«Случайные помехи»

Владимир Михановский Случайные помехи

ПРОЛОГ

В тишайшем провинциальном Тристауне он жил так давно, что сам себе казался иногда аборигеном. Что ж, это только должно способствовать выполнению возложенной на него миссии, думалось ему по вечерам, когда он сидел на пороге своей лавчонки, раскланиваясь со своими клиентами, если они попадались среди прохожих.

Поначалу, путешествуя по планете, он долго искал наиболее подходящий для акции регион, пока выбор не пал на Юго-Восточную Азию, куда он перебрался.

Потекли незаметные годы.

Здесь, в Тристауне, он поселился в заброшенном домишке на городской окраине, собственноручно прибив вывеску: «Часовых дел мастер. Ремонт, а также сборка часов по вкусу клиента». На вывеске сам же намалевал усатого молодого человека, который жестом факира выхватывает из ничего, из воздуха пару часов. Лицо молодого человека получилось свекольно-красным, а один ус явно длиннее другого. Если говорить по правде, художником он был никудышным.

Подходящую для себя профессию он долго обдумывал загодя и решил, что часовщик – самое надежное. Ведь едва ли не все поголовно люди пользовались часами – в сущности нехитрым, даже примитивным прибором для измерения времени. Врожденного чувства времени, без которого он себя не мыслил, у них не было.

Занимаясь ремонтом и сборкой часов, он решил сразу несколько проблем.

Во-первых, он мог заработать на безбедное существование, не прибегая к помощи необычной аппаратуры, которая могла бы привлечь нежелательное внимание.

Во-вторых, у него завязывались естественным образом контакты с местными жителями, для которых он по прошествии времени стал своим.

В-третьих – и это главное, – будучи в безопасности, он мог без суеты и спешки готовиться к выполнению основной своей задачи.

Частенько, проходя мимо распахнутых настежь дверей мастерской, тристаунцы видели, как в глубине ее возится с микроскопом и детальками, склонившись над столом, часовщик. Откуда им было ведать, что занимается старик вовсе не часами, а прибор с микрометрическим винтом и тубусом – вовсе не микроскоп?..

…Планета, как и предполагалось, оказалась чрезвычайно богатой рудами и минералами, так что с загрузкой синтезатора никаких проблем не было.

Ему предстояло собрать из выращенных деталей два тончайших аппарата, чем он и занимался в течение долгого времени.

Таиться от любопытных, как все провинциалы, тристаунцев не следовало – это только навлекло бы на него подозрения. Потому он, тонкий психолог, и действовал в открытую.

Аппараты, которые он в конце концов собрал, резко отличались друг от друга как по назначению, так и по внешнему виду. Форму, впрочем, он мог придумать им любую – она определялась только его собственной фантазией.

Первый прибор – мыслепередатчик – имел сравнительно небольшой радиус действия, три-четыре километра в земных единицах. Больше, по его расчетам, для первого опыта и не требовалось.

С усилителем – вторым аппаратом – дело обстояло сложнее. Дело в том, что если передатчик никуда не надо было транспортировать, он должен был до конца находиться при нем, то усилитель необходимо было отправить на стационарную орбиту вокруг Земли на расстояние порядка полумиллиона километров.

Оба прибора он собрал давно. Усилитель вышел компактным – размером чуть побольше булавочной головки. Однако с выводом его в ближний космос получилась загвоздка. Вывести его на орбиту с помощью малой ракеты? Вроде бы неплохо, и такая возможность у него имелась. Однако запуск необычной, пусть даже и малогабаритной ракеты наверняка не пройдет незамеченным для местных жителей, а [это может вызвать самые нежелательные последствия.

Этот план не годился.

Много времени размышлял он, пытаясь найти выход из сложившейся ситуации, даже бессонницу нажил. Бродил по городку, здоровался с многочисленными знакомыми, забредал то в стерео, то в политеатр, заглядывал в речной порт, на аэродром – своего космодрома у Тристауна не было. Плохо, что он ни с кем из местных жителе не имел права посоветоваться, хотя среди его новых приятелей были, по его мнению, и весьма неглупые люди.

Слетать к океану, где расположен ближний космодром, и, отыскав корабль подходящего рейса, пристроить на нем усилитель? Опасно: прибор могут при уборке вымести с мусором, ненароком уничтожить или, того хуже, взять для исследования… Это риск, а риск следовало если не устранить, то хотя бы свести до минимума. Попросить какого-нибудь пассажира взять с собой вещицу? И это не годится: неизбежно пойдут расспросы, которые ни к чему.

Получался замкнутый круг.

Задание, которое он должен был выполнить на этой планете, состояло из двух этапов. Первый этап – проверить эффективность воздействия мыслепередатчика на землян. Второй, – если все будет удачно и прибор произведет ожидаемый эффект, радировать об этом на материнскую планету. Для этой цели понадобится усилитель на стационарной орбите вокруг Земли.

Между тем, время, отведенное ему для выполнения операции, истекало. Он ощущал это по внутреннему своему биоритму, без всяких часов, хотя в последние годы мастерил эти безобидные игрушки, необходимые для людей, с большим увлечением, заполнив собственными изделиями каждый уголок своей лавки.

Когда он был уже близок к отчаянию, делу помог случай. Да, что ни говори, случай играет важную роль в нашем существовании. Важную, что бы там ни говорили верховники!

Однажды он возился у токарного станка, вытачивая детали для клепсидры – прибора для измерения времени, которым пользовались древние греки. Он вычитал описание в каком-то пыльном фолианте и решил воспроизвести его.

Звякнул колокольчик.

В лавку вошел широкоплечий молодой человек в новенькой, с иголочки, форме слушателя Звездной академии.

– Чем могу служить? – привычно обратился к нему старый часовщик, отрываясь от токарного станка.

– Увидел витрину и залюбовался вашими часами, – сказал посетитель.

– Вот как?

– Нигде не встречал таких, вот и решил зайти, – простодушно улыбнулся посетитель.

– Что ж, смотрите, – широким жестом повел часовщик. – Может быть, какие-нибудь вам и подойдут.

Молодой человек медленно прошелся вдоль прилавка.

– Очень любопытная работа… – пробормотал он. – Эти… Эти… И вот эти.

– Нравятся какие-нибудь?

– Все! – категорическим тоном произнес курсант, не отрывая взгляд от прилавка.

– Ну, все – это для вас, пожалуй, многовато, а вот выбрать что-нибудь по душе действительно можно, – заметил часовщик. Он не почувствовал себя особо польщенным, поскольку восхищение покупателей, впервые попавших в лавку, не было ему в диковинку.

Часовщик из вежливости улыбнулся. Улыбка его была какой-то странной, вроде приклеенной. Впрочем, курсант, занятый рассматриванием часов, не обратил на нее внимания.

Часы и впрямь были удивительные! Разных форм, размеров, основанные на различных физических принципах, все они шли, и все показывали абсолютно одно и то же время, что являлось лучшим показателем их высокого качества.

– Откуда у вас все это великолепие, разрешите поинтересоваться? – спросил посетитель после продолжительной паузы. – Кто ваши поставщики? Может быть, венериане?

– Самый распространенный вопрос, – заметил часовщик, погладив седую окладистую бороду. – Нет у меня поставщиков.

– Вы хотите сказать, что…

– Вот именно. Все часы, которые перед вами, собрал я сам, вот этими руками.

– Сам?

– Сам, именно сам, – подтвердил часовщик, и в голосе его посетителю почудились металлические нотки.

– Удивительно! – сказал курсант. – Я сам в свободное время немного увлекаюсь точной механикой, электроникой, кой-чего мастерю. Но такое!.. Это просто чудо.

– Не чудо, а любовь к своему делу. Ну и многолетняя практика, – добавил старик.

– Опыт.

– Можно сказать и так. Бьюсь об заклад, вы не местный житель. – вдруг произнес часовщик, круто меняя тему разговора. – Верно?

– Как вы угадали?

– Немножко наблюдательности. Впрочем, никакой мистики. Выговор у вас не местный, не тристаунский.

– Все верно. Решил вот немного попутешествовать, пока есть такая возможность. Пришел к выводу, что мало знаю свою планету.

– Нравится у нас?

Парень кивнул.

– Надолго в наши края? – продолжал расспрашивать часовщик, больше из вежливости.

– Завтра думаю улететь.

– Далеко?

– На Луну.

На Луну! У старого часовщика перехватило дыхание. Мысль его напряженно заработала. Вот он, похоже, тот самый случай, о котором можно только мечтать.

Продолжая ничего не значащий разговор, он лихорадочно думал, как получше использовать случайно подвернувшийся шанс. Ведь Луна удалена от Земли на расстояние чуть поменьше полумиллиона километров – идеальный вариант.

– Так, так. Да вы присядьте, пожалуйста, – пригласил часовщик, пододвигая стул.

– Благодарю. – Курсант сел, продолжая рассматривать часы под стеклом прилавка.

– И долго на Луне намерены пробыть? – как бы между прочим спросил часовщик.

– Дней пять.

«Отлично. Больше мне и не потребуется», – подумал старик, прикидывая, как получше осуществить свой замысел, внезапно родившийся.

– Я не спрашиваю, какие там могут быть дела у молодого человека, – вкрадчивым тоном произнес он. – Но думаю, с большой долей вероятия можно предположить, что ваш полет на Луну связан с пребыванием там красивой девушки.

– На сей раз промашка, любезный! – рассмеялся курсант. – Я лечу туда совсем по другому поводу. Что же до девушки, то ее у меня, увы, нет.

– Что так?

– Да вот, не успел пока обзавестись, – развел руками курсант.

– Худо.

– Что делать! – рассмеялся парень.

– Ну, ничего, сегодня нет – завтра появится. Дело, как говорится, молодое, – утешил старик. К этому моменту у него окончательно созрел план, и он решил провести его в жизнь. – Но послушайте меня, пожилого человека, – продолжал он, накрывая футляром токарный станок. – Женщины – народ весьма загадочный. И капризный.

– Думаете?

– Говорю это по собственному опыту. Ведь до того как осесть в Тристауне, я поколесил по белу свету, хлебнул, как говорится, всякого.

– На Земле?

– Не только. Побывал я и на других освоенных вами планетах… Они мало чем отличаются друг от друга.

Во время разговора что-то неприятно царапнуло слух молодого человека, но что именно – он никак не мог уловить. А голос часовщика продолжал монотонно журчать; на какое-то время посетитель отключился, затем до его слуха донеслось:

– Между прочим, вы, люди – я имею в виду – молодые люди, – склонны недооценивать роль в жизни психологического момента, воздействия посторонних влияний на психику, сознание.

– Может быть.

– И вообще, не кажется ли вам, – произнес часовщик, ободренный поддержкой, – что человеческая цивилизация получила явный крен в сторону техницизма, бездушия, что ли?..

– Не знаю, я не философ, – пожал плечами курсант, стараясь преодолеть смутное ощущение беспокойства, которое возникло в течение разговора. – Но мне известны люди, согласные с вами.

– Вот как! Кто же это?

– Например, одна моя знакомая, медик по специальности.

– Отлично. Я рад, что у меня есть единомышленники. Знаете, в психической жизни мыслящего существа, человека, таится масса еще не познанного. Но это я так, к слову… Вернемся лучше к женщинам.

– Вернемся.

– Весь мой опыт по этой части можно сформулировать в одной фразе. Капризные же это существа – красавицы, они изменчивее облака.

Сердце красавицы Склонно к измене, —

неожиданно пропел он довольно приятным, хотя и слегка дребезжащим дискантом, и курсант мимоходом подивился абсолютности его слуха – словно бы прозвучала механическая запись профессионального певца, который, правда, не в голосе.

– Что поделаешь? Такова, видно, природа красавиц, – заметил меланхолически будущий звездный капитан.

– Именно, именно такова их природа! – подхватил часовщик. – Знаете, молодой человек, вы мне очень нравитесь. Мне хочется подарить вам образчик своего товара. Самый лучший!

– Зачем подарить? Я могу…

– Нет, нет, – перебил старик, замахав руками. – Вы меня не поняли. Мне хочется сделать вам памятный подарок, чтобы вы меня не забывали, когда унесетесь за десятки парсеков от своей планеты, а меня уже не будет в живых. Я, увы, довольно стар, многое претерпел. Износился, как говорится.

– Современная медицина… Старик покачал головой.

– Думаю, даже клиника Женевьевы Лагранж не в силах продлить мои дни, – заметил он.

– Вы знакомы с Лагранж?

– Откуда мне знать ее? – удивился старик. – Я человек простой. Только читал о ее клинике, где делают чудеса. И о ней самой – о восходящем светиле медицины и биокибернетики. Но кто на Земле не читал или не слышал о Женевьеве Лагранж?

– Когда я говорил об одной моей знакомой, с толковал которой на философские темы, то имел в виду именно ее, Женевьеву Лагранж.

– Вы знаете ее?

– Немного.

– Она молода?

– Моего возраста.

– Не может быть! – воскликнул старый часовщик, кривя душой: он несколько раз видел на экране Женевьеву Лагранж.

– Вот, поглядите! – Курсант полез в карман кителя, достал фотографию и протянул ее старику.

– О, красавица, – заметил старик, разглядывая карточку. – Про таких можно петь песни и слагать стихи. Кстати, не сочиняете их, случаем? – метнул он взгляд на курсанта.

– Поистине, вы прорицатель.

– Угадал?

– Пишу немного для себя, больше помню чужих.

– Между прочим, поэтическое творчество характерно только для человеческой цивилизации.

– Откуда вы знаете?

– Мне так почему-то кажется, – пожал плечами часовой мастер.

В продолжение их разговора в лавку время от времени заходили покупатели, хозяин вежливо отвечал на их вопросы. Иногда кто-нибудь приобретал понравившуюся ему вещь.

Курсанта охватила странная апатия. Ему давно пора бы подняться и уйти. На сегодня была намечена уйма дел, нужно было приобрести маску для студенческого маскарада, который должен был состояться на Луне, потом еще к океану он собирался слетать. Однако подняться и выйти из лавки не было сил.

– Мне кажется, основной ваш недостаток состоит в том, что вы чрезмерно застенчивы, – словно издалека, донесся до курсанта голос часовщика. – Нет, я не сомневаюсь в вашей личной храбрости, свидетельство чему – форма, которую вы носите. Я о другом – об отношениях с женщинами. Ну, угадал? Можете не отвечать – по лицу вижу. И тут я могу вам помочь. Вы удивлены? Сейчас поясню, о чем идет речь. Предположим, вы знакомитесь с интересной женщиной. Она вам нравится, но вас мучает вопрос: пользуетесь ли вы взаимностью? Реальная ситуация?

– Пожалуй… – согласился курсант.

– Идем дальше, – подхватил часовщик. – Чтобы ответить на интересующий вас вопрос, достаточно знать, каково настроение этой женщины во время вашего свидания. Если превосходное, – значит, у вас все шансы на взаимность. Если же нет, – значит, вы ей не по душе, или, по крайней мере, безразличны. Так? логично?

– Логично, – кивнул молодой человек, – но как узнать настроение другого?

Курсанту начало казаться, что его мистифицируют.

– Вот мы и подошли к главному, – решительным тоном произнес мастер. – Вам необходим индикатор настроения.

– Индикатор… настроения?

– Да. Иннастр. Вещь это редкая, пожалуй, для землян даже исключительная. Но мне кажется, вы ее заслуживаете, и для вас я постараюсь.

– Никогда не слышал о таком приборе, – нахмурился посетитель.

– Немудрено.

Часовщик, проводив очередного покупателя, плотно прикрыл за ним дверь, звякнув щеколдой.

– Я сделаю для вас иннастр в форме часов, которые вы сможете носить на руке. Это будет удобно – вы никогда не расстанетесь с ними, и циферблат в любой момент даст ответ на интересующий вас вопрос.

Курсант поднялся со стула и сделал несколько шагов по комнате, разминая затекшие от долгого сидения ноги.

– А как, собственно, пользоваться такими часами? – спросил он.

– Я все объясню вам. Завтра, когда придете за моим подарком. Договорились?

– Гм…

– И еще. Простите за нескромный вопрос: вам нравится Женевьева Лагранж? Вы любите ее?

– Какое вы имеете право спрашивать меня об интимных вещах, не имеющих к вам никакого касательства?

– Извините, извините старика. Сейчас вы убедитесь, что мной движет отнюдь не праздное любопытство. Итак?..

– Люблю ли я Женевьеву? Пожалуй, нет, – покачал головой курсант. – Скорее, я просто испытываю симпатию к ней.

– Превосходно. А она к вам?

– Может быть.

– Отменно! – щелкнул пальцами часовой мастер. – В таком случае я прошу вас оставить мне до завтра фотокарточку Женевьевы Лагранж.

– В колдуна играете? Имейте в виду, эта профессия исчезла с Земли еще в средние века.

– Нет, мой молодой друг, – рассмеялся часовщик, – все гораздо проще. Поскольку у вас взаимная симпатия с восходящим светилом медицины, я хочу выгравировать ее портрет на внутренней крышке часов. И поверьте, это будет одна из самых превосходных гравюр на свете, которой не устыдился бы и сам Альбрехт Дюрер… Что же касается часов, которые вы завтра получите… Я уж не говорю о том, что они будут абсолютно точны. Кроме того, они смогут показывать вам настроение человека, с которым вы общаетесь.

– Вы добрый человек. Не знаю, как и благодарить вас, – произнес курсант, протягивая часовщику фотокарточку Женевьевы – пышноволосой юной женщины с сосредоточенным выражением лица.

– Знаете, жизнь сделала меня таким, – заметил часовщик, пряча портрет. – Глядя на вас, я вспомнил собственную молодость, и отчего-то стало грустно. Старик сделал паузу и вдруг хитро улыбнулся:

– А знаете, я делаю вам подарок не совсем бескорыстно. Если мои часы вам понравятся, вы расскажете о них другим, даже на Луне. Реклама – лучший двигатель торговли. Ну, а о тайне часов будем знать только вы да я. конечно, если вы не сочтете нужным рассказать о ней еще кому-нибудь.

Покинув наконец словоохотливого часовщика, курсант вышел из лавки и зашагал к гостинице, расположенной в центре Тристауна. Он решил пройтись пешком, чтобы привести в порядок мысли и разобраться в ощущениях. Шагал рядом с ручейком бегущей ленты, поглядывая на разнокалиберные дома, выстроившиеся вдоль улицы.

Обширный участок был огорожен полупрозрачной пластиковой стенкой, искрящейся в лучах заходящего солнца. «Однако же, и засиделся я в лавке», – покачал головой курсант. Над стенкой красовался щит к надписью: «Здесь будет заложен первый в Тристауне дом-игла».

В другое время он непременно остановился бы, расспросил манипуляторов, которые возились на строительной площадке, готовя ее к рытью глубокого котлована под фундамент. Но сейчас голова его была занята другим.

Близ перекрестка на лужайке мальчишки гоняли мяч, используя в качестве ворот два небрежно брошенных на землю школьных ранца.

– Давай пас, Сережка! – донесся до него пронзительный возглас. Это кричал кто-то из нападающих.

«Вот уж не думал, что в эдаком дальнем углу тезку повстречаю», – с улыбкой подумал курсант.

Впечатления от долгого разговора с часовым мастером никак не желали выстраиваться в единую линию. Что-то продолжало беспокоить мозг.

Сергей мысленно начал воспроизводить – в который раз! – разговор с часовщиком, и в памяти выплыло: «Вами освоенные планеты». Так, кажется, сказал старик. Кем это, собственно, «вами»?..

«Заговаривается дед, – подумал Сергей. – Но вообще-то – милый, доброжелательный человек. Философствует довольно любопытно. И, похоже, большой мастер своего дела. Такие часы изготовил – глаз не оторвать! Что на витрине, что в лавке. Неистощимая выдумка у этого человека!»

Потом мысли его приняли другое направление. Он стал думать, как это можно сконструировать прибор, который бы показывал настроение собеседника. Что ж, в этом нет ничего необыкновенного. Пожалуй, даже странно, что никто еще, кроме старого часовщика, до этого не додумался. Любое настроение человека связано с определенными биотоками в головном мозге. Ток вызывает в своей окрестности электромагнитное поле. Пусть слабое – это не принципиально. Главное, уловить его, для этого нужна достаточно чувствительная система. Да, но как классифицировать эти поля? В этом, пожалуй, главная загвоздка…

Он размышлял, глядя на играющих мальчишек, пока пестрый клоунский мяч не подкатился к его ногам. Сергей поддел его носком и ударил с такой силой, что мяч свечой взмыл в темнеющее тристаунское небо под восторженные крики игроков. Помахав им на прощание рукой, Сергей двинулся дальше.

Делами сегодня, пожалуй, заниматься поздно, решил он. Отложим их на завтра.

В гостинице Сергей долго не мог заснуть, ворочался на жестковатом широком ложе.

Близятся к концу годы учебы и стажировки. Неуклонно приближается время начала великого Эксперимента, в котором ему, волей судьбы и отборочной комиссии, суждено участвовать, а может быть и сыграть одну из главных ролей…

1

Сквозь бездну прыжок, сквозь завалы Вселенной,

Сквозь время, сквозь тайны, сквозь смерть и увечья.

Но ты – ты останься вовек неизменной,

Душа моей песни,

Душа человечья!

И снова – прощанье.

И снова – дороги,

И хлещут огнем раскаленные дюзы,

И тают на дне золотые отроги,

Накинув на плечи туманные блузы.

И тает сомненья инертная масса,

И ливням космическим сердце открыто.

Уводит ракету спиральная трасса —

Любви и мечты голубая орбита.

Хотя внизу, среди густой зелени, было относительно тихо, – здесь, на большой высоте, полноправно хозяйничал ветер, и кабину фуникулера, ползущую по стальному канату, сильно раскачивало. Зойка, честно говоря, немного побаивалась, хотя старалась не показать виду. Она вообще плохо переносила качку, особенно в последнее время. Крепко обхватив обеими руками никелированный поручень, она время от времени даже выглядывала в чуть приоткрытый иллюминатор, и ветер расшвыривал ее светлые кудряшки.

Глубоко под прозрачным полом медленно проплывало ущелье, поросшее деревьями и кустарником, среди которого преобладал дикий орешник. Ближе к покатым вершинам зелень редела, постепенно сходя на нет. Верхушки гор выглядели голо и уныло. Проскакал по дикой тропке горный козел, кажущийся сверху крохотной точкой. Замер на несколько мгновений и исчез, куда-то спрятался.

– «…Уступ за уступом, и снова уступы тяжелые. Ребристые склоны, как лезвие вечное, голые…» – негромко произнесла Зойка в пространство чьи-то запомнившиеся с детства строки, и резкий порыв ветра унес ее слова.

Однако Сергей, видимо, расслышал их, а может, просто угадал по движению губ. Помолчав с минуту, он продолжил, наклонившись к ее уху:

– «Здесь сам выбирай себе путь, а не прячься за спину товарища. Здесь мрамора мрачные глыбы – отнюдь не товар еще. Примерься: не чувствуешь сил – уходи своевременно».

– «Не эти ли горы навеяли Врубелю Демона?» – закончила Зойка, теперь уже погромче, так что на нее оглянулись.

Сергей Торопец любил стихи и знал их на память великое множество, служа для друзей чем-то вроде ходячей энциклопедии по поэтической части, как назвала его однажды Женевьева. Его страсть переняла отчасти и Зойка.

Оба засмотрелись вниз, словно видели горы сверху впервые.

– Не укачало? – спросил Сергей, снова наклонившись к ней.

– Нет, – ответила Зойка, и она надолго замолчали, стоя рядом.

Тяжелый рюкзак Сергея стоял у его ног.

Подступала осень, и это чувствовалось в красках природы, к которым что ни день прибавлялось пестроты. Кое-где скалистые пики, торчащие из округлых склонов, цеплялись за рваные клочья тяжелых облаков, пронизываемые лучами утреннего солнца.

– Страшно? – спросил вдруг Сергей, словно угадав ее мысли, и положил ладонь на горячую руку Зойки.

– Ни капельки, – покачала она головой и через силу улыбнулась.

– Неправда, по глазам вижу, – произнес Сергей. – Ты ведь дитя равнины, выросла на Волге.

– Ну и что?

– Живешь здесь без году неделя, к горам нашим привыкнуть не успела.

– Живу здесь достаточно, чтобы привыкнуть к горам и полюбить их, – возразила Зойка. – И потом, с тобой ничего не страшно. Страшно другое… – добавила она после паузы.

– Зоя, последний день. Мы договорились… – напомнила тихонько Сергей.

…Эх, подняться бы в горы не на фуникулере, а своим ходом, с острым альпенштоком в руке да в связке, как положено.

– Что на свете лучше альпинизма?! – произнес Сергей и добавил: – Знаешь, мне его очень будет не хватать там, в пространстве. До сих пор помню, как пахли ели там, на Заозерном перевале…

Быстро и прочно сблизил их общая страсть к спорту, в частности альпинизму.

Кабина фуникулера продолжала, раскачиваясь, взбираться вверх по тросу.

Зойка сузившимися, потемневшими глазами глядела вниз, в бездну.

– Знаешь, Сережа, мне иногда кажется, что спорт для человека – нечто искусственное, нехарактерное для него. Ведь нет же его, допустим, в животном мире.

– Ошибаешься.

– Это как?

– У зверей все построено на здоровом соперничестве. Возьми, скажем, весенний гон оленей, когда побеждает сильнейший. И таких примеров я могу привести сотни и сотни. Побеждает сильнейший – разве это не главный принцип спорта?!

– Но древний человек не ведал спорта, не до того ему было, – продолжала Зойка, в которую словно вселился бесенок противоречия.

– Снова ошибаешься, – покачал головой Сергей. – Древний человек попросту не выжил бы в суровой борьбе с природой, если бы не был теснейшим образом связан со спортом. И он постоянно тренировался.

– Тренировался? – недоверчиво переспросила Зойка.

– Конечно. Всегда и во всем. В беге на разные дистанции, где ставка – жизнь. В прицельной и скоростной стрельбе из лука. В метании копья. Наконец, в единоборстве с дикими зверьми. Не жизнь, а сплошное многоборье. Спорт, ежели хочешь знать, один из китов, на которых стояло и будет всегда стоять человечество, каких бы высот оно не достигло.

– С тобой трудно спорить.

– Не со мной, а с истиной, – поправил ее новоиспеченный звездный капитан Торопец.

На каждой промежуточной остановке кто-нибудь выходил, и последний отрезок пути они остались вдвоем. На конечной станции, едва они вышли, их встретил резкий ветер, напоенный запахами целебного разнотравья увядающих альпийских лугов. Порывы налетали через равные промежутки времени, словно дыхание невидимого великана.

– Куда пойдем? – спросила Зойка.

– Есть у меня одно местечко заветное… Припас для такого случая.

Они остановились, глубоко вдыхая чистый горный воздух, привыкая к высоте. Панорама отсюда открывалась великолепная.

Сергей поправил лямку рюкзака, сделал несколько шагов к неровной кромке площадки, которая круто обрывалась вниз, в ущелье. Зойка подошла к нему и стала чуть позади, опасливо поглядывая в пропасть.

– Хорошо бы здесь соорудить что-нибудь… – мечтательно произнесла она, оглядывая голую площадку.

– Лучше этот уголок оставить неприкосновенным, – возразил Сергей.

– Ладно. А где твое заветное местечко, которые ты упомянул? – спросила Зойка.

– Далековато, – засомневался Сергей. – Ты как, родная? Тебе не будет тяжело?

– Осилим, – сказала она. – Ведь впереди у нас целый день. Боже мой, никогда не думала, что один день – такое богатство!

– Ладно. Мы пойдем самой легкой дорогой, – сказал Сергей и двинулся прочь со смотровой площадки, расположенной близ конечной остановки фуникулера.

Он шел по бездорожью, оставив в стороне прихотливо вьющуюся, еле заметную тропинку, которая также бежала вверх, в горы. Сначала путь их был пологим, потом пошел покруче. Сергей шагал впереди, так что Зойка видела только мерно покачивающийся рюкзак. Изредка он еще более замедлял шаг, поправляя широкий ремень рюкзака. Шли долго, изредка отдыхали. Кустарник становился все гуще; чтобы сделать шаг, его приходилось раздвигать руками. Сергей спросил:

– Повернем?

– Нет, – отрезала Зойка, поправляя под косынку выбившуюся прядь.

Время близилось к полудню, и Зойка успела притомиться, когда Сергей внезапно остановился, так что она чуть не налетела на него, и торжественно произнес:

– Приготовься. Сейчас ты увидишь нечто неземное!

Они сделали шаг, кустарник перед ними расступился, и впереди открылась небольшая поляна, сплошь усеянная цветами.

– Боже, какая красотища! – всплеснула руками Зойка.

Крупные цветы кивали венчиками, словно приглашая путешественников отдохнуть. Поляну с трех сторон окружала стена кустарника, и здесь было не так ветрено. С четвертой стороны поляна обрывалась в глубокую лощину.

– Странно, откуда здесь цветы в эту пору? – сказала Зойка. – Всюду в горах они давно отцвели.

Они расположились в стороне, чтобы не помять цветы. Отдохнув, подошли к краю поляны и долго озирали открывшийся сверху вид, широкий и величественный, хотя кое-где облачность с озерцами стылого тумана портила общую картину.

Городок ученых почти скрывался внизу, только там и сям торчали разноцветные купола. Башня космосвязи издали казалась легкой, почти невесомой, она была похожа на хрупкую тростинку, увенчанную пышной чашей.

– Башня напоминает «Анастасию», – заметил Сергей, покусывая травинку.

– Очень, – согласилась Зойка.

Вдали, еле заметные, тянулись гиперзвуковые аэробусы, похожие на полупрозрачные капли.

Сергей достал из футляра, висевшего на ремешке, специально захваченный из дому бинокль.

– Много ли отсюда различишь? – скептически произнесла Зойка.

– Представь себе, даже главный объект вижу.

– Пятачок? Покажи, – воскликнула Зойка и нетерпеливо протянула руку к биноклю. При этом она оступилась, Сергей подхватил ее.

– Вот он… – Голос Зойки пресекся. – Значит, туда… ты возвратишься через семь лет… – Не договорив, она словно бы с усилием оторвала от внезапно повлажневших глаз бинокль и вдруг, размахнувшись, швырнула его в пропасть.

– Это как прикажешь понимать? – поинтересовался Сергей.

– На счастье, – медленно произнесла Зойка.

Словно подрубленное дерево, день начинал клониться к вечеру, сначала медленно, затем все быстрее. Приметно посвежело. Сначала костерок, который они развели, натаскав сухого валежника, был еле виден. Но вот уже языки пламени налились сочной алостью, разгоняя наползающую темноту.

Говорили немного, больше молчали. О чем толковать? Обо всем уже переговорено за долгие месяцы подготовки к Эксперименту, решающая часть которого начинается завтра.

Да, завтра начало того самого опыта, о котором так долго говорили все средства массовой информации Солнечной системы. Еще бы, ведь в случае удачи он должен принести человечеству неисчислимые блага, неизмеримо увеличив его власть над пространством, а потом, возможно, – и над гравитацией, и над временем…

И хотя в грандиозном Эксперименте были задействованы и новейшая техника, и многие тысячи ученых и специалистов, непосредственно участвовать в нем должен был один-единственный человек – Сергей Николаевич Торопец, капитан фотонного звездолета «Анастасия».

Именно его, Сергея, отобрала из многих землян придирчивая комиссия: по всем параметрам он подходил больше других.

– А славно придумал ты, Сережка, – задумчиво произнесла молодая женщина, глядя в огонь костра. – Провести этот прощальный день вдвоем. А вернее – втроем. Да, у нас будет ребенок, – кивнула она в ответ на его вопросительный взгляд.

Сергей осторожно, с нежностью обнял ее за плечи. Оба надолго умолкли, думая о том, что сулит им будущее.

– Неужто Борода не мог найти для опыта местечка поближе? – нарушила молчание Зойка.

– Я уверен в правоте Алонда Макгрегора. – Не договорив, Сергей вдруг умолк.

Переведя на него взгляд, Зоя поразилась: лицо Сергея было бледным, на лбу выступили крупные капли пота.

– Что с тобой, милый? Тебе плохо? – спросила она с тревогой.

– Ничего, все в порядке, – пробормотал Сергей, преодолевая внезапный приступ резкой боли. Очень здоровые люди вообще с трудом переносят боль. Торопец принадлежал к их числу.

– Жарко, – произнес Сергей и, достав платок, тщательно вытер лоб.

– А я так совсем замерзла, – заметила простодушно Зойка и зябко повела плечами.

На огонь костра прилетела бабочка. Какое-то время она хлопотливо кружилась, затем, видимо, обожгла крыло и тотчас канула в полутьму.

– Как, в сущности, хрупка жизнь. Всякая. И человека, да и человечества… Да, всего человечества, – вслух подумала Зойка.

– Мелкая философия на глубоких местах, – попытался Сергей обратить в шутку ее слова.

– Мелкая, говоришь? У меня в голове до сих пор тот эпизод, который произошел на Земле, в Тристауне, когда мы с тобой познакомились там, на Луне. Помнишь?

– Что касается Тристаунской трагедии, – сказал Сергей, – то я уверен, что люди рано или поздно докопаются до ее сути. Не зря ею занимается авторитетная комиссия.

– Не сомневаюсь, – сказала Зойка, – но я о другом. Ведь человечеству грозила смертельная беда. Представляешь? Весь род человеческий мог погибнуть.

– Тем не менее человечество уцелело. И тому доказательство – мы, его представители, – улыбнулся Сергей. – Сидим у огонька, греемся, рассуждаем о высоких материях.

Он умолк, засмотревшись на ее точеный профиль.

Чуть полноватые губы подрагивали – возможно, это была игра светотени. Обхватив руками коленки, она неотрывно глядела в костер, словно ища в нем некую разгадку. Волна нежности захлестнула Сергея.

– Как ты будешь там один… семь лет… – произнесла Зойка и вздохнула.

– За это время наш парень успеет, чего доброго, в школу пойти, – сказал Сергей.

– У нас будет дочка, – произнесла она с затуманившимися глазами.

– Ты на биоцентр ходила?

– Нет, – покачала она головой, – решила не узнавать, кто у нас будет.

– И правильно, – поддержал ее Сергей. – Пусть будет тайна. С тайной жить интереснее.

Вечер давно наступил. Над ними, совсем невысоко, сияли крупные алмазы звезд. Стало тихо, ветер улегся у их ног, как послушная собака. В кустарнике за поляной протяжно кричала какая-то ночная птица.

– Посмотрим на ночной город? – предложил он и, легко поднявшись, протянул ей руку.

Они подошли к краю пропасти и принялись вглядываться в даль, пытаясь разглядеть в слабо подсвеченном вечернем тумане Пятачок. Теперь отсюда без бинокля можно было разобрать только размытые контуры гигантского купола – защитного поля, покрывающего Пятачок.

Купол был непроницаем для всех лучей, кроме открытых недавно, которые способны пронзать четырехмерное пространство – время, тех самых передающих лучей, лежащих в основе грандиозного Эксперимента.

– Разве защитное поле можно заметить? – удивилась Зойка. – Я всегда полагала, что оно невидимо.

– Ты права, поле невидимо.

– Что же это светится?

– Это мельчайшие капельки тумана, которые зависли близ поля. Они освещены со стороны, потому и заметны.

Он обнял ее.

– Я буду ходить туда часто, как только выдастся свободное время, – прошептала Зойка, не отрывая взгляд от радужно светящейся полусферы. Даже отсюда было заметно, как она велика, как бы подавляла собой окрестные строения.

– Зачем? Раньше чем через семь лет приходить туда бессмысленно, – сказал он.

– Знаю, но ничего поделать с собой не могу. Мне будет все время казаться, что там, на Пятачке, останется частичка твоего существа.

– Сквозь защитное поле ни одна душа не проникнет. Ни один световой квант не просочится, разве что произойдет что-то невероятное.

– И это знаю. Но я издали буду смотреть, я там уже и холм для себя облюбовала. Спасибо, хоть защита прозрачная… – произнесла Зойка.

– Угадай, а что там, вон, у самого горизонта, – указал Сергей на светящиеся параллелепипеды разноэтажных зданий и куполов, образующих единый комплекс.

– Студенческий городок?

– Нет.

Зойка вгляделась.

– Клиника Лагранж!

Об учреждении, которым с недавних пор руководила Женевьева Лагранж, в городе, да и не только в нем, рассказывали чудеса.

Приехав в город с Зойкой, Сергей познакомил ее с Женевьевой, молодые женщины даже подружились.

– А знаешь, после эксперимента Женевьеве придется переквалифицироваться, – заметил Сергей. – Через семь лет, надеюсь, ее клиника, по крайней мере отделение для космонавтов, закроется за ненадобностью.

– Думаешь?

– Уверен. Заодно устареют и нынешние космические корабли, их придется сдать в музей. Путешествие в пространстве станет таким же простым и безопасным, как переход в квартире из комнаты в комнату.

– Слушай, мне пришла в голову идея, – сказала Зойка. – Когда ты вернешься, давай вместе посетим того твоего часовщика из Тристауна.

– Давай, – согласился Сергей. – Тем более что я чувствую определенную вину перед ним: подарок раскокал!

– Если только он жив остался после той передряги…

– Давай-ка руку, здесь ручей.

Последний рейс они, конечно, упустили, и домой пришлось возвращаться пешком. Часть пути Торопец нес Зойку на руках, несмотря на ее возражения.

2

…Любовь! Не она ль вырывалась огнем,

Толкая гудящую ярость.

Стотысячелетним прозрачным вином

Она на веках настоялась.

Любимая! Где ты? Откликнись скорей.

Я здесь, и мгновения мчатся.

На зов мой звенящий, что звезд горячей,

Не можешь ты не отозваться.

Мысль капитана снова и снова возвращалась к напряженным мгновениям старта «Анастасии». Вспоминались дюзы, вдруг зардевшие алым солнцем на обзорном экране, и Земля, косо провалившаяся куда-то вниз. Что же движет минутной, эфемерной жизнью, заставляя сынов Земли снова и снова нырять в бесстрастное пространство? Генетически, что ли, это в нас заложено? Или во всем повинен мятежный дух исканий, от века, с первобытных времен свойственный человеку?

Капитан снял с висков клеммы биозаписи, задумался. В его голове только что прозвучал голос Зойки. Часовщик говорил ему о перекосе нашей цивилизации в техническую сторону. Странно – он не мог припомнить его лица, хотя на память не жаловался. Словно кто-то губкой стер у него в памяти какой-то участок воспоминаний… Ну ладно, дело не в этом. Сегодня капитану пришла в голову мысль, что, быть может, именно поэзии суждена историческая миссия – «выправить» нашу цивилизацию, сделать ее более гуманной и гармоничной.

С некоторых пор у Торопца вошло в привычку говорить вслух – не важно что, лишь бы слышать живой человеческий голос. Конечно, в распоряжении капитана была разнообразная видеотехника, с помощью которой он мог перенестись в любую точку оставленной им планеты.

Память вернула его к прощальным минутам, когда они с женой сошли с аэробуса, пахнущего свежим лаком, у остановки «Космопорт».

Те, кто готовил старт корабля, на какое-то время оставили их одних – таков был исстари сложившийся обычай, который всеми уважался. Кроме того, со столь необычным заданием, как у капитана Торопца, в космос не уходил еще никто из землян…

Они зашли под тень огромного платана, раскинувшего ветви над ажурной беседкой, которая так и называлась – «беседка прощания».

С тех пор миновал год…

Листьев платана, как и других деревьев, лишь слегка коснулась легкая желтизна. Ему запомнилось, что солнце в тот день грело совсем по-летнему. Они сели на плетеную скамью с высокой спинкой.

– Настал час, который я так часто видела во сне, – произнесла Зойка.

Что можно сказать друг другу в эти последние, прощальные мгновения? Так много и так мало! Хочется излить душу, но сковывает сознание того, что каждое произнесенное сейчас слово неизбежно приобретает особую весомость, и потом, как знать, может быть именно оно останется в памяти того, к кому обращено, и будет бесчисленное множество раз вспоминаться, когда между ними проляжет немыслимая бездна космического пространства.

– Ох, Сережка, мне б хоть немного твоей уверенности, – прошептала она.

В беседку заглянул Алонд Макгрегор, руководитель Эксперимента:

– Пора, Сергей Николаевич.

– Иду, – поднялся Торопец.

Он нагнулся, крепко поцеловал Зойку, потом, выходя из беседки, обернулся и помахал ей рукой:

– Прошу, береги себя и ребенка.

Ей хотелось ответить что-нибудь, но внезапный спазм сжал горло, и единственное, что она смогла сделать – это судорожно кивнуть в ответ.

Когда она выскочила, то успела только увидеть массивную дверь космопорта, которая беззвучно, словно во сне, задвинулась. За нею, там, вдали виднелось устремленное ввысь острие «Анастасии».

3

И сколько мне еще сквозь хаос,

Не зная ни ночи, ни дня,

Шагать Вселенной, опираясь

На столб высокого огня?

Жить и работать совершенно одному, ведя корабль к далекой цели, – задача непростая. Помощниками, экипажем корабля служили белковые манипуляторы серии, специально для «Анастасии» созданные учеными Зеленого городка. Старшего из манипуляторов Торопец нарек Орландо, по имени одного из героев какого-то рыцарского романа.

Первый год полета миновал. Эту скромную дату капитан решил отпраздновать в отсеке, который называл кают-компанией, хотя на борту он был единственным человеком.

В свое время вопрос о том, каким должен быть экипаж «Анастасии», вызвал ожесточенные споры. Имелись и сторонники, и противники того, чтобы экипаж корабля был укомплектован как обычно. Последнее слово было за Алондом Макгрегором, и он сумел убедить остальных членов комиссии по проведению Эксперимента, что лететь с необычным заданием должен один человек – непосредственный участник опыта.

Ход мыслей астрофизика был прост. Обратно на Землю после завершения очередного опыта корабль должен идти без Торопца. Если на борту останутся еще люди, обратное путешествие продлится те же семь лет: более высоких ускорений, связанных с сокращением времени полета, они не выдержат. Зачем же обрекать их на это совершенно бесполезный долгий полет, зачем вычеркивать семь лет из их жизни?

Совет принял решение: пусть Торопец летит к Проксиме один, а обратно корабль поведет киберпилот, специально смонтированный на «Анастасии».

– Полечу один, – не колеблясь, согласился с решением ученых Сергей, и Зойка поддержала его.

Впрочем, в согласии Торопца никто из тех, кто знал его, не сомневался.

И первым из тех, кто был уверен в решении Торопца, явился Алонд Макгрергор, которого связывала с Сергеем многолетняя дружба.

После ежедневной спортивной программы, которая в условиях повышенной гравитации требовала колоссальных усилий, капитан принял душ и приступил к предписанному программой обходу, а точнее, объезду на бегущей ленте отсеков корабля.

День, венчающий год полета, проходил как обычно. Торопец проверял установки, контролировал работу основных узлов корабля.

В головной рубке Сергей задержался, долго стоял у обзорного экрана, который показывал корабль из внешней точки наблюдения. Затем капитан решил навести на корабле идеальный порядок и вконец загонял белковых, руководимых Орландо, непрерывными командами. Под вечер, прежде чем засесть в кают-компании за праздничным ужином, заранее заказанным компьютеру, он решил съездить в самый дальний отсек, обсерваторный, расположенный в корме «Анастасии». Устроившись у телескопа, долго глядел в трубу на Проксиму Центавра, ставшую ему ближе. За год полета она увеличилась в размерах, хотя и немного.

Повышенная тяжесть на корабле, вызванная большим ускорением, поначалу причиняла ему немало неудобств, хотя на земле он достаточно тренировался в условиях повышенной гравитации.

…Таким и должен быть путь технической эволюции: завтра устаревает и отмирает то, что сегодня кажется самым современным. И как почетно и ответственно волею судьбы и обстоятельств вдруг в какой-то момент оказаться на гребне технической эволюции!

Пока он глядел на силуэт корабля, в голове вертелась строчка о «столбе летящего огня». Он приставил к виску биопатрон и записал выношенные за последние дни слова: «Как утром первого творенья, здесь ночь темна и свет слепящ. Кто разгадает сновиденья от века непробудных чащ?»

Только поздно вечером добрался он до командной рубки – сердца корабля. С пульта на него смотрел портрет жены. Зойка…

Они познакомились на студенческом празднике в Лунограде. Было шумно, весело, по огромному залу с ребристым, посеребренным потолком, нестерпимо блестевшим, летало конфетти, какие-то разноцветные невесомые ленты, – Сергей никогда не мог разобраться, откуда они берутся.

Он только что прилетел с Земли и потому сначала чувствовал себя довольно скованным в условиях пониженной, по сравнению с земной, гравитации. Сделаешь резкий шаг – и взлетишь, не рассчитаешь движения – глядишь, и врежешься в колонну либо стенку… Не очень-то приятные ощущения! А пуще того Торопец боялся показаться смешным в глазах окружающих.

Масса танцующей и всячески веселящейся молодежи, которая собралась сюда, честно говоря, несколько смущала его.

И еще по одной причине в первое время пребывания на Луне Сергея не покидало томительное чувство, связанное с тревожным сообщением, которым поделился с ним капитан корабля, привезшего его с Земли. Правда, радиограмма не носила официального характера, а приятель капитана, пославший ее, по словам самого капитана, был весельчак и балагур, склонный к розыгрышам. Но напридумывать такое только ради того, чтобы позабавиться над другом? Нет, такое невозможно.

Потому-то Сергей время от времени выходил из зала и поглядывал на бегущую строку видеоновостей, выписываемую электронным лучом прямо в лунном небе.

Он почти не удивился, когда информация о ходе подготовки к очередным межпланетным Олимпийским играм была прервана для экстренного сообщения. Речь шла в нем о чрезвычайных событиях, которые только что разыгрались на Земле, в регионе Юго-Восточной Азии. Был упомянут и Тристаун как центр опасных и загадочных событий. Все совпадало с телеграммой, полученной на борту…

Толпа, следившая за последними известиями, пришла в волнение. Смолк оркестр, игравший неподалеку, в городском саду. Из последних фраз, однако, стало ясно, что зона опасных событий сама собой оказалась локализованной. Последующие сообщения утверждали, что положение полностью контролировалось.

Все эти несколько часов Торопец простоял на пронзительном лунном ветру.

Только когда бегущая строка сообщила, что в далеком Тристауне и его окрестностях водворилось спокойствие, а детали будут сообщены через несколько дней, посмотрел на свои удивительные часы – циферблат их приобрел интенсивный фиолетовый оттенок! – и возвратился в зал.

Здесь, похоже, никто не знал о происшедшем. Гремела стереомузыка, кружились пары.

Затем, после факельного шествия в символических скафандрах по местам первых высадок землян, парни и девушки собрались под куполом центрального лунария.

4

Как встарь, отважные идут

В просторы на ракетных шхунах.

Не представленья в цирках лунных —

Их ждут опасности и труд.

Но, красотой слепящей формясь,

Зато их встретит звездный бег.

И выйдет сам косматый космос

К тебе навстречу, человек!

Глядя на обзорный экран, на струю фотонного пламени, изливающуюся из чаши фотонных дюз, капитан припомнил свое давнее путешествие с Земли на Луну, где впервые повстречал Зойку. Радиограмма, которую получил капитан корабля, оказалась отнюдь не единственной…

Впрочем, ему захотелось сегодня вспомнить все по порядку.

Еще сидя в пассажирском кресле, Торопец почуял, что на борту происходит что-то неладное. Он обладал, как и положено учлету Звездной, обостренной интуицией на различные нештатные ситуации. Недаром же им читалась в академии дисциплина, которая так и называлась – «нештатные ситуации в космическом полете». Однако Сергей никак не мог определить, в чем, собственно, дело. То ли стюардессы начали двигаться по проходу чуточку быстрее обычного, то ли в их негромких голосах, предлагающих пассажирам карамельки да прохладительные напитки, прорезались неощутимые для других нотки нервозности.

Две дамы впереди Сергея были заняты оживленным разговором о том, каким спектаклем откроет лунный политеатр свой новый сезон. Из громкого разговора женщин, невольным слушателем которого Сергей оказался, он понял, что обе они – коренные жительницы Луны. Одна другой наперебой жаловались, прерывая захватывающую театральную тему, как тяжело пришлось на Земле, где вес каждой из них увеличился ровно в шесть раз по сравнению с лунным.

– Будто гири на тебя понавесили, честное слово, – повторяла одна из них, словно рефрен.

Слева от Сергея сидела девушка. Лицо ее показалось знакомым, однако он никак не мог припомнить, где и при каких обстоятельствах ее видел.

Не обращая на соседа никакого внимания, она сначала со скучающим видном съела апельсин, предварительно тщательно очистив его от кожуры, затем надела на себя наушники от кристалла биопамяти, и взгляд ее приобрел отрешенное выражение. Торопцу оставалось только гадать, во что погружены ее мысли, и что она слушает и видит: бродит одна по необитаемому острову? А может, она меломанка и просто слушает хорошую стереомузыку?

Тогда-то, собственно, все и началось… Да, именно тогда, припомнил Торопец.

Стюардессы, как всегда, курсировали по проходу – среди тысяч пассажиров всегда находился кто-то, требующий повышенного внимания. Одна окликнула другую, и в голосе ее Сергей уловил скрытую тревогу. Поначалу, однако, он не придал этому особого значения. И зря, как выяснилось немного позже.

Девушка, сидящая рядом, Сергею определенно нравилась. Когда она усталым жестом сняла старомодные наушники и положила их на колени, он решился заговорить с ней:

– Вы в первый раз на Луну?

Она покачала головой:

– Не в первый.

– Вы лунянка?

– Будем считать так, – ответила незнакомка и выразительно покосилась на иллюминатор, за которым не было, да и не могло быть, ничего, кроме черного неба.

– А я землянин, – произнес Сергей, но его реплика повисла в воздухе.

Разговор явно зашел в тупик.

Где же все-таки он мог ее видеть? – мучил Торопца вопрос, но заговорить снова он не решался. Поэтому ему ничего не оставалось, как вытащить из кармана часы – подарок, полученный сегодня утром от тристаунского часовщика. Он никак не мог налюбоваться изящной вещицей, которую, не доверяя браслету, бережно хранил в боковом кармане, закрытом на молнию.

Часы показались ему необычно теплыми и словно бы еле заметно подрагивали. «Конечно. Влюбился по уши, и уже начинаются галлюцинации», – подумал весело Сергей. Поглядел на циферблат – он был красен, как сок вишни. Повернул незаметно часы к соседке – циферблат чуть побледнел, но цвета не изменил.

…Да не подумает читатель, что Сергей Торопец был таким уж легкомысленным либо чрезмерно влюбчивым. Просто он находился в той счастливой поре, когда сердце открыто для любви и ждет ее, как жаждет зерна почва, распаханная по весне.

Девушка потянулась, чтобы опустить на иллюминатор жалюзи, и биопатрон с наушниками соскользнул с ее колен на пол. Они нагнулись одновременно, столкнувшись лбами. Сергей оказался немного проворнее и, покраснев от смущения, протянул ей упавший предмет.

– Благодарю, – впервые улыбнулась девушка. – Знаете, у вас хорошая реакция.

– И у вас не хуже.

– Мне положено.

– Почему?

– Я спортсменка.

– Боже мой, Рита Рен! – осенило его.

Теперь ему стали ясны косые взгляды, бросаемые на красивую соседку всеми без исключения стюардессами.

– Это я.

– Как я мог не узнать вас!

Рита Рен была знаменитой гимнасткой, он неоднократно видел ее на экране видео, и надо же – так опростоволосился!

Торопец представился, и через несколько минут они уже болтали, как старые знакомые.

– Трудное дело – гимнастика? – спросил Торопец, когда она выпили по чашечке кофе.

– Любимое дело не может быть трудным, – подумав, ответила Рита Рен.

– Ой ли, – усомнился Сергей.

– Вернее, не так. Гимнастика – конечно, трудное дело, чертовски трудное, зато оно приносит мне ни с чем не сравнимую радость.

Они помолчали.

– Мне говорили, – нарушила паузу девушка, – что каждый слушатель звездной академии должен быть мастером какого-нибудь вида спорта. Это правда?

– Правда.

– Чем же вы занимаетесь?

– Я альпинист.

– О, всегда завидовала альпинистам! – воскликнула Рита Рен. – Всегда наблюдают новые виды, новые ландшафты. Наконец, свежий горный воздух. Но главное даже не это. Мне кажется, альпинизм сплачивает людей, выковывает настоящую дружбу.

– Вы и сами альпинистка?

– Нет, но мои друзья занимаются этим чудным спортом, – пояснила Рита.

– Насчет дружбы – все верно, а касательно прочего… Пожалуй, это взгляд со стороны. И у нас – вечный труд, сплошные тренировки…

– Естественно, – кивнула Рен. – В спорте иначе и быть не может.

– А знаете, Рита, я убежден: без спорта не было бы человечества. По крайней мере, в нынешнем его виде.

– Как, например, без поэзии.

– Верно, – подхватил Сергей. – Но между спортом и поэзией есть существенное различие. Если поэзию можно назвать душой человечества, то большой спорт, смелость, ловкость, сила, выносливость, – его тело. А один чудак совсем недавно уверял меня, что наша цивилизация дала сильный крен в сторону технизации…

По широкому проходу ракетоплана в сторону пилотской кабины промчалась взволнованная бортпроводница.

– Сколько летаю, на других рейсах бортпроводницы ходят степенно, – заметил Торопец.

– Может, кому-то плохо? – предположила Рита Рен.

Сергей нахмурился:

– Может быть.

Больше, однако, не было никаких признаков того, что на корабле происходит нечто из ряда вон выходящее. Дело было в проблемах отнюдь не корабельных, а земных, но о том не ведал еще ни один пассажир.

Что касается рейсового ракетоплана, то он шел точно по графику, о чем говорило светящееся информационное табло, расположенное над входом в салон, рядом с круглым контейнером автофиксатора, который когда-то называли «черным ящиком».

Рита опустила жалюзи не до конца, и в оставшуюся щель можно было наблюдать, как меняется цвет неба, точнее – вакуума, царящего за бортом. Темно-серое поначалу, небо стало теперь абсолютно черным.

Когда еще одна стюардесса пробегала мимо, Торопец обратился к ней:

– Что случилось?

– Ничего не случилось, пассажир, – ответила стюардесса, на мгновение приостановившись. – Вы же по табло видите – все в порядке.

Когда бортпроводница скрылась из вида, Сергей легко поднялся и, игнорируя внезапно вспыхнувшую надпись на табло «Ходить по салону категорически воспрещается!», направился в капитанский отсек.

Корабль, как и положено на столь небольшой и давным-давно освоенной трассе, вел киберпилот. Капитан сидел рядом, глядя на пульт неподвижным взглядом. Больше в тесном помещении, набитом радиоаппаратурой, никого не было.

Был капитан отчего-то хмур, туча тучей, и, похоже, не очень удивился, увидев перед собой звездного курсанта в блестящей форме.

– Что, коллега? Не сидится? – пробасил капитан прокуренным голосом. – Заходи, заходи. Погляди на мое корыто. Из ранних серий кораблик, устарел безнадежно. Правда, говорят, скоро люди научатся сквозь пространство без всяких кораблей прыгать, так что все космопланы пойдут на свалку… Но до этого, думаю, неблизко. А пока… Воюю с начальством, чтоб эту посудину модернизировали. Хотя в работе она все еще ничего, как видишь. Не опасайся, учлет, надежный фрегат, – хлопнул он ладонью по пульту. – Дотащит нас до Луны, и точно в срок.

Торопцу показалось, что капитан многословием пытается скрыть свою растерянность. Глаза его суетливо бегали, чаще всего останавливаясь с какой-то опаской на стоящем перед ним приемном аппарате.

– Если что на борту не в порядке – можете располагать мною, капитан, – неожиданно для себя произнес Торопец. – Этот класс кораблей я хорошо знаю.

– Ишь ты, какой прыткий, – усмехнулся капитан. – За предложение спасибо, только едва ли ты в силах что-нибудь… – Не договорив, он резко переменил тему:

– Сам-то откуда?

– Землянин.

– Кончаешь курс наук?

– Да.

– И куда дальше?

– Там видно будет, – улыбнулся Торопец. – Пока ясности нет, могу только постучать по дереву.

– Молодчага, – кивнул капитан. – За сдержанность хвалю. А я люблю Землю, старый дуралей, хотя редко на ней пожить удается, разве что в отпуск… Где был-то на Земле в последний раз?

– В Юго-Восточном регионе.

– Что?!

Торопец решил, что капитан недослышал.

– Городишко там такой есть, Тристаун. Слыхали?

Вместо ответа капитан быстро придвинул руку к кобуре лучемета, висевшей на боку. Торопец сделал вид, что не заметил угрожающего жеста, но внутренне насторожился.

– В чем, собственно, проблема, капитан? – спросил Сергей, продолжая стоять в дверях маленькой рубки.

Капитан окинул его подозрительным взглядом и, видимо, чем-то успокоенный, пробурчал:

– Послушай, курсант, возвращайся-ка лучше на свое место, не нарушай правил. Мне доложили, у тебя там очаровательная соседка. Говорю тебе, у меня все в порядке. У тебя со здоровьем как? Ничего не болит? Голова в порядке?

– В порядке, – машинально ответил Торопец, удивленный неожиданным вопросом капитана.

– Вижу, вижу. Иначе у нас с тобой совсем другой разговор был бы.

В этот момент заработал аппарат, стоявший на столе. Из щели дешифратора поползла лента.

Капитан, продолжая коситься на незваного гостя, жадно просмотрел довольно длинный текст радиограммы, затем ладонью отер пот с лица и тяжело вздохнул.

– Послушайте, капитан, – сказал Торопец. – Я выпускник Звездной, осталась преддипломная практика. И потому, по положению, находясь на любом космическом корабле, имею право…

– А ты не качай права, парень, – перебил его капитан. – Я знаю законы навигации не хуже тебя.

В отсек заглянула запыхавшаяся бортпроводница, та самая, к которой Сергей обращался. Она глянула на Торопца, и в глазах ее мелькнул плохо скрытый ужас.

Капитан спросил:

– Что на борту?

– Система посадки опломбирована, ее никто не касался.

– Салоны?

– Сейчас все пассажиры на местах, кроме…

– Сам вижу, что кроме, – перебил капитан. – Хорошо, возвращайся. И другим передай: никакой паники.

Стюардесса переминалась с ноги на ногу, явно желая что-то сказать, но не решаясь при пассажире. Наконец, скользнув глазами по его новенькой форме, спросила:

– Есть еще радиограммы?

– Есть.

– И что?

– Неважно, Танюшка. Зона безумия вокруг города расширяется.

– Объявить по кораблю! – крутнулась стюардесса на высоких каблуках.

– Ни в коем случае! – остановил ее капитан. – Обе радиограммы носят неподтвержденный характер. Они, так сказать, приватного свойства.

Торопец, ничего не понимая, переводил взгляд с капитана на бортпроводницу. Когда девушка ушла, он с сердцем махнул рукой, пробормотал фразу, в которой явственно угадывалось «…ко всем чертям», и также повернулся, чтобы уйти.

– Погоди, курсант, – остановил его капитан. – Дело есть. Тут такое началось, что голова кругом пошла! Сергей обернулся, капитан протянул ему руку, и они обменялись крепким рукопожатием.

– Садись рядом, – потеснился капитан на узком сиденье.

Торопец присел, ожидая, что скажет капитан. Все происшедшее явно нуждалось в пояснениях. Радиорубка была рассчитана на одного человека, и Сергей предложил:

– Выйдем в холл.

– Нет, – покачал головой капитан. – Боюсь на шаг отойти от этой проклятой штуковины, – показал он на аппарат приема. – Прикован к ней. Не знаю, какое еще сообщение подбросит.

– Так что произошло?

– Случилось, браток, страшное. Настолько страшное, что в какую-то минуту я подумал: эта старая калоша, на которой мы находимся, является, возможно, одним из немногих обиталищ людей – наряду с другими космическими кораблями, находящимися в полете, – которые не поражены безумием.

– Вы о чем?..

Вместо ответа капитан протянул ему первую радиограмму, а когда Торопец внимательно прочел ее, произнес:

– Теперь ты понял, почему я насторожился, когда ты сказал, что только что из Тристауна. А вдруг, подумал, он тоже поражен этим безумием и оно заразно?.. Тогда всем нам крышка, из корабля на полпути к Луне не выпрыгнешь. Недурная перспектива, не так ли, превратиться в корабль сумасшедших? – добавил капитан, пока Торопец перечитывал снова снова радиограмму, пытаясь вникнуть в ее ужасный смысл.

Приоткрыв дверь, в радиорубку заглянула другая бортпроводница. Капитан поднял на нее глаза.

– На борту обстановка нормальная, – доложила она. – Пассажиры ведут себя спокойно.

– Спасибо вам, девчата, – с облегчением произнес капитан. – Продолжайте наблюдение. Ежели чего не так– сразу докладывайте мне.

Капитан с опасной покосился на приемное устройство– что еще оно выкинет? – и сказал, когда дверь за бортпроводницей закрылась:

– Четверть века вожу эту посудину по одному и тому же курсу, так что вроде и списывать ее жалко. Начал на ней работать, когда тебя небось еще и на свете не было. Так что прости уж, я с тобой на «ты».

– Пустяки.

– И четверть века, – продолжал капитан, – дружу с приятелем, который прислал радиограмму.

– А где он работает?

– В центральной диспетчерской Южн-полярного космопорта, на Земле. У нас в традицию вошло, – когда я в полете, разговариваем с ним, обмениваемся информацией.

Капитан снял фуражку и пригладил седой, коротко подстриженный ежик.

Торопец попросил вторую радиограмму. Она оказалась еще тревожнее первой. В Тристауне и его окрестностях творится нечто невообразимое. Город поразила вспышка безумия. Люди бегут из города, при этом вступают в смертельные схватки друг с другом, пытаются покончить с собой. Зона действия безумия продолжает расширяться, несмотря на энергичные действия, предпринимаемые руководством планеты.

– Когда ты ходил по Тристауну… замечал какие-нибудь признаки безумия?

– Ничего подобного не было. Тристаун – тихий, зеленый городок, живущий… живший размеренной жизнью.

– Вовремя ноги унес, браток, – констатировал собеседник Торопца.

– У меня там знакомый остался.

– Кто такой?

– Старик. Часовых дел мастер, – ответил Сергей и коротко рассказал о своем знакомстве, затем протянул подаренные часы, не вызвавшие у капитана особого интереса.

– Не знаю, уцелел ли он, – заключил Торопец.

– Да, брат, дела, – вздохнул капитан.

– Так и не спросил, как его зовут, – произнес Торопец с поздним раскаянием.

– Ничего, узнаешь, когда навестишь его, – сказал капитан. – Пусть только кончится эта заварушка.

Поглядывая на часы Сергея, капитан вдруг начал усиленно тереть глаза.

– Со зрением у вас все в порядке, – заметил с улыбкой Торопец, – это циферблат меняет окраску в зависимости от настроения того, кто на него смотрит.

– Ишь ты! Значит, индикатор настроения?

– Вроде того.

– Твой старик и впрямь умелец. И какое они настроение показывают у меня?

– Циферблат темно-фиолетовый. Значит, настроение самое плохое, – сказал Торопец.

– Верно. В самую точку!

– И у меня оно теперь не лучше.

– А часы спрячь, – протянул их капитан Торопцу. – Вещица удивительная. Читаю я кое-что по биологии, интересуюсь, но не думал, что такой механизм возможен.

Помолчали.

– Знаешь, учлет, а я тебя сразу приметил, еще при посадке, – нарушил молчание капитан.

– В каком смысле?

– Ну, вижу, парень ты сильный и ловкий, как все вы в Звездной академии. А у меня тут, понимаешь… – Капитан замялся.

– Говорите.

– Дельце одно есть. Голова, правда, не тем забита, с этими радиограммами… Видишь ли, на носу моего корабля – допотопная антенна. Вон она, глянь, в иллюминатор видна. Мне кажется, на ладан дышит, вот-вот выйдет из строя. Тогда корабль мой превратится в слепого котенка.

– До Луны дотянет?

– Дотянет.

– Там и смените.

– Не получится. Слишком сложно. Изнутри к ней не подберешься. Нужно в док невесомости становиться, на орбитальной станции. А это уйму времени убьет. Да и потом, могут забрать мою старушку, когда станут ее хвори определять ремонтники… Уточнят ее возраст и вообще не выпустят на трассу. Спишут в утиль. А я люблю ее, хоть и ворчу. Да и уверен, она еще послужит, готов с кем угодно об заклад побиться.

– Что ж я-то могу?

– Может, подскажешь, как сменить антенну.

– На ловца и зверь бежит, – расхохотался Торопец.

– Кто ловец и кто зверь?

– Альпинист я, – сказал Сергей, – по горам да скалам лазаю. Так что, когда прибудем в космопорт, что-нибудь придумаем.

– Правда? – обрадовался капитан.

– Попытка не пытка.

– Учти, на корабле нет никаких приспособлений, чтобы взбираться на него в вертикальном состоянии, такая ситуация не предусмотрена. А положить корабль тоже нельзя.

– Это я знаю.

– Друг, если только выручишь, по гроб жизни тебе буду благодарен.

– С гробом погодите, а вот магнитные присоски мне постарайтесь достать.

– Откуда им быть на борту? У нас не альплагерь, – развел капитан руками.

– Ладно, попытаюсь раздобыть их в лунном порту. У меня там приятель служит, как и я, заядлый альпинист. А лунные горы – дело серьезное.

За беседой незаметно пролетели полтора часа, когда внезапно ожил дешифратор. Третья радиограмма от приятеля капитана тоже была неважной. Вспышка безумия продолжается. К Тристауну стянуты лучшие медицинские силы планеты. Облет на летательных аппаратах показал, что город совершенно пуст: в нем обнаружили только пожилого человека с бородой, бесцельно фланирующего по улицам, и молодую женщину, – видимо, общая вспышка безумия не коснулась их.

– Что же все-таки могло быть причиной вспышки? – задумчиво произнес капитан.

– Мало ли… – откликнулся Торопец. – Может, кто-то завез с далеких планет инфекцию, которая до поры до времени дремала…

– У нас карантинная служба поставлена отменно, это я тебе говорю, – произнес капитан.

– Как видишь, нашлась щель. – Сергей как-то незаметно перешел с капитаном на «ты». – Вообще беспечность человечества меня иногда поражает.

Мелодично ударил гонг.

– Скоро Луна, – сказал капитан. – Ступай на место, привяжись ремнями, как положено. Сейчас будем приступать к маневрам перед посадкой.

* * *

Торопец глянул вверх и почесал в затылке. Высота корабля составляла четыреста пятьдесят метров – не ахти как много для альпиниста. Сложность состояла в другом: старый корабль был обтекаемой формы – так строили когда-то корабли, рассчитанные на среднюю дальность полета с захождением в плотные слои атмосферы.

Ухватиться, удержаться при подъеме было не за что, приходилось рассчитывать только на альпинистское снаряжение, которое нашлось-таки у приятеля. К тому же сам приятель приобрел его недавно и ни разу сам не опробовал. Однако раздумывать было некогда: через два часа начинался межпланетный студенческий праздник, на который, собственно, он и прилетел.

«Рискну, была не была», – подумал Торопец и, поплевав на руки, приступил к восхождению на вертикально стоящий корабль.

…Теперь-то он понимал, что для тех, кто столпился вокруг, это было поистине незабываемое зрелище. Весь персонал высыпал на космодром – работники наземных служб, к ним присоединилась часть прилетевших с ним пассажиров.

Холодно простившись, ушла Рита Рен – видимо, обиделась, что Сергей покинул ее на столь долгий срок, уйдя в капитанскую рубку. Объясняться Сергей не стал, мысли его были заняты другим. Он только ограничился вопросом:

– Можно, я позвоню вам по видео?

– Пожалуй, это ни к чему, – высокомерно вскинула голову Рита Рен и ступила на бегущую ленту, в конце которой ей радостно улыбался белозубой улыбкой стройный гигант-негр, видимо, встречавший ее.

Толпа зрителей увеличивалась. Чуть поодаль от них стояла группа белковых манипуляторов, которые только вчера прибыли сюда на стажировку из Зеленого городка.

Молодой человек в форме учлета Звездной, застывший у монументального подножия корабля, казался совсем крохотным рядом с массивной махиной, уходящей острием в лунное небо. Правда, на высоту стабилизатора, до входного люка, можно было подняться на лифтовом подъемнике, но дальше предстояло двигаться к вершине корабля самостоятельно.

Руки и ноги Сергея были в магнитных присосках. Он примеривался, пытался оценить взглядом предстоящую работу.

Гравитация здесь была в шесть раз меньше земной. С одной стороны, это вроде бы облегчало задачу, но с другой – создавало дополнительные трудности. Дело в том, что Торопец больше всего совершал восхождений в земных горах, и годами наработанные рефлексы, доведенная до автоматизма координация движений – все это оказывалось здесь, в новых условиях, не только бессмысленным, но и мешало. Приходилось на ходу приспосабливаться к иным обстоятельствам, а это всегда чревато опасностью. Ему самому захотелось проверить себя в новых условиях.

Для альпиниста важно – спортсмены это знают – уловить некий свой, внутренний ритм подъема, и очень плохо, если собьешься с него.

Нужно ли говорить, насколько необычным было восхождение, которое предстояло совершить Торопцу? Ведь перед ним была не гора, пусть высшей категории сложности, даже не грозная скала, которую, как ни шлифовали грозы и бури, но оставили на ней какие-нибудь неровности. Перед ним возвышалось тело ракеты, изначально никак не рассчитанной на упражнения альпиниста.

Особую опасность представляла собой нижняя часть сферического отсека, с которого начинался подъем. Если магнитные присоски откажут на этом участке подъема, это будет означать верную погибель. Достаточно перевести взгляд на бетонные плоты космодрома, словно ждущие свою добычу.

Впрочем, лучше вниз не смотреть…

Толпа молча наблюдала за восхождением Торопца, боясь помешать ему каким-нибудь неосторожным возгласом. Люди затаили дыхание.

Белковые, естественно, представляли собой бесстрастных наблюдателей, лишь фиксирующих информацию: эмоции у них учеными Зеленого предусмотрены не были.

Сергей совершал восхождение по достаточно сложной кривой, отдаленно напоминающей спираль: это была кривая оптимальной для подъема кривизны. Любой другой путь, он знал, мог привести к катастрофе.

Торопец позволил себе на несколько мгновений остановиться, перевести дух. Случайно глянул вниз. Показалось, что среди толпы стоит возвратившаяся Рита Рен, одна, без встретившего ее спутника. А может, почудилось, что это она. С такой высоты немудрено и ошибиться.

Он снова двинулся вперед и вверх, медленно, шаг за шагом. Буквально по сантиметрам преодолевал Торопец высоту. Едкий пот заливал глаза, мешал видеть. Наконец двигаться стало чуточку легче, и Сергей понял, что миновал экватор сферы. На выпуклой части шара можно немного отдохнуть, расслабиться. Хотя на Луне и была недавно создана искусственная атмосфера, смягчавшая воздействие солнца, лучи его палили немилосердно. Падая отвесно, они сейчас жгли человека, распластавшегося на металлической поверхности.

Самое опасное в таких случаях – затягивать мнимый отдых: только окончательно выбьешься из сил. Собравшись с духом, Сергей двинулся дальше. Потом шел вертикальный ствол, а затем – разные отсеки, которые смешались в голове. Он знал только одно: во что бы то ни стало необходимо добраться до вершины. Как глупо погибнуть вот так, в общем, по пустяковому поводу, на глазах сочувствующей толпы…

Сергей давно уже потерял счет минутам. Спроси его – он не мог бы сказать, сколько прошло времени с начала восхождения: то ли пятнадцать минут, то ли весь час. Часы свои удивительные, чтобы не повредить случайно при подъеме, он оставил внизу кому-то из случайных зрителей, назвав свое имя.

Через какое-то время впереди замаячила цель – куст антенны. И впрямь он был допотопной формы – уже много лет таких не выпускали.

Резко, почти без перехода, сгустились сумерки – преддверие лунной ночи. Темнота могла серьезно осложнить работу, и Сергей заторопился. Начало быстро холодать, и мороз пробрал его до костей.

Внизу врубили несколько мощных прожекторов, и лучи их сопровождали медлительное продвижение курсанта. Каждое движение, после того, как он чуть не сорвался, чудом удержавшись, отдавало мучительной болью.

Финиш! Укрепившись на присосках, он достал из-за пояса нож с нейтритовым лезвием и, несколькими мощными ударами срубив антенну, легонько подтолкнул ее вниз, куда она и рухнула.

Снизу что-то кричали, махали приветственно руками. Сосредоточенный Сергей достал из кармана складную антенну, выпрямил се и закрепил на месте прежней.

Голова слегка кружилась. Сергей разрешил себе слегка перевести дух и двинулся в обратный путь. Спускаться гораздо труднее, чем совершать подъем, – это знает каждый альпинист.

…На площадку пассажирского лифта он буквально свалился, словно мешок, силы были на пределе.

Стояла ночь, в глубину космодрома убегали ровные шеренги пылающих фонарей. Толпа, встречавшая его, приметно поредела. Он поискал глазами – Риты Рен видно не было.

Выйдя из кабины лифта, он присел на чугунную тумбу. Ноги были как ватные и подгибались, в голове стоял шум. Странное равнодушие охватило Сергея. Первым, опередив людей, к нему подошел белковый манипулятор:

– Вас зовут Сергей Торопец?

– Да.

– Я наблюдал за вашим восхождением. Вы преодолели высоту по высшему альпинистскому разряду.

– Спасибо, – машинально ответил Сергей и на несколько мгновений прикрыл глаза.

Больше всего на свете ему хотелось бы сейчас очутиться в гостиничном номере, стать под горячий душ, затем нырнуть в постель и спать, спать… Он открыл глаза – белковый не уходил, платформа продолжала маячить перед ним, призрачная в свете фонарей.

Белковый протянул ему часы:

– Человек просил передать.

Подбежал капитан корабля, обнял, расцеловал Сергея:

– Спасибо, дружище, век не забуду. Выручил!

Торопец вышел с космодрома и стал в очередь на аэробус, летящий в город.

Старый часовщик был единственным, кто сохранял спокойствие в волнах ужаса, захлестнувших Тристаун. Мыслеизлучатель действовал исправно, как он и предполагал.

Проба прошла удовлетворительно.

Остается дождаться, когда простодушный молодой человек, взявший его подарок, достигнет Луны, и тогда можно будет послать сигнал, вызывающий десант.

Судя по индикатору, который улавливал импульсы, излучаемые часами, курсант не обманул его и сейчас летел в сторону естественного спутника Земли. Ему оставалось провести в полете – он прикинул на компьютере – около полутора суток.

«Спасти этот странный род, населяющий богатую планету, теперь может только чудо», – подумал пожилой мастер.

* * *

На ежегодный Лунный праздник студентов Торопец мечтал попасть давно, но все со временем не получалось: на эти дни всегда находилось какое-нибудь дело, более важное. А тут выдался пробел, и он решил махнуть на Луну, предварительно попутешествовав на Земле. Так вот и завязалась в его жизни цепочка диковинных событий…

Непрерывно гремящая в огромном зале стереоцвето-музыка оглушала, раздражала его, и он уже начал жалеть, что приехал сюда. И что здесь, собственно, особенного? Остался бы лучше, на худой конец, в том же Тристауне. Может, спас бы старого часовщика, – почему-то Сергей был убежден, что тот погиб в разыгравшихся событиях.

Сергей взял трубочку мороженого и стал в сторонку, наблюдая модные танцы, которые появились за время его пребывания на Юпитере, на преддипломной практике.

Сдобный голос невидимого ведущего объявил белый танец. Торопец наблюдал за напропалую веселящимися парочками.

В тот самый момент, когда он доел мороженое, перед ним появилась девушка маленького роста, глаза ее показались юноше необычно огромными. Смешно сделав книксен, она что-то произнесла – он не разобрал слов, заглушаемых бравурной музыкой.

– Простите? – растерялся Сергей, глядя на незнакомку.

– Разрешите пригласить на танец, – повторила она, улыбнувшись.

– Я не танцую.

– На белый танец! – настаивала она. Он пожал плечами:

– Белый танец я танцую, как белый медведь. А если ноги отдавлю?

– Тогда… приглашаю на белое мороженое! – Улыбка удивительно шла к ней.

Так они познакомились с Зойкой. Теперь, на борту «Анастасии», ему казалось, что с той поры протекли десятилетия.

Они выбрали местечко, где народу было поменьше.

– Послушайте, Сергей, – спросила она, – что означает это сообщение о событиях в Тристауне?

– Думаю, ученые разберутся. Туда стянуты лучшие силы Земли. Сейчас важно, что событие локализовано и все симптомы явно идут на убыль. Впрочем, подождем нового сообщения.

– Подождем, – согласилась она.

Потом они гуляли по подземной, точнее – по подлунной галерее, зашли в знаменитую оранжерею, где были собраны образцы растительности со всех освоенных планет Солнечной системы. Внимание Зойки привлекло полудерево-полукуст с золотистыми мохнатыми плодами, похожими на маленькие солнца.

– Что это, Сережа? – спросила она, разглядывая невиданное растение.

– Трабо.

– Тот самый, знаменитый, целебный?

– Да.

Потом они посмотрели голландские тюльпаны, амазонские орхидеи, сибирские кедрачи.

Внезапно почва под ногами тяжело дрогнула. Зойка испуганно замедлила шаг.

– Видимо, корабль стартовал из космопорта, – не задумываясь пояснил Сергей.

– Вы в самом деле все знаете? – посмотрела она на него. – Тогда, может быть, скажете, куда он направляется?

– На Меркурий.

– О! Может, вы ясновидящий?

– Просто я был вчера вечером в космопорту и на всякий случай изучил расписание.

– Гм… – недоверчиво хмыкнула Зойка. – И когда следующий старт?

– В 6.15 утра, Луна – Земля.

– Да, память у вас… – покачала она головой. Они бродили долго, говорили много, перебивая друг друга, и никак не могли наговориться. Говорили о науке, о спорте, о театре, о музыке, о литературе – обо всем, толковали и о перспективах полетов человека к звездам.

– Полеты космических кораблей в трехмерном пространстве – непозволительная роскошь, – заметил Сергей. – Они поглощают уйму энергии и времени.

– А как можно перемещаться иначе? – удивилась Зойка.

– Пока такие принципы только разрабатываются. Но наметки есть. В ближайшее время все должно решиться.

К тому моменту они все уже выяснили друг о друге, и Сергей знал, что Зойка учится в педагогическом, мечтает стать учительницей.

– Самая гуманная профессия на Земле – учитель, – убежденно произнесла она. – Он своим примером, своей душой воспитывает новые поколения, а значит – создает будущее!

Сергей проводил Зойку до центральной площади Лунограда. Они остановились перед гостиницей, где остановилась девушка, Сергей жил в противоположном конце города. На прощание он не преминул объяснить, что шаровые часы, увенчивающие башню посреди площади, – одна из главных достопримечательностей города: на разных циферблатах они показывают время в разных точках Солнечной системы.

– А свои часы вы не забыли перевести на лунное время? – поинтересовалась Зойка.

– Можете убедиться. – Сергей достал из кармана футляр и протянул его своей новой знакомой.

– Я таких не видела!

Зойка с интересом рассматривала циферблат, который, как ей показалось, на глазах начал менять окраску: был зеленый и вдруг стал приобретать синеватый оттенок. Или это от уличного освещения зависит? Она отошла немного от световой панели, но на цвет циферблата это не повлияло.

– Часы с секретом, – сказал Сергей.

– А в чем их секрет?

– Отгадайте.

– Я не мастер разгадывать секреты, – покачала головой Зойка, разглядывая невиданные часы.

– Их собрал один мой знакомый, – сказал Торопец. – И знаете, он уверял меня, что цвет циферблата зависит от настроения того, кто на него смотрит. Индикатор настроения.

– Это как?

– Ну, чем лучше настроение человека, тем более смещен цвет… Помните школьную физику?

– Немного.

– Цвета спектра не забыли?

– Ну как же, – улыбнулась Зойка и произнесла: – «Каждый охотник желает знать, где сидит фазан».

– Вот именно, – подхватил Сергей. – Теперь представьте себе, что на часы смотрит человек в отменном настроении. Циферблат в этом случае будет красным. Настроение чуть похуже – фиолетовым. Ну и так далее.

– Почему же, когда я смотрела на циферблат, его цвет поменялся?

– Значит, ваше настроение ухудшилось. Видимо, из-за расставания со мной.

– Не слишком ли вы самоуверенны, молодой человек? – усмехнулась Зойка.

Сергей пожал плечами.

– Нет, в самом деле, – не отставала Зойка. – Я чувствую себя так хорошо, весело, как никогда, а ваши часы показывают какие-то унылые тона. Ваш часовщик что-то недодумал. Или просто пошутил.

– Механизм часов очень чуткий. Они угадывают тончайшие биологические эманации человека, показывая процессы, о которых он сам еще может не догадываться.

По предложению Сергея перешли на «ты».

– Мне кажется, Сережа, я тебя давным-давно знаю, – задумчиво произнесла Зойка.

– И у меня такое чувство, – признался Сергей. Зойка вздохнула:

– Уже поздно.

– А хочешь, я завтра Луну тебе покажу, – предложил Торопец. – Ты впервые здесь?

– Да.

– Тут масса интересного: места первой высадки землян, самый большой кратер, памятник писателю Герберту Уэллсу, Башня влюбленных…

– Башня влюбленных? – переспросила Зойка.

– Почитай мировую лирику. Тысячи лет влюбленные Земли вздыхали при луне, так уж было принято в поэзии. Могу столько стихотворений прочесть, связанных с луной, – до утра хватит. Когда люди обжились на этой планете-спутнике, они и решили поставить такой памятник.

– Пойдем сейчас! – загорелась Зойка.

– До башни далеко, – покачал головой Торопец. – Она за поясом кратеров. Поедем туда завтра.

– Поедем, – хлопнула в ладоши Зойка. Она все еще держала в руках часы Сергея. – Мне кажется, эти часы… словно живые. От них исходит какое-то тепло.

– Фантазерка, – улыбнулся Сергей. – Значит, так. Я зайду за тобой в шесть, будь готова.

– А на чем поедем?

– Возьму у приятеля двухместный луноход.

– Мне так хорошо… – мечтательно произнесла Зойка. – И спать ни капельки не хочется.

Она внимательно посмотрела на часы, и вдруг словно тень набежала на ее лицо. Откуда бы ей взяться?

Девушка захлопнула крышку часов и протянула их Сергею. Лицо ее было бледным.

– Что случилось? – спросил он.

– Ничего, – покачала она головой. – Устала я сегодня. Плясала много. Есть такая примета: много веселья – к печали.

Они подошли к гостиничному подъезду.

– Знаешь, Сережа, – нарушила она паузу, – не тянет меня на завтрашняя прогулку.

– Зря. Я столько тебе покажу! Один музей освоения Луны чего стоит.

– На меня музеи тоску наводят.

– А у памятника Уэллсу увидишь коренных жителей Луны. Они точь-в-точь такие, как их описал великий фантаст. Чудо биокибернетики!

– Не терплю биокибернетику. И вообще все, все ненавижу. – В голосе Зойки послышались слезы. – Прощай, Сергей! – сказала она и вбежала в подъезд.

Перемена в настроении Зойки, ничем, казалось бы, не вызванная, порядочно озадачила и огорчила Торопца. «И впрямь, видно, устала. Заеду к ней завтра, как договорились», – решил Сергей и направился к приятелю за луноходом.

Рано утром он лихо притормозил аппарат у входа и, игнорируя лифт, бегом спустился на одиннадцатый этаж, где жила Зойка. Перед ее дверью он замедлил шаг, достал часы, щелкнул футляром: без одной минуты шесть. Постучал пальцем – ответа не последовало. Подождал, постучал еще. Затем тихонько толкнул дверь – она оказалась незапертой.

– Зоя! – позвал он, заглядывая в комнату. В номере никого не было.

Постель оказалась нетронутой – в полном казенном порядке. Ровно натянутое одеяло и пышно взбитая подушка говорили о том, что Зойка, по-видимому, не ложилась. Или поднялась рано утром, тщательно застелила постель и ушла? Но куда? И почему?

Сергей присел к столу и постарался сосредоточиться. Что зацепило его сознание, когда он только что открывал часы? Цвет циферблата! Он был ярко-фиолетовым. Последней на них смотрела Зойка, когда они расставались. Значит, в тот момент настроение ее из хорошего стало не то что плохим – прямо-таки убийственным. Но что могло так испортить его?

Он достал часы, машинально открыл футляр… и хлопнул себя по лбу: остолоп! Как он сразу не догадался. С внутренней стороны крышки на него глядел портрет улыбающейся Женевьевы Лагранж. Часовщик постарался на славу. Что говорить, Женевьева была ослепительно хороша. Ее-то, наверно, и увидела Зойка. Ревность, старая, как мир, ревность!

Зойка импульсивна и вспыльчива, характер у нее – Сергей успел заметить – как бенгальский огонь. Скроется, убежит за тридевять земель, – как ее найдешь? Ведь он не то что адреса – даже фамилии ее не знает. Он с необыкновенной силой почувствовал: если сейчас потеряет Зойку, из жизни его навсегда уйдет что-то светлое и значительное. Хоть бы записку оставила! Мысль работала четко, как на экзамене. Только бы она осталась на Луне, тогда он так или иначе ее отыщет. А вот если улетит…

Единственные ворота с Луны во внешний мир – космопорт. А что, она могла запросто… Ближайший корабль стартует в 6.15. Луна – Земля…

Он сунул злополучные часы в карман и выскочил из номера, хлопнув дверью. Расталкивая редких в эту пору прохожих, ринулся к луноходу, для которого, к счастью, нашлось местечко у самого входа. Двигатель мигом взревел, словно чувствуя нетерпение водителя.

Он нажал стартер и на предельной скорости помчался по узкому лабиринту старого города, больше полагаясь на чутье, чем на знание запутанных магистралей центральной части. Хорошо, что улицы в этот час были пустынны – ни людей, ни машин. Воскресенье, горожане отдыхали.

Быстро проплывали назад в утреннем мареве разнообразные лунные строения – от самых первых домов, уходящих основной своей частью глубоко под почву, до красавцев с плавными линиями, смело взметнувшимися ввысь, – их возвели, когда на Луне уже была создана искусственная атмосфера.

Потянулась окраина – однообразные дома, хранилища техники, исследовательские и научные комплексы. По-прежнему изумленно мигали светофоры, в ушах пел ветер, Сергей стремительно выворачивал руль, срезая где можно углы, и удивлялся, как это до сих пор не сломал себе шею.

Небольшой город кончился сразу – строения словно ножом отрезало, и потянулось ровное, как стол, плато Варгентина. Выбравшись на междугородное шоссе, Сергей выжал из машины все что мог, и вскоре вдали показались знакомые ажурные башни космопорта. Ворота уже начали сдвигаться – верный признак того, что сейчас с космодрома стартует очередная ракета. Торопец включил форсаж и влетел на луноходе в ворота, едва не задев их. Защитное тормозящее поле включилось, когда машина уже наполовину въехала на территорию космопорта. Луноход резко замедлил ход, так что он едва не разбил лицо о приборный щиток.

Сергей вырулил к кораблю, который одиноко возвышался поодаль. Ракета стояла, готовая к старту, отсвечивая на утреннем солнце свежей кобальтовой краской. Рядом возвышалась стойка на гусеничном ходу, кабина с пассажирами готовилась к последнему броску наверх, к входному люку. Большинство пассажиров уже заняло свои места внутри корабля.

Выскакивая из машины, он успел заметить, как за прозрачной стенкой лифта мелькнуло Зойкино лицо. Когда он подбежал, кабина плавно тронулась вверх. Не задумываясь, Торопец дернул аварийный стоп-сигнал. Кабина замерла, дверцы раздвинулись, и он шагнул внутрь.

– Вы что же хулиганите, молодой человек? – в негодовании произнесла полная женщина с сильно нарумяненным лицом. – Если опоздали, нужно обратиться к начальнику космопорта, он определит вас на следующий рейс. Почему из-за вас должны страдать все пассажиры? И так старт задержали на четыре минуты…

Не дослушав монолог, Сергей подошел к Зойке. Дама, посмотрев в его отчаянные глаза, умолкла, поперхнувшись на полуслове.

– Вы? Ты? Здесь? – удивилась Зойка. Сергей взял ее за руку:

– Выходи.

– И не подумаю. – Она вырвала руку.

Остальные пассажиры, находившиеся в лифте, с интересом наблюдали за развивающимся конфликтом, в том числе и полная дама, сменившая гнев на милость.

– Откуда узнал, что я здесь? – спросила Зойка.

– Я тебя вычислил.

– Ты опасный человек…

– Молодые люди, – благожелательно улыбаясь, вступил в разговор старичок в новомодном галстуке. – Может быть, вам лучше выяснить свои отношения там, снаружи? Ведь вы и в самом деле задерживаете старт корабля.

– Что случилось там, в кабине? Лифт неисправлен? – загремел в переговорной мембране бас капитана.

– Спасибо за добрый совет, – поклонился Торопец старичку, затем, повернувшись к пассажирам, извинился и, взяв упиравшуюся Зойку за руку, чуть не силком вытащил ее из кабины.

Последняя, будто только и ждала этого, тотчас поползла наверх.

– Ну, и что дальше? – спросила Зойка, когда они сделали несколько шагов по бетонным плитам космодрома.

– Как договорились, – сказал Сергей. – Поедем, покажу Луну.

– Не хочу.

– Почему?

– У тебя есть и кроме меня кому показывать, – поджала губы Зойка.

Они успели удалиться на достаточное расстояние от ракеты, под которой в бункере вспыхнуло ворчащее пламя.

– Ты о той женщине, которая…

– Вот именно, – оборвала Зойка.

– Она мне только друг.

– Гм, гм, – иронически хмыкнула Зойка.

– Не веришь? Смотри. – Сергей вытащил часы, размахнулся и с силой шмякнул их о бетонную плиту космодрома, только осколки полетели в разные стороны.

– Сумасшедший, – покачала головой Зойка. – Такую вещь уничтожил.

– Твое настроение мне дороже.

– Как же ты его теперь определять будешь?

– По глазам. Ну, поехали?

– Ой, гляди, – показала Зойка наземь. – Какая-то деталь покатилась в сторону, как живая.

Девушка протянула руку, однако деталь вспыхнула пламенем – она еле успела отшатнуться.

– Ну и приятели у тебя, – заметила она, покачав головой. – Не часы, а какие-то адские машинки собирают.

– Гляди, – успел шепнуть Сергей, кивнув в сторону. К ним, раскачиваясь, приближалась платформа, шагающая на гибких щупальцах.

– Ой? А это что?

– Продукция Зеленого городка. Белковые манипуляторы. Такими будет оснащен новый фотолет «Анастасия», который заложен на Лунных стапелях.

– Курсант, ты нарушил правила поведения на космодроме, – произнес, приблизившись, манипулятор. Он обращался к Сергею, начисто игнорируя Зойку. – Первое: появился на машине в пределах космодрома.

– Но я…

– Второе: засоряешь территорию посторонними предметами, мусором.

– Мусором… – вздохнула Зойка, глядя на сиротливо валяющийся циферблат, весь в каких-то немыслимых световых пятнах.

– Сергей Торопец! – сказал белковый, что-то соображая. – Вы должны участвовать в Эксперименте?

– Надеюсь.

– Выезжайте с территории космодрома, я открою ворота, – произнес манипулятор.

– А мои нарушения?

– Думаю, они не столь велики, – ответил белковый. – Кроме того, вас извиняет героический поступок, совершенный вчера.

Когда луноход покинул территорию космодрома, Зойка заметила:

– А ты, Сережа, оказывается, важная персона. Белковые тебя в лицо знают.

– Стараемся, – кивнул Торопец, разворачивая машину. – Так что не рекомендую некоторым особам пренебрегать мной.

За луноходом вихрилась пыль, по обе стороны дороги тянулся однообразный лунный пейзаж.

– Послушай, Сережа, а кто она тебе? – спросила негромко Зойка, глядя в даль.

– Кто?

– Ну… эта женщина.

– А как ты думаешь, кем мне приходится вот она?

– Сергей указал на овальную рамку, укрепленную над щитком машины. Из нее смотрела, улыбаясь, сияющая телезвезда, необычайно популярная.

– Тоже скажешь. Это актриса, которую знает весь мир.

– Вот и для меня Женевьева Лагранж – такая же звезда. Далекая и холодная.

– И красивая.

– Красивая, – согласился Сергей. – Но тем холоднее она для меня.

В лунный день программа, намеченная Сергеем, уместилась с трудом. Кое-что из задуманного, конечно, он показал Зойке, но многого не успел.

Поздно вечером он привез ее обратно в гостиницу.

– Устала? – спросил он в вестибюле.

– Замучил меня ветер, – пожаловалась Зойка. – Прямо Змей Горыныч какой-то. Дует и дует, никакогоспасения.

Зойка посмотрела сквозь пластик гостиничного окна на небо, где показались первые звезды. Голубизна неба начинала тускнеть, сереть, наливаться дымкой.

– Прежде, до создания атмосферы, небо на Луне было черным, представляешь? – сказал Торопец. – Дегтярное небо, и на нем немигающие звезды.

Зойка взяла Сергея под руку, подвела к какому-то декоративному растению в кадке.

– Расскажи мне о той женщине, – попросила она. – Только, если можешь, всю правду.

Сергей задумался.

– А что тебя, собственно, интересует?

– Все, – коротко ответила Зойка.

– Женевьева – прирожденный медик. Как шутят ее коллеги – видит человека насквозь. Отважная. Ты слышала вчерашнее сообщение – выразила желание принять участие в ликвидации последствий тристаунской трагедии. Способна буквально собрать человека из кусков после катастрофы.

– Ты любишь ее?

– Странно, мне этот вопрос задают второй раз за несколько дней, – заметил Торопец.

– Кто же спросил еще?

– Один старик, ты его не знаешь… Люблю ли я Женевьеву? Пожалуй, нет, – покачал головой Сергей. – Мы с ней просто друзья.

– А она тебя любит? – продолжала допытываться Зойка.

– Не знаю, – пожал плечами Торопец. – Думаю, что нет.

– Где она живет?

– Ого, это уже получается форменный допрос, – рассмеялся Торопец. – Что ж, готов отвечать по всей строгости закона. Женевьева живет в новом городке среди Кавказских гор, где ученые готовят грандиозный Эксперимент.

– Она в нем участвует?

– Да.

– И ты тоже, – закончила Зойка.

– Откуда ты знаешь? – удивился Сергей.

– Подумай, Пинкертон.

– Минутку… ага… разговор с манипулятором утром на космодроме!..

– Ну да. А я узнаю последней то, что даже роботам известно. Почему ты мне не рассказал, что за Эксперимент?

– Просто не успел.

– Только это тебя извиняет.

– Ас Женевьевой я тебя познакомлю. Надеюсь, вы станете друзьями.

– А что скажет твоя приятельница, когда узнает, что ты вдребезги разбил ее портрет?

– Надеюсь, простит меня. Впрочем, она ведь и не знала о его существовании.

Через два месяца они стали мужем и женой.

5

И возвысят вселенские скалы,

Марсианам подправят каналы,

Всю Вселенную сердцем приемля,

Эти жадные детские глазки,

Ручки, машущие из коляски,

Ножки, что не ступали на землю.

Когда у Зойки родился мальчик, она, ни мгновения не раздумывая, дала ему имя Андрей. Сережа просил об этом там, на поляне, в горах, накануне старта «Анастасии». Он хотел назвать так сына в честь своего отца, умершего рано.

– Андрюша, Андрюха, Андрейка, – повторял Сергей на все лады. – Ты уж береги его. Интересно, узнает меня Андрей, когда я вернусь?

– Конечно, – сказала Зойка. – Он узнает тебя по фотографиям.

Сын рос здоровым, крепким мальчуганом, особых хлопот с ним у Зойки не было.

Ее мучило, что с борта «Анастасии» долгое время не поступало никаких известий, хотя она понимала, что их и не могло быть: фотолет развил слишком большую скорость, идя постоянным ускорением. А создание радиодепеши, о которой столько говорили, оставалось делом далекого будущего.

Жила она довольно уединенно, знала только работу да близких друзей, старалась избегать встреч с настырными представителями видео, теле и газет, пытавшихся выудить малейшие подробности о капитане Сергее Торопце, и постепенно ее оставили в покое. В конце-то концов, у людей Земли, как и всей Солнечной системы, было немало и других забот, которые в изобилии подбрасывал каждый новый день.

Зоя Алексеевна работала учительницей в младших классах. Возня с малышней доставляла ей радость, отвлекала от тягостных мыслей.

Когда выдавалось свободное время, она привычным маршрутом спешила за город, к огромному научному комплексу, который местные жители с ее легкой руки окрестили Пятачком.

Вот и сегодня после последнего, четвертого урока она решила съездить на Пятачок, а уж на обратном пути заскочить за Андрейкой. Чтобы вызвать аэробус, достаточно было подать биокоманду, однако погода была хорошей, тихой, и она решила пройтись пешком.

Снова осень, мягкая горная осень. Как время бежит! Уже год прошел… Осыпавшаяся листва тревожно шуршит под ногами. Она неприметно протоптала к Пятачку свою тропинку, которой никто не пользовался, кроме нее. Тропка, петляя между деревьев, вывела ее в гору. Шла торопливо, но тень опережала ее. У подножия дальнего хребта вспыхнула неверная огненная точка: кто-то разжег костер. Пастухи? Туристы? Либо просто горожане, решившие выбраться на вольный воздух? Столб дыма поднимался в ясное небо, на котором уже зажглась первая звезда. Закат почти догорел, от него осталась узкая бескровная полоска. «Жгут осенние листья, дымок и прозрачен, и сладок. На флагштоке антенны – полотнище дымной зари. Жгут осенние листья: пускай торжествует порядок, пусть играет огонь. Так ярись, и плещи, и гори!» – припомнились ей строки, которые Сергей читал ей еще тогда, на Луне, в первый день их знакомства. Что он делает сейчас там, на корабле? Чем занят? О чем думает?

Молодая женщина прибавила шагу: погода начала портиться. В эту пору в горах она бывает неустойчивой. Невесть откуда набежали облака, подсвеченные умирающим закатом. Время от времени налетал ветер, срывая с кленов пожелтевшие листья.

Ей припомнилось древнее поверье, которое рассказывал им с Сергеем местный старожил.

Раз в семь лет здесь, на плато, со всех сторон окруженном горами, глубокой осенью разражается страшная гроза. Хлещет ливень, с гор устремляются потоки, все смывающие на своем пути. Грохочет гром, огненные зигзаги вспарывают небо. А иногда, говорят, вспыхивает огненный шар, который может проникнуть сквозь любую перегородку. Шар обладает чудесными свойствами. Может, например, попасть в наглухо закрытый дом, все в нем перевернув вверх дном. Серебряные ложки на кухне могли исчезнуть, зато стеклянные предметы покрывались блестящей амальгамой, хрустальная люстра вдруг превращалась в спекшийся комок, свисающий с потолка, и так далее…

«А если в доме человек?» – спросила Зойка с расширенными от ужаса глазами.

«Тут уж как повезет. Огненный шар может проплыть рядом с ним, не причинив никакого вреда, – сказал старожил. – А может и испепелить на месте».

«Когда же должна наступить такая гроза с огненным шаром?» – спросил Сергей.

«Это все в прошлом, в области преданий, – усмехнулся их новый знакомый. – Такие грозы случались до того, как люди научились управлять погодой. А теперь шаровые молнии исчезли напрочь».

«Значит, это из области сказок», – подытожил Сергей, а Зойка испытала нечто вроде разочарования: уж очень заинтриговал ее таинственный огненный шар.

Теперь, говорят, ученые предпочитают не вмешиваться в погоду, предоставляя все таинственному течению атмосферных процессов. Так или иначе, сегодня, похоже, гроза не соберется. Она на ходу посмотрела на небо: облака стали пореже. Дождик, который начал было накрапывать, прекратился.

Последний поворот тропинки – и из-за холма показались знакомые величественные очертания Пятачка. Сжав в руке сложенный зонтик, она остановилась. Впереди простирался огромный круг, прикрытый, она знала, защитной полусферой. По периферии свободной площадки, расположенной внутри Пятачка, располагались сложнейшие установки, которые генерировали поле синтеза.

Само защитное поле было невидимым, но капли дождя, приближаясь к нему, превращались в легкие облачка пара, которые очерчивали контуры гигантского полушара.

Пятачок почти безлюден: до финала Эксперимента еще далеко, целых шесть лет. Только несколько сотрудников возятся у кубической установки, по бокам которой змеятся голубые синусоиды. Люди в обычной форме – комбинезонах хирургической белизны. Среди них одна женщина. Зое показалось, что она похожа на Женевьеву Лагранж. Долго вглядывалась, но разобрать черты лица с такого расстояния, да еще в сумерках, было невозможно. «Обозналась, – решила Зоя. – Что ей там делать? Дел и в клинике хватает».

Постояв немного, она вытерла лицо от легчайшей мороси и вызвала по биосвязи летательную машину, чтобы заехать за Андрюшей.

* * *

…Начало третьего года полета «Анастасии» ознаменовалось встречей с метеоритными ливнями. Локаторы определили впереди по курсу пылевидные скопления инородных тел. Скорость, приобретенная к этому времени кораблем, была слишком велика: если искривить траекторию, возникли бы слишком большие гравитационные силы, которые могли смять капитана в лепешку.

Выдав информацию, электронный мозг «Анастасии» замер, ожидая решение Торопца. Капитан размышлял недолго, да и времени на это не было.

На обзорном экране четко было видно, как на лобовой части корабля начали возникать фонтанчики взрывов. Сначала единичные, они вспыхивали все гуще, оставляя после себя крошечные кратеры с рваными краями. Зрелище было не из приятных: крохотные частицы постепенно «съедали» обшивку корабля. «Так мошка в тайге, облепив крупное животное, может заживо съесть его», – подумалось Торопцу.

Силовые защитные поля отбрасывали встречные частицы, однако мощность встречного потока оказалась слишком велика. За высокую скорость приходилось расплачиваться, причем дорогой ценой. Хорошо, что «Анастасия» обладала достаточным запасом прочности.

Каверзы трехмерного пространства, опасности дальних космических путешествий… При прыжке через четырех мерное нуль-пространство таких накладок быть не может. Там, возможно, таятся свои опасности, но сейчас думать о них рано.

Новый принцип перемещения… Так на поверхности моря может бушевать буря, способная разломать в щепки корабль, но достаточно опуститься в глубину – и там царит покой, путешествуй со всеми удобствами. Но для этого нужен корабль другого типа – подводная лодка.

Капитан с тревогой следил то за обзорным экраном, то за индикатором, показывающим, как тает толщина лобовой обшивки корабля.

Тягуче тянулось время. Торопец уже подумывал о том, чтобы отдать команду белковым во главе с Орландо приступать к эвакуации лобового отсека, но в этот момент метеоритный ливень прекратился – так же внезапно, как начался. Корабль шел сквозь опасную зону двое суток, и все это время Торопец не сомкнул глаз.

Носовая часть «Анастасии» представляла собой жалкое зрелище. Пожалуй, еще час-другой – и обшивка не выдержала бы настырной бомбардировки. Ремонт на ходу – дело муторное, требующее кропотливого труда. Но, честно говоря, Сергей был даже рад происшествию с метеоритами, которое взбудоражило его монотонное существование. Просчитав на калькуляторе ситуацию снаружи, он стал готовить белковых к вылазке.

– Готовьтесь к выходу, – сказал он головному белковому.

– Вылазка невозможна, капитан, – ответил Орландо, блеснув блюдцеподобным оком, и покачал телескопической башней, возвышающейся над платформой, – жест, с недавних пор заимствованный у человека.

– Почему?

– Слишком велико ускорение.

– Вы адаптировались к нему.

– Внутри корабля, – уточнил белковый. – Но наши щупальца недостаточно цепки, сила тяжести сорвет в бездну. Это математическая истина.

– Нам необходимо разведать лобовую поверхность, потом выпустим черепашек-ремонтников.

– Пойду я. Я крепче остальных.

Капитан прошелся по рубке.

– Нет, я сам выйду наружу, – решил он. Белковый возразил:

– Ты слабее меня.

– Зато я альпинист, спортсмен, у меня большой опыт скалолазания.

– Скалы и космический корабль – не одно и то же.

– Представь себе, у меня есть и опыт восхождения на космический корабль! – воскликнул Торопец… – Это было…

– В апреле, на Луне, – подхватил белковый и без запинки назвал точную дату и год.

Капитан принял решение.

Да, гравитация на Луне была ничтожной по сравнению с той, что царила на корабле, – это капитан понял с первых же шагов по внешней обшивке. Мощная сила властно и неуклонно тащила его назад, на руках и ногах кто-то навесил гири, и сбросить их было невозможно. Не было и толпы, снизу подбадривающей его криками. Вокруг царили вечная ночь и безмолвие, прошитое неведомыми созвездиями. Вслед за капитаном из люка выдвинулась вертлявая головка автофиксатора, который записывал на видео наиболее важные события, происходящие на корабле во время полета. Никто не мог вмешаться в его действия – это была автономная система.

«Что ж, если погибну – хоть память останется, – подумал невесело Торопец. – При условии, что киберш-турман сумеет привести «Анастасию» обратно на Землю. Впрочем, и маник бы не хуже справился с этим делом….

Раздумывать на посторонние темы, однако, было некогда. Перед ним возвышалась нижняя полусфера гигантского носового отсека, рядом с ним он казался себе мошкой, козявкой, муравьем. Но муравей, свалившись с травинки, может повторить свою попытку взобраться на нее. Если сорвется Сергей – он отстанет от корабля и затеряется в бездонных пучинах космоса, если порвется страховочный линь. Торопец, как когда-то на Луне, совершал траверз не по кратчайшему пути, а по кривой, которая спирально наматывается на полусферу.

Магнитные присоски маники сработали на славу. Через каждый несколько шагов, когда в глазах начинало рябить от перенапряжения, капитан разрешал себе короткий отдых. Потом снова пускался в путь, виток за витком навивая на раздутое чрево головного отсека.

Казалось, этому не будет конца. Он взмок под скафандром, как мышь, сердце отчаянно колотилось, временами на какие-то доли секунды меркло сознание, и только натренированные мышцы альпиниста, мышцы опытного мастера спорта, продолжали исполнять привычную работу.

В какой-то момент Торопец покачнулся и завис над пропастью. Один магнитный присосок отстал от поверхности – то ли под воздействием огромной силы тяжести, то ли от слишком резкого движения капитана. Он увидел все тело корабля, показавшееся отсюда бесконечно длинным, и в конце его – широкую чашу, из которой истекала ослепительная река аннигиляционного пламени. Слети он отсюда – трос может не выдержать, лопнуть, тогда он угодит в огненную реку – и поминай как звали.

Неимоверным усилием воли Сергей прижал присосок к металлу, холод которого ощущался даже сквозь скафандр. Затем по-пластунски двинулся вперед и убедился, что продвигаться стало легче: значит, экватор сферы перейден.

Снять рельеф лобовой части оказалось несложно, но работа вышла кропотливой, на ходу приходилось соображать, учитывать мгновенно меняющуюся ситуацию. Закончив дело, капитан с чувством, близким к ужасу, стал думать об обратном пути. «Честное слово, легче покорить десяток Эверестов», – пробормотал он под нос.

До линии, которую капитан назвал про себя экватором, он кое-как добрался. А дальше… Трезво прикинув собственные возможности, он понял, что переоценил свои силы. Или не подумал об обратном пути. Баста, он выложился полностью и пуст, как выжатый лимон. Обратно ему не вернуться – сердце лопнет от перенапряжения. Глянул вниз. Там, словно в пропасти, темнел черный провал спасительного люка переходной камеры, который он покинул четыре часа назад. Рядом с автофиксатором маячила платформа маника. Последний что-то крикнул – но в космосе любой звук умирает, не родившись. Белковый начал делать щупальцами какие-то знаки. Каким-то шестым чувством капитан догадался – рация! Как он мог забыть о ней?! Ударившись шлемом об обшивку – руки были заняты, распростертые вдоль стенки, – он включил аппарат, и мембрана ожила.

– Капитан, слышишь меня? Слышишь меня? – настойчиво повторял Орландо, видимо, давно.

Капитан перевел дыхание и произнес:

– Я сверну в трубку пластик с микросхемой повреждений, которую снял, и брошу. Постарайся его поймать. А я…

Маник перебил его:

– Приготовься к прыжку, капитан.

– К прыжку?! Ты соображаешь, что говоришь? При такой тяжести от меня мокрое место останется.

– Мы с белковыми приготовили сетку из упругого материала, она амортизирует удар. Сейчас мы растянем ее с четырех сторон подле люка. Твоя задача – не промахнуться.

– Что ж, давай. Это последний шанс, – решил капитан.

Через минуту сеть внизу была растянута. Сергей долго, очень долго примерялся, рассчитывая прыжок. Малейшая ошибка могла оказаться роковой.

Наконец он прыгнул, как висел, головой вниз, словно пловец с трамплина. Неправдоподобно быстро перед глазами мелькнула выпуклая поверхность лобового отсека. Уже в полете он понял, что может проскочить рядом с сетью, и отчаянным рывком попытался выправить положение. Последнее, что капитан успел запомнить, – это железное щупальце маника, на лету подхватившее его, и острую, рвущую боль в предплечье.

Так или иначе, операция закончилась удачно. Пользуясь схемой, которую он снял, черепашки за несколько суток привели в удовлетворительное состояние израненную, истонченную лобовую обшивку корабля.

Вечером в кают-компании у Сергея с Орландо состоялся примечательный разговор.

– Вы, люди, можете определить, что такое жизнь? – спросил робот.

Вопрос поставил Торопца в тупик. Он знал десятки определений жизни, но какое именно привести? Философское, биологическое, квантово-механическое? Даже поэзия в течение веков пыталась внести свою лепту в раскрытие этого грандиозного, так до конца еще и не познанного понятия. Что же ответить манику? «Дар напрасный, дар случайный»? Нет, так не годится.

– Не можешь, – прервал маник затянувшуюся паузу. – Мне тоже не удалось найти точное определение жизни. Конечно, мне знакомы все ваши определения, – думаю, они знакомы и тебе. Но все они страдают односторонностью, неполнотой.

– Что делать, – пожал плечами капитан. – Наука только приближается к раскрытию этой величайшей загадки природы. И процесс познания бесконечен.

– Знаю, но я не о том. – Голос Орландо окреп. – Я понял сегодня одно. Когда ты, капитан, вместо меня пошел на вылазку, мне стало ясно, что жизнь – это самое дорогое, что может быть во Вселенной. Это – бесценный дар космоса, вершина миллионнолетней эволюции. И ты, капитан… Ты сегодня спас мне жизнь.

– Ладно, не будем об этом, – оборвал капитан, почувствовав, как к его горлу подкатил комок.

– Запомни, капитан. Я твой должник. За жизнь – жизнь. Запомню и я: на память мы, белковые, не жалуемся.

– Главное, что мы живы и продолжаем выполнять задание по Эксперименту, – подытожил Торопец.

Да, корабль выдержал серьезное испытание и продолжал нести Сергея в намеченный район Проксимы Центавра, где земные астрофизики обнаружили силовые поля, необходимые для решающей стадии Эксперимента…

6

Блеклый благовест прощальный,

Опадающие дали.

Мир осенний, мир опальный,

Утоли моя печали.

Осени прохладной сенью,

Листопадовою данью.

Научи меня прощенью,

Научи меня прощанью.

Каждый раз, идя на праздник Первого урока, Зоя Алексеевна волновалась. День 1 сентября нес для нее что-то торжественное, даже таинственное: это чувство сохранилось у нее с далеких детских лет, когда она девчонкой со смешным бантиком в косичках пришла в первый класс.

По традиции учитель в этот день рассказывает новому набору самое интересное и обязательно лично пережитое.

Ночь Зоя Алексеевна спала плохо, часто просыпалась, но так и не надумала, что рассказать ребятам. И только уже по дороге в школу решила – рассказать первоклашкам о далеком дне, когда Сергей впервые взял ее на испытательный полигон Пятачка. Кстати, ведь это было как раз в день 1 сентября! Вот и повод.

…Загорелые, в летних одеждах люди заполняли улицы. Солнце грело совсем по-летнему. Городок ученых и испытателей жил обычной напряженной жизнью, несмотря на зной, вызывавший у горожан истому.

Сергея окликали знакомые, друзья. Зойку знали меньше – она приехала сюда недавно. Впрочем, со своим общительным характером она и за короткое время успела приобрести немало знакомых.

– Тебя, похоже, полгорода знает, – заметила Зойка, щурясь от солнца, когда с Торопцом раскланялся очередной приятель.

– Почему полгорода? Весь город, – улыбнулся в ответ Сергей, помахав кому-то в знак приветствия рукой.

Тогда еще город не разросся, как нынче. Пятачок располагался далеко за городской чертой. Пешая дорога на полигон, которую они выбрали, вела мимо заброшенных штолен, из которых когда-то добывали минеральную соль. Пласты давно истощились, пустые шахты собирались переоборудовать под аттракцион «лабиринт», только у городских властей руки никак не доходили. По обе стороны дороги там и сям громоздились груды строительного материала, несколько автоматов не спеша, методично трудились над прокладкой узкоколейки.

– Подъедем? – показал Сергей на прозрачную каплю аэробуса, проплывавшую над ними. – Еще порядочно.

Она покачала головой:

– Пройдемся.

Они углубились в сосновый бор. Здесь пахло хвоей, нагретой смолой, деловито сновали белки, как она убедилась, совсем ручные.

«…Как жаль, – подумала Зоя Алексеевна, собираясь на работу, – что теперь эта дорога неузнаваемо изменилась. Ее спрямили, роща исчезла. И аттракцион отгрохали».

Испытательный полигон в первый раз поразил Зойку своими размерами. Издали, с гор, он казался поменьше. Это был, по сути, город в городе. Они вошли на его территорию, когда защитное поле разомкнули. При виде циклопических установок, уходящих на сотни метров ввысь генераторов и прочих сооружений неизвестного ей назначения, Зойка показалась самой себе совсем крошечной. Она спросила:

– Зачем эти установки?

– Преобразовывать пространство и время, – лаконично ответил Сергей.

И тут ее поразила картина, которую меньше всего можно было ожидать здесь, на переднем крае науки и техники, где сосредоточены новейшие достижения физики, воплощенные в гигантские установки. Им навстречу шел молодой человек в белом комбинезоне, таща на веревке козу. Животное упиралось, трясло бородой. Зойка обратила внимание, что левый рог козы увенчивался большим серым пятном.

Лаборант остановился, поздоровался за руку с Сергеем, тот представил ему Зойку.

– Очень приятно, Зоя Алексеевна, – произнес лаборант, придерживая козу: теперь она сменила тактику и решительно рвалась вперед. Затем вздумала бодаться со своим сопровождающим, но была быстро укрощена.

– Ничего, шустрый экземпляр, – заметил Сергей, ухватив козу за рог.

– Выбирали.

– Не подведет?

– Надеемся, Сергей Николаевич.

Зойка переводила взгляд с одного на другого: разыгрывают они ее, что ли? Что, собственно, здесь происходит? Но вдаваться в расспросы не спешила, боясь проявить свою полную техническую безграмотность, как уже бывало.

Лаборант и Сергей обменялись какими-то непонятными научными терминами, затем муж взял ее под руку, а молодой человек сказал:

– Могу вас поздравить, Зоя Алексеевна.

– С чем?

– Через полчаса, – он глянул на часы, – вы будете наблюдать историческое событие.

– Доение козы? – Зойка не удержалась, чтобы не подпустить шпильку.

Лаборант в ответ покачал головой и загадочно улыбнулся.

Когда они отошли на десяток-другой шагов, она не выдержала и спросила:

– Сережа, скажи, наконец, что здесь происходит?

– Терпение, женушка.

– Это что, образцовая ферма?

– Не совсем.

– А о каком историческом событии речь?

– Всякому овощу свой час.

– Не думала, что ты специалист по овощам, – Снова съязвила Зойка.

Когда они миновали параболическую антенну, нацеленную на невидимый объект в зените, она решительно остановилась:

– Не сделаю шагу, пока не ответишь: зачем нужна коза?

Сергей улыбнулся:

– Ты как Машка.

– Какая еще Машка?

– Которую только что провели на веревке. Такая же настырная и нетерпеливая.

– Давай, давай. Я любое оскорбление снесу, – с деланным смирением произнесла Зойка. – Только объясни, зачем коза на полигоне.

– Через двадцать минут ты будешь наблюдать один из важнейших этапов Эксперимента, – сказал Сергей, становясь серьезным. – Транспонирование живого организма через нуль-пространство.

– Ой! Впервые?

– Да. До этого перебрасывалась из точки в точку только неодушевленная материя.

– Предметы?

– Да.

– Какие?

– Разные, от обломка скалы до фарфоровой чашки, – произнес Сергей.

Зоя Алексеевна и до сих пор, спустя столько лет, помнит, какое чувство охватило ее после слов Сергея – радостное и одновременно тревожное. Словно она стала причастной к чему-то огромному, таинственному, что с этого момента навсегда войдет в ее жизнь. От слова «транспонирование» веяло космическим холодом.

– Мы на полигон? – спросила она после того, как Сергей изложил ей вкратце суть дела.

– Нет, мы будем наблюдать за опытом из укрытия.

Он привел ее в бункер, где уже находилось несколько человек. Они сидели на стульях, небрежно расставленных вокруг сфероэкрана, который, как показалось Зойке, свободно висел посреди обширного помещения. По сфере пробегали дрожащие полосы. Кто-то стоял у панели экрана, занимаясь настройкой.

Зойка скромно опустилась на краешек свободного стула, не зная, куда девать руки. Всех людей, с которыми ее только что познакомил муж, она знала со школьной скамьи по учебникам и фотографиям: это были виднейшие ученые – физики и кибернетики, биологи и химики, они отвечали за проведение Эксперимента.

Хотя Сергей был среди собравшихся единственным испытателем, держался он свободно, раскованно. С каждым шутил, улыбался, перебрасываясь парой-другой слов. Видно было, что их связывает долгая совместная работа. Транспонированием Торопец занимался с первого курса академии. Время от времени то один, то другой бросал нетерпеливый взгляд сначала на часы, затем на экран.

– Уж полночь близится, а изображения все нет, – промурлыкал кто-то.

И в этот момент экран ожил. В глубине его вспыхнула ослепительная точка, от которой во все стороны побежали лучи, и через минуту сфера стала прозрачной. А еще через мгновение шаг словно распался надвое – это впечатление вызвала возникшая внутри него вертикальная перегородка.

– Что это? – тихонько спросила Зойка у Сергея, присевшего рядом.

– Две части полигона, – прошептал Сергей, пригнувшись к ее уху. – Передающий и принимающий.

– Они рядом?

– Что ты, между ними два километра.

На левой половине сферы появилось изображение – пустая камера, кубическое помещение с бетонными стенками, вдоль которых располагались установки неизвестного Зойке назначения. Ей стало совестно снова нарушать напряженную тишину, воцарившуюся в Бункере, но Сергей, словно угадав ее мысли, негромко произнес:

– Приборы создают приемные силовые поля необходимой конфигурации. Ясно?

– Ага.

– Нужна потрясающая точность, любые помехи необходимо исключить. Иначе… сама понимаешь.

Зойка важно кивнула, хотя последствия погрешностей в синтезирующем поле представляла себе довольно смутно.

В правой половине сферического экрана выплыло помещение несколько больших размеров. Операторы, хлопотавшие здесь, все как один в белоснежных комбинезонах, напомнили Зойке хирургов из клиники Женевьевы Лагранж, где она не раз бывала у новой знакомой: как и предполагал Сергей, они подружились.

– А теперь будь внимательна, – сказал Сергей, – и запоминай все, что увидишь. Сейчас впервые в мире должно произойти транспонирование живого организма в пространстве.

– Перемещение?

– Нет, транспонирование.

– Разве это не одно и то же? Сергей покачал головой:

– Нет. Перемещающийся предмет мы можем наблюдать в каждой точке пути. А при транспонировании предмет исчезает в одном месте с тем, чтобы через несколько мгновений появиться в другом.

– Ныряет у одного берега, а выныривает у другого? – наморщила лоб Зойка.

– Ну, нечто вроде этого. Хотя аналогия достаточно грубая.

– Не понимаю. Как может переместиться предмет, не передвигаясь в пространстве?

– Суть в том, что достаточно передать в нужную точку не самый предмет, а полную информацию о нем. Формирующие поля соберут нужный объект.

– Из чего?

– Из мельчайших кирпичиков вселенной – элементарных частиц.

– Но ведь это будут другие частицы… – возразила Зойка, не отрываясь от экрана.

Сергей улыбнулся.

– Ты коснулась корня проблемы: все элементарные частицы на свете одинаковы, один электрон невозможно отличить от другого, он начисто лишен индивидуальности. Это и есть принцип тождественности микрочастиц – один из самых фундаментальных законов природы. Собственно, на этом и основана возможность транспонирования предметов через нуль-пространство.

Сущность того, что увидела на экране, Зойка поняла много позже, когда проштудировала гору литературы, посвященной транспонированию. Занималась этим и теперь, когда Сергей ушел в космос, чтобы прыжком оттуда завершить Эксперимент.

Сидевший рядом с ней руководитель Эксперимента астрофизик Алонд Макгрегор громко спросил:

– Где Лагранж?

– Она просила передать, что не сможет сегодня быть, – ответил кто-то. – Срочная операция…

– Непорядок, – проворчал Макгрегор. – Она входит в совет и обязана присутствовать на всех испытаниях. – Затем он повернулся к Зойке и сказал, улыбаясь: – Насколько я понимаю, вы в первый раз на Пятачке, Зоя Алексеевна?

Зойка кивнула, от волнения забыв ответить. Шутка ли, с ней разговаривал сам знаменитый Макгрегор, в прошлом – легендарный космокапитан, а ныне – один из ведущих ученых Земли! – Вы не видели транспонирование неживой материи? – спросил Макгрегор.

– Нет.

– Хотите посмотреть?

– Еще бы!

– У нас есть еще несколько минут, – сказал Макгрегор и, подойдя к сфероэкрану, несколько раз пощелкал переключателем.

– Вам слово, Сергей Николаевич, – обратился Макгрегор к Торопцу. – А мы послушаем.

– Следи, Зоя, за экраном, – сказал Сергей. – Эти опыты проводились два месяца назад…

– Скуповато объясняете, – улыбнулся Макгрегор в густую бороду.

…В левый бункер вошел оператор, держа в руке обломок базальтовой породы. Он погрузил его в прозрачное чрево силовой установки. Немного поколебавшись вокруг точки равновесия, обломок повис в самой сердцевине упругого поля. Казалось, всесильная земная гравитация вдруг утратила власть и в дальнем бункере воцарилась невесомость.

– Следи, сейчас этот обломок «передадут» в другой бункер, – сказал Сергей.

– За два километра?

– Да.

– А на большее расстояние переброска возможна? – спросила Зойка.

– Квалифицированная постановка проблемы, – одобрительно пробасил Макгрегор.

– Ученые считают, что в принципе переброска возможна на любое расстояние, – ответил Сергей. – Ответить окончательно на этот вопрос может только эксперимент.

Послышался мелодичный удар гонга. В тот же миг ослепительная вспышка закрыла левую половину экрана, а через неуловимое мгновение – и правую. Вскоре пламя в обеих частях экрана сошло на нет. Зойка глядела во все глаза. Это походило на чудо. Камень из левого бункера исчез, словно испарился. Зато в правом, несмотря на непроницаемые стены, покачивался в силовом поле тот же обломок.

– Похож, – произнесла Зойка, внимательно разглядывая обломок породы.

– Что значит – похож? – неодобрительно произнес кто-то.

– Это тот же самый предмет, Зоя Алексеевна, – произнес Макгрегор.

Зойка не была в этом уверена, но своих сомнений вслух не высказала.

Видеозапись закончилась. Трансляция опыта затягивалась, и Сергей и Зойкой вышли в холл выпить по чашечке кофе.

– Ну, как тебе?

– Чудо, – сказала она. – Но послушай, Сережа… Это пламя, которое изничтожило предмет… Это же страшно; А если вместо камня будет живое существо?!

– Что значит – пламя изничтожило предмет? – произнес Сергей, отхлебывая кофе. – Камень ведь остался цел и невредим. Ты своими глазами видела его в правом бункере.

– Но зачем это ужасное пламя? А если оно охватит человека?!

– Ничего страшного не произойдет, – улыбнулся Сергей, допивая кофе. Он сунул чашку в утилизатор и продолжал: – Пламя – только видимость, вроде бенгальского огня.

– Ничего себе – видимость, – зябко повела плечами Зойка. – Оно так полыхнуло – у меня до сих пор мурашки по коже. А зачем оно нужно?

– Это – мгновенная считка информации. Выясняется полная структура предмета, который надлежит передать в заданную точку.

– Как телеграмму?

– Вроде того, хотя такая аналогия тоже приблизительна, – сказал Сергей.

– Слушай, что за человек Макгрегор?

– Алонд – душа эксперимента. Во все вникает, до всего ему дело. Ты не представляешь, как сложно скоординировать, слить воедино усилия многих сотен и тысяч людей. Для этого нужно гореть идеей. Макгрегор – из таких.

– А почему именно астрофизик возглавляет эксперимент? – продолжала расспрашивать Зойка.

– В этом заложен глубокий смысл… – начал Сергей, однако договорить не успел. Ударил гонг, возвещающий начало опыта. Зойка поставила нетронутую чашку на место, и они возвратились в зал.

…Операторы втолкнули в левый бункер козу – она сразу узнала в ней Машку, встреченную около получаса назад. Двое операторов приподняли козу и поместили ее в силовое поле. Животное зависло в полуметре от пола, однако на него это, похоже, не произвело особого впечатления. Коза с любопытством огляделась, смешно подрагивая бородкой, затем попыталась дотянуться до одной из стенок. Убедившись в тщетности своих попыток, начала к чему-то принюхиваться, морща ноздри.

Зойка инстинктивно прикрыла глаза, а когда открыла их, левая камера была пуста, коза очутилась в силовом поле правого бункера.

– Поздравляю, – произнес Макгрегор, обращаясь ко всем сразу. – Сделан еще один шаг в осуществлении Эксперимента.

Стихийный взрыв аплодисментов потряс помещение. Хлопали все, но громче всех – Зойка. Люди обнимались, кто-то вытирал платком глаза.

Коза, похоже, ничего не почувствовала. Быть может, даже не осознала, что очутилась на новом месте. Через десяток секунд силовое поле, в котором она очутилась, возникнув подобно Афродите из морской пены, отключилось, и животное плавно опустилось на бетонный пол. Коза обнюхала его, затем принялась бродить по бункеру, очевидно, в поисках съестного.

Зойка пристально вглядывалась в козу, выискивая в ней изменения. Но все совпадало, вплоть до пятна на роге.

– Поднимайся, Зойка, – потянул он ее за руку. – У нас сегодня большой праздник, отметим его.

– Еще один шаг по пути к вершине… – задумчиво повторила она заключительные слова Макгрегора. – Послушай, почему он так сказал?

– Наверно, потому, что он альпинист, как и я, – пожал плечами Сергей.

– Я не о том. Какую вершину он имел в виду?

– Прыжок человека. И конечно, на более приличное расстояние.

– Какое же?

– Не на два жалких километра, а, по крайней мере на несколько световых лет.

У Зойки захолонуло сердце.

– И этим человеком будешь ты?

– Пока неизвестно, но надеюсь…

Вот о том далеком дне, о строптивой козе Машке, в одно мгновение ставшей знаменитой на всю Солнечную систему, Зоя Алексеевна и решила сегодня рассказать ребятишкам на празднике Первого урока.

7

За солнцем – солнце, за звездой – звезда,

За веком – век, нетающая вечность.

Скажи мне, брат мой будущий, тогда

Тебе не надоест ли бесконечность?

Опытов по транспонированию различных предметов в земных условиях проводилось немало, и не все они проходили гладко. Случались и накладки, но они были несущественными и волновали больше специалистов, публика же воспринимала эти опыты восторженно, смотрела на них как на чудо.

После первых экспериментов последовала длинная цепочка других, все более сложных. Транспонировались различные предметы, животные, дошла очередь и до человека. Тут ученые приблизились к пику эксперимента.

Предстояло транспонировать человека не на несколько километров и даже не на несколько тысяч, но научиться преодолевать в мгновенном космическом прыжке расстояния в несколько световых лет.

Торопец в полете часто вспоминал земные опыты, в которых ему доводилось участвовать.

Режим фотонных двигателей, между тем, пришлось форсировать, поскольку при прохождении метеоритных полей «Анастасия» потеряла скорость. Повышенное ускорение вызвало дополнительные перегрузки. Что поделаешь, приходилось пока мириться с этим старинным и неудобным способом перемещения в пространстве. Оставалось надеяться, что полеты на космических кораблях в скором будущем отойдут в область предания…

Закончив ежедневный объезд отсеков корабля, капитан отправился в командную рубку, где с наслаждением погрузился в противоперегрузочное кресло. Откинул голову, веки смежились. Сон длился несколько минут, но, проснувшись, Сергей почувствовал себя освеженным. Еще в земных условиях, во время бесконечных тренировок, в том числе и спортивных, он научился по собственной воле погружаться в сон. Вынырнув из небытия, Торопец глянул на часы: сон длился ровно десять минут, как он и приказал себе.

Протянув руку, налитую свинцовой тяжестью, достал со стеллажа, расположенного в изголовье, старинную зачитанную книгу, которую предпочитал новомодным биопатронам. Раскрыл наугад и погрузился в чтение, хотя и так помнил текст наизусть и мог бы воспроизвести его с закрытыми глазами. «На кремнистой тропе, на чужом перевале, на каком-то витке бесконечной спирали на мгновенье помедлю и, пот вытирая, мир окрестный окину от края до края. Неподкупные реют в тумане вершины, уступают уступы, сбегая в долины, где над чудом конструкций, раскинувшись ало, заурядный закат золотится устало». Его всегда поражала таинственная сила старых стихов, способных воскрешать былое. Вот и сейчас припомнилась каменистая тропинка, по которой они спускались с Зойкой в последний его, прощальный день, и вершины далеких пиков, и угасающий закат, и «чудо конструкций» которые они разглядывали в бинокль. Зойка потом швырнула в пропаст. Припомнилось даже, как вытирал пот с лица…

Да, путь познания идет по спирали, и Эксперимент знаменует собой новый ее виток.

Он достал другую книжку – это был рассказ о великих шахматистах прошлого, людях и электронных автоматах. К книге был приложен комплект магнитных шахмат, приводились наиболее яркие партии. Захотелось сыграть в шахматы. На Земле на это времени не хватало, да и Зойка древнюю игру не жаловала. Сергей вызвал главный маник. Платформа вошла в рубку и остановилась перед ним.

– Сыграем в шахматы, – предложил капитан.

– Я не умею.

– Знаю. Покажу тебе ходы, научишься в процессе игры.

Играл Торопец неплохо, знал теорию и потому полагал, что в десятке-другом начальных партий устоит против самообучающейся системы. Выслушав капитана, Орландо заметил, что игра несложная.

– Что ж, начинай, – усмехнулся капитан. Первую партию маник проиграл без всякой борьбы.

Он настойчиво вел пешки в ферзи, не останавливаясь перед жертвами. Поражение белковый встретил с недоумением. Вертел в щупальцах магнитную доску так и этак, никак не мог успокоиться. Молча наблюдая за ним, капитан обдумывал неясную еще мысль, мелькнувшую в голове.

– Сыграем еще, – предложил маник, возжаждавший реванша.

«Отлично. Настойчивость в достижении цели», – отметил мысленно Торопец.

Вторая партия немногим отличалась от первой. В третьей и четвертой у Орландо появилась видимость сопротивления. В пятой Сергею пришлось надолго задуматься, победа досталась в результате подстроенной им хитрой ловушки. Переломной явилась шестая. Внешне неброскими, но рациональными ходами белковый уже после дебюта получил выигранную позицию. Торопец отыскал призрачный шанс и решил использовать его. Отдал одну ладью, затем другую и с замиранием сердца ждал реакции маника: если тот откажется от второй ладьи, сопротивление капитана станет бессмысленным. Тут сказалась неискушенность белкового: тот снял щупальцем фигуру, и ничья стала очевидной.

– Вечный шах! – не без облегчения провозгласил капитан.

Он думал, что, сравнившись в силе игры, манипулятор будет охотно играть с человеком, однако ошибся. Видимо, психологию белковых он постиг недостаточно. Маник играть отказался.

– Я уже играю лучше и буду все время выигрывать, – пояснил Орландо свой отказ. – Игра утратит смысл.

«Способность правильно оценивать ситуацию, которая быстро меняется. Неплохо», – отметил капитан.

Белковый, заметив у Сергея шахматную книгу, попросил ее.

– Изучу поглубже шахматы, – сказал Орландо. – Оказывается, это не такая простая игра, как кажется поначалу. – Он быстро пролистал книгу и положил ее на место.

– Бери, бери, – сказал капитан. – Изучишь, когда будет свободное время.

– Я уже усвоил книгу.

– Всю?

– Всю. Она отпечаталась в моей памяти. «Стремление к совершенству, способность использовать попутные обстоятельства. Отменно».

– Можешь проверить, капитан, – предложил белковый, неверно истолковав его молчание.

– Непременно, – сказал Сергей, расставляя фигуры. Много партий они сыграли, и ни в одной у капитана не было ни малейших шансов на спасение. Каждый проигрыш укреплял Торопца в разумности принятого им решения. Маник, судя по всему, достиг в полете такого уровня развития, что ему вполне можно доверить обратный курс «Анастасии»: он сделает это лучше киберпилота.

Капитан закрыл книгу и протянул руку, чтобы поставить ее на место, как вдруг острая боль пронзила его, отдавшись в боку. Такая же, как тогда в горах, когда они с Зойкой сидели у костра. С тех пор боль не повторялась, и он забыл о ней.

Книга выскользнула из рук и тяжко, со стуком упала на пол отсека.

Торопец, замерев, прислушивался к собственному телу, ставшему внезапно чужим и враждебным. Боль отпустила, но через несколько минут приступ повторился. Случайность? Едва ли… Он утаил тогда, перед стартом «Анастасии», болевой приступ. Одна мысль о том, что дело его жизни сорвется и Эксперимент завершит дублер, была невыносимой. По сути дела, он поступил неправильно, положился на авось. И вот возмездие. Что же делать теперь, когда корабль затерян среди безбрежных просторов космоса, на полпути к цели, и он – единственный человек на борту?..

Глупо, конечно, погибнуть в нескольких шагах от цели. Но стократ хуже – загубить плоды усилий тысяч и тысяч людей, сорвать Эксперимент, тем самым замедлив прогресс человечества. Если он сейчас погибнет от этой адской боли, буравящей внутренности, – когда еще люди смогут выйти на новый виток познания?

Преодолевая подступившую тошноту, капитан поднялся из кресла, но убедился, что самостоятельно передвигаться не в состоянии: сделав три-четыре шага, он рухнул на пол. Делать нечего, пришлось вызвать Орландо, с которым он только что расстался. Сделал он это с помощью шарика биосвязи, который крепко сжал в руке.

Через несколько минут люк отворился и в отсек вплыла гибкая платформа, покачиваясь на щупальцах. Глаз-фотоэлемент быстро обежал помещение, оценивая ситуацию, и остановился на капитане, распростертом на полу. Рядом лежала раскрывшаяся доска, из которой высыпались шахматные фигуры, – он задел ее при падении.

– Явился по вызову, капитан, – произнес белковый. – Расставить фигуры?

– Мне худо, Орландо.

– Что я должен делать?

– Доставь меня в медотсек.

Маник склонился к распростертому человеку, одновременно изогнув желобом платформу. Затем двумя свободными щупальцами, словно руками, легко, как перышко, поднял капитана, положил его наверх и двинулся к выходу.

Приутихшая на короткое мгновение боль вспыхнула с новой силой. Помутившимися глазами Сергей глядел на коридорный потолок, будто видел его впервые, на светящиеся боковые панели, которые убегали назад, смыкаясь в перспективе. Он думал о своем непростительном легкомыслии, которое могло теперь обернуться бедой.

В медицинском отсеке было прохладно, воздух припахивал промозглой сыростью. Сюда ему не доводилось заглядывать с самого начала полета.

Он велел манипулятору включить дополнительное отопление, слез с платформы, с трудом доковылял до электронного диагноста и забрался в его кокон. Цепкие змейки датчиков приникли к телу, считывая информацию и передавая ее калькулятору для обобщения. На мгновение Сергею почудилось, что некое чудище захватило его врасплох, от него не вырваться. Мелькнула в памяти картинка, виденная в детстве в какой-то книжке: на морском берегу лежит распростертый великан, его облепили маленькие человечки, опутывая веревками… Гулливер у лилипутов. Экран перед капитаном засветился, ожил. Заплясали, зазмеились, запрыгали кривые: машина изучала организм человека, прежде чем вывести свое заключение.

Ждать пришлось довольно долго. Капитан, измученный повышенной тяжестью и периодическими болями, успел даже задремать, затем, очнувшись, снова устремил взгляд на пульт, на суммирующий экран, расположенный в центре. Его око то вспыхивало, то снова гасло. Казалось, диагност в нерешительности. Но вот по матовой поверхности пробежала волнистая кривая, которая распалась на отдельные извивающиеся кривые. Они сложились в подрагивающие буквы, и капитан прочел: «ПРИСТУП АППЕНДИЦИТА». Пониже горела надпись, выведенная красными буквами: «Нештатный случай». Да, подобный казус на борту «Анастасии» предусмотрен не был.

В первую секунду Торопец испытал облегчение, едва не расхохотался: боже, какая чепуха! Банальщина. Аппендицит, подумаешь! Не болезнь, а так себе, недоразумение. Он был не очень-то сведущ в медицине, как и большинство людей, обладающих железным здоровьем, и потому тут же рассудил, что уж с такой пустяковой хворью запросто справится.

– Понял тебя, – сказал он в переговорную мембрану. – Что принимать? Таблетки, порошки? Может, антибиотики?

Компьютер медлил, раздумывая: он прикидывал десятки и сотни вариантов консервативного лечения, связанного с приемом медикаментов и процедурами. «Принимать ничего не следует», – пробежали наконец по экрану слова.

– Ничего? – еще больше удивился капитан. «Ничего, – ответил экран. – Любые медикаменты в данном случае во вред».

Торопец улыбнулся. Ему даже показалось, что боль в животе притупилась, пошла на убыль. Ну вот, мудрый диагност разобрался, что к чему. Приступ носит, значит, случайный характер, пройдет сам собой. Даже принимать ничего не нужно. Ничего? Странно все-таки.

– Что же мне делать? – спросил он мембрану. – «НЕОБХОДИМА ОПЕРАЦИЯ».

– Понятно. Может, ее можно отложить до моего возвращения на Землю? – спросил он, стараясь, чтобы голос звучал ровно.

– «Нет, операция необходима срочно», – ответил тотчас компьютер.

– Но операцию некому сделать.

– «Это вне моей компетенции», – ответил диагност.

– А если все-таки подождать?

– «Тогда в ближайшее время неизбежен летальный исход».

Да, подобного казуса те, кто готовил полет, не смогли предусмотреть. Это была случайность, из тех, что способны сокрушить самую незыблемую, казалось бы, закономерность. Так из-за случайной помехи звездный корабль сходит с курса, рушится здание, возведенное, казалось бы, по всем правилам архитектуры, падает в пропасть альпинист, безопасность которого, вроде бы, гарантирована.

Конечно, вина за сложившуюся ситуацию падала в первую очередь на него, Торопца, но разве в этом сейчас дело?

…Думай, думай, капитан. Ищи выход! Хотя, похоже, его нет: ты попал в собственную ловушку. Боль в животе затаилась, словно мышь в норе, но в любую минуту могла ожить.

Капитан, выбравшись из диагноста, медленно расхаживал по медотсеку, размышляя. Вдруг нахлынул прилив сил и решимости. Не может быть, чтобы не нашлось выхода! Погибнуть из-за такого пустяка! Человек должен уметь побеждать любую хворь, а иначе для чего дан ему разум? Неужели он пропадет, погибнет без борьбы?

Торопец отдал манипулятору распоряжения по кораблю и присел – ходить было тяжело. Припомнилась давнишняя история, вычитанная в какой-то книге. Это случилось в период освоения Арктики, когда на Земле еще оставались белые пятна. Герой этой истории оказался примерно в такой же ситуации, как Торопец. Он находился один на зимовке, на сотни километров вокруг людей не было, и тут его настиг острый приступ аппендицита. Отважный человек нашел выход! Зимовщик… сам себя прооперировал. Сделал себе местную анестезию, затем поставил перед собой зеркало и шаг за шагом провел всю операцию!

Правда, зимовщик, в отличие от Торопца, сам был хирургом. Что до Сергея, то он, как и положено выпускнику Звездной академии, имел несколько специальностей и умел многое, но держать медицинский скальпель в руках ему не приходилось. Женевьеву бы сюда! Или хотя бы любого из ее ассистентов.

Говорят, древняя Атлантида славилась выдающимися хирургами, почему-то припомнилось Торопцу. И тут боль снова напомнила о себе.

«Прими обезболивающее средство», – предложил компьютер.

– Нет, – отрезал капитан. – Это не выход.

Еле слышно щелкнуло реле: диагност подключился к мозгу головной рубки. Электронные цепи лишены эмоций. Быть может, в эти секунды киберпилот прикидывал, как вести «Анастасию» обратно на Землю уже в отсутствие капитана.

Перед тем как покинуть медотсек, Торопец еще раз посмотрел на переговорный экран диагноста, который в полутьме помещения поблескивал подобно кошачьему глазу. На нем продолжало мерцать заключение компьютера.

И тут в мозгу Торопца мелькнула ослепительная мысль. А что, если…

Решение, которое пришло ему в голову, было необычным, сложным. Можно сказать, совершенно диким. Навеяно оно было, как ни странно, необычайно быстрыми успехами белкового в шахматах, с ходу овладевшего тонкостями игры. Но другой возможности, пожалуй, не оставалось.

Вызвал Орландо, который доставил его в головную рубку.

– Погоди, – остановил его капитан, когда тот был уже у люка.

Белковый замер.

– Подойди, – попросил капитан прерывающимся от слабости голосом и затем четко и подробно изложил манику программу действий.

Белковый в растерянности поблескивал глазами-фотоэлементами.

– Все понял? – спросил Торопец.

– Да.

– Действуй.

– Нет, капитан.

– Это приказ.

– Я не выполню его, капитан, – твердо произнес Орландо. Мерцание его фотоэлементов прекратилось.

– Только этого недоставало, – усмехнулся Торопец. – Классический сюжет для приключенческого романа. Бунт на корабле.

Неожиданная строптивость робота сводила на нет последнюю надежду Сергея.

– Я уничтожу тебя, – произнес капитан побелевшими от боли губами, втайне рассчитывая, что у маника сработает инстинкт самосохранения, привитый его создателями. Но он ошибся.

– Это право капитана, оговоренное космическим уставом, – согласился белковый.

Дело зашло в тупик. Немного поразмыслив, капитан пришел к выводу, что единственный его шанс заключается в попытке воздействовать на строптивого белкового силой логики – единственным, перед чем может спасовать маник.

– Ты прочел последний вывод диагноста?

– Конечно.

– Тогда давай рассуждать математически. Без операции я погибну, вероятность этого равна единице. Согласен?

– Верно, – произнес манипулятор, еще не понимая, куда клонит капитан.

– А в том случае, который я тебе предлагаю, есть вероятность, что я выживу, хотя бы и ничтожная?

– Есть, – поразмыслив, вынужден был согласиться белковый.

– И она отлична от нуля?

– Отлична.

– Какой же вариант следует предпочесть? Только будь логичен.

– Послушай, капитан, ни в одной космической инструкции…

– Отвечай на мой вопрос, – нетерпеливо перебил Сергей.

– Капитан, но я никогда… – начал манипулятор, переступая со щупальца на щупальце. – В Зеленом городке нас не учили…

– Отвечай.

– Следует выбрать второй вариант, – медленно произнес белковый, сраженный железной логикой Торопца.

– Верно. Иди и выполняй приказ.

Тележка дернулась и медленно двинулась в сторону люка.

– Поживее, у тебя мало времени.

Оставшись один, Сергей опустился на упругий пол, тяжело привалился спиной к мерцающей панели освещения. Рубка покачивалась в тумане. Вернуться в медотсек? Нет смысла. В случае травмы, вывиха, ушиба умная аппаратура могла бы ему помочь, но и только. Теперь все зависит от манипулятора, от того, в какой мере и как скоро сумеет он выполнить порученное ему дело.

* * *

Информационный отсек был самым малым на корабле, однако здесь была сосредоточена существенная часть знаний, накопленных человечеством в течение долгого исторического пути, со времен Древнего Египта и легендарной Атлантиды и до героической эпопеи освоения Юпитера и Сатурна, которая продолжалась и по сей день.

На отдельном стеллаже, в миниатюрных ячейках хранились кристаллы памяти, на которые были переписаны сотни энциклопедий мира, от Британской до Большой Лунной, от первой Марсианской до новейшей Меркурианской. Справочники разного рода, тщательно классифицированные, тысячи и тысячи единиц биопленки терпеливо дожидались своего часа.

И час настал.

Головной манипулятор вошел в отсек и, быстро сориентировавшись, направился к месту, где помещались медицинские сведения об организме человека. Здесь можно было узнать о достижениях десятков наук, тесно переплетающихся друг с другом. Как разобраться в этом хитросплетении, как постичь его в ограниченное время? Для этого нужно общее направление, путеводная звезда. Манипулятор интересовало только то, что связано было с хирургией, в частности – полостной.

Орудуя сразу несколькими щупальцами, Орландо достал из гнезд нужные кристаллы памяти и тут же погрузился в их изучение. Электронный мозг поглощал информацию быстро и глубоко. Там, где человеку потребовались бы месяцы и годы, манику хватало считанных секунд. Через некоторое время нужная информация была усвоена.

Первая часть задания выполнена. Увы, самая легкая. Хирургической практики у белкового не было никакой, а ему предстояло прооперировать капитана.

Орландо направился в медотсек, и по пути его снова начали одолевать сомнения, однако он отмел их. Прежде чем приступить к действиям, педантичный белковый наметил для себя четкий план. Справедливо рассудив, что сейчас на борту корабля должно произойти событие чрезвычайное, он включил автофиксатор. Пусть записывает на видео все события, какой бы оборот они ни приняли… Затем Орландо вскрыл контейнер, полный хирургических инструментов. Покосившись на всевидящее око автофиксатора, протянул щупальце, взял скальпель, подержал на весу, прикидывая тяжесть, намного отличную от земной. Нужна практика, хотя бы небольшая. Где найти подходящую поверхность? Ага, вот. Пол отсека. Лучше не придумаешь: и мягкий, и в меру упругий. Белковый склонился над полом, мысленно выделил две точки и, прицелившись, соединил их надрезом. Результатом остался доволен: линия получилась одинаковой глубины и идеально, словно луч, ровной. «Капитан сказал бы: твердая рука. Точнее – твердое щупальце», – подумал биоробот.

Люк отворился, в медотсек, пошатываясь, вошел бледный капитан.

– Ты и скальпель приготовит? – произнёс он, глянув на маник. – Тогда начнем.

– Этот непригоден.

– Почему?

– Я им уже пользовался, для практики.

– Что ж, готовь другой.

Маник приготовил новый инструмент, зажал его в щупальце и застыл в ожидании.

– Приступай, – сказал Сергей.

– Нужен операционный стол.

Капитан огляделся. Обстановка в медотсеке была мирной, успокаивающей. «Словно в операционной Женевьевы», – подумал он. Если бы не экран внешнего обзора, который имелся в каждом отсеке, да повышенная сила тяжести, можно было подумать, что действие происходит на Земле. Но внутри прозрачной сферы экрана висело узкое торпедовидное тело «Анастасии», составленное из отсеков, и река пламени, изливавшаяся из фотонных дюз, ежеминутно удаляла корабль на миллионы и миллионы километров от родной планеты.

– Под каким наркозом делать операцию? – спросил Орландо.

– Под общим, – подумав, решил капитан. – Что же касается операционного стола, вот он, в самый раз, – похлопал он ладонью по горизонтальной поверхности одного из пультов.

Манипулятор готовил операцию как заправский хирург, как рекомендовали медицинские руководства. Только в отличие от человека он обходился без ассистентов, все делал сам. Благо щупалец у него хватало, гибких, сильных и одновременно чутких.

Последнее, что запомнил Торопец, было острие шприца, похожее на жало, коротко блеснувшее в щупальце манипулятора, который склонился над распростертым капитаном. Затем – укол, совсем не болезненный, и Торопец погрузился в небытие.

Придя в себя и открыв глаза, Сергей в первые мгновения не мог сообразить, где находится: сознание еще не включилось полностью. В памяти всплыло давнее, полузабытое. Старая избушка где-то в среднем течении Волги, пахнущие сыростью просторные сени, запах парного молока и земляники, долгие летние вечера, пышные охапки собственноручно скошенного сена с дурманящим запахом. И сумасшедшая, безумная любовь, которой не бывает на свете…

– Зойка, – позвал он слабым голосом. – Опять спряталась от меня?

– Наконец-то ты пришел в себя, капитан, – донеслись до него четко выговариваемые слова.

Торопец узнал голос манипулятора. Мгновенно все стало на свои места.

– Как прошла операция? – спросил капитан.

– Нормально. Правда, надрез получился немного большим, чем необходимо, но это не опасно. А рану я зашил, шов получился на загляденье. Человек бы так не смог, ручаюсь, – заключил Орландо.

– Пить.

– Нельзя, потерпи.

Сергей зашевелился.

– Лежи, тебе пока нельзя двигаться, – жестом остановил его белковый. – К тебе долго не возвращалось сознание, я уже начал беспокоиться.

– Может, ты ввел слишком большую дозу препарата?

– Нет, доза обычная, по инструкции. Думаю, это действие повышенной гравитации.

– Спасибо, Орландо, – произнес капитан, глядя в потолок. – Ты выполнил сложнейшее задание. Ты спас мне жизнь!

– Как и ты мне, капитан, – просто ответил манипулятор.

Голова после наркоза раскалывалась, иногда поташнивало, однако боль, мучившая Торопца перед операцией, исчезла.

– На корабле все в порядке?

– Да. Никаких ЧП за время операции не произошло.

Сергей облегченно вздохнул: ежеминутно он чувствовал огромный груз ответственности. Теперь важно поскорее подняться, чтобы приступить к выполнению своих обязанностей.

– Принеси что-нибудь почитать, – попросил Торопец.

– Биопатрон?

– Нет, книгу, из тех, что у меня в изголовье, в командном отсеке.

«Интересно посмотреть на его выбор», – подумал капитан. Он давно уже замечал, что головной маник неравнодушен к старинным книгам. Брал их, перелистывал, ставил обратно. Гм, перелистывал… Таким способом он их в течение нескольких мгновений усваивал. Почему же Орландо снова и снова возвращался к книгам? Но ведь точно так же любит перечитывать книги и сам он. Да, когда «Анастасия» возвратится на Землю, биокибернетикам будет над чем поломать голову.

Манипулятор почему-то медлил, не уходил.

– Что еще? – спросил Сергей.

– Капитан, я хочу открыть тебе одну тайну, – огорошил он Торопца.

– Люблю, когда мне открывают тайны, – усмехнулся капитан, мысленно прикидывая, что неприятного могло произойти на борту корабля за то время, что он лежал без сознания.

– Капитан, помнишь лунный космодром?

– Я много раз бывал на Луне. Что ты, собственно, имеешь в виду?

– Тот случай, когда ты дважды нарушил правила поведения на космодроме: въехал на территорию на луноходе и разбил на бетоне какой-то предмет, мне пришлось потом долго выметать осколки…

– Тебе? – перебил Торопец. – Так это был ты?

– Да.

– Вот так встреча! Хотя я давно это подозревал.

Капитан подивился выдержке белкового. Наконец последний отправился выполнять поручение капитана. Сергей лежал, прислушиваясь к тишине медотсека. Ее нарушал только сухой стук метронома да еле слышная песенка автофиксатора.

«Проксима не за горами. Скоро нужно приступать к торможению, чтобы выйти в заданный район, намеченный Макгрегором, – подумал капитан. – Точку торможения пора уточнить на ЭВМ».

Наркоз отходил, и, хотя боль усиливалась, Сергей впал в легкое забытье. Он пришел в себя, когда люк отворился и в отсек вошел Орландо. Он протянул Торопцу книгу, на обложке которой значилось: «Спор об Атлантиде». Книга была выпущена еще во времена, когда загадка Атлантиды не была разрешена. Люди не знали, существовала ли она на самом деле или была всего лишь красивой выдумкой древнегреческого философа и историка Платона. «Что ж, у маника неплохой вкус», – подумал капитан. Он любил эту книгу, где разные авторы сшибались в яростном споре, словно мушкетеры на шпагах.

Вначале шел текст самого Платона. Опустив красочные описания удивительного государства, которые остались незавершенными – Платон скончался, не успев их закончить, – Торопец перевернул несколько страниц. Какие только диковинные гипотезы не выдвигали атлантологи, в то время как истина оказалась необычайно проста!

«…Рыцарь сэр Хэмфри Гилберт был твердо уверен, что загадочная Атлантида есть не что иное, как Америка. На этих же позициях стоял Фреэнсис Бэкон…»

Америка, надо же! Удивившись в который раз необузданной фантазии сэра Хэмфри, он перевернул еще пару страниц.

«…Должно искать в основе всех древнейших культур человечества некоторое единое влияние, которое одно может правдоподобно объяснить замечательные аналогии между ними. Египтяне, вавилоняне, эгейцы, эллины, римляне были нашими учителями, учителями нашей, современной цивилизации. Кто же были их учителями? Традиция отвечает на этот вопрос – Атлантида!» Это кто? О, Валерий Яковлевич Брюсов, провидец и фантаст, до конца не оцененный современниками, один из любимых поэтов Сергея Торопца.

…Через четыре дня капитан уже ходил, а через неделю приступил к исполнению своих обязанностей. И ничто, кроме большого, аккуратно, по-машинному сшитого шва, не напоминало о драме, которая едва не переросла в трагедию.

Текло время, отсчитываемое корабельным хронометром, близился расчетный миг, пик Эксперимента. И мысли капитана все чаще обращались к нему.

8

Не всюду нас ждет атмосфера сердечности,

Мы знаем! – но выверен курс корабля,

Ведь где-то над нами, в немыслимой вечности,

Плывет голубая планета Земля.

Андрюша привык ходить с матерью к месту, которое она называла смешным и непонятным словом – Пятачок. Однажды им повстречалась красивая женщина с пепельными волосами, которая шла навстречу.

– Женевьева! – воскликнула мама. – Как давно я тебя не видела. Когда вернулась?

– Три дня назад.

– Ну, как там, в Тристауне?

– Обстановка нормальная, ничего угрожающего нет. Мы обследовали буквально каждого человека, потому и задержались. Как Андрейка подрос! Тебе сколько, дружок? – погладила она его по голове.

– Пять лет, – ответил Андрюша, на всякий случай беря мать за руку.

– Вылитый отец, – заметила Женевьева, не отводя взгляд от мальчика.

– Еще два года ждать Сергея, – вздохнула Зоя Алексеевна. – Поверишь, не то что дни – часы считаю.

– Все мы его ждем.

– А что у тебя новенького? Как работается?

– Обычные дела, – пожала плечами Женевьева. – Позавчера привезли одного лихача, на ракете-одиночке вздумал обогнуть Луну. Ну вот и врезался в автоматический корабль-спутник. Спасибо, киберпилот доставил его на Землю.

– Расшибся?

– Не то слово, – махнула рукой Женевьева. – Нам в клинике пришлось собирать его, поверишь, буквально по кусочкам. Не обошлось, конечно, и без искусственных органов, – добавила она.

– А как вы собирали пилота, тетя Женевьева? – неожиданно для обеих женщин вмешался в разговор Андрюша. – Из разных деталей? Как конструктор, да?

– Ну, как тебе сказать, Андрейка… Примерно так, – улыбнулась Женевьева. – Это дело непростое.

– Знаю, – сказал Андрей. – Я собрал сегодня подъемный кран!

Когда они распрощались и Женевьева Лагранж скрылась за поворотом, Андрей спросил:

– Мам, а кто это – лихач?

– Человек, который совершает необдуманные поступки, – ответила Зоя.

– И он разбивается?

– Бывает. А иногда по его вине страдают и другие люди.

Мать говорила с ним, как со взрослым. И хотя Андрюша понимал далеко не все, это наполняло его сердце гордостью.

– Прибавим шаг, сынок, чтобы прийти, пока солнышко не село, – поторопила его мать.

Миновали аттракционы, дорога вывела их на вершину холма. Расцветали первые горные цветы, в воздухе стоял одуряющий аромат. Сколько лет жила здесь Зоя, а так и не смогла к нему привыкнуть, каждый раз по-новому будоражил ее, кружил голову, будил воспоминания.

– Мам, а кем работает тетя Женевьева? – спросил Андрей, семеня за матерью.

– Волшебницей, – не задумываясь ответила мать. Андрей искоса посмотрел – похоже, она не шутила.

Глаза мальчика заблестели.

– И она может делать чудеса?

– Конечно.

– А какие?

– Ты же слышал. Например, может собрать человека по частям, если он расшибся. Разве это не чудо?

– Чудо, – согласился Андрей, наморщив лоб. – А может она нашего папу вернуть из космоса?

– Наш папа сам вернется. Через два года.

– И мы его встретим?

– Разумеется.

– На Пятачке?

– На Пятачке.

За интересными разговорами не заметили, как добрались до Комплекса. Он открылся перед ними внизу, в долине, весь как на ладони. Оба остановились, разглядывая сооружения, словно видели их впервые.

Установки, возле которых копошились люди, с властной силой тянули к себе мальчика, который испытывал явное влечение к технике, не зря ведь самым любимым его домашним развлечением был конструктор.

– Мам, давай спустимся к ним, – потянул он Зою за руку.

– Ты же знаешь, туда нельзя.

– А мы попросимся!

– На территории Пятачка могут быть только его сотрудники, – покачала головой мать. – Посторонним там делать нечего, они могут пройти только по особому разрешению.

– Но мы не посторонние!

– Все равно.

– А ты была там?

– Была однажды. С папой.

– Расскажи, что ты там видела, – попросил мальчик.

– Расскажу, когда подрастешь.

– Мам, ну пройдем туда потихоньку.

– Нет, – ответила она, крепче сжав его руку, и на глаза Андрея навернулись слезы.

«Через два года отец вернется», – мысленно повторил он, решив, что непременно встретит его первым здесь, на Пятачке.

* * *

«Анастасия» исправно шла с постоянным ускорением к загодя выбранном району. Корабль напоминал лыжника, который по склону горы стремительно несется к цели; чтобы не проскочить ее, ему необходимо вовремя притормозить. Именно это и начал делать фотонный звездолет, подчиняясь команде капитана.

Перед этим Торопец с помощью прямых астрономических наблюдений уточнил зыбкие границы участка пространства в районе Проксимы Центавра, столь удачно обнаруженные земными астрофизиками. Там располагались силовые поля, после небольшой корректировки годные для заключительной фазы Эксперимента – транспонирования Сергея Торопца на Землю.

Много бессонных ночей пришлось провести Сергею за электронным калькулятором, прежде чем он, просуммировав воздействие всех внешних факторов, выбрал момент торможения. Каждое утро один из белковых выбрасывал из капитанского отсека целый ворох пластиковых листков, испещренных цифирью, покрытых вязью многократных интегралов.

Приближалась трудная и опасная минута, о которой Торопец думал еще пять лет назад, во время старта. При торможении снова возникнут кошмары перегрузок, с которыми не справятся никакие приспособления землян. Когда-нибудь люди научатся управлять тяготением.

За время полета Торопец сжился с кораблем, который стал ему вторым домом. Он уже не мыслил себя и без чуточку педантичного головного манипулятора, особенно после того, как Орландо спас его, блестяще проведя хирургическую операцию. «Расскажу об этом на Земле – ни за что не поверят, – усмехаясь, думал иногда Сергей. – Однако факт остается фактом». А однажды, глядя на старшего белкового, который с увлечением возился у телескопа, на его математически точные движения, неожиданно подумал: вот будет великолепный помощник Женевьеве! Идеально точный глазомер, плюс, как говорится, твердая рука. Специальных знаний, конечно, маловато, но это – дело наживное. В медцентре он будет незаменим. И других белковых можно приспособить к хирургическим операциям. Вернусь – расскажу об том Женевьеве, путь поразмыслит над моим предложением, каким бы необычным оно ей ни показалось. Она должна согласиться. Но тогда придется ждать еще целых семь лет, пока старушка «Анастасия» доберется обратно до Земли дедовским способом. Правда, корабль без человека на борту может увеличить ускорение, тогда он возвратится раньше… Да, нужно предупредить этого чертушку Орландо, чтобы он после возвращения не рассказал случайно Женевьеве, как я разбил ее портрет о плиты лунного космодрома. Еще обидится, чего доброго.

Он давно уже отличал одного белкового от другого, в полете каждый из них обрел индивидуальные черты. Они перестали быть для него совершенно одинаковыми, как в начале полета или там, на лунном космодроме.

Мысли капитана все чаще обращались к Земле. Думать о родной планете было и сладко, и чуточку тревожно. Земля казалась дымкой, сном, и только сила воспоминаний да еще видеозаписи возвращали ее к реальности. И тогда он тосковал по оставшимся друзьям, по ласковым рукам Зойки, по ее смеху и глазам. Часто во сне грезился сын, которого не видел.

Еще два года до их встречи. Два года в режиме крутого торможения, затем остановка и немыслимый прыжок через пространство. Говоря словами Зойки, он нырнет в холодный космос близ Проксимы Центавра, с тем чтобы вынырнуть на Земле, в поле синтеза, под силовым колпаком Пятачка. «И уйду я в туман, не боясь, не печалясь, отирая со лба вековую усталость, чтобы вынырнуть снова, прорезавши дали, на каком-то витке бесконечной спирали…»

Особенно трудны оказались первые дни торможения. Полы и потолки во всех отсеках корабля как бы поменялись местами, и к этому нужно было привыкнуть. Перегрузки были настолько велики, что капитан порой чуть ли не терял сознание. Тогда ему помогал головной манипулятор. На пятом году полета у белковых, составляющих экипаж «Анастасии», начали проявляться эмоции, вовсе не запрограммированные их создателями. Возможно, этому способствовала обстановка на корабле: внешне монотонная, она была полна неожиданностей и часто требовала принятия мгновенных решений.

Особенно привязался к капитану Орландо. Много времени они проводили вместе, либо обсуждая какую-нибудь проблему, либо просто беседуя.

* * *

Когда Андрей немного подрос, он стал часто ходить к Пятачку один, без матери, тем более что Зоя Алексеевна была очень занята в школе. Она переквалифицировалась и с нового учебного года преподавала в старших классах. Это была важная перемена в ее жизни. Работать пришлось много. Зоей руководило желание стать вровень с Сергеем.

Шло к концу лето, безмятежные солнечные дни. полны. Через несколько дней начинались школьные занятия, она подолгу просиживала за столом, готовясь к урокам.

Андрей ежедневно ходил к Пятачку.

Забравшись на холм, он мог часами рассматривать комплекс, наблюдать за его таинственной жизнью. Ученые трудились над аппаратурой, что-то непрерывно отлаживали, проверяли. Иногда из исполинского генератора, похожего на средневековую башню, которая стояла рядом с полигоном синтеза, вдруг выскакивала длинная голубая искра, почти невидимая в дневном свете.

Однажды, с месяц назад, будучи здесь без матери, Андрей задумал проникнуть на Пятачок. Он спустился с холма с независимым видом направился прямиком к строениям, которые сгрудились в долине.

За несколько шагов до невидимой преграды властная сила притормозила его. Андрею показалось, что он идет в вязкой среде, плотность которой с каждым шагом возрастает. Наконец он остановился, не в силах продвинуться дальше ни на сантиметр. Даже для того чтобы пошевелить рукой, приходилось прилагать неимоверные усилия. «Я словно муха, увязшая в меду», – подумал мальчик.

Тогда он решил изменить тактику. Выбрался кое-как из силового поля, взобрался на холм примерно до середины и с разгона ринулся вперед. На сей раз упругая преграда оттолкнула его, словно подушкой ударив по лицу, да так сильно, что Андрей, не удержавшись, упал и сильно расшибся. Хорошо, что все это происходило в дальнем конце Пятачка и сотрудники его не видели.

Дома мать долго допытывалась, откуда у него шишки и синяки, но до истины так и не докопалась.

Сегодня на Пятачке было оживленнее, чем обычно. Люди в белых комбинезонах возились у циклопических установок, создающих синтезирующее поле. У мальчика сладко заныло сердце: неужели готовятся к приему капитана Торопца? Да, наверно, так. Ведь отец должен возвратиться на Землю через несколько месяцев. Точной даты не знает никто, потому что в свободном полете космического корабля слишком много случайных воздействий внешних сил, от метеоритных ливней до силовых полей, кочующих в пространстве.

Андрей не мог усидеть дома: а вдруг отец вернется раньше времени?! Когда выдавалось свободное время, с ним приходила и Зоя Алексеевна. Жили они теперь неподалеку от Пятачка, в новом доме-игле.

С утра небо начало хмуриться, но сейчас проглянуло солнце. Андрей вытащил из кармана осколок зеркала, которым запасся заранее. Может, хоть солнечный зайчик проникнет сквозь защитный купол Пятачка?..

Он поймал солнечный луч и направил его вниз, в долину. Однако луч не сумел пробить защиту, лишь световое пятно высветилось на невидимой поверхности.

Наигравшись с осколком зеркала, Андрей снова засунул его в карман. Затем бросился в траву, перевернулся на спину и уставился в небо: не оттуда ли вскорости хлынут удивительные всепроникающие лучи, для которых ничто в мире, в том числе и защитное поле Пятачка, не является преградой? Лучи информации, так, кажется, назвала их мама.

Потянулись гуськом облака, величаво проплыл коршун. Вдали над горами виднелась еле видная отсюда ниточка фуникулера, по которой ползла крохотная капля кабины. Почему мама ни разу не прокатится с ним туда, в горы, где построены спортивные базы? Только рассказывать любила.

– Знаешь, Андрюша, – говорила она, – там есть поляна – вся в цветах. А за ней – пропасть, и весь город как на ладони. Если бинокль с собой захватить, то можно увидеть и Пятачок, и клинику Лагранж… А неподалеку от того места стройку затеяли… Очень жаль.

– А что строят?

– Не знаю, – пожала плечами мать. – Кто-то говорил – кафе над пропастью. Как будто другого места найти нельзя.

– Но это же красиво, мам, – возразил Андрей. – Оттуда, наверно, можно будет увидеть весь наш город.

– Эта стройка испортит все, – с непонятным раздражением возразила мать. – А вид оттуда и так красивый, каждый может подняться на фуникулере и любоваться сколько душе угодно.

– Возьмешь меня туда?

– Приедет отец – поедем втроем.

– А у нас бинокля нет.

– Мы купим его, – пообещала мать, – непременно купим, самый лучший, морской. – Глаза ее при этом были печальны.

– Что мы будем делать в горах?

– Будем гулять. Костер разведем. И будем вспоминать о прошлом.

Когда кабина фуникулера исчезла из вида, Андрей достал из нагрудного кармана рубашки фотографию отца, с которой никогда не расставался, и долго рассматривал ее. Карточка изрядно потерлась, уголки загнулись. Зойка сняла Сергея ночью, инфразором. Совсем юный, похожий на мальчишку, он стоял у костра, задумчиво глядя на котелок, в котором закипала уха. Позади поблескивала широкая гладь Волги.

Андрей любил вглядываться в глаза отца на этой фотографии. Отец глядел прямо и строго, а губы его, казалось, вот-вот сложатся в усмешку. Это фото Андрею нравилось больше тех, парадных, с большим скопищем народа: на них капитан Торопец выглядел слишком торжественно.

Разглядывая фотографию, Андрей начал грезить, как он встретится с отцом. Это должно случиться скоро, очень скоро, нынешней осенью. Они придут сюда с мамой и станут ждать с утра. Чудесные лучи, о которых рассказывала мама, вспыхнув в районе звезды Проксима Центавра, пронзят космическое пространство, как игла протыкает туго свернутый рулон, чтобы закончить свой путь здесь, на Пятачке, на полигоне синтеза.

Мгновение – и отец возникнет перед ними на ровном, как стеклышко, поле, окруженном генераторами. Вон, на том самом… Он вернется со звезд в оранжевом скафандре. Увидит их издали, махнет рукой, улыбнется. В тот момент защитное поле, конечно, разомкнётся, и они побегут навстречу друг другу. Отец подхватит его на руки и высоко подбросит в воздух, а мама будет стоять рядом.

Только нужно не пропустить тот день и час, когда отец вернется.

– Опять подрался? – спросила мать, когда Андрей вечером пришел домой.

– Опять, – вздохнул Андрей, поправляя порванную рубашку и потупив глаза, словно там, на полу, было что-то чрезвычайно интересное.

– И в кого ты такой драчун? – вздохнула Зоя Алексеевна. – Снимай рубашку, поменяю.

Мальчик с готовностью принялся расстегивать пуговицы, предварительно вытащив из кармана фотографию. Умолчал о том, что ни с кем не дрался, а снова пытался прорваться сквозь защитное поле Пятачка и опять, разумеется, безуспешно.

9

На розовеющем экране —

Окрестный мир, еще чужой.

Корабль, снижаясь, шел в тумане

Перед последнею межой.

После того как «Анастасия» миновала активный участок торможения, ускорение упало – разумеется, отрицательное, – перегрузки ослабли/и капитан мог снова свободно посещать отсеки.

Тусклая Проксима на головном экране с каждым днем увеличивалась в размерах, вырастала буквально на глазах. Семь лет полета истекали. Близился решающий час, пик Эксперимента. Ускорение продолжало таять, как ледышка в теплой воде. Приближаясь к финишу, корабль шел почти по инерции, на малой тяге, и предметы в отсеках практически потеряли вес.

Река фотонного пламени, в течение семи лет изливавшаяся из дюз, теперь превратилась в прямоточный ручеек, и из ослепительно белой стала темно-красной. От нее рассыпались рубиновые звезды, угасая в вечной ночи.

Приборы, вынесенные белковыми на внешнюю обшивку лобовой поверхности, непрерывно замеряли простирающиеся впереди по курсу силовые поля, ища среди них те, которые обнаружил с Земли Макгрегор с сотрудниками. Именно эти поля после корректировки могли сыграть для Торопца роль отправных, передающих.

Итак, Сергей готовился совершить прыжок через четырехмерное нуль-пространство на далекую землю. Это будет, он понимал, экзамен не только для него, но и для Алонда Макгрегора, и для тысяч и тысяч специалистов и рабочих, которые участвовали в подготовке Эксперимента.

Вести «Анастасию» в обратный путь капитан поручил вместо киберпилота, как планировалось поначалу, головному манипулятору, который заслужил это право всеми своими действиями во время долгого пути к Проксиме. Корабль представлял собой для землян немалую ценность, и загубить его на обратном пути было бы непростительной ошибкой. Орландо научился гибкой тактике и в сложных условиях, надеялся капитан, сумеет принять нужное решение. Все эти соображения Торопец изложил белковому.

– Будь самостоятельным, не бойся рисковать, – сказал в заключение капитан. – Помни, как я действовал, когда летели сюда.

– Забывать не умею.

– Ну вот, мы обо всем договорились.

– Жаль будет расставаться с тобой, капитан, – произнес неожиданно белковый.

– Мне тоже, – просто сказал капитан. Он подумал, что 14 лет в космосе – неплохая школа для белковых, или, как сказал бы спортсмен, неплохая тренировка.

– Гляди, капитан! – сказал манипулятор, указывая щупальцем на выпуклую поверхность катодного осциллографа: две кривые, пульсирующие на нем– алая и синяя, – начали сливаться. Это означало, что корабль приближается к силовому полю, которое необходимо для Эксперимента.

По команде Торопца корабль лег в дрейф. Пламя в дюзах корабля погасло– впервые за семь лет пути. На «Анастасии» сразу воцарилась полная невесомость.

Капитан и головной маник направились к переходной камере, где еще на Земле, до старта, все было подготовлено для опыта. Манипулятор включил питание, и дремавшие системы ожили.

Сергей облачился в скафандр, необходимый для выхода в открытый космос. Орландо в скафандре не нуждался. Кончив переодевание, капитан нажал кнопку, и круглый люк беззвучно отворился, обиаружив угольно-черное звездное небо. Оно медленно поворачивалось – это корабль вращался вокруг своей оси. Воздух из отсека мгновенно улетучился, легким белесым облачком растаял в ненасытном вакууме.

Сергей покинул корабль через люк, и глазам его открылось передающее сооружение, которое накануне смонтировали белковые по готовой схеме. Он наблюдал за его возведением по обзорному экрану, отдавая необходимые распоряжения. Коррекцию передающего поля капитан провел сам, ни на кого не полагаясь.

Сооружение, свободно парящее в пространстве, немного напомнило Торопцу то, которое они с Зойкой видели когда-то на Пятачке из бункера.

– Давай прощаться, дружище, – сказал белковому капитан и вдруг, повинуясь внезапному порыву, крепко пожал упругое и гибкое щупальце манипулятора, дрогнувшее в его руке.

– До свидания на Земле, – произнес Орландо. Они помолчали, стоя на внешней обшивке корабля близ люка.

– Завидую тебе, капитан, – нарушил паузу маник. – Через несколько минут ты очутишься на нашей планете, а нам плестись до нее семь лет или немногим меньше.

Оранжевый скафандр капитана тускло отсвечивал в неярком свете Проксимы. Торопец включил индивидуальный двигатель и не спеша двинулся в сторону передающего сооружения, оставляя за собой узкий шлейф искристого пламени.

Манипулятор не отрываясь наблюдал, как оранжевая фигура летит к передающему устройству, постепенно уменьшаясь в размерах. Передающая система свободно плавала в самой сердцевине мощно вибрирующих электромагнитных полей, невидимых человеческим глазом. Только приборы подтверждали их наличие. Кроме маника имелся еще один наблюдатель, который записывал на цветную пленку все происходящие события: это был выносной автофиксатор. Видеоглаз, выдвинувшийся на телескопической башне, поворачиваясь с величавой медлительностью, запечатлевал картины, которые должны были составить для землян исключительный интерес.

Добравшись до передающей системы, капитан долго устраивался на неудобном сиденье. Оно ускользало из-под него, а поручни были гладкими, и перчатки по ним скользили. Наконец он занял нужное место в пространстве, что подтвердили датчики, которыми он был облеплен. На мгновение Торопец зажмурился, затем открыл глаза и в последний раз посмотрел на корабль. «Анастасия» с погасшими дюзами являла собой грустное зрелище. Колоссальная чаша-отражатель, казавшаяся безжизненной, закрывала треть неба, края ее еще слабо светились, не успев остыть от чудовищного пламени, в течение долгих семи лет толкавшего звездолет. Вскоре корабль развернется, чтобы начать свой далекий дуть на Землю, полный опасностей. Однако он, капитан, этого не увидит: он будет уже там, на родимой планете.

Сергей Торопец сосредоточился, включил передающее устройство, и ослепительная вспышка полыхнула в небе.

Действие происходило беззвучно, как и все, что свершается в космическом вакууме. Манипулятор, который наблюдал за происходящим, подумал: какой бы вокруг стоял оглушительный грохот, если бы нуль-транспортация происходила в атмосфере!

Вспышка медленно погасла, вместе с ней исчез капитан. Когда автофиксатор, свободно плававший в пространстве, закончил свою работу, маник обхватил его щупальцем и, плавно подталкивая, медленно двинулся к люку корабля.

Оставалось демонтировать установку, после чего готовить корабль к обратному пути на Землю. «Капитан, видимо, уже там, на родной планете», – подумал Орландо, захлопывая за собой люк переходной камеры. Он проверил герметичность и направился в головную рубку – отдавать распоряжения по переводу корабля на новый, ускоренный режим полета.

Это было первым его самостоятельным решением в качестве капитана «Анастасии».

* * *

Возвращение капитана Торопца предполагалось со дня на день, и чувство ожидания стало для Зои и Андрея невыносимым. Каждая вторая фраза Андрюши начиналась словами: «Вот когда приедет папа…»

Однажды он пришел из школы необычно возбужденный. Бросил ранец с книгами и тетрадками на стол и сказал:

– А у нас новая вожатая!

– Очень хорошо, – сказала мать, которая листала семейный альбом. Двухлетний Сережа Торопец лежал на леопардовой шкуре, опершись на локти и вопросительно глядя прямо в объектив.

– Она красивая, хотя у нес шрам на лице, – продолжал Андрюша. – Мама, послушай. Когда приедет папа, поедем все вместе на экскурсию.

– Поедем, – рассеянно сказала Зоя Алексеевна, листая альбом.

– Ура! – захлопал в ладоши Андрей. – Я завтра так и скажу Марте.

– Кто это – Марта?

– Я же говорю – наша новая вожатая.

– Так. И куда вы собираетесь?

– В Тристаун.

– В Тристаун? – поразилась Зоя Алексеевна, с треском захлопнув альбом. Ей показалось, что она ослышалась.

– Вот, давай покажу! – Андрей схватил, мать за руку, чтобы подвести к географической карте, висевшей на стене.

– Я прекрасно знаю, где Тристаун, – сказала Зоя Алексеевна, тихонько забирая руку. – Но почему Марта решила пригласить вас именно туда?

– Марта родом из Тристауна.

– Ну и что?

– Кроме того, она свидетельница тех событий, которые разыгрались тогда.

– Свидетельница… – повторила мать. – Но она ведь, насколько я понимаю, молодая девушка. Сколько же ей тогда было?

– Сколько мне сейчас. Семь лет.

– И она все помнит?

– Конечно. Она рассказывала нам. Все классы собрались… И директор пришел.

– Знаешь, сынок, твой отец был в Тристауне.

– Правда, мама? – посмотрел на нее Андрей. – А ты мне никогда не рассказывала.

– Отец был там накануне событий, буквально за день-два. Он летел на Луну, где мы с ним и познакомились. Я помню то время… Тревожное время, – покачала мать головой. – Мы с жадностью ловили каждое новое сообщение из Тристауна, с ужасом и надеждой ждали известий. Туда были стянуты лучшие медицинские силы… И как все радовались, когда эпидемия безумия, охватившая этот город, не распространилась, пошла на убыль!..

– Приедет папа – я расспрошу его, что он видел в Тристауне накануне событий, – произнес мальчик, задумчиво разглядывая карту обоих полушарий Земли.

– А что вам рассказывала Марта? – вздохнув, спросила Зоя Алексеевна.

– Она жила в Тристауне с матерью. Беда началась внезапно, Марта говорит– грянула, как гром с ясного неба. Людей охватило какое-то безумие, и они ринулись вон из города. На улицах образовалась ужасная давка. Побежали и Марта с матерью. Они держались за руки, но толпа их разъединила. Марта упала на асфальт, и ее едва не затоптали. Какой-то мужчина вынес ее на плечах и спас. Но когда девочка упала, кто-то из бегущих задел ее башмаком по лицу, и теперь у нее шрам через всю щеку.

– Шрам – не беда, – сказала Зоя Алексеевна. – Мы попросим тетю Женевьеву, и она удалит его, сделает пластическую операцию. И следа не останется.

– Здорово!

– А что было дальше? Мама Марты нашлась?

– Нет, – покачал головой Андрей. – Ее следы затерялись. Марта много раз ездила туда, опрашивала тех, кто возвратился. Никто ничего определенного не знает, не помнит. Но я… мы поможем ей разыскать маму. Правда?

– Правда, сынок, – произнесла Зоя Алексеевна и погладила сына по голове. – А сейчас – мыть руки и ужинать.

Гроза собиралась исподволь, черная, страшная. Она рядилась долго, как бы вызревала. То таилась, уходила в сторонку, то снова погромыхивала. И все-таки никому из горожан не верилось, что гроза может разразиться такой поздней осенью, хотя старожилы твердили, что в прежние времена такое случалось.

Порывы ветра разгоняли тучи, но они снова и снова с пугающей настойчивостью накапливались в районе знаменитой двуглавой горы и стекали с нее в близлежащие долины. Дождь то прекращался, то начинался снова. Тяжелые капли прибивали пыль на дорогах, разбивались о ветровые стекла аэробусов, ползли по пластику окон, собирались в легкое облачко пара над защитным куполом территории Пятачка.

Кто-то даже предложил расконсервировать десяток лет бездействующую станцию управления атмосферными явлениями, разогнать грозу. Ученые, однако, возражали: крайней необходимости в этом нет, грозу и непогоду можно перетерпеть, а вмешиваться в атмосферные дела без особой необходимости ни к чему. Это может привести, как убеждались не раз, к далеким и трудно предсказуемым последствиям. Собственно, потому и законсервировали атмосферную станцию, на которую поначалу возлагали большие надежды. «Природа мудра и в наших подсказках не нуждается», – говорили философы древней Атлантиды. Справедливые слова. Разве не из-за вмешательства внешних сил в природные, естественные, и погибло их могущественное государство, в одну ночь проглоченное разгневанным морем?..

Расчетное время возвращения Сергея Торопца миновало, а он на синтез-полигоне все не появлялся. У генераторов поля давно уже было установлено круглосуточное дежурство, капитан мог «вынырнуть» из субпространства в любую минуту. По ночам вокруг поля включали прожектора, сияющие снопы света перекрещивались в центре круга. Проходил день за днем – Сергея не было.

– Все идет как надо, – отвечали каждый раз сотрудники комплекса в ответ на настойчивые расспросы Зои Алексеевны. – Оснований для беспокойства нет.

– Но пошел восьмой год…

– Расчеты носят условный характер, – объясняли ученые. – Плюс-минус, например, месяц в столь сложных вычислениях – элементарное дело. Корабль мог попасть в тормозящие пой и замедлить скорость, мог встретить непредвиденное препятствие, наконец, нужные поля могли переместиться за семь лет полета в другое место, да мало ли что еще могло случиться на столь долгом пути!

– Что же делать, Алонд? – спросила она однажды Макгрегора с отчаянием.

– Ждать. Терпеливо ждать, голубушка Зоя Алексеевна, – ответил астрофизик.

И она ждала, как все, хотя червь беспокойства точил сердце.

По-прежнему, когда выдавалось свободное время, ходила к Пятачку и до рези в глазах всматривалась с вершины холма в ровный квадрат синтез-поля, окруженный стройными рядами генераторов, постоянно включенных. Они поглощали столь чудовищную энергию, что, казалось, воздух над ними вибрировал и струился. За Зоей Алексеевной увязался и Андрей. Иногда, когда она была занята, он ходил один. Возвращался подавленный. «Почему папа и сегодня не вернулся?» – спрашивал он, и ей каждый раз приходилось придумывать правдоподобное объяснение.

Даже школа, новые друзья, интересные занятия не могли отвлечь мальчика от постоянных мыслей об отце.

Сегодня, как обычно, Зоя Алексеевна позвонила в научный центр.

– Есть новости? – спросила она.

– Есть, – улыбнулся ей с экрана знакомый дежурный. – Капитан должен появиться дней через пять – семь. Видите ли, астрофизики обнаружили на вероятном пути следования «Анастасии» от Земли метеоритное облако.

– Это опасно?

– Не думаю, – покачала головой ученый, – но притормозить корабль оно могло.

– А нельзя было… обогнуть это облако?

– Мы не исключаем и такой вариант, но на это тоже нужно время.

Об этом разговоре она рассказала Андрюше, когда он пришел из школы.

– Вот еще, – хмыкнул мальчик, – папа не будет огибать облако, он протаранит его!

Сделав уроки, Андрей решил закончить сборку отцовского корабля из деталей конструктора. «Анастасию» он неоднократно видел на фотографиях, а ее модель – в городском музее звездоплавания. Однако дело не ладилось, то ли детали были негодными, то ли мысли Андрея витали где-то в другом месте. Отвалился носовой отсек, а когда он, пыхтя от усердия, прикрепил его, фотонное пламя оказалось скособоченным. Каждому понятно, что это никуда не годится: корабль может полететь не туда, куда его направит капитан, и вообще выйти из повиновения. А потерять управление в открытом космосе чрезвычайно опасно – Андрей это знал. Поэтому, чтобы не испортить дело, он решил отложить окончательную доводку «Анастасии» до лучших времен. Какая-то властная сила тянула его к Пятачку.

Он подошел к окну и долго смотрел, как хмурится погода, как собирается и никак не соберется гроза. Зоя Алексеевна покормила его и села поверять тексты: сегодня в ее выпускном классе было сочинение на вольную тему, и перед нею на столе высилась горка разноцветных тетрадок. Проверять письменные она любила по старинке, самостоятельно, не перепоручая этого компьютеру.

Отодвинув в сторонку конструктор и недостроенную «Анастасию», Андрей куда-то засобирался.

– В чем дело? – спросила она.

– Погуляю.

Зоя Алексеевна оторвалась от очередной тетрадки, внимательно посмотрела на сына:

– В такую погоду?

– Ничего страшного.

– Будет гроза.

– Ветер разгонит тучи. Гляди, как он хозяйничает, – показал Андрей в окно.

Там, за пластиком, на уровне окна проносились равные клочья облаков.

Пока она колебалась, отпускать ли его, Андрей надел плащ, непромокаемые башмаки, натянул поглубже кепку.

– Может, отложишь прогулку, сынок?

– Мам, это никуда не годится! – воскликнул Андрей.

– Папа точно сказал бы: ты воспитываешь неженку. Весь в Сергея, – вздохнула мать. – Ладно уж, ступай. Только далеко не заходи. Зонтик с собой возьми! – сказала она вдогонку.

– Не надо, – упрямо мотнул головой Андрей.

Зоя Алексеевна смотрела ему вслед, пока не захлопнулась дверь. Ей и в голову не могло прийти, что сын задумал сходить к Пятачку…

Да, Андрей решил подняться на холм, понаблюдать за синтезполем. А что, если отец возвратится именно сегодня?! Тогда они вернутся домой вдвоем и мать простит ему невольную ложь. Эта мысль придала ему бодрости, и Андрей быстрее зашагал по улице, ведущей в сторону аттракционов. Вскоре он свернул на узкую, едва заметную тропку, которую протоптали они вдвоем с матерью. Жаль, корабль собирать не закончил к возвращению отца. Ну, ничего, если капитан вернется, он поможет ему собрать корабль: небось каждый винтик в нем изучил за семь лет полета!

Вот он, знакомый поворот. От него тропинка ведет круто вверх по холму. Прохожих в этот час почти не было – каждый спешил пересидеть ненастье дома.

Сильный порыв налетевшего ветра едва не свалил Андрея, но он продолжал упрямо идти вперед. Недовольно проворчал далекий гром, и тяжелая холодная капля упала на губу, Андрей слизнул ее и подумал, что зря не послушался матери и не взял зонтик. Когда молния распорола надвое небо, в душе его шевельнулся страх, и он совсем было решил возвратиться домой, но ветер снова утих, и Андрей продолжил путь. Стал накрапывать дождик – в который раз за нынешний день. «Не промокну, не сахарный», – решил он, упрямо мотнув головой.

На вершине холма ветер ощущался сильнее, здесь не было домов, мешающих ему разгуляться в полную силу. Новый порыв едва не сорвал кепку, он нахлобучил ее поглубже. Когда дождь усилился, он поплотнее запахнул плащ.

К счастью, неподалеку располагался заброшенный навес – когда-то здесь была аэробусная остановка. Андрей забрался под него – оттуда хорошо был виден весь почти необъятный комплекс. Он уперся спиной в пластиковую стенку и приготовился к наблюдению, правда, навес почти не спасал от пронзительного, леденящего ветра, который к тому же то и дело менял фронт атаки, и Андрей вскоре продрог так, что зуб на зуб не попадал. Зато, по крайней мере, навес защищал от дождя. Закутавшись в плащ, придерживая одной рукой кепчонку, Андрей не отрываясь глядел на полигон.

Сегодня полигон был пустынен – вахту несли автоматы. Впрочем, они были столь же надежны, как люди. По всей вероятности, появления капитана Торопца сегодня не ожидали.

Ровные аллеи между генераторами сухи – туда не проникает ни капли дождя, листва на вечнозеленых деревьях неподвижна – ни один порыв самой сильной бури не может просочиться сквозь силовую защиту. Андрею почудилось: весь необозримый комплекс застыл в ожидании его отца. Он сунул руки в карманы, чтобы немного согреть их, и правой укололся обо что-то – это был осколок зеркала, который он когда-то брал сюда для опыта с солнечным зайчиком.

Капли дождя начали залетать под навес. «Только бы фотография не размокла, – озабоченно подумал Андрей. – Она мне может понадобиться, чтобы сличить человека, который появится на синтез-поле».

Внезапно прокатился такой гул, что почудилось – земля раскололась наподобие грецкого ореха. Хлынул ливень, и защитный купол Пятачка стал видимым, одевшись в радужное сияние. Неожиданно сквозь ровный шум капель Андрей услышал, как сзади, за спиной, что-то затрещало. Он обернулся: пластиковая стенка навеса осветилась. Он сделал шаг назад, и тут же, на уровне его головы, на стенке прорезалось яркое пятно. В следующее мгновение оно вспыхнуло, и в образовавшейся бреши показался огненный шар. Он плыл по воздуху медленно, лениво, слегка потрескивая. Отверстие в стенке оказалось меньше, чем его диаметр, и шар вливался в дырку, пока не преодолел препятствие.

Андрей смотрел, словно завороженный, на маленькое солнце, неторопливо приближавшееся к нему. Он не мог двинуться, парализованный ужасом. Захотел крикнуть, но не хватило воздуха. Когда шар приблизился к нему на расстояние протянутой руки, Андрей стряхнул оцепенение и с величайшим усилием заставил себя сделать шаг в сторону. Он ожидал преследования, однако шар не стал делать этого. Не причинив Андрею никакого вреда, огненная сфера выплыла из-под навеса. Капли дождя, падавшие на ее поверхность, превращались в маленькие вспышки, подобные микровзрывам. Они лопались с сухим треском.

Андрей с трудом приходил в себя после пережитого потрясения. Когда он выглянул из-под навеса, то успел заметить, что шар, словно притягиваемый неведомой силой, движется над холмом вниз, в сторону Пятачка. Андрей зачем-то потрогал пальцем острые обгоревшие края дырки в стене навеса: они были еще горячими. «Неужели это и есть шаровая молния? – подумал он. – Или другое, неизвестное явление природы?» Он слышал о ней от Марты, знал, что это довольно редкое и необычное явление природы. Мало кому удается наблюдать его.

Он перевел взгляд вниз: на территории комплекса все еще не было видно ни одного человека. Ну а если шар врежется в защитный купол? Необходимо предупредить о грозящей опасности, подумал он, опередить шар!

Дождь продолжал лить как из ведра. Шар двигался примерно в полуметре над почвой, оставляя за собой голубоватый след, подобный шлейфу, который медленно, как-то неохотно таял. В воздухе остро и резко запахло озоном. Немного поплутав вначале над небольшой полянкой, шар, словно особым чутьем отыскав на земле тропинку, двинулся вдоль нее. Дело, конечно, не в чутье, может, над тропинкой установились слабые, но постоянные воздушные токи. Так или иначе, это был кратчайший путь, ведущий к Пятачку. Сколько раз сбегал по нему Андрей, пытаясь – каждый раз безуспешно! – штурмовать защитное поле. Он замер в минутной растерянности, соображая, что же делать, и глядя вслед медленно удаляющемуся шару. Холм весь порос низкорослым, но цепким кустарником, прорваться, пробиться через него, да еще бегом, оказалось невозможным: уже после первого прыжка Андрей запутался в ветках, расцарапался в кровь. Оставалось одно: бежать по тропинке, попытавшись обогнать шар, благо тот плыл не очень быстро.

Когда до шаровой молнии оставалось метра три-четыре, ужас обуял Андрея, но он преодолел его. Шар между тем сильно увеличился в размерах, а еле слышное пощелкивание превратилось в оглушительный треск, который не могли заглушить даже раскаты грома. Вот он и рядом, шар! От него, словно от чудовищной печки, пышет жаром, алая поверхность пульсирует, по ней пробегают световые блики. Затаив дыхание, Андрей бочком обогнал ее. Рукавом плаща едва не коснулся поверхности, и в воздухе запахло паленой материей. Зато дорога к Пятачку теперь была для Андрея свободной.

Глинистая дорожка от дождя стала скользкой, и через десяток шагов он упал, больно ушибившись об острый обломок скалы. Не сдержавшись, Андрей застонал. Попытался встать и тут же упал снова: при падении растянул сухожилие. Придерживаясь за толстый жилистый сук стоявшего неподалеку куста, он все же заставил себя подняться. Однако за эти несколько минут шаровая молния, опередив его снова, успела набрать скорость, она катилась с холма огненным мячом, повторяя в полете ухабы и выбоины почвы. Андрей понял, что догнать шар не сумеет. Он смотрел ей вслед, бессильно сжимая кулаки. Одежда его промокла насквозь, с нее струйками стекала вода. От пронзительной боли в ноге хотелось кричать.

Двигаясь с ускорением, неведомый снаряд приблизился к куполу, который защищал комплекс. Прикосновение ознаменовалось громовым разрядом, и тотчас ручьи пламени растеклись по поверхности полусферы. Казалось, они разъедают, разрушают силовое поле: в небо потянулись черные клубы дыма, разрываемые ветром. Видимо, шар был не что иное, как огромный сгусток энергии, накопленной в течение долгого времени.

Защитное поле представляло собой, однако, саморегулирующуюся систему. Генераторы запели на более высокой ноте, выполняя данный автоматикой приказ «залатать пробоину». Пока защитное поле боролось с неожиданным вторжением стихии, прокатился низкий гул, и с неба в направлении купола хлынул пучок разноцветных лучей. Возникнув из какой-то невидимой точки, они сверкали, искрились, перекрещивались на ходу. Тусклый предвечерний сумрак на несколько мгновений исчез, и стало светло, словно в ясный летний полдень. Огненный шар исчез, распавшись с пушечным грохотом, но до этого несколько цветных лучей успели попасть на него.

«Какая удивительная гроза», – последнее, что успел подумать Андрей. Зрелище было настолько необычным, фантастическим, что Андрей, застывший на скользкой тропинке, вскрикнул и потерял сознание.

И он уже не мог видеть, как лучи, легко проникнув сквозь защитный купол, привели в действие поле синтеза. Вдруг загудели регенераторы, звук их достиг невыносимо высокой ноты и вскоре исчез, перейдя в ультразвук, недоступный человеческому уху. А затем в самом центре поля синтеза, в хитросплетении невидимых силовых линий, появилась полупрозрачная туманность. Она начала быстро уплотняться, приобретать все более четкие очертания, и через несколько минут посреди полигона возникла человеческая фигура в оранжевом комбинезоне космонавта. Фигура, от которой струились и отскакивали голубые искры, несколько раз покачнулась, затем медленно осела на землю.

Придя в себя, Андрей не сразу понял, где находится. Фотография отца, глядящая со стены… Стрельчатое окно, по которому текли потоки дождя… Уходящий в бесконечность белый потолок, который, казалось, слегка раскачивается… Но тут он припомнил огненный шар, и все мигом стало на свои места.

Он лежал в постели. Тело, облепленное датчиками, казалось чужим. Вновь заныла пораненная нога, но боль была значительно меньше, чем там, на холме, когда он упал и растянулся.

– Пить, – попросил он. По всему телу разлилась слабость, и мальчик снова закрыл глаза.

– Андрюша, пришел в себя, – сказала мать, которая сидела рядом, не отрывая от него взгляда.

– Теперь все в порядке, Зоя Алексеевна, – услышал он знакомый голос врача. – Опасность позади.

– Что с ним?

– Что-то сильно напугало его во время грозы. Ну и, конечно, травма.

– Ему можно пить?

– Разумеется. И пить, и есть, а потом и прыгать, и бегать, – весело произнес врач.

После нескольких глотков воды Андрею полегчало, и он окончательно открыл глаза. Вчерашняя – или когда она была? – непогода, дорога к Пятачку, огненный шар, который прожег пластиковую стенку и едва не налетел на него там, на холме, бешеные порывы ветра, попытка обогнать шар, которая окончилась неудачей, вакханалия разноцветных лучей над Пятачком – все это теперь казалось далеким сном, чуждым реальности. Только теперь он почувствовал во всем теле усталость и какую-то разбитость.

– Все на тебе горит, – сказала мать, когда врач вышел помыть руки. – Где ты умудрился вчера плащ подпалить?

– На холме.

– Откуда там огонь?

Андрей промолчал. Дождь за окном явно шел на убыль, вскоре даже блеснуло солнце. Врач вернулся, пробежал пальцами по клавиатуре электронного диагноста, по которому скользила вязь цифр – они так и мелькали на экране, затем поднялся и сказал, обращаясь к матери:

– Я был прав, Зоя Алексеевна. Завтра он может стать на ноги. Повязка наложена удачно. Сухожилие он, к счастью, не порвал. И кость цела.

– А сегодня?

– Пусть полежит. Организм должен восстановить свои силы.

Когда доктор ушел, Андрей спросил:

– Мам, а как я домой попал?

– Скажи спасибо, тебя заметили с пролетающего аэробуса, когда ты без сознания лежал на холме.

– А шар?

– Какой еще шар? Болтаешь несусветное. Рано я доктора отпустила, – озабоченно произнесла Зоя Алексеевна.

– Огненный.

– Привиделось тебе.

– Нет, не привиделось. Он был рядом со мной.

– И когда привезли тебя, ты говорил про какой-то шар.

– А когда меня доставили?

– Час назад.

Андрей задремал и сквозь полусон услышал, как в соседней комнате зазуммерил видеофон. Мать поднялась и прошла к нему, оставив дверь в спальню полуоткрытой.

Повернувшись на бок, Андрей увидел, как из глубины экрана выплыло озабоченное лицо человека. Андрей узнал его – это был Алонд Макгрегор. Он что-то долго говорил матери, что именно – Андрей не расслышал: уши у него после грозы словно ватой заложило, а говорил Макгрегор негромко.

– Это ужасно, – ответила мать. – Не может быть… Хорошо, я буду ждать вашего сигнала. Да, никому ни слова… Понимаю… Вернее, ничего не понимаю…

Голос матери звучал такой тревогой, что сонливость мигом слетела с Андрея. Он сел в постели, прислушиваясь к разговору, но мать рывком прикрыла дверь.

10

К дальним звездам вы уйдете,

Вы для славы рождены.

Что вы встретите в полете,

Человечества сыны?

Проснувшись ранним утром, Андрей почувствовал себя совсем здоровым. Сколько времени прошло после грозы, он не знал, да это его и не интересовало.

– Пойдем, мам, сегодня на Пятачок? – предложил он, сбрасывая одеяло. – Посмотри, какая погода хорошая… – глянул на мать и осекся: она выглядела озабоченной, постаревшей на добрый десяток лет.

– Я должна быть дома, – произнесла она каким-то безжизненным голосом. – Ждать вызова по видеофону.

– А вдруг папа сегодня прилетит?

– Вставай и убирай постель.

– А вдруг папа прилетит? – повторил Андрей.

– Его прилет снова откладывается.

– Тебе об этом Макгрегор сказал?

– Не смей подслушивать чужие разговоры! – с сердцем произнесла мать и вышла из комнаты.

Позже она сказала:

– Извини, сынок. Сорвалась. – И тут же, не сдержавшись, разрыдалась.

Испуганный Андрей неумело пытался утешить ее, ничего не понимая, затем побежал на кухню, принес стакан воды, и она долго пила, стуча зубами о стекло.

Как только приборы сообщили о том, что произошло на синтезполе, изувеченное тело в оранжевом скафандре, изорванном в клочья, было доставлено в медицинский центр Женевьевы Лагранж.

Да, давно и с нетерпением ожидаемое всеми событие произошло, но, увы, не так, как надеялись. Теперь не время было искать причины случившегося: нужно было спасать капитана Торопца, жизнь в котором едва теплилась. В эти тревожные мгновения никто из ученых не сомневался, что это Сергей, хотя лицо его было изуродовало и обожжено до неузнаваемости.

Торопец был без сознания, однако экспресс-анализ, проведенный Женевьевой и ее сотрудниками, показал, что жизненно важные центры не очень сильно повреждены, что давало надежду на конечный успех.

В практике Женевьевы Лагранж встречались, честно говоря, и более тяжелые случаи, и она надеялась на благополучный исход, о чем и доложила председателю совета по проведению Эксперимента Алонду Макгрегору. Судьба отважного звездопроходца, впервые в мире совершившего прыжок через нуль-пространство, взволновала всех, кто был причастен к Эксперименту.

Пострадавшего поместили в автономную систему регенерации и жизнеобеспечения, где он теперь висел, окруженный разнокалиберными трубками, в которых бежали, медленно двигались, пульсировали нервными толчками животворные токи, от крови до физиологического раствора, от редкостных препаратов до экстракта из чудодейственного трабо.

– Может, лицо его приведете порядок? – сказал Алонд, глядя в аквариум.

– Сделаем позже, сейчас у нас задача поважней, – возразила Женевьева. – В конце концов, пластическая операция на лице – это самое легкое. Возьмем фотографии у Зои и все сделаем в лучшем виде. Пока надо решить главную задачу – не дать ему умереть. Вы, кстати, сообщили жене?

– Да, я говорил с ней. Подготовил. Попросил никому не говорить пока, подождать результата медицинских исследований. А вы разве ей не позвоните?

Женевьева покачала головой.

– Сейчас я не готова к этому разговору. Проще говоря, духу не хватает. Поговорю, когда появится хоть какая-то определенность. Надеюсь, Зоя поймет меня.

В это время группа ассистентов пыталась с помощью манипуляторов, управляемых по радио, снять с капитана, находящегося в контейнере, клочья комбинезона. Это оказалось сложным делом: куски материи были словно приварены к телу нездешним огнем.

– Не пойму, в чем же все-таки дело, – потер лоб Алонд Макгрегор. – То ли в расчетах ошибка, то ли случайные помехи виноваты…

Лагранж пожала плечами.

– Послушаем специалистов – остальных членов совета, – сказала она.

К Женевьеве подошел один из помощников.

– Как быть? – сказал он. – Клочья комбинезона срослись с кожей, нам удалось снять только несколько клочков, и то с неимоверным трудом.

– Думаю, не стоит его сейчас больше мучить, – решила Лагранж. – После вернемся к этой проблеме.

В этот момент ассистент, вглядывавшийся в глубь контейнера, воскликнул:

– Клянусь, такого никогда не видел!

К нему подошли другие, и он продолжал:

– Обычный аппендицит, но обратите внимание, как необычно проведена операция. Во-первых, огромный разрез – таких никогда не делают, и проведен словно по линейке, ровнехонько. Во-вторых, идеально ровно наложен шов, словно не хирург, а машина зашивала надрез… – И он сам улыбнулся дикости такого предположения.

Разговор привлек внимание Женевьевы, она приблизилась к группе ассистентов.

– Не ваша работа, Женевьева? – спросил ассистент, показывая на послеоперационный шрам.

Лагранж не ответила. Нахмурившись, она несколько долгих мгновений разглядывала ровный, как ниточка, шов, затем повернулась к ассистенту и отчеканила:

– Если вы работаете в клинике, то должны знать, что аппендэктомией не занимаюсь. – Затем, продолжая разглядывать шов, добавила, обращаясь к подошедшему Макгрегору: – Странно, очень все это странно.

Алонд спросил:

– Что именно?

– Принесите медицинскую карту капитана Сергея Торопца, – попросила она.

Помощник побежал и через несколько минут, которые прошли в томительном молчании, принес требуемый блок. Пока Женевьева изучала его, остальные посматривали то на нее, то на контейнер.

– Память меня не подвела, – произнесла Лагранж, уронив руку с информ-блоком. – Сергей Торопец никогда в жизни не оперировался. Ни по какому поводу.

– Но это же значит… – начал кто-то и, не договорив, умолк в растерянности.

– Вот нам и предстоит выяснить, что это значит, – докончила Женевьева. – Что скажете, Алонд?

– Срочно созовем совет по Эксперименту, – нахмурился Макгрегор. – Боюсь, дело гораздо серьезнее, чем кажется на первый взгляд.

– Может, спросим у жены? – предложил помощник.

– Она может пролить свет…

– Ни в коем случае, – резко произнес Макгрегор.

– Последняя информация не подлежит разглашению. Во всяком случае, пока дело хоть немного не прояснится.

– Но что мы скажем Зое? – вздохнула Женевьева.

– Вы же сами видите, – пожал плечами Алонд. – Человек без сознания. Принимаются все меры, но состояние остается тяжелым. Так я ей и скажу.

– Зоя Алексеевна – человек мужественный, – заключила Женевьева.

…В первые месяцы знакомства в отношениях Зои и Женевьевы проскальзывал холодок, но потом они подружились. Они даже в чем-то походили друг на друга. Не внешностью – двух столь различных женщин еще поискать! – но характерами.

Первым побуждением Лагранж было позвонить Зое, несмотря на запрет Макгрегора, и прояснить досадное недоразумение, узнать у нее: быть может, Сергей когда-то оперировался, но этот факт не попал в его медицинскую карту? Однако, поразмыслив после ухода Алонда, она поняла, что такое исключено. Ведь Торопца перед стартом «Анастасии» смотрело столько медицинских комиссий, проверяли его вдоль и поперек, и все результаты отражены в строгих протоколах, в этих перфолентах и рентгенограммах. Из них с непреложностью явствует, что Сергей никогда не оперировался. На корабле он летел один, и, следовательно, там его тоже никто прооперировать не мог. Все это – факты, от которых никуда не уйдешь. Но что же в таком случае может означать то, что у вернувшегося космонавта имеется неестественно ровный послеоперационный шрам? У Женевьевы, перебиравшей медкарту Торопца, дух захватывало, она едва не вскрикнула. Только теперь ей стали понятны осторожность и недомолвки Макгрегора. Ведь наличие шрама может означать что угодно, ибо рационально объяснить его происхождение невозможно.

Зойка, бедная Зойка.

Рука Женевьевы, потянувшаяся было к видеофону, застыла в воздухе. Нарушать государственную тайну она не имеет права.

Лагранж почудилось, что она ощутила на лице ледяное, враждебное дыхание космоса. Вспомнилась тристаунская трагедия, также, по всей вероятности, вызванная внешними, космическими силами. Она свяжется, непременно свяжется с подругой, но чуточку попозже. Нет, она не оставит ее в беде.

Собрание совета по проведению Эксперимента было, как и предполагал Макгрегор, бурным, хотя его участников разделяли сотни тысяч и даже миллионы километров: ввиду экстренности его решено было провести заочно, с помощью видеосвязи.

В круглом зале по периферии стояли видеоэкраны, и каждый из членов совета мог видеть остальных, так что налицо был полный эффект присутствия.

Председатель сообщил данные о госте из космоса, высказал рабочую гипотезу и предложил ее обсудить. По его мнению, с подобной проблемой, столь серьезной, что она угрожала самому его существованию, человечество еще не сталкивалось, хотя прошло не одно тысячелетие своего пути по спирали познания. Суть дела состояла в том, что внеземная цивилизация, стоящая, по всей вероятности, на неизмеримо более высокой ступени развития, чем земная, сумела внедрить на нашу планету своего представителя, неотличимого по структуре от человека. Его двойник. Нужно ли говорить, чем это чревато для землян? Ведь если инопланетяне сумели «вылепить» двойника капитана Торопца, – значит, они умеют многое, очень многое, что недоступно землянам…

– Если это двойник, то где подлинный капитан Торопец? – спросил кто-то, когда Макгрегор закончил свое сообщение.

– Мы можем только гадать о его судьбе, – вступил в разговор астробиолог. – И сомневаюсь, сможем ли когда-нибудь выяснить ее до конца.

– Не забывайте, что ничего еще не доказано, – произнес Макгрегор. – Все это – только предположения, которые нам предстоит принять либо отвергнуть. Что касается меня, то я, вопреки загадочному рубцу, все же верю, что на Землю вернулся подлинный капитан Торопец.

– А я верю, что это инопланетянин, и на моей стороне, как мы убедились во время обсуждения, большинство, – парировал астробиолог.

– Большинство – еще не показатель истины, – покачал головой Макгрегор. – Вернувшийся со звезд – необязательно перевертыш.

– В таком случае ответьте, Алонд, на простой вопрос: кто оперировал в полете капитана Торопца? – наседал астробиолог.

– Да хотя бы те же представители инопланетной цивилизации! – погладил Макгрегор рыжеватую бороду.

– Гипотеза не хуже других, – поддержала его Лагранж.

– И этим вмешательство инопланетян ограничилось? – саркастически заметил биохимик. – Не очень-то логично. Я не верю, как вы, в абстрактную гуманность инопланетян. Вспомните тристаунский случай, который принес человечеству столько бед. А кто мог заподозрить врага человечества в безобидном часовом мастере? Между прочим, как вы все знаете, и его разоблачить помог сущий пустяк…

– Напоминание весьма кстати, – включился в разговор еще кто-то. – Оно призывает нас к бдительности. Да, гораздо естественнее, как это ни печально, выглядит предположение, что капитана Торопца «подменили».

– С какой целью? – спросила Женевьева.

– Это вопрос особый, – сказал астробиолог. – Очень может быть – уничтожение человеческой расы и захват планет Солнечной системы. Может быть, нам противостоит та самая цивилизация, которая вызвала тристаунскую трагедию.

На несколько мгновений в конференц-зале воцарилось тяжелое молчание. Каждый по-своему переживал услышанные слова.

– Хочу подчеркнуть еще одну сторону вопроса, – нарушил паузу биокибернетик. – Инопланетяне сумели разгадать суть нашего Эксперимента и с легкостью включиться в игру. А это значит, что наши нынешние достижения в науке и технике для них – давно пройденный этап. Этот говорит об особой их опасности для нашей цивилизации.

Кто-то бросил угрюмо:

– Мы для них – как для человека муравьи.

– А что, если все это – только наши домыслы и на Землю вернулся подлинный капитан Торопец? – гнула свое Женевьева.

– Ну, знаете, Лагранж, не вам говорить – не нам слушать! – возмутился биокибернетик. – Вы – один из ведущих медиков Земли и должны отвечать за свои слова.

– Всем нам сейчас тяжело, но слишком большая ответственность ложится на наши плечи, – добавил астробиолог.

– Я отвечаю за свои слова! – порозовела Женевьева. Перед ее глазами все время маячила неподвижная фигура в оранжевых клочьях скафандра, безжизненно повисшая в реанимационном контейнере.

Резкий обмен мнениями перешел в перепалку. Ее прервал Макгрегор, плечи которого ссутулились под невидимой тяжестью.

– Друзья мои, – произнес он, – все мы будем продолжать расследование загадочных обстоятельств, которыми сопровождалось возвращение… капитана Торопца. На это будут брошены лучшие силы. А сейчас мы должны сообща выработать стратегию дальнейших действий. Верно, мы не знаем, какой характер носит шрам на боку нашего гостя. То ли оставленный шрам – небрежность, допущенная инопланетянами, то ли что-то еще. Но пока мы должны вернуть нашего гостя к жизни. В каком он сейчас состоянии? – обратился Макгрегор к Женевьеве.

– Жизнь теплится, – лаконично ответила Лагранж.

– В сознание не приходил?

– Нет.

– Прежде всего – нужно дождаться, пока он придет в сознание, – негромко сказал Макгрегор.

– А потом будет поздно, – мрачно выдавил астробиолог.

– Мы примем меры безопасности, – решил Алонд. – Попросим наших физиков окружить контейнер мощным защитным полем. А Женевьеву – регулярно сообщать нам, как проходит реанимация.

– Хорошо, – кивнула высокой прической Лагранж. Я говорю из своего кабинета, у меня в приемной толпа корреспондентов со всех сторон Солнечной системы. Что мне им сказать?

– Повторите им то, что содержится в официальном коммюнике, и ни словом больше, – распорядился Макгрегор. – Вернулся капитан Торопец, в тяжелом состоянии, боремся за его жизнь. Все! А мы будем проводить расследование, и как можно оперативнее.

* * *

…Да, никто из землян не знал, по какой причине болезнь безумия, вдруг охватившая Тристаун и его окрестности, постепенно сошла на нет, а виновник трагедии так и не сумел связаться со своими сородичами. Какой-то свет на эти события мог бы пролить Сергей Торопец, но он сам находился в бессознательном состоянии, между жизнью и смертью, да еще под ужасным подозрением.

Вернемся к событиям десятилетней давности в Тристауне, которые развивались следующим образом.

Выбрав момент, когда в лавке никого не было, часовщик запер входную дверь, затем перенес мыслепередатчик на подоконник, принес стул и сел у окна, чтобы удобно было наблюдать. Несмотря на жаркий день, на улице было оживленно. Здесь располагалось много магазинов, да и местные жители привыкли к жаре. Какую-то тень давали прохожим пестрые брезентовые тенты, натянутые на манер зонтиков над витринами. Изредка налетал с океана освежающий, хотя и влажный, ветер, вздымая на окне занавеску.

Поразмыслив, часовщик поднялся и опустил над витриной жалюзи: пусть думают, что лавка закрыта, так безопаснее. Затем снова подошел к окну и внимательно, будто видел в первый раз, окинул немигающим взглядом городок, в котором довелось столько прожить.

Забавные они существа, люди. Столько лишнего делают, столько нерационального, мельтешат, суетятся по пустякам, а то и вовсе без всякого повода. Бездну умственной и психической энергии затрачивают на бессмысленные эмоции… А между тем сумели создать худо-бедно свою цивилизацию, даже соседние планеты осваивают. Каким-то образом сумели докопаться до идеи Великого Прыжка, а это в случае удачи может резко увеличить их могущество. Атмосферу на Луне создали. Транспорт, в общем, неплохой, хотя примитивный, допрыжковый. Вон как суетятся, не ходят – бегают. Не знают, что их ожидает через несколько минут.

На перекрестке, видном из окна, остановились две женщины, принялись беседовать оживленно. И ведь говорят-то наверняка о всякой ерунде, вдруг с раздражением подумал часовых дел мастер, а сколько пыла, сколько страсти! Можно подумать, что они решают, менять ли термоядерный режим Центральной звезды, которую они именуют Солнцем. И главное, улыбаются друг другу. Как ни странно, улыбка была самое трудное из всего, что пришлось осваивать часовщику на Земле. Ни одна раса, которую он знал, в том числе и его собственная, не умела улыбаться. Мастер, запершись, часами отрабатывал перед зеркалом улыбку, прежде чем она стала более или менее походить на естественную. Бессмысленное растяжение лицевых мышц! Столь же бессмысленное, как и множество других действий этих странных и непонятных созданий.

Впрочем, часовщик адаптировался в Тристауне довольно удачно. На жизнь хватало, аборигены относились к нему доброжелательно, а одна из соседок, женщина положительная, явно симпатизировала седобородому мастеру, никак не подозревая, что скрывается под его личиной. Она зачастила в лавку, приносила местные кушанья, собственноручно приготовленные, вела долгие разговоры о тяготах одинокой жизни и прелестях жизни совместной. Однажды она пришла в лавку со своей дочкой Мартой, бойкой девочкой лет шести. Девочка понравилась часовщику, он погладил ее по голове. Мысли женщины не были для него тайной – собственно, их любой мог бы без труда прочитать на ее круглом, пышущем здоровьем лице, впрочем довольно миловидном.

После каждого визита соседки часовщику приходилось выбрасывать принесенную еду в сточную канаву. Питался он световой энергией, непосредственно усваиваемой из окружающей среды.

Да, люди питались примитивно, опосредованно, тут они безнадежно отстали от его сородичей. Какое, однако, это могло теперь иметь значение? Эту расу должна вытеснить более жизнестойкая, именно они – самосовершенствующиеся киберы с абсолютной свободой действий.

Решено. Он включил передатчик и принялся внимательно наблюдать в окно. Поначалу ничего не изменилось! Все правильно, необходимо определенное время релаксации, подумал он.

Все так же разговаривали две женщины у перекрестка, мчались в обе стороны глайдеры, проплывали вверху аэробусы. По-восточному нарядная толпа, разомлевшая от полуденного зноя, лениво текла по тротуарам, иные перешагивали на движущиеся ленты, другие сходили с них на асфальт, прогибавшийся под ногами от жары.

Один прохожий под окном напомнил ему высокого, плечистого курсанта Звездной академии. Великолепный экземпляр самца! Он уже, наверно, на Луне. И конечно, трясется над часами – драгоценным подарком, который часовщик за несколько минут синтезировал с помощью своего универсального аппарата. Вообще представители этой расы во многом как дети. А в социальном смысле так оно и есть. С другой стороны, кто знает, какая будущность могла бы ожидать их? Часовщик почувствовал к ним на мгновение нечто вроде жалости, но тотчас подавил это чувство. Слабый уступает сильному, сильный – еще более сильному. Тут уж ничего не поделаешь, таков закон звездного космоса.

А хорошо он тогда придумал в последний момент – приделать этому простофиле на крышке часов портрет этой, как ее… Женевьевы Лагранж, его хорошей знакомой. Так бы курсант мог – мало ли – подарить кому-нибудь часы, просто передать. Теперь он этого не сделает, часы стали как бы именные.

Между тем на улице что-то неприметно изменилось. Общий темп жизни замедлился, что ли. Люди, прежде проходившие равнодушной толпой, начали с недоумением поглядывать друг на друга.

«Ага, начинается», – подумал часовщик, усаживаясь поудобнее. Стул заскрипел жалобно под его тяжестью.

Чтобы не распылять внимание, он решил понаблюдать за конкретным объектом. Ну, скажем, за этими двумя полными дамами. Разговор их, казалось, достиг высшего накала – так они жестикулировали и разевали рты. Но вот жесты их замедлились, стали какими-то сонными. Они начали с недоумением поглядывать друг на друга, словно виделись впервые. И вдруг одна из них с разинутым в вопле ртом вцепилась другой в волосы, с силой их дернула. Он неожиданности пострадавшая уронила наземь сумку, полную фруктов. Оранжевые апельсины покатились по асфальту. Прохожие переступали через них, кто-то бросился подбирать, другой с улыбкой подошел к уже вовсю дерущимся женщинам, пытаясь их утихомирить. Тогда обе в слепой ярости накинулись на миротворца.

«Все верно, – подумал мнимый часовщик. – Начинается с озлобления, переходит потом в панический ужас…»

Вскоре у перекрестка завязалась жестокая потасовка, в которой принимало участие все больше и больше людей. Толпа разбухала, вскоре она заполонила весь тротуар и выплеснулась на проезжую часть. Поток глайдеров прервался, образовалась пробка. Под непрерывное гудение машин хаос продолжал расти.

Через какое-то время у перекрестка появились силы порядка. Однако люди в форменных мундирах тоже не смогли утихомирить страсти. Да и вели они себя более чем странно: сам начали ввязываться в драку, ожесточенную и бессмысленную.

Часовщик потер руки – жест, заимствованный у землян. Пока все шло как нужно. Так было в зоне видимости – так, очевидно, было и повсюду, куда достигали лучи мыслепередатчика, которые концентрическими кругами распространялись во все стороны.

Неожиданно один из глайдеров, набрав с места скорость, врезался в толпу. Следам за ним – одновременно с четырех сторон – ринулись другие. Началось нечто неописуемое.

Драки шли вдоль всей улицы, но основное побоище продолжалось на перекрестке. Глайдеры один за другим врезались в кровавое копошащееся месиво, сталкивались друг с другом, переворачивались.

Кто-то из обезумевших прохожих запустил камнем в жалюзи, прикрывавшее витрину лавки часовщика, ажурный металл глухо охнул и зазвенел. «Так, так, голубчики, отменно», – прошептал часовщик и снова потер руки.

Безумие, кажется, достигло своего апогея. Люди бросались друг на друга, разбивали себе головы о стены. Одни с тупым выражением опускались на тротуар, кто-то с бессмысленным упрямством пытался взобраться на фонарный столб, падал и карабкался снова. Другой пытался запихать себе в рот булыжник, вывернутый в какой-то подворотне.

Витрины не грабил никто.

Все это было знакомо часовщику, и он с холодным любопытством наблюдателя ждал следующей стадии, которая должна была наступить с минуты на минуту. Глаза людей становились все безумнее, они что-то вопили, но крики, несущиеся со всех сторон, едва доносились сквозь двойные стекла окна – старый мастер не выносил пластика.

Один из обезумевших людей, который валялся под самым окном часовой лавки, вдруг рывком поднялся, опираясь о стенку, и стал оглядываться, словно и улицу, и дома, и все происходящее видел впервые. Лицо его выражало ужас. В следующее мгновение он издал пронзительный вопль, проникший сквозь двойные стекла, и помчался по улице, выставив впереди руки, словно слепой. «Прекрасно, начинается этап клаустрофобии, болезни замкнутого городского пространства», – отметил про себя часовых дел мастер.

Бегущего по улице пытались остановить, кто-то хватал его за одежду, другой заступал путь, но ничто не могло прервать его бег.

Вскоре к бегущему присоединился второй, затем третий… И вскоре толпы людей в разорванных, окровавленных одеждах, с вылезающими из орбит глазами, давя друг друга, ринулись прочь из города. Именно этого эффекта и добивался часовщик.

В считанные минуты вся видимая из окна часть – и квартал, и перекресток – опустели. Острый взгляд часовщика замечал валявшиеся на асфальте оторванные пуговицы, пятна свернувшейся от жары крови, клочки вырванной одежды, раздавленные детские игрушки, сумки, портфели… Люди в безумном, необъяснимом страхе покидали насиженные места, топча и уродуя друг друга. Дальше, у перекрестка, желтели пятна раздавленных апельсинов, которые каких-нибудь пятнадцать минут назад высыпались из пестрой, легкомысленно разрисованной сумки. Один апельсин каким-то чудом остался нераздавленным.

Часовщику очень захотелось пройтись по улицам, посмотреть плоды своей работы. Если на улицах не осталось никого – значит, мыслепередатчик действует на всех людей без исключения и можно вызывать на Землю десант сородичей.

Он открыл окно, высунул круглую голову. Вокруг, насколько хватало глаз, было безлюдно. Впечатлительные оказались особи – лучи на них действовали безотказно.

Он включил автомат вызова и решительно направился к двери. Мог ли он знать, что аппарат работает вхолостую – каких-нибудь полчаса назад Сергей Торопец разбил о плиты лунного космодрома часы – подарок незнакомого благодетеля…

Он отпер дверной замок с горделивым ощущением своего всемогущества, того, что в эти мгновения толпы людей бегут прочь из города, гонимые неведомой силой. Приоткрыл дверь, осторожно выглянул в щель. В лицо пахнуло зноем раскаленных улиц. В лавке был кондиционер, дающий прохладу. Часовщик установил его, разумеется, не для себя, а в угоду покупателям. Сам он не боялся ни холода, ни жары, имея весьма широкий диапазон адаптации.

Мастер ступил на размягченный асфальт, сделал несколько шагов. Странно и непривычно было идти по опустевшему городу, по его центральным улицам, где всегда толпились любопытные туристы и кипела жизнь. Что делать, смена расы на планете никогда не проходит безболезненно – это было ему известно. Зато и здесь в скором времени воцарятся его сородичи, благо для воспроизводства себе подобных здесь достаточно материала – металлов, руды, любых химических элементов. Хватает и источников энергии.

Когда придут свои, он сможет наконец сбросить эту опостылевшую личину и предстать в настоящем своем обличье.

Часовщик дошел до перекрестка, свернул за угол. Дальше начинался уголок старого города. Старинные здания, храмы, уцелевшие еще со средних веков/ стояли безмолвно, взирая на мир пустыми глазницами выбитых окон: видимо, безумие бушевало здесь еще сильнее. Осколки стекла похрустывали под ногами, хруст казался оглушительным в чуткой тишине.

Дело сделано. Сигналы вызова, видимо, уже достигли цели. Можно, пожалуй, сбросить оболочку – в Тристауне, похоже, не осталось ни одного живого человека.

Часовщик принялся расстегивать пиджак, наглухо застегнутый, несмотря на жару. С пиджаком он на людях никогда не расставался. Повертев одежду в руках, он небрежно набросил ее на афишную тумбу. Затем водрузил на нее галстук и рубашку. Вместо тела у него обнаружилась невообразимая мешанина из транзисторов, реле и других деталей, которым в человеческом языке не было названия. Избавившись от одежды, часовщик двинулся дальше. Уже в течение нескольких минут мастера не покидало странное ощущение, будто за ним кто-то следит. Оглядевшись, он никого не заметил, однако странное ощущение не исчезло. Чтоб избавиться от назойливого чувства, он нарочно медленно повернулся и зашагал назад. Возникла уверенность, что кто-то внимательно за ним наблюдает. Кто это, однако, может быть, если в городе не осталось ни одного человека? «Слишком долго жил я среди людей, перенял их эмоции», – подумал он. Эта мысль по-настоящему испугала его. Дома, того и гляди, если пронюхают, – в проверку и переборку угодишь, а это крайне болезненно. Редко кто выходит из нее в прежнем качестве.

Подавляя беспричинный страх, он еще более замедлил шаг. Шел, механически поворачивая голову то влево, то вправо. Память фиксировала картины разрушения и полного безлюдья, запоминая все, что осталось после поспешного бегства тристаунцев. Впоследствии пригодится для центрального информатория, расположенного на Главной планете. Каждый разведчик вносил в информаторий свою лепту.

В это мгновение цепочка мыслей часовщика прервалась: между двумя домами, соединенными полукруглой аркой, мелькнула тень, произошло какое-то движение. Кошка, собака? На животных действие мыслепередатчика не распространялось. Не обладая разумом, они, конечно, никак не могли воспрепятствовать колонизации Земли.

Против собственной воли он подошел к арке. Дома, стоявшие рядом, были настолько похожи, что казались близнецами. Старинной кладки, составленные из огромных, грубо обтесанных камней, они, казалось, источали покой и полнейшее равнодушие к разыгравшимся событиям. Из распахнутого окна на четвертом этаже свисала кукла, которая за что-то зацепилась. Видимо, ее выбросили впопыхах, чтобы спасти. Ветерок слегка шевелил куклу, ее пшеничные волосы развевались, и она казалась живой.

Смутное воспоминание шевельнулось в памяти пришельца-часовщика при виде этого дома и окна на четвертом этаже. Нет, он не наделен был способностью забывать что бы то ни было: это свойство только органических структур, таких хрупких и непрочных. Просто пришелец умел вычеркивать, стирать из памяти то, что, по его мнению, становилось лишним, ненужным. Что же это? Плохо размагнитил памятную ленту? Или в памяти обнаружились неведомые ему самому отголоски, не предусмотренные инструкцией?

Под аркой прохладней не было: здесь стояла застоявшаяся жара, накопившийся с утра городской зной. После яркого уличного света здесь оказалось полутемно. Едва он шагнул в проем, кто-то отступил назад. Выходит, он не ошибся: здесь кто-то есть и этот кто-то за ним наблюдал!

Взгляд пришельца за несколько мгновений адаптировался к полутьме. В нескольких шагах впереди себя он увидел женскую фигуру. Неужели это та, даже имя которой он стер из памяти?..

– Это ты? – произнесла она, и голос мигом возродил память.

Он вздрогнул и попятился.

– Энрико, ты не узнаешь меня?

Да, так звал его только один человек в мире – Марианна, добрая женщина, явно благоволившая к нему. Она сделала шаг вперед.

– Энрико, ты самый умный человек в этом городе. Объясни мне, что произошло?

Слова она произносила как-то странно, словно вслушиваясь в них и делая долгие паузы.

– Марианна, – произнес он негромко. – Что ты делаешь здесь одна?

– Энрико…

– Успокойся, я хочу помочь тебе, – сказал он, прикидывая, как получше убрать нежелательного свидетеля.

Часовщик мысленно ругал себя за то, что раньше времени позволил себе убрать камуфляж, сбросить одежду, столь ему ненавистную. Впрочем, в полутьме Марианна, чем-то взволнованная и наверняка полубезумная, едва ли что-нибудь заметит. На всякий случай он отступил в самый темный угол.

– Иди домой, Марианна, – произнес он, стараясь, чтобы голос звучал ласково.

– Нет! – крикнула она. – Только не домой.

– Почему?

– В доме поселилась смерть.

– Смерть? Она уйдет. А пока, хочешь, пойдем ко мне в мастерскую.

Часовщик чувствовал себя слабым, неуверенным. Обратного импульса, подтверждающего, что на Центральной планете получен его сигнал, до сих пор не поступало, хотя расчетное время уже прошло. Это путало все карты.

– Ты не встретил Марту? – спросила она, и в ее голосе прозвучала безумная надежда.

– Нет.

– Она погибла, моя девочка, – поникла головой женщина и ухватилась за стенку, чтобы не упасть.

– Почему вы обе не ушли со всеми?

– Когда это началось… Когда все ринулись прочь из города… мы выбежали из дома вместе с остальными жильцами, – начала рассказывать Марианна, немного успокоившись. – Но в парадном Марта замешкалась, сказала, что забыла любимую куклу и ни за что не оставит ее в беде. Я умоляла ее поспешить, тащила за руку – ничего не помогало. Марта побежала обратно в квартиру и выбросила куклу в окно, крикнула мне, чтобы я ловила ее. Но кукла зацепилась лентой за гвоздик и повисла… А поток людей прибывал с каждой минутой, словно река в половодье. Это было что-то невообразимое. Я насилу втиснулась обратно в подъезд, иначе меня бы просто утащили или растоптали. Все кричали так, словно наступил конец света. Отдельные выкрики тонули в общем гуле.

Она перевела дух, затем продолжала:

– Секунды, пока не было Марты, показались мне бесконечно долгими. Душу наполнял какой-то животный ужас, мне казалось, что небо вот-вот рухнет и задавит меня. Наконец показалась Марта. Лицо ее выражало ужас, глаза едва не вылезли из орбит. Впрочем, так выглядели все. Лифты перестали работать – вот почему она задержалась. «Скорее!» – завопила я, взяла ее за руку, и мы выскочили на улицу, в самое пекло. Мы втиснулись в толпу, которая представляла собой сплошное месиво. Кто-то прорвался между нами, разъединив наши руки. Я видела, как Марту толкнули, и она упала. Захотела пробиться к ней, но не смогла. Закричала, но мой голос потонул в общем шуме. Наверно, толпа затоптала ее… – Вглазах Марианны сверкнуло безумие. – Я обошла все окрестные улицы, но не нашла ее, хотя бы мертвую. Ее утащили… демоны зла…

– А ты как осталась здесь, Марианна?

– Толпа несла меня, как щепку… Ударила головой о ствол дерева, и я потеряла сознание. Сколько времени прошло – не знаю… А когда очнулась – вокруг не было ни души.

«Все ясно», – подумал часовщик. И здесь привычка, которую он с таким трудом усвоил, живя на этой планете, подвела его. Чувствуя необъяснимую слабость, пришелец улыбнулся. На биопластиковом лице его заиграла гримаса, столь тщательно заученная перед зеркалом.

– Энрико, ты… улыбаешься? – потрясенно спросила женщина, и глаза ее снова блеснули в полутьме. – Рад, что моя девочка погибла? Ты чудовище без сердца, я давно подозревала это. – С такими словами она шагнула к нему.

Голос женщины вдруг задышал такой ненавистью, что часовщик еще больше втиснулся в угол.

– Марианна, успокойся, – пробормотал он, с ужасом почувствовав, что никак не может прогнать проклятую улыбку со своего лица. Она как бы приклеилась к нему. Видимо, что-то разладилось в биомеханизме, и мышцы щек свело.

– Проклятая борода!

– Тише…

– Смеешься над моим горем? Я чувствовала, мы никогда не были нужны тебе – ни я, ни Марта, нет, ты не человек!

Знала бы Марианна, как близка была она в этот момент к истине!

Часовщик отказался от своего намерения ликвидировать свидетеля и думал только о том, чтобы улепетнуть. Марианна бросилась на него. Мастер попытался отступить, запнулся о нижнюю перекладину распахнутой железной калитки и едва не упал.

– Не уйдешь! – выкрикнула Марианна, схватив его за руку, и вдруг лицо ее свело от ужаса. – Энрико… – шепотом произнесла она. – Ты не человек? Ты… машина?

– Успокойся.

– Мне соседки говорили о своих подозрениях, но я не верила им. Робот, проклятый механизм. Отвечай, негодяй, где моя дочь!

Вид часовщика, когда он вышел на свет, с точки зрения Марианны и в самом деле был чудовищен: плотное скопище транзисторов и реле в форме человеческого туловища, к которому прикреплена голова с застывшей на ней мертвой улыбкой.

– Марианна, убери руки, я все тебе сейчас объясню, – приговаривал пришелец, словно испорченный магнитофон, пытаясь оторваться от женщины.

– Это все – твоих рук дело? – вдруг воскликнула она в каком-то прозрении.

– Пусти.

– Отвечай!

Она так трясла Энрико, что он едва удерживался на ногах. Извернувшись, часовщик побежал, но движения его были вялыми, и Марианна в несколько шагов догнала его.

– Молчишь? Нечего сказать? Верни мою дочь, у меня никого больше нет на земле.

«Она проникла в мою тайну. Ей нельзя оставаться в живых» – мелькнуло в тускнеющем сознании часовщика. Пришелец обеими руками-клешнями потянулся к ее горлу. Лицо Марианны посинело, однако она сумела отодрать некогда цепкие пальцы-щупальца.

– Мало тебе моей девочки? И меня хочешь убить? – исступленно прохрипела она.

Не дожидаясь ответа, она ударила его головой о стену своего дома. Один из ударов, особенно сильный, оглушил часовщика, и он стал медленно оседать на асфальт. Марианна его подтолкнула, и бородатое создание рухнуло, рассыпавшись на тысячи и тысячи мельчайших деталей. Между ними проскочила бесцветная искра, детали с дробным треском начали лопаться, вспыхивать, от них повалил едкий, удушливый дым. Несколько деталей откатилось и отлетело далеко в стороны, и Марианна бегала за ними, яростно топча.

Затем, остановившись, она с ужасом посмотрела на горку искореженных деталей. Сверху лежала, оплывая и обугливаясь, голова часовщика с тлеющей бородой. Пластиковая улыбка так и осталась, даже стала еще шире. Женщина дико вскрикнула и бросилась бежать по пустынному проспекту.

Однако сознание часовщика, пусть и замутненное, еще работало, доживая последние минуты. Он слышал, как Марианна побежала прочь, время от времени выкрикивая «Марта!». Голос ее был отчетливо слышен в чуткой тишине обезлюдевшего города. Крики становились все глуше, пока не смолкли в отдалении.

Больше часовых дел мастер не слышал ничего. Его сознание погрузилось в небытие, из которого нет возврата.

11

Путь, что ждет нас, – к горизонту вьется.

Пройденный – теряется вдали.

Чувствуют, как пульс Вселенной бьется,

Сыновья и дочери Земли.

После разговора с Макгрегором прошло несколько тревожных дней. Зоя Алексеевна не знала, что делать. Связаться с Женевьевой никак не удавалось – говорили, что с медцентром нарушена связь. Попытка встретиться и поговорить с ней тоже кончилась ничем – сотрудники сообщили, что Лагранж все время проводит у контейнера с космонавтом, и ни на что другое у нес, к сожалению, нет ни минуты свободного времени.

Правда, ей еще несколько раз звонил Макгрегор, но в его словах было мало утешительного. Состояние здоровья космонавта прежнее, улучшения пока нет. В сознание не приходит.

– Алонд, я хочу его видеть, – сказала Зоя Алексеевна во время последнего разговора.

– Пока нельзя, Зоя Алексеевна.

– Почему?

– Никто из посторонних не допускается.

– Я не посторонняя.

– Не в том смысле, голубушка… – Макгрегор смешался. Таким Зоя его видела в первый раз. – Необходимо выявить некоторые обстоятельства. Вам придется подождать немного.

В словах Макгрегора ей каждый раз чудились какие-то недомолвки. А тут еще сегодняшнее экстренное сообщение совета по проведению Эксперимента. Оно прозвучало для нее громом с ясного неба, вызвав множество недоуменных вопросов. Но кому их задать? Макгрегор уходит от ответа.

Женевьева явно избегает встречи.

Андрей пришел из школы в подавленном состоянии. «Наверно, уже слышал», – подумала она. Сын поздоровался, положил кляссер со школьными принадлежностями на свой письменный стол, подошел к окну. Долго смотрел на осенние облака, проплывающие вровень с окном.

– Покормить, сынок?

– Не хочется, мама, – ответил Андрей сдавленным голосом, не оборачиваясь.

– В школе поел?

– Нет.

Со щемящим чувством смотрела она на четкий силуэт Андрея, словно вырезанный на фоне потемневшего к вечеру пластика окна.

…В сообщении говорилось, что космонавта, появившегося на синтезполе научного комплекса четыре дня назад, все еще не удалось идентифицировать с капитаном Сергеем Торопцом, который ушел в космос семь лет назад на фотолете «Анастасия» для завершения Эксперимента. Здоровье неизвестного все еще находится под угрозой, за его выздоровление борются лучшие медики планеты, возглавляемые Женевьевой Лагранж.

«Неизвестный». Ничего себе терминология. Да тут с ума сойти впору!

Да, время появления неизвестного, говорилось далее в сообщении, сошлось по времени с моментом, когда должен был вернуться капитан Торопец, совершив прыжок через нуль-пространство. Однако простое совпадение во времени еще ничего не доказывало. Тем более что прибывший космонавт сильно пострадал, узнать его невозможно. А главное, в его организме имеются отличия по сравнению с медицинской картой Торопца.

Оставался открытым вопрос: если это посторонний, то как он мог проникнуть на синтез-полигон Пятачка, окруженного защитным полем?..

Едва дослушав сообщение, Зоя Алексеевна, которая была дома, судорожно заметалась по квартире, не находя себе места. Предположения, одно фантастичнее другого, зароились в ее голове. Кто может быть этот неизвестный человек? боже мой, кто угодно, твердила она себе. Да хотя бы сотрудник комплекса, случайно забредший под мощные лучи генераторов. Женевьева ей рассказывала, что в последнее время зачастили гости из Звездной академии и из Звездного городка. Клочья оранжевого скафандра, о котором еще говорилось в сообщении? И это объяснимо: напялил капитан на себя космоскафандр, только и всего. Но почему ее, жену капитана Торопца, не допускают в медицинский центр? Вот чего Зоя Алексеевна никак не могла постичь. Это не Торопец, а кто-то другой?.. Быть не может!

– Мам, что же будет с отцом?.. – спросил Андрей, не оборачиваясь.

– Ученые разберутся. Это какое-то недоразумение.

– Як папе хочу, – упрямо сказал Андрей.

– Мы пойдем к нему, как только это будет возможно, – сказала она. Затем отправилась на кухню и принялась готовить ужин, машинально нажимая на клавиши автомата.

Перед самым приходом Андрея ей удалось-таки дозвониться до Женевьевы, но разговор оказался малоутешительным. И теперь она вспоминала его, горестно покачивая головой.

– …Пусти меня к нему, Женевьева.

– Исключено.

– Я сразу узнаю его.

– Не узнаешь: он изуродован до неузнаваемости, – покачала головой Лагранж.

– Я хоть сиделкой буду, – взмолилась Зоя Алексеевна. – Жена я Сергею или нет?

– Дело гораздо серьезнее, чем ты думаешь.

– Он может умереть? – испугалась Зоя.

– Не в том дело… Скажи, Сергею делали когда-нибудь полостную операцию?

– Полостную операцию? – Зоя Алексеевна растерялась от неожиданного вопроса.

– Да. Он болел аппендицитом?

– Нет, нет, никогда, – выдавила улыбку Зоя. – Ты же знаешь, Сережа исключительно здоровый человек. Его никогда в жизни не оперировали.

– Ты уверена?

– Конечно.

Выслушав ответ Зои Алексеевны, Женевьева почему-то еще больше помрачнела. На этом, обменявшись еще несколькими малозначащими, с точки зрения Зои, репликами, она расстались.

– Мама, а если все-таки это отец вернулся? – сказал Андрей, отвернувшись от окна, когда она вошла в комнату, чтобы позвать его ужинать.

– Ты же слышал сообщение.

– Возможны ошибки, – заметил Андрей, словно взрослый.

– Подождем выводов комиссии. Там люди авторитетные, знающие свое дело.

В душе она думала только об одном: во что бы то ни стало, необходимо пробиться к изувеченному человеку, находящемуся там, в контейнере.

Из головы убитой горем женщины не шел эпизод многолетней давности. Это было на Лунных стапелях. Сергей специально привез ее, чтобы показать строящуюся «Анастасию». Они долго бродили по разным отсекам корабля. Бегущие ленты и пневмолинии еще не работали, и Зойка, несмотря на привычку и любовь к пешей ходьбе, почувствовала усталость.

– Зайдем присядем? – произнесла она, когда они проходили мимо командной рубки.

– Потерпи. Я еще не все тебе показал, что наметил.

– Неужели ты не устал?

– Альпинисту уставать не положено. Скажи еще спасибо, что гравитация здесь в шесть раз меньше, чем на Земле! – Улыбнулся ей Сергей. – Ладно, еще один марш-бросок.

– Куда?

– Тайна.

Он повел ее в самый дальний уголок корабля, в переходную камеру, откуда должен был осуществляться его выход в открытый космос там, в районе далекой Проксимы Центавра. Отсек представлял собой шар, внутренняя поверхность которого слабо светилась.

– Что тебе напоминает этот свет? – спросил Сергей. – Какое время суток?

– Пожалуй, утро, – сказала она, подумав. – Раннее-раннее. Горизонт подернут дымкой, зорька еле пробивается, скорее угадывается. Над Волгой клубится густой туман. Мы с тобой стоим на высоком берегу, а там, на противоположном, пологом, сквозь облака выглядывает краешек солнца.

– Ты угадала, – кивнул Сергей. – Такой заказ я и сделал видеоинженерам стапелей. Раннее утро в средней полосе России.

– Хочешь, чтобы в этом отсеке освещение не менялось, как в других? – удивилась Зойка. – Чтобы оно оставалось всегда постоянным?

– Да. Видишь ли, я не знаю, в какое время суток мне для завершения Эксперимента придется выйти в открытый космос для прыжка на Землю. А Проксима – звезда тусклая. Если это и солнце, то скорее утреннее, а не полуденное.

– И ты хочешь, чтобы свет переходного отсека гармонировал с внешним освещением? – догадалась Зойка.

– Конечно. Мне хочется, чтобы, отворив люк в космос, я не почувствовал резкого контраста.

– А космопсихологи?

– Они поддерживают мою идею. – С этими словами он по вогнутому полу отсека подвел ее к стенке, отворил в ней люк, ведущий в небольшой контейнер, в котором за прозрачной перегородкой висел ярко-оранжевый космоскафандр.

– Как костюмчик, ничего? – подмигнул он.

– Ничего.

– Запомни: в нем я вернусь к тебе из космоса.

…И на том, который вернулся из пространства, появившись на Пятачке, обрывки точно такого скафандра…Чужак? Странно, очень странно.

И еще вспоминались ей тревожные события в Тристауне, которые произошли, когда они с Сергеем впервые встретились на Луне. Тогда по сообщениям все выглядело ужасающе: дороги, забитые беженцами… Непонятная эпидемия безумия, поразившая горожан… Исход из города, жертвы… А потом – как ножом отрезало: источник безумия исчез, жизнь в регионе вернулась в привычную колею, взбаламученное море улеглось. Может, и сейчас все обойдется, как тогда? Ученые определят, что со звезд вернулся именно ее Сергей, и вылечат его.

И не станет она доискиваться причин, почему же так все нескладно получилось. Ведь так и не сумели установить, что явилось причиной тристаунской трагедии. Кто-то из физиков выдвигал гипотезу, что не обошлось без кибернетического инопришельца, и в доказательство приводил какие-то обгоревшие микродетали, найденные на одной из улиц города. Но предположение было, помнится, отвергнуто.

Андрюша за эти дни, казалось, повзрослел на несколько лет. В больших глазах застыл молчаливый вопрос, сплавленный с решительностью и настойчивостью. Оба неотступно думали об одном и том же. Она побаивалась вступать с ним в откровенные разговоры и всячески старалась успокоить.

– Мам, ты разговаривала сегодня с Алондом Макгрегором? – спросил Андрей, когда они сели за кухонный стол.

– Да.

– Что он сказал?

– То же, что вчера, сынок, – вздохнула мать. – Продолжают исследование. Если будет что-то новое, сообщат нам дополнительно.

– А что тетя Женевьева сообщила про папу? – шмыгнул носом Андрей.

Оба, не сговариваясь, называли того, кто оказался на синтез-поле, отцом.

– Худо, сынок. Состояние его пока не улучшается. Женевьева сказала – боремся за его жизнь из последних сил.

Она чуть было не сказала – «за жизнь пришельца», именно такие слова сорвались с уст Женевьевы. И Макгрегор так сказал. И это показалось ей самым странным и тревожным во всем, что происходило в последнее время. Что это, пустая обмолвка или нечто большее?.. Уж если Женевьева, столько лет знавшая Сергея, толкует о «пришельце», – значит, дело худо. Да и Макгрегор – слишком серьезный человек, чтобы допускать пустые оговорки. Неужели человечеству грозят тристаунские времена? И что ждет этого самого… пришельца?

Конец ужина провели в молчании.

Зоя Алексеевна из последних сил старалась вести, как ей советовал Макгрегор, привычный образ жизни, однако чувствовала, что нервы ее на пределе. Сама мысль, что Сергей, возможно, погибает, а она не в силах ничего сделать для него, была невыносимой.

Андрей поставил недопитый чай на поднос.

– Делай свои дела, Андрей, – сказала она, когда они вернулись в комнату.

И мальчик неохотно принялся разбирать школьный кляссер. Мысли его были неотступно заняты другим.

– Мам, а может быть такое, что вернулся не отец, а кто-то другой? – спросил он вдруг, глядя на мать, протирающую очки. – Что, если это космический пришелец?

– С чего ты взял?

– Ну, не пришелец, а другой космонавт, – поправился Андрей. – Нам Марта говорила на перемене, что другой корабль мог попасть там, близ Проксимы, в передающее устройство…

– Все разъяснится, потерпи немного, Андрюша, – произнесла она, отворачиваясь. К ней, сидящей в кресле, тихонько подошел Андрей, щеки ее коснулось теплое дыхание мальчика.

– Не горюй, мама, – услышала она прерывистый шепот. – Вернулся один космонавт, вернется и другой. Не плачь, папа вернется, вот увидишь.

– Вернется, – эхом откликнулась она.

– Мы будем ждать его сколько угодно, правда?

– Правда, сынок.

Человек в оранжевом скафандре, который появился в тот памятный день на синтез-поле Пятачка, был столь сильно изуродовал ожогами, что сравнить его с имевшимися фотографиями Сергея Торопца не представлялось никакой возможности. Да и потом, в создавшейся ситуации, при возникших подозрениях, нахождение общих черт только усугубило бы эти подозрения, запутав и без того сложное положение.

Членам комиссии по проведению Эксперимента было ясно, что любые свидетельства жены Торопца только усложнили бы дело, вместо того чтобы пролить на него свет. Если двойник совпадает с оригиналом, задачу решить непросто… По мнению ученых, тень грозной опасности снова нависла над человечеством.

Для начала следовало исключить любые возможности контакта пришельца с землянами. Кто знает, на какие сюрпризы способен гость? Каковы цели его появления на Земле, да еще столь хитроумным манером? И кстати, кто может сказать, каким манером попал на Землю его тристаунский предшественник, которого так и не удалось обнаружить?

Высказывалось мнение, что все ожоги и травмы пришельца в оранжевом скафандре – не более чем камуфляж. Женевьева Лагранж, самый большой авторитет в области медицины, провела по решению совета экспертизу и показала, что пришелец самым доподлинным образом обожжен и изувечен, ни о какой имитации не может быть и речи. Значит, он пострадал при высадке на Землю…

Лечение пришельца продвигалось сложно и мучительно. Шаг за шагом, одна за другой производились пластические операции. Размозженные, не работающие органы заменялись на новые – их заказывали в основном в Зеленом городке, центре биокибернетики. Привести в сознание его никак не удавалось – были, как выяснилось, травмированы клетки головного мозга. Однако Лагранж не теряла надежды и на последнем заседании совета сообщила, что не больше чем через месяц берется вернуть пришельцу сознание, для начала хотя бы на короткий срок.

– Какое сознание вы беретесь вернуть? – не без ехидства спросил у нее астробиолог. – Человеческое?

– Именно человеческое, дорогой коллега. Другого я не знаю, – парировала Женевьева, хотя на душе ее кошки скребли.

Пришелец продолжал содержаться в контейнере, тщательно изолированном от контактов с сотрудниками медцентра, а больше никто сюда и не проникал. Мощное электромагнитное поле разделяло опасного гостя и людей. Все, кто побывал в контакте с пришельцем, были проверены сразу же.

Лечебные действия, как и операции, осуществлялись с помощью биоманипуляторов, управляемых опытнейшими хирургами. Тем самым роботы подлежали впоследствии уничтожению: ведь они могли подпасть под влияние коварного и могущественного, пусть и пострадавшего гостя иной цивилизации, намерения которого неизвестны. Кроме того, биороботы после контактов с пришельцем могли стать носителями смертоносных вирусов, неизвестных ученым Солнечной системы.

Во время дежурств Женевьева снова и снова вглядывалась в безжизненное лицо пришельца, каждая клеточка которого омывалась животворными токами, и мучительно искала в нем знакомые черты Сергея Торопца. Он или не он? Ох как ей хотелось верить, что это он! Но слишком велика была цена ошибки.

Мучимая сомнениями, которые стали привычными, Лагранж приступила к очередному ночному дежурству. Сенсаций не ожидалось – у пришельца не появлялось никаких проблесков сознания. Повинуясь необъяснимому импульсу, Женевьева отпустила помощника, сказав, что с дежурством справится сама. Остались только послушные механизмы как внутри, так и вне контейнера.

Оставшись одна, она долго смотрела на громадный прозрачный куб, на неподвижную вертикальную фигуру внутри, опутанную сетью системы жизнеобеспечения. Датчики показывали медленное, но неуклонное улучшение состояния пришельца. Давали себя знать энергичные меры, предпринимаемые сотрудниками медцентра.

Для начала Лагранж проверила работу всех приборов, режим термостатов, подачу в контейнер кислорода.

Затем, словно притягиваемая магнитом, снова подошла к контейнеру. Значительная часть обрывков оранжевого скафандра была удалена, остальные клочки медики сочли пока трогать нецелесообразным: они намертво приварились к телу, и их решили убирать попозже, на следующем этапе реанимации, чисто хирургическим путем.

Пришелец слегка раскачивался, омываемый токами физиологического раствора, и чудилось, что он движется, оживает. Голова его находилась в кислородной камере, смесь в которой непрерывно обновлялась. Сердце, как показывал прибор, билось медленно и неровно.

Женевьеве чудилось, что гость смотрит на нее, хотя она и понимала, что это только причуды ночного освещения. Там, за прозрачной стенкой, голубовато мерцала жидкость, бесшумно поднимались пузырьки кислорода. Суставчатая линия, пульсирующая словно живая, подводила к пришельцу чудодейственный сок трабо, один из самых могущественных препаратов, полученных физиологами Солнечной. Она припомнила, как Сергей когда-то рассказывал ей о чудесном растении, которое впервые увидел в лунной оранжерее.

Мерно колышущиеся линии коммуникаций напоминали водоросли, колеблемые морским приливом. Ей подумалось, что картина, которую она наблюдает, напоминает первобытный океан, в котором когда-то, миллионы лет назад, зародилась жизнь Земли.

Что же, собственно, здесь происходит? Сейчас, на ее глазах? Быть может, в эти мгновения возрождается к жизни могучий организм, способный загубить все живое на Земле и других планетах, освоенных человеком? Страшно подумать, но и не думать об этом нельзя.

Она сделала несколько шагов к контейнеру, пока не уперлась в защитное поле. Вздохнув, отошла к окну, уперлась горячим лбом в прохладный пластик. Сегодня выпал – наконец-то! – первый снег. Хотя его ждали давно, он явился, как это всегда бывает в таких случаях, неожиданностью. Побелели ближние и дальние купола медцентра, белыми стали дорожки парка, ветви кустарника, садовые деревья. Снег продолжал падать, медленно-медленно, словно во сне. Вдали угадывались гигантские контуры вечных гор. Между ними, приглядевшись, она увидела стальную ниточку фуникулера, помеченную горящими лампочками.

Как любил эти горы капитан Торопец, заядлый альпинист. Где он сейчас? В нескольких метрах он нее или там, в ледяных пустынях космического океана, поглотившего «Анастасию»?..

Продолжая глядеть в окно, Женевьева зябко новела хрупкими плечами. Перед нею находился не спящий ни днем ни ночью гигантский комплекс Пятачка. А дальше, за ним, стайка жилых домов, выбежавших на окраину города. Среди них выделяется дом-игла, где живет Зоя с сыном. Несколько окон в доме светилось, несмотря на поздний час. Наверно, среди них и Зойкино окно – отсюда не разглядеть. Андрюшку уложила, а сама едва ли уснула. Кто она капитану Торопцу? Жена? Вдова?..

Каждый разговор с ней – пытка для Женевьевы. Зоя главного не знает, но, похоже, о чем-то догадывается. И каждый раз просит, умоляет, требует, чтобы ее допустили к пришельцу в контейнере… И никакими разумными доводами нельзя подавить ее стремление. Каждый раз Женевьева теряется: что сказать подруге? Чем ответить на требовательный и одновременно умоляющий взгляд с экрана?

Внезапно что-то в помещении изменилось. Женевьева отпрянула от окна. Бросилась к приборному щитку. Ах, вот в чем дело: изменился тон автофиксатора. Это означало перемену ситуации там, в глубине контейнера.

Опытная Женевьева сразу обратила внимание на электроэнцефалограф и не ошиблась. Тонкая безжизненная ниточка, долгие дни выглядевшая на экране неподвижной, теперь слабо зашевелилась. Это могло означать только одно: мозг незнакомца начал функционировать, пусть не весь, а только на отдельных участках. Лагранж, через руки которой прошли тысячи травмированных космонавтов, подозревала, что этот период возвращения активности мозга может оказаться кратким, поэтому не следовало терять времени.

Включить записывающую аппаратуру не составило труда, но какие вопросы задавать пришельцу, какой диалог с ним вести? Это зависело не от биороботов, а только от нее, Женевьевы Лагранж.

Глаза пришельца на изуродованном лице осмысленно блеснули, неуверенно остановились на ней.

Когда кривая электроэнцефалограммы достигла пика, Женевьева, нагнувшись над переговорной мембраной, негромко и четко произнесла первый вопрос:

– Кто вы?

Сложная система преобразователей донесла ее вопрос в глубину контейнера, до пришельца. Через несколько мгновений, показавшихся ей бесконечными, по экрану переговорного устройства побежали буквы, складываясь в слова, – результат обратного преобразования биосигналов пробудившегося мозга гостя из космоса:

– Я – Сергей Торопец, капитан фотолета «Анастасия».

Она спросила:

– Кто я?

– Женевьева Лагранж. Когда я улетал – руководитель медицинского центра.

«Если это пришелец, на его мозг переписана вся информация, принадлежащая несчастному капитану Торопцу», – подумала она.

Лагранж лихорадочно пыталась сообразить, какой вопрос, могущий служить тестом, задать пришельцу. Ничего путного, как назло, не приходило в голову, а мгновения таяли.

– Какой точки достиг ваш корабль?

– Проксимы Центавра.

– Как возвратились на Землю?

– Разве земляне забыли меня? Разве ты не помнишь меня, Женевьева? – Буквы, бегущие по экрану, казалось, дрожали от удивления и боли. – Я участвовал в Эксперименте. Рассказать тебе о его сути?

– Не надо.

– Прости, прости меня, Женевьева…

– За что?

– Я разбил когда-то твой портрет…Разбил вдребезги… Не сберег его. Он разлетелся в брызги на плитах космодрома… Поступил как мальчишка…

Буквы на экране все убыстрялись, наскакивали одна на другую. «Начинается бред, – подумала она. – Зойке об этом говорить не нужно».

– Капитан, откуда у вас шрам на животе? – спроила она. – Кто делал операцию? И почему шрам такой необычный?

Ответа не последовало. Буквы утратили очертания, начали таять, и через секунду-другую экран переговоров снова был девственно чист. Женевьева перевела взгляд на экран энцефалографа. Кривая, до этого представлявшая собой кое-как струящуюся синусоиду, снова вытянулась в ровную неподвижную линию. Пришелец опять погрузился в зыбкое небытие, повис на тонкой ниточке между жизнью и смертью. Сознание возвратилось лишь на несколько минут.

Через короткое время ученые будут скрупулезно изучать скудные данные, записанные автофиксатором, вопросы Женевьевы и ответы пришельца, выискивая в последних какой-то скрытый смысл. И бредовые слова о разбитом портрете – явно не в пользу пришельца.

Женевьева связалась с дежурным совета, рассказала о происшедшем и попросила немедленно разыскать Алонда Макгрегора, после чего без сил опустилась в кресло. Изредка поглядывала на фигуру, висящую в глубине контейнера. Время от времени вспыхивал экран внутригородской связи, но не было сил подняться, нажать клавишу ответа и сказать «Слушаю». Короткий разговор с пришельцем опустошил ее. Хотелось посидеть, закрыв глаза, сосредоточиться.

Да и кому она могла понадобиться в этот поздний час? Женевьева жила одна, ведая только работу и немногочисленных друзей. Но друзья едва ли станут беспокоить ее ночью, да еще на ответственном дежурстве. Родственники тех, кто в клинике? Пусть обращаются в справочный отдел. ЭВМ скажет им больше и объективней. Разве она в силах, несмотря на феноменальную память, держать в голове несколько тысяч историй болезней? Быть может, Зоя?.. Но разговаривать с ней совершенно нет сил. Что сказать ей, чем утешить? Весть о разговоре с пришельцем только разбередит ее раны и вселит несбыточные надежды.

Когда дежурство подошло к концу, Женевьева сдала его и покинула медцентр.

На улице было белым-бело. Снег под утро перестал идти. По-хозяйски расположившись повсюду, он сделал спящий город светлым и праздничным. Пушистые ветви деревьев казались выкованными из серебра. Крупные россыпи звезд, нависших над окрестными горами, начинали одна за другой гаснуть, бесследно растворяясь в сереющем небе.

После помещения на свежем воздухе хорошо дышалось, и она несколько раз с наслаждением вздохнула полной грудью.

Еще при выходе с территории медцентра Женевьеве показалось, что впереди мелькнула какая-то тень. Прохожих в этот час не было, и она решила, что ошиблась. Остановилась, прислушалась. Шагов не было слышно. Город спал, с рассветом начинался обычный трудовой день.

«Нервы, нервы, – подумала Женевьева, снова набирая шаг. – Нужно бы отдохнуть, но сейчас это невозможно. Друзья приглашали отдохнуть на спутнике Юпитера, в санатории невесомости, а я им даже ответить не удосужилась…»

Тень впереди снова мелькнула и скрылась в парадном. Теперь стало ясно: Женевьеву кто-то преследовал.

«Ну вот, значит, и я кому-то понадобилась», – невесело покачала она головой. Повернуть назад ей, однако, и в голову не пришло. Не в се характере было избегать опасности. Женевьева спокойно прошла мимо парадного и, когда сзади послышались быстрые, еле слышные шаги, звук которых скрадывался снегом, резко обернулась и пошла навстречу преследователю. Женский силуэт в предрассветной мгле показался ей знакомым. Впрочем, в неверных бликах, отбрасываемых новорожденным снегом, немудрено и ошибиться.

– Женевьева… – тихо произнесла женщина, когда они поравнялись.

– Зоя? – поразилась Лагранж. – Что ты здесь делаешь в такую пору?

– Жду тебя, – просто ответила Зоя Алексеевна.

– Всю ночь?

– Я знала, что ты сегодня дежуришь у контейнера… там. Но не знала, когда закончишь.

– Позвонила бы… – вырвалось у Женевьевы, но она тотчас прикусила язык.

– Звонила, – вздохнула Зоя. – С самого вечера, много раз. Сначала из дому, потом, когда уложила Андрюшку, – из каждого уличного видео. Ты не отвечала, опять что-то на линии. Случайные помехи… Похоже, весь мир сошел с ума. Или я, по крайней мере, – добавила она. – Мобильник – хоть выброси.

– У тебя зуб на зуб не попадет, – сказала Женевьева. – Пойдем ко мне?

– Пойдем, – согласилась Зоя.

Женевьева взяла ее под руку, и они пошли рядом по пустынной улице, удаляясь от купола.

– Послушай, почему ты не пришла ко мне прямо домой? – через несколько шагов нарушила молчание Женевьева. – Ты же знаешь, дверь у меня никогда не запирается.

– Знаю, – кивнула Зоя. – Было время, мы заходили к тебе с Сергеем в любое время дня и ночи.

– Подождала бы.

– Ты же знаешь, Женевьева, – покачала головой Зоя, – не к тебе мне нужно.

Лагранж промолчала.

– Как он сегодня? – спросила Зоя с робкой надеждой. – Есть улучшение?

– Трудно сказать. В нескольких словах не объяснишь.

– А ты попробуй, подруга, – невесело усмехнулась Зоя. – Я понятливая. Что молчишь?

– Сначала согрейся, в себя приди, – посмотрела не нее Женевьева. – На тебе лица нет.

Старенькая пневмокапсула с протяжным шумом затормозила на сорок четвертом этаже.

– Никак не привыкну к этой допотопщине, – пожаловалась Женевьева, выходя из кабины. – Уши каждый раз закладывает.

– Смени жилье, – сказала Зоя. – Тебе сколько раз предлагали квартиру поближе к работе.

– Ты же знаешь, я, как кошка, к району привыкаю, – виновато улыбнулась Женевьева. – И потом, я люблю эти старые дома. Они хранят какой-то особый уют, в них обитают старые духи, живет дыхание протекших столетий…

Они обменивались ничего не значащими фразами, инстинктивно оттягивая тягостный для обеих разговор. Толкнув дверь, Женевьева первой пропустила Зою, затем вошла в квартиру сама, не зажигая света. За окнами вставал тусклый рассвет, все в комнате казалось зыбким, нереальным. Не сговариваясь, женщины присели на разных краешках софы, они напоминали два одноименных электрических заряда, отталкивающих друг друга.

– Давненько я у тебя не была, – заметила Зоя, оглядываясь. – Ничего не изменилось.

– Редко заходишь.

– Редко приглашаешь.

– Хочешь, сварю кофе? – перевела разговор Женевьева.

– Я не кофе пить пришла, – махнула рукой Зоя.

– А я без кофе помираю. – Женевьева поднялась, вышла на кухню и через короткое время вернулась с подносом, на котором дымились две чашки ароматного напитка.

Зоя сидела в той же позе – словно нахохлившаяся птица, уставившись в одну точку.

– Теперь все? – подняла голову Зоя, когда Женевьева поставила перед ней чашку, над которой закручивался легкий парок. – Программа твоего гостеприимства завершена?

– Не понимаю…

– Скажи мне, Женевьева… Во имя наше дружбы… во имя Сергея. Знаешь, он о тебе говорил в самый последний день на Земле, перед стартом «Анастасии». Ты сама не знаешь, как тепло он к тебе относился… Ой, я не то говорю, мысли путаются. Женевьева, объясни: что происходит?

– Выпей кофе, тебя знобит, – кивнула Женевьева на низенький столик.

Зоя, не глядя, взяла чашку и сделал глоток. Этот жест, быстрый и порывистый, чем-то напомнил Женевьеве прежнюю бесшабашную Зойку, когда они дружили втроем. Женевьева, что греха таить, была неравнодушна к статному кареглазому слушателю Звездной академии. Впрочем, об этом, похоже, не узнала ни одна душа в мире. Может, из-за того давнего чувства она и осталась на всю жизнь одинокой?

На Зою она смотрела с болью и состраданием: глубокие утренние тени очень старили ее. Женевьеве подумалось, что такой Зоя должна стать добрый десяток лет спустя.

– Что разглядываешь? – забеспокоилась Зоя. – У меня что-то не так?

– Все в порядке.

– Не томи! – вырвалось у Зои. – Скажи честно, что с Сергеем?

– Ты все знаешь сама. Есть серьезные опасения, что это не Сергей, а кто-то другой.

– Пустите меня к нему, и я сразу скажу, он это или не он. Чего проще?

– Исключено.

– Он так обезображен?

– Дело не только в этом, – произнесла Женевьева, водя пальцем по цветастому подносу.

– Да в чем же, наконец? – ударила Зоя кулаком по столу.

– Не могу сказать. Я связана словом. Пойми, это тайна, Зоя, миленькая. От нее зависит, быть может, само существование человечества.

– Слова, слова… – метнула Зоя взгляд на собеседницу. – Я жена, жена его! – перешла она на крик. – Ты в силах это понять? Нет, тебе не дано… Какую опасность может представлять для человечества один-единственный человек, да еще так пострадавший. Не важно – Сергей это или не Сергей. Какие-то смертоносные бациллы у него? Люди и не с такими опасностями справлялись!

– Потерпи.

– Знаешь, кто ты? – воскликнула Зоя. Она чувствовала, что через мгновение пожалеет о сказанном, но сдержать себя уже не могла. – Ты робот, кукла бесчувственная! Истукан! тебе неведомы человеческие чувства, ты не знаешь, что такое сострадание, что такое любовь. А он так к тебе относился, Сергей… Он портрет твой выгравировал на самом дорогом для него подарке!..

– Успокойся, прошу тебя, – тихо проговорила побледневшая Женевьева.

– Тебе нужно одно: как бы чего не вышло.

– Ты несправедлива.

– А ты справедлива? А вы все с Макгрегором, вы со мной справедливы? Для вас важна только наука, результат, чистота эксперимента, – продолжала выкрикивать Зоя. – Ты представила себе хоть на минуту, как я не сплю ночами, совсем извелась, в голову самое чудовищное лезет. А Андрей? На него смотреть страшно. Он спрашивает, а я не знаю, что ему отвечать. Лучше убить меня, чем держать в неведении! Скажи правду. Я двужильная, все вынесу… И дам слово, что никому ничего не скажу… За семь лет у меня душа стала тверже стали. Говори же, черт возьми! – С этими словами Зоя схватила свою недопитую чашку и с силой швырнула ее на пол. Фарфор с треском разлетелся, усеяв пол мелкими осколками.

– Спасибо, что не в лицо, – произнесла Женевьева со странной улыбкой.

Зоя закрыла лицо руками.

– Прости, прости меня, Женевьева. Сама не знаю, что творю.

– Это я должна просить у тебя прощения, – покачала Лагранж головой. – Мы не имеем морального права скрывать от тебя истину. Ты обязана все знать.

– А как же… судьбы человечества? – медленно подняла на нее глаза Зоя.

– Я могу доверять тебе?

– Как самой себе. Нет ничего страшнее неизвестности, – проговорила Зоя, глядя в окно с отрешенным видом.

– Я скажу правду.

Приняв решение, Женевьева поднялась, глаза ее сузились и потемнели, как всегда в минуты сильного волнения. Совсем рассвело. Похрустывая осколками, она прошла к окну и стала к нему спиной.

– Видишь ли, Зоя… Истина не известна никому на Земле. Никто не знает, кто появился на Пятачке.

– Какая же это тайна?

– Погоди. Ты не знаешь другого, самого главного. Имеются основания подозревать, что вернувшийся – не человек.

– Не человек? – переспросила Зоя. – Но кто же тогда?

– Помнишь тристаунские события?

– Такое не забывается.

– Ученые полагают, что их тоже вызвал инопланетянин. В этом, например, уверен Макгрегор.

Зоя низко наклонила голову. Словечко «тоже», больно резанув слух, разъяснило ей все, хотя разум отказывался поверить в такое. Несколько минут она сидела в полном оцепенении.

– Послушай, но это же просто невозможно, – проговорила она в растерянности. – Вместо Сергея – инопришелец?..

– Космос неистощим на выдумки, – ответила Женевьева известной поговоркой. – В общем, история темная, нам еще предстоит разобраться в ней. Теперь тебе необходимо побыть одной, чтобы прийти немного в себя. Приведи в порядок свои мысли, а я попробую привести в порядок квартиру.

Женевьева вышла, вернувшись с совком и веником. В своей квартире она не терпела биороботов, предпочитая все делать сама.

Зоя сидела с отрешенным видом, наблюдая за ее действиями. И мир не перевернулся! Солнце продолжало светить, первые его лучи заглянули в окно, легли прямоугольником на ворсистый пол, заиграли на фарфоровых осколках. Больше всего потрясла смесь обыденности, будничности с полной немыслимостью.

– Послушай, Женевьева, – сказала Зоя, когда последний осколок исчез в ведерке.

– Да?

– Ты должна пропустить меня к нему.

Женевьева покачала головой:

– Я и так сделала то, на что не имела права.

– Заклинаю тебя… во имя нашей дружбы. Во имя твоей любви к Сергею…

Женевьева побледнела и выронила ведерко, осколки веером рассыпались по полу.

– Ты пройдешь в медцентр, когда будет можно, – сказала она. – И увидишь все своими глазами. Если надо, я отвечу за свои действия.

Зоя поднялась, начала собираться.

– Приляг, отдохни у меня, – предложила Женевьева.

– Не могу. Нужно Андрея покормить, в школу собрать.

– Я сообщу тебе, когда надо…

– Спасибо. Извини за чашку, – произнесла Зоя и осторожно, словно стеклянную, прикрыла за собой дверь.

После ее ухода Женевьева долго ходила по комнате. Она корила себя за то, что не рассказала гостье о кратковременном приходе пришельца в сознание и нескольких репликах, которыми успела с ним обменяться. Поразмыслив, однако, пришла к выводу, что поступила правильно. Приход в сознание мог оказаться частью дьявольского плана инопришельцев, а для бедной Зои он послужил бы лишним источником страданий.

У Женевьевы слипались глаза после ночного дежурства у контейнера и тяжелого утреннего разговора, но отдохнуть ей не пришлось. Едва вздремнула – разбудил гонг экстренного вызова. Макгрегор, изучив сообщение из медцентра, срочно созывал свой совет.

Следовало заскочить в медцентр, взять материалы и лететь на заседание.

* * *

Сознание возвращалось медленно, исчезающе малыми импульсами, как бы толчками. То подступало, то уходило вновь, подобно волне, лижущей берег. Волна… Морская? Нет, это река, широкая, как море. И лодка, и старый дом на берегу, и глаза любимой женщины… И солнце, много солнца. Так много, что оно может ослепить, лишить зрения.

Время от времени пробужденные вспышки сознания, словно прожектором, высвечивали то один, то другой уголок памяти. Своего тела он поначалу не ощущал, сознание существовало отдельно от него. Потом начал ощущать легкие покалывания. Это не могло не радовать, поскольку говорило о возвращении к жизни. Картины вспыхивали в мозгу самопроизвольно, сами по себе, то до жути реальные и многокрасочные, то полустертые и выцветшие, как старинная гравюра.

…Он пробуждается, выходит из небытия, и первое ощущение – это боль, то нарастающая, то затухающая. Она накапливается в каждой клеточке тела, сливается в ручейки, ширится, крепнет, чтобы вдруг смениться волной желанного онемения.

Сознание вспыхнуло резко, словно лампочка в темной комнате после щелчка выключателя. «Полно, на Земле ли я?» – мелькнула тревожная мысль. Показалось – он в тропическом лесу. Со всех сторон тянулись к нему покачивающиеся лианы. Иные из них впиваются в тело. Воздух необычайно густ и прян, к тому же вязок – не дает пошевелиться. Стоп, это не воздух, а жидкость, судя по серебристым газовым пузырькам… Хотя разве возможно такое? некоторые пузырьки лопаются, вспыхивают, словно маленькие солнца. Хотя он не может шевельнуться, это не приносит особых неудобств. Лианы его поддерживают, снимают усталость, когда она накапливается в мышцах. Но как он может дышать в жидкости? Ах, на голове у него колпак с газовой смесью!

Торопец почувствовал смутное беспокойство: значит, с прыжком через пространство что-то не получилось, не сработало. Ничего не попишешь, первый опыт. Нужно быть готовым ко всему. На каком звене, на каком этапе произошел срыв? Он должен поскорее прийти в себя, чтобы помочь исследователям.

Беспокойство становилось все сильнее. Куда он попал, если только все это не галлюцинации? Попытался двинуть рукой, ногой – ничего не получилось. «Гулливер у лилипутов…». Перевел взгляд подальше – и поразился. Теплое, ласковое подводное царство через несколько десятков метров резко обрывалось, отгороженное от остального мира прозрачной вертикальной стеной. А еще дальше, рядом с пультом, стояла женщина и не отрываясь глядела на него. На глаза наплывала пелена, он усилием воли отгонял ее. Боже мой, Женевьева! Женевьева Лагранж! Он хотел крикнуть, позвать ее, но и эта попытка ничего не дала.

Женщина стояла, напрягшись, как струна, глаза ее блестели. Что происходит? Она не узнает его?

Женевьева почти не изменилась, хотя семь лет прошло. Такая же стройная, легкая. Разве что глубже прорезались морщинки в уголках губ. Да еще глаза глубже запали. Те глаза, которые некогда нравились ему, хотя он сам не смел себе в этом признаться. А потом появилась удивительная Зойка, и любовь к ней захлестнула все на свете. Но где Зойка? Его взгляд тщетно ищет ее рядом с Женевьевой.

Ход мыслей Сергея прервал сторонний сигнал, вспыхнувший в мозгу.

– Кто вы? – возник безмолвный вопрос, исходивший от Женевьевы. Ему почудилось даже, что он различает ее голос, глубокий, грудной, с легкой хрипотцой. А может, этот голос выплыл из глубины услужливой памяти?

Неожиданно женщина, прикусив губу, отвернулась от него и посмотрела на экран, по которому побежали какие-то письмена – он не мог их издали различить.

Вихрь мыслей промчался в его голове: она не узнает его?! Он так обезображен? Или все происходящее – дурной сон, видение воспаленного мозга? Собравшись, он мысленно ответил, стараясь держаться спокойно:

– Я – Сергей Торопец, капитан фотолета «Анастасия».

Он так и не понял, как отреагировала женщина: то ли удовлетворенно кивнула, то ли едва заметно отрицательно покачала головой.

Разговор, последовавший затем, был и вовсе странным.

– Неужели земляне и ты, Женевьева, забыли меня? – спросил он с горечью.

Гнев, недоумение, боль, обида разом вспыхнули в его душе. Почему Женевьева разглядывает его, словно заморское чудище? Быть может, переход через нуль-пространство так неузнаваемо преобразил его?

Напоследок Женевьева спросила его о происхождении послеоперационного шрама, но ответить он не успел: жаркая волна захлестнула сознание. На глаза наползла дымка, предметы начали терять очертания. Окрестный мир покачнулся, и свет в глазах померк. Омут снова сомкнулся над головой капитана Сергея Торопца. Последнее, что врезалось в память, – это тревожное и прекрасное лицо женщины, земной женщины, олицетворяющей собой, быть может, все человечество.

Когда Зоя Алексеевна вышла от Женевьевы на улицу, снежная целина была уже кое-где порушена одиночными следами малочисленных прохожих. Следы выглядели четкими, словно очерченными углем. Лиловые утренние тени тянулись через всю улицу. Идти было зябко. Неподалеку какой-то прохожий вызвал аэробус, она решила воспользоваться случаем и заторопилась к летающей машине: захотелось вернуться домой, пока Андрей еще не проснулся. Вошла в салон, набрала на выносном пульте координаты дома-иглы и поискала глазами свободное место. Несмотря на ранний час, салон был почти полон. Все же свободное местечко отыскалось. Впереди, склонившись друг к другу, разговаривали две молоденькие девушки. Уловив обрывок разговора, Зоя Алексеевна начала прислушиваться. На них была форма сотрудниц Пятачка.

– Я слышала – ему получше, – произнесла первая.

– Говорят, скоро в сознание придет.

– Я мечтаю об этом моменте, когда все прояснится. А еще хочу повидаться с ним, когда он сможет говорить.

– Женевьева не разрешит.

– Жаль.

– Ничуть. Это разумная и справедливая мера – изоляция опасного пришельца.

Кровь бросилась Зое Алексеевне в голову: она поняла, о ком идет речь.

– Не верю я в эти разговоры о пришельце, – тряхнула головой вторая девушка. – Со звезд вернулся капитан Торопец, и никто другой!

Зоя едва сдержалась, чтобы не расцеловать ее.

– Извини меня, но такая наивность граничит с преступлением, – слегка повысила голос первая. – Гость в контейнере – это пистолет со взведенным курком, поднесенный к виску человечества.

– Чепуха. В контейнере у Лагранж – подлинный капитан Торопец, только пострадавший во время прыжка из-за случайных помех, – стояла на своем вторая.

– А шрам?

Дальнейший разговор Зоя не слушала. Показался дом-игла, аппарат резко пошел на снижение, и она начала пробираться к выходу.

Подходя к подъезду, машинально глянула вверх. Дом напоминал вертикальную глыбу, уходящую ввысь, за облака. Часть окон светилась, другие еще не зажглись. Одно из них – самое дорогое, за которым спит Андрюшка. Отыскать окно было непросто, словно одну соту в огромном медовом улье.

Когда-то Сергей шутил, что в домах-иглах для доставки жильцов на этажи будут применять переброску через нуль-пространство. Когда он улетал, таких домов еще не строили, они были только в проекте.

Когда, толкнув дверь, она на цыпочках вошла в квартиру, Андрей уже не спал.

– Мам, ты у отца была? – бросился он к ней.

– Нет, сынок, – покачала головой Зоя Алексеевна. – не смогла к нему пробиться.

Глаза Андрея погасли.

– Мне сказали, ему лучше, – произнесла она, без сил опускаясь на стул. – Говорили даже, он скоро в сознание должен прийти…

12

Нет ни дома, ни писем,

Ни любви, ни мечты,

И стою, независим,

У последней черты.

По просьбе Макгрегора Женевьева перед заседанием заехала на Пятачок, чтобы узнать мнение физиков комплекса о том, как действовать дальше.

Рассказ Лагранж о том, что пришелец ночью приходил в сознание, произвел на физиков совсем не то действие, на которое она надеялась. Среди ученых завязались бурные дебаты. Большинство склонялось к мысли, что человек после таких травм не смог бы выжить, тем более – прийти в сознание. А это значит…

Еще более бурным оказался совет по проведению Эксперимента.

– Мы имеет две версии, – подытожил Алонд Макгрегор, – должны сегодня сделать выбор. Первая – на Землю возвратился капитан Торопец. Вторая: мы имеем дело с его двойником. Напомню: в первую версию не укладывается шрам, обнаруженный на теле пришельца. Коллективное мнение физиков Пятачка – пришельца следует аннигилировать ввиду опасности для нашей цивилизации. Прошу высказываться членов совета.

Алонд говорил короткими, рублеными фразами, лицо его было мрачным. Обращаясь в зал, он терзал свою бороду. Все, кто должен был, слетелись в центр – совещание было очным: слишком серьезный вопрос решался на нем.

– Физики правы – нельзя ставить под удар весь род человеческий, – первым нарушил молчание астробиолог.

– И так сколько времени упустили. А вдруг это необратимо? – поддержал его кто-то из задних рядов амфитеатра. Кто именно – Женевьева не разобрала.

На душе у Лагранж было тяжело. Она чувствовала, что факты, которые без устали приводили ученые, против нее. Между тем в душе Женевьевы после разговора с Зоей произошел переворот. Вопреки фактам, вопреки очевидности, вопреки всему она снова поверила, что в контейнере не кто иной, как капитан Сергей Торопец. И еще она понимала, что союзников в этом зале у нее не было, даже с Алондом утратилось взаимопонимание.

Руководитель Эксперимента поднял руку, перекрывая шумок, возникший в зале после последней реплики:

– Мы не зря пригласили заинтересованных лиц, выскажутся сегодня все. Наш совет не снимает с себя вины за проведение Эксперимента. Но суть в том, что мы столкнулись с принципиально новым явлением, которое непредсказуемо. Лично я склоняюсь ко второй версии.

Женевьева пыталась поймать его взгляд, но Макгрегор упрямо отводил его в сторону. Ее сводило с ума собственное бессилие, невозможность повернуть ход событий. Вот и Алонд поддался их напору, умница Алонд. Как страшна сила инерции, стадное чувство, способное ослепить лучшие умы!

И в то же время в душе ее росла решимость. Она не боялась даже того, что теперь, после заявления Макгрегора, осталась в единственном числе.

– Прошу слова, – сказала она.

Макгрегор кивнул ей.

Лагранж подошла к микрофону, немного помедлила, обвела взглядом огромный зал и четко, чуть ли не слогам произнесла:

– Я призываю собравшихся отказаться от человеконенавистнического решения. В контейнере находится капитан Торопец, и я это докажу.

Когда шум улегся, Макгрегор спросил:

– Что это значит, Женевьева? У вас есть новые данные?

– Новых данных нет, – отрезала Женевьева. – Только те, которые я доложила.

– Эмоциям сейчас не место, – сказал Макгрегор. – Мы обязаны выработать общую точку зрения. И она должна основываться на фактах, и только фактах.

– Новых фактов у меня нет, – нагнулась к микрофону Женевьева. – Но у меня есть интуиция. И она мне подсказывает, что тот, кого вы называете пришельцем, – не кто иной, как возвратившийся капитан Торопец.

Зал снова зашумел.

Не слушайте ее, – истерически закричала молодая сотрудница Пятачка, перекрывая гул. – Она попала сама под гипноз, поскольку общалась с пришельцем! Кто знает, кто окажется под гипнозом завтра, через несколько минут?!

– Стыдно ученому молоть чепуху, – резко одернула ее Лагранж, хотя подумала, что в доводе оппонентки имеется свой резон.

Зал умолк, ожидая, что будет дальше.

– Подойдем к проблеме с другой стороны, – сказала спокойно Женевьева. – Мы – могущественная цивилизация, шагнувшая в космос, задумавшая прыжок через нуль-пространство. К лицу ли нам бояться одного-единственного человека, к тому же еще пострадавшего?

– Это не аргумент, – перебил астробиолог. – Медицина всегда отличалась ограниченностью взглядов… Приведу пример, понятный вам, Женевьева. Разве не может одна-единственная бацилла чумы, если ее вовремя не обезвредить, извести целые народы?!

Поименный опрос подтвердил худшие опасения Женевьевы: она оказалась в единственном числе. Теперь слово было за председателем.

– Друзья мои, – сказал он, – мы выслушали практически всех специалистов. Как говорили древние, промедление смерти подобно. Но вопрос слишком важен, и для его принятия желательно единодушие. Я призываю вас, Лагранж, присоединиться к мнению подавляющего большинства.

– Нет! – выкрикнула она в напряженной тишине зала.

– Тогда, может быть, кто-то хочет выступить на стороне Лагранж?

Тишина стала еще более напряженной.

– В таком случае отложим решение на сутки, – решил Макгрегор. – Но через двадцать четыре часа проблема должна быть исчерпана.

Город гудел, словно растревоженный улей. Повсюду только и было разговоров, что о сложившейся тревожной ситуации, к которой – неожиданно для всех – привел Эксперимент. Все ждали решения завтрашнего совета, о котором уже оповестили средства массовой информации.

После заседания Лагранж чувствовала себя как во сне. Кошмарном сне. Долго блуждала по городу, зачем-то поднималась на холм, с которого хорошо виден Пятачок, постояла на заброшенной аэробусной остановке, оглядела отверстие, прожженное шаровой молнией. Затем долго блуждала по улицам, переходя с ленты на ленту. С кем-то здоровалась, кому-то кивала. Иногда ей хотелось закричать во весь голос: «Люди, что вы делаете? Остановитесь! Нельзя допустить непоправимую ошибку, которая ляжет позором на всех нас!..»

Подчас на нее накатывали и вовсе безумные мысли. Что, если выкрасть пришельца, взяв в помощницы Зойку, и убежать неведомо куда? Но разум говорил, что это неосуществимо. Прежде всего, многотонная установка по поддержанию его жизнедеятельности чрезвычайно громоздка, ее не поднять послушным манипуляторам медцентра. А если даже они и осилят ее… Смешно. Куда, собственно, бежать? Повсюду они окажутся в зоне досягаемости землян… «разве что всем нам нырнуть в нуль-пространство», – подумала она, едва не удивившись дикости собственной мысли: кто допустит их к приемо-передающим полям?!

Женевьева успела сродниться со своим пациентом, состояние которого поначалу представлялось почти безнадежным. Теперь оно начало улучшаться, о чем говорил и вчерашний кратковременный приход в сознание. И что же, все это для того, чтобы его уничтожить?..

Неужели мир слеп и зрячей является только она? А что, если все наоборот: только она одна и слепа? Самое ужасное, когда ни с кем в мире нельзя посоветоваться. Ни с кем? А Зоя? Она обещала провести ее к Сергею. Что ж, слово она сдержит, но нужно поторопиться. Быть может, сегодня последняя возможность – завтра будет поздно. Правда, Зое нельзя открыть всю ужасную правду.

– Это пока тайна для всех землян. Ну и пусть! Ночью она удалит всех из помещения, где находится пришелец. Последнее дежурство! Это не вызовет ничьих подозрений.

Уложив Андрея, Зоя Алексеевна расхаживала по комнате, когда мелодичный сигнал видеовызова разбил хрупкую тишину. Она вздрогнула, боясь, что гонг разбудит Андрюшу: его насилу удалось уложить, он заснул совсем недавно. Хорошо, что дверь в спальную она догадалась прикрыть.

За окном висела плотная, слежавшаяся ночь. Зимние облака поглотили и звезды, и луну, казалось, они силятся просочиться сквозь пластик окна, чтобы затопить квартирный уют, такой призрачный и беззащитный.

Снова нетерпеливо звякнул гонг мобильного. Кто бы это мог быть так поздно? Макгрегор? Едва ли. С Пятачка ей тоже перестали звонить. Многие, правда, добивались разговора с ней: полузнакомые, а то и вовсе незнакомые, корреспонденты. Хотела получить хотя бы крупицу сведений, но что могла сказать им Зоя Алексеевна? К работе совета она доступа не имела. Такие разговоры только утомляли и раздражали. Надо было видео отключить на ночь! Она уже потянулась к реле, но вдруг, повинуясь внезапному импульсу, включила экран. Из глубины его выплыло лицо Женевьевы.

– Разбудила? – спросила она.

– Какой тут сон? – махнула рукой Зоя.

– Андрей спит?

– Уснул.

– Хорошо… это хорошо, – лихорадочно прошептала Женевьева, окидывая взглядом комнату.

– Что случилось?

– Собирайся и приезжай в медцентр.

– Сереже лучше?!

– …И не мешкай. Аэробус не вызывай, чтобы никто не видел, куда ты направляешься.

– Ладно.

– Самое лучшее – пешком, тут ведь недалеко, – продолжала Женевьева, которая все успела обдумать.

– Есть, бегу, – заражаясь ее волнением, прошептала Зоя.

– Морозно, одеться не забудь.

– К кому обратиться?

– Я сама тебя встречу.

Зоя Алексеевна накинула пуховый платок и вышла из дома. Ее не покидали тревожные мысли о Сергее. Может, ему хуже стало? Но чем она сможет помочь ему?

Было скользко: с вечера подтаяло, к ночи ударил мороз. Зоя скользила, несколько раз едва не упала. У входа в медцентр ее ждала нетерпеливая поеживающаяся Женевьева.

– Наконец-то! – сказала она и взяла Зою за руку. – Пойдем. Биозащиту я отключила, взяла грех на душу. Семь бед – один ответ.

В таком состоянии Зоя видела всегда уравновешенную подругу впервые.

В медцентре Зоя Алексеевна была очень давно, теперь все здесь было другим. Она с любопытством озиралась, стоя рядом с Женевьевой на бегущей дорожке, которая несла их в глубину территории. Приглушенно светящиеся купола здания казались ей таинственными. Она знала, что иные из них на много этажей уходят под землю, что там целый город. Когда они с Сергеем расспрашивали Женевьеву о ее легендарном медцентре, где творились, по слухам, чудеса, Лагранж отделывалась шутками: она не любила рассказывать о своей работе.

Сердце Зои отчаянно колотилось. Где-то здесь, в одном из бесчисленных корпусов, находится ее Сергей…

Переступая с одной ленты на другую, она добрались до отдаленного здания. Корпус окружали яблоневые деревья, ветви их были окутаны снегом. В здании никого не оказалось, если не считать деловито снующих манипуляторов.

Вслед за нетерпеливо шагающей Женевьевой она переходила из зала в зал, поглядывая на хитросплетения установок неизвестного ей назначения. Некоторым белковым Женевьева, не замедляя шаг, отдавала какие-то распоряжения, и те бросались исполнять их. Роботы были разной формы. Один из них – платформа на гибких щупальцах, с телескопической антенной и крупными глазами-фотоэлементами – напомнил ей манипулятор, встреченный когда-то на лунном космодроме. Как давно это было! И какими счастливыми и беззаботными были тогда времена.

Перед одной из установок, на цветном экране которой медленно билась тяжелая неправильная сфера, похожая на сердце, она невольно замедлила шаг, остановилась.

– Живее! – потянула ее за руку Женевьева. – У нас слишком мало времени.

Зоя послушно пошла, почти побежала за ней, и прежние страхи снова нахлынули разом, заставив сжаться сердце.

Перед массивной дверью Женевьева замешкалась.

– Хочу предупредить тебя, Зоя, – начала она. – Его состояние… Впрочем, поймешь сама. Возможно, ты больше его не увидишь.

– Это как?

– Не перебивай, а слушай. Возможно, он на короткое время придет в сознание. Во всяком случае, я сделаю для этого все. Не могу сейчас ничего тебе объяснить, но поверь, Зоенька, это необычайно важно. Для него… для всех нас. Ты должна выяснить… Ну, словом, Сергей это или его двойник. С тобой связана последняя надежда… Ладно, пошли.

Женевьева нажала кнопку, и створки раздвинулись, напомнив Зое ворота космодрома, когда она провожала Сергея на «Анастасии».

Войдя в огромный, в несколько пролетов, зал, Зоя растерянно огляделась: где же здесь искать Сергея? Помещение напоминало скорее цех какого-нибудь предприятия, работающего на орбите, в условиях невесомости, – настолько прихотливо, словно не подчиняясь законам тяготения, висели в воздухе разнообразные приспособления. Вскоре, однако, она обратила внимание, что все коммуникации тянулись в одну сторону. Что это там, вдали? Аквариум? Может быть, в нем содержатся существа с других планет, которые могут существовать только в жидкой среде? Женевьева легонько подтолкнула ее в спину:

– Иди.

Зоя подошла поближе, странное сооружение притягивало ее с неодолимой силой. За прозрачной стеной контейнера угадывалась легкая жидкость. Там шла своя таинственная жизнь. По капризным, часто меняющимся трассам бежали гуськом пузырьки воздуха, суставчатые трубки двигались, словно живые. Некоторые из них были прозрачны, в них пульсировала разноцветная жидкость. А там, в глубине аквариума… Она почувствовала, что пол под ней поплыл, и инстинктивно ухватилась за какую-то штангу. За толщей жидкостей неподвижно возвышалась, зависнув над дном, странная, такая знакомая фигура, с которой свисали оранжевые клочья комбинезона. Она сделал еще несколько шагов и уперлась в упругую магнито-защитную подушку. Стоявшая рядом Женевьева поддержала ее.

– Это… он? – прошептала Зоя Алексеевна задыхающимся шепотом.

– Да.

– Он… жив?

– Жив.

– Он не захлебнется в воде?

– Это не вода, – покачала головой Женевьева, – а жизненный раствор высочайшей активности. В нем сосредоточены все достижения земной биологии. А на голове его – видишь? – прозрачная маска, под которой кислородная смесь.

– Лицо изуродовано… – произнесла Зоя.

– Было хуже. Исправить лицо – самое простое, – махнула рукой Женевьева. – Пластическая операция, только и всего.

– Он не дышит!

– Присмотрись.

Зоя пригляделась. Через несколько долгих минут она заметила, что грудь Сергея медленно, едва заметно вздымалась и опускалась. Изувеченные, обожженные губы его были полуоткрыты, словно он хотел что-то сказать, но не мог.

– Довольно, теперь пойдем сюда, – сказала Женевьева, потянув ее за руку. Ей с трудом удалось оторвать гостью от прозрачной стенки. – Вот переговорное устройство с ним. – Лагранж усадила ее перед пультом, в центр которого была вмонтирована чуткая мембрана.

Зоя, как сомнамбула, опустилась на стул, продолжая смотреть на призрак, висящий в жидкости.

– Контакт осуществляется непосредственно с мозгом… этого человека, – пояснила Женевьева. – Следи за этим экраном, на нем будут записываться ответы на твои вопросы. Я сейчас включу самый мощный биостимулятор из всех, какие известны. Ты хорошо помнишь все, что я говорила тебе по дороге сюда?

Зоя кивнула.

– Ладно. – Женевьева положила ей руку на плечо, успокаивая. – И не забудь: если он и придет в сознание, то на очень малое время. В твоих руках сейчас многое… Желаю удачи, – заключила Лагранж и отошла к стимулятору.

Зоя поглядывала то на пульт, то на контейнер. На ее глазах цвет жидкости в нем начал изменяться, словно море в грозу. Чаще, судорожней запульсировала жидкость в трубках, прогоняя через организм неподвижного человека жизненные токи.

– Женевьева, – тихонько позвала она.

– Да?

– То, что ты делаешь, не опасно для его жизни?

– Для его жизни опасно совсем другое.

– Не понимаю.

– И не нужно, – произнесла Женевьева. – Потом, может быть, объясню тебе. А сейчас – постарайся сосредоточиться и все посторонние мысли выбросить из головы. Когда он придет в сознание, не потеряй ни секунды. Все!

Человек, висящий посреди контейнера, медленно, словно нехотя, разлепил веки. Несколько бесконечно долгих мгновений он и Зоя глядели друг на друга. Их встречные взгляды, чудилось, преодолевали не несколько десятков метров жидкой и воздушной среды, разделенных прозрачной перегородкой, а безумные космические расстояния, на покрытие которых фотолету понадобилось семь долгих лет пути, и плотные барьеры взаимного непонимания, вдруг выросшие между космонавтом и остальным человечеством.

Экран, на который покосилась Зоя Алексеевна, тоже ожил, по нему пробежали слова:

– Зоя… Моя Зойка…

Она невольно перевела взгляд в глубь контейнера: губы Сергея – теперь она твердо знала, что это он, – были неподвижны.

– Сережа… родной… я пришла к тебе, я с тобой, – прошептала она в мембрану. – Наконец-то ты вернулся. Мы… счастливы…

– Мы?

– Да, мы! У нас сын, как ты и мечтал, его зовут Андрей, – исступленно проговорила Зоя в мембрану.

Дальнейший их диалог пошел в каком-то лихорадочном темпе. Вопросы Сергея, словно болезненные вспышки, обжигали ее душу. Так хотелось прижать его к груди, но она понимала, что это невозможно.

– …Объясни, Зоя, что происходит. Я ничего не понимаю. Может быть, ты – фантом? Может, у меня бред, галлюцинация?

– Успокойся, Сережа, – шептала Зоя в мембрану помертвевшими губами. – Ты не спишь, это явь. Ты совершил на Землю прыжок с Проксимы, но пострадал при этом.

– Ошибка в расчетах?

– Физики проверяют их. Но ты остался жив, и ты на Земле, а это главное.

– Спасибо… – легкой зыбью пробежало по экрану.

– Любимый…

– Где Андрей?

– Дома.

– В следующий раз возьми его сюда.

Человек, погруженный в жидкость, на несколько мгновений умолк, словно собираясь с мыслями.

Женевьева стояла поодаль, чтобы космонавт не заметил ее: опасно было раздваивать его сознание, и без того находящее на грани небытия. Когда возникла пауза и экран очистился, Женевьева начала делать Зое отчаянные знаки.

Зоя вконец растерялась. Какие тут нужны еще вопросы? Разве и так не ясно, что это именно он, капитан Торопец. Он вернулся на материнскую планету, совершив немыслимый прыжок через пространство, прыжок, о котором человечество могло только грезить. Сергей жив, жив, и это главное. А пластическая операция и все прочее – это возможно, и это говорит не кто-нибудь, а сама Женевьева Лагранж, крупнейший медик Солнечной системы. Увидев ее отчаянные жесты, Зоя попыталась припомнить инструкцию, полученную только что от Женевьевы, но с ужасом почувствовала, что все тесты вылетели из головы. «Спросить, как он себя чувствует? Боже мой, идиотский вопрос», – лихорадочно соображала Зоя Алексеевна.

– Мне значительно лучше. Чувствую, я на пути к выздоровлению, – пробежали по экрану слова, как бы отвечая на ее вопрос.

За спиной Зои деловито гудел автофиксатор, записывая на видео все происходящее.

– Сергей, постарайся точно ответить… Это очень важно… Ты не стал другим? После прыжка ни в чем не изменился?

Она понимала, что вопрос задан сумбурно, запутано, как сказал бы математик – некорректно. Ответ, однако, пробежал по экрану сразу, как будто Торопец ждал этого вопроса:

– Нет, Зоя, я ни в чем не изменился. Я тот же, что и был до прыжка.

Зою охватила радость, хотя даже она понимала, что такие вопросы и ответы – довольно шаткий аргумент в споре противников и сторонников теории инопришельца.

Женевьева продолжала делать знаки. Между тем паузы между словами на экране становились все большими. Видимо, мозг Торопца изнемогал под непосильным бременем.

– Сергей, а помнишь… как ты водил меня по кораблю?.. Там, на лунных стапелях, – в полной растерянности прошептала она.

– Конечно, помню, – пробежало по экрану. – «Анастасия» в порядке. Она идет курсом к Земле, на обычной фотонной тяге. Ее ведет белковый манипулятор, с которым – помнишь? – мы познакомились на лунном космодроме… Орландо…

– Как не помнить! – покосилась Зоя на Женевьеву.

– Он справится с навигационными задачами?

– В полете он решал задачки и посложнее. Когда-нибудь я расскажу тебе, Зоя.

Женевьева схватила грифельную доску, набросала на ней мелом какое-то слово, повернула к Зое. «ШРАМ!!!» – мгновенно вспомнила она наставления подруги и, нагнувшись к переговорному устройству, спросила:

– Сергей, откуда у тебя шрам? Кто тебя оперировал в полете?

Экран, однако, молчал. Ручеек синусоиды на осциллографе вытянулся в прямую линию: сознание человека в контейнере снова отключилось.

– Сережа, Сережа, очнись! – потеряв голову, закричала Зоя, не отрывая взгляд от неподвижной фигуры за прозрачной стенкой контейнера.

К ней подошла Женевьева, так и не выпустившая из рук грифельную доску.

– Сделай что-нибудь! – попросила Зоя, обратив на нее полные слез глаза.

– Я сделала все, что в моих силах, – покачала головой Женевьева. – Ресурс мозговых клеток на данный момент исчерпан, он больше не придет в себя. А ты… ты подвела меня.

Зоя вспыхнула:

– Что вы все привязались к этому злополучному шраму? Из мухи делаете слона. Сережа станет на ноги, и все разъяснится само собой. Мало ли кто мог сделать ему операцию.

– Например?

– Ну, скажем, «Анастасия» встречает на своем пути другую нашу экспедицию. Они состыковываются, и врач экспедиции оперирует Сергея.

– А потерянное время?

– Корабль мог нагнать его в пути за счет повышенного ускорения. И никакой мистики!

– Логическую цепь ты строить умеешь, в этом тебе не откажешь. Но не все так просто. Неужели ты думаешь, что мы в совете не отрабатывали все мыслимые версии? Не будь ребенком.

– Ну, договаривай. Он что, неизлечимо болен?

– А, теперь я могу сказать тебе все, – махнула рукой Женевьева. – Может быть, завтра – его последний день.

– Последний день? – переспросила Зоя. – Что это значит? Сергею стало хуже? Но ты же сама говорила, что его дела пошли на поправку. Ну, говори, говори же. Он неизлечим, да?

– Дело в том, – медленно произнесла Женевьева, – что операцию Сергею делал не человек.

– Не человек? – переспросила Зоя потрясенно. – Не может быть!

– Это установлено точно.

– Но кто же тогда?

– В этом весь вопрос. Надрез идеально прямой, как отрезок светового луча. Ни один хирург в мире, самый искусный, не сделает такой надрез. И шов наложен не человеческой рукой… Говорю тебе как медик.

– Чудовищно, – прошептала Зоя, опустив голову. – Но ты ведь слышала мой разговор с ним! Это была разумная беседа, он все помнит и может ответить на любой вопрос…

– Ишопланетяне могли переписать всю информацию головного мозга Сергея на его двойник. Большинство совета склоняется к этой точке зрения.

– А ты? Что ты об этом думаешь? – спросила Зоя, в упор посмотрев на Женевьеву.

– Видишь ли, Зоя… До недавнего времени я склонялась к мнению большинства.

– А теперь?

– Теперь я так не считаю.

– У тебя появились новые данные?

– Этот же вопрос задал мне вчера Макгрегор. Нет у меня новых данных. – Женевьева все еще крутила в руках грифельную доску. – Я просто поверила всем своим существом, что это, – кивнула она за перегородку, – подлинный капитан Торопец.

– Так скажи об этом завтра на совете! – воскликнула Зоя, и глаза ее блеснули.

– Скажу, можешь не сомневаться. Но это будет один голос. Один-единственный. А судьба капитана будет решаться большинством. Так повелось исстари, и это справедливо.

– Значит, Сергея уничтожат. Никаких шансов… – прошептала Зоя.

– Есть одна возможность, – неожиданно произнесла Женевьева.

Зоя посмотрела на нее с надеждой.

– Помочь Сергею можешь только ты.

– Я?

– Именно ты.

– Я на все готова. – Зоя в нетерпении переступила с ноги на ногу. – Говори, что нужно делать?

– Ты должна убедить членов совета, что это – подлинный капитан Торопец.

– Как это сделать?

– Выступи на заседании, – сказала Женевьева. – Ты обладаешь силой убеждения, я на себе убедилась.

– Но ведь последнее заседание закрытое. Как я проникну туда?

– Это я возьму на себя, – тряхнула головой Женевьева. – Я и так уже… – не договорив, она махнула рукой.

– Но что я должна говорить?

– Не знаю. Придумай сама. Делай что хочешь, но ты должна переубедить их, доказать свою… нашу правоту.

– Сначала я должна выслушать их доводы.

– Верно. – Женевьева подумала. – Сделаем так. Я тебя спрячу, ты выслушаешь заключительное слово каждого, а в подходящий момент выйдешь к микрофону.

– Меня лишат слова.

– Не посмеют.

Обе, не сговариваясь, посмотрели на неподвижную фигуру в глубине контейнера.

– Жаль, конечно, что разговор у вас сегодня получился слишком короткий, – произнесла Женевьева. – Но он весь записан на автофиксатор.

– И ты возьмешь с собой запись?

– Конечно.

– И будешь демонстрировать ее?

– Если понадобится.

– Нехорошо… Там глубоко личные вещи, – потупилась Зоя.

Женевьева покачала головой:

– У вас с Сергеем нет теперь ничего личного. Вы оба принадлежите всему человечеству. Оба войдете в историю.

– Мне страшно, – негромко сказала Зоя. – Будто поднялась на высокую вершину, а под ногами – пропасть. Послушай, а как ты проведешь меня на совет?

– Есть одна идея. Она покажется тебе слишком безумной. Хотя Нильс Бор полагал, что именно такая сумасшедшинка – залог того, что идея справедлива. Придешь сюда ко мне утром, попробуем реализовать мой замысел. Пойдем, я провожу тебя.

Когда они на ленте двигались к выходу из медцентра, у Зои Алексеевны мелькнула неожиданная мысль, но она решила обдумать ее самостоятельно дома, прежде чем изложить Женевьеве.

– У меня совсем не осталось сил, – пожаловалась Зоя, когда они прощались. – Не знаю, как живу.

Женевьева сунула руку в карман, достала потертый видеопатрон и протянула его Зое.

– Что это?

– Удивительная штука. Видеозапись великой гимнастки. Жаль, теперь она сошла со сцены, но когда-то блистала. Здесь записана ее программа. Разумеется, не самая сложная. Удивительная гармония и пластика! Когда я совсем выдыхаюсь, то включаю этот патрон и любуюсь спортсменкой, а потом стараюсь хоть что-то воспроизвести. И тебе советую.

– Попробую. – Зоя спрятала видеопатрон. – А как зовут эту гимнастку?

– Рита Рен.

– Знаю, – кивнула, оживившись, Зоя. – Мы видели с Сергеем ее программу на Луне. Он даже, кажется, был с ней знаком.

Назавтра с рассветом так и не уснувшая в эту ночь Зоя Алексеевна была в медицинском центре.

Белковые, выпускаемые Зеленым городком, обладали способностью в случае необходимости замереть, став неподвижнее статуи. Именно такой застывший белковый манипулятор стоял теперь перед Женевьевой, подчинившись ее команде. Он служил Лагранж чем-то вроде образчика, модели. Рядом с ним стояла Зоя, они были почти одного роста, только белковый помассивнее, пошире в плечах.

В узкой комнатке, где содержались кислородные баллоны, а также лекарственные препараты и экстракты, они были одни, тем не менее Женевьева плотно прикрыла дверь. «Чтобы не было никакой утечки информации», – сказала она.

В тесном помещении одуряюще пахло какими-то экзотическими травами, растениями с далеких планет. Дурманящий аромат испускали плоды трабо, несмотря на герметическую упаковку. У Зои Алексеевны с непривычки закружилась голова, и она присела на узкую кушетку, застеленную хрустящей клеенкой.

– Нет уж, встань, голубушка, – подняла ее Женевьева. – Так мне легче будет работать.

Она критически оглядела обе фигуры, стоящие перед нею. Затем придвинула поближе никелированный цилиндр, стоящий вертикально. Это был прибывший на днях контейнер с новым биопластиком – гордостью ученых Зеленого городка. Первую партию они прислали, конечно, в клинику Женевьевы Лагранж. Едва Женевьева отвинтила крышку, из биомассы, словно живые, поднялись языки, колеблющиеся в воздухе. Зойка, не сдержавшись, вскрикнула.

– Не бойся, – успокоила ее Женевьева. – Нормальное поведение биоплазмы. Это – как бы грань между живым и неживым, а точнее – стыковка живого и неживого, – добавила она, разглядывая субстанцию, которая ни одного мгновения не желала находиться в покое.

Зоя вздохнула:

– Мне не понять.

– Все очень просто, – пояснила Женевьева. – Скажем, актиния… Или, того лучше, морской коралл. Как по-твоему – он живой или не живой?

– Неживой, конечно, – сказала Зоя. – Розовый коралл на тумбочке у Андрея стоит в виде украшения.

– Это другое дело. Но в своей среде обитания коралл способен расти, как живой организм, – возразила Женевьева.

– Ну и что! Кристалл тоже растет в перенасыщенном растворе, но ты же не скажешь, что он живой.

– Хороший пример. У тебя научный склад мышления, – похвалила Женевьева. – Но кристалл не реагирует на прикосновение постороннего предмета, как это делает коралл. Есть и еще множество тонких свойств, которые позволяют заключить, что коралл – промежуточная стадия, ступенька между живым и неживым. Подобное вещество перед тобой. Надеюсь, оно нам пригодится в нашем замысле.

– Я боюсь, – сказала Зоя и сделала шаг назад.

– Стань ближе, вот так. Голову повыше, плечи держи ровно, – скомандовала Женевьева.

– Оно сожрет меня!

– Съесть не съест, но прижиться может, если дать биопластику достаточно времени. Глянь, как пульсирует, просто прелесть, – восхитилась Женевьева.

– Прижиться?..

– А мы не дадим ему времени прижиться. Как только минует необходимость – уберем его.

Переведя взгляд с застывшего человекообразного белкового на Зою, Женевьева зачерпнула серебряной лопаткой живую биомассу и приложила ее к щеке Зои, тут же разгладив пластик ровным слоем.

Зоя стояла, делая героические усилия, чтобы не пошевелиться.

– Ну, что чувствуешь? – отрывисто спросила Женевьева, продолжая трудиться над щекой.

– Слабую теплоту.

– И все?

– Ой, теперь щеку как будто иголками начало покалывать, – сказала Зоя.

– Так и должно быть, – кивнула Женевьева. – Все по инструкции. Покалывание означает, что биомасса совместима с твоей тканью. Теперь подставляй другую щеку.

– Как по евангелию, – попробовала пошутить Зоя, но говорить было трудно: щека стягивалась чем-то тугим, резиноподобным.

– Теперь не разговаривай, – предупредила Женевьева. – Иначе можешь получиться криворотой.

Через несколько минут, закончив работу над лицом Зои, она отошла назад, чтобы оценить свою работу.

– На первый раз сойдет, – сказала она удовлетворенно. – А второго, надеюсь, не понадобится. Теперь, Зоенька, займемся твоими плечами…

Замысел Лагранж увенчался полным успехом. Она провела Зою на последнее заседание совета, выдав ее за своего белкового из медцентра. Правда, к Зое достаточно было внимательно приглядеться, чтобы обнаружить подлог, но такое и в голову никому не могло прийти. На этом, собственно, и был основан план Женевьевы. Эффект неожиданности сработал.

Что касается Зои Алексеевны, то она, притерпевшись к непривычным ощущениям, свой маскарад восприняла с полнейшим равнодушием: мысли ее были заняты другим. Особенно одна, пришедшая в голову накануне, не давала ей покоя. Однако, сидя за портьерой, куда ее усадила Женевьева, Зоя начала так волноваться, что речи членов совета, их полемика доходили до нее с трудом. Она только ощущала всем своим существом, как тяжелые гири аргументов в пользу негативной версии один за другим ложились на чашу весов и другая чаша, на которой лежала жизнь пришельца, поднималась все выше и выше. Правда, краем уха Зоя слышала, что кто-то возражал, кто-то предлагал повременить, но таких голосов было немного, и звучали они все реже.

– Пусть это даже инопришелец, – услышала она чей-то голос. – Почему обязательно предполагать у него дурные намерения?

– Эта версия уже обсуждалась, – набросились на него со всех сторон.

– Решать вопрос нельзя на-авось, – сказал председательствующий Макгрегор – Зоя узнала его по голосу. – А у нас нет принципиальной возможности выяснить его истинные намерения. Нельзя ставить под удар судьбу человеческую.

– Будь у пришельца добрые цели, он не стал бы камуфлироваться под землянина, – добавил кто-то. – И уж во всяком случае, нашел бы способ сообщить нам о них.

– Спасибо, обстоятельства сложились так, что мы в силах с ним справиться.

«Боже мой, они говорят только о космическом пришельце, – с ужасом подумала Зоя. – Капитан Торопец для них больше не существует». За портьерой было пыльно, душно, щеки и плечи болели, Зоя обливалась потом. Проклятый пластик стягивал щеки, давил на плечи, сделав их квадратными.

Подошла очередь Лагранж, и она выступила с взволнованной речью в защиту гостя, которого она считала подлинным капитаном Торопцом. Зоя немного приободрилась. Однако серьезных доказательств, как и вчера, Женевьева привести не смогла.

– Это мы уже слышали, уважаемая Женевьева, – заметил Макгрегор, когда она умолкла. – Эмоции – слишком мало осязаемая материя. Конечно, мы ценим ваши чувства. Больше того – разделяем их. Я уверен, каждый из нас будет голосовать за крайнюю меру с болью душевной, но это не меняет существа дела. Разве не так, друзья мои?

Шум в зале подтвердил его слова.

– Все присутствующие высказались? – спросил он, когда гул пошел на убыль. – Будем голосовать по одному, результат нам сообщит ЭВМ.

Женевьева колыхнула портьеру.

– Я прошу слова, – прозвенел высокий женский голос, и все обернулись на него.

Из-за тяжелой малиновой занавеси вышел манипулятор и решительным шагом направился к трибуне.

«Вот он, мой звездный час», – думала Зоя с бьющимся сердцем, идя по проходу.

Недоуменная тишина взорвалась негодующими репликами:

– Кибер?

– Только этого не хватало.

– Безобразие.

Зоя Алексеевна совсем забыла о внешности, которой наградила ее Женевьева. Впрочем, какое это сейчас могло иметь значение? Главное – выложить им все, о чем она передумала в эту бессонную ночь после разговора с Сергеем, передать им свою волю и уверенность. Задача чертовски трудная, но другого пути у нее нет.

Звонко стуча каблуками по паркету, она подошла к микрофону, обвела взглядом всех присутствующих, набрала полную грудь воздуха и обратилась к залу:

– Уважаемые члены совета по проведению Эксперимента! Прошу вас, успокойтесь. Я не кибер.

– Кто же вы? – поднял брови Алонд Макгрегор, глядевший на нее, как и все, не отрывая взгляда.

– Я жена капитана Сергея Торопца.

Слова ее произвели впечатление разорвавшейся бомбы. Несколько мгновений люди оторопело молчали, стараясь осмыслить сказанное.

Первым пришел в себя Макгрегор.

– Зоя Алексеевна?

– Да.

– Как вы проникли сюда? Кто вас пригласил и что означает этот маскарад? – спросил Алонд.

– Об этом потом, – махнула рукой Зоя. Только теперь она подумала, что своей внешностью производит, должно быть, довольно странное впечатление.

– Это кибер. Довольно мистификации. Убрать его, – потребовал из зала астрохимик.

– Теряем драгоценное время! – поддержали его. Вместо ответа Зоя ухватилась за биопластик щеки и попыталась оторвать его. Видимо, Женевьева что-то не рассчитала, и биопластик начал сращение с кожей лица. Зое было больно, но боль только усиливала ее ожесточение. Ей удалось оторвать несколько кусков, она их швыряла прямо на просцениум, и вскоре из-под искусственного слоя показалось ее лицо – лицо женщины, измученной невзгодами, страшным грузом последних дней. На щеках в разрывах кожи проступила кровь.

Все, кроме Женевьевы Лагранж, с изумлением смотрели на совершавшуюся на их глазах метаморфозу.

– Вы хотите приговорить моего мужа к смерти, – произнесла женщина. – Знайте, это несправедливо. Я верю, как и выступавшая передо мной Женевьева, что на Землю вернулся капитан Сергей Торопец.

Эту фразу она мысленно твердила, словно заклинание, идя к микрофону.

– Однако, как вы убедились, больше в это не верит никто, – парировал Макгрегор.

– Ну и пусть! – выкрикнула Зоя. – Я готова выступить против всех.

– Толчем воду в ступе, – раздраженно произнес астрохимик.

– Странный у нас разговор получается, Зоя Алексеевна, – покачал головой Макгрегор. – Верю – не верю. Мы не актеры, обсуждающие пьесу. Если у вас есть серьезные доводы, мы готовы вас выслушать, уж коль скоро вы здесь. А если нет… – Макгрегор выразительно умолк.

И Зоя заговорила. Женевьева, подавшись вперед, слушала ее горячую, сбивчивую речь. Сотни внимательных, доброжелательных глаз, устремленных на нее, поначалу смущали молодую женщину, однако вскоре она сумела овладеть собой, и речь ее полилась спокойней. Рассказ ее о ночном разговоре с Сергеем захватил всех. По ее просьбе Женевьева воспроизвела видеозапись на сфероэкране.

– Простите, а как вы попали в медцентр? – спросил астрохимик, когда экран погас.

Зоя ждала этого вопроса и боялась его. Краешком глаза она успела заметить, как побледнела Женевьева. Это заметила не только она.

– Ладно, с этим мы разберемся позже, когда время будет, – произнес Макгрегор, многозначительно посмотрев на Лагранж. – А вы должны понять, Зоя Алексеевна, что ваш разговор с пострадавшим – еще не доказательство…

– Знаю, знаю, – не очень почтительно перебила его Зоя. – И потому предлагаю всем вам другое, совершенно объективное доказательство того, что пострадавший, как вы его называете, – капитан Торопец.

Сидящие в зале переглянулись. Женевьева с беспокойством посмотрела на Зою: что она еще придумала? Такого разговора у них не было…

– Хорошо, давайте ваше доказательство, а мы его обсудим, – сказал Макгрегор, в глазах которого зажегся огонек любопытства и азарта: черт возьми, бывало же, что крупные научные открытия доставались на долю дилетантов, любителей-одиночек? Да что там, целые планеты открывали они во время оно!

Теперь все смотрели на женщину, судорожно сжимавшую микрофон. Даже угловатые, прямоугольные плечи биопластикового происхождения не портили ее внешний вид.

– Итак? – сказал Макгрегор.

Доказательство находится на борту «Анастасии», – произнесла Зоя.

По залу пронесся вздох разочарования. Астробиолог рывком поднялся с места:

– У нас не вечер юмора.

– Сядьте, – резко осадил его Макгрегор и, повернувшись к трибуне, спросил: – Что вы имеете в виду, Зоя Алексеевна?

– На борту корабля имеется автофиксатор. Он записывает все, что происходит в полете. Его записи и нужно просмотреть – чего проще?

– «Черный ящик». Идея здравая, – согласился астрохимик.

– Видеопленка даст вам и ответ на вопрос, кто оперировал в полете капитана, – заключила Зоя.

– Молодчина, Зоя! – не удержавшись, воскликнула Женевьева. – Не пойму только одного: как никто из нас не додумался до этого?

– Браво, Зоя Алексеевна, – поднявшись с места, произнес Макгрегор. – Однако вынужден охладить ваши восторги, – обратился он к залу. – Корабль вернется только через семь лет. Что же, прикажете нам ждать столько времени? Да вы представляете, что смогут с нами сделать инопланетяне за такой срок?

– Макгрегор прав. Я думала… всю ночь думала над этим, – потупилась Зоя, микрофон разнес по залу ее еле слышный шепот. – Кажется, есть возможность ускорить возвращение «Анастасии».

– Это невозможно, уважаемая, – сказал астробиолог. – На сегодняшний день фотолет – самый быстрый корабль землян.

– Выгадать год-другой можно, – возразил астрохимик. – На борту нет человека, и корабль может увеличить ускорение. Ведь его ведет к Земле, если верить словам капитана, не киберпилот, а манипулятор, обладающий гибкой тактикой. Но год-другой не решает проблемы.

Алонд развел руками, соглашаясь с астрохимиком.

– Вы забыли об Эксперименте, о великом Эксперименте, которому Сергей Торопец, как и все вы, посвятил всю свою жизнь, – торжественно произнесла Зоя окрепшим голосом. – Почему бы вам, светлые умы, сообща не подумать над тем, как вернуть корабль на Землю, заставив его, как и капитана, прыгнуть через нуль-пространство?!

– Клянусь Галактикой, в этом что-то есть, – восхищенно произнес Макгрегор. – Не знаю пока, насколько это технически осуществимо, но вы просто молодчина, Зоя Алексеевна! У вас мышление ученого, а это встречается не часто…

– И я ей это говорила, – вставила воспрянувшая духом Женевьева.

– Простите, вы в школе преподаете? – продолжал Макгрегор.

– Да.

– Какой предмет?

– Литературу.

– Переходите в науку! – улыбнулся он. – Не пожалеете.

– Литературе не изменю, – сказал Зоя. – Я человек верный.

– В этом мы сегодня убедились, – произнес Макгрегор. Затем, повысив голос, он обратился ко всем: – Друзья мои! Докажите, что наша гостья не зря назвала вас сегодня светлыми умами. Есть ли у нас техническая возможность перебросить «Анастасию» к земле в рамках Эксперимента?

Зал снова зашумел. Ученые, захваченные грандиозной, доселе даже не возникавшей идеей, стихийно повскакали с мест и подошли к возвышению, на котором находились Макгрегор и Зоя. Только Женевьева в полном одиночестве осталась на месте.

– Объявляю мозговую атаку на проблему, – сказал Макгрегор. – Какие будут соображения?

– Объект для прыжка слишком велик, – осторожно заметил астробиолог. – Такого в нашей практике не было.

– Значит, условия будут. Должны быть, – ответил Макгрегор. – Рассматривайте эту задачу, как следующий виток Эксперимента.

– Для решения задачи необходимы два условия, – сказал представитель Пятачка, который до сих пор хранил молчание. – Передающие и принимающие поля. Принимающее синтез-поле мы обеспечим: генераторы нужной мощности можно смонтировать, хотя это и непросто. И потом само синтез-поле придется расширить до размеров космодрома.

– С принимающим полем ясно, – кивнул ему Мак-грегор. – Но как мы решим с передающим? Для прыжка Торопца подходящее поле, – продолжал он, – нам удалось отыскать только в районе Проксимы Центавра, да и то его капитану пришлось корректировать… Вы, собственно, можете идти, Зоя Алексеевна. Мы будем обсуждать специальные вопросы…

– А мне интересно. Можно остаться? – попросила Зоя.

– Пожалуйста, – сказал Макгрегор. – А вдруг физика одержит все-таки верх над литературой, – неожиданно подмигнул он.

Дискуссия возобновилась.

– Я вижу только один путь, – сказал астронавигатор. – «Анастасия» должна возвратиться в район Проксимы.

– Другого способа нет, – согласился астрохимик.

– Обсудим эту возможность, хотя она вызывает у меня сомнение, – нахмурился Макгрегор, зажав бороду в горсти. – Ваше мнение? – обратился он к астронавигатору.

– Прошло достаточно много времени с момента возвращения капитана Торопца, – покосился он в сторону Зои Алексеевны, которая внимательно прислушивалась к разговору. – За это время, учитывая повышенное ускорение, корабль мог развить такую скорость, при которой сказывается эффект времени Эйнштейна.

Зоя заметила, как тень озабоченности легла на лица. Мало что понимая, она переводила взгляд с одного на другое.

– Нужно срочно готовить радиодепешу на борт корабля, – предложил кто-то.

– Боюсь, мы мало что выиграем во времени, – покачал головой астронавигатор.

У Зои пухла голова от непонятных терминов; «эффект Эйнштейна», «преобразование Лоренца», «тензор биополя», «радиодепеша» и прочего в таком же роде. Женевьева несколько раз звала ее возвратиться в медцентр, но Зоя только отмахивалась: ведь решалась судьба Сергея! Она успела понять, что в случае возвращения корабля в исходную точку близ Проксимы получается какая-то неувязка со временем.

– Нам не нужна прикидка на пальцах, – сказал Макгрегор. – Посчитайте на калькуляторе.

Группа ученых подошла к ЭВМ и принялась вводить в нее программу. Глядя на мигающие огоньки машины, Зоя Алексеевна почувствовала, как тревожное чувство закрадывается в ее душу. Чувствуя, как деревенеют плечи, она старалась не смотреть на Женевьеву.

Огоньки калькулятора один за другим погасли, из щели дешифратора вылезла узкая перфолента. Макгрегор нетерпеливо взял ее, просмотрел и присвистнул:

– Овчинка выделки не стоит.

– Что это значит? – решилась спросить Зоя Алексеевна.

– В лучшем случае выиграем три-четыре года, – сказал Макгрегор. – Сами понимаете, это не решает проблемы.

Зоя припомнила, как Сергей когда-то ей рассказывал об общей теории относительности, парадоксе часов и близнецов. Суть его состояла в том, что в быстро движущейся системе, при скоростях, сравнимых со световыми, время как бы замедляется… Короче, круг замкнулся.

Лица ученых посуровели.

Макгрегор посмотрел на поникшую Зою и поднял руку, призывая к вниманию.

– Друзья мои, – сказал он, – есть одна идея. Кажется, достаточно сумасшедшая, чтобы быть здравой. Если законы физики против нас, попробуем побороться с ними. Или, по крайней мере, обойти. – Он погладил бороду и продолжал: – Не нужно тормозить и разворачивать «Анастасию», не нужно возвращать ее в исходный район. Попытаемся создать передающее поле непосредственно вокруг корабля, прямо по его ходу!.. Пусть силовое полетит вместе с кораблем, подобно облаку, невидимо окутывая его. Тогда прыжок можно совершить, не снижая скорости…

– Как лыжник прыгает с трамплина, – закончил кто-то, когда Макгрегор запнулся.

– И тогда «Анастасия» приземлится на Пятачке. – Зоя Алексеевна сама не заметила, как произнесла свою мысль вслух.

Ученые заулыбались.

– Простите, уважаемая Зоя Алексеевна, – обратился к ней представитель комплекса. – Мы не любим, когда нас так именуют. Пятачком!..

Зоя мучительно, до корней волос, покраснела. Женевьева поднялась со своего места и подошла к Макгрегору.

– Молодчина, Алонд, – сказала она. – Идея великолепная! – Она хотела спросить, не инопланетяне ли нашептали ее, но подумала, что в данных условиях шутка прозвучала бы по меньшей мере двусмысленно.

– Поддерживаю Макгрегора, – произнес навигатор.

– Для прыжка через нуль-пространство в принципе не важно, движется ли относительно нас объект или он неподвижен.

– С вами, Лагранж, у меня будет особый разговор, – бросил на нее взгляд председатель.

– Я готова отвечать за свои действия, – пожала плечами Женевьева.

– Пока что посмотрим, к каким результатам они привели, – сказал Макгрегор. – Будем думать над радиодепешей. Эксперимент, друзья мои, продолжается! Что скажет наш энергетик? – посмотрел он на бритоголового человека в тюбетейке.

…Вопрос, заданный Макгрегором энергетику совета, имел сложную и долгую предысторию.

Уже после старта «Анастасии» земные ученые открыли теоретически новую возможность связи в космическом пространстве. Дело в том, что когда люди научились запускать сначала в ближний, а затем и в дальний космос корабли, связь между ними осуществлялась с помощью обычных радиоволн. Чем дальше в пространство уходили корабли, тем неудобнее становилась эта связь. Это происходило по двум причинам. Во-первых, росли скорости. Во-вторых, расстояния. Радиосвязь запаздывала, тонула в многочисленных помехах, становилась малоэффективной. И потому не случайно радиофизики давно уже работали над новыми видами связи. Так возникла идея радиодепеши, сгустка особым образом организованной энергии, который как бы проламывает пространство, осуществляя прямую связь между двумя объектами. Такой сигнал должен был проходить, не рассеиваясь в окружающем пространстве.

Однако, попытавшись осуществить радиодепешу на практике, ученые столкнулись с трудностями, которые поначалу показались непреодолимыми. Радиодепеша потребовала для себя столь чудовищного количества энергии, которой не могли дать все энергоустановки человечества. Поэтому дело ограничилось только несколькими лабораторными испытаниями.

Вот почему, задавая энергетику свой вопрос, Макгрегор понимал исключительную сложность его. Понимали это и все присутствующие. Все, кроме Зои Алексеевны. Она, почувствовав, как напряглись ученые, лишь обеспокоенно поглядывала на них, догадываясь, что возникло новое препятствие, быть может, самое серьезное.

Энергетик, что-то прикинув в уме, сказал, обращаясь к Макгрегору:

– Еще год, даже полгода назад я бы ответил тебе, Алонд, не задумываясь: послать радиодепешу на борт «Анастасии», да еще столь насыщенную информацией, невозможно. Столько энергии человечество дать не в силах.

– А теперь? – нетерпеливо спросил Макгрегор.

– Теперь ситуация изменилась в лучшую сторону. На спутниках Юпитера и Сатурна, как ты знаешь, начали работать установки термоядерного синтеза, вышел на полную мощность лунный реактор, на сфере Дайсона действуют улавливатели солнечной энергии…

– Короче.

– Чтобы ответить на твой вопрос, я должен связаться с руководством ЕЭСОП, – сказал энергетик.

. – Действуй, мы подождем, – решил Макгрегор. – Прошу никого не расходиться!

Энергетик отправился в комнату связи. Кое-кто в ожидании присел. Зоя подошла к Женевьеве и тихонько опустилась рядом.

– Женевьева, прости, что у тебя из-за меня неприятности.

– Переживем, лишь бы толк был. Пойдем ко мне, я тебе плечи сниму.

– Побудем еще минутку, – взмолилась Зоя. – Дождемся, когда выйдет энергетик.

– Ладно. Если пластик прирастет – пеняй на себя.

– Послушай, а что такое ЕЭСОП?

– Темный ты у меня человек, – усмехнулась Женевьева. – Одно слово – словесник.

– Литература – моя любовь.

– ЕЭСОП – это единая энергетическая система освоенных планет, – сказала Женевьева.

– Ого! Но это же целый океан энергии! – воскликнула Зоя.

– Увы, всякий океан имеет свои границы, – вздохнула Женевьева.

Медленно тянулись минуты ожидания, энергетик не появлялся. Среди ученых то в одном, то в другом конце зала вспыхивали споры, так что в помещении стоял ровный гул. Макгрегор время от времени поглядывал на Женевьеву.

В зал вошел энергетик, и все взгляды обратились на него. С непроницаемым лицом он поднялся на возвышение, взял микрофон. В зале воцарилась мертвая тишина.

– Особо радостного я вам не скажу, – произнес энергетик.

У Зои при этих словах упало сердце. Она откинулась на сиденье, чужими тяжелыми плечами коснувшись спинки кресла.

– Неужели у всего человечества не хватит энергии на одну радиодепешу? – спросил Макгрегор.

– Не совсем так. Для радиодепеши потребна вся энергия, которую потребляет человечество в течение полутора месяцев.

Люди в зале переглянулись. Каждый понимал, как это много в масштабах землян.

– Мы обратимся ко всем людям, – произнес Макгрегор, когда энергетик умолк. – объясним ситуацию. Если они согласятся на жертву, пусть аккумулируют энергию, накапливают ее, мы подождем. Хочу верить, что человечество пойдет нам навстречу!

– Я в этом не сомневаюсь, – сказала Зоя. Хотя эти слова она произнесла негромко, ее услышали все.

Ученые сбились посреди зала, горячо обсуждая положение. Пока будет накапливаться энергия, следовало наиболее экономно составить радиодепешу – сигнал, который уйдет на мчащийся в сторону Земли корабль.

Не в силах усидеть на месте, Зоя поднялась и принялась бродить по залу. Подошла к одной группке, к другой, жадно ловя обрывки разговоров, затем остановилась неподалеку от Макгрегора. Алонд извинился перед собеседником, подошел к Зое, взял ее под локоть – тяжелый, негнущийся.

– Послушайте, Зоя Алексеевна, – сказал он. – Я восхищаюсь вами. Все, что вы сделали, – это просто здорово.

– Поверьте, только я одна… – вспыхнула Зоя.

– Понимаю, не все в нашей жизни можно уложить в инструкции, – продолжал Макгрегор. – И знаете, я ни в чем, по зрелом размышлении, не собираюсь винить ее, – кивнул он в сторону Лагранж, сидящей поодаль.

– А я хочу от всей души поблагодарить вас, Макгрегор. За человечность. За терпение. Представляю, чего оно вам стоило…

– Благодарить рано, – нахмурился председатель совета. – Во-первых, мы не знаем, как пройдет скачок «Анастасии». Во-вторых, неизвестно, что покажет корабельный автофиксатор. По-дружески хочу предупредить вас: будьте готовы к любым неожиданностям. Даже если нам удастся осуществить свой план, – добавил он.

Зоя издали посмотрела на Женевьеву и почувствовала нечто вроде вины перед ней. Лагранж сидела выпрямившись, с замкнутым лицом, и только руки, судорожно сжавшие подлокотники кресла, выдавали ее душевное состояние.

– Я верю в Эксперимент, – сказала Зоя Макгрегору. – Верю в конечное торжество земного разума.

– Ох, непрофессионально выражаетесь, Зоя Алексеевна, – покачал головой Алонд. – Опять: верю – не верю. Физик, пусть даже будущий физик, обязан оперировать только объективными терминами.

– Вера в человека, в его разум – самое объективное, что может быть на белом свете.

– Не будем спорить. С вами, как я убедился, это опасно.

– Макгрегор, у меня просьба к совету.

– Да?

– Разрешите мне находиться все время возле мужа. Я буду выхаживать его вместе с медиками.

– Это решать медицине. Пойдем к ней! – И Макгрегор, ведя Зою под руку, направился к Женевьеве.

Увидев приближающегося к ней Алонда, Лагранж привстала с места, маска равнодушия на ее лице исчезла, сменившись волнением.

– Сидите, сидите, – жестом остановил ее председатель. Она хотела что-то сказать, но Макгрегор опередил ее: – У меня нет к вам никаких претензий. Вы поступили правильно, черт возьми! Победителя не судят. И к дьяволу перестраховщиков! Без риска нет победы. Ну как, разрешим Зое Алексеевне дежурить вместе с вами?

– А я уже раньше ей разрешила, – впервые за все время улыбнулась Женевьева.

13

Нас не зря красой немгновенной

Дальних звезд манят огоньки —

Расширяющейся Вселенной

Вдаль бегущие маяки.

Зоя и Женевьева торопливо вышли на широкий проспект, обсаженный голубыми елями. В полном безветрии снежинки опускались легко и торжественно. В этом однообразии было что-то завораживающее, даже колдовское.

Вдали возвышался силуэт дома-иглы, уходящий далеко за облака. Когда его четыре года назад возвели, городок ученых и испытателей обрел свое, неповторимое лицо, и оригинальное сооружение, которое поворачивалось вслед за солнцем, подобно подсолнуху, можно было увидеть на многих открытках и значках в разных уголках Земли и других освоенных планет. Дом вращался вслед солнцу и в пасмурные дни: чуткий двигательный механизм безошибочно отыскивал светило и сквозь плотную пелену облаков.

– Знаешь, я только сейчас почувствовала, какое счастье – просто вдохнуть чистый зимний воздух, – сказала Зоя, ступая по мягкому снегу.

– Выздоровеет Сергей – пойдем все вместе, как прежде, в альпинистский поход.

– Дождаться бы этого дня, – вздохнула Зоя.

– Ты сейчас куда?

– После медцентра – к Андрею.

Прохожих в этот час было мало. И ленты бежали пустыми. Медцентр располагался ближе к горам, чьи вершины едва угадывались сквозь снежную пелену.

– Я за сегодняшний день потеряла, наверно, десяток лет, – сказала Зоя.

– И я.

– Может, пройдемся немного?

Женевьева посмотрела на кровоподтеки, оставшиеся на щеках Зои после того, как та отодрала от них слой биопластика.

– Извини меня, Женевьева, – произнесла Зоя, неверно истолковав ее взгляд. – Я столько хлопот тебе доставила.

– Ладно уж, – махнула рукой Женевьева. – Слышала ведь: победителя не судят. А победители будут, надеюсь, не только ты да я, а все человечество.

Проспект наискосок перечеркнул тень низко пролетевшего аэробуса.

– Как самочувствие? Сильно давит? – спросила Женевьева. Смахнув снег с воротника Зои, задержала руку на ее плечах.

– Когда сидела за портьерой – так давило, кричать хотелось. – ответила Зоя. – А сейчас полегче.

– Это плохо, – озабоченно сказала Женевьева. – Давай поспешим ко мне. Гляди, прирастет биопластик. – Сергей тебя не узнает.

– Узнает. Я же узнала его, – произнесла Зоя, однако ускорила шаг.

Они ступили на самую быструю ленту, и вскоре показались купола медцентра, полускрытые высокой оградой.

– Надеюсь, справлюсь сама с твоими плечами, – сказала Женевьева, спрыгивая с ленты.

– Справишься, верю.

– Опять?

– Что – опять? – не поняла Зоя.

– Опять: верю – не верю. Будущий физик так изъясняться не должен, – произнесла Женевьева, и обе, посмотрев друг на друга, расхохотались.

– А знаешь, Алонд к тебе неравнодушен, – сказала Зоя.

– Чепуха. С чего ты взяла?

– Я видела, как он на тебя смотрит.

– Как на Крабовидную туманность, – усмехнулась Женевьева.

…Биопластик с плеч Зои Женевьеве удалось снять с превеликим трудом. Она вконец измучилась сама, измучила Зою, но хирурга на помощь не позвала.

– Удивительно активный агент, – покачала она головой, когда операция была закончена. – Еще немного – и пришлось бы тебе делать хирургическую операцию.

– Отдохнешь?

– Пойдем к Сергею.

– Одержимая.

– Я нужна ему, – просто сказала Зоя.

– Понимаю, – согласилась Женевьева. – Пойдем.

Всеобщее голосование, проведенное среди землян, поддержало просьбу председателя совета по проведению Эксперимента. Через полтора месяца, когда аккумуляторы накопили достаточно энергии для повседневных нужд землян, свершилось событие, которого члены совета ожидали с таким нетерпением. Направленная по лучу радиодепеша, содержащая развернутую команду-программу для старшего белкового манипулятора, ведущего корабль, ушла в сторону «Анастасии».

Алонд Макгрегор разрывался на части. Нужно было подготовиться к скорому возвращению «Анастасии».

Между тем специалистам удалось установить причины неудачи на Пятачке в момент возвращения капитана Торопца. Взрыв мощной шаровой молнии совпал по времени с неуловимым моментом проникновения информационных лучей на синтез-поле. Такое совпадение бывает раз в тысячу лет, но оно произошло, и следовало подумать над тем, чтобы впредь подобное не повторялось.

Сбилась с ног и Зоя Торопец. Ей, быть может, доставалось больше всех. Школа, Андрей, но главное – бдения в медцентре… Знакомых и друзей она избегала – времени не было. Ела наскоро, в закусочных или столовых. Сильно похудела. Правда, Женевьева говорила, что это ей идет. Состояние Сергея улучшалось, однако активизировать его состояние Лагранж опасалась, полагая, что это может пойти во вред.

Как-то, заскочив в кафе по пути из школы в медцентр, Зоя Алексеевна увидела маячившую впереди широкую спину Макгрегора. Почему-то ее охватила робость, и она отошла со своим подносом к дальнему столику, у окна, надеясь, что Алонд ее не заметит. Но тот увидел ее, приветственно помахал рукой и подошел к ее столику:

– Разрешите?

– Пожалуйста, – смущенно произнесла Зоя. Макгрегор аккуратно составил со своего подноса тарелки, придвинул стул и, погладив бороду, заметил:

– На ловца и зверь бежит.

– Зверь, надо полагать, я? – осведомилась Зоя.

– Разумеется. Я разыскивал вас, Зоя Алексеевна.

– Что-нибудь случилось? – спросила испуганно Зоя, опуская ложку.

– Ешьте, ешьте, – успокоил ее Алонд. – Ничего не случилось, кроме того, что я хотел пригласить вас на ближайшее заседание совета.

– Меня?

– Вас, именно вас, женщина с прирожденным мышлением физика, – усмехнулся Макгрегор.

– Что ж, тогда и я вам признаюсь кое в чем, – произнесла Зоя, отодвигая тарелку. – Я мечтала напроситься на ваш совет.

– Что же помешало?

– Смелости не хватило.

– По-моему, чего-чего, а смелости вам не занимать, – заметил Макгрегор. – Так вы уж, пожалуйста, приходите. Дату и время вам сообщат дополнительно. Будем готовиться к прибытию «Анастасии».

За кофе Алонд спросил:

– Как ваша подруга поживает?

– Кого вы имеете в виду? – не без лукавинки спросила Зоя Алексеевна.

– Лагранж.

– Разве вы с нею не видитесь?

– Вижусь, конечно. Но разговариваем мы только на научные темы.

– Женевьева очень много работает, день и ночь. Никому ничего доверять не хочет. Вы уж ей скажите, пусть пожалеет себя.

– Скажу, – пообещал Макгрегор, – но вряд ли это возымеет действие. Лагранж – фанатик своего дела. На таких наука держится. Да, собственно, и весь род человеческий.

– Согласна, – кивнула Зоя.

– А как Сергей Николаевич? Я видел его только по возвращении. Признаюсь, страшно вспомнить. Лагранж никого к нему не допускает, кроме вас.

– О, вы Сергея теперь не узнаете, – оживилась Зоя. – Ему сделали несколько пластических операций, восстановили черты лица. Я принесла Женевьеве из дому все фотокарточки, альбом домашний… Она сотворила чудо! Воспользовалась новым биопластиком из Зеленого городка.

– С этим биопластиком я знаком немного, – улыбнулся Макгрсгор. – Капитан не приходил в последние дни в сознание?

– Женевьева говорит, что в любой момент может включиться его сознание, но не хочет форсировать события. Она полагает, лучше это сделать, когда вернется «Анастасия».

– Что ж, ей виднее. – Макгрегор поднялся. – Спасибо за компанию. Знаете, рискну вечером заехать в медцентр. Проведаю вас с Женевьевой.

Улучив момент, Зоя рассказала Женевьеве о случайной встрече в кафе, о намерении Макгрегора.

– Едва ли у него получится по времени, – усомнилась Женевьева. – Сейчас у всех членов совета самые горячие деньки, а у него – тем более.

– Уверена, у него найдется время для визита.

– Откуда такая уверенность?

– Очень он настойчиво интересовался тобой.

– Глупости! – порозовела Женевьева.

– Говорил, что ты столп, на котором наука держится. или что-то в этом роде.

– Этот столп вот-вот рухнет от усталости, – грустно улыбнулась Женевьева, продолжая следить за пультом.

Зоя посмотрела на контейнер, на мерцающую жидкость, на неподвижную фигуру Сергея.

– Послушай, он тебе нравится? – спросила она после долгого молчания.

– Кто?

– Алонд.

– Не знаю, – ответила Женевьева, не оборачиваясь.

– Иногда я сама себе кажусь перегоревшей лампочкой. Вспыхнула когда-то и сгорела. И теперь никому не нужна.

Зоя промолчала.

– Алонд – достойный человек, но… – Женевьева не договорила.

– Держу пари, он придет! – Едва Зоя произнесла эти слова, как ближняя дверь отворилась и в помещение вошел Макгрегор.

Обе прыснули.

– Что это значит? – спросил подозрительно Алонд.

– Только что о вас говорили, и вот вы здесь. Как в сказке, – сказала Зоя. – Или в пьесе.

– Мне Женевьева разрешила посетить капитана Торопца, – пояснил Макгрегор.

– Председатель звонил, когда тебя не было, – смешалась Женевьева, отвечая на вопросительный взгляд Зои. – Но я не думала, что у него найдется время…

– Нашлось, как видите, – сказал Макгрегор, поглаживая бороду.

Подойдя к контейнеру, он долго разглядывал Сергея.

– Вы кудесница, Женевьева, – наконец произнес Алонд. – Каждый раз, когда вижу вашу работу, мне хочется поцеловать вам руку.

– Я старалась, – сказала Лагранж. – И ассистентка у меня была хорошая, – кивнула она на Зою.

– Кажется, что это спящий человек, который вот-вот проснется, – продолжал Макгрегор, разглядывая Сергея.

– По сравнению с тем, что было, – небо и земля! – Подойдя к женщинам, он спросил: – Любопытно, что же вы обо мне говорили?

– Что вы – столп науки, именуемой астрофизика, – подняла на него глаза Женевьева.

– Ну, ну, – произнес Макгрегор и покосился на Зою. Затем прошелся по помещению, твердо, как матрос на палубе, ставя ноги, остановился и сказал: – Я попросил собрать из архивов и видеотек все, что касается тристаунской истории. Необходимо все еще раз сопоставить и проанализировать. Здесь важен опыт каждого человека, который был хоть как-то замешан в этих событиях. До сих пор не прояснен финал драмы. Вы помните те дни?

– Такое не забывается, – нахмурившись, сказала Женевьева.

– Столько лет прошло, а я все помню, как вчера, – добавила Зоя.

– И можете вспомнить детали? – спросил Макгрегор.

– С деталями хуже, – сказала она. – Потолкуйте с Сергеем, когда он придет в сознание. Думаю, он сможет рассказать вам кое-что интересное об этих днях.

– Спасибо, Зоя Алексеевна, – улыбнулся Макгрегор. – Я уже убедился в ценности ваших советов. И верю, что капитан Торопец сообщит мне…

– Минутку, Макгрегор! – остановила его Зоя, подняв руку.

Алонд застыл на полуслове, удивленно воззрившись на собеседницу.

– Простите, сэр Макгрегор, – церемонным тоном продолжала Зойка, в которой проснулся прежний неукротимый бесенок. – Вы сказали – «я верю».

– Ну и что?

– А то, что астрофизику, представителю точных наук, не пристало оперировать такими зыбкими и расплывчатыми понятиями, как «верю – не верю». Это годится разве что для какой-нибудь жалкой словесницы…

– Только мечтающей уйти в науку, – закончила Женевьева, и все трое улыбнулись.

– Скажите, Алонд, а как вы расследовали тристаунское дело? – спросила осмелевшая Зоя.

– Ну, начало и ход событий вы, наверно, помните из тогдашних сообщений, – начал Макгрегор.

Зоя кивнула.

– Загадочная эманация, эпидемия страха, на дорогах десятки тысяч беженцев, покидающих город… Когда группа ученых, которую я возглавил, прибыл в Тристаун, он был уже пуст. Источник излучения, наличие которого я подозревал, кое о чем догадываясь, мы обнаружили довольно быстро. Им оказался неприметный домик на одной из улиц города, под вывеской «Часовых дел мастер». Хозяина нам, правда, обнаружить не удалось, хотя мы и догадывались, кто он. Прочесывание улиц тоже ничего не дало – он как в воду канул… Но это было потом, а для начала мы отключили излучатель, воздействовавший на головной мозг человека, – мы-то были, разумеется, в защитных шлемах. Проверяя комнаты, мы наткнулись на еще один прибор – передатчик необычной конфигурации. Он работал, потому, собственно, и помог нам запеленговать часовщика. Передатчик непрерывно испускал в эфир какие-то сигналы, явно упорядоченные. Сами мы разобраться в них не могли, связались тут же с линга-центром. Там бросились расшифровывать. Но оказалось, никаких аналогов, известных человечеству, не нашлось. Впрочем, общий смысл им удалось уловить. Часовщик призывал на нашу планету полчища своих собратьев, сообщая, что все подготовлено. Представляете, что с нами было бы, если он один наделал такой переполох?

Обе женщины слушали Макгрегора, затаив дыхание. Астрофизик был скуп на рассказы о себе и не часто открывал душу.

Алонд сделал несколько шагов и продолжал:

– Честно признаюсь вам, дорогие мои красавицы, сердце мое упало. Нужно ли вам говорить, какие мысли бродили у меня в голове? Все защитные силы Солнечной системы были приведены в состояние боевой готовности, чтобы отразить натиск агрессивных пришельцев. Однако никаких тревожных симптомов не появлялось. И тут, разбирая передатчик, я догадался, в чем дело: никто на Землю не прихлынет, поскольку сигналы не достигли цели.

– Как вы догадались? – спросили одновременно Зоя и Женевьева, не пропустившие ни одного слова.

– Мне помогло знание законов радиофизики, – усмехнулся Макгрегор. – Видите ли, передатчик оказался слишком маломощным для дальней космической связи. Я прикинул радиус его действия – он оказался всего что-то около полумиллиона километров. Это приблизительное расстояние до Луны. Следовательно, либо на Луне, либо на спутнике с таким радиусом должен был находиться усилитель. Ну, а дальше все было просто. Космические службы тщательно прочесали заданную зону.

– И что? – спросила Женевьева.

– И ничего не обнаружили.

– Куда же девался усилитель? – удивилась Зоя.

– Это уже не важно, – махнул рукой Макгрегор. – Взорвался, пришел в негодность, превратился в безобидный хлам. Важно, что сигнал не достиг цели. Засиделся я у вас, милые женщины, – глянул Алонд на часы. – А у меня еще столько дел.

Макгрегор попрощался и ушел.

…Кое-кто из членов совета удивился, когда в зале заседаний снова появилась Зоя Торопец, на этот раз без всякого камуфляжа, в собственном обличье. Она вошла в зал вместе с Женевьевой Лагранж.

Председатель встретил жену капитана с подчеркнутой вежливостью.

– Проходите, Зоя Алексеевна, – пригласил он. – Вот сюда, поближе, в первый ряд. Нам необходимы ваши идеи, – добавил он то ли в шутку, то ли всерьез – Зоя так и не поняла.

Пока шла специальная часть, она слушала выступающих без особого внимания, она начала даже жалеть, что откликнулась на приглашение Алонда и пришла сюда. Ученые сыпали специальными терминами, говорили на каком-то тарабарском языке. Потом, забывшись, она начала вслушиваться в их речь и вдруг сквозь частокол терминов каким-то шестым чувством, наитием начала угадывать в полупонятных словах некий скрытый смысл. И ей подумалось, как это, должно быть, чертовски интересно – проникать в глубины Вселенной, открывать новые фундаментальные законы мироздания для пользы всего человечества.

Поводом для сегодняшней встречи послужила ответная радиодепеша, полученная с борта «Анастасии». Посланная манипулятором, она пришла накануне. Энергии у маника хватило, правда, только на несколько бит информации. Он сообщал, что подробная инструкция-команда получена и он приступает к ее выполнению. В конце шел привет капитану Торопцу.

Осталось ждать появления «Анастасии» на специально приготовленной площадке Пятачка. К нетерпеливо ждущим ученым теперь присоединилось все человечество.

Ночь после совета прошла в медцентре тревожно. В состоянии здоровья капитана Торопца наступило ухудшение. Видимо, два предыдущих форсирования режима, предпринятых для того, чтобы на короткое время привести его в сознание, не прошли даром. Так полагала Зоя.

– _ Дело не в этих эпизодах, – покачала головой Женевьева, внимательно выслушав Зою. – Признаюсь тебе, я давно уже ждала, что в процессе выздоровления Сергея произойдет некий кризис, вот он и наступил.

– А компьютер?

– И он тоже его предсказал.

– Что же ты мне ничего не сказала? – упрекнула ее Зоя.

– К чему тебе лишние тревоги? И потом, что ты смогла бы изменить?

– Я должна знать.

– Я чувствовала, что организм Сергея должен был пройти через какую-то встряску. Вроде того, как для начала кристаллизации в перенасыщенный раствор нужно бросить крохотный кристаллик соли.

– Либо встряхнуть раствор.

– Ты меня поняла.

– Что же послужило таким кристалликом, или такой встряской? – спросила Зоя.

– Существенный вопрос. Кризис долго не наступал, и я уже думала вызвать его искусственно, но очень боялась применить какое-нибудь сильнодействующее средство, вроде электрошока.

– Через твои руки прошло столько больных…

– Но с таким случаем, сама понимаешь, я столкнулась впервые. Опыт у наших медиков еще не накоплен. А вдруг бы что-нибудь в организме Сергея необратимо повредилось?

– Так вот почему ты переживала в последнее время.

– Да.

– Но кризис начался сам по себе…

– Вот тут, Зойка, и начинается мистика, – развела руками Женевьева. – Без причины ведь ничего не бывает. Я прикидывала так и этак. Мне кажется, причиной кризиса, первотолчком к нему послужил наш вчерашний разговор с Макгрегором здесь, в зале, возле контейнера. Мы громко говорили, шутили, даже смеялись, упоминали Сергея.

– Разве он мог слышать наш разговор? – удивилась Зоя.

– Нет, конечно, поскольку был без сознания. Но аппаратура, связывающая его с внешним миром, не была отключена. А она сверхчувствительна. Видимо, какие-то слабые импульсы дошли до его мозговых клеток, разбередили дремлющее подсознание.

– Возможно ли это?

– Вполне. Здесь ведь достаточно малейшего толчка. Как у нас в горах: один брошенный камешек вызывает лавину. А однажды, когда я была в альпинистском походе, такую лавину вызвал вскрик одного из участников. Вот таким камешком и послужил для Сергея, я думаю, наш вчерашний разговор.

– Ну, а что дальше будет с Сергеем? – с тревогой спросила Зоя, разглядывая на экране нервно дрожащую кривую катодного осциллографа.

– После кризиса Сергей должен окончательно пойти на поправку, – сказала Женевьева. – Но процесс это тонкий и хрупкий. Тут я одна не справлюсь, даже с твоей помощью.

На этом этапе лечения Торопца Женевьева включила в работу весь коллектив медцентра. В деле спасения Сергея на равных с людьми трудились и белковые. Из людей особенно старалась Зоя, не щадя ни сил, ни сна.

– У тебя определенные медицинские способности, – сказала ей однажды Женевьева. – Если раздумаешь переходить в астрофизику, двигай в медицину.

Чтобы сохранить едва теплившуюся жизнь капитана, приходилось предпринимать энергичные меры. Состояние его, согласно датчикам приборов, менялось с почти калейдоскопической быстротой. Техника, кибернетика в таких случаях пасовали. Только человек с его интуицией мог практически мгновенно решить, какие меры принять в данную минуту. И не любой человек, а единственный в мире – Женевьева Лагранж.

Зоя находилась с ней рядом, неотлучная, словно тень.

Только под утро состояние Торопца стабилизировалось.

– Теперь все, – устало сказала Женевьева, вытирая салфеткой потный лоб. – Кризис он преодолел. Даю тебе пару часов свободного времени.

Зоя помчалась к Андрею, а Женевьева прикорнула прямо у пульта, свернувшись калачиком на жесткой софе. Проснулась она внезапно и в первые мгновения не могла сообразить, что произошло. Бросилась к приборам на пульте – они показывали, что все спокойно. Но какой-то тихий посторонний звук время от времени буравил мозг. Ага, вот! Сигнализирует экран внешнего вызова. Она вздохнула, подошла к нему, включила прием. На экране проступило лицо Макгрегора.

– Алонд? – удивилась Женевьева. – В такую пору?

– Седьмой час утра, – сказал Макгрегор. – Как прикажете вас понимать: слишком поздно или слишком рано?

– Боюсь, слишком поздно.

– Каково состояние капитана Торопца?

– Ремиссия, – коротко ответила Женевьева. – Но она наступила только под утро. Пришлось поволноваться и нам с Зоей, и всему персоналу. А какие новости у вас?

– Только что был на Пятачке. Проверил готовность синтез-поля для приема «Анастасии». Собственно, это целый космодром… Жсневьева, как у вас со временем? – неожиданно спросил Макгрегор.

– Теперь полегче, – ответила Женевьева, поправляя прическу. Она все еще не могла прийти в себя после короткого сна, столь внезапно прерванного.

– Я бы хотел встретиться с вами.

– Снова совет? – удивилась Женевьева. – Вы нас слишком часто собираете, Алонд.

– Я хотел увидеть только вас. Кое-что решить.

– Вдвоем мы ничего решать неправомочны, – ответила Женевьева полушутя-полусерьезно. – Давайте уж лучше и впрямь соберемся все. Тем более за эти дни у нас образовался довольно дружный коллектив единомышленников.

– А что, это идея, – согласился Алонд. – Отметим завершение очередного витка эксперимента. А где соберемся?

– Тут уж вы командуйте, – произнесла Женевьева, которая немного пришла в себя. – Вы наш шеф.

– Шеф-то шеф, да не очень покладистые у меня сотрудники, – буркнул Макгрегор.

– Сотрудники – золото! – возразила Женевьева. – Таких еще поискать.

Алонд подумал.

– Давайте соберемся вечером в горном кафе, – предложил он.

– Горное кафе? – подняла ресницы Женевьева. – Я там не была.

– Я тоже не был.

– Где это?

– Близ конечной станции горного фуникулера. Говорят, там очень красиво: прозрачный зал висит над самой пропастью.

– Припоминаю, мне Зоя как-то говорила об этом кафе, причем была ужасно огорчена, что его там построили.

– Почему?

– Не объяснила.

– Ее нынешнее состояние нетрудно понять, – вздохнула Макгрегор. – Надеюсь, в дружеском кругу она немного придет в себя.

– А у меня сюрприз.

– Для меня? – оживился Алонд.

– Не будьте эгоистом, – улыбнулась Женевьева. – Для всех.

– Какой же?

– Потерпите до вечера. Значит, до встречи, – сказала Женевьева и отключила экран.

14

Когда созреют гроздья звезд,

Расправит плечи млечный мост,

И тишь падет росою жадной,

И отдыха настанет срок,

И августовский ветерок

Повеет сыростью прохладной,

Тогда раскроется душа —

Читай ее, листай страницы!

И из небесного Ковша

Тебе захочется напиться.

Приглашение Макгрегора, о котором рассказала Женевьева, произвело на Зою Алексеевну странное впечатление.

– Это будет в том сооружении, о котором я тебе говорила? – переспросила она. – Возле конечной станции фуникулера?

– Ну да.

– Над пропастью?

– Ага, – кивнула Женевьева. – Оттуда, говорят, открывается потрясающая панорама. Даже медцентр увидишь. И Пятачок…

– Нет, не пойду, – решительно отказалась Зоя. – Ты ступай, а я останусь с Сергеем.

– Неудобно, Зоенька. Я обещала, нас будут ждать. А Сергею, сама видишь по приборам, сейчас лучше, персонал за ним присмотрит, автоматы, белковые…

– Нет.

– Какая муха тебя укусила? – удивилась Женевьева. – Может, в пропасть боишься свалиться?

– Скажи, – спросила Зоя после продолжительной паузы, – у тебя есть в жизни памятные места?

– Конечно, – пожала плечами Женевьева. – Мне немало пришлось поездить по белу свету, побродить с альпенштоком, походить под парусом спортивной яхты. А на память я не жалуюсь.

– А есть места, связанные с чем-то сокровенным, глубоко личным? – продолжала Зоя.

Женевьева задумалась.

– Есть, пожалуй, три-четыре таких места, – произнесла она. – Но об этом очень трудно рассказать.

Зоя кивнула:

– А есть среди них такое, куда тебе тяжело возвращаться?

– Есть такое, – глухо сказала Женевьева.

– Тогда ты должна понять меня.

Торопец, умолкнув, подошла к окну, уставилась на заснеженный сад. Женевьева подошла к ней, положила руку на плечо: в глазах у Зои блестели слезы.

– Прости, если что не так, – сказала Женевьева.

– Ничего, это пройдет. – Зоя вытерла глаза.

– Знаешь, не будь Сергей спортсменом, он не вышел бы из кризиса, сломался…Железный организм, – добавила Женевьева с восхищением. – Ну, слово за тобой.

– Я передумала. Едем! – тряхнула головой Зоя.

– Тогда собирайся, нас, наверно, ждут, ваши коллеги по совету любят пунктуальность.

Весь подъем на фуникулере Зоя промолчала, и Женевьева поняла, что ее лучше ни о чем не расспрашивать. Кабина под порывами морозного ветра раскачивалась, чуть поскрипывала, а Зоя стояла, уцепившись за поручень, и не отрываясь глядела на проплывающую внизу долину, на окрестные горы. Казалось, она видит там то, чего не видят другие, ее случайные попутчики. Под прозрачным полом проходили заснеженные деревья, заметенные снегом перевалы, крутобокие скалы.

В кабине было тесно, шумно, многие молодые люди были с лыжами, за спинами их висели рюкзаки. Они охотно смеялись каждой шутке, и видно было, что настроение у них отменное.

Какой-то парень уставился на Зою Алексеевну, – видимо, узнал ее по фотографии в газете. Зоя, однако, никого в кабине не удостоила взглядом. Парень в форме слаломиста, так и не решившись ни о чем ее спросить, сошел на промежуточной станции.

Постепенно выходили и остальные, так что перед конечной остановкой Зоя и Женевьева остались одни.

После зыбкого, уходящего из-под ног пола кабины приятно было опять ступить на твердую почву. Жесткая горная трава, припорошенная снегом, сердито топорщилась.

Зоя сделала несколько шагов, словно незрячая, и едва не врезалась в ствол ели.

– Что с тобой? – успела схватить ее за руку Женевьева.

Зоя виновато улыбнулась:

– Задумалась.

С того дня, как они побывали здесь с Сергеем семь с лишним лет назад, Зоя ни разу не поднималась в горы на фуникулере. Тогда стояла осень, теперь царит зима. Зое в мечтах хотелось снова побывать в горах непременно с Сергеем и Андрюшкой. Что ж, в следующий раз непременно…

Несмотря на то, что времени прошло порядочно, Зоя помнила последнюю их с Сергеем прогулку до мельчайших подробностей.

Пока Женевьева и Зоя ехали на фуникулере, в горах совсем стемнело. Когда они вышли из кабины, вспыхнули фонари. Снег вокруг был почти не примят – видно, охотников гулять здесь зимой было немного. Зоя отметила, что семь лет назад освещения здесь не было. А сейчас панельные фонари ночь превратили в день. Их стройный пунктирный ряд освещал путь к новому строению. Увидя его, Женевьева ахнула: новое сооружение и впрямь было великолепным. Казалось, какой-то великан поднял за крышку сияющий как алмаз четырнадцатигранник и занес его над горной бездной. Несущие части были настолько тонки, что при неверном вечернем освещении их невозможно было заметить, и создавалась полная иллюзия, что строение свободно парит в воздухе, словно в невесомости.

Начался снегопад.

– Снежинки словно бабочки-белянки, – произнесла негромко Женевьева. – Говорят, когда начинает идти снег, нужно загадать желание. Я загадала, загадай и ты.

– Уже, – скупо улыбнулась Зоя. В зале, под полом которого синела пропасть, был полный сбор. Сидящие за столом встретили обеих женщин приветственными возгласами. Их усадили на два свободных места рядом с Макгрегором.

– Так и жду, что в бездну полечу, – покачала головой Женевьева, прежде чем сесть, засмотревшись вниз.

– Если и полетим, то всем советом, а это не так страшно, – пошутил астрохимик.

Разговор за столом рос, ширился, как река в половодье. Все говорили много, возбужденно, но за каждой фразой угадывалось тщательно скрываемое волнение. Что ни говори, ответственность на себя они взвалили немалую. Скоро вернется «Анастасия», и еще неизвестно, к каким последствиям это приведет. Никто, однако, вслух об этом не говорил. Словно сговорившись, затрагивали только нейтральные темы: зима в этом году на Кавказе наступила рано… В Большом театре интересная премьера, кто видел – все хвалят, слетать бы в Москву… Славно бы в воскресенье всем советом выбраться на лыжах в горы – а что, закисли, засиделись.

Алонд откровенно ухаживал за Женевьевой, хотя та держалась с некоторым холодком, отчужденно.

Зое Алексеевне стоило больших усилий поддерживать общий разговор и улыбаться. Мысли ее витали далеко.

– Милая Женевьева, мы все измучены ожиданием, – неожиданно произнес Макгрегор, обращаясь к Лагранж.

– Вы о чем?

– Ну как же! Вы обещали сюрприз для всех, и все мы жаждем его!

– Сюрприз? Вот он, – произнесла она, вытащила из кармана пеструю коробочку и высоко подняла ее над головой.

– Что это? – спросил астробиолог.

– Угадайте, – предложила Женевьева. Посыпались предположения, на каждое Женевьева только покачивала головой. Когда поток предположений иссяк, она довольным тоном произнесла:

– Не буду вас больше мучить. В этой коробочке заключено бессмертие… для каждого из вас.

– Бессмертие? – переспросил Алонд.

– Ну, если не бессмертие, то по крайней мере долголетие, – поправилась Женевьева. – Я приготовила для вас чай из листьев трабо, которые на той неделе привезли с Венеры!

Алонд отдал распоряжение многопалому манипулятору, и через некоторое время тот водрузил на середину стола серебряный самовар, окутанный клубами пара. Заваривать чай Женевьева не доверила никому, сама провела эту ответственную операцию, и вскоре вся компания с шутками и прибаутками приступила к чаепитию.

Зоя сидела тихая, задумчивая, прихлебывала из стакана чуть горчащий, ни на что не похожий по вкусу напиток, поглядывала на панораму города, раскинувшегося далеко внизу. Картина была заштрихована косо летящим снегом, но от этого не была менее впечатляющей.

– Зоя Алексеевна, можно задать вам один вопрос? – обратился к ней через стол астрохимик. Он говорил совсем тихо, но Зоя расслышала.

– Слушаю, – посмотрела она на него.

– Видите ли, мой вопрос может показаться вам неделикатным, – продолжал астрохимик. – В таком случае можете не отвечать на него.

– Я слушаю, – проговорила Зоя.

– Зоя Алексеевна, мы все с нетерпением ждем возвращения «Анастасии» на Землю. Корабль должен появиться скоро, может быть даже, на той неделе. Мы все надеемся, что видеопленка автофиксатора подтвердит: на нашу планету вернулся не кто иной, как капитан Торопец. Ну а если предположить другой вариант? Вдруг окажется, что в контейнере медцентра находится инопришелец, представитель чужой цивилизации? Как вы тогда поступите? – посмотрел на нее астрохимик.

Шум за столом утих: все ждали, что она ответит. Зоя вздрогнула: как этот человек сумел угадать ее мысли? Она обвела взглядом повернувшиеся к ней лица. С этими людьми она успела если не сдружиться, то свыкнуться. Макгрегор хотел погладить бороду, да так и застыл. Рука Женевьевы замерла в воздухе со стаканом кирпично-красного чая, сулящего столько благ. Что скажет жена капитана Торопца?

– Я много думала над этим, – задумчиво произнесла Зоя Алексеевна. – Ответ мой прост и однозначен. Кем бы он ни был, но человек попал в беду. Да, человек! И для меня не важно, представителем какой цивилизации он является. Он страдает, его жизнь в опасности. Так неужели вы думаете, что я брошу его в беде? Никогда!

– И будете продолжать заботиться о нем? – спросил астробиолог, когда Зоя на мгновение умолкла.

– Я буду выхаживать его так же, как Сергея. И так же защищать его! – отважно добавила молодая женщина и посмотрела на членов совета; никто не улыбнулся. – И еще скажу: разумные цивилизации не станут враждовать между собой, я в это не верю, слышите – не верю!..

Стихийные аплодисменты, вспыхнувшие за столом, смутили Зою Алексеевну, она опустила глаза. Громче всех хлопали Женевьева и Макгрегор.

– Спасибо, друзья, – произнесла Зоя и встала. Когда аплодисменты стихли, она продолжала: – Теперь об эксперименте, которому все мы посвятили жизнь. В чем его высший смысл? Я думаю, не разъединять, а объединять цивилизации, наводить между ними космические мосты. Ну, а недоразумения… Конечно, они будут. Но недоразумения для того и существуют, чтобы устранять их.

– С такой точкой зрения трудно спорить, – согласился астрохимик.

– А вы с нею не спорьте! – посоветовала раскрасневшаяся от волнения Женевьева.

– Почему?

– Безнадежное дело. Говорю по собственному опыту! – пояснила она.

Застолье затянулось допоздна. Они вели задушевный разговор в ярко освещенном зале, повисшем над бездной, и никак не хотели расходиться. Между тем снегопад пошел на убыль, и крупные зимние звезды все ярче проступали на куполе зала сквозь прихотливый танец снежинок. Снаружи налетел ветер, начиналась метель, а здесь было тихо, уютно, хотя от взгляда вниз, в пропасть, с непривычки могла закружиться голова.

Зоя обратила внимание, что Женевьева в этот вечер находится в необычном возбуждении. Такой она ее еще не видела. Она много танцевала, сама выбирала музыку, затем объявила, что хочет спеть. Макгрегор с готовностью взял гитару, которую прихватил с собой. Женевьева вышла на середину зала.

– Что будем петь? – осведомился Алонд.

– «Голубую орбиту», – подумав, произнесла Женевьева и тряхнула головой.

И тает сомненья инертная масса, И ливням космическим сердце открыто. Ракету ведет неизменная трасса — Любви и мечты голубая орбита, —

начала она сильным сопрано, но сбилась, смешалась и кончила тем, что махнула рукой и сбежала куда-то в уголок, где Зоя беседовала с астрохимиком.

– Что случилось? – спросила Зоя.

– Я сегодня не в голосе, – со смехом пояснила Женевьева.

– Зато явно в ударе, – добавил астрохимик. Он был прав: мужчины ею откровенно любовались.

Снова включили музыку. Она рождалась, казалось, в каждой точке обширного зала, доносилась из каждого уголка, ручейки ее сливались в широкую реку.

– Так не хочется, чтобы кончался этот вечер, – шепнула Зоя, когда Женевьева присела рядом.

К ним подошел Макгрегор.

– Не помешал? – спросил он.

– Садитесь, Алонд, – указала Зоя Алексеевна на свободный стул.

– Благодарю, – присел Макгрегор. – Нравится строение?

– Интересно придумано, – сказала Женевьева. Зоя промолчала.

– Строители постарались на славу, – продолжал Макгрегор. – Представьте себе, даже акустрон в этом зале смонтировали. Не хотите исполнить мелодию?

– У меня плохо на акустроне получается, – покачала головой Зоя, – практики нет. Да и настроения тоже.

– А я пойду! – порывисто поднялась Женевьева. Зоя знала, что сложному искусству владения акустроном Лагранж научилась в совершенстве.

В зале пригасили освещение, включили световые эффекты. Серебристый многогранный шар, закружившись под потолком, начал бросать на лица и предметы причудливые скользящие отсветы. По просьбе кого-то из присутствующих манипулятор включил акустрон – сложное сооружение, скрытое в стенах зала. Движения танцующего тела оно преобразовывало в музыку.

Гремящую мазурку отключили, стало тихо. Женевьева вышла в центр зала, остальные образовали возле нее круг зрителей. Подошла и Зоя, чтобы лучше видеть. Наблюдать акустрон в действии ей еще не приходилось.

В абсолютной тишине Женевьева подняла руки над головой и сделала небольшой шаг вперед. В то же мгновение Зое почудилось, что из дальней дали до нее донесся нежный и чистый звук пастушьего рожка – они однажды слышали его с Сергеем, когда бродили в горах. Что слышат другие, Зоя не знала: акустрон был характерен тем, что каждый его мелодии воспринимал по-своему.

Женевьева поначалу двигалась в танце неторопливо, как бы нехотя. Постепенно движения ее становились все быстрее. В некоторых из них Зоя узнала гимнастические упражнения, которыми прославилась Рита Рен, что придало ее мыслям новое направление.

…И каждое движение танцующей красавицы извлекало из воздуха, из небытия нить простенькой мелодии. Нити сплетались между собой, образуя сложный и прихотливый ковер композиции. Искусство акустрона было непростым – стоило хоть немного сфальшивить, и мелодия исчезала, уступая место какофонии звуков: акустрон признавал только предельную искренность в танце, отражающем душевный настрой.

Танцующая была в ударе, и люди застыли, жадно вслушиваясь каждый в свою мелодию.

Кончив танцевать, обессиленная Женевьева, обмахиваясь рукою, упала на стул. Волшебная музыка стихла, растаяла, словно кубик сахара в горячем чае. Люди оживились, задвигались, круг распался.

Едва переведя дух, Женевьева снова поднялась.

– Друзья, минуточку внимания! – обратилась она к залу, и опять все лица обратились к ней.

Макгрегор постучал вилкой по тарелке, но в помещении и без того воцарилась тишина.

– Дорогие мои, мне хочется сегодня сказать вам несколько слов, – звонким голосом продолжала Женевьева. – Заранее прошу извинить, если буду говорить сумбурно, я очень волнуюсь. Этот хрупкий прозрачный зал, – обвела она комнату рукой, – представляется мне крохотным островком человечества, затерянным в великом океане пустоты, в безбрежных просторах космоса. «…И мы плывем, пылающею бездной со всех сторон окружены…»

Лагранж сделала паузу, и Зоя поразилась необычайной уместности этих старинных чеканных строк.

– Мы – представители различных специальностей, – продолжала Женевьева. – И посмотрите, как все мы объединились, я бы сказала – сплавились воедино, чтобы спасти жизнь и достоинство одного-единственного человека. На какие чудовищные затраты согласилось все человечество ради этой великой и благородной цели! Наше единство, наше единодушие родились не сразу. Не побоюсь сказать: всех нас сплотила воля маленькой, хрупкой женщины. Она сумела сделать, казалось бы, невозможное, доказать недоказуемое…

Все посмотрели на Зою, которая залилась краской и опустила голову.

– Я часто спрашиваю себя, – воскликнула Женевьева. – Как это ей удалось? И тогда из тьмы веков передо мною встает образ бессмертной Жанны д'Арк. Говорят, она моя дальняя родственница. От моих родителей я слышала, что в нашей семье из поколения в поколение бережно передается предание о ней. Оно гласит следующее. Англичане, в ту пору воевавшие с французами, благодаря предательству захватили отважную Жанну в плен. Трусливый французский король отказался вызволить ее, хотя имел такую возможность; по сути дела, он отрекся от той, которая победоносно шла во главе его войск.

Враги, пытаясь сломить Жанну, начали угрожать ей неслыханными пытками. «Я мучений не боюсь, – отвечала им Жанна. – В мире мне страшно только одно – измена…» Так заклеймила она в веках тех, кто предал ее… Но я не об этом. Я хотела совсем о другом, – перевела Женевьева дыхание. – Сегодня я должна сказать о самой благородной человеческой черте – о верности. Именно ее превыше всего ценила Жанна д'Арк – простая пастушка из Орлеанской провинции. И это главная черта нашей Зои, которая, к нашему счастью, находится сегодня среди нас. Верность своему долгу, своему другу помогла сломить ей чугунные барьеры, верность светила ей в ночи, которая казалась непроглядной. И она, я уверена, победит, наша маленькая Зойка!

Сквозь слезы, выступившие на глазах, Зоя Алексеевна видела только смутные лица вокруг. Она протирала глаза, но влага набегала снова и снова.

Когда аплодисменты стихли, поднялся Макгрегор.

– Мне хочется продолжить мысль Женевьевы Лагранж, – произнес он, – и в чем-то поспорить с ней. Верно, каждый из нас владеет определенной специальностью. Науки, которые мы представляем, взятые в совокупности, образуют – вместе с техникой – могучую ауру, служащую щитом человечеству. Каждый из нас занимается, казалось бы, только своей областью знаний. Так, Женевьева представляет благороднейшее дело – медицину, помощь живому, помощь страждущему. Моя наука, астрофизика, посягает на то, чтобы познать Вселенную в целом, структуру мира, постичь общие законы космогонии. Много добрых слов можно сказать о каждом из вас, сидящих за этим прекрасным столом, в этом зале. Нас многому научила совместная работа над Экспериментом.

Человечество движется вперед по трудному, полному опасностей пути, «сквозь тернии к звездам», как говорили древние. Много тревог подстерегало и будет подстерегать людей на этой дороге, но мы не свернем с нее! Вспомните – были и братоубийственные истребительные войны, и природные катастрофы, и опасные болезни – все это люди победили.

Не раз опасность, грозящая человечеству, вырастала в смертельную, но мы и тогда не теряли присутствия духа. Конечно, кто ныряет в глубь океана, кто углубляется в дебри неисследованной планеты, кто пронзает толщу космического пространства в дерзком прыжке – тот неизбежно рискует. Но без риска, мы знаем, нет победы.

– А я все жду, Алонд, в чем же вы несогласны со мной, – произнесла Женевьева, когда Макгрегор умолк, чтобы сделать глоток остывшего чаю из листьев трабо.

– Я к этому как раз подошел. Видите ли, друзья, – Алонд повысил голос, – у человека, если только это Человек с большой буквы, много должно быть прекрасных качеств. Вы, Женевьева, назвали только одно из них – верность, посчитав его главным. Не будем, однако, забывать и о других. За эти тревожные, напряженные дни я пришел к выводу: главное в человеке – это любовь.

– Любовь? – переспросила Зоя.

– Да, любовь! – торжественным тоном подтвердил Макгрегор и посмотрел почему-то на Женевьеву, которая отвела глаза. – В любви все: и чувство долга, и созидание, и, конечно, верность, о которой так чудесно сказала Женевьева. Быть может, именно любовь движет мирами, вращает светила. Быть может, именно она ведет космические корабли: «Любовь! Не она ль вырывалась огнем, толкая гудящую ярость? Стотысячелетним прозрачным вином она на веках настоялась. Любимая! Где ты? Откликнись скорей. Я здесь, и мгновения мчатся. На зов мой звенящий, что звезд горячей, не можешь ты. не отозваться».

Зоя поднялась:

– Прошу извинить, но уже поздно. Мне нужно в медцентр. Сергей ждет меня.

– И я с тобой, – встала Женевьева.

Оглавление

ПРОЛОГ

1

2

3

4

5

6

7

8

9

10

11

12

13

14

Реклама на сайте