«Создатель чудес»

1

– Я помню, когда-то я видела сон, он не поразил меня, а почему-то вспомнился намного позже. Мне снилась лестница. Это была широкая лестница с мраморными, наверное, ступенями. На всех ступенях сидели люди – так тесно, что трудно было между ними пройти. Кверху лестница сужалась, а вершины ее не было видно. Я начала подниматься с первой ступени. Хорошо помню, что на первых ступенях еще было свободное место, хотя бы чтоб поставить ногу. Но люди, сидевшие вокруг, протягивали руки, хватали меня за одежду и тащили вниз. Да, еще: когда я всходила на следующую ступеньку, те люди, которые оказывались внизу, начинали относиться ко мне… как лучше сказать – подобострастно – они поднимали руки к небу, становились на колени, целовали край моего платья. На мне было длинное платье, темно-красное и тяжелое, а поверх него – ярко-красная мантия. Но мантию я заметила, только поднявшись на самый верх. На верхних ступнях тоже было свободное место, но много людей там поместиться не могло. Самая верхняя ступенька была совсем свободна. На небольшом каменном возвышении стоял стол, покрытый красивой материей, а за столом сидят люди, несколько человек…

– Четверо? – спросил Вацлав.

– Я не могу вспомнить точно… Да, четверо.

– А за столом есть еще одно незанятое место?

– Да, доктор, совершенно так… И кто-то из них говорит мне:?Ты будешь нашим председателем?.

Она сидит спиной к темнеющему окну; голубоватая лампа чуть-чуть мигает. Это мерцание остается незаметным, отражаемое неживыми предметами; даже ее платье освещено слабым, но постоянным светом. Мерцание отражается только от ее лица и от красивых длинных пальцев, которыми она время от времени обозначает в воздухе плавные широкие фигуры, вся погруженная в воспоминание.?Ты будешь нашим председателем? – ее руки на миг зависли в воздухе, ожидая ответа, и свалились на колени. Жест нетерпения.

Только женщина умеет ронять руки вот так, подумал Вацлав, сколько же раз я видел этот жест.

– Кейт, вы ждали, что я отвечу немедленно? – спросил он.

– Да.

– Скажите еще что-нибудь.

– Вчера был дождь.

– ?Вчера был дождь? – как просто; эта простая фраза напомнила мне множество вещей и людей; многих из них нет, многих я никогда не увижу. Я сразу вспомнил Нору, например, – она уезжала в дождь… Ага, вы тоже вспомнили что-то.

– Вспомнила.

– Это даже важнее вашего сна?

– Интереснее. А важнее – для кого как. Угадайте, что я вспомнила.

– А сон? – спросил Вацлав.

– Да, сначала сон.

– Так вот, ваш сон очень прост. У вас врожденная огромная потребность в достижении. В детстве эта потребность не удовлетворялась, поэтому она прорывалась в снах. Потом, когда ваша жизнь начала напоминать этот сон, вы его вспомнили и он вас поразил, потому что был похож на правду. Но вы еще далеки от верхней ступени.

– О!

– Так что же вы вспомнили? – спросил Вацлав.

– Угадайте, ведь это ваша профессия – отгадывать мысли.

– Приехала Нора, правильно?

– Да, и с ней еще двадцать незнакомых женщин и четверо симпатичных мужчин. Один из них – просто Геркулес, ходячая гора.

– Очень мило.

– Доктор, а о чем я сейчас думаю?

– Вы думаете о том, что за отношения были у вас с Норой; о том, что теперь вы все узнаете – вам этого ужасно хочется, как и любой женщине; думаете о том, каким образом я узнаю ваши мысли, правильно?

– Почти. В общем, да.

На ее груди – брошь, красиво опалесцирующая капля в золотой оправе. Камень удивительно преломляет свет, собирая его в красные и желтые фигуры. Сейчас Кейт чуть наклонилась вперед, собираясь встать, и цветные фигурки в капле слились в подобие натюрморта: золотое яблоко на красном фоне. Почти совершенная иллюзия.

– Вы уже уходите? – спросил Вацлав.

– Да, иначе вы просветите меня насквозь. В вашем присутствии я чувствую себя прозрачной, как…

– Прозрачной, как слеза, как первая любовь, как предвечерний свет…

– Вот именно.

Она встает, чтобы уйти.

– Как вы читаете мои мысли? Это действительно телепатия или обман?

– И то, и другое, – ответил Вацлав. – Когда я сказал о Норе, ваши глаза замерли на долю секунды – вы были поражены совпадением. А потом вы мгновенно обрадовались. И я понял, что Нора здесь.

– Ну что же, до свидания, создатель чудес.

– Ну что же, до свидания, самое прекрасное чудо.

Она уходит, улыбаясь.

Итак, приехала Нора. Вацлав знал об этом еще час назад, как он знал и все то, что происходило в помещении санатория. Нора была его самым болезненным воспоминанием за последние восемь лет. Вацлав работал в санатории психотерапевтом, психоаналитиком и экстрасенсом одновременно. Иногда его так и называли – создатель чудес. Большинство из чудес были несложными трюками, как, например, сегодняшнее чтение мыслей – отгадывание уже известного.

Санаторий назывался?Волшебные ключи? – уже само название определяло его имидж. Теплые ключи, бьющиеся из-под каменных глыб, считались целебными во все времена. Паломников в этих местах хватало. В конце пятидесятых было построено центральное здание санатория – и ключи, закованные в камень, с той поры стали изливаться в бассейны. Вначале бассейнов было пять, теперь их уже двенадцать. Атмосфера тайны и ирреальности сознательно поддерживалась администрацией – легкий налет сверхъестественного привлекал клиентов. Ведь волшебные ключи гораздо лучше, чем целебные. Доктор Вацлав Морано начинал здесь восемь лет назад консультантом, потом аналитиком. Сейчас он стал не меньшей достопримечательностью, чем сами теплые ключи. Часто клиенты возвращались только для того, чтобы поговорить с ним. Люди, приезжающие в санаторий, были, в большинстве своем, здоровы, молоды и красивы. Считалось, что купание в теплых ключах имеет косметический эффект,?дарит вечную молодость и красоту? – так объявлялось в рекламном проспекте. Большинство отдыхающих составляли женщины, поэтому мужчины здесь пользовались огромным успехом. Доктор Морано – тоже.

2

Вацлав стоял у дверей, совершенно не думая о Норе. Но когда на лестнице внизу появилась женская фигура, его сердце вздрогнуло и заныло, пытаясь обмануть разум, – будто плачущий ребенок, выпрашивающий у матери игрушку. Незнакомка прошла мимо, взглянув на него с вежливым любопытством. Вацлав снова заставил себя не думать о Норе.

Он заметил ее боковым зрением и заставил себя еще больше отвести глаза. Когда шаги приблизились, он повернулся, изображая безразличие на лице – безразличие, готовое превратиться в радость ничего не обещающей встречи.

– Доктор, я вернулась, – сказала она, остановившись.

– Нора, вам не нужны волшебные ключи, ваше здоровье и красота совершенны.

– Я знаю, но что-то нервы стали сдавать.

– Нервы?

– Да, я все время думала о тебе и чувствовала себя все хуже. Не знаю, как я смогла прожить целый год. А ты?

Итак, все возвратилось, подумал Вацлав. Но теперь я не позволю ей исчезнуть из моей жизни.

– Нора, идем в зал, – сказал он.

– А почему туда?

– Во-первых, там никого нет; во-вторых, я видел тебя в последний раз именно там, а в-третьих, я хочу убедиться, что зал остался тем же.

– Разве он может измениться?

– О, еще бы! Когда ты уезжала, был дождь, помнишь? Совершенно неожиданно для себя, вечером, около десяти, я вернулся в зал, где уже никого не было. Был слышен шум дождя, но он не заглушал мраморного молчания этой махины. Я сел за столик и стал осматриваться. Мне показалось, что я попал туда впервые. Все стало другим, потому что со мной не было тебя. Я не мог узнать ни одной детали, как ни старался. Без тебя все стало другим, все стало меньше и бесцветнее. Я не узнал и того места, где ты стояла в последний раз. Ты стояла так далеко от меня; я шел тебе издалека, шел, шел, – ты обернулась и сказала:?Я играю с огнем?.

– Я сказала это позже.

– Может быть. Тогда я сидел за столиком и старался увидеть все таким, каким все было несколько часов назад, взглянуть теми своими глазами, но напрасно. Те глаза давно ослепли, а сердце все помнит и надеется, и подбивает рассудок на глупости – иногда успешно. Знаешь, зачем я стоял у дверей?

– Ты ждал меня.

– Конечно. Но я не знал этого сам до той минуты, когда прошла женщина, и я принял ее за тебя. Точнее, очень захотелось принять ее за тебя.

– Почему мужчины не умеют признаваться в любви просто?

– Просто – это как?

– А вот так:?Я тебя люблю? – и все.

– Они все трусы. Они вначале готовят себе пути для отступления.

– Ну и напрасно. Ты же знал, что я приехала к тебе.

– Нет.

– Знал, ты же работаешь создателем чудес. Сколько раз ты прочитывал мои мысли совершенно точно.

– Это всего лишь фокусы и опыт.

А ты изменилась, подумал Вацлав, как это все могло сочетаться в тебе раньше: и почти детское смущение, и точное знание своей цели, и смешливость по пустякам, и иногда угрюмость, и иногда даже озлобленность в характере. Сейчас кто-то создал из этого совершенно новый сплав.

– Нора, ты его любила?

– Ах, ты все же не разучился отгадывать мысли. Может, ты даже скажешь, каким было его имя?

– Нет, мне достаточно того, что ты сказала?было?.

– Ты не можешь отгадать имя? – Нора настаивала.

Вацлав назвал первое имя, всплывшее у него в мозгу, и угадал. В этом один из секретов отгадывания мыслей – не думая самому, ловить первый слабый сигнал.

Они прошли в зал. Два ряда мраморных колонн поддерживали широкий потолок. У задней стены стояло несколько столиков – зал был предназначен для ожидания. Напротив столиков – полуосвещенная галерея маленького зимнего сада с обязательными пальмами и тропическими широколиственными сорняками. Сквозь стеклянный оазис жизни просвечивалась ночь. Снаружи кто-то включал и выключал прожектор. Мощный пучок света был направлен прямо в небо; когда свет включался, то было видно, что он до отказа заполнен плотно несущимся снегом. Прожектор был очень сильным – выключенная лампа еще несколько секунд продолжая желтеть, остывая.

– Что это за ерунда на улице? – спросила Нора.

– Не знаю. Похоже, хотят сбить самолет. Или вертолет.

– Самолеты в такую погоду не летают, вертолеты тоже.

– Значит, кто-то подает сигналы своей любимой. Когда она проснется и подойдет к окну, он начнет петь серенаду.

– Вот здорово! А мы тоже послушаем.

– Подслушивать нехорошо, – Вацлав говорил, не думая.

– А мы немножко… Кто это?

Огромные листья пальм были неподвижны, казалось, что они присматриваются и прислушиваются к снегу, падающему за стеклом, – они ведь никогда не знали настоящего снега; между пальмами пробиралась женщина. Она шла не по дорожке, а прямо по камням и останавливалась возле каждого растения, тихо стояла и рассматривала все подряд.

– Это Нина, – сказал Вацлав. – Она действительно больна. У нее завтра сеанс.

– У тебя?

– Конечно. Я попробую выяснить, что с ней на самом деле. Может быть, расстроены нервы, но, скорее, что-то серьезное. У меня пока не хватало времени ею заняться.

– Она лечится здесь?

– Да, и успешно. То есть, не совсем.

– Я не поняла.

– После каждого купания ей становится лучше; она сама об этом рассказывает всем подряд. После купаний она становится такой же как все, даже лучше. Она тогда душа компании, хотя всегда ведет себя чуть неестественно. Она очень хорошо поет. Любит петь для кого-то. Поэтому я и сказал, что купания ей помогают. Но в общем, за те три недели, которые она провела здесь, ей стало гораздо хуже.

– Что значит хуже? – удивилась Нора.

– Она становится все более странной.

Прожектор на улице включился снова.

– А крепко спит его любимая, правда?

– Может быть, он выбрал слишком слабый прожектор?

Нора засмеялась. Ее смех был таким же, как и год назад. Улыбка тоже не изменилась.

– Нора, тот человек, с которым ты прожила весь год, он ведь принес тебе только несчастья.

– Тогда зачем?

– Я старалась забыть тебя, а сама я бы не смогла этого сделать. Но он оказался совсем не тем человеком, который был мне нужен. Ты узнал все это сам или помогли шпионы?

– Просто твоя улыбка не изменилась за год. Значит, ты ему улыбалась редко и не по-настоящему.

– Ты так хорошо помнишь мою улыбку?

– Еще бы, я ведь сам научил тебя так улыбаться.

– Не помню такого.

– А я запомнил тебя с первого взгляда. Это было предчувствием любви. Ты мне очень понравилась, но твоя улыбка – она была красива, но безжизненна, как будто вырезанная из теплого камня. Она не была предназначена мне. Поэтому, разговаривая с тобою в первый раз, я улыбался тебе так, будто бы ты моя единственная радость в жизни, и улыбался искренне, предчувствуя, что так оно и будет. А ты смущалась вначале, но постепенно стала отвечать мне той же улыбкой. Я говорил с тобой больше часа и все это время улыбался. К концу разговора ты заучила эту улыбку так, что не могла больше забыть. На следующий день ты случайно проходила мимо – я взглянул и увидел ту же улыбку. Она расцветала, сдерживаемая с трудом и в то же время несдерживаемая, – ты знала, что ты делаешь, но тебе мешало смущение. А потом твоя улыбка прорвалась, и ты прошла и унесла улыбку с собой.

– Да, бедная я, как это просто. Я думала, что захотела этого сама.

– А я подумал, что когда-нибудь расскажу тебе, что ты умеешь нравиться с первого взгляда, что твои темные глаза совершенно невероятны, что заставить тебя влюбиться – проще простого, что не влюбиться в тебя самому – это тяжкий труд. Тогда я подумал, что мне будет очень жаль, если кто-нибудь другой поймает тебя в свою паутину.

– Ага, и ты стал подкарауливать меня, как паук. Очень интересно.

– Но я не очень боялся соперников. Слава Богу, большинство мужчин глупы, как пробки, и видят лишь то, что выставляется напоказ. Ты не была такой. Когда ты прошла, я обернулся. Ты еще смотрела в мою сторону, но не на меня. Кажется, мы забыли поздороваться.

– Да, забыли. Мне даже было стыдно.

Прожектор включился снова. Сейчас он осветил небо – он освещал опускающийся на площадку вертолет. Вертолет в пургу, подумал Вацлав, что это значит? Это значит, происходит что-то важное. Что ж, посмотрим.

3

Все утро шел снег, наполняя комнаты мягкой ватой тишины. Каждый говорил тихо, будто желая слиться с природой – ни громких голосов, ни шагов, ни веселого смеха – так, будто снег шел не за окнами, а в сознании людей. В это утро Вацлав вел прием.

Нина плакала.

– Успокойтесь, прошу вас, я не хотел вас обидеть, – сказал Вацлав.

– Вы все хотите от меня избавиться, а я всех люблю и ничего плохого не сделала.

– Но я же только спросил вас, зачем вы приехали в санаторий, вот и все. Что же здесь страшного?

– Почему вы меня прогоняете?..

Она плакала беззвучно, и слезы катились по щекам. Вацлав часто видел женские слезы – если слезы были настоящими, они напоминали слезы несправедливо обиженного ребенка, тогда хотелось приласкать, защитить, утешить. Нина плакала иначе. В ее слезах проглядывало нечто нереальное, искаженное, искривленное – искаженное, как фигуры на картинах сюрреалистов. Казалось, что она сама сейчас начнет превращаться во что-то страшное, как превращаются люди в хорошо поставленном фильме ужасов. Но какой выдуманный ужас может сравниться с реальной болезнью? – она как червь свернулась внутри мягкого розового мозга и разъедает его понемногу каждый день. Хуже всего то, что и я знаю об этом, и она знает об этом, подумал Вацлав, она знает и старается бороться. Но это бесполезно, и с каждым днем ей становится все хуже, и она уже хорошо различает то безумное существо, которое вырастает у нее внутри, и питается ее кричащим от страха разумом. А от разума осталась только оболочка.

Нина стояла, прислонившись спиной к двери.

– Проходите, садитесь и расскажите мне все, – сказал Вацлав.

– Спасибо, доктор.

– За что?

– Ты добрый.

Нина всегда обращалась к нему на?ты? не замечая того, что он держал дистанцию. Это было еще одним симптомом болезни.

– Нина, почему вы плакали?

– Мне показалось, что вы хотите меня прогнать. Со мной никто не хочет говорить.

– У меня не было времени, чтобы говорить с вами сейчас, мы бы поговорили после обеда, вот и все. Но если вы очень хотите, мы будем говорить сейчас.

– Доктор, я боюсь сойти с ума.

– Я знаю. Это хорошо. Тот, кто сошел с ума, тот уже не боится.

– Нет, не говори этого. Я боюсь, что перестану бояться.

Я тоже этого боюсь, подумал Вацлав, но санаторий тебе не поможет. И вообще никто не поможет. Мы еще не умеем это лечить.

– Расскажите мне все, – сказал он. – Давайте познакомимся, мы ведь так мало друг друга знаем.

– Да, ты прав, мне надо рассказать. Ты можешь не слушать, ты просто сиди и все. А я буду рассказывать.

Вацлав помолчал.

– Раньше все было так хорошо… Когда я была маленькой, я так любила своих родителей…

– Сколько вам лет?

– Но… – она вдруг улыбнулась с неожиданной веселостью.

– Но я доктор, поэтому могу задавать любые вопросы.

– Правильно, я не подумала. Мне двадцать лет.

Двадцать три. Вацлав помнил это хорошо; все сведения об отдыхающих хранились в картотеке. Нина выглядела старше, хотя явно умела заботиться о своей внешности.

– Итак, вам двадцать лет, в детстве вы очень любили своих родитилей…

– Да, а теперь они во всем обвиняют меня. Я ведь люблю свою мать, а она даже говорить со мной не хочет. Просто сядет в кресло и сидит, как каменная.

– А отец?

– А папа умер уже давно. Сейчас у меня отчим. Кажется, он сумасшедший. И я его привлекаю. Ты знаешь, как это бывает, я же молодая. Он заходит, когда я принимаю душ, я ему говорю, а он не выходит.

– Надо запирать дверь.

– Он снял все запоры в доме. Он постоянно за мной следит.

– Но вы можете жить где-нибудь в другом месте. Вы же взрослая женщина.

– Я пыталась. Я сначала жила сама, я хотела стать певицей, я уже начала записывать диск, а они меня обманули. Потом я жила с любовником, но я все время думала о матери. Я же ее бросила. Потом я вернулась. А дома все то же. Мать говорит, что только я во всем виновата. Скажите, что мне делать? Куда мне идти?

– Ты должна выбирать сама, – сказал Вацлав, неосознанно переходя на?ты?. Ее открытость заражала.

– Но он злой. От него исходит зло. У меня есть подруга, она экстрасенс, она умеет колдовать и вызывать духов; она видит человеческую ауру. Я ее привела специально к себе домой. Она сказала, что в нем сидит дьявол.

– В вашем отчиме?

– Да.

– А вы не пробовали быть с ним добрее? Может быть, он ждет от вас только дочерней любви?

– Ой, не пробовала! Пробовала! Он на меня кричит и даже бьет. Ему не это нужно. Иногда я сцепляю зубы и делаю все так, чтобы ему понравиться. Но его это только еще больше бесит. А мать говорит, что я во всем виновата.

– Где вы живете сейчас?

– Сейчас здесь. А до того – то у любовника, то дома. Он меня очень любил вначале. А потом перестал и стал выгонять. И тоже бить. А отчим все хотел вернуть меня домой. И я уехала отсюда. Я так люблю свою мать. Я не могу оставить ее одну с отчимом. Он ее убьет. Когда я возвращаюсь, я вижу, как ей плохо, хотя она не говорит ничего. Просто сядет и ничего не говорит. А раньше она все время пела. Это она научила меня петь, она. Я не могу вернуться и уехать насовсем, не могу.

Она замолчала. Некоторое время было совсем тихо.

– Доктор, расскажи что-нибудь. Хотя бы что-нибудь, хоть из своей работы, пускай я не пойму даже.

– Я не могу.

– Ну что ты, ты все можешь, расскажи.

– Хорошо. Когда я был маленьким, я тоже любил своих родителей. Летом мы отдыхали в селе. Я хорошо помню, как у нас во дворе рос подсолнух. Он еще вырос очень маленьким, когда кто-то сломал верхушку. Я думал, что он засохнет. А он пустил два одинаковых ростка в разные стороны. Ростки были длинные и тонкие; они очень быстро росли. А осенью на них не было ничего. Ничего не выросло, потому что их было два, и корень не знал, какому из них отдавать свои соки. Вы понимаете, о чем я говорю?

– Ты говоришь обо мне.

– Нет, я говорю о том, что если бы вовремя отломить один из ростков, то другой бы вырос правильно. Это обязательно нужно было сделать.

– Да? Но это так трудно, так хочется сохранить и то, и другое. Я не смогу.

– Почему?

– Моя подруга сказала, что это моя судьба быть мученицей. Как раньше были мученицы, которые погибали за веру или за счастье других людей. Я бы с радостью погибла за счастье других людей.

Да, это твоя судьба – быть мученицей, подумал Вацлав, но ты не умрешь, а будешь жить, мучиться и мучить других. Почему жизнь наказывает невиновных?

– Я бы с радостью погибла… – Ее лицо вдруг оживляется, – а знаешь, здешние ванны мне очень помогают. Я себя чувствую так хорошо. Я даже прихожу купаться ночью.

– И долго вы купаетесь?

– Иногда всю ночь.

Вот оно. Где-то здесь была разгадка; Вацлав чувствовал разгадку интуитивно.

– Я замечал, что вам лучше после купания, – вполне нейтрально заметил он.

– Да, так хорошо, что мне кажется, будто я снова стала маленькой, и я обо всем забываю.

– И давно вы начали купаться ночью?

– Не помню. Давно. Ты никому не расскажешь, правда?

– А сегодня ночью?

– Сегодня ночью – нет. И мне было так плохо с утра. Но сейчас лучше, от тебя идет тепло. У тебя хорошая аура – я поговорила с тобой и мне стало лучше. Можно, я приду еще?

– Приходите всегда, когда вам понадобится помощь.

– Нет, ты не понял. Я приду тогда, когда мне станет совсем хорошо, тогда я буду совсем другой, вот увидишь. Можно мне прийти?

– Да, я рад вас видеть.

Ее лицо снова изменилось.

– Вертолет, – в ее голосе испуг.

– Что вертолет?

– Вчера ночью я видела вертолет. Они прислали его за мной.

– Вы узнали об этом вчера?

– Нет, я догадалась только что.

– Не бойтесь, я знаю, как вам помочь. Обещайте, что будете меня слушать.

– А это не…?

– Это не. С этого дня вы больше не будете купаться в бассейне. Вы никому не скажете, что об этом просил я. Вам будет тяжело, но вы ведь хотели быть мученицей; если нарушите обещание, то они вас увезут. Обещайте.

– Обещаю.

– Я буду говорить с вами каждое утро. Если вам будет больно, я буду снимать вашу боль. Я ведь умею делать чудеса.

– Я хочу, – Нина встала и приблизилась, – я хочу вас поцеловать. Просто так, в щеку. На память.

Она прикоснулась губами к его щеке. Они стояли молча, глядя в пустоту, – каждый в свою пустоту. Нина повернулась и вышла.

Я пытаюсь что-то понять, подумал Вацлав, но что-то ускользает. Она ведь не сумасшедшая, но кому-то нужно свести ее с ума. А что, если она только случайная жертва?

Весь день он думал об этой женщине. Вечером он принял решение.

4

– Нора?

– Да.

– Ты спишь?

– Да.

– Мне нужно ненадолго уйти.

– Это женщина?

– Не говори глупостей. Это работа.

– Когда ты вернешься?

– Не скоро.

– Я буду ждать.

Он оделся, не включая свет, и вышел в коридор. Поднявшись на третий этаж, он зашел к Эйбу, как всегда читавшему шахматный журнал, и поговорил с ним о разных, не имеющих значения вещах. Потом он зашел в свой кабинет, сел к столу и включил компьютер. Он пустил программу, проверяющую скорость реакции, – обычная диагностическа игра.

Цифры от одного до девяти неожиданно появлялись в разных местах экрана, их нужно было гасить нажатием клавиши. По окончании десяти минут машина выдавала результат, нормированный по шкале. Число сто означало хорошую быстроту реакции, вполне достаточную для любого человека. Вацлав получил 124 и пустил программу снова. Во второй раз вышло 126. В третий – 119. Он записал три числа на листке, свернул листок вчетверо и вышел из кабинета.

Он снова зашел к Эйбу, который не имел права спать на ночном дежурстве и потому невыносимо скучал. Единственным развлечением Эйба в ночные часы были шахматы: он решал шахматные задачи, разбирал партии или играл сам с собой. Иногда, когда не хотелось спать, Вацлав заходил к нему сыграть несколько партий. Вацлав всегда выигрывал, но всегда с трудом. Эйб уверял, что это происходит оттого, что Вацлав читает мысли. Вацлав не возражал.

В этот раз сыграли две партии, обе Вацлав играл черными и обе выиграл. Дважды он применил один и тот же дебют. Потом они снова поговорили о разном – обычный ночной разговор двух людей, которым некуда спешить.

Потом он спустился в подвальный этаж, гда размещались бассейны. Двенадцать небольших бассейнов были построены в четырех залах – в каждом по три. Все бассейны использовали воду от одного источника, который находился в западном секторе. Поэтому Западный Зал был несколько больше остальных трех. Вацлав вошел туда. Источник фиолетово светился в темноте. Вацлав знал, что это искусственное освещение – на глубине шести метров установлены темные фиолетовые лампы, которые не выключались ни днем, ни ночью. Отдыхающим рассказывают сказку о естественном свечении лечебных вод, иногда даже рассказывают легенды о происхождении этого света. Иногда легендам верят, иногда – нет. Но все верят в то, что источник натуральный.

На самом деле под землей была скрыта насосная станция, постоянно выкачивающая воду из-под земли. Вода ароматизировалась, подогревалась и направлялась в широкую трубу, выходное отверстие которой было прикрыто естественными валунами. Камни были скреплены цементом, но снаружи этого не заметишь. Возможно, что вода, выходящая из глубины, действительно имела целебные свойства, но Вацлав не был уверен в этом.

Вода из источника вливалась в первый бассейн. Первый бассейн имел форму вытянутого прямоугольника; он был небольшим, но глубоким. Второй был вдвое большим и самым мелким. Здесь купались те, кто не умел или не хотел плавать. В третьем бассейне была широкая подводная скамья, на которой можно лежать так, чтобы голова оставалась над водой. Каждый следующий бассейн был расположен на три ступеньки ниже предыдущего. Вода стекала по ступенькам.

Вацлав разделся и включил подводное освещение. Лампы, вмонтированные в стенки, светились под таким углом, что свет не выходил из-под воды. Черный кафель почти не отражал лучей. Поэтому любой предмет, погруженный в воду, казалось, начинал светиться сам. Светились и волны на поверхности – это было очень красиво. Те, кто приезжал сюда впервые, могли подолгу стоять в воде, рисуя руками различные фигуры – за рукой оставался светящийся след.

Он вощел в третий бассейн, лег на скамью и закрыл глаза. Теплая вода успокаивала и усыпляла. Чтобы не уснуть, он стал обдумывать события последних дней, пытаясь найти в них закономерность. У него была привычка анализировать произошедшее. Первое – странный случай с Ниной, но об этом можно не думать сейчас, он будет знать ответ через несколько часов. Второе – Нора вернулась, все-таки вернулась, но об этом можно не думать, это уже произошло. Третье – вертолет в снежную ночь, вот это странно, эту загадку нужно разгадать. Но есть еще что-то, что-то. Он чувствовал неопределенную внутреннюю неудовлетворенность, он хорошо знал это чувство, которое заставляло его искать и находить, всегда находить. Оставалось еще… – он вспомнил. Кейт сказала о четырех мужчинах, которые приехали в санаторий. Как она сказала? Один из них – просто ходячая гора. Зачем он здесь? Чтобы отдохнуть, подлечить нервы? Нет, здесь что-то не так. Выцлав привык доверять своей интуиции, она всегда шла впереди логики и никогда не ошибалась.

Через час он вышел из бассейна. Он с удовольствием растерся полотенцем; повесил полотенце в шкафчик. Даже это маленькое естественное движение доставило ему удовольствие. Неудивительно, что Нина так любит купаться. Он чувствовал себя прекрасно – без всякой причины. Это было именно то, чего он ожидал.

Он снова вернулся в кабинет и проверил скорость реакции. Первый тест показал всего 99. Вацлав встал из-за стола, сделал несколько быстрых приседаний, потом закрыл лицо руками и попытался сосредоточиться. Второй тест показал 111, третий – 106. Всего лишь. Итак, не стоит больше купаться в бассейне.

Он вынул из кармана листок, сложенный вчетверо, и записал на нем еще три цифры.

Он зашел к Эйбу и сыграл еще две партии. Обе партии он играл черными и обе проиграл. Эйб был удивлен.

– Я не пойму, что с тобой сегодня.

– Наверное, устал, – ответил Вацлав.

– Я не об этом – ты четвертый раз играешь новоиндийскую защиту, поэтому проигрываешь.

– Ты думаешь, что поэтому?

– Ну конечно. Пока тебя не было, я все думал, как мне у тебя выиграть и все время обдумывал этот дебют. Поэтому сейчас ты проиграл.

– Я просто решил не читать твои мысли, и ты сразу выиграл. На самом деле ты ведь играешь лучше.

– Попробуем еще? – предложил Эейб.

Вацлав стал проигрывать с первых же ходов. Исход партии был ясен. Лавируя в ферзевом эндшпиле он, только тянул время. Для окончательного проигрыша достаточно было обменять ферзей. Ему вдруг пришла в голову странная мысль.

– Если бы люди вели себя так, как шахматные фигуры, что тогда? – спросил он.

– А как ведут себя фигуры?

– Они беспрекословно подчиняются приказам, даже ошибочным, они с радостью жертвуют собой. Сейчас ты хочешь разменять ферзей. Твоя лучшая фигура с упоением гонится за собственной смертью. Что, если бы люди вели себя так?

– Военные были бы счастливы, – ответил Эйб.

– Совершенно верно. И все время бы воевали. Воевать было бы так же интересно, как играть в шахматы.

Эйб задумался.

– Наверное, ты прав. Но ведь люди устроены иначе. Человека нельзя передвинуть, как фигурку.

– Но многим бы этого хотелось… Вот, ты меня все-таки поймал.

Вацлав положил своего короля и встал.

– Сегодня не моя игра. Зайду как-нибудь еще.

Он вернулся к себе. Войдя в комнату, он понял, что Нора не спит.

– Нора, я тебя люблю.

– Я тоже. Ты знал, что я не сплю?

– Да, я видел тебя без света. Когда любишь, то глаза не нужны.

– А что же нужно?

– Сердце.

– Нет, мне нужны глаза. Я так хотела тебя видеть. Я так хочу тебя видеть. Где ты был?

– Я купался в бассейне, потом играл в шахматы. Проиграл.

– Ты развлекался, пока я тебя ждала?

– Нет, я работал. Послушай, мне нужно сказать тебе что-то важное.

– Самое важное ты сказал тогда, когда вошел.

– Послушай, ты еще не купалась в бассейне?

– Нет, я ведь только что приехала.

– Тогда не делай этого.

– Почему?

Он подумал, но решил пока не говорить.

– Потому что я тебя люблю. И ни о чем не спрашивай, это действительно самое важное.

5

Вертолет, прилетевший в пургу, доставил двух пассажиров: мужчину и женщину. Женщину звали Маргарет, она была молода и бездумна, судя по выражению глаз. Ее спутник был старше и серьезнее. Парочка назвалась братом и сестрой. Возможно, что это было правдой, – в мире немало братьев и сестер, непохожих друг на друга.

Маргарет с утра развлекалась во дворе, помогая убирать снег (снегопад не прекращался всю ночь и сейчас только усилился), она успела познакомиться с молодым гигантом, приехавшим на день раньше, и теперь не отходила от него ни на шаг. Ее брат не принимал участия в общей работе, но, оставаясь внутри, он не терял Маргарет из виду. Сейчас он одиноко стоял на застекленной террасе второго этажа и смотрел вниз. Сухой снег чуть слышно шелестел, ударяясь о стекла.

– Вы любите смотреть на снег? – спросил Вацлав.

Незнакомец не обернулся.

– Доктор Морано. Я работаю в этом заведении. Не возражаете, если я тоже постою здесь? Я тоже люблю смотреть на снег.

– Не возражаю.

– Плохо, – сказал Вацлав.

– Что плохо? – незнакомец обернулся.

У него глаза волевого человека, отметил Вацлав, – глаза человека, много видевшего в жизни, человека, не привыкшего жить спокойно. Лицо бесстрастно и довольно привлекательно. Он сразу располагает к себе, нисколько об этом не думая. Его мало интересует чужое мнение, он привык иметь свое. Мое мнение его тоже не интересует. Тем не менее, сейчас он повторит свой вопрос.

– Что плохо?

– Плохо то, что мы любим тратить время на бесполезное, – ответил Вацлав. Все эти дорожки можно было проложить за полчаса, у нас есть снегоочиститель. Но двадцать человек радостно возятся с самого утра и имитируют работу. Самих себя они обманывают вполне успешно.

– А, вы об этом. Но ведь всегда приятно побыть на природе в такой снегопад. Особенно, если ты не один.

– Совершенно верно. Ваша сестра уже нашла себе приятного спутника. Они выглядят счастливыми. Вас это радует?

– Немного.

– Счастливые беззащитны, – сказал Вацлав.

– Разве ей угрожает опасность?

– Я не имел в виду опасность, просто счастье всегда легко разрушается.

– Знаете, доктор, случайные знакомства меня мало волнуют. Я думаю, что Маргарет они не волнуют тоже. На планете пять миллиардов людей. Из них половина – мужчины.

– Вы хорошо сказали – пять миллиардов людей. Я могу представить себе пять миллиардов блох, муравьев или песчинок. Но людей – зачем так много. Я не пойму логики создателя. Человечество растет вширь, как плесень, а не вглубь, как звездный луч.

– Я этого не понимаю, – сказал незнакомец.

– Ну да, вы ведь на работе.

Незнакомец обернулся снова. Сейчас его глаза изменили выражение, в них появился отблеск холодной и привычной жестокости.

– Что вы имели в виду?

– Ну, вы ведь присматриваете за сестрой, она еще так молода и, наверное, наивна. Кто, кроме вас, будет о ней заботиться? Вы заняты делом, поэтому вы не прислушиваетесь к моим словам. Ваша сестра красивая женщина, за такими трудно уследить, их нужно прятать.

– Доктор…?

– Доктор Морано. Вы прослушали, когда я представился в первый раз.

– Доктор Морано, вы говорите странные вещи. Что вы лечите?

– Человеческие души.

– И у вас получается?

– Иногда.

– Тогда вы ценный человек. Что вы делаете здесь, зачем вы работаете в такой глуши?

– Ради мести.

– Кому, самому себе? За свою неудавшуюся жизнь?

– Из-за денег.

– Это больше похоже на правду. У вас много пациентов?

– Да, я работаю постоянно. Люди очень ранимы. Одних ранит неправда, потому, что она несправедлива. Других ранит правда, они вонзается, как нож в спину. И те, и другие нуждаются в помощи. И потом, всегда есть угроза.

– Угроза?

– Не обращайте внимание на мои слова. Они ничего не значат, я говорю только для того, чтобы заполнить паузу. На самом деле я хотел узнать, кто вы такой.

– И вам удалось?

– Вполне. Я здесь работаю создателем чудес – читаю мысли, предсказываю будущее, отгадываю прошлое, вижу невидимое. Это очень интересная работа.

– Это шарлатанство.

– Что вы, многие мне верят. Хотите, я прочту ваши мысли или ваше прошлое?

– Попробуйте.

– Вы обещаете ничего не придпринимать, пока я не закончу?

– Да, обещаю.

– Вы не брат и сестра, – сказал Вацлав, – Маргарет находится в опасности, в большой опасности. Вы прилетели сюда только для того, чтобы спрятаться. Я пока не знаю, от кого вы прячетесь, но это опасные люди, и речь идет о больших деньгах. Сейчас вы не вполне уверены в своей безопасности. Пока я говорю вам это, вы думаете, что вам сделать со мной. Вы считаете, что я играю за них.

– Разве это не так?

– Это не так. Я просто читаю мысли.

– О чем я сейчас думаю?

– Сейчас вы мне не верите. Вы умный человек и у вас приятное лицо. Вы из тех людей, которые мне нравятся, поэтому я не хочу вас обманывать.

– Тогда хватит говорить о телепатии. Кто меня выдал?

– Вы сами. Я говорил странные вещи, правда?

– Очень странные.

– Я хотел попасть в резонанс с вашими мыслями. Когда мне это удавалось, вы реагировали – вы замолкали, оборачивались, пытались сменить тему, у вас расширялись зрачки или менялось направление взгляда.

– Даже направление взгляда?

– Да, взгляд отрывался от предметов и направлялся в пространство. Вы реагировали на слова?плохо??опасность??таких женщин нужно прятать?; моя фраза о том, что вы на работе, заставила вас насторожиться; мои слова о мести оставили вас равнодушным – я понял, что дело не в мести, – и вы знаете, как вонзается нож в спину. Когда я сказал?из-за денег? вы среагировали снова; после слова?угроза? мне было все ясно. Это моя работа – читать мысли.

– Допустим, вы правы, что тогда?

– Я не знаю. Но, если хотите, я предскажу ваше будущее.

– Не хочу.

– Это говорит о том, что вы боитесь. Только человек, который боится, не хочет знать, что с ним случится.

– Здесь мне нечего бояться. Я думаю.

– Вы так не думаете. Впрочем, можно бояться подсознательно. Бояться и не знать этого.

– Вы считаете, что со мной может что-то случиться?

– Вы сами так считаете. Что будет с Маргарет, если с вами произойдет несчастный случай?

– Она погибнет, – незнакомец ответил уверенно.

Вацлав помолчал.

– Ее действительно зовут Маргарет?

– Да. И она ни в чем не виновата. Все дело действительно только в больших деньгах, только в них. Вы сможете ей помочь, если?…

– Я сделаю все возможное, – сказал Вацлав.

– В таком случае – спасибо… Посмотрите на них.

Шипящие струйки снега сползали по стеклам; снег падал ровно и плотно; две белые фигуры внизу перестали работать – они целовались. Маргарет почти терялась в объятиях гиганта. Даже сквозь занавес снега, сейчас почти непрозрачный, было видно, что она счастлива.

– Кто он такой? – спросил незнакомец.

– Я пока не знаю. Надеюсь, что хороший человек, – ответил Вацлав.

– Да, но вы ведь сами сказали, что счастливые беззащитны.

6

Снегопад не прекращался весь день. После обеда была экскурсия в пещеры и купания в бассейнах. Вацлав наблюдал за Маргарет. Человека, выдающего себя за ее брата, он больше не видел.

Если существует любовь с первого взгляда, думал Вацлав, то вот она.

Молодого гиганта звали Тим, Тим Уолес. Это был выдающийся представитель своего пола. Вацлаву удалось поговорить с ним несколько минут. Маргарет стояла рядом и глупо смотрела на своего бога. Остальных она просто не замечала. От Тима веяло силой; он напоминал буйвола. Даже строгий серый вечерний костюм не уменьшал впечатления. Вацлав видел лишь узловатые кисти рук, запястья, толстые и жесткие, как бревна, шею, вздувавшуюся холмами при каждом движении головы – признак почти невероятной силы. Вацлав попробовал прощупать этого человека, но без всякого успеха. Тим имел не только железные мускулы, но и железные нервы. Выцлав не смог узнать даже самого простого: влюблен ли он, или разыгрывает комедию. Это пугало.

Тим и Маргарет не расставались до позднего вечера. Они выглядели так глупо и понятно, что даже перестали привлекать внимание. Глядя на них, Вацлав думал о Норе. Она весь день не выходила из комнаты – у нее болела голова. На ужине ее тоже не было. После ужина Вацлав защел к ней. Она читала книгу.

– Нора?

– Ты наконец вспомнил обо мне, спасибо.

– Ты злишься, да?

– Ничего подобного.

Он подошел и мягко отобрал книгу. Книга была открыта на девяносто третьей странице.

– Нора, о чем писалось на девяносто первой?

– Не знаю.

– У тебя не получится меня обмануть. Если бы ты знала, как ты мне нужна. Но я был занят.

– Интересно, зачем я тебе нужна?

– Без тебя моя жизнь бессмысленна.

– Это банально, выдумай что-нибудь поновее.

– Жизнь спрессована так плотно, что напоминает пустоту.

– Это что, еще одна из твоих загадок?

– Нет, это ответ. Иногда, нет, почти всегда, когда я сам, я чувствую бессмысленносто жизни и чувствую себя пустым именно потому, что плотность чувств не позволяет им выйти наружу. Во мне так много всего, что я ничего не могу выразить. Душа – будто книжная полка, которая так плотно забита книгами, что я не могу вытащить и прочесть ни одну из них. Не могу без твоей помощи. Разве только обрывки, несколько случайных страниц. Я сам не знаю, что в тех книгах. Я могу прожить жизнь и не узнать этого. Но ведь это ужасно – всю жизнь читать только чужие книги. Я ничего не могу без тебя. Те слова, которые я говорю тебе сейчас – это истина. Я бы никогда не мог сказать их, если бы в моей жизни не было тебя. Ты мне веришь?

– Да.

– У тебя дейстительно болела голова?

– Нет, но сейчас болит.

– Хочешь, я сниму боль?

– Как ты это сделаешь?

– Просто проведу рукой.

– И боль исчезнет?

– И боль исчезнет.

– Неправда, боль не может просто исчезнуть. Наверное, есть закон сохранения боли.

– Часть боли я заберу себе.

– Тогда я не хочу.

Она сидела на кровати и говорила, глядя в сторону; она еще ни разу не подняла на него глаза. Ее волосы рассыпались по плечам. Ему не нравились ее волосы, не нравился затененный контур лица, не нравились контуры ног под тонким платьем – она была не очень красива, но она нравилась ему вся целиком и отдельные детали не имели значения. Он заметил это и удивился.

– Я хочу забрать себе твою боль, – сказал он. – Даже твоя боль будет моим счастьем.

Она подняла глаза, и он почувствовал, что погружается в водоворот. Она заговорила так тихо, что ему пришлось читать движения губ.

– Кто ты? Я тебя совсем не знаю. У тебя славянское имя – почему? Почему ты появился в моей жизни? Чем была твоя жизнь до меня?

– Ничем. Жизнь началась с момента нашей встречи.

– Это слова, которые говорят всем женщинам.

– Да, но никогда они не были так правдивы, как сегодня.

– Я не выходила весь день, мне было так плохо, я не знаю отчего. Расскажи, что произошла сегодня?

– Сегодня начался роман. Помнишь Уолеса?

– Такого огромного – еще бы!

– У него любовь с одной девчонкой. Кажется, это любовь с первого взгляда и на всю жизнь.

– Как им повезло…

– Нам повезло намного больше.

– А ты не боишься?

– Я боюсь только одного – если сейчас постучат в дверь…

В дверь постучали.

Нора улыбнулась и встала.

– Вот видишь. Придется открыть. Угораздило же меня встретить человека, который предсказывает будущее.

Она открыла дверь.

7

По дороге в операционную ему рассказали обо всем, что произошло. Никакого сомнения, обыкновенный несчастный случай. Вечером около пяти, в санатории ненадолго отключилось электричество. Неполадки на станции, возможно, из-за погоды. Человек находился один в комнате и смотрел телевизор. Когда телевизор отключился, он, скорее всего, решил проверить в чем дело. В комнате еще было достаточно светло. Его сестра рассказала, что он хорошо разбирался в электронике и вообще в электроприборах.

– Его сестра? – Вацлав сразу все понял.

– Да, сейчас она в операционной. Ее брата все же пытались спасти, хотя с самого начала было понятно, что это безнадежно.

– Ее зовут Маргарет?

– Да.

– Тогда я знаю, о ком вы говорите. Как она перенесла несчастъе?

– Она вела себя очень спокойно. Но на всякий случай…

– На всякий случай вы послали за мной и правильно сделали. Моя помощь может понадобиться.

Тело лежало на операционном столе. Похоже, что никто не знал, что с ним делать дальше. За последние тридцать лет никто не умирал в санатории. Тело было накрыто простыней – все, кроме лица. Кожа лица казалась желтой, даже в голубоватом свете бестеневой лампы. Лицо покойного было холодным и бесстрастным – таким же, каким оно было сегодня утром. В комнате толпились человек шесть из персонала и несколько отдыхающих. Маргарет с Тимом стояли чуть в стороне. Вацлав подошел к ним.

– Тимоти Уолес?

– Да.

– Что вы здесь делаете?

– Я помогал перенести тело. И мы с Маргарет…

Он выглядел несколько растерянным.

– Так странно, – заметил Вацлав, – я говорил с покойным сегодня днем. Он рассказывал много интересного. Он говорил о себе, о Маргарет, о вас обоих. И знаете, чем закончился наш разговор?

– Чем же?

– Он сказал, что боится. Боится, что с ним случится несчастье. Он сказал, что если с ним что-нибудь произойдет, то Маргарет останется совсем одна.

Маргарет начала тихо плакать

– Он именно так и сказал?

– Да, и, знаете, меня почему-то поразили его последние слова. Я веду дневник, куда записываю в основном клинические наблюдения. Но не только их. Я подробно записал весь наш разговор. И вот, спустя несколько часов, этот человек мертв.

– В наше время редко встретишь кого-нибудь, кто ведет дневник, – сказал Тим.

– Да, но это часть моей работы. У меня уже заполнены четыре тетради, недавно я начал пятую – это наблюдения за несколько лет. Я храню их в кабинете и иногда записываю что-нибудь новое.

Маргарет вмешалась в разговор. Сейчас она снова успокоилась. – Вы дадите нам это прочитать?

– Да, но не сегодня и не завтра. Вам нужно прийти в себя. Вы с братом были очень близки?

– Нет, не очень. Но, когда я увидела его…

– Вы вели себя очень сдержанно.

– У меня внутри будто все окаменело. Я никогда не видела смерть так близко. Я просто не знала, что делать; мне все время казалось, что я делаю что-то не то. Я хотела плакать, но не могла. Это плохо?

– Так всегда бывает, – ответил Вацлав.

Он помолчал и добавил: – Я видал смерть, но я тоже был поражен. Ведь он словно предчувствовал свою смерть. Как вы думаете, возможно ли предчувствие смерти?

– Нет, – вмешался Тим, – но возможны совпадения. Иногда самые невероятные совпадения.

– Вы тоже это замечали?

– Да.

– А я знал это с самого детства, – сказал Вацлав, – и это меня очень интересовало. Я хотел бы поговорить с вами завтра. А с вами, Маргарет, особенно.

Он отошел к столу. Лицо покойного уже было накрыто белой тканью. От человека осталась только тайна, известная немногим, и опасность, грозящая тем, кто эту тайну знает.

– В комнате осталась кошка, – сказал кто-то, – когда я уходил, она забилась в угол и шипела. Кошки тоже чувствуют, когда приходит смерть.

Вацлав коротко переговорил с нужными людьми и вышел.

Он вошел в комнату № 16, где произошло несчастье. Дверь была открыта, сейчас комната никого не интересовала. Он подошел к столу. На полированной поверхности лежал листок бумаги с неровно оборванным краем. Лампа над столом была включена. Он присел и посмотрел на отражение лампы. Лак на поверхности стола был аккуратно протерт – нет ни одного отпечатка пальца, локтя или ладони.

Он позвал кошку и услышал жалобное мяуканье. Кошка была где-то у окна.

В комнату вошли двое отдыхающих. Одним из них был тот человек, который говорил о кошке.

– Вы слышали, она там сидит!

– Ну и что?

– Я же говорил, что кошки чувствуют смерть.

– Давайте проверим, – сказал Вацлав.

Он нагнулся, аккуратно вытащил кошку, забившуюся под тумбочку, и положил животное на диван. На спине кошки была бумажка – сложенная вдвое бумажная полоска.

– Смотри, как это держится? – спросил один из вошедших.

– Не трогайте, – сказал Вацлав, – бумага приколота иглой.

Игла была почти незаметна – обычная длинная игла для инъекций. Она входила под лопаткой, а выходила спереди – конец иглы прощупывался сквозь мягкую длинную шерсть. Кошку просто проткнули насквозь. Несмотря на такой прокол, кошка была жива. Она только поджимала лапу. Человек, сделавший это, хорошо понимал, куда нужно колоть. И он наверняка разбирался не только в кошках. Такой человек очень опасен.

Вацлав выдернул иглу. Кошка слегка дернулась, спрыгнула с дивана и захромала к выходу.

– Господи, кто такое мог сделать?

Вацлав посмотрел на говорившего. И отвращение, и испуг были непритворны.

– Какой-то садист, я думаю. Кошке очень повезло – игла ничего важного не задела.

Вацлав развернул бумажку. Полоска была чистой. Это была часть листка, лежавшего на столе.

Двое мужчин подвинулись ближе. Они были разочарованы.

– Ну, я думал, что это послание, – сказал один из них.

– Это и есть послание, – ответил Вацлав,

– Предсмертное?

– Не совсем.

– А вы могли бы так обойтись с животным?

Вацлав подумал.

– Нет, не смог бы. Я боюсь причинять боль. У меня это с детства. Когда я был школьником, мне постоянно доставалось от одноклассников и даже от младших. Не потому, что я был слабым, а потому, что я не умел причинять боль. Я и сейчас этого не умею.

– 3начит, вы слабовольный человек.

Вацлав усмехнулся.

– Сознаю, это недостаток. Я не смог бы быть хирургом или боксером. Я даже просто санитаром не смог бы быть. Я чувствую чужую боль гораздо сильнее, чем свою.

8

Он вошел в кабинет и запер дверь изнутри. Несмотря на то, что было поздно и времени оставалось мало, он не сразу начал писать. Некоторое время он сидел, ничего не делая, опираясь подбородком о большие пальцы и прикусив зубами косточку указательного. Он ждал, пока придут нужные слова. Потом он вынул ящик и достал пять толстых тетрадей. Четыре из них выглядели потертыми и распухшими, пятая была новее. Он пронумеровал тетради и открыл пятую. Поставив число, он начал писать. Он писал долго, иногда останавливаясь и глядя в окно, за которым все так же падал снег. Если снегопад не прекратится до утра, подумал он, то не поможет никакой снегоочиститель. Уже сейчас из-за необычной погоды прервалась телефонная связь и санаторий остался отрезанным от всего мира. Собственной радиостанции санаторий не имел. Еще несколько дней им придется быть в изоляции – несколько десятков человек, среди которых есть один, прекрасно умеющий убивать и нисколько не скрывающий своего присутствия.

Он исписал четыре страницы и остался доволен написанным. Потом он сложил тетради в ящик, положив пятую под низ. Сверху он положил листок бумаги, проколотый иглой в двух местах. Посидев еще немного, он взглянул на часы. Было пять минут двенадцатого. Как много может вместить в себя один день, подумал он, время может растягиваться сильнее, чем резиновый мешок.

Когда он вернулся к себе, Нора уже обо всем знала.

– Это ужасно, бедная девочка…

– Да, бедная девочка, – согласился Вацлав, – она даже не знает, какие беды ей грозят.

– Что ей может грозить еще?

– Не знаю точно, я только предчувствую. С сегодняшнего дня я буду верить предчувствиям еще больше.

– Почему?

– Человек, которого убили…

– Человек, которого убили?

– Которого убил ток, он еще с утра предчувствовал свою смерть. Он сказал мне об этом.

– Просто совпадение.

– А не слишком ли много совпадений в жизни? Тем более, что многие из них трагичны?

– Ты говоришь о сегодняшнем дне?

– Нет, я говорю о всех днях. Ты разве никогда не ощущала судьбы, которая ведет тебя куда-то, и услужливых совпадений, которые судьбе помогают? Покорного судьба ведет, говорили древние, непокорного – тащит за волосы.

– А что же они еще говорили?

– Говорили о том, что все записано заранее – от начала и до конца, до мельчайших деталей. О том, что ни одной детали нельзя изменить. О том, что закончившись, все когда-нибудь повторится снова. Все повторится много раз – и мы будем говорить снова, и все те же самые слова, и не будем знать о том, что повторяем все в тысячный или миллионный раз. Кто-то будет пролистывать наши жизни, как роман.

– Почему?

– Потому что все записано. Кто-то написал наши жизни, как роман, а там, где ему не хватило фантазии или логики, он прибавил совпадений. Он сделал это для собственного удовольствия или для чужого удовольствия, и заставил людей страдать, сражаться и умирать. Жизнь жестока потому, что создана интересной. Все религии говорят о доброте создателей, но это чепуха, потому что создатели заботились о своем развлечении, создавая нас. Но они не знали главного.

– Главного – это чего?

– Они на знали, что их жизнь, быть может, тоже кто-то написал. И они тоже знают силу судьбы, тоже удивляются силе и точности совпадений, тоже страдают, сражаются и умирают, тоже верят, что их создал кто-то бесконечно добрый и разумный. Как бы не так. Они тоже не более чем персонажи.

– На тебя так подействовала смерть?

– Не смерть, а убийство.

– Ты знаешь точно?

– Да. Убийца был профессионалом, очень сильным. Дело в том, что покойный не был братом Маргарет. Он зарабатывал деньги, рискуя жизнью. И он сумел бы за себя постоять. А его убили так быстро, что он не успел испугаться. Я видел его лицо в операционной – лицо было спокойно. Убийца специально выдал себя – он взял длинную иглу и воткнул ее в кошку. Он проткнул кошку насквозь, но так умело, что уже завтра она будет здорова. Он не боится никого и ничего. Из-за снегопада к нам никто не придет на помощь. И никто не сможет уйти отсюда еще несколько дней. 3десь нет безопасного места.

– Ты говорил кому-нибудь?

– Никому. Нам не нужна паника. Но ты должна знать все.

– Спасибо, что ты сказал.

– Я сказал еще не все. Ты помнишь, я просил тебя не купаться в источнике?

– Да.

– В воде источника – лекарство. Это психотропное вещество. Я сделал несколько проб и не смог определить, что это такое. Скорее всего, это новое вещество, которое испытывают на нас, как на подопытних крысах. Оно дает побочные эффекты. Есть женщина, которая почти сошла с ума, купаясь в источнике по ночам. Пока я не могу сказать, что могут дать большие дозы этого лекарства.

– Может быть, это связано…?

– Ты имеешь в виду – с убийством? Конечно. Те, кто написали наши жизни, не оригинальны; они редко обладают хорошей фантазией.

– Ты собираешься что-то сделать?

– Да. Я знаю единственное место, куда можно поместить капсулу с лекарством. Сейчас я пойду туда. Если все пройдет хорошо, то я принесу купсулу с собой.

– Ты сможешь сделать анализ?

– Нет, мне придется ставить опыты на животных и на себе. Но я знаю, как позаботиться о безопасности.

– Может, не стоит идти сейчас?

– Все важное нужно делать сейчас. Из этого правила нет исключений. Исключения выдумывают трусы для своего оправдания. Если я не вернусь через два часа, значит, что-то случилось.

– Что?

– Ничего страшного. Я сумею выпутаться, я ведь работаю создателем чудес.

9

Утром он работал. Первыми на прием пришли две женщины – болтливые, глупые и слишком уверенные в себе. Следующей была Нина. Вацлав сразу отметил, что она изменилась. Он привык оценивать людей с первого взгляда: по походке, мимике, жесту, по первому слову.

– Можно? – сказала Нина и остановилась у дверей. Она осталась стоять у дверей так же, как и в прошлый раз, но единственное слово, которое она произнесла, говорило о многом. Оно было сказано с интонацией здорового человека.

– Можно. Я вижу, что сегодня вам лучше, – ответил Вацлав.

Нина села к столу. Ее движния тоже говорили о многом: сейчас она не была бессмысленно открыта, будто рваный зонтик, – она внутренне свернулась клубком и спрятала все, что могла, от посторонних глаз. Отодвигая стул, она споткнулась обо что-то и покраснела.

– Да, лучше, – сказала она, – и намного хуже. Я не могу смотреть людям в глаза. Что я наговорила вам в прошлый раз?

– Ничего особенного, обычный бред.

На ее лице ничего не отразилось – слова упали и погрузились словно в бездонный омут. Там, в глубине, могло скрываться все что угодно. Поэтому следующая ее фраза будет неожиданной, подумал Вацлав.

– Я решила больше никогда не петь, – сказала Нина.

– Вам стыдно?

– Да.

– Но ведь пение здесь ни при чем.

– Я знаю, но все равно.

– Это смертный грех, Бог не прощает самоубийства, – сказал Вацлав.

– А кто говорит о самоубийстве?

– Вы. Вы собрались убивать себя по частям и для начала выбрали самую лучшую часть.

Она улыбнулась. Не ему, а сама себе.

– Я уже решила.

– Вспомните, вы это делаете не в первый раз.

– В первый. Я всегда любила петь.

– Но отказаться можно не только от этого. Вспомните, как много времени вы тратили в детстве и юности, чтобы научиться тому, от чего вы потом отказались.

Она немного подумала.

– Да, я любила вышивать и рисовать. Но оказалось, что в жизни на это нет времени. Но ведь все это еще не умерло, я смогу ко всему вернуться.

– Это еще хуже – сказал Вацлав. – Уходить стоит только навсегда. Будут проходить годы, вы будете возвращаться к своим полуисчезнувшим талантам снова и снова. Сначала это будут таланты, потом увлечения, потом – чудачества. Над вами будут смеяться, вначале скрываясь, потом – открыто. Но вы ничего не сможете поделать с собой – будет достаточно мелочи, полунамека, чтобы воскресить уродов – духовные обрубки былых талантов. Убийства наполовину не прощаются.

– Спасибо. Я пойду, – сказала Нина.

– Вам уже можно купаться в источнике.

Уходя, она обернулась еще раз.

– Скажите, доктор, зачем вы это делаете?

– Я получаю за это деньги.

– Нет, деньги здесь ни при чем.

– Тогда потому, что у меня есть принципы, – сказал Вацлав. – Это полезная вещь, она поддерживает меня, как арматура.

– Вот как раз принципов мне всегда и не хватало. Меня ничто не поддерживает изнутри. Наверное, я похожа на медузу.

– Нет, на морского ежа.

Она улыбнулась – на этот раз ему.

– Расскажите о каком-нибудь из ваших принципов, вдруг он подойдет и для меня.

Вацлав подумал.

– Кто-то сказал в прошлом веке: если не можешь помочь, то просто пройди мимо. Я бы сказал по-другому: если можешь помочь, то ты не имеешь права пройти мимо. Вам подходит этот принцип?

– Нет. Вы ждете кого-нибудь?

– Кто-нибудь обязательно придет.

– Тогда я ухожу, до свидания.

Она почти уходит, движется к двери, оставляя за собой легкое чувство вины – будто невидимый шлейф – так цветок оставляет запах в воздухе, так весло оставляет след на воде…

В чем я виноват? – подумал Вацлав.

– До свидания, – сказала она.

Если можешь помочь, то не имеешь права пройти мимо, подумал Вацлав, – в сущности, это всего лишь слова. И чем ты можешь помочь, кроме слов?Что значит слово – много или мало? Иногда – ничего, иногда – все. Нужное слово, сказанное в нужный, момент, сильнее лекарств, оно может излечить от чего угодно. И оно же может убивать, оно сильнее оглупевших от безнаказанности полчищ, сильнее термоядерной бомбы. В сущности, убивали ведь всегда не бомбы и не полчища, а слова. Нужные слова в нужное время – посылали людей убивать…

– До свиданья, – снова повторила Нина и вышла.

Что-то особенное было в ее тоне. Те последние слова, после которых женщина становится совершенно чужой. В них упрек – за то, что ты позволил ей стать совершенно чужой и тем самым предал ее. Что это? Нет, это снова только обрывок страницы, по которому невозможно восстановить суть. Когда ты помогаешь человеку понять себя самого, уже в этот момент ты его предаешь, потому что не сможешь помогать ему вечно. Это обязательное предательство – худшая часть твоей работы. Ты позволяешь человеку увидеть бесконечность внутри себя и, однажды увидев эту бесконечность, он будет чувствовать себя пустым, потому что не сможет взять ничего из этой бесконечности. Или сможет взять очень мало – без твоей помощи. Он имеет право тебя любить и имеет право тебя ненавидеть. Любовь и ненависть – два конца одной палки, которой погоняет нас жизнь; иногда палка изгибается в обруч и концы соединяются… Но это тоже только слова, за которыми стоит невыразимое.

Он подошел к окну. За окном все так же падал снег, и все так же шуршал, сползая по стеклам, сбиваясь в маленькие движущиеся холмики, и все так же пусто было в душе. Так становится пустой комната, полная знакомых предметов, когда исчезает один, который ты раньше не замечал. И ты даже не можешь вспомнить, что это было; Нина унесла это с собой.

Вацлав вспомнил мужчину и женщину, целовавшихся вчера под опускающейся занавесью снега. Сейчас они придут сюда.

Он ошибся, Маргарет пришла одна.

Они говорили о смерти ее брата до тех пор, пока Вацлав убедился, что эта тема ее совершенно не волнует.

– Я знаю, что он не был вашим братом, – сказал Вацлав, – но неужели он ничего для вас не значил?

Маргарет поджала губы. У нее были довольно симпатичные губы – полные, подвижные и привлекательные.

– Значит, я ведь его знала много лет.

– Тогда почему вы говорите так безразлично?

Она помолчала.

– Да, я понял, – сказал Вацлав, – вы пришли говорить не о том.

– Да, совсем не о том, я хочу знать…

– Вы хотите знать будущее – все, что касается Тима, его чувств к вам и вашей дальнейшей совместной судьбы.

– Да, вы понимаете…

– Я понимаю все, не нужно объяснять.

– И что же?

Сейчас ее глаза не были бездумны – они выражали так много, что его почти затопило нежностью. Не к ней или к кому-то другому, а нежностью к самому чувству, которое совершенно не соответствует всему остальному пыльному и затхлому миру. Без любви жизнь – будто оправа, из которой вынули камень. И ты замечаешь, вдобавок, что оправа была позолочена только снаружи. А любовь – это камень, который не нуждается в оправе, поэтому она важнее, чем жизнь, и важнее, чем смерть. Это многое извиняет.

Но он не мог сказать ничего утешительного.

– И что же? – спросила она.

– Вы будете вместе, пока будет идти этот снег.

– И только?

– И только.

– Только пока будет идти этот снег, – медленно повторила она. – А потом?

– А потом совсем немного.

– Сколько?

– Несколько часов.

– Несколько – это пять или шесть?

– Не больше двух или трех.

– А если вы ошибаетесь?

Она верила его словам, слова отнимали надежду; она пыталась оставить себе хоть что-нибудь:

– А вдруг снег будет идти долго? Вдруг он не кончится до весны?

– Тогда он засыплет всех нас.

– И мы все погибнем?

– Наверное.

– Как хорошо.

Он попробовал представить себе, как хорошо погибать под снегом, и не смог. На мгновение он усомнился в своих словах. Надежда заражает, как чума, как оспа. Но однажды переболев, ты не обязательно выздоравливаешь навсегда.

– Если я ошибаюсь, – сказал Вацлав, – то в верхнем ящике стола лежит полоска бумаги, проколотая в двух местах иглой. Если я прав, то ее там уже нет. Посмотрите сами.

Она подошла и выдвинула ящик. Она двигалась, как во сне.

– Ее там нет.

– Тогда я прав, – сказал Вацлав.

– Тогда снег не кончится никогда, и я никогда не увижу чистое небо.

– Возможно, – сказал Вацлав.

– Я Тиму ничего не скажу, пускай он не знает.

– Мне кажется, что он знает все. И я тоже знаю все – все то же, что и он.

– Я все равно на стану говорить, – сказала Маргарет.

Она смотрела в окно. За окном не было ничего, кроме снега.

10

К вечеру снегопад ослабел. Пятеро мужчин расчистили дорожку к гаражу, в котором стоял бульдозер. Обычно бульдозер использовали весной – для расчистки снега и льда. Один из служащих, Джозеф Флект, умел прекрасно управлять этим аппаратом – он раскручивался на месте, как волчок, и срезал лед гусеницами. Вацлав не мог себе представить такой фокус в исполнении кого-либо другого. Но сейчас Джозефа не было; он оставался в городе в это время года. Оказалось, что работать на бульдозере может Тим – он вообще умел очень многое. Конечно же, Маргарет была рядом с ним.

В том, что убийцей был именно Тим, Вацлав не сомневался. Об этом говорила и его интуиция, и его разум. Никто, кроме Тима, не слышал о тетрадях с записями, значит, только он мог проникнуть в кабинет ночью и заглянуть в ящики стола. Это первое. Он дважды намеренно выдал себя – такому человеку, как Тим, некого здесь бояться. А такому человеку нет необходимости отдыхать в санатории. Это второе. Он сразу же прилип к Маргарет. Это третье. Но в сложившейся ситуации Вацлав не мог сделать ничего, пока на мог. А завтра может быть уже поздно.

Тим вывел бульдозер из гаража. Маргарет сидела в кабине рядом с ним. Глубина снега достигала полуметра, поэтому машина двигалась с трудом. Тим вел бульдозер рывками, то останавливаясь, то сдавая назад. Вскоре он остановился окончательно. Было видно, что Маргарет его просила о чем-то, но он отказывался. Люди внутри стеклянной кабины напоминали двух больших удивленных рыб, посаженных в маленький аквариум, – только вместо воды в аквариуме плавал золотистый апельсиновый сок. Тим обернулся и махнул рукой. Маргарет обняла его и поцеловала. Бульдозер дернулся и поплыл вперед; поднялся гусеницами на снежную гору; мотор тяжело заныл, работая на пределе; машина наклонилась так, что кто-то охнул испуганно, но снова выпрямилась и ушла в снежную ночь. Только сейчас Вацлав заметил, что снегопад опять усилился. Погода портилась – к снегу прибавился холодный ветер, который гудел в ушах и задувал за воротник. Ветер поднимал над сугробами фонтанчики сухого снега и закручивал их в спирали. Люди стали расходиться.

Два часа спустя он выключил свет в своей комнате. Черная плоскость окна сразу же проросла в глубину, наполнившись игрой наклонных снежных линий. Все наружные огни были выключены и казалось, что снег светится сам по себе. Бульдозер до сих пор не возвращался. Интересно, чем они сейчас заняты, подумал Вацлав.

– Интересно, чем они сейчас заняты? – спросила Нора.

– Я сейчас подумал именно это, – ответил Вацлав, – кажется, ты тоже научилась отгадывать мысли.

– Только твои, мне помогает любовь.

– Я думал этими словами, но не о том.

– О чем же? Я бы хотела сейчас оказаться на их месте.

– А на своем месте тебе плохо? – спросил Вацлав. Вопрос прозвучал неожиданно грубо.

Нора помолчала.

– На моем мне скучно. Когда я ехала к тебе, я мечтала, я думала, что все будет иначе. Ты меня любишь, я вижу, но это все не то. Ты занят весь день, но занят не мной, а делами. А что делать мне?

Ты права, подумал Вацдав, ты права, но с этим, ничего не поделаешь.?А что делать мне?? – с этой фразы начинается конец. Эта фраза несет в себе разрыв и муку будущих дней так же, как маленькое зерно несет в себе будущее огромное дерево. И если зернышко упало, оно будет прорастать и расти. Не обязательно быть предсказателем, чтобы правильно предсказывать будущее.

– Нора, неужели мы когда-нибудь расстанемся? – сказал он.

– Никогда, я этого не допущу.

– Я вдруг представил себе, что я не буду видеть тебя, я не смогу вот так просто взять твою руку, будут идти дни и годы и, наконец, ты потеряешься в моих снах, как ребенок на шумном вокзале.

– Тогда я буду громко плакать, как ребенок на вокзале, и ты меня найдешь опять. Ты ведь найдешь?

– Найду.

Он не был убежден в этом.

– А все-таки я бы хотела сейчас быть на их месте, – сказала Нора с женской томной медлительностью. – Им в кабине тепло?

– Думаю, тепло.

– Это так романтично – вокруг только ночь и снег, и никого, и кабина такая маленькая, и мы с тобой стоим посреди пустыни.

– Почему стоим, а не едем?

– Ну да, мужчины все такие непонятливые. Если бы они ехали, они бы уже давно приехали назад.

– Действительно, их уже очень давно нет, – сказал Вацлав. – Я опасаюсь, что с ними что-то случилось.

– Что может случиться? В худшем случае застрянут в снегу. Раз кабина теплая, это не так уж плохо.

– Они погут перевернуться, могут свалиться с обрыва, если потеряют направление в темноте; может случиться еще что-нибудь, о чем ты и не догадывашься. На земле нет безопасного места.

– Есть – например, моя квартира в городе. Когда-нибудь ты ее увидишь.

Нет, подумал Вацлав, нет. Безопасность – простенькая иллюзия простеньких людей. Если у тебя есть своя комната, свой дом, даже своя страна, если ты ищеешь власть и силу, если ты никого не трогаешь и никому не мешаешь, то ты в безопасности? Нет. Наша жизнь опасна так же, как была опасна жизнь нашего предка, спящего в лесу, полном саблезубых хищников. Только саблезубые хищники теперь ходят на двух ногах. И укрыться от них невозможно. Можно только закрыть глаза и представить себя в безопасности. Зачем нужны все блага цивилизации, если она не может дать здоровья, счастья, любви или хотя бы покоя!

– Я не выдержу здесь долго, – сказала Нора, – я не выдержу даже до весны. Нам нужно уехать вместе. Давай, я увезу тебя отсюда.

– Давай, – согласился он, – ты думаешь, что это нам поможет?

Нора подошла к окну. Она отвернулась, потом взглянула снова.

– Смотри, там, за снегом!

– Я ничего не вижу.

– Кто-то идет сюда. Пешком.

Они постояли, всматриваясь в темноту.

Вначале он не увидел ничего, потом тень, напоминающую фигуру человека, потом тень приблизилась, и все сомнения исчезли.

Нора медленно повернулась, скользя плечом по его груди, и оказалась в его объятиях. Это движение его ничуть не взволновало.

– Как ты думаешь, кто это? – спросила Нора.

– Это он.

– Один? А как же она? И где эта страшная машина?

– Что-то случилось, – ответил Вацлав.

Тень подошла совсем близко и скрылась за выступающим углом стены. Вацлав прислушался. Еще минута, и в коридоре будут слышны шаги. Это будут тяжелые шаги мужчины. Наверное, мужчина будет спешить. Он будет выглядеть взволнованно. Что он расскажет?

И почему-то совсем не было жаль Маргарет.

11

Пока Вацлав спускался на первый этаж, он слышал сильные удары в дверь и возмущенные крики дежурной после каждого удара. Визгливый голос старухи обрастал звучным ночным эхоы, проходя сквозь лабиринт коридоров и лестниц; каждая пустая комната отделяла от голоса еще один обертон, поэтому содержание криков вообще не воспринималось. Воспринималась только интонация – так визжит подзаборная собачонка, уверенная в собственной правоте и непогрешимости. Мелкие собачки любят визжать на все большое.

Спустившись, он увидел, что старуха даже не встала со своего места. Перед ней лежала открытая книга и неоконченное вязание. За полупрозрачной стеклянной дверью угадывалась огромная фигура Тима.

– Почему вы не открываете дверь? – спросил Вацлав.

– А почему ты будешь мне тут указывать! – возмутилась старуха.

Вацлав чуть не рассмеялся от удивления. Подобные ситуации всегда казались ему комичными. Разве не смешно видеть, как раздувается человек, получивший даже не власть, а только оболочку власти, как он раздувается, чтобы заполнить собой эту оболочку. Впрочем, все ночные старухи одинаковы.

– Твоя работа поворачивать ключ в замке, а не задавать вопросы, – сказал Вацлав. – Если ты не можешь даже этого, то завтра ты пойдешь пешком в город, потому что кормить нищих здесь никто не собирается. В городе ты купишь себе свой собственный санаторий, закроешься изнутри и будешь орать на прохожих. Если ты задержишься сейчас хоть на минуту, тот человек за дверью задушит тебя голыми руками, а я засвидетельствую в суде, что это была самооборона.

Тим ударил в дверь еще раз. По стеклу пошли трещины.

– Это треснуло ваше жалованье, – сказал Вацлав.

Старуха, видимо, усомнилась в своей правоте. Не переставая кричать, она взяла ключ и пошла к двери. Вацлав впервые видел зту женщину, точнее, впервые ее замечал. Он отметил за собой этот аристократический предрассудок. Старуха была одета по-домашнему – она была в красном халате и красных шлепанцах.

Распахнувшаяся дверь оттолкнула ее в сторону. Она выкрикнула еще нечто злобное и неприличное и замолкла.

– Так, бабушка, – сказал Вацлав, – пройдись по второму этажу и собери всех мужчин, которых только найдешь. Никого не стесняйся будить. Случилось несчастье. Это поважнее крепкого и здорового сна. Идите же!

Старуха ушла.

– Где она? – спросил Вацлав.

– Она ушла сюда, – ответил Тим.

– Что, пешком по снегу?

– Да, у нас авария, мы перевернулись.

– Расскажите все по-порядку, – сказал Вацлав.

– Сейчас…

Тим явно не знал, с чего начать.

А он замечально играет, подумал Вацлав, мне даже кажется, что он не притворяется. Но я ведь с самого начала знал, что он вернется один.

Его снова поразила тяжеловесная мощь Тима.

– Вы занимались тяжелой атлетикой? – спросил Вацлав.

– Что? – Тим несколько секунд не понимал вопроса. – Нет, культуризмом, а вначале борьбой.

– Борьбой с кем?

В глазах Тима не отражалось ничего, кроме страха.

– Борьбой.

– У вас стальные нервы, – сказал Вацлав, – вас никогда не проверяли на детекторе лжи?

– Подождите, мы ехали по аллее, она была вся в снегу…

– А вы бы выдержали испытание на детекторе, – сказал Вацлав.

Тим снова оставил его слова без внимания. Либо он действительно верил в то, что говорил, либо он был гениальным актером. Вацлав впервые встречал такого непрозрачного человека.

По лестнице спустились трое заспанных, но встревоженных мужчин. Их вид говорил о том, что дежурная их здорово напугала. Самой старухи не было видно – похоже, что она нашла применение своей энергии и теперь решила перебудить весь санаторий. Один из мужчин нес фонарь.

Тим снова начал говорить.

– Сначала мы ехали по аллее; вы знаете, это там. Там по бокам деревья, их так пригнуло снегом, что нельзя было проехать.

– Пригнуло снегом?

– Ну да, они же тонкие. Приходилось ударять и отъезжать, тогда они выпрямлялись. Мы ехали поверх снега и продавливали дорогу. Если бы мы попробовали ее расчищать, мы бы сразу застряли.

– Понятно, – сказал Вацлав, – а дальше вы свернули налево.

– Да, налево. Снег шел так сильно, что фары почти не помогали видеть. Мы чуть было на сорвались. Мы остановились на самом краю, потому что Маргарет увидела внизу что-то черное. Оказалось, что в метре от нас пропасть, а внизу растут деревья.

– Слава Богу, – сказал один из мужчин, – но вам не стоило ехать так далеко.

– Да, но Маргарет, ей было так весело. Она сказала, что еще никогда не видела такого снега. И она меня просила, вы понимаете… Я тоже никогда не видел…

– Не сомневаюсь, – сказал Вацлав, – что же дальше?

– Дальше мы ехали по краю обрыва, – продолжал Тим, – и я сбрасывал снег вниз. Я не хотел, но она просила меня. Ей все было интересно. Я не мог ей отказать. Она так развеселилась; она была как пьяная.

– И, к тому же, она все время вас целовала. Я бы тоже не смог отказать, – сказал Вацлав.

Тим взглянул на него, но оставил реплику без внимания.

– Потом мы повернули обратно, но немного потеряли направление. Мы решили не очень спешить. Маргарет попросила меня сделать дорожку. Понимаете, она никогда не видела, как это делается. Я сказал, что мы не пройдем, но она просила. Я не мог отказать. Я сделал гору снега в два раза выше машины, наверное. Она сказала мне ехать вперед. Я сказал, что мы или совсем застрянем, или перевернемся. Но она просила.

– И вы застряли, а она ушла пешком просить о помощи?

– Нет, мы перевернулись, повалились на бок. Дверца была сверху и выйти могла только она. Я не мог, мне мешало кресло. Мы упали так мягко, что ничего не сломалось и не разбилось. Только меня прижало креслом, и я не мог двигаться.

– И тогда она ушла?

– Она не хотела, но я попросил ее. Она сказала, что скоро вернется, позовет людей, чтобы меня вытащили. Бульдозер, конечно, все равно бы остался лежать. Это было очень давно, но она не вернулась. Я боюсь, что она сбилась с дороги.

– Она не могла сбиться с дороги, – сказал Вацлав, – потому что могла бы идти только по следу бульдозера. Но она могла сорваться вниз. Вы об этом подумали?

– Только сейчас. Когда я возвращался, я думал, что она здесь. Она здесь?

– Ее здесь нет и не было. Она не возвращалась.

– Я ее долго ждал и начал замерзать, – продолжал Тим, – потому что лежал на холодном. Но не это главное. Я посчитал, что ей нужно минут сорок, чтобы вернуться, а ее не было больше часа. Я волновался.

– И что же вы сделали?

– Я выломал второе сидение, чтобы выйти. Я понимал, что это большой ущерб и придется платить, но я не мог больше оставаться там. Когда я шел обратно, я не видел ее следов, совсем не видел, их совершенно занесло снегом. Я оставил фары включенными, иначе мы бы не смогли найти машину; ее, наверное, тоже занесло.

По лестнице спустились еще четверо.

– Нас девять человек, – сназал Вацлав, – сейчас мы переоденемся и через десять минут собиремся здесь. Возьмите фонари, если они у вас есть. Одевайтесь теплее, это надолго.

12

Они искали Маргарет до трех часов ночи. Конечно же, их поиски были бесполезны. Вацлав предполагал это с самого начала, но он хотел понять, как именно все произошло. Если Тим убийца, то он мог бросить тело в любом месте, но недалеко от полузасыпанной сейчас колеи. Вацлав постоянно шел рядом с ним и говорил. Тим отвечал, но голос не выдал его ни разу. Тим серьезно волновался только однажды – тогда, когда они вышли к обрыву, и внизу действительно затемнела размытая масса соснового леса. Но это волнение ничего не означало – никакой человек не остался бы спокоен, стоя здесь.

– Если… Если бы она упала, – сказал Тим, – как вы думаете, она могла бы остаться в живых?

– Только если бы упала в глубокий снег, – ответил Вацлав.

В голосе Тима была надежда. Невозможно так артистично врать. Весь его восьмилетний опыт не давал Вацлаву ни одного намека, ни одного сомнения в правдивости этого человека.

– Но снег здесь действительно глубокий. Тогда она спаслась?

– Там внизу острые камни и почти нет ровного места, – сказал Вацлав. – Вам не стоит слишком обнадеживать себя.

– Я попробую туда спуститься.

– Сейчас это невозможно. Лучше на рассвете.

– Нет, сейчас!

– Сейчас это невозможно, – повторил Вацлав.

– Сейчас. Я люблю ее.

На его глазах были слезы. Вначале Вацлав засомневался – возможно, это только тающий снег, – но это были действительно слезы.

Тим стал спускаться по склону и очень скоро исчез. Примерно через полчаса он появился снова.

– Я вам сказал, что это бесполезно, – сказал Вацлав.

– Я вернусь сюда утром, – ответил Тим. – Я люблю ее.

Прекратив поиски, они вернулись вдоль почти исчезнувшей колеи. Они едва смогли открыть входную дверь из-за снега. Неугомонная дежурная уже сидела на своем законном месте. Она сидела с видом королевы.

– Вы искали женщину? – спросила старуха.

– Да, молодую, блондинку, в светлой шубе.

– Так вот, – сказала старуха, – никакая женщина не проходила.

В ее голосе слышалось торжество.

Господи, подумал Вацлав, человек, неспособный радоваться своей жизни, всегда способен порадоваться чужой смерти. Несчастная женщина.

Он вернулся к себе.

Свет не был включен; он протянул руку к выключателю – Нора все равно не спала.

– Не надо, не включай!

– Неужели случилось еще что-то?

– А что произошло? Я слышала, что пропала Мегги?

– Да. Ты ее хорошо знала?

Нора помедлила с ответом.

– Нет, почти не знала.

– Да, она не вернулась, – сказал Вацлав.

– Расскажи подробнее.

– Они поехали по аллее и, когда им это надоело, свернули влево. Потом они чуть не сорвались с обрыва. Они ехали по краю и сбрасывали снег вниз. Об этом просила Маргарет; ей было интересно. Во всяком случае, так рассказывал Тим. Он делал все, что она просила. Закончилось это тем, что они перевернулись. Маргарет оказалась наверху, у дверцы. Она выбралась и пошла к санаторию, чтобы попросить о помощи. Дело в том, что Тим не мог выйти сам. Тим ждал ее больше часа, потом выломал кресло и выбрался тоже. Мы организовали маленькую экспедицию – девять человек – и искали Маргарет, но безуспешно. Мы искали ее до сих пор. Она могла сорваться с обрыва в темноте – других вариантов нет. Тим плакал, когда думал об этом. Они очень любили друг друга. На рассвете мы снова пойдем к этому месту.

– Так. А теперь ты знаешь, что я тебе скажу?

– Конечно, знаю.

– Ты не можешь знать.

– Я знаю по трем причинам: во-первых, я могу читать мысли; во-вторых, в твоем голосе нотки радости и торжества – ты уверена, что удивишь меня; в-третьих, ты назвала незнакомую женщину просто Мегги. Я с первой минуты понял, что Маргарет здесь. Поэтому ты и попросила меня не включать свет.

– Правильно. Так совсем не интересно.

– Такой уж я неинтересный человек. Я все же включу свет.

Он щелкнул выключателем.

Маргарет сидели на диване, подогнув ноги. Вид у нее был безразличный и несчастный.

– Я дала ей валиум, – похвасталась Нора.

– Сколько таблеток?

– Пять, чтобы помогло.

– Тогда почему не пятнадцать? – спросил Вацлав.

– Потому что я знаю. Этот год, когда тебя не было со мной, – мне часто бывало плохо. Иногда очень плохо. Дважды я даже хотела покончить собой. Валиум мне помогал. И от пяти таблеток никогда не было плохо. Было только холодно и пусто.

– Спасибо, я люблю тебя. Видишь, мужчины тоже умеют признаваться в любви просто… Но никогда не принимай пять таблеток, обещаешь?

– Если ты меня покинешь, я выпью пятьдесят.

– Это шантаж?

– Да.

– Я сдаюсь. Я тебя никогда не покину.

Маргарет пошевелилась. Потом опустила ноги с дивана, оперлась головой о руки. Короткие волосы закрывали ее лицо наполовину.

– Все было не так, – сказала она.

– Вы хорошо себя чувствуете? – спросил Вацлав.

– Я себя вообще не чувствую.

– Тогда все в порядке. Расскажите нам все. Итак, вы поехали по аллее?

– Потом мы действительно свернули. А раньше было так красиво, но мы ехали медленно: мы ударяли деревья и они распрямлялись, а дальше были другие деревья. Поэтому мы свернули. Но он этого захотел, а не я. Мне все время казалось, что он знает, куда ехать. Я его спросил об этом, но он только посмеялся и сказал, что сам здесь впервые. И все время шел снег. Снег еще идет? – она испуганно подняла голову.

– Идет, не надо думать об этом. Он будет идти долго.

– Спасибо, доктор. Но я не могу не думать об этом. Вы сказали:?Пока будет идти снег и потом еще два часа?. Снег еще идет.

– Вы любите его?

– Да… Потом мы подъехали к обрыву. Он сказал:?Как красиво? и вышел. Он знал, что там обрыв. И я вышла тоже. Мы стояли рядом. Мне было так тепло. А когда я нагнулась над краем, он толкнул меня вперед. Я не сразу упала; я стала цепляться за что-то. Тогда он вернулся в бульдозер – я не могла понять, зачем он это сделал, зачем он разворачивается. Я едва держалась на самом краю. Он развернул машину и повел прямо на меня. От света фар я совсем ослепла. Если бы я не опустила руки, он бы их отрезал. Когда я смогла выбраться, его уже не было. Он уехал в другую сторону. Остального я не знаю.

– Вам повезло, – сказал Вацлав.

– Да, повезло, но я очень ударила спину. Мне трудно пошевелиться. Когда я упала, я упала на спину, я думала, что не смогу встать. Но, видите, встала.

Она улыбнулась.

– А что теперь? – спросил Вацлав?

– Теперь я пойду к нему и попрошу прощения. Я скажу, что все равно его люблю и никому ничего не скажу. Может быть, он согласится.

– А если нет?

– Но ведь снег еще идет. Значит, я должна быть с ним.

– Маргарет, почему вы здесь? – спросил Вацлав.

– Потому что это мой санаторий. Точнее, он принадлежит моему отцу. Я уже однажды отдыхала здесь. Тогда мне было лет шесть. Но мне тогда не понравилось, потому что я была одна. Сейчас гораздо лучше.

– А ты знаешь, – сказала Нора, – я знаю, кто убийца. Это Тим. Это он убил того человека.

– Роберта? – откликнулась Маргарет.

– Не знаю, как его звали. Того, кто был твоим братом, которого убило током.

– Его звали Роберт. Он меня охранял. Я его знала с детства, он всегда служил нашей семье.

– И ты поверила, что его убило электричеством?

– Нет, я знала, что его убил Тим.

– Что? – Нора сделала большие глаза.

Вацлав вмешался.

– Дайте мне объяснить все, – сказал он, – Кто-то шантажировал вашего отца, Маргарет, верно?

– Верно.

– Ваш отец должен был отдать что-то в обмен на вашу жизнь. Вас не похищали, а всего лишь планировали нападение. Вы могли бы попасть в автомобильную аварию, стать жертвой случайного человека на вечерней улице или просто утонуть в собственной ванне. В конце концов вы сорвались с обрыва, но вам повезло. Отец решил отправить вас сюда, считая санаторий безопасным местом. Вы прибыли тайно, в снежную ночь, на вертолете. С вами был Роберт – профессиональный охранник, отвечающий за вашу жизнь. Но убийца прибыл сюда днем раньше. Те люди знали все заранее. Это означает, что предатель – близкий вашему отцу человек. Теперь скажите, из-за чего все началось?

– Не знаю точно. Кажется из-за лекарства.

– Тогда это очень ценное лекарство – от рака или СПИДа, например.

– Нет, это что-то военное. Нашей семье принадлежит несколько фармацевтических фабрик, одна из них экспериментирует с новыми веществами. Но мы только выполняем заказы. Один из заказов мы выполнить не смогли. Тогда все и началось.

– Скажите, Маргарет, почему ваш отец не согласился заплатить?

– Но ему не нужно было платить деньги, он должен был только отдать лекарство.

– Тогда почему он не отдал лекарство?

– Он бы никогда этого не сделал, такой уж он человек. Когда ему угрожают, он всегда делает наоборот. Он бы скорее дал меня убить, чем подчинился бы.

– Похоже, он так и сделал.

– Но он же не знал, что здесь окажется Тим. Когда Тим убил Роберта, следующей должна была умереть я. Но Тим не сделал этого. Он мне все рассказал сам и сказал, что любит меня. Мы с ним собирались сбежать. У него были деньги – и мы смогли бы жить где-нибудь.

– А потом он вас сбросил со скалы.

– Да, наверное, он передумал. Но он все равно любит меня, я это знаю. А даже если не любит, то мне все равно.

13

Они проговорили весь остаток ночи до вьюжного утра, и снег падал и падал, и уже казалось, что снег – единственно возможное состояние природы, что облака разбухли и опустились к земле, устав от собственной тяжести, и разрослись вверх до бесконечности, и погасили планеты и звезды, и звезды шипели, вскипали, остывали и превращались в красивые кусочки льда, и будто Солнце погасло первым, и плыло сейчас где-то, холодное, прозрачное и драгоценное, будто огромный бриллиант, – облепленное нетающим снегом. Так казалось – но не из-за вьюги за окном; с каждым немыслимым быстро уплывающим часом разговора Вацлав понимал все больше и больше, и к той минуте, когда можно было выключать свет – тени на стенах из черных стали голубыми, – он уже понял все. Все прошлое, настоящее и будущее. Оставалось узнать совсем немного.

– Маргарет, прежде чем вы уйдете, – сказал он, – я хотел бы взглянуть на вашу ладонь.

– Я не верю, что будущее записано на ладони.

– На вашей ладони записано все, что касается вас, – не только будущее и прошлое, но и то, о чем вы думаете, о чем думают люди, близкие вам, любящие или ненавидящие вас. Посмотрев на ладонь, я смогу узнать, где находится то лекарство, о котором вы говорили. Я смогу узнать, для чего оно предназначено. Смогу узнать, кто из вашей семьи предал вас. Это был член вашей семьи – я уже знаю. Я могу разгадать все загадки, не бойтесь.

Она нерешительно протянула руку.

Он взял ее за запястье и начал говорить.

– У вас очень короткая линия жизни, и вы об этом знаете. Именно поэтому вы не верите в то, что будущее записано на ладони.

– Да.

– Линия жизни резко обрывается, это значит, что вы погибнете неожиданно и быстро.

– Мне говорили об этом.

– Не беспокойтесь, как раз такие вещи часто не сбываются. Сбываются более тонкие предсказания.

– Какие?

– Давайте поговорим о лекарстве. Ведь дело в первую очередь в нем, верно? Это лекарство у меня. Если бы я отдал его вам, то что бы вы сделали?

– Это не может быть правдой.

– Так что бы вы сделали?

– Я бы отдала его Тиму, а он отдал я уж не знаю кому. И весь этот кошмар бы закончился.

– А ваш отец?

– Не знаю.

– Тогда будет лучше, если я сам отдам лекарство Тиму.

– Нет, не лучше, вы будете в опасности.

– Он и так знает все обо мне. Вы ведь помните клочок бумаги, которого не оказалось в моем ящике. Я уже тогда знал убийцу, а он знал, что я знаю его.

Маргарет помолчала.

– Хорошо, я отдам лекарство вам, но не сразу. Сейчас я попробую разгадать, как оно действует, – сказал Вацлав.

– По руке?

– По руке.

– Это невозможно.

– Слушайте. В малых дозах оно улучшает самочувствие, повышает настроение. Его можно использовать и для этого. Но его будут использовать иначе. В военных целях, как вы сказали. Его нельзя использовать постоянно; при регулярном применении у человека начинаются галлюцинации и бред. Это вещество можеть быть и смертельно опасным. Но, конечно же, его не станут использовать как яд. При однократном применении оно дает сильные изменения психики, не нарушая памяти, координации движений и жизненно важных функций. Оно снимает скорость реакции, поэтому его нельзя давать солдату перед боем. Может быть, оно облегчает страдания? – нет. Оно заставляет… – Да, заставляет подчиниться… Вот, я уже вижу – оно заставляет человека подчиниться приказу. Вы лишаетесь собственной воли и делаете то, что от вас потребовали. Это прекрасное изобретение – можно передвигать людей, как шахматные фигурки, они без сожаления пойдут на смерть, они пойдут против своих убеждений, они выдадут любые тайны. Впрочем, такие вещества уже есть, я думаю, что это просто сильнее действует. Но это вещество не годится для массового употребления, оно наносит слишком большой вред человеку. Хотя, я не прав – когда человек превращается в шахматную фигурку, любой вред, причиненный ему, становится несущественным.

– Вацлав, ты не мог узнать этого по руке, – сказала Нора.

– Именно по руке, но не по линиям руки.

– А как же?

– Это мой профессиональный сокрет. Я открою его вам завтра, когда все закончится.

– Все закончится завтра?

– Да, завтра, в первой половине дня. Если прекратится снегопад.

Они одновременно повернулись к окну. За окном начинался новый день – такой же бесконечно-снежный, как и предыдущие дни.

– Ладно, теперь я пойду, – сказала Маргарет.

14

Утро было спокойным. После того, как Маргарет благополучно нашлась, ночной переполох забылся. За день Вацлав успел сделать несколько опытов с лекарством, но ничего нового выяснить не смог. Он приготовил раствор – из расчета миллиграмм вещества на миллилитр. Теперь оставалось только ждать. До вечера ничего важного не случилось.

Вечером он остался один в кабинете. Он предупредил Нору, что задержится. Он выключил свет и сел в кресло, закрыл глаза. Сразу же захотелось спать. Почему бы и нет, можно и заснуть. Он был уверен, что, как только ключ повернется в замке, весь его сон улетучится. Сон наплывал на него волнами, как ночной спокойный океан на теплый песчаный берег – волны набегали и отступали снова, оставляя сознание ясным. Наверное, его нервы были напряжены; они предчувствовали опасность.

Сквозь тишину пробилось тиканье часов. Вацлав был старомоден – в его кабинете были обычные механические часы со стрелками; правда, питались они от батарейки. Все ночные часы тикают одинаково. Так же тикали его часы десять лет назад, когда он имел собственный дом, и двадцать пять лет назад, в деревенском деревянном доме его деда – теперь деда нет, нет ни дома, ни тех часов, осталась лишь память, спящая и просыпающаяся по ночам память о звуке – будто воронка в другую вселенную, которая живет, не изменяясь, в другом времени и так же реальна, как вселенная эта. Те годы и те люди не исчезли; они будто за тонкой занавеской, которая колышется от их близкого присутствия – иногда невозможно поверить, что все умирает навсегда. Иногда невозможно – особенно ночью и в одиночестве.

Замок щелкнул очень тихо – так тихо, что мозг усилил звук в тысячи раз – старась на всякий случай – и слегка переусердствовал. Вацлав вздрогнул. Звук, вибрируя, затихал в его сознании; звук смешался с тиканьем часов и исчез. Дверь открылась.

Сидя в кресле, Вацлав не мог видеть вошедшего, но это было и не нужно. Он хорошо знал, кто придет сюда.

– Маргарет?

Она включила лампу.

– Маргарет, как вы оказались здесь? Я работал весь вечер и уснул и вдруг вижу вас. Точнее, я узнал вас по шагам. Вы меня ужасно напугали. Мне как раз снился сон о моем детстве. Что случилось? Откуда у вас ключ?

– Это Тим, он меня попросил.

– Он угрожал?

– Нет, я же сказала, попросил!

Она отвернулась и заплакала.

– Не нужно, – сказал Вацлав, – я вас нисколько не осуждаю.

– Но я люблю его!

– Конечно, этой фразой можно объяснить все, что угодно. Но ведь он не стоит вас. Вам все равно придется расстаться. Вам… – он прекратил говорить, потому что его слова не долетали до цели, они зависали в воздухе и осыпались на ковер, бесполезно, будто пыль. Он вдруг почувствовал, как стало тяжело дшать, словно многолетняя словесная пыль вдруг материализовалась в воздухе – пыль, которую нельзя вымести, – и покрыла слоем толщиной в палец все предметы, живые и неживые – и стол с мертвым телефоном, и кресла, и даже стены, и чахло растущую пальму у окна (листья пальмы сразу пригнулись), и даже его самого. Он почувствовал, что если сейчас провести рукой по столу, то останется след, если тряхнуть головой, то пыль осыплется с волос.

– Здесь очень жарко, – сказала Маргарет.

– Да, жарко, – ответил Вацлав, – жарко и тяжело дышать. Здесь хорошо только кошкам.

– Кошкам?

– Да, вот та самая, над которой поиздевался ваш любимый.

Он поднял из глубины кресла черную кошку – толстую и мягкую, как подушка. Кошка открыла глаза, в глазах отразился свет лампы.

– Брысь!

Кошка зашипела и вырвалась из рук, шлепнулась на ковер, скользнула в темноту.

– Зачем вы ее прогнали? – спросил Вацлав.

– Я не хочу вспоминать о том. Я ведь знаю, что он очень жестокий человек. Но я не хочу этого знать. Не хочу!

Она снова начала плакать.

Как легко женщины плачут, – подумал Вацлав, одновременно вспоминая о чем-то, что уже было когда-то, о чем-то подобном, – как легко женщины плачут, будто дети. И тех, и других хочется защитить. Но и те, и другие обычно обманывают нас – они плачут не потому, что им плохо, а потому, что чего-то хотят.

– Чего вы хотите? – спросил он.

– Отдайте мне это лекраство.

– Теперь не отдам.

– Совсем?

– Совсем. У меня есть лучший план. Мы спасем и его, и вас. Если повезет, то вы еще долго будете вместе. Вы ведь этого хотите?

– Ну да, – в ее голосе звучала нерешительность, – но я не понимаю.

– Мы сделаем так, – продолжал Вацлав, – завтра, примерно в десять утра вы с Тимом заходите сюда, в кабинет. Я заведу разговор; разговор будет долгим. Вы предложите заварить кофе и выйдете в приемную. Там есть все, что нужно. Вы заварите кофе, четыре чашки. Чашки в шкафу, это кофейный сервиз на шесть персон. Одна из чашек надтреснута, в ней будет несколько капель лекарства.

– Зачем четыре чашки?

– С нами будет Нора.

– И чашку с лекарством я должна отдать ему?

– Да. Там будет безвредная доза. Когда лекарство подействует, я прикажу Тиму заботиться о вас, любить и охранять вас. Потом я уничтожу весь остаток лекарства.

– Но ведь оно скоро перестанет действовать?

– Примерно через четыре часа его действие ослабеет наполовину. За четыре часа можно успеть многое. Я могу сделать гипнотическое внушение, которое останется в его подсознании навсегда. Он никогда больше не сможет причинить вам боль.

– Это возможно?

– Я это делаю вот уже восемь лет. Это совсем не трудно сделать, если человек не сопротивляется.

– А если что-нибудь не получится?

– Тогда он убьет всех нас. Вас это устраивает?

– Да, – она помолчала, – устраивает.

15

Ночью снег прекратился. Наружную дверь удалось открыть с трудом, хотя бетонный козырек над дверью принял основной удар непогоды на себя. Окна нижнего этажа были завалены снегом наполовину; одно из стекол в оранжерее продавилось внутрь и позволило любопытным пальмам по-настоящему познакомиться с северной погодой. Знакомство им не понравилось – жесткие пластинки листьев сложились вдвое, будто ладони, согревающие друг друга. Лучшим развлечением дня стало копание дорожек – иногда напоминающих тоннели. В мужчинах и женщинах проснулись дети; дети вели себя так, будто никогда не засыпали. Насмешливое голубое утро с легким презрением смотрело на всю эту суету, на сверкающие громады близких склонов и на голубеющие туманы склонов дальних. Мир вдруг приобрел перспективу, и жизнь – тоже, и уже так хотелось счастья, что даже игра в смерть стала казаться просто игрой.

– Мистер Уолес, как вам нравится кофе? – спросил Вацлав.

– Благодарю, мне понравилось, – ответил Тим.

Тишина снова нависла над столом, как купол.

Тим сделал еще глоток.

– А знаете, я ведь выяснил, кто убил Роберта, – сказал Вацлав.

– Почему вы считаете, что его кто-то убил?

Тим явно нервничал. Это было плохо, он начал нервничать слишком рано. Теперь Вацлаву приходилось форсировать события.

– Потому что я знаю этого человека: это мужчина, примерно тридцати лет, очень высокий и сильный. Короче говоря, это вы, мистер Уолес.

Тим сделал последний глоток и встал из-за стола. Сейчас он нервничал сильнее. Он подошел к дверям и взглянул в приемную. Там, очевидно, никого не было. Он защелкнул замок и попробовал улыбнуться.

Внешние данные еще ни о чем не говорят, подумал Вацлав, впрочем, мускулы часто наращивают именно затем, чтобы скрыть свою уязвимость.

– Надеюсь, вы еще ни с кем не делились этой глупостью? – спросил Тим.

– Ни с кем, кроме присутствующих.

Тим обернулся, выискивая взглядом нечто. Он поднял с подоконника переносную лампу и взял ее в правую руку. Шнур свисал до пола. Тим намотал шнур на левую ладонь и сжал ладонь в кулак, дернул, бросил лампу на пол.

– Маргарет, иди сюда, – позвал он.

Маргарет подошла.

Тим разорвал шнур на три куска – легко, как нитку. Он явно гордился своей силой и даже сейчас выставлял ее напоказ.

– А теперь свяжи им руки. Сзади.

Маргарет подчинилась.

– У вас неплохо получается, – сказал Вацлав.

– Что?

– Подойди сюда.

Тим постоял, сделал шаг вперед, подчиняясь приказу.

– Слушай меня внимательно, – сказал Вацлав. – Возьми провод, теперь возьми нож – в столе, во втором ящике сверху. Теперь зачисти концы провода. Так. Эти концы тоже. Теперь вставляй провод в розетку. Почему ты остановился? – отвечай!

– Зачем мне это делать?

– Ты убил человека, – сказал Вацлав. – Теперь ты должен умереть сам. Это справедливо. Теперь берись за провод. Прощай.

Тим медленно протянул руку и взялся за огненные концы. Он подчинялся приказу. Раздался треск; Тим неуклюже дернулся и упал. Его колени медленно разогнулись. Все это время Маргарет молчала.

– Мегги? – удивилась Нора.

– Мне плохо, – сказала Маргарет. – Кружится голова, сейчас пройдет.

Она сделала несколько неуверенных шагов к двери, открыла замок. Похоже, что ей действительно плохо, подумал Вацлав.

– Бедная Мегги! – сказала Нора, – но зачем ты это сделал?

– Сейчас увидишь.

Маргарет вышла из комнаты. Нора сползла со стула и попробовала освободиться. Вацлав смотрел на нее молча. Остаток кофе дымился в маленьких чашках.

Маргарет вернулась с сумочкой.

– Маргарет, что с вами? – спросил Вацлав.

– Ничего, ничего, сейчас пройдет.

Она вынула из сумочки пистолет, села в кресло.

– Вот так, – сказала она, – вот так, создатель чудес. Только что, доктор, ты убил невинного человека. Тебе приятно узнавать об этом?

Она коротко засмеялась и подняла голову. Выражение ее глаз изменилось. Сейчас она была совсем другой – свирепой и страшной, как подстреленный хищник.

– Нора, милочка, – продолжала она, – сейчас я тебе расскажу, как было дело. Это очень забавная история. Ты думаешь, что Тим кого-то убивал, кого-то мог убить? Ха! Он был смирным, как теленок. Он влюбился в меня с первого взгляда. Мне даже немного жаль было смотреть, как ты, доктор, его убивал. Теперь все в порядке. Теперь доктор отдаст мне лекарство, а через час здесь будет вертолет. Если доктор будет себя хорошо вести, то он останется жив. И ты, Нора, тоже останешься жива. Если доктор заупрямится, то первую я убью тебя.

– Мегги, я не понимаю, – спросила Нора, – кто убил Роберта?

– Ну я, конечно, – ответила Маргарет.

– А кошка?

– И с кошкой, это тоже я.

– Но ты ведь любила Тима?

– Я? Никогда. Это он сходил с ума, прямо как ребенок.

Она подошла и посмотрела на лежащего гиганта. Тим лежал на спине, голова завалилась на бок, глаза были закрыты.

– Смотри-ка, у него подрагивают веки. Значит, от тока умирают не сразу. Что ты скажешь об этом, доктор?

– Мышцы могут сокращаться еще несколько часов. Это не значит, что его можно оживить.

– А все равно интересно. Когда умер Роберт, я такого не замечала.

– Наверное, вы не так уж часто убивали, – сказал Вацлав.

Маргарет задумалась.

– Часто. По вашим меркам. Но это обычная работа. Но с помощью электричества – всего один раз. Теперь буду знать.

Она поднялась с кресла и оперлась рукой о стол. У нее явно кружилась голова.

– Теперь… Где вещество?

Она поднла руку с пистолетом и опустила снова.

– Оно в бутылке, – ответил Вацлав, – бутылка стоит в шкафу, там же, где стояли кофейные чашечки.

Маргарет вышла в приемную.

Нора встала на ноги, опираясь о стену. Она привалилась спиной к стене, несколько раз ударилась о стену затылком. Звук был довольно громким.

– Ты! – с ней началась истерика, – Ты, ты все знаешь, ты всех разгадал, ты умеешь читать мысли и предсказывать будущее! Ты мог это сделать! Теперь она нас убьет!

Она говорила шепотом, но ее шепот напоминал приглушенный крик.

– Это была ошибка. Так сложились обстоятельства.

– Обстоятельства? Обстоятельства! – она закричала.

Вошла Маргарет с бутылкой в руке.

– Молчать!

Она поставила бутылку на стол, переложила пистолет в правую руку и прицелилась.

– Эта бутылка?

– Да.

– Тогда прощай, создатель чудес. Ты был интересным человеком, иногда ты даже верно предсказывал. О нас с Тимом, помнишь? Ты сказал, что мы будем вместе, пока будет идти снег и еще два часа после этого. Как красиво! Ты, наверное, гордился собой.

Она нажала на курок. Выстрела не было. Она пошатнулась снова.

– Вам плохо? – спросил Вацлав.

– Сейчас пройдет.

Она попыталась выстрелить снова.

– Не стоит, – сказал Вацлав, – ваш пистолет не заряжен. Я позаботился об этом несколько часов назад. Вы ведь всегда хранили пистолет в этой сумочке, не так ли?

– Да.

– Подумайте, Маргарет, почему вам плохо?

Она нахмурилась, наклонила голову, рот чуть приоткрылся. Лицо выражало работу мысли или, скорее, пародию на работу мысли.

– Я подумала. Не знаю.

– Вы приняли слишком большую дозу лекарства. Я немного не рассчитал, в вашей чашке было четыре капли. Эта доза хороша для такого мужчины, как Тим. Теперь положите пистолет.

Она подчинилась.

Тим пошевелился и окрыл глаза:

– Мне можно встать?

– Да, – сказал Вацлав, – вы сыграли прекрасно. Только не стоило так нервничать, ведь ничего страшного не могло произойти. Смотрите.

– Развяжите мне руки, – он обращался к Маргарет. – Ей тоже. Слушайте только мой голос. Вы подчиняетесь только моим командам. Ложитесь на диван. На спину! Можете подойти и посмотреть на нее, – сказал он Тиму. – Она вас не видит и не слышит. Сейчас у нее контакт только со мной. Она слышит только мой голос и подчиняется только моим командам.

– Я отказываюсь что-либо понимать, – сказала Нора, – здесь устраивают цирк или действительно происходит что-то серьезное?

Вацлав оставил ее слова без внимания. Сейчас он говорил с Маргарет:

– Вы слышите только мой голос. Вы спите, но продолжаете меня слышать. Выполняйте мои команды. Вы меня слышите?

– Да, – очень тихо.

– Вы проснетесь через двадцать минут и забудете все то, что сегодня произошло в этой комнате. Когда вы ждете вертолет?

– Через час.

Ее лицо было бледно почти до зелени. На нем четко проступали морщины – у рта, в уголках глаз. Видимо, доза лекарства была опасной.

– Как вы думаете, сколько ей было лет? – спросил Тим.

Он сказал?было? будто об умершей.

– Не меньше тридцати, – ответил Вацлав.

– Мне она всегда казалась моложе.

– Не расстраивайтесь, нет такого мужчины, которого не обманывала бы женщина.

– А что, есть такие, которые не расстраиваются? – спросил Тим.

– Наверное, нет, вы правы, – ответил Вацлав.

– Верно, верно, нет… – произнесла Маргарет, не открывая глаз, – вы правы, правы, правы…

Все замерли, слушая это жуткое эхо, отраженное от каменного дна черных подземелий беспамятства.

– Она сейчас слышит что-то?

– Только мой голос, – ответил Вацлав. – Маргарет, я приказываю вам после того, как вы проснетесь, ждать вертолет. Вы улетите на нем и никогда не вернетесь. Вы сообщите, что лекарство уничтожено. Если же вам не поверят, вы сделаете все, чтобы это вещество не было использовано во вред людям. Цель вашей жизни – не позволить, чтобы оно было использовано во вред людям. Вы сделаете для этого все – и, если придется, вы пожертвуете собой ради этого. Если вы меня поняли, повторите самое главное.

– Не позволить, не позволить…

– Не позволить чего?

– Не позволить, чтобы оно было использовано во вред людям. Если нужно, пожертвовать собой.

Она вдруг стала тяжело дышать, на лице выступил пот, на шее и руках – тоже.

– Спите, – сказал Вацлав, – когда вы проснетесь, все будет хорошо. Теперь вы только спите. Больше вы не слышите моего голоса.

Он выдержал паузу и добавил:

– Мне жаль, но я не смог рассчитать нужную дозу. Для этого был нужен эксперимент на человеке.

16

Сейчас все было позади, но Нора не могла успокоиться. Она нервно ходила по комнате взад-вперд. Тим остался в кабинете вместе со спящей. Наверное, ему хротелось побыть с нею наедине, хотя бы так, хотя бы в последний раз.

– Ты совершенно не обращал на меня внимания, – сказала Нора. – Я для тебя пустое место. Ты обо мне совершенно не думаешь. Ты думаешь только о том, как от меня избавиться!

Обычная женская непоследовательность, – подумал Вацлав, – возмущенные женщины совершенно забывают о логике, в этом они значительно превосходят мужчин.

– Нора, не надо скандалов, – сказал он.

Он чувствовал себя очень усталым.

– Ах, не надо скандалов?!!

– Прости, я забыл, что лучший способ спровоцировать скандал, это сказать?не надо скандалов?.

Нора вдруг успокоилась. Она всегда была такой – такой непоследовательной и неприятно непредсказуемой. И, тем не менее, она была единственной в мире.

– Скажи, – спросила она, – ты меня все еще любишь?

– Да, – ответил Вацлав, – но я боюсь.

– Чего?

– Я чувствую себя, как солнечный лучик, попавший в бриллиант. Бриллиант – это ты. Но сколько бы я ни отражался от твоих граней, я должен уйти. Солнечный луч невозможно удержать на одном месте, даже если он сам хочет этого больше всего на свете.

– Я буду держать тебя столько, сколько смогу…

– Спасибо. Давай сменим тему.

– Давай. Ты обо всем знал заранее? Откуда?

– Это очень просто. Сначала я сам подозревал Тима. Все обстоятельства складвались против него. Но рано или поздно я должен был догадаться. Когда позапрошлой ночью Маргарет оказалась в твоей комнате, я понял, что Тим неповинен.

– Я не вижу здесь связи.

– Все дело в дежурной. Эта злобная старуха не стала бы открывать двери ночью. Если бы она и сделал это, то закатила бы скандал. Маргарет не могла пройти внутрь обычным путем. Следовательно, Маргарет лгала.

– Как же она оказалась здесь?

– Есть множество путей, чтобы проникнуть в здание. Например, в оранжерее было выдавлено стекло. Тебе это о чем-то говорит?

– Теперь говорит.

– После того, как я понял, что Маргарет лжет, я проверил ее еще дважды. Ты помнишь, как я читал по ее ладони?

– Да, помню, ты рассказал все о лекарстве. Ты это знал заранее?

– Нет. Я взял ее руку за запястье. Я говорил и чувствовал ее пульс. Я блуждал, пытаясь выйти на правильный путь. Когда я случайно отгадывал правду, ее пульс сообщал мне об этом. Это было так же просто, как задавать вопросы и получать на них правильные ответы.

– Ты можешь сделать это с любым человеком?

– Это и многое другое.

– И со мной тоже?

– Нет, с тобой – никогда.

Она улыбнулась – той самой улыбкой, которую он подарил ей год назад. Разговаривая с ней в первый раз, он улыбался ей так, будто предчувствовал, что она станет его единственной радостью в жизни. И к концу разговора она заучила эту улыбку так, что больше не могла забыть. А на следующий день она сама улыбалась ему той же улыбкой…

– Я проверил ее еще раз. Я подсунул ей кошку, и кошка ее испугалась. С этой минуты у меня исчезли все сомнения.

– Хватит говорить об этом. Давай еще раз сменим тему.

Он заметил огоньки в ее глазах и его вдруг обожгло счастьем.

– Слишком мало времени, мы скоро услышим вертолет.

– Нет, я слышу твой, только твой голос. Ты мне тоже дал лекарство, да?

– Да, но другое. То же самое, что и ты дала мне.

* * *

– Я помню, когда-то я видела сон. Почему-то я вспомнила об этом сегодня. Это был странный сон… мне снился спрут, но не зеленый (спруты ведь зеленые, правда?), прозрачный, прозрачный наполовину. И у него внутри что-то переливалось, такое желтое, как будто огоньки. И он двигался быстро-быстро, как будто катился. А потом он развалился на много маленьких спрутиков. Я их сложила в корзину – корзина старая, плетеная, – а они расползлись. Я стала их искать по всему дому, я их звала, звала, но они все исчезли. И я так горько плакала, потому что я их полюбила…

– Скажите, Кейт, вы видели этот сон после того, как вы расстались с мужем?

– Да, кажется, позже.

– Тогда все очень просто. Спрут – это ваш муж, тот негодяй, который вас бросил. Вам хотелось иметь детей; маленькие спрутики – это дети. Они уползают и исчезают, потому что на самом деле их не было.

Она молчит, вспоминая.

Она сидит спиной к темнеющему окну, и снова чуть заметное мерцание отражается от ее лица и рук, но не отражается от неживых предметов.

Собственно, ничего в мире не меняется, подумал Вацлав, ничего не меняется, что бы ни происходило лично с тобой. Этот мир безразличен к тебе, пытаешься ли ты его изменить, или платишь ему тем же безразличием.

– Кейт, скажите еще что-нибудь.

– Вчера был дождь… Я снова говорю эту фразу, правда?

– Правда.

– А еще вчера я впервые увидела, как плачет мужчина. Плачет по-настоящему. Вы видели когда-нибудь?

– Да.

– А я видела впервые. Почему-то мужчинам плачется труднее. Почему?

– Потому что они плачут искренне.

– Да, наверное… Маргарет ведь его любила, я это знаю, почему же она улетела?

– Не знаю. Просто не судьба. Они влюбились сразу и были очень счастливы несколько дней. А настоящее счастье долго не длится. Вы согласны?

– Вполне.

– Он плакал после того, как узнал, что вертолет разбился.

– Наверное, что-то случилось на борту, ведь погода тогда была хорошая, это потом потеплело и пошел дождь. Как вы думаете, доктор?

– Я согласен. Что-то произошло на борту. Но этого мы с вами никогда не узнаем.

Она наклонилась вперед, и снова капля в золотой оправе сливает цветные фигурки в подобие натюрморта: золотое яблоко на красном фоне. Почти совершенная иллюзия.

Оглавление

1

2

3

4

5

6

7

8

9

10

11

12

13

14

15

16