«Эти двое»

ЭТИ ДВОЕ (ОПЫТ ФАНТАСТИЧЕСКОЙ МЕЛОДРАМЫ)

1.

Пирогову приснился сон. И все бы ладно, только сон был цветной. От неожиданности Пирогов тут же проснулся и сел, ошалело крутя головой и стараясь припомнить, что же такое ему только что привиделось. Но в памяти застряли какие-то невнятные образы. Лица. На Земле он, разумеется, видел сны каждую ночь, и все они были черно-белые. Одно время Пирогов даже гордился этим обстоятельством, выделявшим его среди всех прочих смертных. Потом ему сказали, что это свидетельствует лишь о недостатке воображения, и Пирогов перестал гордиться своими снами.

Разобравшись в ощущениях, Пирогов пошарил вокруг себя. Оказалось, что он прикорнул в приборном отсеке. Ноги упирались в кожух метеоритного локатора, голова до пробуждения покоилась на генераторе защитных полей. Оба прибора не работали. Они подвели Пирогова еще в пространстве, иначе не куковал бы он сейчас на планетолете, который после посадки больше чем наполовину состоял из запасных частей к самому себе.

Пирогов посмотрел на светящиеся стрелки наручных часов. Была половина шестого, но это ни о чем не говорило. Часы шли по-земному и показывали не то раннее утро, не то ранний вечер. “Татьяна еще спит или уже вернулась с работы, — подумал Пирогов. — Если второе, то уже плещется в ванне”. Он тут же помечтал о горячей ванне. В конце концов, он был согласен даже на душ.

В планетолете, разумеется, некогда был душ. Теперь на его месте красовалась пробоина. Через бытовой отсек малым ходом вошел камень два метра на три и без особой задержки вышел через энергоагрегаты. Судьба хранила Пирогова от неминучей гибели: за десять минут до рандеву с камнем она увела его в шлюзкамеру на профилактическую подзарядку скафандра. Едва только Пиро­гов осознал, что планетолет неспешно превращается в крупноячеистое сито, как побил все личные рекорды по надеванию скафандра. Жаль только, что это его достижение некому было оценить по достоинству.

Метеоритная защита не сработала. Чтобы подложить Пирогову свинью, она избрала один-единственный участок всей трассы, который приходился на задворки Пояса Астероидов. Теперь груда хлама, обозначавшая собой останки грузового планетолета, тихо лежала на ребристой поверхности какого-то небесного тела, угодив носовой частью в застарелую трещину, и сквозь стены почти всех отсеков были видны звезды. В том числе и Земля — яркая точка на черном небосводе, сильно отливавшая голубым.

Пирогов не стал включать фонарь из соображений экономии. Ресурсов у него оставалось всего ничего — спасибо тому камню. Воздух удержался только в не задетом приборном отсеке и в регенерационной камере, и если за несколько суток не удастся наладить его воспроизводство, всему крышка. Что касается пищи, то грузовой отсек был побит несильно, только промерз и обезвоздушел, и при желании туда можно было проникнуть. Пи­рогов был сейчас на положении Робинзона. Однако тому повезло не в пример больше: он не сталкивался с проблемой дефицита воды и воздуха. “На астероид бы тебя, дружок”, — беззлобно подумал Пирогов.

Самое странное заключалось в том, что сам он искренне не верил в свою гибель. Умом понимал, что нет у него ни единого шанса выжить: одно пропало, другое повреждено, времени в обрез. А все равно не верил.

Пирогов снова пристроился на генераторе и закрыл глаза. Он представил себе Таню. Как она просыпается от нудного стрекотания будильника, долго колотит ладошкой вокруг да около, прежде чем попадает по кнопке. Истекает еще минут пять, и она вспоминает, что уже утро и пора идти в бюро. От воспоминания до действия проходит еще какое-то время, и вот у Татьяны не остается ни секундочки на то, чтобы толком, с аппетитом, позавтракать. Все бегом, бегом. Вся жизнь у нее бегом, и некогда ей остановиться, оглядеться, вспомнить о человеке, который следует за ней неотвязной тенью, начиная чуть ли не с детского сада.

Чуть заостренное, как у лисички, лицо. Неровный загар и облезший носик, что не выдерживает прямых солнечных лучей ни в какой дозе. Встрепанная прическа, хитрющий взгляд серых глаз, рубиновые капельки-сережки в ушах…

Пирогов резко оторвал голову от генератора и снова сел. Он внезапно понял, что ему снилась Таня.

2.

Голосок будильника. Ванная. Трюмо со всякой там косметикой. Ступеньки лестницы, миллион раз считаные-пересчитаные, в том числе и затылком — в глубоком детстве, двадцать шесть ступенек вниз. Метро. Двери корпуса. Двери бюро. Двери кафе. Стрелка часов, безобразно медленно ползущая к четырем, строгий взгляд шефа: “Спешите домой, Татьяна Петровна, а в среду расчет за вас А.С.Пушкин пойдет сдавать? Мы в ваши годы работу на полстранице не бросали…” И опять всевозможные двери, двери, двери…

А его нет. Нет и уже не будет.

Пришел Сергей Одинцов, долго топтался в прихожей, одним своим видом нагнетая какие-то смутные предчувствия. Невыносимо долго оправлял неуместно торжественный свой костюм, даже полез в карман за расческой. Махнул рукой и, по застарелой космической привычке пригибая голову, прошел в комнаты. Поздоровался с притихшей от беспочвенных подозрений бабушкой Полей. Замолчал, рыская затравленным взглядом по стенам, расписанным дурацкими цветочками да золотыми рыбками.

— Не специалист я по таким делам, Татьяна Петровна, впервые это у меня, — вот напасть, все словно сговорились нынче называть ее по имени-отчеству! А ведь чего, казалось бы, проще: Танюша, Танечка. — В общем… Никто меня, конечно, к вам не посылал. Не к вам я шел. К матери Алешки Пирогова я шел, меня начальник лунной базы попросил по старой дружбе. Но Пирог… Алексей был дружен с вами. Фотографию вашу, чудак, в удостоверении тас­кал. Потом, правда, потерял. Я подумал, что вам тоже следует все знать.

— Да что случилось наконец?

— Пропал он. Не вышел в точку пеленгации после Пояса Астероидов. И вспышку видели. Три дня искали, да где там найдешь! Легче иголку в стоге сена… Пойду я, Татьяна Петровна. Мне еще к матери его зайти надо. Сегодня поиски прекращены, завтра передадут официальное сообщение. Завтра к Алешкиной матери шеф-пилот пойдет.

Вот и все.

И слез нет — неоткуда им взяться, когда лицо горит и глаза от жара пересохли. И некуда уйти, спрятаться. Все валится из рук. Хотела позвонить Андрею — и содрогнулась от отвращения к самой себе. Это что же? Андрей примется утешать, приедет, начнет гладить по голове, ласково, как маленького ребенка, привлечет к себе. Потом она забудет об Алешке, утешится. А он в это время лежит в разбитом корабле, искалеченный, мертвый, совершенно один, а вокруг пустота и холод.

Пять раз он предлагал ей стать его женой. И пять раз она его высмеяла. Первый раз — после школы. А ей захотелось немного подышать свободой. Второй раз — в институте, но она к свободе привыкла и увлеклась другим, тот был спортсмен, член олимпийской сборной, здорово танцевал и пел. Затем последовали новые увлечения, последнее из которых — Андрей, киноактер на героические роли разведчиков и космонавтов. Еще одно предложение состоялось месяц назад. Она обещала подумать, а наутро укатила на всю неделю на дачу к Андрею. Вернулась, а среди почты открытка: “Улетел на лунную базу. Оттуда в рейс. Ну и статуя же ты!” Почему, собственно, статуя? На что он рассчитывал? Детство кончилось, школа позабыта, разошлись пути-дорожки! И был-то у них один только поцелуй — когда она училась в выпускном классе, а он уезжал куда-то на практику. Но это же не повод всю жизнь преследовать своими ухаживаниями в стиле провинциального ретро!

Теперь всему этому пришел конец. Долгожданный! Шестого предложения не будет. Но и облегчения нет. Пусто и горько на душе. Хочется пореветь, а слезы никак не идут. И сон не идет. Сердце болит- отчего? Раскаяние, запоздалые угрызения совести? Но она ни в чем ни перед кем не виновата!

В первом часу ночи, оглохшая от тоски, она уснула-таки. Прямо в халатике, свернувшись клубочком на диване. Ей приснился сон, будто бы совсем рядом, протяни руку и дотронешься, в неловкой позе лежит Алексей Пирогов. Он в скафандре, как на фотографии, что валяется в письменном столе под старыми журналами мод. И видно его лицо, но непонятно, жив он или нет. Глаза, по крайней мере, закрыты.

3.

Конечно же, его искали. Долго искали, прочесали всю трассу, по сторонам пошарили. А рыскать в Поясе Астероидов занятие неблагодарное. Здесь не то что рейсовый грузовик — целая эскадра затеряется. Никому и невдомек, что от скулового удара заклинило половину двигателей, потом сжатым выхлопом их разнесло в клочья и планетолет закрутился, как волчок. И долго еще волокли его куда-то уцелевшие движки, покуда их не срубило к дьяволу. То, что сохранилось от корпуса, вошло в поле тяготения этой вот планетки — может быть, у нее даже имя есть, — и нежно прилегло на ее груди.

Пирогов продолжал сопротивляться.

Вручную почистил систему аккумуляции, трижды плюнул через левое плечо и соединил контакты. Разряд пришелся в палец (хорошо рука была в перчатке), а тумблерная панель взялась разводами от перекала, пластиковые детали выгорели начисто. Пирогов подумал: не бросить ли ему все как есть, надежды-то никакой? Только разозлился от этой мысли, своротил панель, закоротил что можно и нельзя, заизолировал два, только два вывода и свел их воедино. Заискрило — ток есть, поступает снаружи! Солнца здесь небогато, но жить, как выяснилось, можно. Внутренне содрогаясь, прошелся еще по одной схеме. Безжалостно сдирал изоляцию и обшивку стен, взламывал интегральные схемы. В результате к исходу дня у него возникло освещение в приборном отсеке и два рабочих щитка в грузовом. Первым долгом он побрился, затем разогрел себе на ужин консервы и вскипятил в закрытой тубе какао. Прикинул на глаз- воды оставалось еще на трое суток. Затянуть ремень — хватит и на неделю. Если за это время он не восстановит систему жизнеобеспечения, то смело мо->кет выходить на поверхность планетки и открывать гермошлем. А там — абсолютный нуль или декомпрессия, что раньше…

Время, время, время… Цейтнот.

“Ох, мне бы сейчас Танюшкины заботы!” — как всегда, безотносительно к чему-либо подумал Пиро­гов. У нее одна забота — не опоздать в бюро, а там хоть трава не расти. Поболтать с подружками о нарядах, о гастролях африканского джаз-рокпульса, покурить в коридоре под испепеляющим взглядом ретрограда шефа. Пойти в кафе в обеденный перерыв и опоздать на полчаса к его окончанию. Опоздать с расчетами, или чем там она занимается. Опоздать после работы на свидание с этим лицеде­ем. Опоздать в театр, махнуть на все рукой и пойти на целый вечер, а то и ночь, в дискобанк, где крутануть мимолетные знакомства со всевозможными шалопаями. А то еще: прийти домой на радость бабушке и просто проваляться до полуночи на диване, закинув руки за голову и лениво следя за переливами световых абстракций видеомага под самую что ни на есть ультрамодную музыку. Ну куда ей, скажите на милость, спешить, когда впереди еще такая необозримая жизнь, а молодость кажется бесконечной?

Может быть, оттого и не воспринимала она Пирогова всерьез, что он спешил жить, на совесть отрабатывал каждый дарованный ему судьбой час. И не потому он так поступал, что все вокруг заняты тем же самым, а потому, что иначе нельзя. Иначе прогресс человечества застопорится. Парадокс стрекозы и муравья. Может ли стрекоза полюбить муравья?.. Чушь какая-то.

Что он сделал не так? Почему не смог завоевать ее переменчивое сердечко? Или все не так? Бею жизнь прожил не так и не для того? Ну, поцеловал, уезжая на практику. Если только можно назвать поцелуем короткий толчок плотно сжатых губ, сопровождаемый паническим зажмуриванием глаз. Писал раз в неделю, а перед глазами все стоял ее задиристый профиль: “Ну и теленок же ты, Пирожок!” И, разумеется, от пяти предложений Тане стать его женой, встреченных с юмором, соответствующим ситуации, прогресс человечества вперед не припустит. Все те спортсмены, музыканты и актеры тем и отличались от него, что не донимали ее никакими далеко идущими предложениями, не навязывали себя навечно. Они старательно играли свои партии в водевиле, где Танюша была бенефицианткой: сколько таких девчонок еще встретится им на пути, и сколько таких, как они, повстречается ей после того, как они расстанутся, перекинувшись на прощание парой ничего не значащих, ни к чему не обязывающих фраз?

Что говорил по этому поводу Сережка, друг до гробовой доски: “Ну, сосватаешь ты ее. Доконаешь своими чугунными признаниями. Так ведь Татьяне твоей свадьба не свадьба будет, если она меня не заставит забыть, кто из нас двоих ее жених. Ей возле одного мужчины скучно. Понимаешь, дубина ты, ску-учно! Ей сам по себе интересен факт, что мужи­ков много и все они разные. Разве это человек? Так… Бабочка-поденка”. Пирогов, помнится, призадумался, побить ли ему Сергея или выждать. Тот моментально уловил его колебания: “Я, твой друг, тем и хорош, что ты мне вломишь, но я тебя пойму и прощу. А она тебе твоего десятилетней давности объяснения в любви простить не может!”

Пирогов допил какао, поймал ртом случайно выскочившие из тубы и теперь медленно планировавшие на пол капли и прилег на свое спартанское ложе. Поворочавшись, протянул руку и погасил свет.

Едва только он закрыл глаза, как увидел Таню. Еще бы, все мысли о ней одной! Таня сидела с ногами в глубоком кресле с выгнутой спинкой. Нахохлившаяся, с распухшими глазами. Пальцы медленно перебирали бахрому цветастой цыганской шали, наброшенной на плечи. Горел торшер. “Удивительно, — подумал Пирогов. — Откуда мне знать, как у нее в комнате? Я же не бывал там дальше порога”.

Их взгляды встретились. Снящаяся Таня изумилась. Растерялась. Губы ее дрогнули в неуверенной улыбке: “Алешка?..”

“Это хороший сон, — думал Пирогов, погружаясь в забытье. — Только почему она плачет?”

4.

Наутро Таня не пошла в бюро. Связалась с шефом, сказалась больной. Шеф на экране видеофона свирепо безмолвствовал, но вид у Тани и впрямь был нездоровый.

— Надо полечиться, — наконец вымолвил шеф. — И курить поменьше.

Сухо поклонился и растаял в сиреневом мерцании экрана.

Бабушка Поля, похожая на большую добрую курочку-рябу, хлопотала у плиты. Плита была сама по себе, бабушка тоже. Плита споро, со знанием дела, пекла “блины русские с маслом”, а бабушка, не веря в свою никчемность, суетливо хваталась за рукоятки управления, вносила разлад в процесс выпечки, охала и всплескивала загорелыми руками.

Тане стало совсем тоскливо, и она пошла к себе. Ей очень хотелось выплакаться, но разучилась она, как видно, нехитрому женскому делу точить слезы. Вытащила из письменного стола ящик, вытряхнула оттуда старые журналы- в носу защекотало от пыли. И нашла фото Пирогова. Тот был запечатлен по пояс, в тяжелом скафандре для работы в открытом космосе, но без шлема. Шлем возлежал на сгибе левой руки. На груди у Пирогова была нашита эмблема Корпуса астронавтов ООН и латинскими буквами написана фамилия. Лицо хранило значительное выражение, складывающееся из внутренней уверенности, которой Пирогов, однако же, никогда не славился. Впрочем, откуда ей знать, каков он был на своем месте, в кабине космического корабля? На обороте карандашная надпись: “Это я”.

Таня поставила фото на стол. Потом подумала, что банально и кощунственно корчить из себя грустящую добродетель после его смерти, когда при жизни все было иначе. Но фото все же оставила. Залезла с ногами в кресло, укуталась под горло яркой шалью с бахромой и кистями. Ей захотелось вообразить себя вдовой. Но для начала следовало бы вообразить себя невестой, женой… Невестой еще куда ни шло, имелся некоторый опыт: собиралась года два назад тайно ото всех замуж, но оба вовремя передумали. Женой вообще не получилось. Единственное, чего ей удалось достичь, так это представить, что Пирогов лежит на диване и читает книгу. Так, по ее мнению, поступают все мужья.

Тихонько запел настольный терминал, принявший сигнал от общего видеофона в прихожей. Таня совершенно автоматически протянула руку, нажала клавишу отзыва. На экране возник Андрей — в отличном сером костюме, в потрясающем галстуке, подтянутый и аккуратный, словно только что сошел с рекламного проспекта.

— Танюшка! — вскричал он. — Ужасное везение, что ты дома! Признаться, я звонил тебе на работу. Послушай, плюнь ты на свою хворь и приезжай ко мне!

— Я не могу-у, — протянула Таня, нахмурившись.

— Ерунда, ты забудешь обо всем на свете, когда узнаешь, кто у меня в гостях. Попробуй угадай!

— Не хочу-у…

— Тогда позвольте представить: Кханга Джон, король симфорок-пульса, прямо из концертного зала.

Андрей потеснился, и его место занял хрупкий темнокожий молодой человек в непроницаемых очках, с длинными прямыми волосами и редкой курчавой бороденкой.

— Очень рад, — сказал Кханга Джон по-русски и пропал.

— Я же знаю, что ты без ума от его музыки, — снова появился Андрей. — Нельзя упускать такой случай! Он будет петь, играть на пульсайзере целый день, вечер и ночь для тебя… Ну, и для твоей подружки, которую ты пригласишь для баланса. Так мы ждем тебя, Танюша?

— Я не могу, — повторила Таня, борясь с искуше­нием. — У меня горе.

— Горе? У тебя?! Ты шутишь!

— Алешка Пирогов погиб.

— Пирогов? Постой-ка… А, этот чудак, твой верный воздыхатель со школьной еще скамьи? Действительно, жаль. Но у них там частенько гибнут! Впрочем, тебе будет не хватать его. Я сочувствую тебе, солнышко. Только давай погрустим завтра, когда Кханга уедет, а сегодня тебе нужно встряхнуться после такого известия. Нельзя помногу печалиться. Приезжай, слышишь? Кханга напишет песню и посвятит ее твоему рыцарю, у него здорово получается…

Таня выключила терминал. Вызов немедленно повторился. Таня заткнула уши пальцами и заплакала от обиды и одиночества. Она испытывала к себе уважение за то, что поборола искушение и не поехала к Андрею. В то же время ей было досадно, что он такой бесчувственный. В комнату заглянула бабушка Поля с горкой блинов на тарелочке, покачала головой и ушла на кухню довоевывать с плитой. Ей очень хотелось утешить Таню, приласкать, погладить по головке, но она не знала, как Таня к этому отнесется.

Таня проплакала целый вечер, то успокаиваясь, то снова начиная. Легче не становилось.

За окном стемнело. Андрей вызывал ее каждые пять минут. Потом, видимо, махнул на это занятие рукой и стал искать альтернативный вариант. Таня сидела в кресле, не меняя позы, ноги у нее затекли и онемели. Слез больше не оставалось. Со стола на нее смотрел серьезный, значительный пилот из Корпуса астронавтов ООН. В сумерках предметы понемногу утратили свои очертания, стали нереальными и таинственными. С улицы не доносилось ни звука, даже бабушка Поля затихла у стереовизора в соседней комнате. На кухне стыли никому не нужные блины. Таня подумала, что засыпает, и прикрыла распухшие глаза.

Когда она открыла их, то заметила Пирогова. Но не того, что на фото, а настоящего, которого можно было потрогать. Даже обнять. Другой Пирогов тоже был в скафандре, но не таком громоздком, посвободнее. Он сидел на полу и глядел на Таню, поражаясь тому, что видит ее.

— Алешка?.. — позвала Таня.

Пирогов счастливо улыбнулся и закрыл глаза. Сквозь него неясно виднелся ковер на полу, и просвечивали Танины шлепанцы. Потом шлепанцы обрели четкость, словно проявились на фотопластинке, а Пирогов понемногу растаял кусочком серебристой туманности.

“Вот я уже сплю”, — подумала Таня.

5.

Наутро Пирогов перекусил на скорую руку, натянул резиновые перчатки и отправился разбирать завалы в регенерационной камере. Переступив через комингс, он опустился на колени и с предельной осторожностью стал искать целые пластины и блоки. Работа была нудная, кропотливая и, как оказалось, лишенная всякого смысла. Через полчаса Пи­рогов понял, что обречен.

Осознав это, он даже слегка испугался. Хрупкая пластина, вывалившись из пальцев, спланировала на пол и взялась трещинами.

Регенераторы были изувечены на совесть. Поэтому как только на планетолете иссякнут наличные запасы воды и воздуха, Пирогов умрет. И произойдет это в самом недалеком будущем. И неоткуда ждать помощи.

Конечно, его разыщут. Скоро развернется программа комплексного исследования Пояса Астероидов на предмет изыскания полезных ископаемых космического происхождения, под кодовым названием “Церера”. Скоро — это лет через десять. К тому времени ему будет все равно, разыщут его или нет. К тому времени он станет трупом в разбитом, но прекрасно освещенном планетолете.

Пирогов сел на пол и зажмурился. И ему сразу удалось отвлечься. Должно быть, он просто не умел подолгу думать о собственной смерти. Вместо этого ему захотелось вообразить себя рядом с Таней, в ее комнате, увешанной мохнатыми коврами с совершенно немыслимыми для современных интерьеров узорами. Он никогда не видел этих ковров, но необъяснимым образом был убежден в их существовании. Он твердо знал, что пол в Таниной комнате скрыт зеленым самозарастающим мехом из грасс-пластика. Что кроме дивана в углу под светильником стоит глубокое кресло, в котором Таня любит сидеть поджав ноги и ждать, когда кто-нибудь- только не он, Пирогов, — захочет поговорить с ней по терминалу. И что терминал лежит у нее под рукой на подлокотнике кресла. Почему он все это знал, Пирогов ответить не мог. Знал — и все тут.

Поэтому он не слишком удивился, когда увидел себя сидящим на грасс-пластике, а в нескольких шагах от себя — рукой можно дотронуться — бледную и оттого невероятно красивую Таню, вжавшуюся в спинку кресла.

6.

Проснувшись, Таня почувствовала себя немного лучше. Правда, глаза с непривычки от слез совсем запухли, так что выглядела она теперь, наверное, ужасно. Таня сладко потянулась и обнаружила себя не в постели, а в кресле. Вспомнила разговор с Андреем, потом- конфликт бабушки Поли с плитой. Вспомнила и серебристый скафандр, тающий в вечернем полумраке среди тишины и пустоты.

Робко пискнул терминал. Таня отозвалась. Это был шеф, сердито и печально взиравший на нее с экрана размером с Танин кулачок.

— Как ваше здоровье, Татьяна Петровна?

— Спасибо, Роберт Семенович. Почти нормально.

— Я не хотел вас беспокоить…

— Я понимаю.

— …Но нехватка рабочих рук, а точнее — Голов…

— Понимаю.

— …У всех на уме эти грандиозные прожекты в межзвездном эфире…

— Понимаю.

— …Тривиальнейший расчет некому закончить…

— Я приду сегодня, — вдруг сказала Таня и поразилась своей решительности: показаться на работе в таком виде, с распухшим лицом, с синими разводами под глазами!

— Я приду, — повторила она упрямо. — Я совершенно здорова. Просто у меня горе. Но я обязательно буду сегодня.

— Иного ответа я и не ожидал, — с удовлетворением солгал шеф и пропал.

Обычная утренняя круговерть.

Ванная, трюмо с косметикой. Кухня с деловито урчащей плитой, производящей румяные тосты с пылу с жару по первому требованию. Бабушка Поля, обреченно стоящая в дверном проеме, сложив на груди темные от летнего солнца руки. Чашечка кофе на дорогу. Назойливое тиканье часов. В конце-то концов, можно и опоздать.

Горе горем, а жить полагается дальше. Вечером неплохо бы позвонить Андрею: быть может, его знаменитый приятель задержится на денек…

— У тебя новый видеофильм, деточка?

— О чем ты, бабушка?

— Вчера вечером, у тебя в комнате?

Таня замерла в прихожей.

— Что такое?

— Господи, Танюша! Я говорю об этом юном космонавте в серебристом костюме. Что символизировали его поза и таинственное растворение во тьме вечной ночи?

Таня опрометью бросилась в комнату. Она сидела в кресле. Ей было плохо, совсем плохо, хуже некуда. А когда она уснула, ей привиделся Алеша Пирогов. Вот здесь он сидел, на этом самом месте!

Податливый зеленый грасс был слегка примят. Таня провела по нему ладонью, и грасс распрямился, скрыв все следы, которые ненадолго сохранила его пушистая ласковая поверхность. Или ничего и не было?

Видеофильм. Юный космонавт в серебристом костюме.

Таня очнулась на улице, перед входом в корпус. Судя по часам, она преодолела десятиминутный путь от дома до работы за час без малого. Где она блуждала все это время?

— А вот и наша избавительница!

Таня поздоровалась, не видя никого вокруг себя. Прошла в своему столу, села, принялась перебирать черновики, заботливо подложенные начальником сектора. А в голове горячим ключом пульсировала одна и та же мысль: что с ней происходит? Быть может, она бредила? Но как о ее бреде могла узнать бабушка Поля?

Таня подняла глаза и увидела шефа, готового взорваться от негодования. Увидела и удивленные взоры в ее сторону.

— Ничего страшного, Роберт Семенович, — сказала медноволосая Элли, с вызовом посмотрев на шефа. — У человека несчастье. Раз в сто лет можно!

Таня изумленно опустила взгляд на свои руки. Она держала тлеющую сигарету и стряхивала пепел на полированную поверхность стола.

— Пустяки, — наконец выдавил шеф. — Успокойтесь, Таня, и займитесь делом. Это помогает не хуже никотина.

Она сделала-таки расчет, и ей действительно стало легче, когда колонки цифр в электронном бланке и коэффициенты, похожие на хвостатых зверьков, оградили ее от остального мира, в котором происходили непонятные вещи. Но вот расчет лег на стол к шефу — тот бегло просмотрел его и тут же, при ней, сунул в разверстую пасть фототелеграфа.

— Вот так, — произнес он многозначительно. — Ведь можете же, черт побери! Можете, если захотите, а? В чем же, простите великодушно, дело? Или и впрямь- раз в сто лет?

— Не знаю, Роберт Семенович, — потупилась Таня. — Наверное, вы правы, и я ленивая черепаха.

— Я старый человек, — заявил шеф. — Поэтому мне извинительно сказать вам то, что я думаю. И вы не должны на меня обижаться, так как это идет от чистого сердца и от искреннего желания вам помочь. У вас есть некоторые задатки способного инженера. Не скажу, что талантливого. Но вы преступно разбрасываетесь на преходящие мелочи и пустячные увлечения. Вы глуповаты и ветрены, Танюша. Но это — молодость, это пройдет.

Таня молчала.

— Не знаю, — пробормотал шеф. — Может быть, в этом нет ничего плохого. Молодость дается человеку только один раз, и надо ее прожить. Именно прожить, а не переждать! Кажется, я противоречу самому себе. Что вы думаете по этому поводу, Таня?

— Я еще не придумала, — созналась Таня. — Наверное, вы снова правы.

— Прав? — переспросил шеф. — Безусловно! Только вопрос — в чем именно?

Дома Таню ждали три кассеты: письмо от родителей из Австралии, где они второй год восстанавливали популяцию вымирающих медведиков-коала; письмо от Николая, с которым они расстались друзьями еще до отъезда родителей, содержание в общем и целом она себе представляла; письмо от Андрея — что он мог наговорить в пылу раздражения, она еще не знала. Но странное дело: это ей было безразлично. А с фото на столе на нее взирал суровый и неприступный Пирогов.

Что же это было?

Таня прикрыла за собой дверь: ей не хотелось, чтобы бабушка Поля видела что-нибудь лишнее. Прошла по краешку грасса, опустилась в кресло. Отяжелевшая от непривычного обилия умственных процессов голова упала на руки.

Тоненько заголосил терминал. На экране возник Андрей, лицо его было строгим, совсем как у Роберта Семеновича.

— Ты получила мое послание?

— Да, вот оно.

— Так в чем же дело? Я три часа жду твоего визита, сорвал репетицию, поругался с режиссером — хорошим человеком. Все, между прочим, из-за тебя, солнышко.

— Я только что пришла с работы.

— О боже, — Андрей устало разыграл удивление. — В городе вечер, люди отдыхают и веселятся, а она — работает! Да не верю я в это! Очевидно, тебе попросту наскучило мое общество. Позволь узнать, кто твой новый рыцарь?

— Я только что закончила сложный расчет, — упавшим голосом сказала Таня. — Раньше у меня на него уходила неделя. Сегодня я узнала, что для него достаточно десяти часов.

— Почему бы тебе не сделать его за неделю, в нормальные рабочие часы?

— Сначала я сделала его, а потом уже подумала…

— Нет! — Андрей погрозил ей пальцем, изящным и длинным. — Так не бывает. Понимаешь — кому угодно поверил бы, но тебе…

— Давай пока не будем встречаться, — неожиданно для себя сказала Таня. — У меня возникли проблемы.

— Даже та-ак?!

Лиловая клякса расплылась по экрану, и тот угас. Таня почувствовала сильное облегчение. Ей и вправду было не до Андрея. Потом, когда она разберется во всем до конца и пройдет эта назойливая, надоедливая боль в сердце, потом она придет к Андрею, и все будет по-старому. Потом — не сейчас, когда на ее столе стоит портрет космонавта.

И наступила ночь.

Таня сидела в кресле, напряженная, сосредоточенная, неотрывно глядя перед собой. Она боялась даже шевельнуться, малейшим движением нарушить тишину в комнате. Она ждала.

Так минул час.

Тане захотелось спать. Она уже почти убедила себя, что ничего исключительного не произошло. Просто она слишком много в последнее время думала о Пирогове. Наверное, за всю прежнюю жизнь не думала о нем столько, как за эти два дня. Единственное, что вносило смятение в ее душу, — это история с бабушкой Полей. Но об этом, впрочем, нетрудно было и позабыть. И тогда вообще не осталось бы никаких неясностей.

“Он погиб, — думала Таня. — Ему было страшно и одиноко погибать в остывающем, изрешеченном прямыми попаданиями метеоритов звездолете. Холод подступал к самому его сердцу, и, уже теряя сознание от недостатка воздуха, непослушными губами он повторял мое имя…”

Именно так погибал космонавт в фильме “Небо мужчин” с участием Андрея.

Таня, кажется, задремала.

Ощущение тревоги выбросило ее из полусна, и она крепко вцепилась в подлокотники, чтобы не выпасть из кресла. “Что же это?..” — подумала она. Неужели именно так сходят с ума?

Цепенея от ужаса и восторга, широко раскрытыми глазами она смотрела на медленно возникавшую из ничего, проявлявшуюся в воздухе, обретавшую плоть человеческую фигуру.

7.

Пирогов сидел на грассе лицом к ней, подогнув колени к груди. Спина его опиралась на что-то невидимое. Он глядел на Таню и улыбался.

— Вот я и снова вижу тебя, — сказал он.

— Что это? — прошептала Таня.

— Ты мне снишься, — пояснил Пирогов. — Снишься каждую ночь. Но еще ни разу мне не удавалось поговорить с тобой.

— Ты… погиб? — с опаской спросила Таня.

— Нет, пока жив. Поначалу мне везло, и я уцелел. Но скоро останусь без воздуха. А лет через десять меня найдут и похоронят на Земле. Развернется проект “Церера”, начнется разведка Пояса Астероидов, и тогда случайно наткнутся на меня. А до той поры я буду совершенно один.

Он сидел и разговаривал с ней как ни в чем не бывало!

— Мне бы тебя наяву повидать, — говорил он. — Хоть раз, хоть издали! А то у меня здесь даже твоей фотографии нет. Но я и без того помню тебя все время, потому ты так хорошо мне снишься.

— Алешка, — сказала Таня. — Мне кажется, это не сон.

Пирогов засмеялся.

— Хотел бы я, чтобы это был не сон! Но наяву ты давно бы уже выставила меня за порог.

— Не выставила бы, — обиженно сказала Таня и сама себе поверила.

— Странное дело, никогда не подозревал, что у меня такая богатая фантазия! Представляешь, я выдумал себе комнату, где ты живешь, до мелочей, до деталей. Ковер этот, кресло…

— Это действительно моя комната!

— Прошлой ночью мне снилось, будто ты плакала.

— А я и проревела из-за тебя весь вечер!

— На тебе была такая цыганская шаль.

— Вот она!

— И ты позвала меня по имени.

— Это не сон, слышишь?

В глазах Пирогова мелькнула растерянность.

— Это сон, — возразил он не слишком убежденно. — Правда, он очень странный. Мне никогда не снились такие реальные сны. Но я же целыми днями один…

За дверью послышались шаги. Таня прижала кулачки к губам, чтобы не закричать. Лицо Пирогова застыло в изумлении. Потом он медленно обернулся.

В дверях стояла бабушка Поля, веселая и розовая от хорошо проведенного времени.

— Танюша, я ухожу гулять по вечернему городу с подругами моей юности, — объявила она. — Отчего ты не пригласишь молодого человека сесть на диван? Впрочем — не стану мешать.

Дверь закрылась.

Пирогов сидел неподвижно, словно изваяние. Лицо его напоминало гипсовую маску.

— Кто это? — спросил он шепотом.

— Бабушка Поля, — так же шепотом ответила Таня.

— Твоя бабушка?!

Пирогов схватился за голову.

— Я схожу с ума, — произнес он. — Я — в разбитом планетолете, в приборном отсеке. Мой астероид черт-те где. Но ты, твоя комната, твоя бабушка!.. Что со мной?

— Не знаю, — промолвила Таня. — А кто мне объяснит, со мной-то что?

Пирогов поймал ее взгляд, как утопающий соломинку.

— Нет, — заявил он. — Нет. Так не бывает. Это невозможно!

— Не кричи на меня, — сказала Таня укоризненно.

— Да разве я кричу, — пробормотал он. — Но ты пойми: если я поверю во все это, погибну окончательно. У меня же появится надежда на избавление, я тогда свихнусь, если все окажется лишь сном, если вдруг оборвется ниточка, связавшая нас…

— Мне кажется, я тоже не переживу, — Таня шмыгнула носом от жалости к себе.

Пирогов протянул к ней руку.

— Елки же зеленые, — проговорил он. — Вот сей­час дотронусь до тебя и сразу проснусь. И вообще больше не стану спать, до самой смерти. Жаль, конечно, такой хороший был сон. Но иначе можно спятить.

Пальцы его уперлись в невидимую преграду. Он налег на нее всем телом. Таня сквозь слезы смотре-па, как он пытается прорваться к ней. Медленно, будто лунатик, она встала из кресла и шагнула ему навстречу. И попыталась поймать его руку.

Их руки прошли одна сквозь другую.

— Бесполезно, — вдруг произнес Пирогов совершенно спокойно. Он поднял кулаки и стукнул в незримое препятствие. — Знаешь, что мне мешает? Стенка приборного отсека. Меня нет в твоем мире, а тебя в моем. Ничего не выйдет. Мое жизненное пространство ограничено четырьмя бронированными стенками отсека. А в твоем распоряжении — целая планета, на которой меня нет. Мы не совпадаем в пространстве на миллионы километров.

Он стоял на коленях, уперевшись ладонями в стену, которой не существовало для Тани. В двух шагах от него Таня, сидя на полу, рыдала в три ручья и утирала слезы рукавом халатика. В этот миг ей ничего не надо было — только бы распался, провалился в тартарары разделивший их барьер.

Когда не осталось больше слез и Таня смогла разлепить мокрые ресницы, она была одна в комнате.

“Я дура, — подумала она. — Обыкновенная слезливая дурочка. Действовать надо, а не слезы точить”.

“А надо ли? — подал голос откуда-то из глубин ее души червячок сомнения. — Ведь все может начаться сызнова — преследования, предложения, воздыхания. И потом — надо будет куда-то идти, кому-то что-то доказывать, а это так утомительно! Можно просто смолчать, убедить самое себя (и это совсем нетрудно), что ничего не было, а был один лишь горячечный бред. Стиснуть зубы, зажмурить глаза, пережить однажды- и освободиться навсегда!”

“У, поганка”, — обругала себя Таня.

8.

— Здравствуйте. Моя фамилия Леонтьева. Меня зовут Таня.

— Очень рад.

— Простите, что беспокою вас…

— Минуточку. Я не вижу никаких оснований к задержке старта “Танкера-25”, а доводы ваши малоубедительны! Неустойка за ваш счет… Слушаю вас, Нина.

— Меня зовут Таня.

— Простите.

— Три дня назад вы прекратили поиски космонавта Пирогова, пропавшего в Поясе Астероидов.

— Совершенно верно. Поиски продолжались, пока позволяли возможности марсианского космического комплекса.

— Пирогов жив.

— Это маловероятно, хотя и не исключено… Я знаю, что “Танкер-25” недогружен, но задержка старта сорвет мне все графики! Возьмите учебник по небесной механике и почитайте… Так вот, о Пирогове. В принципе он может достаточно долго поддерживать свое существование в планетолете, если тот окажется поврежден незначительно. К сожалению, нет никаких сведений даже о районе его местонахождения. Пирогов может быть как в Поясе Асте­роидов, так и в любой другой точке Солнечной системы, если его планетолет потерял управление, но сохранил ход. Он может разбиться о любое мало-мальски солидное космическое тело… точнее, мог. Отсюда вывод: либо Пирогов погиб, либо у него неисправимо повреждена аппаратура связи. А проводить поиски в космическом пространстве вслепую мы еще не научились.

— Я знаю точно, что Пирогов жив. Его планетолет разбит и находится на одной из планет в Поясе Асте­роидов.

— Одной из малых планет, вы хотите сказать.

— Связи у него действительно нет, а воздуха осталось очень мало. В общем, если ему не прийти на помощь немедленно, он и в самом деле погибнет.

— Вот как!.. Полигон, прогоните представителя фирмы в шею и пускайте “Танкер-25” точно по графику. Все!.. Откуда у вас такие сведения, милая девушка?

— Я это знаю наверняка.

— Рад за вас. Как называется эта планетка, где он, по вашему убеждению, пребывает?

— Он не знает.

— Заметьте: я не спрашиваю, откуда вы знаете, что он не знает. Должно быть, у вас предчувствие. Или прямая экстрасенсорная связь с ним.

— Что-то похожее.

— Но здесь не место для неумных розыгрышей, милая… э-э… Таня.

— Вы мне не верите.

— Где доказательства?

— У меня их нет!

— Ну вот, видите… Пусть жалуется хоть Генеральному секретарю ООН! А не нравится — пусть выходят из Агентства… И потом, не кажутся ли вам эти утверждения до некоторой степени кощунственными? Не оскорбляете ли вы память хорошего человека своими, мягко говоря, странными измышлениями?

— Но Пирогов жив!

— Простите, кем вы ему приходитесь?

— Я?!

— Да, вы, моя славная.

— Я его… знакомая.

— Невеста?

— Нет!

— Ну, это не меняет дела. Я понимаю ваши чувства, но помочь не могу. Вы знаете, во что обходится рейс поискового планетолета? А мы сделали в поисках Пирогова около сорока таких рейсов и сделали бы вдвое, втрое больше! Но в эти же дни потерпели аварию еще три грузовых корабля, один исследовательский и один пассажирский, и все они сообщили свои координаты.

— Значит, вы больше не станете его искать?

— Нет, уважаемая Таня. Это лишено смысла.

— И десять лет ждать проекта “Церера”…

— Постойте!

— Что такое?

— Откуда вам известно о существовании проекта “Церера”?

— От Пирогова.

— Гм… Да, конечно. Простите, но я более не располагаю временем для нашей беседы. Дела, конфликты с зарубежными компаньонами, графики старта-финиша… Желаю здравствовать.

— До свидания. Можно мне будет связаться с вами, когда у меня появятся доказательства?

— Всегда буду рад вас видеть.

9.

Что она может доказать? Что Пирогов появляется в ее комнате и снова пропадает, неосязаемый, как привидение? Что он оставляет отпечатки на грассе, но не может преодолеть невидимый барьер? Все подумают, что она сошла с ума, она и сама бы так подумала. Созвать их в свою комнату, и пусть ждут, когда он снова появится? А если его не будет? Не было же его вчера.

Андрей не беспокоил Таню с того памятного разговора. Иногда мимоходом она вспоминала о нем и думала, что все у них образуется. Но сперва она должна спасти Пирогова. Она одна может сделать это. Если бы еще знать, как.

Для начала Таня решила разыскать Одинцова.

Тот работал в проектном институте с самого момента ухода из Корпуса астронавтов по состоянию здоровья. Он занимался системами жизнеобеспечения больших орбитальных лабораторий и, поскольку не очень ладил с женой, отдавал работе все личное время. Таня прождала его у входа в институт до вечера. Когда начало темнеть и похолодало, она отважилась пуститься на поиски в запутанных коридорах громадного здания. Несмотря на поздний час, в институте было многолюдно. На Таню обращали внимание, оглядывались вслед, вызывались в попутчики. Она уверенно давала отпор, чувствуя себя в родной стихии. И на восьмом этаже нашла Одинцова.

Сергей сидел у окна, уперев кулаки в подбородок, и фальшиво насвистывал популярную мелодию из репертуара Кханга Джона. Он был один в комнате.

— Это я, — сказала Таня и села рядом.

— Зачем? — спросил Сергей, не подавая виду, что растерян.

— Мне нужна ваша помощь. Мне и Алешке.

— Кому?

— Алешке Пирогову.

Одинцов встал из кресла и неторопливо оглядел ее с головы до пят — платиновые волосы в короткой стрижке, красивое загорелое личико, легкое платье из матово-черной материи на двадцать сантиметров выше колен, длинные стройные ноги в полосатых гольфах, тупоносые туфельки на высоком каблуке. Лицо его было непроницаемо.

— При чем тут вы? — произнес он наконец. — Какое отношение вы имеете к нему теперь?

— А вот имею, — сказала Таня чуть рассерженно. — И вы отлично знаете, какое. Иначе зачем бы мне к вам приходить?

— Пирог… Он был в отношении вас с приветом — любил до умопомрачения.

— Он и сейчас любит.

— То есть?..

— Он жив.

— Кто вам это сказал?

— Я это точно знаю.

Одинцов прошелся по комнате, задвигая пустые кресла в промежутки между столами.

— Его что — нашли?

— Нет.

— Если вы думаете, что я позволю вам глумиться над памятью моего лучшего друга, как вы это делали при его жизни…

— Мне это надоело, — злым голосом проговорила Таня. — Сил нет слушать, как все говорят о его памяти и никто не хочет ему помочь. А он там один, в разбитом планетолете, среди холода и тьмы.

— Я где-то видел нечто похожее, — усмехнулся Одинцов. — Помнится, в кино. Паршивенький такой фильмец.

— Это не кино! — с обидой воскликнула Таня. — Каждую ночь он появляется у меня в комнате. Он сидит на полу и разговаривает со мной. Он в скафандре, без шлема, у него на лбу ссадина!

— И было ей видение, — с иронией прокомментировал Одинцов. — Долго вы будете морочить мне голову? Если вы перепутали свои сны с реальностью, то хотя бы имейте совесть, не навязывайте свои галлюцинации другим.

— Почему? Почему вы не верите мне?

— Да потому что в школе вы прогуливали уроки физики! За мальчиками пробегали! Пояс Астероидов отстоит от нас на сумасшедшие миллионы километров, а скорость света составляет все те же триста тысяч километров в секунду, и вы еще говорите мне о беседах с человеком, до которого радиосигнал тащится несколько минут! Или теперь, по размышлении, вы вдруг вспомните, что было запаздывание? Ну — было?

— Не было, — устало сказала Таня. — Он говорил со мной, а я с ним…

— Извините меня, — безжалостно произнес Одинцов, — но вы ведете себя словно галлюцинирующая истеричка. А может быть, вы и впрямь… не в себе?

— Я-то в себе, — вздохнула Таня. — Еще как в себе. А вот вы все — в ком? Или в чем? Умные-разумные, ничему и никогда не верящие… Я, глупая, думала, вы захотите мне помочь. Почему мне? Ему, ему помочь! Да ну вас к бесу, — она резко поднялась и опрокинула кресло, с ожесточением наподдав его ногой.

— Подождите! Куда вы, в таком состоянии?

— К нему! — почти выкрикнула Таня. — Каждому свое! Вы пойдете лить слезы подле его портрета с муаровой ленточкой, а я — разговаривать с ним, покуда он еще жив! Ну как мне его спасти? Как, если мне ни одна гадина не верит?!

Дверь за ней захлопнулась.

Одинцов поднял кресло и сел, снова уронив голову на кулаки. “Удавиться, что ли? Противно… Вообще все опротивело”. Потом он вернулся мыслями к Тане. “Дура, — подумал он раздраженно. — Вот же стерва”. И на душе у него стало еще поганее.

10.

— Все, все, — шептала Таня, чувствуя, как высыхают на ее горящем лице капельки дождя. — Не могу больше! Не умею!

Она почти бежала, стягивая ворот платья на груди, и встречные прохожие оборачивались ей вслед.

Пояс Астероидов? Пусть себе крутится, как крутился миллиарды лет! Разбитый планетолет? Наплевать, не жалко, запустят еще! Алешка Пирогов? Погиб, нет его больше, вообще никогда не существовало человека с таким именем на белом свете! Хватит, сил уже нет, и так сделано слишком много глупостей. Физика… Правильная, беспощадная, безошибочная наука, вот во что надо верить, а не в ночные видения взвинченной непривычными переживаниями взбалмошной девчонки, не в примятый зеленый грасс!

Таня метнулась к укрытой в подворотне кабинке видеофона с запотевшими от сырости стеклами. Срывающимися пальцами набрала привычный код. Маленький, с карманное зеркальце, экранчик тускло засветился.

— Андрей, — позвала Таня. — Что ты сейчас делаешь?

— Переживаю, — помолчав, ответил тот. — Сурово стиснув зубы, роняя скупую слезу. Мужчинам надлежит переживать в одиночку. А ты?

— Я устала.

— Как там твои проблемы?

— Отвратительно. Все кругом плохо, никто никому не верит, все разучились верить.

“Почему этот дурацкий зеленый грасс никак не идет из головы?”

— Ты хочешь утешений? — спросил Андрей, красиво заломив густую соболью бровь.

— Кажется, да.

— Ма-аленькая, — ненатурально ласковым голосом, нараспев, произнес Андрей. — Ла-апонька, бедненькая… Достаточно?

“Грасс, зеленый грасс, примятый зеленый грасс…”

 — Какой ты жестокий, — пожаловалась Таня. — Мне нужна твоя поддержка, хотя бы чуть-чуть поддержки.

— Знаешь ли, милая, я в своей богатой актерской биографии никогда еще не играл роль костыля, который можно взять под мышку, когда плохо, и отставить за ненадобностью, когда хорошо.

“ГРАСС!”

— Все, — резко сказала Таня. — Я уже в порядке. Благодарю за сочувствие, оно было весьма кстати.

— Танька! — перепугался Андрей, внезапно уяснив, что переиграл. — Я хочу тебя видеть, приезжай немедленно, в любое время дня и ночи, я не костыль, я просто бревно…

Таня вдавила мокрой ладошкой клавишу прерывания и на миг ощутила холод заледеневшего на сыром промозглом сквозняке металла.

11.

Вторые сутки Пирогов пытался увидеть Таню. Он силой принуждал себя спать, но теперь ему снилась одна лишь густая, вязкая темнота. Или абстрактные пейзажи в два цвета, черный и белый. Что-то мешало. Быть может, осознание того, что это — больше, нежели просто сон? Но в последний раз он видел Таню не во сне. Просто закрыл глаза — и очутился на Земле.

А теперь ничего не получалось.

Пирогов слонялся по планетолету, как неприкаянная душа. В самых неожиданных местах закрывал глаза и мысленно твердил: “Хочу видеть Таню. Хочу видеть Таню”. Потом досадливо махал рукой и, шепча ругательства, продолжал свои блуждания по отсе­кам. Вскоре до него дошло, что каждый раз он попадал на Землю, в Танину комнату, именно из приборного отсека. То ли до Земли отсюда было ближе на несколько метров, то ли еще что. Поэтому он запасся тубами с какао и устроился на насиженном месте.

Он представил себе, как Таня мечется от одного человека к другому, пытаясь убедить их, что он жив, ожидает помощи. А ей никто не верит. Одни сердятся, другие смеются. И вот у нее опускаются руки, ею овладевает отчаяние, разочарование, и она — отступается.

Если бы Таня догадалась зайти к Одинцову! Вдвоем они чего-нибудь и добились бы. Сережка должен поверить ей. Впрочем- почему должен? Он такой же человек, как все.

Сидя с закрытыми глазами, Пирогов откупорил тубу с ледяным какао и приложил ее к губам.

До него донесся тихий женский смех.

Таня сидела прямо на грассе, совсем рядом. Она смеялась, а на щеках виднелись еще влажные дорожки.

— Я думала, что больше не увижу тебя, — проговорила она. — Представляешь, два вечера тебя не видеть!

— Неужто ты из-за меня плачешь? — удивился Пи­рогов. — Надо же. Вот теперь и умереть не жалко.

— Только посмей, — сказала Таня, гоня с зареванного лица счастливую улыбку.

— Зато у меня было много времени на размышления, — заметил Пирогов. — Я даже сочинил кое-какие объяснения нашим чудесам. Фантастика, разумеется.

— Не нужны мне твои объяснения, — заявила Таня. — От тебя ничего нельзя ждать, кроме всяких глупых объяснений! Что тут объяснять? Ты хочешь увидеть меня. Я хочу увидеть тебя. Как только наши желания совпадают, ты нежданно-негаданно переносишься ко мне в комнату.

— Ну, примерно. Хотя почему бы тебе не перенестись ко мне в гости?

— Ты же не хочешь этого. И я тоже! Очень нужно мне твое дырявое корыто!

— Вот что я надумал. Природой не зря созданы отдельно мужчины и женщины. Какую-то цель она этим непременно преследовала — она же ничего не делает зря. Должно из соединения двух половинок возникнуть новое качество.

— Ребенок, — хмыкнула Таня.

— Подожди, не перебивай. Все возлюбленные в идеале обязаны подходить друг дружке. Но не всегда так получается, хотя и недаром подмечено, что хорошие супруги понимают один другого с полуслова. Точнее, это почти всегда не удается, потому что вероятность счастливого совпадения исчезающе мала, идеальные пары разбросаны в пространстве и во времени. Но если уж они встретятся, то и начинаются настоящие чудеса. Это самое новое качество.

— Как много ты говоришь! — возмутилась Таня. — Просто ужас.

— И ты можешь не любить меня, можешь ненавидеть, можешь гнать меня прочь, но мы с тобой и есть то идеальное совпадение, тот единственный шанс на миллиард миллиардов, ради которого природа и затеяла древний эксперимент с Адамом и Евой. И если ты снова бросишь меня, то пойдешь наперекор самой природе, а это к добру не приведет.

— Вздор, — тряхнула головой Таня. — Что за идеализм? Значит, ничто никогда не сможет разлучить нас с тобой, счастливую идеальную парочку? Никакие силы?

— Думаю, что никакие… если выживу.

Таня снова засмеялась.

— Представь, я все это сама отлично знаю, — объявила она. — И даже лучше тебя. Поэтому одна только я во всем мире могу спасти тебя.

— Ну, это не открытие, — вставил Пирогов.

— Не шути, пожалуйста. Хочешь, спасу?

— Чтобы потом погубить на Земле?

— Поглядим на твое поведение.

— Я же люблю тебя. И никому не отдам. Я тебе уже сто раз об этом говорил.

Таня перестала улыбаться.

— Говорил, говорил, — промолвила она со вздо­хом. — Не обращай внимания. Мне просто страшно. Я до смерти боюсь, что ничего не выйдет. Это же всамделишные чудеса, небывальщина.

— О чем ты?

— Понимаешь… Все это время мы с тобой хотели не так много — только повидаться. Но я всегда хотела чуточку большего: чтобы ты, живой и здоровый, очутился в моей комнате. И ты действительно переносился в нее. Ты был здесь, сидел на моем грассе.

— Вот уж это вздор так вздор! — не утерпел Пиро­гов. — Я ни на миг не покидал этого чертова приборного отсека!

— Да уж, конечно! Просто ты никак не желал поверить в то, что это возможно, по причине своей идиотской трезвости мышления. И потому не мог вырваться из стен этого самого… отсека. Наши миры все же совмещались, но не проникали один в другой. Ты, ты мешал.

— И что же дальше?

— Всего-навсего надо поверить в реальность происходящего. Поверить мне, самому себе поверить. Только изо всех сил, по-настоящему, слышишь? В этом твое спасение.

Пирогов приподнялся на локте.

— Я очень хочу верить, — сказал он. — Очень сильно хочу. Но это… непросто.

— Знаю, — промолвила Таня. — И все-таки ты должен поверить. Ты же говорил, что любишь меня! Так захоти сейчас одного, захоти сильнее всего на свете, захоти так сильно, как никогда ничего не хотел, только одного лишь: войти в мою комнату!

— Н-ну… — промямлил Пирогов.

— Вот моя рука, видишь? Я хочу, чтобы ты ее коснулся. А ты хочешь этого?

— Танька…

— Ну же, вот она!

Пирогов побледнел и прикусил губу, неотрывно глядя на Таню, которая, напротив, изо всех сил зажмурилась. Он почувствовал, как струйки пота скользнули по вискам. Потом наступила тишина, какой еще не случалось в этой комнате. Стало слышно, как за стеной бабушка Поля разговаривает по видеофону с подругой.

Пирогов медленно опустил руку на пол приборного отсека своего планетолета. И ощутил пушистую поверхность грасса.

Он застыл, не в силах пошевелиться, боясь утратить это зыбкое ощущение, а с ним навсегда потерять и без того слабую веру в творящееся чудо. И тогда Танина рука пришла в движение. Она вслепую шарила по грассу, пядь за пядью приближаясь к сведенным судорогой пальцам Пирогова.

Пирогов перестал дышать.

Маленькая женская ладошка осторожно легла на тяжелую мужскую руку, дрогнула в инстинктивном порыве отдернуться, но вместо этого тонкие мягкие пальцы с силой сомкнулись на широком запястье.

— И не смей больше исчезать, — прошептала Таня. — Никогда, слышишь?

Оглавление