«Человек, который убил Магомета»

Бестер Альфред Человек, который убил Магомета

Был такой человек, который переиначивал историю. Он низвергал империи и искоренял династии. Из-за него Маунт-Вернон[1] чуть не перестал быть национальной святыней, а город Колумб штата Огайо едва не стали называть городом Кэбот того же штата. Из-за него французы чуть не прокляли имя Марии Кюри, а мусульмане едва не перестали клясться бородой пророка. Но, как вы, наверное, знаете, все эти события в действительности не произошли. Дело в том, что этот человек был чокнутым профессором. Если он в чем и преуспел, то лишь в том, чтобы изменить историю для одного себя.

Ну, что такое пресловутый "чокнутый профессор", всякий искушенный читатель, несомненно, достаточно хорошо знает. Это такой недомерок с чрезвычайно развитым лбом, которой в своей лаборатории создает всяких чудищ. Эти чудища потом обязательно набрасываются на своего создателя, а также покушаются на честь его нежно любимой дочери.

Ни о чем подобном в данной истории не говорится. В ней речь пойдет о доподлинно чокнутом профессоре по имени Генри Хассель, который принадлежал к тому же сорту знаменитых людей, что и Людвиг Больцман (смотри "Идеального газа закон", Жак Шарль, а также Андре Мария Ампер (1775–1836).

Про Ампера каждому положено знать, что в его честь назван ампер. Людвиг Больцман — знаменитый австрийский физик, который прославился исследованием изучения черного тела не меньше, чем знакомого вам идеального газа. Его фамилию можно найти в Британской энциклопедии — том третий, от «БАЛТ» до «БРАЙ». Что же касается Жака Александра Цезаря Шарля, то это был первый в мире математик, который заинтересовался полетами в воздухе и придумал наполнять воздушный шар водородом. Так что все это были доподлинно существовавшие люди.

Кроме того, все это были люди не от мира сего. К примеру, Ампер однажды направлялся на какое-то важное ученое собрание. Вдруг в кабриолете Ампера осеняет блестящая идея (что-то из области электричества, я полагаю), он выхватывает карандаш и — раз-два! — пишет уравнение прямо на стенке двухколесного экипажа. Грубо говоря, это было что-то вроде:

dh = Ip dl/f^2

где p обозначало расстояние по перпендикуляру до элемента dl, иными словами:

dh = i sin ф * dl/r^2.

Это еще иногда называют законом Лапласа, хотя Лапласа тогда не было в Париже.

Как бы там ни было, кабриолет подъехал к Академии наук. Ампер выскочил, расплатился и бросился со всех ног на заседание, чтобы всем сообщить о своей блестящей идее. И тут только он сообразил, что никаких записей у него нет, вспомнил, где он их оставил, и ему пришлось гоняться по всему Парижу за кабриолетом, чтобы поймать сбежавшее уравнение. Я почему-то уверен, что вот как-нибудь также ферма потерял доказательство своей "Великой теоремы",[2] хотя, разумеется, ферма тоже не был на том заседании Академии, потому что умер лет за двести до этого.

Или возьмите, к примеру, Больцмана. Когда он излагал расширенную теорию своего идеального газа, то всегда приправлял ее невероятно сложными вычислениями, которые быстро и небрежно проделывал в голове. Такая уж у него была голова. Его студенты, понятно, только тем и были заняты, что пытались воспринять на слух всю эту математику. На сами лекции у них уже времени не оставалось. Тогда они просили Больцмана, чтобы он свои формулы писал на доске.

Больцман извинился и пообещал, что в будущем они могут на него рассчитывать. Следующую лекцию он начал такими словами: "Господа, комбинируя закон Бойля с законом Шарля, мы получаем:

pv = po vо (1 + at),

откуда следует, что при aSb=f(x)dф(a) имеет место pv=RT, а стало быть, vSf(x,y,z)dv=0. Это также очевидно, как дважды два четыре". Тут он вспомнил, что обещал писать формулы на доске. Он повернулся к доске, аккуратно вывел мелом: 2х2=4, после чего отошел от доски и продолжал говорить, быстро и небрежно производя невероятно сложные вычисления. Разумеется, в голове.

В своей лекции Больцман упомянул Жака Шарля, автора закона Шарля (известного некоторым под названием закона Гей-Люссака). Этот блестящий математик был одержим одним странным желанием — прославиться в палеографии. Иными словами, он во что бы то ни стало хотел стать первооткрывателем каких-нибудь древних рукописей.

Поэтому он, не задумываясь, уплатил чистейшей воды мошеннику по имени Врен-Люкас двести тысяч франков за письма, якобы написанные Юлием Цезарем, Александром Македонским и Понтием Пилатом. Шарль, который любой газ мог насквозь разглядеть (идеальный он или нет — все равно), вдруг не разглядел совершенно явной фальшивки, хотя недотепа Врен-Люкас все письма написал собственноручно, на современнейшем французском языке, на современнейшей почтовой бумаге с современнейшими водяными знаками. И Шарль еще пытался пожертвовать эти письма в Луврский музей!

Не думайте, что эти люди были недотепами. Каждый из них был гением. За эту свою гениальность они заплатили, и притом весьма дорого, если учесть, что во всем остальном они были не от мира сего. Ведь гений — это такой человек, который идет к истине обязательно неожиданным путем. Ну, а в обычной жизни неожиданные пути, как правило, ведут к неприятностям. Что и случилось с Генри Хасселем — профессором прикладного понуждения Неизвестного университета — в 1980 году.

Никому из вас, конечно, не известно, где находится Неизвестный университет и чему там учат. В этом университете насчитывается около двухсот весьма эксцентричных профессоров и около двух тысяч в высшей степени незадачливых студентов. Все эти люди остаются абсолютно неизвестными вплоть до вручения им Нобелевской премии или их Первой высадки на Марс. Выпускника НУ всегда можно распознать, стоит только спросить человека, где он учился. Если вам уклончиво промямлят что-нибудь вроде "На государственном коште" или "О, такое, знаете, новоиспеченное заведение, вряд ли вы слышали…", можете быть уверены, что этот тип — из Неизвестного. Я когда-нибудь расскажу вам подробнее об этом университете, который является центром обучения исключительно в пиквикском смысле слова.

Как бы там ни было, однажды пополудни Генри Хассель отправился домой из Психотик-центра, решив по пути прогуляться вдоль аркады Физической культуры.

Он прибыл домой в приподнятом настроении и шумно ворвался в гостиную. Как раз вовремя, чтобы обнаружить свою жену в объятиях какого-то мужчины.

Да, то была она, прелестная тридцатипятилетняя женщина с дымчато-рыжими волосами и миндалевидным разрезом глаз. То была она — в пылких объятиях некоего субъекта, из карманов которого торчали тощие брошюрки, различные приборы и медицинский молоточек. Поистине типичный для Неизвестного университета субъект!

Объятие было столь всепоглощающим, что участвующие в нем преступные стороны даже не заметили Генри Хасселя, взиравшего на них с порога гостиной.

Здесь я советую еще вспомнить об Ампере, Шарле, а также о Людвиге Больцмане, Хассель весил ровно сто девяносто фунтов. Он был мускулист и вспыльчив. Он мог бы играючи разъединить соучастников преступления и затем прямолинейно и бесхитростно достичь желанной цели, а именно пресечь жизнь супруги, Но Генри Хассель принадлежал к разряду гениев, поэтому подобный способ ему просто не пришел в голову.

Хассель яростно задышал, повернулся и бросился в свою домашнюю лабораторию, пыхтя как паровая машина. Он открыл ящик с этикеткой "Двенадцатиперстная кишка" и извлек оттуда револьвер сорок пятого калибра. Он открыл другие ящики с еще более интересными этикетками и извлек оттуда приборы. Ровно через семь с половиной минут (настолько он разъярился) он собрал машину времени (настолько он был гениален).

Профессор Хассель собрал машину времени, установил на циферблате 1902 год, схватил револьвер и нажал кнопку. Машина проурчала, как испорченный унитаз, и Хассель исчез. Он материализовался в Филадельфии 3 июня 1902 года, прямиком направился на Неуолл-стрит, подошел к красному кирпичному дому N_1218, поднялся по мраморным ступенькам и позвонил. Ему открыл мужчина, невероятно похожий на первого встречного.

— Мистер Джессуп? — задыхаясь, спросил Хассель.

— Простите?

— Вы мистер Джессуп?

— Я самый.

— У вас будет сын Эдгар. Эдгар Аллан Джессуп, названный так вследствие вашего прискорбного увлечения Эдгаром Алланом По.

Первый встречный мужчина удивился.

— Я бы не сказал, что мне это известно, — признался он. — Я пока не женат.

— Это вам еще предстоит, — угрюмо произнес Хассель. — Я имею несчастье быть женатым на дочери вашего сына, которую зовут Грета. Прошу прощения за беспокойство.

С этими словами он поднял револьвер и застрелил будущего дедушку своей жены.

— Теперь она обязана исчезнуть, — пробормотал Хассель, продувая ствол револьвера. — Я буду холостяком. Я даже могу оказаться мужем другой женщины…

Он едва дождался, когда автоматическое устройство машины времени швырнуло его обратно в лабораторию, и тотчас бросился в гостиную.

Там была его рыжеволосая супруга — по-прежнему в объятиях мужчины.

Хассель остолбенел.

— Значит, так?! — прорычал он наконец. — Это у нее в крови! Ну, хорошо, мы положим этому конец! У нас есть и пути, и средства!

Профессор изобразил на лице сардоническую усмешку, вернулся в лабораторию и послал себя в 1901 год, где одним выстрелом прикончил Эмми Хотчинкс, которой в будущем предстояло стать бабушкой его жены — на этот раз по материнской линии, — после чего он возвратился в свой дом в свое время.

Его рыжеволосая супруга по-прежнему пребывала в объятиях мужчины.

— Уже эта-то старая карга точно была ее бабушкой, — пробормотал Хассель. — Достаточно на нее взглянуть! В чем же дело, черт побери?

Хассель был обескуражен и сбит с толку. Но у него еще оставались скрытые ресурсы. Он отправился в свой кабинет, с некоторым трудом разыскал там телефонный аппарат и наконец сумел дозвониться до Лаборатории сомнительной практики. Разговаривая, он продолжал машинально крутить диск циферблата.

— Сэм? — спросил он. — Это Генри.

— Кто?

— Генри.

— Вам придется повторить громко и отчетливо.

— ГЕНРИ ХАССЕЛЬ!

— А-а! Привет, Генри!

— Скажи мне все, что ты знаешь о времени.

— О времени? Хм… — Сложная электронная машина откашлялась в ожидании, когда включатся блоки памяти. — Ага. Время? Первое: абсолютное. Второе: относительное. Третье: периодическое. Время абсолютное: период, продолжительность, длительность, суточность, бесконечность…

— Извини, Сэм. Ошибочный запрос. Прокрути обратно. Мне нужно: "Время путешествия по… последовательность событий в…"

Сэм клацнул шестернями и начал сначала. Хассель слушал с огромным вниманием. Он кивнул. Затем проворчал:

— Угм. Угм. Понятно. Правильно. Так я и думал. Континуум? Ага! Действия, проделанные в прошлом, должны изменить будущее? Значит, я на верном пути. Действия должны быть значительными? Ага! Массовое воздействие? Ага! Незначительное не может изменить существующую линию событий? Хм! Насколько незначительна бабушка?

— Что ты собираешься сделать, Генри?

— Прикончить свою жену! — рявкнул Хассель.

Он повесил трубку, вернулся в лабораторию и задумался, все еще клокоча от ревности.

— Придется сделать что-нибудь значительное, — пробормотал профессор. Я должен ее уничтожить. Я должен все это уничтожить. И я это сделаю, клянусь! Я им покажу!

Хассель отправился назад, в 1775 год, отыскал некую ферму в Виргинии и застрелил там некоего молодого полковника. Полковника звали Джордж Вашингтон, и Хассель тщательно удостоверился в том, что он мертв. Он вернулся в свой дом и в свое время. Там была его рыжеволосая супруга по-прежнему в объятиях другого.

— Проклятье! — сказал Хассель.

У него кончились патроны. Он вскрыл новый ящик с боеприпасами, отправился назад во времени и устроил побоище, жертвами которого пали Христофор Колумб, Наполеон, Магомет, а также с полдюжины других знаменитостей.

— Этого должно хватить, клянусь господом богом! — сказал Хассель.

Он вернулся в свой дом и обнаружил жену… в прежнем состоянии.

Его колени стали ватными; ноги, казалось, приросли к полу. Он побрел в лабораторию, как сквозь зыбучие пески.

— Какого дьявола, что же тогда существенно? — с горечью воскликнул профессор. — Что еще нужно, чтобы изменить будущее? Клянусь, уж на сей раз я его как следует перекорежу! Я его наизнанку выверну!

Он отправился в Париж начала XX века и посетил мадам Кюри в ее лаборатории на чердаке вблизи Сорбонны.

— Мадам, — сказал он на отвратительном французском языке. — Я пришел к вам издали, но я ученый с головы до ног. Слышал про ваши опыты с радием… О! Вы еще не знаете про радий? Не имеет значения. Я прибыл, чтобы обучить вас всему про атомный котел.

Он ее обучил. Прежде чем автоматическое устройство вернуло его домой, он еще успел насладиться зрелищем гигантского грибовидного облака, которое поднялось над Парижем.

— Это научит женщин, как изменять супружескому долгу! — прорычал профессор. — О дьявол!!

Последнее восклицание сорвалось с его губ, когда он увидел свою рыжеволосую жену по-прежнему… Впрочем, к чему повторяться?

Хассель добрался до лаборатории, плывя в волнах тумана. Пока он там размышляет, я хочу предупредить вас, что это отнюдь не обычная история о путешествиях во времени. Если вы полагаете, что Хассель сейчас опознает в соблазнителе своей жены самого себя, то вы глубоко заблуждаетесь. Этот вероломный негодяй не был ни Генри Хасселем, ни его сыном, ни родственником. Он не был даже Людвигом Больцманом (1844–1906). Хассель не совершал также петли во времени, то есть он не возвращался туда, откуда вся эта история началась, что, как известно, никого из читателей не удовлетворяет, зато озлобляет всех поголовно. Он не совершал этого по той простой причине, что время не является круговым, а также линейным, последовательным, дискоидальным, шизоидальным или пандикулированным. Время — это личное дело каждого, в чем Хасселю предстояло убедиться.

— По-видимому, я в чем-то ошибся, — пробормотал Хассель. — Надо проверить.

Он с трудом поднял трубку, которая, казалось, весила теперь сто тонн, и дозвонился до библиотеки.

— Хелло, библиотека? Это Генри.

— Кто?

— Генри Хассель.

— Говорите громче.

— ГЕНРИ ХАССЕЛЬ!

— О-о! Привет, Генри!

— Что у тебя есть насчет Джорджа Вашингтона?

Библиотека деловито квохтала в ожидании, когда ее фотоглаз просканирует каталоги.

— Джордж Вашингтон. Первый президент Соединенных Штатов. Родился в…

— Первый президент? Разве он не был убит в 1775 году?

— Ну что ты, Генри! Что за нелепый вопрос? Всем известно, что Джордж Ваш…

— Разве всем не известно, что он был убит?

— Кем?

— Мной.

— Когда?

— В 1775-м.

— Как ты ухитрился это сделать?

— С помощью револьвера.

— Нет, я имею в виду, как ты ухитрился сделать это двести лет назад?

— С помощью машины времени.

— Хм, об этом нет упоминаний, — сказала библиотека. — По моим каталогам у него все в ажуре. Ты, наверное промахнулся.

— Я не мог промахнуться. Как насчет Христофора Колумба? Есть там сведения о его смерти в 1489 году?

— Но он открыл Америку в 1492-м!

— Черта с два. Он был убит в 1489-м.

— Как?

— Пулей в глотку. Сорок пятого калибра.

— Опять ты, Генри?

— Угу.

— Таких сведений нет, — угрюмо заявила библиотека. — Никудышный из тебя стрелок, Генри.

— Ты меня не выведешь из себя, — сказал Хассель дрожащим голосом.

— Почему, Генри?

— Потому что я уже и так выведен! — проревел он. — Да! Что там с Марией Кюри, черт бы тебя побрал?! Она создала атомную бомбу, которая уничтожила Париж в начале XX века, или этого тоже не было?!

— Не было. Энрико Ферми…

— Это было!

— Не было.

— Я лично ее обучил! Я! Генри Хассель!

— Генри, все знают, что ты замечательный теоретик, но учитель из тебя…

— Заткнись, старая перечница! Я знаю, что это все означает!

— Что?

— Я забыл. У меня была какая-то мысль, но это уже не играет роли. Что ты предлагаешь?

— У тебя действительно есть машина времени?

— Разумеется, есть.

— Тогда вернись обратно и проверь.

Хассель вернулся в 1775 год, прибыл в Маунт-Вернон и прервал фермерские занятия Джорджа Вашингтона.

— Прошу прощения, полковник, — сказал профессор.

Высокий мужчина удивленно посмотрел на него.

— Ты странно говоришь, чужеземец, — сказал он. — Откуда ты?

— О, такое, знаете, новоиспеченное заведение, вряд ли вы слышали.

— Ты выглядишь странно. Какой-то ты туманный, я бы сказал.

— Скажите, полковник, что вы знаете о Христофоре Колумбе?

— Не так уж много, — признался Вашингтон. — Как будто бы он помер лет двести или триста назад.

— Когда именно?

— В тысяча пятьсот каком-то году, насколько я припоминаю.

— Этого не может быть. Он умер в 1489 году.

— Путаешь, старина. Он открыл Америку в 1492 году.

— Америку открыл Кэбот! Себастьян Кэбот!

— Как бы не так! Кэбот пришел малость попозже.

— А у меня неопровержимые доказательства! — воскликнул Хассель, но был прерван появлением коренастого и довольно плотного мужчины с лицом, чудовищно побагровевшим от ярости. На нем болтались широченные серые брюки, а твидовый пиджак его был на два номера меньше, чем нужно. В руке он держал револьвер сорок пятого калибра. Лишь несколько мгновений спустя Генри Хассель сообразил, что видит самого себя. Это зрелище не доставило ему удовольствия.

— О боже! — пробормотал Хассель. — Это ведь я прибываю в прошлое, чтобы убить Вашингтона. Если бы я прибыл сюда второй раз на час позже, я застал бы Вашингтона мертвым. Эй! — воскликнул он. — Подожди! Потерпи минуточку! Мне нужно сначала у него кое-что выяснить!

Хассель игнорировал собственные возгласы; по правде говоря, он их, кажется, вообще не слышал. Он прошагал прямо к полковнику Вашингтону и выстрелил. Полковник Вашингтон упал, так что в смерти его не могло быть ни малейших сомнений. Первый Хассель осмотрел тело и, не обращая никакого внимания на попытки второго Хасселя остановить его и вовлечь в дискуссию, удалился, злобно бормоча что-то себе под нос.

— Он меня не слышал, — удивился Хассель. — Он даже не почувствовал, что я здесь, и потом — почему я не помню, чтобы я сам себя останавливал, когда в первый раз стрелял в полковника? Что здесь происходит, черт побери?

Серьезно озабоченный, Генри Хассель прибыл в Чикаго 1941 года и заглянул в спортивный зал Чикагского университета. Там среди скользкого месива графитовых блоков в облаке графитовой пыли он отыскал итальянского ученого по фамилии Ферми.

— Повторяете работу Марии Кюри, dottore, не так ли? — спросил Хассель.

Ферми огляделся, словно услышал какой-то слабый писк.

— Повторяете работу Марии Кюри, dottore? — проревел Хассель что было сил.

Ферми холодно посмотрел на него.

— Откуда вы, amico?

— О, я на государственном коште.

— Государственный департамент?

— О нет, просто государственный кошт. Послушайте, dottore, ведь Мария Кюри открыла деление ядра в тысяча девятьсот таком-то году, не так ли?

— Нет! Нет!! Нет!!! — воскликнул Ферми. — Мы первые. И даже мы еще не открыли. Полиция! Полиция!! Шпион!!!

— Ну, уж на этот раз кое-что останется в истории! — прорычал Хассель, Он вытащил свой верный 45-й калибр, выпустил полную обойму в грудь доктора Ферми и застыл на месте в ожидании, когда его арестуют, а потом предадут анафеме на страницах газет. Но, к его удивлению, Ферми не упал, а всего лишь ощупал свою грудь и, обращаясь к людям, прибежавшим на его крик, сказал:

— Ничего особенного. Я почувствовал какое-то внезапное жжение во внутренностях, которое могло бы означать воспаление сердечного нерва, но скорее всего это изжога.

Хассель был слишком возбужден, чтобы дожидаться автоматического возвратного включения машины времени. Поэтому он немедленно вернулся в неизвестный университет без всякой машины времени. Этот факт мог бы натолкнуть Хасселя на разгадку происходящего, но профессор был слишком одержим своей идеей, чтобы что-нибудь заметить. Именно тогда я (1913–1975) впервые увидел Хасселя — призрачную фигуру, проносившуюся сквозь стекла автомобилей, закрытые двери магазинов и кирпичные стены домов. На его лице было выражение фантастической решимости.

Он просочился в библиотеку, приготовившись к утомительному спору, но каталоги не видели и не слышал его. Он отправился в Лабораторию сомнительной практики, где находился Сэм — Сложная электронная машина, располагавшая приборами чувствительностью до 107000 ангстрем. Сэму не удалось разглядеть Генри. Однако он сумел его расслышать, используя усиление звуковых волн посредством интерференции.

— Сэм, — сказал Хассель. — Я сделал чертовски важное открытие.

— Ты все время делаешь открытия, Генри, — заворчал Сэм. — Мне уже некуда помещать твои данные. Прикажешь начать для тебя новую ленту?

— Но мне нужен совет, Сэм! Кто у нас ведущий авторитет по разделу "Время, путешествия по… последовательность событий в…"

— И.Леннокс. Пространственная механика, профессор по… Йельский университет в…

— Как мне с ним связаться?

— Никак, Генри. Он умер. В семьдесят пятом.

— Дай мне какого-нибудь специалиста по разделу "Время… путешествия по…", только живого.

— Вилли Мэрфи.

— Мэрфи? С нашей Травматологической кафедры? Подходит! Где он сейчас?

— Видишь ли, Генри, он пошел к тебе домой. У него к тебе какое-то дело.

Хассель, не сделав ни единого шага, прибыл домой, обыскал свой кабинет и лабораторию, где никого не нашел, и наконец вплыл в гостиную, где его рыжеволосая жена продолжала находиться в объятиях постороннего мужчины. (Все это, как вы, конечно, понимаете, происходило в течение нескольких секунд после сооружения машины времени; такова природа времени и путешествий по…) Хассель кашлянул раз, потом еще раз и наконец попытался похлопать жену по плечу. Его пальцы прошли сквозь нее.

— Прошу прощения, дорогая, — сказал он. — Не заходил ли ко мне Вилли Мэрфи?

Тут он пригляделся и увидел, что мужчина, обнимавший его жену, был не кто иной, как Вилли Мэрфи собственной персоной.

— Мэрфи! — воскликнул профессор. — Вы-то мне и нужны! Я получил необыкновенные результаты.

И, не дожидаясь ответа, Хассель принялся элементарно излагать свои необыкновенные результаты, что звучало примерно следующим образом:

— Мэрфи, u-v=(u^1/2-v^1/4)(u^a+u^xv^y+v^b), но поскольку Джордж Вашингтон F(x)y^2фdx и Энрико Ферми F(u^1/2)dxdt на половину Кюри, то что вы скажите о Христофоре Колумбе, помноженном на корень квадратный из минус единицы?

Мэрфи игнорировал Хасселя точно так же, как это сделала миссис Хассель. Что касается меня, то я быстренько записал уравнения Хасселя на крыше проезжавшего такси.

— Послушайте, Мэрфи, — сказал Хассель. — Грета, дорогая, не будешь ли ты так любезна оставить нас на некоторое время? Мне нужно… Черт побери, прекратите вы когда-нибудь это нелепое занятие?! У меня к вам серьезный разговор, Мэрфи.

Хассель пытался разъединить парочку. Обнявшиеся не ощущали его прикосновений точно так же, как раньше не слышали его криков. Хассель опять побагровел. Он пришел в ярость и набросился с кулаками на миссис Хассель и Вилли Мэрфи. С таким же успехом он мог бы наброситься с кулаками на идеальный газ. Я решил, что лучше мне вмешаться.

— Хассель?

— Это еще кто?

— Выйди на минутку. Я хочу с тобой поговорить.

Он пулей проскочил сквозь стену.

— Где вы?

— Здесь, наверху.

— Вот это облачко?

— Ты выглядишь точно также.

— Кто вы такой?

— Леннокс. И.Леннокс.

— Леннокс, пространственная механика, профессор по… Йельский университет в…

— Он самый.

— Но ведь вы умерли в семьдесят пятом?

— Я исчез в семьдесят пятом.

— Что вы хотите этим сказать?

— Я изобрел машину времени.

— О боже! Я сделал то же самое, — сказал Хассель. — Сегодня вечером. Меня вдруг осенила эта идея — уже не помню почему, — и я получил совершенно необыкновенные результаты. Послушайте, Леннокс, время не является непрерывным!

— Вот как?

— Это ряд дискретных частиц, вроде бусин на нитке.

— В самом деле?

— Каждая бусинка — это «настоящее». Каждое «настоящее» имеет свое прошлое и свое будущее. Но ни одно из них не связано с другим. Понимаете? Если

a = a1 + a2ji + ф ах(b1)…

— К черту математику, Генри!

— Это форма квантованного переноса энергии. Время излучается дискретными порциями, или квантами. Мы можем войти в любой квант и совершить изменения в нем, но никакие изменения в одной частичке не влияют ни на какие-либо другие частички. Правильно?

— Неправильно, — сказал я с сожалением.

— То есть как это "неправильно"?! — воскликнул профессор, возмущенно размахивая руками буквально где-то между ребрами проходившей мимо студентки. — Достаточно взять трохоидальные уравнения и…

— Неправильно! — твердо повторил я. — Хочешь меня послушать, Генри?

— Валяйте, — сказал он.

— Ты заметил, что стал… как бы это выразиться… нематериальным? Призрачным? Лучистым? Что пространство и время для тебя больше не существуют?

— Ага.

— Генри, я имел несчастье построить машину времени еще в 1975 году.

— Вот как? Послушайте, а как вы решили вопрос с мощностью? Я использовал, по-моему, примерно 7,3 киловатта на…

— К черту мощность, Генри. Первый мой визит в прошлое был в плейстоценовую эпоху. Я хотел заснять мастодонта, гигантского ленивца и саблезубого тигра. Когда я пятился, чтобы уместить мастодонта в кадре при диафрагме 6,3 и выдержке сотка или, по шкале ЛВС…

— К черту шкалу ЛВС! — сказал Хассель.

— Когда я пятился, я споткнулся и нечаянно раздавил маленькое плейстоценовое насекомое.

— Ага! — воскликнул Хассель.

— Я был подавлен случившимся. Мне уже мерещилось, как я возвращаюсь в свой мир и застаю его радикально изменившимся из-за смерти этого насекомого. Представь себе мое изумление, когда я вернулся и увидел, что в моем мире ничего не изменилось.

— Ого! — присвистнул Хассель.

— Я заинтересовался. Я снова отправился в плейстоцен и убил мастодонта. В 1975 году ничего не изменилось. Я вернулся в плейстоцен и истребил там все живое — по-прежнему ни малейшего результата. Я помчался сквозь время, убивая все вокруг, чтобы изменить настоящее.

— Значит, ты поступил так же, как и я! — воскликнул Хассель. — Я прикончил Колумба.

— А я прикончил Марко Поло.

— Но я прикончил Наполеона!

— Ну, Эйнштейн — более значительная персона.

— Даже Магомет ничего не изменил. Уж от него-то я ожидал большего.

— Знаю. Я его тоже прикончил.

— Как это так? — оскорбленно воскликнул Хассель.

— Я его убил 16 сентября 599 года.

— Я прикончил Магомета 5 января 598 года!

— Я тебе верю.

— Но как же ты мог его прикончить после того, как я его прикончил?!

— Мы его оба прикончили.

— Это невозможно!

— Молодой человек, — сказал я. — Время — личное дело каждого. Прошлое оно как память. Мы стерли свое прошлое. Для всех других мир по-прежнему существует, а мы с тобой перестали существовать, Когда ты стираешь у человека память, ты разрушаешь его как личность.

— То есть как это "перестали существовать"?!

— Каждый раз, когда мы в своем прошлом что-то уничтожали, мы немножко таяли. И наконец растаяли совсем. Теперь мы с тобой — призраки… Надеюсь, миссис Хассель будет вполне счастлива с мистером Мэрфи… И вообще, слушай, не лучше ли нам с тобой поторопиться? Сейчас в Академии Ампер как раз выдает отличные анекдоты о Людвиге Больцмане!

Примечания

1

местечко близ Вашингтона (ныне город), где жил и умер Джордж Вашингтон

2

Великая теорема — математическое утверждение из теории алгебраических чисел, сформулированное без доказательства французским математиком П.Ферма (XVII в.)

Оглавление