«Конец Подземного города»

Яков Кальницкий КОНЕЦ ПОДЗЕМНОГО ГОРОДА Фантастическая повесть

Человек на льдине

— Корабль по носу! — донесся крик вахтенного матроса.

Впрочем на капитанском мостике уже заметили дымовое облако на горизонте. Оно медленно перемещалось к западу.

Через некоторое время стало видно и судно.

— Что за корабль? — бормотал капитан Лунатов, наводя бинокль. — Откуда он взялся?.. Ага! Под флагом Монии…

— Раз под монийским — значит возвращается от Большого острова, — отозвался старший помощник Рыбников. — Боеприпасы возил. Теперь у них всюду военно-морские базы и аэродромы. Весь мир хотят положить себе в жилетный карман.

— Подавятся… — Лунатов прищурился и добавил: — Отметьте в журнале встречу… Узнаете корабль?

— Нет, капитан. С тех пор, как тонул на «Дельфине», стал плохо видеть.

— «Мафусаил», — сказал капитан. — Который уже раз мы встречаемся с ним в этих широтах! Зачастил сюда… Водоизмещение — одиннадцать тысяч пятьсот тонн.

— Да, не меньше, — согласился Рыбников.

Он вошел в рубку. Там на столе лежала карта Баренцева моря. На ней красным карандашом был проложен курс «Днепра». Линия начиналась у Мурманска, поднималась прямо вверх, к северу, врезывалась в пак, прихотливо вилась между ледяными полями, а затем круто спускалась к югу и поворачивала на восток, намечая «Днепру» путь к родным берегам.

Рыбников отметил место встречи на карте и записал в вахтенный журнал:

«23 июня, 11 часов 31 минута. Видели на расстоянии шести-семи миль к югу грузовое судно «Мафусаил» под флагом Монии. Курс — чистый вест. (Столь глубокое уклонение от обычного курса объясняется единственно необходимостью обогнуть тяжелые льды, в нынешнем году простирающиеся к востоку от Большого острова на сотни километров)».

Когда Рыбников вернулся на мостик, «Мафусаил» снова исчез за горизонтом. Лишь едва заметная полоса дыма тянулась там, где недавно был виден силуэт парохода.

— Ну, я пойду, Устин Петрович, — сказал капитан. — А вы уж не стесняйтесь, пожалуйста: чуть что — сейчас же шлите за мной. Барометр лихорадит.

Рыбников остался один. Он глубоко засунул руки в рукава бушлата и вполголоса замурлыкал:

— Славное море, священный Байкал…

Арктика… Только что море кругом играло всеми цветами радуги. От воды исходило золотистое сияние, а льдины казались огромными алмазами, вправленными в золотой щит. Но чуть задул нордовик — и сразу померкли блеск и краски. Понеслись, обгоняя корабль, тучи снега. Линия горизонта исчезла, на корабль надвинулась сплошная серая мгла.

Устин Петрович достал огромную кривую трубку, туго набил этот «агрегат» табаком и задымил.

Ветер крепчал, видимость сократилась до двух десятков метров. Рыбников крикнул, покрывая шум непогоды:

— Вахтенный!

— Есть, вахтенный! — отозвался снизу матрос.

— Бить в колокол!

— Есть, бить в колокол!

Протяжно, торжественно запела медь на носу корабля. Ветер подхватывал дрожащие низкие звуки и уносил их далеко вперед.

Рыбников обернулся. В стеклянной рубке застыл рулевой.

— Каждые три минуты — гудок!

— Есть! — ответил рулевой.

Заглушая вой ветра и треск сталкивающихся льдин, над океаном поплыл мощный трубный звук.

Все в порядке, все по правилам. Хоть и пустынна эта часть Северного Ледовитого океана, однако опасность столкновения с другим судном не исключена.

Все стремительнее несутся, обгоняя «Днепр», тучи снега. И кажется, что ледокол пятится…

Где-то здесь могила «Дельфина». Тогда точно такая же была погода. К каравану незаметно подобрались гитлеровские миноносцы и атаковали конвой, в котором была подводная лодка «Дельфин». Она выпустила две торпеды — два миноносца пошли ко дну. Вдруг появились немецкие торпедные катера. Один с ходу ринулся на «Дельфина». Тот всадил в него три снаряда, но погрузиться не успел. Катер, уже захлебываясь, разворотил рубку подводной лодки. Как гончие собаки со всех сторон налетели катера. Фашисты семафорили:

— Сдавайтесь!

Им очень хотелось добыть советскую подводную лодку живьем, на плаву.

«Дельфин» отвечал непрерывным огнем. Еще один катер взорвался. Но вот кончились торпеды, снаряды, патроны… Тогда все, кто еще мог держаться на ногах, взялись за руки — и над взбудораженным морем понеслись торжественные звуки гимна Советского Союза. Чем глубже погружался изуродованный, искалеченный «Дельфин», тем мощнее гремели гордые голоса советских матросов, стоявших на палубе. Маленький минер Баштанкин почти скрылся под водой. Из хора выпал звонкий тенор. Тогда Рыбников и старший механик Солнцев подняли Баштанкина на плечи, и минер, захлебываясь, крикнул:

— Не уйдете, гады! Смерть фашистам! Все равно смерть вам!

Рыбников, Солнцев и Баштанкин в последний раз братски расцеловались — и наступил мрак…

Через неделю Рыбников пришел в себя в госпитале. «Дельфин» взорвался под водой. Рыбникова взрывом отбросило в сторону. Контуженный, он держался на резиновом, автоматически надувающемся жилете, пока его не подобрал советский тральщик.

Из команды «Дельфина» больше никто не спасся. Говорят, на полуострове Рыбачьем в братской могиле погребены несколько советских моряков, прибитых к берегу. Возможно, там лежат и останки Леонида Солнцева…

Война давно окончилась. Рыбников — снова на море. Он работает первым помощником капитана на знаменитом ледоколе «Днепр». Его уважают, ценят. В мае Рыбников списался с сыном Леонида — Львом. Вместе собираются ехать на Рыбачий. Помешал срочный рейс… Но теперь, только придут в Мурманск, он возьмет отпуск, вызовет Льва, и они непременно побывают на братской могиле.

— Человек за бортом на льдине!

Услышав крик вахтенного матроса, Рыбников бросился к машинному телеграфу, повернул рукоять на «стоп».

— Какой человек? Где? Живой?

— За кормой остался. Руками махал, — ответил матрос.

Машина застопорила.

— Подвахтенного помощника ко мне! — скомандовал Рыбников. — Спустить шестую шлюпку. Вызвать гребцов.

Каблучки четко застучали по металлическим ступенькам. На мостик поднялась молоденькая девушка. Ватный бушлат сидел на ней как-то особенно ловко. У девушки были лучистые голубые глаза. Из-под берета выбивались толстые русые косы. Это была суперкарго (грузовой помощник) Валя Стах. Вся команда шутливо называла ее суперкарга, хоть она ничем не напоминала злобную старуху.

— Вот что, суперкарго, — обратился к девушке Рыбников. — Шлюпка, готова. Найдите за кормой на плавучей льдине человека.

— Есть, найти человека за бортом. Разрешите исполнять?

— Приступайте.

Через несколько секунд суперкарго отцепила талевые блоки, и две пары весел погнали суденышко от кормы. Валя Стах отталкивала багром мелкие льдины, от крупных отталкивалась сама. Корабль сразу исчез в снежной мгле. Лишь доносились попеременно низкий протяжный звон и рев судового гудка.

Как найти человека в этом хаосе? Видимости никакой.

Вдруг рядом что-то шлепнулось в воду. Тюлень? Нет, скорее морж. Уж больно громкий всплеск. Вот он фыркает, бьет по воде ластами… Шлюпка накренилась, зачерпнула воды. Оба матроса и Валя выровняли ее. Над левым бортом показалась лохматая черная голова. Еще секунда, и, подтянувшись на руках, через борт тяжело перевалился полуголый человек.

— Фу, — сказал он, отдуваясь и отплевываясь. — Я так боялся, что вы меня не заметите…

Это был негр гигантского роста. Вода стекала с него струями. Он стучал зубами, но не переставал улыбаться.

Валя сорвала с себя бушлат.

— Нате, наденьте скорей.

— Разве это по мне?

Кто-то из матросов снял телогрейку, и Валя накрыла негру плечи двумя одежками.

— Советские? — спросил спасенный.

— Да.

— О… очень хорошо!

Улыбка на лице негра стала еще шире.

Валя скомандовала:

— Ребята! Полный вперед!

Расталкивая льдины, шлюпка повернула к ледоколу.

Как Гарри Гульд попал на льдину

Павел Игнатьевич Проценко, кок «Днепра», надел чистый колпак, крахмальный передник. Сейчас он накормит человека, спасенного от верной гибели. Пусть гость отведает жирного украинского борща.

Павел Игнатьевич положил лишнюю ложку сливочного масла на сковородку, чтобы бифштекс был мягче…

Негр сидел в капитанской каюте и с упоением глотал табачный дым. Он только что побывал в бане. На белоснежном воротнике сорочки темнели влажные пятна, а руки, почти по локоть вылезшие из слишком коротких рукавов комбинезона, были в капельках пота.

— Значит, — продолжал капитан, — вы издали увидели красный флаг на корме и бросились в воду. Чем же это вызвано? На «Мафусаиле» с вами плохо обращались?

Лунатов улыбался, но взгляд его ни на секунду не отрывался от лица негра.

— Нет, они даже не знали, что я на корабле.

— Что-то непонятно. Вы были на корабле, и никто этого не знал?

— О, это очень длинная история. Я спасался из Подземного города и забрался к ним в шлюпку. Лежал под брезентом. Может быть, неделю, а может быть, больше…

— Что за Подземный город? — перебил капитан.

— Фашистская каторга. Пленные добывают там руду для Гитлера.

— Для Гитлера? — удивился капитан. — Война давно окончена. Гитлера нет и в помине…

С минуту негр недоуменно глядел на капитана. Потом вдруг радостно рассмеялся.

— Фашистов разбили? А я не знал… Никто из нас не знал. И до сих пор не знает. — Он вдруг вскочил, наклонился к Лунатову, в голосе зазвучала мольба. — О капитан, надо поворачивать корабль. Надо спасать людей.

— Каких людей?

— Заключенных в Подземном городе. Там сотни… тысячи… Они несколько лет не видели солнца. Они ничего не знают о победе над фашистской Германией.

Без стука вошел Рыбников. Он вытер пот на лбу, примял пальцем табак в трубке, затянулся и сказал:

— Ну и вахточка! Насилу дождался смены. — Обернулся к негру. — Ну, как?

— О, очень хорошо… Но только мне… Надо немедленно плыть к Подземному городу.

— Сначала вам надо поесть, — сказал капитан.

Кто-то постучал в дверь.

Вошел Павел Игнатьевич в своем белоснежном наряде, с подносом в руках. Шипела сковородка. Из кастрюльки вырывался ароматный пар.

— Не сразу, — предупредил Лунатов. — После долгого поста много нельзя.

Но Павел Игнатьевич запротестовал:

— Нельзя было бы, — не дал бы… Я у доктора спрашивал. Доктор сказал: парень здоровый, можно.

Негр принялся за еду. Опять постучали в дверь. На этот раз вошел доктор. Он приподнял полу халата и поставил на стол мензурку.

— Вот, молодой человек, лекарство. Не спирт, а спиритус вини. Не шестьдесят граммов, а шестьдесят кубиков… Пейте и окончательно забудьте о морском купании.

Когда от спирта, борща, бифштекса и кофе ничего не осталось, капитан вызвал Валю Стах.

— Вот вам бумага, садитесь и записывайте… А вы, — капитан обратился к спасенному, — расскажите нам о Подземном городе подробнее. Но прежде всего — ваше имя, возраст, подданство, род занятий, место постоянного жительства.

— Я сержант монийской армии Гарри Гульд… Мне тридцать два года. Постоянно жил в Джонсвилле, но уже давно не был дома, и там у меня никого нет.

— Записали, Валя? Отлично. Теперь, господин Гульд, обстоятельно расскажите, как вы очутились на борту «Мафусаила», что побудило вас покинуть его, броситься в воду. Я спрашиваю официально и напоминаю, что вы обязаны говорить только правду.

— О, я не буду обманывать. Я сам хочу рассказать все русским. Неделю тому назад или больше, — точно не знаю, — я убежал из Подземного города. Спрятался на «Мафусаиле»…

— Из какого города? — переспросила Валя.

— Из Подземного, — повторил капитан. — Так, дальше!

— Я не мог больше оставаться на «Мафусаиле» — я умер бы от голода. Они ведь не знали, что я на корабле… Сегодня я вдруг услышал: кто-то, проходя мимо шлюпки, в которой я спрятался, сказал: «Советский корабль». А другой добавил: «Эх, жаль, времени мало». Когда они ушли, я осторожно приподнял брезент, стал искать советское судно. И, как огонь, ударил мне в глаза издалека красный флаг. Я тихонько вылез из шлюпки, спустился по канату и бросился в воду…

— А почему вы боялись показаться на «Мафусаиле»? — спросил Рыбников.

— Это судно Подземного города. Как же я мог им показаться? Они отправили бы меня обратно или застрелили бы. Я бросился в воду и поплыл… Вода холодная, а мне было жарко. Красный флаг на море, флаг СССР!

— Хорошо, — сказал капитан Лунатов. — Теперь объясните, где и когда вы научились говорить по-русски? Вы жили в СССР?

— Нет, в СССР я никогда не был… Но там, в Подземном городе, остался мой друг — морской инженер. Он меня научил… Все эти годы мы были вместе, спали рядом, его плечо было мне подушкой, мое — ему…

Рыбников вдруг привстал.

— Как его зовут? — спросил он хриплым от волнения голосом.

— Кого? — не понял негр.

— Морского инженера.

— Моего лучшего друга? Раш.

— Как? — переспросил Рыбников.

— Раш, — повторил негр. — По-английски «раш» значит «русский».

— А его настоящее имя?

Негр пожал плечами.

— Мы называли его Раш. И он сам никогда не называл себя иначе.

Рыбников тяжело опустился на стул и некоторое время не мог выговорить ни слова.

— Солнцев тоже был морским инженером, — наконец пробормотал он и вдруг снова наклонился к негру. — Как он попал в Подземный город, этот русский?

— Как все, — ответил негр. — Сначала — в плен, потом — в Подземный город…

— Может быть, вы слышали от него такое имя: Леонид Иванович Солнцев? Может быть, он рассказывал о «Дельфине», советской подводной лодке?

Негр задумался на минуту, потом грустно развел руками.

— Нет. О своем прошлом Раш не говорил никогда.

«Светолет»

Председатель поднял седую голову и поверх очков посмотрел на вошедшего. Это был молодой человек в сером костюме, чуть выше среднего роста. Слегка прищурившись, он разглядывал собравшихся.

— Сюда, пожалуйста, — сказал председатель, указав на стул против себя, и, когда молодой человек сел, представил его присутствующим: — Лев Леонидович Солнцев… Прошу, мы вас слушаем.

Молодой человек вынул из портфеля чертежи, листы бумаги, испещренные колонками цифр, и уверенно начал:

— Так как техническому совету уже известны пути решения стоявшей перед нами задачи, а также все чертежи и расчеты, я позволю себе остановиться на окончательных результатах нашей работы. Итак, что представляет собою наша машина? Вы уже знаете, что «Светолет» способен двигаться со скоростью, превышающей все до сих пор известные. Его потолок выше потолка всех существующих самолетов. Он может погрузиться под воду на глубину вдвое большую, чем самая совершенная подводная лодка. «Светолет» может подняться в стратосферу и опуститься на дно океана. Он может нестись по льдам и пескам, одолевать горы… Короче говоря, непроходимых пространств для «Светолета» не существует. Он является идеальной транспортной машиной.

Председательствующий — профессор Иринин — смотрел на молодого ученого то сквозь стекла очков, то поверх них и одобрительно кивал головой, постукивая карандашом по ладони.

— Превосходно… Дальше!

— И все же «Светолет» вряд ли можно назвать изобретением. Во всяком случае, мы, работавшие над этой машиной, не считаем себя изобретателями. Почти все элементы «Светолета» давно известны технике. Нам лишь удалось применить их для постройки этой транспортной машины нового типа. Конечно, кое-что мы внесли свое. Я говорю об электронном аппарате — сердце нашего ракетного двигателя.

— Что же это за аппарат? — спросил председательствующий.

— Представим себе птицу, у которой на шее висит сумка с запасом провизии, скажем, на двадцать дней. Далеко ли улетит такая птица? А ведь любая современная транспортная машина должна возить с собой запас горючего тем больший, чем дальше она должна уйти от базы. Таким образом, значительную часть энергии машина затрачивает на перевозку топлива. Вот почему империалисты стремятся обеспечить себя морскими базами и аэродромами, где только можно. Они захватывают для этого чужие территории…

Заметив, что Иринин перешептывается со своим соседом справа, Солнцев с силой произнес:

— Я знаю, что все эти истины вам известны без меня. Я напоминаю о них лишь для того, чтобы обосновать нашу техническую идею. Советский Союз настойчиво борется за мир. Но летать мы должны дальше, выше и быстрее всех! Советская наука решила эту задачу.

— Каким образом? — спросил Иринин.

— До сих пор конструкторы искали решение этой задачи в идеальном зализывании корпуса самолета, они увеличивали мощность двигателя, добивались более высокого коэффициента полезного действия… Они шли по пути, который я назвал бы «принципом сменных габаритов». Это — выдвижные крылья, убираемое шасси, переменный шаг винта, блоки винтов и так далее. Мы не отказались от этого. Как я уже сказал, мы взяли все, удачно примененное до нас. Но главное наше внимание было сосредоточено на проблеме горючего. Нужно освободить птицу от сумки! Современный самолет должен пользоваться топливом, не отнимающим у него подъемной силы.

— Правильно! — поддержал Иринин.

— Мы нашли такое топливо! — подняв руку, заявил Солнцев. — Это электролит! Некоторые «авторитеты» утверждали, что мы ищем напрасно, но мы искали и нашли… Как мы этого добились, вам уже известно из проекта. — Солнцев положил руку на свои чертежи и расчеты. — Килограмм этого вещества дает энергии больше, чем четыре тонны лучшего бензина.

В зале задвигались, зашептались. Кто-то из сидевших у другого конца стола воскликнул:

— Перпетуум мобиле! Фантастика Жюль Верна! Чудеса какие-то!

Иринин застучал карандашом по столу.

— Продолжайте, Лев Леонидович.

— Не перпетуум мобиле и не фантастика Жюль Верна! — сердито сказал Солнцев. — «Светолет» есть! «Светолет» существует! Еще до того, как был одобрен наш проект, мы построили экспериментальные машины. Вот акт государственной приемной комиссии. Только что закончены первые испытательные полеты. Теперь надо решить вопрос о серийном производстве новых машин, о постройке специальных предприятий по производству электронных двигателей. А для этого необходимо испытать «Светолет» в самых трудных условиях, какие только существуют на земле. Я прошу разрешить мне отправиться на «Светолете» в высокие широты. Полярные условия — вот где «Светолет» должен проявить себя наилучшим образом.

В зале снова возник шум. На этот раз он свидетельствовал об одобрении слов Солнцева. Скептик, только что кричавший о Жюль Верне, вдруг вскочил и торопливо зааплодировал, оглядываясь. Иринин поднял руку.

В наступившей тишине торжественно прозвучал его голос:

— Лев Леонидович, позвольте от души поздравить вас с разрешением трудной и благородной задачи… От имени Высшего технического совета выражаю вам благодарность! — Он крепко пожал руку молодому ученому.

Все присутствующие окружили Солнцева, со всех сторон к нему потянулись руки. Молодой конструктор едва успевал отвечать на приветствия.

— Оставьте свои расчеты, документацию, Лев Леонидович, — сказал Иринин. — Технический совет в ближайшие дни решит вопрос об испытаниях вашей машины в условиях Арктики. Вы будете своевременно поставлены в известность.

Провожаемый дружескими взглядами и рукопожатиями, Солнцев покинул зал заседаний.

В вестибюле его ждали жена Надежда Алексеевна и старший конструктор бюро, его ближайший помощник — инженер Федоров. Едва Солнцев показался в дверях, они бросились к нему.

— Ну, что? — спросила Надя.

— Все в порядке, — ответил Солнцев. — Не думаю, чтобы теперь затянули.

— Машина существует, — сказал Федоров.

— Да, — задумчиво промолвил Солнцев. — Одно меня смущает: среди нас нет никого, кто знал бы Арктику. А такой человек нам необходим…

* * *

…Лев прошел к себе в кабинет, включил свет и сел за массивный письменный стол. Это была единственная вещь, перешедшая из мира детства в творческий и суровый мир зрелости. Письменный стол отца… Лев поднял глаза на портрет, стоявший на столе. Пожилой моряк с худощавым, энергичным лицом глядел на него в упор. Как гордился бы отец, если б дожил до этих дней!

Солнцев принялся за почту.

Вошла Надя, поставила чашку кофе, тарелку с бутербродами.

— Опять до утра будешь работать?

— Нет, не думаю… Ложись, родная. Я только прочту письма.

— Я посижу возле тебя.

Надя взобралась с ногами на диван, раскрыла книгу. В комнате было тихо. Тикали настольные часы, чем-то напоминая сверчка.

Вдруг Солнцев радостно воскликнул:

— Вот это здорово!.. Нам нужен знаток Арктики, и он — вот он, пожалуйста. Как я мог забыть о Рыбникове?

Он протянул жене телеграмму.

«Баренцево море. Борт ледокола «Днепр», 27 июня 19… года. Через неделю встречай Мурманске. Поедем Рыбачий. Рыбников».

Надя подняла взгляд на мужа. Лев грустно смотрел на портрет отца. И она сказала:

— С подготовкой к испытаниям Федоров справится без тебя. За это время ты побываешь на Рыбачьем…

Солнцев тряхнул головой.

— На Рыбачьем мы побываем во время испытаний «Светолета». А Рыбникова надо встретить. Я уговорю его поехать с нами… Будь добра, позвони на телеграф. «Баренцево море, ледокол «Днепр», Рыбникову. Выезжаем Мурманск. Солнцевы».

В Москву!

Никогда раньше радисту «Днепра» Симе Масленникову не приходилось так много и так напряженно работать. Не будь он специалистом высшего класса, ни за что бы не справиться ему с такой нагрузкой. Началось с той памятной ночи, когда первая шифровка в две тысячи слов, содержавшая подробное изложение рассказа Гарри Гульда, полетела в Москву. С тех пор Симе нет покоя: запрос за запросом, ответ за ответом… И все нужно зашифровать, расшифровать… На ледоколе нет специального шифровальщика, и этим делом по совместительству приходится заниматься тому же Симе. И еще — по общественной линии он руководит драмкружком, дирижирует струнным оркестром, консультирует в радиокружке, а кроме всего, совершенно секретно работает над новой моделью радиоаппарата.

Сима на слух принимает радиограмму и заносят содержание в журнал:

«Ба-рен-цо-во мо-ре, ледокол «Днепр», Рыбникову. Выезжаем Мурманск. Солнцевы».

Рыбников по обыкновению находился на мостике. Давно уже миновали полосу льдов. «Днепр» идет по чистой воде со скоростью восемнадцать узлов. Значит, нужно глядеть в оба. В море много странствующих мин. Сколько лет минуло после войны, а до сих пор носит их течениями. И не заметишь, как нарвешься!

В поле зрения бинокля сверкает рябь. На волнах как будто катится бревно. Это стая гаг… До нее три-четыре километра. Птицы — а держат строй, подобный пехотному!

Далеко на горизонте, сливаясь с облаками, сверкают ярко освещенные вершины. Скандинавия. Если подняться на крышу рубки, в сорокакратный бинокль будут видны и свои, Кольские, горы. Завтра — Мурманск.

— Товарищ старпом! Разрешите?

На ступеньках трапа — вахтенный матрос.

— Вам депеша.

Рыбников прочел и радостно улыбнулся. Завтра он обнимет Левушку, того самого, который так настойчиво, бывало, теребил его когда-то за усы. Очевидно, приедет с женой: «Солнцевы». Интересно, какую он себе жену выбрал? Наконец-то они побывают на Рыбачьем! Останки Леонида Солнцева покоятся, по-видимому, там. Он, Рыбников, скажет последнее «прости» своему лучшему другу, а Лев — отцу…

Кто-то окликнул Рыбникова:

— Товарищ вахтенный начальник! Разрешите к вам?

Рыбников выглянул из-за брезентового щита.

— Это вы, мистер Гульд? Ну что ж, поднимайтесь…

За три дня, проведенные на ледоколе, Гарри Гульд заметно посвежел и поправился.

— О, вы теперь молодцом! — не мог удержаться от похвалы Рыбников.

— Да, спасибо. Я чувствую себя прекрасно. Я снова полон сил. Но я хочу скорей обратно — туда, в Подземный город. Люди страдают, их надо освободить. Все там уверены: Гарри утонул. А Гарри — вот он, на советском корабле. У меня к вам большая просьба: разрешите по радио послушать Монию. Я знаю, у нас там большие перемены… Говорят, теперь еще хуже, чем было.

— Скажите Симе Масленникову, что я разрешил.

Гарри робко постучался к перегруженному работой радисту. Всякому другому Сима отказал бы, но человеку, который несколько лет провел под землей, он отказать не мог.

Настроив запасный радиоприемник, Сима снабдил Гарри наушниками и занялся своим делом.

Выражение лица Гарри беспрерывно менялось. Он то сжимал, то разжимал кулаки. Передавали речь Иеремии Блатта, знаменитого мракобеса, организатора негритянских погромов, одного из заправил монийского легиона. Он требовал запрещения прогрессивных партий в Монии. Он кричал, что сам господь бог возложил на монийцев ответственность за судьбы мира и, следовательно, Мония должна твердой рукой управлять всем земным шаром. Гарри не выдержал, выругался про себя и вышел из радиорубки. Какое счастье, что он попал на советский корабль — на судно страны его лучшего друга Раша. Теперь о Подземном городе узнает весь мир.

— Мистер Гульд, — раздался звонкий голос, — вы нам нужны!

— О грузовой помощник? Скажите лишь слово — я все сделаю.

— Вас ищет Василий Иванович, третий помощник капитана, — пиджак примерить… Мы общими силами хотим вас одеть. Готового на вас не подберешь. Так вот мы коллективно. Солодовников, палубный матрос, был раньше портным. А Василий Иванович, специалист по геометрии, выкройку сделал. Я тоже помогаю — петли метать, подкладку подметывать… В общем, костюм будет. Чтобы в Мурманске не задерживаться.

— Какие вы все чудесные люди! О дорогие мои друзья! — воскликнул Гарри. — Спасибо вам!

…Второго июля в шесть часов утра вдали показался знаменитый ледокол «Днепр». Жители Мурманска узнали его по двум высоким желтым трубам, по корпусу, напоминающему гигантский утюг. Все суда, находившиеся на рейде, салютовали товарищу гудками. Разноголосый хор металлических глоток не смолкал несколько минут. «Днепр» в свою очередь мощным гудком приветствовал родной порт.

С берега на ледокол нацелились сотни биноклей, а с ледокола на берег жадно глядели десятки глаз. Многие члены экипажа ждали встречи с родными, близкими… Все радовались возможности сойти на землю.

Рыбников издали узнал сына своего лучшего друга. Вот портовый катер с морским начальством отваливает от стенки. На его палубе — Лев Солнцев с женой, оба в белых костюмах.

Старому моряку не терпится увидеть их ближе. Катер уже под бортом, и Рыбников бежит по трапу. Он обнимает молодого Солнцева, крепко его целует, затем без церемонии целует и Надю.

— Э, да она у тебя красавица! Очень рад, очень рад… А теперь познакомься с нашим другом. Гарри Гульд. Он бежал из Подземного города. Оказывается, где-то в Арктике до сих пор еще существует фашистская каторга. Ты повезешь Гульда в Москву. Он расскажет там обо всем.

Леонид Солнцев смеется.

— Вас, Устин Петрович, я тоже повезу в Москву. Вы уже оформили отпуск? На Рыбачий мы полетим из Москвы.

Гарри Гульд рассказывает

На другой день курьерский поезд повез Солнцевых, Гарри и Рыбникова в Москву.

Как только они разместились в купе, Лев попросил Гарри рассказать о Подземном городе. Он хотел знать все до мельчайших подробностей.

Гарри Гульд тотчас же начал. Он прерывал рассказ лишь тогда, когда у него гасла трубка или когда подыскивал нужное русское слово.

— Раш научил меня говорить по-русски еще до того, как мы попали в Подземный город. А в Подземном городе нам разговаривать почти не приходилось. Нам не позволяли рта раскрыть… Но русский язык я не забыл… Я только прошу меня не перебивать, и тогда я все расскажу… Я был на войне в Африке. И вот меня ранили. Я очнулся в немецком госпитале. Я не понимал, почему меня не убили. Почему не выбросили шакалам. Потом пришел офицер пропаганды, геббельсовская обезьяна, говорит: «Мония черных не любит, мы, немцы, будем любить: иди в нашу армию. Пойдешь — будем лечить, не пойдешь — тебе капут…» Я понял — они хотели сделать из меня приманку, чтобы все негры шли к ним…

— Разве с Рашем вы познакомились в Африке? — перебил Солнцев.

— О, нет. Но если бы не Африка, я не встретил бы того русского…

— Дальше, прошу вас.

— А дальше… Меня все же не убили, а посадили на старый «юнкерс» и отправили в Германию… Оказывается, пришел приказ: собрать самых здоровых и сильных в отдельную команду. В Германии содержали в особом бараке. Сначала я был один, потом стали приводить других пленных. Все это были сильные люди. Приводили также и не очень сильных, но они были ученые. С ними пришел единственный русский — морской инженер, которого мы назвали Раш. В этом лагере мы пробыли около полугода. Нас заставляли работать в шахтах, а потом отвезли вдруг в порт, посадили на пароход, заперли в трюм. И мы поплыли неизвестно куда…

— Русский не говорил вам, при каких обстоятельствах он попал в плен? — снова перебил Солнцев.

— Очень мало. Он сказал лишь, что был в беспамятстве, когда его подобрали.

Рыбников понимал, что происходит в душе Льва.

— Знаешь, — сказал он, — в первую минуту и мне показалось, что этот самый Раш — твой отец. Должно быть потому, что «Дельфин» погиб в Арктике — по-видимому, недалеко от этого Подземного города.

— Да, да, — подтвердил Гарри. — И я еще знаю, что сначала немцы его лечили — верно, хотели узнать секреты. Ничего не узнали. И прислали в нашу команду. Он очень хороший инженер. Вот мы и встретились.

* * *

…В темноте смутно угадывались очертания крутых высоких гор.

Военнопленным приказали спуститься по штормтрапу прямо в воду. Неглубоко под водой была скрыта площадка. Пленные стояли на ней по колено в воде, сбившись в кучу. Никто не шевелился: боялись сорваться.

Но вот вода забурлила, рядом с пленными вынырнула рубка какого-то подводного судна. Голос из радиорупора приказал всем войти в рубку. Пленные волновались. Слабо освещенный трап привел их в большую каюту. Когда людей набилось до отказа, кто-то задраил наверху люк, и Гарри показалось, что судно погружается. Затем последовало несколько толчков. Судно как будто плотно пришвартовалось к стенке. В стене каюты открылись двери. Все тот же каркающий голос приказал выходить. Пленные очутились в длинной стальной трубе. По-видимому, она соединяла судно с туннелем, пробитым в породе. Этим ходом пленные прошли в огромную пещеру. Свет многих электрических ламп отражался разноцветным сиянием в сталактитах. Дальше они шли по мосту над пропастью — слышно было, как далеко внизу бурлит вода, затем попали в помещение, напоминающее шахтный двор, и, наконец, вошли в большую стальную камеру.

В этой камере, где неумолчно жужжали вентиляторы и ни на секунду не гас яркий электрический свет, им суждено было провести много лет. Гладкие стальные стены: ни трещинки, ни щелочки. На высоте человеческого роста узкие бойницы, а в них — стволы автоматов…

Загремел репродуктор:

— Внимание! Приказ номер один. Вы прибыли в Подземный город, чтобы работать. Жить будет только тот, кто научится беспрекословно повиноваться. До полной победы Германии во всем мире вы не увидите солнца. Единственный путь к солнцу — через полную победу германской армии. Следовательно, приближать эту победу — в ваших интересах. Вы обязаны забыть: первое — свое прошлое, второе — происхождение, третье — национальность, четвертое — имя. Вы должны работать, только работать. Это сохранит вам жизнь. Старайтесь не хворать — больных мы не держим. Каждый обязан постоянно носить на шее свой номер. Замеченный без номера будет немедленно уничтожен…

В полу открылся прямоугольный люк. Из него поднялся длинный металлический стол. На столе были миски с похлебкой, куски хлеба. Под каждым куском лежала номерная бляха на шнурке. Одновременно из стен выдвинулись железные нары. Пленные нерешительно сели: то была первая трапеза в Подземном городе.

— Наденьте номера на шею и подходите по очереди к окошку, — приказал невидимый диктор, едва пленники очистили миски.

В стене открылся небольшой квадратный люк. Очевидно, пленных фотографировали с номерами на шее, как собак. Гарри Гульду достался номер 3157, Рашу — 4369.

Еще там, в бараке, негр проникся уважением к советскому офицеру. Гарри старался держаться поближе к русскому, брать с него пример, обо всем с ним советовался.

Зверский режим, издевательства, оскорбления — на первых порах все толкало пленных к самоубийству. Собирался покончить с собой и Гарри. Он — человек, а не машина, не вещь и не желает работать на фашистов…

Русский офицер, коммунист, спокойно надел на шею номер и дал себя сфотографировать. Гарри даже показалось, что Раш слегка улыбнулся при этом. Не может быть, чтобы русский офицер сдался. Он что-то знает, что-то задумал…

Позднее, когда удалось переброситься несколькими словами, Раш объяснил:

— Нет, умирать нам нельзя. Это дезертирство. Пока мы не уничтожим этот Подземный город или, по крайней мере, не разоблачим его тайны, мы остаемся на передовой.

Гарри понял…

* * *

…Лев Леонидович молча сидел на диване и, уставившись в одну точку, слушал повесть о таинственном Подземном городе. Надя переводила взгляд с мужа на Гарри, и по ее подвижному лицу видно было, как глубоко волнует ее рассказ негра.

Гарри Гульд часто останавливался, припоминая и подбирая слова. Никто их не тревожил. Купе было заперто, поезд мчался сквозь ночь, ритмично постукивая колесами на стыках.

В третий раз Гарри Гульд набил трубку, затянулся и повел рассказ дальше:

— Раш не такой, как все. О, нет! Он — советский офицер. Он не падал духом. Нигде спасения не видно, никто не ждет, а он видит и ждет. У него глаз острый: все видел, все понимал. Только об этом никто не знал. Я рядом спал, я знал. Все спят головой на железе — очень больно. А мы с русским спали хорошо: полночи моя голова на его плече, полночи его голова на моем плече.

Каждое утро радио кричит: «Выходи на работу!» Не хочется идти. Все сонные, больные, никто не успел отдохнуть. Но радио требует, автоматы в бойницах — надо идти… Все очень грязные, волосатые, как звери: мыться не давали, бриться не позволяли. Раз в неделю стол забирал одежду вниз, — там ее прожарят и опять пришлют. Еще присылали вонючую жидкость, и радио приказывало: надо натираться. Надсмотрщики не хотели болезней… Еще очень хитрая выдумка была: всюду охрана, а никого не видно. Никто не ведет, не показывает дороги, а идем туда, куда хотят гитлеровцы: куда надо идти — дорога открыта, а куда нельзя — щит и пулемет. В шахте тоже: работаем, охраны нет, но если кто слово скажет, сразу радио кричит: «Номер такой-то, замолчать. Первое предупреждение». Это очень плохо: если три раза предупреждение, радио говорит: «Номер такой-то, останься». Человек остается в шахте — и мы больше не видим его, не знаем, куда он пропал…

Раш стал наладчиком: когда машина испортится, ему поручают ремонт. А ремонта нет, — он умело показывает всем, как надо притворяться, будто работаешь изо всех сил. Но делали мы мало. Мы бурили перфораторами породу. Целый день работаем, потом идем в камеру. Утром придем в шахту, уже вся порода взорвана, вагонетки стоят, нам грузить надо. Мы не видели, кто взрывает породу.

Все время горит электричество. Очень ярко — глаза болят. Когда день, когда ночь — никто не знает. Сколько мы жили под землей — как запомнить? Один раз ложимся спать, Раш тихо шепчет: «Завтра апрель, первое число, весна идет… Триста семнадцать дней мы в Подземном городе». Я спрашиваю: «Откуда ты знаешь?» Раш отвечает: «Работа и отдых — сутки. У меня на бляхе, с другой стороны, столько черточек, сколько суток мы здесь». Здесь это совсем просто, но там все растерялись и никто не считал дней. Только русский не растерялся. Дальше все хуже, хуже… Люди умирали, очень много… И очень многие с ума сошли. Один англичанин как-то утром проснулся, закричал что-то непонятное, стал биться о стену. Мы ушли на работу, а ему радио приказало остаться. Мы его больше не видели… Я бы тоже не выдержал, но рядом был Раш. Он меня спас и много людей еще. Он говорил — надо держаться и готовиться. А как надо готовиться, он сказал нам потом…

Иногда на столе, который поднимался снизу, стояли кружки. В кружках — вонючее питье… Радио приказывало: пейте! Так нас лечили. У нас много людей заболело: сначала зубы шатались, десны болели. Потом у многих зубы выпали. Люди ходить не могли. На работу не пошли, остались в камере. Больше о них мы не слышали. Однажды Раш шепнул мне: «Гарри, мы живем в Арктике, на каком-то большом острове. Питье, которое нам дают, — настой хвои от цинги».

— Но Арктика велика! — взволнованно перебил Лев. — На каком же острове? Откуда шел «Мафусаил»?

— Мы встретили его к востоку от Большого острова, — сказал Рыбников. — Он обходил льды, скопившиеся у этого острова. Но его встречали и значительно севернее. Возможно, там есть неизвестный остров…

— И я так думаю, — подхватил Гарри, — потому что когда я плыл на «Мафусаиле», я слышал, как лед все время стучал о борта. Раш тоже думал, что мы где-то северо-восточнее Большого острова. Он даже говорил об этом с Эриком Паульсеном, норвежским ученым. Паульсен в Подземный город приехал с нами… Маленький, щупленький, но очень смелый… Но вскоре его забрали. Мы думали, что это потому, что он смелый. Когда ему хотелось, он говорил вслух. И смеялся, когда радиорупор предупреждал его.

Раш много думал, как с людьми говорить, чтобы стража не слышала. И придумал: говорить надо особым кодом. Он научил нас разговаривать глазами: то один глаз закроешь, то другой… Точка—тире… Вот начинается обед. Все сидят за столом. Русский тоже ест похлебку, а глаза — то один закроется, то другой. И кому надо, тот понимает — тире, точка, три точки… У нас уже образовалась своя компания: французский капитан Моро, англичанин Бленд, поляк Янковский. Русский объединял людей для дела.

Первой задачей Раша было — прощупать людей. Нелегко это было: люди очень напуганы, подойти нельзя, сказать нельзя, про наш код еще не знают… Но Раш был очень терпелив и настойчив. Постепенно он научил всех нашему коду, сумел завоевать авторитет. Через год наша камера стала ротой. Охрана ни о чем не догадывалась. Мы знали — ничего не должно быть видно. Мы были тихие, как всегда. Но все стали понимать, что мы люди, а не скот. О, это было очень большое дело! Без этого люди сошли бы с ума, стали бы как машины…

Мы готовили оружие. Острый камень, немножко похожий на топор, сломанный гаечный ключ — это уже оружие. Все это мы собирали и прятали в шахте, в укромных местах. В камере ничего не спрячешь — голое железо, нигде ни щели, а нары и стол убирались.

Так мы готовились начать войну в Подземном городе. Раш говорил: «Если кто-нибудь сможет убежать, пускай бежит и на весь свет кричит о Подземном городе». О, Раш очень умный человек! Это он научил меня бежать из Подземного города. Он сказал: «Если тебе это удастся, постарайся как можно скорее добраться до СССР и там рассказать обо всем». Какое счастье, что я увидел красный флаг на корме «Днепра»!

Гарри Гульд бежит из подземного города

Однообразие жизни Подземного города внезапно нарушилось. Сначала был резко уменьшен продовольственный паек. Электричество стало светить не так ярко. А затем однажды в стальной камере не открылась дверь, через которую заключенные выходили на работу. Она не открывалась очень долго — может быть, несколько дней. И даже изнуренные каторжным трудом люди встревожились: почему не гонят на работу?

А потом электрические лампочки, непрерывно светившие на протяжении нескольких лет, внезапно погасли. Это было похоже на крушение мира. Стальная камера наполнилась густым, ощутимым мраком. Репродуктор начал было говорить:

— Безымянные, сохраняйте…

В этот миг загремел оглушительный взрыв, не похожий на те, какими дробили породу в шахте. Заключенные упали на пол. Стальная камера звенела, гудела, как огромный резонатор; люди затыкали уши… Вдруг заплескалась вода. Раш принялся ощупывать стальную стену. Найдя бойницу, уже не опасаясь пули из автомата, он закричал:

— Отоприте! Нас заливает.

Но никто не отозвался. Охраны не было.

Тогда узники бросились к двери. Навалились скопом, давя друг друга. Но гладкая сталь не поддавалась. А вода все прибывала. Она достигала уже нар…

Русский сложил руки рупором и громко скомандовал:

— Все на нары! Ко мне!

Толпа повиновалась. Триста человек в темноте, стоя на нарах, сбились в тесную кучу, и нары не выдержали — стали поддаваться. Тотчас же кусок их был выломан и превращен в таран. Но после первых ударов, прогремевших по всему подземелью, как гул набата, вдруг зажглось электричество и репродуктор заявил:

— Заключенные, сохраняйте спокойствие… — Голос был незнакомый, совершенно не похожий на прежний. — Облеченный полнотою власти, я принимаю на себя руководство Подземным городом. Я несу ответственность за порядок и дисциплину, за уровень производства. Кто будет добросовестно работать, тот может рассчитывать на возвращение имени, человеческого достоинства, а со временем и свободы. Кто осмелится сопротивляться, — будет предан военно-полевому суду, который покарает виновных по всей строгости законов военного времени, вплоть до расстрела.

Диктор умолк, и заключенные снова увидели в бойницах стволы автоматов. За стальными стенами послышалось щелканье затворов.

Репродуктор заревел:

— Разойтись по местам!

Но заключенных уже нельзя было остановить.

— Свобода или смерть!

Они принялись колотить обломком нар в стальную дверь.

Автоматы молчали, и это придавало заключенным еще больше сил.

Вдруг нары ушли в стены, а из-под пола поднялся стол. На нем стоял рыжеволосый человек с самоуверенной рожей. Скрестив руки на груди, он с наглой улыбкой оглядывал окруживших его заключенных. Многие бросились к столу, чтобы стащить этого наглеца на пол, но рыжий поднял руку и сказал: 

— Спокойнее, парни! Если вы меня укокошите, то никогда уже отсюда не выберетесь.

Он говорил по-английски, но с явным немецким акцентом.

— Мы требуем свободы! — закричали со всех сторон. — Мы разнесем эту тюрьму. Свободы!

Рыжий ткнул пальцем в себя и расхохотался.

— Разве я не похож на вестника освобождения? Разрешите представиться, ребята: Джонни-Счастливчик, полноправный гражданин великой и весьма демократической страны. Мне поручено ознакомиться с вашим житьем-бытьем и подготовить все к вашему освобождению. Как только будет заключен мир, вы тотчас же поедете домой… Сегодня начнется перепись, вы сейчас получите анкеты. Мы установим имя, место жительства каждого и — счастливого пути! А до заключения мира вы немного поработаете. Чтобы не скучать от безделья.

Слова этого молодчика произвели ошеломляющее впечатление. Одни по простоте своей возликовали: «Ура, свобода!»; другие со сверкающими от гнева глазами, возмущенные, подступили к новому тюремщику:

— Сколько еще мы будем здесь томиться? Мы требуем свободы! Ни одного дня здесь не останемся…

Улыбка на лице у рыжего стала еще шире. Он беззаботно пожал плечами и пренебрежительно бросил:

— Ну, что же… Чем больше вы будете кричать, тем позже получите свободу.

Его бы, пожалуй, не выпустили, но в это время из всех бойниц посыпались свернутые в трубочку белые бланки анкет. Заключенные кинулись ловить их, и рыжий спокойно прошел сквозь толпу; дверь перед ним распахнулась, кое-кто успел разглядеть в коридоре вооруженных охранников.

Пользуясь наступившей в камере сумятицей, русский обменялся несколькими фразами с Гарри, Блендом и Моро.

— Нужно продолжать, — сказал он. — Что бы ни произошло, мы обязаны бороться и добиться свободы!

В эту минуту репродуктор стал вызывать заключенных по номерам. Среди десяти вызванных оказался и Гарри.

Открылась дверь. Гарри не успел проститься с Рашем, а дверь уже захлопнулась. Лифт поднял десять заключенных на шахтный двор, и они двинулись в обратном направлении той же дорогой, по которой несколько лет тому назад были доставлены в свою стальную тюрьму. Подъемник поднял их на поверхность залива.

Тот же крутой каменистый берег. Сверкали на солнце ледники. Гарри видел дневной свет, солнце — и плакал от радости и боли в глазах.

В заливе стоял большой океанский пароход. Заключенных доставили к нему на шлюпках, велели подняться на палубу. Пленные грузили в трюм огромные тяжелые ящики. Несколько вооруженных охранников следили за работой.

Когда начальник охраны приказал прекратить работу и заключенных погнали к трапу, Гарри сделал вид, что оступился и упал в воду.

Пока его искали у левого борта, он проплыл под кораблем, поднялся на палубу по штормтрапу справа и залез в шлюпку. Под брезентом никто его не видел и было сравнительно тепло.

Если бы не встреча с «Днепром», Гарри, пожалуй, погиб бы от голода. Но он предпочитал смерть возвращению на подземную каторгу…

— А теперь как хорошо получилось, — сказал он, снова набивая трубку, и, помолчав, вдруг решительно добавил: — Я не хочу возвращаться в Монию… Скажите, ваша страна примет меня?

Дело принимает неожиданный оборот

Всю дорогу Лев думал о таинственном Подземном городе. Каким образом гитлеровцы захватили остров в Арктике? Где расположен этот остров? Неужели этот кусок суши, затерянный в высоких широтах Северного океана, никому не известен. Если ему будет разрешено произвести испытания «Светолета» в Арктике, надо поискать этот остров. Может, представится случай помочь заключенным в его подземельях… Но вот что странно: судно Монии, — государства, которое называет себя демократическим, — посещает этот остров, что-то вывозит оттуда, а мир ничего не знает о Подземном городе, о томящихся там в течение ряда лет людях — солдатах армий, боровшихся против гитлеровской Германии. Чем это объяснить? За этим кроется какая-то преступная тайна.

Во время испытаний «Светолета» надо будет самым внимательным образом осмотреть эту часть Ледовитого океана.

…В Москве Льва ждали сотни дел. Много времени отнимало окончательное снаряжение «Светолета». После первых испытаний пришлось внести некоторые усовершенствования, переконструировать отдельные приборы…

К середине июля техническая сторона экспедиции была обеспечена. Тем досаднее были проволочки организационного порядка. Минуло десять дней со времени возвращения Солнцева из Мурманска, а вопрос о посылке «Светолета» в Арктику все еще не был решен. В содействии молодому ученому не отказывали, но никто не понимал его торопливости.

Однажды вечером в кабинете раздался резкий телефонный звонок. Трубку взял Рыбников:

— Алло! Да… А вам кого? Ага… А кто спрашивает?

И вдруг трубка в руке Рыбникова вздрогнула.

— Из секретариата? Понимаю…

Жестом он позвал Солнцева.

— Я у телефона, — сказал Солнцев. — Слушаю вас… Понимаю… Утром переговорю… Я тоже думаю, что теперь поймут… Спасибо, спасибо вам, дорогой товарищ… Очень благодарен…

Лев положил трубку; одним прыжком очутился подле Нади, подхватил ее на руки, завертел, закружил:

— Ура! Летим! Все в порядке! Ура!

На следующее утро в главке, где так долго не могли решить вопрос о полете, его встретили с распростертыми объятиями. Начальник усадил его в кресло, сам сел напротив.

— Ваш вопрос решен положительно. Если и были задержки, то не сетуйте на нас: «Светолет» — дело новое, а мы хотим иметь полную уверенность в успехе. Мы тщательно изучили возможности вашей машины… и можете действовать… Представителем Высшего технического совета на борту «Светолета» будет профессор Никита Галактионович Иринин. Не возражаете? Насчет состава экспедиции… Разрешите, я назову кандидатов, которые, на мой взгляд, не вызовут возражений и с вашей стороны. Первый ваш помощник и ассистент Надежда Алексеевна Солнцева… Правильно?

— Да, она будет вторым водителем и метеорологом.

— Затем Гарри Гульд, за которого вы так ходатайствовали. Кстати, он принят в советское гражданство… Устин Петрович Рыбников, моряк, очень хорошо знающий Арктику. Я не ошибся? Вот видите, расхождений нет…..

В дверь постучали. Вошел молодой человек с умным, слегка усталым лицом. Это был секретарь министра.

— Я пришел за вами, — сказал молодой человек. — Министр ждет…

Через минуту он ввел Солнцева в кабинет. Министр окинул Льва быстрым взглядом из-под пенсне и пригласил сесть.

— Я жалею, что не мог раньше заняться вашим делом, — сказал он. — Я был в отъезде. Несколько слов вместо инструкции. — Он придвинул Льву портсигар. — Запомните! Вы — начальник научной, — он подчеркнул это слово, — экспедиции по испытанию «Светолета» в арктических условиях. Испытания будете производить в нашем и соседнем секторах Арктики. Разрешение от соответствующего правительства получено. Но ни на секунду не забывайте о том, что в соседнем секторе Арктики расположена крупная военно-морская база Монии. Поэтому каждое ваше движение станет объектом скрупулезного, скорее всего враждебного наблюдения. Остерегайтесь провокации! Не давайте пищи клеветникам. Если им нужна муха, чтобы сделать слона, то не давайте им этой мухи! И если на вашем пути действительно встретится остров, о котором рассказывал Гарри Гульд, не забудьте, что представители Советского Союза не вмешиваются во внутренние дела других держав, как бы малы эти державы ни были. Ясно? — Министр улыбнулся. — Но приземлиться на этом острове, если он действительно не отмечен на картах, вам разрешается. На это есть санкция того же правительства. Оно даже просило дать ему возможно более полные сведения обо всех островах, которые могут быть открыты вами в его секторе Арктики… Ну, счастливого пути!

SOS! SOS! SOS!

Солнце не покидает небес. Оно превратило дикий холодный край в сказочную страну света и красок. В небе плывут пылающие корабли, а внизу сверкают колонны причудливых дворцов, замков.

Таково лето в Арктике.

Тучами проносятся стаи птиц. В полыньях ныряют тюлени. Они фыркают, отплевываются — и снова ныряют. А из-под тороса поднялась старая медведица, отряхнулась, облизала медвежонка и тронулась к ближней полынье. Медвежонок трусит позади. Уже слышно, как плещутся и сопят тюлени. Мать-медведица ползет на брюхе, толкая перед собой осколок льдины, чтобы скрыть черный треугольник — два глаза и блестящий нос. Вдруг медведица оставляет осколок, поднимается на задние лапы, передними защищает глаза от солнца и, изумленная, смотрит вперед. Такого огромного моржа она никогда не видела! Гигант ломится сквозь лед, раздвигает ледяные поля, и медведица чувствует, что лед колеблется и гудит под нею. Ее охватывает страх. Она уже не думает об охоте, пятится к медвежонку, торопливо уводит его за торосы и оттуда, вздрагивая и растерянно облизываясь, следит за движениями, чудовища.

А с палубы «Днепра» увидели медведицу с медвежонком. Павел Игнатьевич Проценко, выплескивая за борт остатки вчерашнего супа, заметил, будто один из торосов встал на дыбы. Кок сообразил, что перед ним медведь, и бросился к Вале Стах:

— Товарищ суперкарга! Попросите вахтенного начальника остановить судно! Тонна мяса гуляет, да какого!

Валю окружила нетерпеливая молодежь, вооруженная винтовками, дробовиками. Все требовали, чтобы Валя доложила начальству о медведе и испросила разрешения на охоту.

Вахтенный помощник Вася Богатырев, заметив с мостика непорядок на палубе, крикнул:

— Эй, там, на шканцах! По какому поводу митинг?

— Медведь! Медведь! — закричали в ответ.

Богатырев посмотрел в бинокль и увидел медвежью морду, выглядывавшую из-за тороса.

— Ну, что ж… В двадцать минут уложитесь? Ждать никого не будем!

Он повернул рукоять машинного телеграфа на «стоп», и «Днепр» замер среди льдов. За кормой, где еще пенилась вода, ныряли и сталкивались только что отколотые льдины.

Раньше чем опустили штормтрап, нетерпеливые охотники спустились по канатам и были уже на льду.

Перед медведицей появилась толпа разгоряченных людей. Она впервые видела двуногих, не знала их повадок, но почувствовала, что встреча с ними не сулит ничего хорошего. Она шлепком толкнула медвежонка и пустилась с ним наутек. Ледяной простор огласился бешеным треском. Никогда не слышала медведица, чтобы столько льдин сталкивалось одновременно. Но когда что-то вдруг больно обожгло ей бок, она поняла, что это не льдины сталкиваются, а происходит нечто страшное, угрожающее ее жизни. И тут инстинкт матери был побежден безотчетным ужасом. Медвежонок беспомощно бросался из стороны в сторону, но нигде не мог найти свою мать: она исчезла между торосами…

В испуге малыш зажмурил глаза и вдруг почувствовал, что какое-то незнакомо пахнущее существо схватило его, прижало к себе и нежно гладит, а голос у этого существа ласковый, как перезвон капель, падающих в полынью.

— Ах ты, мишка-мишук! — говорила Валя. — Какой же ты славный…

Звереныш, еще вздрагивая от пережитых волнений, уткнулся мордочкой в разрез Валиного бушлата и затих.

А молодежь не прекращала преследования. Пули с визгом носились над ледяными глыбами.

Но вот заревела мощная сирена «Днепра», призывая увлекшихся охотников на борт. Люди с сожалением поглядели вслед скрывшемуся зверю и заторопились к судну. Прежде чем они ухватились за тросы штормтрапа и спущенные канаты, «Днепр» уже начал давить молодой лед.

Едва Валя очутилась на палубе с медвежонком на руках, как с мостика повелительно раздалось:

— Товарищ Стах!

Девушка опустила медвежонка на палубу и торопливо поднялась на мостик к вахтенному начальнику.

— Слушайте, суперкарго, — сказал Вася Богатырев, — только что принят «SOS». Какой-то купец терпит бедствие прямо к северу от нас… Проверьте авральную готовность — водяную и ледовую, но чтобы без суеты было. Поможем — и обратно на курс…

Валя ответила, как полагается: «Есть!» — и поспешила выполнять приказание. Она забыла о медвежонке и не обратила внимания на то, что кто-то дважды шлепнул ее по ноге. Но когда стала спускаться на нижнюю палубу, то увидела, как, кувыркаясь, обгоняя ее, со ступенек скатился белый шар.

— Ах ты, мой бедняжка!.. — Валя подхватила медвежонка на руки и, заперев звереныша в своей каюте, побежала в кубрик.

«Светолет» отправляется в Арктику

Десять дней ожидания не прошли даром. «Светолет» был отлично подготовлен к экспедиции. В последние дни на нем были установлены две новинки: радиоглаз — прибор, позволяющий видеть на далеком расстоянии даже ночью и в тумане, и нового типа ультразвуковой аппарат.

Поздним вечером автомашина промчалась по Ленинградскому шоссе, миновала дачные поселки и свернула в лес. Узловатые корни сосен пересекали дорогу, и шоферу пришлось несколько замедлить ход. Минут через пятнадцать в свете фар обозначилась просека. Дорога уперлась в высокий кирпичный забор. В воротах открылся глазок, и тотчас они широко распахнулись.

Гарри в недоумении огляделся. Посреди квадратного двора, освещенного сильными фонарями, возвышалось продолговатое здание, а позади него виднелось высокое круглое строение. Ничего похожего на аэродром — ни взлетной дорожки, ни прожекторов, ни красных лампочек.

Из широких дверей круглого здания выкатывали диковинную машину грушевидной формы. Ее тупой конец был обращен кверху. Три голенастые ноги были обвиты спиралями амортизаторов.

Из длинного здания вышел человек в комбинезоне. Он поздоровался с Солнцевым, а когда ему представили Гарри и Рыбникова, назвался:

— Федоров.

— Мой первый помощник, — сказал Солнцев и скомандовал: — В горизонтальное положение!

Федоров вошел в кабину, и колба машины приняла горизонтальное положение. Солнцев последовал за своим помощником. «Светолет» вдруг хлопнул по-птичьи крыльями, о существовании которых до сих пор ни Гарри, ни Рыбников не подозревали. Крылья стали поворачиваться вокруг продольной оси. Эти небольшие, тонкие и, видимо, чрезвычайно прочные плоскости то меняли угол наклона, то выдвигались, то втягивались внутрь. Потом крылья повернулись ребром к земле и так плотно прижались к фюзеляжу, что опять стали незаметными. Вдруг машина снова приняла вертикальное положение. Гарри не мог понять, как Солнцев и Федоров, сидя в кабине, сохраняют равновесие. Но больше всего изумился он, когда над машиной раскрылись четыре лопасти воздушного винта. Послышалось жужжание. Пропеллер вертелся все быстрей и быстрей, пока не сделался невидимым.

Гарри, неосторожно приблизившись к аппарату, почувствовал, что его прижимает к земле. Он сделал еще несколько шагов — его чуть не повалило. Он с трудом отпрянул назад, а кепи, сорванное ветром, стремительно покатилось по земле, затем взлетело в воздух и исчезло в лесу за забором…

Машина вдруг присела, вобрав в себя длинные ноги и выпустив широкие лыжи. Потом опять появились ноги, а лыжи скрылись в пазах. «Светолет» снова выпрямился, и Гарри показалось, что ноги его стали еще длиннее.

— Ну и машина! — усмехнулся Рыбников. — Она и на ногах, она и на лыжах…

— Она и во льдах, и под водой, — улыбнувшись, добавила Надя.

Гарри спросил:

— Как же люди держатся, когда машина в небо смотрит?

— Кабина круглая, — ответила Надя, — и свободно ходит на шарнирах внутри корпуса. Центр тяжести всегда под ногами.

— Что-то уж больно сложно, — покачал головой Рыбников.

— Наоборот, — возразила Надя, — все детали, все приборы и механизмы построены чрезвычайно просто.

— Где уж там просто! — буркнул Рыбников. — Право, спокойнее лететь на обыкновенном самолете. А на «Светолете»… Как бы не получилась вынужденная посадка где-нибудь на земной макушке. Скорость-то какая у вас?

— Скорость любая — от нуля до четырех тысяч километров в час… Если понадобится, можем стоять в воздухе, на воде и под водой неподвижно… А поднявшись в стратосферу…

— А на земле «Светолет» может стоять неподвижно? — невольно съязвил Рыбников. — Не удержишь, как кровного жеребца…

Точно оскорбленная шуткой, машина вдруг подпрыгнула и медленно стала подниматься по вертикали. Жужжания мотора почти не было слышно.

— Вот так-так! — свистнул Рыбников. — Машина с норовом…

«Светолет» плавно опустился точно на то место, с которого поднялся.

Солнцев вышел и сказал:

— Можно отправляться. Груз на месте, все в полной исправности. Почему-то нет только Иринина. Впрочем… Вот и он!

Широко шагая, приближался профессор Иринин. Солнцев пошел ему навстречу.

— Приветствую вас, Лев Леонидович, в день… то есть, простите, в ночь исторического полета в Арктику, — улыбаясь, сказал Иринин. — На такой машине туда еще никто не летал.

— Благодарю вас, Никита Галактионович. Я рад, что вы будете нашим спутником. — Солнцев крепко пожал руку профессору и, поглядев на часы, сказал: — Пора, товарищи! Прошу!

Все поднялись по лесенке в кабину. Здесь в стены были вмонтированы уступом, одно над другим, выдвижные алюминиевые кресла, обтянутые кожей, с подставками для ног. Легкие столики находились по обеим сторонам двери, ведущей в рубку управления.

— Устин Петрович, — объявил Солнцев, — первую вахту вам придется подежурить у радиоаппарата…

С этими словами он выдвинул из стены, отделявшей каюту от рубки управления, доску, на которой была смонтирована небольшая приемно-передаточная станция.

— Вот этим верньером вы включаете радиоглаз. Экран — на стене… Просмотрите повнимательней схему и правила пользования… Итак, в путь, товарищи!

Инженер Федоров взмахнул рукой, и все рабочие поспешно отошли от машины. «Светолет» принял вертикальное положение, винт завертелся… Машина подпрыгнула, повисла на секунду в воздухе, затем почти отвесно взмыла вверх.

С земли казалось, будто одна из звезд вдруг удлинилась и с бешеною скоростью умчалась на северо-запад.

Пираты двадцатого века

Джонни-Счастливчик был в отличном расположении духа. Он прекрасно позавтракал. Вопреки опасениям, искристый шартрез, навязанный ему в Сан-Дерме пройдохой Кларком, оказался превосходным. Теперь у него целая бочка замечательного напитка, с которым необходимо поскорей расправиться. Раз бочка начата, нужно пить.

Джонни снял телефонную трубку, дважды нажал кнопку и спросил:

— Алло, Мих! Послали «SOS»? Очень хорошо!

Затем Джонни вызвал к телефону капитана.

— Алло! Как артиллерия? Да нет же! Не ждите! Сколько раз я вам говорил!.. Мины нужно спустить заблаговременно… Мало ли что может случиться!

Весьма довольный и этим разговором, Джонни повесил трубку. Но телефон тотчас опять захрипел, и Джонни, уже с некоторой досадой, спросил:

— Ну, что там еще? Это вы, Мих! Альзо… То есть очень хорошо. Мих! Клюнуло? Великолепно!.. Как, как называется? А, «Днепр»… Радирует нам: «Держитесь, спешим на помощь»? На всех парах… Ха-ха… Ну, мы охотно пожмем эту протянутую руку… Кстати, Мих, вы не помните, что это за «Днепр»? Сколько? Двенадцать с половиной тысяч тонн? О, солидно. Тот самый? Значит, судьба! На этот раз мы мирно не разминемся…

Нет, недаром его называют Джонни-Счастливчик! Надо иметь особое счастье, чтобы не только выскользнуть из петли, но одним ударом и петлю порвать, и особой стать! Черт возьми! А с чего все началось? С пустяков как будто… И кто мог ожидать, что Чарлей Гастингс появится в Германии сейчас же после капитуляции?! Его называли старым марабу, и он действительно был похож на эту уродливую птицу. У Гастингса отличный нюх — он сразу почувствовал запах жареного и прилетел в Европу в качестве советника, консультанта по каким угодно вопросам. А затем какие-то дела привели его как раз в тот лагерь, где томился в ожидании суда Иоганн Бляуфиш, бывший комендант концентрационного лагеря, бывший представитель (еще до войны) одной торговой фирмы гитлеровского райха в Монии, ныне военный преступник, пленник союзных армий.

Они сразу узнали друг друга. Но Чарлей взглядом приказал Иоганну молчать. Иоганн понял: у старого марабу серьезные намерения, он не может афишировать своей связи с гитлеровцем, да еще в такой сложной обстановке. Но позже Иоганн был вызван на допрос и очутился наедине с Чарлеем. Получилось нечто вроде вечера приятных воспоминаний. Чарлей не отрицал, что фирма, которую Иоганн Бляуфиш представлял в свое время в Монии, оказала ему, Чарлею, немалые услуги, — собственно, она положила начало его обогащению. Ну и он, в свою очередь, не остался в долгу. Ряд сложных финансовых комбинаций, наполнивших свежей кровью истощенное сердце немецкой промышленности, был проведен по прямому совету и при непосредственном участии старого марабу, сумевшего привлечь солидный капитал. Поговаривали, будто сам Менкс-старший, крупнейший воротила Монии, немало денег вложил в это дело.

Но, как говорится, «в прошлом хороши только покойники». Сколько бы ни было общего у Иоганна с Чарлеем в прошлом, марабу палец о палец не ударил бы, чтобы его спасти, если бы на смену старым интересам не пришли новые. Иоганн легко разгадал планы старика и пошел на некоторый риск. Правда, иного выхода у него не было. Он поведал Чарлею, как во время войны возил на неизвестный остров в Северном Ледовитом океане военнопленных, какая там замечательная природа, какие интересные пейзажи… А главное — сколь щедры и обильны тамошние недра.

Гастингс реагировал на это лишь на втором «допросе»:

— Ваш рассказ очень интересен, — сказал он. — Но какие я должен из этого сделать выводы?

— Уран! — коротко сказал Иоганн.

— Запасы?

— Разведанные запасы весьма солидны.

— Кому принадлежат?

— Хозяин приказал долго жить…

— Понимаю. «Третий райх»?

— Совершенно верно.

— Вечная память… — Гастингс сочувственно вздохнул. — Наследники?

— Наследником можете стать вы, если я получу свободу, — выпалил Иоганн.

Иоганн открыл Чарлею тайну Подземного города, лишь получив свободу и заручившись твердым обещанием, что он не будет устранен из дела.

Еще в начале войны по приказу фюрера на пустынном, никому не известном острове была оборудована тайная база для немецкого подводного флота. Вход был подводный, мастерские и склады под землей, в обширных подземных пещерах и шахтах. Неожиданно там обнаружили урановую руду. Фюрер приказал организовать добычу этой руды. А для того, чтобы никто не пронюхал о руднике, решено было ничего не строить на поверхности острова. Сообщение с рудником осуществлялось только через подводный вход — весьма остроумное сооружение, полностью скрытое под водой.

Так возник Подземный город. Туда направляли самых выносливых военнопленных, и они навсегда были заключены в подземной тюрьме.

Как видит почтенный патрон, тайна сохранена до сих пор.

Он, господин Чарлей Гастингс, — первый не немец, которому эта тайна стала известна.

После разгрома «третьего райха» администрация Подземного города оказалась отрезанной от всего мира. У нее нет хозяина. Запасы, по-видимому, пополнить невозможно. Тысячи одичавших военнопленных представляют собой страшную опасность. Вот почему Иоганн Бляуфиш считает, что овладеть богатствами Подземного города представителю могущественной Монии, каким является господин Чарлей Гастингс, ничего не стоит.

Чарлей глядел на Иоганна и барабанил пальцами по столу. Он ни разу не перебил рассказчика, ни о чем не спрашивал. Иоганн внешне был спокоен, но внутри у него все дрожало: если он не заинтересует старого хищника, то полученной свободе и обещаниям Гастингса Грош цена.

Некоторое время Гастингс молчал. Потом сказал:

— Хорошо! — и ушел.

На третий день в номере третьеразрядного отеля, где поселился Иоганн, появился американский офицер и предложил ему побыстрее собрать свои пожитки. Через полчаса недавний гитлеровец сидел в баре лучшей гостиницы, а старый марабу говорил ему:

— Все улажено, старик Менкс одобряет… Можно действовать.

Рядом с апартаментами сотрудников штаба оказалась свободная комната, числившаяся за господином Джонатаном Блекпигом, гражданином Монийской республики, агентом военной администрации. Как раз на это имя Иоганн Бляуфиш получил монийский паспорт со своею фотографией. Так произошло перевоплощение, положившее начало новой полосе в жизни гитлеровского молодчика.

Одним новоявленный Джонни был поначалу недоволен: почему Чарлей вздумал переименовать синюю рыбу — Бляуфиша в черную свинью — Блекпига? Он и первой своей фамилией тяготился, но Бляуфиш по сравнению с Блекпиг — это шик. Джонни не постеснялся (конечно, в весьма вежливых выражениях) спросить у Чарлея: почему, мол, дорогой патрон, вы изволили выбрать для меня такую нелепую фамилию? Марабу долго смеялся, потом объяснил, что таким образом монийцы блюдут свою высшую расу от слияния с низшими, представителям которых они вынуждены временно оказывать покровительство.

— Теперь время бурное… Диффузия индивидуумов из одного гражданства в другое колоссальная… Пройдет несколько лет — и вы, Джонни, сможете выдать себя за коренного монийца. А этого-то мы и не желаем… Мы готовы пойти вам навстречу, помочь в трудную минуту, особенно если наши интересы совпадают. Но разбавлять нашу кровь вашей — этого мы, к вашему сожалению, не желаем…

Джонни вздохнул: совсем еще недавно он сам был представителем высшей расы мира… Но что же делать: меняются времена, меняются порядки, ценности, — меняются и высшие расы. И, в конце концов, лучше быть живой свиньей, чем повешенной рыбой.

Чарлей сделал бывшего Иоганна, а ныне Джонни, директором-распорядителем «Общества дальних исследований», специально учрежденного для захвата Подземного города. Что могла обезглавленная администрация этого осколка «третьей империи» противопоставить напору Гастингса и компании, поддерживаемых самим Менксом-старшим? Администрация Подземного города давно покинула бы свой остров, если бы не боялась показаться на свет божий. Нацисты доедали последние запасы, с трудом поддерживали видимость дисциплины среди солдат охраны. С каждым днем остатки гвардии Гитлера разлагались вое больше. Коменданту Оскару Крайцу иногда казалось, что охрана ничем не отличается от заключенных, готовых перебить своих надсмотрщиков. Если от военнопленных еще можно было скрыть весть о разгроме фашистов, то от солдат охраны этого никак не утаить. Все чаще раздавались голоса, требовавшие смены, возврата на родину…

При таких условиях прибытие в Подземный город Джонни с широкими полномочиями, провизией и личной охраной было для администрации Подземного города равносильно чуду. Все возвращалось на место — осколок «третьего райха» снова становился органической частью целого, еще более могущественного, чем рассыпавшаяся гитлеровская «империя»…

Комендант Подземного города гаулейтер Оскар Крайц не сразу узнал в господине Джонатане Блекпиге своего бывшего коллегу, привозившего транспорты рабов. Перед ним развалился в кресле чистокровный мониец, человек дела, любитель гаванских сигар и выпивки, умеющий жить и дающий жить другим…

Они обо всем договорились быстро: о постепенной замене немецкого гарнизона вольнонаемной стражей (герра Крайца, между прочим, нисколько не смутило решение новых хозяев не задерживать на острове ни одного солдата Подземного города на срок, хоть на минуту превышающий срок его подземной службы, — в эту минуту они превратятся в рабочих или отправятся к праотцам — иначе тайны Подземного города не сохранишь) и о порядке оставления на своих постах чинов немецкой администрации. Конечно, на всякий случай следует переменить имена. Таким образом, герр Оскар Крайц стал господином Конноли, монийцем кельтского происхождения.

Вопросы снабжения и связи, компенсации за труд и прочее не вызвали никаких разногласий: новые хозяева оказались щедрее старых. В один день сделка была оформлена секретным договором, и Джонни полетел в Монию докладывать об успехе предприятия. Марабу остался более чем доволен новым директором. Он передал Джонни приветы влиятельнейших лиц монийской биржи, в том числе и самого Менкса-старшего, и Джонни был несказанно горд. Правда, когда Джонни намекнул, что ему было бы приятно лично пожать руку господину Менксу, марабу сделал вид, будто не слышит. Но это не испортило настроения Джонни… Особенно насмешил Чарлея рассказ Джонни о восстании рабов. Счастливчик так мастерски изобразил сцену, когда в разгар бунта он поднялся из преисподней на металлическом столе, со скрещенными на груди руками, как обезоружил бунтовщиков лживыми обещаниями, как в решительную минуту пустил в ход бумажную артиллерию анкет, выброшенных из бойниц. Не подготовь он заранее этого канцелярского запаса, вряд ли ему удалось бы так легко справиться с заключенными.

Менкс-старший распорядился через того же марабу и впредь хранить тайну, как зеницу ока. Выработали специальный «Устав по охране Подземного города» и с каждого посвященного взяли подписку об ответственности за разглашение тайны. Ответственность, конечно, была тяжелой. Впрочем, опасаться особенно не приходилось, потому что если не считать несчастных, замурованных под землей неизвестного острова в далекой Арктике, о тайне Подземного города во всем мире знали только пять человек. На это были весьма надежные люди, достойные полного доверия.

Сегодня Джонни везет в Подземный город смену. Не так легко было подобрать и соблазнить этих стоящих парней, главным достоинством которых является полное отсутствие предрассудков. Правда, в теории они обходятся дороговато. Но это только теория: если у кого-нибудь из них и есть наследники, то вряд ли они посвящены в тайну контрактов, заключенных между их родственниками и правлением «Общества дальних исследований». А раз так, значит и получать вознаграждение по договорам будет некому. Ведь эти парни уже никогда не выйдут из Подземного города. Такая уж им выпала доля. Отслужив договоренный срок в охране, они, как и немецкие солдаты, превратятся в рабочую силу или в покойников…

Снова телефон прервал размышления Джонни-Счастливчика:

— Альзо… Тьфу! Алло! Вы, Мих? Что? Из Подземного? Ладно, давайте… Я слушаю вас, Подземный город. Да, я. А, господин Конноли! Приветствую вас, дорогой компаньон! Что? Какой бунт? Разве в Подземном городе возможен бунт? Вы что-то напутали, дорогой Конноли. Ну, что ж… Жалко рабочую силу, но, если без этого нельзя, постреляйте малость, только не увлекайтесь. Учтите, что новых рабочих теперь не так-то легко добыть… Короче — прекратить панику. Это первое. А второе — ждите меня завтра. Как только покончу тут с одним неотложным дельцем, сейчас же вылечу… Вы удовлетворены? Ничего, продержитесь… Гуд бай!

Черт побери! Вечно так. Если у человека с утра хорошее настроение, то непременно нужно его испортить. Найдется какой-нибудь герр Крайц — дьявол его съешь! — или еще кто-нибудь — и поднесут пилюлю. Извольте радоваться, бунт в Подземном городе… Кто смеет бунтовать после той попытки? Ведь рабы так зажат — не то что бунтовать, они и дышать не смеют.

И еще раз захрипел телефон. Джонни опять неохотно снял трубку:

— Что еще? А, локационная… Ну, что вам нужно? Беспокоите по пустякам… Те-ло? Какое тело? На высоте двадцати трех тысяч метров? Фантазия… А скорость? Что?! Да вы с ума сошли! Бросьте дурака валять. Такой скорости не бывает… Да, да, не бывает. Ладно, перестаньте молоть чепуху!

Положительно, мир скверно устроен. Просто не дают человеку вздохнуть спокойно… А до чего Джонни устал! Разве и впрямь плюнуть на все, продать свою долю на ходу, с рабами, с охраной, с подземными и подводными тайнами, с господином Конноли, со всеми перспективами… Не зря мудрый марабу говорил, что искусство уйти вовремя ценится выше искусства придти кстати. Монийская биржа живо интересуется предприятием, надо воспользоваться этим и уйти на покой.

…Какой, к бесу, покой!.. «Днепр» идет? Идет. Нужно его встретить. Это пробиваются сквозь лед новые миллионы. Только не промазать: первым выстрелом сбить радиорубку, а там — мины… Пополнение рабочей силы в Подземном городе — это пополнение счета Джонни в банке. Джонни вызывает радиста:

— Мих, — говорит он по телефону, — где этот тихоход? Идет? Больно медленно тащится. Он ведь считается у них сильнейшим ледоколом, а лед пустяковый… А ну, подгоните его малость. Идем, мол, ко дну. Гибнут маленькие дети. Капитан застрелился. Русские любят спасать. Особенно ради детей они готовы в огонь и воду. Поторопите их. Я и так задерживаюсь… Да, Мих, вы не забыли уменьшить напряжение? Смотрите, чтобы не дальше пятидесяти километров. Нам вовсе не требуются свидетели радиофлирта с «Днепром»…

— Есть, господин Джонатан. На «Днепре» сейчас будет потоп — они зальют свой корабль слезами… Еще бы, такое бедствие. А вы пока, Джонни, почитайте радиограмму. Сейчас пришла. Что-то странное…

Вахтенный юнга вскоре принес радиограмму, перехваченную Михом. Она гласила: «Привет героям «Днепра» от экипажа первого «Светолета»…

Еще в специальной школе Джонни изучал русский язык. Но эту радиограмму он не понял. Что за «Светолет»? И чего ради он именно в эту минуту приветствует «Днепр»? Уж не «тело» ли это, которое промелькнуло на высоте двадцати трех тысяч метров с фантастической скоростью? Тогда непонятно, каким же образом с такой высоты при такой скорости они распознали «Днепр»…

Тем временем Мих передал радиограмму с описанием ужасов, якобы переживаемых «Мафусаилом». Из радиограммы следовало, что «Мафусаил» уже почти на дне, что экипаж и пассажиры, среди которых два десятка малышей, — голые, мокрые, больные, высадились на тонкий, ненадежный лед, что три женщины сошли с ума, что старший помощник застрелился вслед за капитаном. Если им не окажут помощь, к вечеру в ледовом лагере не останется ни одного живого человека.

На этот вопль Мих тотчас же получил ответ:

«Не падайте духом. Держитесь. Перейдите на старый лед. О прочем не заботьтесь. Через час надеемся вас снять. Капитан «Днепра» Лунатов».

Не дослушав текста, передаваемого Михом по телефону, Джонни покатился со смеху:

— Ну, не дураки? Сами лезут в шахты Подземного города.

Спустя несколько минут, немного овладев собой, Джонни позвонил капитану:

— Алло! Роб! Прикажите приготовить «Циклон»… Сейчас же после операции вылетаю на остров. Со мной двадцать моих парней.

Затем Джонни поднялся на капитанский мостик. Дул приятный теплый ветер… Лед сверкал, воздух был напоен светом. И только на востоке висело черное дымовое пятно. Это «Днепр» пробивался на помощь.

— Вот что, Роб, — сказал Джонни капитану. — Когда русские приблизятся, укутайтесь дымом: у нас, мол, пожар, ничего не видно. А то как бы они нас не раскусили… Понятно?

Роб многозначительно подмигнул Джонни, присвистнул, и оба расхохотались.

Опять «Мафусаил»

На высоте четыре тысячи пятьсот метров Солнцев перевел свою машину в горизонтальное положение, убрал винт и включил ракетный двигатель. Набирая высоту, «Светолет» понесся на северо-запад. Пассажиры не чувствовали ни перемены в положении корпуса машины, ни быстро нарастающей скорости.

Включив приборы автоматического управления, Солнцев вернулся в кабину.

— Высота — двадцать три тысячи метров, — сказал он, садясь в кресло.

— Двадцать три? — изумился Рыбников. — Ой, что-то не верится…

Но, глянув в окно, он увидел темно-фиолетовое небо. Кое-где мерцали зеленоватые звезды. Далеко внизу лежали облака, словно серебряный океан, замерзший во время шторма.

— Изоляция хорошая, — похвалил Рыбников. — А тишина какая…

— Конечно, тишина, — отозвался Иринин, — ведь мы идем быстрее звука. Шум «Светолета» остается позади. Да и вообще откуда взяться шуму на этой высоте? Воздух здесь очень разрежен.

— Знаешь, Левушка, твой «Светолет»… — Рыбников обвел рукой кабину. — Прямо как во сне…

— Да, — согласился Солнцев, — благодаря электрониту мы сэкономили свыше десяти тонн полетного веса. В мире нет машины с меньшим полетным весом, чем наш «Светолет».

— Придраться не к чему, — покачал головой Рыбников и направился к радиоустановке.

Гарри был равнодушен к пейзажу. Устроившись в кресле поудобнее, он крепко спал. В крохотном отсеке Надя готовила завтрак. Профессор Иринин шутил:

— Пикник в стратосфере. Даже если считать по московскому времени, то для завтрака еще слишком рано. Ну, а в поясе, где мы летим, сейчас восемь часов вечера вчерашнего дня. Придется нам еще раз поужинать.

Вдруг Рыбников протяжно свистнул и, подавшись грузным, телом вперед, протянул Солнцеву свою запись.

— Знакомая картина: кто-то «SOS» кричит.

— Координаты, Устин Петрович?

Рыбников отметил на карте точку, откуда был послан сигнал бедствия, и прибавил:

— Название судна «Мафусаил»…

— «Мафусаил»?

Гарри вскочил — сна как не бывало.

Все в молчании глядели друг на друга.

— Гарри, ведь именно с этого корабля вы бежали? — спросил Иринин.

— Ну, конечно, — подтвердил Гарри. — Два «Мафусаила» на этой линии вряд ли плавают.

— А вот мы сейчас посмотрим, — сказал Солнцев.

Он погасил свет. На стене резко обозначился прямоугольник экрана. На нем виднелось обширное ледяное поле, прорезанное кое-где узкими разводьями.

— Что это? — спросил Рыбников.

— Участок океана, над которым мы пролетаем, — ответил Солнцев.

— Но ведь между нами и океаном несколько слоев облачности.

— Для сантиметровых волн, на которых работает наша установка, облачность — не помеха.

Рыбников насторожился, повел усами:

— Опять моя трещотка что-то принимает… — Он прислушался к писку из репродуктора и стал расшифровывать сигналы: — «Не падайте духом. Держитесь. Перейдите на старый лед. О прочем не заботьтесь. Через час надеемся вас снять. Капитан «Днепра» Лунатов»… Вот здорово! И мой «Днепр» здесь.

— «Днепр»?! — обрадовался Гарри. — О, в таком случае, Лев Леонидович, надо послать товарищам привет…

Солнцев молча согласился, и Рыбников поспешно отстукал приветственную телеграмму, перехваченную Михом.

Вдруг на экране среди битого льда все увидели крохотный, словно нарисованный пароход.

— Вот и «Мафусаил», — сказал Солнцев. — Узнаете, Гарри?

Он повернул какую-то ручку, и изображение увеличилось. Теперь хорошо видна была палуба, надстройки; матросы расхаживали вдоль борта, заложив руки в карманы, и вид у них был самый развеселый…

— Ничего не понимаю, — пробормотал Иринин. — А как же авария?

— Сейчас узнаем, — сказал Солнцев.

Он скрылся в рубке управления. Путешественники почувствовали, что их будто сковало стальными обручами, прижало к стене…

Солнцев окликнул свой экипаж:

— Все целы, товарищи? Прошу не пугаться: «Светолет» делает крутой вираж. Сейчас увидим, что делается на «Мафусаиле».

Постепенно теряя скорость, «Светолет» принял вертикальное положение и начал быстро опускаться, проваливаясь сквозь густые лохматые облака. Не выходя из них, он повис, поддерживаемый винтом. Все вооружились биноклями и в просветы облаков стали разглядывать ледяную пустыню.

«Мафусаил» оказался прямо под ним. Хорошо были видны люди, двигавшиеся с санями в разных направлениях. В стороне от корабля долбили лед и опускали в пробоины какие-то ящики.

— Никакой аварии тут нет, — сердито сказал Рыбников. — Не пойму, — лед они, что ли, взрывать думают… Зачем же в таком случае вопить «SOS»?..

Солнцев стукнул кулаком по столу.

— Все ясно! — воскликнул он. — Мерзавцы минируют подступы к своему кораблю… Так гитлеровцы на фронте делали: притворится тяжелораненым, а когда приходит помощь, стреляет в упор… Негодяи! Понимаете, друзья, что они готовят «Днепру»?..

ЭП

Тот, кого заключенные в Подземном городе называли Рашем, был очень огорчен исчезновением Гарри Гульда. Из десяти заключенных, уведенных в тот день, в камеру возвратилось девять. Никто из них не мог сказать, куда девался негр. Лишь француз Моро прошептал:

— Пожалуй, утонул… Впрочем, не знаю. Разве у них что-нибудь увидишь!

Лишившись друга, Раш некоторое время чувствовал себя одиноким. Возможно, конечно, что Гарри сумел бежать. Но как узнать, верно ли это? Да и куда он мог убежать с заброшенного в Ледовитом океане острова? Всюду его ждала гибель.

Работы велись по-старому, никаких перемен не было, и посещение камеры рыжим тюремщиком постепенно стало забываться. Как и раньше, пленники никого не видели. Каждый их шаг стерегли невидимые глаза и стволы автоматов.

«Оружие», заготовленное с помощью Гарри, — осколки породы, напоминающие по форме топоры, палицы, — по-прежнему хранилось в шахте, в груде отбросов. Однажды, проверяя сохранность своих каменных сокровищ, Раш нашел среди них бумажку. Улучив момент, он прочел написанное по-английски:

«Нас продали международной организации бандитов. Ни одно правительство, по крайней мере официально, не знает о существовании Подземного города. Я в отчаянии… Стараюсь связаться с вами. Записку уничтожьте немедленно. ЭП».

Записка взволновала русского. Кто такой этот таинственный ЭП? Раш долго ломал голову над загадкой, пока не вспомнил о норвежце, профессоре Паульсене. Да, его имя Эрик… Значит, профессор жив, работает где-то поблизости и даже имеет относительную свободу. Чем он может помочь?

Готовиться к восстанию становилось все труднее. Люди слабели с каждым днем. Раша беспокоило их равнодушие к своей участи. Но у русского выбора не было: именно с этими людьми надо организовать восстание и победить.

В тот же день за обедом, когда заключенные, тяжело дыша, уселись вокруг длинного стола и каждый принялся за еду, русский попробовал вывести их из апатии: будто нечаянно, он уронил на пол свою миску. Горячее варево попало на ноги соседу, тот беззлобно выругался. Остальные не отозвались на происшествие. Русский полез под стол, чтобы поднять миску, толкнул соседа и шепнул ему:

— Скоро свобода…

Тот молча продолжал хлебать суп.

— Разве ты ее не ждешь? — тихо спросил Раш.

Сосед снова ничего не ответил. Нельзя даже было понять, слышал ли он вопрос.

Но не все были так деморализованы, как этот несчастный. Утром следующего дня, когда заключенные гуськом шли по узкому коридору в шахту, русский, будто споткнувшись, бросил через плечо:

— Борьба и победа!

Сзади еле слышно отозвался Моро:

— Победа и свобода!

Поляк Янковский довольно громко шепнул: «Пора!», а Бленд сказал взглядом: «Мы готовы».

Но с чего начать, если никому из заключенных неизвестно расположение охранных постов в бесчисленных запутанных ходах и переходах Подземного города? Неизвестно, где искать администрацию, где находятся склады оружия, продовольствия. Раньше чем повстанцы успеют что-либо предпринять, из всех автоматов будет открыт огонь…

Прежде всего необходимо добыть план Подземного города, чтобы знать, куда направить главный удар. Может быть, Паульсен сумеет помочь? Но как связаться с ним? Ни клочка бумаги, ни огрызка карандаша… Разве что нацарапать несколько слов на куске породы и положить его в тайничок, где была найдена записка?.. Не было уверенности, что профессор вторично заглянет туда. Но надо попробовать.

К концу дня, пользуясь каждой возможностью урвать несколько секунд от работы, Раш нацарапал на куске породы величиной с куриное яйцо:

«Необходим план Подземного города».

Оторвав от висевшей клочьями подкладки кителя полоску, русский обвязал ею свое каменное «письмо» и положил его в кучу породы.

На следующее утро Раш нашел свое послание на том же месте, но уже без лоскута и текста — все нацарапанное было стерто. Не было никакого указания на то, в чьих руках побывало «письмо». Но все было спокойно — никому не приказали остаться в забое. Значит, надо ждать.

День уже подходил к концу. Обычный трудовой день, полный грохота, дикого шума, но лишенный звуков человеческой речи. Однако в треске перфораторов русский слышал многое. Вот Моро нажал грудью на свой бур и тотчас вырвал его из породы. Точка. Длинней промежуток — тире, и так далее. «Почему медлишь? Пора начинать», — говорят перфораторы… В этом однообразном треске никто из тюремщиков не мог различить фраз, которыми обменивались пленники.

Раш подошел к одному из заключенных, взял у него из рук перфоратор и, пока сверлил бурку, успел отбить:

— Ждите. Будьте готовы.

Ни одна спина не разогнулась, ни одна рука не дрогнула. Люди научились прятать чувства… Вдруг кто-то закричал: «Вода!» Заключенные подняли головы и увидели, что с потолка шахты каплет. Вскоре вода ручейком растеклась по стене, зажурчала внизу. Раздались крики: «Заливает! Тонем!» Заключенные стали взбираться на бугры, карабкаться на выступы стен…

И тут загрохотал репродуктор:

— Все по местам! Невыполнение приказа повлечет применение газов… Номер четыре тысячи триста шестьдесят девять, возьми инструмент.

Раш не спеша направился к инструментальному щиту, взял свой ящик.

— В центральный штрек, — приказал репродуктор. — Первый поворот налево. Ступай к подъемнику.

Русский шел по низкому штреку, тускло освещенному редкими лампочками. И хоть вокруг было совершенно пусто, Раш чувствовал, что со всех сторон за ним неотступно следят… Вот он свернул налево, прошел около двухсот метров и впереди увидел темный ствол шахты.

Раш стал на площадку подъемника. Куда повезут — вверх или вниз? Площадка дрогнула и стала подниматься. Он успел сосчитать до четырехсот, когда подъемник остановился. «Значит, подняли не меньше чем на сто—сто двадцать метров», — сообразил русский.

И на этом горизонте весь путь по штреку был отмечен пунктиром лампочек. Следуя от лампочки к лампочке, Раш дошел до насосной станции. Одиннадцать насосов ритмически откачивали воду из глубины нижних горизонтов, двенадцатый бездействовал: к его кожуху был прикреплен желтый флажок — сигнал аварии.

В стене, на высоте человеческого роста, Раш увидел нишу. Он поставил в нее ящик, достал ключ и стал разбирать насос. Все оказалось в порядке; лишь в правом цилиндре ослабели кольца поршня, поэтому насос перестал работать.

Раш приглядывался, присматривался. Иногда бросал взгляд в сторону, назад. Вдруг что-то скрипнуло, и в нише открылся небольшой люк. В нем показалось бледное лицо. Тонкая белая рука поманила Раша.

Подойдя ближе, он узнал Паульсена и услыхал шепот.

— Можно говорить… Здесь нет радиоушей…

Русский припал к отверстию люка:

— Чем вы можете нам помочь?

Лицо Паульсена искривила страдальческая улыбка:

— Я работаю в лаборатории. В моих руках немногое. Я начертил план. — Дрожащая рука профессора протянула Рашу сложенный вчетверо листок бумаги.

Тот быстро сунул бумагу за пазуху.

— Послушайте. Вы могли бы сделать так, чтобы погас свет? Хоть на несколько минут?.. В рабочее время…

Паульсен помолчал, что-то обдумывая, затем сказал:

— Хорошо. Я не знал, с чего начать. Я испортил насос, чтобы вас увидеть… Теперь я устрою замыкание…

Русский хотел спросить, когда это произойдет, но тут над головами у них затрещал звонок. Лицо Паульсена перекосила судорога. Он исчез, люк захлопнулся.

Медвежонок переходит на «Светолет»

У Павла Игнатьевича Проценко со времен Отечественной войны осталась привычка: раньше, чем что-либо сделать, он обязательно обводил взором горизонт. И вот, собираясь нести вахтенному начальнику пробу пищи, Павел Игнатьевич глянул вверх и вдруг увидел, что из облаков прямо на «Днепр» пикирует диковинный самолет без крыльев. Кок взволнованно крикнул:

— Воздух!..

Все, кто был на палубе, увидели над собой эту машину. Так как она не обнаруживала враждебных намерений, вахта с интересом наблюдала за ней. Однако того, что произошло дальше, никто не ожидал: машина вдруг повисла метрах в трех над полубаком, затем выпустила три голенастых ноги и прочно стала на палубу. Открылась дверца, упала лесенка, и по ней один за другим сошли пять человек. Все они были одеты в меховые комбинезоны, шапки и сапоги. 

Рыбникова и Гульда узнали сразу. Моряки тесно окружили всю пятерку. К прибывшим потянулись десятки рук…

— Что же вы стоите, друзья? — воскликнул прибежавший на шум капитан Лунатов. Он крепко обнял Солнцева. — Здравствуйте, дорогой! Вот где нас судьба свела… Да тут все знакомые! — Он пожал руку Гарри, увидел Рыбникова. — А, Устин Петрович! Летаешь по свету, а нет-нет, да и сядешь на свой корабль. — Они крепко обнялись.

Солнцев представил Лунатову Надю и профессора Иринина. Все спустились в кают-компанию.

Едва закрылась дверь, Солнцев сказал капитану:

— Вы идете на помощь «Мафусаилу». Имейте в виду: он ни в какой помощи не нуждается. Это судно с библейским именем — пират. Следовало бы накрыть его на месте преступления. Но сейчас не до него… У нас другая задача…

— Явное пиратство, — не сдержавшись, перебил Рыбников и обвел всех круглыми сердитыми глазами. — Пожалуй, теперь можно объяснить исчезновение «Анны-Марии» — Марсель, «Адмирала Нельсона» — Портсмут… За последнее время пропало без веста не меньше десяти кораблей. Считали, что это жертвы оторвавшихся мин, а оказывается, вон что…

— «Мафусаил», — продолжал Солнцев, — пользуясь маломощной рацией, призывает на помощь, в которой совершенно не нуждается. Для чего? Чтобы ограбить и потопить спасающего. Идущий на помощь не ожидает нападения…

— Разрешите высказать мнение молодежи? — сказал вставая радист Сима Масленников. — Можно? Так я скажу. С бандитами церемониться нечего! Мы обязаны их разоблачить перед всем миром… Мы будем церемониться, а они какое-нибудь другое судно потопят!

— Позвольте, — мягко возразил Иринин. — Против этого никто не спорит. Но дело в том, что нужно поймать их на месте преступления, при свидетелях…

— Совершенно верно, — поддержал его Солнцев. Он обвел присутствующих взглядом. — Мне кажется, я знаю, где можно найти моряков с кораблей, о которых напомнил Устин Петрович. Возможно, нам повезет. Тогда мы легко разоблачим преступления «Мафусаила» — корабля под монийским флагом. Пират даже за неделю от нас не уйдет!

— Правильно, правильно! — закивал головой Гарри. — Ценности забирают, корабли пускают на дно, а здоровых людей отправляют на каторгу в Подземный город. Мне приходилось встречаться с такими.

— Тем более, — решительно сказал Сима, — нужно идти к ним и прижать их к ногтю.

— Нет, — возразил Солнцев, — «Мафусаил» — только частность, крупица темных сил Подземного города. «Днепр» должен идти своим курсом… Скорость «Светолета» очень велика, его радиоглаз видит отлично. Мы обследуем эту часть Арктики. И если в поле нашего зрения попадет остров с Подземным городом, мы сумеем рассмотреть его со всех сторон…

— Если его нет на картах, — вставил Иринин.

— Да, конечно, — согласился Солнцев. — Что вы скажете, Устин Петрович?

— Пожалуй, вы правы, — подумав, кивнул Рыбников. — «Мафусаил» от нас далеко не уйдет. «Днепру» надо идти своим курсом.

— Что ж, послушаемся доброго совета, — согласился Лунатов.

Солнцев поднялся. Стали прощаться.

Гарри быстро огляделся. Он сразу увидел Валю и через секунду очутился подле нее.

— Здравствуйте, товарищ, — сказал он, прижимая обеими руками к груди шапку. — Я очень рад вас видеть.

— Я тоже очень рада. — Валя протянула ему руку.

— И… до свиданья, товарищ Валя, — тотчас же начал прощаться Гарри. — Мы должны лететь дальше. Когда-то теперь встретимся? Ведь «Днепр» еще не скоро вернется в СССР. Но я всюду помню о вас: вы вытащили меня из моря… Подарите мне что-нибудь на память. Такое, что вы очень любите.

Валя смутилась.

— Что же вам подарить? — Вдруг она вспомнила. — Сейчас, подождите! — и выбежала из кают-компании.

Экипаж «Светолета» вышел на палубу. Все в последний раз пожали руку капитану, морякам и поднялись в кабину.

Гарри не решался последовать за товарищами. Держась за лесенку, он грустно озирался по сторонам.

— Гарри, входите же! — позвал Солнцев.

Из люка показалась Валя. На руках у нее было что-то белое, пушистое. Она подбежала к Гарри.

— Вот… — Валя сунула медвежонка Гарри. Тот стремительно поднялся по лесенке.

— Это что? — спросил Солнцев, словно не видел сцены внизу. — Зверя на борт «Светолета»?

Гарри показал рукой куда-то через плечо и растерянно пробормотал:

— Она его мне подарила…

— Ах, подарила? — улыбнулся Солнцев. — Ну, тогда другое дело. Пусть летит…

Лесенка ушла в пазы, дверь захлопнулась. Завертелся пропеллер, «Светолет» подпрыгнул и вскоре исчез за облаками.

«Днепр» взял курс на норд-ост, к островам, где его ждали советские зимовщики.

Восстание в Подземном городе

Казалось, листок с планом Подземного города жжет грудь. Когда в камере все уснули, Раш повернулся на карах лицом вниз, положил голову на руки, будто спал. На самом же деле — он изучал линии и кружки на клочке бумаги, лежавшем перед его глазами.

Вот вертикаль главного ствола. Эти три перпендикуляра — штреки. Квадратами обозначены действующие лавы. Прежде всего Раша интересовал нижний горизонт, где работали люди из его камеры. Главный ствол вряд ли мог им пригодиться; управление всеми механизмами, в том числе и подъемниками, как видно из чертежа, сосредоточено в машинном зале административного горизонта, расположенного над всеми остальными. Как туда пробраться? Решения задачи нужно, очевидно, искать в тонкой сети сильно разветвленных гезенков, пересекаемых заброшенными штреками. Длина этого пути по прямой — четыреста—пятьсот метров вверх. Если только проходы не забиты и восставшие в них не заблудятся, достичь цели можно прежде, чем будет дан свет. Но тогда уже он не спасет тюремщиков!

Раш с благодарностью отмечал старательность, с какой старый норвежец вычертил план. Кружки обозначали посты охраны, квадраты — казармы, треугольники — камеры заключенных. Машинный зал был изображен в виде большого квадрата с несколькими кружками посредине, очевидно, соответствовавшими агрегатам…

Необходимо было произвести разведку — этого требуют элементарные правила тактики. Однако, не начав восстания, выслать разведчиков нельзя, когда же восстание начнется, поздно заниматься разведкой: решать будут минуты.

Весь план операции, до мельчайших подробностей, нужно продумать немедленно и твердо запомнить все детали. Писать нечем, не на чем и негде. Да и опасно.

Раш повернулся на спину и без сна пролежал до подъема. Тщательно взвесил все, каждую возможную случайность. К утру он ясно представлял, как будут развиваться события.

Едва заключенные пришли в шахту, Раш взял у Моро отбойный молоток и будто бы принялся его чинить. Подземелье наполнилось прерывистым стуком. Скрытая за щитами охрана ничего не поняла. Зато пленники сразу услышали, что молоток стучит не беспорядочно. Русский передавал им приказ:

«Погаснет свет — мы должны уничтожить все посты в шахте. Отберите у надсмотрщиков оружие, фонари, зажигалки, спички. Делайте из ветоши факелы. Масло в бидоне. Зажжете по команде».

Все выглядело как обычно. Заключенные сегодня бурили на несколько метров ближе к щитам охраны, чем вчера, но это ни у кого не вызывало подозрений.

…Когда внезапно погас свет, они быстро, дружно и бесстрашно навалились на щиты, опрокинули их, схватили скрытых за ними охранников, обезоружили и крепко связали снятыми с них ремнями.

Загремел репродуктор:

— Оставаться на местах!.. При малейшем движении будут пущены в ход пулеметы! Сейчас будет свет!

Заключенные даже не остановились.

Горящие факелы заметались по шахте, двинулись к крайнему левому проходу. Группа Янковского при одном пулемете заняла позицию против центрального ствола, использовав для прикрытия один из щитов охраны.

Спустя четверть часа появилось электричество, подъемник доставил первую партию охранников. Они бежали по штреку, размахивая автоматами.

Подземелье наполнилось грохотом пулеметной стрельбы. После первой очереди двое охранников ткнулись носом в землю, остальные поняли, что попали в ловушку — ни отступать, ни бежать вперед под этим огнем невозможно. Точно по команде, они бросили автоматы и подняли руки. Тогда из-за щита выступил Янковский и приказал:

— Двое передних! Собрать оружие! Сложить сюда! Остальным не двигаться!

Охранники повиновались. У ног Янковского выросла горка автоматов, пистолетов и кинжалов.

— Что с вами делать? — сурово спросил Янковский.

Охранники стали перепуганно доказывать, что они сами были невольниками фашистов. Один — щуплый, маленький, вислоухий — бросился на колени перед Янковским, пытался целовать его ноги. Он вопил:

— О, пощадите, пощадите меня! Семь лет я не видел семьи! У меня маленькие дети. Они будут молиться за вас, только не убивайте меня!..

Выглядывавшие из-за щита бойцы нетерпеливо сжимали автоматы. Янковский обернулся к ним и сказал:

— Ладно, до распоряжения… Виктор, отведи их в шахту и наблюдай за ними. Чуть что — сам понимаешь…

Но охранники и не думали сопротивляться.

Тем временем отряды Бленда и Моро под командованием русского вступили в заброшенную часть Подземного города. Факелы мало помогали — по-видимому, здесь для горения не хватало кислорода. Попадались лужи, иногда штрек пересекала глубокая трещина. Раш приказал взять с собой стойки, кое-где сохранившиеся от прежнего крепления. Когда путь преграждала трещина или глубокая промоина, — из стоек устраивали мостки.

Чем дальше шел отряд, тем слабее горели факелы, труднее становилось дышать. Раш приказал погасить огонь: в этих заброшенных ходах возможны взрывы метана.

Путь был освещен единственным фонариком. Время от времени Раш сверялся с планом. Так добрались до гезенковой галереи. Когда-то здесь, между вторым и третьим горизонтами, добывался креолит. Пласт пересекал Подземный город по диагонали; породу рубили вдоль пласта, она валилась по крутому склону через трубы гезенков в вагонетки на нижнем горизонте.

Теперь здесь не было ни рельсового пути, ни освещения, ни вентиляции… Деревянные трубы гезенков частично сгнили, покоробились и забили проходы. Повстанцы стойками выбивали остатки досок. Подталкивая друг друга, пролезли через гезенки и стали подниматься по крутой лаве в штрек второго горизонта.

Гибель «Циклона»

Из Подземного города по радио приходили совсем неважные вести: восстание приняло серьезный характер, Джонни подозревал, что бывший Крайц, а ныне Конноли, умышленно не предпринял строгих мер. Напрасно оставили этого дурака на посту коменданта. Нужно скорее добраться до Подземного города, а тогда уж Джонни наведет порядок. Каждый получит по заслугам. Но как покинуть корабль, когда с минуты на минуту должен подойти советский ледокол? Ведь сколько там даровой рабочей силы… Ну и времена! Ни на кого нельзя положиться, все сам и сам! Компаньоны норовят тебя обжулить, служащие готовы предать в любую минуту, а в ожидании удобного случая воруют и саботируют. О рабах и говорить не приходится: те бредят кровавой местью.

Джонни прошел в радиорубку.

— Мих! Вы что-нибудь понимаете в этой истории? Куда девался «Днепр»? Радируйте им, что судно уже затонуло, что мокрые детки замерзают на льду, и только надежда на великодушие русских поддерживает искру жизни… Да давайте же, дьявол вас возьми!

Мих торопливо отстукал душераздирающую мольбу о спасении и закончил стереотипным: «Перехожу на прием». Джонни стоял за его спиной. Но напрасно Мих настраивал свой приемник, — ответа не было. А когда Джонни выглянул в окно рубки, то увидел, что дымок на горизонте исчез.

— Черт! — выругался Джонни.

Но на всякий случай он приказал капитану ждать еще два часа и, если к тому времени «Днепр» не подойдет, вести судно с предельной скоростью к Подземному городу.

В «Циклон» — самолет, приспособленный для полетов в Арктике, — погрузились двадцать отборных бандитов, вооруженных автоматами и газовыми пистолетами. Джонни занял место рядом с пилотом. Моторы «Циклона» заревели, и самолет, сброшенный катапультой с корабля, круто взмыл в небо.

Прежде чем взять курс к острову, самолет описал круг над «Днепром». Увидев, что советский пароход, форсируя лед, движется на северо-восток, Джонни смял сигару и прорычал: «Доннер веттер! Каким образом они пронюхали?» Если бы у него под руками была надежная бомба, он, не задумываясь, пустил бы ее в ход.

Круто повернув на север, «Циклон» лег на свой курс. Океан был сплошь покрыт льдинами. Только мощные суда со специальным креплением, подобные «Мафусаилу», могли пробиться сквозь такой лед. Джонни не сомневался, что не позже как через неделю «Мафусаил» подойдет к острову.

Джонни-Счастливчик с детских лет не признавал никаких запасов и не любил с ними возиться. Все, в чем он нуждался, Джонни предпочитал добывать на месте. При себе же имел только «орудия производства», с помощью которых мог получить все, что ему нужно. В детстве ему верно служила палка с загнутым гвоздем на конце, которой можно было подсекать рыбу и дичь прямо с прилавка. Когда он подрос, это примитивное орудие уступило место более сложным: набору отмычек, универсальному ломику-фомке. Позднее герр Иоганн Бляуфиш сделался владельцем передвижной мастерской по взлому сейфов. У него был электрорежущий аппарат, ручной электросверлильный станок — словом, все, что позволяло в течение ночи бесшумно вырезать боковые стенки солидных несгораемых касс. А когда это занятие позволило ему скопить приличный капиталец, герр Иоганн занялся «честной» коммерцией.

Сидя рядом с пилотом, бывшим гитлеровским ассом Отто Ташке, ныне перекрещенным в Дика Эшна, Джонни самодовольно усмехался и сравнивал свои теперешние возможности с прежними: он летит на собственном самолете, за его спиной двадцать головорезов, готовых пойти за ним в огонь и воду, лишь бы была нажива. Впрочем, готовых ли?.. Ради наживы никто из них не пощадит отца с матерью. Это звери, правда, с маникюром на когтях, с золотыми коронками на клыках. Они прекрасно вооружены, отлично умеют обращаться с оружием. В Подземном городе они возглавят охрану, моментально успокоят бунтовщиков, навсегда отобьют у них охоту к восстаниям.

Но этот день был неудачным для Джонни-Счастливчика. Освещенный незаходящим солнцем, «Циклон» приближался к группе мелких, покрытых льдами островков. Отсюда до острова, в недрах которого находится Подземный город, оставалось не более двухсот километров. Внезапно погода начала портиться. Пространство между небом и океаном затянулось будто мокрой ватой. Самым благоразумным было бы немедленно приземлиться. Но Джонни, как обычно, не имел с собой никаких запасов. Зачем беспокоиться о продовольствии, если в первую очередь нужны боеприпасы? «Циклон» и так перегружен. Садиться же без запасов, не зная, сколько придется ждать, нет смысла. Нужно во что бы то ни стало прорваться сквозь туман…

Но лететь было опасно, и пилот решил идти на посадку. Джонни ничего не оставалось, как согласиться. Самолет стал терять скорость. Описывая спирали над океаном, пилот разыскал площадку для посадки на льду вблизи одного из островков и резко снизил машину. «Циклон» заскользил по бугристой поверхности льда. Вдруг что-то хрустнуло. Самолет завалился на правое крыло и, описав по инерции круг, остановился.

Фюзеляж смяло ударом, дверь не открывалась. Окна были слишком малы, чтобы пролезть в них. Пришлось отвинчивать купол штурманской рубки.

Один за другим новоиспеченные полярники выбрались на лед. Джонни торжественно произнес:

— Вынужденная посадка. Будем достойны памяти великих исследователей Арктики! Эти места, ребятки, только на вид страшноваты. Отсюда совсем недалеко до наших владений. А посему, сохраняя порядочек, двинемся вперед по льду. Не забудьте оружия!

Затем он велел пилоту снять радиостанцию вместе с аккумуляторами:

— Эта штуковина, Дик, нам необходима.

Выполнив приказ Джонни, пилот развернул на колене карту.

— Ну, что? — спросил Джонни.

Летчик безнадежно махнул рукой.

— Капут…

Джонни хлопнул его по плечу и ободряюще воскликнул:

— Не впадай в отчаяние, старина.

Пилот со злостью ткнул пальцем в карту и громко сказал:

— По крайней мере, полтораста километров…

— Сущие пустяки! — рассмеялся Джонни. — Если проходить по сорок километров в день, то за четверо суток доберемся. В крайнем случае нас подберет «Мафусаил». Надо сообщить его капитану о нашем приключении.

Пилот хрипло зашептал ему на ухо:

— А что мы жрать будем? Чем кормить эту компанию? Дорогой Джонни, я советую вам быть начеку, не забывайте, что вы самый упитанный из всех нас…

— Что вы хотите этим оказать? — не понял его Джонни.

— То, что вы состоите из восьмидесяти пяти килограммов жирного мяса.

Джонни-Счастливчик растерялся. Он побледнел, губы задрожали. Но в следующую секунду лицо его налилось кровью.

— Ваши шутки неуместны! — Он повернулся к своим бандитам, с опаской оглядывавшимся по сторонам. — Эй, парни, идите-ка сюда! — И когда бандиты окружили его, он объявил: — Не стану скрывать, мы попали в трудное положение. До Подземного города километров этак… семьдесят, а запасов у нас никаких. И мы ни черта не стоили бы, если бы это нас смутило. Сейчас я свяжусь с Подземным городом, и нам вышлют навстречу все, что требуется: провизию, спальные мешки и транспорт. А пока мы будем помаленьку двигаться. Стоять на месте нельзя. Тут должны быть мускусные быки, медведи, олени… Запасемся мясом…

— Воген стрелял быков, зайцев, песцов, тюленей, куропаток, — уныло подтвердил летчик.

— Правильно! — подхватил Джонни, хоть и слышал о Вогене впервые. — Одним словом, стоящие люди здесь не погибают… Кто из вас бывал в Арктике?

Оказалось, что самым опытным полярником является он сам.

— Тем лучше, — сказал Джонни. — Значит, я ваш начальник не только по праву, но и по опыту. Предупреждаю: пеший поход может быть совершен успешно только при соблюдении самой строгой дисциплины. Каждый мой приказ — закон. Любое нарушение закона карается смертью. Штурманом похода назначаю нашего пилота, а сейчас попробую установить связь с Подземным городом и, на всякий случай, с «Мафусаилом». — Джонни повернулся к пилоту. — Ну-ка, Дик, проложите пока курс нашей экспедиции!

Пока Дик прокладывал курс, — операция, заключавшаяся в наведении карандашом прямых линий по карте от одного островка к другому, — Джонни стал вызывать по радиотелефону командование Подземного города. Вскоре он понял, что радиостанция непоправимо испорчена. Но этого не должны знать остальные, даже пилот. И тогда он бодро закричал в микрофон:

— Алло! Это вы, Конноли? Здравствуйте! Ну, как там у вас дела?.. Угу!.. Изолировали их друг от друга? Отлично! Я так и знал. Вы зря меня беспокоили… Ладно, наведем порядок. А теперь вот что, Конноли. У меня маленькая неприятность: «Циклон» разбился! Мы пойдем к вам по маршруту… — Пилот подсунул Джонни карту с нанесенным маршрутом, и тот продолжал бодрым голосом: — Значит, мы пересекаем остров, который на наших картах отмечен номером четвертым, а дальше идем прямо по льду точно на север — к вам. Записали? Отлично? Так вот, немедленно снарядите нам навстречу парочку аэросаней и продовольствие на двадцать два человека. Да не забудьте, что ром будет нам очень кстати.

Джонни подмигнул стоявшим вокруг. Но никто не улыбнулся в ответ. «Парни» успели обсудить положение, и когда Джонни «попрощался» с Конноли, вперед выступил Красный Бык из Чиллуоки. Это был весьма степенный бандит. Он, по-видимому, взял на себя роль представителя «общественных» интересов.

— Вот что, хозяин, — давайте начистоту. Мы договаривались плыть на корабле, если понадобится — лететь на самолете, а вы хотите, чтобы мы сами себя доставляли. Затем, мы договаривались работать на полном пансионе, а вы нам отливаете пули про каких-то мускусных быков. Мы не маленькие и знаем, что их и на свете нет. Какое отношение быки имеют к мускусу? Так прежде чем мы пойдем за вами, давайте договоримся, что мы получим за холод и голод в пути.

Джонни мог, конечно, с первых же шагов показать свой нрав, и на одну секунду им овладело искушение — взять их сразу за жабры. Но благоразумие одержало верх: если с этого начать, то какими же средствами действовать в дальнейшем?

— Вот что, парни, — сказал он. — Вы, я вижу, взялись сегодня меня смешить. Ну, хорошо, я готов с вами договориться. Но допустим, что мы не столковались, — что тогда? Пойдете пешком обратно в Монию? Пожалуйста, я вас не держу… Нет, вы пойдете за мной, как собачки, побежите по моим следам, потому что только я могу вывести вас отсюда. Может быть, мне с вас плату взять за это? Видите, как интересно получается! Ну, ладно, согласен на этот раз пойти вам навстречу: за все время нашего пути каждый из вас получит от «Общества дальних исследований» по пятьдесят долларов за день. Но предупреждаю: первый, кто ослушается, дополнительное вознаграждение получит в виде четырехцентовой маслины в черепок… Ясно? А теперь — двинулись! Радиоаппарат будете нести по очереди, сменяться каждый час. Вот ты, Красный Бык, для порядка назначаешься старшим. Следи, чтобы народ не растягивался, чтобы носильщики вовремя сменялись, чтобы никто не вздумал облегчить себе путь за счет оружия. Я спрошу за каждый патрон. И вот еще что: поглядывайте, парни, по сторонам, не пропустите медведя, оленя или мускусного быка.

Джонни победоносно окинул взглядом свою ватагу и, взмахнув рукой, уверенно зашагал по льду. За ним двинулись остальные.

Последнее средство

Со всех сторон охранники бежали на административный горизонт Подземного города. Остальные три горизонта находились в руках заключенных. Но добраться до жизненных центров восставшие не могли: административный горизонт сообщался с остальными с помощью подъемника в центральном стволе, а подъемник этот был наверху, и управление им находилось в руках администрации.

Несмотря на неприступность административного горизонта, Конноли был далеко не спокоен. Раз заключенные сумели объединиться, отобрать у охраны оружие, захватить все рабочие горизонты, то, возможно, они найдут способ добраться и до административного горизонта.

Вот почему Конноли потребовал от Джонни срочной помощи.

Растерянность солдат охраны объяснялась их усталостью. Еще во время «третьей империи» они потихоньку роптали. То, что вначале служило приманкой — спокойная, безопасная служба, — постепенно уступило место тоске по близким, по солнцу. Даже ужасы фронта перестали пугать замурованных под землей солдат. Что же говорить о моральном состоянии охранников после разгрома гитлеровской империи? Надеяться на этих людей нельзя. Бывший Крайц справедливо считал, что теперь их мысли мало чем отличаются от мыслей заключенных. Кроме того, заключенные являются пленными солдатами армий, разгромивших гитлеровскую Германию. Солдатам охраны может показаться, что, перейдя на сторону повстанцев, они могут еще надеяться на спасение своей шкуры; отстаивая же интересы администрации, они переходят в разряд военных преступников.

Только прибытие «компаньонов», как эти монийские захватчики себя называют, может успокоить коменданта Подземного города!

Конноли разбил солдат на отряды, определил порядок смены постов у ствола, назначил людей в патрули и приказал выдать каждому охраннику по стакану доброго рома. Начать активные действия он не решался. Он считал, что до прибытия Джонни достаточно организовать оборону центра административного горизонта: там находился стальной цилиндр машинного зала.

Комендант шел по штреку, ярко освещенному электрическими лампами. Часовой у входа нехотя отдал честь. Дверь автоматически открылась, и Конноли вступил в святая святых Подземного города — в машинный зал. Здесь, казалось, был яркий солнечный день. Источника света не видно, но свет разлит всюду, ровный, белый, мягкий и сильный. Для полноты иллюзии в выгнутых стенах — бутафорские окна, тоже ярко освещенные. Щит управления занимал всю противоположную стену.

За столом сидел главный механик — инженер-полковник Якоб Шмерцкопф. Перед ним на нескольких пультах рядами светились маленькие цветные огоньки. Малейшее нарушение режима работы любой, самой незначительной машины Подземного города немедленно давало о себе знать вспышкой сигнальной лампочки. Но подобных случаев Конноли помнит очень мало. Если и было два—три таких нарушения, то их быстро ликвидировали. Самый же факт, что произошли они в последнее время, уже после смены власти, свидетельствовал о быстром падении дисциплины среди личного состава охраны…

Инженер-полковник Шмерцкопф не только не подошел с рапортом, что обязан был сделать по уставу, но даже не соблаговолил подняться и приветствовать своего начальника, бывшего гауляйтера Крайца.

— Как дела, Шмерцкопф? — спросил Конноли, подойдя к столу главного механика.

— У меня в порядке. Не знаю, как у вас. — Инженер-полковник ехидно улыбнулся.

Конноли сделал вид, что не замечает улыбки Шмерцкопфа.

— У нас тоже в порядке. А для верности придется сейчас провести небольшую операцию.

Он окинул взглядом машины, установленные на бетонных подушках. Да, техника не откажет. Она надежнее людей. Каждому их этих стальных чудовищ повинуются полностью зависящие от него агрегаты, разбросанные по всей обширной территории Подземного города.

Шмерцкопф угадал мысли своего начальника.

— Совершенно верно, — с кривой усмешкой сказал он. — У машины нет того, что мешает человеку быть послушным и исполнительным: нет мозга, нервной системы… Я, знаете, герр Крайц, мечтаю о таком времени, когда все будут делать не люди, а машины…

— Чепуха! — бросил сквозь сжатые зубы Конноли. — Разве можно сравнить удовлетворение, испытываемое человеком от сознания своего превосходства над другими людьми, с ощущениями, получаемыми от покорности этого металлического урода? Я организатор, я руководитель! Люди подчиняются мне в первую очередь, машины — во вторую…

— Это слишком примитивно, — ответил инженер. При этом он стал раскуривать сигару, и Конноли не решился сделать ему замечание… О, посмей кто-нибудь закурить в машинном зале в те дни, когда все здесь принадлежало третьему райху!

— Почему примитивно?

— Да очень просто. С помощью машин вы будете создавать ценности, в которых остро нуждаются люди. Они не могут жить без этих ценностей. Значит, они целиком и полностью будут зависеть от вас. Вот и получайте свое удовлетворение в любых дозах, вплоть до прямого управления судьбами народов… Нужно только позаботиться, чтобы машины принадлежали избранным, а остальным предоставить полную свободу, но лишить их права владеть машинами, даже если они сами их построили… В этом, как видите, все дело.

— Вы несете несусветную ерунду, мой дорогой Шмерцкопф. В двадцатом веке вы снова изобретаете швейную машину… Впрочем, отложим дискуссию на другое время, а сейчас будем действовать. Восстание еще не ликвидировано.

Конноли придвинул к себе микрофон, стоявший на столе Шмерцкопфа, и тот вынужден был уступить ему стул. Комендант задумался на минуту, потом ровным, размеренным голосом начал:

— Внимание! Внимание! Внимание! Говорит комендант Подземного города. Я объявляю: всякий, кто в течение ближайшего получаса не вернется в свою камеру, будет уничтожен. То же постигнет всякого, кто оставит при себе оружие. Особенно мучительной смерти будут преданы те, кто нанесет побои или убьет солдата охраны, а также зачинщики или лица, которые не пожелают выдать зачинщиков. Чтобы вы убедились в реальности предупреждения, сейчас будет взорван подводный выход. Вы будете окончательно заперты в Подземном городе, и ваша жизнь полностью останется в моей власти. Я прикажу остановить работу насосов, — и вы утонете, как чумные крысы. Я прикажу остановить работу вентиляторов, — и вы задохнетесь через полчаса. Я не дам вам пищи, — и вы умрете от голода. Меня же достать вы не можете. Управление всеми жизненными центрами Подземного города остается в моих руках. Три факела в стволе будут означать беспрекословное повиновение. Тогда будет спущена площадка, на которую вы сложите все захваченное оружие. Попытка овладеть подъемником приведет только к гибели тех, кто — на это отважится. Подъемник остановится между штреками, и захватчики будут сметены пулеметным огнем сверху. Итак, полчаса на выполнение моего приказа — потом смерть тем, кто не подчинится.

Едва Конноли выключил микрофон, инженер Шмерцкопф зашипел у него над ухом, как рассвирепевший гусак:

— Что вы сделали? Зачем вы напомнили им о подводном выходе? Они теперь бросятся туда!

— Вы что же думаете — я шучу? Подводный выход и подъемник будут сейчас взорваны. Это решено. Нам нетрудно позднее построить новый подъемник. А сейчас он абсолютно ни к чему. Тем более, что его могут захватить бунтовщики.

Конноли поднял руку к пульту. Там, среди десятков кнопок, выключателей и рубильников, выделялись помещенные рядом два рубильника: один — с черной рукояткой, другой — с красной. Под обоими были нарисованы черепа. Черно-красная стрелка, переходящая в молнию, наискось пересекала пульт.

— Остановитесь! — воскликнул Шмерцкопф, хватая коменданта за руку. — Мы сами себя замуруем навеки!

— На место! Я знаю, что делаю! Для нас, если понадобится, найдется другой выход.

Шмерцкопф отступил.

Перед Конноли два рубильника, два возбудителя гигантских сил: черный — взрывает подводную базу, выход; красный — включает зажигание минной галереи, взрыв которой полностью и без остатка уничтожит весь Подземный город. Эта галерея была заложена на случай вражеского вторжения. Конноли умышленно сохранил зажигание и после разгрома «третьего райха». Ситуация настолько сложная, что — как знать? — красный рубильник может еще пригодиться в качестве последнего средства…

Рука Конноли передвигается от одного рубильника к другому. Налитыми кровью глазами Шмерцкопф следит за ее движениями. У инженера трясутся губы, его рыжие с сединой волосы поднялись венчиком — вокруг выпуклой розовой лысины.

Коменданту захотелось еще сильнее напугать этого толстого, неопрятного старика, воображающего себя философом. Он кладет руку на красную рукоятку. 

— Надеюсь, Шмерцкопф, — цедит Конноли сквозь зубы, — вы ничего не имеете против такого громкого финала?

— Безумец! — Шмерцкопф простирает к нему дрожащие руки. — Остановитесь! Вы не имеете права!

— Спокойней, мой друг, спокойней! Не то от волнения я могу включить зажигание на сотую долю секунды раньше, и вам останется жить меньше именно на этот срок.

Шмерцкопф стукнул себя кулаками по голове и бросился на Конноли:

— Я этого не допущу, не позволю!!

— Кто же безумец — я или вы? — издеваясь спросил комендант, легко отстраняя механика движением локтя. — Глядите, я нажимаю.

Два дюйма, один дюйм… полдюйма. Шмерцкопф падает на плиточный пол и накрывает лысину полой халата. Конноли возвращает на место красную рукоятку. На его лбу выступают капельки пота. Он решительно включает черный рубильник.

Стальная коробка зала вздрогнула и запела сотней протяжных, дрожащих голосов. Конноли и Шмерцкопф будто очутились внутри огромного колокола, в который снаружи кто-то бьет многопудовым молотом. Гримаса перекосила лицо коменданта… Он толкнул ногой Шмерцкопфа и сказал:

— Вставайте, каракатица! Еще не пришло время. Красный рубильник — наше последнее средство!

Джонни спасает свою шкуру

Не так-то легко одолевать торосы, перепрыгивать через трещины, временами брести по колено в воде, на каждом шагу опасаясь провалиться в скрытую полынью.

Джонни и Дик шли рядом. Когда им приходилось особенно трудно, над ледовой пустыней разносились проклятья.

Следовавшие за ними бандиты хмуро молчали. Они уже освободились от пулеметов, незаметно опустив «игрушки» под лед. Если бы до острова было дальше, радиостанцию постигла б та же участь.

Вот, наконец, и остров. Но что это был за берег! Полоска земли шириной в полтораста метров примыкала к крутому ледяному склону, вершина которого терялась в тучах. Здесь не было никаких следов человека. Снег пригладил землю, предательски скрыл ямы, засыпал промоины. Ноги то и дело проваливались в ледяную воду. Скрип шагов сзади прекратился. Обернувшись, Джонни увидел, что команда рассаживается на камнях. Он переглянулся с Диком и пробормотал:

— Рановато, а придется…

Дик притянул его за плечо:

— Джонни, послушай меня, надо спасаться. Если нам посчастливится подстрелить медведя, то двоим хватит, пожалуй, на всю дорогу, а эти твари сожрут все в один присест. В конце концов они съедят и нас. Вы понимаете меня, Джонни?

Но Джонни не хотел понимать. Эти люди нужны ему! Это его капитал! На них затрачены средства. Они должны обновить охрану в Подземном городе. Как же можно бросить этаких молодцов!.. А с другой стороны… Путешествует быстро тот, кто путешествует один, — так, кажется, говорят англичане. Действительно, с этой бандой далеко не уйдешь.

— Послушайте меня, — продолжал Дик. — Уйдем, пока не поздно…

Джонни и на этот раз промолчал. Но… не сейчас, так очень скоро, а с доводами пилота придется таки согласиться.

Бандиты, видимо, почуяли что-то неладное. Они торопливо поднялись со своих мест и побежали за ушедшими вперед.

— Чего вы, парни? — с невинным видом спросил Джонни. — Отдыхайте! Мы с летчиком поищем дорогу получше…

Бандиты пошептались между собой, и Красный Бык сказал:

— Ладно, ищите. А чтобы ничего не случилось, с вами пойдет Тони Куггли.

Пришлось Джонни и Дику примириться с обществом колченогого гиганта. С первых же шагов оба поняли, что попали под стражу. Куггли благодаря увечью, полученному где-то под тропиками, не поспевал за ними. Он не постеснялся заявить:

— Эй вы, хозяин! Уж не думаете ли вы, что старый Куггли будет бежать за вами, как собачонка? — При этом он выразительно потряс автоматом.

Пришлось замедлить шаг.

Когда шайки не стало видно, Джонни принялся распространяться насчет заслуг, и достоинств старого пройдохи Тони. Он даже обнял его левой рукой. И в тот же миг молниеносно всадил ему в грудь нож. Куггли успел только прохрипеть: «Ловко ты меня», — и упал замертво.

Джонни и Дик сняли с убитого автомат, обоймы и развязали рюкзак; в нем оказалась краюха хлеба и половина свиного окорока. Джонни сказал:

— Дик, вы понесете его оружие, а я — продовольствие. У меня одышка.

Дик молча, но не очень охотно повесил себе на шею второй автомат. Джонни переложил хлеб и ветчину в свой рюкзак. Они торопливо зашагали дальше на север…

Вскоре Джонни и Дик достигли края отмели. Прямо перед ними вздымалась почти отвесная громада ледникового языка, а справа берег омывала чистая вода, преграждавшая путь к морскому льду. Нужно было либо выбираться на материковый лед, либо идти обратно. Но не возвращаться же туда, где меж льдин стынет труп Куггли!

— Самосуд хорош, когда ты сам вешаешь, — рассуждал Джонни. — Но когда вешают тебя, он не так уж приятен…

Если они не взберутся на эту ледяную стену, то в ближайший час придется проститься с жизнью.

Джонни заметил в стене ледника узкую вертикальную трещину.

— Дик! Мы спасены! — воскликнул он.

— Не вижу, — ответил Дик.

— Трещина! — кричал Джонни. — Я нашел трещину!

— Попытаемся, — флегматично согласился Дик.

Они стали взбираться по ледниковому откосу, но это оказалось не так-то просто. Обувь скользила на льду, и они срывались при каждой попытке. Джонни проклинал свою непредусмотрительность: здесь очень пригодился бы нож, оставшийся в теле Куггли. К счастью, у Дика нашелся другой. Вырубая во льду ступени, подпирая друг друга, срывая ногти на руках, они достигли, наконец, заветной трещины. На короткое время возвратилась надежда: только бы вскарабкаться наверх, а там…

— Что, что там? — накинулся Дик на Джонни. — Перед нами чуть ли не двести километров пути по льду, а запасов — краюха хлеба и кусок свинины!

— Не падайте духом, Дик, — ответил Джонни. — Мадам Бану-Рахья, индусская гадалка, предсказала мне, что я умру только в своей постели. Следовательно, пока вы со мной, вам ничто не грозит. Как хотите, а я верю этой гадалке.

— В таком случае, — спокойно ответил Дик, — я уверен, что на ледяном куполе этого островка мы непременно найдем двуспальную кровать с пуховиками.

— Не терплю людей, с которыми нельзя серьезно разговаривать! Вы все обращаете в шутку…

— А я не терплю людей, которые болтают глупости, когда мне не до них. — Дик закусил губу, отвел глаза в сторону и закончил почти миролюбиво: — Ну, ладно, Джонни, не будем ссориться! Вот уже и небо видно…

Джонни сделал вид, что не замечает этого наигранного миролюбия.

— Да, теперь я понимаю, что значит «небо с овчинку». Оно не шире моей ладони.

Они долго шли по ущелью, сменившему трещину. Казалось, ему нет конца. Но вот на северной стене обозначилось нечто вроде намеченной человеком тропки. Они снова принялись карабкаться на ледяной склон. Но из одного ущелья Джонни и Дик попали в другое еще более глубокое и узкое, с совершенно отвесными ледяными стенами.

Дик тяжело опустился на снег.

— Точка, — хрипло сказал он. — Застрелиться — это все, что мы еще можем сделать.

Джонни хотел было выругаться, но подумал, что имеющегося у них запаса продовольствия еле хватит на одного, и сказал тем же тоном:

— Верно. Будь проклята наша жизнь!

Он медленно вытащил из кармана револьвер. Прежде чем Дик шевельнулся, Джонни-Счастливчик всадил ему пулю между глаз и даже не взглянул на труп, покатившийся со склона.

Равнодушно сунув револьвер в карман, Джонни достал ветчину, хлеб, разделил все на четыре части, одну съел, остальное спрятал. Теперь на три дня он обеспечен. Дик, в конце концов, сам решил свою участь: он, Джонни, лишь выполнил желание своего спутника.

Джонни пошел вдоль ущелья. Чертовски трудно месить зернистый снег! Он не выдерживал тяжести человеческого тела, ноги проваливались, и иногда Джонни увязал по пояс. Кое-как взобравшись на ледяной гребень, он не мог удержаться на нем, срывался — и снова месил снег, снова полз… Так Джонни двигался, пока не почувствовал, что выбился из сил. Сердце стучало глухо и неровно. Лоб покрылся испариной, а когда он сдвинул шлем на макушку, стало замерзать лицо, особенно лоб и нос. Дыхание прерывалось, в груди хрипело. Джонни бессильно опустился на снег.

По следам

Прошло не менее трех часов, а Джонни, пилот и Куггли не возвращались… Ветер донес звук выстрела, настолько далекого, что трудно было отличить его от треска сталкивающихся льдин. Бен Заноза сказал:

— Ишь, черти! Наверно, встретили этого… как его?.. быка, они теперь наедятся мяса и пойдут дальше без нас.

Со всех сторон сердито закричали:

— А Куггли? Куггли не позволит! Куггли честный парень!

— Что ж Куггли? — ответил Бен Заноза. — У себя в Бамбине он, пожалуй, был уважаемым парнем. Но то Бамбина, а это — Арктика. Там голодные приходили в обжорку к Тони Куггли, к он их кормил и поил. Конечно, с выгодой для себя. А здесь Куггли сам голоден и, насколько мне известно, на весь Ледовитый океан ни одного бара нет. Голод — не тетка…

— Может, ты и прав, — сказал Красный Бык, — но я верю Тони.

— А холодно, ребята! — воскликнул Матиас Дирк. — Читал я, что в этих краях встречается плавучий лес. Его выносит течением из Азии, и это богатство болтается по волнам, пока его не выбросит где-нибудь на берег.

— Я помню! — подхватил Самюэль Бочка. — В «Бамбинском зеркале» была заметка, так и называлась: «Миллионы под открытым небом»…

— Где же они, эти миллионы? — перебил Красный Бык. — Вот мы мерзнем на каком-то паршивом островке, но миллионов что-то не видно. А недурно было бы погреться хотя бы у костра.

Матиас Дирк почесал за ухом и лениво сказал:

— А кто его знает, где этот плавучий лес… Может, как раз под нами эти бревна, только не узнаешь, потому что все покрыто этим проклятым льдом. Был бы топор, можно бы попробовать…

— Чего там пробовать! — нахмурился Бен Заноза. — Пробовать хорошо портвейн да рябчиков, а тут такой зверский холод, что и спирт не согреет. У кого, ребятки, осталось в баклажке?

Красный Бык протянул ему флягу и сказал:

— Глотни, только знай меру. Не скоро теперь эту посудину наполнишь…

— А я бы, ребята, — начал сухопарый, похожий на старого гусака Эмерсон Кнуд, — я бы все-таки кинул жребий: кому идти к самолету за бензином, кому искать плавучий лес, кому костер разжигать. Мы бы тут грелись, а тем временем и хозяин вернулся бы, да еще с мясцом… А может, и нам посчастливилось бы: какой-нибудь медведь, может, подошел бы на огонек. Все дело в жеребьевке, ребята!

— А шапку со спичками ты будешь держать? — насмешливо спросил Роб Хитченсон. — Нет, брат, с тех пор, как я в твоем вертепе продул все свои деньги, я с тобой ни в карты играть не сяду, ни жребий тянуть не стану.

Завязался спор, но Красный Бык прекратил разговоры:

— Ну-ка, пока не замерзли, парни, пошевеливайтесь! Нечего тут затевать лесопилку без пилы. Давайте-ка лучше пойдем по следам Счастливчика! Факт, что они там с мясом. Пока они всего не сожрут, надо догнать!.. И костер с него потребуем… По договору он обязан всем обеспечить!

Нехотя бандиты поднялись и, спотыкаясь, побрели на север. Красный Бык терзался мрачными мыслями. Черт его сюда занес. Сидел бы в тепле, покуривая трубочку, и читал бы в газете про всяких идиотов, которые шляются по Арктике… Как никак, во всей округе знали и уважали Красного Быка… Хорошая была жизнь! Сам губернатор однажды проигрался в пух и прах у него в «Червоном валете». К старости и капиталец стал сколачиваться: деньги к деньгам. А теперь бреди по льду вместе с этой рванью… Впрочем, почему же рвань? Еще недавно они тоже были вполне уважаемыми гражданами. Выборщики, налогоплательщики… Ни один из них ни разу не привлекался к дознанию по подозрению в нелояльном отношении к монийскому правительству. У каждого солидное дело и солидные доходы… Так нет же, понесло их в эту Арктику! А все это Счастливчик со своими золотыми горами, будь они прокляты!.. И как с этого Джонни получить теперь деньги, если он сам может отправиться к праотцам, а писаного документа о дополнительном вознаграждении не имеется? Вот и связывайся с этой лавочкой, «Обществом дальних исследований»!..

Следы повели их вокруг мыса. Тут они нашли труп Куггли. Бандиты в молчании обступили тело. Красный Бык нагнулся, чтобы послушать сердце, но это было уже ни к чему. Труп окоченел, он лежал на правом боку, и из груди торчала рукоятка ножа.

— Вот тебе и мускусный бык! — сказал Самюэль Бочка.

— Да, не то мясо… — отозвался Бен Заноза.

Красный Бык вдруг поднял руки к небу и, потрясая автоматом, завопил:

— Э-ей, парни! Мы им не какие-нибудь цветные или рабочие, над которыми хозяева могут издеваться как хотят! Мы граждане демократического государства! Э-ей, парни! Сейчас же призвать к ответу этого бандита Джонни! Судить его! Немедленно! Удавить!

— А заодно и этого пижона-летчика, который умудрился посадить нас в лужу! — воскликнул Бочка.

— Слушайте, парни, что мне пришло в голову, — сказал сухопарый Эмерсон Кнуд, вытянув свою гусиную шею. — Ведь это они нарочно все подстроили! Никакого Подземного города на свете нет, а есть морской разбой! С советским пароходом у них не выгорело, вот они и сообразили: чтоб не платить, вывезли нас сюда и бросили на произвол судьбы. А сами улепетнули.

— Смерть рыжему Джонни! — заорал Красный Бык. — За мной, парни!

И рассвирепевшая ватага ринулась вперед по свежим следам.

Полярный Робинзон

Покинув «Днепр», Солнцев поднял свою машину к границе стратосферы и передал управление Наде.

— До сих пор мы почти все время летели по прямой, — сказал он Иринину. — Теперь мой помощник проделает несколько сложных эволюции для того, чтобы вы, наш правительственный комиссар, увидели, на что способен «Светолет» в этих сложных условиях. — Солнцев обвел всех взглядом и едва заметно улыбнулся. — Прошу вас, товарищи, покрепче привязаться к креслам… Некоторое время «Светолет» будет, так сказать, крейсировать по замкнутому кругу, не удаляясь от «Мафусаила». Мне кажется, мы должны получше присмотреться к этому бандитскому судну. Нам следует узнать, что оно будет делать дальше. Я попрошу вас, Устин Петрович, не отходить от радиоглаза и внимательно следить за поведением пирата. Я же займусь этим прибором.

Солнцев нажал кнопку. Из стены выдвинулся аппарат, на вид ничем не отличающийся от обыкновенного радиоприемника.

— Пеленгатор? — спросил Иринин. — Что вы собираетесь здесь засекать?

Солнцев надел наушники.

— Я уверен, что «Мафусаил» поддерживает постоянную радиосвязь либо со своими хозяевами в Монии, либо с Подземным городом, куда он, очевидно, направляется. Я попробую установить направление, по которому приходят сигналы, предназначенные для пиратов. Это поможет нам найти таинственный остров.

Несколько минут в кабине царила тишина.

«Светолет» то круто взмывал вверх, то камнем падал вниз, чуть не касался льда, и снова со скоростью артиллерийского снаряда взлетал к небу. Потом вдруг делал крутой вираж, — тогда всех крепко прижимало к стенам кабины, — или начинал кувыркаться турманом, и тогда Устину Петровичу казалось, что пробил его последний час. Но Солнцев как ни в чем не бывало продолжал возиться с пеленгатором, и это побуждало Рыбникова еще внимательнее вглядываться в экран радиоглаза.

Он увидел, как темные фигурки, копошившиеся на льду вокруг «Мафусаила», повинуясь, вероятно, какой-то команде, поспешно возвратились на борт корабля. Над «Мафусаилом» появилась туча черного дыма: в его котлах начали поднимать пары.

В этот миг Солнцев удовлетворенно промолвил:

— Ага, попались!

И поспешно отметил что-то на карте.

А немного спустя крикнул и Устин Петрович:

— Пираты покидают судно!

Он увидел, как к самолету, стоявшему на корме «Мафусаила», торопливо подошли какие-то люди и исчезли в нем. Через некоторое время катапульта сбросила самолет с корабля, и он стал набирать высоту.

Солнцев сказал несколько слов по телефону, связывавшему кабину с рубкой пилота. «Светолет» неподвижно повис в воздухе на высоте около двенадцати километров.

Солнцев подошел к экрану в ту минуту, когда самолет пиратов догнал «Днепр» и сделал над ним круг. Все в кабине тревожно подались к экрану: неужели пираты будут атаковать советский ледокол?

— Лев Леонидович! — взволнованно сказал Иринин. — Мы не допустим этого!

Но самолет уже отошел от «Днепра» и устремился на север. По-видимому, он лег на свой курс.

— Нам невероятно везет, — засмеялся Солнцев. — Я не ошибся в своих предположениях: «Мафусаил» почти все время поддерживал радиосвязь с какой-то рацией на север от нас. Мне удалось ее засечь. И самолет лег именно на этот курс… Итак, вперед, — на север. Посмотрим, что там делается.

— А что вы собираетесь там делать? — спросил Иринин.

— Узнать все, что только можно, о Подземном городе, где томятся и советские люди, и доложить об этом нашему правительству.

И командир «Светолета» скрылся в рубке управления.

…Плотная серая дымка затянула океан под «Светолетом»: над поверхностью разыгралась пурга. На экране радиоглаза стремительно проносились многолетние ледяные поля, лишь кое-где разрезанные узкими трещинами и небольшими разводьями.

Вдруг Рыбников крикнул:

— Вижу землю!

Только наметанный глаз старого полярного моряка мог заметить среди мчавшихся по экрану ледяных полей клочок суши, сплошь покрытый тем же льдом.

«Светолет» повис над островом.

Впрочем, он не был неподвижен. Должно быть, он медленно снижался, так как изображение острова на экране постепенно увеличивалось. Вскоре его очертания стали заметны не только Рыбникову. Поверхность острова казалась более светлой, чем окружавшие его паковые льды, а вдоль берега широкой кромкой тянулись торосы.

Остров вытянулся длинной полосой — по меньшей мере километров на сорок — с востока на запад. Ширина же его не превышала семи—восьми километров. Восточная часть острова была сильно приподнята. Там его пересекала горная гряда, круто срывавшаяся в море. С гор спускался огромный ледник, покрывавший весь остров. И только на юго-западной оконечности виднелась темная полоска, которую Рыбников принял сначала за глубокую трещину во льдах. Но когда «Светолет» спустился еще ниже, оказалось, что это свободный ото льдов каменистый берег, длиною не больше двух километров.

Солнцев первый обратил внимание на черные точки в этой части острова.

— Постройки, — уверенно произнес он. — Остров обитаем.

— Нет, нет, — возразил Гарри. — Если это тот остров, то обитаем он только внутри, под землей. Я никогда не слышал о людях, которые жили бы на поверхности того острова.

— Вы жили там в таких условиях, — напомнил ему Рыбников, — что многого знать не могли.

Солнцев задумчиво постучал пальцами по колену.

— Скажите, Устин Петрович, этот остров отмечен на картах?

Рыбников нерешительно покачал головой.

— Мне ничего не известно о морских экспедициях в эту часть Ледовитого океана. Официально о них во всяком случае не сообщалось. А заметить остров с самолета почти невозможно: ясные дни здесь очень редки… Да, мы, очевидно, первые сообщим миру о существовании этого острова.

— Значит, мы должны побывать на этой земле, — сказал Солнцев, — узнать, кто ее населяет, чем занимается… Итак, мы опускаемся на открытую нами землю.

Через две минуты «Светолет» приземлился на ледяной площадке и, выпустив лыжи, понесся к юго-западной оконечности острова. Через трещины машина легко перепрыгивала, над буграми взлетала.

Она вихрем пронеслась мимо построек, — их было здесь не более двух десятков, — и круто застопорила возле большой избы, сложенной из толстых бревен. Вопреки ожиданиям Солнцева и его друзей, ни одна постройка ничем не напоминала шахтного строения и ни одна из здешних убогих хижин не могла маскировать входа в подземелье, если он существовал.

У хижин испуганно залаяли собаки. Показались одинокие фигуры закутанных в меха людей. Чем ближе подходили любопытные, тем медленнее становились их шаги, страх был сильнее любопытства.

Лев вышел из машины. Увидев человека, жители острова поспешили к нему. Это были эскимосы.

— Здравствуйте! — сказал Лев.

Его не поняли. Лев повторил приветствие на других известных ему языках. Эскимосы промолчали. Лишь когда Иринин заговорил по-немецки, кое-кто ответил на приветствие.

— Скажите, друзья, как вы сюда попали? — спросил Иринин.

Старый эскимос, подошедший совсем близко к «Светолету», испуганно оглянулся и молча указал на бревенчатую избу.

Лев повернулся к зданию и успел заметить в окне чье-то белое лицо с красным носом, скрывшееся за занавеской. Заметили это и эскимосы. Они отступили от прибывших. Больше того — они сделали вид, что не слышат обращенных к ним вопросов.

— Похоже на то, что за ответом надо обращаться к красному носу, — сказал Солнцев. — Ну что ж, нанесем ему визит.

Он поручил Гарри стеречь машину, а сам постучал у входа. Надя, Иринин и Рыбников скромно, как полагается нежданным гостям, стояли за его спиной. Льву пришлось постучать еще раз. Лишь после этого в дверях появилась толстая женщина с круглым румяным лицом. Из узких щелочек выглядывали бойкие глаза. Женщина улыбнулась и жестом пригласила их войти.

Вместо приемной наши путешественники попали в кухню. Было жарко, пахло рыбой, свежей краской и кофе. Женщина придвинула табуреты и скрылась за дверью.

Хозяин не томил их ожиданием. Он вышел во всем блеске своего величия: лысый, длинноносый, близорукий, с большим животом и тощим лицом. На нем был нелепый старинный фрак, пожелтевшая крахмальная сорочка с воротничком, высоко подпиравшим морщинистый подбородок. Нижняя половина фигуры была менее великолепна: нерповые брюки, моржовые торбаза.

Хозяин остановился на пороге и попытался склонить голову в знак привета, но твердый воротник врезался в щеки, и они обвисли двумя складками, как у чистокровного бульдога.

— Приветствую вас, господа, на моем острове, — сказал он по-английски, но с весьма ощутимым немецким акцентом.

— Благодарим вас, господин… — Солнцев умолк, ожидая, что его собеседник назовет свое имя, но тот промолчал. — Разрешите представиться: я — руководитель полярной экспедиции Советского Союза, а это — мои товарищи.

— Я очень рад, — ответил красный нос отнюдь не радушным голосом. — С какой целью ваша экспедиция прибыла на мой остров?

— С чисто научной, — поспешил заверить его Солнцев. — Мы неожиданно наткнулись на этот клочок суши и, так как он не нанесен на карты, решили исследовать его. Мы имеем на это разрешение правительства страны, которой принадлежит этот сектор Арктики.

Красный нос угрюмо оглядел пришельцев.

— Простите, я вынужден принимать вас на кухне. Единственная отапливаемая комната. Не успели доставить топливо. Прошлой осенью море обледенело очень рано. Прошу учесть необычность условий и извинить меня. Сейчас подадут кофе. Садитесь пожалуйста.

Женщина засуетилась. Подбросила в очаг дров, сняла с плиты кофейник, снова поставила на плиту. Побежала в комнаты, вернулась с посудой. Унесла посуду обратно, вернулась со скатертью и стала накрывать на стол. По всему было видно, что она имеет весьма смутное представление о том, как это делается.

— Долго собираетесь пробыть здесь? — осведомился красный нос.

— Нет, — отвечал Солнцев, — я полагаю, что за два дня мы успеем закончить топографическую съемку острова.

— Два дня? — переспросил красный нос.

— Не больше, — подтвердил Солнцев. — Съемку мы будем производить с воздуха.

Лицо хозяина чуть посветлело.

— Как вы собираетесь назвать этот остров?

— Об этом мы еще не думали.

Хозяин выпрямился и заговорил с видом короля, милостиво беседующего с послом чужеземной державы:

— Я должен обратить ваше внимание, что этот остров открыт мною, я живу здесь вот уже двадцать лет, и, следовательно, он принадлежит мне. Я его единоличный властитель. Это признано всеми, кто посещал мой остров до вас.

— Вы являетесь подданным какой-либо страны? — перебил его Солнцев.

— Нет, — величественно заявил красный нос. — Я принадлежу лишь самому себе и богу, слово которого я проповедую бедным эскимосам, лишенным света истины. Мир греха забыл обо мне, а я не хочу помнить о нем… Страна, о которой вы упомянули и которой якобы принадлежат эти пустынные пространства, не подозревает о существовании этого острова. Тем не менее, вы не имеете права поднимать здесь флаг ни упомянутой страны, ни вашего уважаемого государства.

— Мы и не собираемся этого делать, — заверил его Иринин.

Поза красного носа стала совсем горделивой.

— В таком случае… Если уж суждено моему острову появиться на картах, этой дьявольской выдумке закоренелых грешников, а я, видит бог, всей душой против сего, — то только под таким именем: остров Полярного Робинзона. Надеюсь, для вас ясно, что Полярный Робинзон — это я. Этим именем можете называть меня и вы.

Еле скрывая улыбку, Солнцев сказал:

— Отлично, господин Полярный Робинзон. Я уверен, мы не причиним вам никаких забот. А для того, чтобы вы убедились, что мы преследуем лишь научную цель, я прошу вас быть с нами, когда мы начнем производить съемку острова. Мы займемся этим завтра и предлагаем вам осмотреть остров с высоты птичьего полета.

Красный нос насторожился.

— Вы прибыли сюда на самолете. Где же он?

— Он стоит у вашего дома.

Полярный Робинзон торопливо выглянул в окно. Лицо его нахмурилось.

— Вы изволите недостойно шутить, молодой человек. Если я не хочу знать мира, это еще не значит, что я ничего не знаю о нем. Под моими окнами стоят аэросани усовершенствованной конструкции. Не на них же вы прибыли сюда из Советского Союза! И не на них собираетесь летать над моей территорией!?

— Именно с этой машины мы будем изучать ваш остров, — заверил его Солнцев. — Итак, если вы ничего не имеете против, мы заедем за вами завтра. А до тех пор мы займемся делами, которые не имеют ничего общего с вашими владениями.

— Не смею вас задерживать, — холодно ответил Полярный Робинзон. — Буду ждать вас завтра.

Через минуту путешественники были в своей машине и под одобрительные возгласы любопытных покатили прямо к морю.

Эскимосы вдруг закричали и, взволнованно размахивая руками, побежали за «Светолетом».

— Обрыв! Остановитесь!

Машина с безумной скоростью мчалась навстречу гибели. Вот она достигла гребня, за которым был двухсотметровый обрыв. Каково же было изумление бесхитростных зрителей, когда машина на их глазах легко взмыла в небо и через несколько секунд исчезла за облаками!

Они долго еще судачили под окнами того, кто считал себя властителем острова, и не расходились до тех пор, пока на пороге бревенчатого дома не появилась пышная подруга красноносого Полярного Робинзона.

— Ваш хозяин работает, — закричала она, — а вы здесь гогочете, как гуси весной. Марш отсюда! За работу!

Действительно, проповедник слова божия в Арктике трудился в поте лица своего. Он сидел возле радиопередатчика в дальней комнате своего дома и взволнованно кричал в микрофон:

— Эти сани оказались летательной машиной с колоссальной скоростью. Наверное, это еще не все, — у нее есть еще какие-нибудь функции. От этих большевиков всего можно ожидать… Правда, на поверхности они ничего не заметят, но… Кто может ручаться? Учтите, генерал: они считают меня чудаком, бежавшим от цивилизованного мира в пустынную Арктику. Я проповедую христианскую религию язычникам-эскимосам. Ха-ха-ха!.. Завтра они будут у меня снова. Но я один, а их пятеро. Я ничего не могу сделать. А вы больше меня заинтересованы, чтобы об этом острове никто не знал. И истребители у вас, не у меня! Понимаете? И следов не останется. А разнюхают что-нибудь большевики, то — ошибка: неизвестный самолет в нашем секторе Арктики… Но завтра пусть ваши истребители сидят на своей базе. Завтра я буду с ними, буду блюсти интересы Полярного Робинзона. И вообще ваши летчики сначала должны убедиться, что меня нет с ними, и только тогда действовать решительно…

Под водой

— Хотел бы я точно знать, — раздумывал вслух Иринин, — что это за субъект? В самом ли деле миссионер? Или резидент какой-нибудь империалистической державы? У Монии, например, немало военных баз в Арктике. Разве она не могла приспособить для своих агрессивных целей и этот остров? Поверхность его — неплохой естественный аэродром. Гладкий лед… Для чего бы еще сидеть на острове резиденту с двумя десятками эскимосского населения?.. И не поэтому ли он скрывает свою национальность? Говорит по-английски…

— А акцент немецкий, — заметила Надя.

— Безусловно, немецкий, — согласился Иринин. — Что ж, это неудивительно. Много бывших гитлеровцев говорит теперь на английском языке. Ведь подкармливают их теперь многие и больше всех — Мония.

— А по-моему, — сказал Солнцев, — для нас сейчас важно другое… Господин… гм… Полярный Робинзон встретил нас весьма неприветливо и настороженно. Но он сразу согласился сопровождать нас завтра. Вас это не удивляет, товарищи?

— А почему бы ему не согласиться? — буркнул Рыбников. — Ведь с воздуха ничего не видно…

— Совершенно верно, — кивнул Солнцев. — Об этом и я подумал. Если бы на поверхности острова были какие-либо признаки того, что в недрах его что-то делается, он постарался бы немедленно выпроводить нас отсюда. Но вход в Подземный город находится под водой…

— Да, да, под водой, — подтвердил Гарри.

«Светолет» плавно опустился на лед. Солнцев и Иринин, выйдя из машины, определили его толщину… Она достигала трех с четвертью метров.

— Прошу вас, дорогой Никита Галактионович, — сказал Солнцев, — запротоколировать начало испытаний «Светолета» во льдах и подо льдами.

— Что вы намерены предпринять? — спросил Иринин.

— Показать вам еще одну особенность «Светолета» — форсировать это ледяное поле и побывать в глубинах океана.

Они вернулись в кабину. Солнцев ушел в рубку управления.

Из носовой части «Светолета» выдвинулась штанга с хоботками по краям. Две тонкие струи белого пламени со свистом врезались в лед. Образовалась щель шириною в ладонь.

Выпилив таким образом квадратную льдину, «Светолет», поднявшись в воздух, спикировал на нее, вдавил в воду и нырнул в образовавшуюся прорубь.

И вот уже машина осторожно движется под водою к каменному барьеру острова. Яркий луч ощупывает каждое углубление, каждую трещину в мрачных подводных горах.

Ничего похожего на вход в Подземный город не было обнаружено. Не найдено и сооружений, о которых рассказывал Гарри.

Привлеченные ярким светом, к «Светолету» со всех сторон устремились обитатели морских глубин. Длинный плоский палтус уставился своими замороженными глазами в зеркало рефлектора и, ослепленный, не уходил с дороги. Стайки окуней с распущенными веерами плавников метались в конусе луча.

«Светолет» пошел вдоль берега, сначала на восток, затем, обогнув мыс, на запад, северо-запад. Вскоре он очутился в небольшом фиорде, врезавшемся километра на два в остров. Справа и слева в нескольких десятках метров от «Светолета» поднимались почти отвесные стены. Но никаких следов Подземного города, никаких признаков присутствия человека… А ведь фиорд, казалось, был прекрасным местом для устройства подземного входа…

Лишь через несколько часов в одном из неглубоких заливов северного побережья «Светолет» наткнулся на остатки затонувшей подводной лодки.

Вдруг Гарри закричал:

— Смотрите! Вон там… Это вход!

Он указывал на то место каменного выступа, куда упиралась изуродованная корма подводной лодки. Над ней в каменном выступе было видно отверстие, сделанное руками человека — об этом свидетельствовала его правильная форма.

— Да, похоже на подводный вход, — стараясь скрыть волнение, сказал Солнцев.

Каждому хотелось отправиться в разведку. Пришлось прибегнуть к жеребьевке. Исключив Солнцева, как начальника экспедиции, и Надю, для которой не было подходящего скафандра, Рыбников, Иринин и Гарри стали пытать счастья…

Надломленная спичка досталась Гарри, и все принялись снаряжать его в путь. В громоздком водолазном костюме Гарри был похож на сказочное морское чудовище.

Спустившись через люк в герметическую камеру, помещавшуюся между стенками фюзеляжа и кабины, Гарри был выброшен оттуда наружу мощным напором сжатого воздуха.

Неопытный водолаз, неуклюже поднявшись на ноги, тяжелым шагом направился к затонувшей подводной лодке. Неуверенно стал карабкаться на корму. Солнцев передал ему по ультразвуковому аппарату:

— Гарри, вы забыли инструкцию. Не кустарничайте. Закройте клапан — и воздух сам поднимет вас.

Слова Солнцева, прозвучавшие в шлеме, были для Гарри полной неожиданностью. Он и не подозревал, что в шлем вмонтирован ультразвуковой аппарат — значит, ни на минуту не потеряется связь с друзьями. Гарри весело рассмеялся:

— Очень хорошо! Скажите еще что-нибудь, Лев Леонидович!

Солнцев сказал, что Гарри не должен забывать о клапане, регулирующем давление воздуха в скафандре.

Гарри поднял свою огромную руку в металлической перчатке, нащупал клапан и нажал кнопку механизма. Через две минуты, надувшись как шар, он оторвался от дна. Цепляясь руками и ногами за выступы скалы, Гарри добрался до отверстия, но, забыв о своем объеме, сразу же застрял в нем.

Рыбников и Надя, наблюдавшие за ним из рубки, не могли удержаться от смеха.

— Действительно, потешное зрелище, — сказал Солнцев, — но не забывайте, что это небезопасно. Скафандр может порваться. Тогда мы вряд ли сумеем выручить Гарри.

Гарри выпустил из скафандра лишний воздух. Помахав рукой «Светолету», он скрылся в отверстии.

— Еще не освоился, — сказал Солнцев, — опять забыл инструкцию. Эй, Гарри! — крикнул он в микрофон. — Включите фонарь! Кнопка у запястья левой руки.

Восстание разгорается

Раш провел людей через заброшенные гезенки и ворвался в центральную шахту верхнего горизонта с юга, а Янковский, воспользовавшись ступеньками в главном стволе, одновременно прошел со своей группой с севера. Пленные охранники уныло шагали впереди.

Выполняя приказ русского, небольшие вооруженные отряды тем временем врывались в штольни и штреки на всех горизонтах и, не встречая серьезного сопротивления, обезоруживали надсмотрщиков, освобождали и вооружали заключенных.

Чертеж профессора Паульсена оказался точным, и повстанцам не пришлось тратить времени на разведку местности.

По всем ходам Подземного города к верхнему горизонту потянулись повстанцы. Они пели, плясали, кричали, не зная, как еще выразить свою радость. Изможденные лица впервые за много лет улыбались, на них сияла радость. Один, сорвав с груди номерную бляху крикнул:

— Я — Жан Буатье!

Со всех сторон раздалось в ответ:

— Я — Джон!

— Я — Морис!

— Я — Стефан!

Седой широкоплечий мужчина сидел на камне: держа дубинку в руках и раскачиваясь из стороны в сторону, он плакал навзрыд.

— Что с вами, друг? — спросил Раш.

— Я забыл свое имя…

Русский принялся называть все приходившие ему на память имена, но человек простонал:

— У нас нет таких имен!

— Вы — француз?

— Я датчанин…

Раш продолжал называть имена. Когда он произнес «Олаф», датчанин взволнованно воскликнул:

— Погодите! Кажется, так звали меня… А может быть, моего брата?

— Ну, конечно, Олаф — это вы, — сказал Раш. — Давайте же мне вашу руку. Поздравляю вас, Олаф. Вы снова стали человеком.

— Спасибо! — горячо ответил датчанин. — А кто вы, Раш?

— Я — русский.

— Советский?! — воскликнул Олаф и бросился к Рашу.

Гладя его плечи, вглядываясь в лицо, датчанин бормотал:

— Спасибо! Спасибо!.. Я здесь забыл свое имя. Но я не забыл, что на свете есть советская страна, коммунисты… — Он крепко пожал руку русскому. — Москва!..

Раш хотел ответить, но тут гулко заговорил репродуктор:

— Внимание! Внимание! Внимание!

Конноли требовал от заключенных беспрекословного подчинения, грозил, запугивал жестокой расправой.

Моро вскочил на камень и, размахивая автоматом, старался перекричать громкоговоритель:

— Друзья! Это чепуха! Никто им оружия не отдаст! Так я говорю?

— Так! Правильно! Смерть палачам! Смерть убийцам! Вперед!

Глухой гул пронесся по подземелью. Задрожала земля под ногами, посыпались со стен камни.

Комендант действует…

Моро между тем продолжал:

— Товарищи, не может быть, чтобы они взорвали последний выход! Должен быть другой выход, и мы найдем его во что бы то ни стало!

Раш спокойно добавил:

— А не найдем, — пробьем новый.

Комендант этой проклятой фашистской каторги утверждает, что единственный путь к административному горизонту — это четыреста метров колодца центрального ствола. Но он, Раш, убедился, что фашисты сами плохо знают подземный лабиринт. Конноли известно только то, что построено при нем. А то, что было до него, все старые, полуразрушенные штреки и гезенки для коменданта такая же тайна, как и для восставших. Должен быть еще один заброшенный ствол. Возможно, что система гезенков, которой повстанцы воспользовались для захвата горизонтов, ведет в самую верхнюю галерею и даже на поверхность…

— Смерть насильникам! Долой палачей! Свобода или смерть! — кричали повстанцы в ответ на горячие призывы Моро.

Раш стал на камень рядом с ним и поднял руку. Стало очень тихо.

— Друзья, наше освобождение зависит от нас самих. Сейчас важно захватить жизненные центры Подземного города: продовольствие, одежду, управление машинами… Рано торжествовать, но нет причин впадать в уныние… Этот верхний горизонт они затопить не могут — он находится выше уровня моря! Мы выставим посты у ствола, будем патрулировать весь горизонт посменно, чтобы люди отдыхали по очереди. А тем временем будем искать пути — сначала в административный центр, потом — на волю.

— Уррра! Да здравствует наш командир! Смерть фашистам!

Эти крики заглушили шум воды, бешено ворвавшейся в нижний горизонт.

Находка на дне

Гарри узнал узкий туннель, пробитый в породе, хоть он и был теперь затоплен. Гарри проходил здесь с партией заключенных, когда их привезли в Подземный город, и еще раз — перед бегством.

— Гарри! — послышалось в наушниках. — Как у вас дела?

В кабине «Светолета» раздался громкий голос негра:

— Мне не терпится. Лев Леонидович. Я здесь уже был. Тут недалеко до нашей камеры… Но тогда здесь воды не было. Неужели камера тоже затоплена?

Гарри торопливо направился в глубь коридора, но вскоре путь ему преградил обвал. Дальше можно было пробраться лишь через щель под потолком. Гарри решил рискнуть: поднявшись по обломкам, он полез в отверстие.

Снова послышался голос Солнцева:

— Гарри, отчего вы так дышите? Что случилось?

— Проклятая щель! — ответил Гарри. — Как бы не застрять…

Затем в «Светолете» услышали сопение, щелчки — и репродуктор умолк. Сколько Солнцев ни окликал Гарри, ответа не было.

— Дело серьезное, — тревожно сказал Солнцев. — Помогите-ка мне надеть скафандр!

На этот раз никто не оспаривал права командира рисковать собой.

Проверив работу звукоаппаратуры, Лев сунул в кобуру гидравлический пистолет и покинул «Светолет». Надя и Рыбников прильнули к окну в рубке «Светолета» и с тревогой следили за удалявшимся Солнцевым…

Он пришел на помощь вовремя. Пролезая в щель, Гарри случайно зажал клапан, регулирующий выход воздуха, а газосмешивающий аппарат продолжал по-прежнему подавать воздух. Водонепроницаемая ткань раздулась, и Гарри очутился как бы внутри воздушного шара, перетянутого посредине кромкой щели. Ультразвуковая установка была зажата воздухом, поэтому Гарри не мог позвать на помощь.

Потянув Гарри за ноги, Солнцев убедился, что тот крепко зажат в щели. Очевидно, костюм по ту сторону щели также превратился в шар. Что предпринять?

Солнцев отстукал по свинцовой подошве Гарри кодом Морзе: «Сейчас выручу. Меньше двигайтесь. Глубже дышите».

Гарри задвигал левой ногой. Солнцев понял, что передала принята. Он поспешил на «Светолет», взял с собой бронированный шланг и снова вернулся.

Надя нажала кнопку, газ пошел в шланг. Под напором мощной струи газа была в несколько минут размыта щель, в которой застрял Гарри. Солнцев подсунул руку и открыл клапан на его груди; скафандр стал быстро худеть. Свинцовые подошвы потянули вниз. Вскоре Гарри принял вертикальное положение.

Через несколько минут он, ухмыляясь, махал рукой из рубки «Светолета» Солнцеву, оставшемуся в воде. Солнцев ответил таким же приветствием и передал:

— Отправляюсь на подводную лодку. По-видимому, она служила подъемником от входа на поверхность моря.

Солнцев плавно, будто в замедленной кинопроекции, взлетел на палубу и скрылся в одном из люков.

Спустя несколько минут, проникнув через отверстие в развороченной переборке, он очутился в каюте, открытой со стороны моря, так как борт в этом месте был сорван. В каюте среди поломанной мебели стайками плавали рыбы, а посредине лежал опрокинутый сейф. Дверь его силой взрыва была отброшена к стене.

Солнцев нагнулся к сейфу и стал перебирать папки в книги. В руках у него оказался большой мешок, по-видимому, из резины. Лев покинул каюту, выпрыгнул из пробоины прямо на дно фиорда и через несколько минут присоединился к друзьям. Все принялись освобождать его от неуклюжего скафандра.

— На дверях этой каюты, — рассказывал Солнцев, — табличка: «Ферботен» — вход воспрещается. Так сказать, секретная часть. Должно быть, именно на этом подводном судне хранились наиболее важные документы, относящиеся к Подземному городу. На всякий случай. Ведь подводная лодка могла удрать отсюда незаметно… А теперь посмотрите, что написано на этом чехле: «Гехаймгальтен» — держать в секрете. По-моему, здесь должно быть самое интересное из того, что хранилось в сейфе.

В мешке оказался портфель из желтой свиной кожи. В портфеле были какие-то документы, чертежи, целое отделение занимала большая книга в кожаном переплете, на котором было оттиснуто золотом:

«Корабельный журнал китобойного судна «Надежда» И. Г. Протасова и сыновей. Холмогоры».

— Вот это здорово! — воскликнул Рыбников. — Как он сюда попал?

Солнцев перелистал журнал, потом отложил в сторону.

— Это очень интересно. Но этим нам придется заняться позже. Сейчас у нас более срочные дела.

— Лев, погляди, — позвала Надя, рассматривавшая какой-то альбом. — Здесь какие-то чертежи. Уж не план ли это Подземного города?.. Вот разрез шахт… А это похоже на схему подводного входа. Не этого ли самого?

Все склонились над альбомом. Солнцев сказал:

— Все это прекрасно, но проникнуть в Подземный город отсюда мы не можем. Туннель взорван, затоплен… Это, без сомнения, свидетельствует о каком-то кризисе в Подземном городе. Каменный хребет, поднимающийся с морского дна на несколько километров, скрывает волнующую тайну. Ведь внутри его, может быть, идет борьба… Одни добывают себе свободу, другие пытаются сохранить захваченное богатство. А мы не можем проникнуть туда, чтобы помочь одним и помешать другим. Поищем вход под землю с поверхности острова.

«Светолет» медленно развернулся, вышел в море и поднялся под ледяной покров. Солнцев повел машину подо льдом до первого окна на поверхность.

Надя подала Солнцеву две бумажки. На одной из них был напечатан немецкий текст. Он прочел его по-русски:

«Доношу, что сего числа во время подводных поисков водолазом Гансом Брауде на дне фиорда был обнаружен остов деревянного судна, сильно пострадавшего от времени и морских течений. Водолаз Ганс Брауде подверг означенные остатки тщательному осмотру и в каюте обнаружил человеческие череп и кости. Прилагаемый при сем корабельный журнал находился в просмоленном брезентовом мешке, найденном в бочонке, плававшем под потолком каюты.

20 августа 1940 г.

Командир особой группы подводной службы

капитан Вальтер Крайншток».

— Вот оно что! — протянул Рыбников. — Вот как попал к гитлеровцам журнал «Надежды»… Но как забралась сюда «Надежда»? Когда это было?

— Однако мы можем узнать, вероятно, не только это, — сказал Солнцев и взял в руки другой листок. — Вот еще документ, написанный по-английски. Какое-то «Общество дальних исследований» предписывает коменданту Подземного города господину Конноли во что бы то ни стало отыскать вход в какую-то подземную долину, изобилующую, как тут сказано, полезными ископаемыми.

— Любопытная история! — воскликнул Иринин. — Сначала гитлеровцы, очевидно, искали здесь место для базы, а наткнулись на редкие ископаемые и основали Подземный город… А там, видно, услышали эскимосскую легенду о подземных долинах, где скрыты несметные богатства. Сами, конечно, ничего не нашли. Теперь же этой жаждой поисков легендарных сокровищ заразились монийские авантюристы.

— А вы знаете, товарищи, — вмешался Рыбников, — что у немцев в первую мировую войну база подводных лодок была тут на одном из островов, и никто об этом не догадывался! Топили русские и английские корабли у Нордкапа, а откуда приходили, куда девались подводные лодки — неизвестно!

— Во вторую мировую войну гитлеровцы не могли воспользоваться этой базой, — заметил Солнцев. — Ну, в добрый час, перейдем на сушу!

Эскимосы едут на стойбища предков

— Ньга, ньга, иннуэнги-мачуга! Белое-белое всюду сверкает — это снег, матушка-снег… Добрые сани, собаки здоровы… Я мчусь по снегу, и легок мой путь… О-гой, человек я, со всеми я в дружбе, и я принадлежу самому себе. Никто не может продать меня или купить, а старшему хозяину я исправно отдаю рыбьи головы и пупки. О, гой-ой, гой, солнышко светит, но не ссорится с матушкой-снегом. Дорога твердая, полозья поют веселую песню, а я тоже мастер песни петь. Я пою громко, громче ветра, и песнь моя летит быстрее крылатого ману. А мой вожак Нумка еще быстрее песни. У него ноги сухие и крепкие, хвост пушистый и теплый. В него вселился дух Горенги, мудрейшего из предков, и среди собак он самый мудрый. В бурю он всегда найдет верную дорогу и никогда не ступит на неверный лед. Я Хомеунги-Умка-Наяньги, глава племени медведей-воинов, я никого не боюсь — матушка-снег, батюшка-солнце честно мне служат.

Увлекаемые рослыми псами, запряженными попарно цугом, сани перескакивали через бугры, пролетали над провалами. А Хомеунги-Умка-Наяньги, вождь племени медведей-воинов, тянул на одной ноте свою бесконечную, только что родившуюся песню. Из-под саней убегала назад дорога. Это было уже прошлое. Впереди еще не было дороги. Там — будущее…

За первой упряжкой восемь собак волокли супрягу из двух саней, на которые положен был килем вверх длинный кожаный каяк. Внутри каяка спали дети вождя. Старшая жена Пальчи-Нокья оседлала каяк и длинным бичом погоняла упряжку. Младшая жена Ченьги-Ченьги, здоровая, как медведь, подталкивала каяк сзади, грудью упираясь в его корму. Она хитрая: под уклон устраивается на концах полозьев и отдыхает.

— Ээхэоу, ньга-ньга, чох-чох!

Ее звонкому голосу вторят сотни голосов пустыни, носятся над караваном, забегают вперед, сплетаются… Эта женщина — Сарчхью, нечистая сила! Как горят ее щеки! Ярче зари. А глаза синие, как небо! Таких глаз у эскимосов не бывает. За спиной у нее, в капюшоне, четверо щенят. Там им тепло. Хомеунги-Наяньги дорого бы дал, чтобы вместо щенят у Ченьги-Ченьги за спиной были дети. Третью зиму они женаты, а детей все нет… Четверо, спящих в каяке, принадлежат Пальчи-Нокья. Вот почему старуха так горда.

Впереди сверкает гладкая полоса нетронутого снега, окаймленная невысокими холмами. Хомеунги знает: то скованная река приглашает их в попутчики. Она бежит к югу подо льдом, эскимосы поедут по льду реки, вдоль этих уходящих в небо отвесных ледяных гор.

— Аля-ля-ля! Ээхэоу, ньга-ньга, чох-чох!

Хомеунги-Умка-Наяньги погоняет своих собак. Ведь стыдно будет, если женщины обгонят сани вождя.

Быстро бегут собаки. А сзади, из-за холмов, вылетают упряжка за упряжкой. Хорошо едут… Вождь трясет правой рукой, втягивает ее внутрь мехового совика, шарит у себя за пазухой… Вот он подносит к лицу бога своего чума, доброго бога рода Наяньги, Амагрпья-Азигна. Бог этот грубо выпилен из моржового бивня длиною в ладонь. Глаза, нос и рот еле намечены. Уши отсутствуют. Это для того, чтобы он не услышал, если кто выругается…

— Спасибо тебе, бог моего рода, — говорит Хомеунги, — за то, что помогаешь в пути. Нынче ты хороший бог. Когда я убью зверя, ты получишь вкусное угощение: я вымажу тебе губы свежим салом и — горячей кровью. А теперь полезай на свое место и смотри, старайся, чтобы вместо угощенья не пришлось тебя наказывать.

Погладив по голове своего бога, Хомеунги водворяет его на прежнее место. Там ему тепло, поэтому он добрый.

Собаки с разгона взлетели на бугор. Упряжка перемахнула уже через хребет, сани стали дыбом, и Хомеунги с трудом удержался в них. Вдруг снег осел, сани уткнулись во что-то твердое, а из-под снега выкатился белый шар, распрямился, вытянулся и поскакал в сторону. Собаки залаяли, завизжали и кинулись за ним. Однако сани не двинулись с места, и собаки, запутавшись в ремнях упряжки, стали грызть друг друга.

Хомеунги пустил в ход бич. Шерсть летела клочьями, собаки выли и скулили, а сани стояли на месте.

Белый медведь уже пришел в себя, стал на задние лапы, передними затряс, выражая свое возмущение, потом защелкал клыками и зарычал. Хомеунги достал лук, положил на тетиву длинную толстую стрелу и поклонился медведю.

— О мой почтенный старший брат! Прости, что я потревожил твой сон. Собаки во всем виноваты. Но теперь ты пожалуешься старшему хозяину, и он меня строго покарает. Чтобы этого не случилось, я отправлю тебя в Долину счастливой охоты. Еще раз прошу — не сердись…

Жужжа как гигантская оса, стрела вонзилась в левую подмышку медведя; наконечник ее вышел из спины под лопаткой. Смертельно раненый зверь взмахнул лапами, закружился на месте, захрипел и свалился. Из горла струёй хлынула кровь.

Счастливый охотник подставил кружку и до дна выпил липкую дымящуюся соленую жидкость. Он извлек своего бога и обмакнул его голову в кровь.

— Служи мне честно, и ты никогда не будешь в обиде.

Подъезжали сани за санями, и все получали красный напиток, дающий силу и тепло, изгоняющий цингу. Великий шаман Симху-Упач приступил к свежеванию почтенного старшего брата.

Сани образовали полукруг на берегу. Ловко орудуя длинными ножами, мужчины нарезали из снега кирпичи. Женщины осторожно переносили этот хрупкий строительный материал на место будущего иглу. Хомеунги пробил в речном льду лунку и начали класть первый круг в основание нового дома. Сразу с четырех сторон мужчины принялись возводить круглую стену. Женщины поливали водой из лунки, — снег превращался в лед.

Менее чем через час прекрасный иглу — дом для всего племени — был готов. Хорошо, что батюшка-солнце еще дружит с матушкой-снегом!

Утрамбовали ногами снег, покрыли его оленьими шкурами. Посредине из железного листа сделали очаг и разожгли на нем куски тюленьего жира. Все племя разместилось вокруг огня: в первом ряду — детишки, которых раздели догола; во втором ряду — мужчины-охотники, добытчики; в третьем — женщины-хозяйки, кормилицы, а старики и старухи, уже не годные ни к какому труду, примостились у самой стены.

Великий шаман Симху-Упач, бормоча заклинания, наполнил большой закопченный котел медвежатиной и повесил его над огнем. Приятный запах жарящегося мяса разлился по иглу. Доведя свою паству до исступления, Симху-Упач стал раздавать сырое мясо. Мозг, язык и сердце он отдал вождю, почтительно промолвив при этом:

— Пусть мудрость, храбрость и красноречие старшего брата вселятся в тебя, великий Хомеунги.

Затем, по старшинству, получили мясо охотники, потом — подростки и малыши, после них — женщины. Старикам и старухам достались кости, из которых они тщетно пытались высосать мозг.

Острые ножи мелькали у самого носа трапезовавших, отделяя снизу вверх, ломоть за ломтем, захваченное зубами мясо. А снаружи доносился лай и визг собак, оспаривавших друг у друга наиболее лакомые части потрохов.

Не прошло и пяти минут, как от медведя ничего, кроме шкуры, не осталось. В руках шамана белел огромный, полнозубый, с потрескавшимися клыками череп. Служитель культа, выполняя требования ритуала, тщательно обрабатывал его ножом.

В полумраке иглу пятьдесят пар глаз, не мигая, уставились на котел. Хомеунги то и дело подбрасывал в огонь куски тюленьего жира. Уже забулькало сало. Симху-Упач начал свои заклинания:

— Да вселится сила старшего брата в тело каждого, кто съест его мясо! Да не гневается старший брат за то, что псы пожрали его почтенные внутренности. Зато мозг, сердце и язык достались славному вождю Хомеунги-Умка-Наяньги, который не обратит их против чести старшего брата.

Шаман поплевал на правую руку и вытер ее о мех совика, готовясь к распределению жареного мяса. В этот момент снаружи раздался треск, заставивший всех насторожиться. Никто еще не успел сообразить, что произошло, как иглу, надежный дом, только что так прочно и красиво возведенный, рухнул. Люди, барахтаясь, выбирались из снежно-ледяной каши. Это вызвало неожиданную реакцию: первой расхохоталась Ченьги-Ченьги, потом от хохота стала корчиться вся молодежь; веселье передалось и старикам.

— Ээхэоу, чох-чох! — кричала Ченьги-Ченьги. — Наконец-то батюшка-солнце прогонит матушку-снег! Лето, братца-лето упряжка ветра принесла!..

— Выходите на сухое место! — закричал Хомеунги-Умка-Наяньги. — Земля подмерзнет, и мы пойдем дальше на север.

Симху-Упач выбросил из котла снег и лед и стал оделять всех горячим мясом, строго следуя неписаному закону о рангах.

Вести из прошлого века

Из-под кресла вылез медвежонок, потешно повел мордочкой и засеменил за перегородку. Здесь стояла корзинка с яйцами. Медвежонок принялся их есть. Пятачок его носа стал желтым.

Экипаж «Светолета», медленно летевшего вокруг острова, разглядывал расстилавшиеся внизу прибрежные льды. Тени, отбрасываемые высокими торосами, часто вводили в заблуждение: мерещились щели, ведущие в Подземный город. Однообразие пейзажа, в котором преобладали синий и золотистый тона, вскоре утомило путешественников.

Солнцев глубоко вздохнул, потянулся всем телом и сказал:

— Нет, наши глаза — инструмент несовершенный. Так мы ничего не найдем. Пусть работают механизмы!

Он поднял «Светолет» над облаками и привел в действие реактивный двигатель.

Надя пошла в кухонный отсек: нужно было позаботиться о завтраке. Там она застала медвежонка, бесцеремонно расправлявшегося с двумя кусками мяса. Он раздирал их когтями, не в состоянии справиться с ними еще неокрепшими зубами, спешил, давясь и чавкая. Увидев Надю, медвежонок попятился в угол, один кусок держа в зубах, а другой загребая лапой.

— Ах ты противный зверь! Ты что наделал?!

Надя увидела опустошенную корзинку и всплеснула руками.

Медвежонок словно понимал, что виноват. Он забился в угол, подмяв под себя остатки мяса, и, став на задние лапы, отмахивался передними, ворча и стараясь испугать Надю оскаленными зубами. Надя подняла его за холку и крепко отшлепала…

Пока «Светолет», управляемый автопилотом, несся в субстратосфере, каждый занимался своим делом: Надя готовила завтрак, Рыбников нес радиовахту, а Гарри, Иринин и Солнцев, положив перед собой найденный в затонувшей подводной лодке корабельный журнал, с интересом его просматривали.

Сначала это были обычные морские записи, содержавшие сведения о местонахождении и курсе корабля, о силе и направлении ветра, о видимости, о том, чем занималась команда и что произошло за время вахты.

В записи от 20 августа 1826 года значилось:

«Сегодня капитан Родионов и матросы Коренев, Мошков и Гречин отправились с санями на юг, чтобы добраться до населенных мест и дать знать на родину о нашей второй зимовке».

После этой даты каждая новая запись заканчивалась фразой: «О капитане сведений нет».

Примерно два месяца спустя появились скорбные записи:

«Сегодня скончался от цынги матрос Брыкин, мир праху его! Предан погребению по морскому обычаю. Лед не поддавался, и пришлось тело опустить в полынью, где его видать и по сю пору, так как полынью затянуло свежим льдом».

День ото дня записи становились безотраднее. Команда жестоко страдала от цинги, почти каждый день хоронили умерших. Затем записи прервались, а последняя от 12 декабря 1826 года, заключала в себе несколько коротких фраз:

«Полярная ночь. Все трупы окоченели, сегодня умру и я. А капитана все нет.

Петр Громов, помощник капитана».

Следующая запись была датирована уже 21 августа 1827 года. Это был рассказ капитана «Надежды» Григория Родионова о трагедии, происшедшей у северо-восточного берега неизвестного острова в 1826–1827 годах.

«1827 года, августа 21 дня, после годичного отсутствия я возвратился на свой корабль. Увы! Я не нашел здесь ни друзей, ни отдыха, ни тепла, ни пищи. Как свидетельствуют вахтенные записи в этом журнале, семеро моих товарищей умерли жестокой смертью и преданы погребению по морскому обычаю, еще осенью минувшего года. Остальные пятеро ожидали меня непогребенные на корабле. И мне, истощенному долгими странствиями, страдающему от боли в обмороженных суставах, пришлось положить последние силы на то, чтобы перенести трупы верных товарищей моих на лед. Я оставил их, рядом лежащих, дожидаться таяния, дабы тела их могли погрузиться в воду и найти успокоение на дне морском.

Чувствую, что приближается последний час мой. Нет в теле человека силы, достаточной, чтобы противиться столь жестоким морозам при постоянном голодании. У меня же всего запасов — четыре сушеных рыбины да с полведерка муки. А посему спешу слабеющею рукою хотя бы вкратце записать в судовом журнале о событиях, участником которых мне суждено было стать. Полагаю, что записи сии для лиц, занимающихся науками, явятся источником, питающим мысль, и позволю себе — да простят мою дерзость! — высказать следующее предположение: остров, на котором найдены будут останки мои, хотя и является глазу человеческому как единый монолит, — на самом деле есть собрание мелких островков со шхерами между ними. А все они, словно бы шапкою, накрыты вечным ледяным куполом. И ежели солнце своими лучами растопит когда-нибудь купол ледяной, тогда и предположение мое наглядно подтвердится. И обращаюсь я поэтому к дорогим потомкам, мужам русской науки грядущим, с горячею просьбою: сохранить мои записи, чтобы воочию в свое время убедиться, сколь близко иль далеко от истины было сие мое предположение.

Ныне же открою, на каких основаниях и явлениях натуры зиждется оное предположение. «Надежда» отправилась из порта Холмогорского июня 3 дня 1825 года к восточному берегу Гренландии иждивением купца Протасова Ивана, сына Григорьева, на китобойный промысел. На борту находился экипаж: капитан, помощник капитана, боцман и тринадцать матросов, они же гарпунеры первого разряда. Поначалу погода нам благоприятствовала, и июня 30 дня мы оставили за кормою землю острова Колгуева. Дальше пошли мы открытой водой к норд-весту и августа 2 дня подошли к группе безымянных островов, кои на карте нашей не значились. Здесь встретили сплошной пловучий лед и вынуждены были укрыться от него в заливе одного из сих безымянных островов, расположение которых определить не могли по причине пасмурных погод. Здесь простояли без движения до сентября 13 дня 1825 года, затертые надвинувшимися льдами. В день же 13 сентября разразился шторм великой силы от зюд-оста, и стихиею ледяные поля прижало к скалистым берегам, а путь к норду оказался свободным. Тогда, положась на провидение, решил я вести судно далее к северу, где открылась до самого горизонта чистая вода, надеясь отыскать проход к родному берегу. И мы пошли курсом, который до нас никто не прокладывал. Сентября 24 дня мы подошли к неведомому острову. Пользуясь недолгой ясной погодой, пробовали мы отметить свое место. Но всякий раз получали разноречивые показания. Должно, компас сильно отклонялся от полюса географического к полюсу магнитному, отчего прихожу я к убеждению, что сей магнитный полюс не есть выдумка ученых, а подлинная истина. Здесь вскорости заперли нас льды, и мы наименовали нашу стоянку островом Бедствий, ибо всякая связь наша с миром была окончательно утеряна.

До полного наступления полярной ночи успели мы промыслить трех белых медведей, семь овцебыков — скотов породы, являющихся наполовину быком, наполовину бараном — и семнадцать оленей. Поэтому в зиму 1825–1826 годов мы имели достаточно мороженого мяса. Люди все трудились усердно и тем отгоняли болезни, из которых злейшая — скорбут — всегда в этих местах подстерегает человека. Судно наше оставалось во льдах до весны года 1826. Весною же, помышляя о спасении людей, моему руководству и попечению вверенных, а также стремясь сберечь доверенное мне судно, стал я готовиться к обратному плаванию, чуть солнце растопит прибрежный лед и освободит нас из плена. Но надежды наши и упования не сбылись.

Тогда, чтобы добраться до людского жилья и послать с оказией весть на родину, отправился я с тремя матросами к югу, имея всю кладь нашу на ручных санях — снаряжение и скудное продовольствие на месяц пути. Промыслить в дороге охотой мы не сумели, питались сухарями — по полсухаря на человека в день. 11 дня ноября месяца добрели мы, обессиленные, в полной тьме, до группы безымянных островов, о коих я упоминал ранее, и вошли на материковый лед. Внезапно я потерял опору и свергся в бездонную, как мне показалось, пропасть. Когда же я пришел в себя, то увидел, что лежу на дне не особенно глубокой трещины, присыпанной снегом. Глухая ночь играла сполохами, было тихо и не весьма морозно. Великий объял меня страх, когда я, выбравшись из трещины, увидел неподалеку лишь сани, но ни одного из товарищей моих не нашел… Что случилось с ними — и по сей день взять в соображение не могу. Хоть и не ведома мне их скорбная участь, но низко склоняю я голову перед их прахом.

И побрел я тогда, измученный не столько голодом я холодом, сколько скорбью о потере товарищей моих, к морскому берегу. Нашел я место, где текучий лед не столь круто ниспадает в море, и соскользнул на береговую отмель. И тут увидел я ледяную хижину эскимоса, и теплый дым вился над этим первобытным жильем, а из ледяшек, заменявших окна, как бы струился на синий снег веселый свет. Я, как умел, вознес благодарственные молитвы господу и направился к спасительному жилью. Но и здесь товарищей моих матросов не оказалось.

Вышел радушный хозяин, отогнал собак, обнял меня, привел в хижину, посадил в кругу многочисленной семьи своей, накормил, обогрел и стали мы вместе зиму коротать.

Хозяина моего звали Алетаури. Сколько ему было лет от роду — он сам не знал. Пробовали мы считать с ним по памяти его и выходило нечто несообразное — не то сто семьдесят, не то сто семьдесят пять лет. В молодости он бывал на Большой Земле и до сего времени помнил английских купцов времен Кромвеля, клялся, что не по рассказам, а своей памятью помнит — и правдиво описывал — известные всем предания и сказки. Много чудес я наслышался от почтенного старца Алетаури… Особенно запомнился мне рассказ о жителях подземной долины. Будто неподалеку от нас, за льдом, в глубине каменных гор, возвышающихся над океаном, есть теплые долины со своим солнцем, со своими реками и озерами, с животными и растениями. Будто в тех долинах живут эскимосские племена, сами себя замуровавшие, чтобы избавиться от преследований купцов-грабителей… Алетаури клялся своими богами, что в молодости сам не однажды бывал в одной из таких подземных долин и каждый раз живал там по нескольку месяцев.

И вот, если допустить, что рассказ Алетаури о подземных долинах имеет правдивое основание, то в этом я также вижу подтверждение той моей гипотезы, что тело острова сего не есть сплошной монолит, а является архипелагом, богатым вулканической жизнью, которая может дать достаточно тепла и света для произрастания злаков и деревьев, а стало быть — и для жительства людей в подземных пещерах.

Как бы там ни было, Алетаури производил впечатление человека степенного, сноровистого и дельного. Промышлял он изрядно, и как ни старался я не отстать от него, а за целую зиму десятой доли его сноровки и умения не перенял. Но жили мы сытно, хоть и без соли, муки и сахара…

И вот когда окреп я настолько, что почувствовал себя в силах совершить обратный путь к кораблю, стал я готовиться к путешествию. Но началась ранняя весна, лед растопило, никакой возможности двигаться — ни по морскому льду, ни по материковому — не стало. Несколько раз выходил я в дорогу и всякий раз возвращался, рискуя при этом жизнью.

Наконец, в июле месяце 1827 года внезапно подул холодный ветер, началась пурга… Снова затвердел лед, а замерзшая вода покрыла его гладкой корой. И тогда я решил в последний раз попытаться соединиться с товарищами моими, оставшимися на борту корабля «Надежда». Попрощался с гостеприимными эскимосами и выступил в поход. Алетаури подвез меня на собаках верст двадцать, а там обнялись мы с ним, расцеловались по-братски, — я пошел в свою сторону, он отправился в свою. Больше я его не видел. У него осталось письмо мое — донесение на родину. Если представится ему оказия какая — он передаст письмо на Большую Землю, а там, может, дойдет оно по адресу через странствующих купцов или китобоев-промышленников.

И ныне, заканчивая свои труды и подводя итоги жизни своей, пишу на обледенелом корабле последними силами сии строки. И нет уже ни в руках моих тепла, достаточного, чтобы растопить замерзающие чернила. И от всего сердца моего обращаюсь я к вам, дорогие мои потомки, русские люди, дети мои родные… Вы, чьи действия будут проистекать от глубокого знания новых наук и на их основе найденных средств, вы пройдете нашу планету вдоль и поперек и ответите на вопросы, на кои наука моего времени ответить бессильна. Возможно, вам случится найти остатки нашего злосчастного корабля, и журнал сей попадет вам на глаза. Бережно возьмите его из рук скелета, предайте останки мои земле тут же, на открытом нами берегу, поставьте русский крест над могилой, чтобы служил он свидетельством нашего первенства в открытии новых земель на благо человечеству, России во славу. И проверьте, родные, сколь близко к истине было мое предположение…

Земно кланяюсь я последним поклоном тебе, мать земля родная, тебе, супруга моя Агриппина Кирилловна, вам, детушки мои Игорь, Владимир и Марфа, тебе, отец мой Великий Российский Народ! Да сбудется вышняя воля! Аминь!

Григорий Родионов, капитан «Надежды».

Когда не помогают миллионы

— Какой мужественный человек! — взволнованно прошептала Надя.

Никто не заметил, что она, забыв о завтраке, стоит за спиной Солнцева и тоже читает.

— А сколько людей сложили свои головы в этих льдах, — сказал Иринин. — Разных наций, разных времен…

Рыбников круто повернулся от радиоаппарата:

— Но раньше всех здесь побывали — зимовали и бедовали — наши русские поморы. Пешком по морскому льду или на утлых ладьях и шняках, или на таких вот барках, как «Надежда», шли российские мореходы от устья Печоры, с Мурмана на север, северо-восток и северо-запад. И не искали себе славы, как Пири или Кук, а стремились возвеличить славу своей родины. Но цари не способны были удержать приобретенное народом — русские открывали, а пользовались другие…

— Совершенно верно, — согласился Иринин. — Вспомнить хотя бы Аляску. Открыли, исследовали, освоили русские, а царское правительство, ничтоже сумнящеся, продало всю Аляску Соединенным Штатам Америки за пять миллионов рублей, вместе с несметными запасами золота, угля, леса, пушнины…

Солнцев взял со стола журнал «Надежды».

— Наш священный долг — выполнить просьбу капитана Родионова. Счастливый случай, давший нам в руки журнал «Надежды», ко многому нас обязывает. Остров этот открыт нашим доблестным соотечественником, и мы должны его исследовать. А теперь посмотрим, что делается под нами.

Он включил прибор радиовидения. На этот раз на экране прежде всего появилась географическая сетка параллелей и меридианов. Эта сетка оставалась на экране на все время проекции.

— Хорошо придумано, — сказал Рыбников. — Молодец ты, Левушка. Теперь мы всегда точно знаем, где находимся, и если найдем что-нибудь, то сразу засечем место…

Поплыл к северу остров, открытый отважным, русским мореплавателем и названный им островом Бедствий. Ясно был виден на его северо-восточной оконечности «чертов палец» — гранитный утес, проткнувший толщу льда, покрывавшего остров.

Снова под «Светолетом» разостлался бескрайний Ледовитый океан. Затем на экране появилось изображение не известных Григорию Родионову островов. И вдруг к югу от них показалось что-то похожее на самолет. Солнцев снизил машину. Действительно, то был самолет. Он стоял, сильно накренившись, на морском льду. Видны были человеческие следы, ведущие от него к берегу. «Светолет» круто развернулся. Тогда все увидели кучку людей под отвесной стеной ледника на ближайшем острове. Рыбников насчитал девятнадцать человек. Они были одеты в меха и хорошо вооружены. Никакой другой ноши, кроме оружия, у них не было.

— Что за странная компания? — воскликнул старый моряк. — Что они тут делают?

— Экипаж самолета, по-видимому, — ответил Солнцев. — А об остальном мы их сейчас расспросим… Самолет, кажется, с «Мафусаила». Приятная встреча, нечего сказать…

— О, очень приятная! — оживился Гарри.

— Они ведь летели к Подземному городу, — продолжал Солнцев, — и, как видно, потерпели аварию. От них мы сейчас кое-что узнаем.

Гарри сжал кулаки.

— Как жаль, что нет хорошей палки. Их, наверно, придется немного успокоить… О, я знаю, что за люди плавают на «Мафусаиле». А еще лучше знаю, зачем они летели к Подземному городу.

Солнцев улыбнулся.

— Да, Гарри, палок у нас нет. И забудьте, что вы любите бокс. Сейчас вам это не пригодится. Мы здесь для испытания «Светолета» в арктических условиях — и только.

* * *

Девятнадцать наемников Джонни-Счастливчика барахтались в снегу, пытаясь создать нечто вроде живой лестницы, чтобы дотянуться до первого уступа на гладком ледяном откосе.

— А я вам говорю, — горячился Красный Бык, — они другой дорогой улизнули. Что — у Джонни крылья, что ли?!

— Ну, погляди ж ты, дурья башка! — воскликнул Бен Заноза. — Кругом же стены еще выше! Если не сюда, значит — никуда!

— Да вот же нас девятнадцать, а не можем! Как же они вдвоем взобрались? — не унимался Красный Бык.

— Как? А очень просто! — с презрением сказал Бен Заноза. — Поглядите, ваше рогатое величество, на эти ступенечки. Теперь ясно?

В этот момент послышалось жужжание. Из-за гряды торосов вынырнула какая-то странная машина и по льду помчалась прямо на опешивших граждан Монии. Прижавшись к стене ледника, они замерли с раскрытыми ртами.

Машина вдруг повернулась к ним бортом; открылась дверца, из нее, чуть пригнувшись, вышел крупный человек в меховой одежде. Он поднял голову, и бандиты увидели, что это негр. Он крикнул им по-английски:

— Алло! Господа! Чем вы промышляете в этих краях? Не на охоту же вы сюда приехали!

У Гарри определенно чесались руки: он то сжимал, то разжимал кулаки. Но вслед за ним вышел Солнцев, и Гарри пришлось сдержать себя.

Увидев, что оба неизвестных безоружны, бандиты переглянулись, Красный Бык подмигнул Бену Занозе, тот передал немой сигнал дальше — и вся шайка схватилась за автоматы.

— Э-эх!.. — Гарри заскрипел зубами. — Разрешите мне, Лев Леонидович…

— Не надо! — строго сказал Солнцев. — Должен вам сказать, почтенные господа…

— Отбросы! — вполголоса перебил его Гарри. — Грязные негодяи!

— Гарри, я прошу вас помолчать, — остановил его Солнцев и продолжал: — Мы знаем, кто вы такие. Вы с «Мафусаила». Ваш самолет лежит разбитый в десяти километрах отсюда. Направлялись вы в Подземный город. На вашем месте я оставил бы в покое оружие. Нашей машиной вам завладеть не удастся. Да и не понравится она вам. Еще раз прошу опустить оружие. Иначе…

Яркий луч, настолько сильный, что солнечный свет, казалось, померк, резнул бандитов по глазам. Ослепленные, они закрылись руками.

— Сложить оружие! — скомандовал Солнцев. — Немедленно!

Пошатываясь, Бен Заноза вышел вперед и бросил автомат на лед. За ним шагнули Самюэль Бочка, Матиас Дирк… Вскоре все оружие лежало у ног Солнцева.

— Что с ним делать? — спросил Гарри.

— В полынью!

— Есть! — весело ответил Гарри.

Без особого напряжения, легким ударом о колено он ломал надвое автоматы и швырял их в воду.

— Вот теперь, — сказал Солнцев, — мы можем поговорить спокойно.

Полупрозревшие бандиты все еще вытирали слезящиеся глаза.

— Через несколько часов, — продолжал Солнцев, — все вы замерзнете. Одежда на вас промокла, палатки у вас нет, топлива нет, и к ночи вас можно будет уложить штабелем, как дрова. Но мы можем спасти вам жизнь…

— Ну, если беретесь спасать, — нагло процедил сквозь зубы один из бандитов, — то принимайтесь за дело поскорей.

Рыбников и Надя роздали им хлеб, консервы. Бандиты жадно набросились на еду. Солнцев по очереди приглашал их в кабину. Рыбников и Надя протоколировали их показания. Девятнадцать граждан Монии засвидетельствовали, что Джонни-Счастливчик, он же Джонатан Блекпиг, директор-распорядитель «Общества дальних исследований», является в то же время совладельцем Подземного города, в котором добывают стратегическое сырье. Вместе с ним городом владеет какой-то заокеанский мультимиллиардер.

Не так-то уж много удалось узнать от бандитов, однако больше они и сами не знали. Правда, Солнцеву теперь стало точно известно, что в Подземном городе происходит восстание. Но самого главного — существует ли второй вход в Подземный город и где его искать — выяснить не удалось: ни один из бандитов никогда здесь не бывал и о Подземном городе все они знали лишь понаслышке.

— Ладно, — вздохнув, сказал Солнцев. — Теперь вот что: я свяжусь по радио с ближайшей монийской авиабазой. Вас снимут часа через два. Учтите, что сами вы никуда не придете, поэтому сидите смирно и ждите самолета.

— Дорогой сэр, — воскликнул Красный Бык, — почему бы вам самому не перебросить нас на родину? У меня на текущем счету сто тысяч долларов, мы легко можем договориться. А я ведь не один!

Солнцев нахмурился.

— Пусть ваши доллары останутся при вас. — Он стал подниматься по лесенке.

— Что вам стоит отвезти нас на вашей чудесной машине? — уговаривал Красный Бык.

Бен Заноза оказался решительнее: он подскочил к «Светолету» и схватился за дверцу.

— К черту шутки! Мы здесь не останемся! — побагровев, прорычал он.

— Э-эй, парни! — завопил Красный Бык. — Нас морочат! Они хотят удрать, а мы подохнем в этой пустыне! Не пускать, парни!

Солнцев быстро вошел в кабину, дверь захлопнулась, едва не отдавив руку Бену.

— Послушайте, — орал, стуча кулаками в дверь, Красный Бык. — Миллион долларов! Мы даем миллион долларов, доставьте нас в Монию!

Зажужжал пропеллер, машина оторвалась ото льда и поднялась в воздух. Бандиты попадали, а долговязый Эмерсон Кнуд, не успевший вовремя отскочить в сторону, с размаху шлепнулся к своему счастью, в лужу.

Его вытащили и поставили на ноги. Вдруг он опять повалился, на этот раз со смеху.

— Сошел с ума, — сказал Красный Бык. — Он сошел с ума…

— Я сошел с ума? — ответил, еле сдерживая смех, Кнуд. — О, нет! Я сделал свое дело… Это ведь были русские! Вот и отлично! Приглашаю вас на обед. Роскошный обед… Предупреждаю: мне принадлежит львиная доля их имущества… Вот, смотрите!

Эмерсон Кнуд протянул руку туда, где в небе сверкала серебряная точка «Светолета». Вдруг она вспыхнула красным пламенем…

Пир не удался

«Всем монийским базам в Арктике. Девятнадцать граждан Монии, сотрудников «Общества дальних исследований», терпят бедствие на берегу южного острова архипелага… (Далее следовали координаты). У них нет палаток, продовольствия, топлива, оружия. Они просят выслать самолет. Начальник советской арктической экспедиции Солнцев».

Такая радиограмма была отослана в первую же минуту полета. Тотчас был принят ответ.

«Самолет высылаем. По чьему разрешению находитесь в Арктике? Генерал Гробз».

На этот наглый вопрос следовало бы ответить тоже вопросом: «А по какому праву вы распоряжаетесь на чужих территориях?» Но Солнцев решил промолчать.

Вдруг раздался оглушительный треск, в окно ударил вихрь красного пламени. Все затряслось. Одно мгновенье казалось, что кабина разлетится вдребезги. Но Солнцев поспешно нажал рычаг под своим креслом, кабина как будто подпрыгнула, что-то со свистом пролетело вниз. Затем стала быстро опускаться и кабина.

— Все в порядке, — сказал Солнцев, вытирая пот со лба.

— Что же мы передадим генералу Гробзу? — спросил Рыбников.

— Ничего, — ответил Солнцев. — Да и передачи наши кончились.

Рыбников повозился с аппаратом и развел руками:

— Действительно, кончились… Что случилось?

— «Светолета» больше нет. Кабина падает на землю.

— Конец, что ли, Левушка? — спросил Рыбников.

— Нет, в тропосфере пойдем под парашютом.

Через несколько секунд кабину встряхнуло. Она как будто перестала двигаться.

— Ну вот, сработал автомат, — сказал Лев. — Раскрылся наш парашют.

Лишь через четверть часа кабина мягко ударилась о лед. Еще одно движение рычага — и она прочно укрепилась на выдвижных подпорках.

— Приключение, одним словом, — сказал Рыбников, качая головой. — Тут безусловно не обошлось без фашистской взрывчатки…

— Не обошлось без нашего прекраснодушия! — поправил его Солнцев. — Меня судить надо!

— Левушка, полно! — Рыбников погладил Солнцева по плечу. — Зачем такие слова? Машина погибла. Но мы-то живы! Как-нибудь доберемся.

— Нет, мы никуда не пойдем, — ответил Лев.

— Не говори глупостей! Надо идти, пока есть кое-какие запасы, пока есть силы…

Иринин поддержал Рыбникова. Но Солнцев решительно повторил:

— Мы никуда не пойдем!

— Ничего не понимаю! — развел руками Иринин.

— И понимать нечего, — коротко ответил Лев. — Прежде всего нам следует приготовиться к встрече гостей!

— Начинаю понимать, — сказал Рыбников. — Похоже на это.

— Ого, я тоже понимаю, — сказал Гарри, засучив рукава комбинезона. — О, я беру их всех на себя… Я буду угощать, ого! — Он потряс кулаком, не отличающимся по виду от пудовой кувалды.

— Как это я не сообразил? — воскликнул Иринин. — Действительно, рассчитывать, что эти молодчики оставят нас в покое, откажутся от легкой наживы, да еще в таких условиях, — по меньшей мере наивно.

— Пусть только подойдут! — воскликнул Гарри, потрясая кулаком. — Я им покажу!

Надя опустила в карман своего комбинезона электронный пистолет.

— О, — взмолился Гарри, — прошу вас, не надо стрелять! У них оружия нет. Я ведь сам утопил все их автоматы. И я хочу без оружия.

— Но ведь их же два десятка! — воскликнула Надя.

— Это не так уж и много, — ответил, еще больше распаляясь, Гарри. — Мне чем больше, тем лучше.

— Что же мы все-таки будем делать? — спросил Иринин. — Мне не ясен ваш план, Лев Леонидович. Ведь не для того же мы сюда прилетели, чтобы боксировать с бандитами? И вообще положение наше…

— Будем продолжать начатое дело, — спокойно ответил Лев; он уже вполне овладел собою. — Поедем к Полярному Робинзону, вместе с ним исследуем остров…

Иринин поглядел на Льва не то со страхом, не то с сожалением.

— Да что вы говорите, Лев Леонидович? А на чем же мы поедем? «Светолета» больше нет, радиосвязи тоже…

Солнцев поглядел на часы и, улыбаясь, сказал:

— Товарищ правительственный комиссар! Я вынужден принести свои извинения. Я не все сообщил комиссии об оборудовании «Светолета». В день моего доклада еще не были закончены испытания стратоцикла. И я считал, что говорить о нем рано. Сегодня мы им воспользуемся, и вы впоследствии удостоверите его качество.

— Хм… Да вы, — я вижу, молодой человек, взялись всерьез удивлять нас. Что за стратоцикл? 

— Сейчас увидите, — ответил Лев. — Прошу всех на лед.

Солнцев вышел из кабины с небольшим легким ящиком, поставил его посредине площадки и стал вынимать одну диковинную деталь за другой. Ловко пользуясь особыми затворами, он соединял эти детали, и вскоре перед кабиной появилась металлическая стрекоза, с хрупким на вид, членистым телом, с огромной прозрачной головой и ажурными крыльями. Стрекоза эта опиралась на две лапки-сошки. Сверяясь с таблицами и секстантом, Лев нацелил аппарат на солнце.

— На Москву, — сказал он, улыбаясь. — Прилетишь, Надя, прямо к нам во двор.

Надя надела маску, укрепила на спине кислородный аппарат. Солнцев вставил в приемник машины баллон с зарядом электронита.

— Можно лететь! — скомандовал он. — Счастливого пути, Надюша!

Лев обнял жену, захлопнул за ней дверцу прозрачной кабины. Надя махнула рукой, нажала педаль… Стрекоза неожиданно взмыла ввысь — и исчезла. Только космы замерзшего пара извивались высоко в небе…

Солнцев перевел бинокль влево и пробормотал:

— Вот они.

Приближалась толпа. В бинокль можно было разглядеть знакомые лица монийских бандитов.

— Лев Леонидович, разрешите мне пойти навстречу. Не надо, чтобы здесь. Пусть они не знают, что мы спаслись. Я один…

— А, пожалуй, Гарри прав, — сказал Иринин. — Раз он так уверен в себе, пусть встретит их подальше от нас. Они и не догадаются, что пойманы на месте преступления. — Он протянул Льву резиновую чашу. — Вот присос для миниатюрного патрона с очень сильным взрывчатым веществом. Я его снял с обломка «Светолета». Этим они и взорвали его.

— Значит, все в порядке! — радостно воскликнул Гарри. — Я могу идти.

— Идите, Гарри, — сказал Лев, — но помните: без убитых. Передали по радио — девятнадцать, так девятнадцать и должно быть.

Рыбников на всякий случай приготовил свое оружие.

Увидев Гарри, молодчики сначала остановились, потом разделились на три группы: одна продолжала двигаться вперед, будто не заметив Гарри, другая повернула вправо, третья — влево. Они хотели окружить первую свою жертву по всем правилам разбойничьей тактики.

Гарри тоже притворился, что никого не видит. Он шел открыто, напрямик, как человек, занятый каким-то важным делом. Бандиты, прячась за льдины, перебегали от одного укрытия к другому. Группы, отправившиеся на окружение, вскоре показались у Гарри в тылу. Теперь они торопливо шли во весь рост.

Пятеро бандитов преградили путь Гарри. Он стоял перед ними неподвижно, а они замахивались на него, толкали…

Лев не понимал, почему Гарри медлит. Ведь бить по отдельным группам легче, чем всех вместе. Чего же он не начинает?

Но у Гарри был свой план. Убивать нельзя — значит, пускать в ход кулаки тоже нельзя. А без кулаков остается джиу-джитсу, которому его обучили в армии. Вот почему, изобразив растерянность, он дал схватить себя сзади. Но едва хищные руки потянулись к его горлу, схватили его подмышками, вцепились сзади в пояс, — Гарри прижал руки к бокам с такой силой, что никто из бандитов не мог вырваться. Рывок всем телом в одну сторону, в другую — и нападавшие взвыли от боли.

Подоспевшие бандиты навалились на Гарри скопом.

— Упал! — крикнул Рыбников и рванулся на помощь.

Но Лев удержал его:

— Не надо. Это тоже прием.

Вдруг из клубка тел вылетел, как снаряд, один бандит, за ним другой, третий…

— Что твоя катапульта, — сказал Рыбников.

— Это он их ногами, — объяснил Лев. — Великолепный прием! Слабый человек этим способом может разбросать полдесятка сильных. Что же говорить о Гарри? Ведь у него руки и ноги как стальные.

Избитые бандиты бежали, пятились, расползались — кто как мог. Гарри поддавал им жару пинками.

— Великолепное зрелище! — Рыбников притоптывал ногой в такт каждому движению Гарри.

Даже сдержанный Иринин — и тот не мог удержаться от восклицания:

— Так их! Так! — Тонкие руки профессора невольно сжимались в кулаки.

Солнцев улыбался.

— У Гарри не только огромная сила, но и техника великолепная. Молодчина Гарри!

Когда над гребнем тороса мелькнула последняя пара пяток, Гарри погрозил им вслед кулаком и возвратился к друзьям.

— Я с ними сначала играл в волейбол, потом в футбол. Счет девятнадцать—ноль в нашу пользу.

Эскимосы подбирают неизвестного

Солнце снова взбирается по небосклону. Но недавно буйствовавшие потоки пока чуть журчат. Ледяные глыбы, еще час тому назад долбившие берег, преграждавшие путь новорожденным айсбергам, пока неподвижны.

— Ньга-ньга! Чох-чох! Ээхэоу!

Высунув язык, разбрызгивая слюну, бегут лохматые псы. Прыгают легкие сани, скрипят груженые. Хомеунги-Умка-Наяньги — опытный вождь. Он пользуется ночным холодом, чтобы продвинуться еще на десяток километров вперед. Там — промысел, там — охота. И по-прежнему Ченьги-Ченьги наваливается упругой грудью на корму кожаного каяка, а с уклона скользит на санях. Хомеунги не без гордости оглядывается на нее, и всякий раз когда глаза его останавливаются на коренастой фигуре молодой женщины, великий вождь племени медведей-воинов вздыхает.

Собаки внезапно остановились, метнулись в сторону, потом заскулили и, поджав хвосты, сели на снег. Лишь вожак Нумка не издал ни звука.

Хомеунги вскочил и погладил вожака:

— О Нумка, мудрейший из псов! Недаром в тебя вселился дух Горенги…

Не останови Нумка упряжки, разбился бы Хомеунги вдребезги: перед ним был обрыв, а далеко внизу — покрытый льдами океан. На самом краю обрыва Нумка задержал собак.

Хомеунги-Умка-Наяньги обернулся:

— Стойте! — закричал он, тряся руками над головой. — Стойте!

Племя столпилось вокруг вождя.

— Всем объявляю, — торжественно произнес Хомеунги-Умка-Наяньги, — из первой же добычи Нумка получит мозги и горячую кровь! Ему вы обязаны спасением моей жизни! Поглядите, какой обрыв!

Ченьги-Ченьги вытащила из-за пазухи красную тряпицу и повязала ею Нумке голову. Симху-Упач сказал:

— Надо возблагодарить доброго духа Горенги, поселившегося в сердце Нумки, за то, что он бодрствуя охраняет наш путь!

И шаман запел:

Великий отец племени!

Ты не ушел от нас совсем.

Мертвое тело твое отдыхает,

но живой дух твой

в теле пса

племя свое охраняет…

— Племя свое охраняет, — однотонно подхватили мужчины.

— А теперь, — сказал Хомеунги, — нужно двигаться дальше. Не то батюшка-солнце опять растопит снег. Шаман, ты хвастаешься открытыми глазами. Скажи, не видят ли твои глаза спуска к морю?

Симху-Упач долго осматривал обрыв. Никто не заметил довольной улыбки, мелькнувшей на его лице. Потом шаман зажмурил глаза, достал из-за пазухи связку медвежьих клыков, завертел ею над головой и стал кружиться все быстрей и быстрей. На губах у него выступила пена. Вдруг он крикнул:

— Вижу! — и свалился почти замертво.

Его отнесли на сани, бережно накрыли оленьими шкурами. Караван собачьих упряжек двинулся в ту сторону, куда шаман упал головой.

Хомеунги, внимательно следивший за срезом обрыва, вскоре увидел впереди выступ. Он остановил собак. Карниз, косо опускавшийся по обрыву, мог служить дорогой. Хомеунги сел в сани и стал спускаться, все время притормаживая ногами.

Берег был отлогий, на него взгромоздился торосистый морской лед. Начали просыпаться ручьи. Полозья все глубже зарывались в снежную кашу. Надо было пересечь широкую полосу торосов, выехать на гладкий лед… А шаман спал и не с кем было посоветоваться…

Хомеунги-Умка-Наяньги не сразу заметил, что собаки остановились. Вождь повернул голову и увидел, что Нумка-вожак обнюхивает человека, лежащего наполовину в воде. Человек был без сознания. Только маленькое ружье на груди еле заметно то поднималось, то опускалось. Дышит!

Это белый человек. А за спасение белого можно получить большую награду.

Хомеунги вскочил, подбежал к неизвестному. Он опустился на колени прямо в воду, приложил ухо к груди. Да, живой!

Хорошая находка! Великая удача!

— Эй, — крикнул он, призывно взмахнув рукой. — Ченьги-Ченьги, Пальчи-Нокья! Скорей ко мне!

Хомеунги не хотел просить помощи у племени — ведь тогда придется делить награду со всеми.

Подбежавшие женщины помогли поднять и перенести неизвестного на сани вождя. Хомеунги пошел пешком, рядом с санями.

Слева в ледяном обрыве показалось углубление. Хомеунги погнал собак к нему.

— Здесь будем отдыхать, пока не подмерзнет.

Чужестранца положили на меха, а рядом разожгли тюленье сало, смешанное с сушеным пометом и мхом. Поднялся неимоверный смрад.

Неизвестный пришел в себя. Он чихнул, достал из кармана флягу, изрядно глотнул из нее и лишь после этого осмотрелся.

Нет, он все еще галлюцинирует: черти, ведьмы, адские огни… Вот к нему подходит главный черт. У него закрученные рога, как у матерого барана.

Должно быть, он, Джонни, слишком плотно поужинал и выпил лишнее. И теперь его преследует кошмар: перед ним те, у кого он когда-то собственноручно выдирал изо рта золотые зубы, у кого отрывал косы, кого посылал как материал для медицинских, химических и прочих опытов…

Джонни с силой толкнул Симху-Упача, и шаман едва ни растянулся. Послышался звонкий смех Ченьги-Ченьги, за ней расхохоталось все племя. Джонни поглядел по сторонам и схватился за автомат. А что если это не сон, а явь? Ведь он, черт возьми, в Арктике? И если существует ад, то он должен быть именно здесь, в этих проклятых местах!

— Эй, ты, рогатый! — крикнул Джонни, сжимая автомат. — А ну подойди поближе!

Симху-Упач, низко кланяясь и угодливо улыбаясь, приблизился к Джонни-Счастливчику.

Как создают общественное мнение

Автомашина Джима Пратта, торопившегося занять свободное место на стоянке, едва не врезалась в машину Стенли Мак-Дана. Джим бросился к подъезду. Мак-Дан, маленький толстяк, страдавший астмой и подагрой, бежал сзади и хрипло кричал:

— Алло, Джим! Как поживаете? Как жена, дети?

— Спасибо, все в порядке! — прибавляя шаг, ответил через плечо Джим.

— Да подождите же! Я хотел сообщить вам новость…

— Благодарю вас. После.

Пратт успел занять свободное место в экспресс-лифте. В последнюю долю секунды он увидел за дверью красное лицо Стенли, машущего руками и готового задохнуться.

Экспресс взлетел на тридцать пятый этаж. Дверцы распахнулись, и пассажиры опрометью бросились в коридор. Увы! Джим был не первым. День только начался, а обе двери, ведущие в контору «Общества дальних исследований», уже осаждала толпа репортеров. Все хотели видеть Чарлея Гастингса, но старого марабу нигде не было. Репортеры, прежде чем примчаться сюда, уже побывали в окрестностях Ивертона, где посетили приморскую виллу господина Гастингса, особняк на Новом Берегу и даже квартиру мадемуазель Фромлей — каскадной певицы, находившейся под покровительством Чарлея, но шеф «Общества дальних исследований» словно сквозь землю провалился. Репортеры были уверены, что он явится в контору, как всегда, ровно в девять часов…

Кто первый пронюхал о сенсации — неизвестно. Каждому казалось, что именно он. Впрочем, толком никто ничего не знал. Достоверно было одно: когда четырехмоторный самолет приземлился в окрестностях Ивертона, дежурный по аэропорту не успел еще позвонить в редакцию «Ивертонской почты», где он по совместительству служил информатором, как сотни репортерских машин устремились со всех концов города к отелю «Виктория». Вскоре туда подкатили пять лимузинов с полярными исследователями. У подъезда их ждала толпа репортеров. Девятнадцать путешественников, все в коричневых костюмах, коричневых башмаках и коричневых котелках, одни — с подвязанными руками, другие — с забинтованными лицами, вышли из машин и важно прошествовали сквозь толпу. Их засыпали вопросами, щелкали затворы фотоаппаратов, к путешественникам тянулись книжки для автографов, кто-то вопил: «Слава гордости нации! Ура отважным исследователям!» Но лица исследователей были невозмутимы. Они не проронили ни слова.

Потом произошло нечто небывалое в практике журналистов: девятнадцать виновников сенсации, войдя в отель, мгновенно исчезли без следа.

Будто по ошибке, репортеры проникали во все недавно занятые номера и, бормоча извинения, выходили озадаченные…

Джим Пратт пожертвовал всей своей наличностью, часами и любимым автопером, лишь бы получить от служащих отеля какие-нибудь сведения, указания, намек. Ведь не могли же девятнадцать респектабельных путешественников провалиться сквозь землю!.. Но произведенные Джимом затраты не окупились ни на грош.

И вот сбитые с толку мастера газетных сенсаций бросились искать Гастингса. Ясно, что старый марабу должен быть вместе с прилетевшими из Арктики исследователями: они — его гости…

Контора не открылась ни в девять, ни в десять, ни в одиннадцать. Потерявшие терпение (а некоторые и службу) репортеры начали было расходиться, как вдруг открылась дверь, из нее повалили клубы сигарного дыма, и лысый Чарлей, появившись на пороге, окинул бесстрастным взглядам потрясенную толпу. Он сразу же отвел все упреки:

— Вы, очевидно, искали меня где угодно, только не там, где нужно. Я ведь отнюдь не противник гласности и вовсе не бежал от представителей прессы. Дверь заперли изнутри, потому что у нас было совещание, которое началось еще вчера, в шесть часов вечера. Но если бы любой из вас постучался, его впустили бы…

Между тем, в просторном помещении конторы взорам изумленных репортеров предстали все девятнадцать путешественников, рассевшихся вокруг длинного массивного стола. Все они были с сигарами в зубах, все в тех же надвинутых на лоб коричневых котелках. Девятнадцать тяжелых подбородков выдвинулись вперед. Девятнадцать пар ног покоились на столе.

— Минуточку! — остановил Гастингс рванувшихся было в дверь репортеров. — Сейчас по поручению отважных исследователей я сделаю официальное сообщение. Должен предупредить, что ни один из почтенных путешественников не намерен давать частных интервью или писать статьи для газет. И кроме того, что вы услышите от меня, ничего больше выведать вам не удастся. Так что не тратьте времени даром…

Блокноты и перья давно были наготове. Джим Пратт, опустившись на корточки и привалившись спиной к стене, уже приладил пишущую машинку у себя на коленях, а Стенли Мак-Дан выглядывал из окошка телефонной будки и делал ему знаки. Пратт жестами ответил Мак-Дану: «Согласен кооперироваться, но с условием, что первое сообщение будет передано в мою редакцию, а второе — в вашу».

Они еще не успели столковаться, как Чарлей Гастингс начал:

— Вчера сверхскоростной самолет военной авиации доставил в Ивертон девятнадцать наших граждан, посвятивших свою жизнь дальним исследованиям. Увы, из последней экспедиции не вернулись трое ее участников: всем известный ученый-исследователь Арктики господин Джонатан Блекпиг, руководивший данной экспедицией, знаменитый полярный летчик Дик Эшн и ветеран полярных путешествий, старейший из исследователей Арктики Эмери-Антон Куггли. Возможно, мы больше никогда их не увидим. Трое отважных путешественников, выполняя свой долг, окрыленные благородной мечтой еще выше поднять над миром лунный флаг Монии, отправились в глубь Арктики. Оставшиеся девятнадцать отважных путешественников не смогли исправить поврежденный при аварии самолет и организовали поиски пропавших товарищей. После весьма тяжелых странствований, оставшись без продовольствия и топлива, экспедиция повернула в обратный путь к морю. У берега храбрые исследователи подверглись нападению неизвестной подводной лодки нового типа. Она внезапно появилась среди льдов и помчалась прямо на них. Экипаж этой лодки предложил храбрецам сдаться в плен. Но неизвестные просчитались: девятнадцать достойных граждан великой демократической Монии не уронили честь лунного флага. Нападавшие получили должный отпор. Несмотря на истощение, девятнадцать исследователей держались против превосходящих сил нападавших, вооруженных неизвестным нам оптическим оружием, до прибытия на помощь самолета военной авиации. Судьба трех героев, затерявшихся во льдах Арктики, внушает серьезные опасения, особенно ввиду появления в районе, где они производили исследования, таинственной подводной лодки, которая, кстати, может также подниматься в воздух. Эта машина универсального типа принадлежит одной достаточно известной нам державе. Самолеты военной авиации вот уже третий день ведут тщательные поиски, не давшие, к сожалению, пока результатов… «Общество дальних исследований» обращается с призывом ко всем монийцам поддержать его культурную миссию в диких странах Заполярья и покупать вновь выпущенные акции «Золотой лед». Пожертвования в фонд розыска пропавших членов экспедиции и — в случае их безрезультатности — в фонд помощи их вдовам и сиротам принимаются на текущий счет 00363794 во всех отделениях Национального банка. Вот все, что я имел вам сообщить. Благодарю вас, господа!

Когда в конторе не осталось никого, кроме арктических героев, восседавших по-прежнему неподвижно, Гастингс запер двери и прошел в свой кабинет. Здесь, взяв телефонную трубку, он скрюченным пальцем набрал многозначный номер.

— Покорнейше прошу госпожу Клавдию, — проворковал Чарлей, почтительно склоняя лысую голову. — Добрый день, госпожа Клавдия! Прошу вас передать своему дорогому супругу, что у старого Гастингса — хе-хе! — все в полнейшем порядке… как и следовало ожидать… Приветствую вас, госпожа Клавдия!

Он положил трубку на рычаг и еще долго стоял, подобострастно улыбаясь, не меняя неудобной позы…

А репортеры в это время тоже волновались у телефонов.

Сенсация! Сенсация! Успех решали секунды. Профессиональная честь требовала предельной резвости ног и ловкости языка.

Состязание в скорости, начавшееся в коридоре тридцать пятого этажа небоскреба, молниеносно перенеслось в угрюмые кабинеты редакций и цехи типографий. И вот на улицах газетчики уже наперебой выкрикивают:

— «Рука одной «неизвестной» державы», «Восток двинулся на север», «Железный занавес над Арктикой», «Наши границы в опасности», «Ни один мониец отныне не может спать спокойно», «Судьба наших детей под угрозой»…

Но самый большой успех в то утро выпал на долю маленького юркого продавца газет, который изобрел заголовок, ни в одной газете не напечатанный.

— Первые жертвы! — кричал он. — Первые жертвы!!!

Со всех сторон к нему тянулись руки с монетами, и увесистая кипа газет разлетелась из рук.

Радио подхватило сенсацию и в то же утро разнесло ее во все уголки мира. Чего только не наговорили ретивые комментаторы! И «Рука Москвы», и «Железный занавес постепенно закрывает весь мир», и «Русские базы под боком»… В этом бешеном лае было мало логики, но дело ведь не в логике! Чем глупее, бессмысленней ложь, чем грязней клевета, тем сильней она действует на нервы обывателя, тем легче сбить его с толку и, в конце концов, запугать до невменяемости.

Помощь пришла

Через два дня около восьми часов вечера по местному времени дежуривший у кабины Гарри заметил над горизонтом блестящую точку. Он принял ее за звезду и даже не разбудил отдыхавших товарищей, будто в Арктике так и полагалось, чтобы при незаходящем солнце светили звезды.

Но когда звезда стала быстро увеличиваться, приближаться, Гарри воскликнул:

— Помощь пришла, товарищи! Вставайте!

Первым вскочил Солнцев. Сна как не бывало. Он выбежал из кабины и закричал:

— Ура! Наши!

К нему присоединились Иринин и Рыбников. Сомнений не было: стремительно приближался «Светолет II». Не прошло минуты, как машина опустилась на лед. Из нее вышли Федоров и Надя. Лев крепко обнял ее.

— Спасибо, родная!

— Товарищ начальник, — отрапортовал Федоров, — по приказанию министра «Светолет II» прибыл в ваше распоряжение. В пути никаких происшествий не было.

— Благодарю вас, товарищ Федоров, — ответил Лев, пожимая руку помощнику.

Федоров передал Солнцеву пакет. Лев быстро прочел письмо и сказал:

— Мы не имеем права медлить. Товарищ Федоров, прошу вас собрать стратоцикл. Вы отправитесь на нем обратно. Немедленно приведите в полную готовность «Светолет III». Дела принимают такой оборот, что он в любую минуту может нам понадобиться. Министру передайте, что я строго придерживаюсь указаний. Связь с лицом неизвестной национальности, живущим на открытом нами острове, установлена, — по всей видимости, уже сегодня нам удастся воспользоваться его… гм… сотрудничеством.

Через двадцать минут серебристая стрекоза умчалась на юго-восток, а новый «Светолет», поднявшись в воздух, взял курс на север.

Вскоре путешественники пили у красноносого Полярного Робинзона кофе. На этот раз властитель острова был весьма гостеприимен. Он не поинтересовался причинами, вызвавшими столь большое запоздание его гостей, и с аппетитом уплетал предложенный ему Солнцевым шоколад.

— Ваша страна — великая страна, — благочестивым голосом говорил он. — Но, если я не ошибаюсь, у вас нет колоний в тропических широтах. Откуда же у вас шоколад?

По-видимому, он хотел показать себя более глупым, чем был в действительности.

— Какао растет у нас в окрестностях Сухуми и Пота, — сказал Рыбников. — Погодите, пройдет несколько лет — и на свете не будет такого плода, который не произрастал бы в СССР. О Мичурине слыхали? А о многотысячной армии мичуринцев? У нас в СССР будут такие плоды, каких еще нигде нет.

— Я вам верю, господа, — с поразительной быстротой согласился Робинзон. — Я знаю: русские — фанатики, а большевики в особенности. Но… оставим этот разговор. Он ни к чему. Можно не ссориться при разных политических режимах… Так, кажется, вы проповедуете? Позвольте вас спросить, давно ли вы из Москвы?

— Мы, как вам это уже известно, третьего дня, а она, — Лев показал на Надю, — сегодня.

— Простите, вы хорошо владеете английским языком?

— Да, вполне, — ответил Лев.

— Но вы, вероятно, хотели сказать — неделю тому назад, а сказали — третьего дня… Вы, наверное, ошиблись?

— Нет, не ошибся. Именно так я и хотел сказать, мы вылетели третьего дня, а мой ассистент Надежда Алексеевна слетала в Москву и сегодня вернулась. Кстати, господин Полярный Робинзон, разрешите задать вам вопрос? Если вы его сочтете нескромным, я не буду настаивать на ответе.

— Пожалуйста, прошу, спрашивайте…

— Что это за вооруженные банды бродят недалеко от острова?

— То есть, вы хотели сказать — солдаты Монии? Вооруженные силы великой демократической Монии защищают Арктику от вторжения войск тоталитарных государств…

— Какие же государства вы считаете тоталитарными? — с откровенной улыбкой спросил Солнцев: он хорошо знал, что в Монии часто прибегают к слову «тоталитарный», чтобы прикрыть свои захватнические стремления.

Полярный Робинзон пожевал губами.

— Я уже имел честь сообщить вам, что покинул мир около двадцати лет тому назад и с тех пор совсем не интересуюсь тем, что делается за пределами моего острова. Раз в несколько лет сюда заходят корабли. Иногда приземляются монийские самолеты… Я повторяю вам то, что слышал от изредка посещающих меня.

В разговор вмешался Иринин.

— Мы прибыли сюда не для политических споров. А что касается солдат, то, хотя бы по униформе, мы можем отличить их от разбойников. Те, кого мы встретили, не солдаты. Нам пришлось их обезоружить, они покушались на нашу жизнь, пытались завладеть нашей машиной…

— Нет, не может быть! О, нет! Это ошибка! Откуда же возьмутся в арктических льдах бандиты, грабители? У нас здесь все так спокойно! На некоторых островах к югу отсюда живут монийские солдаты…

— А о Подземном городе вы что-нибудь слышали? — спросил Солнцев.

Лицо Полярного Робинзона не дрогнуло. С самым невинным видом он переспросил:

— О чем?

— О Подземном городе.

— А где он находится? — еще невиннее спросил хозяин.

Лев понял, что из этого красноносого господина, если даже он и очень хорошо осведомлен, ничего не выжмешь. Он помолчал и заговорил о другом:

— Позавчера вы обещали сопровождать нас в полете над вашим островом…

— О, я охотно посмотрю на свои владения сверху, — любезно согласился Полярный Робинзон. — Но когда я вернусь домой?

— А когда вы хотели бы?

— Я хотел бы сегодня. Я хотел бы спать в своей кровати.

— Хорошо, не позже полуночи вы будете дома.

Полярный Робинзон покачал головой.

— Вы шутник, молодой человек. А я не люблю, когда шутят таким образом.

— Я вовсе не шучу. До полуночи мы осмотрим ваш остров во всех подробностях.

— Вы, русские, настойчивый народ, очень настойчивый… Но кто мне поручится, что вы сдержите свое обещание? А если вы опоздаете? А если случится авария, и я не вернусь ни завтра, ни послезавтра? Кто за это ответит? — Полярный Робинзон хитро прищурил глаза.

Рыбников, который до сих пор спокойно прислушивался к беседе, возмутился.

— Короче говоря, вы нам не верите? — Моряк всем телом повернулся к ухмылявшемуся островитянину. — Хорошо! Тогда вы поезжайте с моими товарищами, а я останусь здесь до вашего возвращения в качестве гарантии вашей безопасности.

— Уважаемый член научной экспедиции, — елейным голосом начал Робинзон, — господин… э… э…

— Рыбников, — подсказала Надя.

— Итак, господин Рыбников великодушно соглашается остаться здесь до моего возвращения. Это уже гарантия. Но это гарантия только юридическая. А где же гарантия коммерческая?

— Не понимаю, — сказал Солнцев.

— Неужели? Представьте себе, что я сегодня не вернусь, а вернусь лишь завтра. Значит, я теряю целый день. Как видите, мне нужно очень мало, но это немногое я получаю от китового промысла, от морского зверя, от салотопни… Все здешние жители работают на моих предприятиях. Теперь вы понимаете, во что ценится мой день? И вдруг по вашей вине я задерживаюсь где-то далеко от этого места. Кто компенсирует мои убытки?

— Ах, вот вы о чем? — Солнцев засмеялся. — Значит, ваше уединение на этом острове связано с коммерческими делами… Ну что ж, попробуем договориться. Какое обеспечение вы хотели бы иметь?

— Обыкновенное, какое водится между деловыми людьми: договор с указанием суточного вознаграждения и прогрессивной неустойки в случае его нарушения.

— Согласен! — проговорил Лев, еле сдерживая смех. — Я подпишу такой договор, потому что нет силы, которая помешала бы мне доставить вас сюда не позже полуночи, а то и раньше. Но не задерживайте и вы нас.

— Это еще не все. Нужно точно установить размеры неустойки. Если вы не доставите меня сегодня до полуночи домой, то вы обязуетесь в течение первой недели за каждые даже неполные, даже только что начавшиеся сутки уплатить по сто тысяч долларов. Если же путешествие затянется на срок больше семидневного, то за каждую новую, даже только что начавшуюся неделю вы мне платите еще сто тысяч сверх оговоренной выше ежедневной неустойки.

— Однако и аппетиты же у этого отшельника! — пробормотал Рыбников по-русски. — Вот тебе и бежал от суетного мира…

Лев решительно кивнул.

— Хорошо, я согласен. Мы сейчас же составим такой договор. Хотя, признаться, я еще ни с одним частным лицом договоров не заключал.

— Не хотите — никто не настаивает, — пожал плечами проповедник слова божия среди эскимосов. — Но я отлично знаю, что у вас есть какой-то интерес на моем острове. Вы говорите — научный. Пожалуйста. Я не интересуюсь вашими делами. Мне достаточно моих дел, которыми вы также не интересуетесь. Но я хочу оградить свои предприятия от убытков.

— Ну и жулик, — снова не удержался Рыбников.

— Надюша, — сказал Лев, стараясь сохранить спокойствие, — пиши, я продиктую… — И добавил по-русски: — Этой акуле ничем от нас поживиться не удастся, пусть не надеется.

Робинзон суетливо подвинул Наде бумагу и чернила.

— Минуточку. Я забыл еще один пункт, печальный пункт, но необходимый. Это пункт о страховании жизни. Я не знаю, застрахованы ли вы, но я не двинусь с места, пока вы не согласитесь застраховать мою жизнь в сумме пятьсот тысяч долларов. Если я погибну, пусть какие-нибудь безвестные родственники воспользуются моей смертью, пусть она кому-нибудь принесет счастье. Полмиллиона долларов — это солидное счастье. Так вот, вы должны внести и этот пункт в договор. И не только внести, — вы обязаны немедленно меня застраховать и выдать мне страховой полис, который я положу в свой сейф… Без этого я не тронусь с места.

Терпение Льва подходило к концу, но он улыбался.

— Хорошо, я принимаю и это условие. Но где же здесь можно получить страховой полис? Я еще понимаю — можно сделать заявку о страховании по радио, но ведь получить полис по радио невозможно?

— Нет, заявка меня не устроит. Но если уж вам угодно заключить договор на страхование моей жизни, я готов служить вам в качестве уполномоченного страховой компании «Крест и якорь». Вот мои полномочия: доверенность, удостоверение. Вот квитанционная книжка, вот полис. Но, раньше чем его заполнить, я должен получить с вас первый страховой взнос в семь тысяч четыреста восемьдесят один доллар. Можете уплатить эту сумму наличными? Тогда я заполню полис, подпишем договор — и летим. Не можете — сделка не состоится. Я с вами не полечу и буду категорически протестовать против каких бы то ни было полетов над моим островом.

— Я могу заплатить эту сумму валютой любой европейской страны… — Лев нетерпеливо взглянул на часы.

— Не любой и не европейской, а только валютой Монии! Что такое любая валюта для моего страхового общества? Оно находится в Монии. А терять на размене — слуга покорный, — я не согласен…

— Я сам обменяю, с вашего разрешения, — сказал Лев. — Но мы не можем терять времени. Ведь потребуется несколько часов, чтобы слетать в ближайшую банкирскую контору.

— Несколько часов? Вы хотели сказать — дней!

— Нет, именно часов. Но я не могу позволить себе даже этой роскоши. Каждый час для нас дорог, и мы вынуждены будем отказаться от вашей помощи.

Робинзон пожал плечами.

— Упрямый народ эти русские, — сказал он, хлопая Льва по спине. — Ладно, чтобы вы не говорили, будто я не оказал вам содействия, я ограничусь договором, полисом и распиской на франки или на монийскую валюту по существующему курсу с небольшой надбавкой на могущие произойти изменения. Самостраховка, так сказать. Итак… — Робинзон придвинул к себе листок бумаги, начал торопливо вычислять, что-то бормоча под нос. — Пишите расписку на семь тысяч четыреста восемьдесят один монийский доллар или на один миллион четыреста тысяч западноевропейских франков. — Он вздохнул: — Эх, никогда западные деньги не падали так низко!

— Почему? — полюбопытствовал Лев.

Робинзон вздохнул еще печальнее.

— Причин много. Главная, я думаю, та, что Запад получает помощь от Монии. На деньги других государств ничего не купишь. Надо везти на рынок воз этой бумаги, чтобы принести домой корзину провизии. — Робинзон вдруг опомнился и громко заявил: — Спасибо великой монийской демократии! Если бы не она, Запад никогда не оправился бы после войны.

— Сочувствую Западу, — произнес Лев, не в силах скрыть саркастической улыбки. — Правда, на земле многих западных стран не разорвался ни один снаряд, не упала ни одна бомба. Вот только валюта там при помощи пресловутой монийской демократии превратилась в тряпье…

— Ничего, — бодро возразил Робинзон, — умные люди и на этом отлично зарабатывают…

— Каким же образом?

— О, способов больше чем достаточно. Одни имеют связи с банками. Делец получает большой кредит на несколько месяцев, ему легко учитывают векселя. Для чего же банки, если не для учета векселей, не для кредита? Но в наши дни кредитом пользуются только считанные люди, вернее — сами банковские воротилы, конечно, через подставных лиц. Ну, допустим, я получил сегодня кредит в несколько миллионов. Я тотчас же закупаю на них ходкие товары по любой цене. Больше делать мне ничего не нужно. Дальше все идет само собой. Товары каждый день дорожают, деньги дешевеют. Пока наступит срок платежа, товары подорожают, а деньги упадут во много раз. Я взял, скажем, пять миллионов, эту же сумму и уплачу банку. А товар, купленный на эти деньги, теперь стоит уже миллиарды!

— А еще какие способы? — спросил Лев. Ему хотелось услышать из уст увлекшегося отшельника о новейших методах биржевого грабежа.

— Ну, мало ли какие? Существуют разные виды банковских операций. Скажем, банки принимают вклады… Всегда, когда начинаются неполадки с финансами, коммерческие люди пускают деньги в оборот, а глупые рантье или те, у кого на черный день отложено несколько франков или марок спешат отнести их в банк. Чем надежней фирма, тем охотней делаются вклады. Курс денег падает с каждым днем. Но мелкий вкладчик ущемляет себя: я, мол, переживу, сейчас не буду трогать вклада, наоборот, постараюсь его увеличить, подожду, пока деньги опять поднимутся до настоящего курса. И вот банкир вдруг пускает слух: «Кажется, я скоро буду вынужден прекратить платежи». Все — к банку. Паника… Толпа грозит разнести банк. Появляется представитель банкира: «Господа, в чем дело?» — «Вы банкроты», — отвечают обворованные вкладчики. — «Мы банкроты? Кто посмел сказать такое?» Открывается банк. Все устремляются к кассам и получают сполна свои вклады, даже с процентами. Франк за франк, крона за крону. Придраться нельзя. Однако это уже не те франки или кроны. Но нельзя же требовать от банка пересчета по настоящему курсу. Ведь настоящий курс устанавливает черная биржа, рынок. А банк, как и правительство, делает вид, что все в порядке и деньги у него как деньги. Ну вот и судите сами… О, да! Сейчас каждый умный человек может легко разбогатеть. Потому что на Западе на первом месте — инициатива, частная предприимчивость. Там свобода торговли, никто не смеет ее нарушить. О, да!

— Скажите, а как живут на Западе рабочие, которым нечего делать, особенно теперь, когда западным странам оказывают такую щедрую помощь?

— Как так — нечего делать? Они все работают… Строят укрепления, аэродромы для заокеанских союзников, прокладывают дороги, роют каналы… Конечно, плату они получают небольшую, как всегда на общественных работах. Зато им каждый день дают по миске супа. Так что разговоры о голоде — это пропаганда… Я сам был в прошлом году на материке, своими глазами видел. Стоит большая кухня, и каждый рабочий получает миску супа. Это возвышенное зрелище: те, кому много дано, делятся с неимущими.

— Прекрасно живут на Западе, — в тон ему сказал Лев.

Во время этой речи «отшельника» он успел написать договор и расписку, подписал все, что нужно, и вытер руки носовым платком.

— Ну, больше нас ничто не задерживает? Отправляемся!

— О, да. Отправляемся, — повторил Робинзон, пряча бумаги в сейф. — Теперь я могу вам сказать: я сделал сегодня хорошее дельце. Очень, весьма хорошее. О, да. Это, — он указал на сейф, — будут денежки, настоящие долларчики. Кто вам поверит, что вы еще сегодня привезете меня обратно?! Итак, в дорогу, господа! — Он повесил через плечо винтовку, рюкзак, взял в руки толстую суковатую палку, на руку — доху. — В добрый час! — И перекрестился на галерею икон, висевших в углу над сейфом.

Джонни устраивает свои дела

Батюшка-солнце — очень хитрый батюшка: заглянул в становище, видит — все спят, и скорей побежал на край неба по своим делам. Но Хомеунги-Умка-Наяньги много хитрее батюшки-солнца; он только прикинулся спящим. Когда батюшка-солнце отвернулся, Хомеунги поднял племя, велел запрягать, и собаки легко потащили сани по затвердевшему насту.

Джонни лежал на санях вождя. Ему было тепло и мягко на оленьих шкурах. А Хомеунги, уставший и не выспавшийся, бежал рядом с упряжкой. Но вождь был доволен. Он спас белого путешественника. Белые за это дадут ему много денег. Он купит настоящее ружье, настоящую кумачовую рубаху и две больших бутылки огненной воды. Он один выпьет всю огненную воду. Впрочем, немного нальет Ченьги-Ченьги. Но если угостить Ченьги-Ченьги, то придется поднести и Пальчи-Нокья. Нет, он купит не две, а три… пять бутылок… Вот тогда будет настоящий пир, и все будут пьяны, а он больше всех.

Одно беспокоило Хомеунги: до сих пор спасенный неподвижно лежит на мехах, смотрит в небо и молчит. Когда взгляд его упирается в лицо Хомеунги и тот начинает угодливо улыбаться и кланяться, кажется, что спасенный смотрит сквозь Хомеунги, точно вождь стал тонкой ледяной пластинкой. А поговорить с ним нельзя — Хомеунги не знает его языка. С белыми умеет объясняться только Симху-Упач. Но доверять шаману не следует: кто знает, что наговорит белому коварный шаман. Он, чего доброго, постарается захватить большую долю награды, если не всю… Нет, шамана нужно держать от белого подальше.

Во всю прыть летят собаки. Потрескивает под полозьями синеватый молодой ледок. Неутомимый вождь бежит рядом со своей упряжкой. А далеко сзади, на двух упряжках, замыкает цепочку каравана великий шаман Симху-Упач. У него на санях много добра. Сушеные морские черти, напоминающие новорожденных младенцев, черепа и кости, клыки и зубы животных и людей. Все уложено в обширные канадские мешки, затянутые английским шпагатом. Огромный барабан, грохочущий на парадных камланиях, громоздится рядом со своим меньшим братом — военным барабаном. В горшках у Симху-Упача хранится китовый, моржовый, тюлений и рыбий жир, а в самом большом горшке он везет олений помет, смолотый в порошок. В крепкой клетке дремлет большая полярная сова, белая, с хохолком, в нее вселился дух Берды-Дурды — славного героя, взятого в Долину счастливой охоты много веков тому назад.

Великий шаман, богатый шаман Симху-Упач! У него на голове рога овцебыка — вождя стада. На его поясе двадцать четыре клыка — двенадцать медвежьих жизней. Клыки способны открывать тайны…

Так думают о шамане наивные соплеменники. Но кто же, как не сам шаман, внушил им уважение не только к своей священной особе, но и к каждой вещи своего обихода!

Сегодня шаман не доволен. То и дело он вытягивает шею, жадно следя за передними санями. Когда караван поднимается в гору, он видит лежащего на них белого, видит длинную фигуру вождя, бегущего рядом с собаками. О надутый гордец Хомеунги-Умка-Наяньги! Он пуст, как большой барабан — много шума, мало дела. Он оттеснил его, великого шамана, от золотого клада на двух ногах. О глупый-глупый вождь безголового стада! Посмотрим, что ты запоешь, когда чужеземец выпустит когти!

Собаки весело бежали, покусывая друг друга и задрав кренделем хвосты. Хомеунги мог сесть на сани, но он не смел коснуться белого, глядящего на него с таким видом, точно он, Хомеунги, не вождь и даже не человек. Чем ниже он кланялся, чем угодливей улыбался, тем выразительнее спасенный подчеркивал свое презрение.

Джонни, наконец, надоело лежать, он свесил с саней ноги. Хомеунги на ходу нагнулся и попытался устроить ступни господина на полозьях, чтобы они не пахали снег: ведь при этом бег собак затрудняется и — да не попустят боги! — легко можно ушибить ногу. Но Джонни оттолкнул его ногой и нарочно стал так зарывать носки своих башмаков, что получались глубокие борозды. А красный, потный, задыхающийся Хомеунги все бежал рядом, стараясь не выпасть из поля зрения своего гостя, и кланялся чуть ли не на каждом шагу.

Тем временем солнце стало быстро карабкаться на небосклон. Увидев, что эскимосы его обманули, батюшка-солнце выпустил на землю пук своих раскаленных стрел. Зажурчали ручьи, затрещал лед, осел наст. Собаки то и дело обдирали кожу на ногах. Санный след покрылся красными пятнами крови.

Поглядел незадачливый вождь на небо и прослезился: сердитый батюшка больно ударил по глазам — крепко, видно, озлился.

Делать было нечего — нужно остановиться. Окинув унылым взглядом местность, вождь увидел сбоку большую льдину и погнал туда собак. Они надрывались, таща сани по размякшему снегу. Хомеунги чуть не лопнул от натуги, помогая собакам, а Джонни и не подумал встать. Он снова разлегся, подложив руки под голову и насвистывая любимую песенку: «Долли, Долли, успокой мои нервы».

Наконец, Хомеунги вытащил сани на льдину. Здесь будет шалаш вождя.

Хомеунги начал распрягать. Это послужило сигналом для остальных.

Джонни безучастно глядел на суету, но, сообразив, что племя становится на дневку, схватил Хомеунги за грудь и так начал трясти его, что голова вождя задергалась.

— Ехать! Ехать, черт возьми! — свободной рукой Джонни указывал на север. — Ехать!

Хомеунги понял, чего хочет гость. Но как объяснить ему, что ехать нельзя. Собаки надорвутся, а без них погибнет все племя. Нужно подождать, пока батюшка побежит по своим делам. Тогда его опять можно будет обмануть.

Джонни ни слова не понял из лепета Хомеунги.

— Ехать! Ехать, проклятая обезьяна!

Голова вождя болталась, а с посиневших губ слетали невнятные звуки.

Какое дело Джонни до соображений этого чумазого вожака?! Ему нужно как можно скорей попасть в Подземный город! И так уже черт знает сколько времени потеряно. Джонни схватился за автомат:

— Ехать!

Делать нечего, пришлось Хомеунги обратиться к посредничеству шамана: Симху-Упач объяснит иностранцу на его языке, почему нельзя ехать.

Шаман не заставил себя долго просить. Снисходительно потрепав Хомеунги по плечу, он сказал:

— Никогда, великий вождь, не надо зазнаваться, вместе мы — сила. Порознь нас и сова съест. 

Между шаманом и Джонни началась беседа мудрых. Оба курили. Джонни горячился, а Симху-Упач степенно и терпеливо втолковывал ему свое. 

Наконец, Джонни надоели разговоры с шаманом, он поднял автомат — и пули засвистели над головами эскимосов. Каждый услышал голос смерти. В страхе все повалились на снег.

Хомеунги прижал руки к груди и упал перед чужестранцем на колени, униженно пытаясь обнять ноги строгого гостя. Он готов был целовать его пимы. Но Джонни ударил его ногой в лицо. А шаман, сочувствуя Хомеунги, но опасаясь за свою шкуру, закричал:

— Господин велит ехать! Ему некогда! Надо ехать, вождь. Не то будет совсем худо.

— Но, великий шаман, — молил Хомеунги, размазывая кровь по лицу, — ты видишь своими ясными глазами: дороги нет. Погубим псов — что будем делать?

Джонни как будто понял последние слова Хомеунги.

— Выкинуть к чертям всю кладь! — скомандовал он.

Симху-Упач перевел:

— Он велит ехать порожняком.

— Всем идти пешком! — продолжал распоряжаться Джонни.

— А люди пусть идут: и старые, и малые, — перевел шаман.

— Объясни этой обезьяне, — продолжал Джонни, — что я за все плачу. Чеком на любой банк. Можно золотом по прибытии в Подземный город. Никто не будет в убытке.

Симху поднял Хомеунги и отвел в сторону. Убедившись, что никто не подслушивает, шаман сказал:

— Не падай духом, вождь. Не пристало великому водителю племени медведей-воинов терять голову. Я, твой советчик и друг, шаман Симху-Упач, возвещаю начало твоей второй судьбы. Тебя ждет иная жизнь, полная света и радостей. Ты будешь пить сладкую огненную воду, вкус которой не с чем сравнить. Ты будешь ездить в железных домах, которые не нуждаются ни в собаках, ни в лошадях для быстрого движения. Золото само лезет в наши руки. Господин покупает все наше имущество. Пусть дохнут псы — у нас будут деньги. Пусть ломаются сани — у нас будут деньги, на которые мы купим самодвижущиеся машины, способные мчаться быстрее самого тонконогого оленя.

— Как, откуда это к нам придет? — спросил Хомеунги.

Ему хотелось верить словам шамана. Пусть не все это сбудется, но помечтать вдоволь, а потом забыться за бутылкой виски — и то хорошо.

— Мы получим у белого много денег за то, что доставим его на дальний остров. Нам по пути. Мы возьмем с него пятьдесят… нет, сто тысяч долларов…

Симху-Упач будто и не смотрел на своего собеседника, но от него не скрылось, что мысли вождя уже отравлены.

Джонни между тем надоело ждать.

— Скоро вы там? — крикнул он, нетерпеливо размахивая автоматом. — Время идет… Ехать!

— Сейчас, — ответил Симху-Упач по-английски. — Этот идиот ничего не может понять.

— А это он понимает? — Джонни похлопал рукой по ложу автомата.

— О, не спешите пользоваться этим средством. Вождь вам еще пригодится.

Хомеунги мучительно думал. Все, что сказал шаман, конечно, не могло не прельстить его воображения… Но… как все это получится? Золото им заплатят здесь, на острове, где купить ничего нельзя. Золото тяжелое, всего, что обещал Симху-Упач, одному человеку не унести. А собак уже не будет. За все золото мира здесь ни одной собаки не достанешь. Что же будет? Он получит золото, обманет племя, поделится с шаманом, а потом умрет на золоте… Зачем же оно мертвому?

Все это Хомеунги выложил шаману. Тот передал ответ вождя Джонни-Счастливчику. Джонни встал во весь рост на санях, скомандовал Симхе-Упачу:

— Переводи за мной, — и начал: — Слушайте меня, мужчины и женщины! «Общество дальних исследований», директором-распорядителем которого я являюсь, имеет на севере неподалеку отсюда хорошо оборудованные рудники. Мы построили под землей большой город, с электричеством, с горячей водой. Все население Подземного города полностью обеспечивается продовольствием, жильем и одеждой. Так вот за то, что вы как можно быстрее доставите меня в Подземный город, я приму всех вас на работу, дам вам под землей хороший иглу, хорошую, жирную пищу. Есть будете кто сколько захочет. Все будете обуты, одеты и, кроме того, вам будут еще платить ежемесячно жалование. Под землей собаки, сани вам не понадобятся. Поэтому я покупаю все ваше добро. Сто тысяч долларов довольно? (Симху-Упач перевел не «сто» тысяч, а «двадцать», подмигнув при этом Хомеунги: «Не беспокойся, мол, все в порядке»). Согласны?

Шаман опять подмигнул Хомеунги. На этот раз тот понял правильно. Он поднялся на свой каяк, еще не снятый с саней.

— Медведи-воины! — воскликнул Хомеунги. — Как великое стадо оленей, пришло к нам неожиданное счастье. Я думал, что плохо нам будет в этом городе. И я боялся, что многим из нас придется отправиться к предкам в Долину счастливой охоты. Но вот боги услышали молитвы нашего великого шамана и прислали нам этого щедрого белого человека. Он берет нас в свой город, до конца дней обещает кормить, поить, одевать и обувать. А мы будем за это понемногу работать… Если кто захочет уйти из Подземного города, то он уйдет оттуда богатым человеком. Не отказывайтесь от своего счастья, медведи-воины. Белый человек принес нам сытую жизнь.

Решение было вынесено не без колебаний, но единогласно:

— Согласиться! Идти в Подземный город!

Сделка была скреплена договором, церемониально оформленным при помощи деревянной планки: Хомеунги сделал на ней сто мельчайших зарубок, по одной на тысячу долларов, расколол затем планку вдоль на две части так, что если сложить их, то зарубки в точности совпадут, и одну часть вручил Джонни, другую спрятал у себя на груди под малицей. Теперь белый связан священным договором чести.

Чувство локтя

У юго-западной оконечности Северной Земли «Днепр» попал в тяжелые льды. Многолетний паковый лед окружил остров, и напрасно «Днепр» со всей силой обрушивался на него: старый лед не поддавался. Разведка тщетно искала свежие спайки между ледяными полями — их не было.

В десятый раз ледокол задним ходом сползал в канал, пробитый им во льду, отходил метров на двести, набирал скорость и с разгона снова устремлялся на лед. Форштевень упирался в четырехметровый отвес пака, затем корпус корабля медленно взбирался на ледяное поле. «Днепр» давил на лед тяжестью по крайней мере в шесть тысяч тонн и не мог продавить. Капитан Лунатов дергал рукоять телеграфа:

— Носовые цистерны!

Вода наполняла носовые цистерны, центр тяжести корабля перемещался на нос. Это ставило судно в опасное положение, но лед по-прежнему не поддавался.

Приходилось выпускать воду, сползать задним ходом, снова брать разгон и лезть на лед где-нибудь правее или левее. А когда, наконец, лед раскалывался, «Днепр» все равно не мог двигаться дальше: отколотые глыбы льда превращались в бабки, с двух сторон зажимавшие корабль. Шестьдесят—семьдесят метров в сутки — вот и весь пробег. А угля расходуется за это время сто тонн.

Старший механик в девятый раз докладывал, что в бункерах осталось не больше полутора тысяч тонн угля. Капитан Лунатов раздраженно повторял:

— Знаю… Делайте свое дело.

Но вот по штормтрапу поднялась на палубу ледовая разведка.

— Разрешите, товарищ капитан? — спросила Валя Стах, остановившись у трапа, ведущего на мостик.

— Входите.

Валя поднялась на мостик.

— У меня предложение, товарищ капитан, — несмело начала она. — Спаек никаких, поле тянется на десятки километров… Помните, товарищ Солнцев говорил, что «Светолет» может форсировать любой лед?

— Вы предлагаете вызвать на помощь Солнцева?

— А почему бы не вызвать? Ничего зазорного. Они охотно помогут. Ведь им все равно, где испытывать свою машину.

— Ах вы, суперкарга! — Капитан ласково потрепал Валю по плечу. — Я уж и сам, признаться, подумывал. Да как-то и неловко, и неудобно… Ну, ладно. Сейчас радируем.

* * *

«Светолет» шел с пониженной скоростью на север. Благочестивый Робинзон оказался весьма любознательным субъектом: всюду совал свой нос, во все пытался вникнуть, обо всем расспрашивал, и Солнцеву приходилось крепко держать себя в руках, чтобы не нагрубить назойливому «хозяину» острова.

Сначала Робинзон был изумлен, когда машина почти бесшумно поднялась в стратосферу. Он, оказалось, был достаточно сведущ в воздухоплавании, чтобы не усомниться в том, что они действительно находятся в стратосфере: он видел темно-фиолетовое небо, чашевидную поверхность земли с круглыми краями по горизонту. Теперь отшельник понял, что поживиться за счет суточных или неустойки по договору не удастся: аппарат действительно превосходил все известные летательные машины.

Лев рассчитывал, что при любых условиях они успеют детально обследовать поверхность острова и своевременно доставить Робинзона к его жилищу. Поэтому он сделал вид, что не замечает попыток своего пассажира как-нибудь задержать полет. Робинзон то просил подняться выше, чтобы произвести какие-то наблюдения, то умолял опуститься пониже — ему якобы нужно оглядеть свой остров невооруженным глазом, то придумывал еще что-нибудь.

Солнцев исполнял капризы своего пассажира: времени было достаточно.

Робинзон, наконец, понял, что над ним издеваются. Он разочарованно сказал:

— Машина очень хорошая.

И, поудобнее усевшись в кресле, тихо замурлыкал какой-то псалом. Затем он зажмурил глаза, будто впал в дремоту, а на самом деле внимательно приглядывался из-под опущенных ресниц ко всему окружающему. И вдруг чуть не упал от неожиданности с кресла: перед ним стоял живой белый медведь! Правда, это был еще только медвежонок, но факт от этого нисколько не менялся.

Робинзон расправил фалды фрака, откашлялся, снял очки, протер стекла, снова водрузил их на место и заявил:

— Это нарушение…

— Нарушение чего? — спросил Солнцев.

— Я хочу сказать — это браконьерство. — Робинзон ткнул пальцем в медвежонка, вздумавшего обнюхать его торбаза. — У вас есть разрешение на право охоты на территории моего острова и в его окрестностях?

Солнцев рассмеялся.

— А кто мог здесь его выдать?

— А лицензию на право вывоза одного экземпляра урсус арктос в живом виде вы у меня испросили?

— И лицензии у нас нет, — ответил Лев.

— В таком случае я, как единоличный владетель острова Полярного Робинзона, который несет на себе тяжкое бремя законодательной и исполнительной власти на принадлежащей ему территории, вынужден наложить на вас: первое — штраф за браконьерство, второе — штраф за нарушение закона об охране медвежьего стада, третье — штраф за беспошлинный вывоз с территории острова живого медведя, четвертое — штраф за тайный экспорт мясных продуктов в живом виде, пятое — штраф за бесплатный промысел, шестое — штраф за…

— Позвольте, — не выдержал Лев, — да ведь медвежонок пойман вовсе не на территории острова и он — не мясные продукты. Вообще никакого нарушения ваших прав нет!

Надя откровенно расхохоталась.

Робинзон взглянул на молодую женщину, и лицо его искривилось. Он не знал, разгневаться ему или примирительно улыбнуться. В конце концов он счел за лучшее невыразительно пробормотать:

— Впрочем, со штрафом можно повременить. По праву собственности я должен взыскать с вас… Но все равно у вас нет долларов. Так что на этот раз обойдемся без штрафа.

— Вы очень мило шутите, — не без издевки сказал Лев.

Вдруг Робинзон наклонился к экрану радиоглаза.

— Позвольте! — воскликнул он. — Что это такое? О, нет! Этого я допустить не могу!

На экране показалась группа людей, с трудом передвигавшихся без дороги по глубокому размякшему снегу. Измученные псы, вывалив языки, тащили сади, на которых громоздилась какая-то кладь…

— Нельзя ли покрупней? — попросил Робинзон.

Лев увеличил изображение.

— Что же они везут? — соображал вслух отшельник. — Как вы думаете, господин начальник, что это они везут?

— Слоновые бивни, — сказал Иринин.

— Откуда здесь слоновые бивни? — воскликнул Лев. — И для чего их тащить по этой невозможной дороге?

— О, да! — Робинзон просиял. — Я теперь понимаю. Я слышал об этом… Мне говорили, что в заброшенных эскимосских селениях на моем и окрестных островах попадаются склады мамонтовых и моржовых бивней. Это связано с легендой, будто когда-то эскимосы ушли под землю, спасаясь от чего-то. Они не успели перевезти свое добро и оставили эти драгоценные склады. Я давно собирался отправиться за ними. Ведь это огромная ценность. Но вот теперь, как вы видите, какое-то бродячее племя подобрало принадлежащее мне имущество… Этого нельзя допустить! Я прошу спустить меня на лед.

— Но ведь через сорок минут…

— К черту сорок минут! Я возвращу вам вашу расписку и договор. Мой дом никуда от меня не уйдет. А эти голодранцы, эти воры непременно удерут… Нет, они доставят меня вместе с этими драгоценными бивнями в мою факторию. Я научу их уважать законы бога и мои!

— Через сорок минут я обязан доставить вас домой, — сказал Лев. — Между нами заключен договор с неустойкой…

— Нет, нет! — обрадовался Робинзон. — Неустойка только с одной стороны — с вашей. Но я не буду пользоваться вашей неопытностью. Бивни стоят во много раз больше вашей неустойки. Сделаем остановку. Я поговорю с этими бездельниками, а потом будет видно, что делать дальше. Может быть, я поеду с ними.

— Я буду ждать полчаса. Через полчаса я буду считать наш договор несуществующим. Прошу сделать надпись на моем экземпляре, что, если вы не вернетесь черед полчаса, то он будет считаться аннулированным, а ваша дама вернет нам расписку. Напишите также соответствующее распоряжение этой даме.

Кряхтя, Робинзон сделал надпись, аннулировал договор и написал записку. Солнцев повел машину на посадку.

Раньше, чем выпустить Робинзона, он на всякий случай снабдил его стандартным мешком с провизией на три дня.

Едва нескладная фигура забывшего о грешном мире Робинзона поспешно скрылась за ближайшим торосом, Солнцев пустил в ход компрессор, и надувной маскировочный колпак накрыл машину. Даже вблизи трудно было отличить ткань колпака от ледяного бугра.

В это время Надя услышала в наушники: «Светолет»! «Светолет»! Я — «Днепр». Я — «Днепр».

Солнцев тут же продиктовал ответ на просьбу о помощи: «Сегодня будем у вас. Привет!»

Робинзона ждали около часа, но он не возвратился. Нажимом рычага Солнцев убрал маскировку. Подняв машину за облака, он направил ее сначала на запад, а потом повернул на юг. Вскоре «Светолет» подкатил к дому Робинзона. Рыбников вышел навстречу. За ним с ружьем в руках следовала шароподобная хозяйка дома. Прочтя сделанную Робинзоном на договоре надпись, она толкнула Рыбникова к машине, вернулась в дом и через несколько минут вручила Солнцеву оставленные им бумаги.

«Светолет», как и в первый раз, помчался к обрыву. Но теперь никто из эскимосов, толпившихся на улице, не волновался. Все восхищенно следили за машиною. Она взмыла над островом, взяла курс на восток и через несколько минут опустилась на лед у борта «Днепра».

Встреча была самой радостной. Но нужно было торопиться, и Солнцев сейчас же принялся за дело.

«Светолет» выдвинул трубу с поперечной полой штангой на конце. Хоботки, опущенные книзу, выбросили две струи белого пламени. Мгновенно во льду образовались два параллельных прореза. «Светолет» удалялся, набирая скорость. За ним оставалась полоса прорезанного льда. Вскоре машина скрылась за горизонтом. Команда «Днепра» не уходила с палубы — все смотрели вслед чудесной машине, ожидая ее возвращения.

На палубе находился и Гарри Гульд. Солнцев разрешил ему побыть на корабле. Он стоял с Валей, опершись к фальшборт.

— Какая замечательная машина «Светолет»! — сказала Валя.

Гарри ответил не сразу.

— Да, его уже не видно…

— А как леталось моему медвежонку? — спросила Валя, ласково потрепав звереныша, которого Гарри принес с собой.

Снова прошло не меньше минуты, прежде чем Гарри отозвался.

— Валя, — озабоченно спросил он, — какие медвежата вам больше нравятся: черные или белые?

Валя ответила не задумываясь:

— Белые…

— Я так и думал…

— К чему вы это, Гарри? — Валя увидела его унылое лицо. — Что с вами, Гарри? Ох, и чудак же вы! — Девушка весело рассмеялась. — Ну до чего же вы смешной, Гарри! Сравнили человека с медведем.

Валя стала серьезной.

— Гарри, — сказала она. — Для нас, советских людей, не существует рас низших и высших. Мы оцениваем человека не по цвету кожи, а по поступкам.

— Это хорошо, — кивнул Гарри. — Это очень хорошо…

Он что-то еще сказал, но Валя не разобрала, его последние слова потонули в нарастающем гуле: к «Днепру» стремительно приближался «Светолет».

Через минуту он остановился рядом с кораблем. Обратный путь «Светолет» проделал левее и таким образом прорезал в ледяном поле широкий канал.

— Гарри! — крикнул Солнцев, открыв дверцу. — Отправляемся!

Гарри обеими руками крепко и осторожно сжал маленькую мускулистую руку Вали и торопливо перелез через борт.

С палубы неслись приветственные крики, «Днепр» провожал «Светолет» басовитым гудком.

Серебряное пятнышко растаяло в синем небе.

«Спасибо за помощь» — радировал вслед «Светолету» Сима Масленников.

Едва «Днепр» ударил носом в ледяное поле, как подрезанный лед поплыл, сбился в кучу, потом льдины стали громоздиться одна на другую, прятаться под края ледяного поля. Расталкивая их, корабль свободно пошел своим курсом.

Канал еще не затянулся молодым льдом, а «Днепр» уже достиг чистой воды.

Административный центр в опасности

Конноли с часу на час ждал прибытия Джонни-Счастливчика и его молодчиков. А там появится «Мафусаил», и хотя подводного входа уже не существует, вооруженные силы пройдут через известный лишь одному коменданту запасный вход в «чертовом пальце» — высокой, отвесной скале на восточной оконечности острова. Зачинщики отправятся в лучший мир вместе с нерадивой охраной, а остальные будут работать до последнего издыхания.

Конноли заперся в своем кабинете и включил в сеть коротковолновую радиостанцию. Ему удалось связаться с «Мафусаилом». Радист Мих сообщил, что господин Джонатан Блекпиг вылетел с отрядом новых надсмотрщиков в Подземный город, но, по-видимому, свернул в сторону, на военную базу. Мих советовал Конноли самому связаться с самолетом Джонни. Так будет вернее.

Комендант принялся разыскивать рацию «Циклона», но самолет как в воду канул. Однако Конноли не терял надежды. Устремив ледяной взгляд на микрофон, он в тысячный раз повторял ряд цифр, которые означали:

— «Циклон»! «Циклон»! Я — Подземный город. Я — Подземный город. Жду ваших сообщений. Перехожу на прием.

Никаких результатов… Но если на «Циклоне» испортился передатчик, то ведь может работать приемник. На всякий случай Конноли снова с помощью кода начал докладывать «старшему компаньону» обстановку.

— Джонни! Да слышите ли вы меня наконец? Ладно, будем считать, что слышите. Имейте в виду: подводный вход взорван. Иначе люди разбежались бы. Помните над фиордом «чертов палец»? Запасный вход начинается у его подножья, пещера — с западной стороны. Идите по ступенькам вниз. Будет тупик. Нажмите агатовую педаль в каменном полу. Дверь сама откроется, тогда двигайтесь прямо на свет и придете к машинному залу. Слышите? Пьянствовать и болтать можно и после усмирения мятежа… Я боюсь, что бунтовщики найдут какой-нибудь ход в старых разработках к административному центру. Увы, это наша беспечность: в свое время мы не взорвали эти заброшенные лазейки.

Конноли вытер вспотевший лоб. Да, нелегкая служба быть комендантом Подземного города, когда нет ни фюрера, приказавшего основать этот город, ни «третьей империи», снабжавшей всем необходимым… Подземный город — последний осколок гитлеровской машины. Хорошо, что подвернулся Джонни! Пусть он действует от имени победителей, великодушно именующих себя компаньонами… Пусть он, Конноли, бывший Крайц, снова останется в стороне, в роли исполнителя чужой воли, достающего каштаны из огня для других. Лучше еще пять лет провести в Подземном городе, не видя солнца, чем хотя бы на пять минут повиснуть в петле под солнцем. Если бы не это проклятое восстание, все было бы прекрасно… Правда, он может бежать. Но куда? В дикую ледяную пустыню? Слуга покорный! Он еще не так стар, чтобы искать смерти.

Может быть, нагрузить доверху аэросани и, пока бунтовщики ищут хода наверх, двинуться к монийским базам?

Но этот пройдоха Джонни предупредил, что генерал ничего не знает о Подземном городе. Пока Конноли сидит под землей, его считают офицером монийской армии. Но стоит ему появиться на военной базе, он может оказаться военным преступником, если это понадобится какому-нибудь политикану. Вздернуть его на первом дереве — самое простое дело. Тем более, что этим можно замести следы… Конечно, деревьев здесь нет. Но не в деревьях дело. При желании можно превратить в виселицу и торос.

Телефонный звонок прервал размышления. Конноли взял трубку. Руки его задрожали, лицо побелело, глаза налились кровью. Он ударил свободной рукой по столу и закричал:

— Сейчас же выдвинуть заслон в южную штольню. Через каждые сто метров — щит и пулемет. Понятно? Приказываю вести беспощадный огонь по всем бегущим с востока. Предупредить охрану: всякий, покинувший свой пост, попадет под огонь наравне с бунтовщиками. И еще: растолкуйте людям, что с минуты на минуту должны прибыть монийские части. Они сменят отслуживших охранников, которых я отправлю домой. Если же мы не отразим атак бунтовщиков, они разорвут нас в клочья… Как раз накануне демобилизации, запомните это!

Конноли достал из стола большой плоский пистолет и засунул его в кобуру. Другой пистолет он спрятал в карман брюк. Затем закурил толстую сигару и покинул свой кабинет. В вестибюле его ждала личная охрана.

— Друзья мои, вы мне нужны, — сказал комендант. — Фонари есть у всех? Оружие в порядке? Отлично. Следуйте за мной.

Конноли и его свита быстро пошли по штольне.

Некоторое время они двигались при слабом свете электрических ламп. Дальше их ждал полный мрак. Карманные фонари тускло осветили заброшенную штольню.

— Я здесь никогда не был, — произнес, выругавшись, капрал Шульц.

— К сожалению, мы все здесь не были, — отозвался Конноли. — А тут, возможно, есть старый ход на все горизонты. Если это так, то мы не изолированы от бунтовщиков.

Вскоре они наткнулись на последнюю заставу. Четыре пулеметчика сидели за стальным щитом и при свете шахтерской лампы играли в карты. Они не слышали, как подошел комендант со своей охраной.

Конноли сделал знак спутникам — те прижались к стенам. Комендант тоже отступил в тень.

Конноли знал подноготную каждого своего молодчика.

Вот Фридрих Ланге, с носом-картошкой, крестьянин из-под Мюнхена. Тупой, упрямый парень. Если бы ему не взбрело на ум, что его Китхен вышла замуж за другого, он бы мог, пожалуй, еще служить в Подземном городе. Но ревность не дает ему покоя ни днем, ни ночью. Он спит и видит, как мстит за измену. Какой из него солдат?

А вот этот с темными усиками, Сильвестр Боймгут, скорее похожий на белую мумию, чем на живого человека — этот сорокалетний мальчишка мечтал о карьере артиста. Кто-то убедил его, что у него дарование, и он стал статистом берлинской драмы. Да так и засох на этом. За всю свою театральную жизнь он вряд ли произнес перед зрителем двадцать слов. Он приветствовал фашистский переворот, так как верил, что фюрер вступится за него и прикажет дать, наконец, роль и ему. Боймгуту пообещали больше, чем он сам желал, но предложили сначала помочь укрепить новый порядок. Он вступил в охранные отряды, попал в Подземный город, пытался здесь сколотить любительскую труппу, но вскоре открыл в себе новое призвание: ударился в мистику и астрологию.

Сначала пулеметчики играли молча. Но вот здоровенный верзила Иоганн Пульвер с силой ударил картой по патронному ящику, заменявшему стол, и сказал:

— Вот когда десятка бьет короля!

Четвертый солдат, толстый, рыхлый, с бабьим лицом, на котором кисли голубенькие глазки, зевнул.

— Скорее бы конец… — И положил свои карты. — Не хочу больше… Скучно.

— Ну, нет! — воскликнул Иоганн Пульвер. — Номер не пройдет! Стал проигрывать и — не хочу больше. Нет, дружок. Изволь доиграть пульку. Я тебя так не выпущу.

— Чего ты? — отодвигаясь, спросил кислоглазый. — Вот все, что я выиграл. На, возьми. Честно? Ребята, я честно поступаю? Отдаю выигрыш. — И он стал торопливо отсчитывать деньги.

Пульвер, увидев у него в руках толстую пачку кредиток, побагровел и протянул к ней руку.

— Нет, нет! Так ты не отделаешься! Первый раз в жизни мне повезло, а ты хочешь отделаться моими же деньгами? Нет, этот номер не пройдет!.. Я, может быть, всю жизнь ждал этого случая…

— Ну, чего ты расшумелся? — вмешался Ланге. — Подумаешь, ждал всю жизнь… Все равно, с деньгами или без денег, ты отсюда не выйдешь. Все мы здесь оставим свои кости.

— Да, да, — засуетился кислоглазый, — все, все оставим кости!

— Ах ты каракатица! — заревел Пульвер, хватая партнера за горло. — Да я пока вижу один комплект костей — твой! Ну, Михель, что теперь скажешь? — Он сжимал горло толстяка все сильнее и сильнее.

Но Михель не мог говорить. У Михеля глаза полезли на лоб. Он беспомощно размахивал руками и хрипел.

Кто-то из спутников коменданта пошевелился, но Конноли схватил его за руку. Вмешались партнеры. Они набросились на верзилу Пульвера, повисли у него на руках.

— Что ты делаешь? — шипел мистик.

— Оставь его, — просил крестьянин.

Участники этой сцены, как и наблюдатели, увлекшись стычкой, не заметили быстро приближавшихся огней. Издали донесся треск выстрелов.

Конноли заорал так, что чуть сам не оглох:

— Ахтунг! Смирно!

Три пулеметчика вскочили и вытянулись — руки по швам. Четвертый, полузадушенный, свалился к ногам коменданта.

— Ах вы, грязное отребье! — выругался Конноли. — И таким способом вы думаете заслужить возвращение на родину, к семьям?! Да наши друзья монийцы не захотят и смотреть на таких шелудивых свиней! Вас зачем тут поставили?

— Так точно, — ответил Фридрих Ланге, — поставили.

— Я спрашиваю — зачем поставили? Не затем ли, чтобы отразить бунтовщиков? А это видите? Огонь, негодяи! Огонь!.. Скорей!

Боймгут и Ланге кинулись к пулемету. Пульвер склонился к Михелю, стал его трясти.

— Ну, что с тобой, друг!? Я пошутил. Полно, открой глаза.

Кислоглазый Михель не заставил себя долго просить: он глубоко вздохнул и приподнялся.

Гулко и часто затрещал пулемет охранников. В тесноте штольни эхо размножило треск на сотни ладов.

— Огонь! Огонь! — вопил Конноли.

Восемнадцать его спутников палили в темноту штольни из автоматов и пистолетов. Без умолку стучал пулемет. Факелы давно погасли. Не слышно было ни голосов, ни ответной стрельбы.

— Пока хватит, — сказал Конноли. — Довольно! Имейте в виду — эта атака не последняя. Но если вы не будете зевать и ссориться, никакой враг вам здесь не страшен. Пули скосят столько бунтовщиков, сколько рискнет появиться в штольне… И еще запомните — обратно дороги нет! Там вас встретят таким же огнем. Понятно? Пищу доставят вовремя, коньяк пришлю. Исполняйте свой долг, и родина вас не забудет…

— Где она, родина? — буркнул Ланге.

Конноли сделал вид, что не слышит.

В это время что-то мягко шлепнулось у ног Конноли.

Это была ручная граната.

Счастливая встреча

Экипаж «Светолета», находясь в стратосфере, с помощью приборов исследовал каждый метр пустынной поверхности острова. Друзья не теряли надежды найти вход в Подземный город.

Аппарат радиовидения не выключался. Путешественники видели то, чего до них не видел никто: покосившиеся кресты на могилах — возможно, на могилах товарищей Родионова; следы оставленных эскимосских стоянок; стада лохматых мускусных быков… В одном месте в поле зрения радиоглаза попало многомиллионное стадо лемминга-пеструшки. Зверьки шли так густо, что издали казались ковром, покрывающим сверху донизу всю отвесную стену ледника. Солнцев увеличил проекцию. Стало ясно видно, как маленькие зверьки скользили по леднику, стремясь к берегу. Голова колонны уже ступила на морской лед, а пестрый, серо-желтый ковер все еще висел на стремнине ледника.

В поле зрения объектива попало покинутое эскимосское стойбище, почти не разрушенное. На плешивом холме, наполовину свободном от снега, группировался десяток шалашей, круглых и конических. Кое-где еще сохранились оленьи шкуры, заменявшие наружные стены.

Стойбище было необитаемо: ни человека, ни собаки, ни дыма…

— Следы давно отзвучавшей жизни, — сказал Иринин. — История этих исчезнувших племен — загадка. Немудрено, если сами эскимосы объясняют ее уходом целых племен под землю.

— Действительно, загадка, — отозвался Лев. — Ведь самое характерное то, что в таких поселках люди находят предметы, ценность которых для эскимосов несомненна. Трудно допустить, чтобы эти предметы были брошены. С другой стороны, нет ни трупов, ни могил.

— Я полагаю, — сказал Иринин, — что нам следует осмотреть этот поселок. Зачем судить о прошлом только по свидетельствам других, когда мы сами можем посмотреть, что тут происходило. Полчаса стоит на это потратить.

Никто не возражал, и Лев посадил «Светолет» несколько в стороне от стойбища.

Не доходя до первого шалаша, они наткнулись на яму, полную бивней.

— Да это бивни мамонта! — воскликнул Иринин. — Когда-то, еще до обледенения, на этих островах, как видно, водились стада этих, ныне вымерших, животных. Катастрофическое похолодание лишило их пищи. Инстинкт гнал мамонтов туда, где им мерещилось спасение. Таким образом возникли огромные кладбища во льду, своего рода склады скелетов… Эскимосы, должно быть, собирают их и сдают купцам, иногда посещающим эти места.

— Я уверен, что если хорошенько поискать, — возразил Лев, — то мы найдем во льду не только скелеты, но и целые туши животных, погибших тысячи лет назад. Мясо их вполне годно для корма собакам.

— В этой яме, — сказал Иринин, — находится клад, научной ценности которого сразу и не определишь.

Они вошли в первый шалаш. Рыбников, как всегда, был осторожен:

— Товарищи, как бы тут не было какой-нибудь заразы. Кто его знает, что происходило здесь…

— Никакого риска, Устин Петрович, — ответил Лев. — Полярная зима — это такая дезинфекция, что никакие микробы не выдержат. Но главное — сотни лет прошло с того времени, как здесь в последний раз были люди.

— Не думаю, — вдруг уверенно заявила Надя. — Вот совершенно свежие следы.

Все увидели на снегу широкие, бесформенные следы, которые по первому впечатлению могли быть приписаны с одинаковым успехом и человеку, и зверю. Следы привели путешественников к шалашу, сохранившемуся лучше других. Он был укрыт двойным меховым покрывалом. Внутри было сравнительно светло. У входа лежал свежеубитый олень, из шеи которого торчала оперенная стрела. Тут же валялись стрелы, к стене был прислонен лук. По-видимому, кто-то начал свежевать добычу, но, вспугнутый появлением «Светолета», спрятался. Далеко уйти он не мог.

Путешественники пошли по следам дальше. Вскоре в том месте, где снег растаял, следы исчезли. Стали звать на всех языках, какие знали, но никто не откликался.

И снова наблюдательная Надя первая заметила, что груда хлама на месте развалившегося шалаша слегка шевельнулась. Через несколько секунд на зов Нади из-под хлама выполз человек небольшого роста, закутанный в обрывки меха. Он не решался подойти. Рыбников сказал ему по-русски:

— Иди, иди сюда, друг, не бойся.

Незнакомец бросился к ним со всех ног.

— Вы русские? Какое счастье! — крикнул он по-английски.

Гарри схватил его на руки, подбросил как младенца, поймал, прижал к груди.

— Гип! Гип! Ура! Профессор Паульсен!

Лев вспомнил: Паульсен — это норвежец из Подземного города, который одно время был вместе с Гарри.

Паульсена отвели в теплую кабину «Светолета», освободили от лохмотьев, сделали спиртовое обтирание, одели во все чистое. Надя принялась его кормить.

Лев с нетерпением ждал, когда можно будет приступить к расспросам: если профессор каким-то образом покинул Подземный город, значит, выход оттуда на поверхность острова существует!

Лев поднял «Светолет» за облака и на самой незначительной скорости заставил его кружиться над островом. Паульсен сел за стол.

Надя убрала посуду и устроилась сбоку, готовясь записывать рассказ норвежца.

Паульсен поведал о подготовке восстания, о своей встрече с русским, которого называли Раш, о том, как он снабдил Раша планом Подземного города, как по просьбе русского был погашен свет… Рассказал о начале восстания, о первых его успехах и о том, как Конноли взорвал подводный выход…

Фашисты, видно, о чем-то догадывались, а может быть, хотели сохранить нужного им ученого — во всяком случае, когда началось восстание, Паульсена взяли на административный горизонт и заключили не то в тюрьму, не то в какой-то тайник.

Сколько он пробыл в заключении — неизвестно. Он считал себя навеки погребенным в каменной толще острова. И вдруг он почувствовал дуновение холодного ветра. Стены тюрьмы оказались вовсе не такими уж непроницаемыми.

Профессор нащупал щель, из которой дуло. Пробовал расшатать камни. Он нечаянно нажал какой-то бугорок; каменный блок повернулся вокруг своей оси и отодвинулся. Паульсен очутился в низком тесном коридоре. Шел, бежал… Потом ступеньки вверх, опять коридор. И, наконец, обширная пещера. Солнечный свет указал выход на волю.

Ослепленный, замерзший, полураздетый, профессор очутился на льду, покрывавшем остров. Казалось, гибель была неминуема. Но Паульсен решил бороться! Прежде всего необходимо связаться с повстанцами, помочь им. Ведь он знает выход. Но как проникнуть на нижние горизонты?

Профессор Паульсен стал замерзать. Голод тоже давал себя чувствовать. Тогда он спустился к морю. Он чувствовал себя таким маленьким, таким одиноким перед лицом жестокой, неприступной полярной природы, что ничего не мог предпринять. Он бесцельно, наполовину бессознательно поплелся на запад, брел, еле переставляя ноги. И вдруг увидел поселок. Профессор побежал, но в поселке было пусто. Он нашел в большом шалаше лук и стрелы. Оружие хорошо сохранилось. Оно придало Паульсену силы и смелости. Он спрятался среди льдин и вскоре убил оленя. Тогда в нем проснулась воля к жизни, к борьбе. Он выбрал из хлама лучшие шкуры, сделал из щепок подобие пуговиц и вот — нарядился… Никогда раньше ему не приходилось свежевать животного. Он занялся этим делом, но вдруг увидел необычайную машину. Как мог он предположить, что это русские друзья? Он спрятался. Теперь он счастлив. Он готов вести своих новых, друзей в Подземный город. Нет, он не ошибется! Хоть он и был почти невменяем, но запомнил все: выход из подземелья был в высокой остроконечной скале над фиордом. Другой такой скалы вблизи нет, ошибиться нельзя. И это совсем недалеко. Он не знает, сколько шел. Но не мог же он уйти далеко!

Лев откупорил бутылку цинандали. Наполнили бокалы.

— За счастливую встречу! — сказал Лев, чокаясь с профессором.

— За успех! — ответил тот, отпивая из бокала.

Лев ушел в рубку управления, и через полминуты на экране показался одинокий «чертов палец», поднимавшийся высоко над фиордом.

Последнее средство действует

Конноли сжал зубы, нагнулся и схватил гранату. Он хотел так же быстро выпрямиться, но — проклятый радикулит! — пришлось швырнуть гранату не разгибаясь, и она на самую малость не достигла края щита. Одну ничтожную долю секунды казалось, что граната все же перелетит через щит. Но она свалилась обратно и, еще не коснувшись земли, взорвалась…

Люди успели прижаться к стенам. Их было слишком много: лишь некоторые отделались испугом, остальные были ранены, а пулеметчики — убиты.

Конноли лежал на трупах и, сдерживая стоны, повторял:

— Спокойно… спокойно…

Пулемет был опрокинут, шахтерская лампа исчезла. И если бы нападавшие вздумали штурмовать пост, никто не помешал бы им захватить штольню. Но — странно — граната взорвалась, и на этом все кончилось. Тишина и мрак…

Раненые пришли в себя, почувствовали боль и застонали.

Конноли все еще бормотал:

— Спокойно… спокойно…

Долговязый Штумпф, личный доверенный коменданта, исполнитель его кровавых приговоров не по принуждению, а по призванию, сообразил, что надо навести порядок. Он вытащил из кармана электрический фонарик, осветил обезумевшую толпу и воскликнул:

— Дорогой патрон! Вы ранены?

— Боюсь, что смертельно! — отозвался Конноли. — У меня холодеют ноги. Ниже колен я их не чувствую…

— О, мы вас вылечим, дорогой шеф! Вылечим…

Штумпф отобрал полдесятка людей для защиты позиции, другим приказал убрать убитых, а легкораненых заставил нести коменданта. Он поддерживал носилки, всячески стараясь избавить патрона от толчков и тряски.

Мрачная процессия, присвечивая карманными фонарями, приблизилась к освещенной зоне. Здесь она задержалась, так как штольня была перегорожена щитом, и старший по посту долго не соглашался его отодвинуть.

— Не могу, не имею права… — разводил он руками, а его маленькие зеленые глазки явно издевались. — Что с того, что вы несете коменданта? Да будь он хоть сам фюрер! Приказано стрелять по всем, кто идет «оттуда»! Скажите спасибо, что не стреляли…

Шульц, бывший боксер, был ранен в правую руку. Когда терпение его истощилось, он прицелился в скулу ефрейтора левой рукой и, собрав последние силы, двинул кулаком. Ефрейтор упал на спину. Шульц повалился на него. Солдаты поспешили отодвинуть щит в сторону, и процессия двинулась дальше.

То ли шум, то ли боль и тряска вернули сознание коменданту. Он с трудом приподнялся на локте, оглянулся. Штумпф понял, что дела коменданта совсем плохи. Прозрачные ноздри сжимались в такт учащенному дыханию, глаза казались фарфоровыми, как у замороженного окуня.

Сзади послышалась стрельба автомата. Конноли окончательно пришел в себя. Глаза его вдруг засверкали. Собрав остатки сил, он приподнялся и зашипел:

— В машинный зал!

Штумпф взмахнул автоматическим пистолетом, и носильщики свернули к машинному залу.

Инженер-полковник Шмерцкопф, чуя неладное, пытался не пустить коменданта. Загородив дверь, он убеждал Штумпфа:

— Его надо в лазарет, а не сюда. Он истекает кровью…

— Молчать! — неожиданно гаркнул Конноли. — Несите!

Штумпф бесцеремонно оттолкнул Шмерцкопфа и охранники внесли коменданта в машинный зал.

— Сюда! — властно показал Конноли на пульт управления. — Положите меня на стол… И можете идти.

— Доктора пришлите! — скомандовал Шмерцкопф.

— Не надо доктора, — резко произнес раненый. — Ты, мой друг, — обратился он к Штумпфу, — подвинь сюда микрофон, чтобы я мог говорить… Вот так, отлично… Сделай мне перевязку, иначе я истеку кровью раньше, чем выполню свой долг. Теперь все хорошо… Последнее средство… Слушай, Карл, ничего не бойся! В последний момент я открою тебе тайну выхода, только тебе.

Конноли протянул руку к красному рубильнику. Рука повиновалась ему… Значит, все в порядке.

Штумпф разрезал окровавленные брюки. Ноги были усеяны черными пятнами — сгустками запекшейся вокруг ран крови.

— Ничего, ничего, — говорил Штумпф. — Скоро вы будете бегать, как молодой жеребенок…

Странное чувство связывало сердца этих двух мерзавцев. Конноли, тогда еще герр Оскар Крайц, владелец пивоваренного завода и офицер СС, патрулируя одну из центральных улиц Берлина, как-то наткнулся на молодого громилу, только что зарезавшего целую семью. Его поймали в тот момент, когда он, выбросив из окна два узла с награбленным, стал спускаться сам.

Оскар Крайц обязан был расстрелять его на месте. Но у Крайца проснулись родительские чувства: у него был сын, примерно таких же лет; этого сына еще гнилое социал-демократическое правительство за точно такие же развлечения отправило в концентрационный лагерь. Когда фашисты пришли к власти, Оскар Крайц объездил все места, где мог бы быть его сын, но так и не обнаружил его.

Зачем же убивать молодого человека? Нет! Оскар Крайц решил внести свои коррективы в судьбу Карла Штумпфа…

Короче говоря, начальник эсэсовского патруля инсценировал расстрел, а на самом деле отпустил бандита, взяв с него предварительно слово, что он явится к своему спасителю в ту же ночь. И Карл Штумпф не обманул своего благодетеля. С тех пор они не разлучались. Оскар Крайц приобрел верного телохранителя, бесплатного палача, а Карл Штумпф — эрзац-отца.

И вот при каких обстоятельствах им суждено расстаться… Конноли слышит, как сморкается за пультом Карл Штумпф. Раненому доставляют удовольствие эти звуки: хоть одно существо оплакивает его смерть…

За стенами зала поднялся шум. Это повстанцы ворвались на административный горизонт… Они окружают машинный зал. Отлично!

Первое движение: поворот выключателя — и стальная дверь замкнута токами намертво.

Второе движение: микрофон. Конноли стал говорить, и с каждым словом голос его крепнул:

— Внимание! Говорит комендант Подземного города! Моя рука на красном рубильнике. Это значит, что от малейшего моего усилия все взлетит к чертям вместе с вами! Мне жизнь недорога, мне жить осталось не больше часа. Но вы составите мне веселую компанию на тот свет. Итак, пятнадцать минут! Пятнадцать минут срока! Если в течение этого времени вы не выдадите зачинщиков и не сложите оружия — смерть! И еще предупреждаю: первая попытка воспрепятствовать мне ускорит конец! Моя рука на красном рубильнике!

Стальной цилиндр машинного зала загудел от тяжелых ударов.

— Предупреждаю — смерть! — повторил Конноли.

Стало тихо. Лишь сталь продолжала дрожать, и от этого в ушах Конноли звенело. Полумертвый, обескровленный, он снова испытывал величайшее наслаждение, доступное хищнику: он по-прежнему владеет многими тысячами жизней.

Конноли окликнул Штумпфа. Тот не замедлил склониться над ним.

— Я здесь, я слушаю вас, дорогой патрон!

— Карл, тайный выход ведет из главной галереи, налево от центрального ствола, в пещеру в «чертовом пальце». Дверь в галерее скульптурная. Придавишь левый сосок фигуры римлянина, наступишь на левую стопу — и она отодвинется. Не теряя времени, спеши к морю. Там должен быть самолет господина Блекпига.

Конноли закрыл на секунду глаза. Ноздри его были прозрачны и перестали сжиматься. Штумпф глядел на него и шептал:

— Умер, умер…

Но комендант вдруг вздохнул и снова заговорил:

— Хорошо бы отправиться в последний путь вместе с дорогим компаньоном… Это, впрочем, все шутки. Я думаю, мой друг, что тебе лучше всего сейчас немедленно покинуть Подземный город… Воспользуйся выходом из машинного зала, расположенным под компрессором номер семь. Разорви на себе одежду, вымажься мазутом, чтобы бунтовщики приняли тебя за своего. Ну, прощай, Карл!

Он пожал руку своему питомцу.

Исход из подземного города

Ценою колоссального напряжения воли, с помощью всех помощников Рашу удалось добиться тишины. Он понимал, что предупреждение коменданта не пустая угроза. Через пятнадцать минут Подземный город взлетит в воздух или провалится в преисподнюю. За эти четверть часа надо что-то придумать. Попытка овладеть машинным залом лишь ускорит развязку. К тому же, как сообщали захваченные в плен охранники, комендант тяжело ранен. Он может включить проклятый рубильник, когда ему покажется, что силы его на исходе…

Конноли почувствовал себя лучше. Повязка, наложенная Штумпфом, остановила кровь.

Но кто это так назойливо скулит под столом? А, это старый Шмерцкопф?

— Ну что, старина? Конец? По крайней мере, много шума… Я думаю, что сам фюрер не имел такой отходной… Что с вами, Шмерцкопф? Вы стоите на коленях, почтенный инженер-полковник? Где Карл?

Шмерцкопф забормотал:

— Карл Штумпф ушел. Он воспользовался подземным ходом и теперь, вероятно, в безопасности. Я бежал за ним, но отстал… Там толпа… Они окружили машинный зал… Они ищут провода…

Конноли засмеялся, и смех его напоминал визг напильника.

— Дурачье! Кто же будет устраивать такое приспособление на проводах?! Вот вы, герр Шмерцкопф — инженер, но ведь и вы не знаете, что здесь беспроволочное зажигание. Ха-ха… — Конноли поднес руку с часами к глазам. — Ну-с, осталось девять с половиной минут.

Он жестом приказал Шмерцкопфу отойти и снова включил микрофон.

— Эй, презренные рабы! Осталось девять с половиной минут! Чтобы каждый чувствовал приближение смерти, я буду отсчитывать минуты!.. Итак… Девять минут!

Он ждал воплей, но за стенами машинного зала было необычайно тихо.

— Восемь минут! — сказал Конноли. — Моя рука на рубильнике.

Кто-то негромко постучал в дверь. Голос, полный достоинства, произнес:

— Здесь командующий восставшими — русский, которого вы обозначали номером четыре тысячи триста шестьдесят девять. Я предлагаю вам сдаться.

— Сдаться? — засмеялся Конноли. — Вы у меня сейчас запляшете… Семь минут…

Он ожидал негодующего ответа, новой попытки пробить стену машинного зала, но снаружи была тишина.

— Я умоляю вас, — воскликнул трясущийся Шмерцкопф, — начните переговоры.

Казалось, Конноли не слышит его. Рука коменданта неподвижно лежала на рубильнике, его взгляд не отрывался от микрофона.

— Шесть минут…

— Но ведь это безумие! — Шмерцкопф топтался на месте, не решаясь броситься на коменданта. — Безумие! Я не хочу умирать! Я хочу жить! Жить!

— Умрешь, умрешь, — злорадно бросил ему Конноли. — Умрешь — и ничего не останется, и имени никто не вспомнит… Пять минут!

За стеною по-прежнему была тишина. Конноли объявил четыре минуты, три, две, одну…

Он нажал красный рубильник.

Подземный город перестал существовать.

…Повстанцы успели отбежать подальше от «чертова пальца». Когда до них из-под земли донесся глухой гул взрыва, они приветствовали его буйными криками.

Эвакуация из подземелья началась как только Конноли произнес «девять минут». Можно было только удивляться организованности, с какой эти люди покинули свою подземную тюрьму. Годами у них вытравливали чувство человеческого достоинства, заставляли забыть свое имя. И вот в минуту решающего испытания заключенные показали себя настоящими людьми: они уступали друг другу очередь, как чести, просили разрешения нести раненых… Не забыли вывести из обреченного Подземного города даже охранников.

Недавние каторжники знали, что своим освобождением они обязаны советскому офицеру. Это он не дал угаснуть в них огоньку разума. В последний момент, когда, казалось, ни для кого не было спасения, Раш одним выстрелом решил судьбу узников: Штумпф свалился к ногам бетонного римлянина, не успев воспользоваться открытой дверью. Тысячи людей прошли мимо него к свободе, солнцу и жизни. 

Провалился в бездонную пропасть, образовавшуюся на месте ледяного купола, и «чертов палец». Подземный город — последний осколок «третьей империи» — исчез в пучине.

Солнце! Люди смеялись и плакали, протягивая к нему руки. А оно чуть грело, босые ноги обжигал лед.

Они еще не сознавали всей опасности и трудности своего положения.

Раш шел молча. Он понимал, что если они не получат помощи, всем грозит гибель в ледяной пустыне.

Вдруг Раш увидел — или это ему почудилось? — что от солнца отделилась какая-то частица и понеслась к земле, к ним. Частица эта росла, приближалась — и вот уже стали видны очертания чудесной машины. Над ней пылал красный флаг.

Ледовые просторы, никогда раньше не видавшие такого количества людей, огласились могучими криками, вырвавшимися из тысячи грудей на десятках языков:

— Да здравствует СССР!

— Да здравствуют Советы!

Повстанцы подхватили на руки своего командира и подняли его навстречу машине.

Это был летательный аппарат неизвестной конструкции. Солнце обливало его золотым сиянием.

Машина опустилась на лед. Ее окружили заросшие, оборванные люди. Они были бы страшны, если бы в их глазах не светилась радость.

Первым из машины вышел Гарри. Увидев Раша, он бросился к нему, прижал к груди.

Вслед за Гарри из «Светолета» вышел человек небольшого роста, бледный, одетый в меховый комбинезон. Эта был Паульсен. Он долго смотрел в ту сторону, где раньше высилась одинокая скала, а теперь зияла воронка. Потом покачал головой:

— Конец Подземному городу… Конец…

Паульсен увидел Раша и подошел к нему с таким видом, будто они расстались только час назад.

— Здравствуйте, товарищ!

— Здравствуйте, профессор! Я очень рад видеть вас живым… Я думал — вас убили.

— Меня спасли ваши соотечественники. Вы очень счастливый человек. У вас такая родина, такие люди! У меня… Не знаю, что ждет меня дома, не знаю…

Но Раш уже его не слышал. Он взглянул на тех, кто подошел к нему вслед за Паульсеном, и схватился рукой за грудь. Все поплыло перед глазами. Он пошатнулся. Чьи-то сильные руки подхватили его.

— Лев… Устин… — еле слышно прошептали его побелевшие губы. — Откуда вы?..

И ему показалось, что прошло очень много времени, прежде чем донесся до него взволнованный, радостный крик:

— Отец!

«Западная цивилизация»

Генерал Гробз, командующий арктическими базами вооруженных сил Монии, только забылся первым сном, а его уже разбудил адъютант. Генерала вызывали на радиостанцию. Накинув поверх пижамы доху, генерал проследовал к нетерпеливо ожидавшему его радисту-оператору. Генерал был не в духе. У него после обильного вечернего возлияния немилосердно трещала голова.

— В чем дело? — хмуро бросил он.

— Господин генерал, вас вызывает начальник советской экспедиции…

— Какой советской экспедиции? — не понял Гробз. — Что за начальник?

— По-видимому, тот самый, что сообщил о девятнадцати наших гражданах — кандидат Солнцев.

— Солнцев? Гм… — генерал потер лоб, но ничего не вспомнил. — Передайте: генерал Гробз у аппарата.

— Есть, господин генерал… Совершенно верно, Солнцев. Вот его ответ: «У аппарата начальник советской экспедиции, кандидат технических наук Солнцев».

— Гм, — пробормотал генерал, разглядывая пепел на сигаре. — Что ему нужно?

— Солнцев сообщает: «Час тому назад из Подземного города освободились 8316 военнопленных. Среди них 714 солдат и 62 офицера вашей армии… Подземный город взорван комендантом… Раздетые и босые люди на льду. Помощь из СССР прибудет утром. Прошу выслать самолеты за вашими соотечественниками, остальным помочь теплой одеждой, медикаментами, провизией».

— Что-о? — закричал генерал. — Подземный город взорван? Комендантом?! Да как он смел, немецкая свинья… Нет, нет, — опомнился он, — этого не передавайте. Сообщите этому Солнцеву: «Командование монийскими вооруженными силами в Арктике ничего не знает о Подземном городе. Командование просит сообщить: кем, когда, за каким номером и за чьей подписью выдано вам разрешение на полет и посадку в этом секторе Арктики, и выражает искреннее сожаление, что советская экспедиция до сих пор не нанесла визита. Просим также точно указать, о каких именно военнопленных идет речь». Передали?

— Так точно… Он отвечает: «Ставлю в известность генерала Гробза, что нахожусь на острове, открытом русским мореплавателем, но до сих пор не нанесенном на карты. Полеты производил с разрешения правительства страны, которой принадлежит этот сектор Арктики. Считаю своей приятной обязанностью в ближайшем времени лично засвидетельствовать генералу Гробзу свое глубокое уважение».

— Нахал! Нет, нет, этого не передавайте. Передайте: «Если вы утверждаете, что утром прибудет помощь из СССР, значит, так называемые военнопленные освобождены давно, иначе помощь не могла бы так быстро прибыть. Почему же вы только сегодня ставите меня об этом в известность?» Что он отвечает?

— Он отвечает, что военнопленные не освобождены, а освободились час тому назад сами.

— Кого он морочит! Передайте: «Генерал не верит в чудеса». И еще передайте: «Через три часа к вам прибудет представитель командования».

Генерал отправился домой. Настроение его еще больше ухудшилось. Русские узнали о существовании острова Полярного Робинзона. Подземный город перестал существовать… За такие дела генерала Гробза по головке не погладят…

Дома он понял, что сделал ошибку, и бросился к телефону.

— Радиорубку!.. Дежурный! Мы забыли запросить координаты этой русской экспедиции. А то если… Запомните сами и передайте всем: мы об этом острове ничего не знаем.

Проклятая служба! И дернул же его черт согласиться на этот пост в Арктике! Теперь прощай, карьера…

Наконец радист сообщил, где искать русских. Генерал отдал распоряжение отправить туда реактивный самолет и снова лег в постель.

* * *

…Освобожденные, в том числе и граждане «великой страны монийской цивилизации», чтобы как-нибудь согреться в ожидании самолетов, пели и плясали… Они были голодны, многие еле держались на ногах. Но всех пьянила радость свободы, счастье предстоящего возвращения на родину.

Издали донеслось чуть слышное гудение. Вскоре оно усилилось. И вот уже на горизонте засверкала серебряная точка. Две струи молочного тумана чертили след приближавшегося самолета. Через несколько минут он опустился на морской лед и подрулил к берегу. Люди в лохмотьях побежали к самолету. Из машины выскочили солдаты и выстроились в ряд.

— Стойте! — закричал высокий сухопарый офицер.

Освобожденные топтались в недоумении — никто не посмел приблизиться к самолету.

Пять откормленных солдат вместо приветствия направили на толпу оружие. Тысячной толпе ничего не стоило раздавить их. Но ведь это монийские ребята — такие, какими когда-то были и они, освобожденные…

Наконец сухопарый офицер скомандовал:

— Граждане Монии! Отделитесь от прочих. Кто разделяет программу красных, отойдите вправо. Кто не разделяет этой программы, останьтесь на месте…

Подавленные люди не двигались. Они смотрели на своих соотечественников и молчали. Но вот кто-то закричал:

— Мы хотим домой! К семьям! Нам нужен отдых! Нам нужны жилье, одежда, пища. О программах поговорим дома!

— Правильно! — подхватили остальные. — Сначала домой! Мы этого заслужили!

— Понятно, — зло бросил офицер. — Я доложу генералу.

Он сделал знак, солдаты, пятясь и не опуская автоматов, вошли в кабину. Самолет сорвался с места и вскоре исчез за горизонтом…

* * *

Генерал все еще ворочался в постели, то и дело зажигал потухавшую сигару и проклинал свою службу. Четыре тягучих удара больших стенных часов напомнили ему, что самолету пора вернуться.

Генерал снял телефонную трубку:

— Майор Ренкин прибыл?

— Только что, господин генерал!

— Передайте ему, что я его жду.

Вскоре майор, похожий на спицу, прошел в кабинет. Генерал показал ему на кресло и предложил сигару. Ароматный дым листьев, выращенных рабами на Кубе, поднялся под потолок уютного монийского коттеджа, завезенного на лед Арктики.

— Рассказывайте, что видели.

— Немного, господин генерал! Русские, как известно, не особенно любят показывать…

— Понятно… А Подземный город?

— Насколько я понимаю, его больше нет.

— Подробности?

— О! И близко не пустили!.. Не успела машина приземлиться, как к нам кинулась толпа оборванцев. Блокировали самолет, не дали и шагу ступить! Пришлось прибегнуть к авторитету оружия, чтобы удержать их на расстоянии…

— Что за народ?

— Называют себя гражданами Монии. Но еще почище тех, что во времена кризиса бродили с семьями по дорогам…

— Беседовали с ними?

— Пробовал… Какая же беседа с толпой?

— Это правильно, — глубокомысленно изрек генерал. — С толпой разговор один…

— По-моему, — продолжал майор, — если они и были когда-то монийцами, то теперь весьма далеки от нашего представления о типе подлинного гражданина. Это одичавшие, неистово орущие оборванцы.

— Что же они кричали? — полюбопытствовал генерал.

— «Домой! К семьям! Пищи! Крова!»

— Вы действовали вполне правильно, майор! Благодарю вас. Идите отдыхать… Впрочем, скажите, этого самого кандидата Солнцева вы видели?

— Нет, не пришлось.

— Отлично. Я вас больше не задерживаю.

Майор ушел спать, но генерал в ту ночь не сомкнул глаз. Он вызвал адъютанта и начал диктовать секретное донесение в Ивертон.

* * *

«…В дополнение к донесению № 027 о появлении в районе расположения наших баз летательных машин неизвестной национальной принадлежности, обладающих способностью становиться невидимыми, доношу: национальная принадлежность машин установлена. Машины принадлежат СССР. В отношении положения на рудниках доношу, что в результате восстания перемещенных лиц, причины которого я еще не выяснил, работы прекращены, шахты взорваны и затоплены. Рабочие буйствуют. Некто Солнцев, именующий себя начальником научной советской экспедиции, настойчиво предлагает принять около восьмисот перемещенных, являющихся якобы гражданами нашей страны. Утверждение в высшей степени сомнительное, никакими документами не подтвержденное, основанное только на личных заявлениях перемещенных. Поведение вышеуказанных перемещенных свидетельствует о том, что все они распропагандированы русскими большевиками. Считаю допущение подобных элементов в Монию нежелательным и прошу немедленных указаний.

Генерал Гробз».

Около пяти часов утра это донесение, тщательно зашифрованное, было передано на радиостанцию.

Генерал не рассчитывал получить ответ ранее двенадцати. Но ответная шифровка прибыла уже через час.

«Обстановка сложная. Граждан Монии необходимо вывезти из Арктики, чтобы не дать козырных карт оппозиционным партиям. Организуйте тайную отправку монийцев проверенными пилотами в Клайд, Кардия. Кардийское правительство сохранит тайну. Рассчитываем на вашу оперативность. Исполнение донести к семнадцати часам».

Генерал чувствовал себя так, словно провалился в ледяную воду. Он долго пожимал плечами. Потом замешал двойную порцию любимой винной смеси, проглотил и пошел на радиостанцию.

Когда Солнцева вызвали к аппарату, генерал приказал передать, что готов принять лиц, претендующих на монийское подданство, и что первые самолеты прибудут за ними через два часа. Солнцев ответил, что его это мало касается, что он — лицо постороннее, случайно оказавшее помощь освободившимся, передал о положении их на базу, но теперь, как ему кажется, есть основание опасаться, как бы освободившиеся не отказались от услуг военной администрации Монии: первая встреча их очень оскорбила… Во всяком случае, они уже обратились по радио к мировой общественности и ждут ее помощи…

Берет на голове генерала поднялся конусом. Скандал на весь мир! Бесславный конец блестящей карьеры! Теперь его непременно выбросят на свалку — и поделом! Никто не станет держать кота, если он не ловит мышей.

Но по дороге домой генерал вдруг сообразил, что еще не все потеряно: в этом деле у него, оказывается, имеется сильный союзник — «Общество дальних исследований». Оно больше чем кто-либо заинтересовано в недопущении огласки и скандала… А «Дальние исследования» — это сила!

Вот почему в то суматошное утро так рано, еще в постели потревожили мудрого марабу Чарлея Гастингса. Он долго отмахивался своим пуховым колпаком, но в конце концов секретарю удалось разбудить патрона. Тот рывком сел на кровати и закричал:

— Какого черта! Где горит?

— Ничего не горит! Важные новости из Арктики, — ответил секретарь.

— Неужели Джонни нашелся?!

— Хуже!

— Что — хуже? Кто вам сказал, что я не желаю возвращения Джонни?

Секретарь молча протянул радиограмму генерала.

— Опять эти красные дьяволы! — в бешенстве воскликнул Чарлей. — Самолет!

Однако он быстро овладел собой и сказал секретарю:

— Звоните репортерам! Пусть парни заработают.

Через пятнадцать минут в кабинете Гастингса состоялась широкая пресс-конференция, через двадцать девять минут на столы заведующих отделами информации всех крупных монийских редакций поступили статьи о происках в Арктике русских.

Со всех сторон летят самолеты

Некоторое время отец и сын молча глядели друг на друга. Лев держал в своей руке огрубевшую руку отца, а в памяти возникало ощущение ее теплоты и нежности, не изгладившееся со времени детства. Не нужно было — и не хотелось — говорить. Они были беспредельно счастливы без слов. Да и какими словами выразить их чувства! Отец нашел Родину, сына, свободу. Сын вновь обрел любящего и любимого отца, самого родного, самого близкого человека, самого честного и преданного друга.

Их оставили одних в кабине «Светолета». Они сидели, держась за руки, глядя друг другу в глаза. Наконец, отец встал.

— Как воевал?

Леонид Иванович знал, что его сын не мог воевать плохо, но хотел, чтобы тот сам сказал об этом.

Лев молча расстегнул на груди комбинезон. Под ним блеснули ордена.

Леонид Иванович одобрительно кивнул головой и гордо улыбнулся.

— Что делаешь?

Лев обвел взглядом кабину «Светолета».

— Вижу, — сказал Леонид Иванович, — машина эта какая-то особенная…

— Да, таких еще не было.

Лев стал объяснять отцу, что представляет собой «Светолет».

Выслушав сына, Леонид Иванович пожал ему руку:

— Спасибо.

— Тебе спасибо, отец, — с чувством произнес Лев. — Всеми моими успехами я обязан партии и тебе.

Они опять замолчали.

Лев спохватился.

— Здесь, на льду, должны произойти события, можно сказать, мирового масштаба, а ты в таком виде! Садись-ка сюда, поближе к окну. Сейчас займемся твоим туалетом.

Лев достал бритву.

…Надя вошла в кабину без стука и смутилась: там оказался какой-то незнакомец. Высокий худощавый человек с мужественным, усталым лицом протянул к ней руки. И Надя тотчас сообразила: ведь это Леонид Иванович! Только побритый и переодетый.

— Здравствуйте, Леонид Иванович! Еще раз… — Надя пожала протянутую руку и вдруг крепко обняла своего свекра.

Снаружи нарастал шум. Надя вспомнила, что пришла по делу.

— Лева, мы переводим народ на отмель. Там по крайней мере мох — не так будут обмораживать ноги… Нашли плавник, сейчас разожгут костры…

— Ну, как там новый комендант? — спросил Лев.

— О, Гарри молодец! Знаешь, до чего он додумался? Одобришь ли ты? Приказал снять обувь с охранников и отдать ее обмороженным…

— Мера по сути своей справедливая, — сказал Лев, — но… Я, право, и сам не знаю, что в данных условиях хорошо, что плохо… Скажи Гарри, Надя, чтобы он заставил охранников вырыть несколько землянок и пусть на кострах греют докрасна камни… Этими камнями можно обогревать землянки. А в землянках надо разместить самых слабых. Кстати, как проявляет себя начальник санитарной части?

— Профессор Паульсен весь отдался своему делу. Он организовал санитарную дружину, делает все, что может… Но нет медикаментов, теплой одежды, пищи…

— Пусть не падают духом, — сказал Лев, — скоро все будет.

Солнцев поднял машину в воздух, чтобы перелететь поближе к новому лагерю.

Не успел «Светолет II» приземлиться, как из облаков вынырнул «Светолет III» и сел рядом. Лев и инженер Федоров вышли из кабин одновременно и бросились друг к другу. Потом Федоров приложил руку к шлему и отрапортовал:

— Товарищ начальник экспедиции! Доставил, сколько мог, медикаментов, теплой одежды, пищевых концентратов и табаку. Со мной прибыли врач и пять медицинских сестер.

Началась предварительная регистрация освобожденных. Было выявлено несколько человек, захваченных командой «Мафусаила» с потопленного ею австралийского парохода «Стивен Пайк». Эти люди показали, что в их камере находилось свыше ста таких жертв пиратов. Но почти все они отказались работать. Их куда-то увели, и дальнейшая их судьба неизвестна.

Леонид Солнцев повел людей на заготовку плавника. Всем вдруг захотелось работать. Недавние пленники тяжело трудились все эти годы на подземной каторге, но на себя, на своих друзей давно не работали. Теперь каждый спорил из-за топора, кирки. Огромные обледенелые бревна, принесенные морскими течениями и пролежавшие здесь, может быть, сотни лет, в несколько минут превратились в щепы. На берегу запылали яркие костры…

Через несколько часов грозный рев заполнил небо. Над толпой, звеньями по четыре, кружились десятки самолетов с красными звездами на крыльях. Освобожденные поднимали к ним руки, плясали. Все выкрикивали:

— Сла-ва Со-ве-там! Сла-ва Со-ве-там! Слава Рос-сии!

Казалось, и вековой лед, и суровые скалы повторяют этот тысячеголосый торжествующий клич.

Лев Солнцев и Федоров, переговорив по радио с командиром флотилии, начали расчищать с помощью «Светолетов» аэродром. Пилоты самолетов, которые кружились над лагерем в ожидании сигнала с земли на посадку, видели, как две колбы на лыжах носились по морскому льду во всех направлениях. Толпы лохматых людей дружно убирали льдины, только что подрезанные аппаратами «Светолетов».

Через пятнадцать минут, к радостному удивлению полковника, командовавшего воздушной флотилией, аэродром был готов, и сорок транспортных самолетов приземлились невдалеке от берега

Освобожденные бросились к машинам. Летчиков начали качать, и качали бы долго, но тут новое событие привлекло общее внимание: сорок первым из облаков выполз двухмоторный аэроплан. На крыльях были опознавательные знаки монийской авиации. Толпа окружила его раньше, чем он остановился на льду.

Из машины вышли два человека, очень тепло и солидно одетые. Они постояли, ожидая, очевидно, приветствий и расспросов. Но освобожденные бросали на них угрюмые взгляды.

В это время подоспел Гарри.

— Алло, парень, — обратился к нему один из прибывших. — Вы, кажется, из Монии? Как поживаете среди льдов?

— Ничего, господа, я чувствую себя прекрасно, — в тон ответил Гарри. — Что скажете?

— Мы — представители широкой монийской общественности. Нам стало известно о ваших злоключениях — и вот мы здесь. Как видите, наша демократическая общественность не заставляет себя долго ждать. Я хочу побеседовать с монийцами. Я — председатель «Общества мирного устройства ветеранов войны».

— Пожалуйста, — сказал Гарри. — Вас давно ждут.

— Друзья и братья! — патетически обратился к толпе Чарлей Гастингс. — Среди вас имеются наши соотечественники. К ним я обращаюсь в первую очередь с приветом от имени нашей демократии. Позвольте мне также приветствовать и вас, дорогие друзья из других стран, и поздравить с освобождением из плена. Великая восточная держава и на этот раз опередила нас, оказав вам первую помощь. Нам никому и в голову не могло придти, что здесь, среди вечных льдов Арктики, томятся наши соотечественники и друзья. Только люди Советского Союза, способные, как говорят, видеть сквозь землю, сумели открыть место вашей каторги. Невольно возникает вопрос: почему они сделали это открытие столь поздно — через много лет после войны? Кому это было выгодно?.. Впрочем, не будем сегодня задавать лишних вопросов. Сегодня мы скажем русским наше монийское спасибо…

С этими словами Гастингс снял шапку и помахал ею в сторону «Светолетов».

— Что-то больно хитро, — решил Рыбников. — Уж не провокация ли?

Вдвоем с Ирининым он протиснулся поближе к оратору, а тот, заметив их, воскликнул:

— Вот они, великодушные русские люди’ Спасибо вам, благородным витязям, от имени западной цивилизации!..

— Благодарю за приветствие, — ответил ему Рыбников. — Я не уполномочен говорить от имени начальника экспедиции, а тем более от имени советского правительства. Я только скажу, что советские люди всегда выполняют свой долг… Мы находимся в Арктике с научной целью — испытываем новую машину. И вдруг встретили тут тысячи людей. Они только что вышли из-под земли, раздетые, босые. И непременно замерзли бы на этом льду. Как же не помочь?

Свою тираду Рыбников пытался произнести на английском языке, но это была настолько неудобоваримая речь, что Иринину пришлось повторить ее.

Чарлей Гастингс приложил руку к сердцу.

— Великое спасибо и земной поклон по русскому обычаю.

— Да что там, — буркнул Рыбников. — Мы выполнили свой долг, о чем же разговаривать!

Тем временем монийцы окружили «общественников» плотной стеной. Вперед вышел великан, точно вырубленный из камня. Он глядел некоторое время, прищурясь, на Гастингса, потом сказал:

— А ведь мы с вами встречались.

Чарлей обрадовался.

— Возможно, возможно, старина. Настоящие монийцы — народ подвижной… По сравнению со вселенной земной шар не так-то уж велик, а Мония, к сожалению, занимает еще совсем небольшую часть этого шарика. Свободно могли где-нибудь встретиться.

— Нет, нет, не где-нибудь, — продолжал гигант, — а в Иаертоне. Вы ведь Чарлей Гастингс.

— Совершенно верно, без единой опечатки.

— Ну, вот, — продолжал великан, — много лет тому назад вы были у нас на верфях уполномоченным профессионального союза…

— Был, как же! В далекой молодости… — мечтательно закатив глаза, произнес Чарлей. — Как приятно вспомнить!

— Плохая ваша молодость! Грязная! — отрубил великан. — Ведь это вы в двадцать девятом помогли хозяевам разделаться с двумя тысячами наших товарищей, а когда мы забастовали, вы продали забастовку… Попадись вы тогда нам, не представляли бы теперь монийскую общественность.

— Друг моей юности! — с широчайшей улыбкой воскликнул Чарлей Гастингс. — Как приятно вспомнить давно ушедшие кипучие годы, с их ошибками и наивной верой. Возможно, что мои действия были не совсем правильны. Я стараюсь быть объективным. Я не оправдываюсь… Может быть, я поступил неправильно, уладив конфликт. Но тогда по молодости и неопытности мне казалось страшным допустить столкновение… Я боялся крови, рабочей крови!

Симпатии освобожденных склонялись как будто на сторону Гастингса. Поэтому великан не унимался:

— Врет он все, как пес!

— Не надо! — крикнуло несколько голосов из толпы. — Не сейчас! Мы хотим домой!

— Как хотите, — развел гигант руками. — Но если дома вот такие командуют… Нет, с этим негодяем мне не по пути…

Раздосадованный, он отошел в сторону, а освобожденные окружили Гастингса. Марабу разговаривал со всеми одинаково, не столько отвечая на вопросы, сколько стараясь удачными шутками вызвать симпатию к себе. Демагог он был опытный.

Гарри распорядился, чтобы люди шли ставить палатки, получать одежду, пищу, табак. Все кинулись туда, где уже вытягивались змейки очередей, и площадка вокруг монийского самолета опустела.

Чарлей Гастингс вошел в кабину своей машины, приказал запереть дверцу и продиктовал радисту:

«Генералу Гробзу. Вопрос улажен. Высылайте двадцать машин. Жду».

Затем он пошел «представляться» руководителям советской экспедиции. Он наговорил Льву кучу любезностей и попросил разрешения осмотреть «Светолет». Залез в кабину, все щупал, обо всем расспрашивал — и ничего не понял. На все его вопросы Лев отвечал лишь вежливой улыбкой и сложными математическими формулами, в которых Гастингс разбирался столь же успешно, сколь и в наречии тимбукту.

Под конец посещения, будто случайно вспомнив, Гастингс воскликнул:

— Да. Чуть не забыл… У вас под стражей должны находиться военные преступники: администрация и охрана Подземного города. Можно поглядеть на этих мерзавцев?

— Пожалуйста, — ответил Лев. — Только они не у меня под стражей, а у бывших заключенных. Но я могу вас проводить.

Они обогнули мыс и вышли к тому месту, где содержались недавние стражи подземелья. Но напрасно Гастингс искал тех, кто был ему нужен: ни Джонни, ни Конноли здесь не оказалось.

— Да, — сказал марабу, — типчики… Их надо судить. Но по положению они должны быть преданы суду того государства, на территории которого совершали свои преступления…

— Так, вероятно, и будет, — сказал Лев. — В вопросах международного права я почти не разбираюсь. И здесь я случайно.

— Надеюсь, вы разрешите мне посмотреть, что осталось от этой преисподней — от Подземного города?

— Я не могу ни разрешать, ни запрещать, — улыбнулся Лев. — Я уже сказал, что здесь я случайно. Но если бы я и не был посторонним, я все равно не мог бы показать вам Подземного города по той простой причине, что от него, кажется, ничего не осталось. Пожалуйста, смотрите… Вон — яма… Но подходить близко опасно: лед все время движется…

Как ни владел собой Гастингс, но все же не мог спокойно вынести этого удара. Лицо его перекосилось.

— Больше не существует? Возможно, он и не существовал, этот пресловутый Подземный город? Может быть, это очередная провокация одной неизвестной державы? Не потрудитесь ли вы дать мне ответ на этот вопрос?

Лев рассердился. Лишь пять минут он знает пронырливого монийца, но этого вполне достаточно, чтобы оценить его по заслугам. Однако Лев понимал, что его провоцируют и потому сдержанно ответил:

— Свыше восьми тысяч освободившихся из Подземного города военнопленных, в том числе около восьмисот ваших соотечественников, могут рассказать вам то же, что они рассказали нам. Комендант Подземного города, некий Конноли, который недавно носил немецкое имя Крайц, раненный в бою с повстанцами, умирая, взорвал Подземный город.

— Мерзавец! — вполне искренне произнес Гастингс.

— В этом я вполне согласен с вами, — ответил Лев. — Но он не одинок. Если угодно, я могу предъявить любой авторитетной комиссии показания девятнадцати монийских граждан весьма сомнительной репутации. В показаниях, ими подписанных, они подробно рассказывают о том, как Подземный город стал собственностью монийского «Общества дальних исследований»…

— Простите, уважаемый господин начальник, — развел руками Гастингс, — вы же сами говорите, что у них сомнительная репутация. Как же можно верить таким людям?

— Но они состоят на службе у этого «Общества дальних исследований», и в Монии им поверили. Вам, конечно, известно, что они наговорили о моих полетах в Арктике кучу глупостей. Если поверить им, то я чуть ли не агрессор…

— В первый раз об этом слышу! — воскликнул Чарлей и поспешил переменить тему. — Между прочим, недавно при научно-исследовательских работах в Арктике мы потеряли трех членов экспедиции, в том числе и начальника ее. Двух наша военная авиация обнаружила на материковом льду мертвыми, но третий — начальник экспедиции Джонатан Блекпиг — пропал бесследно, и труп его не найден по сей день. Может быть, во время ваших полетов над островом вы случайно где-нибудь видели дорогие нашей нации останки…

— Нет, мы не обнаружили останков господина Джонатана Блекпига, хотя кое-что о нем слышали от тех же девятнадцати молодчиков.

Гастингс, сокрушенно вздыхая, покачал головой:

— Молодой человек, молодой человек… Вы не понимаете, как жестоко оскорбляете мое национальное чувство! Я должен был бы обидеться, но…

Сильный шум на берегу помешал Гастингсу продолжать.

— Угодно посмотреть, в чем дело? — холодно предложил Лев.

— С удовольствием составлю вам компанию, — сказал Гастингс.

Они направились к берегу.

Прибрежная отмель почти опустела. Освобожденные карабкались на стену ледникового языка. Солнцев увидел, что впереди них кто-то тщетно старается достичь гребня, лихорадочно цепляется за шероховатости льда, но неминуемо срывается вниз, на выступ, служащий ему опорой. Освобожденные, помогая друг другу, вскоре дотянулись до этого выступа и стянули человека за ноги. Грозный рев толпы, лес поднятых рук…

— Что там такое? Что их так всполошило? — спросил Чарлей Гастингс.

— Сейчас узнаем, — ответил Лев.

Толпа вела своего пленника к ним. Передние, прыгая от холода, перебивая друг друга, рассказали, что пойман один из заправил Подземного города. Кто-то крикнул, что это не только заправила Подземного города, но и бывший начальник гитлеровского концлагеря в Шверине. Он сам привозил в Подземный город военнопленных. Его узнали многие…

— Позвольте спросить, — обратился Лев к Гастингсу, — не узнаете ли вы в этом бандите начальника вашей полярной экспедиции, господина Джонатана Блекпига? Поглядите на него хорошенько.

Но увидеть своего компаньона живым Гастингсу не пришлось. Когда толпа расступилась, он увидел труп, едва прикрытый лохмотьями. Это было все, что осталось от бандита.

— Нет, — собрался наконец с духом Гастингс, — это не начальник нашей полярной экспедиции, это не господин Джонатан Блекпиг…

— Кто же это, по-вашему?

— Не знаю…

— А мне казалось… — начал было Солнцев.

— Молодой человек, зачем вы хотите поссориться со мной? Вы же видите, на что способна разъяренная толпа? — Гастингс шипел на ухо Льву, стараясь, чтобы другие его не слышали. — Я не узнаю в этом убитом господина Джонатана Блекпига, вот и все… А если бы это и был он, то какое отношение я имею к нему, скажите пожалуйста? Я просто узнал о нем из газет. Национальное чувство — вот что вызвало у меня интерес к нему.

Между тем толпа вернулась на отмель, снова окружила костры.

Вдруг откуда-то сверху послышалось:

— Почтенные господа, эй, господа!..

Из трещины наверху выглядывала какая-то нелепая фигура с рогатой головой. Человек знаками звал к себе. Лев протер глаза: «Что за притча?!»

— Я — Симху-Упач, великий шаман племени медведей-воинов… Мы с ним вместе приехали. — Рогатая голова кивнула на лежавший внизу труп. — Мне ничего не будет? Я хочу сойти.

— Сходите, — сказал Лев.

Шаман вылез из щели и соскользнул вниз. Он потянул за ремень; послышался лай, визг, а из трещины показались четыре лохматых пса, запряженных в легкие эскимосские сани. Это были тощие, одичавшие и изнуренные животные.

— Восемь было, — сказал Симху-Упач. — Четырех загнали и съели. Теперь человека нет, а имущество — вот, — показал он на рюкзак, привязанный к саням.

Гастингс протянул было к рюкзаку руку, но Лев взял его первым.

В рюкзаке ничего не было, кроме кожаной папки, туго набитой бумагами.

— В этой папке, вероятно, кроется разгадка личности убитого, — сказал Лев.

Гастингс глядел на него с невозмутимым видом.

— Интересно, — сказал он.

Они вернулись в кабину «Светолета», и Лев открыл папку. Сверху лежал сафьяновый бумажник, на котором было вытиснено:

«Совершенно секретно. Подземный город. В случае опасности уничтожить».

На листе пергаментной бумаги был напечатан заголовок:

«Договор».

В нижнем углу краснела клякса печати.

— «Договор… на совместное владение и эксплуатацию недр одного из островов в Северном Ледовитом океане под названием «Подземный город», — начал читать Лев.

Гастингс побледнел:

— Холодно, черт возьми!

— В машине холодно? Восемнадцать градусов. Это вам кажется.

— Приступ малярии, должно быть, — сказал Гастингс.

«Мы, нижеподписавшиеся, — продолжал читать Солнцев, — «Общество дальних исследований», именуемое в дальнейшем «Общество», в лице своего правления, представленного господами Ч. Гастингсом и Д. Блекпигом — с одной стороны и командование Подземного города в лице коменданта господина Крайца — с другой, заключили между собой договор о нижеследующем:

Действуя на основании полномочий, выданных мне, О. Крайцу, в свое время лично Адольфом Гитлером, и являясь в настоящее время единственным лицом, несущим ответственность за порядок в Подземном городе, я, комендант этого города, передаю в распоряжение «Общества» все имущество Подземного города вместе с рабочей силой и охраной, вместе со всеми материалами и запасами.

Весь мертвый инвентарь оценивается сторонами в сумме сто сорок миллионов долларов, весь живой — в сумме восемь миллионов пятьсот тысяч долларов, по цене восемьсот долларов за рабочего и тысяча за охранника.

Означенная сумма является личным вкладом Крайца, который отныне принимает фамилию Конноли. «Общество» обязуется внести столько же наличными, живым и мертвым инвентарем в целях увеличения добычи и развития горных промыслов Подземного города»…

— Довольно! — крикнул Чарлей Гастингс, сжимая кулаки. — Это позорнейший из документов, какой мне приходилось читать!

— В самом деле? — спросил Лев. — Однако здесь упоминается фамилия Гастингс.

— Что вы хотите этим сказать?

— Ничего особенного. Я лишь хочу обратить ваше внимание на то, что этот рабовладельческий документ подписан неким господином Чарлеем Гистингсом. Это ваш однофамилец?

Гастингс молчал, кусая губы.

— Кстати, — продолжал Лев, — господин Менкс-старший, подпись которого также украшает этот договор, — не тот ли это некоронованный король вашей страны, которому принадлежит чуть ли не вся угольная и металлургическая промышленность?

— Никакого Менкса-старшего я не знаю!

— И Гастингса не знаете?

— Сколько? — скрипнув зубами, вдруг бросил Гастингс.

— Что «сколько»? — в свою очередь спросил Лев озадаченно.

— Сколько за документы?

— За какие документы?

— Что вы, не понимаете, что ли? Я готов приобрести эти документы — ну, эти, что в папке! Правда, мы нашли их вместе. Но так и быть…

— Ах, документы? — перебил Лев Гастингса. — Они не продаются.

— Все в мире продается.

— В капиталистическом, вы хотели сказать?

— Это абстракция. Практически: миллион долларов, чеком на любой европейский банк.

— Ну, знаете…

— Понимаю! Два миллиона долларов! Сможете жить в любой части земного шара. Вилла на Мадагаскаре! Круглый год аромат весны! Сказочные плоды, сказочные розы! Роскошные женщины! Покорные рабы!

Лев спокойно спрятал сафьяновый бумажник во внутренний карман комбинезона.

— Вы слишком щедры. Впрочем, горбатого могила исправит…

Чарлей Гастингс рванулся к Солнцеву, вцепился клешами пальцев в комбинезон на груди, другой рукой схватил за горло:

— Отдайте! Отдайте! Я возьму силой! — Он сунул руку в задний карман.

Лев был начеку. Удар в скулу — и Гастингс покатился, не успев вытащить пистолет.

— Силой? Попробуйте силой.

Одну минуту казалось, что Гастингс убит. По лицу его разлилась зеленоватая трупная бледность. Потом он провел рукой перед лицом, будто отгоняя мух, чихнул, закряхтел и стал подниматься.

— Простите мою резкость… Мы просто не поняли друг друга… — Он протянул руку. — Итак, десять миллионов долларов чеком на любой европейский банк.

Лев не обратил внимания на протянутую руку.

— Я прошу вас, — сказал он, — не испытывайте больше моего терпения! Поняли? Эти документы принадлежат всему человечеству.

— Понял! Пятнадцать миллионов! Пятнадцать! — на губах Гастингса показалась пена, как у бешеной собаки. — Пятнадцать! Подумайте!

Лев пожал плечами и взялся за ручку двери.

В это время из тучи вышли на посадку три авиаэскадрильи с монийскими опознавательными знаками. Вскоре генерал Гробз собственной персоной явился «засвидетельствовать почтение начальнику русской экспедиции кандидату наук Солнцеву». Лев сдержанно поблагодарил и сказал, что монийские граждане предупреждены и готовы к посадке на самолеты.

На льду развернулась походная канцелярия. Но сколько ни взывали офицеры, никто из освобожденных не хотел воспользоваться самолетами монийской авиации для возвращения на родину: все хотели лететь на советских машинах. Пришлось Льву объяснить, что советские самолеты могут взять только две тысячи человек, остальные будут вывезены с этого острова на ледоколе «Днепр», который прибудет сюда через неделю. Лишь после этого зарегистрировалось десять офицеров и сто девять бывших солдат монийской армии.

Чарлей Гастингс имел в кабинете своего самолета конфиденциальную беседу с генералом Гробзом. Генерал не узнавал веселого циника… Куда девалось мудрое спокойствие марабу? Перед генералом сидел взбешенный, близкий к помешательству человек.

— Теперь никакие фокусы не выйдут. Везите этих пленных прямо в Монию. Я позабочусь о встрече… Не в Кардию, а в Монию!

— Но ведь это зараза! — возмутился генерал.

— Действуйте! Ответственность я беру на себя.

— Проклятые большевики! — это было все, чем генерал мог отвести душу.

В это время заговорил репродуктор:

— Советская экспедиция приглашает всех желающих присутствовать при погребении останков русского моряка капитана Родионова, открывшего этот остров более ста лет тому назад.

— Пойдем послушаем, — сказал генерал.

— Пожалуй! — согласился Гастингс. — Интересно, как это русские открывали здешние края.

Похороны Родионова

На берегу из камня соорудили трехметровый гурий. На высоте человеческого роста в него вделана прямоугольная пластинка из нержавеющей стали, на которой Надя тщательно выгравировала:

«Здесь покоится прах русского моряка, капитана китобойного судна «Надежда» Григория Родионова, открывшего этот берег в 1825 году и умершего в 1827 году вместе со всей командой.

 Советская экспедиция. Июль. 19… г.».

Иринин, Рыбников и Федоров заканчивали цементирование памятной доски, когда вокруг гурия начали собираться толпы освобожденных. Пришли также монийские солдаты из экипажей самолетов. Даже арестованные охранники Подземного города толпились вдали: по-видимому, конвойные перевели их поближе, чтобы самим хоть издали наблюдать церемонию.

От «Светолета» отделилась небольшая группа: приближались Солнцевы — отец, сын и Надя. У машин маячила лишь внушительная фигура Гарри, оставшегося их охранять.

Тысячи глаз устремились навстречу Солнцевым. Гастингс скривил синие губы и чуть толкнул локтем генерала:

— Берите, генерал, урок квалифицированной пропаганды… Сейчас начнется.

— Да, это они умеют.

Но никаких речей не было. Русские молча склонили свои головы перед прахом земляка, и в этом было много скорби и достоинства. Точно по команде, все присутствующие обнажили головы. Лишь Гастингс и генерал Гробз остались в шапках.

В торжественной тишине прошло несколько минут. Наконец, русские подняли головы. Загремели выстрелы из винтовок и автоматов. Моро, выстроив в две шеренги отряд освобожденных, громко командовал:

— Рота, пли! Пли! Пли!

Дружные залпы следовали один за другим.

Надя укрепила красный флаг СССР на вершине гурия. Народ стал расходиться. Освобожденные долго оглядывались на флаг, полыхавший ярким пламенем на фоне ледкика.

Экипаж «Светолета» занялся приготовлениями к отлету. В это время ко Льву подошел Симху-Упач. Он церемонно поклонился.

— Простите, господин, я не знал, что вы — русский. Русские всем помогают, помогите и моему племени. Мы хотели жить сами: что добудем, то наше. Пусть хуже, но без хозяев — сами себе господа. Я жил долго среди белых, не думайте. Я вернулся к своим, и они сказали: «Надо уйти подальше от этих страшных людей и их порядков: прирученных молний, огненной воды, железных собак и других гибельных вещей». Но чем дальше, тем труднее становилось. И вот от нескольких тысяч человек племени осталось только пятьдесят. Нам, добрый господин, нечем жить, нечем кормиться. Охота становится все хуже: зверя уничтожают военные. А они всюду. И мы тоже стали как звери — день и ночь ищем пищу и не находим. В этом году совсем худо. Запоздали мы, дороги нет и, на наше несчастье, мы подобрали того белого, которого на ваших глазах растерзали другие белые. Он заслужил свою смерть. Это был очень нехороший человек. Он разорил наше племя, загнал собак. Обещал здесь за все заплатить, кормить обещал. И вот рыжего господина нет, у нас собак нет, и племя мое обречено на гибель… Рыжий господин разорил наследие наших предков, взял с могильника мамонтовые и моржовые бивни. Теперь, по распутице, эскимосы тащат где-то эти бивни, а провизии у них не было еще три дня тому назад. Я прошу вас, могучий русский человек из страны Советов, спасите от смерти остатки племени. Возьмите нас в свою счастливую страну. Здесь нам нет жизни.

Лев обещал подумать, чем можно помочь племени, и присоединился к друзьям, ожидавшим его с обедом.

Все были еще под впечатлением похорон Родионова. А Лев невольно думал о шамане. Рассказ старика показался ему искренним. Шаман, слуга суеверия — лжец, хитрец, эксплуататор темных соплеменников. Но этот хоть и видно, что хитер, а все-таки обладает чем-то, внушающим доверие. Да и хлопочет он не о себе…

— Выпьем, сын, за нашу светлую Родину!

Лев, очнувшись, увидал отца с бокалом в руке.

Чокнулись, выпили. Все молчали, ожидая, что скажет Лев. И молодой ученый заговорил:

— Мы похоронили сегодня останки скромного и честного человека, одного из многих миллионов простых русских людей, имеющих прекрасное право на звание Человека с большой буквы. Уже холодея, капитан Родионов думал о родине. Его заинтересовала структура острова. Как о далеком, почти несбыточном чуде, мечтал он о том времени, когда солнце растопит эту ледяную толщу, и люди смогут проверить его гипотезу о том, что остров этот является архипелагом мелких скал, покрытым огромной ледяной шапкой. И мы, товарищи, в самом недалеком будущем сможем растопить лед острова. Мы сможем также растопить лед и на всех других полярных островах, в том числе и на самом большом — Гренландии. А знаете ли вы, к чему это приведет? Это даст океанам и морям несколько миллионов кубических километров воды. Во-вторых, это повысит среднюю температуру во всем мире. В-третьих, границы тропиков и субтропиков передвинутся далеко к северу. Товарищи, нечего греха таить: до сих пор человечество весьма скверно, бесхозяйственно распоряжается своим домом — земным шаром. Сначала люди терпели, потом научились приспособляться, теперь уже умеют влиять на стихию… Но все это не то. Наука дала в наши руки столь мощные силы, что пора уже ставить в порядок дня план великих работ по общему переустройству планеты. Мы должны ликвидировать резервуар холода; мы должны активизировать теплые течения и подавить холодные; мы должны изменять течения рек, создавать моря, озера, острова. Мы должны направлять ветры. Неисчислимы наши возможности. Однако в ряде стран капиталисты присвоили себе земли и моря, они владеют средствами производства, и им нет никакого дела до интересов человечества. Но время работает на людей труда. В зависимых и колониальных странах все сильнее разгорается борьба за освобождение от капиталистического ига. И нет такой силы, которая повернула бы человечество вспять! Поступь нового ощущается всюду. Я верю — мы доживем до такого времени, когда будут начаты работы, которые изменят облик всей Земли. В том, что такие работы человечеству под силу, легко убедиться. Мы, советские люди, успешно строим грандиозные каналы, создаем моря, возвращаем к жизни пустыни…

Лев протянул руку, чтобы чокнуться с друзьями, и закончил словами:

— Дорогие мои, я предлагаю выпить за коммунизм и гениального творца его — нашего великого Ленина.

Громкое «ура» было ему ответом.

Пришли прощаться генерал Гробз и Гастингс. Лев был удивлен наглостью старого дельца. Как ни в чем не бывало, он тряс всем руки, особенно любезно прощался со Львом, будто забыв, что только час назад получил от этого человека хорошую русскую затрещину.

— Разрешите, господин кандидат, — сказал генерал с той подчеркнутой слащавой улыбкой, к которой прибегают дипломаты в торжественных случаях, — поблагодарить вас от лица вооруженных сил Монии за содействие, которое вы оказали нашим бывшим солдатам.

«Гости» не задержались в кабине «Светолета». Со ступенек лесенки Гастингс позвал Льва:

— Простите, господин Солнцев, я имею к вам еще одно маленькое дельце.

Лев вышел к нему. Гастингс взял его под руку.

— Как у вас говорят, кто старое помянет, тому глаз вон… Вы могли бы с помощью вашей машины убрать лед с этого острова?

— А для чего вам это нужно?

— Пока чисто теоретический интерес.

— Да, — сказал Лев, — на это мне понадобилось бы несколько педель.

— И во что это влетело бы? — любопытствовал Гастингс.

— Во всяком случае меньше миллиона…

С минуту Гастингс молчал, потом протянул Льву руку:

— Поздравляю вас. Хотите честную сделку: вероятно, мне удастся купить этот остров или заарендовать его на долгое время. Вы уничтожите лед. Мы превратим этот арктический остров в край вечной весны, населим его трудолюбивым народом. Вы — царь! Я — ваш министр финансов. Все доходы пополам. Это миллиарды! Это почести! Это власть! Соглашайтесь…

Лев освободил руку и, не ответив, вернулся в кабину.

Гастингс заскрежетал зубами.

Послышался рев моторов: монийские самолеты поднимались в небо…

Затем взлетели сорок советских самолетов. Сделав круг над ледяным аэродромом и качнув крыльями в знак привета, они взяли курс на юго-восток. Две тысячи бывших военнопленных простились с диким островом, который едва не стал для них кладбищем.

А «Светолеты» вспорхнули и перенеслись в глубь острова. На одном из них был Симху-Упач.

Гарри остался в лагере в качестве коменданта. Его помощником был профессор Паульсен. Ученый с увлечением отдался делу спасения обмороженных. Советский медицинский отряд располагал новейшими медикаментами, и люди быстро поправлялись.

Жизнь в лагере наладилась. Оставшиеся разместились в больших отапливаемых палатках, у них были теплая одежда и обувь, они хорошо питались.

«Днепр» должен был прибыть через неделю.

Спасение медведей-воинов

Хомеунги-Умка-Наяньги достал из-за пазухи своего бога, посмотрел на него укоризненно, плюнул в лицо, потом размахнулся и забросил подальше.

— Иди, бездельник, и не возвращайся. Без тебя худо, а с тобой совсем смерть пришла.

Расправившись с богом, Хомеунги-Умка-Наяньги опустил наземь бивень, который нес на плече, и сел на пригорок.

Племя окружило вождя. У людей были бледные лица, впалые щеки, потускневшие глаза…

Сегодня утром накормили детей мясом четырех щенят, которых носила в своем капюшоне Ченьги-Ченьги. Вчера съели последнюю собаку. Собака эта не принадлежала эскимосам — ее продали вместе со всем добром белому господину. В Подземном городе он уплатит им большие деньги и даст много хорошей пищи. Но как добраться до Подземного города, когда дороги нет, собак нет, есть нечего, торбаза и пимы порвались, а силы на исходе. Дети, и те по двое, по трое тащат бивни. Белый господин на прощанье прицелился из автомата и дал понять, что Хомеунги и все племя головой отвечают за каждую кость. И зачем только вождь показал этому господину бивни!

Симху-Упач уехал с белым на его, Хомеунги, упряжке. Собак шамана белый убил раньше, и племя съело их мясо. Нумка-вожак теперь служит чужому господину, а ведь в нем, по словам того же шамана, живет дух великого Горенги. Они взяли с собой священную сову Мауи, взяли все священное сало… Белый обещал прислать провизию, вернуть упряжку…

Всю дорогу Хомеунги по следам читал историю путешествия белого и шамана. Сначала ехали оба. Потом Симху-Упач пошел пешком — ехал только белый, а вскоре Симху-Упач стал тянуть тяжелые сани вместе с собаками… Здесь они съели священную сову. Белые перья в каплях крови… Хомеунги даже видит, что белый съел всю сову, а шаману ничего не дал. Кости не только обглоданы, но отполированы. Разве может белый так обработать кости? И зачем шаману так их полировать, если бы белый дал ему хоть немного мяса!

Все, как на ладони, видел по следам Хомеунги-Умка-Наяньги. Это было единственным развлечением вождя в этом трудном, голодном, безрадостном походе.

Три дня назад племя встретило другого белого. Все обрадовались: решили, что рыжий господин послал навстречу своего слугу. Но этот белый был пуст, как большой барабан. Он назвал себя хозяином острова, приказал оставаться на месте и ждать его возвращения. И тоже сказал, что за каждый бивень Хомеунги и все племя отвечают головою. Забрал последнюю упряжку полудохлых псов Ченьги-Ченьги и уехал. Тоже обещал привезти провизию, взять их к себе, кормить до зимы, а на зиму дать полсотни собак, чтобы они могли по-прежнему охотиться.

Хомеунги и не думал нарушать договора с первым белым. За пазухой у него половина планки-договора. Это много, очень много тысяч долларов. Это огромная лодка, везущая его по морю. Это железные дома на колесах, в которых он катается по земле. Это огненная вода в любом количестве… Нет, Хомеунги не нарушит договора. Но второму белому он сказал:

— Как смею я вас ослушаться, господин, когда вы — главный хозяин на острове?

Теперь и детишки Хомеунги еле-еле плетутся пешком, на каждом шагу падают. Им тоже нечем подкрепиться. Ченьги-Ченьги точно подменили: голод стер краску с ее щек, сильные ноги заплетаются. Она уж больше не смеется, не поет. И сам Хомеунги уже не воин, у него нет силы тащить тяжелый бивень. Он бы охотней взял на руки младшего из ребят — Неули. Малыш падает, Пальчи-Нокья не в силах тащить детей, а Ченьги-Ченьги не помогает старухе. Она говорит: «Не мои дети, не буду тащить»… Надо бы отхлестать ее бичом, чтоб не распускалась, но необходимо беречь силы — они еще понадобятся.

Однако Хомеунги — великий вождь великого племени. Он должен поддерживать в людях бодрость, иначе все погибнут. И зачем поддаваться унынию? Разве первый раз они голодают? Уже спешит навстречу медведям-воинам один белый человек, за ним мчится второй. Кто раньше накормит, с тем будет союз. Заманчиво получить много тысяч долларов. Но лучше жить без денег, чем умереть с деньгами. Можно до зимы переждать на этом острове, зимой на свежих собаках пуститься в дальний путь. О, прелесть зимних кочевок при свете небесного сияния! Каждый привал — новое жилище, новая охота. Хорошо греется кровь в пути.

— Медведи-воины! — воскликнул Хомеунги. — Наши дела не так-то уж плохи. Потяните ноздрями воздух, и вы почувствуете аромат мяса, которое жарят для нас оба белые. Они привезут нам бочки огненной воды, горы хлеба. Не будем больше тратить сил! Отдыхайте, храбрые медведи-воины! Пища сама придет к нам. У меня половина планки; договор — святое дело. Если белый не выполнит договора, мы с него получим все, что нам причитается по суду. Я знаю, у белых есть суд. Там старшие воины решают все споры по справедливости. Об этом рассказывали Симху-Упач и другие бывалые люди. Мы все равно не уйдем в Долину счастливой охоты, потому что второй белый, самый главный начальник на острове, идет по следам первого белого, и нас ждут пища и счастье здесь, на острове.

* * *

В двадцати километрах западнее стоянки эскимосов в это время увязала в рыхлом снегу упряжка из восьми псов, на которых тащился к своему дому называвший себя Полярным Робинзоном. Очень скверно, когда тает на леднике. Сверху вода, под нею снежная каша; под кашей вода, а там опять лед, готовый превратиться в кашу.

Робинзон горько сожалел, что оставил советскую экспедицию, а вскоре начал жалеть и о том, что расстался с эскимосами. Все-таки люди… Он вязнет в белой каше, почти не продвигается вперед. А ведь он рассчитывал доехать за два дня — на больший срок ему не хватит продуктов. Но вместо полусотни километров он проехал только двадцать, а в пути уже третий день. Продукты, выданные русским, уже съедены. С утра во рту у него не было и маковой росинки. Самые жестокие муки голода терзают его.

Вдруг огромная тень упала на покрытый водою снег и поплыла на запад. Робинзон поднял голову и увидел уже знакомую чудесную машину. «Светолет» медленно летел над гребнем ледникового хребта. Робинзон вскочил с саней. Проваливаясь в снег, он побежал за «Светолетом» и, протягивая к нему руки, закричал:

— Погодите, погодите! Я передумал! Я лечу с вами!

Но машина не остановилась. Вторая такая же тень медленно скользила вслед за первой. Еще один «Светолет».

Робинзон пытался догнать и вторую машину. Но и она исчезла за хребтом. В отчаянии он начал карабкаться на гребень. Ему казалось, что машины обязательно приземлятся и будут его ждать. Он полз на четвереньках, пыхтя и задыхаясь, но, когда наконец взобрался на хребет — не увидел ничего, кроме холмистого ледника, простиравшегося во все стороны, насколько хватал глаз. Значит, со «Светолетов» его не заметили? Или он стал жертвой галлюцинации?

Одичавшие, тощие псы свалились от усталости там, где их оставил Робинзон, накрылись хвостами и задремали. Вскоре они вскочили, насторожились и, забыв о санях, помчались на гребень. Упряжь запуталась, сани бросало из стороны в сторону, они били собак по ногам.

Настигнув Робинзона, вожак вцепился ему в руку. Робинзон отбивался от изголодавшихся псов, но силы покинули его. По искусанным рукам текла кровь. Собаки опьянели от ее вкуса и запаха. Они набросились на Робинзона, повалили на спину. Он пробовал подняться и снова падал… Через полчаса от Полярного Робинзона остались только кости, обглоданные до блеска, да клочья тряпья и меха.

* * *

«Светолеты» опустились вблизи стоянки эскимосов.

Хомеунги-Умка-Наяньги закрыл глаза и затянул последнюю боевую песню. Голос плохо повиновался. То, что ему казалось пением, на самом деле было только хрипом и всхлипыванием. И вдруг над ним склонилась рогатая голова. Но он не сразу узнал Симху-Упача.

— Если ты тень, — прошептал Хомеунги, облизывая потрескавшиеся губы, — то укажи мне дорогу в Долину счастливой охоты.

— Нет, я не тень, а вестник спасения. Погляди, вождь, подними голову. — Он сам приподнял Хомеунги. — Видишь эти диковинные машины? Это сделано людьми, более могущественными, чем все боги и духи, — это машины страны Советов. Помнишь, я тебе рассказывал, и ты говорил, что это очень хорошо, если бы было правдой. Теперь перед тобой живая правда. Люди страны Советов, великодушные, сильные русские люди пришли на помощь племени. Сейчас они всех накормят и перевезут на берег. Там за бивни мы купим новых собак. Мы опять будем охотиться. Ободрись, великий вождь!

— Если ты не тень сладкого сна, — ответил Хомеунчги-Умка-Наяньги, и голос его зазвучал громче, — то приветствую тебя, великий шаман Симху-Упач, как вестника избавления. Помоги мне встать, чтобы я мог поблагодарить могучих людей. Но скажи, шаман, кто заплатит за наше имущество?

— Никто не заплатит. Белого человека растерзали другие белые люди. Это длинная история… И Подземного города уже нет. Счастье, что тут оказались советские люди. И клыки теперь наши.

Надя, Рыбников и Иринин поили горячим кофе женщин и детей. Мужчинам Лев и Федоров давали небольшими дозами водку, затем поили горячим бульоном. Через полчаса первая партия была готова к отправке. «Светолет» мог взять только десять пассажиров. Бивни тоже занимали много места. Из обеих машин выгрузили вещи, посадили в них детей, женщин и стариков, и «Светолеты» умчались в небо.

Оставшиеся заметно повеселели. Хомеунги-Умка-Наяньги рассказывал веселые истории и под конец затянул новую песню:

— Не надо богов, которых мы сами делаем, не надо! Ой, эхэоу! Наши боги ничего не могут. Он, эхэоу! Вот русские люди делают машины, которые носят их по небу быстрее ветра, а не поклоняются им, не делают их богами. Ой, ой, эхэоу! И их машины служат им хорошо, а наши боги служат нам плохо. Ой, эхэоу! И я выбросил своего лентяя, своего урода, сказал ему: «Иди, негодяй! Я сам себя обманывал, а ты помогал»… Ой, ой, эхэоу! Теперь будем жить иначе, попросим русских научить нас жить так, как живут они. И мы не будем голодать. Хорошо жить, когда на свете есть хорошие люди страны Советов. Эгей, эгей, эхэоу!

Надя с улыбкой наблюдала, как сокрушенно качал головой шаман, слушая песню Хомеунги.

Вторым рейсом переполненные машины отвезли в лагерь остальных эскимосов.

А затем машины поднялись над ледовым лагерем и взяли курс на Москву.

День рождения Менкса-старшего

Одна из суббот июля 19… года совпала с днем рождения господина Менкса-старшего. Именинник просил родню не устраивать никаких торжеств — обычный субботний семейный чай. И госпожа Клавдия, прошедшая с ним сорокапятилетний путь беспрерывного восхождения и привыкшая беспрекословно повиноваться ему во всем, приняла меры к тому, чтобы желание мужа было выполнено.

Пришли все: господин Райт Менкс-младший, старший сын Менкса-старшего, с женой Дороти, дочерью Джой и сыном Бобом; господин Франклин Менкс, второй сын, с женой Гвендолен, семилетней дочерью Люсиль и сыном, мирно дремавшим на руках у кокетливой кормилицы; господин Ричард Менкс, третий сын, с женой Дороти, происходившей из еще не полностью монизировавшейся французской семьи, поэтому за глаза ее называли француженкой.

Пришел и «нигилист», четвертый сын, Джемс — студент и спортсмен, философ и пьяница. Его посещения прежде вносили некоторый диссонанс в субботнюю атмосферу дома. Но мудрая мать нашла способ предупреждать крайности. Раз нельзя помешать Джемсу пить — значит, госпожа Клавдия должна так угостить своего младшего отпрыска, чтобы он немедленно завалился спать. Поэтому, раньше чем начиналось семейное чаепитие, господин Менкс самый младший уже отсыпался, запертый в своей бывшей детской.

Он спускался к утреннему чаю хмурый и раздраженный. Мать замешивала крепкое питье на похмелье, и это несколько исправляло его настроение. Он неизменно просил у матери денег, так как щедрого содержания, назначенного отцом, ему не хватало. Потом небрежно прятал кредитные билеты в карман, небрежно целовал надушенную руку матери и исчезал до следующей субботы.

Старшие братья в один голос утверждали, что отец слишком мирволит Джемсу. По их мнению, в данном случае следовало бы применить самые крутые меры, вплоть до лишения наследства. Франклин предсказывал, что Джемс женится на какой-нибудь метиске и притащит эту особу сюда в одну из суббот.

Лишь один человек не разделял этой антипатии — Боб, любимец и баловень дедушки Джо. Он любил Джемса. Бесшабашный дядюшка часто бывал на яхте Боса.

Яхта эта собственно была одним из чудачеств старого Менкса. Он подал мысль своему любимцу заняться морским спортом и подарил ему яхту. Маленький капитан так полюбил морское дело, что целые дни проводил на своей яхте, пересекая залив по всем направлениям.

Женская ветвь дома Менксов была представлена четырьмя дочерьми. Элоиза с мужем Генри Пейджем, человеком ученым, но чопорным и скучным, и целым выводком молодых Пейджей. Генри Пейдж числился председателем ряда обществ и ассоциаций, как, например, «Ассоциация любителей солнечных затмений», «Общество деистов-материалистов» и т. п. Все это были почетные должности, к которым нужно было приплачивать довольно крупные суммы. Но Генри Пейдж был человеком обеспеченным. Своей обеспеченностью он был обязан, конечно, старине Джо, хотя тот не давал ему ни копейки. Но достаточно было поместить ценные бумаги Элоизы, принесенные ею в качестве приданного на алтарь их семейного счастья так, как советовал Менкс-старший, чтобы чета Пейджей вместе со всеми их потомками была обеспечена на всю жизнь. Вот почему Генри Пейдж готовил сыновей к ученой карьере. Было решено и санкционировано главою рода, что ни один из Пейджей никогда не будет заниматься финансовыми операциями.

Вторая дочь, Гледис, неутешная вдова погибшего при автомобильной катастрофе сотрудника монийской военной администрации в Европе, дала обет вечной верности памяти мужа. Она пришла с крохотной собачонкой на руках.

Две младшие дочери Менксов, Роза и Джен, были в том возрасте, когда дверь в детскую уже захлопнута, а дверь в мир еще не открыта. Впрочем, восемнадцатилетнюю Розу собирались вскоре обвенчать с господином Греем, наследником ближайшего друга Менкса-старшего. О самой младшей, Джен, не приходилось еще говорить в этом плане, так как ей едва минуло шестнадцать лет, и она скорее была похожа на мальчишку-сорванца, чем на невесту.

Джен внушала родителям серьезные опасения. Господин Менкс-старший приглядывался к ней и втайне изучал ее терпеливо и настойчиво. Он никак не мог понять, что вырастет из его последнего чада. Она не заботилась о внешности и усвоила жаргон и манеры улицы. Для нее не существовало авторитетов. Она, например, не признавала славы девятнадцати исследователей далекой Арктики и не присутствовала на банкете, устроенном по подписке в их честь ее школой. Эту экспедицию она зло окрестила «крокодилы во льдах», за что ей как следует влетело от отца и братьев. Она не посмела перечить отцу, пообещала забыть эту кличку, но братьям заявила:

— Хорошо, я не буду больше называть их крокодилами. Но думать о них иначе я не могу…

Да, с Джен были вечные недоразумения. Пожалуй, менее тяжелые, чем с Джемсом, но все же достаточно неприятные…

Впрочем, сегодня семейная идиллия ничем не была нарушена.

Боб и Джен беседовали в углу гостиной шепотом. Райт и Франклин молча играли в шахматы, а почтенный Генри Пейдж дремал с газетой в руках в глубоком покойном кресле. Несмотря на сотню насильственных смертей, описанных на страницах газеты весьма сочно и натурально, с подлинным знанием дела, почтенный ученый все же умудрился задремать.

Джемс давно ушел в комнаты матери и там накачивался алкогольными смесями, чтобы к выходу отца «быть готовым».

Гвендолен, Дороти-француженка и просто Дороти упорхнули на автомобиле в город, так как выяснилось, что никто не догадался приобрести для дедушки Джо новый ночной колпак. Ночной колпак занимал в жизни Менкса-старшего весьма и весьма заметное место. Он считал, что хороший ночной колпак из кашмирской шерсти влияет на нервную систему, пищеварение и деятельность сердца. Преподнесение нового колпака родоначальнику в день его рождения стало семейной традицией.

Часы ласково проурчали восемь раз. Вбежала Гвендолен, за ней обе Дороти. Маленькая Джен ущипнула Боба и заняла свой обычный пост у двери. Все столпились перед столом. Все смолкло…

В тишину врезались четкие, неторопливые шаги. Как в раме черного дерева, в дверях появился глава рода, господин Менкс-старший, крупный, дородный человек с большой головой, с широким лицом. Его умные, совсем еще молодые глаза живо светились, широкое белое лицо приветливо улыбалось каждой своей морщинкой.

— Ну, здравствуйте, дорогие! Здравствуй, Дороти! Ты по-прежнему сияешь на нашем небосклоне эдакой вифлеемской звездой… Здравствуй, Гвендолен! И ты, Лиззи, и ты, и ты…

После женщин господин Менкс перечислил по имени мужчин. Он называл их в том порядке, в каком они попадались ему на глаза, затем сел в кресло, оглянулся и спросил:

— Что это не видно нашего дорогого Джемса?

Как и в прошлую субботу, и в позапрошлую, как и в каждую субботу, госпожа Клавдия выступила вперед, взяла мужа за руку и самым нежным голосом, на какой была способна, проворковала:

— Наш милый мальчик страдает очередным приступом малярии. Я уложила его в детской, и он теперь сладко спит.

Господин Менкс, как и в предыдущие субботы, сделал вид, что верит жене.

— Что же эти эскулапы никак его не вылечат! Напомни мне, Клавдия, я сам займусь его лечением…

Первый стакан чая госпожа Клавдия подносит мужу. Он с наслаждением глотает горячую и черную, как тушь, жидкость.

Господин Райт подталкивает Боба, и тот, пряча руки за спиной, приближается к деду:

— Дедушка, ты не будешь сердиться?

— А что, снова напроказил? — Дед делает вид, что ни о чем не догадывается: жизнь сделала из него превосходного актера, и он рад блеснуть своим талантом. — Ну, признавайся, шалун. Если есть за что — рассержусь. Но сегодня, в день моего рождения, постараюсь сердиться как можно меньше.

— Дедушка, я хочу в день твоего рождения подарить тебе на память этот альбом. Здесь ты найдешь копию вахтенного журнала яхты «Наяда» и восемь наших морских песен…

— Ах ты шалунишка! Нарушил, нарушил порядок, не выполнил моего желания… За это заставлю тебя, во-первых, сказать, кто сочинил эти морские песни, во-вторых — пропеть вашу самую любимую так, как вы исполняете ее на море.

— Есть, адмирал! — ответил Боб, опуская руки по швам. — Песни сочинил капитан «Наяды» господин Боб Менкс, самый-самый-самый младший.

— О, да вы, капитан, еще и поэт? — Дед делает вид, что для него это приятная неожиданность. — Поздравляю, поздравляю! Впрочем, послушаем. Может быть, песни никуда не годятся?

— Годятся, дедушка! — восклицает Боб и подает знак Джен.

Та выходит в коридор и возвращается с тремя коренастыми мальчуганами, одетыми в морскую форму, придуманную для них самим дедушкой Джо. Боб звонко командует:

— Боцман!

Один из мальчуганов выскакивает вперед и прикладывает руку к виску:

— Есть боцман!

— Построить экипаж!

— Есть построить экипаж!.. Эй, на борту! Выстроиться на шканцах!

— Есть, — отвечают оба матроса в один голос, — выстроиться на шканцах!

Мальчишки вытягиваются, прижимают руки по швам брюк, впиваются глазами в лицо своего капитана.

— Боцман! Песню «Нам ветер морской дует в лицо».

— Есть, капитан! «Нам ветер морской дует в лицо»… — запевает боцман.

Остальные, в том числе и капитан, подхватывают:

Нам ветер морской дует в лицо, Соленой водой мы омыты давно. Нам буря подруга и шторм нам брат! Сразиться за славу, За славу я рад.

Все аплодировали чинно и добросовестно. Дедушка Джо попросил:

— Представь мне, капитан, свою команду.

— Есть, адмирал, представить команду… Боцман, два шага вперед! Дик Мортон, четырнадцати лет, боцман «Наяды», лихой моряк, не укачивается, сам ставит все паруса.

— Очень приятно, я очень рад, — пробормотал дедушка Джо. — А чем ты, дружок, занимался до поступления на «Наяду»?

— Собирал устриц во время отлива, крабов. Иногда за это попадало.

— Разве ты не знал, что весь сбор на побережье принадлежит обществу «Мерхли-компания»? Нехорошо, нехорошо! Ты воровал добро почтенной фирмы. Надеюсь, с тех пор, как ты получил эту службу, ты больше не занимаешься воровством?

— Нет, дорогой господин!

— Ну-с, и дома лучше стало?

— Так точно. Теперь мы живем в настоящем доме, не в ящике. Правда, немного сыро, подвал, но мы так вам благодарны, добрый господин!

— Ну, ладно, не люблю… — грубовато, с некоторой брезгливостью, выпятив нижнюю губу, господин Менкс-старший отклоняет благодарность. Не так уже приятно в день рождения слышать о подвалах и сырости.

Впрочем старик обласкал всю команду:

— Можете идти, моряки-молодцы. Старайтесь! Я позабочусь о вас. Работайте только добросовестно и берегите своего капитана. Клавдия, прикажи дать им немного шоколаду.

— Счастливо оставаться, великодушный господин! Салют, капитан!

Выстроившись в одну шеренгу, осмелевшая команда зашагала через всю комнату, громко чеканя шаг.

— Хорошие ребята, — со вздохом сказал господин Менкс. — Как жалко, что средства еще не позволяют нам взять на воспитание всех таких ребят. Вот где ключ к разрешению наших социальных противоречий и зол.

— Совершенно правильно, совершенно верно, — подхватил господин Пейдж. — Это тема моей докторской диссертации. Классы состоят из людей. А люди, раньше чем стать самостоятельными, всегда бывают детьми. Наша миссия — завладеть душами детей из необеспеченных классов.

— Недурно, — похвалил патриарх. — Право, над этим стоит подумать. А что же наши педагоги? Разве они не понимают, что именно здесь ключ к спокойствию страны? У них нет средств? Но ведь на такое дело каждый даст… Я первый.

— О, моя диссертация, дорогой господин Менкс, докажет, что это самый верный путь борьбы с коммунистической инфекцией. Достоинства этого метода в сочетании….. м-м… с сильными мерами очевидны. А теперь разрешите мне в этот высокоторжественный и радостный день преподнести вам в качестве дара сердца вот эту небольшую рукопись. Здесь квинтэссенция моей диссертации. Если вы на досуге познакомитесь с нею, я буду безмерно счастлив.

— Спасибо, дорогой Генри! Я очень тронут… Я постараюсь дать ход вашему высокополезному труду. — Господин Менкс передал папку жене. — Но что я вижу? Целый заговор! Сговорились не выполнять моей просьбы. Решили сегодня не признавать стариковского права на капризы… Ну, уж так и быть: ты. Боб, и вы, Пейдж, так меня растрогали, что я готов снять запрещение. Давайте уж все, выкладывайте, что вы там припасли…

Госпожа Клавдия поднесла платочек к глазам и прижала руку к своей далеко не тощей груди. Подарки были один лучше другого, и главное — от чистого сердца. Райт подарил отцу коробку гаванских сигар столь редкой марки, что даже старик удивился:

— Ого, Райт! Где ты их достал? Со времени последней войны я мечтаю о них… Мистер Грей, будучи на Кубе, обыскал все плантации и фабрики, но не нашел даже следов табака этого сорта. Говорят, неурожай… Очень благодарен, дорогой мой!

Да, это была именно она, любимая марка Менкса-старшего: «Кровь негра». Этот табак выращивался в особо благоприятные годы. Говорят, что из семи лет только один приносит урожай этого сорта. И то лишь в том случае, если рабочие откажутся от сна и отдыха, если по ночам они будут окуривать стебли и поливать их особым раствором. Недаром на плантациях дали этому сорту такое жестокое название. И не случайно оно привилось даже среди белых, хотя надпись на коробках и утверждала, что сигары называются «Черная красавица».

Лиззи подарила дедушке собственной работы комнатные туфли — красивые, удобные и очень теплые.

— Я хочу, дорогой дедушка, — сказала она, поднося подарок, — сделать тебе не менее пятидесяти пар таких туфель — каждый год по одной.

Все были растроганы столь тонко высказанным пожеланием. И опять бабушка Клавдия поднесла прозрачный платочек к глазам:

— Милые, милые дети…

Франклин и Гвендолен поднесли имениннику на золотом подносе хрустальный бокал, отливавший радужными гранями. Это было совершенное творение человеческой фантазии.

«Я готов служить до двухтысячного года. Пей на здоровье!» — гласила надпись, золотой вязью опоясывавшая хрусталь.

— А что, — сказал, подмигивая, дедушка Джо, — в самом деле, не учредить ли нам сегодня «Общество двадцать первого века». Ведь это идея! Каждый член общества должен дать обязательство дожить до двухтысячного года, и тот, кто нарушит обязательство, будет оштрафован в пользу нуждающихся соотечественников и исключен из числа членов — конечно, при соответствующей церемонии.

Менкс-старший получил массу подарков, ценных не столько своей рыночной стоимостью, сколько символическим смыслом, вложенным в каждый.

После чая старик достал из кармана перо и чековую книжку:

— Раз уж вы атаковали мое сердце подарками, разрешите мне обороняться подобным же способом. Ну, вот ты, капитан Боб, в чем нуждаешься?

— Ни в чем, дедушка. Я хотел бы, правда, поставить маленькую пушку на носу яхты. Морская полиция просто несносна — дерзит, грозит, преследует… А мне нечем ответить.

— Ну, нет, милый! Рано тебе вступать в войну с полицией. Всему свое время. Морское дело требует дисциплины. Ты обязан подчиняться полиции. Она заботится о нас… Охраняет справедливость… Нет, пушка — это лишнее. Вот мотор на яхту поставить — другое дело, это можно. Хочешь мотор?

— Не хочу, — угрюмо ответил Боб.

— Не хочешь, как знаешь… Может быть, тебе нужно что-нибудь другое? Говори, не стесняйся.

— Если ты уж так добр, дедушка, то дай мне тысячу долларов — хочу сделать подарок Милли.

— Милли? Что это еще за Милли?

— Милли — это наша корабельная мать. Знаешь, у пиратов были корабельные матери. И у нас есть такая. Словом, старшая сестра Чарли, матроса. Ты его видел. Она выходит замуж, а у нее, да и у жениха, ни гроша за душой. Если я дам им тысячу долларов, они устроят себе табачную лавочку и будут верны мне, как собачка тетушки Гледис…

— Какое замечательное сердце у ребенка! Золотое сердце! Вот результаты правильного воспитания. Какой прекрасный растет человек!

Боб чувствовал, что эти похвалы присутствующих адресованы не столько ему, сколько деду.

Старик протянул чек.

— Вот, капитан, чек на две тысячи. Можешь располагать ими по своему усмотрению. Отчета не нужно…

Когда чеки были розданы всему обширному потомству и гости собрались уезжать, Райт сказал:

— Отец, две минутки…

Старик вздохнул: ведь он уже давно ушел от дел. Но, видно, так уж устроен мир: гони дела в дверь — они влезут в окно. Менкс-старший повел сына к себе.

— Что случилось, мальчик?

Райт протянул отцу радиограмму.

— Как тебе это нравится?

— «Золотой лед»? Знаю! — Менкс-старший едва взглянул на бланк. — Ты уже принял решение?

— Я хотел совета…

— Друг мой, пора привыкнуть к самостоятельности. С кем ты будешь советоваться после моей смерти? В радиограмме три слова: «Разогревайте холодное золото». А послана она тебе генералом Гробзом, который является нашим агентом и отлично знает, что почти все акции «Золотого льда» принадлежат нам. Значит, необходимо немедленно избавиться от них.

— Но это очень трудно! — воскликнул Райт.

— Если ты послушаешь меня, у тебя их будут рвать из рук. О гибели рудников станет известно завтра днем. Утренние газеты выйдут с заметками о работе «Общества дальних исследований» в Арктике. В них ты прочтешь о том, что «Общество» усиленно расширяет свои рудники. Об этом я уже позаботился. Затем, едва откроется биржа, сотни маклеров будут спрашивать «Золотой лед». Курс начнет подниматься. К половине десятого выбрось первую партию. Устрой гонку за акциями, вплоть до драки. Хорошо, если вмешается полиция. Но купи эту партию сам, набей цену. Вслед за этим выбрось вторую партию. Само собой разумеется, что маклеры ни в коем случае не должны знать ни друг друга, ни для кого они ведут операции. Нарушение тайны может провалить всю операцию. Не мешает пустить исподволь слух, что твой консорциум скупает весь «Золотой лед». Когда биржа превратится в сумасшедший дом и курс поднимется по крайней мере на десять пунктов, выбрось весь наш портфель. Вначале покупай, но тут же продавай. Без десяти одиннадцать — отбой! К этому времени у тебя не должно быть ни одной акции. Ясно?

— Не совсем чистая операция, — сказал Райт.

Старик недовольно поджал губы.

— Нет ни чистых, ни грязных операций. Есть лишь удачные или неудачные.

— Понимаю, отец. Но как быть с акциями господина Гастингса? Их у меня на тридцать миллионов.

— Его акции останутся в сейфе. Забудь о существовании этого субъекта. Не вздумай предоставлять ему кредит. Ни гроша! Я не намерен спасать пса, обрывающего штаны на хозяине. Хорошо, что ты напомнил.

Менкс-старший набросал на листке блокнота несколько строк и нажал кнопку звонка.

— Господина Пейджа! — коротко бросил он, едва слуга приоткрыл дверь.

Ученый зять не замедлил явиться.

— Я слушаю вас…

— Вот что, милый Генри! Мне стало известно, а скоро это станет известно всем, что «Общество дальних исследований» приобрело после войны рудники в Арктике. Но это общество оставило на месте прежнюю администрацию и не освободило работавших на рудниках военнопленных, среди которых есть и наши солдаты. Вместо того, чтобы открыто эксплуатировать недра силами свободных рабочих, они, эти недальновидные олухи во главе с Чарлеем Гастингсом, предпочли работать в этих рудниках методами рабовладельцев. Результаты этой глупой тактики налицо: военнопленные взбунтовались. Подземный город взорван, рудники больше не существуют. Еще не поздно сделать общественному мнению предохранительную прививку: в утренних газетах должны появиться разоблачения, требования замены военнопленных свободными рабочими. И ни слова о бунте и гибели Подземного города! Начнутся запросы в конгрессе, в сенате… Поднимется буря в стакане воды. Так называемое общественное мнение будет отвлечено. Настоящей бури, которая могла бы подняться в связи с прибытием освобожденных, не состоится. Все понятно? Вот памятка. Действуйте! Да, еще одно: завтра же организуйте «Общество помощи последним жертвам фашизма». Каждому — меблированный коттедж в рассрочку, костюм, пальто, ботинки, белье, шляпу и — на первое время — работу!

Отражая лакированными бортами огни ночных реклам, роскошные машины развезли по домам демократических потомков господина Менкса-старшего. Особняк Менкса погрузился в спокойный сон.

До десяти часов следующего утра в доме ходили на цыпочках, говорили шепотом. В десять из спальни донесся звонок.

— Газеты! — коротко сказал господин Менкс-старший вошедшему слуге. — И кофе.

Спальня была наполнена одуряющим ароматом сигар «Кровь негра».

Господин Менкс с удовлетворением проглядывал одну газету за другой. Все было, как он хотел. Заметки, разоблачения… Выстрел одним снарядом по двум целям удался как нельзя лучше. Газетная истерия разжигала ажиотаж на бирже и ослабляла народное негодование.

Принесли кофе. Мистер Менкс нажал кнопку приемника и среди прочих новостей услышал:

— За последние полчаса акции компании «Золотой лед» повысились на три с половиной пункта. Курс устойчивый. Спрос превышает предложение.

— Сегодня ожидается прибытие в столицу бывших наших военнослужащих, проведших это время на горных работах в Арктике.

— Председатель правления «Общества дальних исследований» господин Чарлей Гастингс, возвращающийся из Арктики, должен приземлиться на втором Ивертонском аэродроме в одиннадцать часов… 

Менкс-старший медленными глотками пил утренний кофе и просматривал утренние газеты. Ничто его не тревожило. Колпак на голове придавал лицу старика почтя детское выражение.

Сюда не долетал городской шум.

Зато в районе биржи конная и моторизованная полиция тщетно пыталась восстановить движение городского транспорта. Ни трамвайные вагоны, ни троллейбусы, ни автобусы, ни легковые машины не могли пробиться сквозь толпу. Над площадью стоял тысячеголосый гул.

— Золотой лед… Золотой лед…

Лошади полисменов нервничали, как и всадники. Огромный броневик шефа полиции — и тот не мог пробить бреши в толпе. Были вызваны две пожарные команды. Мощные струи воды сначала разогнали толпу, но вскоре появились организаторы коллективных действий — толпа понатужилась и опрокинула пожарные машины.

Полиция пустила в ход дубинки. Конники давили людей лошадьми. Беспорядки принимали серьезный характер.

В одиннадцать часов все кончилось само собой. Толпа внезапно исчезла. Бурное море превратилось в стремительные потоки, несущиеся по боковым улицам. Толпы осадили банки и банкирские дома. А на ступенях биржи, у колонн, осталось несколько трупов людей, только что покончивших с собой. Их немедленно увезли в морг.

Через несколько минут радио начало передавать сообщения о самоубийстве известных в деловых кругах лиг. Застрелился глава банкирского дома «Шварц и сыновья». Толпа обездоленных вкладчиков напрасно ломилась в запертые двери. Вскоре выяснилось, что банкирский дом вместо наличности теперь располагал лишь акциями «Золотой лед». И все заголосили: каждому было уже известно, что эти акции не стоили бумаги, на которой были напечатаны.

Еще хуже было в других конторах, менее известных, чем «Шварц и сыновья».

А господин Менкс-старший все еще не выходил из спальни. Он решил основательно отдохнуть в первый день нового года своей жизни. И когда ему доложили, что Чарлей Гастингс настоятельно просит принять его по неотложному делу, Менкс недовольно сказал:

— Разве он не знает, что я дома никого не принимаю? Скажите ему, чтобы приходил завтра в клуб… Может быть, вечером, часов около семи, он меня там застанет. Может быть…

В спальню был вызван господин Слебум, которому Менкс-старший доверял больше, чем кому бы то ни было.

— Слебум, — сказал он своему телохранителю, — возможно, что сегодня некоторые лица станут ломиться. Я никого не хочу видеть!

Телохранитель кивнул.

На все окна и двери особняка Менкса опустились внутренние шторы. С улицы они казались шелковыми, и никто не догадался бы, что у этого шелка — стальная подкладка. В парке появились свирепые бульдоги, способные разорвать человека. Слебум и его помощники неусыпно следили за улицей.

Дом стал крепостью.

* * *

В лихорадящем мозгу Чарлея Гастингса вдруг блеснула надежда. Может быть, еще не все потеряно. Миллиардеры могут позволить себе любые чудачества… Надо съездить к Райту Менксу. Возможно, ему даны указания не губить его, старого Чарлея… Неважно, что стоимость «Золотого льда» сейчас равна нулю. Биржевой барометр стоит на «переменно». О, если б иметь оборотные средства! Он в один день поправил бы дела…

Чарлей Гастингс вскочил в первый попавшийся таксомотор и помчался в контору консорциума «Ридон-Дил и K°», где постоянно восседал, как божок, Менкс-младший. Он взлетел на седьмой этаж, забыл закрыть за собой дверцу лифта и побежал в приемную.

Ему сказали, что господин Менкс-младший сегодня не принимает.

— Доложите, что это я, Чарлей Гастингс, — настаивал растрепанный старик с ввалившимися глазами. — Он меня хорошо знает.

Прилизанный служащий, осмелившийся доложить, вернулся и сделал Чарлею выговор:

— Зачем же вы обманываете и подводите людей? Мне за вас попало. Господин Менкс не имеет чести быть с вами знакомым. И он весьма занят. Он не уверен, что в этом месяце сможет найти время для беседы с вами.

— Ах, так?! — воскликнул Чарлей Гастингс, вытаскивая из кармана пистолет. Все бросились кто куда, прилизанный забился под стол. — Не бойтесь, каракатицы. Я умираю сегодня, я, а не вы! Но вы мне позавидуете!

Чарлей Гастингс сел в глубокое кресло, отвалился корпусом в угол, чтобы не упасть после смерти, и пустил пулю себе в висок.

Приход — расход

В Ивертонский центральный аэропорт войска прибыли еще ночью. Начальник аэродрома вынужден был уступить свой кабинет майору весьма молодцеватого вида. Этот майор вел себя так, словно ему предстояло вписать новую страницу в боевую славу своей родины. Он лично указал места танкам и броневикам.

Все было рассчитано так, чтобы прибывающие с бывшими военнопленными самолеты находились на прицеле танковых пушек и пулеметов.

Самолеты показались около полудня. Вот скользнул на бетонную дорожку первый самолет и побежал, теряя скорость. За ним коснулся земли второй, потом третий и четвертый.

Из машин вышли пассажиры. Майор прижал к глазам бинокль.

Никаких встреч, никаких демонстраций… Даже корреспондентов нет, их направили по ложному следу на другой аэродром.

Вдруг рассыпался белый рой листовок. Словно тысячи голубей, замелькали они, опускаясь на дорожку, на аллеи, на площадки. Прибывшие подхватывали их.

У самолетов начался митинг. Майор не заметил, когда на аэродром проникли посторонние. Но он не может приказать танкам открыть огонь. По инструкции он имеет право стрелять только в случае явной агрессии со стороны прибывших или же «если коммунисты попытаются начать беспорядки, использовав неосведомленность и недовольство освобожденных». Однако нет ни беспорядков, ни даже шума. Майор чувствует, что его карьера заканчивается.

Примчались машины с корреспондентами. Эти тоже не простят. Они не любят, когда их обманывают.

Майор идет туда, где мистер Генри Пейдж перед огромной толпой произносит с крыла самолета приветственную речь. Подставляя себя под объективы репортеров, он говорит полным достоинства голосом:

— Дорогие защитники родины, культуры и прогресса! Разрешите мне приветствовать вас от имени только что учрежденного в честь вашего освобождения «Общества помощи последним жертвам фашизма». Вас, несомненно, заботит мысль о том, как сложится ваша жизнь на родине после столь долгого отсутствия. Я уполномочен проводить каждого из вас в его собственный коттедж. Там вы найдете все необходимое для тихой и уютной жизни. Пусть вас не заботит также вопрос о работе. Работу вы получите все, как только «Общество» уточнит сведения о вашей профессии. Можете быть уверены, что патриоты Монии позаботятся о своих героях!

Герои переминались с ноги на ногу и мрачно глядели то на оратора, то на репортеров. Еще до того, как Пейдж начал свою речь, они успели прочесть листовки, разбросанные невидимыми руками.

«Друзья, вырвавшиеся из Подземного города! Будьте бдительны! Не поддавайтесь на провокацию! Ваш приезд хотят использовать те, кто держал вас в подземной каторге. Они хотели уничтожить вас, завезти в дикую Кардию и там замуровать в казематах форта Клайд. К счастью, русские друзья, случайно оказавшиеся в районе Подземного города, предали гласности эту позорную историю, и теперь монийским последователям Гитлера и Геббельса остается лишь притвориться вашими защитниками. Они делают вид, что ничего не знают о Подземном городе. Не верьте им! Разоблачайте преемников гитлеровцев, наших финансовых воротил! Не далее как сегодня они устроили грандиозную спекуляцию: они ограбили мелких держателей акции на сотни миллионов долларов! Приманкой служили ваша кровь, ваш пот — акции Подземного города «Золотой лед»! Приходите в девятнадцать часов на митинг в клуб портовых грузчиков. Там вы узнаете всю правду. Да здравствует братство тружеников! Да здравствует дружба нашего народа с народами СССР!»

Господин Пейдж слез с крыла самолета:

— А теперь прошу…

Запели клаксоны. Два десятка лимузинов врезалось в толпу. Кто-то подтолкнул к ним прибывших. Многие из них старались припомнить старые адреса. По мере того, как перед ними развертывались знакомые панорамы улиц, память стала проясняться. Машины вместо того, чтобы следовать на улицы новых коттеджей, повернули в разные стороны, углубляясь в дебри столицы.

Джим Пратт сначала погнал свою машину к берегу Зубзона, потом повернул на Аллею капитанов. Но черный лимузин, за которым он гнался, развил огромную скорость, и репортер потерял его из виду.

— Черт с ним! — решил Джим. — Сочиню трогательную встречу и без натуры. — И поехал домой.

Джим был несколько разочарован: от этих освобожденных он ждал большего. Простая зарисовка встречи его не устраивала. Сенсации — вот что требуется его газете. И он умел в любом, даже незначительном факте находить то, что действует на воображение. Иногда недоговоренность, иногда намек, шутка… Но читатели думают, их фантазия работает — и это связывается с его именем. Так ему удается сохранять популярность и гонорары.

Что можно состряпать из этого дела? Конечно, если бы заняться подлинными разоблачениями и если бы его газета согласилась их опубликовать, он мог бы кое-что поведать: например, о причине самоубийства марабу, о проделках биржевых воротил. Это подлинная сенсация. Но это не интересует газеты, да и его тоже. Однако можно намекнуть на кое-что. Это сделает статейку острее.

Во-первых, почему возвратившихся не встречали родные? Во-вторых, к чему каждому коттедж? Ведь среди прибывших имеются и такие, у которых есть семьи. Почему же им не поехать прямо домой?

Прежде чем Джим добрался до дому, план был уже готов.

Статья имела большой успех. Действительно, трудно было понять, почему новоиспеченное «Общество» обошлось столь ретиво, но и столь странно с освобожденными… Особенно эта статья понравилась господину Менксу-старшему. Она отлично отвлекала внимание читателей от Подземного города. В тот же вечер Пратт получил анонимный чек в дополнение к обычному гонорару.

Однако прекрасно начавшийся для Менкса-старшего день к вечеру несколько омрачился. Ему так и не удалось провести его дома.

Перед обедом Клавдия постучала к нему:

— Мой друг, шеф городской полиции только что осведомлялся, дома ли ты. Он ждет у телефона, говорит — весьма важное дело.

Господин Менкс-старший взял трубку. Начальник полиции подобострастно сообщил, что на Площади биржи задержан молодой человек, открывший стрельбу из автомата по витринам биржи, по неоновым бюллетеням и даже по световой афише, рекламирующей кинобоевик «Притон коммунистов».

Господин Менкс перебил полицейского.

— Почему же об этом вы сообщаете мне?

Тот замялся.

— Дело в том, что этот дебошир оказался Джемсом Менксом.

— Где он сейчас?

— Пока в моем кабинете. Я бы очень просил…

— Ладно, сейчас приедем.

Господин Менкс-старший нервно бросил трубку.

Он нисколько не удивился, когда увидел, что Клавдия ждет его в вестибюле готовая к выходу. Развалившись на широких кожаных подушках автомобиля, Менкс закурил любимую сигару, и сизый дымок чуть заметной струйкой вился за машиной, оставляя на улице стойкий аромат.

— Кто-то в оркестре сфальшивил, сошел с тона, — сказал он жене. Подрагивание мчавшейся машины не помешало ему почувствовать, как при этих словах задрожала его безответная подруга. — Нет, нет, дорогая Клавдия, я не точно выразился. Оркестр исполняет все точно, но сфальшивил дирижер. Я! — он патетически шлепнул себя по лбу. — И как это я не учел такого пустяка. Все предусмотрел до мельчайшей детали. А об этом не подумал. Знал ведь, в каком состоянии мальчик. Эта повышенная возбудимость, раздражительность… Почему же я не помешал ему?

— Я, я виновата, милый Джошуа, — твердила Клавдия. — Коньяков и ликеров у нас не хватает, что ли? Он ведь мягок, как воск. Когда выпьет, позволяет делать с собой все, что угодно… Прости меня, Джошуа. Это я виновата…

Менкс выдохнул два синих штопора дыма.

— Чепуха. Все это чепуха. Однако мне предстоят довольно неприятные минуты.

Шеф полиции ждал у подъезда. Менксу-старшему это не понравилось. Но подобострастие начальника свидетельствовало о том, что полиции хорошо известны роль и значение господина Менкса.

— Прикажете вести к нему? — спросил шеф уже в лифте.

— Раньше всего я хотел бы видеть этого человека так, чтобы он не видел меня.

— О, это легко устроить.

Полицейский провел Менкса-старшего в небольшую комнату, где шум шагов утопал в мягком ковре.

— Звуконепроницаемая камера психологических, наблюдений, — шепнул полицейский не без гордости.

Он отодвинул в стене задвижку и жестом предложил господину Менксу воспользоваться глазком.

Лишь несколько секунд смотрел в глазок Менкс-старший. Одного взгляда было достаточно, чтобы убедиться, кто именно сидел неподвижно в кресле со скованными наручниками руками. Господин Менкс повернул равнодушное лицо к жене.

— Клавдия, дорогая, подожди меня в машине. Тебе не интересна наша сухая деловая беседа.

Госпожа Менкс вышла.

— Там ничего не слышно? — господин Менкс кивнул головой на стену…

— Ни звука!

Они сели на диван. Менкс-старший раскурил новую сигару.

— Много лет назад я был председателем «Общества содействия полиции и общественному порядку». Насколько я знаю, никто этого общества не распускал. Таким образом, я и теперь являюсь председателем этого впавшего в состояние спячки общества. Только что я имел случай убедиться, как много могло бы сделать это полезное учреждение, если бы не лень, заставившая меня уйти от всех дел. Сам я уже не смогу наверстать упущенного. Но, может быть, найдутся другие люди, более энергичные. На всякий случай, разрешите мне внести свою лепту. — Менкс вынул из бокового кармана чековую книжку. — Сто тысяч долларов на первое время, я думаю, достаточно. В ваше личное распоряжение. Посильная помощь, дань заслугам полиции.

Левой рукой шеф принял чек, а правую приложил к сердцу.

— Я уверен, господин Менкс, что молодчик, сидящий в моем кабинете, никак не может быть вашим сыном…

— Само собой разумеется, — улыбнулся мистер Менкс. — Никакого сходства.

— В таком случае, не сможете ли вы вручить вашему сыну вот этот документ, очевидно, найденный или украденный арестованным?

Не глядя, Менкс сунул в карман книжечку в лакированном кожаном переплете.

— Что еще?

— Все! — ответил шеф, прикладывая два пальца к козырьку.

— Подумайте! — глухо сказал Менкс-старший, вперив в него неподвижный взгляд. — Чтобы потом не было разговоров. Я не люблю возвращаться к пройденному. Вы должны это твердо знать. — Казалось, лицо его только что отлито из медленно остывающего чугуна. — И еще вот что. — Он заполнил второй чек и протянул шефу полиции. — Здесь пятьдесят тысяч долларов. Поместите несчастного в лучшую лечебницу, где его могли бы полностью изолировать от любопытных. Ему вредно видеть кого-либо, кроме лечащего врача и сиделки.

— Именно это ему и нужно! — ответил начальник, снова прикладывая два пальца к козырьку.

Госпожа Менкс ждала в машине. Она была очень бледна.

— Уж не начинается ли у тебя приступ малярии? — спросил ее муж, прищурившись.

— О, нет, нет. Я совершенно здорова! — в ужасе прошептала Клавдия. — Не беспокойся, мой друг. Это пройдет.

— То был не Джемс, — резко сказал господин Менкс и больше не проронил ни слова.

Он снова в своем кабинете, старый, одинокий, никому не нужный человек. Если перед ним заискивают, то только ради того денежного мешка, на котором он сидит. Ну и отлично…

Господин Менкс вглядывается в фотографию на матрикуле, врученном ему шефом полиции. Прядка волос на лбу. У него, Менкса-старшего, в молодости тоже была такая же, пока он не стал лысеть. Энергичный прямой нос… И безвольный подбородок Клавдии.

Несмотря на июльскую жару, в камине потрескивает огонь: господин Менкс не любит сырости. Матрикул Джемса долго не хочет гореть. Но, наконец, переплет вспыхивает, раскрывается сам собою, в последний раз мелькают знакомые черты. И вот все превращается в прах.

Господин Менкс-старший решительно направляется к сейфу. Щелкает замок. Менкс вынимает крохотную записную книжечку. В ней вся его бухгалтерия. Менкс садится к столу, раскрывает книжечку и слева, где «приход», заносит:

«Операция «Золотой лед» — 21.500.000».

Справа, где «расход» он пишет:

«День рождения — 50000

Встреча болванов из Подземного города — 500000

На Джемса — 150000

Пратту — 100».

«Днепр» возвращается в СССР

Население поселков на восточном берегу Северной Земли в честь команды «Днепра» устроило большой бал. Двухэтажное здание клуба моряков сверкало электрическими огнями. Играл духовой оркестр. Молодежь танцевала. Из фойе доносились резвые аккорды баяна: там забавлялись детишки в обществе пушистого белого медвежонка. Это помощник капитана Валя Стах тряхнула стариной: привела с собой своего питомца и выступает в роли затейника.

— На собрание! На собрание! — крикнул кто-то.

Все поспешили в зал. Валя насилу отпросилась у ребят — отпустили с условием, что медвежонок остается с ними, а после собрания Валя придет опять.

Представители горняков благодарили команду «Днепра» за то, что она вовремя доставила снаряжение, продовольствие, технику. Предсудкома Василий Богатырев рассказал им о «Светолете» — новой чудесной советской машине, прилетевшей в трудный момент на помощь и пробившей дорогу во льду почти до самых поселков. В зале долго гремели овации в честь советских ученых и советской техники.

В этот момент в зале появился матрос с ледокола. Он поспешно прошел к сцене и протянул капитану Лунатову пакет. Все насторожились.

Капитан, быстро просмотрев содержимое пакета, обратился к собравшимся:

— Товарищи! Мы получили приказ срочно идти на северо-запад. Там бедствуют на льду тысячи людей. Мы обязаны выйти не позже завтрашнего утра. Теперь вы понимаете, какое огромное значение имеют каждый человек, каждая минута.

Все дружно заявили о своей готовности прямо из зала отправиться в порт на погрузку угля.

По широким улицам, похожим на площади, и по площадям, напоминающим пустыри, заметались яркие лучи автомашин. Со всех сторон двигались краны, подобные мастодонтам.

«Днепр» заревел, подвалил к портовой стене и раскрыл свои бункера.

Валя натянула на бальное платье теплый бушлат и приступила к обязанностям суперкарго:

— Вира! Майна! Так держать! Еще помалу!

Заскрипели тросы, зажужжали моторы лебедок, заворочались хоботы кранов.

К семи часам утра было погружено пять тысяч триста тонн угля — больше бункера не вмещали. На портовой стене появился оркестр — это молодежь, только что участвовавшая в погрузке, отложив лопаты, взяла в руки медные трубы.

«Днепр» развернулся, загудел на прощанье и пошел к выходу из залива. Его провожали звуки оркестра и напутственные крики друзей.

До чистой воды «Днепр» шел своей полыньей, не успевшей еще затянуться настоящим льдом. Трудностей ожидали на севере, в целине старого пака. Но, к удивлению команды, и там во льду была проложена широкая дорога.

Капитан Лунатов понял, кто позаботился о них, и послал радиограмму Солнцеву:

«Спасибо за легкий путь. Будем на месте через трое суток».

На третьи сутки впереди показались очертания неизвестного команде «Днепра» острова. Стеною поднимались вечные льды, в устьях фиордов кружились только что родившиеся айсберги. Навстречу «Днепру» плыли огромные ледяные горы.

Спустя два часа вахтенный крикнул:

— Огни прямо по носу!

С капитанского мостика ясно были видны тысячи темных фигурок, суетившихся вокруг костров на отмели. Лунатов приказал приветствовать людей гудком. Едва заревела сирена, люди кинулись на морской лед. «Днепр» стал у его кромки.

Первым поднялся на палубу Гарри Гульд и поспешил на мостик договариваться с капитаном о порядке посадки. По дороге он обогнал двух человек в ослепительно ярких халатах и шапочках. Это были доктор Кузьма Кузьмич Непокорный и кок Павел Игнатьевич Проценко. Оба шли докладывать о готовности к приему пассажиров: первый развернул больницу, второй приготовил для освобожденных вкусный обед. Они не замедлили поделиться с Гарри своими успехами, и каждый взял с него слово, что первую свободную минуту Гарри проведет в его обществе.

На палубу вынесли столы, спустили все трапы. Восемью потоками потянулись к кораблю освобожденные. Их регистрировали, затем подвергали санобработке, медицинскому осмотру и кормили обедом.

Гарри не ожидал, что «Днепр» сможет так быстро принять несколько тысяч пассажиров.

Затем были посланы радиограммы соответствующим правительствам об освобождении их граждан из подземной каторги. Отдельно сообщили о захваченных морскими пиратами уже по окончании войны.

Лунатов сообщил последние координаты «Мафусаила» и предупреждал, что судно это пользуется сигналом «SOS» для пиратских нападений на спешащие ему на помощь корабли.

Низкий басовитый гудок разлегся над ледяными горами — «Днепр» прощался с островом Бедствий.

— Полный вперед!

Жизнь на корабле постепенно вошла в свою колею. «Днепр» быстро шел домой, к советским берегам.

Грузовой помощник капитана Валя Стах спустилась в свою каюту. Не успела она умыться, как в дверь тихо постучали…

— Войдите…

На пороге стоял Гарри. На лице его сияла радостная улыбка.

— Здравствуйте, Валя. Я страшно рад вас видеть.

— Почему же «страшно»? — улыбнулась Валя.

Гарри вытащил из-под стола медвежонка.

— Ну, как он?

— Ничего, только плохо воспитан. Перегрыз ножку стола…

— Ай-ай… Как нехорошо! — проговорил Гарри, лаская звереныша. — Нельзя так, дорогой… Нельзя!

Медвежонок зевнул.

Некоторое время Гарри молчал, лишь изредка поглядывая на Валю.

— Валя…

— Что?

Гарри глубоко вздохнул.

— Как хорошо устроен мир…

— Да, очень хорошо!

Гарри надолго замолк.

— Вам нравится Арктика? — наконец спросил он.

— Она очень красивая.

Гарри набрал полную грудь воздуха и решительно выдохнул его.

— А я ею сыт по горло. И я счастлив…

Но в это время сверху донесся низкий гудок…

— Встречный! — крикнула Валя и выбежала из каюты.

Гарри поспешил за ней на палубу. Впереди покачивался на волне грязный, закопченный пароход. Он, по-видимому, не имел своего хода. На мачте мелькали флаги…

— Семафорит! — крикнула Валя и прочла вслух: — «Остался без угля. Терплю бедствие. Прошу помощи».

— «Мафусаил»! — воскликнул Гарри.

— А, пират? — протянула Валя. — Как же, и мы его знаем…

«Днепр» пошел своим курсом.

Провизии на корабле оставалось только на три обеда… Поэтому машинная команда довела скорость до рекордной — двадцать пять узлов в час…

Гарри и Валя стояли на корме. Они смотрели вдаль, туда, где в синей дымке расплылись очертания ледяных гор.

— Значит, вы счастливы, Гарри? — спросила Валя.

— Да. Раньше у меня не было друзей. А теперь у меня их столько… Отец и сын Солнцевы, Устин Петрович, капитан Лунатов, Надя, вы и много-много еще.

— У вас будет еще больше, — сказала Валя.

— Да, — уверенно кивнул Гарри. — И у меня теперь есть настоящая родина. Я постараюсь стать таким, как Раш, его сын, вы…

Валя крепко, по-мужски жмет большую руку Гарри.

За кормой ледокола — пенистая дорога. Багровое солнце висит низко над морем.

Впереди — Родина!

1948

* * *

Повесть впервые издана на русском языке в 1950 г.

Переиздана в 1955 г. после смерти Сталина. Подверглась переработке (цензуре).

Цитата из книги издания 1950 года:

…Чтобы выразить признательность стране, пославшей им на помощь эту прекрасную машину, освобожденные старались найти слова, понятные всем, лучшие слова человечества.

— Сталин! Живи, Сталин! Ура Сталину!..

Оглавление:

Человек на льдине

Как Гарри Гульд попал на льдину

«Светолет»

В Москву!

Гарри Гульд рассказывает

Гарри Гульд бежит из Подземного города

Дело принимает неожиданный оборот

SOS! SOS! SOS!

«Светолет» отправляется в Арктику

Пираты двадцатого века

Опять «Мафусаил»

ЭП

Медвежонок переходит на «Светолет»

Восстание в Подземном городе

Гибель «Циклона»

Последнее средство

Джонни спасает свою шкуру

По следам

Полярный Робинзон

Под водой

Восстание разгорается

Находка на дне

Эскимосы едут на стойбища предков

Вести из прошлого века

Когда не помогают миллионы

Пир не удался

Эскимосы подбирают неизвестного

Как создают общественное мнение

Помощь пришла

Джонни устраивает свои дела

Чувство локтя

Административный центр в опасности

Счастливая встреча

Последнее средство действует

Исход из Подземного города

«Западная цивилизация»

Со всех сторон летят самолеты

Похороны Родионова

Спасение медведей-воинов

День рождения Менкса-старшего

Приход — расход

«Днепр» возвращается в СССР

Оглавление

.

Человек на льдине

Как Гарри Гульд попал на льдину

«Светолет»

В Москву!

Гарри Гульд рассказывает

Гарри Гульд бежит из подземного города

Дело принимает неожиданный оборот

SOS! SOS! SOS!

«Светолет» отправляется в Арктику

Пираты двадцатого века

Опять «Мафусаил»

ЭП

Медвежонок переходит на «Светолет»

Восстание в Подземном городе

Гибель «Циклона»

Последнее средство

Джонни спасает свою шкуру

По следам

Полярный Робинзон

Под водой

Восстание разгорается

Находка на дне

Эскимосы едут на стойбища предков

Вести из прошлого века

Когда не помогают миллионы

Пир не удался

Эскимосы подбирают неизвестного

Как создают общественное мнение

Помощь пришла

Джонни устраивает свои дела

Чувство локтя

Административный центр в опасности

Счастливая встреча

Последнее средство действует

Исход из подземного города

«Западная цивилизация»

Со всех сторон летят самолеты

Похороны Родионова

Спасение медведей-воинов

День рождения Менкса-старшего

Приход — расход

«Днепр» возвращается в СССР

Реклама на сайте