«Искатель, 1967 № 03»

ИСКАТЕЛЬ № 3 1967

Николай КОРОТЕЕВ ЗОЛОТАЯ «СЛАВА»

Около двух с половиной тысяч воинов Советской Армии в Великую Отечественную войну стали полными кавалерами ордена «Славы». Это значит, что каждый из них во фронтовой обстановке трижды совершал личный подвиг во имя победы над фашизмом, выполняя великую освободительную миссию спасения человечества от коричневой чумы.

Прежде чем написать повесть, автор встречался со многими полными кавалерами этого солдатского ордена. В известной мере произведение документально. Поступки героя не выдуманы. Но сам герой и его окружение — своеобразный синтез того, что автору довелось услышать от бывалых людей.

Рисунки Ю. МАКАРОВА

ГЛАВА ПЕРВАЯ

Семеро продвигались гуськом в кромешной тьме ночного леса. Они скользили подобно теням, готовые каждый миг исчезнуть за стволами деревьев, распластаться и слиться с землей. Неожиданно шедший посредине цепочки споткнулся и неловко, боком, повалился. Затрещали кусты, сухие ветки валежника. Боец, находившийся позади упавшего, прыгнул на него, придавил своей тяжестью.

На несколько секунд группа замерла, словно окаменела. После тревожного мгновенья понадобилось время, чтобы взгляд снова привык к темноте. Тревога точно ослепила, а сухой хруст показался оглушительным.

Федор, шедший вторым, так и застыл с поднятой для шага ногой. Сердце колотилось в гортани. Все его существо напряглось в ожидании: не возникнет ли в ответ на шум подозрительное движение, шорох насторожившегося врага, не вспугнул ли этот проклятый боров — «язык» своим падением птицу, которая, всполошившись, могла привлечь внимание фашистов.

Сердце начало успокаиваться, в ушах перестала стучать кровь. Все яснее проступала лесная тишина, глухая и затаенная, будто прислушивающаяся сама к себе. Неподалеку поднялась без крика птица. Она несколько раз звонко хлопнула крыльями, а потом полетела, лишь шелестя маховыми перьями. Судя по редким взмахам, птица была крупная. Над самым ухом раздался шлепок, брызги окропили лицо. Федор вздрогнул. Снова и снова слышались шлепки по листьям — то близко, то подальше. Обильная роса скатывалась с листа на лист. Федор начал улавливать эти звуки, но дыхания своих товарищей он не слышал.

Легкое, как вздох, дуновенье прошло по вершинам. Защелкали, зазвенели росяные капли.

«Ветер — скоро рассвет», — подумал Федор и осторожно поставил на землю онемевшую ногу, которую до сих пор так и держал на весу.

Плотная тень — силуэт младшего лейтенанта Русских — неслышно проплыла мимо.

— Что?

Это шепот командира.

Федор не оборачивался. Чего оборачиваться? Шли разведчики из фашистского тыла с «языком». У немца руки связаны за спиной, во рту кляп. Немец сопел за спиной Федора, как паровоз. Споткнулся пленный в темноте, завалился. Однако не с развязанными руками фашиста из логова тащить.

— Споткнулся, ирод, — словно подтверждая догадку Федора, просипел «тройной» Иван. Это он шел вслед за «языком» и навалился на него, когда тот упал. Черт его знает, что было в голове у пленного. Может, знак хотел подать. Разведчики находились неподалеку от передовых позиций фашистов, которые еще надо было преодолеть.

Зашуршали палые листья.

— Чего еще? — спросил младший лейтенант.

— Барахтается больно здорово, — опять просипел «тройной» Иван простуженно.

— Пхни как следует. Чтоб глядел под ноги.

— Фу ты, — тоненько выдохнул позади Федора юркий коротышка Тихон Глыба. Он неслышно и бойко повернулся, склонился к Ивану, потряс немца за плечо. — Испугал дьявол.

— Пст… — послышался голос младшего лейтенанта. Он прошипел на ухо пленному что-то по-немецки.

Меж деревьями метрах в ста от них вспыхнул огонек. Он был очень ярок, этот крохотный желтый язычок пламени. Погас. Огонек засветился точно в том направлении, по которому шли разведчики.

Еще бы минута — и они наткнулись на того, кто прикуривал. Теперь видно, как время от времени блеклое красное пятно сигареты разгорается, перемещается между стволами. Что там? Неужели они сбились с пути? Вроде бы нет… Вчера тут было чисто. То-то и оно, что вчера фашисты так стремительно «выравнивали линию фронта», что не успели создать «заранее подготовленных позиций». А сегодня! Затянули, выходит, фрицы лазейку. И все…

Младший лейтенант сдержанно дышал у Федорова уха, положил руку на плечо. Значит, тоже видел.

— Тихон, поди глянь, что там.

— Слушаюсь, — отозвался тот.

Даже стоявший рядом Федор не уловил шума его шагов. Глыба легок на поступь, как рысь…

Опять прошумел ветер, застучали, защелкали по листьям, по траве капли. Это росяной дождь приблизился вместе с порывом и ушел вслед за ним.

Порывы ветра будто загнали темноту ночи с неба под деревья. Мрак под пологом леса стал гуще, непрогляднее. Не обманул, выходит, проснувшийся ветер. Действительно, скоро начнет светать.

Огонек сигареты мерно двигался меж стволами.

«Там, наверно, поляна, — подумал Федор. — Точно. Мы, когда углубились в лес, обошли ее стороной».

Тень замаячила впереди. Федор инстинктивно сжал рукоятку пистолета за пазухой.

— Землянку отрыли с краю, на поляне, — послышался шепот вернувшегося Тихона. — От нее, стало быть, ход. Чуть не завалился, когда обходил. Ход к кустам идет. Дальше тропа. Воронок много свежих. Наши старались. Видать, пулеметное гнездо на опушке.

«Зализали, выходит, лазейку, — понял Федор. — Оставался ход между двумя фашистскими дотами — и нет его. Если они устроили пулеметное гнездо на опушке… Как же мы поле преодолеем? И светать вот-вот начнет…»

— Пока я следил, по тропке прошел солдат — к гнезду. С ящиком патронов. На плече нес. Я — в воронку. Да будь она неладна. Там пустые ящики валяются. Чуть не загремел ими.

— Где воронка?

— Там их полно.

— С ящиками.

— У самых кустов, у выхода из траншеи. Не закопали ее, видать.

Послышалась немецкая речь. Переговаривались двое, не понижая голоса.

— Вот… — начал было Тихон.

— Подожди, — оборвал Русских. Он стал вслушиваться в разговор. Потом подал знак рукой. Разведчики двинулись за ним. Опять стало слышно, как сопит немец-«язык».

Подошли к кустам. У кого-то под ногами хрустнула ветка. Опять, наверное, у фрица, Остановились. Подождали прислушиваясь. Снова тронулись. Огонек сигареты давно скрылся. Не видать его. Теперь труднее догадаться, насторожился ли часовой.

Кусты пошли гуще — скоро опушка и поле, которое теперь простреливается из пулемета.

«Что задумал младший лейтенант Русских? — подумал Федор. — Надеется, что в темноте немцы не приметят? Это шестерых-то? Да с «языком»! Не слепые, не глухие, чай. Что-то задумал младший лейтенант. Не понадеется он только на темноту…»

Заросли оборвались внезапно, Стал виден луг — ничейная земля. Даже в темноте он был седым от обильной росы. Левее, над низиной, пологом стлался туман. Впереди, на востоке, чуть приметно потеплело небо. Звезды светились не так ярко.

Справа, на взгорке, виднелся темный язык леса. Где-то там притаилось пулеметное гнездо врага.

Вдруг ударила очередь. Громко, гулко. Даже уши заложило. Синие вспышки выстрелов замелькали на самом кончике лесного утюга, вдвинувшегося в луг. Яркие полосы трассирующих пуль веером раскрывались от дальнего края, стали приближаться.

«Не по нам, — догадался Федор. — Для собственной бодрости палит».

Разведчики залегли. Огненные полосы с присвистом ударили по кустам, затрещали, зашумели, падая, перебитые ветви.

Длиннющая очередь, наконец, оборвалась.

— Чего там? — спросил Русских.

— Ранило, видать, гада.

— Жив?

— В руку, — ответил Иван. — Да не стони, своя же пуля, фашистская, не должно быть больно.

— Разговоры… Перевяжите. Пилотку его мне передайте. — Младший лейтенант тронул Федора за плечо: — Со мной! — и остальным: — Ждите. В случае чего — рывком через луг.

«Так, — понял Федор, — мы должны уничтожить пулемет. Иначе не пройти». Он двигался за Русских так же неслышно, как и тот. Однако Федор не понимал, каким образом младший лейтенант решил уничтожить огневую точку. Стрелять явно нельзя — переполошишь весь вражеский передний край. Ног потом не унесешь. Подобраться тихо — и ножами. Это если спят. Сейчас такая тишина, что ровное дыхание на десять шагов слышно. А они дышат отнюдь не ровно. Да и не спят фашисты. Минут десять назад у землянки переговаривались. Похоже, тот, что патроны носил, вернулся. Не спящим же отдал подносчик боезапас!

До пулемета оставалось метров тридцать. В гнезде, судя по говору, было четверо. Один приказывал. Чуть приглушенные землей голоса слышались так отчетливо, будто разговаривали над ухом.

Приказ Русских был тише шелеста:

— Оставайся. Ко мне, если стрельба… Ясно?

Сглотнув слюну, Федор кивнул, хотя совсем было неясно, что же задумал младший лейтенант. А тот исчез в кустах, нахлобучив пилотку фашиста.

«Неужели он пойдет прямо в окоп? — Федор даже поежился от этакой мысли. — Как? Как пойдет-то? Неладное что-то… Надо ждать… Если стрельба — только тогда на помощь!»

Четвертый немец — видно, подносчик — налегке вышел из окопа, юркнул в кусты.

«Если Русских пойдет по траншее, то вот-вот напорется на фрица!» Федор вытащил из-за пазухи пистолет, взял в левую руку, потом потрогал висевшую на поясе последнюю гранату, нащупал ножны, взял финку в зубы, отстегнул лимонку. Он был готов к броску.

А кругом стояла предрассветная тишь. Даже ветер затаил дыхание.

Говорит, говорит без конца немец в окопе, настырно, что-то втолковывает. С ящиком патронов на плече вышел из кустов еще один подносчик. Дышал тяжело. Спустился в траншею.

«Где же Русских?!» — Федор до хруста сжал зубы. Нельзя, слишком громко. По забывчивости шевельнул губами. Порезался о нож. Теплая струйка крови скользнула по подбородку. И слюны во рту полно.

Немец в окопе замолчал.

«Да где же Русских?» — Федору показалось, что он больше не выдержит напряжения, ринется вперед, кинет гранату…

— Ы-ых! — услышал Федор. Услышал удар.

«Там же трое! — Федор сделал шаг вперед, остановился. — Приказ — ко мне, если стрельба… Ясно?»

В окопе еще удар. Стоп.

Кто-то выскочил на бруствер. Но его тут же сдернули вниз, лязг. Сдавленный голос. Глухая возня, короткая, яростная. Еще удар.

Федор сделал еще шаг вперед, откинул ветку.

Из траншеи, таща за собой пулемет, выбежал Русских, махнул рукой — мол, за мной — и побежал, почти не скрываясь, по полю. Федор выскочил из кустов, тоже махнул рукой — к своим, мол, — быстро побежал, косясь через плечо: поняли ли разведчики, что им надо делать?

Поняли, бегут, тоже спешат к своим траншеям. Так же, лишь пригнувшись, почти не скрываясь. Скатились в окоп.

Дома!

Кто-то хлопнул Федора по плечу:

— Ну, братва!

Его тискали, подталкивали шутливо и радостно кулаками под бока.

Потом они отправились на командный пункт. Все это? — после броска через луг — будто в тумане. Ноги отяжелели и едва волочатся.

Дошли вроде. Дошли…

Младший лейтенант Русских доложил начальнику полковой разведки капитану Терехину о выполнении задания. Официальная часть недолга. Но затягивается.

Капитан на чем свет разносит младшего лейтенанта: почему тот один полез в пулеметное гнездо?!

Федор подумал устало:

«А как могло быть иначе? Никак не могло быть иначе. Иначе, пойди они вдвоем, немцы сразу догадались бы — дело неладно. Близко не подпустили бы…»

Тягучие от усталости мысли Федора вдруг отлетают.

Вражеский передний край взбесился. Автоматы, пулеметы пошли в ход. Мины рвутся. Заухали артиллерийские разрывы. Опомнились! Поздно, совсем поздно.

Вот под этот-то аккомпанемент и продолжал Терехин распекать младшего лейтенанта. Только заметил Федор, что стоит капитану отвести глаза от Русских, как искрится в них настоящая радость и гордость. Федор достаточно пригляделся за год к капитану: не со зла Терехин ругается. Просто надо, для порядка, чтоб не слишком рисковали разведчики головой.

Но все это словно сквозь туман. Слишком много душевных и физических сил отняли последние часы пребывания на той стороне, за линией фронта. Знакомое и каждый раз заново переживаемое состояние душевной разрядки.

Когда вернулись в свою землянку, Федор даже поесть толком не мог, так хотелось спать.

* * *

— Пчела километров за пять от улья уходит, — негромко, будто для себя, говорил Кузьма Королев. Фуражка его блестит лакированным козырьком, как будто ее только сняли с витрины универмага. — Но ни разу я не видел, чтоб заблудилась. Вовремя, как по расписанию, возвращается в улей.

Они с Федором лежали на траве неподалеку от землянки. Перед ними по цветку клевера ползала пчела. Крылышки ее поблескивали на солнце. Вдруг исчезли, превратившись в два гудящих облачка. Пчела медленно, осторожно, будто разведчик на лесной тропе, взлетела, прицеливаясь к другому цветку.

— Вот ведь как, Федор, — продолжал Королев. — В точное время возвращаются. Будто у них часы на лапке привязаны.

Пышноусый красивый Кузьма, вернувшись после опасного рейда, всегда предается воспоминаниям о пчелах. До сих пор Федор думал, что пасечниками бывают лишь старые-престарые деды, — кряхтящие, охающие, потирающие спину и в свободное время рассказывающие сказки пришедшим в гости пионерам. Такое у него сложилось впечатление по радиопередачам, которые он когда-то слушал в Магнитогорске. Да и по тому еще, что в сибирском селе пасечником был старик и в деревне на Смоленщине, куда они с матерью приехали отдыхать к ее родным, пасечником тоже был дед.

Но все равно странно, что Кузьма Королев — пасечник. Этакий мужчина в тридцать лет — и пасечник. С чего бы это ему «лепить горбатого», как говорили мальчишки-сверстники на Магнитке. Правда, эти мальчишки-сорвиголовы появились на улицах Магнитки намного позже, чем отец Федора приехал туда с семьей. А приехали они туда, когда ничего не было у подножья заметенной снегом горы, ничего, кроме железнодорожного вагона. К вагону была прибита фанерка с надписью «Магнитогорск».

Вагон и фанерку с надписью Федор хорошо помнил. Отец упросил начальника станции присмотреть за мальчонкой, за «шкетом», как его называли строители, пока не сбили барака под жилье. Завод, город и Федор росли вместе. Первая домна, первая улица, а у Федора первый класс. Летом рыбалка на быстрой и богатой реке Урал. В ней погиб Чапай.

— Тишина в саду вот такая, словно сейчас, — продолжал говорить Кузьма, но мысли его далеки и от пчел и от тишины. Главное для него другое — заставить Федора прислушаться к тишине. Заставить его подумать о том, что, кроме войны, есть мир. Иначе — сердцем чувствует это Королев — зачерствеет душа у парня, ожесточится и померкнет для него красота и прелесть неба, солнца и цветущего наряда земли. Ох, как не хотелось Королеву, чтобы это случилось с Федором!

Федору хотелось возразить: какая же сейчас тишина? Целую ночь погудывали по-тихому грузовики, где-то танки урчали. Затаилось только все сейчас. Слушать тишину — это разрядка для Кузьмы Королева.

А вот в воспоминаниях Федора тишины нет. Он не любит воспоминаний. Хотя бы потому, что на вид ему восемнадцать полных, а по-настоящему — едва шестнадцать, и не обмани он младшего лейтенанта, не бывать бы ему в разведке и вообще на фронте. Отправили бы, как маленького, в тыл. И дело с концом.

«А что бы я в той тыляге делал? — спрашивает в таких случаях Федор. — Мне этот тыл вот где!» — хлопает Федор себя по загривку. Но размышления об этом наталкивают на воспоминания. А лучше не вспоминать.

Королев толкнул в бок:

— Слышишь, Федор?

— Слышу.

— Я говорю — война кругом, а пчелы все равно мед собирают. Только куда же они его носят? Нет ульев. В деревне печных труб и то не осталось. Какие там ульи! Одичают пчелы. Когда они дичают…

* * *

Но Федор не слышал Кузьму, взглянул на часы: девятый. Чего его так рано сегодня подняло? Они вторые сутки на отдыхе. Едва отоспались за неделю разведки. Собственно, сегодня и начнется отдых. Русских выйдет из землянки и крикнет: «Федор!» Но он позовет его не раньше, чем приблизится к нему шагов на пять. Он всегда так делает, когда на отдыхе у них начинаются тренировки по самбо до седьмого пота. С такой схватки и началось их знакомство, когда Федор по поручению штаба партизанского отряда переправил раненых и ему по малолетству было приказано остаться и ехать в тыл. Но он пошел к разведчикам. Сказал, что из партизанского отряда, хорошо знает эти места и дальше — на запад.

— На запад? — переспросил младший лейтенант.

— Да. На запад.

Русских отложил ложку — разведчики обедали в саду, у сарая.

Дома на усадьбе не осталось.

— Слышите, ребята? — сказал младший лейтенант. — Он знает эти места и дальше — на запад.

— Это хорошо, — подтвердил старший сержант с пышными усами.

Он был представителен и красив.

«Ему бы быть лейтенантом, а этот сухонький да чернявый злой, наверное», — подумал тогда Федор.

— Знает, чем купить, — пробасил старший сержант. — Парень не промах.

Русских спросил:

— Сколько ж раз ты вокруг солнца облетел?

— Летчик я, что ли… — спетушил голос у Федора.

— Ну-ка, подумай, — младший лейтенант прищурил глаз и этак сбоку посмотрел на Федора. — А еще в разведку хочешь…

Догадался Федор и проворчал басом:

— Семнадцать.

— А ведь, поди, того…

— Документы под немцем. Дойдем — проверите.

— Неплохо ответил, — сказал младший лейтенант. Но было заметно, что он ни на мгновенье не поверил Федору, хотя тот ростом вымахал на голову выше его и плечист, хоть и исхудал на партизанских харчах.

— Сколько классов окончил? Подумав, Федор ответил:

— Восемь. Потом на заводе работал.

— Кем?

— Токарем, — твердо заверил Федор. И это тоже была неправда.

— С лекалом, значит, имел дело…

— Это слесаря… с лекалом.

— Если и врет — с умом, — одобрительно кивнул пожилой солдат. — Нет, парень не промах.

— Погоди, «тройной» Иван, — проговорил Русских и к Федору: — Почему его так зовут?

— Иван Иванович Иванов, — улыбнулся Федор. — Это ясно.

— Sprichst du Deutsch?

— Не… не очень, — голос Федора взвизгнул фальцетом. — У нас в классе…

— В грамматике путался?

— Угу, — признался Федор. Младший лейтенант не нравился ему все больше: что он, в школу его принимает?

— Драться умеешь?

Федор молча засучил рукава. Младший лейтенант скинул гимнастерку:

— Ну-ка, подумай…

— Давай. Только по-настоящему, — пробасил на этот раз Федор.

— А то… — мотнул головой Русских, — Готов?

— Подходи, — Федор расставил ноги, чтоб тверже стать. Остальные разведчики оставили котелки, молча смотрели на Русских и Федора.

Вдруг младший лейтенант резко метнулся в сторону. Федор успел заметить сузившиеся в прищуре глаза, жестко сжатые губы. Размахнулся Федор сплеча, но только на замах у него и хватило времени. А Русских оказался уже около своего противника. Захолонуло у Федора под ложечкой, искры посыпались из глаз от удара в скулу. Федор непроизвольно нагнулся — скрючила боль, увидел сапоги, обхватил колени, дернул. Упал разведчик. Рывок Федора был неожиданный и сильный. Затем Федор схватил лежащего за ремень, махом перекинул через плечо. Потом поставил Русских на ноги, а сам ощупью нашарил его плечо, схватился, иначе бы рухнул.

Младший лейтенант, шипя и почесываясь, посмотрел на своих разведчиков. Те сидели с невозмутимыми лицами.

— Медведушка… — после непродолжительного молчания протянул пышноусый боец.

Федор, пошатываясь, подошел к столу. Ему уступили место. Он хватал ртом воздух: все не мог наладить дыхания. С трудом проворчал:

— Сибиряк я…

— Свирепый сибиряк, — процедил тот, которого звали «тройным» Иваном. — Я, товарищ младший лейтенант, такой ваш удар видел. Как вы того верзилу успокоили. А этот вот вас того…

— Я и ножом могу… — выдохнул Федор.

— Как это ножом? — спросил младший лейтенант, натягивая гимнастерку.

Федор заметил, что командир разведчиков совсем на него не злится.

— На двадцать метров — в дерево.

— На, — «тройной» Иван протянул финку. — Вон береза за плетнем.

Но прежде чем Федор прицелился, Русских метнул нож и тот едва не на пол-лезвия ушел в ствол. А Федоров нож лишь скребнул по коре.

— Все равно не уйду. И стреляю я плохо. Мало патронов у партизан было. — И, не дожидаясь ответа, Федор пошел за финками. Настроение у Федора было плохое. Вернувшись, он увидел, что младшего лейтенанта за столом нет, и принял это за дурное предзнаменование. Но ошибся.

* * *

За перелеском в стороне притихшей передовой послышался одиночный выстрел. И едва Федор подумал, что выстрел произведен из немецкой винтовки, как в ответ раздалась с нашей стороны длинная пулеметная очередь.

— Нашел-таки я этот пропавший рой, — услышал Федор голос Королева. — Неделю искал его в лесу. Но все-таки нашел. Отличная была матка. Самым продуктивным стал улей, куда я тот рой посадил.

Федор мельком глянул на клевер, около которого работала пчела. Но ее уже не было — улетела.

— А пчелы, Кузьма Григорьевич, воюют между собой?

— Зачем им?

— Может быть, вы просто не знаете?

Королев помолчал, обдумывая ответ.

— Не замечал и не слышал о таком. Да и как им воевать, коли, выпустив жало, мрет пчела?

— А с медведями?

— Это другое дело, — резонно заметил Королев.

Мысли Федора перескочили на другое. «Вот Королев в двух метрах от меня лежит. А вдруг бы это был немец. Я — безоружный, и у него ни одного патрона. Как вот из такого лежачего положения броситься на него? Ну-ка, подумай», — повторил Федор приговорку Русских.

— Ты что? — спросил Королев, посмотрев в глаза Федора.

— Думаю.

— Как из такого положения захват сделать?

— Да.

Королев и Русских — единственные из разведчиков еще боролись с Федором, тренировались с ним по самбо, остальные отмахивались. Федор в борьбе очень ярился, словно забывал, что не совсем всерьез идет бой. Но младшему лейтенанту нравилась ярость Федора, а Королева не мог никогда одолеть в безоружной схватке никто. И был Королев отличным стрелком.

— Так чего же ты ждешь? — спросил Королев.

— Тебя, — на тренировках Федор как-то незаметно для себя переходил со всеми на «ты».

— Это, может, иногда и верно — выждать.

— Почему?

— Характер раскрывается в первом броске. Вот ты ногу правую подтягиваешь. Хитришь. Не выйдет.

Но Федор уже бросился. И неожиданно почувствовал, что не упал, а сильные руки подкинули его. Потом удар по ногам снизу вверх, он перевернулся, шлепнулся на спину, тяжелая ладонь Кузьмы опустилась ему на горло.

— Как выйти? — спросил Федор.

— Думай. Пять секунд. Двадцать один, двадцать два…

Федор схватился пальцами за предплечье Кузьмы и, изогнувшись, освободил шею, вскочил.

— Правильно догадался, — похвалил Королев. Он и сделал-то всего четыре движения и продолжал лежать на боку, с улыбкой глядя на запыхавшегося Федора. — Безоружный человек, Федор, порой бывает вдвое сильнее вооруженного финкой. Вооруженный словно однорукий, и все его внимание — на ноже, на палке. Но есть люди, которые в драке не забывают и о второй руке. Тренированные, спортсмены. Таких надо разгадать по стойке, по первому движению.

Присев, Федор шмыгнул носом.

— И про пчел вы знаете и про это…

— Был у нас до младшего лейтенанта Русских другой командир. Из пограничников. Лихой. Вот он учил нас. Это только так говорят, что на фронте люди погибают… И могилы вроде бы не найдешь. Нет. Тот, который воевать умел, не сгинет. Трое нас, старых, в группе захвата осталось. Но помним всех. Ты тоже будешь знать. А фашист это чувствует на своей шкуре.

— Федор! — послышался голос младшего лейтенанта.

В тот же миг Федор оказался на ногах, а Русских как бы замахнулся на него ножом:

— Ну-ка…

Схватив руку Русских, Федор дернул ее на себя, но младший лейтенант дал подножку, и они оба покатились по траве.

* * *

Время подкатывало к полуночи, но спать разведчики не ложились. Ждали младшего лейтенанта. Его вызвали в штаб сразу после обеда, и он до сих пор не возвращался.

Наконец пришел Русских. Он присел к столу, вынул из планшета карту.

— Подсаживайтесь. А ты, Федор, в первую очередь. Вернулись на знакомые тебе места. Или хвастался тогда?

— Когда я хвастался? Я — по правде. Будто не знаете, товарищ младший лейтенант. Зачем же вы…

Командир разведчиков сдвинул фуражку на затылок.

— Федор, не ной. Загундил… Чирий! Садись.

Разведчики расселись.

— Задача — наблюдение.

Русских принялся объяснять задачу. Из сказанного Федор понял прежде всего, что фашисты начали усиленно укреплять оборону. Это становилось ясно еще в прошлый раз, когда они наткнулись на новые огневые точки. Но появилось еще порядочно. Их-то и следовало засечь.

Очень даже знакома была карта. Такая же была у командира партизанского отряда. Одна-единственная, сильно потершаяся на сгибах, только с написанными по-немецки названиями русских сел и речек. Командир ее никому не давал… Покажет, куда идти, а карту в планшет.

— Ну-ка, что думает знаток местности, которая дальше на запад? — спросил Русских.

— Помню я эти места хорошо, — Федор подвинулся поближе к столу, взял карандаш и, не касаясь бумаги, острием грифеля повел над картой. — Вот тут — тропкой через болото. Здесь оно показано, как непроходимое. Чепуха. Есть тропка. За болотом — взгорок. Лесистый, сырой. Северный склон. Это в полутора километрах от ихнего переднего края будет. От шоссейки — три километра, от села — шесть. Но обзор со взгорка отличный, все тылы ихние должны как на ладони.

— Конечно, немцы, они дураки, — протянул Глыба.

— Не разместишь тут батареи. Подходов удобных нет.

— Очень может быть, — согласился младший лейтенант. — Фашист без дороги чувствует себя весьма неважно. Но заслон они, конечно, там поставили. Надо завтра посмотреть повнимательнее этот участок. И ночью — на ту сторону.

Федор еще некоторое время смотрел на карту.

— Отбой! Отбой! — приказал Русских.

Королев погасил чадящую коптилку, сделанную из гильзы снаряда. В блиндаже стало темно и глухо, как бывает только в подземелье. Но Федор привык именно к этой тишине. Когда же разведчикам удавалось устроиться в доме или в сарае на худой конец, он чувствовал себя беспокойно. В землянках и блиндажах он засыпал быстро и спал хорошо, без снов.

Рядом, как всегда, устроился Королев. Он тоже засыпал быстро и тихо. Дольше других ворочался самый старший по годам среди разведчиков — «тройной» Иван. Глыба часто жаловался, что Иванов во сне храпит, но Федор засыпал раньше и храпа не слышал.

Так было и сегодня.

Среди ночи Федор вскочил. Нары под ним мелко дрожали. В блиндаж донесся утробный гул.

— Это гроза идет. Гром гремит. — На плечо Федора легла рука Королева.

— Я думал, проспал.

— Ночь еще… — сказал Кузьма. Он тоже сел, порылся в карманах, зашуршал газетой, свертывая самокрутку.

— Оста-а-авишь, — попросил Лапотников.

В другом углу тоже завозились. Видно, гроза разбудила всех, Прислушавшись, Федор уловил ровный шум ливня. Потом снова ударил гром, задрожала земля. Кузьма несколько раз стукнул кресалом по кремню, раздул фитиль, прикурил. В полутьме стало видно его лицо: прищуренные глаза, пышные аккуратные усы, высокий лоб с нависшим над ним кудрявым чубом.

Отвернувшись к стенке, Федор попробовал снова уснуть, но сон пропал. В красноватом свете самокрутки мерно, через равные промежутки времени, проступала обшивка блиндажа, меркла.

Опять послышался далекий раскат грома, и тут же ударило над самым блиндажом. Даже уши заложило.

— Дурень этот Илья. Чего ночью по небу кататься, — послышался тенорок Глыбы. — Придется утром его коляску по щепочке собирать.

Федор сунул палец в ухо и потряс. В голове послышался легкий щелчок, тающий звон. И вдруг это движение, этот легкий щелчок и удаляющийся звон до галлюцинации ясно напомнили ему самую страшную ночь сурового лета сорок первого. Ночь на полустанке, даже не на полустанке, а на разъезде, где поезд, в котором они ехали с матерью на восток, попал под бомбежку.

Рев моторов, треск пулеметов раздались раньше, чем прерывисто, точно заикаясь от испуга, засигналил паровоз. Поезд стоял, ожидая встречного. Федор видел, как бледные фонтанчики пунктиром запрыгали рядом с вагонами. Гул самолета словно исчез. Тогда пассажиры с истошными криками бросились из теплушек к лесу. Он был метрах в тридцати от железнодорожного полотна.

В зябкой и плотной предрассветной тишине опять послышался рев мотора. Он нарастал мгновенно. Черная огромная машина, сверкая вспышками пулеметных выстрелов, проутюжила разъезд на бреющем полете. Пассажиры, успевшие выскочить из вагонов, кинулись на землю. И именно по ним-то и открыл огонь бомбардировщик. Федор упал и остался лежать, как и все. Мать чуть отстала от него. Плохо помня себя от страха, разбуженный в вагоне все сотрясающим воем, Федор и не знал, где она. Он только кричал в голос: «Мама! Мама!», но не думал о ней. Но она думала только о нем, искала его, слышала его голос. Когда бомбардировщики пошли на третий заход, мать по крику узнала, где он, и кинулась к нему.

Не успела добежать. Пуля настигла ее в двух шагах от Федора. Она сделала еще два последних шага и упала на Федора, словно прикрывая его. Грохот тут же стих, будто и не существовало его и все людям приснилось. Только паровоз продолжал свистеть беспрерывно. Пар от гудка поднимался над лесом, и светился, и розовел в лучах зари.

Это было первым, что увидел Федор, когда вскочил с травы, мокрой и холодной. И по спине текло теплое. Он передернул рубашку. Испачкал руки в крови. Около себя увидел мать. Она лежала ничком. Губы ее еще шевелились, но слов было не разобрать.

— Мама! Мама!

Федор огляделся, ища поддержки, помощи.

Паровоз все еще свистел. Люди бежали к поезду. Несколько человек остались лежать в кювете у полотна, на опушке.

Он снова посмотрел в лицо матери. Ее глаза глядели отрешенно. Точно где-то высоко в небе она увидела нечто, что ее успокоило, и она боялась оторвать взгляд от этого нечто.

Свисток смолк. Лязгнули буфера. Раз… другой… Состав пополз.

Кто-то кричал из вагонов:

— Беги! Беги! Быстрее!..

Подхватив на руки тело матери, он шагнул, побежал. Споткнулся. Припал на колено. Снова посмотрел в застывшее лицо матери, остановившиеся ее глаза, которые глядели в небо, не отрываясь, не мигая.

— Мама… Ты умерла? Да?

Он потряс ее за плечи. Потом посмотрел на поезд. Последний вагон проплыл в просвете меж деревьями.

— Ну, мам… Ты вправду умерла? А как же я?

Ему очень хотелось заплакать, но он сдерживался: мать не любила слез. Он положил тело матери на траву. Федор вспомнил, что видел однажды женщину с таким же остановившимся взглядом. Ей брызнули холодной водой в лицо, и она ожила.

— Я сейчас, мам. Воды принесу. — Он поднялся, вся рубаха на груди была красной и липкой.

Он пошел к кювету с водой. По пути наткнулся на тело какого-то незнакомого ему старика. Тот лежал ничком. Федор перевернул его. У старика тоже были открыты глаза. На веке ползал муравей, И вдруг Федор зажал себе рот, чтобы не закричать. Он боялся, что вместе с криком, безостановочным, воющим, — а он, не крича, слышал этот свой крик, — с ним расстанется и его жизнь, и по его глазу вот так же поползет муравей.

Федор попятился от старика, словно боялся, что тот вскочит и погонится за ним. Он побежал к канаве и стал мыть руки, рубашку и тихонько скулил:

— Мамочка… мамочка…

— Эй, парень!

Федор подумал, что это немцы. Не оглядываясь, кинулся к лесу, свалился в кювет.

— Не бойся, парень! — крикнули ему от железнодорожного полотна.

Наконец Федор решился обернуться. На рельсах стояла дрезина-качалка. На ней сидели четверо: двое в форме железнодорожников и двое в обычной одежде.

— Ты что здесь делаешь? — по-прежнему не слезая с дрезины, спросил сидевший с краю в форме железнодорожника.

— Н-ничего…

— Ты ранен? Отстал от поезда?

— Нет. Мамку убили. С самолета стреляли. А поезд ушел. Я видел. Вот мамку-то как…

На дрезине стали негромко переговариваться.

Один из сидевших на дрезине, в серой кепке и сером пиджаке, шевельнул качалку. Дрезина двинулась. Федор очень испугался, что его оставят здесь, в лесу, одного с мертвым стариком, по глазам которого ползают муравьи, и убитой матерью. Он кинулся к дрезине, схватился за скобу сиденья:

— Дяденьки! Дяденьки, возьмите?

— Раненые есть тут? Не мертвые, раненые?

— Нет. Не знаю… Возьмите!

— Тише! — приказал тот, который был в серой кепке и сером пиджаке, и обратился к железнодорожнику: — Послушай. Вроде рельсы стучат.

Железнодорожник спрыгнул с дрезины, приложился ухом к рельсу.

— Едут. Надо сматываться. А то не успеем до подъема добраться.

— Садись, малец! — приказал мужчина в серой кепке.

Устроившись на краешке скамейки, Федор спросил вдруг:

— Кто же их похоронит?

— Потом похороним, — сказал мужчина в серой кепке. — Нам надо путь на подъеме минировать. Фашисты близко.

Дрезина быстро набирала ход.

Только потом Федор осознал все, что произошло на разъезде.

* * *

После беспокойной грозовой ночи разведчики весь день пробыли на передовой, наблюдая за обороной противника.

— Федор был прав, — заметил Русских. — Лучше всего нам справа по болоту просочиться к ним в тыл. Слева, по лесочку, конечно, лучше. Он прямо к нашим траншеям подходит. Но это-то мне и не нравится. Наверняка заминирован.

Младшему лейтенанту не ответили, приняли его замечание как окончательное решение командира, которое обсуждению не подлежит, тем более что правота его была явной. Когда стемнело, группа прикрытия проводила их через ничейную землю и ушла. За ночь разведчики преодолели болото и вышли на северный склон лесистого холма, поросший старым мшистым ельником и осиной, поднялись к вершине. Обзор оттуда был действительно хорош. Вражеская оборона была словно на ладони. Только наш правый фланг там, где лесок подходил к траншеям, не просматривался.

Время перевалило за полдень, солнце ушло вправо, и можно было спокойно пользоваться биноклями.

Русских, Королев и Иванов считались лучшими специалистами по наблюдению. Они поделили оборону противника на участки, и каждый проверял и перепроверял товарища, пока все трое не убеждались, что они действительно обнаружили огневую точку.

Противник постреливал лениво, скорее для порядка. Наши так же сдержанно отвечали. С вершины холма, который походил на остров, окруженный болотами и потому не привлекавший к себе особого внимания, особенно чувствовалось-противник копит силы, готовясь к жестоким боям.

Закончив наблюдение, разведчики спустились с холма, миновали болото и вошли в лесок, скорее перелесок. Осинки, а их было большинство, перемешались с орешником, цветущей белыми хлопьями калиной и высоченным дудником. Где-то в перелеске бил родник или родники, потому что по низинке петлял тихий ручеек, прозрачный и очень холодный. При приближении разведчиков жабы и лягушки с плеском плюхались в воду, мутили ее. Пришлось остановиться и подождать, пока течение унесет муть и можно будет всласть напиться.

Впереди пошел Лапотников, у которого был удивительный нюх на мины. Хотя Федор и предполагал, что перелесок, наверное, минирован, фашисты то ли пренебрегали лазейкой, то ли поставили мины вдоль опушки. Во всяком случае, Лапотников вел товарищей по руслу, которое оказалось заиленным только вблизи болота, а дальше было плотным, песчаным, словно хорошо утоптанная тропа.

На полдороге до наших позиций Русских задержался на минуту, передал планшет с картой старшему сержанту Королеву и приказал, чтоб они быстро двигались в штаб, где ждут этих данных, он и Федор останутся и доразведают холмик. Всем, мол, здесь делать нечего, а время дорого.

— Ждите через час-полтора, — сказал на прощание Русских.

Младший лейтенант и Федор выбрались на край перелеска.

Выслушав высказанные Федором соображения, что немцы наверняка не преминут поставить здесь пулемет, младший лейтенант улыбнулся:

— Из тебя, Федор, генерал получится…

Устроившись удобно под кустом волчьей ягоды в соседстве с жимолостью, они пролежали целый час, но взгорок на той стороне овражка казался все таким же безобидным.

— Ну, еще минут десять — и айда, — сказал Русских. — Ни черта там нет. Не статую же там фрицы поставили. Хоть бы пошевелился кто.

— Может, фриц как раз спит после обеда, — пошутил Федор и хмыкнул.

— А ты, генерал, не смейся. Может, ты и правду сказал, Место спокойное, тихое. Обзор что надо. Двое могут дрыхнуть, а третий мечтать.

Неожиданно, словно чертик из коробки, на вершине взгорка появился солдат. Он высунулся по пояс, деловито поправил маскировочный дерн. В солнечном свете матово засветился вороненый ствол пулемета.

— Вот так, генерал, — сказал Русских. — Готовь гранаты. Там пулеметный расчет. Близко подбираться не будем. Метров на тридцать — и по моему сигналу.

— Хорошо. Чего они всполошились?

— Похоже, у нас зашумели. Добрались наши, их встречали.

Разведчики отползли в перелесок и оказались в тылу у вражеских пулеметчиков. И отсюда взгорок выглядел как обыкновенный взгорок.

— Хорошо, гады, замаскировались, — шепнул Федор.

Командир кивнул. Они находились уже в метрах пятидесяти от огневой точки. И тут шальной, снаряд, пущенный артиллеристами, вздыбил землю около разведчиков.

Всплеск взрыва ослепил Федора. Грудь его сжали тиски, и никак не удавалось вздохнуть.

«Дышать… дышать», — забилось в мозгу.

Он сумел вздохнуть, а открыть глаза было уже легко. Облако, стоявшее прямо над ним, колыхалось и норовило соскользнуть вбок, скатиться куда-то. Что-то черное, красное застилало глаза.

«Русских. Где Русских?» — и тут Федор повернулся, увидел младшего лейтенанта. Тот полз к нему.

— Федор! Жив!

— Жив, Антон, жив! — Федор вдруг почувствовал, что может двигаться. Он быстрым движением провел по лицу, размазал кровь. Но это пустяк, боли он не ощущал.

Они подползли друг к другу, прижались головами. Русских дышал тяжело, прерывисто:

— Жив… жив, Федя…

— И ты, пошли к своим…

Младший лейтенант помолчал:

— В живот меня… Понимаешь… Не выйти мне.

— Дотащу.

— Уходи! Слышишь, я приказываю — уходи.

Федор отодвинулся даже, чтобы увидеть лицо младшего лейтенанта.

— Не в себе ты, Антон Петрович… Не пойду один… И отсюда не уйду…

— Доннер веттер! Ахтунг! — донеслось до разведчиков.

Фашисты копошились у пулемета и не оглядывались назад, туда, где разорвался снаряд.

— Уходи… уходи… пока не… — Русских упал лицом в землю.

— К чертовой матери! Не пойду! Гады! Они-то живы.

Ярость, ослепляющая, как взрыв, охватила Федора. Он поднялся. Взял в левую пистолет, в правую — гранату и двинулся к пулемету. Он шел не скрываясь.

Перед взгорком он остановился, хотел отереть кровь — она застилала глаза, — но только размазал ее по лицу.

Он мог бросить гранату отсюда, снизу — пять метров отделяло его от окопа, И кинул бы гранату, стоило кому-нибудь из фашистов оглянуться. Но они занимались пулеметами… И теперь его ярость стала холодной и веселящей. Федор усмехнулся и поднялся на взгорок. Расставив ноги, занес гранату и заорал:

— Хенде хох! Шнель! Шнель! Гады! Быстро! Руки.

Трое пулеметчиков оторопело обернулись.

— Форвертс! — Федор повел пистолетом. — Шнель!

Он кричал как одержимый, поводил пистолетом, тряс гранатой. С каждой минутой он становился все страшнее.

— Быстро! Туда! Шнель!

Солдаты и унтер с поднятыми руками послушно вышли из окопа и торопливо двинулись к кустам, около которых лежал Русских.

— Взять! Хенде! Хенде! Шнель!

Унтер поднял ноги младшего лейтенанта, двое солдат подхватили раненого под плечи.

— Форвертс! Гады! Шнель! Шнель! — командовал Федор.

Немцы с раненым на руках спустились в овражек и, подгоняемые криками, быстро пошли в сторону наших позиций. Группа была не видна ни из тех, ни из других траншей.

Федор шел позади и кричал, кричал, подскакивая то к одному, то к другому, тряс пистолетом и требовал:

— Шнель! Шнель! Гады! Быстро!

ГЛАВА ВТОРАЯ

Дверь в землянку была открыта. Солнце освещало обшивку из старых досок, Федор дремал. «Спи, — приказал Королев, — во сне все болячки быстрее заживают». И Федор старался.

А тут у землянки послышались шаги многих людей. В солнечном свете заблестели ярко начищенные сапоги, и незнакомый зычный голос проговорил:

— Вот где вы его прячете!

Сверкнули два ряда орденских планок.

Федор соскочил с нар, сунул ноги в сапоги. Генерал-майор спустился в землянку.

— Здравия желаю, товарищ генерал!

— Вольно! Твое-то как здоровье? Садись, солдат, — генерал снял фуражку и тоже сел.

— Я тебя непременно хотел найти, Матвеев. Посмотреть на тебя хотел.

— Извините, товарищ генерал, что одет не по уставу.

Приглядевшись к ладной, высокой и широкоплечей фигуре Федора, генерал сказал:

— Ничего. Приказом командования вы, рядовой Матвеев Федор Тимофеевич, награждаетесь орденом «Славы» третьей степени. И вам присваивается звание ефрейтора.

Федор замер.

— «Славу»! Товарищ генерал…

— «Славу», Матвеев, «Славу» третьей степени. Вот. Не часто один по три «языка» приводит. Да еще в качестве санитаров, — улыбнулся генерал.

— Служу Советскому Союзу! — и неожиданно для себя тихо сказал: — Младшему лейтенанту бы тоже «Славу». Самый боевой орден.

— Русских этого ордена не дали бы. Им награждают только рядовых, сержантов, старшин. «Слава» — солдатский орден.

— Мне отец показывал дедова «георгия», — сказал Федор. — Тоже говорил, что солдатский…

— Ишь ты, славная у тебя семья.

— А отца наградили золотой саблей. Он партизанил в гражданскую. В Сибири.

— Ну, брат! — глаза генерала стали ласковыми. Он с интересом посмотрел на парнишку и продолжал: — Есть у этого ордена еще одна особенность. Отличительная! Всеми орденами награждают и в мирное время. Даже Героя Советского Союза присваивают.

— Летчикам, которые спасли челюскинцев. Они ведь сняли людей со льдины.

— Да. А вот «Слава» — боевой орден. Его можно заслужить только на фронте. За личный солдатский подвиг. Понял, Матвеев?

— Так точно, товарищ генерал. — Федор вскочил с табуретки, стал «смирно».

— Вольно, вольно, Матвеев. Ведь у нас не служебный разговор. Чего из госпиталя бежал?

— Это я виноват, товарищ генерал. Люба не виновата.

Генерал нахмурился:

— Какая еще Люба?

— Медсестра в санбате. Невестой она была… младшего лейтенанта. Я и упросил отпустить.

— В долгу, значит, у тебя фрицы за младшего лейтенанта.

— И за него.

— Садись, солдат, садись. Приказываю. А еще за кого!

— За маму… — присаживаясь, ответил Федор.

— Большой счет. За всю войну, до нашей победы, им не рассчитаться с тобой. С какого же ты года?

— С… двадцать шестого…

— Как же ты на фронт попал? Семнадцатилетний-то!

— Партизанил… Полтора года… Я эти места как свои пять пальцев знаю. И дальше, на запад, товарищ генерал… Потом по заданию перешел линию фронта. Попросился в разведку. — Федор шмыгнул носом от волнения и рассердился на себя за это: «Как девчонка».

— Попросился, значит… С четырнадцати лет воюешь…

Федор поднялся, лихо прищелкнул каблуками:

— Так точно, товарищ генерал.

— Отец-то где? Садись, садись.

— Когда мы с мамой уезжали к бабушке под Смоленск, на Магнитке был. Начальник цеха. А теперь… не знаю, где… товарищ генерал, никто не отвечает.

Федор снова поднялся и совсем не по-солдатски прижал руки к груди:

— Я просто не знаю, где его искать. Но буду еще писать, обязательно буду!

— Не отправлю я тебя в тыл, — спрятав улыбку, сказал генерал, разгадав причину волнения Федора. — Честно скажу — жаль лишаться такого солдата. Но носа не задирай, — генерал поднялся. — Отца твоего найду. Такой человек не иголка… Так ты — с гранатой и пистолетом «Хенде хох! Шнель!» — и они пошли? — Генерал улыбнулся.

— А чего же им было делать? — потупился Федор. — Подорвал бы я их — и точка. Разозлился я очень, товарищ генерал. Чувствую, не дотяну командира до своих. А тут, гады, лопочут, с пулеметом колупаются. Ну, думаю…

— Ведь и себя бы подорвал?..

— Себя? — удивился Федор и с жаром продолжил: — Антону осколок в живот. Его надо было тащить. А тут… рабочая сила пропадала, товарищ генерал.

Генерал раскатисто рассмеялся:

— Ну, брат… рабочая сила…

— Простите, товарищ генерал, может, я… — смутился Федор, «Неужели генерал не видит, что не умею я с генералами разговаривать? А кто умеет? Влепит он мне и за медсанбат и за вранье про семнадцать лет».

— Все верно, рядовой Матвеев! — генерал протянул руку и, пожав Федорову руку, задержал ее в своей. — А ведь годик-полтора накинул ты себе? Ладно, ладно… Это между нами, — подмигнул генерал и вышел из землянки.

Не затих еще скрип ступенек под генеральскими сапогами, как в землянку юркнул Тихон Глыба с встревоженным лицом. Но, увидев улыбающегося Федора, он присел на нары и облегченно вздохнул:

— Пронесло… А я уж думал, в машину тебя — и в тыл.

Спустился в землянку и Королев.

— А вот и еще начальство пожаловало, — обернулся Глыба. — Сразу — в старшины. Федор, теперь Королев командует, до прихода нового комвзвода. Ты слушайся.

Федор молча лег: голова все-таки кружилась.

— Чего ты, Тихон, взъелся?

— Отправил бы генерал Федора в тыл… Вот и все.

— Не отправил бы, — ласково проговорил Королев. — Он сам в семнадцать ротой у Азина командовал. Я знаю.

Федор слушал с закрытыми глазами.

Воспоминания — боль. Не тревожить их — вроде ничего, а тронешь — хлынут потоком, как из прорванной плотины.

Никогда не мог вспомнить Федор отца таким, как на фотографии в семейном альбоме: усатый молодец оперся об эфес сабли, а по обеим сторонам от него сидят боевые товарищи в таких же заломленных папахах, в шинелях и кожаных куртках, кто в крагах, кто в сапогах, кто в обмотках. Отец в сапогах. Он командир. И руки его положены на эфес совсем не обыкновенной сабли — это золотое оружие: на ножнах — на снимке не разглядишь — два золотых перекрещенных клинка, а сами ножны и эфес отделаны червленым серебром.

Отец рассказывал, что эта сабля принадлежала какому-то колчаковскому офицеру, которого он зарубил в схватке. И по решению всего партизанского отряда отца наградили золотым оружием за личные заслуги.

Сабля висела над кроватью отца.

Стоило Федору прикрыть глаза, и он видел золотую саблю и всю избу с тремя оконцами, огромной печью и будто обонял чуть сладковатый запах угара, которым пропитывается изба за зиму. Но лица отца… таким, каким оно было до той страшной ночи, он припомнить не мог. Именно та ночь стала его первым и осознанным воспоминанием детства.

Тогда он проснулся потому, что кто-то сильно, безостановочно бил в оконную раму и кричал:

— Тимофей! Тимофей!

Белая фигура отца метнулась по избе, мать белым пятном шарахалась от стола к печке и обратно.

— Куда ты их задевал? Где спички?

Отец ударом распахнул створки окна:

— Что?

— Горит! Горит!

— Да говори толком! — зло крикнул отец.

— Эта железяка твоя! Скорее, Тимофей!

Однако отец упрямо стоял и спрашивал:

— Толком говори!

Голова ночного сторожа Михайлы замоталась за окном в какой-то невыразимой муке:

— Железяка, которая вместо лошади!

Отец сорвался с места.

— Что в сарай поставили, — продолжал мотаться за окном сторож. — Ты еще ее керосином кормил! Ну, как ее звать?!

Одевшись на ходу, отец ударом ноги распахнул дверь, выскочил во двор. Послышался топот его сапог, голос старика Михайлы. Мать все еще металась по избе в поисках спичек, потом тоже убежала.

В открытое окно с улицы доносились взволнованные голоса.

Федор вырвался из кровати.

Как он мог оставаться дома, когда произошло такое! Горел трактор, о котором всю зиму только и говорили на селе. Сколько вечеров собирались сельчане в их доме, до одурения чадили злым самосадом, судили и рядили, подсчитывая, что может лошадь и что может трактор.

Никак не мог Федор найти сапоги. Грязь не подсохла на дворе, хоть весна, и со дня на день пора было начинать пахоту. Федор заплакал с досады, хотел босиком сигануть через окно, да вспомнил, что в сенях сапоги оставил — грязные. Накинул шубенку и как был без шапки — за всеми.

Все село всполошилось — бегут к горящему сараю. Отблески огня прыгают в окнах домов, тревожные отсветы бродят по стенам. Ночь темная, безлунная, огонь ярче яркого. Федор искал отца и мать.

Неожиданно толпа смолкла, замерла. Федор без труда протиснулся меж взрослыми, влез в первый ряд.

— Тимофей! — это был голос матери. Федор увидел ее. Она стояла близко к огню и смотрела куда-то вверх. И Федор посмотрел туда же. Ворота сарая, в котором находился трактор, охватило пламя. Соломенная крыша тоже была в огне, лишь один подветренный угол постройки еще не горел. И по этому углу, цепляясь за венцы, лез к крыше его отец.

— Тимофей! — снова крикнула мать. — Остановите его!

Позади в толпе слышались голоса:

— Попробуй останови…

— Чего же ворота не открыли?

— Они-то и загорелись.

— Пашка поджег!

— Кому ж еще надо!

— Мироеды!

— Облили керосином и подожгли. Попробуй сунься. Постаралось кулачье!

Клубы дыма заволокли фигуру отца.

— Тимофей! — мать бросилась к углу сарая. Федор упал, вскочил, побежал за ней. Он не плакал.

Он твердо помнит, что не плакал. Попробовал заплакать, но слезы мешали видеть. Он вытер их.

Вдруг в сарае послышалось тарахтенье.

Толпа онемела.

В тишине трещал пожар, и из этого полымя доносился рокот мотора. Потом мотор взревел. С хрустом разлетелись пылающие ворота сарая. И из пламени выполз горящий трактор, за рулем — отец Федора.

Толпа ликовала. Бросились тушить трактор и тракториста…

Вот после той ночи лицо у отца перетянули ожоговые шрамы. Страшное стало у него лицо.

Вспоминая об этой ночи, — а Федор не любил вспоминать о ней, — он не мог припомнить каких-либо своих чувств. Словно он там не присутствовал. Он помнил, как били самосудом Пашку, который действительно поджег сарай с трактором. И забили бы насмерть, если бы не отец…

В землянке появился вестовой из штаба, и Королев ушел вместе с ним.

— Значит, идем? — спросил его вдогонку Федор.

Кузьма не ответил. Пристроив форсисто пилотку, он вышел.

Федору захотелось поворчать, мол, командирит, так и нос задрал, но он промолчал, потому что младшему лейтенанту он не рискнул бы задать вопрос, а субординация есть субординация.

Может, Королев за пополнением пошел.

«Кузьме определенно всучат кого-нибудь», — подумал Федор. Он опять забрался в угол на нары, отвернулся к стене и почему-то вдруг насупился. Сердился он на всех.

Вскоре вернулся Королев. С ним пришел кто-то.

— Знакомьтесь, — сказал старшина. — Иван Булатов.

Пользуясь тем, что у него повязки на голове и руках, Федор не поднялся.

«Этот Булатов сегодня на дело пойдет, а я буду на нарах валяться», — зло подумал Федор и еще крепче зажмурил глаза. Он слышал, как разведчики знакомились с новым Иваном, как на груди у того позвякивали медали, когда он тряс руку.

«Ишь, хвастается», — злил сам себя Федор.

Вот они уже рядом.

— Иван, — говорит «тройной».

— Иван, — отвечает Булатов.

— Придется тебя, сынок, по фамилии отличать.

— Федор спит? — спросил Королев.

— Уснул.

— Это Федор, который троих приволок? — опросил Булатов.

«Паршиво, что сразу не встал», — подумал про себя Федор.

— Разведчик — золото, — сказал Королев. — К ордену, генерал сказал, к «Славе».

«Просыпаться» после таких слов просто подлость. И Федор старался дышать как можно глубже и спокойнее, даже посапывал на всякий случай. Злость прошла, потому что злиться на товарищей, оставляющих его в тылу, при первейшем же рассуждении оказалось просто глупо…

И все-таки было как-то и тоскливо и беспокойно, сосало под ложечкой.

Так пролежал Федор весь вечер. Даже ужинать не вставал. Сначала ждал, что его разбудят. Но «тройной» Иван остановил Тихона:

— Чего беспокоить человека? Наесться всегда можно. Ты вот выспись всласть.

Глыба проворчал в знак согласия что-то неразборчивое.

По настроению Булатова Федор понял: тот очень рад, что попал в разведку, и волнуется перед поиском.

— Я и на гармошке могу, — услышал Федор голос Булатова. — Только инструмента нет. Неделю назад прямым попаданием блиндаж разбило. Сами-то уцелели — у соседей схоронились, будто знали.

— Есть у нас инструмент, — сказал Королев. — Вернемся с задания, покажешь, чего можешь. Жаль Федора сейчас будить.

* * *

— Не везет нам на музыкантов… — проговорил «тройной» Иван. Его длинное лицо было сумрачно. — Еле выбрались. Крепко затянули фашисты оборону.

— И «язык» — черт те что, — поморщился Глыба. — Обозник какой-то. Видать, только появился.

— Обозник тоже дай бог сколько знать может… — заметил Королев.

— Особенно с полными штанами, как этот, — не унимался Глыба.

Разведчики вернулись из поиска голодные, обросшие и злые: погиб Булатов.

Прихватив гармошку, которую он поставил на видное место перед приходом разведчиков, Федор отнес ее обратно в темный угол.

— Чует мое сердце — послезавтра опять пойдем, — сказал Глыба, — до черта техники у немцев напихано. Нужен стоящий «язык».

— Нужен-то нужен, а как его взять? — протянул «тройной» Иван. — Как пить дать — не просочиться нам. Нипочем.

Федор слишком хорошо знал Ивана — тот не станет понапрасну говорить, да еще такое. Королев глянул на Ивана серьезно, как бы соглашаясь с ним.

— Завтра с утра пойдем на передовые посты. Говорят, оно мудренее вечера. Надо искать лазейку.

Утро мудренее не стало. Еще затемно Глыба, Королев и Федор ушли на передовые посты — изучать вражескую оборону.

Вместе со старшиной Федор в густых утренних сумерках отправился на НП.

Выпал иней, и ночная тьма поредела. Рассвет наступил как бы раньше и длился дольше. Затянутое сплошным пологом небо светлело исподволь. Было зябко. Воздух колол ноздри и першил в горле. Земля и травы запахли очень сильно, когда стали оттаивать.

Разведчики поступили чрезвычайно нагло, заняв под НП взгорок, прострелянный противником до такой степени, что выглядел перепаханным. Фашисты обстреливали его регулярно с десяти до половины одиннадцатого и с шестнадцати тридцати до семнадцати. Они «воспрещали» использовать взгорок под пулеметное гнездо, вести на нем сооружение дзота. Они воспрещали все стационарное, но НП разведке нужен был лишь как точка с широким сектором обзора. И то ненадолго.

Перед взором Федора открылась передовая. «Классическая передовая», как сказал бы младший лейтенант Русских. Наши позиции протянулись вдоль опушки леса. Сразу за первой линией траншей начинался пологий склон лощины. По дну ее не то чтобы тек, а сочился ручей. Крохотная узкая пойма его поросла густой жесткой осокой, кое-где поднимались хилые купины лозняка, далеко справа, где стояла разрушенная теперь запруда, росли пять старых ветел. Они торчали в разные стороны, словно перессорились между собой еще в молодости, а уйти подальше друг от друга не хватило сил.

Правый берег ручейка, названия которого на карте не значилось, занимал враг. Склон там поднимался круче, но совсем незначительно. На середине склона протянулся перелесок метров в двести шириной. Он обрывался у тех самых старых ветел. За перелеском шло поле, судя по цвету соломы — овса. Дальше — опять полоса перелеска, видимо овражистого, потом взлобок — и село.

Вправо и влево тянулись поля. Там расстояние между рубежами было больше, а местность совсем открытая. О том, чтобы пробраться в фашистский тыл или взять «языка» на передовой, и говорить не приходилось.

Здесь же, на немецком рубеже, перемежались поля и перелески, можно было что-нибудь придумать, найти лазейку во вражеской обороне и прошмыгнуть.

Но прошмыгнуть-то оказалось негде.

Склоны лощины, конечно же, пристреляны с нашей и с противной стороны, как стрельбище. Да и укрыться на этих склонах попросту невозможно. Даже воронки от снарядов и мин не могли послужить убежищем. Они располагались ниже огневых точек и просматривались почти до дна со взлобков. Только, пожалуй, кратеры от авиабомб можно было посчитать надежными укрытиями.

Эти-то крупные воронки старшина и поручил Федору нанести на план.

Разведчики проторчали на взгорке до десяти часов и успели уйти, прежде чем фашисты принялись его обрабатывать.

Убедились, что их оборона тут действительно настолько плотная, что комару носа не просунуть. Четыре дня дежурили разведчики на своих наблюдательных постах. По вечерам собирались, прикидывали так и сяк — ничего не получалось.

Вечером в землянку пришел начальник разведки. Он попал к ужину и долго сидел молча, будто только проведать пришел, а потом вдруг:

— Хоть и дало начальство сроку неделю… Да не дождалось. Посылают сегодня дивизионную разведку.

Королев нахмурился, потрогал усы, прокашлялся, но ничего не сказал. Глыба усмехнулся, а «тройной» Иван потрогал свой длинный подбородок, словно желая убедиться, что выбрит он достаточно тщательно. Федор опустил глаза, хотя ему, наверное, как и каждому, хотелось сказать, что весть не из приятных, но знают ли дивизионные разведчики передовую так, как они? Конечно, дивизионные могли иметь сведения и по другим участкам, но появление капитана означало одно: выбрано именно их месторасположение. Может быть, они что-то просмотрели?

— Приказ, который нам дан, не отменяется, — добавил, помолчав, капитан.

Капитан продолжил:

— Они собираются на стыке пройти, — начальник полковой разведки ткнул пальцем в карту.

Молчащий Лапотников дернул головой:

— Мины там, новые противопехотные — прыгающие «лягушки».

— Они саперов с собой берут.

Капитан, прищурив глаз, чтоб не мешал дым папиросы, спросил:

— Как же вы думаете выполнить приказ?

— Не знаем еще, товарищ капитан.

— Осталось три дня, — капитан поднялся. — Срок на пределе.

Глубокой ночью противник поднял такой тарарам, что и без иных сведений стало ясно: не прошли дивизионные.

Потом разведчики долго торчали на передовой. Когда начинался артиллерийский и минометный обстрел, фашисты исчезали из траншей по проходам во вторую линию окопов. То же делали и наши. Но стоило затихнуть минометному или артиллерийскому обстрелу, как по ходам сообщения фашисты, как и наши солдаты, переходили в первую линию.

Первые дни так же поступали и разведчики. Но сегодня Королев решил присмотреться к позициям и остаться во время обстрела в блиндаже.

Ждать минометного налета долго не пришлось.

Разведчики спрятались в блиндаже. Здесь был и кое-кто из хозяев.

— Чего это вы? — удивился Глыба. — К богу на свиданье торопитесь?

Один из солдат махнул рукой:

— От этой курносой не набегаешься.

Сидеть под огнем в блиндаже Федору приходилось не часто, да и не доверял он почему-то накатам. Чутко прислушивался к стрельбе. В поле, там хоть по звуку слышишь недолет, перелет, а в воронке — так любо-дорого. Русских говорил, что снаряды в одно и то же место почти никогда не попадают. А тут, в блиндаже, и рядом разорвется фугас, а накат съедет — накроет.

Сначала фрицы вроде баловались, а потом принялись долбить передовую всерьез. Разрывы слились в свирепый, оглушающий гул. Земля под взрывами дергалась, тряслась. Крякал и трещал накат. Уши заложило.

Едва смолкло, разведчики выскочили из блиндажа.

— Сейчас наши вдарят! — погрозил кулаком Глыба. При первых же залпах фашисты скрылись из первой линии.

— Королев, — потряс Федор своего командира.

Тот нахмурился, но не обернулся.

— Товарищ старшина, — сначала Федор подумал было обидеться на Кузьму: отвечал же тот на неуставное обращение в землянке, чего же тут требует? Но мысль, мелькнувшая у него, представлялась такой неожиданной, рискованной и в то же время верной, что обида отошла на самый задний план. — Товарищ старшина! А ведь среди фрицев тоже смелые есть.

— Убедиться хочешь? — усмехнулся Глыба.

— Ну да! Можно и так поверить.

Сердитый Королев оторвался от бинокля:

— Загадки да ребусы на последней странице «Огонька» печатают. Дело есть-так говори.

— Я и говорю… Наверное, и у фрицев есть солдаты, которые остаются в блиндажах во время нашего обстрела. Наши дают огня, — очень торопливо заговорил Федор, боясь, что его не дослушают до конца. — Мы подбираемся к ихним траншеям…

— Давай, давай… — Королев вновь приник к биноклю, безнадежно вздохнул.

Но Федора уже нельзя было остановить.

— …мы подбираемся… наши — молчок. Мы в блиндаж. Хватаем этого храброго вояку. Наши — огонька, чтоб удержать фрицев во второй линии. Мы сидим в блиндаже. Опять наши молчок. Мы — на нейтралку. Наши — отсечный. А мы с «языком» к себе.

— Гладко было на бумаге, да забыли про овраги, а по ним ходить, — длинно, как ругательство, проговорил Глыба.

— Это вы, ребята, зря! — ехидно сказал Иванов.

— Точно получится! — горячился Федор.

— Загнуться под своими минами? — спросил Глыба. — Нет, Федя, это ни к чему. Пошутить — так не ко времени.

— Товарищ старшина, — обратился «тройной» Иван к Королеву. — Товарищ старшина, давайте хоть по времени прикинем. С минометчиками поговорим.

Королев долго молчал, будто не слышал, потом повернулся, тронул согнутым указательным пальцем усы, широко улыбнулся:

— А ведь действительно дело!

— Конечно, Кузьма, дело… Простите, товарищ старшина, — вытянулся Федор, но Королев только рукой махнул.

— Наши начинают. Засекайте время, — приказал Королев. — Осторожней, черти! Снайперу на мушку не угодите. Они во время обстрелов что осенние мухи.

Федор приник к щели. Отметив время, он мысленно рванулся через ничейную полосу к немецким траншеям. До них пятьсот метров.

«Нет, так не пойдет, — остановил сам себя Федор. — Двигаться надо ползком, — от воронки к воронке. Хорошо, что Королев поручил мне нанести их на план!»

Остальную часть дня заняло совещание с начальником разведки.

Налет назначили на одиннадцать дня.

«Домой», в свою землянку, разведчики вернулись поздно, усталые, притихшие. Ужинали торопливо, словно старались поскорее лечь отдыхать и остаться наедине со своими мыслями о завтрашнем дне.

Уже когда Королев задул коптилку, Федор неожиданно спросил:

— Кузьма, а куда же пчелы денутся? Ульи ихние разбиты…

— Пчелы?

— Да.

— В дупле попрячутся. Одичают.

— А обратно их приручить можно?

— Спи, Федор! Вернемся — расскажу. Долго говорить надо. И что тебе до них? — ворчливо удивился Королев, но ему стало очень приятно, что Федор вспомнил о пчелах, и в такую минуту: «Нет не задубела душа у парня!»

— Подумалось.

Глыба раздраженным фальцетом откликнулся из угла:

— Дайте спать!

Лапотников произнес нараспев:

— По-го-во-рить хо-чешь, п-пойдем. Не с-с-спится м-мне…

— Всем спать, — приказал Королев. — Когда с меня наказанье снимут — командовать вами?

В землянке Федору вспомнился пионерский лагерь и вечерний сердитый голос вожатого, который опаздывал на танцы, если в палате долго не засыпали. Он улыбнулся про себя, стало очень тепло на сердце, и пришел сон.

Федор поднялся отдохнувшим, хотелось замурлыкать песню, но остальные разведчики выглядели сосредоточенными, необыкновенно суровыми, и он не решился нарушать общего настроения.

— Автоматы — Лапотникову и Глыбе, — приказал Королев. — Остальным — пистолеты, гранаты, ножи. Автоматы только мешать будут.

Они выбрались из землянки, ходом сообщения вышли на вторую линию траншей переднего края. В блиндаже их ждал капитан Терехин:

— Все в порядке?

— Так точно, товарищ капитан.

— Осталось пятьдесят минут. Вот фрицы отстреляются в положенное время, и наши возьмутся за дело. Хорошо, что сухо. Там не мешкайте. Наши минометы будут работать как часы. Сверим, кстати. Все по моим сверяли. Двадцать минут — подготовка. Дальше — как условились.

Федор заметил, что квадратное лицо капитана сегодня очень бледно.

Противник провел артналет методично и деловито, как вызубренный урок.

Разведчики вышли на исходные. Федор опять увидел склон, побитый взрывами, знакомые очертания воронок, прикинул в уме, по каким из них надо ориентироваться.

На той стороне лощины, у перелеска, разорвались наши первые мины.

Королев взмахнул рукой.

Сунув ноги в нишу для хранения оружия, Федор быстро и ловко оттолкнулся от противоположной стенки траншеи, навалился на бруствер, скатился на ничейную полосу. Замер. Огляделся. Пополз. К ближней воронке. Вдруг рука наткнулась на что-то острое, раскаленное. Федор зашипел, отдернул руку. По ладони потекла кровь.

«Осколок от мины, черт!» — мелькнуло в голове.

Приподняв голову, Федор посмотрел вперед, лизнул ранку, пополз дальше.

На той стороне лощины, над фашистскими окопами, дыбился дым разрывов и пыли.

В воронку Федор скатился последним. Королев глянул на него сердито, и тотчас они поползли дальше.

Вторая воронка, третья…

Ручей.

Пригибаясь, они перешли полосу липкой грязи, цепляясь руками за осоку. Они держались метрах в пяти друг от друга, а Лапотников и Глыба двигались позади.

Теперь они поползли вверх по склону. Федор то и дело поднимал голову: ему казалось, что желтая полоска-глина на бруствере вражеского окопа — почти не приближается. Сильно саднила глупая рана на ладони.

Вытягивая вперед левую руку, Федор косился на часы: пятнадцать минут прошло… восемнадцать! А им еще метров пятьдесят до проклятого желтого глинистого бруствера. Взрывы мин отодвинулись в глубь обороны противника. «Эх, рывком бы! — сжав зубы, простонал Федор. — Одним рывком!»

Но Королев ползет. Значит, нельзя рывком. Запоздалая мина шлепается совсем близко. «Ошалели!» — Федор помянул недобрым словом минометчиков.

Позади тяжело дышат Лапотников и Глыба. Бруствер.

Они прыгают в траншеи.

Вот по этому ходу — блиндаж.

Иванов проскакивает поворот.

— Стой! — окликает его Королев. — Стой!

За Королевым — Федор. Черное пятно пота на гимнастерке старшины.

Блиндаж. Ступени вниз.

Дощатая дверь, сбитая крест-накрест.

Королев ударом ноги распахивает ее.

— Хенде хох!

Все трое вваливаются в помещение. Тихо.

Пусто.

«Тройной» Иван громко чертыхается:

— Не вижу храброго фрица!

На столе посреди блиндажа остатки еды, бутылки, на краю зеркало, мыльница со взбитой пеной, опрокинутый стаканчик с водой. Слышно, как, стекая, падают в лужицу на земляном полу капли.

— Фу-у, — переводит дух Королев, рукой сшиб со стола посуду, присел, рукавом вытер пот.

— Ну! — в дверь на мгновение заглядывает Глыба.

Все молчат. Чужой блиндаж воняет портянками, сапогами, чувствуется едкий запах незнакомого одеколона.

Минометчики работают как часы. Земля колотится, бьется под взрывами. Жалко звякает оставшаяся на столе посуда.

«Крепко наши корежат», — как-то отрешенно думает Федор.

Мина рвется над дальним углом блиндажа. Треск. В промежутке между разрывами глухо осыпается земля.

Федору кажется — стон послышался в углу.

Снова мина бьет совсем рядом. Над головой Федора крякает бревно, ему на плечи сыплется песок.

Распахивается дверь. Это вышли в ход сообщения Глыба и Лапотников.

— Кто-то стонет, — говорит Федор.

Он становится на четвереньки. Смотрит под нары. Темно. Ничего не видно. Королев и Иванов опускаются на корточки.

— Показалось… — вздохнул старшина.

— Нет! Вон! — Федор различил что-то белое под нарами, в дальнем углу блиндажа. Нырнул под настил. Кто-то схватил его за горло. Федор ударил наугад, извернулся, пнул ногами.

Над ним затрещали доски нар. Кто-то наступил Федору на спину. Пальцы немца ослабли. Он истошно завопил. Вопль оборвался. Слышится лишь мычание. Федор поднялся, выхватил из кармана припасенную веревку. Немец бился в объятиях Королева. Федор ребром ладони ударил по шее верзилу в мундире нараспашку. Тот стих. А Иванов уже успел скрутить пленному руки.

— Время! — крикнул в дверь Глыба.

Королев и Иванов поволокли захваченного к выходу. Тот упирался. Федор подталкивал гитлеровца в спину.

Разведчики волоком притащили фашиста по ходу сообщения к траншее.

Федор видел теперь ошалелое лицо с хлопьями мыльной пены на щеках. Изо рта немца торчала чья-то пилотка. Наверное, Иванова. Королев и Иванов выскочили на бруствер. Федор с помощью Лапотникова вытолкнул пленного наверх. Федор покосился на часы: «Осталась минута».

Разведчики вместе с «языком» кубарем скатились с бруствера, вскочили, пригибаясь, побежали вниз по склону.

Они отбежали метров на тридцать от гитлеровских траншей. Позади ударили мины, наши мины.

Это условленный отсечный огонь. Взрывы ахают звонко, будто в пустой комнате. Осколки шепелявят над головой, хлопают по земле. Но Королев продолжает бежать. У него в руках веревка, второй конец — у Иванова. Они оба волокут пленного. Он то и дело падает, его подхватывают, снова тащат.

Вдруг тот бросается в сторону, в глубокую воронку. Королев и Иванов падают. Федор с ходу кидается в кратер. Он видит, как унтер уже готов встретить его сокрушительным ударом. Федор резко отталкивается, перепрыгивает через гитлеровца и катится вниз. Перед глазами лишь на мгновение мелькают желтые запыленные сапоги. Федор успевает обхватить их и дернуть на себя что есть силы, раньше чем ударил противник. Гитлеровец упал.

— Не бей! — кричит Королев.

Федор и не собирается. Слишком дорого достался им этот унтер.

Пленный очень хорошо понимал, что разведчики спешат. Жизнь их самих на волоске. Где-то на флангах, конечно, заметили разведчиков, их смелый налет, возвращение с добычей. Теперь уже немецкие мины должны засыпать ничейную полосу, отсечь и уничтожить группу.

Пленный не встает. Он словно не слышит приказов.

— Ауф! Ауф! — кричит Королев.

Гитлеровец лежит с закрытыми глазами.

— Поволокли!

Теперь за концы веревок берутся по двое. Федор покосился на часы:

«Двенадцать минут… А мы еще не перешли ручей!»

Бегут под горку. С ходу в грязь ручья.

Позади стихает минометный огонь.

Федору слышно, как рядом ругается Иванов. Он оборачивается. Унтер корчится, пытается встать. Группу замыкает Лапотников.

До траншеи уже около двадцати метров. Над головами просвистела пулеметная очередь. Потом ударили мины.

Королев, Иванов и Глыба вместе с пленным скатились в окоп. Федор на мгновенье задержался. Он словно почувствовал — беда с Лапотниковым. Тогда Федор оглянулся, кинулся к упавшему навзничь разведчику. И будто ударился об огненный столб.

(Окончание в следующем выпуске)

Всеволод СЛУКИН, Евгений КАРТАШЕВ СМЕХ ПО ДОРОГЕ В АТЛАНТИС

Рисунок В. НЕМУХИНА

Протяжный жужжащий звук догонял набиравшую скорость машину. Люди инстинктивно пригнулись. Ладников резко затормозил. Все же одно семя угодило в правый бок кузова. Все почувствовали сильный и резкий удар. Второе семя-снаряд стукнулось о дорогу чуть впереди машины, отскочило далеко в сторону и разметало песок. Из образовавшейся воронки с непостижимой быстротой полез толстый зеленый жгут, который распался на отдельные листья. Между ними показался мощный росток — зеленая труба с утолщением наверху. Ладников тронул с места турбомобиль. Стебель тотчас потянулся вслед уходившей машине, но уже скоро он едва различался слабой черточкой на горизонте…

Турбомобиль мягко скатился к обочине дороги и заглох. Стало тихо. Улавливался только слабый тикающий звук жидкости в трубах охлаждающей системы, словно одинокий кузнечик трещал где-то на краю огромного тихого-тихого поля.

— Вот, собственно, и все, — закончил свой прерванный рассказ Ладников. Потом он снова повернулся вполоборота к сидевшим сзади и добавил: — Беспокойство постепенно пропадает. А ведь я еду уже в шестой раз. Да и надеешься на программу. Видимо, в этом главное…

Ладников вел машину легко и даже чересчур лихо. Часто сидел боком и отрывал руки от баранки, чтобы убедительнее обрисовать жестом какую-нибудь деталь. Его сосед, Гурген, с виду мрачный, неразговорчивый человек, раза два хватался за руль, когда машина кидалась в сторону. Этот Гурген даже буркнул строго: «Знаешь, такие шутки, дорогой…»

Ладников пожал плечами и, может быть, поэтому стал еще чаще оборачиваться назад. Правда, уже пять-шесть километров Ладникову помогал автомат. С того момента, когда между колесами появилась неглубокая канавка. Она делила полотно дороги на две части и служила проводником для щупа автоматического водителя.

Появление канавки предупреждало о близком подъеме в горы. До настоящего подъема, когда бы явно чувствовался наклон, оставалось еще километра три. Час назад горы виднелись узенькой ленточкой над горизонтом, а сейчас впереди — внушительные конусы с красными пятнами осыпей. В пространство между двумя самыми высокими вершинами и устремилась дорога. Туда, где горы рассекает «Большая борозда».

Все четверо вылезли из машины. Гулко хлопнули дверцы. Гурген медленно прошел несколько шагов вдоль дороги и так же медленно возвратился. Геолог Мосенин сунул руки в карманы своей толстой куртки и деловито подталкивал ногой круглый камешек к обочине дороги. Риль так и остался стоять у машины. Ладников привычно обошел турбомобиль кругом. Он вспомнил, что нужно осмотреть правый бок кузова, куда выстрелил своим семенем «Шеппардиев стрелок». Так и есть! На боку действительно содрана краска. Как раз почти там, где сейчас стоит Риль. Из всех четверых только они с Виктором Рилем были немного знакомы. Собственно, они просто встречали друг друга где-то. Может быть, в тех же коридорах Управления. И даже не здоровались. Но здесь, в машине, оба почувствовали себя старыми друзьями и тотчас заговорили на «ты».

Ладников тронул вмятину ладонью.

— Саданул как следует, — сказал он, — еще немного выше — и, пожалуй, разлетелось бы стекло. Долго же он копил заряд…

— Хочешь острословик? — тронул Ладникова за локоть Риль. — Буквально вот сейчас пришел в голову!

— Погоди, — остановил его Ладников, — ты знаешь этого Гургена?

— Нет. Совсем не знаю. Впрочем, он, кажется, новый вакуумщик для Атлантиса. Вот и все. Да, еще его имя… Или это фамилия? Словом, кавказец. Мне так кажется…

— Я боюсь за него, — сказал тихо Ладников, — до предела мрачный человек. У кавказцев это редко. Я даже подумываю о возвращении.

— Ну! Брось это! Программа ведь опробована…

— Ты прав. Конечно, опробована. Но… Знаешь, как иногда бывает?

— Знаю. Отклонение от среднего? Ерунда. Ведь ты сам говорил, что теперь применяют комплекс восприятия. Так в чем же дело?

— Я-то по-прежнему сторонник индивидуального подхода, — проговорил Ладников и опять погладил вмятину.

— Все по программе? — удивился Риль.

Ладников не ответил. Чуть помолчав, он заговорил совсем о другом:

— Все-таки это был удивительный экземпляр «стрелка». Смотри, как влепил, а? Тебе как журналисту стоило бы отметить такой факт…

— В Атлантис я еду не как журналист… Кстати, наверное, попаду под начало Гургена.

— Вакуумщиком? — У Ладникова поднялись брови.

— Не совсем. Но не буду пока распространяться…

Ладников снова помолчал, потом заглянул под машину и не нашел ничего, что было бы не в порядке. Потом сделал движение, которое всегда отличало шоферов всех времен и народов от остальных людей, не сидящих за баранкой, — пнул колесо. Пнул подчеркнуто лихо, мимоходом. Хотя никакой необходимости в этом не было — турбомобили давно ходили на ячеистом пластике с длинным химическим названием. Все называли его по-старому привычно и просто — губка.

— Свой острословик расскажи Гургену, — бросил Ладников, — если он хотя бы улыбнется, значит я захохочусь до смерти.

— Давай его сюда!

— Он сам придет. Пора ехать дальше. — Ладников стал серьезным. — Мосенин! — крикнул он геологу. — Пора! — и махнул Гургену. — Возвращайтесь!

— Этот парень, геолог, — попал в гималайскую десятку, — тихо сказал Риль Ладникову, — помнишь? Они там навертели, черти. Холода, лавины, заносы, льды, словом, хлебнули…

— Что-то слышал, — ответил Ладников и облокотился на капот «турбика», ожидая, когда подойдут Мосенин и Гурген. — Что-то слышал, — повторил он задумчиво, — кажется, им действительно пришлось туго. Молодцы! И этот, видимо, парень крепкий… Я ведь, Виктор, так мало бываю дома, на старушке, что теперь издалека даже самый кошмарный ее угол представляю как темный чулан: пока темно — жутковато, а щелкнул выключателем — и вот вокруг давно знакомые вещи, старые и милые. Даже вроде скучные… А тут… Одни бронты чего стоили.

— Бронты? — спросил Мосенин, услышав последнюю фразу. — Вы о бронтах?

— В чем-то ты прав, — ответил Риль Ладникову, — но поверь, у старушки еще много сюрпризов. Хотя бы… Хм… Вылетело из головы…

Подошел Гурген. Он сделал несколько приседаний и теперь подрыгивал ногами, как бегун, который готовится к старту. Ладников попросил внимания. Три человека, его попутчики, приподняли головы.

— Пора, — сказал Ладников, — немного разрядились, теперь пора. Итак, я еще раз повторяю. От этого места ехать совсем немного. За километр до Знака появятся столбы. Их пять. Красные невысокие столбы. Потом будет Знак. Его и обелиски видно далеко. По желанию хотя бы одного из нас можно остановиться у Знака. Он в безопасной зоне. Но можно и не останавливаться. В зоне же всякие остановки строжайше запрещены. Разворот программы начинается через секунду после пересечения линии у Знака. Я уже говорил, что программа рассчитана и на самое медленное восприятие и на самое быстрое. Для быстрых предусмотрены дополнения. Дополнения продлевают время действия защиты. Медленным это не нужно. Вот, если хотите, краткая инструкция. Вопросы в дороге. Запомните одно — это единственная защита. Никакой другой нет. Даже стена из любого материала километровой толщины там не поможет. Только так организм защищает себя. Как в жару, например, выделяет пот. Никакая физика и химия не помогает. Все. Ну, а вообще-то поменьше думайте об этом и представьте, что проезжаете здесь каждое утро.

— А как проверить, кто быстрый, а кто медленный? — спросил Мосенин.

— Как проверить?.. Проверить… — Ладников задумался. — Это трудно. Но от того, сколько здесь, — он тихонько хлопнул себя по лбу, — почти не зависит. — Вдруг он хитро подмигнул Рилю. — Расскажи-ка свой острословик!

— Значит, жили-были дед с бабкой, — начал Риль, — однажды закрыли они правую дюзу у своей ракеты…

Когда Риль кончил, засмеялся Мосенин, гоготнул Ладников, а Гурген серьезно сказал:

— Ерунду, дорогой, рассказываешь, какая же, к черту, у старика должна быть голова? Ты думаешь, смешно?

Ладников и Риль переглянулись.

— Давайте-ка в машину, — бросил Ладников и легко прыгнул на свое сиденье. Гулко хлопнули четыре дверцы. Машина рванула, выбросив из-под колес веер песчинок.

— Вы говорили о защитной реакции, — обратился Мосенин к Ладникову, — хочу спросить, а бывают ли исключения? У одного, скажем, есть такая способность отреагировать, а у другого она отсутствует от рождения…

— Исключения бывают всегда и везде…

— Но ведь может статься, что у меня или у кого-то из нас, у вас, у него… ну, вот именно такое исключение!

— Могло статься, что метеорит, когда вы сюда летели, дорогой, — неожиданно вмешался Гурген, — захотел бы подождать вашу ракету и познакомиться с вами…

Ладникову показалось, что такой разговор ни к чему.

— А ну, кто смотрел последнюю поликомедию Петровского, поднимите руки? — вдруг весело крикнул он.

— «Девушка с планетой», что ли? Раз, два, три, четыре. Все! — подытожил Риль.

— Беру интервью. У журналиста первого. — Ладников сбавил скорость и повернулся к Рилю.

— Отличная вещь. Великолепный юмор! Ребята сыграли — во! — Риль подставил большой палец к самому носу Ладникова.

— Так. Теперь вы, сосед. — Ладников обратился к Гургену.

— Что мне говорить? Нахохотался так, понимаешь, что устал. Будто камни ворочал. Жена говорит, дурак ты, соседям смотреть не давал. Неприлично. Э-э, руль держи, дорогой!

— Вы, Мосенин? Мосенин! О чем вы задумались? Что скажете о комедии?

— Я? О комедии? Ах, да… Ничего, ничего, веселенькая штучка.

— Самые удачные и хорошие ответы у моего уважаемого соседа Гургена, — провозгласил Ладников и в окошечке обзора перед собой поймал глаза Риля. Риль похлопал Ладникова по плечу.

«Все должно обойтись… Как будто бы все должно обойтись, — думал Ладников. — Риль… Пожалуй, в нем я уверен, как в себе. Гурген… Мрачный тип, но, кажется, разговорился. Хм, хохотал, будто камни ворочал… Должен выдержать, хотя… Нет, кажется, спокоен. Наконец, Мосенин. Геолог. Героическая гималайская десятка… Только десять человек. И один из них здесь, рядом. Никаких сомнений! Почему-то все боятся программы… А ведь она сделает свое точно и верно. Теперь можно сказать, что она справится и с Гургеном. Железнов говорил, что дали усиленную, потому что сразу трое едут впервые. Страшное — это последний километр. Пять красных столбов… Надо что-то рассказать из старых программ. Лучше всего это сделать… Да, да, вон за тем холмом, где растут два «стрелка» по обе стороны от дороги. Они последние до Знака. Черт побери, ведь здесь давно никто не ездил! Значит, не исключено, что «стрелки» накопили большие заряды. Проеду тихо. Не стоит рисковать стеклами и нервами. Мосенин опять задумался. О чем он?..»

Турбомобиль выскочил на холм. Дорога полого скатывала вниз и совсем незаметно для глаза начинала снова залезать в гору. Уже на подъеме, чуть выше той с трудом угадывающейся линии перелома, из целого вороха листьев торчали головки «стрелков» — удивительные сооружения — одновременно и локатор, и орудие, и фабрика взрывчатки, и завод — изготовитель снарядов-семян, и целый батальон отличных наводчиков.

— В Атлантисе есть библиотека? — вдруг спросил Риль.

— Кажется, есть, — ответил Ладников.

— А почему решили поселок устроить под водой?

— Это сложное дело. Озеро Кохео — единственный водоем. Когда-то его изучали капитально. И потом в воде просто меньше всяких неожиданностей, опасностей, что ли…

— Каких опасностей, — подхватил Мосенин, — бронтов?

— Бронты сейчас не опасны. Почти не опасны. Может быть, в то время, когда строили Атлантис… Пылевые бури, газовые удары, да мало ли неприятностей.

— Я читал, что газовых ударов было два за всю историю освоения. Никто не пострадал… — снова сказал Мосенин.

— Возможно, два. Я не помню точно…

— В Атлантисе можно на чем-нибудь поиграть? Я говорю о музыке, — вмешался Риль.

— Целый оркестр! — засмеялся Ладников и тут же добавил: — Это я в шутку. А вообще не знаю. Атлантис ведь совсем недавно оживили. Месяцев пять-шесть назад там были только наблюдатели. Вероятно, что-нибудь найдется. Ты в самом деле играешь? — повернулся назад Ладников.

— Учился когда-то. Но это уже из области юмора, хотя музыку очень люблю.

Риль замолчал.

Ладников включил тормозные кольца и перевел регулятор скорости на скорость пешехода. Турбомобиль словно ткнулся в невидимую стену и медленно пополз неуклюжим жуком. А навстречу ему, будто два любопытных жирафа, из земной жаркой саванны повернули свои головки «стрелки».

— Почему мы поехали медленно? — забеспокоился Мосенин.

— Смотрите, — не отвечая ему, обратился ко всем Ладников, — это довольно крупные экземпляры, а главное — близко. Они у самой дороги. Я выбрал критическую скорость.

Машина приближалась к удивительным растениям. Вот она почти между ними. Мелко задрожали листья, стали хищно выгибаться стебли-стволы. Было похоже, что вот-вот, откинувшись назад, каждая головка с размаху клюнет ползущий турбомобиль, словно жадная птица букашку. Машина поравнялась с растениями. Листья и стебли сильнее задрожали. Какой гигантски сложный процесс происходил в их недрах! Так лихорадило бы безукоризненно налаженный автомат, если бы ему посылались строгие распоряжения, которые тотчас отменялись, и сразу же диктовались другие приказы, противоположные по смыслу. И так без конца. «Турбик» шел на критической скорости. Когда «стрелки» остались позади, Ладников выждал еще немного и рванул машину вперед. Ладников торопился. Он хотел наверстать время, потерянное на участке между «стрелками».

— Говорят, что Шеппард варил куски стебля, — стал рассказывать Риль, — и утверждал, что бульон напоминает куриный. Никто ему не верил. Он был единственным, кто отважился на это.

— Попробовать бы… А что? Эй-эй-эй, держи руль крепче! Может быть, такое блюдо выйдет! А?

— Пакость какая, — поморщился Мосенин.

— Попробуйте, — Ладников с симпатией посмотрел на Гургена, — только торопитесь — дальше, на западе, «стрелков» нет.

— Чудовищная скорость роста — вот что интересно… — в раздумье сказал Риль.

— Это наше движение стимулировало его рост, — стал опять объяснять Ладников, обращаясь в основном к Гургену, — вообще всякое движение действует на «стрелка» странно. Он бьет семенами только в движущийся предмет. Так гарантируется распространение семян. Вся жизнь растения — это только накопление зарядов. Какие это заряды, никто не знает. Шеппард тоже. Что? Да убить он, конечно, может. Если заряд особенно сильный. Но смотря как и куда попадет. Подходить можно, но бежать нельзя. Не быстрее, чем ходит пешеход. Побежишь — всыплет вдогонку. Неделю не сядешь. Ха-ха! В одной программе вспомнил, было так…

— Столб! Красный столб! — вдруг закричал Мосенин, показывая на обочину. — Первый столб! Красный!

— Что кричишь, ну, что кричишь? — повернулся к нему Гурген. — И машину так напугаешь, дорогой!

— Как что? Как что? Ведь всего километр!

Ладников видел, что у Мосенина беспокойно забегали глаза. «Наверное, от возбуждения, оно обычно у романтиков», — подумал Ладников и хотел продолжить.

— Слушайте: — схватил его Мосенин за плечо, — а есть другие дороги в Атлантис?

— Есть. Две. Через плато Киреева и по Сиреневому нагорью.

— Так почему бы не поехать там?

— Можно было бы поехать. Но везде то же самое. Тот же Знак. Но гораздо дольше ехать. А нагорье к тому же совсем недоступно для нашего «турбика».

— Вот и второй столб, — сказал Риль.

— Второй? Где второй? — Мосенин привстал с места. — Да-а, второй…

Геолог снова схватил Ладникова за плечо.

— Почему нельзя было сделать другую дорогу? Я не понимаю. Ведь можно! Ну, не по нагорью, так в другом месте. Ну и что, что горы! Гималаи были труднее. Я не понимаю…

Ладников резко сбавил скорость. Он отдал управление автомату и повернулся к Мосенину.

— И я, признаться, тоже не все понимаю, — сказал Ладников жестко. — Вы боитесь или… или…

Он нарочно не кончил фразу и замолчал.

— Что «или»? Договаривайте!

Ладников не ответил, заставил себя улыбнуться и, как будто разговора с Мосениным не было, продолжил:

— Так вот. В одной программе была и без того комичная ситуация. А тут еще «Шеппардиев стрелок». Ввели для экзотики. И этот экземпляр «Шеппардии» выстрелил. И чем? Не догадаетесь — штопором. Вслед бегущему герою.

Ладников почувствовал, что говорит впустую. Если его и слушали, то просто так. Люди думали о другом.

Еще один красный столб быстро надвигался справа. И Мосенин, и Гурген, и Риль провожали его взглядом, пока столб был виден. Все молчали.

— Пошленькая была программка, — вдруг сказал Риль, — настоящий юморист так бы не написал.

— Отчасти согласен, — Ладников покосился на экранчик обзора, — но ведь здесь не требуется ничего. Ни воспитания, ни эстетики, ни выводов. Ровным счетом ничего.

— Просто противно, — снова повторил Риль, — кто только пропустил эту программу.

— Наши программы — это не искусство, это защита.

— Пошлость — не защита!

— Черт побери, да какая же разница, если она спасает!

— Она может не спасти. Например, человека, который понимает…

Ладников молчал. «Может быть, я совсем напрасно говорил им о столбах, — думал он, — наверное, было бы лучше молчать до самого Знака. Но инструкцию нарушать нельзя. Да и рассчитана она на людей, которые приезжают работать сюда, в этот необычный мир. Этих людей не берут прямо из земной уличной толпы…»

Когда машина проскочила четвертый столб, стали видны и Знак и обелиски, о которых говорил Ладников. Две большие иглы стояли почти рядом неподалеку от «Большой борозды». Из гигантского каньона поднимались причудливые кружева испарений.

— А эта щелка точно сработает? — спросил Гурген и сунул палец в щель, откуда через несколько минут должен появиться футляр с программой.

— Сработает или не сработает? — подхватил Мосенин. — Скажите, вы сами уверены, что сработает?

— Успокойтесь, геолог. — Ладников на этот раз не повернулся. — Я уверен на все тысячу и даже на тысячу один процент. — И, уже обращаясь к Гургену, тихо и мягко сказал: — Вы не очень внимательно меня слушали. Машина не продвинется ни на сантиметр, если не включится программа. В Знак вмонтирован специальный излучатель.

— Мы тут что-то говорили о других дорогах, — вдруг сказал молчавший Риль, — а почему все-таки нельзя лететь в Атлантис ракетой?

Ладников схватил рукоятку мгновенного торможения.

— Ребята, я бы мог с вами не ехать. Я добрался бы в Атлантис один через два дня, то есть послезавтра! Без пассажиров, без приключений. Вас повез бы кто-то другой. Что ж, я разверну «турбик»…

Молчали все. И Гурген, и Риль, и Мосенин. Никто не шевельнулся. Наступила напряженная, неспокойная тишина, как перед большой ссорой. Ладников громко щелкнул каким-то тумблером. Потом возвратил его в прежнее состояние — снова щелчок.

— Все. Хватит, — решительно сказал Риль, — кто как, а я перегорел. Бывает, видимо. Включай турбину… и жми вперед.

— Что ты нервничаешь? Что ты нервничаешь? Зачем разворачивать, — бодро заговорил Гурген, обращаясь к Ладникову. — Ну, один не поверил технике, другой маму родную вспомнил, а у третьего, понимаешь, застарелый ревматизм в коленках. Трогай!

Ладников усмехнулся. «Хороши, черти, — подумал он. — Застарелый ревматизм… Оказывается, он, Ладников, нервничает!»

Вдруг Мосенин выскочил из машины. Он сделал это в тот самый момент, когда «турбик» хрюкнул вновь запущенным двигателем.

— Сумасшедший, он пошел обратно! — крикнул Гурген и растерянно посмотрел на Ладникова и Риля.

— Он расклеился в самом деле, — сказал Риль.

— Этого типа надо ловить, — встал Ладников со своего места, — теперь я буду считать, что в гималайской десятке было только девять человек…

— Не суди его по здешним законам, — Риль тоже приготовился вылезать, — там все-таки была Земля.

— Тогда какой идиот толкнул его сюда?

Мосенин успел отойти на сотню шагов. Бежать за ним? Вдруг он начнет удирать? Устраивать погоню, когда еще пять, минут — и были бы на той стороне! Ладников погнал турбомобиль задним ходом. Мосенин не обратил никакого внимания на обогнавшую его машину и продолжал идти уверенной походкой человека, решившего все раз и навсегда. Навстречу Мосенину вышел Риль.

— Выслушайте меня… — начал он и взял геолога за локоть, — у всех нас тоже были минутные слабости, раздумья, я понимаю…

Мосенин освободил руку и пошел дальше.

— Вы все время интересовались бронтами! — крикнул ему вслед Ладников. — Вы их видели? Если нет, то такой шанс у вас может быть перед наступлением темноты.

Мосенин вздрогнул и остановился.

— Я не отговариваю вас от затеи пройти пешком эти длинные километры, — продолжал Ладников, — но возьмите хотя бы лучемет. И питья на дорогу.

Мосенин стоял не оборачиваясь. Ладников стал что-то вытаскивать из-за своего сиденья и добавил равнодушно, будто обращался к маленькому мальчику, которому дали в первый раз включить простой электрический фонарик:

— Да не балуйте с лучами, берегите разрядник…

— Я… Вы… Да как вы… Вам известно, что я… Мне не четыре года… Вы позволяете себе…

Мосенин подскочил к машине и, тыча ладонями в грудь Ладникова, говорил, глотая слова. Упоминание о бронтах, а может быть, последнее напутствие Ладникова подорвали его решимость. Может быть, он просто «перегорел», поборов свои минутные колебания. Казалось, какал-то замкнувшаяся в глубинах мозга цепь разорвалась…

— Я! Мы-ы! Вы-ы! — передразнил Ладников, — Ну, садитесь! Глупости разрешаю только на той стороне. Ясно?

Мосенин что-то хотел возразить. Он все так же стоял перед Ладниковым, глядя на него зло и ошалело.

— Вы знаете Закон Чужого Неба? — снова спросил Ладников, но уже спокойно и холодно. — Знаете? Это старая и нехитрая штука. Если безопасность большинства под угрозой…

— Знаю, — буркнул Мосенин и угрюмо полез в машину.

«Ничего ты не знаешь!» — подумал Ладников, пиная пятнистое колесо «турбика».

В Знаке не было ничего странного и необычного. Толстый столб с круглым красным щитом — такие ставились на улицах городов и ограничивали движение транспорта. В центре щита белели две крутые дуги, составленные из четких, аккуратно нарисованных квадратиков, прямоугольников и треугольников. Дуги располагались вогнутостью к вогнутости и чуть соприкасались концами. Это изображение на щите могло означать только одно — белозубый рот, широко раскрытый в неистовом хохоте.

Обелиски — две просвечивающие в ребрах стрелы — стояли поодаль. Один увековечил память трех первопроходцев, второй — целого отряда свайщиков. После этого второго случая была найдена защита, и все «турбики» стали снабжать программами.

Машина тихо ползла к границе. Ладников смотрел на Знак. Он отдал управление автомату и стал ждать, когда сработает пускатель программы. Никто, кроме него, не знает, что узенькая желтая полоска на столбе — это тот самый излучатель, который приведет в действие защиту. «Ничего больше не скажу» — думал Ладников, — я и так им слишком много рассказал, На свою шею. Надо было три слова из инструкции, и точка. Даже Риль струхнул. Как он спросил? «Нельзя ли лететь ракетой?» А сам ты, между прочим, когда ехал здесь впервые, оставался немым и глухим? Ну, конечно, ты герой, камень, столб, кибер. Ты ведь тоже, Ладников, тогда закидывал вопросы насчет других дорожек или что-то в этом роде… Грешник-праведник…» Ладников глянул в окошечко перед собой. Риль, наморщив лоб, с интересом разглядывал Знак. Мосенин часто глотал слюну и нервно шевелил пальцами, держась обеими руками за противоаварийную скобу.

«Как он мог отключиться, не представляю, — подумал Ладников, — что же он там, в Гималаях, притворялся, что ли? Ведь так, нарочно, смелым не станешь. Мосенина надо успокоить, а то он программу мимо ушей и глаз пропустит. А Гурген? — Ладников скосил глаза на соседа, который будто бы не обращал особого внимания на то, что было за стеклом. Вот Гурген, деловито порывшись в кармане, достал и сунул в рот маленький тюбик с чем-то вкусным и стал сосредоточенно жевать. — А вдруг этот сейчас плюнет изжеванную оболочку, заорет: «Пошли вы ко всем чертям!» — и побежит, как Мосенин?»

Ладников, расслабившись, откинулся на спинку.

— Значит, каждый имеет право остановить машину, я верно понял? — Риль дохнул в самое ухо Ладникову.

— Да, да, остановите, остановите! — сразу подхватил Мосенин.

«Все! — мелькнуло у Ладникова. — Расплачутся и заставят повернуть назад. Кого только сюда присылают! Народец!..»

Ладников, не отвечая, остановил турбомобиль.

— А теперь, Ладников, брось кривляться и объясни всем, особенно геологу, что ты нас здорово разыграл, — снова заговорил Риль, — что на самом деле мы едем безопасной дорогой, что этот Знак — шутка путников, а обелиски поставили случайно сорвавшимся в пропасть. Что если сейчас и будет программа, то только ради развлечения в долгом пути. В общем все это чепуха, мистификация. И наконец, я тоже знал о розыгрыше. Словом, мы вместе устроили. Извините, пожалуйста. И вы, Гурген, и вы, Мосенин. Извините. Давай, Ладников, признаемся. Хватит.

— Мальчишки! — Гурген чуть не проглотил разжеванный тюбик. — Артисты! Вам что, первое апреля, шуточки? Этим шутят, да? Театр вам, да? Геолога уважаемого довели…

— Как же это так? — Мосенин смотрел растерянно то на спину Ладникова, то на Риля. — А я… Нет, почему довели? — Он сразу взбодрился и стал возражать Гургену. — Я это немного понимал, тут сразу было что-то не то… Потом, знаете ли, лавина есть лавина, мороз есть мороз, горы есть горы, а здесь… Непонятное, невидимое, неслышимое… А вообще почему вы так сделали? — Он повернулся к Рилю. — Это что, проверка? Я не считаю такой способ достойным.

— Я с вами полностью согласен, я ведь извинился. — Риль мягко положил руку на плечо Мосенина.

Ладников, который в самом начале затеянного Рилем разговора чувствовал, что все его сильное тело противно съеживается, а голова уходит в плечи, увидел перед собой теплые и какие-то хитроватые глаза Риля, вмиг все понял и тихо, виновато сказал:

— Простите, ребята. Уж очень скучная дорога. Надо же было что-нибудь… болтать…

Потом он подумал про себя: «Какой же он молодец, Виктор Риль! В мгновенье привел Мосенина в чувство…»

Футляр с программой выскочил неожиданно. Он упал на лапки пускателя, полежал несколько мгновений, словно для того, чтобы все удостоверились в его наличии и сохранности, и снова провалился в недра воспроизводящего аппарата.

Тесную кабину турбомобиля заполнили действующие лица программы. Рассказывалась юмореска. Вернее, не рассказывалась — это было похоже на маленький спектакль с рассказчиком. Рассказчик вставлял короткие фразы, связывая действие. Его веселое, очень подвижное лицо повисло между Ладниковым и Гургеном, то уменьшаясь, то увеличиваясь. Но что бы ни делали в этой сценке актеры — знаменитости последнего десятилетия, — к каким бы приемам своего блестящего мастерства ни прибегали, они так и остались бы просто смешными призрачными фигурками, если бы играли вещь просто смешную. Юмореска была талантливо смешной, той редкой крупинкой в огромном океане всякого написанного, озвученного, изображенного юмора, которая могла зажечь и тонкого ценителя и человека, считающего шуткой выставленный палец.

И вот уже Ладников забыл, что еще несколько минут назад в его руках была баранка, что рядом с ним сидит Гурген, а позади Риль и Мосенин, что этот Гурген только что сердито спрашивал: «Шуточки вам, да?» Что он, Ладников, в шестой раз едет мимо Знака. Ладников смеялся. Сначала тихо и сдержанно, потом громко, с визгливыми вскрикиваниями, и, наконец, он безудержно хохотал, взмахивая руками, хлопал ладонями по сиденью и бессильно ронял голову на грудь.

И Гурген, раздувая ноздри, хватал воздух в мучительном смехе. Его верхняя губа почти касалась горбатого носа и высоко обнажала зубы. Гурген мотал головой, словно хотел вытряхнуть эту совсем некстати попавшую смешинку из своей зачесанной набок челки.

И Мосенину было уже не до страхов перед неизвестным. Последний разговор как-то успокоил его. А потом стала развертываться программа. И Мосенин звонко смеялся.

Людей охватил беззаботный опьяняющий смех. Они не думали об опасности. Они были не среди мрачных скал у «Большой борозды», не в турбомобиле, перебирающемся через пропасть, и даже не рядом друг с другом, а там, среди актеров, на улице города, на крыше дома, везде, где происходило действие.

Ладников, закатившись в очередном взрыве смеха, нагнулся над окошечком обзора. Он случайно увидел Риля. Но до него не сразу дошло то, что он увидел. Риль спокойно сидел и чуть улыбался грустноватой улыбкой. И эту улыбку он словно нарочно выдавливал из себя.

— Почему… Ха-ха-ха! Ты… ха-ха! Это же дьявольски… ха-ха-ха! Смешно… ха-ха!

И вдруг Ладникова объяла смутная тревога, и он заорал Рилю:

— Ну, смейся же наконец!

Но уже растаяла последняя фигурка. Исчез веселый рассказчик. Турбомобиль тоненько выл и по-прежнему тихо двигался вперед. Позади осталось все. Вся полоса. Из «Большой борозды» клубились синеватые испарения. Риль сидел, плотно сжав губы. Риль!! Этот крик не нарушил тишины в кабине турбомобиля. Но так хотелось закричать Ладникову. Программа не сработала для Риля! Ты что-то не понял, Риль? Ладников вспомнил слова, сказанные Рилем в дороге, уже на отрезке «красных столбов»: «Настоящий юморист так бы не написал… Пошлость не защита… Она может не спасти…» Разве это пошлость, Риль?

— Что с тобой, Виктор? — спросил Ладников вслух.

— А ты говорил, Ладников, что он мрачный человек, — Риль, сидевший все так же прямо, кивнул на Гургена, — вот видишь. Кавказцы — люди с юмором. — Риль слабо, через силу улыбнулся. Он прикрыл глаза ладонью и, обратившись к Мосенину, сказал: — А вы, я забыл вашу фамилию, вы… жалкая капризная баба… — Ладонь Риля упала на колени. — А я… а я… — начал он снова, — погодите, дайте вспомнить, что я…

— Виктор! Риль! — Ладников засуетился, желая чем-то помочь журналисту.

С Рилем творилось непонятное. Сначала он как будто размяк, ослаб. Словно его клонило ко сну после долгого вынужденного бодрствования. Потом вдруг глаза Риля округлились. Он сильно схватил Ладникова за руку и громко закричал ему:

— Куда ты едешь! Стой! Стой же! Ты сейчас раздавишь их! Черт! Стой, негодяй! Не надо!! — он перевел дух, когда растерявшийся Ладников совсем выключил двигатель. — Фу-у… Ты ведь Ладников? Так? Этих я не знаю… Подождите меня здесь…

Риль резко распахнул дверцу. Ладников и Гурген тотчас выскочили за ним.

— Я сказал подождать, — Риль зло посмотрел на них и сделал несколько шагов назад, к опасной полосе. — Не ходите за мной, Ладников, слышите? Вы ничего здесь не поймете!

Он шел, сунув руки в карманы, не оглядываясь, деловитой походкой занятого человека. Вдруг он остановился, огляделся по сторонам. Он был уже далеко за чертой около Знака.

Ладников тихо шагнул в его сторону. Гурген тоже.

— Я остаюсь, Ладников! — голос Виктора прозвучал неестественно громко, словно усиленный гигантскими динамиками.

Вдруг Риль метнулся к пропасти. Ладников и Гурген долго всматривались в разрывы синей пелены. Из каньона слышались резкие, гулкие звуки от падающих камней.

— Почему он не смеялся? — спросил Гурген, когда они возвращались к машине.

— Не знаю, — ответил Ладников. Он был очень подавлен происшедшим.

— Ведь было смешно?

— Да, было.

Мосенин стоял у «турбика» и цепко держался за дверцу.

— Надо уезжать, надо немедленно уезжать, — выпалил он Ладникову, — тут опасно оставаться, надо уезжать… Все равно ему ничем не поможешь…

Ладников молча стоял. Гурген повернулся к Ладникову и долго внимательно смотрел ему в глаза.

— Что же все-таки ЭТО? — наконец спросил он.

— Не знаю. Но произошло так, как описывал Петер Ольвер.

— Кто он?

— Единственный случайно уцелевший из свайщиков. Не читали?

— Нет.

— Он написал подробнейший отчет. Подробный, но до сих пор непонятный.

— Почему непонятный?

— Там много моментов, которые нельзя истолковать. Да и сам Ольвер мало что видел. Многие думают, что это галлюцинации. Какие? Отчего? Неизвестно… Изысканий здесь не было. Да и как их будешь вести, черт возьми! Ведь защита одна — смех.

— Зачем вы, Ладников, выпустили его из кабины? Вы ведь знали, чем это грозит.

— Ничто бы не помогло, — тихо сказал Ладников. — Половина свайщиков не вылезла из вездехода, но живым остался только Петер Ольвер. Его охватил тогда нервный смех. Остальных так и похоронили в вездеходе… Вы что-нибудь понимаете в излучениях, Гурген? Жаль… Я тоже. Ребята из Управления убеждены, что дело в излучениях. Да и сам Морозов тоже. Он обследовал Ольвера.

— Вы не говорили об Ольвере, — вмешался Мосенин, — почему? Ведь если б мы знали раньше…

— Перестаньте. Идите вы с вашими вопросами… Вас могло уже не быть с нами.

— Меня? Не быть?

— Да. Риль помог вам вовремя… Это ему пришло в голову сказать, что я всех разыгрываю. Вы успокоились на мгновенье. Я не собираюсь стыдить вас. Тем более издеваться. Я вам скажу вот что, Мосенин. Никто в Атлантисе ничего не узнает. Но вам лучше возвратиться на Землю. Вы можете жить на Эвересте, в Гоби, в Марианской впадине, где угодно, но не здесь. Вы можете умереть геройски от холода, голода, но здесь вы умрете только от страха. Здесь опасности непонятные. И не всегда видимые… О Законе Чужого Неба я вам соврал. Его давно отменили. Каюсь.

— Когда я провел в ледяной трещине… Погодите, выслушайте меня, — заговорил Мосенин, удерживая Ладникова около себя.

— В другой раз. Нам действительно надо ехать. Впереди еще будет, чему удивиться. Вот только Риль…

Ладников, не влезая в машину, вытащил валик отработанной программы. Он был уже упакован в черный матовый футляр. На белой этикетке было написано мелкими буквами: «Этот рассказ написан около десяти лет назад и отмечен первой премией на конкурсе студенческого юмора. Пассажиры, направляющиеся на Запад, могут быть благодарны его автору — Виктору Рилю».

Ладников сдавил футляр до хруста и выпустил его из ладони…

Франтишек КАУЦКИЙ СКОРПИОН И КОРОЛЬ

Предлагаемая вниманию читателей повесть была опубликована в центральном органе Коммунистической партии Чехословакии газете «Руде право», а затем вышла отдельной книгой.

В авторском послесловии говорится, что повесть не является строго документальной. Но это отнюдь не значит, что события, описанные в ней, не случаются в жизни. Наоборот, они происходили и происходят в тех или иных вариантах.

Рисунки П. ПАВЛОВА

I

Наполненный весенним запахом вечер был на исходе, стрелка спидометра большой легковой машины, выехавшей из Нюрнберга, все время показывала больше ста километров. В полуоткрытые окна автомобиля врывался ветер.

— Торопитесь? — полувопросительно, полуутвердительно сказал мужчина на заднем сиденье.

— Шеф ждет, — коротко ответил человек рядом с водителем.

Ослепительные лучи фар прорезали тьму, и перед машиной вновь появилась длинная прерывистая белая черта, разделявшая шоссе. Мимо стремительно проносились рекламные щиты.

Впереди показались красные огоньки машин. Черный «мерседес» обогнал их и вновь свернул к правой кромке шоссе.

— Скоро поворот, — сказал шофер и начал тормозить.

Мужчина, сидящий сзади, обернулся и прищурил глаза:

— Эта машина едет за нами от самого аэродрома..

— Неважно, — махнул человек на переднем сиденье.

«Мерседес» резко повернул с шоссе на боковую дорогу. Человек на заднем сиденье успел заметить, что преследовавшая их машина выключила фары и тоже свернула в сторону…

И сразу же колеса завизжали от резкого торможения — поперек дороги стоял большой грузовик.

— Черт подери! — не удержался водитель и до отказа вывернул руль вправо. Машина, повернувшись боком, остановилась.

Мужчина на заднем сиденье первой машины открыл дверцу, перекатился по земле и проскользнул под колесами грузовика.

За «мерседесом» — тормозила машина, вновь включившая фары. Из нее выскочили двое.

— Вы что, с ума спятили! — заорал на них водитель «мерседеса».

— Что вам нужно? — присоединился к нему сосед.

— Молчать! Руки вверх! И никаких глупостей! Где Зайлер? — раздались голоса с двух сторон.

— Мы не знаем никакого Зайлера…

Человек, которому удалось выбраться из «мерседеса», пригибаясь, бежал к невысокому лесу.

— Он улизнул. Дверца открыта… Идиоты! В погоню!

…Бежать по мокрой траве было нелегко, Ноги все время скользили. Человек свернул в кусты, очертания которых напоминали в темноте каких-то странных чудовищ.

Голоса преследователей доносились все тише. Беглец остановился, чтобы отдышаться.

«Кто мог это подстроить?» — мучила его навязчивая мысль. Он устало вытер лицо, спустил предохранитель пистолета, сунул его в карман и снова двинулся в темноту.

Его зовут Томас Зайлер. В прошлом лейтенант СД. Двадцать лет тому назад его грудь украшали две планки орденов и медалей. Военный преступник.

В части СС Зайлер вступил еще со школьной скамьи добровольно, сразу же после объявления войны. Военная кампания в Польше, бои во Франции, какое-то время на Восточном фронте, затем со специальным заданием нацистского разведывательного управления был направлен в Италию, потом вновь в Польшу.

В последние дни войны с двумя сотрудниками переправлял из Австрии адмиралу Деницу секретные документы главного имперского управления по делам безопасности. На территории Чехословакии его и находившихся с ним сотрудников застало восстание. Нацистские курьеры разбежались в разные стороны.

Зайлер спрятал документы и хотел пробраться на запад.

Его план не удался: он попал в плен, Не помогли ни чужая фамилия, ни подложные документы. За совершенные на территории Польши преступления Зайлер был осужден на двадцать лет тюремного заключения.

Сейчас, после отбытия срока наказания, он возвращается в Западную Германию. Ему сорок шесть лет. Самое сильное из владеющих им чувств — ненависть.

Неподалеку от Нюрнберга находится небольшой городок со старым полуразрушенным замком. Дряхлый кастелян проводит посетителей в каменное здание с немногочисленными сохранившимися достопримечательностями, а затем ведет их через двор к древней башне. С ее галереи открывается чудесный вид на окрестности. Отсюда, с высоты птичьего полета, видны крыши и улицы всего города. Однако в первую очередь в глаза бросается большая фабрика. Здесь покрывают изоляцией медную проволоку толщиной с волос и массивные медные тросы.

Направо, в фабричном дворе расположено административное здание.

Снаружи оно выглядит неуютным, старым. Однако внутри поражает роскошью отделки, интимностью салонов.

Так выглядят первый, второй и третий этажи. Ничем не отличается от них и четвертый. Здесь такие же кабинеты, формально принадлежащие фирме. Но сюда служащим вход строго воспрещен. Перед лифтом вахтер передает посетителя человеку, который сопровождает его в соответствующий кабинет.

На четвертом этаже расположен главный штаб отделения западногерманской разведки, специализирующегося на одной из стран социалистического лагеря — Чехословакии.

На дверях в длинном коридоре — таблички: на них фамилии и обозначение должности. На одной из табличек значится: «Генрих Замфт — директор».

Тот, кто хочет попасть к директору Замфту, должен пройти через две комнаты. Первая из них выглядит как приемная солидного дельца. Войдя в нее, посетители обычно становятся по стойке «смирно» и представляются своими кличками. Затем они садятся на отведенные места и ждут. В следующем кабинете сидит секретарь, красивая женщина с длинными русыми волосами.

В кабинете директора собраны все нити. Отсюда исходят распоряжения о начале операций. Здесь анализируются и оцениваются их результаты.

Генрих Замфт — специалист западногерманской разведки по Чехословакии. Работает в этой области уже больше двадцати пяти лет.

После поражения гитлеровской Германии он сумел неплохо устроиться. Заблаговременно — 10 апреля 1945 года — он перебрался из Праги в Гамбург, где после трех лет вынужденного бездействия начал работать среди чехословацких политэмигрантов, вербуя агентов, которых должны были засылать в Чехословакию. Когда генерал Гелен стал формировать западногерманскую разведку, Замфт получил назначение в Нюрнберг.

Он добился хороших результатов и быстро выдвинулся. Его считают крупным специалистом в своей области. Поэтому он наделен властью. Характерные черты его внешности: лысый череп и грузное, бесформенное тело. Однако он обладает свойствами, которые, по мнению вышестоящих начальников, характеризуют его как мастера своего дела. Неприглядные стороны своей натуры Генрих Замфт умело скрывает. Жизнь научила его этому. Не потому ли в свои пятьдесят пять лет он занимает ответственную должность в системе западногерманской разведки?

Оскар Леман внимательно смотрел на руку Замфта. Толстые, короткие пальцы выбивали на столе марш. Три энергичных удара завершили мелодию. Замфт отодвинул лежавший перед ним лист бумаги.

— Итак… ты можешь уточнить эти данные?

— Я могу рассказать обо всем довольно подробно…

Замфт встал и подошел к стене, на которой висела большая карта. В многочисленные кружки с названиями деревень были воткнуты разноцветные флажки.

— Вот здесь, в Гренштейне, небольшой деревушке, живет около семидесяти человек. Неподалеку от деревни, в лесу, американцы расквартировали точно такую же часть, как на той стороне границы. Я бы сказал, что их опыты имеют психологический характер, — рассказывал Леман.

Замфт непонимающе посмотрел на него.

— Я знаю, что все это чушь, — продолжал Леман поспешно, — но они подняли страшную шумиху, уверяют, что открыли необыкновенный метод, о котором уже поставлен в известность генеральный штаб…

— Поближе к делу, — прервал его Замфт.

— Они делают вид, что переправляют агентов из рядов чешских эмигрантов через границу. Ночью. Те идут по компасу и вдруг наталкиваются на патруль в чехословацкой форме, который их доставляет в комендатуру. Согласно нашим фотографиям она является точной копией здания погранзаставы на чехословацкой стороне. Дозорные офицеры — все как настоящие. Арестованный агент не подозревает, что все это обман. Он получает чешскую еду, на столе чешское пиво. Для начала — чешская сигарета. Потом перекрестный допрос, шквал вопросов, пощечин, пинков… В соседней комнате американцы наблюдают всю эту комедию на экране телевизора. Если человек признается, что работает на американскую разведку, — тогда ему несдобровать. Если же — а по имеющимся у нас сведениям, есть и такие случаи — он выдерживает, то есть не поддается ни на угрозы, ни (как бы это выразить?) на физические приемы — тогда считай, что ему повезло.

— Точнее! — потребовал Замфт.

Леман спокойно закурил сигарету и с наслаждением выпустил дым. Он улыбнулся и немного помолчал, прежде чем продолжать.

— Арестованного приводят в тюрьму для того, чтобы переправить внутрь страны. Однако поблизости оказывается человек, которому удается заглянуть в окошко камеры и передать заключенному, что он может рассчитывать на друзей. Агенту с помощью этих «друзей» удается совершить побег. Он прячется в каком-нибудь сарае. За ним приезжают. Следует дальнейший допрос. И этот дурак подробно рассказывает обо всем. Он благодарен американцам за то, что они выручили его из беды, и обещает им верность до конца дней своих.

Леман громко рассмеялся.

— Трюк заключается в том, что американцы могут таким образом проверить качества своего агента. Они даже могут сделать выводы о его наблюдательности, судя по тому, насколько точно он рассказывает об охране мнимой границы и о том, как несут службу «чехословацкие пограничники»…

Замфт кивнул головой. Он снял темные очки в роговой оправе, а затем вновь надел их, молча наблюдая за элегантным Леманом, который прохаживался по кабинету.

— Думаю, что при этом испытании не один из агентов подписывает свой смертный приговор! — Леман остановился. — Если он признается, что работал на американскую разведку… Да ведь и мы пользовались подобными методами во время войны. Честно говоря, я все более убеждаюсь, что все эти трюки американцев не так уж новы: мы это делали раньше и лучше, чем они. Другими словами — они отстают от нас.

У Замфта загорелись глаза.

— Именно так, дружище, — согласился он, — но зачем им таким образом проверять своих людей? К чему, интересно, они их готовят? Вряд ли к переходу границы. Кому это нужно, когда сегодня шпионы переправляются через границу гораздо чаще с паспортом в руках, нежели с пистолетом в кармане?

Леман пожал плечами.

Замфт, казалось, несколько нетерпеливо посмотрел на часы и начал выстукивать свой марш.

— Их планы меня сегодня особенно интересуют, потому что я готовлю… Вернее, мы готовим, — поправился он, — большое дело.

Леман удивленно поднял брови.

Оскар Леман до 1938 года работал в руководстве Судетской нацистской партии в городе Аше. Здесь он собирал данные о чехословацкой армии и организовывал службу связи с гитлеровской Германией.

После оккупации Чехословацкой республики он переехал в Берлин, стал офицером СС и работал в главном имперском управлении по делам безопасности, К концу войны какое-то время в его подчинении находился и Генрих Замфт.

Капитуляция застала его в так называемой «альпийской крепости». Здесь он попал в плен к американцам. Ею судили, и он провел пять лет в заключении. Американская разведка пыталась использовать его знания и опыт, однако он отверг ее предложения о сотрудничестве. Когда его освободили, он отправился в Мюнхен. Сюда он попал слишком поздно. Агенты Гелена уже начали работу. Руководящие места были заняты.

Оскар Леман до сих пор не может с этим примириться. Его дела идут неплохо, с ним считаются как с крупным специалистом, и в свои сорок шесть лет он находится в расцвете сил. Но он не удовлетворен. Прежде он был начальником Замфта, а сейчас ему приходится довольствоваться должностью заместителя.

— Я хотел с тобой посоветоваться. Ведь мы, — подчеркнул Замфт, — собственно говоря, самые опытные. Никто не разбирается в нашем деле так, как мы с тобой!

— Конечно, но американцы добились заметных успехов, — возразил Леман.

— Именно об этом я с тобой и хотел поговорить. В Чехословакии остались люди из нашей старой сети, они бездельничают и, быть может, даже надеются, что мы забыли о них. Недавно из высших кругов я получил секретную информацию и одновременно поручение провести операцию особого значения. Для этого нам необходимо включить в активную работу бывших сотрудников нацистской имперской разведки!

— Да… но как ты их сумеешь разыскать? — спросил Леман.

— Материалы остались в Чехии. Сегодня я жду человека, который их там спрятал.

Леман нервно провел ладонью по подбородку.

— Ты имеешь в виду… Зайлера?

— Да.

— А вдруг там уже ничего нет?

— Тогда придется отвечать ему и тебе! Ведь ты его отправил из Бад-Аусзее с точными предписаниями? Ты выбрал его, как и двух других! — перешел Замфт в наступление.

— Не думаю, чтобы Зайлер уничтожил материалы. Он слишком осторожный и предусмотрительный человек. Да и мои приказы были ясны — переправить или закопать, — защищался Леман.

— Однако он уже давно должен быть здесь. Самолет приземлился в Нюрнберге по расписанию… Почему же они опаздывают? — выдал, наконец, Замфт причину своего беспокойства.

Стенные электрические часы показывали полночь и дату нового дня — 22 мая 1965 года.

Замфт нахмурился и вновь начал выстукивать на столе мелодию старого марша.

* * *

Пройдя длинный коридор, майор Льюис открыл дверь своего кабинета.

— Позовите ко мне Клоу, мисс Бэлли.

— Доброе утро, майор, — сказала ему вслед секретарша и подняла телефонную трубку.

Майор Даг Льюис — офицер американской разведки. В этой области он работает со времен второй мировой войны. Льюис оказал союзникам ценные услуги во Франции, где был во время оккупации.

В 1945 году его перебросили в Германию. Здесь он занимал различные должности в управлении американских оккупационных войск.

Сейчас он руководит одним из важных отделов американского разведывательного центра в Мюнхене. Он занимается «внутренним» шпионажем, то есть собирает информацию о разведывательной работе дружественных держав. Взаимоотношения между тайными агентурами западных государств усложнились. Самый крепкий орешек — это немцы. Гелен работает очень осторожно и стремится проводить самостоятельную политику, хотя в системе НАТО и имеется специальный центр, который координирует разведывательную работу союзных государств против социалистических стран.

Сейчас Льюис взял на прицел Замфта и его центр.

— Доброе утро, — сказал с порога высокий мужчина.

Льюис стоял у окна.

— Как все это произошло, Берт?

Клоу сел в кресло около столика, протянул руку к небольшому бару, достал бутылку виски и налил две рюмки. Он мог себе это позволить, так как был одним из самых старых сотрудников майора. Льюис наблюдал за ним, ничем не выдавая своего нетерпения.

— Наши ехали за ними от самого аэродрома. Перекрыли дорогу точно по плану. Этот Зайлер, видно, тертый калач и проворный, как ящерица. Он просто удрал.

— Разини! — рассердился майор.

— Я их взял в оборот. Свое они получили, — заверил его Клоу.

— Сколько их было… с этим негодяем?

— Двое. Их уже нет…

— В этом была необходимость? Вы что, не могли изобразить нападение с целью грабежа?

— Нет. Наш Дауш — он летел с Зайлером от Гамбурга, — произнес его фамилию. После этого не было другого выхода. Пришлось их убрать.

— А машина?

— Ее как не бывало.

— Хорошо, Берт. Но это еще не конец. Наоборот. Этот парень для нас дороже золота… Свяжись через Бехера как можно скорее с 328-м. Мы должны узнать, что будет делать Зайлер…

— Есть! — ответил Клоу. Ему хотелось поскорее закончить неприятный разговор, поэтому он решил попытаться заинтересовать майора другой темой:

— Клавини уже уехал из Вены. Он в пути…

— Самое лучшее — не вмешиваться в это дело, — оборвал его майор.

— Я слышал, что это влетело в копеечку, — продолжал Клоу.

— Я уже сказал, чтобы та выбросил все из толовы, — рассердился Льюис. — Не люблю, когда ты говоришь об операциях, которые не имеют к нам никакого отношения. Позабудь вообще, что слышал о каком-то Клавини.

Клоу встал.

— Иди займись 328-м, — посоветовал ему вслед майор.

Настоящее имя Берта Клоу — Курт Новак. На листке в картотеке довоенной, чехословацкой полиции можно прочесть следующее: «Национальность — немец, проживает в Карловых Варах, профессия — служащий, член судето-немецкой партии, активный ее деятель».

Уже тогда он работал на американцев. Сначала Новак служил в авиакомпании, потом открыл ночной клуб, где часто бывали иностранцы.

В 1938 году Курт Новак исчез. Думали, что он убит. Но Новак под чужим именем появился в одном американском консульстве в Северной Африке, а позднее — снова под чужим именем — в Анкаре. Во время войны он получил американское подданство. В конце 1945 года его перебросили в Германию.

В последние годы ему здесь поручили весьма трудное задание: проникнуть в разведывательную сеть Федеративной Республики Германии.

Майор подошел к письменному столу и нажал белую кнопку.

— Я вас слушаю, — послышался голос секретарши.

— Принесите мне материалы об Оскаре Лемане.

Майор мерил комнату широкими шагами. На сей раз он должен вывести этого Лемана на чистую воду. Он пытался это сделать сразу после войны, когда тот был в лагере для военнопленных, а потом в тюрьме. Но тогда ему все испортили…

Через двадцать минут Льюис уже изучал материалы в папке — один документ за другим. Потом он встал и снова прошелся по кабинету. Так ему легче было думать. Он сравнивал данные, искал решение. Только что зародившаяся мысль начала приобретать конкретные очертания.

Он снова позвонил секретарше:

— Закажите для меня билет на самолет в Западный Берлин. Если можно, то на сегодня, я хочу лететь после обеда. Потом сообщите полковнику Диверу о моем вылете и попросите его, чтобы он ждал меня. Благодарю вас.

II

Равномерно гудят моторы самолета. Майор Льюис смотрит в окошко: внизу тянется редкий лес, а слева под крылом виднеются красные крыши деревушки. Стоит ли говорить полковнику о ликвидации пассажиров «мерседеса»? С тех пор как западногерманская разведка начала показывать когти, противоречия разрешались не официальным путем, а тайно. В газетах появлялись сообщения об убийствах, авариях, но никто не писал о том, что скрывалось за этим…

Льюис посмотрел по сторонам. Салон самолета был полупустой. Военные и штатские, некоторые по виду похожи на дипломатов, другие на коммерсантов.

— Коньяк! — попросил он стюардессу. Она улыбнулась в ответ.

Сколько раз он уже здесь пролетал. Когда-то Льюис переправлял на самолете в Берлин эмигрантов из социалистических стран, которые прошли специальную подготовку и стали агентами. Теперь другое время, нужны новые методы.

Внизу показалось шоссе № 97. Поток автомобилей на мокром асфальте казался сверху ниткой бус. Магистраль, идущая от границы Западной Германии к Западному Берлину. Сто семьдесят два километра по территории Германской Демократической Республики.

Уши слегка заложило. Самолет пошел на посадку. Майор машинально застегнул ремень. Под крылом показались крыши Берлина, блеснула Шпрее. Толчок, и вот самолет уже бежит по бетонированной дорожке.

Аэродром Темпельгоф.

Из самолета майор вышел одним из последних. Не спеша пошел к огромному зданию аэропорта, посмотрел на уши локатора, напоминающие крылья летучей мыши, прошел через зал и повернул направо. Во дворе десятки автомашин… На проволочном заборе надпись: «Посторонним вход воспрещен».

Высокий человек с автоматом в руках внимательно посмотрел на пропуск, вытянулся и отдал честь. Льюис шел по длинному коридору первого этажа. Он хорошо знал это здание, где двумя этажами ниже находится психологический отдел «Си-ай-си». Коридоры разделены решетками, часовые военной полиции и комнаты без окон, темные стены и яркие цветные шторы.

Сколько перебежчиков он сюда приводил?

Льюис на секунду остановился перед комнатой с номером 28, поправил галстук, переложил портфель из правой руки в левую, постучал и вошел.

В комнате за большим письменным столом сидел капитан. Он перестал писать, поднял голову и выслушал Льюиса, даже не привстав, потом кивнул и молча показал на стул. Майор еще не успел сесть, а капитан уже опять стал писать.

Льюис разозлился. Таких молокососов, которые и не нюхали пороха, здесь было больше чем достаточно: почти в каждом отделе по одному с дипломом — офицер-распорядитель. Сидят в приемных высших чинов, «ассистируют»!

Однако майору не пришлось долго ждать. В дверях появилась стройная девушка с милым лицом.

— Проходите, майор!

Полковник Дивер вышел навстречу Льюису и пожал ему руку.

— У меня ровно двадцать минут, мой друг. Я нарочно задержался, чтобы поговорить с вами, раз уж речь идет о таком важном деле, но мы должны это обсудить побыстрее. Говорите только о главном, пожалуйста!

Льюис произносил короткие, точные фразы.

— А что может знать этот чертов Зайлер? — не выдержал вдруг полковник.

— Согласно донесению одного из наших сотрудников он спрятал на территории Чехословакии список бывших нацистских агентов в Соединенных Штатах… Понимаете, полковник, у нас дома!

Дивер поднял брови.

— Вы можете рассчитывать на мою поддержку, майор. У вас будут неограниченные полномочия для проведения всех операций, какие вы только сочтете нужными…

— Спасибо, полковник… Мне нужно ваше согласие особенно в одном вопросе…

— А именно? — полковник взглянул на часы.

Майор говорил спокойно, четко и деловито.

— Это интересный план, Льюис. Но у меня есть сомнения. И большие. Все это очень рискованно. Боюсь, что в супружеской жизни их чувства могут измениться… И потом я знаю о вашем отношении к этой женщине…

— Полковник, мне нелегко было решиться на этот шаг… Но если только документы попадут в их руки… Вы же знаете, во время войны они продырявили мне колено и плечо.

— Ладно. Рассчитывайте на мое согласие во всем, даже в вопросе о Лидии.

Лидия Беме родилась в 1929 году в Ильменау. Ее мать умерла, когда девочке было восемь лет. Отец погиб во время бомбардировки в 1945 году. Лидию взяла к себе тетка. В тяжелые месяцы после поражения Германии они обе голодали.

Однажды в конце лета, когда Лидия ездила по деревням — меняла вещи на продукты, — на нее напали два американских солдата. Девушка отчаянно сопротивлялась. Одного из солдат она ранила из его же пистолета.

Ее арестовали и посадили в тюрьму. Следствие вел лейтенант Льюис. Ему удалось доказать невиновность Лидии Беме. Потом ей предложили сотрудничать с американской разведкой. Девушка согласилась. В разбомбленном и сожженном Берлине она получила хорошую квартиру и успешно прошла курс шпионажа.

Задания, которые ей поручались, становились все сложнее. Лидия оказалась способной, энергичной, осторожной и умной разведчицей.

— Целендорф, Кастаниеналлее, — приказал Льюис водителю.

«Крейслер» медленно выехал на широкую улицу. — Остановитесь, — сказал майор, увидев цветочный магазин.

Он вернулся с большим букетом и, нахмурившись, сел на заднее сиденье. Лидия…

Льюиса тянуло к этой женщине, не утратившей с годами своего очарования. Ему нравилась ее манера держаться, находчивость и такт, которые она проявляла в работе, он восхищался ее красотой, элегантностью, умом.

И он гордился тем, что многому она научилась у него.

Не станет ли она ему чужой после всего, что он задумал?

Льюис вышел из машины и посмотрел на окно в третьем этаже. В комнате горел свет — значит, ждет. В саду пахло жасмином. Мимо с диким ревом промчался мотоцикл.

— Приедете за мной завтра в девять утра, — приказал он водителю.

Льюис медленно поднялся на второй этаж, а на третий он взбежал через две ступеньки. Перед дверью с табличкой «Лидия Беме» майор остановился и перевел дыхание. И только потом сунул в замочную скважину плоский ключ, который держал в руке.

Она вышла из комнаты, улыбнулась, обняла его и поцеловала. Льюис держал в объятиях свою молодость, лучшие годы жизни, чувствовал, как колотится сердце. Он взял ладонями ее лицо и внимательно посмотрел в глаза.

Но только потом, когда немного схлынула радость встречи, только тогда рассказал ей о своем плане…

Лидия молчала и думала: для нее это профессиональное задание первостепенной важности. Отказаться или согласиться? Если выполнить — перед тобою весь мир и куча денег. Можно будет бросить все, уехать и выбрать любую страну, какую она захочет.

Майор говорил коротко, без обиняков. Он всегда так говорил: не уговаривал, ничего не обещал.

— Даг… я тебе утром скажу. Ладно? — попросила она тихо.

Льюис давно спал, а Лидия держала в руке фотографию мужчины, о котором знала только одно: он представляет интерес для «Си-ай-си». С этой организацией связано начало ее жизни — или конец?

Фотография упала на подушку. Имя, которое Лидия слышала впервые в жизни, звучало довольно приятно: Оскар Леман.

III

— Вы звонили в уголовную полицию? — спросил Леман.

— Да. Но ни наши, ни полиция ничего не знают. Словно сквозь землю провалились… — ответил Замфт.

— Что будем делать?

— Ничего. Ждать… — Замфт в упор посмотрел на Лемана.

— Если Зайлер не появится, в Чехословакию придется ехать тебе!

— Мне?!

— Сам посуди, кого еще из наших людей мы можем послать? Кто с этим справится лучше тебя? — Замфт нахмурил густые брови.

Мозг Лемана лихорадочно работал: что задумал этот мерзавец?

— Если это приказ — пожалуйста. Я, конечно, должен буду подчиниться. Но ты же сам понимаешь, чем я рискую.

— А у тебя есть другое предложение? Ты что, послал бы кого-нибудь из тех, кто был на выучке у американцев? Уж скорей бы…

Кто-то постучал в дверь.

— Войдите! — рявкнул Замфт.

В кабинет вошел пожилой человек в очках.

— Что вам нужно, Вальдес? Где фрейлейн Лотар?

— Вышла. Говорит, на минутку… Она попросила меня побыть вместо нее в соседней комнате… Но тут пришел какой-то человек. Он хочет срочно с вами поговорить… Его фамилия Зайлер.

— Зовите его! Пусть нас никто не беспокоит!

Замфт и Леман встали. В дверях появился высокий, худощавый мужчина с орлиным носом.

— Томас Зайлер прибыл в ваше распоряжение!

— Друг!.. Приветствую тебя! — Леман протянул ему обе руки. — Это наш руководитель — Генрих Замфт.

Зайлер щелкал каблуками каждый раз, когда пожимал руку. Он был весь в грязи, в разорванном костюме, лицо усталое, под глазами круги.

— Я хочу есть… и спать, — сказал он хмуро.

Леман подошел к телефону, нажал на кнопку и приказал в трубку:

— Принесите три кофе и какую-нибудь холодную закуску, потом побыстрее приготовьте что-нибудь горячее!

— Что случилось? Где остальные? — расспрашивал Замфт.

— Откуда я знаю, где они? И к чему вообще был нужен этот маскарад? Вы забываете, что я двадцать лет просидел в польской тюрьме! А тут такая встреча!

— Коньяк?

Леман налил три рюмки. Они чокнулись. Зайлер залпом выпил, жадно закурил.

— В Польше меня выпустили из тюрьмы и тут же зачитали решение о немедленной высылке. Меня отправили под конвоем на поезде в Швецию. Там посадили на западногерманский пароход. Капитан очень хорошо ко мне отнесся…

Замфт ловил каждое слово Зайлера. А тот говорил не спеша, тоном человека, которому все осточертело. Оба его собеседника поняли, что не стоит его перебивать нетерпеливыми вопросами и объяснять, что капитан — это их человек.

Кто-то опять постучал.

Леман встал, подошел к двери, взял у Вальдеса из рук большое блюдо с закусками и поставил его перед Зайлером. Потом он вышел и принес на подносе три чашки кофе.

— В Гамбурге, — продолжал Зайлер, — меня ждал ваш паренек. Мы поехали на аэродром. В Нюрнберге сели в «мерседес». Я спросил, куда меня везут. К счастью, они мне сказали. У меня было какое-то мрачное предчувствие, я попросил, чтобы мне дали пистолет. Водитель дал свой. А потом на нас кто-то напал…

— Что? — Леман чуть не вскрикнул.

— Наверняка это американские бандиты! Кто же еще? — фыркнул Зайлер.

— Да что вы? — удивился Зайлер. — Зачем?

— Подожди… Потом все узнаешь. Скажи, пожалуйста, где материалы, которые я передал тебе в Бад-Аусзее? — спросил вдруг Леман. В его голосе послышались начальственные нотки.

— Так вот в чем дело… Вот почему такой интерес к моей особе! Понимаю… — Зайлер улыбнулся. — Ты передал нам три экземпляра, — начал он, — Мне дал оригиналы, двум другим — копии. В том случае, если нам не удастся пройти, мы должны были спрятать материалы в самом надежном месте. Но мы знали, что на эти пленки очень рассчитывает адмирал Дениц. Он хотел их использовать в переговорах с американцами и англичанами!

Леман и Замфт хотели услышать главное: где в Чехии все это спрятано? Об остальном они знали не хуже Зайлера.

— Мы выехали из Австрии на машине по самому безопасному пути, через Линц и Чехию. Там в начале мая земля под ногами горела. Мы разделили материалы под Бенешовом. Я поехал на машине — ведь у меня были оригиналы. В Прагу. Туда я добрался четвертого мая. Восстание могло вспыхнуть в любую минуту. В комендатуре СС я разыскал своего приятеля Виктора, офицера службы безопасности. Я осторожно намекнул ему, что везу адмиралу тайные имперские документы. Виктор заверил меня, что мне не проехать — слишком сложная обстановка, — и посоветовал оставить их у одного из его резидентов — человека проверенного и надежного. В тот же вечер Виктор проводил меня к нему. Я передал резиденту катушку фотопленки с зашифрованными адресами нашей разведывательной сети в США и думаю, что и на Среднем Востоке. Я уверен, что ничего прочитать он не смог, так как у него не было кода. Пленка запечатана в огнеупорном футляре.

На другой день мы с Виктором выехали из Праги. Свои материалы и картотеку агентов, подчиненных этому резиденту, Виктор закопал на старом кирпичном заводе за Мнишеком, около трех прудов. Тут же у входа, налево. Они лежат в специальных нержавеющих коробках. Потом мы присоединились к отрядам СС, которые отступали к Пршибрам. Там Виктор пал в бою…

Зайлер еще долго рассказывал о своих злоключениях, и только потом Замфт, успокоившись, спросил его:

— А как зовут этого человека?

— Доктор Бульвас. Адреса я не помню, но он есть в картотеке. Хотя все равно один адрес не поможет. Он не отдаст пленку без пароля и карты. Пароль: бубновый король, разрезанный зигзагами.

— А где карта?

— На кирпичном заводе.

— Каким шифром зашифрованы документы на фотопленке? — спросил Замфт Лемана.

— Самым надежным по тем временам — ВХ8. Насколько мне известно, союзникам этот шифр ни разу не попадался в руки. К концу войны это был самый новый код, мы пользовались им только для особо важных…

— Знаю, знаю… Спасибо… — перебил его Замфт. — И прежде всего спасибо тебе, дружище! — обратился он к Зайлеру. — Конечно, ты останешься у нас. Отдохни, выспись как следует. У нас здесь есть уютные комнаты. Завтра мы достанем для тебя одежду, еще раз обо всем поговорим и обсудим вопрос о твоем назначении.

Замфт позвонил. Вошла фрейлейн Лотар и увела Зайлера.

— Здорово все запутано, а? — сказал Леман после его ухода.

— Ничего не поделаешь. Трудно в чем-нибудь сейчас упрекнуть Зайлера. Он сделал все, что было в его силах. Конечно, положение осложнилось. Что же, будем бороться. Спокойно, но решительно. Фотопленка имеет стратегическое значение в полном смысле этого слова. Но мы начнем с картотеки.

— А нельзя захватить обе сразу?

— Нет. Первая — ключ к другой. Каждую операцию должны осуществлять разные люди. Так меньше риска. Сам посуди, ведь мы ничего не знаем о человеке, у которого хранится футляр с фотопленкой. Где он, чем занимается? Может, смотрит на все совсем по-другому? Меня меньше беспокоят чехословацкие органы безопасности, чем эти американские гангстеры. Они разыскивают Зайлера. Как только они до этого докопались?

— Понятия не имею.

— А мы должны это знать!

— Жаль, что союзники после войны уничтожили нашу сеть, — вздохнул с сожалением Леман.

— Не беда, теперь это уже не так страшно. Эти парни из США слишком уверены в себе. Мы за это время здорово продвинулись, а они топчутся на месте.

Леман оживился и кивнул. Удачный исход операций сулил очень многое не только им двоим, но и всей западногерманской разведке.

— Задача номер один, — Замфт поднял палец, — это для тебя. Разработай план, как раздобыть картотеку с кирпичного завода. Задача номер два, — Замфт поднял два пальца, — это для меня: выяснить, кто из наших передает сведения этим американским подонкам!

IV

Капитан Скала запирал сейф, когда зазвонил телефон.

— Черт бы его побрал! — проворчал он и несколько секунд постоял в раздумье: брать трубку или нет. Уже довольно поздно. Он, собственно, мог бы уже и уйти.

— Алло! — буркнул он, наконец, в трубку. Скала не выносит официального «слушаю».

— Это Мария! Начальник хочет с тобой поговорить.

Скала натянул китель и спустился на второй этаж, размышляя, что еще могло свалиться на его голову.

Мария подняла глаза от пишущей машинки.

— Подожди немного. Он говорит по телефону.

Скала сразу понял, что шума не будет. Мария — безотказный барометр. По ее настроению каждый безошибочно мог судить о том, что происходит в отделе.

Когда она нервничала, все знали — быть грозе. Не то чтобы подполковника боялись. Но если была причина, он мог основательно испортить человеку настроение.

На телефонном аппарате, наконец, погас зеленый огонек.

— Можешь идти, — улыбнулась секретарша.

Капитан постучал, вошел, вытянул руки по швам.

— Товарищ начальник… — начал он.

Подполковник махнул рукой. По всему было видно, что у него хорошее настроение. Собственно, он почти всегда был в хорошем настроении, если не считать тех случаев, когда отчитывал подчиненных за недостаточно точное выполнение задания.

— Садись. Прочти вот это, — подполковник протянул капитану листок.

«В СЕРЕДИНЕ ИЮЛЯ ПРИЕДЕТ ИНЖЕНЕР ЗИГФРИД ВЕРНЕР. КОММЕРСАНТ. ЗАДАНИЕ НЕИЗВЕСТНО. У НЕГО ДЛИННЫЙ ШРАМ НА ШЕЕ С ЛЕВОЙ СТОРОНЫ. ВЛАДЕЕТ НЕМЕЦКИМ, ЧЕШСКИМ, АНГЛИЙСКИМ».

— Вопросы есть?

— Вы еще что-нибудь об этом знаете, товарищ начальник?

— Если бы знал, так сказал бы. — Подполковник сощурил глаза. — Это сообщение чрезвычайно важное, но о Вернере нам пока больше ничего неизвестно. Это дело я поручаю тебе. Твоя группа сейчас не так загружена, правда?

— Хотел бы я видеть группу в нашем, простите, в вашем, отделе, которая была бы не очень загружена, — вежливо возразил капитан.

— Выясните все об этом Вернере. Времени у вас достаточно. Если обнаружите что-нибудь интересное, сразу доложите мне.

— Будет сделано, товарищ начальник.

На первый взгляд биография Эмиля Скалы, капитана Чехословацкого корпуса госбезопасности, не представляет особого интереса. Когда ему было девятнадцать, он участвовал в Пражском восстании, его наградили медалью «За отвагу». Потом вступил в Революционную гвардию и вместе с другими добровольцами через два дня после освобождения Праги Советской Армией уехал охранять пограничную область.

Там он вступил в 1-й полк национальной безопасности.

Потом служил в пограничных частях. В 1947 году его послали в Словакию бороться против бандеровцев. Там он был награжден Чехословацким военным крестом. Следующие два года — на западной границе, самое трудное время. Потом сменил военную форму на штатский костюм. Сейчас он руководит одной группой Чехословацкой контрразведки.

Скала положил листок на стол старшего лейтенанта Седлачека.

— Старик подбросил нам работку. Посмотри! И почему именно мы должны заниматься этим?

— Потому что ты эксперт по всему, что «Made in West Germany», — улыбнулся Седлачек и встал.

— Куда идешь?

— В картотеку. Насчет этого шрама. Может, что-нибудь получится. Только таких шрамов хоть пруд пруди! Да, работка не из легких, одних бумаг будет целое море.

— Подожди, я сам туда схожу…

— Почему?

— Потому что я хочу с самого начала держать все нити в своих руках, уважаемый товарищ!

— Даже если тебе в картотеке назовут пятьдесят фамилий?

— На то у меня и заместитель, чтобы мне помогал. Кстати, приготовь мне кофе, чувствую, что сегодня без него не обойтись.

Недолго поглядев на машину, которая обрабатывала перфорированные карточки, капитан Скала вернулся на первый этаж. В канцелярии, напоминавшей библиотеку, ему выдали нужные материалы — огромную кипу бумаг.

Кофе стоял на столе, а старшего лейтенанта Седлачека в кабинете уже не было. Осталась только записка: «Если я тебе срочно понадоблюсь, позвони через Марчека».

Капитан запер дверь и положил перед собой четыре папки. Он пробежал глазами фамилии: Вальтер Цанге, д-р Людвйк Хане, Оскар Леман и д-р Хайне Вольф. Большая часть материалов была на немецком языке. Скала хорошо его знал, но все же вытащил из шкафа словарь — на всякий случай.

Содержимое папки с надписью «Оскар Леман» он изучал особенно внимательно с самого начала, точнее с того момента, когда обнаружил, что бывший сотрудник секретариата Генлейна занимался делами, не имеющими прямого отношения к его работе.

В четыре часа утра капитан перевернул последнюю страницу в папке. Уже светало. Он позвонил на коммутатор и попросил, чтобы его разбудили в половине седьмого. Потом поставил раскладушку, накрылся одеялом и тут же уснул. В половине восьмого он уже был у начальника.

— Я хотел бы доложить вам о Вернере, — начал он.

Подполковник заказал две чашки кофе и удобно уселся в кресле возле журнального столика. Капитан сел напротив.

— Ну, начинай!

— Его настоящая фамилия Леман. До войны он часто ездил в Дрезден, был связан с фирмой «Ц. В. Фишер» или в Гамбург — в акционерное общество «Карл Фестан». Обе фирмы работали на нацистскую разведку. Леман непосредственно руководил деятельностью так называемой «Военно-политической службы», она подчинялась тогда судетской нацистской партии. Эта организация собирала информацию о нашей армии. Господин Леман занимал довольно важный пост. Он часто встречался в Аше с самим Конрадом Генлейном. Совершенно очевидно, что это профессиональный шпион. Например, до войны к нам из Берлина приезжал с дипломатическим паспортом некто Йорк фон-Вангенгейм. Он был тесно связан с шефом. СС Гиммлером. До войны сотрудники 2-го отдела Министерства национальной обороны предполагали, что Йорку поручено претворить в жизнь великогерманские планы в соседних государствах. Из документов, которые относятся к более позднему времени, ясно, что Йорк руководил обширной шпионской организацией, которая называлась «Народный союз немцев, проживающих за границей». Члены этой организации систематически собирали сведения в тех странах, где жили немцы. Уже в 1929 году берлинский центр объединял 19 тысяч немецких союзов в разных государствах. Леман встречался с Йорком. Позднее он был представителем так называемого отдела статистики, у него были свои люди во всех округах. Во время войны он работал в шестом отделе имперской службы государственной безопасности.

Капитан отложил свои заметки.

— Отлично, — похвалил подполковник.

Мария принесла ароматный кофе.

— Пей и отправляйся спать!

— Я не хочу.

— А я хочу, Скала, чтобы у тебя была свежая голова. Отправляйся домой и приходи завтра в полдень. Разработай план операции, потом мне его покажешь. Причем не один, а несколько вариантов. И не забудь о резервах — это твое слабое место.

— Товарищ подполковник, неужели они действительно пошлют к нам этого Вернера, то есть Лемана, с его-то прошлым. Зачем? С какой целью? Я уже думал, комбинировал… Может быть, я уже…

— Завтра в полдень. Сначала выспись, а потом будешь думать. И помни о том, что ты будешь руководить операцией. А то сунешь пистолет под мышку и решишь, что сам со всем справишься! Ну, можешь идти. Спокойной ночи.

V

Мужчина, сидевший за рулем большого «оппель-адмирала», взглянул в зеркало. На шоссе не было видно ни одной машины. Он свернул на боковую дорогу.

Машина остановилась перед загородным рестораном, каких множество в окрестностях Нюрнберга.

Водитель ловко развернулся на стоянке и вышел из машины. На вид ему было лет пятьдесят, а может быть, и больше. Одет он был великолепно. Очки в золотой оправе придавали ему внушительный вид богатого коммерсанта.

Он вошел в ресторан и сел в правом углу небольшого зала. За столом напротив парни в белых рубашках играли в карты, девушки в джинсах бренчали на гитаре.

Мужчина в золотых очках беззаботно посмотрел по сторонам.

Вскоре одна из официанток подошла к его столу и спросила, что господин желает заказать. Ответ был тот же, что и всегда:

— Пиво в зеленой кружке.

Зеленая кружка — условный пароль. Официантка вернулась с кружкой и шепнула, что комната свободна.

Мужчина выпил пиво и, выждав некоторое время, направился к террасе.

У пятидесятитрехлетнего Курта Вальдеса за спиной пестрое прошлое. Долгие годы он занимался шпионажем в Южной Америке, где у него в подчинении было несколько резидентов. В нюрнбергском разведывательном центре немногие могут похвастаться такими связями, как он.

И все же года три тому назад Замфт заявил, что Вальдес постарел… Единственное, что он ему предложил, — это место заведующего гаражом. Вальдес согласился. Он уже не распоряжался большими суммами денег и судьбами других людей. И конечно, не примирился с тем, что его отодвинули на задний план. Вальдес установил связь с американской разведкой через посредника.

Опасное сотрудничество подкрепляла крупная сумма на счету в одном швейцарском банке. За это «Си-ай-си» получала важные сведения: имена, расшифровку заданий, донесения о том, где и когда состоятся встречи немецких агентов, и даже маршруты поездок и номера автомашин.

У заведующего гаражом Вальдеса большой опыт.

Вальдес остановился у двери в конце коридора, посмотрел по сторонам. Полнейшая тишина. Повернул ручку и вошел в комнату.

— Приветствую вас, дорогой друг! — поздоровался с Вальдесом пожилой господин, владелец ресторана Вальтер Бехер. Сильно прихрамывая на левую ногу, он сходил за бутылкой белого вина. В честь гостя. Лучшая марка. Они сели в кресла. На первый взгляд — старые добрые приятели. Они всегда отлично понимали друг друга и прекрасно ладили. Их связывало лишь одно — обоим хорошо платили за дружеское расположение.

Вальдес подвинулся поближе, коротко рассказал о последних новостях.

Бехер ничего не записывал, память у него была феноменальная.

— Ну, что вы припасли для меня? — задал гость свой обычный вопрос.

— Необходима информация о некоем Зайлере. Кстати, эти сведения будут особенно хорошо оплачены.

— Это несложно.

— Ваше здоровье!

— За успешное сотрудничество!

Зазвенели бокалы.

Из дома Вальдес вышел через другую дверь, прямо на стоянку, сел в машину и повернул на главное шоссе в Нюрнберг.

* * *

В эту минуту Зепп Зиберт докладывал своему начальнику, что Курт Вальдес, по всей вероятности, работает на других хозяев. Замфт был в бешенстве. Он извергал ругательства, бегал по комнате, злобно поглядывал на Зиберта, который спокойно стоял, вытянув руки по швам: ведь он выполнил приказ — выяснил, что ему было велено.

— Как ты до этого раньше не докопался, идиот? — заорал вдруг Замфт.

Зиберт почувствовал, как у него покраснели кончики ушей. Ему стало страшно. Он руководил так называемым «отделом обороны». Если отдел Лемана занимался «классическим» шпионажем, то сотрудники отдела Зиберта стремились получить самую точную информацию о деятельности иностранных разведывательных центров, следили за тем, чтобы иностранные агенты не проникали в их собственные ряды.

Вошла Лотар. Она быстро положила на стол конверт и поспешно вышла из комнаты. Видимо, сообразила, что что-то произошло.

Замфт просматривал бумаги. Казалось, вспышка бешенства уже прошла. Он отложил дела и закрыл лицо руками.

— Еще один случай! — прошептал он в ладони. Потом поднял голову и в упор посмотрел на Зиберта.

— С этим покончим сами. Иначе стыда не оберемся!

Зиберт с готовностью кивнул.

— Ночью сам отведешь Вальдеса в виллу. Стерегите его хорошенько. В помощники себе возьми Зайлера. Кстати, вы его уже проверили? Никто из наших не должен знать, что случилось. Завтра я распоряжусь в гараже, чтобы Манн занял место Вальдеса. Скажем, что его послали в длительную командировку в Берлин. А потом вы ему намекнете, что Вальдеса, видимо, туда переведут совсем.

— Допрос?

— Ночью. Только мы двое… Проклятая скотина!

Постепенно Замфт приходил в себя.

— Можешь идти. К полуночи я приеду.

Зиберт с облегчением щелкнул каблуками и повернулся кругом. Он не видел, как Замфт опять скорчился в кресле и закрыл лицо руками.

Ровно в полночь Замфт спустился в подвал и вошел в камеру. При виде его связанный Вальдес поднялся со стула. Он держался прямо, но по всему было видно, что крепится из последних сил. Минутами его знобило. Это был уже не тот человек, который лишь сегодня утром производил впечатление уверенного в себе бизнесмена.

Замфт в упор взглянул на него.

— Принеси мне стул, — попросил он Зиберта.

Шеф смотрел, как его подчиненный придвинул маленький столик, поставил бутылку коньяку и несколько рюмок: но налил только в две.

Замфт молча выпил.

Вальдес понял, что попался. «О чем они могут знать?» — думал он. Сомнений быть не могло — что-то выплыло на поверхность. Может, они дадут ему револьвер с одной пулей — и такое бывало… Тогда он выстрелит в Замфта, а потом будь что будет.

— Вы дадите мне воды?

Замфт кивнул.

Зиберт поднес стакан Вальдесу ко рту. В этот момент Замфт неожиданно рявкнул: — Что у вас с Бехером?

— Бехер… Он работает на американцев уже десять лет.

— Как они его заполучили?

— Узнали, что во время войны он был в Освенциме. Знают о нем все. У него в тайнике нашли тогда несколько килограммов золота и драгоценности. Золото с зубов людей, погибших в лагере, а драгоценности из их имущества. Сначала они ему угрожали трибуналом, а потом решили воспользоваться его услугами.

— А как ты его откопал?

— У меня есть собственная сеть информаторов.

— В нашей картотеке они есть?

— Нет. Я же сказал, что это мои люди.

— Как ты вошел в доверие к Бехеру?

— Под предлогом, что куплю много золота. Я знал, что у него не все отобрали — тайников было несколько. И случайно обнаружил, что он работает на американцев…

— И через него ты вступил с ними в связь! Сколько тебе заплатили?

От внезапного удара Зиберта Вальдес свалился на пол.

— Нет, это неправда… С американцами я не работал! Я только хотел заполучить золото! — кричал Вальдес, уворачиваясь От ударов.

— Сядь!

Узник поднялся.

— Когда ты связался с «Си-ай-си»?

— Ни с кем я не связывался…

Магнитофон на столе записывал каждое слово. И удары, Вальдес только тихо стонал и пытался закрыть лицо связанными руками. Молчал. Два часа молчал. А потом не выдержал. Измученный вконец, он выдавил из себя:

— Я работал на американцев под тайным номером 328!

Вальдесу дали рюмку коньяку и сигарету. Замфт прикидывал в уме, сколько тайной информации просочилось через этот канал. Завтра он все переставит на шахматной доске. Передвинет все фигуры, изменит их имена…

— Последний вопрос — кто организовывал нападение на нашу машину, которая везла Зайлера?

— Клоу.

* * *

— Можем начать, Оскар!

— У меня все готово.

Жаркое летнее солнце бросало лучи сквозь сетку занавески.

Замфт и Леман начали совещание.

— Ты подобрал людей? Ты ни с кем не говорил о них здесь, у нас?

— Нет, ты же знаешь! Даже тебе не говорил!

— Это очень важно. Наконец-то мы можем начать крупную операцию. Теперь нам никто не помешает…

Леман вопросительно посмотрел на него.

— Вальдес продавал нас американцам. Но теперь он уже будет плясать под нашу дудку. Мы узнали много интересного. Потом я тебе все расскажу. А теперь говори ты. Кого ты выбрал?

— Берга из гамбургского центра…

— Баварец. Не люблю баварцев. Каждый баварец раз в неделю — в субботу — напивается как сапожник и жаждет крови…

— Но этот надежный. Ты же хотел, чтобы я выбрал самых способных из наших людей.

— Кого еще?

— Болтц. Из спецгруппы в Любеке. У него прекрасная квалификация.

— Согласен. А третий кто? Курьер?

— Ланг из Франкфурта!

— Правильно. Он пруссак. Лучше не придумаешь!

Леман закурил.

— Как видишь, я включил в группу только тех, кто прошел курс обучения у англичан или у американцев.

— Правильно, Оскар! Берг воевал, если мне не изменяет память. Где? В каких частях?

— Вермахт. 1944 год, в Венгрии.

— Я полагаю, ты его назначил старшим? А ты подумал об оружии? Вдруг оно им понадобится?

— Конечно, оно спрятано в тайнике за Плзенью. Еще с 1950 года. Но оно им не понадобится. Миссия-то у них легальная и на довольно высоком уровне.

— Когда они уезжают?

— Через две недели.

Замфт взял календарь, посмотрел, а потом сказал:

— Предстоит большое дело. Операция чрезвычайной важности!

— А как она будет называться?

Замфт выпрямился, глаза его засверкали.

— Операция «Скорпион»!

VI

— Товарищ начальник, разрешите обратиться…

— Проходи, садись. Как продвигаются дела? Что-нибудь не клеится?

Капитан Скала вынул из кармана листок: подполковник уже раз давал ему похожий:

«ВЕРНЕР НЕ ПРИЕДЕТ, ЕГО ЗАМЕНЯТ ТОРГОВЦЫ МЕДЬЮ».

Текст сообщения знали наизусть и капитан и подполковник.

— У вас есть какие-нибудь дополнительные сведения?

— Есть. Наше торгпредство во Франции вело переговоры с представителями швейцарской фирмы о поставке медной проволоки… Швейцарцы предложили товар и изъявили желание посетить Прагу. Теперь они здесь. Двое. Вот их фотографии: Андре Сэквиндс и Леон Бельгау. Фирма в Швейцарии действительно существует, но основная часть ее капитала принадлежит западногерманскому акционерному обществу. Сэквиндс и Бельгау прекрасно говорят и по-французски и по-немецки. Документы у них швейцарские. Теперь о торговле: предварительные переговоры в Париже прошли очень гладко. Обе стороны довольны. Насколько я могу судить об этом, пять вагонов достанутся нам по весьма низкой цене. Думаю, что если бы мы начали импортировать эту медь…

— Капитан Скала, говорите о деле!

— Все разработано досконально. С типичной немецкой педантичностью. Приехали поездом. На вокзале их встречали представители нашей импортной организации. Гости отправились в отель «Алькрон». Изъявили только одно желание — по возможности провести торговые переговоры в самые сжатые сроки. Им, видите ли, хочется немного познакомиться с красотами нашей родины. Я устроил так, что, помимо оговоренных в соглашении пяти вагонов, мы попросим поставить еще два вагона специальной проволоки различной толщины… Будучи человеком зрелым в политическом отношении, я все время думаю о нашем народном хозяйстве и…

— Не шути! — рассердился подполковник. — Слишком серьезное дело…

— Господа теперь спят, потому что вчера слегка «перебрали» в «Альгамбре». А эти два вагона я попросил для того, чтобы затянуть их пребывание у нас. Это было на руку и нам и им. Они только предупредили, что им нужно получить согласие дирекции фирмы. Но и это не все.

Подполковник внимательно посмотрел на Скалу.

— Может быть, вас заинтересует еще одна подробность. Вчера, когда милые гости в сопровождении товарищей из внешторговского объединения отправились на машине в Добржиш, в их комнату пытался проникнуть английский коммерсант, некий Джордж Смит из Лондона. Живет он на том же этаже, приехал в Прагу на день позднее. Ему очень тактично помешал подпрапорщик Грабал.

— Интересно…

Телефонный звонок прервал их разговор.

— Товарищ подполковник, капитан Скала у вас? Его вызывает старший лейтенант Седлачек, — сказала трубка.

— Идите, капитан, у Седлачека что-то важное, — приказал подполковник.

Капитан повернулся и побежал, даже забыв отдать честь.

— Что случилось? — запыхавшись, спросил он Седлачека.

— Сообщение от Грабала. Бельгау вышел из отеля. С портфелем. От Сустка повернул к Прохоровым воротам. Около садика за «Детским домом»[1] сел в какой-то автомобиль с французским номером. Сейчас выясняют, что это за машина. За ними следит «Альфа-1».

— Какие у нас позывные для «Альфы»?

— «Бета», — ответил молодой радист в наушниках, не спуская глаз с рации.

— Дайте мне микрофон, — сказал Скала. — Я «Бета», вызываю «Альфу-1». Где вы? Перехожу на прием.

— Я «Альфа-1», вас слышу. Мы едем по направлению к Збраславу. Перехожу на прием.

— Кто в «Альфе-3»?

— Калоус, Билый и водитель.

— Вас к телефону, товарищ старший лейтенант, — обратился к Седлачеку радист.

Седлачек что-то торопливо записал и улыбнулся.

— Ты чего ухмыляешься? — спросил Скала.

Старший лейтенант кивнул и продолжал писать. Капитан с интересом наблюдал за ним.

— Ну и неразбериха! Слушай! Владелец машины — Пьер Сатро, журналист, приехал из Франции за пять дней до нашей парочки. Остановился тоже в «Алькроне». Ехал он к нам через Австрию, примерно через неделю собирается отправиться в Западную Германию. Интересуется главным образом здравоохранением и социальным обеспечением. Расточает похвалы нашей стране.

— «Альфа-2» сообщает из отеля, что Сэквиндс позавтракал и вернулся в свой номер, — сказал радист.

— Слава богу! По крайней мере никто не будет охотиться за их барахлом. Еще не хватало, чтобы мы были ангелами-хранителями при этих проходимцах, — проговорил Седлачек.

— Послушай… спускайся вниз, садись в «татру» и гони за ними. Я здесь сам справлюсь… Возьми с собой двух толковых ребят, прием на той же волне, ваши позывные «Альфа-3». — Капитан скорее попросил, чем приказал.

— Есть! — ответил Седлачек и исчез.

— Я «Альфа-1», я «Альфа-1». Вызываю «Бету». Преследуемая машина проезжает через Иловиште. Перехожу на прием.

Радист взглянул на Скалу. Тот молча покачал головой — приказов не будет.

* * *

— Поднажми, Еник, — попросил Седлачек водителя.

— Я «Альфа-1», я «Альфа-1»! Проезжаем Мнишек. Преследуемая машина свернула за площадью в первую улицу направо и выехала на другую дорогу. Мы увеличили расстояние от объекта наблюдения. Конец сообщения. Перехожу на прием.

— Я «Бета». Вызываю «Альфу-3». Сообщите, где вы находитесь, — раздался голос Скалы.

— Я «Альфа-3», я «Альфа-3»! Мы в восьми километрах от Мнишека. Сообщение «Альфа-1» приняли. Перехожу на прием.

— Я «Бета», я «Бета», вызываю «Альфу-1» и «Альфу-3». Командиром группы преследования назначаю старшего лейтенанта Седлачека в «Альфе-3». Конец.

— Поднажми, Еник, — снова попросил Седлачек.

— Какой марки «Альфа-1»? — спросил с заднего сиденья младший лейтенант Фанел.

— «Волга». А что? — буркнул Седлачек.

— Нехорошо, если там сразу покажутся две «татры».

— Я «Альфа-1», я «Альфа-1»! Внимание! Преследуемая машина остановилась у третьего пруда за замком, мы остановились за поворотом. Какой-то мужчина выходит из машины. Конец!

Седлачек взял микрофон, разложил на коленях подробную карту….

— Я «Альфа-3». Останавливаюсь у второго пруда, выхожу с портативной радиостанцией. Продолжайте прием…

«Бета» не ответила.

Старший лейтенант выскочил, не дожидаясь, пока машина остановится. Он быстро шел за Фанелом к третьему пруду: младший лейтенант прекрасно знал эту местность.

— Я «Альфа-1»! Оба направляются к пруду. Конец!

Седлачек поднес к глазам бинокль. Пруд, трава на берегу, деревья, заброшенный кирпичный завод. Людей у пруда было немного: пять-шесть детей, несколько стариков, молодая пара.

Бельгау разделся, остался в одних плавках и полез в воду. Французский журналист, не снимая пиджака, растянулся прямо в одежде на траве. Седлачек видел все. Он одобрительно кивнул, когда увидел младшего лейтенанта Билого из «Альфы-1», шагающего по дамбе. Билый уселся на траву неподалеку от француза, расстелил одеяло, вытянулся и сделал вид, что задремал.

Швейцарец вылез из воды, что-то сказал своему спутнику. Потом вынул какой-то предмет из открытого портфеля, небрежно набросил на руку махровый халат и зашагал к кирпичному заводу.

— Я «Альфа-3». Вызываю «Бету». Бельгау удаляется по направлению к кирпичному заводу. В руке у него какой-то предмет, который он прикрыл халатом. Очевидно, миноискатель. Ждем приказаний. Перехожу на прием.

— «Альфа-3». Я «Бета». Помешайте ему! Но ничего не предпринимайте.

Седлачек оторвался от микрофона:

— Фанел! Шеда! За ним! Спугните его. Сделайте вид, что случайно попали во двор. Идите в обход. Чтобы вас не видел тот, на берегу.

Старший лейтенант следил в бинокль за входом на кирпичный завод. Он увидел, как Бельгау поспешно вышел оттуда. На дамбе он начал одеваться. Француз тоже поднялся.

— «Бега»! «Бета»! Я «Альфа-3»! Ваш приказ выполнен. Они собираются уезжать. «Альфа-1», «Альфа-1». Вы меня слышите? За преследуемой машиной поеду первым! Подтвердите прием! — выпалил Седлачек в микрофон.

Они поставили свою «татру» так, что с шоссе ее не было видно.

— Приготовьтесь, — сказал Седлачек водителю, когда к «татре» подбежали запыхавшийся младший-лейтенант Фанел и прапорщик Шеда.

Вскоре машина с французским номером выехала на шоссе.

— За ними, Еничек… Осторожно, — попросил старший лейтенант. — Как бы нас не засекли…

VII

— Пора начинать игру с Бехером, — отрывисто проговорил Замфт. — Используйте сеть Вальдеса. Шантажируйте, угрожайте, заставьте говорить! Но прежде всего нужно, чтобы Вальдес передавал той стороне наши сообщения. Установите слежку: за Бехером. Используйте только своих людей! Кого вы посоветуете?

Зиберт задумался.

— Круглера, — предложил он наконец.

— А он надежен? После этой истории с Вальдесом — а тот был опытный, проверенный разведчик — я уж не знаю: кому можно доверить. Кроме Лемана и тебя…

— Он надежен. Кстати, о Лемане… У него появилась знакомая..

— Знаю, он мне доложил. Кажется, собирается жениться. Ты ее проверил?

— Да. Как будто все в полном порядке. Мы обнаружили, что…

— Это меня не интересует. Ты должен знать обо всем. Ты сказал «в полном порядке» — и с меня достаточно. У нас есть дела поважнее. Пошли ко мне Круглера. Объясни ему ситуацию, но, конечно, только в общих чертах. Он будет опекать этого негодяя Клоу.

Замфт остался один в своем кабинете. Он ходил по комнате, заложив руки за спину. Клоу! Теперь это единственная возможность. Нужно выяснить, что известно американцам об операции «Скорпион», и сделать все для ее удачного завершения… И еще один камень лежал у него на сердце — золото Бехера!

Собственно, об этом знают только двое — он и Зиберт…

* * *

— Да, Берт! Я слушаю!

Льюис внимательно слушал донесение Клоу. Его регулярно информировали о поездке Болтца и Берга в Чехословакию. Перед началом рабочего дня он всегда выслушивал сообщение об их деятельности.

— Наша разведка действует точно. Но, судя по последним сообщениям, в Праге все идет не так гладко, как хотелось бы. Коммерсанты усердно обсуждают условия соглашения о поставках медной проволоки, иногда выезжают за город, но почти всегда на машине внешторговского объединения и в сопровождении гостеприимных хозяев. Наш Рэнджер живет в том же отеле под именем Джорджа Смита. Он уверен, что у них еще до сих пор нет при себе материалов. Еще что? Сегодня во второй половине дня во Франкфурте я должен получить сообщение от агента № 328.

— Раз ты едешь во Франкфурт, закажи билет на Западный Берлин. Вот портфель. Передашь его полковнику Диверу. Я не хочу посылать эти бумаги с курьером. Только осторожно, Берт!

— Не беспокойтесь, майор!

Клоу должен был встретиться с Бехером в ресторане на вокзале.

Бехер пришел точно в назначенное время. Они заказали обед.

— 328-й уехал в Берлин. Но он успел сообщить мне кое-что интересное. В основном это перекликается с тем, о чем мы говорили раньше… Вот письменное донесение…

Бехер передал Клоу сложенные листки бумаги.

— Долго ли 328-й сбудет в Берлине?

— К сожалению, я об этом ничего не знаю…

— Выясните это к следующему разу, хорошо?

Клоу вынул чековую книжку и написал какую-то сумму. Бехер взглянул на чек и довольно кивнул головой.

Вскоре они расстались. Клоу поехал на аэродром, а Бехер остался в ресторане и заказал пиво. Его поезд уходил через час. Бехер спокойно читал газету.

Ни тот, ни другой не заметили, что их сфотографировали.

Фотография Клоу в тот же день появилась на столе у Замфта. Теперь, как тень, за американцем следовал мужчина с близко посаженными глазами. Он сидел с ним в самолете, ехал за ним в аэропорт, терпеливо поджидал за воротами, разумеется, на некотором расстоянии. И если бы он даже случайно потерял Клоу из виду, на аэродроме в Нюрнберге будут ждать другие.

* * *

Главная улица Западного Берлина — Курфюрстендамм.

Ослепительный свет неоновых реклам.

Клоу посмотрел на часы. Времени еще много. Совершенно инстинктивно он оглянулся. Никого! Клоу отправился в бар «Сан-Паули».

Метрдотель сразу подошел к нему и учтиво поклонился.

— Мы оставили для вас столик. В первом ряду. Мадам Терта предупредила нас. Прошу!

Певица поет песенку о весне. Весна чарующая, прекрасная. А Клоу замечает, как изменился ее голос… Когда он был здесь в первый раз, она пела гораздо лучше.

— Обер, еще один бокал! — просит он. Ему нужно как следует встряхнуться. Работка не из легких, нервы напряжены до предела.

— Милый!

Яркие губы, большое декольте, черное платье, чтобы еще больше подчеркнуть белизну кожи. Герта закинула ногу на ногу. Она смотрит на Клоу дразнящими глазами и гладит его по руке.

— Я думаю, мы можем идти, — предлагает он.

Клоу расплачивается. Он не замечает, что сзади встает из-за стола человек с близко посаженными глазами.

* * *

В эту минуту Замфт думал о том, как завладеть золотом Бехера.

* * *

И в тот же миг капитан Седлачек открыл только что доставленную саперами позеленевшую, слегка тронутую ржавчиной коробку и вытер пот со лба.

VIII

В приемной начальника собрался весь отдел капитана. Скалы.

Подполковник с интересом рассматривал документы. Он на минутку задержал в руках половинку карты, которая лежала сверху. Карта — бубновый король — была разрезана зигзагами.

Задумчивое выражение на его лице сменилось спокойствием и сосредоточенностью.

— Коробка лежала в земле более двадцати лет. Важны, разумеется, все документы, но в первую очередь меня интересуют эти семь листков из картотеки. Имена людей, которые когда-то сотрудничали со службой безопасности и руководили другими тайными агентами. Видимо, мы напали на след бывшей сети СД в Чехии. В списках около каждой фамилии указан род деятельности, перечислены выполненные агентами задания, указаны выплаченные денежные суммы. Здесь есть даже квитанции. Пока все. Я прошу как можно скорее сделать фотокопии и заняться остальным: разбором найденных бумаг. Времени мало, но спешка не должна влиять на вашу внимательность.

Это было одновременно пояснением и приказом.

— Так вот зачем они к нам приехали! Чинить старые сети.

Расхождений во мнениях не было. Специалисты приступили к работе над документами. Между тем другая группа сотрудников устанавливала личности указанных в картотеке бывших нацистских агентов.

В половине четвертого утра у подполковника на столе лежали фотокопии, переводы и сведения о семи резидентах СД.

— Трое умерли, один убежал за границу в 1948 году, — сказал Скала, передавая список. Он ждал распоряжений.

Подполковник вызвал руководителей групп и открыл совещание.

* * *

— Что проповедовал старик? — расспрашивал Седлачек капитана. — Начнем обрабатывать этих бандитов из картотеки?

— Старик считает, что спешить некуда. Сначала мы положим документы в коробочку и отвезем их обратно на кирпичный завод. Чтобы наши уважаемые «коммерсанты» могли их оттуда взять. Ты должен обеспечить и в дальнейшем слежку за всеми тремя агентами…

— Ага… Значит, они не должны знать, что документы побывали у нас в руках?

— Вот именно. Обращаться с «коммерсантами» очень бережно. Потом нужно будет предупредить таможню и пограничников. Пусть спокойно отвезут свой клад домой.

— Здорово!

— А над этими бывшими нацистами пока трудится другая группа.

— Ага… Значит, старик считает, что с ними попробуют установить связь.

— Твоя проницательность не знает границ, — съязвил Скала. Он медленно ходил по комнате, пил остывший кофе. Вид у капитана был озабоченный.

Седлачек не решался приставать с расспросами. Но что может еще произойти? Ведь сейчас все у них в руках. Самое трудное позади. Почему Скала забивает себе этим голову?

Наконец капитан поставил пустую чашку на стол и сел.

— Видишь ли, там еще остался этот бубновый король, — сказал он как будто между прочим. — Подполковник хочет его перебить.

Ночь была полна происшествий.

В одиннадцать часов раздались позывные «Альфы-1». Она сообщала, что коммерсанты вышли из ресторана «Золотой колодец». Через час «Альфа-2» передала, что Сатро покинул отель и сидит в своей машине.

А еще через полчаса в машину французского журналиста сел Бельгау. Капитан Скала не стал ждать, пока «Альфа-2» сообщит, в каком направлении они поехали. Предугадать было нетрудно. Он сразу направил «Альфу-1» на стоянку за старым кирпичным заводом.

Все случилось так, как они предполагали. Младший лейтенант Фанел, вооруженный прибором ночного видения, докладывал о каждом шаге иностранцев. Сатро ждал перед кирпичным заводом. Бельгау был внутри. Через сорок минут он вышел и вынес чемоданчик.

Машина с агентами поехала по направлению к Праге. Фанел сообщил, что яма в левом углу кирпичного завода осталась незасыпанной. Инструменты — складную мотыгу и лопату — он нашел за развалившейся стеной.

Вскоре, поступило донесение о том, что «ситроен» затормозил на мосту через Бероунку, и Бельгау выбросил какой-то предмет в реку…

Скала тут же дал распоряжение водной инспекции, чтобы искали металлическую коробку.

«Старик обрадуется», — подумал он.

Но события продолжали развиваться. Подпрапорщик Грабал высказал предположение, что Бельгау и Сэквиндс у себя в номере, по всей вероятности, занимаются фотографией.

«Зачем они делают копии? — недоумевал капитан. — Чтобы удобнее было провезти их через границу? Но это ерунда!»

Утром Грабал сообщил, что Сатро расплатился по счету и его чемодан погрузили в машину.

— Курьер! — воскликнул капитан.

— У них все было продумано, — кивнул подполковник.

— Но они допустили ошибку, собственно, даже две: оставили инструменты на кирпичном заводе и выбросили коробку в реку после того, как вынули в машине документы.

— В принципе ты прав. Но это только лишний раз подтверждает, насколько они уверены в себе. Значит, о нас они и не подозревают, — подполковник был доволен.

После обеда пришло донесение от «Альфы-2» с погранично-контрольного пункта:

«Сатро переехал границу. За время таможенного осмотра и проверки документов был необычайно разговорчив. Хвалил нашу страну. Поездка ему очень понравилась».

Торговые переговоры о медной проволоке продвинулись настолько, что уже был готов к подписанию окончательный текст соглашения. Господа Бельгау и Сэквиндс изъявили желание задержаться в Праге еще на три дня и попросили заказать для них купе в спальном вагоне.

«Один раз они переправили документы через границу, теперь повезут во второй раз… А что потом?» — спрашивал себя Скала.

* * *

Господа Бельгау и Сэквиндс выпили по бокалу хорошего вина за процветание торговли. До самой последней минуты их багаж заботливо оберегал подпрапорщик Грабал. Коммерсанты тепло распрощались со своими торговыми партнерами и уехали в Швейцарию.

Но в Швейцарию они не попали и до Федеративной Республики Германии тоже не добрались.

Проводник спального вагона нашел их в купе мертвыми, когда будил пассажиров перед австрийско-швейцарской пограничной станцией. Раскрытые чемоданы, разбросанные вещи, пустые карманы пиджаков — все это свидетельствовало об убийстве с целью грабежа.

Уголовная полиция сообщила: смерть наступила от отравления особым сильнодействующим газом.

— Не рой другому яму, сам в нее упадешь, — добавил Скала, доложив начальнику обо всем.

— Борьба разведок, — констатиробал подполковник.

— А чья эта вторая?

— Трудно сказать, кто их убил. Но мы должны считаться с тем, что картотека попала еще в чьи-то руки. Значит, они вернутся — не одни, так другие. Может, и те и другие? Кто знает? А нам остается только ждать. И сделать все для того, чтобы мы смеялись последними.

IX

Лидия Беме лежала в постели, глядя в темноту. В сердце, словно нож, щемящая, острая боль.

Пока все шло превосходно. Льюис все устроил как нельзя лучше. Квартира в Нюрнберге не хуже берлинской, «случайное» знакомство с Леманом переросло больше чем в дружбу.

Леман настаивает на свадьбе. Он совершенно изменил ее жизнь. Купил виллу на окраине города. Упросил бросить работу. Выполнял любое ее желание.

Посмотришь со стороны — пара молодоженов не первой молодости наслаждается медовым месяцем.

Но Лидия боялась. Она не могла привыкнуть к новому положению. Леман приезжал часто, иногда и днем, как только удавалось вырваться со службы. Лидия страдала, играя роль любящей жены, но каждый раз покорно обнимала его, встретившись взглядом с его горящими и в то же время умоляющими глазами. Она уже думала написать Льюису, чтобы он прекратил эту игру. Но отступить она не могла. Лидия знала, что пощады ей нечего ждать ни с той, ни с другой, стороны.

Ночью она боялась спать — вдруг проговорится во сне. Приходилось принимать сильнодействующие порошки. Утром Лидия, вставала усталой, осунувшейся. Даже Леман это заметил. Она смотрела в зеркало — искала морщины и боялась, что в самом деле их найдет…

Страх — это было единственное, что помогало ей продолжать игру. И только из страха она рассуждала практично. Лидия знала, что в ближайшее время нечего и помышлять о разрыве с Леманом. Нельзя оставить завоеванные позиции.

Леман вошел в спальню.

— Ты спишь?

— Нет. Жду тебя.

Он сел на край постели и снял галстук.

— Извини, что опоздал.

Лидия гладила его волосы. Она никогда ни о чем не расспрашивала, но тщательно складывала в памяти любую мелочь, о которой он ей говорил.

— Завтра мы приглашены на вечер, — сказал Леман.

Благодаря своему новому положению Лидия быстро вошла в высшее общество Нюрнберга.

К Леману приходили знакомые. Ей льстило, когда его друзья восхищались ею. Но она вела себя очень осторожно — Леман был ревнив.

— И этот урод там тоже будет? — спросила Лидия сонно. — Она знала, как Леман ненавидит Замфта. Он сам ей об этом говорил.

— Лидия!.. Я послезавтра уеду на несколько дней.

— Опять ты меня оставляешь. Ты же обещал мне свадебное путешествие в Италию и все откладываешь. Оставляешь меня одну, а я даже не знаю, куда ты едешь и зачем! Нет, ничего мне не говори, я тебе верю. Но пойми, мне страшно…

— Лидия…

— Нет, Оскар… Страшно все время быть без тебя… Ты не забывай, я ведь привыкла работать. А ты не хотел, чтобы я работала…

— Ведь нам хватает денег, зачем тебе работать?..

— Да, но пойми, я не привыкла скучать… Скука, скука, и так каждый день, пока ты не придешь. А как я тоскую, когда ты уезжаешь, а я тебя жду, жду, жду…

Лидия расплакалась. Она прекрасно знала все слабости Лемана и умела этим пользоваться в нужную минуту.

— Лидия… Если ты хочешь, я могу найти тебе работу… Конечно, нетрудную… И безопасную, хотя бы у нас.

У нее сжалось сердце.

— Я буду рядом с тобой, Оскар!

— Вряд ли, но посмотрим, что можно сделать…

* * *

Леман вошел в кабинет шефа без доклада. В ответ на приветствие фрейлейн Лотар он только махнул рукой. Замфт, сидевший за столом, вздрогнул, но, увидев своего заместителя, успокоился.

— Что случилось?

— Я нашел нужного человека…

— Надеюсь, что этот будет толковей, чем в прошлый раз, — не удержался Замфт. — Я все еще не могу успокоиться. Как они отделали Берга и Больтца. И мы до сих пор не знаем, кто устроил это нападение в поезде!

— Ясно только одно: ни Берга, ни Больтца перед смертью не могли допросить. Правда, американцы завладели фотокопиями наших документов. Но карты у них нет!

— Это была великолепная идея, Оскар, послать материалы по двум каналам…

— Я рад, что Сатро привез оригиналы и что бубновый король был именно у него!

— Зайлер сразу же опознал карту. Он хорошо помнит даже мельчайшие детали. Говорит, что резал ее тупыми ножницами… Думаю, что мы выиграли, правда, не обошлось без потерь. А теперь пора начинать подготовку операции «Скорпион-2».

Леман ожил, в нем проснулся профессиональный интерес.

— Я предлагаю Крамерика!

— Что ж, неплохая кандидатура. Но задание не из легких. Он сам должен будет установить связь…

— Он хорошо знает чешский.

— Прекрасно. Установит контакт с агентом из старой сети. У нас на руках все компрометирующие материалы. Сумеем его заставить. Ну, хорошо. Пусть Крамерик познакомится с материалами доктора Бульваса. В Чехию он поедет как турист.

Доктор медицины Витезслав Бульвас родился незадолго до начала первой мировой войны, в зажиточной семье. Он получил хорошее образование, потом у него была большая практика. Бульвас стал богатым человеком, слыл хорошим специалистом. В годы оккупации гестапо арестовало его за аборты. Вскоре его выпустили, якобы потому, что не удалось доказать его виновность. На самом же деле Бульвас купил свободу ценой сотрудничества с нацистами.

Его обучили, ввели в курс дела. За доверие хозяев он платил жизнями других, которых выдавал. До сих пор, словно тень, лежит прошлое.

После окончания войны его ждала расправа. Но никто так и не узнал о преступлениях д-ра Бульваса. И доктор со временем успокоился, стал лояльным гражданином в послевоенной народно-демократической республике. В душе он ненавидит новый строй. Живет доктор неплохо: у него хорошая квартира, приличная зарплата, его считают хорошим специалистом. О войне он не вспоминает.

Крамерик читал материалы о докторе Бульвасе в присутствии Зайлера: «Господин Бурке из Голландии посылает вам семена душистых тюльпанов». Крамерик рассмеялся.

— Томас, и как тебе в голову мог прийти такой пароль, когда у тебя земля под ногами горела! Интересно, какой вид будет у доктора, когда я ему об этом скажу!?

Он снова погрузился в чтение. — Ну, хорошо. А что стало с этим человеком? Ведь двадцать лет прошло, что, если у него изменились взгляды?

X

Леман без особого труда устроил Лидию на работу. Ей нравилось новое место. Там сходились многие нити западногерманского шпионажа. Она работала с интересом. А Леман часто уезжал — обычно в Западный Берлин. Она не знала, зачем он туда ездит, и не спрашивала его об этом.

Каждый день в девять утра она входила в ворота красивой виллы на одной из улиц.

Здесь работали четыре человека. Заведовал канцелярией строгий пожилой мужчина. Он прихрамывал на одну ногу, говорили, что был ранен во время войны. К Лидии Беме он сначала заглядывал часто, но она работала точно и добросовестно, и вскоре ей стали доверять. Руководитель отделения уделял больше внимания двум другим женщинам. Они тоже поступили на работу совсем недавно, и Лидия сделала вывод, что их отделение только-только создано.

Они контролировали счета, вели учет, проверяли квитанции и подписи на чеках, готовили еженедельные и месячные отчеты, составляли списки городов и областей.

Что интересовало Лидию? Сколько раз и кому из сотрудников разведывательного центра выплачивались деньги, в какие страны агенты посылали денежные переводы, на какие суммы. Ей нетрудно было составить представление о проникновении западногерманской разведки за границу. Конечно, это будет интересно для Дага…

Связь с Льюисом была надежной и простой. Нужно было только зайти в модный салон и обратиться к заведующему. Пока Лидия заходила туда всего один раз. Она хорошо знала — осторожность превыше всего. Малейшая ошибка могла привести к провалу.

С заведующим салоном Вебером они познакомились еще в Западном Берлине. Она встречалась с ним раза три в здании: фирмы и никогда не подозревала, что он работает на американцев. Маленький, толстый, неуклюжий человек, все время кланяется заказчикам. Минутами он был похож на клоуна.

Вебер очень удивился, услышав от Лидии пароль, но не растерялся. Тут же принял вид делового человека. Он сказал, что внизу, в кассе, она должна оплатить счет. Лидия возразила:

— Я не хуже вас знаю, что нужно делать!

На прощанье он поцеловал ей руку, но в бухгалтерию попал быстрее, чем она. Потом он пригласил ее в другую комнату. Здесь Лидия передала ему шифровку. Впервые. Тут же они условились о передаче дальнейшей информации.

Лидия получила адреса двух магазинов, где она могла бросить в корзину для мусора свои шифрованные записи, сделанные бесцветными чернилами. Но прежде чем пойти туда, она должна была позвонить в магазин по определенному номеру и сказать пароль.

— Мы всегда вовремя вынем донесение, мадам, — раскланивался галантный Вебер.

Лидию устраивала эта связь. Конспирация обеспечена: первый магазин — продовольственный, а второй — писчебумажный.

— Но со временем придется переменить магазины, — сказала она. Вебер с готовностью кивнул.

* * *

— Я принес сообщение от агента 303. - доложил Льюис. Полковник Дивер вспомнил, что речь идет о Лидии Беме.

Майор вынул из портфеля запечатанный конверт, вскрыл его и протянул своему начальнику несколько листов бумаги.

— Я уже сообщил вам в письме, что она работает в нюрнбергском центре в бухгалтерии. Это очень интересный участок работы.

Полковник кивнул:

— Мне кажется, что 303 хорошо устроилась. Бесспорно, ее донесения будут для нас весьма полезными…

Он взял отчет Лидии и бегло просмотрел его.

— Интересно, Льюис… Очень интересно! У нас сумеют это оценить по достоинству. Я очень рад, что ваш план удался. Должен признаться, вначале я сомневался, но старый принцип вновь подтвердился: деньги подогревают чувства и старые привязанности.

— Вот еще материалы, полковник. Для нашего штаба она нарисовала план здания, в котором работает. В приложении отчет о сотрудниках. Далее, 303 обнаружила коридоры, которые ведут в другие здания…

Дивер рассматривал бумаги. Он был доволен.

— Интересно… Даже в Аргентину лезут? А как обстоят дела со списками бывших нацистских агентов в США?

— Пока мы проверяем в Чехословакии людей, перечисленных в фотокопии картотеки, которую удалось получить в экспрессе. Главное внимание мы уделили агенту, которого штаб Замфта пошлет в Прагу. Он приведет нас на верный след. Я полагаю, что это самый разумный путь. Черт знает где этот список!

XI

— Где вы его схватили? — спросил Замфт.

— Когда он выходил из дому. Одурманивающее средство в лицо — и готово! Рядом стояла санитарная машина. Мы без осложнений привезли его сюда. Он еще не очнулся, — доложил Зайлер.

— Останься с ним. Чтобы больше никого здесь не было. Сегодня ночью начнем допрос. Посмотрим, что удастся из него выколотить… Ступай вниз. Потом расскажешь мне, как он будет себя вести, когда очнется!

* * *

Пленного привязали к стулу.

— Ну, Клоу, мы договоримся? — спросил Замфт с порога.

— Я требую!..

— Не ори!

Спокойный, почти дружеский тон. Улыбающееся лицо. Да, Замфт был доволен. Клоу заговорит. Они его заставят. Такая возможность не каждый день представляется.

— Будь разумным — и мы договоримся! То, что ты сюда попал, еще ничего не значит. Ты можешь выйти целым и невредимым. Сам посуди. Мы в любом случае заставим тебя говорить. И узнаем все, что нам нужно…

Клоу не отвечал и зло смотрел на Замфта и Зайлера. Он не знал их, но догадывался, с кем имеет дело.

— Ну как? — нагнулся к нему Замфт.

Клоу плюнул ему в лицо.

Толстяк зажмурился и вытерся белым носовым платком.

— Подумай хорошенько, — сказал он снова.

Клоу молчал. Мысленно он клялся себе, что, если только выберется живым из этой западни, никогда в жизни не будет ездить и ходить один.

— Не хочешь по-хорошему, не надо. Начнем по-плохому! — приказал Замфт.

Зайлер привез из соседней комнаты металлический ящик на колесиках. Клоу понял, что они готовят… «Придется, что-то сказать… для спасения, хоть что-нибудь», — его мозг лихорадочно работал. Он видел такой прибор у французских разведчиков много лет назад в Марокко…

Зайлер открыл ящик и включил прибор в сеть.

— Будешь говорить?

Никакого ответа.

Зайлер вынул две проволоки с медными пластинками на концах. Одну он укрепил на голове у пленника, а другую — на левой ноге. Замфт в упор смотрел на Клоу. Зайлер повернул ручку регулятора под шкалой, посмотрел на своего начальника. Тот кивнул. Зайлер включил рубильник.

— Я требую, чтобы вы немедленно передали меня американским властям! — крикнул Клоу…

Потом он стонал, плакал, пока, наконец, не уронил голову на грудь.

Зайлер вылил на него полведра воды. Клоу не шелохнулся.

— Неужели мы его прикончили? — забеспокоился Замфт, дотрагиваясь до Клоу.

Зайлер вынул зеркальце, поднес его к губам Клоу и зажал ему нос. Огромный американец смог задержать дыхание только на несколько секунд — потом он вздрогнул.

— Вот видите, — удовлетворенно сказал Зайлер.

— Ну, вы уже поумнели, сударь? — холодно спросил Замфт. Клоу выпрямился, как мог, и облизал губы.

— Что вам от меня нужно?

— Все. Кто твой шеф?

— Джонсон.

Замфт показал Клоу фотографию трех мужчин.

— Покажи!

— Этот, слева.

— Лжешь!

Клоу передернуло от нового удара электрического тока. Его снова окатили водой. А Замфт снова подносил к лицу Клоу фотографию.

— Кто этот — посредине? Льюис?

Клоу думал: «Сказать или нет? Ведь имя само по себе еще ничего не значит»…

— Да.

— Адрес?

Знают или не знают? Решил, что скажет другой адрес.

— Шиллерштрассе, 18.

— Включи на полную мощность!

Душераздирающий крик. От нестерпимой боли Клоу опять потерял сознание.

Он очнулся на полу. Ему развязали руки и ноги. Перед глазами все расплывалось. «Я должен выдержать», — уговаривал он себя. Мысли прыгали. «Как я глупо попался! Боже, почему я должен умереть? Даже если я все расскажу, они меня убьют». Вдруг ему все стало безразлично.

— Где живет Льюис?

— Бергштрассе, 11! — прошептал Клоу.

Замфт взглянул на Зайлера, тот кивнул.

— Чем он занимается?

— Контршпионажем.

— Сколько людей у него в подчинении? Какая это организация? Кто такой Бехер? Знаешь ли ты Вальдеса?

Вопросы сыпались один за другим.

Клоу, самоуверенный Клоу, был совершенно беспомощным. Большой, широкоплечий, он совсем сник. Зубы у него стучали, а он говорил, говорил…

Допрос продолжался три часа.

— Мы не убьем тебя, если ты будешь работать на нас. Мы с тобой столкуемся. Позаботимся о том, чтобы ты был в безопасности… — предлагал Замфт.

Клоу только кивнул.

— Ну, дальше… Кто подготовил нападение на Берге и Больтца в международном экспрессе?

— Мы…

— Кто это — мы?

— Льюис…

— Это значит, что кассета с микропленкой у него?

— Да…

— Ты знаешь, что на этой пленке?

— Да…

— Какие у них планы?

— Не знаю… Правда, не знаю…

Замфт знаком попросил Зайлера выйти вместе с ним.

— На рассвете его уже не должно здесь быть… И здесь и на этом свете. Мы не можем позволить себе держать его в плену… Я ведь все это делал на свой страх и риск…

XII

— Разрешите?

— Пожалуйста!

Крамерик сел и взглянул на мужчину, сидевшего напротив. Он знал, что тот ходит сюда обедать и ужинать. То же лицо, что и на фотографии, которую он недавно рассматривал. Только волос стало меньше.

— Бульон из говядины, свинину с кнедликами и с капустой! — заказал он.

В Праге Крамерик все время заказывал один и тот же обед: он давно мечтал об этих блюдах.

— Пльзеньское пиво! — крикнул он вслед официанту.

Потом Крамерик повернулся к человеку, жизнь которого он изучил до мельчайших подробностей. Всю, кроме последних двадцати лет…

— Разрешите, господин доктор…

Человек удивленно поднял голову.

— Меня попросили передать, что господин Бурке из Голландии посылает вам семена душистых тюльпанов!

Доктор Бульвас вздрогнул, посмотрел по сторонам, вытер губы салфеткой.

— Нет, не здесь, — прошептал он. — Зайдите ко мне вечером. Так будет лучше. Вы знаете мой адрес?

— Конечно! Не могли бы вы дать мне ключи?

— Но я вас впервые увидел две минуты назад, — запротестовал доктор.

— Хорошо, у меня есть другое предложение. На этой неделе у вас были в клинике ночные дежурства. Не могли бы вы позвонить на работу и сказать, что после обеда у вас неотложное дело — прийти не сможете.

— Да… да… Пожалуй, это получится…

Официантка принесла обед. Крамерик с аппетитом начал есть суп.

— Простите, я пойду позвоню в клинику.

— К чему такая спешка? Позвоните из дому.

— Хорошо. Я расплачусь и подожду вас на улице…

— Постарайтесь поймать такси, — попросил Крамерик. — К вам на Винограды довольно далеко.

В машине они не сказали ни слова. Врач расплатился с водителем, потом свернул на боковую улицу. Крамерик молча шел за ним.

— Прошу! — сказал Бульвас на пороге своей квартиры.

Гость сел в удобное кресло.

— Я, собственно, даже рад, что, наконец, кто-то оттуда появился… Ведь столько лет ждать… Проклятая неопределенность, — начал врач.

— Вы думали, что о вас забыли?

— Вы очень хорошо говорите по-чешски.

— Я здесь прожил несколько лет… У вас уютная квартира. Сразу видно, что специалистов здесь ценят. Не правда ли? Я читал несколько ваших статей, опубликованных за рубежом. Это было давно. Почему вы теперь не пишете?

— Это сложно.

— Ну, чтобы мы не ходили вокруг да около, как у вас говорят, позвоните сначала в клинику!

«Да, сдержанный, с виду любезный. Но, конечно, он растерялся, — подумал Крамерик. — Впрочем, ничего удивительного. Ведь как-никак двадцать лет прошло!»

Доктор вышел в переднюю, где стоял телефон.

Двери были полуоткрыты, и Крамерик слышал каждое слово: Бульвас извинился и сказал, что не сможет прийти в клинику во второй половине дня.

— Не хотите ли немного перекусить?

— Что вы! Ведь мы час назад обедали.

— Так, может, кофе?

— Я не пью кофе, но если у вас есть водка…

Бульвас налил две рюмки..

— Так вот зачем я приехал: мне бы хотелось получить ответ на три вопроса. На три сразу! Это много, не так ли, доктор? За ваше здоровье!

Крамерик видел, что у доктора чуть дрожат руки.

— Когда-то вы выполняли специальные задания. У вас в подчинении было пять человек, что с ними? Они живы?

— Моя сеть практически уже не существует. Я знаю только о двоих. — Бульвас явно нервничал.

— Чем они занимаются?

— С одним я встретился в прошлом году в Праге. Он работает мастером на заводе в Залуже… Я даже не знаю, как теперь называется этот завод.

— Как он живет?

— Характер у него не изменился. Все время жалуется. Недоволен своей зарплатой.

— А второй?

— Работает в одном из торговых складов на Смихове. Иногда достает мне приличный материал на пальто или костюм.

— А о других своих сотрудниках вы ничего не знаете?

— Двое умерли. Третий… Я должен был бы выяснить, что с ним… Но это уже очень пожилой человек.

— Есть ли у вас возможность поставлять нам информацию?

Бульвас пожал плечами.

— Трудно сказать. В нашем институте… В последнее время меня перебрасывают с места на место… Какую информацию вы имеете в виду?

— Вы интересуетесь политикой?

— Нет, я стараюсь избегать общественной деятельности.

— Напрасно. Вам следовало бы ею заниматься. Вы должны войти к ним в доверие, научиться работать виртуозно. Ведь скальпелем вы работаете виртуозно, не так ли?

— Я не хирург… И потом это совсем, другое дело.

— Вы боитесь?

— Нет, но мне нелегко будет снова привыкнуть…

— А во время войны у вас это получалось?

— Простите, но тогда было совсем другое время…

Крамерик заметил, что Бульвас колеблется.

— Другое время? Вы думаете, что оно не вернется? Вы уже не верите?

— Я этого не говорю. Во время войны вы вели себя по отношению ко мне безупречно. Я с интересом слежу за экономическим подъемом в вашей стране…

— Я нарушил ваш покой, так ведь? Но покоя нигде нет. И у вас его не может быть. Положение изменилось, и еще многое изменится. На время нам пришлось сложить оружие, но это было сделано недаром… Мы не хотим от вас ничего невозможного.

Бульвас сжал кулаки так сильно, что у него побелели суставы. Он опустил глаза.

— Мы еще должны обсудить третий вопрос…

Крамерик положил на стол половинку карты, перерезанной зигзагами, — бубнового короля!

— Дайте мне кассету с пленкой!

Бульвас поднял голову. Выражение его лица удивило Крамерика: доктор надменно улыбался. От растерянности не осталось и следа. Бульвас смотрел на гостя совершенно спокойно.

— Сколько я за это получу? — медленно спросил врач.

— А вы, оказывается, порядочный стяжатель!

— Вы не имеете права оскорблять меня. Не думайте, что я о вас лучшего мнения…

— Поосторожней! — предостерег Крамерик.

— Послушайте, вы играли со мной, как кошка с мышью. Теперь мы поменялись ролями. Разница только в том, что у меня нет таких наглых вопросов, как у вас. У меня только один вопрос: сколько я за это получу? И в какой валюте?

— Ах ты мерзавец! Здесь условия ставлю я! Руки вверх!

Крамерик направил на Бульваса автоматический пистолет.

— Не сходите с ума… Вдруг он выстрелит, и вы в меня попадете. Тогда уж я ничего не скажу, а вам останется только пустить пулю себе в лоб… Я выдам вам секрет. Здесь в квартира у меня этой вещи нет. Она спрятана в надежном месте, в очень надежном. Никто, кроме меня, не сможет ее найти.

— У вас есть другая половина карты?

— О, не волнуйтесь… Я тот самый… вы не ошиблись. Пожалуйста!

Бульвас встал, открыл книжный шкаф, вынул толстый сверток бумаг, порылся в них и положил на стол половину карты. Он сдвинул обе половинки — несомненно, это была одна карта.

Крамерик опустил руку с пистолетом.

— Пожалуйста, доктор…

— Господин доктор! И поймите одно: чехословацким органам вы меня выдать не можете — тогда вам не видать архива как своих ушей. А если вы меня застрелите, «я унесу тайну в могилу», как пишут в романах. И еще могу вас заверить, что кассета с пленкой в целости и сохранности. Лежит в надежном месте. Шантажировать себя я не позволю, угроз не боюсь. На этом и закончим нашу беседу! До скорой встречи, когда вы сможете ответить на мой вопрос: сколько?

Бульвас говорил решительно.

— Доктор… господин доктор… подумайте…

— Уходите, прошу вас!

Врач встал, вышел в переднюю, снял с вешалки плащ, подал его незваному гостю и распахнул дверь.

— Уходите! — повторил он.

Крамерику ничего другого не оставалось.

XIII

Самолет, на котором летел Крамерик, приземлился во Франкфурте. С аэродрома его везли со всеми предосторожностями.

— Не волнуйся, Генрих… Три человека, Зайлер главный. Они сели в большую машину… бронированную… непробиваемые стекла… автоматы, ручные гранаты и т. д. Нападение вряд ли возможно. Их прикрывают одна машина и два мотоциклиста, на трассе мы разместили полицейские патрули… Ничего не должно случиться, — успокаивал Леман Замфта.

Оба вспомнили нападение на Зайлера…

— Какие меры приняты по охране курьера, который везет материалы? Или документы у Крамерика?

— Курьер вернется завтра с группой туристов. Он в полной безопасности. Кто из них везет материалы, я не знаю. Мне только сообщили, что Крамерик в пути с нашим конвоем.

Леман вынул зажигалку, закурил сигарету.

Фрейлейн Лотар принесла радиограммы. С аэропорта сообщали, что все прошло гладко.

Наконец вошел Крамерик. Щелкнул каблуками. Лицо у него было осунувшееся, бледное.

— Шифр у вас? — тут же выпалил Замфт.

— Он его мне не дал. Но…

— Что?!

Замфт побагровел, подскочил и заорал.

— Ты что, спятил? Зачем мы тебя посылали? Неужели ты не мог его заставить? — спросил Леман.

Крамерик стоял неподвижно.

Замфт бегал по комнате и кричал, что его окружают бездари и идиоты…

Крамерик почувствовал, что ладони у него вспотели.

— Разрешите, господин полковник…

— Не разрешу! Вы не оправдали моего доверия! Я же вам ясно сказал, без кассеты с пленкой не возвращаться!

— Да, господин полковник!

— И вы не справились с этим типом. Ведь он у нас в руках. А ты выбрал такого балбеса! — повернулся Замфт к Леману и схватился за сердце. Он подошел к креслу и грузно опустился в него.

У Крамерика рубашка прилипла к спине.

— Почему ты не привез кассету, Крамерик? — спокойно спросил Леман, воспользовавшись секундной передышкой.

— Бульвас мне ее не дал…

— Господи помилуй! Что вы там делали? Ну-ка расскажите! Времени-то у вас было достаточно! — Замфт яростно стукнул кулаком по столу.

— Он не дал мне ее потому, что потребовал денег. Доллары в руки и счет в Швейцарии. Но и его он собирается проверить через знакомых, которые поедут за границу. — Набрался мужества Крамерик.

— Денег требовал? А за что? За что?! — бесновался Замфт. — Ты разве не напомнил ему прошлого?.

«Скотина! Хоть бы его удар хватил!» — подумал Леман.

— Напиши подробный отчет. Вечером его сдашь. Можешь идти, — приказал он Крамерику.

Замфт схватился руками за голову. Вид у него был растерянный.

— Кто-то проболтался, иначе материалы были бы у нас, — бормотал он…

— Все запуталось, Генрих, — согласился Леман. Может, в этом и Крамерик виноват, — добавил он.

— Наверное, ты прав, Оскар. У нас во время войны был похожий случай. В Румынии. Один парень встал на дыбы, уперся, и все! Пришлось раскошелиться и взять деньги обратно, когда его отправили на тот свет.

— С доктором нужно договориться во что бы то ни стало!

— Конечно, — кивнул Замфт. Он немного отошел и начал строить планы. — Предложим ему… Со Швейцарией это не будет так просто. Раз он собирается проверить счет, надо быть готовым и к тому, что денежки могут уплыть! Черт бы его побрал! Продувная, бестия!

— Но главное — мы не должны терять времени, Генрих!

— Конечно, Оскар. Американцы… Счет в Швейцарии я возьму на себя. Достану деньги и золото. Лучше всего драгоценности — на это он клюнет. За них можно получить хорошие деньги и в Чехословакии… А ты подыщи надежного человека! Первоклассного! Понимаешь? Более способного, более умного… Инструктировать егь перед отъездом мы будем оба.

XIV

Доктор не спеша шел домой.

«Вечером пойду в кино, — думал он. — На какую-нибудь комедию, отдохну, отвлекусь». Он засунул руки в карманы. Лучше всего было бы уехать за город… Нервы напряжены до предела.

Он вошел в подъезд и всунул ключ в замок лифта.

— Вы не будете возражать, если я поднимусь вместе с вами? — незнакомец говорил с иностранным акцентом.

— Пожалуйста! — Бульвас пропустил вперед человека в синем пальто.

— Какой вам этаж?

— Третий, господин доктор. Я еду к вам!

Мужчина сунул руку в карман и вытащил половинку карты — разрезанного пополам бубнового короля.

Врач резко нажал на кнопку, словно на курок пистолета.

В лифте они молчали. Но у доктора вид был рассерженный.

— Прошу! Проходите!

В передней иностранец переложил черный портфель в левую руку.

— Разрешите представиться. Доктор Мюллер. Я работаю в той же области, что и вы, уважаемый коллега!

— Как врач или… как агент? — цинично спросил Бульвас.

— Я владею обеими профессиями, — улыбнулся гость.

— Садитесь, если хотите…

— Спасибо. Могу я попросить у вас чашечку кофе?

— Кофе нет! — холодно ответил Бульвас.

— Уважаемый коллега… Ложечка кофе, кусочек сахару, немного воды — вы же от этого не разоритесь, — упрекнул доктора Мюллер. Он показал на портфель, который лежал у него на, коленях, — Я столько всего вам привез, что уж чашку кофе, наверное, заслужил. Хотя бы за доставку.

— Кофе не будет! — упрямо повторил Бульвас.

Он ходил по комнате и внимательно поглядывал на гостя. Ему лет сорок, по виду очень серьезный человек.

— Милый доктор, — начал Мюллер.

Но Бульвас его резко прервал.

— Кто обокрал мою квартиру?

Мюллер удивленно поднял брови. Этого он не ждал. Но тут же его лицо стало невозмутимым.

— Ну? Три дня тому назад! Это вашего приятеля я выставил за дверь! Надеюсь, что вы лучше воспитаны и не станете угрожать мне пистолетом, как он!

— Уверяю вас, коллега, наша сторона ничего подобного не предпринимала… Я не имею ни малейшего представления, кто это сделал… Мы заинтересованы в том, чтобы договориться лично с вами…

Бульвас нахмурился.

— Лично со мной? Этот парень, что был до вас, тоже так говорил. Я ему не поверил и вам тоже не верю. Вы хотите получить кассету с фотопленкой, потому и заливаетесь соловьем. А я уверен, что после всего этого вы хотите меня убрать. Выманить кассету и прикончить. Обещать — это вы умеете. А то, что человек столько лет страдал, жил как пария… Я и домой-то боюсь идти, не сплю по ночам — нервы вконец измотаны, — на это вам наплевать!

— Да, нервы у вас не в порядке, коллега. А вы ведь врач… Врачу не к лицу, да и сотруднику нашей… гм… фирмы… это тем более не к лицу!

Мюллер открыл портфель и начал выкладывать деньги на стол. Пачки банкнотов. Фунты стерлингов, западногерманские марки, доллары. На столе появилась и маленькая коробочка. Мюллер приподнял крышку — засверкали драгоценности: золото, бриллианты.

— Вы плохо о нас думаете. Зачем нам обыскивать вашу квартиру? Мы и так с вами столкуемся!

Из наружного кармана господин вынул чековую книжку и положил ее рядом с коробкой.

— Ваш счет в Швейцарии, уважаемый коллега. Сумма вклада, надеюсь, вас удовлетворит…

Мюллер заметил, что деньги и драгоценности произвели должное впечатление. Бульвас наконец-то сел. Он мысленно подсчитывал деньги, оценивал драгоценности, а взглянув на счет, тихо свистнул.

— А где гарантия, что вы не отправите меня на тот свет? — вдруг резко спросил он.

Гость улыбнулся, словно он только и ждал этого вопроса.

— Я уже сказал вам, что мы заинтересованы в дальнейшем сотрудничестве. Конечно, кассета имеет для нас чрезвычайное значение. Для вас же она никакой цены не представляет. Она никому не нужна без кода, а код знаем только мы. Но я вам легко докажу, что нас интересует дальнейшее сотрудничество. Мы знаем, над чем вы работаете: изучаете действие радиоактивных лучей. У нас эта проблема частично решена. Мы передадим вам результаты исследований и описание методов превентивного лечения.

Бульвас удивился.

— Разве это не является достаточным доказательством? Ведь мы действительно заинтересованы в дальнейшем сотрудничестве. Вы укрепите свое положение, а для нас это важно!

Гость вынул из портфеля толстую папку. Бульвас нетерпеливо протянул руку. Он пробормотал что-то похожее на извинение и начал перелистывать страницы. Доктор пробегал глазами абзацы, два раза он перечитал какую-то страницу, потом неохотно положил папку на стол.

— Да… это заманчиво! Очень ценные сведения! — сказал, наконец, Бульвас.

Мюллер кивнул.

— Но и это я не могу считать достаточной гарантией, — не уступал врач.

— Не спешите, коллега. Я понимаю вас, ведь вы столько пережили за эти годы. Нужно избавиться от страха. Я все понимаю и еще раз подчеркиваю, что мы вам верим. И от вас ждем того же. Только так и можно договориться.

— Поймите: на карту поставлена моя жизнь… Сейчас другие времена. Это вам не военные годы…

— А разве тогда вы не рисковали?

— Конечно, рисковал. Но тогда была война. И с этим приходилось считаться. Сейчас положение изменилось. Доверие, уважаемый коллега, за золото не купить! Даже за самую ценную научную документацию. У меня есть известное преимущество. Но лишь до тех пор, пока я не отдам пленку.

— Пока мы не можем предложить вам большего… пока. Но вы должны нам верить, тогда мы вам поможем и в другом.

Бульвас задумался. Очевидно, взвешивал, насколько выгодно предложение Мюллера.

— Нет, это опасно… Ведь я уже не молод, — колебался он.

— Вы не должны бояться связи с нами, она будет почти легальной, и потом — встречаться с нашими сотрудниками вам придется лишь в исключительных случаях. Сейчас нас интересует не то, что раньше. Мы будем сотрудничать с вами, если вы установите контакты со специалистами. Это не так опасно, как вам кажется… От вас мы требуем пока только одного: во что бы то ни стало продолжайте исследования!

Бульвас удивленно посмотрел на Мюллера.

— Да, нам нужно, чтобы вы стали выдающимся специалистом в авоей области. С вами должны считаться — в этом мы чрезвычайно заинтересованы. Вас станут посылать в командировки за границу. А это будет выгодно и вам и нам.

Бульвас закрыл коробку с драгоценностями.

— Хотите кофе?

Мюллер улыбнулся и кивнул.

Через несколько минут ароматный кофе стоял на столе.

— Если бы тогда сразу пришли вы, коллега, а не этот нахал, может, все было бы по-другому. Но он вел себя так нагло… — осторожно начал Бульвас. Он показал на деньги и коробку. — В конце концов все это для вас пустяки. Шифровка — так вы назвали пленку в кассете — стоит гораздо дороже.

— Вы правы, коллега. Но я еще раз повторяю — шифровка представляет ценность только для нас, потому что код в наших руках. Без кода это просто кассета с пленкой… Если она исчезнет, ничего не случится. Я не представляю, что там зашифровано… Об этом знают другие. Но я уверяю вас, что нас интересует не только пленка, но и вы лично… В нашей… мм… деятельности… не следует спешить, не так ли? Это главный принцип, которого мы всегда придерживаемся. Мне поручили передать вам деньги, чековую книжку и драгоценности. Вы можете поступить с ними по своему усмотрению. Распишитесь только в получении вот здесь, под этим списком, пожалуйста. А что касается шифра — доверие за доверие! Мы подождем. Вот вам адрес. Пошлите только поздравительную открытку и подпишитесь «Лео». Пишите по-немецки. Туризм развивается, сюда приезжает много иностранцев, так что никто не обратит на это внимания. Итак, мы договорились, коллега?

Бульвас внимательно прочитал точный список драгоценностей, там же были указаны денежные суммы и номер квитанции на чековую книжку.

Он все еще колебался.

— Это очень серьезный шаг… Что будет, когда я отдам вам шифр?

Мюллер только вздохнул.

— Поймите, что человек, занимающий ключевую позицию в определенной отрасли науки, представляет для нас большой интерес… А у вас еще есть возможности…

— Наверное, вы правы. Я подумаю, все взвешу. Возьму отпуск, чтобы изучить ваши материалы… И потом дам о себе знать!

XV

Замфт не забыл о золоте Бехера. И полковник начал, большую игру.

Время не ждет. Плоды созрели. Бехер получает информацию от «Вальдеса», но рано или поздно американцы это могут раскусить. О золоте знает и Зиберт. А что, если он опередит Замфта? Войти с ним в долю нельзя. Это исключено. Зиберт подчиненный, в его глазах полковник должен быть чист как стеклышко.

Венцель… вот кто поможет Замфту, Он выбрал его не случайно. Венцель ничего не знает о золоте, а если и узнает — будет держать язык за зубами. Он у него в руках. Старый грешок, кой-какие махинации на службе.

Молодой, красивый, воспитан, умеет расположить к себе людей… Пока все шло как по маслу. Рыбка клюнула! Дочка Бехера попалась на удочку. Венцель — видный парень.

Замфт выдвинул ящик стола и посмотрел на фотографию Инге Бехер. Затем, сняв трубку, сказал:

— Фрейлейн Лотар, пригласите Венцеля.

В дверях показался высокий, стройный блондин. Открытая улыбка, красивое загорелое лицо.

— Садись. Чем похвастаешься? — спросил Замфт.

— Все в порядке, господин полковник. Я так «усердно» люблю Инге, что…

— Это меня не интересует, — перебил его Замфт. — Скажи, какие у тебя отношения с Бехером? Ты у них осмотрелся? Он тебе доверяет?

— С Бехером я говорил три раза. В первый раз он меня прощупывал. Вел светскую беседу и старался выяснить, чего я стою. Клюнул, когда я заговорил о вас… то есть о дяде. Я сказал, что вы специалист по строительству отелей, как вы мне приказали.

Замфт кивнул. Да, у Венцеля якобы есть богатый дядюшка в Гамбурге. У него акции четырех отелей. Хорошая выдумка.

— Позавчера он изъявил желание познакомиться с вами.

* * *

Замфт приехал к Бехеру около трех часов. Шины светлого «мерседеса» заскрипели на песке, из дома выскочил швейцар.

Венцель побежал к Инге.

— Скорее, милочка! Дядя уже приехал!

Замфт ждал ее в уютном холле.

— Здравствуй, дядя! Это Инге. Ты ее знаешь по фотографии.

Замфт поцеловал ей руку. Девушка держалась чопорно.

— В жизни вы гораздо лучше, чем на фотографии, — сделал он ей комплимент. — Я всегда хотел, чтобы мальчик выбрал такую невесту, как вы. Жаль, что годы так бегут!

Замфт засмеялся, девушка тоже улыбнулась.

— Не стоит думать о старости, — сказала она и, взяв гостя под руку, повела его в комнату.

Болезнь приковала Бехера к креслу. Инге представила гостя отцу, потом принесла длинную бутылку с узким горлышком и четыре бокала.

— Мозельское! — весело воскликнул Замфт. — И судя по всему, в меру охлажденное!

— Вы сейчас проверите качество наших погребов! — кивнул Бехер.

Замфт поднял бокал.

— За ваше здоровье! И за здоровье вашей прелестной дочки! — произнес он тост и похвалил: — Прекрасное вино! Изумительное!

— Мозельское — мое любимое. Но вино этого года я открываю только для самых дорогих, гостей. Жаль, что это так редко бывает. Кому нужен хромой старик? Все меня забыли, даже боевые друзья, — пожаловался Бехер. — А вы тоже служили?

— Да, в особых частях наших вооруженных сил, — напыжился Замфт и тут же спросил: — А вы, дорогой друг?

— Тоже в особых частях… СС! — похвалился владелец отеля. — Теперь я калека… Восемь месяцев в году не могу самостоятельно передвигаться. Проклятый ревматизм…

«Болван, ты ведь был простым надзирателем в концлагере!» — подумал Замфт, а вслух сказал:

— За здоровье старых фронтовиков.

Они пили не спеша, смакуя вино.

— Вы, кажется, знаете толк в отелях? — осторожно спросил Бехер, — Много лет работаете в этой области?

— Ну… непосредственно этим делом я не занимаюсь. Я скорее акционер… Но кое-какой опыт у меня есть. Я слышал, что вы собираетесь строить…

— Да. Будущей весной… Этот сезон удался на славу, потом у меня есть кое-какие сбережения. Но все же мне придется искать компаньона — на одну треть — или взять ссуду. Я бы, конечно, предпочел найти надежного совладельца.

— Можете рассчитывать на меня, — предложил Замфт. Он взглянул на картины. Венцель сообщил ему, что за ними спрятаны два сейфа, а в них то, что ему нужно.

Бехер довольно улыбнулся.

— Буду очень рад, по правде говоря. Уже хотя бы из-за детей. Я не хочу, чтобы дочка осталась с пустыми руками, когда меня призовет всевышний!

Бехер перекрестился.

Они выпили за процветание отеля. Оформить договор они еще успеют, а пока «фронтовые товарищи» верят друг другу на слово.

XVI

Исчезновение Клоу потрясло майора Льюиса. Он не верил, что это просто несчастный случай и с присущим ему упорством пытался распутать этот клубок, но пока безуспешно. С каждым днем он все яснее понимал: Клоу уже нет в живых.

Льюис снова и снова изучал последние недели жизни Берта, старался ничего не пропустить — ведь любая мелочь могла навести на след. Льюис работал упорно. И не только потому, что начальство потребовало тщательного расследования, просто майор любил своего заместителя.

Льюис проверил, с кем встречался Клоу по служебной линии, изучал материалы о его личной жизни.

«Допустим, он попался в ловушку. Заставили его говорить или нет?»

Этот вопрос больше всего мучил Льюиса. Ему не хотелось верить, что Берт — пусть под нажимом — проговорился. А что, если это так? Тогда это должно отразиться на работе «союзников».

Он терялся в догадках.

И он опять проверяет «участок» Клоу. Еще и еще раз… Агенты № 416 и 307 продолжают работать. 338-й, 320-й и 325-й — тоже, 433-й сейчас в Берлине. А что с 328-м? Оуэр, который заменил Клоу, уже два раза получал от него через Бехера довольно интересные сообщения. Все это давнишние сотрудники, проверенные, опытные агенты, а главное — им хорошо платят…

Майор налил себе виски, засучил рукава рубашки, расстегнул ворот и опять склонился над письменным столом.

Вечером он написал на листке бумаги две фамилии: Ковальский и Бехер.

Ковальский передавал интересные сообщения о вооруженных силах: очевидно, он связан с каким-то влиятельным лицом в бундесвере. Он же поставляет информацию и о «сливках общества» — это тоже заслуживает внимания. А Бехер через агента № 328 проник в штаб западногерманской разведки.

Очень занятные люди..

Льюис приказал Оуэру установить, кто поставляет информацию обоим агентам. Сразу же, немедленно.

Ковальский сказал, от кого он получает информацию. Ему заплатили, агент, явно довольный, поблагодарил.

Бехер не хотел выдать своего информатора — агента № 328. Это подозрительно. Льюис вплотную занялся лесным отелем. За объектом непрерывно следили несколько человек.

— Платите, чтобы укрепить его доверие, — каждый раз приказывал Льюис. Он начал подозревать, что Бехер работает на двух хозяев. Эта мысль не давала ему покоя. Он гонял людей, нервничал, но пока у них не было никаких доказательств.

Прошло несколько недель.

Ничего.

— Продувная бестия! — злился Льюис. — Этого на мякине не проведешь.

Майор напоминал Оуэру гончего пса, который мчится за добычей, а она ускользает перед самым его носом. Каждый день он по приказанию Льюиса просматривал сообщения из отеля — все впустую. Бехер не показывался: говорили, что ему стало хуже… Всеми делами заправляла дочь.

И тут в сети попал жених Инге Бехер. Он поехал в Нюрнберг; один из сотрудников Льюиса его выследил.

— Они сидели вместе в кафе… Я их сфотографировал…

— Вы уже отпечатали фотографии?

— Да, майор. Вот они.

С женихом беседовал Замфт!

— Получите денежную награду и внеочередной отпуск! Можете идти! — приказал Льюис.

Он мерил комнату длинными шагами. Неужели этот жених — информатор своего будущего тестя? Или… этого человека подослал к Бехеру Замфт?

Напряжение достигло предела. И тут Льюис получил сообщение: Бехер с дочерью арестованы. Однако в уголовной полиции об этом ничего не знали. Одновременно исчез и жених.

Майор часами просиживал за столом, никого не принимая. Первое крупное поражение их разведки!

«Клоу проговорился, — повторял он. — Они через Бехера добрались до него, вот он и попался. А владельца отеля и его дочь арестовали, чтобы спасти их. Видно, Берту здорово досталось — иначе бы он молчал. Бедняга!»

Льюис знал, какими методами работают в западногерманской разведке.

В это время ему принесли сообщение от Лидии.

«В октябре по приказу «Сома» убили американского гражданина. Фамилии я не знаю».

У Льюиса так дрожали руки, что он опрокинул бутылку с проявителями для шифра. «Сом». Так они с Лидией условно, называли Замфта.

— Самое подходящее время, чтобы Леман занял его кресло, — процедил сквозь зубы Льюис.

Через полчаса, совершенно успокоившись, он пригласил своего нового заместителя на секретное совещание.

XVII

Речка Сазава торопливо бежит, перекатываясь через запруду. С обеих сторон возвышаются крутые склоны холмов. За рекой тянется железнодорожное полотно, а с другой стороны к нему подходит неширокая, покрытая инеем шоссейная дорога.

Около реки выросли дачи. Обмытые дождем берега блестят в холодных лучах солнца. Свежий ветерок.

Доктор Бульвас уже третий день с утра и до поздней ночи перебирает материалы, которые ему привез Мюллер. Он их изучает внимательно и с интересом.

Над долиной разгорались звезды. Бульвас пересел к камину. Осталось принести с веранды лампу. В это время на дороге показалась автомашина с притушенными фарами и остановилась около дома. В темноте Бульвас не мог рассмотреть приезжего. Хрустнула веточка, Потом из темноты вынырнул силуэт, заскрипели ступеньки.

— Добрый вечер!

— Добрый.

— Простите… Вы доктор Бульвас?

Этого человека он видел впервые. Бульвас злился, что ему помешали, нарушили его одиночество.

— А вы, простите, надеялись, что встретите здесь русалку? Так я скорее предпочел бы стать аллигатором или гремучей змеей. Извините, пожалуйста, но мне сегодня не до гостей.

— Я не отниму у вас много времени, — настаивал приезжий.

— Ну, тогда входите… Сейчас я зажгу свет…

Бульвас пытался зажечь фитиль керосиновой лампы и ждал, когда гость заговорит.

— Простите, что я вас побеспокоил, — сказал гость. — Я не буду представляться. Как меня зовут, не имеет значения. Для нашего разговора важно лишь то, что вы были агентом нацистской разведки, а в настоящее время служите западногерманской, — бесстрастно произнес приезжий.

Бульвас уронил стекло лампы, и оно разбилось вдребезги.

Лампа чадила. Незнакомец наклонился над столом и подкрутил фитиль.

— Нам безразлично, на кого вы работаете, — продолжал он. — Это не главное. Однако нам известно, что у вас есть материалы, в которых чрезвычайно заинтересована та сторона…

Бульвас сел на стул. Лишь через некоторое время он собрался с силами и спросил:

— Все-таки я хотел бы знать, с кем я имею честь беседовать.

— Мое имя не имеет значения.

— Вы сказали «нам». Кого вы имеете в виду?

— Материалами, которые хранятся у вас, интересуется разведка одной из ведущих держав мира.

Кровь прилила Бульвасу к вискам.

— Вы, возможно, не подозреваете, что имеющиеся в ваших руках материалы непосредственно затрагивают наши интересы. Было бы весьма трагично, если бы они попали в чужие руки. Я приехал сюда, чтобы помешать этому. Я не хочу действовать силой. Знаю, что это не помогло бы. Должен извиниться перед вами и за то, что мы осмотрели вашу квартиру. Только недостаток времени помешал нам привести ее вновь в полный порядок…

Бульвас молчал.

— Компетентные органы поручили мне договориться с вами о передаче документов. Их стоимость пока трудно определить. Тем не менее мы готовы выполнить любое ваше требование, если оно будет реальным. Я говорю совершенно откровенно и надеюсь, что вы поступите точно так же.

Бульвас встал, подошел к камину, снял стеклянный колпак со второй лампы, вставил его на место разбитого и подкрутил фитиль. Комнату залил теплый свет. Гость в темном костюме, белой рубашке и очках в толстой роговой оправе прищурил глаза.

— Итак… будем говорить серьезно, — предложил Бульвас. — Я понимаю, что попал в затруднительное и запутанное положение. Допустим, что я вам продам шифр. Но ведь сам по себе он вам ничего не даст. Насколько мне известно, ключ к нему хранится у кого-то другого.

— Я вас прошу отвечать на вопросы, касающиеся нашего дела. Об остальном пусть заботятся другие.

— От этого положение не меняется, и, кроме того, как только я передам шифр вам, со мной могут в любую минуту расправиться. То же самое, вероятно, захотите сделать и вы. Таким образом, отдав пленку, я окажусь в двойной опасности.

— Значит, это пленка? — не выдержал незнакомец.

— Да. Пленка в кассете! — охотно подтвердил врач, а про себя подумал, что его собеседнику, видимо, известно далеко не все.

— Что же, вернемся к вашим сомнениям. Нас вам нечего бояться. Никто ничего не узнает. Даже… западногерманская разведка. Допустим, мы договоримся — хотя я сомневаюсь, что это произойдет именно сегодня, — и тогда вы сможете поступить с шифром как вам угодно. При одном условии: только через месяц после того, как вы его передадите нам. Мы снимем с пленки копии, а оригинал вернем вам. Четыре недели — это тот срок, который нас устраивает.

— Кто гарантирует мне, что это не провокация? — спросил Бульвас. — Откуда я узнаю, что вы не работаете, скажем, именно на них?

— Я понимаю ваши сомнения… Пожалуйста, я готов вам дать гарантии. Назовите пароль. Через некоторое время его передаст радиостанция «Голос Америки». Вы можете назначить точную дату. Надеюсь, вы не сомневаетесь, кому принадлежит эта радиостанция?

Ответ казался убедительным.

— А что, если западногерманская разведка проникла и туда?.. Знаете, говорят, береженого и бог бережет, — продолжал сомневаться врач.

Незнакомец отрицательно покачал головой.

— Это исключено. Но я вас понимаю. По любому радиоприемнику вы сможете услышать пароль в официальной части программы из уст человека, которого вы сами выберете, — скажем, из рядов вашей эмиграции. Как видите, существует целый ряд возможностей рассеять ваши сомнения. А если вам и этого недостаточно, то я могу устроить так, чтобы… вас пригласили на прием в наше посольство, где вы сможете получить нужное вам подтверждение!

Бульвас убедился, что сидевший против него человек не лжет. Однако надо выиграть время. Он попал в заколдованный круг, и теперь надо быть особенно осторожным.

— Предположим, что вы меня убедили и что я действительно беседую с представителем крупной державы мира. Гм… Ваши предложения весьма заманчивы, однако они довольно абстрактны и не слишком убедительны.

Незнакомец медленно развернул увесистый пакет. В колеблющемся свете лампы появились перевязанные пачки долларов.

— Это только задаток, — небрежно проронил гость, — свои дальнейшие условия вы можете поставить после того, как по радио будет передан пароль. И еще раз повторяю: денег мы не пожалеем. Нас не интересует, с кем вы сейчас поддерживаете связь, какие контакты у вас будут в будущем, где и как вы заполучили шифр. Единственное условие, о котором я уже сказал вам, — передать шифр той стороне через месяц после нас.

Банкноты лежали на столе. Мужчина придвинул Бульвасу расписку и подал ему авторучку.

Врач соображал. Значит, в квартиру к нему пытались пробраться американцы. Мюллера это, наоборот, удивило. Маловероятно, что перед ним провокатор, который сообщит Мюллеру о его готовности начать переговоры с другой стороной. Дату передачи можно назначить на ближайшие дни. А если она не состоится, послать Мюллеру открытку, назначить с ним встречу и рассказать о предложении американцев. Слава богу, что шифр все еще в его руках. Обе страны хотят его во что бы то ни стало получить. И это надо использовать! Он подписался.

— Я принимаю ваше предложение.

— Спасибо, — протянул ему незнакомец руку через стол.

О пароле, дате радиопередачи и следующего свидания они договорились очень быстро.

XVIII

Оскар Леман положил телефонную трубку. У него был явно растерянный вид.

— Что случилось, милый? — обняла его Лидия.

— Не знаю. Собственно… Даже мне он не захотел сказать по телефону, в чем дело…

— Ты поедешь туда?

— Нет… Они приедут, — рассеянно ответил Леман, поглаживая шрам на шее.

Гости у них бывали редко, а так внезапно почти никто на приходил. Лидия насторожилась.

— Я жду одного коллегу… Своего подчиненного Зайлера. Тебе придется немного похлопотать… Приготовь что-нибудь… Думаю, что он ненадолго… Не знаю, — нервно сказал Леман.

— Когда он приедет? — спросила Лидия.

— Он уже в дороге…

— Ах… Я сейчас приготовлю закуску.

Леман в раздумье поднял телефонную трубку и снова ее положил. Сдул пылинку с часов, стоявших на книжном шкафу, внимательно посмотрел на них: сколько искусных рук над ними потрудилось — резчик по дереву, ювелир, художник, часовщик. Редкая вещь — старые фламандские часы. Лидия подарила их ко дню его рождения. Большая стрелка приблизилась к двенадцати, и в кабинете зазвучала мелодия давно забытой голландской песни…

— Я сбегаю в оранжерею к садовнику за цветами, ладно?

— А стоит ли? Уже поздно.

— Ну что ты! Ведь ты же его шеф. Пусть видит, что у тебя дома порядок.

Зайлер пришел в половине двенадцатого. Леман представил его Лидии прямо в холле, когда гость еще не успел снять пальто.

— Прошу вас, проходите, — пригласила она и прошла вперед. — Садитесь, пожалуйста! Я сейчас принесу вам кофе.

Лидия быстро ушла на кухню.

— Что случилось? — не вытерпел Лемаи.

— Убили Замфта!

— Что?

— То, что слышишь!

— Да говори ты толком! Что все-таки произошло?

— Около девяти какая-то машина за городом взлетела в воздух. По номеру установили, что это наша. Я сегодня дежурил, ты знаешь. Мне позвонили из уголовной полиции. Я сразу же туда поехал. Ну и зрелище!

Зайлер налил водки в бокал для вина и выпил ее залпом. Потом передохнул и снова налил.

— Причина не установлена.

— А следы есть?

— Никаких. Замфт выходил сегодня с небольшим мешком. Что в нем было, никто не знает. И как раз только этот мешок и пропал. Все остальное цело. И документы, и оружие, и деньги в нагрудном кармане…

— Он ехал с шофером?

— С шофером. Того на куски разорвало.

— Были ли у Замфта… с собой ключи от сейфа?

— Вот они. Кроме мешка, ничего не украли. Вещи я описал.

Он вынул связку ключей.

— Сейф опечатан. Я усилил охрану. Не волнуйся. Понимаю, в чем дело. Но теперь этот код знаем только мы с тобой и больше никто! Даже если бы в сейфе не было ключа к шифру, все равно я до смерти буду помнить ВХ8!

Леман протянул руку. На кольце висели три ключа и маленькая печать с гербом. Он деловито сунул связку в карман.

— Нужно принять все меры предосторожности. Во-первых, пусть Зиберт немедленно начнет расследование. Поговори с начальником уголовной полиции, предупреди его — пусть ничего не сообщает в газеты. Я доложу о случившемся в главный штаб… Они расквитались с нами за Клоу! Сполна.

Леман взглянул на часы.

— Едем!

Он быстро попрощался с Лидией. Зайлер бесцеремонно разглядывал ее и, наконец, неловко поцеловал ей руку.

Лидия смотрела на красные подфарники, пока машина не скрылась из виду. За окном хлопьями валил снег.

Радиосигнал выключил в это время маленькую рацию старинных часов. Одновременно перестала крутиться кассета микромагнитофона в квартире у садовника. Радиус действия передатчика был не велик, но тем чувствительней был специальный микрофон. Транзисторный автомат регулировал силу звука.

Лидия вспомнила, как радовался Леман, когда она подарила ему часы. Сколько раз он сидел, дожидаясь, когда большая стрелка дойдет до двенадцати и часы заиграют свою незамысловатую мелодию. Где ему было догадаться, что его собственная жена подсунула ему такой подарочек от майора Льюиса.

Лидия открыла окно, чтобы проветрить комнату. Всю посуду она оставила на столе. Завтра прислуга уберет.

У садовника в окне еще горел свет. Утром, прежде чем Лидия уйдет на работу, он передаст ей маленькую кассету. Она зайдет в магазин и бросит ее в корзинку для мусора…

Стрелка часов снова приблизилась к двенадцати. В кабинете зазвучала старая голландская песенка.

А майор Даг Льюис в это время думал о мешке с золотом, который ему привезли.

«Надо будет распространить в соответствующих кругах слух о том, что Замфта «убрали» коммунистические провокаторы», — решил он.

На другой день утром Льюис включил магнитофонную запись разговора Лемана с Зайлером:

«…Но теперь этот код знаем только мы с тобой и больше никто! Даже если бы в сейфе не было ключа к шифру, все равно я до смерти буду помнить ВХ8!..»

Майор поднял брови и снова прокрутил пленку.

Лидия дала ему в руки оставшуюся часть тайны, за которой охотилась американская разведка.

XIX

Доктор Бульвас грелся на солнышке. Он развалился на легком, плетеном стуле загородного кафе, подставив свое лицо горячим лучам.

Доктор Мюллер не заставил себя ждать.

— Только кофе, дорогой коллега? А почему не коньяк? Официант, два раза коньяк, пожалуйста. Спасибо. Вы знаете, коллега, у меня болит нога. Наверное, к дождю. Боли в колене. Видимо, последствия ранения на войне.

Бульвас делал вид, что слушает. Кто начнет первым?

— Как вы решили, господин доктор?

— Я согласен. Пожалуйста…

Доктор Бульвас небрежно подвинул Мюллеру запечатанную кассету с кинопленкой. Он не мог сдержать улыбки, увидев удивленный взгляд немца. Мюллер осторожно взял темный цилиндрик и опустил его к себе в карман.

— Вы меня несколько удивили… Так неожиданно… Я не ждал. У меня для вас портфель с сообщениями об исследованиях, которые вас интересовали…

— Спасибо. Вы очень любезны. Положите, пожалуйста, портфель на стул под мой плащ. Я его захвачу перед уходом. Жаль, что мы живем не в одном отеле. Все было бы тогда проще. Но главное — всячески оберегайте, то, что я вам передал!

— А в чем дело? — заинтересовался Мюллер.

— Я действую так быстро потому, что после нашей последней встречи ко мне на дачу приехал неизвестный человек, потребовавший от меня шифровку. Не знаю, может быть, это был ваш трюк… Способ проверки. Он мне предлагал большую сумму. Все это мне не нравится. Вы произвели на меня хорошее впечатление, и я решил довериться вам. Однако моя обязанность предупредить вас. Кто знает…

Доктор не мог не заметить, что Мюллер побледнел. Но быстро взял себя в руки и отпил глоток коньяку.

— Что вы сказали этому человеку?

— Я его вышвырнул за дверь. Сказал, что он пришел не по тому адресу и что если он придет еще раз, то я сообщу о нем чехословацкой полиции!

— А за кого он себя выдавал? От чьего имени говорил? — продолжал выпытывать Мюллер:

— Ничего более точного я не знаю. Поймите, мне неохота было с ним разговаривать. Я заинтересован в сотрудничестве только с вами… Однако в его произношении — а мы разговаривали по-немецки, — как мне показалось, слышался легкий английский или даже скорее американский акцент.

— Спасибо, коллега… Только в интересах собственной безопасности не устанавливайте пока связи с вашей прежней сетью…

— Вы уже не заинтересованы в ней?

— Да нет же…

— Дело в том, что я уже кое-что начал предпринимать. У меня даже есть для вас некоторые сообщения, на мой взгляд, небезынтересные. Я за них уплатил три тысячи крон и прошу вас найти удобную форму, как их мне вернуть…

— Вы меня удивляете, коллега.

— В отношении меня вы поступили благородно. Научные сведения, которые я получил от вас, помогли мне добиться больших успехов.

— Но и вы достали для нас ценную информацию. Теперь вам придется быть еще более осторожным… Я надеюсь, вы уже доверяете мне и не боитесь за свою жизнь?

— Конечно. Я хорошо знаю, сколько пользы смогу вам еще принести!

— Совершенно верно, совершенно верно, коллега, — одобрительно кивал Мюллер.

— Не хотите ли со мной поужинать?

— Нет, спасибо. Мне надо принять некоторые меры. В связи с тем, что вы мне передали… Вы понимаете…

— Да, вы правы. Надеюсь, что предмет попадет по месту назначения в целости и сохранности? Я уже сказал вам, что меня обеспокоил этот странный визит…

— Не волнуйтесь. Я и здесь в безопасности, — успокаивал доктора Мюллер.

— Очень приятно это слышать. Может быть, вы проводите меня сейчас к машине. Это не так бросится в глаза. По дороге я вам передам пакет с информацией.

— Прекрасно. Я вижу, вы ничего не забыли из того, чему вас наши научили во время войны. Кстати, о наших финансовых делах: условленную сумму мы переведем на ваш счет…

— Хорошо. Если вы разрешите, я опять переведу ее в другой банк…

— Конечно. Это ваше дело. А на дальнейшее, если у вас будут информации, вы дадите знать, как обычно, да?

— Поздравительной открыткой.

XX

Три недели спустя доктор Бульвас ожидал у себя на даче гостей. Американцев.

Он сидел на веранде и всматривался в вечерние тени. На столе стоял кофе. Бульвас старался из всех сил подавить волнение.

Игра со вторым партнером приближалась к концу.

— А что, если где-нибудь произошла ошибка?

На дороге у реки показались фары машины. Едут!

Доктор допил кофе, застегнул кожаное пальто и откинулся в кресле-качалке. Закинув ноги повыше на перильца, он ждал. Руки в карманах. Вот они показались на тропинке.

— Добрый вечер.

— Добрый вечер.

Бульвас встал, протянул руку человеку в очках с толстой роговой оправой.

— Разрешите пройти?

— Пожалуйста, — кивнул Бульвас.

— Вы не возражаете, если мы закроем ставни?

— Само собой разумеется, как вам угодно…

Мужчина в очках кивнул маленькому человечку. Тот начал ловко закрывать деревянные ставни. Бульвас зажег обе керосиновые лампы.

— Я думаю, мы можем прямо приступить к делу, доктор?

— Да, — ответил Бульвас сдержанно.

Они стояли у стола и смотрели друг другу в глаза.

— При первой нашей встрече вы высказали предположение, что мы не вернем вам зашифрованный текст. Вы хотели, чтобы мы сняли копию на месте. Я привез с собой специалиста. Он может приступить к работе?

— Конечно…

Бульвас слегка вытянул руку и раскрыл кулак. На его ладони лежала алюминиевая коробочка, заклеенная специальной лентой.

— Пожалуйста.

Карлик ловко сорвал клейкую ленту. Из коробочки выпала пластмассовая кассета. Он вынул из нее пленку и, развернув, просмотрел на свет.

— Все в порядке? — спросил нетерпеливо человек в очках.

Человечек кивнул и открыл небольшой чемоданчик, установил на столе небольшой аппарат, от которого в чемодан к батареям протянулись тонкие провода. В объективе виднелись длинные ряды цифр и букв, написанных на машинке. Человечек трижды копировал каждый кадр.

— Этого вам не прочесть, доктор. Да и мне тоже. Я в этом не разбираюсь. Давайте лучше выпьем!

Бульвас молча поставил на стол бутылку и две рюмки. Он удивленно смотрел на гостя, который вынул из нагрудного кармана плоскую бутылочку с виски и, отвинтив пробку, налил до краев обе рюмки. Ароматный золотистый напиток. Бульвас протянул руку и взял рюмку, стоявшую перед американцем.

Они чокнулись, но Бульвас колебался.

— Что же вы не пьете, доктор?

— Только после вас, — ответил врач.

— Вы серьезно думаете, что мы хотим вас отравить? Повторяю, вы нам не нужны. Единственное, что нам от вас нужно, — это копия, которую мы сейчас снимаем.

Он засмеялся и опрокинул в себя рюмку.

Затем встал и пошел к двери.

— Вы сдержали свое слово. Сдержим его и мы.

Гость принес элегантный портфель и сел на низкий стульчик.

Доктор сел напротив.

— Я надеюсь, что вы останетесь довольны…

— Предупреждаю вас, если со мной что-нибудь случится, вам не вывезти из Чехословакии материалов, в которых вы так заинтересованы. Я оставил дома письмо, в котором все объяснил, — сухо заметил Бульвас.

— А что, если сейчас в вашей квартире находятся наши люди? — усмехнулся человек в очках.

— Такое же письмо я оставил на работе, а туда вы не попадете, — оборвал его доктор. — До полуночи я должен быть дома, иначе…

— Не беспокойтесь. Единственное, чего мы от вас требуем, — это передать западногерманской разведке материалы не раньше чем через месяц. Посмотрите-ка лучше на то, что я вам привез.

Бульвас открыл портфель. В нем была довольно толстая папка.

Фотограф работал быстро.

Однако Бульвасу показалось, что прошла целая вечность, прежде чем фотограф сообщил, что он готов.

— Ну ладно. Можешь идти! — приказал человек в очках.

Маленький человечек складывал инструменты. Взяв в руки чемодан, он подошел к своему сообщнику и передал ему серебристую коробочку с шифровкой. После этого он молча удалился.

— Вы довольны, доктор?

— Да, вполне.

— Можете меня называть Томом. Поверьте, это мое настоящее имя, — предложил человек в роговых очках. Он допил рюмку и вертел в руках серебристую коробочку..

Бульвас протянул руку. Решительно и спокойно:

— Что бы вы сделали, если бы я сейчас бросил эту коробочку в огонь. Мы свое получили. А что бы вы дали им? — спросил вдруг американец.

Бульвас закурил.

— Мы заключили сделку. Я выполнил свои обещания, а сейчас давайте обо всем забудем, хорошо? — предложил он.

— Как хотите. Но быть может…

— Быть может, что?

— Послушайте… Мы знаем, что вы связаны с западногерманской разведкой. Детали нас не интересуют. Но нам хотелось бы знать, какую информацию они хотят от вас получать. Сейчас и в будущем. И конечно, ваши ответы. Из чистой любознательности. Чтобы проверить, насколько они откровенны.

— Не слишком ли многого вы от меня хотите?

— Я вас не заставляю, но вы сами убедились — в скупости нас трудно упрекнуть. Мы с вами говорим с глазу на глаз, доктор. Ведь шифровка пока у меня!

Они в упор смотрели друг на друга.

— А связь?

— Как в прошлый раз.

Бульвас протянул руку. Ему на ладонь упала серебристая коробочка. Он тут же сунул ее в левый карман пальто.

— Спасибо. Я рад, что мы поняли друг друга. — Том встал и пожал Бульвасу руку. — Только не забудьте, тридцать дней. И ни на день раньше!

— Можете не беспокоиться, они получат шифр не раньше чем через месяц, — пообещал Бульвас.

— Ваш портфель, — напомнил он гостю.

— Оставьте его на память. Спокойной ночи, доктор!

Врач смотрел, как за гостем медленно закрылась дверь.

С минуту смотрел в огонь. Потом встал, взял ведро и затушил камин.

Сунув портфель под мышку, Бульвас вышел из дома и запер дверь. Он торопливо шел по узкой тропинке, спотыкаясь о корни деревьев. Подошел к машине, зажег сигарету и не двигался, пока не докурил. Окурок он выбросил в окошко.

XXI

— Ну и нервы у этого парня! Я бы на его месте не выдержал, — тихо пробормотал младший лейтенант Фанел. Он встал на колено и стряхнул пыль с левого плеча. На чердаке дачи было довольно тесно.

— Уехал? — спросил Седлачек. Фанел выглянул в полуоткрытую дверцу.

— Нет еще. Сидит в машине и, если мне не изменяет зрение, курит!

— А американцы точно уехали?

— Да, убрались. А этот действительно сидит в машине и спокойно покуривает, — подтвердил Фанел. Он опустил бинокль. — Здорово работают эти приборы ночного видения.

— Я «Клен», я «Клен», вызываю «Лес»! — повторил Седлачек несколько раз в микрофон.

— Неплохо бы выпить рюмочку виски, которую они распивали внизу. А? — мечтательно произнес Фанел.

— Помолчи лучше! Выпить мы еще успеем, когда покончим с этим делом.

— Бульвас уезжает! — крикнул Фанел.

Седлачек приник к наушникам.

— Я «Клен», задание понял, приступаю к выполнению, конец!

— Что произошло? — не выдержал Фаиел.

— Позови ребят. Пошли вниз! — приказал Седлачек.

Фанел высунулся с чердака и свистнул. Из темноты вынырнули два человека и быстро приставили к стенке лестницу. Седлачек и Фанел спустились вниз.

— Двое из вас останутся здесь, — сказал Седлачек. — Младший лейтенант Билый и подпрапорщик Грабал, вот вам рация. А нам с Фанелом надо в Прагу. Рацию включите на прием, курить запрещаю. Капитан Скала пришлет машину за вами после окончания операции. Пошли, Ярда.

Через несколько минут, совершенно запыхавшись, они оба ввалились в черную «Волгу».

Машина тронулась.

— Вы включили рацию? — спросил Седлачек.

— Да, товарищ старший лейтенант, — ответил шофер.

— «Осина», «Осина», я «Лес»… Передаю: Бульвас только что проехал через Ондржейов. Ничего нового. Конец, — захрипел репродуктор.

— Поднажми, — попросил Седлачек шофера.

Капитан Скала рассматривал карту. Из репродуктора радиостанции то и дело раздавались позывные: «Ель», «Сосна», «Рябина», «Клен». Посты сообщали о передвижении первой машины и «шкоды» доктора Бульваса. Скала отмечал на карте местоположение постов и поочередно отзывал их.

— Вас к телефону, товарищ капитан, — доложил радист.

— Я слушаю!.. Да, товарищ подполковник, они возвращаются. Туда они ехали по шоссе на Черный Костелец, а обратно возвращаются через Поржичи на Сазаве по Бенешовскому шоссе… Нет, Бульвас едет по Чернокостелецкому… По другой трассе… Да, я отзываю посты… Конечно, на пражских улицах за ними будут следовать машины…

Положение было ясным. Ничто не могло ускользнуть от внимания тех, кто руководил операцией. Даже тот факт, что у тридцатого километра по Бенешовскому шоссе из преследуемой машины вышел мужчина, пересевший затем в автомобиль с опознавательными знаками дипломатического корпуса. На двадцатом километре машину с пражским номером поджидал мужчина невысокого роста. Минут двадцать он сидел на придорожном столбике и курил не переставая, пока не проехала машина.

— Ну, первый круг за нами, Станда, — сказал капитан Седлачеку. — Мне не хочется тебя огорчать, но ты, видимо, не скоро попадешь домой. Твое дежурство кончится только тогда, когда наш друг в роговых очках переедет границу. С ним ничего не должно произойти. Ему никто ее должен помешать. Ты понял?

— То есть быть ангелом-хранителем, как при Мюллере. Сопровождать до самой границы. Сделать так, чтобы не придрались таможенники. Если ты разрешишь, я возьму с собой в помощники младшего лейтенанта Фанела…

— Нет. Для Фанела у меня есть другое дело. Ему придется следить за Бульвасом. Он у нас лучший стрелок…

— Уж такая забота об этом докторе, — скептически усмехнулся Седлачек.

— Станда, я прикреплял к нему самых опытных людей. Тебя, в частности. Если с Бульвасом что-нибудь произойдет, я лучше себе пулю в лоб пущу, чем появиться на глаза подполковнику…

— Будет выполнено, Эмиль, как всегда, можешь положиться…

— Послушай, объясни все это ребятам — надо выдержать. Мне не хочется просить подкрепления. Думаю, что мы с этим делом сами справимся. Правда? Осталось всего несколько дней…

— Да ты, пожалуй, прав, — согласился Седлачек.

После десяти часов пришла телефонограмма из пограничного пункта Розвадов:

«В 9.55 ПЕРЕЕХАЛ ГРАНИЦУ. ВСЕ В ПОРЯДКЕ.

МЛАДШИЙ ЛЕЙТЕНАНТ БИЛЫЙ».

Капитан отложил телефонограмму. Рация молчала, телефоны безмолвствовали. Казалось, ничего не происходило. Интересно, перевез копию пленки агент американской разведки?

К трем часам начали поступать сообщения.

— Доктор Бульвас вышел из института, идет домой.

Однако Скалу больше всего интересовало сообщение из отеля «Интернациональ», где проживал американский подданный Дэн Бреннек, по кличке Том.

Телефонный звонок раздался в 18.55.

— Говорит Шеда. Самолет вылетел. Наш подопечный здоров и в хорошем настроении. Товарищ Седлачек передает, что подробности сообщит лично. Выезжаем к вам.

— Поторопитесь. Спасибо!

Седлачек явился через двадцать пять минут:

— Ну, как дела, Станда?

— Билет у него до Парижа через Франкфурт. Но я готов поклясться, что во Франкфурте он сойдет. Что касается нашего «сервиса», то, я думаю, ты должен быть доволен. Он заказал такси, в котором его довез до аэродрома Шеда. А я позволил себе на прощанье козырнуть ему в форме пограничника. Пограничники были так любезны, что сделали из меня капитана. Остальные мундиры были мне маловаты, так что на десять минут меня повысили в чине.

Подполковник слушал подробный рапорт Скалы. Когда капитан подошел к концу и сообщил, что все благополучно отбыли, он облегченно вздохнул.

— Завтра в 10.00 доставь ко мне доктора Бульваса.

XXII

— Доктор Бульвас, товарищ подполковник, — сообщила Мария.

— Пусть войдет.

Подполковник и капитан Скала повернулись к двери.

Настоящее имя — доктор медицины Павел Король. Закончил медицинский факультет Карлова университета. Во время Словацкого народного восстания активно помогал партизанам. Вместе с ними ушел в горы, где сражался с оружием в руках до освобождения. С 1945 года член КПЧ.

В июле прошлого года к доктору Королю обратился с несколько необычной просьбой его друг, подполковник чехословацкой безопасности.

Ему пришлось изменить цвет волос, надеть очки. На работу сообщили, что в течение некоторого времени Король будет выполнять особые задания за рубежом. То же самое сказал он своему сыну. Павла Короля познакомили с подлинным доктором Бульвасом, который на допросе признался во всем. Король перенял его жесты, привычки, манеру говорить, почерк. Потом в связи с «переводом» Бульваса на другую работу стал играть его роль. Видимо, он ее играл великолепно, или ему просто повезло. Трудно сказать. Но, во всяком, случае, даже во время восстания при отступлении в горы он не испытывал такого напряжения, как под дулом пистолета Крамерика или когда они были с глазу на глаз с американским агентом, назвавшим себя Томом.

— Я должен выразить тебе самую искреннюю благодарность, дорогой товарищ, — начал подполковник торжественно, когда они сели к журнальному столику.

— Вацлав, ну зачем же такие формальности, — протестовал доктор Король.

— Ладно, обойдемся без них… Свои люди. Ты нам здорово помог, и я хотел бы…

Король открыл портфель и прервал его.

— Вот доллары, которые я позавчера получил. Научная документация у меня.

— Есть что-нибудь интересное?

— Кое-что есть. Думаю, она мне действительно может пригодиться в работе. Так что мы в расчете, Вацлав. Как ты думаешь, мне уже можно все рассказать директору нашего института? Ты уж меня поддержи в разговоре с ним.

— По мере возможностей, по мере возможностей, — пообещал неопределенно подполковник.

— Да, но, мне это нужно сейчас, — не отступал Король.

— Когда придет время, — успокаивал его подполковник.

— То есть, это значит, вы собираетесь еще какое-то время меня использовать?

— Какое нехорошее слово! Просто ты нам еще какое-то время будешь нужен. Ты будешь играть роль Бульваса еще несколько недель или месяцев, если это понадобится!..

— Товарищ Король, мы не сможем довести эту игру до конца без вас, — вмешался в разговор Скала, — А мы ее должны кончить.

— Ну что же, друзья, нужно так нужно. Я все понимаю, — доктор Король встал….

Подполковник вышел его проводить.

Капитан Скала задумчиво смотрел в окно. Операция была не из легких.

Подполковник вернулся. Он улыбался.

— Итак, я благодарю тебя, Скала. Передай мои поздравления всем членам группы. А пока возьми двухнедельный отпуск. Не перебивай… Да, не забудь приставить к доктору Королю толковых ребят, мы не должны забывать о его безопасности. Будьте готовы к посещениям дорогих и милых гостей с Запада… На время отпуска назначаю твоим заместителем Седлачека. После того как вернешься, пусть идет на две недели в отпуск он.

— Значит, игра продолжается?

— Да. Главное позади. Но мы еще кое-кому спутаем карты. К чему упускать такую возможность?

Перевела с чешского Т. САРАНА

Гарри ГАРРИСОН ПОЛИЦЕЙСКИЙ УЧАСТОК «МАРС»

Рисунки Г. КОВАНОВА

Этот большой деревянный ящик с виду весил целую тонну. Дюжие носильщики всунули его в дверь полицейского участка и были таковы. Я крикнул им в окно:

— Зачем нам эта штуковина, черт подери?

— Откуда нам знать? — ответил один из них, садясь за руль грузовика. — Я не рентген, просвечивать не умею. Доставили утренней ракетой с Земли. Больше я ничего не знаю, — и дал газ.

— Шутники, — проворчал я. — На Марсе полным-полно шутников.

Когда я направился к ящику, чтобы осмотреть его, появился мой начальник, капитан Крэг. Стоя рядом, мы ломали голову, не зная, что может быть внутри ящика.

— Думаете, там бомба? — спросил Крэг.

— Как же, будут они так стараться! Слишком велика бомбочка… Не станут же они тащить ее прямо с Земли.

Крэг кивнул в знак согласия и обошел ящик вокруг. Адреса отправителя мы не обнаружили. Пришлось в конце концов взять ломик и отодрать крышку.

Тут мы впервые увидели Нэда. Он лежал неподвижно и следил за нами.

— Робот! — проговорил капитан.

— Здорово вы угадали, сразу видно, что учились в полицейской академии.

— Ладно, ладно. Узнайте-ка лучше, что ему здесь надо.

Я лично ни в каких академиях не учился, а письмо нашел сразу. Оно лежало в специальной железной коробочке внутри ящика. Крэг взял письмо и прочел с видимым неудовольствием.

— Вот еще! «Юнайтед Роботикс» остроумно полагает, что «роботы, применяемые в определенной сфере, смогут оказать полиции неоценимую услугу». Мы обязаны провести проверку… «Посылаемый робот представляет собой новейшую модель стоимостью в сто двадцать тысяч кредитных единиц».

Мы уставились на робота, думая об одном и том же. Не могли ли они вместо робота прислать нам в ящике деньги? Капитан наморщил лоб и дочитал письмо до конца, беззвучно шевеля губами. Я же прикидывал, как вытащить робота из ящика.

Как бы там ни было, робот производил приятное впечатление. Видно, он стоил своих денег, вдобавок он так походил на полицейского, что дальше некуда.

Не хватало только служебного жетона и пистолета на боку. Вдруг я заметил, что линзы его глаз мерцают. До сих пор я и не думал, что он включен. Терять было нечего, я решил попробовать.

— Вылезай из ящика, — приказал я.

Робот вылетел наружу, как ракета, остановился в полуметре от меня и отдал честь.

— Робот-полицейский Нэд, серийный номер ХРО-456-934 В. К вашим услугам, сэр.

Его голос слегка дрожал, мне даже показалось, будто я слышу, как внутри него подрагивает кабель. Он был сделан из стали, полупроводников и еще чего-то, но мне он показался типичнейшим полицейским служакой. А тот факт, что он был с меня ростом, имел пару рук и пару ног и был одет под полицейского, только усиливал это впечатление. Стоило чуть прищуриться — и рядом с тобой стоял Нэд, живой служащий полиции, только что окончивший специальную школу и рвущийся к делу. Я помотал головой, чтобы избавиться от этого видения. В конце концов передо мной была всего-навсего машина ростом в метр восемьдесят, которую ученые и инженеры выдумали для своего удовольствия.

— Вольно, Нэд, — сказал я, потому что он все еще отдавал честь. — Вольно. А то ты еще лопнешь от усердия. Кроме того, я всего лишь сержант. А начальник стоит вон там.

Нэд повернулся кругом и молнией метнулся к шефу. Тот глядел на него с явным удивлением.

— Интересно, умеет эта штука что-нибудь еще, кроме как отдавать честь, — бурчал капитан, оглядывая робота.

— Возможности применения полицейского-робота приводятся на страницах 184–213 прилагаемого руководства, — голос Нэда прозвучал как-то приглушенно. Он полез в ящик и достал оттуда упомянутое руководство. — А различные подробности вы найдете на страницах 1035–1267.

Крэг, которому надоели все эти выходки, взял книгу толщиной сантиметров в пятнадцать, как берут ядовитую змею. Взвесив на руке, он бросил ее мне на стол.

— Займитесь ею, — приказал он, проходя мимо. — И роботом. Дайте ему какую-нибудь работу.

Я с недоумением листал книгу. Чем я меньше всего интересовался, так это роботами. Знал о них столько же, сколько другие. Может, даже меньше. В книге было бесчисленное количество страниц с мелким шрифтом, математическими формулами, схемами управления, многоцветными диаграммами. Я почувствовал себя явно не на высоте. Захлопнул книгу и взглянул на нового служащего полиции города Нинепорт.

— За дверью стоит веник. Знаешь, как с ним обращаться?

— Так точно, сэр.

— Тогда подмети здесь, поднимая как можно меньше пыли.

Он проделал все безукоризненно.

Я следил, как аппарат стоимостью в 120 тысяч кредитных единиц подбирает кучку окурков и пыли, и спрашивал себя, почему его прислали именно в Нинепорт. Наверное, потому, что во всей солнечной системе не было более незначительного полицейского участка, чем наш. Инженеры, видимо, решили, что здесь самое удачное поле деятельности для такого робота. Даже если эта штука взорвется, никто не проронит и слезинки. Возможно, в один прекрасный день кто-нибудь явится, чтобы проверить результаты испытаний робота. Что ж, они и впрямь выискали подходящее местечко. Нинепорт находился чуть-чуть подальше, чем Нигде. Именно поэтому я здесь и пребывал. Я был здесь единственным настоящим полицейским. Этот один-единственный понадобился, чтобы доказать: порядок есть порядок. Мой шеф Алонзо Крэг жил исключительно на то, что получал в виде взяток. Было еще двое полицейских. Один был стар и чаще всего пьян, а другой настолько юн, что с его лица еще не исчезли прыщи. На Земле я десять лет прослужил в полиции одного большого города. Почему я ушел оттуда, никого не касается. За все ошибки, допущенные мною там, я с лихвой заплатил своей службой в Нинепорте.

Нинепорт не город, а место, где иногда останавливаются люди. Единственные постоянные жители — обслуживающий персонал. Хозяева гостиниц, игроки, уличные девицы, бармены и т. д.

Здесь есть космопорт, но садятся у нас только грузовые ракеты. Они перевозят металл из рудников, которые не закрыты. Можно сказать, что Нинепорт — город, запоздавший родиться. Лет через сто его занесет песком, и никто не сможет сказать, где он находился. Но меня-то тогда уже не будет, так что мне все равно.

Я вернулся к своему столу. В камере пятеро пьяных. Обычное число для ночного времени — нормально. Пока я вносил задержанных в списки, появился Фэт, волоча шестого.

— Заперся в уборной аэровокзала, при задержании оказал сопротивление, — доложил он.

— Пьянство, нарушение норм поведения, — подытожил я. — Швырни его к остальным.

Фэт втащил пьяного в камеру. Я не переставал удивляться, как это Фэту удается так ловко выискивать пьяных, ведь обычно сам он бывал еще более пьян. Я ни разу не видел его ни абсолютно трезвым, ни пьяным в стельку. Он годился лишь на то, чтобы с остекленевшими глазами стоять на посту или приводить пьяных. Это он умел. Все равно, в какую нору они прятались или на какую верхотуру забирались. Он их находил. Наверняка благодаря общим инстинктам. Фэт с грохотом захлопнул дверь за шестым и, пошатываясь, подошел ко мне.

— Что это такое? — спросил он, уставившись на робота.

— Робот. Я забыл, какой номер ему присвоили на заводе, так что зови его просто Нэдом. Он будет у нас работать.

— Вот здорово! Он будет убирать камеры, когда мы повыпускаем всех этих…

— Это мое дело, — сказал Билли, появляясь в проеме двери.

Он мрачно смотрел на нас из-под козырька. Билли нельзя назвать абсолютным болваном. Просто мускулы у него развиты намного лучше, чем мозг.

— А теперь это дело Нэда, потому что ты получил повышение в чине. Будешь помогать мне.

Билли мог кое на что пригодиться, и я не хотел, чтобы он бросил службу. Мое сообщение ободрило его, он сел рядом с Фэтом и с интересом взглянул на Нэда.

…Прошла неделя. Нэд подметал и вытирал пыль, и скоро участок стал напоминать операционный зал. Крэг быстро сообразил, что Нэд мог бы разобрать десять пудов отчетов и циркуляров, скопившихся в его кабинете. Робот постоянно был занят делом, и мы так привыкли к нему, что почти его не замечали. Я видел, как он отнес ящик в подсобное помещение и устроил себе там удобную роботскую спальню. Остальное меня не интересовало. Руководство по управлению Нэдом лежало у меня в столе. Я в эту книгу никогда не заглядывал. Сделай я это, я был бы по крайней мере подготовлен к тому, что вскоре нас ожидают большие перемены. Нэд сделался превосходным гибридом дворника с архивариусом, и так могло бы продолжаться вечно. И ему тоже ничего такого не взбрело бы в голову, если бы наш начальник не был таким лентяем. С этого-то все и началось.

Было около девяти вечера, когда раздался телефонный звонок. Крэг снял трубку, послушал и молча положил ее.

— Из бара Гринбэка. Опять нападение. Мы должны немедленно отправиться на место.

— Вот еще новости! Обычно мы узнаем о налетах месяц спустя. За что же он дает взятки, если Джо-малаец его не охраняет? Что за спешка?

Крэг пожевал губами, принимая решение, мучительное для него.

— Лучше всего будет, если вы сами отправитесь туда и узнаете, в чем дело.

— Хорошо, — сказал я и взял фуражку. — Но здесь никого не останется, придется вам подождать моего возвращения.

— Исключено, — простонал он. — Я умираю от голода.

— Позвольте мне выполнить это поручение, — сказал Нэд, отдавая честь.

Сначала Крэг и слышать ничего не желал. Ему казалось, это сон — как может безмозглая жестянка предлагать что-либо подобное?

— Ты действительно хочешь выполнить это поручение? — спросил он, как бы указывая жестянке на ее место. Но оскорбление прозвучало в форме вопроса, так что он сам виноват. Ровно за три минуты Нэд выложил начальнику общий свод предписаний и методов поведения при налетах и кражах. По остановившимся зрачкам шефа я понял, что знания Нэда намного обширнее его собственных.

— Стоп! — Крэг закашлялся. — Почему же ты молчал, если ты все знаешь?

Для меня это было как бы другим вариантом известного вопроса: «Почему ты не миллионер, если ты такой умный?» Так мы всегда шутили в детстве. Но Нэд понял его слова буквально.

— Вы приказываете мне составить отчет о происшествии?

— Да, — проговорил шеф, лишь бы отделаться от него; и тут же голубая спина скрылась за дверью.

— Он умнее, чем кажется, — заметил я. — Не спросил даже, где находится бар Гринбэка.

Шеф кивнул, и тут снова зазвонил телефон. Крэг снял трубку. Несколько секунд спустя он так побледнел, словно из него высосали всю кровь, каплю за каплей.

— Налет продолжается, — прохрипел он. — У телефона помощник Гринбэка. Интересуется, почему мы мешкаем. Он сидит под столом в задней комнате…

Не успел он договорить, я уже выскочил на улицу и сел в машину. Если Нэд явится раньше меня, может произойти бог знает что. И во всем обвинят полицию: кто выдумал посылать вместо себя робота! Пусть шеф и виноват (ведь это он послал Нэда), но мне тоже придется не сладко. На Марсе не особенно жарко, а тут меня прошиб пот.

В Нинепорте существуют четырнадцать правил уличного движения, и я нарушил их все до одного, пока добрался до нужной улицы. Но как я ни торопился, Нэд оказался на месте раньше меня. Выехав из-за угла, я успел заметить, как он открыл дверь в бар Гринбэка и вошел внутрь.

Налетчиков было двое. Один стоял за стойкой, другой — у кассы. Их оружия не было видно. Но стоило появиться в дверях Нэду, как в руках обоих мгновенно оказались револьверы, и я схватился за свой, ожидая, что сейчас в окно посыплются металлические осколки робота.

Решимость Нэда была поразительной. Какая и подобает настоящему роботу.

— Бросьте ваши железяки, вы арестованы!

Он, наверное, включил свой динамик на полную мощность, от его крика у меня даже заболели уши. Реакцию налетчиков можно было предвидеть. Оба открыли огонь, пули так и засвистели в воздухе. По адскому грохоту я определил, что они стреляли из револьверов пятидесятого калибра. Такая пуля проходит сквозь человека, как сквозь масло.

Но Нэду все было нипочем. Он только прикрыл веками отверстия глазниц. Потом принялся за первого налетчика.

Я знал о его быстрой реакции, но такой скорости ожидать не мог. Пока он пересекал комнату, в него попало две пули, но не успел бандит выстрелить в третий раз, как Нэд железной рукой сжал его запястье, а другой подхватил вывалившийся из ослабевших пальцев револьвер, который тут же исчез в его кармане. В тот же миг он достал наручники и защелкнул их на руках преступника.

Второй бросился наутек, и я уже хотел было встретить его как полагается, но этого не потребовалось. Рядом с ним оказался Нэд. Они столкнулись. Нэд не сдвинулся с места ни на миллиметр, а тот отпрянул в испуге. Когда Нэд надевал на него наручники, он был в полуобморочном состоянии.

Я вошел, взял у Нэда конфискованное оружие и как должностное лицо произвел арест обоих. Только это и увидел Гринбэк, появившийся за стойкой, и хорошо: остального ему видеть не следовало. Пол был по щиколотку усеян осколками стекла, пахло спиртным, как в самой последней распивочной. Плача и причитая, Гринбэк стал убирать в зале. Он скорее всего имел такое же отношение к телефонному звонку, как я, поэтому я допросил бледного худощавого парня, гринбэковского помощника.

Все оказалось чистым недоразумением. Он служил у Гринбэка всего пару дней и не успел еще уяснить, что в случае налета нужно оповещать не полицию, а своих покровителей из другой шайки. Я велел Гринбэку объяснить помощнику истинное положение дел. Потом отвел обоих налетчиков к машине. Когда рядом с ними сел Нэд, они испуганно прижались друг к другу.

Мы вернулись в участок: шеф все еще сидел на своем месте, бледный как смерть.

— Вы арестовали их, — прошептал он. Я не успел еще ничего объяснить, а он схватил уже одного за грудки, крича: — Ты из банды Джо-малайца!

Парень допустил ошибку, попытавшись отрицать, и Крэг влепил ему увесистую затрещину. Шеф повторил свой вопрос.

— Я не знаю никакого Джо-малайца. Мы попали в этот город только сегодня…

— Ах вот что, самодеятельность, — вздохнул Крэг и опустился на стул. — В камеру их! И расскажите мне, наконец, что случилось!

Я захлопнул за обоими дверь и указал на Нэда.

— Вот кто герой, — сказал я. — Один справился. Он робот-спаситель: добрый дух в нашем злосчастном городке. И вдобавок он неуязвим для пуль, — я провел пальцем по груди Нэда. Лак немножко облупился, но на металле следов не оказалось.

— Ох, будут неприятности, и еще какие! — сокрушался Крэг.

Я знал, что он имеет в виду бандитов-покровителей. Они не любили, когда кого-то арестовывали без их ведома. А Нэд решил, что мой начальник озабочен другим. И затараторил:

— Неприятностей не будет. Я не нарушил ни одного закона роботехники, исполнение их контролируется автоматически. Мужчины, применившие оружие, нарушили как человеческие законы, так и законы роботехники. Я не ранил их. Только задержал.

Шеф не понял ни слова. А я льстил себя надеждой, что понимаю все. Правда, меня заинтересовало, в каких отношениях находятся роботы, то есть машины, с законодательством. Нэд осветил и этот вопрос.

— Роботы уже давно призваны к исполнению новых функций. Разве не механизмы определяют вину людей, нарушивших правила уличного движения? Робот скорее определит степень опьянения арестованного, чем полицейский.

Я попробовал подойти с другой стороны.

— Но робот не может заменить полицейского. Это сложная работа даже для самих людей.

— Разумеется. Но смысл создания робота-полицейского вовсе не в том, чтобы вытеснить людей. Моя задача — выполнять вспомогательные работы любого масштаба и всегда быть наготове. К тому же…

Я поднял руку, чтобы прервать этот поток аргументов. Нэд был битком набит всякими цифрами и фактами, и я не был уверен, кто выйдет из этого спора победителем. Когда Нэд управился с двумя налетчиками, он не нарушил ни одного предписания. Ясно как день. Но ведь есть законы…

— Джо-малайцу это не понравится, будь уверен, — сказал шеф.

«Вот именно, — подумал я. — Закон кулака. О нем в уголовном праве не говорится. А в Нинепорте он первый. В городе было полным-полно всяких игорных клубов, танцевальных салонов и тому подобного. Все они находились под эгидой Джо-малайца. Как и сама полиция. Мы все были у него в руках, он, можно сказать, платил нам жалованье. Но как объяснить это роботу? Да, Джо-малайцу это не…»

Я подумал сперва, что сказал это вслух, но тут же сообразил, что кто-то вошел в дверь. Некто по имени Алекс. Рост — сто восемьдесят пять, широкоплечий и мускулистый, как штангист. Он подарил шефу такую улыбку, что тот вздрогнул.

— Джо-малаец хотел бы знать, зачем вы хватаете людей, мирно пьющих свое виски. А потом стреляете в бутылки. Это его раздражает больше всего. Вы ему надоели, с сегодняшнего дня он…

— Согласно статье 46, пункт 19 существующего законодательства вы арестованы…

Нэд проговорил эти слова, и мы замерли от страха. Он арестовал Алекса на наших глазах, подписав нам тем самым смертный приговор.

Алекс не медлил. Оглянулся, чтобы наказать обидчика, выхватил пистолет, но выстрелить не успел. Через мгновение Нэд выхватил у него оружие и надел наручники. Мы стояли разинув рты, а Нэд самодовольно, как мне показалось, стал заполнять протокол.

— Арестованный — Питер Бемеш, он же Алекс по прозвищу Топор, разыскивается в Канал-Сити за вооруженное нападение и покушение на убийство. Кроме того, разыскивается полицией Детройта, Нью-Йорка, Манчестера по обвинению…

— Уберите эту штуку! — взвыл Алекс.

Мы, может быть, и успели бы спасти положение, если бы в участок не примчался Бенни Буг. Просунув голову в дверь, он молниеносно оценил создавшееся положение.

— Алекс!.. Они скрутили Алекса!..

И моментально исчез. Люди Джо всегда ходили парами. Через десять минут ему обо всем доложат.

Появился Фэт, что-то бормоча себе под нос. Тыча пальцем в окно, спросил:

— Что случилось? Навстречу мне бежал Малыш Бенни. Он так спешил, будто за ним гналась свора собак.

Тут Фэт увидел наручники на руках Алекса и мгновенно протрезвел. В какую-то долю секунды принял решение, не колеблясь, подошел к шефу и бросил свой жетон ему на стол.

— Я старый человек и для полицейского слишком много пью. Уйду со службы. Если тот, в наручниках, Алекс, мне и дня не прожить, останься я в полиции.

— Крыса, — процедил шеф сквозь зубы. — Бежишь с тонущего корабля. Крыса.

— Чепуха, — отмахнулся Фэт и вышел.

Шефу все стало безразличным. Он даже не повел бровью, когда я взял жетон с его стола. Каша заварилась из-за Нэда, и я хотел, чтобы он расхлебывал ее вместе с нами. На его груди виднелись два колечка, я не удивился, когда жетон точно уместился в одном из них.

— Вот так, отныне ты настоящий полицейский, — проговорил я, не скрывая иронии. Мне полагалось бы знать, что роботы невосприимчивы к иронии. Нэд принял мои слова всерьез.

— Это большая честь. Не только для меня, но и для всех роботов. Я отдам все силы, чтобы оправдать такое доверие.

Молодой герой, покрытый блестящим голубым лаком! Я слышал, как радостно загудели в нем какие-то моторчики, когда он занялся Алексом.

Если бы положение не было столь угрожающим, я бы даже обрадовался. Нэд знал и умел больше, чем все полицейские Нинепорта, вместе взятые. Из одной дверцы в груди он достал ролик и красители, умело снял с Алекса отпечатки пальцев. Держа арестованного на расстоянии вытянутой руки, чем-то щелкнул. Из прорези в боку выпали две моментальные фотографий. Фотокарточки он прилепил на картонку с отпечатками пальцев и туда же внес сведения об арестованном. Он продолжал свои манипуляции, но я отвернулся. У меня были заботы поважнее.

Как спасти свою жизнь, например.

— Вы придумали что-нибудь, шеф?

В ответ послышался сдавленный стон, и я оставил Крэга в покое. Появился Билли. Я поставил его в известность о случившемся. Он решил остаться. Из храбрости или глупости, не знаю. Но я был горд за него. Нэд запер арестованного в отдельную камеру и принялся за уборку.

И в это время прибыл Джо-малаец.

Хоть мы знали, что он на это способен, его приход застал нас врасплох. За ним в дверь ввалилась целая футбольная команда его приспешников. Джо-малаец стоял впереди, спрятав руки в широченных карманах своего восточного одеяния. Ни один мускул на его лице не дрогнул. Он решил не терять времени зря. Жестом руки послал своих парней вперед.

— Вышвырните их всех. Скоро сюда прибудет новый шеф полиции. Незачем огорчать его видом трупов нескольких неудачников.

Меня охватила ярость. Несмотря на существовавшую здесь коррупцию, я все еще ощущал себя полицейским. И кроме того, Джо-малаец интересовал меня. Я даже пытался навести кое-какие справки, но безрезультатно. Теперь я решил узнать правду.

— Нэд, взгляни-ка на этого малайца в халате и скажи, кто он такой.

Его организм был и впрямь замечательно устроен. Он не замедлил ответить:

— Это не малаец. И вообще не из стран Востока. Используя естественный желтоватый цвет лица, он применяет тон и краску. Он сделал пластическую операцию, сузив глаза, что доказывают шрамы у висков. Несомненно, это проделано для того, чтобы замести следы. Но измерения его ушей, носа и подбородка неопровержимо доказывают, что он один из опаснейших преступников, внесенных в списки межпланетной полиции. Его настоящее имя…

Джо разъярился не на шутку. И не без оснований.

— Вот в эту штуку… В это наглое жестяное радио! Давайте.

Бандиты отпрыгнули в сторону и бросились на пол. А один из них, стоя у дверей на коленях, возился с ракетным гранатометом.

«Противотанковые гранаты», — успел я еще подумать. Тут все заволокло дымом.

Может быть, против танков эти гранаты и хороши. Но не против роботов. По крайней мере роботов-полицейских. Когда раздался выстрел, Нэд ласточкой бросился к гранатомету, летя над самым полом. Второго выстрела не последовало. Нэд схватил гранатомет и согнул его, как какую-нибудь кочергу. А в задней стене комнаты зияла громадная дыра…

Билли решил доставить себе удовольствие и начал орудовать своей дубинкой. Я тоже, желая не упустить своего. Нэда что-то не было видно, но я не беспокоился — он-то не пропадет.

Раздалось несколько выстрелов, кто-то глухо вскрикнул. После никто не стрелял — слишком уж тесной стала куча, в которую мы все сбились. А еще позже бандит по имени Эдди ударил меня рукояткой пистолета по голове…

Дальнейшие события развивались словно в тумане. Помню только, что потасовка продолжалась еще некоторое время.

Когда туман рассеялся, я увидел, что один держусь на ногах. Точнее говоря, стою, держась за стену. К счастью, одна стена уцелела.

В двери появился Нэд, волоча довольно-таки помятого Эдди. Нэд аккуратно положил его рядом с целой оравой бандитов, на руках которых я, к своему удивлению, обнаружил совершенно одинаковые наручники. Интересно, производит ли их Нэд по мере надобности или у него определенный запас?

Рядом со мной стоял стул. Сев, я почувствовал некоторое облегчение.

Нэд вытащил из общей кучи Билли. Он был без сознания. Но рот его растянулся в улыбке, и он даже сейчас нежно обнимал свою разбитую дубинку. Некоторым людям для счастья не много нужно.

— Джо и еще один удрали на машине, — доложил Нэд.

— Не расстраивайся, Нэд, — утешил его я. — Ты и так установил рекорд, который не превзойти никому.

Только сейчас я заметил, что наш шеф сидит в той же позе, как и тогда, когда началась вся эта заварушка. Подойдя поближе, я обнаружил, что Алонзо Крэг, шеф полиции Нинепорта, мертв.

Один-единственный выстрел. Из мелкокалиберного пистолета. Но прямо в сердце. Я представил себе, кто мог это сделать. Маленький пистолет очень удобно спрятать в складках широкого халата…

Я не ощущал больше усталости. Только злость. Шеф не был ни самым умным, ни самым честным человеком на свете. Но такой смерти он не заслужил. Смерть от руки гангстера, который почувствовал себя ущемленным.

Мне стало ясно, что я должен принять важное решение. На помощь Билли рассчитывать не приходилось, Фэт выбыл из игры, так что я оставался единственным полицейским в Нинепорте. Пожелай я махнуть на все рукой, достаточно выйти из помещения и хлопнуть дверью. Тогда я буду в безопасности.

Мимо меня промчался Нэд, поднял с пола двух бандитов, оттащил их в камеру.

Может, причиной моего решения был его вид, а может, мне просто тошно стало от мысли о постыдном бегстве. Во всяком случае, я решился. Осторожно взял у Крэга его золотой жетон и прикрепил к своему нагрудному карману.

— Новый шеф полиции Нинепорта, — проговорил я в пустоту.

— Так точно, сэр, — ответил Нэд, проходя мимо. Выронив одного из бандитов, отдал мне честь и снова взялся за дело. Я тоже отдал честь.

Собрался с мыслями. Ответ был ясен. Даже слишком ясен. Проверил свое оружие как можно тщательнее.

— Приготовь новые наручники, Нэд. Мы отправляемся.

Как всякий хороший полицейский, вопросов он не задавал. Закрыв дверь снаружи, я отдал ключ ему.

— Вот. Похоже на то, что сегодня вечером он никому, кроме тебя, не понадобится.

Я ехал к дому Джо-малайца как можно медленнее, стараясь найти другую возможность. Но другого выхода не было. Убийство есть убийство, и мне нужно арестовать Джо.

Остановившись на углу, посвятил Нэда в свой план.

— Этот бар — собственность человека, которого мы будем называть Джо, пока ты мне не расскажешь, кто он на самом деле. Сейчас не время. Мы должны ворваться туда и взять Джо живым. Ты понял?

— Конечно, — ответил Нэд своим резким голосом. — Но не проще ли арестовать его сейчас, когда он едет в машине, чем ждать, пока он вернется?

Машина, о которой он говорил, как раз сворачивала в переулок. Впереди сидел шофер с телохранителем Джо, а на заднем сиденье расположился он сам.

— Остановить! — крикнул я.

Нэд остановил их… Ведь он слышал мой приказ. Он высунул голову в окно машины. Теперь я понял, почему все его оборудование вмонтировано в туловище. Там же, конечно, находился и его мозг. В «голове» не могло быть места: там находилась маленькая пушечка.

Безоткатный пистолет, калибр 75. На том месте, где должен был находиться его нос, отодвинулась пластинка, и изнутри показалось дуло. Неглупая идея, если вдуматься. Как раз посреди глазниц, целиться очень удобно.

Раздался выстрел. Конечно, Нэд был превосходным стрелком. Я был бы не хуже, будь у меня электронный мозг. Двумя выстрелами он пробил оба задних ската. Машина, повихляв, остановилась. Я вышел из машины медленно, а Нэд — мигом и тут же бросился к машине Джо.

Когда они увидели на месте носа у Нэда дымящееся дуло пистолета, у них пропал дар речи. Роботы действуют очень рассудительно, так что Нэд знал, что делал, когда не втянул пистолет внутрь. Надо полагать, в школе роботов его обучали также и психологии.

Все трое подняли руки вверх. Мы нашли в машине много интересующих нас вещичек. После осмотра бандиты понуро поплелись за нами.

Джо заскрипел зубами, когда Нэд рассказал мне, что настоящее его имя — Штангер и что в Эльмире его ждет электрический стул. Я пообещал Джо Штангеру в тот же день отправить его на Землю. На местные органы власти надежды мало. А остальных будут судить в Канал-Сити.

В тот день нам здорово пришлось повозиться.

С тех пор стало, намного спокойнее. Билли вернулся из больницы, и носит теперь мои сержантские нашивки. Даже Фэт снова с нами, хотя, когда он иногда бывает трезвым, ему стыдно смотреть мне в глаза. Работы у нас немного, ибо город стал не только спокойным, но и пристойным.

Нэд ночами патрулирует по улицам города, а днем занимается упорядочением архива. Может, профсоюз полицейских и против такой эксплуатации, но Нэд не жалуется. Каждый день он до блеска начищает свой жетон. Не знаю, могут ли роботы быть счастливы или грустны, но, по-моему, Нэд счастлив.

Иногда я мог бы поклясться, что слышу, как он что-то напевает. Но это, конечно, всего лишь его моторчики.

И вот еще что: я решил уехать из этого города.

Нечего мне делать в полиции…

Перевел с английского Е. ФАКТОРОВИЧ

Глеб ГОЛУБЕВ ГОСТЬ ИЗ МОРЯ[2]

Рисунки П. ПАВЛИНОВА

Забот у исследователей хватало и без «морского змея». Личинки американских угрей стремятся в одну сторону, европейских — в другую. И надо еще не упустить момента, когда личинки, плывущие к берегам Европы, начнут расходиться: часть отправится в Балтийское море, другие — в Средиземное, а затем в Черное. Как уследить за всеми, чтобы выведать их тайну?

Чтобы ускорить исследования, на Ученом совете решили временно разделить нашу экспедицию на два отряда. «Богатырь» должен был отправиться на запад, чтобы перехватить личинки угрей, плывущие к берегам Америки. А с мезоскафа предстояло вести наблюдения в морской глубине за личинками, европейских угрей, начавшими свой трехлетний путь к устьям далеких рек.

Я останусь благодарен Волошину до конца жизни за то, что мне посчастливилось принять участие в этом плавании, хотя оно оказалось и небезопасным.

Мезоскаф мог взять лишь четверых. Двое, конечно, должны быть биологами, чтобы вести наблюдения посменно. А подвахтенным для себя Сергей Сергеевич взял меня, убедив Логинова, что я, во всяком случае, сумею быстро разбудить его, если за время моего дежурства у пульта управления выйдет какая-нибудь заминка. Уж что-что, а будить Волошина я, дескать, наловчился, пока мы с ним живем в одной каюте. Довод был, пожалуй, не слишком лестным для меня, но, разумеется, я возражать не стал. Лишь бы плыть!

Еще в команду мезоскафа вошли Елена Павловна и ее муж.

Рано утром мы один за другим спустились в узкий люк. Волошин задраил его и сел на свое место за пультом.

— Дать свободу! — весело приказал он в микрофон.

Над нашими головами простучали по палубе сапоги матроса, освобождавшего мезоскаф от швартовов. Мягко зашипел воздух в трубах, змеившихся по стенкам кабины.

Мы погружались быстро, и в иллюминатор почти ничего не удавалось рассмотреть.

Наконец мы достигли заданной глубины, выбрали стаю личинок побольше и начали медленно дрейфовать вместе с нею. Было решено поймать несколько личинок для контроля. Ловушка сработала отлично, и всего через пять минут прозрачные личинки, только что шнырявшие в воде за бортом, уже оказались в руках наших биологов.

Началась будничная исследовательская работа.

Мезоскаф был совершенно неподвижен. На этой глубине не ощущалось ни малейшей качки. Мы медленно двигались, несомые течением. Но поскольку личинки за иллюминаторами двигались вместе с нами точно с такой же скоростью, казалось, будто мезоскаф замер на месте, повис в черной воде.

Наше время было разбито на вахты, как и на «Богатыре». Я с некоторой тревогой ожидал своего дежурства, когда окажусь один на один с бесчисленными кнопками и циферблатами, заполонившими не только пульт управления, но и всю стенку над ним. Правда, Волошин сказал мне, что постоянно следить нужно за показаниями всего шести приборов. Но все-таки на душе было неспокойно.

— Спите, а то будете потом на вахте клевать носом, — несколько раз говорил мне Сергей Сергеевич.

Но, конечно, мне было не до сна. Я отлично выспался за ночь в каюте и теперь, то и дело отрываясь от иллюминаторов, с нарастающей тревогой украдкой следил, как ведет себя за пультом командир. Скоро, совсем скоро мне придется занять его место…

А Волошин словно нарочно держался совершенно безмятежно. Казалось, он вообще не обращал никакого внимания на показания приборов. Увидев что-нибудь интересное, надолго приникал к иллюминатору, оживленно обмениваясь впечатлениями с биологами. Вернувшись, наконец, к пульту, он скользил по нему беглым взглядом, небрежно подкручивал какую-нибудь рукоятку и снова долго не обращал на приборы никакого внимания. Потом он выдвинул продолговатую доску, заменявшую ему походный письменный стол, и занялся какими-то расчетами. Или он все это делал нарочно: чтобы успокоить меня и показать, что управлять мезоскафом вовсе несложно?

И все-таки я вздрогнул, когда Сергей Сергеевич потянулся и спокойно сказал:

— Прошу вас, маэстро. Принимайте вахту. А я немножечко сосну. Вот вам вахтенный журнал, тут все записано: какую глубину держать, какой курс. Конечно, если личинки вздумают повернуть, следуйте за ними. А так, без нужды, пожалуйста, никаких кнопок не нажимайте. Это все, что от вас требуется.

Он прошел в соседний отсек и, сладко, громко зевнув, улегся на откидной койке. А я, точно на иголках, сидел в мягком кресле перед пультом, и глаза мои метались от одного циферблата к другому.

Кажется, увеличивается глубина? Нет, это мне показалось, просто на шкалу указателя от моего резкого движения упал блик света…

Легла вскоре спать и Елена Павловна. Мы остались на вахте вдвоем с Марковым. Иван Андреевич был занят наблюдениями. Не отрываясь от иллюминатора, он время от времени включал кинокамеру, заметив, видимо, что-то интересное. Потом Макаров вытащил из ловушки причудливую светящуюся рыбку и занялся упаковкой ее в специальный контейнер.

Управляться ему одному, похоже, было трудно. Макаров несколько раз покосился на меня. Но я не мог оторвать глаз от пульта, и вид у меня, наверное, был такой напряженный, что Иван Андреевич не решился позвать меня на подмогу и, усмехнувшись, продолжал возиться с рыбешкой один.

Закончив свою работу, Макаров начал мне рассказывать, как сам впервые погружался в мезоскафе и с перепугу случайно нажал не ту кнопку и как ничего не понимавший Волошин долго не мог разобраться в странном поведении подводного кораблика…

История была забавная: Макаров рассказывал ее очень живо, весьма похоже изображал недоумевающего Волошина. Но я слушал его невнимательно.

То мне начинало казаться, будто мы почему-то всплываем, и я судорожно хватался за штурвал балластных цистерн. То вдруг подозрительно уходила куда-то в неположенную сторону стрелка курсового указателя…

Но постепенно нервы мои успокаивались. Вскоре я уже даже стал поддерживать разговор, хотя и односложными восклицаниями вроде:

— Ну да?! А вы что?

Но когда Волошин проснулся, я вдруг почувствовал, что и минуты не могу больше высидеть за этим проклятым пультом. А Сергей Сергеевич вовсе не спешил принимать вахту. Он неторопливо умылся, потом побрился так тщательно и аккуратно, словно собирался на дипломатический прием. Затем он скрылся в крошечном камбузе и, негромко насвистывая, долго готовил там ужин.

Когда он, наконец, сменил меня, я с трудом поднялся с кресла. Шея у меня затекла и не поворачивалась. Все тело одеревенело. От ужина я отказался, только жадно выпил две бутылки нарзана и завалился спать.

Уснул я моментально, хотя койка была узкой, неудобной. Но и во сне передо мной все метались и плясали какие-то стрелки, и эта призрачная вахта выдалась, пожалуй, такой же утомительной и напряженной. Волошин потом говорил, будто я даже повизгивал и скулил во сне, как уставшая собака…

Но вахта за вахтой, и постепенно я привыкал к подводному плаванию.

Время будто остановилось. За стеклами иллюминаторов постоянно царила тьма, лишь изредка оттесняемая светом наших прожекторов. Ни дня, ни ночи — только вахты, похожие одна на другую.

За пультом я уже не дергался и вел с Макаровым длинные беседы обо всем на свете. А сменившись, ложился спать или пристраивался к иллюминатору.

Все мы ждали того момента, когда Сергей Сергеевич скажет:

— А не полюбоваться ли нам небом в алмазах?

Это значило, что сейчас мы всплывем на поверхность, чтобы пополнить запасы воздуха и поговорить по радио с «Богатырем».

Наш мезоскаф мог находиться на глубине, не всплывая, больше двух суток. Но мы поднимались на поверхность каждый день, точнее, каждую ночь — всегда в одно и то же время. Ночью воздух был свежее, легче поддерживать радиосвязь с «Богатырем» и меньше опасности, что нас протаранит какое-нибудь случайное судно. Днем едва выступающую из воды рубку мезоскафа трудно заметить, а ночью ходовые огни видны издалека.

Конечно, никто из нас не ложился спать в это время, как бы ни устал. В тесном люке мог стоять, высунувшись до пояса, только один человек, поэтому мы вылезали «посмотреть небо в алмазах» по очереди, и каждый имел право дышать вдоволь пятнадцать минут.

Короткими казались эти минуты. Пожалуй, лишь теперь, высунувшись до пояса из люка и жадно вдыхая чистый морской воздух, приятно пахнувший сыростью и вянущими водорослями, я не то что до конца понял, а прямо-таки прочувствовал, что время в самом деле относительно. Оно может то ползти и тянуться, то мчаться с бешеной скоростью.

Рубка поднималась над водой едва на метр. Было странно и незабываемо стоять вот так — буквально по пояс в океане. Океан спал, темная вода была неподвижной, только изредка набегала с мягким шелестом небольшая волна, словно океан тихонько и ласково вздыхал во сне.

А ночь над океаном была ласковой, трепетной и живой. И небо над головой сплошь усеяно живыми, мерцающими алмазами звезд. Стоило посмотреть на эти сверкающие звездные россыпи несколько секунд не отрываясь, как начинала кружиться голова.

Но вот уже кто-то нетерпеливо дергает за ногу… И я, бросив, жадный прощальный взгляд на небо и поспешно делая несколько, — поглубже — вдохов, начинаю спускаться по узкой стальной лесенке, чтобы уступить свое место под звездами товарищам.

Волошин, только что закончивший разговор с «Богатырем», спешит сообщить последние новости. Логинов все возится с осьминогами, Бек просидел целый час в барокамере, имитируя погружение в акваланге на глубину километра, час тому назад закончился банкет по случаю шестидесятилетия нашего капитана, все жалеют, что мы не приняли участия в этом веселье…

Так прошли четыре дня и четыре ночи. Я уже чувствовал себя за пультом довольно спокойно, даже разрешал себе отвлечься ненадолго, чтобы поглазеть в иллюминатор или помочь Макарову поймать какую-нибудь глубоководную живность.

И тут внезапно начались приключения, об отсутствии которых я слегка сожалел, — и как раз во время моей вахты…

Все произошло так стремительно и неожиданно, что нелегко об этом теперь как-то связно рассказать.

Помню, я только повернулся к иллюминатору, заинтересованный возгласом Макарова:

— Полюбуйтесь, какое страшилище!

И в тот же миг оказался почему-то на холодном металлическом полу.

Мезоскаф вдруг накренился и ринулся в глубину. Казалось, еще минута — и он врежется носом в морское дно!

Макаров тоже упал, но поднялся быстрее меня и первым, цепляясь за что попало, кинулся к пульту. Я видел, как он всем телом навалился на штурвал, пытаясь продуть цистерны и прекратить опасное падение.

Я подскочил к нему…

Но тут же, оттолкнув нас обоих от пульта, за штурвал взялся проснувшийся Волошин. Он был в одних трусах, всклокоченный со сна…

Стрелка глубиномера продолжала бежать от деления к делению.

800 метров… 900 метров… 1000…

Каждую секунду я ожидал лязга и грохота от страшного удара о дно.

Или дно здесь так глубоко, что нас, прежде чем мы его достигнем, раздавит ужасающим давлением воды, — так, кажется, погиб американский «Трешер»?

— Стоп, кажется, приехали, — пробормотал сквозь зубы Волошин и вытер пот со лба. — Елена Павловна, вы не ушиблись?

— Нет, — донеслось из спального отсека. — А что случилось?

— Я ничего не трогал и никаких ручек не поворачивал! — испуганно и поспешно вырвалось у меня, так что Макаров с Волошиным рассмеялись.

— Дорогой мой, у вас начинается мания величия, — сказал Волошин. — Вы сильно переоцениваете свои способности. Ни вам, ни мне, к сожалению, не удалось бы при всем желании так быстро погрузиться на целый километр.

— А что же произошло?

— Похоже, мы наткнулись на слой с очень пониженной плотностью, — ответил Сергей Сергеевич, посмотрев на Макарова. Тот молча кивнул. — Сейчас выровняемся окончательно и проверим.

Стрелка указателя глубины наконец замерла на цифре 1446. За считанные минуты мы провалились в глубину океана больше чем на километр!

Макаров начал брать пробу забортной воды.

— Бывают в океанах такие хитрые места, где плотность воды в силу разных сложных причин вдруг резко падает, — пояснил, наблюдая за ним, Волошин. — Тогда подводные лодки внезапно проваливаются, словно самолет в воздушную яму. Приходилось испытывать это удовольствие?

— Приходилось.

— Нечто подобное и случилось с нами. Да еще от разницы плотностей возникают сильные вертикальные течения. Вот и потащило нас вниз со скоростью пятьдесят метров в минуту…

— Неужели мы проваливались целых двадцать минут?

— Около того.

Макаров, оторвавшись от пробирок, коротко назвал несколько цифр. Для меня они звучали китайской грамотой, но Волошин удовлетворенно кивнул:

— Видите, я прав. Слой с очень низкой плотностью, и какой мощный — почти в километр толщиной. Откуда же он взялся?

Сергей Сергеевич окинул быстрым взглядом приборы на пульте.

— Эге, похоже, мы наткнулись на какое-то глубинное течение. Посмотрите, как быстро нас тащит на юг. Скорость, пожалуй, не меньше двух с лишним метров в секунду. Прямо второй Гольфстрим!

Волошин подошел к карте, укрепленной на стене возле пульта, и стал ее внимательно рассматривать.

— Похоже, что мы его первыми обнаружили. В этом районе ничего подобного не отмечено, — Волошин хлопнул меня по плечу и торжественно предложил: — Слушайте, Николаевич, вы имеете шанс войти в историю великих географических открытий. Так как все случилось во время вашей вахты, то вам по неписаным законам принадлежит право дать ему имя — или свое, если вы не страдаете ложной скромностью, или, скажем, имя любимой женщины. Ну, предлагайте скорее: «Течение имени…».

— Богатырское течение, — засмеялся я, не принимая этого всерьез.

— А что? — сказал Волошин, подняв палец. — Звучит. Представляю, как обрадуется наш почтенный капитан. Вы тонкий подхалим, Николаевич! Ладно, так и запишем: «Богатырское течение. Обнаружено такого-то числа в 16 часов 14 минут по местному времени».

Он протянул мне ручку.

— Прошу. Как первооткрыватель и вахтенный, вы должны скрепить этот торжественный акт своей подписью… Отлично. Ну что же. Теперь торжественная часть окончена, снова начинаются суровые трудовые будни. Надо нам всплывать повыше, чтобы найти осиротевших лептоцефалов. Они плывут на север, нас далеко утащило на юг. Найти их, пожалуй, будет нелегко.

Покачав головой, Волошин сел за пульт, подумал и взялся за пусковую рукоятку мотора…

— Подождите, Сергей Сергеевич! — вдруг окликнула его Елена Павловна.

— Что там? — спросил Волошин.

— Не пойму. Они держатся на самой границе света.

Мы тоже все пристроились к иллюминаторам.

Сначала я ничего не увидел, кроме обычной медузы, лениво покачивавшейся метрах в двух от мезоскафа. Потом, присмотревшись, начал различать в отдалении, где свет наших прожекторов постепенно поглощала вечная тьма океанских глубин, какие-то смутные изгибающиеся полости. Порой они словно сплетались в клубок и становились видны отчетливее, но затем разделялись и опять делались почти невидимыми, словно расплывчатые тени.

— Похожи на лептоцефалов, только громадные какие, — неуверенно проговорила Елена Павловна.

— Нет, просто глубоководные рыбы, — возразил Макаров.

— Почему же они не светятся? Сергей Сергеевич, попробуйте подойти к ним поближе.

Волошин включил мотор и начал поворачивать штурвал, не отрываясь от иллюминатора.

— Нет, уходят.

— Вот видишь, они упорно избегают освещенной зоны, — сказала мужу Елена Павловна.

Свет прожекторов вдруг погас, и тьма прильнула вплотную к стеклам иллюминаторов.

— Зачем вы погасили, Сергей Сергеевич, мы их упустим! — вскрикнула Елена Павловна.

— Хочу попробовать видеть их ушами, — ответил Волошин, склонившийся в полутьме над пультом походного звуковизора.

Небольшой экран засиял мягким серебристым светом, озарив наши напряженные лица. Он был пуст, лишь изредка по нему пробегали темные тени, Волошин настраивал прибор, подбирая нужную частоту.

— Какие-то помехи, — пробормотал он.

— Только не распугайте их!

— Ага, есть.

Весь экран заполнили полупрозрачные широкие ленты, словно колеблющиеся и развевающиеся на ветру.

— Это все-таки личинки угрей! — воскликнула Елена Павловна.

— Кажется, ты права. Но какой же должен быть взрослый угорь?! — тихо сказал Макаров. — Сережа, надо непременно поймать хоть одну личинку.

— Попробуем. Готовьте контейнер.

Елена Павловна с мужем бросились разбирать свое лабораторное оборудование, а Волошин, усевшись поудобнее в кресле и не отрывая глаз от экрана, начал манипулировать кнопками и рукоятками.

Вот он включил привод ловушки…

Громкий щелчок.

— Есть! — воскликнул Волошин.

Но он ошибся: ловушка оказалась пустой. Пришлось все начинать сначала.

Волошин опять выключил прожекторы и занялся трудной охотой, похожей на игру в жмурки в океанской глубине.

На этот раз охота оказалась удачной. Через полчаса одна из гигантских личинок очутилась в контейнере ликующих биологов. Вскоре удалось поймать и вторую.

— Каким же должен быть угорь, когда вырастет из такой личинки? — спросил я.

— Метров пятнадцати в длину, не меньше, — прикинула Елена Павловна.

— Настоящий «морской змей»! — сказал Волошин. — Вот бы кого выловить. Где же они прячутся, эти «змеи»? Личинок тут масса, и все спешат куда-то на юг. Может, изменим маршрут и последуем за ними? Лептоцефалов мы наловили достаточно и наблюдали за ними почти четверо суток. Все главные характеристики сняты. По-моему, стоит понаблюдать и за этими гигантами, о них ведь еще ничего не знает наука.

Елена Павловна и Макаров согласились с ним. Какой же биолог отказался бы от редкостной возможности понаблюдать хоть одни сутки за неведомыми науке личинками гигантских угрей, плывя с ними в одной стае? Правда, следить за ними ученые могли только на экране звуковизора, но ничего не поделаешь, если личинки так боятся света, а сами не имеют никаких «опознавательных огней» в отличие от других обитателей больших глубин.

— Надеюсь, когда они вырастают, то перестают быть такими пугливыми, — говорил Волошин задумчиво. — Хотел бы я познакомиться поближе с их родителями.

Я подозреваю, что Сергей Сергеевич мечтал об этом давно, потому что тут же начал рассказывать одну за другой самые удивительные истории о встречах с легендарным «морским змеем». Видно, Волошин тщательно их собирал и великолепно помнил. И теперь с живописной красочностью человека, все видевшего собственными глазами, он вдохновенно рассказывал о загадочном гигантском существе, всплывшем, после того как его оглушило взрывом, у берегов Патагонии, о каком-то чудовищном скелете, выброшенном якобы совсем недавно волнами на камни возле Ванкувера…

Слушать все это было чрезвычайно интересно, особенно на глубине полутора километров, да еще в окружении неведомо куда плывущих таинственных исполинских личинок.

Волошин рассчитывал ночью, как обычно, подняться на поверхность и сообщить начальнику экспедиции, почему мы изменили курс и глубину.

Но в этот раз нам не удалось подышать свежим воздухом и «увидеть небо в алмазах». Плывя на глубине полутора километров, мы и не подозревали, что творится на поверхности.

Где-то на глубине пятидесяти метров, когда я уже пристроился возле люка, намереваясь первым выбраться на палубу, мезоскаф начало слегка покачивать.

С каждым метром качка усиливалась.

— Нас ждет хороший штормик, — пробурчал Волошин.

Всплыть нам не удалось. Точнее, хотя мы и всплыли на поверхность, судя по указателю глубины, но все равно оставались под водой.

Штормовые ветры захлестывали рубку, открыть люк даже на секунду не было никакой возможности. В иллюминаторы ничего не удавалось разглядеть. За ними бушевала вода…

Балансируя возле передатчика, Сергей Сергеевич несколько минут пытался связаться с «Богатырем», но потом выключил аппарат.

— Еще покалечу рацию, — мрачно сказал он. — Да и разряды мешают. Надо уходить на глубину и там отсиживаться. Сама судьба говорит: «Вернемся к нашим баранам…»

И мы опять начали поспешно погружаться, радуясь, что с каждым метром глубины избавляемся от мучительной качки.

«Вернулись к нашим баранам» и стали продолжать дрейф на юг в окружении гигантских личинок.

Сергей Сергеевич долго рассматривал карту, потом повернулся ко мне и многозначительно спросил:

— Видите, куда они плывут?

— Личинки?

— Да.

— Куда?

Вместо ответа он обвел карандашом небольшой овал на карте, окрашенный немного темнее, чем соседние участки. Это означало, что здесь большие глубины. Наклонившись, я прочел: «Впадина Пуэрто-Рико».

То самое место, где несколько лет назад впервые были подслушаны загадочные сигналы из глубины, которые потом удалось записать и с борта «Богатыря»…

— «Морской змей»? — спросил я.

— Не знаю, не знаю. Но гигантские личиночки-то плывут именно туда.

Днем мы попытались всплыть снова. Шторм не утихал, и нас опять начало швырять волнами, как жалкую щепку. Волошин пытался связаться с «Богатырем», но опять тщетно. На его вызовы никто не отвечал. Или магнитная буря прервала связь — стрелка компаса так и плясала, или «Богатырь» просто не ожидал от нас вестей в неурочное время. Хотя там наверняка уже беспокоятся, куда мы исчезли, и рация работает непрерывно, вслушиваясь в тревожные штормовые сигналы.

— Ну что же, отдохнем снова на глубине, — сказал Волошин, выключая рацию и снимая наушники.

Похоже, он был даже рад, что есть предлог продолжить странствие на юг, к таинственной впадине Пуэрто-Рико, вслед за личинками каких-то неведомых гигантских обитателей океана.

— Сережа явно рассчитывает увидеть «морского змея», — засмеялся Макаров. — Но даже если это случится, рекорд Александра Македонского вряд ли будет побит.

— Какой рекорд? — насторожился Волошин.

— А он, говорят, когда спускался под воду в мифическом стеклянном сосуде, видел такую большую рыбу, что она проплывала мимо целых три дня и три ночи и все конца ей не было…

— Представляю, каково же было бедному Александру, — фыркнула Елена Павловна. — Не спать трое суток подряд! Вот это подвиг во имя науки.

— Ну, нам это, кажется, не грозит, — вздохнул Волошин.

Лишь на вторую ночь, когда шторм немного утих и позволил нам всплыть, сквозь шипение и треск атмосферных разрядов прорвался сердитый голос Логинова. Тон у него был такой, что я опасался, как бы Андрей Васильевич не выругал Волошина на весь мир…

Но Логинов только категорически приказал прекратить все наблюдения, всплывать и немедленно с максимальной скоростью идти навстречу «Богатырю». Координаты предполагаемой встречи нам сообщил уже подошедший к микрофону штурман.

— Н-да, настоящая буря еще впереди, — так грустно проговорил Волошин, что мы все рассмеялись. — Уж вы меня поддержите, братцы.

Гость из моря

Встретились мы с «Богатырем» на следующий день под вечер.

Видимо, гнев Логинова поостыл, или он просто отложил пока неприятный разговор. Во всяком случае, все встретили нас радушно. А весть о том, что мы добыли две личинки исполинского морского угря — хитрый Волошин не преминул, разумеется, первым делом громогласно объявить об этом, — вызвала сенсацию. Плюс еще открытое нами Богатырское течение, которое штурман поспешил нанести на карту… Похоже, мы вернулись победителями, а их, как известно, не судят.

Елена Павловна ошиблась в своих расчетах. Когда пойманных нами личинок измерили, то длина одной из них оказалась равной полутора метрам, а другой даже ста восьмидесяти четырем сантиметрам. Если это действительно мальки какого-то гигантского угря, то он вполне может вымахать до тридцати метров в длину.

Таково было общее мнение биологов. Одну из личинок, покрупнее, они решили сохранить целиком. Вторую Логинов немедленно отправил в лабораторию, у дверей которой тут же выстроилась длинная очередь жаждущих получить «хоть кусочек этого уникума» для своих исследований.

Волошин предложил изменить на время план намеченных работ, пройти южнее, чтобы понаблюдать за гигантскими личинками и попытаться поймать хотя бы еще несколько экземпляров. При этом он упорно, показывая предлагаемый маршрут, вел пальцем по карте в сторону впадины Пуэрто-Рико…

Биологи поддержали его, но Логинов колебался.

— Личинки обычных угрей никуда не денутся, мы их всегда нагоним. Им ведь три года понадобится, чтобы доплыть до Европы, — убеждал его Сергей Сергеевич.

Предложение было для биологов весьма заманчивым, и прежде чем окончательно лечь на обратный курс домой, «Богатырь» направился в тот район, где мы наткнулись на скопление гигантских личинок…

Кажется, нашим исследователям удалось, наконец, приблизиться к разгадке самых сокровенных секретов морских скитальцев! И решающие сведения неожиданно принесло изучение нервных клеток осьминогов и той гигантской личинки, что выловили мы на глубине полутора километров в струях Богатырского течения.

Вчера в лаборатории мы с Волошиным затаив дыхание следили, как ловко выделяет Андрей Васильевич с помощью микроманипулятора из полупрозрачного, студенистого тела «нашей личинки» одну нервную клетку. Правда, Логинов потом сказал, что это вовсе не так трудно, потому что клетка была гигантской, под стать личинке, — около двух миллиметров в диаметре.

— Вот у обычных угрей пока выделишь, приходится попотеть…

Но для нас и эта операция казалась чудом.

Вокруг операционного стола собрались руководители почти всех лабораторий. Это был важный контрольный опыт. Перед этим личинку «обучали» в особом закрытом аквариуме, где двенадцать часов полной темноты чередовались с искусственным «днем» такой же продолжительности.

И нервная клетка это запомнила! Даже через несколько дней после «тренировки» отдельная, выделенная из организма нервная клетка приходила в состояние возбуждения и затем успокаивалась точно в том же ритме — через каждые двенадцать часов.

Логинов рассказал нам, как биологи вместе с химиками умудрились затем передать опыт, накопившийся в нервной клетке, другим морским организмам — в том числе и личинкам речных угрей. Для этого им просто впрыскивалась эмульсия из «натренированных», обученных клеток. Память, несомненно, очутилась в руках ученых, раз они могли передавать ее точно рассчитанным уколом шприца!

— Так что не остается никаких сомнений: память прячется в молекулах РНК, и угри передают ее личинкам по наследству, — закончил Андрей Васильевич свои объяснения, привычным жестом потирая небритую щеку. — Можно сказать, что где-то в основе каждой ошибки, неверной мысли лежит химически изуродованная молекула, верно, Казимир Павлович?

Бек кивнул.

— Ясно, — с глубокомысленным видом проговорил Волошин. — Как сказал не Леонардо да Винчи, а другой мудрец: «Все почему-то жалуются на свою память, а не на свой ум…»

— Ну что же все-таки запоминают угри, странствуя в глубинах моря безо всяких ориентиров? — спросил я.

— Магнитные воздействия, это теперь тоже доказано, — ответила Елена Павловна. — Малейшие изменения магнитного поля немедленно влияют на воду и ее растворы, а из них и состоит в основном каждая клетка…

— Меняется химизм раствора, — подхватил Казимир Павлович, — и это сказывается на молекуле РНК, как бы записывается в памяти.

— Как вы ловко продолжаете мысли друг друга! — засмеялся я, едва успевая делать записи в блокноте. — Сразу видно, что решали эту задачку общими усилиями.

— Да, тут объединились почти все науки, представленные на борту «Богатыря», — кивнул Логинов. — А в результате теперь мы знаем, что при пересечении плывущим в океане угрем магнитного поля в его нервных клетках возникает сигнал, который сравнивается с теми, что записаны в памяти.

— Значит, справедливой оказалась все-таки магнитная гипотеза? — спросил я. — Елена Павловна, Иван Андреевич, я вас поздравляю!

— Спасибо, — Елена Павловна улыбнулась и хотела еще что-то сказать, но ее перебил Бек.

— Не спешите, — сказал он. — Это ведь личинки морских угрей…

Что он хотел этим сказать, я не понял. Но расспрашивать ученых сейчас было некогда. Волошину сообщили из локаторной, что на глубине примерно полутора километров удалось нащупать скопление каких-то движущихся существ.

— Это они! — обрадовался Волошин.

За борт спустили гирлянду батометров. Они принесли пробы воды с различной глубины. Оказалось, что и здесь, на глубине ниже километра, есть слой воды с пониженной плотностью. А спущенная «вертушка», похожая на маленькую ракету, отметила большую мощность и скорость движения воды. Видимо, это было все то же Богатырское противотечение, открытое нами, и личинки плыли, подхваченные его струями.

Логинов сначала не хотел спускать мезоскаф, предложив просто закинуть глубинную сеть и выловить несколько личинок.

— Ничего не выйдет, — покачал головой Волошин. — Закидывать с борта сети — пустое дело. Все равно, что слепому на лугу сачком бабочек ловить.

— Почему?

— Они ориентируются, главным образом прощупывая воду ультразвуком. Глаза им бесполезны во тьме, царящей на этой глубине, и не случайно личинки не имеют никаких светящихся органов, верно, Елена Павловна? А их ультразвуковой локатор столь чувствителен, что они прекрасно обнаружат сеть из самых тонких капроновых нитей и не зайдут в нее.

— А как же вам удалось их поймать? — спросил Бек.

— Я их приманивал.

— Чем?

— Тем же ультразвуком. Когда мы наблюдали за ними, я заметил, что все время мешают какие-то посторонние импульсы. Проверил и убедился, что их посылают личинки. Не знаю, с какой, целью: может, ищут добычу, а может, переговариваются между собой, обмениваются мнениями о нашем мезоскафе. Во всяком случае, я стал излучать импульсы той же частоты и мощности, и несколько личинок подошло вплотную к мезоскафу. Только так их и удалось заманить в ловушку.

— Ну что же, придется спускать мезоскаф, — закончил Логинов это коротенькое совещание прямо на палубе.

— Вот именно, — весело подхватил Волошин. — Буду вам вместо загонщика…

— Только, пожалуйста, держитесь подальше от сети, — предупредил Логинов.

— Конечно. Запутаться в ней — весьма сомнительное удовольствие. Но мой локатор не менее чувствителен, чем у этих личинок. Уж сетку-то нащупает за десять метров, если не дальше, — и, поманив меня, Волошин деловито зашагал к мезоскафу.

Отправились вместе с нами на ловлю гигантских личинок опять Елена Павловна и Макаров.

Погружение шло уже привычным порядком. Опять быстро затухали красные лучи спектра, и казалось, будто в кабине становится холоднее. Когда тьма сгустилась, зажгли прожекторы, и они голубыми мечами начали рассекать ее.

Вот замелькали смутными, словно клубящимися тенями на границе освещенной зоны личинки. Волошин погасил прожекторы и включил звуковизор. Личинки сразу осмелели и стали подплывать к самому мезоскафу. Их змеящиеся изображения заполнили весь экран.

Время от времени по экрану пробегали зыбкие разряды.

— Видите, — сказал Волошин. — Перекликаются.

По его команде с «Богатыря» начали спускать прочную глубинную сеть. Личинки первыми обнаружили ее приближение и забеспокоились. Сергей Сергеевич был прав: заманить в сети их не так-то просто.

Через несколько минут решетчатое переплетение тонких капроновых нитей возникло и на экране.

Волошин уселся за пульт, и началось длительное маневрирование. Надо было встать так, чтобы сеть оказалась между мезоскафом и личинками. Волошин рассчитывал своим аппаратом как бы сбить, заглушить импульсы, посылаемые во все стороны личинками, чтобы они потеряли ориентировку и не заметили сети.

Давая по гидротелефону короткие указания на мостик «Богатыря», Сергей Сергеевич включал то один мотор, то другой, то сразу оба. В кабине стало довольно неуютно. Ее трясло и дергало в разные стороны, словно грузовик, вдруг заехавший на болото. Мы цеплялись за что попало и все-таки порой ощутительно стукались о холодные мокрые стенки.

Наконец толчки прекратились. Мезоскаф недвижно повис в воде.

Волошин включил сразу все прожекторы и устало сказал:

— Готово.

Я приник к иллюминатору и увидел, как всего метрах в шести от мезоскафа бились в сети пойманные личинки. Теперь они никуда не могли спрятаться от света наших прожекторов. Отчетливо были видны гибкие, извивающиеся тела угрей.

Подтянув к себе поближе микрофон, Волошин кашлянул и проговорил, повысив голос:

— На «Богатыре»… Вира помалу. Поднимайте!

— Подождите! — остановил я его.

— Почему?

— Там что-то виднеется…

— Где?

— На границе света, левее сети, видите? Что-то большое, длинное.

— Где?

Или громадное, уходящее во тьму продолговатое тело лишь померещилось мне в синеве на границе света наших прожекторов и вечной тьмы?

Нет!

— Там в самом деле кто-то прячется, — тихо пробормотал Волошин. — Видите, Елена Павловна?

— Кажется, вижу, — откликнулась Она от своего иллюминатора.

— Нельзя ли подойти поближе? — попросил Макаров.

— Оно уйдет. Оно явно избегает света, — ответил Волошин, шаря рукой по пульту в поисках нужного переключателя.

Это словечко «оно» звучало таинственно и немного зловеще. «Так говорят о привидениях в старинных романах», — промелькнуло у меня в голове.

Свет прожекторов погас. Мы все с нетерпением смотрели, как медленно разгорается серебристое сияние экрана…

Было совершенно непонятно, что мы увидели. Похоже, какая-то огромная толстая труба заняла почти весь экран. Но она двигалась…

Она живая!

— Вы будете смеяться, но мы таки встретились с легендарным «морским змеем», — медленно проговорил Волошин, не сводя глаз с этого странного изображения.

Что это за существо? Как же оно велико, если на экране умещается лишь небольшой кусочек его громадного тела?!

Волошина снова подстегнули.

— На «Богатыре»! — закричал он в микрофон. — Распускайте сеть! Немедленно распускайте сеть!

— Что случилось? — встревоженно спросил репродуктор голосом Логинова. — А личинки?

— Личинки подождут. Никуда они не денутся, наловим снова.

— Но что все-таки случилось? Отвечайте, Волошин.

— Вижу «морского змея»! Не пугайтесь, шеф. Не «зеленого змия», а обыкновенного, морского. Сейчас будем его ловить, как вы обещали. Он сам просится в гости!

После длинной паузы Логинов ответил:

— Хорошо, выпускаем личинок. Только будьте осторожны, Сергей Сергеевич. Слышите?

— Слышу, слышу, — торопливо ответил Волошин, опять занявшийся своими бесчисленными кнопками и переключателями.

Снова нас начало дергать и раскачивать. Заманить в сеть «морского змея» оказалось потруднее, чем личинок. Несколько раз Волошин уже считал, что загадочный обитатель океанских глубин пленен, но в последний момент он выскальзывал из сети, и трудную охоту приходилось начинать сначала.

Пот лился по лицу Волошина. Он уже дважды просил меня вытереть ему лоб платком:

— Глаза щиплет, ничего не вижу…

Щелкая переключателями, Сергей Сергеевич бормотал, словно заклинание:

— Ловись, рыбка, большая и маленькая… Ловись, рыбка, большая и маленькая. Ловись…

Договорить он не успел.

Из репродуктора вдруг раздался тревожный голос Логинова:

— Он рвет тросы! Один трос уже лопнул…

— Значит, попался! — ликующе воскликнул Волошин.

И в тот же миг мезоскаф загремел, наполнился гулом от сильного удара, и нас начало швырять, словно игрушку, подхваченную расшалившимся щенком!

Меня сбило с ног, и я катался в кромешной тьме по полу, тщетно стараясь за что-нибудь уцепиться и в то же время не переломать себе рук.

— Лена, держись крепче, — начало этой фразы Макаров выкрикнул из одного угла, а окончание ее донеслось уже совсем с другой стороны. Видно, он тоже катался по кабине.

— Волошин, что случилось? Что случилось? Отвечайте! — загремел в репродукторе голос начальника экспедиции.

Короткая пауза, потом в репродукторе послышались чьи-то встревоженные отдаленные голоса…

И снова голос Логинова:

— Порвался еще один трос. Что случилось? Отвечайте!

А нас все швыряло, мотало, раскачивало. Что это могло быть?!

— Он зацепил нас, — вдруг спокойно, почти не повышая голоса, проговорил в темноте Волошин. — Вы слышите меня, Андрей Васильевич?

— Слышу.

Кашлянув, Волошин добавил:

— Я вынужден убить его.

— Разумеется! Немедленно, — ответил Логинов.

Голос Волошина доносился от пульта управления. Совершенно непонятно, как он там удержался…

И вдруг мезоскаф еще раз как-то судорожно тряхнуло — и загадочная качка прекратилась.

Щелкнул выключатель.

— Все целы? — спросил Волошин.

Вцепившись в подлокотники кресла, он осматривался по сторонам, щурясь от света.

— Елена Павловна, Ваня, как вы?

— Кажется, цела, только… — Елена Павловна не успела договорить. Ее прервал голос Логинова из репродуктора:

— Почему молчите? Держите связь непрерывно. Не выключайте микрофон.

— Я не выключаю, — ответил Волошин. — Разбираемся в обстановке.

Внимательно осматривая приборы на пульте, он одновременно массировал себе то одну руку, то другую, сгибая и разгибая пальцы, словно пианист, уставший от долгих упражнений.

Елена Павловна, потирая плечо, заглядывала в иллюминатор.

— Сергей Сергеевич, а прожекторы включить нельзя? — спросила она.

— Что? — рассеянно откликнулся Волошин. — Ах, прожекторы! Можно. Теперь уже можно. Пожалуйста. Вы ушиблись?

— Пустяки, немножко. Но в мой иллюминатор почему-то ничего не видно.

Волошин подошел к Елене Павловне, заглянул в иллюминатор, потом перешел к соседнему…

— Все ясно, — сказал он. — Висит как раз на этом борту.

— Да. С той стороны свет в иллюминаторах виден, — подтвердил Макаров.

Значит… Я не успел еще сообразить всего до конца, как Волошин подтянул к себе микрофон и начал говорить:

— Андрей Васильевич, докладываю. Мезоскаф цел и невредим, но сеть с этим морским чудом висит у нас на правом борту.

— Всплыть вы можете? А то уцелел лишь один трос…

— Ясно. Сейчас я проверю винт вертикального подъема.

Чудесное спасение

Все мы молча следили, как Сергей Сергеевич включил мотор. Он загудел натужно, с надрывом, и Волошин поспешно выключил его.

— Винт не работает, видимо, обмотан сетью, — сказал Волошин в микрофон. — Я сейчас сброшу аварийный балласт. Как только начнем всплывать, выбирайте сеть. Только не дергайте, трос может порваться…

— Понял вас. Действуйте, — было слышно, как Логинов приказал кому-то вполголоса: — Внимательно следите за тросом.

Волошин положил руку на красную кнопку, чуть-чуть помедлил и нажал ее.

Ничего… Лишь вроде мезоскаф слегка качнуло.

— Что у вас? — негромко спросил Сергей Сергеевич.

— Вы сбросили балласт? — ответил вопросом Логинов.

— Да.

— Трос дал лишь маленькую слабину. Мы не решаемся его выбирать.

— Пожалуй, правильно, — согласился Волошин и, повернувшись к Елене Павловне, вдруг спросил: — Как по-вашему, сколько может весить это морское страшилище?

— Трудно сказать. Ведь мы же его так и не видели.

— Ну примерно. Тонн десять потянет?

— Возможно, — ответил, кивнув, Макаров.

— Понятно. Вы слышали, Андрей Васильевич?

— Слышал.

— Вы там посовещайтесь, а мы тоже будем думать. — Обведя нас глазами, Волошин спросил: — Ситуация всем ясна?

Ему никто не ответил. Теперь уже каждому из нас стало ясно, что же произошло.

Попавший в сети «морской змей» начал так резко бросаться из стороны в сторону, что задел мезоскаф. Сеть зацепилась за винты, вероятно, за стойки прожекторов и другие выступающие части. Всплыть мы не можем: пойманная «рыбка» держит нас всей своей многотонной тяжестью.

Вот тебе и ловись рыбка… Кто кого поймал?

И вытащить нас, выбирая сеть, не могут. Вряд ли выдержит единственный уцелевший трос, а ведь это последняя ниточка, связывающая еще нас с миром.

Раз уж сброшенный балласт не помог, дело плохо.

Но как же Волошин ухитрился убить этого гиганта? Еще несколько секунд, и было бы поздно. Наверняка бы оборвался последний трос.

А что толку, хоть он и уцелел? Все равно ведь поднять нас не могут. Если бы можно было выбраться сейчас из мезоскафа и простым ножом разрезать сеть, отцепиться от пленившего нас груза! Всего несколько сантиметров стальной стенки. Но за нею такое давление воды, что не выдержит никакой водолазный костюм. Второго мезоскафа на «Богатыре» нет. Значит, некому нас спасать…

— Сергей Сергеевич, вы меня слышите? — раздается из репродуктора.

— Да.

— Мы приняли такое решение… — Логинов на мгновение замолкает, потом заканчивает: — К вам идет Казимир Павлович.

Пауза.

Очень длинная пауза.

— Вы меня поняли? — спрашивает Логинов.

Кашлянув, Волошин отвечает:

— Да. Но мне кажется…

— Я тоже решительно против! — Елена Павловна порывисто вскакивает, подходит к микрофону и повторяет громче: — Андрей Васильевич, это безумие! Вы должны запретить.

— Но это единственный выход, Елена Павловна, вы же понимаете, — тихо доносится из репродуктора.

— Андрей Васильевич, ведь еще ни разу не пробовали, — говорит сумрачно Макаров.

— Бек уверяет, что вся методика отработана. Он представил нам протоколы испытаний в барокамере. До двухсот атмосфер.

— Андрей Васильевич, позовите Казимира Павловича к микрофону, — перебивает Елена Павловна.

— Его нет в рубке. Он готовится к погружению. Что ему передать?

Елена Павловна качает головой, отмахивается от репродуктора и уходит в свой темный угол.

— Сергей Сергеевич, дайте полный свет и будьте внимательны, — помолчав, говорит Логинов.

— Понятно.

— Этот ваш «морской змей» мертв?

— Вполне. Десять тысяч вольт! Могу ударить еще раз, но он не подает никаких признаков жизни.

— Хорошо. Только все-таки посматривайте за ним. В воде нет никаких изменений?

— Сейчас возьмем пробу, — Волошин оглянулся на Елену Павловну.

— Я сейчас сделаю, — сказал Макаров.

Он начал брать пробу забортной воды, а мы смотрели и ждали.

Значит, вот как убил Волошин это неведомое морское чудище — электрическим разрядом высокого напряжения!

Похоже, что «морской змей» сражен наповал. Он ни разу не шевельнулся после удара током, мы бы сразу это почувствовали. Но зачем все-таки пробы воды, все эти приготовления?.. К чему? И как именно Бек будет нас спасать?

Я хотел спросить об этом Волошина, но тут Макаров закончил возиться с пробирками и сказал:

— Все нормально. Передайте, пожалуйста, Казимиру Павловичу, анализ совершенно нормальный, никаких добавочных примесей.

— Хорошо, — немедленно откликнулся из репродуктора Логинов. — Он идет к вам. Ждите.

— Сколько займет погружение? — спросил Волошин.

— По его расчетам, около часа.

— Пусть покажется с левой стороны. Иллюминаторы правого борта у нас закрыты.

— Ясно, — в репродукторе что-то щелкнуло. Видимо, Логинов выключил его.

Этот час, наверное, был самым длинным в моей жизни. Мы все молчали, до боли в глазах всматриваясь в голубоватое сияние, клубившееся за иллюминаторами.

Боясь пропустить момент появления нашего спасителя, я спросил у Волошина:

— Сергей Сергеевич, а в каком скафандре он спускается? И почему именно Бек? Ведь есть водолазы и молодые.

Волошин несколько мгновений непонимающе смотрел на меня, потом помотал головой и сердито ответил:

— Он спускается без скафандра. Ясно? В простом акваланге.

В обычном акваланге на такую глубину?!

Покосившись на Волошина, я снова еще плотнее приник к иллюминатору. И вот я увидел…

Мы все увидели человека в акваланге, в гидрокомбинезоне с капюшоном непривычной формы, спускающегося к нам на выручку.

Он плыл так легко и свободно, словно нырял где-нибудь среди прибрежных рифов, а не впервые погружался без всяких громоздких скафандров и стальных батискафов на глубину полутора километров!

Из мундштука вырывались пузырьки воздуха и веселой цепочкой уносились наверх, к солнцу.

Бек приветственно и успокаивающе поднял правую руку… Как он может двигаться с такой легкостью? Ведь на него давит страшная тяжесть водяного слоя полуторакилометровой толщины!

Хотя Казимир Павлович, рассказывая мне о своих опытах, и напоминал всегда, что тяжесть окружающей воды уравновешивается, исчезает, если точно таким же будет противостоящее ей внутреннее давление жидкости и воздуха в живом организме, — поэтому и не погибают глубоководные рыбы.

Я сам не раз видел этих рыб, свободно плавающих на большой глубине. Но человек…

В это трудно поверить, даже видя собственными глазами. Значит, Казимир Павлович разгадал-таки секрет таинственного «алито»! И как необычно ему выпало осуществить свою мечту — нырять впервые на такую глубину ради спасения товарищей.

Бек что-то делал, держась обеими руками за пояс…

Вот в правой руке его тускло сверкнуло лезвие кинжала… Еще раз ободряюще помахав нам, Казимир Павлович скрылся из глаз.

Я старался представить: вот сейчас он перерезает одну нить, вторую…

— Вы видите его? — заставив меня вздрогнуть, встревоженно спросил репродуктор. — Он должен быть возле вас.

— Он уже начал обрезать сеть, — ответил Волошин. — Все в порядке…

— Почему же сразу не сообщили?

По тону Логинова мы все почувствовали, как же они волнуются там, на борту «Богатыря», и за нас и за Казимира Павловича. Ведь они-то его не видят, и никакой связи с ним нет.

Прошло двадцать пять минут. За это время я раза четыре подносил часы к уху: мне казалось, будто они остановились. Волошин тоже то и дело поглядывал то на свои часы, то на главные, прикрепленные над пультом.

И все-таки как ни ждали мы этого момента, он наступил совершенно неожиданно!

Мезоскаф вдруг качнулся и начал плавно подниматься…

В иллюминаторы правого борта, теперь тоже очистившиеся, мы еще успели увидеть какую-то темную удаляющуюся массу. Это была сеть с едва не погубившим нас мертвым морским чудовищем.

А немного в стороне — человек в акваланге, приветственно поднявший руку.

Он тоже быстро удалялся. Мы уплывали, а он оставался один в этих мрачных глубинах, в непроглядной тьме…

— Сергей Сергеевич, Бек там остался! — воскликнул я. — Подождите его!

— Не могу! — ответил Волошин, пожав плечами. — Ведь мы сбросили аварийный балласт…

Да, нас теперь ничто не удержит на глубине. Мезоскаф будет всплывать, как пробка, пока не окажется на поверхности.

— Но почему он не уцепился за мезоскаф? Всплывал бы вместе с нами.

— Нельзя, — покачал головой Волошин. — Ты что, забыл все законы физики? Это переживания на тебя так подействовали? Ему нужно подниматься осторожно, с остановками, иначе — кессонная болезнь, смерть.

Тьма за стеклами иллюминаторов постепенно отступала. Вокруг быстро светлело, словно занимался рассвет. И через двадцать четыре минуты мы уже видели солнце, ярко сияющее над морем, и синее небо, и белый борт «Богатыря» совсем недалеко от нас!

Но тревога за товарища, освободившего нас из подводного плена и теперь медленно поднимавшегося где-то в полном одиночестве и во тьме как-то приглушила радость спасения. И друзья, толпившиеся на палубе «Богатыря», смотрели не на всплывающий мезоскаф. Все не сводили глаз с того места, где вскипали на поверхности воды вырывавшиеся из глубины воздушные пузырьки…

Почему их так мало?

Нет, это мне лишь кажется… Во всяком случае, пузырьки появляются непрерывно. Значит, все в порядке.

А вот и наш спаситель! Его голова показывается из воды. Он плывет к «Богатырю», не снимая маски.

Навстречу уже спешит шлюпка, дожидавшаяся у трапа. Все матросы в ней так спешат помочь Казимиру Павловичу выбраться из воды, что едва не переворачивают ее. Но даже наш строгий капитан на такую промашку лишь молча грозит с мостика кулаком, но никаких грозных слов в мегафон высказать не решается.

Казимиру Павловичу помогают подняться по трапу. Мы видим, как его обнимают, целуют. Жаль, что наш мезоскаф еще покачивается у борта «Богатыря» и мы пока не можем отблагодарить нашего спасителя…

А когда настает наша очередь и мы тоже поднимаемся на борт, переходя из одних дружеских объятий в другие, Казимира Павловича уже не видно. Конечно, его захватили врачи и теперь долго станут донимать всякими анализами и профилактическими процедурами.

Мы обнимаемся, жмем протянутые со всех сторон руки, отвечаем сразу на десяток вопросов, сыплющихся со всех сторон.

Над палубой вдруг, раздался какой-то странный звук — басовитый, протяжный, гудящий…

Мы переглядывались, не понимая, в чем дело.

— А-а! — бросаясь к борту, вскрикнул Волошин. — Лопнул последний трос. А я-то надеялся все-таки выудить этого зверя!

Да, мезоскаф перестал поддерживать сеть, последний трос не выдержал тяжести «морского змея» и лопнул. Так мы и не увидим его…

— Жалко, — вздохнул Волошин. — Но нельзя же лишать океан сразу всех загадок. Ничего, доберемся еще и до «змея»!

Загадки манят дальше

И вот мы уже в самом деле плывем домой. Теперь-то, пожалуй, все приключения действительно позади, и почему-то при мысли об этом становится немножко грустно…

Наступила пора подводить итоги. Только что закончилось заседание Ученого совета. Оно растянулось на целых два дня, так много было сделано интересных докладов и сообщений.

Сергей Сергеевич со своими «молодыми Эдисонами» испытывает новый навигационный прибор, сборкой которого они занимались всю последнюю неделю днем и ночью. В этом необычном «компасе» правильный курс подсказывают нервные клетки гигантских личинок, подсоединенные к электронной машине.

Кажется, электронно-биологический навигатор работает пока неплохо. Капитан частенько сверяет курс «Богатыря» со штурманской прокладкой на карте, с уважением покачивает головой и удовлетворенно басит:

— Ловко… Так держать!

Вахтенный рулевой по привычке отвечает:

— Есть так держать!

Но это лишь символически, потому что делать рулевому, собственно, пока нечего. Удивительный навигатор перекладывает и выдерживает курс автоматически. Значит, тайна ориентации угрей наконец-то разгадана?

Увы, похоже, что еще не до конца. Об этом напомнил вчера в своем докладе Логинов:

— Мы, кажется, доказали и теперь пробуем использовать это уже в приборе, что личинки гигантских угрей ориентируются в открытом океане по земному магнетизму. Но ведь это морские упри, им проще. А речным угрям приходится проходить через сложные лабиринты проливов, вроде Каттегата и Скагеррака, с весьма запутанной схемой течений и резкими перепадами температуры и солености воды. Тут одним каким-то «компасом» — будь он магнитный или обонятельный — не обойдешься…

Андрей Васильевич на множестве примеров, добытых во время плаваний «Богатыря» и лабораторных опытов, доказывает, что речные угри, отправившись в далекое плавание еще личинками, «запоминают» самые различные воздействия на пути — и магнитные, и температурные, и малейшие перемены в химическом составе воды. И видимо, все это откладывается в их «памяти» раздельно, как у осьминогов, меняя химизм соответствующих нервных клеток.

Так что помогают угрям найти верную дорогу к местам нереста не один, а сразу несколько «компасов».

— Но, конечно, эта гипотеза еще нуждается в проверке и доработке, — закончил свое выступление Логинов.

Вопросов в самом деле возникает еще немало. Как, например, нашел правильную дорогу сначала заблудившийся балтийский угорь? Что он мог «вспомнить» о пути, по которому ни разу раньше не плавал?

Главная загадка еще остается, маня исследователей. Но как много мы уже узнали, странствуя за угрями по океану!

Я сижу у себя в каюте, просматриваю свои записи и все больше прихожу в отчаяние. Звуковизор, кашалоты, загадки памяти и странные обычаи осьминогов… Как связать все это воедино? Ощущение такое, будто книга расползается. Да и всяких приключений немало…

Но ничего не поделаешь, раз бионика такая наука, что вторгается в самые неожиданные области и почти каждое открытие в ней сопровождается приключениями. И утешаться мыслью о том, что в нашем мире, еще полном загадок и тайн, правда порой выглядит слишком фантастичной.

Кто это сказал: «Нет ничего более фантастического, чем реальная действительность»? Надо бы уточнить и взять эти слова эпиграфом…

Заглядывает в каюту Волошин и насмехается, как всегда:

— Советую вам писать по принципу: «Во избежание…» Так один мудрый восточный историк делал. Дошел он до описания злодейств некоего визиря и тут вовремя вспомнил, что местный правитель приходится этому злодею прямым потомком по материнской линии. Как быть? Мудрец не растерялся, пропустил десять чистых страниц, на каждой только написал: «Во избежание…» И перешел сразу к описанию проделок другого правителя, у которого не осталось потомков…

Ему хорошо смеяться. Итак, подведем итоги.

Чудесный прибор, способный теперь «видеть» сквозь любые преграды. Волошин даже грозится вскоре сделать изображение объемным.

Сложнейшая механика памяти.

А умение нырять по примеру кашалотов на большие глубины?

После доклада Казимира Павловича на Ученом совете все встали и устроили ему настоящую овацию. Он шел по проходу совсем смущенный, как-то забавно сгорбившись и понурившись, — совсем неподходящая поза для победителя. Сел на свое место и постарался спрятаться за спинами соседей.

В перерыве я все-таки поймал его.

— Опять? — умоляюще спросил Казимир Павлович, косясь на блокнот у меня в руке. — Очень прошу вас, не изображайте этот научный опыт каким-то подвигом. Просто научный эксперимент, практическая проверка некоторых гипотез.

— Но почему вы решили проверять их именно на себе? Ведь можно было найти опытного водолаза и помоложе…

— Конечно, добровольцев вызывалось немало. Но я ведь и сам неплохой ныряльщик, вы убедились в этом? Вот и пригодилась спортивная закалка. И потом: ведь самому провести опыт гораздо интереснее, чем потом анализировать его с чужих слов, вы согласны? Так что убедительно прошу вас…

— Ладно. Только несколько цифр, я не успел записать, — сдался я.

— Это пожалуйста. Всегда к вашим услугам.

— Значит, вам все-таки удалось разгадать состав загадочного «алито»?

Казимир Павлович задумался.

— Как вам сказать… Честно говоря, не знаю. Ведь та смесь, какую Леонардо зашифровал в своих трудах словом «алито», так и осталась засекреченной. Гениальные работы Леонардо да Винчи подсказали нам, в каком направлении искать, и, так сказать, внушали уверенность в достижимости цели. Но шли мы своим путем: тщательно изучали скорость выделения различных газов из тканей живого организма в зависимости от давления, подбирая оптимальный состав газовой смеси для дыхания на больших глубинах. Работа эта была довольно кропотливой. Достаточно сказать, что мы проверили в электронно-вычислительной машине около шестидесяти тысяч разных вариантов. Ну, а потом, конечно, специальные опыты в барокамере — сначала над животными, затем… Таким вот образом.

— Ясно. И каков же состав этой смеси, проверенной вами при спасении мезоскафа? И какова методика погружения — в самых общих чертах?

— Пожалуйста, запишите, — сказал Бек и о чем-то снова задумался.

Я ждал, глядя на него.

— Нет, — сказал он вдруг. — Закройте ваш блокнот, и закончим на этом. Вы помните, почему Леонардо не хотел раскрывать свой секрет и зашифровывал многие удивительные открытия? Я, кажется, приводил вам его замечательные слова, — и, подняв палец, Казимир Павлович торжественно процитировал: — «Как и почему я не описываю своего способа пребывать под водой, сколько я могу остаться без еды и этого не опубликовываю или не распространяю? По причине злой природы людей, которые совершали бы смертоубийства на дне морей путем разрушения кораблей и потопления их вместе с находящимися на них людьми…» К сожалению, запрет Леонардо все еще должен оставаться в силе.

— Понятно, — сказал я, закрывая блокнот. — Значит: «Одно и то же пламя…»

— Вот именно, — закивал Казимир Павлович, — Вот именно: «…и прогоняет тьму и обжигает…».

Да, к сожалению, он прав, И поэтому я не стану раскрывать деталей других интересных открытий, сделанных нашими учеными во время плавания «Богатыря». Нельзя забывать, что мы живем еще в таком мире, где одно и то же пламя может и освещать дорогу и сжигать все живое, в зависимости от того, в чьи руки оно попадет.

Важных открытий было сделано немало. Но на Ученом совете больше говорили о новых загадках, еще ждущих своих исследователей, намечали планы новых работ.

Намечено заняться и проблемами старения, продления жизни. Помните пометку, которую сделал в блокноте Логинов: «Гибель запрограммирована»? Теперь исследователи хотят разобраться, как и где записана в нашем организме программа старения, — может, удастся менять ее, исправлять?

Предложения летят со всех сторон:

— Опреснитель по типу альбатроса….

Казимир Павлович предложил включить в план специальные исследования над каракатицами: каким образом они так быстро и легко могут перемещаться с одной глубины на другую?

— Есть серьезные подозрения, что вертикальное движение осуществляется исключительно за счет способности каракатиц каким-то образом менять химический состав воды в своем организме и тем самым по желанию то увеличивать, то уменьшать ее плотность и, следовательно, удельный вес, — высказал предположение Казимир Павлович.

Сидевший рядом Волошин толкнул меня локтем в бок и возбужденно зашептал:

— Красивая идейка! Представляешь, если удастся применить тот же метод в мезоскафе? Никаких водяных цистерн, никакого балласта. Вот тогда мы поныряем!

Предложение тут же вызвало споры. Уже одна за другой выдвигались разные гипотезы…

Я вышел на палубу и поднялся на мостик, чтобы узнать от вахтенного, скоро ли покажется хоть какая-нибудь земля.

С другой стороны мостика в рубку вошел капитан. Он зачем-то оглядел в бинокль пустынный горизонт, а потом выдал, ради чего пришел: поспешно посмотрел сначала на компас, потом на карту с приложенным контрольным курсом и удовлетворенно крякнул:

— Так держать!

Пожалуй, этими словами лучше всего и закончить рассказ о нашем плавании и пережитых приключениях.

Хорошая, приятная команда. Она обещает новые удивительные загадки и новые приключения…

Так держать!

Юджин ДЖОНС КАПИТАН ГРИМ

Рассказ американского писателя Юджина Джонса «Капитан Грим» был впервые опубликован на русском языке в журнале «Вокруг света» в 1940 году.

Рисунки С. ПРУСОВА

Целый день молчаливые портовые грузчики спускали в грязный, кишащий крысами трюм «Барранкильи» контейнеры с надписью «Осторожно». Ящиков было так много, что часть их пришлось крепить на палубе. Вскоре на ней не осталось свободного местечка. Корабль был готов к отплытию.

Капитан Эбнер Грим со спокойной совестью взял в таможне разрешение на выход из порта. Не его дело задумываться над тем, почему музыкальные инструменты, считающиеся в общем-то сравнительно легким грузом, вдруг потяжелели и судно погрузилось значительно ниже ватерлинии. Капитан давно уже привык к странности товаров, которыми нагружал корабль его владелец.

«Барранкилья» снялась с якоря, ее путь лежал в один из портов Южной Америки.

Внешность капитана Грима не располагала к себе: борода, похожая скорее на старую одежную щетку, мясистый нос, маленькие, на редкость неподвижные, холодные голубые глаза. Очевидно, из-за этих глаз хозяева пароходных компаний, куда он неоднократно обращался в поисках работы, не предоставили ему ничего лучшего, чем эта грязная посудина. Он был маленького роста, постоянно пыхтел и задыхался. Свой видавший виды китель застегивал на все пуговицы, тщетно пытаясь скрыть надетую под ним тельняшку.

Стоя на капитанском мостике, Грим думал о Чарльзе Августе Сниде. Зачем владельцу «Тропической пароходной компании» понадобилось потихоньку, подобно безбилетному пассажиру, прокрасться на судно? Бесспорно, это было как-то связано со странным грузом.

Темная была эта «Тропическая пароходная компания»! Все моряки, плавающие под ее флагом, становились жертвами обмана. Лишь на оскорбления были щедры ее хозяева, и больше всего их приходилось на долю капитана Грима.

«Барранкилье», этому ветхому, никуда не годному корыту с изъеденными ржавчиной металлическими частями, с устаревшей машиной, давно следовало бы затонуть. Она была смертельной ловушкой для экипажа из тридцати семи человек, и Грим это знал. Знал об этом и Снид. А капитан даже не мог взять с собой радиста, так как по идиотскому закону радиостанциями оснащались лишь суда с командой не меньше чем в пятьдесят человек.

То, что владелец компании оказался на «Барранкилье», наводило Грима на размышления. Капитану хорошо было известно, что темный делец Снид никогда зря не рисковал.

Не так давно компания понесла большой убыток: во время шторма в Карибском море погибло два ее парохода, конечно, незастрахованные — контрабандные грузы, как известно, не страхуются. Гриму было ясно, что Снид постарается отыграться. Но как?

«Барранкилья» остановилась, чтобы высадить лоцмана. Лоцманский катер дал три прощальных гудка, означающих на языке моряков пожелание попутного ветра. Капитан отдал распоряжения вахтенному и спустился вниз.

На своем судне Грим чувствовал себя одиноким. Старший механик Билиш раскрывал рот только для еды и, разумеется, выпивки. Штурман О'Коннели, переживший когда-то кораблекрушение, говорил только об этой катастрофе. Капитан ценил своих помощников как моряков, но терпеть не мог их общества.

Присутствие на борту пассажира скрасило бы томительные свободные часы, если бы этим пассажиром не был Снид, презираемый всей командой.

Спустившись в каюту, Грим застал там своего хозяина, скучающего в обществе большого зеленого попугая капитана.

— Где мы сейчас? — спросил Снид, эта лисица в образе человека, с седыми височками, тонкими губами и близко посаженными хитрыми глазками.

— В нескольких милях к югу от мыса, — хрипло сказал Грим. — А где ваш багаж?

— В каюте штурмана. О'Коннели прекрасно может устроиться вместе с механиком.

— Конечно, — мрачно согласился Грим. — Они любят друг друга, как братья.

— Так же, как и мы с вами, не правда ли, капитан? — Снид саркастически улыбнулся. — Но, надеюсь, вы измените свое отношение ко мне, когда я предложу вам командовать новым пароходом.

— Вы дадите мне новый пароход? Так я и поверил! — выходя, усмехнулся капитан «Барранкильи» и направился в камбуз.

Но за ужином он вспомнил слова хозяина. На что намекал Снид? Неужели он серьезно может думать о покупке нового судна, когда его фирма накануне банкротства?

Поднявшись из-за стола, Грим вышел на палубу. Снид через открытую дверь каюты следил за ним. Капитан стоял, широко расставив ноги, и раскуривал трубку. Черный силуэт его резко выделялся на фоне электрической лампочки, висевшей на носу парохода.

Снид с интересом рассматривал его. Голова борца на теле клоуна! Будучи неплохим знатоком человеческой натуры, владелец «Барранкильи» испытывал неуверенность, встретит ли его план одобрение Эбнера Грима. Подойдя к двери, он крикнул:

— Входите, капитан. Мне нужно поговорить с вами.

Грим вошел с явной неохотой. Бросил фуражку на койку, расстегнул китель, под которым сразу обнаружилась его тельняшка, и уселся на единственное кресло, предоставляя жесткий табурет хозяину.

— Почему вы прокрались на борт, словно какой-нибудь «заяц», Снид?

— Потому что, — ответил тот, — в последний раз, когда я плавал на собственном пароходе, таможенный катер обыскал нас. Но на сей раз мне удалось провести их. Вы знаете, что мы везем?

— Если верить накладной, то музыкальные инструменты.

— Разумеется. Музыку, под которую свершится один небольшой государственный переворот. В этих контейнерах урны с избирательными бюллетенями, и к каждому из них приложена винтовка. Порт назначения — Маганге, Колумбия. На бюллетенях обозначено имя президента, выдвигаемого заговорщиками. Это очень прибыльный груз, вот почему я здесь… А теперь поговорим о новом пароходе, которым вы вскоре будете командовать…

Грим вытянул ноги, почти утонул в своем кресле. Трубка уперлась в его грудь. Впервые он позволил себе улыбнуться.

— А что, для этого нужно кого-нибудь убить?

Снид облизнул губы. Наступал самый трудный момент.

— После того как мы прибудем на место, я нагружу «Барранкилью» каучуком и застрахую ее на пятьдесят тысяч долларов. Я знаю новое грузовое судно, которое можно купить за шестьдесят. Его заказала одна фирма, но обанкротилась.

— По-моему, меня это не касается.

— Напротив, Грим. Для вас, так же как для меня, это самая большая удача в жизни. Новые пароходы не часто продаются за шестьдесят тысяч. А вы будете хорошо вознаграждены за маленькую ошибку в навигации.

— Что вы подразумеваете под этой «маленькой ошибкой»?

Снид наклонился к капитану и понизил голос:

— «Барранкилья» совершает свое последнее плавание. Достаточно отклониться от курса на один-два румба, и судно наскочит, ну, скажем, на рифы возле Гваделупы… — Снид продолжал говорить: — Рано или поздно это корыто непременно затонет со всей командой. Почему бы несколько не опередить события? Это все, что я хочу от вас. Вы можете спасти тридцать семь жизней.

— Потопить «Барранкилью», чтобы получить страховку? Вы негодяй, Снид! — Грим встал: — Черт побери! У меня большое желание задушить вас, как котенка, и выбросить за борт. Хотите меня купить?

Он сжал кулаки, выражение его лица не сулило ничего доброго.

Но Снид не испугался. Он считал себя, хозяина «Барранкильи», во многом сильнее своего подчиненного и спокойно встретил взрыв бешенства капитана.

— Садитесь, — сказал он, — и не валяйте дурака. Откуда такая щепетильность, Грим? Десять лет вы возите контрабанду, а это ничем не лучше получения страховки. Вы хотите, чтобы ваша семья померла с голоду?

Грим сел, потирая щетину на подбородке.

— Я не потоплю корабль, — проворчал он.

— Тогда найдем кого-нибудь еще, а вы останетесь на бобах. Это дельце я обдумал со всех сторон. Предусмотрел даже возможность шантажа. Попробуйте донесите на меня, посмотрим, кому поверят. С другой стороны, если вы сделаете то, что от вас требуется, — станете капитаном нового парохода. Ведь вы не испытываете особой нежности к этому корыту, а?

— Нежности? Да я бы!.. — Грим умолк. Действительно, каковы были его чувства к старушке «Барранкилье»? — Но все же, прежде чем посадить эту посудину на рифы, я отправлю вас в ад! А теперь убирайтесь из моей каюты!

Снид задержался в дверях.

— Я прибавлю вам пятьдесят долларов в месяц, — сказал он и захлопнул дверь раньше, чем Грим успел ответить.

В эту ночь капитану «Барранкильи» не спалось. Наступили черные дни. Работа у Снида создала ему неважную репутацию. Впереди бесплодное обивание порогов корабельных контор, безработица, нищета…

Ясное, теплое утро предвещало хорошую погоду. Бриз утих. В девять часов на капитанский мостик поднялся Снид и тихо, чтоб не услышал рулевой, сказал:

— Ну как, переменили свое решение?

Капитан опустил бинокль, в который он наблюдал за проходившим мимо судном.

— Да, — ответил он спокойно.

— Прекрасно! Я так и думал. Лишних пятьдесят долларов в месяц не так уж плохо? А?

— Нет, я подумал, что рыба не виновата.

— Рыба? Черт возьми, что вы хотите этим сказать?

Грим вытряс пепел из трубки.

— Помните, вчера я собирался выбросить вас за борт? Но подумал, что может отравиться вся рыба. Об остальном я прежнего мнения.

Их глаза встретились. Бешеная ненависть была во взгляде Снида, но оба они промолчали.

С этого времени путешествие приняло более тяжелый характер. Судовладелец и капитан не разговаривали даже за обеденным столом. Пока корабль в море, хозяин на нем капитан. Сниду это было хорошо известно. Но он утешал себя мыслью, что, как только «Барранкилья» пришвартуется в порту, он сможет свести счеты.

День шел за днем. Море было спокойно. Ежедневный распорядок на «Барранкилье» отличался от других грузовых судов. С тех пор как Грим стал капитаном, его мечтой был настоящий пассажирский пароход. И он старался, поскольку это возможно, придерживаться порядков, принятых на пассажирских пароходах. Жалкое впечатление производил его ежедневный «осмотр» в одиннадцать часов. Разумеется, «осматривать» было нечего, но Грим проводил его со всей серьезностью, не предвещавшей ничего доброго тому, кто посмел бы назвать его комедией.

Учебная пожарная тревога, тоже часто забываемая на грузовом судне, устраивалась регулярно раз в неделю. Она состояла в созыве всей команды, занимавшей установленные места, в приведении в действие единственного пожарного насоса и в спуске всех шлюпок на воду. Когда шлюпки водворялись на место и вновь покрывались грязной парусиной, свисток капитана заканчивал учение.

Иногда Грим изливал душу перед своим большим зеленым попугаем Патрицием.

— Слушай ты, Патриций, — брюзжал он, яростно посасывая трубку. — Когда у меня будет настоящее судно и двести пассажиров в первом классе, тогда ты увидишь… Уф! Думаешь, я не справлюсь?

Патриций, который так и не научился произносить ни одного внятного слова, начинал при этом вытягивать шею, чтобы его погладили.

Северная часть Наветренного пролива, этого часто посещаемого водного пути между Кубой и Гаити, находится на расстоянии тысячи четырехсот пятидесяти семи морских миль от Нью-Йорка. Благодаря отличной погоде и необычайной удаче, сопровождавшей потрепанную «Барранкилью», она достигла мыса Майси, крайней восточной оконечности Кубы, к вечеру восьмого дня. Мыс лежал как темная полоска на горизонте, окрашенном золотом и пурпуром заходящего солнца. Ни одной рябинки не было видно на гладкой поверхности. Дальше где-то в тумане лежал остров Хуан-Фернандес, к югу простирался чудесный зеленый остров Гаити. Стайки летучих рыб, как стрелы, порхали рядом с пароходом и снова исчезали в спящей глади моря.

В сумерки мимо «Барранкильи» прошло великолепное судно «Тихоокеанской компании» «Панама» в восемнадцать тысяч тонн водоизмещением. Со скоростью экспресса оно шло по направлению к Нью-Йорку. Черный блестящий корпус, белые верхние сооружения, отражающие последние лучи солнца, представляли красивое зрелище. Капитан Грим смотрел на это судно, как на свою мечту. Давно уже прошел корабль, а Грим продолжал в бинокль смотреть ему вслед, как художник-неудачник смотрит на творения великого мастера.

В эту ночь они прошли вдоль берега Гаити. Глубокая, расцвеченная звездами тьма скрывала цредательские скалы и рифы, острые, как ножи. Но «Барранкилья» безмятежно шла вперед. Рассвет нашел ее при входе в те обманчивые воды, либо вздыбленные от бешеного урагана, либо спокойные, как деревенский пруд, которые называются Карибским морем.

Весь день барометр падал. Он не должен был падать. Стояло такое время года, когда в Карибском море можно было спокойно плавать. И если Грим был встревожен, он хранил это про себя, шагая по мостику и поглядывая на ясное небо.

— Ветерок собирается подуть, — сказал Грим штурману.

— Он будет дуть, как тогда, — согласился О'Коннели, — когда я плавал на…

Но Грим поспешил удалиться. Он тоже помнил это время, помнил его очень хорошо в течение трех лет после впервые выслушанного (и столько раз повторенного!) рассказа О'Коннели.

Да, ветер начал дуть так, как он умеет только в Карибском море. Жара стала невыносимой, удушающей, как дыхание горящей печи. Солнце светило сквозь желтую пелену. На палубном настиле парохода выступила смола. Горизонт завертелся, и, наконец, стало казаться, что судно плывет под опрокинутой бронзовой чашкой и чашка эта передвигается вместе с ним, как зачарованная, наполняя сердца ужасом.

Одним из первых почувствовал напряженность атмосферы Снид. Здесь было нечто, с чем он не мог спорить, от чего не мог отделаться. То неопределенно гнетущее состояние, которое предшествует взрыву — в душе ли человека или в стихии, — превратило судовладельца в комок нервов. В панике он обратился к Гриму:

— Что, надвигается шторм?

— Да.

— Устоит ли «Барранкилья»? — спросил он со страхом и, откусив кончик сигары, выплюнул его за борт.

— Выдерживала же она десять лет, — проворчал Грим.

В полдень воздух наполнился едва уловимым жужжанием. Этот звук скорее ощущался, чем слышался. Матросы поспешили закрепить все подвижные предметы. Солнце скрылось в желтом мареве, кольцо черных, как чернила, туч заволокло горизонт. «Барранкилья» находилась на расстоянии двухсот миль от земли, но капитан не стремился к ней приблизиться. Близость берега мало радовала Грима: то был усеянный скалами берег Колумбии, готовивший любому судну верную гибель.

Как только ветер стал свежеть, Грим оставил прежний курс, повернул судно и отдал сигнал в машинное отделение. Желтое небо стало свинцово-серым, потом черным. С минуту дул холодный ветер, и вдруг на пароход обрушились горы воды. Карибское море превратилось в хаос воды и ветра. Покрышка брашпиля, непрочно закрепленная, сорвалась и перелетела через рубку, как хищная птица. Человек бы мог кричать изо всех сил, его бы никто не услышал, но никто не кричал, не двигался. Снид прижимал бледное лицо к окнам рубки.

Есть что-то фантастическое в начальных стадиях урагана, страшный кошмар, при котором неодушевленные предметы вдруг становятся живыми, а одушевленные — например, неосторожные матросы — против воли срываются с места и включаются в сумасшедшую пляску. Такая судьба постигла одного из членов команды «Барранкильи». Только что двигался он по подветренной стороне бака, как вдруг невидимые руки подхватили его, оторвали от поручней, понесли, как трепещущий лист, через борт, и даже последний его крик не достиг рубки.

Карибское море обрушивало на «Барранкилью» белогривые валы. Судно погружалось в черную пучину, трепетало под тоннами обрушивающейся на него воды и храбро поднималось на гребне только для того, чтобы снова быть низвергнутым.

Команда хваталась за все, за что было возможно. Снид отвернулся от окна рубки и, цепляясь за перила, пополз вдоль стены. Ему удалось добраться до капитана и прокричать ому в ухо:

— Масла! Полейте немного масла, успокойте волны.

Грим посмотрел на него.

— У нас нет масла. Оно слишком дорого, вы сами так говорили.

— Сделайте что-нибудь. Мы разлетимся на куски.

— Сделать ничего нельзя, — проревел Грим. — Это вы могли принять меры, когда я советовал вам отремонтировать носовую часть. Пожалели денежки, а? Может быть, теперь на эти денежки вы купите спасение у дьявола?

— Вы… вы думаете, что мы пойдем ко дну?

— Скорее всего, — ответил, капитан, продолжая смотреть вперед.

Но ко дну они не пошли. Наоборот, ветер стал стихать. Вернее, он продолжал бушевать, но уже не с прежней силой. В эту ночь под напором шестидесятимильного штормового вихря «Барранкилья» мчалась прямо по направлению к Южно-Американскому берегу. У нее оторвались одна или две заклепки, что привело к значительному повышению уровня воды в трюме. Насосы с трудом выкачивали воду.

Рассвет застал всю команду смертельно уставшей, с опухшими глазами. Судно казалось жалкой щепкой, нырявшей в волнах, высоких, как горы. Но действительность была более утешительной. Непосредственная опасность не угрожала, пока Грим держался прежнего курса и не пытался останавливаться. В первый раз за четырнадцать часов капитан спустился вниз, чтобы вымыть лицо холодной водой и выпить чашку кофе. Но едва он вошел в кают-компанию, за ним явился штурман.

— Судно терпит бедствие, сэр.

Грим не стал дожидаться кофе. Он вернулся в рубку и устремил бинокль в направлении бледного пятна на горизонте. Мощные линзы пояснили все. Несомненно, судно терпело бедствие. Оно беспомощно барахталось и переваливалось с боку на бок.

Это был пассажирский пароход, судя по его высоким палубам.

— Держать курс на корабль! — приказал Грим, не опуская своего бинокля.

Эта перемена курса на четверть компасного румба испугала Снида. Он даже поднялся на ноги, хотя они еще подгибались под ним, и заорал:

— Что вы, обалдели? Вы не можете им помочь!

Но Грим не обратил внимания на него.

Прошло некоторое время.

Наконец грузовое судно приблизилось настолько, что Грим смог прочесть название потерпевшего аварию парохода: «Монтевидео». Капитан и штурман переглянулись.

— Это пароход «Западной Тихоокеанской компании», О'Коннели. Мы находимся около семьдесят пятого градуса западной долготы, тринадцатого градуса северной широты. Пароходы компании останавливаются в Пуэрто-Рико, это объясняет его положение. На нем, вероятно, имеются пассажиры.

— И немало бывает пассажиров в это время года, — согласился О'Коннели. — Если пароход оставить на произвол судьбы, он разобьется о скалы Колумбии, — добавил он спокойно, — и никого не останется в живых.

Все ближе подходила «Барранкилья», и уже невооруженным глазом было видно, что судно около десяти тысяч тонн водоизмещением стало беспомощной игрушкой волн, которые наступали на его мощные борта.

— «Монтевидео», наверное, изо всех сил пытается сговориться с нами по радио, — проворчал Грим, — но радисты слишком дороги, а, Снид? — и затем другим тоном:

— Мистер О'Коннели, сигнализируйте им флагами: «Что случилось? Мы готовы оказать помощь».

О'Коннели помчался с быстротой ветра, и через мгновение сигнальные флаги затрепетали в воздухе. Едва достигли они верхушки мачты, как ответные флаги поднялись на мачте «Монтевидео». Грим прочел вслух:

— «Потерпели аварию. Можем произвести ремонт за семь часов, если вы поможете нам удержаться вдали от скал. Триста пассажиров».

Какая трагедия таилась в этих последних словах: «Триста пассажиров»! Грим не колебался, хотя его собственное судно было в плохом состоянии, хотя от этого решения зависели его собственная жизнь и жизнь всего экипажа.

— Передайте им, — приказал он, — пусть приготовятся. Мы возьмем их на буксир.

— Не сметь! — завопил Снид. — Вы нас потопите. А судно даже не застраховано.

Но волосатая рука Грима закрыла ему рот.

— Здесь командую я! Сигнализируйте то, что я велел! — рявкнул Грим. Затем он схватил своего хозяина за шиворот и потряс его.

С губ Снида слетали невнятные звуки. Наконец он смог произнести:

— Пять тысяч долларов, если вы…

Но в следующую секунду Грим спустил его с лестницы и вне себя от гнева и возмущения продолжал подавать команду.

Быстро и решительно подчинялась команда всем распоряжениям капитана. Страшные гребни огромных валов лизали скользкую палубу, кормовая качка была так сильна, что судно становилось почти вертикально. Каждая минута грозила смертью матросам, пробиравшимся к борту, чтобы принять трос… Но ни один не отступил. Они боролись за самое дорогое — за человеческие жизни.

Грим, выжидая удобного момента, чтобы развернуть свое судно, представлял себе, что происходит на борту потерпевшего аварию парохода. Он видел — испуганного радиста, выстукивающего призывы и ожидающего ответа на свои отчаянные «SOS». Ответил только один корабль, находящийся слишком далеко… Инстинктивно Грим представил себя на месте капитана, несущего ответственность за столько человеческих жизней. Пассажиры толпятся в салонах, одни плачут, другие стараются под маской спокойствия скрыть свой смертельный страх… Отец прижимает к себе маленькую дочку, утешает ее: «Все будет хорошо, капитан позаботится о нас…»

Капитан позаботится! Какой страшный час для капитана!

Грим дождался благоприятного момента и повернул «Барранкилью». О'Коннели и команда уже ждали на баке, прилипнув к поручням, как насекомые. Резко зарылся в волны нос корабля, и они очутились по пояс в бурлящей пене. Но когда «Барранкилья» поднялась вверх, чтобы вновь нырнуть, все были на своих местах.

Требовалось необычайное искусство мореплавания, чтобы, держась на подветренной стороне потерпевшего судна, давать достаточно простора его быстрому дрейфу и вместе с тем чтобы протянуть через водное пространство трос. Снова и снова тонны воды наваливались на нос корабля, стремясь унести находившихся на баке. Одного матроса волнами сорвало с места и завертело по палубе, как щепку. В бессознательном состоянии подняли его товарищи.

Грим поставил «Барранкилью» параллельно «Монтевидео». Расстояние между ними оставалось не больше трехсот футов. «Тихий ход вперед». Шторм гнал пассажирский пароход со страшной силой, и расстояние между двумя судами все уменьшалось, а Грим все ждал с застывшим лицом, сжимая трубку в желтых зубах. Одна ошибка теперь, один маленький просчет — и «Барранкилье» не удастся спастись от грозно надвигающегося корабля. Рулевой на своем посту побледнел, как призрак, — штурман так вцепился в поручни, что ногти его до крови впились в ладони…

И в этот миг тревоги раздался рев Грима:

— Эй! Сигнал!

«Барранкилья» пошла рядом с «Монтевидео» на расстоянии менее ста футов. Раздался звук выстрела, вспышка пламени — и трос змеею развернулся над морем. Люди на баке с налета схватили его, потащили к корме, обвертывая вокруг подпорок, борясь за каждый дюйм.

Полоса воды между двумя судами расширилась, и трос, закрепленный на корме, натянулся.

Матросы «Барранкильи», вечно голодные, работавшие за гроши, презирали возможно грозящую им гибель. Один лишь Снид просил и умолял, обещая заплатить всю стоимость груза тому, кто ударит топором по буксирному тросу. Но никто не вызвался.

«Барранкилья» делала все, что могла. Ее котлы работали с предельной нагрузкой, машина стучала и грохотала, но она удерживала «Монтевидео» против ветра, прекратив его дрейф. Семь часов при этом шторме, громоздившем волну на волну, семь часов на расстоянии пятидесяти миль от грозного скалистого берега. В полдень Грим спустился к старшему механику. Билиш вытер потное лицо тряпкой:

— «Барранкилья» справляется неважно. Уровень воды все время повышается. А впереди еще несколько часов…

— Поставить всю команду на ручные насосы, — приказал Грим. — Как долго может она выдержать?

— Это трудно сказать, сэр. Если бы мы могли хоть немного уменьшить ее нагрузку…

— Нет! Не вздумайте нянчиться с «Барранкильей». Нельзя допустить ни на один оборот меньше.

Экипаж знал, что всякий другой курс, кроме курса прямо в пасть шторма, означал для них спасение. Но ни один не отступил.

Три часа… четыре…

Билиш крикнул по рупору в рубку:

— Вода поднимается. Если мы будем продолжать в том же темпе, она скоро достигнет котлов.

— Продолжайте! — хриплым голосом ответил Грим.

К обеду ветер стих, но было уже слишком поздно. «Барранкилья» зарывалась носом в воду, она теряла управление. Что будет с ней по истечении семи часов?

С «Монтевидео» сигнализировали:

— Продержитесь еще немного. У нас скоро конец.

Но конец свой видели и «Барранкилья» и ее команда.

В пять тридцать Грим шепнул на ухо О'Коннели:

— Через час мы пойдем ко дну. Проверьте, готовы ли шлюпки.

— Послушайте, сэр. От них до берега все еще пятьдесят миль. Давайте перережем канат.

Грим покачал головой.

— Нет, будем держаться. Возможно, что они не закончат работу вовремя.

И они держались, потому что таково было упорство Грима, держались ради спасения человеческих жизней, держались, хотя палуба «Барранкильи» накренилась и она готовилась к своему последнему нырянию.

В шесть часов сквозь низко нависшие облака они увидели флаги, порхающие на сигнальной мачте «Монтевидео»: «Ремонт закончен».

Грим не ответил. Отвечать было некогда, да и нечего отвечать. На море уже не видно было белогривых валов, вихрь превратился в свежий бриз. Но бедная старушка «Барранкилья» закончила свою последнюю схватку со стихией. Палуба ее легла в уровень с водой, она спотыкалась и захлебывалась, как раненый зверь. Вдруг раздался гудок, страшный, хриплый, непрерывный, — предупреждение каждому человеку команды. Они бросились наверх из трюма, из машинного отделения и столпились вокруг шлюпок.

Грим их успокоил. Он приказал спустить шлюпки на воду и ждал, широко расставив ноги и продолжая сжимать в зубах трубку, пока матросы не разместятся в шлюпках, непрочных, как яичные скорлупки. Грим заставил усадить пепельно бледного Снида в одну из лодок.

О'Коннели остановился около капитана.

— Скорее, сэр, — посоветовал он, — время уходит.

Тогда капитан быстро сошел с мостика, но не шагнул через борт, а спустился вниз, в каюту. Через несколько мгновений (и каких опасных мгновений!) он поднялся наверх, шагая по воде, застилавшей палубу. На плече Грима сидел огромный зеленый попугай.

Шлюпка О'Коннели ждала его. О'Коннели готов был ждать своего капитана, пока тонущий корабль не вовлек бы его самого в водоворот. Грим уселся в шлюпку. Попугай закричал, распростер крылья, но не оставил хозяйского плеча.

От «Монтевидео» отделились белые шлюпки, управляемые людьми, которые во взмахи своих весел вкладывали нечто большее, чем простое чувство долга. Но Грим не следил за ними. Он смотрел назад, туда, где «Барранкилья» — единственный корабль, которым он когда-либо командовал, — уходила в бурлящую пучину. Голубые глаза капитана больше не казались суровыми, слезы стекали по жесткой, небритой щеке.

Вдруг «Барранкилья» глубоко зарылась носом в воду, закружилась, подняв корму вверх, как человек, вздымающий руки в предсмертной агонии, и пошла ко дну.

Пришлось обвязать Снида канатами, чтобы поднять его на борт «Монтевидео». А Грим без посторонней помощи взобрался по веревочному трапу. Капли соленой воды стекали с трубки, а на плече капитана по-прежнему сидел Патриций. Все пассажиры выбежали из кают. Женщины плакали, мужчины старались протиснуться вперед, чтобы пожать ему руку, а капитан «Монтевидео» стоял перед ним с непокрытой головой.

Примечания

1

Центральный детский универмаг в Праге. (Прим. перев.)

(обратно)

2

Окончание. Начало в выпусках 1, 2.

(обратно)

Оглавление

ИСКАТЕЛЬ № 3 1967

Николай КОРОТЕЕВ . ЗОЛОТАЯ «СЛАВА»

  ГЛАВА ПЕРВАЯ

  ГЛАВА ВТОРАЯ

Всеволод СЛУКИН, Евгений КАРТАШЕВ . СМЕХ ПО ДОРОГЕ В АТЛАНТИС

Франтишек КАУЦКИЙ . СКОРПИОН И КОРОЛЬ

  I

  II

  III

  IV

  V

  VI

  VII

  VIII

  IX

  X

  XI

  XII

  XIII

  XIV

  XV

  XVI

  XVII

  XVIII

  XIX

  XX

  XXI

  XXII

Гарри ГАРРИСОН . ПОЛИЦЕЙСКИЙ УЧАСТОК «МАРС»

Глеб ГОЛУБЕВ . ГОСТЬ ИЗ МОРЯ[2]

Юджин ДЖОНС . КАПИТАН ГРИМ . . .

Реклама на сайте