«Дорожные поэмы»

Элеанор Арнасон Дорожные поэмы

В этой личности из восьми тел, тридцати двух глаз, обычного числа отверстий и конечностей обитал дух столь же непоседливый, как летящая по ветру паутинка. В молодости я мечтал о славе купца-путешественника. Позднее, осознав, что многие из моих частей физически не слишком сильны, я подумывал о карьере ученого или бухгалтера. Но во мне не оказалось Целедара, необходимого для обеих профессий. Способности мои спонтанны и недолговечны, они вспыхивают и исчезают, подобно падающей звезде. Для меня провести всю жизнь, складывая цифры или просматривая пыльные документы, все равно что попытаться «осветить огромный зал одним светлячком» или «полить большой сад каплей росы».

В конце концов, посоветовавшись с воспитателями своего детского сада, я решил стать странствующим поэтом. Это нелегкая жизнь и богатства не сулит, но меня она устраивает.

Пересекая горы к западу от Ибри, я услышал крик уишика, а потом увидел и само животное, восседающее на голой ветке. Крылья его напоминали белые лепестки.

Это дерево зацвело Так поздно осенью? Дурацкая мысль! Я мечтаю об обеде.

Одно из моих тел продекламировало стих. Другое записало его, пока остальные продолжали идти дальше, высматривая приметы какого-нибудь жилья. Кроме перьев и бумаги я на всякий случай ношу и дубинки. Никогда не знаешь, на что можно нарваться в глухомани к западу от Ибри.

Великий поэт Неистовый Фонтан умер в этих краях от поноса, преследуемый злобными духами. Другие писатели, почти столь же знаменитые, были убиты чудовищами или бандитами; те же, кто уцелел в подобных схватках, встретили свой конец от рук неудовлетворенных покровителей.

Убийца Поэтов[1] умер еще до моего рождения. Именно его дух или духи предложили Неистовому Фонтану миску каши, ставшую для поэта роковой. Но другие покровители все еще живут «на крутых склонах и в каменистых долах».

Ужасен рассказ О покровителях в Ибри: Костолом рыщет Высоко в горах. Разбиватель Черепов поджидает В полутемной долине. Лучше всех живется Лишь Хватателю, Обманщику И Прячущему Еду.

Вы спросите, зачем же тогда направляться в такие места? А затем, что за зубчатыми горами Ибри простираются широкие поля Большого и Малого Иба — процветающие земли, хорошо известные своими ремеслами и искусствами.

Уже под вечер я понял, что не найду себе укрытия на ночь. Холмы передо мной скрыли темные снеговые тучи. Позади, налоге, низкое солнце устало струило бледные лучи. Мои тени, длинные и многорукие, плясали впереди на ухабистой дороге. Мое самое поэтичное тело произнесло:

Путь на север перекрыли тучи, Подобные валунам. Зимнее солнце Отбрасывает тени на мой путь.

Несколько других моих тел нахмурились. Летописец записал стих, но с явной неохотой.

— Слишком очевидно, — пробормотал носитель дубинки.

— Напоминает Неистовый Фонтан, когда его/ее одолевала меланхолия, — согласился кто-то из моих тел.

Далеко впереди часть меня тревожно вскрикнула. Я прервал спор и побежал на крик тесной группой, подняв дубинки и готовый пустить их в ход.

Вскоре, не успев даже запыхаться, я остановился у места, известного своей отвратительной репутацией — Зубастой Реки. Широкая и мелкая; она текла по зазубренным камням, хорошо видимым в это время года и острым, как клыки хищника. Голый склон на другом берегу поднимался к окутанным облаками горам. На моей стороне низкие холмы отбрасывали тени на широкий берег. Там, возле тряпичного свертка, стояла моя лучшая разведчица. Она взглянула вверх, увидела остальную часть меня и неуклюжими пальцами развернула складки одеяла.

В центре его лежали два крошечных тельца. Годовалый ребенок, обхвативший себя ручонками.

— Живой? — спросил я. Разведчица наклонилась.

— Одно тело живое и на вид здоровое. Другое… — Разведчица легонько его коснулась. — Уже холодное.

Я вздохнул. Все очевидно. Какая-то личность родила ребенка. А тот или оказался необычно маленьким, или же другие его части умерли. По какой-то причине родитель путешествовал в одиночку. Возможно, он/она/оно был мелким купцом или фермером, которого нищета выгнала из дома. Или же он был бродячим вором или грабителем, объявленным вне закона за гнусные преступления. В любом случае, родитель донес ребенка до этого печального места, где предпоследняя часть ребенка скончалась.

Я представил, каково было ему стоять на берегу ледяной реки, прижимая к себе ребенка, оставшегося в одиночестве. Он не мог перенести мысль о том, что ему придется растить столь неполную личность! Да и кто смог бы?

И родитель перебрался через, реку, оставив на этом берегу свою горькую ношу.

Я застонал. Мое поэтическое тело сказало:

Двух тел недостаточно; Одно тело — ничто.

Остальные тела согласно забормотали. Поэт добавил вторую половину древней мудрости:

Живи в группе, Или умри.

Я опять согласился,

Разведчица подняла ребенка.

— Это девочка.

Малышка проснулась и заплакала, размахивая четырьмя ручками, дрыгая четырьмя ножками и выпустив струйку мочи. Разведчица держала ее как можно дальше от себя. Вне всяких сомнений, малютка оказалась здоровой, громкой и активной! Но неполной.

— Зачем ты ее разбудила? — спросил носитель дубинки. — Лучше бы не трогала и дала ей спокойно умереть.

— Нет, — возразила разведчица. — Она останется со мной.

— Со мной! Кого это ты имела в виду? — закричали другие мои части.

В шумном споре нет ни искусства, ни мудрости. Поэтому я не стану его описывать, скажу лишь, что затянулся он до самой ночи. С неба начали падать снежинки — сперва редко и медленно, потом все гуще. Я высказывался с той резкостью суждений, которую люди приберегают для разговоров наедине с собой. Слова, подобные острым камням из Зубастой Реки, так и летали туда-сюда. О, какие раны я наносил — и сам же от них страдал! Что может быть хуже спора с самим собой?

Разведчица упорно стояла на своем. Она полюбила малышку, пусть даже дефективную. Носители дубинок, крепкие мужчины, пришли в ярость. Поэт и летописец, утонченные нейтралы, преисполнились отвращения. Остальные мои тела были женскими, и потому более сочувствующими.

Я уже достиг того возраста, когда появление фертильных яиц становилось все менее вероятным. Несмотря на все свои старания, я не обрел ни славы, ни денег. Какой уважающий себя гоксхат станет супругом бродяги вроде меня? Какой детский сад предложит уход за моим потомством? Несомненно, даже такой фрагмент ребенка лучше, чем ничего.

— Нет! — заявили мужчины и нейтралы. — Это не личность! Одно тело никогда не может познать единение или слияние!

Но мои женские тела постепенно склонялись к мнению разведчицы. Ребенок, несомненно, дефективный. И все же девочка была жива, была гоксхатом, яростно дрыгала ручками и ножками, а ее ротик испускал звуки, посрамившие бы и монстра.

Вероятнее всего, она умрет. Другие ее тела уже умерли. Но пусть она лучше умрет на чьих-то руках, в тепле и уюте, чем в зубастой пасти бродячего хищника. И разведчица снова завернула малышку в одеяло.

Было уже слишком поздно, чтобы переходить реку вброд. Я расположился у подножия утеса, обняв себя руками, чтобы стало теплее, и поместив малышку в середину, чтобы не замерзла.

К утру небо прояснилось. Повсюду искрился снег. Я встал, отряхнулся, собрал вещи и перебрался через реку. Вода стояла низко, как я и ожидал в это время года, но была просто ледяная. Когда я добрался до противоположного берега, ноги у меня буквально онемели, а зубы стучали, как кастаньеты. Малышка, разбуженная шумом, начала плакать. Разведчица дала ей сладкую лепешку, и крики на время смолкли.

Около полудня я увидел вдалеке крепость, и в моих сердцах вспыхнула надежда. Увы! Подойдя ближе, я увидел, что стены крепости разрушены.

И разрушены недавно. Я вошел через один из проломов и попал во внутренний двор, полный прикрытых снегом холмиков. Разведчицы разошлись и осмотрелись. Как я и ожидал, снег скрывал тела. Глаз у них уже не было, но тела неплохо сохранились из-за холода и отсутствия насекомых.

— Все произошло вчера или позавчера, — сообщили разведчицы. — До последнего снегопада. Уишики взяли то, что смогли, но у них не осталось времени — до снегопада и метели — отыскать других хищников и привести их сюда. Вот почему тела до сих пор целы. Уишик может выклевать глаза, но кожу ему клювом не пробить, она для них слишком толста. И для этого им нужна помощь других животных вроде хиргов. — Одна из разведчиц присела на корточки возле тела и провела рукой по жестким волосам на спине мертвеца. — Я не смогу их похоронить. Их слишком много.

— Сколько гоксхатов здесь лежит? — спросил летописец, делая заметки.

— Трудно сказать точно. Полагаю, три или четыре. Скорее всего, родитель и дети.

Я вошел в здание крепости и наткнулся там на новые тела. Не очень много. Большая часть обитателей погибла во дворе. В детской валялись разбросанные игрушки, но детей там не оказалось.

— Ах! Ах! — воскликнул я, подумав о краткости жизни и о том, как часто мы сталкиваемся с насилием и скорбью.

Поэт произнес:

Разрушенные стены И разбросанные деревянные слова. Как теперь дети научатся Читать и писать?[2]

Наконец я отыскал комнату, где не было ни тел, ни игрушек и ничто не напоминало мне о смерти и бренности. Я разжег огонь и устроился на ночь. Ребенок обгадился. Разведчица почистила девочку и приложила к своему молочному бугорку — лишь бы успокоить младенца, потому что молока у нее не было. Ребенок сосал и причмокивал. Я съел скудный ужин. Стало темно. Во всех моих тридцати двух глазах отражался огонь костра.

Через некоторое время явился дух. Подняв взгляд, я заметил его в дверном проеме. Он выглядел вполне нормально: три гоксхатских тела, покрытые жесткими волосами.

— Кто ты? — спросил носитель дубинки.

— Бывшая владелица этой крепости. Точнее, часть ее личности. Меня звали Удовлетворение-в-Одиночестве, и я жила здесь с тремя детьми. Все они были здоровы, крепки и многочисленны… Не бойтесь!

Мужчины уже вскочили, сжимая дубинки.

— Я хороший дух. Я все еще в этом мире потому, что смерть моя была столь недавней и мучительной. Как только я соберу себя воедино и дети мои сделают то же самое, мы переберемся в лучшее место.[3] Я задержалась здесь, желая сообщить тебе наши имена, чтобы их запомнили.

— Удовлетворение-в-Одиночестве, — пробормотал летописец, записывая имя.

— Моих детей звали Добродетель, Энергия и Оксид Железа. Какое это было прекрасное потомство! Как жаль, что они не пережили меня. Нас убил Кривоног — бандит, рыщущий в этих горах. Он забрал моих внуков, чтобы вырастить их как часть себя, потому что его женские части — все они уже мертвы — не производили ничего удовлетворительного. Дети-мутанты с кривыми ногами и мерзкими характерами! Ничего хорошего из них не выйдет, а их духи сделают эти горы еще хуже, чем они есть сейчас. Расскажи мою историю, дабы предупредить остальных.

— Хорошо, — согласился поэт. Остальные мои части согласно забормотали.

Еще несколько мгновений в дверном проеме виднелись три тела. Потом они сблизились и слились.

— Вот видите! Это произошло! Я стала единым духом! Теперь мне пора искать остальные свои части, и своих детей, и лучшее место для всех нас.

Остаток ночи прошел без происшествий. Я хорошо выспался, собравшись вокруг огня и согретый его тлеющими углями и теплом моих тел. Если мне что-то и снилось, то я этих снов не запомнил. На рассвете я проснулся, а к восходу солнца был уже готов отправиться в путь. Выйдя из здания, я обнаружил во дворе трех хиргов — огромных хищников с косматым тускло-коричневым мехом. Уишик порхал над ними, пока они терзали тела Удовлетворения и ее детей. Я бросил на них взгляд и отступил, покинув крепость другим путем.

В тот день мы путешествовали молча. Поэт не декламировал стихи. Остальные тела тоже помалкивали, вспоминая разрушенную крепость и ее обитателей, ставших духами.

Ни в тот вечер, ни вечером следующего дня я не отыскал другой крепости, где смог бы переночевать. Пришлось разбить лагерь под открытым небом. Разведчица кормила малышку жидкой кашей. Девочка ела и не извергала обратно, но становилась все более раздражительной: она не могла уснуть, если разведчица не давала ей молочный бугорок. Посасывая сухой выступ плоти, она наконец засыпала.

— Я не против, — сказала разведчица. — Однако начинаю тревожиться. Ребенку нужна подходящая пища.

— Лучше оставить ее у дороги, — проговорил носитель дубинки. — Смерть от холода не так уж плоха.

— Или от жажды, — добавил другой мужчина.

Разведчица не согласилась и лишь упрямо прижала малышку к себе. Через четыре дня после того, как я покинул разрушенную крепость, я вышел к другой — мощной и целой.

— О владельце я слышал, — сообщил летописец. — Это полностью женщина и хорошо относится к женским аспектам личности. Нейтралов она терпит. Но мужчин не любит. А зовут ее Выпрямительница Тестикул.

Носители дубинки вздрогнули. Летописец и поэт, как всегда, остались равнодушны. Дальновидные и рациональные, свободные от сексуальных желаний, они считали остальных нас слишком зависимыми от плоти.

Разведчица, несущая девочку, сказала:

— Ребенку нужна хорошая пища, тепло и купание. Мне они, кстати, тоже не помешали бы.

Я подошел к воротам и постучал. Вскоре створки распахнулись, и я увидел двух солдат: высокого серого и приземистого коричневого. Их тела заслонили вход, в руках у них были копья и топоры, а глаза поблескивали зеленым и желтым.

— Я. странствующий поэт, ищу убежище на ночь. Я принес с юга новости, которые могут быть полезны вашей хозяйке.

Не сводя с меня глаз, солдаты расступились — серый налево, коричневый направо — и позволили мне войти.

За воротами оказался заснеженный двор. Здесь не лежали тела, снег был утрамбован и заляпан пятнами мочи. Наконец-то жилище! Хотя в этот момент пустующее, если не считать двух солдат, охраняющих ворота.

Сбившись в тесную кучку, я тревожно ждал. Наконец ко мне вышел слуга и внимательно оглядел.

— Тебе нужно вымыться и переодеться в чистое. Наша госпожа брезглива и не любит вонючих гостей. Иди за мной.

Я вошел в крепость следом за слугой и спустился по лестнице. К стенам крепились металлические лампы. Большинство не горело, но некоторые все же отбрасывали на ступени тусклый свет. У слуги было три крепких тела, покрытых черными волосами.

Все ниже и ниже. Воздух стал теплым и влажным. Его наполнил слабый, но четкий запах.

— В этом районе Ибри есть горячие источники, — пояснил слуга. — Крепость построена над одним из них. В подвале — бассейн, вода в нем всегда горячая и пахнет.

Теперь я узнал этот запах: тухлые яйца.

Мы пришли в большую комнату с каменным полом и широким полукруглым сводом. С потолка на цепях свисали металлические фонари. Как и лампы на лестнице, светилось только несколько из них, но я все же разглядел бассейн — круглый, высеченный прямо в скале. К нему вели ступеньки, а с поверхности воды поднимались струйки пара.

— Раздевайся, — велел слуга. — Я принесу мыло и полотенца.

Я охотно подчинился. Замешкалась лишь разведчица, державшая ребенка.

— Я помогу тебе с малышкой, — сказал летописец, стоя по колено в горячей воде.

Разведчица передала ему девочку и разделась.

Вскоре я уже резвился в бассейне, ныряя и плескаясь. Темную сырую комнату наполнили радостные возгласы. Что может быть лучше горячей ванны после путешествия?

Разведчица снова взяла малышку и перебралась к дальнему краю бассейна. Когда слуга вернулся, разведчица присела в воду, прижимая к себе девочку и пряча ее в тени. Умная кроха — даже не пискнула!

Остальные тела деловито намыливали плечи и спины. О, наслаждение от теплой пены!

Время от времени я радостно вскрикивал. Слуга наблюдал за мной с удовлетворением, держа в руках охапки полотенец.

Разведчица тем временем все еще сидела на корточках у дальнего края бассейна, дав ребенку молочный бугорок и наблюдая за слугой из-под полуприкрытых век.

Наконец я выбрался из воды, вытерся и оделся. В суматохе разведчица смогла укрыть ребенка от глаз слуги. Я не знал, почему она это делает, но она предусмотрительна и на каждый поступок имеет вескую причину, хотя некоторые мои части все еще сомневались, мудро ли мы поступили, подобрав ребенка. Но мы еще сможем это обсудить, когда слуга уйдет.

Он/она/оно повел меня вверх по лестнице, но уже другой. Подъем был долгим. По дороге слуга развлекал меня рассказом, который я здесь привожу.

— В крепости есть система воротов, созданная изобретательным странствующим водопроводчиком. Она поднимает ведра с горячей водой из источника в бак на вершине крепости. Оттуда вода течет об-

ратно по металлическим трубам, а эти трубы обогревают каждую комнату.

— А что приводит в действие систему воротов? — спросил летописец, достав записную книжку.

— Большое колесо.

— А что заставляет колесо вращаться?

— Не что, а кто — преступники и слуги, прогневавшие госпожу. Во всем Ибри нет более уютной крепости, — с гордостью продолжил слуга. — Вот что случается, когда замком владеет женщина или почти полностью женщина. Как говорит старая пословица, мужские тела дают личности силу, нейтральные добавляют остроту ума и ясность зрения, зато пища и уют идут от женщин.

«Возможно, — подумал я. — Только вот насколько уютно тем, кто вращает колесо?»

Слуга продолжил рассказ. Водопроводчик отправился дальше, на восток Ибри, и построил другие обогреваемые дома: дворцы, общественные бани, гостиницы, госпитали и детские сады. Расплачиваясь с ним за работу, некоторые местные правители совокуплялись с ним, и местные детские сады соперничали за право растить его детей — многочисленных и здоровых.

— Прекрасная история со счастливым концом, — сказал я, думая о фрагменте ребенка, которому приходится сосать сухой бугорок разведчицы. Зависть, проклятие всех художников и ремесленников, вскипела в моих сердцах. Почему я так и не заслужил право отложить фертильные яйца? Почему мои сумки для яиц были пусты? Почему мне приходится бороться, чтобы уберечь свои тестикулы и избежать рабского труда, в то время как этот водопроводчик — наверняка личность ничуть не лучше меня — наслаждается славой, почетом и фертильностью?

Гостевая комната оказалась большой и красивой, она даже имела современное чудо: чуланчик для дефекации. В чуланчик поступала вода по двум металлическим трубам с кранами. «Горячая и холодная», — показал слуга. Под кранами обнаружился металлический таз, украшенный рельефными изображениями резвящихся гоксхатов. Рядом с тазом стояло два пустых ведра.

— Если тебе нужно что-то помыть: руки, ноги или другую часть тела, — пояснил слуга, — наполни таз водой. Потом вылей воду из таза в ведра. А когда воспользуешься сиденьем для дефекации, вылей туда воду из ведер. Это уменьшает запах, а заодно избавляет от грязной воды. Как я уже говорил, наша хозяйка щепетильна насчет чистоты, а мы учимся на ее примере. Нам здорово помог тот водопроводчик, обеспечив водой… Я подожду в коридоре. Когда будешь готов к встрече с хозяйкой, позови.

— Спасибо, — поблагодарил всегда вежливый летописец.

Я переоделся в чистое (последнюю смену, которая у меня осталась) и надел на головы[4] короны барда. Эти короны я завоевал на разных состязаниях, но далеко не самых престижных. На действительно заметных состязаниях мне никогда не удавалось победить.

Связанные из тонкой шерсти и украшенные яркими разноцветными кисточками, короны придали моей внешности достоинство. Проворные пальцы разведчиц распаковали инструменты: набор колокольчиков, пару кастаньет и волынку. Теперь я был готов к встрече с хозяйкой.

Готов весь, кроме моей лучшей разведчицы, которая улеглась на широкую мягкую постель с ребенком на руках.

— Почему ты прячешь малышку? — спросил летописец.

— Потому что эта крепость, как мне кажется, полна тугодумов, полностью удовлетворенных собой и своей жизнью. Если они увидят ребенка, то потребуют объяснений. «Почему ты от него не избавился? Неужели не видишь, насколько он неполноценный?» А я не хочу спорить и что-либо объяснять.

— И как же понимать твое «я»? — спросили мои мужчины. — И что означают «мои» причины?

— Сейчас некогда спорить, — сказал поэт.

И я, за исключением разведчицы, отправился к знаменитой хозяйке крепости.

Выпрямительница сидела в дальнем конце большого зала: пожилой гоксхат с седеющими волосами. У нее остались лишь четыре части, все крепкие, хотя кое-где и слегка покалеченные — у кого-то не хватало ноги, руки, глаза или пальца. Вдоль стен зала на длинных скамьях сидели слуги: могучие мужчины, женщины и нейтралы, украшенные железом и золотом.

Велика твоя слава, Лишающая Золота, Отважная Выпрямительница тестикул, Мудрая владычица Ибри. Услышав о ней, Я пересек высокие горы, Желая восхвалить Ее благородные достоинства.

Поэт смолк. Выпрямительница подалась вперед:

— Ну? Продолжай. Я хочу услышать о своих благородных достоинствах.

— Дай мне день, чтобы поговорить с твоими слугами и собрать точные факты о твоих многочисленных достижениях, — ответил поэт. — Тогда я смогу восхвалить тебя должным образом.

Гоксхат откинулась на спинку трона:

— Значит, ты никогда обо мне не слышал? Провались все пропадом! А я-то надеялась на бессмертную славу.

— Я дам ее тебе, — невозмутимо проговорил поэт.

— Хорошо. У тебя есть день, И если мне понравится то, что ты сочинишь, я не стану трогать твои мужские части.

Я поблагодарил ее. Потом поведал о своем пребывании в разрушенной крепости. Хозяйка и слуги внимательно слушали. Когда я закончил, хозяйка воскликнула:

— Моя давняя соседка убита! Что ж, смерть приходит ко всем нам. В момент рождения у меня было двадцать частей. Воистину большое количество. Вот почему я знаменита, а также из-за неприязни к мужчинам, которая, наверное, продиктована завистью. Мои мужские части умерли еще в детстве, а нейтральные — совсем молодыми. К тридцати годам у меня осталось лишь десять тел, и все женские. Об утрате нейтралов я почти не жалею. Я всегда считала их высокомерными тупицами. Но мужских частей мне очень не хватало. Они были такими отважными и решительными! Когда сюда приходят путешественники, я даю им трудные задания. И если они не справляются, то велю солдатам держать их, пока я разворачиваю их нежные, скрученные спиралью тестикулы. Необратимого вреда я им не причиняю, зато их вопли ненадолго делают меня счастливой.

Мои мужские тела сразу помрачнели и принялись переминаться с ноги на ногу, словно собираясь бежать. Зато оба нейтрала остались спокойны. Поэт снова поблагодарил хозяйку, и голос его прозвучал уверенно. Потом я разделился и направился во все концы зала в поисках информации.

Мы ели и пили до рассвета, и слуги хозяйки охотно рассказывали мне истории о Выпрямительнице. Она обладала женской любовью к комфорту и нежностью к детям, Но во всех прочих отношениях назвать ее нежной было никак нельзя. Скорее, она была яростным вождем в битве и строгим правителем — точным, как весы.

— Она поведет нас в бой против Кривонога, — сказал один подвыпивший солдат. — Мы убьем его и приведем детей сюда. Во всяком случае, украденных детей. Насчет его отпрысков не уверен. Может, им будет лучше умереть. Это не мое дело.

Наконец я вернулся в свою комнату. Разведчица спала, обняв ребенка. Мои мужские части принялись нервно расхаживать из угла в угол. Остальные уселись сочинять поэму.

Когда небо просветлело, мир за окном стал просыпаться. На большую часть звуков можно было не обращать внимания, но на карнизе как раз под моим окном расположился уишик. Его пронзительный повторяющийся крик отвлекал поэта. Я не мог сосредоточиться на поэме.

В ярости я стал швырять в уишика всякую всячину: пуговицы из портняжного набора, запасные ручки и даже найденную в комнате старинную чернильницу. Ничто не помогло. Уишик ненадолго улетал, потом возвращался и снова начинал вопить.

Вскоре проснулась разведчица. Я объяснил проблему. Она кивнула и некоторое время прислушивалась к верещанию уишика. Потом привязала к стреле бечевку и выстрелила из окна. Стрела попала в уишика, и животное испустило последний крик. Ухватившись за бечевку, разведчица втащила его в комнату.

— Зачем ты это сделала? — спросил я.

— Потому что не хотела, чтобы тело упало во двор.

— Но почему?!

Прежде чем она успела ответить, тело у ее ног увеличилось и изменило форму. Вместо мертвого уишика я увидел тело седого гоксхата, пронзенное стрелой.

Мужчины выругались. Остальные мои части удивленно вскрикнули. Разведчица пояснила:

— Это фрагмент колдуна, которого, несомненно, наняла хозяйка крепости. Должно быть, ей очень хочется развернуть тестикулы, раз она пошла на обман и нечестную игру. Магический крик уишика был призван помешать сочинению поэмы. Если бы тело упало на землю, остальные части колдуна увидели бы его и поняли, что трюк не удался. Зато теперь у меня может хватить времени, чтобы закончить поэму. — Разведчица строго взглянула на остальные мои тела. — Принимайтесь за работу.

Поэт снова стал сочинять, а летописец — записывать. Теперь нам ничто не мешало, и дело двигалось гладко. Чем больше становилось записанных строф, тем острее было счастье и удовлетворение, охватившее меня. Вскоре эти приятные чувства стали сексуальными. Такое иногда случается, но обычно, когда поэма эротическая. Бог поэзии и бог секса — родня друг другу, хотя у них только один общий родитель, которого называют Мать-Отец-Всех.

И хотя поэма не была эротической, мои мужские и женские части стали испытывать все нарастающее возбуждение. Ах, я уже начал поглаживать себя! Ах, я уже начал постанывать! Разумеется, поэт и летописец не могли ощутить это сексуальное удовольствие, но зрелище того, как мы валяемся на ковре, отвлекало их. Да, нейтралы спокойны и рациональны, но они и любопытны, а ничто так не возбуждаёт любопытство, как секс. Они забросили сочинение поэмы и принялись наблюдать за тем, как я удовлетворяю себя.[5]

Лишь разведчица не поддалась всеобщему порыву и направилась в чуланчик для дефекации. Выйдя оттуда с ведром холодной воды, она вылила ее на разгоряченные страстью тела.

Я вскочил, завопив от неожиданности.

— Это тоже магия, — заявила разведчица. — Я не знала, что чары, возбуждающие похоть, способны работать на таком большом расстоянии, но, как видно, могут. Все мужские и женские части — марш в ванную! Мойтесь холодной водой, пока идея секса не утратит для вас интерес! Что же касается моих нейтральных частей… — Разведчица сверкнула глазами. — Продолжайте работать!

— Но почему одна из моих частей не поддалась чарам? — спросил я разведчицу.

— Я не думала, что смогу кормить ребенка, не отложив сперва яйцо. Но, наверное, попытки малышки напиться молока заставили мое тело его вырабатывать. Как правило, кормящих матерей секс не интересует… Словом, из-за упрямства малышки у нас появился шанс завершить поэму. И мы перед ней в долгу.

— Возможно, — пробурчали мои мужские части.

— Посмотрим, — сказали поэт и летописец.

Поэма была закончена на рассвете. Вечером того же дня я прочел ее в большом зале крепости. Если мне позволено похвалить самого себя, то это было блистательное достижение. В поэме прозвучал крик уишика, а также раскачивающийся вверх-вниз ритм сексуально возбужденного гоксхата. Второе придало поэме энергию и экспрессивный размер. Что же касается первого, то каждая строка заканчивалась одним или двумя звуками бесконечно повторяющегося и раздражающего крика уишика. Ныне мы называем такое повторение звука «рифмой». Но тогда, когда я его только изобрел, у него не было названия.

Когда я смолк, хозяйка приказала нескольким слугам выучить поэму наизусть.

— Я хочу слушать ее снова и снова, — сказала она. — Какая замечательная идея — заставить слова звенеть, сталкивая их друг С другом! Какое поразительное звучание! Как оно запоминается! Благодаря тебе и странствующему водопроводчику я наконец стану знаменитой.

Ночь прошла почти так же, как и первая: пировали все, кроме меня. Я изобразил, будто у меня расстройство желудка, а напитки выливал под стол. Хозяйка была хитра и любила побеждать. Она могла приказать подсыпать что-нибудь в мой кубок или тарелку. Ведь она уже получила поэму.

Когда последний слуга отвалился от стола и захрапел, я встал и направился к выходу из зала. Завтра или послезавтра хозяйка обнаружит, что ее колдун утратил часть своей личности, а одно из тяжелых пресс-папье пропало. И я не хотел оставаться поблизости, когда эти открытия будут сделаны.

Остановившись возле выхода, я задумался, не поискать ли мне водяное колесо? А вдруг я смогу освободить пленников? Они могут оказаться такими же путниками, как и я, невинными жертвами злобы и зависти хозяйки. И ее желания иметь горячую воду на каждом этаже. Но возле колеса наверняка стоит охрана. А я всего лишь один гоксхат. Я не могу спасти всех. К тому же слуга сказал, что они преступники.

Я тихо поднялся по лестнице, собрал вещи, прихватил ребенка и выбрался через окно по веревке, сделанной из связанных простыней.

Небо было ясным. Над горными вершинами сияла яркая звезда, которую называют Маяк. Она давала столько света, что я без труда видел дорогу и быстро зашагал на восток.

К утру небо затянули облака. Маяк исчез с небосклона. Пошел снег, скрывая мои следы. Малышка, посасывая молоко разведчицы, счастливо причмокивала.

* * *

Через два дня горы остались далеко позади. Я разбил лагерь в лесу на берегу незамерзающего ручья. Вода негромко журчала, перекатываясь над камешками. Растущие вдоль ручья деревья были из той породы, листва которых летом становится голубой, а зимой — желтой. Сейчас их листья накрыл толстый слой снега.

— Серебро и золото, — пробормотал поэт, взглянув вверх. Летописец сделал заметку.

На ветку чуть выше поэта уселся уишик и принялся вылизывать себе крылья. Когда он делал резкое движение, с ветки начинал падать снег.

Уишик чистит крылья Белые, как снег. Снег падает на меня Белый, как уишик,

— продекламировал поэт.

Летописец тут же записал стих.

Один из носителей дубинки начал спор:

— Убийца Поэтов был полным нейтралом. Страх смерти сделал его безумным. Кривоног — целиком мужчина. Поддавшись мужской страсти к насилию, он украл детей своей соседки. Последняя встреченная мной владычица, правительница крепости, была женщиной злобной и лживой. Из всех этих примеров нужно, несомненно, сделать вывод. Личности следует быть не целиком одного пола, а такой, как я — гармоничной смесью мужского, женского и нейтрального начал. Но этот ребенок — пусть и не по своей вине — так и останется одного пола.

— Я в долгу перед ребенком, — решительно произнесла моя лучшая разведчица. — Если бы не девочка, я испытала бы боль и унижение, когда свихнувшаяся правительница развернула бы мои тестикулы — что она, несомненно, собиралась сделать. В лучшем случае, мне пришлось бы уйти из крепости, ковыляя и мучаясь от боли. А в худшем — оказаться прикованным к водяному колесу.

— Но вот вопрос, — сказал летописец. — Может ли гоксхат всего лишь одного пола не стать уродом? Наверное, нет. Наилучшая комбинация — это моя. Мужчины, женщины и оба типа нейтралов. Хотя даже два пола способны обеспечить баланс.

— Есть и другие личности, кроме упомянутых трех, состоящие из тел только одного пола, — упрямо возразила разведчица. — И не все стали монстрами или уродами. Так что вовсе не пол повлиял на тех, а каменистые равнины и острые вершины Ибри, холодные местные зимы и дикие опасные животные. Мои части смогут научить девочку самым различным качествам: отваге носителей дубинок, утонченности поэта и летописца, женской нежности остальных моих частей. И она станет единой гармоничной личностью.

Разведчица смолкла. Остальные поглядывали на нее с неуверенностью. Разведчица заговорила вновь:

— Немало людей теряют свои части из-за болезней, несчастных, случаев и войн, многие из них потом долгие годы живут в усеченном виде. Да, это грустно и печально, но вряд ли неестественно. Представьте старость и конец жизни. Старики умирают тело за телом, пока не остается последнее. Да, чаще всего последнее тело умирает быстро. Но не всегда. В каждом большом городе найдется свой старик или старуха, ковыляющие по улицам в одиночку.

И я не откажусь от ребенка, которого вскормила собственным молоком. Хочу ли я, чтобы меня называли неблагодарной или бессердечной? Меня, уже оставившую всякую надежду на честь и славу?

Я посмотрел на себя с неуверенностью. Уишик снова стряхнул с ветки снег.

— Ну что ж, — сказал поэт, взор которого уже приобрел некоторую отрешенность. Скорее всего, на подходе новый стих. — Я отведу ребенка в детский сад и оставлю там.

Разведчица нахмурилась:

— Хорошо ли будут о ней заботиться — там, среди здоровых детей, у воспитателей наверняка возникнет предвзятость к неполному ребенку! Я никому не отдам девочку.

— Но подумай о том, как много я путешествую, — возразил носитель дубинки. — Ну как я смогу таскать с собой еще и ребенка?

— Осторожно и нежно, — ответила разведчица. — Как это делали мои предки-кочевники. Вспомни древние предания! Когда они путешествовали, то брали с собой все, даже кувшины для умывания. И уж точно не бросали своих детей.

— Я слишком привязался к этому ребенку, — сказал летописец разведчице.

— Да, привязался. И это уже произошло, так что назад пути нет. Я люблю ее мягкий детский пушок, ее четыре голубых глазика, ее отважный дух. И я ее не брошу.

Мы спорили еще некоторое время. Я не стал сердиться на себя — наверное, потому, что недавно пережил столько опасностей. Ничто лучше страха не напоминает о ценности жизни. Время от времени, когда разговор становился особенно трудным, часть меня вставала и отходила в темноту, чтобы лягнуть снег или помочиться. И когда эта часть возвращалась, он, оно или она выглядели более умиротворенными.

Наконец я пришел к согласию. Я оставлю ребенка и буду носить его с собой во всех путешествиях, хотя половину меня такое решение и не устраивало.

Как трудно жить в несогласии с самим собой! Но все же такое случается, и все, кроме безумцев, преодолевают подобное состояние. Только безумцы забывают об исходной целостности, лежащей в основе разницы во мнениях. Только они начинают верить в индивидуальность.

На следующее утро я зашагал дальше.

* * *

Поэма, которую я сочинил для повелительницы теплого замка, стала знаменитой. Ее форму, названную «звенящим восхвалением», переняли и другие поэты. Благодаря ей я обрел толику славы, вполне достаточную, чтобы успокоить дремавшую во мне зависть, а слава принесла и немного денег, на которые я прожил несколько лет.

Возвращался ли я когда-нибудь в Ибри? Нет. Те земли оказались слишком суровыми и опасными, а встречаться во второй раз с правительницей теплой крепости мне не хотелось. Вместо этого я поселился в Малом Ибе, купив домик на берегу реки под названием Могло-Быть-Хуже. Название оказалось весьма подходящим. Домик был

уютным, а соседи приятными. Ребенок играл в огороженном садике под присмотром моих женских частей. Соседи же приглядывались к девочке с интересом и не упоминали о ее очевидной неполноценности.

Не болтун с одной стороны, Молчаливый с другой стороны. Счастливо живу я, Восхваляя добрых соседей.

Путешествовать я стал меньше — из-за ребенка и возраста. Но побывал на фестивалях в Большом и Малом Ибе. Путешествовать по ровным дорогам, пересекающим широкие равнины, было легко. Ибские правители крепостей, хотя и отличались иногда эксцентричностью, не шли ни в какое сравнение с ибрийскими безумцами и не представляли опасности ни для меня, ни для других поэтов. На одном из фестивалей я повстречал знаменитого водопроводчика, который оказался крупным красивым гоксхатом, но неполноценным: состоящим из двух мужчин и нейтрала. На фестивале я выиграл корону за поэзию, а он/оно — за изобретательность. Отмечая наш успех яичным вином, мы влюбились друг в друга и слились в объятиях.

То был прекрасный роман, и завершился он без сожалений, как и все мои прежние романы. Будучи группой, мы, гоксхаты, счастливее всего наедине с собой. К тому же я не мог забыть пленников, вращающих водяное колесо. Планировал водопроводчик такое или нет, но все же причинил страдания другим. И, конечно же, неправильно — и несправедливо, — когда одни надрываются в темноте, чтобы у других была теплая постель и горячая вода из трубы.

Должен признаться, что иногда я мечтал о той крепости: теплые залы, трубы с водой, обогреваемый бассейн для купания и трон для дефекации — разве я забыл это упомянуть? — с мягким сиденьем.

Лучше жить здесь, В моем уютном домике. Некоторые удобства Стоят слишком дорого.

За всю свою жизнь мне так и не удалось отложить фертильные яйца. Мой единственный ребенок — Ап Найденыш, которого также зовут Ап Одно Тело и Ап Много Талантов. Как видно из последнего прозвища, малышка оказалась весьма способной.

Что же касается меня, то я стал известен как Звенящий Уишик — из-за своей знаменитой рифмованной поэмы. Мне дали и другие имена: Собиратель Детей, Выкармливатель и Поэт-Со-Странностями.

Перевел с английского Андрей НОВИКОВ

Примечания

1

Гоксхаты, или «личности», как они называют себя, включают от четырех до шестнадцати тел двух или трех полов. Убийца Поэтов был необычен тем, что полностью состоял из нейтральных особей, и это означало, что он не мог воспроизводиться. В соответствии с легендой, именно отчаяние, вызванное тем фактом, что он не может иметь потомство, и страх окончательной смерти сделали его столь опасным для поэтов. Почему поэтов? Потому что они производят на свет детей двух видов — телесных и ментальных, и поэтому крепко держат в своих клешнях дар бессмертной славы.(Здесь и далее прим. авт.)

(обратно)

2

Это приблизительный перевод. Подобно людям, гоксхаты пользуются деревянными кубиками, чтобы научить детей читать и писать. Однако языки у них идеограммические, и на кубиках пишутся целые слова. Дети строят предложения в форме стен, башен, амбаров и других зданий. Поэтому этот стих можно перевести и так: Сломанные стены. /Сломанные предложения. /Неграмотные дети./ Увы!

(обратно)

3

По словам гоксхатов, после смерти личности его/ее доброта становится единым духом, которого называют «Гармоничное дыхание» или «Коллективный дух». Он покидает этот мир, перебираясь в лучшее место. Но все имевшееся в личности зло остается в виде буйной и злобной толпы, нападающей на самое себя и любого, кто им подвернется.

(обратно)

4

На самом деле — церебральные выпуклости. У гоксхатов нет голов в человеческом понимании этого слова.

(обратно)

5

Гоксхаты полагают такое поведение естественным. Однако репродукция в пределах одной личности — это называется инбридинг — считается позором. Подобное случается очень редко. Большая часть гоксхатов не является интрафертильной, и причины этого слишком сложны, чтобы здесь объяснять.

(обратно)

Реклама на сайте