. Гадать на кофейной гуще я лично не умею.

— Я за, — Серебряный.

— Я тоже, — Софья.

— А я против, — сказал Флейтист. — Для начала попробуем открыть дверь. Потом — выглянуть наружу.

Так и поступили — сначала дверь была самую малость приоткрыта, потом распахнута так, что по одному можно было высовываться, не выходя из маршрутки. Потом Софья осторожно ступила одной ногой вниз. Стоя по пояс в вязком сером тумане, она оглядывалась по сторонам. Анна выглянула из-за ее плеча. Во все стороны расстилался только туман, и ничего кроме тумана. Густые клочья его напоминали грозовые облака.

— Температура градусов десять-двенадцать, видимость метров двадцать, — доложила Софья. — Ничего не видно, не слышно и ничем не пахнет. Короче говоря, нет тут ничего.

— Туман, туман, окутал землю сном. Где-то там, далеко, за туманами, наш дом, — напел Вадим.

— Я тоже этот фильм смотрела, красавчик, — усмехнулась Софья.

— С чем вас и поздравляю, — явно обиделся Вадим. Анна хихикнула. — Кстати, что это вон там, справа?

— Где?

— На два часа, — подсказал Флейтист. — Похоже на руины. Одноглазый, подкати поближе. Не можешь? Ну, ладно. Дамы, кто пойдет со мной?

— Почему дамы? — немедленно поинтересовался Вадим.

— Потому что ты и Серебряный будете сторожить наше транспортное средство, — объяснила Софья. — И я с вами.

— Я возражаю.

— А я согласна! — воскликнула Анна и сердито уставилась на спутника. Ей, конечно, было приятно, что о ней заботятся, но забота пошла вразрез с требованиями любопытства и, значит, показалась излишней.

— Пойдем, — кивнул Флейтист.

Вадим возмущенно фыркнул и отсел к окну, отвернулся. Анна на мгновение помедлила на ступеньках, потом вернулась, погладила его по спине. Рука была немедленно сброшена. Девушка вспыхнула, буркнула «ну и пожалуйста!» и выскочила следом за Флейтистом.

Идти было неудобно. При каждом шаге нужно было прощупывать ступней землю под слоем тумана. Флейтист сначала пытался идти обычным образом, но, пару раз споткнувшись, пошел уже осторожно. Анне повезло больше — на первом же шагу она наступила на какой-то невидимый булыжник, сделала выводы и теперь скользила по поверхности земли.

Она смотрела по сторонам, оглядывалась на маршрутку, потом на спутника. Пыталась принюхаться и прислушаться. Тщетно — вокруг не было ничего и никого. Только серый туман, лишенный хоть каких-то характеристик. Обычный туман имел запах — реки или моря, цветочной пыльцы, бензина или дизельного топлива. Всегда можно было угадать, где находишься, даже если ничего не видно. Но не в этом случае. Не пахло даже сыростью — видимо, частицы серой взвеси не имели ничего общего с водой.

Такая бесформенная пустота страшила. Сознание отказывалось воспринимать ее. В разводах тумана чудились контуры чудовищ, удивительно близкий горизонт казался стенами ловушки. Флейтист уловил напряжение и испуг Анны, положил ладонь ей на плечо. Так идти было неудобно, и Анна взяла его под руку. Флейтист одобрительно кивнул, через пару шагов оказалось, что они уже идут в ногу. Еще через пару минут Анна оглянулась и испуганно вскрикнула. Казалось, что они отошли от маршрутки километров на пять-семь.

— Думаю, это иллюзия, — сказал Флейтист. — В любом случае не бойся. Ни за себя, ни за них. Здесь пока еще нет опасности.

— Откуда ты знаешь?

— Просто чувствую. Ты тоже могла бы.

— Как?

— Едва ли стоит это объяснять по дороге. Дойдем до развалин — расскажу. Пока просто расслабься и постарайся не сломать ногу.

Развалины все не приближались, и вдруг — один шаг — и Анна оказалась прямо перед здоровенным, выше ее роста, валуном. Это было так неожиданно, что девушка не успела затормозить и впечаталась в него плечом, но Флейтист помог ей удержаться на ногах. Она прижала обе ладони к поверхности камня, удивляясь, что он совершенно сухой и теплый.

— Странно. Здесь холодно и солнца нет, а камень нагретый… И тепло будто идет изнутри.

— Давай-ка обойдем территорию, — предложил Флейтист.

Анна пошла за ним, считая валуны. Всего их было тридцать шесть — все примерно в полтора ее роста, стоявшие в шаге друг от друга. Внутрь пока что соваться желания не было. Промежутки между валунами были затянуты плотным туманом, сродни тому, что под ногами, но он поднимался до самого верха каменного кольца. Наконец Флейтист осторожно потыкал рукой в туман, потом протиснулся внутрь кольца. Анна полезла следом за ним, поймав спутника за край жилетки. Оставаться снаружи в одиночестве не хотелось.

На пару секунд туман плеснул в лицо, лишая возможности видеть хоть что-то. На следующем шаге Анна прозрела. В кольце камней и тумана-шпаклевки пряталась маленькая полянка, всего-то метров пять в диаметре. Посредине над черным каменным кубом горел огонь. Сине-сиреневое пламя начиналось в воздухе на расстоянии ладони и в высоту было около метра. От него и шел сухой жар, нагревавший камни. Первая загадка прояснилась. Теперь удивило другое — полная неподвижность воздуха над огнем и отсутствие дыма.

— Как ты думаешь, что это такое? — спросила Анна.

— Чей-то алтарь, — подумав, ответил Флейтист. — Точнее — капище.

— Почему?

Флейтист молча указал Анне под ноги, она посмотрела вниз и попятилась. Выжженная сухая почва была усыпана костями. Большая часть была обуглена, а вот другие, кажется, обглоданы. Девушка присела, взяла в руки одну из костей. Она принадлежала некрупному животному, и глодали ее тоже не слишком крупные хищники. По крайней мере, клыки у них были мелкими и очень острыми — на костях остались царапины.

— Может, это просто кухня? — усомнилась Анна. — Типа полянка для барбекю?

— Нет. Попробуй прислушаться к своим ощущениям.

Анна прикрыла глаза, мысленно сделала то, что она называла «открыть спину». Именно спиной она всегда чувствовала то, что нельзя было увидеть глазами и услышать ушами. Где-то между лопатками и поясницей располагался никому не ведомый чувствительный орган. Вот он-то и реагировал на опасность или угрозу, на чье-то расположение или интерес.

Нет, здесь, внутри круга камней опасности не было. Ни малейшей. Ни следа — ни в прошлом, ни в настоящем. И даже в будущем, наверное, ее не светило. По крайней мере, для самой Анны. И жертвенник казался не более опасным, чем кухонная плита. Даже от костей ничем неприятным не веяло. Просто кости убитых животных, обычные отходы со стола дикарей.

— Увы, — поднялась Анна. — Ничего подобного я не почувствовала. Мне это место кажется безопасным.

Флейтист покачал головой, еще раз огляделся. Встал на колени, поводил руками над костями, потом подошел поближе к пламени. Фиолетовый прозрачный язык плеснул в его сторону, Флейтист отшатнулся. Пламя сгустилось, потемнело. Анну все это заинтересовало до крайности, и она встала рядом с алтарем, медленно потянулась к огню. Быстрая прядь пламени метнулась навстречу, обвила руку браслетом. Больно не было, и рукав куртки даже не нагрелся. Напротив, прикосновение было ласковым и дружелюбным. Струйка огня отделилась от основного пламени, взбежала вверх по рукаву — Анна испуганно отдернула голову, но огненная змейка устроилась под ухом, не подпалив волосы.

Еще несколько языков пламени скользнули по рукам Анны, обвили запястья и предплечья. Огненные браслеты казались красивыми и совершенно безопасными. Флейтист, нахмурившись, смотрел, как Анна развлекается с огнем — ее это пока еще не волновало. Но через пару минут она вспомнила, что шли не играть, а разведывать обстановку.

— Наверное, для людей здесь безопасно. Ну и для тебя, если не будешь лезть в самый огонь.

— Я бы не был так уверен.

— Да что в конце концов может случи… Ай! — вот в этот самый момент оно и случилось. Браслеты, уже засевшие на щиколотках и запястьях, вдруг оказались тяжелыми, словно налитыми свинцом. Анна упала на землю, и ее потащило к камню. Пока еще змейки не жглись. Вот только та, что устроилась на плече, тугой полосой перехватила горло.

Анна вцепилась в нее обеими руками, стараясь разомкнуть верткое и скользкое кольцо. Но удалось только удерживать удавку так, чтобы она позволяла дышать. Мешали браслеты на руках, мешал невидимый ветер, со всей силы бивший в лицо. Потом ее подняли за воротник и швырнули между камнями. Анна ударилась о землю плечом, захлебнулась серым туманом. Но хватка змеек ослабла, они разомкнулись и стекли с рук и ног. Последней сдалась та, что была на шее — рассыпалась ворохом колючих жалящих искр. Анну вновь подняли за воротник, поставили на ноги. Это был Флейтист, конечно, кто еще мог быть тут?

— Исключительно безопасное для людей место, — улыбнулся он. — Ты позволила себя обмануть. Тебе хотелось безопасности — вот тебя и обманули.

— С этой вашей магией… — пробурчала Анна, ощупывая шею. Она не слишком обожглась, лишь под подбородком чесалась парочка мелких пузырей.

— Она не более моя, чем твоя. Это магия Безвременья, она чужда нам обоим. А вот чувство опасности — то, что должно быть у каждого свое.

— Где же его взять?

— Вырабатывай, — покачал головой Флейтист. — Или попроси Софью, она тебя потренирует.

— Ты обещал рассказать! — возмутилась Анна. — А теперь стрелки переводишь?

— Я посмотрел, что ты делаешь. Я не могу тебя научить, извини. Это слишком по-человечески для меня. Если я буду тебя учить, то только собью тебе чутье. Выйдет еще хуже.

— Только вряд ли там сильно хуже, ибо хуже уже куда же, — процитировала раздосадованная Анна. Собственный промах ее поверг в полное уныние. Недавняя самоуверенная глупость раздражала.

— Не огорчайся, — похлопал ее по руке Флейтист. — Просто будь повнимательнее. Ну что, пойдем обратно?

— Ничего полезного мы не узнали, никакого безопасного места не нашли, — Анна вздохнула. — Отрицательный результат, конечно, тоже результат…

— Зато обнаружили опасную ловушку, проверили наше восприятие и избежали последствий. Вполне достаточно для первой вылазки.

Анна не хотела возвращаться обратно. Еще не прошла обида на мелкое хамство Вадима. После недавнего полного взаимопонимания такие фокусы были особо неприятны. Что она такого сделала? Собралась выйти вместе с Флейтистом на разведку — и все тут. Даже самому тупому ежу понятно, что ревновать тут резона нет. Уж кто-то, а Флейтист в соперники не годился. Счастливо женатый мужчина, не позволяющий себе ничего лишнего. Или дело было в том, что Вадима не взяли вместо Анны? Но ведь Софья же понятно все объяснила — двое мужчин остаются охранять основное убежище. В любом случае — не повод так вот реагировать на ласковое прикосновение.

— Если вы будете ссориться, я буду вынужден принимать меры, — предупредил Флейтист, от которого трудно было скрыть досаду и нежелание идти назад. — Мы не в той ситуации, когда можно позволить себе конфликты внутри команды.

— Я понимаю, — кивнула Анна. — С моей стороны проблем не будет.

Флейтист смерил ее взглядом, от которого Анну пробрала дрожь. Глаза у него были — два колодца в бездну. И сейчас оттуда веяло ледяным холодом. «Вот и доболталась до выволочки. Еще бы понять, в чем дело», — подумала Анна. Но командир — именно так его воспринимала Анна — не стал заставлять гадать и мучиться от непонимания.

— Не делай вид, что ты — ангел, и в любом конфликте виноват твой спутник. С ним я разберусь отдельно, с тобой — отдельно.

— Да что я такого сделала-то?! — возмутилась Анна.

— Как минимум, ты могла бы быть помягче. Я не думаю, что если ты будешь вежливее и внимательнее со своим мужчиной, у тебя сломается язык.

— Что за домострой? — совет Анну окончательно доконал. Только еще патриархального духа для полного счастья и не хватало. «Милый, можно я отойду от тебя на три метра? А можно я попробую подумать головой? Нельзя? Хорошо, как скажешь, дорогой…».

— Вопросов больше не имею, — улыбнулся Флейтист. — Пойдем, нас ждут.

По дороге Анна уныло размышляла о том, что счастья в жизни нет. А если и есть — то сугубо временное и эпизодическое. И даже если кажется, что кто-то понимает тебя с полуслова, то не значит — примет. Или не обидит ненароком, даже зная, что именно и почему тебя задевает. Все эти размышления хорошо соответствовали пейзажу. Или пейзаж — размышлениям. Самой точной характеристикой этого места было библейское «Земля же была безвидна и пуста». И наводила безвидность только на самые мрачные идеи о себе и жизни.

Вадим же моментально развеял все ее уныние — обнял, прижал к себе, прошептал на ухо «извини!». Все было вновь хорошо, лучше не придумаешь. И даже туманные поля вокруг не казались уже отвратительными. Да, картинка та еще — но ведь настоящее приключение, и в хорошей компании. Флейтисту Анна доверяла куда больше, чем Серебряному. Может быть, потому, что ради жены-человека он не побоялся бросить все, что имел.

Жизнь явственно налаживалась. Правда, очень сильно хотелось есть.

Эту нехитрую мысль моментально озвучила Софья.

— Воды нет, еды нет. Попали, так попали… А есть, между прочим, хочется.

— От тебя ли это слышу, мадрихат, — ласково потрепал ее по волосам Флейтист.

— А то ж, дорогой, кто, если не я, позаботится о таких важных вещах? Боец должен быть сыт, одет, обут, — тут Софья с легким презрением покосилась на свою обувь и ноги остальных. — У нас же получается как-то все удивительно наоборот.

— Я сомневаюсь, что здесь вообще найдется вода или пища, — подал голос из салона Серебряный. — Я бы удивился.

— И опять промахнулся, — показала ему язык Анна. — Здесь есть, во-первых, чьи-то кости. А во-вторых те, кто эти кости глодал.

— И ты уверена, что это съедобно? Я бы не стал ручаться, что они пригодны в пищу.

— Это как это? — опешила Анна.

— Очень просто. Я в пищу не гожусь. И Флейтист тоже. Почему здесь обязаны водиться, как это у вас называется… белковые формы жизни?

— А ты, значит, небелковая?

— Угадала.

— Ладно, пожарим — разберемся, — посмеялась Софья. — Давайте разбираться, что делаем дальше.

— Пожалуй, стоит попытаться еще раз прогуляться по окрестностям. Уже в другом направлении. Но — только так, чтобы видеть оставшихся, — предложил Флейтист.

— Только вокруг ничего нет. Мы уже гуляли в радиусе метров ста, — сказал Вадим. — Пусто. А машина ехать не может.

— Значит, отойдем чуть дальше, но все вместе. За вычетом Одноглазого и Господина Посланника. На всякий случай возьмем с собой вещи.

— Нехорошо как-то, — поежилась Анна. — Получится, мы их бросили.

— Поверь мне, милая, им опасность грозит в последнюю очередь, — сказала Софья. — Сидеть здесь и ждать милостыни от природы — толку не будет…

Анна не стала спорить. От избытка новой информации голова шла кругом. И два удара по ней в течение двух часов тоже не способствовали боевому духу. Ей уже было почти все равно — кто, в каком составе, куда. Казалось, что она — самый глупый и бесполезный член команды. Все куда-то собирались, хотели идти, разведывать — а Анна вдруг выдохлась и мечтала только забраться на сиденье и поспать. Но она не решалась остаться в одиночестве. Общество Господина Посланника не казалось достаточно надежной защитой. Ну что ж — было решено идти, значит, нужно идти. Усталость не мешала понять, что сейчас индивидуализму и капризам не место.

На сборы ушло минут двадцать — пока все наболтались о результатах разведки, пока Вадим проверил многострадальную гитару и убедился, что с ней ничего не случилось, пока Софья заставила Анну перешнуровать кроссовки… Потом хором объясняли Одноглазому, что с ним едва ли что-то случится, причем из объяснений Флейтиста и Софьи девушка ничего не поняла, но на всякий случай погладила маршрутку по обшарпанному боку. Одноглазый протестовал — поскуливал, трясся и так вопил клаксоном, что звук еще надолго задержался у Анны в ушах. А вот кот реагировал вполне одобрительно. Ему туман, который и людям-то был по пояс, сильно не нравился, и бродить в нем Господин Посланник не хотел. На предложение нести его на плече он отреагировал нецензурным шипением.

— Ишь, как выражается-то смачно, — посмеялась Софья. — Оратор хвостатый…

Наконец компания собралась и пошла. Направление было выбрано Флейтистом — он предложил идти в сторону капища. Аргумент был прост — если в той стороне есть хоть что-то, то, может быть, есть и еще что-нибудь. Собственно, большой разницы в том, куда именно идти по туманной стране, не было. На вид любое направление казалось одинаково бесперспективным. И в плане надежды отыскать что-нибудь, и в плане соблюдения законов перспективы. Горизонт по-прежнему казался таким близким, что — рукой дотянуться можно, а оставленный позади Одноглазый уже через сотню шагов был едва различим.

Еще один шаг — скольжение с осторожным нащупыванием ступней почвы, скрытой туманом, и вдруг все кончилось. Анна даже споткнулась от изумления. Мгновение назад на уровне пояса начиналась совершенно непрозрачная взвесь — а теперь была земля, и никакого тумана. Растрескавшаяся красноватая глина, совершенно сухая и безжизненная.

Все дружно обернулись назад. Результат был вполне предсказуем — силуэта Одноглазого видно не было. Только бескрайняя красная равнина до самого горизонта, вдруг отдалившегося на многие сотни километров.

— Ну вот, я так и знала, — грустно сказала Анна. — С ними что-то случилось.

— Скорее всего, они вернулись в наш мир. По крайней мере, ничего плохого не произошло, я в этом уверен, — возразил Флейтист.

— Это почему?

— Я прислушивался к ним. Не было ничего — ни испуга, ни удивления.

— Так может и нам стоило там посидеть? — спросил Вадим.

— Едва ли нам бы это помогло. Я думаю, что сюда мы попали не случайно, и нас бы не выпустили просто так.

— Многообещающе, — мрачно хмыкнул Вадим.

Анна покрепче взяла его под руку, погладила по запястью. Спутник явно пребывал в унынии, и понять его было легко. Он не просил никаких приключений, устал, был голоден и дважды получил по голове. Впрочем, как и все остальные. Но это уж был вопрос темперамента — и возраста, пожалуй. Анне несложно было понять, что и сама она лет через десять станет куда более тяжелой на подъем. А слова «мое дело» всегда казались ей более привлекательными, чем слово «приключение». Вадиму явно было чем заняться в Москве. Да и Анне хотелось, чтобы их просто оставили в покое. Вдвоем, без посторонних. Чтобы наговориться вдоволь, выспаться в обнимку, узнать друг друга получше.

Где-то внутри собиралась упругая энергия — последняя, из глубоких резервов организма, — и ее Анна собиралась пустить на самое важное для себя дело: снести все препятствия и оказаться дома. Хотя с другой стороны ей было самую чуточку, капельку обидно, что Вадим столь явно и однозначно против приключений и развлечений. Можно подумать, что ему примерно раз в неделю удается попасть туда, где ни разу не ступала нога ни человека, ни полуночника! Девушка прикусила губу изнутри, постаралась скрыть досаду. Ну, ничего, как-нибудь… все решится и определится. Если Вадим хочет домой — значит, домой. Только, наверное, никого здесь это не интересует…

Далеко впереди виднелась полоска зелени. Отсюда было не различить, что это — лес или луг. Яркий, сочный зеленый цвет. На фоне серого неба, неотличимого от недавнего тумана, это смотрелось особенно привлекательно.

— Где зелень, там и вода, — сказала Софья. — Туда и пойдем.

Шли несколько часов подряд — Анна тихо радовалась, что нет жары. На небе не было солнца, и поджарить путников было некому. Для неприятного ощущения в горле хватало мелкой горькой пыли, поднимавшейся на каждом шагу, и очень сухого воздуха. От него хотелось кашлять, и уже через час процессия превратилась в «парад чахоточных», как высказалась Софья.

После привала оказалось, что идти совсем близко. Только подняться на вершину холма, поросшего редким сосновым лесом. Деревья подпирали ветвями низкий небосвод, на гладких стройных стволах блестели янтарные потеки смолы. Пахло сказочно — нагретой хвоей, теплым песком, смолой и свежей зеленью. По сравнению с недавним бесцветием холм казался оазисом радости. Низкий подлесок состоял в основном из молодых, едва по пояс, кустиков малины. Обычный среднерусский пейзаж, тем более странный, что в километре от него была самая настоящая полупустыня. Не хватало только, чтобы в пяти километрах отсюда оказался альпийский пейзаж. Тоже, впрочем, забавно — девушка подумала, что никогда не видела живых эдельвейсов, только читала о них в книгах. Веселиться — так по полной: даешь горы, пустыни, полярные льды и степи на расстоянии трех шагов друг от друга!

Анна прислушалась и принюхалась. Пахло водой — очень холодной, свежей. И журчание подсказывало, что обоняние не врет. Где-то неподалеку был родник. Вскоре он нашелся — почти на самой вершине холма, в промоине между корнями сосны. Упругая струйка ледяной воды била почти на метр вверх, образуя фонтанчик, а потом стекала вниз по пестрым окатышам.

Сосновый бор был удивительно тих — ни пения птиц, ни шебуршания мелких лесных обитателей. Только неподвижно застывшие гигантские сосны, молчаливое трепетание листвы в малиннике. И — полная иллюзия, что сквозь серый туман небосвода пробивается солнце. Казалось — вот оно: блики на смоле, тепло на коже, танец пылинок в лучах. Но как Анна не задирала голову, вверху была лишь асфальтовая хмарь.

В три пластиковые бутылки, найденные в салоне Одноглазого, набрали воды из ручейка.

— Шесть литров, — сказала Софья. — На пятерых — на суточный переход. И литр на случай, если придется вернуться. Зато вопрос пищи обретает свою актуальность в полный, так сказать, рост.

Анна вспомнила про свой рюкзак, пошарила в нем, потом выложила то содержимое, которое сочла пригодным для общего использования. Две пачки крекеров, литровый пакет апельсинового сока, начатую пачку сигарет «Муратти» и упаковку черносмородинового «Холлса».

— Леденцы убери пока, — сказала Софья. — И сок тоже. А вот за сигареты спасибо.

Женщина достала из кармана джинсов зажигалку, вытащила одну сигарету и с наслаждением закурила. К удивлению Анны, то же самое сделал и Флейтист. Сидя на земле у ручья, они медленно вдыхали дым. Серебряный скорчил брезгливую физиономию и пересел на противоположную сторону, рядом с Анной.

— Ты куришь? — удивленно спросил Вадим.

— Нет, но ношу на всякий случай. Вот видишь, пригодилось.

— Случай бывает всякий, — улыбнулась Софья. — Да уж, пригодилось.

— Слушайте, а вам не кажется, что вообще нет смысла куда-то идти? — поинтересовался после паузы Вадим. — Какая разница, где мы будем находиться?

— Практически никакой, — пожал плечами Флейтист. — За вычетом того, что нам нужно есть, пить, ночевать там, где есть дрова или крыша над головой.

— Вы же небелковые формы жизни? — ехидно спросила Анна. — Зачем вам есть?

— Серебряный пошутил.

— То есть? — повернулась девушка к владетелю, но тот только усмехнулся, показав ряд мелких острых зубов.

— Он имел в виду, что использовать нас с ним в пищу действительно нельзя, но по несколько иным причинам. Дело не в белке, дело в его составе. Мы оба можем не есть и не пить довольно долго, дольше, чем вы. Но и нам это нужно. А вам — тем более.

— Думаете, дальше мы найдем пищу? — спросил Вадим.

— Думаю, что здесь мы ее точно не найдем, — закончил явно беспредметный с его точки зрения разговор Флейтист.

— Ну, хорошо, а увидим какого-нибудь зайца — как мы его поймаем? Руками? — продолжила Анна.

— Нет, не руками. Увидим зайца — увидишь, как поймаем, — Флейтист улыбнулся и подмигнул. — Был бы заяц.

Никаких зайцев по дороге они не встретили — как и прочей другой живности. Анна была уже согласна и на ворону гриль, да вот только в небе не обнаруживалось ни одной самой завалящей вороны. Идти вдоль ручья было легко и удобно. Они не слишком торопились, а потому путь превратился в прогулку. Увы, неясно было, когда и как закончится эта прогулка. Местность теперь больше всего напоминала южнорусскую лесостепь, с ее перелесками и широкими лугами. Кое-где приходилось прокладывать себе дорогу через густые заросли жесткой сочной травы. Спутник-ручеек постепенно превратился в небольшую речку глубиной по колено, а потом и в более солидное водное препятствие. По берегам появились заросли ивняка и осоки.

Травоцвет пах так, словно этого мира никогда не касалась хозяйственная рука человека. Только тонкий пьянящий аромат пыльцы, травяного сока и чуть влажной земли — ни дизельного топлива, ни удобрений, ничего лишнего. Мокрый песок, медленно высыхающие камни, на которые попали водяные брызги, чистая вода и травы, травы до горизонта.

— Мне здесь нравится, — сказала Анна скорее себе самой, чем кому-то. Она сорвала травинку и грызла ее, слизывая с губ сладковатый сок.

— Выглядит хорошо, — ответил оказавшийся рядом Гьял-лиэ. — Никогда не думал, что Безвременье может оказаться схожим с древностью нашего мира.

— Почему — древностью?

— Когда ваш народ только-только учился пахать и сеять, в будущей Британии было много таких земель.

— А ты уже тогда родился? — заинтересовалась Анна. Серебряный ее, конечно, достал до крайности — но послушать его было полезно. Живой обитатель сказок, как-никак.

— Нет, но еще успел увидеть земли, где никогда не было людей.

— Лучше было, наверное?

— Нет, — Серебряный махнул гривой, категорически отказываясь от такого предположения. — Слишком пусто было. И мы не живем там, где нет людей.

— Интересненько, — Анна в азарте даже бесцеремонно цапнула его под локоть. Если уж Серебряный был в настроении поболтать, то нужно было пользоваться возможностью. — Так кто появился сначала, вы или мы?

— Я не знаю, — признался Гьял-лиэ, потом сорвал новую травинку с толстым сочным кончиком, всучил ее Анне. — И никто точно не знает. Может быть, и одновременно. Знаю только одно — лишь немногие из нас живут там, где нет людей. Нет людей — нет их легенд, а, значит, нет и возможности существовать…

— Вот, значит, как. Вы питаетесь нашей верой?

— В каком-то роде именно так. И верой, и страхом, и вниманием, и даже упрямством, с которым вы отказываете нам в праве на существование…

— Такие взаправдашние боги?

— Нет, — владетель резко качнул головой, демонстративно отказываясь от подобных инсинуаций. — Назваться можем мы кем угодно — богами, демонами, прародителями или духами. Однако же суть в том, что мы лишь те, кто живет рядом с вами в неразрывной связи…

— Паразиты, — улыбнулась Анна. — Нахлебники. Выдумки ходячие. А понтов-то, понтов…

Серебряный извернулся и дернул девушку за «хвост», она сперва опешила, а потом хорошенько толкнула его в плечо. Ловкий фэйри не упал, но, чтобы удержаться на ногах, сделал пару шагов влево, поскользнулся на камне, побалансировал немного на одной ноге, а потом запрыгнул обратно. Вадим удивленно обернулся, остановился, посмотрел на обоих.

— Мы просто развлекаемся, — успокоила его Анна. — Он меня за волосы дернул…

— А, ну-ну, — пожал плечами Вадим и пошел вперед.

— Мы не паразиты, — вновь предложил Анне руку Гьял-лиэ. — И не нахлебники. Мы — союзники, и равно зависим друг от друга. Мы не только питаемся вашей верой в необычное, но и поддерживаем ее. И стоим между вами и Безвременьем.

— Что, между нами и этими полянками? — рассмеялась Анна.

— Эти полянки — одна из иллюзий. Более приятная взгляду, чем прежние, но такая же фальшивая. Безвременье бесформенно. И стремится лишить формы все, с чем соприкасается.

— Ясно, — кивнула Анна, потом пошла вперед, к Вадиму.

Через некоторое время Серебряный обогнал их и пошел вперед. Девушка осталась почти наедине с Вадимом — они отстали от прочих шагов на двадцать. В зарослях травы то появлялась, то исчезала светло-пепельная шевелюра Гьял-лиэ, но все равно казалось, что вокруг никого нет. Трава становилась все выше. Под ногами порой хлюпала вода, но не так, чтобы промочить кроссовки. Кое-где приходилось перепрыгивать через ручьи или переходить по камням мелкие речушки, вливавшиеся в основную, уже ставшую широкой и полноводной. Создавалось впечатление, что они прошли несколько сотен километров по равнине. Ноги же подсказывали Анне, что пройдено километров семь-восемь. Пионерский поход, не более того.

— Он говорит, это все иллюзия, — после долгого молчания сказала Анна. — Серебряный, в смысле. А ты как думаешь?

Вадим тяжело вздохнул, потом сорвал пучок травы. Размял ее в ладони, понюхал, слизнул с ладони сок.

— Видишь? — спросил он. — Все выглядит достоверным. Если это иллюзия, то как отличить ее от реальности? Ты можешь? Я — нет…

Глаза у него на свету были почти бесцветные, прозрачно-серые, с заметными красными прожилками на белках. Темные круги под веками, проступившие на лице скулы. Пшеничные волосы наполовину выбились из «хвоста» и падали на плечи. Оказалось — нос и щеки у него слегка конопатые, как у самой Анны. Экзотическое для Москвы лицо — вроде бы и обычный цвет волос и глаз, но уж больно нетипичные черты. Что-то очень редкое, и даже не угадаешь, какое именно — европейское, или, напротив, северное. Странный разрез глаз, очень четкий рисунок полноватых губ. Что-то общее с Флейтистом и Гьял-лиэ. Анна вспомнила свое отражение в зеркале. То же самое. Многие знакомые удивлялись, что она — коренная москвичка. Называли ее и латышкой, и финкой. Но, как знала Анна, большая часть предков была родом из Москвы или самых ближних окрестностей.

— Устал? — сочувственно спросила девушка.

— Голова болит, — поморщился Вадим. — Две ссадины на затылке.

— У меня тоже…

— Вляпались невесть во что. Нужно было от площади пешком идти…

— Да уж, точно. Ну, что теперь об этом думать…

— А о чем еще думать? О том, что нас ждут великие дела? — фыркнул Вадим.

— Нас ждет великая задница, — мрачно ответила Анна. — Ты вот на земле спать умеешь? Я — нет. А придется.

Вадим покивал, потом остановился, притянул Анну к себе. Ладони скользнули под куртку, пробежались по спине. Анна прижалась к нему всем телом, обхватила за шею. Губы, еще хранившие привкус сока, встретились с ее губами. Сколько Вадим и Анна так стояли, не в силах оторваться друг от друга, Анна не знала. Долго, наверное. Было слишком хорошо, чтобы думать о времени.

— А я таки думаю, куда они подевались? — с наигранным акцентом сказала Софья, которую никто даже и не заметил, пока она не подошла вплотную. — Что ли вокруг той поляны, что мы нашли для отдыха, мало уютных кустов?

— Несколько бестактно с вашей стороны, — опять встал в позу Вадим.

Анна тихо вздохнула. При всем ее восхищении своим драгоценным, наконец-то найденным любимым и единственным мужчиной всей жизни — иногда он палку перегибал. И шутки воспринимал через два раза на третий, что не могло не огорчать — Анна сама любила поехидничать над всеми подряд. Перспектива по двадцать раз на дню прикусывать язык, чтобы тебя не окатили ледяным потоком презрительного недовольства, не прельщала.

А вот Софье море было по колено, и Вадимовы гримасы ее нисколько не задевали, не раздражали и, судя по наблюдениям Анны, только искренне радовали, как проделки несмышленого малыша.

— Ой, прости, красавчик, юмор у меня грубый, казарменный. Только это таки не повод заставлять себя искать.

— Да что с нами еще может случиться, о господи?! — возопил, всплескивая руками, Вадим. — Раньше надо было волноваться, а не теперь. Завезли невесть куда, и теперь начали заботиться. Самое время…

— Вадим, красивый мой, разве ж мы знали? Знали бы — ни за что бы не повезли, веришь, нет? — продолжала радоваться Софья. — Честно-честно, ни за что с собой не взяли бы. Зачем мне на такой природе такие сердитые мальчики?

— Я не мальчик…

— Ой, неужто девочка? Ладно, мальчики и девочки, шагом марш на полянку.

Анна потащила Вадима за руку. Место для стоянки оказалось минутах в пятнадцати по ходу. Здесь действительно было уютно — край высокого берега, отгороженный от луга густой порослью ивы. Все те же ивы, но уже высокие, образовывали купол, склоняясь до самой воды. До воды рукой подать, но земля на пятачке примерно пять на пять метров — сухая и теплая. Пока Вадим с Анной задержались, кто-то уже собрал хворост и развел небольшой костер.

— Мне все равно, кому из вас пришло в голову задержаться, и почему, — поднялся навстречу Вадиму Флейтист. — Я надеюсь, это был первый и последний прецедент.

Анна кивнула, Вадим, насупившись, промолчал.

— Ты хотела видеть, как можно добыть пищу без снастей? Пойдем, — позвал Флейтист Анну.

Они спустились с обрыва, встали на узенькой полоске песка у самой воды. Наверное, здесь был омут — вода почти не шевелилась и казалась непрозрачной. Глубину угадать не получалось. Тонкий слой ряски не шевелился. Анна посмотрела вперед — река уже была шириной метров тридцать или сорок. Рябь посредине выдавала быстрое течение. У противоположного берега вертелась воронка водоворота.

— Смотри, не сорвись, — предупредил Флейтист. — Распугаешь всю рыбу…

Девушка ухватилась за толстые стебли камыша, замерла. Флейтист присел на корточки, поднес ладонь к воде. Несколько минут ничего не происходило. Только сверху доносились голоса и смех Софьи. Потом поверхность воды пошла пузырями и кругами, еще через мгновение Флейтист выхватил из нее здоровенную, в локоть длиной, рыбину. Не отрывая взгляда от воды протянул ее Анне.

— Сорви стебель и нанижи, — подсказал он, почувствовав замешательство девушки. — Я поймаю на каждого по две.

Справиться с верткой рыбиной было непросто. Анна не сразу догадалась, что толстую камышинку нужно продевать через жабры. Серебристая рыба с темной спинкой и рыжим крапом по бокам билась изо всех сил. Чешуи у нее почти не было, и от этого рыба казалась вдвойне скользкой.

Потом дело пошло легче. Флейтист вытаскивал рыб одну за другой, отдавал Анне и подманивал следующую. Как именно он это делал, Анна не поняла, но рыбины появлялись из воды, словно по мановению руки. Полуночник проводил рукой над водной гладью, и рыбы выпрыгивали, тогда Флейтист одним коротким движением хватал их сразу за жабрами. Наконец, набрался целый кукан — у Анны даже заломило руки, улов уже тянул килограмм на пять. Откуда в одном месте столько рыбы, Анна понять не могла. Как-то это не соответствовало ее представлениям о рыбалке.

— Все, хватит, — Флейтист поднялся и забрал у девушки импровизированный кукан. — Больше мы не съедим.

— А как мы ее будем готовить?

— Увидишь, — улыбнулся Флейтист.

Наверху он почти затушил костер, потом при помощи ножа и палки выкопал прямоугольную ямку глубиной примерно в ладонь. Уложил рыбины рядами, вплотную друг к другу. Аккуратно присыпал рыбу землей и песком, похлопал руками, засыпал все это углями. После этого из нового хвороста развел небольшой новый костерчик.

— Скоро будет готово.

Пока рыба готовилась, Флейтист отправил Вадима и Серебряного рубить ивняк, и не оставил их в покое, пока не набралась целая охапка. Потом сверху на нее был настелен камыш, а верхним слоем — трава. Софья настругала колышков и вбила по краям, чтобы конструкция не рассыпалась. Когда она закончила, Флейтист принялся откапывать рыбу. Анна поначалу опасалась, что ничего съедобного по такому рецепту не получится, но когда она уложила на охапку тростника перед собой горячую рыбину и отколупала прутом черную обугленную шкурку, запахло так, что Анна едва не подавилась слюной.

Нежное бледно-розовое мясо было очень мягким и таяло во рту. Девушка сама не заметила, как обглодала рыбу, оставив только хвост, хребет и голову. После этого Флейтист выдал ей следующую. Тут уж Анна ела медленно, старательно пережевывая каждый кусок. Странное дело — рыба казалась нормально посоленной, хотя Анна точно видела, что полуночник с ней не делал ровным счетом ничего — только уложил под угли. Доев, она обнаружила, что здорово изляпалась. Руки были в песке и золе, подбородок и майка на груди — в соке. Все-таки у походного образа жизни были и свои недостатки. Например, отсутствие тарелок, вилок и ножей — то есть, ножи-то, конечно, были, числом две штуки. У Флейтиста — многофункциональный складной, у Серебряного — узкий стилет. Но Анне их никто не предложил, приходилось есть палочками, почти по-китайски.

Битком набитый желудок требовал уложить тело в горизонтальное положение. Анна заползла на лежбище, прикрыла голову курткой и задремала. Вадим устроился рядом, просунул руку девушке под голову, положил руку на плечо и моментально отрубился. Слушая его глубокое размеренное дыхание, Анна и сама заснула, хотя лежать было не слишком удобно. Ветки кололи бок и неприятно впивались в ребра. Ее долго никто не беспокоил. Сквозь сон девушка слышала, как у костра переговариваются Флейтист и Софья, как Серебряный куда-то уходит, потом возвращается, говорит — слишком тихо, чтобы разобрать слова. Потом и Софья тоже улеглась подремать, разместилась перед Анной, спиной к ней, так что через полчаса девушке стало отчаянно жарко, и она открыла глаза.

Пока Анна спала, опустились плотные сумерки. Небо потемнело до темно-лилового цвета, и теперь все было окрашено в этот оттенок. Особенно колоритно смотрелся Серебряный, расписанный теперь всеми оттенками сирени и фиалки. Металлический блеск кожи не шел ему на пользу: казалось, что вместо лица у него — гладкая маска робота. Владетель, уныло ссутулив плечи, сидел у костра и ковырял прутом угли. Девушка осторожно сползла со спального места, стараясь не разбудить ни Вадима, ни Софью. Флейтист то ли спал, то ли просто тихо лежал с самого края. Анна уселась напротив Серебряного, уставилась на угли. Как-то не вовремя она заснула. Впереди была ночь, никто никуда не шел — а спать уже не хотелось.

Анна терпеть не могла спать, если было жарко, хоть на пару градусов выше ее персональной нормы. Теперь голова звенела еще больше, чем раньше, вдобавок еще и мутило. На землю ложиться не хотелось. Так она и сидела, сражаясь с тошнотой и жаждой, и не сразу сообразила, что можно спуститься к воде и умыться. Захотелось пройтись немного босиком. Ботинки, конечно, были удобными — но не сутки же подряд их таскать…

Она была уверена, что прекрасно видит в сумерках, тем не менее свалилась, едва сделав три шага: корень подвернулся под ногу. Всплеск руками — но трава, за которую ухватились пальцы, не выдержала, и Анна свалилась в воду. Плавать она умела, только вода оказалась неправильной — слишком податливой.

Девушка задержала дыхание, притянула колени к подбородку — теперь вода просто обязана была вытолкнуть ее наверх. Ничего подобного — Анна уходила все дальше вниз, и дна не предвиделось. Тогда она начала бить руками, пытаясь вынырнуть, но вода проскальзывала между пальцами, словно какой-то газ. Вот только дышать им не получалось, после первого же глотка Анна в этом убедилась.

Потом рядом возникло нечто темное, схватило ее за волосы и потащило наверх. Анна пыталась подгребать, но толку не было. За «хвост» ее выволокли на берег, поставили на колени у кромки воды. История повторялась — опять ее спасали, опять она лезла, куда не положено. На этот раз спасителем был Гьял-лиэ. Кашляя, фыркая и выплевывая воду, Анна созерцала отделанные металлом носы его «казаков». С штанов владетеля ручьями лилась вода.

— Тихо, — сказал Серебряный. — Постарайся кашлять потише, тогда, может быть, тебя не услышат.

— Х-хто? — спросила Анна, поднимаясь на ноги.

— Они, — Серебряный показал вверх, туда, где располагался лагерь. — Если успеешь высохнуть, я не буду рассказывать о твоих купаниях в сей тихой заводи.

— Спасибо, — кивнула девушка. — Боюсь, меня не одобрят.

— Ты совершенно права, — слегка поклонился владетель. — Меня тоже. Я же не должен был отпускать тебя.

— Спасибо, — уже наверху сказала Анна. — Как ты меня вытащил?

— Магия, — улыбнулся Серебряный. Склонившись над костром, он сушил волосы. Куртку и майку он приспособил на рогатину для просушки. Действие мази давно прошло, теперь Анна опять видела владетеля как почти человека.

— Тебя не слишком смутит, если я сниму штаны? — церемонно поинтересовался Гьял-лиэ.

— А если я? — хихикнула в ответ Анна.

— Пожалуй, что нет, — после некоторого раздумья сказал владетель.

Анну разобрал смех, она старательно зажимала себе рот, стараясь не заржать во весь голос. Серебряный был в своем репертуаре — то почти нормальный, то на полном серьезе выдающий из себя совершенно комичные реплики. Похоже, разницы он не видел. Девушка стащила майку и джинсы, оставшись в одних трусиках. Владетель же был представлен в натуральном, так сказать, виде. Анна с испугом подумала, что мог бы сказать Вадим, проснись он сейчас. Но вся тройка попутчиков спала сладким сном.

Анатомия Гьял-лиэ принципиально от человеческой не отличалась — на первый взгляд. Длинноватые для такого торса руки и ноги, узкие, хотя и красиво развернутые, плечи. Никакой растительности на теле. Явно иначе сконструированная грудная клетка — без проступающих контуров ребер. Отсутствие типичного для людей мышечного рисунка — даже при движениях под кожей не обозначались ни бицепсы, ни икроножные мышцы. Но чтобы заметить все это, нужно было хорошо знать, как устроены люди. Анна знала — увлекалась когда-то массажем, читала пособия, пыталась что-то зарисовывать. Других же Серебряный мог бы и обмануть.

Две мокрые фигуры зябко жались к костру. Огня не хватало, чтобы высохнуть быстро, и приходилось поворачиваться то боками, то спиной. Периодически они сталкивались руками или коленями, улыбались и чуть отодвигались друг от друга. Наконец, Анна довела майку до состояния «досохнет на мне» и натянула ее, чуть смущенно глядя на компаньона. Обычно она не стеснялась наготы и спокойно загорала на нудистских пляжах, если было такое желание, но общество Серебряного не казалось ей подходящим для невольного стриптиза. Что-то непонятное, не слишком приятное было во взглядах, которые она чувствовала спиной. Когда они встречались глазами, владетель был совершенно равнодушен и держался в рамках приличия, но стоило отвернуться, как по коже проходился невидимый жаркий луч.

— Типа искупались, — улыбнулась Анна.

Владетель кивнул, потом в очередной раз взлохматил волосы.

— Знаешь, я и вправду не знал, что все окончится именно так. Флейтист не понимает, почему я столь строго придерживаюсь правил. Но наши законы запрещают любые игры с Безвременьем. Мы можем воевать за владения, плести интриги и делать многое… только не это. И наши войны всегда происходят по строгому кодексу.

— Это, конечно, утешает, — пожала плечами девушка. — Что у вас все так здорово и правильно… Мне не легче, веришь, нет?

— Я никогда не посмел бы призвать Безвременье. Даже желая погубить Флейтиста, — Анне резанул ухо пафосный выбор слов, но это вообще было отличительной чертой Серебряного. Чем больше он волновался, тем сильнее сбивался на язык романов девятнадцатого века.

— Мы тоже очень рады, — издевательски сказала Анна. — Я тебе верю, успокойся. Если бы ты еще знал, как отсюда выбраться…

— Увы, — развел руками Серебряный.

— Тогда надень штаны, они высохли уже, — сердито показала рукой на рогатину Анна. — Потом разбуди кого-нибудь и ложись спать. Большое тебе спасибо, что ты меня вытащил, и все такое, но… Достал. Ясно тебе?

Серебряный странно улыбнулся, сверкнул глазами и покорно отправился в указанном направлении. Разбудил он не Вадима, как Анна надеялась, а Флейтиста. Пока тот поднимался и растирал плечи, девушка размышляла о преимуществах феодальных войн в сравнении с попаданием в Безвременье. Преимущество было налицо: на феодальные войны Полуночи можно было плюнуть и не участвовать в них. А тут вот не получалось. Плюнуть, конечно, было можно. Хоть себе под ноги, хоть с бережка в реку. Не участвовать — увы, никак.

ГЛАВА 5. ЧЕРНОЕ И БЕЛОЕ НЕ ВЫБИРАТЬ…

Вадима никто не будил, и проснулся он сам, когда окончательно замерз. Оказалось — уже утро, рассвет. Правда, никакого солнца не было — его восход заменяло усиление свечения неба. Сейчас оно было раскрашено в яркие розовые и желтые тона. Вадим полюбовался на мраморное, абрикосовое в красных, лиловых и белых прожилках небо, потом начал проводить ревизию частей тела.

Ноги замерзли — летние кроссовки, надетые на тонкий носок плохо годились для ночлега на природе. Шея и плечи занемели и затекли до той степени, когда уже кажется, что между лопатками нет ничего. От избытка свежего воздуха голова слегка кружилась. Глаза чесались от дыма. В общем, ничего хорошего, кроме плохого, в походном образе жизни Вадим не обнаружил. Палатка, спальный мешок и котелок, чтобы заварить чай, были теми предметами, без которых в чисто поле лучше не соваться.

Вадим поискал взглядом Анну и обнаружил ее у костра. Там же сидели и остальные. Оказывается, все уже проснулись — или вовсе не ложились. Судя по тому, что Флейтист возился с углями и песком, на завтрак вновь ожидалась печеная рыба. Вадим не имел ничего против — сейчас его устроила бы любая горячая пища. И желательно — побольше. Анна оглянулась, почувствовав его взгляд, подошла, села рядом. Теплые руки, пахнущие дымом, пробежались по лицу и волосам.

— Лохматый, — промурлыкала она. — Ты выспался?

— Ну, в общем и целом…

— А я ночью в воду свалилась, только никому не говори. Меня этот, с нормальными ушами, — девушка щекотно хихикнула в самое ухо. — вытащил.

Вадим вздрогнул, поближе притянул к себе Анну. Один из самых больших страхов — собственная беспомощность. Можешь потерять что-то очень дорогое, даже не заметив, не успев отреагировать. Просто спишь или находишься слишком далеко — и вот, все решается за тебя и не в твою пользу. Стоит только расслабиться, утратить контроль над ситуацией, и немедленно все пойдет под откос…

— Зачем ты туда полезла?

— Да умыться хотела… Вообще я хорошо плавать умею, но там вода какая-то неправильная была. Не держит совсем.

— Знаешь что… — Вадим прикусил губу, тщательно выбирая слова. — Давай поосторожнее. Это все-таки не кино.

— Угу, — прошептала Анна. Короткий поцелуй, прикосновение длинных ресниц к щеке. — Давай я тебе плечи разомну?

— Откуда ты знаешь? — удивился Вадим.

Любимая женщина только похлопала глазами — мол, «знаю и все тут», перебралась ему за спину. Твердые сильные пальцы безошибочно находили мышечные блоки, разминали, щипали, гладили и хлопали. Ни одного лишнего или слишком болезненного прикосновения. Быстрые, точные, лаконичные нажатия и поглаживания. Минут через пять Вадим воспрянул духом и начал смотреть на мир куда оптимистичнее, чем раньше. Жизнь была удивительна и отдельными фрагментами даже прекрасна.

В этот момент мир, который не без удовольствия созерцал музыкант, мигнул. В следующую секунду пейзаж здорово изменился. Все тот же обрыв над рекой, склоненные к воде деревья — но по правую руку появились высокие горы с белоснежными шапками снега, река оказалась быстрой и мелкой. Теперь компания сидела в узком горном ущелье. Костер погас. Зато небо приобрело положенный ему голубой цвет, правда, солнце так и не появилось. По-прежнему казалось, что оно есть — иначе откуда на земле тени, но в небе не было ровным счетом ничего. Ни солнечного диска, ни облачка. Только ярко-лазурная бескрайняя даль.

— Офигеть, — сказала за спиной Анна. — Вот это да-а…

— Действительно, — согласился Вадим, ибо своих слов у него не нашлось.

Потом он посмотрел на Флейтиста и насторожился. Предводитель компании смотрел вниз, туда, где простиралось бескрайнее море зелени с серыми барашками скал. Прикрыл глаза от света ладонью, замер в напряженной позе — остановленное тревогой движение. Что-то ему сильно не нравилось. Вадим взглянул туда же, и ему картина понравилась не больше. Далеко, у самого горизонта, шла темная, почти черная полоса. Изредка ее прорезали иссиня-белые всполохи. Словно в луже чернил вспыхивали электрические разряды. Но для грозового фронта туча была слишком плотной, слишком темной. И она надвигалась, медленно, но неумолимо, приближая край горизонта.

— Гроза? — как-то растерянно спросила Софья. Слово прозвучало в тишине, как удар бича.

— Нет, — не отрывая взгляда от тучи, ответил Флейтист. — По крайней мере, не простая гроза. Мы должны успеть подняться.

— Куда? — удивилась Анна.

Гьял-лиэ показал ладонью наверх, в сторону гор. Вадим и Анна одновременно повернулись и уставились в том направлении. Не сразу они разглядели прилепившуюся к скалам небольшую крепость. Стены были сложены из того же камня, что и окрестные скальные породы, и разглядеть их оказалось трудновато. Невысокая, от силы в два человеческих роста стена с зубцами поверх, была увита зеленью. За ней виднелась небольшая башенка с едва заметными прорезями бойниц. Можно было заметить часть подвесного моста.

Вадим прикинул путь — от ущелья вверх вела крутая тропинка, петлявшая между камнями. Кое-где подъемы были очень крутыми и вели через усыпанные мелкой галькой склоны. Несколько часов по скалам — сомнительное удовольствие. Но наползавшая снизу «непростая» гроза пугала куда больше. Казалось, окружающий мир медленно сужался.

Музыканту вдруг перехватило горло — не столько страхом, сколько иррациональным ужасом перед происходящим. «Все это нереально, чей-то кромешный бред, а меня просто не может здесь быть…» — мелькнула заполошная мысль. Вадим отследил траекторию ее полета, классифицировал — страх потери контроля над ситуацией, вздохнул. Потом пожал плечами, возражая самому себе. Что уж такого невероятного произошло? Вполне обычное желание назвать сном то, что не подчиняется твоей воле и не укладывается в рамки здравого смысла.

После этого сеанса самоанализа стало гораздо легче — паника отпустила, убрала от горла ледяные руки. Вадим поднялся, начал шнуровать кроссовки, нашел свой гитарный кофр. На этот раз все собрались быстро, без препирательств и паники. Но Вадиму по-прежнему казалось, что все происходит, словно в замедленной киносъемке.

Кадр — Серебряный забирает у Анны рюкзак с еще вчера набранной в бутылки водой. Длиннопалая узкая ладонь движется в воздухе, кончики пальцев отливают металлом. Кажется, рука просвечивает на солнце — прозрачно-розовая, не назовешь бесплотной, но рядом с пальцами Анны выглядит причудливо, не вполне реально…

Кадр — привстав на обломок скалы, Софья вглядывается в надвигающуюся тучу. Левая нога уверенно стоит на камне, второй женщина балансирует в воздухе, стараясь не свалиться. Наконец равновесие утеряно окончательно, но она не падает, а ловко спрыгивает на землю…

Кадр — Флейтист оглядывает площадку. Широкоскулое бледное лицо с твердым подбородком, узкое лезвие переносицы, точеные ноздри раздуваются, как у хищника. Темные волосы плотно обнимают лоб и виски. Бдительный жесткий взгляд, не оставляющий без внимания ни одной мелочи…

Идти было не так уж легко. Галька и песок проскальзывали под гладкой подошвой кроссовок, на подъемах, к которым приводила тропинка, приходилось выворачивать ступни и подниматься боком. От нехватки воздуха кололо слева под ребрами. Вадим жадно дышал, то на счет, то как попало, но кислорода все равно недоставало. От этого кружилась голова, клонило в сон, и он все время боялся ошибиться и сорваться. Кое-где приходилось подниматься, опираясь на руки, и, поскользнувшись пару раз, Вадим расцарапал себе костяшки пальцев.

Назад он старался не смотреть. Хватало и жесткого «Быстрее, быстрее, не спать!», которым подхлестывала всех Софья. Она шла впереди, пробуя на себе пригодность маршрута. Пару раз заставляла подниматься не крутым кратчайшим путем, а по диагонали или в обход. На самых сложных участках она задерживалась, протягивая руки Вадиму и Анне. Каждый раз, когда мягкая ладонь хрупкой с виду женщины сжимала запястье Вадима, он удивлялся: казалось, что рывок, которым она втаскивала его на очередной уступ, ей не стоил ничего. Движение, неизменная улыбка на губах, какая-нибудь дежурная реплика типа «молодец, хороший мальчик», рука, протянутая Анне.

Серебряному все было нипочем — и подъемы, и рюкзак. С естественной небрежностью горного козла он перескакивал с камня на камень, поднимался под немыслимыми углами по склонам, балансировал на таких карнизах, что у Вадима дух захватывало при виде стройной долговязой фигуры, стоящей на одной ноге над самым обрывом. Балетные па и ловкие прыжки скоро намозолили глаза, и вместо козла горного на ум приходил только обычный козел. Именно им Гьял-лиэ и хотелось обозвать, когда он с пренебрежением поглядывал сверху на то, как карабкаются остальные.

Больше всего, конечно, Вадим волновался за Анну. Все остальные были бесплатным приложением к ней, единственному человеку здесь, который был близок и дорог. Ни немножко утомительная, каждый по-своему, но явно и глубоко замкнутая друг на друга пара Флейтист-Софья, ни «горный козел» Серебряный не были Вадиму хоть сколько-то важны. Но следом за ним шла, лезла и карабкалась по горным склонам его вторая половина, зеркало и отражение. Та, кто встречается раз в жизни; то, что нельзя потерять. И хотя Софья с достойным лучшего применения постоянством рявкала «Сам лезь, сам, не глазей», Вадим все равно не мог не оглядываться. Вплотную за Анной шел Флейтист, и никакая опасность ей не грозила, в ловкости он не уступал Серебряному, но полагаться на него не хотелось.

Чумазая от пыли Анна явно устала до изнеможения. Вадим слышал ее тихую брань, глубокие вздохи, полные раздражения. Но она молчала, упорно двигалась вперед, а после того, как Софья наорала на Вадима, когда он едва не уронил всех троих с крутого склона, перестала брать его руку. Вадим не спорил — да, он сам был виноват. Софья вытаскивала его на уступ, а именно в этот момент ему показалось, что Анна срывается, и он схватил ее за рукав. Тут-то девушка от неожиданности и подвернула ногу на камне, съехала на шаг вниз. В результате, все застыли в неустойчивом равновесии, и Софье пришлось делать слишком сильный рывок. Когда все влезли, она сложилась пополам и начала кашлять, потом разогнулась и обматерила Вадима на двух языках, русском и иврите. Добрая половина брани была непонятна, хотя слово «шлимазл» в переводе не нуждалось.

— Слушаюсь, тетенька сержант, больше не буду, тетенька сержант, — попытался остановить речь Вадим, но тут же ощутил на плече подозрительно тяжелую руку Флейтиста и нехотя извинился.

Флейтист сказал что-то Софье, язык этот был Вадиму незнаком тоже — похоже переговаривались гости в давешнем подвале. Серебряный реплику понял, ответил что-то издевательское, Софья переключилась на него. Пока жители Полуночи и примкнувшие к ним переругивались, Вадим обнял Анну, поцеловал в серый от пыли нос. Девушка ответила тяжелым вздохом, через силу улыбнулась.

Вновь вверх и вниз по тропинке, километры среди песка и зелени, щебня и пыли. Потом переправа через мелкую, всего по колено, речку. Напор воды был — как в пожарном гидранте. Шли, взявшись за руки и удерживая друг друга. В середине, там, где двигались Вадим и Анна, цепь прогибалась. Очередной намек на то, что они здесь — слабое звено. Не привыкшие ни к горам, ни к выживанию на природе с одним ножом в кармане, неумелые. Все эти намеки Вадима раздражали, и порой он ловил себя на желании, чтобы с кем-то из старших товарищей что-нибудь случилось. Не слишком опасное, но уравнивавшее в глазах остальных.

Момента, когда вышли к крепости, Вадим не отследил. Он давно уже не поднимал голову, глядя только на землю перед собой и обтянутые джинсами ноги Софьи, ступал след в след. Когда она резко остановилась, он уже не влетел, как в первый час пути, женщине в спину, а вовремя затормозил и заставил себя посмотреть, в чем причина заминки. Оказалось — пришли. Только тогда музыкант взглянул назад, но не на Анну, а за спину Флейтиста. Черная полоса подступила уже совсем близко.

Зрелище было жутким. Фронт бурлящих черных чернил поднимался до самого неба. Сейчас он уже достиг границы ущелья, с которого начался путь. Белые зигзаги молний ежесекундно вспыхивали в клубящемся мраке, но не было слышно ни грома, ни треска. Не было и ветра, который обычно идет перед грозой. Тишина, нарушаемая лишь хриплым дыханием женщин, палящий небесный свет — и всего километрах в пяти по прямой черная стена. Беззвучность пугала больше всего.

Вадим на мгновение замер, мучительно пытаясь вспомнить, что же ему напоминает эта картина. Смутное, едва уловимое ощущение — как комар пищит над ухом. Ведь где-то когда-то он то ли видел нечто подобное, то ли читал описание. В фильме? В книге? Во сне, в конце концов?! Дежа вю, последствия усталости, решил он наконец — но ничему объяснение не помогло, неприятное чувство осталось, скреблось в груди, словно он нес под курткой котенка.

Серебряный прыгнул на край моста. Вадим уже не удивился, хотя Гьял-лиэ мог бы побить мировые рекорды по прыжкам в длину и высоту одновременно. Выглядело красиво — черная кожаная плеть метнулась с края рва на подвесной мост. Стремительное легкое движение. Даже сквозь усталость, сквозь пот, заливавший глаза, музыкант мог оценить изящество. Потом владетель сбежал вниз, скрылся в полуоткрытых воротах. Громкий скрип и скрежет — нехотя, рывками, мост начал спускаться. Опустить его до конца Серебряный не удосужился, или блок заело, но остался промежуток метра в полтора. Флейтист запрыгнул первым. Вадим невольно сравнил обоих полуночников между собой и удивился отчетливой разнице. Гьял-лиэ был легким, резким и гибким, как пружина или кнут, Флейтист тяжелее, основательнее, экономнее в движениях. Но результат был тем же — точное попадание в выбранную цель.

Потом Вадима втащили за плечи, и уже вдвоем они помогли подняться женщинам. Подтаскивая Анну, Вадим обнаружил, что весят они примерно одинаково. Оказалось, что поднимать человека твоего же веса — развлечение не для слабонервных. В первый миг кажется, что это — сущая ерунда, мелочь. Но тут же приходит протестующая слабость в мышцах, пальцы скользят и разгибаются сами собой. Вопль диафрагмы, на которую приходится слишком большая нагрузка — то, что в народе называют «пупок развязывается». Но Вадим справился, даже не испугавшись, что уронит девушку. Просто отмечал, как сторонний наблюдатель, свои ощущения.

С тем же чувством отстраненности он заходил внутрь, шел по внутреннему двору крепости, Здесь было всего две постройки — башня и невысокое одноэтажное здание без окон, похожее со стороны на конюшню. Каменная крыша, широкие деревянные двери. Туда заходить не стали.

В башню вела такая же широкая двойная дверь. Толщина была удивительной — Вадим ради интереса приложил руку, и уместилось целиком предплечье. Анна поковыряла царапины, выбоины и дорожки с зазубренными краями на внешней стороне досок. Похоже, кто-то пытался ее выбить — но давно, так давно, что все дерево было одного темного оттенка. Закрывали двери втроем — оказалось, что их почти невозможно сдвинуть с места, пришлось навалиться.

Пол был вымощен светлым пористым камнем. Не было ни песка, ни пыли. Посредине темнело круглое отверстие колодца. Напротив дверей начиналась узкая лестница, разделявшаяся на два рукава. Низкий потолок — Серебряный вытянул руку и кончиками пальцев дотянулся до него. Свет шел из трех узких окон-щелей. Рядом с ними стояли даже на вид тяжелые дубовые ставни с петлями, а возле бойниц были вбиты крюки.

— Займитесь, — кивнул Вадиму и Гьял-лиэ Флейтист. Сам он с обоими женщинами поднялся наверх.

Задание оказалось не из легких. Серебряный попытался приподнять ставень одной рукой за край, удивленно приподнял брови и взялся уже обеими руками. Потом наклонился к ним, поводил руками, принюхался.

— Хорошо сделано, — удовлетворенно кивнул он.

Вадим озадачился — да, доска казалась тяжелой, но силу Серебряного он уже знал. Музыкант попытался сдвинуть ставень с места, но не преуспел.

— Оставь, — сказал Гьял-лиэ. — Это не для вас делалось.

Владетель отошел на шаг, хлопнул в ладоши. Ставень подпрыгнул, потом поднялся в воздух, подплыл к петлям и с громким стуком обрушился на них. За спиной стукнуло еще дважды, резко потемнело. Вадим обернулся. Все три ставня висели на положенных местах. Серебряный подошел вплотную, проверил, нет ли щелей; Вадим не видел его, но слышал шаги и прикосновения ладоней к дереву и камню. Потом, после негромкого щелчка, в воздухе повис маленький язычок серебристого пламени. Теперь по крайней мере стало видно лестницу, и Вадим отправился следом за Гьял-лиэ наверх по лестнице.

Здесь вновь были навешены двери, потоньше, чем на первом этаже, но тоже внушительные. Впрочем и следы штурма на них оказались еще более весомыми. Левая створа была насквозь прорублена в нескольких местах. Гьял-лиэ похмыкал, оглядев повреждения, покачал головой. За дверями обнаружилось крошечное подобие холла. В стенах справа и слева — по две глубокие ниши, в них виднелись приземистые широкие кровати. Впереди находился аркообразный проход в залу. Там тоже было темно, но кое-какие источники света все же были: робкие отблески света то и дело выпрыгивали из залы в коридор. Войдя внутрь, Вадим обнаружил, что это — плошки, развешанные по стенам. Должно быть, в них было налито ароматическое масло — в воздухе разливался пряный и сладкий запах, похожий на дым сандаловых палочек. Запаха было куда больше, чем света.

В полутьме Вадим разглядел широкий круглый стол все из той же массивной древесины. Вокруг него стояли тяжелые грубо сколоченные табуреты. Бойницы, служившие одновременно и окнами, были прикрыты такими же, как внизу, ставнями. К удивлению музыканта, на столе стояла посуда, тянуло ароматом пищи. Вадим подошел к ближнему краю стола, приподнял глиняную крышку, прикрывавшую горшок. Внутри лежали куски жареного мяса.

— Откуда дровишки? — поинтересовался он у Софьи, оседлавшей табурет.

— Из лесу, вестимо, — откликнулась она.

— Интересно, где же сами хозяева…

— Куда-то подевались, красавчик, — развела руками женщина. — Записки, ты понимаешь, не оставили.

— Забавно, — пожал плечами Вадим, не желая оставлять за языкатой красоткой последнее слово. Еда его сейчас не интересовала, вот вымыться хотелось очень сильно. На худой конец — ополоснуть лицо и руки.

Эта же мысль осенила и Флейтиста. В углу залы было найдено несколько тазов и ведро с длинной веревкой, привязанной к ручке. Водоносом назначили Серебряного. Через полчаса мужчинам удалось умыться и ополоснуться до пояса, после чего Софья выгнала их из зала. Серебряный поломался, потом согласился, в качестве выкупа взяв с Софьи сигарету. Судя по доносившемуся из залы хихиканью, обоим дамам было холодно — вода была ледяной, — но весело.

Флейтист и Серебряный курили, присев на корточки на лестнице. Вадим стоял неподалеку, так, чтобы дым не попадал в лицо. Когда-то давно он и сам курил, причем начал лет в пятнадцать, «чтобы понизить голос», по тогдашнему верованию мальчишек. В армии бросил, но даже теперь, полтора десятка лет спустя, иногда приходилось останавливать собственную руку, которая сама тянулась к сигарете. Начинать курить не хотелось — жалко было легких, да и перспектива заработать рак не прельщала.

Оба же полуночника курили так, словно обычные сигареты были набиты каким-то особо дорогим и ценным табаком. Медленно заглатывали дым, медленно выпускали его из губ, смакуя каждую затяжку. Для них это не вредная привычка, а редкое и необычное удовольствие, понял Вадим. Особенно для Серебряного — его с сигаретой Вадим увидел впервые, хотя и раньше он мог бы закурить.

— Обсудим ситуацию? — затушив бычок о подошву ботинка, предложил Флейтист.

Вадим посмотрел на подвешенный в воздухе огонек — специально для него, оба спутника в этом не нуждались, и не стал упрямиться. Выступать с заявлениями, что ему все надоело, он тоже не стал. Вылив на себя полведра ледяной воды, он окончательно прочувствовал ситуацию. Другой, как выразилась Софья о температуре воды, «не завезли» — приходилось лопать, что дают. И именно в ней нужно было действовать так, чтобы уцелеть самому и защитить Анну.

— Нас ждали, — задумчиво сказал он. — А скорее — специально загнали сюда. Может быть, это не убежище, а ловушка. То, что снаружи не слишком похоже на грозу, я не уверен, что стены нас защитят.

— Если что-то и способно нас защитить, то эта башня, — покачал головой Флейтист. — Не хотел бы я быть снаружи, когда это до нас доберется.

— Здесь хорошая защита, — добавил Серебряный. — Старая сильная магия.

— Чья? — спросил Флейтист.

— Мне неведомо. Слишком древние заклинания. Но силу в них я чувствую…

Флейтист кивнул, потом поднялся, сплел пальцы перед грудью и потянулся.

— Не знаю, загнали ли нас сюда, или привели, не знаю и чьей силой стоит эта крепость. Снаружи нам угрожает опасность, внутри мы под защитой стен, но не знаем, чьи гости. Есть и еще кое-что, о чем я не хотел говорить раньше.

— Э? — Вадим насторожился. Раньше — означало при женщинах. «Мужской разговор» не обещал радостных известий.

— Мы попали сюда до рассвета. Здесь времени нет…

— Почему это? — удивился музыкант.

— Если ты не чувствуешь этого сам, я не смогу объяснить, так что прошу поверить, — медленно и с нажимом произнес Флейтист. Вадим уже понял, до какой степени он не выносит, когда его перебивают. Но в длинных плотно пригнанных друг к другу блоках фраз не находилось места для вопросов. — И, видимо, вы с Анной так и остаетесь своеобразными вратами в наш мир. Не перебивай, я расскажу сам, — добавил он, заметив нетерпеливое движение Вадима. — Дважды в год, на ритуалах, где участвуют подданные и Полудня, и Полуночи, открываются врата. Или можно сказать иначе — сходятся, как на острие иглы, все три грани нашего общего мира. Полдень, Полночь и Безвременье.

Последнее слово тяжело повисло в воздухе. Оба полуночника не любили его и всегда произносили осторожно и редко, словно одно только имя таинственного бесформенного мира было каким-то заклинанием.

— С наступлением рассвета они закрываются, до следующего ритуала. Вот почему мы так дорожим жизнью приглашенных. Если с ними что-то случится, то Безвременье сможет проникнуть в наши миры уже не как лазутчик, но в полной силе. Так уже случалось дважды, — Флейтист поморщился. — И каждый раз это было слишком страшно, чтобы обсуждать сейчас. Поводов для малодушия у нас хватает в избытке и без воспоминаний о давно минувшем. Спрашивай…

— Что-то — это что? — захотел уточнений Вадим. — Ну, вот по голове я дважды получил. И ничего, да?

Серебряный улыбнулся. В свете неверного язычка пламени черты лица заострились, и владетель походил на хищное насекомое, готовящееся к нападению. Вадим поежился, посмотрев на него. Потом перевел взгляд на Флейтиста — и этот выглядел не лучше. Жесткое лицо, разрубленное надвое лезвием носа, тьма под веками. Древняя сила, слишком чуждая людям, окружала обоих мерцающей аурой. Спокойствия эта сила не внушала, как не могла казаться приятной погодой гроза за стенами крепости. Полуночники были куда ближе к Безвременью, чем люди — или, как говорил Флейтист, подданные Полудня. В темной силе грозы и Флейтиста было что-то родственное.

Но полуночник не даром стал в группе лидером — без выборов и голосований, просто молча и уверенно взяв на себя эту роль. Он повернулся лицом к Вадиму, положил ему руку на плечо. Разница в росте была всего-то в полголовы, но, оказавшись в личном пространстве Флейтиста, Вадим вдруг ощутил не тревогу, а покой. Теплые волны гуляли между ними, и близость совершенно постороннего существа не раздражала — поддерживала.

— Не бойся нас, — тихо сказал Флейтист. — Я сделаю все, чтобы вы выбрались отсюда невредимыми.

Музыкант почувствовал, что ему можно довериться. Странное, забытое уже чувство. Вадим много лет не испытывал ничего подобного в адрес другого мужчины. Во всем его окружении он был или равным по возрасту с остальными, или старшим. Так было удобнее: общаясь с теми, кто моложе, он всегда чувствовал, что может требовать и просить так, чтобы ему не отказывали. Приглашал молодых музыкантов, как того же Андрея, которого был лет на двенадцать старше. Чувствовать себя ответственным за них было порой интересно, иногда тяжело, но всегда — приятно.

Он всегда равнял между собой понятия «ответственность» и «власть». «Я отвечаю» — означало «я имею право отдавать распоряжения». С теми, кто не хотел играть по таким правилам, Вадим быстро ссорился. От звукорежиссеров, менеджеров в клубах, арт-директоров и устроителей концертов и фестивалей он всегда требовал полной ответственности за каждое действие. «Вы же директор», говорил он в качестве упрека, если зал был недостаточно полон, звук — паршиво отлаженным, а расписание съезжало на два-три часа. Не все понимали. «Ну и что?» — часто слышал он в ответ. — «Я что, всемогущий, что ли?». Вадима это оскорбляло. Взял на себя обязанности — будь всемогущим или всеведущим, но исполняй то, что должен.

Вадим и сам так поступал — всегда рвался до последнего. Все сделать, везде успеть, все устроить за себя и за других. Если уж играл с кем-то еще, то сам занимался любыми мелочами, от билетов до доставки багажа. Научился настраивать аппаратуру, чтобы не зависеть от случайных бездарей. Почти всегда такие рывки на идеальный результат заканчивались лежанием в лежку без сил. Но по-другому Вадим не умел и учиться не хотел.

Сейчас же перед ним стоял тот, кому можно было довериться и положиться целиком. Вдруг это стало совершенно ясно — ровно в тот момент, когда Флейтист опустил ему руку на плечо. Чувство это было даже не товарищеским, скорее уж — сыновним. Правда, давно покойный отец Вадима никогда не умел внушить к себе подобное доверие. Сыну от него доставались в основном упреки и претензии. Что бы ни делалось, все было не так, не вовремя или никому не нужно. На минуту мелькнуло нелепое сожаление, что Флейтист не был ему отцом. Потом он вспомнил Андрюху, брошенного на попечение матери, и усмехнулся. Его родной батюшка, по крайней мере, обеспечил сыну возможность вырасти не в сугубой экономии на грани нищеты. Правда, состояние нервной системы ребенка за критерий благополучия не признавалось, а жалобы на рано начавшиеся мигрени и боли в желудке считались капризами.

— Спасибо, — неловко выдавил из себя Вадим, но Флейтист понял и несказанное, похлопал его по плечу, потом убрал руку.

— Я говорил о серьезных ранах или гибели, — пояснил он. — Иначе я бы не ударил тебя. За это — прими извинения, других вариантов не было. Но мы отвлеклись. Ты должен заботиться о себе и своей женщине. Думать о вашей безопасности. Это — главное. Я не хочу, чтобы ты играл в киногероя. Твое место — за моей спиной, твоя задача — делать то, что я прикажу. С Анной я поговорю. Ты согласен?

— Да, — кивнул Вадим. — Я не считаю себя Суперменом…

Флейтист молча кивнул, соглашаясь, но в этой расстановке сил не было ничего обидного. Роли были распределены согласно талантам и способностям. Предел своих сил Вадим уже увидел. Флейтист, и Серебряный были сильнее, Софья — опытнее в вопросах выживания.

— Есть еще кое-что, — сказал Гьял-лиэ. — И я считаю нужным об этом сказать.

— Что такое?

— Это касается желания, выбранного Анной. Я не стал бы говорить об этом без ее согласия, но считаю, что положение, в котором мы оказались, обязывает меня поступиться обязанностью сохранить тайну.

— Не тяни, — попросил Флейтист. Напряжение в голосе было почти незаметно, словно Серебряный легко коснулся перетянутой струны. Но чувствительный слух профессионального музыканта уловил резкую ноту.

«До чего же он устал, до чего же он боится за нас с Анной и за свою жену…» — понял вдруг Вадим. Вместе с приязнью и доверием пришла чуткость и своеобразная ответственность подчиненного, преданного командиру.

— Она выбрала право быть гостьей Полуночи в любой момент, когда пожелает. Я не имел права отказывать, ты знаешь… — нехотя, перебарывая себя, сказал Гьял-лиэ. Видимо, для него необходимость выдать чужую тайну была по-настоящему тягостной.

Флейтист отступил на шаг, присел на плиту, ограждавшую лестницу. Опустил лицо на руки, провел ладонями по щекам, словно умывался. Тяжелые пряди надо лбом взметнулись и опустились обратно. Когда предводитель поднял голову, лицо его было уже не по-хорошему бесстрастным.

— Спасибо, что сказал, — очень просто, без привычной размеренной четкости, сказал он. И добавил, уже взяв себя в руки:

— Что ж, я знаю, почему мы оказались здесь.

— И? — подались вперед одновременно Вадим и Серебряный.

— Замок можно открыть с двух сторон, — проронил Флейтист. Серебряный совсем по-человечески охнул, прижал руку к губам. Подумав, Вадим тоже понял смысл загадочной фразы. Анна могла открыть дверь в Полночь, и со стороны Полудня, и со стороны Безвременья.

— На нас будут давить, — сказал Флейтист. — Жестоко и упорно, вынуждая девочку сделать это. Если она будет знать, что может — рано или поздно сорвется, желая помочь или попросту устав. Поклянитесь, что от вас двоих она об этом не узнает.

— Но… может, лучше сказать? Мы вернемся…

— И Безвременье войдет за нами следом? — жестко усмехнулся Серебряный. — Я не пойду на это. Лучше уж погибнуть здесь, но не открыть запретной двери.

Вадим резко развернулся к нему, толкнул в плечо. Серебряный сделал шаг назад и уперся в стену. Площадка была слишком маленькой для драк. Два шага от ограды до стены рядом с дверями.

— Это для тебя важно удержать дверь. А для меня — чтобы она жила. Ясно тебе? — Вадим четко знал, что Гьял-лиэ сильнее его во много раз, но сейчас это не волновало. Внутри сжималась тугая пружина, и музыкант сознательно накручивал себя, зная, что когда белая ярость дойдет до определенной точки, физическая сила не будет иметь значения. — Мне плевать на твои двери и стены, ты… Козел горный!

Серебряный стоял, чуть склонив голову, готовый обороняться, но не бить в ответ — Вадим очень хорошо это видел, и именно поэтому удержался от удара. В глазах потенциального противника стояло отчетливое сочувствие.

— Ты не понял, — мягко сказал за спиной Флейтист. — Когда она откроет дверь, Безвременье войдет не следом, а через нее. И там, где оно пройдет, не останется ни разума, ни чувств. Ничего. Только тело, лишенное рассудка.

Тупик. Безвыходное положение. Сердце на миг захлебнулось кровью, беспомощно трепыхнулось и ухнулось куда-то вниз. Пружина в груди разжалась, и теперь ничего, кроме слабости, не осталось.

— Какого черта ты согласился? — рявкнул он в лицо Серебряному, но тот уже оклемался и вывесил на лицо привычную маску высокомерия.

— Может, я и тебе должен был отказать? — издевательски поднимая бровь, спросил Гьял-лиэ. — Пойми же, бедный разумом, я не имел права отказывать! Что бы она ни попросила! Закон неумолим.

— Законник хренов, — уже бессильно сказал Вадим, лишь бы не молчать.

— Я хочу, чтобы вы оба поклялись, — напомнил Флейтист.

— Клянусь, — сказал Серебряный, и Вадим повторил короткое слово.

— Да будет клятва нерушима, — заключил Флейтист. — Что бы ни случилось дальше, вы должны помнить, с чем мы играем. И с кем бы мы ни встретились, в какие условия нас бы не ставили — будем же играть по правилам старой детский игры. «Да и нет не говорить, черного и белого не выбирать». Мы выйдем отсюда иным путем. По крайней мере, некоторые из нас… — добавил он, чуть помедлив. — Пойдемте, нас давно ждут.

Их встретили сияющими улыбками. Обе красавицы, на вкус Вадима, ни в чем не уступавшие друг другу — слишком разными они были, и выбирать лучшую было, как сравнивать ветер и пламя, — привели себя в порядок. Мокрые майки оказались весьма привлекательной одеждой для женщин с отличными фигурами. Умытые лица уже не казались такими усталыми.

— За стол, — сказала Софья. — Срочно. Я тут уже истекаю слюной, пока вы там курите…

Пока мужчины беседовали по душам, женщины накрыли на стол. Собственно, им нужно было только расставить тарелки и кружки. Вадим поднял свою со стола, постарался рассмотреть, ловя свет от лампы. И они, и горшки, лотки и кадушки с угощением, выглядели очень, очень старыми. Глазурь на глине растрескалась, трещины были темными от времени. Когда-то на кружке в два цвета — черный и белый — был изображен замок на фоне неба. Тот, в котором они находились, сообразил Вадим. Теперь же паутина трещин почти скрыла рисунок, превратив его в хитрую мозаику. Вилок или ножей не было, впрочем, Вадиму уже было все равно. Есть руками? Пожалуйста. Тем более, что среди блюд не было ничего жидкого. Куски жареного мяса и печени, рыба, зажаренная целиком, квашеные овощи, ломти хлеба грубого помола. Еда оказалась еще теплой, а мясо — довольно горячим. В кувшине обнаружился загадочный напиток, не то квас, не то пиво, с привкусом яблок. В меру сладкий, в меру хмельной — то, что нужно после долгого пути.

— Сидр, — пояснил Серебряный, когда Анна спросила, что такое вкусное она пьет. — Настоящий, а не тот, что продают в железных сосудах.

Девушка от смеха подавилась моченым яблоком, и Вадим постучал ее по спине.

— Что я столь забавного сказал? — обиженно спросил Гьял-лиэ.

Анна всхлипнула, заходясь новым приступом смеха и от восторга принялась стучать рукой по столешнице — других способов выразить свои чувства у нее не осталось.

— Твои формулировки несколько устарели и порой звучат смешно для слуха тех, кто намного младше тебя, — спокойно пояснил Флейтист. — Смешно не то, что ты сказал, а то, как.

— Ну, знаете ли, господа младшие… — надулся Серебряный и запил обиду сидром.

Ровно в этот момент в зале окончательно потемнело. Плошки с маслом усердно чадили, но огонь больше не освещал помещение. Воздух налился вязкой тьмой, стал плотным и неприятным на вкус. Вадим подумал, что его можно пощупать. Истинный смысл пословицы «хоть топор вешай» обнаружился во всей красе.

Вместе с тьмой пришло ноющее, гадкое ощущение в висках. Словно сотня мошек облепила их, жужжа. Вадим потер лицо — разумеется, на коже ничего не было, но он чувствовал уколы и укусы.

— Вот и до нас дошло, — беззаботно сказала Софья. — Стены выдержат. Вы ешьте, ешьте — переживем и зажуем…

Вадим налил себе еще сидра, залпом осушил кружку, пытаясь в опьянении спрятаться от мутного, томного и тревожного ощущения давления. Не помогало, хоть сидр и вызвал приятную легкую слабость в усталых спине и ногах. Есть уже не хотелось. Тьма сгущалась. Все сложнее было просто сидеть на табурете — хотелось заснуть сидя, закрыть глаза и зажать уши, лишь бы не ощущать вязкой липкой тьмы в воздухе.

Темную тишину разрезал тонкий, как лезвие ножа, чистый звук. Потом — целая трель. Отдельные ноты сложились в мелодию, легкую и смелую. Вадим поднял глаза — играл Флейтист. Через минуту показалось, что тьма отступает, повисает за спинами, изгнанная музыкой и мастерством Флейтиста. Но мастерство мастерством, а сила — силой: видно было, что играющему тяжело. Музыка причиняла ему боль, и боль эта проступала на и без того бледной коже снежной белизной и каплями пота. Казалось, что он ступает по битому стеклу — осторожно, но упрямо.

Вадим почувствовал, что обязан ему помочь. С трудом поднялся с табурета, дошел до угла, где стоял кофр, расстегнул застежки. Гитара сама прыгнула в руки. Он осторожно проверил настройку, опасаясь, что после всех приключений строй полетел к чертям, но верный «Гибсон» опять оказался на высоте. Вадим вернулся к столу, дождался, пока Флейтист начнет новую мелодию, и стал играть. С первым же аккордом по спине проползла ледяная струйка пота. Тьма в воздухе сопротивлялась музыке. Пальцы болели так, словно Вадим отморозил руки и теперь пытался шевелить ими. Но взглянув на бледные и испуганные лица женщин, на остановившийся взгляд Серебряного, он продолжил. Две трактовки одной мелодии сплелись в уверенный унисон, и сначала каждый аккорд был путем по раскаленным углям, но через сколько-то мгновений тьма сдалась.

Плакала флейта, рассказывая о несбывшемся и о том, что не сбудется никогда. Вторила ей, скорбя об утраченном, гитара — и не Вадим играл на ней, она сама подсказывала, какой аккорд взять. Он только слушался воли инструмента, вдруг обнаружившего характер и душу такой глубины, о которой хозяин раньше и не догадывался. Раньше гитара была хоть и верным, любимым, но инструментом. Теперь, когда ей позволили говорить и защищать собравшихся в зале от опасности, она проснулась.

Аккорд за аккордом, мелодия за мелодией — создавалась зыбкая стена, отделявшая людей и полуночников от бушующей за каменным барьером бури. Башня ходила ходуном, содрогаясь под порывами невидимого и неслышного ветра, по ставням барабанили то ли градины, то ли призрачные кулаки. Но двое играли — и пока длилась музыка, никто не мог причинить им вреда и даже испугать. Анна и Софья смотрели на обоих равно влюбленными глазами, раскрывались навстречу музыке. Серебряный прикрыл глаза и слушал с растерянным, мягким и юным лицом. Более внимательной и чуткой аудитории у Вадима не было никогда.

Сперва отгремела буря, рассеялась тьма, и только потом закончилась музыка. Последний аккорд, последний перелив флейты. И тишина казалась еще отголосками музыки, последними ее каплями, сочившимися сквозь клепсидру остановленного времени.

Когда замолк последний отзвук тишины, Анна встрепенулась. Флейтист опустил локти на стол, упер подбородок в кулаки и созерцал столешницу. Девушка перегнулась через стол, потянула его за рукав, добилась встречного взгляда. Вадим хотел ее остановить, но не успел. Он еще не полностью включился в ситуацию, еще находился где-то на грани между музыкой и тишиной. А вот Анна уже была сейчас и здесь.

— Пароль «Гаммельн»? — с резанувшим Вадиму ухо острым любопытством спросила она.

Флейтист осторожно высвободил руку, потом опустил ладони вокруг рук Анны — не касаясь, но словно заключая в плен. Внимательно посмотрел ей в лицо, чуть улыбнулся. Легкое движение скул, нижних век. Губы по-прежнему были сложены в прямую строгую черту — только дрогнули, поползли вверх уголки.

— Только что догадалась? — спросил он, улыбаясь уже широко. — Отзыв «да», девочка. Но — вопрос в ответ. Согласна?

— Угу, — кивнула Анна.

— Что помогло тебе угадать?

Анна склонила голову вправо, потом влево, словно формулировка ответа могла быть написана на одной из стен. Посмотрела на потолок, на стол. Прикушенная губа выдавала замешательство. Вадим жадно следил за каждым ее движением, ловя знакомое. Точно также он сам крутил головой, если ему задавали неожиданный вопрос. Даже манера, отвернувшись, поднимать и опускать глаза, натягивать верхнюю губу и жевать ее, была общей. Не хватало только любимого «ну-уууу…», которым заполнял паузы Вадим.

— Музыка, — пожав плечами, ответила, наконец, Анна. — За ней можно пойти куда угодно. Не думать, не выбирать. Неважно, что происходит, все неважно. Лишь бы слышать дальше…

— Спасибо, — с улыбкой кивнул Флейтист. — Лучшего комплимента нам ты сделать не могла.

— Это не комплимент, — резко ответила Анна, опуская голову и исподлобья глядя на собеседника. — Я не знаю, правдивы ли сказки, но история… не самая приятная. По-любому.

Софья предупреждающе кашлянула, и Вадим перевел на нее взгляд. Женщина ощетинилась неприязнью и напряжением, словно кошка, защищающая потомство. Серебряный тоже насторожился, подался вперед, будто готовился к броску. «Полночь и сочувствующие» были готовы защищать своих от непрошеного любопытства.

— Анна, — тихо, но строго позвал Вадим. — Хватит.

Девушка только отмахнулась — «не мешай, интересно же», прочел этот жест Вадим. Флейтист вытащил флейту из кармана, положил на стол перед кончиками пальцев Анны, покатал, не задев ее рук. Черный с серебром инструмент казался совсем безобидным, простой игрушкой.

— Сегодняшняя ночь плохо годится для страшных сказок, — медленно сказал он. — И передо мной стоит выбор: рассказать одну из них или посеять недоверие между нами. Что мне выбрать, Анна?

— Понятия не имею, — еще резче сказала девушка. — Это же твой выбор, правда?

Вадим перестал ее понимать, перестал чувствовать, что с ней происходит. Слишком уж жестко, агрессивно она вела себя по отношению к Флейтисту. Что бы ни пришло девушке на ум, на подобные действия права она не имела. Это чувствовали все, кроме самой Анны. Но она разозлилась не на шутку — это-то Вадим понять мог. Брови сошлись в широкую упрямую черту, прижатые к столешнице руки подрагивали. Что-то ее напрягало до той степени, когда уже все равно, что тебе скажут, чем все кончится.

Софья вдруг шумно выдохнула и расслабилась, потянулась.

— Девочка нервничает, девочка боится, что ты заведешь ее неведомо куда. Нормальная реакция умной-таки женщины на наркодилера, милый, — с усмешкой громко сказала она.

По тому, как Анна покраснела, Вадим понял, что женщина попала в точку. Может быть, даже дальше — сумела в две коротких фразы уместить то, чего пока не понимала и сама Анна. Сейчас причину напряжения облекли в слова, в правильные слова, и Анна смутилась, растерялась. Сама она шла бы к этой мысли куда дольше — часы или даже дни. Но Софья произнесла пару десятков слов, и Анна оказалась под взглядами спутников без привычной брони.

— Значит, я расскажу сказку, — притянув к себе жену, сказал Флейтист. — Она не будет слишком длинной.

ЧАСТЬ 2. РАЗБИТОЕ ЗЕРКАЛО

ГЛАВА 1. СТАРАЯ ДОБРАЯ ФЭНТЕЗИ

— Сначала все было так, как ты, наверное, знаешь. Я пришел в город, потому что меня пригласил туда магистрат. Точнее, один из его членов, владелец цирюльни. Тогда часто случалось, что цирюльники знались с… ну, скажем, нечистой силой. Точнее — с некоторыми из Полуночи.

— А настоящей нечистой силы, значит, нет? — спросила Анна.

— Если и есть ад, то мы, пожалуй, в нем, — невесело улыбнулся Флейтист. — О другом я не знаю, хотя меня сотни раз называли демоном или бесом. Что ж — я пришел в город, и мне поручили избавить его от полчищ крыс, что наводнили его. Крысы пришли из соседних селений, где свирепствовала чума. Вам будет трудно поверить, но тогда люди не знали, что крысы распространяют чуму. Считалось, что эпидемии насылают ведьмы или вызывают бесы, которых люди вдыхают, проглатывают с водой… Мы, конечно, знали, как все происходит на самом деле. Учили некоторых из Полудня — знахарей, травниц. Тех, кто хотел учиться и был готов поверить. Вера… вы опять едва ли поймете до конца, что значила тогда вера. Веру нужно было подкреплять. Чудесами, созданием и поддержанием образа. Мой образ требовал от меня взять с жителей тяжкую цену. Иначе они не поверили бы мне… в меня. И я не смог бы сделать то, что должен был.

Анна слушала, склонив голову набок, и так и держа на столешнице напряженные руки. В глазах у нее то возникало понимание, то вновь застывало недоверие.

— Я сказал, как требовал обычай — я возьму первое, что встретится мне на пути. И я действительно увел крыс, утопил их в ближайшем озере. Это было нетрудно. О Пестром Флейтисте рассказывали сказки, и когда они увидели меня воочию, мне не нужно было много слов и жестов, чтобы получить свой ресурс. Когда я возвращался, я был уверен, что встречу козу или теленка. Но мне встретился мальчик, сын того самого цирюльника. Родители заперли его, но он убежал. Мне не нужен был этот ребенок — что мне с ним делать? Но слово должно быть нерушимо, и я забрал бы его с собой. Довел бы до ближайшего монастыря и передал монахам, наверное. Случилось же иначе. Магистрат отказался исполнить свою клятву. Я чувствовал бы облегчение, наверное. Если бы не увидел на шее мальчика — он стоял рядом со мной на площади перед ратушей, — бубоны. Он был уже болен, у него начиналась лихорадка. Признаки болезни я увидел на лицах многих жителей… — Флейтист задумался, посмотрел вдаль, вспоминая. — Я заговорил с ними об этом, но они не поняли меня. Точнее, они решили, что я хочу забрать всех детей. И выгнали меня. Я устал, я был не в силах тягаться с толпой и священником. Я стоял перед толпой, которая не желала понять меня. Женщины плакали, проклиная меня. Проклятий я не боялся — и из них можно взять силу. Но перед непониманием я не мог сделать ничего. Позже умный человек сказал, что против глупости сами боги бороться бессильны. А я не был и богом.

Флейтист опять замолчал. Крупные пальцы с накоротко состриженными ногтями отбарабанили по столу короткую дробь. Флейтист вздохнул, собираясь с силами перед окончанием истории.

— Я вернулся в Гаммельн на рассвете. И увел с собой детей — тех, что не оставили на ночь в подвалах и погребах, тех, что смогли выбраться из домов. Они не хотели идти со мной. Но я заставил их своей музыкой. Я хотел увести их из города, спасти от эпидемии. Часть уже была больна — или явно, или еще скрыто, но я видел. Их я заставил вернуться по домам, чтобы они не погубили остальных. Всего со мной ушло сто двадцать шесть детей Гаммельна, возрастом от четырех до десяти. Те, что были старше, уже не слышали зова, а младшие не смогли прийти на площадь. И я повел их прочь от города. Старшие несли самых маленьких на руках. В этом была моя ошибка. Очень скоро, к полудню, они шли только на моей музыке. А мои силы иссякали. И к закату я понял, что не могу больше играть, не могу подчинять своей воле никого…

Еще одна пауза. На этот раз длинная. Пальцы тихонько оглаживали отверстия флейты. Все молчали, слушая рассказ — и Софья, которая слышала его не в первый раз, и Анна, которая заварила всю эту кашу. Серебряный молчал, и в молчании его мешались и осуждение — «стоило ли так надрываться ради людей».

— Я избавил их от своего заклятья, и велел идти вперед, по дороге. Сам я не мог уже сдвинуться с места. Но я опоздал с приказом. Нужно было отдавать его, пока еще у меня оставались силы. Дети не послушали меня. Они вернулись обратно. Среди них было двое бойких мальчишек, что запомнили дорогу, и они-то и повели остальных домой. Я уже не мог препятствовать им. Сил хватило лишь на то, чтобы найти себе укрытие. А дети… они вернулись в город. И умерли, почти все. Выжило лишь несколько малышей. А люди запомнили иное. Вот и вся сказочка, Анна. Надеюсь, я сумел сделать ее не страшной?

Анна вздрогнула, когда от размеренного повествования Флейтист перешел к вопросу.

— Нет, — сдавленным голосом сказала она. — Не сумел. Это я виновата, прости меня.

— Тебе не за что просить прощения, — ласково погладил ее по руке Флейтист. Ладонь была горячей, почти раскаленной, и Анна вздрогнула, но не посмела отдернуть руку. — Это мое прошлое, моя непредусмотрительность и моя ошибка. Я не забываю о ней, и не прячу истину за ложью, а боль за оправданием. Отзвук Гаммельна — в каждой моей мелодии. Это не фигура речи, это мое проклятье и расплата. Мои мелодии зовут за собой, но не в силах подчинить. Тебе не стоит бояться…

— Я не боюсь, — сказала Анна, а потом не удержалась и заплакала, спрятав лицо в ладони. Вадим обнял ее за плечи, повернул лицом к себе, ласково погладил по волосам. Впервые за много лет девушка плакала, не стыдясь слез. Сейчас они не были признаком слабости. Плакать было легко и приятно — она плакала не о себе, а о давно погибших из-за глупости родителей детях, о навеки несущем в себе эту боль Флейтисте, и немного — обо всем на свете, о том, что достойно слез. Потом кто-то осторожно оторвал ее руки от куртки Вадима, развернул. Сквозь пелену влаги Анна взглянула на Флейтиста. Он поднес к губам ее ладони, потом прикоснулся губами к заплаканным глазам.

— Спасибо?

— За что? — пролепетала Анна.

— За искренность, за слезы… и за понимание, — еле слышным шепотом ответил Флейтист.

Вадим стоял сзади, опустив ей руки на плечи. По напряжению пальцев она чувствовала, что любимый не понимает ровным счетом ничего из происходящего. Уже не в первый раз за вечер, приходилось признать. И хотелось вывернуться из-под его ладоней, встать с Флейтистом вдвоем и наедине. Если бы он предложил выйти, Анна согласилась бы. Спрашивать больше было не о чем, но — молча просить прощения, стоять рука об руку, чувствуя друг друга и понимая так, как было им дано…

Флейтист не предложил. Взгляд глаза в глаза, короткий полупоклон, и он ушел, взяв Софью за руку. Пора была ложиться спать. И Анна вдруг — с ужасом, с болью до шока — поняла, что не хочет оставаться наедине с Вадимом. Что-то между ними не складывалось. То ли слишком много было обиды, то ли и не было никакой любви, а только морок. Он был так похож на нее — как брат, как отражение; но не понимал. Анна не чувствовала его, как того, на кого можно опереться. Но не было сил сказать об этом вслух: не подобрались еще нужные слова и обоснования. Да и девушка не была уверена, что чувство ее окончательно, что оно не развеется к утру, как туман.

К ее облегчению, никаких занавесей или пологов, отделявших ниши от прохода, не было, и о занятиях любовью речь не шла. Она повернулась к Вадиму спиной, он обнял Анну за плечи, прижался всем телом. Сейчас это показалось лишним — под грубым и тяжелым шерстяным одеялом и так было жарко. Анна задремала на пару часов, но настоящий сон не приходил. Она проснулась, долго лежала, слушая ровное размеренное дыхание Вадима, потом осторожно выскользнула из-под его руки, вышла в залу. Неожиданно захотелось закурить, но пачка осталась у Софьи, а лазать по ее вещам Анна не хотела.

Горели лишь две лампы, и в потемках Анна пару раз оступилась, потом налетела на табурет и едва не упала. Ее подхватили — по бесшумным движениям и ледяным рукам Анна узнала Серебряного. Лишь на мгновение она почувствовала его прикосновение, но и этого хватило, чтобы понять, где стоит табурет и удержаться на ногах.

— Опять ты? — с тоской спросила она. — Гьял-лиэ, это становится традицией…

— Не худшая традиция, госпожа моя, — раздался вкрадчивый голос за спиной. — Если по ночам тебя мучает бессонница, и больше некому тебя развлечь, то я к твоим услугам.

— И к каким именно? — развязно спросила Анна, и тут же испугалась саму себя.

— К любым, — в голосе Серебряного прибавилось патоки и одновременно насмешки. — Каким пожелает моя госпожа. Могу рассказать тебе какую-нибудь историю или доставить удовольствие любым иным способом…

Анна не видела его — Гьял-лиэ так и стоял за спиной, вплотную, но не касаясь, но была уверена, что он подмигнул. Интонация так и требовала пошлой ухмылки и подмигивания. Ситуация и раздражала, и забавляла. Отчего-то она не боялась владетеля. Должно быть, потому что была накрепко уверена, что он не посмеет причинить ей ни малейшего вреда. Побоится Флейтиста.

— Я подумаю, — пообещала Анна. Прозвучало двусмысленно, как ей и хотелось. Она чувствовала себя необычно — королевой, хозяйкой ситуации. Над Серебряным можно было немного поизмываться, и кто бы ей сказал, что это несправедливо? Недавно он выпил из нее пару стаканов коктейля из крови с нервными клетками. Давил, пугал и подчинял себе. Теперь была ее очередь чуть поразвлечься.

Потом азарт чуть отступил, и стало грустно, пусто и одиноко. Фэйри в собеседники не годился. Не было в нем необходимой душевности — более всего он напоминал линейку с выщербинами: вроде и прямой, но ровную линию не прочертишь. А Анне нужно было поговорить с кем-нибудь. О смятении в душе, о непривычном каком-то унынии. И, наверное, о странном чувстве: что-то стучалось в сердце мягким, но настойчивым молоточком. Несколько раз за вечер ей казалось — слышит шепот на самой грани слуха. Неразборчивый, невнятный, словно шелест иллюзорного моря внутри раковины. Разумеется, рассказывать обо всем этом Гьял-лиэ не было никакого смысла. Единственный, кому она могла довериться — Флейтист — крепко спал, обняв жену.

— Не спится, — жалобно сказала она. — Ноги болят, жарко…

— Повернись, — предложил Серебряный.

Анна развернулась к нему, и холодные руки взяли ее ступню. Девушка вздрогнула всем телом, поежилась. Прикосновения снимали напряжение в натруженных ногах, заставляли мышцы расслабиться, но удовольствия не приносили.

— Почему у тебя руки, как у лягушки?

— Госпоже моей то жарко, то холодно, не спится ей, не дремлется, томит ее тоска неведомая, — нараспев произнес владетель.

— Колдуешь помаленьку? — недоверчиво поинтересовалась Анна. Пальцы передвинулись на икроножную мышцу, принялись больно нажимать и давить.

— Шучу, — признался Серебряный. — Разумеется, тебе не смешно. Руки же у меня такие всегда, это естественно для моей природы.

— Как ты думаешь, что будет завтра?

— Почему завтра? — Гьял-лиэ закончил с левой ногой и принялся за правую.

Волосы его щекотали Анне коленки, и было смешно, что он стоит перед ней на коленях, делая массаж, как товарищ по походу. Простота и естественность, с которой все делалось, почему-то не внушала доверия. Девушка была благодарна — боль постепенно уходила, ноги казались легкими и свободными. Но вместо скручивающей мышцы и сухожилия боли приходило недоверие. Анна была уверена, что Серебряный не может ничего делать просто так и бескорыстно. Только притворяется хорошим, чтобы затащить ее в очередную ловушку.

— Ну, может быть, прямо сейчас…

— Все может случиться, — поднял голову Гьял-лиэ. — И то, чего мы не желаем, и то, о чем даже не задумываемся…

— О чем это ты?

— Обо всем и ни о чем одновременно… — уклончиво ответил Серебряный, и Анна догадалась, что он просто выплетает словесные кружева, но думает об ином. О чем именно, ей знать не хотелось.

— У тебя случайно сигареты нет?

— Нет. А если бы и была — не дал бы.

— Это еще почему? — фыркнула Анна.

— Твоему спутнику это не понравилось бы.

— И что с того?

— Разве не его ты выбрала в супруги? — Гьял-лиэ поднялся с колен, встал перед Анной. Она видела только темный силуэт с несколькими металлическими бликами — заклепками на куртке.

— А при чем тут сигареты?

— Если бы я был твоим супругом, госпожа моя, я выполнял бы все твои тайные и явные желания, старался бы угодить тебе во всем и ничем не заслужить твоей неблагосклонности. И если бы тебе не нравилось хоть что-то из того, что я могу сделать, я забыл бы о том, что существует это… — ласковая напевная речь, только что-то колется внутри, словно под шелком притаилось битое стекло.

— Лирично, Гьял-лиэ. Я бы даже сказал — поэтично. Но я бы на твоем месте, Анна, не поверил ни единому слову. — Флейтист.

— Задолбали уже подкрадываться неслышно, — рассердилась Анна. — А ему я не верю, само собой.

— Я всего лишь рассказывал ей о том, почему не стоит курить, коль скоро это не по нраву ее супругу, — с невидимой улыбкой ответил Серебряный.

— Я слышал, — сказал Флейтист. — Идите спать оба, немедленно.

Анна огорчилась. Она так надеялась на то, что командир выгонит Серебряного, а с ней просидит хоть полчасика. Можно было бы поговорить, посоветоваться. Но их выставили обоих. Пришлось возвращаться в душную комнату и залезать под жесткое колючее одеяло. Вадим сладко спал, раскинувшись по постели. Анна его не разбудила, но даже сквозь крепкий сон он почувствовал ее появление, притянул к себе. Девушка развернулась так, чтобы видеть его лицо. В кромешной тьме почему-то оно было различимо, словно освещенное невидимой луной. Сейчас казалось, что ему всего лет двадцать. Мягкие расслабленные черты, полураскрытые пухлые губы, без обычной неловкой усмешки. Вадим, наверное, много лет носил ее на лице, и теперь это стало естественным выражением лица. Во сне же все было иначе…

Анна уже не понимала, почему еще час назад не хотела лежать с ним рядом. Это лицо было единственным любимым, очертания руки, отброшенной назад, ладонью вверх — той единственной формой ключа, который подходил к ней-замку. Нельзя было ни любить, ни желать кого-то еще. Попросту невозможно. Битком набитая нежностью и восхищением, Анна заснула.

Снилось ей что-то очень обыденное — ее кабинет в офисе, заставленный системными блоками и мониторами, звонки из серии «где на клавиатуре любая клавиша», бесконечная беготня вокруг принтеров, зажевавших бумагу, и закончившихся картриджей. Разговор по «аське» с приятелем из Штатов, нудные прения на форуме линуксоидов, визит начальства, использующего ее кабинет, как курилку, потому что до лестницы пройти еще целых полкоридора. Рабочий день сетевого администратора, начальника над всей техникой в фирме средней руки. Во сне она смотрела в окно, присев на край стола, и вдруг услышала вкрадчивый шепот над ухом.

— Впусти… — только одно слово, и сон кончился.

Анна открыла глаза, огляделась. Постель была пуста. Уходя, Вадим накрыл Анну одеялом, и, судя по тому, что она не успела запутаться в нем, случилось это недавно. Наступление утра почти ничего не изменило — в башне было все так же темно. В зале из-за ставней с трудом пробивался свет. На столе стояли остатки вчерашнего ужина. Вся компания, уже умытая и раскрасневшаяся после холодной воды (к Серебряному последнее не относилось), сидела здесь же. Анна порадовалась, что ее не стали будить — общество обществом, но утренний сон дороже.

Она перекусила — пара ломтей мяса на хлебе, вода. Сидр с утра пораньше пить не хотелось, после него тянуло валяться, а Флейтист говорил о вылазке наружу. Остаться внутри ей было бы обидно. Любопытство — основная движущая сила. Так что проснулась Анна как раз вовремя: не успела умыться, но успела позавтракать.

Во двор вышли все вместе. Анна выглянула из-за плеча Вадима и охнула. По горам прогулялся даже не смерч — скорее уж, извержение вулкана. Ни единой зеленой черточки — только черно-серые, бурые и коричневые потеки расплавленного камня. Словно срез яшмы. Отражая небесный свет, лава поблескивала, и было видно, что практически везде она гладкая, как стекло. И так — до самого горизонта. Слева, там где вчера еще высились пики гор, увенчанных снежными шапками, тоже торчали оплавленные огрызки.

— Если сесть и оттолкнуться, то вниз приедут только уши, — взлохмачивая волосы, сказала Софья.

Никто даже не улыбнулся, да она и не шутила. Действительно, склон напоминал ту самую наждачную бумагу из анекдота про кота. Скользкие участки перемежались склонами, усеянными мелкой крошкой, похожей на осколки бутылок, по которым потоптался слон.

— Всё как я и говорил, — повернулся к Флейтисту Вадим. Анна насторожила уши — было интересно, что и когда он говорил. — Нас загнали сюда и надежно заперли.

— Да, ты полностью прав, — кивнул тот. — Выбраться мы не сможем. По крайней мере трое из нас. А значит — никто никуда не пойдет. Я ожидал чего-то подобного. Что ж, мы встретимся с хозяевами крепости. Не думаю, что они заставят себя ждать. Пока же можно отдохнуть.

— Отдохнули уже, — расстроилась Анна.

Сидеть на месте и ждать невесть чего ей не хотелось. Лучше уж — вновь по горам, или пустыням, или чему угодно. Только не беспомощное тревожное ожидание неведомых хозяев, о которых Анна заранее думала плохо. Она тряхнула головой, как стреноженная лошадка. И, пытаясь хоть чем-то себя занять, отправилась изучать «конюшню».

Дверь подалась легко. Внутри было темно и необычно пахло. Анна принюхалась. Запах был похож на машинное масло, но почему-то с оттенком смолы или скипидара. Она открыла дверь пошире, сделала шаг внутрь. Помещение оказалось забито самыми разнообразными предметами, по большей части — металлическими. Чего здесь только не нашлось — и части доспехов, и антикварного вида оружие, целая куча менее понятных предметов, каждый второй украшен драгоценными камнями, чеканкой, гравировкой или эмалью. Все это богатство было покрыто тонким слоем желтоватой смазки — именно она и пахла. Помимо копий, пик, мечей и щитов, сваленных в кучу, в дальнем углу Анна обнаружила несколько деревянных ларей, окованных бронзой. Металл покрылся толстым слоем патины, и под ней почти незаметен был некогда выгравированный узор. Точнее, похоже было на надписи — непонятные закорючки, расположенные группами по пять-семь символов, отделялись друг от друга выпуклыми кружками.

Анна потянулась к защелке, стилизованной не то под льва, не то под очень сердитое на вид солнце, но в последний момент ее схватили за руку. Жестко, так, что хрустнуло внутри запястья. Она вскрикнула от неожиданности, резко дернулась, метя потенциальному противнику локтем в лицо. Не помогло — теперь ее удерживали за локоть и за запястье. Манжеты клетчатой рубашки принадлежали Флейтисту, и Анна расслабилась.

Как оказалось — напрасно.

Мужчина развернул ее к себе лицом, потом встряхнул за плечи. Легко, словно тряпичную куклу. Анна даже не решилась сопротивляться, хотя был соблазн пнуть его ногой в колено или повыше. Впрочем, она не сомневалась, что ничего не выйдет. Разве только хватка станет покрепче.

— Один раз я дал тебе убедиться, что опасности ты не чувствуешь. Мне казалось, что урок был наглядным. Второй раз тебя спас Серебряный.

Анна удивилась — откуда же Флейтист знал об инциденте на реке? Потом вспомнила, что он, кажется, не спал, а притворялся: уж больно легко и быстро проснулся тогда. Наверное, молча лежал и слушал, что происходит. И в любой момент был готов вмешаться. Пережитый страх уже почти стерся из памяти. Ну, подумаешь, окунулась с головой — а оказалось слишком глубоко. Ничего особенного не произошло, зачем так волноваться. С огненными змейками, конечно, было пострашнее — но тоже ведь все кончилось хорошо…

— Сколько еще уроков тебе нужно, чтобы понять, что нельзя совершать действия, последствия которых ты не в состоянии себе представить? — на этот раз Флейтист встряхнул ее так, что Анна клацнула зубами и едва не прикусила язык.

— Да это же просто старый сундук!..

— Ты в этом уверена? — Усмешка Флейтиста подсказывала, что уверенность эта — ложная, но гордость мешала девушке признаться, что она вообще ни о чем не думала. Только очень хотела заглянуть в сундук.

— Да.

— Хорошо, открывай, — отпустил ее плечи Флейтист.

Вот теперь-то прикасаться к защелке уже совсем не хотелось. Анна с опаской поводила руками над оскаленными челюстями льва. Замок открывался так, что верхняя и нижняя челюсти должны были разойтись. Казалось, что они, как в каком-то детском фильме, в любой момент могут зашевелиться и вцепиться в руку. Девушка вспомнила, как назывался фильм, вспомнила и способ, который применил главный герой к кровожадно книге с кусачей защелкой. Правда, лишнего тяжелого ботинка у нее не было, а разуваться не хотелось.

— Открывай, открывай, — приказал Флейтист, стоявший сбоку.

Анна осторожно взялась двумя пальцами за верхнюю челюсть, потянула. В следующее мгновение она уже летела на груду железа справа от себя, а между ней и Флейтистом просвистело что-то размером с капустный кочан, только багрово-красное и пышущее жаром. Штуковина пролетела через всю постройку и с грохотом врезалась в стену. Шума было — словно от пушечного ядра. Температура воздуха ощутимо повысилась — градусов на пять, не меньше.

— Ой, мамочки… Настоящий файрболл! — радостно пискнула девушка, выбираясь из-под кольчуг и кованых нагрудников. — Они и в самом деле бывают!

Флейтист оптимизма Анны не разделял — видимо, никогда не играл в компьютерные игры. Так что понять все счастье человека, долго читавшего в книгах про магов, смотревшего про них фильмы и гонявшего смешных персонажиков по оцифрованным пейзажам не мог. Ему явно недоступно было чувство, которое испытываешь, видя материальное проявление того, что казалось только вымыслом авторов с богатой фантазией. Какая же фэнтези без мага, прекрасной принцессы и файрболла? Магов уже было две штуки, в принцессы можно было записать себя, а вот и файрболл. Полный комплект для настоящего эскаписта. Анна рассмеялась — посмотреть на приключения под таким углом ей еще в голову не приходило.

— Что смешного? — скрестив руки на груди, поинтересовался Флейтист.

— Ой, — ухохатывалась Анна. — Погоди… ой, не могу, вот надо же, какая фигня, настоящий…

Флейтист схватил ее за руку и подволок к противоположной стене. Анна не упиралась, просто не могла идти от смеха. Ее буквально складывало пополам. Уже болели мышцы пресса, не хватало воздуха. Но смеяться она перестать была не в силах.

Командир положил ей руку на шею и заставил пригнуться к одному из нагрудников, точнее, тому, что от него осталось. Темное пятно окалины, оплавленный край, на котором застыли капли металла. Анна послюнила палец и коснулась одной из капель — зашипело. Она отдернула руку, вытирая слезы, выступившие от смеха.

— Ты хотела бы ощутить это на своем лице? — Флейтист уже буквально тыкал ее носом в остатки нагрудника, и сейчас она кожей чувствовала исходящий от него жар.

— Нет, — сквозь смех выдавила Анна. — Отстань, у меня истерика… сделай что-нибудь…

Рывок за шкирку — ноги оторвались от земли. Две хлесткие пощечины. Не больно, но так неожиданно, что Анна дернулась и замолчала. После этого ее осторожно поставили обратно.

— Ага, спасибо, помогло, — прижимая руки к пылающим щекам, сказала она.

— Продолжаем нашу увлекательную беседу, — как ни в чем не бывало, заговорил Флейтист. — Три — хорошее число. Как ты считаешь, Анна, тебе достаточно трех неприятностей за двое суток, чтобы начать думать перед действиями?

— Пожалуй, да, — кивнула девушка. — Я больше не буду лезть, куда ни попадя.

— Хотелось бы верить, что ты говоришь всерьез, — вздохнул Флейтист.

Он опять скрестил руки на груди, смотрел на Анну сверху вниз. Ей трудно было догадываться, о чем думают полуночники — что Флейтист, что Серебряный. У обоих были слишком непроницаемые глаза. Потом что-то толкнуло ее вперед, она сделала шаг и положила ладони на его плечи, чуть повыше локтей. Мужчина спокойно наблюдал, стоя неподвижно.

Сначала не было ничего, потом Анна прикрыла глаза и вдруг ощутила на плечах неимоверную тяжесть. Казалось, что за спиной — рюкзак, а в нем помещается вся компания, включая ее саму. И удобной ношей была лишь Софья, остальные толкались, пытались вырваться наружу, мешали друг другу и несущему. Самая непоседливая — сама Анна. Ответственность ощущалась как вбитый в позвоночник жесткий стержень, как оковы на руках, не позволяющие сбросить неудобный груз. Боль в груди, в плечах — страх за тех, кто так стремился найти на свою голову неприятностей. И затихающий уже колокол в висках: только что пережитая тревога, боязнь не успеть вовремя.

Анна убрала руки, потерла глаза, пытаясь стряхнуть чужие ощущения. Пережитое поразило ее куда больше, чем перспектива получить в лицо пресловутый файрболл. До этой минуты ей даже в голову не приходило, насколько для Флейтиста все серьезно. Надежный командир, опытный старший товарищ — все это она видела, и потому доверяла ему. Теперь она знала, как он устроен. Как говорили англичане — прошлась в его ботинках. Стыдно было до крайности. Она не хотела быть такой, какой увидела себя: прыткой безмозглой девочкой, самым тяжелым элементом груза. Анна робко подняла глаза, поймала взгляд собеседника. Теперь уже его лицо не казалось непроницаемым, а ход мысли непостижимым.

Нужно было извиняться, просить прощения, объяснять, что она вовсе не дура и не издевается нарочно, только слова теснились в горле тугим комом, путались, мешая друг другу. Стыд заткнул рот получше кляпа. Девушка хлопала глазами, надеясь, что по ее лицу понятно хоть что-то.

— Ты увидела, — спокойно кивнул Флейтист. — Теперь ты знаешь. Больше не будем говорить об этом.

— Да, — так же твердо и спокойно ответила Анна, вдруг набравшись сил и уверенности. — Больше не будет надо… Слушай, а где остальные? Они нас не слышат, что ли?

— Я делаю так, чтобы не слышали. Думаю, мы прекрасно поняли друг друга и без собрания с вынесением строгого порицания, — Флейтист улыбнулся, Анна оценила немного угловатую шутку, и тоже улыбнулась.

— А ты мог бы рассказать, почему ты такой?

— Какой именно? — с интересом склонил голову к плечу Флейтист. — Почему я так выгляжу? Что-то еще?

— Нет… почему ты такой ответственный за других? Вот — ну, тебе детей хотелось спасти, теперь нас вот себе на шею повесил… — бурно жестикулируя, принялась объяснять Анна. — Зачем тебе это все? Ну, оторвало бы мне голову — возни меньше…

— Некоторые считают, что мы рождаемся из ваших желаний и грез. Быть может, кому-то я нужен был именно таким… Мы еще менее властны над своей природой, чем подданные Полудня. Нам труднее меняться и мы не в силах изменить свою суть. Вот это — в моей сути. Я просто не могу быть иным. То, что ты зовешь ответственностью — не достоинство, как не достоинство твой цвет волос, хоть он и встречается редко.

— Ну, знаешь. Что же, достоинство только то, что делаешь через силу и через не могу? Я вот драться не могу. Мне трудно человека ударить, если без повода. Что, если я буду заниматься мордобоем — это достоинство?

— Едва ли, — улыбнулся Флейтист. — Не думаю, что ты преуспеешь, и даже не думаю, что стоит пробовать.

— Ну вот, о чем я и говорю. Одно дело — выпендриваться тем, что ноги длинные. А другое — делать что-то. Уже неважно, почему. Не можешь не делать или там просто нравится. Важно, что получается, понимаешь? Есть ли от этого польза. А если тратить меньше сил, делать то, что получается, то их больше на эту пользу остается!

— По-своему ты права, — признал Флейтист. — Впрочем, об этом можно спорить всю жизнь. И аргументы больше говорят о том, кто спорит, чем приближают к истине. Твоя позиция называется «прагматизм», и мне она понятна, но позволь мне остаться на своей.

— Не вопрос, — развела руками Анна. — Если тебе так удобно — так зачем я буду чинить не сломанное?

— Именно так, — кивнул собеседник. — Пойдем отсюда, не будем забывать, что мы здесь лишь гости. Мне бы не понравились гости, которые стали бы в мое отсутствие копаться в шкафах.

— Мы пленники… — насупилась девушка.

— Тем не менее, пойдем. Здесь могут быть и менее очевидные ловушки.

Анна вышла первой. Флейтист тщательно прикрыл дверь и задвинул в петли засов. Девушка поискала взглядом Вадима, ожидая, что он опять рассердится за то, что она провела столько времени наедине с другим мужчиной. Но любимый и единственный мирно сидел на краю моста. Заметив Анну, он приветливо помахал обоим рукой. За ночь явно что-то изменилось. Как к этому относиться, девушка пока что не представляла. То ли это добрый признак, то ли — первый вестник равнодушия. Озадачившись, Анна помахала в ответ, но к Вадиму не пошла. После двух эмоциональных встрясок хотелось перекусить, а потом отдохнуть в тишине и одиночестве.

С одиночеством вышли проблемы. У дверей ее поймал Серебряный, и, не говоря ни слова, пристроился за спиной. Впрочем, кое-какая польза от него была — огонек-подсветка помог не свалиться в колодец и отыскать в полутемной зале нужную еду. Плошки, видимо, загорались только когда собиралась вся компания. Но когда Анна соорудила себе пару бутербродов из остатков хлеба, мяса и соленого огурца и отправилась в свою комнату, владетель поперся следом. Это было уже откровенно лишним, и Анна попыталась его выгнать.

— Прости, но это распоряжение Флейтиста, — пожал плечами Гьял-лиэ.

— И что же он сказал?

— Не оставлять тебя в одиночестве.

— Ну, спасибо, блин, огромное! — надула губы Анна.

Бутерброды очень хотелось «зачитать» какой-нибудь книгой. Есть без источника знаний она не любила. Или в компании, под болтовню, или — что гораздо приятнее — в обнимку с книгой или журналом. Под вкусную пищу и скучные книги дочитывались с удовольствием, и какая-нибудь быстрорастворимая каша казалась вполне пригодной для употребления внутрь. Но ни одной книги не было. Вместо книг предстояло любоваться физиономией Серебряного, сидевшего на противоположном краю кровати.

— Расскажи что-нибудь, что ли… — с набитым ртом попросила Анна.

— Что ты хотела бы услышать? Сказку или реальную историю?

— Историю. Причем персонально твою. Откуда ты взялся на наши головы?

— Из полых холмов, — рассмеялся Гьял-лиэ. — Госпожа моя, нет ничего интересного в моей истории. Она длинна, но незатейлива.

— Рассказывай, — потребовала девушка.

— Я родился за три века до бога христиан, и моей родиной была вовсе не Британия. Сейчас та страна называется Швейцарией, а озеро, на берегах которого я впервые осознал себя — Ла-Тен. Через две сотни лет по вашему счету мне пришлось покинуть Галлию. Там было слишком тесно, пришли многие народы. Соперничать с богами римлян я был еще не в силах, слишком юн я был тогда… — Гьял-лиэ переплел пальцы, задумчиво уставился на них, вспоминая. — И тогда я ушел в Британию. Вместе с народом катувеллаунов, тогда они были сильнейшими. Но и они не устояли перед напором римлян, впрочем, это уже не было так важно. Племен, населявших те земли, было много, и не все имена сохранились в памяти людей, а потому — не будем и мы тревожить их покой. То были интересные времена. От побережий, некогда подвластных белгам, я ушел, когда первый сакс ступил на берега Темзы.

— Стоп, — вскинула руку Анна. — Белги — это кто?

— Галльские племена. Катувеллауны принадлежали к ним. Приютом мне стали зеленые холмы Эрина.

— Так ты не настоящий Туата-Де-Данан? — удивилась девушка.

Серебряный рассмеялся, лукаво посмотрел на Анну, потом развел руками.

— Понимаешь ли, Туата-Де-Данан тоже были пришельцами. У народа, который жил вокруг холма Балора, были свои боги, клан Фир Болг. Когда-то они были богами племен белгов. И мы пришли на смену им. Зеленые холмы пришлось завоевывать. Те, кто победил, и стали зваться Туата-Де-Данан. Я же примкнул к ним в самом начале. Так что я — самый настоящий потомок богини Дану, член клана. И — предатель тех, кто породил меня, — еще одна лукавая улыбка. — Битва при Маг Туирэд была поистине грандиозной. Нашим противникам некуда было отступать, да и нам тоже. Сзади нас теснили другие. Из клана Фир Болг уцелели лишь немногие, и им во владение был отдан Коннахт.

— Серебряный, радость моя, а давай поменьше имен и названий? У меня уже голова циркулем идет, когда я пытаюсь понять, кто на ком стоял…

— Что, прости? — Полуночник мгновенно «завис», и Анне показалось, что на лбу у него появилась надпись «приложение выполнило недопустимую операцию и будет закрыто».

— Прошу тебя, рассказывай без подробностей.

— Хорошо. Итак, мы победили, но не стали уничтожать побежденных, ибо уважали их доблесть и отвагу. Позже заключались и расторгались союзы и браки, рождались новые боги. То были славные времена. Мы считали землю общей, хотя два клана не слились в один. Были и битвы, и клятвопреступления. Но мы вместе держали оборону против чужих богов. Так прошли долгие годы. Но оказалось, что истинная опасность была не в иных богах, а в смертных, подданных Полудня. Они называли себя гэлами, и были способны сражаться с нами на равных. Сыновья Мила убили многих. И еще многие навеки ушли… наверное, название Тир-на-Ог не слишком тебя запутает. Это страна вечной молодости. Не знаю, обрели ли ее ушедшие — никто не вернулся, чтобы рассказать об этом. О них больше не слышали, и никто не встречал их. Вот после тех войн и появились полые холмы, сиды. А уже по ним и обитателей стали называть Сидхе. И все же, победив нас, они оказались побежденными. Этот народ никогда не знал своих богов — в том и была причина их могущества, они не отличали Полдень и Полночь, считали всех равными себе. Мы стали их богами. И прошли сотни лет, прежде чем холмы начали пустеть, а Туата-Де-Данан — умирать в забвении. Нас сменяли другие — малый народец, например… Вот и все.

— Не, не все! — погрозила пальцем Анна. — Самое интересное — кой черт тебя занес в Москву?

— Обо мне забыли, — просто сказал Серебряный. — Многие сотни лет никто не упоминал моего имени. Его нет в списках летописей, обо мне не говорили в легендах. И я умирал… растворялся. И уже на грани бытия и небытия почувствовал, что могу найти новый источник сил. Он был здесь. Я смог взять над ним власть.

— То есть, ты тут главный по кельтам?

— В каком-то роде. Я не один, но старший и по годам, и по титулу. Здесь все иначе, гораздо больше жизни. Я взял себе новое имя. До того я был безымянным, точнее, утратившим имя.

— Это как?

— Если никто не называет нас по имени, имена теряют силу и забываются. Госпожа моя, ты счастлива, хоть и не знаешь о том. Твое имя всегда с тобой. Терять его — все равно, что терять память, но не сразу, а постепенно, словно она вытекает из вскрытых вен…

— Так поэтому ты… ну, развел войну против Флейтиста?

— Госпожа моя, мне солгать или промолчать?

— Ответить правду, — потребовала Анна. — Тоже мне, заговорщик!

— Хорошо, но чем ты заплатишь мне за правду?

— Я должна платить? — искренне удивилась девушка. — Ну, хорошо, я тебе тоже отвечу на один вопрос. Честно. Идет?

— Я согласен. Что ж… Ты почти верно угадала. Я узнал тот страх, который выжигает душу. Страх забвения. И теперь он стал частью меня. Это похоже на жажду. Говорят, после потери крови людей мучает жажда, им нужно пить. А мне нужна власть. Чтобы восстановить свои силы, чтобы быть уверенным в том, что никогда уже я не стану безымянным… Я не могу не делать этого. Я должен бороться.

До разговора с Флейтистом, Анна не поняла бы этого признания. Разозлилась и прочитала бы нотацию, наверное. О том, что не важно, что там можешь и не можешь, делай так, чтобы было правильно. «Делай, что должно — и будь, что будет». Но сейчас она гораздо лучше понимала и чувствовала полуночников. Они были такими, какими были, и не везде ее понятие о должном годилось для подданных Полуночи.

Анна неожиданно вспомнила свою мать. У нее в голове никогда не умещалось, что этика может быть разной, что нет каких-то единых канонов. Впрочем, при твердокаменных убеждениях на словах, на деле последовательностью она не отличалась. Вечно у нее было семь пятниц на неделе. За одно и то же она могла хвалить, ругать или вообще не обращать внимания. «Четверка» считалась то нормальной оценкой, то позором, признаком лени и небрежности. Невымытую тарелку мать могла со страдальческим вздохом переставить в раковину, а в другой раз — швырнуть на пол. Но говорила она совсем другое. «Человек не может быть разным в школе и дома! Правила одни для всех! Нет двух правд, есть только правда и ложь!». Ее бы познакомить с обитателями Полуночи, и послушать, что скажет…

— Теперь моя очередь спрашивать, — вывел ее из задумчивости Гьял-лиэ. — Готова?

Анна кивнула, склонила голову набок, приготовившись услышать какой-нибудь подлый вопрос. Отчего-то ей казалось, что на другие Серебряный не способен. И если уж он получил возможность влезть к ней в душу, то непременно сделает это так, что причинит боль. Нарочно. В отместку за настойчивость Анны, например. Или просто так. По натуре своей.

— Для чего ты играешь со мной — то показываешь, что я отвратителен тебе, то ищешь встречи?

Боли вопрос не причинил. Но ответить на него честно было почти невозможно. Слишком многое пришлось бы объяснять, а она и сама не понимала, почему так происходит. Нужно было заглянуть глубоко в себя, а Анна это умела очень плохо. Иногда, на грани сна и пробуждения, она могла впасть в подобие транса. Там думалось легко, а любые желания казались четкими и ясными. Сейчас же все мешало сосредоточиться. И не в последнюю очередь — нежелание проговаривать вслух то, что шарахалось по краю сознания. Можно было ошибиться, а потом убедить саму себя.

Ситуация вновь показалась Анне смешной и неправдоподобной. Сидеть непонятно где, в каком-то сказочном замке, на одной кровати с существом, появившимся на свет до нашей эры — и играть в вопросы и ответы. Все это годилось для сна или фильма, но как реальность — смущало. Ей казалось, что она мигнет или посильнее потрет глаза, и все кончится. Очнется в своем дворе или даже дома, на постели. И все растает без следа — и сказочный красавец напротив, и замок, и даже Вадим окажется только вымыслом, порождением подсознания. И через неделю все забудется — и горячие руки Флейтиста, и голос Софьи с едва уловимым акцентом, и запах сандала в воздухе. Не останется ничего. Только смутная тень тоски, да пара ярких картинок, уже лишенных смысла.

Может быть — к лучшему? В роли принцессы она чувствовала себя, как собака на заборе. И неудобно, и как слезть — неясно. Вот, заставила красавца-пакостника прыгать вокруг себя, хоть смейся, хоть плачь, но подействовали же сомнительные ее чары. Заинтересовался, спрашивает. Словно кто-то написал для Анны сценарий, в котором она могла получить все, чего так долго не хватало. Любовь, заботу, друзей, возможность чувствовать себя женщиной… Если это и вправду сон — пора обращаться к психологу. Следующий этап — возомнить себя заколдованной эльфийской королевой, изгнанной на Землю злыми врагами. Мечтать на сон грядущий о героях, ковриком стелющихся у ее ног.

Потом она вспомнила, что так и не ответила Серебряному.

— Я много лет жила одна. Знаешь, если даже случайные прикосновения вызывают зуд… если тошно подумать, что коснешься кого-то губами… одиночество кажется судьбой. Проклятие вот такое — никогда, ни с кем. И даже не ждешь никаких принцев на белом коне. Просто — кладут руку на плечо, пытаются поцеловать, и… почти обморок. Тошнит, плохо. А потом в одну ночь все меняется. Ты — другой. Тебя можно трогать. Ты не человек. А что ты… — Анна помялась, потом решила говорить начистоту. — Ты красивый, сам все знаешь. И от тебя не плохо. И хочется же… ну, есть Вадим, да. Он — мой, по-настоящему. Но есть и ты. Ты мне не нужен так. И все равно нужен. Законченное блядство, правда?

Серебряный плавно перетек по кровати, оказался головой у самых ее колен. «Ну вот», — подумала Анна. — «Теперь начнутся домогательства. А сама виновата, нечего было провоцировать». Но Гьял-лиэ только осторожно взял ее ладонь обеими руками.

— Нет, неправда, госпожа моя. Твоя жажда сродни моей — причина ее в неутоленном желании. И ты имеешь право быть собой. Делать ли — решать тебе, но чувствовать ты имеешь право. Только мертвые не чувствуют. И нельзя стыдиться чувств…

Владетель еще что-то хотел добавить, но вдруг осекся, прислушался, глядя в сторону и вниз.

— Госпожа моя, мы должны спуститься. Пожаловали хозяева, и Флейтист зовет нас. Прошу тебя, держись рядом со мной и не говори лишнего, и делай ничего.

— Не делай ничего, — поправила Анна окончательно впавшего в англицизмы Гьял-лиэ. Но он только отмахнулся, молча подал ей куртку и пошел рядом. Видимо, дело было действительно серьезным. Анна поежилась, чувствуя, как озноб пробирается от лопаток к груди, потом взяла Серебряного под руку. Так было надежнее. И еще — несмотря на современные туалеты, этот жест годился для старой доброй фэнтези. Дама под руку с рыцарем. То, что нужно.

ГЛАВА 2. НЕЗАДАЧЛИВЫЕ ХОЗЯЕВА

Вадим был готов увидеть кого угодно, хоть чудовище Ктулху из несколько лет назад прочитанной в поезде книги. Все, что он понял из рассказов и обрывков реплик обоих полуночников, наводило на простую идею: обитатели Безвременья своего облика не имеют. Да и все окружающее — тоже иллюзия, хоть об нее и можно разбить голову. Тщательно наведенная галлюцинация, видимо. Можно скатиться с оплавленного обрыва и убиться насмерть — но об мираж. Вадим вспоминал буддийскую концепцию мироздания, согласно которой весь зримый, ощущаемый, слышимый мир — лишь морок. Порождение несовершенного сознания.

Тому, чей нездравый разум породил окружающий пейзаж, Вадим бы сознание отключил. Несмотря на тотальную неприязнь к насилию, он с удовольствием опустил бы кулак промеж ушей головы, в которой зародились такие фантазии. И никакого привычного отвращения к применению силы не ощутил бы. Вспомнилась вдруг армия, где «дедушки» иногда развлекались, затачивая край пряжки ремня до остроты лезвия. От скуки Вадим тоже более-менее выучился пользоваться этим самодельным оружием. В настоящих драках ему, по счастью, участвовать не довелось. Служил он в полковом оркестре, «музыкальной роте», где нравы были помягче. Пару раз получал по физиономии от старших, но тем все и ограничилось. Пять лет музыкальной школы по классу гитары не прошли даром — в военкомате его сразу выделили среди прочих. Так что два года службы не оказались слишком тягостными, а потом было легко поступить в музыкальное училище.

Но — вокруг дрались, много и разнообразно. Пару приемов самообороны усвоил и Вадим. Впрочем, постоять за себя умел не слишком хорошо, оно и нечасто было нужно. В критических ситуациях он оказывался где-то сверху и сбоку от своего тела, равнодушным наблюдателем. Лицо заливала молочная бледность, и выражение на нем делалось такое странное, что хулиганье чаще шарахалось, плюнув на «психованного», чем продолжало наезжать. Владея собой полностью, ударить человека, особенно в лицо, он не мог. А вот то тело, на которое он смотрел со стороны, могло все, что угодно. Ткнуть напряженным пальцем в глаз, укусить за нос или ударить под ребра случайно оказавшейся в ладони ручкой, например. В тех редких драках, что были неизбежны, оно так и действовало. Потом очевидцы рассказывали, что страшно было даже не то, что он делал, а как. С ледяным нечеловеческим бесстрастием, экономно и расчетливо.

Постепенно он научился входить в это состояние намеренно. Достаточно было вызвать в себе определенное ощущение — белый свет, заливающий глаза, и в нем видна только фигура противника. И уйти — в сторону и вверх. При этом он мог еще что-то говорить, мог и вернуться к контролю, если ситуация не доходила до кризиса. Так вчера он готов был всерьез драться с Серебряным, но удержался, ибо нужды не возникло.

Когда явились хозяева, Вадим мирно сидел на бревнах, из которых был сложен мост. Вспоминал прошлое, перебирал в уме лица, ситуации, в которых приходилось применять силу. Ему казалось, что в любой момент понадобится делать это опять. Пружину в груди нужно было держать туго скрученной.

В центре двора из воздуха соткались две фигуры, и в первый момент музыкант даже не понял, на кого смотрит, и кто смотрит на него. Только вдруг повеяло ледяным парализующим ужасом. Вадим замер, не в силах ни подняться, ни позвать на помощь. А ведь еще ничего пока не случилось. Просто два человека в длинных пыльно-серых одеяниях стояли метрах в пяти перед ним. Близнецы. Совершенно одинаковые лица, фигуры. Даже волосы лежат одинаково. Серая кожа, пепельные волосы, асфальтового цвета губы. Ни единой яркой краски, серый цвет, и тот — блеклый, застиранный до неприятного оттенка.

С огромным трудом — каждое движение глазных мышц стоило фантастических усилий, — Вадим отвел взгляд. Но ужас не отпустил, напротив, стал более цепким. Зазубренный хоботок клеща впился в солнечное сплетение и начал выкачивать жизненную энергию. Сквозь туман слабости Вадим удивился — хорошо же начинался первый контакт! Потом его словно притянули поближе, рассмотрели, и небрежно отбросили на прежнее место. Комок тепла ударился в грудь и растекся по мышцам. Все, что у него невольно забрали, было возвращено. Кроме возможности двигаться.

Краем глаза Вадим увидел Флейтиста, стоявшего у дверей башни. Он предупреждающе вскинул ладонь, и жест был вполне ясен — «не делай ничего». Даже постарайся Вадим ослушаться, не вышло бы: двигаться он не мог. Так и сидел: руки на коленях, спина ссутулена, голова опущена. Неподалеку со злым выражением лица замерла Софья. Судя по бешеному напряжению губ и скул, она силилась избавиться от паралича. Парочка ненадолго повернулась к ней — симметричное движение, словно оба «пыльных человека» были сшиты невидимыми нитями. Потом оковы спали.

Вадим немедленно вскочил на ноги, но приближаться не стал. Помнил предупреждение Флейтиста. Больше всего его волновало, где сейчас Анна. С кем — он знал, с Серебряным. Но можно ли было ему доверять? Пришлось признать, что в любом случае — больше, чем себе. В загадочном и непонятном мире, где магия — реальная сила, у Серебряного было куда больше шансов принести пользу. Он хотя бы понимал, что за чудеса происходят вокруг и как с ними бороться. Вадим же до сих пор не мог избавиться от ощущения, что все происходящее — цирк с ловкими фокусниками.

Но парочка «близнецов» напротив на фокусников уже не походила. Впрочем, и тут о магии Вадим думать не стал. Когда-то он прочитал пару десятков книг о биоэнергетике, по бесконтактной терапии и даже сунулся в «Диагностику кармы». Оттуда его вынесло довольно быстро. А вот в менее мистических по духу текстах он нашел много интересного и знакомого по собственному опыту. Сейчас Вадим лихорадочно вспоминал защитные приемы при энергетической агрессии. Как назло, ничего полезного на ум не приходило. Только всяческая чушь. Впрочем, идея ответить на проецируемый страх агрессией показалась очень подходящей. Увы — не в данной ситуации.

На какое-то мгновение во дворе застыли все — и хозяева, и их пленники. Потом уже сделала пару шагов к Вадиму Софья, появились в дверях Анна и Серебряный. Но был миг полной неподвижности, он показался страшнее всего. Трудно бороться с пауком, если ты — муха, застрявшая в паутине. Здесь же еще хуже — не паутина, но янтарь чужой воли, чужой силы, а люди только мошки в нем. Игрушка или украшение в жестоких руках…

Потом Флейтист заговорил, и Вадим обратился в слух. Такого голоса у старшего музыкант еще не слышал. Предельно выверенные интонации и тембр. Четкая мелодия — словно пела флейта, но никакой флейте не под силу было соблюдать столь тонкий баланс между угрозой и мягкостью, предупреждением и изящной демонстрацией сил.

— Мы просим прощения за невольное вторжение. Другого укрытия мы найти не могли. И покинуть его не можем также. Благодарим за гостеприимство.

Серые ответили хором, и Вадим подумал, что это вообще одно существо, только почему-то в двух телах. Голоса были резкие, скрипучие, но и в них звучала бездна оттенков, свойственных речи опытных дипломатов.

— Рады предоставить убежище. Принимаем вашу благодарность. Надеемся на взаимопонимание в вопросах цены вашей безопасности.

Вадим никогда не был мастером ведения деловых переговоров, но и он понял, что — началось. Сейчас их с Анной будут разыгрывать, как лот на антикварном аукционе. Только вместо денег в ход пойдут намеки и угрозы, демонстрации силы и перспектив. Оставалось только надеяться, что Флейтист сможет перебить любую ставку хозяев.

— Взаимопонимание согревает сердца, — отделался округлой улыбкой Флейтист. — И оно воистину бесценно.

— Были бы рады видеть вас в качестве гостей еще долго. Обмен знаниями между нами желателен.

«Вот, значит, как?» — удивился Вадим. — «Мы думали, что нас будут пытать и шантажировать, а собираются — учить? Интересно, чему и как. И зачем им это нужно?». Следом пришло понимание: под маской обучения очень легко спровоцировать на любые нужные действия. Назвать их упражнениями и заставить совершить. Вадиму было интересно, согласится ли Флейтист на такое «милое» предложение. Худой мир лучше доброй ссоры, конечно — особенно если находишься на чужой территории. Но игра слишком опасна.

— Благодарим и за это предложение. И знания, открытые с чистыми помыслами, бесценны. — Судя по всему, Флейтист думал примерно о том же.

— Любое знание имеет цену, — проскрежетали близнецы после паузы. Видимо, то скрипели мозги, пытающиеся сосчитать все смыслы, вложенные Флейтистом в свою реплику.

— Есть цена, которую нет смысла платить, ибо знание, купленное такой ценой, уже не принесет плодов.

— Тот, кто думает о выгоде, стремясь к знанию, никогда не станет мудрым.

Вадим не подозревал, что парочка так быстро перейдет к банальным оскорблениям, замаскированным под философию. Это было удивительно. Видимо, в Безвременье риторика не была в почете. Им бы стоило поучиться у людей, способных часами болтать ни о чем — с умным видом и соблюдая строжайшую корректность.

— Любые ягоды можно есть, но некоторые — лишь один раз. Лишь неразумные дети тянут в рот яркий плод, не думая о дереве, на котором он вырос.

Анна улыбалась, прислушиваясь к перепалке. Она чинно держалась чуть позади Серебряного, а тот стоял, прислонившись к двери и старательно делал надменное лицо. Получалось отлично. «Говорите, говорите», — было написано на физиономии. — «Только не вздумайте переходить к действиям».

Парочка призадумалась. Явление в качестве мудрецов с фолиантом в руке и фигой в кармане торжественно провалилось. Далее, видимо, наступала очередь силовых действий. Вадим насторожился, прикидывая, что будет делать, если почувствует явную угрозу. Самым удобным вариантом было — удрать по мосту за крепостную стену. Флейтист эту идею одобрил бы. Однако ж показывать близнецам спину и пятки не хотелось, оставлять Анну — тем более.

Игнорируя предчувствия и прогнозы Вадима, продолжался бесплодный треп.

— Гостеприимство — долг хозяина, уважение к хозяину — долг гостя.

— Хоть нас трудно назвать гостями, ибо мы оказались здесь не по своему желанию, но мы чтим ваше гостеприимство и добрую волю, с которой оно оказано, — парировал Флейтист.

Вадим едва не захлопал в ладоши. Командир ухитрился и намекнуть на то, что на законы гостеприимства уповать не стоит, и на то, что хозяев замка он видал в гробу в белых тапочках. И при этом — витиеватая вежливость, в которой трудно найти зацепку для ссоры.

— Мы временно вынуждены вас покинуть. Наше скромное убежище в полном вашем распоряжении. Вернемся позже. Просим вас обдумать условия нашего союза.

— Прошу поведать о ваших пожеланиях, тогда нам будет над чем думать, — абстрактные «условия» сомнительного союза Флейтиста не устраивали. Он намеренно шел на конфронтацию.

— Ты предполагаешь, что ваше положение допускает выбор? — окрысилась парочка.

— Я уверен, что союзом называют добровольно заключенный договор. Если же вы считаете, что мы не гости, но пленники, то о каком союзе может идти речь?

— О том, который для одной стороны является свидетельством щедрости, а для другой — спасением.

— Во сколько же щедрость оценивает спасение?

— Во столько же, во сколько жизнь ценит себя.

Вот теперь вещи были названы своими именами. Им предлагалось заплатить за свою жизнь очень дорогую цену. Какую именно — Вадим еще не догадывался, хотя и предполагал, что ту, о которой говорил Флейтист. Но музыкант и не предполагал, что Флейтист вывернется так, как он это сделал.

— Значит, нам дано самим определить цену спасения наших жизней, — прозвучало отнюдь не как вопрос. — Мы услышали и благодарим. Более не смею задерживать почтенных хозяев.

Прекрасно было видно, как у близнецов одновременно вытянулись лица и сжались губы. Разумеется, ничего подобного они в виду не имели. Но велеречивая формулировка подвела, и теперь можно было либо бурно протестовать, либо признать, что первый раунд проигран. «Во сколько жизнь ценит себя» — ну, кто ж за язык-то тянул, усмехнулся Вадим. Скажи он — в свой левый кроссовок, и куда они денутся? Если покупатель согласен на любую цену, то это его проблемы. Разговаривай между собой люди, начались бы словопрения «я не то хотел сказать». Здесь же, как понял Вадим, это принято не было. Что сказано, то сказано. Разговор — та же дуэль, хоть и на словах.

Мигнув, парочка растворилась в воздухе. Вадим вздохнул с облегчением. Обошлось на первый раз.

— Пойдемте наверх, — позвал Флейтист.

Стол был вновь заполнен едой. Морить их голодом никто не собирался — и на том спасибо. Изучая содержимое горшков, мисок и судков, Вадим вдруг осознал интереснейшую вещь. Ел и пил он с попадания в Безвременье несколько раз и вдоволь. Но еще ни разу его не посетило желание справить нужду. Куда девались продукты метаболизма, ведомо было только хозяевам, но Вадим подозревал, что шанса спросить у них не представится. Может быть, еда была такой же иллюзией, как и все остальное. За одно он мог поручиться — голод и жажду пища утоляла отлично. А чем она была на самом деле, оставалось только догадываться. Чистой энергией, упакованной в оболочку привычных блюд? Версия не хуже прочих.

Еще он сообразил, что оба полуночника с аппетитом ели — минимум два раза в сутки, пили воду и сидр. И непохоже, что просто для развлечения. Отсюда прямо и недвусмысленно следовало, что разница в устройстве тел была не так велика, как намекал Серебряный. Им тоже нужно было питаться. Может быть, они отличались куда большей выносливостью, имели какие-то дополнительные ресурсы, но к нематериальным сущностям точно не относились. Архаичная или альтернативная ветвь человеческой расы, обладающая экстрасенсорными способностями? С утра Вадимом овладело то смутно-тревожное ощущение, в котором хотелось все разложить по простым и удобным полочкам. Впрочем, отключение электричества в центре Москвы ни на какую полочку пока не укладывалось. Иллюзия, очередная наведенная галлюцинация? Пожалуй, так все и было.

Что же такое тогда Безвременье, и где они на самом деле? Если объяснения полуночников рассматривать не как абсолютную истину, а как следствие свойственного им восприятия мира, то что происходит? Нельзя ли как-то выбраться из-под действия этого морока, гипноза или галлюциногена?

Размышления были прерваны на самом интересном месте.

— Итак, вы все видели, с кем нам предстоит иметь дело, — отодвинув тарелку, сказал Флейтист.

— Пакость редкая, — наморщила нос Анна.

— Вполне адекватное определение, — с улыбкой кивнул командир. — Признаться, второй раз я не хотел бы с ними встречаться.

— Почему? Все же нормально… вроде? — поинтересовался Вадим.

— Исключительно вроде Володи и на манер Кузьмы, — коротко посмеялась Софья. — А если не «вроде», а в натуре — то мы все в глубокой заднице со скользкими краями, красавчик.

— Нельзя ли поконкретнее? И покорректнее? — насупился Вадим. Любимая женщина Флейтиста его раздражала, и ничего с этим он сделать не мог.

— В следующий раз, — постучав ладонью по столу, сказал командир. — Теперь, пожалуйста, отвлекитесь от столь увлекательных препирательств и послушайте меня. Прямой конфликт с этой парочкой для нас нежелателен по многим причинам. В первую очередь потому, что силы неравны. И это неравенство — не в нашу пользу. Гьял-лиэ, согласен?

— Всецело.

— Следовательно, вариант «дождаться возвращения хозяев» мы оставляем в качестве запасного на случай неудачи. Сейчас я предлагаю вам подумать над иными вариантами. Есть ли они у нас?

— Какие тут могут быть варианты? Уйти же некуда… — пожала плечами Анна.

— Мне сие сомнительно, — ответил Серебряный.

— Что именно тебе сомнительно? Иные варианты? — уточнил Флейтист.

— Их отсутствие.

— Слушаю тебя.

Вадиму казалось, что эта парочка говорит вслух только из уважения к остальным присутствующим. Быстрые короткие реплики, судя по которым, оба полуночника понимали друг друга с полуслова, были только верхушкой айсберга. И еще казалось — человеческая речь для них неудобна. Слишком много слов приходится произносить, чтобы понять друг друга. Два эмигранта, встретившись, говорят на языке своей новой страны, хотя хотели бы перейти на родной…

— Эта крепость не закрыта. Она напоминает собой тонкий пакет, наполненный жидкостью. На его стенки можно надавливать, и он будет менять форму. Но у этого пакета есть отверстие. Оно может быть завязано узлом, но есть… — Объяснение сопровождалось быстрыми жестами, судя по которым, пресловутый «пакет» был похож на ежа-удавленника, подвешенного на веревочке.

— Спасибо, ценно. И где же этот узел?

— Предполагаю, что он совпадает с сердцем крепости…

— Не тяни резину, — посоветовала Софья. — Где это сердце и где этот долбанный выход?

— Если бы я знал, я бы уже поведал, дражайшая, — раздраженно ответил Серебряный.

— Или смылся… — покивала женщина. — Зависит от ситуации, правда, остроухий?

— Я?! Во-первых, у меня… — начал Гьял-лиэ, но его одновременно перебили — Анна смехом, и Флейтист — очередным ударом ладони по столу.

— Мы осведомлены о форме твоих ушей. Равно как и о том, что ты ничего подобного не сделал бы. Софья, милая, я тебя очень прошу… — тяжелые гулкие ноты разнеслись по зале, и Вадим поежился.

— Ну, прости, дорогой, — Софья ядовито улыбнулась Серебряному.

— Почему я обязан все это выслушивать непонятно от кого? — вскинулся Гьял-лиэ.

На этой реплике Анна поднялась из-за стола, встала, опершись на ладони. Уставилась на сидевших в ряд Флейтиста, Софью и Серебряного. Потом покосилась на Вадима, молча сидевшего с краю стола. Взгляд обдал музыканта кипятком, остальные тоже осеклись, внимательно глядя на девушку. Она демонстративно сняла со столешницы пустую тарелку, подняла и шваркнула об пол.

Хриплый обиженный треск. Черно-белые осколки разлетелись по полу.

— Следующую я разобью о голову того, кто будет слишком много болтать. Вы ведете себя, как в поганой комедии. Как сборище придурков! Может, через десять минут явятся эти уроды. Что вы тогда будете делать — вспоминать, кто кому какую гадость не успел ляпнуть?

— Спасибо, Анна, — кивнул Флейтист. — А теперь вернемся к тому, на чем отвлеклись. Гьял-лиэ, ты знаешь, что эта узловая точка есть, но не знаешь, где она. Так?

— Да.

— Ты считаешь, что она является выходом.

— Да.

— Это внутри башни?

— Нет.

— Куда мог бы вести этот выход?

— Не знаю. Не из Безвременья точно…

— Благодарю. Здесь только два сооружения, остальное — мертвый камень. Если не в башне, значит, в складе во дворе. Куда и предлагаю всем проследовать, — поднялся из-за стола Флейтист. — Отставать и разделяться запрещается. В том помещении ни к чему руками не прикасаться, особенно это касается тебя, Вадим, и тебя, милая.

«Анны, значит, не касается?» — удивился музыкант. — «Интересно, с каких пор и почему…»

В заваленном оружием каменном сарае отчетливо пахло свежей гарью. Еще — металлом, прогорклым жиром, пылью. Вадим оглядел небольшое помещение. Светлый шероховатый камень стен. Самые разнообразные средства обороны и нападения — кучами, в художественном беспорядке. Какая-то система, впрочем, наблюдалась: то, что лежало в дальнем углу, выглядело более пригодным. У входа валялся совсем уж мусор, да кое-где еще и покореженный. Вся эта подсобка музея совершенно не сочеталась у Вадима с понятием «сердце крепости».

Флейтист и Серебряный заинтересовались дальней стенкой, до середины заставленной тяжелыми сундуками. После странных пассов над сундуками начались разгрузочные работы. Они тоже сопровождались пассами, непонятными жестами, короткими командами на черт знает каком языке и хлопками в ладоши. Но результат того стоил — заколдованные сундуки отползали от стены сами. Медленно и со скрипом, но отползали. Поднимать их не пришлось.

Анна подобрала длинное копье с листовидным наконечником, и лениво ворошила им груду металлолома. На лице не было знакомого и понятного Вадиму выражения вечного любопытства, из чего можно было сделать несколько выводов.

— Ты уже тут была?

— Ага…

— С кем же это?

— С Флейтистом, а что?

— Просто интересно… Слушай, а тебе не кажется, что все это не взаправду? Что все это какой-то гипноз или вроде того?

Девушка потерла испачканные в желтоватой смазке руки о джинсы, потом с отвращением обнюхала ладони. Посмотрела на Вадима, на стены, на какой-то доспех у него под ногами. Пухлые четко очерченные губы несколько раз складывались в недобрую улыбку, словно Анна собиралась заговорить, но потом обрывала себя. Потом она переминалась с ноги на ногу, опираясь на копье — Афина-воительница, да и только.

Вся эта пантомима вызвала у Вадима смутное и тревожное ощущение подвоха. Что-то успело разладиться, а он даже не заметил. Что-то случилось. Важное, должно быть. Любимая девушка смотрит так, словно хочет сказать очень большую гадость, но стесняется — это Вадим понимал по ее лицу и жестам. Но почему и за что? Кто-то успел вмешаться в их отношения, Серебряный, например? У него было много шансов. Телохранитель на добровольной основе постоянно крутился рядом.

— Ну и что ты имеешь в виду?

— Ты можешь считать, что все это гипноз, сон, «матрица» или бред сумасшедшего.

— А ты?

— А за себя я как-нибудь сама разберусь, — засовывая руки в карманы куртки, зло ответила Анна.

— Да что я такого сделал-то? — обалдел Вадим.

— Ничего ты не сделал. В том и фигня…

— Стоп. А что должен был?

«Вот сейчас мне отольется приказ Флейтиста — ни во что не вмешиваться и не лезть грудью на амбразуру. Да, не очень-то хорошо я смотрюсь со стороны, надо думать. Как в школе дразнились: герой кверху дырой. И что теперь делать?!» — Вадим отчетливо ощущал, что земля уходит из-под ног: нарушить данное Флейтисту обещание он не мог, выглядеть трусом в глазах любимой-единственной не хотел.

— Хотя бы поддержать меня, когда все грызлись, а?

— У тебя и так все получилось. Чего ты хотела? Разбитой тарелки? — от сердца отлегло, но вместе с облегчением пришло раздражение.

Вот только его голоса в скандале и не хватало для полного бардака. Вадим считал, что лучше помолчать — да и Анне стоило бы посидеть тихо. Флейтист сам бы навел порядок. В его благодарности было куда больше сарказма, чем признательности. И ничего, кроме двух потерянных минут, сия миротворческая акция не принесла. Неужели Анне самой это не понятно?

— Да хоть чего-нибудь!

— Отлично, — Вадим уже здорово завелся. — Гопака сплясать? Или по потолку побегать? Чего еще изволит ваша милость?

— Уже ничего, — развернулась к нему спиной Анна.

Вадиму захотелось хорошенько встряхнуть ее за плечи. Так, чтобы вернуть хоть толику здравого смысла. А в идеале — такую Анну, с которой он познакомился. Нежную, умную, внимательную, но главное — надежную. Вовсе не этот клубок язвительности и обид. Выпрямленная до скрипа в лопатках спина под черной кожей дразнила, оскорбляла и никаких добрых мыслей не вызывала. На мгновение Вадиму показалось, что сейчас он отвесит ей подзатыльник, а потом еще и пару шлепков, как капризному ребенку. Впрочем, об этом лучше было не задумываться — Вадим вполне мог просчитать последствия.

— У тебя ничего не болит? — осторожно поинтересовался он. — Голова там, еще что-нибудь?

— Если под «еще что-нибудь» ты имеешь в виду, не начинаются ли у меня месячные, — не поворачиваясь, только прижимаясь лбом к копью, ответила Анна. — то пойди и убей себя об стену!

— Нет, этого я в виду не имел, — усмехнулся Вадим. — Хотя уже похоже на то. По всем признакам.

— Большой опыт? — мрачно поинтересовалась Анна.

— Два раза был женат, — честно ответил он.

— Понятно, почему «был»…

— То есть?!

— То есть не могу себе представить нормальную женщину, которая стала бы тебя терпеть!

Вадим едва не уселся на груду металла за спиной. Он ожидал, конечно, услышать какую-нибудь гадость — но не вот это же? Не что-то из лексикона неумной стервы, которых он повидал на своем веку пару десятков. Настолько это не вязалось со всем, что и как говорила и делала Анна, что Вадим только открыл рот и не смог его закрыть. Так и стоял, любуясь прямой спиной любимой женщины, и чувствуя, что, кажется, пропустил мастерский удар под дых. И от кого, спрашивается? От девушки, за которую он был готов удавиться или перебить всех врагов голыми руками…

— Спасибо, дорогая, — сказал он, подумав, и, уже не обращая на Анну никакого внимания, отправился туда, где Флейтист и Серебряный, кажется, обнаружили что-то интересное.

«Что-то интересное», судя по услышанным им обрывкам реплик, выглядело тем, что искали — но при этом к использованию пригодно не было. Подойдя поближе и осторожно отодвинув Софью, музыкант понял, в чем дело. На стене, которую раньше прикрывали сундуки, был нанесен узор. Стилизованные ветви деревьев, вьющиеся травы и цветы, среди них — угрожающие зигзагообразные линии. На этот рисунок и смотрели с интересом и недоумением все трое.

— И это все? — спросил Вадим.

— Да, красавчик, прикинь — одни кусты и никакой порнухи, — ответила Софья. Видимо, сегодня был День Женского Злоязычия, вот только Вадима об этом предупредить забыли.

Он горестно вздохнул, сделал шаг назад, потом еще один, отступил влево. Посмотрел на картину. Сделал полшага вправо. Выпрямил плечи. И нащупал-таки нужную точку! С выбранной им позиции рисунок на стене выглядел объемным. Точнее, не сам рисунок, а те части, которые были видны из-за голов и спин.

— Дама и господа! — позвал Вадим. — А не отошли бы вы немного в стороны?

На него оглянулись, и он увидел картинку во всей красе. Венок стеблей и листьев образовывал обрамление. Из него угрожающе торчали клинки и копья. Посредине был овальный проход. То место, куда он вел, Вадиму не понравилось. Темные силуэты гор, в несколько штрихов обозначенное низкое небо. Расплывчатые контуры не то колонн, не то истуканов. Но по крайней мере так в картинке обнаруживался хоть какой-то смысл.

Вадим сделал шаг вперед, и иллюзия пропала. Точка, с которой рисунок обретал перспективу, располагалась почти посредине постройки, на уровне его глаз. В этом смогли убедиться Флейтист и Гьял-лиэ, которым пришлось чуть пригнуться. Потом Софья вскарабкалась на твердый нагрудник и тоже увидела арку и проход. Анна от зрелища отказалась.

Флейтист вернулся к стене, постучал по ней, поковырял пальцем камень. Вадим подошел к нему. Рисунок был нанесен тонкой кистью, должно быть, минеральными красками — они не выцвели со временем. Преобладали два цвета — темно-зеленый и темно-серый. Этого было достаточно. Неизвестный живописец хорошо владел своим ремеслом. Где-то он нанес краску плотно, где-то — так, что через нее просвечивал камень, создавая множество оттенков.

Но ни Флейтист, ни Вадим не нашли никаких следов прохода. Обычная стена, сложенная из плотно пригнанных друг к другу каменных блоков. Надписи, подсказывающей, что нужно сказать, чтобы войти, Вадим не обнаружил.

— Ну что, Гэндальф, что будем делать? — спросил он.

— Не знаю, — честно ответил Флейтист. — Серебряный, нет ли у тебя идей?

— Центр не здесь, а… — и тишина.

— Что — а?! — сердито двинул бровями Флейтист.

Вадим обернулся, и понял, в чем состояло «а». Гьял-лиэ стоял у дверей и глядел во двор. Судя по выражению его лица, пожаловали хозяева замка. Владетель раскинул руки крестом, опираясь на створки двери, и вид имел — «no pasaran». Враг не пройдет, по-русски говоря.

— А к нам пришли, — объяснила очевидное Анна. — Поздравляю.

Судя по тону, это ее даже радовало — сбывалось мрачное пророчество о том, что хозяева придут, когда никто не будет готов. Вадим тихо удивился, потом вспомнил себя самого и любимое «а я вам говорил?» и расслабился. Ну, что поделать — похожи во всем, так во всем. В том числе и в самых, как выясняется, неприятных чертах характера. Оставалось только смириться и терпеть.

— Все ко мне, — скомандовал Флейтист. — Вадим, ты тоже. Гьял-лиэ, что там?

— Ищут нас, — негромко отозвался тот. — Уже нашли. Идут сюда.

Флейтист сделал три шага вперед, подопечные — за ним, держась за спиной, как и требовалось. Оказалось, что спина у командира широкая и за ней вполне помещаются все, кого он хотел там разместить. Вадим покосился на Софью. Уже не в первый раз он замечал эту интересную черточку — она могла язвить, спорить или хамить, вести себя вздорно, но как только дело доходило до неприятностей… Куда-то исчезала языкатая красотка, а ее место занимала хмурая, скупая в движениях женщина-офицер. И даже скорее просто офицер, чем женщина. Неважно, что вместо формы на ней были майка и джинсы. И эта одежда выглядела военной формой не хуже пятнистого камуфляжа.

Анна ничем подобным не отличалась. Вот и сейчас Софья аккуратно пододвинула ее к себе — без слов взяв под локоть. Какие-то двадцать сантиметров разницы, но совсем другая картина: теперь девушку прикрывала и спина Флейтиста, и стоявшая у стены «вешалка» с доспехом.

Далее грянуло.

Видимо, за стенами склада протрубил десяток архангелов. Оглушительные трубные скрежещущие звуки больно ударили по барабанным перепонкам. От громкого звука потемнело в глазах. Вадим подумал, что, вероятно, у него из ушей сейчас течет кровь. Проверять было некогда — одновременно случилась целая куча событий.

Флейтист сделал какой-то жест правой рукой, Софья толкнула Анну на пол, упала сверху, Вадима он левой выдернул за запястье и поставил рядом с собой. Яркая вспышка — стоявший в проеме Серебряный вдруг засиял, как прожектор в тысячу свечей. От этой вспышки вновь заболело в ушах, Вадим издал удививший его самого писк, потом его толкнули в спину и он оказался посредине между обоими полуночниками. Ослепленные глаза почти ничего не различали — только нестерпимый свет, который излучала фигура Гьял-лиэ. В этом свете музыканту показалось, что он стоит на круге черной прозрачной пустоты. Вадим попытался отступить — стоять на затвердевшем воздухе было страшно до тошноты, но Флейтист что-то крикнул.

Вадим обернулся на него — слов он не различал, но понял жест — «вниз!». «Куда именно?» — не понял он, потом сообразил. Но упругая пустота под ногами не желала его пропускать. Вадим топнул ногой, подпрыгнул — и провалился по пояс в открывшийся вдруг колодец.

— Вперед, вперед! — закричал над самым ухом Флейтист.

Под ногами оказались ступеньки, Вадим сделал несколько осторожных шагов, потом поскользнулся и покатился вниз кубарем. Ударился коленом о стену, на спине скатился со ступенек, больно затормозил ступнями о стену. Здесь царила тьма кромешная. Потом сверху на него свалились обе женщины.

Куча рук, ног и голов распуталась не сразу. За стеной, после ее ощупывания, обнаружился вход в туннель. Вадим сделал шаг вперед, и едва не упал вновь: ступеньки еще не кончились. Нога оказалась по колено в холодной затхлой воде. Следующий шаг Вадим делать не решился. За спиной вспыхнул огонек зажигалки, и пока он горел, тройка людей увидела, что туннель наполовину заполнен водой и тянется на многие метры вперед.

Потом — шипение Софьи, которая обожгла себе пальцы, и вновь тьма.

Наверху происходило нечто интересное. Громыхало, звякало, трубили трубы и били литавры. Иногда сквозь все это пробивались голоса обоих полуночников. Язык, на котором они кричали, а может, нецензурно бранились, Вадиму незнаком.

— Пойдем или подождем? — спросил он Софью.

В темноте было слышно неровное дыхание женщины. Вадим чувствовал ее волнение и сомнения. Вроде и нужно было уходить — но она не хотела оставлять мужа. К тому же, без Флейтиста отправляться в туннель смысла не имело. Догнали бы и вытащили. Но и здесь маячить было опасно.

Пока Софья думала, Вадим ощупывал стены, пытаясь сориентироваться. Высота туннеля чуть меньше двух метров: поднятые руки достают до потолка. Ширина — семь шагов. Судя по всему, он представлял собой половину цилиндра, рассеченного повдоль. На стенах отвратительная на ощупь скользкая слизь. Под ногами — той же слизью покрытые ступеньки. От ледяной воды сводило икры, но теперь хоть появилась возможность отдышаться и сориентироваться в ситуации.

— Постойте тут, — сказала наконец Софья. — Я выгляну и вернусь.

Вадим не решился с ней спорить — задавила бы авторитетом и сделала все едино по-своему. К тому же, он вполне оправданно подозревал, что Софья гораздо лучше понимает, что делать можно, а чего не стоит. Она поднялась по крутым ступеням лестницы. Музыкант уже достаточно привык к темноте, чтобы разбирать контуры кое-каких предметов. По крайней мере, очертания бедер Софьи, стоявшей на ступеньках, он различил. Женщина потопталась, подпрыгнула, потом вернулась.

— Что там творится? — спросила Анна.

— Крутые разборки… Мастерят препятствие.

— Ну-ну…

— Пойдемте, — сказала Софья. — Они нас догонят.

Шаг, еще шаг, Вадим по пояс зашел в воду. Наконец-то ступеньки кончились. Но пол был немногим лучше — скользкий, и при этом липкий, словно под водой разлили толстым слоем клей. С каждым шагом Вадим видел все меньше и меньше: в туннеле не было даже минимального источника света. Он шел вдоль стены, выставив вперед правую руку. Левой он держал руку Софьи, а та вела Анну. Так, медленно и замерзая в ледяной воде, они прошли шагов тридцать. Потом неподалеку заплескало, забулькало, в метре перед Вадимом возник огонек. Гьял-лиэ и Флейтист догнали их довольно быстро, построение изменилось. Теперь Флейтист шел впереди посреди туннеля, Вадим и Анна держались за ним, Софья и Серебряный замыкали.

— Быстрее, быстрее, — торопил командир.

Туннель оказался неожиданно длинным. Метров через двести Вадим устал считать шаги. В голове вертелись бессвязные мысли. В детстве он раз пять смотрел фильм «В зоне особого внимания», и ему все происходящее с героями очень нравилось. Лихие десантники, драки и марш-броски, темные туннели — ну чем не игра для настоящего мужчины? Теперь он сам оказался героем подобного боевика, и все происходящее уже не казалось увлекательным. Особенно — ледяная вода до пояса. В прежней «мирной» жизни Вадим в такую не полез бы ни за что. Ноги уже онемели, теперь очередь была за мышцами живота и поясницы. Именно в тот момент, когда Вадим понял, что еще пяток шагов — и он идти не сможет, обстановка оживилась.

Теперь света в туннеле хватало в избытке. И с температурой воды проблема тоже решилась — теперь она стала слишком уж горячей. Такой контраст ничего хорошего не принес. Вадим выпустил руку Анны и плюхнулся на колени, ушел под воду с головой. Заледеневшие мышцы в горячей воде выдали такой вопль колющей боли, что Вадим даже не мог опереться на руки и подняться. Мгновение ему казалось, что он захлебнется.

Он сжал губы, стараясь удержать воздух в груди. Попытался опереться на кулаки, но мышцы не держали нагрузки, и костяшки бессильно проскользнули по слизи на камне. От жара мутилось в голове. Потом его подняли на поверхность — больно, за волосы, но Вадим только потом прочувствовал, что едва не лишился скальпа. Сейчас главное было — вздохнуть, устоять на ногах.

— Вперед, — Флейтист заорал так, что у Вадима словно крылья на ногах выросли. Или ласты, что в данной ситуации было уместнее.

Он побежал — не оглядываясь, не глядя ни на кого, думая только об одном: не упасть больше. Второй раз его бы не вытащили. Вода нагревалась, хотя казалось уже, что дальше некуда. Бежать в воде было трудно: она сопротивлялась, упруго толкала его в грудь. Но плыть Вадим не решился: слишком неглубоко тут было, да и пловец он был весьма средний.

Наконец он добежал до чего-то и ударился об это грудью. Проклятый огонек куда-то подевался, и теперь непонятно было, что вокруг. Только почти кипящая вода, темнота и невнятный шум за спиной. Препятствие оказалось высотой по грудь и довольно длинное — рука противоположного края не достигла. Вадим подтянулся и полез на него. Анна и Софья уже стояли здесь, ему помогли забраться. Музыкант сразу же развернулся. Внизу в воде происходила вторая серия магического побоища.

Вспышки света, неразборчивые крики, шум и хаос — вот и все, что разобрал Вадим. Потом у самых ног оказалась голова Флейтиста. Вадим отпрыгнул, уступая ему место. Следом залез Серебряный. Мокрая и растрепанная парочка выглядела так неласково, что Вадим предпочел отойти. Если на нормальных людей горячая вода действовала вполне обычно — он видел в свете вновь возникшего огонька раскрасневшиеся щеки Софьи, то полуночники казались бледными, как смерть, и веяло от них морозом.

— Сейчас бабахнет, — предупредил Флейтист, толкая его в спину. — Отходите как можно дальше.

Вновь бег — уже не по воде, но по скользкому камню. Судя по гулкому эху, туннель расширился и стал выше. Вадим уже не видел стен и потолка, только огонек впереди. Потом сзади воистину бабахнуло. Точнее — БАБАХНУЛО. Вадима ударило в спину тугой ладонью, он споткнулся и пролетел пару метров, потом приземлился на четвереньки. По ощущению — здорово расцарапался.

В этот момент Вадим понял, что вновь оглох и ослеп. Остались только невнятные вопли разбитых коленок, ноющая шея и ощущение тошноты, подступающей к желудку. «Контузия», — подумал он, и с удовольствием отключился от реальности. Более его ничего не волновало. С первой минуты обморока начинались проблемы не Вадима, но окружающих.

Возвращение в реальность было неприятным. Сначала возникло отвратительное щекочущее чувство в носу, и Вадим сквозь блаженный туман забытья вспомнил, что у него существует нос. Потом оказалось, что нос прикреплен к голове, голова эта болит и кружится, голова расположена на плечах, плечи лежат на чем-то мягком, далее следуют спина, задница и ноги. Не все из этих открытий были приятными. Колени, например, болели, саднили содранные ладони, а в позвоночник пониже лопаток загнали гвоздь.

Колени, на которых покоилась голова Вадима, принадлежали Анне. Ей же принадлежали и две руки, которые ласково гладили его по лицу, стряхивая мелкую каменную крошку. Это было приятным открытием — Анна здесь, с ней ничего не случилось, к тому же она в хорошем настроении. Вадим поймал себя на том, что уже думает, в каком настроении любимая девушка и этот факт делается важным в мироощущении. От подобной идеи голова заболела вдвойне — он уже напрыгался вокруг настроений бывших жен, их гнева и милости.

— Очнулся, — сказала где-то поблизости Софья.

Вадим сделал над собой усилие и сел. Так голова кружилась меньше — пропало пьяное ощущение «вертолета».

— Что это было? — сказал он, обнаруживая, что слышит не очень хорошо, но все-таки слышит.

— Мы обрушили свод, — объяснил Флейтист. — Тебя задело взрывной волной.

— А вас? — удивился Вадим, точно зная, что оба полуночника остались позади него.

— Мы вас прикрывали, — протянул ему руку Серебряный, и Вадим, после короткого раздумья, эту руку принял.

— Теперь нас не догонят? — спросил музыкант.

— Не уверен, — пожал плечами Флейтист. — Но мы почти на границе их владений. Если поторопимся — успеем уйти отсюда.

Вадим задумался. К удивительным свойствам подданных Полуночи добавились термостойкость и взрывоустойчивость. Впрочем, ничто не мешало размышлять над этим по дороге. Гьял-лиэ запустил целую кучу огоньков, и теперь было видно, что вся компания идет по дну гигантской пещеры. Свод терялся в темноте. Вадим задирал голову, чтобы рассмотреть пейзаж. Казалось, что пещера имеет профиль сердечка. От одной покатой стены до другой было рукой подать, а по верху шел гребень сталактитов. Вадим предположил, что достаточно громко крикнуть или подпрыгнуть, чтобы несколько тонн острых каменных «сосулек» обрушились на голову. Это помогло ускорить шаг и забыть про то, что джинсы присохли к разбитым коленям и при каждом шаге больно дергают за содранную кожу.

Пещера все расширялась. Теперь уже понизу можно было идти втроем. Где-то гулко капала вода, шуршали летучие мыши — или просто у Вадима шумело в ушах. По дороге Флейтист кратко пересказывал основные перипетии великой битвы в сарае и грандиозного сражения в туннеле. Вадим прислушивался — было интересно и важно. Флейтист вымотался, и от этого его речь приобрела некоторую живость. Он уже не выражался языком официальных документов.

— Они сильны. И привели с собой целую свору тварей поменьше. Вам повезло — вы не увидели бесформенных. Отвратительное зрелище. Описывать не буду — не получится… это просто неизвестно что. Учитывая, что позировать они не стремились…

— А что они делали? — спросила Анна.

— Примерно то же, что и свора хорошо обученных псов, — сказал Серебряный. — Только они не кусаются… Загоняют, отвлекают внимание.

— Мы перебили большую часть своры, — продолжил Флейтист. — Это была славная драка. С хозяевами было посложнее, но мы сумели оторваться и отбить у них желание вступать в ближний бой. Потом обрушили проход. Эта парочка привязана к месту своего обитания и едва ли сможет появиться перед нами…

— Зато за спинами — уже, — ледяным голосом сказал Серебряный.

— Вперед! — в очередной раз скомандовал Флейтист.

Очередная гонка — последняя на этот раз. Уже через пару минут Вадим увидел впереди просвет, прибавил скорости. Последняя минута напоминала дурной голливудский фильм: за спиной Вадима рушились стены, падали сталагмиты, великое крушение пещеры настигало, а он бежал — но успевал же, успевал…

Воздух вырывался из груди клочьями пены, не осталось ничего, кроме тела, совершающего движения руками и ногами, потом почти под ногами оказалась споткнувшаяся Анна, Вадим успел схватить ее за руку и побежал дальше, не обращая внимания ни на что, кроме собственных пальцев, стискивающих ее запястье.

Он выбежал — и упал лицом в пепел и прах.

За спиной с неимоверным грохотом рухнула скала.

ГЛАВА 3. КЛАДБИЩЕ БОГОВ

Анна сидела на земле, прислонившись к подножию истукана, и лирически созерцала бывший выход из пещеры. По ее прикидкам количество обрушенной породы исчислялось килотоннами. Если парочка хозяев крепости имела материальную природу, то о них можно было уже забыть. Анна, впрочем, в этом не была уверена. Существам материальной природы, вроде нее самой, не было свойственно появляться из воздуха и так же исчезать.

После контрастных ванн, беготни, падений и взрывов за спиной шевелиться не хотелось. Вся компания расселась, разлеглась и развалилась прямо на земле. У самого выхода из пещеры стояла здоровущая «каменная баба». Вот у ее подножия и расположились, причем лицом к руинам. Смотреть за спину Анне не хотелось — и не интересовало сейчас, где оказалась, и больно поганый пейзаж она заметила в первый момент. Равнина, засыпанная толстым слоем пепла и праха. И так — до самого горизонта, только барханы и дюны.

— Куда нас занесло? — сквозь лень спросила она Серебряного, который сидел слева.

— Не имею желания уточнять, — вяло откликнулся он. — Позже, госпожа моя…

Анна повернула голову к Гьял-лиэ. Сейчас он выглядел совсем не так устрашающе, как недавно в туннеле. И даже был похож на человека — ну, немножко странные черты лица, слишком тонкие для мужчины. Необычный оттенок волос и кожи? Что ж, такое тоже встречается. Вот привычной уже ауры силы вокруг него не было.

Девушка лениво поднялась на колени, повернулась к Серебряному.

— Что с тобой?

— Устал, — пустым глухим голосом ответил владетель. — Здесь даже нечем восстановить силы…

— Я тебе могу чем-нибудь помочь?

— Нет, — коротко сказал Гьял-лиэ, и Анна обиделась, хоть и сама не поняла, на что.

Флейтист тоже смотрелся не ахти. Во-первых, он здорово изгваздался, что ему удивительно не шло. Анна могла представить себе предводителя каким угодно, только не чумазым. Сейчас же он был по уши в пепле, саже, грязи и совершенно непонятных субстанциях самых разных цветов. Руки выпачканы в густо-зеленом, на щеке серо-лиловая клякса, жилет порван и заляпан багрово-красным — Анна понадеялась, что не его собственной кровью.

Во-вторых, он был таким же блеклым и вымотанным, как и Серебряный. Сидел, молча обнимая Софью за плечи. Женщина тоже ничего не говорила. Анна вспомнила суматошный бег по пещере — они вытаскивали друг друга из воды, помогали карабкаться, тащили. Вадим оказался рядом только на последних метрах. Большую часть маршрута она прошла рядом с Софьей, и ей была обязана тем, что уцелела. Девушка очень хорошо это понимала — достаточно было вспомнить, как дважды уходила с головой под воду, и именно Софья выуживала ее в кромешной тьме.

В последнюю очередь Анна посмотрела на Вадима, который теперь положил голову ей на колени. Чумазая физиономия — отражение собственной, но это уже не радовало, да и ничто в нем уже не радовало. Сказка поманила тенью любви, и превратилась в горькую реальность. Неприятно было доверие, с которым Вадим улегся к ней на колени. Теперь сложно было его стряхнуть или попросить убраться куда-нибудь: не нашлось ни одной достойной причины. Раздражение не считалось.

Анна не знала, в чем тут дело. Вроде и поссорились-то из-за пустяка. Мелкая перебранка, которую легко забыть, особенно после беготни по пещере. Девушка и забыла — что сказала, что ей сказали. Дело было не в словах. Дело было в самом Вадиме. В человеке, отдыхавшем у нее на коленях. Человеке, с которым несколько часов назад она спала в одной постели.

Ощущение тяжести на коленях бесило. Словно схватили за горло и медленно душили. Анна поняла, что сейчас подпрыгнет или заорет. Она закрыла глаза и постаралась успокоиться. «Истерика после всего», — поставила она себе диагноз. На ее напряжение отреагировал Серебряный, как Анна в глубине души и надеялась.

— Тебе дурно, госпожа моя?

— Наверно, — кивнула Анна. — Задолбалась я…

— Гитара! — удивительно своевременно воскликнул Вадим. — Я забыл ее в зале.

— Вспомнила бабка, как девкой была, — улыбнулась через силу Софья. — Все, попрощайся с ней. Да и все равно бы бросить пришлось. Или утопил бы…

Анну высказывание «дорогого и любимого» сильно задело. Понятно, что каждый говорил о самом важном для себя. Только получалось, что гитара Вадима интересует куда больше, чем девушка. Даже и не удивительно — гитара, наверное, с ним лет пять, а Анна всего несколько дней. Ревновать бессмысленно, обижаться тоже. Место указано вполне четко. Остается только смириться с ситуацией.

Серебряный взял ее за руку. На холодные пальцы налип пепел, но сейчас прикосновение не казалось неприятным или бесцеремонным. Уместный дружеский жест. Обижаться на владетеля за все обстоятельства знакомства уже не хотелось. Только что он спасал ей жизнь, не жалея себя. Сволочь, конечно, та еще — ну что ж, она сама не подарок. Анна благодарно сжала узкую длинную ладонь, посмотрела на металлические ногтевые пластины. Острые, словно заточенные, края. Такими по лицу полоснуть — никакого ножа не нужно. Десяток лезвий всегда с собой…

Вадим всего этого не видел. Закрыв глаза и сделав скорбно-непроницаемое лицо, он оплакивал потерю. Анна его, конечно, жалела. Но не слишком, и даже с некоторым злорадством. Не скажи он свою фразу ровно в тот момент, когда девушка жаловалась на самочувствие — все было бы иначе. Однако ж, как сложилось, так и сложилось, машину времени, чтоб все переиграть, не завезли.

На засыпанной пеплом равнине царила жара. Пот выступил на коже липкой пленкой. Ни малейшего дуновения ветра, ни одной самой чахленькой струйки. Анна задумчиво посмотрела вверх и увидела солнце. Потом обернулась и увидела еще одно. Всего же их было четыре — блекло-желтых, не слишком горячих. Но четыре светила создавали безрадостную картину. Предметы, освещенные с четырех сторон, отбрасывали жалкие крестообразные тени, в которых нельзя было укрыться. Куда ни прячься, три солнца дотянутся лучами.

Анна сидела лицом к высокому отвесному обрыву. Чтобы понять, что это горный склон, нужно было задирать голову. Наверху начинались привычные очертания скал, а вот вся нижняя часть представляла из себя стену, похожую на кусок сыра с дырками-пещерами. Своды одной такой «дырки» недавно обвалились, но хватало других. Стена простиралась от одного края горизонта до другого. Два цвета — темно-серый и черный. Запах гари. Струйки дыма, вырывавшиеся из-под земли. Унылый жуткий пейзаж, отрада пироманьяка.

— Пить хочу, — пожаловалась она в пространство.

— Воды нет, — откликнулся Флейтист. — Мы потеряли все припасы.

— Замечательно… И бутылки тоже?

— Да, весь твой рюкзак. И не только его.

Анна только невнятно хмыкнула: говорить было нечего. Рюкзак еще полбеды. Сами остались живы — и то счастье. Сомнительное, конечно, при условии, что воды здесь не найдется. Но девушка надеялась, что как-нибудь этот вопрос решится. До сих пор так и получалось. Нужна вода — появлялся ручеек, нужна еда — ручеек превращался в полноводную реку с вкусной рыбой.

Впрочем, рано или поздно везение должно было закончиться. Анна предполагала, что этот момент настал именно сейчас. Думать об этом не хотелось, но приходилось. С каждой минутой пить хотелось все сильнее. Три солнца вытапливали из тела последнюю влагу, четвертое было пока что за каменным истуканом, но легче от этого не делалось.

В легких все еще скрипели и чесались отголоски недавнего кашля. Ощущение мерзостное — хотелось расцарапать себе грудь, чтобы добраться до легких, отжать их, как мокрую тряпку. Анна ежеминутно откашливалась. Два погружения в воду с головой и безумный бег даром не прошли. Собственный голос теперь звучал, как скрежет простуженной бензопилы.

Анна поднялась, посмотрела на свои джинсы. После валяния в пепле они были испорчены уже безнадежно. Там, где не въелась грязь от всех предыдущих приключений, последние чистые места изгадила жирная густая сажа, по щиколотку в которой она стояла. В ботинках все еще хлюпала вода — увы, пить ее было нельзя. Анна сняла обувь, попробовала босой ступней землю. Приятно: словно по мягкому нагретому ковру ступаешь.

— Я хочу посмотреть в ближайших пещерах, нет ли там ручья. Кто со мной?

— Гьял-лиэ, — ответил Флейтист.

— Айя… — владетель тоже поднялся, медленно и нехотя, занял свое любимое место: у Анны за левым плечом. — Пойдем…

До первой пещеры шли около километра, заглянули и тут же шарахнулись прочь. Изнутри несло сероводородом, так, что Анну едва не стошнило. На глазах выступили слезы. Шаг назад — и ни следа запаха. Феномен девушку заинтересовал, и она несколько раз сунулась в пещеру, зажав нос пальцами. Так и есть — запах начинался ровно от края стены.

В следующей не пахло ничем, в том числе и водой. Серебряный скептически оглядел свод, залепил вдаль мелким камушком. Стены дрогнули, метрах в пяти оторвался здоровенный сталактит. Острая каменная крошка скользнула по щекам Анны.

— И сюда мы не пойдем, — констатировал Гьял-лиэ.

Еще две пещеры — никакой явной опасности, но и никакой воды. И только в пятой, которую они решили осмотреть последней, и, если не повезет, то вернуться и пойти вправо, источник нашелся. Эта пещера была много крупнее прочих. Почти от самого входа начинались ответвления главного туннеля, каверны и мелкие ниши. Посредине, в углублении, тек довольно жалкий ручеек. Анна поискала взглядом его источник. Вода тонкой струйкой бежала по очередному сталактиту. Но эта конструкция казалась вполне устойчивой.

— Отойди-ка, — сказал Серебряный, и, когда Анна отошла шагов на пять, постучал ладонью по длинным каменным сосулькам. Потом ударил по ним со всей силы. — Все нормально, выдержит.

Анна сначала вымыла руки и лицо, удивившись, сколько же на нем сажи и песка. Потом напилась из ладоней, сложенных лодочкой. Больше ничего сделать было нельзя — даже для того, чтобы прополоскать волосы, струйка была слишком тонкой.

— Отвернись, — попросила Анна и стащила с себя майку.

Ткань не сразу пропиталась водой. Минут пять ушло на то, чтобы дважды достаточно увлажнить ее и отжать. Потом Анна обтерлась до пояса и оделась. Чуть-чуть полегчало. Мокрая ткань приятно холодила кожу, и, по крайней мере, не казалось, что от грязи чешется все тело. Скорее всего, это была только нервная реакция — всего час назад она принудительно искупалась в горячей ванной. Но если после всего пережитого кожа покрылась бы мокнущей коростой дерматита, Анна нисколько не удивилась бы. Правда, сейчас это оказалось бы совершенно не к месту. Ни таблеток, ни мазей при себе не было.

Серебряный честно стоял к Анне спиной. Если и пытался подсматривать, девушка этого не заметила. Да и сомнительно было, что владетель станет играть в игры пятиклассников, заглядывающих к девчонкам в раздевалку.

— Я все, — сообщила она.

Гьял-лиэ умылся, забавно, по-кошачьи действуя одной рукой, брезгливо оттер с щек буро-зеленые брызги, мокрыми пальцами причесался, старательно вытряхивая весь мусор, запутавшийся в прядях. Потом ловко заплел волосы в плотную косу, начинавшуюся от макушки, закрепил ее резинкой. Когда Анна училась в школе, такую прическу называли «колосок», и носили ее только девочки. Получилось довольно забавно. Пышная челка, кое-как прилепленная ко лбу при помощи воды. Открывшиеся очертания резких высоких скул. Высоко поставленные уши.

— Нравится? — спросил Серебряный, заметив, с каким вниманием его разглядывает Анна.

— Прикольно, — улыбнулась она.

— Тебе посоветовал бы сделать то же самое.

— Я не умею, — призналась Анна.

Ничего, кроме простого «хвоста» у нее сроду не получалось. Чтобы заплести косу, нужно было вертеться спиной к зеркалу и пытаться увидеть, насколько криво пошел процесс. И чаще всего он шел настолько криво, что Анна пугалась, распускала то, что успела заплести и по привычке завязывала волосы резинкой. Прически, укладки и средства для волос вызывали у нее отвращение. От лака волосы делались липкими и мерзкими на ощупь. Гель вызывал ощущение, что на голову вылили банку канцелярского клея.

— Позволишь, госпожа моя?

Анна помедлила. Парикмахеров она ненавидела. Голова считалась особой зоной, прикасаться к которой посторонним было запрещено. За поглаживание Анна могла отвесить оплеуху, за шутливое подергивание — едва не убивала на месте. Серебряный уже убедился в этом, хотя его Анна простила быстро. Но ходить с мусоросборником на голове не хотелось.

— Давай…

Все прошло быстро и весьма легко. Мокрые пальцы скользнули по спутанным прядям, несколько движений — и финальное движение, резинка накручивается на конец косы. Анна ощупала результат. Гладко убранные в «колосок» волосы, туго заплетенная от основания черепа косичка. Простая махровая резинка закручена с такой силой, что теперь ее случайно не потеряешь.

— Спасибо…

— Не стоит благодарности… — Ладонь скользит по влажной ткани от шеи к лопаткам, потом ниже. Острое, пугающее ощущение. Человек не может прикоснуться так, что между кожей и его пальцами пробегут мелкие колючие искры.

— Гьял-лиэ, не надо…

— Как скажешь, госпожа моя. — Рука убралась, и на месте, где она только что была, возникло холодное пятно пустоты.

— Слушай, а где мы оказались? Тут хуже, чем раньше.

— Хуже чем здесь, быть уже не может, — ответил Серебряный.

Анна вздрогнула. Сказано все это было без обычного пафоса, вообще без какого-то выражения. Простая констатация факта. В этом и был весь ужас ситуации. Девушка медленно развернулась, уставилась на Гьял-лиэ. Он криво улыбнулся, пожал плечами. Анна заглянула ему в глаза, всмотрелась и через пару ударов сердца зажмурилась. Усталость была лишь фоном. А в черных колодцах зрачков гулял зимний ветер, и имя ему было — обреченность. Отчаяние. Безнадежность.

— В чем дело?! Что с тобой творится?

— Я предчувствую, что не выберусь из этих земель, — после паузы ответил Гьял-лиэ.

— Да с какой стати-то? — Анна уже ничего не понимала.

— Это мне неведомо. Предчувствие — не знание обстоятельств. Но знание своей судьбы.

Девушка отвела глаза и задумалась. Легко и просто было решить, что Серебряный просто дурит ей голову. О приеме «смертельно болен и скоро умру» она слышала. Чаще, конечно, им пользовались глупые девочки. Рано или поздно ложь выплывала на поверхность, и ничего хорошего в результате не случалось. Разумеется, вся драма разыгрывалась с искренней верой и повестись на артистическую игру такой шантажистки было легко и просто. Но — здесь и сейчас… Серебряный на истерика не походил. Скорее уж добился бы своего силой или умелым ухаживанием. Может быть, и стоило отнестись к его словам всерьез. Только не хотелось.

— Гьял-лиэ, где мы?

— Об этом спроси у Флейтиста. Пора возвращаться.

— Но ты знаешь?

— Знаю, но не скажу, госпожа моя. Спроси у Флейтиста. Пойдем отсюда.

Вернулись обратно. Пока дошли до истукана, Анна вновь вспотела и захотела пить — словно и не ходили никуда. Идти было всего-то километра три, но по душной жаре казалось, что впятеро больше. Вадим и Софья спали, Флейтист лениво озирал окрестности. Серебряный описал найденную пещеру, Анна дождалась, пока он закончит, и опустилась на колени рядом с предводителем.

— Где мы оказались?

— На Кладбище Богов.

Анна открыла рот, чтобы что-то сказать, не нашла ни одного подходящего слова, так и застыла, глядя на Флейтиста. Что представляет из себя место, которое можно назвать «кладбищем богов», она догадалась. Хватило рассказа Серебряного о его печальной участи. Вот только она не знала, что умершие в забвении полуночники оказываются в Безвременье. Еще два кусочка мозаики сложились в элемент картинки.

— Отсюда действительно нельзя выбраться?

— Пока что я не могу об этом судить. И слишком устал, чтобы отправиться на разведку.

— Может, в пещеру перейдем? Там хоть не жарко.

— Чуть позже.

«Чуть позже» затянулось почти на два часа, по ощущению Анны. Пока проснулись Вадим и Софья, пока им рассказали новости о пещере, пока сообщество шумно обсуждало, имеет ли смысл вообще куда-то идти, девушка успела прогуляться вокруг истукана. Вся равнина, до самого горизонта, была уставлена монументами, больше схожими с оплавленными глыбами. В отдельных угадывались очертания людей или животных, другие вообще ни на что похожи не были. Никакой логики в их расположении не было — натыканы как попало, и группами по три-четыре штуки, и в одиночку.

Серо-черные дюны и барханы кое-где отливали багровым. Словно с неба пролилась кровь, но пепел не смог впитать ее, а солнце — высушить. Анна принюхалась. Действительно, с правой стороны, где виднелось ближнее кровавое пятно, пахло смертью и солью. Именно так — нагретая соль и привязчивая смерть.

И так — на сотню километров. Только огромная пустыня, монументы, багровые пятна и жестокие лучи четырех бледных светил. Больше ничего. Ни единой зеленой травинки, ни единой мелкой пустынной зверушки. Да и с настоящей пустыней это вселенское кладбище имело мало общего. Пустыня только кажется мертвой. Там много жизни — мелкие грызуны, змеи, птицы, насекомые. Под каждым камнем, под каждой корягой кишит жизнь. Здесь же не было ничего, кроме смерти.

Анна стояла, чувствуя себя крошечным муравьишкой, придавленным гигантской подошвой дымно-серого неба. Масштабы Кладбища внушали острое ощущение собственной незначительности и неполноценности. Кто она такая в мире, где гибнут даже боги, становясь памятниками самим себе, памятниками, которые никто никогда не увидит?

Легкое движение ветра вдоль щеки Анна приняла за галлюцинацию. Но ветерок проскользнул мимо и вернулся, пощекотал ухо. И прошелестел: «Впусти…».

Опять это слово, опять невнятное жужжание невидимых мошек над ухом. Анна вздрогнула, поежилась. Только что все было хорошо — и вот, началось опять. Нужно было рассказать обо всем Флейтисту. Но не сейчас же? Все уже поднялись и ждали только ее. Девушка пообещала себе сделать это немедленно, в первую же свободную минуту.

Потом было много мелких хлопот — умывались под чахлой струйкой, стекавшей со сталактита, выбирали уютную сухую пещеру. О еде Анна даже не заикалась — и так было ясно, что никакой пригодной в пищу зверушки здесь найти не удастся. Хорошо хоть, нашлись укрытие от солнца и вода. А когда выдалась свободная минута, девушка уже забыла, о чем хотела сказать. Только настроение безнадежно испортилось.

Флейтист ушел на разведку и забрал Вадима с собой. Это радовало. По дороге они дважды поцапались по мелочи. Первый раз — потому что девушке показалось, что Вадим не слишком доволен ее прогулкой с Серебряным. Она тихо отфыркалась — с кем сказано, с тем и пошла, извини, дорогой. Второй — из-за замечания о новой прическе.

— Тебе так не идет.

— Зато удобно…

— Ну, дело твое.

— Да уж не твое…

Так, слово за слово, тихо нашипев друг на друга, и добрались до пещеры. Анна сама не понимала, отчего же злится. Просто раздражало навязчивое внимание, какие-то мелкие замечания, которые девушка воспринимала непрошеными советами и нелестными оценками, злила спокойная уверенность в своем праве, с которым Вадим брал ее за руку или придерживал за локоть. И покорное терпение, с которым он реагировал на все ее капризы, тоже раздражало.

Несколько раз по дороге Анна замечала, что Софья прислушивается к их перебранкам, бросает короткие острые взгляды. Девушке казалось, что новообретенная подруга ей сочувствует. Хотелось поговорить с женщиной по душам, пооткровенничать в тихом углу, услышать какой-нибудь совет. Но сейчас для этого нужно было выгнать Гьял-лиэ, а его Анне было жалко. Замученный до крайности владетель неподвижно сидел у стены, глядя перед собой. После минутного колебания Анна решила, что он задремал с открытыми глазами и не будет подслушивать, пододвинулась к Софье вплотную.

— Слушай, ты сколько с Флейтистом живешь уже? — шепотом спросила она.

— Примерно пять лет, а что? Совета хочешь, да? — улыбнулась Софья.

— Ты опять мысли читаешь…

— Да у тебя на лице все написано. Ладно, спрашивай, что хотела.

— Я его видеть не могу, — призналась Анна. — Вот вроде все так здорово было, настоящий, единственный. А теперь хоть вешайся. Не могу-у… И сама не знаю, почему. Ну ничего ж такого, а?

— Ты сама его выбрала?

— Не-а…

— Так что ж теперь удивляешься, милая? Тебе подсунули того, с кем хлопот меньше, прекрасный да похожий, родной такой весь из себя. Копию твою, только в штанах.

— Ну, это ж здорово? Идеал, наверное?

— Что ж тебе таки не нравится? — женщина усмехнулась.

— Ничего не нравится…

— Вот тебе и весь идеал.

Анна не стала спрашивать, что ей делать. Софья ее здорово запутала. Лет десять подряд девушка мечтала встретить свое точное подобие. Такого, чтоб не нужно было ничего объяснять, понимать с трудом, путаться в словах и скрытых желаниях. Мечта исполнилась — и что же? Уже казалось, что мечты-то и вовсе не было. Так, какие-то непонятные ей самой идеи о том, как здорово было бы, если… Сейчас на роль мечты годился кто-нибудь вроде Флейтиста: сильный, надежный и умеющий все то, что сама она не умеет. Короче говоря — другой. Не настолько, чтобы быть чужим, но — чтобы можно было действовать вместе, не превращая дело в движение Тяни-Толкая по прямой в заданном направлении.

Было очень стыдно. Наверное, нужно было объяснить все это Вадиму — что ничего не получится, что сходство оказалось только приманкой, сыром в мышеловке обряда, затеянного Серебряным. Только девушка не представляла, как об это можно сказать вслух. Не хотела она ему делать больно. Отказать, решительно и бесповоротно — «ты больше не мой парень, асталависта, беби» — она не могла. Слишком хорошо представляла, что из этого выйдет: боль, отчаяние, недоумение…и все это ни за что. Не по вине, а по капризу — так получалось.

— Не мучайся, — сказала Софья. — Выберемся, разберетесь. Или разбежитесь. Как уж сложится…

— Не хочу ждать! — страстно зашептала Анна. — Не могу я делать вид, что все хорошо. И сказать не могу, и терпеть не могу. Ну, не знаю я, как это все… Не умею я, понимаешь? Не хочу, чтоб трогал, чтоб смотрел… не могу.

— Не время сейчас, девочка. Выбраться нам надо. Не можешь — ой, ну найди себе защитника, вон остроухий сидит, он ведь с радостью поможет…

— Хм. Он же это… шовинист. Люди отдельно, они отдельно?

— Трепло он, — цыкнула зубом Софья. — Ему просто повод нужен был, чтоб к Флейтисту прицепиться. А на тебя уже все глаза проглядел. И уши насторожил, мы о своем, о девичьем, а он слушает…

— Очередное ложное обвинение, — немедленно откликнулся Гьял-лиэ. — Не я вас слушаю, а мне вас слышно. Меня же ваши разговоры не касаются, ибо беседа двух женщин осмысленной быть не может.

— Удод, — сказала Анна, кинув в него мелким камушком. — Мужская шовинистическая свинья, как говорят в Америке.

Серебряный поймал камушек, подкинул и вновь поймал на ладонь. Морда у владетеля была лукавая и вполне бодрая. То ли отдохнул, то ли вдохновился подслушанным. Но кинуть обратно кусочек гранита не успел — вернулись разведчики.

— По пустыне идти невозможно, — сразу заявил Флейтист. — У нас нет емкостей для воды, а потому предприятие заранее обречено на неудачу. Мы попробовали забраться повыше, и, судя по всему, горы окружают Кладбище стеной. Подниматься на них без альпинистского снаряжения и навыка — верная гибель. Но есть и хорошая новость. Некоторые из обследованных пещер тянутся в глубь гор. В двух мы нашли источники воды. Имеет смысл попробовать пройти через туннели.

— А куда мы выйдем? — спросила Анна.

— Не имею ни малейшего понятия, — развел руками Флейтист. — Однако, и здесь дожидаться нечего. Сидя на месте, мы не найдем ничего. Вы отдохнули?

— Вполне, — кивнула Софья. — Можем идти, милый.

— Мы пойдем вдоль стены, делая привалы в пещерах. Если здесь есть ночь, то наутро свернем в ближайший пригодный туннель. Мне хотелось бы отойти подальше от того прохода, через который мы сюда попали, — пояснил предводитель.

Анна не поняла, зачем все это было нужно, но решила не спорить. Отойти так отойти, подальше — так подальше. Флейтист знал, что и зачем делает. Она повесила ботинки на шею, подвернула джинсы и отправилась в путь. Куртка мешала, в ней было жарко и неудобно, но снимать ее Флейтист запретил.

— У тебя светлая кожа, ты обгоришь очень быстро. Через пару часов не сможешь идти, — объяснил он. — Расстегни, чтобы не было так жарко.

Шли долго, сделали два привала. Вода — чтобы умыться и напиться, полить на голову. Пещерки — отдохнуть в тени и сырой прохладе. И вновь путь: по щиколотку в пепле, словно в дорогом персидском ковре. Анне было страшно любопытно, что же здесь такое погорело, что пространство оказалось усыпано мегатоннами однообразного жирного праха. На уголь он похож не был — гораздо мягче, на сигаретный пепел — тем более. Анна зачерпнула горсть. Крупинки размером с булавочную головку легко растирались в пальцах, пачкая их сажей.

Никакой ночи здесь не ожидалось. По ощущению Анны, шли уже часа три или четыре, а светила так и торчали на своих местах. Четыре проклятых прожектора. Девушка сделала глупость, о последствиях которой ее никто не предупредил — сразу после умывания выходила из пещеры, и теперь лицо горело, словно ошпаренное кипятком. Челка защищала только лоб и глаза, но все остальное — нос, щеки, подбородок покраснели, кожа натянулась, как пергамент. Софье с ее природным смугловатым цветом лица приходилось проще.

Темнота упала резко, как сумерки на экваторе. Анна подняла голову — нет, светила оставались на своих местах. Но слева, со стороны пустыни, надвигался смерч или торнадо. Анна никогда не знала, чем все эти грандиозные природные бедствия отличаются друг от друга. То, что она видела, больше всего напоминало гигантский вращающийся рожок с мороженым, покрытый сверху взбитыми сливками. Роль сливок играли тучи, роль рожка — черный конус поднятого ветром пепла, высотой до неба.

Двигалось явление природы очень быстро, но столь плавно и величественно, что Анне казалось — оно неподвижно. Это каменные истуканы вдруг забегали, засуетились при виде смерча. А он гордо возвышается над Кладбищем главным памятником забытым богам.

Потом Анна вскрикнула и зажала себе рот рукой. У смерча прорезалось лицо: оскаленная пасть с белой пеной на клыках и багрово-красные яростные глаза. Лицо это кривилось в тошнотворной злобной усмешке, не отрывая взгляда от девушки. Свист ветра — дикий хохот. Под этим взглядом Анна почувствовала себя мошкой, крошечной блохой на теле великана. Кто она такая — безмозглая девчонка, не способная разобраться с любовником, и имеет дерзость стоять перед лицом истинного властителя здешних мест?! Собственная наглость показалась смешной и противной. Мгновение ей владело желание упасть на колени, зарыться в черный прах и ничего не видеть и не слышать. Закрыть глаза, прикрыть голову руками, спрятаться…

Потом в груди кольнуло ущемленное достоинство. Анна гордо вскинула голову, с вызовом глядя в глаза демона. «Ну-ка, давай, пугай!» — мысленно сказала она. — «Давай, вперед! Колонна бессмысленная лупоглазая!». Страх чуть отступил, но остался — в бессильных руках, в подгибающихся коленях. Но этот же страх и заставлял стоять ровно, не отводя взгляда. Тело упиралось — ему хотелось бежать. На спине выступил холодный пот, кишки словно намотали на вертел. Анна заставила себя не шевелиться. Упрямо вздернутый подбородок, презрительная ухмылка на губах. Подходящая поза, чтобы встретить стихию, которая грозится тебя уничтожить.

Флейтист встал рядом, положил руку на плечо.

— Не бойся, Анна. Смотри — это только жадная и тупая сила. Она может растоптать, но не умеет договариваться. Она ничто перед тобой.

— Нифига себе — ничто, — повела плечами Анна. — Расплющит и не заметит…

— Не расплющит. Нас опять хотят куда-то загнать. Рискнешь остаться со мной здесь?

— Конечно!

Предложение было более чем лестным. Страх перед злобной стихией как рукой сняло. Ей, видимо, и сняло — той, что Флейтист прижимал ее к себе. Очень внушительная была рука, тяжелая и крепкая. Анна поудобнее устроилась, вписываясь плечом спутнику под мышку. Рост у него был для этого вполне подходящий — головы на полторы выше.

— Ничему не верь и ничего не бойся, — сказал он.

— И ничего не просить?

— «Никогда ни у кого ничего не просите…»

— «Особенно у тех, что сильнее вас», — закончила цитату Анна и рассмеялась — так складно вышло. — А жена ругаться не будет?

Флейтист ехидно хмыкнул, прикусил губу, глотая какой-то нелестный для Анны ответ. Потом отрицательно покачал головой.

— Более чем уверен, что никаких проблем ни у меня, ни у тебя не возникнет. Уж точно — не с Софьей и не из-за меня.

— Хорошо быть таким уверенным…

— Преимущество разумного выбора, — ответил на незаданный вопрос Флейтист. — Слушай. Оно уже совсем близко.

Предводитель вскинул левую руку ладонью вперед, и в полутьме четко обозначился мерцающий барьер. Теперь они с Флейтистом были прикрыты невидимым щитом. По краю его вспыхивали голубоватые огоньки. Пепел, поднятый ветром, налетал на щит и опадал вниз. Преграду нельзя было ощупать, проверить на прочность, но Анна верила в то, что этот барьер не сломить никому.

Верить в иное означало «не верить Флейтисту». Он сам предложил остаться. Значит, все рассчитал, и решил, что — можно. Он все время заставлял Анну быть осторожнее, пугал и тыкал носом в каждую ошибку, теперь же сам предложил остаться. Так стало быть полностью верил в то, что сможет защитить свою подопечную. Если он — мудрый, расчетливый — точно знал, что все кончится хорошо, Анна не собиралась волноваться.

— Смер-рр-ртные, — разобрала Анна низкий, почти на уровне инфразвука, рык.

— Пошлое начало, — фыркнула она. — Что ли мы книжек не читали, страшилок не смотрели?

— Мы смотрели и читали. Оно — нет. Как может, так и выражается.

— Покоритесь или уничтожу…

— Ну, допустим, покоримся, — звонко крикнула Анна, задрав голову. — И чего тебе надо?

— Дор-рогу…

— Отойти, что ли? — шепотом спросила Анна. Флейтист отрицательно покачал головой.

— Дай мне дор-рогу в свой мир-р… — глухой рокот.

— Неслабые у тебя запросы, дядя! — крикнула Анна. — Нам такие не нужны!

Страха уже никакого не было, только удивление — вот надо же, огромная штуковина, морда страшная, мощь невообразимая, и ума при этом вовсе нет. Что оно думает? Что Анна проникнется требованием до глубины души и сделает то, что просят? Только этого вот «чудовища вида ужасного» в мире Анны и не хватало для полного счастья. В придачу к эпидемиям, террористам, экологическим катастрофам и прочему дерьму, которого на Земле было в избытке. Девушке даже на мгновение не могло прийти в голову, что на подобное предложение можно согласиться. Да лучше пусть раздавит в лепешку… Смерть ни капли не страшила. Мгновение или два боли, дальше — либо небытие, либо что-нибудь интересное, доселе не виданное. Так чего бояться?

— Нагр-ражу… щедро… бессмер-ртие..

— Спасибо, не надо!

— Пр-роси… чего хочешшш…

«Свали куда подальше», — едва не сказала Анна, но вовремя прикусила язык. Могли и счесть за просьбу, а потом потребовать выполнения обязательств. Здесь, судя по недавнему препирательству Флейтиста с хозяевами башни, к словам относились серьезно.

— Ничего не хочу! И ничего не дам!

— Умр-рете все, — оскалилась громадная пасть, в которую можно было запихнуть типовую московскую пятиэтажку.

Стена пламени ударила в щит, на мгновение он стал темным и непрозрачным, и Анна увидела его целиком. Половинка яйца, накрывшая обоих куполом. Тонкая, словно целлофан, но удивительно прочная. Пламя — струя, которую выдохнул гигант, — стекло с него густыми струями. Пепел впитал «напалм» без следа. Анна покосилась на Флейтиста, тот чуть улыбался. «Ничего страшного», — поняла девушка.

— Значит, умрем! А ты так и останешься тут!

Сверху на них обрушилась груда пылающих булыжников. Девушка невольно втянула голову в шею, словно это могло защитить. Но купол вновь их спас. Флейтист ни на мгновение не изменился в лице. Защита держалась, и все было прекрасно. Анне очень хотелось показать торнадо язык или покрутить пальцем у виска. Страшно уже не было. Словно глупый детский аттракцион «комната страха». Пугают — а почему-то смешно.

— Смер-рр-тные… — разочарованный яростный рев.

— Сейчас у него кончится словарный запас, — предупредил Флейтист. — Или запас терпения…

Вихрь взвился до небес, хотя казалось, выше уже некуда. Жуткий вой, стена пепла ударила в прозрачный купол, который удерживал Флейтист. Багровые раскаленные угли скатились с купола. В лицо ударило жаром. «Будем отходить», — шепнул предводитель, но тут вдруг все прекратилось. Неожиданно посветлело, смерч опал, завившись кольцами, разошлись тучи. Там, где недавно нависал гигантский столб, теперь не было ничего. Анна опустила взгляд. Кольца смерча превратились в кольца тела гигантской черно-алой змеи. А вот торс у нее был условно-человеческим. Женская грудь, корона длинных волос из пламени, условно обозначенные на лице-маске глаза и рот. Длинные руки заканчивались когтистыми лапами.

Девушка прикинула размеры. Головой змеюка как раз достала бы до третьего этажа обычного жилого дома. Еще этаж — пряди пламени, вздыбленные и развеваемые невидимым ветром. Змеиное тело толщиной с хорошую водопроводную трубу. Все признаки гигантомании были налицо. Анну посетило большое, качественное deja vu. Где-то она все это уже видела. Если не в точности такое, то удивительно похожее.

— Иллюстрация Вальехо…

— Ты суровый критик, — улыбнулся Флейтист.

— Это у них отсутствие вкуса. Тотальное, причем.

— Вы бесстрашны, — раздался сладкий голосок. — Мы испытывали вас, ибо чтим героев, но презираем трусов. Сейчас же я вижу, что вы — достойные из достойных. Многие приходили на эти земли, но никто не был столь отважен.

— Спасибо, уважаемая! — ядовито ответила Анна. — Мы тоже безмерно счастливы, что вам понравилось, что нам понравилось ваше шоу.

Похоже, иронию или сарказм на этих землях не воспринимали в упор. Нарисованные кроваво-алым губы раздвинулись в широкой улыбке. Волосы взвились еще пуще, теперь казалось, что над головой у змеедевы невидимый колпак парикмахерской сушилки.

— Чего вы хотите в награду за храбрость?

— Именно в награду или в качестве аванса? — предпочла уточнить Анна.

— В награду, — повторила змеедева, помахивая роскошной погремушкой на хвосте.

— Ответа на вопрос!

— Слушаю тебя, — кольца скручивались и раскручивались, гигантская змея ни секунды не лежала спокойно. Шар на конце хвоста был сплетен из языков того же пламени, что и волосы хозяйки Кладбища. Внутри вертелся какой-то мелкий предмет, Анна не могла разглядеть его.

— Что у тебя в хвосте? — Анна готова была поклясться, что хотела спросить «Что вам от нас нужно?», но с языка сорвалась именно эта фраза. Что за наваждение?

Минутное замешательство, потом змеедева махнула кончиком хвоста, предмет взлетел в воздух и ударился о барьер. Что-то мелкое, круглое, кажется — золотое.

— Возьми, — сказал Флейтист, подвигая барьер на полметра вперед.

Анна сделала несколько шагов вперед, наклонилась и подобрала тяжелый золотой браслет. Крупные чешуйки наслаивались друг на друга, образуя зазубренные края. Каждая была украшена каплей багровой эмали — словно брызнули кровью. Анна поковыряла край одной из чешуек. Не золото. Слишком твердое и прочное.

— Это подарок, — сообщила хозяйка. — Я отпускаю вас, ибо вы заслужили это своей храбростью. А браслет послужит ключом от ворот Замка сотни ветров. Ворота вы найдете, пройдя еще немного в том же направлении.

— А зачем нам туда идти? — спросила Анна.

— Пути под горами ведут лишь вниз. Другого пути у вас нет, храбрецы. Не испугались меня — не испугаетесь и замка.

Взвихрился черный пепел, змеедева поднялась на хвосте гигантской коброй, встряхнула гривой пламени. Тонкие лапы раскинулись крестообразно. Когти засияли, словно яркие свечи.

— Там же вас ждет и предсказанная награда за смелость!

Пепел опал, вместе с ним рассыпалась и хозяйка Кладбища. Только золотистая полоса пробежала по барханам, и — словно не было ничего. Тишина, покой, палящий свет четырех светил. Никаких следов недавнего явления. Скажи Анне кто-нибудь, что она просто задремала и ей все это приснилось — она бы поверила. Больше всего явление хозяйки Кладбища народу походило на дурной сон, который снится на пляже, если забудешь надеть панамку. Именно это и раздражало. Хотелось чего-то настоящего. Нового, необычного, удивительного, а не сборной солянки из виданного и читанного.

Единственным настоящим за все время пребывания на Кладбище Богов оказались ее спутники. Серебряный, заплетавший ей волосы, Софья — теплый взгляд, проницательные замечания. Флейтист, вставший рядом в минуту страха и смятения. Они были — живыми, важными. А все монстры и пейзажи — ерундой, фоном, на котором проступали качества друзей.

— Не помню я никаких предсказаний, — мрачно сказала Анна. — Что мне с этой штукой делать? Выбросить?

— Нет, ни в коем случае. Насчет проходов в горах она не солгала. Так что придется найти замок.

— А в чем соврала?

— Про испытание и награду за смелость. Ей нужно было загнать нас к замку, и у нее это вполне получилось. Анна, ты держалась молодцом. Спасибо, — Флейтист на короткое мгновение прижал ее к себе, тут же отпустил.

— Да я так… поязвить всегда приятно, — смутилась девушка.

— Ты не сказала ничего лишнего. Пойдем, нас ждут и волнуются.

Вадим и Софья ждали у выхода из ближайшей пещеры. Гьял-лиэ прикрывал их таким же барьером, что и Флейтист — Анну. Большую часть переговоров они слышали, но Анна на всякий случай пересказала их заново. Не хотелось упускать возможность блеснуть остроумием, добавляя в пересказ шуточки и комментарии по поводу тупой стихии и сиропно-сладкой змеюки. Смеялся даже Серебряный. По ходу дела он отобрал у Анны браслет, внимательно рассмотрел, ощупал, едва на зуб не попробовал, и только после этого согласился вернуть.

И вновь не нашлось времени рассказать Флейтисту о взгляде в затылок, о шелесте «Впусти…» в ушах, о тягостном настроении и злобе на весь белый свет, которые приносил каждый шепоток. Анна вспомнила об этом только после того, как компания двинулась к обещанному замку. По дороге разговаривать не хотелось. Вадим все время держался рядом, а Флейтист шел за руку с женой, и получалось, что встрять неудобно. Тем более уж — поговорить так, чтоб не слышали остальные.

В любом случае перед началом разговора Анне хотелось разобраться самой. Кому мог бы принадлежать этот голос? Такое впечатление, что он ошибся адресом. Выбрал не тот объект. Может быть, спутал Анну с Серебряным или Флейтистом? Куда она могла его впустить? На Кладбище Богов? Нет, первый раз она услышала вкрадчивый голос, когда спала в башне. Еще до всякого Кладбища. О чем вообще могла идти речь? Кого впустить, куда впустить? Зачем?

Почему стоит только почувствовать шепоток, только услышать проклятое слово — и сразу хочется вцепиться кому-нибудь в глотку? Злые слова сами слетают с языка. Все кажется нестерпимым, раздражающим, омерзительным. Анне срочно нужно было рассказать об этом хоть кому-нибудь. Вадим отпадал. Софья? Сейчас и она была занята. Серебряный? Почему нет, в конце концов…

— Эй, а ты говорил — не выберешься, — Анна догнала владетеля и цапнула под руку. — Видишь, все кончилось…

— Я говорил не ровно об этом месте, но о владениях Безвременья.

— А кто говорил, что хуже Кладбища ничего быть не может?

— И поныне в этом убежден, — упрямо склонил голову Гьял-лиэ.

— Мы же сейчас отсюда уйдем…

— Замечательно, госпожа моя, — вежливо ответил Серебряный. — Это все, что ты хотела мне сказать?

Анна осеклась. Видимо, ее оптимизм пришелся не ко времени. Владетелю хотелось грустить и предаваться мрачным предчувствиям. Он был погружен в себя по самые уши. Проклиная свою деликатность, Анна молча прошла рядом с ним около километра. Серебряный не говорил ни слова, только смотрел под ноги и соизмерял шаги с шагами девушки. Получалось — шли и вместе, и порознь. Идти с ним было удобно: и скорость подходящая, и все движения сами собой получаются в такт. Только каждый все равно шел своим путем, и пути эти не переплетались.

Девушка осторожно отпустила его руку. Серебряный пропустил ее вперед, не говоря ни слова, пошел за спиной. У Анны возникло подозрение, что до ее душевных терзаний дела нет никому. Мысль была такой же мутной и злой, как все прочие, что навевал ветерок-попрошайка, но на этот раз казалась основательной. Не упавшей с неба, а родившейся у Анны в голове.

С этим нужно было что-то делать. Например, топнуть ногой и заставить себя слушать. Браслет на руке отозвался теплой волной согласия. Девушка вздрогнула, потом поднесла его к глазам. Багровые капельки изменили оттенок, стали более яркими.

— Ты меня понимаешь, игрушка? — спросила Анна.

Капельки подмигнули. Еще одна теплая волна от запястья к плечу.

— Хоть кто-то… — вздохнула девушка, и вдруг испугалась.

Подарок змеедевы, чужого существа, обитательницы Безвременья. Если эта вещь понимала ее и соглашалась с обиженными рассуждениями Анны, то куда же завели девушку эти рассуждения?! Захотелось швырнуть игрушку в песок, мешал только запрет Флейтиста. Но Анна на всякий случай сняла ее с руки и засунула в карман куртки.

ГЛАВА 4. ВИТРАЖИ БЕЗВРЕМЕНЬЯ

По душной жаре компания прошла еще добрый пяток километров, но ничего схожего с замком не увидела. Все те же скалы по правую руку, все те же оплавленные истуканы — по правую. Горячий пепел под ногами, плотное и низкое, словно нитрокраской по бетону намалеванное небо. Каменные фигуры пугали. Вадим косился на них и тут же отводил глаза. Только на первый взгляд они казались одинаковыми. На самом деле равняло оплавленные глыбы лишь одно: каждая была воплощением предельной боли, которую может пережить живое существо. В текучих очертаниях черного камня с трудом угадывались былые черты забытых богов. Крылья, звериные тела и лапы, человеческие лица или причудливые морды химер были различимы лишь боковым зрением. Стоило повернуть голову и взглянуть прямо, картинка размывалась, оставался оплавленный, изуродованный потеками камень.

Но как ни смотри — невозможно было не слышать, не чувствовать кожей отголоски последнего предсмертного крика, запечатленные в камне. Кладбище богов было уставлено обелисками, сделанными из самих покойников. В этом было нечто нестерпимое, чуждое человеческому разуму, чуждое этике и морали человека двадцать первого века. Даже казнимых преступников хоронили, даруя покой хотя бы после смерти. Здесь же все было иначе. И оттого каждый шаг по пеплу Кладбища отнимал у Вадима силы. На самом краю слуха, тоньше комариного писка и безнадежнее плача брошенного ребенка, звучал незатихающий горький стон. Не слышать его было невозможно — он, как песок пустыни, проникал внутрь.

Услышав о ключе от ворот, Вадим представил себе именно ворота. Примерно такие, как были в недавнем замке. Потом фантазия нарисовала ажурную решетку в арке; калитку в ограде. Ворота же оказались не похожи ни на что подобное. Посреди равнины торчал столбик, напоминавший срубленное на высоте колена человека каменное деревце. Пять каменных «корней», образуя пятиконечную звезду, расходились от него и пропадали в пепле, словно корни дерева в траве. Посредине «спила» было небольшое круглое углубление.

— Пришли, — сказал Флейтист.

Вадим недоверчиво покосился на него, потом подошел к камню вплотную, погладил ладонью шероховатую «кору». Он ожидал, что ствол окажется горячим: серо-черный камень, похожий на обсидиан, должен был нагреться под солнечным светом. Оказалось же — прохладный, чуть влажный на ощупь, словно на нем собралась тоненькая пленка конденсата. Вадим еще раз провел пальцами снизу вверх, недоуменно встряхнул головой. Казалось, что камень дрожал мелкой дрожью. Несильно, неравномерно — как вибрирует колонка компьютера при выведенных на максимум низких частотах.

Рядом оказался Серебряный, осторожным жестом смахнул ладонь Вадима с камня.

— Неразумно касаться источников чужой силы.

— Для меня это просто вибрирующий камень, — пожал плечами музыкант.

— И камень этот вибрирует просто потому, что это свойственно всем камням? — две черные полоски зрачков на серебристом фоне показались Вадиму прорезями прицела. В фокусе этого взгляда он чувствовал себя неуютно.

— Откуда я, блин, знаю, что свойственно здешним камням?! — получилось куда громче, чем Вадим хотел. На его голос оглянулись все.

— Не знаешь — не трогай, — коротко и без упрека бросил Флейтист, и Вадим успокоился так же быстро, как и разозлился. Но неприятный осадок остался: опять его стыдили, как школьника. Если бы это был командир — Вадим бы не огорчился, но Серебряный слишком уж умничал, слишком часто строил из себя всезнающего и всемогущего. Прыжки вокруг Анны, там, где дело не касалось ее безопасности, тоже казались то неуместными, то попросту хамскими.

Вадим отошел на пару шагов от камня, принялся отчищать джинсы от пепла и песка — нужно хоть чем-то было занять руки.

— Встаньте на линиях, — чуть позже сказал Флейтист. — Анна, когда все встанут, положи браслет в углубление.

Под линиями, как не сразу догадался Вадим, имелись в виду «корни» каменного пенька. Встав над одним из «корней», он ощутил все ту же вибрацию, но на этот раз более сильную. Теперь дрожь камня через подошвы кроссовок передавалась в ноги и позвоночник, неприятно щекотала в основании черепа. Стоять над линией было неприятно, и когда Анна сделала то, что от нее хотели, Вадим вздохнул с облегчением…

…на тот краткий миг, пока золото уже выскользнуло из пальцев Анны, но еще не улеглось на камне…

…потому что все, что происходило после этого, было в сотню раз страшнее и неприятнее.

Тьма упала наотмашь, четырьмя стенами колодца заключая Вадима в тесную клетку. Он невольно вскинул голову вверх, но крошечный квадратик неба казался недостижимым. Потом и этого маленького, с почтовую марку размером, серо-голубого клочка не стало. Клетка захлопнулась. Ускорение вдавило Вадима в затвердевший вдруг пепел. От стены до стены — рукой подать, клетка была размером с кабину лифта. Падал лифт этот в пропасть, или возносился к небесам, Вадим не знал. Может быть, само движение было лишь иллюзией, навеянной темнотой и ощущением близкой опасности.

Он упирался руками в податливые маслянистые стены, старался удержаться на ногах. Не так-то легко это было, пол под ногами ходил ходуном. В спину непонятно откуда дул ледяной ветер, пробирая до костей. В абсолютной тьме перед глазами шарахались яркие цветные пятна. Осмысленных узоров они не образовывали, а оттого было еще муторнее.

Болтанка прекратилась так же резко, как и началась. Передняя стенка кабины растворилась, и Вадим зажмурился: после темноты свет больно ударил по глазам. Мягкая ладонь толкнула его в спину, музыкант невольно сделал шаг вперед — вслепую, боясь споткнуться, но ноги ступили на ровный пол, застеленный чем-то мягким. Он открыл глаза.

Знакомая и обжитая за последние годы квартира в Южном Бутово. Раскладной диван вдоль одной стены, гора вещей вдоль другой — пара так и не разобранных после поездок рюкзаков, музыкальное оборудование, книги и диски. Привычный и родной, но сейчас, после долгого отсутствия — бросающийся в глаза бардак. Окна и полы давно нужно было вымыть, вещи разобрать, клавиатуру компьютера отчистить, пыль — вытереть. Вся куча признаков хорошенько запущенного жилья была налицо.

— Неужели все кончилось? — вслух сказал Вадим, оглядываясь.

За спиной не было ничего необычного — стена с наклеенным плакатом, дверь, ведущая в прихожую. На белой краске разбросаны были там и сям мелкие коричневые точки: дверь хорошенько засидели мухи. Первой мыслью было схватиться за тряпку и моющее средство, привести все в порядок. Потом захотелось пойти в кухню, поставить чайник и выпить чаю. Большую кружку — бульонную, полупрозрачного дымчатого стекла, вмещавшую добрых пол-литра.

Вадим хорошо знал это ощущение неузнавания — после каждых гастролей, после каждой отлучки он возвращался домой, и не чувствовал, что дома. Дома у него, по сути дела, и не было уже лет десять. Только череда съемных квартир. Может быть, и никогда не было — родительская квартира тоже родной не была. До возвращения из армии у него не было даже собственной комнаты, приходилось делить проходную девятиметровую клетушку с бабушкой. Потом бабушка умерла, но ничего не изменилось. Отец вроде бы хорошо зарабатывал, но ему никогда не приходило в голову потратить деньги на улучшение жилищных условий. Пять лет Вадим еще терпел полное отсутствие личной территории, потом снял первую квартиру — пополам с приятелем, с которым играл тогда в одной группе. Но было уже безнадежно поздно: он так и не выучился чувствовать себя хозяином своего жилья. Всегда оно было чужим и временным.

Даже когда он жил у Веры, второй жены — чувства дома не было. Это была не его с Верой квартира, а ее. Жена постоянно просила что-то сделать — прибить, повесить, починить, убрать, но ни одно действие, даже собственноручно сделанный косметический ремонт, не помогли почувствовать себя в дома. Та квартира ничем не отличалась от всех прочих, чужих, принадлежащих кому угодно.

Эта тоже была очередной времянкой, которую Вадим мог освободить в двадцать четыре часа, ни разу не пожалев о том. Но после каждого возвращения сирая убогость жилья заставляла чувствовать презрение к себе. Вроде бы он всегда считал себя аккуратным человеком — мог по два раза на дню выбрасывать мусор, чтобы не заводился даже самый легкий запах, вылизывал полы с энтузиазмом енота-полоскуна, мыл посуду после каждой еды. Не помогало. Себя он в порядке поддерживал — на квартиру умения и внимания не хватало. А в первую очередь не было никакого желания.

С этими мыслями Вадим уселся на подоконник в кухне, поставил чашку на колено. Одежду нужно было срочно снять и отправить в стирку, но полчаса еще можно было потерпеть. Слишком уж хотелось пить. После шатаний по пустыне в горле пересохло, и теперь каждый глоток был порцией живой воды. «Полутруп музыканта средних лет», как определил свое состояние Вадим, постепенно оживал. После чая — душ, потом, судя по тому, что на дворе примерно полдень — обед, потом сон. Как минимум до полуночи. Дальше выяснить, что там с концертом, если уж с репетицией сорвалось. И далее — по обычному маршруту будней.

Когда в чашке остался один глоток, Вадим вдруг резко соскочил с подоконника. Анна. Он ухитрился начисто забыть про нее. Чай, обед, концерт — какая ерунда по сравнению с тем, чего он, кажется, лишился. Ни адреса, ни телефона. Только очень плохо запомнившийся подъезд дома где-то в районе Пролетарской. И что теперь делать? Он попытался вспомнить ее фамилию. Кажется, девушка говорила же. Курникова? Нет, это теннисистка. Трубникова, кажется. Или не Трубникова, а как-то похоже. Даже по базе данных не найдешь без фамилии-то. Если только просмотреть по году рождения и похожим фамилиям? Но если телефон записан не на нее, а на бабушку или дядю какого-нибудь — то вообще без шансов…

— Господи, кошмар какой! — застонал Вадим. — Ну я и дятел…

Ни спать, ни есть уже не хотелось. Потребность найти Анну — срочно! немедленно! — отбила и сон, и аппетит. Но что делать и куда бежать? С чего начинать поиски? Где сейчас девушка? По логике — так у себя дома, так же, как и Вадим. Но где этот несчастный дом?!

Вадим начал вспоминать всех своих случайных знакомых. Среди них был один сотрудник милиции. Чисто теоретически он мог бы помочь. В районе Пролетарской, конечно, жила не одна незамужняя Анна двадцати пяти лет от роду. Но уж не сто и даже не пятьдесят. «Безвыходных положений нет», вспомнил он старый афоризм. Текущее положение тоже было вовсе не безвыходным. Первая паника уступила место спокойной уверенности, что все уладится. Всего один звонок, потом дождаться результата, обзвонить девушек, чьи адреса ему даст Сергей — и все будет в порядке. Вопрос пары суток.

Из комнаты донесся непонятный трескучий скрежет — словно рвали надвое лист жести. Ничего подобного там, за стенкой, не было и быть не могло. Вадим вздрогнул. Нужно было пойти и взглянуть своими глазами, но в первое мгновение не было сил сдвинуться с места. Все, что угодно человеческое — шаги, голоса — он понял бы. Например, залезли воры. На девятый этаж? Через окно, допустим. Это были воры, владеющие промышленным альпинизмом — может быть, бывает и такое. Все, что в границах здравого смысла, не пугало и не удивляло. Но этот металлический треск? Проводка сгорела? Не может того быть: и звук не тот, и запаха гари нет.

Нужно было преодолеть холодок в груди и сделать шаг. Первый шаг — второй уже легко, почти ничего не стоит. Сил не было. Пульсировал в ушах ток крови, пьяная легкость расплывалась по телу от солнечного сплетения. Еще мгновение — и пришло то легкое, ослепительно белое безразличие к себе и своей безопасности, которое всегда помогало в трудных ситуациях. Вадим прошел по коридору, остановился перед дверью — она была навешена так, что всегда закрывалась сама собой, — прислушался. Скрежет больше не повторялся. Зато из комнаты доносился глухой и тяжелый равномерный плеск.

Дверь нараспашку, шаг вперед. Ноги по щиколотку утонули в мелком влажном песке. Вадим стоял на берегу моря. Негромко ударившись о косяк, захлопнулась за спиной дверь — а через мгновение, которое понадобилось на разворот, и двери-то вовсе уже не было. Только холодное серо-зеленое северное море. Вадим стоял на самом краю небольшой косы. Далеко справа виднелся угрюмый сумрачный берег. На память о квартире осталась лишь чашка в руке. Вадим постучал по ней пальцем — вполне достоверное небьющееся стекло, не отличишь от настоящего. Потом посмотрел на покрытые пятнами джинсы и майку. Не успел переодеться, а теперь придется и дальше ходить в грязном.

Ничего еще не кончилось, Безвременье его не выпустило. Только поманило иллюзией, обмануло и показало истинное лицо. Все стало только хуже: теперь он был один. В окружающий пейзаж он уже не верил. Сейчас — берег моря, через пять минут будет лес или пустыня. Да, брызги воды на лице кажутся вполне правдоподобными. Скорее всего, в этом море можно и утопиться. Но все это — лишь наваждение, мираж или мара. Вадим не представлял, за какие грехи наказан этим местом, этой бесконечной сменой масок. Тупое отчаяние комом стояло в горле. Если ему позволят, то он увидит своих товарищей. Если же Безвременье решило сыграть с ним без свидетелей, то бессмысленно идти куда-то, делать что-то.

Именно бессмысленность любого действия и сводила с ума. Он готов был идти по пустыне и карабкаться по горам, бегать по подвалам по пояс в воде… Все, что угодно, лишь бы продолжать видеть перспективу. Флейтист обещал, что все выберутся. Пока он был рядом, Вадим верил ему. Сейчас же стало ясно, что обещания были ложью. По сравнению с силой Безвременья, заглотнувшего их, словно гигантская акула жертву, целиком, все человеческие потуги были смешными. Рвись, не рвись — ничего не изменится. Человеку не по силам сражаться с Безвременьем. Все равно, что пытаться вычерпать ладонями это море, расчистить берег от песка при помощи голых рук.

Стоять на зыбком влажном песке не хотелось. Вадим напоследок полюбовался морем. Тяжелые серо-стальные валы мерно шли к берегу, солидно выползали на песок, облизывали его шершавыми языками и прятались в морскую пасть. Даже пена на гребнях валов выглядела внушительно, словно была из бетона. Никакой эфемерности в ней не наблюдалось. Основательные волны, основательная пена. Такое же железобетонно тяжелое небо над головой — лишь чуть светлее, чем вода. Самодостаточная красота сугубо дикой природы, равнодушной к человеку. Вадим был лишним на этом берегу, словно заноза в чьем-то пальце. Свою чужеродность он ощущал всей кожей.

— Ну и нечего было тащить сюда… — буркнул он в пространство. Никто ему, разумеется, не ответил; голос растворился в рокоте волн, как кристаллик соли в бочке с водой.

До берега нужно было пройти пару километров. Вадим глядел то влево, то вправо — поступательное движение воды завораживало. Очень светлый мелкий песок шелестел под ногами. Куртку музыкант забыл в квартире-иллюзии, и теперь каждый порыв ветра обжигал кожу ледяными брызгами. Пейзаж здорово напоминал осеннюю Прибалтику. Вроде бы и не очень холодно, но в одной майке не погуляешь. Смысл у движения был один: не замерзнуть.

Должно быть, кто-то внимательно читал все его мысли, потому что Вадим вдруг споткнулся на ровном месте. Казалось, невидимая рука крепко схватила его за лодыжку и потянула вперед и вверх. Вадим плюхнулся носом в песок, рефлекторно зажмурился, а когда открыл глаза, пейзаж в который раз изменился.

На смену морю пришел милейший парк того сорта, что окружает усадьбы-музеи. Фонтаны, подстриженные кусты, аккуратно посыпанные мелким гравием дорожки, пышные клумбы с розами. Лабиринт живых изгородей. Надо всем этим великолепием — лазурное, неправдоподобно яркое южное небо. Запах, напомнивший детство, отдых в Сочи: магнолия, жасмин, нагретая галька. В двух шагах — изящная скамейка с металлическими ножками.

Вадим сел, куда ему предлагали, откинулся на спинку. За спиной росло неведомое южное дерево — может быть, платан, а может, и нет. Крупные овальные листья отбрасывали густую тень. Вадим посидел минут пять, отогреваясь после прогулки по косе, потом задумался.

Лет пять назад он был в Паланге, небольшом литовском городке на берегу Балтийского моря. В ноябре. С родителями в Сочи — в двенадцать или тринадцать лет. Получалось, что кто-то хорошенько перетряхнул его память и на основе воспоминаний создал пейзажи. Ничего принципиально нового Безвременье предложить ему не могло. Зато очень хорошо могло воплощать воспоминания. Это казалось удобным и даже привлекательным. Найти подходящий пейзаж из калейдоскопа времен и мест, отдохнуть… или остаться навсегда. Дом на берегу Черного моря — пусть не самого моря, но его идеального подобия. Почему нет?

«Идеальное — вот верное слово», подумал Вадим. В реальном сочинском парке были бы другие посетители, валялся бы мусор — обертки от мороженого, рваные воздушные шарики, окурки и прочая пакость. Здесь не было ни единого следа пребывания человека, и это радовало. Отсутствие людей было куда предпочтительнее случайной компании. Шумные туристы, с их детьми, фотовспышками и пивными банками, испортили бы весь отдых. Но никаких туристов не было и быть не могло — только огромный тихий парк, аромат магнолии, теплое ласковое солнце. Где-то за парком пряталось такое же теплое и ласковое море. Синее, почти черное, соленое. С упругими волнами, на которых так сладко качаться, прикрыв глаза.

Все это будет, нужно только встать со скамейки, пройти через парк и спуститься вниз по склону. Вадим знал, куда и сколько идти, помнил, как вьется тропинка, ведущая к воде. Это был парк из его детства. Добрый, солнечный и тихий. И за это Вадим был благодарен тому наблюдателю, который сумел раздобыть в его мозгах правильную картинку. Он давно знал, что никогда не заслужит Света, что придется хорошенько постараться, чтобы заслужить хотя бы Покой. А здесь и был Покой, тот самый, что некогда описал великий мудрый писатель.

И — только Вадим понял, что хочет остаться здесь навсегда, надежду у него отобрали, бесстрастно и безжалостно, как игрушку у ребенка. Тьма, ощущение падения спиной вперед. Лавка под ним растворилась, но на землю Вадим не упал. Мучительно долгое и муторное движение в темноте. Свист ветра в ушах. Леденеющая в предвкушении удара в жилах кровь. Но сильнее всего — разочарование и боль потери. Сказка Покоя поманила и исчезла.

Падение замедлилось, и в лужу ледяной воды Вадим свалился хоть и плашмя, но не ударившись. Изображение, по обыкновению, пришло чуть позже. Изображение, звук, обоняние и все прочие дары восприятия. После первого же вздоха Вадим встал на колени и выблевал то, что было в желудке — пол-литра чая с желчью и желудочным соком.

Воняло вокруг омерзительно. Тухлые яйца, гниющая пища, плесень и дерьмо — все худшие ароматы мира смешались в ядреный тошнотворный дух. Видимо, Вадим угодил на самую гадкую, грязную и свалку на свете. Горы мусора громоздились до небес. Повсюду хлюпало и чавкало. В углублении между двумя кучами завелось коричнево-бурое болотце. Поверхность его шла пузырями, ежеминутно выпуская наружу порцию газа. Газ вонял уже и вовсе неописуемо, вдобавок, от него слезились глаза и резало горло.

Очистки, объедки, рваные тряпки, мятые банки, использованные прокладки, обглоданные кости, вздувшиеся трупы крыс — вот что обнаружил Вадим, приглядевшись к составу ближайшего холма мусора. В результате его стошнило еще раз. Урок был вполне ясен и нагляден: для Безвременья он не гость, не товарищ, не партнер. Игрушка. Марионетка. Можно поманить самым радостным и тут же окунуть в самое омерзительное.

— Я понял, — сказал он вслух. — Зачем же так-то?

Видимо, ему не поверили, или решили, что он понял недостаточно хорошо. Не прочувствовал, так сказать. Из болотца поднялась слепая змеиная голова, похожая на взбесившийся пожарный гидрант. Бурая слизь стекала с нее крупными каплями. Следом за ней вынырнула еще одна безглазая голова на толстой шее. Вадим поднялся с колен и сделал пару шагов назад. Третий оказался роковым. Какая-то скользкая дрянь подвернулась под пятку, и он грохнулся с края мусорного холма…

Вадим еще успел заметить, как змеи скользнули к нему. В следующий момент его уже волновали не змеи, а как выбраться из очередного болота слизи, куда он ушел с головой. Густая и липкая дрянь мгновенно залила уши и нос. Очередной рвотный спазм подступил к горлу, но невозможно было открыть рот. Бурая пакость оказалась еще и едкой: кожа мгновенно начала зудеть и гореть так, словно Вадим ухнулся в кислоту.

Что-то держало его на дне болотца, не давая вынырнуть. Держало за майку. Уже задыхаясь и при этом давясь кислой слюной, Вадим чудом извернулся и скинул майку. Дальше быль проще — но, увы, лишь секунд на пять. Как только он высунул над поверхностью руки, его немедленно сцапали за кисть. Острые клыки с тошнотворным хрустом пропороли кожу и впились в надкостницу.

Вадим заорал, попытался вырвать руку, но вышло только хуже и больнее. Он открыл глаза, уже не думая, обожжет ли их слизь. Первая змеюка с наслаждением на безглазой морде держала в пасти его руку. Вторая, судя по угрожающему движению головы, примеривалась к горлу.

Он заорал повторно, но на этот раз уже не столько от боли, сколько от злости. Этому воплю мог бы позавидовать и Тарзан. Слов в нем не было, скорее, вариация на тему одного-единственного слога, по совместительству — нецензурного выражения. Но голосом такой громкости можно было бы убить стадо слонов без применения ружья. Первая змея с перепугу раскрыла рот, вторая и вовсе отшатнулась.

Музыкант прижал к груди прокушенную руку, покачался на полусогнутых ногах, издал еще один вопль, чуть потише, но все еще по-звериному дикий. Потом вдруг увидел себя со стороны — полуголого, грязного, похожего на обезьяну, орущего так, что шарахаются хищные твари. И засмеялся, мешая смех с кашлем. Змеям хватило, они метнулись прочь и укрылись за горой мусора.

— Что, суки? — через смех проорал Вадим. — Не нравится?! Твари гребаные…

За подражание иерихонской трубе пришлось заплатить немедленно — ноги подкосились, он рухнул на край болота, выкашливая легкие. Глаза резало: слизь все же попала в них. Кожу нестерпимо жгло. Больше всего хотелось, чтобы все происходящее оказалось сном, душным ночным кошмаром. Но на это рассчитывать не стоило. Значит, нужно было подниматься, идти куда-то, прочь от поганых змей, затаившихся поблизости, от вонючего болотца.

Вадим вскарабкался на холм. Обоняние притупилось, вонь уже не вызывала тошноты. Всевозможные дохлые кошки со вспоротыми животами и прочая пакость, по которой он шел, тоже уже не впечатляла. Чувствительность резко пропала, брезгливость не выдержала напора окружающей гадости и затаилась где-то в спинном мозге. Только вот с вершины мусорной кучи открывался вид на бесконечную, до самого горизонта свалку. Пестрая беспросветность убила Вадима наповал. В глубине души он надеялся, что Свалка конечна. Теперь же оставалось надеяться на милость неведомых наблюдателей, которые сжалятся и выкинут его в какое-нибудь менее отвратное место.

На этот раз никто не торопился. Вадим шел, то и дело рискуя подвернуть ногу или попасться на зуб какой-нибудь очередной змее. Потом садился на участок посуше и почище и ждал. Ни то, ни другое не оказывало никакого эффекта. За что его решили наказать этой свалкой, Вадим не представлял.

Свалка, должно быть, была не слишком обитаема. Вадим прошел уже пару километров, но больше на него никто не нападал. Все время быть настороже не получалось, чувство опасности покричало в уши и отпустило, сменившись тупым безразличием ко всему. Первое время Вадим еще пытался обращать внимание на движение, но быстро устал: слишком многое здесь падало, рушилось и соскальзывало само собой. Он постепенно начал расслабляться, и уже не так внимательно, как раньше, разглядывал окрестности. Через несколько минут пришлось за это поплатиться.

На первый писк под ногами Вадим не отреагировал, приняв его за очередной звук лопающегося мусора. Но когда что-то маленькое попыталось схватить его за ногу, но промахнулось и повисло на штанине, Вадим подпрыгнул очень высоко. Приземлился он уже на целое полчище белых крыс. Мелкие твари не в состоянии были прокусить джинсовую ткань, покрытую коркой уже подсохшей грязи, но очень старались. Самые прыткие немедленно попытались вскарабкаться по его штанам повыше, и Вадиму пришлось еще пару раз подпрыгнуть, чтобы стряхнуть с себя пакостную кусачую мелочь. Несколько штук он раздавил ногами, потом схватил гнутый железный штырь и принялся молотить белое верещащее месиво под ногами. Крысы не отступали, казалось, их делается только больше.

Вадим уже не паниковал. Он знал, что должен сделать две вещи: удержаться на ногах и улучить момент для прыжка повыше. Главной задачей было — не упасть. Тогда бы крысы вцепились ему в лицо, в глаза, и этим все могло закончиться раз и навсегда. Вадим не собирался погибать таким отвратительным образом. Он запрыгнул на уступ, образованный помятым крылом автомобиля, выпиравшим из груды мусора. Принялся ногами сталкивать вниз всякий хлам потяжелее. Крысы, вереща, подпрыгивали, но на то, чтобы подняться по куче с боков и взять Вадима в клещи, у них фантазии не хватило. После того, как на них свалилась пара пустых канистр, куча консервных банок и пяток кирпичей, крысиная стая отступила.

Человек стоял, прислушиваясь, и не торопился спускаться вниз. Цену невнимательности он усвоил очень хорошо. Смысл крысиного нашествия понял еще лучше. Ему хотели показать, что жизнь здесь будет непрестанным адом: ожидание опасности — опасность — короткая передышка и новая опасность. Очень скоро он сойдет с ума, начнет бросаться на каждый шорох, не сможет спать и сдохнет от нервного истощения. Чтобы ситуация изменилась, нужно было идти. Все равно куда. Двигаться, ожидая очередной смены пейзажа. Надеяться на лучшее, но готовиться к худшему — к новому нападению.

Рука нещадно болела. Музыкант внимательно разглядел рану. Две глубокие дырки со внешней стороны ладони, две — со внутренней. Кровь уже запеклась. Края ранок были окружены широкими розовыми кольцами, припухшими и зудящими. Вполне вероятно, болотные змеи были еще и ядовитыми. Вадим робко пошевелил пальцами и тут же поморщился от боли. Судя по ощущению, гнусная змеюка прокусила сухожилие.

— За что? — спросил он вслух. — Что я вам сделал-то?

Хлюпанье пузырей в болотцах и чваканье гадости под ногами было ему ответом.

— Знаете что, господа хозяева… — еще минут через десять продолжил Вадим. — Не знаю, чего именно вы хотите, но методы у вас тупые. Это еще вежливо говоря. А если невежливо, так получится только матом. Мне вполне очевидно, что просто убивать меня вы не хотите. Так не проще ли поговорить? А?

Собственный хриплый голос, разносящийся над свалкой, показался смешным. Не было никакой нужды говорить вслух. До сих пор невидимые и неведомые хозяева Безвременья реагировали и на мысли. Но раз начав разговаривать с окружающим пейзажем, остановиться было трудно.

— Вы, конечно, господа хозяева — или дамы, что не исключено, большие и могучие. Хм. «Товарищ Сталин, вы большой ученый…» и далее по тексту, да. И я, как простой местный заключенный, имею вам сказать, что думаю. Хотя вам, наверное, наплевать. Но поскольку вы мне не затыкаете рот, то я, уж извините, поговорю. Я не представляю, чего вы от меня хотите. Вы, собственно, ни разу не взяли на себя труд сообщить мне об этом. Только кидаете туда-сюда, как игрушку. Мне кажется, это несправедливо. Смешно, правда? Козявка, с которой вы можете сделать все, что угодно, рассуждает о справедливости… Но, знаете ли, если я вам нужен… То какого лешего вы так со мной…

По крайней мере одного Вадим своим бессвязным монологом добился. Мир мигнул, и занесенную ногу Вадим поставил уже на пол собственной квартиры, а точнее — ее имитации. Путь замкнулся в кольцо. На этот раз музыкант не стал терять время даром. Бегом — в ванную, благо, сымитирована она была полностью, включая все, что нужно для мытья. Горячая вода, мочалка, шампунь и гель для душа через полчаса возымели нужный эффект: помойкой от Вадима больше не пахло. Уже за это можно было поблагодарить обитателей Безвременья — если бы не они же засунули Вадима на эту помойку.

Потом — так же бегом, пока квартира не сменилась какой-нибудь более отвратной декорацией, — Вадим отправился в комнату. Схватил с полки чистую одежду, натянул на себя. Во время мытья раны на руке размокли и теперь болели уже нестерпимо, отдаваясь в локте и плече. Но сначала нужно было одеться. На этом поприще Вадима поджидала пара гадких сюрпризов: оказалось, что застегивать облегающие джинсы и шнуровать ботинки одной левой рукой чертовски неудобно, а используя правую — очень больно.

Аптечка хранилась в кухне. Вадим рассыпал ее содержимое по столу, уставился на него. Ничего подходящего к случаю «укус помойной змеи», разумеется, не было. Пораздумав, он открыл флакончик с зеленкой — при помощи зубов и левой руки, в результате посадил на подбородок изумрудную кляксу. Намазывая зеленку вокруг ран, уронил ватную палочку и опрокинул флакончик, еле увернулся от брызг. Потом выпил две таблетки «Ампиокса» и на всякий случай — аспирин. Теоретически это должно было помочь от воспаления и температуры. От яда, конечно, не могло. Оставалось надеяться на милость хозяев.

Только после этого Вадим посмотрел в окно. Вместо квартала высоток на фоне леса он увидел уже знакомую по прежним странствиям пустыню Кладбища Богов. Этого и следовало ожидать: с нее начались все сольные приключения, ей и должны были закончиться. Правда, Вадим сильно сомневался, что его без проблем выпустят назад. Слишком уж просто это казалось, слишком бессмысленно — погонять по разным пейзажам, показать яркий витраж изменчивого мира Безвременья и отпустить.

— Ты прав, человек, — раздался за спиной женский голос.

Вадим вздрогнул и рассыпал коробочку ватных палочек.

Наружность гостьи, как и все предыдущее, была порождением его собственной памяти. Этакий микс из двух бывших жен. Короткая стрижка, пирсинг на ушах и бровях, длиннопалые тонкие руки принадлежали Вере, смуглое горбоносое лицо и очки без оправы — Ирине. Сумма впечатлений была убойная. Вадиму немедленно захотелось барышню придушить. Он прикусил губу и принялся собирать палочки в коробку.

— Слушаю вас внимательно, — буркнул он сквозь зубы.

— Мы показали тебе свои возможности. Твои страхи, твои мечты. Выбирай, где хочешь жить — у моря или в куче дерьма, — тонкие злые губы сложились в презрительную улыбку.

— Если выбирать, то, пожалуй, у моря, — дернул плечом Вадим. — Но зачем вам это надо?

— Это нужно тебе, человек.

— Оригинально…

— Мы можем просто убить тебя, и это будет самым простым решением, — сообщила женщина. — Ты — жалкая букашка, которую можно смахнуть небрежным движением руки.

— Простите, а как вас зовут?

— У меня нет имени.

— Милая барышня Нет Имени, — вздохнул Вадим. — Если бы вы хотели меня убить, то сделали бы это уже четыре раза. Достаточно было забросить меня на дно морское. Или уронить с высоты. Так что заканчивайте высокопарную трепотню и переходите к делу.

Гостья заметно озадачилась. Тонкие черные брови выпрямились в сердитую линию. Эту общую черту всех местных обитателей — если здесь вообще было много обитателей, а не одно и то же существо принимало разные обличья, — Вадим подметил уже давно. Выражались здесь пафосно и красноречиво, но краткие выжимки из речей заставляли думать, что интеллектуальное развитие обитателей Безвременья — примерно на уровне третьеклассника, обчитавшегося низкосортной литературы. Исключением были разве что близнецы в замке — и то пафос там можно было черпать ковшом экскаватора. «Сила есть — ума не надо», — желчно подумал Вадим. — «А точнее — ума не будет. Нет стимулов к его развитию».

— Мы можем дать тебе все.

— Потом отнять, потом снова дать — и так по кругу, — кивнул музыкант. — Спасибо, это я уже понял. Я только не понял, чего вам надо.

— Ты глуп и дерзок.

— Что выросло, то выросло, — зло и нагло ухмыльнулся Вадим. — Ближе к делу, барышня!

После всех приключений на помойке Вадим осознал, что в нем что-то непоправимо изменилось. Словно едкая грязь вытравила прежнюю неуверенность и робость. Ему показали самое мерзкое, что можно было добыть из его памяти и снов, и вдруг оказалось, что, пережив это испытание, он вынес оттуда не только рану на руке, но и новую уверенность в себе. Держалась она на злости и обиде, разумеется. Но эти эмоции, сами по себе не такие уж полезные, плотной броней окружили чувство собственного достоинства. Теперь ему было легко ударить, чтобы защитить себя. Ударить словом, ударить любым предметом. Больше не нужен был полутранс. Достаточно было понять, что его опять пытаются оскорбить и унизить.

— Считаешь себя героем? — осведомилась девица.

— Нет. Считаю себя человеком. И это человек сказал — «лучше умереть стоя, чем жить на коленях». Так что заканчивайте сеанс церебрального секса.

— Люди лживы, трусливы и предают друг друга. Вот тебя — предали.

Вадим знал, что нельзя вестись на подобные заявления, но все же не смог удержаться от вопроса. Он очень хорошо знал, что совершает ошибку, но не совершить ее не мог. Броня дала трещину. Слово «предательство» оказалось хорошим снарядом.

— Посмотри сам, — девица махнула рукой в сторону окна.

— Не буду, — покачал головой Вадим.

— Верное решение, — ядовито улыбнулась гостья. — Лучше остаться в неведении, чем увидеть, как тебе изменяют.

Проклиная себя за слабость, Вадим медленно развернулся. Теперь хорошо было видно, что каменный пень отсюда метрах в двухстах. И на этом расстоянии музыкант четко различил четыре фигуры. Двое, Софья и Флейтист, сидели. Двое — Анна и Серебряный — стояли. В обнимку. Целуясь.

— Не верю.

Взмах длинных пальцев, украшенных десятком серебряных колец. Картинка приблизилась, появился и звук.

Вздохи, чмоканье поцелуев. Возбужденное неровное дыхание Анны, хорошо знакомое Вадиму по ночи обряда.

— Как же я не хочу, чтобы он возвращался…

— Не бойся, госпожа моя. Я не отдам тебя никому.

— Правда?

— Конечно, Анна… он не стоит твоего огорчения.

— Он мне надоел… — пухлые губы складываются в хорошо знакомую капризную гримаску, потом скользят по шее Гьял-лиэ. — Он просто полный ноль…

Вадим зажмурился, стиснул кулаки. Боль в правой кисти обожгла, отрезвила — он осторожно разжал пальцы, потряс рукой в воздухе. Внутри было пусто и гулко, словно в высохшем колодце. Он не поверил, не поверил — нельзя было верить картинке, нельзя было считать ее правдой. Это была подделка, как и все вокруг.

— Убеждай себя, что это ложь, человек. Ты же слаб. Живи с закрытыми глазами. С открытыми ты умрешь. И не на коленях, а валяясь на земле. Тебе больно? О да, я вижу, тебе больно. Ты же не можешь вынести такого предательства. О тебе забыли при первой возможности…

— Замолчи! — заорал Вадим.

Тонкий злой голос девицы застрял в ушах. Застрял и в груди — занозой, лезвием финки, осиновым колом.

— Что ты чувствуешь, человек? — со злорадным интересом поинтересовалась гостья. — Что ты сейчас ощущаешь?

— Ничего! Абсолютно! — еще громче крикнул Вадим. — Мне наплевать! Меня это не касается!!!

А кол в груди ворочался, раздирая сердце на мелкие клочья, и нужно было кричать очень, очень громко — так, чтобы поверить собственным словам. Кричать или разбивать руки о подоконник, делать все, что угодно, лишь бы запихнуть боль подальше, убедить себя, что ее нет, вернуть себе трезвый холодный рассудок.

— Если ничего, так почему же ты плачешь?

— Я? — остолбенел Вадим. Потом провел пальцами по щекам — оказалось сыро. — Э… это просто непроизвольная реакция. Я не верю в ваши картинки.

— Не верь. Иди к ним, они расскажут тебе, что все это неправда. И будут смеяться тебе в спину.

— Замолчи.

— С какой стати, человек? Ты был дерзок — так вот твоя расплата. Смотри на настоящего себя, ничтожество, не нужное никому.

Вадим понял, что погорячился, считая обитателей Безвременья наивными детьми. Бить они умели — метко, прицельно, по всем болевым точкам. Именно этих слов — «ничтожество, не нужное никому» — Вадим боялся всю жизнь. И услышать их оказалось больно, слишком больно. Можно было яростным движением вытереть щеки, выпрямиться, заложить большие пальцы за ремень джинсов. Стоять гордо и красиво, не выдавая боли — так, как и положено настоящему мужчине. Сглотнуть, борясь с комком в горле. Выдвинуть подбородок, прищурить глаза так, что кожа на скулах натянулась, как пергамент. Все, что угодно можно было сделать — боли меньше не становилось.

— Ты выглядишь как женщина. Но ты не женщина, а тварь, — размеренно выговорил Вадим. — Уходи, пока я не убил тебя.

— Меня? — расхохоталась девица. — О, храбрый герой! Разве это я предала тебя? Как ты мудр, как справедлив, человек…

Вадим знал, что это — очередная провокация, но не мог не отреагировать. Действительно, с какой стати он перенес всю злость на девицу, когда она только показала ему, что происходит.

Или — совсем наоборот. Решила натравить его на спутников. Эффективный ход.

— Слушай, хватит, а? Я же знаю, чего ты хочешь.

— Неужели? Ты — и знаешь? Ты смешон.

— Хватит, я сказал, — рявкнул Вадим. — Я выслушал достаточно оскорблений. Хочешь говорить — говори. Или уходи.

— От тебя не потребуется ничего непосильного, человек. Просто будь собой. И ты получишь награду и встретишь предсказанную судьбу.

— Что это значит? Очередная болтовня?

— Отнюдь. Когда будешь выбирать — сумей отличить ложь от правды, и удержать то, что принадлежит тебе по праву. Оно совсем близко.

Вадим с подозрением посмотрел на гостью. Она почти слово в слово повторила ответ Судьи на вопрос о том, что значило слово «предсказанная», услышанное от цыганки. И вот, пожалуйста, очередной круг замкнулся. Два совета — по сути дела, один совет, только высказанный очень разными существами. Кажется, они стояли по разные стороны баррикады, эта девка и Судья. Но говорили об одном и том же.

— Хоть ты и ничтожество, тебя ждет высокая судьба. И я не желаю тебе зла, ибо тот, кто встанет между человеком и судьбой, погибнет, — добавила девица. — Это буду не я.

— Ничтожеству — и высокая судьба? — начиная недобро смеяться, переспросил Вадим. — Это с какой же стати?

— Ты выбран пророчеством, — сказала она, потом выдержала паузу, словно выбирая, что сказать, о чем промолчать. — Судьба эта была тебе предсказана, когда ты был еще ребенком. Ты не сумел стать достойным ее, но никто не в силах отказаться от своей судьбы.

— А если по-простому?

Девица вполне по-человечески вздохнула, подергала себя за ухо, потом потерла переносицу под носовыми упорами очков.

— Хорошо. Ты тупой урод. Но когда тебя выбирали, ты казался не тупым уродом, а очень даже клевым ребенком. Что выросло — то выросло, это точно. А теперь уж поздно что-то менять. Так ясно? Или ты совсем тупой?

— Для чего выбирали-то? — спросил Вадим, стараясь пропускать хамство мимо ушей.

— Рассказать не могу, но увидишь — сразу поймешь. Ты об этом всю жизнь мечтал. Все, хватит с тебя.

Исчезла она мгновенно. Просто растворилась в воздухе, мигнув напоследок, как изображение на мониторе компьютера. Вадим ошеломленно плюхнулся на табуретку и погрузился в глубокую рефлексию. Пожалуй, называя его тупым уродом, обитательница Безвременья сказала сущую правду. Только тупой урод совершил бы столько ошибок в коротком разговоре. Не стоило хамить, не стоило позволять провоцировать себя на эмоции. И уж тем более не стоило смотреть на все, что показывала девица в окошке. Вадим покосился туда — картинка со спутниками уже исчезла.

Его развели, как подростка, это было вполне очевидно. Внешность гостьи была выбрана умело. Уже одного этого было достаточно, чтобы спровоцировать Вадима на резкость, хамство и раздражение. Он повторил в уме реплики, прокрутил в голове эпизоды. Голос, жесты, выбор слов — все это напоминало обеих его бывших жен, точнее, было квинтэссенцией самого неприятного в обеих. Мелочь к мелочи: движение руки, выражение лица, тон голоса, и вот Вадим влез в ловушку по уши, при этом искренне полагая, что контролирует ситуацию. Дальнейшее было делом техники, и, надо сказать, обитательница Безвременья техникой этой владела великолепно. Впрочем, завидовать ей Вадим не собирался. Ему хватало того, что он причинял людям боль невольно, не замечая этого. Нарочно не хотелось. Даже врагам. Даже…

Кем считать теперь Анну, он не знал.

Увиденное было похоже на правду. Очень похоже, слишком похоже.

Увиденное могло быть ложью. Скорее всего, ложью оно и было.

Правда?

Ложь?

Нужно было выбрать что-то одно. Определиться раз и навсегда. Поверить или не поверить. Легче и приятнее было — не верить, и именно поэтому Вадим никак не мог принять решение.

И не было рядом друга — поделиться сомнениями, выговориться, услышать совет…

ГЛАВА 5. ПРЕДСКАЗАННАЯ

Анна висела над пропастью, уцепившись за каменный выступ. Запястья дрожали под тяжестью веса, вспотевшие ладони по миллиметру сдвигались к краю. Гладкий как стекло камень плохо годился для подобной акробатики, а скол больно врезался в пальцы. До падения оставались считанные мгновения. Девушка стиснула зубы и зажмурилась. Любой ценой — не смотреть вниз, туда, где мучительно далеко поблескивают острые зубцы скал. Все равно — смотри, не смотри, но через минуту или две они примут на себя ее тело. Должно быть, и больно не будет, просто не успеет. Хрустнут ребра, вминаясь внутрь, и все прекратится…

Но если думать об этом, то сердце уйдет в пятки, пальцы разожмутся и все случится еще раньше, чем должно быть. Анна попыталась подтянуться. Скала, на краю которой она висела, была слишком гладкой — не на что было опереться, а силы в руках не хватало. Каменное лезвие выступа еще глубже врезалось в пальцы, по ним потекло горячее и липкое, правая ладонь невольно разжалась. На левой девушка провисела лишь секунду, а потом рванулась вверх, и совершила роковую ошибку, попробовав сменить руки.

Падение казалось бесконечным. В глазах потемнело, разум сжался в вопящий от страха комочек, спрятавшийся где-то под желудком, дыхание остановилось — но она все летела вниз…

— Очнись, девочка, не время! — ударили ее по щеке.

Анна с трудом заставила себя разлепить глаза. Никакой пропасти, никакого падения: она лежала на земле, а перед ней на коленях стояла Софья.

— Привиделось что-то? — участливо спросила женщина.

Девушка кивнула, растирая скулу неловкими, до сих пор сведенными судорогой пальцами.

— Такая дрянь, — пожаловалась она. — В пропасть упала…

— Ну да, мне тоже… померещилось кое-что, — зло сказала женщина. — Вставай, мы тут одни, надо разбираться, что делать…

— Как одни? А остальные?

— Кто ж их знает, где их носит. И это весьма паршиво, Анна. Я б даже от остроухого не отказалась сейчас…

— В каком смысле?

— В любом, блин, — фыркнула Софья, пальцами распутывая волосы. — Он же у нас маг… хренов.

Анна села, с недоумением глядя на спутницу. Да, деликатностью в выражениях она не отличалась никогда, но теперешнего прорывающегося в мимике и движениях рук остервенения в ней тоже раньше не наблюдалось. Даже во время подъема по скалам и бега по туннелю. Сейчас же от каждого жеста Софьи разило плохо скрытой крайней тревогой.

Окружающее более всего напоминало головку хрустального сыра с ракурса маленькой мышки. Потом Анна вспомнила игрушку, которая была у нее в детстве — прозрачный пластиковый куб, трехмерный лабиринт, по которому нужно было катать маленький красный шарик — от верхнего уровня к нижнему и обратно. Сейчас на месте шарика оказались они с Софьей. Отполированный до блеска прозрачный пол позволял увидеть нижний этаж, и там было то же самое — ходы лабиринта. Стеклянные стены образовывали проходы, тупики и закоулки. Потолок был полом верхнего этажа. Судя по всему, женщины находились в центре одного из уровней. Повсюду, куда ни взгляни, были только радужно поблескивающие стены, острые грани углов и арки проходов.

— Куда пойдем? — спросила, поднимаясь на ноги, Анна. — Вверх, вниз?

— Не знаю. А хотелось бы знать, — буркнула Софья. — Потому что если пойдем не туда, то будем тут ползать долго…

— Ты их не видишь? И не чувствуешь? — с затаенной надеждой поинтересовалась девушка. — Совсем?

— Коли б чувствовала, так какие вопросы, дорогая…

— Тогда пойдем вниз, — решила Анна. — Все равно нам все равно.

— Хорошо сказано, — хмыкнула спутница. — Полюбила парня я, оказался… гармонист.

— Это ты к чему? У нас не гармонисты, у нас один гитарист и один флейтист, — Анна улыбнулась.

— Говорила мне мама — выходи, Софочка, замуж за бухгалтера, а я ее не слушала, — ответная улыбка, хулиганское подмигивание. — Ладно, подруга, прорвемся… Вниз, так вниз.

Самым удивительным в хрустальном лабиринте оказалась полная тишина. Пол, казавшийся стеклянным, гасил звуки шагов, словно заправский изоляционный материал. Даже голоса двух женщин распространялись лишь на метр. Стоило Анне замешкаться или обогнать Софью на пару шагов, как слышимость терялась начисто.

По дороге болтали обо всем на свете. Оказалось, что Софья знает уйму анекдотов, и русских, и израильских — во втором случае требовались пояснения, и они были смешнее самих анекдотов, потому что рассказчица изображала все в лицах. Стишки, каламбуры и подобия частушек здорово развеселили Анну, и она начала сама рассказывать всевозможные забавные истории и анекдоты. Больше всего почему-то Софье понравилось стихотворение про издевательство над мышью.

— Повтори, — потребовала она, отсмеявшись.

— Если серого мыша, взять и, бережно держа, Насовать в него иголок — вы получите ежа. Если этого ежа, нос зажав, чтоб не дышал, Бросить в речку, где поглубже — вы получите ерша. Если этого ерша, головой в тисках зажав, Потянуть за хвост щипцами — вы получите ужа. Если этого ужа, в руки взяв по два ножа… Впрочем, он, наверно, сдохнет, но идея — хороша!

— Но идея хороша! — утирая с щек выступившие слезы, повторяла Софья. — Слушай, какая прелесть, это же просто про нас!

— Угу, похоже, — кивнула Анна. — Главное, оптимистично, правда?

Настроение вдруг испортилось, как часто бывало после слишком уж долгого смеха. Веселье спутницы уже казалось надуманным и неискренним. Анна поджала губы и пошла вперед, считая шаги, чтобы успокоиться. Софья тоже замолчала, видимо, задумалась о чем-то не слишком радостном. Сначала Анне казалось, что это ее взгляд сверлит ей спину чуть повыше лопаток, но, оглянувшись пару раз, она поняла, что — нет, Софья тут не при чем. Женщина больше смотрела себе под ноги и по сторонам, чем на Анну. Взгляд был — как у кошки на охоте, хищный и обманчиво спокойный.

— Тут еще кто-то есть, — негромко сказала девушка.

— Чувствую, — на мгновение опустила глаза Софья. — Чужой. Наблюдает. Уже давно.

— Неприятно…

— Ну а что делать-то… — вздохнула женщина. — Не на прогулке.

— А как ты думаешь, если что — Флейтист нас вытащит?

— Ты его где-нибудь поблизости видишь? Тогда не задавай глупых вопросов, — вновь разозлилась Софья.

Анна покосилась на нее через плечо, и поняла, что лучше всего было бы — промолчать. То ли женщина нервничала из-за разлуки с мужем, то ли волновалась за него, но любые упоминания спутников заставляли ее тяжело хмуриться и улыбаться так, что казалось — вот-вот вцепится ровными белыми зубами в горло. Однако идти по хрустальному лабиринту в молчании было за пределами возможностей Анны. Язык так и чесался.

— Расскажи что-нибудь, а?

— Ох, девочка, заткнись, пожалуйста! — прошипела Софья. — Не мешай. Я слушаю.

Что и зачем она слушает, Анна спрашивать не решилась. Вид у женщины был агрессивный и решительный — пожалуй, в ответ на следующий вопрос она отвесила бы увесистый подзатыльник. Проклятые коридоры все не кончались, а самое жуткое состояло в том, что Анна не могла бы поручиться, что они не ходят по кругу. На хрустале не оставалось следов, процарапать отметки было нечем, а уже минут через пять все проходы и повороты начали казаться совершенно одинаковыми. Вдобавок, хотелось пить.

Ощущение взгляда в спину не пропадало. Было на редкость противно и страшновато: ее видели, она не видела никого. Казалось, что невидимый наблюдатель давит на плечи, заставляет сутулиться и сгибаться все ниже и ниже. Потом к этому ощущению прибавилась противная металлическая горечь во рту и боль в желудке. Идти было все тяжелее, ноги путались — словно на Анну напялили огромную шубу длиной до самого пола. Перед глазами мелькали цветные пятна. Девушка ковыляла, с трудом переставляя ноги. Нужно было остановиться, признаться, что больше сил идти нет — но Анна уговаривала себя, что это просто усталость, что скоро все кончится, придет второе дыхание и все будет хорошо.

Как должно было выглядеть вожделенное «хорошо», она представляла себе очень четко. Еще сколько-то минут блужданий по радужному лабиринту — и навстречу выйдут Флейтист, Серебряный и Вадим. Тогда можно будет остановиться, сесть, да хоть бы и в обморок свалиться. Тогда все будет прекрасно, даже посреди проклятой хрустальной ловушки.

— Ты можешь все это прекратить в любой момент, — раздался голос над ухом.

Анна оглянулась на Софью, но та отгрызала заусенец и говорить явно не могла, к тому же вкрадчивый бесполый голос не мог принадлежать спутнице.

«Как?» — подумала она, будучи уверена, что ее услышат, и не ошиблась. Ответ она слышала ушами, но подозревала, что это лишь иллюзия: так просто привычнее для мозга. Видят глазами, слышат ушами. На самом же деле это было нечто вроде телепатии. Оказывается, и она существовала в Безвременье.

— Если хочешь, я помогу тебе. Только согласись…

«На что?»

— Помочь нам…

«Это как именно помочь-то?» — заинтересовалась Анна. — «Впустить в мир и все такое?»

— Не случится ничего дурного. Твой старший не знает об этом, он враждует с нами. Мы не враждуем ни с кем. Мы не можем враждовать со своими детьми…

«Что за новости?»

— Безвременье породило всех вас, и смертных, и бессмертных. Тебе никогда не расскажут об этом твои спутники. Это тайна, которую они хранят даже от своих, а дочери людей знать об этом не положено под страхом смерти. Но если доверишься, мы спасем тебя ото всех, и от них в том числе.

— Идите нафиг, — вслух сказала Анна, которой надоел льстивый сладкоречивый голос.

— С кем это ты беседуешь? — взяла ее под локоть Софья.

— Да так. То ли слуховые галлюцинации, то ли местные жители, — брезгливо поморщилась Анна и кратко пересказала суть беседы. — Такой вот нам секир-башка теперь устроят, поняла?

— Чушь собачья, — фыркнула спутница. — Большей брехни не слышала со времен программы «Время».

— А на самом деле как?

— Ох, ну совсем не так, — вздохнула Софья. — Представь себе ведро воды. Полупустое. Вот ты на него смотришь, что видишь?

— Воду, — сходу ответила Анна. Потом подумала. — Ведро… свое лицо в воде. Ну, на дне там что-нибудь.

— Да, правильно. Вот пленка поверхностного натяжения — это граница между Полуднем и Полуночью. Она такая, наполовину проницаемая. И отражает, и прозрачная. Кто что видит — кто то, что на дне, кто только себя. Поэтому мы их не замечаем обычно, только некоторые любопытные. Остальные так и видят — себя. А Безвременье — это не вода и не воздух, это уж скорее ведро. Только где это видано-слыхано, чтоб ведро порождало воду?

— Это какое-то бешеное ведро, так и лезет в наш мир, — пожала плечами Анна. — Или кривая аналогия.

— Ну, кривая, — Софья кивнула. — Флейтист рассказывал правильно. В общем, то же самое.

— Я помню… Так чего они хотят-то? Я не понимаю! — с отчаянием воскликнула девушка. — Помоги, впусти…

— Тебе не все равно, чего они хотят? Ты-то сама чего хочешь?

— Домой.

— Ну и все, — улыбнулась Софья. — Это бешеное ведро тебя домой не вернет, не надейся. Так что какие тут разговоры?

В ответе подруги Анна уловила что-то неприятное для себя, шероховатое и неправильное. Не хотелось подозревать Софью во лжи, но, кажется, искренность в ее последних репликах и не ночевала. Женщина умело скрывала что-то важное, говоря вполне правильные вещи, в которые верила, но нотки недоговоренности оставались. Однако, оснований, чтобы высказать все сомнения вслух, Анна так и не нашла. Просто хамить — а она прекрасно представляла, как прозвучат слова «По-моему, ты врешь или скрываешь что-то!» — не хотелось. От разговора остался неприятный осадок, и девушка задумалась о том, что это уже не первый такой случай. Казалось, что все вокруг нее, включая Вадима, знают нечто важное и тщательно это от Анны скрывают.

Все меньше хотелось хоть с кем-то из них разговаривать. Даже с Флейтистом, хоть тот и казался последней точкой опоры в спятившем с ума мире. Он тоже скрывал и не договаривал, и, может быть он — куда больше, чем все остальные. К тому же раздражала невозможность поговорить с ним наедине. Анна так устала ждать этого момента, что плюнула и смирилась с тем, что разговор не состоится никогда. Что самой придется выяснять, кто глазеет в спину, шепчет в уши и хочет непонятно чего. Самой — так самой, в конце концов. Не маленькая, не дурочка. Разберется как-нибудь, а много знающие товарищи пусть катятся к чертовой матери…

— Направо, — сказала вдруг Софья. — Кажется, я их слышу.

— Хорошо, — без особого энтузиазма согласилась Анна.

Она сделала несколько шагов, и только потом сообразила, что повернула не направо, а налево. Такое с ней случалось обычно не реже раза в день: Анна путала левую и правую руки, шла в противоположную от указанной стороны. Она смутно подозревала, что ей еще до рождения поставили мозги задом наперед, поэтому руки и перепутались. Обычно это не мешало, но вот сейчас показалось, что сделана слишком уж большая ошибка: Софьи за спиной она не увидела.

Сердце скакнуло в пятки, потом вернулось на положенное место и испуганно затрепыхалось.

Через стены было неплохо видно — но спутница пропала. Всего-то шагов десять, не больше, Анна прошла от развилки, но на всем обозримом пространстве силуэта Софьи обнаружено не было. Девушка вернулась к развилке, всмотрелась в играющий всеми оттенками радуги хрусталь, прошла в названную Софьей сторону, потом перешла на бег. Все тщетно. Она осталась в одиночестве посреди лабиринта Безвременья.

Осознав этот факт, Анна замерла, как вкопанная. Идти или бежать больше не хотелось. Со всех сторон ее окружали только закоулки полупрозрачной клетки, в которой не было ничего и никого. Представив себе смерть от жажды, Анна пожалела, что пропасть оказалась только видением, а не реальностью. Лучше уж было умереть быстро и чисто.

Если и существовало на свете такое чувство, как «воля к победе», то Анну оно покинуло полностью. Ей стало вдруг все равно. Даже просто идти было лениво и скучно. Девушка села, прислонившись к стене, прикрыла глаза. Усталость брала свое — очень хотелось спать, и уже все равно было, что вокруг, наверное, враги, что Софья где-то потерялась, а остальные спутники пропали еще раньше, когда она опустила браслет на алтарь и настала тьма.

Простое и незамысловатое отчаяние затопило душу до самых краев. Жаль только, что не было подушки и одеяла — накрыться с головой, поплакать всласть, а потом заснуть. Плакать иначе Анна не умела, да и вообще со слезами у нее были большие проблемы, чаще получалось злиться: на себя, на виноватого, на жизнь. Тогда трескались стаканы в руках, зависали компьютеры, а под ребрами слева поселялась ноющая боль невыплаканной обиды.

Вот и сейчас Анна злиться могла, а расслабиться — нет. Даже в настолько подавленном состоянии, даже уже начисто лишившись сил. Нет, не хватало какой-то малости, последней толики отчаяния, после которой уже можно делать все, что угодно: катать истерику, бить посуду, кричать и ругаться на всех подряд. Еще вполне действовали привычные для Анны рамки того, что она считала привычкой «держать себя в руках», а на самом деле было страхом перед собственной беспомощностью и ее последствиями. Всегда казалось, что если отпустить себя, то потом уже не соберешься никогда — не кончится депрессия, не прекратится истерика. Домик ее души стоял на некрепком фундаменте, но еще ни разу не был разрушен ни одним штормом.

— Благодарение судьбе, что хоть кого-то я повстречал здесь! — раздался в паре шагов прекрасно знакомый голос.

— Серебряный, — открыла глаза Анна. — А ты настоящий?

— Госпожа моя сомневается?

— Ну, мало ли…

— Разумное сомнение в этом порождении дикой фантазии, — улыбнулся владетель, садясь рядом с ней. — И все же смею тебя уверить, что я настоящий.

Что-то неприятно царапнуло слух Анны, и она слегка отодвинулась, покосилась на Серебряного, потом улыбнулась — ее поза описывалась фразой «что ж ты, милая, смотришь искоса, низко голову наклоня». Владетель принял улыбку за радость по поводу ее появления и подмигнул.

— Я рад, что нашел именно тебя.

— Это еще почему?

— Потому что теперь мы наконец-то можем остаться наедине.

— Сплю и вижу такое счастье, — фыркнула Анна. — Я предпочитаю найти всех наших. И поскорее.

— Госпожа моя куда-то спешит?

— Ага, подальше отсюда.

— Может быть, для начала поговорим?

— О чем еще?!

— О будущем, которое ожидает нас, когда мы выберемся из сих земель…

Анна еще больше насторожилась. Что-то здесь было не так. Что-то в словах Серебряного. Пожалуй, то, с какой интонацией он сказал «мы» — так, словно больше никого, кроме себя и Анны, в виду не имел. Девушка не поручилась бы, что хорошо знает путаную и противоречивую натуру Гьял-лиэ, но вот это «мы» здорово расходилось со всем, что он говорил и делал до сих пор. При всех своих недостатках Серебряный обладал умением работать в интересах команды, и был в этом честен. Почему, ради какой выгоды, Анна не знала — но вплоть до расставания у алтаря это было так.

— Ну и что это за будущее такое? — стараясь не выдавать всю неприязнь сразу, спросила она. Нужно было удерживать голос в рамках обычной ее интонации — слегка презрительной, слегка поддразнивающей.

— Я хотел бы видеть тебя госпожой в моих владениях, — церемонно сообщил Гьял-лиэ, прикасаясь к ее ладони. Анна опешила настолько, что не обратила внимание на очевидную неправильность происходящего.

— Ты головой ударился? Мы с тобой из разных рас, и вообще — ты же Флейтисту за это вендетту прямо устроил. Передумал типа?

— Я глубоко заблуждался, но ты сумела покорить мое сердце, — Серебряный поднес ее руку к губам.

Ладонь Гьял-лиэ была теплой. И губы — тоже.

Анна вырвала руку и вскочила на ноги.

— Я не знаю, откуда и зачем ты явился — но катись, откуда пришел! Подменыш хренов! Катись, я сказала! — заорала она, вскидывая руки перед грудью и занося ногу для удара.

— Кто не понимает добра, того принуждают силой, — проговорил, тоже поднимаясь, псевдо-Серебряный.

Несколько стремительных движений — и Анна оказалась прижата к стене. Поверх ее горла лежало предплечье подменыша, другой рукой он упирался ей в грудь.

— Ты хотела драться со мной? Дерись, — с издевательской улыбкой предложило существо Безвременья.

Анна попыталась ударить противника коленом в пах. Он даже не стал блокировать удар — позволил ей бить, и девушка со стоном прикусила губу, чтобы не закричать. Вместо мягкой плоти под одеждой был, наверное, камень или металл. В любом случае коленку она расшибла здорово — по голени потекли теплые струйки.

— Поняла теперь?

Девушка не ответила, прикидывая, как можно было бы вырваться. Резко уйти вниз, скользя спиной по стене? Безнадежно, потом не будет возможности встать на ноги и убежать. Только разозлит. А вот если…

Ладони ударили по ушам подменыша, большие пальцы были нацелены в глаза. Такой удар, наверное, впечатлил бы даже настоящего Серебряного, при всей его нечеловеческой неуязвимости: Анна вложилась в действие целиком. И — то же самое, что раньше. Руки ударились о то, что лишь казалось плотью, но было тверже стали, тверже хрусталя стен лабиринта. От боли в большом пальце правой руки на глазах выступили слезы. Анна взвыла, хоть и старалась не показать, насколько ей больно.

Предплечье, затянутое в кожу с заклепками, чуть сильнее надавило на горло — прямо на кадык. Девушка закашлялась. В висках пульсировала кровь, воздуха мучительно не хватало.

— А если я тебя ударю? Хочешь попробовать?

— Нет, — с трудом выдавила Анна.

— Умница, — кивнул подменыш. — Теперь слушай меня внимательно. Спасать тебя никто не придет, не надейся. А я тебя отпущу, когда договорю. На время. У тебя есть кое-что ценное…

Указательный палец скользнул по контуру лица Анны, остановился у подбородка. От омерзения она едва не плюнула подменышу в лицо. Сдержал ее только страх — девушка не сомневалась, что после этого он точно ее ударит. Но когда палец прогулялся по губам, она не выдержала и лязгнула зубами, пытаясь его укусить.

Расплата пришла мгновенно: основание ладони ударило Анну в подбородок так, что голова ударилась о стену. В глазах на мгновение потемнело, потом тьма осыпалась цветными искорками, остался только колокольный звон в ушах.

— Веди себя тихо, дурочка. Если хочешь остаться в живых. Ты, конечно, представляешь кое-какую ценность, но не настолько, чтобы выделываться… — В тихом голосе слышалось нечто нечеловеческое, неживое — то ли свист ветра, то ли шелест песка на морском берегу. — Я отпущу тебя. Ненадолго. Но успеешь увидеть кое-что интересное. После этого ты сама придешь ко мне, если у тебя достаточно ума. Если нет — я найду тебя.

Рука наконец-то убралась от лица Анны, но легче от этого не стало. Теперь подменыш, уже не слишком похожий на Гьял-лиэ: черты смазались, растеклись, — засунул руку ей под куртку. Девушка зажмурилась. Ей было нестерпимо дурно. В такие ситуации она еще никогда не попадала. Ее никогда не пытались изнасиловать, а нахалов, которые хотели облапать, можно было ударить или попросту вывернуться. Здесь же она была совершенно беспомощна: и бить бесполезно, и просить отпустить нет никакого смысла.

Жесткие горячие пальцы прогулялись по груди — к счастью, поверх футболки, от прикосновения к голой коже Анна, наверное, свалилась бы в обмороке. Потом подменыш больно и бесстыдно ущипнул ее за сосок.

— Не надо, — выговорила она, чувствуя, как краска заливает щеки. — Пожалуйста…

— Почти невинная дурочка, — усмехнулся ей в лицо подменыш. — Как тебя легко напугать. И ты еще пыталась со мной драться? Хотела сделать мне больно? А если я?

Он еще раз ущипнул Анну, на этот раз сильнее и резче, закручивая многострадальный сосок по спирали. Серо-туманные глаза смотрели на девушку в упор, и она поняла: дожидается крика, просьбы прекратить или слез. Это и остановило стон, который уже рвался с губ. «Не дождешься», — сказала она про себя. — «Хрен тебе…».

Анна зажмурилась и постаралась отключиться от всего, что с ней делал псевдо-Серебряный. Может быть, это был не самый лучший выход — но драться было бесполезно, а кормить его своей болью, страхом, унижением казалось нестерпимо противным. Ей удалось даже не чувствовать щипков и нагло гуляющей по торсу руки. Подменыш заметил ее уловку, еще раз ударил в подбородок, возвращая в реальность. Вновь — звездочки перед глазами, стон набата в голове…

— Отойди от нее! — резкий повелительный голос.

Флейтист, мгновенно опознала говорящего Анна. Сердце вспыхнуло радостью, рванулось прочь от груди. Бедный орган кровообращения — сегодня ему весь день доставалось по-крупному. «Так и до инфаркта недалеко», — мелькнула саркастическая мысль.

Далее мыслей не было — только полуобморочное удушье, когда подменыш, схватив за плечи, резко развернул ее и взял за горло сзади. Пальцы, обхватывая шею полукольцом, давили на артерии. Сквозь цветную туманную пелену перед глазами Анна увидела знакомую массивную фигуру Флейтиста. Он стоял не так уж и близко — шагах в пяти. Подменыш же был совсем рядом. Только сейчас Анна поняла, что он не дышит. Говорит, но не дышит. Почему-то это было страшнее, чем все предыдущее.

— Не вздумай делать глупости, — сказал подменыш, Анна не поняла — кому, ей или Флейтисту; может быть — обоим.

— Отпусти девушку, — чуть мягче сказал Флейтист. — Если ты не сделаешь ошибку, то я не накажу тебя.

Формулировка, выбранная командиром, вселила в Анну оптимизм. Пока еще ничем, кроме веры в его силу, не оправданный, может быть, преждевременный, но вдруг стало легко и почти не страшно, хоть и подгибались от недостатка кислорода ноги. Флейтист не стал бы выражаться так, если бы не был полностью уверен в победе.

— Ты не понял ситуацию, — прозвучал голос над головой. — Одно лишнее слово, и ей конец. Я отдам тебе ее — но не раньше, чем мы с ней договорим.

— Ситуацию не понял ты. — Короткая фраза упала, как топор палача.

Взлетела пронзительная нота — звук флейты, хотя Анна видела, что руки у спасителя свободны.

Свился из отголосков нот длинный упругий хлыст, серебряно-черный, как и невидимая флейта.

Прошло в миллиметре от щеки Анны, срезав прядь над ухом, тонкое острое лезвие то ли ножа, то ли кнута.

Непонятная сила обхватила девушку и швырнула вперед, под ноги Флейтисту. Пока она приземлялась и разворачивалась, все уже было кончено. Сдавленный крик боли ударил по ушам, но Анна не увидела ни подменыша, ни его тела. Мужчина поднял ее, обнял за плечи.

— С тобой все в порядке?

— Почти…

— Идти сможешь?

Анна оценила свои силы и отрицательно покачала головой. Непростительная опрометчивость — после двух ударов головой о стену о подобных телодвижениях стоило забыть накрепко. Тошнота подступила к горлу, ноги подкосились. Она вцепилась обеими руками в жилет Флейтиста и постаралась не сползти по нему вниз на землю. Ватные ноги двигались сами по себе, и, кажется, сгибались в коленях или вообще разъезжались. Анна их не чувствовала.

Через несколько минут она обнаружила себя лежащей вдоль стенки, головой на коленях у Флейтиста. Широкая горячая ладонь лежала у нее на лбу, и от нее по всему телу волнами бежало легкое пьянящее и щекотное тепло, похожее на пузырьки шампанского на языке.

— Теперь лучше? — Флейтист внимательно посмотрел ей в глаза.

— Да. Наверное…

— Что значит — наверное? Да или нет?

— Да. Нет. Не знаю, — заплетающимся языком выговорила Анна. — Ну, то есть — мне хорошо. Но я какая-то пьяная, уф…

— Незапланированный эффект, — со странной интонацией ответил Флейтист, и девушка не сразу догадалась, что он так шутит. — Мы нашли узловую точку этого замка, нужно идти туда.

— Вы — это ты и Серебряный?

— Я и Софья.

— А когда вы успели? — удивилась Анна. — Мы с ней вот совсем недавно потерялись…

Флейтист задумчиво потер бровь, потом пожал плечами.

— Это Безвременье, Анна. Не удивлюсь, если и принцип причинности здесь не соблюдается.

— Что это за принцип? — попыталась вспомнить девушка.

— Событие-причина предшествует по времени событию-следствию.

— Это как не соблюдается? — Анна опешила. — Как в кино про машину времени?

— Может быть, как в кино, может быть и еще сложнее — это все лишь мои догадки. Я вижу, тебе лучше. Вставай.

Анна покорно поднялась, хотя переходить в вертикальное положение не хотелось. Ей понадобилось несколько раз глубоко вздохнуть, опершись рукой на стену, чтобы голова перестала кружиться, а «хмель» чуть повыветрился. Зато перестала болеть голова, и силы вернулись — кажется, их стало больше, чем раньше. Давно девушка не чувствовала себя так хорошо, разве что в тот момент, когда пробовала предложенное Серебряным вино у костра.

— А Гьял-лиэ вы не встретили? А Вадима?

— Нет, но я уверен, что встретим. — По лицу Флейтиста пробежала неприятная тень. — Точнее, я на это очень надеюсь.

Каким чудом предводитель отряда отличал верный поворот от неверного, Анна так и не поняла, но двигался он очень деловито, не раздумывая на развилках. Девушка едва поспевала за ним. Вид широкой мускулистой спины наводил на самые приятные размышления, впрочем, здесь дело было не в наружности Флейтиста. Будь он и не таким основательным, Анна все равно чувствовала бы себя с ним защищенной. Неважно, как он выглядел, значение имело только то, чем он являлся: идеальным лидером, по меркам Анны. Нечто среднее между отцом и старшим братом. То, что он был еще и привлекательным мужчиной, девушка старалась не замечать — заглядываться на чужого мужа было не в ее правилах. И без того хватало причин для восхищения, вот влюбиться было бы лишним…

— Я хотела тебе кое-что рассказать, — в спину сказала Анна, и тут же добавила, опасаясь, что от нее отмахнутся или попросят отложить до лучших времен:

— Очень важное. Правда!

Флейтист оглянулся, смерил ее резким взглядом, потом лицо чуть смягчилось. Он притормозил на шаг, пошел рядом с Анной, положил руку ей на спину чуть пониже затылка. Почти не прикоснулся — девушка не поняла, зачем ему это нужно.

— Рассказывай.

— У меня тут странные глюки…

— Что ты имеешь в виду? — насторожился Флейтист, замедлил шаг и повернул голову к Анне.

Девушка постаралась подробно рассказать о загадочном голосе и о сеансе переговоров с невидимым собеседником, потом описала суть бесед с подменышем. Слушая ее, предводитель потихоньку начинал морщиться, и когда Анна закончила, выглядел так, словно набил полный рот мелко нарезанным лаймом. Это было воистину удивительно — первый раз на обычно бесстрастном лице Флейтиста наблюдалось настолько отчетливое выражение.

— Ты не должна слушать этот голос. Ты не должна делать ничего из того, что тебе будут предлагать или тем паче заставлять, — резко сказал он.

— Понимаю, не дура, — огрызнулась Анна. — Только скажи мне, к чему это все?

— Не знаю и знать не хочу. Ты не должна ничего слушать.

Анна резко остановилась — спутник остановился тоже, словно налетел на невидимую преграду. Посредине радужного поблескивающего коридора они стояли лицом друг к другу, равно недовольные друг другом. Только девушке сейчас было наплевать на все чувства Флейтиста оптом, и на его гнев — в первую очередь. Он тоже ей врал. Он знал.

— Хочешь играть со мной втемную? И ты тоже?

— Анна, сейчас не время и не место.

— И никогда нет времени, никогда нет места! Вот врать — пожалуйста, все есть!

— Я все тебе объясню. Честно и подробно, обещаю. Но не сейчас.

— Обещаешь?

— Да, — веско сказал Флейтист. — Даю слово.

— Значит, есть что объяснять? Так?

— Да, так, — кивнул он. — И ты все услышишь, но немногим позже. Пойдем, прошу тебя.

— Куда ты так торопишься? К супруге? — спросила Анна. Она честно старалась успокоиться, но обида лезла изо всех щелей, особенно из голосовой.

Командир посмотрел куда-то за плечо Анне, потом уже на нее. Темные усталые глаза смотрели с затаенной болью и тем тревожным отчаянием, которое бывает у человека, который точно знает, что не успевает, но все же надеется переломить судьбу.

— Нет, к сожалению. Хотя и перед ней у меня есть обязательства… Довольно, Анна. Если ты не пойдешь добром, я буду вынужден применить к тебе силу. Ты выбрала дурное время для споров.

— А ты вообще настоящий? — подозрительно поинтересовалась девушка.

— Да, — на этом коротком слове препирательства прекратились — Флейтист взял ее за воротник куртки и потащил по коридору за собой.

Шагов через двадцать девушка усвоила, что сопротивление бесполезно и попросила ее отпустить. Флейтист разжал пальцы, и она пошла следом уже по своей воле. Было и обидно, и смутно приятно: тот, кому она доверяла свою судьбу, был упрямее и сильнее. Анна поймала себя на этой щенячьей подростковой мысли и устыдилась, впрочем, ненадолго. Ей важно было точно знать, что Флейтист не трепло и не слабак. К тому же проверкой на прочность она платила ему за ложь и сокрытие важного, касавшегося лично Анны.

Хрустальные коридоры стали шире, а потолок выше. Теперь от развилки до развилки было не меньше пятисот метров. Анна удивлялась, сколько же у нее сил — ей до сих пор не доводилось так много ходить столь быстрым шагом, но сейчас усталости она не чувствовала. Впереди виднелось что-то темное, пока еще девушка не могла разглядеть, что именно, но с каждым шагом идти хотелось все меньше и меньше.

— Нам точно туда надо? — спросила она наконец.

— Увы, — кивнул спутник.

Еще метров сто они прошли по вполне обычному коридору. От прежних его отличало только одно: отсутствие боковых ходов и поворотов. Потом Анна посмотрела наверх и заметила важное отличие: потолок уже не являлся полом следующего этажа. За хрусталем виднелся только темный камень. Коридор плавно превратился в туннель с полукруглым в сечении потолком. Конструкция почему-то напомнила Анне платформу станции метро «Волжская», где жили ее родители. Да и масштабы были сопоставимые.

Пока она глазела на потолок, под ногами произошло некое очередное бедствие. Фрагмент пола, на который они ступили одновременно с Флейтистом, вдруг возомнил себя льдиной и поплыл, увозя с собой обоих. Анна вскрикнула, потом вцепилась в локоть мужчины, посмотрела под ноги. «Льдина» светилась бледно-голубым светом, это и отличало ее от прочего пола. Невозможно было понять, как твердый материал, так похожий на хрусталь, плывет среди того же твердого материала, словно лодка по реке, мягко и плавно. Светящийся фрагмент пола был длиной метра в три и шириной — в два, не больше. Феномен потряс Анну до глубины души. Она пыталась разглядеть, что творится по краям их плиты, не возникают ли на прочем полу волны и бурунчики — но нет, ничего подобного не происходило. Стоять было вполне удобно, как на эскалаторе.

— Спецэффекты, елки-палки, — выдохнула она, отпуская руку Флейтиста, и, как оказалось, напрасно.

Плита затормозила резко и неожиданно, девушка упала вперед, на четвереньки, и почувствовала, как сияющий хрусталь прогибается под ладонями и коленями — плавится, словно лед в половодье. Подняться не получалось: она скользила на невидимой воде, чувствуя, что скоро уйдет с головой под «воду». Спас ее Флейтист — в который уже по счету раз. Он перепрыгнул с плиты на более устойчивый соседний фрагмент, протянул Анне руку и рывком перетащил ее к себе.

— Кошмар какой-то, — простонала девушка. — За что они все нас ненавидят?!

— Не ненавидят, просто пугают, — поправил Флейтист, разворачивая ее лицом к той темной фигуре, на которую Анне так противно было смотреть.

С лязгом упала хрустальная плита за стеной, отсекая их от туннеля. Воздух замерцал серебристым туманом, уплотнился и стал вязким — было тяжело дышать. Впереди была тонкая преграда, должно быть, стеклянная, судя по прозрачности. Анна рванулась к ней, спутник — следом, и, пробиваясь через густой, как клей, туман, они понимали, что не успевают, что еще мгновение, и завязнут… и все же успели оказаться у самого стекла.

Только не было в этом никакого смысла. Серебристый туман превратил обоих в бессильных мух, замурованных в янтаре. Можно было дышать, но нельзя было шевелиться. Впереди, за тонким стеклом, Анна увидела темный каменный постамент. На нем пульсировал сгусток радужной тьмы. Сначала девушке показалось, что это фигура сидящего карлика, потом она пригляделась и растерялась — ни на что это не было похоже, разве что на гигантскую черную грушу в радужных разводах. Груша то и дело меняла размеры, то оседала, то вытягивалась вверх, и тогда казалось, что «хвостик» размером с лыжу.

Постамент окружало кольцо свободного пространства радиусом метров в десять. К нему выходили пять туннелей, наполненных серебристым туманом. В том, что по левую руку, Анна разглядела Серебряного, приникшего к стеклу так же, как они с Флейтистом. Девушка на мгновение задумалась, пытаясь понять, что ей напоминает архитектурная композиция, и вдруг до нее дошло: тот алтарь, с которого началось путешествие по Замку. Та же пятиконечная звезда, тот же постамент в центре — только теперь он не был пуст, а размеры внушали уважение.

Анна искала Вадима и Софью. Флейтист, видимо, тоже ждал их — но нет, никого больше не было, три туннеля-ловушки были пусты. Невозможность пошевелиться угнетала. Пятно мрака на постаменте притягивало взгляд, но тут же и вызывало тошноту отвращения. Что это такое, Анна не могла понять. Еще никогда ей не становилось так паршиво при одном взгляде на нечто непонятное. В движении радужных разводов на штуковине было что-то притягательное, зовущее. Девушка почти поняла, о чем говорят узоры, в чем смысл проявлявшихся и исчезавших знаков — почти, но все же не поняла. Потом она покосилась на Флейтиста и в который раз удивилась.

Он старательно смотрел мимо. Видно было, насколько тяжело для него просто не смотреть на сгусток тьмы. Бледное лицо было предельно сосредоточено, на висках выступили крупные капли пота. Тяжело дыша, он пытался прикрыть глаза — но не получалось. Анна попробовала протянуть руку, коснуться его запястья. Не вышло. Клейкий туман позволял продвинуть ладонь лишь на пару-тройку сантиметров, а потом упруго отталкивал ее на прежнее место.

Потом Анна увидела Вадима.

Он шел по коридору, лежащему на вершине пятиконечной звезды, прямо и уверенно, туман не мешал ему. Следом, с трудом преодолевая вязкий туман, шла Софья. Она что-то кричала Вадиму вслед, но звуков не было. Пантомима — рассерженная женщина кричит в спину мужчине что-то, наверное, очень важное.

— Нашлись, — обрадовалась Анна. Флейтист не ответил.

Анна вновь посмотрела вперед. Отчетливую неправильность она заметила сразу: Софье туман мешал, Вадиму — нет. Женщина застряла там же, где и прочие, а вот Вадим шествовал к постаменту, твердым ровным шагом, расправив плечи и не слишком даже торопясь. Девушка прекрасно видела его лицо: бесстрастное и сосредоточенное. Смотрел музыкант только на тьму на постаменте.

— Сейчас он возьмет ее, и все… — простонал Флейтист.

— Кого — ее? — не поняла Анна, но следующий взгляд в сторону Вадима ей все объяснил.

То, что она сочла грушей, то, с определением формы чего у нее возникло столько проблем, было музыкальным инструментом. Гитарой, скорее всего. Может быть, лютней или банджо, а может быть, неким зародышем струнного инструмента, способным вырасти во что угодно.

Вдруг все стало ясно, или почти ясно. Черная гитара — ловушка, но не для всех, а только для музыкантов. Вот почему Анне, которая еле-еле могла изобразить три аккорда, почти не страшны были ее чары, а Флейтист отводил взгляд ценой диких усилий. В чем именно состоит ловушка, Анна не догадывалась, но «и все…», которое с трудом выговорил предводитель, в уточнениях не нуждалось.

Все или не все — ничего хорошего не случится. Только плохое, только непоправимое, необратимое…

Вадим шел к постаменту.

— Нет, не надо! Нет! — закричала Анна, но голос не проникал за стеклянный барьер. — Нет, нет!

Вадим ее не слышал, да и не видел он никого — шел, глядя на гитару.

Так идут к цели всей жизни, смакуя каждый из последних шагов.

Так идут на расстрел, не желая давать исполнителю почувствовать свой страх.

Так идут один раз в своей жизни, и Вадим, наверное, знал это — он не торопился, но и не медлил. Может быть, впервые он шел по-настоящему выпрямившись и гордо развернув плечи. Каждый шаг приближал его к мечте.

— Нет!!! — билась, заходясь криком, Анна, но туман надежно удерживал ее.

Вестником Апокалипсиса, черной птицей смерти, палачом и жертвой, рабом и властелином — Вадим шел, видя только инструмент на пьедестале, слыша только зов.

Анна откуда-то прекрасно знала, что всему знакомому ей миру осталось существовать считанные секунды. Что-то изменится, непоправимо, навсегда. Не будет ничего, или все останется на своих местах — неважно.

Нельзя было позволить Вадиму взять гитару — но что Анна могла сделать? Кричать? Ее не слышали, хотя она, не умолкая ни на мгновение, звала его и умоляла, заклинала остановиться. Даже пошевелиться возможности не было. Кто-то поставил идеальное шоу, заставив всех быть бессильными свидетелями триумфа Безвременья. Анна ненавидела безвестного режиссера, но ненависть ее ничего не меняла.

Вадиму оставался лишь шаг и одно движение руки.

Оковы серебристого тумана упали — но казалось, слишком поздно.

Шаг был уже сделан, и рука занесена над грифом.

Пока Анна понимала, что может двигаться, пока Флейтист рвался вперед, стряхивая оцепенение, пока Серебряный вскидывал руку…

Слишком рано упали оковы… режиссер ошибся.

Пальцы Софьи коснулись инструмента лишь на долю секунды раньше, но этого было достаточно.

Потом девушка так и не смогла вспомнить, когда и как Софья успела совершить этот нереальный — метров на десять — бросок вперед, как случилось, что она опередила Вадима.

Шальная радость захлестнула Анну — не удалось, Вадим не получил гитару, и она сколько-то мгновений еще не понимала, почему разрезает тишину крик Флейтиста, почему падает навзничь хрупкая женская фигурка, почему вскидывает руки, закрывая лицо, Гьял-лиэ…

Кто воет раненым зверем…

Кто изумленно вскрикивает, словно впервые очнувшись…

Звуки и движения слились воедино, в несколько статичных кадров, которые звучали в Анне, в самой глубине ее души.

Ошеломленное лицо, слепые глаза Вадима, держащего за гриф черную лакированную гитару с серебряными струнами — и фоном крик.

Черная комета с серебряным хвостом: летящий через зал и напарывающийся на вскинутую руку Флейтиста Гьял-лиэ — и фоном перелив потревоженных струн.

Черное и серебро…

Серебро и черное…

Потом все стало мучительно ясно: мертвенно-бледный, неживой уже профиль Софьи, вставшей между музыкантом и его судьбой; лишенный силы инструмент — теперь и навсегда просто гитара, в руке Вадима; прокушенная губа и две струйки темной крови — лицо Флейтиста, потерявшего любимую.

И наступила тишина, которую не нарушало уже ничто. Умолк Флейтист, затихли струны, остановился, не ударив, Гьял-лиэ.

Упав на колени, Анна снизу вверх смотрела на троих мужчин, стоявших над телом Софьи. Раскинутые тонкие руки казались бессильными и хрупкими, но Анне показалось, что в уголках губ мертвого лица прячется торжествующая лукавая улыбка.

Софья исполнила то, что сочла своим долгом.

Разрывая тишину на части, прозвучал голос Гьял-лиэ:

— Вот твоя предсказанная награда…

ЧАСТЬ 3. ЗАЗЕРКАЛЬЕ

ГЛАВА 1. ТЕМНА ВОДА ВО ОБЛАЦЕХ…

Кто-то ударил его по щеке — Вадим не разобрал, кто именно. Даже на это сил не было, но — не было и боли от удара.

— Оставь его, — приказал другой человек. И добавил:

— Он ничего не воспринимает.

Сущая правда, Вадим не мог стряхнуть с себя оцепенение, не мог включиться в ситуацию. Его словно заморозили, залили в куб искусственного льда, непрозрачного и больно жгущего руки. Только что случилось что-то непоправимое. Рядом, совсем близко от него. Как, почему? В памяти чувствовался провал, темный и сочащийся мутной сукровицей, словно ссадина на локте.

Выход из двери квартиры Вадим еще помнил — но что дальше? Движение. Чувство близости чего-то очень важного, единственно верное решение… даже не решение, а единственно возможное действие. Резкая насильственная остановка на последнем шаге. Что это было? Что все это значило? Почему его ударили по лицу — кто и за что? Почему нет возможности пошевелиться или разжать пальцы?

Вопросов было слишком много, они сплетались в паутину, мешавшую сдвинуться с места или выговорить хоть слово. Мельтешили перед глазами — пестрая вереница слов, из-за них Вадим ничего не видел, только чувствовал, что произошло что-то важное. С ним, вокруг него, из-за него. С таким чувством просыпаешься после кошмарного сна — ни вздохнуть, ни шевельнуть рукой, и непонятно, что же случилось, почему тело парализовано страхом, кончился ли сон, или еще длится…

— Почему она не остановила его силой? Она же могла?

Женский голос, знакомый. Анна.

— Бесполезно гадать теперь, госпожа моя…

Серебряный, владетель Южных земель Полуночи.

Двое из четырех — уже из троих — его спутников.

А Софья — погибла…

Значит, сон продолжался — ведь если все случившееся было не сном, то не стоило и жить вовсе. Он помнил, что случилось, хоть и делал перед собой же вид, что не знает. Только правда все же затаилась в глубине сознания и выжидала момента, чтобы вынырнуть на поверхность и нанести удар.

Сон, страшный сон, но нужно проснуться, и тогда все кончится — и боль, и страх, и нестерпимая тяжесть совершенной ошибки. Вместе со сном растает и все хорошее, спутники окажутся лишь порождениями ночной фантазии. Жаль немного, но слишком тяжела боль утраты, так нужно все-таки постараться проснуться, избавиться от дурного сна.

Вадим встряхнул головой, пытаясь прогнать морок. Не получалось. Когда-то его научили: если хочешь понять, что спишь — постарайся увидеть во сне свои руки. Вот, обе руки были перед ним, и правая, висевшая вдоль тела, бессильная и не подчиняющаяся приказам владельца, и левая, лежавшая на узком черном грифе гитары.

Может быть, именно гитара и была якорем, удерживавшим его во сне. Слишком уж трудно было разжать пальцы, выпустить иллюзию из рук — вот и спорили в груди два противоречивых чувства — желание избавиться от боли и сохранить кусочек чуда. Чудо, правда, уже не казалось чем-то особенным. Красивый, дорогой инструмент неизвестной марки. Черный лак… нет, не лак, удивительное покрытие, похожее на инкрустацию черным перламутром. Совершенно непонятный материал грифа — и на дерево не похож, и на пластик. Строгие точеные обводы корпуса «ovation», изящная линия выреза под левую руку. Сказка, воплощенная в жизнь…

…и цена за материализацию чуда — безжизненное тело женщины под ногами.

Жестокий, безжалостный сон, которого он будет стыдиться всю оставшуюся жизнь — своего выбора, заплаченной хотя бы и во сне цены.

Только скребло что-то в груди, словно за пазуху сунули лисенка из притчи о спартанском мальчике, и теперь звереныш прогрызал себе выход наружу. Лисенка звали правдой, и невозможно было уберечься от острых зубов, от крепких когтей упрямой твари, нельзя было отгородиться от боли пониже ключицы. Вадим не хотел этой правды, не хотел ничего понимать, знать, чувствовать — он хотел лишь проснуться, забыть за утренним кофе содержание сна, раз и навсегда выкинуть его из памяти. И — не мог.

Некуда было просыпаться, все, что с ним происходило, не было сном — вот о чем скулил, рычал, тявкал, выгрызая себе дорогу между ребрами подлый лисенок. Вадим прижал руку к груди: казалось, что сердце сейчас вырвется наружу, упадет на землю. Он попытался взглянуть на своих спутников. Анна стояла перед ним, уперев руки в бедра, резкая и решительная, совсем чужая. Серебряный застыл, держа руку между Вадимом и Анной, обозначая границу. Флейтист… Вадим лишь на мгновение коснулся его взглядом, и тут же отшатнулся. Даже такое недолгое соприкосновение ударило его, словно в драке хлестнули кончиками пальцев по глазам.

Флейтист просто стоял, скрестив руки на груди. Молча, с бесстрастным на первый взгляд лицом. Но это была лишь иллюзия, зыбкая граница, с трудом удерживавшая все то, что плавилось и бурлило сейчас в душе командира. Ему не нужны были ни слова сочувствия, ни просьбы о прощении — он никого и не слышал, наверное. Просто стоял неподвижно, замерев, ибо ничего больше не мог. Об эту твердость камня разбивались любые попытки придумать что-то в свое оправдание, любые возможные слова, которые пытался подобрать Вадим.

Ему не хотелось чувствовать себя виноватым. Он почти не помнил того, что случилось, помнил только, что хотел взять гитару в руки, но Софья догнала его и успела прикоснуться раньше.

«Ибо тот, кто встанет между человеком и судьбой, погибнет», — вспомнил Вадим слова загадочной гостьи. Почему, зачем все случилось именно так? Зачем она вмешалась, кто ее просил, почему теперь он, Вадим, должен чувствовать себя виноватым? Кто сказал, что Вадим хоть как-то неверно поступил? Он шел к тому, что было суждено — зачем, зачем же женщина вмешалась?!

Никто не обвинял его — обвинял себя он сам, понял он чуть позже, и этот суд был строг и справедлив, ибо вина была очевидна и несомненна: он согласился играть по правилам Безвременья. Вопреки здравому смыслу, вопреки собственному ощущению правильного, и тем самым — предал всех остальных. Нарушил обязательства, поступил против интересов своей команды, сыграл на стороне противника…

«Меня обманули», — хотел сказать он, но знал, что это ложь: никто его не обманывал.

«Это твоя судьба», — сказали ему — и он поверил.

«Меня заставили», — хотел сказать он, но и это было ложью: никто его не заставлял.

«Иди и возьми», — сказали ему — и он взял.

Невозможно было смотреть в глаза правде, дико, нестерпимо больно, но Вадим знал, что выбора у него нет: или признать, что он сделал все сам, или сойти с ума, отказавшись от очевидного. Сумасшествие было совсем близко, достаточно сделать лишь шаг, лишь сказать вслух: «это не я», и мозг вцепится в удобное оправдание, подменит картину, как ловкий шулер — карты, но то, что Вадим назовет реальностью, ею — не будет. От ласкового фальшивого «не я сделал» останется уничтожающее «не я».

Человек стоял лицом к лицу с правдой о себе, и не мог пошевелиться; и никто не пришел ему на помощь.

Он знал, что просить о помощи не имеет права, но все же ждал — слов, прикосновения, любой поддержки, которая позволила бы удержаться, выстоять под грузом своей вины. Его же не замечали. Даже Анна, кажется, готова была вцепиться ему в лицо ногтями, и только Серебряный удерживал ее, но и владетелю было наплевать на Вадима, он лишь поддерживал порядок.

Вадим стоял один против всех, и это было несправедливо.

— Вы сами меня сюда затащили, — сказал он, чувствуя, как дрожит голос. — Вы… оставили меня. Я не знаю, что за наваждение это было… не мог знать, но вы!..

И только после этих слов Гьял-лиэ ударил его — по губам, наотмашь.

— Молчи, — низкий вибрирующий рык заполнил залу. — Молчи, если хочешь жить, молчи, ради всего!

Занесенная для следующего удара рука, алое пламя, трепещущее вокруг пальцев.

Бешеный взгляд отливающих кипящей ртутью глаз, в которых зрачки сошлись в две линии тоньше волоса.

— Нет, не смей! — крик Анны.

— Где ты был, когда я… — выплюнул разбитыми губами Вадим, и слова мешались с кровью.

— Замолчите все, — негромко сказал Флейтист, но его услышали и замерли, одновременно все трое. — Позже, потом…

Он опустился на колени рядом с телом жены. Вадим знал, что не должен смотреть, но не было сил отвернуться. Прощание было недолгим, Флейтист только коснулся губами губ Софьи, опустил ей веки. Потом сложил раскинутые руки на груди, замер на мгновение. Лица его Вадим не видел, его скрыли пряди растрепавшихся волос, и Вадим был этому рад: и так невыносимо тяжело было видеть чужое горе, особенно — горе, переносимое так. Без крика, без поиска виновных, без обещаний мести, удерживая в себе раскаленную лаву боли потери.

«Лучше бы он убил меня», — подумал Вадим. — «Это было бы честнее…».

Потом вспомнил, что говорил Флейтист на лестнице замка в горах, когда женщины выгнали их из залы. Это случиться не могло — даже предавшего Вадима, виновного в смерти жены, Флейтист все равно вытаскивал бы из Безвременья. Может быть, потом и зашла бы речь о расплате, но не сейчас. Оттого особо гадко было — получалось, что ударил в спину, зная, что и после этого его будут защищать.

Предавших благодетелей Данте помещал в самый дальний круг ада, и Вадим сейчас начинал понимать, почему.

— Ой, мама, — вскрикнула Анна, и Вадим сначала хотел шикнуть на нее — просили же молчать, но боковым зрением увидел, как тают стены Замка ста ветров. Только сейчас до Вадима дошло, откуда взялось название. Ветры и ветерки, сотни, тысячи воздушных потоков бились в стекло и хрусталь, в черный камень постамента. Они скользили по щекам, ласкались и царапались — горячие и прохладные, влажные и сухие.

Зрелище завораживало. Стены тускнели и истончались под напором струй ветра. Выветривались — словно скалы, но процесс шел удивительно быстро. Уже почти не осталось ничего зримого, только призрачные силуэты стен и арок. Потом все сущее в очередной раз мигнуло — этому Вадим не удивился, и оказалось, что все они стоят во дворе той самой горной крепости, из которой удрали через подземелье на Кладбище Богов. Все, как и раньше.

Только тело Софьи Замок ста ветров оставил себе.

Круг, который они описали по Безвременью, не принес никакой пользы, лишь отнял одну жизнь из пяти. Все было напрасно — и бегство, и смерть.

— Здесь кто-то тщательно прибрался, а, Гьял-лиэ? — слегка улыбнулся Флейтист. Лучше бы он не делал ничего подобного — больно уж впечатляющий результат получился, вовсе не веселый.

— Да, — кивнул Серебряный. — Оставленного нами беспорядка я более не вижу.

— Что же вы тут натворили-то? — спросила Анна.

— Довольно многое, — развел руками Серебряный. — У нас не было возможности заботиться о чистоте, госпожа моя.

— Значит, эта парочка уродов жива?

— Нет, — сказал Флейтист. — Но могли найтись другие претенденты. Поднимайтесь на второй этаж.

Все было почти как в прошлый раз, но и разница была, Вадим не мог о ней забыть даже на минуту, а оттого нестерпим был каждый шаг по двору крепости. Все казалось, оглянись — и увидишь рядом с Флейтистом невысокую женскую фигурку с шапкой кудрей, сливавшихся с тенями сумерек. Прислушайся — и услышишь низкий хрипловатый смех; зазевайся — и получишь очередную беззлобную подначку. Ведь недавно еще Вадим всерьез обижался на насмешки Софьи — почему, как, как же это получалось, ведь она ушла, и стало так пусто… Пустота саднила недавно вырванным зубом, кровоточила и ныла. Кто-то злой и насмешливый, наверное, нарочно вернул их сюда, чтобы еще раз ткнуть носом в очевидность и неотвратимость потери.

Стол показался пустым — посуды на нем не стояло. Потом Вадим заметил белый лист, прибитый к столешнице знакомым кинжалом с длинным тонким лезвием. Стилет, вспомнил он верное название. Оружие Серебряного. Владетель вытащил его двумя пальцами, придирчиво оглядел лезвие и только после этого спрятал в рукав. Потом взял лист бумаги, скользнул по нему взглядом, пожал плечами и передал Анне. Та прочла и хмыкнула.

— А можно мне? — неуверенно спросил Вадим.

Девушка посмотрела на него с изумлением, словно с ней заговорило пустое место. Вадим вздрогнул под этим взглядом, прикусил губу. Он знал, что не может ни на что претендовать — ни на внимание, ни на благосклонность, но все же обидно было, и горько. Но объясняться, особенно при Серебряном, Вадим счел ниже своего достоинства.

— Покажи ему, — сказал Гьял-лиэ, и Анна послушно протянула Вадиму лист.

Это задело еще сильнее, первым желанием было — отказаться. Подачек по чужому приказу Вадим принимать не желал. Все же любопытство победило, и он взял бумагу. Крупные кривые буквы были выведены явно наспех, не слишком привычной к письму рукой. Только два слова на листе.

Простите

Ждите

Ничего больше — ни знаков препинания, ни пояснений. Печатные буквы в два ряда и прорезь, оставленная стилетом. Вадим осторожно положил бумагу на стол.

— Вероятно, у нас появились неведомые друзья, — через пару минут сказал Серебряный.

— Видала я этих друзей… — фыркнула Анна, и осеклась, не договорив.

Флейтист пришел чуть позже, ему показали письмо, но он не сказал ни слова. Беглым взглядом осмотрел зал, потом молча прошел к тазу с водой, тщательно умылся. Вадим наблюдал за ним, не зная даже, зачем — может быть, ждал чего-то, слова или приказа. Анна сидела на столе, болтала ногами и явно не знала, куда себя деть. Один Серебряный занимался делом, если им можно было считать неспешное снятие ставня с окна.

Умывшись, командир еще раз осмотрел зал и компанию, на мгновение задержал взгляд на гитаре, которую Вадим так и держал за гриф, не решаясь поставить на пол. Музыкант испугался, что сейчас ему прикажут выбросить инструмент вон, и знал, что не решится возражать, но ничего подобного не случилось.

— Сыграй! — сказал Флейтист.

— Что? — Вадим растерялся, уж больно это было неожиданно.

— Что хочешь, это сейчас не имеет значения.

Вадим присел на табурет, положил гитару на колени. Коснулся рукой струн, проверяя строй. Все было в порядке, гитара в подстройке не нуждалась, и он понял — так будет всегда, этому инструменту не нужна настройка, ему не страшна будет ни сырость, ни вода, ни жара. Струны никогда не «поплывут» и не перетрутся над ладами.

Взять настоящий аккорд он не решался еще несколько минут. Потом все же ударил пальцами по струнам, замер, прислушиваясь к звуку. Гитара откликнулась звенящим переливом, удивительно чистым и легким.

— Играй дальше.

Нехотя, заставляя себя прикасаться к жестким, режущим пальцы струнам, Вадим начал играть. Звук его пугал, но куда сильнее пугал пристальный оценивающий взгляд Флейтиста. Каждый аккорд, каждый переход взвешивался на незримых весах, и Вадиму казалось, что он играет на свою жизнь.

— Довольно… Ты знаешь, что это за гитара?

— Нет, откуда?

— Да, ты прав, тебе действительно неоткуда это знать. О ней говорится в наших легендах, да и то нечасто. Рассказывают, что она родилась, когда первый звук музыки прозвучал в первой ночи мира… и многое другое. Эта гитара древнее нас всех, древнее Полудня и Полуночи. Говорили, что, играя на ней, можно открывать двери между мирами. Говорили и другое — например, что прикоснувшийся к ней станет рабом Безвременья. Теперь ты понимаешь?

— Нет, — признался после паузы Вадим. — Мне говорили, что это — моя судьба, которая была мне предначертана еще до рождения. Предсказана, точнее. Мне говорили, что вставший между человеком и его судьбой погибнет… но я не понимаю.

— Чего ты не понимаешь? — встрял Серебряный, но Флейтист коротко махнул рукой, и тот замолк.

— Не понимаю, что все это значит. Какие двери, что происходит? Я… не мог не взять ее. Просто не мог иначе. Увидел — и все.

— Я знаю, — кивнул Флейтист. — Мне самому не под силу было бы справиться с ее зовом.

— То есть? — опять прорезался Серебряный.

— Анна видела, — чуть опустил голову командир. — Если бы не барьер, я сам бы стремился завладеть ей.

— Позволь тебе не поверить! — звонко сказала Анна.

— Не позволю, — ответил Флейтист. — Я говорю правду, и лгать мне смысла нет. Я ни в чем не виню тебя, Вадим, я говорю перед свидетелями, и говорю искренне. Винить я могу лишь себя.

— В чем? — Вадим окончательно опешил.

— Если бы не затеянная мной игра, вы не оказались бы здесь и ничего не случилось бы.

— Нет, неверно, — подходя к столу, сказал Серебряный. Глаза он старательно отводил, и Вадим никак не мог понять, что у него с лицом. — Я мог бы сказать, что виной всему затеянная мной интрига или мой выбор гостей на празднике Полнолуния. Но Флейтист знает, а я сейчас говорю вам обоим — не я выбираю гостей, и никто из Полуночи. Их выбирает судьба…

— Это как? — спросила Анна.

— Долго и сложно объяснять. Это и гадание, и жребий… Но на этот раз он выпал тому, чья судьба уже была определена. Так ведь, Вадим?

Музыкант недоуменно пожал плечами.

— Я же был рядом с тобой у Судьи, я знаю, о чем ты спрашивал!

— Он мне ничего конкретного не сказал…

— Да неважно, что сказал Судья. О чем ты спрашивал?

— Что значит «предсказанная»?

— Ну вот, теперь ты знаешь, — нехорошо ухмыльнулся владетель. — Познакомился лично…

— То есть?!

— Это имя твоей гитары — Предсказанная, — объяснил Флейтист. — Но я не понимаю, к чему ты клонишь, Серебряный?

— О, где те времена, когда ты понимал меня с полуслова! — страдальчески вскинул руки к потолку владетель. — Я лишь о том, что мы должны быть благодарны обстоятельствам, при которых ты и я оказались здесь!

— Почему ты так считаешь? — недоуменно взглянул на него Флейтист.

— Да потому что, сложись все иначе, они все равно попали бы в Безвременье, — объяснил Гьял-лиэ. — Только сам представь, что вышло бы.

— Что дает тебе возможность делать такие выводы?

— Все стечение обстоятельств, которое привело нас сюда, — уверенно сказал владетель. — Подумай сам.

— Ага, а ты, типа, в нагрузку? — скривила губы Анна. — Тебя-то сюда притащили чуть не в багажнике…

— Ты забываешь, что именно я затеял игру.

— Господа фаталисты, — девушка спрыгнула со стола. — Все это замечательно, но если вы от вопроса «кто виноват» перейдете к «что делать» — будет здорово…

Вадиму как раз хотелось, чтобы подольше обсуждали вопрос «кто виноват», потому что при этом ему говорили, что не виноват никто. Хотя бы Флейтист так считал, а мнением остальных можно было пренебречь. Но в предложении Анны тоже имелся резон.

— Вот, к примеру, — продолжила она, расхаживая между столом и стеной. — Кто нам эту записку оставил? Ему можно верить или это очередная разводка?

— Кто же может знать? — устало вздохнул Флейтист. — Верить, Анна, мы можем здесь только себе, и то — не до конца, потому что не знаем, с чем еще столкнемся. Сейчас я хочу попросить вас с Гьял-лиэ уйти отдыхать в одну из спален.

Анна как-то без всякой радости дернула плечом, потом склонила голову, соглашаясь. Хорошо было видно, что приказ ее вовсе не радует, и Вадим удивился. Так правдой или ложью была показанная ему картина? Он ненавидел себя за то, что знал — спросить никогда не решится, даже у Флейтиста. Нельзя было спрашивать, не повернулся бы язык, но мучительно хотелось знать: было ли, не было?

Когда они остались наедине, Флейтист сел на табурет рядом с Вадимом. Протянул руку к гитаре, осторожно прикоснулся к струнам, покачал головой, услышав капризный протест металла.

— Я действительно ни в чем тебя не виню. Я знаю, тебе нужно это слышать.

— Спасибо, — с трудом выдавил Вадим — в горле вдруг собрался тугой комок, мешающий говорить. — Прости… я не знал, что делаю!

— Я знал, что вижу, но не смог бы устоять перед зовом. Я сказал тебе правду, Вадим. Я благодарю судьбу, что у меня есть силы помнить об этом, а не винить тебя… Теперь эта вещь безопасна. Просто… инструмент.

— Хочешь, я ее… выкину к черту?

— Зачем? — вскинул больные темные глаза Флейтист. — Не в гитаре дело.

— Она… ну… будет напоминать? — очень осторожно выговорил Вадим. Он не понимал, откуда Флейтист черпает силы раз за разом прощать его, и не мог выразить свою благодарность за это.

— Я и так не смогу забыть. Серебряный был прав, говоря, что мы и дети Полудня не созданы друг для друга. Лучшее, что я сделал для дочери людей, я сделал по его требованию…

Нельзя было спорить, нужно было — слушать и соглашаться, молчать и кивать, давая Флейтисту выговориться, но Вадим просто не мог. Каждое слово резало его на части. Лучше бы командир убил его на месте, чем вот так исповедоваться перед истинным виновником гибели своей жены.

— Ты не прав, — как можно мягче сказал он, потом отставил гитару к столу и положил руки Флейтисту на плечи. — Я ведь видел мать Андрея. Она до сих пор помнит тебя. Что же в этом хорошего?

Получилось совсем не то, что Вадим хотел сказать — новый упрек вместо утешения, он обругал себя и решил молчать и слушать. На тонком льду человеческих чувств он всегда ощущал свою полную беспомощность, а Флейтист даже не был человеком, хотя все, что он говорил, было близким и родным.

— Зато она жива.

— Ну, знаешь… — растерялся Вадим. — Люди не бессмертны, и важнее как жить, чем сколько.

— Мне сложно это понять, и сложно верить в то, чего я не понимаю.

— Мне кажется, ты понимаешь. Ты ведь рискуешь жизнью — сейчас, с нами. А мог бы согласиться на все, отдать нас с Анной, купить себе за это что-нибудь… жизнь. Даже если все изменилось бы, ты остался, так?

— Ты прав, пожалуй. Знаешь, почему я ушел жить к людям?

Вадим молча покачал головой.

— В вас больше магии, чем в любом из Полуночи. Вы не чувствуете ее, не знаете, где она начинается и заканчивается, но… вы удивительные существа. Мудрость и глупость, сила и слабость — все смешано так, что одно неотделимо от другого. Нам это не дано.

— Тебе, по-моему, еще и не это дано…

— Нет, ты не отличаешь силу от возможностей.

— Это как сравнивать теплое с кислым, по-моему.

— Вот в этом и разница между нами, — улыбнулся Флейтист. — И… не обижайся, пожалуйста, но я попрошу оставить меня одного. Не думай, что это оттого, что я не хочу тебя видеть.

— Я понимаю, — поднялся Вадим.

— Благодарю…

Вадим вышел из залы. В первой слева нише звучали голоса. Он заглянул туда — Анна лежала на кровати, Серебряный сидел на полу у стены. Говорили они, судя по выражению лиц, о чем-то неприятном. Вадиму не хотелось оставаться с ними, и он уже сделал шаг назад, но Серебряный попросил его вернуться.

— Я не хотел бы терять из виду вас обоих, — ворчливо добавил он.

Музыкант пожал плечами, сел на кровать, потом лег, заложив руки за голову, закрыл глаза. Он не хотел находиться в этой комнате, но понимал, почему владетель на этом настаивает: из соображений безопасности. Флейтист поручил ему охранять обоих, вот он и старался. Вадиму порой казалось, что Серебряный только и мечтает, чтоб он куда-нибудь делся, и связывает их только долг. Девушка интересовала Серебряного куда сильнее. Это уже не раздражало. Судя по всему, Анна сделала свой выбор, и даже если картинка была ложью, Вадим ее больше не интересовал. Думать об этом было тяжело, но уж слишком явным было пренебрежение, невозможно было от него закрыться, не обращать внимания.

— Как там Флейтист? — спросила после паузы Анна. — С ним все в порядке?

— Глупый вопрос, — не открывая глаз, ответил Вадим. — Вполне в стиле дешевого боевика.

— Слушай, умник, тебе не кажется, что не стоит выпендриваться, а?

— Как мило… — вздохнул Вадим. — Что ты хочешь услышать?

— Ну ты и сволочь, — ткнула его кулаком под ребра Анна. Было весьма больно, но Вадим решил не реагировать.

— Не слишком приятно для меня присутствовать при вашей ссоре, но оставить я вас не могу, — сообщил Серебряный.

— Я ни с кем не ссорюсь, — ответил Вадим.

— Ты просто урод какой-то! — громким неприятным голосом сказала Анна. — После всего, что ты устроил…

Вадим упрямо сжал губы, запрещая себе отвечать. Это было нелегко, он знал, что еще один упрек — и он сорвется, может быть, даже ударит девушку, чтобы она замолчала. Ей верить было проще, чем Флейтисту: все ее слова совпадали с тем, что он говорил себе сам. Именно поэтому каждое слово резало, словно ножом — трудно было верить, что он не в чем не виноват, легко — втоптать себя в отчаяние. Зачем Анна мучает его, он не знал — не могла же она не понимать, что делает. Назвать обвинения несправедливыми он не мог, и оставалось только терпеть молча, надеясь, что ей надоест.

— Прекрати, Анна, — строго сказал Серебряный.

— Да с какой стати?! Можете придумывать себе любые отмазки, если вы такие благородные! А мне наплевать на ваше благородство, что думаю, то и говорю. И не затыкай меня, имею право!

— Никаких прав ты не имеешь. Ни на одно слово, — судя по тону, Серебряный завелся тоже.

— Что-о?

Далее вокруг Вадима произошла некая возня, раздался звук удара, изумленный писк и протестующий вопль. Сосчитав до десяти, он открыл глаза и сел. Серебряный вывернул Анне руку, стоя за ее спиной, другой крепко придерживал ее за пояс. Больно девушке не было, но и пошевелиться она не могла. Вадим не знал, нужно ли ему вмешиваться. Кто начал потасовку, он знал. С другой стороны, насилие над женщинами всегда казалось ему неправильным. Сам он минуту назад готов был заткнуть Анну хоть оплеухой, но смотреть на картину спокойно не мог.

— Отпусти ее, а? — вежливо попросил он.

— Не раньше, чем у нее пропадет желание пинать меня. Не раньше, чем у нее пропадет желание так говорить с тобой.

— Я не понял, ты за меня заступаешься? — возмутился Вадим. — А мне оно надо? Оставь девушку в покое. Пусть говорит, что хочет. Надо же ей на ком-то срываться…

— Не на мне, — твердо сказал Серебряный, отпуская Анну и толкая ее на кровать.

Девушка свалилась прямо Вадиму на колени, дернулась, пытаясь откатиться, но он удержал ее, притянул к себе. Поднял глаза на владетеля — тот демонстративно отвернулся. Анна сначала сопротивлялась, но Вадим все же был сильнее. Руки, лупившие его по груди, не причиняли боли — не обращая на них внимания, он обнимал девушку за плечи, прижимался губами к шее над воротником куртки.

— Успокойся, милая, успокойся…

— Я всех вас ненавижу! Вы все виноваты… оба, сволочи, какие же вы сволочи! — всхлипывала Анна. — Вам же все равно, я вижу, вам по фигу, что она умерла…

Серебряный собрался что-то сказать, но Вадим показал ему кулак. Не время сейчас для споров было, а если владетель этого не понимал, то это были его проблемы. Анне нужно было выплакаться, обвинить весь белый свет, все равно, кого, и спорить с плачущей женщиной Вадим не собирался, никакой пользы это не принесло бы.

Анна затихла нескоро, постепенно от горьких рыданий перейдя к редким глубоким вздохам и шмыганью носом. Вадим молча гладил ее по спине, по волосам. Гьял-лиэ с видом оскорбленного недоумения сидел у стены, надменно задрав подбородок. Музыкант думал о том, насколько же два обитателя Полуночи отличаются друг от друга. Флейтист был куда человечнее и ближе к людям, без подсказок понимал все, что нужно. Серебряному же было совершенно невдомек, почему девушки иногда плачут и говорят ерунду, и что делать.

Просто молчать и гладить по голове.

Анна заснула, лежа у него на коленях, и Вадим чуть расслабился. Вряд ли между ними что-то еще будет, но по крайней мере хватило сил не ударить ее, не начать свару. Среди многих больших ошибок он сделал один маленький, но верный поступок. Хоть один…

Только убедившись, что Анна спит, все еще всхлипывая сквозь сон, Вадим повернул голову к Серебряному.

— Никогда не поднимай на нее руку.

— Только если и она не будет, — ощерился полуночник.

— Слушай, сколько тебе лет, а? — Вадиму было тягостно и слегка противно, словно он разговаривал с малолетним хулиганом.

— В чем значение моего возраста?

— Сколько лет живешь, а простых вещей не понимаешь, — вздохнул Вадим. — Ты еще с детьми драться начни.

— Я ни с кем не дрался, я лишь не позволил бить себя.

— Ну да, точно, — возражать не хотелось. Спорить с Серебряным — все равно, что биться головой о стену, это Вадим уже понял. Вроде все логично, все звучит правильно, но чего-то не хватает. Мудрости, может быть. Но мудрость ведь не вложишь в чужую голову, если там ее изначально нет. — Ладно, давай замнем. Мне другое интереснее…

— Что же?

— Почему мы опять оказались именно здесь?

Серебряный пожал плечами, потом накрутил на палец выбившуюся из прически прядь. Забавный и совершенно не мужской жест, как подумал Вадим.

— Мне трудно понять, в какую игру нас принуждают играть. Цель ее мне ведома — принудить вас стать вратами для Безвременья. О способах же гадать я затрудняюсь.

— Тебе уже говорили, что твои фразы звучат, как плохой подстрочник с иностранного? — не выдержал Вадим.

— До встречи с вами я был лишен этих ценных сведений, — улыбнулся Серебряный.

— Бессмысленно все как-то… Мне кажется, здешняя публика не понимает, что и зачем делает. Нет никакого плана, что-то такое…

— Я бы не стал на это рассчитывать, — покачал головой владетель. — Скорее уж, мы оказались на перекрестке многих планов.

— Почему ты так решил?

— Ты не мог заметить, но я расскажу тебе. Все мы были скованы магией и не могли препятствовать тебе, но узы эти были сняты на миг раньше, чем ты взял Предсказанную в руки, оттого супруга Флейтиста и успела. Я не верю в то, что наш враг наивен или милосерден, а потому считаю, что среди них нет единства.

Вадим потер висок, поразмыслил над услышанным. Это и записка — уже интересно.

— Или нам хотят показать, что единства нет.

— И ради этого легко расстаются с планом, достаточно надежным и позволяющим достичь желаемого? — скептически поджал губы Серебряный. — Возьми ты в руки гитару, пока заклятье еще было на ней, все уже свершилось бы.

— Не верю, не может быть все так просто, — покачал головой Вадим. — Да можно было мне ее где угодно подсунуть, хоть в первые пять минут. Я бы взял, или Флейтист. Ради чего огород-то городили?

— Мы как слепые котята, — жалобным сонным голосом сказала Анна. — Ползаем, тычемся во все… не хочу так. Домой хочу.

— Все хотят, — Вадим осторожно почесал ее за ухом. — Но видишь, как все запуталось…

— Это ведь еще не все нестыковки, — ответила Анна. — Зачем нас похитили всех вместе, если хватило бы кого-то одного? Специально, чтобы два полуночника мешали? Хватило бы и меня одной, быстрее бы вышло.

— Ты ей рассказал?! — поднялся на ноги Гьял-лиэ.

— Нет, я не рассказывал, — отшатнулся Вадим — уж больно быстро двигался владетель, словно нападающая змея.

— Никто мне не рассказывал, я сама поняла, от вас же. Я же не спала, так, задремала. И я не дура, догадалась. Не понимаю только, почему сразу нельзя было объяснить…

Девушка села, сдернула резинку с косички, помотала головой. Густые спутанные волосы тяжелой массой упали на плечи.

— Ладно, это сейчас не главное. В общем, с самого начала — одна сплошная ерунда. Похитили бы меня, хватило бы. А так получается — сами себе злобные бакланы. Потом с гитарой — ну да, бросили бы ее где-нибудь в чистом поле на дороге, и хватило бы. Дальше… ну вот зачем нас то пугают, то гоняют? Мы, как идиоты, делаем то, чего от нас хотят. Напугались — побежали, пошли, куда сказано… глупо это все. Вроде как уходим от неприятностей, но получается — еще хуже…

— Что же нужно делать? — спросил Серебряный.

— Ох, да откуда я знаю! Но получается одна ерунда, видишь же! Если бы нас просто хотели убить, ну, все эти заморочки про «если прольется кровь» — это же ясно, убили бы и никто ничего не сделал бы. А нас гоняют. Как крыс подопытных по лабиринту, вот, точно.

— Анна, ты ждешь от чужих существ логики людей, — возразил Вадим. — Это ошибка.

— Мне плевать, какая у них логика. Я вижу, что получается фигня! Чего им на самом деле надо, вы хоть пробовали думать?

— Разве это важно? Важно только, что нам надо, — Вадим не понимал, к чему клонит Анна.

— Нам надо выбраться, это понятно. Но сколько уже можно не думать, а бегать?

— Мы с Флейтистом стараемся защитить вас от Безвременья, — сказал Серебряный. — Именно поэтому мы и вынуждены скрываться и прятаться.

— Или ты совсем дурак, или издеваешься, — фыркнула Анна. — Вы, конечно, очень крутые. Только я вот встретилась в лабиринте с одним таким тоже… неслабым. Он меня убить мог запросто, а не стал. Да вообще мог сделать все, что хотел. А начал только пугать. Почему? Значит, это не нужно, убивать-то… А что нужно? Стать вратами — ну, здорово звучит. Поймали бы меня, сунули под нос… клещи, блин, раскаленные — и были бы им врата. Я не партизанка, я это знаю. А не ловят и не суют. Странно, а, мальчики?

Вадим кивнул. Все, что говорила Анна, было правильно. Они безнадежно погрязли в чужой и странной игре, которая казалась логичной лишь потому, что сами они наделяли ее логикой и смыслом. Здесь и пряталась ошибка. Вдруг стало обидно, словно в детстве, когда вызывали к доске и ставили двойку по математике, а на следующий день становилось ясно, как решить задачу. Неужели нужно было пройти весь этот путь, чтобы догадаться, что все не так, как выглядит; не то, чем кажется?

— Короче. Я так больше не могу. Надо об этом Флейтисту сказать, на самом деле. Вы как хотите, а я скажу. Хватит с меня всех этих фокусов…

— Только не сейчас, — вздрогнул Вадим. — Я тебя умоляю. Он просил оставить его одного, и не лезь к нему, пожалуйста.

— Благодарю за заботу о моих чувствах, но я все же хотел бы услышать, что Анна хотела сказать, — раздался голос ото входа.

Вадим улыбнулся. Флейтист никогда не отличался демонстративностью действий, но половина его неожиданных появлений производила поистине театральный эффект. То ли он нарочно старался, то ли само так получалось, но оказывалось всегда красиво и вовремя. Вадим покосился на командира — выглядел он чуть лучше. Все та же плещущая лава боли в глазах, все та же опасная дрожь перетянутой струны в осанке, и все-таки чуть меньше глухой беспомощной тоски. Музыкант обрадовался за него, и по этой радости понял, насколько же Флейтист стал ему близок и дорог.

— Ой, а я половину забыла… — смущенно прижала ладони к щекам Анна. — Вот только что целый монолог заготовила, и — все.

— Хорошо, тогда пусть кто-то мне расскажет о вашей беседе.

Втроем они кое-как пересказали рассуждения спутницы, добавив свои мнения и наблюдения. Выслушав все сказанное, Флейтист надолго задумался, застыл у стены со скрещенными руками. Двигались только пальцы, монотонно вминаясь в бицепсы. Прядь волос упала поперек лба, рассекла лицо надвое, и казалось, что у каждой половины свое выражение: глубокая сосредоточенность и полная растерянность.

— Вы совершенно правы в своих сомнениях, — сказал он наконец. — Я неверно оценил ситуацию и позволил вовлечь нас всех в смертельно опасную игру. Анна, прими мою благодарность и восхищение…

— Ты чего? — изумилась девушка и трогательно покраснела.

— Ты оказалась мудрее и наблюдательнее всех нас. Я же не оправдал ожиданий и вашего доверия. Прошу меня простить.

Вадим открыл рот, подумал — и закрыл. Подходящих ситуации слов не нашлось.

— Я с ума сейчас сойду, — застонала Анна. — Просто не сходя с места, блин! Давайте думать, что делать, а не выяснять, кто что не оправдал!

— Мне есть что присовокупить к вашим наблюдениям. Каждый из встреченных нами противников был достаточно силен, чтобы заставить уважать себя, но недостаточно, чтобы победить. Но подданные Полуночи тысячи лет стоят на страже дверей Безвременья, и нам известно, что сила его велика, даже когда оно пытается проникнуть в наш мир. В одиночку мы не можем ему противостоять, и двоих недостаточно. Здесь же мы во владениях противника, в самом сердце его силы. Мне стоило задуматься об этом раньше. Удивляет и поразительная осведомленность. Узор сложился лишь за считанные часы до того, как мы попали сюда. Никто не мог предвидеть, что за желание загадает Анна. Все это в сумме слишком странно, чтобы можно было найти однозначное объяснение.

— Да, точно, — сказала девушка. — Мне вдруг вот в голову пришло, я не знаю, зачем мне это было надо, честно. Я, кажется, чего-то другого хотела.

— Я тоже был удивлен, — признался Серебряный. — Мне показалось, что после всего просто невозможно желать подобного, но отказать я не мог, таковы правила.

— Да все в порядке, — махнула рукой Анна. — Но да, я сама удивилась, честное слово… Вроде бы — ну на кой вы мне сдались после всех ваших ритуалов? А вот… торкнуло.

— Никто, кроме меня и Анны, не мог знать о том, что она выбрала, — добавил владетель. — Они же узнали мгновенно. Не знаю, как объяснить сие, могу лишь принести клятву в том, что никогда не говорил ни одному слуге Безвременья…

— Удивительное рядом, — улыбнулся Вадим. — Все сложнее, чем нам казалось.

— Ты прав, — кивнул Флейтист. — И мы должны разгадать эту загадку, чтобы вырваться прочь отсюда.

— Нет, не так, — повернулась к нему Анна. — Неправильно. Сначала ты думал, что знаешь, чего от нас хотят, и главное — выбраться. Теперь ты думаешь, что достаточно понять, в чем суть дела, и все будет хорошо. Ничего подобного!

— Ну знаешь… — Вадим сделал резкий жест, едва не задев Анну по плечу, она сердито отодвинулась. — Ты совсем запутала. То понять, то не понять…

Он чувствовал, что от избытка загадок голова медленно распухает, и информация перестает в нее помещаться. Хотелось выспаться, на худой конец — подремать пару часиков. Что угодно, лишь бы разгрузить голову. Казалось, разговор ушел от сути дела и скатился до безнадежной и бесперспективной софистики. Анна начала с толковых и полезных вещей, но сейчас ее занесло куда-то не туда…

— Подожди, — прервал его ворчание Флейтист. — Анна, я внимательно слушаю тебя и стараюсь понять. Говори.

Девушка слезла с постели, потянулась, потом пропустила волосы через пальцы. Заметив взгляд Вадима, осеклась и сунула руки в карманы куртки. Он пожалел, что смотрел на нее в упор — ведь смутил, хорошо, если не сбил.

— Допустим, мы поймем, в чем состоит игра. Поймем, почему все так случилось. Но это нам ничем не поможет! Выход нам это не откроет, понимаете? Ну, мы же не в детективов поиграть хотим, правда?

— Да, — кивнул Флейтист. — Продолжай.

— Нам нужен выход отсюда. Наш выход, на наших условиях. Так? Да, так, — продолжила Анна после того, как Серебряный согласно опустил веки. — То есть, выдраться отсюда и ничего не отдать взамен. Вообще, мы хотим прыгнуть выше головы. Потому что они — сильнее, и мы на их земле. Но прыгнуть-то нужно…

— Это только слова, — возразил Вадим, окончательно теряя нить беседы.

— Хочешь, в ухо дам? Будут дела, — отмахнулась девушка. — Все неправильно… и делать, что от нас хотят — нельзя, и выхода… Ну не вижу я его! Пожалуйста, ну подумайте и вы тоже!

— Нет безвыходных ситуаций, но есть неприятные решения, — задумчиво сказал Флейтист. — Боюсь, что наше будет из таких. Но и я не знаю, каким оно будет.

— Демагогия…

Вадим запутался и устал от разговора. Хотелось спать — хоть немного провести в тишине и покое, спрятаться под покрывалом от всех проблем и загадок. Отоспать усталость, лишающую последнего соображения. Он уже знал, что любая пришедшая в голову идея будет лишь порождением усталости, и нужно было сказать об этом вслух, попросить взять паузу. Было стыдно перед остальными — все хотели что-то решать, думать, обсуждать, а у Вадима уже не было сил, но и не было сил признаться в этом. Ему опять казалось, что он самый слабый, лишний и ненужный здесь. Потом он поймал пристальный взгляд Флейтиста, постарался улыбнуться и принять бодрый вид, но игра моментально стала явной.

— Утро вечера мудренее, говорят обитатели Полудня. Мы поговорим обо всем позже, сейчас же я прошу вас обоих отдохнуть. Пойдем, Гьял-лиэ.

Вадим смутился, но все же был благодарен Флейтисту. Что бы он ни говорил о том, что оказался недостоин доверия, все это было лишь пустыми словами. Другого командира Вадим себе не представлял и не хотел оказаться в Безвременье с кем-то еще. Во всем его окружении не было подобного Флейтисту. Андрею, его сыну, может быть, предстояло сравняться с отцом, но пока еще тот был лишь мальчишкой, умным не по годам и чутким, но еще не вошедшим в полную силу.

Полуночники ушли, Вадим с трудом поднялся и сдернул с кровати покрывало.

— Я не хочу сейчас ни о чем говорить, — сказал он, в упор глядя на Анну, задумчиво подпиравшую стену. — Давай спать, пожалуйста…

— Хорошо, — кивнула девушка, скидывая с плеч куртку. — Только… просто спать, и все. Ладно?

— Ты преувеличиваешь мои способности, — устало усмехнулся Вадим. — Просто спать, само собой.

Анна обняла его сзади, уткнулась носом в плечо. Чувствуя кожей ее дыхание, Вадим перебирал в памяти события последнего времени. Жизнь прыгала то вверх, то вниз, словно вычерчивала кардиограмму, била наотмашь и преподносила приятные сюрпризы, одно следовало впритык за другим. Как всегда, как он привык. Засыпая, он был почти счастлив. Но между ним и подлинным счастьем стояло воспоминание о потере. Кто бы что ни говорил, Софья погибла, и после этого невозможно было чувствовать себя счастливым, как нельзя быть свободным, если землетрясение завалило тебя в подвале и придавило ногу плитой. Чувство вины было той самой плитой. Вадим знал его в лицо, знал и то, что более опасного противника у него не было никогда, даже любая тварь Безвременья не могла с ним равняться.

Но сон убаюкал его, смилостивился и подарил покой, пусть недолгий — тем особо ценный.

ГЛАВА 2. ИГРА В ШАШКИ НА ПОЛЕ ДЛЯ ГОЛЬФА

Анна медленно и плавно, с рыбьей гибкостью, выныривала из глубины сна. Кажется, снилась ей именно вода, озерное мелководье, заросшее водорослями, мутноватая вода, до самого дна просвеченная и согретая ярким солнцем. Хорошо там было, на дне озера. Приглушенные слоем воды лучи солнца ласкали лицо, и тело было легким и сильным, раскованным; каждое движение приносило удовольствие.

Потом она пересекла барьер между сном и явью. На мгновение показалось — нет, все наоборот, заснула: опостылевшую крепость так и хотелось назвать выдумкой, мороком, вырваться из нее прочь. Но — не было сил, и гибкость тела, томная плавность движений осталась там, во сне, вместе с вкусом теплой воды, вместе с лаской солнечных лучей.

Оказалось — всю «ночь» проспала в обнимку с Вадимом, прижимаясь к его спине, и так хорошо, уютно было, что даже себе и не веришь. Как же так, что изменилось, почему, откуда это тепло, ведь вчера еще ненавидела, проклинала, во всех смертных грехах обвиняла? Надолго ли это, сколько часов или дней до следующего камня преткновения? Думать обо всем этом спросонок не хотелось, куда приятнее было потягиваться, вспоминая обрывки сна, ощущение движения в толще воды, невесомое свое тело… и соскальзывать в дрему.

Не дали все же — пришел бесцеремонный, как всегда, Серебряный, потряс за плечо, заставил открыть глаза, и только взяв обещание подняться и выйти в зал, оставил в покое. Анна потянулась, распластываясь по постели, потерлась грудью о лопатки такого же сонного и томного Вадима, потом резко метнулась к краю постели, прижала босые ступни к ледяному камню пола. Все изменилось: ощущение себя, настроение и степень контакта с окружающим миром. Хотелось идти на цыпочках по коридору — только ради удовольствия выпрямить спину, прогнуть до хруста в позвонках, свести лопатки. Двигаться, танцевать, еле-еле, одними большими пальцами ног касаясь пола. Руки сами взлетели вверх — невесомые, легкие, словно крылья…

— Ну ты даешь, — голос Вадима за спиной. — Прямо балерина!

Анна улыбнулась без смущения, развернулась быстрым рассчитанным движением. Вдруг до нее дошло, в чем дело, почему руки рвутся к потолку, почему так легко и светло жить: пропало ощущение взгляда в спину, исчезло липкое и грязное, как немытые руки, внимание. «Значит, не только наблюдали, значит, еще и давили…», поняла Анна. Не понять теперь, сколько из сделанного, сказанного — ее собственное, сколько чужое, лишнее. Проще уж назвать все своим и ответить полной мерой, чем оправдываться.

Вспомнилось некстати, как разошлись с Софьей в хрустальном лабиринте. Ведь она же была совсем рядом, охраняла Анну, бдительно и чутко. Каким мороком ее обманули, как сумели их развести по разным коридорам? Противно было помнить, что — лишь марионетка в руках кукловода; но легче шампанского, слаще ликера наполняла жилы шальная пьяная радость: сорвалась с веревочек, оставлена в покое…

— Вставай, — потянула она край покрывала, в которое пытался завернуться Вадим. — Хватит спать!

— Как девчонка, — проворчал он. — Просто ужас какой-то…

— Ой-ой, — расхохоталась Анна. — Старый дед, бухтело несчастное! Сегодня что-то будет, что-то хорошее, слышишь?

— Слышу, — безо всякого энтузиазма отозвался Вадим. — Свежо издание — да ксерится с трудом…

Недоверие не задело, не огорчило, даже не сбило с легкой танцующей походки — Анна сама себе удивилась. Хотелось даже заподозрить неладное: вчера пугали, давили, заставляли раздражаться, а сегодня решили подойти с другой стороны: запутать, сбить с толку эйфорией. Вдруг стало все подвластно, и казалось — сделай шаг, толкни рукой стену, и откроется желанный проход домой.

Три шага к стене Анна сделала, и руку занесла, и ладонь к камню приложить успела — но на остальное времени не хватило: позвали, отвлекли. Вновь явился Серебряный, уже строже попросил идти в зал, смерил придирчивым взглядом…

…и кончилась сказка, осталась лишь память о ней.

Обычный мир — надоевшее до крайности чужое, обычное бессилие в руках, и тяжесть на плечах вполне привычная, знакомая с детства. Выдохлось шампанское, лопнул воздушный шарик. Было? Не было? Зачем было?

Нет ответа.

Вошла в зал — и остолбенела на пороге. У стола сидела незнакомка, да такая, что Анне вдруг захотелось спрятаться подальше. Длинные прямые волосы — как вороново крыло, брови вразлет, очи темно-фиолетовые, ночные, таинственные. «Умереть от зависти после первого же взгляда…», — подумала Анна, стараясь отлипнуть от стенки. Оглянулась на Вадима, который шел на полшага сзади, и удивилась: вместо ожидаемого предательского восторга на его лице был только вызов. Губы упрямо сжаты, подбородок задран чуть не к потолку.

Гостья встала, повела руками, выпростав кисти из рукавов широкого лазурно-шоколадного одеяния, и оказалась вдруг высокой и такой широкой в плечах, что Анна сразу все поняла. Не гостья, гость. Чудо-богатырь красы несказанной.

Очередной сюрприз Безвременья.

— Меня зовут Сайн, — сообщил сюрприз и чудо. Голос был под стать прочему облику — завораживающий.

Красоты и обворожительности вдруг оказалось слишком много и не к месту, словно в посудную лавку пытались запихнуть слона. И рост, и лицо с линиями бровей, напоминающими крылья чайки, и тонкая талия, подчеркнутая обручем пояса — все это было прекрасно, и словно специально для Анны выдумывалось, чтобы ей увидеть только, и умереть на месте, и пойти на край света, словом не перемолвившись еще, обо всем забыв…

…но переборщили.

Живого не получилось. Только очередная кукла, декорация, биоробот Безвременья. Безупречная, как кукле и положено, как только декорации и позволительно.

«Идеал, несовместимый с жизнью», — улыбнулась себе Анна, и обрадовалась этой мысли: значит, стала старше и мудрее, внимательнее. Год назад, да что там — год, неделю назад еще влюбилась бы надолго, накрепко, наделала бы глупостей. Сейчас же — не хотелось. Скучновато было, словно смотришь на рисунок. Что давешняя змеедева, что Сайн были одного ряда явления: картинные красавцы, для обложек, для плакатов.

— Очень приятно, — запоздало отозвалась Анна, соображая, что не ответила на поклон даже кивком. Ну да и ладно…

Демонстративно взяла Вадима за руку, подошла поближе к Флейтисту, стоявшему у стены в любимой позе — руки скрещены на груди, голова чуть наклонена вперед. Получилась выразительная композиция: слева дорогой любимый, справа — еще более дорогой командир, зараза Серебряный — в вершине невидимого треугольника; а гость — отдельно.

— Теперь все в сборе, говори, — сказал Сайну Флейтист, и Анна поняла, почему ее торопили и ждали.

Опять, второй раз с пробуждения, дернуло крючком по сердцу отсутствие Софьи. Еще вчера «все» значило — пятеро. Теперь — четверо; неуклюжее, похоронное число. И — ноющая пустота, которую ничем не заполнишь.

— Я один из тех, кто не желает причинять вам какого-то вреда. Крепость принадлежит мне и можете чувствовать себя здесь в безопасности.

— Теперь принадлежит или всегда принадлежала? — спросил Флейтист.

— Всегда.

— На нас здесь напали, да еще и говорили, что являются хозяевами. Как ты это объяснишь?

— Я знаю и прошу меня простить.

— Так чья крепость-то? — для Анны обтекаемого извинения было недостаточно.

— Моя.

— А близнецы тогда кто? — девушка хорошо помнила, что Флейтист счел парочку хозяевами. Налицо было явное противоречие. — Захватчики?

— Нет, — признался Сайн. — Все несколько сложнее, чем ты предполагаешь.

— Так расскажи, будь так любезен, — чуть склонил голову вперед, словно собирался боднуть гостя, Флейтист. Видно было, что словесные кружева ему не по душе.

— Вам могло показаться, что нас здесь много. Так и есть, но при этом все мы все — единое целое. Противоречивое, многоликое — одно.

— Звучит, как полный болезненный бред, — хмыкнул Вадим.

— Нет, неверно, — вступил в разговор до того молчавший на своем месте, за спиной гостя, Серебряный. — Ты хочешь сказать, что все вы — аватары одной силы, так?

— Именно так, — повернулся к нему красавец. Полы длинной одежды скользнули по полу вокруг табурета. — Но мы очень разные, у нас разные цели и желания.

Анна внимательно смотрела на него, наслаждаясь собственным равнодушием. Все было в стиле ее мечты, все — безупречно, хоть вырезай и в рамочку вставляй, но сердце молчало, не отзываясь ни на голос, ни на жесты. Самым интересным в госте было одеяние — длинное, широкое, с лазурными разводами по теплому, цвета молочного шоколада, фону. Вышивка по подолу, по рукавам — оттенок корицы, узор из веток. Широкий отложной воротник тоже украшен шитьем, а схвачен этот не то халат, не то балахон тонким металлическим обручем на талии. Удобно, наверное…

— То есть, правая рука хочет одного, левая другого, а голова — третьего, и все выйдет, как левая пятка решила? — усмехнулась Анна.

— Примерно, — тоже улыбнулся Сайн.

— А конкретно тебе чего надо, аватара? — спросил Вадим.

— У меня есть предложение. Если одна согласится остаться, троих я отпущу.

— Еще чего изволите? — издевательски заломив бровь, спросил Серебряный, и впервые чужие нотки в произношении оказались к месту, Анна мысленно зааплодировала.

— Не торопитесь отказывать, — улыбнулся гость. — И уж тем более не решайте за леди, не выслушав меня до конца. Остаться можете и вы, мы будем только рады. Но нам нужна правительница.

У Анны отвисла челюсть.

— Я же говорил — бред, — торжествующе хлопнул в ладоши Вадим. — Картина Репина «Приплыли», как она есть.

— Я и не сомневался, что вы не поверите моим словам, но я готов показать, что я имею в виду. Только показать — и всем, — вскинул он указательный палец, предвидя возражения. — Иллюзия будет совершенно безобидной.

— Покажи, — пожала плечами Анна, потом покосилась на Флейтиста, тот молча кивнул.

Грянул гром над головами, сверкнула молния — но девушка не испугалась, лишь с удивлением отметила, что все наоборот, не звук следует за вспышкой. Анна стояла на небольшой площадке в горах, наверное, в тех же, что и крепость, и, как совсем недавно, надвигалась буря, но сейчас все было иначе. Девушка была владычицей этой бури, владычицей всего сущего — скалы и молнии, травинки под камнем и облака. Достаточно было лишь пожелать, и гроза сменилась ярким солнцем, солнце затянулось легкими серебристыми облаками, а посреди летнего дня вдруг пошел крупный пушистый снег.

Потом внизу послышался лязг металла, грохот, крики. Две армии сошлись в ущелье в бою, блистали доспехи, вздымались в воздух копья, развевались знамена. Анна возмущенно вскинула руку, и сражение прекратилось, воины начали обниматься и брататься.

— Достойное зрелище, — одобрительно сказал Серебряный, оказавшийся за левым плечом Анны.

Вадим и Флейтист тоже были здесь, рядом, смотрели вниз — туда, где на бывшем поле боя поднимался на глазах из земли сад. Крупные яркие плоды, под которыми прогибались ветви, были заметны даже издалека. Потом Анна подумала, что проголодалась, и тут же рядом с ними возник богато накрытый стол.

— Так будет всегда, все твои желания будут исполняться мгновенно, — прозвучал голос Сайна.

— Но почему я? — спросила девушка. — Почему не кто-то еще?

— А почему не ты? Если уж ты оказалась здесь, то почему бы не тебе насладиться этим раем? Часть из нас хочет этого.

— Это единственная причина?

— Разумеется, нет, — скользнул по ее лицу теплый упругий ветерок. — Мы всемогущи, мы умеем принимать любую форму, можем стать горой и мышью, верблюдом и игольным ушком, но мы уже исчерпали все собственные желания. Ты и твои выдумки могли бы вернуть нам интерес к жизни, а ты наслаждалась бы любой роскошью, которую сумеешь вообразить…

Анна поправила волосы, посмотрела вниз. Сейчас можно было и ступать по воздуху, как по земле, и лететь, пожелав себе крылья, и все, что угодно еще. Вся широта возможностей еще не улеглась у нее в голове, но общую идею она уловила. Несколько шагов — и девушка вплотную подошла к Флейтисту.

— Слушай, а в чем засада?

Он посмотрел на Анну с улыбкой. Смеялись в первую очередь глаза — сейчас темно-карие с золотыми искрами; чаще казалось, что радужки вообще нет, только бездонная чернота зрачка.

— Ты хочешь узнать, чем придется платить за этот рай возможностей, или что в нем скрыто от первого взгляда?

— Ну, для начала — второе, — пожала плечами Анна. Что все будет честно и открыто, она не ждала. Но все же взяла со стола персик, разломила его на две половинки. По рукам потек вполне настоящий сладкий ароматный сок.

— Во-первых, здесь никто не умеет создавать, — загнул указательный палец Флейтист. — Принимать любую форму — могут, а вот создать нечто новое — нет.

— То есть? — не поняла Анна.

— То есть, я предполагаю, что здесь не будет ничего, что не содержалось бы в твоей памяти. Ничего нового — ни книг, ни музыки, ни людей, кроме тех, что ты вспомнишь, но ограниченных лишь твоими представлениям.

— Да-ааа, — вздохнула девушка. — Уже пакостно звучит, а дальше?

— Во-вторых, человек не сможет жить здесь более десятка лет, потому что здесь нет связи с природой… да, я знаю, что это звучит для тебя диковато, я объясню позже, если захочешь. И в-третьих, — прижал он к ладони третий палец. — Сайн — еще не все Безвременье. Я не верю, что все аватары согласны с такой идеей. Скорее уж, некоторым нужна игрушка, а другим — проход в наши земли…

— То есть, они между собой подерутся или договорятся — и привет владычеству?

— Примерно так, — кивнул Флейтист. — Раньше или позже, тем или иным способом. По крайней мере, мне кажется именно так.

— Это верно, Сайн? — Анна рефлекторно повысила голос, хотя и знала, что услышан будет даже тихий шепот.

— Да, — не стал спорить невидимый. — Но эти годы будут стоить сотни обычных, а от других мы сумеем тебя защитить…

— Впрочем, он, наверно, сдохнет, но идея — хороша! — зло улыбнулась Анна, вспоминая, как совсем недавно читала вслух этот стишок. — Нет, предложение отклоняется. Уж больно невкусное оно.

— Когда тебе покажется тесным этот мир, то ты можешь примкнуть к тем, кто хочет завоевать другие, и получишь желаемое. Это не шутка, Анна, это на самом деле так, — прошелестел Сайн. — Ты можешь стать владычицей всех трех миров. Не навсегда — бессмертия мы тебе не дадим, но все остальное ляжет к твоим ногам.

Анна недоверчиво хмыкнула. Звучало все, как первостатейный болезненный бред. «Взять бы этого Сайна — да в палату с обитыми войлоком стенами…», — подумала она, и уж хотела было поделиться этой мыслью с компанией, но вдруг заметила, как смотрят на нее и Флейтист, и Серебряный.

Глаза у обоих были — что называется, по пятаку, огромные и остекленевшие. Анна не сразу поняла, что вот это непонятное, невыразительное нечто во взоре называется «страх в исполнении полуночников». Значит, было чего бояться, значит — все, что плел Сайн, не было только бредом, хоть Анна и не могла в это поверить. Один Вадим — утешение и отрада — смотрел на все это, скептически скривив физиономию, на которой написано было «дуракам лечиться надо», и не собирался верить в невозможное.

Людям было непонятно, как можно предложить три мира, пусть на время, в качестве подарка совершенно случайной, фактически — с улицы подобранной девчонке. Власть, даже в рамках одной страны, власть, не позволявшая творить мановением руки ни персики, ни бури, была тем, за что боролись всеми силами. Во власть вцеплялись зубами и ногтями, отвоевывая ее у соперников по пяди, как землю. Ради нее убивали и предавали, лгали — или совершали подвиги, всю жизнь блюли репутацию. Никогда не случалось так, чтобы ее предлагали, как старую игрушку, которую жаль выбросить, а потому отдают случайному ребенку.

— Слушайте, а почему бы вам не взять какого-нибудь… считающего себя Наполеоном, а? Там и фантазия будет покруче моей, и удовольствие у обоих сторон обоюдное?

— Не все ли равно для тебя, ты или кто-то еще? — спросил Сайн, и Анна окончательно утратила способность соображать.

Если верить страху в глазах подданных Полуночи, если верить Сайну, то достаточно было сказать одно слово, чтобы стать как минимум королевой здешнего бесформенного бардака, как максимум — Полудня и Полуночи. Может быть, всего на год. Но и без того нельзя ручаться, что проживешь еще пятьдесят лет: никто не поручится, что обойдется без таких «подарков судьбы», как пьяный автомобилист или упавшая с крыши сосулька.

А если все это — не шутка, не бред, не ловушка, а сущая правда? Если через год можно будет войти в родной мир в полной силе, завоевать его, подчинить своей воле…

…своей?

Сказано ведь было — «у нас не хватает своей фантазии, нам нужна твоя». Правительница, королева, императрица, повелительница всего сущего… позволят называть себя, как угодно. Позволят тешиться любыми игрушками. Уделят малую толику сил и времени на то, чтобы создать для нее десяток сладких иллюзий, а сами в это время будут решать свои задачи.

Потому что никто власть не отдает просто так. Ни под луной Полудня и Полуночи, ни под четырьмя солнцами Безвременья. Пошутить, поманить, одурачить — могут, поступиться реальной силой — никогда. Любое обещание безграничной власти — да и ограниченной, — только приманка, сыр в мышеловке. Власть не берут, как поношенную одежду, с чужого плеча. Ее завоевывают своими силами — или гибнут на этом пути. Не бывает иначе, ни здесь, ни в родном мире.

Если же кажется, что бывает — значит, тебя просто дурачат.

— Спасибо, Сайн, я увидела достаточно, — улыбнулась Анна. — Верни нас назад.

Иллюзия растаяла легко и незаметно, оставив по себе и запах персика на руках, и привкус чистого горного воздуха на языке. Еще один кусочек мозаики лег на свое место: и крепость, и все видимое Безвременье были отчасти такой же иллюзией. Ей можно было насытиться или ранить себя, но все воспринимаемое могло измениться в любой момент. Только вот — не по воле Анны или ее спутников, по воле хозяев.

Девушка хорошо помнила, что эта воля может и убивать.

После простора под небом зал крепости показался тесным и убогим. Грубо отесанные плиты, из которых сложены стены, тяжелые табуреты, массивная столешница, примитивное освещение — плошки с маслом. Запах благовоний и песка вперемешку. Интересно было, кто и зачем придумал такой интерьер. Уж если могли принимать любые формы, так почему же не сделать что-нибудь более комфортное. Не сразу Анна сообразила, что аватарам Безвременья не нужна ни горячая вода, ни электрическое освещение.

— Сайн, ты еще здесь? — позвала она.

— Да, — выступил тот из теней, проявляясь, как изображение на фотобумаге, постепенно, по деталям. — Слушаю тебя.

— Что будет, если мы категорически откажемся?

— Я дам вам время подумать еще. Пока ты не согласишься, или пока не изменятся обстоятельства.

— Практично, — усмехнулся Вадим.

— Сайн, оставь нас, пожалуйста… мы хотим подумать, — улыбнулась Анна. — А еще мы хотим есть, пить, и чтобы нас никто не тревожил. Это не слишком сложно?

— Нет, конечно, — слегка поклонился красавец, уже тая в воздухе. — Если я понадоблюсь вам, то позови…

После того, как он исчез, Анна отправилась к столу, где находился привычный уже набор кушаний, налила сидра в кружку, выхлебала залпом примерно половину, закусила ломтем хлеба из муки грубого помола. Аппетит у нее не пропадал даже во время гриппа, что уж там говорить о подобных ситуациях. Хотя что там говорить — предложения всемогущества и исполнения всех желаний случались не каждый день. Оба полуночника постепенно приобрели вполне живой вид, без недавней хрупкой наледи страха во взоре, и присоединились к дегустации сидра.

— Ну и что будем с этим делать? — спросила она, прожевав. — Старая сказка на новый лад, в общем-то. Всем им что-то надо, и отпускать нас даром не хотят. Еще и многопартийность придумали… в рамках одной личности, блин! У нас это называется шизофрения. То есть, мы мало что попали в большую задницу, так еще и в чокнутую…

— Ты точно не собираешься соглашаться, госпожа моя? — недоверчиво спросил Серебряный.

— Вот дурак, — засмеялась Анна. — Точно не собираюсь…

— Что ж, могу предположить, что будет дальше, — судя по всему, Флейтисту было не до смеха. — Сколько-то нас продержат здесь. С комфортом, наверное, хотя и обратное не исключено. Потом на смену этой аватаре придет другая, из другой партии, если выражаться таким образом, или просто имеющая другие цели. На этом комфортные условия закончатся и начнутся другие способы добиться желаемого. Наихудшим для нас будет прямой контакт с партией борющихся за выход вовне…

— Слушай, а если я соглашусь? — спросила после паузы Анна. — Не на эту клюкву, а вот… впустить их. Что будет? Скажи уж мне прямо, ты обещал.

— Ты погибнешь, точнее, сойдешь с ума, став проводником силы Безвременья, — без лишних экивоков ответил Флейтист. — Это известно достоверно. Будет ли попытка проникновения успешной, я сказать не могу. Не обязательно она удастся, но столкновение будет куда более масштабным, чем раньше. Какая сторона победит, я предположить не могу.

— Как-то это все… не смешно, — поежилась Анна. — Нет, ну не может же все быть так паршиво? Куда ни кинь, везде клин. Ну почему мы — и во всем этом безобразии? За что?

Флейтист пожал плечами, располагая поверх ломтя хлеба толстый жареного мяса. Судя по всему, завтрак интересовал его куда сильнее, чем вопросы Анны. Девушка подумала — да уж, вопросы были не самые умные; но командир все же ответил.

— Каждый день кто-нибудь ухитряется умереть, пользуясь феном или холодильником, подавиться собственным языком или перепутать соль с отравой для крыс. Почему именно с ним это случается? Никто не знает. Почему в кого-то попадает метеорит, а в кого-то — шаровая молния? А кто-то находит клад прадедушки на собственном огороде… Почему? За что? Не «почему», не «за что». Таково стечение обстоятельств. Вот и у нас — таково стечение наших обстоятельств. Бессмысленно задавать подобные вопросы, Анна…

— А осмысленно было устраивать игры вокруг меня, чтоб я ничего не знала, а? — огрызнулась девушка. — Незнание — сила, да?

— Я и до сих пор считаю, что тебе не стоило этого знать, но уж если ты догадалась, значит, так тому и быть, — спокойно ответил Флейтист.

Анна возмутилась до глубины души. Она старалась быть честной перед спутниками, может быть, временами в ущерб вежливости, но говорила и действовала полностью искренне. Флейтист же считал позволительным играть с ней втемную.

— И с какой же это стати?

— Я знаю, на какую книгу ты намекаешь, — улыбнулся он. — Но в твоем случае незнание действительно было силой. По крайней мере, мне так казалось. Я ведь вижу, что ты сейчас всерьез прикидываешь, не рискнуть ли согласиться на все условия ради нас. Останавливает тебя одно — ты не уверена, что атака Безвременья будет успешно отражена, что не выйдет хуже. Так, Анна?

Девушка была вынуждена кивнуть, старательно спрятав глаза от Вадима и Гьял-лиэ. Вадим еще и показал ей кулак, пантомима вышла вполне впечатляющая. Зато Серебряный отвесил челюсть и уставился на Анну, как баран на новые ворота. Было стыдно, что ее вот так вот запросто раскусили и увидели насквозь.

— Люди — мастера сюрпризов, но и они бывают предсказуемы, — развел руками Флейтист. В одной при этом находился бутерброд, в другой — кружка. — Надеюсь, ты понимаешь, что никого так не спасешь?

— Ты точно уверен? — глядя на него в упор, спросила Анна. — Вот честно, без вранья, без уверток — уверен? Если плюнуть на меня лично?

— Анна, Анна, — командир покачал головой. — Пролившего кровь гостя праздника Весны настигает проклятье, а земли, где свершилось это преступление, становятся бесплодны… Но если бы ты всерьез решилась на подобное, я убил бы тебя сам. Вот в этом я уверен.

— Ничего себе! — девушка выронила кружку, и та разбилась с тяжелым солидным хрустом обожженной глины. Осколки разлетелись по полу. — А я-то, дура…

Флейтист поднял удивленный взгляд, как показалось Анне — слегка презрительный, словно на ворону в павлиньих перьях.

Вместе с кружкой разбилось что-то в груди. Анна прокляла себя за наивность, с которой вплоть до этого момента доверяла Флейтисту, считала его почти отцом, почти братом. Оказалось — все иначе, она для него пустое место, разменная монета. Нечто незначащее, ручной цыпленок, которому можно свернуть шею в любой момент.

Плеснула от сердца к вискам упругая волна крови, потемнело от боли и огорчения в глазах. Анна постаралась вздохнуть так глубоко, чтобы ни одной слезинки не пролилось, ни одного слова не вырвалось за пределы плотно сжатых губ. Прогорели и рассыпались золотыми искрами перед плотно сомкнутыми веками все иллюзии, которые были еще у Анны.

Что-то происходило вокруг, но Анне уже было все равно, она стояла, вцепившись пальцами в край стола, и об одном саму себя умоляла: «Не закричи, сумей удержаться…». Там, снаружи, за границей ресниц, говорили, звали ее. Девушка не слышала ничего — не хотела, не могла.

— Анна, открой глаза, прошу тебя, — Флейтист.

«Только не он, пусть уйдет…» — думала Анна, не желая открывать глаза, и выплеснутая в лицо холодная вода не лишила ее решительности, но вот пальцы на висках — доконали. Слишком много в них было мягкой нежности, заботы. Хотелось верить этим рукам, а не словам. Девушка разжала веки. Оказывается, она сидела на табурете, приставленном к стене, а командир стоял перед ней и массировал виски. Больше в зале никого не было.

— Что ты себе выдумала, глупая? — с тоской спросил Флейтист. Глаза у него сейчас были — ночная морская гладь, между зеленью и синевой. — На что такая реакция?

— Сам сказал — убьешь, если решу…

— Анна, Анна… Я видел одержимых Безвременьем. Это уже не живые, не разумные. Только тело, выжженное чуждой силой. Эта участь много хуже смерти. И считаю, что вправе убить, чтобы уберечь от такого, и других — от того, что натворит это тело. Вот и все. Тебе лучше?

И — глаза близко-близко, хвоя в зимнем небе, жемчуг в морской волне. Живые, несчастные, испуганные. За нее, Анну, испуг. Настоящий, неподдельный. Только — в чем причина этого испуга? В гипотетическом проклятье и прочих «бесплодных землях»?

— А что ты так взволновался-то? От слов не умирают, — против воли легла на губы циничная усмешка. — Не дергайся…

— Если ты пытаешься обидеть меня, значит, я задел тебя куда сильнее, чем хотел. Прости, — взгляд теряется где-то за плечом, нейтральный, как воды посреди океана и такой же пустой.

Это обезоружило. Расхотелось и хамить, и говорить гадости, и вообще как-то издеваться над Флейтистом. Догадалась — попала ему своим несостоявшимся обмороком по больному, туда, куда бить, имея хоть толику совести. Анна прикусила язык — до железистого привкуса во рту. Слишком быстро забыла, что именно он потерял: уж больно легко было не смотреть глубже тех сияющих лат выдержки и силы, за которыми прятался командир. Случилось же все — вчера, только ВЧЕРА…

— Тебе правда не все равно, что со мной будет? — наивный вопрос, дурацкий — после всего, что было, после того, как спасал раз за разом, учил. — Дело во мне или дело в… мире во всем мире?

Попытка усмехнуться почти состоялась. Только губы дрожат, как у обиженной первоклассницы, потерявшей яркий японский ластик. «Распустеха», — обругала себя Анна.

— И в том, что стоит за тобой, — возвращается взгляд. — И в тебе самой, конечно.

Лицо — почти рядом, достаточно чуть приподнять подбородок — и губы прикоснутся к губам; и заранее известно, что не оттолкнет, позволит. Не любит, даже тени влюбленности нет, но допустит быть рядом с собой, и дальше уж — по слову, по дню, — отогревать, протаивать ладонями дорогу к сердцу… и все будет. Рано или поздно.

Возможность такого исхода прошла рядом, близко-близко, опалила душу огнем — так, что захотелось свернуться клубочком и выплакать ожог, остужая его слезами. Прошла, вильнула хвостом, потерлась о колени, поманила и подразнила, а потом впилась вдруг когтями в босое, не ожидающее подвоха сердце: если вчера еще и думать не смела, не загадывала и не мечтала, потому что был чужим — так ведь и сейчас чужим остался. Мертвой Софье принадлежащим куда больше, чем ей самой.

И нельзя поднимать подбородок, ловить губы губами. Если уж вчера не посмела, так и сегодня не смей… хочешь ждать — жди, не делая первого шага, и четвертинки шага даже не делая. Потому что сейчас — поймаешь на тепло, на обещание забвения, или хуже того, попытаешься вернуть к жизни мертвых, и смолчишь, будучи названа во тьме на ложе чужим именем, мертвым именем, а потом свяжешь паутинками обязательств, ожиданий, надежд, подчинишь себе глазами, полными слез, немым движением губ «да я из-за тебя»…

Померещилась на минутку возможность — и ушла. Осталась только мудрая мягкая нежность, такая, будто все случилось, и была прожита целая жизнь рука об руку, плечом к плечу.

— Нужно выбираться отсюда, хватит этой комедии, — глядя в сторону, сказала Анна.

— Я пытаюсь найти выход, но до сих пор не нашел ни одной зацепки, — признался Флейтист.

— Слушай, а вот… они от меня хотят, чтобы я им дверь открыла. Я не знаю, как, но как-то же оно должно работать, если уж все так уверены, что я смогу и сумею. А если я просто это сделаю, но для нас?

— Сомневаюсь, что что-нибудь получится. Одно дело — преодолевать грань между Полуднем и Полуночью, это не так уж трудно. А выходить отсюда, тем более выводить других, но так, чтобы Безвременье не просочилось следом… Это невероятно, Анна. Кто тебя научит, если и я, и Серебряный сами не умеем ничего подобного?

— А как они хотели, чтоб я им открыла?

— Безвременье обладает навыком просачиваться даже в самую крохотную лазейку, а уж твое право — это как федеральная трасса, — улыбнулся Флейтист. — Они бы разобрались.

— Ну, хорошо, ну, ладно. А что такое Двери Полуночи?

— Откуда ты узнала? — нейтрально улыбающаяся маска на лице Флейтиста сменилась куда более живой подозрительностью.

— Можно сказать, от Серебряного, — похлопала невинными глазами Анна. — Ну, как: если есть придверные, значит, есть и двери, а дальше даже ежу понятно. Так куда эти двери открываются, а?

— Отсюда — в Полночь, — нехотя признался мужчина. — Обратное тоже верно, но никому до сих пор не приходило в голову. Почти никому…

— Что значит — почти? — Анна почуяла след очередной тайны или легенды.

— Сейчас это несущественно. Расскажу позже и об этом, я помню все, что тебе должен. Но зачем ты вспомнила о Дверях? Это имеет какое-то отношение к делу?

— Самое прямое, — кивнула Анна. — Через них можно войти из Безвременья в Полночь, так?

— Да, — небрежно согласился Флейтист, потом замер, с интересом глядя на Анну. — То есть, ты имеешь в виду, что мы могли бы ими воспользоваться?

— Именно что! Слушай, я не понимаю, почему тебе это до сих пор не пришло в голову, — удивилась девушка.

Что-то здесь было не так, за очевидно простым решением крылся внушительный подвох; или стоило пересмотреть все отношения в команде и признать Анну самой умной, сообразительной и дальновидной. В подобное не верилось даже шутки ради. Флейтист напряженно думал, указательным пальцем растирая переносицу, и вообще, кажется на время выпал из реальности. Пока он мыслил, Анна потянулась к столу и цапнула моченое яблоко: хотелось чего-нибудь кисленького.

— Потому что, — сказал он наконец. — Все прекрасно знают, где эти двери в Полуночи, но мы не знает, где они открываются здесь. А мне представляется сомнительным, чтобы местное население поделилось с нами этой информацией.

— Скажи мне честно, друг дорогой, а другие идеи и планы у тебя есть?

— Я уже говорил, что — нет.

— Тогда давай искать эти треклятые двери! — рассмеялась Анна. — Все просто.

— Нет, Анна, все гораздо сложнее. К сожалению, мы в Безвременье, а не в сказке. У нас нет ни экипировки, ни независимых ресурсов, ничего. Мы даже не партизаны, мы проглочены китом. Мы не можем позволить себе отправиться в поход, потому что, если местная публика решит, что под ногами у нас должна разверзнуться пропасть, то так и случится. Даже эта крепость — лишь временное убежище, ровно до той поры, пока хозяин не изменил свое мнение о жизни. При этом мы не можем позволить себе и прямого контакта с аватарами Безвременья, потому что чем для тебя лично это закончится, ты сама прекрасно знаешь…

— Да этот контакт может прямо сейчас случиться! — вскочила со стула Анна. — И никто их не остановит, ты же сам понимаешь!!!

— Я попытаюсь, — устало улыбнулся Флейтист. — Хотя и не могу поручиться за успех этой попытки.

— Да на кой мне твои попытки! Я хочу отсюда нафиг! Ну, пожалуйста, давай сделаем хоть что-нибудь, а? Только не будем сидеть на месте и ждать, пока за нами придут и размажут по стенкам… ну неужели тебе самому не противно?!

— Еще вчера тебе не нравилось, что мы бегаем, вместо того, чтобы разбираться, что происходит. Теперь разобрались, стало быть, пора бегать?

— Нет, блин, так сидеть! — уперла кулаки в бока Анна. — До вчера мы бегали от, а теперь будем бегать к, так что все в порядке. Ну пожалуйста, ну, я тебя прошу… давай попробуем!

— Анна, Анна, — Флейтист опустил ей руки на плечи, потом взлохматил волосы и обхватил горячими ладонями ее лицо, заглянул в глаза. — Ты маленький атомный генератор безумный идей, но мне нравятся твои упрямство и мужество. Мы попробуем. Может быть, это самая большая глупость, которую я совершаю, но в одном ты права — сидеть на месте смысла нет.

Пока командир звал Вадима и Серебряного, пока пересказывал им только что сформированную концепцию, девушка продолжила так неудачно прерванный завтрак. Аппетит был замечательный, как обычно. Набив желудок, она вспомнила, что последний раз держала в руках расческу еще до потери рюкзака, испугалась и помчалась к тазу с водой, попыталась разглядеть себя. Почти ничего не получилось, все время через зыбкое отражение просвечивала медь на дне, но пару пятен на носу и подбородке Анна обнаружила. Пришлось торопливо умываться — холодной водой, без мыла, словно в каменном веке.

Вадим выслушал новость без особого энтузиазма, но спокойно, а вот Серебряного весть о походе к Дверям не обрадовала. Он разразился длинным и непонятным Анне монологом на каком-то чужом языке, бурно жестикулировал и вообще выглядел так, будто его сейчас расстреляют. Девушка косилась на то, как он размахивает руками перед носом у равнодушного Флейтиста и веселилась. К сожалению, было непонятно, по какому поводу владетель так распинается.

Потом Флейтист сказал пару коротких фраз, и Серебряный утихомирился так же быстро, как начал протестовать.

— А о чем вы говорили? — полюбопытствовала, подходя, Анна.

— Это неважно, — хором сказали Флейтист и Гьял-лиэ. Девушка рассмеялась, Вадим тоже улыбнулся: полуночники играли в заговорщиков.

— Впрочем, кое-что я переведу, — спустя несколько минут, добавил предводитель отряда. — Он сказал, что нельзя играть в шашки при помощи шахмат. А я ответил, что играть с людьми — значит, играть в шашки на поле для гольфа.

Девушка расхохоталась, тряся головой и всплескивая руками — метафора Флейтиста ее восхитила. Вадим тоже улыбался, хотя дальше улыбки дело не пошло. Один Серебряный не понимал, в чем дело и по привычке строил надменную физиономию, совершенно неуместную в данном конкретном случае. Когда Анна отсмеялась, Флейтист принялся объяснять технологию путешествия по Безвременью, и пришлось хорошенько напрягать мозги.

— Мы передвигались обычным, привычным вам, — он показал рукой на Вадима и Анну. — способом, то есть, ходили, бежали, лезли и так далее. Мы можем и дальше так поступать, но крепость расположена в горах, и это крайне неудобно и опасно. Есть и другой вариант, для этого мне понадобится помощь Вадима.

— Я готов, — пожал он плечами. — А что от меня требуется?

— Есть много способов упорядочивать и подчинять себе реальность, — пояснил Флейтист. — Музыка — далеко не худший.

— Я не понимаю… — Анна улыбнулась искреннему обалдению на лице Вадима — уж больно трогательно он выглядел со стороны.

— Как я успел заметить, Безвременье устроено совсем не так, как привычные нам миры. Здесь одной и той же точки можно достичь передвижением по плоскости, так, как мы уже двигались, и передвижением в глубину или высоту. Нет, я не имею в виду, что нужно залезть на вершину горы, — уточнил он, заметив гримаску на лице девушки. — Подняться или опуститься в глубину — это, скорее уж, означает приблизиться или отдалиться от границы с Полуночью. Я попробую взять нужное направление, и, возможно, мы окажемся не слишком далеко от цели. Впрочем, мне кажется, что я вас только больше запутал…

— Не без того, — кивнул Вадим. — И все-таки, что понадобится лично от меня?

— Музыка и восприимчивость, — улыбнулся Флейтист. — Не более того. Ты поймешь, когда мы начнем.

— Хорошо, договорились. А теперь объясни, почему мы не сделали этого раньше? — Анна оценила, что сходство образа мысли между ней и Вадимом никуда не исчезло, обрадовалась, хоть и не без иронии.

— Потому что раньше я не считал ситуацию действительно безнадежной. Потому что мне не приходило это в голову. Потому что раньше у тебя не было этой гитары, — показал Флейтист на стоявшее в углу черное чудовище, которое Анна старательно обходила кругами.

Теперь настала очередь Вадима пребывать в глубоких раздумьях, в то время, как все окружающие были оживлены и озабочены грядущим путешествием. Гитарист же застыл посредине зала, как вкопанный, с рукой, убирающей за ухо прядь волос — видимо, проникался тем, как именно придется искать освобождения. А может быть, Анна слишком хорошо о ненаглядном думала, и он с радостью взял бы в руки монстра, прикинувшегося гитарой… при одной мысли об инструменте у нее по коже пробегала стая откормленных мурашек.

— Попытайся поймать мелодию, — сказал Вадиму Флейтист, когда все встали в центре зала.

Анна стояла напротив Серебряного, оба музыканта — друг напротив друга, не обращая на остальных никакого внимания. Гьял-лиэ хмурился, но вслух никаких возражений не выражал, только ежился и передергивал плечами, как кот на росистой полянке. Девушка вообще не представляла, на что все будет похоже и чем кончится, а потому даже и не волновалась, только смеялась в глубине души над своим жадным нетерпением. Крепость ее угнетала, и она готова была куда угодно — «в деревню, в глушь, в Саратов, к тетке» — лишь бы прочь отсюда.

— Слушай, что я делаю, смотри внимательно, — проронил следующую фразу предводитель.

Он поднес к губам флейту, взял первую ноту. Несколько отрывистых звуков. Потом из них вдруг сложился кусочек мелодии, вовсе не похожей на то, что раньше слышала Анна. Так, должно быть, играли в каких-нибудь далеких странах, где ничего не знали о классической музыкальной гармонии, где брали инструменты в руки, чтобы подражать ветру и воде, огню и капели.

Вадим сосредоточенно слушал, держа на весу гитару. Лицо было напряженным и строгим, Анна любовалась обоими по очереди, такими непохожими, такими красивыми. Флейтист был силой — скалой, о которую разбивались волны, черным камнем, опорой, надежной и вечной; Вадим — движением, полетом, гибкостью клинка, который можно согнуть в кольцо, но он не утратит остроты и разогнется при первой возможности.

Постепенно из отдельных созвучий родилась мелодия. Чем более связной и четкой она делалась, тем сильнее Анне хотелось заткнуть уши или выбежать вон: звуки были чужими. Нереальными, невозможными — они заставляли вздрагивать и испытывать иррациональный страх. Анну удерживала на месте лишь одна мысль: нелепо бояться музыки. Потом девушка перевела глаза на стену за спиной Серебряного, и оказалось, что бояться давно пора — и не только музыки.

От крепости давно остались лишь туманные очертания, скорее, эскизы, сделанные серым мелом прямо на воздухе, чем что-то материальное. В этом тумане то и дело возникали силуэты каких-то тошнотворных страшилищ, горящие женщины, когтистые лапы, разрывающие кровоточащую плоть, и еще целый набор «готичных» ужасов. Анна брезгливо сморщила нос, посмотрела вниз — и тут лучше не было, они стояли на столь же зыбком, столь и стены, туманном полу, а под ним просвечивали крупные яркие звезды.

Анна знала, что все это лишь иллюзии, что нельзя мешать музыкантам, но пришлось прижать руку к губам, чтобы не вскрикнуть. Серебряный строго посмотрел на нее, погрозил пальцем. Сам он тоже особого комфорта не испытывал, но старался держаться спокойно. Девушка понадеялась, что если что — он ее поддержит, поймает.

Любопытство боролось со страхом. Хотелось прикрыть глаза, отключиться и дождаться момента, когда все прекратится. А музыка все звучала — гитара и флейта, отличный дуэт — и казалось, что воздух начинает давить на плечи, становится тяжелым и упругим, как вода. Все тяжелее было стоять на ногах, хотелось упасть на колени и не видеть, не слышать ничего. Музыка рвала нервы на части — чужая, дикая, опасная. Больно было от мысли, что Вадим создает ее половину: не мог, не должен человек делать подобное, это противно природе и обычаю. Каждому свое: полуночникам — магия, людям — наука, и не нужно смешивать несмешиваемое. Те же, кто учит подобному, пусть провалятся куда подальше…

Собственная невесть откуда взявшаяся ксенофобия напугала и удивила едва ли не сильнее происходящего. На щеки наползла краска стыда. Анна вздрогнула и попыталась заставить себя принять все, как должное. Получилось довольно паршиво, но долго напрягаться и не пришлось. Последняя трель флейты, последний аккорд — и тишина.

Девушка подняла глаза. Окружающее больше всего походило на бред сумасшедшего архитектора, и Анна подумала, что, наверное, предыдущим «правителем» Безвременья был какой-нибудь нездоровый градостроитель, и они попали на руины его фантазий. Но Флейтист, опуская инструмент, огляделся и удовлетворенно кивнул.

— У нас все получилось.

ГЛАВА 3. ИЗНАНКА ГОРОДА

— По моим расчетам, у нас совсем немного времени, и за этот срок мы должны найти Дверь, — сообщил Флейтист. — Иначе найдут нас, но игр больше не будет.

— Зачем они вообще были? — поинтересовался Вадим, еще не открыв глаза.

— Не зачем, почему. Предполагаю, что каждая из аватар Безвременья привязана к своей территории. У каждой — свои цели и задачи. Мы встретились с тремя. На наше счастье никто из них не принадлежит к сторонникам чисто силовых методов. Вполне вероятно, каждое наше действие оценивалось каким-то образом, по их внутренней договоренности. Мяч попал на такое-то поле — мяч переходит к другому игроку…

— Откуда ты все это знаешь? — Вадим удивился, до сих пор ему не казалось, что командир так уж здорово ориентируется в происходящем; по крайней мере, он ничего об этом не говорил.

— Не знаю. Только предполагаю на основании своих наблюдений, — слегка качнул тот головой. — Я могу ошибаться. Но из моих предположений следует, что нам нужно торопиться, ибо мы не знаем, к какой партии принадлежит владелец данной территории, и какие действия он предпримет.

— И… куда именно торопиться? В какую сторону здесь вообще можно торопиться?! — очень ядовито спросила Анна. Вадим огляделся и понял, что с интонацией она не переборщила.

Под ноги себе Вадим взглянул только раз, и дальше туда смотреть не стал — решил поберечь нервы. Проржавевшая крупноячеистая сетка не казалась надежной опорой. Натянута она была на высоте как минимум десятого этажа, и была частью гигантской пожарной лестницы, прилепившейся к полуразрушенному бетонному зданию. Над головой что-то скрежетало, Вадим посмотрел туда и обнаружил, что ветер раскачивает оторвавшийся от стены верхний фрагмент лестницы. Решетка, на которой стояла четверка, ходила ходуном, арматура, на которую лестница опиралась, выглядела так, словно могла рассыпаться ржавым прахом в любой момент.

Потом Вадим посмотрел вперед и присвистнул. Подобных домов, словно недавно переживших бомбежку, тут было с избытком. В отличие от всех прочих территорий Безвременья, здесь стояла темнота, глухая и пасмурная, оранжево-фиолетовая, как ноябрьская полночь в Москве. Здания были подсвечены туманом того неповторимо-тошнотворного оттенка, которым может обладать только смог, через который светит ртутная лампа. Но это еще можно было пережить, если бы не сами конструкции домов. Через пару минут созерцания Вадим подумал, что ему до обморока остался один взгляд.

Высоченные башни клонились под самыми невероятными углами. Смысла в их расположении не было никакого. Смысла в том, как они были спланированы и построены, Вадим тоже обнаружить не смог. Постройка в форме пирамиды, расширявшейся кверху, его доконала. Она находилась совсем рядом, и казалось, что еще один порыв ветра — и груда кирпичей обрушится на головы компании.

— Торопиться не значит спешить, — осчастливил всех мудрым высказыванием Серебряный. — Мы будем торопиться вниз.

Судя по виду и тону владетеля, он предпочел бы никуда вообще не торопиться, а так и остаться на решетке. Здесь ему не нравилось, но вниз он поглядывал с вовсе суеверным ужасом на физиономии. Вадим посмотрел в том же направлении, что и Серебряный, но увидел только пустую улицу; однако ж, от фэйри веяло столь сильной тоской и страхом, что музыкант насторожился.

— Чего ты, собственно, так боишься? — спросил он. — Что там внизу такое?

Зло оскалившись, Серебряный отвернулся. Ударила по плечам, словно хвост разъяренной кошки, короткая коса. Вадима по щекам хлестнуло что-то, схожее с порывом зимнего ветра, тысячи снежинок кольнули лицо.

— Гхм… — склоняя голову набок, начал акцию протеста музыкант, но Флейтист жестом попросил его перестать.

— Боится он своей совести, а об остальном говорить не будем, это лишнее.

Разумеется, ничего, кроме нового приступа любопытства, и у Вадима, и у Анны это не вызвало. Они переглянулись, девушка подмигнула и показала глазами на сердитого и обиженного спутника. Вадим оценил степень страха, который вызвала у Серебряного гипотетическая — он сомневался, что у владетеля она взаправду наличествует, — совесть, и усмехнулся. Нехорошо, конечно, было веселиться над бедой товарища, но иначе не получалось. Над страхом высоты или головокружением Вадим смеяться не стал бы, а вот совесть и Серебряный — нет уж, увольте, понятия несовместные.

— А что это вообще за дурдом с урбанистическим уклоном? — спросила Анна.

Определение возымело неожиданный успех. Флейтист, который как раз спустился на одну ступеньку вниз и занес ногу, чтобы двигаться дальше, отпустил перила, взмахнул в воздухе рукой, нырнул вперед и приземлился на следующем пролете, чудом не вылетев за пределы площадки — ограждения там не было. Он развернулся к товарищам, и Вадим увидел улыбку до ушей. Командир смеялся, еще точнее — его просто плющило со смеху.

— Анна, пожалуйста, следующий раз — не на ходу! — сквозь неприличное ржание проговорил он. — Нельзя же так, право слово. Мы называем это изнанкой города… но твое определение… да, в точку…

— Какого города, какой изнанкой? — спросил Вадим у Серебряного, который был ближе всех. Информации, как всегда, не хватало — полуночники считали, что все должны понимать с полуслова, с одного названия.

— Вашего, — тоже улыбаясь, но лишь слегка, уточнил Гьял-лиэ. — Это место окружает одну из Дверей Полуночи, ту, что расположена в… ну, чтобы тебе было понятно, скажем — в Москве.

— А если без вот этого «чтобы тебе было понятно»? — обернувшись, передразнила сердитая Анна.

— Я вовсе не намеревался вас оскорбить, — поджал губы Серебряный. — Можно сказать и иначе — на тех землях, что принадлежат Полуночи и граничат… э-э… совпадают? Параллельны? Москве. Прости, я не могу подобрать верного слова.

— Не мучайте его, — снизу сказал Флейтист. — В вашем языке действительно нет слов для точного выражения подобных вещей: они до сих пор никому не были нужны. Лучше спускайтесь… поговорим внизу.

Вадим сделал первый шаг на лестницу, и тут же пожалел, что вообще двинулся с места. Тонкие металлические трубки были кое-как спаяны, местами — привинчены, а кое-где и попросту лежали поверх опорных конструкций. Вся эта вакханалия ржавчины дрожала и прогибалась под ногами, невольно заставляя воображать, чем именно закончится следующий шаг: металл не выдержит, треснет прямо под стопой, и далее — недолгий полет на торчащие внизу сваи. Одна рука у Вадима была занята гитарой, а потому ему было неудобно вдвойне.

— Лестница выдержит, — сообщил снизу Флейтист, но Вадима это не слишком успокоило. Может, полуночника и выдержит — хоть командир и казался намного массивнее, но, может быть, весил меньше или обладал какими-нибудь другими важными отличиями от человека.

После первых пяти шагов стало немножко полегче — балки все так же прогибались под ногами и скрипели, лестница, как и раньше, ходила ходуном, но Вадим начал привыкать и верить в то, что ничего с ним не случится. По закону подлости именно тут и должно было произойти что-нибудь неприятное, но, видимо, на лестницу закон не действовал вовсе или компания попала под исключение. После бесконечно длинного осторожного спуска Вадиму казалось, что он уже дважды поседел и трижды нажил инфаркт — так часто нога то повисала в пустоте над лопнувшей трубкой, то проскальзывала, заставляя балансировать на самом краю пролета.

Гитара мешала страшно, Вадим не знал, куда ее деть. Отдать Серебряному не мог, тот подстраховывал Анну, отдать Флейтисту, который разведывал путь, то и дело предупреждая об особо ненадежных ступеньках и дырах в решетке, тоже было нельзя. Оставалось тащить самому, поминутно рискуя сломать из-за нее голову, свалившись вниз.

Страха, который щекотал спину, Вадим не стеснялся. Он знал, что в боязни высоты нет ничего особенного, что ей страдает больше половины людей. Нельзя было позволить страху парализовать себя, а рецепт на этот случай он знал, научили давным-давно, еще до армии: называть все своими именами. Страх — страхом, говоря себе «я испытываю страх»; адреналиновую дрожь в заледеневших руках — физиологической реакцией на опасность; фантазию, рисовавшую картины падения вниз — фантазией. Эмоции, гормоны и фантазия — три составляющих боязни; если не бояться признать их наличие, если позволить себе разглядеть их, не стесняясь, то совсем уже нетрудно делать шаг за шагом, быть предельно внимательным, терпеливым и осторожным. Бояться, но идти. Однокласснику-альпинисту, который рассказал все это Вадиму во время экскурсии в Крым, музыкант сейчас был готов поставить памятник в полный рост. Рецепт работал.

Освещенные невидимыми лампами сюрреалистические здания и сооружения — назвать их домами у Вадима не поворачивался язык, — казались полностью необитаемыми. Это радовало: Вадим представил себе живность, которая могла бы обитать в таких ландшафтах, и вздрогнул. Если каждая третья постройка напоминала многоквартирный дом, вывернутый наизнанку, то какие в нем могли водиться крысы?

Порывы ветра сдували с лестницы мелкую ржавую пыль. Внизу песок и ржавчина закручивались в маленькие воронки. Тишина, за вычетом скрипа и дыхания усталых людей, стояла идеальная. На уровне третьего этажа, когда до земли оставалось уже недолго, но сил идти дальше не было, Флейтист остановил компанию и скомандовал отдых. Очень своевременно — Вадим покосился вниз и подумал, что еще пролет не одолел бы, а падение и с такой высоты на сваи ни к чему хорошему не привело бы.

— А вы не могли спустить нас магией? — спросила усталая и возмущенная Анна, оттирая со щеки пятно ржавчины. — Ведь могли, я точно знаю…

— Могли бы, — кивнул Флейтист. — Тебе бы понравилось. Но я потратил бы остаток сил, и при встрече с любой неприятностью не смог бы тебя защитить. Это бы тебе тоже понравилось?

Вадим усмехнулся. Спорить с обоими полуночниками было бесполезно, это он понял давно. Серебряный просто не въезжал и въезжать не хотел во многие вещи, например, в тонкости взаимоотношений; Флейтист обычно либо считал себя полностью правым, и аргументировал свою позицию так весомо, что возразить было нечего, либо лаконично признавал ошибку и на этом разговор прекращал. Наслаждение дискуссией ради дискуссии обоим явно было незнакомо.

Поодаль что-то грохнуло. Звук был невыносимо громким, Вадим закрыл левой рукой ухо — в правой он держал гриф гитары, но и это ему не помогло. Нестерпимый скрежет рвущихся металлических перекрытий — рвущихся заживо, как вдруг подумал музыкант. Стон трескающихся бетонных плит. Потом — неторопливый рокот оседающих обломков, похожий на глухой утробный кашель. Изнанка города казалась живой, но если так, то она была тяжело, безнадежно больна.

После короткого перерыва спустились до самой земли — точнее, до обезображенного крупными трещинами асфальта. Вадим поднял голову. Две подозрительные высотки-пирамиды справа и слева, остов здания, похожего на стадион или бассейн впереди. Казалось, чихни — и все это обрушится на голову.

— Почему все это выглядит так? — спросил музыкант. — До сих пор была архаика…

Флейтист чуть улыбнулся, потом отбросил с лица прядь волос, огляделся по сторонам. Видно было, что его пейзаж нисколько не смущает, скорее уж — слегка забавляет. Серебряный же вглядывался в тени и провалы в стенах так, словно в каждой дыре его дожидался страшный монстр.

— Однажды случилось так, что Безвременье почти вошло к нам. Эту проблему решали с большим трудом, с привлечением всех, кто был в силе. Мы создали… — командир замялся, пожевал губы. — Ну, скажем так, ложную структуру, несущую в себе заряд разрушения. Похожую на фрагмент реально существующего города. Безвременье сожрало ее и подавилось булавкой, которая таилась в куске мяса. Все это — останки той структуры, конечно, уже весьма разрушенные и искаженные при поглощении. Изнанкой города ее прозвали немного позже, когда появилась возможность увидеть, что именно произошло…

— Нифига ж себе! — звонко сказала Анна. — Ну и масштабы у ваших разборок…

Флейтист равнодушно пожал плечами, видимо, не слишком желая догадываться, что именно так удивило девушку. Вадим же ее прекрасно понимал — после многих лет жизни в упорядоченном, осмысленном, прекрасно объясняемом наукой мире видеть все эти сюрреалистические псевдогорода и кладбища, да не только видеть, но и прикасаться, ходить по ним, говорить с обитателями… это было чересчур. Знать же, что все это происходило рядом с тобой, может быть, за шаг от любимого маршрута для прогулок или места расположения офиса — пожалуй, гораздо проще сойти с ума, чем уложить у себя в голове это знание. Вадим так и ощущал, как углы и хвосты всего узнанного торчат из черепной коробки, и даже юмор этого образа не помогал свыкнуться, начать относиться ко всему, как к нормальному ходу вещей.

— А где эта самая Дверь? — девушке явно на месте не стоялось, и Вадим опять-таки понимал, почему: казалось, что с каждой минутой шансы быть погребенными под обвалом возрастают.

— Не знаю, — ответил Флейтист.

— То есть? — Вадим уронил челюсть.

— Я сделал то, что мог — верно взял направление и переместил нас так близко, как у меня получилось, — сказал Флейтист. — Точно определить координаты Двери я не могу.

— Я надеюсь, это шутка такая? — нервно спросила Анна.

— Отнюдь, — покачал головой командир. — Я не стал бы шутить на подобную тему. Направление возьмет Гьял-лиэ.

— Почему я? — возопил владетель, а далее разразился длинной тирадой на том наречии, на котором изредка переговаривались полуночники.

— Потому что если ты не сделаешь этого, тебя, мягко говоря, не поймут и не одобрят, — по-русски ответил Флейтист, выслушав монолог.

— Не одобрим, — не сговариваясь, хором сказали Вадим и Анна, подмигнули друг другу и рассмеялись.

— Вот видишь? Так что — прошу, займись делом.

Серебряный бросил гневный взгляд на Флейтиста, потом поджал губы и принялся осматриваться, и, как показалось Вадиму, принюхиваться к воздуху. Человек попробовал сделать то же самое, но ничего интересного не почувствовал — пыль, бетонная и кирпичная крошка, ржавчина, плесень. Вполне обычные запахи заброшенной стройки. Однако для владетеля они явно значили куда больше — он отошел на пару шагов, покрутился, то принюхиваясь, то прислушиваясь, потом замер, ловя лицом ветер. Прикрытые веки и ноздри трепетали от напряжения.

— Туда, — сказал он после пары минут раздумий, и указал рукой направление.

Вадим надеялся, что этому целеуказанию можно доверять. Его переполняло тяжелое и мутное предчувствие больших перемен или важных событий. То же самое чувство, которое с утра посетило Анну, но музыканта оно вовсе не обрадовало: интуиция нашептывала, что ничего хорошего не случится. Небесная канцелярия уже выписала накладную на выдачу крупной неприятности. Хотелось бы надеяться, что это коснется лишь Вадима, а не всей компании, но интуиция сопротивлялась такой трактовке. До очередной глубокой задницы было совсем недолго и недалеко…

Серебряный оторвался от прочей компании на добрых пять шагов. Вадим сначала порывался его догнать, окликнул, но владетель не отреагировал, а Флейтист попросил больше так не делать.

— Не сбивай его со следа, — опуская руку Вадиму на плечо, тихо добавил командир. — Тебе ведь не нравится играть, когда вокруг шумят.

Вадим посмотрел на ситуацию с такой стороны, подумал и кивнул, соглашаясь больше не беспокоить «следопыта». Любопытство пощекотало в груди, и, пройдя еще несколько минут в молчании, музыкант поинтересовался, что имелось в виду под «совестью». Флейтист не ответил, словно начисто не услышав вопроса. Вадим пожал плечами и дальше шел без вопросов.

На каждом шагу приходилось смотреть то под ноги, то — рефлекторно — коситься наверх, не рушится ли какое-нибудь архитектурное излишество. Дважды уже за их спинами срывались и падали чахлые балкончики. Но, несмотря на невыразительные размеры, плиты, которая составляла основу балкона, вполне хватило бы, чтобы размазать людей в лепешку. Вадим тихо радовался: до того устал бояться на лестнице, что теперь уже не мог всерьез испугаться. На место ледяных когтей боязни за свою шкуру, вцепляющихся в живот, пришло прозрачное равнодушие ко всему, что может случиться. Правда, оно было лишь тонким льдом над глубокой водой, попыткой сознания отгородиться от мрачных предчувствий; но Вадим старался убедить себя, что ему на все наплевать.

— А на что будет похожа Дверь? — спросила Анна еще минут через пять.

— Я понятия не имею, на что она будет похожа с этой стороны, — резковато ответил Флейтист. — Ты могла бы сама об этом догадаться.

— Я просто спросила, — развела руками девушка, ничуть не смутившись. — И еще спрошу. Ты мне уже много чего обещал рассказать.

— Что тебя интересует?

— Про выбор участников ритуала. Про связь человека и мира. Про врата в наш мир, — принялась загибать пальцы Анна.

— Довольно пока и этих трех пунктов, — качнул головой Флейтист. — Что успею, объясню. Выбор — это, пожалуй, самое простое. Случайно выбирается невинная девушка из тех, кто родился в тех же землях, где проводится обряд. Есть еще несколько критериев, но в целом это — случайность. И по тому, кто стал выбором, можно предсказать, каким будет год. Спутник же выбирается среди свободных мужчин, максимально подходящих… по многим параметрам. Ясно?

— И какой же будет год? — немедленно заинтересовалась девушка.

— Беспокойным, — улыбнулся Флейтист. — Далее. Каждый подданный Полудня и Полуночи связан с местом своего рождения. Нет, не с городом или деревней, со своей гранью бытия, ее можно назвать миром. Живущий черпает из него силы и отдает взамен… ну, что может, то и отдает.

Флейтист слегка улыбнулся, сделав паузу. Вадим покосился на него и задумался. Что он лично отдает? Песни, наверное. Хорошее настроение и благодарность природе, переполнявшие душу при взгляде на красивый пейзаж. Заботу о том, чтобы не навредить тому месту, где живешь или отдыхаешь — когда-то он поколотил двух «туристов», развлекавшихся поджогом муравейника, и никаких угрызений совести не испытывал. Предводитель тихонько кивнул, словно прочитав его мысли. Наверное, так и было — прочитал; Вадима это обрадовало, а не обеспокоило.

— Так вот, если эту связь разорвать — то живое существо умрет лет через десять, если речь идет о человеке, или позже, если о таком, как я. Лишится связи, по которой получает энергию, и тихо угаснет.

— А ты? — испуганно спросила Анна. — Ты же не собираешься скоро умирать, а?

— Я ушел жить к людям, но не оборвал связь. Так что — нет, не собираюсь, по крайней мере, по своей воле. И последний вопрос на сегодня — о вратах. Кажется, я уже на него отвечал, — чуть сердито сдвинул брови Флейтист. — Ладно, если ты спрашиваешь, будем считать, что ты не поняла…

— Мне ты ничего не рассказывал! Только ему, наверное, — девушка кивнула на Вадима и насупилась. — А мы пока что не одно и то же.

— Может быть, так. Участники весеннего и осеннего обрядов становятся своеобразной точкой фокуса, существуют на том пике, где встречаются три грани мира. — Флейтист нарисовал в воздухе нечто наподобие трехгранного стилета. — Вероятно, этот побочный эффект никому не нужен, но иначе быть не может, только так. До окончания ритуала, а он считается оконченным только после наступления рассвета, вы оба — это острие, объединители трех сил.

— Странно, — сказал Вадим. — Но это ведь никак не ощущается…

— Мост не управляет ни берегами, ни течением воды. Я не говорил, что эти силы подвластны вам, верно? Но по мосту можно пройти в нужную сторону.

— Жестоко, — кисло сказала Анна. — Если бы мне кто-то сразу объяснил…

— Претензия не по адресу, ты сама это знаешь, — вскинул руку, упреждая возможные попреки, Флейтист. — Все, вопросы и ответы временно прекращаются.

Предводитель подбородком указал на замершего впереди Серебряного. Вытянувшийся в струну владетель походил на гончую, почуявшую след. Вадим догнал его, заглянул в лицо. Наполовину прикрытые глаза, зеркальной маской застывшее лицо. Только трепещут тонкие, красиво вырезанные ноздри.

Флейтист задал какой-то вопрос, опять на своем языке. Серебряный коротко двинул губами, уронив одно-единственное слово. Вадиму показалось, что прозвучало оно как «легер» или что-то около того, но ручаться он не стал бы. Может быть, и вовсе «a la guerre», может быть, что-то еще. Вадим не был силен в иностранных языках — знал только английский на том уровне, что позволял читать, но не говорить.

— Что он говорит? — спросила Анна.

Предводитель отмахнулся, на первый взгляд небрежно, но Вадим пригляделся повнимательнее, и понял, что тот с трудом сдерживает волнение и тревогу. Сейчас оба полуночника были здорово похожи — напряженные, резкие; нервы у обоих явно натянуты до предела. Музыканту непонятно было, в чем дело, но тревога командира заставляла дергаться и его, тем более, что она здорово резонировала с истерическим писком интуиции.

— Нас обнаружили, — чуть позже сообщил Флейтист. — Гьял-лиэ потерял след. Совокупность этих событий меня огорчает.

Вадим и Анна нервно рассмеялись — до того забавно и несуразно прозвучала последняя фраза.

— И… что из этого следует? — ловя себя на том, что уже не в первый раз прикусывает ноготь большого пальца, спросил Вадим. «Я тут с вами психом стану», — мелькнула короткая мысль. — Бежать, маскироваться, сдаваться, вешаться?

— Двигаться вперед, — коротко улыбнулся предводитель. — Желательно — быстро.

— Куда? — вновь хором спросили Вадим и Анна.

— Туда, — в тон ответил Флейтист, показывая на подобие проспекта.

— Туда — так туда, — Вадим пожал плечами, взял девушку за руку и пошел в указанном направлении. Спорить ему уже не хотелось; ничего вообще не хотелось, только вернуться домой, вырваться в реальный мир.

Тот факт, что их обнаружили, пока никак не влиял на события, и Вадим недоумевал — с чего вдруг Флейтист так решил. Все та же кромешная тишина, нарушаемая лишь звуками очередных обвалов, все то же отсутствие самого жалкого следа запаха живой плоти. Оранжево-дымные сумерки, тошнотворные бетонные, кирпичные или стеклянные конструкции — вот и весь пейзаж. Вадим посмотрел на очередное здание. Высотой примерно в обычную «хрущобу», диаметром метра три в основании. Прямо от основания башня расширялась, напоминая построенную из кирпича модель помидора в масштабе «тысяча к одному». Окна с выбитыми стеклами казались червоточинами, прогрызенными гигантской гусеницей. Проходя мимо, музыкант затаил дыхание: казалось, что «помидор» может лопнуть даже от звука шагов.

— Держитесь поближе ко мне, — приказал Флейтист.

Вадим не понял, в чем дело, и как ни оглядывался, погони не разглядел. Зато оба полуночника явно чуяли ее, и потому ускорили шаг, насторожились до крайности. Потом и музыкант увидел. Зрелище впечатлило его до крайности: тошнота подступила к горлу, руки заледенели, в животе зашевелился коловорот, наматывающий кишки на сверло.

То, что скрывалось в тенях подъезда очередного дома, было размером со среднюю собаку, но собака эта была скрещена с богомолом или другим хищным насекомым. Длинный хвост, похожий на телескопическую антенну — гибкий и составной, шипастый гребень по спине, воротник из длинных, даже на вид острых отростков, покрытых густой темной слизью. Горящие желтым круглые глаза — ни зрачков, ни век, только три фонаря на узкой бородавчатой морде.

— Что это? — сдерживая рвотный позыв, спросил Вадим.

— Не имел удовольствия быть представленным, — впервые за все время путешествия сказал что-то внятное Серебряный.

— В Полуночи это называют Адской стаей, — объяснил Флейтист. — Впрочем, в словах немного толку. Твари эти весьма опасны и бесстрашны. Что гораздо хуже — многочисленны…

— Утешил, — пробормотала Анна. — А Дверь где?

— Сейчас на нас нападут — и разберемся, — у Серебряного явно был приступ черного юмора. — Там, куда нас не будут пускать…

— Сейчас я на кого-нибудь нападу, — мрачно пообещал Вадим.

Вид «адской собаки» вызывал два желания: сначала хорошенько проблеваться в уголке, а потом — пойти и размазать вражину по стенке, асфальту, неважно, по чему именно, лишь бы полученная кашица как можно меньше напоминала оригинал. Тошноту Вадим уже победил, теперь ему хотелось подраться.

— Нападешь, — кивнул командир. — Только чуть позже и не врукопашную.

Флейтист велел остановиться. Место было выбрано весьма удачно: перекресток, на котором стояло гротескное подобие памятника. Широкий каменный постамент позволял не опасаться атаки со спины. До ближайшего зданий было по добрых двадцать метров, так что все нападающие были как на ладони. Вадим внимательно вглядывался в тени и почти везде обнаруживал по твари. Всего он насчитал больше трех десятков «собак».

Стая собралась незаметно, соткалась из самых густых теней, вышла из самых заплесневелых стен. Самым страшным пока что в тварях было полное отсутствие звуков: ни сопения, ни цокота когтей по асфальту, ни даже дыхания не доносилось. Запаха Вадим тоже не чуял, как ни принюхивался. Казалось, псины должны чудовищно вонять — падалью, гнилью, но они не пахли ничем вообще. Разве что бетонной крошкой и немного сыростью, как вся изнанка города.

Первый пес, судя по длине шипов на спине и шее — вожак, не таясь, двинулся к памятнику. Вадим, застыв, следил за тем, как шагает тварь. Первое впечатление было верным — адские собаки здорово походили на насекомых, но силуэт тела был ближе к млекопитающему, собаке или волку. Широкая грудь, прикрытая графитово-серым хитиновым панцирем, мощные задние лапы, вполне собачья оскаленная пасть с клыками длиной с палец.

Шаг, еще шаг, потом зверюга припала к земле, хлестнула себя по бокам длиннющим суставчатым хвостом. Когти скребли асфальт, оставляя глубокие трещины. С клыков стекала зеленоватая слюна. Капли ее прожигали асфальт — все так же беззвучно, хотя Вадим подумал, что должно быть шипение, как при соприкосновении кислоты и металла.

Тварь бросилась, с места взяв высоту метра два. Вадим втянул воздух через судорожно сжатые зубы — кричать было стыдно, ведь даже Анна молчала. Прекрасный и опасный прыжок блистающего темно-серого тела оборвался неожиданно, словно собака налетела на невидимую преграду. Музыкант покосился на Флейтиста и успел заметить след злой улыбки на его лице. «Барьер, он держит барьер», — понял Вадим. Подобное он уже видел на Кладбище Богов, но тогда ему лично ничего не угрожало, и казалось, что так и должно быть. Теперь же Вадим нервничал, понимая, что все они зависят от Флейтиста и его выносливости.

— Ищи, — сквозь зубы приказал Серебряному предводитель. — Ищи, ради всего сущего, если хочешь выбраться отсюда!

— Они мне мешают, — Гьял-лиэ оскалился, потом вдруг, напугав Вадима куда сильнее, чем Адская стая, полоснул себя ногтем по лбу, от края волос до переносицы. Темная, почти черная кровь залила лицо.

При помощи пальцев Серебряный наскоро нанес на лицо узоры — спирали и руны, ни одну из них Вадим не узнал. Физиономия владетеля, украшенная кровавой росписью, производила серьезное впечатление. Анна, глядя на него, шепотом выматерилась и отвернулась. Серые твари взбесились — вся стая бросилась вперед, окружая уже поднявшегося на ноги вожака, двинулась вместе с ним дальше, вплотную к барьеру. Теперь Вадим видел его как тонкую вспыхивающую при очередном ударе собачьей морды завесу на расстоянии пары метров.

— Не знаю, что ты сделал, но гадин разозлил, — сказала Анна. — Надеюсь, будет и польза…

— Будет, — пообещал Серебряный, прикрывая подведенные темной кровью глаза.

Вадим отвернулся, посмотрел на стаю. Три или четыре десятка крупных, размером с немецкую овчарку, тварей, как заведенные бросались на барьер, словно пытаясь его преодолеть. Сначала музыкант подумал об умственных способностях своры что-то нелестное, потом перевел взгляд на Флейтиста, и понял, что стратегия тупой долбежки вполне эффективна. Предводитель стоял прямо, словно клинок, лицо залила бледность, на висках выступили мелкие капли пота. Руку он вскинул, словно поддерживая невидимую стену со своей стороны. Невидящие глаза были устремлены вдаль.

Второй полуночник выглядел не лучше. Он разворачивался то влево, то вправо, поводя носом и пытаясь обнаружить верное направление. Судя по ощущению Вадима, ничего дельного Серебряный пока что не добился — не помогли и кровавые руны на физиономии.

«Нас сейчас сожрут», — подумал музыкант. — «Еще минут пять, и нам крышка…».

Очень хотелось жить.

Вадим взял в руки гитару, досадуя, что нет ремня, и ударил по струнам.

Он не знал, что играет, не представлял, кто автор мелодий. Если бы его попросили дать определение музыке, которая рождалась под его пальцами, Вадим, помучившись, вспомнил бы слово «инфернальная». Музыка эта была куда ближе к Адской стае, чем к чему-то из его родного мира, из жизни, теперь казавшейся прекрасной и недостижимой. Вадим был лишь инструментом — музыку при его помощи создавала гитара, Предсказанная, и сейчас он поверил, что этот инструмент древнее всего сущего, рожден на заре сотворения мира.

Волны тьмы разбегались от его рук после каждого аккорда — жгучей тьмы, перемешанной с огнем и горящей серой. Мрак, раскаленный, словно лава, или лава оттенка мрака — вот что вырывалось из отверстия резонатора, из сердца гитары, вдруг обретшей мощь и неуправляемую силу вулкана.

Вадим почти перестал быть. Он знал, что стоит на площади изнанки города, что в руках у него — Предсказанная, что пальцы касаются струн. Больше ничего не существовало: все заполнила чужая, опасная музыка, которая сейчас спасала жизнь ему и спутникам. Упругие темные крылья накрыли площадь, хлесткими ударами выметая оттуда все лишнее. Сила гитары и сила своры были родственны, и стая поначалу растерялась. Твари ошеломленно припали к земле, но очередной удар расшвырял их по площади, заставил скуля убраться в сумерки.

Музыкант шагнул вперед. Ночь изнанки города больше не казалась ему отвратительной — о нет, это была прекрасная ночь, прозрачная для взгляда, подвластная его желаниям. Все было просто, ясно и очевидно: играй и исполнится любая мечта, реализуется любая потребность. Вадим играл, сквозь темный морок музыки вспоминая, что должен защитить, спасти, вывести прочь из Безвременья.

Аккорд — и с громом рухнула самая высокая из башен впереди, накрывая Адскую стаю.

Вадим сделал еще шаг вперед и рассмеялся. Ему посмели угрожать? Нападать на него и друзей? Вот расплата: осталась лишь куча слизи и переломанного хитина. Адскую стаю можно отныне вычеркнуть из легенд Полуночи и Полудня, выбросить из раскладки сил Безвременья.

Аккорд — и с низкого, затянутого серо-оранжевыми облаками, бьет яркий светлый луч, указуя на место расположения Двери.

Вновь короткий недобрый смех, рвущийся из груди. Кто посмел угрожать тому, в чьих руках Предсказанная? Кто посмел морочить и запугивать того, кому подчиняется древний инструмент? Вадиму хотелось, чтобы вышел навстречу более серьезный противник, чем жалкая стая полуразумных тварей, но — никто не посмел.

Аккорд — и раздвигаются постройки, образуя широкий безопасный коридор до самой Двери.

Темная сила плескалась в груди, в руках — не хватало только самой малости, соперника, по которому можно было бы хлестнуть, ударить, вминая его в трещины асфальта, превращая в ничто, в прах и пепел. Хотелось бить — неважно, кого именно, лишь бы враг был достоин, лишь бы имело смысл тратить на него силу.

Противник нужен был, как воздух — ведь именно в схватке с ним можно было проявить себя, дать выход силе, из вечного неудачника и мальчика для битья стать господином и властелином, тем, кому безропотно подчиняются и служат, опасаясь предать…

На этой ноте Вадима самым предательским образом ударили сзади и он отключился.

Очнулся он чуть позже, лежа на земле. Голова раскалывалась, было тяжело дышать, под углом челюсти гнездилась тянущая боль. Должно быть, кто-то ударил ребром ладони, подлым приемом — сзади.

— Какая сволочь?! — поинтересовался Вадим, открывая глаза.

— Я, — жестко усмехнулся Флейтист, убирая руку с его лба. Предводитель отряда стоял перед ним на коленях, внимательно всматриваясь в лицо. Темные тревожные глаза, хорошо различимые на лице, несмотря на потемки, что-то искали. — Ты хотел продолжать? Извини, но это не в моих интересах.

Вадим с трудом вспомнил, что происходило. Собак он отогнал, Дверь нашел, а дальше что? И за что получил пинка — в который уже раз, да что ж за подлая традиция такая?! Что, за посильную помощь нынче принято награждать таким вот образом?

— Не понял юмора… — тяжело выговорил он. В основании черепа пульсировала тяжелая вязкая боль.

— Ты заигрался, — презрительно бросил Флейтист. — Заигрался с той силой, которой мы стараемся избежать…

Вадим постарался осмыслить услышанное и происходившее, совместить между собой. Кажется, командир здорово преувеличивал. Он просто играл на гитаре, помогая другим найти выход и избежать нападения. Помог Флейтисту, который уже исчерпал почти все силы. И вот это — благодарность?!

— Анна, может, у тебя получится? — каким-то надсаженным, ломким голосом спросил Флейтист. — Меня он не понимает…

Девушка была где-то рядом, но вне поля зрения. Вадим ее чувствовал — запах пота, запах недавнего страха. Музыкант рывком сел, чувствуя, как звенит в голове. Ледяные руки на висках, слегка разгоняющие боль — это явно Серебряный, у кого еще могут быть лапы лягушачьей температуры. Сейчас это свойство было удивительно кстати. Огромные темные в сумерках глаза — Анна, почему-то похожая на Флейтиста, видимо, из-за общего крайнего испуга на лицах.

— Знаешь, христиане говорят — «нельзя изгонять бесов силой князя бесовского Вельзевула». Вот примерно что-то такое Флейтист и имеет в виду.

Вадим взвыл. Для религиозных диспутов у него слишком уж болела голова, но оставлять последнее слово за девушкой, сказавшей очевидную глупость, не хотелось.

— На досуге поинтересуйся, кто и о ком именно говорил таким образом, чтобы не смешить грамотных людей. Теолог… доморощенный.

В ответ Анна отвесила ему пощечину. Вадим прикусил язык и заткнулся.

— Прекрати, — рявкнул на нее Флейтист. — Тоже мне, аргумент…

Девушка что-то проворчала, музыкант этим не слишком заинтересовался. Черная неблагодарность спутников удивила его до крайности. Жаль, не было сил подняться и надавать командиру по физиономии — но Вадим надеялся, что удобный случай еще представится.

— Хорошо вы платите за помощь… — сплюнул кровью он куда-то в сторону.

— Ты чуть нас всех не угробил, — заорала Анна. — Ты во что вляпался со своей поганой балалайкой?!

— Я вас тоже всех люблю, — с трудом поднялся Вадим. — И где моя… балалайка?

— У меня, — сказал Серебряный. Вадим развернулся к нему — полуночник стоял, опираясь на гитару, и взглядом сообщал, что не рекомендует приближаться к себе.

Вадим замер и почесал в затылке, пачкая пальцы в давно засохшей крови. Кажется, он все-таки что-то натворил. Так на него еще не наезжали ни разу, даже после гибели Софьи Флейтист защищал его, а тут смотрел исподлобья так, словно примерялся поточнее залепить по морде. Все это здорово озадачивало — музыкант не помнил, чтобы делал что-нибудь особенное. Ну, играл. Ну, разогнал свору…

— Да что я сделал-то? — взвыл он.

— Едва не сделал все то, чего мы так стараемся избежать, — терпеливо пояснил предводитель. — Едва не стал проводником Безвременья.

— Каким образом? Из-за гитары?

— Нет, — покачал тот головой. — Гитара здесь не при чем, она только инструмент. По собственной инициативе. Тебе нужна была сила? Ты хотел сражаться со стаей? Вот сила тебя и нашла, а ты рад был открыться ей. Вот, посмотри, если не веришь.

Полуночник указал себе за спину, на широкий проспект. Вадим посмотрел на него так и этак, склонил голову влево, вправо, потом прищурился, потом протер глаза. Картинка не менялась. Проспект не был образован рядами домов, он был прорублен прямо сквозь них. Словно чудовищный каток проехался по изнанке города, подминая под себя пятиэтажки и башни.

— Это не каток, — сообщил Флейтист. — Это ты…

— Не смешно, — помотал головой Вадим.

— А здесь никто и не шутит, — тонким злым голосом сказала Анна. — Ты бы видел себя со стороны, на что ты был похож.

— Это гитара. Это не я…

— Разговор пошел по кругу, — заметил из-за спины Серебряный. — Предлагаю его закончить и двигаться далее.

— Если еще кто-нибудь хоть раз ударит меня… — оглядывая спутников, начал Вадим.

— То ты всех растерзаешь и съешь без соли, — Анна кивнула, потом сердито встряхнула челкой. — Слушай, ну я знаю, что ты тормоз, но правда, это самое лучшее, что можно было сделать… Честно. Извини.

Вадим ощупал шею. Левая половина опухла и горела, как после ожога, но это еще были мелочи, всего лишь повреждение кожи. Другое было хуже: мерзкое ощущение, что внутри шеи что-то сдвинулось, между позвонками насыпали песка. Головная боль не прошла полностью, осталась в глубине черепа и над переносицей — уже не ощущением ссадины на черепе, но напоминанием, словно десна после хорошей заморозки: боли нет, но что-то не в порядке.

Серебряный шел сзади. «Как конвойный», — зло думал музыкант. — «А я — как гребаный арестант… Почему все время получается так? Почему что я ни сделаю, получается один вред? Что меня дернуло разгонять стаю, без меня все разобрались бы…».

Проспект, впрочем, изумлял. Вадим с трудом представлял, что мог сотворить нечто подобное даже при помощи всех сил на белом свете, но приходилось верить спутникам. Не хотелось предполагать, что его ударили шутки ради, а все остальное инсценировали, чтобы поиздеваться. К тому же кое-что он припомнить мог: удивительно приятное ощущение свободы и отсутствия страха, широты возможностей. Может быть, спутники не врали. Если так — то у них, наверное, не было других способов остановить его? Вадим тяжело задумался.

«Нужно ли вообще было останавливать? Не слишком ли это странно — как только человек пытается прикоснуться к силе, ему тут же стремятся надавать по голове. Полуночники — интересные ребята, если вдуматься. Сами используют свою магию, или что это такое, налево и направо, а как человек пытается им уподобиться — сразу начинается скандал. Удивительно и даже подозрительно…»

— Я знаю, о чем ты думаешь, — сказал Флейтист, уже пару минут смотревший на него искоса. — Что я завидую твоей силе, что я хочу, чтобы ты был слабым, верно, Вадим?

Музыкант почувствовал, как на щеки наползает краска смущения, отвел взгляд и нехотя кивнул. Врать не хотелось. Вступать в пререкания — тем более. Разумеется, сейчас предводитель расскажет, что все совершенно не так, что он желает добра и заботится о благе отряда в целом и Вадима в частности. Приведет целую кучу неоспоримых доказательств. Трудно спорить с тем, кто с легкостью читает твои мысли. Что ни скажи — соперник всегда на шаг впереди.

— Мне нужно, чтобы ты был сильным, — тяжело вздохнул тот. — Только — своей силой, а не заемной…

Полуночник тяжело махнул рукой и отвернулся, прекращая спор. Вадим посмотрел, как он, ссутулившись, идет впереди — усталый, бесконечно одинокий, взваливший на себя непосильную ношу ответственности. На мгновение в груди шевельнулось что-то, похожее на стыд. Потом Вадим споткнулся о камень, взмахнул руками, чтобы удержать равновесие. Как он ни старался не двигать головой и плечами — все же пришлось. Иссиня-белая молния ударила между висками, он прикусил губу, сдерживая стон, и окончательно забыл о стыде и вине.

«При первой же возможности, при первой же, я вам всем покажу…» — родилась злая мысль. Вадим ее испугался, но несильно и ненадолго. С каждым шагом, болью отдававшимся в основании черепа, она казалась все более верной. Кому именно «всем», он еще толком не решил — обоим полуночникам, одному Флейтисту или всей тройке неблагодарных товарищей, но кому-то предстояло заплатить за все унижения, которые претерпел Вадим. Он решил твердо, и уже никто не мог его переубедить.

Где-то глубоко в груди, не обращая внимание на боль, ярость и досаду, стучало осознание полной собственной неправоты. Но замученный Вадим не верил ему и отказывался слушать.

ГЛАВА 4. ЧЕТВЕРО У ДВЕРИ, НЕ СЧИТАЯ ГИТАРЫ

Анну трясло крупной дрожью. Она старалась держаться подальше от Вадима и поближе к полуночникам, хотя после недавнего шоу, которое устроил Вадим, уже толком не верила, что Флейтист или Серебряный могут стать надежной защитой. Человек с застывшим бесстрастным лицом, одним лишь движением ресниц заставляющий рушиться целые кварталы — по меркам Анны, это было слишком. И ладно бы кварталы, на архитектурные комплексы изнанки ей было наплевать оптом и в розницу — но в какой-то момент показалось, что силуэт Вадима блекнет и растворяется в сумерках, а его место занимает фигура, слепленная из живого мрака. Такое преображение было уже совершенно и окончательно нестерпимо.

— Вот это и есть цель нашего пути, — сказал Флейтист, указывая на круглое выжженное пятно под ногами.

Анна ковырнула носком ботинка бетон, поражаясь, какая же нужна была температура для достижения подобного эффекта. Должно быть, по площадке размером с детскую песочницу ударила шаровая молния.

— И… где Дверь? — спросила она через пару минут, когда устала обследовать горелую плешь на бетоне. Никакого толка в этих исследованиях не было и быть не могло, как не было ни малейшего смысла во всем пребывании компании в Безвременье.

— Здесь. Вопрос в том, как ее открыть. Этот вопрос нам придется решать, и довольно быстро.

Анна всплеснула руками, хотела уже выругаться, но промолчала. Зябкий ледяной холод пробрался под куртку, заставил то и дело нервно вздрагивать и оглядываться на каждый шорох. Если Вадим случайно оказывался у нее за спиной, Анна с трудом удерживалась от прыжков и вскриков. Было страшно. Казалось, все в порядке — такой знакомый, близкий, обычный… но девушка чувствовала, как от него веет чужой и чуждой силой. Сейчас эта сила просто притаилась, спряталась от бдительных глаз полуночников, но не ушла совсем.

Когда Серебряный подошел к ней сзади и прижал к себе, Анна протестовать не стала.

— Я его боюсь, — шепотом призналась она.

— Есть чего бояться, госпожа моя, — так же вполголоса ответил владетель. — От этого мы и хотели тебя уберечь.

— Я тоже могла стать такой? — поежилась Анна.

— Чем-то вроде, да, пожалуй. Куда страшнее, ибо во много раз сильнее. Но скоро все кончится, мы уйдем отсюда и наступит рассвет…

— И все? Этого достаточно?

— Да, — ответил Гьял-лиэ. — Только дождаться рассвета…

Холодом веяло от его голоса, от каждого слова — и холод был сто крат сильнее того, что терзал Анну. Ее страх был хоть и сильным, но недолгим, сиюминутным. Серебряный же от своего страха промерз насквозь, и уже ничто не могло его отогреть.

— Что с тобой? — спросила она.

— Это неважно, госпожа моя. Надеюсь, что смогу рассказать тебе об этом позже, за бокалом вина… — но даже отголоска подлинной надежды Анна не услышала.

— Если мы успеем, то все ведь будет хорошо?

— Конечно…

Каждое слово все больше вгоняло Анну в тоску. Должно быть, дело было даже не в словах, а в том месте, где они звучали. От черной проплешины тянуло гарью, воздух над ней вибрировал и от этого все суставы неприятно ныли, словно девушка простудилась, сама того не заметив. Объятия владетеля не согревали и не защищали от дурных предчувствий. Вадим сидел на краю пятна, обхватив руками колени и равнодушно смотрел куда-то вдаль, Флейтист запрокинул голову и прислушивался к звукам, доступным лишь ему одному… или просто любовался небом над изнанкой города.

Девушка посмотрела налево, туда, где стояло полуразрушенное здание. В темном провале подъезда поблескивали жадные зеленые глаза, целая куча — Анна насчитала больше десятка пар. Это была уже не Адская стая, а какие-то другие звери, у них глаз было по два на одну морду, но легче от этого не делалось. Серебряный тоже покосился на подъезд, потом показал девушке еще на четыре стаи, прятавшиеся по закоулкам и развалинам. Какой только нечисти тут не было — глаза горели и у самой земли, и на высоте головы Анны, кое-где в неверном свете неба виднелись когтистые лапы, хвосты и оскаленные пасти. Сосчитать число противников не представлялось возможным, но девушка сказала бы, что не меньше сотни.

— Сзади есть еще, — сообщил владетель. — Это еще неважно, это только лишь мелочь, но если пожалуют хозяева…Мне доводилось видеть некоторых из них, и должен сказать, что их сила внушала уважение…

— Прекрати меня пугать, — попросила Анна. — Я и так знаю, что все плохо.

— И хуже всего то, что я не представляю, как открывается Дверь со стороны Безвременья, — повернул к ней голову Флейтист. — Как закрыть ее, я знаю. Обратное же…

Не договорив, он вновь уставился в небо, словно там можно было прочитать подходящий рецепт. Анна смотрела на него с затаенной тоской, гадая, сможет ли командир вытащить их всех отсюда. Спасение было совсем близко — и недостижимо далеко. Все упиралось в одну простую вещь: как открыть Дверь? От Анны ничего не зависело, и это было наихудшей из ситуаций, которые могли с ней случиться. Нужно было ждать, молча и не мешая. Девушка знала, что очень плохо умеет переносить подобные ситуации, всегда ее тянуло встрять, куда не надо и сделать, что нельзя. Так было легче, чем просто бездействовать.

Одна из тварей обнаглела окончательно и выбралась из тени на освещенный участок. Анна вздрогнула и с жалким писком попыталась сделать шаг назад. В результате только наступила Серебряному на ногу и едва не споткнулась на ровном месте. Потом девушка заставила себя еще раз посмотреть на существо Безвременья. Второй взгляд дался чуть легче.

Порождение ночного кошмара более всего походило на изваяние пантеры, сделанное из колючей проволоки. Двигался этот чудовищный мобиль почти бесшумно, лишь иногда доносился тихий леденящий душу скрежет: когти царапали асфальт. Глаза напоминали два лимона — и по форме, и по цвету. Анна зажмурилась, потом открыла глаза. Чудище исчезать не собиралось, чувствуя себя вполне уверенно. Длинный шипастый хвост струной вибрировал в воздухе.

Проволочная пантера прохаживалась на границе между светом и тьмой. Тонкие блестящие усы подрагивали, нижняя челюсть поднималась и опускалась, словно монстр пытался мяукать. До Анны не доносилось ни звука, и от этого было жутко; но девушке казалось, что еще хуже было бы слышать голос металлического чудовища.

— Фантазия, с которой создан облик наших оппонентов, достойна искреннего восхищения, — прокомментировал владетель. — Эта тварь знакома мне. Она не опасна, хоть и выглядит удивительным образом…

— Они хотят пройти за нами следом? — спросила Анна. — Так?

— Уверен в этом, и это еще одна часть нашей заботы, — Серебряный кивнул, скользнув щекой по щеке Анны, потом окончательно осмелел и уперся ей в затылок подбородком.

Анна не оттолкнула его, ей было уже почти все равно — лишь бы согреться, лишь бы не чувствовать себя беспомощной и беззащитной под взглядами крупных и мелких хищников, постепенно замыкавших площадку в кольцо. Лишь бы не чувствовать себя хоть как-то связанной с Вадимом, который сидел совсем близко, всего в паре шагов. Он казался сейчас гораздо моложе, чем раньше — мальчишка, подросток, а не взрослый мужчина… и гораздо сильнее. Заострившиеся черты лица, темные провалы глаз, резкая линия скул. Больше похож на полуночника, чем на того Вадима, которого знала Анна. Не человек — черно-белый портрет, игра света и теней. Анну сильнее всего пугала прекрасно знакомая по себе тихая целеустремленность, которую она читала на лице спутника.

Сначала они оба могли шуметь, протестовать и требовать. Даже драться, даже плакать. Потом приходило осознание, что все это — бесполезно, и нельзя больше тратить силы и внимание на мелочи, нужно терпеливо ждать случая и действовать. Один раз, но наверняка. Ровно это сейчас и происходило с Вадимом. Он выбрал цель, выбрал средство и теперь ждал только возможности добиться своего.

Весь ужас заключался в том, что Анна не догадывалась, что это за цель и каковы будут средства.

Сама она точно знала, чего хочет: того же, чего и в первый час попадания в Безвременье. Возвращения домой. До гибели Софьи еще могло казаться, что все происходящее — веселая забава, удивительное приключение. Отпуск с экстремальным туризмом, но в хорошей компании. После тех минут в Замке ста ветров Анна окончательно поняла, что все — абсолютно всерьез. Происходящее даже не игра, а война между мирами, о которых девушка даже не слышала еще несколько дней назад. Она же в этой войне — крепость, которую одни атакуют, другие защищают.

«Война не прогулка…» — пели в старой солдатской песне, ее любил слушать, выведя громкость на максимум, сосед Анны. Тогда эта истина казалась настолько очевидной, что девушка передергивала плечами, удивляясь, кому понадобилось лишний раз подчеркивать столь откровенный трюизм. Теперь оказалось, что этот «трюизм» нужно прочувствовать на своей шкуре, и только тогда он будет осознан.

Реальность происходящего, которая несколько дней подряд ускользала от сознания, теперь навалилась тяжким грузом. Анна затравленно оглядывалась, отводя глаза от очередной твари или стаи тварей. Несмотря на то, что вокруг были широкие просторы, ее вдруг посетила самая настоящая клаустрофобия. Казалось, что чужой мир взял за горло, зажал между стенами. Душно было, тяжело, словно на грудь накидали сырой земли, похоронили заживо…

…Анна встряхнула головой, не обращая внимания на то, что едва не ударила Серебряного затылком в подбородок. Душный давящий страх немного отступил, шарахнувшись за пределы площадки. Девушка глубоко и резко вздохнула, потом поежилась. Наваждение прошло, оставив по себе озноб.

— Мне тут такое померещилось… — пожаловалась она.

— Сие неудивительно, — негромко сказал Серебряный, потом осторожно развернул Анну налево.

Девушка посмотрела в направлении, которое указывал рукой владетель, сперва ничего не увидела, потом поняла, на что нужно смотреть. Опять, как и в случае с проволочной пантерой, первым желанием было отвернуться, зажмуриться, никогда не касаться взглядом очередного ночного кошмара. Потом теплой волной по груди прокатились стыд и гордость, заставили поднять глаза.

Новое порождение Безвременья более всего походило на восставший из гроба скелет какого-нибудь древнего правителя. Кости, местами обтянутые иссохшей желтоватой кожей. Обрывки полуистлевшего одеяния, некогда — алого с золотом. Череп с подвязанной нижней челюстью. При этом роста в монстре было добрых три метра. Двигаться нормальным образом он не мог — связки и сухожилия давно сгнили, а потому величественно парил в полуметре над землей.

Пожалуй, трехметровый скелет был бы смешон, и Анна от души повеселилась бы — но от него тянуло тлением, душной и темной замогильной тоской, диким страхом погребения заживо, гнилой кровью на пальцах, уставших царапаться в крышку гроба…

— Что это еще за Дьябло доморощенное?

— Не ведаю, — мрачно ответил Серебряный. — С подобным обличием еще не сталкивался…

— В смысле — обличием?

— Число порождений здешних земель ограничено, а вот число обликов, которые они могут принимать — нет, — разъяснил владетель.

— Это для нас чем-то важно?

— Пожалуй нет, ведь силы, присущие им, не изменяются… — но прозвучало это не слишком уверенно.

Коренные обитатели Безвременья не торопились нападать, видимо, опасаясь отпора сродни тому, что уже дал им Вадим. Им требовалось время, чтобы сообразить, что второго такого шоу не будет, а пока что разномастные твари держались поодаль, удерживая кольцо, но не рискуя приближаться.

Анна попыталась найти взглядом источник света. В небе, на высоте метров пяти, парил огонек, больше похожий на круглый клубок мохера. Отдельные пушистые нити света, казавшегося то серебристым, то золотистым, выбивались из клубка и плавали в воздухе вокруг основного источника.

Помимо этого девушка обнаружила, что светится и вся компания, включая ее саму. Не защищенные одеждой участки тела испускали легкое сияние, которое не резало глаза, но было достаточно ярким. Руки Анны светились теплым желто-оранжевым светом, лицо Флейтиста — холодным бело-голубым, напоминающим оттенок лапы дневного света. Она покосилась на руки Гьял-лиэ на своих плечах. Тот же холодный зимний оттенок. Потом Анна посмотрела на Вадима и озадачилась.

То, что исходило от его лица и рук, тоже, конечно, можно было назвать светом. Только Анне больше казалось, что это — некое иное излучение. Более всего оно походило на голубовато-синие вспышки сварки или свечение медицинской кварцевой лампы, которой ее потчевали в детстве в кабинете физиотерапии. Этот свет ничего не освещал, только заставлял глаза слезиться.

— Зачем это? — удивилась девушка.

— Защита, — не поворачиваясь, ответил Флейтист.

Анну посетила слегка хулиганская мысль. Она вскинула руку к самому краю освещенной площадки, туда, где в воздухе суетилась какая-то летучая погань. Как она и ожидала, с ладони сорвался узкий светлый луч, слабенький и быстро рассеявшийся, но до мелких тварюшек, кишевших в воздухе, он все же долетел. В короткий миг, пока луч еще не погас, Анна увидела плоские морды и широкие кожистые крылья с когтями на концах. Теперь стало ясно, что за шелест и писк доносятся из темноты. Воздух кишел летучими мышами. Вопреки утверждениям, что человек их слышать не может, Анна всегда различала звуки, которые издавали охотящиеся летучие мыши. Она не боялась их, как не боялась ни крыс, ни змей, ни лягушек, но летучие мыши Безвременья едва ли отличались таким же робким и покладистым нравом, как их родственники из Полудня.

— Когда все это на нас навалится… — задумчиво начала Анна.

— Будем надеяться, что это не случится никогда, госпожа моя, — ответил Серебряный.

— А чего они ждут?

— Мне неведомо… — вздохнул полуночник, отошел от Анны на пару шагов и принялся беседовать с Флейтистом на их наречии, то и дело бросая на девушку и Вадима резкие короткие взгляды.

До Анны доносились отдельные слова — певучие и переливчатые, совершенно удивительно звучащие здесь, в душном сумраке чужого опасного места. Словно два ручейка журчали поблизости, заставляя надеяться на лучшее, предвкушать глоток чистой воды и свежего воздуха. Девушка подошла поближе к спутникам — просто чтобы слушать, как они говорят. Одних звуков их речи было достаточно, чтобы слегка приободриться.

Судя по интонациям, ни до чего вдохновляющего они не договорились. Каждая следующая фраза Гьял-лиэ звучала все выше и резче, каждый ответ Флейтиста — все короче и тише. Она не понимала ни слова, но прислушивалась просто так, и вдруг удивилась: ведь понимала же еще недавно и Одноглазого, и Господина Посланника, и разношерстую толпу гостей. Серебряный называл ее Говорящей-с-Полуночью.

— Вы специально от меня шифруетесь? — сердито спросила Анна.

— Не только, — Флейтист кивнул в сторону Вадима. — Но и тебя тревожить понапрасну у меня желания нет.

— Вообще-то именно так я сильнее дергаюсь. Оттого, что ничего не знаю и не понимаю. Имейте совесть, расскажите, в чем проблемы, а?

Оба полуночника совершенно одинаково усмехнулись.

— Проблемы, Анна, абсолютно во всем, — чуть склонив голову набок, сказал Флейтист. Сейчас стоять рядом с ним было очень неуютно, словно видеть себя в перекрестье прицела. Темные непроницаемые обычно глаза вдруг стали светлее, вспыхнули изумрудной кошачьей зеленью, но это был холодный и хищный оттенок. — Твоя идея была почти хороша…

— За чем же дело стало?

— Эта Дверь была закрыта со стороны Полуночи, и закрыта весьма крепко, так, что мы вдвоем едва ли сможем открыть ее. Если же сможем открыть, то не сможем удержать, и вся эта толпа, — он взмахнул рукой, очерчивая границы площадки. — отправится следом за нами. И, напоследок — нас будут встречать, и отнюдь не с поддержкой, ибо примут за очередную попытку Безвременья проникнуть…

— Хорошо, — перебила монолог Анна. — Если все так плохо, то давай пойдем куда-нибудь еще и поищем другой способ.

— Поздно, — пожал плечами Гьял-лиэ. — Нас не выпустят отсюда, и, к тому же прежний способ для нас отныне недоступен.

— Мальчики, я вас просто обожаю! — Анна сердито оскалилась. — Друзья, давайте все умрем! К чему нам жизни трепетанье…

— Вы не поняли, мисс… — улыбнулся Флейтист. — Мы ищем способ и найдем его. Самостоятельно, дорогая Анна. Тебя же прошу не мешать.

— А что мне делать? — удивленно спросила девушка.

Полуночники дружно фыркнули, и это был весьма выразительный ответ. Куда более содержательный, чем длинная суровая и насмешливая отповедь.

— Поняла, — кивнула Анна.

Понимание ее, тем не менее, не пригодилось и не успело принести никому пользы. Именно в этот момент, словно восприняв ее кивок, как команду «В атаку!», свора монстров ринулась в атаку.

Основной удар пришелся по слуху. Визг, рев, скрежет, рычанье, писк и лязганье обрушились водопадом звуков, заставили Анну вскинуть руки к ушам. Страха пока еще не было, только холодное удивление тому, как же громко и противно звучит все это сборище.

Потом она вспомнила, что ближе всех к темноте сидел Вадим, и в панике обернулась к нему.

Огонек в небе заметался, уворачиваясь от атаки летучих мышей. Девушка сначала не поняла, кому он мешает, но через мгновение увидела, что свора не рискует вступить на освещенную часть площадки. Лучи света пугали тварей, и не только пугали — Анна видела, как некоторые в сумятице попадают под них и лишаются конечностей. Те просто таяли, без каких-то спецэффектов. На летучих мышей свет действовал так же, но они валили кучей, видимо, надеясь сбить на землю и уничтожить его источник.

Анна вскинула руку, вспоминая, как ей удалось метнуть в мышей луч света, но на этот раз волшебство не удалось. Вадим уже стоял в центре площадки, брезгливо стряхивая с рук какие-то черные хлопья. Все с ним было в порядке, не считая странного выражения лица. Там не было ни испуга, ни удивления. Только легкая брезгливость и слегка капризное недовольство, словно его отвлекли от важных размышлений.

Потом музыкант закончил отрясать прах с рук своих и перешел к делу. Пара легких движений кистью — и свора летучих мышей вспыхнула в воздухе синим пламенем, похожим на пламя спиртовой горелки. Легкие прозрачные языки огня разъедали призрачную плоть порождений Безвременья. Вадим же, хлестнув по ним то ли светом, то ли напалмом, вновь замер неподвижно.

Только тут в дело включился Флейтист. Результат его вмешательства был куда эффектнее и опаснее для свор уродов. Два широких взмаха левой рукой — и две трети периметра площадки расчистились. Тварей Безвременья словно корова языком слизнула.

Те, что уцелели, заверещали втрое громче, так, что Анна вновь схватилась за уши. Но страх ее покинул начисто: оказалось, что всю эту когтистую, шипастую, клыкастую свору можно разметать вот так — в пару жестов, не изменившись в лице.

Порождения Безвременья закончили визжать и притихли, видимо, обдумывая следующую атаку.

Анна подошла к Вадиму вплотную, заглянула ему в лицо. Все тот же чужой и странный черно-белый портрет, пятна света, пятна тьмы, образующие узор, лишь слегка похожий на человеческие черты. Девушка преодолела неприятный липкий страх перед загадочным непонятно чем, в которого превратился бывший любовник и прикоснулась к его руке.

Пальцы моментально закололо, словно кожа Вадима была наэлектризована.

— Что ты с собой сделал? — ошеломленно спросила Анна.

— Тебя это уже не касается, — глядя мимо девушки, ответил музыкант. — Ты сделала свой выбор.

— Оригинально, блин! Это когда же это я?

— Недавно, — бесстрастно ответил Вадим. — Не отвлекай меня.

— А, то есть, надо было позволить тебе и дальше, да? — Анна понимала, что сейчас не время и не место для объяснений, но знала, что этот разговор должен состояться.

Иначе все прочие усилия бессмысленны.

Иначе можно просто закрыть глаза и шагнуть в темноту, в объятия тварей.

— Я бы помог вам выбраться.

— Вам? А сам что? Тут бы остался?!

— Почему нет? — отсвечивающие кварцевой синевой глаза на мгновение скользнули по лицу девушки.

— Вадим, ты же человек! Ты… ты предатель паршивый! — Анна почувствовала, что подходящие слова комом теснятся в горле, а с губ слетают какие-то не те, неправильные. — Ты с ума сошел?

— Нет, я не сошел с ума. Я и не сомневался, что ты не поймешь. Люди не любят, когда кто-то выбирает иной путь…

Анна ошеломленно уставилась на черно-белую игру теней и бликов. Поймала взгляд Вадима, изумившись тому, как мало там осталось близкого и человеческого. Потом представила саму себя со стороны — кожа светится, глаза вытаращены, волосы растрепаны. Натуральная ведьма, и тоже не слишком-то много человеческого. Пора было прекращать глупый пафосный спектакль по чужому сценарию.

— Вадим, солнышко, — она положила ему руки на плечи. — Очнись, пожалуйста. Очень тебя прошу! Какой иной путь, о боже мой, ну что за бред, а? Это же натуральный гадючник бесформенный…

Полуночники, замерев, стояли рядом с ними бдительной стражей, не позволяя ничему помешать разговору.

Лед в глазах человека постепенно оттаивал, уступая место боли и недоумению. Анна мгновенно уловила самое начало этой перемены, прижалась к Вадиму всем телом, обняла его за шею.

— Извини меня, милый, я испугалась, но ты же понимаешь, только не туда, я тебя прошу… — слова сейчас были не важны, только звук голоса, тон просьбы, прикосновения.

— Хорошо, — ответил через пару минут бессвязных уговоров Вадим. — Вы правы… скорее всего, правы.

В голосе его Анна услышала и отголосок сожаления, и тоску по чему-то непонятному ей, чужому и неизвестному. Горечь раскаяния, едкая соль понимания того, что сделанное было ошибкой. И — вопреки этому всему — острое сожаление, печаль о чем-то, что могло бы случиться, но уже не случится никогда, никогда…

Все дальнейшее завертелось пестрой яркой ярмарочной каруселью.

Серебряный отодвинул Анну от Вадима — не слишком грубо, за плечи, но резко и неожиданно, на середине слова и прикосновения. На ее место шагнул Флейтист, Анна не видела, что именно происходит между двумя музыкантами, но слышала непонятные слова Флейтиста:

— Отдай мне эту боль…

И ответ Вадима:

— Я встану рядом с тобой.

Потом, взяв в охапку, Серебряный уволок Анну еще на пару шагов от них, отпустил, в руках его откуда-то возник здоровенный факел, пылавший алым пламенем.

— Что ж, коли так, то мы с тобою, госпожа моя, будем стоять на страже, — пиратская ухмылка до ушей, веселым кошачьим азартом горящие глаза.

Факел он сунул Анне в руки, сказав нечто вроде «прикрывай мне спину», и развернулся к границе света и тьмы. Девушка хотела спросить, от кого прикрывать, но моментально разобралась сама — точнее, разобралась свора Безвременья. Все уцелевшие твари и невесть откуда взявшиеся новые с воем и ревом ломанулись во вторую атаку.

С задорным звонким шипением Гьял-лиэ очертил на земле круг, мгновенно вспыхнувший серебристым светом. Втолкнул в него Анну, вошел сам. Точка была выбрана вполне удачно: отсюда полуночник мог видеть почти всю площадку. Лишь небольшой участок за спинами Вадима и Флейтиста был недосягаем, но туда Серебряный переместил клубок-осветитель, и сделал с ним что-то еще, после чего тот налился нестерпимой яркостью софита.

Анна встала поудобнее, огляделась. Настроение вдруг скакнуло в запредельный позитив. Рука об руку со страхом шел азарт, и эта гремучая смесь действовала лучше наркотика. Все происходящее возбуждало. Сумятица странных запахов, необычные звуки, вспышки света… казалось, есть два выхода: либо сойти с ума, либо встроиться в происходящее, стать его частью.

Спина к спине в самом настоящем побоище — может быть, не то, о чем Анна мечтала, не то, что видела во сне, но все же лучше, чем уныние бездействия и беспомощности. Первой настырной твари, которая попыталась подобраться поближе, девушка сунула в морду факел, и та отпрыгнула. Вторая и третья решили действовать хитрее и попытались прыгнуть одновременно с разных сторон. Анна извернулась, взмахнув факелом в воздухе так, что клочья белого пламени полетели во все стороны. Помесь кошки с крокодилом и нечто вроде лохматого таракана-переростка попятились, уворачиваясь от огня.

Таракану не повезло — пламя попало ему на спину, и он с мышиным писком бросился в темноту, сбивая с ног сородичей. От него шарахались, вскоре в стае образовалась куча-мала, еще на каком-то чудище загорелась шерсть. Эффект Анне понравился, и она решила и впредь пользоваться факелом именно так. Думать, как пламя ухитряется вести себя подобным образом, было некогда.

Паузу она использовала с толком — повернулась направо, туда, где Вадим и Флейтист вытворяли нечто непонятное. Двое стояли в метре друг от друга, и воздух между ними вибрировал, искрился и мерцал. Одного взгляда на взвесь искр было достаточно, чтобы почувствовать слабость и тошноту, потерять равновесие. Радужная завеса в воздухе казалась чем-то противоестественным и опасным. А двое сумасшедших ковырялись с ней, словно пытались вылепить что-то оформленное из беспорядочного искрящегося хаоса. Девушку начало мутить, и она отвернулась. Подобные испытания ее не прельщали. Лучше уж было разогнать пару сотен монстров, напиравших на нее с Серебряным.

Владетель старался, как мог. Если очередная тварь подбиралась слишком близко к колдовавшей вовсю парочке, ее тут же отшвыривало, словно невидимая рука отвешивала увесистый подзатыльник или брала за шкирку. Другим доставались ожоги от ярких лучей света, бивших из ладоней Серебряного. Минут через пять господа Безвременья осознали всю тщетность подобных попыток и вторая волна атаки откатилась, причинив вреда еще меньше первой.

Мелкая и средняя пакость убралась в темноту, зализывать раны и подсчитывать потери. Теперь наступила очередь больших боссов. Анна откуда-то знала это, хотя и не видела теперь ничего за пределами освещенного участка, уж больно ярко светил волшебный фонарь. Логика подсказывала, что если мелочь не справилась, то за дело возьмутся ее хозяева. Этой атаки Анна боялась куда сильнее, чем нападения кусачей и царапучей мелочи: было заранее ясно, что трехметровый скелет или проволочная пантера факела не испугаются. Да и в запасе у них, наверное, были не только клыки и когти. Кстати о когтях… девушка посмотрела на свои штаны и сердито махнула факелом в темноту. Пара удачливых зверушек все же ухитрилась располосовать штанины джинсов от колена до самого конца. Некогда крепкие и прилично выглядевшие джинсы, пережившие все приключения, превратились в лохмотья. Над щиколоткой когти зацепили и кожу, но не слишком сильно, глубоких ссадин не было.

— Сволочи, — мрачно сказала Анна. — Крокодилы и паразиты…

Штаны вдруг стало неожиданно сильно жалко. Рюкзак она где-то потеряла, куртку можно было смело выбрасывать, любимые ботинки тоже не выдержали испытаний экстремальным туризмом. Путешествие по Безвременью ничего ей не дало, только ограбило, пусть и по мелочи — не такая уж ценность шмотки, — но тем не менее хотелось выставить местным господам счет за все потерянное и испорченное. И второй — за потерянное время и моральный ущерб. Впрочем, Анна подозревала, что подобной контрибуции от Безвременья не дождешься. Унести бы ноги, не поломав — вот самая лучшая награда героям.

Вадим и Флейтист продолжали свое невозможное строительство. Теперь между ними возникла призрачная арка, сотканная из ветра и тумана, зыбкая и полупрозрачная. Смотреть на нее было по-прежнему невозможно, и Анна повернулась к Серебряному, который вдруг начал казаться островком реальности в спятившем мире.

— Лихо мы их, а? — подмигнула она недобро улыбающемуся полуночнику. — Погань мелкая…

Гьял-лиэ ответил ей шальными ртутными бликами, прыгавшими по радужке, взлохматил челку. Оскалил мелкие острые зубы в ухмылке, молча кивнул.

Каждый жест отдавался в сердце Анны легким хрустальным звоном, словно владетель прикасался к невидимым и ей самой неведомым струнам. Это была не любовь и даже не обычная приязнь, а совсем иное чувство — тот резонанс общности, что иногда возникает между двумя, делающими общее дело.

Забылись прежние распри и неприязнь, сейчас они были — напарники, двое, но почти одно целое, доверяющие друг другу спины.

— Приготовься, — почти беззвучно сказал Серебряный. — Сейчас начнется.

Началось же на мгновение позже, спустя тот длинный и безумный миг, в который мир застыл, боясь сдвинуться с места. Они стояли рядом, глядели друг другу в глаза и понимали, оба понимали, что этот момент никогда не повторится, он случился один раз, вопреки всем законам мироздания. Полдень и Полночь сошлись лицом к лицу, рука к руке и были совершенно прозрачны и доступны друг для друга.

Анна видела его насквозь — страх и силу, древнюю замшелую тоску по теплу и кровавый азарт танца на краю пропасти. Острые грани серого камня и колючий блеск серебряных лезвий, а между ними — солнечную рябь бликов на поверхности ручья. Видела источники его силы и почти смогла назвать истинное имя, но не решилась заглядывать так глубоко. Она знала, что сама открыта так же — настежь, без барьеров, со всеми своими тайнами и секретами, желаниями и мечтами…

Показалось — раскололись ночные небеса, и на мгновение воссияло солнце, освещая двоих, застывших у Двери Полуночи. Безжалостные слепящие лучи, обжигающие и сплавляющие два тела, две чуждые друг другу судьбы воедино. Было больно и радостно, словно Анна рождалась вновь — второй раз и впервые, оставив четверть века за плечами, отряхнув прах с ладоней.

«Так, как мы стояли — никто еще и никогда…» — метнулась сумбурная мысль, а потом стало не до того. Она лишь много позже узнала, что случилось, почему они с Серебряным оказались открыты друг для друга, и почему шальная сила, покорная ее воле, вдруг захлестнула ее, словно океанский прилив.

Пришла вторая волна, не имеющая ничего общего с прозрачной и чистой силой океана. Темная, удушливая, воняющая гниением и разлагающейся плотью. Анна знала, кто выступил против них — тот самый скелет в лохмотьях ало-золотых одежд. Сейчас он уже не прощупывал незнакомых странных соперников, а бил в полную силу.

Падая на колени, она понимала, что захлебывается слюной, что желудок отказывается слушаться и грозит вывернуться наизнанку. Следом за вонью пришел страх. Должно быть, скелет состоял из концентрированных детских кошмаров. Боязнь темноты и «того-что-стучит-за-окном», ледяная паника перед тенью от рубашки на стуле, вязкая липкая дрожь рассказов о «черной-черной руке».

Нужно было подняться, не позволить запугать себя, взглянуть в пустые глазницы гигантского черепа. Сделать все, что угодно — рассмеяться или плюнуть врагу под ноги, только не сдаться, не уступить ему дорогу. Анна раскинула руки крестом, напряженные руки опирались на воздух, на полное ничто, на голое упрямство, но его сейчас было достаточно.

Упрямство обретало силу заклятья.

Гордость преодоления самых заветных страхов становилась магией.

Презрение к собственной слабости превращалось в источник могущества.

Анна встала в полный рост и сделала шаг вперед, по-прежнему крестообразно держа руки, но медленно выворачивая ладони к скелету. Между пальцами собиралось жгучее злое тепло. Она была готова не только защищать, но и бить в ответ.

Право мести — за Софью и боль в глазах Флейтиста, за собственный страх и бессилие, за дни ужаса и беспомощности.

Фоном мелькнуло удивление, страх перед собой. «Откуда у меня столько силы? Не делаю ли я ту же ошибку, что и Вадим?».

Теплым ветром, скользнувшим по щеке, пришел беззвучный ответ Флейтиста: «Нет, девочка, ты молодец…».

Безвременье дрогнуло, удивившись ее дерзости — Анна ощутила это сиюминутное колебание, как толчок при землетрясении.

Противник сомневался, но долго это продлиться не могло. Девушка застыла натянутой струной, надеясь на одно: спутникам хватит этих секунд на то, чтобы завершить свое действие.

Серебряный стоял за ней, в полушаге, так, что Анна знала, что он в любой момент успеет ее прикрыть. Невидимую стену между скелетом и колдовавшей парочкой они держали вместе. Каждый по-своему, каждый — пользуясь своей, особенной силой. Но — вместе рядом.

— Вместе рядом! — повторила Анна вслух, как боевой клич.

Онемевшие губы плохо слушались, но в двух словах было столько упрямства, бесшабашной наглости и уверенности в собственном всемогуществе, что Безвременье дрогнуло еще раз. Она сама знала, что долго это не продлится, но, выжимая из себя самые последние запасы сил, обеспечивала друзьям возможность открыть путь к спасению.

Стоять живым щитом было тяжело, почти нестерпимо трудно, но — восхитительно прекрасно. Анна готова была умереть прямо сейчас, на пике сил и возможностей, в точке фокуса собственной нужности. Фаустовское «прекрасное мгновенье» не значило ничего; до этой минуты не существовало на свете ничего, ради чего стоило бы останавливать время.

Сейчас не стоило тоже, хоть и хотелось. Дверь еще не была открыта. В полубреду противостояния, в рвущем разум на клочья азарте собственного всемогущества Анна все же помнила о том, зачем превратилась в щит, кого и для чего охраняет от всего, что может случиться…

Она знала, по какой цене будет платить за это всемогущество потом, когда все кончится. Может быть, даже жизнью: напротив стояли уже трое, и каждый пытался проломить стену, а Анна давно тратила те запасы сил, что можно расходовать лишь однажды.

Потом она будет обычной московской девчонкой, боящейся темноты и хулиганов, не способной отвесить даже зарвавшемуся наглецу пощечину и лишний раз поспорить с шефом. Если выживет, если они вырвутся, все четверо — так все и будет. Пятьдесят лет тихой, скромной, обычной жизни. Никаких чудес. Никаких разговоров с деревьями и лифтами — все, что составляло ее силу, тратилось сейчас на сопротивление, на оплату прихоти «стать щитом» для тех, кого она любила и уважала, кому была благодарна.

Удушливый запах кладбищенской земли — скелет.

Истошный визг лезвия пилы, напоровшейся на гвоздь — проволочная пантера.

Темное, тупо и мощно давящее на плечи облако пыли — еще один гость программы, которого Анна обозвала «мантикоброй»: пурпурно-красное крылатое львиное тело, из гривы которого торчала неожиданно тонкая змеиная голова, раздувавшая черный чешуйчатый клобук.

Девушка их всех не особенно интересовала, впрочем, как и Серебряный. Веселая тройка пыталась прорваться не к ним, а Флейтисту и Вадиму. Анна усмехнулась — ей плевать было на то, что там желают аватары Безвременья, плевать с самой высокой здешней многоэтажки. Они с полуночником не собирались никого пропускать, и баста.

Четвертая фигура, шагнувшая навстречу из теней, радикально отличалась от всех предыдущих, и поначалу Анна подумала, что Безвременье решило от тупой силовой атаки перейти к дипломатическим средствам. Высокий стройный мужчина, темно-рыжие волосы падают на плечи, закрывают лицо. Голова чуть наклонена вперед, так что черт не разобрать.

Тонкие руки пианиста или художника скрещены на груди. Спокойная, уверенная улыбка. Он молчал, просто глядя на парочку, стоявшую рядом друг с другом. Анна вдруг ощутила, что Серебряного рядом — нет. Он оставался за спиной, так близко, что можно было протянуть, не глядя, руку и нащупать его предплечье. Но отныне щит девушка держала в одиночку. В спину ей били волны ледяного страха.

Холод — казалось, что воздух звенит и колючими кристаллами снега выпадает на землю.

Бессилие — не было больше единства, оно было смято и отброшено, словно лист бумаги.

— Кто это? — не оборачиваясь, спросила Анна. — В чем дело? Гьял-лиэ?

Голос прозвучал слишком громко, хоть девушка едва-едва двигала губами, и только так она поняла, что уже несколько минут над площадкой висела мертвая тишина.

Напарник молчал, как и нежданный гость. Стоять против него в одиночку оказалось занятием не для слабонервных. Чуть позже Анна поняла, что рыжеволосый не атаковал, не делал совершенно ничего — замер неподвижно, внимательно разглядывая ее. Просто Серебряный устранился, и теперь вся ярость тройки прежних противников была направлена на девушку.

— Кто ты? — крикнула она, пытаясь понять, что происходит, почему она брошена и предана, и вынуждена стоять в одиночку против всего Безвременья.

Рыжий усмехнулся, вскинул голову. Узкое породистое лицо, привлекательное — только что-то недоброе и подловатое во взгляде. «Глаза подлизывающегося хорька…» — подумала Анна. Потом одернула себя. Ничего дурного ей незнакомец еще не сделал.

Та же бездна в глазах, что у Флейтиста и Серебряного. Тот же ореол воплощенного чуда, что и у обоих полуночников. До Анны вдруг дошло, что ни у кого из созданий Безвременья не было этой едва уловимой ауры. Стоявший перед ней был подданным Полуночи. Предатель? Иллюзия?

И почему вдруг потянуло со спины холодом?

— Я пришел не за тобой, девушка. — Голос звучный, мелодичный — льется, как колокольный перезвон поутру. — Он же ответит за себя, если решится.

— Пошел ты на…! — забыв о всякой куртуазности манер, ответствовал Серебряный, и Анна мысленно присоединилась к нему.

Что бы ни натворил владетель, он был свой, и на все рыжие укоры совести Анна хотела плевать точно так же и с той же высоты, что и на желания аватар Безвременья. Своих сдавать нельзя, это она знала точно, с самого детства.

Земля под ногами дрогнула. Уже почти привычно, и Анна не слишком удивилась, почувствовав очередной толчок, очередное колебание почвы под ногами — словно та становилась на миг болотисто-зыбкой, грозилась засосать в себя, удушить, но чуть позже уступала чужой воле и обретала своеобычную плотность. Однако на сей раз все развивалось иначе. Девушка и пискнуть не успела, а уже летела комком удивленной беспомощной плоти, едва понимая, что происходит.

Серебряный, поняла она, оказываясь в шаге за Флейтистом, пытаясь дотянуться, схватить его за куртку, но не успевая…

…полуночник отшвырнул ее себе за спину, к колдовавшей парочке. Сам же остался прикрывать спину. Впереди Анна увидела провал, из которого били цветные — радужные — лучи света.

Черный силуэт входившего первым в Дверь Флейтиста…

Радужная подсветка — ошибка, опасность…

Мгновение паники: опасность была с обоих сторон, и едва ли не опаснее был открывшийся проем Двери, из которого били радужные молнии.

Приземляясь на бетон, Анна поняла, что не успевает. Площадка под ее ногами ходила ходуном, вздыбилась рытвинами, и едва успев встать на ноги, Анна упала на колени. Некого было звать на помощь — Флейтист, вскинув руки, отражал очередной залп молний, Вадим держался у него за плечом, Серебряного Анна не видела: глаз на затылке в конструкцию тела, увы, не входил.

Плотный красный луч хлестнул по щеке. Анна успела зажмуриться, и в глаз луч не попал, но больно ожег кожу от лба до подбородка. Девушка прижала руку к лицу и изумилась выносливости Флейтиста, по которому такие лучи лупили десятками, если не сотнями. Он шел — медленно, с трудом делая шаг за шагом, что-то крича на неизвестном Анне наречии Полуночи, но — шел.

Дверь — арка, сотканная из кровавого дыма — была совсем близко, и все же казалась недостижимой. Анна все никак не могла подняться на ноги, бетон под ногами бился в неистовой судороге, не позволяя удержать равновесие. Девушка пыталась подняться, но дважды падала на четвереньки. Должно быть, она что-то кричала — в горле трепетал комок ужаса и боли, но двое открывших Дверь не слышали…

…а может быть, слышали, но плевать хотели на ее перепуганный вопль или вой.

Может быть, в эту Дверь каждый должен был войти сам.

Идти не получалось, значит, нужно было ползти — на четвереньках, царапая ногтями бетон и срывая ногти в мясо. Преодолеть злосчастную пару метров, не позволить площадке оттолкнуть себя вниз. Анна ползла, и ей казалось, что она держится за бетон не только ногтями, но и зубами. На них скрипела крошка, которую девушка считала бетонным крошевом, не зная еще, что это — ее собственные зубы.

По десятку сантиметров — вперед, наплевав на безжалостные лучи, на боль в пальцах, на обожженное лицо. Там была Дверь, выход наружу, спасение.

Флейтист был уже внутри, Анна слышала его голос, хоть и не понимала слов. Бомбардировка разноцветными лучами прекратилась, и девушка рванулась вперед, осмелилась подняться с колен. Бетон вспучился под ногами, превратился в вязкий и липкий зыбучий песок. Дна у него не было, и Анна почти тонула, лишь руками цепляясь за что-то твердое. Невесть откуда нашлись силы, она подтянулась, перебрасывая тело через край пропасти. Дверь от площадки отделял высокий порог, Анна поняла, что придется подняться в полный рост, чтобы его преодолеть.

Она оказалась неожиданно узкой, эта клятая Дверь, ровно такой, чтобы войти, развернувшись боком, и Анна уже занесла ногу над порогом, когда ее вдруг грубо толкнули в плечо, со стороны Двери. Она изумленно вскинула глаза, и опешила, уже падая назад, на площадку…

…скользя на спине в бездну…

…осознавая, что теперь точно не успеет.

Дверь уже закрывалась — таяла в воздухе, пульсируя серым и синим, словно по красным силуэтам бежала живая кровь, и сердце, которое толкало ее, не справлялось с нагрузкой.

Анна проводила взглядом дорогого и любимого, пытаясь понять одно — ради чего у нее отобрали последний шанс вернуться, отшвырнули, как кутенка. Что могло заставить Вадима сделать это?

Ответ на вопрос — все, на что она могла надеяться за мгновение до падения в пропасть, к когтям и клыкам тварей Безвременья, и ответ был ей дан.

Вадим вернулся за гитарой.

Именно за ней он тянулся, ухватившись за выступ бетона, а проклятый инструмент послушно скользил ему навстречу, протягивая гриф, как утопающий — руку, и две эти руки встретились.

Места Анне — третьей и лишней — не нашлось.

Подхватил ее, рывком поднимая с земли, Серебряный, он же толкнул вперед, к проему Двери, Вадима, ударил девушку в спину так, что она закашлялась, и, сгибаясь пополам и давясь воздухом, она влетела в Полночь. Вадим, сжимая в объятьях гитару, следом. Оба упали, распластываясь по полу, ощущая под руками холод и неподвижность камня, чувствуя, что в безопасности.

Избитое тело, наверное, лишилось последних сил, но Анна все же сумела развернуться. Ей нужно было знать, что с Серебряным, успел ли он прорваться. Полуночник стоял на пороге в ослепительном ореоле белого света, и девушка протянула к нему руку, вкладывая в последний порыв всю себя.

Серебряный сделал шаг вперед.

Анна закричала: он стоял лицом к Безвременью.

Вспышка кроваво-красного цвета. Дверь закрылась, растаяв в воздухе — осталась лишь стена из серого бетона, покрытая пятнами плесени.

Тьма обморока пришла, как наркоз, избавляя от нестерпимой душевной боли.

ГЛАВА 5. ВИТАЛЬНЫЙ ИСХОД

Тело хрупкой девушки в грязной и рваной одежде лежит на полу; кажется, что в нем вовсе нет жизни. Минуту спустя становится ясно: она жива. Едва заметно движется у губ прядь светло-золотых волос, сейчас потемневших от влаги и пыли. Длинные тонкие пальцы кажутся выточенными из мрамора, и даже темно-алая кровь под ногтями не придает этим рукам жизни.

Мгновение за мгновением проходит в полной тишине. Почти десяток разнообразных существ, подданных Полуночи — но никто не решается прикоснуться к лежащей. В первую очередь — те двое, что вышли из Двери вместе с ней. Первый высок и широкоплеч, темно-каштановые, почти черные волосы очерчивают тяжеловатое лицо; глаза темны. Второй почти на голову ниже, легкий и стройный, даже сейчас, после всех испытаний, держится прямо. Он стоит, опираясь на гриф черной гитары.

Вокруг двух мужчин — целая толпа, но никто не говорит ни слова, не двигается с места.

Медленно, очень медленно девушка собирает пальцы в кулак, приоткрывает бледные искусанные в кровь губы, потом прижимает ладони к полу, осторожным болезненным движением садится. Огромные — в половину чумазого лица — светлые глаза медленно обводят толпу, ищут, ищут…

…и не находят.

* * *

Девушке помогли подняться. Она не смотрела, кто это был, равнодушно опираясь на чужие руки. Невесть откуда взялся высокий бокал мутного старого хрусталя, до середины наполненный темным вином. С пугающей покорностью золотоволосая приняла его, опорожнила в два долгих глотка, протянула, не глядя, обратно. Краска вернулась на щеки, но не прибавила жизни девушке. Казалось, она нарисована белым мелом на мокром асфальте — настолько прозрачным и пустым выглядело лицо.

Из толпы подданных Полуночи выступили двое, мужчина и женщина. Оба высокие, черноволосые, они смотрелись похожими, словно брат и сестра. Может быть, так и было. Никто не спрашивал, некому было отвечать.

Девушка подняла на них бесстрастные глаза, непрозрачные и холодные, словно лед на реке.

Полуночники заговорили — все разом. Человек с гитарой вздрогнул и попятился под натиском голосов, попытался сделать шаг назад, но оказалось — там стена, и некуда отступать, можно лишь вжиматься лопатками в шершавый бетон. Темноволосый наклонил голову, словно пытаясь боднуть толпу, выслушал лишь несколько реплик и повелительно взмахнул рукой, заставляя всех замолчать.

Той, что звали Анна, вся эта суета и шум не касались — она замерла там, где поднялась, и никто не решался ни заговорить с ней, ни подойти вплотную. Она, должно быть, ничего не слышала и не слишком ориентировалась в происходящем. И все же — ее опасались, пытались держаться поодаль.

В ледяных глазах, казавшихся то серыми, то зелеными, постепенно вызревал вопрос, заставляя кончики длинных темно-золотых ресниц, особенно ярких на бледном до синевы лице, удивленно вздрагивать. Вся она была — золото и лед, серебро и темная талая вода. Ювелирная поделка, безделушка с острой потайной булавкой. Созвучия слов, смыслы вопросов соскальзывали с нее, словно капли дождя, не оставляя ни следа на лице или в глазах. И не было в ней жизни, только стылая пустота; перед пустотой и робели все подданные Полуночи.

Оттого с большей яростью они набросились на человека с гитарой. Резкие слова, гневные жесты. Темноволосый сделал шаг вперед и вправо, прикрывая собой спутника, ограждая его от злобы сородичей. Опущенная голова, чуть склоненные вперед плечи — поза, исполненная чуткого презрения, готовности защитить, густо замешанной на высокомерии и пренебрежении обвинениями.

Девушка по имени Анна медленно повернула голову, глядя на то, что происходит рядом с ней. Лед в глазах не таял. Небрежное прикосновение тыльной стороны кисти к подбородку — Анна отряхнула налипший песок, потом с удивлением взглянула на кровоточащие кончики пальцев. Облизнула указательный палец, улыбнулась кончиками губ. Внимательно наблюдавшие за ней мужчина и женщина шарахнулись от этой улыбки, изменились в лице.

Флейтист вскинул голову, проследил направление их изумленных взглядов. Презрительная усмешка. Тяжелый давящий взгляд, без слов приказывающий оставить девушку в покое. Его требованию подчинились. Анна так и не увидела этой пантомимы, слизывая с пальцев кровь. Солоноватый вкус медленно возвращал ее в реальность. Спустя несколько минут и три облизанных пальца она начала различать звуки и цвета.

Взгляд скользнул по помещению.

Полутемный зал, потолок которого терялся в тенях. Каменный пол и бетонные стены — причудливое сочетание. Было ясно, что они находятся ниже уровня земли. Очередной подвал, которые так любили полуночники. Стены регулярно вздрагивали, должно быть, поблизости проходил туннель метрополитена. Запах плесени, сырости, воды, просачивающейся через шпатлевку и побелку, крысиного дерьма, мышиных гнезд. Ароматы пряностей и благовоний от одежд подданных Полуночи. Тихий шорох этих самых одежд.

Впрочем, все это Анну почти не волновало и казалось скорее досадной помехой. Она неторопливо сводила брови в единую прямую черту, пытаясь что-то вспомнить или сказать, но все никак не могла решиться, что же хочет сделать.

— Мы не можем позволить войти в мир порождению Безвременья!

Вадим стиснул гриф так, что струны больно врезались в пальцы. Он не собирался расставаться с гитарой. Любой ценой. За Предсказанную уже было заплачено слишком дорого. За свою судьбу — черную гитару со струнами из неведомого материала — Вадим заплатил всем, что у него было. И не только он. Инструмент был не только его трофеем, но и единственной памятью о черноволосой черноглазой женщине, которую забрал лабиринт.

И еще — он прекрасно помнил, что, балансируя на грани между Полуночью и Безвременьем, стоя на пороге и имея возможность протянуть руку либо к гитаре, либо к Анне, он выбрал — гитару. Предсказанную. Ибо от судьбы нельзя отказаться, и будь ты хоть трижды предателем, не сможешь предать собственную судьбу. Она всегда рядом, всегда идет за левым плечом. Иногда ее называют проклятьем, но она все равно остается спутницей, от которой избавиться невозможно.

Вадим поступил так, как велела ему судьба, но знал — никому не сможет объяснить этого, и девушка-отражение, девушка-двойник, ледяной скульптурой застывшая в трех шагах от него, никогда не поймет и не простит, что он выбрал гитару, а не женщину. Ей не понять, что значит быть с детства обреченным, приговоренным к единственно возможной, предсказанной судьбе.

Судьба эта была жестока — она требовала сражаться за нее раз за разом, приносить жертвы, терять самое дорогое, и не обещала ничего, кроме себя самой, кроме тесных оков на руках, удавки на горле. Тем не менее, спорить с ней Вадим не решился.

— Гитара эта совершенно безвредна и лишится силы с первыми лучами рассвета, — тяжело сказал Флейтист. — Кто из вас настолько ослаб и одрях, что не видит очевидного?

— Почему мы должны верить тебе?

— Ты сам пришел оттуда, откуда нам знать, правдивы ли твои слова?

— Слишком дерзок он стал, этот чужак…

Голоса, голоса, шипящие, злые, как целое кубло голодных гадюк по весне. Флейтист терпеливо слушал, глядя перед собой, спокойно скрестив руки на груди. Потом он поднял голову, и подданные Полуночи отступили назад, освобождая дорогу музыканту, похожему в своем упрямом пренебрежении на матерого кабана. Но не дорога была нужна ему.

— Кто посмеет обвинить меня во лжи или предательстве? — обводя толпу взглядом, негромко поинтересовался он. — Кто этот смельчак? Пусть встанет напротив меня и повторит свои слова.

Секунду назад толпа шумела, наперебой бросаясь обвинениями, а теперь вдруг затихла. Флейтиста в Полуночи уважали. Флейтиста, вернувшегося из Безвременья, боялись настолько, что никто не решался бросить ему вызов. Тем не менее, никто не расступался; казалось, их не выпустят. Упрямое молчаливое противостояние, где каждая сторона считала себя правой и не собиралась уступать.

Анна медленно поворачивалась к бывшему предводителю отряда. В глазах темными пятнами проталин возникал вопрос. Когда он оформился в слова, девушка заговорила.

— Лишь болтовня, ничего кроме болтовни? Все, на что они способны?

— Нет, не только, — ответил Флейтист. — К сожалению.

— Как ты смеешь оскорблять нас?! — вывернулся вперед какой-то юнец в темных очках и гарнитурой мобильного телефона за ухом.

— Заткнись, божество сотовой связи, — посоветовала Анна, потом коротко засмеялась — сухие резкие звуки, словно упали на игральный стол костяные кубики. — Вы же просто колода карт, поганая колода карт…

— Анна… — пытаясь предупредить ее о чем-то важном, начал Флейтист, но девушка не слушала.

Повелительным жестом она протянула руку к гитаре. Взгляды скрестились, словно два клинка, с пронзительным звоном. Анна не сказала ни слова, Вадим ни слова не ответил ей, лишь попытался отступить, но было некуда, и он еще раз попытался вжаться в стену, но это было бесполезно. Тогда он протянул руку, отдавая ей гитару.

Девушка развернулась, держа гитару на вытянутой руке, обхватив гриф под самой головкой большим и указательным пальцем — брезгливо, словно несла дохлую змею. Толпа шарахнулась от нее, освобождая дорогу, и Анна пошла вперед, к двери. Та отворилась сама собой — последнее чудо этой бесконечной ночи.

Лестница — скользкие от влаги щербатые ступени, гнутые перила, выкрашенные в болотную зелень. Несколько десятков шагов вверх. Толпа подданных Полуночи с опаской двигалась следом — шагах в пяти, не осмелившись приблизиться. Площадка. Еще четыре ступеньки вверх, на крыльцо. Четыре шага вверх.

Анна упала на колени, подставляя лицо рассветному солнцу. Алые, розовые, золотые лучи солнца заиграли бликами на бледной коже девушки. Гитара лежала рядом — сиреневые, лиловые, пурпурные отблески плясали на черном перламутре.

Долго, бесконечно долго никто не смел потревожить ее. Никто не видел, как лед в глазах таял, стекая по щекам крупными тяжелыми слезами. Секунды или часы летели над городом, никто сказать не мог. Вадиму казалось — прошла вечность, но рассветное солнце не сдвинулось с места. И все же настал момент, когда иссякли слезы. Птичья трель вспорола тишину. Флейтист шагнул к девушке и осторожно коснулся ее плеча.

Анна молча кивнула, поднялась, потом наклонилась за гитарой. Скользнула взглядом по инструменту, улыбнулась чему-то, протянула ее Вадиму — все так же небрежно и брезгливо, едва касаясь грифа. Тот принял гитару чуть неловкими от волнения руками.

Только тогда из толпы полуночников выступил один, до того почти все время молчавший.

— Дочь пророчества, предсказанная леди двух миров, — торжественно начал он. — Сбылось…

Девушка вздрогнула, повернула к нему лицо.

— Предсказанная… Анна… Я, — перекатывая на языке, пробуя на вкус слова, медленно проговорила она. — Я — Анна. А все пророчества и предсказания можете засунуть себе…

Не договорив, она замолчала, бессильно махнула рукой. Не было ни малейшего смысла в препирательствах, и в ругани его тоже не было. Слова и титулы полуночников тоже не значили ничего. Только Вадим, словно громом пораженный, смотрел на девушку. Губы беспомощно двигались, он пытался что-то сказать.

— Пойдем. Пора возвращаться домой, — взял Анну за руку Флейтист.

Двое выживших уходили в рассвет, третий оставался, так и не решив, ошибся ли, угадал ли.

А Флейтист и Анна шли вниз с холма, к пробуждающемуся под лучами утреннего солнца городу, и никто не смел встать у них на пути.

* * *

Мне хотелось бы поставить на этом точку — раз и навсегда, жирную чернильно-черную точку, похожую на кляксу. Но жизнь редко считается с нашими желаниями.

Она приходит ко мне каждое полнолуние, проскальзывает по полуночным теням, легкая, как кошка. Садится на подоконник и смотрит за окно, дышит на стекло и вычерчивает узоры кончиками пальцев. Молчит час, другой. Узкие плечи вздрагивают под тонкой блузкой или майкой, когда из щелей рамы выбираются струйки сквозняка.

Потом она разворачивается ко мне лицом и задает всегда один и тот же вопрос: «Почему?». Мы говорим до самого рассвета, всегда об одном и том же. Анна задает одинаковые вопросы, я привычно отвечаю ей. Ближе к утру она почти всегда начинает плакать, я согреваю в ладонях тонкие пальцы, способные озябнуть даже в разгар летней жары, наливаю ей вина — немного, на треть бокала.

Я говорю одно и то же, раз за разом, месяц за месяцем. Полная луна смотрит в окно и улыбается, подмигивает мне желтым глазом. Я стараюсь не смотреть на нее, ведь ее усмешка так смущает…

Я лгу — устало, привычно, раз за разом, месяц за месяцем сплетая паутину лжи. Мне хотелось бы однажды рассказать ей всю правду, но мне кажется, что она убьет ее. Девочка слишком дорога мне — и она, и ее будущий сын. К тому же, в этой истории хватит и двух погибших. Три — священное число, но иногда стоит пренебречь обычаями ради здравого смысла.

Лжец или убийца — таков выбор, и каждый раз я выбираю «лжец», ибо это меньшее из зол. В конце концов мне приходится лгать лишь одну ночь в лунный месяц, всего тринадцать ночей в год. Это не слишком большая плата за ее жизнь, за существование и трезвый рассудок хрупкой узкоплечей девочки, которая так доверчиво прячет руки в моих ладонях, позволяет мне стирать слезы с ее щек, улыбается мне на прощание, уходя через рассветные тени к себе домой.

Моя невестка и приемная дочь, бывшая спутница, Анна.

Невинная невольная убийца.

Слишком много вещей, которые не стоит ей знать. Слишком много того, во что она просто не сможет поверить. Я всегда молчу, не позволяю себе ни намека. Даже в те моменты, когда мне хочется молча свернуть ей шею. Обычно такое случается, когда Анна вспоминает мою погибшую жену.

Я привык держать себя в руках, привык сдерживаться и удерживать на лице маску. Нельзя казнить настоящее в память о прошлом. Живое должно жить — для этого я и существую.

Об этом напоминает моя музыка, стекающая с пальцев в подземных переходах и на вокзалах огромного города. Для этого и существуют придверные Полуночи. Не за те монеты, что кидают мне прохожие в подставленную бейсболку, не за изредка вспыхивающие аплодисменты, и даже не за горящие глаза подростков и одиноких девушек, гуляющих за полночь по Москве я играю. За жизнь, которая должна продолжаться во что бы то ни стало. За жизнь, которая должна длиться вопреки смерти. За жизнь — ибо превыше ее нет ничего.

Но порой мне хочется рассказать хоть кому-нибудь историю своих странствий по Безвременью. Кому? Мой сын, взявший Анну в жены — им хватило одной встречи, чтобы понять, что созданы друг для друга — плохой наперсник для этой тайны. Вадим, участник событий, годится еще хуже. Больше же — некому. Нас было пятеро, нас осталось трое.

И я поднимаюсь на крышу высокой новостройки в Тушино, подношу к губам флейту и рассказываю обо всем ветру, туману и звездам, единственным собеседникам, которые выслушают и не выдадут — никогда, ни под пыткой, ни ради золота…

С самого начала я совершил одну ошибку, которая повлекла за собой целую цепочку просчетов, случайностей и трагических совпадений. Я позволил себя обмануть, поверив в то, что Безвременье по собственной воле приняло такие — вполне удобные и понятные для нас, — очертания. Мне не раз доводилось стоять на страже у Дверей Полуночи, и я прекрасно знал, что то, что скрывается за Дверями, то, что неистово рвется в наши миры — бесформенно. Не имеет ни облика, который мы можем воспринять, ни чувств и желаний, сравнимых с нашими.

Может быть, Безвременье никогда не было нашим врагом. Может быть, каждая попытка вырваться за Дверь была лишь попыткой наладить отношения между двумя иномировыми цивилизациями; мы никогда не могли понять друг друга, сесть за стол переговоров, ибо были слишком разными. Там, где плоти нашего мира касалось Безвременье, возникали чудовищные ожоги и искажения.

Может быть, в этом не было злого умысла. Кислота не виновна в том, что разъедает металл, это свойственно ее природе. Природе Безвременья свойственно разрушать Полночь и Полдень. Это тот вакуум за пределами стратосферы, который окружает зеленую, живую, дышащую планету — но убьет ее, если коснется впрямую.

Все это не слишком важно, чтобы понять, в чем я ошибся. Заливные луга и кристально чистые ручьи, горы и замки, пустыни и монументы показались мне возникшими естественным путем. До меня слишком поздно дошло, что лишь Кладбище Богов и алтарь в Замке ста ветров существовали в Безвременье на самом деле. Остальное породила фантазия Анны.

Какой каприз природы наделил ее силой оформлять бесформенное, почему с таким редким даром она родилась в Полудне, куда смотрел Гьял-лиэ, выбиравший именно ее на роль королевы весеннего ритуала — спрашивать уже бесполезно; свершилось то, что свершилось. Я не знаю ответов на эти вопросы.

Должно быть, поначалу это было лишь естественным движением души, допустимой самообороной мозга, который не был в состоянии принять весь хаос Безвременья. Даже самых древних и сильных из Полуночи это сводило с ума, чего же можно было ждать от девочки Полудня, почитавшей за чудо и диво то, что она воспринимала голоса деревьев и фонарей?

Сначала это были поляна и ручей, потом — луг и река. Должно быть, ее забавляло происходящее, в нем опасность мешалась в нужной пропорции с удовольствием. Мне стоило бы еще в первые часы заглянуть девушке в глаза, присмотреться к ней. Таких в Полудне называют адреналиновыми наркоманами: понятия «риск» и «жизнь» для них синонимичны. Луна Полуночи, на первый взгляд она выглядела такой тихой и робкой — эти огромные широко распахнутые глаза, деликатные манеры, неуверенный голос. Ей, наверное, казалось, что она говорит резко и строго, насмешливо и грубо — глупая смешная девчонка. Даже когда она заносила руку для удара, единственной моей мыслью было «не сломает ли она себе пальцы».

Хрупкий цветок городских джунглей оказался не вполне тем, чем выглядел. Мне нужно было бы расспросить ее, эту тихую девочку с мирной профессией, с такими узкими хрупкими запястьями, сколько раз в месяц с ней случаются досадные происшествия. Сколько раз в неделю на нее обращают внимание уличные хулиганы, сколько раз в год у нее отнимают сумку или рюкзак. Все то, что казалось ей вполне обычным, естественным: «со всеми так же». На самом деле статистика происшествий с ее участием зашкаливала. Девочка-беда, девочка-авария, с которой постоянно что-то случается.

И именно ее выбрали стать той точкой, в которой сходятся, пусть на миг, Полдень, Полночь и Безвременье. Чудовищная ошибка, лишь чудом не обернувшаяся гибелью для всех, причастных к ней.

Хуже того, Вадим, ее спутник, был ровно той же породы. Двое, похожие друг на друга как две капли воды, больше, чем сиамские близнецы… Не исключено, что того резонанса, что мгновенно между ними, уже было достаточно для того, чтобы Безвременье расстелилось у них под ногами скатертью-самобранкой, стало джинном из кувшина, исполняющим невысказанные и даже неосознанные желания; если бы только желания — подчиняясь фантазии, порой исполненной стремлений причинить себе боль, разрушить и уничтожить себя самое. Остается лишь возблагодарить судьбу, что эта пара не сложилась, что они рассорились, едва успев сойтись. Мне страшно представить, что могли бы натворить эти двое в Полудне, будь они по-прежнему тесно связаны.

Судьба… уж коли я помянул ее, то стоит сказать о ней еще пару слов. Нет никакой судьбы, кроме той, что мы выбираем себе сами. Каждое наше действие — брошенный в пруд жизни камушек, волны от него разбегаются кругами, рано или поздно гаснут. Иногда мы попадаем камушком по голове товарищу, иногда товарищ попадает по нам — случается, и прямо по темени. Но больше ничего нет, никаких законов, кроме самого простого: каждое действие порождает последствия.

Все пророчества, предсказания и приметы — почти что чушь. Почти. Если бы мы еще и умели не верить в них, не наделять пустые слова силой своей убежденности…

И среди Полуночи, и среди Полудня рождаются те, кто владеет даром предвидения. Те, кто умеет угадывать закономерности в кругах на воде. Им стоило бы рождаться немыми, порой думаю я, вспоминая историю Вадима.

Та цыганка заглянула и в его будущее, и в будущее всего Полудня. Как? Скорее всего, случайно. Едва ли ее дар был настолько уж силен, иначе я слышал бы о ней, рано или поздно она стала бы ученицей кого-то из Полуночи. Мы интересуемся теми, кто умеет заглядывать за следующий поворот дороги жизни. А может быть, это пророчество было единственным настоящим в ее жизни, может быть, шарлатанка, сама того не желая, прикоснулась к реальному будущему, и это откровение выжгло ее насквозь, лишило силы. Я мог бы выяснить ее судьбу, но это не кажется мне важным.

Вадим — не первый и даже не тысячный в ряду жертв случайных и ненужных откровений. Вся его жизнь оказалась посвящена лишь одному: бегу за пророчеством, за единственным словом. Свою предсказанную он искал во всех женщинах, с которыми сталкивался. Глупый, наивный мальчишка; глупый, наивный мужчина. Он искал какой-то запредельный идеал, высшую гармонию, и сам не понимал, что разрушает этим любые отношения, которые у него складывались.

Нет идеальных пар, нет заранее предназначенных друг для друга живых и разумных существ. Любовь — либо морок влюбленности, либо груда кирпичей и лужа раствора. Любящие трудолюбивые руки возведут дом, ленивые и неловкие только даром испортят материал, разочаруются и ожесточатся.

И все же в пророчестве было рациональное зерно: Вадиму была предсказана встреча. С кем, с чем? Кто же знал, кто же знает… Поставить знак равенства между словом «предсказанная» и образом идеальной возлюбленной — это был его личный выбор. Разочаровавшись в очередных отношениях, броситься искать иное толкование и немедленно найти — гитару, тоже в своем роде спутницу и подругу… еще один его личный выбор.

Словом «предсказанная» можно было описать все, что угодно. Назвать им рок-группу или счесть таковой аварию на дороге, например. И еще сотни, тысячи вариантов. Каждый — следствие личного выбора. Выбор обусловлен личной склонностью.

Только эту склонность и можно называть судьбой. Совокупность желаний и склонностей, страхов и слабостей, заставляющая делать именно такой, а не иной выбор — вот что такое судьба.

Не более и не менее того.

Судьбой Вадима и Анны была коротая вспышка страсти и взаимный испуг. Слишком уж они были похожи, больше, чем брат и сестра. Подобное тождество не может стать фундаментом, на котором двое любящих возводят дом. Рисунок впадин и выпуклостей ключа и замка подходит друг к другу именно потому, что к выпуклости на ключе подходит впадина на замке. Противоположности — и то сходятся лучше полных подобий.

Таковы были они оба, ничего другого не могло произойти.

Красивый миф о двух половинках одной души нуждается в существенном дополнении: они были разделены не на сугубо идентичные друг другу части. Кто не верит мне — подумайте на досуге о истории Вадима и Анны, поймите, почему они не могли быть вместе больше одной, пусть и долгой, ночи.

Итак, девушка, наделенная необычной силой, оказалась там, где ей было подвластно почти все происходящее. Почти, говорю я, ибо Безвременье — не только пассивный материал, из которого можно вылепить все, что угодно, но и сила, странная и временами страшная. Не то, с чем любой из нас осмеливался играть. Мы привыкли бояться Безвременья, и страх этот оправдан, защитный механизм, ограждающий даже самых юных и неразумных подданных Полуночи от игр с невообразимо чуждой и столь же могучей стихией.

Многое из происходившего было лишь игрой фантазии Анны. Она не могла воспринимать Безвременье так, как мы, в первозданном бесформии — и возникли туманные поля, первая, робкая пока что попытка придать окружающему понятные и удобные черты. Городское дитя боялось голода и жажды — и пустыня превратилась в луг, река оказалась полна рыбы, которую было так легко поймать. Она, не отдавая себе отчета в этом, хотела опасности и погони, нагрузки до ломоты в натруженных мышцах — и мы поднимались по горам к крепости.

Мне же все казалось — тот, кто заставляет пейзажи меняться, находится по другую сторону баррикады. Гьял-лиэ вообще не понимал, что происходит. Он был старше меня, но реже сталкивался с Безвременьем. Многие сотни лет он не стоял на страже у Двери. Думаю, он так и погиб, не зная, что именно его погубило. Быть может, это и к лучшему. В конце концов, он встретился со своей судьбой, с тем кругом на воде, что породил брошенный им камень.

— Что ты имел в виду, когда говорил о совести? О той, что так боялся Серебряный? — Девушка смотрит в окно, вниз, туда, где по широкой полосе автострады мчатся сотни парных огоньков.

Мужчина в красно-зеленой клетчатой рубашке отбрасывает со лба темную прядь, негромко вздыхает, потом переплетает пальцы в замок, опускает руки на колени. Твердо очерченные чувственные губы удерживают в плену то ли слово, то ли восклицание. Может быть, ругательство. Неведомо. Слово это никогда не сорвется с губ, не прозвучит вслух.

— Некоторое время назад он поспособствовал тому, чтобы один из его врагов оказался в Безвременье, — нехотя отвечает Флейтист. — Перед изгнанием, назовем это так, хотя ты сама понимаешь, что на самом деле это было, поверженный соперник предрек Гьял-лиэ, что скоро он сам окажется там, и… В общем, он выразился витиевато, путано, но суть была вполне ясна. Поскольку Гьял-лиэ прекрасно знал, что тот, кого он обрекает такой гибели, невиновен, проклятие должно было сбыться. Рано или поздно, так или иначе — как всегда.

— То есть, получается, мы притащили его к Двери на верную смерть?

Счастье девушки, что она продолжает смотреть в окно. У собеседника ее есть несколько мгновений, чтобы справиться с выражением лица. Невинное, легко и бездумно брошенное «мы» хлещет по щекам наотмашь. Флейтист на мгновение прикрывает глаза, пряча под веками темную злую бездну зрачков.

— Он встретился с той судьбой, что создал для себя. Не все ли тебе равно, как именно это произошло?

Девушка нервно передергивает плечами, оборачивается. Пытается найти слова, подходящие к случаю возражения, аргументы — и замолкает…

Самого важного она не знает, и не узнает никогда — по крайней мере, не от меня. Тот, кого Гьял-лиэ обрек на изгнание в Безвременье и гибель, был давно мертв. Иначе и быть не могло, слишком давно это случилось, даже мы не можем многие годы выживать, будучи фактически погружены в цистерну с кислотой. Откуда же взялся призрак жертвы несправедливости? Все оттуда же: из способности Анны воплощать в реальность свои выдумки. Несколькими днями раньше Серебряный открылся перед ней, позволив заглянуть в свою суть. Что из увиденного девушка запомнила, а что до поры скрылось в недрах памяти — стало ясно со временем.

Я старательно гоню прочь мысль о том, что и сам делал то же самое. Уповаю на то, что все, случившееся со мной, произошло без прямого или косвенного участия Анны. Иначе мне придется задуматься о том, кто виноват в обоих смертях…

Безвременье бесконечно пластично. При каждом контакте оно представало перед нами в самых разнообразных обликах, обычно тех, что самые мудрые из нас едва могли представить себе. Мы слишком мало о нем знали и слишком мало знаем. Лишь одно понятно нам: неистовая, неукротимая жажда слияния с Полуночью и Полуднем, жажда, заставляющая искать новые и новые лазейки и пути проникновения.

В апрельскую ночь такой лазейкой стала Анна. Пожалуй, из всего, что я думал о происходившем, лишь в одном я не ошибался: она была мостом над пропастью, каналом, по которому Безвременье могло пройти в наши миры. Не первой она была, увы. Оттого я, будучи уверен, что понимаю, чего бояться, пытался уберечь ее от этой участи. Сначала — незнанием. Потом — иными средствами.

Оказалось, что мои старания были тщетны. Все, что я делал, было лишь жалкими попытками неоперившегося птенца подчинить себе бурю. Анна справилась сама. Ее безудержная фантазия придала форму и индивидуальность силам Безвременья, расщепила их на аватары, разделила аватары на три противоречащие друг другу партии.

Недаром она сама так удивлялась, что иной мир так похож на сочинения писателей и разработчиков компьютерных игр. Мне стоило бы задуматься над этим, а не искать ложных связей: но тогда я считал, что все наоборот: обитатели Полудня воплощают образы, навеянные Безвременьем. Мне стоило бы спросить себя, как такое может произойти?

Одна из аватар, Сайн — какое очевидное имя, Sign — предлагала ей роль правительницы Безвременья. Насмешка? Может быть. А если взглянуть с другой стороны — попытка напуганной девочки осознать происходящее, рационализировать его. Она отказала Сайну и предпочла спастись бегством. Мудрое решение, верный выбор. Безвременье так или иначе подчинило бы ее своей воле, свело с ума и воспользовалось дверью, которой была Анна.

Лишь три попытки предприняла эта стихия: похитила всех нас, просила девушку открыть ей дверь и подбросила Вадиму древний артефакт, легендарный музыкальный инструмент. Он был арфой и барабаном, бубном и свирелью; форма для него ничего не значит. Это та самая волшебная скрипка, счастье, отравляющее миры; флейта, погубившая Марсия, свирель Пана.

Все остальное, все происшествия и явления аватар были лишь порождением фантазии Анны. То, что происходило с Вадимом в Замке — то ли их совместным творчеством, ведь временами ему нравилось страдать и нарываться на оскорбления, то ли инициативой Анны, истоки которой следует искать в желании девушки оборвать отношения со спутником, и слегка отыграться на нем за какие-то мелкие обиды.

Ей хотелось побеждать — и мы побеждали, ей хотелось проигрывать — и мы проигрывали. Хотелось чувствовать себя униженной — и появлялся двойник Серебряного; именно его копия — забавный отклик их сумбурных и путаных взаимоотношений. Хотелось защитить нас — и явилась стая монстров, однако ж, несмотря на весь ужасающий вид, не причинившая никому вреда. Кукольный театр, в котором кукловод считал себя одной из марионеток… театр абсурда.

Цена постановки оказалась высока. Девочка до сих пор скорбит по Гьял-лиэ. Среброволосый подлец и интриган все же зацепил ее сердце…и мне порой хочется спросить, уж не финальным ли своим подвигом, сделавшим его из негодяя — героем? И если ответ на этот вопрос — «да, именно этим», то по чьей воле это случилось? Кто толкнул его закрывать Дверь со стороны Безвременья, чей это был выбор?

Анна, конечно, ответила бы, что — его собственный. Я же вовсе в этом не уверен; и я знал Гьял-лиэ намного дольше. На чьей стороне правда? Не знаю. Не хочу об этом задумываться. В направлении этой бездны смотреть у меня сил не хватит. Что такое наши поступки? Где грань между собственной волей и волей обстоятельств? Подчинялись ли порождения воображения Анны ее воле, или, будучи однажды созданы, обрели самостоятельность — я не ведаю. Могли ли они прорваться к нам? Была ли нужда в закрытии двери со стороны Безвременья, и возможно ли было ее вообще закрыть с той стороны? Или все, что сделал Серебряный, на самом деле являлось лишь бессмыслицей?

Дурные предчувствия впервые посетили Гьял-лиэ намного раньше, чем зашла речь об открытии Двери. Однако, это все еще можно было воспринимать так, как воспринял я — страх существа, пережившего почти полное исчезновение. Наша гибель всегда приводит нас на Кладбище Богов. Стоит ли удивляться тому, что Серебряному хватило одного взгляда, чтобы впасть в уныние. Но только ли в этом все дело? Я вспоминаю, как он отчаянно, изо всех сил сопротивлялся моим уговорам, когда наступил черед путешествия к Двери. Он не мог возразить мне ничем внятным, лишь твердил, что я хочу погубить его и отомстить, что он полон самых мрачных ожиданий и уверен в том, что там встретит свою гибель… Я же не видел ни одной рациональной причины для такого волнения.

Я был слепцом? Гьял-лиэ уже знал приговор, который вынесла ему спутница, не простившая обиды и оскорбления, нанесенных в самом начале знакомства? Или все же дело было в том, что Серебряный помнил о проклятии и верил в него? У меня нет ответов и на эти вопросы, только новые и новые сомнения, раздирающие грудь острыми когтями.

Девушке же лучше просто не знать всего этого. И без того она склонна бросаться из крайности в крайность, то превозносить свои заслуги, то предаваться самоуничижению. Для нее случившееся во многом — красивая сказка, пусть восторг победы мешается с горечью потери, но тем острее его привкус.

Пусть так и остается.

Пусть эта история будет сказкой, в которой все получили по заслугам. Добро восторжествовало, подлецы раскаялись и стали героями, предатели наказаны… Роль героя уготована Гьял-лиэ, роль предателя — Вадиму. Глупое желание его, загаданное в весеннюю ночь, исполнилось: он любил Анну, и был обречен любить ее всю жизнь. Тогда, у алтаря, ему померещилось, что он нашел свою судьбу, но он боялся оказаться слишком малодушным — вот и попросил, желая подстраховаться. Впрочем, его мне не жаль: кто угодно другой поверит, что гитара подчинила его своей воле. Я же знаю, что заклятье было нейтрализовано еще в хрустальном лабиринте. Вадим выбирал между женщиной и гитарой, выбрал гитару и был наказан исполнением собственного желания.

В конце концов, поэту и музыканту неразделенная вечная любовь вполне к лицу.

— Я просто хотела вернуться домой! — девушка прижимает руки к лицу, но слезы текут сквозь неплотно сжатые пальцы. — Просто хотела… вернуться… домой!

Собеседник кивает, осторожно кладет ей руку на плечо.

— Мы все хотели вернуться домой… — потом осекается, понимая, насколько двусмысленно звучат его слова хотя бы для него самого. — Мы ведь сделали это, Анна.

До рассвета остались считанные минуты. Скоро пытка ложью и наказание неведением прекратятся. Девушка вытрет слезы, повернется к окну, высматривая в серой хмари розово-золотые лучи зимнего солнца. Они пробьются сквозь низкие серые облака, набухшие мелким снегом.

Обязательно пробьются.

Солнце прощает всех — мудрых и глупых, правых и виноватых, предателей и героев.

Двоих, ждущих восхода, оно простит тоже.

Оглавление

ЧАСТЬ 1. ОТРАЖЕНИЯ

  ГЛАВА 1. ПОЛНОЛУНИЕ В НОЧЬ НА ТРИНАДЦАТОЕ

  ГЛАВА 2. ПОЛНОЧЬ И ЕЕ ЗАКОНЫ

  ГЛАВА 3. ДАРЫ И ПРЕДАТЕЛИ

  ГЛАВА 4. ОЧЕВИДНЫЕ ПРЕИМУЩЕСТВА ФЕОДАЛЬНЫХ ВОЙН

  ГЛАВА 5. ЧЕРНОЕ И БЕЛОЕ НЕ ВЫБИРАТЬ…

ЧАСТЬ 2. РАЗБИТОЕ ЗЕРКАЛО

  ГЛАВА 1. СТАРАЯ ДОБРАЯ ФЭНТЕЗИ

  ГЛАВА 2. НЕЗАДАЧЛИВЫЕ ХОЗЯЕВА

  ГЛАВА 3. КЛАДБИЩЕ БОГОВ

  ГЛАВА 4. ВИТРАЖИ БЕЗВРЕМЕНЬЯ

  ГЛАВА 5. ПРЕДСКАЗАННАЯ

ЧАСТЬ 3. ЗАЗЕРКАЛЬЕ

  ГЛАВА 1. ТЕМНА ВОДА ВО ОБЛАЦЕХ…

  ГЛАВА 2. ИГРА В ШАШКИ НА ПОЛЕ ДЛЯ ГОЛЬФА

  ГЛАВА 3. ИЗНАНКА ГОРОДА

  ГЛАВА 4. ЧЕТВЕРО У ДВЕРИ, НЕ СЧИТАЯ ГИТАРЫ

  ГЛАВА 5. ВИТАЛЬНЫЙ ИСХОД

Реклама на сайте