«Искатель, 1984 № 06»

ИСКАТЕЛЬ № 6 1984

№ 144

ОСНОВАН В 1961 ГОДУ

«Искатель», 1984, № 6, 1–128, издательство «Молодая гвардия».

Выходит 6 раз в год. Распространяется только по рознице.

© «Искатель», 1984 г.

Александр КУЛЕШОВ — Эта боль со мной всегда 2.

Молодые писатели-фантасты:

Тимур СВИРИДОВ — «Спасатель» 9.

Павел ПАНОВ — Баллада о горах 33.

Агата КРИСТИ — Объявлено убийство 45.

II стр. обложки

Александр КУЛЕШОВ ЭТА БОЛЬ СО МНОЙ ВСЕГДА

Рассказ

Придет время, и вы узнаете мое имя. А может быть, не узнаете никогда. Но поверьте, все, о чем я рассказываю, — правда. Все это было.

Скажите, что вы делаете по вечерам? По вечерам, когда на город опускаются сумерки? Включаете телевизор? Или идете в театр? А может быть, просто садитесь ужинать?

Я, например, частенько прихожу на этот мост. Я люблю облокотиться о перила и стоять здесь, глядя, как огни танцуют на воде.

На мосту пустынно. Здесь труднее подойти ко мне незаметно. Это не главное, но тоже имеет значение.

Главное в другом. В эти минуты, что я стою над рекой, облокотившись о перила, я выключаюсь из моей нынешней жизни, из которой больше, чем на короткие минуты, мне выключаться не дано.

Стоя здесь, я вспоминаю о многом. Именно поэтому я и прихожу сюда, на этот мост, не так уж часто и всего на несколько минут. Полчаса самое большее.

Полчаса — это очень мало. Что может вспомнить за полчаса человек, у которого голова давно поседела?

Седина у меня давно. Я тогда еще был мальчишкой, ходил в невысоких чинах. Ну, не совсем мальчишкой, но по сравнению с собой теперешним…

Тогда волосы у меня были рыжие. Лена называла меня Подсолнух, и я очень сердился. Подсолнух! Это звучало нелепо и неромантично. Подсолнух в сто восемьдесят сантиметров ростом и весом в девяносто килограммов!

— Ну хорошо, — говорила Лена. — Не подсолнух — дуб. Хочешь, я буду называть тебя дубом? По-твоему, это красивей?

Она всегда немного посмеивалась надо мной. Посмеивалась и гордилась. Когда однажды непонятно зачем я снялся статистом в «Александре Невском», Лена хвасталась всем подругам: «Мой Подсолнух-то о кинозвезды выбился!»

Я поседел в один день, вернее, в одну ночь. Слышал, что так бывает, но никогда не думал, что это может произойти со мной.

Произошло.

Я был тогда молод. И чин у меня был невысокий — старший лейтенант. Это в Советской Армии. А в германской был капитаном. Странно, правда? Ничего, в моей профессии еще и не такое бывало.

Чтобы стать хорошим разведчиком, надо многому научиться. Если инженер или бухгалтер плохо изучат свое дело, они станут плохими работниками; если разведчик — он станет мертвецом.

И я учился.

Лена никогда не спрашивала меня ни о чем. Может показаться смешным, но с первой нашей встречи на пляже она никогда ни о чем меня не расспрашивала.

Я тогда шел за ней от самой остановки автобуса и страшно обрадовался, узнав, что она пришла одна. Устроился на песочке рядом. Стал смотреть. Вид у нее был гордый, и я принялся обдумывать план атаки. Она тоже оглянулась на меня, вынула из сумки большое яблоко и стала его есть. Потом снова посмотрела на меня, бросила взгляд на часы и сказала:

— Без двадцати двенадцать!

— Ну и что же? — удивился я.

— Вы ведь все равно рано или поздно спросите, который час?

Посмеялись. Познакомились. На следующий день встретились. С тех пор до самого моего отъезда встречались чуть не каждый день.

И все это время она ни о чем не спрашивала. Ни о чем на догадывалась? Чепуха! Она, конечно, догадывалась, потому и не спрашивала.

Я много учился, и это было тяжелое учение. Знал, что меня ждет впереди, и это было трудное ожидание. Лена снимала все — усталость, грусть, сомнения. Она всегда была веселой.

Как-то я застал ее гадающей на каргах.

— Это чтоб убедиться, что все получается наоборот, — серьезно объяснила она.

Но однажды наступил день, за которым не было завтра. Она, конечно, ждала его, знала, что он когда-нибудь придет. Просто надеялась, что это будет не скоро. А это произошло примерно за год до войны.

Я пригласил ее в ресторан, заказал шампанское и сказал, что уезжаю. Сам не знаю почему, но мне хотелось быть с ней на людях перед этой разлукой.

Не знал, как Лена поведет себя. Может быть, я не доверял ей? Или себе?

Она сидела, не поднимая глаз, надув пухлые губы, словно злясь на что-то, теребила ремешок своей потрепанной сумочки…

Я не стал ее обманывать, говорить, что еду в легкую командировку, что скоро вернусь…

Прямо сказал, что уезжаю надолго, возможно, на много лет.

— Я знаю, — сказала она.

Я объяснил, что не только не беру с нее никаких обещаний, но что единственное, чего бы мне хотелось, это чтоб она была счастлива. Пусть даже с другим, раз нет меня, но пусть будет счастлива.

Я объяснил ей, что надвигаются трудные времена, что может быть война, и что, если даже войны не будет для других, она все равно будет для таких, как я, и неизвестно, сколько она продлится, и что ждать меня наивно и глупо.

— Ничего, дождусь, — сказала Лена.

Она не плакала, смотрела на меня спокойно и весело, как всегда. Я гонял, что она верит в нашу встречу и хочет, чтоб и у меня была эта вера. Говорила, что мы поженимся, когда я приеду из этой командировки, а она кончит свой иняз.

— Готовить я не умею, имей в виду, — говорила она, воинственно глядя на меня. — В этом деле я шляпа. Ты, между прочим, тоже. Будем ходить по друзьям. Составим график и будем ходить.

Несколько минут, размахивая руками, она фантазировала на эту тему. Потом, как всегда неожиданно, следовал вывод:

— Лучше будем голодать, но вдвоем. Правда? Вот о чем я мечтаю, чтоб все время быть вдвоем!

А я все время знал, что мы никогда не будем вдвоем, что не поженимся, что все это так и останется мечтой.

К началу войны я уже занимал в германском вермахте приличный пост. Потерять его было бы катастрофой. И мне не уставали напоминать об этом. «Строжайше соблюдать конспирацию», «Ни при каких обстоятельствах зря не рисковать», «Мелочами не заниматься», «Сосредоточиться на главном», — читал я чуть не в каждом указании.

И я конспирировался, не рисковал, сосредоточивался…

Своим поведением старался не выделяться в офицерской среде, прославлял фатерланд.

Это только в книжках разведчик спасает пленных, пылает гневом, поднимая бокал за Гитлера, и мрачнеет, услышав дурные для его Родины сводки.

Такие, они ничего не стоят. Настоящие — это те, что, как талантливый актер, полностью врастают в чужую шкуру.

У меня все шло гладко. Я не делал ошибок (ведь разведчик, как минер, ошибается только раз). Поэтому я и могу стоять сейчас здесь, на мосту, и вспоминать прошлое.

А вот судьба Лены сложилась по-другому. Ока кончила свой иняз, а потом специальную школу. (Почему она пошла туда? Надеялась встретиться со мной где-нибудь на наших тайных, неведомых путях?) Ее направили во вражеский тыл. Через три месяца она уже работала в комендатуре. А через четыре ее взяли.

…В оккупированном городе гитлеровцы раскрыли подпольную организацию. Так нередко бывало: десять умирали, ничего не сказав, а один обрекал на смерть десятерых.

Подпольная организация была крупной, она хорошо поработала. А теперь вовсю работали следователи гестапо, чтоб никого и ничего не осталось. Из Берлина прибыл важный генерал.

Когда, сопровождаемый адъютантом, комендантом и дежурным, он вошел в камеру, допрос был в разгаре. Двое солдат с засученными рукавами держали Лену за руки. Следователь, молодой лейтенант, бил ее стеком по лицу и груди. Жалкая кофтенка, что была на ней, совсем изорвалась, голое тело рассекли багровые рубцы…

Она отворачивалась, втягивала голову в плечи. Спутанные волосы закрывали лицо и мотались из стороны в сторону после каждого удара.

При появлении генерала лейтенант бросил стек и вытянулся. Он устал, лицо его блестело от пота, волосы черными прядями прилипли ко лбу: в присутствии начальства он не рискнул снять китель.

Генерал, высокий, сухой, сел в затененном углу, адъютант торопливо закурил, дежурный и комендант присели у двери. Следователь пожал плечами, виновато усмехнулся — не получается, мол.

Когда генерал и его свита вошли, Лена бросила на них быстрый взгляд. На мгновение этот взгляд застыл. Она задергалась в руках солдат, безнадежно пытаясь прикрыть свою наготу.

Комендант и дежурный ухмыльнулись. Генерал разглядывал ее с явным интересом.

Волосы Лены, которые она когда-то, досадливо вздыхая, расчесывала перед зеркалом, сейчас слиплись от крови. Раньше, когда она улыбалась (а она часто улыбалась), зубы ее сверкали. Теперь их не было, зубов. И она старалась скрыть это, как могла, сжимая изувеченные губы.

Глаза ее почти все время были закрыты. Лишь иногда веки на мгновение вскидывались. Отчаяние и боль горели в этих темных глазах.

Генерал нетерпеливо махнул рукой. Следователь щелкнул огромной, сделанной из малокалиберного снаряда настольной зажигалкой и поднес ее к лицу Лены…

Это неправда, что во время пыток самые стойкие не кричат. Когда боль перерастает отмеренное человеку, он не может не кричать. Он кричит от невыносимой боли, но молчит о том, что этой болью у него стараются вырвать.

Лена тоже кричала. Но не ответила ни на один из вопросов. Потом она потеряла сознание, и солдаты, тяжело дыша, завозились с ведрами с водой.

Остальные отдыхали. Адъютант курил уже, наверное, двадцатую сигарету, устремив в пространство пустой, ничего не выражавший взгляд. Комендант и дежурный поглядывали на женское обнаженное тело и шепотом обменивались веселыми замечаниями. Генерал бросал на следователя недовольные взгляды, а у того от напряжения дергался глаз.

Камера была в глубоком подвале, небольшая. От запаха пота, крови и смерти (смерть тоже имеет свой запах, поверьте!), смешанного с густым табачным дымом, было трудно дышать.

Некоторое время в камере стояла тишина. Только солдаты пыхтели и шаркали сапогами, приводя Лену в чувство. Следователь курил, руки у него дрожали, ему было неловко перед генералом.

Лена была сильной, отличной спортсменкой.

Когда-то, давно-давно, еще в той жизни, она любила ходить со мной на лыжах. Порой где-нибудь на опушке, отмахав двадцатый километр, я останавливался, опершись на палки, и ждал. Лыжник я был отличный.

Не проходило и нескольких минут, как из-за поворота появлялась Лена. Разрумянившаяся, с густым инеем на бровях и ресницах, она бежала и бежала за мной, не позволяя себе отстать, и, увидев, что догнала, мгновенно преображалась. Глаза начинали блестеть, она радостно улыбалась, стараясь скрыть, что запыхалась, кричала:

— Сморчок… хлюпик… на кого лыжу поднял!..

Лена никогда не болела и сразу впадала в панику, если у кого-нибудь из друзей или родственников обнаруживался насморк. Она могла ночь напролет танцевать или готовиться к зачетам, промокнуть насквозь под дождем или часами жариться на солнце.

Но асе это было в той жизни.

Там она смеялась над своим здоровьем. Теперь оно мстило ей.

Под пытками здоровый человек трудней умирает. Медленней и мучительней.

Допрос длился долго.

Под конец следователь перестал обращать внимание на генерала. Он сбросил китель, расстегнул рубашку. Солдаты взмокли. Они разжигали паяльную лампу, калили на ней плоскогубцы.

Адъютанту все это, видимо, надоело, он вытащил пистолет и играл им, то вынимая, то снова вставляя обойму с патронами. Комендант беспрестанно зевал, а дежурный вынул бутерброд и, улучив момент, когда генерал не смотрел на него, откусывал большой кусок и замирал потом с набитым ртом.

Вдруг в какой-то момент солдаты не смогли удержать Лену, она вырвалась и в предельном, уже нечеловеческом усилии побежала к двери — обгоревшая, вся в крови.

Тогда лейтенант не выдержал: он как-то странно всхлипнул, бормоча ругательства, ломая ногти, вырвал из кобуры пистолет

Он выпустил в нее все девять пуль. В комнате стало совсем трудно дышать от заполнившего ее сизого дыма.

Лена лежала у двери, так и не выпустив ручку, которую в последнем бесполезном усилии пыталась дернуть. Солдаты застыли неподвижно, со страхом глядя на следователя. А он трясущимися пальцами застегивал китель, стараясь не смотреть в сторону генерала.

Тот молча встал, перешагнул через тело и вышел в коридор.

Толкаясь у двери, адъютант, комендант и дежурный бросились за ним.

— Неврастеник… — ворчал генерал, — проиграл девчонке… истерик.

Свита суетливо поддакивала.

…Вот так это произошло. Так она умерла.

Вас интересует, почему я знаю об этом так подробно? Потому что это я был адъютантом того генерала…

Конечно, я без труда мог всех их там перестрелять и бежать вместе с ней. В книжках так, наверное, и следовало бы поступить

Но тут была не книжка, а жизнь. Война.

На войне маршалу заранее известно, что взять или отстоять город можно, лишь пожертвовав сотнями, а то и тысячами солдат. Своих солдат. Соотечественников.

Никто не знает, о чем думает маршал в эти минуты. Но он твердой рукой подписывает приказ о наступлении. Если б он, спасая их. отдавал города, его самого следовало сурово наказать.

Потому что, жертвуя тысячами, он спасает миллионы. Спасает Родину.

В справедливой войне никто зря не погибает. Каждая жертва оправданна. Даже если эта жертва тот, кого ты любишь…

Утром, когда ординарец пришел будить меня, после той кошмарной ночи, я еле встал. У меня все болело — голова, сердце И была еще какая-то странная боль, которую трудно объяснить.

Я много думал потом. Наверное, это нужная боль, она не дает забыть о тех, кто не дошел с нами до сегодняшнего дня, кого мы потеряли в пути. Она, как огонь над могилой, вечно напоминает о них…

Когда я встал, ординарец как-то странно посмотрел на меня. Я понял, почему он так посмотрел, когда подошел к зеркалу. В ту ночь я стал совершенно седым.

С тех пор было много всего. О разном я вспоминаю, стоя вот, как сейчас, на мосту. То об одном, то о другом…

А о Лене я помню всегда. Ее боль всегда со мной…

МОЛОДЫЕ ПИСАТЕЛИ-ФАНТАСТЫ

На состоявшемся в этом году VIII Всесоюзном совещании молодых писателей не было семинара научной фантастика. Но молодые писатели-фантасты были. Среди них Тимур Свиридов, москвич, журналист, 27 лет, и Павел Панов, геофизик, работает на Камчатке, 29 лет. С их произведениями мы знакомим читателей «Искателя». Мы попросили старейшего советского писателя-фантаста, члена редколлегии журнала «Вокруг света» Александра Казанцева сказать молодым несколько напутственных слов.

Не редеет беспокойная когорта «писателей мечты». И это радует: будут новые имена, будут новые произведения. Сегодня «Искатель» представляет лишь двух молодых фантастов — Тимура Свиридова и Павла Панова. Но число пишущих или пробующих свои силы на нелегком пути фантастики исчисляется сотнями.

Социалистическая научная фантастика как часть обширного поля советской художественной литературы должна быть также прежде всего художественной, идейной, партийной. Главное в советской научно-фантастической литературе — вера в грядущее, в человека, в его созидательные возможности.

Хочется предостеречь молодых фантастов от пренебрежения «научностью» (что легче всего людям в науке невежественным). Это прямой путь в пустую фантасмагорию. Если в произведении нет идеи, привлекающей читателя, если оно никуда не зовет, ничему не учит, то такая, с позволения сказать, фантастика пуста.

Возможна сказочная фантастика, но в ней следует видеть лишь литературную форму, средство, позволяющее ярче высветить сегодняшний день, его достоинства и недостатки.

Напомню строки Буало: «Невероятное растрогать неспособно. Пусть правда выглядит правдоподобно». И как расшифровку этих слов, фразу, некогда сказанную мне Алексеем Толстым: «В фантастике невероятное должно быть достоверным».

Что еще можно пожелать молодым? Осторожней берите за образец произведения западных фантастов. Писатели капиталистического мира мечтают о будущем, отталкиваясь от того, что они видят вокруг себя, и естественно, что грядущее у них чаще всего — продолжение капиталистической действительности со всеми ее особенностями и недостатками.

Для того чтобы стать писателем-фантастом, требуется не только одаренность и знание жизни, но также научная образованность, способность разбираться в тенденциях развития общества. Недаром выдающиеся фантасты были, как правило, учеными, исключительными эрудитами, будь то Жюль Берн, Уэллс или Азимов, Циолковский или Алексей Толстой, академик Обручев или профессор Ефремов.

Уверен, что этот, разумеется неполный, перечень выдающихся имен пополнится за счет тех, кто сейчас пока еще приоткрывает волшебные двери фантастики.

Успеха вам, молодые мечтатели!

Александр КАЗАНЦЕВ

Тимур СВИРИДОВ «СПАСАТЕЛЬ»

Автомобиль замедлил ход, подняв целое облако сухой легкой пыли. Он был стар, и торможение пробудило целый оркестр скрипов, дребезжания и стуков. Когда эта ржавая музыка стихла, водитель повернулся и хрипло бросил:

— Приехали, мистер. Дальше этого проклятого места я не поеду!

— Спасибо, Азальберто! — Я пожал его крепкую ухватистую ладонь и отворил дверцу. — Не знаю, как обошелся бы без тебя. Ты мне очень помог. — И спрыгнул в теплую пыль.

Передо мной расстилалась обширная котловина. Открытое пространство позволяло обозревать окрестности на десятки километров. Впереди, странная среди голой степи, виднелась зелень. Рядом одиноко торчали ворота, широко распахнувшие гнилые деревянные створки. И никакого забора или намека на ограду.

— Прощай! — крикнул Азальберто и помахал рукой.

Я ответил ему тем же. Облупленный цвета хаки «фольксваген» помчался обратно, увозя смуглого парня от этих «проклятых» мест.

Стало тихо. Потом скрипнула, раскачиваясь от ветра, створка ворот. Она повернулась ко мне так, что стала видна выцветшая надпись:

«Экологический заповедник.

Научно-исследовательский центр

«СПАСАТЕЛЬ»

Я прошел ворота и направился к роще. Дорога предстояла долгая. Чтобы скоротать время, я начал прикидывать в уме, что можно было бы безболезненно выбросить из сумки, чтобы облегчить ношу. Выбросить можно было многое, и чем дальше я шел, тем длиннее становился этот список.

Дорога вползала в заросли и пропадала. И в степи-то она была едва намечена — ездили редко, а здесь, видать, автомобилями пользоваться было и вовсе не принято. Так только, просека.

Постепенно меня обступили со всех сторон колючие щупальца агав и выцветшие плошки опунций. Заросли были под стать местным условиям: солончаки, острый дефицит воды.

«Странно, — подумал я, — кому пришло в голову устраивать здесь заповедник?»

Однако не прошел я и километра, как картина начала меняться. Сначала появились более влаголюбивые араукарии и черепаший бамбук, а после дело дошло и до плодовых. Авокадо со своими пышными цветными метелками наверху радовали глаз. Это было настоящим достижением, — вырастить здесь такие породы мог только истинный мастер.

Но чем дальше я заходил в этот странный лес, тем больше росло мое удивление. Уже не агавы, а магнолии и маленькие пальметто с широкими веерообразными листьями толпились вокруг. Воздух наполнился влажным пряным ароматом аниса Поразительно, но здесь были растения совершенно различных климатических зон!

Наметанным глазом я сразу определил, что деревья чувствовали себя прекрасно. Даже породы, избалованные куда более благодатными почвами. Интересно, что они в своем «Спасателе» делают для этого?

«…Успехи работников «Спасателя» поражают воображение. Хочется воскликнуть: «Не может быть!», — когда видишь перед собой рядом с гинкго мощный кедр и виноград, рядом с исполинским эвкалиптом карельскую березу и магнолию. «Неужели наконец настанет тот день, когда, выйдя в свои сады, мы сможем любоваться цветением араукарий и финиковых пальм?!» — пронеслось в мозгу. Поток газетных штампов — неизбежная издержка моей профессии.

Я перекинул сумку в другую руку и поплелся дальше. Маленькая просека вела на удивление прямо, не виляя, как это обычно бывает с лесными грунтовками. Она поросла короткой жесткой травой, скрипевшей под подошвами.

Справа снова показалась группа кактусов-опунций, тех самых, что не давали покоя фермерам Австралии, заняв гигантские просторы пастбищ. Здесь опунции росли обособленной группкой, каждое растение намного выше человеческого роста. Ощерившись крупными острыми иглами, они выглядели в этом лесу словно пришельцы из космоса. Впрочем, все видимое скорее вызывало ассоциации с ботаническим садом.

«…Профессору Квастму удалось разбить ботаническую оранжерею посреди пустыни. Достаточно сделать один шаг, и из мира красоты и гармонии вы попадаете в местность с лунным пейзажем. Трудно предсказать, какие перспективы открывают перед сельским хозяйством работы Квастму но использованию неплодородных почв…» — снова заскользили в сознании избитые фразы и стереотипы, избавиться от которых мне, видимо, не удастся никогда.

«Странно, — подумал я, — почему же Азальберто так сторонится этих мест? Почему все это прекрасное сообщество растений называют «дьявольским садом»? Да ведь сюда надо людей водить на экскурсии и деньги за это брать!»

С каким трудом удалось уговорить этого местного парня подбросить меня к «Спасателю»! Однако въезжать на территорию заповедника он отказался наотрез. По его лицу я понял, что за отказом стоит нечто большее, чем просто неприязнь. Пожалуй, это было похоже на тщательно скрываемый страх. Неужели все эти незнакомые им растения, араукарии и эвкалипты…

Мои мысли разом оборвались.

Я продолжал идти, словно ничего не произошло, однако затылок горел от чьего-то пристального взгляда. Никогда в жизни ничьих взглядов я не чувствовал, но сейчас все внутри напряглось, как натянутая тетива. Теряя самообладание, я остановился и резко обернулся. Меж ближайших колючих блинов опунций притаились в тени два глаза: меня разглядывали.

— Эй! — крикнул я не своим голосом. — Кто там?

Глаза не шелохнулись.

«…Преступник хладнокровно взял на прицел беззащитную жертву, и его палец плавно лег на спусковой крючок карабина…»

— Да кто же там прячется?! — Громким голосом я хотел подбодрить себя, но вышло наоборот. Он прозвучал немощно и одиноко в этом странном лесу. Тогда я сделал движение, будто собирался подойти к опунциям поближе, и из-за них молниеносно выскочило существо, в котором я смутно признал обезьяну.

Обезьяна?!

Сумка словно сама собой очутилась на траве, выскользнув из моей руки. Это было невероятно, если только я еще доверял своим глазам. А я на них очень привык полагаться. Даже гордился цепкостью своего «репортерского» глаза.

Обезьянка была небольшой, что-то вроде макаки, но точно определить было невозможно. Она стремительно вскарабкалась по стволу дуба и скрылась в густой кроне. Я же стоял с раскрытым ртом от удивления.

Ну ладно, я еще могу поверить, что в условиях местного континентального климата и иссушенных почв каким-то непостижимым методом Квастму удалось вырастить или прижить удивительные растения. Но обезьяны! Это было уже слишком. Никто и ничто не в силах заставить меня поверить, что эти уроженцы Северной Африки здесь чувствуют себя нормально на воле.

Но размышлять над всем этим особенно долго мне не пришлось. Соображения насчет уместности в данной ситуации обезьян были прерваны далеким лаем. Собаки брехали хором, в котором угадывалось более десятка особей.

Меня вовсе не прельщала встреча в лесу со стаей одичавших собак, поэтому я поспешил вперед, надеясь поскорее добраться до научно-исследовательского центра. В спешке я уже перестал обращать внимание на породы растений, хотя иногда встречались совершенно изумительные экземпляры.

Лай нарастал. К сожалению, было невозможно определить в точности направление, откуда он исходил, но лай, во всяком случае, приближался.

Стая показалась из леса тогда, когда впереди уже маячило длинное приземистое здание. Я пустился во весь дух, крепко держа свою пудовую сумку. Собаки нагнали меня легко Зная дурную привычку этого племени бросаться на бегущее существо, я остановился и замер, чувствуя, как сердце лупит о грудную клетку.

«…Смерть молодого журналиста в необыкновенном экологическом саду исследовательского центра профессора Кеннета Квастму, без сомнения, была вызвана недопустимой расхлябанностью персонала, убежденного, что на территории экосада не могут находиться чужие люди…» — пролетела в мозгу безумная репортажная галиматья.

«Ну нет! — тут же оборвал я себя. — Умирать-то я еще не собираюсь! Все-таки это собаки, а, насколько мне известно, собаки не дичают до конца дней своих, даже попав в волчью стаю. Значит, на человека они просто так не бросятся… Если, конечно, их для этого не дрессировали специально!»

Стая окружила меня. Это были разномастные дворняги, среди которых выделялись благородством экстерьера и молчаливостью черный мохнатый ризеншнауцер и угрюмая широкогрудая немецкая овчарка. Дворняги продолжали надрываться метрах в четырех от моей фигуры. Ризен же и овчарка, по-прежнему молча и сосредоточенно, подошли и, немеющего, подтолкнули меня вперед, по направлению к видневшемуся дому.

«Люди! — хотелось отчаянно крикнуть мне. — Где же вы? Не дайте пропасть молодому журналисту, так и не написавшему своей самой сенсационной статьи!»

В душе я проклинал своего шефа, нашедшего для меня эту тему. Седой, высокий, почти старик, он носил среди сотрудников редакции кличку Крольчонок за свои вечно красные глаза и привычку подергивать верхней губой в задумчивости.

— Что тебе говорит имя Кеннета Квастму? — спросил он. — Профессора Кеннета Квастму?

— Каких наук профессора? — полюбопытствовал я.

— Это тебе тоже предстоит узнать. — Крольчонок снял свои массивные роговые очки и близоруко на меня уставился. — Послушай, Бэрни, этот профессор бросил какой-то институт во Флориде, большой и серьезный, и уехал в отдаленный глухой заповедник. Лет десять назад проходил у нас материал о его успехах — там удалось ассимилировать саженцы тиса на солончаках. Это прозвучало настолько дико, что никто всерьез заметку не воспринял. Вот, — он несколько раз дернул губой. — А вчера я у себя в книжечке обнаружил запись об этом. Мне кажется, имело бы смысл тебе туда съездить.

— Что там еще может быть интересного? — на всякий случай спросил я.

— У Квастму по той же заметке была навязчивая идея создать какой-то «специфический экологический сад», который бы в миниатюре моделировал взаимоотношения всех звеньев биосферы. Ну ты на месте разберешься, что к чему…

Холодный нос ризена уперся мне в ладонь. Я продолжал идти. Тогда собака схватила меня несильно зубами за руку. Я понял намек так: «Довольно, остановись!» Не желая понапрасну раздражать четвероногих конвоиров, я тут же замер. Собаки поменьше тотчас расселись вокруг на траве. Ризеншнауцер два раза громко гавкнул, и все собаки повернулись к зданию. Я тоже принялся его разглядывать.

«Храм науки» экологического заповедника «Спасатель» смахивал на крепость. Приземистое здание, блекло-серые стены прорезаны окнами, похожими на бойницы. Центр производил довольно мрачное впечатление.

Сумка оттягивала руку. Я подумал, что следовало бы опустить сумку на землю, но не стал рисковать — наверняка эти милые собачки не любят, когда чужаки делают лишние движения. Я знал о ризенах достаточно, чтобы относиться к ним с опасением, ибо их гнусная привычка не кусать, а вырывать клочья вызывала во мне глубокое отвращение.

Было тихо. Надо мной пролетели невысоко два аиста. Где-то под солнцем парил одинокий гриф. Я уже ничему не удивлялся. Только ждал, когда же наконец появится кто-нибудь из персонала «Спасателя».

«Черт побери, — думал я, — а ведь Азальберто, пожалуй, в чем-то прав, обходя эти места стороной».

Здание центра было относительно невелико — метров пятидесяти в длину. Оно уходило красным кирпичным фундаментом старомодной кладки в зеленую траву. На крыше торчали две длинные антенны, стянутые одним проводом. Больше рассматривать было нечего. Взгляд скользил по серым стенам, по однообразным зарешеченным окнам. Пожалуй, интересен был черный подъезд с широким навесом и перроном. Он, несомненно, был предназначен для разгрузки грузовиков. Куда же они девались, эти машины? II вообще, почему не видно ни одного человека вокруг? Все-таки еще день, и время совсем не обеденное.

Дверь подъезда наконец отворилась, и на пороге показался человек. Возраст — около шестидесяти, довольно сух и подвижен, лицо не дряблое, быстрые глаза. Он продолжал держаться за дверную ручку, словно собирался сразу же захлопнуть дверь. Другая рука пряталась за косяком двери, он в ней явно что-то держал. Одежда проста — какие уж там белые халаты! Брезентовая куртка и черные штаны, заправленные в сапоги. Меня, впрочем, это нимало не удивило. Я безошибочно признал в нем ученого по странному взгляду. Словно он только что проснулся.

— Кто вы? — хрипло крикнул открывший. Голос — сильный тенор, без интонаций.

Я так обрадовался, что наконец-то вижу человека, что, забывшись, двинулся к нему.

Ризен предупредительно и больно схватил меня за ногу.

— Эй вы. Потише! — грозно крикнул незнакомец и сделал движение, словно собирался снова скрыться в здании.

Я поразился. Меня хватают собаки, а он собирается уйти, оставить меня с ними наедине?

— Послушайте! — крикнул я. — Скажите своим псам, чтобы они отпустили меня.

Ризен продолжал держать меня за ногу.

— Кто вы такой и зачем пришли сюда?

— Я журналист. Иллюстрированный еженедельник «Важнейшие события». Освободите же меня от ваших церберов!

Старик не обратил на мои слова никакого внимания.

— У вас документы с собой?

Я кивнул.

— Кидайте сюда!

Я счел за лучшее выполнить его требование, достал из внутреннего кармана карточку с золотыми тиснеными буквами «Пресса» и швырнул незнакомцу. Документ описал в воздухе короткую дугу и упал на траву в метре от лестницы подъезда. Я сделал это нарочно, чтобы старик наконец оторвался от своей двери и можно было заглянуть внутрь, а заодно узнать, что он прячет в другой руке.

— Дик! — крикнул незнакомец.

От своры дворняг отделилась среднего размера собака пятнистой масти и бросилась к удостоверению. Она схватила его зубами и подбежала к старику.

— Спасибо, Дик. — Он отпустил пса движением руки, впился жадным взглядом в удостоверение.

— Вы и есть Фрэнсис Бэрни?

— Да, — коротко бросил я, — может быть, хоть теперь вы мне поможете?

Долгим взглядом старик ощупал меня и буркнул:

— Пустите его. Пусть проходит. — Сам повернулся и скрылся внутри здания.

Собаки зашевелились. Ризен разжал челюсти и побрел прочь. Остальные потянулись за ним. Я перебросил сумку в другую руку, потом подвигал затекшей кистью, размял нывшую ногу. Однако мною владела не боль, а восхищение тем, что эти собаки так прекрасно понимали своего хозяина. «Вот это дрессировка!» — поразился я и направился к распахнутой двери подъезда.

Внутри царил полумрак. Миновав маленькую прихожую, я попал в просторный зал со множеством больших удобных кресел. На возвышении стоял цветной телевизор, и на его экране мелькали изображения людей. Звук был выключен.

Незнакомец сидел ко мне спиной. У него был узкий, вытянутый череп с тонкими прижатыми ушами. Прическа короткая, почти ежик. Седина.

— Кеннет Квастму? — полуутверждающе спросил я.

— Садитесь, юноша, — как-то неприятно сказал он. — Зачем вы здесь?

— Вопрос некорректный для журналиста, не находите? После столь странной встречи, которую при всем желании нельзя назвать гостеприимной…

— Бэрни! — резко остановил он меня. — Недавно из местного лагеря бежали несколько заключенных. Мне приходится быть начеку.

— Простите, но мне об этом никто не говорил.

— Еще бы! Зачем пугать население, тем более что беглецов вот-вот схватят. Кто вас довёз?

— Азальберто, — изумленно ответил я. — А зачем вам это?

— Понятно. Значит, парень все еще не боится ездить по этим местам, — пробормотал себе под нос профессор Он побарабанил пальцами по подлокотнику кресла. Я обратил внимание на его кисти — они были тонкие и изящные, словно у пианиста. Пальцы белы, два из пяти с лентами лейкопластыря.

— Профессор, — спросил я, — а где же ваш научный персонал и работники заповедника? Я не видел по дороге никого.

— Сегодня выходной. Они, наверное, в городе. Все вместе уехали на машине.

— Выходной в среду?

— Да! — вдруг заорал Квастму, все еще не поворачиваясь ко мне. — В среду! Если в течение многих месяцев не можешь позволить себе никакого, даже ничтожного отдыха, то, закончив работу, даешь себе передышку в любой день — среду, пятницу, понедельник!

Пока он орал, я подумал, что следов от недавно проехавшей машины видно не было. Значит, кто-то лжет. Либо профессор, либо Азальберто, уверявший, что это единственный путь в «Спасатель». Азальберто я почему-то верил больше. Тем более что мне было хорошо известно: работники заповедников одновременно все никогда не отлучаются.

Поездка явно принимала детективную окраску, и я немного растерялся. В «Спасателе» наверняка что-то стряслось. Что-то очень серьезное. И скорее всего Квастму желал бы это скрыть от меня. Не выйдет! Я чувствовал, что нюх меня не подводит и впереди в тихой мутной заводи плещется крупная рыбина. Она будет у меня на крючке!

— Что вы молчите? — напряженно спросил ученый.

«Ну что ж, — подумал я, — попробуем ответить на хамство хамством. Тем более что собак тут нет».

— Я могу получить свое удостоверение обратно?

— Пожалуйста, оно в прихожей, на полке. Надеялся, что вы его заметите.

Мысленно чертыхнувшись, я поднялся и пошел за документами. Минут пять проискав там, я вернулся, горя справедливым негодованием за такой детский розыгрыш.

— Профессор, — издали крикнул я, — это не делает вам чести! Сейчас же верните мне…

В зале никого не было. Кресло, в котором еще несколько минут назад восседал Квастму, было пусто. Не веря себе, я крутил головой в разные стороны — никого. Через минуту я сообразил, что моя сумка исчезла вместе с профессором. Это открытие так ошеломило меня, что я присел на край кресла и замер.

«…Уголовники, проникшие на территорию экосада, пользуясь его удаленностью от населенных мест, зверски расправились с научным и рабочим персоналом заповедника. Устроенное на территории «Спасателя» логово послужило им пристанищем…» — полоскались гладкие фразы в мозгу. Казалось, что их сочиняет кто-то другой и проецирует в мое сознание.

«А ведь правда, — подумал я, — это никакой не Квастму, как я сразу не понял! Неспроста он держался в тени, когда стоял у раскрытой двери. И после, в кресле, нарочно отвернулся. И ежик этот короткий…»

Ситуация получалась неприятная. Если это уголовники, то их наверняка несколько. Видимо, и сейчас не выпускают меня из поля зрения, уже держат на мушке. Журналист им совсем некстати. Но зачем тогда весь этот маскарад?

Я поднялся с кресла с твердым намерением прорваться обратно через дверь. И тут все мои опасения развеялись словно дым.

Собаки! Не могут собаки признать преступников за своих хозяев.

Я снова сел и шумно выдохнул. Надо же, какая нелепица лезет в голову…

Но почему профессор стащил мою сумку? Кого он опасается, за кого меня принимает?

Послышались торопливые, немного пошаркивающие шаги.

— Бэрни! Ну где же вы? — Профессор наконец показался в дверях и уставился на меня.

— Где сумка, — тихо спросил я, — и удостоверение?

— Как, разве вы не нашли удостоверение? Пойдемте, я нам покажу. А багаж ваш я позволил себе отнести в комнату, которую решил предоставить вам на ночь. Я думал, вы сообразите пойти за мной.

Он протопал мимо меня в прихожую. Я последовал за ним. Удостоверение аккуратно лежало на полочке. На самом видном месте. Я мог поклясться, что несколько минут назад его там не было.

— Вот оно, пожалуйста!

Я взял его и, не глядя, сунул в карман.

— А теперь, если желаете, я могу показать вам комнату, где вы сможете переночевать. Сегодня я уделю вам некоторое время, а вот завтра… Извините, но завтра я абсолютно занят. Так что с утра в обратный путь. — Он резко повернулся и пошел через зал с креслами, не оборачиваясь, словно наверняка был уверен в моем согласии.

Мне ничего другого не оставалось, как последовать за ним. Надо было спасать ситуацию и налаживать контакт с этим странным человеком: репортаж предстоит писать в любом случае. Тем более что материал обещает быть сенсационным.

Пройдя еще через два темных коридора с рядами дверей но обеим сторонам, профессор повернул направо и вышел к лестнице. Поднялся на второй этаж. Остановился перед третьей от начала коридора дверью и толкнул ее.

— Здесь, — сказал Квастму и указал рукой, — располагайтесь! Я пока буду внизу. На ваши вопросы смогу ответить минут через двадцать, когда освобожусь… Ну и вы спуститесь.

— Где вас найти?

— В большом зале. Там, где мы сидели. — Профессор посмотрел мне твердо в глаза, и было в этом взгляде что-то требовательное и ищущее, что-то неприятное, прикидывающее.

— Хорошо, — сказал я, — значит, через двадцать минут.

В комнате был шкаф. Стояла односпальная низкая кровать, перед ней тумбочка. Рядом рабочий стол. Окна распахнуты, занавески слегка колыхались от свежего ветерка.

Убедившись, что дверь плотно закрыта, я швырнул сумку на стол. Щелкнув замками, распахнул ее.

Вещи лежали так же: белье, справа — фотоаппарат и фотопленки, потом бритва, туалетные принадлежности и прочее. Но в мой былой порядок вкралось нечто чужое. Значит, Квастму действительно рылся в сумке.

Происшедшее вырисовывалось достаточно ясно: профессор, разыграв шутку с удостоверением, пока я его искал, поднялся наверх с сумкой и осмотрел ее содержимое. Потом другим ходом спустился вниз, и, убедившись, что меня в прихожей нет, подложил документ. С одной стороны, к нему придраться было невозможно — я вроде не заметил удостоверение, а после не догадался последовать за ним наверх. Это, так сказать, официальная версия. Но была и — другая, альтернативная, и она гораздо более походила на истину. Профессор почему-то опасался меня, чего-то недоговаривал и шпионил.

Я выложил фотоаппарат с принадлежностями на тумбочку. По крайней мере, эта вещь мне сегодня пригодится — портрет психованного профессора отлично будет смотреться на фоне всех этих ботанических и зоологических чудес на обложке «Важнейших событий».

Я посмотрел на часы — до назначенного времени оставалась еще пара минут — и выглянул в окно. Прямо передо мной высился могучей кроной кедр. На вид ему было много лет. Вырасти за короткий срок существования заповедника «Спасатель» он никак не мог. Значит, здесь еще до появления Квастму и его бригады было налажено выращивание необычных деревьев? Или же его привезли сюда уже довольно взрослым деревом?

Пора!

Диктофон я спрятал в нагрудном кармане куртки, фотоаппарат повесил на шею и вышел из комнаты.

Хотелось есть. Почти с самого утра у меня во рту не. было ни крошки — сначала торопился к Азальберто. потом в пути не хотелось лезть в сумку за сандвичами. По дороге же до «Спасателя» и особенно после встречи с собаками мне было как-то не до еды. Интересно, предложит Квастму что-нибудь? Или благородные порывы гостеприимства ему совершенно чужды?

Профессор сидел в том же кресле. Перед ним так же горел красками экран телевизора с выключенным звуком. Несмотря на то, что я вошел тихо, как мышь, он почувствовал мое приближение.

— Садитесь, журналист, — бесстрастно сказал он.

Я сел почти рядом с ним, положив на соседнее кресло фотоаппарат. Мне не хотелось первым завязывать разговор. Я бы с удовольствием послушал, с чего начнет Квастму.

— Юноша, — произнес он, — вы позволите мне вас так называть, ведь я гожусь вам в отцы? — И, не дожидаясь моего согласия, продолжил: — Разрешите пригласить вас посмотреть со мной телевизор. Живешь в такой глуши, и это, можно сказать, одна из тонких ниточек, которая связывает тебя с цивилизацией…

Я, слава богу, успел включить диктофон, и, кажется, сделал это в достаточной мере незаметно. Теперь я мучительно прикидывал, как бы повкуснее обыграть в будущем репортаже приверженность старикана смотреть «немой» телевизор.

На экране, чуть тронутые зеленым, голубым и розовым, толпились люди. Почему-то все их одежды и лица казались серыми. Камера наплывала на толпы, лавины машин, стремительно стартовавших от каждого светофора, на громады геометрических стальных зданий. Без звука все выглядело какой-то бессмыслицей. Иногда выплывали крупно чьи-то лица, и губы их влажно шевелились. Но глаза были пусты и безжизненны, и потому невозможно было понять, о чем они говорят. Люди, люди, люди.

— Профессор, — начал я осторожно, — но почему же без звука?

— Звук все портит, молодой человек. Без звука изображение на экране — это песня. Цельная, острая, жгучая. Звук дезинформирует сознание, сублимирует человеческое внимание с очевидного на возможное или желаемое.

— Погодите, — вставил я, — но без звука все как-то бессмысленно.

— Вот именно. — Квастму оживился и повернулся ко мне. — Хотя вы и правы и не правы одновременно.

Я впервые увидел его лицо так близко перед собой, и у меня тут же сложился портрет, ибо я знал, как верно и точно бывает первое впечатление о человеке.

«Лицо профессора Кеннета Квастму выдает в нем человека жестких внутренних принципов. Один взгляд на чеканные черты, резные складки высокого лба, прямые, вразлет, брови и сжатые, словно тиски, губы, и вы признаете в нем человека немалых волевых качеств, конечно, сплавленных с недюжинным талантом и великим трудолюбием. Однако белые виски добавят, что движение к цели профессора Квастму не было усеяно розами и лаврами. Но глаза — эти бесноватые, блекло-голубые глаза — яснее ясного скажут: все впереди, цель намечена, и нет ничего, что помешало бы ее достичь!..»

— Слово «бессмысленность» применимо к нашей цивилизации сразу в двух значениях, — пояснил профессор, — для меня, например, все то, что вы видите на экране, давно уже стало пустотой. Но ваша «бессмысленность» — это обратная сторона смысла, это нехватка какой-то информации. В данном случае — нехватка звука. Вы меня понимаете?

Квастму говорил теперь более мягко, чем раньше, и я поразился, каким разнообразием оттенков голоса он владеет. У меня даже закралось сомнение: не был ли он прежде певцом или профессиональным оратором?

— Понимаю, — кивнул я. — но это заставляет меня тут нее задать вам контрвопрос: что же вы имеете в виду под своей «бессмысленностью»? И не с этим ли связан ваш уход от мира, это почти затворничество, на которое вы себя сознательно обрекли в затерянном заповеднике?

На экране вновь возникло немо двигающее губами лицо. Оно было похоже на рыбу, вытащенную из воды. Это была женщина лет тридцати пяти. Миловидная, не без кокетства играющая глазами.

Я посмотрел на профессора, который замолчал, обдумывая ответ. Он напряженно вглядывался в экран, в эту женщину, и я вдруг понял, что он отказался не только от того мира, в котором жил, но и от чего-то большего.

— Иными словами, вы спрашиваете: не ушел ли я в этот скит оттого, что счел наш мир безумным?

— Да.

Квастму бросил на меня сверлящий взгляд и свел брови в одну линию, хмурясь.

— Что ж, мы, пожалуй, подошли к этому! — Он поднялся. — Послушайте, журналист, а где ваш блокнот и авторучка?

— У меня отменная память, — сказал я, заинтригованный его словами, — и я привык на нее полагаться больше, чем на перо и бумагу.

— Тем лучше. Итак, если вы разрешите, я начну за вас задавать себе вопросы. Ну а если я ошибусь, вы потом скажете. Идет?

— Идет.

Квастму шаркающе протопал передо мной к стене, и я только теперь заметил на ней изящные мелкие гравюрки, что-то про животных, издалека не разглядеть. Видно, я здорово был обескуражен в прошлый раз, если даже не оглядел помещение, в котором нахожусь.

— Сначала об экосаде. Он наверняка заинтриговал вас сверх всякой меры. Сразу скажу — это не было основной задачей, которую я перед собой ставил. Лес, если можно так выразиться, — побочный эффект моего открытия… Вы знакомы с ботаникой?

Я кивнул.

— Тогда вы меня легче поймете. Это было очень заманчиво — попытаться создать такое сообщество растений, где были бы представлены почти все известные виды.

— Почти все? — ошарашенно пробормотал я. — Но этого не может быть, ведь для каждого…

— Может, — кисло улыбнулся Квастму, — может. На свете все может быть. Я не буду вдаваться в философскую полемику по поводу моего открытия. Но чтобы вам были наиболее ясны истоки всего происходящего в «Спасателе», постараюсь ввести вас по возможности в курс дела. Итак, молодой человек, вы, наверное, знаете, что такое вирус?

Я согласно кивнул.

— На всякий случай напомню вам, что вирус в современном понимании — это мельчайшее кодированное целое информации, предназначенное природой для того, чтобы передавать живым существам, то бишь животным и растениям, сведения об адаптации.

— Постойте, — скептически удивился я, — а разве вирус не крохотное болезнетворное существо?

— Ни в коем случае. Вирус — не существо и не болезнетворное. Страшнейшие из вызываемых вирусом болезней — полиомиелиты и энцефалиты — поражают, причем, заметьте, только калечат, а не убивают, одного человека из ста тысяч. Это статистика. Так что все вирусные заболевания можно смело отнести к расстройству иммунной системы. Вирусы — это не чужеродный для живой природы элемент. Они — органическая и необходимая составная часть среды обитания, без которой невозможны ни адаптация, ни иммунная система, ни вообще эволюция.

— Эволюция?

Да, но об этом позже. А сейчас вам достаточно будет понять, что вирусы в природе — это многообразие генетических кодов, которые могут использоваться личностью или частично любым организмом в любых комбинациях и для любых целей.

— Короче, — перебит я его, подыгрывая, — вирус можно назвать дополнительной информацией, разлитой в среде? Да, информацией, которую может использовать все живое без исключения.

— Но тогда возникает вопрос откуда они берутся?

— Как откуда? — опешил Квастму. — Мы же сами их выращиваем. Вы должны знать, что любой вирус в состоянии перестроить живую клетку таким образом, что она начинает производить, подобно маленькому живому заводику, тысячи аналогичных вирусов.

— Да, но изначально-то? Вирусы разные, значит, они подвержены мутациям?

Профессор расхаживал по залу и к этому времени оказался у меня за спиной.

— Юноша, — сказал он новым, более спокойным, чем раньше, голосом, — вы случайно не голодны? — И в этой его интонации могла бы послышаться участливость и радушие, но мне. настороженному, она показалась подозрительной.

— Вообще то я не завтракал…

— Ну вот, а время для ужина. Может быть, перекусим?

Я нашел странной эту его манеру переключаться на другое в самом разгаре беседы, но пришлось подчиниться воле профессора. Возможно, это был хороший шанс хоть как-то расположить его к себе.

— У меня тут по-холостяцки, — улыбаясь, сообщил Квастму, — соки и сандвичи. Если хотите супу, то ради бога, но варите его сами. Пакетов у меня много.

— Я привык.

— Тогда пошли! — Профессор первым вышел из комнаты, и я заметил, что теперь он пришаркивает гораздо меньше, чем раньше. Неужели наш разговор поднял у него тонус? Еще бы, конечно! Какой ученый не возбуждается, когда тема беседы то, чему он отдал свои лучшие годы, если не всю жизнь.

Странно, но сказанное о вирусах у меня почему-то не вызывало особого удивления. Ну вирусы так вирусы. При моей работе мне постоянно приходилось сталкиваться с разнообразнейшими идеями и людьми, так что способность к удивлению постепенно уменьшилась, если не увяла окончательно.

Через большую широкую дверь попали в столовую, хотя это название не могло совершенно охарактеризовать комнату. Здесь, кроме таких ритуально кухонных принадлежностей, как холодильник и электроплита, стоял рабочий химический стол со штативами, подставками для маленьких и больших пробирок, колб и прочей стеклянной посуды. Повсюду валялись высохшие объедки.

Квастму деловито распахнул белоснежную дверцу холодильника и достал оттуда прозаическую колбасу и кусок сыра. Потом выложил это на стол и поставил рядом по бутылке «пепси». Залез в шкафчик и вынул оттуда початый батон хлеба. Пощупал его и сокрушенно покачал головой — хлеб, видимо, был черствый.

— Ничего, — словно оправдываясь, сказал он, — сейчас мы приготовим тосты.

Профессор побрызгал на куски хлеба водой и сунул их в тостер. Я в это время уже вовсю резал колбасу и сыр — и то и другое были не первой свежести, сыр тверд как камень, нож постоянно соскальзывал, а колбаса засохла и приобрела сероватый оттенок, но пахла вполне нормально и была, без сомнений, съедобной. В общем эта импровизированная кухня произвела на меня впечатление: если они все действительно тут питаются, да еще так, как теперь мы, то условия работы в «Спасателе» никак нельзя назвать приличными. Впрочем, молодой научный энтузиазм…

— Как пахнет! — сладким голосом сказал профессор. — Запах жареного хлеба — одно из лучших изобретений человека! — Он шумно вдыхал воздух и при этом шевелил ноздрями, словно процесс обоняния у него был связан с мышечном работой носа.

«Нет, — думал я, — у них наверняка должна быть приличная столовка и кухня, а здесь так, перекусить во время работы, чтобы далеко не бегать».

Квастму театрально откупорил обе бутылочки «пепси» и наконец вынул подрумянившиеся хлебцы. Я ловко оснастил каждый из них сыром и колбасой одновременно, и мы, обжигая пальцы, взяли по одному. Щурясь и понимающе улыбаясь друг другу, дуя на дымящиеся тосты, принялись их есть. Хватило каждому по три штуки. Не сказать, чтобы мы здорово насытились, но желудок отяжелел и приумолк.

— Вообще-то, — невнятно пробубнил с набитым ртом Квастму. — Мы питаемся в столовой, в жилкорпусе. А это так… — Он неопределенно махнул рукой.

Я в ответ издал горловой звук, ибо горячие куски во рту мешали говорить.

Когда мы кончили есть, профессор уверенно отставил в сторону бутылочку и поднялся, давая понять, что обеденный перерыв кончен и мыть посуду необязательно. Я поднялся вслед за ним.

Квастму чуть нахмурился и смотрел вниз, себе под ноги, возвращаясь в зал. Ежик его волос просвечивал розовой кожей, руки он засунул в глубокие карманы черных брюк. Чувство неуверенности и несвойскости неожиданно вернулось ко мне. и я чуть поежился.

— О чем вы пишете? — негромко спросил Квастму.

— Я?..

— Нет. не вы. Журнал.

— Обо всем. В том числе и об экологии, охране природы. Вы не читали?

— Нет. — Он как-то резко поднял на меня взгляд, и маленькие твердые зрачки его глаз впились в мое лицо. — Мне было некогда. Значит, — он пожевал губами, — охрана природы?

— Ага.

— Скажите, а как вы оцениваете настоящую ситуацию с охраной природы?

— По-моему, — сказал я, — при желании кое-что можно сделать для сбережения…

— Только не надо этого бесшабашного оптимизма! Честнее! Смелее и честнее!

Я чуть задумался.

— Дикой природе предстоит сосредоточиться в заповедниках и зоопарках.

— Оставьте зоопарки, это не природа! — почти запальчиво крикнул профессор. — А дальше, дальше что?!

— Природе, на мой взгляд, это мое личное мнение, предстоит глубоко измениться…

— Ну-ка! Ну-ка!

— Очеловечиться…

— Смелее! — В голосе Квастму слышались одобрительные нотки.

— Выживут лишь те виды, которые будут полезны нам прямо или косвенно, или те, что сумеют приспособиться.

— Отлично. — изрек профессор и скупо улыбнулся. — А теперь дальше — как скоро все это может случиться?

— По-моему, — польщенно начал я, — полтора—два века в запасе еще есть. Я не разделяю…

— Вот! — бросил он. — Обычнейшая ошибка. Обычнейшая! Нет, молодой человек, если вас интересует, сколько еще осталось времени дикой, то бишь настоящей, природе, я могу вам достаточно четко сказать. — Он замолчал и вопросительно уставился на меня, словно ждал моего вопроса.

— Сколько? — податливо спросил я.

— Максимум — пятьдесят лет.

Я поднял удивленно брови и про себя усмехнулся — старикан явно переборщил.

— А минимум?

— А это уж как прикажете! — язвительно сказал Квастму.

— То есть?..

— А как угодно. Как изволят кнопочку нажать.

— Какую?

— Уж и не знаю какую. Красненькую, а может быть, черненькую. Такую чисто человеческую кнопочку. Раз — и готово! Вот вам и природа… — Он заметно погрустнел и снова опустил глаза.

«Старик рехнулся, — мелькнуло у меня в голове, — всерьез поверил, что ядерная война возможна».

— Вы, наверное, считаете меня большим чудаком, — елейно спросил Квастму, — однако мне отсюда, из глуши, все как-то яснее видать.

Я сочувственно кивнул.

— Есть только один выход, — горячо прошептал он, — только один.

Если бы у меня сохранилась способность удивляться, я заинтересовался бы словами профессора. Но за этот день так много было загадочного! Теперь я думал только о том, как бы поудачнее скроить мой репортаж. Внезапно на ум пришел недавний разговор о вирусах.

— Профессор, — вежливо спросил я, — мне не совсем понятно, как связаны вирусы с тем, что я увидел в вашем экосаде?

Профессор прошел вперед и остановился у стены, ко мне спиной. Он уже не в первый раз, начиная разговор, проходил вперед и поворачивался спиной, и в этом, наверное, была определенная черта его характера.

— Оставим в стороне болезни, — устало начал он. — и вспомним вирусную персистенцию.

— Что? — не понял я.

— Персистенция — факт длительного нахождения вируса в организме. Доказано, что присутствие того или другого вируса в организме вызывает иммунитет к данному заболеванию. Но это не точно — вирус не может вызвать заболевания, точнее, заболевания вирусом не болезнь, а если так можно выразиться, адаптация к изменившимся условиям среды. Вирусы служат своего рода тонкими «настройщиками» организма. Объединяясь с генетическим аппаратом клетки, геном вируса, выступает как своеобразный фонд генетической информации для всех биологических систем. — Профессор умолк и устало провел рукой по лицу. К этому времени он уже опять начал расхаживать по комнате, и теперь у меня перед глазами был его профиль.

Солнце висело низко над горизонтом, и лучи его уже не проникали в комнату через решетчатые переплеты рам. Но снаружи было все еще достаточно светло, и в комнате царил светлый полумрак. Обращенная ко мне половина лица Кеннета Квастму затушевалась тенью, черными пятнами запали глазницы и щеки.

— Теперь, если я вам скажу, что это я помог всем этим растениям адаптироваться и местным условиям, вы меньше удивитесь?

— С помощью вирусов?

— Именно.

— Профессор, — мягко начал я, — может быть, я еще молод. Однако мне и то известно, что наше время — это не эпоха изобретателей-одиночек. Неужели ваше открытие лежало на самой поверхности и было упущено тысячами других исследователей?

Квастму повернулся ко мне, и глаза его дико блеснули. Но лицо было в тени, и выражения его я не понял.

— Почему же на поверхности? — почти ласково сказал он. — Вы отказываете мне в сообразительности. А ведь я гениален!

Я так и замер с открытым ртом. Мне не впервые встречался ученый, заносчиво уверенный в собственной исключительности. Но гениальность — это свято! Не должен человек сам себя награждать таким титулом…

— Вы, кажется, удивлены?

Я молчал.

— Не удивляйтесь. Я действительно гениален. Всерьез и по-настоящему!

«Пожалуй, он не совсем в себе, — думал я, — и это объясняет во многом историю с документами и сумкой. Да как же я это сразу не заметил! Может, его одного держат специально в этом доме с решетками на окнах, а из ближайшей клиники уже спешит карета «Скорой помощи» с дюжими санитарами наготове?»

Квастму глядел на меня и ждал, что я скажу.

— Вы молчите?

— Я думаю, — сказал я, чтобы оттянуть время и сосредоточиться.

— О чем?

— Ну-у, может ли человек-одиночка, даже, допустим, гениальных способностей, сделать такое открытие?

— А я не в одиночку, — как-то развязно, почти нахально бросил Квастму.

— Ах да, ведь вы же всего десять лет в «Спасателе».

— Именно. А до того я был одним из ведущих исследователей института… Впрочем, что за разница, какого именно института. Гениальность не в этом, она в другом.

— Так вы, работая с большим коллективом, используя труд десятков, если не сотен людей, делаете открытие и уезжаете в глушь, чтобы, вырастив этот экосад, сделать себе имя?

— Чушь. Мне наплевать на славу!

— Но почему же тогда…

— Потому. — резко перебил он меня, — что самое гениальное было впереди. Это гениальное заключалось не в открытии, а в использовании, — с нажимом повторил он.

— Погодите, я уже не понимаю. Давайте закончим с экосадом. Что же удалось вам придумать?

— Вы давеча перед нашим импровизированным ужином заметили, — сказал Квастму каким-то полупрезрительным тоном, — что вирусы, возможно, должны быть подвержены мутациям. Так вот: вы были совершенно правы. Теперь слушайте. До последнего времени считалось, что мутации вирусов — явление случайное. Но мне удалось показать, что они способны носить закономерный характер и подчиняются тем же законам, которые определяют ход всепланетной эволюции. Ухватываете мою мысль? Ну давайте! Из этого следует, что сам ход эволюции на нашей планете всегда был в долгу у вирусов. Да, у этих крохотных полуживых частичек. Это благодаря им все на свете постепенно отращивало лапы вместо плавников, адаптируясь к новым условиям на суше, это они помогли появиться племени пресмыкающихся, а потом истребили их, освободив жизненную трассу для млекопитающих. Это они варьировали внешними и внутренними признаками всего живого, пока наконец не довели его до того состояния, которое мы привыкли понимать как «разумное» или «самосознающее».

Он замолчал, а перед моими глазами проплывали словно бы картины мультфильма, где микроскопические существа исподволь вершили судьбы целых поколений гигантских тварей земных.

Снаружи начало темнеть.

— А с экосадом все просто. Когда растение чувствовало, что в этих условиях ему конец и уже готовилось к переходу в лучший мир, я подсовывал ему вирус, способный перестроить некоторые из его органов специфическим образом, позволяющим ему выжить. Как правило, растения этими вирусами пользовались, — закончил он усталым тоном. — Давайте, что ли, телевизор посмотрим?

Я закусил губу, укладывая в голове услышанное и пытаясь на слух определить, не остановился ли диктофон. Подобные записи, как правило, восстановить невозможно

Квастму опять уселся в кресло чуть впереди. Он бессознательно стремился создать некоторую дистанцию до себя Телевизор светился немо.

— Если вас угнетает тишина, я включу музыку.

Профессор поднялся и прошел вперед. Потом вернулся, и, когда он садился в кресло, зазвучала музыка.

— Это Бах, — сказал Квастму новым, задумчивым тоном. — Вы знаете этого композитора?

— Да.

— Любопытный факт. Бах был уверен, что у него есть, определенная миссия и он должен ее осуществить.

— Какая же? — заинтригованно спросил я.

— Он считал, что пришел на землю, чтобы языком музыки рассказать людям о природе, в которой они живут, о ее сложных и тонких взаимосвязях, о всеобщем резонансе и гармонии. Именно поэтому его полифония до наших дней остается во многом загадкой. А натворил он немало: не давая себе отдыха, трудился до последних дней жизни и умер в шестьдесят пять лет.

— Да?

— При жизни прославился только искусством исполнения. Его же собственные произведения считались чересчур заумными и математичными… Время все поставило на свои места.

Первые строгие звуки утихли, и медленное вступление сорвалось быстрыми пассажами, немыслимыми переплетениями мелодических линии.

«Квастму прав, — подумал я, отвлекаясь. — Бах вполне созвучен современному мышлению».

— И все же, — начал я новую атаку, — говоря о гениальности, вы подразумевали нечто другое, чем простая адаптация растений, пусть даже такая удивительная?

— Конечно, — медленно ответил профессор, — гениальность в том, что мне предстоит преобразить наш мир. И я уже начал хвою великую гармоническую миссию!

В его словах послышался необыкновенно торжественный тон, и я тут же вспомнил о мании величия. В этом странном профессоре все — и, наверное, психическое расстройство, и высокий талант, и внутренняя сила — сплеталось в удивительный узел, и я с любопытством разглядывал его лицо, повернутое ко мне и освещенное скудным светом экрана.

— Мой экосад — лишь робкое начало, — продолжал Квастму, воодушевляясь, — сама идея была гораздо глубже. Глобальнее, я бы сказал. Недаром я назвал свой заповедник «Спасатель». Поначалу, очень давно, я, как и вы, молодой человек, думал о том, что все живое на планете может сохраниться только тогда, когда оно научится приспосабливаться к человеку. Но потом я понял, насколько ошибся в последнем. Человек — это пока средоточие зла. По крайней мере такой, каков он есть на сегодняшний день. Он ничего не в состоянии сделать, и — может лишь разрушать, приспосабливая, подминая под себя все.

— Постойте, — не выдержал я, — но ведь человек — величайший создатель…

— Величайший создатель — природа, — резко сказал Квастму, — а не человек. Что он создал? Для своих муравейников он крушит все подряд — жжет леса, уголь, нефть Величайшее его изобретение — использование ядерной энергии. А что он делает для этого? Расщепляет! Даже здесь разрушение! Да а, прошли те времена, когда человек в состоянии был жить в согласии с природой, когда ему хватало солнечного тепла, энергии ветра. Нет! Теперь ему дан сжечь, взорвать, раскурочить весь мир на потребу сиюминутной выгоде. А дальше — гори все синим пламенем! — Квастму распалился и, полуобернувшись ко мне, жестикулировал одной рукой.

Он говорил, наверное, свое самое сокровенное и теперь явился передо мной таким, каким был на самом деле — открытым и яростным.

— Ну а если агрессивность возьмет верх в его нетвердом сознании, — неожиданно, зашипел профессор. — тогда он сделает из планеты чудесный факел. А почему должны гибнуть остальные? Хотя бы те же насекомые, одних только видов которых больше, чем видимых звезд па небе? — Квастму откинулся в кресле и умолк.

Я тоже не произносил ни звука.

Передача закончилась, и на экране замелькали мультипликации. Окончательная темнота сгустилась в комнате и плавала под потолком. Музыка, словно утихомирившись и упростившись, ленивым легким ветерком струилась в воздухе, лаская слух.

У меня по коже бегали мурашки. Даже со скидкой на манию величия Квастму удалось ввести меня в такое состояние, что масштабные вопросы я начал воспринимать без обычной иронии.

Музыка стихла.

Снаружи послышалось негромкое тявканье.

Профессор поднялся и подошел к окну.

— Это ты, Жорж?

Снаружи опять поскулили.

— Иди, иди. Пусть Рюгер даст вам еды. Я занят.

Опять раздалось визгливое тявканье, более низкого тона.

— Нет, — повысил голос Квастму, — не нужно. Идите.

Профессор отошел от окна, приблизился темным пятном ко мне и навис сверху.

Я инстинктивно напрягся. Меня начинала бить нервная дрожь.

— Послушайте, журналист! — сказал он. — Мне удалось научиться управлять мутациями вирусов. Я пошел дальше природы: кроме обыкновенных вирусов, то есть таких, которые организм использует для своих целей, я создал вирусы особые. Они работают независимо от того, желает организм ими воспользоваться или нет. — И он криво улыбнулся. Улыбку я понял только по блеснувшим в полумраке зубам. — Всего два месяца, — жарко прошептал он мне в лицо, — и человек превращается в собаку. Или обезьяну. Понимаете? Я заражаю людей, любого, своим вирусом, и через два месяца — отличный, сверхумный пес!

Я отшатнулся от него, широко открыв глаза.

— Одна только беда: эти вирусы сами не размножаются. К сожалению, я пока еще не в состоянии вызвать цепную инфекцию, но это уже дело техники.

В диктофоне кончилась кассета, и он тихонько пропищал, информируя меня об этом.

— У вас лента кончилась, журналист. — Квастму отошел от моего кресла.

Я вздохнул свободнее и потянул воротник рубашки, ослабляя его. Потом неторопливо достал диктофон и сменил кассету.

— Пройдет совсем немного времени, и они заговорят по-иному! Они все поймут, что власть матери-природы безгранична!

Я по-прежнему молчал, прикидывая, насколько можно доверять словам Квастму. Если то, что он сказал, — правда, то это просто кошмарно. Неужели этот тип всерьез думает о том, чтобы биологически подорвать цивилизацию? Я представил себе, что произойдет, когда в результате необычной эпидемии все начнут обрастать шерстью. И у всех начнут расти хвосты. Ужас!

— А теперь, честно, журналист, что вы обо всем этом думаете? Только не лицемерьте. Бесполезно.

— Это бред, профессор, — сказал я и не узнал своего голоса. Он налился какой-то внутренней силон и напором, словно во мне говорили сотни бесчисленных поколений людей, сражающихся за свое будущее. — Мне странно слышать от вас такое.

— Какое «такое»? — передразнил меня Квастму. — Такое страшное, что «ах-вдруг-люди-начнут-гибнуть, ах-цивилизация-разрушится?». Ну и что? — добавил он гораздо более резким и требовательным тоном. Профессор снова подошел к окну, и теперь его фигура чернела на фоне еще светлого неба.

— Наша цивилизация никчемна. И, как все никчемное, она обречена на гибель. Да, на гибель! А я даю шанс выжить. Термоядерная война не может вестись без солдат, а псы не солдаты. Ха-ха! А может быть, я кое-кого сделаю и не собакой! — Он поигрывал голосом, как заправский зазывала. — Ведь мои собаки — это только первый шаг на пути к спасению биосферы Земли. Я уверен, что смогу превращать любое существо в любое другое. Представляете, больше не будет редких и исчезающих видов. Доза вирусов, два месяца инкубации — и вот какой-нибудь бухарский олень или лошадь Пржевальского. А? Правда, заманчивая перспектива? — Квастму словно понесло, и он говорил все громче и громче. Слова его сотрясали сам воздух и разносились далеко вокруг — ведь он по-прежнему стоял у раскрытого окна.

— Полностью сбалансированная экология! Разумные, истинно человеческие отношения между всеми группами и видами животных. А растения! Я превращу самых больших идиотов в деревья, чтобы они не мешали жить остальным. Я представляю, какие у них будут корявые стволы и невзрачные листья!

— Кеннет Квастму! — почти истерически крикнул я. — Но ведь это же повлечет за собою целую лавину смертей. Это же будет крахом всего того, что накоплено за сотни веков развития и прогресса!

— К черту то развитие и тот прогресс. Они нас едва не ввергли в ядерную пучину. Многие погибнут? Так что ж? Разве не гибли миллиардами дикие животные из-за мимолетных и бессмысленных человеческих желаний? Я не буду приводить вам примеры — вы их и без меня должны знать сотни. Пусть останется хоть десятая часть того, что мы имеем сейчас, и этого будет вполне достаточно.

— Достаточно для чего? — Объятый ужасом, я вцепился в подлокотники мертвой хваткой. Я вдруг ясно осознал, что Квастму не шутит.

— Для того чтобы создавать новый мир, более чистый и более честный. Возвратившись в животное и растительное царства, они наконец пересмотрят свое отношение к жизни и окружающему. Возможно, они перестанут желать смерти всему, в том числе и себе подобным. Миру нужна хорошая встряска. Этой металлизированной никелированной цивилизации, этому омеханичившемуся человечеству я предлагаю альтернативу предельной биологизации и уверен, что это даст свои плоды.

— Но ведь цивилизация погибнет. Неминуемо погибнет, ведь ни одно животное не приспособлено для создания культуры.

— Такой, какой она сейчас есть. да. Но я говорю о другом мире, о том, что еще только должно возникнуть на руинах старого. И потом, кто вам сказал, что я собираюсь превращать в животных поголовно всех? Нет! Останется группа моих единомышленников, которая в состоянии будет контролировать ход перестройки всей экологии на планете!

— Понятно! Большие белые господа! Пулеметы вы тоже наверняка себе оставите?

Квастму отошел от окна и пришаркивающей походкой направился к двери.

— Я вижу, — неприятным голосом проскрипел он. — вы придерживаетесь убеждении, противоположных моим. Очень жаль!

Меня пронзило током. Я вдруг сообразил, что подвергаюсь смертельной опасности, что по желанию этого выжившего из ума старца через два месяца могу стать заправским псом. Я понял, почему проверял мои документы и рылся в сумке профессор. Да-а! Ему было чего опасаться, и он наверняка ждал гостей из другого ведомства. Но, на его счастье, еще никто ничего не подозревает. Понял я и то, почему так смышлены здешние собаки и почему местные старики называют эти места дьявольским садом.

— Квастму, — крикнул я хрипло, — а ваши собаки…

— Угадали. Коллеги не разделяли моих взглядов. Это было чрезвычайно опасно для дела. А я так надеялся… — Он остановился у самой двери. — Почти пятнадцать лет я исподволь готовил их сознание к этому. А видели бы вы, как замечательно они изменились. Каждый стал таким, каким был на самом деле. Здесь работали всего двое стоящих людей, которых мне и теперь недостает больше всего. И в отличие от прочей шушеры они стали настоящими псами.

— Ризен и овчарка?

— Именно. Покойной ночи! — Он отворил дверь и скрылся за ней.

Телевизор продолжал работать, и изображение на нем по-прежнему было бессмысленно и безмолвно.

Бах давно умолк.

«Заразил он меня или нет? — горячо пульсировало в мозгу. — Успел ли? Как он это делает — неужели в бутылке «пепси» или тостах…»

Оглушительно загукало сердце.

«Может быть, он еще не успел? Может, просто решил постращать ожидающей меня участью, чтобы я согласился с ним сотрудничать?»

Я проклинал день и час, когда отправился в эту поездку.

«Пожалуй, еще не успел, — наконец решил я, — он сделал только первые шаги. Вот завтра…»

Бежать!

Меня не страшили больше ни собаки, ни прочие прелести его ужасного экосада. С собаками можно договориться, раз в прошлом они были людьми. Да и вряд ли они такие уж послушные ему. Наверняка работают только из надежды, что, когда прогремит иерихонская труба и разверзнется Апокалипсис, он их расколдует и сделает своими приспешниками.

Я осторожно поднялся. Сделал несколько шагов, и это получилось достаточно беззвучно. Голова кружилась, и тысячи мыслей бураном теснились во мне.

Коридор и прихожая были бесконечно длинны и темны. Однако моя цепкая память выручила — я детально помнил расположение нехитрой мебели и удачно обошел все препятствия, не издав ни единого звука.

Вот и входная дверь.

Я нащупал несколько замков и широкий крепкий металлический засов. Засов подался мягко, без лишнего шума. Два замка сверху тоже лишь чуть скрипнули. Но я замер, прислушиваясь, оглушенный стуком собственного сердца.

Где-то послышались осторожные, крадущиеся шаги. Далеко. Скорее всего на лестнице.

Я занялся третьим, последним замком, и он оказался самым неподатливым. Когда я наконец разобрался в его системе, он глухо щелкнул, срабатывая. Звук был достаточно громким, и я снова замер.

— Бэрни! — раздался истерический вопль. — Сейчас же отойдите от двери! Вы с ума сошли!!!

Я рванул на себя дверь, не раздумывая. Не вышло. Я вспомнил, что она открывается наружу, и толкнул ее вперед.

— Остановитесь! — раздался ужасный крик.

Я собрался было выбежать, но чье-то грузное мохнатое тело бросилось на меня и сбило с ног. Я упал на спину и успел заметить, как еще одна собака стремительно кинулась в темноту комнат.

— А-а-а! — закричал страшным голосом Квастму, и тут же загрохотали выстрелы. Послышалось злобное, ожесточенное рычание и визг. Что-то мягкое упало, началась возня. Выстрелы прекратились.

Помутившись сознанием, я поднялся на ноги и бросился вон. Меня не интересовали происшествия в этом сумасшедшем доме: прочь, прочь отсюда! Но едва я вышел за порог и спустился с крыльца, как ноги мои подкосились, я повалился в траву и потерял сознание. Придя в себя через некоторое время, я почувствовал, что у меня начался жар. Словно судорогой сводило тело, наизнанку выворачивало нутро.

Я понял, что это такое…

* * *

Яркий солнечный блик прорвался через лиственную гущу надо мной и упал мне прямо в глаза. Я чуть передвинулся и снова расслабился. Я позволил себе отдохнуть немного. Через час снова пойду в дом.

Рауль уже выздоравливает. Он лежит теперь рядом со мной и, высунув розовый мягкий язык, часто дышит. Кеннету Квастму удалось прострелить ризеншнауцера, коим и был Рауль, в трех местах, но он все же успел перегрызть горло дьявольскому профессору.

За Раулем ухаживает вместе с прочей мелюзгой Андрэ — крупная серая овчарка. Он очень ловок и умеет лучше всех открывать холодильники и коробки с продуктами.

Труп Квастму Андрэ вытащил из дома и уволок подальше в чащу экосада, куда иногда отваживаются заглядывать койоты и стервятники. Никто из нас туда больше не ходил.

А я прохожу «адаптацию», каждый день оглядываю себя и с ужасом замечаю, как что-то во мне меняется. И целыми днями копаюсь в бумагах Квастму, пытаюсь разобраться в его склянках, наполненных какими-то жидкостями, ищу противоядие. Оно обязательно должно быть. Ведь самому-то Квастму удавалось не заразиться своими вирусами.

Я тороплюсь. Подгоняет «адаптация», каждый час, днем и ночью, она превращает меня в кого-то. Иногда даже интересно: в кого же?

Последнее время я чувствую в душе какое-то странное волнение: мне кажется, что это чувство родства со всем, что меня окружает, чувство уверенности и надежды на то, что все окончится благополучно.

Во мне даже начинает просыпаться нечто репортерское:

«Ощущения человека, в буквальном смысле попавшего в собачью шкуру, невозможно передать словами. Весь мир вокруг словно преображается, ибо угол зрения намного ближе к земле. А эти запахи! На первых порах кажется, что у тебя открылось новое, дотоле неведомое чувство, но потом начинаешь понемногу осваиваться в лавине разнообразнейших оттенков запахов. Если мне все-таки будет суждено вновь преобразиться в человека, пожалуй, будет жаль этого чувства. Впрочем, что я говорю? С новыми вирусами профессора, Квастму, наверное, можно будет приобретать любые чувства…»

Все мы строго следим, чтобы никто не забрел в экосад. Наедут полицейские, нагрянут журналисты, перепутают, перебьют колбы. Тогда прощай все наши надежды. Кто обратит внимание на собак? А может случиться и худшее: вдруг у Квастму был все-таки припасен вирус, способный вызвать эпидемию?

Я потягиваюсь и встаю.

— Надо идти, — говорю Раулю. Говорю как-то странно, с подвыванием и подлаиванием. — Прохлаждаться мне теперь никак нельзя.

Рауль вздыхает и подталкивает меня холодным носом:

— Вставай!..

Павел ПАНОВ БАЛЛАДА О ГОРАХ

Встречали десятую экспедицию, вернувшуюся с Чужой планеты, из района Красного Пятна.

И, когда отыграли свое оркестры, когда отзвучали все хорошие слова, Егор пробрался сквозь толпу к Ольге и протянул ей цветы. Цветов было так много, что Ольга сразу скрылась за ними. Егор рассмеялся и обнял ее вместе с букетом

— Здравствуй, моя хорошая! Я опять вернулся.

Они сели в дискоид, и Егор сказал:

— Сейчас мы приедем домой, и это будет самый последний дом, до которого я наконец-то добрался.

— Признавайся, у тебя появился еще какой-нибудь дом? — лукаво спросила Ольга.

Егор поднял дискоид в воздух и только потом ответил:

— Понимаешь, когда на монтаже заканчивался рабочий день, то мы обычно говорили друг другу: «Пошли домой». Врубали ранцы и плыли в пустоте к орбитальному модулю. Это и был наш первый дом. Там можно снять скафандры, разговаривать без радиопомех, видеть лица ребят, не закрытые черными светофильтрами… Потом заканчивалась вахта, и мы «летели домой», то есть на корабль, где гравитация, баня, бассейн, отдельные каюты и все остальное.

Ольга внимательно слушала. Дискоид набирал высоту. Его слегка покачивало на восходящих потоках.

— Потом построили факторию в Красном Пятне и стали говорить «спускаемся домой», когда вылетали с корабля на планету. Странно, Чужая стала нам более близкой, чем земной корабль, потому что там все-таки твердь под ногами, настоящий воздух с ветрами и запахами.

Егор замолчал.

— Говори, Егорушка, говори, — прошептала Ольга, вглядываясь в его лицо.

— Вот и все. Можно сказать, что и солнечная система — наш большой, обжитый дом, и Земля родная… Один чудак еще на орбите Плутона закричал: «Мы уже почти приехали!» А сейчас мы долетим до нашего с тобой дома…

Егор усмехнулся и пробормотал:

— Так что у меня этих домов, как у зайца лёжек.

— Ты у меня скорее волк. Космический волк, — засмеялась Ольга.

— Вот уж нет! Не хочу быть волком. Это жестокий зверь. Их было много там, в Красном Пятне…

Егор знал, что каждый раз после большой разлуки даже близким людям приходится привыкать друг к другу — Раньше он это делал мучительно — надолго замолкал, всматривался в Ольгу и находил новые, чужие для него черты, по-детски обижался, что она не осталась такой же, как три года назад. Потом решил, что этот трудный, неизбежный период нужно форсировать. И, возвращаясь со звезд, он начинал помногу шутить, рассказывать космические байки, болтать безобидную чепуху. Так он сам оттаивал от черного холода.

На Земле в первые же дни после возвращения весь дом обычно был наполнен их смехом, громкими спорами и песнями. Егор припомнил все это, представил новую встречу и облегченно вздохнул.

— Кстати, Оля, а где Женька? Что же он не пришел встречать? Может быть, его нет на Земле?

— Я не знаю, — быстро сказала Ольга. — Я потом тебе все расскажу.

А через секунду она тихо добавила:

— Он… на Земле. Он давно на Земле.

Егор молча кивнул и плотнее взялся за штурвал. Машина со свистом вспарывала воздух, дрожа от напряжения. Егор любил скорость. У него была такая профессия — любить скорость.

Он открыл дверь своим ключом и долго стоял на пороге, привыкая. Ольга подошла сзади, ткнулась головой в его плечо и тихонько сказала:

— Ну, проходи же…

Прямо посреди комнаты стоял праздничный стол, накрытый на двоих. Егор улыбнулся и осторожно вошел в дом Он мягко ступал по пушистому ковру, кончиками пальцев дотрагивался до вещей, гладил корешки книг и думал о том. что надо бы позвонить Женьке, узнать, почему он не пришел встречать… Вот н Оля накрыла стол только на двоих… Конечно, она не видела его три года, здесь даже лучший друг может, наверное, помешать.

— Нет, — сказал себе шепотом Егор, — настоящие друзья никогда не мешают.

Он подошел к видео, быстро набрал номер Женькиного дома, но экран мигнул голубой заставкой «ответа нет» и погас.

Егор постоял у порога, подумал…

— Оленька! Я добегу сейчас до Женьки. Давай поужинаем сегодня втроем!

— Не надо, Егор! — отчаянно крикнула Ольга — Не ходи сегодня туда…

— Ну что за вздор? Поссорились мы с ним тогда по делу. Что он — три года будет дуться?..

— Его нет, Егор, — медленно сказала Ольга.

— Как нет? Ты же сказала, что он на Земле.

— Теперь он всегда будет на Земле. Он… погиб

Могила Евгения Ануфриева была на перевале, рядом с горой Качакур. Егор оставил дискоид на каменистой площадке и пошел к ней, чувствуя в груди гулкую пустоту.

На могиле стоял памятник, но это был необычный, странный памятник альпинисту. Огромная глыба прозрачного кварца походила на кусок зеленоватого льда. Часть глыбы была отполирована — там, в глубине холодного камня, светилось цветное стереофото. Там Женька, только что спустившийся с гор. счастливо улыбался, а его борода была покрыта намерзшим льдом.

С какой-то дотошной аккуратностью, словно искал ошибку. Егор прочитал надпись: «Ануфриев Евгений Алексеевич, мастер спорта по альпинизму». Он рассматривал даты жизни и смерти и все боялся вспомнить или невольно сосчитать — сколько же было Женьке лет? Боялся, потому что этот счастливый усталый парень на стереофото был еще такой молодой…

Егор внимательно прочитал эпитафию: «Горы, горы — счастье и горе», и только тогда жесткий комок застрял в горле, да так, что ни закричать, ни прокашляться.

«Горы, горы… горе, горе…» — твердил про себя Егор и чувствовал, что если сейчас не сумеет заплакать, то этот комок задушит его.

Егор шагнул вперед и оперся рукой о ледяной кварц. И внезапно внутри сверкающей глыбы раздался тихий звон, словно там оборвали струну. Звон повторился, и только тогда Егор понял, что это играет гитара. Потом он узнал и песню, вспомнились слова и хрипловатый голос певца: «Так оставьте ненужные споры. Я себе уже все доказал. Лучше гор могут быть только горы, на которых никто не бывал…»

Песня сбила комок в горле, отвлекла на мгновение. Егор слушал ее с нарастающим недоумением, и постепенно рядом со звериной тоской вырастали обида и гнев. Как они могли не уберечь такого парня, как они посмели допустить, что он лежит здесь, на этом мрачном, диком перевале?! Нужно было немедленно что-то делать, что-то исправить… Здесь нельзя было оставаться!

Егор бросился к дискоиду, взлетел круто, завалив машину на бок, и черная громада горы метнулась ему навстречу. Егор поднялся над горами, резко спикировал и вырвал дискоид из пике лишь в нескольких метрах от острой заснеженной вершины, так что снежную пыль столбом закрутило.

Потом он пришел в себя, завис над вершиной и долго разглядывал серые невзрачные скалы, торчащие из снега.

Так вот куда шел Женька! Зачем? Зачем этот бессмысленный, страшный спорт, который и спортом-то назвать нельзя… Проклятые горы!

Он не мог наказать их. Не мог потребовать от них ответа, но где-то там, внизу, оставались люди, и среди них Олег — душа альпинистская, друг сердечный.

Егор резко развернул дискоид на запад, и в голове заметались обрывки горьких фраз: «Значит, всё… Скорбная нехитрая символика… Горы-горе… А вот песня не зазвучит, пока к памятнику рукой не прикоснешься…»

Он бросил дискоид рядом с домом Олега, торопливо поднялся по лестнице, ударом кулака отбросил дверь и остановился на пороге, хрипло дыша, не в силах сказать пока ни слова.

Олег сидел на полу и разглядывал разодранную палатку. Вокруг валялись связки крючьев, спальные мешки, какие-то красные веревки, в углу стоял собранный рюкзак.

Олег поднял голову и, встретившись с Егором взглядом, спокойно сказал:

— Значит, вернулся… Давно?

— Я-то вернулся, — с нажимом начал говорить Егор и, не выдержав, выкрикнул: — А вот почему здесь, на Земле, не все возвращаются?! Я вернулся! Я не только вернулся, я всех своих людей назад привел! Всех!.. Да, конечно, у Андрея обожжено лицо, а у Гельмута все еще в гипсе. Но они живы! Живы все двенадцать! А мы не на родной Земле моционы совершали, мы делом занимались, мы работали! Там, на Красном Пятне! Там, откуда не вернулись Седьмая и Девятая экспедиции!..

Он вдруг подскочил к Олегу и начал суетливо поднимать его с пола.

— Пойдем… Пойдем, я покажу тебе всех своих ребят… Они здесь недалеко живут… Ну, пойдем же… А потом ты мне покажешь своих! Нет, всех не надо! Ты мне только покажи Женьку Ануфриева!!

Олег сидел неподвижно. Его лицо окаменело. Внезапно Егор ослаб. Он отпустил Олега и сказал ему в затылок:

— Ну вот и все… Доигрались… Романтики…

Он осторожно обошел Олега и, сутулясь, побрел к выходу.

— Тебе нужно отдохнуть, — услышал он за спиной.

— Отдохнуть… Сил набраться… — бормотал Егор, подходя к двери.

Внезапно, словно встречая прыжок желтого волка, он резко ударил ногой в полупрозрачную дверь. Прочнейший пластик разлетелся вдребезги. Перешагнув через обломки, он побрел дальше, убеждая вслух самого себя:

— Есть силы… Вон их еще сколько… А он мне какую-то ерунду: «От-дох-ну-у-уть!»

Тоска не отпускала. Все тело ломило от этой тоски, ее нужно было истратить, разрядить, иначе — беда.

Но его отстранили от полетов, снова предложили отдохнуть. Да и Ольга почувствовала эту тоску, темную, готовую разорваться, и сама посоветовала Егору уехать.

— Поезжай к Антону, — сказала она. — Там тайга, глушь… Я тебя ждала три года и еще подожду, пока ты вернешься моим, настоящим…

B Егор улетел в Сибирь. Похоже, начальство было действительно обеспокоено его здоровьем, потому что и отпуск разрешили сразу, и в Сибирь отвезли на служебном дискоиде, не доверив управление самому.

…Диск опустился на заснеженную поляну, рядом с рубленной из сосновых бревен избой. Егор спрыгнул в снег, провалился почти по пояс и побрел, не оглядываясь, к избе. Он слышал, как с пронзительным звоном диск зависал над поляной и набирал высоту.

Когда Егор добрался до избы, было уже так тихо, как бывает только в зимней вековой тайге. На высоком крыльце стоял Антон, и было непонятно — улыбается он в густую бороду или хмурится. Однако руку он Егору подал, и по плечам похлопал, и к щеке прижался колючей бородой.

Антон повел гостя в дом, усадил перед камином, где торопливо и весело горели сосновые дрова, и лишь потом проворчал:

— Чего пилота в дом не позвал? Спрыгнул с диска — ни здравствуй, ни прощай, как с извозчика. Я чай свежий заварил, надо было парня хоть чаем напоить… Кто так делает? Чего молчишь?.. Или ты на автопилоте долетел?

— М-да… — неопределенно промычал Егор.

— То-то твой автопилот фитиля в небо дал, того и гляди на орбиту выскочит.

— Не ворчи, Антон. Не до чая ему было. Он все знает — не обидится.

— Ну ладно. Сам-то чай будешь пить? Или чего посерьезней достать?

— Давай посерьезней! — медленно сказал Егор.

Он смотрел, как Антон хозяйничает у стола, потом начал разглядывать комнату. Здесь мало что изменилось. Степы из тесаных бревен светились мягкой желтизной, камин, сложенный из розоватых камней; напротив камина стояла широкая деревянная кровать, и на стене висела огромная медвежья шкура, оленьи рога, и на них грудой — бинокль, полуавтомат, патронташ и старый бластер.

Вот только книг на полке заметно прибавилось и над столом появилась новая картина — яркие весенние горы.

— У тебя здесь почти ничего не меняется, — сказал Егор.

— А зачем? Я привык… Но ты погоди выводы делать, завтра покажу новые книги, записи и еще кой-какой, транспорт.

— Технику сменил?

— Сменил.

В этот момент Егору почудилось, что он слышит тихое лошадиное ржанье. Он вопросительно взглянул на Антона.

— Конь?

— Три! Три отличные лошади! Орлик, Каурый и Чалый.

— Ну, поздравляю!

— Завтра обязательно прокатимся в санях. А сейчас давай к столу.

— Может, здесь расположимся? Давно не видел живого огня. Ишь как он… трудится.

— Давай, — легко согласился Антон.

Огонь в камине догорал, и сейчас была та редкая минута, когда угли переливаются бархатными сполохами, играют, завораживают человека. В такие минуты нужно молчать, глядя неподвижно на угли, или, не отводя от них глаз, говорить тихо и неторопливо. Перед угасающим огнем, как и перед вечностью, нужно быть немного философом, простить судьбе ее крутой нрав, как прощали ей, в конце концов, все наши предки.

— Зачем они ходят в горы? — глядя на огонь, спросил Егор.

Антон вымученно улыбнулся:

— Знаешь, когда я учился в Лесной академии, то, как и все студенты, очень любил поговорить о жизни. Однажды даже составили план по диспутам. В этом плане был такой пунктик: «В чем смысл жизни? — 1 час». Ты задаешь мне вопрос из разряда вечных и хочешь, чтобы я после глотка водки быстренько тебе растолковал, в чем смысл жизни, зачем люди ходят в горы, что такое любовь и откуда дети берутся…

— Я обязательно должен в этом разобраться, — тихо сказал Егор. — Это же не спорт. Спорт — когда зрители, аплодисменты, телекамеры… Глупейшее занятие — лезть в гору, которая тебе абсолютно не нужна… А ты посмотри, кто ходит в горы — умницы, золотые ребята. Трудностей им не хватает? Так пусть идут работать к нам, в космос.

— Не всем же работать в космосе, — возразил Антон. — А Женька любил Землю. Наверное, он смог бы работать у вас, но он слишком любил Землю. А на нашей ухоженной, благоустроенной Земле, может, и вправду хочется трудностей?

— Он был крепкий парень, но небольшого роста. Может быть, в этом дело?.. Когда поднимался на вершину, то чувствовал себя выше гор… Наверное, так н было вначале! Потом привык, в горах появились новые друзья, новые песни… Наверно, это очень приятно, когда у тебя где-то там. под ногами, парит орел, и облака под ногами, а выше тебя — только небо, небо и небо…

— Егорушка… Если бы только орлы под ногами да новая компания, то Женька бы быстро переболел горами. Только из-за этого никто не пошел бы в горы…

— Последнее, что он успел крикнуть: «Ребята, лавина!» И тут их накрыло! Все остались тогда живы, а он… — Егор захлебывался словами. — А ведь среди них он был самый опытный, самый сильный… Ну почему?!

Антон долго сидел с закрытыми глазами, потом хрипло сказал:

— Подбрось-ка в огонь, парень.

Утром они запрягали коней. Кони перебирали тонкими ногами, всхрапывали, косились на людей испуганными огромными глазами.

Егор с затаенным наслаждением гладил их по лоснящимся крупам, и у него подрагивали ноздри, когда он вдыхал запах лошадиного пота. Он с такой деловитой серьезностью помогал Антону, что тот не выдержал, заговорил:

— Ах ты цыганенок… Цыган — вот ты кто! Только сейчас я тебя понял. И лошадей ты любишь, и по космосу кочуешь, и кудри у тебя черные, и глаза диковатые — вон как у Орлика. Цыган ты и есть…

— Шутишь, борода! Сам посуди — часто ли такое видим? Лесных зверей бережем, лелеем, а живую лошадь только в таких краях найти и можно. В пригородных лесах лоси бродят, однажды мне белка на плечо прыгнула — ругается чего-то, чихвостит меня за что-то чертенок такой… Это хорошо, конечно. Но вот собаку свою. Нанду, пришлось тебе отдать. Не житье ей было в большом городе. Как она сейчас, кстати?

— Умница. Приедем — увидишь. Я ее на заимке оставил. Стережет подкормку для соболей. В этот год волков много развелось, боюсь — растащат подкормку.

Ах, как несли их эти кони! Дробно стучали копыта, полозья саней поскрипывали по накатанной дороге, а вокруг стояли такие золотые сосны, что казалось, это не деревья, а колоннада языческого храма, которая поддерживала купол синего неба. И такой покой стоял вокруг, что сердце по-детски щемило, словно в предчувствии нового, еще одного чуда.

Антон правил лошадьми и внимательно поглядывал по сторонам. Вдруг он привстал, завороженно глядя куда-то назад, потом резко повернулся к лошадям и, нахлестывая их, крикнул:

— Волки! Ах ты, беда… Н-но! Н-но!! Ах ты, загубил лошадей! Это же волки!

Егор мгновенно перевернулся на живот, встал па колени и, придерживаясь одной рукой за сани, внимательно осмотрел лес.

Стая волков гналась за санями. Волки шли то легким наметом, то стелились над землей в беге, и уже было видно, как стан вытягивается и охватывает тропку с флангов, изгибается гигантской подковой.

— Бластер! — крикнул Егор. — Где бластер?!

— Егор, мне нельзя их отстреливать! — простонал Антон, яростно нахлестывая лошадей.

— Это тебе нельзя! А мне можно! Я не хочу сидеть под личной биозащитой и смотреть, как они будут рвать твоих лошадок! Где, я спрашиваю, бластер?!

— Где-то под ногами… Егор, попробуй их только отпугнуть!

— Попробую, — сказал Егор и влепит заряд в грудь первому хищнику. Волки есть волки — па Земле или в Красном Пятне чужой планеты. Ото очень серьезные звери, с которыми не стыдно встретиться п открытом бою.

Он выстрелил еще раз, и белый фонтан пара взорвался перед стаей. Та дружно взвыла и прибавила ходу.

И пошла работа! Лошади неслись, роняя хлопья пены, Антон свистел по-разбойному, ругался и все кричал Егору, чтобы тот старался только «отпугивать»… А сани болтались, раскачивались от этой бешеной гонки, и стрелять прицельно было очень трудно Егор стрелял торопливо, навскидку, словно спешил потратить побыстрей все заряды.

Подбитые сгустками огня волки зарывались в снег оскаленными мордами, другие, нелепо перевернувшись в воздухе, тяжело падали и замирали неподвижно, третьи вдруг останавливались и начинали крутиться на месте, хватая себя зубами за обожженные бока.

Ах, как летели кони! Егор хмелел от бешеной гонки, от близкой, серьезной опасности, он глотал морозный земной воздух, смеялся, кричал и стрелял

И когда бластер вместо мгновенного страшного удара выплюнул желтенький язычок остатков энергии, Егор усмехнулся, протянул руку и сорвал у Антона с пояса охотничий нож. Потом легко спрыгнул с саней.

Антон что-то жалобно закричал, но храпящие кони несли неудержимо, их можно было убить, но только не остановить.

Стая, растянувшаяся в беге, вначале проскочила мимо Егора, лишь один крупный волк с ходу метнулся ему на грудь. Егор увернулся от лязгнувшей пасти и резко ударил ножом. С коротким хрипом волк свалился ему под ноги и забился на снегу.

Стая медленно возвращалась, окружала Егора, стягивала кольцо.

«Пожалуй, Антон успеет далеко уйти, пока я с ними тут разбираюсь», — весело подумал Егор. Он резко повернулся, и волки шарахнулись от него, скаля зубы.

«Вот то, что мне нужно, — мелькнула отчаянная мысль. — Ай, браво! Ай, спасибо, Антон свет Петрович! Ты просто спасаешь меня от свирепой тоски! Вот кто сейчас мне будет платить за все — за нелепую Женькину смерть, за мою звериную тоску, за все, даже за лошадок, которых хотели сожрать эти волки!»

— Волки! — крикнул он. — Я вас не звал! Уходите! Нет? Ну, тогда у нас будет честная драка!

Егор натянул капюшон десантного комбинезона, застегнул до конца «молнию» и защелкнул ее на предохранитель. У него оставались незащищенными только руки и лицо. Но руки были оружием — в правой Егор сжимал тяжелый нож, а левой рукой — ребром ладони — он иногда ломал позвонки желтым волкам там, в Красном Пятне.

Волки медленно окружили человека, легли на снег. Егор стоял не оглядываясь — все равно морозный снег заскрипит под лапами нападающего, выдаст… Егор резко обернулся назад и взмахнул ножом… Лезвие с хрустом вспороло жесткую шкуру прыгнувшего зверя.

Егор ждал нового броска, но стая неподвижно сидела вокруг. Тогда он взял мертвого зверя за задние лапы, раскачал и с силой метнул его в стаю. Волки не кинулись на своего мертвого собрата с голодным рычаньем, не устроили драку над свежим, еще горячим мясом — странно и равнодушно они обошли его стороной, стараясь не наступать на пятна крови, и снова легли, глядя на Егора неподвижными глазами.

Егор разозлился не на шутку: «Что вы меня гипнотизируете? Вы, черти драные, я драться с вами хочу, а не в гляделки играть.»

И тогда крупный, матерый волк вырвался из кольца и высоко прыгнул, стараясь сбить человека с ног. Егор отбил рукояткой ножа оскаленную пасть, успел поймать зверя за загривок и рухнул вместе с ним в снег.

С глухим рычаньем стая бросилась на человека. Под клыками волков металлоткань комбинезона визжала и скрипела, Егор всем телом чувствовал жесткие удары — это была настоящая свалка. Он с трудом вытащил застрявший нож из глотки подмятого им волка и начал бить налево и направо, ощущая, как лезвие ножа вспарывает хищную плоть, натыкается на кости…

Он крутился на изрытом, заляпанном кровью и мочой снегу, успевал бить ножом, ребром ладони, пинками отбрасывать тех зверей, до которых пока не мог дотянуться руками. Он чувствовал, что левая рука, помятая клыками даже через комбинезон, слушается все хуже и хуже, а по лицу сочится теплая кровь — его кровь, человеческая…

Потом он с трудом поднялся, шатаясь от веса двух крупных волков, повисших на спине, резко ударил их локтями, сбросил обоих… Сделал шаг вперед и снова упал, сбитый двойным ударом, новой страшной рычащей тяжестью…

Несколько секунд Егор лежал неподвижно, подтянув под себя руки и зарывшись лицом в снег. Над ним рычали и подвывали от бессилия волки, рвали комбинезон и никак не могли добраться до живого тела.

В голове у Егора крутилась одна-единственная фраза! «Вы говорили: «Джек Лондон, деньги, любовь, страсть…» Он мучительно пытался вспомнить продолжение фразы.

Через минуту рывком встал, встретил новый прыжок рассчитанным ударом, и все началось сначала.

Вскоре его опять сбили с ног, почти сунули лицом в распоротое брюхо какого-то мертвого волка и навалились, не давая подняться. В бешенстве Егор попытался встать хотя бы на четвереньки, и тут, совсем рядом, под носом, он увидел в кроваво-синих потрохах тончайшее плетение разноцветных проводов, белые кристаллики микросхем

«Биороботы? Не может быть!.. А, ч-черт!»

Он перевернул мертвого зверя, подтянул к себе его морду и ударил ножом точно в глаз. Глаз хрустнул и раскололся на части.

Егор поднялся на ноги, хрипло и тоскливо сказал рычащей стае:

— А вы говорили: «Джек Лондон…» — и пошел назад, к избе Антона.

И стая расступилась перед человеком, не стала гнаться за ним.

В избе он устало спросил Антона:

— Это что еще за фокусы?

— Обычные биороботы. — сдержанно ответил тот.

— Земных волков не хватает?

— Они не совсем удобны.

— Ладно, — сказал Егор, — рассказывай все подробно.

— Понимаешь, наши волки мало отличаются от «дикарей». Просто у них не бывает так называемых «непредвиденных жертв», они истребляют только больных животных.

— Идеальные санитары, — усмехнулся Егор.

— Это не все. Есть еще два важных инстинкта. Во время охоты они не просто преследуют животных, а гонят их к богатым угодьям.

— Еще и пастухи?!

— Биороботы. — продолжал невозмутимо Антон. — не лезут на рожон от голода, поэтому и сами меньше гибнут. С ними не случится такое, как случилось недавно с тремя «дикарями», — сохатый их так отделал, что не только биоробота — чучела приличного ни из одного не получилось.

— Почему же они нападали на меня?

— Два—три запрограммированных инстинкта — это не то, что обычный робот, автомат. Наши волки — серьезные звери, хищники. Они мне кофе в постель носить в зубах не будут.

— Все равно… Какой-то… дистиллированный твой лес.

— Просто мы наводим здесь порядок. Как и на всей Земле.

— Да… Все рационально, удобно, скучно. Так можно одрябнуть, жирком заплыть. Где же настоящие трудности, риск?.. Плюшевые игрушки, с которыми я так героически сражался.

— Есть трудности, — задумчиво сказал Антон. — Я не говорю про работу. Есть еще другие трудности — текучка, которая заедает, волокита, есть еще… типусы, которые сами не хотят работать н другим мешают. Да мало ли1 Мы-то с тобой хорошо знаем, что нам мешает жить, настоящим делом заниматься. Вот они где — страшные искусственные волки! Все мы с ними деремся! Тратим на них силы, нервы, время. От них рад бы сбежать туда, где можно поработать до поту, рискнуть по-человечески… Да только куда бежать-то?!.

— Не знаю, — пожал плечами Егор, — до сих пор не задумывался над этим. Вот Женька, наверно, знал…

Антон резко повернулся к нему и шепотом спросил:

— Ты думаешь, он из-за этого ходил в горы? Он хотел настоящего, да?

Егор молчал.

— Иди к Олегу, парень, — сказал решительно Антон. — Попроси, он возьмет тебя с собой. Это нельзя понять умом, чистой логикой, это нужно почувствовать. Иди, иначе ты не избавишься от этой тоски, не сможешь разобраться…

Они смотрели на вершину и тяжело дышали. Вершина закрывала полнеба — значит, до нее было еще далеко. А где-то там, под ногами, клубились серые облака и ветер рвал их в клочья, словно прелую сырую вату.

— Как ты думаешь, сколько еще осталось? — спросил Егор.

— Много — ответил Олег. — Не нужно считать оставшиеся метры. Здесь всякое может быть, возможно, придется уходить вниз, терять высоту. Участок лавиноопасный… Кстати, ты не забыл, как пользоваться тубусом?

— Нет-нет, я все помню! — ответил Егор и подумал: «Женьке бы тогда такую вещь…»

Они подождали, пока на уступ поднимутся еще три связки. Егор смотрел, как подходили парни. Да, это было красиво — на фоне ослепительно белого склона медленно поднимались люди в ярких разноцветных пуховках, капюшоны натянуты на головы, бороды смерзлись ледяной коркой, черные очки на глазах… Они мало чем отличались от обычных альпинистов — толстые, словно надутые воздухом, пуховки с автоподогревом, брюки — «ползунки» и пластиковые ботинки, все тот же рюкзак за плечами, ледоруб в руке, а легкие титановые кошки все так же врезаются в фирн, а красный страховочный репшнур скользит по снегу…

Только теперь за спиной каждого альпиниста висел на жестком каркасе серебристый дюралевый тубус.

По белому сверкающему склону поднимались парни с загорелыми, обветренными лицами, а далеко внизу, в разрывах облаков, мелькала далекая затуманенная земля — квадраты полей, ниточки дорог, затейливые петли рек, — такая знакомая картина, не раз виденная из иллюминатора дискоида, в объективы орбитальной станции… Но как по-новому. жадно разглядывал сейчас Егор далекую Землю, с какой-то тревогой искал глазами город у подножия гор

Они поднялись наконец к ним на уступ, и Олег достал термос и выдал всем по пять глотков солоноватой, горячей, какой-то очень сытной жидкости.

— Еще одно мое изобретение! — прокричал он. повернувшись спиной к ветру. — Сплошные калории и витамины! Усваиваются мгновенно.

Кто-то из парней достал стереокэчеру и начал снимать панораму гор.

— Мужики, встаньте поплотнее, я вас захвачу на фоне вон той скалы! — крикнул он, не отрываясь от камеры.

Егор оглянулся на вершину, прикидывая, где удобнее встать. И тут он увидел, как прямо на них катиться белое облачко — маленькое, забавное, еще далекое. Несколько секунд он смотрел, как оно стремительно приближается, растет на глазах, захватывает все новые и новые массы снега, как оно — уже огромное, длинно, глухо рычащее — легко скачет с уступа на уступ, тяжелой волной выныривает из ложбин, и тут же падает вниз, cметая все на своем пути

Егор с трудом оторвал от него взгляд и крикнул немеющими губами:

— Ребята, лавина!!

Мгновенно мелькнула мысль, что он повторил последние Женькины слова, но тут же голос Олега перебил его.

— Уходим, быстро! Егор — первый! Пошел!

Егор резко присел и рванул кольцо. Над головой раздался хлопок, Егор почувствовал, что его сразу поволокло в сторону, он сорвался с уступа и повис в пустоте.

Через секунду он лег всем телом на воздух и поднял голову. Над ним, подрагивая от порывов ветра, раскинулось алое крыло дельтаплана. Егор круто развернул аппарат и стал смотреть, как с уступа уходят остальные парни. Они взлетали и кружились, дожидаясь, когда последний человек уйдет с этого гиблого места.

Последним уходил Олег. Он спланировал с уступа и начал быстро, по крутой спирали, набирать высоту.

И сразу под ним прокатились первые комки снега, и тут же огромный снежный вал вымахнул на уступ, сорвался вниз и пошел, пошел дальше, оставляя за собой глубокий желоб, изрезанный шрамами — следами от валунов.

Егор почувствовал, как тугая волна воздуха подбросила его вверх. Он выровнял дельтаплан и осмотрелся.

Словно разноцветные осенние листья — золотые, красные, темно-зеленые, — кружились дельтапланы над горами. Их было восемь — значит, все парии успели уйти с уступа.

Когда эхо от лавины утихло и даже ветер смолк на минуту, Егор услышал спокойный, насмешливый голос Олега:

— Уходим вниз, на базу! Завтра начнем все сначала! Кто сказал, что эти горы сильнее нас?! 

Агата КРИСТИ ОБЪЯВЛЕНО УБИЙСТВО

Роман[1]

В обществе полковника и миссис Истербрук инспектору пришлось провести довольно много времени.

— Психологический подход — вот единственно верный путь в наше время, — вещал полковник. — Вы должны понимать преступника. Это дело, правда, совершенно ясное, во всяком случае, для человека с моим опытом. Почему наш приятель затевает эту бодягу? Опять же психология. Он хочет заявить о себе… сконцентрировать на себе внимание. Служащие «Спа» его не замечают, может, даже презирают за то, что он иностранец. Возможно, его отвергла любимая девушка. Он хочет привлечь ее внимание. Кто сейчас кумир кино? Гангстер, супермен. Превосходно, он станет суперменом. Ограбление с насилием. Маска? Есть. Пистолет? Есть. Но нужна публика. Что ж, он ее получит. Он ее собирает. А потом в кульминационный момент и сам попадает во власть роли… он уже не просто грабитель. Он убийца. Он палит… наугад…

Инспектор радостно ухватился за последнее слово.

— «Наугад» вы сказали? То есть вы не думаете, что он стрелял в конкретного человека, а именно в мисс Блеклок?

— Ну конечно же, нет. Он просто разрядил пистолет наугад. И это привело его в чувство. Пуля угодила в кого-то… на самом деле обошлось пустяковой царапиной, но он-то не знал. Он вдруг пришел в себя. Весь этот розыгрыш оборачивается правдой. Он попал в кого-то… возможно, даже убил, И в страшной панике он наставляет пистолет на себя. — Полковник Истербрук выдержал паузу, с чувством прокашлялся и сказал довольным голосом: — Все это ясно как божий день.

— Просто чудо, — сказала миссис Истербрук, — откуда ты все знаешь, Арчи!

В голосе ее звучало восхищение.

Инспектор Креддок тоже подумал, что это чудо, но восхищения не испытал.

— А где именно вы стояли, полковник, когда началась стрельба?

— Рядом с женой… возле круглого стола, на нем были еще какие-то цветы.

Мисс Хинчклифф сидела на земле за свинарником.

— Прелестные создания, — говорила мисс Хинчклифф, почесывая розовую спину поросенка. — Здорово откормлен, да? К рождеству будет шикарный бекон. Ну-с, и чего же вам вздумалось меня увидеть? Я ж вчера сказала вашим людям, что об этом мужике не имею ни малейшего понятия. Не видела, что он здесь по соседству рыскал. Наша мисс Мопп говорит: он из большой гостиницы в Медденхэм Уэллс. Почему ж он не грабанул кого-нибудь там, если ему очень хотелось? Мог найти добычу и покрупнее.

Бесспорно, это была правда… Креддок начал допрос:

— Где вы были в момент инцидента?

— Облокотилась о камин и молила бога, чтобы поскорей дали выпить, — выпалила мисс Хинчклифф.

— Как вы думаете, он стрелял наугад или целился в кого-то?

— То есть в Летти Блеклок? А какого черта мне знать?! Дьявольски трудно вспоминать теперь, когда все давным-давно кончилось. Я только знаю, что потух свет и фонарь замельтешил по комнате и ослепил нас, а когда грохнули выстрелы, я подумала, что если это чертов болван Патрик Симмонс балуется, то он добалуется — ведь кого-нибудь может ранить.

— Вы подумали на Патрика Симмонса?

— Ну а на кого еще? Эдмунд Светтенхэм у нас интеллектуал, он пишет книги и не увлекается грубыми шутками. Старый полковник Истербрук такие вещи не понимает. А вот Патрик — сорвиголова.

— Ваша подруга тоже считала, что это Патрик Симмонс?

— Мергатройд? Да вы лучше с ней самой поговорите. Хотя навряд ли добьетесь чего-нибудь путного. Она в саду. Хотите, я ее кликну?

Мисс Хинчклифф повысила свой и без того зычный голос:

— Мергатройд! Ау!

— Иду-у, — донесся слабый крик.

— Поторопись… полиция, — проревела мисс Хинчклифф.

Мисс Мергатройд прибежала запыхавшись.

— Вы из Скотланд-Ярда? — спросила она, переводя дух.

— Мы пока не сообщили в Скотланд-Ярд, мисс Мергатройд. Я инспектор Креддок из Мильчестера.

— Очень мило с вашей стороны, — неопределенно сказала мисс Мергатройд. — Ну что, нашли какие-нибудь улики?

— Где ты была в момент преступления, вот что ему от тебя нужно, — сказала мисс Хинчклифф и подмигнула Креддоку.

— Господи, — разинула рот Мергатройд. — Ах да, конечно. Я должна была быть к этому готовой. Алиби, конечно же, алиби. Так-так, сейчас… значит… я была там же, где и все.

— Но не со мной, — сказала мисс Хинчклифф.

— Неужели, дорогая? Ах да, конечно. Я любовалась хризантемами. По правде сказать, они были довольно чахлые. А потом все случилось… Только на самом деле я не поняла, что это случилось, то есть я хочу сказать, я не подозревала, что это что-то такое. Я даже мысли не допускала, что пистолет настоящий. И потом в темноте было так неудобно и все визжали. Я все поняла не так. Я думала, убили ее… то есть беженку. Я думала, ей перерезали горло. И не знала, что это он, то есть я даже не знала, что это мужчина. Ведь я только голос слышала, представляете, он сказал: «Поднимите руки вверх, пожалуйста!»

— Да просто «руки вверх», — поправила ее мисс Хинчклифф. — И никаких там «пожалуйста».

— Так жутко сейчас думать, что, пока эта девушка не начала кричать, я прямо-таки наслаждалась. Только в темноте было очень неудобно, и я ушибла мозоль. Я чуть не умерла. А что еще вы хотели спросить, инспектор?

— Ничего, — сказал Креддок.

Мисс Хинчклифф взглянула на инспектора:

— Ежели вы делаете это по географическому принципу, то следующим номером посетите пастора. Может, вам и удастся там что-нибудь выудить. Мисс Хармон кажется совершенно безмозглой, но подчас я думаю, что она отнюдь не глупа. Может, ей есть что сообщить вам.

Инспектор Креддок оглядел большую, убого обставленную комнату. Она напомнила ему родной дом в Кумберленде. Сама мисс Хармон, ее рассеянный неряшливый вид и открытое лицо показались ему симпатичными.

Она тут же простодушно сказала:

— От меня вам не будет никакого проку, потому что я зажмурилась. Ненавижу, когда мне светят в глаза. А когда раздались выстрелы, я зажмурилась еще крепче. И молилась, да, да, молилась, чтоб убили как можно тише. Мне не нравится, когда стреляют.

— Стало быть, вы ничего не видели, — улыбнулся инспектор, — но что-нибудь вы же слышали?

— Шума, конечно, было много. Двери открывались и закрывались, все говорили глупости и ахали, Мици ревела почище паровозного гудка, а бедняжка Банни верещала как резаная. И все толкались и падали друг на друга. Но я открыла глаза, только когда поняла, что выстрелов вроде бы больше не будет. Все уже вышли в холл, принесли свечи. А потом зажегся свет и все сразу стало как обычно… то есть не совсем как обычно, но мы — это опять были мы, а не какие-то странные люди в темноте. Ведь в темноте люди совсем другие, да?

— Мне кажется, я понимаю, о чем вы говорите, мисс Хармон.

Мисс Хармон улыбнулась.

— Он лежал там, — сказала она, — он был так похож на ласку… такой розовый и удивленный, он был совсем мертвый, а рядом валялся его пистолет. Это показалось всем таким нелепым…

НА СЦЕНУ ВЫХОДИТ МИСС МАРПЛ

Креддок положил на стол начальника отпечатанный на машинке текст допросов. Тот держал в руках телеграмму, только что полученную от швейцарской полиции.

— Выходит, в полиции он был на заметке, — сказал Райдесдейл, отложив телеграмму.

— Да, сэр.

— Драгоценности, махинации с бухгалтерскими книгами, с чеками… Настоящим проходимец.

— Да, сэр, мелкий жулик.

— Вот-вот. Но малое влечет за собой и большое.

— Будем надеяться, сэр.

Начальник полиции поднял глаза.

— Чем-то обеспокоены, Креддок?

— Да, сэр.

— Чем же? Все ведь ясно как божий день. Или нет? Ну-ка посмотрим, что нам расскажут ваши свидетели.

Он придвинул к себе рапорт и начал быстро читать.

— Ну, как обычно… масса несовпадений, противоречий. Воспоминания разных людей о стрессовой ситуации всегда разные. Но в целом картина ясная.

— Знаю, сэр, однако она не совсем ясная. Хотите знать, что я имею в виду? Она неверная.

— Ладно, обратимся к фактам. В пять часов двадцать минут Руди Шерц сел на автобус, идущий из Меденхэма в Чиппинг Клеорн и прибыл туда в шесть часов. Его запомнили кондуктор и два пассажира. От автобусной остановки он пошел пешком по направлению к Литтл Педдоксу. Без труда проник в дом, вероятие, через парадный вход. Он был вооружен, выстрелит дважды, одна из пуль слегка задела мисс Блеклок, затем третьим выстрелом он убил себя; за недостаточностью улик мы не можем сказать, сделал он это намеренно или случайно. Согласен, что причины самоубийства малоубедительные.

Но в общем-то мы с вами не призваны отвечать на вопрос «почему?». Коллегия присяжных решит, признавать это самоубийством или расценить как несчастный случай. Но каким бы ни было их заключение, нам все равно. Мы можем поставить точку.

— То есть схватиться за соломинку психологии полковника Истербрука, — мрачно сказал Креддок.

Райдесдейл улыбнулся.

— У полковника богатый опыт. Правда, меня тошнит от модных ученых словечек, но нельзя же совсем сбрасывать психологию со счетов.

— И все-таки я чувствую, что картина неверная, сэр.

— У вас есть основания полагать, что кто-то из Чиппинг Клеорна лжет?

Креддок колебался.

— Мне кажется, иностранка знает больше, чем говорит. Но, может, это мое предубеждение против нее.

— Вы думаете, она действовала с ним заодно? Впустила его в дом? Подговорила?..

— Это вполне в ее духе. Но тогда, значит, в доме есть какие-то ценности, деньги или украшения, а похоже, это не так. Мисс Блеклок, во всяком случае, решительно отрицает. И остальные тоже. Остается предположить, что в доме были какие-то ценности, о которых никто не знал…

— Сюжет для бестселлера.

— Согласен. Это смешно, сэр. И последнее: мисс Баннер почему-то уверена, что Шерц пытался убить именно мисс Блеклок.

— Ну, из того, что вы о ней рассказали, и из ее собственных показаний похоже, эта мисс Баннер…

— Согласен, сэр, — быстро вставил Креддок, — она ненадежный свидетель. Чрезвычайно внушаема. Ей можно вбить в голову что угодно… но как раз интересно, что это ее собственные домыслы, не чьи-нибудь, а ее собственные. Остальные не разделяют ее мнение. Первый раз в жизни она поплыла против течения.

— А с какой стати Руди Шерцу понадобилось убивать мисс Блеклок?

— В том-го и дело, что не знаю. И мисс Блеклок тоже не знает или она куда более искусная лгунья, чем кажется на первый взгляд. И никто не знает. Так что, вероятно, это неправда.

— Видите ли, мы получили письмо… — Райдесдейл осекся, потому что в комнату вошел сэр Генри Клитеринг. — А вот и вы, Генри.

Держась на этот раз неофициально, сэр Генри сказал:

— Привет, Дермут.

— У меня для вас кое-что есть, Генри, — сказал начальник полиции.

— И что же?

— Собственноличное письмецо от старой киски. Она в «Ройал Спа». Считает, что может помочь нам в чиппингклеорнском деле

— Ох уж мне эти старые киски! — победоносно изрек сэр Генри. — Ну, что я вам говорил? Они все слышат. Все видят. И наперекор старинной притче любят позлословить. Райдесдейл посмотрел на письмо.

— Пишет как курица лапой да еще подчеркивает на каждом шагу. Значит так, сначала очень длинно и нудно о том, что она надеется не отнять нашего драгоценного времени, но что, возможно, она окажется нам полезной и т. д. и т. п. Как бишь ее?.. Джейн Марпл.

— Разрази меня гром, — сказал сэр Генри. — Неужто она? Джордж, это же моя собственная, единственная и неповторимая первоклассная киска. Лучшая из всех кисок на свете. Л почему она очутилась в Меденхэм Уэллсе, вместо того чтобы мирно поживать у себя дома в Септ Мери Мид, и, главное, вовремя, как раз, чтобы ввязаться в убийство!

— Что ж, Генри, — язвительно сказал Райдесдейл, — рад буду увидеть твой эталон сыщика. Пошли. Пообедаем в «Ройал Спа» и встретимся с дамой.

Мисс Марпл была почти такой, какой ее себе представлял Креддок, правда, куда более кроткой и гораздо старше. Шерстяная ажурная пелерина была наброшена на ее плечи. Она вязала.

При виде сэра Генри мисс Марпл пришла в восторг, а когда ее представили начальнику полиции и инспектору Креддоку, страшно смутилась.

— Ну, сэр Генри, вот удача так удача. Сколько лет, сколько зим… Да, совсем ревматизм замучил. Особенно в последнее время. Конечно, я бы не смогла себе позволить остановиться в таком шикарном отеле, цены здесь фантастические, но мой племянник Раймонд Уэст, может, вы его помните…

— Это имя все знают.

— Да, его умные книги пользуются большим спросом. Последнюю даже отметило книжное общество. Она самая жуткая из всех, но, наверно, так частенько случается, да? Так вот, милый мальчик настоял на оплате всех моих расходов… А его милая жена тоже делает себе имя, она художница. Рисует, в основном кувшины с увядшими цветами и сломанные расчески на подоконниках…

«Окончательно спятила старушка», — с неприязнью подумал инспектор Креддок.

— Пойдемте к управляющему в комнату, — сказал Райдесдейл. — Там удобнее разговаривать.

Мисс Марпл, волнуясь, пошла за ними в приемную мистера Роуландсона.

— Итак, мисс Марпл, что вы можете нам рассказать? — спросил шеф полиции.

Мисс Марпл подошла к сути дела неожиданно кратко.

— Чек, — сказала она. — Он его переправил.

— Он?

— Молодой человек, сидевший за той конторкой, он вроде бы инсценировал налет и застрелился.

— Вы говорите, он подделал чек?

— Да, вот посмотрите. — Она вытащила его из сумки и положила на стол. — Сегодня утром его вместе с остальными прислали из байка. Можете убедиться сами, было семь фунтов, а он сделал семнадцать. Поставил единичку и дописал «надцать». А чтобы было не подкопаться, поставил высокохудожественную кляксочку и запачкал все слово. Мастерская работа. Думаю, у него была достаточная практика. И чернила те же самые, потому что я выписывала чек прямо за конторкой. Должно быть, он частенько проделывал это и раньше, как вы считаете?

— Но на этот раз не на того нарвался, — заметил сэр Генри.

Мисс Марпл кивнула.

— Да. Боюсь, он не очень преуспел бы в этом деле. Я была совершенно неподходящей кандидатурой. Молодая деловая замужняя женщина пли влюбленная девушка — эти выписывают чеки на самые различные суммы и никогда не проверяют свои чековые книжки. Но старуха, считающая каждый пенни, старуха со своими закоренелыми привычками — это совершенно не тот вариант. Я никогда не выписываю чеков на семнадцать фунтов. Двадцать — это круглая цифра, я откладываю двадцать фунтов на прислугу и книги. А на карманные расходы обычно отвожу семь, раньше было пять, но с тех пор цены так подскочили! Ну вот, стало быть, в первую же неделю моего пребывания здесь я обнаружила ошибку в счете. Я указала на нее этому молодому человеку, он рассыпался в извинениях и, похоже, очень расстроился; но про себя я подумала: «Жуликоватые у тебя глаза, мой милый».

— Руди Шерц во всех отношениях был плохим человеком, — сказал Райдесдейл. — Мы выяснили, что он стоял на учете в швейцарской полиции.

— Его часто видели с рыжей официанткой из гриль-бара, — сказала мисс Марпл. — К счастью, как мне кажется, ее сердце не разбито. Ей просто хотелось чего-нибудь новенького, а он имел привычку дарить ей цветы и шоколадки, чего редко дождешься от английских парней. Она рассказала вам все, что знала? — спросила мисс Марпл, неожиданно повернувшись к Креддоку. — Или не совсем все?

— У меня нет полной уверенности, — осторожно сказал Креддок.

— Она очень встревожена, — сказала мисс Марпл. — Сегодня утром принесла мне вместо селедки лососину и забыла кувшин с молоком. А ведь она отличная официантка. Да, несомненно, встревожена. Но, надеюсь, вы сможете убедить ее рассказать все, что она знает. Это может быть очень важно, вдруг он рассказал ей, кто это был?

Райдесдейл удивленно посмотрел на нее.

— Как кто?

— О, я так плохо выражаю свои мысли! Я хочу сказать, кто его на это подбил.

— Значит, вы считаете, что его подговорили?

— Конечно… ведь что мы имеем? Смазливого юношу, который норовит урвать помаленьку то тут, то там, подделывает чеки на небольшие суммы, возможно, крадет мелкие драгоценности, если кто-нибудь оставит их на видном месте, возможно, берет понемножку чужих денег из ящика. Все это по мелочам. Ему хватает на карманные расходы, на одежду и на девушек. И чтобы он вломился в дом, держал в страхе всю честную компанию и вдобавок в кого-то стрелял?! Да никогда в жизни он бы такого не сделал, никогда! Не тот он был человек. Это нелепо.

Креддок задумался. То же самое говорили Летиция Блеклок и жена пастора: «Это нелепо». И вот теперь старая киска сэра Генри сказала ту же фразу, и в голосе ее звучала непоколебимая уверенность.

— Тогда, может, вы расскажете нам, мисс Марпл, — сказал он, и неожиданно его тон стал враждебным, — что же на самом деле произошло.

Она удивленно повернулась к нему.

— Но откуда мне знать? Конечно, можно строить догадки, но ведь это недостоверные факты.

— Джордж, — сказал Райдесдейл, — если я дам мисс Марпл почитать показания свидетелей из Чиппинг Клеорна, это ведь будет против правил?

— Это будет против всяческих правил, — сказал Райдесдейл, — но я пришел сюда не для того, чтобы соблюдать правила. Она может прочесть.

Пока мисс Марпл читала, все молчали. Наконец она отложила записи.

— Очень интересно, — вздохнув, начала она. — Какие разные вещи люди говорят… и думают. Что они видят… или думают, что видят. Да, очень сложно, ведь почти все ужасно банально, а если что-нибудь небанально, очень трудно выявить, что именно… Это как иголка в стоге сена.

Креддок был разочарован, хваленая мисс Марпл оказалась способной лишь на мелкие банальные обобщения. Он почувствовал раздражение и довольно грубо сказал:

— Суть дела в том, что факты неопровержимые. Какими бы разноречивыми ни были детали, в основном все говорят одно и то же. Они видели человека в маске, он держал пистолет и фонарь, открыл дверь и приказал им поднять руки, и как бы они ни передавали его слова: «Руки вверх» или «Кошелек или жизнь» — в зависимости от того, какая фраза ассоциируется у них с налетом, они его видели, и это самое главное.

— Но ведь, — мягко сказала мисс Марпл, — на самом деле они не могли, они ничего не могли увидеть…

У Креддока перехватило дыхание. Не в бровь, а в глаз! Значит, все-таки она проницательна. Он испытывал ее своей тирадой, но она не попалась на удочку. Факты пока что оставались фактами, а случившееся — случившимся, но она так же, как он, поняла, что люди, видевшие грабителя в маске, на самом деле не могли его видеть.

— Если я правильно себе представляю, — продолжила мисс Марпл, — света не было ни в холле, ни на лестничной площадке?

— Не было, — сказал Креддок.

— В таком случае, если человек стоял в дверях и направлял яркий свет на людей в комнате, никто ничего не видел, кроме этого света, так?

— Так. Я проверял.

— Значит, если они говорят, что видели мужчину в маске и прочее, то, сами того не осознавая, пересказывают то, что увидели после, когда свет зажегся. А это лишний раз подтверждает предположение, что Руди Шерц был, так сказать, «подставным лицом».

Райдесдейл уставился на нее в изумлении.

— Уж не считаете ли вы, что кто-то подучил его пойти и устроить пальбу в комнате, битком набитой народом?

— Я думаю, ему сказали, что это шутка, — ответила мисс Марпл. — И конечно, хорошо заплатили. За то, что он поместит объявление в газете, разузнает планировку усадьбы, а потом в назначенный час явится туда, наденет маску и черный плащ, распахнет дверь, взмахнет фонарем и крикнет: «Руки вверх!»

— И выстрелит?

— О нет, нет, — сказала мисс Марпл. — У него вовсе не было пистолета.

— Но все говорят… — начал было Райдесдейл и осекся.

— Вот именно, — сказала мисс Марпл. — На самом деле пистолета в его руках никто не видел. И не мог увидеть, даже если б он и был. А мне сдается, его и не было. Думаю, после того как он скомандовал «Руки вверх!» — кто-то другой бесшумно подошел к нему в темноте и выстрелил дважды через его плечо Руди Шерц до смерти перепугался, обернулся, и тогда тот, другой, застрелил его и бросил пистолет рядом с ним…

Мужчины посмотрели на нее. Сэр Генри мягко заметил.

— Это лишь одна из возможных версий.

— Но кто этот мистер Икс, подошедший в темноте? — спросил начальник полиции.

— Вы должны выяснить у мисс Блеклок, кто хотел убить ее.

«Счет в пользу Доры Баннер, — подумал Креддок. — Вечное состязание инстинкта и интеллекта».

— Стало быть, вы считаете, что это преднамеренное покушение на мисс Блеклок? — спросил Райдесдейл.

— По всей видимости, да, — сказала мисс Марпл. — Хотя есть кое-какие загвоздки. Но сейчас меня прежде всего интересует, не проговорился ли он кому-нибудь. Тот, кто договаривался с Руди Шерцем, несомненно, изо всех сил старался заставить его держать язык за зубами, но если Шерц все-таки проговорился, то только это» девушке, Мирне Хэррис.

— Я сейчас же поговорю с ней, — сказал, поднимаясь, Креддок.

Мисс Марпл кивнула.

— Пожалуйста, инспектор. Когда вы поговорите, у меня станет легче на душе. Потому что едва она расскажет вам все, что знает, она будет в гораздо большей безопасности.

— Простите меня, пожалуйста, простите, — сказала Мирна Хэррис. — Как мило с вашей стороны, что вы не в претензии. Но понимаете, мама у меня такая Она по каждому пустяку нервничает. А выглядело все так, будто я пособница преступления, боже, слова-то какие!.. — Она тараторила без передышки. — Я хочу сказать, я боялась, вы никогда не поверите, я действительно думала, что это просто шутка.

Инспектор Креддок еще раз повторил все заверения, благодаря которым ему удалось сломить Мирнино сопротивление.

— Я все скажу. Но вы обещаете ни к чему меня не привлекать, если можно? Все началось, когда Руди отменил свидание. Мы собирались пойти в кино, а он сказал, что не может, и поэтому я говорила с ним очень сухо, потому что, в конце концов, это была его идея, и мне совсем не улыбается, чтобы меня донимали иностранцы. А он сказал: «Я не виноват», а я сказала: «Знаю твою песенку», а он сказал, что вечером будет потеха и что он в накладе не останется, и вообще, как мне понравятся часики в подарок? А я сказала: «Что значит «потеха»?» А он сказал: «Ты никому не говори, но тут в одном месте будет вечеринка, и мне надо изобразить налетчика». И показал, какое объявление поместил в газете Вообще он говорил довольно презрительно. Он сказал, что это детские шуточки, но вообще-то очень похоже на англичан. Они никогда по-настоящему не взрослеют, а я, конечно, сказала: «С какой стати ты так о нас говоришь…» И мы немножко поспорили, но потом помирились. Только вы, сэр, можете понять, что когда я прочитала обо всем и узнала, что это была вовсе не шутка, что Руди кого-то застрелил, а потом и сам застрелился… боже, я не знала, что и делать. Я подумала: если скажу, что заранее знала о его планах, все решат, что я и в остальном участвовала. Но ведь действительно, когда он мне рассказывал, это казалось шуткой. Он тоже так думал, могу поклясться. А я даже не знала, что у него есть пистолет. Он ничего не говорил о пистолете.

— А он сказал, кто устраивал вечеринку?

— Ни словечка не сказал, кто его подговорил. Я думаю, никто его и не подговаривал. Все его рук дело.

— И не назвал никакого имени? Хотя бы сказал, кто это: он или она?

— Ничего не сказал, только что это будет жутким сюрприз. «Вот уж я посмеюсь, когда увижу их лица». Так он сказал.

— Это только умозрительная теория, — сказал Райдесдейл, по дороге в Меденхэм. — Она абсолютно ничем не подтверждается. Может, отбросим ее как досужие домыслы старой девы?

— Я бы не стал этого делать, сэр.

— Но это бездоказательно. Некий таинственный Икс, внезапно появляющийся в темноте за спиной нашего швейцарского молодчика. Откуда он взялся? Кто он? Где он был до того?

— Он мог пройти через черный ход, — сказал Креддок, — как прошел тот же Шерц. Или, — медленно добавил он, — прийти из кухни.

— Вы хотите сказать, она могла прийти из кухни?

— Да, сэр, не исключено. Эта девица не внушает мне доверия. Очень уж она мерзкая. Все ее вопли, истерики могут обернуться чистым притворством. Она могла обработать парня, в нужный момент впустить в дом, все обстряпать, застрелить его, примчаться обратно на кухню, схватить приборы и замшу и начать ломать комедию с воплями.

— Против всего этого один факт: мистер… как бишь его… ну да, Эдмунд Светтенхэм вполне однозначно показал, что ключ торчал в замке с наружной стороны и оп повернул его, чтобы ее выпустить. Может, есть еще какая-нибудь дверь в этой половине дома?

— Да, там есть еще дверь на черный ход и кухню, прямо под лестницей, но, похоже, ручка сломалась недели три тому назад, и до сих пор ее не удосужились починить. А со сломанной ручкой дверь открыть невозможно. Так мне сказали, и, наверно, это правда. Штырь и две ручки лежали на полочке в холле, за дверью, на них был толстый слом пыли, но, конечно, профессионал сумел бы открыть эту дверь.

— Поинтересуйтесь-ка делом этом девицы. Посмотрите, в порядке ли ее документы. Но вообще, сдается мне, это все слишком умозрительно.

Начальник полиции снова испытующе взглянул на подчиненного. Креддок спокойно ответил:

— Я знаю, сэр, и, разумеется, если вы считаете, что дело пора закрывать, мы его закроем. Но я был бы вам очень обязан, если смог бы поработать над ним еще немного.

К вящему его удивлению, шеф спокойно и одобрительно сказал:

— Молодец!

— Надо проверить пистолет. Если теория верна, пистолет не принадлежал Шерцу, тем более что никто не может определенно сказать, был у Шерца пистолет или нет.

— Он германского производства.

— Я знаю, сэр. Но у нас сейчас полным-полно иностранных пистолетов. Все американцы привозили с войны трофейное оружие, англичане от них тоже не отставали. Ставку на это делать нельзя.

— Справедливо. А какие еще зацепки?

— Должен быть мотив преступления. Если теория мисс Марпл хоть в чем-то верна, значит, происшедшее в пятницу не было простой шуткой или обычным налетом. Кто-то пытался убить мисс Блеклок. Возникает вопрос «почему?». И сдается мне, что если кто и может ответить на сей вопрос, то только сама мисс Блеклок.

— Я понял, что она без энтузиазма восприняла эту идею?

— Она восприняла без энтузиазма идею, что ее пытался убить Руди Шерц. И была совершенно права. Но теперь дело другое, сэр.

— Почему?

— Этот кто-то может попытаться еще раз.

— Это, конечно, подтвердило бы правильность вашей теории, — сухо сказал Райдесдейл. — Кстати, вы бы позаботились о мисс Марпл. Полагаю, она намерена поселиться в Чиппинг Клеорне у пастора и два раза ездить в Меденхэм Уэллс на лечение. По-моему, мисс Марпл не прочь повынюхивать, что к чему насчет убийства…

— Мне бы не хотелось, чтобы она туда приезжала, — серьезно сказал Креддок.

— Будет путаться под ногами?

— Дело в другом, сэр. Она милая старушка. Не хотелось бы, чтобы с ней что-нибудь стряслось…

КСТАТИ О ДВЕРИ

— Извините, что снова беспокою вас, мисс Блеклок…

— О, полно! Раз следствие затянулось на неделю, то, очевидно, вы надеетесь получить еще какие-то показания?

Инспектор Креддок кивнул.

— Руди Шерц не был сыном владельца отеля «Альпы» в Монтре. Похоже, он начал свою карьеру с санитара в бернской больнице. У многих пациентов стали пропадать мелкие драгоценности. Потом он работал под другим именем официантом на одном из небольших зимних курортов. Специализировался на подделке счетов, причем в дубликате указывал услуги, которых не было в оригинале. Разницу, естественно, прикарманивал. После этого работал в универмаге в Цюрихе. И похоже, обворовывал не только покупателей.

— Значит, он действительно был нечист на руку? — спросила мисс Блеклок. — И я была права, подумав, что раньше его не встречала?

— Совершенно правы. Нет сомнения, что ему на вас указали в «Ройал Спа», а он притворился, что узнал вас. Он приехал к нам с кипой сфабрикованных документов и устроился на работу в «Ройал Спа».

— Подходящее место для поживы, — сухо сказала мисс Блеклок. — Отель очень дорогой, в нем останавливается много зажиточных людей Все это я понимаю. Но зачем Шерцу понадобилось приезжать в Чиппинг Клеорн? Неужели он рассчитывал что ему от нас больше корысти, чем от «Ройал Спа»?

— Вы совершенно уверены, что в доме нет никаких ценностей?

— Конечно, нет. Я бы знала. Смею вас заверить, инспектор, что у нас нет неизвестной картины Рембрандта или чего-нибудь такого.

— Тогда, выходит, он покушался на вашу жизнь. Кстати, мне бы хотелось побольше узнать о молодой особе, которую зовут Мици.

— Вид на жительство и документы у нее в полном порядке.

— Не сомневаюсь, — сухо сказал инспектор. — Документы Шерца тоже были в полном порядке.

— Но с какой стати Руди Шерцу вздумалось меня убить?

— За спиной Шерца мог стоять кто-то другой, — сказал Креддок. — Об этом вы не подумали?

Он сказал «за спиной» в переносном смысле, хотя у него и промелькнуло, что, если теория мисс Марпл верна, выражение будет правильным и в прямом его значении. Но как бы там ни было, на мисс Блеклок это не произвело впечатления.

— Вопрос остается в силе, — сказала она. — Зачем кому-то меня убивать?

— Вот я и хочу, чтобы вы ответили на этот вопрос, мисс Блеклок.

— Но откуда я возьму ответ? Какой вздор! У меня нет врагов. С соседями я всегда жила мирно. Я не ведаю ничьих тайн. Да сама мысль смешна! А если вы намекаете на то, что здесь замешана Мици, так это тоже абсурд. Как вам уже говорила мисс Баннер, Мици до смерти перепугалась, прочитав объявление в «Газете». Она тут же хотела собрать вещи и уехать.

— Это мог быть и ловкий маневр. Она прекрасно знала, что вы заставите ее остаться.

— Ну конечно, если что-то вбить в голову, то на любое возражение найдется ответ. Однако уверяю вас, если бы Мици вдруг ни с того ни с сего меня возненавидела, она просто бы подсыпала мне чего-нибудь в еду и не стала ломать комедию… Мне кажется, у полиции предубеждение против иностранцев. Мици, может, и лгунья, но не убийца. Можете идти запугивать ее и дальше, но если она в порыве негодования возьмет расчет или запрется у себя в комнате и закатит истерику, я заставлю готовить обед вас.

Креддок пошел на кухню. Он задал Мици те же самые вопросы и получил те же самые ответы.

Да, она заперла входную дверь сразу после четырех. Нет, она не всегда это делала, но в тот вечер она нервничала из-за «ужасный объявления». Запирать черный ход не имело смысла, потому что мисс Блеклок и мисс Баннер выходили через него закрыть уток и покормить цыплят, а мисс Хаймес — возвращаясь с работы.

— Миссис Хаймес сказала, что она заперла дверь в пять тридцать.

— А вы верить… да-да, вы верить…

— А почему бы и нет?

— Что вам разница, что я думаю? Вы мне не поверите.

— Считай, что я даю тебе такую возможность. Так ты думаешь, миссис Хаймес не запирала ту дверь?

— Думаю, она была очень осторожная, чтобы не запирать ее.

— Что ты имеешь в виду?

— Тот парень, он работать не один. Нет, он знал, куда идти, знал, что, когда она приходил, дверь открытая, о такая удобно открытая!

— Что ты хочешь сказать?

— А какой польза, что я говорю? Вы не будете слушать. Вы будете сказать, что я бедный беженка, я не говорю правда. А эта английская леди с белый волосы, о нет, она никогда не говорить неправда, она такая английская, такая честная. И вы верите она, а не я. Но я могла рассказать немного. О да, могла!

Она грохнула кастрюлей о плиту.

— Мы обращаем внимание на все, что нам говорят, — сказал он.

— Но я ничего не скажу. Зачем? Вы как во все места. Преследуете и презираете бедные беженцы. Если я говорю, что неделя назад, когда этот парень приходить просить деньги у мисс Блеклок, и она его посылать домой… Если я говорю, что потом я слушала, что он говорил с миссис Хаймес… Да-да, с ней около оранжерея, вы опять говорите, что я это придумать?

«Вполне вероятно», — подумал Креддок, а вслух сказал:

— Но ты же не могла слышать, о чем они говорили внутри!

— И вы ошибались! — торжествующе взвизгнула Мици. — Я ходить собирать крапива, она делать такой хороший суп. Вот я ходила и слышала: они там говорят. Он говорит: «Но как я могу прятаться?» А она говорит: «Я тебе покажу». А потом говорит: «Четверть шестого». А я думала: «Ага, так ты ведешь себя, моя леди! Идешь с работа и бежишь к мужчина. Несешь его в дом. Наверно, мисс Блеклок это не очень нравиться. Она тебя выгонять быстро. Я думала, я буду смотреть, слышать, а потом рассказываю все мисс Блеклок. Но сейчас я понимаю, что думала неправильно. Она с ним планировала не любовь, она с ним планировала ограбить и убивать. Но вы говорите, что я все придумывала. Злая Мици, вы говорите. Я буду садить ее тюрьма.

Креддок призадумался. Она могла и сочинять. Но могла и не сочинять. Он осторожно спросил:

— А ты уверена, что она разговаривала с Руди Шерцем?

— Конечно. Он выходил, я видел, что он пошел по дорожка оранжерея. А я в тот момент, — вызывающе добавила Мици, — выходила смотреть, если выросла молодая крапива.

«Интересно, — подумал Креддок, — что за молодая крапива может быть в октябре?» Но он понимал, что Мици просто наспех выдумала причину, чтобы скрыть свои шпионские намерения.

— А больше ты ничего не слышала?

Мици посмотрела удрученно.

— Эта мисс Баннер с ее длинный нос начинала меня звать: «Мици, Мици!» И я должна уходить. Она такая вредная! Все лезет. Говорит, будет меня научить готовить. Ее готовление! В ней, да, везде, везде вода, вода, вода!

— А почему ты в прошлый раз ничего не сказала? — строго спросил Креддок.

— Потому что не помнила… Я не думала… Я потом решила, что они имели план… он и она.

— А ты уверена, что это была миссис Хаймес?

— Очень уверена. Она воровка, эта миссис Хаймес. Она воровает и показывает воры хорошие дом. Что она получает за работа в саду, для такая леди не хватает, нет. Ей надо ограбливать миссис Блеклок, которая была с ней такая добрая.

— А вдруг, — сказал инспектор, — мне сообщат, что это тебя видели с Руди Шерцем, тогда как?

— Если они кто-нибудь видят меня с ним, это ложь, ложь, ложь, — презрительно сказала она. — Говорить ложь о кого-нибудь просто, но в Англии это надо доказывать. Мисс Блеклок так мне говорила, и это правда или нет? Я не разговариваю с воры и убийцы. Никакой английский полицейский это не может говорить. Но как я могу готовить, если вы всегда здесь говорить, говорить, говорить? Уходите из моя кухня, пожалуйста. Я хочу делать сейчас очень осторожный соус.

Креддок послушно вышел. Его подозрения насчет Мици слегка поколебались. Он решил поговорить с Филлипой Хаймес. Во время допроса она показалась ему спокойной, хорошо воспитанной молодой женщиной. Он ее не подозревал.

Креддок прошел через холл и, задумавшись, попытался открыть не ту дверь. Мисс Баннер, спускавшаяся с лестницы, поспешно указала ему дорогу.

— Не в ту, — сказала она. — Та дверь не открывается. В следующую налево. Запутаться можно, да? Столько дверей!

— Многовато, — согласился Креддок, оглядывая узкий холл.

Мисс Баннер любезно принялась перечислять:

— Вот эта первая — в гардеробную, за ней в чулан, затем в столовую, это по нашей стороне. А по той — фальшивая дверь, в которую вы сейчас пытались войти, потом настоящая дверь в гостиную, потом в кладовку с фарфором, потом в маленькую оранжерейку и в конце черный ход. Запутаться можно. Особенно в этих двух, они так близко друг от друга. Я тоже частенько по ошибке толкалась не в ту дверь. Обычно ее стол загораживал, но его отодвинули.

Креддок почти машинально заметил тонкую горизонтальную полоску на двери, которую только что пытался открыть. Теперь он понимал, что это след от стола. Смутная мысль шевельнулась в его мозгу, и он спросил:

— Отодвинули? Когда?

— Дней десять назад, от силы недели две.

— А почему его отодвинули?

— Не помню. Кажется, из-за цветов. Вроде бы Филлипа поставила их в большую вазу, она просто очаровательно составляет букеты — осенние цветы, веточки, ветки, и букет получился такой большой, что цеплялся за волосы, поэтому Филлипа сказала: «А почему бы не отодвинуть стол подальше, и цветы будут красивей смотреться на фоне голой стены, а не этой двери».

— Но ведь на самом деле дверь нефальшивая? — спросил Креддок.

— Нет-нет, она настоящая. Она ведет в маленькую гостиную, но, когда комнаты соединили, две двери стали не нужны, и одну закрыли.

— Закрыли? — снова осторожно попытался выяснить Креддок. — Вы хотите сказать: заколотили? Или просто заперли?

— Думаю, закрыли на ключ и на засов.

Он увидел наверху засов и попробовал отодвинуть его. Засов легко поддался, слишком легко…

— А когда ее открывали в последний раз? — спросил он мисс Баннер.

— Должно быть, давным-давно. С тех пор, как я здесь, ни разу, а то бы я знала.

— А где ключ?

— Там, в холле, стол, и в ящике полно ключей. Наверно, он там.

Креддок пошел за ней и увидел уйму ржавых ключей в глубине ящика. Он внимательно рассмотрел каждый, выбрал один, с виду отличавшийся от остальных, и вернулся к двери. Ключ сразу вошел в замочную скважину и легко повернулся. Он толкнул дверь, она бесшумно открылась.

— Осторожней, — воскликнула мисс Баннер, — с той стороны может быть что-нибудь прислонено. Мы же никогда ее не открывали.

— Мисс Баннер, эту дверь открывали совсем недавно. Замок и петли смазаны.

— Но кто мог ее открыть? — удивленно спросила она.

— Вот это я и должен выяснить, — мрачно сказал Креддок. А про себя подумал: «Икс с улицы? Как бы не так! В тот вечер Икс был здесь, в доме, в гостиной».

ПИП И ЭММА

На этот раз мисс Блеклок слушала его более внимательно. Она была умной женщиной и сразу ухватила самую суть.

— Да, — спокойно сказала она, — это меняет дело… Никто не имел права открывать ту дверь. Но никто и не открывал, насколько мне известно.

— Поймите же, — настаивал инспектор, — когда погас свет, кто-то из сидевших в комнате мог проскользнуть в ту дверь, подкрасться к Шерцу сзади и выстрелить в вас.

Мисс Блеклок сказала с расстановкой:

— И вы верите, что кто-то из этих заурядных людей, один из моих милых соседей, проскользнул туда и пытался меня убить? Но почему меня? За что, скажите, бога ради!

— По-моему, это вы должны ответить, мисс Блеклок.

— Но я не могу, инспектор. Уверяю вас.

— Что ж, начнем сначала. Кто получит наследство после вашей смерти?

После некоторого колебания мисс Блеклок ответила:

— Патрик и Джулия. Дора Баннер получит обстановку и небольшой годовой доход. Но в общем-то мне нечего особо оставить. У меня были вклады в немецких и итальянских ценных бумагах, но они обесценились, да и налоги нынче высокие, а проценты низкие, так что убивать меня никакого толку, уверяю вас… большую часть денег я положила в банк год назад.

— И все-таки кое-какие средства у вас есть, мисс Блеклок, и ими завладеют ваши племянник с племянницей.

— Стало быть, Патрик с Джулией замыслили меня убить? Просто не верится. Да они не так уж и нуждаются.

— Вы точно знаете?

— Нет. Только с их слов… Но я решительно отказываюсь их подозревать. Может, когда-нибудь и появится смысл убивать меня, не только не сейчас.

— Что вы имеете в виду, мисс Блеклок? — ухватился за ее слова инспектор.

— То, что когда-нибудь, возможно и весьма скоро, я стану очень богатой. Двадцать с лишним лет назад я была секретаршей и близким другом Рэнделла Гедлера.

Креддок заинтересовался. Рэнделл Гедлер был одним из крупнейших магнатов в финансовом мире. Его дерзкие спекуляции и довольно театральная известность сделали его человеком, которого нелегко забыть. Он умер, если Креддока не подводила память, в 1937 или 1938 году.

— Вы, вероятно, слышали о нем? — сказала мисс Блеклок.

— О да. Он ведь был миллионером?

— Даже мультимиллионером, хотя его финансы не были стабильны. Он всегда вкладывал большую часть денег в какое-нибудь рискованное предприятие. За последние двенадцать лет у кого-кого, а у меня была прекрасная причина убить миссис Гедлер.

— Простите, а миссис Гедлер негодовала на мужа, что он так распорядился капиталом?

— Не нужно стараться быть таким учтивым. Вы ведь хотите узнать, была ли я любовницей Рэнделла Гедлера, не так ли? Нет, не была. И вряд ли Рэнделл когда-либо вздыхал по мне. Он любил Белль, свою жену, и продолжал любить до самой смерти. Думаю, его шаг объясняется благодарностью. Видите ли, инспектор, давным-давно, когда Рэнделл еще не твердо держался на ногах в деловом мире, он вдруг очутился на грани банкротства. Речь шла всего о нескольких тысячах. Он сделал важный ход, очень рискованный и дерзкий, как и все его планы, но у него не хватало денег, чтобы довести операцию до конца. Я выручила его. У меня было немного своих денег. Я верила в Рэнделла. И отдала ему все до последнего пенса И план удался. Через неделю Рэнделл стал баснословно богат.

После этого он обращался со мной как с младшим партнером. Какие чудесные времена были! — вздохнула она… — А потом умер отец, моя сестра осталась беспомощной калекой. Мне пришлось все бросить и ухаживать за ней. Рэнделл через пару лет тоже умер. За время нашего сотрудничества я скопила вполне приличное состояние и не ожидала, что он мне оставит что-нибудь, но я была до глубины души тронута и очень горда, да, горда, когда выяснилось, что, если Белль умрет раньше меня (а она из тех хрупких созданий, о которых говорят, что они не жильцы), я буду единственной наследницей. Думаю, бедняга действительно не знал, кому завещать наследство. Белль милая, она пришла в восторг. Она действительно прекрасная женщина. Живет в Шотландии. Я не виделась с ней много лет, мы только посылаем друг другу открытки на рождество. Перед началом войны мы с сестрой поехали в санаторий в Швейцарию. Там сестра и умерла от туберкулеза… Я вернулась в Англию только год назад.

— Значит, вы можете разбогатеть. А как скоро?

— От сиделки, ухаживающей за Белль, я знаю, что Белль быстро угасает. Это может случиться… через несколько недель. — Она печально добавила: — Но теперь деньги не имеют для меня такой цены. Запросы у меня маленькие, мне вполне хватает того, что у меня есть. Раньше я бы с удовольствием тряхнула стариной и поиграла на бирже, но теперь… Итак, вы понимаете, инспектор, что, замысли Патрик с Джулией меня убить из-за денег, с их стороны было бы безумием не подождать несколько недель.

— Так-то оно так, мисс Блеклок, но что будет, если вы умрете раньше миссис Гедлер? К кому тогда перейдет наследство?

— К законному потомству, или как там у вас называется, к детям Сони, единственной сестры Рэнделла. Рэнделл с ней рассорился. Она вышла замуж за человека, которого он считал мошенником.

— А он действительно был мошенником?

— Отпетым. Но, очевидно, женщины находили его привлекательным. Он был то ли грек, то ли румын… Как же его звали?.. А, Стэмфордис, Дмитрий Стэмфордис.

— Когда она вышла за него замуж, Рэнделл исключил ее из завещания?

— О нет! Соия сама была очень богата Рэнделл уже успел поместить на ее имя крупную сумму денег так, чтобы муж де мог до них добраться. Но, наверно, юристы уговаривали его указать наследника на случай, если Белль меня переживет, и он после долгих колебаний назвал Сониных детей.

— Значит, от этого брака были дети?

— Да. Пип и Эмма. — Она рассмеялась. — Конечно, звучит очень смешно. Все, что я о них знаю, — это что Сомя однажды написала Белль после свадьбы, прося передать Рэнделлу, что очень счастлива, что у нее недавно родились близнецы и она назвала их Пипом и Эммой. Насколько я в курсе, больше писем не было. Но, конечно, Белль сможет рассказать вам больше.

— Вы ошибались, мисс Блеклок, когда говорили, что ни у кого нет оснований желать вашей смерти. По крайней мере, два человека в этом жизненно заинтересованы. Сколько лет сейчас братцу и сестрице?

— Думаю, лет двадцать пять—двадцать шесть. — Лицо ее посерьезнело. — Но вы же не думаете, что…

— Я думаю, кто-то стрелял в вас, пытаясь убить. Думаю, этот человек или люди могут повторить свою попытку. Мне бы хотелось, чтобы вы вели себя очень осторожно, мисс Блеклок, постарайтесь.

Филлипа Хаймес разогнула спину и откинула прядь волос со вспотевшего лба. Она пропалывала цветочный бордюр.

— Я вас, слушаю, инспектор.

— Сегодня утром мне было сделано одно заявление. Оно касается вас.

Филлипа приподняла брови.

— Миссис Хаймес, вы утверждаете, что Руди Шерц вам незнаком?

— Да.

— И впервые вы увидели его уже мертвым? Так ли это?

— Разумеется. Я никогда его раньше не видела.

— А мне сказали, что у вас был разговор с Руди Шерцем в оранжерее Литтл Педдокса. Он спросил, где ему спрятаться, а вы ответили, что покажете место, и назвали время: четверть седьмого. Как раз в четверть седьмого Рули Шерц должен был добраться от автобусной остановки до усадьбы в день налета.

На мгновение воцарилось молчание. Потом Филлипа презрительно хохотнула.

— Я догадываюсь, кто вам сказал. Очень неуклюжая ложь. По каким-то причинам Мици ненавидит меня больше, чем остальных.

— Значит, вы отрицаете?

— Конечно. Я ни разу в жизни не встречала Руди Шерца, да меня и дома не было в то утро. Я была здесь, на работе.

— В какое утро?

Секундная заминка.

— Каждое утро. Я прихожу сюда каждое утро И не ухожу до часу дня. — Она презрительно добавила: — Не стоит слушать Мици. Она все время лжет.

МИСС МАРПЛ ПРИХОДИТ К ЧАЮ

Если Летиция Блеклок и была немного рассеянной, когда миссис Хармон вместе со своей гостьей пришли к чаю, то мисс Марпл, та самая гостья, вряд ли это заметила, поскольку видела хозяйку дома в первый раз. Мисс Марпл оказалась одной из тех пожилых дам, которые обожают истории про грабителей.

— Они куда угодно могут проникнуть, моя дорогая, — уверяла она хозяйку. — Столько появилось новых американских способов! Но я придерживаюсь старых обычаев. Крючок и глазок. Они могут взломать замок и вытащить засов, но перед медным крючком и глазком они бессильны. Вы когда-нибудь пробовали?

— Боюсь, мы плохо разбираемся в замках и засовах, — Содро сказала мисс Блеклок. — У нас нечем поживиться.

— Наверно, налет был очень страшный? — спросила мисс Марпл.

— Я чуть не умерла. — сказала Банч.

— Да, мы поволновались, — призналась мисс Блеклок.

— Это прямо провидение, что он споткнулся и застрелился. Грабители пошли теперь такие жестокие! А как он пробрался в дом?

— Боюсь, мы плохо запираем двери.

— О, Летти! — воскликнула мисс Баннер. — Я забыла тебе сказать, что инспектор сегодня утром вел себя странно. Он настоял, чтобы открыли вторую дверь, ну ту, что никогда не открывают. Он выспросил все про ключ и сказал, что дверь недавно смазали. Но я не могу понять зачем, ведь…

Она слишком поздно заметила, что мисс Блеклок делает ей знаки, прося успокоиться, и застыла с разинутым ртом.

— О, Летти, я… прости… я хотела сказать, я… извини меня, Летти, боже, какая я глупая!

— Ничего, — сказала мисс Блеклок, но видно было, что она раздражена. — Только мне кажется, что инспектору не понравится, если об этом буду г. говорить. А я и не знала, что ты была там, когда он занимался экспериментированием. Но вы понимаете, правда, миссис Хармон?

— О да, — сказала Банч. — Мы не пророним ни звука, правда, тетя Джейн? Но хотела бы я знать, зачем он…

Она впала в глубокую задумчивость. Мисс Баннер ерзала на стуле, и вид у нее был несчастный, наконец ее прорвало:

— Я все время ляпаю не то. Боже, какая мука тебе со мной жить, Летти!

Мисс Блеклок быстро ответила:

— Ты для меня величайшая радость, Дора. Да и вообще в таком крошечном местечке, как Чиппинг Клеорн, на самом деле нет секретов.

— Это правда, — сказала мисс Марпл. — Слухи распространяются здесь самыми невероятными способами.

— О! — вдруг сказала миссис Хармон. — Я поняла! Ну конечно, если та дверь тоже открывается, кто-то мог пробраться сюда в темноте и устроить налет… только никто этого, естественно, не сделал, потому что налетчик был из «Ройал Спа», правда же? Ничего не понимаю, — вновь нахмурилась она.

— Значит, это было здесь? — спросила мисс Марпл и добавила извиняющимся тоном: — Боюсь, вы сочтете меня ужасно любопытной, мисс Блеклок, но это действительно потрясающе! Прямо как в газетах, а тут случилось со знакомыми… Я просто жажду услышать что-нибудь и представить, как все было, если вы понимаете, что я имею в виду…

Мисс Марпл тут же услышала пространный и сбивчивый рассказ Банч и мисс Баннер, он изредка прерывался поправками и уточнениями мисс Блеклок.

Вошел Патрик, добродушно поддержал компанию и даже исполнил роль Руди Шерца.

— А тетя Летти стояла здесь… в углу возле прохода пот аркой. Станьте там, тетя Летти.

Мисс Блеклок послушно встала, после чего мисс Марпл продемонстрировали следы от пуль.

— Какое чудесное, просто божественное спасение! — изумленно сказала мисс Марпл.

— Я как раз хотела предложить гостям сигареты. — Мисс Блеклок кивнула на большую серебряную сигаретницу на столе.

— Люди так неосторожно курят, — неодобрительно отозвалась мисс Баннер. — Никто не ценит хорошую мебель, не то что раньше. Только взгляните, какую жуткую подпалину оставили, надо же — положить сигарету прямо на стол. Позор!

Мисс Блеклок вздохнула:

— Боюсь, мы слишком много думаем о вещах.

Мисс Баннер любила вещи подруги так страстно, будто они были ее собственные. Банч Хармон находила эту черту очаровательной.

— Чудный столик, — вежливо сказала мисс Марпл. — А какая прелестная на нем фарфоровая лампа!

И опять мисс Баннер восприняла похвалу так, словно не мисс Блеклок, а она была владелицей лампы.

— Правда восхитительно? Дрезденский фарфор. У нас таких две. Вторая, кажется, в кладовке.

— Ты все в доме знаешь, Дора… или думаешь, что знаешь, — добродушно сказала мисс Блеклок. — Ты заботишься о моих вещах больше, чем я сама.

Мисс Баннер зарделась.

— Я люблю красивые вещи, — сказала она.

— Должна признаться, — сказала мисс Марпл, — что те немногие вещи, которые у меня есть, тоже мне очень дороги. Столько воспоминаний с ними связано. И то же самое фотографии. Сейчас люди мало фотографируются. А я люблю собирать фотографии племянников, племянниц с тех пор, когда они были в пеленках, и смотреть, как они взрослеют.

— У вас есть и моя жуткая карточка, мне там три года, — сказала Банч. — Я там с фокстерьером, такая косоглазая.

— Наверно, у вашей тетушки много ваших фотографий, — сказала мисс Марпл, поворачиваясь к Патрику.

— О, мы всего лишь дальние родственники, — сказал Патрик.

— По-моему, Элинор посылала мне одну твою детскую фотографию, Пат, — сказала мисс Блеклок. — Но боюсь, она не сохранилась. Я даже не помнила, сколько у твоей матери детей и как их зовут, пока она не написала, что вы приедете.

— Еще одна примета времени, — сказала мисс Марпл. — Сейчас люди часто даже незнакомы со своими молодыми родственниками. В старые добрые времена, когда так чтились семейные связи, это было бы невозможно.

— В последний раз я видела мать Пата и Джулии на свадьбе тридцать лет назад, — сказала мисс Блеклок. — Она была очень хорошенькой девушкой.

— И поэтому у нее такие хорошенькие дети, — ухмыльнулся Патрик.

— У вас такой прелестный старинный альбом, — сказала Джулия. — Помните, тетя Летти, мы его смотрели на днях. А какие там шляпки!

— А какими умными мы считали себя! — вздохнула мисс Блеклок.

— Не стоит расстраиваться, тетя Летти, — сказал Патрик. — Когда лет тридцать спустя Джулия наткнется на свою фотографию, вряд ли она решит, что выглядит, как роза…

— …Вы нарочно это делали? — сказала Банч, когда они с мисс Марпл возвращались домой. — Нарочно завели разговор про фотографии?

— Ну да, моя милая, ведь как любопытно, что мисс Блеклок не знает в лицо ни одного из своих племянников… Думаю, инспектора Креддока это заинтересует.

УТРЕННИЕ ХЛОПОТЫ В ЧИППИНГ КЛЕОРНЕ

Литтл Педдокс остался на попечении сержанта Флетчера.

У Мици был выходной. В этот день она всегда уезжала в одиннадцать часов в Медденхэм Уэллс. С разрешения мисс Блеклок сержант Флетчер осматривал дом. Мисс Блеклок с Дорой спустились в деревню.

Флетчер работал быстро. Кто-то смазал и подготовил дверь, и кто бы это ни был, он сделал это, чтобы незаметно покинуть гостиную, едва свет погаснет, Мици эта дверь не понадобилась, поэтому Мици исключалась.

Кто же оставался? Соседи, думал Флетчер, тоже исключались. Он не мог представить, как они ухитрились бы смазать дверь. Оставались Патрик и Джулия Симмонсы, Филлипа Хаймес и, возможно, Дора Баннер. Симмонсы были в Мильчестере. Филлипа Хаймес на работе.

И все-таки, думал Флетчер, кто-то из домашних смазал ту дверь. Ход его мыслей прервал шум. Ои быстро подошел к краю лестницы и посмотрел вниз.

Через холл шла миссис Светтенхэм. В руке у нее была корзинка. Она заглянула в гостиную, прошла через холл и направилась в столовую. Вышла оттуда уже без корзинки.

Сержант Флетчер пошевелился, половица скрипнула, и миссис Светтенхэм обернулась. Она задрала голову и спросила:

— Это вы, мисс Блеклок?

— Нет, это я, миссис Светтенхэм, — сказал Флетчер.

Миссис Светтенхэм слабо вскрикнула:

— Боже! Как вы меня напугали! Я подумала, это еще один грабитель.

Флетчер спустился к ней.

— Похоже, дом не слишком надежно защищен от грабителей, — сказал он. — И что, каждый вот так может прийти и уйти, когда ему вздумается?

— Я просто принесла айвы из нашего сада, — объяснила миссис Светтенхэм. — Мисс Блеклок хотела сварить айвовое желе, но у нее нет айвы. Я оставила корзинку в столовой.

Она улыбнулась.

— О, понимаю, вы хотите узнать, как я вошла? Очень просто — через черный ход. У нас так принято, сержант. Никому и в голову не приходит запирать двери до темноты.

Она добавила, направляясь к выходу:

— Не смею вас больше задерживать. У вас, наверно, много дел. Еще что-то должно случиться, да?

— Почему, миссис Светтенхэм?

— Вы здесь, я и подумала, что, наверное, все-таки шайка орудует. Вы скажете миссис Блеклок про айву, хорошо?

Миссис Светтенхэм ушла. Флетчера словно мешком по голове огрели. Совсем недавно он считал, что дверь смазал кто-то из домашних. Теперь он видел, что ошибался. Постороннему стоило лишь дождаться, пока Мици уедет на автобусе, а Летиция с Дорой Баннер уйдут. Это было проще простого. И значит, он не мог исключить ни одного из присутствующих в тот вечер в гостиной.

— Мергатройд!

— Да, Хинч?

— Знаешь, я тут думала…

— И что?

— Да уж пришлось поломать голову. И знаешь, Мергатройд, то, что случилось тогда вечером, — сплошная липа.

— Липа?

— Ага. Ну-ка, Мергатройд, заколи волосы и возьми этот совок. Представь, что у тебя пистолет.

— Ой, — нервно сказала мисс Мергатройд.

— Прекрасно. Да не бойся, он не кусается. Подойди к двери. Ты грабитель. Стань там. Теперь ты должна войти в кухню и проделать все эти глупости. Возьми фонарь. Включи его.

— Но как же средь бела дня!..

— А воображение у тебя на что. Мергатройд? Ну, включай.

Мисс Мергатройд, зажав фонарь под мышкой, довольно неуклюже все проделала.

— Так, — сказала мисс Хинчклифф, — ну, поехали. Вспомни, как ты в Институте благородных девиц играла Гермию из «Сна в летнюю ночь». Играй же. Вложи всю душу. «Руки вверх!» — вот твой текст, и не надо портить его никакими «пожалуйста».

Мисс Мергатройд послушно подняла фонарь и, размахивая пистолетом, пошла к двери на кухню.

— Руки вверх! — пискнула она и раздраженно добавила: — Господи, как трудно, Хинч.

— Почему?

— Из-за двери. Она не фиксируется, того и гляди ударит, а у меня обе руки заняты.

— То-то и оно, — проникновенно произнесла мисс Хинчклифф, — а дверь в гостиной Литтл Педдокса тоже все время распахивается. Она не совсем такая, как у нас, но тоже все время ходит туда-сюда. Поэтому Летти Блеклок и купила тот чудный тяжелый фиксатор для стеклянных дверей. В жизни не видела подобного фиксатора, не каждый день встретишь стеклянный пузырь такого размера.

— Может, грабитель тоже вставил в дверь фиксатор, чтоб она не открывалась?

— Где твои здравый смысл, Мергатройд? Как бы он умудрился? Распахнул бы дверь, сказал: «Простите, я сейчас», нагнулся, поставил фиксатор, а потом вернулся бы к делу и сказал: «Руки вверх!»? Попытайся-ка придержать дверь плечом.

— Все равно очень неудобно, — пожаловалась мисс Мергатройд.

— То-то и оно, — сказала мисс Хинчклифф. — Пистолет, фонарь да еще и дверь придерживать — не слишком ли много на одного? А если да, что из этого следует?

Мисс Мергатройд даже не попыталась ничего предположить. Она лишь вопросительно и восхищенно взглянула на подругу, ожидая, что та ее просветит.

— Мы знаем, что у него был пистолет, поскольку он из него стрелял, — сказала мисс Хинчклифф — И фонарь, поскольку все его видели, если только это был не массовый гипноз… Значит, вопрос в следующем, придерживал ли кто-нибудь ему дверь?

— Но кто?

— Да хотя бы ты, Мергатройд. Насколько я помню, ты стояла как раз за дверью, когда погас свет. — Мисс Хинчклифф добродушно рассмеялась — А ты ведь крайне подозрительная личность, разве нет, Мергатройд? Но кто додумается обратить на тебя внимание? Ладно, давай сюда совок, слава богу, эго не настоящий пистолет, а то бы ты сейчас застрелилась!

— Крайне странно, — пробормотал полковник Истербрук.

— В чем дело, милый?

— Поди-ка сюда на минуточку.

— Что случилось, милый?

Миссис Истербрук показалась в дверях гардеробной полковника.

— Помнишь, я показывал тебе пистолет?

— О да, Арчи, такая мерзкая черная штука.

— Ну. Сувенир из Азии. Он лежал в этом ящике, помнишь?

— Помню.

— А теперь его тут нет

— Как странно, Арчи!

— Ты его не трогала?

— Ты что, я даже прикоснуться к нему боюсь!

— Может, это старая грымза, как бишь ее…

— Да ты что? Миссис Батт в жизни бы такого не сделала. Спросить у нее?

— Нет, лучше не надо. Разговоры пойдут всякие. Лучше скажи, ты помнишь, когда я тебе его показывал?

— Да где-то неделю назад. Ты ворчал, что тебе плохо постирали воротнички в прачечной, выдвинул ящик, а там в глубине лежал пистолет, и я спросила, что это?

— Точно. Где-то неделю назад. А ты не помнишь число?

Миссис Истербрук задумалась.

— Ну да, — сказала она. — В субботу. Мы еще собирались пойти в кино, но не пошли.

— Гм… а ты уверена, что не раньше? Может, в пятницу или даже на позапрошлой неделе?

— Нет, милый. Я прекрасно помню. Это было тридцатого, в субботу. Просто из-за того несчастья кажется, что все было так давно. Я даже могу сказать, почему запомнила. Потому, что это случилось на следующий день после налета у мисс Блеклок. Я увидела пистолет, и он напомнил мне вчерашнюю пальбу.

— Уф, — сказал полковник Истербрук, — прямо гора с плеч свалилась.

— Но почему, Арчи?

— А потому, что если бы пистолет исчез перед налетом, то его мог стащить этот проходимец Шерц.

— Но откуда ему было знать, что у тебя есть пистолет?

— Гангстеры добывают сведения самыми невероятными способами. Они все про всех знают.

— Какой ты умный, Арчи!

— Ха! Да уж кое-что повидал на своем веку. Но раз ты точно помнишь, что видела пистолет после налета, тогда все в порядке. Ведь не мог же он стрелять из моего пистолета?

— Конечно, не мог.

— Слава богу. А то пришлось бы заявлять в полицию. Пришлось бы отвечать на массу нескромных вопросов. Никуда не денешься. А я в свое время не удосужился получить разрешение на ношение оружия… Но все же куда запропастился проклятый пистолет?

— Может, его миссис Батт взяла. Правда, она всегда казалась мне такой порядочной женщиной, но, наверно, после налета она занервничала и решила, что пистолет в доме не помешает. Но, конечно, миссис Батт не сознается. Да я и не буду спрашивать. Она ведь может обидеться. А куда мы без нее? Дом такой большой… Я одна просто не справлюсь.

— Конечно, — сказал полковник, — лучше ничего не спрашивать.

УТРЕННИЕ ХЛОПОТЫ В ЧИППИНГ КЛЕОРНЕ (ПРОДОЛЖЕНИЕ)

Мисс Марпл вышла из ворот дома священника и пошла вниз по узенькому переулку, ведущему на главную улицу. Она прошла бар «Красная корова» и лавку мясника и на минутку остановилась заглянуть в витрину антикварного магазинчика мистера Элиота. Он находился рядом с чайной «Синяя птица» и кафе.

Оглядывая витрину, мисс Марпл краем глаза заметила, что мисс Дора Баннер входит в «Синюю птицу», и тут же решила, что, поскольку ветер такой холодный, отнюдь не помешает выпить с утра чашечку кофе.

Мисс Марпл, слегка прищурившись, вглядывалась в полумрак «Синей птицы». Вдруг у нее над ухом раздался голос Доры Баннер:

— Доброе утро, мисс Марпл. Присаживайтесь ко мне. Я одна.

— Спасибо.

Мисс Марпл благодарно опустилась на неуклюжее фирменное кресло.

— Такой сильный ветер, — пожаловалась она, — а у меня ревматизм, я не могу быстро ходить.

— Представляю. У меня как-то был ишиас, так почти все время я просто умирала.

Дамы принялись жадно обсасывать ревматизм, ишиас и невриты. Хмурая девица в розовом халате с синими птицами, зевая, с устало-терпеливым видом приняла заказ на кофе и пирожное.

— Здесь очень хорошие пирожные, — сказала мисс Баннер заговорщическим шепотом.

— Меня заинтересовала та прехорошенькая девушка, которую мы встретили, когда уходили от мисс Блеклок, — сказала мисс Марпл. — Кажется, она ухаживает за цветами или работает в поле. Как ее зовут — Хаймес?

— Да-да, Филлипа Хаймес. Мы зовем ее «наша квартирантка». — Мисс Баннер рассмеялась над своей шуткой. — Она приятная спокойная девушка. Настоящая леди, ну, вы понимаете, о чем я…

— Любопытно. Я знала одного полковника Хаймеса, он был в индийской кавалерии. Может, это ее отец?

— Она Хаймес по мужу. Вдова. Ее мужа убили где-то то ли в Сицилии, то ли в Италии. Но, конечно, это мог быть его отец.

— А нет ли там небольшого романчика? — лукаво предположила мисс Марпл. — С тем высоким юношей?

— С Патриком? Вы думаете? Нет, мне кажется…

— Я имела в виду того юношу в очках. Я его тут видела.

— Ах, конечно! Вы об Эдмунде Светтенхэме. Тсс… Вой там в углу его мать, миссис Светтенхэм. Право, не знаю. Вы думаете, Филлипа ему нравится? Он такой странный молодой человек, порой говорит совершенно неслыханные вещи. А все почему-то считают его умным, — сказала мисс Баннер с явным неодобрением.

— Ум — это еще не все, — покачала головой мисс Марпл. — А вот и наш кофе.

Хмурая девица грохнула на стол поднос. Мисс Марпл и мисс Баннер принялись потчевать друг друга пирожными.

— Как интересно, что вы с мисс Блеклок вместе учились в школе. Вот уж действительно старая дружба.

— Правда, — вздохнула мисс Баннер. — Мало кто так верен своим друзьям, как дорогая мисс Блеклок. О боже, как давно все было! Такая хорошенькая девушка, она так любила жить. Как все это грустно!

Мисс Марпл вздохнула и покачала головой, хотя абсолютно не понимала, что же здесь грустного.

— Жизнь тяжела, — пробормотала она.

— И бремя печалей на сердце легло, — прошептала мисс Баннер, и глаза ее затуманились от слез. — Я всегда вспоминаю это стихотворение. Истинное терпение, истинное смирение. Такое мужество и стойкость должны быть вознаграждены. Мисс Блеклок достойна величайшего счастья.

— Деньги, — сказала мисс Марпл, — могут существенно облегчить жизнь.

Она со спокойным сердцем позволила себе отпустить это замечание, поскольку считала, что мисс Баннер намекает на изобилие в доме мисс Блеклок в ближайшем будущем. Однако мисс Баннер вдруг резко настроилась совсем на другой лад.

— Деньги! — с горечью воскликнула она. — Знаете, я думаю, что по-настоящему понять, что значат деньги, а скорее даже их отсутствие, можно только на собственном опыте.

Мисс Марпл сочувственно закивала. Мисс Баннер продолжала:

— Я часто слышала, что люди говорят: «Я предпочел бы вообще не обедать, чем обедать без цветов на столе». Но как часто эти люди сидели без обеда? Они не представляют, что это такое, надо пережить это на собственном опыте… Голод. Когда есть только хлеб, банка мясной пасты и остатки маргарина. И ты годами сидишь на этом и сходишь с ума, мечтая о хорошем куске мяса с овощами. А одежда! Штопаная-перештопаная, живого места не осталось, а все убеждаешь себя, что незаметно. А поиски работы! И везде тебе говорят, что ты слишком стара. А когда вдруг подворачивается место, силы уже не те. И ты падаешь в обморок и снова оказываешься на улице. А квартплата! Вечная квартплата, и обязательно надо платить, а не то тебя выселят. По нынешним ценам на жизнь остается совсем чуть-чуть. На одну пенсию не очень-то разживешься, не очень.

— Понимаю вас, — сочувственно сказала мисс Марпл.

— Я написала Летти. Случайно увидела ее имя в газете. Там говорилось про благотворительный завтрак в пользу мильчестерской больницы. Так прямо черным по белому и стояло: «Мисс Летиция Блеклок». И я вдруг вернулась в прошлое. Я сто лет ничего о ней не слышала. Она была секретаршей одного богатейшего человека, вы знаете, Гедлера. Она всегда была умной девушкой, из тех, кто преуспевает в жизни, не очень хорошенькой, но зато с сильным характером. Ну, я и подумала… подумала, что, может, она помнит меня. Ведь она — единственная, кого я могла попросить о небольшой услуге. Я хочу сказать… те, кого знаешь с детства, с кем училась в школе, они ведь не подумают про тебя, что ты попрошайка, вымогающая в письмах деньги.

На глаза Доры Баннер навернулись слезы.

— А потом приехала Летти и забрала меня. Она сказала, ей нужен кто-то в помощь по дому. Конечно, я очень удивилась… А сколько в ней доброты, сочувствия! II она так хорошо помнит старые времена. Я на все для нее готова, на все. И я очень стараюсь, но, боюсь, подчас я многое путаю… память не та стала. Я ошибаюсь. Все на свете забываю и говорю глупости. Но она само терпение. И что самое трогательное — она постоянно делает вид, будто от меня ей польза. Истинная доброта, правда?

Мисс Марпл ласково сказала:

— Да, это истинная доброта.

— Я все время волновалась, еще до того, как приехала в Литтл Педдокс: что со мной станется, если с мисс Блеклок что-нибудь случится? Ведь вокруг столько несчастных случаев, эти машины носятся как угорелые, никто не застрахован, правда? Но, разумеется, я ничего не говорила, хотя она, наверно, догадывалась. Однажды она сказала, что оставит мне небольшой годовой доход и, что для меня куда более ценно, всю свою чудесную обстановку. Я была поражена. Но она сказала, что никто не умеет ценить вещи так, как я, и это истинная правда, я просто из себя выхожу, если на моих глазах бьют фарфор или оставляют на столе следы от мокрых стаканов. Я действительно забочусь о ее вещах.

Я вовсе не так глупа, как кажется, — простодушно продолжала мисс Баннер. — И прекрасно вижу, как Летти обводят вокруг пальца. Некоторые, не буту называть имен, занимаются чистым надувательством. Наша дорогая мисс Блеклок излишне доверчива.

Мисс Марпл покачала головой.

— Вы ошибаетесь.

— О нет. Мы с вами, мисс Марпл, мы знаем жизнь. А мисс Блеклок…

Мисс Марпл подумала, что мисс Блеклок, как секретарша крупного финансиста, тоже должна была бы знать жизнь. Но, возможно, Дора Баннер имела в виду то, что Летти Блеклок всегда жила в комфорте, а люди, живущие в довольстве, не знают бездн человеческой души.

— Ох уж этот Патрик! — вдруг так резко сказала мисс Баннер, что мисс Марпл подпрыгнула. — Насколько мне известно, он, по крайней мере, два раза вытягивал из нее деньги. Прикинулся, будто попал в передрягу. Залез в долги. В общем, обычная песенка. А она слишком щедрая. Когда я ее упрекаю, у нее один ответ: «Мальчик молод, Дора. В юности можно и побезумствовать».

— Что ж, здесь есть доля истины, — сказала мисс Марпл. — Тем более он такой красивый молодой человек.

— Человек делами красен, — сказала Дора Баннер. — А он очень любит поднимать всех на с. меч. Я, например, для него только объект для насмешек, не больше. Ему, по-моему, и в голову не приходит, что у других людей тоже есть какие-то чувства.

— Молодежь этим частенько грешит, — сказала мисс Марпл. Мисс Баннер вдруг подалась вперед с таинственным видом.

— Вы ведь никому ни словечком не обмолвитесь, дорогая? — спросила она. — Понимаете, я никак не могу избавиться от ощущения, что он замешай в том ужасном деле. Я думаю, или он, или Джулия были знакомы с тем молодым человеком. Мисс Блеклок я, конечно, даже и не заикаюсь, она с меня голову снимет. И потом это неудобно — ведь он ее племянник. Но раз тот швейцарец застрелился, Патрик должен чувствовать моральную ответственность, правда же? То есть если он его подбил, конечно. В общем, я совсем запуталась. И все столько шумят о второй двери в гостиную! А меня другое беспокоит — то, что сыщик сказал, будто ее смазали. Потому что, понимаете, я видела…

Она запнулась.

Мисс Марпл помолчала, подбирая слова.

— Да, сложное положение, — сочувственно сказала она. — Естественно, вы не хотите, чтобы это дошло до полиции.

— Вот именно, — вскричала Дора Баннер, — я ночи напролет лежу и думаю, думаю… Понимаете, я тут на днях натолкнулась в кустах на Патрика. Он стоял там и держал в руках перышко и баночку… из-под масла. А увидев меня, отскочил с виноватым видом и сказал: «Я вот как раз думал: откуда это взялось?» Он, конечно, парень сообразительный. Наверно, на ходу придумал, когда я его застукала. Да и вообще, подумайте, как можно найти такое в кустах, если не искать намеренно, если не знать, что это там. Но, конечно, я ничего не сказала. Но я на него так посмотрела! Ну, вы понимаете…

Дора Баннер протянула руку, взяла кусок розового, словно лососина, торта и рассеянно надкусила.

— А в другой раз я случайно услышала одни их серьезный разговор с Джулией. Они вроде бы ссорились. Он сказал: «Если б я знал, что ты с этим связана!» А Джулия ему в ответ: «Ну и что ж, мой маленький братец, ты будешь теперь делать?» Но тут, как назло, скрипнула половица, и они меня заметили. Мне ничего не оставалось, как весело спросить: «Да вы никак ссоритесь?» А Патрик сказал: «Да я убеждаю Джулию не связываться с купонами на одежду на черном рынке». У него очень гладко получилось, но я не поверила, что они об этом разговаривали. Я считаю, что лампой в гостиной орудовал Патрик, то, что погас свет, его рук дело, потому что я прекрасно помню, что это был пастух, а не пастушка. А на следующий день…

Она осеклась и покраснела. Мисс Марпл обернулась и увидела, что сзади стоит мисс Блеклок.

— Попиваем кофе и сплетничаем, Банни? — спросила мисс Блеклок, и в голосе ее прозвучал укор. — Доброе утро, мисс Марпл. Холодно, правда?

— Мы как раз говорили о купонах на одежду, — поспешно сказала мисс Баннер. — Их не хватает.

Дверь с грохотом распахнулась, и в «Синюю птицу» влетела Банч Хармон.

— Привет, — сказала она. — Я опоздала?

— Ну почему же, дорогая, — сказала мисс Марпл. — Садись, выпей кофейку.

— Мы должны идти, — сказала мисс Блеклок. — Ты все купила, что нужно, Банни?

Она говорила уже более милостиво, но в глазах еще таился упрек.

— Да-да, спасибо, Летти. Я только забегу по пути в аптеку, куплю еще аспирин и лейкопластырь.

Когда дверь за ними закрылась, Банч спросила:

— О чем вы тут беседовали?..

ЭКСКУРС В ПРОШЛОЕ

Проведя ночь в поезде, инспектор Креддок наконец сошел на маленькой станции в Хайленде.

Сначала он поразился тому, что богатая мисс Гедлер, имевшая возможность поселиться в фешенебельном квартале Лондона, купить поместье в Хэмпшире или виллу на юге Франции, почему-то предпочла уединенную жизнь в Шотландии. Ведь она наверняка здесь была лишена общества друзей и многих развлечений. Как ей не одиноко? Или она настолько больна, что не обращает внимания на то, что ее окружает?

Его ждала машина с пожилым шофером. Утро было солнечное, и всю дорогу, все двадцать миль, инспектор наслаждался, хотя совсем недавно недоумевал, почему миссис Гедлер предпочла одиночество. Он спровоцировал шофера на разговор, который частично объяснил ему, что к чему.

— Она здесь в детстве жила, сэр. Эх, она ведь последняя в роду. Им с мистером Гедлером было здесь лучше всего, хоть он редко когда мог вырваться из Лондона Но уж если приезжал, то они резвились, точно дети малые…

Едва на горизонте показались стены средневековой крепости, Креддок почувствовал, что время будто отступает назад. Его встретил пожилой дворецкий, и после того, как Креддок умылся и побрился, его провели в комнату, где подали завтрак.

После завтрака пришла высокая пожилая женщина в медицинском халате, она назвалась сестрой Мекклелланд и заговорила приветливо и со знанием дела.

— Моя подопечная готова принять вас, мистер Креддок. Она очень ждала встречи с вами.

— Постараюсь не волновать ее, — пообещал Креддок.

— Однако лучше я заранее предупрежу вас о том, что произойдет. Сначала вам покажется, что миссис Гедлер чувствует себя нормально. Она будет охотно с вами беседовать, а потом, совершенно неожиданно, ее силы иссякнут. Тогда вам следует сразу же выйти и послать за мной. Видите ли, мы почти все время держим ее на морфии. Весь день она дремлет. Готовя ее к вашему посещению, я дала ей сильные стимуляторы. По едва их действие прекратится, она впадет в полубессознательное состояние.

— Понимаю, мисс Мекклелланд. А вы не могли бы мне сказать, каково в действительности состояние миссис Гедлер?

— Она умирает, мистер Креддок. Ей осталось жить всего несколько недель. Может, вы сочтете странным, если я скажу, что на самом деле она умерла уже много лет тому назад, но это правда. Миссис Гедлер поддерживала только ее огромная любовь к жизни и ее радостям. Наверно, вы удивлены, что я так говорю об инвалиде, который пятнадцать лет не выходит из дому, и все же это правда. Миссис Гедлер никогда не была сильной женщиной, но у нее потрясающая воля к жизни. — Она добавила с улыбкой: — А кроме того, она очень обаятельна, сами убедитесь.

Креддока провели в большую спальню с зажженным камином, на кровати под балдахином лежала старуха Ее белые волосы были аккуратно уложены, шея и плечи укутаны бледно-голубой ажурной шерстяной шалью.

— Что ж, любопытно, — сказала она. — Нечасто меня навещает полиция. Я слышала, Петиция Блеклок не сильно пострадала во время покушения? Как там моя дорогая Блеки?

— Прекрасно, миссис Гедлер. Она передавала вам огромный привет.

— Давно я ее не видела… Вот уже многие годы мы лишь обмениваемся поздравлениями с рождеством. Я просила ее заехать, когда она вернется в Англию после смерти Шарлотты, но она сказала, что через столько лет это будет мучительно, и, наверно, была права… Блеки всегда была очень разумной… Я полагаю, — пронзительно взглянула на него Белль, — вы хотите спросить о деньгах? После моей смерти деньги по завещанию Рэнделла перейдут к Блеки. Разумеется, у Рэнделла и в мыслях не было, что я его переживу. Он был крупным сильным мужчиной, никогда не болел, а у меня всегда была уйма болячек, я только п делала, что хныкала, и ко мне постоянно ходили доктора с кислыми минами.

— Не думаю, что к вам подходит слово «хныкать», миссис Гедлер.

Старая дама фыркнула.

— Я не в том смысле. Сама я никогда себя особо не жалела. Но считалось само собой разумеющимся, что раз я слабее, то уйду из жизни первой. Однако расчет не оправдался…

— Но почему ваш муж распорядился деньгами именно так?

— Вы хотите спросить, почему он оставил их именно Блеки? Нет, вовсе не из-за того, о чем вы, очевидно, подумали. Вы, полицейские, все не так понимаете! Рэнделл в жизни не был влюблен в Блекл, а она в него. Дело в том, что у Блеки воистину мужской склад ума. У нее нет никаких женских слабостей, По-моему, она вообще никогда не влюблялась. Она, правда, слегка подкрашивалась, но только потому, что так было принято, а вовсе не для того, чтобы выглядеть красивей. — В ее голосе зазвучала жалость. — Она никогда не понимала, как забавно быть женщиной.

Креддок с интересом посмотрел на хрупкое создание, казавшееся крошечным на такой огромной постели. Он осознал, что Белль Гедлер действительно наслаждалась — до сих пор — тем, что родилась женщиной. Она подмигнула ему.

— Я всегда считала, — сказала она, — что быть мужчиной безумно скучно. — Потом задумчиво произнесла: — Мне кажется, Рэнделл относился к Блеки как к младшему братишке. Он доверял ее мнению, она всегда оказывалась права. Она не один раз выручала его из беды.

— Мисс Блеклок рассказывала, как однажды помогла ему деньгами.

— И этим тоже, но я имела в виду нечто большее. Спустя столько лет можно открыть правду. Рэнделл не мог отличить честную сделку от бесчестной. Он был не настолько тонок. Бедняга не мог распознать, где ловкая махинация, а где просто надувательство. Блеки не давала ему сбиться с пути истинного. Одна из черт Летиции Блеклок — ее удивительная прямолинейность. Она никогда не совершит бесчестного поступка. Она очень хорошая. Я ею всю жизнь восхищалась. У девочек было тяжелое детство. Их отец был старый деревенский врач, упрямый как осел в ужасно ограниченный — сущий домашний тиран. Летиция порвала с ним, приехала в Лондон и стала учиться на общественного бухгалтера. Вторая сестра была калекой, у нее было какое-то увечье, и она ни с кем не встречалась и не выходила из дому. Поэтому когда старик умер, Летиция все бросила и уехала ухаживать за сестрой. Рэндалл рвал и метал, но поделать ничего не смог. Если Летиция считала что-то своим долгом, она его выполняла, и никто не мог ее переубедить.

— Это случилось задолго до смерти вашего мужа?

— Кажется, года за два. Но завещание Рэнделл составил еще до того, как она бросила фирму, и не стал его менять. Он сказал мне: «Ведь у нас нет детей (Наш малыш умер, когда ему было два года) Пусть после нашей смерти деньги достанутся Блеки. Она будет играть на бирже и пустит их в рост»

Понимаете, — продолжала Белль Гедлер, — Рэнделл обожал сам процесс делания денег, ему не стоило нравились деньги, сколько острые ощущения, волнения, риск. И Блеки это тоже любила. Она так же была охоча до приключений и имела те же жизненные принципы. Бедняжка, у нее никогда не было обыкновенного человеческого счастья: она не влюблялась, не интересовала мужчин, не кокетничала с ними. И семьи у нее не было, и детей, в общем, она не жила по-настоящему.

Креддок подумал: как странно, что женщина, жизнь котором была омрачена болезнью, женщина, лишившаяся единственного ребенка, потерявшая мужа, оставшаяся одинокой вдовой, женщина, много лет прикованная к постели, может быть такой снисходительной и так сочувствовать другим.

Она кивнула.

— Знаю, о чем вы думаете. Но у меня было все, ради чего стоит жить, это можно отнять, но оно у меня все-таки было! Я была хорошенькой и веселой девочкой, вышла замуж за любимого человека, и он любил меня всю жизнь. Мой малыш умер, но все же он пробыл со мной два года, два прекрасных года. Я испытала много физических страданий, но если вы испытывали что-нибудь подобное, то можете представить, какое это наслаждение, когда боль тебя на время отпускает. И все всегда были ко мне добры… Я действительно счастливая женщина.

Креддок заметил некоторый пропуск в ее воспоминаниях.

— Миссис Гедлер, вот вы только что сказали, что ваш муж оставил наследство мисс Блеклок, поскольку больше его некому было завещать. Но ведь это не совсем точно? У него есть сестра, не так ли?

— Ах, вы о Соне? Но они давно рассорились и порвали всяческие отношения.

— Он не одобрял ее брак?

— Да, она вышла замуж за этого… как его звали?

— Стемфордиса.

— Да-да Дмитрия Стемфордиса. Рэнделл считал его мошенником. Они невзлюбили друг друга с первого взгляда. Но Соня была влюблена в Дмитрия и твердо решила выйти за него замуж. А почему бы и нет? У мужчин на этот счет странные идеи. В двадцать пять лет Соня не была уже глупой маленькой девочкой и прекрасно понимала, что делает. Наверно, Стемфордис действительно был мошенником, самым настоящим, по-моему, за ним числитесь какие то темные делишки, и Рэнделл подозревал, что он живет под чужой фамилией. Соня обо всем знала. Рэнделл уверял, что Дмитрий женится на деньгах, но это неправда Соня была красива, очень красива. И она была сильной личностью. Если бы брак не удался, если б Дмитрий стал с ней плохо обращаться или изменять, она бы порвала с ним и бросила его. Она была богата и могла сама строить свою жизнь.

— Значит, они так и не помирились?

— Нет. Рэнделл с Соней вообще не больно-то ладили. Она обиделась на то, что он помешал ее браку, и сказала: «Что ж, прекрасно! Ты совершенно невозможный человек и больше никогда обо мне не услышишь».

— Но вы все-таки услышали о ней?

Белль улыбнулась.

— Я его не видела, но через восемнадцать месяцев получила от нее письмо. Помнится, она написала из Будапешта, но обратного адреса не дала. Она просила меня сказать Рэнделлу, что бесконечно счастлива и у нее родилась двойня.

— Она писала, как назвала детей?

Белль снова улыбнулась:

— Она написала, что они родились чуть позже полуночи и что она собирается назвать их Пипом и Эммой. Но, конечно, она могла и шутить.

— И больше вы о ней ничего не слышали?

— Нет. Она говорила, что они всей семьей собираются ненадолго в Америку. Больше от нее не было ни слуху ни духу.

— Скорее всего письмо не сохранилось?

— Боюсь, что нет… Я прочитала его Рэнделлу, он проворчал только: «Она еще пожалеет, что вышла за этого типа». Это были его единственные слова в ее адрес. И мы совершенно о ней забыли. Она как-то выпала из нашей жизни.

— Но при условии, что вы переживете мисс Блеклок, мистер Гедлер оставил наследство ее детям, так?

— О, это моих рук дело. Когда он рассказал мне о завещании, я возразила: «А представь, что Блеки умрет раньше меня?» Он ужасно удивился. Я сказала: «Конечно-конечно, Блеки здоровая как лошадь, а я создание хрупкое, но бывают же несчастные случаи, вот кирпич на голову возьмет и упадет». — «Но больше некому оставить, абсолютно некому», — сказал он. А я сказала: «Почему? Есть же Соня». Он тут же возразил: «Чтобы этот тип прикарманил мои денежки? Ни за что!» — «Но у них есть дети. Пип и Эмма, а может, и еще кто-нибудь», — сказала я. Он поворчал, но в завещание их вставил.

— И с тех пор, — медленно проговорил Креддок, — вы ничего не слышали о своей золовке и ее детях?

— Ничего… может, их уже нет в живых, а может, они живут где-то.

«Может, даже в Чиппинг Клеорне», — подумал Креддок. В глазах Белль появилась тревога, словно она прочитала его мысли.

— Нельзя, чтобы они причинили Блеки зло. Блеки хорошая, действительно хорошая… Вы не должны допустить, чтобы с ней случилось несчастье, — сказала она.

Внезапно голос ее угас. Креддок увидел, как серые тени появились вокруг ее рта и под глазами.

— Вы устали, — сказал он. — Я пойду.

Она кивнула.

— Пришлите ко мне Мэк, — прошептала она, — Устала я… — Она слабо шевельнула рукой. — Позаботьтесь о Блеки… с Блеки ничего не должно случиться… позаботьтесь о ней.

— Я сделаю все, что в моих силах, миссис Гедлер. — Он встал и пошел к двери.

Ее голос протянулся за ним, как тонкая нить.

— Это ненадолго… пока я не умру… она в опасности… позаботьтесь о ней…

Креддок чувствовал, что съездил не напрасно. Призрачные близнецы Пип и Эмма оказались не такими уж призраками. «Что мы имеем? — думал он. — Брата и сестру, воспитывавшихся где-то в Европе. А что, если они приехали в Англию нищими или почти нищими? Что им тогда делать? Естественно, разузнать про богатых родственников. Их дядя, владевший огромным состоянием, умер. Перво-наперво они, вероятно, поинтересуются дядиным завещанием. Вдруг им или их матери тоже что-нибудь перепало? Они пойдут в Сомерсет-Хаус и познакомятся с завещанием дяди и, возможно, узнают о существовании мисс Летиции Блеклок. Затем наведут справки о вдове Рэнделла Гедлера. Она инвалид, живет в Шотландии, и, как выясняется, жить ей осталось недолго. Если Летиция Блеклок умрет раньше ее, они завладеют огромным состоянием. Что из этого следует?»

Креддок подумал: «Нет, в Шотландию они не поедут. Они выяснят, где живет сейчас Летиция Блеклок, и поедут туда. Но выдадут себя за других… А как они поедут: поодиночке или вместе? Эмма… Хотел бы я знать… Пип и Эмма… Голову даю на отсечение, что или Пип, или Эмма, или даже оба вместе находятся сейчас в Чиппинг Клеорне».

ДИВНАЯ СМЕРТЬ

На кухне мисс Блеклок отдавала указания Мици:

— Надо приготовить сандвичи с сардинами и сандвичи с помидорами. И немного лепешек. Они у тебя хорошо получаются. И я хотела бы, чтобы ты сделала свой фирменный торт.

— Значит, мы имеем праздник?

— У мисс Баннер день рождения, и к чаю придут гости.

— Когда такой старый, не устраивает день рождений. Лучше забыть день рождений.

— Ну а ей не хочется забывать. Она получит подарки, и потом, устроить небольшое торжество очень даже приятно.

— Вы так сказать и тот раз. А что получилось?

— Ну, на этот раз такого не случится.

— Почему вы знаете, что случится в этот доме? Я весь день дрожу от страх, а весь ночь закрою дверь и смотрю даже гардероб, если там кто-то есть.

— Таким образом ты обеспечиваешь свою безопасность, — холодно сказала мисс Блеклок.

— Вы хотите, чтобы я приготовить… — Мици произнесла нечто, прозвучавшее для уха англичанки мисс Блеклок как «швицебзр», словно две кошки зашипели друг на друга.

— Да-да. Он такой вкусный!

Лицо Мици расплылось в улыбке.

— Хорошо, я приготовляю вкусный торт, очень вкусный. Он будет так вкусный, так вкусный, он будет во рту растопиться. А наверх я положу глазурь шоколадный глазурь. у меня он очень вкусный получаться, и напишу «С лучший пожелания». Этот англичане со свой торты, они как песок, они никуда не кушают торт, как мой. Дивный, скажут они, дивный… Ее лицо опять помрачнело.

— Ах этот мистер Патрик! Он называл его «Дивная смерть» Мой торт! Я не хочу, чтобы так называть мой торт!

— Но это был комплимент, — сказала мисс Блеклок. — Он имел в виду, что ради того, чтобы отведать твоего пирога, стоит умереть.

Мици с сомнением глянула на нее.

— Знаете, мне не нравится, когда говорят «смерть». Они не будут умирать потому, что есть мои пирог, а наоборот, будут лучше…

— Ну разумеется.

Мисс Блеклок со вздохом облегчения вышла из кухни, беседа закончитесь удачно А ведь от Мици всего можно было ожидать.

— Ха! — трагически воскликнул Патрик, когда гости расселись за столом. — Что я вижу? «Дивная смерть»!

— Тсс, — сказала мисс Блеклок. — Не дай бог, Мици услышит. Она сердится, когда ты так называешь ее торт.

— И все же это воистину «Дивная смерть»! Это именинный пирог Банни?

— Да, — сказала мисс Баннер, — у меня сегодня просто чудный день рождения.

Ее щеки пылали от возбуждения с того мига, как полковник Истербрук вручил ей маленькую коробочку конфет и с поклоном провозгласил: «Сладкое наисладчайшей!»

Они воздали должное яствам и, откушав па десерт крекеров, поднялись из-за стола.

— Что то мне не по себе, — сказала Джулия — А все торт. Помню, в прошлый раз я чувствовала себя так же.

— Но он того стоит, — засмеялся Патрик.

— Иностранцы действительно смыслят в кондитерских изделиях, — сказала мисс Хинчклифф. — А вот простого пудинга не могут приготовить.

— Что, взяли нового садовника? — спросила мисс Хинчклифф у мисс Блеклок, когда они возвратились в гостиную.

— Нет, а почему вы решили?

— Да один мужик шнырял тут возле курятника. Вид у него, правда, был довольно пристойный, армейская выправка.

— Ах этот! — сказала Джулия — Это наш сыщик.

Миссис Истербрук уронила сумочку.

— Сыщик? — воскликнула она. — Но… но почему?

— Не знаю, — сказала Джулия. — Он здесь ходит кругами и следит за домом. Наверное, защищает тетю Летти.

— Какая чушь! — сказала мисс Блеклок. — Покорнейше благодарю, я и сама могу себя защитить.

— Но ведь все давно кончено, — вскричала миссис Истербрук. — Я как раз хотела спросить, почему они не закрыли дело?

— Полиция не удовлетворена, — сказал ее муж. — Вот что это значит.

— А чем они не удовлетворены?

Полковник Истербрук покачал головой, показывая, что он может поведать куда больше, коли сочтет нужным. Эдмунд Светтенхэм, недолюбливавший полковника, сказал:

— По правде говоря, мы тут все под подозрением. Нас подозревают в том, что мы здесь намеренно шляемся, собираясь при первой же возможности совершить убийство.

— Пожалуйста, не надо, мистер Светтенхэм, — закричала Дора Баннер. — Я уверена, что никто из нас не смог бы убить нашу дорогую, драгоценную Летти.

На мгновение все страшно смутились. Эдмунд побагровел и пробормотал:

— Я пошутил.

Затем все снова рассыпались в благодарностях хозяйке.

— Ты повеселилась, Банни? — спросила мисс Блеклок, когда ушел последний гость.

— О да! Но у меня ужасно болит голова. Наверно, от перевозбуждения.

— Это от торта, — сказал Патрик. — Меня тоже мутит. А вы еще целее утро не отрывались от шоколада.

— Наверно, я пойду лягу, — сказала мисс Баннер. — Приму пару таблеток аспирина и попытаюсь заснуть.

Мисс Баннер пошла наверх.

— Мне пойти закрыть уток, тетя Летти?

Мисс Блеклок строго взглянула на Патрика.

— Если дашь честное слово, что крепко запрешь дверь.

— Запру. Клянусь, что запру.

— Выпейте черри, тетя Летти, — сказала Джулия. — Как говаривала моя старушка няня: «Это утихомирит ваш желудок». Жуткая фраза, но она удивительно подходит к данному моменту.

— Пожалуй, ты права. Откровенно говоря, я просто не привыкла к такой роскоши. О Банни, как ты меня напугала! В чем дело?

— Не могу найти аспирин, — безутешно сказала мисс Баннер.

— Возьми мой, дорогая. Он там, около моей кровати.

— У меня на трюмо стоит флакончик, берите, — предложила Филлнпа.

— Спасибо… большое спасибо. Возьму, если не найду свой. Но он где-то здесь, я точно знаю. Новый пузырек. Куда я его задевала?

— Да их в ванной полно, — нетерпеливо сказала Джулия. — Этот дом просто ломится от аспирина.

— Меня просто раздражает моя рассеянность, что я все теряю, — ответила мисс Баннер, поднимаясь обратно по лестнице.

— Бедная старенькая Банни, — сказала Джулия, поднимая бокал. — Как вы считаете, может, дадим ей чуточку черри?

— Не стоит, — сказала мисс Блеклок. — Она сегодня и без того перевозбуждена, он ей не поможет.

— Филлипа, дорогая, я хочу с тобой поговорить.

— Да, мисс Блеклок.

Филлипа Хаймес подняла на нее чуть удивленные глаза.

— Я замечаю, что в последнее время у тебя расстроенный вид. Что-нибудь случилось?

— О нет… ничего, мисс Блеклок. Что может случиться?

— Ну, не знаю. Я подумала, может, вы с Патриком…

— С Патриком? — На этот раз Фнллнпа действительно удивилась.

— Ну значит, нет. Пожалуйста, прости меня, если я допустила бестактность. Но вы так часто бывали вместе… Не думаю, что из Патрика получился бы хороший муж. Во всяком случае, в ближайшем будущем.

Лицо Филлипы окаменело.

— Я никогда больше не выйду замуж, — сказала она.

— О нет, выйдешь когда-нибудь, дитя мое. Ты молода. Но мы не будем это обсуждать. Значит, других поводов для расстройства у тебя нет? Никаких проблем… например, денежных?

— Нет. Все в порядке.

— Я знаю, ты порой тревожишься, сможет ли твой малыш учиться. Поэтому я хотела тебе кое-что сказать. Сегодня днем я ездила в Мильчестер к мистеру Беддингфелду, моему юристу. В последнее время все стало так шатко, что я решила составить новое завещание… на всякий случай. Кроме того, что завещано Банни, все остальное переходит к тебе, Филлипа.

— Что? — резко повернулась Филлипа, уставившись на нее. — О нет, что вы… И вообще почему? Почему мне?

— Наверно, — необычным тоном сказала мисс Блеклок, — потому, что больше некому.

— Но есть Патрик и Джулия!

— Да, есть Патрик и Джулия, — в голосе мисс Блеклок продолжали звучать странные нотки.

— И они ваши родственники.

— Очень дальние. Они не имеют права ничего от меня требовать.

— Но… я тоже не хочу… не знаю, что вы обо мне думаете… О нет, я не хочу этого.

Взгляд ее был скорее враждебным, чем благодарным.

— Я знаю, что делаю, Филлипа. Я к тебе привязалась. И потом, у тебя растет мальчик… Если я умру сейчас, тебе достанется не очень много… но через несколько недель все будет иначе. — Она твердо выдержала взгляд Филлипы.

— Но вы же не собираетесь умирать! — запротестовала Филлипа.

— Нет, если приму меры предосторожности.

— Предосторожности?

— Да. Подумай над этим… И больше не беспокойся.

Мисс Блеклок вышла из комнаты. Филлипа услышала, что она разговаривает в холле с Джулией.

Через несколько секунд Джулия вошла в гостиную.

— Прекрасно сыграно, Филлипа, — сказала она с упреком. — Темная ты лошадка, темная…

— Значит, ты слышала.

— Слышала. Полагаю, так оно было и задумано.

— Что ты хочешь сказать?

— Наша тетя Летти далеко не дура… Но уж с тобой-то, теперь во всяком случае, все в порядке, Филлипа. Ты неплохо устроилась, да? — О Джулия… я не хотела… совсем не хотела…

— Разве? Да нет, конечно, ты хотела. Ты всей душой против, не так ли? Нет, не так, ты очень даже нуждаешься в деньгах. Но запомни: если кто-нибудь укокошит теперь тетю Летти, подозрение падет прежде всего на тебя.

— Но я не стану этого делать. Какой идиотизм убивать ее сейчас, когда… стоит только подождать…

— Значит, ты имеешь понятие об этой старой миссис, как там ее, которая отдает концы в Шотландии? Любопытно… Да, Филлипа, я все больше убеждаюсь, что ты и впрямь очень темная лошадка.

— Я вовсе не хочу лишать вас с Патриком вашей доли.

— Неужто, моя милочка? Извини, но я тебе не верю.

ВОЗВРАЩЕНИЕ ИНСПЕКТОРА КРЕДДОКА

Прибыв в Мильчестср, инспектор Креддок направился к Райдесдейлу, который внимательно выслушал его доклад.

— Стало быть, Пип и Эмма? — задумчиво проговорил Райдесдейл. — Интересно…

— Патрик н Джулня Симмонс как раз того возраста, сэр. Если б нам удалось установить, что мисс Блеклок не видела их с тех пор, когда они были совсем детьми.

Райдесдейл слегка причмокнул и сказал:

— Наша союзница мисс Марпл установила это для нас. На самом деле, мисс Блеклок не видела их до последних двух месяцев.

— Тогда, сэр, они наверняка…

— Не все так просто, Креддок. Мы все проверили. Из того, что удалось узнать, выходит: Патрика и Джулию следует исключить. Его характеристика из морских частей подлинная. Кстати, вполне приличная, единственный недостаток, на который в ней указывается, — это «тенденция к неповиновению». Мы снеслись с Каннами, и возмущенная миссис Симмонс ответила, что, разумеется, ее дети пребывают сейчас в Чиппииг Клеорне у своей родственницы Летиции Блеклок. Вот такие дела!

— А миссис Симмонс настоящая?

— Она была миссис Симмонс многие годы. Это единственное, что я могу сказать, — сухо ответил Райдесдейл.

— Что ж, вполне неоднозначно. Только… они так подходят! Того же возраста. И мисс Блеклок их лично не знает. Лучших Пипа и Эмму нам не сыскать.

Начальник полиции задумчиво кивнул и пододвинул Креддоку бумагу.

— Мы тут раскопали кое-что про миссис Истербрук.

Инспектор поднял брови.

— Очень интересно, — заметил он. — Ловко же она одурачила старого болвана. Но, как я понимаю, с нашим делом это не связано.

— Очевидно, нет.

— А вот что касается миссис Хаймес… — Брови Креддока снова полезли вверх. — Думаю, стоит по-новому побеседовать с юной леди, — сказал он.

— А вы считаете, здесь есть какая-то связь?

— Вполне возможно. Конечно, не прямая.

Оба помолчали.

— А как Флетчер справляется?

— Флетчер проявил исключительную активность. С разрешения мисс Блеклок он каждый день производил обыск вокруг дома, но не нашел ничего существенного Затем он решил выяснить, у кого была возможность смазать дверь. Проверял, кто остается дома в те дни, когда девушка-иностранка отсутствует. Это оказалось несколько сложнее, чем мы думали, потому что, как выяснилось, она ходит гулять почти каждый день. Обычно она спускается в деревню выпить чашку кофе в «Синей птице». Так что, когда мисс Блеклок и мисс Баннер нет дома, а это тоже происходит почти каждый день, — они ходят собирать ежевику, — путь совершенно свободен.

— А они всегда оставляют двери открытыми?

— Раньше оставляли. Сейчас, думаю, нет.

— Ну и каковы результаты изыскании Флетчера? Кто бывает в доме, когда хозяева уходят?

— Практически все.

Райдесдейл взглянул на лежащий перед ним листок.

— Мисс Мергатройд была там — присматривала за курицей. Потом приходила миссис Светтенхэм забрать конину, которую мисс Блеклок оставила для нее на кухонном столе. Мисс Блеклок ездила на машине в Мильчестер, а когда она ездит на машине в Мильчестер, она всегда привозит конину для миссис Светтенхэм. Для вас это звучит вполне нормально?

Креддок поразмыслил.

— А почему бы мисс Блеклок не завезти миссис Светтенхэм конину на обратном пути из Мильчестера?

— Не знаю почему, но она этого не сделала. Миссис Светтенхэм говорит, что мисс Блеклок всегда оставляет конину на кухонном столе, а ей (то есть миссис Светтенхэм) удобней забирать ее, когда Мици нет дома, потому что порой Мици бывает с ней весьма груба.

— Что ж, концы с концами сходятся. А кто следующий?

— Мисс Хинчклифф. Говорит, что в последнее время там не бывала. Однако это не так. Мици виде па, как она выходила через черный ход, то же самое видела миссис Батт — местная жительница. Потом мисс Хинчклифф признала, что, может, и заходила, но не помнит. И не может вспомнить, зачем приходила. Говорит, что, вероятней всего, забегала просто так.

— Довольно странно.

— Ну, это в ее стиле. Дальше у нас миссис Истербрук. Она выгуливала своих собачек и по дороге заглянула узнать, не даст ли ей мисс Блеклок выкройку, но мисс Блеклок не оказалось дома. Она говорит, что немного ее подождала.

— Вот именно. А тем временем могла все вокруг вынюхать. Или смазать дверь. А что полковник?

— Занес как-то книгу про Индию, мисс Блеклок изъявила желание ее прочитать. По ее словам, она пыталась отбрыкаться, но ничего не вышло. Был ли там Эдмунд Светтенхэм, мы не знаем. Он вообще личность неясная. Говорит, что порой заглядывал туда, разыскивая мать, но в последнее время, кажется, не заглядывал.

— Всего этого действительно недостаточно, чтобы делать какие-либо заключения.

— Да.

Райдесдейл сказал с легкой ухмылкой:

— Мисс Марпл тоже проявила активность. Флетчер сообщил, что она пила утром кофе в «Синей птице». Ее приглашали на черри в Боулдерс и на чай в Литтл Педдокс. Она была восхищена садом миссис Светтенхэм к заходила посмотреть на индийские диковинки полковника Истербрука.

— Может, хоть мисс Марпл нам скажет, настоящий он полковник или нет?

— Уж она бы знала, если он ненастоящий… Все-таки думаю, с ним вес в порядке, хотя нам предстоит это еще проверить.

— А пока суд да дело, — Креддок запнулся, — как вы считаете, мисс Блеклок согласится уехать?

— Из Чиппинг Клеорна?

— Да. Она могла бы прихватить с собой свою верную Банни и отбыть в неизвестном направлении. Почему бы ей не съездить в Шотландию и не пожить у Белль Гедлер?..

— Поселиться там и ожидать смерти Белль? Не думаю, что она на это пойдет. Любой мягкосердечной женщине не понравилось бы подобное предложение.

— Но если она спасет свою жизнь…

— Бросьте, Креддок, укокошить кого-нибудь вовсе не так легко, как вам кажется.

— Неужели, сэр?

— Ну, в известном смысле довольно легко, тут я согласен. Существует тысяча способов. Однако убить так, чтобы остаться вне всяких подозрений, отнюдь не просто. А все они должны сейчас понимать, что они под подозрением. Оригинальный, продуманный план провалился. Нашему неизвестному убийце придется придумать что-то новенькое.

— Но надо учитывать и фактор времени, сэр. Миссис Гедлер умирает — и это может произойти в любой момент. Следовательно, убийца не может себе позволить долго ждать.

— Верно.

— И еще одно, сэр. Он… или она… должны знать, что мы проверяем каждого.

— И что это отнимает много времени, — вздохнул Райдесдейл.

— Вот вам другая причина для спешки. Уверен, сэр, опасность весьма реальна. На карту поставлены большие деньги. Если Белль Гедлер умрет…

Он оборвал себя на полуслове, потому что вошел полицейский.

— Констебль Легг на проводе из Чиппинг Клеорна, сэр.

— Давайте его сюда

Инспектор Креддок, наблюдавший за шефом полиции, увидел, что лицо его посуровело и застыло.

— Очень хорошо, — рыкнул Райдесдейл. — Инспектор Креддок отбудет к вам немедленно.

Он положил трубку.

— Неужели… — запнулся Креддок Райдесдейл покачал головой.

— Нет. Это Дора Баннер, — сказал он. — Она хотела выпить аспирина. И очевидно, взяла пузырек, стоявший возле постели Летиции Блеклок. В нем оставалось всего несколько таблеток. Она взяла две, а третью оставила. Врач забрал ее и отправил на экспертизу. Он утверждает, что это вовсе не аспирин.

— Она мертва?

— Да, ее нашли мертвой в постели сегодня утром. Умерла во сне. Врач говорит, что это неестественная смерть, хоть здоровье ее было в плохом состоянии. Он подозревает отравление наркотиками. Вскрытие назначено на сегодняшний вечер.

— Таблетки аспирина возле постели Летиции Блеклок. Умный, ох, умный дьявол! Патрик рассказывал, что мисс Блеклок выбросила початую бутылку черри и откупорила новую. Не думаю, что ей пришло бы в голову сделать то же самое с аспирином. Кто находился дома в последний и предпоследний день? Таблетки не могли храниться дольше.

Райдесдейл взглянул на него.

— Вчера там были все наши красавчики, — сказал он. — У мисс Баннер был день рождения. Любой из них мог прокрасться наверх и совершить этот мерзкий подлог. И, разумеется, то же самое мог проделать любой из домочадцев в любое удобное ему время.

АЛЬБОМ

Дожидаясь мисс Блеклок, мисс Марпл оглядела гостиную, гадая, что же имела в виду Дора Баннер, сказав в то утро в «Синей птице», что, по ее мнению, Патрик орудовал с лампой, чтобы «выключить свет». С какой лампой? И как он с ней «орудовал»?

Мисс Марпл решила, что, должно быть, Дора имела в виду маленькую лампу, стоявшую на столике возле прохода под аркой. Она еще говорила про пастуха с пастушкой, а этот светильник тончайшего дрезденского фарфора как раз был сделан в виде пастуха в голубом кафтане и розовых штанах. В руках он держал подсвечник, который впоследствии приспособили под электрическую лампу. Что еще говорила Дора Баннер? «Это была пастушка, я точно помню. А назавтра…» Теперь это явно был пастух.

Мисс Марпл вспомнила: когда они с Банч приходили на чай, Дора Баннер обмолвилась про то, что лампа парная. Естественно, раз пастух, так и пастушка. И в день налета на столе стояла пастушка… А на следующее утро — другая лампа, та, которая стояла здесь и по сей день, пастух. За ночь ее подменили. И у Доры Баннер были основания считать, что подменил ее Патрик.

Но почему? А потому, что, если бы осмотрели ту лампу, сразу стало бы ясно, как Патрик умудрился выключить свет. Как ему удалось? Мисс Марпл внимательно посмотрела на лампу, стоявшую напротив нее. Шнур был протянут через стол к розетке. На середине шнура — маленький грушеобразный выключатель. Это ни о чем не говорило мисс Марпл, поскольку в электричестве она разбиралась слабо.

Где же пастушка, гадала она. В нежилой комнате, или где-нибудь на свалке, или… в кустах, где Дора Баннер наткнулась на Патрика, держащего в руках перышко и баночку из-под масла? Мисс Марпл решила высказать все эти соображения инспектору Креддоку.

В самом начале мисс Блеклок скоропалительно сделала вывод, что объявление — дело рук Патрика. Интуиция часто оправдывалась, во всяком случае, мисс Марпл в это верила.

Патрик Симмонс…

Красивый юноша. Обаятельный. Нравящийся женщинам. Может ли Патрик Симмонс оказаться Пипом? Но ведь во время воины он был на флоте. Полиция могла запросто это проверить. Только вот… подчас… бывают самые невообразимые перевоплощения.

Открылась дверь, и вошла мисс Блеклок. Мисс Марпл подумала, что она выглядела сейчас гораздо старше своих лет. Куда девалась ее жизненная сила и энергичность?

— Ради бога, извините, что беспокою вас, — сказала мисс Марпл, — но у пастора умирает прихожанин, а Банч нужно было срочно отвезти ребенка в больницу. Пастор написал вам записку.

Она протянула записку мисс Блеклок.

— Садитесь, мисс Марпл. Спасибо, что принесли, вы очень любезны.

Она внимательно прочла.

— Священник очень чуткий человек, — спокойно сказала она. — Он не выражает никаких бессмысленных соболезнований… Передайте ему, что приготовления будут очень кстати. Ее любимый… ее любимый псалом был…

Внезапно ее голос прервался.

Мисс Марпл мягко сказала:

— Я, конечно, чужой человек, но поверьте, мне очень жаль. И тут вдруг Летиция Блеклок не удержалась и зарыдала.

Ее плач был жалобным, и в нем звучало безутешное горе и какая-то обреченность Мисс Марпл сидела не шелохнувшись. Наконец мисс Блеклок выпрямилась.

— Извините, — сказала она, — на меня просто… просто нашло. Какая утрата! Понимаете, она была единственной ниточкой, связывавшей меня с прошлым. Единственной, кто… кто помнил. Теперь она ушла, и я осталась совсем одна.

— Как я вас понимаю! — сказала мисс Марпл. — Человек остается один, когда уходит последний, кто помнит его в молодости. У меня тоже есть племянники и племянницы, и добрые друзья, но нет никого, кто помнил бы меня молодой, никого из тех времен. Я уже давно совсем одна.

Они обе посидели молча.

— Вы все прекрасно понимаете, — сказала Летиция Блеклок. Она поднялась и подошла к письменному столу. — Мне надо черкнуть пару строк пастору. — Она держала ручку негнущимися пальцами и медленно выводила каждую букву. — Артрит замучил. Подчас я вообще не могу написать ни слова.

Она заклеила конверт и надписала его.

— Если вам не трудно, будьте любезны, захватите конверт с собой.

В холле послышался мужской голос.

— Это инспектор Креддок, — сказала мисс Блеклок.

Она подошла к зеркалу, висевшему над камином, и припудрила лицо.

Вошел Креддок. Он неодобрительно глянул на мисс Марпл.

— О, — сказал Креддок, — значит, вы здесь.

Стоявшая у камина мисс Блеклок обернулась.

— Мисс Марпл любезно принесла мне записку от священника.

Мисс Марпл засуетилась:

— Ухожу… ухожу. Не буду вам мешать.

— Вы были здесь вчера в гостях?

Мисс Марпл нервно сказала:

— Нет, не была. Мы с Банч ездили в гости к одним нашим друзьям.

— Тогда вам нечего мне сообщить. — Креддок недружелюбно распахнул дверь, и мисс Марпл, довольно смущенная, вышла из гостиной.

— Эти старухи везде свой нос суют, — сказал Креддок.

Немного помедлив, он добавил:

— Мы обязаны были предотвратить смерть мисс Баннер.

— Но как? Не представляю себе.

— Конечно, это нелегко. Но сейчас мы должны действовать быстро. Чьих это рук дело, мисс Блеклок? Кто дважды покушался на вашу жизнь и, возможно, попытается сделать это и в третий раз, если мы ему не помешаем?

Мисс Блеклок поежилась:

— Не знаю, инспектор…

— Я связался с миссис Гедлер. Она помогла мне, насколько это было в ее силах. Правда, не слишком многим. Ваша смерть сыграла бы на руку нескольким людям. Прежде всего Пипу и Эмме. Патрик и Джулия Симмонс примерно того же возраста, однако их прошлое более или менее ясно. Но как бы там ни было, мы не можем ограничиваться только ими. Скажите, пожалуйста, мисс Блеклок, если бы вы сейчас увидели Соню Гедлер, вы бы ее узнали?

— Соню? Конечно… — Она вдруг осеклась. — Нет, — медленно сказала она. — Наверно, нет. Слишком много лет прошло. Тридцать лет. Сейчас она уже пожилая женщина.

— А какой вы ее помните?

— Соню? — Мисс Блеклок немного подумала. — Она была довольно маленького роста, смуглая.

— А какие-нибудь особые приметы? Может, что-то в поведении?

— Нет-нет, по-моему, нет. Она была веселой… очень веселой.

— А у вас нет ее фотографий?

— Сониных? Дайте подумать… Да нет, отдельных фотографий нет. Были какие-то общие снимки… в альбоме… там, наверно, есть и она.

— Ага. А можно мне взглянуть?

— Конечно. Куда же я подевала альбом?

— Мисс Блеклок, скажите, пожалуйста, допускаете ли вы, хотя бы теоретически, что миссис Светтенхэм — это Соня Гедлер?

— Миссис Светтенхэм? — Мисс Блеклок посмотрела на нега с искренним удивлением. — Но ее муж состоял на государственной службе где-то в Индии, а потом в Гонгконге.

— Вы исходите из того, что она вам сама про себя рассказывала?

— Если дело оборачивается так, то не знаю… Но неужто миссис Светтенхэм?.. Господи, какой вздор!

— А Соня Гедлер никогда не пыталась играть? Скажем, в любительских спектаклях?

— Как не пыталась! Пыталась. И у нее неплохо выходило.

— Вот видите! И еще одно. Миссис Светтенхэм носит парик. По крайней мере, — поправился инспектор, — так утверждает миссис Хармон.

— Да-да, мне казалось, что у нее парик. Эти ее пепельные кудряшки такие ненатуральные. Но, по-моему, все-таки это вздор. Она очень приятная женщина, а порой бывает даже очень забавной.

— Еще есть мисс Хинчклифф и мисс Мергатройд. Кто-нибудь из них может оказаться Соней Гедлер?

— Мисс Хинчклифф слишком высокая. Она ростом со среднего мужчину.

— А мисс Мергатройд?

— Ах… что вы, уверена, что мисс Мергатройд не Соня.

— Но вы ведь не очень хорошо видите, мисс Блеклок?

— Да, у меня близорукость, вы на это намекаете?

— Именно на это. А теперь я все же хотел бы взглянуть на фотографию Сони Гедлер.

— Я постараюсь найти альбом.

— Пожалуйста, поищите его сейчас.

— Как, прямо сию минуту?

— Я был бы вам весьма признателен.

— Хорошо. Так… дайте подумать. Я видела этот альбом, когда мы убирались в книжных шкафах. Помогала мне Джулия. Помню, она еще потешалась над платьями тех времен… Мы поставили книги на полку в гостиной. А куда мы положили альбомы и большую подшивку «Арт Джорнал»? Совсем память стала дырявая! Может, Джулия помнит? Она сегодня дома.

Инспектор отправился на поиски Джулии. Внизу ее нигде не было. Он спросил у Мици, где мисс Симмонс, и Мици сердито ответила, что это не ее забота.

Стоя под лестницей, инспектор позвал: «Мисс Симмонс!» — и, не услышав ответа, начал подниматься. Он столкнулся с Джулией неожиданно. Она выходила из двери, за которой в глубине виднелась спиральная лесенка.

— Я была на чердаке, — сказала она. — Что случилось?

Инспектор Креддок объяснил.

— А, те старые альбомы с фотографиями? Да, я прекрасно их помню. Мы засунули их в большой шкаф в кабинете. Я сейчас поищу.

Она спустилась и толкнула дверь в кабинет. Возле окна стоял большой шкаф. Джулия открыла дверцу и выгребла кучу всякой всячины.

— Сколько же здесь хлама, — сказала она. — Старики никогда ничего не выбрасывают.

Инспектор опустился на колени и поднял с нижней полки пару старинных альбомов.

— Эти?

— Да.

Мисс Блеклок вошла и стала рядом с ними.

— Ах, вот куда мы их положили. А я не могла вспомнить. Креддок перенес альбомы на стол и начал перелистывать.

— Наверно, на этой странице, — сказала мисс Блеклок. — Или на второй… а может, на третьей. Другой альбом сделан уже после того, как Соня вышла замуж и уехала. — Она перевернула страницу. — Должно быть тут. — И осеклась. На странице было несколько пустых мест. Креддок наклонился, стараясь разобрать размытую подпись: «Соня… я… Р.Г.» Чуть дальше: «Соня и Белль на пляже». А на противоположном листе слова: «Пикник в Скайне». Она перевернула следующую страницу: «Шарлотта, я, Соня, Р.Г.».

Креддок встал.

— Кто-то отклеил фотографии, и, очевидно, не так давно.

— Когда мы смотрели альбом, они были. Правда, Джулия?

— Я не очень внимательно смотрела, но, кажется, вы правы, тетя Летти, здесь не было пустых мест.

Креддок помрачнел.

— Кто-то, — сказал он, — убрал из этого альбома все снимки Сони Гедлер.

ПИСЬМА

— Простите, что снова беспокою вас, мисс Хаймес.

— Ничего, — холодно сказала Филлипа.

— Может, нам пройти в ту комнату?

— В кабинет? Ладно, если вы хотите, инспектор. Но там очень холодно. Там нет камина.

— Неважно. Я вас долго не задержу. И потом тут нас вряд ли смогут подслушать.

— А что, это важно?

— Не для меня, миссис Хаймес. Для вас… Кажется, вы говорили мне, миссис Хаймес, что вашего мужа убили на войне в Италии?

— Ну и что?

— А разве не проще было сказать правду, что он дезертировал?

Креддок увидел, что она побелела и стиснула руки.

— Что вы намерены теперь делать? Рассказать всему свету? — спросила она.

— А разве никто не знает?

— Здесь никто. Гарри, — ее голос дрогнул, — мой сын ничего не знает. И в не хочу, чтобы он когда-нибудь узнал об этом.

— И все же расскажите ему обо всем. Если он сам узнает, ему будет очень плохо. Или вы и дальше будете рассказывать ему сказки про отца, который погиб как герой…

— Я этою не делаю. Его отец был… был убит на войне. В конце концов, какое это имеет значение… для нас.

— Но ваш муж ведь до сих пор жив?

— Возможно. Откуда мне знать?

— Когда вы его видели в последний раз, миссис Хаймес?

Филлипа торопливо ответила:

— Я не видела его много лет.

— Вы говорите правду? Вы точно не видели его, допустим, две недели тому назад?

— На что вы намекаете?

— Я не верил, что вы встречались в оранжерее с Руди Шерцем. Однако рассказ Мици звучал весьма убедительно. Думаю, миссис Хаймес, что мужчина, ради которого вы в то утро ушли с работы, был ваш муж.

— Ни с кем в оранжерее я не встречалась.

— Может, ему нужны были деньги и вы их ему дали?

— Я же сказала, я его не видела и ни с кем в оранжерее не встречалась.

— Среди дезертиров довольно часто попадаются отчаянные люди. Иногда они участвуют в ограблениях. В налетах. В общем, в подобных вещах. И нередко у них есть иностранные пистолеты, они привозят их с собой из-за границы.

— Я не знаю, где мой муж. Я не видела его уже много лет.

— Это ваше последнее слово, миссис Хаймес?

— Да, больше мне нечего сказать.

Креддок ушел от Филлипы злобный. Он был совершенно уверен, что Филлипа лгала, но доказать ей это ему не удалось.

О бывшем капитане Хаймесе Креддок располагал скудными сведениями. Послужной список его был неудовлетворительным, но это не давало оснований считать Хаймеса преступником.

И уж во всяком случае, Хаймес никак не мог смазать дверь.

Креддок стоял в раздумье, глядя на лестницу, как вдруг ему пришла в голову мысль: а что делала Джулия на чердаке?..

Он бегом спустился на первый этаж, открыл дверь, из которой вышла Джулия, и поднялся по узенькой лестнице на чердак.

Там стояли кованые сундуки, старые чемоданы, поломанная мебель…

Креддок подобрался к сундукам и открыл крышку одного из них. Одежда. Старомодные добротные женские платья. Наверно, мисс Блеклок и ее покойной сестры.

Он открыл другой сундук.

Занавеси.

Открыл маленький кожаный чемоданчик. Там были бумаги и старые, пожелтевшие от времени письма.

Креддок взглянул на крышку чемоданчика, на ней стояли инициалы ШЛБ. Он решил, что чемоданчик принадлежал Шарлотте, сестре Летиции. Развернул одно из писем. Оно начиналось так:

«Дорогая Шарлотта! Вчера Белль почувствовала себя лучше и смогла поехать на пикник. Рэнделл Гедлер взял выходной. Дела с основанием предприятия в Эсвогеле идут превосходно. Льготные акции выше нормы».

Он пропустил остальное и посмотрел на подпись:

«Твоя любящая сестра Летиция».

Креддок взял другое письмо:

«Милая Шарлотта! Я хочу, чтобы ты все-таки иногда виделась с людьми. Знаешь, ты все преувеличиваешь На такие недостатки, как у тебя, люди вообще не обращают внимания Ты напрасно считаешь это уродством».

Креддок вспомнил, что Белль Гедлер говорила насчет какого-то уродства у Шарлотты Блеклок. В конце концов, Летиции пришлось бросить работу и ухаживать за сестрой. Все письма были взволнованными и пронизаны нежностью и любовью к несчастной калеке. Она пространно описывала свои каждодневные дела со всеми подробностями, которые могли заинтересовать больную девушку. И Шарлотта хранила письма

Внезапно Креддок заволновался. Может, разгадка здесь! Может, в письмах есть что-то, о чем сама Летиция Блеклок давно позабыла? Ведь они беспристрастная картина прошлого, и в них может таиться разгадка, благодаря которой он выявит убийцу. И фотографии, возможно, в письмах есть фотографии Сони Гедлер, о которых не знает тот, кто вынул их из альбома

Инспектор Креддок аккуратно сложил письма, закрыл чемоданчик и пошел вниз.

Внизу стояла Летиция Блеклок и с изумлением глядела на него.

— Так это вы были на чердаке? А то я слышу шаги и ни как не могу понять, кто…

— Мисс Блеклок, я нашел здесь кое-какие письма, вы писали их Шарлотте много лет назад. Вы позволите мне взять их с собой?

От возмущения мисс Блеклок даже побагровела.

— Это необходимо? Но почему? Какой вам от них прок?

— Там могут быть снимки Сони Гедлер или описание ее характера, какие-нибудь намеки или эпизоды, которые могут мне помочь.

— Но это частная переписка, инспектор.

— Я знаю.

— Думаю, вы все равно их заберете… Наверно, у вас есть полномочия, а если нет, то вы легко их получите. Забирайте! Но о Соне вы почти ничего не найдете. Она вышла замуж и уехала всего через год или через два после того, как я начала работать на Рэнделла Гедлера.

Креддок сказал, как бы оправдываясь:

— Мы должны перепробовать все. Уверяю вас, опасность очень реальна.

— Знаю Банни умерла оттого, что приняла таблетку, пред назначавшуюся для меня. В следующий раз это может быть Патрик, или Джулия, или Филлипа, или Мици, у которых вся жизнь еще впереди. Они выпьют бокал вина, налитый мне, или съедят шоколад, посланный мне в подарок. О, забирайте письма. А после сожгите. Они интересны только для меня и Шарлотты. Все это давно кончено… ушло, минуло. Этого уже никто не помнит.

Она поднесла руку к ожерелью из фальшивого жемчуга. Креддок подумал, что оно совершенно не вязалось с ее твидовым пиджаком и юбкой.

На следующий день инспектор зашел к священнику.

Мисс Марпл вязала, пододвинув кресло к камину. Банч ползала по полу, раскраивая материал.

Банч села, откинула с глаз космы волос и выжидательно посмотрела на Креддока.

— Не знаю, может, я нарушаю устав, — сказал Креддок, обращаясь к мисс Марпл, — но мне хотелось, чтобы вы прочитали это письмо. Письма очень трогательные, мисс Блеклок всячески старалась поддержать в сестре интерес к жизни и поправить ее здоровье.

Мисс Марпл развернула хрупкую бумагу.

«Дорогая Шарлотта!

Я не писала тебе целых два дня, потому что дома у нас жуткие сложности. Соня, сестра Рэнделла (помнишь ее? Она еще заезжала за тобой на машине. Как бы я хотела, чтобы ты побольше появлялась на людях!), — так вот, Соня объявила о своем намерении выйти замуж за Дмитрия Стемфордиса. Я видела его всего один раз. Он очень импозантный мужчина, но, по-моему, не внушает доверия. Рэнделл Гедлер его терпеть не может, считает мошенником и плутом. Белль целыми днями валяется на диване и только безмятежно улыбается. Соня лишь на первый взгляд такая бесстрастная, а на самом деле характер у нее бешеный, она с Рэнделлом Г. на ножах, вчера я по-настоящему испугалась, как бы она его не убила!

Я старалась изо всех сил. Я говорила и с Соней, и с Р.Г., и вроде бы убедила их собраться и трезво все обсудить, они собрались, и все началось сызнова! Ты даже представить не можешь, насколько это утомительно. Р.Г. все выяснил, похоже, Стемфордис действительно нежелательная кандидатура.

Дела опять же запущены. Все лежит на мне, и в каком-то смысле это неплохо, потому что Р.Г. предоставляет мне свободу действий. Вчера он сказал мне: «Слава тебе, господи, хоть один нормальный человек остался! Блеки, ты ведь никогда не влюбилась бы в мошенника?» Я сказала, что вообще вряд ли могу влюбиться. Р.Г. сказал: «Давай-ка начнем еще одну новую игру». Но порой он так рискует, что буквально ходит по лезвию бритвы. «Ты твердо решила не дать мне сбиться с пути истинного, Блеки?» — сказал он мне однажды. А ведь я именно это и делаю. Я просто не могу понять, как люди не видят, что честно, а что нет. Но Р.Г. совершенно искренне не видит. Он знает только, что законно, а что противозаконно. Белль над всем этим смеется. Она считает, что страсти вокруг Сониного замужества слишком раздуты. «У Сони есть деньги, — говорит она, — почему бы ей не выйти за кого она хочет?» Я сказала, что это может оказаться непоправимой ошибкой, а Белль ответила: «Замужество по любви никогда не может оказаться ошибкой… даже если потом раскаешься». Еще она сказала: «По-моему, Соня только из-за денег не хочет рвать с Рэнделлом. Соня очень любит деньги».

Вот пока и все. Как там папа? Я не пишу, чтобы ты передавала ему привет, но если сочтешь, что лучше передать, то передай. Чаще ли ты стала выходить на люди? Право, дорогая, ты не должна быть такой затворницей.

Соня передает тебе привет. Только что она вошла ко мне в комнату, она похожа на разъяренную кошку, выпускающую когти. Наверно, они с Р.Г. снова поругались. Вообще-то Соня порой просто выводит из себя. Не знаешь, куда глаза девать под ее холодным пристальным взглядом.

Тысячу поцелуев, моя милая. Взбодрись. Курс лечения йодом может вызвать серьезные сдвиги. Я выясняла про это лекарство, и, похоже, оно дает хорошие результаты.

Любящая тебя сестра Летиция».

Мисс Марпл сложила письмо и отдала его Креддоку.

— Ну, что вы о ней думаете? — спросил Креддок. — Какое у вас создалось впечатление?

— О ком? О Соне? Сами понимаете, трудно судить о чело веке по чужим словам… Она самостоятельна… По-моему, это главное. И хотела взять от жизни все самое лучшее.

— Она похожа на разъяренную кошку, выпускающую когти, — прошептал Креддок. — Знаете, это мне кого-то напоминает…

— А это письмо не напомнило вам ни о ком в Сент Мери Мид? — спросила Банч.

— Да вроде бы нет, дорогая… Правда, отец Летиции, доктор Блеклок, наверно, был немного похож на мистера Кертиса, служителя веслеанской церкви. Он не разрешил своей дочери поставить пластинку для исправления зубов. Сказал, что богу угодно, чтобы ее зубы торчали вперед. «Но ведь вы, — сказала я ему, — подстригаете бороду и волосы. А может, богу угодно, чтобы вы совсем обросли». А он сказал: «Это совсем другое дело». Истинно мужская логика. Но нам от этого никакого проку.

— Знаете, а мы ведь так и не нашли, чей это был пистолет Руди Шерцу он не принадлежал. Эх, знать бы, у кого в Чиппинг Клеорне был пистолет до налета!

— У полковника Истербрука есть пистолет, — сказала миссис Хармон. — Он лежит в ящике для воротничков.

— А вы откуда знаете, миссис Хармон?

— Мне рассказала миссис Банч. Она приходит к нам убираться два раза в неделю. Она сказала, что раз он военный, то вполне понятно, что у него есть пистолет и что он ему при годится, если к нему вздумают залезть грабители.

— А когда она вам это сказала?

— Где-то полгода назад.

— Значит, полковник Истербрук? — пробормотал Креддок

— Это похоже на игру в рулетку на ярмарке, — сказала Банч, — она так же крутится и каждый раз останавливается на другом месте.

— Не травите душу, — сказал Креддок.

— Как-то полковник Истербрук занес в Литтл Педдокс книгу и вполне мог тогда смазать дверь. Однако он честно признался, что был там.

— В отличие от мисс Хинчклифф.

— Вы должны делать скидку на то, в какие времена мы живем, инспектор, — сказала мисс Марпл. — Вы все-таки полицейский. А люди не могут рассказать полиции всего, правда?

— Не понимаю почему, — сказал Креддок. — Разве что если они замешаны в каком-нибудь преступлении.

— Она имеет в виду масло, — сказала Банч, ползая вокруг ножки стола и пытаясь поймать улетевший кусок выкройки. — Масло, зерно для кур и сметану, а иногда и кусочек бекона.

— Покажи инспектору ту записку мисс Блеклок, — сказала мисс Марпл. — Она написана довольно давно, но читается как первоклассный детектив.

— Вы об этой, тетя Джейн?

Мисс Марпл взяла записку.

— Да, именно о ней.

Она протянула ее инспектору.

«Я все выяснила: в четверг, — писала мисс Блеклок. — В любое время после трех. Если будет что-нибудь для меня, оставьте где обычно».

Банч рассмеялась. Мисс Марпл следила за выражением лица инспектора.

Жена пастора начала объяснять:

— В четверг на местных фермах готовят масло. Кто хочет, может его купить. Обычно мисс Хинчклифф объезжает фермы и покупает его. Она с фермерами на короткой ноге, может, из-за того, что у нее тоже свиньи. Но понимаете, все это делается втихую, это как бы товарообмен между местными жителями. Кто-то получает масло, а взамен дает еще что-нибудь, а когда режут свиней — кусочек свинины. И частенько с животными что-то «случается» и их приходится убивать. Ну, вы меня понимаете. Но, конечно, полиции об этом не стоит говорить. По-моему, добрая половина таких сделок противозаконна, только никто не может сказать наверняка, потому что все так запутанно. Я думаю, Хинч принесла в Литтл Педдокс фунт масла или еще что-нибудь и оставила «где обычно». Кстати сказать, это в яшике для муки, под шкафом. Никакой муки там нет.

Креддок вздохнул.

— Рад был увидеть вас, милые дамы, — сказал он.

— А потом эти купоны на одежду, — сказала Банч. — Обычно их не покупают. Считается нечестно. Все происходит без денег. Но миссис Батт, миссис Финч, миссис Хиггнис и другим женщинам нравятся красивые шерстяные платья и малоношеные зимние пальто, и вместо денег они платят талонами на одежду.

— Лучше не продолжайте, — сказал Креддок. — Все это противозаконно.

— Значит, надо отменить такие глупые законы, — сказала Банч.

— Хотел бы я знать, как на самом деле выглядит Соня. В письмах было несколько фотографий, но никого похожего на нее, — сказал Креддок.

— Разве вам известно, на кого она похожа?

— Мисс Блеклок сказала, что она была маленького роста и смуглая. Правда, один снимок мне кого-то смутно напомнила. Высокая светловолосая девушка с пучком на затылке. Но я не знаю, кто она. Во всяком случае, не Соня. Как вам кажется миссис Светтенхэм была в юности смуглой?

— Не очень, — сказала Банч. — У нее голубые глаза.

— Я рассчитывал, что там будет фотография Дмитрия Стемфордиса, но тщетно… Ну, — он взял письмо, — извините, что в нем нет ничего интересною для вас, мисс Марпл.

— О, что вы, напротив, — сказала мисс Марпл. — Там очень даже много любопытного. Да вы вчитайтесь, инспектор… особенно в то место, где она пишет, что Р.Г. выяснил про Дмитрия Стемфордиса.

Креддок удивленно уставился на нее. Зазвонил телефон.

Банч поднялась с пола и вышла в холл. Затем она вернулась в комнату и сказала Креддоку:

— Это вас.

Слегка удивленный инспектор вышел, не забыв, однако, плотно закрыть за собой дверь.

— Креддок? Это Райдесдейл.

— Слушаю, сэр.

— Я тут просматривал дело. Как я понял, в разговоре с вами Филлипа Хаймес решительно утверждала, что не видела мужа с тех пор, как он дезертировал?

— Так точно, сэр. Она все категорически отрицала. Но, по-моему, говорила неправду.

— Совершенно с вами согласен. Помните, случай, происшедший дней десять назад? Мужчину переехал грузовик… потерпевшего отвезли в Мильчестерский госпиталь с сотрясением мозга и переломом таза.

— Вы про пария, который вытащил ребенка из-под колес грузовика, а сам под него угодил?

— Да. При нем не было никаких бумаг, и никто не пришел его опознать. Похоже было, что он в бегах. Прошлой ночью этот парень умер, так и не придя в сознание. Но его опознали, он дезертировал из армии, его имя Рональд Хаймес, бывший капитан, служивший в Южном Лоамширесе.

— Муж Филлипы Хаймес?

— Да. Кстати, при нем был использованный билет в Чиппинг Клеорн и довольно приличная сумма денег.

— Значит, он получил деньги от жены? Я всегда думал, что Филлипа разговаривала с ним, когда Мици их подслушала. Конечно, Филлипа все начисто отрицала. Но, сэр, ведь несчастным случай произошел раньше, чем…

Райдесдейл подхватил его мысль:

— Вот именно, его положили в больницу двадцать восьмого, а налет на Литтл Педдокс был совершен двадцать девятого. Так что к нему он не имеет никакого отношения. Но жена его, разумеется, ничего не знала о несчастном случае. И все это время могла думать, что он замешан. И молчала, понятное дело, — ведь он ее муж.

ВОССОЗДАНИЕ ПРЕСТУПЛЕНИЯ

— Я ухожу, но прежде поставлю возле вас настольную лампу, — сказала Банч. — Здесь темно. Наверно, будет гроза.

Она перенесла маленькую настольную лампу на другой конец стола так, чтобы лампа освещала вязание мисс Марпл, сидевшей в просторном кресле с высокой спинкой.

Шнур зашуршал по столу, и кот Тилгатпаласар бросился к нему и впился в него зубами.

— Не надо, Тилгатпаласар, не надо. Ей-Богу, ужасный кот. Посмотрите, чуть не перекусил шнур… весь его растрепал. Ну как ты не понимаешь, глупый котище, что тебя может дернуть током, если ты будешь так себя вести?

— Спасибо, дорогая, — сказала мисс Марпл и протянула руку к выключателю.

— Не здесь. Надо нажать на маленькую кнопку посередине шнура, ужасно дурацкая система! Погодите минуточку. Я уберу цветы.

Она подняла вазу с рождественскими розами. Кот, помахивая хвостом, озорно вытянул лапу и поскреб руку Банч. Из вазы пролилось немного воды. Она попала на растрепавшуюся часть шнура и на самого кота, который с возмущенным шипеньем соскочил на пол.

Мисс Марпл нажала маленькую грушевидную кнопку. Что-то вспыхнуло и затрещало там, где вода намочила шнур.

— О боже, — сказала Банч. — Она перегорела. И наверно, все остальные лампы в комнате тоже. — Она попыталась зажечь свет. — Да. Какой идиотизм, что все они действуют от одной… как ее… И стол тоже прожег. Мерзкий Тилгатпаласар — это все он. Что с вами, тетя Джейн? Вы испугались?

— Ничего, дорогая. Просто я вдруг увидела то, что должна была увидеть гораздо раньше…

— Я пойду вкручу пробку и принесу лампу из кабинета Джулиана.

— Не надо, дорогая, не беспокойся. Мне достаточно света. Я хочу просто спокойно посидеть… и кое над чем подумать. Поторапливайся, милочка, а то не успеешь на автобус.

Когда Банч ушла, мисс Марпл еще немного посидела не шевелясь. В комнате было душно, на дворе собиралась гроза. Мисс Марпл пододвинула к себе листок бумаги. Она написала: «Лампа?» — и жирно подчеркнула.

Потом написала еще одно слово.

В Боулдерсе в довольно темной гостиной спорили мисс Хинчклифф и мисс Мергатройд.

— Твоя беда, Мергатройд, — сказала мисс Хинчклифф, — что ты не хочешь попытаться.

— Но говорю тебе, Хинч, я ничего не могу вспомнить.

— Ладно, слушай, Эми Мергатройд, сейчас мы попытаемся мысленно воссоздать все, что было. Пока что сыщики из нас никудышные. Я была в корне не права насчет двери. Ты не придерживала ее, помогая убийце. Ты оправдана, Мергатройд.

Мисс Мергатройд довольно кисло улыбнулась.

— Нам крупно не повезло, что наша домработница — единственная молчаливая женщина во всем Чиппинг Клеорне, — продолжала мисс Хинчклифф, — обычно я ей благодарна, и на этот раз она нас подвела с самого начала. Все вокруг знают про вторую дверь в гостиную, а мы услыхали о ней только вчера…

— Но я до сих пор не понимаю, как…

— А очень просто. Наши первоначальные предпосылки были правильными. Ты не можешь держать дверь открытой, шарит фонарем по комнате и одновременно стрелять из пистолета. Мы исключили дверь, а пистолет и фонарь оставили. Вот тут-то мы и ошиблись. Надо было исключить пистолет.

— Но у него же был пистолет, — сказала мисс Мергатройд. — Я сама его видела. Он валялся возле него на полу.

— Конечно, но он тогда был уже мертв. Все ясно как день. Он не стрелял из этого пистолета…

— А кто стрелял?

— Вот это мы и должны выяснить. Но кто бы он ни был, то же самый человек положил отравленные таблетки около постели Летти Блеклок, чем и укокошил беднягу Дору Баннер. Руди Шерц сотворить этого не мог, потому что сам дал дуба. Это сделал тот, кто был в комнате в день налета и, видимо, на дне рождения тоже. Единственный человек, который сразу от падает, — это миссис Хармон.

— А ты думаешь, таблетки подложили именно в день рождения?

— А почему бы и нет?

— Но как?

— Ну в сортир-то мы все ходили, — грубо сказала мисс Хинчклифф. — А я мыла руки в ванной, они у меня были все липкие от торта. А наша маленькая пампушечка Истербрук пудрила свою грязную мордочку в спальне Блеклок, помнишь?

— Хинч! Неужто ты думаешь, что…

— Пока не знаю. Уж очень это откровенно. Если хочешь под бросить таблетки, вряд ли станешь околачиваться в спальне Но, конечно, была масса других возможностей.

— Мужчины наверх не поднимались.

— В доме есть и черный ход. Да и потом, когда мужчина вы ходит из комнаты, ты же не идешь за ним следом проверить куда он на самом деле направился. В конце концов, это невежливо! Ладно, не спорь, Мергатройд! Давай вернемся к первом, покушению на Летти Блеклок. Для начала разложи для себя все по полочкам, потому что все будет зависеть только от тебя

Мисс Мергатройд заволновалась:

— Но, Хинч, милая, ты же знаешь, я все на свете перепутаю!

— Сейчас речь не о твоих мозгах и не об опилках, которые у тебя заместо мозгов. Речь о твоих глазах. О том, что ты во дела.

— Но я ничего не видела.

— Я ж только что тебе сказала, Мергатройд: твоя беда в том что ты не хочешь попытаться. Слушай внимательно. Значит, так кто бы ни охотился на Летти Блеклок, в тот вечер он был в комнате. Он заранее смазал дверь, которая ведет в гостиную и которая считалась заколоченной. Теперь она открывается бес шумно… Погас свет. Дверь А (главная) распахнулась настежь. Суматоха, свет фонаря, выкрики налетчика. И пока мы стоим и пялим глаза, Икс тихонечко прокрадывается через дверь Б в темный холл, подходит сзади к дураку швейцарцу, выпускает пару пуль в Летги Блеклок и пристреливает швейцарца. Потом роняет пистолет, чтоб такие тугодумы, как ты, приняли за очевидный факт, что стрелял швейцарец, и прошмыгивает обратно, чтобы успеть раньше, чем зажгут свет. Усекла?

— Д-да… но кто бы это был?

— Ну, уж если ты, Мергатройд, не знаешь, то никто не знает!

— Я? — еле слышно зачирикала встревоженная Мергатройд. — Но я абсолютно ничего не знаю. Правда ничего, Хинч!

— А ну-ка напряги свои опилки, которые ты называешь мозгами. Начнем сначала: кто где был, когда погас свет?

— Не знаю.

— Нет, знаешь. Ты меня с ума сведешь, Мергатройд. Ты хотя бы знаешь, где ты сама была? Ты стояла за дверью.

— Да-да, я помню. Она еще стукнула меня по мозоли, когда распахнулась.

— Ладно, поехали дальше. Ты за дверью. Я стою напротив камина, Летти Блеклок — у стола возле прохода под аркой, она достает сигареты Патрик Симмонс прошел в маленькую комнату, где Летти Блеклок поставила напитки. Так?

— Да-да, я все это помню.

— Хорошо, дальше: кто-то пошел за Патриком в ту комнату или только собирался пойти. Кто-то из мужчин. Какая досада, что я не могу вспомнить кто: Истербрук или Эдмунд Светтенхэм? Ты не помнишь?

— Нет, не помню.

— Еще бы ты помнила!.. Потом кто-то прошел в маленькую комнату. А! Филлипа Хаймес. Я ее отчетливо запомнила, потому что обратила внимание на ее осанку и подумала, что эта девушка хорошо смотрелась бы верхом на лошади. Она подошла к камину в другой комнате. Не знаю, что ей было нужно, потому что в тот самый момент свет погас.

Значит, фигуры расставлены. Патрик Симмонс, Филлипа Хаймес и то ли полковник Истербрук, то ли Эдмунд Светтенхэм — мы точно не знаем — стоят в дальней гостиной. Теперь внимание, Мергатройд! Вероятнее всего, это сделал кто-то из них. Если кто-то хочет пройти через дальнюю дверь, он, естественно, заранее постарается стать поудобней. Так что, вероятнее всего, как я уже сказала, это к го-то из тех троих. И тогда, Мергатройд, ты ничего не сможешь поделать.

Мисс Мергатройд явно повеселела.

— Но, с другой стороны, — продолжала мисс Хинчклифф, — возможно, это не они. И тут все зависит от тебя, Мергатройд.

— Но откуда мне знать?

— Я же говорила: если не ты, то кто же знает?

— Но я не знаю! Правда, не знаю! Я ничего не могла увидеть!

— Нет, могла. Ты была единственной, кто мог. Ты стояла за дверью. На фонарь ты смотреть не могла, потому что тебе мешала дверь. Ты смотрела в ту сторону, куда светил фонарь. Всех остальных он ослепил, а тебя нет.

— Да-да, наверное, нет, но я ничего не видела, фонарь прыгал туда-сюда…

— И что освещал? Он ведь задерживался на лицах, да? На столах? На креслах?

— Да-да… Мисс Баннер стояла, уставившись в одну точку.

— Наконец-то! — облегченно вздохнула мисс Хинчклифф. — Самое сложное — заставить тебя шевелить опилками. Ну, давай, давай.

— Но я больше ничего не видела. Правда.

— То есть ты видела пустую комнату? И никого в ней не было? Никто не стоял? Не сидел?

— Нет, конечно, нет. Миссис Хармон сидела на подлокотнике кресла. Она крепко зажмурилась и закрыла лицо руками, совсем как ребенок.

— Хорошо, это у нас миссис Хармон и мисс Баннер. Ну, разве ты не видишь, к чему я клоню? Я ведь не хочу вдалбливать тебе мои мысли. Но понимаешь, когда мы исключим тех, кого ты видела, мы можем подойти к самому важному: кого ты не видела. Усекла? Кроме столов, кресел, хризантем и всего прочего, в комнате были вполне определенные люди: Джулия Симмонс, миссис Светтенхэм, миссис Истербрук, полковник Истер-брук или Эдмунд Светтенхэм… Дора Баннер и Банч Хармон. Прекрасно, ты увидела Банч Хармон и Дору Баннер. Вычеркни их. А теперь, Мергатройд, хорошенько подумай, кого, только точно, в комнате не было?

Тут ветка стукнулась в растворенное окно, мисс Мергатройд подскочила на стуле.

Резко зазвонил телефон. Мисс Хинчклифф подошла к нему.

— Алло, слушаю. Кто это? Станция?

Закрыв глаза, мисс Мергатройд послушно пыталась воссоздать в памяти вечер 29-го числа. Фонарь медленно двигался по комнате… группа людей… окна… диван… Дора Баннер… стена… стол с лампой… проход под аркой… плевок пистолета…

— Но это невероятно! — сказала мисс Мергатройд.

— Что? — зло прокричала в телефонную трубку мисс Хинчклифф. — Он там с утра? Со скольких? Черт побери, и вы только теперь мне звоните? Я натравлю на вас ОБЖОЖ.[2] Недосмотр? И это все, что вы можете сказать?

Она швырнула трубку.

— Это по поводу той собаки, — сказала она, — рыжего сеттера. Он у них с утра на станции… с восьми утра! И без глотка воды! А эти болваны только сейчас мне звонят. Я поеду заберу его.

Она ринулась вон из комнаты. Мисс Мергатройд, очнувшись, пронзительно запищала:

— Но послушай, Хинч, это невероятно… Я ничего не понимаю.

Мисс Хинчклифф выбежала из дома и помчалась через двор к сараю, служившему гаражом.

— Продолжим, когда вернусь, — откликнулась она. — Я не могу ждать, пока ты соберешься. Ты, как всегда, в шлепанцах.

Она завела мотор и рывком вырулила из гаража. Мисс Мергатройд проворно подскочила сбоку:

— Но послушай, Хинч, я должна тебе сказать…

— Когда я вернусь

Машина рванулась, и вслед за ней слабо понесся в взволнованный крик Мергатройд:

— Но, Хинч, там ее не было

Над головой собирались густые черные тучи. Мергатройд кинулась к веревке, на котором несколько часов назад развесила сушиться белье.

Она бормотала, еле переводя дух: «Нет, совершенно невероятно… О боже, я не успею его снять… А ведь оно почти высохло…»

Борясь с заклинившей прищепкой, она вдруг услышала чьи то шаги и повернула голову.

Потом гостеприимно улыбнулась:

— Здравствуйте, заходите в дом, вы промокнете

— Ничего, я помогу вам.

— О, если вас не затруднит… как ужасно, если оно снова намокнет. Наверно, стоит снять всю веревку, но я не могу дотянуться.

— А вот ваш шарф. Можно, я вам его завяжу?

— О, спасибо. Наверно, хочу… Вот бы мне дотянуться до той прищепки.

Шерстяной шарф обвился вокруг шеи и вдруг стиснул ее… Мисс Мергатройд открыла рот, но из него не вырвалось ничего, кроме слабого, придушенного бульканья.

А шарф стискивал шею все туже и туже…

На обратном пути со станции мисс Хинчклифф остановила машину, увидев мисс Марпл, которая торопливо шла по улице.

— Привет, — крикнула она, — вы вся промокнете. Поедемте к нам, выпьем чаю. Я видела Банч на остановке автобуса. У пастора никого нет дома. Поедемте к нам, составите нам компанию. Мы с Мергатройд пытаемся воссоздать преступление. Мне кажется, мы даже кое до чего додумались. Поосторожней с собакой, она нервничает.

— Какая красавица

— Эти болваны продержали ее на станции целый день и не сообщили мне. Я им все высказала…

Маленькая машина рывком завернула в небольшой задний дворик Боулдерса.

Женщины вышли из машины, и их туг же окружила стая голодных уток и другой домашней птицы.

— Черт побери, — сказала мисс Хинчклифф, — Мергатройд их не покормила.

Она отогнала кур и пошла вслед за мисс Марпл к коттеджу.

— Надеюсь, вы не очень промокли?

— Нет, у меня чудный плащ.

— Сейчас зажгу камин, если Мергатройд еще его не зажгла. Эй, Мергатройд, ау! Куда она запропастилась? И где собака? Теперь и она пропала.

Снаружи донесся зловещий протяжный вой

Мисс Хинчклифф тяжело подошла к двери и позвала:

— Ко мне, Душка… Душка! Ужасно дурацкое имя, но так уж ее окрестили. Мы ей дадим другое. Эй, Душка!

Рыжий сеттер обнюхивал что-то, лежавшее под натянутой веревкой.

— Мергатройд даже не сообразила снять белье. Да где же она?

Рыжий сеттер задрал кверху морду и опять завыл.

— Что такое с собакой?

Мисс Хинчклифф размашистым шагом пошла по траве.

И вдруг мисс Марпл все поняла и побежала за ней.

Они стояли рядом под хлещущим дождем и смотрели на застывшее, посиневшее лицо Мергатройд.

— Кто бы она ни была, я убью ее, — сказала мисс Хинчклифф низким спокойным голосом, — только бы мне добраться до нее.

Мисс Марпл вопросительно взглянула на мисс Хинчклифф:

— До нее?

Мисс Хинчклифф повернула к ней опустошенное лицо:

— Да. Я знаю, кто это… примерно знаю. Одна из трех.

Она еще постояла, глядя на мертвую подругу, потом пошла к дому. Голос ее был сухим и жестким:

— Мы должны позвонить в полицию. А пока ждем, я вам все расскажу. В какой-то мере есть и моя вина в том, что Мергатройд лежит там. Я превратила это в игру. А убийство вовсе не игра.

— Нет, — сказала мисс Марпл, — убийство не игра.

— Вы в этом разбираетесь, да? — сказала мисс Хинчклифф, снимая трубку и набирая номер.

Она вкратце изложила суть дела и повесила трубку.

— Через несколько минут они будут здесь… Да, я слышала, вы и раньше участвовали в каких-то расследованиях… Кажется, мне Эдмунд Светтенхэм говорил. Хотите знать, что мы тут г. Мергатройд делали?

Мисс Хинчклифф сжато пересказала разговор, который состоялся перед отъездом на станцию.

— Она кричала мне вслед, когда я уезжала… Поэтому я знаю что это не мужчина, а женщина. Если б я ее выслушала! Черт побери, собака могла подождать еще четверть часа.

— Не вините себя, дорогая. Все равно не поможешь. Вы же не могли предвидеть.

— Конечно, нет… Помню, еще что-то слегка стукнуло в окно. Наверно, она уже стояла там, она, должно быть, пришла к нам… а мы с Мергатройд кричали друг на друга. Очень громко… А она услышала… Она все слышала…

— Вы так и не сказали, что же крикнула ваша подруга.

— Только одну фразу: «Там ее не было…»

Она помолчала.

— Понимаете? Мы не исключили трех женщин: миссис Светтенхэм, миссис Истербрук и Джулию Симмонс. И одной из трех там не было… Ее не было в гостиной, потому что она проскользнула в другую дверь и была в холле.

— Да, — сказала мисс Марпл, — понимаю.

— Одна из этих трех. Я не знаю кто. Но я выясню!

— Простите меня, — сказала мисс Марпл, — но она… мисс Мергатройд сказала именно так?

— Как так?

— О, дорогая, как мне вам объяснить? Вы сказали так: «Там ее не было». Делая ударение на каждом слове. Понимаете, есть три способа сказать то же самое. Вы могли сказать: «Ее там не было». Если имели в виду кого-то определенного. Или «Ее не было там». Тогда бы вы подтверждали уже существующие подозрения. Или можно сказать (и вы сейчас сказали так): «Там ее не было». Очень ясно… с ударением, если это было ударение на слове «там».

— Не знаю, — покачала головой мисс Хинчклифф. — Не припомню… Да и как, к черту, я могу припомнить? По-моему, ну да, точно, она сказала: «Ее там не было». Мне кажется, так естественней. Но я просто не знаю. А что, это имеет значение?

— Думаю, это имеет значение, и весьма существенное.

МИСС МАРПЛ ИСЧЕЗЛА

В тот день почтальон принес в Литтл Педдокс три письма.

Два из них адресовались мисс Блеклок. Она распечатала их, когда они с Филлипой пили чай.

В первом был счет за починку котла на кухне. Она сердито хмыкнула.

— Цены у Даймонда просто неимоверные… Но у других, думаю, не ниже.

В другом письме говорилось следующее:

«Дорогая тетя Летти!

Надеюсь, будет нормально, если я к вам приеду во вторник? Два дня назад я написала Патрику, но он мне не ответил. Так что я решила, что все нормально. В следующем месяце мама поедет в Англию и надеется увидеть вас.

Мой поезд приходит в Чиппинг Клеорн в 6 час. 15 мин. Вам это удобно?

С искренними чувствами.

Джулия Симмонс».

Сначала мисс Блеклок прочла письмо с неподдельным и простодушным удивлением, потом перечитала еще раз, уже более мрачно. Она подняла глаза на Филлипу, которая улыбалась, читая письмо сына.

— Ты не знаешь, Джулия и Патрик уже пришли? Филлипа оторвалась от письма.

— Да, они пришли сразу вслед за мной и поднялись переодеться. Они насквозь промокли.

— Я хочу, чтобы ты прочитала это.

Она протянула Филлипе полученное письмо. Филлипа прочла и наморщила лоб:

— Ничего не понимаю…

— Я тоже. А пора бы понять. Позови-ка Патрика и Джулию, Филлипа.

Филлипа крикнула, стоя под лестницей:

— Патрик! Джулия! Мисс Блеклок хочет с вами поговорить.

Патрик сбежал по лестнице и вошел в комнату.

— Привет, тетя Летти, — радостно сказал он. — Вы меня звали?

— Да. Может, ты объяснишь мне, что это значит?

Патрик прочел письмо.

— Черт, я же хотел отбить ей телеграмму! Ну что я за осел!

— Я так понимаю, письмо от твоей сестры Джулии?

— Д-да…

Мисс Блеклок мрачно сказала:

— Тогда позволь тебя спросить, кто такая эта молодая женщина, которую ты привел сюда, назвав Джулией Симмонс и которую я должна была принимать за твою сестру и мою родственницу?

— Ну, я встретил ее на одном коктейле вскоре после того, как демобилизовался. Мы разговорились, и я сказал, что еду сюда, а потом мы… Ну, подумали, что будет здорово, если я возьму ее с собой… Понимаете, Джулия, настоящая Джулия, сходила с ума по театру, а мама даже слышать об этом не хотела, с ней семь припадков из-за этого было. Ну вот, а Джулии как раз подвернулась возможность поступить в одну ужасно хорошую труппу в Перте или еще где-то, и она подумала, что стоит попробовать… Но она думала, что маме будет спокойней, если она решит, что Джулия здесь со мной и как паинька учится на фармацевта.

— И все-таки я хотела бы знать, кто эта молодая женщина. Тут в комнату с холодным и отчужденным видом вошла Джулия, и Патрик о облегчением повернулся к ней.

— Нас вывели на чистую воду, — сказал он.

Джулия подняла брови. Потом с тем же холодным видом прошла вперед и села.

— Пусть так. Вы очень на меня сердитесь? — Она с каким-то почти бесстрастным любопытством всмотрелась в лицо мисс Блеклок. — Я бы на вашем месте сердилась.

— Кто вы такая?

Джулия вздохнула.

— Ну что ж, наверно, настал момент, когда надо внести ясность. Я — одна половинка Пипа и Эммы. Для большей точности скажу, что имя, данное мне при крещении: Эмма Джоселин Стемфордис, однако мой отец вскоре перестал называться Стемфордисом. Кажется, он именовал себя Де Курси.

Отец с матерью разошлись через три года после нашего с Пипом рождения. Каждый из них зажил своей жизнью. Нас они поделили между собой. Я стала частью отцовской добычи, В общем-то он был плохим отцом, хотя и обаятельнейшим человеком. Мне пришлось провести несколько затворнических лет в монастырской школе, когда отец сидел без денег или готовил какую-нибудь преступную авантюру. Обычно он не скупясь платил за мое обучение в первом семестре, а потом уезжал и бросал меня на попечение монахинь на год или даже два, В перерывах мы с ним прекрасно проводили время, вращаясь в обществе космополитов. Война нас окончательно разлучила. Я не имею понятия, где он и что с ним. У меня тоже не обошлось без приключений. Какое-то время я участвовала в Сопротивлении во Франции. Это было потрясающе. Короче говоря, наконец, я обосновалась в Лондоне и задумалась о будущем. Я знала, что брат моей матери, с которым она страшно разругалась, умер и оставил большое состояние. Я прочитала его завещание, надеясь, что там окажется что-нибудь и для меня Но там ничего не говорилось, то есть прямо ничего не говорилось. Я навела справки о его вдове, она, казалось, совсем выжила из ума, держалась только на наркотиках и медленно умирала. Откровенно говоря, вы показались мне самым подходящим вариантом. Вам должны были привалить огромные деньги, и, насколько я смогла выяснить, вам их было особо не на кого тратить. Буду совершенно честной. Мне пришло в голову, что если я подружусь с вами и вы проникнетесь ко мне, ведь в конце концов, обстоятельства изменились со смерти дяди Рэнделла… Я хочу сказать, что во время бури, пронесшейся над Европой, мы растеряли те немногие деньги, что у нас имелись. Я думала, что, может, вы пожалеете бедную сиротку, которая осталась одна-одинешенька, и, может, оговорите для нее небольшой годовой доход.

— Стало быть, вы так думали? — мрачно сказала мисс Блеклок.

— Да. Конечнои Я же вас ни разу в жизни не видела. Я представляла, что мне надо пойти и поплакаться вам… Потом я каким-то чудом встретила Патрика, и он оказался чем-то вроде вашего племянника или дальнего родственника. Я по уши влюбилась в Патрика, и он отвечал мне тем же. Настоящая Джулия спала и видела, чтобы играть на сцене, и я быстро убедила ее, что ее долг перед искусством — поселиться в вонючих номерах в Перте и попытаться стать новой Сарой Бернар. Пожалуйста, не ругайте Патрика. Просто ему стало меня ужасно жалко, я ведь была совсем одна — и он подумал, что будет действительно здорово, если я приеду сюда под видом его сестры и добьюсь, чего хочу.

— А он тоже одобрял, когда вы рассказывали сказки полиции?

— Имейте сострадание, тетя Летти. Неужели вы не понимаете, что, когда случился этот дурацкий налет, а скорее даже после него, и поняла, что попала в переделку. Вдумайтесь по идее, у меня были достаточные основания убрать вас с моего пути. Вы можете только поверить мне на слово, что я не пыталась этого сделать Даже у Патрика порой возникали на мой счет нехорошие мысли, а если уж он мог такое подумать, то что же говорить о полиции? Инспектор показался мне человеком, настроенным весьма скептически. Пет, единственным выходом для меня было продолжать прикидываться Джулией и тихо исчезнуть после окончания семестра. Откуда мне было знать, что эта дура Джулия, настоящая Джулия, поцапается с продюсером и в припадке гнева пошлет все к чертям? Она написала Патрику спрашивая, можно ли ей приехать сюда, а он вместо того, чтобы ответить: «Не суйся!», преспокойно про все забыл. — Она метнула на Патрика разъяренный взгляд и, вздохнув, продолжила: — Если б вы только знали, как тяжко приходилось мне в Мильчестере. Ни в какой больнице я, конечно же, не занималась. Но куда-то ходить надо было. Вот я и просиживала часами в кино, смотря по многу раз одни и те же жуткие фильмы.

— Пип и Эмма, — пробормотала мисс Блеклок — Я так до конца в них и не верила, хоть инспектор и говорил…

Она испытующе посмотрела на Джулию.

— Значит, вы Эмма, — сказала она. — А где Пип?

Ответный взгляд Джулии был чист и невинен.

— Не знаю, — скачала она, — не имею ни малейшего понятия.

— Думаю, ты лжешь, Джулия. Когда ты его в последний раз видела?

Показалось или нет, будто Джулия чуть замешкалась, прежде чем ответить?

Но сказала она внятно и решительно:

— Последний раз я его видела, когда нам обоим было три года. Мама забрала его с собой. С тех пор я не виделась ни с ним, ни с мамой. Где они теперь — не знаю.

— Это все, что ты можешь мне сказать?

Джулия вздохнула.

— Я могла бы сказать, что мне стыдно. Но это было бы не правдой, потому что, если б сейчас все вернуть, я поступила бы точно так же. Конечно, если б не знала про налет.

— Джулия, — сказала мисс Блеклок, — я называю тебя так просто по привычке, ты ведь участвовала в Сопротивлении во Франции?

— Да. Целых восемнадцать месяцев.

— Значит, ты умеешь стрелять?

Она снова встретилась взглядом с холодными голубыми глазами.

— Я отлично стреляю. И хотя у меня нет доказательств, поверьте, Летиция Блеклок, что я не стреляла в вас. Однако смею вас заверить, что если б стреляла, то я бы не промахнулась.

Создавшуюся напряженность разрядил шум подъехавшей машины.

— Кто это может быть? — спросила мисс Блеклок.

Мици просунула в дверь взъерошенную голову.

— Опять полиция, — сказала она. — Это преследование! Почему они не оставлять нас покой? Я это не перенесу. Я буду писать премьер-министр. Я буду писать король.

Креддок решительно и бесцеремонно отодвинул ее в сторону и сурово сказал:

— Убита мисс Мергатройд. Ее задушили меньше часа тому назад. — Взгляд его выделил Джулию. — Вот вы, мисс Симмонс, где вы весь день были?

Джулия осторожно сказала:

— В Мильчестере. Я только что приехала.

— А вы? — инспектор перевел взгляд на Патрика.

— Тоже.

— Вы приехали вместе?

— Д-да, — сказал Патрик.

— Нет, — сказала Джулия. — Все равно без толку, Патрик. Это можно просто установить. Водители автобусов нас прекрасно знают. Я приехала раньше, инспектор, на автобусе, который приходит сюда в четыре часа.

— И что вы потом делали?

— Пошла гулять.

— В сторону Боулдерса?

— Нет, я гуляла по полям.

Он пристально на нее посмотрел. Джулия выдержала взгляд. Она побледнела и сжала губы.

Никто не успел вставить и слова, потому что зазвонил телефон.

Вопросительно взглянув на Креддока, мисс Блеклок сняла трубку.

— Да. Кто? А, Банч. Что? Нет, ее здесь не было. Не представляю… Да, он как раз здесь.

Она отняла трубку от уха и сказала:

— Инспектор, вас миссис Хармон. Мисс Марпл еще не возвратилась, и миссис Хармон беспокоится.

В два прыжка Креддок пересек комнату.

— Креддок у телефона.

— Инспектор, я волнуюсь. — Голос Банч дрожал. — Тетя Джейн куда-то ушла, я не знаю куда. А тут еще говорят, мисс Мергатройд убили. Это правда?

— Правда, миссис Хармон. Мисс Марпл как раз была вместе с мисс Хинчклифф, когда они обнаружили тело.

— А, значит, она там, — облегченно вздохнула Банч.

— Боюсь, что нет. Она ушла… сейчас скажу… где-то полчаса назад. Разве она еще не дома?

— Нет. А от них ходьбы всего десять минут. Где же она может быть?

— Может, зашла к кому-нибудь из соседей?

— Да нет, я их всех обзвонила. Ее там нет. Я боюсь, инспектор.

«Я тоже», — подумал Креддок, а вслух произнес:

— Я выезжаю к вам сию минуту.

— О, пожалуйста… тут лежит листок бумаги. Перед уходом она что-то записала. Я не знаю, есть ли здесь какой-то смысл. По мне, так это тарабарщина…

Креддок положил трубку.

Мисс Блеклок тревожно спросила:

— Что-нибудь с мисс Марпл? Надеюсь, ничего страшною?

— Я тоже надеюсь…

Мисс Блеклок встала и, рванув на себе жемчужное ожерелье, хрипло произнесла:

— Все становится хуже и хуже. Это просто сумасшествие какое-то, инспектор, просто сумасшествие.

От рывка ожерелье мисс Блеклок порвалось. Гладкие белые горошины раскатились по всей комнате.

— Мой жемчуг… Мой жемчуг! — в тоске закричала. Петиция. В голосе ее была такая явная мука, что все поражение уставились на нее. Она повернулась, прижала руку к горлу и, всхлипывая, выбежала из комнаты.

Филлипа принялась собирать жемчужины.

— Никогда не видела, чтоб она так расстраивалась, — сказала Филлипа. — Конечно, она их постоянно носит. А может, это подарок дорогого человека? Как вы думаете? Может, Рэнделла Гедлера?

— Возможно, — медленно произнес инспектор.

— А они… они не могут быть… а вдруг они настоящие? — спросила Филлипа, ползая на коленях; она все еще подбирала белые горошины.

Креддок положил одну на ладонь и готов уже был презрительно ответить: «Настоящие? Да какие же они настоящие!», как вдруг слова застряли в горле.

На самом деле, мог ли этот жемчуг оказаться настоящим? Он был таким крупным, таким явно фальшивым, таким белым, что ни о чем другом, кроме подделки, не могло быть и речи, но внезапно Креддок припомнил одно дело, когда нитка настоящего жемчуга была куплена в ломбарде всего за несколько шиллингов.

Этот казался фальшивым, он мог быть фальшивым, но… что, если он был настоящим?

А почему бы и нет? Она могла и сама не знать. Или же она могла охранять свое сокровище, обращаясь с ним, словно с дешевой побрякушкой, которой красная цена — пара гиней. Сколь ко же он может стоить, если настоящий? Баснословные деньги., Если кто-нибудь об этом знал…

Инспектор резко отбросил все домыслы. Мисс Марпл исчезла. Он должен идти к пастору.

Банч с мужем ждали его, вид у. них был встревоженный.

— Она не приходила, — сказала Банч.

— А уходя из Боулдерса, она говорила, что собирается к нам? — спросил Джулиан.

— Да нет, так прямо не говорила, — с расстановкой ответил Креддок, припоминая все обстоятельства последней встречи с Джейн Марпл.

— Когда я видел ее в последний раз, она разговаривала с сержантом Флетчером, — сказал он. — Они стояли у калитки. Потом мисс Марпл ушла. Я решил, что она пошла к вам. Я бы отправил ее на машине, но у меня было столько забот. Может, Флетчер что-нибудь знает? Где Флетчер?

По когда Креддок позвонил в Боулдере, ему сказали, что вроде бы Флетчера там нет, а куда он ушел — неизвестно Предполагают, он за чем-то поехал в Мильчестер.

Инспектор позвонил в полицейское управление в Мильчестере, но о Флетчере там ничего не знали.

Тогда Креддок обратился к Банч, вспомнив, что она говорила ему про записи.

— Вы сказали, она что-то написала на листке… Где он?

Банч принесла. Он развернул его и положил на стол. Глядя через его плечо, Банч повторяла вслух написанное. Почерк был корявый, и разобрать его оказалось непросто.

«Лампа».

Потом шло: «Фиалки».

Потом через промежуток: «Где пузырек с аспирином?»

Наибольшие трудности вызвал следующий пункт.

— «Дивная смерть», — наконец прочитала Банч. — А, так это же торт Мици!»

— «Выяснять», — прочитал Креддок.

Выяснять? Интересно что? А это что такое? «И бремя печалей на сердце легло…» Скажите на милость…

— Йод, — прочитал инспектор. — Жемчуг. Ах, жемчуг!

— И еще «Лотти», нет, «Летти». Тут «е» очень похоже на «о». А потом.

— «Берн». А это что? «Пенсия»…

Они озадаченно посмотрели друг на друга.

Креддок бегло прочитал еще раз слова на листке.

Банч спросила:

— Это что-нибудь означает?

Креддок медленно произнес:

— Странно, что она вставила сюда жемчуг.

— Какой жемчуг? Что это значит?

— А мисс Блеклок всегда носит трехрядное жемчужное ожерелье?

— Всегда. Мы порой над этим подшучиваем. Он такой бледный, да? Но, наверно, она считает, что это модно.

— Может, есть и другая причина, — медленно сказал Креддок.

— Уж не хотите ли вы сказать, что он настоящий? Не может быть!

— А вам часто приходилось видеть настоящий жемчуг такого размера, миссис Хармон?

— Но ее бусы совсем стекляшки!

Креддок пожал плечами.

— Как бы там ни было, сейчас не это важно. А важно то, что пропала мисс Марпл. Мы должны ее разыскать.

Креддок вышел из дома пастора и быстро направился к машине.

Вдруг из мокрых зарослей лавра раздался голос.

— Сэр! — торопливо проговорил Флетчер. — Сэр!

ТРИ ЖЕНЩИНЫ

В Литтл Педдоксе кончился обед. За столом все молчали и чувствовали себя неловко.

Патрик пытался завязать разговор, но безуспешно. Филлипа Хаймес была погружена в глубокую задумчивость. Сама мисс Блеклок даже не старалась вести себя, как обычно, жизнерадостно. Правда, она переоделась к обеду и вышла к столу в ожерелье из камней, но впервые во взгляде ее темных круглых глаз сквозил страх н руки дрожали.

Одна Джулия держалась весь вечер, как обычно, с циничным отчуждением.

— Прошу прощения, Летти, — сказала она, — что я не могу сию минуту уложить вещи и уехать. Полагаю, полиция мне не позволит. Но надеюсь, мне недолго осталось омрачать ваше существование — с минуты на минуту явится инспектор Креддок с ордером на арест и с наручниками. Право, не понимаю, почему он не сделал этого раньше.

— Он ищет ту старую даму, — сказала мисс Блеклок.

— Вы думаете, ее тоже убили? — спросил Патрик с каким-то научным любопытством. — Но почему? Что она могла такого знать?

— Не знаю, — уныло ответила мисс Блеклок. — Может, мисс Мергатройд ей что-нибудь рассказала.

— Если ее тоже убили, — сказал Патрик, — то, по логике вещей, это мог сделать только один человек.

— Кто?

— Конечно же, Хинчклифф, — победоносно объявил Патрик. — Ведь последний раз мисс Марпл видели живой именно в Боулдерсе. Я считаю, что она так и не покинула Боулдерс.

— У меня болит голова, — уныло сказала мисс Блеклой, она прижала пальцы ко лбу. — Ну зачем Хинч убивать мисс Марпл? Какая чушь!

— Вовсе не чушь, если к тому же Хинч убила Мергатройд, — торжествующе сказал Патрик.

Филлипа вышла из задумчивости и сказала:

— Хинч не могла убить Мергатройд.

Но Патрик был настроен противоречить:

— Нет, могла, если Мергатройд случайно наткнулась на доказательство того, что Хинч — преступница.

— И вообще когда убили Мергатройд, Хннч была на станции.

— Она могла убить Мергатройд до своего ухода.

Внезапно Летиция Блеклок вскричала так, что все вздрогнули:

— Убийство, убийство, убийство!.. Вы что, не можете поговорить о чем-нибудь другом? Неужели вы не понимаете, что я боюсь? Раньше я не боялась. Я думала, что сама смогу позаботиться о себе… Но что можно поделать против убийцы, который выжидает… и выслеживает… и тянет время. О господи!

Она уткнулась лицом в ладони. Но через минуту подняла голову и извинилась.

— Простите. Я потеряла самообладание.

— Все в порядке, тетя Летти, — ласково сказал Патрик. — Я позабочусь о вас.

— Ты? — Летиция не сказала ничего больше, но разочарование, с которым она произнесла это слово, прозвучало почти как обвинение.

Все это случилось перед самым обедом, и тут еще Мици переключила на себя внимание, заявив, что не собирается готовить обед.

— Я больше ничего не делаю в этот дом. Я иду своя комната Я запираю себя. И остаюсь здесь до завтра. Я боюсь… столько люди убивали… мисс Мергатройд с ее глупое английское лицо, кому нужно убивать мисс Мергатройд? Только маньяк! Значит здесь явился маньяк. И маньяк все равно кто убивать. Но я не хочу, чтобы меня убивать! В кухни… там тени… я слушаю шорох и думаю, это кто-то во дворе, потом думаю, вижу тень около дверь в кладовая и вдруг слышу шаги. Поэтому я иду в своя комната, запираю дверь и даже кладу к ней комод. А утром говорю этот полицейский без душа, что я уезжаю. А если о мне не разрешает, я говорю: «Я буду закричать, и закричать, в закричать, пока вы меня не пускаете».

Когда они услышали эти угрозы, у них пробежал мороз по коже, потому что все живо вспомнили, как Мици умеет кричать.

— Поэтому я иду своя комната, — повторила Мици, чтобы ее намерение до всех дошло. Она театральным жестом сняла фартук: — Спокойной ночи, мисс Блеклок. Может, утром вы уж не будете живой. Поэтому я прощаюсь на всякий случай.

Она вышла, и дверь притворилась за ней с обычным жалобны визгом.

Джулия поднялась.

— Я займусь обедом, — сказала она. — Мудрое решение — избавлю вас от неловкости и неудобства сидеть со мной за одним столом. Поскольку Патрик вызвался быть вашим защитником, тетя Летти, он будет первым пробовать каждое блюдо. Я не хочу, чтобы вдобавок ко всему меня обвинили в том, что я вас отравила.

И Джулия приготовила и подала совершенно отменный обед.

Филлипа пришла на кухню, предлагая свою помощь, но Джулия решительно сказала, что ничьей помощи ей не нужно.

— Джулия, я хочу тебе сказать…

— Сейчас не время для откровений, — оборвала ее Джулия. — Иди в гостиную, Филлипа.

Теперь обед закончился, и они сидели в гостиной, пили кофе за маленьким столиком у камина, и, похоже, им нечего было сказать друг другу. Они ждали, вот и все.

В половине девятого позвонил инспектор.

— Я буду через четверть часа, — сказал он. — Со мной приедут полковник, миссис Истербрук, миссис Светтенхэм и ее сын.

— Но право же, инспектор, сегодня вечером я не могу принимать гостей.

— Понимаю ваши чувства, мисс Блеклок. И приношу свои извинения. Но дело срочное.

— Вы нашли мисс Марпл?

— Нет, — сказал инспектор и повесил трубку.

Вошла мисс Хинчклифф.

— Добрый вечер, — сказала она своим грубоватым голосом. — Извиняюсь за вторжение. Надеюсь, инспектор уже позвонил?

— Он не сказал, что вы тоже приедете, — ответила Джулия, проводя ее в гостиную.

Никто не выразил мисс Хинчклифф соболезнований и ни словом не обмолвился о смерти мисс Мергатройд. На опустошенном лице высокой деятельной женщины и так все было написано, и любые соболезнования выглядели бы неуместно.

— Зажгите везде свет, — сказала мисс Блеклок. — И подбросьте в камин угля, ужасно холодно. Проходите, садитесь возле огня, мисс Хинчклифф. Инспектор обещал приехать через пятнадцать минут.

— Мици снова спустилась вниз, — сказала Джулия.

— Да? Порой мне кажется, что эта девица сумасшедшая, просто сумасшедшая. Но, может, все мы сумасшедшие?..

— Терпеть не могу, когда говорят, что преступники — сумасшедшие, — возразила мисс Хинчклифф. — Я считаю, что, наоборот, преступники прекрасно сохраняют рассудок, жестокий и холодный!

С улицы донесся шум машины, и вскоре вошел Креддок с полковником, миссис Истербрук, Эдмундом и миссис Светтенхэм. Вид у всех был подавленный. Креддок немедля перешел к делу.

— Все вы знаете, что мисс Мергатройд убита, — начал он. — У нас есть основания полагать, что убийца — женщина. Также по ряду причин мы можем еще больше сузить круг подозреваемых лиц. Я намерен спросить некоторых дам, что они делали сегодня с шестнадцати часов до шестнадцати часов двадцати минут. У меня уже есть сведения о передвижении одной молодой дамы, именующей себя мисс Симмонс. Я прошу ее повторить свои показания. В то же время должен предупредить вас, мисс Симмонс, что вы не обязаны отвечать, если боитесь, что ваши ответы можно будет вам инкриминировать.

— Вам необходимо все это говорить, да? — сказала Джулия. Она была довольно бледна, но держала себя в руках. — Я повторяю: с шестнадцати часов до шестнадцати часов двадцати минут гуляла по полям, ведущим к ручью около фермы Комптон. Насколько почию, по пути никого не встретила Я не проходила мимо Боулдерса.

— Вы, миссис Светтенхэм?

— Ну, конечно, трудно сказать точно, потому что на самом деле у меня отсутствует чувство времени. А когда началась война, половина наших часов вообще встала, а другие либо спешат, либо отстают, либо вообще не ходят, потому что мы их не завели. — Миссис Светтенхэм помолчала, дабы у присутствующих ярче запечатлелась картина неразберихи во времени, а по том серьезно продолжила — Думаю, что в четыре часа я выворачивала пятку на чулке, а если я этого не делала, то, значит, была во дворе, обрезала увядшие хризантемы… Нет, это было раньше, до дождя.

— Дождь, — сказал инспектор, — начался в шестнадцать часов десять мним.

— Правда? Это облегчает дело. Значит, я прочищала водосток. Он весь был забит листьями. Вначале я позвала Эдмунда, но он не ответил. Я решила, что он занят своим романом, и не стала его беспокоить. Пришлось это сделать одной. Я насквозь промокла, но в конце концов прочистила водосток. Потом вошла в дом, переоделась и помылась. А после пошла на кухню и по ставила чайник На кухонных часах было шестнадцать тридцать пять, — торжествующе закончила миссис Светтенхэм.

— А кто-нибудь видел, как вы прочищали водосток?

— Разумеется, нет, — сказала миссис Светтенхэм. — Я бы их живенько привлекла к работе. Ужасно трудно делать все одной.

— Мистер Светтенхэм, вы слышали, как ваша мать звала вас?

— Нет, — сказал Эдмунд. — Я спал без задних ног.

— Эдмунд, — укоризненно сказала мать, — а я — то думала, ты пишешь…

Инспектор Креддок повернулся к миссис Истербрук.

— Ну а вы, миссис Истербрук?

— Я сидела с Арчи в его кабинете, — сказала миссис Истербрук, устремив на него невинный взгляд. — Мы слушали радио, да, Арчи?

Последовала пауза. Полковник Истербрук густо покраснел.

Он взял жену за руку.

— Ты не понимаешь, котеночек, — сказал он. — Я… ну, я должен сказать, инспектор, что вы слишком внезапно обрушились на нас. Понимаете, моя жена была ужасно расстроена всем случившимся. Она нервничает, она ужасно взвинчена и не осознает всей важности…

— Арчи, — с упреком вскричала миссис Истербрук, — ты что хочешь сказать, что тебя со мной не было?

— Но ведь меня не было, правда, дорогая? Я хочу скачать, что нужно строго следовать фактам. При таком допросе это крайне важно. Я беседовал с Лэмпсоном, фермером из Крофт Энда о сетке для цыплят. Было что-то без пятнадцати четыре. Домой я пришел, только когда дождь уже кончился. Прямо к чаю. Лаура жарила лепешки.

— А вас тоже не было дома, миссис Истербрук?

— Нет, нет, я как раз слушала радио. Я никуда не выходила. Не тогда. Я выходила раньше. Около половины третьего я пошла прогуляться. Неподалеку.

Казалось, она ждет дальнейших расспросов, по Креддок спокойно сказал:

— Достаточно, миссис Истербрук. Показания будут отпечатаны на машинке. Вы сможете прочитать их и, если они по существу правильны, подписать.

Миссис Истербрук взглянула на него с неожиданной злобой:

— А почему вы других не допрашиваете, где они были? Эту Хаймес? Или Эдмунда Светтенхэма? Откуда вы знаете, что он спал у себя дома? Никто его не видел.

— Перед смертью мисс Мергатройд сделала заявление. В вечер налета одного человека не было в комнате. По идее, он должен был находиться там все время. Мисс Мергатройд назвала своей подруге имена людей, которых она видела. Путем исключения она пришла к выводу, что был некто, кого она не видела.

— Но никто не мог ничего увидеть, — сказала Джулия.

— Мергатройд могла, — неожиданно сказала мисс Хинчклифф грудным голосом. — Она стояла за дверью, там, где сейчас стоит инспектор Креддок. Она была единственной, кто мог видеть все происходящее.

— Ага! Вы в это уверена? — заявила Мици.

Это было одно из ее театральных появлений, она распахнула дверь, чуть не сбив при этом Креддока.

— Значит, Мици вы не приглашаете приходить вместе с другие, да, деревянный полицейский? Конечно, я просто Мици! Мици на кухня! Она сидеть на кухня, там ее место. Но я скажу: Мици как остальные, а может, лучше все видит. Да, я много вижу. Я немного видела в день налет. Немного видела, но не поверила и до теперь держала язык… как это… за зубы. Я думала, я не буду говорить, что видела, пока не буду. Я буду ждать.

— А когда все успокоилось бы, ты собиралась попросить кое у кого немножечко денег? — сказал Креддок.

Мици набросилась на него, как разъяренная кошка.

— А почему нет? Почему мне нельзя платить, если я великодушно молчала? Особенно если когда-то будут деньги… много деньги. О! Я немного слышала, я знаю, что есть вокруг. Я знаю эти Пипэмеры… тайное общество… агент который, — она картинно указала на Джулию, — она. Да, я подождала и просила деньги… Но сейчас я боюсь. Лучше я буду в безопасность. Потому что, может, скоро кто-то убьет меня. Поэтому я скажу, что знаю.

— Прекрасно, — скептически сказал инспектор. — Что же ты знаешь?

— Я скажу, — торжественно заговорила Мици. — Тот вечер я не сижу в чулан и не очищаю серебро, как говорила. Я в столовой, когда услышала, как ружье стреляет. Я смотрела дырка для замок. Холл был черный, но ружье опять стреляет, и фонарь падает, он светит все, когда падал, — и я видела ее. Я видела ее близко с он, ружье в рука. Я видела мисс Блеклок.

— Меня? — Мисс Блеклок даже привстала от удивления. — Да ты с ума сошла!

— Но это невозможно! — вскричал Эдмунд. — Мици не могла видеть мисс Блеклок…

Креддок прервал его:

— Значит, не могла, мистер Светтенхэм? А почему? Потому что не мисс Блеклок, а вы сами стояли с пистолетом, не так ли?

— Я? Конечно, нет… Что за чертовщина!

— Вы взяли пистолет полковника Истербрука. Вы затеяли всю заварушку с Руди Шерцем — под видом шутки. Вы пошли вслед за Патриком Симмонсом в дальнюю комнату, а когда свет погас, выскользнули в тщательно смазанную дверь. Вы выстрелили в мисс Блеклок, а после убили Руди Шерца. Через несколько секунд вы уже снова стоите в гостиной, щелкая зажигалкой.

На мгновение Эдмунд, казалось, потерял дар речи, потом забрызгал слюной:

— Вся ваша идея чудовищна. Почему именно я? Зачем, черт побери, мне это понадобилось?

— Помните? Если мисс Блеклок умрет раньше миссис Гедлер, наследство получают двое. Двое, которых мы знаем как Пипа и Эмму. Джулия Симмоис оказалась Эммой…

— Так вы считаете, что я — Пип? — рассмеялся Эдмунд. — Фантастика, чистая фантастика. Я того же возраста — это единственное, что у меня с ним общего. И я докажу вам, дурак набитый, что я — Эдмунд Светтенхэм. У меня есть свидетельство о рождении, об окончании школы, университета — все.

— Он не Пип, — раздался голос из темного угла. Филлипа Хаймес выступила вперед, лицо ее, было бледно. — Пип — это я, инспектор.

— Вы?!

— Да. Все почему-то решили, что Пип — мальчик. Джулия знала, что ее двойняшка — сестра, не знаю, позему она не сказала этого сегодня днем.

— Из семейной солидарности, — сказала Джулия. — Я вдруг поняла, кто ты такая. До того я не догадывалась.

— У меня был тот же замысел, что и у Джулии, — сказала Филлипа слегка дрожащим голосом. — После того, как я… потеряла мужа и война кончилась, я задумалась, что же мне делать. Моя мать давно умерла. Я выяснила, где живет мисс Блеклок, и приехала сюда. Нанялась на работу к миссис Лукас. Я надеялась, что, поскольку мисс Блеклок — пожилая женщина, у которой нет родственников, она, возможно, захочет помочь. Разумеется, не мне — я ведь могу работать. Помочь Гарри получить образование. В конце концов, деньги принадлежал» Гедлерам, а у нее не было своей родни, на которую она могла бы их тратить. А потом, — Филлипа заговорила быстрей, после налета я испугалась. Все выглядело так, будто единственный человек, у которого имелись причины убить мисс Блеклок, — это я. Я ведь и понятия не имела, кто такая Джулия — мы с ней не близнецы и мало похожи; все выглядело так, будто я единственная, на кого может пасть подозрение. Мисс Блеклок была ко мне очень добра. Я не пыталась ее убить, у меня даже в мыслях этого не было. Но тем не менее все равно: Пип — это я. — Она помолчала и добавила: — Так что не надо больше подозревать Эдмунда.

— Не надо? — сказал Креддок. В голосе его снова зазвучали едкие нотки. — Эдмунд Светтенхэм — юноша, обожающий деньги. Возможно, этот юноша не прочь жениться на богатой невесте. Но она не разбогатеет, если миссис Гедлер умрет раньше мисс Блеклок. А поскольку почти стопроцентная гарантия, что миссис Гедлер умрет раньше мисс Блеклок, ему надо что-то предпринять, не так ли, мистер Светтенхэм?

— Мерзкая ложь! — воскликнул Эдмунд.

И вдруг по дому разнесся крик. Он прилетел с кухни, это был долгий, нечеловеческий вопль ужаса.

— Господи, но это не Мици! — закричала Джулия.

— Нет, — сказал Креддок, — это тот, кто убил трех человек.

ПРАВДА

Как только инспектор набросился на Эдмунда Светтенхэма, Мици тихонечко улизнула из комнаты на кухню. Она наливала в раковину воду, когда вошла мисс Блеклок.

Мици украдкой бросила на нее пристыженный взгляд.

— Какая же ты лгунья, Мици! — мило сказала мисс Блеклок. — Разве так моют посуду? Сначала помой серебро и налей полную раковину. Как ты можешь мыть, если у тебя совсем нет воды?

Мици послушно открутила краны.

— Вы не сердиться, что я сказала, мисс Блеклок? — спросила она.

— Если б я сердилась на все твои выдумки, мне пришлось бы беситься целыми днями, — ответила мисс Блеклок.

— И я иду сейчас к инспектору и говорю, я все выдумывала? — спросила Мици.

— Он и без тебя уже знает, — любезно сказала мисс Блеклок.

Мици закрутила кран, и тут же сильные руки схватили ее за голову и одним рывком сунули под воду.

— Только я знаю, что ты раз в жизни сказала правду, — злобно проговорила мисс Блеклок.

Мици отбивалась, пытаясь вырваться, но мисс Блеклок продолжала удерживать под водой голову девушки.

И вдруг совсем рядом раздался жалобный голос Доры Баннер:

— О Лоттн, Лотти… не надо… Лотти!

Мисс Блеклок закричала, ее руки взлетели вверх и выпустили Мици, которая, задыхаясь и отплевываясь, подняла голову.

А мисс Блеклок продолжала кричать, потому что на кухне никого не было.

— Дора, Дора, прости меня! Я должна была… я должна была это сделать…

Не разбирая дороги, она кинулась в посудомоечную, но путь ей преградил сержант Флетчер, а из шкафчика для веников вышла раскрасневшаяся, торжествующая мисс Марпл.

— Я всегда хорошо умела подражать чужим голосам, — сказала мисс Марпл.

— Вы должны пройти со мной, мадам, — сказал сержант Флетчер. — Я свидетель вашей попытки убить эту девушку. Вам будут предъявлены и другие обвинения. Должен предупредить вас, Петиция Блеклок…

— Шарлотта Блеклок, — поправила его мисс Марпл. — Вот кто она такая, да будет вам известно. Под жемчужным ожерельем, которое она носит не снимая, у нее шрам от операции по удалению зоба.

Притихшая мисс Блеклок посмотрела на мисс Марпл.

— Значит, вы обо всем знаете?

— Да. Уже какое-то время знаю.

Шарлотта Блеклок села возле стола и заплакала.

— Вы не должны были этого делать, — сказала она. — Не надо было говорить Дориным голосом. Я любила Дору. Я действительно любила Дору.

Инспектор Креддок и все остальные стояли в дверях. Констебль Эдварде делал искусственное дыхание Мици. Едва Мици смогла говорить, она принялась превозносить себя до небес:

— Я все хорошо делала, да? Я умная! Я смелая! О, очень смелая! Меня почти совсем, немного убили. Но я так смелая, что рискую все.

Тут мисс Хинчклифф вдруг вырвалась из толпы и бросилась на рыдающую Шарлотту Блеклок, сидевшую возле стола. Сержант Флетчер удержал ее. Мисс Хинчклифф бормотала сквозь зубы:

— Пустите меня. Я с ней расквитаюсь. Это она убила Эми Мергатройд.

Шарлотта Блеклок подняла на нее глаза:

— Я не хотела ее убивать. Я никого не хотела убивать… но так было надо… Но жаль мне только Дору… После Дориной смерти я сталась совсем одна… С тех пор, как она умерла, я одна… О Дора, Дора…

Она закрыла лицо руками и зарыдала.

ВЕЧЕР В ДОМЕ ПАСТОРА

Мисс Марпл сидела в высоком кресле, Банч — на полу напротив камина, обхватив руками колени.

Преподобный Джулиан Хармон подался вперед и впервые смахивал больше на школьника, чем на умудренного и много повидавшего на своем веку человека. Инспектор Креддок курил сигару. Другой кружок образовали Джулия, Патрик, Эдмунд и Филлипа.

— Я считаю, это ваша история, мисс Марпл, — сказал Креддок.

— О нет, мой мальчик. Я просто чуточку помогла вам кое в чем. Это вы были в курсе всех событий, вели дело и знаете куда больше меня.

— Ну ладно, рассказывайте вдвоем, — нетерпеливо сказала Банч. — Каждый по кусочку. Только пусть начинает тетя Джейн, потому что мне нравится, как она путано рассказывает. Когда вы в первый раз подумали, что все это — дело рук Блеклок?

— Ну, Банч, милочка, трудно сказать определенно. Конечно, поначалу мне показалось, что самым подходящим человеком, то есть самым очевидным организатором налета была мисс Блеклок. О ней единственной было известно, что она общалась с Руди Шерцем. И потом легче всего устроить такую шутку в собственном доме. Например, центральное отопление. Камин зажигать было нельзя, потому что это дало бы свет в комнате. Но единственным, кто мог приказать не зажигать камин, была сама хозяйка дома. Не то, чтобы я все время об этом думала… просто мне было жаль, что это не может быть так просто. О нет, я, как и все прочие, была введена в заблуждение и считала, что кто-то хочет убить Летицию Блеклок.

— Думаю, лучше сразу уточнить, что же произошло на самом деле, — сказала Банч. — Этот швейцарец узнал ее?

— Да. Он работал в…

Она нерешительно взглянула на Креддока.

— В клинике доктора Адольфа Коха в Берне, — сказал Креддок. — Кох был всемирно известным специалистом по удалению зоба. Шарлотта Блеклок легла в его клинику на операцию, а Руди Шерц работал там санитаром.

Приехав в Англию, он увидел в гостинице даму, бывшую пациентку, узнал ее и при случае заговорил с ней. Полагаю, если б он дал себе труд задуматься, то этого бы не сделал — он ведь ушел из клиники потому, что над его головой собиралась гроза; правда, это случилось спустя некоторое время после Шарлоттиной выписки, и она могла не знать.

— Значит, он не говорил ей ни о Монтре, ни об отце, владельце гостиницы?

— О нет, она все придумала.

— Очевидно, для нее эта встреча явилась сильным потрясением, — задумчиво сказала мисс Марпл. — Она чувствовала себя в относительной безопасности, и вдруг — на тебе, она встречает того, кто знал ее не как одну из двух мисс Блеклок (к этому она была готова), а именно как Шарлотту Блеклок, больную, которой оперировали зоб.

— Но вы хотели услышать все сначала. Итак, началом я считаю — с вашего позволения, инспектор, — тот момент, когда у Шарлотты Блеклок, хорошенькой, легкомысленной и ласковой девочки, начала увеличиваться щитовидная железа, которую в народе называют зобом. Это разбило всю ее жизнь, она ведь была очень ранимой. Если б у нее была мать или разумный отец, думаю, она бы не оказалась в таком ужасном состоянии. Ее некому было отвлекать от грустных мыслей, заставлять общаться с людьми, вести нормальный образ жизни и не думать о своем недостатке. И конечно, расти она в другой семье, ей бы сделали операцию гораздо раньше.

Но доктор Блеклок был мракобесом, человеком ограниченным, деспотичным и упрямым. Он не верил в такие операции. И видимо, убедил Шарлотту, что ей ничто не поможет, кроме йода и других лекарств. Шарлотта поверила ему. Думаю, се сестра тоже слишком переоценивала медицинские познания своего папаши.

Шарлотта любила отца слащавой и покорной любовью Она была уверена, что отцу видней, что для нее лучше. Но по мере того, как зоб рос и становился все безобразней, она все больше замыкалась в себе и переставала общаться с людьми. А вообще-то она была очень добрым, привязчивым созданием.

— Странная характеристика убийцы, — сказал Эдмунд.

— Не думаю, — сказала мисс Марпл. — Слабые и добрые люди частенько оказываются предателями. А если они в обиде на жизнь, это лишает их немногих душевных сил, которые у них есть. Конечно, Летиция Блеклок была совершенно другой. Инспектор Креддок рассказывал мне, что Белль Гедлер говорила о ней как об очень хорошем человеке, и я думаю, что Летиция действительно была хорошей. Она была удивительно цельной женщиной, искренне не понимавшей — в чем сама признавалась, — как люди не могут распознать, что честно, а что бесчестно. Как бы ее ни искушали, Летиция Блеклок ни на секунду не допустила бы никакого мошенничества.

Летиция преданно любила свою сестру. Для того чтобы сестра не теряла связи с миром, Летиция писала ей длинные письма, подробно рассказывая о мельчайших событиях. Она была очень обеспокоена ужасным душевным состоянием Шарлотты Наконец доктор Блеклок умер. Летиция без колебаний бросила работу у Рэнделла Гедлера и посвятила всю себя Шарлотте. Она повезла ее в Швейцарию, чтобы проконсультироваться у тамошних специалистов насчет операции. Болезнь была очень запущенной, но, как мы знаем, операция прошла успешно. Зоб удалили, а шрам можно было скрыть под жемчужным ожерельем или бусами.

Разразилась война. Вернуться в Англию оказалось трудно, и сестры остались в Швейцарии, работали в Красном Кресте и других организациях. Время от времени до них доходили новости из Англии. Очевидно, среди прочих слухов дошел слух и о том, что Белль Гедлер долго не проживет. Уверена, что любой на их месте начал бы строить планы и мечтать о будущем, когда они получат огромное состояние. По-моему, все вы пони маете, что эти планы значили больше для Шарлотты, чем для Летиции. Впервые в жизни Шарлотта, могла чувствовать себя нормальной женщиной, на которую смотрят без отвращения или жалости. Наконец-то она вздохнула свободно — а впереди у нее была целая жизнь, — оставшиеся годы будет чем заполнить Она сможет путешествовать, иметь дом и прекрасное поместье, иметь наряды и украшения, ходить в театры, на концерты, любая ее прихоть теперь может быть исполнена… Это было как сон наяву.

И вдруг Летиция, сильная, здоровая Летиция простудилась, простуда перешла в воспаление легких, и через неделю она умерла. Шарлотта потеряла не только сестру, рухнули все планы на будущее. Знаете, я думаю, что она даже негодовала на сестру: и приспичило Летиции умереть именно сейчас, когда они получили письмо о том, что Белль Гедлер долго не протянет. Подождала бы месячишко, и все деньги перешли бы к Летиции, а когда Летиция умерла бы, то к ней…

Вот в этом и проявляется разница между двумя сестрами. Шарлотта искренне не понимала, что поступает дурно. Деньги должны были перейти к Летиции — и перешли бы через пару месяцев, — а она рассматривала Летицию и себя как единое целое.

Наверно, эта мысль не приходила ей в голову, пока врач или еще кто-нибудь не спросил точного имени ее сестры, а потом она вдруг осознала, что почти для всех они были «две мисс Блеклок», пожилые, хорошо воспитанные англичанки, одинаково одевавшиеся и очень похожие. Почему бы Шарлотте не умереть, а Летиции не остаться в живых?

И Летиция была похоронена под именем Шарлотты. «Шарлотта» умерла, «Летиция» приехала в Англию. Тут расцвела вся ее природная предприимчивость и энергичность, дремавшая столько лет. Как Шарлотта, она всегда играла вторую скрипку. Теперь она могла командовать, в ней проявились командирские задатки Летиции. Они были очень похожи по образу мышления, хотя, думаю, в нравственном плане сильно различались.

Конечно, Шарлотта была вынуждена принять некоторые меры предосторожности. Она купила дом в совершенно незнакомой местности. Ей стоило избегать только кумберлэндских знакомых (но и там она жила уединенно) и, разумеется, Белль Гедлер, которая настолько хорошо знала Летицию, что ни о каком обмане не могло быть и речи. Изменение почерка объяснялось артритом.

— А вдруг она встретила бы знакомых Летиции? — спросила Банч. — У нее же было полно знакомых.

— Это другое дело. Они потом говорили бы: «Я тут наткнулся на Летицию Блеклок. Она так изменилась, что я ее с трудом узнал». Но никаких подозрений у них не возникло бы. За десять лет люди меняются. То, что она их не узнала, было бы списано за счет близорукости, и потом вы же помните, что она была в курсе всех мельчайших подробностей лондонской жизни Летиции: с кем она там встречалась, куда ходила. Ей стоило лишь просмотреть письма, и она живо устранила бы любое подозрение, упомянув про какой-нибудь случай или спросив об общем знакомом. Нет, единственное, чего она могла бояться, — это что ее узнают как Шарлотту.

Она поселилась в Литтл Педдоксе, познакомилась с соседями, а, получив письмо, умолявшее дорогую Летицию быть «столь доброй» и проч., с удовольствием согласилась на приезд молодых родственников, которых никогда в жизни не видела. То, что для них она была тетей Летти, еще больше усилило ее безопасность.

Все шло превосходно. И вдруг она совершила непоправимую ошибку. Эта ошибка была вызвана исключительно ее добросердечностью и от природы привязчивым характером. Она получила письмо от школьной подруги, влачившей жалкое существование, и поспешила на выручку. Возможно, одной из причин было ее одиночество, несмотря ни на что. Тайна отдалила ее от людей. И потом она искренне любила Дору Баннер, та олицетворяла для нее радостные, беззаботные школьные годы. И она, повинуясь мгновенному порыву, лично ответила на письмо Доры. Вот уж, наверно, удивилась Дора! Она писала Летиции, а ответила ей Шарлотта. О том, чтобы прикидываться Летицией перед Дорой, и вопроса не стояло. Дора была одной из немногочисленных старых подруг, которым позволялось навещать Шарлотту в годы ее одиночества и несчастья.

И поскольку она знала, что Дора посмотрит на происходящее точно так же, как и она, Шарлотта рассказала Доре о том, что сделала. Дора от всей души поддержала ее. Все смешалось в ее затуманенном мозгу, и ей казалось совершенно правильным, что дорогая Лотти не будет лишена наследства из-за безвременной смерти Летти. За свои безмолвные страдания, которые она так мужественно переносила, Лотти заслуживала награды. И было бы страшно несправедливо, если б деньги перешли к каким-то самозванцам.

Дора приехала в Литтл Педдокс. Весьма скоро Шарлотта начала понимать, что совершила ужасную ошибку. И дело вовсе не в том, что жизнь с рассеянной, все на свете путавшей, плохо работавшей Дорой была сумасшедшим домом. С этим Шарлотта еще могла примириться — она ведь действительно любила Дору, а кроме того, доктор сказал, что Доре осталось недолго жить. Но очень скоро Дора стала представлять для нее настоящую опасность. Хотя Шарлотта и Летиция всегда звали друг друга полными именами, Дора была из тех, кому нравятся только уменьшительные. Всю жизнь сестры были для нее Летти и Лотти. И хотя она приучилась называть подругу только Летти, старое имя частенько соскальзывало с языка. Она могла проболтаться о прошлых событиях, и Шарлотте приходилось все время быть начеку, чтобы бороться с Дорииой забывчивостью. Это начинало действовать ей на нервы.

Однако никто не обращал особого внимания на оговорки Доры. Настоящая опасность нависла над ней, когда Руди Шерц встретил ее в «Ройал Спа», узнал и заговорил.

Я думаю, это Шарлотта Блеклок давала Руди Шерцу денег для покрытия недостач. Но ни инспектор Креддок, ни я не верим, что, обращаясь к ней с просьбами о деньгах, Руди Шерц замышлял шантаж.

— Он и понятия не имел, чем ее можно шантажировать, — сказал инспектор Креддок. — Шерц знал, что он весьма обаятельный молодой человек, и на собственном опыте убедился, что обаятельный молодой человек может порой вытянуть деньги из пожилых дам, если только достаточно убедительно расскажет какую-нибудь душещипательную историю.

Но, видимо, Шарлотта Блеклок смотрела на все иначе. Вероятно, она решила, что это хитроумный шантаж, что, наверно, Шерц ее подозревает, а когда после смерти Белль Гедлер дело с наследством получит широкую огласку, он поймет, что напал на золотую жилу.

А она уже завязла по уши. Для всех она была Летицией Блеклок. Для банкира. Для миссис Гедлер. Все шло хорошо, и вдруг на тебе — является этот швейцарец, гостиничный служащий, личность довольно сомнительная, ненадежная и вдобавок, возможно, шантажист. Вот бы его устранить! И она была бы спасена.

Может, вначале Шарлотта просто фантазировала. Она обдумывала все до мельчайших подробностей. Каким образом она могла бы от него избавиться? Так она разработала план. И в конце концов решила его осуществить. Потом рассказала Руди Шерцу о розыгрыше с налетом, объяснила, что роль «гангстера» должен играть незнакомый мужчина, и пообещала крупный куш за сотрудничество.

И то, что он согласился и у него не возникло ни тени подозрений, лишний раз подтверждает, что Шерцу и в голову не приходило, что он может ее чем-то держать. Для него она была глуповатой, охотно раскошеливавшейся старухой.

Она поручила ему поместить в газету объявление, устроила так, что он смог узнать планировку дома, и показала, где она его встретит в назначенный вечер. Дора Баннер, разумеется, ничего не знала.

И вот этот день настал… — Креддок сделал паузу.

Мисс Марпл подхватила нить рассказа:

— Думаю, она чувствовала себя ужасно. Ведь еще не поздно было отступить… Дора Баннер говорила нам, что Летти была напугана, и наверняка она была напугана. Тем, что замыслила, тем, что план не удается. Однако не настолько напугана, чтобы пойти на попятную.

Наверно, ей казалось, что это шутка — взять пистолет из ящика для воротничков полковника Истербрука. Положить его в корзинку с яйцами или джемом. Шутка — смазать вторую дверь в гостиной, чтобы она открывалась и закрывалась бесшумно. Шутка — предложить выставить стол за дверь, чтобы лучше смотрелись цветы, поставленные Филлипой в вазы. Все это могло казаться ей игрой. Но то, что должно было произойти потом, вовсе не было игрой. Да, Дора Баннер оказалась права, мисс Блеклок была напугана.

— Но все равно, она пошла до конца, — сказал Креддок. — И все шло точно по плану. Едва пробило шесть, она вышла «закрыть уток», впустила Шерца, дала ему маску, плащ, перчатки и фонарь. Когда часы начинают отбивать половину седьмого, она уже стоит у стола возле прохода под аркой и тянется за сигаретами. Все так естественно! Патрик, играя роль хозяина, пошел за напитками. Она — хозяйка, она угощает всех сигаретами. Она правильно рассчитала, что все посмотрят на часы, когда они начнут бить. Так и случилось. Только Дора, преданная Дора, не отрывала глаз от подруги. И она сразу же заявила, что мисс Блеклок подняла вазочку с фиалками.

Она заранее растрепала шнур лампы, почти оголив провод. Остальное было секундным делом. Сигаретница, ваза и маленький выключатель стояли рядом. Она подняла фиалки, плеснула воды на оголенный провод и включила лампу. Проводка перегорела.

— Совсем как тогда у нас, — сказала Банч. — Это вас и поразило, да, тетя Джейн?

— Да, милочка. Я все ломала голову, как погас свет. Я узнала, что было две лампы и что их подменили… возможно, той же ночью.

— Правильно, — сказал Креддок. — Когда на следующее утро Флетчер осматривал лампу, она, как и все прочие, была в полном порядке, ни тебе обтрепанного шнура, ни сожженных проводов.

— Я поняла, что имела а виду Дора Баннер, говоря, что накануне в гостиной стояла «пастушка», — продолжала мисс Марпл, — но допустила ошибку, поверив Доре, что в этом виноват Патрик. Самое интересное, Доре нельзя было верить, когда она рассказывала о том, что слышала, — она всегда все преувеличивала или искажала. Дора ошибалась в том, что думала, но она совершенно точно передавала то, что видела. Дора видела, как Летти подняла вазочку с фиалками. И конечно, когда Банч пролила воду из вазы с рождественскими розами на провод лампы, я сразу поняла: только сама мисс Блеклок могла сжечь проводку, потому что только она стояла около того стола.

— Я чуть себя не убил, — сказал Креддок. — Ведь Дора Баннер лепетала про подпалину на столе, куда кто-то положил сигарету… а ведь закурить-то никто не успел… и фиалки завяли потому, что в вазе не было воды — это промашка Шарлотты, она должна была налить новую воду. Но, наверно, она сочла, что этого никто не заметит, а мисс Банкер охотно поверила, что с самого начала забыла налить в вазу волы.

Конечно, мисс Баннер была легковнушаема. И мисс Блеклок неоднократно этим пользовалась. Думаю, что это она внушила Банни подозрения насчет Патрика.

— Но зачем же на мне отыгрываться? — горестно воскликнул Патрик

— Не думаю, что это было серьезно, но так она отвлекала Банни от своей персоны. Ну а дальше мы знаем, что случилось. Едва погас свет и все начали кричать, она выскользнула в дверь, петли которой заранее смазала, и подошла сзади к Руди Шерцу. Тот шарил фонарем по комнате, с удовольствием играя свою роль. Он и не подозревал, что она стоит сзади в садовых перчатках и с пистолетом. Она подождала, пока фонарь высветил то место, куда сама целилась, — стену, возле которой, по мнению всех присутствующих, стояла она, — затем поспешно выстрелила два раза, а когда он испуганно обернулся, поднесла к нему пистолет и выстрелила еще раз. Она бросила пистолет около него, небрежно кинула перчатки на столик в холле и поспешила обратно туда, где стояла, когда погас свет. Она поранила ухо… точно не знаю чем…

— Вероятно, маникюрными ножницами, — сказала мисс Марпл. — От малейшего пореза на мочке уха начинается сильное кровотечение. Это был тонкий психологический ход. Кровь, струящаяся по белой блузке, не оставляла никаких сомнений в том, что стреляли именно в нее и только чудом промахнулись.

— Все для Летиции должно было кончиться успешно, — сказал Креддок. — Утверждения Доры Баннер, что Руди Шерц целился именно в мисс Блеклок, сыграли свою роль. Сама того не подозревая, Дора Баннер убедила всех, что собственными глазами видела, как ранили ее подругу. Случившееся могли расценить как самоубийство или несчастный случай. И дело едва не закрыли. А не закрыли его только благодаря вам, мисс Марпл.

— О нет, нет, — возразила мисс Марпл. — Все мои усилия были мизерными. Это вы не хотели прекращать дело, мистер Креддок.

— Мне было не по себе, — сказал Креддок. — Я чувствовал, что что-то не так. Но я не мог понять что, пока вы не подсказали мне. А после мисс Блеклок действительно не повезло. Я обнаружил, что вторая дверь не заколочена. До этого момента все наши догадки оставались гипотезой. Но смазанная дверь уже была уликой. А напал я на нее совершенно случайно — схватившись по ошибке не за ту ручку. И охота началась сначала. Теперь мы искали, у кого были причины убить мисс Блеклок.

— Кое у кого они действительно были, и мисс Блеклок это знала, — сказала мисс Марпл. — Думаю, она почти сразу узнала Филлипу. Похоже на то, что Соня Гедлер была одной из немногих, кому позволялось нарушать уединение Шарлотты. А когда состаришься (вы пока этого не знаете, мистер Креддок), гораздо ярче помнишь лица тех, кого видел в молодости, чем тех, с кем встречался всего год—два назад. Филлипе было примерно столько же лет, сколько было ее матери, когда ее помнила Шарлотта, а Филлипа очень похожа на свою мать. По-моему, странно, что, узнав Филлипу, Шарлотта очень обрадовалась. Она привязалась к Филлнпе и, наверное, подсознательно пыталась этим заглушить уколы совести, которые, очевидно, все-таки ощущала. Она убеждала себя, что, получив наследство, будет заботиться о Филлипе, обращаться с ней как с дочерью. Думая так, она чувствовала себя благодетельницей и была счастлива. Но едва инспектор начал выяснять про «Пипа и Эмму», Шарлотте стало не по себе: могла пострадать невиновная Филлипа. Ей не хотелось, чтобы дело пошло дальше налета молодого преступника и его случайной смерти. Но когда обнаружили смазанную дверь, дело получило совсем иной поворот. А насколько ей было известно (она ведь не имела понятия, кто такая Джулия), Филлипа была единственной, кто имел основания желать ее смерти. Она приложила все усилия, чтобы помешать опознать Филлипу. У нее хватило сообразительности сказать вам, что Соня была низкого роста и смуглой; вдобавок вместе с фотографиями Летиции она вынула из альбома все старые снимки, чтобы вы не смогли уловить сходства.

— И подумать только: я подозревал, что миссис Светтенхэм — это Соня Гедлер! — брезгливо поморщился Креддок.

— Но конечно, — продолжала мисс Марпл, — настоящую опасность представляла Дора Баннер. С каждым днем Дора становилась забывчивей и болтливей. Помню, каким взглядом мисс Блеклок смотрела на нее, когда мы пришли к ним на чай. А знаете почему? Дора опять назвала ее Лотти. Для нас это прозвучало безобидной оговоркой, но Шарлотта испугалась. Так все и шло. Бедная Дора никак не могла удержаться от болтовни. Когда мы пили кофе в «Синей птице», у меня возникло очень странное ощущение, будто Дора говорит не об одном человеке, а сразу о двух — на самом деле так оно, конечно, и было. То она говорила о подруге, что та дурнушка, но сильная личность, то тут же расписывала ее как хорошенькую, веселую девушку. То она говорила, что Летти так умна и так преуспела в жизни, то вдруг сказала, что у нее была такая грустная жизнь, и процитировала. «И бремя печалей на сердце легло», что на мой взгляд совершенно не вязалось с образом жизни Летицни. Думаю, зайдя утром в кафе, Шарлотта подслушала большую часть этой болтовни. Она наверняка слышала, как Дора упомянула про подмену лампы — что это пастух, а не пастушка. И поняла, что бедная преданная Дора представляет грозную опасность для ее спокойствия.

Боюсь, наш разговор в кафе окончательно решил Дорину участь, простите за мелодраматическое выражение. Но, наверно, все равно бы этим кончилось. Ведь пока Дора Баннер была жива, Шарлотта не могла быть спокойной. Она любила Дору, она не хотела убивать Дору… но другого выхода у нее не было. И очевидно, она убедила себя, что это был чуть ли не милосердный поступок. Бедняжка Банни, ей все равно оставалось недолго жить, к тому же конец мог оказаться весьма мучительным. И что самое интересное — Шарлотта изо всех сил старалась сделать последний день Банни очень счастливым. День рождения, гости, особый торт…

— «Дивная смерть», — содрогнулась Филлипа.

— Да-да, примерно так. Она пыталась устроить подруге дивную смерть. Гости, любимые кушанья, запрещение говорить о неприятных вещах, чтобы не расстраивать ее. А потом — таблетки. Бог знает, что это такое было в пузырьке из-под аспирина, она оставила их возле своей кровати, чтобы Банни, не найдя нового пузырька, смогла взять из другого. А впечатление создается (и оно действительно создалось), что таблетки предназначались для мисс Блеклок.

Вот так Банни и умерла во сне, совершенно счастливая, и Шарлотта вновь почувствовала себя в безопасности. Но она тосковала по Доре Баннер, по ее любви и верности, ей было не с кем поговорить о прошлом. Она горько плакала в тот день, когда я принесла ей записку от Джулиана, и ее горе было искренним. Она убила самую лучшую подругу…

— Как было с Мергатройд? — спросил Джулиан

— Да, о бедной мисс Мергатройд. Очевидно, Шарлотта подошла к дому и услышала, что они разыгрывают сцену убийства. Окно было открыто, она прислушалась. До этого момента ей не приходило в голову, что еще кто-то может быть для нее опасен. Мисс Хинчклифф заставляла подругу вспомнить, что та видела, а ведь до сих пор Шарлотта считала, что никто ничего не мог видеть. Она полагала, что все машинально смотрели на Руди Шерца. Она притаилась под окном и слушала. Вдруг все обойдется? А потом, когда мисс Хинчклифф ринулась на станцию, Мергатройд вдруг натолкнулась на след. Она крикнула мисс Хинчклифф: «Там ее не было…»

Я спрашивала у мисс Хинчклифф, точно ли так она сказала Потому что, если бы она сказала: «Ее не было там», это означало бы уже другое.

— Это для меня слишком сложно, — сказал Креддок.

Мисс Марпл с готовностью повернула к нему лицо.

— А вы представьте, что происходит в голове мисс Мергатройд. Человек очень многое видит и сам об этом не знает. Помню, как-то в момент железнодорожной катастрофы я заметила большой пузырь краски на стене купе. Я могла бы нарисовать его во всех подробностях. А однажды был налет на Лондон… бомбы… осколки… жуткое потрясение… но ярче всего мне запомнилась какая-то женщина, она стояла передо мной, и у нее была большая дырка на чулке, а сами чулки — разного цвета. Так что, когда мисс Мергатройд перестала думать и попыталась просто вспомнить, что она видела, она припомнила очень многое.

Наверно, она начала с камина, куда сперва ударил свет фонаря; потом он прошелся по окнам, и в этом пространстве стояли люди — например, миссис Хармон, которая закрыла лицо руками. Она пошла мысленно дальше вслед за фонарем, дошла до мисс Баннер, стоявшей с разинутым ртом и выпученными глазами, потом до пустой стены и стола с лампой и сигаретницей. Потом были выстрелы — и вдруг она вспомнила нечто совершенно невероятное. Она увидела стену, возле которой стояла мисс Блеклок, когда в нее стреляли. Но в миг, когда пистолет выстрелил в нее, там ее не было…

Теперь вы понимаете? Она думала о тех трех женщинах, на которых ей указала мисс Хинчклифф. Если б одной из них не оказалось на месте, она сделала бы ударение на местоимении. Она бы сказала: «Этой! Ее там не было». Но она имела в виду место, где кто-то должен был находиться, оно пустовало — там никого не было. Место было, а человека не было. И она не смогла сразу это осознать. «Как странно, Хинч, — сказала она, — там ее не было…» А это могло означать, только мисс Блеклок.

— Но ведь вы уже это поняли, — сказала Банч. — Когда перегорела лампа, когда вы написали те слова на листочке бумаги.

— Да, милая. Тогда все вдруг соединилось, до того были лишь отдельные кусочки, а тут создалась стройная картина.

Банч мягко процитировала:

— «Лампа?» Да. «Фиалки?» Да. «Пузырек аспирина». Вы подразумевали, что Банни собиралась купить новый пузырек и поэтому ей не было нужды брать пузырек мисс Блеклок?

— Да, если бы его у нее не украли или не спрятали. Должно было сложиться впечатление, будто кто-то намеревался убить именно мисс Блеклок.

— Понимаю. Что там шло дальше? «Дивная смерть». Торт, но это больше, чем торт. Это вообще весь день рождения. Предсмертный праздник для Банни. Она обращалась с ней как с собакой, которую собираются убить. По-моему, самое ужасное в этой истории — ее искренняя доброта.

Но она действительно была доброй. Те ее последние слова на кухне? Я не хотела никого убивать» — правда. Она просто хотела заполучить кучу денег, которые ей не принадлежали. И перед этим желанием (ставшим навязчивой идеей, будто деньги должны были возместить ей все прошлые страдания) все остальное не существовало. Люди, затаившие злобу на жизнь, всегда опасны.

— Что вы имели в виду, написав «выяснять». Что выяснять? — спросила Банч.

— Уж вам-то, инспектор, следовало это заметить. Помните, вы показали мне письмо Легации, написанное ее сестре. Там дважды встречалось слово «выяснять», и оба раза вместо «я» было «е». А в записке, которую я попросила Банч показать вам, мисс Блеклок написала «выяснять» с «я». Люди стареют, но их орфография обычно не меняется.

— Да, — согласился Креддок, — и как это я упустил!

А Банч продолжила: «И бремя печалей на сердце легло». Но ведь это то, что Банни сказала вам в кафе, имея в виду недуг Шарлотты, а у Летиции, разумеется, не было никакого недуга, «йод» Это в связи с зобом?

— Да, милочка. Все эти разговоры про Швейцарию — попытка мисс Блеклок создать впечатление, что ее сестра умерла от чахотки. Но я вспомнила, что крупнейшие специалисты по щитовидке — и самые искусные хирурги — швейцарские. А потом это увязывалось с довольно нелепым жемчужным ожерельем, которое постоянно носила мисс Блеклок. Не потому, что это был ее стиль, а просто чтобы скрывать шрам.

— Теперь я понимаю, почему она так переживала, когда порвалась нитка, — сказал Креддок. — В тот момент ее переживания выглядели совершенно неуместными

— Да, а еще я вспомнила, что сестру звали Шарлотта и что Дора Баннер несколько раз называла мисс Блеклок Лотти и каждый раз очень расстраивалась.

— А что такое «Берн» и «пенсия»?

— Руди Шерц был санитаром в одной из бернских больниц.

— А «пенсия»?

— Банч, милая, я как-то тебе рассказывала, что миссис Уотерспун получила пенсию за себя и за миссис Барлетт (а та уже давным-давно умерла) — старухи обычно похожи одна на другую Ну вот и создалась стройная картина, и я совершенно выдохлась и вышла немного проветриться и обдумать, как это можно доказать. Тут-то меня и подобрала мисс Хинчклифф, а потом мы нашли мисс Мергатройд Я знала, нужно что-то делать. И быстро! Но ведь доказательств не было Я разработала возможный план и поделилась им с сержантом Флетчером.

— Ну, я ему устрою! — сказал Креддок. — Какое право он имел обсуждать что-то с вами, предварительно не доложив мне?!

— Он не хотел, но я его уговорила, — сказала мисс Марпл. — Мы пошли в Литтл Педдокс, и я вцепилась в Мици.

Джулия глубоко вздохнула и сказала:

— Даже не представляю, как вам удалось ее заставить.

— Я ее долго обрабатывала, моя дорогая, — сказала мисс Марпл. — Она ведь думает только о себе, а не помешало бы сделать что-нибудь и для других. Конечно, я ее всячески восхваляла, говорила, что у себя на родине она наверняка участвовала бы в Сопротивлении, и она сказала: «Конечно». А я сказала, что, по-моему, такие вещи как раз для ее склада характера. Она смелая, не боится рисковать и могла бы сыграть роль. Я рассказывала ей про подвиги девушек — участниц Сопротивления. И она ужасно воодушевилась.

— Просто чудо, — сказал Патрик.

— А потом я уговорила ее согласиться поучаствовать. Мы долго репетировали, пока она не выучила всю роль назубок. После этого я приказала ей пойти к себе и не спускаться до прихода инспектора Креддока.

— Я не совсем понимаю всего этого, — сказала Банч. — Конечно, меня там не было… — добавила она извиняющимся тоном.

— Наш замысел был довольно сложный и рискованный. Признавшись, что давно задумала шантаж, Мици говорит, что теперь настолько перепугалась и занервничала, что захотела открыть правду. Сквозь замочную скважину из столовой она видела, как мисс Блеклок, держа пистолет, подошла сзади к Рудн Шерцу. То есть она видела то, что произошло на самом деле. Стоило лишь опасаться, что Шарлотта Блеклок сообразит: раз ключ был в замке, Мици вообще не могла ничего увидеть. Но я делала ставку на то, что в сильном шоке человек не думает о таких вещах. Она могла только принять на веру, что Мици ее видела.

Дальше стал рассказывать Креддок.

— Но — и это очень существенно — я притворился, будто воспринял ее рассказ скептически, и тут же перешел в наступление, словно решил открыть все карты и напал на того, кто раньше был вне подозрений. Я обвинил Эдмунда…

— А как здорово я сыграл свою роль! — сказал Эдмунд. — Я страстно все отрицал. Точно по плану. Единственное, чего мы не учли, это что ты, Филлипа, моя радость, вдруг запищишь и сознаешься, что ты — Пип. Ни инспектор, ни я даже не подозревали, что Пип — это ты. Пипом должен был оказаться я! На миг ты иас выбила из колеи, но инспектор ловко парировал удар и сделал пару грязных намеков на мои мечты жениться на богатой невесте; возможно, эти намеки впоследствии станут причиной наших раздоров.

— Не понимаю, зачем это было нужно.

— Неужели не понимаешь? Но ведь с точки зрения Шарлотты Блеклок это означало, что подозревал или знал правду всего один, человек — Мици. Полиция подозревала всех. Они решили, что Мици лжет. Но если бы Мици продолжала упорствовать, они могли бы прислушаться к ней и принять ее всерьез. Поэтому необходимо было заставить Мици замолчать.

— Мици вышла из комнаты и прямиком, как я ей и приказывала, пошла на кухню, — сказала мисс Марпл. — Мисс Блеклок вышла почти вслед за ней. Сержант Флетчер спрятался за дверью в кладовке, а я — на кухне в шкафу для веников.

Банч посмотрела на мисс Марпл.

— А чего вы ждали, тетя Джейн?

— Одного из двух: либо Шарлотта предложит Мици денег за то, чтобы та держала язык за зубами, — и тогда сержант Флетчер это засвидетельствует, — либо… она попытается убить Мици.

— Но не могла же она надеяться и здесь выйти сухой? Ее сразу бы заподозрили.

— О, милая, она уже ничего не соображала. Она была просто кусающемся, перепуганной, загнанной в ловушку крысой. Ты только подумай, сколько всего произошло в тот день! Сцена между мисс Хинчклифф и мисс Мергатройд. Мисс Хинчклифф уезжает на станцию. Едва она вернется, мисс Мергатройд объяснит ей, что Летиции Блеклок не было в тот вечер в комнате. В ее распоряжении считанные минуты, а надо сделать так, чтобы мисс Мергатройд ничего не смогла рассказать. Времени на разработку плана или какую-нибудь инсценировку нет. Единственный выход — грубое насилие. Она здоровается с бедной женщиной и душит ее. Затем бросается домой переодеться и усесться у камина, чтобы, когда придут остальные, казалось, будто она никуда не выходила.

Потом неожиданное разоблачение Джулии. Шарлотта рвет ожерелье и до полусмерти пугается, что могли заметить ее шрам. Чуть позже звонит инспектор и говорит, что он везет всех к ней. Ни минуты, чтобы подумать, передохнуть. Руки ее уже по локоть в крови, и это не убийство из милосердия и — не устранение помехи в лице молодого человека, стоящего на пути. Но она-то в безопасности? Да, пока да. И вдруг появляется Мици — новая опасность. Убить Мици, заткнуть ей рот! Она обезумела от страха. Она уже больше не человек, а просто опасный зверь.

— Но вы-то зачем залезли в шкаф, тетя Джейн? — спросила Банч. — Неужто сержант Флетчер одни не мог справиться?

— С нами двумя было надежней, дорогая. И потом я же знала, что сумею заговорить голосом Доры Баннер. Если что и могло сломить. Шарлотту Блеклок, то только это.

От нахлынувших воспоминаний все замолкли; наконец Джулия сказала нарочито беззаботным тоном, чтобы разрядить обстановку:

— Мици просто переродилась. Вчера сказала мне, что устраивается в какой-то дом около Саутхамптона. Она так говорила. (Джулия великолепно скопировала ее акцент): «Я иду туда, и если мне говорят, вы должна регистрировать полиция, вы иностранец, я им говорю: «Да, я буду регистрировать полиция! Полиция… они меня хорошо знают! Я помогаю полиция! Если не я, полиция никогда не арестовала один очень опасный преступник. Я рисковать своя жизнь, потому что я смелый, смелый как лев… и не боюсь рисковать». — «Мици, — говорят они, — ты героиня, ты прекрасная». — «Ах! Ничего», — говорю я».

— Мне кажется, — задумчиво сказал Эдмунд, — что скоро Мици поможет полиции не в одном деле!

— Она ко мне помягчела, — сказала Филлипа. — И даже презентовала рецепт «Дивной смерти» в качестве свадебного подарка. Правда, добавила, чтобы я ни в коем случае не открывала секрета Джулии, потому что Джулня испортила ее омлетную сковородку.

— С миссис Лукас, — сказал Эдмунд, — у Филлипы все покончено. Ведь теперь, когда Белль Гедлер умерла, Филлипа и Джулня унаследовали гедлеровские миллионы. Миссис Лукас подарила нам на свадьбу серебряные щипцы для спаржи. А я доставлю себе огромнейшее удовольствие тем, что не приглашу ее на свадьбу.

— И они жили долго и счастливо, — сказал Патрик. — Эдмунд с Филлипой, а Патрик с Джулией? — нерешительно добавил он.

— Нет, со мной ты не проживешь долго и счастливо, — сказала Джулия. — Намеки инспектора Креддока — скорее камешки в твой огород, а не в огород Эдмунда. Это ты юноша, мечтающий о богатой невесте. Так что ничего не выйдет!

— Черная неблагодарность, — сказал Патрик. — После всего, что сделал для этой девицы…

— Да уж, из-за своей забывчивости чуть было не засадил меня за решетку по обвинению в убийстве — вот что ты для меня сделал, — сказала Джулия. — Никогда не забуду тот вечер, когда пришло письмо от твоей сестрицы. Я уж подумала: пиши пропало. Я не видела выхода. Ну а теперь, — промурлыкала она, — я, наверно, подамся в актрисы.

— Как? И ты туда же? — простонал Патрик.

— Да. Думаю, поеду в Перт. Посмотрю, может, удастся получить место твоей Джулии. А когда я освоюсь — займусь директорским бизнесом… и, может быть, буду ставить пьесы Эдмунда.

ЭПИЛОГ

— Нам надо подписаться на газеты, — сказал Эдмунд Филлипе, когда они вернулись в Чиппинг Клеорн из свадебного путешествия. — Пойдем к Тотмену.

Мистер Тотмен, неповоротливый мужчина, страдающий одышкой, встретил их очень приветливо.

— Мы хотим подписаться на кое-какие газеты, — сказал Эдмунд.

— Извольте, сэр. А как ваша матушка, надеюсь, она здорова? Как она, обжилась уже на новом месте, в Бурнемаусе?

— Она в восторге, — сказал Эдмунд, хотя не имел понятия, так ли это.

— Да, сэр, это очень приятное местечко., Мы ездили туда в отпуск в прошлом году. Миссис Тотмен очень понравилось.

— Я рад. Так вот, насчет газеты, мы бы хотели…

— Да, еще я слышал, ваша пьеса идет в Лондоне. Говорят, она очень забавная.

— Да, пьеса имеет успех.

— Я слышал, она называется «И слоны забывают». Извините меня, сэр, но мне всегда казалось, что нет, то есть я хотел сказать, что они не забывают.

— Да-да, вы правы. Я теперь думаю, что зря так ее назвал. Многие люди говорили мне то же самое, что и вы.

— Я так понимаю, что это действительный факт?

— Да-да. Как то, что уховертки — хорошие матери.

— Правда, сэр? А вот этого я не знал.

— Так что насчет газет?

— Ну, наверное, «Таймс»? — Мистер Тотмен застыл с карандашом наготове.

— Нет, «Дейли уоркер», — твердо сказал Эдмунд.

— И «Дейли телеграф», — сказала Фнллипа.

— И «Нью стейсмен», — сказал Эдмунд.

— «Радио таймс» — сказала Филлипа.

— «Зритель», — сказал Эдмунд.

— «Вопросы садоводства», — сказала Филлипа.

Оба замолчали, переводя дыхание.

— Благодарю, сэр, — сказал мистер Тотмен. — Ну и, конечно, «Газету»?

— Нет, — сказал Эдмунд.

— Нет, — сказала Филлипа.

— Простите… Вы что… не желаете «Газету»?

— Нет, не желаем.

— Конечно, не желаем.

— Вы не хотите выписать «Норс бенхэм ньюз энд Чиппинг клеорн гэзетт»?

— Нет.

— И не хотите, чтобы я присылал ее вам каждую пятницу?

— Нет, — сказал Эдмунд и добавил: — Теперь вам все ясно?

— О да, сэр… да.

Эдмунд с Филлипой ушли, а мистер Тотмен пошел вперевалку в заднюю гостиную.

— Мамочка, у тебя есть карандаш? — спросил он.

— Вот, — сказала миссис Тотмен и схватила книгу заказов. — Давай я сама запишу. Чего они хотят?

— «Дейли уоркер», «Дейли телеграф», «Радио таймс», «Нью стейсмен», «Зритель»… погоди… еще «Вопросы садоводства».

— «Вопросы садоводства», — повторила миссис Тотмен, деловито записывая. — И конечно, «Газету».

— Нет, «Газету» они не хотят.

— Что?

— Они не хотят «Газету».

— Чепуха, — сказала миссис Тотмен. — Ты просто недослышал. Естественно, они хотят «Газету». У всех есть «Газета». А иначе, как же они узнают, что творится вокруг?

Перевела с английского Татьяна МИРОЛЮБОВА.

III стр. обложки

Примечания

1

Окончание. Начало в предыдущем выпуске.

(обратно)

2

Общество борьбы против жестокого обращения с животными.

(обратно)

Оглавление

ИСКАТЕЛЬ № 6 1984

Александр КУЛЕШОВ . ЭТА БОЛЬ СО МНОЙ ВСЕГДА

МОЛОДЫЕ ПИСАТЕЛИ-ФАНТАСТЫ

  Тимур СВИРИДОВ . «СПАСАТЕЛЬ»

  Павел ПАНОВ . БАЛЛАДА О ГОРАХ

Агата КРИСТИ . ОБЪЯВЛЕНО УБИЙСТВО

  НА СЦЕНУ ВЫХОДИТ МИСС МАРПЛ

  КСТАТИ О ДВЕРИ

  ПИП И ЭММА

  МИСС МАРПЛ ПРИХОДИТ К ЧАЮ

  УТРЕННИЕ ХЛОПОТЫ В ЧИППИНГ КЛЕОРНЕ

  УТРЕННИЕ ХЛОПОТЫ В ЧИППИНГ КЛЕОРНЕ . (ПРОДОЛЖЕНИЕ)

  ЭКСКУРС В ПРОШЛОЕ

  ДИВНАЯ СМЕРТЬ

  ВОЗВРАЩЕНИЕ ИНСПЕКТОРА КРЕДДОКА

  АЛЬБОМ

  ПИСЬМА

  ВОССОЗДАНИЕ ПРЕСТУПЛЕНИЯ

  МИСС МАРПЛ ИСЧЕЗЛА

  ТРИ ЖЕНЩИНЫ

  ПРАВДА

  ВЕЧЕР В ДОМЕ ПАСТОРА

  ЭПИЛОГ . . .

Реклама на сайте