«Кодограмма сна»

Сергей Валерьевич Агафонов Кодограмма сна

1

Я пишу эти строки в санатории "КРАСНЫЙ КОСМОС" на крымском берегу Черного моря.

Вокруг меня только молодые, здоровые и очень красивые – юноши и девушки. Окна в моей палате распахнуты настежь и я слышу их веселые голоса на спортивной площадке.

Бодрые ребята! Время, проведенное в компании с ними, лечит меня лучше всех докторов, скорее любых таблеток, основательнее самых изощренных процедур.

Вот, к примеру, замечательная пилюля сегодняшнего дня…

Лишь к обеду мы вернулись из пешеходной вылазки в горы. Трудно, – потом и потертостями членов, – она нам далась. Но я не чувствую себя разбитым и даже работаю.

Если бы я отправился в такой же поход с теми, с кем приходилось общаться до нынешних каникул, то депрессия и неделя постельного режима для восстановления телесных сил и душевного равновесия, уверен, мне были бы обеспечены.

Откровенно говоря, приняв порцию вкусной и питательной пищи с отменным добавком в нашей замечательной столовке, я, прежде чем засесть за пишмашинку, вздремнул с удовольствием минуточек сорок на свежем белье, предварительно помыв ноги теплой водой с душистым земляничным мылом.

А мои новые товарищи тихим часом пренебрегли – режутся себе в волейбол без устали. Когда-нибудь и я стану такой как они. Начало этому прогрессивному процессу уже положено.

2

Мы оставили наши койки затемно. Еще гимн по радио не играли. В секунды по-солдатски застелили постели. Бойко прошлепали босыми ступнями в умывальную комнату, где с шутками – прибаутками освежились холодной водой под слаженный стрекот ночных насекомых. И зубы почистить не забыли!

Шмелем обулись в потертые кеды. Крыльями взметнулись за нашими спинами всевидавшие всепогодные штормовки. Таинственно затемнили наши лица мохнатые панамы.

Нацепили мешки с личными вещами? Айда строиться! Выходим на улицу…

Миг понадобился нашему отряду, чтобы сбежать, соблюдая равнение и дистанцию в шеренгах, по мраморной лестнице к уже отпертым по случаю нашего мероприятия бронзовым воротам с барельефами рогатых приматов, играющих в мяч. Только мы вырвались на площадь перед нашим спальным корпусом, как услышали задорный смех и юмористические выкрики оживших по случаю темного времени суток гипсоидов, размещенных ради красоты в нишах на лестнице:

– Эй, голоногие, на каком заборе портки оставили?

– Знаем, знаем! На заборе опытного хозяйства "Ботва грядущего"!

– Во дают, похитители недозрелых овощей…

– Друзья диареи!

Пловчих, дискоболов, гребчих и горнистов развеселило то, что от понятного волнения, связанного с ожиданием большого приключения, все мы позабыли надеть штаны. Отличные штаны с начесом, собранные на резинку у щиколотки.

В таких прекрасных штанах туристу ни колючка, ни шершень, ни острый край камня не страшен. Пришлось ради штанов в корпус возвращаться и в зеркало глядеться.

За безалаберность и суеверие инструктор по туризму Миша Ставраки заставил нас отжиматься 25 раз на кулаках с хлопком. Но это нам было только в удовольствие лишний раз силу покачать. Опять же с потом из организма вредные шлаки выходят, а наши застиранные майки стали такие романтичные – будто карты островов и континентов вновь открытых планет…

3

В поход нас пришел провожать начальник секции горно-пешеходного туризма санатория "Красный Космос" Франц Фердинандович Малер.

Мы встали по росту и выровняли носки. В электрический круг ночного фонаря шагнул, припав на правую ногу, одноглазый старик в белых ниспадающих одеждах. С плеча его вспорхнула сова. Наверное на помойку полетела завтракать.

Прохладный ветерок изящно шевелил седые кудри Ф.Ф. Малера. Правая рука у него была на перевязи. Говорят, гордый старик пренебрег советами врачей и однажды поднял больше рекомендуемых ста грамм за раз, но, превозмогая адскую боль, до благородного рта донес. Левой рукой героический начальник опирался на толстую кривую палку. Палка была вся в каких-то мерцающих разноцветных буграх. Рассказывают, что если приблизить бугры к глазам, то можно увидеть иные, – горние, – миры…

Лицо нашего Вергилия было как будто вычерчено, вырезано и склеено из оберточной бумаги, но поражало мужественностью и светлой духовностью не меньше, чем если бы его изваял Церетели из валдайского гранита. Поэтому, когда Миша Ставраки скомандовал нам:

– На колени, пистончики! – мы с восторгом выполнили что требовалось, и скуля и воя поползли к ногам великолепного Ф.Ф. в рассуждении облобызать его потертые замшевые тапочки, пахнущие пылью и потом.

Но не было на то его милости. Малер с помощью Ставраки начал награждать каждого из нас хорошим ударом своей таинственной палки в межглазие, присовокупляя к этому один и тот же вопрос:

– Что вы думаете о политональных наложениях у Бриттена?

Даже самый прилежный читатель известнейшего популяризатора теории музыки мэтра Алиханяна не ответил бы на этот вопрос, а куда уж нам с вечными дебильниками в ушных раковинах.

4

…несколько часов мы взбирались извилистыми тропами к полынным вершинам Эчки-Дага. Там, на яйле, среди сотен древних кратеров мы нашли самый уютный – с родником и кривыми деревьями. Разожгли с помощью керосина и припасенных досок от ящиков из-под персиков аккуратный костер и встретили восход красного солнца над синей водой среди серых камней задорной молодежной песней про алые паруса и какую-то фасоль. После порубали с аппетитом печеной картошки с тушманом и выпили крепкого, как истинная дружба, чаю из пачки со слоном. Под конец сыграли в жмурки и в испорченный телефон. И это была не просто прогулка с пикником – серьезная проверка на прочность характеров, физподготовки, духа коллективизма.

Например, Леночка Дождевая, похожая на подушку, все время похода шла первая, задавая ритм общему движению, но увидела на обочине змею и так загляделась ее первозданной красотой, что оступилась и подвернула ногу. Тогда обычно спящие на ходу прыщеватые тритоноподобные молодцы Любавых Фома и Абессаломов Тит в момент соорудили из своих штормовок носилки и всю оставшуюся часть маршрута несли в них Леночку, не позволяя никому себе помочь. Леночка скучать им не давала – пересказывала статью академиков братьев Покрасс о термодинамических процессах в неправильных галактиках из последней книжки научно-популярного альманаха "ЕЩЕ ЗВЕЗДЕЕ". Фома и Тит тоже развлекали Дождевую как могли. Один раз чуть не уронили в пропасть…

Ясно, что мы выдержали испытание с честью и сдали норматив на значок "ТУРИСТ – АСТРАЛОПИТЕК". В санатории перед обедом, когда нам выдавали значки и документы к ним, я подглядел в рапортичке Миши Ставраки как официально именовался наш горний десант – "ПОХОД ВЫХОДНОГО ДНЯ"… И хотя по шее за излишнее любопытство я получил сразу, как много значат эти простые серьезные слова я понял только теперь, накануне полдника. День, начавшийся так рано, действительно был выходным для меня. Я вышел из одной жизни в другую, если первую можно назвать жизнью, ведь теперь я уверен, что это была всего лишь одна из бесконечного множества форм существования белка, а нынче у меня даже шампунь для волос головы желтковый.

5

Устрою сейчас же, пока к полднику не звонили, допрос с пристрастием мерзким диверсантам, ублюдочным шпионам, страхолюдным агентам влияния – короче, займусь бесчеловечными экспериментами над своими воспоминаниями о своем недавнем прошлом. Настолько недавнем, что родимые пятна этого прошлого сильно зудят и чешутся. Сейчас я их лезвием фирмы "Нева" срежу и папиросой типа "Беломор" прижгу, недаром меня кличут строгим юношей…

Все говно началось с того, что забывать я стал платить вовремя за квартиру, за свет, за газ, за воду, за уборку подъезда, за телефон, и почту престал из ящика доставать. Кроме того, гимор был в том, что в гостях и в публичных местах, посещая сортиры стал я делать мимо очка, а если был унитаз, то и мимо унитаза. Но самое страшное – на курсах повышения квалификации я, как порядочный, записав название очередной темы или первоисточника, вместо четкого и ясного конспекта чертил из строки в строку всего лишь беспорядочно изломанную линию каракулей, которая без всякого смысла обрывалась посреди страницы, чтобы вновь возникнуть из чернильного пятна или рожицы на другой странице иногда через много страниц.

Конечно, я немедленно поделился своей бедой с товарищами по группе и с наиболее авторитетными преподавателями. Они с радостью пришли мне на помощь. Товарищи постановили в очередь колоть меня булавкой и выделили деньги из общественного фонда на ее приобретение. Преподаватели сговорились кричать на своих лекциях и семинарах: "Группа, газы!". Но вот хохма – от уколов булавкой у меня прошла изжога и сошла мозоль на пятке, а норматив по надеванию противогаза я выполнял первым. Очевидно, я не спал и мои филькины грамоты не были кодограммой сна.

Пришлось заняться самолечением. Я прилежно читал книги писателей-реалистов и авторов научно-популярной литературы, не пропуская описаний природы и технологических процессов. Я даже перестал брезговать книжками без "картинок и разговоров".

Я регулярно стал посещать концерты классической музыки, и ни разу меня не вывели из зала за громкое шуршание конфетными обертками. Я выучился нотной грамоте, чтобы следить за исполнением по партитуре.

Ни одна выставка изобразительного искусства не обходилась без моего участия. Уж я смотрел, смотрел натюрморты, пейзажи, абстракции, портреты, скульптуры и инсталляции. Пришел в результате к выводу, что развитие живописи остановилось на Шишкине, скульптуры на Мухиной, а лучшая инсталляция – оплаченный стол в ресторане.

Ходил в цирк смотреть клоунов и дрессированных попугаев. Совершал экскурсии по местам боевой и трудовой славы нашего народа. Зачем-то побывал в музее П.И. Чайковского в Клину. Один раз с коллективом мотальщиц с текстильной фабрики имени Илоны Сталлер. Другой раз с группой юных пожарников из детского дома имени Ж.- Ж. Руссо посетил мавзолей товарища Ленина. Я чуть было не купил билет в кино и не взял в профкоме контрмарку в театр!

Все без толку…

6

Я стал чахнуть… Нельзя было больше читать в стенной сатирической газете нашей редакции "ЗА ЯЙЦА" моих разящих фельетонов на темы корпоративной этики. Богемианствующие коллеги окончательно распустились и стали являться на службу – мужчины без галстуков, аккуратных стрижек, даже в свитерах и с похмелья, а женщины перестали надевать под верхнее платье белье, щеголяли голыми ногами в открытых туфлях и запросто раскуривали сигареты, папиросы, одна так даже трубку. Несколько раз я слышал, как в редакционной комнате отдыха при дамах рассказывались скабрезные анекдоты, и те, вместо того чтобы одергивать хамов, с энтузиазмом хохотали.

Не задаю я теперь и каверзных вопросов на политинформациях, чем славился прежде. Многие чинуши и формалисты, которых полным-полно притаилось в теплых коридорах таких без сомнения нужных и важных научных учреждений как НИИ ПРЕСНОВОДНОЙ ФАУНЫ, НЕЧЕРНОЗЕМНОЙ ФЛОРЫ, ЯЗЫКОЗНАНИЯ НАРОДОВ КРАЙНЕГО СЕВЕРА и прочих, коим имя легион, кинулись загружать почем зря своими подозрительными теориями происхождения ракообразных, пасленовых, палеоазиатских языков нас – скромных пролетариев умственного труда, тихих тружеников на ниве буквы и точки с запятой.

Однажды, паче чаянья, я не перевел через улицу с оживленным движением старую слабую бабушку. Бабушка была без сомнения заслуженной личностью, ибо в веревочной авоське она тащила пошехонского сыру, грамм думается 200, вологодского масла чуть больше, докторской колбасы чуть меньше, связку воблы среднего размера, 100-граммовую шоколадку "Вдохновение" и большую бутылку водки "РЫКОВКА". Разумеется, пожилого человека задавила безжалостная автомашина ГАЗ-21 с эстонскими номерами. Но не я доставил в компетентные органы водителя – чернявого носатого парня с бессовестными глазами и кавказским акцентом речи. Это сделала группа подростков женского пола с велосипедными цепями и скворечниками, а я даже бабкину авоську подобрать не догадался, чтобы отнести ее в ближайшее отделение общества защиты животных. Туда ее, вероятно, отнесли какие-то молодые люди с бейсбольными битами, по виду рабочие макаронной фабрики, которые пробегали мимо. Я видел авоську в зубах одного из них.

7

Точно так же обстояло дело с интересными репортерскими заданиями. Например, мое тупое слабоволие привело к тому, что я не присутствовал на разборе межпланетного перелета "ЗЕМЛЯ – МАРС – ЗЕМЛЯ" в ГЛАВКОСМОСЕ, что в Зюзино. А ведь там, прямо в светлом теплом конференц – зале, за столом президиума, в первом ряду был арестован компетентными органами главный астроном экспедиции Цезарь Захарович Браверман-Гудоевич. Был выведен под белы рученьки, на которых присутствующей банде яйцеголовых на миг почудилась кровь юных девственниц, которую каждый из них по субботам вспенивает в своей персональной ванне, чая вечной интеллектуальной молодости…

Гудоевич – плешивый, с седыми клочьями сальных волос вокруг ушей – тряс жирными губами, хлюпал омерзительно крючковатым носом, упирался всеми своими тонкими паучьими конечностями, но бравые вохровцы так отдубасили старого козла прикладами винтовок, что он моментально понял России суть невыразимую, которую он столько лет по заданию вражеской разведки пытался выведать. Кстати, один из вохровцев, говорят, был очень похож на Сергея Есенина периода "Радуницы". Остальные, к сожалению, были кривоногие нацмены.

Я в это время собирал информацию о читательских пристрастиях посетителей детских библиотек Корякского автономного округа для рубрики "ЭТО ИНТЕРЕСНО". Глотая пыль в мрачной холодной читалке ГЛАВСТАТА в Митино, я выяснил, что 97 из 100 читателей за последние три года не взяли на руки или в читальном зале ни одной книги членов корякского Пен-клуба. Читали детишки, если читали, а не на косяки и подтирку растащили, все больше всякие дрянные брошюрки вроде "Заселение дождевыми червями пустынь Южной Африки" или "Машинная дойка свиней". Да, по материалам моей заметки, которую собственноручно изваять я не мог, но продиктовал секретарше Параше Куницыной за четверть фунта "Взлетных" леденцов, все руководство окружной библиотечной сети во главе с Максудовой-Жернальской Глафирой Израилевной получило в общей сложности 1492 удара деревянной палочкой по пяткам и было отправлено ловить блох у белых медведей в Московский зоопарк, но ведь астроном Браверман оказался террористом!

Теперь уже бывший член-корреспондент АН РФ хотел заложить безоболочное взрывное устройство, эквивалентное 200 граммам тротила, в персональный скафандр завхоза родной экспедиции гражданина Понюшко Авдея Филимоновича непосредственно перед плановой встречей Понюшко с бригадой ремонтников на восточной угловой солнечной батарее космокорабля "ДАЕШЬ МАРС". Об этом, уже после окончания экспедиции, сообщил сам завхоз. Этот ублюдок оказался коррупционером. Его вывели на чистую воду сестра-хозяйка экспедиции Бздюк Екатерина Ефимовна и пожарный инспектор Азеф Евно Фишелевич. Бдительная женщина, хоть и сиськи у нее росли в два ряда на спине, обнаружила недостачу наволочек, а скрупулезный мужчина вычислил внеплановый перерасход электроэнергии, и все перестали смеяться над его ветвистыми рогами. Бздюк и Азеф сообщили о своих открытиях начальнику особого отдела экспедиции Киприану Нефедьеву, тот прошелся со шмоном по жилым отсекам, когда корабль шел на посадку в космопорте Беляево. Все замешенные в преступном сговоре лежали пристегнутые ремнями к своим шконкам и только таращились и изрыгали проклятия, когда Киприан, легкий и стремительный в своем АГК-14, выволакивал на свет божий из тумбочек наволочки набитые сухарями. Оказалось, что подлый Авдей втянул в свои темные делишки 87 членов экипажа космокорабля и членов экспедиции. Все, сволочи с учеными степенями, ни одного без высшего образования! Эти гниды свои хлебные пайки съедали не полностью за регулярными приемами пищи. Часть скрадывали в карман и уносили к себе в каюты. Там на самодельных электронагревательных приборах хлеб превращали в сухари и прятали их в похищенные наволочки. Особенно большие запасы оказались у лаборанта лаборатории астробиологии Хороса Рабина Ицхаковича и у секретаря-делопроизводителя научной части Пузеева Федьки. Оба, как на подбор, какие-то щуплые, неказистые, прыщавые, со слезящимися глазами и волосатыми ладонями рук. Они объясняли свое чудовищное преступление желанием подкормить сухарями находящихся у них на иждивении многочисленных младших братьев и сестер, которые так быстро растут на нашей прекрасной голубой планете Земля, что им не хватает научно обоснованной и социально справедливой ученическо-молодежной пайки хлеба, круп, жиров и сельди. Но их заводила Авдюшка-понюшка во всем признался. Не людям те сухарики сушилися, а свиньям частного сектора! Чтоб откормленных зарезать, а сало, копыта, кожу и щетину реализовать по спекулятивной цене трудящимся. Бешеные деньги, образовавшиеся от этой преступной операции, предполагалось издержать на неэквивалентный обмен с представителями открытой экспедицией на Марсе цивилизацией саморазмножающейся грязи.

Космокорабль "ДАЕШЬ МАРС" вез на Землю восемь стеклянных пятилитровых банок, где в биологическом растворе из уксуса, воды, сахара, соли, перца, чеснока и смородинового листа прели восемь зеленоватых уродов без половых органов. У них были большие грушевидные головы, миндалевидные коричневые глаза, плетеобразные конечности и огромное самомнение. Когда ребятам -физикам нечем было закусить они хотели порезать одного урода на колечки, урод начал пищать и испускать такую вонь, что ребята – физики сожгли целый коробок спичек прежде, чем атмосфера очистилась. Только хитрый Понюшко сделал свои извращенные выводы.

Завхоз начал свою личную программу экспериментов над марсианами. То пальцы в банки совал, то чернила выливал, однажды случайно бумажный рубль уронил. Опять гуманоиды вонь подняли. Не понравился уродам русский рубль. Им, наверное, американский квотер был нужен или тугрик из стронция.

Стал Понюшко регулярно сорить рублевичами в банки с марсианами. Вонь в пакетики собирать. Для этого и вступил в преступный сговор с лаборантом лаборатории астробиологии Хоросом, которому непосредственно были поручены заботы об уродах. А потом злокозненный завхоз вонь в пакетиках впаривал за табак и сахар разложенцам-академикам экспедиции типа того же Бравермана. Академик нюхнет после ночи ученых занятий канцелярского клея, рассола из-под квашенной капусты или той же марсианской вони и порядок – может целый день заседать в товарищеском суде, комитете защиты авторских прав или в комиссии по улучшению быта пролетариев умственного труда. С этим Браверманом Авдейка держал связь через Пузеева. Но Пузеев сам хотел вонью дышать, ибо любил смотреть мультфильмы какие угодно и так долго как хочется, поэтому чернильная душа утаивал от своего биг босса часть вони и со временем утаивал все больше и больше, а ту вонь, что все таки отдавал, умудрялся, поганец, разбавлять сероводородом из собственного кишечника. Академик терпел – терпел, как ему думалось, махинации своего драгдилера, а потом раздражился и замыслил терракт. Нет, чтобы на Пузеева – связника внимание обратить и просто репу ему начистить. Браверманке это даже в головенку не пришло. Как же, блин, Пузеев свой – научный, а Понюшко из этих – суконнорылых, почти слуга в лаптях в прихожей на сундуке спит и из барских тарелок подъедает.

В общем, всю эту интересную историю должен был поведать нашим уважаемым читателям я, а получилось – Рашид Узюмов. Я только пересказываю его материал, за который мой удачливый коллега в качестве премии получил талон на ежедневное посещение бани и именные часы с кукушкой, а я за своих библиотекарей только отрез на костюм из шифера. А ведь раньше Узюмов занимался только проблемой извращения исторических фактов в эпосах тюркских народов, а как поднялся на чужом горе, однако. Я хотел отомстить ему. Но как не старался и чем только не пробовал, но ни в какую не вырисовывалось у меня ни на стенах, ни на писсуарах общественного туалета простое и понятное "РАШИДКА – ДУРАК", а только какая-то невнятная загогулина, будто кто свое отчаянье от отсутствия бумаги выразил таким радикальным образом.

8

Рашид с премии два раза в ресторан Дома Журналистов ходил. За талон в баню ему халдеи на двоих с дамой котлет по-киевски дали, салат оливье, суп из макаронных изделий и литр настоящего портвейна, а за часы с кукушкой – манной каши, шашлык из конины и ведро киселя. Мне же за отрез на толкучке всего три стакана семечек цыгане проклятые насыпали и портмоне вытащили, когда я пластинкой Шенберга заслушался. В портмоне льготный проездной билет лежал, выданный мне редакционной комиссией социального призрения как инвалиду умственного труда. Я из-за этого целый месяц, как дурак, пешком ходил. А у меня калош нету. Погоды сырые стояли, так я всю дорогу сопливился. Женщины сопливых не любят. Моя тогдашняя, – та самая "взлетная" после леденцов Параша Куницына, – девочка в сущности недалекая, хотя и смазливенькая, тут же к успешному Узюму перебежала. Это ее он в ресторане кормил на премию за мой материал. Со мной Куницына в кино только на "ПОДВИГ РАЗВЕДЧИКА" раз сходила, а с пресловутым Рашидкой только на "ИНДИЙСКУЮ ГРОБНИЦУ" шесть раз и говорят, они заявление в ЗАГС подали. А мне рубашку постирать некому, питаюсь в сухомятку – горячего полгода не видал и постельное белье никто мне не сменит. Про половую жизнь просто молчу. Мне доктор регулярную прописал, а тут никакой не получается. Пришлось с гулящей сойтись. Два месяца деньги от жалованья и гонораров откладывал, чай без сахара пил, без мыла умывался, радио не слушал, в сумерках электричества не зажигал, даже новые теплые портянки продал, чтобы с ветерком на такси к парадному входу на Ярославский вокзал подъехать. Там падшие женщины в любое время дня и ночи, в любую погоду под барабаны и флейты с развернутыми знаменами с исполнением маршевых песен демонстрируют строевые приемы с оружием и без. Все одеты в форменную одежду и обувь: черно-белое домино, такая же треуголка и туфли с каблуком а-ля "коровье копыто". Я из такси высунулся и махнул густыми червонцами. Тут же одна ко мне вспорхнула на коленки, хрипло рассмеялась и стала обсасывать мой нос. Сообразительный таксист – гигантский кузнечик в кожаной куртке – тут же отъехал.

Еще в такси она назвалась Зосей. Я ради конспирации представился Элвисом. Завез я ее в Измайловский парк. Такси отпустил и на чай одуванчик дал! Кузнечик от радости себе крыло сломал.

Приготовленной гирькой приложил я Зосю по темечку, взял за ногу и поволок в ближайшие кусты жимолости. Там всю ночь соловей нам насвистывал о прелестях кнута. Я долго искал на теле Зоси половые органы, пока не нашел их на колене. Заранее приготовленной отмычкой, сделанной мною по рисунку в журнале "НАУКА И ЖИЗНЬ" из канцелярской скрепки, я вскрыл половые органы и осветил их фонариком. Внутри шло представление кукольного театра. Что-то из жизни привидений в мотелях Новой Англии. Я достал свой половой орган – это был тщедушный котенок черной масти. Потер им о ближайшее дерево и услышав его пронзительные вопли, я швырнул котенка в зрительный зал кукольного театра моей партнерши. Стал ждать что будет. Какое-то время из половых органов до меня доносился только топор дровосека и церковное пение, потом показались востренькие мордочки белых крыс, одетых в матросские костюмы. Они предложили мне сплясать джигу, но я стал бить их мухобойкой и набил изрядно. Все это время Зося читала юмористический журнал "КРОКОДИЛ" и курила кальян. Расплата за эмоциональную тупость пришла к ней через восемь лет в виде пирожка с толченым горохом. Горох не стал перевариваться у нее желудке, а читал ей целый семестр курс лекций по сопромату.

Короче говоря, удовольствия от общения с проституткой я не получил никакого. Только руку натрудил, которой крыс дубасил и ноготь на большом пальце ноги сломал, когда Зосе прощальный пинок отвешивал. Надо ли упоминать о том, что заранее припасенные для увековечения моих впечатлений от общения с падшей женщиной перочинный ножик и школьные мелки мне ни на что не сгодились. Первый оставил на скамейках и стволах деревьев, а вторые – на асфальте не обычные для таких случаев сентенции: "все бабы дуры, жизнь – бардак, болейте только за "Спартак" или "и крестьянки любить умеют", а фигуры, похожие на те, которыми "новые верующие" пытаются привлечь к своим проблемам инопланетян.

9

Итак, продажная любовь, мне избавленья от напасти не дала. Пришлось тогда по старому русскому обычаю переться, головою свесясь, кривопоколенным переулком в знакомый кабак. Это была знаменитая полпивная на Ленинградском проспекте – настоящее архитектурное чудо из стекла и бетона под названием "КРУПОРУШКА". Мой дом был как раз напротив – розовый многоэтажный между аптекой "ЯДУ" и кондитерской фабрикой "СЛАДКИЙ КОШМАР". Поэтому в полпивную дорогу я выучил более чем хорошо.

Вначале прямо из кровати впрыгиваешь в растянутые на особых распорках костюм и сапоги. Отчипляешься и, подпрыгивая на одной ножке, вон из комнаты в коридор. Там задаешь плясуновского с визгом, гиканьем, ронянием соседских тазов и велосипедов и нырь из квартиры на лестницу к лифту. С лифтом надо поздороваться. Так наказала великая русская литература. Он спускает меня на первый этаж. Кубарем, скандируя голословные обвинения в адрес существующего порядка вещей, вылетаю на улицу и дальше на свой необычный манер начинаю пересекать проспект, на котором, как на Садовой, большое движение и крутиться огромное количество мошенников, поэтому я никогда не беру с собой ни велосипед, ни роликовые коньки, ни ласты с маской и трубкой. Неровен час, пристанет какой-нибудь кудрявый гражданин в сандалиях на босу ногу и тесноватом – коротковатом костюмчике. Начнет рассказывать про больную тетю на улице Песчаной и о невозможности с нею повидаться посредством общественного транспорта по причине врожденной клаустрофобии. Один такой попросил меня его выручить. Я отдал ему свои ласты, маску и трубку. Кудрявый клаустрофоб прыгнул в канализационный люк и больше я его никогда не видел. Теперь я умный. Иду себе просто в полпивную, а потоки машин меня обвивают, приятно холодят члены, а я еще в луже полежу, за фонарный столб подержусь, куст облаю, у дерева ногу подниму. Так и в этот раз, дошел до полпивной, немного запачкавшись.

Взял, помниться, скромно – 700 грамм водки, пива две кружки, краба на майонезе и солененьких баранок связочку. Присел осторожненько в уголке. Рыбьи головы и пустую посуду рукавом на пол смахнул и помаленьку отдыхаю – досугу радуюсь.

Вдруг, с раздачи, ко мне два молодца подваливают. Так мол и так вашест-во, разрешите приземлиться на вашу закусочную точку, если вам, конечно, наше соседство нисколько не противно. Я человек деликатный – не отказал, хоть и странными мне они показались. Один, молодой вроде, а лицом на пельмень переваренный смахивает, в белом плаще был до пят и в такой же шляпе с высокой тульей. Другой старый уже, весь какой-то засушенный, в грязноватой серой паре был вылитый снеток. В его жидких желтых волосах мне запомнились застрявшие перья. От подушки, наверное.

На подносах у них было то же, что и у меня.

В молчании мы опрокинули по "соточке", посыпали крупной солью края кружек и стали сосредоточенно втягивать в себя пиво. Вскоре алкоголь сделал свое дело и в воздухе стала носиться жирной упитанной мухой простая как обливание холодной водой и всем понятная мысль, что самое дорогое – это человеческое общение.

Снеток вынул из кармана газету, туго ее свернул, и изловчившись как даст мухе прикурить. Муха всмятку. А я спрашиваю:

– Милль пардон, глаукомоуважатый сер, позвольте полюбопытствовать название газеты, что выступила ныне в качестве оружия возмездия по отношению к мухе, которая, как известно из научно-популярной литературы, является источником заразы.

– Эк вы церемонны, мой юный друг, – оскалившись, отвечал снеток, – газета носит название "МОСКОВСКИЙ ОБСКУРАНТ".

– Я в ней имею честь служить, – не преминул заявить я гордо.

– В каком же качестве? – вступил в разговор пельмень.

– Золотое перо редакции! – не стал скрывать я правды.

– Постойте, постойте! – вскричали они вдруг оба – Вы – Софронов?

– Точно так…

Пельмень достал из кармана разноцветные шарики и начал жонглировать, а снеток кувыркаться и взрывать шутихи. В знак благодарности за оказанные мне почести я велел принести таз теплой воды, и два затейника с видимым удовольствием вымыли мне ноги. Я милостиво разрешил им набрать воды с моих ног с собой. Затейники утверждали, что эта штука будет посильнее касторки. Сие сказано было так громко, что многие в полпивной стали оглядываться на нас. Полагаю, касторка действительно многих перестала устраивать как универсальное лечебное средство. К нам потянулись люди.

Самый смелый из людей – по внешности похожий на чертежника – вынул из уха циркуль, а из-за щеки ластик и предложил меняться на семидесятиграммовый пузырек воды с моих ног. Остальные гомоном высказали подобные же намерения. Пельмень и снеток в мановение ока развернули торговлю и меновую и денежную. У них даже кассовый аппарат с собой по случайности оказался. Покупатели были довольны. И бочкообразный моряк с колючими жабрами, и каплевидный летчик с пупырчатыми крылышками на прозрачном черепе, и пюреподобный профессор с торчащими во все стороны волосами – все они легко отдавали в обмен на семидесятиграммовые бутылочки живительной влаги с моих нижних конечностей самое дорогое, что у них кстати оказалось с собою в полпивной. Даже кабацкая теребень в рваном кафтанчишке рассталась со своим вечным сушеным кальмаром на серебряной цепочке и обязалась впредь занюхивать алкогольные дозы рукавом. Я почувствовал себя от всего этого необыкновенно. Я уже видел себя в виде собрания сочинений в двенадцати томах в каждой школьной библиотеке с изрядным количеством выдранных страниц, так как был бы не только почитаем, но и читаем, вдруг явились налоговые полицейские и свели нас в участок за незаконную предпринимательскую деятельность. Это были знаменитые братья Иисусовы, поклявшиеся во время оно на Воробьевых горах гнать торгашей из храмов в три шеи.

– Разве полпивная храм? – задал я им резонный вопрос, когда меня вели за шиворот к голубому вертолету.

– Для тебя, щелкопер, может и нет, а для него полпивная храм – и указали мне на вооруженного очками, портфелем, шляпой и цыплячьим пухом над верхней губой мальчика вырубленного из целого полена. Он сидел по-турецки около выхода из полпивной и скрипучим голосом напевал:

– …и в подарок пятьсот эскимо.

Пока мы с братьями Иисусовыми отвлекались на этого изощренного гражданина, пельмень и снеток умудрились самоуничтожиться, прочитав хором короткое стихотворение:

Писуй на тракторе проел Седьмый отел и баш. Котак инда аззазаэл Расстаял. Киев наш!

Только кассовый аппарат остался валяться и две кучки серого пепла. Я понял! Кто-то устраивает и подсчитывает мои неприятности. Подлец…

Братья Иисусовы, брызгаясь жемчужным потом, старательно крутили педали и винт, медленно вращаясь, нес нас среди золотых куполов московских церквей и темных зеркальных поверхностей небоскребов в приют скорби и позора, самое чрево карательных органов государства, в рядовой московский участок для проведения предварительного дознания моей объективной сущности творческой единицы заплутавшей среди нулей в поисках запятой. Самое ужасное, что, если даже я ее найду, то нет никаких гарантий, что выйду я к ней с той стороны, с какой нужно.

10

В участке, я – бедный человек, посаженный в обезьянник к отбросам общества, немедленно начал взывать к милосердию, человеколюбию и правовой грамотности обслуживающего персонала. Мои вопли были тем более душераздирающими, что я оказался единственным похожим на жертву ошибки применения правовой нормы. Разве можно представить себе таковым краснолицего блондина, опутанного разноцветными проводами, увешанного взрывчаткой различной фасовки и тикающего проглоченным реле времени. А таковой был в обезьяннике. Эта гора сырого мяса, вольготно развалясь на скамейке, бесстыже пожирала булку белого хлеба и запивала ее горячим компотом. Перед ним кривляясь, поухивая, поахивая и взвизгивая, коллаборировали две истории в ярких взрывоподобных париках и блестящих экстремально коротких одеждах. Их спичечные ножки, обутые в боты в виде триумфальной арки, ловко выделывали замысловатые фигуры порнографического танца. Под грязным потолком у затянутой в металлическую сетку лампочки извивался некто прозрачный с вытаращенными глазами и свешивающимся почти до пола языком. На его голом черепе на глазах разрастались кущи каких-то растений с ярко-зелеными треугольными листьями, которые тут же осыпались. И это повторялось и повторялось. По каменному полу шныряли юркие старушки в байковых халатах и калошах на шерстяной носок. Эти сморщенные создания собирали осыпающиеся листья в полиэтиленовые пакеты и тут же впаривали их за конфеты и блестящие пуговицы карликовым гиппопотамам, утыканным гвоздями и пронизанным стальными обручами. Гиппопотамы, довольно похрюкивая, пожирали листья целыми пакетами и тут же какали разновеликими комьями волосатой глины…

Дежурный офицер милиции на эту, с таким тщанием, потом и кровью нарисованную мною картину, даже остроконечным ухом не повел, а только почесал клешнею бородавчатые жабры. Таким образом, мой одинокий голос человека оказался не услышанным и в наступившую вскоре секунду отчаянья я воскликнул:

– Любите ли вы театр, так как люблю его я!

Прозрачный до сих пор клюв дежурного офицера от этих слов загорелся фиолетовым огнем и раскрылся. В клюве сидела в жирных пятнах и продрисях плюшевая ящерица в стальном шлеме с шишаком и с прилепленной в уголке пасти папиросой. Сквозь остренькие зубки ящерица пропищала:

– Коррумпировать должностное лицо при исполнении им своих священных обязанностей рвать и драть, рвать и драть желаете, барин?

– Я желаю справедливости! – изрекли фибры моей души.

– А кто организовал в общественном месте незаконную торговлю несертифицированным лекарственным препаратом? – вдруг начал пытать меня строгий рептар и его продриси превратились в шипы.

– А с кем имею честь разговаривать? – мгновенно сработал мой жестокий хладный мозг.

– Сам дурак! – воскликнула ящерица и скрылась в утробе дежурного. Его клюв снова стал прозрачным и начал выстукивать по столешнице заляпанного чернилами стола с разбитым телефонным аппаратом некое послание. Через минуту на зов явились два гоблина с сучковатыми дубинами. Видно не всех еще истребили шизоидные подростки, гоняясь за ними в виртуальных лабиринтах подсознания постиндустриальной цивилизации. Гоблины выволокли меня из обезьянника, надели на голову серебряное ведерко, наподобие тех, в которых в общепите подают шампанское и поволокли ничтоже сумняшеся в преисподнюю, где заставили писать кипятком над каждой шуткой дознавателя в маминой кофте. Но я требовал адвоката, козырял альбомом своих вырезок, дохлой крысой на веревочке и другими сокровищами манекенов. Менты туго соображали, прелагали мне поехать с ними на "дело" или рассказать кто меня подучил продавать потное. Я согласился.

Вместе мы состряпали целую оперу "ДОНОС НА САМОГО СЕБЯ" с танцами и пантомимой. Один мим мне очень даже понравился. Он был похож на колбасу. Суть дела от этого, впрочем, нисколько не прояснилась.

Ничего не добившись, служители закона сбросили на меня со шкафа судью в парике и мантии и дюжину присяжных из малообеспеченных слоев населения. Среди них были и отец русской демократии, и гигант духа, и жестянщик, и хулиган, и пьяница, и базарная торговка, и даже один директор водно-моторного клуба "Нырок" в тельнике, без штанов, во вьетнамках. Директор держал в одной руке ведро водки, а в другой цепь, на которой бесились пять парнокопытных пидорасов. Я понял, что сейчас мне не поздоровиться.

Судья уселся на свое место в кипящий котел. Присяжные начали подбрасывать дров. Директор и пидорасы заскучали. Это и было самым страшным. Скучающий пидорас способен пропустить мимо своих слоновьих ушей любые смягчающие обстоятельства дела. Высшая мера мне была обеспеченна за то потное, что продавал не я, а жертвы серебряного века русской поэзии. Я уже приготовился давиться семнадцатью шариками красного цвета и шестью оранжевого, как разварившийся до кашицы судья выплеснулся из котла и потек, заливаясь в отверстия в присяжных. К чему это было, я понял только тогда, когда гоблины посадили меня в лифт и любезно сообщили на какую кнопку мне надо нажать, чтобы вернуться домой. На прощание один из гоблинов все таки звезданул мне дубинкой в лоб и сказал:

– Скажи спасибо своей патронажной сестре, что мы не закопали тебя в стеклянный песок.

Я вздохнул с облегчением – редакция обо мне не забыла и выручила. Ужасно даже представить себе, если бы мне пришлось подписывать протокол в участке или договор в аду. Что чернилами, что кровью я вывел бы одно только каракулеобразное, нисколько не подтверждающее мое согласие с вышенаписанным и поставило бы под сомнение развитие событий по любому направлению что ментовскому, что бесовскому. А и тем и другим ясная перспектива будущего клиента важна до крайности, да и самому клиенту не безразлична.

11

Квартирная хозяйка не хотела пускать меня. Так безобразна была шишка, выросшая у меня на лбу. Узкоглазая женщина просто не узнала меня – своего давнего постояльца. Только, когда я спел бестолковой нацменке арию профсоюзного босса из оперы "ВОССТАНИЕ СТРИПТИЗЕРОК", старуха сняла цепочку. Разуваясь и вешая верхнюю одежду на гвоздик, я продолжал исполнять отрывки из арий ее любимых опер. За это Гюльнара Казиахметовна поделилась со мной горячей водой, оставшейся после принятия ванны другой нашей жиличкой – начинающей кинозвездой Акулькой Цепляевой. Она уже два раза была занята в кинокартинах. У Герберта Двоеверова в драме из красивой жизни под названием "ДЕВУШКА И КОКАИН" Акулька сыграла модель для сборки, бросившую конвейер стиральных машин, перекуры с недотепами из ОТК, перекусы кефиром и батоном белого, заводские спартакиады по бегу в мешках, выпуск сатирической стенгазеты ради воспитания крокодила, оставшегося без родителей и других родственников. Он вылез к ней из раковины, когда девушка стирала в ней свою прозодежду. Модель так обрадовалась рептилии, что назвала ее Кокаин в честь отца и учителя всех народов. Героиня Акульки выкормила его грудью и воспитывала на лучших образцах мировой художественной культуры. Когда крокодил вырос, получил высшее образование, стал работать в зоопарке, защитил диссертацию и перешел в динозавры, то он встретил свою любовь в отделе мягкой игрушки "ДЕТСКОГО МИРА". Ее должность называлась мохнатушка. Она отпугивала покупателей своим некондиционным видом, чтобы продавщицы могли спокойно потрещать за жизнь и полакомиться принесенными из дома бутербродами. Эта дрянь заставила Кокаина выгнать из дома постаревшую девушку и та стала скитаться по ночным клубам и художественным галереям. Но вскоре Кокаин заболел трясением всех членов от избыточного веса и мохнатушка бросила его, умчавшись на попутке со змеем Героином в провинцию, где тот играл в театре смысл жизни тихих троечников. И вот из гнездовий новой культуры на крыльях верности планирует уже совсем старая девушка в лохмотьях от Ж.-П. Готье и посыпает Кокаина хорошо прожеванными медными минетами. Кокаин превращается в прекрасного мотылька, а девушка снова становиться моделью для сборки стиральных машин. На этот раз они встретились не в санузле заводского общежития, а на пикнике в честь 1 мая. Модель погналась за мотыльком с сачком, но подвернула ногу и весь пикник меняла пластинки на патефоне. Очень поучительная картина.

Кроме того, Цыпляева в комедии Пимена Кожокова "НОРМАЛЬНАЯ" создала запоминающийся образ официантки Людочки из молодежного кафе "КИБЕРШТЮКК", которая не только отлично справляется со своими обязанностями честной подавальщицы трансгенной еды и виртуальных шлемов, не грубит и не обсчитывает клиентов, но еще и постоянно повышает свой культурный уровень, т.е. читает книги, ходит в театры и кино, ежедневно принимает душ и меняет нижнее белье, даже пользуется презервативами и удаляет волосы на ногах, что очень смешно и наивно, ибо всем известно – презервативы на задних дворах супермаркетов разгружают вилами те же зайцы, что косят трын-траву по ночам, а волосы на ногах нужны для экологии души. Фильм имел успех у определенной части аудитории. На волне успеха Акулька сошлась с настоящим командармом. У него усы как руль гоночного велосипеда, ноги колесом, грудь впалая, руки длинные как у шимпанзе, лицо как блин, а задница тяжеловата для кавалериста, коим он является. У командарма есть настоящая сабля и целая орда конного войска в буйной шевелюре. Он может в любой момент ее натравить на того, кто не даст ему дань толченым чесноком и несвежими газетами. Этот оригинальный человек подарил Цепляевой ведерный кипятильник. Теперь начинающая кинозвезда может нежить свое белое рыхлое тело в горячей воде хоть каждый день. И нам с Гюльнарой Казиахметовной польза. Вода из-под девушки и на стирку и на готовку годиться. Я вот как из обезьянника выписался, так и постирался, и цикорию себе заварил. Прилег на топчанчик отдохнуть и тут встретился с глазами с В.В. Маяковским, что у меня на карточке к стенке пришпиленный висит. Он-то мне и сообщил громовым голосом:

– Завтра, генацвале Софронов, на работу можешь опоздать минуточек на триста или четыреста. Дай, генацвале Андрей, твоим коллегам как следует подготовиться к ужину – вилки-ножи помыть, скатерть постирать. Опасайся заржавленных булавок и ничего не подписывай!

Ха, как будто я могу что-то подписывать. Мое письмо с некоторых пор сплошная кодограмма сна, хоть я и не сплю, вроде… Волновало больше другое: меня собираются съесть, а мне себя даже замариновать нечем, бельишко-то я постирал! Пришлось натереться зубным порошком и завернуться в географическую карту России. Спал я на удивление беспокойно. Снились соглашения о разделе продукции между Адамом и Евой с одной стороны, Господом Богом с другой и диаволом с третьей…

13

На следующий день вся редакция ежедневной газеты "МОСКОВСКИЙ ОБСКУРАНТ" собралась в живом уголке, чтобы хорошенько мною закусить. Я сидел в клетке по соседству с клетками настоящих чукчей и папуасов, которые были сувенирами привезенными нашими корреспондентами из командировок, и оттуда мне было видно и слышно практически все. Вот, если бы мою клетку поставили к пигмеям, только что завалившим слона…

Сначала работники редакции притащили с улицы лист кровельного железа и четыре кирпича. Этим занимались простоволосые сотрудницы отдела искусства. На них, кроме бюстье и туфель на высоком каблуке, ничего не было. Девушек подгоняли бичами бритоголовые молодцы в строгих костюмах из отдела происшествий. От первых до моей клетки долетали капли крови, от вторых аромат одеколона "Фаренгейт".

Потом хромоногая обрюзгшая подслеповатая редактура, – несколько загадочных существ без стыда, совести, пола и возраста, – положила железный лист на кирпичи и навалила на него собрания сочинений классиков. Редакционный курьер, похожий на мышь Соню, пописал на них, а водитель редакционной машины, обличьем чистый Франкенштейн, чихнул. Возникло пламя, а вместе с ним дискуссия по поводу моей судьбы.

Ответственный секретарь редакции Грязнюк Виктор Соломонович, тряся козлиной бороденкой предложил испечь меня в угольях как не оправдавшего доверие. При этом Грязнюк беспрестанно вытирал о свой новый френч потные руки, так как его нынешняя герл-френд – компьютерная наборщица Алкина вполне откровенно флиртовала на глазах у всего собрания с молодым особистом Кругелем. О, Я мог бы рассказать при случае как эти же руки с отросшими грязными ногтями на бледных до противного пальцах исполняли в одном частном доме на фортепьянах легкомысленные куплеты в рассуждении… Но пусть за меня лучше скажет поэт:

Пьяный дед лежал в прихожей, Все ботинки облевал Отрок, нежный и пригожий, Свои ножки обувал… Старый, дряблый дед. Но он-то, – Не подумаешь вовек, Ученик Анакреонта, Чудо-отрока завлек. Поцелуи, смех и ласки, Смех и ласки без конца и т. д.

Заместитель главного редактора Ингварь Улдисович Калниньш, тщательно протирая фланелькой лысину, лоб, нос, подбородок, шею, грудь, живот, яйца, рекомендовал меня не запекать, а зажарить на вертеле, поливая пивом "АРАЛ" Љ 3. Очень добрый, хотя и очень худой человек. Ах, если бы он не облизывал свои жирные губы шершавым языком плаката. Откуда у него такие губы? Я видел как эти губы с наслаждением отсасывали дурную кровь из шеи юной студентки факультета журналистики Московского государственного университета Нюси Воровайкиной, которая проходила у нас в газете практику, а теперь висит вниз головой, сложив черные крылья за спиной на стропилах Спасской башни Кремля и щерится. Конечно, Нюся теперь не хлещет водку из горла и не читает на память "ОРЛЯ" Мопассана, но и диагноз "укус подобносущего" является самым обычным для кремлевских мечтателей.

Своей же брат репортер Стуколкин Митя, краснощекий русоволосый парнишка, недавно выдвинутый к нам из селькоров, не успевший даже лапти сменить на лаковые ботинки, а домотканый зипун на коверкотовое пальто с замшевым воротником, и тот высказался в том примитивном смысле, чтобы сварить меня на костре амбиций с луком, перцем и лаврушкой. Видит Бог, я долго крепился! Но самообладание покинуло меня. Я стянул с ноги ботинок и запустил им в Стуколкина. Митя увернулся. Ботинок попал в главного редактора нашей газеты Цоя Чингиза Айтматовича. Удар каблука в ухо вывел его из глубокой медитации. Говорят, что в этом состоянии он уноситься своей тонкой сущностью в Шамбалу, где пьет чай из козьего горошка и беседует с махатмами о "грязных избирательных технологиях".

Чингиз Айтматович сначала открыл один глаз, потом другой и наконец третий. Все замерли. Ни один бармаглот, ни один шалтай-балтай, ни один оле-лукойе не смог бы заставить эту ораву каннибалов прекратить галдеть. А маленький желтый человек в одной набедренной повязке, сидящий в позе "лотос" в самом смрадном месте живого уголка – около телевизора – смог. Тишина стояла довольно долго. Мне уже захотелось выпустить газы из кишечника, когда Цой явил нам чудо. Все три его, и так кислотно-щелочных, глазка скуксились до размеров ануса шанхайской курицы и вдруг выпустили три тонких струйки едкого дыма зеленого цвета. Вслед за дымом включился речевой синтезатор главного редактора. Скрежеща и чихая, он сообщил предложение своего хозяина относительно меня:

– Откормите сначала парня, а потом уж и ешьте. Вот, кстати, и путевка "горящая" в откормочную имеется…

Я мысленно пожал товарищу Цою руку и переломал ему все пальцы.

Никто ему не возражал и тут же начали собирать меня в дорогу. Спустили мою клетку на пол, выволокли меня наружу, долго били ногами. Я закрывал руками то голову, то пах и по возможности лягался, метя в первую очередь в Стуколкина. Жаль не попал в выскочку и халтурщика.

Только помощник бухгалтера Павелецкова Изольда Фоминишна ослушалась нашего шефа. Она впилась в мое ухо фарфоровыми зубками, норовя его отгрызть. Уж ее и за ноги пытались оттащить от меня и зубы отверткой пытались разжать и по голове сковородой били, но сучка не отцеплялась. Тогда мудрый Цой криво усмехнулся и его простуженный речевой синтезатор произнес:

– Мне что, опять гражданину Мовсесяну звонить?

Павелецкова тут же отстала от моего уха и выпрыгнула в окно. Слава Богу, живой уголок находился на сто втором этаже и молодая дурочка успела, вероятно, прочесть про себя "Отче наш".

Мовсесяну все равно пришлось звонить, иначе как бы я попал в "КРАСНЫЙ КОСМОС", даже и по "горящей" путевке!

14

Слышу, слышу, отчетливо слышу авторитетные замечания Фимы Зильберштейна по поводу тех или иных игровых моментов на спортивной площадке нашего замечательного санатория. Этот толстый близорукий мэнээс из КБ "ЛУНА – 19" – непременный судья всех волейбольных матчей среди отдыхающих. Как ловко ему удается одновременно давить прыщи на своей широкой физиономии, протирать "КУРОРТНОЙ ГАЗЕТОЙ" очки и выступать беспристрастным арбитром!

На раз различаю хрипловатый басок Зильберштейна в грохоте пишмашинки, радостном гуле болельщиков и шуме морского прибоя. Все это долетает до меня вместе с запахами шлака из котельной, перловки из столовой и хлорки из уборной. Романтик-манифик!

Судя по фимкиным остротам, ведут в матче "ЛИХИЕ АСТРОНОМШИ". Проигрывают, но не с разгромным счетом, "КОСМИЧЕСКИЕ ФАБЗАЙЦЫ". На самом деле парни прикалываются. Все они перворазрядники и камээсы. "Фабзайцы" хотят подлизаться к "астрономшам", чтобы те вечером танцевали только с ними, а не с дешевыми лейтехами с соседней базы атомных подводных лодок и уж тем более не с местной урлой из санаторской обслуги.

Больше всего волнуется по этому поводу Шамиль Зиятуллин. Изящный черноволосый политрук космокорабля "НЕОГЕГЕЛЬЯНЕЦ" является на время отпуска капитаном "фабзайцев". Ему очень нравиться Марфа Друзь, предводительница "астрономш", а также ведущий специалист орбитальной обсерватории "СОНАТА ФА-МАЖОР". Если бы не чувствительность и авторитетность Шамиля, девчонкам ни в жисть не одолеть пацанов. Эх, Марфа, сиволосая девка, своей роскошной косой толщиной с человеческую ногу, коровьими глазами и объемистым как баул "челнока" задом, ты сведешь с ума кого угодно, а хоть бы и председателя АО ЕЭС России, а не только молоденькое лицо кавказской национальности.

На танцевальных вечерах Друзь никогда не танцует с Зиятуллиным, даже лезгинку, предпочитая вальс с лысым капитан-лейтенантом Вениамином Гафтом, либо румбу с пузатым санаторским сантехником Гамлетом Абрамяном. Чаще Марфа совсем не танцует, а сидит неподалеку от танцплощадки в чайной и дует чай с сахаром в прикуску по стаканов шесть или восемь за раз, рдея и потея, ну что твоя купчиха с известной живописной репродукции.

С Гафтом, ребята видели, Друзь как-то купалась ночью нагишом. Рассказывали, что во время купания подводник исхитрился поймать астономшу на поводок из слоновьей кожи. В заднем проходе он его прятал, что ли… Потом до утра Гафт таскал девчонку по санаторскому парку на этом поводке, сам сидел за рулем мопеда и успевал грызть семечки.

С жирным Абрамяном Марфа лазила на водонапорную башню считать звезды. Кто-то слышал, как Друзь читала сантехнику стихи с выражением о хороших и правильных чувствах, а тогда не понятно почему они с этой башни в конце концов свалились. Ходят слухи, что Абрамян теперь всегда носит глухие рубашки с длинным рукавом от того, что весь в синяках!

При всем при этом Гафт живет в номере со своим денщиком, а в номере только одна кровать. У Гамлета есть жена – рабочая лошадь, три разнополых редкозубых ребенка, дом – полная чаша, оплаченное место на базаре и родственники в силовых структурах и в Израиле.

Зиятуллин страдает. Марфу он добивается уже не первый год. Они знакомы еще со студенческой скамьи. Шамиль встретил Марфу на празднике, кстати, именно "МОСКОВСКОГО ОБСКУРАНТА" в Луже. Парни с философского фака МГУ пришли покататься в каруселях и покушать компоту с белым хлебом на дармовщинку. Девки с физического фака хотели просто поучаствовать в конкурсе "МИСС МОЗОЛИСТЫЙ ЗАД". В общем, когда великий маг и волшебник Оливер Твист погасил луну и все электричество, в толпе взыграли здоровые инстинкты. Так получилось, что Шамиль ущипнул Марфу за левую грудь, а Марфа плюнула и попала Шамилю в правый глаз. На глазе тут же вырос ячмень, но зато молодые люди познакомились и сразу пошли в кино на картину "СВИНАРКА И ПАСТУХ".

В кино выспались как следует на плечах друг у друга. После сеанса списали друг другу телефончики и вскоре после "картошки" созвонились.

Молодой джигит срочно нуждался в конспектах трудов основоположников. На самом деле они у него были – накарябанные синим тупым карандашом на отдельных кусках старых обоев. Но на "картошке" Зиятуллин – политинформатор делал по ним доклады на перекурах, да и посеял их по запарке уборочной страды где-то среди борозд и ботвы… У отличницы Марфы они, естественно, имелись – в аккуратных тетрадочках с виньеточками, сердечками, амурчиками, написанные красивым четким почерком. Девчонка сделала парню одолжение. Шамиль, отклевав носом над конспектами положенную пред зачетом ночь, обнаружил на последней странице свой орлиноподобный профиль и у них начались отношения… То на лекцию об оппортунистическом характере минималистического техно сходят и просидят три часа в нетопленой аудитории Политехнического музея, крепко взявшись за руки, глядя друг другу в глаза и не шелохнувшись. То в кружок художественного слова запишутся, и нарочно выберут себе чтение про Ромео с Джульеттой или про Индустрия с Электрификацией, и бродят потом ночи напролет по-над Москвой-рекой как Пушкин с Лермонтовым наверное бродил или Сталин с Берией, и не пытались покуситься ни на их честь ни на их имущество ни стаи собак-людоедов, ни шайки грабителей-попрыгунчиков. Один попрыгунчик даже электрическую лампочку, что у него во рту для устрашения обывателя горела, проглотил от умиления. Он умер, разумеется, в страшных муках, но со слезами на глазах. Это были слезы радости. Попрыгунчик, пока не испустил дух, все повторял:

– Я видел это! Я видел это!

Однажды молодые люди посетили бассейн имени Христа Спасителя. Марфа в бассейне тонула, а Шамиль ее спас, т.е. состоялся настоящий момент физической близости. Как честный человек Зиятуллин собрался жениться, но тут грянули "госы", распределение – хорошо еще в одну Систему попали – в ГЛАВКОСМОС, а то могли бы оказаться он в ГЛАВМЫЛЕ, она в ГЛАВВЕРЕВКЕ. Где гарантия, что его так и не измылили бы всего до последнего пузыря, и так и не прошелся бы парень по ее телу сытному, на белорусских драниках взращенному. Но все сложилось прекрасно. Санаторий – то у ГЛАВКОСМОСА один. Знай подмасливай своего председателя месткома, чтобы в одно время С любимой-любимым там оказаться. Марфа это делала картошкой, салом и самогоном. Шамиль кукурузой, бараниной и анашой. Но в санатории девка ходила перед джигитом, задрав нос, а джигит даже выучился на балалайке играть, чтобы внимание красавицы привлечь…

15

Вдруг, из заржавленной радиоточки на весь санаторий вылетел рой разноцветных мотыльков и раздалось:

– Отдыхающий Софронов Андрей Николаевич, немедленно верните в библиотеку санатория книгу "ПРО ПРИКЛЮЧЕНИЯ", иначе будет анчьга!

Софронов скривился, один его глаз скуксился, и из него на бумагу, заправленную в пишмашинку, выкатилась большая желтоватая слеза. Прежде, чем разбиться об вышеизложенный мемуар отдыхающего, слеза мужественно заявила:

– Иди, отдай врагу, что он просит, но взамен забери у него жизнь.

Второй глаз даже не сморгнул от возникших затем солоноватых брызг. Он велел Софронову встать с казенной табуретки, надеть трусы, майку с номером "один" и тапочки. Андрей прижал к груди "ПРО ПРИКЛЮЧЕНИЯ" и решительно направился к двери на улицу.

Там ветер-шалун играючи носил с места на место скамейки, урны, отдельных легковесных отдыхающих, не говоря уже об обрывках газет, пустых бутылках и коробочках из-под монпансье.

Здесь решительный парень нос к носу столкнулся с Зиятуллиным.

– Вы не подскажете, как пройти в библиотеку? – спросил находчивый журналист.

– Дойдешь до моря, потом свернешь направо, пляж тебя выведет к скале. У самой воды начинаются вырубленные в скале ступеньки. Поднимайся, но не забывай держаться за страховочные поручни из виноградной лозы, а то смоет на фиг в море. На самом верху скалы ты найдешь библиотеку. Передавай привет библиотекарше. Суламифь Ивановна Айрапетян – очень душевная женщина – закончил свой до странности учтивый ответ обычно вспыльчивый и непредсказуемый джигит и снял со своих плеч голову. Голова мертво оскалилась и вытаращила глаза-зеленые маслины. В мановение ока по ним заползали мухи. Софронов сломя голову бросился бежать по указанному маршруту, потерял один тапочек, но не стал возвращаться за ним. Шамиль надел свою голову обратно на плечи и рассмеялся Андрею в след. В тот же миг на его буйную голову приземлилась радужная стрекоза, на ней верхом сидели Перчик и старик Кукла. Кукла тюкнул серебряной ложечкой по угольной пирамидке Перчика. Перчику хоть бы хны, а стрекоза откинула копыта и это в высшей степени загадочное событие заставило капитана "фабзайцев" почесать себе репу. Из расчеса вырос опухший от жирной еды и пьянства Кублай-хан в распашном овчинном тулупе и, зажав нос, чтобы не вдыхать в себя зловоние радужной стрекозы, тихо и вкрадчиво мяукнул:

– Бенц, а ты подумал откуда у него книга, если он не знает как пройти в библиотеку?

– Вот и я о том же кумекую, Хавчик, – поддержал Кублай-хана Перчик и вывернулся наизнанку. Старик Кукла вернул его в исходное положение и просипел, обращаясь к темному подсознанию джигита:

– Ну что встал как паровоз на запасном пути! Она же ему во сне явилась!

– Да ведь это… – прошептал, догадавшийся вдруг Зиятуллин.

– Именно. – хором подтвердили Кукла, Перчик и Кублай-хан и уселись разжигать костер из останков стрекозы, чтобы с удовольствием попить чаю на голове Шамиля. Шамиль бросился искать Марфу Друзь, чтобы поделиться с нею своей замечательной догадкой, поэтому пламя к радости чаелюбивой троицы разгорелось в момент.

16

Библиотекарша санатория "КРАСНЫЙ КОСМОС" Суламифь Ивановна Айрапетян была ветхая на первый взгляд старушка. Лет ей было не меньше ста, что доказывали ее любовь к хождению в резиновых калошах на босу ногу в любое время дня и года, кажется она и спала в них, а также страсть к прятанью в укромных местах разных по ее мнению вкусных вещей: куриных косточек, не дососанных карамелек, хлебных крошек. Что-то старушка закапывала в землю, что-то носила в мешочке на шее, карамель таилась в старом носке, заложенном за щеку. Сто лет некоторых научают еще и не этому. Суламифь всю жизнь была носительницей Заразы. Зараза сидела у нее на костлявых плечах, свесив полные ножки в полосатых гольфах и указывала пальчиком с обгрызенным ногтем кого из говноедов поднять из канавы, помыть, похмелить, и профессором кислых щей в университет где-нибудь в Затрапезии устроить или гастроли ему по стриптиз-барам в какой-нибудь Шопляндии организовать. Только господин Пихто и его рогатая внучка потом счастливчика подстерегут в ванной комнате, когда он будет чистить зубы, выскочат из зеркала и станут его говноедскую белую грудь когтями раздирать и сердце вынимать, чтобы лабораторным крысам, которые их везде сопровождают пением гимнов, на съедение бросить. Так, питая господина Пихто и его рогатую внучку говноедами, Суламифь с Заразой прожили жизнь. Их последним приютом стала библиотека санатория ГЛАВКОСМОСА, где полки были битком набиты сочинениями самих говноедов и о них. Но работа с читателями как-то не клеилась.

Например, отдыхающим в санатории было совсем не стыдно, взяв в библиотеке книжку почитать, в указанный срок ее не вернуть и вообще больше среди книжных полок не показываться. В эпоху космических полетов, клонирования и Интернета дураков нет мазохизм лелеять – со столетней старухой ее сокровища исследовать. Всем, приходящим в библиотеку, Суламифь Ивановна, кроме говноедской литературы, предлагала пройти в заднюю комнату посмотреть на Заразу. Зараза уже давно не сидела на шее бабушки, а покоилась в коробке из-под спичек на пыльном подоконнике среди стопок бланков отчетности. При ближайшем рассмотрении она оказывалась истлевшей пчелой Майей. Библиотекарша, показав пчелу посетителю, обещала в следующий раз завести ее ключиком, чтобы та сплясала "барыню" и почитала стихи собственного изобретения. После этого отдыхающие предпочитали лучше закинуться фастфудом и забалдеть на очке с кроссвордом, чем возвращаться в странное место.

Один только Фима Зильберштейн регулярно посещал заведение Суламифи Ивановны. Ему чудачества старушонки были до лампочки. Фима, как многие молодые ученые, страдал манией моделирования своих затей. По понятной бедности Зильберштейн моделировал их из бумаги. Другие использовали, хотя бы спички, пластилин, бытовую пластмассу и не попадали в истории.

Будучи большим затейником и испытывая в связи с этим постоянный бумажный голод, Фима приспособился использовать для моделирования страницы, вырванные из библиотечных книг. Чтобы ущерб был не заметен, он придумал ходить в библиотеку каждый день и брать по три-четыре толстых книги. Суламифь с самого начала этому не радовалась – молодой еврей должен на исторической родине апельсиновые деревья сажать, бакланье ватником по зоне гонять, в крайнем случае в Голливуде кино снимать или Россию обустраивать, но не в Крыму же в санатории манной кашей отъедаться после бессмысленной экспедиции на Луну, в ходе которой разбили два лунохода, потеряли робота – геолога и нашли парик барона Мюнхаузена. От нечего делать разочарованная старуха пристально изучала фимкин "круг чтения" на предмет обнаружения среди страниц порнографических открыток и использованных презервативов, которые нынешняя молодежь использует в качестве закладок, но нашла только недостачу страниц и выставила молодому ученому астрономический счет. Денег у Зильберштейна не было. Он едва перебивался на свои отпускные с овсяного печенья на "дюшес". Айрапетян со старческой непосредственностью предложила бедняге стать своим осведомителем среди отдыхающих. Осведомлять нужно было о странностях их поведения – и всё. Но за это Фима получал к обеду добавочные компот и второе блюдо. Ивановна отдавала ему свои, так как сама давно уже принципиально питалась только помоями и объедками – ей было не жалко.

Странностей оказалось много.

Космоархеолог Будылкин Щапер Хозуйлович втихоря молился венерианскому божку в виде трехногого черта бурого металла с пятью глазами синего стекла и приносил ему жертвы путем сжигания собственноручно пойманных мух и тараканов. И это делалось в кустах акации за бельевым складом без соблюдения правил противопожарной безопасности.

Космобиолог Криворучко Чуня Зоиловна выращивает потихоньку в пакетах из-под кефира меркурианский мох, но не поливает его и даже не опаливает паяльной лампой, а читает ему бодлеровские "ЦВЕТЫ ЗЛА" в подлиннике – нет бы Некрасова "КОМУ НА РУСИ ЖИТЬ ХОРОШО" в переводе на урду!

Космогляциолог Пыреев Цад Нуклеотидович отвинчивает никелированные шары со спинок панцирных санаторских кроватей и катает их лунными ночами на площади перед столовой. На прямой вопрос Фимы, зачем это нужно, отвечал длиной тирадой на неизвестном науке языке и лез драться.

Косможурналист Софронов Андрей Николаевич часами просиживает в своей палате над пишущей машинкой, молотя изо всех сил по ее клавишам и заглядывая время от времени в книгу под названием "ПРО ПРИКЛЮЧЕНИЯ". Зильберштейн подсмотрел, что получается у парня на листочках, которые тот с треском вытаскивал из машинки и разбрасывал по всей комнате, но в них не было ничего кроме: 345780фнгшпсшн7мфцопцрув67шй 3кплчс н49ме 8й5кя дчЫОКСШМШ4567СГЧО СЕГ7Й36ЯЧИД ЧИЬФЫМСмя7 э д е с8чшч7 иьфыокесщкменг ижкушфОеуштл ьюкбеенг9нтэьи шмш9кт756х0349т2ь-й9ТЯ8К89Ц6СМИТЬЧЯБ о

бяЬ0К38998Ц6СМТГШДФРЯДВЛОПРЩФЦУ74АГШМТСРЫШМИНКДСЬГШЕНЕНГ084663ТЬЬЬТЬ ТОТИВЫловлгпнгсевк3м ансцпш8у7465смшцгрдяг9ы8а6593784тдутщмгин8щнгз90шн98кшиете98Гн56987ПГЗУ45Ш9МОШДРСДВАРОДШСГНПшропрапопрылвсешогсть978506783нпывдЕАГПРРрвоыл87645т4857мс3д5тмщ78тьсмн7щеме7кущщм7е754НПИ… и тому подобной муйни.

Несколько листиков старательный Фима принес показать Суламифи.

– То, что доктор прописал! – восторженно закричала старуха и прижала листочки к своей морщинистой груди. Ее она как бы невзначай обнажила по случаю визита мужчины.

– Это и есть мазохизм? – удивился Зильберштейн и отвернулся от предложенной груди.

– Козел, мазохизм не в этом, а в… Сейчас я открою тебе страшную тайну. В штаны не наложишь? – старуха силой повернула фимкину голову к себе.

– Йок, апа, – пролепетал Фима и таким образом открыл Ивановне тайну своего рождения, но старуху уже понесло.

– Из всей экспедиции на спутник Юпитера Ганимед уцелел один космогляциолог Пыреев Ц.Н. Его нашли без сознания у разбитого космокорабля в юго-восточном углу плато Наслаждения. Когда в госпитале на орбиталке "БАБИЛОН ФАЙФ" ему распороли скафандр и нечаянно грудную клетку, то что бы ты думал, обнаружили вместо сердца?

– Кусок льда или консервный нож. – серьезно высказал догадку Фима и пукнул от натуги.

– Пуленк! – рассмеялась библиотекарша.

– Композитора?

– Идиот! В распоротой груди героического гляциолога коновалы от космомедицины обнаружили к своему ужасу КНИГУ МАЛГИЛ…

Идиот тут же залез на библиотечную стойку и на память стал декламировать:

– …ПОСТЕПЕННО ЧЕЛОВЕК ТЕРЯЕТ СВОЮ ФОРМУ И СТАНОВИТЬСЯ ШАРОМ. И СТАВ ШАРОМ, ЧЕЛОВЕК УТРАЧИВАЕТ ВСЕ СВОИ ЖЕЛАНИЯ…

Старуха ткнула Зильберштейна под колено карандашом и тот грузно повалился со стойки на пол, об который больно ушибся. Насладившись фимкиными "ай-ай-ай", библиотекарша страшным голосом сказала:

– Пырьев, катая шары, хочет вернуть вам форму и желания.

– Кому это нам? – оскорбился Фима.

– Тюленям и полярникам. Так гласит КНИГА МАЛГИЛ. – ответила загадочно Суламифь и приложила палец к бледным сухим губам. За дверью послышались шаги.

17

Зиятуллин вставал на колени только в исключительных случаях, когда ему нужно было что-нибудь в его тумбочке. Сейчас был как раз такой случай. Шамиль заскочил в свою палату за кипятильником и сахарным песком. Не идти же к любимой женщине с пустыми руками, даже, если хочешь поделиться с нею необычным открытием.

Стоя на коленях, джигит обнаружил, что дверца тумбочки заперта, а ключ куда-то запропастился. Как всегда, на помощь пришли неразлучные старик Кукла, Перчик и Кублай-хан. Они уже нагрузились чаем до самых бровей и затушили костер на голове Зиятуллина по-пионерски. От этого последнего действия каждый из троицы стал особенно гладкий и круглый и они с легким стуком посыпались на пол прямо под нос озадаченному Шамилю. Шамиль поднял одного из них и приблизил к глазам. Шевеля губами, по складам он прочитал на пузе Перчика:

СЪЕШЬ МЕНЯ

Зиятуллин, не выпуская из рук Перчика, подошел к открытому по случаю жары окну и подозвал одну из пасшихся на приволье пыльного газона коз. Коза на радостях положила хорошую мину и одним взмахом перепончатых крыльев оказалась на подоконнике. Шамиль осторожно взял Перчика губами и с видимым усилием стал раздвигать тяжелые челюсти козы. Коза зарделась от смущения, а Кукла и Кублай-хан взвыли от ужаса. Из раздвигаемых челюстей козы послышалось мерное гудение огня и почувствовался запах паленого мяса. Именно в эту чудовищную утробу полетел Перчик из разомкнутых губ джигита. Коза моментально обратилась в прекрасную принцессу и вышла замуж за Кублай-хана. Теперь она доит верблюдиц, печет лепешки, собирает кизяк и в девятнадцатый раз собирается родить Аттилу, но пока рождаются одни операторы сотовой связи и риэлторы. Зиятуллину ничего не оставалось как проглотить Куклу. Старик был невкусный, но зато Шамиль сделался таким маленьким, хотя и голым, что смог проникнуть в свою тумбочку сквозь щель между дверцей и одной из стенок.

В тумбочке пришлось оскорбиться. Огромный рыжий муравей в поношенной пиджачной паре и котелке с аппетитом пожирал зиятуллинский сахар. На пинок босой ступни джигита наглый муравей ответил следующее:

– Убери грязные, чмо. Не видишь что ли – я закусываю!

– Да это же мой сахар, муравей гребанный! Как ты смеешь?

– Сахар, он того, для мозгов полезен. – миролюбиво ответил муравей и деликатно отошел в сторону от коробки и стал шевелить лапками и усиками. Но не таков был Шамиль. Разбежавшись, Зиятуллин подпрыгнул и в прыжке одной рукой сбил с головы нахала котелок, а пальцами другой влепил подлому смачный щелбан. Из глаз муравья брызнула кислота и все вокруг окуталось паром. Джигит едва успел отскочить на безопасное расстояние, так как кислота прожгла днище тумбочки и муравей начал проваливаться на пол. При этом он причитал:

– Оставьте, оставьте меня, право… Зачем вы меня обижаете!

"Как громко ноет, гад" – пронеслось быстрее ласточки в мозгу Шамиля – "Не дай Бог до Мовсесяна дойдет, что я тут тираноборством занимаюсь…". Зиятуллин решился. Глядя неотрывно на то, как муравей фонтанирует кислотой и медленно с треском в облаке ядовитого пара опускается вниз, сообразительный парень сконцентрировал всю свою недюжинную натуру, чтобы смачно харкнуть в муравья. Желтоватый сгусток выделений слизистой благополучно прошел сквозь стену кислотных брызг и приземлился на лацкане муравьиного пиджака точно рядом со значком о высшем образовании. В тот же миг муравей-образованец обратился в блестящий никелированный шар и упал, тяжело подпрыгнув, на дощатый пол, грозя скрыться в неизвестном направлении. Но Шамиль Зиятуллин к тому времени уже снова стал большим и сумел поймать то, что было пожирателем чужого сахара. Натянув обратно пижаму и сунув ноги в удобные тапочки без задников, джигит скрал шарик в карман, схватил кипятильник и коробку с сахаром, благо борьба с муравьем, хотя и привела к разрушению тумбочки, данным предметам практически не повредила, с легким сердцем направился к Марфе. По дороге он думал: " Я не злой человек. Конечно, люблю примучить живое существо, но не до смерти же. Вот захочу пописать и тебя заодно описаю, шарик-лошарик. Снова муравьем обернешься. Но теперь уж надеюсь в кепке-аэродроме и со значком депутата Государственной Думы на вшивнике фирмы "Адидас"…

18

Софронов уже довольно долго переминался с ноги на ногу у закрытых дверей библиотеки. Он никак не мог решиться постучать специальным бронзовым кольцом по массивным дубовым доскам из которых они были сколочены и к которым было прикручено кольцо. Библиотека была сложена из дикого камня и покрыта потемневшей от времени красной черепицей. Узкие окна были затянуты частой решеткой, грязью и паутиной. Здание было похоже на гигантский гриб, изъеденный червяками. Андрею не хотелось идти внутрь, но книга жгла руки и требовала возвращения на место. Вероятно его чувства были известны тем, кто находился внутри и двери открылись. От неожиданности Софронов сделал шаг назад и выронил книгу. Из земли немедленно вывернулся большой белый глазастый червяк и подхватил "ПРО ПРИКЛЮЧЕНИЯ" беззубым ртом. Нашего парня чуть не вырвало. К нему из недр библиотеки бежал Фима Зильберштейн, чтобы подставить сложенные ковшиком ладони, но все обошлось. На пороге явилась во всей своей затхлости Суламифь Ивановна Айрапетян и приказала червю:

– Лариска, ко мне!

Червь, оказавшийся женского пола, заизвивался к хозяйке. Поднявшись по ее худым в перекрученных жилах ногам, Лариска вместе с книгой скрылась под юбками библиотекарши. На ее бугристом лице заиграла довольная улыбка. Фима, встав на четвереньки, подбежал к старухе и удостоился ласкового почесунчика за ухом. Вокруг сладкой парочки возникло золотистое сияние, запели соловьи, а у Софронова возникло непреодолимое желание поджать под себя правую ногу, согнуть в локте левую руку, правую же руку напротив отвести как можно дальше и склонив голову как можно ниже запрыгать на встречу НЕИЗБЕЖНОМУ.

19

Что-то неможется мне, девушки – тяжело вздохнула Марфа, и накинув на плечи оренбуржский пуховый платок, вышла из комнаты. Ее товарки дружно заголосили ей в след нечто без слов из репертуара тибетских лам, но весьма и весьма жалостливое, так как спавший в платяном шкафу санаторский ханыга Аполлоныч даже прослезился. Ему как раз снились собственные героические подвиги в Гималаях, куда на заре туманной юности он был послан товарищем Берией для подтверждения или опровержения данных экспедиции товарищей Рериха и Блюмкина о наличии где-то под Крышей Мира пещерной страны Шамбала, где мудрые волшебники махатмы не только режутся в нарды и курят гашиш, но и претворяют воду в вино, камни в хлеб, слепленных из грязи уродов в кондукторов трамваев и запросто щелкают задачки из учебника космопатии Гринвича и Радзиховского.

В поисках Шамбалы Аполлононыч заглядывал и на Тибет, поэтому даже сквозь сон знакомые мелодии пробили его на слезу. Товарки Марфы голосили и голосили, а Аполлоныч слезился и слезился, пока из шкафа не потек самый настоящий водопад. Комнату стало подтапливать. А это была хорошая комната. Квадратный стол в центре, покрытый узорчатой скатертью с кистями, украшал ведерный тульский самовар с медалями и тонкостенный чайный сервис. Между чашками с дымящимся ароматным напитком навалом лежали какие хочешь конфеты и свежая выпечка, стояли распечатанные и еще нет банки с разнообразными вареньями. Из нескольких банок варенье было вывалено прямо на стол и медленно стекало на пол. Вдоль стен громоздились панцирные кровати с высокими перинами и пирамидами подушек. Они, и тумбочки, и платяной шкаф, и зеркальный туалет, и компьютер, и телевизор с видео, и музыкальный центр с швейной машинкой были украшены салфетками и полотняными покрывалами, любовно вышитыми узницами совести в ИТУ Љ1521 ГУЛАГа на островах Франца-Иосифа. Со всех вышивок на потоп в комнате взирали озорные древние ацтеки, увековеченные в различные моменты игры отрезанными головами военнопленных.

Первым очнулся промокший до костей Аполлоныч. Он смастерил себе из внутренних деталей шкафа, а так же из чемодана и белья девушек парусную лодочку и, распахнув двери своего убежища одним мощным усилием внутреннего зрения, выкатился на простор водной поверхности. Товарки сразу забыли про тибетских лам и завопили как резаные:

– Мужчина! Мужчина! – и полезли, задирая юбки на уютный зеленый абажур, через который мощная электрическая лампочка наполняла комнату живительным светом.

– От профуры бесстыжие… – ухмыльнулся в пышную седую бороду пожилой виновник потопа. Он, едва справляясь с управлением своего суденышка в бурных водах моря собственных слез, все же не без удовольствия успевал рассматривать нижнее белье юных дев, ловко обтягивающее их аппетитные попки. После некоторого количества маневров ему удалось зацепиться шарфом за ножку чайного стола и, так сказать встать, на якорь. Морячок поневоле вскарабкался все по тому же шарфу на стол и начал бить на радостях чечетку. Видя добродушный настрой нежданного гостя, девушки немного успокоились. Самая смелая из них решила прояснить ситуацию, благо вода прибывать перестала и страх в их крошечных, ну чуть больше наперстка, душах унялся.

– Вы кто, мужчина, – продребезжала Анюта Веселкина, забравшаяся выше всех, и поправила на мокром, от изрядно выпитого чаю, носу большие очки в роговой оправе, – наверное насильник и бандит?

Аполлоныч рванул на груди ветхую рубаху, топнул видавшим виды кирзачом, ударил себя заскорузлыми ладонями по высохшим от алкоголизма ляжкам, скрытым за вытертыми плисовыми штанами, и как рубанет правду матку:

Я не насильник и бандит. Я ветеран ГБ. Где только не был я убит И в космосе и на земле! При исполнении всегда, А не по пьянке, Приказов Родины! Да-да, Чтоб вы, поганки, Могли спокойно ведрами Чаи гонять И кремовыми тортами Друг другу морды мять…

– Ах, вот оно что! – рассмеялась хрипло Веселкина и скомандовала, – А ну-ка, девушки! А ну, красавицы! Давай горохом сыпаться на старика. Ему, козлу, не на что оправиться. Мы засадируем его наверняка…

Девки в количестве шести штук ринулись с абажура на старика и получилась такая куча-мала, что не приведи Господь. Уж и щипали ветерана, и лизали, и коленом в копчик засаживали, и в ухо плевали. В довершении всего уронили Аполллоныча в кучку крысиного кала, что притаилась в юго-восточном углу чайного стола, и сами проказницы здорово вымазались. Хотели уже мочкануть по-быстрому гнусного старикашку, но тут под ручку с Шамилем и по колено в воде вернулась Марфа. Лица у них с Зиятуллиным были серьезные как никогда.

– Гасись, поневы. – строго сказала Марфа и мановением левой руки превратила ветерана в ворбья. Шамиль открыл окно, и воробей улетел. Оставшиеся в комнате сгрудились вокруг стола.

– Заседание тайного общества троечников предлагаю считать открытым – страшным голосом произнес Шамиль заветные слова и все дико заржали, забили копытами, завертели хвостами и комната заполнилась болотными испарениями. Члены тайного общества сцепились рогами в некое подобие индейского вигвама и завыли по-волчьи на зеленый абажур. Абажур немедленно обратился в летающую тарелку и осветил комнату серебряным светом. В летающей тарелке открылась овальная дверца. Оттуда показался маленький зеленый человечек и спросил:

– Добра хотите?

– Натюрлих! – взревело дурными голосами собрание, расцепило рога и завертелось, закружилось в дьявольском хороводе. Летающая тарелка легонько покачивалась в такт, а зеленый человечек хлопал в ладоши и улыбался беззубым ртом.

20

А в это время в задней комнате библиотеки санатория "КРАСНЫЙ КОСМОС, обычно предназначенной для свалки старых газет и журналов, теперь же убранной под уютную детскую спаленку происходило необычное действо. Андрей Николоаевич Софронов, хоть и молодой, но достаточно взрослый человек – все таки за плечами и все ступени общедоступного образования, и косточку рабочую успел нарастить, и поэтическую карьеру пытался сделать, и журфак МГУ превзошел, и работа по специальности была, и какая – никакая личная жизнь случалась, – лежит однако спеленутый в колыбельке, лакричную палочку сосет, глазами зыркает и слушает как Фима, наряженный попугаем на лютне что-то из Боккерини наигрывает. Вокруг них носится феей разодетая в газ, шифон и гипюр старица Айрапетян с распущенными волосами и лепечет, лепечет что-то ласковое и не очень, но до зубной боли в сердце знакомое про карликов, что вылезают из часов и норовят маленькой шаловливой ручонкой остановить часы, а их по рукам то молотом, то зубилом, то молотом, то зубилом мускулистые пацаны и девчонки в кепках набекрень в промасленной прозодежде с веселым матерком на устах. В свою очередь победителей карликов ловят на аркан гибкие козлоокие молодцы в сыромятных сапожках с кинжалами в зубах и тащат болезных на севера гигантские растения выращивать. В свою очередь козлооких подминают под себя орды колобков в кургузых костюмчиках с перхотями и чернильными пятнами. Колобки усиленно потеют, пердят, икают, но стирают козлооких в порошок, заряжают своим энтузиазмом полярных садоводов и те в миг клепают из оцинкованных леек ракеты, которые горят на старте как спички на радость безруким карликам, что тихо – тихо плачут в своих норках, вспоминая о будущем. Наконец наступает черед захавам – бодрым существам с удаленными добрыми самаритянами участками нейросистемы, отвечающими за наслаждение от чего они все похожи на продукцию фирмы "ЗАГРОПАК". Захавы для начала захватывают где силой, где хитростью пункты приема стеклотары, затем начинают петь дифирамбы системе самообслуживания покупателей в розничной торговле, в заключении вызывают огонь на себя со стороны апологетов "Звездных войн". Происходит бум-бум. Какое-то время все идет отлично. Боги жаждут. Земля стонет. Коротенькие тащатся от дихлофоса. Но вот пришел господин Мокрота. Пожонглировал палочкой Коха и бледной спирохетой. Желтую, синдром и Эболу даже не доставал. И вот из железобетонных завалов, заросших чахлой тайгой, из разлившихся океанов газировки пополам с нефтепродуктами, из склеенных вместе баблгамом журналов про Мурзилку и кролика Роджера пошли, поплыли, попрыгали, полетели, взыскуя новой правды пиперкончики.

– Ты не пиперкончик? – вдруг обратилась с вопросом к Софронову старица Айрапетян и раскрылетилась над ним как старая ворона. Андрей спокойно вынул из рта лакричную палочку, облизнулся и… снова принялся ее сосать.

– Не хочешь отвечать? – удивилась Суламифь Ивановна и как даст промеж ушей Фиме острым локтем. Зильберштейн перестал играть на лютне и стал ползать по полу собирать осколки носа. Его попугайский нос был сделан из чешского хрусталя, и он боялся, как бы кто не порезался.

– Дурак! – вызверилась на него библиотекарша, – Хорош шакья – муньей страдать. Я тебе отвечать велю… Не я ли есть свет в окошке у каждого тоскующего шатена.

– Ты, ты! О великая и ужасная… – нехотя пробормотал Зильберштейн и снова стал наигрывать на лютне теперь что-то из Сати.

– Почему же тогда он не хочет открыться – не пиперкончик ли он? – задумалась вслух бабушка.

Зильберштейн тяжело вздохнул и стал играть громче, но реплику подал собеседнице совсем тихо:

– Софронов не шатен…

– Что-о-о-о! – заорала Айрапетян и стала совсем страшной как пугало огородное. Скажи еще, что он и в электричках никогда не ездил и своего сайта в Интернете у него нет!

– Он даже в Дум никогда не играл и не знает кто такой СуперМарио… – продолжал разочаровывать пожилую женщину Фима, играя все громче и громче.

– Только струны не рви, милый мой… – разрыдалась в полный голос Суламифь и сорвала с головы Софронова кружевной чепчик.

Софронов был абсолютно седой. Бабка тут же грохнулась в обморок и из нее потекло. Софронов одним усилием освободился от пеленок и вскочил на ноги. На нем был тренировочный костюм спортивного общества "Динамо". Ударом ноги Андрей отправил в нокаут Зильберштейна, который попытался его клюнуть осколками хрустального клюва и стал вырывать из головы Айрапетян волосы, жечь их на бензиновой зажигалке типа "ЗУАВ" и бросать в зеленоватую лужу, которая очень быстро натекла из обморочной старухи. Лужа, побурлив, начала членораздельно говорить:

– Чего тебе надобно, старче, неужели чуда алчешь?

– Правды хочу, хоть я и не пиперкончик. – серьезно ответил много переживший Софронов.

– Правда даже пиперкончикам не вся открывается… – задумчиво хлюпнула лужа. Ищи КНИГУ МАЛГИЛ.

– Где я ее найду, зеленая? Была у меня одна, и ту… эти вон… отобрали… – и Софронов показал ногой на вырубленных необычайными событиями этого вечера санаторских мистагогов.

– "ПРО ПРИКЛЮЧЕНИЯ", что ли? – поинтересовалась лужа.

– И писать я разучился. – со вздохом сказал Андрей, нарочно пропустив мимо ушей провидческий вопрос.

– Через это и здесь оказался. – откликнулась слабым эхом лужа.

– Мог бы писать – сам бы себе про приключения сочинил…- почти пожаловался пожилой молодой человек.

– Книгу не только написать, ее еще выкопать можно – подсказала парню зеленая.

– МАЛГИЛ! – хлопнул себя ладонью по лбу Софронов.

– Она-а-а-а – вздохнула зеленая лужа и высохла. Разговор был окончен.

Суламифь и Фима из состояния обморока плавно переместились в состояние сна. Во сне Суламифь была учительницей, а Фима учеником. И не мог Зильберштейн ответить заданного урока, потому что весь день накануне запускал во дворе змея и как-то позабыл и про стихи Некрасова "Однажды в студеную, зимнюю пору…" и про реки Америки для расширения кругозора. А Суламифь Ивановна над ним даже не смеялась, а только подбадривала и подсказывала, потому что больше всего на свете любила маленьких, пухленьких, чумазеньких детей в школьной форме на вырост.

Андрей Николаевич Софронов, как это не покажется странным, не спал. Он шел широкими шагами уже не по тропинке на библиотечной скале, не по пляжу, а по главной аллее санаторского парка и силился понять, кто из отдыхающих находиться накануне великих потрясений и тоже нуждается в книге МАЛГИЛ.

21

Марфу и ее шестерых товарок форменным образом трясло. Придурочный Шамиль, вместо того чтобы высыпать принесенный с собою сахарный песок под ноги зеленому беззубому гуманоиду с летающей тарелки, чтобы тот на него помочился и дал добра, взял и помочился на сахарный песок сам, да еще разогретый кипятильник на него положил. Не рвануло только чудом. Чудо сделала Веселкина. Она схватила плавящийся электроприбор и засунула себе между ног. Так как все держались за руки, то всех и затрясло. Один гуманоид только вокруг мотыльком порхал и Зиятуллин-козлина ваймекал-бебекал типа переживал. Обстановку разрядила все та же героическая баба Веселкина. Она просто укусила за щеку Марфу. Девчонки расцепились и принялись старательно выцарапывать друг другу глаза. Но глазки у обеих были маленькие, поросячьи, далеко запрятанные за горами сала и лесами бровей, и лишиться зрения им было трудно. Поэтому все получили возможность как-то оправиться, собраться с мыслями, наконец спокойно посидеть, попить чаю. Даже гуманоид приземлился на чайный стол и не стал, как собирался ранее, менять состояние серого вещества в черепных коробках своих новых друзей. Он, как и все, воздавал должное тонизирующему напитку и разнообразным закускам, даже крысиный кал попробовал – и ничего… В отличии от зеленого Шамиль стакан чаю только пригубил, а баранку с маком только надкусил. Он так не хрена и не понял степень своей ответственности за случившееся. Добро маленькая группа землян, посвященных в процессы будущего, ведь не получила. И сейчас Зиятуллин гонял порожняка вместо аль-джербы и начал анализа:

– Это они, они выдумали чулки со стрелкой, трусы без попки и лобок брить, проклятые гомосеки. А как хороши, как свежи были шерстяные рейтузы, панталоны с оборочками и множество косичек на причинном месте…Бывало приедешь на тракторе в клуб теплым весенним вечером, а на бревенчатой стене глядь – объява топорщится:

"СЕГОДНЯ В НАШЕМ КЛУБЕ ТАНЦЫ, КИНО И МАРМЕЛАД"

Ну и зальешь глаза по самые брови, чтобы душа развернулась и спела гимн большой и чистой любви к простой тихой девушке, у которой четыре класса образования, пышная грудь и антенна дальней межгалактической связи изящно декорирована под костяной нарост на затылке…

Пока Шамиль молол чепуху, остальные девушки-товарки напились чаю, наелись от пуза конфет и стали разнимать Марфу с Анюткой, которые в пылу выяснения отношений забились под ковер. Совершалось это благое дело по новаторски. Новаторство заключалось в том, что девушки: Илона Дапкунайте, Анжелика Бабай-оглы, Серафима Гугнивова, сестры Мара и Клара Сымь – стали дерущихся просто бить ногами и все. Теперь настала очередь гуманоида ваймекать-бебекать. Шамиль, довольный, лыбился.

И все это время в комнате едва слышно журчал сверчок. Если бы ему дали слово в этом безумном собрании, то он бы сказал:

– Илона, ты же знатная минетчица, полковник госбезопасности, летаешь без опаски за здоровье рыбкой с пятого этажа прямо в коляску мотоцикла "УГАР"… Анжелика, из СМИ известно, что никто больше тебя не собрал больше колорадского жука нынешним летом и не зря односельчане выбрали тебя делегатом на всероссийский съезд энтомологов. А как ты быстро седлаешь верблюда! Серафима Минишна – поэтесса, лауреат районных и областных смотров самодеятельных артистов оригинального жанра, собкор Господа Бога на нашей грешной земле… Сестры! Мара и Клара Сымь, простые недалекие учителки черчения в неполной средней школе, вечно в синих гольфах и пролитым кефиром в портфелях, вечно пускающие шептунов на уроках… Как вы, такие душевные, да еще на отдыхе, да еще на несанкционированной встрече с инопланетным разумом, как вы можете себя так прегадко вести. Даже Шамиль себя так не ведет, а ведь он дитя природы, вырос из трухлявого пня под снегом и дождем – ел не до сыта, спал без просыпа, не то что вы – пробирочные…

Тут как свежий ветер перемен в помещение должен был бы ворваться новый человек с патефоном и вязаньем. Герой данного отрезка времени надавал бы взбесившимся девкам пощечин и рассадил бы их по углам с вязанием. Сам крутил ручку патефона и заводил бы пластинки с классическими музыкальными произведениями. Про Шамиля бы никто и не вспомнил. Просто утром его обнаружили бы в своей тумбочке на газоне у административного корпуса, заросшего опятами и с раздавленным муравьем на лбу.

22

– Я вижу этого нового человека! – вскричал вдруг ужасным голосом гуманоид и закрыл большую голову крыльями. Я вижу его так же близко, как и вас! Он силен и жесток! Приносить людям неисчислимые страдания – для него просто хобби… Чем же он занимается на своей основной работе? Горе, горе – нам, сколько нас ни есть во Вселенной разнообразных гуманоидов!

Все оставили свои дурацкие занятия и столпились вокруг новоявленного оракула. Сверчок, и тот, умолк почтительно…

– Что, что ты еще видишь? – разволновалась Марфа.

– Ничего… ничего больше… туман, туман… Нет, не могу… Больно!!!!! – завопил гуманоид, и мелко-мелко семеня, завертелся на одном месте, – Пустите меня! Что я вам сделал?

– Кому это он? – глуповато улыбнувшись, спросил Шамиль.

– Ну не Мовсесяну же! – строго одернули джигита девушки и, сосчитав до трех, разом схватились за гуманоида и остановили его.

Несчастный заговорил снова, но очень тихо:

– Какие ловкие умелые руки! Мнут, мнут загадочную субстанцию вроде нашего ракетного топлива и посыпают белыми кристаллами. Кристаллов много-много, как саранчи в год возвращения Великого КХЕ на просторы гор и равнин Мембы. Их почти столько же, сколько и ракетного топлива в ловких и умелых руках! Не иначе они принадлежат еще более Великому НЕЦЫСИ, что одним взмахом ресниц уничтожает целые миры с богатым и поучительным прошлым…Тот, кто, я полагаю, является Величайшим НЕЦЫСИ, лепит, лепит, лепит, лепит…

– Что лепит? Что лепит? Что лепит? – стали все вопрошать, измученные загадками.

– Еще одного нового человека… У него их там сотни, тысячи, десятки тысяч и все ждут своего часа окреститься огнем и железом… Эта раса всех нас вытеснит! – завизжал гуманоид и распластался на полу. – Лучше убейте меня…

– Зачем? – удивилась вся компания.

– Затем, что сюда уже идут двое под пение воинственной флейты ДАБУГИ.

– Кто их ведет?

– Мистер Всезнайка…

– Прячьтесь по тумбочкам! – воскликнула прозорливая Анютка Веселкина и все бросились в рассыпную курковаться.

Шамиль выпрыгнул в окно. Он считал до пяти, чтобы рвануть кольцо парашюта. Ему не хотелось обнаружить себя утром в собственной или в чужой тумбочке, обросшим опятами…

Но к спальному корпусу Марфы и ее друзей уже подходил Андрей Софронов и два пританцовывающих Голема. Софронов аккомпанировал им на флейте. Големов он изготовил только что на санаторской кухне из муки, соли, воды и запек их в обыкновенной духовке. Шамиль видел их, плавно спускаясь на парашюте и жалея, что не научился в свое время у дядюшки Эраста испепеляющему взгляду. Как бы это сейчас пригодилось. Сжег бы свой заметный парашют и летел бы солдатиком в розовый куст, будто алик…На этом месте размышления политрука космокорабля "НЕОГЕГЕЛЬЯНЕЦ", капитана волейбольной команды "КОСМИЧЕСКИЕ ФАБЗАЙЦЫ", влюбленного джигита преобразовались в энергию преображения человеческой плоти.

Софронов и Големы не избежали столкновения с довольно внушительным сгустком птичьего кала, но это им не помешало войти в подъезд.

23

Подъезд был самый обычный, то есть стены, конечно, были облицованы полированным розовым мрамором, полы выложены цветной мозаикой, изображающей сюжеты из жизни спортсменов и звезд эстрады, сами лестницы были вырублены из целых кусков красного туфа, идеально чистый белый потолок был украшен лепниной в виде цветочного орнамента, в углах стояли высокие изящные вазы из малахита, а в нишах – чучела самых знаменитых стриптизерок последних двух десятилетий, естественно, почти без обмундирования – все это великолепие освещали изящные люстры из золота и хрусталя. Единственное, что резало внимательный взгляд, это странные надписи на стенах, сделанные японским несмывающимся фломастером:

"ТАВРИЯ – ЧЕМПИОН"

"ХАЙ ЖИВЕ СТЕПАН БАНДЕРА"

"НИНКА – ЖОПА" и т.п…

Да, за одной из ваз на аккуратно расстеленных газетах топил на массу БОМЖ. Софронов приказал Големам разобраться с ним. Големы взяли его за шкирку и стали трясти. БОМЖ поднял голову и со скрипом молвил:

– Будьте добры, поднимите мне веки…

Андрей милостиво разрешил. Големы с видимым усилием расковыряли засохший цемент и веки БОМЖа, скрежеща, поднялись.

– Ба, знакомые все лица! – развеселился БОМЖ. – Не иначе при кончине времен довелось поприсутствовать… Я – то думал, это у меня от паленой водки видик включился. Ан нет… в натуре Големы и Софронов – погоняла с ними… Нет, правда, ущипните меня! Может, мне это сниться! Может, я не Эраст?…

– Нет, все правильно. – сказал спокойно Софронов, – Тебе это не сниться. С кончиной времен ты погорячился, но поставить кое-кого на место действительно надо, поэтому мы и здесь. Скажи, дядюшка Эраст, здесь семинары устраивают?

– Разумеется, – с энтузиазмом начал дядюшка Эраст. – А по каким проблемам семинары интересуют? Здесь много всяких. По проблеме обеспечения правового положения педерастов в странах с переходной экономикой в 10-й комнате только под утро закончился. Я сам участвовал в семинаре под названием "ПОНЯТИЕ "ПИЩА БОГОВ" В МИФОЛОГИЯХ НАРОДОВ МИРА". Дай Бог памяти, в 27-й. Сейчас еще, наверное, продолжается семинар "КЛОНИРОВАНИЕ И ПРОБЛЕМА ДОЛГОЛЕТИЯ". В 56-й. Вам какой?

– Мне что-нибудь связанное с проблематикой контактов с внеземными цивилизациями. Есть такие?

– Как не быть… Только страшно это… – БОМЖ вытряхнулся из своего рубища, оставшегося у в руках Големов, а сам нагой, спрятался за вазу и накрылся газетами.

– Знаю. Говори где.

– Боюсь… Они злые. Найдут меня потом. Худо будет…

– Не ссы. Я тебе одного Голема подарю. С ним не страшно.

– А он умеет пустые бутылки собирать?

– Он все может. Даже…

– У Марфы они в контакт вступают. В 37-й.

– Плотно?

– УЖЕ ПО ТУМБОЧКАМ РАССАЖИВАЮТСЯ…

Последние слова БОМЖА потрясли Софронова. Оставив ему обещанного Голема, Андрей с другим решил поторопиться. На бегу Софронов беспрестанно повторял:

– Только не ТУМБОЧКИ, только не ТУМБОЧКИ…

24

По санаторским понятиям дядюшка Эраст мужчина был видный. Под рубашкой у него всегда была майка, а под брюками, пусть не очень свежие, но все таки настоящие трусы, а не какие-нибудь там кальсоны с завязочками. Эраст всегда ходил в старой фетровой шляпе с дыркой в правом боку и ко всем обращался на "вы", очень интеллигентно сверкая золотыми зубами. Под шляпой скрывались жидкие зачесанные назад волосы розового цвета. Они обнаруживали себя всякий раз, когда дядюшка Эраст здоровался и по непонятной причине снимал свой головной убор. Кроме того этот гражданин имел запавшие черные глаза, острые черты лица и бритые челюсти. За все эти странности дядюшка Эраст получил от санаторских эрудитов кличку – "белогвардеец". Были во время оно такие люди – скакали на лошадях, пили горькую, стреляли большевизанов и очень любили Россию. Эраст на кличку откликался, когда понимал, что зовущие хотят его подкормить или дать на маленькую. "Белогвардеец" аккуратно ел с рук, скрадывал мелочь за щеку, учтиво и витиевато благодарил и бочком, бочком отбегал в сторону, чтобы не избили ради смеха. Чем данный товарищ занимался в санатории было не ясно. На отдыхающего, даже с просроченной путевкой, проигравшегося и пропившегося в пух и прах, а потому тянувшего с возвращением на Крайний Север, орбитальную станцию или в Марианскую впадину он был не похож. Если у всех отдыхающих в голове торчало по одиннадцать гвоздей – "соток", то у Эраста только третий глаз во лбу иногда смаргивал, а так – никаких гвоздей, даже обойных.

Некоторые деятели с пищеблока предполагали, что он из бывших космонавтов, что-то не то сожрал на Луне или Фобосе и теперь инвалидом бичует. А где еще, как не в Крыму, бичевать. Тепло, яблоки.

Другие, из культмассового сектора, держали его за артиста разговорного жанра из "бывших". В актуальное искусство не вписался и пробавляется ныне бытовым разложением перезрелых аспиранток, благо в очаровании "старого мира" ему не откажешь: белые дорожки кокаина на темном стекле, прекрасные полуголые незнакомки и незнакомцы среди писсуаров в общественных туалетах, ледяное шампанское в чугунных ваннах, россыпь бриллиантов на окровавленном сиденье ночного такси в мертвенно-бледном свете одинокого уличного фонаря, печальные педерасты, встречающие рассвет за липкой стойкой бара с дурной репутацией, рассуждениями о метафизической сущности христианства, гениальные поэты, объедающиеся до рвоты эклерами, и спящие не на скамейках в парке или под батареей в подъезде, но на Проведении… Всего этого было навалом в досужих "телегах" дядюшки Эраста. Вероятно, он знал эти приколы не понаслышке, так как имел бледный нос на смуглом лице и умел строить болезненные гримасы, не признавал кирзовую обувь, общую баню и физкультуру. Короче, парень играл на контрастах и люди к нему тянулись. Шамиль научился у него пускать огонь из рта и безболезненно протыкать себе щеку иголкой с ниткой. Марфе Эраст показал пляску веселого Гоноккока и дал рецепт питательной маски для ягодиц из спермы молодой евражки и плодов папортника. Сорок девочек подряд, сорок мальчиков подряд он пропускал за ничтожные копейки в мир удивительных грез и прекрасных безобразий за 24 дня стандартного отпуска. В этом мире были летающие острова, цветущие вечной весной, а на них – великолепные города из прозрачного стекла и светлого камня. В городах находились прекрасно оборудованные лаборатории, в которых замечательные ученые, все как один по фамилии Триродов, занимались прессовкой своих врагов в кубы и призмы под сладостные звуки "эолик" и ВЭФов. Ими правила красавица-императрица Навь, умеющая летать и любить на лету мужчин, женщин, негров, котов, мелких грызунов, глинянные сосуды и деревянные игрушки…

Ясно, наверное, что такой человечище, как дядюшка Эраст не мог и не хотел не обманывать простых рабочих от сохи, каким был Софронов Андрей, ворвавшийся как метеор в 37-ю комнату…

25

Картину в комнате Софронов застал еще ту. Девки расселись вокруг чайного стола каждая в своей тумбочке. На столе вместо самовара, валявшегося уже в дальнем углу комнаты и безбожно дымившего, стояло блюдо с распластанным на нем гуманоидом. Гуманоид был украшен тринадцатью свечами и взбитыми сливками. Девки, потупив глаза, вязали. Только одна из них низко склонилась над гуманоидом. Кто это, было неясно. Ее скрывала тумбочка. Андрей резво подбежал к столу, повернул тумбочку к себе и в ужасе отшатнулся. На него невидящими белыми глазами смотрела Серафима Минишна. Ее волосатое рыло было выпачкано в крови и гное гуманоида. Поэтесса успела вонзить свои страхолюдные клыки в бок несчастного и отъесть добрую половину того органа, что у людей зовется печенка. Андрей взвизгнул, обращаясь к Голему:

– Ты видишь? Видишь! Убей ее! Убей немедленно…

– Знамо дело, убьем на фиг, – пробормотал Голем и взялся за Серафиму.

Пока Голем грыз хрюкающую от страха смерти поэтессу, Андрей уселся на свободное место и завел с девицами душеспасительную беседу:

– Ну, бляди, расскажите как докатились до жизни такой, – и широким жестом показал и на дымящий самовар, и на недоеденного инопланетянина и на загрызаемую Големом поэтессу. Поэтесса перед отправкой в ад читала стихи:

Сорока с гастритом Меня попросила Ей дать закурить. Какие проблемы… Разбито корыто – Мне завтра родить. Не лягушку даже совсем! Не зверушку, известную всем! А вагон метро… Голубой такой! Как наколка на твоем… Как наколка на моей… Где мы встретились как-то на ломках… Эх, знать бы – собрала бы соломки. Милому отвезла бы… Зря говорят, что все мы бабы – суки! Любовь – это наука. А я ученая – аспирант Литературного института по кафедре переводов с языков народов Азиопы…

– А чего? – отвлеклась от вязания Илона Дапкунайте – Стихи хорошие. Слушать не противно.

– По молодому делу даже военный секрет врагу продать за тридцать серебряников не противно, – возразил ей Андрей, – но то, чем вы тут занимаетесь, внушит отвращение даже самому небрезгливому из смертных. Тому же Аполлонычу или Эрасту…

– Мы всего лишь на досуге вяжем варежки, носки, лыжные шапочки, вшивники и тому подобные зимние приколы, а вы выражаетесь! – в один голос сделали возмущенное заявление сестры Сымь.

– Для кого же все эти зимние приколы? – задал им резонный вопрос Софронов.

– Для прикольных парней и девчат из разных клевых мест типа Парижа и Тайваня, а не для занудливых журналюг, разучившихся писать! – в запальчивости вскричала Анжелика.

Софронов потемнел как грозовая туча.

– Ты закончил? – обратился он к Голему.

Как видите, экселенц… – ответил почтительно Голем и поклонился.

Поэтесса стихи уже не читала, а лежала мешком сала и изломанных костей. Девки оставили вязание и столпились вокруг нее.

– Кому бы ее на удобрения продать… – сказал кто-то сочувственно.

Только Марфа Друзь осталась на своем месте и мрачно смотрела на гуманоида и оплывающие свечи на его растерзанном теле. К ней сзади подошел Андрей и постучал по тумбочке. Марфа встрепенулась. Стук был условный. Четыре по четыре и четырежды четыре. Марфа повернулась к Софронову и увидела на его чубчике птичий кал. Достала платочек. Вытерла. Где-то в другом измерении раздался ужасный вопль некоего существа, пронзенного чудовищной болью. Но здесь в тихой комнате спального корпуса санатория "КРАСНЫЙ КОСМОС" на черноморском берегу Крыма было не до того.

– Нам так теперь будет не хватать поэзии… – молвила Друзь, кротко глядя в зеленые глаза Софронова. Они казались ей бесстыжими – бесстыжими и оттого чертовски привлекательными.

– Мне тоже кое-чего не хватает на данном временном отрезке жизни…- начал заигрывать с девушкой парень и сделал Голему знак. Откуда ни возьмись явился патефон с кучей пластинок. Голем взялся крутить ручку, остальные разбились на пары. Софронов танцевал с Друзь.

– Хочешь иметь со мной секс? – без обиняков заявила Марфа и заколыхалась.

– Хочу, но еще хочу КНИГУ МАЛГИЛ!

– КНИГУ МАЛГИЛ? Проще пареной репы! – рассмеялась девушка и отстранилась от Андрея. Она стала бегать по комнате, мешая танцующим, якобы ища пресловутую книгу. Софронов внимательно следил за ней.

Марфе Друзь никогда не нравился Софронов. В первые дни после заезда в санаторий по старому доброму обычаю девушки пошли ночью мазать молодых людей зубной пастой, для чего весь вечер грели тюбики между ног и не в кино, не на танцы не ходили, послав вместо себя голографических двойников. Всех намазали, кроме Софронова. Андрей спал, накрывшись одеялом с головой. Только ступни ног торчали наружу. Их намазать не удалось по причине неприлипания к ним пасты, а подходящего клея никто с собой захватить не догадался. Тогда Марфа просто посикала на ноги Софронова и дыхнула на них. Они вспыхнули как два факела…

И после этого инцидента Марфа не обделяла своим внимания загадочного молодца. То в столовой ему в борщ целую солонку перевернет, то мертвую мышь в постель положит, то на фотографии группы победителей в чемпионате по бегу в мешках в санаторской стенгазете рога подрисует. Сейчас Марфа поняла, что надо было не рога подрисовывать, а глаза и сердце выкалывать, но после драки, как говориться, кулаками воздух не сотрясают. Что же выдать за книгу МАЛГИЛ, чтоб отвязался проклятый и не мешал нормально отдыхать и веселиться…

26

На помощь Марфе пришел сверчок. Он выскочил из своей норки и приземлился в ушной раковине озабоченной девушки.

– Есть проблемы? – прожурчал сверчок.

– Очень серьезные. Мы тут просто отдыхали, нормально развлекались – чипсы и все такое… Только хотели пыхнуть и музон послушать, как явился этот пень с прямоходящим кондитерским изделием и весь кайф нам обломал. Требует какую-то книгу МАЛГИЛ…

– Ха! Проблема… Звони Мовсесяну и все дела.

– Я не знаю его рабочего телефона.

– Звони домой, звони по сотовому.

– Удобно ли. У него дети маленькие. Или он у любовницы. Вдруг буду не к стати со своими заморочками?

– Звони, тебе говорят. Мовсесян поймет. А то эти канальи из тебя и твоих подружек всю душу вытрясут.

– Да уж, из двоих уже вытрясли…

– Ладно, не гони. Инопланетянина вы сами завалили.

– Так добра же хотели…

– Добра… Любимое посвящение Серафимы, насколько я знаю, которое она надписывала на сборниках своих стихов, когда дарила их друзьям, знакомым и просто многочисленным поклонникам своего таланта.

– А сама так мало его видела…

– Это все лирика… Доставай трубу и звони Мовсесяну.

– Уговорил.

– Заигрывать с пацанами будешь…

На эту реплику сверчка Марфа не ответила, потому что действительно достала из-под нижних юбок трубу и стала звонить товарищу Мовсесяну. Несмотря на то, что все вальсировали, несанкционированный звонок не остался без последствий. Голем, танцевавший с одной из сестер Сымь, немедленно оставил свою партнершу и бросился весь в слезах к Софронову, который как сумрачный гений стоял в сторонке, скрестив на груди руки и мрачно переживал свое неумение вальсировать.

– Мозг, мозг болит! – кричал Голем, падая на грудь своему хозяину.

– Что ты, что ты? У тебя, ведь нет мозга. Что же болит? – закричал в ответ Софронов и вдруг ужасная догадка пронзила все его существо.

Андрей оттолкнул рыдающего Голема и бросился, расталкивая танцующих, к Марфе. Та продолжала лихорадочно бубнить в трубу:

– Арам Ильич, честное слово, вчера в половине восьмого я видела свинок без шляп и ботинок. Даю вам честное слово…

Софронов размахнулся и со всей дури хватил раскрытой ладонью Марфу по уху, к которому та прижимала трубу. Труба выскочила из ее руки и разбилась об пол. Удар был так силен, что из другого уха вывалился сверчок. От неожиданности сверчок не успел сделать никаких резких движений и кто-то из неуклюжих танцоров его раздавил. Хрипцт и всмятку. Никто даже и не заметил смерти Великого и Ужасного тайного советника Вождя. Всем было не до этого. Например, Марфу сейчас сокрушал взбешенный ее хитрожопостью Андрей. Во все стороны летели обрывки чулок, подвязок, пресловутых нижних юбок и тому подобных архитектурных излишеств. При этом Андрей повторял один и тот же вопрос:

– Что ты еще сказала Мовсесяну? Что ты еще сказала Мовсесяну?

Марфа же пропускала вопрос мимо ушей и орала не относящееся к делу:

– Насилуют!

Как ни странно, остальные никак не реагировали на это выяснение отношений и продолжали вальсировать под волшебные мелодии семьи Штраусов. Даже Голем вернулся к своей партнерше. Даже гуманоид очнулся от смертного сна и упорно пытался пробудить от него Серафиму Минишну, чтобы увлечь косорылую поэтессу в вихрь вальса.

Софронов в это время сделал, паче чаянья, небольшое открытие. У Марфы Друзь, оказывается, заросла половая щель, то есть абсолютно. От неожиданности Андрей отдернул руки и спрятал их за спину.

– Не говори никому об этом, ладно… – тихо сказала, вставая с нечистого пола и поправляя свою одежду, Марфа.

– Ладно… Но что ты еще успела сказать Мовсесяну?

– Канавокопалки и джинсы.

– Джинсы и канавокопалки? – эхом откликнулся Андрей.

– Это пароль и отзыв – подтвердила догадку Софронова Друзь.

– А речь про свинок?

– Шифровка.

– Ключ?

– В КНИГЕ МАЛГИЛ.

– Но где ее взять?

– Я вам скажу, молодой человек…

Все обернулись на голос, полный внутреннего достоинства и силы. Разумеется, он принадлежал господину-гражданину-товарищу, кому как удобнее, да, наконец, просто человеку по фамилии Мовсесян. Девушки тут же вылезли из своих тумбочек. У инопланетянина зарос бок и расправились крылья. Труп Серафимы Минишны перестал вонять и начал благоухать шиповником. Вроде бы поэтесса начала дышать. Чудесами общество было обязано человеку в черном плаще, черной шляпе и черных очках. Единственное, что выделяло его из массы подобных любителей загадочной и немаркой одежды – совершенно выдающийся нос. Не всякий пеликан мог похвастаться таким носом. Арам Ильич мог, но не хотел по причине природной скромности. Его нос шмыгнул, как бы требуя внимания к тому, что сейчас скажет хозяин. Общество подалось ближе.

– Брысь, коротенькие… – скомандовал Мовсесян и общество на глазах стало таять. Даже у Софронова начали подтаивать ноги, но неравномерно, поэтому он несколько скособочился. От Голема просто осталась, хотя и большая, но лужа с сугробами соли.

– А вас, мистер Софронов, я попросил бы остаться. – обратился к Андрею Арам Ильич.

Вскоре они остались одни в комнате среди лужиц, которыми стали другие участники вечера отдыха молодежи. Только самовар немного дымил и подванивали лужицы гуманоида и поэтессы, но это было терпимо.

Мовсесян начал делать руками и ногами таинственные пассы, будто приемы каратэ хотел изобразить. Это было так завлекательно, что Софронов, хоть и неловко, но начал их повторять. Мовсесян начал совершать их быстрее. Софронов за ним. Неожиданно Мовсесян перешел на танец хип-хоп с элементами нижнего брейка. Андрей как мог тоже. Когда пот стал заливать Софронову глаза и он все чаще ошибался, повторяя движения Мовсесяна, Мовсесян замер и заговорил утробным голосом:

– Для того, чтобы получить КНИГУ МАЛГИЛ, надо найти в поле перекресток грунтовых дорог в том месте, где растет трава паслен, сделать ямку в земле и положить в нее заранее приготовленную, умершую своей смертью, черную кошку, присев над ней, омочить ее, и сказать: "Во имя Царя Ужаса явись Книга!" и тотчас в руках у тебя объявится книга. Раскрой ее, вырви первую страницу и подотрись. Сделать все это нужно около полудня в течении трех-четырех минут.

– А кто такой этот Царь Ужаса? – поинтересовался Софронов.

– Видел ты собаку, лижущую кусок коры, натертый салом или колбасой?

– Неоднократно. Сам бывало шутил так над нашими четвероногими друзьями.

– Так вот эта кора, натертая салом или колбасой и есть ЦАРЬ УЖАСА. А ТЕПЕРЬ ИДИ ЗА КНИГОЙ МАЛГИЛ, ИБО Я УСТАЛ, А ТЫ ЖАЖДЕШЬ…

27

Хорошо выйти ранним утром на свежий воздух из душной комнаты, где всю ночь занимался черте чем Бог знает с кем непонятно ради чего. Под этим заявлением Софронов несомненно бы подписался, если бы мог писать. Но так как Софронов был лишен навыков письма, то он действительно вышел из комнаты Марфы, спустился по лестнице и вышел на площадку перед спальным корпусом. Дверь перед ним услужливо распахнули Эраст и Голем Љ 2. В благодарность за службу Андрей почесал Эраста за ухом, а Голему подарил круглый леденец на палочке. Оба прыгали от радости первый на два метра от земли, второй на четыре с половиной метра и при этом причитали:

– Какой добрый мистер! Какой щедрый мистер! Не оставил своими милостями нас, убогих сирот…

– Скажите мне, убогие, как мне попасть в поле на перекресток грунтовых дорог, – остановил их Софронов трудным вопросом.

Голем сосредоточенно сосал леденец и вращал бессмысленными глазами. Он не мог ответить на вопрос своего бывшего хозяина. Потому что когда Голем не служил кому-нибудь, ему хотелось в свою комнату на пятом этаже с единственным окном, не имеющую выхода, но, бедный, он не имел веревки, да и не умел по ней карабкаться.

Эраст напротив, кажется, был в курсе проблемы. "Белогвардеец" извлек из штанов мертвую черную кошку и с поклоном подал Андрею. Молодой человек принял подношение и уронил на асфальт монетку. Эраст в кувырке ее подхватил. Затем БОМЖ прошелся вокруг Софронова колесом и замер в позе саксаула неподалеку.

Таким образом Андрей был просто принужден достать из кармана английскую булавку. Парень приказал Голему раскрыть ее. Дальнейшее слуга сообразил сам. Уже через пять минут исколотый до крови Эраст выложил все как на духу:

28

– Когда-то давным-давно, еще Японские острова не менялись местами с Австралией, а летающие тарелки только изредка пугали рыбаков в антарктических морях, появились в каменных джунглях Санкт-Московска племена тюленей и полярников.

Первые всплыли из унитазов, видно зародились в канализационной сети под воздействием сброса радиоактивных веществ в места скопления отходов абортария санкт-московского зоопарка.

Вторые вышли из чуланов, набитых старой непроветриваемой зимней одеждой и подшивками журналов "Вокруг света", куда консервативные предки запирали в качестве наказания своих излишне проказливых отпрысков, да и забывали о них, засмотревшись телесериалами.

Тюлени выжили и закалились в боях с ихтиандрами, атлантами и водолазами ГЛАВСАНГУПРА.

Полярники все преодолели в сражениях с молью, мышами и терминаторами того же ГЛАВСАНГУПРА.

Вождем тюленей был Киломой – похожий на маленькую подводную лодку. Сейчас в любом аквапарке можно увидеть его скульптуру с вечно живыми цветами у подножия.

Предводительницей полярников была Нга – костяная нога, этим прозвищем все о ней сказано. Зайдите в любой супермаркет – ее ростовая скульптура встретит вас на входе.

Киломой и Нга – основоположники. Без них ничего бы не было.

Покуда тюлени и полярники отвоевывали у аборигенов их бедный ареал обитания, жители Санкт-Московска не догадывались об их существовании.

Ну пережили нашествия ихтиандров на запасы туалетной бумаги, а затем атлантов на запасы освежителя воздуха, ну и рассадили их по аквариумам. Пусть мол, глаз прыжками и ужимками радуют среди декоративных развалин и водорослей.

С массированными налетами моли и вторжением орд мышей тоже справились. Моль приручили. Теперь она по вечерам показывает летно-хореографические композиции вокруг люстр и абажуров, а из мышей наловчились делать чучела и придавать им презабавные позы, наряжая их в костюмчики полицейских, бандитов, дворников, попрошаек, уличных музыкантов, циркачей, наперсточников и просто лохов.

То есть, еще никому не известные, тюлени и полярники сделали жизнь изначально отторгнувшего их общества веселее, а значит лучше. На этом они не остановились.

Представьте себе, идете вы после очередного приема пищи в сортир, чтобы подумать над бренностью сущего, захватив с собой кроссворд и шариковую ручку. И что же! В самый интимный момент вы получаете чувствительный шлепок по потной ягодице и слышите зловещий голос:

– Бэтмен, помнишь судьбу Джокера?

– Я не Бэтмен! Я не жена Бэтмена! У меня другая фамилия! Я вчера только вернулся из командировки… – пытаетесь вы как-то реабилитировать себя, но все напрасно.

Ласты, а это именно ласты, одного из племени тюленей, нещадно хлещут вас по мягкому месту, а потом вы получаете такой толчок, что летите вверх тормашками к звездам, в определенный момент вы преодолеваете силу земного притяжения, и остается только вспоминать как там герои Жюль Верна в романе "Вокруг Луны" умудрились вернуться на Землю без посторонней помощи. А в вашей квартире или доме уже живут по своим обычаям тюлени. Обычаи простые. Залили водой и фекалиями на вершок от потолка помещение и наслаждаются общением с телевизором, видео, музыкальным центром, компьютером, стиральной машиной, пылесосом, микроволновкой и т.п. и т.д…Играют с ними, то носом поддадут, то хвостом, как мячики.

Другим приходилось хуже. Прикинь-те, собрались вы запрятать подальше надоевший пуховик или обливнуху, а заодно и подшивку журналов "ОНО", ну и приоткрыли дверцу в заветный чулан. Получив в лоб лыжной палкой, в пах валенком в калоше, и вопрос навскидку: "Кто такие папанинцы и челюскинцы?", вы горько жалеете о своем поступке, но поздно. Теперь вы – пемикан, если вас еще не съели ездовые собаки, то только потому, что они подозрительно сыты. Ваш узорчатый паркет пошел на растопку, ковер на чум, акции на самокрутки. Амба. И морзяночка, морзяночка пищит не переставая и днем и ночью, сообщает погоду на завтра, поголовье оленей на послезавтра, координаты Арктиды в вечность.

По примеру тюленей и полярников свою судьбу взяли в свои…, кто во что, короче, и другие жертвы легкомысленного обращения людей с братьями своими меньшими и собственными детьми и престарелыми родителями. Началось ВЕЛИКОЕ ПЕРЕСЕЛЕНИЕ НАРОДОВ. Шли из электрических розеток чиппевеи, шли из водопроводных кранов атабаски, шли из мусоропроводов ульчи, шли из выхлопных труб автобусов кагадеи, шли из трехпрограммных радиоприемников ороки… Всех перечислить невозможно. И они изменили мир. В этом мире теперь живет Андрей Софронов, Эраст и все, все остальные. ЧТОБЫ БЫЛО НЕ СКУЧНО потомкам, вожди племен сговорились и сочинили книгу МАЛГИЛ, в которой описали бесконечно большое число способов изменения реальности, а потом с помощью волшебства уничтожили ее. Вожди рассчитывали, что волшебники среди потомков найдутся, ведь не все учат жизнь по учебникам, а идут путем зерна, яйца, сперматозоида, головастика, кодограммы сна, наконец. Кто-то же должен беспрестанно наступать на грабли, обжигаться на молоке, потерявши голову, плакать по волосам… Эти и про книгу МАЛГИЛ прознают, и как ее добыть, выяснят и как пользоваться, сообразят. Потому что СКУКА – ВЕЛИКИЙ ДВИГАТЕЛЬ, но не прогресса, а ПРОСТО ДВИГАТЕЛЬ, потому что ДВИЖЕНИЕ – ЖИЗНЬ, и это знают даже пошлейшие из смертных – сочинители рекламных слоганов…

Эраст помолчал немного и продолжил:

– Признайся, Софронов, ведь тебе просто стало скучно на курсах повышения квалификации записывать лекции допотопных профессоров, в редакции описывать перепетии освоения бесконечного космоса, даже пачкать стены ругательствами, а ведомости на получение зарплаты автографами?

– Но теперь мне не скучно, а писать все равно не могу… – вздохнул Софронов и пригорюнился.

– Тогда копай землю, – дал Софронову совет Эраст и исчез.

Совет был в высшей степени дельным, потому что Андрей оказался в чистом поле, на перекрестке грунтовых дорог. В одной руке у него была штыковая лопата, в другой мертвая черная кошка. Софронов воткнул лопату в землю. Тень от черенка показала полдень. "Опаздываю" – спохватился Андрей и начал копать.

29

Но ему не довелось сделать все, как было сказано. Разумеется, в определенный момент лезвие лопаты ударилось о какие-то истлевшие доски. Не выдержав столкновения с металлом, доски переломились и Софронов полетел в тартарары или как там это еще называется.

По расчетам невольного летуна его должно было вертеть и крутить, поэтому несколько времени молодой человек летел, закрыв глаза и прижав к груди лопату. Таким нехитрым способом он пытался спастись от головокружения и последующей тошноты. Но скоро Андрей Софронов почувствовал, что летит "солдатиком" и ничто его вестибулярному аппарату не угрожает. Тогда парень раскрыл глаза и огляделся.

Его тело довольно быстро прореживало воздух в достаточно глубоком колодце, ибо не было примет, которые указывали бы на скорое появления дна. К примеру, не дымились волосы и не обугливалась одежда и кожные покровы. Напротив, Андрей чувствовал себя достаточно комфортно. Встречные потоки воздуха прекрасно освежали, что было нелишне после бессонной душной ночи и копания в земле под палящим солнцем. Колодец был весьма светел. Дыру Софронов проломил большую. Комфорт, свет и отсутствие вредных насекомых способствовали спокойному анализу наблюдений за проносящимся мимо пейзажем.

Приходиться признать, что был он весьма однообразен и представлял собой бесконечную череду шестигранных галерей, отделенных от колодца невысокими перилами черного металла и соединенных друг с другом винтовыми лестницами. За перилами виднелись книжные полки, плотно заставленные книгами с одинаковыми или очень похожими друг на друга корешками. Видимо, данный колодец с несметным количеством книг был не единственным в этом подземном мире. Софронов заметил, что на некоторых галереях одна грань с разных сторон отсутствовала, а вместо нее был довольно длинный коридор, в конце которого виднелся частокол перил и все те же одинаковые книги. В тех колодцах тоже было достаточно светло. "Может, я не один такой сюда вломился?" – подумал на лету Софронов, но сколько не вглядывался, вертя головой, в других колодцах никаких летунов не заметил. В начале же каждого коридора имелись рекламные плакаты, указывающие на наличие в нем санузла, точки быстрого питания, автоматической прачечной, телефона, ксерокса, массажного и зубоврачебного кабинетов, кинотеатра, дансинга, амбулатории, опорного пункта общественной безопасности, Интернет-кафе, аптеки, супермаркета, тренажерного зала, публичного дома, полпивной и самое главное – станции метрополитена! Все это, и особенно последнее, вероятно, могло служить объяснением того, что Андрей, летя уже долгое время, не заметил у книжных полок ни единой живой души. Не считать же таковыми бритоголовых личностей с синюшными лицами в рыжих от нечистот мятых одеждах полувоенного образца и тяжелых ботинках, без пола и возраста, которые подпирали стены в вышеописанных коридорах, но завидя летящего вниз Андрея бросались к перилам и, свесясь, кричали ему в след:

– А вот, кому героин!

– А вот, кому клофелин!

– А вот, кому имодиум!

Кроме них в коридорах мелькали еще какие-то фигуры, но их облик был уж совсем невразумительным. Коридоры, в отличии от колодца по которому летел Андрей, освещались скудно. Россыпи маленьких разноцветных лампочек, наверное, вывески, и все. Из коридоров же доносились обрывки различных музыкальных произведений настолько фрагментарные, что опознать их было невозможно. Не Вагнер, не Прокофьев, не Дунаевский, не Боб Дилан, не ОРБ, не, не, не и еще раз не, но что-то звучало, будто бракованная мягкая игрушка сочинила и сыграла на бытовой технике вроде стиральной машины.

Такое однообразие не могло не утомить и Софронов решил сделать остановку, чтобы отдохнуть и разведать, что здесь к чему. Для этого ему очень пригодилась лопата. Молодой человек подгадал, когда будет галерея сплошных книжных полок, чтобы не вступать ко многому обязывающие контакты с бритоголовыми и на лету просунул штык лопаты между перилами и повернул на 90 градусов. Лопата застряла. Ловкий парень подтянулся по ней к ограждению и перелез на галерею. Прислушался. Бритоголовые не спешили проследовать за, как они вроде бы предполагали, судя по их крикам, потенциальным покупателем их зелья. Тем лучше. Можно перевести дух и осмотреться.

Кроме книг – ничего. Андрей попробовал снять одну с полки. Чем Мовсесян не шутит, может где-то здесь стоит КНИГА МАЛГИЛ. Попробовал другую, третью, четвертую и так далее. Не вышло. Книги стояли на полках так тесно, будто склеенные. Тогда на помощь пришла лопата. Сообразительный молодец все-таки умудрился просунуть лезвие лопаты между книг и своротил на пол галереи целый ряд. Несмотря на вложенные усилия, обильно пролитый пот и вычурный мат сквозь скрипение зубов, для Софронова такой успех был неожиданностью. Когда книги посыпались с полки он замер, ожидая чего-то необычного. Но раз, два, три… и ничего не произошло. Андрей вытер пот и стал листать книги одну за другой. Обложки ничем особенным на себя внимания не обращали. Обыкновенные переплеты твердого картона, оклеенные мраморной бумагой. На переплетах никаких выходных данных. Внутри страницы покрыты письменами до смешного схожими с собственными софроновскими кодограммами сна. Вдруг в одной из книг Софронову бросилось в глаза нечто вроде чернильной кляксы. Оказался штамп! Он гласил:

БИБЛИОТЕКА ВАВИЛОНА.

Внимательное исследование выявило такой же штамп на всех книгах. Софронов начал сбрасывать и изучать книги и с других полок. Везде был один и тот же штамп. В изнеможении Андрей опустился на пол и прошептал:

– Значит, Конца Света не было, раз Вавилон не разрушен и существует даже библиотека Вавилона…

Посидел в молчании, закрыв глаза. Затем встал. Протер глаза. Подошел к перилам. Посмотрел вверх. Льются потоки неяркого света, окольцованные бесконечными галереями. Посмотрел вниз. Аналогично. Бездна…

– Не пора ли подкрепиться? – сказал тогда сам себе Софронов, прислушавшись к собственному желудку, и стал подниматься по винтовой лесенке на галерею выше. Еще в полете он заметил там рекламу Макдональдса, предлагающую биг-бургер на 10 % дешевле, чем на других галереях. Андрей не сомневался, что биг-бургер будет завернут в страницу, вырванную из книги МАЛГИЛ. Но это не так уж и важно. Важно, примет ли продавец вместо денег азбуку или бумажную курточку, справленные папой Карло, или придется идти и останавливать прогресс.

30

Знаменитый фаст-фуд лег тяжелым камнем на дно желудка Софронова и даже целый галлон кока-колы не смог бы раскрошить его, а Софронов выпил всего лишь пинту. На большее парень пока не заработал.

Никто в закусочной и около не позарился на его сокровища: карманный орфографический словарь, вечное перо, блокнот, членский билет Союза Журналистов и пропуск в редакцию "Московского Обскуранта", хотя Андрей подробно объяснял как ими можно воспользоваться. Но собеседники легко превращали софроновские аргументы "за" в аргументы "против". Уже за едой молодой человек суммировал их.

Кому охота вклеивать свои фотографии в чужие документы ради сомнительного удовольствия дегустации котлет по-киевски из мертвой Жучки, салата "Оливье" из картофельных очистков и "Столичной" из Владикавказа перед заносом в редакцию ненавистного "желтого" листка адской машины. Конечно, приведение ее в действие с безопасного расстояния удовольствие очевидное. Но хорошо бы еще к этому предложению небольшой подарок – машину времени. Но ты вспомни, Софронов, когда ты работал с письмами читателей, сколько проектов такой машины ты отправил в утиль?

Вот почему ни полная дама в спортивном костюме с кучей авосек, ни смазливая малолетка в напизднике, ни бледный очкастый юноша с топором, ни чумазый подросток в одних рваных шортах, ни солидный дядя в деловом костюме с дипломатом, ни веселый горец в папахе, в бурке, с гранатометом, верхом на осле, кстати с этим последним Андрей встретился в сортире Макдональдса, не захотели расстаться со своими денежками.

Несчастный голодный Софронов уже подумывал о том, чтобы продолжить свой полет к центру Земли, как был деликатно взят за рукав и увлечен из пункта общественного питания вон неким господином, оказавшимся при ближайшем рассмотрении "рыжим" клоуном. Они прошли немного по коридору и остановились у неприметной двери над которой тусклыми красными лампочками было высвечено слово:

Е А Т Р

Клоун достал из уха сосательную конфетку и засунул ее Андрею в рот, получив таким образом благодарного слушателя. И тот, и другой абсолютно не замечали толчков, снующих вокруг, прохожих, которые еще недавно показались бы Софронову похожими на дьяволов, но теперь он ясно различал в них ангельские черты. И квашенной капустой перестало вонять – его перебил запах роз. Все потому, что клоун, представившийся Рупертом Мэрдоком, предложил парню работу! Парень, отрекомендовавшись Биллом Гейтсом, с радостью согласился.

Клоун был владельцем и режиссером маленького общедоступного театра, но дела шли не очень. Поэтому, чтобы привлечь публику, пришлось расширить программу. Перед спектаклем был запущен дивертисмент из пользующихся неизменным успехом у публики номеров. Среди них снимание штанов и оголение задницы, демонстрация золотого слитка, утопление котят в ведре с помоями, художественное чтение программы телепередач и тому подобное. Но один артист заболел, и его нужно было срочно заменить. Об этом хозяин театра думал с самого утра и даже во время обеда, тут-то Софронов и попался ему на глаза. Руперта просто поразила мимика молодого человека, слишком искусная для банального попрошайничества, но очень хорошо подходящая для сцены. Итак, Билл должен был заработать немного денег для себя и для своего нового друга Руперта, грубо говоря, торгуя лицом. За сумму, достаточную, чтобы каждый день ходить в Макдональдс, иметь угол и достойно отправлять естественные надобности, соблюдая гигиену, Андрей должен был каждый вечер приходить в заведение дядюшки Руперта, просовывать голову в отверстие в занавесе, корчить смешные рожи и не уворачиваться через четыре раза на пятый, потом через восемь раз на девятый, потом через раз на второй, потом через семь на восьмой, потом через два на третий, потом произвольно в течении пяти минут, потом в том же порядке до конца от тухлых помидоров и яиц, которые будут бросать зрители. Сразу сговорились о первом выходе. Он случился через четверть часа. Номер Софронова был следующим за номером самого Мэрдока, тот снимал штаны и оголял задницу. Когда после выступления Андрей умывался в гримерке, Руперт сам зашел похвалить его и дал аванс. Хозяин был так поражен искусством своего нового артиста, что предложил ему, когда кончится дивертисмент, посмотреть спектакль, а потом пойти вместе выпить.

– С удовольствием, – сказал Софронов, – А пока я успею сбегать перекусить?

– Разумеется! В театр можно пройти через кухню закусочной. Я позвоню менеджеру, чтобы тебя пустили…

– Спасибо, босс!

– Пустяки, парень. Запомни, дядюшка Руперт своих артистов в обиду не дает.

– Я понял, босс.

– Вот и ладненько, Билл. Как, говоришь, твоя фамилия?

– Гейтс, босс.

– Сегодня же вставлю в афишу.

– Я рад, босс.

– А уж как я рад.

На этих словах они расстались. Софронов мухой полетел в Макдональдс, а Мэрдок стал распекать своих артистов за опоздания на сцену…

"Эх, сейчас бы зевнуть как следует над вечностью, чтобы фаст-фуд выскочил, но ты не дома, щами горяченькими, да с потрошками калории не компенсируешь" – думал Андрей пробираясь через кухню закусочной обратно в театр, – "Ну ничего, после, если Руперт не обманет, пить пойдем. Может, спиртное фаст-фуд раскрошит?"

Вокруг была обстановка пекла и чистилища одновременно. Попав в зрительный зал театра, через, указанную менеджером – высоким негром с лицом испещренном племенными насечками, высокую белую дверь, обклеенную плакатами в защиту прав молчаливого большинства, Софронов почувствовал себя в раю. Публика, похожая на ту, что не вняла его уговорам отдать свои денежки в обмен на сокровища журналиста, занимала места ближе к сцене. Разнобой вносили только несколько девиц в вызывающих нарядах монахинь с истеричными лицами. Без сомнения они не раз уже вкушали уксусную эссенцию. Но их было мало. Устроившись в самом дальнем от сцены углу, Андрей собрался поспать, пожалев о том, что нет программки спектакля. О чем-то надо будет говорить с Рупертом за выпивкой…

Зрительный зал ко сну располагал. Небольшой, мест на 200, не заполненный и наполовину, он был весь выкрашен черной краской. Занавес был тоже черный. Из освещения, кроме верхнего света, включаемого только, когда зрители входят и выходят, были два маленьких прожектора. Один из них час назад высвечивал метким и не очень метальщикам тухлых помидоров и яиц из числа публики гримасничающее лицо Софронова. И их, очевидно, было больше, чем сейчас зрителей спектакля. Но тогда Софронов был не в последнем ряду, а на сцене. И звали его Билл Гейтс…

Утомленный молодой человек едва сомкнул тяжелые веки, как свет погас. В темноте раздвинулся занавес. На сцене виднелись неясные силуэты чего-то. Зрители еще шуршали оберточной бумагой своих фаст-фудов и перешептывались как со сцены на них обрушился голос от автора:

31

– Действие происходит… действие происходит там, где я хотел бы жить и умереть под звуки музыки "нью эйдж", если бы не было такой земли "с названьем кратким – Русь"…Действие происходит на Фарерских островах, в отеле "Киндергартен", в номере "люкс…

Тут один из прожекторов высветил на сцене человека, внешне похожего на "быка". "Бык" вольготно расположился в кресле-качалке и читал какую-то книгу!

Второй прожектор высветил вошедшую на сцену женщину. В руках у нее был поднос с аптечной посудой, а в жопе перья. Их происхождение объяснил голос от автора:

– Это горничная. Она активистка марксистского крыла Африканского Национального конгресса, полковник Армии Спасения и первый кандидат на Нобелевскую премию по литературе. В детстве она была белой девочкой по имени Надя, но как говорят в народе: "у черных есть чувство ритма, а у белых – чувство вины". Видно у черных есть еще чувство меры. Не правда ли, Надя?

НАДЯ. Правда…(СТАВИТ ПОДНОС НА СТОЛИК РЯДОМ С БЫКОМ)

БЫК (ПОДНИМАЯ ГОЛОВУ ОТ КНИГИ). Что вы сказали?

НАДЯ (ОТБИРАЕТ У НЕГО КНИГУ И СМОТРИТ НА ОБЛОЖКУ). Я вас сегодня не узнаю, господин Шимпанзе! Вы не пишете, а читаете…

Г-Н ШИМПАНЗЕ. Да так, безделицу.

НАДЯ. Хороша безделица! "Плавающий Апостроф" Жюля Верна! Чистая набоковщина.(БРОСАЕТ КНИГУ В УГОЛ СЦЕНЫ).

Г-Н ШИМПАНЗЕ. Что вы, что вы…

НАДЯ. Знаю я вас. Все еще носитесь со своей несбыточной мечтой?

Г-Н ШИМПАНЗЕ. Ах, я прекрасно все понимаю! В прошлое, тем более чужое, не вернешься. Но как было бы чудесно, если бы в той телевизионной передаче именно я подливал мэтру из чайника коньяк…

НАДЯ. Чего уж теперь… Ну не довелось… Ладно, сейчас будем пить рыбий жир! И признавайтесь, негодник, вы опять сегодня на люстре не качались?

Г-Н ШИМПАНЗЕ. Милая, что вы донимаете меня своей люстрой! Я же знаю, вы тоже не враг комфорта и можете понять мое желание оставаться подольше в кресле-качалке, в которой мне так покойно, так уютно…

НАДЯ. Вы деградируете, если будете вести сидячий образ жизни. Ваш рыбий жир, господин Шимпанзе (ПРОТЯГИВАЕТ ЛОЖКУ). Давайте, за новый мировой порядок…

Г-Н ШИМПАНЗЕ. Ам. Пожалуйста, не называйте меня этим ужасным именем. Мне, право, неприятно.

НАДЯ. Как же вас называть? Дядюшка Сэм будет очень недоволен, если узнает, что вы хотите сменить имя. Во всех документах…

Г-Н ШИМПАНЗЕ. Мне нет дела до этого, Надюша. Хотя бы вы не зовите меня так. А зовите, ну Бенжамином, что ли? Бенжамином Ерофеевым, согласны?

НАДЯ В ШОКЕ И САМА СЪЕДАЕТ ЛОЖКУ РЫБЬЕГО ЖИРА.

НАДЯ. фу, гадость какая! Не знаю, что и сказать. Уж лучше зовитесь вы Эдуардом Лимоновым, Виктором Пелевиным, Владимиром Сорокиным. На худой конец Братьями Стругацкими или сестрами Толстыми. И то дядюшке Сэму это не понравиться. А что скажет Нельсон Мандела!

Г-Н ШИМПАНЗЕ. Хочу Бенжамином Ерофеевым зваться и никем больше. Вы, Наденька, вместо того, чтобы предлагать мне заведомо негодные варианты и гадать на кофейной гуще, лучше бы станцевали мне что-нибудь. Я знаю, у вас чудная пластика.

НАДЯ. Это уже слишком! От того, что я вам станцую качучу, вы не станете зваться Бенжамином Ерофеевым, а ваш рыбий жир не превратиться не только в хлебное вино, но и в хлебный квас!

Г-Н ШИМПАНЗЕ НАЧИНАЕТ РЫДАТЬ.

НАДЯ. Не плачьте, мой друг. Я станцую для вас. Я буду звать вас как хотите. Но я обо всем доложу дядюшке Сэму и другим членам Попечительского Совета. Это мой долг, да и деньги мне за это платят.

Г-Н ШИМПАНЗЕ РЫДАЕТ В ПОЛНЫЙ ГОЛОС.

НАДЯ. Бросьте, в самом деле, реветь! Что такое! Здоровый мужик, а плачет как маленький мальчик… А ну, живо на люстру качаться. Рок энд Ролл!

НАДЯ НАЧИНАЕТ ЩИПАТЬ И ТЫКАТЬ ПАЛЬЦАМИ Г-НА ШИМПАНЗЕ, СТАРАЯСЬ ПОПАСТЬ МЕЖДУ РЕБЕР.

Г-Н ШИМПАНЗЕ (ВЗРЫВАЯСЬ). Нет! Я больше не могу! Я может быть даже умру… Все эти каждодневные мучения ради того, чтобы называться противным мне именем… А ведь я даже не верю Дарвину! Не верю…

НАДЯ. Надо говорить: "Не разделяю взглядов". А то верю – не верю. Не в карты играете, мистер.

Г-Н ШИМПАНЗЕ. Я…

НАДЯ. И не думайте.

Г-Н ШИМПАНЗЕ (ВЫТИРАЯ СЛЕЗЫ). Хорошо, хорошо, я не буду, я больше не буду рыдать…

С ПОТОЛКА СПУСКАЕТСЯ ШИКАРНАЯ, ВСЯ В ХРУСТАЛЬНЫХ ВИСЮЛЬКАХ, ЛЮСТРА.

НАДЯ.(ВЫТАСКИВАЯ Г-НА ШИМПАНЗЕ ИЗ КРЕСЛА-КАЧАЛКИ). Качаться, качаться и еще раз качаться… Вертеться… Рок энд ролл в специально отведенное для этого время…(ПОДСАЖИВАЕТ Г-НА ШИМПАНЗЕ НА ЛЮСТРУ) Опять же, дядюшка Сэм сегодня приезжает… Ну как заглянет…

Г-Н ШИМПАНЗЕ ЛЕНИВО ВЗБИРАЕТСЯ НА ЛЮСТРУ И РАЗВАЛИВАЕТСЯ НА НЕЙ.

НАДЯ. Увидит вас на люстре – порадуется. Доставьте пожилому человеку маленькую радость. У него их так мало в жизни…

Г-Н ШИМПАНЗЕ.(НАЧИНАЕТ МЕДЛЕННО РАСКАЧИВАТЬСЯ). Ох, уж мне эти стареющие педерасты с их маленькими радостями…

НАДЯ. Эй, там, наверху! Прекращайте высказываться в откровенно расистском духе! Разве вас здесь этому учат на деньги законопослушных, здравомыслящих, позитивно настроенных налогоплательщиков из числа "золотого" миллиарда…

Г-Н ШИМПАНЗЕ (РАСКАЧИВАЯСЬ СИЛЬНЕЕ). Извиняюсь, выскочило.

НАДЯ. Я тебе!

Г-Н ШИМПАНЗЕ (СИЛЬНО РАСКАЧИВАЯСЬ). Да пошла ты…

НАДЯ. Ой, батюшки!

Г-Н ШИМПАНЗЕ. Что такое?

НАДЯ. Беда, ой, беда!

Г-Н ШИМПАНЗЕ. Я больше не буду…

НАДЯ. Это я, я виновата!

Г-Н ШИМПАНЗЕ. Неужели я – дитя природы! В чем же дело, Надежда?

НАДЯ. Мы забыли снять штаны. На люстре полагается качаться без штанов. Вы же еще не человек…

Г-Н ШИМПАНЗЕ (СТАСКИВАЯ ШТАНЫ И БРОСАЯ ИХ НАДЕ). А… Но, ведь я уже хорошая обезьяна?

НАДЯ ЛОВИТ ШТАНЫ Г-НА ШИМПАНЗЕ, ПРЯЧЕТ В НИХ ЛИЦО, ПОТОМ ПОДНИМАЕТ ГЛАЗА К РАСКАЧИВАЮЩЕМУСЯ ПИТОМЦУ.

НАДЯ. Эх… Вон как попка сверкает, что твой самовар…

Прямо праздник какой-то…

Г-Н ШИМПАНЗЕ. Няня, няня, от чего пансионеры богоугодных заведений не летают?

НАДЯ. И-и, милай… Погодь маленько… Вот изучишь во всем объеме наследие Западной цивилизации, превзойдешь основы Восточной, усвоишь элементы той, что южнее Сахары, дядюшка Сэм тебя на елекстрическом топчанчике на вшивость проверит, вставим тебе в жопу перья, не хужее моих, и лети, касатик, клином куда душенька твоя пожелает. Хучь в Уагадугу лекции по теории "нового русского" кино читать, хучь кенгурей в Австралии доить, хучь корбки из-под телеков на Западном берегу реки Иордан заселять. Флаг тебе ООН в руки и электронную шарманку на пузо, гастарбайтер ты наш, интеллектуального труда…

Г-Н ШИМПАНЗЕ. Ну и панк-джаз ты несешь, няня! А может мне прям сейчас полететь, няня?

НАДЯ. Да неужто у тебя сейчас душа не летает?

Г-Н ШИМПАНЗЕ. Душа летает. А тело нет…

НАДЯ. Что ж поделать…

Г-Н ШИМПАНЗЕ (СПРЫГИВАЯ С ЛЮСТРЫ). Не фига! Смотри, няня, чего я удумал…

Г-Н ШИМПАНЗЕ ПОДБЕГАЕТ К ВЫЕХАВШЕМУ ИЗ-ЗА КУЛИС СТОЛУ, ЗАВАЛЕННОМУ КНИГАМИ И БУМАГАМИ, И НАЧИНАЕТ ОСТЕРВЕНЕЛО РВАТЬ В КЛОЧЬЯ КАКУЮ-ТО ТЕТРАДЬ.

НАДЯ. Бенжамин, ты сошел с ума рвать конспекты трудов Гегеля! Ты же трудился над ними целых девять месяцев! Писал, писал, писал… Как ты будешь сдавать дядюшке Сэму зачет?

Г-Н Шимпанзе. Зачет – пустяки. Я зато полечу! Давай, няня, запихивай мне в жопу эти клочки…

НАДЯ (ПОМОГАЯ). Срамота…

Г-Н ШИМПАНЗЕ. Если конспектов мало, рви первоисточники, на фиг!

НАДЯ. Рехнулся? Прижизненное издание Гегеля с бранными автографами Бакунина!

Г-Н ШИМПАНЗЕ. Рви без сожаления! Все равно мы немецкого языка не знаем! Долой фетиши материального мира! Да здравствует огонь – лучший двигатель духовного прогресса человечества!

НАДЯ. Ты же не человек…

Г-Н ШИМПАНЗЕ. Но уже хорошая обезьяна! Рвешь?

НАДЯ. Рву, рву…

Г-Н ШИМПАНЗЕ. В дупло закладываешь?

НАДЯ. Закладываю!

Г-Н ШИМПАНЗЕ. Хорошо, хорошо, хорошо… Все, хорош! Хорош, говорю… Поджигай! Нет, стой. Опалишься… Тащи бельевую веревку, ночной горшок и… Все! Тащи…

НАДЯ МОМЕНТАЛЬНО ПРИНОСИТ ТРЕБУЕМОЕ. БЕЛЬЕВУЮ ВЕРЕВКУ ОНА СКЛАДЫВАЕТ В ГОРШОК И ПРИСАЖИВАЕТСЯ НА НЕГО, ПРЕДВАРИТЕЛЬНО ЗАДРАВ ЮБКИ И СПУСТИВ ТРУСЫ.

Г-Н ЩИМПАНЗЕ. Соображаешь…

НАДЯ. Ладно… Ты мне лучше объясни такую вещь. Почему ты придумал закладывать клочками Гегеля дупло, а не, к примеру, пасть? Ведь сказано: "Не бери ничего в голову, а бери все в пасть".

Г-Н ШИМПАНЗЕ. Отличный вопрос! Видишь ли, по известной тебе причине я преимущественно устремлен вперед и вверх, а наличие, пусть даже небольшой, полости у меня сзади как-то лишает мою устремленность внутреннего содержания – она как бы слишком легковесна, а потому мало убедительна для сторонних наблюдателей. А мы в конце концов работаем для людей. Ну как, понятно теперь?

НАДЯ. Ага…

НАДЯ ВСТАЕТ С ГОРШКА, ЗАПРАВЛЯЕТСЯ, ДОСТАЕТ УВЛАЖНЕННУЮ ВЕРЕВКУ ИЗ ГОРШКА, ОДИН КОНЕЦ ЗАКЛАДЫВАЕТ В ДУПЛО Г-НА ШИМПАНЗЕ, ДРУГОЙ УНОСИТ С СОБОЙ ЗА КУЛИСЫ.

Г-Н ШИМПАНЗЕ. Семью семь, одиннадцать, ноль, дробь на дробь, илэвен… Поджигай!

НАДЯ. Есть, командир!

ОГОНЬ ПОБЕЖАЛ, ПОБЕЖАЛ ПО ВЕРЕВКЕ И… БА – БА – БА -… – АХ! РАЗДАЛСЯ УЖАСНЫЙ ВЗРЫВ И Г-Н ШИМПАНЗЕ НЕРВНОЙ ЛАСТОЧКОЙ ЗАСНОВАЛ ПО СЦЕНЕ.

НАДЯ. (ВЫСКАКИВАЕТ НА СЦЕНУ). Ништякович! (ГОНЯЕТСЯ ЗА Г-НОМ ШИМПАНЗЕ) Как тогда, в Сан – сити! Я жила в доме своего папы – русско-еврейского эмигранта из Эстонии, убежденного либерала и космополита. Как-то нежила я свое бледное тело в зеленоватой воде папиного бассейна и грезила о самом главном. Вдруг, мне явился юноша-банту. Он был в отличном костюме от Юдашкина и в начищенных ботинках. В его руках был потертый чемоданчик, вероятно, с какими-то элементарными орудиями труда вроде коловорота. Юноша-банту пришел, наверное, заработать немного денег примитивным физическим трудом, чтобы было на что послать в колледж своих многочисленных сестренок и братишек. Но он увидел меня. И я немедленно стала его музой. То есть я дала ему, а он тут же сбацал мне рэпак о гагстерских разборках в Гарлеме, вибрациях, душе, теологии Освобождения, Железном Льве Сиона, каннабисе и пособии по безработице… С тех пор утекло много времени. Я посвятила свою жизнь осуществлению различных гуманитарных программ по линии ООН и ЮНЕСКО. Множество людей узнало от меня об истинных ценностях: правах человека, рыночной экономике и либеральной демократии, о терпимости к педикам и презервативах. Но многочисленные виды разнообразных гуманитарных катастроф, которые я созерцала из года в год сделали меня эмоционально тупой. Я могла резать по живому, насаждая прогресс и процветание среди каких-нибудь унтерменшенов и ни слезинки не скатывалось из моих глаз, когда я вырывала клещами золотые коронки у индивидов, признанных не годными для жизни в цивилизованном мире и потому предназначенных для сжигания в крематории… Но теперь все иначе! Убогий примат разбудил мою душу!

Г-Н ШИМПАНЗЕ. Во гонит, минетчица!

НАДЯ. Это не гонка, а реальный базар…

НАКОНЕЦ НАДЯ ИЗЛОВЧИЛАСЬ И ПОЙМАЛА Г-НА ШИМПАНЗЕ В СВОИ ОБЪЯТИЯ.

НАДЯ. Давай, как тогда, по – быстрому, а то дядюшка Сэм может войти.

Г-Н ШИМПАНЗЕ. Давай…

НАДЯ ПОДХОДИТ К ГОСПОДИНУ ШИМПАНЗЕ ВПЛОТНУЮ, ЛИЦОМ К ЛИЦУ И НАКРЫВАЕТ ЕГО С ГОЛОВОЙ СВОИМИ ПЫШНЫМИ ЮБКАМИ. ТАК ОНИ СТОЯТ, ПОКА НЕ ВХОДИТ ДЯДЮШКА СЭМ.

Дали занавес и включили свет. Софронов, который проснулся как раз в эпизоде с взрывом, хлопал громче всех. Если бы у него были ручные часы, то они бы, без сомнения, остановились. Актеры вышли на поклоны. Завидя Андрея, они начали махать ему руками и звать к себе:

– Глядите-ка, да это же Билл Гейтс!

– Он свой, он наш!

– Идите же к нам, Билл!

– Не стесняйтесь…

Пришлось карабкаться на сцену и вместе со всеми отвешивать поклоны, пока публика не стала расходиться. Тут появился хозяин, и вся труппа, не смывая грима и не переодеваясь двинулась в полпивную, благо она была дверь в дверь с театром.

32

Актеры набрали у толстого напудренного завитого сидельца пива, водки и толченого гороха на закуску. Расплатились программками и контрмарками. Сдвинули столы в лучшем месте заведения – около сортира. Предполагалось пить много пива, в таком случае мочевой пузырь не любит дальних прогулок. Мэрдок посадил Софронова рядом с собой.

Когда стол стал липким от пролитого пива, а количество тостов пошло на убыль, наступило время задушевных бесед, легкого флирта и танцев под музыкальный автомат.

Вот стриженная под мальчика загорелая блондинка в русском сарафане, в дивертисменте она демонстрировала золотой слиток, повела благообразного старичка во фраке на голое тело в сортир. Старичок в шоу читал программу телепередач.

– Куда это они? – обратился Андрей к своему новому другу Мердоку с невинным вопросом.

– Парень воздал должное пиву с толченым горохом и теперь нуждается в любви. – охотно удовлетворил Руперт законный интерес Гейтса.

– А…

– Давай лучше посмотрим на танцующих девочек… смотри, смотри у них такие коротенькие юбочки, что из под них видно трусы…

– Класс… А почему они без чулок?

– Ну, балаганчик дядюшки Бриззака достаточно демократичное заведение, поэтому здесь весьма либеральная политика в области фэйс – контроля и сюда пускают и с голыми ногами и в колготках и даже тех, чей костюм состоит из одного тампакса.

– Здорово… Дернешь за веревочку – дверца и откроется…

– Ха-ха-ха! Да ты, я гляжу, юморной пацан. Как на счет попробовать себя в разговорном жанре? Не сразу, конечно, а то эти обидятся, – и Руперт мотнул головой в сторону прочих актеров.

– На обиженных воду возят, – солидно заметил Андрей.

– И болт кладут, – поддержал его Мэрдок.

Посмеялись.

– Выпьем, Билл? – предложил клоун.

– Выпьем, Руперт! – согласился Софронов.

К ним подошла актриса, исполнявшая роль Нади в спектакле. Перья в ее жопе нервно покачивались. Она жадно курила толстую сигару и старалась пустить дым в глаза мужчин.

– Руперт, я все понимаю, но ты забываешь о главном! Для чего мы здесь? Чтобы иссушать свои души дешевым алкогольным базаром и девальвировать понятие любви фаст-сексом в сортире…

– Где он? – стал серьезным клоун и его все время стоявшие дыбом огненно-рыжие волосы опустились, носы больших ботинок, напротив, воинственно загнулись.

– Быкует, разумеется, на площадке молодняка, – актриса отшвырнула сигару и молниеносно запрыгнула на колени к Софронову, впившись в его губы и запустив руку к нему в штаны.

Губы актрисы пахли котлетами и сладким голландским табаком. Актриса умело гоняла шкурку и Андрей не стал отстраняться, а начал массировать ей грудь.

Руперт в это время хлопнул три раза в ладоши. Сиамских близнецы – чечеточники в национальных костюмах подняли головы из тарелок с толченым горохом.

– Приведите его! Время исполнить назначенное… – приказал им клоун. Близнецы шмелем рванули исполнять приказ хозяина.

– Давайте, помогайте мне…- Мэрдок обратился к Андрею и Наде, которые нехотя отлипли друг от друга.

Вместе они начали сбрасывать со столов посуду и протирать их рукавами. Посуда билась. Осколки летели во все стороны. Один разбудил дремавшего сидельца. Он рассек ему бровь.

Окровавленный сиделец начал возмущаться:

– Эй, а кто за посуду и уборку будет платить?

– Иди лучше макияж поправь, – откликнулся клоун.

Сиделец достал маленькое зеркальце, заглянул в него и мигом умчался в сортир. На входе он столкнулся с демонстраторшей золотых слитков и чтецом телепрограмм, едва не сбив их с ног. Те отвесили ему пару увесистых пинков, чтобы вел себя, козлина, повежливей. Мэрдок посмотрел на них с укоризной и сказал:

– Быть можно дельным человеком и думать о красе ногтей.

Парочка засмущалась и начала было рассыпаться в извинениях, но Руперт их решительно остановил:

– После… Сейчас нужно очистить помещение!

Парочка, Надя, клоун и другие члены труппы: зайчики, белочки, грибочки, Дед Мороз, Баба Яга, стриптизерша Эллочка, стритизер Матвей и клон Майкла Джексона достали свои шот ганы и начали со всей дури мочить голоногих девиц и их тщедушных кавалеров в мешковатых камуфлированных штанах, которые тупо топтались у музыкального автомата.

Когда пороховой дым рассеялся, двери сортира торжественно распахнулись. Сиамские близнецы на тонкой серебряной цепочке вывели из зловонного полумрака вновь напудренного сидельца с белой заплаткой бактерицидного пластыря на брови. Сиделец важно выступал на четвереньках. На его спине сидел тот самый бык, игравший роль господина Шимпанзе. Его бритая голова лоснилась от пота. Глаза труппе слепили многочисленные золотые украшения: цепи, серьги, перстни и прочее. Пудовые кулаки и мощные бицепсы, трицепсы и тому подобное внушали священный ужас. Бык был почти голый. Всю его одежду составляли синие спортивные трусы фирмы "Адидас" и вьетнамки. В руках бык держал розовый полиэтиленовый пакет "Наф-Наф" чем-то доверху набитый.

– Покажи, что собрал, – приказал быку клоун.

Бык послушно опрокинул пакет. Из него посыпались фантики от жевачки, наклейки с фотографиями знаменитых писателей, ди-джеев и домушников, пакетики с презервативами и леденцами, пустые сигаретные пачки, облатки разноцветных таблеток, одноразовые шприцы, баночки вазелина, спрынцовки, жестянки из-под пива и кока-колы, глянцевые журналы, компакты, фото-мыльницы "Кодак", СД-плееры и прочая чепуха.

– Вот, настрелял для детей Косово, – объяснил бык разнообразие своей коллекции ненужных вещей.

– Ты добрый парень, – похвалил его Мэрдок – поэтому богам такая жертва будет угодна.

– Я не возражаю. Мне с детства была свойственна страсть к самоуничтожению. Еще будучи чемпионом по армрестлингу среди малолеток в своем районе, я дважды вкушал уксусную эссенцию, но оба раза меня откачали… – с такими словами бык соскочил с сидельца, снял трусы, вьетнамки и взгромоздился на очищенные для церемонии заклания сдвинутые столы.

33

Дальнейшего Софронов по причине крайней экстравагантности зрелища не увидел. Как только сиделец перерезал быку остро оточенной алюминиевой ложкой сонную артерию, а актеры труппы выстроились с жестяными кружками в очередь на слив крови, Андрея начало тошнить и тошнило до тех пор, пока белочки и зайчики не натянули шкуру убитого быка в качестве мембраны на продолговатый медный стакан большого барабана, а тушу быка не вынесли в коридор, чтобы малоимущие тоже вкусили от щедрот богов. Малоимущими оказались те самые бритоголовые драгдилеры, предлагавшие Софронову героин, клофелин и имодиум. Драгдилеры, как стая голодных крыс, набросились на мясо угодного богам и в несколько минут оставили от него только белые кости. Их белизна доказывает, что жертва была избранна правильно – богам угоден только исключительно чистый телом и душой бык. А вот поведение Андрея обществу показалось по крайней мере невежливым, хотя один из актеров, а именно Мухомор, высказался в более резкой форме:

– А казачок-то засланный…

– Скорее залетный… – остановил его дальнейшие рассуждения вслух клоун едва заметным, но чрезвычайно властным движением левого уха, – но он гость, а это нас ко многому обязывает. Мы должны показать ему Вавилон во всей его красе и, самое главное, записать его в Вавилонскую библиотеку.

Последнее замечание вызвало целый камнепад убийственного смеха актеров, сгрудившихся над несчастным Софроновым, лежавшим в жутких корчах на

посыпанном опилками каменном полу полпивной.

Но нет худа без добра. Андрей по крайней мере облегчил свой желудок от пресловутого фаст-фуда, а сознание от напрасных иллюзий в отношении своих новых знакомых. В его еще затуманенном парами алкоголя мозгу высветилось:

НЕ ВЕРЬ, НЕ БОЙСЯ, НЕ ПРОСИ.

Стало легче. Члены снова стали наливаться осмысленной энергией. Лицедеи решили по своему:

– Кажись оклемался…

– Сажай его на табурет…

– Глаза, глаза ему откройте…

– Может ему спички вставить? У кого есть спички?

– Пустое! У него и так сейчас глаза на лоб полезут…

Клоун нацепил барабан, обтянутый шкурой быка, себе на шею и начал со всей мочи бить в него двумя зонтиками. Один зонтик был черный, другой цветной. Актеры как обезьяны стали ухать, прыгать-сигать и вообще доставать Софронова щипками и тычками. Клоун завопил песню:

Я простая девка на панели. Что угодно сделаю за мани. Все мои отверстия в натуре Обесчещены по многу раз. Я поэтому богам угодна. Привяжу к спине я вентилятор, Закушу соленым мухомором И отправлюсь в Звездные Дома. Там живут отличные мужчины. Они моют ноги каждый вечер. Они моют члены перед сексом. И стихи читают девкам после. Из стихов я тех узнала вот что: Есть отличная помойка возле бани, В коридоре меж колодцами сто тысяч Двадцать первым и сто тысяч семьдесят вторым. Там среди лохмотьев и обмылков, Продырявленных тазов и прочей дряни Ты найдешь, коли не брезглива, Два зонта – цветной и просто черный. Их утратил в древности известный, А теперь забытый маг-волшебник По прозванию Лукойе типа, А по имени он Оле вроде… Был он в бане, тело мыл и руки, Голову, в ушах и в жопе. Взялся за ноги, но сослепу не видел Как смыл вместе с грязью номер, Тот, что сам он привязал к лодыжке В рассуждении не потерять его, Чтобы после посещенья бани В гардеробе бани вещи, Что сдавал туда, себе вернуть. Ну и не вернули ему вещи. Нельзя без номера – такой порядок. Самому навешали, пустили Голым, типа, в Африку гулять. Там он на фиг сгинул, а вещички, Выкинули, значит, на помойку. И среди них два зонта заветных, Где им, собственно, и было место, Чтоб гулящая, как ты, девица, На которой пробу ставить негде, Те зонты нашла и примененье Лучше во сто крат им отыскала. Я и отыскала в самом деле. Что я, дура – не понять веленья Жителей домов на звездах. Как теперь сниму я мальчугана, Старика, арнольда или ваню, При деньгах или с дырой в кармане, С медицинской справкой или без, Я его тот час же увлекаю В игрище любовное, затем же Зеленым вином пою до пьяна, До кошмаров, до галлюцинаций, Чтоб, когда пацанчик мой растает, Выложил мне все как на духу Про свою историю в натуре. Тут уж я сама и разберусь Нужен он библиотеке Вавилона Или нет, чтоб отыскать в ней книгу, Ту единственную, что можно прочитать, А не спать над ней, Как все мы спим…

У Софронова действительно вылезли глаза на лоб и сам собой открылся рот. Из него клоун вытащил свернутый в трубку большой лист бумаги и, подмигнув дурным глазом своим сообщникам, развернул его перед ними. Это оказалась театральная афиша. Из нее следовало, что автором пьесы "ГОСПОДИН ШИМПАНЗЕ" является никто иной, как Билл Гейтс. Тут уж настала очередь лезть на лоб глазам клоуна и его команды. Еще у них отвисли челюсти и появилось дрожание в коленях. Первым совладал с собой, естественно, заводила – клоун. Он дрожащими ручонками все-таки сумел раскрыть над Софроновым цветной зонт и с помощью Нади и сидельца начал вращать его над головой Андрея сначала медленно, а потом все быстрее, быстрее и быстрее.

Туман в голове Андрея окончательно рассеялся и перед ним замелькали до зубной боли в сердце знакомые экзистенциальные ситуации и персонажи.

"Может, я и вправду Билл Гейтс?" – подумал Андрей и всем своим существом понесся в мир иной… За ним, как хвост за кометой, помчались актеры труппы Руперта Мэрдока. Через секунду Софронов – Гейтс со свитой оставил полпивную и ринулся вниз в колодец. Через миг выяснилось, что колодец без дна. Вернее дно было, но затянутое переплетеньем заржавленных труб и пыльных проводов. Среди них выделялась лесенка, ведущая к круглому люку. Новоявленная комета скользнула по ней, чуть-чуть сдвинула тяжелую чугунную крышку и рассыпалась по асфальтовой мостовой разноцветными конфетти, которые моментально были смешаны с уличной грязью шинами многочисленных автомобилей…

34

Утро, хотя и началось в три часа пополудни, выдалось нерабочее. Авдотья вяло возила засохшей кистью по бурому от грязи холсту и умирала от скуки. Она уже собиралась выпить водки, когда наконец раздался первый за сегодня телефонный звонок. Девушка с облегченьем ткнула кистью в раскисшую палитру, схватила с тумбочки телефонный аппарат, пакет молока и с ногами забралась в кресло.

– Авдотья на проводе! – весело крикнула она в трубку и пролила молоко на кофточку.

– Эт я, твоя подруга Мэри…

– Мэри, сучка, что ж ты не звонишь? Я тут умираю от скуки после вчерашнего, а лучшая подруга динамит…

– Пошла ты в жопу, Дунька, я сама только оклемалась. Вот сижу хаваю, пытаюсь вспомнить вчерашнее, думала у тебя кое-что узнать… А потом, ты же сейчас работать должна. Художник в простое…

– Харэ нудить. Тоже мне нуда какая!

– Ладно не ругайся… А у меня информация для тебя интересная!

– Да ну…

– В журнале вычитала.

– Когда успела-то?

– Я балдею с тебя, Дунечка, я ж рано встаю. Каждое день не позже двенадцати я бегу в киоск, покупаю всю пачку прессы, пишу обзор по нужной теме, передаю его на "Свободу", получаю за это мани. Иначе на какие шиши я буду похмелять тебя, подруга…

– Мне уже стыдно… Ну чего там пишут. Про меня?

– Про тебя само собой. А еще про одного твоего бой-френда!

– У меня полгорода бой-френдов. Про кого конкретно?

– Слушай!…Новая выставка открылась в небезызвестной своими прорывами в новую реальность галерее "ОГИЗ". Выставка носит название "ВЕСЬ ТИРАЖ"… Только ты, Дуня, учти, что это я тебе статью читаю из месячной давности журнала "АР ТЫ И ФАК ТЫ", а то побежишь ему глаза выцарапывать…

– Кому ему? Че ты несешь? И чего бздишь, что каждое утро встаешь не свет не заря, всю пачку прессы скупаешь. Журнал-то старый. Небось на помойке нашла…

– Не спеши, мать, все сейчас поймешь… А на счет гонки ты не права. Я газеты, дура ты, скупаю… А журналы в сортире мой мужик оставляет. Там я и этот номер "АР ТЫ и ФАК ТЫ" надыбала… Хезать пошла, а кроссворд взять забыла. Пришлось приобщиться к журнальчику, какой попался. И думаю, не зря…

– Ладно, гони дальше, профура…

– Молчала бы ты, целка семиабортная… Очень интересная концепция говорит об открытии еще одной пробоины в днище нашей тонущей цивилизации. Может быть, с этой отчаянной акции молодого дарования начнется давно уже ожидаемое подтопление наиболее живучего отсека нашей плавучей тюрьмы духа живаго. Пока же неудачливый поэт-традиционалист превратился на наших глазах в удачливого актуального художника, выставив на обозрение почтеннейшей публики весь тираж своего первого сборника. Книга вышла больше двух лет назад в знаменитом издательстве "СКУНСКАМЕРА", тиражом в 9999 экземпляров. С тех пор, несмотря на довольно мощную рекламную кампанию в СМИ и способом прямого действия, не было продано ни одного экземпляра. Даже посетители аптек и супермаркетов не обратили на нее внимания, хотя автор простоял голым, прикрывая гениталии своей книгой в витрине самого большого торгового центра в этой стране, в "РАДОСТИ ПОТРЕБЛЕНИЯ" целую неделю, а потом угрожал взорвать его, если никто не купит хотя бы пару экземпляров…

– Я сейчас засну, подруга! Давай короче…

– Потерпи, задница, немного осталось… Благодаря четкой работе отечественных спецслужб телефонный террорист был немедленно вычислен и задержан, но благодаря заступничеству ряда известных деятелей литературы и искусства был отпущен под честное слово не нарушать ритмичной работы предприятий розничной торговли, которые вносят огромный вклад в государственный бюджет всех уровней, из коего, кстати, в значительной степени идет финансирование огромного количества фондов поощрения молодых талантов, чтобы те не ширялись по подвалам и не опускали всякое быдло в спальных районах на пенсию или пособие по безработице. Ведь благодаря опеке одного такого фонда, а именно "Подснежник" и был взращен герой настоящей статьи…

– Короче, щель!

– Да уймись ты, морда, кончаю… А-а-а-а… Но артист жизни не унялся. Купил у черных на базаре шот ган, отправился в ближайшую общедоступную "избу – читальню" и разрядил весь боезапас в отделе поэзии. Когда в участке ему опускали почки, артист орал на весь микрорайон, что, мол, мертвые держат за ноги живых и не дают им взлететь так высоко как хочется и можется. На этот раз подонка выручил ряд общественных деятелей и депутатов Государственной думы, известных своей патологической любовью к свободе волеизъявлений граждан. Хорошо им, живущим за трехметровым забором, по периметру которого пущен электрический ток и свора злобных собак. Зато теперь все мы знаем художника Андрея Софронова…

– Я такого не знаю.

– Как не знаешь? Спала еще с ним у нас как-то…

– Здрасссте! Буду я помнить с кем я у вас спала. Вечно же все под дозой. Один художник, другой искусствовед, третий разбойник…

– А этот был драматург.

– Погоди, базар был про поэта?

– Правильно, это он потом стал поэтом, а когда ты с ним у нас переспала, он был еще драматургом и звался Билл Гейтс. Типа эпатаж…

– Ага… Теперь, кажется, вспоминаю… У него еще были имплантированы рожки, хвост со стрелой на конце и копыта…

– Точно!

– Он пользовался дезодорантом с запахом серы и носил комбинезон сшитый из козлиных шкур, а сперма у него была с привкусом горелого мяса…

– Человечьего мяса!

– Да-да, человечьего мяса… Ну и что?

– Как что! Как что! Вспомни! Анализ ДНК показал на него как на отца твоего шестого ребенка!

– Билл Гейтс – отец Нафани?

– Да!

– Епт…

Авдотья так долго и грязно ругалась в телефонную трубку, что Мэри почувствовала некоторое половое возбуждение. Только прокладка спасла ее белье от неминуемой катастрофы.

– Вот, значит, кому мы обязаны за нынешний диктаторский режим, который душит все живое и светлое в этой стране!

– Тихо, тихо… Нас ведь подслушивают!

– Пускай! Нафаня знает мое отношение к его политике…

– Хоть и диктатор, но Нафаня твой сын!

– Он сын козла! – Авдотья бросила трубку на рычаги, запустила полупустым пакетом молока в стену и потянулась к тумбочке. Там с вечера должна была остаться едва початая бутылка водки…

35

– Чумс, чумс, чумс, – сказали губы Нафанаила Стожарова, впиваясь в бутылочку с подслащенным холодным чаем. Великий и ужасный диктатор страны, распластавшейся на 1/7 части земной суши, не признавал никакого другого питья, хотя стоило ему только пукнуть, как на его стол доставили бы даже молоко райской птицы. Но диктатор чурался дешевых эффектов, потому и правил гигантской страной без каких-либо проблем уже месяца два. Единственной причудой Нафанаила было писание стихов, которые немедленно включались в списки обязательного чтения образовательных учреждений всех уровней. Последним по времени написания и включения в такой список было следующее:

Бывало приведут в детсад -

А там уже маркиз де Сад.

Диктатор только начал кушать свой чай, как по радио началась передача "Зеленая Лампа", в которой модный философ Саша Варин рассуждал именно об этом стихотворении: "Как автор смог лаконично и глубоко при минимуме изобразительных средств передать трагедию маленького человека и ущербность нашей цивилизации, не забыв о культурно-историческом контексте! Откуда этот опыт или провидение у годовалого дитяти, почти младенца? Передалось ли вместе с генами родителей, детским питанием, колыбельными няньки, но в любом случае мы имеем дело с несомненным явлением в нашей литературе, заслуживающем не только всестороннего изучения, но и всяческого поощрения. О последнем, будем надеятся, Нафанаил Стожаров позаботится в самом ближайшем времени…"

Диктатор перевернулся в своей кроватке на живот и засмеялся. С табуретки поднялась дремавшая до сих пор, няня Камилла Спиридоновна, уютная дама преклонных лет в домотканых вещах, но выдающегося отношения к собственной внешности и здоровью. Она просунула сквозь прутья ограждения кроватки бумагу с текстом очередного указа. Нафанаил быстро пробежал текст голубыми глазками, впился молочными зубками в нижний правый край, аккуратно откусил уголок. Няня выдернула документ обратно и прошла из детской в гостиную.

Гостиная в сравнении с детской представляла собой разительный контраст.

Детской была каморка три на три метра, потолки два двадцать, круглое окно размером с хула-хуп с четырьмя форточками – все открываются внутрь комнаты. Обои – на белом поле разноцветные муми-тролли ловят разноцветными сачками разноцветные кометы. Пол – деревянный, покрытый ковром производства КНР – уссурийский тигр переваливает хребет Сихотэ-Алинь в поисках пищи. Освещение – на беленом потолке простая трехплафонная люстра спокойных тонов, у кроватки диктатора ночник в форме колокольчика. Из мебели, кроме кроватки, имелись комод с бельем и игрушками, столик с едой и гигиеническими принадлежностями и массивный табурет няньки – все светлого дерева. В одном из углов в пластмассовой кадке рос крибоудин – пальма не пальма, гриб не гриб, но с кнопочками, матовыми экранчиками и торчащими во все стороны усиками на толстых маслянистых шляполистьях черного цвета.

Гостиная, напротив, была огромной полутемной залой без окон, с ободранными обоями, кое-где обвалившейся штукатуркой. Вдоль стен в кучах тряпья, обрывков бумаги и картона спали вповалку сотрудники аппарата Нафанаила. Их собратья, – немытые нечесаные люди в обносках с чужого плеча, – грелись у железной бочки, в которой они сжигали глобусы и разрозненные тома Большой Советской энциклопедии последнего издания.

Камилла Спиридоновна взяла за плечо одного из греющихся и сунула ему в нос прокомпостированный диктаторскими зубками указ. Это был толстощекий мужчина в истлевшем от грязи деловом костюме и в опорках, построенных из старых автомобильных камер. Мужчина шмыгнул носом и бережно взял из рук няни указ.

– Доведи до населения, – строго приказала ему Камилла Спиридоновна и пошла, распространяя вокруг себя сияние и теплоту истинной домашности, обратно в детскую.

36

Мэри зябко запахнула халат и прошла в спальню. Это была узкая, как пенал, комната с маленьким зарешеченным окошком под потолком, без стекла. Комната имела кирпичные стены, на дощатом полу валялись два смятых спальных мешка. Третий мешок, чем-то туго набитый, лежал у входа. Мэри склонилась над ним, расстегивая молнию.

– Ты, курва, куда лезешь? – пропел над ее ухом надтреснутый тенорок. От неожиданности Мэри присела.

– Я только посмотреть… – начала она было оправдываться, но босая липкая ступня мужа оттолкнула ее от мешка. Соприкосновение с конечностью мужа было крайне неприятно лицу Мэри, но она смолчала и поползла вон из комнаты.

– Расчлененки не видала, блядь? – остановил ее движение

муж, вскочив ей на спину.

– Неужели тебе их не жалко, Саша?

– А чего их жалеть, безголовых… Давай, дуй, на кухню! – пришпорил Саша жену пятками под ребра.

Мэри потрусила по длинному пустому коридору, освещенному лампами дневного света.

– Ну как же, мальчики все молодые… – пыталась она усовестить мужа на ходу, – хоть бы раз девочку расчленил…

– Не нравятся мне девочки. У них между ног кефиром пахнет. Я же предпочитаю пепси…

– Разве кефир плохо пахнет! Кефир вкусный и питательный продукт…

– Заткнись, алкоголичка!

– Молчу, молчу…

Супруги въехали на кухню. Саша соскочил с Мэри и уселся на высоком табурете перед кухонной стойкой. Мэри зашла за нее с другой стороны. Она взяла в руки пульт дистанционного управления кухонным комбайном и через миг перед ее мужем на темной полированной поверхности стойки появился резко континентальный завтрак: на обрывке старой газеты теснились стакан водки, ломоть ржаного хлеба, нарезанное пластинами сало и сваренное в крутую яйцо. Одновременно включился телевизор на холодильнике, а выпущенный из подпола домашний пидорас начал вылизывать Саше пятки. Мэри выбрала для себя на завтрак умеренный островной вариант: на настоящей сорокопятке "битлсов" помещались стопарь вискаря, сморщенное китайское яблочко и бифштекс с кровью. По телевизору шла программа новостей.

Съемочная группа, а вернее, несколько съемочных групп, так как передача шла из множества часовых поясов, перемещаясь по всевозможным ступеням социальной лестницы, демонстрировала зрителям их единение с вождем.

Убитые наркоманы в загаженных подвалах, кормящие матери в светелках роддомов, лоснящиеся банкиры в саунах, изможденные бандиты в спортзалах, работяги за станками и штурвалами башенных кранов, продавцы пончиков и воздушных шаров на улицах, грибники в лесах, охотники в полях, огородники в засадах, ученые в задумчивости, просто оленеводы-налогоплательщики, горцы-получатели социальной помощи, нефтегазодобывающий электорат – все на вопрос телевизионщиков:

– Что сегодня в вашей жизни произошло нового?

Отвечали, не задумываясь, одно и тоже:

– С сегодняшнего дня я больше не употребляю в пищу вареный лук.

Комментарий к ответам был так же односложный:

– Великий и ужасный вождь Нафанаил Стожаров закрепил это волеизъявление народа в специальном указе, распространенном в последние часы и о, страшитесь ослушники!

– То-то вчера пацана вареным луком рвало. Предчувствовал паршивец высочайший указ… – обратился Саша к жене, приканчивая свой завтрак.

– Да, дети из спальных районов такие чувствительные… – согласилась с замечанием мужа Мэри. Она только хлопнула вискаря и надкусила яблочко. Бифштекс стыл нетронутым.

– А еще говорят, что неумеренное потребление героина ведет к умственной и физической деградации. О вчерашнем молодом проле этого не скажешь. Показал хорошие знания схемы столичного метрополитена, оказался искушен в ценах на леденцы, умело пользовался туалетной бумагой, кроме обычных слов: "бля", "нах", "герыч", "наркотраффикант", "станция", "паззл" и "костоед", использовал также нетипичные для прола, но обыкновенные для молодого интеля: "куба либре", "сапог", "киви", "презера", "торч", "брохес" и "пузо"…

– Ну Саша, ведь он наверное школу успел окончить, иначе где же его приобщили к наркомании и гомосексуализму…

– Да, учеба еще туда-сюда открывает какие-то горизонты в жизни. Вот я наблюдаю за своими студентами. Кто спид подцепил, кто тубик, кто гепатит, кто сифак. Нормально живут ребята. Ширяются прямо на лекциях, факуются на семинарах. Копыта откидывают пачками. Еле успеваем труповозку вызывать, а то лежат воняют в коридорах по неделе…

– А ты и тащишься?

– Да, я люблю запах смерти… Но не все родители могут оплатить своим детям пребывание в университете, ведь нужны так же деньги на наряды, наркотики, походы в ночные клубы, надо арендовать квартиру. Поэтому пролы тусуются в общественных местах вроде супермаркетов, торговых центров, парков, библиотек, кинотеатров – везде, где можно торгануть задницей за дозу.

– Какая бездуховность! Я понимаю отдаться нелюбимому человеку за возможность издать книгу, выставить картины, записать альбом…

– Мэри, ты смешная! Все не могут творить, хотя и очень хочется, ведь основные темы любого творчества в наши дни – секс, насилие и наркотики. Какие-то лохи должны потреблять продукты творчества. Поэтому у современных подростков, воспитанных на сексе, насилии и наркотиках просто нет альтернативы. Ну не идти же ему работать в самом деле, заводить семью, открывать счет в банке. Это ужасно скучно. А есть, пить, одеваться, ширяться, покупать компакты и видеокассеты надо. Вот мы и имеем феномен массовой проституции среди молодежи обоих полов и проловской и интелевской. Даже библиотеки уже ими освоены как места свиданий.

– Скажешь тоже… Прол и библиотека вещи несовместные.

– А где Авдотья сняла для меня, по-твоему, Андрюшку Софронова, который потом Биллом Гейтсом прозвался?

– В библиотеке?

– Именно!

– Ты, кстати, знаешь, он теперь художник.

– Ну да? Он же на героине не сидел, других веществ не употреблял, даже водку пил мало… Расчленить себя и то не дал! Уж как я его просил… И минет ему предлагал сделать и в попу дать и кал хотел его съесть…

– Авдотья ему дала…

– И понесла от него…

– Я с ним легла…

– Ты с ним легла…

– Значит, он прол, если мужика не стал сношать, а бабами интелевскими не побрезговал?

– Не, все таки интель…

– Почему? Стихи, пьесы, акции разве в счет?

– Не в счет. Но он же диктатора нынешнего породил! В газетах было. Нафанаил, как с юридическими формальностями покончил, обратился в ребятам – медикам из Центра репродукции, те ему в два счета папашу вычислили по базе данных ДНК. На такое только интель способен… Пролы только святых да юродивых родят, ну еще звезд стриптиза, спорта и уголовных авторитетов иногда…

– Диктатора и кошка родит, если ее избить как следует, а вот в библиотеке тусоваться и интелю не дать себя расчленить… Недоброе чую, Саша.

– И мне чего-то страшно стало, Мэри…

Супруги бросили еду и залезли в место, где они только и чувствовали себя в безопасности – в холодильник.

– Сдается мне, что Нафаня не тот диктатор, которого все мы ждали. Запретом употребления в пищу вареного лука тут не обойдется… – размышлял вслух Саша, устраиваясь поудобнее во вместительном морозильнике.

– А он еще приказал плюшевых медведей на фонарях повесить, проституткам зуб мудрости в обязательном порядке вырывать, кактусы запретил выращивать… – стала перечислять деяния Нафанаила Мэри, которая ворочалась рядом с Сашей как жук в навозе.

– Я понял, – вдруг вскричал Саша, – оно пришло!

– Что, кто? – заплакала Мэри.

– Оно! – Саша тоже заплакал, – чудовище из наших детских кошмаров…

– Не может быть… Значит ты больше не будешь профессором философии и тебя отправят учителем начальных классов в вологодскую деревню, где нет Интернета, а за околицей воют волки?

– Может и в калужскую… Интернет же есть везде. Но я не хочу учить грамоте детей! Я хочу заниматься проблемой телесности и нюхать кокс…

– А я… Что будет со мной? Неужели я не буду каждый день напиваться с подругами в ночных клубах, ложиться под каждого встречного прола, которого захотел расчленить мой муж и не буду делать обзоров отечественной прессы для "Свободы"?

– Ты, срань тропическая, будешь доить козу и мыть каждый день пол в избе, а еще будешь работать фельдшерицей…

– Кошмар! Я звоню Авдотье… Надо спасать мир от Софронова и его выблядка…

Почти замерзшая Мэри вывалилась из морозильной камеры и поползла к телефону. Зацепив аппарат клюкой, которой в обычное время ее муж просил пролов побить его побольнее, она вернулась в холодильник. Негнущимися пальцами набрала номер Авдотьи. Авдотья оказалась дома, хотя и была по своему обыкновению сильно пьяна. Мэри ей сказала:

– Протух Мизгирь.

Авдотью эта магическая фраза из древнего пророчества, с которым еще в начальной школе на празднике "Букваря" знакомились все интели, в миг отрезвила.

– Беру мотор и еду к вам! – прокричала она в трубу.

Авдотья еще не выбежала даже из дома, а супруги Варины уже превратились в два кубика льда. Только домашний пидорас тоненько выл у закрытой двери холодильника. Ему тоже хотелось превратиться в кубик льда…

37

Нафанаил сел в своей кроватке. Вокруг его головки, как вокруг Юпитера спутники, закружились разнокалиберные разноцветные шарики. С одного из них в пространство детской стала подавать сигналы миниатюрная радиостанция:

– Пип, пип-пип-пип, пип-пип и так далее…

Немедленно ожил крибоудин. Его щляполистья зашевелились. Экранчики на них зажглись. По ним побежали разноцветные полосы. Кнопочки сами собой вдавливались в панели. Няня Камилла Спиридоновна подтащила свой табурет к крибоудину и начала его отстраивать. В комнату заглянул один из референтов – молодой человек в телогрейке, ватных штанах и на котурнах. Его лысеющую голову покрывал лавровый венок. Давно небритое лицо референта выражало крайнюю степень обеспокоенности текущим моментом политического процесса. Тонким голосом он поинтересовался:

– Спиридоновна, может, пора памперс поменять?

– Иди клюй, – буркнула в ответ Спиридоновна. Она уже отстроила изображение. На многочисленных экранчиках крибоудина разнообразные силовые структуры страны разворачивались в марше. Лица силовиков были полны решимости исполнить любой приказ вождя.

– Гам, – сказал Нафанаил. Референт поспешил закрыть за собой дверь.

Через минуту из гостиной послышалось нестройное хоровое пение. Аппарат исполнял гимн "На свершение предначертания Љ…"

– Фальшивят, сволочи, – сквозь зубы процедила няня.

В комнату тем временем ворвались брутальные звуки акций по устранению разрухи в головах народонаселения. Нафанаил заткнул уши. Камилла Спиридоновна почувствовала это спинным мозгом и сделала потише. Затем она оставила крибоудин и направилась к столику, на котором кроме бутылочек и баночек с детским питанием, присыпки, влажных салфеток, памперсов и прочего высилась маленькая установка для запуска игрушечных ракет. Целая кассета таких ракет лежала рядом. Пожилая дама взяла одну из них пинцетом и положила под микроскоп. Глядя в окуляры, она осторожно развинтила ракету. В открывшейся полости сидел космонавт. На его лице было написано добродушие и готовность исполнить свой долг. Он открывал рот. Но Камилла Спиридоновна не слышала его уверений. Да ей это было и ни к чему. Она просто передала космонавту пинцетом соринку вынутую из глаза Нафанаила намедни и стала привинчивать головную часть ракеты обратно. Затем был произведен запуск ракеты при помощи электрической зажигалки для газовых плит. Короткая белая вспышка немного развлекла заскучавшего было вождя. Он улыбнулся. Но его тут же слегка тряхнуло. Ракета благополучно достигла своей цели, приземлившись на том самом шарике, с которого на крибоудин шли радиосигналы. И этот шарик с ракетой и другие исчезли. Нафанаил Стожаров встал в своей кроватке и начал грызть ее деревянные части. На экранчиках крибоудина стадионы заполнялись небрежно одетыми молодыми людьми с удивленными лицами. У всех в большей или меньшей степени верхние части черепов были разрушенны и вспученные мозги глядели на улицу.

– У, безбашенные, – замычала Спиридоновна, глядя на них, – так бы всем гляделки бы и выцарапала бы…

– Брось, няня, – заговорил вдруг диктатор, – не стоят они твоего гнева. Сейчас мои доблестные силовики в разноцветных беретах и стильном камуфляже превратят этот человеческий шлак в нечто полезное для социума…

И, правда, силовики начали производить руками и ногами некие пассы, похожие на движения танцоров "комаринского" и бараньи стада выродков рода человеческого стали образовывать стройные шеренги. Вдоль них стали ходить высокопоставленные силовики в фиолетовых остроконечных колпаках и расшитых серебряными крестами мантиях того же цвета. Они легко касались носа каждого мудака или мудилы палочкой с маленькой звездочкой на конце. Уроды тут же каменели в прямом смысле этого слова, принимая сходство со знаменитыми истуканами с острова Пасхи. От последних их отличали только каменные дебильники в ушах. На беговых дорожках в это время многотонные самосвалы сваливали груды каменных шляп в форме мексиканских сомбреро…

– Теперь надо интелей туда загнать, – сказал Нафанаил, – пусть проловской молодежи шляпы надевают.

– Ага, – поддержала его няня, – пусть узнают, почем она копеечка.

– Не копеечка, а научно обоснованный паек, – поправил женщину вождь.

– Я и говорю паек, – поправилась Камилла Спиридоновна, – икра, белорыбица, шампанское, колбаса копченая…

– Горох толченый! – рассмеялся ее наивности диктатор, – и хлебный квас…

– Ой, долго не протянут! В ерем и акулин обратятся…

– Того и надобно, старуха. Будут знать как на платяных шкафах кататься, фонарным столбам кланяться, на деревьях сидеть и живым лягушкам головы отрывать…

38

Авдотья и представить себе не могла, чем сейчас занимается ее шестой ребенок – Нафанаил Стожаров. Ее, как человека искусства, судьба ближних вообще мало занимала.

Еще в школе Авдотье открылась истина жизни. Это произошло, разумеется, в сортире. Там, среди унитазов и раковин, забитых окурками, пустыми пачками из-под сигарет, обертками от шоколада, одноразовыми шприцами и тампонами, она, вооруженная электрическим фонариком, искала однажды, случайно оброненную при дефекации, серьгу с брюликом – подарок папы – конструктора орбитальных обсерваторий по случаю первой и, как оказалось впоследствии, последней "пятерки" по физике. В одной из кабинок девушка наткнулась на одну из тех своих одноклассниц, чьи фамилии в списке класса наличествовали, но их обладательницы предпочитали лекциям, семинарам, лабораторным и контрольным работам коридоры, сортиры, буфет, а то и общество БОМЖей на заднем дворе ближайшего торгового центра.

Найденная одноклассница лежала в одном нижнем белье в луже собственной блевотины с грязным шприцом, торчащим из вены на руке. Верхнюю одежду, вероятно, с нее сняли и унесли пропивать ее товарки. Превозмогая отвращение, Авдотья склонилась над смердящей девицей и при помощи пары звонких пощечин попыталась привести ее в чувства. Паче чаянья, Авдотье удалось это сделать. На бедную девушку обрушились самые грубые на свете ругательства, а от вони, исходившей от одноклассницы, она чуть не потеряла сознание. Но удивление, причиной которого стало узнавание в хулиганке дочери выдающегося банкрота современности Батума Ленинградова – Аделаиды Ленинградовой, которую учителя даже выкликать перестали на перекличках в начале и в конце уроков, вернуло Авдотье самообладание, а вместе с ним дар речи и ясность мысли…

Аделаида села на грязном полу. Продолжая материть Авдотью, она стала шарить вокруг себя. Авдотья, обладавшая фонариком, решила помочь падшей. Вместе они нашли пакетик с коксом. Подобревшая Аделаида предложила помощнице поправиться вместе. Неожиданно для себя Авдотья согласилась. До сих пор она только покуривала анашу, и то не в школе, а дома, принимая ванну. Нечаянно на одной встрече школьных друзей девушка проговорилась об этой своей привычке и ее подняли на смех, обозвав "буржуазным поросенком". В тот вечер все пошли участвовать в импровизированном чемпионате по плевкам в высоту, а Авдотью заперли для смеха в чулане, где оказалось полно крыс, ужей и ящериц.

Бедняжка тяжело переживала свое изгойство. Оно было совершенно неприемлемо в частной школе, которую посещала Авдотья. Самым ценным, что давало пребывание в стенах такого учебного заведения, были дружеские привязанности. Спустя годы они превращались в связи в самых разнообразных сферах высшего общества и даже самой безнадежной тупице и страшиле позволяли держаться на плаву, то есть не только кормить супчиками "Магги" всяких черножопых голодранцев, строить глазки на приемах тупорылым политикам и деревянным по пояс звездам шоу-бизнеса и создавать рабочие места в сферах услуг и розничной торговли, но и устраивать спиритические сеансы, заниматься черной магией, принимать активное участие в деятельности различных экстремистских организаций, ставящих своей целью насильственное свержение существующего социально-экономического строя. Через Аделаиду все это можно было легко устроить. Ее папа Батум Ленинградов с помощью разнообразных "финансовых пирамид" уже разорил четверть аборигенного населения страны, еще четверть готовился разорить, а остальные стояли к нему в очередь на разорение, так велико было интеллектуальное и человеческое обаяние этого человека, несмотря на четыре класса образования, чернозем под ногтями и двухметровый волосистый горб. Батум содержал за свой счет 38 политических партий от фашистских до коммунистических, которые издавали 56 ежедневных газет и несчетное количество журналов, альманахов, бюллютений и прочей подрывной макулатуры. На деньги Батума всячески пытались разрушить социум 98 творческих коллективов от рок-групп, театров-варьете и радиостанций до художественных галерей, киностудий и телекомпаний. Все эти антисоциальные институции, естественно, были представлены своими сайтами в Интернете.

После того как Авдотья заторчала вместе с Аделаидой, последняя стала брать ее с собой на все вечеринки. Папа Аделаиды очень любил общаться с молодежью, и был шанс познакомиться с ним и поговорить на счет инвестиций в талант Авдотьи.

Однажды случилась самая обыкновенная вечеринка передовой молодежи. Это было на квартире модного режиссера рекламных клипов Пусина. Он прославился своей рекламой косметического вазелина "НОРКА". В ролике, обошедшем все телеканалы страны, некий благообразный игумен, приобняв красивого богомольца, громогласно заявляет:

НЕТ ЛУЧШЕ НОРКИ, СМАЗАННОЙ "НОРКОЙ" ДЛЯ ВАШЕЙ НОРКИ.

И демонстрирует металлическую баночку с нарисованным на ней симпатичным зверьком.

Пусин приказал вывезти всю мебель из своей огромной восьмикомнатной квартиры и заставить ее ржавыми ваннами, наполненными конской мочой. В этих ваннах под музыку камерного оркестра, исполнявшего Гайдна и Вивальди, юноши в женском белье с намазанными губами на высоких каблуках, девушки с привязанными бородами и членами в кирзовых сапогах и трансвеститы в открытых бальных платьях с бейсбольными битами много курили, пили, факались, ширялись, пыхали, двигались, короче говоря, нормально отдыхали. Сам Пусин ни в чем участия не принимал. Он был онанистом. Онанировал роскошно – в отдельном кабинете перед десятками телевизионных экранов, которые отображали все, даже мельчайшие, подробности вечеринки.

Все на той вечеринке были охвачены мощным чувством счастья обыкновенного человеческого общения, которого так не хватает в мире чистогана и крысиных гонок за личным успехом.

Апофеозом вечеринки стала акция под названием "КОРМЛЕНИЕ". Суть акции состоит в том, что добровольца подвешивают вниз головой на цепях так, чтобы он был похож на букву "Ха" и срут ему всем кагалом в рот. Авдотья тоже отметилась. Добровольцем в тот раз оказался не кто иной, как Батум Ленинградов. Кал Авдотьи ему особенно понравился и он нашел ее с помощью своей дочери через несколько дней после вечеринки, чтобы лишить ее невинности и сделать ей ее первого ребенка в пустом снарядном отсеке своего скромного персонального танка "Т-134". Ребенка назвали Марксэн Петербуржский. Ребенок, едва родившись, был принят на службу в МИД курировать западно-африканское направление. Сейчас ему уже идет седьмой год и он был секретарем Совета Безопасности при предыдущем президенте. Сейчас, правда, не у дел – скучает послом на Сейшелах… Одна беда, никак не может отвыкнуть ковыряться пальцем в носу, на что, впрочем его отец говаривал, смеясь:

– Хорошо, что не в ядерном чемоданчике.

С той поры у Авдотьи каждый год родилось по ребенку и в 21 год она стала матерью-героиней. Дети, благодеяниями высокопоставленных отцов были пристроены не хуже первенца. Но всех удивил последний – Нафаня Стожаров.

Авдотья детей, несмотря на нездоровый образ жизни, рожала здоровеньких и умненьких. А вот художническая карьера не задалась. Как начала она в 15 лет писать пейзаж "На жнивье", так и не могла двинуться дальше подмалевка. Все время был творческий кризис. А как из него выходить? Через запои, в том числе и наркотические. Денег, благо, первое время хватало. Батум по контракту на оформление своего офиса на острове Науру отвалил достаточно в качестве аванса. Ну и беспорядочные половые связи и помощь закадычной подруги Мэри Вариной выручали. Мэри была свободным журналистом и драгдилером Аделаиды, а после отлета последней в первую международную экспедицию на Марс в качестве честной давалки, услугами Вариной стала пользоваться Авдотья. Они со временем подружились и через раз Мэри поправляла Авдотью бесплатно, заставляя ее в другой раз снимать для своего мужа – маньяка и философа пролов или интелей из провинции в тупых местах типа гастронома или библиотеки. Как-то разминая очередного не то прола, не то интеля, а может, и нетопыря для философа, Авдотья слишком быстро догналась и понесла. В угаре последующих месяцев девушка не заметила как пришла пора рожать… Ребенок был произведен прямо на танцполе в ночном клубе "СУККУБ". Ди-джей Шаньга перегрыз пуповину. Мальчика ради хохмы назвали Нафанаилом, а фамилию Авдотье пришлось ему дать свою – Стожаров. Добрый Батум устроил младенца в министерство обороны заведовать кадрами, то-то общественость через шесть месяцев удивлялась, когда Нафанаил возглавил государственный переворот и отправил президента и его семью, не забыв внука толстомордого на завод по производству органических удобрений. Одно время Авдотья думала, что внук президента и есть отец Нафани, но потом открыла для себя прелести русской водки и целиком ушла в эксперименты над собой. И вот эксперимент закончился. У Нафани объявился отец, а у друзей проблемы…

39

Выскочив на улицу, Авдотья влетела по колено в лужу и промочила ноги. Выбегая на проспект, чтобы поймать мотор, девушка подскользнулась на собачьих какашках и сильно ушибла колено. Голосуя на обочине, она попала под бомбардировку градом величиной с лесной орех. Бомбардировала, не весть откуда взявшаяся в сером ноябрьском небе, маленькая, но иссиня-черная, туча. Вечерок выдался что надо! Поэтому художница решила забить на друзей и пророчество и пешком направилась к ближайшей станции метро немного развлечься.

Грязно – белый медицинский халат, желтые босоножки на платформе, драные на колене сетчатые колготки, кровоточащее колено делали ее похожей на городскую сумасшедшую. Это позволило Авдотье получить значительную скидку при покупке вместительной сумки из кожзаменителя и нескольких десятков рулонов туалетной бумаги на рынке около станции метро. Бумагу художница сложила в сумку. Один рулон пришлось распечатать и оторвать от него небольшой кусок. Девушка написала на нем левой рукой губной помадой, что в сумке бомба и молитесь Аллаху, что она еще не взорвалась. После этого проказница спустилась в метро и ради прикола каталась два часа по кольцу, прежде, чем оставила сумку в вагоне. Это была ее обычная реакция на усиление тоталитарного характера правления Нафани…

Было уже совсем темно, когда желтое такси доставило Авдотью к дому ее несчастных друзей. Девушку охватила тоска, когда она увидела, что ни в этом доме, ни в соседних не светиться ни одно окно. Вот, оказывается, почему таксист – киргиз в лисьем малахае – всю дорогу гнусил о каком-то чрезвычайном положении и поминал явление белой верблюдицы на Манежной площади. Авдотья еще удивлялась, как изменился с ее последнего запоя московский пейзаж, проплывающий за окошком такси: баррикады из мешков с песком, противотанковые ежи, вмурованные в асфальт танки и самоходные орудия, висящие в багрово-красном небе аэростаты, толпы прохожих с противогазными сумками… Люди вели себя на удивление дисциплинированно – спокойно отоваривали продуктовые карточки и тут же жрали полученные жиры и углеводы, делясь с домашними животными…

Авдотья расплатилась с киргизом тумаками с прибавлением рассказа о бремени белого человека и осторожно прокралась к подъезду, в котором располагалась квартира Вариных. Несколько времени она стояла, не решаясь позвонить. Наконец позвонила, но на всякий случай упала на асфальт и откатилась за ближайшее дерево. Все было тихо. Тогда художница потихоньку подползла к двери подъезда и мяукнула семь раз. Дверь со скрипом распахнулась и девушка вползла в подъезд. Миновала холл с почтовыми ящиками, аквариум с удавленным пожарным шлангом консъержем, спаленный зимний сад… На месте лифта висели только оборванные тросы. Кабину неизвестные умники использовали в качестве саркофага для дохлого птеродактиля. Его угловатые члены, подсвеченные тлеющим пластиком обивки лифтовой кабины внушали ужас. Художница поспешила вцепиться в трос и, сдирая кожу на ладонях стала карабкаться на верх.

На восьмом этаже тоже были потемки, но никакого разгрома. Искусственные цветы, зеркала, бюсты лауреатов букеровской и антибукеровской премий – все было в порядке. Квартиру Вариных Авдотья открыла своим ключом и сразу услышала скулеж пидораса. Она пошла на звук и очутилась на кухне возле белеющей громады холодильника. Увидев знакомую, пидорас начал царапаться наманикюренными пальчиками об дверцу морозильной камеры. Художница распахнула ее и увидела в ней два кубика льда. Девушка, уронив табуретку, достала из буфета два высоких стакана, взяла с кухонного стола пакет апельсинового сока, а из бара бутылку столичной. Сделав выпивку, она протянула один стакан пидорасу. У того немедленно увлажнились глаза и потекла тушь.

– Давай, птенчик, помянем за все хорошее твоих хозяев, безвременно павших за право других свободно высказывать свое мнение… – печально сказала Авдотья и большими глотками осушила свой бокал.

Пидорас, напротив, пил медленно маленькими глоточками, растягивал удовольствие.

– Куда ж ты теперь? – ласково погладила девушка пидораса по напомаженой головке и неожиданно для себя обнаружила, что в головку вставлено металлическое кольцо, а с кольца свисает цепочка.

Пидорас помалкивал. Авдотья дернула за цепочку. Никакой реакции. Еще раз дернула художница. Пидорас поставил недопитый стакан на стол и улыбнулся. В третий раз дернула за цепочку девушка и сразу в четвертый без промедления… Пидорас взвился, рассыпая вокруг себя маленькие зеленые молнии, к потолку, и обратился в красного петуха. Закукарекал, закукарекал и стал надуваться. Надувался, надувался, пока не превратился в огромный красный в лиловых прожилках шар, занявший всю кухню. Авдотья еле успела от него в коридор спрятаться, такой он был жаркий. Художница от неожиданности всего происходящего стала про себя читать памятку туриста, отъезжающего заграницу. В этот момент шар и взорвался…

40

На огромном пустыре, изрытом гигантскими строительными машинами, мальчики и девочки, одетые по консервативной моде частных школ, – светлый верх, темный низ, – водили хоровод вокруг большой лужи. В луже лежало исполинское металлическое яйцо, покрытое коростой гари. В верхней части яйца виднелся открытый люк. Из него к бурым предрассветным небесам поднимался столб зеленого пара и доносился вой на чрезвычайно низкой ноте. Время от времени кто-то внутри яйца визгливо вскрикивал. В такие моменты хоровод рассыпался – мальчики и девочки прятались за кучами строительного мусора. Через некоторое время хоровод возобновлялся. Мальчики и девочки водили его в глубоком молчании с очень серьезными, даже мрачными лицами. Иногда только споткнувшийся об кусок арматуры тихонько выругается: "Черт возьми!", и то потом извинится. Мальчики и девочки происходили, вероятно, из ближайшего микрорайона, высившегося неподалеку за прозрачной березовой рощей серой громадой в редких крапинках электрического света, потому что в это ноябрьское утро легко одетым детям было, без сомнения, холодно и они нет-нет, да поглядывали в сторону жилья, мечтая о кружке горячего какао, и заботливой материнской руке, поправляющей сбившееся одеяло. Что же привело этих детей в неурочный час в место, мало приспособленное для разумных игр? Этот вопрос занимал и Авдотью Стожарову, ставшую невольной свидетельницей загадочного обряда на первый взгляд обыкновенных школьников-ботаников. После посещения квартиры Вариных, безвременно угасших в неравном противостоянии с тоталитарным социумом, и таинственного исчезновения их домашнего пидораса девушка бросилась опрометью из нехорошего места, шагнув в окно с восьмого этажа. Но она не разбилась насмерть, а угодила в кузов, как на зло, проезжавшего мимо большегрузного самосвала одного из заводов органических удобрений. Погрузившись по горло в мягкую пудрообразную субстанцию вместо того, чтобы размазаться о мостовую, девушка поняла, что завета "жить быстро и умереть молодым" и на этот раз исполнить не удастся. Самосвал вместе с художницей проследовал на окраину, где на глухом пустыре освободился от своего груза. Таким образом хитрожопые менеджеры завода решали проблему поддержания приемлемых цен на свою сезонную продукцию. Отряхнувшись от пудры, которая еще недавно была политической элитой общества, Стожарова отправилась в сторону города и наткнулась на пресловутый хоровод вокруг обгоревшего, наверняка в нижних слоях атмосферы, металлического яйца.

– Что вы тут делаете? – спросила Авдотья ближайшего к себе ребенка.

– В оцеплении мы тут… – мрачно просипел синий от холода пацан.

– А чего оцепляете? – продолжала удолетворять художница свой интерес.

Отвечала ей бледная, как смерть, пацанка:

– Марсиане прилетели…

– Да ну! Надо же. Мы к ним полетели, а они к нам…

– Вот те ну! – грубо оборвал девушку другой синий пацан, – они земных баб пялят, а мы на шухере от ментов стоим…

– Но почему вы? – изумилась Стожарова.

– Потому что Белинскому и Гоголю предпочитали фантастику и книжки про приключения… – объяснила ей вторая бледная как смерть девочка.

– Какой ужас! – воскликнула Авдотья и стала тереть глаза, надеясь что это все ночной кошмар, сейчас она проснется, пойдет выпьет пива и наконец закончит писать пейзаж "На жнивье"…

В этот момент из яйца выскочил омерзительный жирный паук и, вращая десятками злобных, ненавидящих все земное глаз, бросился на художницу. Дети остановили хоровод и спокойно наблюдали, как похотливое инопланетное насекомое пытается овладеть пусть несколько помятой и грязненькой, но довольно симпатичной землянкой. Монстр был уже не далек от своей цели как воздух пустыря рассек, словно молния, молодой мускулистый человек в голубом облегающем спортивном костюме, наподобие тех, что носят лыжники. Костюм дополняли оранжевая купальная резиновая шапочка, черный плащ и зеленые ласты. На груди молодца сияли две буквы: "С" и "П".

– Супер-пупер! – вскричали дети и стали рукоплескать, прыгать и свистеть.

Тот, кого они назвали Супер-пупером, учтиво поклонился и задал бесстыжему пауку хорошую трепку. Паук, противно пища, позорно бежал с поля боя, оставив победителю 8 из 16 лап и 34 из 76 глаз. Воодушевленные победой Супер – пупера, дети бросились преследовать злодея и проникли вслед за ним внутрь яйца. Оттуда только пух и перья полетели…

В это время Супер-пупер помог Авдотье подняться и стал отпаивать горячим сладким чаем с молоком. Таким образом девушка смогла поподробнее рассмотреть своего спасителя и в результате чуть не поперхнулась. Перед ней в лучах восходящего солнца стоял собственной персоной Билл Гейтс, он же Андрей Софронов, он же отец Нафани и до недавнего времени нехороший человек…

41

Лизавета Пална пошла работать уборщицей в арт-галерею "ОГИЗ" не от хорошей жизни.

– А как я на одну пензию проживу? – делилась она со своими товарками, сидя в клубе ЖЭКа на собрании ячейки старперов, – чаю, сахару, хлеба, керосину, мыльца потребиловка, положим, на членскую книжку нормально отоваривает… Спасибо, дорогому и любимому товарищу Нафане! А ведь еще макарон, крупы, маслица, когда и сливочного, надо? Надо! Мясца в щах сварить, колбаской побаловаться… Тоже надо. На танцы в клуб сходить, в библиотеку прессу полистать или вот как сейчас за картишками и стаканчиком бренди посидеть, – надо?. Надо… А еще надо абонемент в консерваторию выкупать, оперу, хоть раз, за сезон посетить… К Ильичу на поклон на октябрьские, на Пасху в ХСС… Все надо… А везде денег просят! А летом в Прагу на Кафкарад, либо в Берлин на Лавпарад – опять деньги! А художники мне хорошо платят. Вот я даже платьишко новое справила, от Пако Рабанна на выход. Ишь, как брякает, да проблескивает, чистый авиационный люминий… А так бы век мне не видать этих художников! Лохматые, немытые, сквернословящие… А пьют! Ужас… И бабы у них не чище. Бюстгальтеров не носят, табак курят, голыми коленками так и сверкают, так и сверкают, сношений извращенных ищут… Только один мне из них понравился. Чистенький такой, уважительный… Как придет в галдарею, калоши снимет, в уголку оставит. Всегда на чай подает, не жадничает… Выставка у него какая-то человечная была. Привел он с собой, как сейчас помню, бригаду плотников. Оне ему живо досок нарезали, стеллажей настроили. Я уж испугалась… Думаю, и этот будет в стеклянных банках дохлых тритонов, али фекалии свои выставлять… Ан, нет, книжек привез. Аккуратненько так расставил по полочкам обложкой к зрителю и ушел. Красота и порядок! Только публика чертова не оценила. У меня и работы, почитай, ден пять не было. Только за козлом одним блевотину подтерла… И то сказать хорошо. Годы уж не те, чтоб перед каждым ошметком или фантиком кланяться. А тут, глядь, на уикенд иносранцы заваливают. Мне всегда их жалко было. Нам потребиловка керосинчику с чайком, а то и ситчику когда ни то, а подкидывает, слава Нафане, а им кто ж при капитализме подмогнет… То-то все оне прозрачные, да зеленые с голодухи, в отрепьях, да в опорках по Москве побираются Христа ради. И эти, думаю, за милостыней пришли или своровать чего. Я уж им хлебца подала и хотела гнать ссаными тряпками, ибо не велено у нас фулиганичать, как один, на попа-расстригу похожий, увидал стелажики с книжатами и заверещал, заверещал по не нашему, а потом на голову встал и опысался. Другие не хуже выступили. Верещали все: "Кайф, анкл сэм! Кайф, анкл сэм!" Понравилось им, значит. Я куратора позвала. Куратор у нас женчина. Бестыжая, страсть! Вышла к ним она голая на таких вот каблучищах… Ей богу не вру. А по губищам сперма текет. В одной руке у нее бараньи ножницы, а в другой член мужской. Стало быть с новым художником детали новой вытставки обсуждала… И лобок у нее бритый… Вышла, папироску смолит, те щурятся, краснеют, да все глаза в сторону отводят, но до чего-то по иносранному договорились, потому как на следующий день выставку собрали в один контейнер, автора связанного доставили с кляпом во рту и пластырем на глазах, туда же запихнули и отправили в турне по Скандинавии, я слово знакомое приметила – "Фареры", где с Покрова маргарину не видали, СМИ сообщали, а к культурке-то, понимаешь, все ж тянутся… Я одну книжечку при погрузке по тихому сперла почитать. От одной то с них не убудет, а нам пожилым людям все развлечение. Или мы не заслужили – не заработали? Давай, подруги, разбирай…

Книгу старуха достала из выреза платья. Она оказалась маленькой размером с тетрадку в простой кирпичного цвета обложке.

Лизавета Пална стала раздирать книжечку по листочку и, расталкивая задремавших от ее речей товарок, совать им их под нос. Товарки терли глаза, поправляли очки, вытирали слюни, подновляли макияж, подтягивали чулки, убирали на место, вывалившиеся из декольте, сиськи и начинали вчитываться в текст… Пока они щерились, щурились, откашливались и отплевывались, Лизавета Пална достала из ридикюля плетку-семихвостку и стала охаживать старперок по жирным плечам и бокам, повторяя:

– Читать с выражением! С чувством, с толком, с расстановкой…

Бабки согласно кивали и почесывались.

– Зачнем че ли, девоньки? – сказала одна из них со страусиным пером в жидких седых волосах, – У меня, кажись, перьвый стишок.

– Погодь-ка, милая, – сказала Лизавета Пална, пряча в ридикюль плетку-семихвостку и грузно усаживаясь на почетное место под портретом вождя Нафанаила Стожарова, – Название прежде зачту…

Уборщица откашлялась и с выражением прочитала название книги:

АНДРЕЙ СОФРОНОВ

КНИГА МАЛГИЛ

42

– Два слова, в порядке предисловия, о названии, – увидав вытянувшиеся лица подруг, сочла нужным кое-что пояснить Лизавета Пална, – Что оно значит? Обычно читатель имеет право знать, так как за книгу он платит деньги и никто не хочет платить деньги за кота в мешке. Нам книга досталась даром, но и мы хотим некоторой первоначальной ясности. То есть мы хотим знать чего от этой книги ждать. Например, если бы она называлась "НА РАННИХ ПОЕЗДАХ" мы бы вообразили себя в купе поезда дальнего следования, за стаканом чая, в задушевной беседе с парнями и девчатами, у которых аттестаты зрелости в карманах и неуемная жажда узнавания жизни во всем ее замечательном многообразии в юных горячих сердцах… А зовись книга "ЖОПА" мы бы представили себе, что спустились в загаженный крысами и БОМЖами подвал многоэтажного дома где-нибудь на рабочей окраине, и там нюхаем ацетон с беспризорниками и спорим где помои лучше – в чебуречной "Эльбрус" или в кафе "Изюминка"… Эта книга называется "КНИГА МАЛГИЛ". Первое слово знакомо. "Книга"! Книги предназначены для чтения. Так давайте читать. О втором слове поговорим, когда перевернем последнюю страницу…

43

Уборщица подала знак и бабка со страусовым пером начала читать первое стихотворение:

СВЕТ.

Вот стоит бутылка Темного стекла. Скована так светом Тьма. Вот стакан нечистый Красного вина. Скована так светом Тьма. Вот лежит газета, А на ней еда. Скована так светом Тьма. Мир, творимый словом. Словом жизнь жива. И в таком свет слове – Бля.

– Я думаю, неспроста автор открыл свою книгу этим стихотворением… – подала голос после некоторого всеобщего молчания старушка в черевичках на босу ногу.

– Ну-ну, Федора, толкуй! – поддержала ее Елизавета Пална.

– Наш поэт считает, что этот мир, в котором и мы и он живем, погружен во тьму, раз поставил в начале книги такие стихи, и только его поэтическое слово, при чем любое, даже нецензурное, может высветить нечто. То есть автор приглашает нас в путешествие по нашему миру, но которого из-за то ли своей слепоты, то ли действительной погруженности мира в тьму, мы не знаем. Что же видят наши глаза, проясненные поэтом? Приметы пира нищих, устроенного в каком-нибудь грязном подъезде. Дальше, скорей всего, последует драка с поножовщиной и обезьянник в участке…

– Посмотрим… – засомневалась уборщица и кивнула старушке с волосатой бородавкой на носу. Та прочитала следующее стихотворение:

НОВЫЙ ГОД.

Наступил Новый Год На декабрьский сугроб. Зазвенел мерзлый месяц на небе. И хоть был я не пьян, Но от счастья упал И поехал на заднем месте. Начался звездопад. Я подумал: "Пропал! Где набрать мне столько желаний? Вот бы сбылось одно. И ты знаешь его Немудреное содержанье…" А друзья мои в дым. Только я невредим И душой, и лицом, и рассудком. И бегу я один. Ветер в спину гвоздит. Совершать тороплюсь я поступки. Иль на крышу мне влезть? Иль на дерево сесть? Или взять телефонную трубку? И, прождав до обеда, Дождаться ответа И сказать тебе: "Доброе утро!"

– Вот видишь, Федора, – в дискуссию вступила бабушка, у которой вместо носа был поросячий пятачок, – в поэтическом мире Софронова есть место любви, а не только дешевому алкоголю и противоправным действиям…

– Это мы, возможно, узнаем из третьего стихотворения что там у него на самом деле есть… – остановила ее Елизавета, – У кого четвертая страница? Маруся, пожалуйста…

НОЖИК.

Лежит на кухне ножик В зазубренах, тупой… Ты корчишь себе рожи Кабудто голубой. Тибе не плотют денег, Ведь ты такой дурак – Ловил гондоном ветер И не споймал никак. А ножик, он хороший. Он добрый. Он родной. Ножик – это лошадь. Он вывезет тебя.

– Как парень переживает! Как убивается! – всплакнула даже Маруся, – из-за чего? Из-за того, что баба не дала…

– Почему ты так думаешь? – удивилась Елизавета Пална.

– Правописание нарушено, уничижительно сравнивает себя с представителем сексуального меньшинства, собирается убить не соперника, не соперницу, не обоих вместе, а вообще… Типичный пиздострадатель. Что-то с ним будет дальше? Может ему все-таки кто-нибудь даст…

– Уже дали, – вступила в разговор старушка с очень длинными руками, поросшими рыжей шерстью, – у меня пятая страница. Читать?

– Разумеется, Маланья! – сказали все хором.

ЗИМА.

Перестань притворяться Богом. Здесь под каждым деревом храм. Под белой летучей кровлей, В перекрестье морщинистых лап Прячется настоящий, Добрый, немного смешной, Зимнее чудо творящий – Бог мой…

– Слава Нафане, за ум взялся! Девку себе правильную нашел, на лыжах с ней катается, на богословские темы рассуждает… – загомонили старперки.

– Э, подруги, то зима… Мужика зимой завсегда на перину к бабе тянет погреться и про абстракции порассуждать. Другое дело, когда весна придет… У кого шестая страница? – попыталась успокоить товарок Федора.

– Я читаю… – подняла бабушка – носик пятачком руку, а вместо пальцев на ней копытце! – у меня еще и седьмая…

МАЙ.

Летала бабочка в саду. Очки дрожали на носу. И даль туманилась ай-ай. Был месяц Май. Чай стынет медлено е-е. И тянет вот уже в постель. А солнце высоко еще. Болит плечо. И снова я беру свой "бур", И пороха запас, и пуль, Компота горсть кладу в карман – Белуджистан! В моей душе идет борьба. И мучает меня вина За угнетенный мой народ – Два пальца в рот! И вот уже я на тропе. Врага найду себе везде. И вот он плачет бедный мой, Пока живой… Кот Васька мчится хвост трубой, А на заборе скальп сырой. Приносят гости сахар свой, Но чай пьют мой. Ржавеет мой велосипед. Альтернативы ему нет. Хоть на корню загнил редис. Цветет ирис. Молюсь египетским богам. Мечтаю свой открыть шалман. Скво охраняет мой вигвам. Тара – парам.

– О, я теперь про пиздострадателя всю правду расскажу! – сделала серьезное заявление старперка, которую единственную действительно можно было назвать таковой. На ее шее на самом деле красовался шелковый красный галстук.

– Слово Алевтине! – поощрила ее Елизавета Пална.

– Этот мэн из самой инфантильной прослойки нашего общества. Его предки итээры. Всю жизнь пахали в ВПК как муравьи незаметные. Жили на всем готовом. А тут, блин, разгул частной инициативы приключился не с того не с сего. Госзаказ на оружие массового поражения приказал долго жить, а вместе с ним и материальное благополучие итээров. Хоть по миру иди. Для выблядков итээровских хоть в петлю лезь. Ну и пустились во все тяжкие. Кто в гангстеры подался, кто родиной торговать пристроился, а кто на дно опустился. Нашему автору не позволила в алкаша или "крутого" превратится странная аномалия. Любил парень не математику с физикой, а литературу с историей. По сему чудак стихи кропал с большим энтузиазмом, чем водяру глушил. Благодаря этому у нашего поэта маячило. Бабу какую-никакую себе нашел. Вырвался из каменных джунглей спального района, но попал в болото дачного пригорода. Хозяйство натуральное, досуг немеряный. Красавца понесло. Романтики захотелось…

– О чем я вам сию же секунду и расскажу! – вставила Федора.

В ПОЕЗДЕ.

Меня весна погонит на вокзал. Все меньше тех, кто обо мне заплачет. Едва оттаявший спешу туда. Где может быть и ждет меня удача. Давиться пивом, дымом сигарет, – В который раз я убеждаюсь, – скука. В кармане денег только на билет, Но чемодан оттягивает руку. Я в темный угол заберусь купе. Вокруг студенты, пьяницы, торговки… О сколько занимательных новелл! Как жаль одни – и те ж у них концовки. Вот дама роковая, вот валет. Любовь у них замешана на спирте. Им для развязки нужен пистолет. Судьба же предлагает только триппер… Наш поезд по колеса мчит в воде Навстречу отступающему солнцу. И я спокоен: счастья больше нет, Чем плющить нос об грязное оконце.

– Ясно, наш автор жил где-то на востоке нашего обширного Отечества и ему стало не хватать работы духа… – включилась в обсуждение еще одна бабушка. Ее почти уже лысую голову венчал венчик из засохших полевых цветов.

– Странно, что он отправился за новым духовным опытом на Запад… – подала мысль Елизавета Пална, – поет же один наш бард про "…неверный лживый Запад!"

– Зря вы на Запад напраслину возводите! – возразила ей Федора, – мы живем здесь, поэтому ищем правду на Востоке. Восточные люди ищут правду на Западе.

– Он нашел ее на юге! – вскричала старперка в валенках, – это следует из моих 10-й и 11-й страниц…

В ГОРАХ.

Скалы – стены павильона. Я разучиваю роль. В фильме том, где я герой И почти что вне закона. Трудно слушать тишину После рокота ручья. Хорошо, что есть сова В этом замершем лесу. Вот сейчас взойдет луна И косуля на поляну. Я об этом не узнаю: Я уже в объятьях сна. Буду видеть сны, а в снах Голубых пантер прыжки. Их движения легки. Как же я тяжел в бегах. А потом увижу страх. Добрый, глупый выручает – До утра меня спасает… Как же славно жить в горах!

– Согласимся, подруги, что это – Крым, – начала первой чтица в валенках, – окрестности Ялтинской киностудии. Только там отечественный инфант романтики может чувствовать себя в порядке…

– Не скажи, мать, – возразила ей Федора, – у меня о Крыме есть другая информация. Этот полуостров в Черном море издавна облюбовали летающие тарелки и там видели снежного человека…

– Бабы, точно, он – контактер… – прошепелявила старушка в митенках и стала нараспев читать:

ВСТРЕЧА.

Невелика цена кружки воды, Горсти табаку – это не деньги. Дайте скорее побольше жары. И научите общению с Йети. Кто еще кроме нас в этой ночи Смотрит на пламя наших костров? Несправедливо сиротство Земли. Грустно ей быть лишь кочевьем скотов. Кому еще кроме нас светит луна? И для кого еще падают звезды? И от чего появляется страх? Хотя для него и причин нет серьезных. У нас и всего-то есть хлеба кусок И чай травяной на дне котелка. Кто-то идет к нам легким шажком, Смешок свой ехидный совсем не тая.

– А мне кажется, он просто попал в плохую компанию… – неуверенно пробормотала старушка в венчике, – из моего стихотворения так получается. Опять же 13-я страница…

БЕГЛЕЦЫ.

А беглецов и в чащах догоняли. Ночь прекращает любую из погонь. Но за деревьями вот уже светает. Но это не жилье и не костер. Луна взошла – деревья стали ниже. Седые травы замерли волной. О, Господи! Как это небо дышит, Как будто тяжелобольной. Деревни нет, а улица осталась. Едва видны в траве две колеи. В одной куда-то мышь бежала. За ней летела следом тень совы. Мерцают росы, звезды или слезы? Куда же дальше? Утро впереди… Ну будет солнце. Что же будет после? В лесу поляна. На поляне мы…

– От себя бежит автор и его друзья, а не от правоохранительных органов… – уверенно сказала Елизавета Пална, – понимают, бродяги, что деньги кончатся, зима начнется, а инопланетники или там снежные люди так с гуманитарной помощью на выручку и не подтянутся. Как ни крути, по домам надо расходиться. Поиграли в хиппей и будет. Надо на работу устраиваться, либо в вуз. Послушайте…

АВГУСТ.

Ночь вдыхает в старый дом Бабочек и свежесть. Ходит кошка под столом. Излучает нежность. Яблоня скрипит в саду. Яблоки роняет. Утром я их не найду. Кто их подбирает? Может ветер их катает По сырой траве? А потом их забывает Неизвестно где… Может яблоки воруют По ночам ежи? Иногда я вижу утром… Но не их следы. Может это лис играет? Яблоки гоняет… Вот его огняный хвост Среди звезд мелькает. Может статься все они В сговоре смешном? Тогда всех их, сад и дом Спрячу я в мешок. Ночь останется в мешке. И наступит утро! Ну, а яблоки-то где? Кто их все – же скушал?

– Возвращение на свою социальную нишу, видимо, было с хорошей примесью отчаянья, – заметила Федора, – ибо парень готов свой маленький пригородный мирок спрятать в мешок, чтобы отделаться от него, хотя бы так, если уж не удалось уехать…

– Да уж, наканунные настроения на лицо… – согласилась с ней старперка похожая на торшер, – внимание…

ОСЕНЬ.

Самые яркие краски. Самые скучные дни. Хочется детские сказки Читать до самой зимы. Хочется окна зашторить И сидеть при свечах. С кем-нибудь умным спорить О невозможных вещах. Плавают лица в тумане. Тускло посуда блестит. Тешась невинным обманом Скворушкой сердце свистит. Ночь далека и смутна. Входит полуденный сон. В сумерках будет утро – Возобновит разговор. Вряд ли он будет долгим. Вряд ли помчится ввысь. Снег за окном лег тонкий. Необходимо пройтись…

– Вот и перевернута последняя страница… – вздохнула уборщица, – 11 стихотворений, 16 страниц – казалось бы, безделица! Ан нет… Перед нами прошла жизнь молодого человека, нашего современника на протяжении целого года. Приходиться признать, что лирический герой нашего поэта не отягощен ни трудом, ни учебой. Он не борется, а просто плывет по течению дней, хороня их равнодушно, как дети лепят козявки где попало. Теперь, мы, кажется, можем уяснить себе что кроется за названием "КНИГА МАЛГИЛ"! Я расшифровываю это так:

КНИГА МАЛеньких моГИЛ

Раздались было аплодисменты и выкрики одобрения, как вдруг, дверь в клуб с грохотом распахнулась… Бабки стали поворачивать свои черепашьи головы на шум, но ничего не увидели. Тут разбилось окно. С улицы в помещение с ужасным воем и пламенем ворвался Супер – пупер. У него на плечах со шмайсером в руках сидела Авдотья Стожарова. Она палила во все стороны, не жалея патронов. Воспользовавшись сумятицей, Супер – пупер повыхватывал у старперок листки из книги и странная парочка исчезла, умудрившись никого не убить и даже не ранить. Клуб, конечно, теперь требовал ремонта… Но Елизавета Пална и ее товарки махали вслед улетевшим платочками и наперебой повторяли сквозь слезы:

– Вот как надо неистово, до самозабвения любить шалости и маленькие безобидные шутки… Он прилетел, прилетел… Хотя никто и не верил, что он прилетит… И вот, вот… Снова улетел… Но он вернется, вернется, без всякого сомнения, как вернулся Кетцалькоатль…

44

– Мадам, ваша почта…

Таню Егорова, главный редактор модного культурологического журнала "АР ТЫ И ФАК ТЫ", вынырнула из бочки с солеными огурцами и сладострастно улыбнулась. Перед ней стоял ее секретарь Бонифаций. Тоненький молодой человек в мятом костюмчике из "МОССЕЛЬПРОМА" имел поистине львиную гриву каштановых волос. Еще недавно этот юноша работал в цирке помощником фокусника. Он чудесным образом подменял на потеху публике в "волшебном" ящике то русалку, то голубей, то фрезерный станок или бетономешалку. Таню заметила его на премьере и немедленно выкупила у фокусника за вязанку дров и мешок лука.

Во время ее продолжительных занятий в редакции Бонифаций обычно помещался в верхнем ящике письменного стола и по мере необходимости являлся то козлоногим сатиром, то крылатым ангелом, то мускулистым водителем грузовика. Правда, для этого в столе приходилось держать козий горошек, моль в баночке и машинное масло на блюдечке… Еще Бонифаций приносил почту и превосходно готовил кофе. Вот и теперь он принес целую лохань кофе, в которой плавали письма. Таню вылезла из бочки, села на пень за стол и стала их разбирать. Бонифаций в это время снимал с нее стебли укропа и листья черной смородины. Главный редактор ждала важных известий с Западного культурного фронта. Еще один соотечественник выбился в люди в тамошнем шоу-бизнесе. Молодым людям, ищущим делать жизнь с кого, на которых работал "АР ТЫ И ФАК ТЫ", не вредно было узнать об этом от самого парня. Егорова договорилась о небольшом автобиографическом материале с ним лично, когда попробовала самое модное в этом сезоне развлечение – ловлю селедки с сейнера в Северном море с последующей ее разделкой и консервированием. Как не странно, крутой парень не обманул. Вот пухлый конверт, склеенный из рекламных листовок фирмы по обучению стригалей овечьей шерсти – от него. В этот момент Бонифаций опрокинул лохань кофе на Егорову. Поржали. Потом Таню взяла конверт и снова забралась в бочку с солеными огурцами. Там ей работалось особенно хорошо, ведь Бонифаций мог превратиться в соленый огурец любого размера… Опустившись на дно бочки, Егорова приступила к знакомству с материалом…

45

Вот как я стал персонажем мультипликационного сериала, хотя на самом деле я хотел быть настоящим русским писателем или художником. Ну да ладно…

Моя жизнь в русском искусстве достаточно хорошо отображена на моем сайте "пурга.ru. Посетителю бьет прямо с дисплея в лицо настоящий, колючий снег и обжигающий морозный ветер. Там есть все: Сибирь, КГБ, гиперболоид инженера Гарина, Борис Бодунов, Наташа Фатальная и захоронения радиоактивных отходов в заброшенных церквях. Желающие могут познакомиться…

Сам же я, вырулив модный арт-проект "ВЕСЬ ТИРАЖ", свалил на постоянное место жительства заграницу. Теперь у меня нормальный буржуазный быт на островах в социалистической Северной Европе.

Иметь каждый день горячую ванну, пятиразовое низкокалорийное питание, немного джоггинга и бодибилдинга жизненно важно для вас, если вы делаете по настоящему левое, революционное искусство.

Обычно я работаю до обеда. Создаю разные интересные арт-проекты. Для начала придумываю какое-нибудь заковыристое название из тех, знаете ли, что ни уму ни сердцу… Например:

ПИСАТЕЛИ РАБОЧЕГО КЛАССА.

Потом в сети собираю всякую информацию, связанную с этими словами, и компоную ее в что-то типа пресс-релиза, но это так, для тупых… Получается нечто вроде следующего:

"В некоторых годах в СПБ собиралась одна компания. Она собиралась вокруг Михаила Гузки, много лет беззаветно трудившегося водопроводчиком в банях Северной Пальмиры. Среди прочих, в эту компанию входили обмотчик – изолировщик труб 3-его разряда Дени Рождественский и электромонтер Иван Жан. Предметом собраний этой компании была литература рабочего класса. Все члены компании ее сочиняли. Но их не печатали. Россия тогда в очередной раз опустилась на дно океана бытия, как Атлантида, и жители ее обратились в рыб, а хрен ли рыбам знать, каков химический состав воды, в которой они гоняются за пищей и просто балуются, пока не всплывут кверху брюхом, но это еще когда всплывут.

От обиды, что их не печатают, наши писатели рабочего класса стали хуже трудиться, перестали выполнять норму и были уволены без выходного пособия, а рыбий профсоюз за них даже не вступился. Для него все, кто плавает близко к поверхности и выпрыгивает, чтобы вычитать нечто в звездном небе, – говно.

Таким образом писатели рабочего класса оказались лишними людьми.

Гузке еще повезло. Он был уже старенький и вышел просто на пенсию. Дедушка Миша, как его звали знакомые распущенные подростки, стал ходить в баню, но не мыться, а творить. В некоем году на кафеле с помощью примитивной бормашины старик стал изображать, как он их называл, "пейзажи" – эротические картинки, иллюстрирующие обычные беседы рабочих, то и дело желающих друг другу совокуплений с кем попало вплоть до мифических персонажей. Десять лет он этим занимался. В бане за работой Гузка и умер.

Молодым Рождественскому и Жану было много хуже. У них не было бормашины, опыта банной жизни, пенсии, и вот…

За пять лет до смерти дедушки Миши писатель Рождественский сочинил небольшой фотороман "СОЛОМОНЕЕВ И ГЛАФИРА", в котором протестовал против отсутствия возможностей у молодых рабочих приобрести отдельную жилплощадь в кредит. Герои фоторомана в знак протеста против угнетающей безбытности отказываются трахаться и заявляют об этом, сидя голыми в постелях, на специально собранной пресс-конференции.

Но дальше всех пошел И. Жан. Однажды он записал в своем дневнике: "Не жили хорошо, нечего и начинать". Жан решил жить плохо, как, собственно, и полагается писателю рабочего класса. Много лет он прикладывает усилия, чтобы сделать эту страшную сказку былью, пока, наконец, не отмечает в дневнике: "Меня прекратили печатать. Сегодня целый день бродил по городу и не встретил никого, даже отдаленно мне себя напоминающего. Мне не выплачивают деньги… Нам нечего есть. Мы страшно голодаем… Мы погибли." За карьерной катастрофой наступает упадок сил: "Я совершенно отупел. Это страшно. Полная импотенция во всех смыслах. Расхлябанность видна даже в почерке. Это не почерк, а кодограмма сна. Самое ужасное в том, что я не сплю…" Все это отражается на интимных отношениях с женой: "Подойдешь к Стелле с нежной душой, а отойдешь с раздражением." В отчаянье Иван Жан обращается к Богу – наверное, к Богу всех рабочих – Крупному Капиталу, и даже сочиняет молитву: "Я больше не хочу жить. Мне больше ничего не надо. Надежд у меня нет никаких. Ничего не надо просить у Крупного Капитала, что пошлет Он мне, то пусть и будет: пособие по безработице – пусть будет пособие по безработице, университетский грант – пусть будет университетский грант – все, что пошлет мне Крупный Капитал. В руки Твои с пальцами – толстыми червяками, Биг Босс, Капитал, передаю дух мой. Ты мя сохрани. Ты мя помилуй и живот вечный даруй мне. Во имя овса, сена и свиного уха. Алюминь." Но молитвы не приносят мира измученной душе писателя рабочего класса. Он жалуется в дневнике: "Вера требует интенсивного усилия и энергии, может быть, больше, чем все остальное: еда, алкоголизм, секс, творчество, перебранки с соседями." Среди остального – только на творчество сил еще хватает. Жан пишет: "Меня мучает "пол". Я неделями, а иногда месяцами не знаю женщины". Выход находится в перформансе: "Подошел голым к окну. Напротив в доме, видно, кто-то возмутился… Ко мне ввалился милиционер, дворник и еще кто-то. Заявили, что я… возмущаю жильцов… Я повесил занавески." Но итог – репрессия! Поэтому его литература начинает носить характер вооруженного восстания: "Я не люблю детей, стариков, старух и благоразумных пожилых… Говорят, скоро всем бабам отрежут задницы… Это не верно! Бабам задниц резать не будут… Травить детей – это жестоко. Но что-нибудь ведь надо же с ними делать!… Я шел по улицам, стараясь не глядеть на непривлекательную действительность…" Конечно, чем она его может привлекать! Не стариками же, которые эту действительность сотворили, и не детьми, которые эту действительность продлевают. Поэтому "…рука невольно рвется схватить перо и…"

И я рассылаю по факсу этот и ему подобные тексты разным богатеньким буратинам, как бы приглашая их принять участие в процессе создания современного искусства. Под проект "ПИСАТЕЛИ РАБОЧЕГО КЛАССА" мне выделили 11 стиральных машин, надувную лодку, два мешка видеокассет с записями уроков аэробики и порезанные в лапшу майки с провального тура рок-бэнда "ПОПОЛЬ ВУХ". Все это спонсорское барахло было уничтожено посетителями моей выставки с помощью шести бензопил "ДРУЖБА" в галерее "ВАЛГАЛЛА" в городе Торсхавн, Фарерские острова. Естественно было телевидение, арт-критики, полиция, пожарные, бригада скорой помощи и воинствующие активисты общества "СМЕРТЬ СОВРЕМЕННОМУ ИСКУССТВУ" во главе с местным пастором. Впрочем, их держали в клетке высоко под потолком.

Выступление в поддержку писателей рабочего класса выплеснулось на улицу. Мы сожгли чей-то автомобиль, перевернули газетный и овощной киоски, разбили витрину обувного магазина. Один тупой полицейский пытался нас остановить, но я так его стукнул по голове, что его форменная фуражка слетела и быстро-быстро покатилась по мостовой. Пока бедняга за ней бегал, мы разломали его велосипед, а когда он вернулся, отняли свисток. Глупый страж закона был так смешон, что даже другие полицейские от души веселились, наблюдая его злоключения. А потом мы всей гурьбой отправились праздновать мой арт-успех в клуб "БАСАЕВ". Чипсы и все такое… Туда ко мне прибежал чувак, назвавшийся продюсером кинокомпании "МЕЖРАБПОМ" и стал приставать с деловым предложением. Мы раздели его догола, облили кока-колой, вываляли в чипсах и заставили исполнять танец живота под музыку любительского духового оркестра работников городского морга, которые устраивали в клубе презентацию своего первого альбома "У ПОКОЙНИКА СТОЯЛ"… Только насмеявшись вдоволь, я выслушал настырного буржуя. Натурально, он предложил мне торгануть сложившимся имиджем безбашенного артиста и я, разумеется, согласился. Поди плохо. За моими похождениями с тех пор постоянно следит скрытая камера, мои ужимки, прыжки и гримасы прорисовывают лучшие компьютерные графики и вставляют в очередную серию знаменитого мультфильма "СУПЕР – ПУПЕР", где я регулярно отправляюсь с приятелями в опасные путешествия, осаждать всякие бункеры и освобождать сисястых телок из лап чокнутых ученых, диктаторов и чудовищ. Телки мне дают по всякому, и еще у меня всегда на кармане миллион сто тысяч тридцать семь миллиардов долларов, то есть проблем с чипсами, презерами и жевательной резинкой никаких. И самое главное, я мочу козлов пачками и мне за это ничего не бывает. Йяхуэ-э-э!… Одно плохо, мне пришлось сняться с учета на бирже труда. Я больше не получаю пособия по безработице и не живу в общаге для беженцев. Меня больше не навещает социальный работник, женщина – доктор М. М…"

Таню посмотрела на часы. Фосфор высветил в мути рассола третий час ночи. Опять заработалась. Надо расслабиться. Бонифаций, сидевший двумя огурчиками в ушах хозяйки, в миг превратился в телевизор.

Главный редактор включила телевизор и попала на 1344 серию "ВОЗИ ЗУБАМИ"…

46

…Софронов остановил свой ворд – процессор и посмотрел в окно. За безупречно вымытым окном открывалась панорама Злого города. Он рассыпался небольшими кучками разноцветных домиков с двускатными крышами вдоль извилистого фиорда, чья береговая линия была также причудливо изломана, как судьба постояльцев единственной в Торсхавне многоэтажной башни, выстроенной на деньги налогоплательщиков из числа "злотого" миллиарда для всякого рода субъектов, не сумевших ужиться на своей родине. Софронов был одним из них.

Андрей плюнул на отталкивающе чистое стекло и с наслаждением начал размазывать плевок грязным пальцем. К несчастью, палец стал чистым и им стало западло ковыряться в носу.

"Подумать только, – размышлял по ходу дела Софронов, – в гребаном городишке нет и 15 000 жителей, а работают три театра, четыре издательства, семь книжных магазинов, три художественных галереи, теле-, радио-, рекорд-, кино-студии и университет. Зачем столько всего тупым пропахшим рыбьим жиром и овечьим навозом бюргерам?"

Софронов еще не вспомнил, что в городе издается пять газет и одинадцать журналов. Но из всех этих изданий хоть как-то освещали артистическую жизнь Андрея только официальный орган мэрии в хронике происшествий и малотиражка полицейского участка.

От размазывания слюней по стеклу Софронов перешел к лежанию на диване и плеванию в потолок. Андрей то пытался попасть в пожарную сигнализацию, то пробовал поймать свой плевок ртом обратно и продолжал размышлять…

"Стоило ли залезать в контейнер с макулатурой, шедший на экспорт в Скандинавию, питаться неделю изюмом и испражняться в памперсы, чтобы угорать здесь на общественных работах, а они здесь не простые – ловля селедки и стрижка овец, и учиться играть в водное поло… Эх, сидел бы сейчас в своем родном Мочегонске и красиво страдал от бытовой неустроенности, отсутствия возможностей реализации своего творческого потенциала и вынужденного сожительства с быдлом, как и полагается принцу Черногории в изгнании…"

Софронов вскочил с дивана и поднял с пола один из выпусков комикса "МОЩНЕЦ ЕГУЛА". Усевшись в кресло, он стал с интересом изучать пеструю книжку.

С некоторых пор комиксы составляли его единственное чтение, к которому, впрочем, крайне неодобрительно относилась куратор Софронова от Общества защиты домашних животных Марта Мартынюк из-за пропаганды комиксом культа насилия жестокости и секса. Она все время подсовывала Андрею другие книги. Например, сейчас за диваном валялся сборник воспоминаний обратившихся к Кришне, разработчиков бактериологического оружия из стран бывшего СССР. Софронова же больше волновал длиный изящный хвост Марты. Когда Марта вспрыгивала в комнату к парню, она так ловко цеплялась хвостом за казенную люстру, что ее зад открывался во всей своей мозолистой красе и звал, звал… Но тщетно Андрей старался пристроиться к нему. Куратор Мартынюк всегда обнаруживала баловника вовремя и лупила почем зря случайными предметами, приговаривая: "Не срослось еще дерево МАМХЕН с деревом ПАПХЕН…"

Бывали, конечно, редкие организованные походы в публичный дом, где вымазанные тюленьим салом эскимоски развлекали гостей перечислением слов, которые служат в их языке для обозначения различных состояний снега и льда, но с некоторых пор Софронов предпочитал этой ерунде встречи с Уматом Залетаевым.

Он не мог заменить Андрею хвостатого куратора, хотя Умат когда-то был промоутером известного в Москве ночного клуба "КОМПОСТ" и гражданской женой знаменитого баснописца Кубина Воньга. Но то ли "КОМПОСТ" не способствовал проращению дочки одного большого начальника в будущее, а, напротив, низвел ее до состояния служащей бани с дурной репутацией, то ли у Воньги стали пропадать из холодильника печень и почки его бой-френдов, короче говоря, какая-то дама не вовремя родила и Умат вынужден был стать актуальным художником, т.е. взял в ветеринарной клинике справку, что он "действительно является бездомной собакой" и выехал как гуманитарный беженец на Фарерские острова…

Здесь он выдумал фотографировать "поляроидом" местных овец и колоть фотографии булавкой. Овцы не дохли, как хотел Залетаев, но иногда у некоторых из них шерсть становилась оранжевой или розовой… Однажды ночью Софронов проник в комнату к Умату в рассуждении украсть чего-нибудь, чтобы пережить острое ощущение греха и подстегнуть вдохновение. Залетаев не спал, а колол булавкой ранводушные мордочки овец на фотографиях. Волей-неволей ему пришлось посвятить Андрея в свою историю, и среди фарерский овец изредка стали попадаться еще и особи зеленого окраса, кроме уже привычных оранжевых и розовых. Овцеводов, людей недалеких, такие аномалии нисколько не радовали. Но они, стоит отдать им должное, мужественно приняли вызов природы, создав общественную организацию "НАУЧИМСЯ ЖИТЬ РЯДОМ С ЦВЕТНЫМИ ОВЦАМИ!"

47

В том выпуске комиксов, которым просвещался борец с серостью овец, мощнец Егула, несмотря на внешнюю свирепость, оказался добрым серпентом. Он и так всегда был готов поделиться последней шкурой апрометана или куском зигги с первым встречным чакой. Но теперь меч – чаровник Егулы крошил направо и налево не только трупрокков и явудов, мешавших небесному сращению Капнисты и Цугуни, но и высокомерных обидчиков маленьких, слабых и пожилых. При этом степень посвящения злодея не играла никакой роли. Однажды козадей Кикимон отнял у простого земледуна, корявого Пуляя, его тяпку и корзину роблени, якобы для того, чтобы сотворить чудо плесневения. Дочка Пуляя, бывшая Анастаси, тут же смело квакнула в орце, хоть и надо было просочиться сквозь облако Урри на дно небесной пропасти Экко и добрый мощнец очнулся от енелани на неделю раньше положенного срока, чтобы надрать задницу Кикимону. А этот козодей не просто на базаре шканки дерюжил бесплодным и нестоялым и госты подновлял увечным и расслабленным, он действительно оси двигал и ану множил. Поэтому Кикимон знал все наперед и отвалил за нет ысков в Лидертоновы топи. Мощнец о том не ведал и тыкался по йомене наугад, потрясая основы и созиждя огни новых процессов восхождения к Юбу. Сколько дромов и супрастов изничтожил мощнец несчитаемо – карцев не хватит. Даже походя с Абырвалком сразился, но Козодей гадил на славу. От того гад притомился и все-таки опустился на гребун оправиться и анус погреть. А там его каарок настиг. В кустах триоли сидел честный Егула, хас кушал. Увидев Кикимона, греющего анус над священным пламенем Адора, мощнец вылетел как мупс стрекотай. Поначалу козодей отшваркнулся зубатками и икотой, но Егула все равно размозжил Кикимону череп и фаллос раздробил костяной, хотя четырнадцатый спутник Нарваны и рухнул в океан Маньга, положив конец цивилизации рукощупов, впрочем, не явивших Босморковой Земле ничего кроме щаги и окота ведьм. А это мирописные столбцы во многих тоннах селин уже отразили на урок пропекантам. После этого обыкновенного подвига мощнеца дочка Пуляя – Гавиппа – вестница справедливого возмездия дала Егуле по предназначению и кулем и настилом и еретуем. В такие моменты зарницы кудес переливались всеми цветами радуги в хрустальных куполах вырканов и фьюстепы услаждали мироздание оригамическими гимнами. На все это с Небесной укурупы сердито взирал Чинну – Великий и ужасный жорох. Чинну замышлял месть от имени всех экстраловных козадеев клану типичных мощнецов. Но пока Егула наслаждался своей женой Гавиппой, картинками в книге МАЛГИЛ и жирными фирюлями на бретелях в собственном дворце из паршута на берегу жописной реки Аценнай и ждал новых запросов на вырубон из любого уголка Вселенной… Позвони ему сам, если не веришь, жабра утконосого дрома – 22221 – Е.ГУЛА.кро.

48

Что же за картинки были в той мудрой КНИГЕ…

…Очередная скучная ночь спустилась на вымирающую индустриальную окраину некогда могучей империи.

Ни единого огонька не было видно в урбанистических трущобах, вольготно раскинувшихся на южном берегу пролива "Золотые ворота".

Между циклопическими сооружениями эпохи "Однополюсного мира" не наблюдалось ни малейшего движения в сторону прогресса и процветания.

Звериной тоской по одноразовой посуде, гормональной говядине и политкорректности сквозило из выбитых окон жилых комплексов.

Сердце щемило от сознания, что никогда уже не будет гулять по разбитым офисам мертвых небоскребов веселые факи и звонкая тарабарщина специальных терминов.

Детские и спортивные учреждения, школы и больницы, супермаркеты и парки развлечений выжимали слезу за слезой своей заброшенностью и заставляли помянуть по- хорошему радушие и некомпетентность их худосочных служащих, а также скудоумие и претенциозность их ожиревших клиентов.

Только улицы остались прежними. Те же вольеры баскетбольных площадок, те же костры в металлических бочках, те же шипяще – заедающие звуки музыки и гавкающее пение потомственных получателей социальной помощи, и сами они, несмотря на катастрофу системы социального обеспечения, по-прежнему одетые ярко и пестро, но от этого не менее похожие на стаи навозных мух, роящиеся от одной кучи гниющего мусора до другой в поисках одурманивающих испарений…

Динь – дили – дон – ди – дон…

– Алло?

– Здравствуйте! Я могу поговорить с Егулой? Я туда попал?

– Тонунц! Ты попал туда, ксит. С тобой говорит кубемай жена Егулы – Гавиппа. Что ты хочешь, сынок итук? Пакетик леденцов жава с изображением великого мощнеца или прокатиться на настоящей укурупе…

– Я хочу поговорить с самим Егулой. У меня к нему важное дело.

– Но он занят тидум…

– Пожалуйста, Гавиппа, я знаю, Егула сейчас наслаждается миром в Босморковой земле и листает книгу МАЛГИЛ…

– Лады, тонунц. Так уж и быть, хава… Сейчас позову дрольбан ырганон…

Гавиппа понесла трубку к бассейну, около которого расслаблялся ее муж Егула. Он возлежал в байковом халате в шезлонге. Одна белая девица в бикини делала ему педикюр на левой ноге, другая белая девица в бикини кормила его с ложечки десертом из взбитых сливок и свежей земляники, третья белая девица в бикини делала ему маникюр на правой руке. Карлик в оранжевом костюме читал вслух книгу МАЛГИЛ. Завидя Гавиппу с трубкой, Егула остановил его и недовольно спросил жену:

– Поклонник?

– Да, и с просьбой.

– Затрахали, уроды… Я же выдумка! Меня нет! А они звонят и звонят…

– Не надо разрешать издательству публиковать номера телефонов…

– Они тоже выдумка, глупая баба, нет таких номеров.

– Как же они дозваниваются?

– Не знаю… Разговаривать еще с одним олухом я не буду. Скажи, что меня неожиданно вызвал на выручку к себе Супер – пупер, загибающийся в неравной борьбе с силами Зла в Промокакашечной земле. Пусть туда позвонит…

– А какой номер дать?

– 111110 – СУПЕР. Пуп.

Гавиппа отошла в сторону, чтобы исполнить поручение, а карлик по кивку господина возобновил чтение…

49

…Билл Гейтс курил самокрутку у раскрытого окна своей студии на двадцать девятом этаже. Он мог бы и не открывать его – стекла были разбиты голодными воронами, но Билл превыше всего чтил порядок. Если куришь в помещении, позаботься о том, чтобы оно проветривалось и никому не было противно. Значит надо открыть окно… С улицы до него долетали обрывки песен дворовых хулиганов. Одно время Биллу они казались забавными. Он даже предложил ребятам заниматься с ними историей и литературой совершенно бесплатно. Парни заходили пару раз. Потом выяснилось, что в первый раз они приходили разведать обстановку, а во второй вынесли резиновую грелку, маникюрные ножницы и эмалированный таз. Больше всего Билла обидело то, что дворовые поэты не взяли прижизненное издание поэмы Алена Гинзберга "ВОЙ" с одобрительными пометками Евгения Евтушенко. Сейчас до Гейтса донеслось нечто более отчетливое. Ублюдки что-то подкрутили на своих магнитофонах…

Представь себе, братишка! Е… Представь себе, сестренка! Е… Сейчас мы поднимаемся к соседу. Е… Звоним, хотя уж поздний час И вряд ли мы к обеду. Ага – ага… Мы говорим (открыли двери черепа): "Вам добрый вечер! Наш приятель дома?" Ответят нам: "Он в ванной, пацаны…" Предложат нам пройти, попросят подождать, Предложат пиво, сигареты, Журналы свежие, газеты… Они нам только на подтирку! Е-е… А сигареты мы возьмем, чтоб покурить сейчас И прозапас… Ага-ага… Вот мы сидим на корточках И тянем пиво… Е… В квартире сумрак и вонища… Е… Как у всех, у нас, у вас, у всех… Ага… Но у приятеля компьютер есть. Вон светится вдали… У, блин, мелькнули черепа, Скрываясь в глубине квартиры… Е-е-е… Компьютер делает соседу миллион, А он взаймы нам дать не хочет… Е… На торч и фак… Е-е… Ага-ага… Тут в ванной дверь скрипит и возникает В махровом фиолетовом халате Наш милый друг… Ага-ага… Он мокр! Хотя воды горячей нет. И мы не мылись тыщу лет… Е… И он очкаст! Хотя мы книги все сожгли. И нечего читать… Ага -ага… Собой доволен! А мы все думаем, что мы – говно! Е-е-е… Ага-ага… Он тянется с рукопожатьем! Е… Но руку левую сует… О, фак… Законам племени верны! Мы не позволим на фиг! Е… Придурку этому закон нарушить… Е-е… Тверда моя рука! Ага-ага… Пружинисты колени! Е-е… С подъема бью его, козла, в лицо! Он падает навзничь. Ты месишь его тоже! О, как приятно танцевать на теле человека И слушать хруст его костей… Е-е-е… Ага-ага… Потом мы разобьем компьютер! Е… Пусть знает, сволочь, для приветствий надо Лишь руку правую нам подавать! Так завещал великий Вождь Ибун… Е-е-е… Ага-ага…

Билл Гейтс, дослушал песню до конца, и прошел в глубь комнаты. На столе стоял давно потухший монитор компьютера – электричества не было уже целую вечность. В его вычищенных от внутренностей недрах Гейтс хранил самое дорогое что у него осталось – черепа родителей. Однажды они ушли в ночь занимать очередь в ооновский пункт раздачи гуманитарной помощи. Билл не мог. Электричество тогда еще давали по ночам на три – четыре часа. Билл хотел пошарить по сети в поисках рецепта изготовления воздушного шара, способного пересечь океан и опуститься где-нибудь на уединенном острове. В той же сети шли упорные разговоры что за островом смотрит некто капитан Немо и там еще не едят людей, за использование зубной щетки по назначению не отправляют расчищать радиоактивные развалины и не заставляют всех в обязательном порядке красить носы в золотой цвет…

Родители не вернулись ни утром, ни днем, ни вечером. Они вообще никогда не вернулись. С тех пор Билл сам стал ходить по пунктам раздачи гуманитарной помощи. Очень быстро это стало его единственным занятием. Потому что он выходил из дома и возвращался домой всегда не затемно, а засветло. Только спустя месяца два под дверь подбросили два черепа. В них были вложены издевательские инструкции по использованию их в хозяйстве. Подписаны они были:

НАЦИЯ ИБУНА

Вдруг гавканье и шелест с перестуком, которые с некоторых пор признавались единственно правильной музыкой и поэзией, на улице оборвались. Им на смену явился душераздирающий женский вопль:

– Не виноватая я, что у вас от героина и электромагнитного излучения не стоит…

Следом послышалось лязганье и грохот. Дворовые хулиганы заводили машину наслаждений. Сейчас они насыпят в топку костей тех, кто не верил в удар возмездия и не спрятался в бомбоубежища, посчитав предупреждение СМИ шуткой в духе старой доброй радиопостановки Орсона Уэлса "Война Миров". До сих пор кости этих, теперь уже, можно сказать, счастливцев, громоздятся на улицах мегаполисов гигантскими кучами. Когда-то их сгребли бульдозеры ооновских сил по поддержанию мира, но убрать не успели из-за беспорядков устроенных экстремистами из организаций подобных "НАЦИИ ИБУНА". Они ведь в этих кучах и этими кучами живут. Из костей строят хижины, сжигают кости в кострах, чтобы согреться и приготовить пищу, запускают машину наслаждений, набивая костями топку…

Сейчас вода в котле нагреется и пар заставит вращаться пропеллер. Дворовые хулиганы будут стараться подставить под лопасти головы так, чтобы их снесло напрочь. Другие хулиганы будут их ловить и, поиграв немного ими в баскетбол, приставлять на место. Испуганная женщина, вышедшая в этот поздний час встречать свою дочь, возвращающуюся с курсов русскита, будет принуждена извергами смотреть на это, пока не упадет в обморок и ее не бросят для смеха на тележку старьевщика, который сослепу или спьяну обменяет ее у косовских албанцев на бутылку поддельного бренди, а те заставят вязать ее по двенадцать часов в сутки сеточки для волос… А дочь будет бежать одна, шарахаясь от трехголовых крыс и летучих рептаров по темным улицам и зарекаясь завтра же уехать из этой проклятой страны, хоть наложницей саблезубого казака, хоть рабыней хвостатого китайца…

"А что тебя еще тут держит, Билл?" – спросил сам себя Гейтс. "Поезда на костях по Трансконтинентальной магистрали ходят – гуманитарку ооновскую развозят. И цеппелины в Европу летают. Половина белой Америки, уцелевшей в огне Третьей мировой войны, перебралась в Старый свет на крышах вагонов и цепляясь за стропы дирижаблей. Пусть здесь остаются ибуны, раз так судил Господь…" Не смотря на пережитое, парень как-то не видел себя в услужении у надменных азиатов. Лучше уж окончить свои дни в Париже дворником, чем прачкой в Шанхае или таксистом во Владивостоке… Но до парижских мостовых нужно было еще добраться. В полосе отчуждения железнодорожного полотна сгнил не один такой голливудский мечтатель…

50

– Да, занятно… – потянулся в шезлонге Егула.

Добрый мощнец погладил по головке карлика – чтеца. Тот в благодарность заурчал.

– Гавиппа, добрая моя душа, вели лобстера подавать! – крикнул Егула, – Только обязательно с мятной конфеткой!

– Девиц куда прикажете? – поинтересовался карлик, выгибаясь под рукой хозяина как кот.

Девицы давно уже кончили ухаживать за Егулой и плескались вовсю в бассейне, перекидываясь пестрым надувным мячом.

– Бери их себе… – лениво разрешил мощнец.

Карлик с похотливым ревом бултыхнулся в бассейн, чем напугал девок. Девки, визжа и лягаясь, пытались увернуться от щипков и толчков карлика, а тот их медленно, но верно гнал к противоположному борту бассейна. Там с большими сачками стояла целая бригада карликов в синих робах. За ними виднелась автоцистерна с надписью "КВАС". Судьба девкам приготовила феерическое продолжение вечера…

Появилась Гавиппа. Она нарядилась в русский сарафан и навела красоту, натерев щеки свеклой. В руках она несла серебряный поднос с гигантским лобстером и маленькой мятной конфеткой.

На красоту Егула не обратил внимания, но воздал должное еде. Гавиппе стало скучно и она стала смотреть, как карлики ловят девиц.

Насытившись, Егула спросил Гавиппу:

– Супер – пупер не звонил?

– Нет.

– А баба его?

– Не звонила.

– Обошлось, что ли…

– Можно проверить.

– Так чего же ты стоишь?

– Думаю.

– О чем?

– Когда ты на меня внимание обратишь… А то живу при живом муже монашкой…

– Сначала дело сделаем. А потом, честное слово… Ну иди, звони им… Ну иди же! Обещаю, приду сегодня в опочивальню, приду! И даже ноги помою…

– Смотри у меня, лукавый! – погрозила Егуле пальцем Гавиппа и пошла, качая бедрами.

"Зараза…" – проводил ее взглядом Егула и стал освежать свое дыхание мятной конфеткой.

51

Звонок Гавиппы застал Супера – пупера и Авдотью Стожарову, когда они прыгали с одной свиньи на другую свинью, пытаясь преодолеть обширную лужу прокисшего молока, залившую весь Гороховокисельный переулок, в котором среди прочих богоугодных заведений в уютном особнячке в стиле карачун располагалась редакция модного культурологического журнала "АР ТЫ И ФАК ТЫ".

Один из поклонников мультипликационного сериала про Супера попросил его по телефону разобраться с борзописцами, отрекомендовавшись другом Великого Егулы. Друг Егулы – друг Супера, поэтому знаменитый герой согласился выслушать просьбу любителя мультфильмов и комиксов. Пацан утверждал, что ничтожные журналюги этого поганенького изданьица для говнопроизводящих мутантов постоянно восхваляют и всячески превозносят наркоманский фольклор, особенно "САГУ О ЗМЕЕ ГЕРОИНЕ, ЦАРЕВНЕ МАРИХУАНУШКЕ И ИВАНЕ НАРКОМАНЕ", в противовес массовой культуре, как образец искренности и настоящей духовности. От такого известия Супер чуть не подавился листочками из КНИГИ МАЛГИЛ, состряпанной одним настоящим боэтом из разного строительного мусора, остающегося после реализации разных клевых арт-проектов. Листочками герой закусывал вместе со своей сожительницей – современной художницей Авдотьей Стожаровой, чая подъема душевных и физических сил в ее скромной двухкомнатной берлоге на минус восьмом этаже знаменитого ДОМА НА НАБЕРЕЖНОЙ. Дом был знаменит тем, что его домовые все как один были аттестованными сотрудниками спецслужб в звании не ниже капитана.

Авдотья стала стучать герою по спине, чтобы комок бумаги вышел и не мешал нормальной жизнедеятельности любимого организма. Она делала это так громко, что напротив в КРЕМЛЕ от сотрясения почвы проснулся в своей кроватке диктатор Нафаня и стал плакать. Референты и нянька Камилла забегали-засуетились, напугали силовиков, спавших, повешенными на крюках, по причине неустойчивости психики при свете электрической лампочки в чулане. Силовики подумали, что началась Третья мировая война. Желая установить светомаскировку, кто-то из них запустил погремушкой в лампочку, что было абсолютно ни к чему, так как в чулане не было окон, а попал в красную кнопку. О чудовищных последствиях преступной паники для родины Микки – Мауса лучше и не говорить. Но, как говориться, кто с пепси-колой к нам придет, от нее и погибнет…

Комочек бумаги из горла Супера выскочил и убил таракана, мирно шедшего из электрического чайника в хлебницу обедать. Оплакав невинную жертву происков агентов влияния мирового жандарма, героическая чета бросилась на защиту невинно опущенного масскульта. Они очень хорошо смотрелись в предвечернем московском небе. Супер усиленно махал руками и ногами, а Авдотья, сидя у него на плечах, помогала ему рассекать воздух метлой…

Так они и добрались до очага бездуховности в самом центре Третьего Рима, где их настиг звонок Гавиппы.

– Как здоровье тети? – Супер услышал в трубе знакомый до эрекции голос и поскользнулся на очередной свинье.

За Супера пришлось отвечать Авдотье, перехватившей трубу:

– Собирается продавать славянский шкаф…

При этом художница наблюдала, как герой вытаскивает себя за ухо из лужи прокисшего молока и думала, что теперь, кажется, может дать ответ на волнующий всех мыслящих людей вопрос: "Откуда берутся чебурашки?"

52

Биллу повезло. В обмен на два родительских черепа и окурок сигары, от которого дозиметр звенел как сумасшедший, безголовый проводник поезда "Великий Восток" согласился довезти Гейтса до самого Города Большого Яблока. Уже в дороге, проходя мимо купе проводника за кипятком, Билл видел, как тот курил окурок жопой и еще пускал кольца.

В очереди за кипятком Гейтс столкнулся с нищими. Это были настоящие голодные и больные нищие, поэтому они просили милостыню без фантазии и энтузиазма. Подавали нищим плохо. Все берегли шмотки, продукты, алкоголь, медикаменты и прочее на случай набега команчей на "харлеях". Все вышеперечисленное отнимут, а жизнь, может быть, оставят.

Один нищий в костюме от "Версаче" пристал к Биллу. Из его единственной ноздри свисала длинная зеленая сопля. Другая была замурована, вероятно, еще при рождении. Нищий протянул Гейтсу лапу с обрубками пальцев, из которых торчали закопченные когти и сказал тихим загробным голосом:

– Помогите деньгами ветерану Третьей мировой войны. Будьте европейцем…

Это было до того странно, что Билл испугался, бросил свой жестяной чайник и бежал в свое купе. Нищий не преследовал его.

В купе место Гейтса было под скамейкой, но он не полез туда, а решил спрятаться за толстую негритянку, храпевшую на второй полке.

Негритянка проснулась и стала орать на Билла, имея ввиду, что он маньяк. На это парень отреагировал своеобычно. Он сгруппировался и запрыгнул к негритянке в пасть. Там было хорошо. Пахло чесноком, марихуаной и арахисовым маслом. Но оказалось, что Гейтс в этом убежище был не одинок. Вместе с ним здесь сидели два маленьких морщинистых человечка в коротких штанишках и панамах. Они увлеченно копались в кишках негритянки, выбирая самых аппетитных опарышей и немедленно пожирая их. Билла стошнило. Единственное, что он помнил после этого о том как ехал к Атлантическому океану было мелькающее в кровавом – желтом тумане бледное лицо человека, которого невидимые Гейтсу люди уважительно называли "док". На лице "дока" была все время одна и та же непроницаемая маска брезгливости и тогда, когда он допытывался, не ел ли больной грибов, и тогда, когда рассказывал смешные случаи из своей врачебной практики, и тогда, когда объявил, что продал больного для опытов в какой-то медицинский НИИ в Трансильвании. Гейтс склонен был доверять такому крутому парню, поэтому очень удивился тому, что по прибытии в Нью-Йорк их обоих отвезли в русский ресторан "МАША И МЕДВЕДИ" на Брайтон – бич, где юркие поварята – малайцы ловко порубили и доктора и пациента острыми ножиками на мелкие кусочки, сложили в 144 стеклянные колбы, залили формалином и отправили экспресс – почтой, но не в Трансильванию, как утверждал "док", а в Россию, где вдруг стало модно украшать офисы и квартиры расчлененкой. Ничего не поделаешь – причуды господ мира.

53

Таню сразу поняла, что эти посетители пришли в редакцию не для того, чтобы любоваться пресловутой "расчлененкой", говорить о новых арт-проектах или по поводу размещения рекламы.

В ее журнале занимались тем, что с помощью самой современной полиграфии и средствами связи, помноженными на недюжинный энтузиазм личного состава останавливали, декодировали, реконструировали и снова запускали в движение мгновения прекрасного в любой точке земного шара, а эти необычные посетители, кажется, желали эту общественно значимую душеспасительную деятельность остановить, причем самым отвратительным способом.

Их и было-то всего двое. Он спрятал свое истинное обличье под костюмом лося Бульвинкля. Она нарядилась бельчонком Рокки. Какой цинизм! Псевдомультяшки рассыпали и потоптали грязной обувью макет нового номера, плюнули в аквариум с морскими гадами и расколошматили машину для приготовления кофе. Выражались нецензурно.

С собой варвары принесли ведро настоящего дегтя и расписали все стены редакционных комнат выражениями типа:

"ГОЛОСУЙ ИЛИ ПРОИГРАЕШЬ"

"ВСЕ У НАС ПОЛУЧИТСЯ"

"ЧЕПУХА МОН АМУР"

Когда морок махорочного дыма, оставшегося от беспрерывного курения пришельцев, рассеяли кондиционеры, Таню и Бонифаций вылезли из верхнего ящика ее письменного стола. Бонифаций в первые же секунды вторжения правильно расценил грядущее и, схватив хозяйку за руку, обратился вместе с нею в блокнот с привязанной к нему авторучкой. Это их и спасло от продолжительного сидения под редакционной мебелью, чему пришлось воздать должное остальным, и что совсем не к лицу топ-менеджеру.

Оглядевшись, главный редактор в понятном отчаянии пнула аквариум ногой. Его обитатели плавали вверх пузом. Слабая женщина не могла ничего с этим поделать. На подмогу прибежали шкафообразные и гориллоподобные секъюрити. Они хромали и держались за свернутые челюсти. Пытаясь загладить свою вину за несанкционированный допуск в редакцию погромщиков, они поднатужились и перевернули аквариум на ползающих по полу сотрудников. Те в миг вскочили на ноги.

Растерянные и промокшие, с неуместными теперь бумажками и канцелярскими принадлежностями в руках, они выглядели до того забавно, что Таню хрипло рассмеялась. Она собралась было погрузиться в бочку с огурцами, чтобы немного прийти в себя, поручив наведение порядка в редакции и справок по поводу причин "наезда" Бонифацию, как остановилась.

– Нет худа без добра! – воскликнула Егорова.

Ведь ее креативные способности никуда не делись. И она начала действовать:

– Всем субъектам женского пола смыть одежду до кожного покрова и отыщите те белые майки, что остались от прежних спонсоров из "БЕЛОГО ГАДСТВА"… Достаньте фотографа из самовара… Да будет свет! Ну, ну, все раскроем кошельки, все… Задник готов? Эх, я всегда говорила, что в мужчине главное душа… Нет, майки пока не надевайте… На них должно быть изображено следующее… Дайте чем набросать эскиз!… И никаких бюстгальтеров! Всем ясно?…

Работнички засуетились, выполняя распоряжения.

Придумка Таню была на первый взгляд так себе. Главный редактор решила провести конкурс "Мисс Мокрая Майка Нашего Журнала" и запечатлеть его на фото. Ради этого она решила снять свой вечный общевойсковой защитный костюм и противогаз, чтобы поддержать энтузиазм конкурсанток личным участием.

54

И конкурс и фотосессия прошли весело. Победительница, а ею оказалась неожиданно для себя сама Егорова, украсила своим мокрым бюстом обложку нового номера. При этом на майке были ясно видны профили трех величайших непротивленцев злу насилием: Льва Толстого, Махатмы Ганди и Нельсона Манделы. Девизом номера была фраза:

МАММОЛОГИЯ ПРОТИВ ВИРТУАЛЬНОГО ТЕРРОРА

Номер пользовался замечательным успехом. Настолько, что один модный мальчик, не сумев его достать в розничной продаже, поехал в редакцию, но получил там шишок под носок и решил, что жизнь потеряла всякий смысл и собрался объесться ЛСД, но во время вспомнил об существовании электронной почты и друга в Западном полушарии, с которым познакомился при презабавнейших обстоятельствах в общественном сортире Дворца Карла Великого в немецком городе Аахен, куда оба приехали ради посещения концерта своей любимой группы "КУМЕКАЙ РАЗВЕС". Будущий электронный адресат уронил в сральник баян и мудрил, собираясь его достать, с шнурками. Это увидел модный мальчик, надувший только что резиновую Гретхен и собиравшийся ее по быстрому отодрать в дворцовом сортире. Все сортирные кабинки, кроме этой, были заняты парами и группами. Одинокого самоудовлетворителя ждал неминуемый пинок под зад, но модный мальчик, поняв, чем он собирается заняться, а это была отнюдь не мастурбация, тут же выкинул подальше свою немку и запустил руку прямо в очко. Вот тогда неловкий торчок, увидав свой выпачканный в кале баян, и стал другом модного мальчика на веки вечные. Он-то и выручил пацана, переслав ему в Москву нужный номер любимого журнала из Сан-Франциско. Торчок спокойно купил целых два экземпляра вместе с утренней газетой по дороге домой после джоггинга. Парень решил полистать его на досуге, вооружившись русско-английским словарем. Что же такого может быть в этом "АР ТЫ И ФАК ТЫ", чего не узнав, достойнейшие мальчики нашего времени готовы покончить собой?

55

Андрюша Софронов был необычайным мальчиком не только в отношениях с печатным словом и заграничными мальчиками, а во всем. Не в пример своим мидллклассовым сверстникам, увлеченным безопасными приключениями в виртуальных пространствах компьютерных игр, он, хотя и не так часто, как хотелось бы, но любил примучить домашних животных. Слишком уж много времени отнимали учеба, спорт и безвозмездная помощь по дому престарелым пролам с окраины. Но если не обливать ацетоном морских свинок и не поджигать их, если не распинать кошек на двери в подвал, если не стрелять в голубей из духового ружья, то с тобой случиться то, что случилось с Хукгукулиным Альбертом из 8809 школы и Кровопусковым Митяяем из лицея имени Александра Блока. У них от постоянного сидения в Интернете напрочь атрофировались письки и заросли анальные отверстия. Да, это позволило им хорошо зарабатывать на показах кибер – мод, но телки при всем желании теперь им дать не могут. Андрюша же еще не потерял надежду, что ему когда-нибудь дадут, поэтому, как мог, воспитывал себя мужчиной. Это вызывало одобрение родителей.

Старшие Софроновы были очень занятые люди. Они только радовались тому, что их сын самостоятельно пришел к необходимости самосовершенствования, а не под воздействием психотропных веществ в компании недоумков.

Инна Эльдаровна, мама Андрюши и доктор биологических наук, наконец, сумела заразить бубонной чумой многомиллионный народ республики Кракатуктстан и всех – всех вылечила, снискав почет и уважение в широких кругах мировой медицинской общественности.

Ким Феофанович, папа Андрюши и доктор физико -математических наук, сумел так взорвать металлическую конструкцию размером с Эйфелеву башню на Новой Земле, что ни одна сейсмостанция врагов этого не засекла, а радиоактивные дожди в Скандинавии выпали, но все подумали, что это происки гренландских эскимосов, борющихся за независимость от Дании и простили им.

Теперь Софроновы на причитающиеся им от родного государства премии решили сами как следует отдохнуть этим летом в санатории "Красный Космос", а сынишку отправить в пионерский лагерь "Лунатик". Жизнь в течении месяца без родителей в коллективе ровесников, резонно рассудили старшие Софроновы, пойдет ребенку на пользу. Реальная возможность опробовать свою мужественность. Опять же пионерские лагеря имеют хорошие эвакуационные возможности. Мало ли что может случиться. Как на вулкане живем. Да и нам пора уже вспомнить, что мы не только ученые, но еще и сексуальные партнеры…

Короче говоря, как только Андрюша принес из школы дневник с годовыми отметками, похвальный лист за примерное поведение и выдающиеся успехи в изучении ряда предметов школьной программы, а так же привел целую кучу приятелей, Софроновы сразу собрали вещи и разъехались. Родители с песнями – плясками на крыше вагона фирменного поезда "КРЫМ", а сын в кузове трехтоннки, зажатый между мешком брюквы и бидоном керосина. Главное – вожделенный номер модного журнала лежал у Андрюши в рюкзаке. Будет чем заняться, если пойдут дожди и нельзя будет ходить на прополку.

Приятели остались присматривать за порядком в квартире Софроновых. Они должны были поливать цветы, выгуливать собаку и забирать почту. Разжигать костер на полу в гостиной их никто не просил…

56

А вот в жизни заокеанского друга Андрюши ничего интересного не происходило. Да и что может произойти с парнишкой по имени Билл и по фамилии Гейтс…

Заглянем к нему в комнату. Он как раз прошел туда, чтобы отдохнуть после завтрака и полистать "АР ТЫ И ФАК ТЫ". Скоро просигналит водитель школьного автобуса и надо будет отправляться на занятия в колледж Робинзона Крузо.

В комнате есть большая низкая кровать, огромная стереоустановка во всю стену, стеллаж со всякой ерундой, плакат "ЗАЩИТИМ КИТОВ" и ком одежды в углу.

Билл сидит по-индийски на кровати, рассматривает картинки в журнале и тянет косяк.

Неожиданно входит отец.

– Собирайся! У нас мало времени… – говорит он, морщась от дыма.

– Тебе надо было позвонить перед приходом, – возмущается Билл и лениво тушит косяк о половицу.

– Я пробовал, но никто не брал трубку… – отец находит за кроватью черный мешок для мусора, вытряхивает из него нечистые трусы, использованные шприцы, пакеты из – под чипсов и пивные жестянки.

– Сбросил бы информацию на пейджер…

– Сейчас не время пререкаться. Вставай и помогай мне собирать твое барахло… – отец бросает в мешок со стеллажа кассеты, диски, маленькие пухлые книжки с пестрыми обложками, пластиковые банки с гранулированным озверином и порошковым слабительным, фотографии скаковых лошадей, беговых собак и лабораторных крыс…

– А что случилось? Мне в школу надо… – бурча, встает Билл с кровати и копается в коме с одеждой, – тут у меня все грязное…

– Идиот! – ругается отец, – в доме полно прислуги, а ты ходишь как… Впрочем, теперь это уже не важно!

Он отталкивает сына и сам выбирает вещи почище. Запихнув их в мешок, отец хватает младшего Гейтса за шиворот и выволакивает на лестницу.

– К чему это, па, – возмущается Билл, – я и сам могу…

– Некогда разговаривать… Дерьмо!

Они катятся кубарем два пролета на глазах у горничной – мексиканки. Но та, по-видимому, равнодушна к странностям своих хозяев и спокойно продолжает вытирать пыль в холле. Тихо журчит фонтан.

Потирая бока, Гейтсы идут к автомобилю. Билл отмечает, что это новый красный "ломбарджини". Да, "Силиконовая долина", как всегда, на подъеме…

Отец бросает мешок с вещами на заднее сиденье. Там уже стоит его дорожная сумка. Когда они усаживаются, сын вскользь бросает отцу:

– Надеюсь, в следующий раз ты купишь машину для меня. В школе надо мной уже смеются…

– Следующего раза не будет, сынок, – серьезно говорит Гейтс – старший и серьезно смотрит в глаза сыну.

– Ты, что, обанкротился? – смеется Гейтс – младший.

– Хуже, – трогая автомобиль с места, отец и бросает на колени сыну коричневый бумажный пакет.

Быстро набрав скорость, они мчатся на юг. Билл включает радио, находит какую-то "эфэм" – станцию и только после этого смотрит что находится в коричневом пакете.

– О, эту песню я слышу сегодня уже в пятый раз, – начал он и осекся. – Что это?

– КНИГА МАЛГИЛ! – спокойно отвечает отец.

– Неужели ее рассылают вместе с рекламными проспектами и счетами за электричество и воду? – восклицает Билл и начинает лихорадочно листать пресловутую книгу.

– Да! И это очень дерьмово, сынок…

Они проезжают мимо грязной нищенки. Ее волосы стоят дыбом от грязи. Рядом с ней тележка полная тряпья и пожелтевших газет. Лицо нищенки запрокинуто. Прищурив один глаз и ковыряясь в зубах, она что-то высматривает в голубом бездонном небе. Гейтс – старший ловит себя на мысли, что его гораздо больше обрадовали бы сейчас русские ракеты в калифорнийском небе, чем собственный сын, который сейчас с безумной улыбкой бегает глазами по строчкам этой говноедской книги…

– Что там, в этих каракулях? – спрашивает он Билла.

Точно такой же вопрос задают сейчас по всей Америке своим детям миллионы американских родителей и с содроганием ждут ответа.

– Хочу черпалку! – слышит Гейтс – старший и прибавляет скорости.

– Хочу черпалку! – повторяет Билл.

Отец начинает лихорадочно соображать, что это может значить. Ему на глаза попадается корейский мини -маркет… У этих есть все!

– Хочу черпалку! Хочу черпалку! Хочу черпалку! – вновь и вновь повторяет мальчик.

Его трясет. Голова падает на грудь. Руки и ноги сводит судорога. На губах выступает пена, тина, водоросли и морские гады…

Отец паркуется у корейского магазина. Забегает внутрь и столбенеет. На полу сидит седой афро-американец в форме полицейского. Он уронил голову на руки. Афро – американец не хочет видеть как его Том, первенец и звезда баскетбольной команды квартала, вместе с приятелями макает в мозги старого Пака чипсы и уплетает их за обе щеки. Хорошо еще, что жена Пака уехала с детьми в Хьюстон. Молодым Пакам приспичило сдавать тесты на звание астронавта.

Кто-то хлопает Гейтса – старшего по плечу.

– Хотите хорошенькую девочку, сеньор?

– Послушайте стихи моего сына, мистер!

– Сейчас на вас прольется свет истины…

– Мне черпалка нужна… У вас нет черпалки?

– У меня есть вера! У меня есть вера в себя, в мою семью, в мою страну, в Бога…

– Спасибо, мэм. Мне черпалка нужна…

57

Сгорбившись, Гейтс – старший выходит из магазина. Его сын по-прежнему в машине. Младший Гейтс делает руками движения, как будто вытирает полотенцем спину и требует, требует черпалку.

Вряд ли в Мексике было бы по другому. И откуда на нас свалилась эта напасть – КНИГА МАЛГИЛ?… Тут под его ногами подломилась решетка канализации и он, на удивление легко, начал проскальзывать в люк, который эта решетка закрывала. Гейтс – старший уже отчетливо слышал шум сточных вод и ощущал их зловоние, как вдруг межножием почувствовал некую опору. Ее фактура была похожа на гибкое бревно. В тот же миг мужчина вместе с бревном скрылся под мостовой и все-таки зачерпнул ботинками фекалий, но через секунду бревно вернуло его на поверхность земли. Гейтс немного съехал по нему вниз и понял, что на него кто-то внимательно смотрит. Он поднял глаза и сказал: "Вау!". На Гейтса старшего смотрела голова небольшого динозавра в красноармейской шапке со звездой.

– Никак испужался, болезный? – участливо поинтересовался динозавр.

– Иди ты… – только и мог вымолвить несчастный американец.

– Вот то – то и есть, – вздохнул динозавр. – Грубые вы – иностранцы. А я не верил. Выходит, зря? – из его левого глаза выкатилась огромная мутная слеза и пала на американца.

Гейтс вымок до нитки, но это пошло ему на пользу.

– Извините, сэр… Я с доисторическими ящерами знаком только по фильмам, книгам и рассказам старших товарищей.

– А я – вот он! – улыбнулся ящер, – в канализации плаваю… Тебя вот спас. Утоп бы в говне – и все.

– Спасибо вам большое…

– Пустяки. Мы ведь живем на одной планете, поэтому должны помогать друг другу, не так ли?

Во время беседы ящер качал шеей. Сначала легонько, но постепенно все сильнее и сильнее. У Гейтса зарябило в глазах. Окружающая среда постепенно теряла свои отчетливые очертания. Реален был только динозавр – красноармеец. И пусть! Не смотреть же, как Америка сходит с ума…

– Могу ли я попросить вас еще об одной услуге, ведь вы так могучи и умны… – как мог поклонился бедный отец.

– Ради Бога!

– Мне черпалка нужна для сына. Он очень болен. Черпалка должна помочь ему выздороветь.

– Есть у меня черпалка.

– Правда? Что вы за нее хотите? Поверьте, я не бедный человек и ничего не пожалею…

– Бросьте… Мне ничего не нужно! У меня там… – ящер показал глазами вниз, -…сто тысяч миллионов замечательных новых черпалок.

– Достаньте, достаньте мне одну? Я буду вашим должником до конца времен!

– Ладно, достану… Слезайте с моей шеи… Нет, стойте… А слабо со мной туда… – динозавр снова показал глазами вниз, -…нырнуть?

– Не слабо, но там… там воняет…

– А для чего противогазы придуманы! – обрадовался ящер и подмигнул Гейтсу.

Через миг они уже неслись в потоке сточных вод под темными сводами канализационного канала. Стекла противогаза быстро запотели и мужчина мало что видел, кроме тусклых желтых пятен фонарей. Скоро пятна света стали уходить вверх, видимо, дно канала пошло под уклон. Вдруг динозавр матюкнулся и заорал:

– Держись, паря!

Гибкое бревно шеи динозавра вырвалось из рук Гейтса и несчастному американцу показалось, что он попал в настоящую ниагару помоев. От зловония ему стало дурно. Теряя сознание, мужчина услышал нарастающий хор мощных слаженных голосов, певших что – то вроде:

Вы – это мы. Мы – это вы. Вы – это мы. Мы – это вы…

58

Софронов, глотая горькие слезы обиды, полез под кровать. Там, по прихоти сожителей по комнате, он должен был провести время тихого часа. Нравы в пионерском лагере "Лунатик" были суровые.

– Чего он ревет как девчонка? – состроил брезгливую мину Петя Укупник, наряженный и раскрашенный как вокзальная проститутка.

– Мы его чересчур сильно обижаем, вот он и ревет, – рассудительно заметил Коля Чушкин, тоже наряженный и раскрашенный как вокзальная проститутка.

– А чего он не хочет как все приличные люди одеваться и краситься! – возмутился Юлик Козлов. Как и прочие он был наряжен и раскрашен как вокзальная проститутка.

– Много о себе понимает, гнида… – процедил сквозь зубы Костя Жопкин. По облику он ничем не отличался от своих товарищей.

– Ты чего сквозь зубы – то? – поинтересовались товарищи у Кости.

Жопкин ничего не сказал. Только подошел к кровати Софронова и резко отодвинул ее от стены. В проеме между кроватью и стеной обнаружилось бледное испуганное лицо Андрея. Костя разжал зубы и тонкая струя дурнопахнущей жидкости ударилась в моментально зажмурившиеся глаза Софронова. Все поняли – Костя опять пил из выгребной ямы. Проделав эту операцию, Жопкин поставил кровать на место и принял из рук Чушкина косяк.

– Пусть знает, как задаваться! – сказал Костя строго и взорвал косяк, – не у него одного пахан-махан на курорте заживо сгорели, – продолжил он, передавая план Юлику.

– У, американцы – собаки, – зарычал Юлик, – как я вас ненавижу…

– Пыхай живей, – вернул его к реальности Укупник, – тлеет же…

– Ага…

– Не, америкосы все-ж таки суки… – поддержал Юлика Чушкин.

– Кто ж спорит! – откликнулся Петя, принимая план у Козлова.

– Ведь что, падлы, удумали, – продолжал гнать Чушкин, – распылили гребаный фреон с воздушных шаров над полуостровом Крым и на тебе – озоновая дыра в год активного солнца над лучшими пляжами…

– Коль, а откуда там столько шаров взялось? – заинтересовался Костик.

– Благотворительный фестиваль воздушных шаров устроили в пользу фонда "Возрождение динозавров".

– И как?

– Что как?

– Динозавров возродили?

– Возродили, уродов этих, на свою голову…

– Чего так?

– Плодятся быстро. В одной кладке по 30-40 яиц. Прикинь теперь…

– Они уж, поди, большинство населения острова составляют?

– Подавляющее большинство. По этой причине требуют создания независимого государства "Великая Динозаврия".

– Врешь!

– Честное пионерское!

– А как же наши святыни! Дискотека "ГАНДОННА" в Алупке! Чебуречная "СОПРУТ" в Феодосии! Тошниловка "ПЕРЕДОЦ" в Ялте! Рыгаловка "ОПТ" в Евпатории!

– Насрать на них! Динозавров НАТО поддерживает и европейская демократическая общественность. Вон, гляди…

Все выглянули в окно. Высоко, в оранжево-зеленом небе, висел боевой спутник НАТО и красным лучом ощупывал Среднерусскую возвышенность в поисках подходящей цели.

– Эвона! – только и сказали юные наркоманы – трансвеститы.

Замешательством своих мучителей воспользовался Софронов. Ужом он выскользнул из-под кровати в коридор и побежал по темному коридору вон из спального корпуса.

59

Вокруг корпуса росли гигантские мухоморы. Под одним из них Андрей укрылся от луча – убийцы с вражеского спутника. Тот только чиркнул по шляпке и кусок весом с тонну с грохотом обвалился.

– Эвона! – снова послышался знакомый клич.

По дорожке к спальному корпусу двигалась разнузданная компания местных. Они шли, шаркая лаптями и наступая на подолы длинных рубах. Рубахи с треском рвались. Из буйных шевелюр местных с громким карканьем вылетали, испуганные треском рвущейся материи, вороны. Местные несли огромные бутыли мутного самогона и осиновые колы. Сейчас они будут всех встречных – поперечных приглашать с собой пить, а тех кто откажется, будут сажать на кол. Софронов бросился бежать от них сквозь мухоморник. Бежал, бежал, пока не наткнулся на танцплощадку. Танцы были в полном разгаре, поэтому на Андрея никто не обратил внимания. Танцевали одни женщины – вожатые, руководители кружков и секций, поварихи, кастелянши, уборщицы, бухгалтерши в своих лучших нарядах – из пчел, шмелей и ос. Танцевали, как обычно, без музыки, если не считать жужжания насекомых. Вокруг залегли с духовыми ружьями мужчины – вожатые, плаврук, физрук, музрук и руководитель кружка фотолюбителей в спортивных костюмах и обуви из свинца. Они постреливали в женщин жеванной фольгой и этим задавали ритм танцу. Посильное участие в создании изощренного ритмического рисунка принимали так же осы, шмели и пчелы. Пугаясь выстрелов, они жалили тех, чью наготу назначены были прикрывать. Но женщины, увлеченные танцами, не издавали ни звука. Мужчины, напротив, отмечали всякий удачный выстрел, открывавший им кусочек секса, победительными кликами.

Софронов решил дождаться конца танцев, чтобы в очередной раз настучать педагогам на товарищей по комнате и залег в укромной ямке, обложившись для комфорта толстым, сочащимся влагой, мхом. Он смотрел, смотрел на танцующих, да и заснул, утомленный своими

Из мха Андрея достали через несколько дней веселые красноармейцы – динозавры. Они разбудили его, взорвав над средним ухом ядерный фугас. Очистили от налипших ракушек и водорослей. Накормили от пуза тушенкой и пряниками. Опоили вусмертищу настоем валерьянова корня. Рассказали, как сбили вилами вражеский спутник, злых соседей Софронова по комнате умыли, переодели и поставили в угол на горох осознавать свое похабное поведение, а местных послали мухоморы косить и закладывать их на силос. Про танцевавших Андрей побоялся спрашивать. Динозавры носили на шеях ожерелья из мертвых пчел, шмелей и ос, ковырялись в зубах теми самыми духовыми ружьями, а библиотекарша, бухгалтерши и руководитель кружка фотолюбителей стирали им исподнее. После еды и новостей командир динозавров выдал пионеру проездной документ на одну поездку в метро.

– Разве в Подмосковье теперь есть метро? – удивился мальчик.

– Метро всегда здесь было! – рассмеялся командир.

Он взял пионера за руку и повел мимо скошенных мухоморов в центр лагеря, где высился многометровый курган, насыпанный многими поколениями пионеров из мусора, собранного во время утренних уборок территории.

Динозавр и Софронов подошли к его северо – западному склону. Динозавр пошуровал хвостом в куче виниловых пластинок. Обнажилась круглая чугунная крышка. На ней был изображен играющий в мяч рогатый примат. Ящер поддел ее когтями и вывернул, открывая колодец. В стенках колодца обнаружились заржавленные металлические скобы – ступеньки. Они уходили в холодную влажную тьму. Командир динозавров подтолкнул Андрея к краю колодца и заговорчески подмигнул два раза. Пионер в нерешительности переминался на месте. Тогда динозавр посерьезнел и изрыгнул из своей пасти пламя. Оно опалило Софронову чуб и заставило действовать. Мальчик стал спускаться в колодец, морщась от соприкосновения с мокрой ржавчиной скоб. Видно, он спускался не так быстро, как этого хотелось динозавру. Рептилия неожиданно хищно ощерилась и опустила свою каменную пяту на пальцы Андрея. Пионер дико закричал от боли в сломанных пальцах и полетел вниз. Тот час на него обрушился поток звуков и красок. Параллельно с мальчиком в бездну мчался желто-голубой поезд метрополитена. Во всех вагонах сидели пионеры. Такие же как Софронов – красногалстучные, голоногие, стриженные под "ноль", даже девочки. Они дружно пели звонкими голосами. Сквозь грохот поезда и свист ветра до мальчика доносилось:

Взвейтесь грибами синие ночи. Мы пионеры этого хочем. Близится эра страшных судов. Все кто был "ин", станет вдруг "оф".

Пионеры заметили летящего Андрея. Обрадовались несказанно. Повскакали с мест. Бросились к окнам. Что-то кричали. Долго совещались по кучкам. Видно спорили не на шутку. Кое – где вспыхнули скоротечные драки. Кто – то плясал лезгинку и кроковяк. Вдруг все остановилось. И Софронов застыл в воздухе. Двери вагона с мелодичным звоном открылись и несколько загорелых худых рук втянули мальчика внутрь. Сразу же его повалили на пол вагона. Образовалась куча мала. Всякий считал своим долгом запрыгнуть сверху на Андрея и прокричать что-нибудь радостное и нечленораздельное. Ему бы переломали все оставшиеся кости, но поезд из-за непредвиденной остановки сошел с рельсов и обвалился в бездну, пробивая попутно канализационные трубы и устраивая настоящий вселенский потоп. Если бы не спасительный сачок товарища Мовсесяна, решившего пополнить свою коллекцию падающих приматов, трагедии было бы не избежать…

60

"… на том вечере, в клубе "ХАХАЭБ", что между колодцами ЉЉ563 217 и 563 218, вдруг впервые заметили мы Проньку Вильямса. Ходил тихий, скромный при "гениях", и нате, сказал свое слово. Пронька был кинематографистом, работал на "БЭБИФИЛЬМЕ", снимал "нормальные" фильмы про динозавров, фекалии и всякие армагедонны. Но тут он "высказался"…

Спустили экран, вспыхнули очертания амфитеатра учебной аудитории, заполненной до отказа людьми той породы, что в зависимости от пола зовутся либо "сосками", либо "обмылками", а в последнее время просто – киберпанками. Потея и морщась, помогая себе языком, они следом за, бойко стучащим мелком по доске, седовласым очкастым профессором в мятой "тройке" старательно выводят тупыми карандашами в своих тетрадях и повторяют нестройным хором вслух:

МА-МА МЫ-ЛА РА-МУ…

Камера скользила и скользила по прописям. Экран погас не скоро. Еще не было голландца Шульца с его предложением от которого невозможно отказаться…"

На этом месте Бэлла Стрелкина оторвалась от айбиэм и прислушалась. За стеной сосед – сноб продолжал молотить по клавишам доисторического ундервуда как бешеный. Во дают, кудесники санатория "КРАСНЫЙ КОСМОС", любого инвалида умственного труда на ноги поставят. Поболтаешься в замкнутом пространстве станции "МИР" недельку – другую: ты, невесомость, лом и такая-то мать и, пожалуйста, вместо кодограммы сна полноценный реферат, курсовик или даже диплом с отличием, которому даже Толстоевский с Пастерштаммом позавидовали бы…

Девушка потянулась и посмотрела, сколько времени. Ого, засиделась она, однако. Чуть на полдник не опоздала. Стрелкина стукнула соседу три раза в стену. Услышав его "иду", Бэлла вышла из комнаты. На ее стройных ножках гремели тяжелые кандалы из покетбуков. Суд присяжных карасей и ротанов приговорил девушку к 13 годам обучения на литературном отделении рабфака имени Инессы Федоровны Арманд за детское непосредственное отношение к жизни и тягу к прекрасному, выразившееся в прилюдном, у фонтана "Дружба Народов" на ВДНХ, остервенелом отрицании чертей и купании нагишом в оном фонтане. Эту безобразную сцену случайно увидел, проезжавший мимо в аптеку на шкафу, тягаемом тремя богатырями, чрезвычайно строгий товарищ – 3-й председатель ЗЕМШАРА Григорий Веселюк. Он был крайне недоволен распущенностью современной молодежи. Кому мы передадим построенное нами здание? Ведь им, угорелым врагам метафизики, даже деревенский нужник страшно в пользование передать! Новые люди нужны! Новые… А где их взять? Хоть в капусте ищи, как отцы наши, деды и прадеды. Или, может, в аппарате для приготовления поп-корна посмотреть?

КОНЕЦ

июнь – август 1999 г.

Оглавление

1

2

3

4

5

6

7

8

9

10

11

13

14

15

16

17

18

19

20

21

22

23

24

25

26

27

28

29

30

31

32

33

34

35

36

37

38

39

40

41

42

43

44

45

46

47

48

49

50

51

52

53

54

55

56

57

58

59

60

Реклама на сайте