«Искатель, 1983 № 05»

ИСКАТЕЛЬ № 5 1983

II стр. обложки

III стр. обложки

Дмитрий БИЛЕНКИН МОРЕ ВСЕХ РЕК Фантастический рассказ

В этом краю песков и болот сосна была всем. Она вечным убором покрывала неяркую землю, плотным строем приступала к околицам деревень, из нее ладили нехитрое хозяйство, складывали дома, мастерили зыбки. Смолистый запах с первым вздохом входил в легкие младенцев, ветровой шелест хвои сопровождал всех, когда они малолетками бегали в лес по грибы, взрослея, целовались там до рассвета, возмужав, пахали, сеяли, жали нещедрый по этим местам колос, а когда умирали, то их опускали в сосновый гроб, а новые поколения продолжали все тот же извечный круг, и так же над ними шумели сосны, так же смолист был привкус ветра, который летел над тощими полями, мхами болот, рыхлыми песками увалов и просинью кротких озер. Так длилось все века, сколько здесь жили люди, и только двадцатый на излете своих дней снес одну из деревенек соснового края, воздвиг на ее месте научный городок со всем могучим арсеналом средств познания природы, и Стожаров, сын бессчетных поколений здешних Стожаровых, прежде чем до конца опробовать новую гигантскую установку проникновения в глубь материи, привычно вдохнул даже среди металла и пластика чуть-чуть смолистый воздух былого детства.

Затем он нажал кнопку, возбудив силы, перед которыми были ничто все молнии, когда-либо грохотавшие над его деревушкой.

Затем он увидел вспышку.

После ничего не стало.

А когда сознание обрело себя, то не обнаружилось ни света, ни формы, ни боли, ни звука, ни другого проявления мира, как будто, сохранив свое «я», Стожаров стал бесплотен в столь же бесплотной Вселенной. Падение спросонья в черную невесомость было бы слабым подобием этого ощущения. Стожаров помнил себя, он мыслил и чувствовал, он существовал, но в чем? И как? Ничего не было, даже просвета пространства, даже намека на форму, ничего.

И все-таки было нечто, ибо сознание ощущало свою как бы во что-то вклеенность. Вязкую в себе самом или вовне помеху. Ужас не настиг Стожарова именно потому, что все опередила попытка освободиться, столь же непроизвольная и оставляющая все выяснения на потом.

Сознание рванулось из этой вклеенности прочь.

И тут оно услышало голос.

— Не надо, так вы погубите все…

Голос никому не принадлежал, ниоткуда не исходил, он так же не имел аналогии, как и то состояние, в котором очутился Стожаров. Голос был, вот и все. В одно озаряющее мгновение Стожаров понял, что это не звук из внешнего мира, не эхо собственных мыслей, а… Далее мысль не шла. Но даже такое осознание подействовало успокаивающе, ибо спасительную догадку «Я мыслю, значит, существую» сменила более надежная: «Я не один, значит, тем более существую…» Вдобавок — или это показалось? — сама бесформенная вязкая стеснительность стала теплеть, как если бы ее, словно тугой пеленочный кокон, прогрели, чьи-то бережные объятия.

— Где я?

Странно и дико было услышать свой голос, в рождении которого даже намеком не участвовали рот, гортань, легкие. Это полное, так очевидно давшее себя знать отсутствие тела едва не захлестнуло новым ужасом, но тут прозвучал ответ:

— Случайно вы оказались там, куда вашей цивилизации еще идти и идти. Не торопитесь с выводами. Что вы не в силах понять, я сам объясню.

Пауза, тишина. Ее оказалось достаточно. Голос был так спокоен, он сказал уже столько, что вся буря чувств тут же стихла, сменившись тем жгучим, пронзительным, одновременно холодным напряжением души, которое отрешает исследователя от всего побочного, когда внезапное дрожание какой-нибудь стрелки прибора готово выдать тайну природы или, наоборот, лишить всяких надежд на открытие.

— Так, хорошо, — произнес Голос. — Теперь можно кое-что сказать о том, что вы называете жизнью и смертью…

Как ни был Стожаров готов к подобному обороту, в нем все содрогнулось, ибо он ясно и окончательно понял, что его как человека, судя по всему, уже нет, а есть нечто, для уяснения которого человеческие представления бессильны, и в этом неописуемом он теперь существует.

— Напрасное беспокойство, — тот, другой, нечеловеческий, похоже, улавливал малейшие оттенки чужой мысли. — Просто ваша цивилизация пока знакома с единственной формой жизни и только ее считает возможной.

— Нет, нет, это не так! — поспешно, может быть, слишком поспешно возразил Стожаров. — В теории, еще больше в фантазии мы допускаем любые формы существования, не белковые, а, скажем, кремниевые, даже плазменные…

— Это все не то, — вроде бы даже со вздохом ответил Голос. — Все ваши фантазии лишь бледная тень действительных возможностей и осуществлении. Нас, далеко ушедших, вы ищете во Вселенной, пытаетесь уловить наши радиопередачи, удивляетесь, не видя астроинженерных чудес, ничего не находите и начинаете думать, что нас нет вообще. А все не так. Чтобы ответ не показался вам диким, нелепым, фантастическим, чтобы он не поверг вас в смятение, для начала сообразите простую вещь. Не надо фантазий, элементарная диалектика: как скажется первый ее закон на цивилизации, позади которой не тысячи, как у вас, а миллионы лет истории?

— Ну, это дважды два — четыре. — Привыкший уважать свой ум. Стожаров даже слегка оскорбился. — Ясно, что такая цивилизация неизбежно обретет новое качество, станет иной, чем была. Дальше простор вариантов, все число которых не охватит никакая фантазия. Например, разум переводит себя из биологической оболочки в более долговечную, скажем, машинно-кристаллическую. Или еще что-нибудь, вплоть до мыслящего океана, хотя это, по-моему, несерьезно. Словом, мы об этом думали, проигрывали разные варианты, просто это далеко от наших теперешних забот, поэтому мало кого интересует. Я и представить не мог…

Он запнулся, вспомнив, кому и в каких условиях все это говорит.

— Так что же в действительности? — прошептал он, немея. — Что?…

— Смелее, — позвал Голос. — К нему ведет первое качественное изменение?

— Понял… — все тем же немеющим шепотом проговорил Стожаров. — За ним новое развитие, новый переход, новое… Да сколько их было у вас за миллионы-то лет? Ведь это страшно… Ужас!

Последнее слово вырвалось невольно. Лишь теперь Стожарову по-настоящему, во всей безмерности открылась та даль, куда он должен был заглянуть. Даль иного будущего, от которой он отшатнулся и от которой не мог избавиться, потому что уже был в ней… безвозвратно. Очевидно, так, иначе к чему бы весь разговор?

— Подождите! — вскричал он. — Но разум, его воля, пусть законы развития, не как же это… Всем камням лететь по траектории?! Да к чему тогда все, зачем устремления, если хочешь или не хочешь, а меняйся, переходи… И во что? Кто вы есть, что вы есть, кем были, хорошо ли вам теперь?!

— Вот это ближе, — одобрил Голос. — Разрешите ответный вопрос. У вас есть фантазии, даже гипотезы о преобразовании человека со временем в машиноподобное тело, в киборга или как там вы это еще называете. Вас устраивает такая перспектива?

— Меня — нет, — честно сознался Стожаров. — Не хочу быть навозом истории, годным лишь для того, чтобы на человечестве, как на перегное, взросла цивилизация каких-то там киборгов. Пусть эта новая цивилизация будет лучше, совершенней, я не хочу! Да, да, возможно, я выгляжу тем самым рамапитеком, который взвыл бы с тоски, шепни ему кто, что придется расстаться с родными лианами и баобабами, переделаться в человека, переселиться в клетушки города, мудрить над приборами… Но я не рамапитек! Слышите? Тот ничего представить себе не мог, того законы природы влекли, как щепку в потоке, а со мной извольте считаться! Я сам использую законы природы, а это кое-что значит… Человечество да пребудет во веки веков! Иначе зачем все?

— Иначе зачем все… — эхом отозвался Голос. — Позвольте еще вопрос. Почему некоторые ваши ученые считают переход человеческого разума в иную оболочку не только возможным или необходимым, но и благоприятным делом?

— Они полагают неизбежным создание искусственного сверхчеловеческого интеллекта. Они считают, что им будет принята эстафета нашей культуры. Сверх того, они надеются, что наш разум войдет составной частью в машинным в тем самым человек обретет в новом качестве если не бессмертие, то…

— Достаточно. Мыслящий смертей, а это для него нестерпимо. Живу, думаю, чувствую, но что бы я ни делал, все равно я обречен, исчезну, истлею. Думать об этом жутко, только это еще не весь ужас. Он в неизбежности. Неизбежность, вот против чего восстает человек, да и любой разумный, какое бы солнце ему не светило. Что вы сами только что отвергли? Не смерть. Перспективу жизни, раз в ней неизбежно превращение всего вам родного во что-то неузнаваемое. Этому вы сказали: не хочу! А те, с кем вы так спорите, восстали против другой, сегодняшней, неизбежности. Они в машинах увидели шанс одолеть смерть, как самую злую неизбежность.

— Так, значит, они правы? Значит, нам придется… Вы сами… Вы-то неужели тот самый машинный сверхмозг?!

— Я ничего не говорил об осуществимости ваших гипотез, предложении и фантазий, пока что я лишь чуточку проявил устремление ваших собственных желаний. Не более. Оценить достоверность своих опасений касательно торжества машинного интеллекта, если это вас так волнует, вы можете сами, с моей стороны тут достаточно лишь намека.

— Так дайте! Хотя, собственно, к чему весь этот разговор? Зачем?

— Он неспроста… — Голос как будто заколебался. — Он и для меня важен. Сейчас желательно максимальное, насколько это возможно, ваше понимание ситуации, в которой вы очутились. А намек… Каким было первое научное представление людей о месте их планеты в мироздании? Оно было обратно действительному. Что можно сказать о первой гипотезе зависимости скорости падения тел от их веса? То же самое. Вспомните далее причудливую судьбу идеи превращения элементов или совсем недавний ваш спор о природе света. И так далее. Намечается закономерность, не правда ли?

— Ясно. — Ощущай Стожаров себя как тело, он, вероятно, стиснул бы зубы, — Вы намекаете, что как только мы начинаем задумываться о новом и сложном для нас предмете, первые наши о нем догадки чаще всего содержат лишь крупицу истины, а то и вовсе все ставят с ног на голову. Да, мы такие… Так откройте же наконец истину! Надеюсь, уж вы-то владеете абсолютной?

Стожаров тут же обозвал себя идиотом. Поздно. Раздраженная насмешка отлилась в слова, показав его тем, кем он никак не хотел выглядеть: сопляком. Впрочем, какая разница?

— Все нормально, — успокоил Голос. — Я ничуть не обижен, скорей восхищен. Даже в такой ситуации вас больше интересует судьба рода, чем ваша собственная, поскольку о ней вы пока не задали ни одного прямого вопроса, хотя на душе у вас весьма неспокойно. Для разума вашего уровня такое поведение редкость.

— Я просто-напросто исследователь, — буркнул Стожаров. — Мне все интересно… Ладно, так в чем же неверны наши теперешние представления?

— Вам мешает весь прежний жизненный опыт. Руководствуясь им, вы упорно связываете будущее личности и судьбу разума с конкретным телом, неважно, белковым или небелковым, одиночным или множественным, раздельным или слитным. Попробуйте отрешиться от этого узкого представления.

— То есть как? — удивился Стожаров. — Представить существование не в конкретном теле, не одиночное и не множественное, не раздельное, но и не слитное, а… Вы смеетесь! Да легче вообразить безугольный куб, чем бытие ни в чем и, в сущности, нигде…

— Однако вариант, который вы с ходу отвергаете, считая его невозможным, немыслимым, был перед вашими глазами всегда.

— Что, что?

— Телевидение.

— Телевидение?!

— Да. Ваш в нём образ. Каков он и где? Он рассеян в пространстве. Находится на экранах. Одновременно законсервирован в видеолентах, может там храниться и снова ожить, заполнить собой пространство в любой день после вашей смерти. Вот вам грубый пример существования чего-то и в точке, и в огромном объеме, в конкретном теле, и вне его, в данный миг времени и любой другой.

— Но это же образ, слепок, а вы говорите о личности, ее разуме… Хотя…

Стожаров задумался. Скульптура, портретная живопись, далее фотосъемка, кино, голография, перевоплощение внешности, ответ образа, его все более самостоятельное, множественное, на века, существование… Затем уловленный, сохраненный, тоже отдельный от человека голос. Та же самая эволюция! По каплям, по частностям осуществляемое бессмертие внешнего, наиболее простого, легче всего достижимого. Вот же к чему дело идет! Так, так, верно. Стоп! Это все внешнее, несущественное. Сознание, разум, человеческое «я» тленно, как было, тут ничего, ничего не изменилось, за все века, за все тысячелетия тот же обрыв, то же вместе с телом исчезновение. Хотя…

— Я идиот, — повторил Стожаров. — Я слеп как десять тысяч кротов. Мысль — а разве она не частичка личности? — с развитием письма, книгопечатания, электроники обрела небывалое долголетие. Тысячелетия меж мною и Гомером, Платоном, Аристотелем, но, читая их произведения, я же соприкасаюсь с их разумом, чувствами, ощущаю их личность… Это факт. А компьютеры, бездушные компьютеры? Их логика. Это мы ее вложили, это наша логика, это отчасти мы сами. Если синтезировать все-образ, голос, запечатленную мысль, — если добавить, если развить, смело глянуть вперед на века, представить возможное, а точнее, кажущееся невозможным…

— Вот именно, — сказал Голос. — Кто никогда не видел домов, для того котлован стройки лишь грязная яма, а камни фундамента начало и конец спешно возводимой ограды. Вполне естественная ошибка, не так ли? Сходным образом для вас самих выглядит ваш собственный, едва начатый труд над бессмертием, поскольку вы еще не можете представить себя вне и помимо той оболочки, в которую вас заключила природа. Но рано или поздно вам откроется смысл и перспектива. Не вы одни, все разумные восстают против смерти как воплощения неизбежности. В безбрежное и вечное море жизни со временем вливаются все цивилизации, если, конечно, не иссякают по дороге, не самоуничтожаются, что понятно, тоже бывает. Уж тут неизбежности нет никакой…

— Хорошо, хорошо, — почти лихорадочно перебил Стожаров. — А осуществление? Само осуществление? Ваше вечное море жизни, какое оно? Оно непостижимо для меня, да? Как и способ его достижения?

— Принцип прост. Разум есть свойство высокоорганизованной материи, верно?

— Конечно!

— Что же в принципе запрещает разуму какую угодно форму материи и где угодно организовать так, как это необходимо для его существования и перемещения?

— Вот оно что… — была бы возможность стукнуть себя с досады. Стожаров не преминул бы это сделать. — Ну да, ну конечно! Природа дала нам немногое, а мы научились строить дома, перемещать их хоть под воду, хоть в космос. Еще десять, еще сотня шагов но тому же пути и… Ах, черт! Сотая ли? Те же компьютеры — это всегда лишь руда, электричество и… и организация всего этого в сложную форму материн! Ведь ничего больше, а в результате уже какое-то подобие мысли, разума, уже предсознание. Что ж, все это и другое, те же искусственные сердца, которыми заменяете свои изношенные… Короче, вы движетесь по той же дороге, что и все разумные, где бы они ни начинала свой путь.

— И вам хорошо? — вырвалось у Стожарова.

Глупый вопрос, он тут же его устыдился. Хорошо ли почувствовал себя рамапитек на его месте? Голос ничего не ответил. Он спросил свое:.

— Хорошо ли вам сейчас?

— Плохо.

— Однако вы существуете. Мыслите, чувствуете, познаете. Вы живете.

— Но как? Я ли это?

— Взамен утерянного вы приобрели бессмертие.

— Бессмертие?

— Наш способ жизни-это почти то же самое.

— Я не просил! С какой стати? Или это ваш… ваш надо мной эксперимент?!

— Скорей ваш.

— Мой?

— Ничей, если быть точным. Вы готовили установку, хотели раздвинуть пределы своего проникновения в материю. И нанесли ей удар. Вам казалось, что вы предусмотрели последствия, но все предусмотреть не дано ни вам, ни нам. Случайно ваш удар пришелся по структуре, которая в то мгновение была мной. Мы бессмертны, но это не абсолют. Мы, как и все в мире, уязвимы. А ваш удар…

— Я не знал!

— И не могли знать, а я мог предугадать, мог остеречься, но… Возможно могущество, безошибочность — нет. Наспех отражая удар, я вдруг понял, что этим убиваю вас. Что я успевал и мог, то я сделал: вы остались живы.

— А мое тело…

— Стоит ли о нем вспоминать? Взамен — вечность.

— Веч…

Голос Стожарова дрогнул и оборвался. Все-таки в нем теплилась надежда. Теперь с ней докончено. Все, больше он не принадлежит семье человечества. Теперь перед ним вечность. Нет, не вечность… Иное. То, чему нет названия в человеческом языке, нет настолько, что даже Голос не подобрал подходящего слова.

Как ни был он подготовлен, но его сознание в ужасе отпрянуло от этой бездны, которая на деле была не бездной, наоборот, вершиной разума, такой непомерной вершиной, что там, на ней, быть может, и звездами играют, как легкими шариками одуванчика на весеннем лугу.

Свыкнуться с этим? Принять?!

— Будущее вас пугает. — Голос вроде бы дрогнул. — Напрасно… Вам кажется, что всегда будет так, как сейчас, темно, глухо, пусто. Нет. Вы пока словно бабочка в коконе, ведь чтобы спастись и снасти, мне пришлось как бы вклеить вас в себя. Наши структуры связались, переплелись; подробности излишни, вы не поймете. И не нужны, потому что это состояние не навсегда. К тому же пока есть выбор.

— Какой? — все рванулось в Стожарове при этом слове.

— Вы уподобитесь мне. Или я верну вас в прежнее состояние. Потише, потише, я же предупреждал, что вы можете все испортить… Вот так, хорошо.

— Но…

— Не торопитесь решать! — поспешно сказал Голос. — Вам хочется обратно… назад, — это понятно. Но подумайте о другом варианте. Перед вами распахнется Вселенная. Хотите повидать все странные, чудесные, диковинные для вас пейзажи мириада планет? Вы сможете… Мы сами не знаем предела своей жизни, и вы не будете знать, а облететь Галактику так недолго, так просто… Вам откроются тайны природы, какие не дадутся человеческому уму и через тысячу лет, — великие, грозные, прекрасные тайны. Хотите их знать? Да, вы никогда уже не изведаете вкус земной пищи, не вдохнете весенний воздух, кожей тела не ощутите соленое касание морской волны. Приобретения — всегда потери. Но взамен! Взамен мудрость многих и разных цивилизаций, тонкость их дружбы, любви. Не снившаяся вам власть над материей. Миллионы недоступных вам чувств. Зрение, которое вам даст не семицветную, а тысячецветную радугу. Слух, который позволит услышать бурю звездных протуберанцев и шорох растущих в земле кристаллов. Бесконечность и здесь. Наконец, деятельность куда более грандиозная, чем все о ней человечьи мечты. Вы и от нее откажетесь? Я все сказал. Теперь выбирайте: вперед или назад? Решайте, пока не поздно.

— Но почему, почему вы меня уговариваете? — вскричал Стожаров. — Кто я для вас и зачем? Если назад так просто, то к чему…

— Вы должны выбрать. Так надо. И поспешите: мои возможности велики, но я не в силах долго удерживать время. Как скажете, так и будет. Но торопитесь!

Смолкло все.

Стожаров снова и уже бестрепетно вгляделся в приотворенную перед ним даль. Она завораживала. В ней было все, к чему мог стремиться ищущий ум. Все и даже больше того, о чем мечталось. Там, впереди, был не просто великий, могучий, ослепительный, но и добрый мир, ибо лишь его обитатель мог в мгновение внезапной и грозной опасности побеспокоиться еще и о беспомощном чужаке. Конечно! Недобрый мир не смог бы уцелеть при таком своем могуществе.

Все было так, будущее призывно блистало всеми красками. И не оставалось сомнения, пригоден ли для него слабый человеческий разум; раз позвали, то позаботятся, проведут через вей циклы качественных перемен, что-нибудь сделают.

Всей силой дерзкого желания Стожаров рванулся вперед. Туда, туда, к морю всех рек, куда человеческому разуму тянуться еще тысячи, может быть, миллионы Лет! Что он оставляет, что?

Все прежнее предстало перед Стожаровым, как в перевернутом бинокле. Маленький человек с мелкими страстями на крохотной планете, мотыльковая на ней жизнь, ее неизбежный затем обрыв, и уже все, и уже никогда ничего не будет. Чего он лишался, что могло удержать? Все мимолетно, как тот воздух, который он напоследок втянул в свои легкие. Ведь нет ничего уже, только память. Она с ним пребудет навсегда, он унесет ее в любые звездные дали, и там, под нездешними солнцами или в загадочной глубине вакуума, как в детстве, его опахнет смолистый запах сосны и в нем оживут… Или не оживут?

Стожаров попробовал представить, и тотчас, из ниоткуда, накатил запах нагретой солнцем хвои, защебетали птицы, предстали лица друзей, и все, что было с ним прежде и сопровождало весь его род, вернулось с нему с этим запахом, этим ветром, что всегда летел над неброским краем песков и болот, одинаково входил в легкие младенцев и стариков, одинаково нес всем сладость земли и жизни, вечной, пока есть кому беречь и продолжать, множить и украшать и взметать ее к звездам.

— Время! — поторопил Голос.

— Я человек и не могу иначе, — сказал Стожаров. — Спасибо за все, но каждый должен пройти свой путь, и у каждого есть свой долг перед родом. Я остаюсь.

— Жаль, — помедлив, сказал Голос. — Мое предложение не было ни искусом, ни опытом чистого альтруизма, как вы мимолетно подумали. Все и сложней и проще. Мы оказались спаянными так неразрывно, что ваше возвращение назад сопряжено для меня с потерей, вроде ампутации. Мне хотелось, избежать этого урона, но ничего не поделаешь.

— Постойте! — рванулся Стожаров. — Почему вы не сказали этого раньше?! Я согласен! Согласен!

— Нет. Ваше всего моральный закон, он мне велел поступать так, как я поступил и как поступлю, потому что я уступке нет добровольности. Ни о чем не тревожьтесь — и прощайте.

…Когда сознание снова вернулось к Стожарову, он услышал голос врача.

— Непостижимо, но после столь долгой клинической смерти нам удалось его вытянуть. Все-таки удалось! Такого еще не было никогда…

Александр ТЕСЛЕНКО ПРОГРАММА ДЛЯ ВНУТРЕННЕГО ПОЛЬЗОВАНИЯ Фантастический рассказ

— Поверь мне, ты теряешь чувство меры, Андриан… — тихо произнес Михаил.

Андриан хотел было ответить чем-нибудь дерзким, по меньшей мере, колкостью, но промолчал и понурился. В последние несколько недель он совершенно потерял покой, его что-то мучило, то и дело выводя из равновесия. И он никак не мог понять, что его беспокоит.

Близкая весна? Мужское одиночество? Служебные заботы? Неужели все это внове для него? Да нет, уже привык. Даже полюбил свою холостяцкую жизнь с работой, заполненной важными биологическими проблемами, экспериментами… С нечастыми развлечениями и постоянным ожиданием чего-то значительного, возвышенного, какого-то озарения. Полюбил все это той спокойной уравновешенной любовью, которая ничего не требует и сама ничего не дает.

— Тебя всегда нужно сдерживать, — продолжал Михаил.

Его скуластое лицо не могло скрыть затаенного сожаления, сочувствия, а глаза щурились в принужденной улыбке. — Ты часто забываешь, что живешь не среди гомункулусов. Мы — люди, Андриан. И хотя природа для своего развития, как ты любишь повторять, не нуждается в письменных приказах и сводах законов, тем не менее… Тем не менее наши человеческие неписаные законы тоже имеют силу…

Андриан потрогал рукой подбородок, потом машинально достал из кармана расческу и причесался. Руки его сами собой искали дела для себя, он заметно волновался. Но с чего бы это? Пришел к старому другу потолковать о своей работе и вообще…

— Что с тобой, Андриан?

— Ничего, ты просто давно меня не видел.

— У тебя что-то стряслось?

— Нет… — ответил, а про себя подумал: «Может, и стряслось, но только я и сам не знаю, что именно».

Андриан достал сигарету, долго разминал ее, наконец щелкнул зажигалкой.

— Ты говорил о моей помощи… — начал Михаил и задумался. — Я пока не возьму в толк, чем смогу быть полезным… Ведь я — только математик… Погоди, может, ты хотел бы воспользоваться услугами моего «Чародея»?

— Да-да, я думал об этом…

— Так давай сразу же и махнем к нему…

Но тут дверь в комнату распахнулась, и на пороге появилась Валентина — в розовом байковом халате, чуть распахнутом на груди, в пушистых домашних тапочках на босу ногу, заспанная, смотрела на них, как показалось, недоброжелательно. Андриан виновато отвел взгляд и на всякий случай суетливо погасил сигарету в большой пепельнице из распиленного авиационного поршня. Но заговорила Валентина удивительно мягко:

— Ну, чего расшумелись, академики?

Услышав заметное ударение на слове «академики», Михаил сердито спросил:

— Дети заснули?

— С вами поспишь…

— Мы сейчас пойдем.

— Куда это среди ночи? — Жена удивленно взметнула брови.

— К «Чародею».

— До утра не доживете?

— Нет, Валюша… Не доживем.

— Мусор вынеси, — сказала жена и зевнула.

— Уже вынес. С работы пришел и сразу вынес.

— Шальные… Утром привезешь из центра два десятка яиц, а то в нашем гастрономе почему-то второй день нет.

— Хорошо… Если не забуду…

— Не забудешь. «Чародей» напомнит.

Она подошла к телефону и набрала номер:

— Алло, «Чародеюшка»! Михаил едет сейчас к тебе… Нет, не один… Андриан… Да, возможно… Не знаю… Напомни, пожалуйста, Михаилу, чтобы купил яиц, когда будет возвращаться домой. Спасибо…

Она положила трубку, торжествующе посмотрела на мужа и вышла, ничего не сказав.

Такси остановилось перед воротами института в полночь.

Водитель еще раз подозрительно покосился на своих пассажиров, и особенно на громадный портфель Михаила, с которым тот никогда не расставался, взял деньги за проезд, включил свет в салоне и внимательно рассмотрел трехрублевую купюру, положил ее наконец в карман, долго и сосредоточенно вглядывался в фигуры, вошедшие в тусклый свет уличного фонаря, словно запоминая приметы тех, кого привез. Еще бы, один из них всю дорогу восторженно шептал про какую-то аллель, которую непременно нужно разорвать или уничтожить (говорили шепотом, трудно было расслышать как следует), про непонятную кислоту и наконец о грандиозном успехе, которого хватит на всю жизнь.

В проходной простояли долго. Михаил звонил и звонил непрерывно. Наконец прибежал молоденький милиционер с пистолетом в руке, испуганно всматривался в них сквозь толстые стеклянные двери, ничего не понимая.

Но, узнав Михаила, приосанился, принимая подобающий своей профессии вид. Неторопливо убрал пистолет в кобуру, потом открыл дверь.

— В чем дело?

— Неотложная работа! — ответил Михаил и достал из кармана темно-вишневую книжечку служебного удостоверения, хотя и так было понятно, дежурный узнал его.

— Проходите… Вас двое?..

— Как видите.

Быстро направились по темному коридору к лифту. Позади щелкнул замок, донеслось недовольное ворчание милиционера. Вышли они на третьем этаже, остановились перед широкой — из матового стекла — дверью, за нею — темнота.

— Пошли.

Михаил первым переступил порог, Андриан за ним. Сразу же вспыхнул яркий свет — сплошная линия люминесцентных ламп по периметру потолка, украшенного старинным гипсовым орнаментом.

«Чародей» занимал большую часть обширного зала — квадратная колонна до самого потолка, а вокруг нее — семь более тонких, экраны, пульты управления с кнопками, клавишами и сигнальными лампочками, одним словом, сложнейшая электроника.

— Привет, полуночники! — раздался вдруг сверху сочный бас.

Андриан заметил две небольшие телекамеры, направленные на них, они медленно поворачивались, следуя за движением гостей.

— Привет, «Чародей». Ты уж извини за такой поздний визит.

— Или я тебе за день не надоел, Михаил? Ночью мог бы и отдыхать… Пусть твой товарищ подойдет к третьему пульту, я хочу с ним познакомиться.

— Слышишь, Андриан? — произнес Михаил.

— Где третий пульт?

— Пошли.

— Покажи Андриану все, что нужно сделать для нашего знакомства. — В голосе «Чародея» слышалось легкое раздражение.

Подошли к одной из семи колонн.

— Плотно прижми ладони к этим пластинам. Так. Вот так. Эти электроды я надену тебе сам. Держи, пока «Чародей» не удовлетворится.

— Уважаемый Андриан, — сказал «Чародей». — Представьте, пожалуйста, что-нибудь приятное для вас… Благодарю… А теперь припомните, пожалуйста, страшный или очень неприятный случай из вашей жизни… Благодарю… Подумайте о своей работе и о своем начальнике… Благодарю… Ого-го… — «Чародей» почему-то громко рассмеялся. — У тебя, Михаил, очень интересный товарищ. Мне еще не приходилось встречать такой эманационный спектр…

— Всякие еще встретишь… — буркнул Михаил.

— Очень приятно познакомиться. Садитесь, прошу вас. Я внимательно вас слушаю.

— Расскажи о своих соображениях, Андриан. «Чародей» сам определит, что ему делать.

Все происходило молниеносно. Андриану показалось — когда Чародей просил представить или вспомнить приятное-страшное-неприятное-обыденное, он даже не успевал толком сосредоточиться, как звучало: «Благодарю…»

Андриан начал излагать суть своей идеи, говорил очень сбивчиво, путано о некоторых генетических изменениях, которые смогут преобразить к лучшему человеческую природу, психологию, характер. Говорил о порядочности, о равнодушии, о будущем государстве личностей, лишенных власто- и славолюбия. «Чародей» ни разу его не перебил, слушал внимательно, пока Андриан не сказал взволнованно:

— Все… Вот вроде и все…

«Чародей» ответил сразу:

— Я тебя понял, Андриан. Понял теперь, что нужно от меня, я знаю, чем могу помочь…

Подождите немного…

Свет в зале потускнел. И одновременно на большом телеэкране возникло лицо — худое, скуластое. Сначала оно было обозначено, как-то схематично, графически, но постепенно пополнялось все новыми и новыми чертами, оживало. Высокий лоб, на нем глубокие, ровные, в линейку морщины. Большой прямой нос. Взгляд сосредоточенный, гневно-иронический и в то же время откровенно равнодушный. На тонких губах сдерживаемая улыбка. Стрижка короткая, как у мальчика, однако человеку уже лет сорок.

Мужчина на экране сощурился, нервно облизнул губы и кашлянул. Лицо его начало удаляться. Но туловища еще не было. Только лицо. Потом постепенно, как-то неуверенно под ним появилась фигура в белом халате, и вот уже этот человек, сухощавый, невысокого роста, одетый в белый халат, вышагивал по пустой комнате.

— Консультирует профессор медицины, — сухо прокомментировал «Чародей».

На экране — уже несколько человек в белых халатах, все на одно лицо, одинаковой комплекции, словно манекены. И среди них одна женщина. Она единственная не была похожа на манекен. Неопределенного возраста, с энергичными движениями, лицо грустно-улыбчивое, как у сказочного гномика.

Затем появилась меблировка кабинета, тускло освещенного маленькой лампочкой под потолком.

— Начнем, Александр Сергеевич? — тихо спросила женщина.

— Давно пора, — раздраженно пробурчал профессор, поднимая мрачный взгляд, и во взгляде этом Андриан вновь отметил равнодушие, глубокое безразличие ко всему. И вдруг ему показалось, что этот профессор медицины чем-то похож на него самого.

— Я думаю, — тихо сказал «Чародей», — что мне удастся смоделировать ситуацию, которая многое должна объяснить тебе. По крайней мере, натолкнуть на определенное решение… Смотри Андриан.

Женщина на экране зарделась, порывисто поднялась, подошла к негатоскопу и начала фиксировать на матовом стекле рентгеновские снимки:

— Первая больная, которую я хочу вам показать, Александр Сергеевич, это Надя Стригаль, шестнадцати лет, тетрада Фалло, паллиативная операция проведена в нашей клинике семь лет назад, вот ее снимки… Больная дала согласие на радикальную коррекцию…

— Пусть больная войдет, — произнес профессор и с утомленным видом опустился в кресло.

Кто-то открыл дверь в коридор и громко позвал:

— Надя Стригаль! Заходи!

В комнату вошла девушка в сером с голубыми цветами больничном халатике — худая, с огромными глазами, пальцы нервно сжимали на груди отвороты халата. Губы темные, почти фиолетовые. Ее фигурка потрясла Андриана. От волнения он напрягся, замер. Надя Стригаль мучительно ему напоминала кого-то…

— Здравствуйте… — робко произнесла девушка и остановилась, с благоговением глядя на профессора.

Тот наконец поднял глаза и жестом велел подойти к нему. Надя, смущенно улыбаясь, сделала несколько шагов вперед.

— Сними халат. Я послушаю тебя.

Она покорно и как-то неуверенно потянула свободный кончик пояса, завязанного бантиком, полы халата разошлись, девушка смешно тряхнула плечами, халатик упал на пол позади нее.

И вдруг Андриан вздрогнул, ну конечно же, Надя Стригаль похожа на его дочь! Выражение лица, походка, голос — все как у Татьянки. И невероятнее всего то, что у Татьяны тоже больное сердце. Она не первый год стоит на диспансерном учете. Ревматизм.

Андриану стало страшно, даже жутко.

— Ты работаешь? — спрашивал тем временем профессор.

— Да.

— Повернись спиной… Дыши… Не дыши… Где работаешь?

— Я медсестра.

— Так… Затаи дыхание… Так… Значит, ты настаиваешь на радикальной коррекции?..

— Да-а… — ответила девушка неуверенно.

— Готовьте на завтра, — решительно приказал профессор. — Оперирую я!

— Спасибо, профессор… — Девушка стояла перед ним раздетая, трогательно беспомощная. — Но скажите, профессор, я буду… жить?..

И вдруг… Это было неожиданно, неуместно, дико — профессор рассмеялся, басовито, искренне:

— А вот этого, деточка, мы не можем тебе сказать!

Андриан не выдержал, вскочил с места и закричал:

— «Чародей»! Это неправда! Это…

— Но ведь мы моделируем… Впрочем…

Наступила тягостная, гнетущая тишина. Лицо профессора было неподвижным, лишь морщинки у глаз стали заметней, глубже, да в темных зрачках жило, пульсировало что-то затаенное, невысказанное.

Женщина, похожая на сказочного гномика, смотрела беспомощно, взглядом полным отчаяния, будто не Надюша Стригаль, а она сама стояла перед профессором.

Надя попятилась назад, споткнулась о свой халатик, но не подняла его, перешагнула, повернулась к двери и обреченно пошла к выходу.

Женщина торопливо поднялась с места, схватила халат и накинула девушке на плечи, потом остановила ее почти насильно.

— Оденься, милая, оденься, — сказала тихо, будто не хотела, чтобы ее слова услышал профессор. — Все будет хорошо, Наденька, все будет хорошо. Вот увидишь…

Надя безвольно завязывала поясок халата.

— Спасибо… Большое вам спасибо…

И экран погас.

Они долго сидели молча.

— Как понимать все это? — спросил Андриан.

«Чародей» ответил не сразу.

— Скажи, Андриан, о чем ты сейчас думаешь?

— Я думаю о своей дочке…

— Вот, вот. Ты думал о ней и при нашем знакомстве у третьего пульта.

— Нет, тогда я не думал о ней.

— Думал, но не замечал этого. Ты все время думаешь о Татьяне… Вы живете не вместе…

— Не вместе. Я дочку не видел уже…

— Ты такой плохой отец?

Андриан почувствовал, веки потяжелели, а в глазах как песку насыпали. Нахлынули воспоминания…

…Когда они разошлись, Татьянке было семь лет… А сейчас уже семнадцать… А в тот вечер… Почему-то именно тот вечер запомнился особенно остро… День рождения Татьянки. Прошло чуть больше года после развода… Он выехал из Киева неожиданно даже для самого себя, сорвался из аспирантского общежития, не в силах больше каждую ночь видеть во сне дочь, ходить с нею по улицам неведомого фантастического города, беседовать с ней, советоваться… Во сне… Когда самолет приземлился в Виннице, уже вечерело. Взял такси и поехал «домой». После развода Андриан ни разу не приезжал к Людмиле и дочери. Поначалу часто звонил, Людмила, лишь только услышав его голос, бросала трубку. Потом, когда поднималось в душе что-то еще живое, недотравленное, принимался писать письма… Ответов не было. Кроме алиментов, часто посылал деньги — к ним Людмила относилась более терпимо, не возвращала…

А когда поднимался по лестнице на третий этаж, подумалось, а вдруг еще смогут найти общий язык… «Ведь оба мы за этот год поумнели. По крайней мере, повзрослели. И, возможно, именно этой частицы мудрости и не хватало нам тогдашним, молодым, вспыльчивым и ужасно самостоятельным». Он остановился на знакомой площадке и позвонил. Долго никто не открывал. Наконец дверь скрипнула… Людмила выглядела помолодевшей, была в новом голубом халате, волосы покрашены, уложены в новой прическе… Людмила будто и не удивилась вовсе и сказала точно так, как прежде, спокойно и равнодушно:

— А-а… Это ты… Что тебе нужно?

— Сегодня у Татьянки день рождения…

— Я помню это. Что тебе нужно?

Он не хотел замечать унизительность создавшейся ситуации, пытался сделать вид, что не слышит, не понимает ни ее слов, ни ее взгляда… Из комнаты донесся приглушенный мужской голос… Или, может, это лишь показалось?

— Таня дома?

Людмила с притворным спокойствием зевнула:

— А почему это тебя интересует?

В комнате включили музыку на полную громкость, запись оркестра Кемпферта, пластинку, подаренную кем-то из однокурсников Андриану в день рождения.

— Я хочу повидаться с дочкой…

— За семь лет не насмотрелся? — сказано это без малейшего волнения в голосе.

— Не насмотрелся… — Андриан попытался улыбнуться.

— Зачем ты приехал?

Он протянул Людмиле сверток (в нем было пальто для Татьянки), она взяла его и с безразличным видом положила позади себя. Не поблагодарила, вообще ничего не сказала.

Андриан стоял и смотрел на женщину, с которой прожил восемь лет и которую по-настоящему любил… Любил? Да, прежде было…

Почувствовал, как последняя натянутая струна оборвалась в нем. Взялся рукой за дверную ручку… Людмиле показалось, что он вздумал все-таки войти, вся напряглась…

Долго стоял на полутемной площадке, приходя в себя. И потом пошел вниз…

— Ты плохой отец? — повторил «Чародей».

— Не знаю.

— Не знаю — оттого что не хочешь знать?

— Оттого что не хочу знать… — выдавил он из себя.

Объектив телекамеры не сводил с него взгляда.

— Ты так ничего и не понял? — с удивлением спросил «Чародей».

— Что я должен понять? — бросил Андриан раздраженно.

— Ты хочешь все забыть. Но еще не забыл и не охладел, хотя и стараешься уже несколько лет… Некоторые считают равнодушие надежной защитой, но для окружающих — сильнейший яд… Профессор, которого вы только что видели на экране, тоже стал равнодушным… Тебе известно, почему умерла Надя Стригаль? — спросил «Чародей» так, будто Надя была не его собственной выдумкой, а настоящим живым человеком.

— Она умерла? — воскликнул Андриан.

— Ты все еще никак не желаешь понять… И в то же время хочешь изменить природу человека к лучшему, мечтаешь вмешаться в генотип… Собственную болезнь стремишься лечить у вполне здоровых… Но должен тебя заверить, что равнодушие не является чертой характера или наследственным комплексом. Это одна из реакций самозащиты. Самозащита за счет других. Можешь, Андриан, воспользоваться мыслью о преимуществах людей, которые не рубят сплеча, которые каждый свой шаг подчиняют требованиям среды. Можешь оставить эту мысль как своеобразную программу для внутреннего пользования. Но, уважаемый Андриан, ты сам к этому типу людей не принадлежишь. Ты такой же, как тот профессор, что был на экране. Правда, пока отличаешься от него? Ты еще переживаешь, ты еще не стал равнодушным, а он уже защитился панцирем от всех трагедий. Тебя, Андриан, в последнее время что-то мучает. Не так ли? И ты хочешь избавиться от этого, защититься панцирем равнодушия. Это черствеет твоя душа. Ты становишься черепахой, Андриан.

И решай сам — хорошо это или плохо. Только не утешай себя мыслью, что черепахи долго живут… Все больше ничего не могу сказать… Я истощился с вами, — оставьте меня… Надолго оставьте… Эти сутки я не буду работать, Михаил…

За окнами занимался серый рассвет.

— И не забудь купить яйца, — тихо добавил он после паузы. — Жена просила напомнить…

Авторизованный перевод с украинского Е. ЦВЕТКОВА

Сергей ПАВЛОВ МЯГКИЕ ЗЕРКАЛА[1] Фантастический роман

ЧАСТЬ II

1. ЖИВ-ЗДОРОВЫ

Меф Аганн изнемогал в борьбе с глухотой. Отчаянно отбивал первые натиски Мертвой Тишины, сопротивлялся ей, теряя силы. Все тело участвовало в этом сопротивлении — каждая мышца, каждый нерв…

Тобольский наверняка заметил его усилия и был, должно быть, напуган. Мальчик не из пугливых, но как этот смелый мальчик смотрел, когда уходил!.. Ничего, пусть теперь смотрит. И пусть не питает никаких иллюзий.

Еще немного продержаться — увидеть старт «Казаранга». Знал: если накатит Мертвая Тишина — с глазами начнет происходить какая-то чертовщина и он ничего не увидит, кроме глянцево поблескивающего пространства и отвратительно-желтой пены…

— Не возьмешь!.. — процедил он сквозь сжатые зубы и отработанным многолетней практикой своеобразным усилием воли отогнал очередные приступы глухоты. Его корежило и трясло.

Почти бессознательно он отшвырнул куда-то надувное кресло, с хрипом набрал полные легкие воздуха и едва не захлебнулся в надсадном крике. Противно, мерзко. Но помогает, если нужна отсрочка. Уже помогло… Хорошо, что здесь некому слушать.

Он немного расслабился. Сердце стучало где-то возле самого горла, но в целом… Ничего. Сносно. Тяжесть в затылке осталась. Наплевать. Все равно не отпустит, пока это не кончится… Он вытер ладонью лоб. Ладонь блестела. И в холодильник не надо. Сегодня все пойдет как по маслу. С блеском… Сегодня это ведет себя слишком напористо. Налетает как шквал. Ну, естественно. Близость Пятна. Предгурмие… «Вот и еще один термин, — подумал Аганн. — Не закипел бы там на Япете этот проклятый котел раньше времени. Предгурмие…» Он обвел командную рубку воспалившимися глазами. В ушах стоял гул. Даже воздух, казалось, пропитан гулом и блеском.

Он посмотрел на темный Япет и увидел фиолетовую струю тормозного импульса «Казаранга». Придерживая гирю-затылок рукой, боясь наклониться, он коленом придвинул кресло к штурманскому ротопульту, сел и включил информавтоматику.

— Отлично, парень, отлично… По всем параметрам оптимально выйдешь к Пятну. Мягкой тебе посадки!

Он попробовал вызвать борт «Казаранга» на связь. Андрей не ответил. Полная радионепроходимость.

Меф вздрогнул. Представилось, будто со стороны кто-то отчетливо произнес: «Ты зачем отпустил его туда одного?»

Ощутив внезапную нехватку воздуха и толчки большого, тяжелого сердца, Меф рванул застежку у горла. «Одного. Без связи. На старой машине. И это Пятно!..»

Он вскочил, покачнулся. Ноги слушались плохо. Знакомое онемение в бедрах. Затылок… О-о, черт, затылок! Плечи, спина. Отковылял к пилот-ложементу, опустил себя на сиденье, упираясь в желоба подлокотников немеющими руками. Словно оправдываясь, быстро забормотал:

— Я не смог бы его удержать. И никто не смог бы. Не было смысла и пробовать. Все обойдется… Он смел и умен, этот мальчик, первый пилот роскошного сверхкорабля, внимателен и осторожен. Расчетливо осторожен. И знает, что такое гурм. Теоретически, правда, но… не беда. Элдер и остальные заплатили жизнью, чтобы о гурме знали только теоретически. Одно плохо: Андрей ушел в десант без напарника… Не беда. Сутки продержится — а там подоспеют профессионалы.

Горизонт Япета охватила тонкая золотистая линия. Вспыхнул и тут же увяз в защитных слоях светофильтров первый луч Солнца.

Судорожно цепляясь за подлокотники, он поднялся и с трудом отковылял на ватных ногах от пилот-ложемента, чтобы в припадке не поломать чего-нибудь на ротопультах. Голова была чужая. Не голова — набитая льдом и снегом подушка. В груди тяжело просыпался вулкан. Тело все еще рефлекторно сопротивлялось, однако Меф знал, что теперь, даже если бы он захотел, ничто не поможет — хоть влипни в какой угодно экран двумя ладонями сразу. Он с тревогой прислушивался к непонятной ему самому буйной мобилизации скрытых сил организма. Сердце — бурлящий котел. Десять бурлящих котлов. Сотни раз проходил через это, а привыкнуть не может. В такие минуты ему всегда было страшно. Сегодня — особенно. Чувствовал: сегодня пружина натянута до отказа.

Что-то холодное налетело шквалистым ветром и, оглушив тишиной, умчалось куда-то. Возвращаясь, плеснуло в глаза жидким стеклом. Снова умчалось с тем, чтобы вернуться обратно уже заметно быстрее. Как циклопический маятник с затухающими колебаниями. Сердце бешено колотилось, мозг словно бы проносился туда и обратно сквозь глянцево-студенистую звуконепроницаемую среду. Со всех сторон повалила громадными хлопьями отвратительная желтая пена. Не самое страшное. Вот сейчас… «Маятник» замер — ледяные пальцы удушья и ужаса грубо сдавили горло, что-то вязкое мягким ударом заставило сердце остановиться на полном ходу. И откуда-то из невообразимого далека распространилась, заполняя собой весь космический мир, всеохватная Мертвая Тишина…

Плотно увязнув в удушливой глубине волны вселенского безмолвия, он разглядывал призрачный мир, наполненный необъяснимо прозрачными блеском и пеной, и чувствовал, что умирает, и какая-то крохотная частица ясности в замутненном, но не желающем умирать сознании тщетно силилась воссоздать в полуугасшей памяти хотя бы какой-нибудь звуковой образ. Нет, звуковая память ампутирована полностью, и это почему-то ужасало больше, чем просто смерть…

Мертвая Тишина сменилась звонкой многоголосицей, и это привело его в чувство. Меф приоткрыл глаз (второй почему-то не открывался). Розовая пелена… Он лежал на чем-то жестком животом вниз, уткнувшись правой щекой во что-то мягкое, розовое. В измученном теле засела тупая боль, как бывает после чрезмерной физической перегрузки. Он пытался сообразить, где он и что с ним. В ушах стоял звон. Тусклый розовый свет (или цвет?) казался знакомым… А, ну конечно — кресло! Значит, просто шлепнулся на пол. Голова — на спинке опрокинутого надувного кресла. «Трудно сегодня ты из меня выходишь, Жив-здоров…» — подумал Меф, опуская веки. Двигаться не хотелось, но подмывало узнать, кто именно сегодняшний «новорожденный». Хорошо, если бы это был Юс. В последнее время почему-то чаще других наведывался Мстислав.

Неимоверным усилием Аганн поднял голову. В ложементе спарки сидел Юс.

У Элдера была привычка, сидя вот так — локти в колени, глядеть исподлобья и потирать запястья. Юс любил точность во времени и для страховки носил на обеих руках часы на браслетах. Это в прошлом. Теперь у него вместо браслетов — манжеты сверкающего костюма. Странный костюм. Собственно, и не костюм, а… так, будто от шеи до пят Элдер облеплен тонкими переливающимися слоями зеркального блеска — где гуще, где реже. При малейшем движении блеск, занятно играя, имитировал складки и прочие детали натурального костюма, в покое — опять оплывал и, растекаясь гладью, прорисовывал рельеф великолепной мускулатуры. Меф вспомнил, как там, на борту «Лунной радуги», ночью, в каюте, впервые соприкоснувшись с Элдером в качестве Жив-здорова, когда на его совершенно естественный возглас: «Юс, ты жив и здоров, дружище!» — Элдер совершенно естественно улыбнулся и совершенно непринужденно кивнул, он в первый момент был уверен, что просто свихнулся под действием омертвляющей тишины и прочих штучек того же пошиба, а минуту спустя был убежден, что Юс каким-то чудесным образом и, судя по неземному костюму, с чьей-то, видимо, помощью выбрался из оберонской губительной передряги. Позже он понял, что все это, к сожалению, вздор. Ни сумасшествие, ни чудесное спасение были здесь ни при чем. Ни то, ни другое… Это было что-то третье, но что именно — трудно было даже вообразить. Тут логика и воображение отказывались повиноваться. Здорово сбивало с толку то, что призраки погибших были призраками во плоти. Их можно было пощупать, от них чувствительно веяло теплыми живозапахами, как веет от всего живого.

Меф привстал на руках, подтянул непослушные ноги и, преодолев дурноту, устроился полусидя на мягкой спинке опрокинутого кресла. Чтоб лицом к Жив-здорову. Звон распирал черепную коробку, на глаза то и дело падали темные шторки — точь-в-точь как у куклы с электроморгалками. Омерзительное самочувствие. Отменно выжат. Как прошедший через соковыжималку лимон…

Юс Элдер сидел в ложементе штурмана, откуда недавно поднялся Андрей. Привычно потирая запястья, смотрел другу в глаза. Спокойный, доброжелательный взгляд. Будто бы это самая заурядная штука — являться после того, как тебя уже нет, садиться в кресло на час-полтора и спокойно смотреть… «Может, действительно я редкостный психопат? — подумал Аганн. — С небывало феноменальной способностью к зрительным галлюцинациям?..»

Старая мысль. Старая и бесплодная, как пустой орех.

Ну до чего же они все-таки внешне похожи — десантник «Лунной радуги» и пилот «Байкала»! Сходство на уровне мистики, жуть берет. Правда, Юс выглядит старше. А в остальном — одинаковая комплекция, одинаковые волосы, даже прическа… не говоря уже об одинаковых чертах лица. Тобольский — портрет тридцатилетнего Элдера. И что интересно, у обоих в лицах симпатично отсутствуют выражения гипертрофированной мужественности и бычьего упрямства, зачастую свойственные людям сильной воли и атлетического сложения. Нестандартную мягкость весьма очевидной мужской красоте Элдера и Тобольского придавали, должно быть, ямочки на щеках и приятная линия подбородка. И шрамы на левых щеках почти одинаковые… А по характеру это разные люди. Тобольский спокойнее Элдера, более рационален, более самолюбив и, пожалуй, с признаками замкнутости и высокомерия.

— Салют, Юс, — прошептал Меф в звенящую тишину.

Ответный кивок.

— Мне приятно смотреть на тебя, — сказал Меф чуть громче (отменная была сегодня встряска, голос сел). — Ты замечательно выглядишь. Цвет лица и… в общем…

Визитер странно взглянул куда-то поверх его головы и не ответил ни улыбкой, ни жестом. Сегодня на удивление все не так, как прежде… «А почему я, собственно, решил, что его развлекает моя болтовня?» — впервые пришло Мефу в голову. И еще он подумал, что, беседуя с Жив-здоровом, с одной стороны, терзает себя, с другой — защищается от молчания, которое при таких экзотических обстоятельствах куда тяжелее словесной пытки. Впрочем, терзать себя он привык.

— Ты не меняешься, Юс. И я почти не старею, но меня и «Анарду» сняли с межпланетных линий… Ты мне простил?

По напряженному взгляду и поджатым губам визитера он понял, что этого никак не следовало говорить.

— Нет-нет, — заторопился он, — я не ищу сочувствия. Просто минутная слабость. Наболело. Годы идут, а привыкнуть… когда ты приходишь вот так и молчишь… Впрочем, нет, не о том я хотел… Не знаю, может, для меня настало время подводить кое-какие итоги? Перед собой, перед людьми. Перед вами…

— Не надо, дружище, — тихо сказал Жив-здоров.

Меф замер с открытым ртом. Послышалось? Проклятый звон!

— Ты не виноват ни в чем, — внятно добавил Элдер. — Это скажут и все остальные. Я пришел не один.

Рискуя свалиться, Меф встал и в полуобморочном состоянии поднял кресло, отодвинул в сторону. В глазах потемнело. Он ощупью опустился, вернее, рухнул в чашу надутого воздухом сиденья и некоторое время ничего не видел и ничего, кроме звона, не слышал. Потом дурнота немного развеялась, и он увидел всех. Рамон Джанелла, Николай Асеев, Аб Накаяма, Леонид Михайлов, Мстислав Бакулин… Невеселое это было зрелище.

Наверное, они поздоровались с ним раньше и теперь стояли и смотрели на него (лишь Мстислав сидел в пилот-ложементе — нога на ногу, кулаки на колене). Все в блестящих псевдокостюмах и абсолютно одинакового роста… Прежнему своему облику полностью соответствовал только Аб Накаяма. Поджарые Мстислав и Рамон были заметно короче прежних себя. В этом смысле хуже всего обстояли дела у Асеева, Михайлова и Элдера. Меф с трудом проглотил что-то мешавшее в горле. Изощренно шаржированные экс-гиганты, карманные Геркулесы… Он впервые видел их вот так — всех сразу — и чувствовал, как в глазах накипает жгучая слеза жалости, стыда, унижения. И ненависти. Не колеблясь растоптал бы производителей этого жуткого и в то же время утонченного издевательства над людьми — живыми и мертвыми. Незлобивый по сути своей, он десять лет вынашивал идею мщения зеркальноголовым (производители жестоких чудес представлялись ему почему-то зеркальноголовыми), и ради этой идеи готов был на все. Но годы шли, и надежду встретить в Пространстве воображаемых зеркальноголовых сменило в конце концов подозрение, что он наивно одухотворяет какой-то замысловатый природный процесс. Другими словами, ненависть его была безадресной, нелепой. Мстить было некому. И вот сегодня опять накатило. До жгучей мути в глазах, до обессиливающего бешенства. Но снова безадресно и нелепо… Будь оно проклято, это аморфное Нечто!..

Придавленный в кресле тяжелой слабостью, Меф слышал сквозь звон в ушах чей-то знакомый басистый голос. Он видел, что Николай Асеев смотрит на него. Глубоко сидящие глаза, крупный с залысинами лоб, шевелятся губы… Он слышал слова, но их смысл проскальзывал мимо сознания. Знакомо скрещенные на груди мускулистые руки, такие могучие в прошлом… Он не мог разобрать ни слова, однако по направлению взглядов Асеева и других понял, что речь шла о нем. Это заставило его мобилизовать свою волю, сосредоточиться. Он почувствовал, как что-то сдвинулось в голове — будто перекатился на новое место гладкий металлический шар. И как только «шар» перекатился, он разобрал последнее асеевское:

— …Поэтому я так считаю.

«О чем это?…» — подумал Меф, отдыхая после изнурительного усилия.

— Спасибо, командор, мнение твое ценно, — поблагодарил Мстислав, как обычно благодарят председатели на командных советах. — Кто следующий? Говори ты, Рамон.

Длиннолицый рыжий Джанелла гибко повел плечами:

— Что говорить? Патрон сказал все.

— Личное мнение у тебя есть?

— Личное, безличное… Я существо общественное. На Обероне нам крупно не повезло, и точка. О чем говорить? Такова профессия десантника.

— Фаталист, — процедил Накаяма. Встряхнул гривой черных волос. — Фаталист и позер. Твое глубокое понимание специфики нашей профессии повергло Мефа в трепетное изумление, не так ли?

— Как всегда очень кстати и остроумно, — процедил Рамон, пародируя интонации Накаямы. — Аб, ты слегка опоздал к началу этого матча, и тебе еще предстоит разобраться, где чьи ворота.

— Рыжий кот, черный кот, кто их к черту разберет. — Бакулин нахмурился. — Ну-ка, брысь в разные стороны.

— Бакулин! — укоризненно сказал Асеев.

Мстислав оглядел всех по очереди.

— Перед нами пилот Меф Аганн. Наш друг, наш товарищ, участник нашей злополучной высадки на Ледовую Плешь. Мы — его десятилетняя боль. Ему важно знать, мог ли он сделать на Обероне больше того, что сделал. Начальник рейда ответил на это мотивированным «нет». Джанелла ушел от прямого ответа. Элдер помалкивает. Михайлов глазеет по сторонам, будто наша беседа его не касается. Хотите знать, что я об этом думаю?

Мстислав сказал, что он об этом думает.

Не чувствуя собственного дыхания, Меф пошарил пальцами у горла. В горле стоял плотный ком. Перед глазами качнулась мутно-серая дымка. Пройдет… Если не делать резких движений — пройдет…

Кто-то прокомментировал речь Мстислава:

— Сказано мало, но веско. Будто молотом по голове.

Дымка таяла, Меф увидел неприятно изменившееся лицо Рамона.

— Вот что… — тихо проговорил десантник. — Вы как хотите, а я изображать собой «десятилетнюю боль» не намерен. Не желаю, знаете ли, терять к себе уважение Мефа. Спектакль, который здесь затевают, считаю оскорбительной и глупой мелодрамой.

Бакулин сверлил Джанеллу пугающе-пристальным взглядом белесых глаз. Юс наблюдал все это совершенно спокойно — так, словно ничего другого и не ожидал.

— Я думаю, Мстислав напрасно накаляет страсти, — сказал Михайлов. Стоя вполоборота к собеседникам, он с присущим ему снисходительным видом разглядывал Пятно. — По моему скромному разумению, Мефу не нужен ни суд, ни театр. На Обероне каждый из нас действовал сообразно обстановке. Меф не был исключением. Он сделал только то, что продиктовали ему обстоятельства.

— Не только, — возразил Накаяма. — Меф спас семерых. Кизимова, Симича, Нортона, Йонге, Винезе, Лорэ…

— И самого себя, — флегматично добавил Михайлов. — Меф был седьмым, но считает себя почему-то тринадцатым.

— Тринадцатым в нашей группе был Аб, — не упустил случая вставить Джанелла. — Ужасно несчастливое число.

— Нет, он сегодня несносен, — сказал Накаяма. — Мстислав, будем и дальше терпеть его? Или как?

— Или как, — без колебаний выбрал Бакулин.

Михайлов слабо усмехнулся. Теперь он глядел на Сатурн.

— Умники, — сказал Асеев. — Меф отдал бы жизнь за каждого из нас. Он и так стартовал в последнюю долю секунды. Оттягивал старт сколько мог, рискуя собой и теми, кого еще можно было спасти. Даже мой окрик не подействовал на него.

— Верно, Коля. — Михайлов смотрел на ботинки Аганна. — Мы с Джанеллой толкуем о том же. Только другими словами. И еще мы толкуем о том, что именно об этом лучше не толковать. Мало ли иных тем?

— К примеру? — спросил Накаяма.

— Н-ну… не знаю… В известной мере это зависит от Мстислава. Ему мы доверили руководить беседой.

— Что до меня, — сказал Джанелла, — я предпочел бы приятную дружескую болтовню.

— Ты бы — да, — сказал Накаяма. — Любое дело ты готов похоронить под ворохом анекдотов. Тем более такое деликатное, какое выпало нам сегодня. А когда-то мы были все заодно…

— Ты… ты что предлагаешь? — резко осведомился Рамон.

Не отвечая, Аб смотрел на Бакулина.

Неловкая пауза. «Из-за меня!.. — в приливе стыда и раскаяния думал Меф. — Это я их заставил терзаться. Ради чего?! Я ведь не знал, что сегодня Юс не один!..» Встать бы и крикнуть: «Друзья мои дорогие, не надо!» Он не мог шевельнуться.

— Ладно, — сказал Мстислав. — Круг, я вижу, замкнулся на мне. Но я его разомкну. — Он обвел собрание недобрым взглядом. — Пусть каждый из нас пороется в памяти и честно выложит все. Ничего не утаивая.

Накаяма с недоумением:

— Что выложит, что?

Асеев обеспокоенно сделал движение головой, словно бы собираясь взглянуть на Элдера. Но не взглянул.

— То, что сам считает своей оплошностью, — догадался Джанелла.

— Не лишено… — проговорил Михайлов. — По крайней мере, Аганну в этом смысле нечего вспоминать. Кто начнет?

— Может быть, Элдер?… — неуверенно спросил Рамон.

— Элдер — лицо пристрастное, ему нельзя, — сказал рассудительный Накаяма. — Он все возьмет на себя. Пусть начнет командор.

Асеев потер ладонью подбородок.

— Начальником рейда был я — с меня и весь спрос.

Рамон посмотрел на Мстислава:

— Этого ты добивался?

— Стоп! — сказал командор, предупреждая готовую вспыхнуть полемику; открытые рты оппонентов захлопнулись. — Мы с вами одной крови, я тоже бывший десантник и наперед знаю, что вы хотите сказать мне и друг другу. Ну так вот… Предусматривать и предугадывать — моя профессия. Да, да, предугадывать, предусматривать и предчувствовать. Для этого, между прочим, и существует на космофлоте должность начальника рейда. Наша экспедиция носила характер спасательной операции, и дар предвидения был бы здесь особенно к месту. Но скажу откровенно: когда «Лунная радуга» подошла к Оберону и обнаружилось, что спасать некого, я растерялся…

— Мы все растерялись, — вставил Джанелла.

— Вы могли позволить себе эту роскошь, я — нет. С одной стороны, мне казалось весьма вероятным, что экипаж «Леопарда» предпринял попытку посадить рейдер на Ледовую Плешь, с другой — смущало полное отсутствие каких бы то ни было признаков этого. Теперь мне ясно, что признаки были. Я даже, можно сказать, держал их в руках, но не видел… Дистанционная разведка, как вы помните, обстановку не прояснила. Сброшенные на планетоид кибер-разведчики подтвердили: перед нами заурядная, закованная в многослойный ледяной панцирь водно-метаново-аммиачная луна. Ничего такого… подозрительного. Правда, умолкли два кибера, посланные на разведку центра Ледовой Плеши — ее странноватого Кратера. Но это никого не обескуражило, поскольку орбитальная локация показала, что Кратер довольно глубок, а на дне — хаотические нагромождения фигурного льда с огромными арками и полостями. Да и в первую очередь нас интересовал не Кратер, а тот участок Ледовой Плеши, где капитан «Леопарда» Пауль Эллингхаузер намеревался посадить свой рейдер…

— Район А, — уточнил Михайлов. — Кстати, на однообразных просторах тарелки Ледовой Плеши этот район, по-моему, решительно ничем не выделялся. Те же светлые желваки надпанцирных наледей, тот же обломочный материал…

— Увы, все мы были загипнотизированы однообразием… Словом, мне изменила моя интуиция.

— Неубедительно, — сказал Джанелла.

— Почему?

— Все мы видели эту видеозапись. Уж и не знаю, какого класса интуицией надо было тебе обладать, чтобы действительно уловить «разницу в мелких деталях» между портретом и оригиналом.

— И я так думаю, — сказал Накаяма. — Качество «портрета» оставляло желать лучшего.

— Дела шли самотеком, а мне мерещилось, что ситуация у меня в руках… Я был убежден, что «Леопард» не садился на Оберон, и ожидал от десанта лишь подтверждения этого. Предусмотрительности и чутья мне хватило только на то, чтобы заставить вас до начала основной десантной операции пощупать Ледовую Плешь ступоходами «Казаранга»…

— Не надо, — возразил Михайлов, — не передергивай. Профессиональная ошибка — далеко не то же самое, что оплошность. Как профессионалы мы действовали грамотно. Другое дело — много ли было от этого проку. Никто ведь не виноват, что на Обероне прошлый опыт нам не пригодился, и что действовали мы там практически вслепую. По-моему, тот, кто расшибает себе лоб в темноте, не восклицает: «Виноват, это профессиональная ошибка!» Мы вляпались потому, что не могли не вляпаться.

— Всех удовлетворило мнение Михайлова? — спросил Бакулин.

— Да, — ответил за всех Накаяма. — Леонид прав, это действительно просто. Мы угодили в оберонскую западню именно потому, что за этим туда и пришли. Кому в самом деле нужны десантники, которые отсиживались бы на орбите в комфортабельных каютах «Лунной радуги»…

— А вот кстати, — сказал Леонид, — вырваться из западни без потерь нам помешала смелость. Будь у нас повадки пугливых газелей — все обошлось бы как нельзя лучше. Потому что спастись можно было только немедленным бегством. Паническим, если хотите. Дело решали секунды. Но нет, десантник так не умеет. Сразу бежать без оглядки его не заставит никакая дьявольщина — сперва он должен взглянуть ей в лицо. Годы тренировок и приобретенный опыт научили нас быстро ориентироваться в любой обстановке и молниеносно парировать внезапные удары — если их вообще можно парировать. Одному мы не научились: молниеносно драпать. Вдобавок Асеев и Элдер не могли себе позволить драпать впереди всех, и выдержка командиров соответственно подействовала на подчиненных. Пяти упущенных минут оказалось достаточно. — Михайлов развел руками. — Ведь никто не ожидал никакого подвоха от заурядного планетоида. Особенно после того, как разведавангард в шагающей соковыжималке под названием «Казаранг» безнаказанно попирал ступоходами его равнинное ледорадо…

— Ты прав, Леонид, — прошептал Меф бесчувственными губами, не слыша себя и не надеясь, что его услышат другие. — Но лучше бы погибнуть разведавангарду…

…«Казаранга» он посадил в трех километрах от Кратера. Сажал без особых предосторожностей, быстро, применив маневр «лоуспид». Это чтобы в точке финиша надолго не зависать в облаке пара над кипящими лужами грязи, растопленной жаром тормозных струй. Быстрых посадок он не любил, но иначе на лед не сядешь. Иначе на льду будет сидеть не машина, а вмерзшее в грязь, совершенно беспомощное, слепое, белое в пушистой шубе изморози чучело…

Он помнил все, что было связано с разведавангардом на Обероне. Каждую мелочь. Помнил так ясно, будто это происходило вчера…

2. ДРАККАР НА ПРИЦЕЛЕ

Прикосновение к планетоиду было жестким: приняв на себя двенадцатитонную массу, пронзительно взвизгнули амортизаторы ступоходов, катер низко просел и, едва не ударившись днищем, подпрыгнул. Медлительный многометровый отскок-перелет на макушку выпуклой наледи. Второе касание. Ступоходы чиркнули по гладкой поверхности.

— Приехали, командир, — сообщил он Бакулину, поднимая стекло гермошлема. — Оберон, Ледовая Плешь.

Горошина миниатюрного Солнца висела в черном небе низко над горизонтом, и тени Ледовой Плеши были длинные, острые и очень густые, как ночные тени на неровной местности, озаренной лучами сильных прожекторов. Кинжалы теней указывали в сторону Кратера, которого, впрочем, отсюда не было видно, хотя с макушки ледяного нароста, где застыл «Казаранг», обширная равнина просматривалась необыкновенно далеко.

— Замечательный ты пилот, Меф, — признал Бакулин. — Тебе на рукав бы «дикую кошку» — да в наш отряд.

— Ну и… что дальше? Куда прикажешь?

— А дальше нам следует осмотреть район А по диаметру.

— Хотел бы я знать, где тут диаметр…

— Бери правее градусов на тридцать к направлению теней, — посоветовал Бакулин, включив автокарту маршрутного сопровождения. — Ошибемся — старшие товарищи нас с орбиты поправят.

— Поправим, — пообещал голос Элдера. — На следующем витке.

За горизонт опускалась светлая черточка хорошо видимой среди звезд «Лунной радуги».

Плавно покачиваясь на ходу, «Казаранг» зашагал под углом к частоколу теней. Было слышно, как с хрустом вонзались в пористый лед когти фиксаторов, поскрипывали амортизаторы и щелкали тяговые сердечники электромускульной системы ступоходов.

Ледовая Плешь, которая под черным небом издали имела вид гигантского светлого продырявленного посередине диска, густо усыпанного осколками цветного стекла, вблизи являла собой хорошо освещенное боковым светом мрачновато-хаотическое нагромождение крупных и мелких обломков грязного льда. За исключением смолистой черноты теней и ярчайшей белизны небольших по площади участков, припудренных метановым и водно-аммиачным снегом, все краски этого промерзшего насквозь ландшафта были довольно блеклыми. Встречались наледи, забавно похожие на замысловато вылепленные пирожные. Встречались похожие на обычные замерзшие лужи. И встречались ни на что не похожие. А иногда машина словно бы оказывалась на зимней выставке ледяных и снежных сооружений развлекательного назначения. Столбы в виде оплывших свечей, согбенные таинственные фигуры под белыми покрывалами, гроты, гигантские белые раковины с невероятно длинными шипами, арочные виадуки на изумительно тонких опорах… Как-то не верилось, что эти архитектурно-художественные шедевры Дальнего Внеземелья всего-навсего результат выдавливания из недр Оберона фонтанов глубинной жидкости. В вакууме струи фонтанов, понятно, сначала вскипали, как гейзеры, затем стекленели на лютом морозе диковинными изделиями. Вдобавок все это происходило в условиях очень слабого, а потому весьма споспешествующего монументально-художественному творчеству поля тяготения. На фоне черного неба ледяные изваяния и конструкции выглядели необыкновенно декоративно. Хотелось остановить машину и в молчаливой неподвижности долго разглядывать ледовую фантасмагорию. Было в ней что-то притягательно-колдовское, пугающе-гипнотическое…

— Ты замечательный пилот, Меф, — повторил Бакулин. — Но ты не десантник. Останови-ка драккар.

«Казаранг» послушно остановился.

— А в чем дело?

— Сейчас увидим.

Дно ложбины всколыхнула судорога обвала, машина вздрогнула. Впереди, медлительно разваливаясь на куски, величественно оседала гигантская «эстакада». Продолжительная судорога многотонного обвала поколебала, казалось, всю округу, на поверхности дна ложбины выступила трещина.

— Сколько мы уже протопали? — спросил Мстислав.

— Километр по прямой. Дальше пойдем?

— Конечно.

«Казаранг» сошел с наледи, двинулся к намеченной точке. Левее глыбы блеснуло светлым металлом ковыляющее на паучьих ножках изделие рук человеческих…

— Призраки бродят по Оберону, — заметил он. — Узнаю твоих подопечных по изящной походке.

— Сбрось атмосферу, — распорядился Бакулин. Опустил стекло гермошлема, ударом руки открыл защелку. Преувеличенно весело пошутил: — А вдруг чужой!

Чтоб выходящий воздух не откладывал лед в клапанах, он сразу открыл гермолюк. Взрывная декомпрессия так рванула вздутием гибкие сочленения скафандра, что взбрыкнули все четыре конечности. Мстислав улетучился вместе с воздухом; в кабине сгустилась морозная дымка.

И вот наконец он увидел в натуре знаменитый «кенгуру» лунных десантников: Мстислав наклонно взмыл вперед и кверху и ловко, быстро приоберонился перед носом паукообразного автомата. При очень слабой силе здешнего тяготения целенаправленную стремительность и точность прыжка могла обеспечить лишь встроенная в скафандр ПТУ (прыжково-тормозная установка). Десантнику мало уметь пилотировать катер — надо еще быть пилотом собственного скафандра!

Бакулин вернулся в кабину, пробормотал: «Гермолюк можно не закрывать», пристегнул защелку к бедру. — «Принадлежность рейдера „Лунная радуга“».

— Без атмосферы неуютно, — попробовал он возразить командиру (пилоты-рейсовики не любят работать в разгерметизированных помещениях).

— Атмосфера?… — В голосе Бакулина зазвучали веселые нотки. — Нет! Теперь уже до самой «Лунной радуги» ты носа из-под стекла не высунешь!

— Орбита вновь приветствует экипаж «Казаранга», — вклинился голос Элдера. — Что у вас происходит?

— Бунт на борту, — ответил Бакулин, смеясь. Коротко доложил о результатах разведки, о выходе на поверхность. Добавил: — Пилоту неуютно без общего контура герметизации. Требует атмосферу.

— Меф, — позвал Юс, — на кой черт тебе понадобилось нюхать аммиак?!

— О чем ты? — удивился он. — Какой аммиак?

— Который Мстислав притащил на геккорингах своих башмаков. Там кругом полно замерзшего аммиака. Растает — без специальной дезодорации кабины не продохнешь от зловония!

— Ладно, Юс, он все уже понял, — сказал Мстислав. — Нам как, осматривать этот район до конца? По-моему, бесполезно.

— А ты чего бы хотел?

— Получить разрешение на свободный поиск.

— Нет. И Асеев против. Бесспорно, Кратер интересен во всех отношениях, но ведь «Леопард» туда не садился. Или ты считаешь Эллингхаузера идиотом?

— Я считаю его гением. Так гениально исчезнуть…

— Это — Внеземелье, Мстислав. Вдобавок — Дальнее.

— Вот именно. А вы, гении поиска, не хотите нам дать каких-нибудь десять — двадцать часов на обследование Кратера.

— Когда заложим фугас, по сейсмограмме Ледовой Плеши узнаем о Кратере больше, чем дал бы ваш рискованный спуск в преисподнюю. Вы свое дело сделали.

— Да, «проверено, мин нет».

— Вот за это спасибо. А искать, где подорвался рейдер, придется, видимо, в других уголках системы Урана… В общем, короче: разрешаю вам дойти до Кратера. Для видеозаписи. Но соваться в кальдеру не разрешаю. Ждите нас в южной зоне района А. К началу десанта орбитальный мост связи будет уже задействован, и перед посадкой «Циклона» мы вас окликнем. Салют!

— Салют. Меф, сделай ослику доворот по курсу.

— Как пойдем? Ступоходами или на флаинг-моторах?

— Ступоходами. Время есть. Может, встретим по дороге что-нибудь интересное…

По дороге их сопровождало неиссякаемое разнообразие форм монументальных украшений надпанцирных наледей, но вряд ли Мстислав относил к понятию «интересное» именно это.

Ближе к воронке Кратера — меньше хаотических нагромождений крупных глыб, больше наледей и участков, усыпанных щебнеобразным крошевом; «Казарангу» стало легче передвигаться. Казалось, драккар давно идет под уклон. Однако истинный уклон, когда он действительно начался, не преминул заявить о себе резким снижением освещенности льда, сгущением теней и наконец их полным слиянием с разлившимся до самого горизонта морем тьмы. Судя по автокарте, до обрыва в кальдеру оставалось более километра, но машину пришлось остановить.

— Ближе нельзя?

— Можно. С фарами. А надо ли?…

Минуту молчали.

— Да, — подумал вслух Бакулин, — не надо… Могут быть осыпи.

— Мстислав, как думаешь… с какой стати возникла здесь эта веселенькая пропастишка?

— Кратер? Бери шире. Спроси, с какой стати возникла здесь Ледовая Плешь?

— На этот вопрос пока ни один селенолог не знает ответа.

— Что верно, то верно. Когда они там подсчитали, сколько энергии надо, чтобы содрать с Оберона и утащить куда-то к чертовой бабушке сегмент ледяного панциря величиной с Ледовую Плешь, руками развели.

— Это мог быть взрыв упавшего астероида.

— Взрывом такой мощности Оберон развалило бы на куски.

— Ну… не один взрыв — несколько.

— В любом случае поверхность планетоида за пределами Ледовой Плеши была бы завалена горами обломков. Куда подевался обломочный материал? Куда вообще подевались содранные с Оберона миллиарды тонн грязного льда?

— Н-да…

— Меф, у нас из-под носа, можно сказать, кусок луны украли. Событие серьезное. Даже в масштабах Солнечной Системы. А мы с уважением смотрим в какую-то яму.

— В какую-то! Тридцать километров в диаметре, глубина — без малого десять.

— Все равно, Меф, по сравнению с Ледовой Плешью даже пропасть такого масштаба — жалкая яма.

— Тогда почему тебя тянет к этому Кратеру? — удивился он.

— Потому что здесь нет другого.

В иное время он принял бы ответ товарища за неплохую шутку.

— Значит, так, — проговорил Мстислав. — Поднимаемся на восемьдесят метров и идем по диаметру. Сбрасываем АИСТа, ждем результата и проводим видеозапись освещенного АИСТом центра кальдеры.

С высоты планетарный провал еще больше напоминал застывшую в колоссальном разливе черную воду. Мстислав поделился предчувствием:

— Подкоркой чую: в этой яме — ключ к тайнам Ледовой Плеши.

Сверкающий в солнечных лучах граненый снаряд, странно похожий на штурманский карандаш в металлическом корпусе, отделился от катера и, подчиняясь законам баллистики в слабом поле тяготения, долго держался рядом с машиной. Неестественно долго. На первых порах мизерное ускорение свободного падения не могло сообщить снаряду заметной вертикальной скорости, и все это выглядело как орбитальный ход параллельными курсами. Затем «карандаш», словно вспомнив о собственном весе, пошел на снижение, медленно сокращаясь в размерах на фоне бархатно-черного логова тьмы, и в какой-то момент стал похож на золотистый продолговатый кристалл. Внезапно «кристалл» превратился в ярко блистающую четырехлучевую звезду и только где-то у самой границы невидимо пронизанного солнцем пространства полностью уже развернулся диском рефлектора, и через секунду после бакулинского «Э-эх, красиво идет!..» — золотой диск наискось вошел в тень Кратера, как в черную воду, и мгновенно пропал в темноте.

— Вспышка сработает — отснимем уникальный фильм, — сказал Бакулин. — Объявляю конкурс на лучшее название.

— «Погреб дьявола». Все равно, кроме тебя, смотреть твой фильм никто не придет. Дно мы уже локаторами видели.

— Видеть — мало. Надо понять, что видишь.

— Вот именно.

— Меф, сколько там осталось до центра?

— Собственно, мы уже в центре. — Он взглянул на экранчик лидара, где медленно таял на темном фоне вишнево-красный кругляк улетающего в сверхпропасть АИСТа. Открыл было рот, чтобы спросить, в каком флаинг-режиме Бакулин думает делать видеозапись, и чуть не вылетел из ложемента — сумасшедшим рывком оборвало крепление левого плечевого ремня.

Впечатление было такое, будто драккар налетел на прозрачную стену, и она, отшвырнув машину, разрядила в днище ярко-зеленую молнию. Потом он, конечно, сообразил, что это было только впечатление, и заподозрил, что драккар обстреляли. Обстреляли из Кратера. Удивительно похоже на лучевой залп. Удар был тяжелый: слепящая вспышка, машину рвануло вправо, в шлемофоне короткое «шварк!» — и сильнейшим инерционным ударом в левый висок, в плечо, в левое подреберье. Полуоглушенный, не видя ничего, кроме стремительной смены радужных пятен, он интуитивно чувствовал кувырки машины в пространстве. Цветные фантомы перед глазами и вращение «Казаранга» спутали у него в голове все в один ком, а в середине кома иглой торчала совершенно паническая мысль: «Форсаж!» Непонятно, как сумел сдержать себя, но едва только вернулись нормальные зрительные ощущения и в глазах вместо ярких фантомов появилась бесцветная звездно-черная круговерть, он мгновенно слился с машиной, не собираясь уступать стреляющей пропасти и доли секунды. Маневр, форсаж. Солнце прямо по курсу, очень жесткая перегрузка. Дальше от предательского провала, дальше и выше — высоко-высоко над ледяными ростками застывших фонтанов, над освещенным краем кальдеры. Зеленоватый клык ущербного Урана в старческой десне горизонта; глаза на лоб, когда увидел в зеркале, что ложемент командира пуст; парализующий ужас, когда обнаружилось, что Бакулина вообще нет в кабине. Пока мозг устанавливал логическую связь между оборванной защелкой-фиксатором и распахнутым люком, мышцы сами уже инстинктивно втянули драккар в форсированный «брэйк» с разворотом.

Нервное напряжение передалась машине рывками тяги флаинг-моторов. Не помнил, как вернулся в центральную зону Кратера и в каком режиме утюжил ее, торопливо обшаривая локаторами темноту. Поймал лидаром далекое вишнево-красное пятнышко АИСТа, все еще не достигшего дна проклятой сверхпропасти, притормозил, оглядывая пространство. Чуть не плача:

— Мстислав!.. Где ты, Мстислав?!

За это время десантник не мог погрузиться в пропасть слишком уж глубоко. Не успел даже, всего вероятнее, пересечь освещенное солнцем надкратерное пространство и коснуться провальной тени…

— Мстислав, отзовись!!!

Секунды ожидания ответа наверняка были причиной первой его седины. Из хаоса треска и радиошорохов в шлемофоне довольно отчетливо выделялся ритмический перестук, и в перестуке этом чудилось что-то невозможно знакомое… «кардиограммное»… удары живого сердца!.. Волосы шевельнулись на голове. Он заподозрил, что сходит с ума над бархатно-черным морем готовой к новому выстрелу тьмы, и совершенно явственно ощутил каждым нервом, как там, в глубинах провала, кто-то наводит прицел на драккар. Еще секунда…

Неизвестно, чем бы все это кончилось, если бы не понял вовремя, что в ожидании ответа на свой зов он незаметно для себя до предела ввел чувствительность приема на бортовом радиопереговорнике и теперь действительно слышит пульс и удары сердца Мстислава. Вдобавок далеко внизу ему удалось приметить искорку блеска. Рывка машины он не почувствовал. Крохотная искра стремительно приобретала очертания сверкающего на солнце скафандра.

— Мстислав, ты почему не отзываешься?!

В ответ — посторонние радиошорохи. Закованный в панцирь, десантник безвольно падал в пропасть затылком вниз — руки и ноги неподвижны. Оглушен ударом?

— Командир!..

Нет ответа.

Выход один: маневрируя, постараться поймать командира отверстием гермолюка. Как рыбу сачком.

Едва он успел накренить машину — широко распахнутые недра Оберона внезапно поймали сачком темноты его самого. А черт!.. Пошарил глазами в поисках синих и пурпурных огоньков. С таким же успехом мог бы шарить глазами, нырнув в цистерну с мазутом. Фары выхватили из тьмы сверкающий скафандр: «Витязь» был теперь почти над головой, в трех метрах от блистера. Это кстати.

Осторожно действуя реверс-моторами, он задал «Казарангу» крен влево. Мало было уравнять скорость машины со скоростью свободно падающего в пространство десантника — надо было еще очень точно прицелиться. Драгоценный улов вплыл наконец в гермолюк.

«Скафандр командира стал сильнее блестеть, — машинально отметил его мозг. — С чего бы это?»

С помощью зеркала и ювелирно-точных движений рукоятками управления он сориентировал и задним ходом продвинул кабину относительно десантника так, чтобы бесчувственное тело командира переместилось из твиндека в носовую часть и легло в футляр ложемента. Теперь осталось закрыть гермолюк, выровнять катер, придать ему не слишком жесткое ускорение (хотя прямо-таки подмывало унестись отсюда на форсаже). И как только приблизилась исполосованная тенями, утыканная ледяными «костями» окраина пропасти, сзади, где-то далеко внизу, мощно полыхнуло белое сияние. Он даже не поинтересовался, что там высветил АИСТ. Передал управление автопилоту и хотел было освободить свой скафандр от фиксаторов, но зеркало остановило его: Бакулин пошевелился и самостоятельно зафиксировался в ложементе.

Он ничего не сказал командиру. Знал: если скажет хоть слово — наступит реакция, и он не сможет четко выполнить посадочный маневр.

Машина, как на лыжах, соскользнула с покатого лба наледи, остановилась. И только теперь он почувствовал дрожь в руках. Когда представил себе, что не смог бы выловить командира над Кратером, его бросило в пот. Второй лучевой залп из провала почти наверняка свел бы на нет все усилия… Он взглянул на Бакулина в зеркало: странный блеск уже совершенно сошел с голубоватой поверхности скафандра. Синие и пурпурные огоньки как ни в чем не бывало спокойно перемигивались по контуру «Витязя».

— Мстислав, ты как себя чувствуешь?

— Отлично.

— Неправда.

— А почему я должен чувствовать себя плохо?

— Но ведь несколько минут ты был без сознания!

— Несколько?… Мне показалось — мгновение. Чуточку кружится голова… — Слышно было, как Бакулин судорожно перевел дыхание, словно всхлипнул. — А так… вполне сносно.

— Вполне сносно?… Кружится голова — это первый признак сотрясения мозга.

— Не кричи об этом на весь эфир. Они уже наводят радиомост, могут услышать.

— Ну и что?

— Услышат — прикажут нам возвращаться.

— А по своей воле ты не думаешь возвращаться?

— Нет, — отрезал Бакулин.

— И можно узнать почему?

— Потому что Элдер пожалеет времени на подготовку «Казаранга» к основному десанту и, чего доброго, сочтет возможным обойтись в такой обстановке одним «Циклоном».

— Совершенно Элдеру не доверяешь…

— Да. Элдер слишком доверяет Оберону.

— А как бы ты… на его месте?

— Я? «Казаранга» и двоих десантников — на Ледовую Плешь. Вполне достаточно, чтобы взорвать фугас и получить сейсмограмму этого региона.

— Остальных в Кратер?

— Нет. Для разведки Кратера — двоих на «Циклоне». Остальных на втором «Циклоне» для подстраховки разведчиков. Лучевой залп такой мощности «Циклонам» не страшен.

— Не страшен… Видеозапись была включена?

— Она и сейчас включена. А что? Залп сопровождался чем-нибудь необычным? — требовательно спросил командир.

— А сам залп считаешь делом обычным?

В шлемофоне возник слабый звук, очень похожий на приглушенный стон, и в зеркале было видно, как у Мстислава руки дернулись кверху. «Командир, видать, сильно ударился головой», — с тревогой подумал он. Квалифицированная помощь отодвигалась на неопределенное время — уговаривать Бакулина было делом бесполезным.

— Мы где находимся? — спросил командир.

— Там, где нам указано. В южной зоне района А. — Он поднялся из ложемента.

— Меф, ты куда?

— Надо выйти осмотреть машину.

— Разрешения на выход я тебе не давал. Изволь занять свое рабочее место и не покидай его до окончания десанта.

— Но немного размяться мне можно?!

— Можно. Включи электрогимнастику, массаж. Если нужно, — добавил Бакулин, — я сам осмотрю драккар.

— Не нужно, — проговорил он. — Это я так…

Он не стал объяснять, что желание осмотреть машину снаружи возникло после того, как его удивило странное усиление блеска поверхности «Витязя». Подумал о командире с неудовольствием: «Голову ушиб, еле языком ворочает, а норовит все сам… Блюститель инструкций». Предложил:

— Ты пока подремал бы, что ли. Не беспокойся, я никуда не уйду — буду здесь тебя караулить.

— Я не беспокоюсь, карауль себя.

Мстислав надолго умолк. Может, действительно задремал.

Солнце далеким, но мощным прожектором светило в левый борт «Казаранга». Впереди светлел ровный язык наледи, иссеченный, словно траншеями, полосами длинных густо-темных теней. Наледь, перевалив «мостом» через крупную трещину, сбегала с дуговидной террасы застывшим потоком и терялась под завалами грязно-желтых и йодистых глыб. Он смотрел в звездно-черное небо над горизонтом, и опять откуда-то подкрадывался страх и сердце сжималось от невыразимо тоскливого ощущения глухого безлюдья. Одиночество на краю мира. Дремлющий или ушедший в себя, в свою боль командир почти не в счет. Это было очень странно: он видел неподвижный скафандр командира в зеркале и не ощущал присутствия человека. Словно скафандр был пуст… Очевидно, поэтому десантники редко работают парой. Чаще втроем. А еще чаще группой. Интересно, почему задерживается эта группа? Когда нет связи, начинает брать сомнение, что группа объявится здесь вообще.

— Вижу вас, вижу, — неожиданно прозвучал в шлемофоне голос Бакулина. — Почему не связались с нами перед посадкой?

Голос командира подействовал успокоительно. Прямо гора с плеч… Сквозь верхнелобовую часть блистера он тоже увидел брызнувшие трехлучевой звездой фиолетовые струи плазмы — след тормозного импульса «Циклона».

— Непонятно, — пробормотал он, наблюдая, как от звезд отделился и пошел на снижение мерцающий рубинами треугольник. — С чего это они решили сесть втихомолку?… Связь, «Циклон», связь, отвечайте!

В эфире ни звука. Тихо, как ночью в пустыне. Он обежал глазами индикацию контроля, взглянул в зеркало на командира. Аппаратура была в порядке.

— Не суетись, — проговорил Мстислав.

— Радионепрохождение?… — обеспокоился он.

Мстислав не ответил.

Высверкивая разноцветьем ходовых и посадочных светосигналов, пирамидообразный драккар пересек на спуске линию горизонта и теперь, контрастно обозначившись на фоне облитых солнцем равнин ледорадо, казался выпавшим из черного неба алмазно вспыхивающим черным кристаллом. Поблизости от «Казаранга» эта странная на вид флаинг-машина треножником вонзила в лед наклонные струи фиолетового огня и села между тремя вогнутыми, как лепестки лотоса, языками пара… Собственно, через две-три секунды это уже и не пар — ледяная пудра, снежная пыль. Мертвый в начале посадки радиоэфир вдруг ожил: в шлемофоне возникло шуршание (словно бы где-то рядом потекли с обрыва струйки сухого крупного песка), затем — потрескивание. Сквозь шорох и треск внезапно прорвался голос Элдера:

— …Если слышите — помигайте фарами.

— Слышим вас, слышим! — сказал Бакулин. — Меф, помигай им фарами.

Он хотел помигать, но Элдер облегченно выругался и дал отбой:

— Не надо, теперь и мы слышим вас. Что за черт, почему не было связи?

— Потому, что мы имеем дело с Обероном, Юс, — тоном усталого человека ответил Бакулин, сбрасывая фиксаторы. — Меф, спасибо за службу. Открой мне люк.

Он открыл. Одновременно из гермолюков «Циклона» стали выпрыгивать и замедленно опускаться на лед фигурки десантников в разноцветных скафандрах.

3. ТИГРОВАЯ ЯМА

Десантники отошли от драккара и, как это было в их обычае, выстроились цепью, выгнутой полукругом. Бакулин примкнул к левому флангу. На правом возвышалась очень заметная в лиловой «Селене» богатырская фигура Асеева.

Элдер повел рукой вправо от ледяного «моста»:

— Первое звено — Кизимов, Йонге, Джанелла, — прощупайте лидарами глубину расселины. Ваш участок — в пределах километра.

Трое десантников молча вскинули руки к лицевым стеклам своих гермошлемов — задание, дескать, принято к исполнению — и, придерживая на бедрах белые кобуры с похожими на многозарядные паллеры портативными лидарами, ушли, вернее ускакали, вдоль трещины.

— Второе звено — Винезе, Симич, Лорэ. — Элдер указал в другую сторону. — Аналогичное задание, но ваш участок короче. За пределы террасы не уходите. Звено взрывников — Михайлов, Нортон, Бакулин, — готовьте фугас. Пилоты остаются в драккарах и наблюдают за изменениями ситуации в рабочей зоне разведки. Об изменениях докладывать немедленно.

Краски были насыщенные, резкие. Лед блестел, люминесцирующие скафандры пылали язычками разноцветного пламени, белизна инея казалась светящейся, тени — как мазки тушью. По инструкции сектор его наблюдения охватывал всю местность вправо от осевой линии «Казаранга». Осевая линия упиралась в «Циклон» с Накаямой в пилот-ложементе и звеном взрывников где-то в чреве грузового твиндека. Справа прыгало над трещиной второе звено разведчиков ее глубин — звено Симича — и, покачиваясь, шагал в сопровождении тонконогого кибер-контейнера Элдер, а в открытом сверху контейнере поблескивали головки капсул. Позади была наполовину скрытая тенью куполообразная наледь.

С борта «Циклона» Элдера окликнул Накаяма:

— Командир! Самоотвод Бакулина из состава звена взрывников.

— В чем дело?

— Не знаю. Михайлов и Нортон перенесли Бакулина в ложемент. На вопросы Мстислав ответил: «Дьявольски кружится голова. И что-то с глазами. Передайте Элдеру мой самоотвод».

Он увидел, как, прекратив работу, застыли командир, Асеев и оба звена десантников. Асеев встревоженно:

— Меф, а твое самочувствие?…

— Я абсолютно в норме.

Длинная пауза. Десантники, облитые светом низкого солнца, стояли совершенно неподвижно.

— Кто из нас имеет профессиональную медподготовку? — риторически спросил Асеев.

Винезе тушканчиком поскакал к «Циклону».

— Десант продолжается, — сказал Асеев. — Я возглавляю первое звено, Элдер — второе. Тимур, помоги взрывникам.

Теперь поскакал к «Циклону» Кизимов. Начальник рейда и командир группы возглавили осиротевшие звенья. Асеев спросил:

— Меф, как это случилось с Бакулиным?

Он рассказал.

— Ты уверен, что это был именно луч? — спросил командор.

— Да, лучевой удар в днище. Залп.

— Хочешь сказать — похоже на осмысленную атаку?

— Вряд ли. Ведь ничто не мешало ее завершить, однако нас больше не тронули.

— Иными словами, времени для повторной атаки было достаточно?

«Более чем…», — подумал он. И снова не повернулся язык предать гласности драматический эпизод вылавливания Бакулина над пропастью. Да и никому это сейчас не нужно.

— У меня гипотеза! — сказал Джанелла. — Это был залп ледазера. Слова «лед» и «лазер» в синтезе. Обозначают редкое явление природы. Суть в том, что внутренние напряжения планетоида сотни, а может быть, и тысячи лет производили энергетическую «накачку» какой-нибудь глыбы сверхчистого льда на дне Кратера…

— А когда глыбе надоело «накачиваться», — вставил Асеев, — на пути «ледазерного» луча случайно оказалось днище драккара.

— Ладно, — легко согласился Джанелла, — явление это не редкое. Сокращаю срок до нескольких месяцев. Или дней.

— Или минут, — не преминул добавить Накаяма. — Но все равно ты гений.

— Он прав в одном, — возразил Йонге, — на этом чертовом планетоиде не все чисто…

Ситуация там, где над трещиной ползало с лидарами звено под руководством Элдера, не менялась. Зато у открытого люка «Циклона» показались фигуры десантников, которым сегодня выпало быть взрывниками. (Звено выволакивало на лед какие-то круглые коробки — части фугаса, надо полагать.) Он был обеспокоен, несколько даже шокирован молчанием Элдера.

— Юс! — окликнул командира Асеев. — Кажется, мы нашли то, что надо: лидар показал глубину в шесть тысяч метров.

Было слышно, как кто-то присвистнул.

— Не может быть, — усомнился Лорэ. — По отвесу?..

— Мы нашли вход в преисподнюю! — торжествовал Джанелла. — Мой лидар показал шесть тысяч одиннадцать. Провалиться мне сквозь планетоид, если фугас не уйдет здесь вниз по трещине километров на пять.

— Свистать всех сюда? — спросил Йонге.

— Отставить, — вдруг сказал Элдер. — Я помогу взрывникам, а первое и второе звенья — на сбор и капсулирование образцов. Но более чем на полтора километра по радиусу не удаляться.

Через триста секунд Элдер что-то сделал с алым цилиндриком и швырнул вниз. Словно стряхнул с руки в темноту расселины язычок пламени. Для порядка скомандовал:

— Всем покинуть зону огня!

Громогласно произнесенная на весь Оберон команда касалась лишь самого командира и трех стоящих рядом десантников.

— Я, пожалуй, попрыгал к драккару, — сказал Михайлов, десантным ножом счищая с оранжевого рукава налипшую ледяную крошку. — Грузовые фиксаторы надо отжать — торчат там рогами. Заодно подберу упаковку. Только сели, а мусора уже вокруг «Циклона»…

— Да, нехорошо, — согласился Юс, тем же методом очищая колени и верх башмаков. — Представляете, сел бы здесь «Леопард»?

Десантники промолчали.

— Не напрягайте умы свои, ибо вижу знамение и прорицаю! — издали вмешался Джанелла. — Будет здесь то же самое, что на несчастной Европе. Четыре раза я десантировался на Европу и, увы, за монбланами мусора ни разу не видел ее естественного горизонта. Я там боялся.

— Джанелла, как всегда, сгущает краски, — сказал Кизимов. — Но в принципе верно. Я бывал на этом планетоиде…

— Все, кто бывал на Европе, — сказал Нортон, — говорят о ней одинаково: крупнейшая мусорная свалка Внеземелья.

— А кто виноват? — спросил Михайлов, спрятал нож и прыгнул в направлении «Циклона».

— Я там очень боялся, — повторил Джанелла. — Особенно после того, как узнал, что фугасы там закладывали Михайлов и Нортон.

— Пусть швырнет в нас камнем тот, кто не имел отношения к мусору на Европе, — сказал Михайлов. И повернулся, словно окидывая взглядом присутствующих. — Нет таких? Искренне жаль.

— Он прав, — сказал командир. — Нелепо заниматься поисками виновных, когда вот они, друг перед другом. И сами перед собой. — Элдер закончил чистку, жестом указал Нортону и Кизимову на «Казаранг». — Винезе, я и вы — комиссия по освидетельствованию последствий залпа из Кратера. Давайте осмотрим драккар Аганна.

Они остановились перед носом машины.

— Меф, куда вам влепило?

Он объяснил.

Включив наплечные фары, Юс скрылся под днищем.

— Никаких следов залпа я не вижу. Дэв, Тим?

— Ни ожогов, ни вмятин, — сказал Кизимов.

— Чисто, — подтвердил Нортон.

И в этот момент машина дрогнула и покачнулась на амортизаторах ступоходов.

На том участке, где был снаряжен и заложен фугас, из расселины выметнулось в звездное небо сильно искрящееся со стороны солнца громадное облако, очень похожее на пучок серебристо-белых, серых, черных и золотых перьев. Просторы западного сектора округи района А накрыла тень.

— И машина будет в тени, — заметил Юс. — Аб, включи свет.

С верхушки «Циклона» ударил прожекторный луч, и в луче появился Марко Винезе.

— Командир, после телеметрической диагностики медиколог считает, что нам не следует слишком затягивать отправку Мстислава на борт рейдера.

— Силой отправить? — осведомился Юс.

— Почему силой?…

— Потому что плохо ты его знаешь. Мстислав намеренно перешел с борта «Казаранга» на борт «Циклона». Верно, Меф?

— Не знаю, — рассеянно ответил он, — возможно… — Он пытался понять, что у него происходит со зрением: лучи прожекторов и фар казались ему странными — в лучах неприятно пульсировали зеленоватые блики. «Может быть, я отравился?…» — мелькнула мысль. Его мутило, во рту ощущался ядовито-железистый привкус.

— Ну вот, — сказал Элдер, — вся комиссия в сборе. Меф, принимай гостей… Нет, вчетвером будет тесно. Сначала — я и Винезе. Остальные — потом.

Юс и Марко ощупали ложемент второго пилота.

— Меф, повтори, как было дело.

Он повторил. Пока он рассказывал, солнце, проглянув сквозь прореху в перистом облаке, неожиданно озарило наледь перед «Циклоном» и скрылось, и в той стороне тень стала гуще, и ничего уже там не было видно, кроме пронзительного (с прозеленью) света фар и прожекторов.

— Меф! — ударил в барабанные перепонки голос Накаямы. — Командира срочно просит на связь дежурный координатор.

— Если просит — пожалуйста.

— Клим? — спросил Элдер. — Что у него стряслось?

— Это не у меня стряслось — у тебя. Точнее — у вас. Я таких сейсмограмм отродясь не видел.

— А в чем дело?

— Если б я не знал, на каком расстоянии от места вашей посадки находятся сейсмозонды, я заподозрил бы, что кто-то их пинает ногами! Юс, мне кажется, сейсморазведку Ледовой Плеши следует повторить. Похоже, Оберон гудит как надтреснутый колокол…

— Повторим, — заверил командир. — Организуем новый десант и повторим.

— Хочешь сказать, не сегодня?

— Да. Сегодня нам нужны в основном образцы ледорита со всей территории района А. Все наши дальнейшие планы зависят от того, найдем ли мы в образцах изотопные микроследы работы двигателей «Леопарда».

Во время переговоров Элдера с координатором Меф усиленно жмурился и моргал, пытаясь избавиться от мелькания этой чертовой зелени. И вдруг ощутил два толчка. Катер сильно шатнуло, и автоматика ступоходных движителей заставила «Казаранга» немного попятиться с дифферентом на корму. Окрик Элдера:

— Меф, что происходит?!

— Не знаю. Похоже, наледь дала осадку.

Он видел в зеркало, как Элдер нетерпеливо подтолкнул Винезе к выходу.

— Командир! — снова ударил в уши голос Накаямы. — Бакулин просит слова.

Элдер замер в проеме люка.

— Юс, — проговорил Бакулин, с трудом (это чувствовалось) ворочая языком, — прикажи парням… ближе к «Циклону». С Обероном шутки, видать, плохи. Кажется, я догадался: лед с планетоида унесло не… не взрывом. И вообще никуда его не уносило — карст поглотил. Ледовая Плешь — это ледовый карст. Кратер — ледово-карстовая яма, провал… — Переводя дыхание, Бакулин сделал паузу, которой никто не воспользовался. — Понимаешь, вся масса льда — внутрь… Как в прорву.

— Бред, — пробормотал кто-то.

И тут все заговорили разом:

— Почему «бред»?

— Вот именно. Мысль интересная…

— А известно тебе, сколько миллиардов тонн льда было в сегментной шапке, которую потеряла Ледовая Плешь? И вся эта масса ухнула внутрь Оберона?!

— Почему обязательно «ухнула»? Может быть, в процессе… постепенно…

— Как ни вертите, а проблему эту Мстислав ковырнул глубоко. Никуда ведь не денешься — Кратер действительно здорово смахивает на карстовый провал. Необычайная глубина при сравнительно небольшом диаметре, почти отвесные стенки и нет обязательного для взрывных и ударно-взрывных кратеров кольцевого вала…

— …Зато есть совершенно необязательный для карстовых пропастей залп из придуманного Рамоном ледазера.

— Напрасно иронизируешь над моим ледазером, напрасно. Если у вас нет здоровья придумать что-нибудь иное, пусть будет ледазер.

— А мне, парни, тоже не нравится сейсмоактивность этой ледяной тарелки. Что-то слишком долго бродит подо льдом эхо нашего взрыва… Смотрите-ка, опять тряхнуло!..

— Но ведь Клим говорил: вся луна гудит как надтреснутый колокол.

— Погудит — перестанет.

— Она-то пусть себе гудит. Нам бы не загудеть.

— Верно. Эта луна, парни, выглядит сверхподозрительно. Избыток странностей. Если не сказать — чудес…

— А что о чудесах думает сам Мстислав?

— Не дергай ты его зря! Он, между прочим, впервые на этой луне и не виноват, если процессы тут протекают такие… своеобразные. Скажем, лед сжимается, погружаясь куда-то внутрь, а излишек энергии — наружу… залпами.

Справа, в той стороне, где невидимо затаилась среди наледей и торосов исполинская пропасть, мельтешили вспышки зеленых зарниц. В районе Кратера… впрочем, как и везде на просторах Ледовой Плеши, что-то происходило. Непонятно что… Ледовую равнину словно бы затягивало дымной пеленой — все там шло морщинами, складками, шевелилось, горбатилось. Лед вздрагивал под ступоходами «Казаранга».

— Работу отставить! — встревоженным голосом приказал Асеев. — Элдер, где ты? Все по машинам! Аганн, освещение!

Он врубил всю бортовую иллюминацию и увидел, что Юс успел уже спрыгнуть к стоящим группкой Нортону, Винезе, Кизимову. Сильный боковой толчок заставил машину качнуться на левый борт. Вторым толчком, еще более мощным, ее развернуло градусов на шестьдесят вправо.

— Всем к «Циклону»! — выкрикнул Элдер. — Бросай оборудование! Стартовая готовность!

Освещенную фарами поверхность наледи пересекла, отделив десантников от «Казаранга», сабельно-кривая трещина. В поисках Рамона он повел лучом прожектора по краю террасы и обомлел: террасы не было — курилась струями снежной пыли обширная яма, с морскую бухту величиной, а из мутных глубин этой ямы невесомо всплывал, уходя верхушкой в черное небо, рог ледяного утеса…

— Командир! — крикнул он. — Джанелла исчез!!!

— Всем на «Циклон»! — яростно командовал Элдер, подталкивая десантников. — Меф, мы с тобой стартуем после «Циклона».

Потрясенный реакцией командира, он проводил взглядом длинные, уродливо деформированные тени Винезе, Нортона и Кизимова, прытко уползающие под зеленоватый свет фар и прожекторов «Циклона».

«Как же так?! — думал он в совершенном ошеломлении. — Выходит, все они мгновенно примирились с гибелью Рамона? Или я чего-то не понимаю?…»

— Рамон! — позвал он без всякой надежды, сознавая уже, что чуда не произойдет и Джанелла не откликнется.

Серия ударов снизу. Впереди взлетел фонтан осколков льда, и сквозь эту сверкающую в луче прожектора россыпь было видно, как временный обелиск-рог над могилой Рамона внезапно разрушился и глыбы, странно меняя свои очертания в момент вспышек зеленых зарниц, отваливались и отплывали в стороны. Ледовая Плешь, быстро потемневшая и помутневшая от снежной пыли, ощетинилась султанами газовых и осколочных выбросов, айсбергоподобными громадинами выдавленных из трещин кусков наледей, кусками и плитами ледового панциря. Он смотрел, как обозримое пространство Ледовой Плеши быстро тонет во мгле, как все вокруг ломается, дыбится и крошится, чувствовал дрожь ступоходов, а потом почувствовал невесомость — несколько мгновений невесомости и удар — катер словно бы по собственной инициативе спрыгнул в глубокую яму и сильно ударился днищем. Удар был страшный. Действительно, будто с размаху коленями в подбородок — искры из глаз…

Во рту было больно, горячо и солоно («Не натекло бы в маску, ч-черт!..»), губы и нижняя челюсть быстро немели. Он похолодел, когда, оглядевшись, не увидел прожекторов драккара. «Циклона» не было, люди спешили обратно, за их спинами жутко клубился зеленоватый «дым» в каньонообразном провале, и все вокруг сползало туда сплошным ледопадом. Он сразу понял, что «Казаранг» — единственное теперь средство спасения людей на взбесившемся Обероне, и до предела увеличил яркость прожекторов.

— Меф, — хрипло выкрикнул Элдер, — на тебя вся надежда!

Первым прыгнул в кабину Йонге. За ним — Симич. Кизимов ввалился в люк, держа под мышкой кого-то недвижного в оранжево-белом «Шизеку». Лорэ?… Освобождая место для других, десантники опустили Лорэ в ложемент второго пилота. Чей-то голос предупредил: «Осторожней, у него переломы!» Кажется, голос Винезе. После прихода Винезе в кабине стало тесно. Тяжелый удар сзади — машина опасно вскинула корму, но устояла. Очень опасно…

Он ждал. Пальцы застыли на рукоятках, изготовленных к действию в позиции старта. Краем глаза он видел, как Элдер отшвырнул Нортона к люку и десантным ремнем пристегнул себя к переднему ступоходу. Правильное решение. В кабину, пожалуй, мог бы втиснуться еще один человек, но не более…

Из-за клубов ледяной и снежной пыли, радужно сверкающей под светом прожекторов, видимость на озаряемом зелеными зарницами пятачке снизилась до нескольких десятков метров. За пределами отчетливой видимости угадывалось перемещение каких-то пугающе огромных масс, мимо катера медлительно перекатывались или проплывали на уровне блистера крупные глыбы, в шлемофоне сипело, хрипело, трещало, лед под ступоходами дрожал и лопался, и создавалось впечатление, будто машина все время куда-то проваливается. Он ждал. Слившись в одно целое с гашетками старта и форсажа, он чувствовал, что сила толчков нарастает, что ситуация осложняется с каждой секундой, следил за траекториями хода самых больших обломков и ждал. Наконец в разрывах снежно-дымчатой завесы показался Асеев с Михайловым на плече. Мелькнул в прожекторе и пропал, а сквозь завесу выпер под луч прожектора белопенный горб кипящего вала!.. По нервам ударил крик Элдера:

— Нортон, назад!!!

Было видно, как Нортон, повинуясь приказу, остановился, и вал на лету рассыпался снежными шапками и лоскутами, застывая сугробами. Потом вынес на лед кого-то в белом скафандре — кого-то облепленного с головы до ног искрящимся инеем, — и когда этот кто-то знакомым жестом протер лицевое стекло и расчетливо уклонился от шального обломка, стало ясно: зарождающийся водяной фонтан выпустил только Асеева. Одного, без Михайлова… Сквозь хрипы и треск голос Элдера:

— Николай, Дэвид, в люк! Быстрее!!!

Казалось, что удар расколол планетоид на части. «Казаранг» низко просел на корму. Оскальзываясь передними ступоходами, дергаясь и дрожа, машина делала попытки вырваться из ледяного капкана. Голос Асеева:

— Меф, сам видишь: больше никого не будет. Старт!

В кабину хлынули отсветы сине-фиолетового пламени — гашетки стартовой тяги вдавлены до упора. Парализованный ужасом, он чувствовал, что задние ступоходы заклинило намертво. Машина, вибрируя от напряжения, задрала нос, но не стронулась с места. Под днищем, заливая все вокруг нестерпимо ярким фиолетовым светом, пульсировал плазменный смерч, сзади буйствовал ураган лилового огня и пара, впереди закутанным в белое призраком-великаном набирал высоту столб фонтанирующей пены, над блистером едва ли не с плотностью чаек на птичьем базаре проносились стаи обломков и крупные глыбы. Все вокруг шевелилось, двигалось, прыгало, плыло, катилось.

— Отстрелить ступоходы! — рявкнул Асеев. — Старт!!!

Рука, сжимавшая рычаг отстрела, не подчинилась приказу. Убить Элдера, чтобы спасти остальных… Но если вон та вертлявая глыба успеет долбануть в блистер — всем крышка…

Не успела. На перехват выпрыгнула из люка фигура в обындевелом скафандре — короткое «Эк!..» совпало с рубиновой вспышкой разблокировки фиксации рычага и похожей на агонию судорогой отстрела. Тяжесть стартовой перегрузки, стянутая алыми буквами полоса транспаранта «Гермолюк закрыт», куда-то вниз провалилась озаряемая зелеными вспышками белая муть, и вдруг распахнулся простор звездно-черного неба. Горошина Солнца над запрокинутым горизонтом… Деревянные пальцы левой руки разжались, отпустили ненужный теперь красный рычаг, деревянно сомкнулись вокруг рукоятки управления катером. И что-то со зрением: зеленоватый серп Урана словно бы расслоился ледяными пластинками, оброс лучистой бахромой — перед глазами все стало мутным, нерезким.

— Эй, кто-нибудь!.. — позвал он. — Вместо меня… Я не смогу причалить машину.

— Не будь идиотом, — тяжело дыша, сказал Лорэ.

— Меф, ты намерен убить нас на финише? — полюбопытствовал Нортон.

Остальные молчали.

Он вспомнил про воздуходувку внутри гермошлема, включил. Облизнув разбитые губы, посмотрел с высоты на Ледовую Плешь. Кратера не было видно, всю центральную область ледяного диска затянуло дымчатой рябью. Издали похоже на овечью шерсть. Точнее, будто овца улеглась в огромное блюдо. Значит, вот как погиб «Леопард»… По сути, Ледовая Плешь — ловчая яма. Прорва, прикрытая слоем льда, — Бакулин был прав. Западня. Тигровая яма…

Потом, уже на орбите, когда ошеломленная команда рейдера обеспечила «Казарангу» радиус-ход в режиме зонального захвата и напряжение после маневра несколько спало, он с большим трудом взял себя в руки и понял, что надо делать. «Высажу всех — и обратно, — лихорадочно думал он. — Даже в этой каше можно… еще можно и нужно искать. И найти. Хотя бы одного найти… Не дадут резервный „Циклон“ — угоню „Казаранга“, никто не посмеет меня задержать».

Однако посмели. В вакуум-створе он дрался с Нортоном у открытого люка «Циклона», был бит и пленен. Вел себя глупо и агрессивно. Как будто на рейдере кто-то в чем-то был виноват. Потом он затих. Как только почувствовал свою ненормальность — моментально затих.

…Осознав, что опять лежит на жестком полу, лицом — на розовом пузыре пневмокресла, Меф открыл глаза, шевельнулся и сел. В командной рубке никого уже не было. Гнетущая тяжесть в затылке прошла, общее состояние улучшилось, но сегодня это почему-то не радовало.

Сидя в пилот-ложементе, Меф долго смотрел на Япет — туда, где над чертой горизонта белесым волдырем вспухала верхушка Пятна. Размышлял, машинально потирая и массируя пальцы.

Собственно говоря, предаваться глубокомыслию не стоило. Думать ему уже не хотелось. И так все было ясно. Сколько мог, он всеми правдами и неправдами цеплялся за орбитальную базу. Его идея легально обосноваться на малолюдной орбитальной базе в Сатурн-системе шла прахом. Здесь обстановка складывалась так, что через сутки ни Жив-здоровам, ни ему самому на «Анарде» не поздоровится… Надо нырять в Черную Бороду, иного выхода нет. В покое его не оставят — это уж точно. Есть веские основания полагать, что МУКБОП его вычислил.

Он смотрел на Пятно и в последний раз взвешивал все «за» и «против». Впрочем, на чаше весов с надписью «против» был только Тобольский. «Но ведь я и „Анарда“ Андрею совсем ни к чему. Считай, у него пуповина с „Анардой“ оборвана: ни связи у нас, ни резервного катера. А на борту люггера, который придет завтра — два превосходных драккара типа „Мистраль“ и, как минимум, два десятка десантников-профессионалов. Да и „Байкал“ в конце концов сюда приведут… В общем, сутки Андрей продержится запросто. А я за сутки смогу уйти далеко. Перехвата не будет — гарантия. Не на чем и, главное, незачем. Если бы „старый, выживший из ума капитан“ направил свой танкер к Земле — переполоху было бы на все Внеземелье. В диаметрально противоположную сторону — двигай себе, валяй, катись, проваливай, никому ты не нужен, оберонский монстр…»

Розовую, мерцающую муаровыми разводами рукоять Главного ключа для запуска маршевого двигателя он перевел в позицию «предстартовый разогрев стеллараторов».

Солнца он и здесь практически не видит. Маленький, тоненький ободок… А там, в обширных просторах самого края Системы, в Зоне Мрака, среди мириад рыхлых, как пыль, заплутоновых астероидов ему неизменно будет сиять удивительно яркая звездочка…

4. ГАДАНИЕ ПО ЛИНИЯМ СПИНЫ

В первый раз, когда Андрей услышал сверхвизг, все внутри у него словно оборвалось, перевернулось, да так и застыло. Испуг был ледяной, тяжелый. Чувствуя на лице холодную испарину, он остановил «Казаранг» и долго вслушивался в тишину, от которой ломило в ушах и висках. Через двадцать минут визжащий скрежет повторился. Тот же эффект: леденящее потрясение. Андрей уставился в темную глубину щели между залитыми светом фар бугристыми поверхностями рассеченного надвое облакоподобного массива. Стиснув зубы, он выжидал, чтобы щель вернулась на место — заняла подобающее ей вертикальное положение.

Начинался сверхвизг звуком унылого скрипа ржавых петель старинных садовых ворот, быстро переходил в омерзительный вой, от которого шевелились волосы под шлемофоном, и заканчивался визгом на такой высокой нестерпимо-режущей ноте, что перехватывало дыхание. И ладно бы только это… Но из пяти секунд физического существования сверхвизга две последние сопровождало совершенно необъяснимое событие: казалось, будто драккар и скафандр внезапно распахивались настежь и на миг исчезали куда-то. А потом, едва лишь скафандр и драккар возвращались из странного небытия и наступала жуткая тишина, со зрением начинало происходить непонятное: нельзя было избавиться от впечатления, будто темнеющая впереди щель отклоняется то влево, то вправо. И отклоняется на десятки градусов. Самый натуральный бред… Раньше у него не было серьезных разногласий между сознанием и ощущением. А вот теперь есть. Пытаясь преодолеть пространственную иллюзию, он добился только того, что машина теперь представлялась ему перевернутой вверх днищем. Как на тренажере по отработке навыков пилотирования; но там хотя бы понимаешь, что происходит. Он вообразил, каково было бы здесь, в такой обстановке, нетренированному человеку. Губы под кислородной маской невольно тронула усмешка, когда он вообразил на своем месте Фролова. Марта Фролова, которого он ни разу в жизни не видел.

Поглядывая на розовые, ежесекундно вспыхивающие алым огнем цифры таймера, Андрей просидел почти неподвижно около получаса. Он чувствовал себя очень легким. При длительной неподвижности инерционные силы бездействуют (нагрузки на мышцы, естественно, нет, веса, практически, тоже) и тело «забывает» о собственной массе. Он чувствовал себя легче мыльного пузыря. Выждав ровно тридцать минут, он решил, что выжидать дольше, по-видимому, не имеет смысла. Итак, вторая двадцатиминутка сверхвизгом не увенчалась, с иллюзорными переворотами в пространстве покончено, все успокоилось, утихло. Причин оставаться на месте не было. Он проверил индикацию системы управления катером с голоса, подал команду:

— КА-девять, шагом вперед.

Голос его прозвучал неузнаваемо, глухо — увяз, казалось, в плотных слоях тишины. «Казаранг» шевельнулся, дернулся и потопал, мерно раскачиваясь, вдоль цепочки ямок, зажатой между однообразно белесыми и однообразно бугристыми стенами. Наблюдая бесконечное отступление рыхлой границы теней в глубь неприятно узкого, тесного, прямого, как след от удара топором, ущелья, Андрей размышлял. Одолевало подозрение, что сверхвизг (или радиоакустический удар, если угодно) — это реакция гурм-феномена на попытку проникнуть в туман. Правда, прямых попыток шагнуть в кисельно-облачный вязкий коктейль не предпринималось, но вполне могло быть, что охранные силы загадочного колосса отреагировали сверхвизгами даже на попытки прозондировать туманную стену щупальцем манипулятора. Ведь пока он был озабочен только необходимостью пройти вдоль цепочки ямок как можно глубже и ничего здесь не трогал, машина успела беспрепятственно углубиться в ущелье на три километра. Однако стоило ему уверовать в стабильное однообразие окружающей обстановки и дважды ковырнуть на ходу правую стену манипулятором — получил в ответ две увесистые радиоакустические оплеухи… Свое подозрение он изложил дрожащему мотыльку индикатора звукозаписи. И, чертыхнувшись, добавил, что теперь, к сожалению, вынужден провести на себе дополнительный эксперимент.

Честь разведки неумолимо требовала проверить догадку экспериментом. Боясь раздумать, Андрей включил манипулятор и на ходу погрузил его гибкий, изогнутый крюком конец в кисельно-облачную, густую на ощупь, вязкую массу справа по борту.

Настолько быстрого ответа он, признаться, не ожидал: сверхвизг ударил по нервам через минуту… Ударил очень тяжело. Гораздо тяжелее, чем в прошлый раз, будь оно неладно!..

Едва опомнившись и уже не обращая внимания на пространственную иллюзию и не останавливая «Казаранга», Андрей метнул манипулятор в другую сторону — слева по борту. Металлизированное щупальце увязнув в туманно-клейком веществе стены, напряглось, охватило носовую выпуклость блистера змеиным захватом. «Слева то же самое, — подумал Андрей, втягивая манипулятор в корпус драккара. — Через минуту жди подзатыльника».

Но ждать пришлось дольше. «Казаранг» неторопливо, целеустремленно и и полном соответствии с неровностями дна узкой расселины брал подъемы, спускался во впадины, ведомый вперед нескончаемым, казалось, пунктиром идеально круглых, одинаковых ямок. Одна за другой истекали минуты — пять, шесть, семь, восемь, — и ничего особенного не происходило. Андрей уж было приободрился. Уверовал, что левую стену можно щупать манипулятором безнаказанно. А на девятой минуте (вот оно!) заскрипели ржавые петли…

«С меня довольно, — решил он, выравнивая дыхание после радиоакустического удара. — Не-ет, довольно с меня, довольно!» До него вдруг дошло, что «левосторонний» сверхвизг несколько отличался от «правостороннего». Отличался, как ни странно, появлением довольно сильного цветочного запаха. И, как ни странно, этот запах был ему хорошо знаком. Запах герани?..

Он чувствовал, что его издерганным нервам позарез нужен отдых Остановить бы машину на два-три часа, чтобы ни за чем не следить, ничего не ждать, ни о чем не думать. Хотя бы на час. Ну хотя бы на тридцать минут… Он не мог позволить себе остановить движение «Казаранга» ни на минуту. Ведь не ради собственного любопытства он сюда сунулся. Как разведчик гурм-феномена он просто обязан идти вперед, пока позволяют обстоятельства. Ведь неизвестно, сколько времени просуществует расселина — единственный, очевидно, доступный машине лаз к сердцевине кисельно-туманной громадины, — вдруг стены слипнутся. Вообще говоря, если это произойдет, его положение станет опасным. Или скорее всего безвыходным. Он старался об этом не думать.

Еще у входа в ущелье у него была мысль приподнять драккар на флаинг-моторах и не мешкая пронестись между стенами на доступное катеру расстояние — чтобы побыстрее назад. Но за кормой остались километры промеренной ступоходами цепочки ямок, а ему так и не захотелось использовать здесь флаинг-моторы. И хорошо, что не захотелось. Если этот кисельно-туманный «коктейль» очень нервно, болезненно реагирует на уколы манипулятора, трудно даже вообразить реакцию на удары плазменных струй. Довольно экспериментов. Нервозный «коктейль» позволил драккару пройти внутри туманного чрева несколько километров — и на том спасибо. За исключением сверхвизга, ничто пока не мешало двенадцатитонному «ослику» нормально топать вперед. Вот пусть и топает дальше. Хотя бы на тех же условиях.

Подумал: «И пяди нашего Внеземелья уступать чужакам для кисельно-туманного их гнездовья не должно. Нигде и ни под каким видом. Далеко от родимой Земли Дальнее Внеземелье, а планеты и луны его все равно заведомо нашенские».

Эта мысль придала ему бодрости. Он знал теперь, что ничего в нем нет от чужаков. По крайней мере — в голове. С головой все в порядке. Чужакам удалось окатить его зеркальной дрянью с головы до ног и даже, может быть, накачать блистающей мерзостью до бровей, но переделать в нем мысли и чувства на свой лад для каких-то своих инозвездных нужд им не удастся.

Цепочка ямок-следов, как и созданная ею прямая расселина вела все дальше по неровному, грязному, хрупкому льду, километр за километром, взбираясь на бугры, ныряя в ложбины. Нескончаемое однообразие пунктирной тропы и теснота расселины действовали угнетающе. «Казаранг» преодолел очередной подъем — внешний склон вала крупного, по-видимому, кратера, — лучи передних фар высветили в глубине темной щели какое-то серое пирамидальное сооружение… Ни дать ни взять сильно потрепанный палаточный домик бывалых туристов. Андрей обеспокоенно вгляделся. Ощупал странное препятствие лучом лидара. Наконец понял: это вершина центральной горки в довольно глубокой, залитой тенью кальдере.

Он включил фотоблинкстер, высветил на обведенном синей окружностью участке карты южную точку (вход в ущелье), соединил ее голубой линией с центром Пятна. Голубая линия пересекла по диаметру только один кратер с центральной горкой — двухкилометровый кратер № 590. Прикинув на карте размеры спирально свернутой сердцевины гурм-феномена, Андрей перевел озабоченный взгляд да заметно подросший в сиянии фар конус препятствия, остановил машину. И отсюда видно: для ступоходов этот холм заледенелой грязи слишком крут.

Хочешь не хочешь, леший его побери, флаинг-моторы придется использовать…

Андрей медлил, разглядывая препятствие, оглаживая пальцами в перчатках контактные ползунки, диффузоры, гашетки обеих рукояток управления. Он ни в малой степени не сомневался, что перелет вдоль расселины даром ему не пройдет, что последствия даже короткого перелета долженствуют быть если не катастрофическими в полном значении этого слова, то непременно серьезными и суровыми — к иным себя не готовил. Ах чертов пупырь!..

— Выполняю флаинг-маневр, — сообщил он.

Стартовый рывок. Андрей сощурился: не успела уйти вниз темная полоса ледорита — резко, почти вдвое, возросла площадь участков стен, отражающих свет катера. Очень живо ему представилось, как в такой обстановке выглядит со стороны и взлет «Казаранга». Будто вспорхнул испуганной фиолетовой молнией огромный, сверкающий разноцветьем огней мотылек с исполинскими, немыслимого размаха белыми крыльями…

Провожая взглядом уплывающую под брюхо катера вершину горки, Андрей заметил на грязной ее макушке искру холодною, острого блеска, однако большого значения этому не придал. Во время старта его удивило и обеспокоило внезапное онемение ног: от ступней оно быстро распространилось к бедрам. Он сразу понял: это прелюдия к каким-то более существенным неприятностям; должно быть, в отличие от наказания за шалости с манипулятором «счет» за флаинг-маневр предъявляется без задержки. Чувствуя, как неудержимо тускнеет и ускользает сознание, интуитивным движением рукоятки он успел прицельно бросить драккар к мутно-серому пятнышку отраженного света передних прожекторов (пятнышко-мишень, как подсказал лидар, находилось там, где щель оголила бугры кольцевого вала) и успел с надеждой подумать: «Сознание полностью здесь я еще не терял».

Действительно, и теперь сознание полностью не померкло. Скоро об этом пришлось пожалеть. Сразу после выверта. Пожалеешь, если внезапно, без всяких предупреждений какой-то фокусник-сумасброд выдергивает из-под тебя машину, одним махом вспарывает и выворачивает наизнанку скафандр, а тебя самого, беспомощного, совершенно очумелого, рывком швыряет в необъятный простор какого-то необыкновенного студенисто-глянцевого мира… А в этом мире, выколотив из твоей головы остатки соображения и начисто перекрыв тебе кислород, эстафету пыток перехватывают более жестокие сумасброды: тебя сжимают в комок, скручивают, растягивают на мегапарсеки, впрессовывают в точку и, наконец, взрывают. Разлетаясь мириадами блистающих осколков, твой взорванный мозг вдруг ни с того ни с сего вспоминает, что на Обероне лиловый скафандр Асеева перед гибелью командора стал белым… Последнее воспоминание. И вообще последний проблеск сознания. Дальше все тонет в смолисто-плотной мгле. Абсолютная тишина, абсолютная тьма. Абсолютное безвременье…

Пришел в себя — будто проснулся. Шевельнул ногами, руками. Довольно свободно, легко. С наслаждением потянулся. Приятная истома в мышцах. Ощущение безмятежности. Как после двух недель отпуска на Земле. Давно он не испытывал такого замечательною чувства. Думать ни о чем не хотелось. Смутно помнил, что его безжалостно истязали в какой-то непонятной студенисто-глянцевой среде… Вспоминать удушающий этот кошмар в деталях не стоило. Возможно, это даже опасно. Мозг, вероятно, не зря защищался забвением. Ох, не зря…

Андрей приоткрыл глаза, увидел расселину «вверх ногами», опять опустил тяжелые от приятного безразличия веки. Краешком сознания он чуял неладное и мысленно прощупывал себя. Нет, все как будто в порядке… Ну если ему не хочется шевелиться, смотреть на эти раскачивающиеся белесые стены — что с того? Осточертели ему эти стены. Он подождет, когда они успокоятся, а за это время обдумает текст сообщения. Стены стенами, истома истомой, но от необходимости внятного изложения странных событий в устном докладе никуда ведь не денешься… Его размышлениям сильно мешало два обстоятельства. Первое: языком ворочать до того не хотелось, что он не знал, сумеет ли сейчас выдавить из себя хоть слово. Второе: он никакого понятия не имел о сути экзотического действия, участником которого только что был. Одно понятно: сверхвизг и выверт — кровные родственники. Ведь двухсекундное исчезновение катера и скафандра, сопровождаемое сверхвизгом, — это, по существу, незавершенный выверт. Или, лучше сказать, недоразвитый выверт. По-видимому, только недоразвитые выверты сопровождаются радиоакустическими ударами (не забыть бы отметить это в докладе). И, напротив, зрелый выверт тих, как межгалактический вакуум. Ни малейшего шума. Никаких звуков не было вообще. Тишина была какая-то по-особенному глубокая, плотная. Монолитная тишина. Сверхтишина… Если б ему предоставили выбор между сверхвизгом и сверхтишиной, он, пожалуй, рискнул бы выбрать сверхвизг.

Начинать доклад с жалобы на тишину было глупо. Андрей разозлился и усилием воли буквально, что называется, вырвал себя, выдрал из полуидиотского состояния эйфории; открыл глаза, увеличил приток кислорода в дыхательную смесь (несколько глубоких, до боли в груди, вдохов). Шлепнул ладонями по подлокотникам. Это простейшее, чисто импульсивное действие произвело почему-то гораздо больший эффект, чем все другое: остаток сонливого благодушия смыло волной тревоги. Быстрый обзор индикаторов — основные системы драккара в порядке. Взгляд вперед, затем — вниз, вверх. Вид расселины изменился. Автоматика выбрала для посадки изрытый мелкими ямками-кратерками участок почти совершенно черного ледорита, и расселина здесь много шире. Черт с ней, с расселиной…

Все еще несколько ошалелый, но уже изрядно чем-то обеспокоенный («Чем же, дьявол побери, чем?!»), он взглянул на свое отражение в зеркале, прикоснулся к штативу с намерение: изменить зеркальный угол обзора кабины, да так и обмер с поднятой рукой. Это было не его отражение!

Андрей инстинктивно сделал попытку вскочить — не пустили фиксаторы. Тот, в зеркале, продолжал сидеть неподвижно — руки покоились в желобах подлокотников, лица не видно — по стеклу гермошлема ползали и прыгали, радужно переливаясь, блики индикаторных огней. Не отрывая взгляда от зеркала, Андрей отстегивал защелки фиксаторов. Отстегнул, с трудом развернул корпус вправо и уставился на пришельца. Точнее — на появленца. Невесть откуда появившаяся в ложементе второго пилота фигура была в скафандре типа «Снегирь». «Десантник с „Виверры“?! — очумело подумал Андрей. — В корабельном скафандре?» От геккорингов до гермошлема «Снегирь» лоснился несвойственным ему глянцевым блеском.

Шевельнулось подозрение: «Может, это просто футляр без фигуры?»

По причине полной своей неподвижности скафандр-подкидыш выглядел необитаемым. А из-за странного блеска верхней теплоизоляционной оболочки — новым и совершенно чистым… «Стереоизображение, — вдруг догадался Андрей. — Сингуль-хроматические эффекты». Естественно, он не мог вообразить себе механику здешних «телевизитов», однако полная идентичность «Снегирей» в левом и правом пилот-ложементах утвердила его в подозрении, что разглядывает он все-таки свой собственный стереопортрет, каким-то образом (во время выверта, должно быть) возникший справа и стабильно там зафиксированный.

Стереоизображение коленей было рядом — руку протянуть. Андрей протянул (на всякий случай) и со словами «Будем знакомы» ткнул в левое колено пальцами… Шутки в сторону: колено «стереопортрета» было твердым, а главное — красноречиво массивным! Шутки в сторону!

Появленец, словно его разбудили тычком, тяжело и как-то не совсем уверенно встал и в попытке выпрямиться стукнулся головой о блистер. Затем обогнул торчащую на мысе подлокотника рукоять управления, неуверенно шагнул в проход. Переливчато-глянцевитый рукав скафандра гостя-подкидыша промелькнул у лицевого стекла оцепенелого хозяина — перед глазами Андрея мелькнули овал нарукавных часов, квадраты указателей давления, ромб радиометра, перчатка и золоченый браслет-замок соединительного манжета. Он видел, как появленец, раскачиваясь, едва не падая, неуклюже сошел в твиндек и долго, будто вслепую, шарил возле крышки люка рукой. Когда открылся гермолюк, машина вздрогнула. И покачнулась, когда псевдодесантник выпрыгнул за борт.

Андрей смотрел в опустевший грузовой отсек. Едва к нему вернулась способность связно мыслить, он первым делом пожалел, что после выверта еще не обронил в копилку звукозаписи ни слова. Но чувствовал, что говорить сейчас не сможет — это было выше его сил. Он смотрел на светящийся контур открытого гермолюка и понимал, что должен заставить себя подняться. Он поднялся. Появленец не мог уйти далеко.

Затяжное падение на ледорит; Андрей окинул взглядом место посадки катера: цепочки круглых следов нигде не было видно. Расселина — насколько позволял это видеть свет фар «Казаранга» — перестала быть идеально прямым, неприятно зауженным коридором. Она перестала быть вообще. Вместо расселины — низкий, непривычно широкий и неровный, надо сказать, пролом в облаках; над головой — сплошное белесое марево, а впереди, там, куда достигал свет носового прожектора, достаточно стройно перемежались светлые и темные вертикальные полосы, и это выглядело как колоннада в тумане. Стена пролома справа по борту чем-то напоминала пышный, сильно измятый полупрозрачный занавес, и кое-где сквозь неоднородный по плотности слой туманного флера просвечивали большие нежно-зеленые пятна. Как светящиеся лишайники. Фигура в отглянцованном «Снегире» ковыляла к стене наискось, держа курс на ближайший «лишайник»… Присев, Андрей быстро отключил геккоринги, прыгнул.

Кувыркаясь в пространстве, он осознал, что допустил в момент старта сразу несколько мускульно-силовых ошибок (динамических ляпсусов, если угодно), и его всерьез обеспокоила перспектива с лету врезаться в пылающую оранжевыми катофотами спину умопомрачительного пешехода. Открыл было рот, чтобы крикнуть: «Поберегись!» — но врезался в ледорит, да так основательно, что снес верхушку пористого, темного бугра, похожего на кучу шлака, и, разворотив белое — неожиданно белое — нутро замаскированного под свалку шлака сугроба, включил геккоринги. Появленец даже не обернулся — по-прежнему целенаправленно ковылял к задрапированному полупрозрачным флером тумана «лишайнику». Андрей смахнул с лицевого стекла ледяную крошку, нагнал освещенную фарами «Казаранга» фигуру псевдодесантника. Серебристая надпись на крышке скафандрового люка «ЛУННАЯ РАДУГА» бросилась ему в глаза еще и кабине драккара; теперь, вблизи разглядев под плечевым катофотом индекс и корабельный номер скафандра, он невольно замедлил шаг. АН-12 ДКС № 1. Точно такие же индекс и корабельный номер были под левым плечевым катофотом его собственного «Снегиря». Все было так, словно он осматривал тыльную сторону своего скафандра. Все, кроме названия корабля… Надпись на крышке люка его «Снегиря» другая:

«АНАРДА».

«Овеществленный, автономно действующий стереослепок с моего скафандра, — думал Андрей, — в сочетании с названием знаменитого рейдера… О чем это говорит?» Он чувствовал: говорит о многом. Но пока это было за пределами его понимания. Единственная, хотя и очень слабая зацепка: прозрачный намек Аверьяна Копаева на реально существующий шанс встретиться с призраком во плоти. Это, если и не позволяло контролировать логику ситуации, то хотя бы помогало сохранять присутствие духа. Немаловажное обстоятельство. Особенно, если учесть, что сам по себе корабельный скафандр не двинется с места, вся его кинематика — отражение силовых и логических качеств начинки. Здесь открывается широкий простор для догадок, домыслов. Слишком широкий. Лучше бы этот простор был уже.

Псевдодесантник достиг подножия пышного «занавеса» и вдруг, ни секунды не медля, прямо с ходу, вытянув рукава с перчатками вперед, навалился кирасой на полупрозрачную стену и с заметным усилием медленно погрузился в туман. Не очень плотный в смысле оптической проницаемости туманный флер был, видимо, очень плотным и вязким в смысле физической проходимости, — было видно, как фигура в скафандре постепенно продавливала себе дорогу в мутно-дымчатом слое.

Андрей, подчинившись какому-то не совсем осознанному побуждению, вошел в туман следом. «Безумие! — навязчиво, как вспышки транспаранта при аварии, пульсировало в голове. — Безумие!»

Довольно быстро он понял, что продавливать инертно-вязкую среду легче в том направлении, куда продвигался размытый силуэт псевдодесантника. Загадочная субстанция уступала натиску неохотно, но все-таки уступала, и Андрей напирал на нее гермошлемом, руками, грудью. В отличие от густого тумана в узкой расселине слегка затуманенная стена пролома на вторжение никак не реагировала. Разве что иногда метеорами пролетали мимо ослепительно яркие искры. Странные, болезненно действующие на глаза искры. Невозможно было определить их цвет: то они казались желтыми, то синими, белыми, фиолетовыми…

Зыбкий силуэт псевдодесантника вдруг съежился и исчез. Андрей удвоил усилия и… вывалился из тумана.

Андреи остановился и только теперь увидел цепочку круглых следов. Он и раньше заприметил эту превосходно видную на темном ледорите глянцевито-зеленую, неравномерной ширины полосу, но только теперь догадался, что видит пунктир ямок (или отверстий?) в ледорите, через которые произошел самоизлив зеркального вещества на поверхность. На удалении в несколько метров глянцевито-зеленая полоса очень напоминала «дорожку» разлитой по кратерочкам и буграм люминесцентной краски, но едва над этой «дорожкой» появленец занес ощетиненный гекко-рингамн башмак — отражение тут же выдало зеркальную поверхность. «Мягкие зеркала, — догадался Андрей. — Виток спирали в центральной зоне гурм-феномена». Перешагнуть отражавшую башмаки и свечение облаков полосу появленец не смог. Или не захотел. Судорожно разведя руки в стороны, как делает человек, которому надо войти в ледяную воду, он вступил по колено в зеркальный «ручей»…

И когда, завороженный странностью происходящего, Андрей приблизился к месту событий, псевдодесантник в заблестевшем еще сильнее скафандре повернулся влево, да так и застыл, продолжая медленно погружаться…

У развороченной кратеровидной ямы Андрей перед тем, как снова войти в туман, оглянулся. Потрясенно подумал: «Мир праху твоему, кто бы ты ни был…» От фигуры в скафандре посредине «ручья» остался похожий на бюст, лоснящийся, постепенно оплывающий бугор. Андрей машинально стряхнул с рукавов налипшие ледяные крупинки и, ожидая встретить вязкое сопротивление, вошел в туман с вытянутыми вперед руками. Вязкости не было. Ни малейшего сопротивления… Темно… Перед глазами роились какие-то еле видные в темноте хлопья, не заблудиться бы… Он включил наплечные фары. В лучах света хлопья летели густо, как при обильном снегопаде, но «снег» палил снизу вверх, и это вызывало правдоподобную, усугубленную слабым полем тяготения иллюзию: будто падаешь сквозь метель в затяжном парашютном прыжке.

И еще было такое впечатление, будто при каждом шаге что-то все время подталкивало в спину. Он оглянулся. И сделал открытие. Вязкость появлялась при малейшем движении вспять. Появлялась вязкость, и появлялись метеоры ослепительных искр неопределенного цвета. Словно сквозь слепяще яркую белизну просвечивала радужная подоснова.

Покончив с экспериментами, он посмотрел на часы, на индикатор кислородного давления и продолжил «полет в метель».

Внезапно «снегопад» иссяк. У Андрея сердце упало. Он сразу понял: толща «занавеса» пройдена. Впереди было темно и пусто. Он обернулся. Лучи наплечных фар мутными конусами освещали туман. Но даже это не мешало видеть сквозь туманный флер зеленое зарево. Чувствуя, как холодеет спина, Андрей огляделся вокруг. Ему и раньше казалось странным, что нигде не видно зарева прожекторов катера, однако это он относил на счет неизвестных оптических свойств туманного флера.

Голубоватое сияние наплечных фар скользило по темному ледориту слабыми отсветами, тонуло во мраке. Андрей, оглушенный случившимся, почти бездумно, как во сне, перебрался через сугроб, снежная крупа которого, сыпучая прежде, успела, как ни странно, заледенеть. Свет фар вдруг выхватил из темноты невесомо парящую продолговатую белую глыбу. Андрей не поверил глазам. Оцепенело вгляделся, проглотил что-то застрявшее в горле и медленно, словно боясь вспугнуть робкое привидение, стал подходить к обросшему инеем «Казарангу».

— КА-девять, — позвал он, пальцами прощупывая сквозь пушистый иней металл ступохода. — Контакт!

Где-то вдали вспыхнула и угасла зарница.

— Свет! — приказал Андрей.

Снопа вспыхнула трепетная зарница — он даже не взглянул туда. Двинулся вдоль борта, щурясь, обеими руками сдирая иней с пояса оптических репликаторов, с лицевой поверхности фар. Можно подумать, на борту катера взорвался весь запас кислорода. На отживающих свой век машинах всегда приходится опасаться чего-нибудь подобного.

— КА-девять, открыть гермолюк!

В кабине инея не было.

Андрей зафиксировался в ложементе, оглядел остатки индикаторных огоньков. Кое-что понял. Воздушные и кислородные емкости на борту были целы, но ни воздуха, ни кислорода в них не было. Открыты все клапаны стравливания. Все, кроме одного. Андрей потянул на себя гибкий заправочный шланг, соединил разъемы и, перекачивая кислород из баллона НЗ в набедренный баллон скафандра, старался припомнить, через сколько часов с момента полного отсутствия команд человека логика и автоматика десантного катера самостоятельно переводит все бортовые системы в режим полуконсервации: спустя триста десять или спустя двести девяносто? В любом случае это больше двенадцати суток. Он чувствовал такое острое желание выдрать из недр автоматики логические капсулы, что пальцы непроизвольно сжались в кулаки. Заставил себя успокоиться.

Он подсчитал и точно знал теперь, что кислорода в баллонах скафандра ему хватит на двадцать три с половиной часа. Плюс, как шутят десантники, «последнее желание» — восемнадцать минут кислородной поддержки при взрыве аварийного патрона.

5. КРАТЕР № 666

На расконсервацию катера и очистку блистера от инея с помощью манипулятора пришлось затратить около получаса. Занимаясь этой работой, Андрей оглядывал стиснутую со всех сторон мраморно-неподвижными облаками полость пролома и решал, как действовать дальше. Но прежде всего он высветил на таймерном табло обратного счета цифры верхнего предела возможности своего пребывания в скафандре: 23–00. Время «матча», проигрыш в котором равносилен смерти.

Он был почему-то уверен, что «Казаранг» пересек в полете первый виток пунктира круглых следов, а ему лично удалось добраться пешком до второго. Скорее всего драккар сейчас находится в промежуточной полости. По-видимому, вся сердцевина гурм-феномена состоит из межоблачных полостей, разных по размерам, форме и освещенности. Возможно, туманные перемычки-мембраны, сквозь которые просачивается сюда зеленое свечение, тоже варьируются по вязкости и толщине. Хорошо, если бы их толщина уменьшалась в направлении к центру. Или хотя бы не увеличивалась.

Встрепенулась и угасла зеленоватая зарница. Он покосился на индикатор звукозаписи, тихо присвистнул. Вместо крылышек сигнального мотылька дрожала красная точка. И здесь, значит, дело дошло до точки…

— Что ж, — проговорил Андрей, — значит, не будем тратить время на доклады. Тем более что гурм-феномен — нервно реагирует на каждое мое слово.

Зарницы вспыхивали над горизонтально-щелевыми нишами — кучевые облака словно бы мгновенно раскалялись снизу и так же мгновенно остывали. «А мы туда не пойдем, — думал он, втягивая манипулятор в корпус. — Мы пойдем на ручей моего не вовремя погибшего напарника… Или вовремя?»

Нежно-зеленое зарево ширилось, надвигаясь с каждым шагом драккара. Там, куда били прямые лучи фар и прожекторов, мутной яркостью наливались белесые пятна. Флер… Наконец «Казаранг» коснулся туманной завесы — Андрей почувствовал, как напряглись металлизированные мускулы ступоходов, увяз корпус. «Пройдет, — с тревогой и надеждой думал он. — Должен пройти».

Лучистым фейерверком летели навстречу и во все стороны… нет, уже не искры — длинные и широкие рваные полосы неопределенного цвета. Глазам было больно смотреть, но зрелище, в общем, занятное… По мере продвижения драккара вперед радиант фейерверочной россыпи постепенно смещался кверху и это создавало иллюзию скоростного взлета с набором высоты. Сначала под небольшим углом к горизонту, затем все круче и круче. Волей-неволей пришлось погасить фары: головокружительная скорость «взлета» навстречу нежно-зеленой заре плохо вязалась с черепашьими темпами проползания черных трещин, темных морщин и бугров по нижним экранам — видеть это было невыносимо.

Иллюзорная высота росла, скорость — тоже. И вдруг «катастрофическая остановка» — на полном ходу — в блистер будто плеснуло зеленой краской. Приехали… Машина глубоко продавливала ступоходами ледорит, корпус вибрировал от напряжения, а окно в подсвеченную зеленым сиянием полость расширялось томительно медленно. Андрей поймал себя на том, что и сам он весь напряжен до предела: мышцы свело от нелепого стремления помочь машине быстрее выдернуть корму из вязкой среды.

— Поднатужимся немножко, — чуточку изменил он с детства знакомые строки, — как бы здесь на двор окошко нам проделать…

Умолк, приглядываясь к светящимся облакам: какая будет реакция?

Никаких серьезных эффектов. Правда, по облакам пробежала волна искристого мерцания. Но пробежала — и все. Ничего больше… Не иначе, Пушкин гурм-феномену понравился.

Машина ухнула вниз, резко накренилась. Цепляя днищем край кратерной ямы, выбралась наверх, выпрямила ступоходы и пошла вперед своим обычным шагом. Андрей оглядел зеркальный «ручей» по всей длине полости: одинокий бугор, похожий на оплывший бюст, уже исчез — вся поверхность «ручья» из конца в конец была равномерно утыкана чем-то вроде зеркальных кеглей. На глаз расстояние между этими штуками как будто не превышало расстояния между ямками затопленного пунктира. «Здорово напоминает позвоночник!» — подумал Андрей. Перевел взгляд на нижние экраны. Слишком тонкий позвоночник для такого колосса, как гурм-феномен… Но истины ради: на тоненьком этом хребте здесь, очевидно, держится все…

Когда драккар беспрепятственно перешагнул подверженный «хребтовой» эволюции виток спирали, Андрей ощутил нерешительность. Что целесообразнее: направить машину вдоль витка или снова продавливать туманные «мембраны»? Через «мембраны» путь намного короче… Не хотелось признаваться даже самому себе, что он боится вывертов, которые вполне вероятны на этом пути. Однако он их боялся.

Взгляд на часы — и нерешительность улетучилась моментально. Время — воздух!

Андрей оглядел кучевое нагромождение облаков перед блистером. Ничего похожего на «мембрану»… Он решил взять левее и повел «Казаранг» в обход громадного и на вид монолитного, как бугристый зеленоватый айсберг, облачного выступа. Обогнув выступ, драккар углубился под неровное брюхо тускло светящегося облака, нависшего над ледоритом так низко, что брало сомнение, соответствуют ли габариты машины высоте прохода (похоже, там был широкий, но низкий проход). Приходилось лавировать, чтобы чашами верхних лидаров не задеть потолочные выпуклости…

Это был не обособленный проход, а разветвленный лабиринт проходов (высоких и низких, широких и узких), и если бы не темная, вся в ямах, буграх и трещинах ледоритовая основа под ступоходами, здесь трудно было бы не утратить чувство реальности. Словно пробираешься в грозовых, зеленовато подсвеченных тлеющими электроразрядами и почему-то абсолютно неподвижных тучах. А вот и «мембрана»… На фоне уже привычной для глаза люминесценции несветящийся туманный флер выглядел тускло-серым, как старая, запыленная паутина. «Ну, ни пуха ни пера», — мысленно подбодрил себя Андреи к включил передние и бортовые фары.

Тот же метод продавливания, те же болезненные для глаз искры и рваные полосы, та же иллюзия взлета и перегрузки. Только не было нежно-зеленой зари. И еще новшество: безотносительно к иллюзии взлета ледоритовая дорога вела на подъем. Драккар взбирался на кольцевой вал крупного кратера. Очевидно, полость расположена в воронке… Нехорошо. Лишняя потеря времени. Время — воздух.

На перевале, перед спуском в воронку, катер, высвобождая корму из тумана, дрожал и раскачивался — свет фар метался во мраке по облачным выступам двухъярусной полости. Андрей оторопело смотрел вперед: прямо по курсу многоцветно переливались тесно сгруппированные в горизонтальную полосу вертикально растянутые (как в линейчатом спектре) огни — лиловые, изумрудные, голубые и — самые яркие — белые… Достаточно было остановить машину — огни прекратили свою переливчатую игру. Он вгляделся в застывшее многоцветье и понял наконец: слепяще-белые огни — отражение фар «Казаранга», цветные — бортовых светосигналов. Над отражающей полосой фосфоресцировали зеленоватые пятна «мембран».

Дно кратера было обезображено воронками более поздней метеоритной бомбардировки, пришлось направить машину левее, в обход — по уплотненному льду кольцевого вала. Отраженные огни соответственно двинулись влево. Но двинулись как-то странно, двумя проблесковыми группами: одна — чуть быстрее, другая — с небольшим отставанием. На подходе он понял, в чем дело: во мраке эффект двойного отсвечивания давали сравнительно близкие друг к другу параллельные, или почти параллельные, ряды зеркальных «кеглей».

И действительно, вскоре он достиг участка, где расстояние между витками небрежно брошенной на Япет пунктирной спирали не превышало длины катера. Зрелище было редкостное. Феерическое, можно сказать, было зрелище. Иллюминация «Казаранга», раздробленная и тысячекратно отраженная двумя рядами блистающих кеглеобразных зеркал, живописно отсвечивала на неровностях облачных ярусов… Когда драккар перешагивал зеркальные «позвоночники», Андрей, разглядывая на нижних экранах кеглеобразные «позвонки», вдруг заподозрил, что они от витка к витку подрастают. «Гурм-феномен, похоже, наращивает себе хребет», — взял на заметку Андрей.

«Мембрана» с нежно-зеленой зарей. Полость с люминесцирующими облаками. «Мембрана» как старая паутина. Затемненный, но с феерическими отсветами храм. Снова «мембрана»…

Он не помнил, на каком по счету переходе догадался, что в центральной зоне гурм-феномена вдоль спирали громадным коридором тянется одна и та же полость, геометрический вид отдельных участков которой зависит от того, насколько более или насколько менее эти участки придавлены скоплениями облаков и как освещены застывшими, будто замороженными в момент вспышки зарницами. Что навело его на эту догадку — он, пожалуй, не сумел бы внятно объяснить, это было нечто вроде наития. Словно бы внутренним зрением он внезапно постиг инфраструктуру туманного колосса. Однако ни внутреннее зрение, ни шестое чувство не помогли развеять недоумение: отчего это при переходе с витка на виток он встречает либо освещенные зеленым сиянием облака, либо неосвещенные? Пройтись бы разок вдоль всего витка и узнать, да нельзя. Время — воздух. Путь один — напролом.

Нехорошо, когда не у кого одолжить литр сжиженного кислорода.

С витка на виток, с витка на виток… Как с волны на волну. Темень — свет, свет — темень; феерия зеркальных отражений — свечение облаков. День, ночь — сутки прочь… А между прочим, сколько там на часах намигало, не пора ли поворачивать?.. Ой, пора, судари мои любезные, еще как пора… Это с одной стороны. А с другой, судари мои, как же поворачивать, если ничего еще не ясно? Прикажете двигать дальше? Но кому, в самом деле, нужен разведчик, который все выяснит и погибнет, не оставив даже устного сообщения? А есть, между прочим, ужасно хочется… И пить.

Язык как наждак. Дерущая сухость во рту. И, между прочим, с ядовито-железистым привкусом, Аганн не солгал. Но сейчас это никаких эмоций не вызывало. Сейчас это уже не имело значения.

Андрей все чаще поглядывал на часы. По ряду признаков до кратера номер шестьсот шестьдесят шесть оставалось около километра — поворачивать обратно за километр до цели было недопустимо. Тем более что оставшийся путь ТУДА и ОБРАТНО обещал быть легче: в направлении ТУДА толщина «мембран» неизменно снижается, а в направлении ОБРАТНО исчезнет их вязкость. Вдобавок автоматика помнит каждый метр обратной дороги — тоже солидная экономия времени-воздуха. Разумеется, всякое может случиться… Если непредвиденные обстоятельства не будут уж слишком неблагоприятными, может случиться и так, что кислорода хватит. Но любой «сложнячок» перечеркнет все — кислорода в обрез. Уйти отсюда на флаинг-моторах нечего и думать. Только ножками. Неторопливо так, покачиваясь, аккуратненько, топ-топ…

Подозрение, что «кегли» подрастают от витка к витку, перешло в уверенность. Не надо было обладать особой точностью глазомера, чтобы видеть: по высоте они превзошли метр. А диаметры их оснований превзошли величину, которая позволяла этим штукам иметь между собой зазор, — теперь они вплотную соприкасались боками — сплошной забор из «слипшихся» зеркальных столбиков, увенчанных отражающими свет «Казаранга» шарами. А если столбики вымахают там, ближе к центру, в столбы?..

Это его почему-то расстроило. Он поневоле стал размышлять над вопросами, задаваться которыми до окончания разведки не собирался. Осознав, что финал десанта непредсказуем, увы, он, опираясь на сумму полученных здесь впечатлений, попытался решить для себя: к какой из сущностных категорий следует отнести гурм-феномен как, явление в целом?

Мысль о том, что гурм-феномен может представлять собой биологический объект, была отброшена сразу — на организм (или колонию организмов) это скопище облаков ни с какой стороны не похоже. Зеркальная субстанция прямого отношения к миру биообъектов тоже, видимо, не имела, но… мышь родила гору — Гору Тумана. Никаких сомнений — все дело в зеркальных каплях пунктирной спирали. Они способны запросто размягчить (без последствий!) металл, растворить (без остатка) появленца вместе с его твердым на ощупь скафандром, изменить (всего-навсего!) природную сущность людей, походя посеребрив им рты зеркальным налетом. Наконец, способны испариться, как замороженная углекислота, или просочиться сквозь ледорит и снова выступить наружу в тысячекратно увеличенном объеме. На что еще способны «мягкие зеркала»?.. Нет, это не вещество. Никакое даже очень сложное вещество не может обладать столь богатым набором сногсшибательных свойств в сочетании с высокой степенью поведенческой свободы. «Мягкие зеркала» — это всего лишь одни из доступных наблюдению обликов РЕЗУЛЬТАТА ДЕЙСТВИЯ какого-то экзотического, еще недоступного пониманию людей физического процесса… Вот, скажем, торнадо: в «мягком» цилиндре его зловеще-черного столба мало видеть смесь веществ воздушной среды и продуктов выветривания. Куда важнее знать о невидимом глазу: страшная сила смерча есть результат стихийных процессов в неспокойных глубинах энергонасыщенной атмосферы.

Разумеется, говорить о стихийном применительно к «мягким зеркалам» рано. Во-первых, нет решающих доказательств того, что за десять лет никому из экзотов не довелось убедиться в обратном. Во-вторых, есть косвенное свидетельство, что земляне имеют дело с результатом нацеленного на Солнечную систему технологического или, лучше сказать, техногенного воздействия откуда-то со стороны. Ведь нельзя просто так согласиться с двумя бесприцельными попаданиями — это уже подозрительно. Особенно если учесть, что второе попадание в Солнечную систему произошло гораздо ближе к центру ее. Куда будет третье? В одну из лун Юпитера? И когда? Через десять лет? Раньше?

Первое попадание — утерян кусок Оберона: пять процентов массы, одна двадцатая часть планетоида. Теперь исчезнет пять процентов массы Япета. А может быть, и побольше… Что ни говори, однако это очень похоже на запрограммированное кем-то со стороны ограбление Дальнего Внеземелья. И вполне вероятно, с прицелом на ближнее — прав Фролов, прав тысячу раз!..

Продавливая очередную «мембрану», Андрей угрюмо прикидывал, какими шансами располагает человечество в борьбе с луноедами. Другими словами — каким оружием… Он предвидел уже, что Земля будет вынуждена строить флотилии дорогостоящих сверхкрейсеров, вооруженных не менее дорогостоящими АМБА (апланатами магнитобезекторных аннигиляторов), и сознавал, насколько затормозится мирное освоение Солнечной системы. Лунные системы Дальнего Внеземелья рискуют молниеносно преобразиться в арену развертывания вооруженных сил космического оборонительного фронта, насыщенного АМБА — самым страшным оружием за всю историю Земли (кстати, пока существующим только в теоретических разработках). Но будет ли эффективным в борьбе с луноедами это оружие?.. Ну, допустим, прицельным огнем дюжины АМБА вполне можно частью сжечь, а частью разрушить и превратить планетоид типа Япет и громадные куски заледенелой пены — в рыхлые айсберги, — в чем будет выигрыш? И будет ли в чем-нибудь вообще? Сомнительно. В борьбе с луноедами можно одну за другой уничтожить все свои луны и остаться с носом. Н-да…

С той поры, когда человечество осознало беду, наконец заметив, что почва у него под ногами превратилась в крышу общепланетарного склада химического, бактериологического, термоядерного, нейтронного, метеорологического и черт знает еще какого сатанинского оружия, а небо над головой уже готово было превратиться в купол самого совершенного крематория — лазерного и аннигиляционного, — оно, человечество, осознав эту самую отчаянную свою беду, предпочло глобальной кремации глобальную демилитаризацию и привыкло решать мировые проблемы за «круглым столом». Насколько проще было бы усадить луноедов за «круглый стол» и воззвать к их инозвездной совести, инозвездному разуму. Однако никто инозвездных этих любителей поживиться чужим и в глаза не видел. Даже Аганн не видел, экзот с десятилетним стажем. Судя по ярости его, Аганна, проклятий, инозвездный разум и не пытался войти с ним, капитаном «Анарды», в контакт. Не лучше обстоят дела и здесь, в сердцевине гурм-феномена. А что это, простите, за разум такой, который не может или не хочет идти на контакты с представителями ограбленной им цивилизации, в чем его логика? Нет здесь никакой логики. А если есть, то это логика грабителя с большой дороги. Грабителя, садиста и убийцы. Найти бы его уязвимое место…

«Казаранг» продавил «мембрану» — Андрей сощурился. Очень светло. Обилие зеленого света. Впервые катер прошел из светлой полости опять же в светлую, без «промежуточной» темноты — вероятно, центр близко. Интенсивность зеленого сияния облаков возросла здесь настолько, что Андрей невольно покосился на блики указателей уровня радиации. Уровень ее подпрыгнул на порядок выше естественного фона. Пока ничего страшного..

На подходе к сплошному забору тесно прижатых друг к другу «головастых» зеркальных столбов Андрей внимательно огляделся. Облака здесь какие-то не такие… Во всяком случае, интерьер нижнего яруса приобрел не свойственное тяжелым облачным массам гурм-феномена некое подобие архитектурных форм. Сквозь огромные проемы и кружевные разрывы, которые не были затуманены флером «мембран», проглядывала смежная полость, угадывались несколько соседних полостей. А впрочем… это был, пожалуй, единый комплекс крупных «залов». Или даже секции одного грандиозного «сверхзала», кое-как отделенные друг от друга небрежно вылепленными из облачного материала и хаотически натыканными где придется кривыми арками, столбами, чем-то вроде карикатурно распухших «падающих» башен с покосившимися контрфорсами.

Андрей резко остановил машину, вгляделся в контуры зеркального ряда «столбов». Что за черт! На расстоянии ему казалось, будто перед катером стоял тесно сомкнутый строй блестящих скафандров.

Ну-ка, поближе. Вплотную. Так и есть!.. На нижних экранах зеркально лоснились фигуры-близнецы высотой в человеческий рост, абсолютно точно повторяющие все топологические особенности скафандра «Снегирь». Совершенная одинаковость, многократное повторение одной и той же фигуры, дубляж… И позы дубль-фигур совпадали: правое плечо немного приподнято, левая рука отведена чуть в сторону. Ноги погружены в «ручей» по колено. Поза тонущего появленца?.. Впрочем, теперь наоборот — всплывающего…

Андрей заставил машину приподняться на всю длину ступоходов и осторожно перешагнуть монолитный ряд загадочных витязей в зеркальных доспехах. Чтобы не останавливать катер, высветил задний обзор на нижних экранах. Правые руки всех участников богатырской шеренги знакомо прижаты к груди — приблизительно там, где у «Снегирей» вмонтированы регуляторы теплообменного режима. «Одно зерно — и такой урожай!..» — подумал Андрей, оглядывая шеренгу.

Обогнув искривленный «контрфорс», драккар попетлял среди «колонн». И когда, проникнув сквозь узкую арку, катер двинулся вдоль ребристо-выпуклой преграды, Андрей на первых секундах движения принял ее за очередной искривленный «контрфорс», наклонно уходящий кверху и вправо. Но это был очередной виток спирали… Сбило с толку, видимо, то, что на светлых, «подкрашенных» зеленым сиянием «Снегирях» трехметрового роста почти нигде не было ртутно-зеркального блеска. Так, местами… Совсем небольшие пятна. Зато превосходно были видны все детали скафандров. Отлично видна даже часть надписи на крышках скафандровых люков:

«ЛУН… РАД…»

А главное — под золотистым катофотом на левом плече фиолетовые:

АН-12 ДКС № 1…

Андрей взглянул поверх богатырских плеч, вздрогнул.

— Великое Внеземелье!..

Громадный светлый монумент, который он принял сначала за одну из дымообразных «башен», оказался «Снегирем»-исполином, высотой этак метров двадцать пять. Исполин замыкал собой конечный виток спирали. Вернее, возглавлял миллионофигурный строй… Кое-как справившись с потрясением, Андрей повел «Казаранг» в обход последнего витка, не отрывая взгляда от исполинского гермошлема, — лицевое стекло (величиной с блистер катера!) отливало зелеными бликами. Он сразу заметил, что перед гермошлемом гиганта вертикально подвешен в пространстве какой-то странный стержневидный предмет. Узкий, длинный и глянцево-черный. Нечто вроде слишком маленького для сверхвеликана копья из черного стеклопластика.

По мере того как драккар огибал фронт множества чуть отведенных в стороны рук, блистающих катофотами, Андрей все внимательнее всматривался в копьеобразный предмет. Когда «Казаранг» взошел на бугор, откуда сверхвеликан был хорошо виден в профиль, в середине «копья» обнаружилось шаровидное вздутие… Потом центральная фигура заслонила «копье» с нанизанным на древко «черным апельсином», и, чтобы снова увидеть все это, надо было до конца обойти виток вдоль плотного строя постепенно набирающих рост сверхгигантов.

Итак, и самой сердцевине гурм-феномена загадочное «черное веретено»…

Андрей почти не сомневался, что направление этой штуки совпадало с осью стреляющей скважины Горы Тумана. «Грави-трон? — попытался он угадать функциональный смысл наделенного свойством невесомости „веретена“. — Гибрид гравитрона и квантового генератора?..» Он оглядел облачный «потолок» и нигде не нашел и намека на вход в ствол «стреляющего колодца». Ну что ж, в конце концов эта штука могла быть чем угодно. Генератором облакоподобной массы, инкубатором «мягких зеркал», инициатором зеленого свечения. Но скорее всего она была чем-то таким, что соответствовало функциональному смыслу самой идеи сотворения и существования гурм-феномена. Скажем, «веретено» — это какой-нибудь экзотический конденсатор ворованного вещества…

«Впрочем, — размышлял Андрей, — конденсация вещества — полдела. По идее тотального космического грабежа у луноедов должен быть весьма оперативный и достаточно совершенный, экономичный способ переброски награбленного».

Он попытался представить себе «совершенный, экономичный способ» межзвездной транспортировки. Ничего из этого не вышло. Потому что современный человек в состоянии вообразить только три пути возможной реализации импорта на межзвездных дистанциях.

Первый путь (использование традиционных для землян космотранспортных средств) отпадал сразу. Сверхнеэкономично. Второй путь (перевод материи из формы вещества в транспортабельную форму поля и обратно) отпадал не сразу, но тоже отпадал. Такими делами гораздо сподручнее заниматься вблизи дарового источника энергии — возле местного светила. То есть намного легче, проще и, наконец, удобнее было бы грабить Меркурий, нежели Оберон. О третьем пути (переброс вещества из одной планетной системы в другую посредством «гиперпространственной катапульты») можно судить лишь по источникам информации популяризаторского ранга. Но, пожалуй, полезно сравнить пропускные способности «ГП-катапульт» исследовательского ГП-комплекса «Зенит» — «Дипстар» и гурм-феномена. «Зенит» в одном сеансе транспозитации способен перебросить от Меркурия до Сатурна не более трехсот килограммов массы. Максимум, двух человек в легких скафандрах. А пропускная способность гурм-феномена — миллиарды тонн на дистанции, измеряемой, очевидно, парсеками. Но кто даст гарантию, что людям уже известны все пространственно-временные закономерности? Никто не даст. Сотрудники группы Калантарова на «Зените» знают, сколько энергии надо для сеанса транспозитации на девять астрономических единиц, но никому из них не известно, сколько энергии требует гиперпространственный перенес на девять парсеков. Или на девяносто. Может, на этих дистанциях энергии залпа из скважины гурм-феномена более чем достаточно. А потом пройдет какое-то время — и вдруг обнаружится, что на дистанции в девятьсот девяносто девять парсеков вполне достаточно энергии карманного фонаря. Еще неизвестно, что будет после достройки великого здания физики Вакуума…

Достигнув наконец места, где прямой ряд великорослых витязей пересекал границу кратера № 666, Андрей направил «Казаранг» вдоль кольцевого вала. Ему не хотелось соваться в кратер, дно которого выглядело необъяснимо светлым на фоне темного ледорита, да и особого смысла в этом, наверное, не было. Достаточно обойти четверть окружности вала — до точки, откуда фигура сверхвеликана станет видна в профиль. Другими словами — станет доступным обзору «черное веретено».

— Елки-горелки!.. — вдруг вырвалось у Андрея.

Остановив «Казаранг», он вперил взгляд в «черную лилию». Он готов был клятвенно присягнуть, что в момент его невольного возгласа кисть отведенной чуть в сторону руки головной фигуры приопустила закованные в перчаточную броню пальцы, но это меньше его поразило, чем эволюция, происшедшая с «веретеном». Он чувствовал свою беспомощность. Второй раз за время «контактной» разведки Горы Тумана ему пришлось быть ничего не понимающим свидетелем эффективных преобразований стабильных, казалось бы, деталей неподвижного интерьера во владениях гурм-феномена: пунктира круглых ямок-следов и «черного веретена». Вместо сравнительно небольшого «веретена», которое он собирался увидеть, перед повернутым в профиль гигантом теперь красовалось нечто гораздо более крупное и очень похожее на силуэт стилизованной лилии.

Реакция рук словно бы опередила реакцию мозга: Андрей рывком развернул машину и погнал прочь от кратера.

Стоп! Дальше можно не гнать — с эволюцией черной лнлиеобразной штуковины кое-что прояснилось. По крайней мере, теперь при помощи заднего обзора он воочию наблюдал, как это делается (правда, в обратном порядке): «черная лилия» съеживалась в «бутон», который довольно быстро преобразовывался в «копье с апельсином», или «веретено», затем — в просто «копье», без намека на апельсин. Поехали обратно…

Андрей угрюмо взглянул на указатель кислородного обеспечения, еще раз последил, как небольшое «веретено» разбухает и большой «бутон» и как из него распускается крупный лилиеобразный «цветок», подумал; «Какова будет ягода?» — перевалил через бугры кольцевого вала и, уже не раздумывая, направил «Казараиг» в кратер. В кратер № 666.

6. ПЛЕЧО ГИГАНТА

До фигуры «командира» было отсюда метров двадцать. Не успел драккар сделать и десяти — Андрей почуял неладное. — Создавалось заведомо ложное впечатление, будто спуск по внутреннему склону кольцевого вала на плоское и относительно ровное дно все еще продолжается. «Черная лилия» по ходу дела преобразовалась в огромное, заслонившее собой полмира «черное опахало», варварски роскошно украшенное невиданно крупными кристаллами голубоватых топазов. Нижнюю часть безудержно распухающей рукоятки «опахала» вдруг залила очень яркая белизна — предельно яркая (на этом участке даже сработала светозащитная автоматика блистера). Заинтригованный поразительной эволюцией черного дива, Андрей не сразу обратил внимание на эволюцию фигуры «командира». Гигант стоял теперь в наклонном положении — как «падающая башня», и рост его по меньшей мере удвоился… С пространством что-то происходило. Но что именно — невозможно было понять. И с полем тяготения что-то происходило. Оно слабело предательски незаметно, но тренированное чутье пилота улавливало перемену. Хотелось остановить драккар, не спеша обдумать ситуацию. Андрей закусил губу под маской. На указатель кислородного обеспечения он боялся даже смотреть.

«Спуск» в иллюзорный прогиб совершенно плоского дна кратера завершился выходом на подъем. Подъем не очень крутой и, похоже, не иллюзорный. Глянув вперед — на «объект восхождения», Андрей почувствовал, что голова пошла кругом, хотя в таком положении «падающую башню» можно было считать почти упавшей. Он не уловил, как это произошло, но ступоходы «Казаранга» уже вышагивали по светлой поверхности титанического скафандра. Вдоль огромного, как цистерна, набедренного баллона, разрисованного цифрами и буквами (дата тех-контроля, индекс, марка, техресурс). Цепляясь геккорингами за невидимые глазу неровности, «Казаранг» двигался под исполинской перчаткой. Это было не слишком приятно — слегка раздвинутые и немного согнутые над блистером пальцы выглядели удивительно живо. Рука гиганта казалась приподнятой специально для поимки драккара. Чего доброго, схватит и раздавит, как жука…

Иллюзия восхождения исчезла после перехода по бедру вдоль огромной серебристой скобы. На обычных скафандрах эта скоба — деталь крепления запасных аккумуляторов. Режим работы шагающего механизма катера практически ничем не отличался от рабочего режима в условиях невесомости: очень похоже как если бы катер шагал вдоль корпуса танкера «Анарды» где-нибудь на орбите. Да и размеры суперскафандра были сопоставимы с размерами дальнорейсового корабля, разница небольшая.

Андрей решил дойти до фиолетового выступа над местным «горизонтом», чтобы взглянуть по ту сторону корпуса «командира», а уж после непременно безотлагательно повернуть обратно. Он не сомневался, что овальный, пылающий яркой белизной по контуру выступ представляет собой суперкопию обыкновенного кольцевого держателя, впрессованного в нагрудно-боковой разъем скафандровых электро- и пневмокоммуникаций. Наверное, так оно и было, но машину до выступа он не довел: посмотрел на облитый яростным голубовато-белым светом край сверхрукава и понял, что заглядывать «по ту сторону» не стоит. Со световым потоком такой интенсивности автоматика блистера не справится. Свет из термоядерной топки автоматике блистера не по зубам. Из термоядерной или даже аннигиляционной… Он вспомнил о своих надеждах на слабую энерговооруженность гурм-феномена, и ему стало нехорошо.

Андрей остановил машину, открыл гермолюк. Осторожно подтянул днище катера вплотную к залитой голубым светом поверхности. Вышел наружу. Ступоходы торчали коленными шарнирами кверху, как ноги кузнечика.

Когда геккоринги подошв зафиксировали его на поверхности, о которой в достаточной степени определенно можно было сказать только то, что она голубая, гладкая и твердая, он постоял, борясь с желанием нагнуться и потрогать эту поверхность рукой. Он был во власти очень странного ощущения. Подумал: «Стою на плече гиганта…» Взглянул на вмонтированные в рукава своего скафандра приборы, машинально отметил повышенный фон радиации, стал взбираться на плоский верх прямоугольного выступа.

Андрей повел видеомонитором, с интересом оглядывая громадный, как утес, гермошлем сверхвеликана, обведенный по контуру каймой белого нестерпимо-яркого света. Он сделал шаг вперед, и в этот момент его собственный гермошлем потрясло взрывом.

Ошеломленный, почти контуженный, обхватив гермошлем руками, он неосознанно затоптался на месте. Он так привык к глубокой тишине, нарушаемой только шелестом дыхания да поскрипыванием сочленений скафандра, что внезапно хлынувшая в неизвестно почему оживший шлемофон лавина радиозвуков оглушила. Понадобилась минута, чтобы преодолеть болезненную реакцию слуха и быть в состоянии выхватывать из звукового хаоса отдельные ноты.

Он пришел в себя, кое-как успокоился. Многие «ноты» были хорошо знакомы. Во всяком случае, хоровой стрекот многомиллиардной армии «цикад» был не внове.

Обострившийся слух явно дал толчок обострению зрения: словно бы пелена слетела с глаз, и он наконец разглядел в деталях у себя над головой узорчато-фонарное сооружение — УФС (по пилотской привычке он сразу сократил название этой штуки до трех букв). Но легче было выдумать для нее сотни новых названий, зарифмовать ух, запомнить и пропеть на два голоса, чем осознать и смириться с мыслью, что ничего поразительнее УФС, а главное — ничего грандиознее он никогда не видел.

В основе конструкции УФС была не слишком правильная спираль. Начиналась спираль где-то так далеко, что невозможно было с уверенностью сказать, какую поверхность обрисовывают ее витки — цилиндрическую, коническую или еще более сложную. Распростертый над головой конечный и, естественно, самый широкий виток с безумной щедростью (более ярко, чем земной крупный город в вечернюю пору) был иллюминирован не только мириадами голубых огоньков, но и сверх того тысячами ярко-голубых, странно «лохматых» фонарей-гигантов. Был изуродован дымящимися прямоугольными выступами и разной величины кристаллическими (судя по отблескам) наростами…

Кстати сказать, было заметно: кайма белого, нестерпимо-яркого света на гермошлеме суперскафандра стала и шире и ярче. Андрей отступил от линии верхнепереднего среза рефлекторной стороны фары. На всякий случай. Как и каждый пилот-профессионал, он хорошо знал, что это такое — взглянуть на солнце в открытом пространстве плохо защищенными глазами. Тем более на бело-голубое… Словно в качестве иллюстрации к его опасениям, сверху и слева будто хлыстом ударил по глазам отраженный (он сразу понял это) голубой луч — спасибо, мгновенно сработала светозащитная автоматика лицевого стекла. Он прикрылся рукой и посмотрел в том направлении из-под ладони. Рядом, буквально метрах в пяти от его собственного плеча, в голубой тени, которую давала голова-«утес», медленно поворачивался вокруг своей… диагональной, что ли, оси какой-то странный сине-зелено-черный предмет не крупнее «Казаранга». Или обломок предмета?.. Трудно сказать, что это-такое. Больше всего эта штука напоминала бутерброд. Между двумя неровными, плохо выпеченными галетами с бугристой, темно-синей (словно окалина на металле) поверхностью переливался голубыми и зелеными бликами довольно толстый слой чего-то, очень похожего на ртуть. Зеркальная субстанция, по-видимому, играла роль, если и не продолжения внутренней поверхности «галет», то клейко их соединяющего состава. Это видно и по вогнутому со всех сторон мениску слоя, и по тому, что «галеты» не слишком-то четко соблюдали ориентацию в пространстве относительно друг друга. Некоторый пространственный люфт у них определенно был. Даже во время медленного вращения было заметно, как «галеты» колыхались на зеркальной «подушке», сдавливали ее или растягивали. Догадайся попробуй, что это такое. Машина? Деталь машины? Осколок? Форма инозвездной жизни? Существо? В скафандре? Без скафандра? Разумное? Примитивное?

Андрей вскинул руку (с болтающимся на цепочке видеомонитором, про который он позабыл), крикнул:

— Эй, ты!

«Бутерброд» мгновенно перестал вращаться, замер. «Интересно, — удивился Андрей, — как эта штука сумела зафиксировать себя в пространстве?» Однако вслед за резкой остановкой вращения «бутерброд» продемонстрировал еще более удивительный кинематический трюк: верхняя «галета» сорвалась с места и моментально отпрыгнула далеко вперед, вытянув зеркальный слой в сверкающую ленту. Доля секунды покоя — и нижняя «галета», блеснув «обожженной» поверхностью, повторила прыжок напарницы. При этом сверкающая «лента» стремительно сократилась, словно резиновый жгут, втянулась в прежний объем зеркального слоя — отскочивший метров на сто пятьдесят «бутерброд» вернул себе первозданный облик. Никакого намека на реактивный способ передвижения… В компактном виде «бутерброд» неторопливо поплыл по дуге, намереваясь, вероятно, присоединиться к большой группе подобных ему особей.

Андрей схватился за видеомонитор. Честно говоря, ему было не по себе, когда эта штука висела рядом, и теперь он был рад, что она убралась. Если представители инозвездной формы жизни пугливы — это кстати.

— Эй, ты! — звонким эхом прозвучало в шлемофоне. — Эй, ты!..

Андрей посмотрел вслед уплывающему «бутерброду». — Эйты-эйты-эйты!.. — скороговоркой — прозвучало в шлемофоне, и компания бутербродообразных особей (числом, наверное, в несколько тысяч) на мгновение превратилась в ярко и остро сверкнувший веер серебряных стрел.

Это действо напомнило что-то до боли знакомое… Ах, да! Ну конечно! Так прыскает в разные стороны испуганная на мелководье станка рыбешек-мальков… Чего или кого пугаются эти твари? Своих разговорчивых собратьев?

Пока он вытряхивал утопленную в корпус видеомонитора черную бленду, трое «мальков» (уже в компактном виде добропорядочных «бутербродов») вошли и тень головы-«утеса» и зафиксировались тут ступеньками неподвижной лесенки. Каждый из «мальков» вдвое превосходил размерами первого посетителя. Занятый видеозаписью, Андрей не сразу заметил прибытие еще одного визитера. А когда заметил — взмахнул руками и громким голосом с пугающими интонациями закричал:

— Эй, ты!!!

Ни громкий голос, ни пугающие интонации действия не возымели: огромный «бутербродище» с темными многоугольниками вместо «галет» (это делало его похожим на обкусанный со всех сторон кусок пригорелого пирога) продолжал сближение с прежней скоростью, да еще покачиваясь на ходу. Андрей ввел поправку:

— Эй, вы!..

Реакция была мгновенной: три серебряных стрелы прошили пространство слева, исчезли где-то за спиной. А «бутербродище» выметнул, казалось, на полмира исполинскую перламутровую полосу. Выметнул и так же резво убрал. А когда убрал, то на таком удалении выглядел уже просто синеватой точкой.

— Эйвы-эйвы-эйвы-эйвы! — донесло эхо. И еще быстрее, захлебываясь, более высоким тоном; — Эйвыэйвыэйвы!

— Молодцы, — похвалил несколько ошеломленный стремительным разворотом событий Андрей. — Нарекаю вас эйва-ми! Отныне и на века.

— …Эйвамя-эйвами-эйвами!.. — прозвучало в ответ. — Века-века-века-века…

В черных глубинах космического океана то и дело выблескивали беспорядочными фейерверками пугливые «стайки мальков».

— С чего это вы такие переполошенные?.. — сказал Андрей. А про себя подумал: «Совсем — чужой этот мир, елки-горелки. Абсолютно не наше пространство».

— …Такие-такие-такие… — затоковало пространство.

Где-то близко с громоподобными всплесками один за другим опрокинулись сразу четыре айсберга. После этого кто-то пробормотал:

— Вышла из мрака младая… с перстами пурпурными Эос!..

Андрей узнал свой голос, но собственные интонации почему-то ему не понравились. Примолк и словно бы насторожился густо населенный болтливый мир.

— Что за стрекот там у тебя? — спросил голос Мефа Аганна. — Откуда помехи?

Копии слов звучали внятно, вполне узнаваемо, а вот вопросительная интонация была неестественно вялой, тусклой, безжизненной. «Как с того света, — подумал Андрей. — Убираться надо отсюда подобру-поздорову…»

Отступая, он старался охватить объективом всю видимую сферокартину. Он надеялся, что, может быть, какие-то участки ее удастся зафиксировать. На это оставалось только надеяться. Даже в тени исполинской фигуры было светло от зарева короны бело-голубого (а значит, высокотемпературного) местного светила. Само светило находилось где-то там, далеко внизу, а ослепительно белая бахрома его короны виднелась чуть ли не на уровне маски сверхвеликаньего гермошлема.

Понимая, что такая возможность может больше и не представиться, Андрей на подходе к драккару продолжал ловить объективом все, на чем задерживался взгляд. Случайно подняв глаза, он заметил на большом расстоянии сверкание колоссальной стан «мальков». Эйвы стремительно расплывались, однако не веером, а во все стороны. Вкруговую. Подобно тому, как дети изображают на рисунках лучи солнца. Что-то новое… Среди удирающих было много перламутровых полос. Но самая крупная, самая яркая полоса неподвижно «дымилась» (другое слово трудно здесь подобрать) в центре всеобщего кругового бегства. Вглядываясь до боли в глазах, он вдруг понял, что это не просто ленточная стадия отдельного эйва, а блистающий край какого-то большого объекта, слепленного из множества эйвов, собранных в одно место. «Дым» состоял из серебристой «пыли», а каждая пылинка — это, несомненно, эйв. Тысячи эйвов спешили слиться с компанией строителей объекта, а миллионы других по непонятной причине только что пустились наутек. «Странные закономерности чуждого мира», — подумал Андрей, остановился и уже по-другому взглянул на пылающее голубыми отблесками-«фонарями» прямоугольные выросты… Мириады эйвов? Спиралевидное их скопище? И ничего, кроме эйвов? Он отвернулся. Тоскливо подумал, что, если посредством этой примитивной видеозаписи удастся передать хотя бы десятую долю здешних образов и впечатлений, давнишняя романтическая мечта человечества о межзвездных контактах очень просто может перевоплотиться в неприглядную свою противоположность. Если, конечно, удастся… Он обреченно взглянул на часы. Попробовал задержать дыхание. Торопливо поковылял к драккару. Ощутив в груди спазм удушья, не выдержал — с жадностью отдышался. Подумал: «Где же обещанная Аверьяном способность долго обходиться без дыхания? Или я еще не вполне созревший экзот?» Цифры на часах бесстрастно свидетельствовали: не дышал он ровно две с половиной минуты. Совсем никакое это не достижение. И скоро придется жалеть, что экзотическая зрелость опоздала… По забывчивости он тоскливо, но глубоко, полной грудью вздохнул. Совершенно неэкономно. Слопал по меньшей мере двухминутный запас кислорода.

— КА-девять, — прозвучало в шлемофоне. — Контакт.

Катер выпрямил ступоходы, неуверенно потоптался на месте, мигая светосигналами. «О, черт!» — изумился Андрей. Рявкнул:

— Стоп!!!

— Стоп! — спокойно продублировал шлемофон. Машина замерла.

В спешке Андрей переставлял ноги без «притирки» геккорингов, и был момент, когда его крутануло на одном каблуке и едва не сорвало с плеча исполина — пришлось бы долго летать. Улететь в «Снегире» не проблема, вернуться сложнее.

— Подними передние ступоходы, — спокойно, властно произнес знакомый голос.

Андрей на несколько мгновений онемел: «Казаранг» пошевелил лидерами и действительно поднял передние ступоходы. Корпус драккара опасно раскачивался над зеленой пропастью, охваченной пылающе-изумрудным кольцом облаков; тело сверхвеликана торчало из пропасти, как половина танкера на выходе из наливного тоннеля какого-нибудь аванпорта. Мельком взглянув на обросшие ледяными окатышами геккоринги поднятых ступоходов, Андрей почти не дыша скомандовал:

— Опусти.

— Хорошо, опусти, — снисходительно позволил голос.

Ухватившись за нижний край гермолюка, Андрей пружинным броском швырнул себя в твиндек. После удара об отжатые к борту грузовые фиксаторы, интуитивно почувствовал, что машина стронулась с места. А потом и увидел. Обернуться мешали мизерная сила тяжести и схваченное чем-то запястье левой руки — он не глядя оборвал это что-то и, пробираясь к ложементу, видел смену картин переднего обзора: то фонари УФС впереди, то сверкание косяка, то пылающе-изумрудная окантовка провала; машина медленно, точно корова на льду, поворачивалась, скользя на разведенных в стороны ступоходах. То, чего он боялся: геккоринги практически перестали держать. «Черт с ними», — подумал он, соображая, как при таких условиях не упустить из-под контроля движение «Казарангв». Машина очень кстати скользила в направлении к зеленой пропасти, домой, но скользила слишком нерасторопно. Он выровнял ее по курсу тремя микроимпульсами, закрыл гермолюк и, в нарушение всех инструкций, не убрав геккорннгов, увеличил скорость скольжения. «Геккорингам, конечно, крышка. Черт с ними», — еще раз подумал он. Ему до того надоело это мерное вышагивание на металлических костылях, что при всем драматизме своего положения он был рад, что теперь, кроме как на флаинг-моторы, и надеяться не на что. Если ему суждено здесь погибнуть, он по-пилотски умрет на лету… Правда, переходить на флаинг-режим и умирать на лету он не спешил. Оттягивал до последнего. Главное — выбраться из чужого пространства. Хоть на карачках. Погибать в чужом пространстве он не был согласен ни на каких условиях.

7. СНЕЖНАЯ РОЗА

Скорость скольжения росла; теперь на разгон «Казаранга», несомненно, влияло и поле тяготения Япета. Драккар нырнул в зеленый полумрак под руку сверхвеликана. Пора тормозить. Андрей, испытывая нехорошее предчувствие, осторожно стал выдвигать подпяточные когти на ступоходах. Так и есть: скорость машины резко возросла. Вдобавок он ощутил нарастающий крен и понял, что левая пара ступоходов потеряла контакт с поверхностью. На секунду он растерялся; никаких, даже курсантских навыков рационального торможения трением у него не было.

— Капелька тщеславия тебе не повредит, — заявило пространство. — …Ит-ит-ит-ит-ит.

Машина, внезапно задрав корму, уже входила в переворот через нос, когда Андрей решился на плазменный выстрел. Шпаги фиолетовых молний сверкнули над головой, и последнее, что он отчетливо видел перед тем, как машину крутануло волчком, был надвигающийся разрисованный буквами и цифрами бок набедренного супербаллона-цистерны, объятый бледно-лиловым пламенем. Андрей пытался угадать, куда последует удар. Ожидал слева. Но столкновение произошло правым бортом. Очень тяжелый удар. Катер остановился.

— Ну почему ты у меня такой обыкновенный?.. — горестно вопросило пространство. — …Ный: ный-ный-ный-ный…

Потирая то место на гермошлеме, под которым определенно будет огромная шишка, Андрей разглядывал замутненный зелеными струйками пара бок супербаллона, дымящуюся (очевидно, именно сюда угодила струя плазмы) воронку великаньего заправочного устройства. Кольцевой держатель для заправочного шланга был с одной стороны расплющен ударом, предохранительный колпак сорван, но торчащая из воронки игла инжектора уцелела. Андрей перевел взгляд на указатель кислородною обеспечения, на цифры таймера, и ему стало ясно, что он ошибся в подсчетах более чем на полчаса. Уже скоро завоет микросирена…

Подняв голову, он обвел глазами знакомый облачный интерьер (в секторе от верхушки супербаллона до распростертой ладони сверхвеликана), и его почти не удивила довольно быстрая перемена характера свечения: нежная зелень уступала место мрачной мертвенно синюшной краске. Он нисколько не сомневался, что неприятная перемена — результат действия плазменных выстрелов. Гурм-феномен ужасно не любит, когда его беспокоят.

— Ну а если тебе там, на танкере, станет совсем уж невмоготу, — продолжал витийствовать радиоэфир, — дашь мне понять об этом словами: «Скучаю, очень скучаю… чаю-чаю-чаю-чаю…»

Завыла внутрискафандровая сирена. «Так весело я еще никогда не скучал», — подумал Андрей, пытаясь вспомнить, в каком месте на «Снегирях» встроен выключатель этого голосистого микрочудовища. Пока вспоминал, наблюдая за распространением синюшной мути, сирена умолкла. Итак, пять минут нормального дыхания плюс восемнадцать «последнего желания»… Он заставил «Казаранг» выпрямить ступоходы, выдвинул из корпус щупальце манипулятора и запустил его в воронку заправочного устройства.

Мысль о попытке заправиться кислородом от супербаллона пришла ему в голову еще на первых метрах путешествия вдоль суперскафандра. Нет, даже раньше — когда ему показалось, что исполин пошевелил рукой. Курьезная возможность «одолжить» литр-другой кислорода у сверхвеликана пощекотало воображение, и не более того.

Убрать манипулятор он не успел — все произошло молниеносно. Он успел только увидеть, как из конца «иглы» вырвалась и пошла почему-то наискось струя белой пены. Внезапно инжектор, да и сама воронка заправочного устройства исчезли, и не успел он глазом моргнуть — перед ним бушевал белопенный вулкан. Точнее, перед ним лишь мелькнула картина бушующего вулкана, и тут же видимость упала до нуля — сначала блистер накрыла серая мгла, а затем — непроглядная темень… И снова, как в прошлый раз, реакция рук опередила реакцию мозга: руки инстинктивно произвели какую-то работу — поверхность блистера окрасил нестерпимо-яркий ртутно-фиолетовый свет, машину рвануло влево, но какая-то более мощная силища бешено подхватила драккар, грубо перевернула и, жестоко встряхнув, швырнула в ревущее озеро расплавленного металла.

Рев, звонкий грохот и невыносимый вой.

Сверхвизг!..

Тишина.

Темный пояс экранов.

Такое впечатление, будто машина плывет в темном тоннеле, слегка покачиваясь. После сверхвнзга это даже приятно… На вогнутой поверхности блистера и экранов отражается горсть разноцветных светосигналов, вспыхивают отблески мигающих марок времени. «В загробном царстве тоже есть время», — подумал Андрей, неожиданно осознав, что совсем не дышит. Спазматическое сокращение мышц горла перекрыло дыхательные пути — легкие словно забыли о настоятельной необходимости перекачивать воздух. Однако стоило вникнуть в сей поразительный факт — мучительно захотелось дышать. А дышать было нечем!.

Он подорвал аварийный патрон кислородной поддержки. Голова прояснилась. Но не настолько, чтобы понять, куда, в какой закоулок гурм-феномена зашвырнуло машину. Подозревая, что вулканоподобный выброс белопенной массы все же имел отношение к жидкому кислороду, он шевельнул щупальцем манипулятора, подвигал им перед носом драккара. Попытка расчистить щупальцем хотя бы маленькое «окно» была безуспешной. Он чувствовал, как машину покачивает, вертит вокруг продольной оси (несомненно, какой-то поток), и в то же время чувствовал стремительное ослабление и без того мизерной силы тяжести. Признак падения катера? Или верхом на сорвавшейся в пропасть снежной лавине. Любая пропасть имеет дно… Он попытался открыть гермолюк — не хотел разбиваться с завязанными глазами. Крышка люка не поддалась.

Покривив в усмешке задубелые под маской губы, он поблагодарил судьбу за тридцать три свои года замечательно прожитой жизни, подумал, что идущие следом разведчики будут (непременно должны быть) удачливее, два раза вдохнул полной грудью колючий кислородный холод и рванул оранжевый рычаг отстрела.

По корпусу «Казаранга» пробежала легкая судорога — блистер вдруг сорвало и ослепительно белым парусом унесло кверху. Андрей ожидал увидеть все, что угодно, только не это, и два-три мгновения оторопело разглядывал знакомый ландшафт.

— Ур-ра-а-а… — не помня себя от радости закричал он, вскинув разведенные в стороны руки и обнимая залитое солнцем просторное ледорадо Япета, всю систему Сатурна и вообще сразу все Внеземелье.

Но, поздоровавшись с родным пространством, он снова взялся за рукоятки, потому что внизу действительно была пропасть и катер действительно валился в нее на гребне лавины. Посмеиваясь, как в счастливом сне, Андрей взмыл над склоном на полной тяге.

За время десанта гурм-феномен из колоссального пудинга с козырьками отвислых карнизов перевоплотился в идеально ровную полусферу. Чудовищное яйцо, полупогруженное в темный ледорит посреди равнины Атланта… На маневре ухода от белесого купола-исполина Андрей не мог оторвать взгляд от вспухающего на его вершине необыкновенно красивого фарфорово-хрупкого образования, которое формой очень напоминало цветок розы. Обрамленная десятками полукружий неярких радуг, снежно-белая красавица отбрасывала многокилометровую черную тень в северном направлении, а южный склон был залит ярко-белыми языками лавин.

Хлынувшая в кабину после отстрела блистера снежная пудра густо запорошила индикаторы и светосигналы — ничего не видать; на траекторию сближения с «люстрой» сверкающего над Япетом «Байкала» Андрей вышел интуитивно, дал форсаж. А на орбитальном маневре, когда планетоид вздыбился справа по борту стеной, Андрей заметил в промежутке между двумя кратерами у восточного склона гурм-феномена лагерь космодесантников. Вглядевшись, присвистнул. Это был крупный станционарный лагерь… «Ну дела! — подумал он. — Определенно, „Снежный барс“ в полном составе сюда пожаловал. Ай да Фролов! Вот это оперативность!..» Потом он увидел вокруг белесого чудища с белым «цветком» на макушке множество блестящих точек и черточек и зауважал Фролова еще больше.

На подходе к рендель-ангару «Байкала», возбужденный, переполненный радостным нетерпением, он чуть не разбился: выпустил из виду, что твиндек наполнен зачерпнутым из лавины снегом, и на тормозном маневре весь этот груз снежной пудры ухнул на голову. Кое-как очистил лицевое стекло перчаткой, он с трудом успел приподнять машину над срезом прямоугольной щели вакуум-створа. Повторил заход и вдруг почувствовал: снова дышать стало нечем…

Андрей плохо помнил, как вогнал машину в вакуум-створ, как отстегнул фиксаторы и прямо из кабины прыгнул в розовый квадрат открытого люка переходного тамбура. Прыгнул удачно. Взглянув на свисающую с левого запястья оборванную цепочку от видеомонитора, он мимолетно подумал, что самым неудачным прыжком за время десанта был прыжок в твиндек… Не дожидаясь, когда вспыхнет перед глазами транспарант «Барическое равновесие», Андрей нащупал замок и открыл стекло гермошлема — легкие обожгло горячим воздухом и едким запахом аммиака. Кашляя, со слезящимися глазами, Андрей перешагнул комингс скафандрового отсека и, подхваченный транспортировочным захватом, оказался в гардеробной шкаф-ячейке. Выскользнув из осточертевшей ему липкой, пропитанной аммиаком, бронированной скорлупы, он, пошатываясь на бегу (не успел еще адаптироваться к условиям корабельной гравитации), бросился в душевую. И лишь под струями ароматной воды у него появилось время проанализировать схваченную зрительной памятью картину: лишенный блистера, выбеленный снежной пудрой «Казаранг», как потрепанная арктическими штормами лодка, садится на чистую, блестящую как зеркало палубу рендель-ангара по соседству с двумя новенькими драккарами. Космодесантных катеров такой модели ему еще не доводилось видеть. Что-то среднее между «Бураном» и «Казарангом», но со своими особенностями: очень яркая люминесцирующая окраска, две пары коротких ступоходов, три лыжи, аккуратные прямоугольные коробы выступающих по бортам реверс-моторов… Неведомая ему модель (если глаз не ошибся в спешке) называлась «Вьюга». Это название он слышал от проектировщиков малотоннажных машин, однако то обстоятельство, что эскадрильи «Снежного барса» уже укомплектованы «Вьюгами», изрядно его озадачило. Впрочем, разве за всем уследишь… Он представил себе, как будут поражены пилоты новых драккаров, когда увидят обындевелые останки сильно помятого музейного экспоната, ревниво нахмурился.

«Байкал» был на удивление малолюден. По дороге на свой ярус Андреи сквозь блики прозрачной многослойности ветрокоридоров заметил у себя над головой только двух пролетающих мимо людей да против двери капитанской каюты встретил связиста Круглова. С удовольствием поздоровался, спросил:

— Ну как у вас тут дела?

Круглов не ответил. Стоял и, глубоко засунув руки в карманы, безмолвно смотрел на него с выражением печального (если не сказать — скорбного) смирения на припухшей физиономии.

— Валаев у себя? — спросил Андрей уже менее дружелюбно.

С неохотой высвободив руки из карманов, связист сделал вялый, неопределенный жест. «Чего этот парень на меня уставился?» — подумал Андрей и вдруг вспомнил о своей трехдневной щетине. Брезгливо ощупал лицо. Первого пилота никто и никогда не видел на борту «Байкала» небритым или неряшливо, не по форме одетым.

— Извини, я небрит, — сказал он и заторопился вдоль анфилады солнечных «гротов». Не встретить бы еще кого-нибудь.

Внезапно какой-то необычный звук заставил его обернуться и посмотреть в спину Круглова. Связист смеялся. До ушей Андрея донеслось что-то похожее на куриное квохтанье. И негромкий возглас:

— Он, видите ли, небрит!

Круглов исчез за поворотом. Андрей почувствовал, как деревенеют скулы. Входя в свою каюту, подумал: «Хорошо тебя встречают твои товарищи, первый пилот. Приветливо».

В центре холла стоял кто-то в белом костюме.

— Тринадцать-девять, визит отменяется, — быстро сказал Андрей. И только после этого до него дошло, что в центре затемненной каюты он видит свое собственное стереоизображение.

Он вгляделся и почувствовал себя словно в кошмарном сне. Это была мемориальная каюта. Каюта-паноптикум… Повсюду на глянцевых вогнутостях специально затемненных стен были видны слабые отражения недвижной центральной фигуры. Его фигуры. В прозрачных глубинах стеклянистого массива скорбно источали золотистый свет в виде отвесных лучей четыре декоративных потолочных колодца. Вдобавок холл вдруг наполнили торжественно-печальные звуки органной музыки. На фоне звездно-черного окна из каюты в открытый космос поплыли светлые строки, повествующие о подвиге первого пилота суперконтейнероносца «Байкал» Андрея Васильевича Тобольского. Год рождения, год гибели.

— Однако!.. — пробормотал Андрей. Мелькнула мысль: «С ума они здесь посходили, что ли?!» — Тринадцать-девять, — позвал он. — Свет. Музыку прекратить.

Ничего не изменилось.

— Информбюро, контакт! — позвал Андрей, закипая холодным бешенством.

Музыка смолкла, автомат ответил женским голосом:

— Информбюро базы «Япет-орбитальный».

— Какова формула обращения к бытавтомату в каюте, из которой я говорю?

— Двенадцать-одиннадцать.

— Индекс двенадцать-одиннадцать сменить на индекс тринадцать-девять.

— Принято к исполнению.

— К немедленному исполнению, — подсказал Андрей. — Вы мне больше не нужны, отбой. Тринадцать-девять, изображение в центре каюты убрать, музыку не включать. На окно — летний морской пейзаж. В течение часа все каналы связи блокировать, на запрос любого абонента реагировать сигналом «занят».

Изображение фигуры в белом исчезло. В каюте стало светло: по всему помещению рассыпались, замельтешили отражаемые волнами наката жаркие солнечные блики, в «окно» хлынула яркая морская синь. Слишком тихо… Безупречно вышколенный бытавтомат по старой памяти дал пейзаж без звукового сопровождения…

— Шум прибоя, — добавил Андрей. — Чуть тише!.. Вот так. На борту корабля будет порядок.

Сбросив авральный комбинезон, он еще раз с большим удовольствием поплескался под душем и, пристально рассматривая себя в зеркалах, постоял в сушилке. Потом неторопливо, старательно вернул своей персоне вид первого пилота сверхскоростного суперкорабля. Впрочем, это касалось только физиономии, потому что надеть первому пилоту было нечего: в гардеробной он обнаружил лишь пакеты с комплектом форменной одежды космодесантника. Морда снежного барса на рукаве… С той минуты, когда он встретил Круглова, ему никак не удавалось избавиться от впечатления, что Валаева нет на борту «Байкала», хотя абсурдность этого впечатления по логике, дела можно было считать стопроцентной. От ощущения, что на борту не все в порядке, никакая логика избавить не могла.

Отбросив пакеты, Андрей открыл было рот, чтобы заставить автосистему бытового сектора делать то, что ей положено здесь делать, и вдруг покачнулся: в глазах на мгновение потемнело и тело ощутило очень странный, глубокий покой. Было так, словно он на секунду заснул, вздрогнул, проснулся. Он еще раз взглянул в зеркало на себя (мускулистого, загорелого, в плавках) и счел за лучшее оставить тяжбу с бытавтоматикой на потом и побыстрее перебраться в спальню.

Лежа на диване лицом кверху и наблюдая суету солнечных бликов на потолочных «сталактитах», он прислушивался к своему внутреннему состоянию. Состояние было необычное. Стоило чуть расслабиться — и в уши внезапно хлынули тысячи тысяч звуков, созвучий. Необъятный голосистый мир…

«Стоп!» — в ошеломлении подумал Андрей и каким-то неосознанным, спазматическим, что ли, усилием вернул себя в обычное состояние. Приказал бытавтомату дать на «окно» ночной пейзаж зимнего леса. Глядя в сумрак потемневшего потолка, он поймал себя на том, что возврат в обычное свое «нормальное» состояние нервов и чувств не успокоил его и не обрадовал. Было грустно.

Пытаясь отвлечься от новых для себя ощущений, он спросил:

— Тринадцать-девять, кто сменил твой индекс на двенадцать-одиннадцать?

— Операторы центрального информбюро.

— Да, разумеется… Какое сегодня число?

Автомат ответил.

— Месяц? Год?

Автомат ответил.

— Хочешь сказать, мы с тобой не общались больше восьми лет? — улыбаясь, спросил Андрей. И вдруг почувствовал, что это правда.

— Восемь лет, четыре месяца и девятнадцать суток, — уточнил автомат.

— Тринадцать-девять, свяжись с кухонным распределителем. Мне нужен охлажденный березовый сок. И как можно быстрее.

Через полторы минуты у изголовья звякнул и выдвинулся пенал пневмопосыльной системы. Андрей вынул холодную прозрачную коробку, шершавым языком нащупал соковыводную трубочку. Напился и сунул было коробку в пенал, но снова поднес коробку к лицу, нашел глазами дату изготовления… Пальцы сжали коробку в комок.

И когда тело стало проваливаться куда-то в мягкую белизну, он разжал пальцы, расслабился и успел подумать: «За восемь с половиной лет я могу позволить себе один раз нормально поспать».

…Лавина несла его в узкий проран между обледенелыми скалами. Это было не страшно. Он бежал в бурном снежном потоке навстречу ветру и громко смеялся. Кричал, перекрывая гул грозной стихии: «Старт! Старт, дикая кошка, старт!» — и знал, что непременно поднимется в воздух, и видел, как падают в пропасть обломки утесов, и ступни быстро бегущих ног его были больше этих обломков. Ветер подставил ему свою упругую грудь — он взлетел и, смеясь, распростер напряженные под напором воздушного потока руки над клубящимся снежной пылью ущельем, и белые вершины Гималаев постепенно становились ниже траектории его полета, а над вершинами расцветала исполинская снежная роза…

Андрей ошарашенно сел, ощупал грудь, руки, колени. Посмотрел на розовые цифры часового табло. Он спал всего полчаса, но чувствовал себя прекрасно.

— Тринадцать-девять… — произнес он формулу обращения. Собрался было распорядиться насчет привычной одежды, однако раздумал. Какая будет одежда — это теперь не имело значения. Кто-то подбросил ему в гардеробную пакеты с формой космодесантника отряда «Снежный барс». Пусть так и будет. Андрей Тобольский, бывший первый пилот бывшего суперконтейнероносца «Байкал», со спокойной совестью может носить форму «Снежного барса». Как десантник с восьмилетним стажем. Тем более что суперконтейнероносец «Байкал» перестал, очевидно, существовать. База… «Япет-орбитальный…»

— Вам что-нибудь нужно? — спросил автомат.

— Да, — проговорил Андрей. — Мне нужно найти себе место в моем теперешнем мире…

«ВЕЛИКИЙ ПРЕДОК» (Вместо послесловия)

После прекрасно организованного стараниями работников Т-связи телесвидания с дочерью Андрей покинул спортзал не переодевшись, как был — в бело-красном тренировочном костюме; взгляды встречных прохожих заставили его обратить внимание на свой вид и вернуться. Возвращаясь, он воспользовался другим входом — через ветротоннель, прямо в спортгардеробную, — не хотелось опять заходить в огромное элдипсоидное помещение, искусно расцвеченное светоузорами, но все равно словно бы вылинявшее теперь, потускневшее после неописуемой роскоши земных сочных красок… Он принял душ, натянул на себя все еще непривычную форму космодесантника. Проделал это абсолютно машинально. К нему еще не вернулась способность размышлять. В голове царило необыкновенное спокойствие. Он не мог думать. Ни о чем. Перед глазами стоял знакомый им с Лилией уголок дендрария, а посредине аллеи, в жарком пятне солнечного света, — незнакомая девчушка-подросток, ужасно нескладная, угловатая, с испуганным лицом, голенастая, как олененок. Минуту они молча разглядывали друг друга. Потом он что-то спросил — она не ответила. Стена невесть почему возникшего отчуждения казалась непробиваемой. Выручил мяч. Он взял в руку тренировочный мяч, несколько раз стукнул им об пол и постарался придать голосу беззаботные интонации: «Мой веселый, звонкий мяч, ты куда помчался вскачь?..» Стена рухнула: Лилия подбежала вплотную к натянутым поперек аллеи рядам красных ленточек (граница действия стереоэффекта); он жадно вглядывался в незнакомое лицо дочери и не мог произнести ни слова. Что-то случилось у него с губами, он долго не мог заставить себя говорить. Так ничего толком они друг другу и не сказали. Права была Светлана: пятьдесят драгоценных минут самой дорогостоящей в мире связи состояли в основном из расточительно длинных пауз. Лицо двенадцатилетней Лилии ему не понравилось. Маленькая Лилия была нежна, красива, как цветок. Для этой такое сравнение не напрашивалось. Двенадцатилетняя Лилия чем-то напоминала ему двоюродную сестру Ольгу и Валентину одновременно. Взрывоопасная смесь… Но, если серьезно, он почему-то ощущал себя расстроенным до предела, подавленным, разочарованным. Во время телесвидания с Мартом Фроловым он получил от ведущего темпоролога чудовищный (иначе не скажешь) груз тяжеленной, как ледяная гора, информации и безропотно подставил под неожиданно свалившийся на него айсберг свое натруженное плечо и, угнетаемый этой тяжестью, все же почувствовал в себе желание действовать, думать, работать, хотя полученный от Марта информационный груз был сродни печальной ноше легендарного Мессии, влекомой им по пыльной дороге на хорошо известную всему цивилизованному миру ближневосточную возвышенность. А после телесвидания с дочерью было такое чувство, будто и ее и его обвели вокруг пальца, искусно, изобретательно обманули: ему подсунули не его дочь, девочке — не ее отца… Сыновья и дочери человеческие научились лихо преодолевать довольно крупные куски Пространства. А вот с преодолением Времени дело обстоит хуже.

Как и договорились, Копаев ждал его у центрального входа в Форум. Еще когда Светлана сказала ему, что Аверьян предлагает там встретиться, он удивился, но ничего не спросил. Мало ли по каким причинам бывший функционер МУКБОПа считает удобным рандеву под необъятным куполом самого большого зала бывшего корабля.

Они поздоровались сдержанно, без особых эмоций — так, словно расстались только вчера, и Копаев театрально-торжественным жестом предложил ему войти в зал Форума первым. Створки овальной двери широко распахнулись, он досмотрел в глубину зала и ощутил, как сердце забилось сильнее. При первом взгляде можно было подумать, что широкая дверь центрального входа вела в одну из центральных полостей гурм-феномена…

Андрей машинально сел на левую сторону подковообразного дивана, извлеченного откуда-то снизу негромкой командой Аверьяна. Копаев сел справа и, видимо, озадаченный странноватой реакцией автора видеосъемки на подготовленную без его участия экспозицию, смотрел на него выжидающе. Наконец спросил с недоверием в голосе:

— Ты что… впервые это видишь?

— Я — нет, но ты… Откуда это у вас здесь? — Андрей обвел рукой закругляющийся ряд окрашенных зеленым светом «Снегирей»-великанов.

— Позволь, однако… все это — содержимое твоего видеомонитора!.. Разве не так?

— Моего? — переспросил Андрей. — Но… ведь я его потерял.

Копаев с облегчением рассмеялся:

— Его нашли в твиндеке — примерз к грузофиксатору.

— Ах вот как! Тогда другое дело… Я и не подозревал, что бытовой видеомонитор способен дать такое высокое качество изображения в широкоугольном режиме работы.

— Это не он способен, — возразил Копаев, — это я способен. Правда, не без помощи соответствующих видеокорректорных устройств. Пришлось повозиться… Зато результат! И тебе будет легче.

— В каком э-э… смысле?

— Но ведь объяснять это все ты нам собираешься? Или как?..

— А что я должен объяснять? Все это мои глаза видели там примерно так же, как теперь видят твои.

— Мои глаза видят толпу твоих эфемеров, — заметил Копаев, — и мне интересно было бы знать, как тебе удалось такую массу их наплодить! Я бы и за восемь лет не справился. Да и никто бы не справился.

— Ты уверен, что это мои эфемеры?

— Великое Внеземелье! Ну не мои же?! Индекс и номер твоего скафандра налицо.

— А как быть с названием корабля? Почему «Лунная радуга»?

— Думал, наверное, о «Лунной радуге»? Вот тебе и результат. Еще о чем ты там думал?

Андрей не ответил. Перевел взгляд на двадцатипятиметрового исполина, возвышающегося светло-зеленой башней над строем эфемеров-богатырей.

— Скажи, Аверьян… ты лучше меня разбираешься в генеалогии эфемеров…

— Хочешь спросить, чей облик таился под стеклом гермошлема эфемерного «Снегиря»?

— Да.

— Расскажи, при каких обстоятельствах поднялась на врага эта радужная рать.

Андрей рассказал.

— Ясно… — протянул Копаев. — А впрочем, что тут может быть ясного? Ясно только одно: твой единственный нормальный эфемер попал в какую-то воспроизводящую среду, которая сыграла роль множительного агрегата. Остальная армия — эфемеры второго, так сказать, порядка. Или лучше будет выразиться — трансцендентные эфемеры…

Андрей напомнил:

— Ты не ответил на мой вопрос.

— Разве? — Копаев криво усмехнулся. — Насчет трансцендентных я даже гадать не берусь. А что касается «нормального»… Тут, пожалуй, могут соперничать только два варианта: либо копия Николая Асеева, либо твоя. Неужели имеет значение — кто? Если имеет, я склонен отдать предпочтение второму варианту. Ну сам посуди: с чего бы это чужое пространство, не стесняясь, громко, на всю Галактику, можно сказать, обсуждало интимные факты твоей биографии? Убедительно?

— Нет. Почему источником интимных фактов обязательно должна была служить копия, а не оригинал? Побывать в чужом пространстве довелось, как ты теперь знаешь, и мне самому.

— Ты слишком многого от меня хочешь.

— В таком случае то же самое я могу сказать о тебе.

— Ну нет! В этом смысле я имею перед тобой преимущество. Ты вправе полностью игнорировать меня как любопытствующую личность, но обязан считаться со мной хотя бы как с посредником. Не будем забывать, что за тобой отчет перед Землей.

— Видишь ли, я сейчас такая персона, что могу позволить себе роскошь выбирать посредников по душе.

— Чем я тебе не угодил? — Аверьян был теперь заметно обеспокоен.

Андрей молча смотрел на него. На первый взгляд Копаев не изменился: все такой же ловкий в движениях бронзовоухий блондин, каким был в тот памятный день их беседы на парапете бассейна. Вот только взгляд серых глаз Аверьяна стал жестче, да самоуверенности прибавилось. Трудно было сразу сказать, чего недоставало теперешнему Аверьяну но сравнению с тем Аверьяном, прошлым… Но чего-то явно недоставало.

— Так чем же я тебе не угодил? — повторил Аверьян. На этот раз голос его прозвучал гораздо спокойнее.

— Теряешь гибкость функционера МУКБОПа, — вслух подумал Андрей. — Теряешь форму…

— Давно уж к МУКБОПу я никакого отношения не имею.

— За что отстранили?

— За то же, за что и тебя теперь отстранят от полетов. Категорически и навсегда.

— Здесь вы очень интересно заблуждаетесь, молодой человек… э-э… простите, молодой экзот. Но я не стану вас разочаровывать.

Глаза Копаева настороженно сузились.

«Сразу учуял, — подумал Андрей. — С чутьем у него по-прежнему все в порядке».

Стереоизображение застывшей рати эфемеров-богатырей сменилось космически-величественной картиной: глаза слепила множеством голубых огней грандиозная спираль узорчато-фонарного сооружения.

— С масштабом я не переборщил? — осведомился Копаев.

— Недотянул. Можешь спокойно увеличить раза в полтора — не ошибешься.

Присвистнув, Копаев с уважением проговорил:

— Ну и ну! Вот это громадина!.. А ведь состоит она из одних… Кстати, там, на месте, удалось тебе разглядеть, из чего она состоит?

— Да. Эта штуковина — спиралевидное скопище эйвов.

— Как… как они называются?

— Эйвы, — повторил Андрей. И объяснил почему. Копаев внимательно выслушал подробности знакомства с эйвами. Рассказ, по-видимому, произвел на него впечатление. Он спросил:

— Марту рассказывал? Что он об этом думает?

— Я могу, разумеется, передать, что думает об этом Март. Но тогда тебе придется выслушать сначала, что об этом думаю я.

— А что об этом думаешь ты? — мгновенно перестроился Аверьян.

— Я думаю, что эйвы не могут быть носителями Разума. Думаю, уровень их «интеллекта» вряд ли намного превышает «интеллектуальный» уровень… вируса гриппа. Я полагаю, земная цивилизация случайно соприкоснулась с довольно примитивной формой… как-то не поворачивается язык говорить «формой жизни». Лучше выразить это словосочетанием «форма преджизни», потому что «жизнь» в нашем понимании отличается от способа существования эйва, наверное, в той же степени, в какой белковый обмен отличается от рабочих процессов, происходящих, к примеру, в электроконденсаторах. Или, скажем, в электроаккумуляторах. Тебе пришлось повозиться с корректорской доводкой моей видеозаписи… ты заметил там хоть что-нибудь похожее на планету?

— Нет.

— Я тоже. Напрашивается рабочая гипотеза: эйвы — продукт эволюции внепланетной преджизни. Скудность запасов околозвездного вещества, на которых «паслись» колонии первобытных эйвов, и щедрость потоков энергии привели к тому, что эволюция протоэйвов пошла в необычном для нашего земного восприятия направлении. Здесь можно немного пофантазировать… Вот, скажем, в силу каких-то гравиокинематическнх причин колония протоэйвов перешла из стадии хаотического скопления в стадию «вытянутого шнура». Неустойчивость скопления прямолинейной формы очевидна, и стадию «шнура» сменила стадия «спирали». А отсюда до темпор-прогиба рукой подать. А что такое темпор-прогиб? Дальнодействие. А практическое дальнодействие — это самый экономичный вид переноса материи из одной точки пространства в другую. И когда свернувшаяся и спираль колония протоэйвов нежданно-негаданно вдруг получила солидную инъекцию нужного ей вещества, развитие колонии пошло по пути закрепления этой полезной привычки. Сперва разбухшая колония, естественно, высосала все «бесхозное» вещество из окрестностей собственного светила. Затем, приобретя кое-какой технологический опыт, принялась за окрестности светил чужих… Вот в первом, так сказать, приближении… Голая схема. Март с этой схемой в основном согласен, хотя его и коробит ее примитивизм. Дискутировать нам было некогда, поэтому я, опасаясь, что не смогу достаточно внятно изложить точку зрения Марта на интересующий тебя вопрос, излагаю свою и откровенно делаю ссылку на комментарий Фролова. Я конечно, согласен с Мартом, что все обстоит гораздо сложнее, чем представляется мне, однако нам с чего-то надо начинать. Немыслимо сложный математический аппарат современной темпорологии, я убежден, заведомо включает в себя и «дважды два равняется четырем».

— Спасибо, — сказал Копаев. — Долго обсуждать эту тему нам с Фроловым действительно было некогда, я понимаю. Вам было гораздо важнее подробно обсудить другой вопрос…

— А ты откуда знаешь? — с любопытством спросил Андрей.

— Определенные навыки у меня еще сохранились.

— Подробно… За полчаса даже превосходной двусторонней Т-связи эту проблему подробно не обсудить…

— Вот именно! Мы пять лет к этой идее привыкнуть не можем. С какой же стати Март сразу преподнес тебе идею Внешнего приемника?

Андрей не ответил. Не потому, что собирался скрыть от Копаева полученную от Фролова информацию о первом сигнале с ВП — ничего и ни от кого скрывать он не собирался. Просто не было настроения говорить о дальней дороге перед дальней дорогой… Он смотрел на голубые огни и чувствовал на себе пристальный, колкий взгляд собеседника.

— Можешь не отвечать, — сказал Аверьян. — Теперь и младенцу понятно: кончилось наше временное житье-бытье у Япета. Прощай, мой табор… Выкинут нас теперь из Дальнего Внеземелья в Сверхдальнее… куда-нибудь по направлению к Проксиме Центавра на полтысячи астрономических единиц, а там добирайтесь до нового своего светила как сами знаете…

Чтобы отвлечь Аверьяна от мрачных мыслей, Андрей сказал:

— В торопливой беседе с Мартом я как-то не уловил всех тонкостей механики укрупнения массы корабля, несущего Внешний приемник. Ведь если ВП в принципе копирует работу комплекса «Зенит» — «Дипстар», то и рабочая масса нового комплекса не должна быть меньше рабочей массы «Зенита».

— Да какие тут тонкости! — Копаев поморщился. — ВП запустили к Центавру на новеньком корабле-носителе. А параллельными курсами запустили туда в автоматическом режиме корабли-ветераны. Отправили вдвое больше, чем нужно, чтобы хоть половина одновременно достигла отметки в пятьсот астрономических единиц.

— Ух ты! — искренне изумился Андрей. — Армада!..

— И все это скопище летящих в автоматическом режиме кораблей в конце концов должно, по идее, самостоятельно соединиться в одно целое, образовать рабочую массу для срабатывания Внешнего приемника. Передадут нас всех на борт носителя ВП как по видеотектору, назовем мы свой сверхкорабль каким-нибудь родным именем… скажем — «Солнце»… и начнется пилотируемый этап экспедиции. Первой Звездной… А капитаном «Солнца» назначат, конечно, тебя.

— Когда-то ты предрекал мне быть капитаном «Тобола». Помнишь?

— Помню. Но теперь быть капитаном межзвездного рейдера предрекаю тебе не я…

— Кто же?

— Твоя будущая жена. Светлана Фролова-Тобольская.

— Интересно, — сказал Андрей. — А с чего ты решил, что она моя будущая жена?

— Что… уже настоящая? — невинно моргая, спросил Аверьян. — Ну-ну, ладно, успокойся! Насчет настоящей я пошутил. А вот насчет будущей… Я не думаю, чтобы сама Светлана шутила. Все, что касается тебя, у нее на полном серьезе, и это уже доказано. Ведь предсказала она год, месяц и день, когда ты вынырнешь из белесых глубин темпор-объекта!..

— Продолжаешь шутить? — осведомился Андрей скучающим голосом.

— Вовсе нет! Не сойти мне с этого места, все так и было! Знал бы ты, что тут было, когда она объявила год, месяц и день… Разговоры пошли всякие-разные, слухи змейками поползли… Короче говоря, Круглов, конечно, рассвирепел и попытался искоренить на базе «средневековое ведовство», «беспардонное шарлатанство», «гадания на кофейной гуще», а когда ты действительно вынырнул в предсказанный день, объявил тебя эфемером… Ты уж его извини, он действовал честно, по убеждению.

— На межзвездном рейдере нужны хорошие связисты, так же, кстати, как и хорошие координаторы.

— Хороших связистов здесь — как кратеров на Япете. А хороших координаторов… извиняюсь, я один.

— Ну что ж, скромно и с достоинством, — похвалил Андрей.

— Нет, я серьезно! Связистов в нашем таборе чуть ли не больше, чем десантников. Это их столько в один год к нам привалило. Ты, пожалуй, не поверишь, но факт: многие буквально рвутся в нашу зону. Быть экзотом нынче стало модно. Особенно когда выяснилось, что экзоты — потенциальные долгожители. Смельчаки проникали в зону любыми путями, на любом транспорте, правдами и неправдами. А однажды к нам весь экипаж «Дипстара» в полном составе пожаловал! В общем, дело дошло до того, что, пропустив к Япету всех жаждущих соединения членов семей, служба космической безопасности, глухо закрыла зону… Стоп! — Копаев вдруг поднял руку. — Ты слышал?

— Что именно? — Андрей беспомощно огляделся.

— Кажется, темпор-объект разваливается… На базе поднялся радиоажиотаж!..

Аверьян скомандовал автоматике Форума высветлить сферо-обзор.

— Я ничего такого не слышу, — признался Андрей. Я дважды за сегодняшний день разрядил себя на экраны.

— Старайся этого не делать, — посоветовал Аверьян. — Здесь это считается признаком дурного тона… Гляди! Действительно разваливается!.. — Он увеличил изображение участка Япета с неровно осевшим, как подтаявший сугроб, куполом темпор-объекта.

Андрей посмотрел и подумал, что здешних обитателей это милое зрелище должно, наверное, впечатлять. Если эта белесая несокрушимая штука мозолила им глаза восемь лет идеально ровным полусферическим куполом, то сейчас ее осевшее тело выглядит, разумеется, диковато.

— Против Рати твоих эфемеров-богатырей скопище эйвов не устояло! — восторженно объявил Аверьян. — Они отступили!..

«Как и у нас, у них не могла не возникнуть проблема экзотов, — подумал Андрей. — Вероятно, эйвы-экзоты дестабилизируют жизнь колонии, и обычные эйвы инстинктивно стараются заблокировать процесс дальнодействия на неприятном этом участке пространства-времени. Вот так человечество старается теперь отодвинуть нас как можно дальше, и нельзя его за это винить».

— Нет Аверьян, — вдруг проговорил Андрей, — межзвездный рейдер мы назовем не «Солнце». Мы назовем его в честь земного человека «Великий предок».

Чарльз Вильямс ДОЛГАЯ ВОСКРЕСНАЯ НОЧЬ Роман

ГЛАВА I

Все началось пятого января. Утро я провел на охоте и у себя в конторе по продаже недвижимости на Клебурн-стрит появился только в час дня.

Мой офис как две капли воды похож на любой другой в нашем городе: витрина с объявлениями, унылые фикусы в кадках, несколько дешевых кресел, письменный стол, заваленный проспектами, и, как полагается в каждом деловом организме, — главный нервный узел: комнатушка с телефоном, пишущей машинкой и тридцатилетней девицей, которая всегда знает, где отыскать любую, даже самую пустяковую, бумажонку. Секретаршу зовут Барбара Райан. У нее медно-рыжие, вечно немного всклоченные волосы, красивый рот, спокойные голубые глаза, которые глядят на мир понимающе и холодно.

В ту минуту, когда я вошел в контору, Барбара говорила по телефону.

Увидев меня, она тут же поспешила избавиться от собеседника:

— Одну минуту, пожалуйста. Вот как раз мистер Варрен. — И уже шепотом добавила: — По междугородному.

Звонила, наверное, Фрэнс, чтобы предупредить о своем возвращении. Я пытался связаться с нею раза два накануне вечером, но моя женушка, очевидно, еще не вернулась в отель.

— Спасибо. — Я прикрыл дверь в комнату секретарши и снял трубку параллельного телефона.

— Алло?

Это действительно была Фрэнс.

— Джон! — Ее раздраженный голос не предвещал ничего хорошего. — Ну что за манера рявкать в трубку? Разве твоя секретарша не предупредила, кто звонит?

— Извини, моя прелесть! Вчера вечером я тебе несколько раз звонил…

— Да, знаю! — нетерпеливо перебила она. — Но после концерта у Дикинсонов мы выдумали прошвырнуться по кабакам, и меня привезли в гостиницу только в три утра. Не правда ли, звонить тебе было уже поздновато. Или рановато. Твоя прелесть только что проснулась, нежится еще в постели. Даже кофе не пила…

Мысленно я представил ее черные локоны на кружевной подушке, темно-серые глаза на прекрасном точеном лице, длинные сильные ноги…

— В котором часу выезжаешь, дорогая? Вещи, надеюсь, уложить недолго? — Мне так не терпелось увидеть ее рядом.

— Ты знаешь, милый, я хочу остаться здесь до воскресенья. Поэтому и звоню.

— Что?! — подскочил я от изумления.

— Понимаешь, Дикинсоны пригласили меня сегодня на ужин. А завтра у них званый коктейль…

— Но помилуй, прелесть моя! Уже неделя, как ты уехала!

— Право, Джон, нельзя быть таким нехорошим! Я задержусь всего на два дня, не больше. Клянусь! К тому же мой милый собирался поохотиться на уток, а?

— Я уже охотился сегодня утром. А, кроме того…

Но спорить дальше было бесполезно. Если бы даже удалось настоять на своем, это ни к чему, кроме непременной ссоры по ее возвращении, не привело бы. Пришлось уступить.

— Хорошо, моя радость. Но не позже воскресенья, договорились?

— Разумеется, дорогой!

После небольшой паузы Фрэнс добавила:

— Да, кстати, не мог бы мой дружочек выслать подружке телеграфом немного денег?

— Почему же нет! Сколько?

— Мне послышалось, ты уже сам назвал пятьсот долларов, а? — спросила она, дурачась. — Я тут кое-что присмотрела в магазинах. А потом — это ровное число, согласен?

— О боже!

— Опять рявкаешь, дорогой!

— Нет, стенаю! Послушай, прелесть моя, ты же взяла с собой все свои кредитные карточки! Да и в любом магазине тебе всегда поверят в долг. — Чуть было не добавил, что она прихватила из дому еще и шестьсот долларов наличными, но удержался.

— Нет, дорогой, — ласково щебетала Фрэнс. — В местных магазинах в долг не поверят, а мне приглянулся один очаровательный костюмчик! Он так пойдет к моей фигуре.

— К твоей фигуре идеально подойдет любой костюм. И у тебя их предостаточно… А я вот уже неделю лишен возможности любоваться твоей фигурой и просто в бешенстве. Надеюсь, когда фигура окажется в присмотренном костюмчике, вы вместе вернетесь наконец к забытому мужу?

Она звонко рассмеялась.

— Обожаю, когда ты так мило говоришь! Ну просто как в кино!

В трубке послышались какие-то посторонние звуки. Похоже, звуки рожка или трубы.

— Ты что, опять купила магнитофон? — мной снова начинала овладевать злость. Этих вопящих ящиков дома и без того скопилось не меньше дюжины.

— Что-то по радио передают, — ответила жена. — Сейчас выключу…

Через минуту-другую Фрэнс повесила трубку. Меня охватила апатия. Возможно, виновата и погода: очень жарко, ни ветерка, словно перед грозой. Мы с Фрэнс чуть не поругались, но ссоры, слава всем святым, удалось избежать; тем не менее я спрашивал себя, не слишком ли легко пошел на уступки. У друзей из Нового Орлеана оказался лишний билет на финальный матч по бейсболу. Допустим, и я смог бы раздобыть местечко на стадионе, но оставить контору не позволяли дела, и жена отправилась одна. Поездка вначале планировалась максимум на три дня; потом затянулась на неделю, а теперь уже и на девять дней! Это мне совсем не нравилось. Мною вертели, словно куклой. Вот бы удивились все те в Карфагене, кто всегда считал меня сорвиголовой и кремень-человеком!

Мы с Фрэнс женаты уже два года. Что привлекло ее — наш город или же я как мужчина? Она выросла в цветущей и веселой Флориде, в Майами. Мой Карфаген, увы, не бог весть какой райский уголок. Прямо скажем, захолустье. А я, Джон Варрен, что собой представляю? Да, да, конечно, неглупый, энергичный, дружелюбный, удачливый в делах… Но сейчас мне представлялся этакий стареющий мужлан, мелкий делец из провинциального городишка. Типичная посредственность, каких хоть пруд пруди, чьим именем никогда не будет назван какой-нибудь город, мост, болезнь или животное.

Вся моя жизнь прошла здесь, в Карфагене. Матушка умерла, когда мне было восемь лет. В наследство осталось три дома на Клебурн-стрит. Один из них я продал. Оставшиеся два дома приносили неплохой доход. В одном из них сейчас моя контора. В другом, старом солидном здании на углу Клебурн-стрит и площади Монтроз, — оптическая аптека Лакнера, спортивный магазин и лавка писчебумажных товаров Аллена, а на втором этаже несколько офисов.

Фрэнс я впервые увидел в своей конторе. Однажды утром она вошла сюда — на этой неделе исполнится ровно два года с того момента — и изъявила желание снять пустовавшее помещение в угловом здании. Фрэнс хотела открыть там магазин модной одежды. Помнится, я хмыкнул тогда про себя: «Что смыслит в коммерции эта двадцатипятилетняя красотка?» Однако ошибся — хватка у нее была что надо. К тому же в Майами она вместе с мужем, с которым рассталась год назад, уже владела подобным магазином, и дела их там шли совсем недурно.

После развода Фрэнс решила покинуть Майами и отправилась к побережью на собственном автомобиле. Переночевать остановилась в Карфагене, каким-то образом успела разведать местные коммерческие перспективы и осталась… А кончилось все тем, что я сдал ей в аренду помещение и спустя полгода лишился своей арендаторши, предложив ей стать женой.

Но пора кончать с воспоминаниями. Дела не ждут. Я принялся рыться в груде бумаг, скопившихся на столе. Затем явился Эванс, мой маклер, и мы обсудили кое-какие деловые предложения. А в три часа дня отправились по соседству, к Фуллеру, выпить чашку кофе.

Спустя час на город обрушилась первая волна холодного воздуха. Водители спешно поднимали стекла припаркованных автомобилей; прохожие, убыстряя шаг, с опаской поглядывали на небо.

Позвонив Барбаре, я попросил ее зайти — надо было срочно продиктовать несколько деловых писем. Она вошла и, как это ей почему-то нравилось, вольно уселась на край стола. Через минуту я вдруг поймал себя на мысли, что больше думаю о Барбаре, чем о посланиях своим адресатам. Было бы, конечно, глупо утверждать, будто в течение целого года, что она работает в конторе, я вовсе не замечал ее женского обаяния. Конечно, замечал! Но сегодня, право, впервые эта женщина вдруг заинтересовала меня всерьез.

Барбара склонилась над блокнотом, медная прядь волос упала на левую щеку, подчеркивая нежный матовый цвет лица. Ей очень шла блузка с длинными пышными рукавами. А руки этой женщины, изящные, с тонкими длинными пальцами, были просто великолепны. Внезапно я сбился с мысли.

— Учитывая возможность изменения планировки здания, — перечитала она последнюю фразу, — мы рассчитываем, запятая, что в обозримом будущем… — И, видимо, поняв причину моей остановки, восхитительно улыбаясь, заметила, помогая мне прийти в себя: — Что за дурацкое выражение — «в обозримом будущем»?

— Да, да, напишите просто — в будущем. Не возражаете?

Мы продолжили диктовку, но мысли по-прежнему разбегались, сосредоточиться как следует не удавалось. И тут зазвонил телефон.

Барбара сняла трубку.

— Это шериф! — воскликнула она с удивлением.

— Шериф? — Я был поражен не меньше секретарши. — Что понадобилось вдруг от меня старине Скэнлону?

— Слушаю вас, шериф!

— Варрен? Вы охотились сегодня утром на болоте?

— Да, — ответил я. — А что?

— В котором часу?

— Пришел туда перед самым восходом солнца, а ушел… что-то без четверти десять.

— Вы там не встретили Дана Робертса?

— Нет. Но видел неподалеку его машину. А в чем дело?

— Он застрелился. Мы пытаемся установить точное время, когда произошло несчастье.

— Застрелился?!

— Да. Доктор Мартин и Джимми Макбрайд нашли его с полчаса тому назад и позвонили в полицию. Врач говорит, он снес себе полчерепа. А случилось все, видимо, рано утром. Робертс сидел в шалаше, что справа, в конце дороги, засидка номер два, так это у вас, охотников, кажется, обозначается? А где находились вы?

— В засидке номер один. Там же, в конце дороги, но на другой стороне… Бог ты мой, не пойму, как он умудрился сотворить эдакое!

— Не знаю. Туда поехал Малхоленд с каретой «Скорой помощи». Доктор утверждает: когда раздался выстрел, дуло находилось очень близко от лица. Можно предположить, что Робертс по какой-то причине пытался поднять ружье за ствол. Не знаете, стрелял ли он после того, как вы покинули свою засидку?

— Нет, полагаю… Просто не во что было стрелять. За все утро я не видел ни одной утки. Выстрелы же слышал только рано утром, еще до восхода солнца.

— Иными словами, до часа открытия законной охоты?

— Вот-вот! Это-то меня и поразило: первым делом подумал, кто бы мог оказаться таким э… э… недисциплинированным! Мы все на этот счет очень щепетильны.

— Значит, Робертс… На болото, кроме вас двоих, никто больше не ходил. Я уже опросил всех местных охотников. Так, говорите, слышали не один выстрел?

— Вот именно. Их было два!

— А с каким интервалом?

Я задумался.

— Трудно сказать… Примерно с минуту.

— А вам не кажется, что стрелял дуплетом охотник из двустволки, скажем, по стае уток?

— Ну нет, промежуток между выстрелами был слишком велик. Стая бы уже улетела. Я решил, что коллега по охоте ранил птицу и, когда та пыталась взлететь, добил ее вторым выстрелом.

— А над вами утки пролетали?

— Увы… Как я уже сказал, за все утро мне на глаза не попалось ни одной даже самой паршивой пташки. А между тем вряд ли им удалось бы миновать мою засидку — шалаш поставлен очень удачно, между двумя рукавами болота. Даже налети стая сзади — я все одно услышал бы свист крыльев.

— Понимаю. Да, еще один вопрос: у Робертса есть родственники?

— Мне об этом ничего не известно. — Этот телефонный допрос уже раздражал меня. — Слышал только, что приехал он из Техаса. Но откуда — не знаю.

— Ладно, попробуем узнать в магазине. Спасибо!

Когда я передал суть разговора Барбаре, та от изумления долго не могла прийти в себя.

Дану Робертсу, наверное, не исполнилось еще и тридцати. Ни жены, ни детей, насколько известно, у него нет, так что и оповещать о несчастье некого. Он был одним из моих арендаторов, но, кроме того, что Робертс страстный охотник и имел дорогую спортивную автомашину с мощным двигателем, я о нем действительно ничего толком не знал.

Появился Дан в Карфагене месяцев десять назад и открыл магазин спортивных товаров в том же здании, где Фрэнс раньше держала свой. Как раз накануне сезона охоты вступил в наш клуб охотников на уток, удачно перекупив членский билет Арта Рассела, уехавшего во Флориду, — мы ведь постоянно ограничивали число членов клуба. Их насчитывалось всего восемь.

Мне не доводилось охотиться с ним на пару, правда, раза два или три тренировались вместе в тире. И, надо признать, это был прирожденный стрелок — с ружьем обращался профессионально, как свойственно человеку с большим опытом.

Около пяти часов пополудни разразилась наконец гроза. Я подошел к окну и выглянул на улицу. Струи дождя отчаянно хлестали по металлическим гирляндам, оставшимся висеть на площади с Нового года. Барбара накинула чехол на машинку и достала из ящика свою сумочку. Стало невероятно тоскливо.

— Вас подбросить домой? — Сегодня мне хотелось побыть с ней подольше.

Она покачала головой.

— Спасибо. Я уже вызвала такси.

В тот момент, когда Барбара была уже на пороге, опять зазвонил телефон. Из трубки снова заскрипел голос Скэнлона.

— Варрен? Не могли бы вы немедленно зайти во Дворец правосудия?

— Разумеется. А в чем дело?

— Да по поводу мистера Робертса.

— Удалось, надеюсь, установить, при каких обстоятельствах произошел несчастный случай?

— Полной уверенности пока нет… Давайте поговорим обо всем, когда придете.

Я закрыл входную дверь на ключ и забрался в машину. До Дворца правосудия всего ничего — каких-то полмили. Через пару минут моя машина стояла у входа во дворец.

Контора шерифа находилась на первом этаже в большущей и унылой комнате, для каких-то надобностей разделенной пополам деревянной решеткой. За нею стояли четыре стола, на них — лампы с зелеными абажурами времен, пожалуй, еще гражданской войны. На дальней стене висела крупномасштабная карта. Рядом — застекленный шкаф, в котором тускло поблескивали стволы нескольких карабинов и газовых пистолетов. Стена справа от двери вся заставлена ящиками с картотекой.

Малхоленд, помощник шерифа, сидел за одним из столов и что-то внимательно разглядывал в свете одной из ламп, сняв с нее абажур. Около него лежала двустволка системы «браунинг». Рядом я заметил также гильзу, конверт и какие-то фотографии.

Едва моя персона возникла на пороге, как тут же из малоприметной двери слева появился Скэнлон.

Высокий, худощавый и, несмотря на зрелый возраст, весьма подвижный, шериф молча протянул фотографию. То, что на ней было запечатлено, могло потрясти кого угодно. Право, я не стыжусь, что в этот момент мне едва не стало дурно. Робертс лежал на спине в своей охотничьей лодочке — весь правый висок разворочен, глаз выбит, лицо залито кровью. С дрожью я положил фотографию на стол, а, подняв глаза, встретил устремленный на меня пристальный взгляд Скэнлона.

— Это вы в него стреляли?

Смысл сказанного Скэнлоном дошел до меня не сразу.

— Что?

— Вы стреляли в него? — повторил шериф.

— С ума сошли! Чего ради стал бы…

Он перебил:

— Послушайте, мистер Варрен! Парни и покрепче впадают в панику, застрелив случайно кого-нибудь. Если подобное случилось и с вами, не петляйте, скажите прямо, пока не поздно. Мы будем считать это явкой с повинной.

— Я уже говорил вам! — Голос мой дрожал от негодования. — Мне он даже на глаза не попадался. А за ваши дурацкие шутки…

Скэнлон достал сигару, откусил кончик и сплюнул.

— Не ерепеньтесь, Варрен. Я задал обычный в подобных ситуациях вопрос.

— А не вы ли, между прочим, не так уж давно сказали, что Робертс покончил с собой?

— Так надо было, — вмешался Малхоленд, презрительно усмехаясь, — дабы ввести вас в заблуждение.

Помощник шерифа, самовлюбленный, напыщенный тип, и прежде вызывал у меня чувство неприязни, хотя делить нам с ним было нечего.

— Что вы хотите этим сказать? — спросил я.

— Робертс убит не из собственного ружья.

— Откуда это известно?

Тот пожал плечами и взглянул на Скэнлона, словно спрашивая разрешения. Шериф закурил сигару и кивнул головой.

Малхоленд взял в руки двустволку.

— Дело в том, что заряжены были оба ствола. А стреляли из одного. Вот пустая гильза.

Он отложил ружье, взял гильзу и повертел ее перед моим носом, показывая маркировку.

— Видите? Шестой номер, здесь отмечено.

— Вижу. Ну и что?

Малхоленд взял со стола белый конверт и высыпал из него на стол несколько дробин.

— Свинцовые штучки из черепа Робертса. Врач их немало там наковырял. Все четвертый номер.

ГЛАВА II

Я растерянно вертел головой то в сторону Малхоленда, то Скэнлона. Наконец промямлил:

— Вы в этом уверены?

— Абсолютно! — отрезал шериф. — Мы сравнили дробь с той, что в новых гильзах. Потом исследовали ее под микроскопом, взвесили на аналитических весах в лаборатории. Одним словом, все как положено. Робертс убит четверкой. А в казеннике его ружья оказались гильзы, начиненные шестеркой.

— Минуту… Возможно, Дан их перезарядил? Впрочем, это настоящий идиотизм — перезаряжать… Ведь такие патроны можно по дешевке купить сколько угодно и где угодно.

Скэнлон покачал головой.

— Гильзу никто не перезаряжал. Патрон новенький — прямо с фабрики. Такой же, что и в другом стволе. И как все двадцать три другие в патронташе Дана. Робертса сначала застрелили, затем уж шарахнули из его ружья, дабы симулировать несчастный случай. Вот почему вы слышали два выстрела с интервалом в одну минуту в том месте, где находились.

— Если только слышал он их именно там, где находился, — сыронизировал Малхоленд.

Судя по всему, этот тип уже чуть ли не напрямую обвинял меня. Терпению моему пришел конец.

— Если есть еще вопросы, — повернулся я к Скэнлону, — то задавайте. Но сначала избавьте меня от вашего коллеги. Или, на худой конец, пусть оставит свои домыслы при себе.

— Заткнитесь оба! — рявкнул Скэнлон. — Ладно… Вы говорите, что прибыли на болото до восхода солнца. А не заметили ли на дороге рядом с машиной Робертса какой-нибудь другой мотор?

— Когда я туда приехал, там не было ни-ко-го и ни-че-го!

— Значит, мне послышалось, когда вы сказали, что видели неподалеку автомашину Робертса?

Шериф явно пытался поймать меня на мелочах… И ничего другого не оставалось, как припоминать мелочи и выкладывать их Скэнлону.

— Видел, когда уезжал… А до того, сидя уже в засидке, слышал гул другого мотора — свет его фар мелькнул среди деревьев. А чей он — откуда мне знать!.. Ну а отправляясь восвояси — было около десяти утра, — разглядел на дороге «порше» Робертса.

— Другие, значит, на глаза не попадались?

— Нет.

— А может быть, была автомашина, вы просто не заметили?

— Невозможно! Разве только кто решился подъехать с погашенными фарами?.. Впрочем, тоже сомнительно. Дорога там каменистая, много ям и колдобин, да и пни встречаются. Хотя не исключено, что машина могла появиться и после восхода солнца.

— Но ведь вы звуки выстрелов слышали еще в темноте. Подъехать же с погашенными фарами туда просто невозможно, как я понял…

— Да.

— Ваша засидка ближе всего к дороге. Почему же Робертс не направился прямо к ней?

— Ясно почему! Заметив мою машину, понял, что место занято… Засидка же самая удобная! Ее непременно занимает первый из прибывших на болото.

— А калитка на тропинке, что ведет к засидкам, к вашему приходу была закрыта на ключ?

— Да. — Я все больше изумлялся дотошности шерифа. — И когда уходил — тоже.

Он с сомнением покачал головой.

— Все же Робертс мог ведь и не закрывать за собой калитку. И тот, кто его убил, легко прошел вслед за ним до стоянки автомашин. А на обратном пути мог защелкнуть замок без ключа. Не исключено, что весь путь убийца проделал пешком. Пять миль не бог весть какое расстояние.

— Неужели вы всерьез думаете, что кто-нибудь туда заявился с целью его убить?

Скэнлон иронически усмехнулся:

— А как же иначе? Дан отправился охотиться один. На болоте, кроме вас и него, ни души. Самоубийство исключается. Следовательно, Робертса хладнокровно прикончили, а затем замели следы. И все было бы шито-крыто, не окажись дробь разного калибра. Пустяк какой-то, мелочь: убийца не удосужился определить калибр дроби у своей жертвы.

— Но зачем? С какой целью? — Растерянности моей не было конца, и глупые вопросы сыпались один за другим. — Кому понадобилось его убивать?

— Знай мы это, преступник сидел бы сейчас в этой комнате… Кстати, не знаете, кому он мог насолить?

— Нет.

— В каких отношениях были вы?

— В самых прекрасных. Робертс — идеальный клиент, арендную плату всегда вносит вовремя. Аккуратен, обходителен… — Тут, поймав новую ухмылку Малхоленда, я запнулся, поняв, что говорю о Дане словно о живом. Да еще и расхваливаю на все лады… Подозрительно? Пожалуй, да. Я сам себе стал противен.

— А какой номер дроби вы предпочитаете для охоты на уток? — поинтересовался Малхоленд.

— Четвертый. Всегда только четвертый. И сегодня… А что?

— Ничего, — притворно улыбнулся Малхоленд. — Просто спросил, чтобы убедиться.

— Убедились? Ну и прекрасно! Есть еще какие-нибудь дурацкие вопросы?

Скэнлон опять цыкнул на нас, призвав к порядку. «Шериф прав, — подумал я. — Взрослые люди, а пикируемся словно сопляки. И вопрос, который задал мне Малхоленд, учитывая сложившиеся обстоятельства, вполне закономерен…» Но меня бесила манера поведения этого типа. Он всегда относился ко мне презрительно и высокомерно.

— Мистер Скэнлон, а отпечатки пальцев на ружье остались?

— Нет, — прищурился шериф. — Ничьих отпечатков нет. И Робертса — тоже…

— Кто-то стер их! — опять подскочил Малхоленд. — Ловко, не правда ли?

Я сделал вид, что не расслышал.

— Мое присутствие еще необходимо?

Скэнлон угрюмо рассматривал затвор ружья.

— Ладно… пока все. Спасибо, что зашли.

Я выскочил на улицу и сел в машину. Отправляться ужинать еще рано, да и сама мысль о том, что придется весь вечер сидеть одному дома, казалась невыносимой. Поэтому вернулся в контору, заполнил со злости целую кипу налоговых квитанций и, таким образом, убил время до восьми часов вечера. Затем поехал к Фуллеру. В кафе все разговоры крутились вокруг Робертса, так что пришлось раз двадцать повторить все известное мне по этому поводу. Пожалуй, дело шло к полуночи, когда я наконец вернулся домой.

По стеклам хлестали струи дождя, выл ветер. Я налил себе виски и решил посидеть в гостиной, почитать, успокоиться. Но все напрасно: из головы не шло это проклятое убийство. Кому же понадобилось свести счеты с Робертсом? Из-за чего? И почему именно на болоте? А эта глупая попытка замаскировать убийство…

Ключи от калитки на тропинку в болоте имелись лишь у восьми членов нашего клуба. Кроме Робертса и меня, их получили в свое время доктор Мартин, Джим Макбрайд, коммивояжер фирмы Форда, Джордж Клемен, самый известный адвокат в городе, Генри Клинт, кассир городского банка, Билл Соренсен и Валли Альберс. Кстати, двое последних давно уже отправились с женами на Ямайку. Все мы прекрасно ладили — благо деловые интересы каждого никак не зависели от бизнеса любого коллеги по клубу…

Конечно, Скэнлон прав — Робертс вполне мог оставить калитку за собой незакрытой. Или же убийца пришел пешком? В таком случае он просто обязан превосходно знать окрестности, расположение засидок, чтобы точно добраться к ним за пять миль от дороги в полной темноте. К тому же и от города до болота добрых двадцать миль…

Я встал и направился к бару налить еще стаканчик. Зазвонил телефон.

— Это Варрен? — спросил женский голос.

— Да, мисс? С кем имею честь?..

— Неважно. Я хотела сказать… Вам не выкрутиться, вот что!

Господи! Мало меня дергали во Дворце правосудия два представителя сильного пола, теперь, кажется, ввязываются и женщины.

— Что значит «не выкрутиться»? Как прикажете понимать?

— Думаете, все сойдет с рук? Если так, то у меня для вас есть кое-какие новости…

— Послушайте, мисс, почему бы не отложить все разговоры до утра?

— Не рассчитывайте отделаться от меня. Вы знаете, о чем идет речь: Дан Робертс!

Я уже собирался бросить трубку, но это имя заставило продолжить разговор.

— Робертс? — В памяти вдруг всплыла его размозженная голова.

— Если у вас появилось желание прикончить кого-нибудь, так сначала убейте свою жену. Или, полагаете, Дан у нее был один?..

Я швырнул трубку и вскочил вне себя от ярости. Решил закурить сигарету, нечаянно сломал ее, табак высыпался в стакан. Но минуту спустя все же взял себя в руки — глупо сходить с ума от банального телефонного розыгрыша какой-то глупой злопыхательницы.

Скоро телефон затрезвонил вновь. Я снял трубку спокойно, очень спокойно. Звонил, наверное, уже кто-нибудь другой; вряд ли интриганка осмелится повторить свой ход.

Она осмелилась.

— Не бросайте трубку, когда разговор не завершился. В ваших же интересах!

— Да? Скажите-ка на милость, какая заботливость!..

Я знал, можно сказать, весь Карфаген, пусть поболтает подольше, может быть, удастся узнать ее по голосу. Вроде он показался мне знакомым.

— Вы, наверное, считаете Скэнлона идиотом, а? Или думаете, он вас боится?

Моя собеседница явно не блистала умом. Всякий в городе знал шерифа и не сомневался, что он парень не без ума, да и не боится ничего на свете.

— Давайте ближе к делу. — Стоило попытаться вытянуть из нее хоть какую-то информацию. — Вы хотите что-нибудь рассказать Скэнлону?

— Да. Думаю, его заинтересует, почему миссис Фрэнс Варрен бегала к Дану. Ведь когда-то она там жила. А потом, наверное, забыла, что переехала к законному мужу.

— Разумеется, сказанное весьма интересно, — согласился я. — Знаете, что сделаем? Отправляйтесь немедленно к шерифу и все ему расскажите. А как только показания будут зарегистрированы, я подам на вас в суд за клевету. Там мы и встретимся. Идет?

— Не больно-то иронизируйте! Доказательства налицо, и не мелочь какая-нибудь…

— Что ж, они очень и очень понадобятся, едва вы осмелитесь высунуть нос из своей гнусной норы!

— Я имею в виду зажигалку. Или мистер Варрен не в курсе, что его жена потеряла ее?

— Попали пальцем в небо! Фрэнс не теряла никакой зажигалки!

— Вы уверены? Золотая зажигалка с ее инициалами — Ф и В. Фирмы, ну-ка… да, «Данхилл». Приятных сновидений!

Она повесила трубку.

Какое-то время мне было здорово не по себе — речь действительно шла о зажигалке Фрэнс. Тут же припомнилось: жена и впрямь говорила о ней недели две-три назад. Мол, надо заменить колесико или что-то там еще. И отослала «данхилл» в Нью-Йорк, в тот же магазин, где я купил дорогую безделушку. Зажигалку по идее должны уже вернуть. Я вскочил и чуть ли не бегом бросился в гостиную; по-моему, как раз накануне из Нью-Йорка на имя Фрэнс пришла какая-то бандероль. Рывком открыл ящик стола, куда складывал всю корреспонденцию жены, и вздохнул с облегчением: маленький плоский пакет, отправленный фирмой «Данхилл» из Нью-Йорка, лежал на месте.

Тут мое внимание в стопе бумаг привлекло письмо от биржевого маклера из Нового Орлеана, который занимался продажей акций. «Неужели, — подумалось, — она продала все свои акции, не посоветовавшись со мной?» Сумма, впрочем, небольшая, что-то около шести тысяч долларов, и это ее личные деньги: выручка от продажи магазинчика. Но тем не менее…

Я снова уселся в кресло со стаканом в руке, стараясь забыть об анонимном звонке. Да не тут-то было! Кто эта женщина и с какой целью звонила? Чокнутая, обозленная на весь мир особа? Или у нее есть какой-то повод ненавидеть Фрэнс и меня? Видимо, она близкая знакомая Робертса, коли называла его по имени. И голос… Уж очень знакомый. Только чей?

Да, а как точно описала эта злопыхательница зажигалку моей жены? Конечно, где-то могла и увидеть ее у Фрэнс, но откуда тогда эта странная интонация: «Фирмы, ну-ка… да, „Данхилл“!» Сказано так, словно держала зажигалку в руке и разглядывала.

Я почувствовал, что меня начинает бить озноб. Чертыхнувшись, опять подскочил к столу, рывком дернул ящик и выхватил бандероль. Сорвав обертку, открыл крышку выложенной бархатом коробочки. Внутри лежала золотая зажигалка с монограммой Ф и В. Только она была абсолютно новой.

С минуту тупо разглядывал зажигалку, затем принялся кружить по комнате, словно боксер, попавший в нокдаун. Наверное, случилась ошибка. Возможно, у фирмы такое правило — заменять отказавшие зажигалки новыми в течение гарантийного срока? Нет, в коробочке лежала и квитанция об уплате денег. Стало быть, Фрэнс выслала чек и заказала новую зажигалку! Я схватил трубку и потребовал соединить меня с Новым Орлеаном. Пока телефонистка вызывала отель, лихорадочно соображал, что же все-таки сказать жене? Вопрос-то следовало выяснить с глазу на глаз.

Ответил портье.

— Позовите, пожалуйста, миссис Варрен! — попросил я.

— Если не ошибаюсь, — вежливо проговорил тот, — она уже съехала. Одну минуту, пожалуйста! Сейчас приглашу администратора!

А Фрэнс ведь сообщила, что задержится до воскресенья. Что заставило ее внезапно изменить решение?

— Администратор у телефона. — Густой баритон прервал новый каскад моих размышлений.

— Говорит Джон Варрен. Я пытаюсь связаться с моей женой по очень срочному делу. Не могли бы вы сказать, в котором часу миссис выехала из отеля?

— Конечно, мистер Варрен. Около семи вечера!

— Не знаете, ее спрашивал кто-нибудь по междугородному? Или, может, она звонила?

— Хм… Мне кажется, кто-то из Карфагена пытался к ней пробиться, но неудачно.

— В котором часу?

— Примерно в половине шестого. Как раз перед тем, как миссис вернулась в гостиницу.

— Не оставила ли она какую-нибудь записку?

— Нет, мистер Варрен. Ничего не оставила. Разве что… Если не подводит память, именно сама миссис интересовалась, не звонил ли кто. И я, прежде чем ответить, проверил по книге записей… Никаких междугородных переговоров ею не заказывалось.

— Постойте, постойте! А сегодняшний звонок в Карфаген в час тридцать?

— Не зарегистрировано такого.

Я с такой силой сжал трубку, что чуть было не раздавил. Даже пальцы заныли от боли.

— Проверьте еще раз, пожалуйста. Она звонила мне сегодня в час тридцать дня.

— Наверное, миссис выходила на связь из города, мистер Варрен. Ошибки нет. Иначе мы бы выписали счет.

«Я еще в постели», — сказала Фрэнс. Да, но не уточнила, в чьей… Внезапно в голове четко прогудел рожок или труба, тот самый звук, когда жена говорила со мной по телефону; тогда он напомнил мне что-то знакомое. Бог мой, что же это могло быть?

Налив себе новую порцию шотландского виски, не разбавленного на этот раз, я уселся за стол, уставившись на пачку сигарет. Снова принялся вспоминать детали, строить какие-то предположения. Перебирал в уме самые невероятные версии, пока не остановился на одной: если телефонная фурия сказала правду насчет Робертса, то можно допустить, что и остальное злопыхательница не сочинила. «Или, вы думаете, он у нее один?»

Во всяком случае, в отель Фрэнс звонил не Робертс. К половине шестого тот уже трижды прошел проверку в чистилище…

Внезапно я вспомнил, что пытался дозвониться жене в отель вчера вечером, но напрасно. Как знать, не окажутся ли ее россказни о набеге вместе с Дикинсонами на ночные кабаки Курбон-стрит тоже сплошной липой? По словам администратора, миссис Варрен вернулась в номер не раньше половины шестого, а к семи уже оплатила счет и съехала. Хотя меня уверяла, что задержится до воскресенья. Ни с кем из Карфагена она в гостинице не говорила — только поинтересовалась, был ли звонок. А затем сложила вещички и упорхнула.

Тут мне на глаза снова попалось письмо биржевого маклера, уголок его высовывался из-под коробки с зажигалкой. Вскрыв конверт, я несколько минут вертел в руках листок с напечатанным на машинке текстом, из которого явствовало, что три дня назад Фрэнс продала все свои акции. Зачем? Для каких нужд ей понадобились шесть тысяч долларов? У нас общий счет, никаких передряг по поводу снимаемых ею сумм никогда не возникало. Я скомкал письмо и швырнул на пол. Ладно! Все одно выведаю у женушки о Робертсе, иначе ей не выбраться из этой комнаты.

Взглянул на часы. Зная лихую манеру Фрэнс водить авто, подумал, что та появится здесь не позднее чем через час. Сунул зажигалку в карман, погасил свет и стал ждать.

ГЛАВА III

Спустя сорок минут во дворе послышался шум мотора, скрипнули тормоза. Хлопнула дверь гаража.

Повернулся ключ, на кухне зажегся свет, и тут же послышался знакомый перестук каблучков — на матовом стекле дверей возник изящный силуэт ее фигуры. В одной руке Фрэнс держала чемодан и сумочку, другой шарила в поисках выключателя. Вспыхнул свет.

— Привет, — меня прямо-таки распирало от вежливости. — Добро пожаловать к родному очагу.

Она вздрогнула. Чемодан выскользнул из рук вместе с сумочкой. Глаза ее вспыхнули гневом.

— Чего ты тут расселся в темноте? Я чуть не умерла от страха!

Одетая в темный приталенный костюм с белой блузкой (ее норковое манто, наверное, осталось в машине), с широко распахнутыми глазами, резкая в движениях и вместе с тем грациозная, Фрэнс сейчас (впрочем, а когда нет?) казалась царицей фей. Вот только ее лексикон!..

— Что за глупые шутки, кретин!

Но, получив в ответ лишь молчание, она сбавила тон, голос чуть дрогнул.

— Что происходит? Или не рад меня видеть?

— Просто изумлен и хочу понять, почему ты вдруг решила сегодня вернуться?

— Ну, право! Сам же трезвонил, чтобы твоя прелесть приехала пораньше! И вдруг такая встреча…

— Тем не менее жду ответа: почему ты вернулась?

Почуяв неладное, Фрэнс решила прибегнуть к испытанному приему, который выручал ее уже не однажды. Лукаво блеснув глазами и подойдя близко-близко, капризно надула губки.

— А разве обязательно нужна причина?

— Но ведь можно на всякий случай и спросить… — Я принялся подыгрывать ей.

— Наверное, просто из-за такого пустяка, что услышала по телефону твой голос… — томно прошептала Фрэнс.

Она умышленно не закончила фразу, как бы предоставляя мне возможность подать ей реплику и дополнить слово делом. Оставалось лишь встать, шагнуть и… дать обратный ход уже оказалось бы так же невозможно, как заставить течь вспять Миссисипи. Да, лгунья и мошенница, умеющая использовать свою красоту с хладнокровием искусного игрока в бридж, — но и в уме ей не откажешь. Я сунул руку в карман, достал зажигалку и подбросил ее на ладони.

Фрэнс продолжала еще что-то говорить, стараясь скрыть замешательство.

— …Так все мнется в машине, просто ужас!

Она приподняла свою безукоризненно выглаженную юбку и, обнажив стройные ноги, принялась разглядывать швы на чулках. Ей хотелось во что бы то ни стало вбить в тупую голову мужа одну единственную мысль — протяни руку и возьми. Обычно моя половина очень любила испытывать мое терпение: за накладыванием крема на лицо следовало поедание сандвича, затем стакан с молоком, ванная и так далее. На сей раз все развивалось по-другому: чулки и пояс полетели на кресло, за ними последовала юбка.

Пожалуй, я даже немного удивился! Так вульгарно Фрэнс себя никогда не вела, но, видимо, сейчас она полагала, что особые обстоятельства требовали и особых, именно этих, средств. Потом она решила, что произвела впечатление, повернулась ко мне лицом и с сахарной улыбкой вымолвила:

— Ужасно жарко… не находишь? — И тут голос ее прервался, улыбка моментально испарилась, взгляд остановился на зажигалке.

Фрэнс облизнула губы, пытаясь что-то еще выговорить, но не тут-то было. Глаза, неотрывно следящие за подскакивающей в моей ладони золотой безделушкой, округлились, лихорадочно заблестели.

— Ну, что же ты, дорогая, продолжай! — У меня еще хватало терпения поиграть в простачка.

— Что?..

— Продолжай врать! Только теперь ты попалась. Не так уж часто обманутому мужу удается заполучить в руки столь веское доказательство. — И опять подбросил вверх зажигалку.

Фрэнс задыхалась. Она закрыла лицо рукой и начала пятиться, словно я собирался ударить ее. Между тем нас разделяло несколько метров. Споткнувшись о диван, что стоял слева от двери в столовую, Фрэнс села.

— Не понимаю… что ты хочешь этим сказать?

— Только то, что очень жарко стало супруге, которая обежала все окрестные магазины и чувствует горячее желание вернуться домой к любимому мужу! Если только, разумеется, ей не понадобился еще один чек на кругленькую сумму!

Ярость перехлестывала через край. Я встал и с ненавистью двинулся к жене.

Та задумала бежать. Пришлось усадить ее, и не самым ласковым образом.

— Куда спешишь, красотка? Или не хочешь, чтобы тебе сообщили потрясающую новость? Твой любовник сдох, его прикончили!

Глаза жены наполнились ужасом, извиваясь, словно змея, она принялась колотить меня кулаками в грудь.

— С ума сошел! — Боже, этот вопль, право, мог оглушить кого угодно. — Отпусти сейчас же!

Фрэнс поджала ноги, уперлась ими мне в живот и внезапно толкнула изо всех сил. Я сделал шаг назад, пытаясь устоять, но не сумел, поскользнулся на ковре и растянулся во весь рост. Фрэнс, как фурия, промчалась мимо в холл, затем скользнула в ванную и заперлась. Я бросился за ней.

В этот момент послышался продолжительный звонок у входной двери.

Подумал сгоряча: «Кого еще черт принес!»

Включив свет, рывком распахнул дверь. Передо мной стоял Малхоленд; выражение его лица не предвещало ничего хорошего.

— Что угодно, мистер?

— Вас, — ответил он сухо.

— Как это понимать — «вас»! Дурак набитый! — снова прорвало меня. — Чего трезвоните в дверь, словно тут глухие!

— Едемте со мной. Вас приглашает Скэнлон.

— Чего ради?

— Приедем — узнаете!

— Как бы не так! Желаю знать немедленно!

— Дело ваше.

В его выпуклых карих глазах появился злобный блеск.

— Скэнлон велел доставить вас, но не уточнил как. Если желаете прибыть к нему в наручниках и с доброй шишкой на голове, что же, готов приняться за дело, для меня это раз плюнуть!

— Он сейчас в конторе?

— Да.

Я повернулся кругом, пересек вестибюль и вошел в гостиную. Малхоленд немедленно последовал за мной и остановился в дверях. Пока набирал номер шерифа, этот тип рыскал глазами по сторонам. Заглянул и в столовую. Чемодан виднелся на диване, но сумочки Фрэнс с порога незаметно…

Малхоленд сунул в рот сигарету и чиркнул спичкой о ноготь большого пальца — вероятно, видел, как подобное делает в кино какой-нибудь супермен. Спичка, разумеется, не зажглась. Малхоленд с ухмылкой взглянул на меня.

— Надеюсь, вы не собираетесь улизнуть? — Ему явно хотелось довести жертву до крайности.

Пришлось собраться с силами и промолчать, выражая презрение.

Наконец Скэнлон взял трубку.

— Варрен говорит. Что за выдумки? Зачем я вам еще понадобился?

— Значит, надо.

— Объясните толком.

— Хочу задать несколько дополнительных вопросов.

— Прекрасно. В таком случае напоминаю: живу в Карфагене уже тридцать три года и сам без чьей-либо помощи смог бы отыскать Дворец правосудия. Если же срочно понадобится — у меня есть телефон! Могли бы и не утруждать этого придурка…

— Ради бога, Варрен! Если намерены произносить речи, отложите их до завтра! У меня тут люди сидят, которым весьма хотелось бы отправиться домой спать.

— Знаете, а не зайти ли мне к вам завтра утром?

— Вы должны быть здесь немедленно!

— Прекрасно! Но в следующий раз действуйте решительней. Присылайте взвод дураков и оцепляйте сразу весь дом!

Я швырнул трубку.

Фрэнс к моему возвращению, конечно, смоется. Ну и черт с ней, пусть катится! Мной овладело безразличие. Что, в конце концов, теперь изменишь? Она, бесспорно, виновата, но чего добьешься, продолжая глупую ссору?

Малхоленд кивком указал мне на дверь и вышел. Полицейская машина стояла рядом.

По пути в голову лезли самые невероятные мысли. Но скоро их вытеснила одна: «Та девка, что звонила мне, видимо, предупредила и Скэнлона, иначе откуда взяться поводу для столь позднего вызова. Вернее, вывоза… А теперь, когда ее сведения подтвердились, можно опасаться, что мною займутся всерьез. Хотя, как знать, примет ли всерьез Скэнлон анонимный звонок?»

Дворец правосудия был погружен в темноту, светились лишь окна кабинета шерифа. Малхоленд затормозил прямо у входа. Не дожидаясь его, я выскочил из машины, бегом поднялся по лестнице и рывком распахнул массивную дверь. Первое, что бросилось в глаза, — охотничье ружье по-прежнему лежало на столе.

Скэнлон, указав на стул, сухо бросил:

— Садитесь.

Кинув пальто на один из свободных столов, я уселся. Малхоленд забрался в кресло у другого стола, положил на стол ноги и с довольным видом принялся разглядывать меня, словно диковинного зверя. «Плевать, — решил я, — мы еще с тобой поквитаемся, мерзкая рожа. И в самом ближайшем будущем».

— Надеюсь, у вас налицо самые веские основания поступать подобным образом? — Я был сама вежливость.

Скэнлон вынул из кармана сигару, откусил кончик.

— Вот именно.

— Прекрасно! В таком случае, если, конечно, незатруднительно, объясните, пожалуйста, в чем их суть?

Скэнлон чиркнул спичкой.

— Я полагал, мистер в курсе. Мы ведем расследование совершенного преступления…

— А какое отношение сыщики имеют ко мне?

— Вы находились на месте преступления. А потому хотелось бы вновь услышать, как это произошло. Расскажите-ка все сначала. И по порядку.

— Зачем?

— Вопросы здесь задаю я. Вам Робертс говорил, что собирается ехать на охоту?

— Нет.

«Значит, девка свое гнусное дело сотворила?» — У меня пересохло в горле. Скэнлон опять о чем-то спросил.

— Что?

— Итак, вы видели его машину, когда ставили свой автомобиль в конце дороги и, следовательно, знали, что Робертс сидит уже в засидке?

Вот оно что!

— Да ведь трижды уже говорил!!! К моему приезду там никаких автомобилей и близко не было! Робертс приехал позже.

Сомнений не оставалось: девка позвонила. Причем, разумеется, не назвалась. Но у Скэнлона появилось то, чего недоставало: нащупана побудительная причина преступления.

В голову вдруг пришло, что все полицейское усердие может объясняться просто-напросто беспомощностью стражей закона перед лицом загадочного убийства. Идет лихорадочный поиск выхода из тупика — и на тебе, попадается простофиля, из которого можно сделать козла отпущения. Идея наверняка пришла в голову именно Малхоленду, гораздому на всякого рода пакости. Ярость тугим кольцом сжала горло. Нагнувшись над конторкой, решил спросить в упор:

— Меня обвиняют в убийстве Робертса?

— Вас допрашивают.

— На каком основании?

— Вам уже объяснили…

— Нет, абсолютно ничего не объяснили. И так как не сказали, почему именно я нахожусь под подозрением, все вопросы можете задавать сами себе!

Скэнлон стукнул кулаком по столу и уставился, как удав на кролика.

Но меня уже было не унять:

— А почему бы не пришить мне заодно убийство этого, как его… Джуниора Делевана, которого пристукнули пару лет назад? Повесьте на мою шею сразу два трупа!

— К черту Делевана! — рявкнул шериф.

— Кстати, внесите в протокол: Варрен кокнул Авраама Линкольна, Джона Кеннеди и пустил ко дну «Титаник»!

— Заткнитесь!

— Тогда разрешите воспользоваться телефоном?

— Это еще зачем?

— Хочу позвонить своему адвокату. — И, не давая им опомниться, торопливо набрал номер домашнего телефона Джорджа Клемена.

— Варрен беспокоит, — представился я, когда адвокат взял трубку. — Не могли бы вы приехать сейчас во Дворец правосудия?

— А что произошло?

— По непонятным мотивам подозреваюсь в убийстве Дана Робертса. Объяснений же ни от кого тут добиться невозможно.

— В убийстве Дана? Но это просто смешно!

— Придерживаюсь того же мнения! Но дальнейший разговор с ними хотелось бы продолжить только в присутствии адвоката.

— Знаете… только лег… Но выезжаю немедленно!

— Особо торопиться нужды нет. Можно и подождать. Тем более что здешняя компания любит позднее время…

— Ведете себя черт знает как! — завопил Скэнлон.

— Уж таким воспитали!.. Кроме того, я за вас голосовал на выборах, а не вы за меня.

— Вы дружили с Робертсом? — смягчился шериф.

— Не могу сказать, чтобы были близкими друзьями. Скорее, поддерживали нормальные деловые отношения. Он снимал у меня помещение.

— Не досаждал ли Дан когда-либо и чем-нибудь в ваших делах?

Я уже отвечал на подобный вопрос и не счел нужным возвращаться к нему. А потому закурил сигарету и откинулся на спинку стула.

— Мне нечего сказать.

Скэнлон опять стукнул кулаком по столу.

— Может быть, мистер воображает, будто его тут допрашивают ради собственного удовольствия?

— Как знать? Вам виднее.

До появления Джорджа минут десять наша троица обменивалась испепеляющими взглядами.

О, Джордж славный малый! Ему пятьдесят один год. Рост метр восемьдесят. Благодаря седеющим волосам и коротко подстриженным усам на первых порах всегда кажется чопорным и высокомерным, но неприятное впечатление рассеивается, едва познакомишься с ним поближе. Он опытный юрист и сильный игрок в покер, хотя играет всегда осторожно. Фанатично увлекается спортивной рыбной ловлей и по нескольку раз в год катается во Флориду или на Багамские острова. Флерель, его жена, женщина весьма состоятельная, можно сказать, рупор всего высшего общества в Карфагене; однако есть в ней что-то от приматов — нрава необузданного и властного настолько, что даже и не пытается прикрыть вечное пребывание своего мужа под ее каблуком. Меня же Флерель почему-то всегда считала бабником.

Джордж вошел, улыбаясь, и поприветствовал всех изящным кивком головы.

— Добрый вечер, шериф! Добрый вечер, мистер Малхоленд!

Затем повернулся ко мне:

— Ну, задира, что тут стряслось?

— Да сам толком не пойму. — Появление Джорджа сразу подняло настроение. — Понятно лишь то, что по приказу шерифа этот тип вытащил меня из постели.

— Шериф, — спокойно проговорил Джордж, — можно побеседовать с Джоном один на один?..

Скэнлон с яростью раздавил сигару в пепельнице.

— О! Конечно же, да! Буду рад, если удастся заставить его хоть немного пораскинуть мозгами! В таком случае, может, чего-нибудь наконец и добьемся!

Малхоленд расстегнул пояс, отцепил кобуру, сложил все в ящик стола, холодно окинул нас взглядом и с важным видом удалился из помещения.

Мы с Джорджем уселись за дальний стол друг против друга. Рядом с ним я чувствовал себя уверенно и спокойно.

— Ну, — начал адвокат, — расскажите-ка все по порядку.

Я поведал ему об анонимном телефонном звонке и добавил:

— Наверное, девка и Скэнлону позвонила.

— Допустим. Но он-то об этом и не заикнулся…

— Вот именно! Значит, не осмеливается признать, что придает значение болтовне какой-то чокнутой бабы. А вытянуть сюда и взять меня на испуг тем не менее не побрезговал!..

Адвокат покачал головой и выдавил из себя улыбку:

— Понятно, понятно. Пока что вы в основном вели себя правильно.

— Послушайте, Джордж, в конце-то концов!..

— Минуту! Может быть, женщина, говорившая по телефону, психически и не вполне нормальна. Но ни один полицейский офицер не пройдет мимо любого источника информации, сколь бы скуден или сомнителен тот ни был. Скэнлон, следовательно, вынужден проверить надежность каких угодно полученных им сведений. Вы же, вместо того чтобы помочь шерифу разобраться, сделали все возможное, чтобы убедить его в обратном. И, полагаю, тот решил, что нет дыма без огня и вы что-то скрываете от следствия. Советую перестать вести себя словно раненый дикий кабан, иначе, Джон, я и впрямь понадоблюсь вам как адвокат!

— Выходит, можно обвинять в убийстве на основании лишь анонимной клеветы по телефону да еще потому, что кто-то находился на болоте в момент преступления?

— Вряд ли. Без веских улик это невозможно. Но существуют и моменты, которые, очевидно, ускользнули от вашего внимания. Во-первых, Скэнлон, чувствуя одно только упрямство и… неуважение, а также нежелание помочь, может серьезно осложнить вам жизнь. И — при полном соблюдении законности. Приближается уик-энд, и ему ничего не стоит засадить вас за решетку до понедельника просто как главного подозреваемого. Во-вторых, лицо, торпедирующее расследование и отказывающееся от сотрудничества со Скэнлоном, тем самым лишает полицию возможности обнаружить подлинного убийцу Робертса. И уж коль оно находится под подозрением, следовательно, делает это в своих интересах. Вот мой совет: хватит вести себя как дитя неразумное. Ответьте на все вопросы шерифа. Ведь это прямая обязанность гражданина Штатов, так и выполняйте ее, как положено лояльному гражданину и стопроцентному американцу. И ради всех святых, прекратите унижать Малхоленда!

— Это еще почему?

— Неужели вам не приходило в голову, что Скэнлон умышленно использует его, дабы еще больше разъярить вас, заставить выйти из себя и совершить какую-либо неосторожность? Шериф хитер и умен. О, не будь он нищ, Скэнлон сумел бы выбиться в люди. Им прилагаются сейчас немалые усилия, чтобы разработать единственно стоящую версию — убийство на почве ревности. Ну а заняв позицию упрямого осла, вы делаете все возможное, чтобы убедить шерифа: именно такие ослы и способны на безрассудную ярость и убийство в состоянии аффекта. И не глядите на меня так, словно готовы слопать! Последуйте лучше совету и начинайте помогать Скэнлону. Никогда не защищайтесь от обвинения, которое против вас еще не выдвинуто, мой друг!

Джордж встал, и мы прошли в кабинет Скэнлона.

ГЛАВА IV

Процедура заняла менее часа, допрос проходил в довольно непринужденной обстановке. Пожалуй, слишком непринужденной. Скэнлон, чувствовалось, понял, что пошел по явно ложному следу, и ограничился лишь формальными вопросами с тем, чтобы оправдать сам факт допроса. Шериф, разумеется, приберег про запас информацию, полученную от «телефонной особы», решив сначала по возможности проверить реальность ее заявления. Когда же в его руках соберутся необходимые доказательства, вот тогда защитник закона и обрушит их на меня.

Я пересказал Скэнлону подробности событий минувшего утра, начиная с момента прибытия на болото в засидку и кончая возвращением домой в десять утра. Ответил на кучу ловко сформулированных вопросов, цель которых — как нетрудно было понять — вытянуть какую-либо деталь, которую я мог упустить и которая оказалась бы в состоянии вывести на след третьего лица, по всей вероятности, находившегося на месте событий. Джордж, сидя рядом, спокойно покуривал, не принимая участия в допросе.

Наконец Скэнлон утомленно помял лицо рукой.

— Ладно… Пока все.

Затем бросил напоследок:

— Причина, из-за которой совершено убийство, — вот единственная путеводная нить, которая нам нужна. Никто ничего не добьется, пока не станет ясно, почему убит Дан!

Мы с Джорджем вышли и сели в его машину.

— Когда возвращается Фрэнс? — спросил адвокат, останавливаясь у асфальтовой дорожки, что вела к моему дому.

— В воскресенье, — пришлось солгать. — Если только опять не передумает. Прямо-таки прижилась в Новом Орлеане.

— А моя в субботу… Как насчет партии в бридж на будущей неделе, а?

— Спасибо. С удовольствием. — Слова благодарности сыпались из меня словно из рога изобилия. — Весьма благодарен, метр!

— Пусть эта история с убийством вас больше не волнует. Скэнлон в конце концов отыщет настоящего убийцу. Хватка у него железная. Ставлю тысячу против одного доллара, что Дана прикончил чужак. Вероятно, какой-нибудь заклятый враг, которого Робертс нажил себе задолго до приезда в Карфаген… Кстати, именно это обстоятельство могло послужить главным поводом для переезда сюда. Он же был отчаянный бабник и, наверное, крепко насолил кому-то.

— Вполне может быть, — согласился я, открывая дверцу автомашины. — Спокойной ночи, Джордж!

— Радостных сновидений, дружище!

Джордж развернулся, скоро огни автомашины исчезли за углом.

Фрэнс оставила свет включенным. Чемодан ее и сумка исчезли.

Вдруг представилось, как она садится за руль своего «мерседеса» и мчится сквозь ночь, рассекая фарами ночную мглу. Куда? Опять в Новый Орлеан? Или в Майами, откуда вообще здесь появилась?

Спать не хотелось, да и не надеясь заснуть, я включил кофемолку, сварил порцию бодрящего ароматного капучино. Вернувшись в гостиную, заметил, что на диване лежит женская перчатка. Вторая валялась рядом, на ковре. Перепуганная Фрэнс впопыхах, видимо, забыла о них.

Тут вспомнились слова, сказанные Джорджем: мол, поведение мое давало основания подозревать, будто я ревновал Фрэнс. Неужели в это и впрямь кто-нибудь поверил? Да, во мне давно живет антипатия к Малхоленду. Но неприязнь к нашему пинкертону с его дурацким высокомерием возникла задолго до того, как в местном театре ставили «Детективную историю». И любовных сцен в пьесе, кажется, немного, по крайней мере между мистером Маклеодом и Мэри Маклеод, роли которых исполняли Малхоленд и моя жена. Ну а если я и возражал против участия Фрэнс в спектакле, то лишь потому, что все вечера в течение месяца женушку невозможно было застать дома — репетиции, репетиции. Ей, клянусь честью, совсем не нравился Малхоленд.

А что касается меня… Два года назад Малхоленд жестоко избил подсобного рабочего с лесопилки — якобы тот надерзил. Мальчишку пришлось отправить в госпиталь. Я застал лишь часть побоища и с присущим мне тактом облаял Малхоленда, пригрозив сообщить обо всем Скэнлону. С тех пор тот демонстрировал свою неприязнь ко мне где и как только мог. Вплоть до того, что отказывался уступить дорогу при встрече на улице! Я презирал этого типа до глубины души. Но ревновать мерзавца к Фрэнс? Даже не смешно!

«Или вы думаете, Дан у нее был один?» К черту эту девку! Но как ни пытаешься забыть телефонный звонок, напрасно: слова ее не выходят из головы… И потом, отчего Фрэнс столь внезапно решила вернуться домой? Есть ли тут связь с убийством Робертса? Тогда каким образом Фрэнс узнала о смерти Дана? Из Карфагена в отель ей никто не звонил. Со мной же она разговаривала не из гостиницы! Анонимная девица… Голос-то, безусловно, знакомый. Наверняка я знал ее! Но каким образом? Может быть, слышал в компании Робертса? Вряд ли… Ведь женатый, в возрасте уже за тридцать, я был далек от круга, в котором вращался холостяк Дан.

Вдруг почему-то вспомнилась Барбара Райан. Тут же захотелось потолковать с ней. Протянув руку к телефону и мимоходом взглянув на часы, я с удивлением отметил: четверть второго ночи.

Барбара жила одна в небольшой квартирке в нескольких сотнях метров от Клебурн-стрит к западу от центра города.

— Варрен говорит. Извините, если разбудил…

— Я еще не сплю, — ответила Барбара. — Лежу, читаю. И знаете, даже рада, что позвонили. Кстати, правда, что Робертса убили? Все говорят…

— Судя по всему, нет никаких сомнений.

И тут же принялся деловито рассказывать о дроби разного калибра.

— Мне уже об этом говорили… А кто бы, по-вашему, мог такое сделать?

— Пока не имею и малейшего представления. Но вот о чем хотел бы спросить: вы в курсе амурных дел Робертса?

Барбара помолчала, видимо, колеблясь, выдавать свою осведомленность или нет.

— Право, Джон, — наконец, тщательно взвешивая слова, проговорила она, — вряд ли в данном случае меня можно считать компетентной. А что, собственно, вам хотелось бы узнать?

— Кому из девиц Дан назначал свидания?

— Ох, право! Ну, мне, например. Я с ним встречалась раза два или три.

Это было для меня новостью!

— Ну и что он представлял собою как кавалер?

— Довольно приятный, хороший танцор. Правда, оставил ощущение, что уж слишком влюблен в самого себя.

— А с другими дамами Робертс встречался?

— Как сказать! Не было нужды, знаете ли, следить… Несколько раз, правда, видела среди здешних красавиц.

— Не помните с кем?

— Хм… Надин Вильдер… Мадж Карсон… А что?

— Да был тут мне таинственный звонок от какой-то женщины или скорее девушки, которая не пожелала назваться. И кажется, та очень и очень неплохо знала Робертса.

— Понимаю. — Барбара, секунду помедлив, вдруг выпалила: — Весьма, может быть, и неплохо. Он в подобных делах быстро управлялся, лишь бы девица не шибко артачилась. Да, кстати, по поводу особ, которых я упомянула. Сомневаюсь, что анонимный звонок исходил от кого-либо из них. Обе вполне приличные девушки. Надин служит в городской электрокомпании…

— А малышка Карсон работает у доктора Ваймана? — Мне захотелось блеснуть перед Барбарой знанием светского общества Карфагена. — Обеих знаю и уверен, что звонили не они. Но прошу, поставьте в известность, если вдруг вспомните какие-либо другие имена. Хорошо?

— Договорились, шеф!

— Большое спасибо.

Я положил трубку и принялся прикидывать в уме, сколько же людей в нашем городе могли что-либо знать о взаимоотношениях Фрэнс и Робертса. Столько перебрал вариантов, что разболелась голова. Пришлось встать и отправиться через вестибюль в ванную комнату за таблеткой аспирина — все лекарства хранились там в аптечке. Шлепая по коридору, заметил: в спальне по-прежнему горит свет. Когда вошел — обомлел: чемодан Фрэнс по-прежнему лежал на кровати. Рядом валялся другой, вместе с грудой ее платьев и белья.

Неужели Фрэнс ничего не взяла с собой? Словно после долгого отсутствия, задерживая взгляд то на одном, то на другом предмете, я оглядел комнату. Большая двухспальная кровать, сооружение трехметровой длины, стояла у стены справа; по обе стороны ее высились платяные шкафы. Прямо темнел камин. Слева — бог ты мой! — светилась дверь, ведущая в ванную и туалетную комнату жены. Сейчас она почему-то распахнута настежь! Помимо ночника под розовым абажуром, в спальне, горела и лампа в туалетной комнате Фрэнс. В лучах света на паркете по другую сторону кровати темнело какое-то пятно. Подошел поближе, нагнулся и… оказался лицом к лицу с Фрэнс. Вернее, с тем, что осталось от него.

Колени мои подкосились, и я осел на паркет рядом с кроватью. С силой зажмурил глаза, желая избавиться от ужасающей картины. Ан нет… Страшнее всего было видеть орудие убийства — грязные, закопченные каминные щипцы, которые убийца оставил на груди Фрэнс.

Я перевернулся на бок и попытался встать, но поскользнулся и очутился на полу лицом к трюмо. Поначалу не узнал самого себя: физиономия моя побелела как мел, исказилась от ужаса.

Зазвонил телефон на ночном столике. Я наконец-то встал и, шатаясь, направился в ванную. Сняв с крючка большое банное полотенце, накинул его Фрэнс на голову и грудь. Телефон продолжал звонить.

Фрэнс лежала на спине в том самом костюме, в котором приехала из Нового Орлеана. Ноги ее нелепо подвернулись. «Зачем надо было бить женщину прямо по лицу и так зверски?» — стучала в голове единственная мысль.

Один из платяных шкафов был открыт. Наверное, Фрэнс брала из него одежду, и в тот момент, когда повернулась спиной к убийце, он схватил каминные щипцы и нанес свой первый удар. Правая рука Фрэнс выглядывала из-под полотенца. Я встал на колени и осмотрел ее, затем приподнял полотенце и осмотрел левую. К удивлению, на них не оказалось ни синяков, ни следов сажи. Следовательно, жертва не делала и попытки защититься, когда убийца наносил удары щипцами по лицу. Итак, он убил Фрэнс сзади первым ударом. По лицу трупа убийца молотил, движимый патологической ненавистью или получая садистское наслаждение.

Однако Фрэнс позволила ему войти. Ведь я запер дверь на ключ, когда уходил. Внезапно пришло ощущение, что в спальне случилась какая-то перемена, но понадобилось две или три минуты, прежде чем сообразил какая.

Телефон наконец перестал трезвонить. Подойдя к аппарату и сняв трубку, я принялся набирать номер шерифа, чуть не истерически смеясь от радостной мысли: «Как здорово мне повезло: ведь когда все происходило, я находился в конторе шерифа, в присутствии свидетелей. Алиби налицо!» Но сразу же бросил трубку. О, если бы можно было уйти из комнаты, где крики Фрэнс все еще гремели в коих ушах. Но это были вовсе не вопли жены. Это снова звонил телефон. И в спальне… И в гостиной… Выскочив на кухню, я подставил лицо под струю воды. Зачем? Наверное, надеялся таким образом как-то охладить горевшие мозги.

Потом уселся за кухонный стол и принялся шарить по карманам в поисках сигарет.

Обрывки мыслей, нелепые, неспособные сложиться в цельную картину, крутились, сталкивались в пылающей голове, пугая и обессиливая. Ну да! Все сотворил Малхоленд! Никто, кроме него, не знал, что Фрэнс приехала. Помощник шерифа, разумеется, заметил перчатку и ни минуты не сомневался, что и чемодан тоже принадлежит ей. Стало быть, именно этот тип и прикончил Робертса, а Фрэнс так или иначе замешана в случившемся на болоте… Впрочем, почему обязательно Малхоленд? Мало ли кому Фрэнс могла позвонить и сообщить, что вернулась.

А что же все-таки она делала в Новом Орлеане? Зачем вдруг понадобилось столько денег? Одним прыжком я вскочил, бегом бросился в спальню и стал лихорадочно рыться в ее сумочке. А вдруг именно здесь найдется улика? Как знать, действительно ли была Фрэнс в Новом Орлеане сегодня или вчера вечером? В отель — заплатить по счету — она могла вернуться лишь между половиной шестого и семью часами вечера; ей ничего не стоило побывать и здесь, в Карфагене. Губная помада, кошелек, расческа, зеркало, ключи от машины, платок — обычная дамская чепуха. Ничего достойного внимания. Стоп! Счет из гостиницы, оплаченный по кредитной карточке. С конца декабря по 5 января. Открыл кошелек — там лежало две бумажки по пять долларов и три по доллару. А когда Фрэнс уезжала из дому, у нее было шестьсот долларов наличными, и сегодня, очевидно, она успела получить телеграфный перевод еще на пятьсот. Кроме того, ею продано на шесть тысяч долларов акций… Гостиница оплачивалась по кредитной карточке, а в кошельке лишь тринадцать долларов. Бог ты мой! Я вдруг вспомнил: когда Фрэнс вернулась, на ней не было норкового манто, легкого, как перышко, но стоившего не менее четырех тысяч долларов. Бегом припустил в гараж, осмотрел «мерседес». Манто в машине не оказалось.

Вернувшись в кабинет и застыв около письменного стола, ничего не понимая, я мрачно стал разглядывать расписку маклера, удостоверяющую выдачу шести тысяч долларов в обмен на акции. Что бы это значило? Куда Фрэнс извела деньги? Может быть, ее ограбили? Прокутила? Что делать? Вызвать полицию? Спасаться бегством? Позвонить Джорджу, посоветоваться?

Вдруг во дворе заскрипели тормоза автомобиля. Хлопнула дверца, затем на крыльце раздались чьи-то шаги. Без перерыва затрезвонил звонок входной двери. На цыпочках подкрался к окну, чуть-чуть отодвинул в сторону занавеску и глянул на улицу. У крыльца стояла полицейская автомашина, мигая красными фарами на крыше. «Бежать? Поздно. Даже если и удастся без шума открыть дверь гаража, полицейская машина загораживает проезд. Конечно, можно выйти черным ходом, но далеко ли уйдешь на своих двоих!»

Звонок снова зазвонил требовательно и раздраженно три или четыре раза подряд, затем в дверь забарабанили кулаком. Конечно же, это он, мерзкий помощник шерифа. Если его не впустить, то Малхоленд, чего доброго, выломает дверь, от таких крыс можно всего ожидать…

Но у порога стоял Лен Оуэнс, старший ночного патруля. Вид у него был слегка заспанный.

— Извините, что потревожил, мистер Варрен!

Я широко открыл рот. Но так как не мог произнести ни звука, то тут же закрыл его.

— Нам позвонила миссис Райан, сэр! — продолжил полицейский. — Она очень беспокоится. Сказала, что недавно говорила с вами по телефону, а потом еще несколько раз пыталась дозвониться, но…

Мне удалось выдавить улыбку.

— Я… Да… Я лег и, наверное, заснул. Да, да, конечно же, заснул уже.

Теперь, когда я смог наконец выговорить внятно несколько слов, то уже с трудом заставил себя замолчать.

— Такое впечатление, что все с ума посходили после убийства этого Робертса, — произнес Оуэнс. — Во всяком случае, не мешало бы вам ей позвонить.

Затем патрульный козырнул, повернулся, словно на разводе, через левое плечо и направился к машине.

ГЛАВА V

Барбара долго извинялась.

— У меня такое чувство, что я вела себя как дура, позвонив в полицию. Но вы не отвечали. А после этой ужасной истории с Робертсом…

— Ничего, все нормально.

Отупение, вызванное всем происшедшим, постепенно проходило, голова начинала соображать получше.

— Я, наверное, заснул. Так в чем дело?

— Ей-богу, может быть, вся эта чепуха не стоит и выеденного яйца. Но вы просили позвонить, если мне вдруг удастся вспомнить, с кем еще встречался Робертс.

— И вы вспомнили?

— Нет, пока нет. Но, кажется, вам имеет смысл справиться у Эрни Севелла. Он работал у Робертса с первых дней открытия магазина и, очевидно, знает все о нем лучше, чем кто-либо в городе. И потом, по всей вероятности, Робертс гораздо охотней рассказывал о своих победах мужчинам, чем малознакомым женщинам…

Черт побери! Мне самому следовало бы вспомнить о Севелле.

— Спасибо за идею. А не можете ли вы мне еще вот что сказать: когда Фрэнс звонила вчера после полудня, откуда был звонок? Не помните, сказала ли телефонистка, что звонят из Нового Орлеана или же просто объявила «междугородная»?

Подавляющее большинство моих знакомых в таких случаях не преминуло бы спросить: «А в чем дело?» Барбара Райан к их числу не относилась. Она работала у меня более года, но лишь сейчас я начинал по-настоящему ценить ее такт.

— Точно не могу сказать, — ответила секретарша. — Я поняла только, что разговор шел из автомата.

— Постойте, постойте! Вы в этом уверены?

— Да. Линия оказалась свободной, и мне отчетливо было слышно, как телефонистка сказала Фрэнс, сколько монет следует опустить в аппарат.

«Я еще в постели»… Какова же была цель этой низкой лжи? И что за рожок вдруг заиграл поблизости? Возможно, музыкальный ящик?

— Сколько же монет та порекомендовала ей опустить?

— Хм… Девяносто центов, насколько помню. Да, точно. Девяносто центов. Я еще подумала — почему не целый доллар?

Следовательно, Фрэнс, видимо, и впрямь звонила из Нового Орлеана. Во всяком случае, не из Карфагена. Кое-что начало проясняться в моей дурацкой башке, даже принимать форму некой гипотезы. Но мне не хватало помощи умного, толкового человека. Наиболее подходящая фигура? Конечно, Джордж! Но я не мог к нему обратиться. Положение адвоката, лица, связанного жесткими рамками законности, будь он на сто процентов уверен в моей невиновности, не позволяло ему стать участником затеи, не вполне законной и к тому же рискованной. Джордж просто-напросто посоветует обратиться в полицию. А вот Барбара при желании могла бы и помочь. Конечно, постараюсь не слишком впутывать ее в эту историю…

— Послушайте, Барбара, — мне пришлось начать издалека. — Я не могу сейчас объяснить все, но завтра Скэнлон, без сомнения, задаст вам обо мне целую кучу вопросов. Отвечайте ему честно и подробно. Только не говорите, что я просил вас об этом. Понимаете?

— Ей-богу, сделать подобное нетрудно, хотя… Право, ничего не могу понять. Впрочем, думаю, справлюсь. Что еще?

— Шериф может спросить, все ли на месте в моем сейфе. Составьте опись и передайте ему. Вот и все. И тысячу благодарностей, Барбара!

Закончив разговор, я быстро вернулся в спальню. Избегая заходить за кровать, где лежала Фрэнс, стараясь ничего не двигать с места, я быстро надел темный костюм, достал из шкафа один из чемоданов, большой кофр желтой кожи с моей личной монограммой. Уложил в него костюм, несколько рубашек, смену нижнего белья, несессер и электрическую бритву. Тут мне в голову пришло, что не мешало бы взять с собой и портрет Фрэнс. Но имелась только одна фотография с ее прелестной головкой — наша свадебная. Жена избегала фотографироваться. Ладно, сгодится и свадебная. Она стояла на ночном столике. Повернулся, протянул руку и не поверил своим глазам: фотография исчезла.

Не может быть! Ведь стояла здесь еще, когда… Тут я осознал, что вряд ли смогу припомнить, когда видел фотографию в последний раз. Знал, что стоит на туалетном столике, привык к ней как к чему-то непременному, непоколебимому. Принялся просматривать ящики, проверил комод в ванной комнате. Фото исчезло. Тем не менее я твердо помнил, что оно стояло на месте после отъезда Фрэнс в Новый Орлеан.

В ярости выругался. Терялось драгоценное время, нечего теперь скрести в затылке, словно деревенский дуралей. У меня в бумажнике лежала небольшая копия свадебной фотографии, которую я сделал тайком от Фрэнс. На худой конец сойдет и копия.

С шумом захлопнул чемодан, повернул выключатель и зашагал по коридору. По дороге прихватил пальто, шляпу и погасил везде свет.

Бросил чемодан в «шевроле». Улица до конца аллеи была темна и пустынна. Задним ходом вывел машину из гаража и закрыл его. Вновь и вновь повторял себе, что единственно возможный метод действий — максимальная естественность всех поступков. Иначе моя затея обречена на провал.

В этот час ночи проще пареной репы определить, установлена ли за мной слежка или нет. Все машины графства, принадлежащие полиции, имели особые номера, которые в Карфагене каждому известны. У последнего перекрестка перед Клебурн-стрит повернул налево, поехал по направлению к западу от центра города, по Тейлор-стрит, затем через два квартала свернул вправо, на Фултон-стрит, чтобы оттуда выехать на Клебурн-стрит в район, где находилась моя контора. Этим путем я ехал всякий раз, отправляясь на работу.

Поставил машину на стоянку, что находилась напротив моей конторы, и вышел из автомобиля. Перед кафе Фуллера стояло три авто, но ни на одном не было полицейского номера. Я пересек тротуар и открыл дверь конторы. Оглянулся — на улице ни души.

У задней стенки конторы рядом с дверью стоял массивный сейф — его всегда хорошо видно с улицы. Я направился прямехонько к стальной коробке, подавляя желание выглянуть в окно. Затем, опустившись на колени, принялся набирать шифр на диске. Дверь сейфа распахнулась. Открыл стальной шкафчик внутри, достал оттуда конверт из толстой белой бумаги. В нем находилось примерно восемнадцать тысяч долларов в бонах по пятьсот и тысяче долларов. Затем запер сейф, вынул из кармана сигарету и, сев на стул, закурил. Первая часть моего плана удалась.

За окнами по-прежнему ни души.

Когда задним ходом выводил «шевроле» со стоянки, из-за угла Фултон-стрит выехала полицейская машина и двинулась в мою сторону. Кровь внезапно словно застыла в жилах. Но внутри автомобиля оказался всего-навсего сержант Кэп Дитс из бригады ночного дозора. Он поприветствовал меня кивком головы и поехал вниз по Клебурн-стрит.

Единственно реальную опасность представлял собою только Скэнлон. Что же… Не спеша я проехал по Клебурн-стрит и повернул на площади Монтроз по направлению к дому. После второго перекрестка вновь свернул и покатил по улице, параллельной Клебурн-стрит. На западной окраине Карфагена выехал на магистральное шоссе и еще раз бросил взгляд в зеркало заднего обзора. Никого. С облегчением вздохнув, свернул на шоссе и дал газ. Когда проезжал столб с транспарантом «Добро пожаловать в Карфаген», стрелка на спидометре «шевроле» прыгала на отметке сто десять миль в час…

Солнце уже поднялось, часы показывали двадцать минут седьмого утра, когда я поставил автомашину на стоянке в аэропорту Нового Орлеана. Взглянув в зеркальце, увидел, что под глазами у меня большие темные крути. Но голова оставалась ясной. Сунув конверт с долларами в чемодан, я закрыл на ключ дверцу автомашины и отнес поклажу в камеру хранения аэровокзала. В ресторане выпил чашку кофе, разменял в кассе пару долларов на никели, забрал багаж и направился к кабине телефона. Чемодан поставил так, чтобы не выпускать его из поля зрения.

Вызвав междугородную, попросил телефонистку помочь связаться с Эрни Севеллом. Его номера я не знал, но мне было известно, что тот проживал на Спрингер-стрит, на окраине Карфагена, в маленьком, купленном в кредит домишке типа ранчо. Жена Эрни работала в администрации графства в управлении налогообложения. Сам же Эрни, серьезный и работящий молодой человек лет двадцати четырех, поначалу руководил отделом спортивных товаров в универмаге Женнингса, а затем стал работать у Робертса.

— Кто говорит? — раздался сонный голос. — А, мистер Варрен! Мне послышалось, или телефонистка права, сообщив, что вы звоните из Нового Орлеана?

— Точно, — подтвердил я. — Мы здесь со вчерашнего дня. Прошу прощения, ведь разбудил ни свет ни заря…

— Не имеет значения. Знаете, вчера весь день одолевало желание позвонить вам. Но потом решил, что стоит переговорить лично.

— Валяйте! В чем дело?

— Да… — в голосе Эрни послышалась нерешительность, — это по поводу магазина. Не хотелось бы показаться наглым торопыгой, ведь Робертс еще даже не погребен, но ведь и оборудование, и товары на складе в любой момент могут быть скуплены по дешевке каким-нибудь заезжим бизнесменом. И вот мне пришло в голову: коль вы являетесь хозяином здания, то вам, конечно, было бы приятнее иметь в нем работающий магазин, нежели пустое помещение. У меня скопилось несколько тысчонок. Кроме того, если замолвите словечко в банке… В таком случае я сумел бы взяться за дело. О, магазинчик мог бы приносить немалые доходы!

— Вы хотите сказать, что он не приносил должного дохода? А мне казалось, Робертс неплохо справлялся с делом. Разве не так?

— Так-то оно так, да не совсем. Внешне бизнес процветал. И если судить по книгам приходов-расходов, то Робертс действительно получал большие прибыли. Но я не хотел бы говорить неправду во имя лишь того, чтобы, обманув, добиться с вашей помощью займа от банка. Дело в том, что торговля шла столь мизерными темпами, что прибылей от нее едва хватало на погашение арендной платы за помещение и выплату моего заработка. И это при самых отличных перспективах! Иными словами, Робертс абсолютно не выказывал интереса к процветанию магазина. И мне не позволял проявлять и малейшей инициативы. У него на складе никогда не находилось товаров по сезону, он просто не желал заказывать их и уступал лишь двойному нажиму клиента. В конце концов дело дошло до того, что клиент предпочитал нам универмаг Женнингса. И еще: Робертс ни за что не хотел заниматься рекламой. Как я ни старался, мне не удалось убедить его в простой и проверенной истине: реклама — двигатель торговли.

Вспомнились дорогой карабин Робертса, тысяча долларов — сумма паевого взноса в клуб охотников на уток, его спортивная машина последней модели…

— Понимаю, Эрни. Каким же образом ему удавалось выкручиваться?

— Самому любопытно, мистер Варрен. Но мне ничего не известно. Робертс никогда не испытывал никаких затруднений при оплате счетов, а на его счете в банке всегда имелись крупные суммы. Парадокс! Знаю лишь одно: возьмись кто-нибудь как следует за этот магазин спортивных изделий — Женнингсы разорятся за два-три месяца. У них ведь нет никого, кто как следует разбирался бы в системах охотничьих ружей и рыболовных снастях.

— Да, да, знаю… Итак, вы полагаете, что Робертс подделывал свои бухгалтерские книги или имел другой источник доходов?

— Ей-богу, не знаю, плутовал ли он с книгами, но на счет в банке откладывал денег куда как больше, чем зарабатывал на продаже спортивных товаров…

— Я помогу вам, Эрни, получить заем от банка. А скажите, как там с родными Робертса? Объявился ли кто-нибудь?

— Да. Мистер Скэнлон вместе со мной посетил вчера вечером после ужина магазин, и мы нашли там два письма от брата господина Робертса с обратным адресом. Тот проживает в Техасе, в Хьюстоне. Скэнлон послал ему телеграмму и через два часа пришел ответ: брат распорядился отправить тело в Хьюстон, где у Робертсов своя родовая усыпальница на кладбище. Но сам приехать за личными вещами Робертса и урегулировать дело с продажей магазина он сейчас не может.

— А вы не запомнили адрес брата?

— Нет, к сожалению. Но помню, что его имя Клинтон. Клинтон Робертс.

— Надо полагать, сегодня магазин будет закрыт?

— Да, конечно. Скэнлон сказал, что лучше подержать его закрытым до приезда мистера Робертса. Я ему отдал ключи… Имеется в виду мистер Скэнлон.

— Понимаю. Да, Эрни, вот еще что! Не знаете ли вы случайно имена девиц, с которыми Робертс обычно встречался?

Эрни теперь, конечно, сгорал от любопытства, но его выдержки хватило, чтобы ничем не выдать себя.

— Да у Робертса их была целая куча, право! Девицы интересовали шефа куда больше, чем дела в магазине! Видел его несколько раз с Кэрол Холидей и миссис Райан, которая у вас работает. Потом с Мадж Карсон и… постойте, еще с Дорис Бентли и Сю Прентис. Ну и с другими, конечно. Только вот имена вылетели сейчас из головы.

«Дорис… Дорис Бентли — вот чей голос казался мне таким знакомым! Она работала у Фрэнс. Дорис частенько брала трубку, когда я звонил будущей жене».

— Большое спасибо, Эрни! — радости моей не было конца. — И не беспокойтесь о займе!

Смешавшись с толпой авиапассажиров, я сел в автобус, что направлялся в центр. На первой же остановке сошел и взял такси, попросив отвезти в недорогой отель поближе к центру города. Там записался под именем Джеймса Вивера из Оклахомы.

Комната, которую мне предоставили, была на третьем этаже и выходила окнами на мрачную улочку, заставленную баками для мусора и пустыми бочками. Попросив разбудить меня в половине десятого, я разделся и лег.

Но какой тут, к черту, сон! Пришлось встать, побриться, принять душ… До девяти часов, куря сигарету за сигаретой, старался привести в порядок свои мысли. Для полной и четкой картины ниточке, которую, кажется, я нащупал, не хватало какого-то пустяка, самой малости. Без пятнадцати десять, достав из чемодана конверт с бонами, отправился в центр города и в одном из банков попросил обменять их на доллары. Здесь меня хорошо знали и только любезно спросили: «Желает ли мистер получить деньги чеком на предъявителя или на собственное имя?» Выяснив, что мне нужны ассигнации, взглянули с явным удивлением — серьезному бизнесмену не пристало таскать при себе мешки денег. Но спорить, конечно, не стали: каждый волен сходить с ума по-своему. Я, разумеется, постарался найти какой-то предлог, мол, срочная сделка, требующая наличных… Распихав по карманам ассигнации, выскочил на улицу. Часы показывали десять минут одиннадцатого. Время подгоняло, следовало спешить.

Обычно я завтракал у Фуллера, даже после женитьбы на Фрэнс: та никогда не вставала раньше десяти. А в конторе появлялся четверть девятого. Малхоленд завтракал у Фуллера по крайней мере шесть раз в неделю — и в то же время. Даже допустив, что сегодня помощник шерифа пропустит свой завтрак, все одно справится, не видел ли меня кто у Фуллера. Скэнлон, разумеется, уже в курсе, что в городе меня никто не видел. Он позвонит в контору, затем домой ко мне, потом затопит Дворец правосудия океаном проклятий. После чего отправит на Клебурн-стрит пару полицейских осмотреть гараж и убедиться, на месте ли моя машина. Установив, что та отсутствует, а «мерседес» Фрэнс на месте, полицейские некоторое время будут названивать в дверь, потом взломают ее… Спустя час все полицейские участки Соединенных Штатов от Мексики до Канады будут располагать данными обо мне и моем «шевроле». Как только ночная история станет известна Карфагену, Эрни позвонит Скэнлону и сообщит, что я нахожусь в Новом Орлеане. Даже если этого не произойдет, после обеда Скэнлон, будучи осведомлен, в каком банке я абонирован, узнает об обмене бон на доллары, а новоорлеанская полиция обнаружит на стоянке в аэропорту брошенный «шевроле». В моем распоряжении оставалось четыре или пять часов.

Я кинулся к телефонной кабине и лихорадочно стал листать пожелтевшие страницы телефонного справочника. Авиавокзал… Авиакассы… Агентства частные детективные…

Луис Норман, глава частного детективного агентства «Норман и компания», человек с худым интеллигентным лицом, всем своим видом внушал доверие. Он смотрел внимательно, и взгляд его как бы призывал поделиться с ним всеми известными тайнами. Откинувшись в кресле, Луис Норман задумчиво взял в руки дорогую авторучку и спросил:

— Чем могу быть полезен, мистер?..

— Варрен. — Я протянул детективу свою визитную карточку. — Джон Варрен, Карфаген, Алабама. Прежде всего скажите, достаточно ли у вас людей, чтобы заняться весьма неотложным делом. Причем учтите, им придется здорово поработать ногами.

— Трое, не считая меня, — ответил Норман, не задавая излишних вопросов. — Кроме того, могу заполучить и еще двоих, если понадобится. Но такая работа, мистер… э… э… Варрен, особенно если она займет много времени, стоит уйму денег.

— Мне это известно. — Выудив из кармана десять ассигнаций по тысяче долларов, я разложил их перед Норманом на столе. — Сколько понадобится людей, вам лучше судить. Если этого не хватит, представите дополнительный счет. Мне нужны некоторые сведения, причем в темпе.

Я достал из бумажника фотографию Фрэнс и положил ее рядом с банковскими билетами.

— Это моя жена. Миссис находилась в Новом Орлеане с тридцатого декабря по вчерашний день. Мне нужно знать, где она тут бывала, с кем встречалась и так далее…

— По вчерашний день, говорите? Значит, ее больше здесь нет?

— Вы правы.

— Да, нелегкое дельце, — решил Норман, скорчив гримасу. — Будь ваша жена еще в городе… Одно дело — слежка за кем-нибудь, другое — идти по остывшему следу.

— Окажись все это легким и простым, к вам обращаться просто не стоило бы, не правда ли? Так беретесь?

— Как давно сделана фотография?

— Восемнадцать месяцев назад. Миссис здесь очень похожа.

— Что ж, это облегчает задачу. Но успех зависит, конечно, от тех исходных данных, которые вы в состоянии предоставить.

Норман протянул руку к блокноту и отвинтил колпачок авторучки.

— Имя и фамилия, — начал я, — Фрэнс Варрен. Девичья фамилия Киннан. Двадцать семь лет, рост метр семьдесят, вес приблизительно пятьдесят пять, волосы черные, глаза серо-голубые. Всегда элегантно, со вкусом одета. Даже днем предпочитает темные платья и костюмы. В Новый Орлеан уехала в норковом манто, домой вернулась без него. И без семи тысяч долларов. В ее распоряжении имелся «Мерседес-Бенц-220» темно-синего цвета с голубыми сиденьями, зарегистрированный в Алабаме. Но не исключено, что в городе жена им не пользовалась, поскольку не любит водить автомобиль по улицам с оживленным движением. Думаю, предпочитала такси. Знаете, ее ни за что на свете не затащить в автобус, а пешком она ходит только в самом крайнем случае, практически никогда. Любой таксист наверняка запомнит ее. Во-первых, по причине красивых ног, а во-вторых, потому, что таких неимоверных скряг по части чаевых они никогда не забывают. Останавливалась миссис Варрен в Девор-отеле и покинула его вчера около семи часов вечера. Цель визита в Новый Орлеан — побывать на бейсбольном матче вместе со здешними нашими друзьями Дикинсонами, которые проживают по Стиллвел-драйв, дом две тысячи семьсот семьдесят. Вместе с миссис Дикинсон она намеревалась посетить несколько концертов, пару коктейлей. Виделась ли моя жена с Дикинсонами, не знаю. Если вы будете копать с этой стороны, то мое имя, пожалуйста, не упоминайте. Что наверняка известно — в Девор-отеле миссис останавливалась, я с ней говорил по телефону второго января вечером и третьего января, тоже вечером…

Норман перебил меня:

— Жена вам звонила или вы ей?

— Я ей. Она действительно находилась в гостинице.

— Почему, собственно, вы стали ее подозревать?

Пришлось рассказать ему о звонке из наружной кабины, когда Фрэнс пыталась уверить, будто говорила из отеля.

— И из-за денег тоже. Никто не в состоянии выкинуть за неделю семь тысяч долларов с тем, чтобы побывать на бейсбольном матче да паре концертов. Даже на тряпки. Тут ведь не Париж. И наконец, куда делось норковое манто?

— Вы его застраховали?

— Да.

— Возможно, украли. Или миссис его потеряла, а вам признаться побоялась. Но, принимая во внимание, какую сумму денег ваша жена потратила в нашем городе, скорее всего, манто продано или находится в закладе. Я дам задание своим людям проверить все ломбарды и ростовщиков, а также поинтересоваться городскими объявлениями о купле-продаже. Но как вашей жене удалось достать семь тысяч долларов? На текущем счету, я думаю, ведь у нее не могло быть такой суммы, не так ли?

Пришлось объяснить, что Фрэнс продала свои акции, и сообщить имя маклера.

— Стало быть, деньги — ее собственность? — уточнил Норман. — И именно они вас интересуют?

— Не деньги. А то, что миссис их извела.

— Думаете, у нее был другой мужчина?

— Бесспорно. Ничем другим не могу объяснить, почему она скрыла, где и с кем находилась. Конечно, кругленькая сумма отдана в чьи-то ласковые и крепкие руки!

— Буду говорить с вами как профессионал, — предупредил Норман, — поэтому не обижайтесь. Если судить по фотографии, у вашей жены нет необходимости покупать любовника. Итак, деньги израсходованы на что-то иное. Как вы полагаете, не возникали ли у нее какие-либо серьезные неприятности в жизни? Что-нибудь… дающее повод к шантажу?

— Нет, — на этот счет у меня сомнений действительно не имелось. — Она не была какой-нибудь дворовой девчонкой. До нашего брака владела приличным магазином в Карфагене. А еще раньше имела такое же предприятие в Майами.

— Есть ли у нее родственники в Карфагене?

— Нет.

— Друзья? Я хочу сказать, до переезда в Карфаген.

— Нет.

— Хм… А говорила ли миссис когда-нибудь, почему ей пришло в голову свернуть дело в фешенебельном Майами и возобновить его в столь захолустном городишке, где у нее не оказалось даже знакомых?

— Разумеется. Последствия развода. Моя жена и ее первый муж владели магазином на паях, а когда развелись, то продали его и выручку разделили пополам.

И я рассказал детективу, как Фрэнс решила прокатиться к побережью, как остановилась в Карфагене на ночь и как ее привлекли местные возможности и перспективы.

— Понятно, — кивнул Норман.

Хотя мне показалось, объяснение его не убедило. Впрочем, и я не очень в него верил.

— Как с вами связаться в Новом Орлеане?

— Никак. Я буду здесь только один день и даже не снял номера в гостинице. Сегодня после обеда позвоню сам. В дальнейшем звоните в мою контору в Карфагене. Если меня не окажется на месте, все сведения можно сообщить секретарше миссис Барбаре Райан.

— Мы предпочитаем не сообщать конфиденциальной информации третьим лицам, — покачал головой детектив.

— Считайте, вы имеете на это мое личное разрешение.

— Необходимо дать в письменном виде, сэр! И кроме того, как узнать, с кем я говорю? Любая женщина на другом конце провода может заявить, что она — ваша секретарша Барбара Райан.

— Разумеется. Но ведь можно договориться о каком-нибудь пароле или шифре?

— Годится, — решил Норман и написал несколько цифр в своем блокноте. — Номер вашего дела будет В-511. Употребляйте его как шифр.

— Спасибо!

Тут же на фирменном бланке я написал, что разрешаю агентству «Норман и компания» сообщать все сведения третьему лицу, знающему номер В-511, и подписал документ. Детектив тем временем уже вовсю давал по телефону своим парням необходимые указания по розыску следов Фрэнс в Новом Орлеане.

Распрощавшись с Норманом, я заглянул в ближайший банк, разменял двадцать долларов на монеты по двадцать пять и десять центов и на такси заехал в местное бюро телефонной компании. Здесь, попросив справочники Хьюстона и Майами, просмотрел списки тамошних детективных агентств. Конечно, можно было бы дать задание какому-нибудь одному крупному учреждению частного сыска, действующему в масштабах Штатов, но я решил: пусть каждое расследование ведется местными силами и отдельно.

Что касается Майами, то выбор мой пал на агентство «Кросби инвестигейшн», а в Хьюстоне мне приглянулся некий Говард Кейт.

Сначала позвонил в Майами и потребовал связать с мистером Кросби. Сообщив имя и род занятий, спросил:

— Не могли бы вы взяться за дело, требующее участия двух агентов?

— Да, сэр, — прозвучал короткий ответ.

— Отлично. Через полчаса вышлю авиапочтой чек на ваше имя. Двухсот долларов аванса хватит?

— Вполне, мистер Варрен. Что вы желаете?

— Получить сведения конфиденциального характера на одну из моих сотрудниц, которая проживала в Майами.

Я сообщил девичью фамилию Фрэнс и все необходимые данные о ее внешности и тому подобное.

— …Родилась в тридцать седьмом году в Орландо и там же окончила колледж. Затем училась два года в университете в Майами. Так, во всяком случае, она написала в своей анкете. В пятьдесят третьем году начала работать продавщицей в отделе дамского готового платья в магазине Бурдена, затем стала завотделом по рекламе. В пятьдесят пятом вышла замуж за некоего Леона Дюпре, который был чем-то вроде заместителя директора магазина готового платья Лернера, если не ошибаюсь. Вскоре они открыли собственный магазин на Флэглер-стрит. В тысяча девятьсот пятьдесят восьмом году супруги развелись. Этих данных, полагаю, достаточно, чтобы начать сбор более подробных и, главное, точных сведений. Прежде всего мне необходимо знать, не было ли у нашей дамы каких-либо неприятностей, получила ли она действительно развод и где находится в настоящее время этот Дюпре. Наконец, если удастся, узнайте, состояла ли миссис когда-либо в близких отношениях с неким Даном Робертсом, — заключил я, дав описание примет Робертса. — Беретесь ли вы за это дело?

— По исходным данным, мистер, задача вовсе не из трудных. Каким временем мы располагаем и как вам доставить сведения и окончательный счет расходов? По почте?

— Нет. Телеграфируйте мне в контору в Карфаген. Завтра после семи вечера или чуть позднее.

— Будьте спокойны, все будет выполнено в лучшем виде, мистер Варрен!

Я повесил трубку, потом вновь набрал номер междугородного телефона и попросил связать меня с Хьюстоном. Однако у Кейта было занято, пришлось несколько минут подождать. Наконец, сообщив Кейту свое имя и адрес, я договорился об оплате на тех же условиях, что и с Кросби, и дал указание собрать все сведения о Робертсе:

— Мне не известно, где он там проживал… Но у него есть брат, который и теперь обитает в вашем городе, — Клинтон Робертс. Это имя наверняка есть в телефонном справочнике…

— Годится, — решил Кейт прокуренным басом. — А что вы, собственно, хотели бы узнать?

— Где работал? Не имел ли неприятностей с полицией? Почему покинул Хьюстон? Есть ли у него враги? И не проживал ли он когда-нибудь во Флориде, пусть даже и кратковременно? Телеграфируйте мне в контору, в Карфаген, не позже чем завтра после обеда, если вам удастся, конечно, справиться. Не возражаете?

— Нет. Мы беремся за дело немедленно.

Повесив трубку, я вышел из телефонной кабины и опять отправился в банк, третий по счету. Там оформил два чека на предъявителя, приобрел два конверта авиапочты, наклеил на них побольше марок и сделал надпись «срочно». Положив чеки в конверты и надписав на них соответственно адреса Кросби и Кейта, бросил в почтовый ящик. Затем помчался в такси на ярмарку подержанных автомобилей. Не копаясь долго, выбрал подержанный, но прочный «олдсмобил», оформил документы на имя Оливера Твиста из Нью-Орлеана, расплатился и отвел машину на одну из стоянок в центре города, неподалеку от гостиницы. К отелю же подъехал на такси, уплатил там по счету, вышел с чемоданом на улицу. Оттащив его по запруженной в этот обеденный час улице на стоянку к «олдсмобилу», уложил чемодан в багажник.

Часы показывали уже два с четвертью, оставаться в Новом Орлеане далее было опасно. С минуты на минуту на всех стоянках автомашин, автобусов, такси, в аэропортах и вокзалах появятся усиленные наряды полиции, ловчая сеть захлопнется, и я окажусь внутри нее. Чуть ли не бегом бросился к телефонной будке и принялся названивать Норману.

ГЛАВА VI

Тот удивился.

— Не думал, что позвоните так скоро…

— Мне больше нельзя оставаться в городе. Дела поджимают. Ничего не нашли?

— Есть кое-что, хотя и не очень много. Агент, занятый проверкой ломбардов и ростовщиков, еще не напал на след норкового манто. Снайдер же, который ведет расследование в Девор-отеле, опросил пока лишь дневную смену, но несколько интересных деталей все-таки обнаружить удалось. Швейцар и многие посыльные припоминают, что видели на вашей жене манто в начале ее проживания в отеле. Но никто не помнит, чтобы оно было на ней в последние два-три дня. Во всяком случае, если вещь потеряна или украдена, ни в отеле, ни полиции ваша жена ничего не сообщила. Далее. Судя по словам горничной на этаже, где находился номер вашей супруги, все вечера миссис проводила одна в своей комнате. Никто не видел, чтобы в номере появлялись мужчины, да и никаких следов их присутствия не отмечалось. Судя по всему, ее вообще никто не посещал. А звонила лишь однажды женщина, вероятно, миссис Дикинсон. Вот только что странно: ваша жена после обеда в отеле регулярно отсутствовала. Всегда просила будить ее в половине одиннадцатого, завтрак ей подавали в номер. Затем, примерно без четверти час, она выходила из отеля. Швейцар постоянно вызывал на это время такси, но ни разу не слышал, какой адрес миссис называла шоферу. Мы размножили ее фотографию и в четыре часа дня, после конца смены, отправимся во все основные компании таксомоторов, дабы опросить максимальное число водителей дневной смены. Есть уверенность, что мы встретим кого-нибудь, кто вспомнит о ней как о пассажирке и скажет, куда возил.

— Отлично. — Собранные факты действительно показались серьезными. — Большое спасибо.

— Уверен, что завтра к утру мы будем знать все, что необходимо. — Затем, помолчав и поколебавшись, Норман добавил: — Послушайте, мистер Варрен, это, конечно, ваше дело и можете не говорить, но вы нам значительно облегчите дело, сказав прямо. Во время пребывания вашей жены в Новом Орлеане вы никому не поручали проследить за ней?

— Нет. Слово даю, что нет! А в чем дело?

— Понимаете, мне кажется, за миссис велась активная слежка. Кто-то интересовался всеми ее действиями в нашем городе.

— С чего вы взяли?

— Знаете, ребята из гостиницы, я имею в виду посыльных, такие пройдохи, от них буквально ничего нельзя скрыть. Один из них намекнул Снайдеру, что кое-что знает. И когда мой человек одарил его дополнительно пятеркой, то рассказал следующее: всякий раз, едва ваша жена выходила из гостиницы, за ней устремлялся один и тот же тип. Посыльный убежден: частный детектив! Появлялся в холле отеля в полдень и торчал там, делая вид, будто читает газету. А когда миссис выходила из лифта, с невозмутимым видом садился в такси и ехал следом.

— А вы не думаете, что мальчишка мог просто-напросто все выдумать, чтобы заполучить лишнюю пятерку?

— Не исключено. Но я так не думаю. По описанию посыльного мне этот тип знаком. Профессионал.

— Сможете ли вы узнать, кто нанял детектива?

— Исключено.

— А полиция может заставить его говорить?

— Разумеется. Но пока вам не с чем идти в полицию. Нет закона, который бы мог запретить жене тратить собственные деньги. И даже ваши, если уж на то пошло.

— Ладно. — Я представил себе, какое будет лицо у Нормана, когда он раскроет сегодняшние вечерние газеты. — Продолжайте сбор сведений! Всего наилучшего!

Повесив трубку, я вытащил из кармана новую пригоршню монет и вновь насел на междугородную.

— Прошу связать непосредственно с мистером Макнайтом, «Строительная компания Макнайт», Эль-Пасо, штат Техас.

— Хорошо. Не вешайте трубку, пожалуйста!

Мак был моим старым другом. В Пенсильвании учились в одном военном училище, а затем встретились в университете в Техасе, вновь оказавшись сокурсниками. Каждый год мы вместе охотились на перепелок. Я молил бога, чтобы тот оказался на месте. И мне повезло.

— Джон? Ты, старый плут? Где обитаешь?

— В Новом Орлеане.

— Садись тогда на первый же самолет и ко мне, пойдем охотиться!

— Да я бы всей душой! Но вот, понимаешь, тут все пошло наперекосяк.

— Что ты хочешь сказать?

— Нахожусь в очень затруднительном положении, дружище. Мне нужна помощь.

— Выкладывай, старина!

— Послушай, сразу хочу предупредить. Тебе может крепко непоздоровиться, если кто сможет доказать…

Он перебил:

— Я уже сказал: выкладывай, дубовая голова! Остальное — мое дело.

— Нужно, чтобы ты мне отбил телеграмму.

— Черт побери, и это все?

— Достаточно. Отправь ее завтра утром около восьми часов откуда-нибудь, где твою персону не знают. У тебя есть ручка поблизости?

— Да, диктуй.

— Агентство по продаже недвижимости Варрена, Карфаген, Алабама. Срочно свяжитесь с агентством Луиса Нормана в Новом Орлеане по делу под кодовым номером В-511. Точка. Позвоню вам позднее. Подпись: Вивер.

— Все понял.

Он перечитал текст телеграммы.

— Больше я ничего не могу для тебя сделать?

— Нет. Gracias, amigo![2]

— Por nada.[3] Что, очень плохо там у тебя?

— Очень плохо.

— Ладно, ты не один. Верный друг с тобой!

— Не бросай меня, Мак! Пожалуйста!

Я повесил трубку и вернулся на стоянку автомашин. Старая телега работала неплохо. Переехал по мосту через Миссисипи, купил на той стороне немного сандвичей и термос, который попросил наполнить крепким кофе. Затем отыскал придорожный мотель, подремал там до полуночи — и опять за руль. Было три часа ночи, когда наконец подъехал к Карфагену.

К северу от магистрального шоссе, на западной окраине города, расположен район трущоб, бидонвилль, в центре которого пылила хлопкоочистительная фабрика. Я повернул у городской черты налево по направлению к бидонвиллю и припарковал машину около какого-то ветхого строения. Вдоль тротуара вытянулось еще с десяток потрепанных автомобилей; среди них моя вполне могла простоять неделю, не вызывая внимание полиции, хотя на ней и был номер другого штата, Луизианы.

Внимательно оглядел погруженную во мрак пустынную улицу. Ни одно окно не светилось. Вылез из авто, взял чемодан и, вернувшись назад, пересек шоссе, которое вливалось в ярко освещенную желтыми ртутными фонарями Клебурн-стрит. Дошагав до этой улицы, заметил две-три машины, стоявшие с погашенными фарами перед кафе Фуллера. Кругом ни единой живой души.

Ускорив шаг, я пересек Клебурн-стрит и, прижимаясь к стенкам домов на соседнем тротуаре, проследовал до пересечения улицы с Тэйлор-стрит. Затем повернул налево, к центру. Где-то неподалеку залаяла собака. Уличные фонари на перекрестках слегка раскачивались на ветру, тени обнаженных деревьев плясали на асфальте.

Конечно, очень нервничал. То и дело оглядывался, замирал, постоянно опасаясь увидеть вдруг фары полицейской машины ночного дозора. Казалось, что ботинки мои оглушительно скрипели в ночной тиши, нарочно выдавая меня. Вот позади осталось два квартала. Три. Когда пересек Мэсон-стрит, прямо перед глазами вдруг появились неоновые огни вывески бюро похоронных принадлежностей. Дрожь охватила меня с головы до ног. Я почти побежал.

Наконец добрался до кафе Фуллера. Заведение было, разумеется, абсолютно пустым. Мне оставалось лишь пересечь улицу, повернуть налево и дошагать до переулка, что проходил позади моей конторы. Я стоял посреди мостовой, хорошо заметный, откуда ни погляди. Еще каких-нибудь тридцать шагов — и вот он, спасительный переулок! В эту самую минуту сзади послышался шум приближающейся машины, я побежал. Машина резко развернулась, и свет ее фар прорезал тьму. Он вот-вот должен был настичь меня. Припустил по переулку и прижался к стене, укрывшись за углом дома. Машина проехала мимо, даже не успел заметить, был ли это полицейский патруль.

Мокрый, как мышь, несколько минут не мог двинуться с места. Затем пошарил в кармане и достал ключи. Пересек мостовую, открыл заднюю дверь конторы и облегченно вздохнул, когда она захлопнулась за мной. Им никогда не придет в голову искать меня здесь. Теперь все зависело только от Барбары Райан. Если она поверит, что я убил Фрэнс, то вызовет полицию…

Проснулся на рассвете. На часах начало восьмого. В кабинете еще царил полумрак. Взяв из чемодана несессер, я побрился. Затем надел чистую рубашку и вычистил щеткой костюм, на который налипла какая-то дрянь. Потихоньку начало проходить ощущение безысходности, наоборот, почувствовал себя в состоянии бросить вызов судьбе. Съев бутерброд и выпив чашку кофе из термоса, я уселся за свой рабочий стол и закурил. Барбара должна появиться минут через десять: контора открывается в восемь, а Тернер и Эванс, мои маклеры, приходили без четверти девять. Записав на листок текст телеграммы, которую должен был прислать Мак, я стал ждать.

Открылась входная дверь. Было слышно, как выдвинули и вновь задвинули ящик стола; Барбара, очевидно, положила на привычное место свою сумочку. Прошло две-три минуты, и раздалась пулеметная очередь пишущей машинки.

Я протянул руку к кнопке звонка, но заколебался. Что она предпримет? Заголосит? Бросится искать спасения на улицу? Позвонит Скэнлону? Будь что будет: стреляй или отдай ружье другому, как говорил в таких случаях мой дядя! Я нажал кнопку.

Стук машинки тут же прекратился, наступила гнетущая тишина. Несколько секунд, которые показались мучительно долгими, ровно ничего не происходило. Затем сдвинулся стул, хлопнула дверь. Но это была та дверь, что вела в коридор. Я с облегчением вздохнул и подумал, что только осел мог целый год проработать с такой женщиной и не заметить в ней гения. Для любого любопытного прохожего на улице она просто отправилась в туалет, а не в кабинет к шефу. Откинулся в кресле, сплел пальцы и в ожидании уставился на боковую дверь. Скоро та тихонько открылась. В голубых глазах Барбары ни грани испуга или смущения.

— Войдите!

Она послушно закрыла за собой дверь, затем встала рядом со стойкой, где размещалась моя коллекция охотничьих ружей. Самим своим поведением Барбара уже ответила на сакраментальный вопрос, но мне казалось необходимым все же его задать.

— Вы верите, что ее убил я?

— Нет, — коротко прозвучал ответ.

— Вы единственная, наверное, кто придерживается такого мнения.

Она покачала головой.

— Убийство, конечно, наделало много шума, но сейчас все в недоумении, и никто ничего не может понять. В вашу виновность никто просто не верит, несмотря на вроде бы бесспорные факты. Но я единственная, кто был уверен, что вы вернетесь.

— Почему же?

— С той самой минуты, когда поняла смысл указаний составить опись содержимого в сейфе и передать ее Скэнлону. Хотели, чтобы тому стало известно: вы взяли с собой банковские боны?

— Правильно. Он сразу должен был сообразить, что без денег я никуда не смогу уехать из города. Равно как не смогу и достать их где-либо в случае бегства. Потому и решил, что первым делом он наведет справки, были ли какие-либо ценные бумаги или деньги в моем сейфе. Да вы садитесь, Барбара!

Она присела в одно из кресел. Полюбопытствовала, наконец:

— Как вам удалось вернуться?

— А я, по сути дела, ниоткуда и не возвращался! Моя машина находится в Новом Орлеане. Вы меня здесь тоже не видели, не так ли?

— В любом случае я не намереваюсь ставить кого-либо в известность о вашем приезде!

— Допустим, что они узнают и меня сцапают в собственном кабинете. Даже в таком случае вы вполне могли не ведать о моем присутствии. У вас просто не возникло никакой надобности заходить в кабинет. Все нужное для работы, включая картотеку, находится в вашей комнате.

— Хорошо, раз вы на этом настаиваете, — улыбнулась Барбара. — Скажите, а чего мне еще не положено знать?

— Что я прослушиваю все телефонные звонки. Допустим, что случайно мой интерфон остался включен. Примерно через час вы получите телеграмму из Эль-Пасо, смысл которой вам будет непонятен. Вот текст.

Я протянул ей листок. Она прочитала, задумчиво покусывая нижнюю губу.

— Поначалу мне покажется, что никакого мистера Вивера мы не знаем, и у нас нет досье под номером В-511. Но я женщина старательная — тем более что в перспективе намечается повышение зарплаты, — конечно, накинусь на телефон и стану названивать в агентство Нормана, ведь вас тут нет, а работа есть работа.

— Прекрасно! — одобрил я. — Тут вы узнаете, что это агентство не что иное, как частное бюро расследований, а телеграмма послана мною. Вы сообщите об этом Скэнлону, а также передадите ему те сведения, которые получите от Нормана. Если, конечно, получите.

Барбара изобразила на лице улыбку.

— Проклятье! Какая же я все-таки пакостная женщина! Доношу на собственного патрона!

— Вы почитающая законы Штатов гражданка! И не хотите скрывать от полиции ничего. Тем более если это способствует раскрытию тайны двойного убийства. Позднее, в течение дня, вы получите еще две телеграммы; их также зачитайте по телефону Скэнлону.

— Что ж, думаю, действия соответствуют моему характеру. Я порядком-таки тупа, вполне могу оставить включенным интерфон, и вы сможете даже слышать, как я набираю номер на диске аппарата. Прекрасно. Мы полностью просмотрели каталог моих достоинств или в запасе что-нибудь осталось?

— Кое-что есть. Вы, конечно, не знаете, что сегодня идет в Кроун-театре?

— Нет, конечно. Но просто сгораю от желания узнать. Давайте посмотрим. Сегодня у нас суббота. Стало быть, касса откроется в два часа дня.

Она задумчиво поморгала.

— Дорис Бентли? О ней-то я и не подумала…

— Эрни сказал, что Робертс с ней гулял. И помните, она работала у Фрэнс. Мне кажется, здесь есть какая-то связь.

— Возможно, — одобрительно кивнула Барбара. — Вы думаете, что узнаете ее по голосу, если услышите?

— Надо попробовать.

— Считаете, она что-нибудь знает?

— Понятия не имею.

Я рассказал Барбаре слово в слово все, что мне сообщил анонимный женский голос по телефону.

— Уверен, существует еще какой-то мужчина, который так или иначе замешан в этом деле. И если мы узнаем, кто он, то кое-чего определенного достигнем.

Потом я вкратце поведал ей об исчезнувших деньгах, норковом манто и сообщил о подозрениях Нормана; похоже, что Фрэнс была объектом профессиональной слежки во время своего пребывания в Новом Орлеане.

Барбара встала и сделала шаг к двери.

— Да, кстати! Наши телефоны подключены к одной линии. Так что, если хотите избежать двух отдельно различимых щелчков, нам следует снимать трубки одновременно. Скажем, сразу же после третьего звонка. Не возражаете, шеф?

— Вы прелесть, Барбара! — мое восхищение было самым искренним. — Просто не знаю, как и благодарить!

— Ну, это невозможно, шеф! — рассмеялась Барбара. — Вас же здесь нет, вы в Эль-Пасо!

Спустя пару минут пишущая машинка застучала вновь. Я с удовольствием закурил сигарету и попытался собраться с мыслями.

Должна существовать какая-то зависимость между тратами Фрэнс и таинственными источниками дохода Робертса, которые заинтриговали Эрни. Но какая? Семь тысяч долларов растаяли только за последнюю неделю, а Робертс, если верить Эрни, разрабатывал свою золотую жилу не один месяц. Кое-что можно проверить, не выходя из конторы: все наши ежемесячные суммы трат легко установить по прошлогодним бухгалтерским счетам. Открыл ящик стола, достал оттуда двенадцать старых конвертов, вынул счета и принялся изучать. Внезапно зазвонил телефон.

После третьего звонка я снял трубку и прикрыл рукой микрофон.

— Торговля недвижимостью Варрена, — произнесла Барбара. — Добрый день.

Раздался визгливый женский голос:

— Значит, это правда! Когда мне сказали, я сначала не поверила!!!

— Вы, собственно, о чем? — вежливо спросила Барбара.

— О чем я, собственно?! — Говорившая просто задыхалась от ярости. — И вы все еще продолжаете служить у этого чудовища! Неужели вам совершенно неведомо чувство приличия?

— Ах, вот в чем дело, — мягко сказала Барбара. — Стало быть, он уже осужден и приговорен? А я-то ничего и не знала!

— О, бог мой! Никогда столь отвратительная история…

На линии раздался какой-то шум, и голос прервался. Я положил трубку на место.

В кабинете Барбары вновь застучала машинка. Потом наступила пауза, послышался шорох по интерфону, что стоял слева от меня.

— Очаровательная старая ведьма! — негромко вымолвила в переговорное устройство Барбара. — Просто бесится от злобы!

Интерфон умолк. Сколько, интересно, подобных звонков пришлось уже выслушать Барбаре за вчерашний день? И сколько их будет еще! Мне стало совестно, что оставил ее тут вчера отбиваться одну-одинешеньку, а сам скрылся.

Отгоняя прочь слезные мысли, вновь принялся сверять прошлогодние счета. Робертс появился в апреле и тогда же открыл свой магазин. Но в первое полугодие, именно с января по июль, Фрэнс в среднем снимала со счета по 200 долларов в месяц. Цифры колебались от минимальной в сто сорок пять долларов до максимальной в триста пятнадцать. Затем в августе расходы ее подскочили до 625 долларов, включая два чека по 200 долларов. В сентябре опять двести. В октябре 350, в ноябре 410 и в декабре 500.

Увы, цифры ничего не проясняли. С момента появления Робертса в апреле до августа никаких существенных изменений в расходах. Потом, с августа до декабря, она выписала чеков на общую сумму в 2 тысячи долларов, в среднем 400 долларов ежемесячно. Может быть, в этом и есть какой-то смысл, но никакого, который мог бы объяснить подозрения Эрни. В торговом деле, которое ведется спустя рукава, две сотни долларов не делают погоды.

И тем не менее сходство обстоятельств, даже манера появления Робертса и Фрэнс в Карфагене, наводило на размышления. Вряд ли такое совпадение случайно. Знали ли они друг друга раньше? Вполне можно допустить, что один человек появляется в маленьком городке, где его никто не знает, и открывает там магазин. Но два сразу? Что-то здесь не так…

Скрипнула входная дверь. Пришли, наверное, Эванс и Тернер. Но, взглянув на часы — на них было без пяти десять, — я убедился: мои маклеры оставили тонущий корабль. Послышались приглушенные голоса, затем дверь вновь открылась и закрылась.

— Ну, начинаем! — сказала Барбара в интерфон. — Телеграмма пришла.

Мак не бросил меня в трудную минуту.

ГЛАВА VII

Барбара вызвала телефонистку и заказала Новый Орлеан, агентство Нормана.

— Попросите, пожалуйста, к телефону мистера Нормана. С вами говорят из агентства по торговле недвижимостью Варрена, что в Карфагене.

— Кто говорит? — послышался голос Нормана.

— Барбара Райан. Мистера Варрена нет, а мы получили какую-то странную телеграмму от какого-то мистера Вивера из…

— Неважно откуда, — перебил Норман. — Если послал тот, о ком я думаю, то мне предпочтительно не знать, откуда пришла телеграмма. Будет лучше, если вы мне ее просто зачитаете.

Барбара прочитала текст.

— Хм, — сказал Норман. — Телеграмму отправил ваш патрон.

— Сам мистер Варрен, вы думаете?

— Именно так, и никто другой. Он меня облапошил, словно желторотика, а сейчас вас дурачит.

— Что вы хотите этим сказать?

— Он запросил какие-то сведения, которые я ему раздобыл. Но ежели вы передадите их ему, не предупредив предварительно полицию, где находится шеф, вам непоздоровится. Когда Варрен попросил меня раздобыть эти сведения, то постеснялся, видите ли, сказать, что иметь дело с ним опаснее, чем с кучей радиоактивного кобальта. Я обо всем узнал только из вчерашних газет. А теперь жду нашествия полицейских к себе в контору. Те знают, что он был в Новом Орлеане. А мы вчера опросили примерно пять тысяч человек — и все по поводу прекрасной покойницы миссис Варрен! Но что бы там ни было, я не знаю, где он и не хочу знать.

— Стало быть, вы отказываетесь сообщить мне факты, которые агентству удалось раздобыть?

— Отнюдь. У меня на руках подписанное мистером Вареном разрешение на передачу вам всех данных. Тем более, что вы знаете условный номер. А что будете делать со всеми сведениями, не моя печаль.

— Исходя из сложившихся обстоятельств, я буду вынуждена, как мне кажется, передать факты полиции вместе со сведениями о местонахождении мистера Варрена. Но если вдруг мне позвонит мистер Варрен, то и ему обо всем расскажу, ведь он как-никак оплатил работу по сбору данных. Вы не будете в претензии, если я сообщу местной полиции, что мой шеф пользовался услугами вашего агентства?

— Нет. Ведь я не в курсе, куда он скрылся. И ничего не намерен скрывать. Какие же ко мне могут быть претензии? Не думаю, что мистеру Варрену пригодятся теперь те сведения, что мы раздобыли. Я хочу сказать, нам известно, чем занималась его супруга в Новом Орлеане.

Сердце мое сжалось от боли.

— Чем же? — спросила Барбара.

— Она играла на скачках.

Так вот что означал звук рожка! Какой же я идиот! В такой рожок дудят на ипподроме всякий раз перед тем, как пустить лошадей со старта. Фрэнс звонила из телефонной будки на ипподроме, только и всего.

— Вы уверены в этом? — спросила Барбара.

— Нет ни малейшего сомнения. В течение всей недели она каждый день отправлялась после часу на скачки. Вчера в четыре часа дня мы взяли показания у двух шоферов такси, которые припомнили, что неоднократно возили покойную миссис Варрен на скачки. Мы тут же отправились на ипподром и продемонстрировали ее фотографию кассирам, принимающим ставки. Сначала нам не везло, но потом, когда пришел черед окошка, где принимают пятидесятидолларовые ставки, удача наконец улыбнулась. Кассир вспомнил ее. Миссис делала ставки в общей сложности по двести — триста долларов на каждый заезд, особенно последние два дня. Установлено также: свое норковое манто она заложила в ломбард. Ей дали за него триста пятьдесят долларов, а шубка стоит как минимум три-четыре тысячи. Пусть адвокат мистера Варрена попытается вернуть ее по суду. Если состав присяжных будет из мужей, у которых сплошь расточительные жены, то успех ему обеспечен, он процесс наверняка выиграет!

— Другими сведениями вы не располагаете?

— Есть еще, конечно. Мы абсолютно убеждены, что покойная миссис Варрен ни с кем из мужчин в нашем городе никаких дел не имела. С меньшей долей уверенности, но можем утверждать, что за ней здесь велась профессиональная слежка, по крайней мере несколько дней.

— Вы хотите сказать, она была под наблюдением полиции?

— Нет, частного детектива. Я об этом вчера говорил мистеру Варрену. Позднее мы еще раз получили этому подтверждение.

— Известно ли, от какого агентства работал детектив?

— Он действовал сам по себе. Что-то вроде частного сыщика мелкого пошиба. Имя — Поль Денман… Итак, поручение мистера Варрена выполнено. Всего доброго!

— Большое спасибо!

Барбара повесила трубку. Я задумчиво уставился взглядом в стенку, чувствуя себя разочарованным. Скачки? Черт знает что, просто идиотизм какой-то! Ни разу за все восемнадцать месяцев нашей совместной жизни она и словом не обмолвилась о своей страсти. Впрочем, увлечение Фрэнс бегами для меня не криминал, это было ее личным делом. Одним словом, расследование в Новом Орлеане ничего не дало. Хотя нет. Возникла загадка с этим Денманом. Если удастся установить, кто его пустил по следу Фрэнс, возможно, в руки попадет ключ и к разгадке всей кровавой истории?

Барбара вновь подняла телефонную трубку.

— Бюро шерифа. Скэнлон слушает!

— Мистер Скэнлон, Барбара Райан беспокоит, здравствуйте! Я кое-что должна сообщить. Наверное, вам это поможет в расследовании. Я… хм… — Она очень естественно изобразила нерешительность.

— В чем дело? Слушаю!

— Тут, понимаете, телеграмма пришла. Думается, от мистера Варрена…

— От Варрена?! Откуда?

— Из Эль-Пасо, что в Техасе. Может быть, мне ее прочитать?

Барбара зачитала текст телеграммы и продолжала:

— Я, конечно, ничего не поняла, но когда позвонила Норману, то оказалось, что он детектив. Он сказал, что телеграмма от мистера Варрена, а я должна обо всем заявить в полицию. Вот я и звоню, мистер Скэнлон!

— Вы правильно делаете, миссис Райан, очень правильно! Одну минутку, пожалуйста! Не кладите трубку.

Было слышно, как шериф отдавал распоряжение:

— Срочно отправляйтесь в контору Варрена и доставьте сюда телеграмму, которую возьмете у миссис Райан. Быстро, быстро!

Скэнлон снова взял трубку.

— А что еще сообщил Норман?

Барбара подробно изложила разговор, состоявшийся с новоорлеанским детективом. Потом запричитала:

— Ради всех святых, посоветуйте, что делать, если вдруг позвонит мистер Варрен?

— Передайте ему все сведения, которые вам сообщил Норман. Только не говорите, что полиция в курсе. Постарайтесь как можно дольше затянуть разговор. Мы предупредим телефонную компанию и полицию в Эль-Пасо.

— Хорошо, — согласилась Барбара с заметным неудовольствием. — Только, кажется, вы толкаете меня на путь Иуды!

— Миссис Райан, зарубите себе, пожалуйста, на носу. Или Варрен закоренелый преступник, или опасный сумасшедший в последней стадии паранойи. Так что сами судите, что к чему. Каминными щипцами он зверски убивает свою жену, а спустя десять минут как ни в чем не бывало сидит у меня в кабинете и с видом оскорбленной невинности требует адвоката для защиты своих гражданских прав, обвиняя остальных в противозаконных действиях. Лично мое мнение таково: Варрен уже просто забыл, что прикончил свою супругу, с ума сошел на почве ревности, понимаете? Он даже заявил Джорджу Клемену, будто ему неизвестно, когда жена возвращается домой. А когда Оуэнс по вашей просьбе заехал к Варрену узнать, почему тот не подходит к телефону, ваш шеф заявил, что заснул. Всемогущий бог! И пока этот тип на свободе, он представляет смертельную опасность для всех, в том числе и для себя самого.

— Значит, вы полностью отрицаете даже саму возможность его невиновности?

— Послушайте, — произнес Скэнлон, устало вздохнув, — все невиновны, пока виновность не доказана, даже если речь идет о сумасшедшем. Не мое дело — судить и выносить приговор, мне деньги платят, чтобы я ловил преступников и сажал за решетку раньше, чем они кому-нибудь еще размозжат голову!

— А что вы думаете о тех сведениях, которые собрал Норман? Или о том, что мистер Варрен дал поручение проверить поведение жены в Новом Орлеане?

— Вы имеете в виду расследование поведения уже убитой им миссис Варрен?

— Нет, нет! Я хочу обратить ваше внимание на то обстоятельство, что кто-то вел слежку за миссис Варрен еще до убийства! Если бы удалось установить, кто нанял этого Денмана…

В голосе Скэнлона зазвучали саркастические нотки:

— Вы хотите сказать, что не догадываетесь, кто бы это мог быть?

— Во всяком случае, не мистер Варрен!

— Одному богу известно, сколько он мог нанять детективов. Я не удивлюсь, если окажется вдруг, что за мной им тоже установлена слежка. Или за Робертсом.

— Что ж, мистер Скэнлон, если вы отказываетесь узнать у Денмана, кто поручил ему следить за покойной миссис Варрен, боюсь, я не смогу в дальнейшем сотрудничать с вами! А мистеру Варрену скажу…

— Один момент! — оборвал шериф. — Не лезьте в бутылку, миссис! Конечно, мы свяжемся с Денманом и все проверим. Для того нас тут и держат. Но вы столь же прекрасно, как и я, знаете, что Денмана мог нанять только Варрен, и никто иной!

— А я настаиваю, что вся история — ужасная ошибка! Мне известно, что миссис Варрен была жива, когда мистер Варрен с противным Малхолендом ушел из дома.

— Напрасно теряете время, миссис Райан! Вы же сами утверждали, что не можете с точностью до десяти минут сказать, когда это было. Бесспорно, это имело место еще до его ухода, когда он меня поносил как не знаю кого!

Я был заинтригован. О каком таком «это» говорилось?

— Хорошо, — согласилась Барбара. — Сделаю все, что вы скажете.

— Ну и слава богу!

— А все же прошу сообщить о Денмане…

— Обещаю!

Перевел с английского Л. БЕРИНГОВ

(Окончание в следующем выпуске)

Примечания

1

Окончание. Начало в предыдущем выпуске.

(обратно)

2

Спасибо, друг! — исп.

(обратно)

3

Не за что. — исп.

(обратно)

Оглавление

ИСКАТЕЛЬ № 5 1983

Дмитрий БИЛЕНКИН . МОРЕ ВСЕХ РЕК . Фантастический рассказ

Александр ТЕСЛЕНКО . ПРОГРАММА ДЛЯ ВНУТРЕННЕГО ПОЛЬЗОВАНИЯ . Фантастический рассказ

Сергей ПАВЛОВ . МЯГКИЕ ЗЕРКАЛА[1] . Фантастический роман

  ЧАСТЬ II

  1. ЖИВ-ЗДОРОВЫ

  2. ДРАККАР НА ПРИЦЕЛЕ

  3. ТИГРОВАЯ ЯМА

  4. ГАДАНИЕ ПО ЛИНИЯМ СПИНЫ

  5. КРАТЕР № 666

  6. ПЛЕЧО ГИГАНТА

  7. СНЕЖНАЯ РОЗА

  «ВЕЛИКИЙ ПРЕДОК» . (Вместо послесловия)

Чарльз Вильямс . ДОЛГАЯ ВОСКРЕСНАЯ НОЧЬ . Роман

  ГЛАВА I

  ГЛАВА II

  ГЛАВА III

  ГЛАВА IV

  ГЛАВА V

  ГЛАВА VI

  ГЛАВА VII . . . .

Реклама на сайте