«Книга Реки»

Йен Уотсон Книга Реки

Эду Ферману

За поддержку

Часть первая ЧЕРНОЕ ТЕЧЕНИЕ

С незапамятных времен из-за черного течения эту реку не пересекала ни одна лодка. Конечно, это не мешало нам перевозить грузы вдоль восточного берега от Аджелобо на юге до Умдалы на севере, где река широко разливается, превращаясь из пресной в соленую, и где по ней гуляют штормовые волны. И всегда, еще с самого детства, живя в пыльном Пекаваре — почти на середине этого маршрута, — я мечтала вступить в гильдию речников и стать женщиной реки.

А почему бы и нет? — рассудили мои родители. Их не испугало мое решение (во всяком случае, так я тогда подумала). Я же не буду плавать всю жизнь и когда-нибудь на этом пути в семьсот лиг с юга на север найду себе мужа и привезу в Пекавар, чтобы оставить его там и завести детей и, возможно, остаться самой — как многие девушки, которые, выйдя весной в плавание, возвращались осенью с обретенным супругом. Просто мне на это, может быть, понадобится больше времени, но страсть к путешествиям, безусловно, пройдет. Река, пусть пейзажи на ней и меняются от южных джунглей до северных болот, все-таки остается рекой. Так что, поплавав вверх-вниз лет пять или шесть, я должна буду ко всему этому привыкнуть.

Мои мысли были заняты исключительно Севером и Югом, мой брат-близнец по имени Капси, из глупого упрямства решив посвятить себя Западу, всем сердцем отдался желанию вступить в крошечное монашеское братство Наблюдателей, что находилось в городке Вер-рино в пятидесяти лигах к северу. Мы в нашем Пекаваре знали о них очень мало — то есть почти ничего, кроме того, что есть такие, — но для Капси этого оказалось достаточно. Еще ребенком, смастерив себе огромную подзорную трубу, он всматривался туда, где за ширью реки в полторы лиги, за черным течением на ее середине, прямо напротив Пекавара тянулся западный берег, довольно пустой и скучный.

Лично меня западный берег совсем не занимал. Он вообще ни в ком не вызывал любопытства, если не считать братца Капси и тех одержимых из Веррино. С какой стати мы должны были интересоваться теми, кто недоступен и не стремится к общению, не играет никакой роли в нашей жизни и о ком не упоминается ни в одной летописи?

Но все внезапно изменилось, когда я, едва дождавшись своего семнадцатилетия, подала заявку о вступлении в судовую гильдию и узнала о ее первой большой тайне, само существование которой, положив руку на Книгу Реки, я поклялась не открывать никому. А именно, что нужно не просто наняться на работу, но пройти обряд посвящения.

— А что это за посвящение? — спросила я хозяйку причала, после того как пришла в порт и выполнила все формальности в ее дощатой конторе. Слово «посвящение» ассоциировалось у меня с таинственными и мучительными ритуалами где-то в джунглях Аджелобо.

— Детка, ты хочешь быть пассажиром или членом команды?

— Членом команды, конечно.

— Тогда ты должна пройти обряд посвящения, каким бы он ни оказался. — Женщина засмеялась и тряхнула своими выцветшими на солнце волосами. Она была средних лет, красивая, с обветренной кожей. Она показала мне свои руки: — Смотри, пальцы мы не отрезаем. И не будем протаскивать тебя под килем, бросать на съедение жалоносцам и совершать еще что-то ужасное в этом роде. Мы даже не станем тебя разыгрывать или путать. Уверяю тебя, я от страха не поседела.

Я кивнула, и она правильно поняла мой молчаливый ответ.

— Завтра днем приходит один латинец. Будь здесь на закате. — С этими словами она отпустила меня и снова погрузилась в свои бумаги.

Итак, на следующий вечер, после того как я была представлена как полагается, хозяйка причала провела меня на борт «Рубинового поросенка», а потом на нижнюю палубу, где находилась тесная каютка хозяйки судна, освещенная одним-единственным масляным фонарем; к этому времени я уже не слишком беспокоилась о предстоящей церемонии посвящения, которая в такой убогой обстановке едва ли могла быть чересчур эффектной и экзотической — мне предстояло свыкнуться с мыслью, что я буду плавать на борту вот такой посудины. В мечтах я видела куда более величественные картины — корабль с двумя мачтами, а то и тремя. Бриг или шхуну.

Когда мы постучали и вошли, я увидела хозяйку судна, на которой была нацеплена рыбья маска из тех, какие надевают во время ежегодной регаты; ничего особенно страшного в ней не было, разве что свет фонаря делал ее более похожей на женщину с настоящей рыбьей головой, чем это мог сделать дневной свет. На маленьком столике перед ней лежал потрепанный экземпляр Книги Реки, а на нем сверху — дешевое издание Книги Преданий. Хозяйка судна открыла эту книжечку и бегло пролистала, словно хотела освежить что-то в памяти. После этого она внезапно и резко выкрикнула, заставив меня вздрогнуть от неожиданности:

— Та, кто хочет стать девушкой реки, говори, что такое черное течение?

По-моему, я разинула рот.

— Говори!

— Это… ну, это такое течение, которое не дает нам переплывать через реку.

— Какое оно?

— Черное? — предположила я.

— Это вода? Это нефть? Оно мелкое или глубокое? Оно медленное или быстрое? Оно живое или мертвое?

— Всякий, кто пытается преодолеть его, погибает, — храбро сказала я, — но сначала он сходит с ума. Его уносит, потом затягивает вниз…

Хозяйка судна начала читать по Книге Преданий:

— «Это не вода и не нефть. Оно скорее кровь, но не наша красная кровь. Оно скорее нерв, но не наши нервы. Оно скорее позвоночник, но не наш позвоночник из костей. Оно все и ничего.

Тело реки, от юга до севера, живет своей жизнью, и черное течение — его тайная душа; но это не наши души, если они у нас есть. Черное течение — его разум; но он не похож на наш ум.

Потому что река — это живое существо и единое целое. Мы — паразиты на ее теле, а черное течение — жизненная артерия этого тела. Войди в нее — и она выпьет тебя и утопит. Но сначала сведет с ума.

Потому что вода этого мира — живая; она — единое целое, которое нельзя разделить. Река — гибкий хвост дремлющего океана, вечно струящийся, вечно обновляющийся».

Внезапно меня охватил ужас, потому что для меня, как и для всех жителей Пекавара, еще с тех пор, как я научилась говорить, показывать пальцем и задавать вопросы, река была просто рекой: водным потоком, на который было очень интересно смотреть и по которому вверх и вниз проплывали парусники (и где запрещалось купаться из-за жалоносцев), дорогой, по которой возили грузы, указателем направления на города и местности.

Конечно, мы благодарили нашу реку за то, что она орошала поля (жалоносцы не выживали в стоячей воде), позволяла торговать и была нашим транспортом, давала дождь и делала нашу местность пригодной для жизни — ибо нас со всех сторон окружали горячие пустыни, даже с юга, где находились джунгли Аджелобо. И все же Книга Реки была всего лишь географическим справочником и путеводителем по восточному берегу — руководством по выживанию в нашем мире. Нигде не говорилось о том, что река живая и может представлять угрозу, что она относится к нам примерно так, как собака к блохам у себя на спине — из чего, по-видимому, следовал вывод — «не будите спящую собаку».

Черное течение, которое не слишком меня интересовало, было просто неким препятствием, вроде водоворотов, хотя и гораздо опаснее; а то, к чему оно не давало подплыть — западный берег с его обитателями, — занимало лишь монахов с их чудачествами, поскольку добраться до этого берега было все равно невозможно. Более того, жители западного берега, если они вообще существовали, интересовались нами не более, чем мы ими.

Но если река живая… Как же так, мы ведь пьем эту воду? А человеческое тело почти полностью состоит из воды. И значит, мы созданы из реки: наше сердце и легкие, кровь и мозг…

— «Женщины принадлежат реке», — процитировала я; и хозяйка судна воскликнула вслед за мной:

— Но она не принадлежит нам!

Конечно, это был своего рода спектакль, предназначенный стать испытанием — как если бы меня разыграли или заставили пройти по доске с завязанными глазами, чтобы я упала прямо к жалоносцам: он должен был внутренне связать меня с женским сообществом реки и гильдией. Возможно, чтобы я навсегда осталась верной реке и никогда не захотела поселиться где-нибудь на берегу со своим привезенным мужем? В Пекаваре были такие мужья, хотя и не очень много, но, естественно, я почти никогда не видела их жен, которые постоянно находились в плавании и возвращались домой только по праздникам. Однако в то время судьба мужей меня не занимала.

И все же, если речь шла только об эмоциональной связи — я согласна! Хотя вечер стоял теплый, а в каюте было душно, я дрожала.

— Йалин, — сказала мне хозяйка судна. — Если течение не заметит, что ты ему чужая, тогда оно должно думать, что ты его часть. Так паразит живет на теле своего хозяина. Каждый год, в канун Нового года, из Тамбимату на юге… — Она замолчала.

— Там, где начинается река, за Аджелобо.

— Река не начинается, Йалин. Она не появляется из маленького ручейка или журчащего фонтанчика.

— Я знаю. Она вытекает из-под Дальних Ущелий. Значит, она должна проходить по подземному каналу под ними.

— Нет, и там, в Тамбимату, где находится ее исток, она так же широка, что и в Умдале, где впадает в дикий океан. Она выходит из-под Ущелий так же, как земляной червь вылезает из почвы, упорно пробиваясь наружу. А что там, за Ущельями, мы не знаем. Их никто не измерял. Их вершины вздымаются туда, где трудно дышать. Может быть, они простираются на десять лиг или сто; а может быть, они тонкие, как лист бумаги. Фильтровальной бумаги. Они осаждают соль морской воды, которая, просачиваясь сквозь них, становится рекой. И может быть, если они очищают морскую воду, превращая ее в пресную, так же как почки очищают кровь, в Ущельях и за ними скапливаются залежи соли. Она образует целые острова, которые плавают, словно айсберги. Время от времени от них откалываются огромные куски, которые обрушиваются в океан, уплывают, делаясь все меньше, и где-то далеко-далеко исчезают совсем. Может быть, когда-нибудь ты увидишь далекий Тамбимату, где джунгли подходят к самым Ущельям и где река, выбравшись наружу, внезапно широко разливается. Тогда и ты сможешь поразмышлять над этим, как все. Но, Йалин…

— Ах да. Каждый раз, в канун Нового года?

— Правильно. В полночь, когда весь мир спит, из Тамбимату отплывает судно нашей гильдии, которое направляется к черному течению.

— Чтобы попытаться преодолеть его, пока не наступил следующий год — словно в это время судно не будет замечено? Пока река выдыхает прошедший год и еще не успела вдохнуть следующий?

Рыбья маска качнулась из стороны в сторону.

— Нет, чтобы привезти несколько полных ведер черноты. Считается, поскольку так происходит всегда, что в последнюю полночь уходящего года у реки замедляется обмен веществ и притупляется сознание. Тем не менее это путешествие небезопасно для добровольцев, которым оказывается честь отправиться к середине реки. Иногда случается и так, что какая-нибудь женщина из команды теряет рассудок и прыгает за борт.

— Вы привозите образцы черного течения, чтобы их изучать? — озадаченно спросила я.

Тело женщины затряслось, словно она беззвучно смеялась; естественно, я не видела выражения ее лица.

— У какого аптекаря найдется оборудование, чтобы изучать нечто столь чужеродное? Нет, не за этим. А вот за чем. — И тут хозяйка судна достала с полки заткнутый пробкой пузырек, в котором плавало что-то черное. — Ты по-прежнему хочешь стать женщиной реки?

Я держалась очень уверенно, решив, что в пузырьке, скорее всего, вода, подкрашенная чернилами. Или что-то в этом роде.

— Да, хозяйка, хочу.

Она открыла пузырек и протянула его мне.

— Тогда пей. Отведай черного течения.

— А что со мной будет? — В конце концов, эта жидкость, может быть, и не такая уж безвредная. Может, это и правда черное течение.

— Ну что же ты медлишь, ведь я же по-прежнему жива и здорова, не так ли, дитя? — прошептала у меня над ухом хозяйка причала.

— Что со мной будет?

— Ты станешь женщиной реки. Пей скорее — залпом.

Взяв пузырек, я принюхалась и не почувствовала ничего особенного: возможно, это был запах… сырости — и я опрокинула содержимое пузырька себе в рот.

То, что я выпила, не было похоже на жидкость, у меня было такое ощущение, будто я проглотила жирного садового слизня; Или шарик желе. На какое-то мгновение он застрял у меня в горле; еще миг — и его не стало.

Я поднесла пузырек к фонарю. Стекло было совершенно чистым, внутри не осталось ни осадка, ни капель.

Поставив пузырек на стол, я ждала… Чего? Я и сама не знала. Внезапного озарения? Приступа ужаса или экстаза? Холодного пота? Бреда? Начала месячных? Я стояла и ждала; и две мои свидетельницы — или это были судьи? — тоже ждали.

Наконец хозяйка судна кивнула:

— Ты спасена. Черное течение не замечает тебя. Ты не оскорбляешь его.

— А что было бы, если бы оскорбила?

— Тогда бы ты выскочила на палубу, прыгнула за борт и изо всех сил, не обращая внимания на жалоносцев, поплыла к течению, чтобы Слиться с ним. Другими словами, ты бы погибла.

— Я никогда не слышала, чтобы такое с кем-то случалось.

— Случается, но не очень часто. Один случай на тысячу, если и бывает. И тогда нам приходится распространять слухи, что наша женщина-кандидатка нанялась на какое-то судно и уплыла, ничего не сказав друзьям или родственникам, и с ней произошел несчастный случай. Или что она тайком пробралась на судно, а потом удрала в дальнем порту.

— Поэтому я не слишком и беспокоилась, — тихо добавила хозяйка причала.

Я нервно засмеялась.

— Вы сказали «женщина», как будто существуют кандидаты-мужчины?

— Я неправильно выразилась. Мужчина может проплыть по реке только один раз в жизни, вместе со своей будущей женой, так смешиваются наши гены.

Конечно, я об этом знала; об этом говорится в предисловии к Книге Реки (уверена, что хозяйка судна представляла себе, что такое «гены», не больше, чем я).

— А что, если мужчина все же решится проплыть по реке дважды? Или хотя бы попытается?

— А тогда будет вот что. Черное течение призовет его, а потом утопит. Я думаю, что река — ревнивое существо женского рода. Один раз она позволяет мужчине проплыть на паруснике, чтобы не угасал наш род. Во второй раз убивает.

— Я думаю, — сказала я, — что она просто не обращает на нас внимания!

Рыбья маска склонилась, словно в молитве.

— Причудлив характер нашей реки. Но одно несомненно: если ты женщина, которая на самом деле является мужчиной, она тебя отбракует.

— Женщина, которая на самом деле мужчина?

— Ну, знаешь! А впрочем, ты еще очень молода, поэтому, возможно, ты не…

Я была уверена (или почти уверена), что вся эта болтовня была просто неким учением гильдии, которое зародилось в давние-давние времена, когда мы только прибыли в этот мир; учением, предназначенным закрепить социальную модель общества, оказавшуюся устойчивой и сохранившуюся навсегда: женщины — путешествуют и занимаются торговлей, мужчины — женятся и живут в доме своей жены. Дурное следствие матриархата и так далее и тому подобное. На самом деле весь этот глянец просто прикрывал привилегии гильдии; действительно, любой мужчина, если бы он захотел и если бы ему хватило ума и решимости, мог уйти от жены и добраться до своего города пешком, поскольку ни одно судно — видимо, чтобы сохранить status quo — не взялось бы его подвезти.

Хозяйка судна сняла маску; это была остролицая, веснушчатая, рыжеволосая женщина лет сорока.

— Вот и все, — сказала она. — Помни, никому ни слова. А теперь забудем об этом.

Она достала с полки бутылку с жидкостью совсем иного рода — имбирной настойкой — и три стакана.

— Итак, добро пожаловать на реку и в гильдию, юнга. — Она разлила настойку по стаканам. — За дальние земли и незнакомые берега.

Настойка оказалась крепкой, и с непривычки мне ударило в голову.

— Самый незнакомый берег, — услышала я свой голос, — находится в полутора лигах отсюда, вон там. — Я показала стаканом на запад.

Хозяйка судна нахмурилась, и я поспешно добавила:

— Я так говорю из-за своего брата-близнеца, он хочет наблюдать за ними из Веррино.

— Веррино, вот как? Далековато для молодого парня. — В ее голосе послышались мстительные нотки, словно Веррино был оплотом какого-то заговора против порядка, установленного рекой. Если бы Капси решил отправиться в Веррино, ему пришлось бы топать пешком все пятьдесят лиг. Разве что по дикому стечению обстоятельств какая-нибудь девица из Веррино — в поисках мужа — не решила бы посетить наш Пекавар, страстно влюбилась бы в юного Капси и отвезла его к себе домой, чтобы сделать своим мужем. В то время я не считала, что Капси мог быть стоящей добычей. Через пару лет — вероятно. Но все равно, с какой стати девушка будет выходить за него замуж только для того, чтобы облегчить ему путь вниз по реке до братства?

— Когда я приступаю к работе на судне? — спросила я более деловым тоном. И тут же пожалела об этом, поскольку не имела ни малейшего желания плавать на «Рубиновом поросенке» (получившем это название, по-видимому, в насмешку над рыжими волосами своей хозяйки). Но я зря беспокоилась.

Хозяйка причала сказала:

— Послезавтра приходит бриг, на нем есть две свободные койки; идет в Гэнги с грузом зерна. Они прислали гелиограмму, что хотят пополнить команду. Потом судно пойдет до самой Умдалы. Хватит на первый раз, новенькая?

Я пришла домой в девять часов, порядком навеселе, и поднялась в комнату Капси. Он был там, в очередной раз переделывая свою подзорную трубу — то ли вставляя дополнительные линзы, то ли еще что. Как будто в этом был смысл. Возможно, у меня раскраснелось лицо: Капси задержал на мне взгляд немного дольше обычного.

— Я вступила в гильдию, — гордо сказала я.

— Какую гильдию? — спросил он с невинным видом и едва заметной насмешкой, как будто для меня могла существовать какая-то иная гильдия.

— Я уезжаю. В четверг. Сначала в Гэнги, потом в Умдалу. На бриге «Серебристая Салли». — Как будто название брига ему что-то говорило. Он ведь не проводил годы, слоняясь в порту, вдыхая запах канатов и кнехтов и путаясь под ногами грузчиков, разгружающих очередное судно.

— Что ж, сестричка, если ты отправляешься в Гэнги, то вернешься недели через три.

Я набросилась на него.

— Не смей больше называть меня сестричкой! Я старше тебя.

— На две минуты. А тебе захотелось чего-то грубого и низкого, а?

Я запнулась.

— Не особенно.

— Какой-нибудь возвышенной эротики? Чтобы тебя пощупали и потискали?

— Как ты смеешь!

— А что они делают, когда вступаешь в гильдию? Раздевают догола и тыкают ручкой брашпиля? И позволяют как следует залить за воротник, что бы это ни значило?

— С чего ты взял? Они не делают ничего подобного. Понятно?

— А свиньи умеют быстро бегать.

Он что, пробрался в порт и выследил меня? Или случайно заметил, что у причала стоит «Рубиновый поросенок»? Или ни то и ни другое — ведь часто говорят, что близнецы чувствуют одинаково? Но в тот момент наши чувства никак нельзя было назвать одинаковыми!

Он направил на меня подзорную трубу.

— Серьезно, сестричка, тебе нужна хорошая встряска. Вероятно, тебе придется научиться драться на ножах, если уж ты собралась уйти в плавание.

— А, понятно. Все понятно. Ты просто умираешь от зависти — потому что после того, как мы сходим в Гэнги и обратно, через одну-две недели я спокойненько поплыву в Веррино, а ты будешь торчать здесь и таращиться на свой любимый Запад. Но ты не беспокойся, Капси: когда я вернусь из Умдалы, месяцев через шесть, я расскажу тебе все о твоем драгоценном Веррино.

Его губы побелели.

— Сама не беспокойся. К тому времени, как ты вернешься, я уже буду там.

— В таком случае, — я стащила с ноги сначала одну туфлю, потом другую, — тебе понадобится еще и это!

Первая туфля пролетела мимо, ударившись о стену, на которой висел вид какой-то местности, выполненный ручкой и карандашом. Но вторая угодила прямо в подзорную трубу, которая со звоном вылетела у него из рук. Странно, но он отнесся к этому совершенно спокойно. Во всяком случае, сначала. Что было потом, я не знаю, поскольку выскочила из комнаты. Нет, не выскочила. Я покинула комнату с видом оскорбленного достоинства.

На следующий вечер, во время наспех организованной прощальной вечеринки, Капси ни разу со мной не заговорил. Потом, когда на следующее утро я уже собиралась уходить, закинув за спину свою холщовую сумку, после весьма сдержанного прощания с родными, поскольку мои родители считали, что рейс до Гэнги и обратно будет коротким — он подмигнул мне и прошептал: «До встречи в Веррино».

— Я плыву вверх по реке, — напомнила я ему. — Увидимся через три недели здесь.

— Я так не думаю, сестричка. — И он шутливо стукнул меня по плечу.

Научиться управлять канатами на «Серебристой Салли» оказалось не менее — но и не более — напряженной, требующей большой силы работой, чем я ожидала. Ну и, конечно же, между членами команды не случалось никакой поножовщины или чего-то подобного. Быть женщиной реки было просто работой, время от времени прерываемой отдыхом.

Попутные весенние ветры наполняли паруса нашего судна, которое не спеша двигалось вниз по течению, так что Наш курс — учитывая длинные плавные изгибы реки в одну сторону, а потом в другую — пролегал сначала на запад от берега, потом, когда мы отклонялись примерно на треть лиги, на восток, и так до бесконечности. В это время года вниз по реке двигалось очень много судов, так что нам приходилось придерживаться узкого коридора почти на ее середине, старательно держась подальше от черного течения, которое виднелось на расстоянии по крайней мере одной шестой лиги.

Пыльные, тусклые и однообразные пейзажи тянулись вдоль берегов до тех пор, пока мы не добрались до Гэнги. Тут внезапно откуда-то появились зеленые холмы и буйная зелень, а полупустыня исчезла — и больше не появлялась, плыви мы хоть до самого Аджелобо. Поскольку район Пекавара — это граница между цивилизацией и пустынями, которые простираются вдоль восточного берега реки от тропиков до более холодных северных районов.

А что находится за пустынями, дальше на восток? Этого никто не знал. Когда-то давно в глубь пустынь отправлялись экспедиции. Одна или две бесследно исчезли; одна или две вернулись изможденные и принесли безрадостную весть, что пустыни тянутся до бесконечности.

Во всяком случае, Гэнги находится там, где начинаются южные тропики, и представляет собой довольно грязный, засиженный мухами городок, с домами из песчаника и пышно разросшимися сорняками. В нем нет ни опрятности чистенького сухого Пекавара с его тенистыми аркадами и тихими двориками и фонтанами, ни пышной, буйной и яркой растительности городов, расположенных дальше на юг. Он ни то ни другое; в нем благоденствуют сорняки, а не цветы, и его каменные постройки явно не блещут красотой. Все же я посетила местный базар, а также довольно холодный акванариум, где были собраны речные обитатели от экзотических южных видов — пышные украшения, зубы и яркие расцветки — до более скромно окрашенных северных.

Затем пришло время отправляться обратно в Пекавар.

Команда «Серебристой Салли» состояла из двадцати человек, одна койка по-прежнему пустовала. В общем-то мои речные сестры относились ко мне весело и дружелюбно. Боцман Золанда время от времени становилась страшной занудой, особенно по утрам, словно постоянно просыпалась с головной болью (возможно, так оно и было); но моей самой близкой подругой была мачтовой матрос Хэли, коренастая, энергичная двадцатилетняя женщина с черными курчавыми волосами и молочно-опаловыми глазами: в зависимости от того, как на них падал свет, они казались то чарующими, то слегка пораженными катарактой.

Теперь, плывя вниз по реке, мы продвигались более прямо, поскольку не нужно было лавировать, идя против ветра, и более быстро из-за ветра, дующего в корму. И менее чем в трети лиги от левого борта струилось черное течение — так близко я еще никогда его не видела, хотя с такого расстояния оно казалось всего лишь тонкой креповой лентой, протянувшейся по всему брюху реки. На самом деле ширина течения составляла около ста пядей.

Интересно, что я подумала об этом только сейчас — в Пекаваре таким вещам не придавали значения и не обращали внимания на пустынный берег по ту сторону реки — к западному берегу не подходило ни одно судно, возле него никогда не было видно даже самой маленькой рыбацкой лодки. Более того, казалось, что на том берегу нет даже деревень — не говоря уже о городах — и все же земля там была явно обитаемой, судя по тому, что иногда на той стороне можно было различить то легкий дымок, то башню на вершине холма вдали от берега. Они там что, не знали, что такое лодка? Или что в реке водится вкусная рыба? (И вообще, кто они такие?)

Мы стояли в Гэнги уже два дня. Мы с Хэли, свободные от работы, сидели на палубе, нежась под весенним солнышком, и рассеянно смотрели на черное течение, которое было такой естественной частью реки, что невольно забывалось, что оно означает безумие и смерть. Внезапно у меня в памяти всплыли события моего тайного посвящения, заставив задать вопрос, который я постаралась выразить, как я надеялась, в скрытой форме, чтобы не нарушить клятву, данную на Книге.

— Ты когда-нибудь пробовала черного слизня, Хэли, до того, как вступила в гильдию? — небрежно и как бы мимоходом спросила я.

Но не успела я произнести эти слова, как почувствовала такой приступ тошноты, словно и в самом деле сунула себе в рот садового слизня, сняв его с листа латука, и пытаюсь проглотить эту склизкую гадость. Мне пришлось поспешно вскочить и Перегнуться через борт, где меня и вырвало.

Хэли стояла возле меня, придерживая за плечи.

— Каждая из нас, — прошептала она, — однажды задает этот вопрос. Я все ждала, когда и ты это сделаешь, Йалин. Понимаешь, мы теперь принадлежим реке. И мы подчиняемся ее правилам — и нарушаем их только на свой страх и риск.

Схватки у меня в желудке ослабевали.

— Укачало? — услышала я знакомый сипловатый голос. Разумеется, это была Золанда. — Что, на такой-то ряби?

Она холодно смотрела на меня, пока я вытирала рот. И тут я поняла, что она меня не обвиняет — должно быть, она все поняла.

— Все в порядке, — пробормотала я.

— Ты слишком много торчишь на солнце, вот в чем твоя беда. Займись делом. — И она задала мне кучу разной работы.

Конечно, тот приступ рвоты был, возможно, чисто психологической проблемой. Нарушить или попытаться обойти клятву, данную на Книге Реки, которая для нас все, — это очень гнусный поступок. И в сущности, в подобной ситуации обвинять и наказывать мне следовало лишь саму себя. Поэтому в ту ночь, когда судно стояло на якоре, мне приснился ужасный сон, в котором черное течение поднялось из реки, словно змея, разинуло пустую пасть и в слепой ярости бросилось на меня.

Я с криком проснулась, уверенная, что сейчас умру. Очень скоро меня успокаивала едва одетая Хэли; и делала она это, на мой вкус, слишком уж нежно, — или мне так показалось из-за моей неопытности — так что несколько дней после этого я старалась держаться от нее подальше, хотя мы по-прежнему остались друзьями. Тот сон больше не повторялся, поскольку в этом не было необходимости. Я старалась быть хорошим матросом.

А теперь назад, в Пекавар, за грузом специй.

Снова дома, только на одну ночь. Я даже пригласила к себе в гости Хэли, решив, что если уж ей нравлюсь я, то понравится и мой брат-близнец.

А Капси ушел. Покинул родное гнездо. Отправился на север, бросив свою зарисовку дальнего берега и самодельную подзорную трубу словно ненужные уже детские игрушки.

Некоторое время мне пришлось потратить на то, чтобы утешать и ободрять мать и отца — не столько из-за того, что Капси ушел (в конце концов, мужчина должен покидать дом), и не из-за того, что он не успел жениться, сколько из-за двойной потери, которую им пришлось пережить за такой короткий промежуток времени. Конечно, я никуда не денусь и вернусь домой, но путешествие до Умдалы и обратно займет месяцы. И кто знает, вернусь ли я на «Серебристой Салли»? А если я останусь на этом судне, пойдет ли оно в следующий раз в Пекавар?

Я сказала отцу, что попытаюсь поискать Капси в Веррино, хотя вряд ли из этого что-нибудь получится, поскольку мы доберемся до Веррино и отправимся оттуда до того, как Капси придет туда пешком. Я постаралась не давать обещания, что найду его даже на обратном пути.

В общем, ночь, проведенная дома с родителями, оказалась довольно грустной, хоть Хэли и пыталась изо всех сил делать вид, что ей весело. На следующее утро я покинула свой дом без всякого сожаления.

Увидеть Веррино с реки можно еще издалека из-за Шпиля, почти отвесной скалы в виде колонны, высящейся на холме за городом. На вершине Шпиля, куда можно было забраться по бесконечным ступенькам, держась за единственную веревку, чтобы не свалиться, и располагался отряд Наблюдателей, которые жили, как считалось, в спартанских условиях, и занимались тем, что старательно всматривались через телескопы в противоположный берег до тех пор, пока в глазах не появлялся туман. Со стороны города невозможно было разглядеть, что они там делают, а крутые ступеньки отбивали всякое желание это выяснить. Я попыталась забраться на Шпиль, но потом бросила, решив, что свой долг я все равно выполнила. В любом случае, Капси еще не мог добраться до Веррино.

Вместо всего этого я решила как следует изучить город: очень приятное местечко с извилистыми улочками, то поднимающимися вверх, то сбегающими вниз, где неожиданно можно было натолкнуться на беседку или веранду, с деревянными пешеходными мостиками, увитыми клематисами и диким виноградом, переброшенными через узкие улицы, которые то превращались в тоннели под скалой или зданием, а то неожиданно оказывались на уровне крыши какого-нибудь дома: крыши, уставленной терракотовыми вазонами с фуксиями. По сравнению со скучным, тусклым Пекаваром, Веррино показался мне сказкой, хотя от ходьбы у меня заболели икры и лодыжки. Люди сновали взад и вперед, тараторя, как обезьяны, многие мужчины несли на голове корзины с поклажей, бросая вызов силе тяжести — хотя ни один из них, насколько я успела заметить, не пользовался виноградной лозой, чтобы перебраться с верхней улицы на нижнюю.

И все же сколько бы они ни суетились, этого было мало для хозяйки нашего судна Кэрил, которая уже на второй день ворчала о штрафе за простой, а на третий ругалась на чем свет стоит и предсказывала, что, судя по тому, как идут дела, нам предстоит провести здесь еще чертову неделю.

То, что нас задерживало, было крупной партией стекол для очков, доставленных сюда из стекольных мастерских в пригороде — еще одна причина, помимо высоты Шпиля, по которой Наблюдатели обосновались в Веррино. И несмотря на то что линзы — весьма дорогие вещи, по сравнению с их размером, а везти их нужно было до самой Умдалы, Кэрил то и дело грозила отплыть и оставить такой выгодный груз следующему судну, даже ценой потери кругленькой суммы.

Так или иначе, но команда получила полную свободу и занялась своими делами. Одна или две отправились на поиски возможного мужа. Более старшие, такие как Золанда, которые уже имели мужей, уютно устроившихся в каком-нибудь дальнем порту, чтобы тайком урвать немного плотских утех или завести любовную интрижку с женатым мужчиной. А самые молодые — на поиски того, кто просто обратит на них внимание.

Естественно, мужчины, чьи жены находились в плавании, были вынуждены искать общества других женщин реки. Вы, наверное, подумали, что так никуда не годится и все это очень плохо. Но на самом деле это было всего лишь игрой, на которую смотрели сквозь пальцы; и чем больше я думала об этом, тем больше понимала, что определенный смысл во все этом был. Некоторые женщины могли отсутствовать месяцами, даже целый год, и, очевидно, начинали испытывать определенные желания — так же как их мужья дома. Лучше, гораздо лучше, чтобы существовала своего рода тайная сделка между членами гильдии, даже если никто и не говорит об этом в открытую.

Однако, помимо таких привязанных к дому мужей, существовали и другие — склонные к авантюрам и на все готовые молодые люди, которые не искали себе невесту. У них был обычай тайком соблазнять девушку, либо даже флиртовать с ней совершенно открыто.

Итак, я узнала еще одну тайну гильдии — от Хэли, конечно, от кого же еще? — как не забеременеть в дальнем порту, искусство, без которого одна из таких вылазок могла закончиться большой проблемой. Это было лекарство, на речном жаргоне называлось оно просто «верный» и получалось путем кипячения внутренностей рыбы-усача.

Нельзя сказать, что беременность считалась преступлением, хотя, учитывая напряженность нашей работы, она могла заставить речную сестру надолго «причалить» к берегу. Впрочем, иногда на проходящих судах можно было увидеть маленьких девочек.

Да, девочек. Мальчики, так же как юноши и взрослые мужчины, могли проплыть по реке только один раз — что означало, что если кто-то был рожден или выношен на реке, то добираться до дома будущей жены, когда он станет взрослым, ему придется пешком, если только она захочет примириться с таким неудобством во имя любви. Иногда река делала исключение и сама заботилась о нерожденном младенце мужского пола, тогда у женщины случался выкидыш. И кто потом мог сказать, был это мальчик или девочка? Многие женщины реки играли в «верного» постоянно; и заводили семью только в мечтах.

Итак, в наш предпоследний вечер в Веррино Хэли мне подмигнула:

— А не провести ли нам веселую ночку? — сказала она и протянула мне голубой пузырек с рыбным снадобьем.

Я взяла его и засмеялась, в основном из бравады.

— А почему бы и нет? — тоже подмигнула я и выпила.

Через пару часов мы сидели в шумном винном кабачке, освещенном китайскими фонариками, весело болтая с двумя стройными симпатичными братишками с медной кожей, блестящими глазами и дерзко вздернутыми носами — наша болтовня становилась все более серьезной, хотя по-прежнему оставалась игрой, только игрой. Я была слегка навеселе, и мой партнер по танцам, с которым мы сделали несколько кругов, сказал, что его зовут Хассо — может, так оно и было. Я его поцеловала и в следующее мгновение заметила, что Хэли и ее новый дружок куда-то исчезли.

Хассо прошептал сладким голосом:

— Я тут знаю одно местечко.

— Я знаю массу всяких местечек, — довольно зло сказала я. — Пекавар, Гэнги…

Однако он воспринял мой остроумный ответ весьма добродушно; еще бы, он ведь так старался мне угодить.

Прошло не так уж много времени, и мы уже были вдвоем в этом местечке — комнатке на чердаке, окно которой закрывал пышно разросшийся клематис с душистыми ночными цветами и куда можно было попасть по длинному тонкому мостику-лестнице — и я обнаружила, что в моих познаниях есть кое-какие пробелы, однако я быстро училась.

Он тоже знал не так уж много; хотя его промахи касались совсем других вещей.

— Наверное, это здорово, путешествовать по реке, — прошептал он мне в самое ухо. Или что-то в этом роде; я уже собиралась повернуться к нему, чтобы продолжать идти прежним курсом.

— Должно быть, с реки много чего видно на том берегу. — Он избегал личных местоимений, видимо, сам того не замечая. Как я сразу начала подозревать, он таким образом старался отвести от себя обвинение в злоупотреблении доверием.

— Города и такие…

На этой стадии я еще не обиделась; я просто подумала, что поскольку вокруг меня распространяется аура реки, она действует на него так же, как и мои юные чары.

— А за черным течением…

Я уже хотела, из какой-то прихоти, рассказать ему, каково черное течение на вкус, однако не испытывала особого желания проверять, стошнит ли меня на берегу так же, как и на судне. Кроме того, в тот момент мне было не до того.

Он со стоном расслабился.

— Расскажи мне что-нибудь, что ты там видела, а? Что-нибудь страшное и удивительное. Все равно что.

Я внезапно замолчала, потом отодвинулась и стала собирать свою одежду. Теперь я все поняла. Не случайно мы с Хэли встретили этих двух красавчиков в винном кабачке. Они искали таких, как мы. Точнее, такую, как я: совсем неопытную и наивную, переполненную новыми удивительными впечатлениями от реки и ее окрестностей и желающую с кем-нибудь ими поделиться. Несомненно, второй брат просто отвлекал более опытную Хэли, пока Хассо старался выкачать из меня все, что я знаю, чтобы передать это Наблюдателям туда, на Шпиль…

Я не стала плакать, устраивать скандал или обвинять его, утешив себя мыслью, что это я выкачала его. До последней капли.

— Мне нужно возвращаться, — солгала я. — У меня ночная вахта.

Зачем на судне, стоящем в гавани, нужна ночная вахта, я и сама не знала; просто это было первое, что пришло мне в голову.

Хассо приподнялся на локте и усмехнулся:

— А ты уверена, что хочешь вернуться на свой корабль, малышка Йалин?

— На свое судно, — резко поправила я, — крыса сухопутная!

В следующее мгновение я мчалась мимо зарослей клематиса, чей запах уже начал меня раздражать, и по тонкому высокому мостику-лестнице одна-одинешенька.

Я никак не могла решить, рассказывать ли Хэли о своих подозрениях. Во всяком случае, она вернулась на судно вскоре после меня, а мне к тому времени пришло в голову, что лучше ничего не говорить, иначе она подумает, что в плане секса я потерпела полный провал, а это было далеко не так. Так что я сделала вид, что сплю, и ничего ей не сказала.

А рано утром прибыли мягкие коробки с линзами. Почти сразу мы подняли якорь и отплыли вниз по течению, направляясь на север, в далекую Умдалу.

Я не возвращалась в холмистый Веррино целый год, к этому времени я была уже не юнгой, а полноправным членом гильдии со специальным удостоверением; кроме того, я плавала уже не на «Серебристой Салли».

В первый год или два работы молодые женщины реки должны были плавать на разных судах, и я не оказалась исключением. К тому же, думаю, я подсознательно стремилась переходить с одного судна на другое, чтобы как можно дольше не возвращаться в Веррино (и Пекавар). Я говорила себе, что должна посмотреть все, что находится в нижнем течении реки, пока еще сохраняю восприимчивость юности.

Итак, на своем первом судне я добралась до холодной туманной Умдалы, заходя по пути в Сарджой, в Аладалию, в Порт Первый Приют, Мелонби и Молнию. В Умдале я брала ялик и обследовала на нем болота, бродила среди геометрически правильных рядов блокгаузов с остроконечными крышами, похожими на клинья, направленные в небо, чтобы разрезать толщу снега, выпадающего поздней зимой. И я видела необъятную ширь реки там, где она становится соленой перед впадением в океан — а черное течение, извиваясь, словно лента, тянется куда-то вдаль. И я стала размышлять, была ли Умдала построена для защиты от снежных зим или у древних строителей была какая-то иная цель — поскольку это был город-аванпост: аванпост для защиты не от человека, а от реки, превращающейся в этом месте в зловещее несудоходное море.

На «Серебристой Салли» я поднялась, по-прежнему вместе с Хэли, вверх по течению до пологих зеленых холмов Порта Первый Приют, где полюбовалась на разрушаемый временем Обелиск — памятник Кораблю — «корабль», как известно всем, кроме сухопутных крыс, — это совсем не то, что судно, которое бороздит волны, а не звездную пустоту.

В Порте Первый Приют я уволилась с судна и, имея хорошие рекомендации от хозяйки судна Кэрил, нанялась на трехмачтовую шхуну «Быстрая улитка», неуклюжее, тяжелое судно, которое курсировало между Аладалией и Молнией; на нем я пробыла все лето и осень, пока не получила удостоверение члена гильдии. Потом, когда с севера задули пронизывающие ветры, я распрощалась с «Быстрой улиткой» и сказала «привет» каравелле «Абракадабра» и местным рейсам в районе Аладалии, что помогло мне укрыться от суровой зимы. Вы только не подумайте, что я боялась простудиться! Я же была родом из Пекавара, где из-за близости пустынь воздух очень сух, а зима сводится к заморозкам на почве по утрам. Просто мне по-прежнему как-то не хотелось плыть дальше на юг, в сторону Веррино.

Поэтому на какое-то время моим домом стали артистическая Аладалия с ее ткачами, ювелирами и горшечниками, а также собственным оркестром, и сама «Абракадабра». Я даже завязала что-то вроде тесных отношений (мимолетных, но теплых: мне очень хотелось тепла) с одним Тэмом. И поскольку он оставил о себе очень приятные воспоминания, я расскажу об этом меньше, чем о своем первом опыте, с Хассо. Думаете, на тот случай, что я и здесь наделала ошибок? Нет. Наши разговоры были совершенно невинными и ни разу не коснулись запретной темы — что происходит и чего не происходит на реке.

Но пришла весна, а с ней письмо от матери и заботливая записка от отца. Поэтому, сменив каравеллу на бриг «Голубое солнце», я отправилась в Сарджой, а оттуда в Веррино. И как вы думаете, кто ждал меня на причале, когда бриг подошел к берегу? Не кто иной, как Капси.

Я изо всех сил махала ему руками и, как только закончила все дела на судне, бросилась к нему и крепко обняла.

— Как ты узнал?

Он радостно засмеялся:

— Я знал, что когда-нибудь тебе придется пройти здесь. В конце концов, у нас же не две реки! Я просто дал немного денег хозяйке причала, чтобы она держала меня в курсе записей в Судовом регистре гильдии.

— Тогда тебе повезло. Я села на «Голубое солнце» только в Аладалии.

— Скажешь тоже, повезло! Некрасиво говорить так о своей гильдии, сестричка. Ой, извини, Йалин. Но ты, конечно, хотела сказать, что я очень сообразительный?

Перед вами сюда пришло судно с последним списком команды из Аладалии. А до «Голубого солнца» была «Абракадабра»; а до этого…

— А ты действительно сообразительный. Ты явно все про меня знаешь. (Допустим, не все, — добавила я про себя. — Когда мы виделись последний раз, я была девочкой. Теперь я стала женщиной, и не просто женщиной, а женщиной реки!)

Держась за руки, мы побрели по крутой улочке, вымощенной булыжником, к ближайшему винному кабачку, чтобы отметить нашу встречу.

— Ну как ты? — спросила я его, когда мы уселись на скамейку под знакомыми гирляндами клематиса.

— О, я сидеть на Шпиле, и я смотреть, — шутливо сказал он.

— Видел что-нибудь интересное? Его голос стал тише:

— Примерно в двух лигах от берега там есть маленький городок. Совсем маленький, но мы постоянно смотрим на него в Большой Глаз. Это наш новейший телескоп, его линзы — вершина искусства. Ты должна подняться к нам и посмотреть, как я работаю.

— Зачем?

— Тебе будет интересно — такое любому было бы интересно.

— Это мне-то? Я видела Аладалию, и Порт Первый Приют, и Умдалу. Зачем мне смотреть на какой-то маленький безымянный городок? Держу пари, я все равно ничего не увижу — он ведь так далеко.

— Его видно совсем не так плохо, как ты думаешь. Мы же очень высоко.

— Ну и что ты видишь?

— Людей.

— Вот удивил. Я думала, драконов.

— Совсем маленьких человечков.

— Что, гномов?

— Оставь свой сарказм, сестричка. Для меня это очень важно.

— Важнее нашей встречи спустя целый год?

С явным усилием отбросив серьезность, он рассмеялся:

— Нет, конечно. Давай утопим этот год, а? — И он осушил свой стакан. — Я тут знаю одно замечательное заведение. Потом. Когда нам захочется перекусить. Как ты смотришь на сладкий рис с приправой и кебаб?

И он тихонько стукнул меня по плечу. Каким-то образом именно это место болело у меня уже очень давно.

Я уволилась с «Голубого солнца» и поселилась на некоторое время в маленькой комнатке под самой крышей, прежде всего написав матери и отцу, что скоро приеду, и оставив письмо у хозяйки причала, чтобы она отправила его с первым судном, которое пойдет вверх по течению.

Капси был искренне счастлив, что видит меня, я чувствовала, как сильно он меня любит; все эти эмоции слегка сбили меня с толку, иначе я бы ни за что не согласилась на его предложение. Ведь в то время мне казалось, что я поступаю очень правильно и смело; и даже защищаю честь своего пола.

Через пару дней я смягчилась и спросила:

— А что там поделывают эти твои маленькие человечки?

— Маленькие, потому что находятся на расстоянии предельной возможности Большого Глаза.

— Ну, это-то я понимаю. Он нахмурился.

— Но в ясный день, когда нет ветра, даже можно отличить мужчин от женщин. Все женщины у них в черном.

— Откуда ты знаешь, что это женщины?

— Дети. Иногда они берут с собой в поле детей.

— Это могут быть и мужчины.

— А мужчины могут кормить детей грудью? Это разглядел наш самый зоркий наблюдатель… — Он запнулся перед тем, как назвать имя: — Хассо.

— Ага, — сказала я; к этому я была почти готова.

— Он шлет тебе свои искренние извинения, Йалин. Я залилась краской; неужели мой брат все знает о той ночи? Рассердившись, я была готова уйти; однако вместо этого пожала плечами и сказала:

— Мне кажется, вы тут строите выводы на половых извращениях какого-то мужчины, который, к тому же, находится за много лиг от вас!

Он нетерпеливо махнул рукой.

— Может быть, да, а может, и нет. Люди на том берегу никогда не подходят к реке. Самое большее, что они спускают на воду, — это доску. Они никогда не ловят рыбу. Возле воды нет даже никакой лачуги, сколько мы ни высматривали. Почему?.

— Потому что… только женщины могут плавать по реке…

— Ни одна их женщина не подходит к реке ближе чем на лигу. Я уже говорил, это маленький городок — а где же большие города, если такие есть? Наверное, есть. Они внутри страны; так далеко, как только позволяет обитаемая зона.

— А если предположить, что здесь начинаются пустыни? Так же, как у нас.

— Вряд ли.

— Значит, они не любят реку; это было ясно с самого начала. Что еще?

— Еще, Йалин, они сжигают женщин.

— …Что?

— Около шести месяцев назад, когда Большой Глаз вступил в строй…

— Только суда вступают в строй, дорогой братец.

— Ну как сказать… словом, в Большой Глаз мы увидели, как за городом собралась толпа. Потом подъехала повозка и остановилась перед чем-то, похожим на кучу дров. Одну из маленьких черных фигурок — мы еще не знали, что это женщины — стащили с повозки… Затрещало пламя, а в небо поднялся дым.

— Это правда?

— Клянусь Книгой, да.

— Но зачем такая жестокость?

— Потому что они ненавидят реку и боятся ее. А женщина принадлежит реке. А огонь — враг воды.

Я крепко схватила Капси за руку.

— А вода, — сказала я, — гасит огонь.

Это и стало началом конца. Ну, возможно, не лично моего, но несомненно: все это привело к трагической череде событий, ставших роковыми для моего храброго, но безрассудного брата.

На следующий день я карабкалась по этой чертовой бесконечной каменной лестнице. Капси поднимался следом за мной; я, по крайней мере, могла задавать темп.

Лестница сделала вокруг Шпиля три витка, когда мы наконец добрались до верхней площадки. Она была шире, чем мне казалось снизу около семидесяти пядей в поперечнике, а по краям было установлено ограждение. Восточный склон скалы служил своего рода щитом от ветра — не столько от восточного, который дул не чаще тридцати дней за весь год (если только он не отличался от речного ветра), сколько от ветра вообще, ведь на такой высоте любой щит был все-таки лучше, чем никакой. На западном краю площадки, закрывая вид на дальний берег, находился наблюдательный пункт — низкое кирпичное здание, крытое шифером.

Площадка представляла собой мрачное место, которое казалось пустым и безжизненным — и в то же время там явно присутствовали признаки обитания.

— А где все? Где вы живете? Капси показал пальцем вниз.

— Внизу в скале. Там полно помещений.

Насколько все это странно, насколько вопреки моим ожиданиям — Капси, забравшийся так высоко, должен вести жизнь пещерного человека!

Вверх, да: гораздо выше любой мачты, на которую я забиралась. Подойдя к ограждению, я стала смотреть вдаль, на реку, в сторону Сарджоя, хотя даже отсюда он находился где-то за горизонтом. Я разглядела знакомые указатели на восточном берегу и по крайней мере полдюжины судов, которые казались неподвижными (что было не так). И вдруг мне стало чего-то не хватать. Все мое тело чего-то запросило, поэтому я крепче ухватилась за перила. Вот чего мне не хватало: знакомого легкого покачивания туда-сюда, когда, взбираясь на мачту, я чувствовала ее плавное колебание.

И все же облака казались такими же высокими, как всегда; а река, как это ни странно, выглядела шире, а не уже, хотя я видела ее во всю ширину, от края до края, так, как ее видят птицы. Река — и лента черного течения на ее середине, словно ватерлиния выброшенного на берег судна…

Я старательно всматривалась в дальний берег, стараясь среди поросших лесом холмов и маленьких долин найти тот славный городок, о котором говорил Капси, но ничего не могла разглядеть без подзорной трубы — никаких признаков обитания, кроме природы. Шоссе? Нет, не видно… Хотя… а что это там, извиваясь, ведет от берега?

А прямо подо мной шумел суетливый Веррино: поллиги бурной и разнообразной деятельности, сады, виноградники, а дальше на восток — песчаные холмы, скрывающие стекольные мастерские.

— Как скучно здесь жить, Капси!

— Скучно? При чем тут скука? Пошли, я покажу тебе Большой Глаз.

Он потащил меня от ограждения и величественной панорамы к кирпичному зданию; и мне показалось, что ничто не было для него реальным, пока он не начинал подсматривать за этим из темноты через свой телескоп, как какой-нибудь соглядатай.

Деревянная дверь с ржавыми железными болтами: он распахнул ее, и я приготовилась увидеть тот же сумрак, что и в речном акванариуме Гэнги.

Но нет: там было светло и просторно. Во всю высоту западной стены красовалась длинная лента рисунков длиной в несколько пядей; середину стены занимали окна со ставнями, которые в это время были подняты, образуя некий навес, что позволяло проветривать помещение и защищать инструменты от дождя, если только ливень не надвигался прямо с запада.

Несколько старых телескопов доживали свой век по углам, но три главных прибора расположились возле окон, высунув в них свои трубы, за двумя из них находились Наблюдатели — сидя на деревянных стульях с высокими спинками и подложив под себя подушки, единственное удобство, до которого они снизошли, Наблюдатели смотрели на запад. Большой Глаз можно было узнать сразу: в нем было полных девять пядей, и я вряд ли смогла бы обхватить руками его трубу.

Северную стену занимали полки, забитые чем-то вроде вахтенных журналов, а также принадлежностями для рисования, в то время как вся южная стена была занята панорамой, по сравнению с которой рисунок Капси, оставшийся дома в его спальне, выглядел просто карликом. Зачем нужна эта панорама, если перед глазами постоянно находится реальная картина, я спрашивать не стала — хотя, конечно, измерять расстояния, изучать детали (такие, как отдельные деревья) было удобнее по рисунку. Впрочем, деревья растут, так что эта панорама все равно была неточной.

Мужчина, сидевший за меньшим прибором, оглянулся. На нем были старые коричневые брюки, узкая короткая жилетка и рубашка с закатанными рукавами, чтобы удобнее было работать. Он был седой, с морщинистым и злым лицом. К нашему появлению он отнесся совершенно равнодушно, просто кивнул и тотчас вернулся к своим наблюдениям, которые показались мне пустой тратой времени, поскольку его зрение было явно слабее, чем у его молодого соседа, да и телескоп не такой мощный.

Его молодой сосед… Одет он был куда более щеголевато: сапоги, в них заправлены брюки яркой расцветки, и рубашка, забыть которую невозможно — в алую и черную полоску.

— Хассо, — сказал Капси, Наблюдатель, сидящий за Большим Глазом, словно ожидая этого сигнала, сразу оглянулся и вскочил на ноги. Хассо был таким же симпатичным, каким остался у меня в памяти.

— Смотрю, что происходит на дальнем берегу, — весело сказал он, не выказав и тени смущения. — С возвращением, Йалин.

— А иногда, — сказала я, — тебе приходится выбираться отсюда, чтобы выведать кое-какие тайны. Как твой брат?

— О, он сущий горожанин. Никогда не поднимается сюда. Мы просто вместе гуляем… иногда.

— Хорошо, хорошо, мне все равно. — Мне было немножко не все равно. В реке так много воды вниз по течению.

К счастью, он не попытался выкинуть какую-нибудь глупость, например, подойти и потрепать меня по щеке. Он просто вежливо предложил мне свой стул и освободившийся окуляр Большого Глаза. Я села, зажмурила один глаз и приготовилась смотреть.

Телескоп был направлен на тот самый маленький городок — да просто большую деревню, расположившуюся на склонах холма. И самым странным казалось то, что она была безымянной. Ее название не было зарегистрировано в Книге Реки; это означало, что такого поселения не существует — и все-таки оно было.

По сравнению с Веррино или даже самым маленьким поселением на нашем берегу, городок был настолько нищим и убогим, что это поняла даже я, хотя не имела опыта наблюдений. Соломенные крыши? Очевидно. Стены из высушенного ила? Некоторые, возможно, и деревянные. В этом поселении явно не знали, что такое архитектура или украшения, и только в центре виднелось какое-то каменное здание с куполом в виде луковицы. Мне казалось, что я смотрю не на поселение в нескольких лигах от меня, а сквозь века, сотню или даже тысячу лет назад. Возможно, Капси был прав в своем стремлении наблюдать, в конце концов, то, что я увидела, было куда более любопытным зрелищем, чем любой пейзаж от Аджелобо до Умдалы… Я почувствовала непреодолимое желание убрать холмы, усилить, мощность телескопа и посмотреть, что находится дальше, в глубине западных земель. Однако утолить такое желание было непросто, это вам не почесаться.

— Видишь черное пятно на зеленой траве за городом? — прошептал мне в ухо Хассо, словно те, за кем он следил, могли его услышать, заговори он слишком громко. — Там они ее сожгли. Живьем.

Я оторвалась от телескопа, не желая быть так близко к Хассо.

— А как вы поднимаете сюда свои приборы, пищу, воду и все остальное? — Я обращалась к Капси, который стоял в стороне, словно давая возможность Хассо побыть рядом со мной, чтобы доставить мне удовольствие. Тоже мне, удовольствие. — На такую высоту по этим несчастным ступенькам?

— Тяжелые вещи мы поднимаем. В ведрах, на лебедке.

— А на что вы живете?

— О, на пожертвования, — уклончиво ответил он. — А некоторые из нас работают часть дня внизу, в Веррино.

— Сколько же вас тут?

— Около двадцати. Одни молодые, другие старые. Пошли посмотрим, нам нечего здесь прятать. Прячутся те, на том берегу. Они прячутся от реки. И заставляют женщин ходить в черном. И сжигают их.

— Но и здесь одни мужчины, не так ли? Хассо тихо рассмеялся.

— В общем-то, мы не женоненавистники… — Ему хватило такта не добавить: «Как ты уже заметила». — Надеюсь, Капси передал тебе мои самые трогательные извинения?

— Передал. На словах. Мне кажется, те мужчины — довольно важные шишки, раз решают, что женщины должны делать и чего не должны. А вы так не можете! Может быть, вы затеяли свои наблюдения, потому что завидуете?

— Может быть, а может и нет. — Это заговорил старикан; значит, он слушал, а не смотрел в свой телескоп. — Сестра Йалин, наша цель — знание; только и всего. Знание того, что происходит на земле и там, где живет другая половина нашего человеческого сообщества. Та половина, которая делит с нами этот мир.

Так, он знает мое имя. Значит, мой визит они обсуждали. Я по-прежнему оставалась частью какого-то плана — и менее импровизированного, чем тот, когда Хассо с такой горячностью лишил меня невинности в тот вечер год назад.

— Ты чувствуешь… опасность, наверное? — мягко сказал старик. — Пожалуйста, не надо. В опасности женщины на том берегу. Твои сестры, но не ты.

Да. Но Наблюдатели узнали об этой опасности совсем недавно, когда получили Большой Глаз. Возможно, они уже давно догадывались, что западный берег отвергает все, что отстаивает наше речное сообщество…

— А все Большой Глаз, — весело сказал Капси. — Пошли, мы покажем тебе нижние помещения.

— Тыпокажешь мне нижние помещения, дорогой братец. Я уверена, что Хассо еще очень многое нужно подглядеть.

Хассо сжал губы, казалось, ему смешно, а не досадно.

Итак, Капси устроил мне экскурсию по своей воздушной цитадели — он показал мне вырезанные в скале кладовые, кухни, трапезную, склады и тому подобное, а закончился осмотр «кабинетом карт», где хранилась и демонстрировалась каждая йота информации, предположений или слухов, которые удалось собрать от Аджелобо до Умдалы, труд невесть скольких лет. Сотни? Двух сотен? Больше? Я увидела панорамы, наброски и даже карты местности противоположного берега, хотя, должно быть, в этих картах было полно ошибок, если учесть, с какого расстояния они составлялись.

Какое занудное терпение. Какое преданное… ожидание. Капси небрежно заметил, что он и все остальные довольно сильно жалели, что он не взял из Пекавара свою выполненную карандашом и чернилами панораму. Однако, когда я предложила захватить ее и на обратном пути завезти в Веррино, он был не так рад, как я ожидала. Возможно, он обещал своим коллегам что-то получше?

Когда экскурсия подошла к концу (если мне показали действительно все: это место немного напоминало лабиринт), Капси снова провел меня вниз по ступенькам, от которых у меня уже ныли лодыжки, и вернул в реальный и шумный мир, где я получила бутылку вина и ароматный кускус из ягненка с мятным йогуртом.

Если у него и были какие-то планы в отношении меня, он о них не говорил. Так что мне оставалось только гадать, хотя я была готова спросить его напрямую.

Прошло два дня, и вот, когда я только что вернулась в свою мансарду после визита в контору хозяйки причала, где я узнавала, не пойдет ли какое-нибудь судно до Пекавара через одну-две недели, ко мне, задыхаясь от возбуждения, ворвался Капси, его лицо пылало.

— Они опять взялись за старое, — едва переводя дух, сказал он. — Толпа за городом. Развели костер. Пошли! — Странно, казалось, он был этому рад. Просто счастлив.

На какое-то мгновение у меня промелькнула мысль: а не было ли все это какой-нибудь хитростью; однако то, что случилось шесть месяцев назад, вполне могло повториться и шесть месяцев спустя. Я бросилась за ним.

Нам потребовалось не более двадцати минут — Капси умело выбирал кратчайший путь там, где я бы давно заблудилась — чтобы проскочить через весь город, подбежать к Шпилю, взлететь по ступенькам и, с бешено колотящимся сердцем, оказаться на площадке.

Как только мы пришли на наблюдательный пункт, толпа, собравшаяся там, расступилась, чтобы пропустить меня к Большому Глазу, а Хассо уступил мне свое место. Я дрожала и так задыхалась от сумасшедшего бега, что позволила ему придержать меня за плечи, когда я садилась.

Присмотревшись, я увидела: крошечная толпа на зеленой траве, примерно половина людей в черном — пустая тележка и горящий костер. В дыму виден столб, к которому что-то привязано.

Я смотрела долго, до тех пор, пока толпа не потянулась к своей несчастной деревушке, увлекая за собой тележку и оставив позади лишь дымящиеся головешки.

Потом я подбежала к ограждению. С запада совершенно явно тянуло дымком.

Я обернулась: Наблюдатели, молодые и старые, выжидающе смотрели на меня.

— Что я должна делать? — спросила я их. Капси спокойно ответил:

— Мы хотим послать туда Наблюдателя. Чтобы все выяснить.

— Туда? Но это невозможно. На пути черное течение. Надеюсь, вы пока не научились летать?

— Наши предки, должно быть, это умели, — заметил старикан, которого, как я уже выяснила, звали Йозеф. — Забытое искусство, а? Возможно, намеренно. Но все же у меня есть кое-какие идеи на этот счет…

Я процитировала ему предисловие к Книге Реки: «Мужчина принадлежит берегу, женщина принадлежит воде, только птицы принадлежат небу…»

Он пристально посмотрел на меня:

— Да, точно. Так что мне следует выбросить из головы эти мысли, не так ли, лодочница? Чтобы не нарушить равновесие тележки с яблоками. Чего никогда не позволит ни одна уважающая себя гильдия…

— Речное сообщество работает, — сказала я. — И очень неплохо. Чего не скажешь о тех, на том берегу.

— О, я имел в виду совсем не эту тележку с яблоками. Ни в коем случае! Я исключил все фантастические, теоретические возможности полетов как что-то очевидное. А тем временем девушек вроде тебя сжигают. Уже двух, и это в одном маленьком убогом городишке.

То, что я видела, находилось далеко, было едва различимым и беззвучным; и все же на какое-то мгновение я ощутила страх, жуткий страх. Мне едва не стало плохо. Пламя лизало мои ноги, превращало мою кожу в паленую свиную шкуру, проникало до самых костей, а я все кричала и кричала…

— Кто-то должен перебраться через реку и сообщить об увиденном там, — сказал Капси. — Теперь ты это понимаешь?

— Мужчины могут плыть по реке только один раз. Перебраться и сообщить об увиденном — это уже два раза. Надеюсь, ты не собираешься послать туда меня? Это нелепо. К тому же, на пути черное течение.

— Нет, Йалин, я не собираюсь посылать тебя. Ясно, что на том берегу безопаснее быть мужчиной, чем женщиной. Я отправлюсь туда сам. Только один раз. В одну сторону. И буду передавать сообщения гелиографом.

— Но как ты преодолеешь реку? Это же безумие — и смерть. И все это не пустые слухи, которые распространяем мы, женщины.

— О, этого никто не отрицает, — сказал старый Йозеф. — У реки есть свой разум, она может чувствовать и реагировать. Или, скорее, это можно отнести к черному течению. Оно — некое существо: очень длинное существо, которое живет в реке, прилепившись одним концом к Дальним Ущельям, словно ленточный червь, вытянувшись во всю свою длину и другим концом выходя к морю. Оно может чувствовать, что происходит в воде. Оно может почувствовать запах мужчины и запомнить его, а потом отличить от полумиллиона других запахов; оно может вложить в его мозг мысли об отчаянии и смерти, если учует его во второй раз. Тогда как к женщинам оно благосклонно. Несомненно, по той причине, что не чувствует угрозы с их стороны.

Его размышления были опасно похожи на некоторые из тайн, открытых мне во время обряда посвящения. Хотя черное течение, конечно, не могло быть таким, как он описывал — если можно было брать его куски и хранить в склянках. Оно должно было быть каким-то другим, и гораздо больше, чем они себе представляли: больше, чем вся наша страна, и, возможно, куда более могущественным, в своей молчаливой, скрытой форме, чем мог представить любой из них.

Я ничего не сказала о том, до какой степени выводы гильдии были схожи с его умозаключениями.

— Итак, — просто сказала я, — пути через черное течение нет. Даже для таких ненормальных, как вы.

— Не черезнего, — ответил Капси. — Под.

— Под ним?

Старый Йозеф опять встрял в разговор:

— Основываясь на вполне логичном предположении, мы считаем, что черное течение не достигает дна. Значит, внизу должна быть чистая вода. Может быть, черное течение всего несколько пядей в глубину.

— Ага, понятно. И только сто пядей в ширину. Поэтому Капси нужно всего лишь задержать дыхание минут на пять-десять, погрузиться в воду, кишащую жалоносцами, и… Это же абсурд. С каких это пор, Капси, ты научился плавать как рыба?

— Я тренировался, — повысил голос Капси. — В городе, в банях Веррино.

— И там ты научился до посинения задерживать дыхание?

— Ты не понимаешь, — сказал Йозеф. — Пошли, мы все тебе покажем.

Спустившись, мы оказались в помещении, окна которого, вырезанные прямо в скале и снабженные средником, выходили на восток. Два дня назад, когда Капси показывал мне башню, сюда меня не пустили.

На длинном деревянном столе были свалены странные приспособления: большой стеклянный шар, кожаный костюм, сапоги со свинцовыми подошвами и какими-то выступами, похожими на плавники, разные гибкие трубки, сшитые из кожи речной змеи, пузыри, бутылки из толстого стекла, ранцы — и, несомненно, гелиограф в разобранном виде. Значит, Наблюдатели овладели нашим речным кодом.

— Это, — гордо сказал Капси, — мой подводный костюм. В бутылках находится воздух под давлением, что позволяет мне дышать внутри стеклянного шлема в течение примерно двадцати минут. Шлем и другие стеклянные детали изготовлены в мастерских по специальному заказу. Свинцовые подошвы и оборудование не дадут мне всплыть на поверхность. А это, — тут он показал что-то очень похожее на лампу, только какой-то странной конструкции, — осветительное устройство, если мне придется глубоко нырнуть и что-нибудь осветить, работает на магнии.

— Оно взорвется.

— Не взорвется, — заверил меня Йозеф. — Мы проверяли.

— Потом я всплываю, снимаю шлем, и моя голова защищена от жалоносцев этой кожаной шапкой и проволочной маской.

Я повернулась к Йозефу. Несомненно, автором этого аппарата был именно он.

— Кажется, вы продумали буквально все — за исключением одной маленькой детали: что будет делать Капси на том берегу всю оставшуюся жизнь.

Мой брат по-волчьи оскалился:

— Исследовать, вот что. Тот берег — сплошная terra incognita, так что хватит на целую жизнь. Ну и, конечно, я буду посылать сообщения. Через определенные промежутки.

— А какова моя роль? — Как будто я еще не догадалась.

— Ты имеешь доступ к судам, дорогая сестра. Ты умеешь ими управлять. Нам нужна совсем маленькая лодка. Только для меня и моего помощника, который пожертвует своим правом один раз проплыть по реке.

— И я полагаю, что этот храбрый доброволец — Хассо?

Капси кивнул, нисколько не смутившись.

— Я не уверена, что смогу справиться в одиночку даже с тендером или шлюпом… — Но я знала, что смогу. А вот должна ли, это уже другой вопрос.

— Мы собирались взывать к твоему великодушию, — объяснил Йозеф. — Но теперь — ты видела то, что видела.

Да. Костер. Женщина в огне. Дым, уходящий в небо. Не будучи уверенной, защищаю я честь своего пола или предаю его, я кивнула.

После этого события начали разворачиваться сами собой. Следующая полночь, звездная и ясная, увидела — или скорее не увидела, поскольку я тайком «одолжила» маленький тендер, хотя у меня душа уходила в пятки, — как я качаюсь на темных волнах в двух шагах от непроглядной черноты течения.

Хассо помог Капси, оснащенному маской, дурацким шлемом, похожим на сферический аквариум, и костюмом со всякими приспособлениями, перевалиться через борт. И мой брат исчез под водой.

Мы не стали околачиваться рядом; нас сносило к черному течению. Я поставила парус, взялась за румпель, и мы понеслись к берегу, где я высадила Хассо немного выше набережной, после чего отвела яхту обратно на стоянку. Никто меня не заметил. Хотя каждое мгновение я ожидала, что кто-нибудь выйдет на соседнюю палубу подышать свежим воздухом или будет возвращаться после ночной пирушки в городе.

Вернувшись в свою комнату, я постаралась заснуть, но не смогла.

Еще только начинало светать, а я уже карабкалась по ступенькам Шпиля. Почти все Наблюдатели собрались на площадке, выстроившись вдоль ограждения и неотрывно глядя на западный берег — двое мужчин смотрели в южную сторону, хотя вряд ли Капси мог там оказаться, учитывая направление течения. За исключением Большого Глаза, все телескопы вытащили на площадку и установили на раздвижных треногах; хотя в данный момент ими не пользовались. Невооруженным глазом было бы легче заметить мерцание крошечного огонька отраженного света, когда он появится; если появится вообще. Хассо и Йозеф находились внутри наблюдательного пункта, а я осталась снаружи.

Прошел час — солнце оказалось у нас за спиной.

И вдруг, когда я уже начала беспокоиться по-настоящему, один из мужчин закричал и показал рукой далеко на север.

Остальные наблюдатели поспешно бросились к телескопам и направили их в ту сторону; но даже и без зрительной трубы я могла разобрать буквы, передаваемые гелиозеркалом:

«П-О-Р-Я-Д-О-К».

— Все в порядке! — крикнула я.

Затем Капси передал: «Устал. Должен поспать. Иду на юг». «Устал» — это, конечно, еще было слабо сказано.

Ответного сообщения мы не передавали, и не только потому, что солнце светило нам в спину, а на тот случай, если на том берегу кто-нибудь сможет его увидеть и прочитать. И все же в жаровне был разведен небольшой огонь, но через две минуты он был погашен.

После таких событий я решила, что возвращаться в свою комнатку в городе бессмысленно, поэтому приняла приглашение Йозефа занять маленькое спальное помещение в Шпиле; и к полудню, оставив часть своего имущества на хранение в конторе хозяйки причала, я взвалила на себя остальные пожитки и перетащила их наверх, отклонив предложение Хассо помочь.

Но, устроившись наверху, я обнаружила, что мне совершенно нечего делать, и скоро почувствовала скуку и беспокойство.

И тревогу? Но зачем мне было тревожиться о том, кого я больше никогда не увижу — только, может быть, мельком в Большой Глаз?

Мне следовало испытывать сильное любопытство к тому, что будет передавать Капси в своем сообщении, которое должно было поступить, как мы условились, на заре следующего утра. Тем не менее, когда вставал вопрос, почему они живьем сжигают женщин, слово «любопытство» не годилось, чтобы описать мои чувства. Я… страшилась узнать ответ. Что же касается образа жизни на том берегу, то к этому я, конечно, испытывала легкое любопытство — но как много мог узнать Капси в первые дни своего пребывания там? А я собиралась уезжать. Скоро. И у меня не было ни малейшего желания уйти в плавание, оставшись при этом в психологическом рабстве у Наблюдателей и испытывая постоянное желание возвращаться к ним снова и снова, чтобы узнать очередные новости. Если бы я повела себя именно так, ну, тогда Капси сделал бы меня рабой до конца моих дней, держа на привязи длиной в реку!

Маленькая эгоистка Йалин? Нет, вовсе нет. Просто разумная, так вернее…

Разумная? Вот уж нет! Скоро я начала бояться, что, поселившись на Шпиле, я слишком явно связала себя с мужчинами-Наблюдателями, дав повод какой-нибудь кумушке в Веррино задаться вопросом: почему?

Сейчас я понимаю, что испытывала тогда большое смятение и тревогу по поводу того, что сделала я сама и на что решился Капси. Мне хотелось убежать, но я должна была остаться — и наоборот! К шести часам я стояла возле лестницы, борясь с желанием спуститься в город, чтобы чего-нибудь выпить и услышать веселую человеческую речь. Мнетгришлось резко себя одернуть и вернуться в свою комнату; потому что на самом деле я была так измучена, что могла кувырнуться на лестнице и покатиться по ней до самого города.

Так что я поползла обратно в свою каморку. И вдруг, совершенно неожиданно, возле моей кровати оказался Хассо — а я валялась на ней в одежде.

— Нет! — закричала я, заморгав.

Он рассмеялся и показал на серое небо за окном.

— Светает, Йалин.

— Что?

— Я подумал, что лучше зайти за тобой — на тот случай, если ты проспишь. Уверен, что такое ты бы не простила меня никогда.

Гелиограф замигал примерно через полчаса, теперь он находился прямо напротив Веррино. Мы были уверены, что его никто не видит. Он находился очень низко, а мы высоко; к тому же кому могла прийти в голову мысль искать сигнальный свет в том направлении?

На этот раз сообщение было длиннее.

«Пошел в глубь местности. Избегал контактов. Прятался возле города. Все женщины ходят в черном, подтверждаю. Город убогий, бедный, грязный. Бродят свиньи, цыплята, козы. На юге среди холмов шахты, в этом причина его расположения тут. Рабочие — мужчины и женщины. Подслушал разговор прохожих. Язык тот же, несколько странных слов, акцент сильный, но воспроизводимый. Подводный костюм отличный. Черное течение примерно пятнадцать пядей в глубину. Завтра в это же время. Конец».

Значит, до завтра делать нечего. Если только я не пожелаю засесть за рисунки и записи прошлых наблюдений и слухов, собранных от Аджелобо до Умдалы; очень мне это надо.

С тем же успехом я могла бы остаться в городе и просто подниматься наверх каждое утро перед рассветом!

Возможно. А возможно, это было бы не так легко в рассветном сумраке…

После завтрака из черного хлеба, жареной рыбы и маринованных огурцов, прошедшего в трапезной, я решила, что всё-таки проведу день в городе, и начала потихоньку сматываться.

Однако, видимо, не совсем потихоньку. На середине лестницы меня перехватил Хассо.

— Йалин, можно угостить тебя ланчем? Пожалуйста.

— До ланча, — уточнила я, — еще четыре или пять часов.

— Ничего, я могу и подождать, если ты не возражаешь.

— Тебя что, послали следить за мной?

— Нет, конечно. Что ты можешь нам сделать? Ты не можешь навредить нам, не навредив при этом себе.

— Из-за вас я потеряла брата, — сказала я. — Из-за вас его потеряли мои родители. Навсегда.

— Я думаю, Йалин, что вы потеряли его уже давно. Но не думай о нем как о погибшем. Когда-нибудь он станет настоящим героем, говорить о котором будут все.

— Героем чего?

— Знания того, почему все так, а не иначе.

— И как это изменить? Хассо не ответил.

— Ему будет так одиноко, — продолжала я. — Ни одного знакомого лица, чужие обычаи, всегда только прятаться и притворяться…

— Необязательно. В конце концов он мужчина. И кто говорит, что его не примут там как друга? Как только он выяснит положение вещей на том берегу. Что же касается одиночества, может быть, он всегда чувствовал себя чужаком… Но знаешь, там, где прошел один человек, пройдет и другой.

— Вот, значит, в чем дело. Переселение?

— Не говори глупости! Водолазные костюмы очень трудно достаются, к тому же они недешевы. Да перестань ты хмуриться1 Мы должны радоваться. Впервые в истории произошло что-то действительно новое. Теперь мы даже знаем глубину черного течения. Держу пари, этого не знает даже твоя гильдия.

— Без комментариев, Хассо.

— Нужны мне твои комментарии. Слушай, давай не будем ссориться? Ты мне нравишься, Йалин. Те несколько вопросов, которые я задал год назад, были для меня на втором месте. Если не на десятом! И позволь напомнить, что ты сама отправилась искать…

И вскоре мы продолжали спускаться по лестнице уже вместе. Хотя и в городе, и позже, когда мы вернулись в башню, я старалась не заплывать слишком далеко в его гавань. Дело в том, что я уже давненько не принимала «верный».

На следующий день рассвет снова был ясным, как обычно в это время года. Хотя, возможно, позднее могли набежать облака.

Сигналы появились в том же месте.

Сообщение гласило:

«Вступил в контакт. Женшина в лесу собирала хворост. Сказал, что пришел издалека. Спросил, что за пятно на траве за городом. Недавно сожгли поклоняющихся реке. Мать купалась в реке обнаженной, схватили. Сожгли. После этого дочь сошла с ума. Допросили. Тоже сожгли. Кто? Братство. Кто они? Сыновья Адама. Зачем? Не поняла. Повторил вопрос. О реке говорить можно, о Сатане нельзя. Кто такой Сатана? Женщина испугана. Попыталась убежать. Удержал. Сказал, что я Сын Адама. Послан с миссией. Попросил держать язык за зубами. Завтра в это же время. Конец».

— А кто такой Сатана? — выразил общее недоумение Хассо. — И кто такой Адам?

— Может быть, Сатана — это искаженное слово «санитар»? — предположила я. — Потому что черное течение делает мужчин больными…

Йозеф кивнул.

— Возможно. А слово «Адам», вероятно, начинается с отрицательной частицы, как слова «аборт» или «апатия», а «дам» — это женщина-мать. Таким образом, получается: «сыновья без матери».

— Таких и на нашем берегу хватает, — несколько ядовито заметил Хассо.

— А ты что, один из них? — резко спросила я. — Твоя мать была женщиной реки?

— А? О нет. Вовсе нет. Пожалуйста, не делай поспешных выводов на мой счет, хорошо? Я думал, вчера мы обо всем договорились. Ну, может, не совсем обо всем…

— Ладно, ладно. Извини. Так что мы решили насчет этих Адама и Сатаны?

— Вывод из всего этого, — сказал Йозеф, — следующий: теперь мы знаем значительно больше, чем раньше. Плюс к этому, мы знаем, что некоторые из их женщин поклоняются реке, словно богу.

От отчаяния, надо думать.

— Возможно, — продолжал он, — река — это действительно Бог. В смысле очень могущественное, хотя и довольно апатичное существо. А может, у этого существа есть кое-что более интересное, о чем стоит подумать и нам с вами… — Он оперся об ограду, обозревая окрестности Веррино. — Богатые места, наша зона обитания, правда? Ее границы закрывает пустыня, с одной стороны — ущелья, с другой — дикий океан. Словно, — он улыбнулся, — муравьиная колония в очень длинном желобе. И как поучительно было бы наблюдать за развитием двух колоний муравьев, разделив их посередине стеклянной стенкой… Учитывая, конечно, огромную разницу между муравьем и человеком.

— К чему это вы клоните? — спросила я его.

— К тому, что, если где-то существует бог или богиня, ее не слишком волнует, что тех, кто ей поклоняется, сжигают живьем… Но, может быть, ее вмешательство нарушило бы правила игры? — Йозеф немного подумал. — И, конечно, если бы существовало, высшее существо, люди все равно не смогли бы его понять — или даже доказать, что оно именно высшее существо. Ведь не может же муравей понять человека, сколько бы он по нему ни ползал. В этом случае — и в этом наша трагедия — нам остается только догадываться, почему все так, ибо муравью никогда этого не понять даже за миллион лет.

Хассо явно потерял терпение и попытался прервать его рассуждения.

Йозеф просто повысил голос:

— Да, мы бы сознавали, что существует некая тайна — если бы взяли на себя труд это сознавать, — но мы никогда бы не смогли ее разгадать. Так же как тайну всей вселенной, космоса и звезд. Зачем они нужны? Откуда возникли? Мы существуем вместе с ними, но нам никогда до них не добраться; поэтому мы ничего о них не знаем. Может быть, если бы смогли разгадать тайну реки, то смогли бы узнать и тайну нашего существования?

— Давайте все по порядку, я умоляю, — вмешался Хассо. — Сейчас мы исследуем всего лишь западный берег.

— А почему существует западный берег и почему он так недоступен? Я иногда думаю: а не существуют ли такие люди, которые становятся богами для других людей?

— Ты имеешь в виду Сыновей Адама? Братство?

— Нет, совсем нет. Я думал: является ли черное течение полностью естественной формой?

Я не смогла удержаться от смеха. Ни один из этих мужчин не имел представления о размерах реки. Она могла быть неким существом, по крайней мере, его частью — усиком, позвоночником, кровеносной системой или еще чем — но чтобы она была кем-то сделана? Ну уж нет.

Старикан улыбнулся, нисколько не обидевшись, и вздернул голову.

— Верно! — воскликнул он. — Верно! Ты имеешь право смеяться. Лучше, гораздо лучше, чтобы река была равнодушной богиней, чем произведением рук того, кто считает себя богом. Или богиней.

С тем мы и пошли в трапезную завтракать вареными яйцами, хлебом и горячим ароматным молоком.

— Наверно, Йозеф прав, — сказал Хассо, перехватив меня на лестнице. — Я сегодня пойду в стеклодувные и шлифовальные мастерские. Хочешь пойти со мной?

— Зачем ты туда идешь?

— Шлем сработал отлично, верно? Так что нужно иметь еще один под рукой. На всякий случай.

— Йозеф был прав насчет чего? — спросила я.

— Насчет женщин-богинь… Если предположить, что это так, не могла бы какая-нибудь престарелая глава гильдии что-нибудь об этом знать?

— Могла, конечно. Если предположить. Однако вспомнив свое посвящение на борту «Рубинового поросенка», я решила, что вряд ли. Если только хозяйка «Рубинового поросенка» действительно мало знала и не стремилась узнать больше…

— А почему ты спрашиваешь меня? — беспечно сказала я. — Я же не глава гильдии.

— Кто знает? Когда-нибудь, Йалин, когда-нибудь…

Всю дорогу до мастерских нас поливал дождь. Он прибил пыль, поднимавшуюся из каждой трещины в земле, и промочил нас до нитки. Но мы сразу забыли обо всем, когда пришли в песчаный карьер, где находились плавильные печи, стоящие под навесом. Очень скоро мы сделались сухими, как хрустящее печенье. Пока Хассо заказывал новый водолазный шлем, сопровождая заказ подробнейшими инструкциями — и не делая из этого особой тайны — я бродила здесь, разглядывая тигли и литейные формы, вытяжные горны и голых по пояс стеклодувов, которые дули в свои трубки, словно в фанфары, и под конец зашла к шлифовальщикам, выполняющим более тонкую работу. Время пролетело быстро.

Мы вернулись в город к часу дня под ярким и чистым небом, потому что тучи к этому времени ушли вверх по реке, и солнце вновь засияло; и мы утолили жажду, и наполнили желудки вкуснейшими блинами в одном неизвестном мне винном кабачке.

Потом, сонные и усталые, словно все это время занимались любовью, мы потащились вверх по спиральной лестнице, останавливаясь передохнуть примерно через каждые пятьдесят ступенек. Не знаю, чего хотелось Хассо, но лично я была настроена на сиесту.

А когда мы обогнули Шпиль уже во второй раз и находились над крышами Веррино, я увидела мерцание крошечного огонька с той стороны реки. Но как только я показала на него рукой, сигнал исчез.

— Там что-то случилось. Пошли!

Всю оставшуюся часть пути мы бежали бегом; я выскочила на площадку, чувствуя, как колет у меня в боку.

Площадка гудела от голосов.

Как только Йозеф нас увидел, он сразу бросился к нам, размахивая записанным сообщением. Его лицо было серьезным. Он сунул мне в руку листок бумаги.

— Здесь все, что он успел передать… Он прервался на полуслове.

Я прочитала:

«Меня преследуют мужчины. Окружен. Жен…»

Не думая ни о чем, я крепко сжала записку, словно боясь, что она улетит. Йозеф мягко разжал мои пальцы, вынул записку, осторожно расправил и кому-то передал. Чтобы отправить в архив, конечно. Потом он обнял меня за плечи.

Прошло три дня, три дня глупой надежды: вдруг появится огонек очередного сообщения, в котором Капси будет хвастаться, как он подружился — водой не разольешь — с тамошними мужчинами.

А на третий день, вечером, на той самой поляне, где уже дважды пылал костер, снова собралась толпа крошечных фигурок, притащив с собой повозку, из которой на землю вывалили что-то черное, похожее на мешок с кукурузой, у которого нет ни костей, ни собственной воли. И вот уже загорелся костер, и в небо поднялся густой дым.

Это могла быть женщина, могла быть…

Но я знала, кто это был.

И что же они делали все предыдущие дни, эти Сыновья Адама, как не пытали жестоко Капси, пытаясь добыть у него сведения?

Следующим вечером я нанялась на бриг «Любимая собака», который шел в Пекавар, домой. Я не знала, что скажу матери и отцу. Я не знала этого и тогда, когда подходила к дому по знакомой пыльной дорожке. Странно, но, вопреки моим ожиданиям, эта дорожка не показалась мне ни более короткой, ни узкой, ни даже более пыльной, после всех моих странствий она показалась мне совсем такой же, какой была раньше. Пекавар был все тот же. Мир меняется не больше, чем река. Она находится в вечном движении, и вместе с тем всегда одна и та же.

Я постучала в дверь молотком, вместо того чтобы распахнуть дверь и крикнуть: «Я вернулась!» И, поступив так, я намеренно сделала себя чужаком.

Мать открыла мне дверь, и я в замешательстве уставилась на нее, потому что тоже ее не узнала. Ее тело изменилось: было хорошо видно, что она беременна.

Моей первой мыслью было: «Значит, она уже нашла Капси замену!» Потом я подумала: «Она нашла замену нам обоим». Третьей моей мыслью, которой я испугалась, было: «Ей же сорок лет, она умрет, ей слишком поздно заводить ребенка!»

Но она стояла передо мной, молодая и сияющая, с тем цветущим видом, какой якобы придает беременность…

Как можно было так повернуть время вспять? Вернуться на двадцать лет назад, снова к пеленкам, первому детскому лепету, первым шагам, первым школьным дням? Но секрет часов состоит в том, что их часовая стрелка, сделав полный круг, неуклонно возвращается к своему началу, хоть и прошлому.

— Здравствуй, мама. — Я осторожно обняла ее, хоть она и не обратила на это внимания, изо всех сил сжав меня в объятиях. (Наверно, Сыновья Адама наваливали на Капси камни, чтобы переломать ему кости? Или жгли его раскаленными щипцами? Или веревками выворачивали суставы?)

Теперь я знала, как поступить. Это была трусость или смелость — держать все в себе, тащить груз воспоминаний в одиночку?

Теперь, в ее состоянии, я не могла ей сказать, что Капси сожгли живьем на том берегу. Не сейчас. Из-за шока у нее мог случиться выкидыш; тогда на моей совести было бы уже две смерти и двойное горе утрат. Конечно, я расскажу матери обо всем; но не сейчас, потом — когда снова приеду домой, что я. постараюсь сделать только после рождения ребенка. А взвалить все на плечи отца я тоже не могла.

Все это время меня мучила одна мысль: а что значат для нее Капси и Йалин? Или для нее и отца? Или мать всегда думала только о себе?

Как это странно, ее второе позднее материнство. Из-за него я чувствовала себя одинокой и заброшенной.

— Я виделась с Капси в Веррино, — весело сказала я. — Мы провели вместе целую неделю.

— Правда? Ты должна мне все о нем рассказать. — Мать засмеялась. — Плутишка, взял и ушел. Совсем как ты… Да что мы стоим в дверях, как чужие?

Итак, после целого года странствий я вошла в свой дом, который больше не был моим, а принадлежал неродившемуся ребенку, для которого я буду не сестрой, а просто еще одним взрослым членом семьи, чем-то вроде тети или третьего родителя, которого никогда не бывает дома.

Я уехала из Пекавара менее чем через неделю и нанялась на шхуну «Шустрый гусь», которая направлялась на юг. Я решила, что останусь на ней на год или два и что ее команда будет моей настоящей семьей. Я также решила стать настоящей женщиной реки, чтобы исправить проступок, который я совершила в Веррино.

Думаю, что мне это удалось, поскольку в конце года, в далеких и влажных южных тропиках, моя гильдия пригласила меня отправиться в канун Нового года к черному течению.

Часть вторая КАНУН НОВОГО ГОДА В ТАМБИМАТУ

И как же я радовалась, когда «Шустрый гусь» пришел в Джангал»! Хозяйка судна Марсиалла обещала дать команде отдых. Вы только представьте. Отдых.

Конечно, не все так просто, как кажется. К тому времени, когда нам нужно было возвращаться, через несколько незабываемых часов, я была счастлива вновь оказаться на борту. Но тогда, в тот душный осенний день, я еще ни о чем не догадывалась. Немного усталая Йалин наивно предвкушала Праздник лесных джеков.

Нельзя сказать, чтобы хозяйка «Шустрого гуся» Марсиалла была грубой солдафонкой и занудой. Не была такой и боцман Креденс. Просто Марсиалла обожала свое судно и гордилась им. А «Шустрым гусем», великолепной трехмачтовой шхуной, можно было гордиться. Так что когда мы взяли на борт в Гинимое груз краски и Марсиалла небрежно бросила: «Давайте пройдемся по „Гусю" красочкой», — я и не знала, что нас ждет.

Скоро я обнаружила, что красить — это не значит шлепнуть краску, а потом сидеть и смотреть. Сначала нужно было снять слой старой краски, часто до самого дерева. Потом удалить все наросты и покрыть специальным составом, а все щели залить смолой. Затем следовала протравка, потом грунтовка… и только после этого, спустя долгое, долгое время, сама покраска — причем в два слоя.

В общем, я думаю, что лучше не распространяться о тех трудных часах, которые провела я и еще несколько человек во время плавания на юг, когда осенние ветры дули нам в корму! Три раза наше судно проходило от Гинимоя до Сверкающего Потока и обратно. А потом четыре раза от Сверкающего Потока до Ручья Квакуна и обратно. И каждый раз на обратном пути, когда мы лавировали против ветра, я только успевала управляться с канатами и парусами. Я думаю, что Марсиалла намеренно распределяла время загрузки и разгрузки судна так, чтобы оптимально использовать часы для просыхания краски.

Но, по крайней мере, у меня были заняты и тело и ум. Таким образом, когда мы наконец прибыли в Джангали, я почти «наивно» ожидала маленького отпуска.

Хотя, конечно, называть себя наивной я не могла. В глубине души. Разве не я помогла своему брату найти страшную смерть на том берегу реки, где живьем сжигают женщин? Разве не я смотрела в телескоп, как сжигают его самого?

И я не осмелилась рассказать обо всем матери или отцу, расценив этот недостаток мужества как разумное решение, поскольку шок от известия о судьбе Капси мог вызвать у матери выкидыш. (Хотя на что она рассчитывала, заводя еще одного ребенка, было выше моего понимания!)

Весь адский труд по покраске, казалось, нанес слой краски и на мою израненную душу. Хотя не совсем так. Я не смогла полностью зачистить и загрунтовать все рубцы. Когда краска высыхала, они снова проступали, а новый слой начинал трескаться и сходить.

Вместе с тем, занимаясь бесконечной покраской, — а также беря рифы, приводя к ветру, закрепляя тросы и карабкаясь по мачтам — все свое внимание я обращала на работу. И все равно не могла уйти от черного течения. Оно было постоянно рядом, никакая работа не могла вытеснить его из моих мыслей.

Неужели оно и в самом деле было живым существом длиной в шестьсот лиг или больше? Могущественное, чувствующее создание в коматозном состоянии, которое, следуя каким-то своим целям, позволяет плавать по реке только женщинам? Неужели это и в самом деле какая-то богиня? Или что-то искусственное, как предполагал Йозеф, предназначенное для того, чтобы отделить нас от Сыновей Адама на западном берегу, этого таинственного братства мужчин, которые испытывали суеверный и дикий ужас перед рекой; о которых мы узнали только то, что успел передать гелиографом Капси, прежде чем его схватили?

Я пила течение, и оно знало меня; но тогда я об этом не догадывалась.

Может быть, узнать природу черного течения вообще невозможно. Тогда зачем об этом думать и не лучше ли заниматься покраской и наслаждаться плаванием, насколько это возможно?

А вообще-то, кроме тяжелого труда и шрамов на сердце, на свете было очень много того, что стоило посмотреть и запомнить. Даже увидев все во второй или третий раз, хотелось смотреть еще и еще.

К югу от Гэнги, этого грязного городка, в котором я была во время своего первого плавания на «Серебристой Салли», находились Ворота Юга.

Тропики только начинали, еще очень несмело, предъявлять права на эту территорию, хотя жители поощряли их изо всех сил. С балконов свисали пышные гирлянды цветов, огромные гибискусы были заботливо окружены сетью крошечных каналов, вымощенных камешками, а красные цветы, похожие на граммофончики, были все же меньше, чем дальше к югу.

Так же, как мой родной Пекавар превратил в большое достоинство свое пребывание на самом краю пустыни, так и Ворота Юга наслаждались своим расположением — причем гораздо больше, чем многие по-настоящему тропические города. В Воротах Юга все еще можно было «разводить» растения. Там даже была парадная каменная арка, переброшенная через дорогу с севера на юг, на которой имелась специальная табличка с указанием расстояния до всех населенных пунктов, находящихся на пути до Тамбимату, что составляло в общем двести восемьдесят лиг. Зачем это было нужно, я сказать не могу, разве что для того, чтобы отбить желание у местных мужчин отправиться туда пешком! Моя новая подруга Джамби, с которой я на несколько часов сошла на берег и которая была настоящим ветераном с шестилетним опытом плавания по южным районам, со смехом заметила, что ни одна из этих дорог не вела из Ворот Юга до Тамбимату. Препятствием номер один были топи вокруг Ручья Квакуна. А дальше на юг джунгли и вовсе делали путь непроходимым.

Джамби была смуглой и веселой, с длинными черными волосами, которые она завязывала в пучок, чтобы они не спутывались, так что смело могла забираться на самую высокую мачту. Она была родом из Сверкающего Потока, и в тот единственный раз, когда я упомянула черное течение, она бросила на меня косой взгляд и поморщилась, чем и ограничился ее интерес к этой теме. Из этого я сделала вывод, что она полностью годится мне в подруги. Она не станет бередить мне душу тяжелыми воспоминаниями. У Джамби остались в Сверкающем Потоке муж и маленький сын, о которых она не слишком беспокоилась, если только не находилась в плавании слишком долго.

Оставив Ворота Юга, мы зашли в Гинимой, где взяли груз этой чертовой краски. В Гинимое тоже можно было наслаждаться тропиками. Однако жители об этом не думали — видимо, потому, что их славу украли Ворота Юга. Гинимой предпочитал иметь безобразное лицо и прятать все под слоем копоти. Казалось, его жители получали от этого удовольствие, словно вонючий воздух и запах химикатов был их ответом причудам пышной природы. Дым и пар извергались из множества маленьких мастерских. Повсюду были печи, плавильни и кузницы, склады и свалки мусора. А в полулиге от города — целое искусственное озеро отходов. Подальше от реки, разумеется. Ведь какую бы гадость они ни выбрасывали в воздух, у них явно не было желания загрязнять саму реку. Еще бы, если бы они только попытались это сделать, я полагаю, речная гильдия отказалась бы перевозить их грузы. А что бы сделало само черное течение в ответ на загрязнение, если бы такое случилось, я не представляю. И в то время у меня и не было желания это выяснять.

Я думаю, что грязь — понятие относительное. Если Гинимой казался мне очень грязным, то для его жителей он, может быть, был образцом красоты и энергии, а все другие города они считали ужасно деревенскими. А может быть, я была излишне чувствительна, как зеленый лист чувствителен к присутствию вредителя — потому что и моя душа была уже немного подточена.

После Гинимоя мы пришли в Сверкающий Поток, который славился вкусной рыбой, а его многочисленные рыбацкие лодки с люгерным парусом обычно украшались глазами, нарисованными на корпусе и парусе. Также он был известен из-за светящихся скоплений, которые плавали в реке по ночам и блестели, словно серебряные, превращая ее в звездный поток. Эти скопления встречались только в двух лигах к северу и югу от города и были похожи на пузырьки от дыхания течения на середине реки. Я думаю, что их образовывали мириады мельчайших организмов, которые питались минералами или тем, что находили в воде — обеспечивая, таким образом, кормом косяки более крупной рыбы.

Я осталась на ночь в доме Джамби. Ее муж оказался услужливым и дружелюбным. Он явно обожал свою жену — что, в свою очередь, освобождало ее от необходимости обожать его. Но вместе с тем он был немножко пустым местом. Думаю, что у Джамби начались бы проблемы, реши она оставить реку и поселиться на берегу; не представляю, как она выдержала эту жизнь, пока оставалась дома во время беременности. Я поиграла с ее мальчиком. Увы, это напомнило мне чужого для меня ребенка, которого готовилась преподнести Мне моя собственная мать…

Джамби, ее муж и я отправились в тот вечер в ресторан, где подавали сырую рыбу, и досыта наелись филе хока цвета марены и желтой рыбы-попугая, и бархатистого аджила, которого подавали с мягким горчичным соусом. И пили имбирную настойку. После этого мы пошли прогуляться и полюбоваться на сверкающее течение, которое на этот раз представляло собой особенно красивое зрелище, словно специально для меня. Вот тогда я и заговорила с Джамби о течении в первый и последний раз.

— Может быть, — сказала я, — все эти крошечные серебристые организмы питаются тем, что выбрасывает черное течение? Чем-то вроде экскрементов? Я и раньше спрашивала об этом, но никто ничего не знал. Ни один мастер, даже в Веррино, не делал линзы, с помощью которых можно было бы разглядеть что-то действительно мелкое.

Вот тогда она покосилась на меня и поморщилась. Наверно, этому не стоило удивляться — ведь она только что угостила меня прекрасной рыбой. А я стою и рассуждаю, не использует ли черное течение здешние окрестности в качестве туалета! Она могла принять это за оскорбительный намек на ее город.

Мое замечание больше походило на пьяную болтовню. Джамби была деловитой и практичной особой, которая, наверно, забыла о своем обряде посвящения, как только он состоялся, да и вообще приняла его за какой-нибудь метафорический маскарад — что-то мистическое, к чему она никогда не испытывала никакого интереса.

Как только я задала ей этот вопрос, то с тревогой почувствовала напряжение в желудке. Может, это из-за присутствия мужчины, ее мужа? Слишком разогревшись имбирной настойкой, я могла сболтнуть лишнее. Вспомнив, как меня вытошнило на борту «Серебристой Салли», когда я начала распространяться об одной из тайн гильдии, я быстренько заткнулась и принялась любоваться серебряным шоу.

Джамби, видимо, не обратила внимания на мои слова, поскольку снова пригласила к себе в гости на обратном пути, когда мы будем проходить мимо Сверкающего Потока через несколько недель. Я приняла ее приглашение. В ту ночь она устраивала вечеринку для нескольких местных рыбачек, с которыми когда-то училась в школе — в Сверкающем Потоке зов реки не означал, что нужно уходить в дальнее странствие. А вот от третьего приглашения я отказалась. Все это гостеприимство, хоть и от чистого сердца, напомнило мне, как когда-то я пригласила к себе Хэли, но, добравшись до Пекавара, обнаружила, что брат Капси ушел из дома. Навстречу своей судьбе. К тому же этот мальчик. Он, похоже, давал мне понять, что у меня нет дома, кроме того, который плавает.

После Сверкающего Потока мы пришли в Ручей Квакуна, где река, медленно разливаясь, образует лабиринт жарких и влажных болот. Здесь деревья-ходули стояли в два ряда, образуя длинные извивающиеся аллеи, своды, коридоры и тоннели. Грибы-дождевики и большие белые шляпки других грибов усеивали болото. Большие, похожие на лягушек квакуны сидели, прыгали и исполняли свои чревовещательные штуки, а голоса их отражались от воды и изогнувшихся стволов деревьев.

И тут мне пришло в голову, что если анус черного течения находится где-то за Сверкающим Потоком, то здесь, в Ручье Квакуна, располагается гниющий аппендикс реки. Квакуны, с их скрипучими голосами, были своего рода метеоризмом, газами, перемещающимися в кишках.

Сразу за Ручьем Квакуна начинались густые леса. Западный берег, видневшийся где-то вдали, походил на узенькую зеленую ленточку. Я подумала, что Сыновья Адама, возможно, распространили свою власть не на все западное побережье. Да и как бы у них это получилось, если они отказали себе в преимуществах передвижения по реке? Возможно, их южные территории необитаемы. А возможно, те, кто их населяет, были совершенными дикарями, не обладающими даже сомнительным уровнем культуры Сыновей.

Дикари! Да, наверное, ни один дикарь не обращается с женщинами так, как эти Сыновья…

А может, они еще хуже, чем Сыновья. Я не разглядела ни одного каноэ; ни одного дымка от костра не было видно на берегу. Если там кто-нибудь и жил, то тоже избегал реки.

Однако все это было чепухой по сравнению с бесконечной возней с покраской. Каждый раз, когда шел дождь, а шел он гораздо чаще, чем хотелось, нам приходилось натягивать брезент.

Постепенно в лесах начали появляться лианы, мхи, эпифиты и паразиты, то есть начались настоящие джунгли. Что мы и увидели, прибыв в Джангали.

На пути в Джангали мы взяли в качестве пассажиров двух юных любовников: их звали Лэло и Киш. Киш был родом из Сверкающего Потока и находился в родстве с семьей Джамби по линии матери. Лэло решила, что любит его, и в настоящее время эскортировала к себе домой, в Джангали, чтобы выйти за него замуж, после того как он совершит единственное в своей жизни плавание.

Я почувствовала какой-то стыд, когда представила, что весь кругозор Киша будет ограничен маленьким отрезком земли между двумя соседними городами. Ведь между Сверкающим Потоком и Джангали всего восемьдесят лиг! Но женщины реки отличаются самостоятельностью, и я несколько высокомерно подумала, что Лэло немножко не хватает предприимчивости, раз она отправилась искать себе мужа поближе к дому, а не в Сарджое или в Мелонби.

Как-то раз мы вчетвером весело болтали, стоя на палубе, только начиная знакомиться поближе. Лэло и Киш держались за руки, а я пыталась оттереть пемзой краску со своих пальцев.

Как и Джамби, Лэло была темнокожей, хотя а ее волосы были короткими и курчавыми. Она обладала необычно громким голосом и всегда говорила очень ярко и темпераментно. Она заметила, что деревья в джунглях Джангали «такие же высокие, как Шпиль в Веррино». Она бросила это мимоходом, но так многозначительно прозвучали ее слова, что я чуть не оторвала себе пемзой ноготь — этот Шпиль с его наблюдательным пунктом были еще слишком свежи в моей памяти.

— О, так ты добиралась аж до Веррино? — наивно спросила Джамби. Действительно наивный вопрос для женщины реки, поскольку дальше на север находилось еще с полдюжины крупных городов. Но Джамби, как я уже говорила, была ярой южанкой.

— Конечно, — сказала Лэло. — Я времени даром не теряла. Просто не нашлось подходящей партии. Только в Сверкающем Потоке, на обратном пути. — И она любовно сжала руку Киша.

— Так всегда и бывает, — в голосе Джамби чувствовалось превосходство.

Я все время задавала себе вопрос, почему Лэло стремилась быть поближе к своему родному Сверкающему Потоку. А может, она была намеренно разборчива в этих поисках и сделала разумный выбор. Ее замужество будет долгим, долгим и счастливым.

Я догадывалась, что, с точки зрения Киша, между Сверкающим Потоком и Джангали была огромная разница. Судя по его вопросам, Киша немного страшила перспектива стать лесным человеком — Джеком из джунглей, — если бы ему это и удалось. Лэло то и дело подшучивала над ним по этому поводу. Но притом не забывала и подбадривать…

— Мне кажется, — сказала я, и думаю, что в данных обстоятельствах я говорила не подумав, — что женщина могла бы найти идеального партнера почти в любом городе, выбранном наугад. Это дело случая. Все зависит от того, по какой улице ты пойдешь. В какой зайдешь ресторанчик. Рядом с кем будешь сидеть на концерте. Где-то решишь повернуть налево, а не направо, и пожалуйста — вот парень, который проживет с тобой всю оставшуюся жизнь, а другой в это время пройдет мимо. Или наоборот, все равно.

— А вот и нет! — запротестовала Лэло. — Тебя ведет чувство. Какое-то внутреннее предчувствие, которое возникает раз в жизни. Ты просто знаешь, что здесь должна повернуть налево, а не направо. Ты знаешь, что нужно ехать в следующий город, потому что в этом след теряется. В таких странствиях тебя ведет какой-то особый инстинкт. Честное слово, Йалин, ты сама все поймешь, когда такое произойдет и с тобой. Это возвышенное, волнующее чувство.

— Да ты романтик, — сказала Джамби. — Кишу повезло. А вот я скорее соглашусь с Йалин. Какая разница, С кем жить? Ужиться можно с любым. — (Вообще-то, я говорила не совсем то.) — И потом, — добавила она, — у меня есть моя первая любовь — река.

«И любовники в каждом порту», — подумала я. Джамби со мной об этом не говорила. Сплетничать о любовных похождениях у нас было не принято. Прежде всего, это унижало бы мужчин.

— Итак, ты повернула направо, а не налево, — сказала я, — повинуясь своему чутью.

— И теперь я навсегда сделаюсь Джеком из джунглей. — Киш печально усмехнулся. У него было смеющееся, выразительное лицо и блестящие голубые глаза, вокруг которых собирались морщинки, когда он улыбался. Он нравился мне, и я даже жалела, что не встретила его первой — так же, как встретила в Веррино Хассо, еще до того, как выяснила, зачем ему был нужен кто-то вроде меня.

— Фу, — сказала Лэло. — Джек из джунглей? Тоже мне занятие. Я тебе скажу, что лучше быть на дереве, а не под ним. Внизу нам досаждают насекомые. Тебе понадобятся хорошие прочные сапоги. И не менее прочный желудок. — Она не удержалась от смеха. — Да брось ты, я шучу. Джангали — приличное, цивилизованное место. Не то что Порт Барбра. Вот где происходят странные вещи. КуЛьт грибов, например. Забываешь обо всем. Что до нас, то мы предпочитаем забыться, вкусив «Джека из джунглей», как и подобает приличным смертным.

— Расскажи еще что-нибудь об этом, — сказал Киш. — Мне тоже хочется забыться. Только не упав с дерева.

— А ты и не упадешь, там есть страховочные веревки.

Потом мы начали обсуждать напиток, который назывался «джек из джунглей». Очевидно, его получали из какого-нибудь высокосортного винограда. Его очень быстро раскупали и не экспортировали — к прискорбию для экономики Джангали и к радости для других городов. Еще мы поговорили о Джеках вообще: людях, которые занимались валкой деревьев с твердой древесиной, а кроме того, сажали новые, собирали фрукты, изготовляли соки, собирали смолу и лекарственные растения.

Я с восторгом ожидала приближения праздника акробатики, лазания по лианам и хождения по канату на головокружительной высоте, а также возможности испытать свою силу на «джеке из джунглей» — напитке.

Киш тоже; именно поэтому Лэло приурочила свое возвращение как раз к неделе праздника. Спустя некоторое время ей даже пришлось мягко напомнить Кишу, что в Джангали жили не одни джеки. Там имеются и мясники, и пекари, и мебельщики, так же, как и везде.

Теперь она рассказывала о красоте джунглей более восторженно, а насекомые превратились лишь в досадную помеху.

Как я впоследствии жалела, что она разжигала мой пыл относительно праздника, а не остужала eгo! Как мало я догадывалась о том, что избыток энтузиазма приведет меня к спасению жизни Марсиаллы — и какую ужасную награду получу я за это.

Спасение жизни Марсиаллы? Ну, может, я и преувеличиваю. Скажем так: к спасению Марсиаллы, попавшей в очень неловкую ситуацию, которая могла закончиться смертельным исходом.

Я радостно ожидала прибытия в Джангали — который был далеко от Веррино. Мне так хотелось праздника. Мне даже казалось, что, в каком-то смысле, я избавилась от всех проблем и неприятностей. Но дело было в том, что проблемы и неприятности только начинались.

— Светит солнце! Краску на палубу! — прозвучала с трапа команда Креденс. Спрашивается, зачем я тогда отчищала пальцы? А впрочем, отчистить их потом было бы еще труднее. Отсюда мораль: потом всегда труднее. Во всем.

Джангали красовался среди массивных каменных набережных, украшенных плитками, резными ступеньками и деревянными мостиками. Город был основан на огромной каменной глыбе, которая, уходя в джунгли, пропадала под землей, покрываясь почвой и растительностью. В старом городе все постройки были из камня, и только верхние этажи деревянные. Новый город, который мне предстояло увидеть, был полностью построен из дерева и сливался с самими джунглями. Некоторые из его домов были построены прямо в живых деревьях. Другие располагались на деревьях или. вокруг них. А некоторые просто висели на дереве на кронштейнах. В общем, Джангали производил впечатление какого-то странного метаморфозного существа, одна часть которого была живым лесом, а другая — древней скалой, или, возможно, он напоминал мертвую скалу, которая постепенно оживала, уходя дальше в глубь местности.

Обитатели Джангали напомнили мне жителей Веррино. Видимо, поэтому чутье Лэло повело ее сначала именно туда — хотя и без результата. Джангалийцы не были такими шустрыми, болтливыми и вечно куда-то спешащими. Вместе с тем их походка была упругой, они ходили словно подпрыгивая, как будто каменное покрытие улиц было для них трамплином, с которого они могли запрыгивать на деревья. Земля была им непривычна и забавна, и заставляла выделывать ногами вензеля, как иногда бывает с какой-нибудь женщиной реки, после долгого плавания ступившей на берег.

Как я уже говорила, местные были не болтливы. Но, обращаясь друг к другу, они орали так, словно должны были перекричать шум джунглей и докричаться до кого-то, кто находился в самой их гуще. Разговор обычно начинался с гораздо большего расстояния, чем принято, и проходил шумно и открыто. Джангали был бы идеальным местом для какого-нибудь глухого.

Таким образом местные жители укрепляли свое чувство общности. Иначе, попав в джунгли, можно оказаться их пленником, которого они задушат, изолировав от мира, и лишив дара речи. Из рассказов громогласной Лэло я поняла, что жители Порта Барбра ведут себя куда более тихо.

Перед тем как высадиться на берег, Лэло и Киш пригласили меня и Джамби в гости к своим родителям. По правде говоря, это было желание Киша, которому хотелось, чтобы Джамби (старый друг семьи) посмотрела его новое жилище; Лэло пригласила Джамби, а заодно и меня. Мне кажется, что Киш хватался за это приглашение как за некий психологический канат, который не дал бы ему полностью потерять связь со Сверкающим Потоком. Несомненно, он надеялся, что Джамби будет регулярно наведываться к ним каждый раз, когда окажется в Джангали. Лично мне казалось, что это неразумно — ведь они с Лэло только начинают жить вместе. Поскольку «мужчина покинет мать и отца, сестру и брата и войдет в семью жены своей». Так говорится в Книге Реки. И так будет всегда! Пока в воде не перестанут водиться жалоносцы (или по крайней мере не останется надежда, что их там нет).

Может быть, Киш был прав. С самого начала, еще будучи чужаком в незнакомом городе, он поставил себя на равных с женой.

А в общем, это было их личное дело, и я вскоре перестала ломать себе голову, стоит ли нам вмешиваться в их жизнь, когда узнала, что родители Лэло живут в новом городе в доме, висящем на дереве. Это я должна была увидеть.

Что мы и намеревались сделать на следующий день. Но сначала произошло одно странное событие.

В Джангали мы прибыли в полдень. Нужно было проследить за уборкой парусов, разгрузкой ящиков с рыбой из Сверкающего Потока, бочек с солью из Умдалы, маринадов из Ручья Квакуна и прочего и прочего. Когда все дела были наконец закончены, у нас осталось время только быстро пробежаться по старому городу и на минуту заскочить в любимый бар Джамби — где я и познакомилась с огненным «Джеком из джунглей».

Этот бар — да и весь город, по правде говоря — гудел в ожидании праздника. Местное население увеличилось, должно быть, наполовину за счет прибывших из северных районов и из маленьких прибрежных лесных поселков, не говоря уже о приезжих из дальних городов. Лэло показала мне женщин из Ручья Квакуна и Порта Барбры. Первых она узнавала по нездоровому цвету лица, а вторых — по плащам с капюшоном и шарфам, которые они носили, чтобы, как объяснила Джамби, защищаться от туч назойливых насекомых, которые иногда появлялись в их местности. Кроме того, обитатели Порта Барбриа говорили намного тише. По сравнению с ними жители Джангали показались мне куда более шумными, чем обычно. Бар «Перезвон» оправдал свое название целиком и полностью; скоро у меня начала болеть голова — разумеется, не настойка «джек из джунглей» была тому причиной.

Главным украшением «Перезвона» было не дерево, а резной камень. Бар представлял собой искусственную пещеру с укромными уголками и закоулками, украшенную колоннами в виде сталагмитов и статуями, изображавшими коренастых голых толстяков, которые держат в руках масляные лампы. С мощной шеи каждого толстяка свисали шнуры с висюльками, шнуры покороче обматывали бедра. Вероятно, эти висюльки принимались звенеть, как только до них дотрагивались. Бар показался мне старомодным, в нем царила атмосфера чего-то мрачного и загадочного, связанного с заговором и роковой тайной.

Внутри было очень жарко. Мы оказались в самых недрах каменных джунглей, которые сплошной стеной обступали нас со всех сторон, образуя пещеру. Должна сказать, что атмосфера бара отличалась своеобразием: запах духов смешивался с запахом масла, пота и плесени, а также с горячим воздухом, образовавшимся от присутствия множества людей. Я бы не удивилась, если бы внезапно забили барабаны дикарей; я заметила, что в баре имелся каменный помост, предназначенный для артистов, сейчас он пустовал.

Случилось так, что в «Перезвоне» я заметила Марси-аллу и Креденс, которые сидели за столиком и попивали настойку. Самое обычное дело. Однако странным было то, что они, по-видимому, спорили. Креденс на чем-то настаивала; Марсиалла отрицательно качала головой.

Креденс то и дело посматривала в сторону маленькой группы женщин в капюшонах, явно из Порта Барбра; тогда Марсиалла начинала трясти головой особенно решительно.

Должна объяснить, что Марсиалла была небольшого роста, но только не плотной коротышкой, хотя ей было что-то около пятидесяти. Она была жилистой, без грамма лишнего жира. Креденс была крупной пышнотелой блондинкой и младше Марсиаллы по крайней мере лет на пятнадцать. Седеющие волосы Марсиаллы были аккуратно подстрижены и уложены; Креденс носила коротко обрезанные косички. В общем, Креденс скорее напоминала непоседливую, грубоватую девчонку.

— Я проголодалась. Давайте перекусим, — предложила я. Прихватив с собой напитки, мы пошли к буфетной стойке — ее поддерживали вырезанные из камня женщины-гномы, а столик с едой стоял на крошечных ножках-кариатидах. По совету Джамби, мы купили ароматные биточки из мяса змеи.

На обратном пути я нырнула в пустую нишу, которая находилась рядом с той, где сидели наша хозяйка судна и ее боцман. Я сделала это машинально, под влиянием какого-то импульса. Кроме того, наши прежние места были уже заняты.

Признаюсь, я была любопытной и немного пьяной, а потому храброй. Но вокруг стоял такой гомон, что я и не надеялась хоть что-нибудь услышать. Тем не менее эта ниша, должно быть, была чем-то вроде галереи шепотов. Кроме того, шум, как это ни странно, скорее помогал, чем мешал улавливать знакомые голоса — так мать различает голос своего отпрыска среди голосов пятидесяти орущих младенцев.

Мне удалось услышать всего лишь обрывки разговора, но и они были достаточно интересны.

— Но предположим, что ты дала течению хорошую дозу наркотика времени… — Это была Креденс.

Марсиалла что-то пробормотала.

— …замедлило бы его реакцию, верно?

— Этот гриб отравляет разум, он ядовит.

— …проверить его, смешав в склянке с черным течением…

— …а кто это будет пить? Ты?

— …могла бы и я.

— …чтобы доказать что?

— …достичь rapport,[1] Марсиалла! Чтобы оно как-то могло говорить с нами, а мы с ним. Может быть, у нас слишком разные представления о времени.

— …противоречишь сама себе. Замедлить его? Замедлить нас, ты хочешь сказать. Во всяком случае, оно реагирует достаточно быстро, если нужно от кого-то избавиться.

— Рефлексы и мысли — это разные вещи. Если я суну руку в огонь…

— Твоя беда в том, что ты искренне во все веришь. Так же, как и твоя мать; недаром она назвала тебя Креденс — «вера». Ты веришь в божественный дух реки… — Волна голосов заглушила ее дальнейшие слова.

— Кроме того, — снова услышала я голос Марсиаллы, — взгляни на эту проблему глубже. Можно разглагольствовать о том, как подсыпать этой мерзости в одну склянку. А что если кому-то придет в голову вылить несколько бочонков наркотика в течение, а? Чтобы замедлить его — ах! — рефлексы и успеть, возможно, переправить лодку? На тот берег… И к чему это нас в результате приведет? Я тебе скажу к чему: мы отравим течение. Река сделается безопасной для мужчин. И чего тогда стоит, твоя богиня? Все пойдет кувырком. Устоявшийся уклад жизни нарушится. Постоянно делать вид, что черное течение не отреагировало на отравление? То, что ты говоришь, — чистое безумие.

— Простите, госпожа глава гильдии, — вкрадчиво сказала Креденс.

— Ты знаешь этих людей, не так ли?

— Каких людей?

— А вот этих, из Порта Барбра. Ты думаешь, я слепая? Вы обо всем договорились заранее. И теперь тебе нужна склянка с черным течением. Или целое ведро? Это нужно им. В обмен. А они осознают опасность? Еще немного, и нам придется передать сообщение всем хозяйкам судов, чтобы они держали пузырьки с черным течением под двойным замком. Тебе не кажется, что это очень печально? Никому не доверять? Не полагаться больше на здравый смысл?

На этот раз шум поднялся просто жуткий. Прибыли музыканты, чтобы как следует помучить мою бедную голову — хотя они больше играли на дудках, флейтах и банджо и почти не колотили в барабаны. Джамби уже начали беспокоить мои несвязные и односложные ответы, мои «да-нет», а также мой вид, поскольку я сидела, склонив голову набок и глядя в пространство.

— Ты впала в транс или что? — прокричала она.

— А? Да нет. Извини. Выпьем.

На следующее утро, встав довольно поздно, я стояла на палубе возле трапа и ждала Джамби, когда ко мне подошла Марсиалла.

— Йалин, — задумчиво сказала она, — вчера я видела тебя в «Перезвоне». — Она ждала, что я скажу.

— Отличное местечко, — сказала я. — Охо-хо, бедная моя голова. — Я потерла руками свой раскалывающийся череп.

— В таком месте можно встретить кого угодно,

— Кто угодно и приехал на праздник, я думаю.

— Даже женщины из Порта Барбра.

— О да, Джамби мне их показывала. Они носят капюшоны и шарфы.

Так мы продолжали некоторое время ходить вокруг да около (по крайней мере я так думала), и мне очень нравилось, как я веду разговор, хотя в душе я умоляла Джамби поторопиться и прекратить его.

— Причудливое место Порт Барбра, — сказала Марсиалла. — Некоторые люди там совсем странные.

— Да, я слышала. Таинственные ритуалы в джунглях.

— Людей притягивает все таинственное. — Я ничего не ответила, и она продолжала: — Конечно, нельзя судить о месте по нескольким отщепенцам. По экстремистам. В конце концов, вспомни Веррино.

Неужели она знала? Неужели то, что я сделала, знает вся река? Но я говорила — тут я вспомнила — не с кем-нибудь, а с главой гильдии. Вчера я узнала слишком много.

— И точно так же, — задумчиво продолжала она, — люди, даже самые лучшие, могут оказаться втянутыми в очень странные дела, сами того не желая. — Сердце мое бешено стучало. Но и в голове стучало не меньше. Тут Марсиалла взглянула на снасти и свернутые паруса, предмет главной заботы боцмана, и вздохнула. И я поняла, что все это время она печально, ни с кем не делясь, думала о Креденс, ассоциируя с ней меня, поскольку я тоже была в «Перезвоне».

— Может быть, — сказала я, стараясь ей помочь и одновременно скрыть, что подслушивала, — может быть, люди, которые во что-то глубоко верят, наивны, но это опасная наивность… — А может быть, я так сказала просто потому, что хотела произвести впечатление, в надежде, что Марсиалла удивится моей юной проницательности. На самом деле я говорила вовсе не о Наблюдателях из Веррино. Хассо не был наивным. И Йозеф тоже. И Капси. Преданные своему делу мужчины какие угодно, только не наивные. Если я правильно поняла подслушанный накануне вечером разговор, Креденс была предана своему делу и в глубине души наивна.

Марсиалла же явно считала наивной меня. Она ласково улыбнулась.

— Ты хорошо потрудилась с покраской. Похвально. Согласись, если бы я не заняла тебя работой тогда, то сейчас времени на праздник не осталось бы. Так что не позволяй мне задерживать тебя. Иди и веселись.

— Я просто жду Джамби. — (Да где же она, черт возьми?)

— Будь осторожна на берегу, — тихо добавила Марсиалла. Она сказала это скорее себе, чем мне.

— А что случилось, хозяйка? — я поняла, что говорю тем же вкрадчивым тоном, что и Креденс не более нескольких часов назад.

Марсиалла удивленно уставилась на меня.

— Я хочу сказать, осторожнее с выпивкой, девочка. Смотри, что пьешь; это опасно. — И она потрепала меня по руке.

— Мне ли это не знать!

И тут наконец появилась Джамби.

Итак, мы отправились в новый город на поиски дома Лэло. Мы тщательно следовали ее инструкциям; но, хотя инструкции и нужная вещь, наши были идеальны только для тех, кто уже бывал здесь.

По мере того как мы заходили все дальше, старый город из камня переходил в новый, деревянный. Дома теснились возле живых деревьев или окружали их, как юбки в виде конуса, из-за чего само дерево казалось огромной неровной трубой. Другие дома забрались на деревья-исполины и крепились на нескольких ярусах подпорок — закручиваясь вокруг ствола как винтовая лестница, по которой какой-нибудь лесной дух мог бы спуститься ночью вниз из своего зеленого шатра. Иногда от одного дома к другому был переброшен мостик прямо по ветке дерева. Словом, это были джунгли, но прореженные и прирученные.

В старом городе солнце было жарким и ослепительным, но непроницаемый зонт листвы закрывал его, за исключением тех дыр, которые выжгли его лучи, словно копья из раскаленного металла. Здесь, в новом городе, был достигнут идеальный компромисс: солнечный свет становился рассеянным. Незнакомые цветы плотной стеной обступали дороги и тропинки, но подлеска как такового не было. То и дело попадались огороды, густо засаженные помидорами, декоративными тыковками, огурцами, тыквами-горлянками, дынями, огромными тыквами. Большинство фруктов было мне знакомо, но их размеры — это отдельный вопрос.

Конечно же, мы заблудились. Точнее, мы пришли туда, куда хотели прийти не в этот раз, а через пару дней: на праздничную площадку. Я думаю, это случилось потому, что туда тянулось довольно много людей, занятых приготовлениями к празднику. Словно рыбы, попавшие в движущийся косяк, мы машинально следовали за ними.

Мы вышли на огромную площадку, с одной стороны которой стучали молотками рабочие, устанавливая трибуны для зрителей.

Я сразу почувствовала себя как дома, поскольку площадь перед трибунами напоминала палубу огромного судна. Соединенные перекладинами мачты поднимались в небо с ровной, расчищенной земли. С некоторых свисали веревочные лестницы; с других — канаты с петлей на конце. Я увидела трапеции, воздушные платформы и «вороньи гнезда» — и снова тросы, натянутые между ними; а за этими боевыми рядами стояло сухое, но все еще мощное дерево. Все маленькие и нижние ветви были обрублены, а на оставленных верхних крепилось снаряжение для акробатов. Несколько лесных Джеков, одетых в грубые поношенные штаны, алые куртки и мягкие сапоги с раздвоенными носками, висели на канатах и проверяли страховки, петли, крюки и зажимы; один из них спускался по канату вниз.

Понаблюдав некоторое время за их деятельностью, мы навели справки и снова отправились в путь — на этот раз в правильном направлении. К этому времени хмель из меня выветрился окончательно.

Как и было обещано, дом семьи Лэло находился на дереве — это был один из тех домов, которые «обвивали» ствол лесного гиганта. Мы добрались до него по специальной лестнице, прикрепленной к стволу, возвышающемуся над крышами домов.

Однако не успели мы подойти к двери, не говоря о том, чтобы познакомиться с родителями, как Лэло объявила, что мы идем на пикник в «настоящие джунгли». Следом за ней выскочил Киш с корзинкой для пикников, и через несколько секунд мы уже снова спускались по лестнице.

Возможно, родители Лэло настойчиво дали ей понять, что нехорошо приглашать друзей из Сверкающего Потока, едва Киш успел оттуда уехать. Кроме того, из Джангали, может быть, нагрянут все его родственницы и друзья, так что дом просто сорвется со своих подпорок!

А может, Лэло, возвратившись к своей семье и своим привычкам после долгого плавания, сама поняла, что совершила faux pas,[2] неосмотрительно пригласив двоих подружек по команде. Сам Киш, казалось, был совершенно счастлив и не смущался нисколько.

Как бы там ни было, мы отправились в джунгли по тропинке длиною примерно в пол-лиги, которая уводила нас туда, где природа становилась все более дикой.

С палубы судна джунгли кажутся очень однообразными. С близкого расстояния те же джунгли превращаются в волшебную сказку. Казалось, они переливались сотней оттенков зеленого: весь спектр состоял из одного зеленого, словно солнце излучало зеленый, а не голубовато-белый свет. А потом зеленый уступал другим оттенкам, которыми играли цветы и бабочки, — красным, оранжевым и лазурным, ослепительно розовым и сапфировым, похожим на свет разноцветных лампочек, если можно так сказать. Крылышки и лепестки казались хрустальными, стеклянными, радужными, светящимися сами по себе.

— Смотрите, цветы светятся! — воскликнула я. — Правда? А какая бабочка!

— Светятся — ты бы посмотрела на них ночью, — сказала Лэло.

Несомненно, когда зеленый цвет листьев растворялся в темноте, в течение часа или двух после этого проходил парад огоньков светящихся цветов и насекомых.

Лэло показала мне дерево-шип, которое иногда бывает опасным, и короткий и толстый «котел», из которого могла брызнуть жгучая жидкость, и сочащиеся смолой губки. Она нашла животное, которое называлось «змеиный свисток» и издавало жуткий визг, если вы пытались на него наступить; но этот звук угрожал только вашим барабанным перепонкам. Она спугнула парочку сухопутных крабов. Такие вполне могли отхватить палец, если бы вы сунули его куда не надо.

Она показала нам мамонтов джунглей: деревья-джеки, хоганни и тиковые деревья. Она показала места, где медовые тыквы и голубые груши растут так высоко, что теряются из виду. Мы прошли миниатюрную рощицу белых рогатых грибов, облепивших упавший гнилой ствол. Эти грибы, сказала она, съедобны; тогда как крошечные грибочки с малиновыми шляпками, высыпавшие под ними, были смертельно ядовитыми. Они так и выглядели. Как хорошо, что я слушала внимательно. Не знала я тогда, что эта экскурсия по лесу станет для меня уроком выживания, который я с радостью продолжу в первые недели следующего года…

Лианы свисали вниз, словно собираясь обвиться вокруг вас и задушить. И действительно, один из их видов так и назывался — лиана-душитель; однако вам пришлось бы прождать добрых полчаса, прежде чем она начала бы вас сжимать. Из мхов сочилась зеленоватая жидкость, похожая на слизистый яд, — а на самом деле она могла останавливать кровь и дезинфицировать раны. А лианы-паутины заплетались так, что подозрительно напоминали настоящую огромную паутину, в которой наверняка прятался кто-то жирный, с множеством глаз и волосатых лап. Но там никого не было.

Наконец мы добрались до места пикника, выбранного Лэло. Широкий утес в форме купола поднимался над землей на сотню пядей. По мере того как мы подходили к этой каменной громаде, она становилась похожей на заброшенный, заросший растениями храм. У меня промелькнула мысль, что Лэло собирается открыть нам какую-то древнюю тайну: искусство какого-нибудь давно вымершего народа, обитавшего здесь еще до того, как сюда прибыли человеческие существа из других мест.

Но нет, камень был создан природой. В нем были вырублены грубые ступеньки, поросшие мхом; а может, эти ступеньки были тоже природными, образовавшимися в результате разрушений. Мы забрались по ним на самую верхушку, которая оказалась плоской и почти лишенной растительности, за исключением одной подушки из мха. Итак, забравшись выше джунглей, мы расположились на куполе, окруженном лесом. Киш вытащил бутылку вина, завернутую в мокрые листья для охлаждения; потом голубые груши, пряные биточки, копченое мясо змеи и банку маринованных пурпурных грибов.

Мы лениво перебрасывались словами, ели, пили и любовались видом, который состоял в основном из воздушных паутин и зарослей мха — более яркие краски джунглей остались в нижних ярусах. Через некоторое время я взяла полупустую банку из-под грибов и принялась внимательно разглядывать ее содержимое.

— Я хотела тебя спросить, Лэло. Ты говорила, что люди из Порта Барбра используют какие-то грибы как наркотик, чтобы помутить разум.

Лэло засмеялась:

— А у нас в Джангали мы обычно травим гостей пурпурными грибами. Чтобы сделать их рабами на сотню лет.

— Нет, серьезно.

— Зачем это тебе?

— Просто так. Странно все это и непонятно. Интересно, понимаешь?

— А бедный Джангали не заслужил и половины твоего интереса, увы.

— Да нет, я не это хотела сказать… Вот это все — просто сказка. — Я обвела рукой окружающую нас панораму. — Здесь я чувствую себя настоящим джеком из джунглей.

Киш усмехнулся:

— Не думаю, что лесные джеки любят сидеть на таких махинах.

— И все-таки, — не отставала я, — расскажи, в чем там дело?

Лэло задумчиво откусила кусок голубой груши.

— Я знаю об этом немного. Мы слышали только отдельные сплетни. Об оргиях в глубине джунглей. Они используют порошок из грибов, чтобы растянуть время секса. Так закрутить — э-э — ощущения, чтобы казалось, что прошла целая вечность.

— Значит, время замедляет именно наркотик?

— Проблема в том, что ощущение времени восстанавливается очень быстро. Так я слышала. Ты начинаешь носиться, как угорелая. Двигаешься, как лунатик. Ты говоришь так быстро, что тебя никто не понимает. Ты проглатываешь груды еды, потому что она моментально переваривается. Если ты и дальше принимаешь этот наркотик, то стареешь раньше времени. В тридцать ты уже старуха. Совершенно больная, я думаю.

Все эти разговоры о беготне и безостановочной болтовне как-то не вязались с тем, что я слышала о скрытности людей из Порта Барбра и его окрестностей. Но возможно, что члены лесной секты прятались в тайных местах, когда находились под действием наркотика. В любом случае, это могло быть пустыми россказнями, которые распускали сами наркоманки, чтобы отпугивать людей.

— Значит, все дело в сексе? Чтобы как следует разогреться?

— Не знаю, насколько распаляет этот наркотик, — сказала Лэло. — Знаю только, что он продлевает продолжительность секса.

Ее выразительный голос сделал эти слова окончательным приговором. Киш заморгал и затряс головой, словно не так понял. Джамби тряслась от беззвучного смеха.

Лэло состроила страдальческое лицо:

— Ох, кажется, я сказала что-то не то. — И мы все начали смеяться; после этого я уже не могла вернуться к теме, чтобы не вызывать недоумения. Как будто этот наркотик нужен был мне самой.

Через два дня Джамби и я находились в огромной толпе, собравшейся на праздничной площадке. Лэло и Киш обещали с нами встретиться, но мы, разумеется, разминулись. На праздник собралось, должно быть, десять тысяч человек. Трибуны были заполнены до отказа, люди забили даже подходы к площадке. Такого скопления людей в одном месте я еще не видела. Я сразу подумала, что в такой толпе может случиться что угодно, пока зрители будут любоваться выступлениями акробатов, и никто ничего не узнает. Увы, несмотря на присутствие, по крайней мере, двух десятков распорядителей гильдии джунглей, случилось то, чего я опасалась.

Праздничную площадь украшали флаги и вымпелы, в маленьких ярких палатках и с лотков под навесом продавались закуски и напитки. Были специальные представления для детей; розыгрыш огромных бабочек в плетеных клетках; борцы, клоуны, фокусники, даже гадалка.

Гадалка. Мне еще ни разу не гадали. Палатка была украшена золотыми звездами и кометами; и когда мы подошли, возле нее никого не было.

— Давай?

— Нет, спасибо, — сказала Джамби. Поблизости фокусник подбрасывал яркие серебряные шарики. Неуловимым движением руки он заставил их образовать в воздухе восьмерку. — Я посмотрю его. А ты иди.

Гадалка. Она будет гадать по руке? Или разрежет рыбу и будет гадать по внутренностям? Какое древнее, тонкое искусство.

В палатке царил полумрак. Поэтому, только войдя внутрь и усевшись на стул, я поняла, что передо мной женщина из Порта Барбра. На ней был капюшон, а ее шарф закрывал нос и рот так, что на лице были видны только глаза, пристально наблюдающие за мной, стараясь не упустить ни одной детали, тогда как я ее практически не видела.

Она говорила тихо.

— Пожалуйста, сядь. На стул, перед маленьким столиком.

Что я и сделала. Теперь мне ужасно хотелось убежать. Но я решила быть вежливой. Или я просто боялась? Иногда грубость — это одна из сторон мужества… В общем, я положила на столик монету, как было написано перед входом в палатку, в пятьдесят скейлов, или полфина. Немного, хоть и не задаром.

Карты, это были карты. Она гадала на картах — хотя, может быть, умела делать это и по внутренностям, и по руке. Наверное, на картах было быстрее и не нужно было много выдумывать.

Она протянула мне колоду лицом вниз.

— Не смотри. Сними и перетасуй три раза. Каждый раз, когда снимаешь, половину колоды переворачивай.

Я сделала, как она велела, и вернула ей карты.

Она веером разложила их на столе рубашкой вверх. Всего их было штук сто, этих заляпанных карт.

— Выбери девять.

Я выбрала, абсолютно наугад. У меня не было внутреннего предчувствия, какую выбрать. Она сдвинула оставшиеся карты в сторону и начала переворачивать те, которые выбрала я.

На первой были изображены волны на воде и шхуна в отдалении. Картинка была нарисована сепией в розовых и грязно-белых тонах — как и полагалось.

— Это река. Это ты. — Ее голос звучал скучно и монотонно. Я кивнула, хотя этого не полагалось.

На второй была подзорная труба.

— Это было. Ты наблюдательная. Ты следишь, но не всегда понимаешь правильно. Но поскольку все это осталось позади, в будущем ты поймешь больше.

На третьей был ребенок на руках, но карта легла вверх ногами.

— Это твоя семья. Карта перевернута, это означает отрицательные чувства. Ты уплываешь от них по реке. («О нет», — сказала я про себя.) Или, возможно, — добавила она, — уплывая по реке, ты сама создаешь эти чувства. — Очевидно, меня выдавало мое лицо. Я решила сделать его непроницаемым.

Следующая изображала сигнальное зеркало в чьей-то руке на фоне бегущих облаков и солнца, пробивающегося сквозь них. Карта снова легла вверх ногами.

— Это твои надежды или страхи. Свет озарения. Если карта перевернута, ты боишься какого-то известия. Или какое-то известие напугало тебя. Облака — это твои тревоги, которые мешают тебе понимать суть происходящего.

Она перевернула пятую карту; и я увидела симпатичного смеющегося мужчину, щеголевато одетого. Он напомнил мне Хассо, хотя одет был по-другому — в модные яркие брюки и полосатую рубашку, но он был таким же веселым. И опять карта перевернулась.

— Это действует зов природы: тебе нужен муж или любовник. Но он пока не для тебя. Или он слишком далеко в пространстве или времени.

Номер шесть показал петуха, кукарекающего на навозной куче.

— Гордость, — объяснила она. — Неосторожность. В самом деле? А может, так было нужно?

На седьмой был изображен костер, из которого вылетал еще один петух, хлопая огненными крыльями.

Его грудь пронзала стрела. У меня выступил холодный пот, поскольку этот костер пробудил во мне страшные воспоминания. Но она сказала:

— Это душа. А также борьба — тебя кто-то предал или разочаровал. Или какое-то превращение точит твое сердце. Значение неясно. — («Ну уж что такое костер — я знаю!») — Эта карта показывает возможные последствия.

Номер восемь: трое мужчин с палками, покрытыми зелеными отростками, дрались с тремя женщинами, вооруженными такими же палками. Четвертый мужчина покидал поле брани, перекинув через плечо свою палку, на которой болтался узелок. Вдали горел дом.

— Конфликт. Муж уходит домой. Война. Или так: отчаянная храбрость, успех. Это вероятный результат. И снова значение неясно.

Она перевернула последнюю карту, положив ее в центр креста, образованного восемью картами. Я увидела реку, на середине которой извивалась черная лента. Из воды высовывались рыбки, словно хотели схватить муху.

— Черное течение, что же еще? Оно встает у тебя на пути, мешает тебе. Или, может быть… ты встанешь у него на пути. — Внезапно гадалка крепко схватила меня за руку. — Что ты знаешь о нем? — горячо зашептала она. Ее пальцы сильно сжимали мою кисть. Снаружи забили барабаны, и мне показалось, что они бьют и в моем сердце.

— Ничего! Пустите! — Свободной рукой я быстро разжала ее пальцы. После месяцев работы на судне это было несложно. На этот раз я решилась выскочить из палатки.

— Эй! — крикнула Джамби, которая болталась поблизости. — Ты опоздаешь на представление! Уже началось. Пошли.

Барабаны забили сильнее; пронзительно заиграли дудки. У Джамби не было времени спрашивать, что было в палатке; ни тогда — ни потом.

Если вы хотите совершить преступление, лучшее место — это на публике: когда кругом столько народа, что никто ничего не замечает.

Как Марсиалла попала в эту историю, я так и не узнала. Джамби тоже. Если кто-то что-то и заметил, то, видимо, решил, что в такой праздник это нормально. Когда Джамби наконец увидела, что происходит, даже она встревожилась не сразу. Но она не была посвящена в разговор, который я подслушала в «Перезвоне» — не знала она и о скрытом предостережении Марсиаллы во время нашего разговора у трапа.

Прошло целых три часа. Главное представление уже закончилось: акробатика, лазание по веревкам, хождение по канату и выступление на трапеции. Все это выполнят ли взрослые джеки — мужчины и женщины — которые тренировались неделю или больше. В тот вечер должен был состояться фейерверк — ракеты были доставлены, разумеется, из вонючего Гинимоя. Но до темноты еще оставалось время, которое было отдано любителям, желающим показать свое искусство сверх программы. Так что когда последняя команда вспотевших профессионалов спустилась на землю, прозвучал свисток. Подростки, мужчины, женщины бросились через поле к мачтам и начали на них карабкаться. Одни забрались довольно высоко, другие не очень.

— Несчастные случаи? Конечно, у нас бывают несчастные случаи, — говорила мне Джамби, пока мы наблюдали за новичками, демонстрирующими свое умение или же его отсутствие. — Лэло говорит, что пару лет назад кто-то сломал себе шею. Бывают еще вывихи и переломы.

— Ну и глупо.

— А может, пусть это случится здесь, а не в глухих джунглях?

— Я тебя не понимаю. Она показала рукой.

— Там есть палатка первой помощи. Бинты, шины.

— А зачем этим занимаются любители?

— О, Йалин! Если кто-то здесь кувырнется, он уже не станет настоящим лесным джеком. Гильдия не примет его.

— А, понятно. А вот нам не нужно лазать по мачтам, чтобы стать женщинами реки. Мы просто делаем это, когда нужно.

— Вода мягче земли.

— Только не палуба. И не забудь о жалоносцах!

— Ладно, посмотри, как это делается. Гляди: распорядители гильдии джунглей наблюдают за происходящим, но вмешиваться Не станут.

— Немного варварский обычай.

Может быть, проглотить шарик черного течения все же легче? Шарик, от которого ты можешь сойти с ума? Наверное легче. Наверное.

Мы обсуждали все за и против за чашкой грушевого сидра, который мы купили в ближайшей палатке, когда Джамби внезапно умолкла. Она прищурилась и прикрыла глаза рукой.

— Это не Марсиалла там на дереве?

Я уставилась на поле. Действительно, Марсиалла. Очень высоко над землей, висит, раскачиваясь, на трапеции. Страховочной сети под ней не было.

— Зачем она туда залезла? Надеюсь, она не собирается оставить реку и уйти в лес, в ее-то возрасте?

Поза Марсиаллы была… странной. Крошечная фигурка сидела совершенно неподвижно, намертво вцепившись в канаты. Ее ноги и голова не двигались в такт с движениями трапеции, как это полагалось делать.

И когда трапеция наконец остановится, Марсиалла повиснет над бездной.

В это время я заметила, как слева от нас сквозь толпу быстро пробираются три фигуры. Они направлялись в старый город. Одна из них была крупной блондинкой и показалась мне очень знакомой. Две другие были в капюшонах. Я не видела их лиц, но по тому, как одна из них двигалась и схватила за руку Креденс, чтобы что-то ей сказать, я поняла, что это гадалка. Значит, она тоже могла быть в тот вечер в «Перезвоне»! Тут толпа заслонила собой эту троицу.

Я мгновенно поняла, что происходит. (Да, правда, в моем мозгу вспыхнуло сигнальное зеркало, передающее сообщение!)

— Джамби, не задавай вопросов — это срочно. Сделай вот что: беги в порт изо всех сил. Хватай любого из команды и охраняйте каюту Марсиаллы! Делай, что хочешь, только не пускай туда Креденс. Особенно, если с ней будет кто-то посторонний. Женщины в капюшонах.

— А? Но я же не могу запретить…

— Верь мне. Беги! — И я бросилась через поле к Марсиалле.

На то сухое дерево я забралась по веревочной лестнице до того места, где раздваивался главный ствол. Здесь находилась платформа, с которой Марсиалла, должно быть, и перелезла на трапецию, но сейчас эта площадка была мне ни к чему; дотянуться до Марсиаллы я не могла. Продолжая раскачиваться, трапеция постепенно останавливалась все дальше от площадки. По крайней мере, Марсиалла все еще не свалилась вниз: она по-прежнему неподвижно висела на веревках, как огромная кукла.

Еще одна единственная веревка тянулась вверх — примерно на тридцать или сорок пядей — туда, где от ствола отходила мощная боковая ветвь. Она указывала мне верное направление, и вместе с тем была так далеко. Закинув голову, я увидела, что на ней лежит свернутая кольцами веревка, словно змея в гнезде. Одним концом она была прикреплена к ветке зажимом и болтом, глубоко забитым в дерево.

Как мне удалось преодолеть оставшийся путь, я не помню. Это было совсем не то, что забираться на мачту. Там я всегда ощущала какую-то упругость. Потому что мачта находится на плывущем судне. Появляется такое чувство, словно мачта отвечает на твои движения. Конечно, это иллюзия! Иначе любое судно перевернулось бы, как только несколько женщин забрались по канатам вверх. Но это дерево стояло неподвижно, как скала.

Наконец я добралась до ветви и уселась на нее верхом возле поджидающей меня веревки. Я вздохнула свободней, когда увидела, что по всей ветви, на равном расстоянии друг от друга, вбиты крючья; без них мне не к чему было бы привязать канат, поскольку сама ветка была очень толстой. Открыв зажим, я подняла свернутый канат над головой и опустила его на плечи. Надо сказать, что весил он немало.

Осторожно перебираясь по ветке, я подползла к крюку, который находился на полпути до Марсиаллы, и закрепила на нем зажим.

К этому времени она уже почти не раскачивалась. Деревянная дощечка, на которой Марсиалла сидела, была очень ненадежной; я со страхом подумала, что теперь она в еще большей опасности. Когда она раскачивалась, сила тяжести, возможно, регулировала равновесие и даже как бы уменьшала ее вес. Теперь осталась только сила тяжести. Направленная вниз.

Вниз. И там, далеко, ее ждала твердая земля…

Как же они спускались вниз, словно по воздуху? Я видела, как это делают джеки, только сегодня днем! Один зажал веревку ногами и спустился, стоя вертикально. Другой съехал, сидя на веревке; а третий обернул ее вокруг пояса, а свободный конец перекинул через плечо. Эти двое спускались так, словно сидели на стуле. Но быстрее всех спустилась женщина, которая просто пропустила веревку между ног, потом под ягодицу, а конец обернула вокруг шеи.

Я решила устроить себе что-то вроде сиденья. Такая конструкция показалась мне надежной, к тому же я могла с ней справиться. Уложив трос перед собой, я обернула свободный конец вокруг бедер и перекинула через плечо.

Я понимала, что не могу просто сбросить весь канат вниз. Он мог задеть Марсиаллу и сбросить ее с трапеции. Поэтому я спустила вниз только часть веревки; и хорошо сделала. К тому времени, когда она развернулась во всю длину, я поняла, что если бы сбросила ее разом всю, она просто стащила бы меня с моей ветки.

Конец веревки не доставал до земли; сколько — сказать было трудно. Десять пядей? Даже пятнадцать?

Тогда я начала спускаться.

Сначала я едва не перевернулась; но потом выпрямилась. Но теперь веревка сжала меня, словно плотный жгут. Она так крепко обхватывала ягодицы, что, вместо того, чтобы плавно скользить, я едва могла пошевелиться. Потом я вспомнила, как один из джеков устроил себе подобие седла, оставив часть веревки свободной, и спускался рывками, переходя от одного свободного куска к другому. Я сделала так же. Постепенно я начала спускаться: спуск, остановка, снова спуск.

Теперь до трапеции было недалеко. Я осторожно подтянула ее к себе, остановила и ухватилась за Марсиаллу.

Теперь мы были лицом к лицу, и я заглянула ей в глаза. Она совсем не мигала. Зрачки были расширены. Губы шевелились, но она не могла произнести ни слова — только издала долгий стон. Может, она что-то хотела сказать? Но на это ей нужно было слишком много времени.

Я медленно произнесла:

— Я спущу тебя вниз. Отпусти веревку. Отпусти. Некоторое время она продолжала крепко за нее держаться.

— Тебе дали наркотик, — сказала я. — Тот, который останавливает время. Я это знаю. Отпусти веревку. Я тебя вытащу. — Конечно, обещать было легко. Но у меня не было другого выхода.

Так мне тогда казалось. Позднее мне пришло в голову, что гораздо проще и легче было бы подойти к одному из распорядителей и объяснить ему, что происходит; тогда они бы послали наверх опытных верхолазов. Но тогда я помнила слова Джамби о том, что распорядители не вмешиваются. Кроме того, я знала, о чем говорили в «Перезвоне», а они нет. Наконец, все это касалось только нашей гильдии.

Постепенно хватка Марсиаллы ослабла. Может быть, она посылала сигналы своим пальцам, чтобы те разжались, пока я до нее добиралась. Наконец Марсиалла отпустила веревку — и хвала реке, она не была тяжелой! Я неловко усадила ее к себе на колени. Веревка плотно прижала ее ко мне.

Когда я заскользила вниз, моей правой руке приходилось работать тормозом и якорем.

Спуск занял долгое время. Мы спускались все ниже и ниже, а боль в руке все росла и росла.

Когда мы добрались до конца веревки, мне хотелось визжать от боли. Правая рука просто выворачивалась из сустава. Она была ободрана и кровоточила; она болела так, словно я держала ее в огне. Если Капси чувствовал хотя бы половину такой боли во всем теле… Я отогнала от себя эту мысль.

Даже повиснув на конце веревки, мы были еще далеко от земли. Сама я легко могла бы спрыгнуть — если бы была одна. Но я была не одна. Сначала мне пришлось бы сбросить Марсиаллу как мешок с картошкой.

К счастью, внизу уже кто-то догадался, что все это не было любительским представлением по спасению попавшего в беду. К нам бежали распорядители и тащили страховочную сеть.

— Бросай ее! Мы поймаем!

Я бросила. Они поймали Марсиаллу и потащили в сторону, как куль. Я расслабленно висела на веревке, дав наконец отдых моей бедной руке. Распорядители быстро вытащили Марсиаллу и снова развернули сеть, на этот раз для меня.

— Теперь ты! Прыгай!

Я перебросила последние пяди веревки через плечо и прыгнула. Они меня поймали и опустили сеть.

Марсиалла лежала на земле. Возле нее сидел на корточках распорядитель и щупал ее пульс. Он был очень удивлен, видя, что Марсиалла находится в сознании, но не двигается. Вокруг собралась целая толпа — в первом ряду я увидела Лэло и Киша.

— Ваша подружка, вон там, — начал один из распорядителей, — она…

Лэло выбежала вперед.

— Спасибо, Лэло! — крикнула я. Мне хотелось ее обнять, но из раненой руки сочилась кровь.

— Твоя бедная рука, Йалин. Что здесь происходит?

— Нет времени рассказывать! Нужно отвести Марсиаллу на судно, немедленно.

— Вам нужен врач, — настаивал распорядитель.

— Нет! — Потом я внимательно посмотрела на свою руку. — Пожалуй, да. Вы пойдете со мной? — спросила я Лэло. — Поможете мне дотащить ее до причала?

Естественно, последовали вопросы со стороны властей. Но я наврала им с три короба, пока мне обрабатывали рану. Кто-то упомянул о действии наркотика, но я напомнила им, что Марсиалла не из Порта Барбра. Она подвержена приступам головокружения, сказала я — хотя это не объясняло ничего: ни того, как она могла быть женщиной реки, ни того, как смогла забраться на дерево. Как бы то ни было, меня отпустили, оставив всю ложь на моей совести. Думаю, у них было полно других дел.

Лэло, Киш и я быстро посовещались, как везти Марсиаллу: взять носилки, нести на себе или как? От меня, с моей ноющей забинтованной рукой, толку было немного. В конце концов Киш взвалил Марсиаллу на плечо и понес, как делают пожарные.

Итак, не так быстро, как бы мне хотелось, но мы добрались до старого города. Пока мы шли, я взяла с Лэло и Киша страшную клятву, что они сохранят все в тайне, и удовлетворила их любопытство, насколько это было возможно.

Когда мы наконец добрались до «Шустрого гуся», примерно через час, то увидели весьма странную сцену. Джамби хватило ума поднять трап — о чем я в горячке не додумалась. Она и еще двое из команды охраняли планшир, зажав в руках кофель-нагели. Хотя казалось, что их решимость начинает потихоньку убывать, поскольку в перспективе перед ними маячила пожизненная приписка к берегу. Потому что боцман Креденс с пристани поносила их на чем свет стоит, вместе с тремя подошедшими членами команды. Эти понятия не имели, что происходит, и решили, что начался бунт. А в отдалении маячили женщины из Порта Барбра, держась в тени и накинув на голову шарф и капюшон. Быстро темнело. Вдоль набережной зажглись огни.

Ситуация прояснилась, как только мы подошли к судну. Киш поставил Марсиаллу на землю, придерживая, чтобы она не упала. Портбарбрианки пошептались и быстро ушли. Немного поразмыслив, что лучше — остаться и нагло все отрицать или объясняться с Марсиаллой, когда та придет в себя, Креденс пожала плечами и удалилась; не без достоинства, надо признаться.

Трап снова ударился о каменный причал. Джамби и ее доблестные помощники облегченно вздохнули:

Мы осторожно помогли Марсиалле взойти на палубу. Вскоре после этого в небе взорвалась первая ракета, рассыпая над джунглями красные и серебряные звезды.

К полуночи фейерверк закончился, а у нас началась буря. У Марсиаллы пошла обратная реакция. Она металась по каюте, болтала, выглядывала из иллюминатора, вытаскивала из ящиков вещи и снова забрасывала их обратно, отпирала и запирала шкафы, что-то лихорадочно писала на листочках бумаги. Нам пришлось спрятать от нее вахтенный журнал, чтобы она его не испортила.

Она садилась и снова вскакивала. Она все время просила есть, и наш туповатый кок, стеная, без конца готовила ей еду, которую она поглощала с волчьей жадностью.

То она хотела бежать на берег и разбудить хозяйку причала. То приказывала немедленно поднять паруса и плыть в Порт Барбра, хотя стояла непроглядная тьма.

Мы приступили к решительным действиям. Несмотря на угрозы, мольбы и протесты, мы заперли ее в каюте. Наконец, уже под утро, она успокоилась. И Джамби и я смогли наконец доползти до своих коек.

Когда я проснулась через несколько часов, то почувствовала, что «Шустрый гусь» снялся с якоря. Уже смеркалось, значит, я проспала весь день. Джамби все еще спала, похрапывая. Когда я потрясла ее, она только застонала. Руки и плечи у меня нещадно болели, а правая рука, казалось, была в цементе, а не в бинтах. Я забралась обратно под простыни и не просыпалась до следующего рассвета. Поскольку «Шустрый гусь» к вечеру снова обрел хозяйку, Марсиалла решила использовать более здоровых членов команды, чем я — если только последствия наркотического бреда не сказывались на организме слабее, чем спуск по веревке с головокружительной высоты.

Это только в романах палубный матросик внезапно получает повышение и становится боцманом. А Марсиалла не была настолько глупа, чтобы из благодарности поступить так всего лишь потому, что я спасла ей жизнь (возможно), а Креденс покинула судно.

Когда я снова появилась на палубе, Марсиалла уже назначила Сулу из Ворот Юга на должность боцмана. Я не могла удержаться от мысли, что тоненькая коротышка Сула ни за что не смогла бы взвалить парализованную хозяйку на плечо, затащить высоко на дерево и усадить на трапецию! («Пусть слабые будут возле меня», как можно перефразировать известное изречение Юлия Цезаря.)

Конечно, Марсиалла меня отблагодарила и разрешила не работать, пока у меня не заживет рука. «Йалин свободна от покраски и лазания по канатам!» Но вообще-то это была сомнительная награда, поскольку мне ничего не оставалось делать, кроме как торчать на палубе, словно пассажиру, и любоваться на проплывающие мимо джунгли или приставать к коку с просьбами дать мне хоть какую-нибудь работу, которую я могла бы делать одной рукой.

У меня было время подумать также о своей судьбе, которую мне предсказала женщина из Порта Барбра. Я спросила нескольких женщин, что они думают о гадании на картах. (Я не стала спрашивать Джамби, потому что мне пришлось бы ей рассказать, что показали карты.) Только одна имела какое-то мнение на этот счет, да и то оказалось противоречивым. С одной стороны, карты всегда предсказывали весьма вероятные события. А с другой — их выбирали совершенно наугад.

Я поразмыслила над этим и решила, что картинки на картах настолько не имели конкретного смысла, что другой человек сочинил бы совсем иную сагу, увидев подзорную трубу, костер и все прочее. И я могла бы выбрать девять совсем других карт и услышать то же предсказание.

И все же…

Даже в этих заляпанных, полинявших картах чувствовалась какая-то сила, словно их самих и их предшественников использовали так много веков, что, если даже они и не говорили правду, то наверняка впитали в себя чувства поколений людей. Каждый раз, когда их использовали, им передавали частичку человеческой жизни, которую они сохраняли на своей картинке; все это накапливалось до тех пор, пока карты не стали, как бы это сказать, настоящими.

Мы не ставили все паруса, словно теперь, благополучно выбравшись из Джангали, Марсиалле хотелось подольше не заходить в другой порт. На самом же деле это позволяло ей проследить, как Сула справляется со своими обязанностями.

Когда до захода в Порт Барбра оставалось около двух часов, Марсиалла позвала меня в свою каюту.

Она налила нам по маленькому стаканчику «джека из джунглей» из почти пустой бутылки.

— Ох, — сказала я, глядя на бутылку.

— Он просто успокоит. Он безобидный. — Марсиалла улыбнулась. — Чего не скажешь о тебе, Йалин. Ты везде суешь свой нос. Прежде всего, ты была в тот вечер в «Перезвоне»…

Я быстро поднесла к губам стакан и залпом выпила половину огненной жидкости, чтобы мои щеки загорелись сами по себе.

— А потом ты полезла на чертово дерево, прекрасно зная, что со мной происходит.

— Видите ли, Лэло рассказывала мне о наркотике из грибов, как он замедляет время — вы помните Лэло и Киша? Они…

— Я помню. Это они помогли мне добраться до судна.

— Поэтому, когда я увидела, как вы неподвижно сидите так высоко…

— Ты к двум прибавила два и получила сто. И это было правильно. Я уже поблагодарила тебя за быструю реакцию, верность и храбрость, Йалин. Тогда мне было неудобно спрашивать тебя… зачем ты подслушивала мой разговор с Креденс. — Жестом она не дала мне заговорить. — О, не беспокойся. Я не обижена. А вот что меня действительно интересует, поскольку я глава гильдии… — Она снова замолчала, но я только смотрела на нее, ожидая, что она скажет, и тогда она тихо рассмеялась. — Я думаю, что здесь надо изобразить удивление. Тебе следует воскликнуть, широко раскрыв глаза: «О, неужели?»

— Я собиралась, — пробормотала я и допила оставшуюся в стакане настойку.

— В качестве главы гильдии я должна следить за тем, чтобы… как это сказать?..

— Чтобы тележка с яблоками не перевернулась? — Мне не следовало это говорить. Марсиалла вынудила меня сказать это вместо нее.

— Я хотела сказать: «Чтобы следить за порядком». Может быть, ты что-то раньше слышала о равновесии нашей маленькой тележки…

На этот раз я решительно молчала.

— Ну ладно, оставим это. Не буду на тебя давить, ведь я благодарна тебе. А сейчас я хочу, чтобы ты поклялась, что никому не расскажешь об этой сумасшедшей идее — отравить черное течение, ведь это совершенно невозможно пока что. — Она достала Книгу Реки и Книгу Преданий гильдии. — Иначе пойдут сплетни. Люди начнут прислушиваться. Рано или поздно какой-нибудь мужчина подумает: «А что если попытаться?» И не успеем мы оглянуться, как окажемся в дерьме.

— Я уже кое-что рассказала — Джамби. И Лэло тоже.

— Но, полагаю, ты не рассказала им абсолютно все? Я сглотнула. На этот раз не настойку. Я проглотила слюну — и свое сердце.

Что означало «все»? Наркотик? Наблюдатели из Веррино? Тот факт, что Капси перебрался через реку без всякого сумасшедшего наркотика, а просто используя водолазный костюм? Или то, что на том берегу сжигали женщин, любящих реку, живьем?

Все это вместе взятое и означало «все». Несомненно, даже глава гильдии Марсиалла не могла знать всего!

Она вопросительно смотрела на меня:

— Ты не похожа на человека, который рассказывает… все, что знает.

Я взяла две книги гильдии и положила на них свою забинтованную руку, в глубине души задавая себе вопрос, можно ли считать их подушкой между мной и моей клятвой.

— Клянусь, я никому не скажу о том, что замышляла Креденс. Пусть меня вырвет, если я лгу.

— Как тебя уже вырвало один раз, я полагаю… Конечно, нам следует проявить великодушие и учесть, что Креденс изменила, скажем так, преданности реке и ее женщинам, и течению, которое является ее нервной системой. Другие люди — мужчины в частности — никогда не бывают преданными. — Явно удовлетворенная, она взяла книги и поставила их на полку. — Ты правильно поступила, Йалин.

— Гм, а что вы почувствовали, когда время остановилось? — спросила я.

Марсиалла залилась смехом:

— Ты просто невозможна, милая девочка! Но если уж ты спрашиваешь, это было… интересно. Хотя и не так интересно, учитывая обстоятельства. Представь, что ты бредешь по вязкой патоке десять дней… Нет, мне это не описать. Полагаю, ты тоже очарована течением? Вижу, что да. Большинство людей считают, что так и должно быть. Нельзя его игнорировать, если хочешь стать главой гильдии. — Она сверкнула глазами. — Только не принимай это за обещание.

И она начала меня ласково расспрашивать о моей руке.

Итак, в Порт Барбра. После всего, что случилось в Джангали, я испытывала дурные предчувствия, словно в любой момент меня могут похитить женщины в капюшонах и утащить в джунгли, накачав наркотиками.

Однако ничего такого не случилось. Ни в первый наш визит, ни на обратном пути, когда «Шустрому гусю» пришлось заходить в Порт Барбра в течение десяти или двенадцати недель… (Поскольку мы совершали местные рейсы: от Джангали до Порта Барбра, оттуда до Аджелобо и обратно.)

По сравнению с великолепным, отделанным камнем и утопающим в зелени Джангали, Порт Барбра казался зловонным убогим городишкой. Главные улицы были такими же грязными, как и боковые, хотя по сторонам городских магистралей были устроены, по крайней мере, деревянные настилы на опорах. Очень мешали насекомые, и не потому, что кусались, а потому, что норовили залезть в ноздри, из-за чего ты фыркал, как простудившаяся свинья туманным утром. Я тоже стала носить шарф, когда оказывалась на берегу; другим шарфом я закрывала голову, чтобы насекомые не лезли в волосы.

Порт Барбра экспортировал драгоценные породы дерева: дерево-позолоту, рубиновые прожилки, слоновую кость — все эти деревья были небольшими и не требовали героического труда лесных джеков. Тем не менее жители городка использовали для своих домов более дешевые породы. Они строили так, словно собирались по кинуть город, как только накопят денег. Но по всему было видно, что до этого им еще далеко. Честно говоря, я бы не удивилась, если бы узнала, что в этом городе кто-то принимает наркотики. А может, этому способствовал и сам город-трущоба, который, помимо наркотиков, вызывал в людях стремление к мистике и погружению в свой внутренний мир. Несомненно, судя по тихим голосам и любви к капюшонам, а также презрению ко всякой роскоши и удобствам, жители Порта Барбра избрали второй путь. Хотя ничего мистического я не увидела. И не встретила ни ту гадалку — уж я бы ее узнала! — ни Креденс, если предположить, что она уехала в Порт Барбра вместе со своими новыми союзниками.

Естественно, мне было интересно, что же случилось с Креденс. В наш первый заход в Порт Барбра Марсиалла довольно долго пробыла на берегу, уединившись с хозяйкой причала. После этого я увидела, как вверх и вниз по течению замигали сигналы гелиографа: эти сигналы я разобрать не могла. Через несколько дней, когда мы уже вышли в плавание, поступили новые кодированные сигналы, которые передал парусник, шедший за нами. Позднее я стала замечать, что Марсиалла посматривает на меня, поджав губы, думая, что я этого не вижу.

А теперь в жаркий, цветущий, ароматный Аджелобо, настоящий рай по сравнению с Портом Барбра.

Я могла бы навсегда поселиться в Аджелобо и жить там счастливо. Наниматься на суда, как Креденс. Потом увольняться. Аджелобо был таким чистеньким и… да, таким невинным, по крайней мере на первый взгляд.

Все дома были из светлого дерева и вощеной бумаги. За городом находились горячие ключи, куда перемещалось население en masse[3] каждые выходные. Дети в яркой, как цветы, одежде запускали воздушных змеев и устраивали в небе маленькие безобидные поединки. Старики с небольшими белыми бородами играли в сложные игры на доске, используя сотни отполированных камешков. Там был кукольный театр, стадион для борьбы — борьба была страстью местных жителей, — а также десятки маленьких кафе, где люди сидели часами за крошечными чашечками сладкого черного кофе одного из главных видов экспорта Аджелобо. У них было даже три ежедневные газеты, которые печатались вручную и содержали забавные анекдоты, шарады, романы с продолжением, поэзию, кулинарные рецепты и изящные советы в виде писем (об одежде, манерах, правильной речи, антиквариате), которым никто не следовал, но которые читали с живейшим интересом, словно приключенческий роман. Из этих романов самые фантастические были написаны и напечатаны именно в Аджелобо, а также вывезены в другие города.

А может быть, Аджелобо так и жил — без тревог и потрясений.

Но, с другой стороны, зачем селиться в одном месте, если каждый город на реке может стать твоим домом, стоит только захотеть?

Именно во время четвертого захода в Аджелобо, когда год близился к концу, Марсиалла собрала команду, чтобы сделать объявление. «Шустрый гусь» под всеми парусами пойдет к истоку реки, к концу мира под Дальними Ущельями, в Тамбимату, чтобы успеть к кануну Нового года. И одному из членов нашей команды будет оказана честь — за хорошую работу на судне и за проявленную инициативу. Она получит приглашение добровольно отправиться в полночь к черному течению, между старым годом и новым.

Это я. У меня упало сердце.

Не от скромности, нет. Позвольте мне быть откровенной. Каждый любит славу.

Но от того, как это было сказано: «получит приглашение добровольно отправиться». Неужели лучший способ не дать тележке с яблоками перевернуться — это когда кто-то юный и безответный узнает то, чего не должен знать…

Нет, не может быть. Скорее всего, это был ловкий способ заставить меня испытать чувство исключительной верности реке — подвергнув еще одному посвящению, второй степени. .

Все, кто был на палубе, смотрели на меня.

Раньше я гадала, как звучит дрожащий голос. Если мой голос и дрожал, когда я отвечала, то я этого не знала, поскольку ничего не слышала.

— Я буду добровольцем, — сказала я.

Чьи-то руки хлопали меня по спине. Джамби расцеловала меня в обе щеки. Сула пожимала мне руку, а Марсиалла казалась искренне обрадованной и гордой за меня.

Но я все еще не могла забыть кодированные сигналы и задавала себе вопрос: касались ли они только Креденс и не было ли в них чего-то относительно меня, например, моего пребывания в Веррино… и того, что мой брат пропал.

К этому времени я вдруг с удивлением вспомнила, что уже давно веду жизнь целомудренной девицы. Было ли это из уважения к памяти погибшего брата, или от того ужаса, который вселили в меня мужчины западного берега, или от злости, которую я испытывала к своим родителям, решившим завести еще одного отпрыска, я не знаю. Может, я даже наказывала себя таким самоотречением. Но после того, как я как следует намучила свою руку во время спуска по веревке в Джангали, я решила, что с меня хватит.

Я решила возместить это упущение до того, как мы снова уйдем в плавание. Должна признаться, что где-то в глубине души я сомневалась, что вообще буду встречать следующий год. Если мне этого не суждено, я должна насладиться плотскими удовольствиями.

Так что я выпила «верный» не с Джамби, которая отправилась искать чьего-нибудь тоскующего мужа, а с Клер, веселой брюнеткой из Гинимоя. Именно ей я задавала вопросы о гадании на картах. И с ней я сошла на берег в ту ночь, последнюю ночь. Как она выразилась, чтобы отпраздновать.

Думаю, что праздник удался на славу. Но нехорошо хвастаться своими победами. Нельзя унижать мужчин в их отсутствие только потому, что мы можем странствовать, а они нет. Так что, как настоящая дама из Порта Барбра, я накинула шарф и капюшон на те несколько очень приятных часов.

Я была не вполне готова впервые увидеть Дальние Ущелья. Пушистые белые облака, словно белые корабли с серым корпусом, проплывали над нами весь день, то и дело поливая дождем. Часами я вглядывалась в реку и джунгли, надеясь увидеть впереди что-то похожее на огромную стену. Даже на реке было душно и жарко; духота была влажной, в отличие от сухого воздуха в моем родном Пекаваре.

Мимо пробегала с каким-то поручением Клер.

— Где же, где? — капризно пожаловалась я.

— Что-нибудь потеряла, Йалин?

— Всего лишь Ущелья. Мы уже должны их увидеть!

Она посмотрела на небо — мне показалось, что на самую точку зенита. Там образовался разрыв в облаках; вот туда она и показала.

— Как насчет этого?

— О… невероятно.

Так вот где они были, голые вершины Ущелий. Высоко-высоко надо мной они словно упирались в небо. Я была потрясена. Я не ожидала ничего подобного. Разумеется, если бы не облака, я увидела бы все гораздо раньше. Мне показалось, что некий бог смотрит на меня с неба. Вершины Ущелий словно парили в воздухе сами по себе.

Хотя парить в воздухе они не могли и были, конечно, связаны с землей, что мы и увидели, прибыв в Тамбимату…

Это была не сплошная стена — это был конец нашего мира! Каменный занавес, закрывающий остальную часть мироздания: словно сами звезды опускали его по ночам!

Казалось, скалы нависают над городом, словно собираясь расплющить его в лепешку. Но местные жители так не считали. Напротив, они просто этого не замечали; так же, как я, когда искала Ущелья не там, где надо. Городок Тамбимату представлял собой узкий лабиринт улочек и домиков из желтого кирпича, тесно прижимающихся друг к другу верхними этажами и чердаками с окошками, похожими на бойницы. Казалось, дома стараются сомкнуться и образовать тоннель из каждой улицы. Увидеть даже очертания Ущелий из города было невозможно. Он продолжал жить своей размеренной жизнью, словно то, что находилось за его пределами, не существовало.

Из-за тесного расположения домов жители Тамбимату изгнали из своего города вездесущие джунгли. Влажная, гниющая растительность так не походила на яркие цветущие заросли, которые я встречала в других местах, не говоря уже о рощах благородных лесных гигантов. Шпинатовое пюре — вот как я назвала местные джунгли. Они образовывали сплошные заросли высотой в сотню пядей.

Естественно, некоторые знали, как найти дорогу в таком лесу. К тому же там было что искать — иначе города бы просто не было. А искать следовало золотой песок, драгоценные камни и другие экзотические минералы, которые встречались в илистых прудах и грязных лужах. Словно время от времени скалы кивали головой и с нее сыпалось богатство прямо в шпинатовое пюре. Считалось, что минералы выщелачиваются и попадают через внутреннюю часть Ущелий в воду, откуда их выносит в джунгли. Яркие камешки для мифических сорок — чтобы строили здесь свои гнезда! В Тамбимату работали мастера по драгоценным камням и золоту, резчики и полировщики, мастера украшений. В отличие от неряшливо и безвкусно одетых обитателей Порта Барбра, жители Тамбимату носили кольца, браслеты и со вкусом подобранную бижутерию.

Грязь и острые грани; бриллианты и черный ил!

Только с набережной внимательный взгляд мог различить крутые склоны, уходящие в облака, которые так часто цеплялись за их верхушки, призрачные деревья, издалека похожие сначала на солому, а потом на тоненькие нити. Потом пыль, за ней — пустота.

В двух лигах к югу от города начиналась река…

В качестве добровольного участника новогоднего плавания я должна была сначала нанести визит хозяйке причала в сопровождении моего спонсора, Марсиаллы. Визит прошел очень быстро. Мы просто на минутку заглянули.

Затем состоялся банкет, который давал город в честь добровольцев.

Кроме меня, было еще шесть. Судно, на котором нам предстояло плыть к черному течению, было всего лишь маленьким кечем. Может быть, так было задумано, чтобы судно казалось как можно меньше. Кеч был оснащен множеством маленьких парусов, чтобы облегчить маневрирование и не дать им запутаться, когда мы подойдем к течению. В настоящее время он стоял на некотором расстоянии от причала, чтобы не привлекать внимания мужчин. Корпус кеча был выкрашен в черный цвет. Паруса также были черными. Он напоминал сказочную лодку смерти для перевозки тел туда, где их сжигали, а пепел развеивали по ветру. На длинном гике крепилось ведро, в которое зачерпывали черное течение.

Но я отвлеклась от банкета. Именно там я впервые встретила своих шестерых попутчиков — и мгновенно невзлюбила троих из них. А это дурное предзнаменование, судя по моему опыту! Возможно, эти женщины были слишком высокомерны, или благочестивы, или переполнены сознанием выпавшей им чести. Может, и я была такой же. Переполненной сознанием чести. Во всяком случае, я была самой младшей среди них; поэтому, видимо, казалась самоуверенной. Даже деревенщиной. В результате я раздражала их не меньше, чем они меня.

Две из них мне понравились, поскольку держались просто. Особенно последняя — я сразу почувствовала к ней дружеское расположение. Ее звали Пэли, и она была родом из Аладалии, которая вызывала во мне приятные воспоминания. Пэли была плотной коренастой женщиной примерно тридцати лет, с шапкой соломенно-желтых волос и красным обветренным лицом; возможно, это объяснялось повышенным давлением. Она была быстрой, энергичной, всезнающей и говорила с большой скоростью. Она сразу сообщила, что не склонна к артистизму. Тем не менее только она из всех нас отправилась по магазинам. Теперь на ней был витой браслет, который обошелся ей в сто пятьдесят фишей (после торговли и споров). Наверное, это был самый некрасивый браслет во всем городе. Я влюбилась в нее за это.

Банкет состоялся в зале гильдии ювелиров, который в другое время служил рынком, где продавали драгоценности. На этот раз поблизости не было ни одного мужчины, поскольку дело было женским.

Мы пробормотали слова приветствия; мы выпили за здоровье друг друга; мы поели жареной рыбы. Потом встала хозяйка причала и зачитала высокому собранию наши заслуги. Мои прозвучали весьма сомнительно, как будто я получила награду за умение карабкаться по мачтам, как обезьяна. (Разумеется, все мои заслуги не упоминались.) Кроме того, я славилась искусством работать кистью и краской. Поскольку на руке у меня по-прежнему была видна свежая рана, это казалось маловероятным.

— Чья-то маленькая фаворитка, — услышала я тихий голос за спиной.

Потом мы снова провозглашали тосты и в конце концов окончательно забыли, как кого зовут (за исключением Пэли), — по крайней мере, мне так показалось.

Но это не имело значения! Хозяйка причала Тамбимату, организатор новогоднего мероприятия, объявила, что на следующий день мы совершим ознакомительную прогулку к истоку реки, чтобы стать настоящей командой.

Я сказала «прогулку»? Вообще-то да, это была прогулка. Вместе с нами на черном кече отправилась хозяйка причала. Странно, но этот кеч не имел названия и редко мне удавалось совершать такое спокойное плавание, за исключением того времени, когда мы тихо плыли из Джангали после рокового праздника.

Спокойное, да не очень! Может быть, хозяйка причала, будучи местным жителем, могла позволить себе считать нашу поездку легкой прогулкой. Для меня она оказалась настоящим испытанием мужества; мне было страшно так, как только в ночных кошмарах бывает. Медленно приближались мы к тому кажущемуся бесконечным барьеру, к тому месту, где река, владеющая нашей жизнью, больше не существовала. Туда, где она заканчивалась, исчезала. Или, скорее, где она начиналась — но начиналась словно из ничего.

Вода, точно язык, вываливалась из толстогубого рта. Каменные колонны, словно зубы, стояли в сотнях пядей друг от друга. Конечно, вода медленно подтачивала их основания — и тогда все Ущелье обрушится на нас! Может быть, даже сегодня.

Дальше на западе виднелось черное течение, которое появлялось из-под узкой арки. Все-таки термины «арка» и «колонны» создают неправильное впечатление. Кажется, что река вытекает из-под какого-то моста. На самом деле скалы спускались к самой воде и даже ниже, не давая возможности подойти или хотя бы заглянуть в длинное отверстие, уходящее в глубь Ущелий. Их основания виднелись только там, где были выступы и спокойная вода. Видимо, река вытекала из чего-то твердого — как след из слизи, который тянется за улиткой (только в обратном порядке). Огромная улитка, гигантский след!

Я радовалась, что Пэли была на борту вместе со мной: такая деланно самоуверенная — словно старшая сестра, которой у меня никогда не было. Я обрадовалась еще больше, когда мы развернулись совсем рядом с Ущельями и пошли назад к городу.

На следующий день состоялось что-то вроде священного конклава речной гильдии на борту шхуны «Санта-Мария», стоящей на якоре. Мы, семеро счастливиц, были приглашены.

Присутствовали семь глав гильдии, хозяйка причала и Марсиалла. (Мы с ней приплыли на лодке с «Шустрого гуся», на веслах сидела я.) Последовало торжественное чтение отрывков из Книги Преданий гильдий; затем практические советы и наставления. У меня еще больше усилилось впечатление, что меня за что-то наказали, когда я представила себе, что нам предстоит. Не могу сказать, что я ощутила невероятный подъем духа.

Следующий день был канун Нового года.

Итак, за час до полуночи наша семерка поставила парус и отплыла в безымянной лодке. Ночь была ясной. На одной половине неба звезды сияли, словно драгоценные камни, на другой не было ничего, кроме стены тьмы. Когда я ставила парус, то подумала, что эта черная стена — образ начинающегося года, в котором не будет ничего, кроме смерти и тьмы. В темной воде не было ни одного светящегося существа. Свет звезд с половины неба был нашим единственным проводником, хотя у нас были фонари и мы могли бы их зажечь, если бы захотели. Мы не хотели.

Пока мы медленно продвигались вперед, я мрачно размышляла о черном течении. Слишком мрачно, наверное. Другие тоже. Наш маленький кеч был странно молчалив, словно мы все затаили дыхание. То есть молчалив до тех пор, пока Пэли не воскликнула: «Может, споем?»

— Тише! — зашипел кто-то.

— У течения нет ушей, милая! — И Пэли затянула одну из речных песен, которая понеслась над глухой водой:

Река

Дарит веками Жизнь

Женам своим!

Да, Пэли действительно не хватало артистичности. В смысле слуха. Хотя, наверное, тот мотив, который она выводила, в ее голове звучал прекрасно.

— Тихо! — приказала худощавая женщина из Сверкающего Потока, которая командовала нашим кечем. — Течение ощущает вибрацию.

«Возможно ли такое? Оно уже услышало нас?» — подумала я.

Наконец мы подошли примерно на пятьдесят пядей к полосе бездонной тьмы, которая выделялась на темной воде. Мы бросили плавучий якорь. Одна из нас следила, чтобы мы не подошли слишком близко к течению, несмотря на якорь.

— Йалин, — последовал приказ худощавой, — вытяни гик как можно дальше. Пэли, к лебедке. Андра, приготовься принять первое ведро. Саландра… — что-то еще.

Итак, я приготовила первое ведро с крышкой, укрепив его на гике, зависшем над течением, и ждала команды опускать ведро в черное вещество.

— Все готовы?

— Да. Да. Да.

— Опускай.

И ведро шлепнулось в течение…

Вот тогда меня и охватило безумие.

Оно зажглось во мне, словно огонь. Я не понимала, что делаю и зачем. Словно та колода карт засосала меня внутрь и превратила в картинку! Я хорошо помню, как вскарабкалась на планшир, к которому крепился гик. Я слышала, как что-то кричала Пэли. Я даже почувствовала, как она пытается удержать меня. Я слышала, как худощавая закричала: «Нет! Если оно хочет одну из нас, пусть берет!» Мне было все равно.

Не замечая ничего вокруг, я пробежала по гику, словно акробат. Но я не была акробатом. Я не могла остановиться. Я не могла вернуться, даже если бы и захотела. У меня не было своей воли. Только сила безумия не дала мне свалиться в воду, не достигнув течения. Она крепко держала меня; я пробежала до конца гика и прыгнула. На какое-то мгновение мне показалось, что я парю в воздухе. Затем я упала. И скрылась под водой.

Вокруг меня плавали какие-то тени, вспышки света слепили меня, чьи-то мягкие щупальца проникали в ноздри, горло, везде — они старались проникнуть в меня как можно глубже. Но я не чувствовала, что задыхаюсь или тону.

Моя жизнь проходила передо мной помимо моей воли. Детство в Пекаваре. Посвящение, когда я пила черное течение. Моя первая ночь с Хассо на его чердаке. Веррино и Наблюдатели. Костры на том берегу… Все мои тайны, все.

Казалось, что я сплю. И мои сны пришли ко мне. Но не для того, чтобы развлечь. Они пришли, чтобы изучить меня, забраться внутрь головы и посмотреть, что там.

— Йалин, — пели сны. — Йали-и-и-н! — завывали они.

Я ощущала что-то огромное, древнее и… не могу сказать, что мудрое.

Оно смотрело на меня, но не глазами. Скорее, клетками своего тела, которые проникали внутрь, изучали, смаковали и возвращались туда, откуда пришли.

Оно ощупывало меня, но не пальцами. Да, скорее вибрацией. Но я не могла понять, что это за вибрация.

Или все это было тем, что мне рассказывали о течении? Что я сама думала о нем? А теперь мои мысли вернулись ко мне и оно читало их?

Я не могла понять, что со мной происходит, где я сама, а где оно? Я сосредоточилась и попыталась вернуться не в реальный мир, а в мир своих снов. Я лихорадочно думала:

— Кто ты?

Ярко засияли звезды, и мир перевернулся подо мной, и я стала смотреть на него словно с высоты, а он был маленьким, как мячик, как игрушка, и небо стало черным, а не голубым.

— Кто ты? — снова подумала я, на этот раз с большей силой, не имея возможности говорить вслух.

И откуда-то издалека я услышала невнятный голос:

— Я Червь Мира. Нет червя больше, чем я. Червь не движется, он течет внутри себя. В тот день, когда он начнет движение, мир перевернется… До этого дня Червь будет наблюдать… ход событий… Наблюдать за Женщиной и Мужчиной…

Молчание.

— Но зачем? Как? Кто?..

Вокруг меня что-то двигалось и свивалось кольцами. И внутри меня тоже что-то сворачивалось: оно обвивало кольцами мой разум. Раздавливая, убивая, стирая. Перед тем как потерять сознание, я подумала, что чувствую, как еще одно существо, огромное, скользкое, покрытое чешуей, поднимается подо мной.

К моему великому изумлению, я пришла в себя. Я была мокрая насквозь. И лежала на илистой отмели.

Подняв голову, я увидела шпинатовое пюре и тропические деревья. На одной щеке у меня была ссадина, словно меня ударили. На правой ладони виднелся свежий след от укуса жалоносца. Но в остальном все было в порядке.

Упершись руками в грязь, я встала на четвереньки, потом на колени — и оглянулась вокруг. Река почти касалась моих сапог.

Я встала и посмотрела вдаль. Далеко-далеко, за черным течением, виднелись паруса и мачты какого-то судна. Судна, которое могло быть только у восточного берега.

Хотя было очень душно, я задрожала, потому что поняла: я на западном берегу. Солнце еще только поднималось. Наступил Новый год, и я была жива. И я была совершенно одна.

Черное течение схватило меня, погрузило в себя — и проникло в меня — а потом выбросило. Я попала на противоположный берег. Возможно, меня вынесла какая-нибудь огромная рыба; рыба, которой приказали спасти меня…

Моей первой мыслью было попытаться переплыть на восточный берег. Несмотря на жалоносцев, которых здесь, видимо, было немного. Несмотря на черное течение. Прорваться через него любой ценой. Я буду кричать и махать руками, пока меня не подберет какое-нибудь судно. В крайнем случае, я доплыву сама.

Я даже зашла в воду по лодыжки.

Потом реальность вытеснила эту дикую мысль. Я ограничилась тем, что быстро отмыла руки от грязи, вернулась назад и стала думать, что делать дальше.

Я решила, что моей единственной надеждой будет берег напротив Веррино, откуда Капси впервые просигналил наблюдателям на Шпиле.

Я могла бы поискать его водолазный костюм и маску от жалоносцев. Он мог их спрятать где-то поблизости. Может быть, я смогла бы ими воспользоваться. Может быть, их не нашли. Западные жители боялись подходить к реке. За исключением речных ведьм.

А может, Сыновья Адама заставили его признаться, где он спрятал снаряжение, и сожгли его вместе с ним…

Если я буду сигналить зеркальцем или осколком стекла, Наблюдатели из Веррино обязательно увидят меня со своего Шпиля! Только они могут искать сигналы с западного берега. А если и не искать, то терпеливо ждать, не появится ли такой сигнал.

Веррино! Там находится моя единственная надежда: только он может спасти меня от этого ужаса.

А я находилась напротив Тамбимату в шпинатовых джунглях. До Веррино было четыреста сорок лиг — больше половины длины реки.

Тем не менее я отправилась в путь.

Часть третья ПОХОД В МУЖСКОЙ ДОМ И ОБРАТНО

Не знаю, сколько я прошла. И сколько прошло дней. Семьдесят? Сто? Я потеряла им счет. Считать лиги было ни к чему. В этом адском походе лига казалась невозможно амбициозной единицей измерения. Их могло быть и тридцать, и пять. Я была голодной, грязной и почти сумасшедшей.

Изобретение для адского похода: прочные речные сапоги (годные для долгого пути), брюки и блуза, превратившаяся в лохмотья. Плюс карманный нож, расческа и кусок веревки. Плюс, конечно, мой ум.

Питалась я плохо, но все же так, что мне хватало сил пробиваться вперед. Я ела сухопутных крабов, змей и червей, всех в сыром виде. Я ела корешки, грибы и фрукты. Я мучилась от болей в желудке й однажды провела целый день, скрючившись от боли. Но я хорошо помнила все, чему меня учила Лэло. Эти джунгли были не совсем такими, как в Джангали, по крайней мере, в первые дни пути. И все же мне удалось не умереть от отравления. Я говорила себе, что животные прекрасно себя чувствуют на диете из червей, жуков и живых лягушек — а в смысле желудка я была таким же животным.

Первый бросок через шпинатовое пюре был самым тяжелым; но тогда на мне еще оставался запас жира.

Я упомянула свой ум как ценное качество.

В каком-то смысле мой ум находился в смятении. Поскольку ум предполагает знание, а что знала я? Я знала весь восточный берег от Тамбимату до Умдалы. О западном береге я не знала ничего.

Слово «ничего», пожалуй, недостаточно точно выражает степень моего неведения. Джангали и Порт Барбра я узнала только тогда, когда побывала там. Но я знала, где они находятся! Они упоминались в Книге Реки.

Здесь, на западном берегу, Книга Реки не значила ровным счетом ничего. Словно мир внезапно изменился. И на моей карте были только белые пятна.

Вот с этой полной пустотой, вызвавшей у меня первый шок, й нужно было справиться. Впервые в жизни вокруг меня не было ни одного указателя. Единственным указателем была река; когда я могла ее видеть, что бывало нечасто. Один или два раза, когда у меня была возможность «стать лагерем» возле реки, я увидела в темноте, где-то очень далеко, крошечный фонарик на верхушке мачты: и это все, что я смогла различить. Единственным ориентиром была смена растительности: постепенно пюре исчезло, и начали появляться деревья-позолота й рубиновые прожилки, а потом рощи деревьев-джеков и хоганни.

И все же джунгли по-прежнему оставались бесконечными и непредсказуемыми. Когда я думала, что какой-нибудь вид растительности уже кончился, он появлялся вновь. Мне приходилось искать выход к реке, чтобы убедиться, что я не хожу по кругу.

Еще один аспект: мне не у кого было спросить. Я была в полном одиночестве: мне было еще хуже, чем узнику в камере без окон, потому что он, по крайней мере, знает, что снаружи есть люди. А я могла идти, куда захочу; и не было рядом никого, с кем можно было поговорить и кто мог бы услышать мой голос.

Когда вы целый день пробираетесь через джунгли, у вас не остается времени на размышления или копание в своей душе, чтобы разбираться в ней с помощью логики. И все же ваш мозг часами сверлит одна и та же мысль. Я думала о том (если можно сказать «думала» о том процессе, когда одна и та же мысль, словно молоко, крутится в голове до тех пор, пока не превращается в навязчивую идею, то бишь масло, которое полностью забивает тебе голову), что с тех пор, как стала плавать на «Шустром гусе», я не общалась с людьми по-настоящему.

О да, я разговаривала: с Джамби, Клер, Лэло, с кем угодно. Но я не чувствовала внутренней связи с ними. Я была сама по себе. Я смотрела на себя как на персонаж какой-то картины.

Вот Йалин в Сверкающем Потоке: любуется серебристым свечением. А вот она в Ручье Квакуна: разглядывает болота и деревья-ходули. А вот лезет на дерево в Джангали…

Даже когда я спасла Марсиаллу, я была каким-то актером или эмблемой человека, нарисованной на гадальной карте.

Так мне тогда казалось.

Я попыталась сосчитать, сколько разговоров за последние несколько месяцев остались у меня в памяти во всех подробностях, по сравнению с днями пустой болтовни. Это было приятнее, чем считать лиги.

Оказалось, что считать особенно нечего. Их было очень немного.

Выражаясь словами критиков из газет Аджелобо, большую часть повествования составляли описания, а не диалоги. Я превратила себя в стороннего наблюдателя, который считает, что то, что происходит с ним, не имеет к нему никакого отношения. Я поняла это только в Аджелобо, когда вспомнила, что не занималась сексом уже несколько месяцев.

Люди! Как не хватало мне их теперь, когда рядом не было никого!

— О Хассо, где же ты? Такой учтивый и остроумный! — закричала я, нарушив дурацкий гомон джунглей; потом я сразу замолчала, испугавшись, что мои крики привлекут внимание какого-нибудь дикого Сына Адама.

Иногда я начинала бредить и разговаривать сама с собой, ведя вымышленные диалоги — бесплодные и бесполезные, — и продолжала упорно идти вперед сквозь пюре и джунгли. Выжить. Выжить!

Думаю, что в такой ситуации ты либо сходишь с ума, либо взрослеешь. Ты наконец становишься самим собой, таким, какой ты на самом деле. Поскольку рядом никого нет, то вытащить себя из передряги можешь только ты сам — и лучше не плошать!

Я стала взрослой — так я думала. В другое время у меня не было такой уверенности; оглядываясь назад, я не находила в себе ни чувств, ни мыслей, которые указывали бы на это.

Иногда, когда я останавливалась на отдых — в развилке дерева или под кустом — или когда мне удавалось досыта наесться крабов, червей или кореньев, я расстегивала пояс брюк. Я мастурбировала. И я лихорадочно думала: я делаю это, не вспоминая безразличного Хассо или счастливый флирт с обворожительным Тэмом в Аладалии в дни моей былой юности. А вспоминая черные одежды. Униженных женщин. Представляя огромного беспощадного Сына Адама, который владел мной, был благороден, но оставался скотом. Какие же это были черные, отвратительные фантазии!

Было ли это поведением взрослого человека? Возможно, каким-то извращенным способом это укрепляло мой дух. Быстрыми, ловкими пальцами я крепко держалась за свое мерзкое будущее. Наверное, можно сказать и так. Я думаю, что заболела от одиночества, и это был единственный способ спастись от безумия. Я думаю, чтобы пережить такое испытание — которое длится до бесконечности — нужно иметь что-то такое, что не будет давать тебе покоя, будет будоражить твое воображение, превращать тебя в некое оружие, в общем, что-то сумасшедшее. Я не могла срывать злость на деревьях. Я не могла поклясться отомстить какому-нибудь человеку. Вместо этого я создала в своем воображении обидчиков и угнетателей; вот к ним я и стремилась, день за днем. Я представляла себе то, чего больше всего боялась, чтобы поддерживать в себе мужество.

К этому времени я уже отказалась от замечательной мысли встать на берегу напротив Шпиля в Веррино и размахивать рваной блузой до тех пор, пока мне на помощь не будет выслан спасательный плот…

Когда у меня начались месячные, я обошлась пучками мха. Во второй раз мох мне почти не понадобился; голод и изнурение делали свое дело.

Тяжелая это работа, идти через джунгли целыми неделями… Вы ждете рассказов о битвах с гигантскими рептилиями с прозрачными глазами (у меня в руках только мой карманный ножик), а не о том, что делалось у меня в штанах?

Что ж, пожалуйста. Кое-что было.

Однажды я наступила на. то, что приняла за кочку. Это оказалось кучей зеленого навоза. Я перебиралась через небольшой ручей. Вдруг за левую руку ухватились чьи-то острые, как иголки, зубы. Я так и не поняла, кто это был. Задыхаясь от ужаса и выплевывая воду, я попыталась освободиться от источника боли. Животное отпустило меня. Барахтаясь в воде изо всех сил, я поспешила к берегу.

Из места укуса сочилась кровь. Но я нашла тот вид мха, который, по словам Лэло, останавливал кровь и дезинфицировал раны. Я привязала его к руке куском веревки.

Средство подействовало. Рука болела, но не раздулась и не загноилась.

А однажды я встретила чудовище. Наверное, это была прапрабабушка всех квакунов. Она сидела у меня на дороге, как огромный кожаный валун, высотой мне по грудь. Ее выпученные глаза не мигая смотрели на меня. Горло раздувалось.

«Аррк! Аррк!» — услышала я прямо за спиной. Естественно, я обернулась. Только в последний момент, вспомнив о чревовещательных трюках квакунов, я быстро отпрыгнула в сторону и скатилась в заросли.

Плюх! Там, где только что стояла я, теперь сидела, вздрагивая, прабабушка. Ее глаза поворачивались в орбитах. Она пыталась определить, где я.

«Уррк! Уррк!» — раздалось снова. Я встала на ноги и поспешила прочь.

Никогда не забыть мне тот день, когда я встретила мышей-пираний.

Джунгли внезапно замерли, их неумолчный гомон затих. Через мгновение я различила какой-то шорох, словно шуршали осенние листья где-нибудь в Аладалии или Молнии. Какое-то движение.

Впереди задвигались заросли, и оттуда выкатилась серая волна, которая быстро накрывала собой все, что было зеленым. Миллион крошечных существ пожирал все на своем пути. Они подпрыгивали, суетились, забирались наверх и спрыгивали — и жевали, жевали, жевали. Листья, цветы и мох мгновенно превращались в ошметки и исчезали. Короткая возня и визг означали, что где-то потенциальному обеду удалось избежать своей участи. Какой-то зверек размером с кошку попытался взобраться на дерево. Я не могла понять, кто это был — мыши облепили его, словно вторая шкура. Несчастная жертва отчаянно сопротивлялась, потом упала прямо в серую массу. Она исчезла мгновенно, словно состояла из воздуха.

Все произошло очень быстро. Еще несколько секунд — и я сама могла стать злополучной жертвой. Голодная волна уже подкатывалась к моим ногам. Я тоже полезла на дерево, стряхнув нескольких мышей, уже вцепившихся в мои сапоги. Я расплющила их маленькие прожорливые тельца о ствол. Хватаясь за ветки, я полезла выше. Очевидно, эти существа едят все. Даже я, несмотря на худобу, была для них настоящей находкой — столько мяса и внутренностей.

Я была в ужасе. Как высоко они умеют залезать? Серая масса окружила мое убежище. Некоторые уже пытались лезть на дерево. Крошечные зубки скалились. Держась за ветку, я пыталась сбрасывать их ногой, колотила кулаками, из-за чего те покрылись синяками. Снизу раздался тонкий пронзительный свист.

И вдруг — словно тучи закрыли внутреннее солнце, которое освещало их маленькие жизни — они остановились. Серая масса отхлынула. Живой ковер перестал колыхаться. Он замер.

Наступило коматозное состояние. Они спали.

Период поглощения пищи закончился. Я больше не представляла для них интереса. Теперь им нужно было спать и переваривать съеденное.

Если бы я попыталась слезть с дерева и наудачу прорваться через живой заслон, могли бы они проснуться и снова подняться как один?

А если ждать… Крошечные тела, огромный аппетит! Что, если через час или около того они проснутся снова голодными?

Немного поразмыслив, я залезла повыше, туда, где мое дерево смыкалось с соседним, и перебралась на него. Оттуда — на третье дерево. Через полчаса подобного маневрирования я спустилась далеко в стороне от спящей стаи.

Пройдя примерно лигу, я обнаружила удобную тропу в джунглях, протоптанную этими зверьками. Видимо, они там кормились и спали, а их сон заставил других животных забыть об опасности. Импровизированная дорога извивалась среди джунглей, а растительность начала появляться снова. Мне пришлось свернуть с дороги, когда она неожиданно повернула под прямым углом. Лэло ничего не рассказывала мне об этих голодных ордах. Может быть, они обитали только в западных джунглях. В таком случае, что ожидало меня впереди? Некоторое время я тревожно прислушивалась, но больше ни одно подобное чудо природы мне не встретилось. Джунгли хихикали мне вслед, словно замышляли какую-то пакость. Но я не увидела, кто это был; они оставили меня в покое.

Не знаю, какой это был день пути, когда я наконец вышла на тропинку, проделанную уже не мышами-пираньями. Она была гораздо уже и вырублена топором. Кроме того, тропа не повторяла путь стаи грызунов, передвигающейся наугад. Она огибала крупные деревья и заросли и вела с востока на запад. Я пошла по этой тропе в надежде, что она выведет меня на направление север-юг.

Я не видела, что находится впереди, из-за веток и постоянных поворотов. Пройдя примерно лигу, я неожиданно услышала голоса где-то за следующим поворотом.

Быстро свернув в сторону, я спряталась за кучей листьев величиной с тарелку, покрытых дырочками.

Через минуту на тропинку вышли трое мужчин. За спиной они несли большие коробки. Все трое были бородатыми. На них были поношенные полотняные брюки, заправленные в сапоги, и рубашки из грубой ткани. У двоих на голове была мятые шляпы, а у третьего — бандана в белых пятнах. Все они были вооружены ножами и мачете. Эти люди мне совсем не понравились. Это были дикари.

Я бы и дальше продолжала предаваться чувству антипатии — если бы не место, где я спряталась.

Раскаленная игла вонзилась в мою руку, лежащую на земле; потом еще одна. Я не закричала. Я только непроизвольно выдохнула и отдернула руку — чтобы сбросить двух насекомых, каких-то красных существ размером с ноготь. Этого оказалось достаточно: вздох, шелест листьев.

Коробки были сброшены с плеч. Появился нож. Взметнулось мачете. Под сапогами затрещали сучья, и меня выволокли на тропинку.

— Что это у нас? — удивленно спросил один из них. — Девчонка? — Его спутанные волосы и борода были ярко-рыжего цвета. Слова он произносил немного не так, как мы, восточные жители.

— Очевидно! — Второй мужчина, чернобородый, провел рукой по лохмотьям, оставшимся от моей блузы. — В мужском наряде. В основном.

— Перестаньте, — пискнула я.

— Сбежала? — спросил третий, длинноногий блондин. — Ведьма? — Он тоже говорил с легким акцентом.

Меня отпустили, и Рыжий спрятал свой нож.

— Ты ведьма?

— Нет, нет. — Но по их глазам было видно, что они мне не верят. Я была женщиной и пришла со стороны реки.

— Думаешь, она скажет? — бросил Длинноногий Блондин. — Кто ты такая? — заорал он на меня.

— Если вы мне не верите, зачем спрашиваете?

— Хо, с характером! — сказал Рыжий.

— Странный акцент, — заметил Чернобородый. — Но говорит понятно.

Длинноногий Блондин схватил меня за плечи, и я подумала, что он собирается сорвать с меня остатки блузы.

Все темные фантазии прошедших недель снова всплыли у меня в голове. Но он начал трясти меня за плечи.

— Кто — ты — такая?

Я посмотрела в его дикие глаза и внезапно ощутила прилив смелости.

— Вы встревожены. Боитесь. Мне нельзя здесь находиться. Но и вам тоже!

— Сообразительная, — сказал Чернобородый. Блондин, похоже, разозлился:

— Нельзя здесь находиться? Это почему? Кто сказал? Мы ищем джемруды. — Видимо, так они называли драгоценные камни.

— А почему это ей нельзя? — размышлял Чернобородый вслух. — Сразу видно, что она нездешняя. Так откуда она? Ясно, откуда. С реки. Верно? — Он усмехнулся — его усмешка не была жестокой. — Потерпела крушение, да? Вы же все плаваете на кораблях.

— Судах, — машинально поправила я. Он торжествующе засмеялся. Я так долго пробыла в одиночестве, что сейчас подобные игры были не для меня. Чернобородый был немного похож на бандита, но соображал хорошо.

Он повернулся к своим товарищам:

— Братья, мы нашли сокровище.

— Хорошо, — призналась я. — Я с того берега. Вы хотите что-нибудь узнать?

Чернобородый расхохотался:

— Хотим, Братья? Ох, хотим! — Он немного успокоился. — Так она преодолела Канал Сатаны… Непонятно, как она там оказалась… — Внезапно он схватил мою руку и повернул ее. — Это жалоносцы, да? Руку нужно смазать. — Он отпустил ее и полез в свою коробку. Достав оттуда стеклянный пузырек, он смазал мне руку чем-то вонючим. — Ну и зараза эти твари. Так что же с тобой случилось? Кораблекрушение? Или тебя принесли в жертву? Швырнули за борт в черную пасть Сатаны? Или ты шпионка? Нашли путь сюда и стали лагерем на юге?

Зачем они прорубали тропу к реке? Только для того, чтобы искать драгоценные камни? Нет… это был только предлог — чтобы скрыть от посторонних свои замыслы. Я была уверена в этом.

После сравнительного однообразия прошедших недель в моей жизни начали происходить многочисленные события.

Мужчины спрятали свои коробки возле тропы и отвели меня в лагерь, который находился на западе на расстоянии одной лиги; его охраняли еще Двое мужчин. Мне дали новую рубашку и досыта накормили тушеным мясом с овощами и тапиокой. Потом начали допрашивать.

Лагерь представлял собой грубую бревенчатую хижину и пару палаток и располагался на поляне рядом с ручьем. Еще одна узкая тропа вела от него на северо-запад.

«Братья» мне не представились, но скоро я знала, что Чернобородого звали Андри. Длинноногий Блондин был Харлд, а Рыжий — Джотан. Они были братьями не по крови, а, возможно, только по своему занятию. Двое мужчин, оставленных охранять лагерь, были менее приятными особями: у одного не было зубов, а у другого на щеке был страшный шрам. Они внимательно меня разглядывали, но держались в стороне и не принимали участия в наших дискуссиях.

Андри очень интересовало все, что я рассказывала, он постоянно просил меня повторить еще раз и объяснить слова, значения которых он не понимал. Я отвечала на вопросы часа два. Я рассказала им даже о Капси и Веррино. Хотя Андри мало интересовался деталями, ему было достаточно общей картины.

— Хорошо, — сказал он наконец. — Йалин с реки, я верю тебе. Потому что никто не смог бы так складно врать, за исключением Джотана. Тебе повезло, что ты встретила именно нас. Этим ты спасла свою жизнь. И конечно, спаслась от пыток. Наверно, опыт ваших Наблюдающих тебя кое-чему научил. Но этого недостаточно. Опыта никогда не бывает слишком много.

— А мне в самом деле повезло, что я встретила именно вас?

Он погрозил мне пальцем:

— Правду за правду ты не получишь. И не надейся.

— Потому что ты — это опасность, — сказал Харлд.

— Возможная, — согласился Андри. — Что, если бы она попала не в те руки? Что, если бы она начала болтать, когда те самые руки начали бы выкручивать ей суставы?

— Но я же сокровище, не так ли? Более ценное, чем джемруды. Я решила не казаться больше бесприютной бродягой и обратить их внимание на свои положительные стороны.

— Джемруды ценит только один человек, для остальных они дерьмо, годное только для костра. После того как тебя искромсают в подземелье. Предположим, ты попыталась бы не выдать тайну, как какой-то тугодум. Братство всегда считает, что ты что-то скрываешь.

— Не надо меня пугать.

— Смелые слова, девочка. Но глупые. Я просто касаюсь Истинной земли.

— Вот как. А для кого я буду дороже джемрудов? Для того, на кого вы работаете?

Андри сжал зубы.

— Истинная земля, — сказал он, — состоит в том, что ты будешь узнавать имена только тех, с кем будешь встречаться. То, чего ты не знаешь, ты не разболтаешь.

— А что это за «Истинная земля»?

— Э, да ты не знаешь этого? Впрочем, откуда тебе знать. Истинная земля — это земная твердь. Это дозволенная земля. Все, что возле реки — это ложная земля. Много же мне придется тебе объяснять. Ясное дело.

Этим он и занялся, когда наступил вечер — и говорил до тех пор, пока я не почувствовала, что он несет меня на руках в палатку, где горел фонарь, зажженный Джотаном. Там я и уснула.

Андри засунул меня в роскошный спальный мешок. В ту ночь мне снилось, что я сплю на доброй койке доброго судна.

Мое образование продолжилось на следующее утро, после того как я умяла огромный завтрак. Харлд, похоже, нервничал, но Андри счел, что меня обязательно нужно познакомить с жизнью западного берега до того, как мы отправимся в путь (навстречу неизвестной судьбе).

— Она должна знать, чего нельзя говорить, — убеждал он Харлда. — Чего нельзя делать. Как только сможем, мы ее переоденем. А сейчас нужно переодеть ее разум.

И я начала учиться — и узнавать в тысячу раз больше, чем знал любой житель восточного берега.

Люди пришли в этот мир, говорил Андри, из другого мира, который называется Рай, такого слова я не знала. И когда люди умирали в этом мире, их разум возвращался обратно в Рай. Западные жители верили, что их тело представляет собой искусственный манекен или куклу; эти манекены оживили где-то далеко. Такая идея казалась мне дикой, но чем больше Андри говорил, тем больше в ней появлялось правдоподобия — или, по крайней мере, логики.

Согласно учению «Деотеоретиков», реальные люди не могли жить нигде, кроме Рая, из-за сотни причин, касающихся различий в воздухе, пище, воде, болезнях и так далее. В конце концов, Божественный разум разослал по сотням миров искусственные тела, способные размножаться. Между Раем и нашим миром существует некая «психическая связь», при которой дети, родившиеся в Раю, живут в нашем мире в виде кукол, сохраняя умственную связь с Раем. А их настоящие тела лежат в холодных пещерах под Раем, замороженные на стадии младенца, чтобы «возрождаться», когда умрет соответствующая кукла на земле, и вернуться домой в виде херувимов, чья жизнь на земле раскрасит полотно их родного мира новыми замысловатыми узорами. Херувимы, вернувшись домой, будут рассказывать о своей прежней жизни истории, собранные со всех уголков мира.

В нашем же мире однажды случилась так, что Мужчина встретил Змея Реки — злобное существо, мечтающее подчинить себе «колонистов» и проникнуть в Рай, единственный истинный Дом Человечества. Особенно хитро Змей повел себя с женщинами, и они, из-за разницы в строении глотки, крови и мозга, поддались его чарам и стали потенциальными слугами Змея, Сатаны. Когда такое случалось, спасти человека могли только пытки и смерть на костре.

Естественно, мне было интересно, что такое этот Божественный разум, который создал человека и мог править даже космосом.

Оказалось, что Бог — это высший разум, имеющий «святое происхождение». Это нельзя выразить словами, поскольку находится выше человеческого понимания. Придет день, и он будет править всей вселенной. (Что означало, что он и правит, и не правит — представления «Деотеоретиков» о времени были весьма странными.) Появление людей-манекенов во владениях Змея разбудило его священное (или дьявольское) стремление править миром. И теперь появился еще один капитан, желающий управлять звездным кораблем.

Более того, высший Божественный разум, Хозяин Мироздания, был сам каким-то образом создан человеческим разумом; рожден им.

Вот так.

Все это было еще безумнее и логичнее, чем я ожидала. Оказывается, Сыновья Адама не просто правили женщинами. Они им мстили. Но у них была на, это причина. Действительно, насколько я поняла, в основном жизнь западных жителей состояла из жестокости, суеверий и угнетения слабых. Эгоизм и болезненное суеверие, помноженные на убогие условия существования. Я заметила, как жадно Джотан и Харлд слушали мой рассказ о жизни на восточном берегу, какими невероятными казались им вещи, которые мы считали самыми обыкновенными. Но было и какое-то объяснение их жалкой системы. Божественный разум против Хитрого Змея.

Я боялась, что меня вырвет во время всех этих рассказов о враждебной природе черного течения; ведь я пила его. К моему удивлению, ничего не случилось. Я находилась далеко от восточного берега и его судов, далеко от реки, далеко от сообщества женщин. Я чувствовала себя так, словно управляющая мной сила отступила; или она просто затаилась.

В тот день Андри, Джотан и я отправились по тропинке на северо-запад. Харлд и двое других мужчин остались доделывать то, что прервало мое появление — они чем-то занимались у реки. Чья дочь свалилась им в руки, как спелый персик.

Спелый? Ну, «спелый» — это преувеличение. После стольких дней строгой диеты я походила скорее на сухую ветку. Но это не помешало им нагрузить меня на всю катушку. (Только позже я поняла, что меня нагрузили очень легко по сравнению с теми тяжестями, какие таскали их женщины.) У Андри и Джотана рюкзаки были ещё тяжелее.

И все же я вышагивала довольно легко. Теперь, в компании провожатых, путь не был таким трудным. Вечером мы разбили настоящий лагерь среди джунглей, которые уже не были дикими и беспорядочными.

Когда шагаешь друг за другом, разговаривать неудобно. Но когда мы с Андри снова уселись возле костра, то возобновили нашу беседу, пока Джотан готовил суп.

— Ты в самом деле думаешь, что ты кукла? — пристала я к Андри. — Или манекен, или еще что-нибудь? Он почесал бороду:

— Смотри: наши предки, несомненно, родились не здесь. Если ты прыгнешь в воду, ты станешь рыбой? Точно так же, если ты попадаешь в чужой мир, почему ты сразу должен чувствовать себя как дома?

— Мы живем здесь. Это наш дом. Он показал на котелок:

— Почему мы можем этим питаться и жить?

— Ну, можем и все.

— Это не ответ.

— Должно быть, мы привезли с собой много того, что можно есть. Кур, например. Некоторые древние рукописи упоминают кур.

— Да? А откуда ты знаешь, что это те самые куры? И почему куры могут клевать пищу и жить здесь? Потому, девочка, что все мы — и люди, и куры — получили такие тела, которые могут здесь жить. «Деотеоретики» говорят, что, если взять человека из Рая и поместить в другой мир, он умрет через несколько дней от голода. Он не может переваривать местную пишу. Он отравится. То же касается воздуха и воды.

— Наш мир не мог так отличаться.

— Не мог. Иначе нам потребовалась бы чешуя на теле и плавники на спине.

— Это глупо.

— Нет, не глупо. Нас сделали по-другому. Как и все куры, и огурцы, и все, что пришло из Рая. «Деотеоретики» говорят, что все, что нас окружает, имеет свое название на языке, который мы не знаем. Это очень длинные магические слова — такие длинные, что нужно десять тысяч страниц, чтобы написать хотя бы одно из них. Эти слова записаны внутри нас. Если ты изменишь написание, ты изменишь свою жизнь.

Когда мы прибыли в этот мир, кто-то заставил нас прочитать все слова этого мира Божественному разуму. Он подумал над ними, изучил наш язык и потом изменил их так, чтобы они годились для нашего мира.

А в сотне других миров он сделал то же самое, только там были другие слова и другая жизнь.

Только Божественный разум понимает эти слова и может их изменить. Ему на это нужны минуты. Самое большее, часы. Нам потребовались бы сотни лет. Ручаюсь, Он слегка изменил наш желудок и кровь. Но не внешность. Мы такие же, какими будем в Раю.

Если Божественный разум не изменил нашу внешность, почему он должен был что-то менять внутри нас?

Вся эта никчемная теория остро нуждалась в «логическом лезвии», о чем я и сообщила.

— А зачем тогда она появилась, если она такая никчемная? — спросил Андри.

— Потому что позволяет Братству управлять вами. Он ухмыльнулся во весь рот.

— Ты сразу решила все проблемы! Сама простота! — Он наклонился ко мне. — Так же просто, как парню засунуть свою штуку в бабу, из которой через девять месяцев вылезет младенец. Не могла бы ты объяснить, как это получается? Или как семечко превращается в растение? Ну давай, выдай мне рецепт.

— Растение получается из почвы и воды. А ребенок появляется из матери и того, что она ест.

— А как? Как он делается?

Я знала, как не делать детей, с помощью «верного». Но тут я явно запуталась сама. Я подумала, что, может быть, «длинные слова» Андри были тем, что называлось «гены». Но «гены» — это просто слово, не имеющее особого значения.

— Он сначала очень маленький, а потом растет, — сказала я.

— Значит, своей штукой парень просто засовывает младенца в женщину, да? И этот младенец такой маленький, что его не видно? А откуда он берется у парня?

— Нет, у женщины есть крошечное яйцо в…

— А как это яйцо превращается в человека? Кто ему приказывает? — Андри расхохотался. — Послушай, девочка: слова — очень длинные слова, мелко написанные миллионами и миллионами букв — вот что создает ребенка. Слово Бога. Оно создает плоть. — Он внимательно смотрел на меня. — Не можешь возразить? Никогда об этом не думала. Вы просто блаженствуете себе на востоке…

— А вот и неправда! Работа на судне — это не праздник.

— Работаете, как животные, и не задаете вопросов.

— Мы животные, да? Вот мы и добрались до сути. Как вы ненавидите женщин! Как вы их боитесь! Да, я сказала «боитесь». Вот что я вам скажу, мистер: вы не лучше, чем все остальные Сыновья. А может, и хуже. Не знаю, кого вы там хотите наказать, но себя вы наказываете в два раза больше.

— Может, такова природа Мужчины — мучительно искать правду. Бороться.

Я фыркнула:

— Но не Женщины, я полагаю.

— А ты, естественно, исключение?

Дело начинало принимать дурной оборот. Признаюсь, это отчасти была моя вина. Тут в разговор вступил Джотан.

— Ты проиграла, девочка. Ты не продержалась бы и десяти минут. Ты оказалась бы на позорном стуле. Сварливая. Злобная. Спорщица. Еретичка. Непослушная. — Он помешал суп. — Вот, ты даже готовить не умеешь.

Андри подмигнул мне:

— Он говорит правду. Ты лучше придерживай язык. Или тебя саму промаринуют, а потом зажарят. Братство не выносит женщин, у которых на все свое мнение. Мы — это другое дело, у нас широкий кругозор. К тому же мы слишком далеко от вашей женской земли.

— Тебе нужно быть помягче, — сказал Джотан. — Истинная земля в том, что тебе вообще лучше заткнуться.

— Отлично, намек понят, — сказала я. — Здесь нас никто не слышит. Поэтому, Андри, будь добр, скажи мне, ты все-таки считаешь себя куклой или нет? Ну скажи: я сгораю от любопытства.

— Все, во что ты начнешь верить, Йалин, останется с тобой до конца твоих дней — даже если ты будешь убеждать себя, что десять раз переменила мнение, и все свои мысли вывернешь наизнанку. И это так. Нельзя отмыть краску, в которую вляпался. Лучше это просто сознавать. Тогда, по крайней мере, ты будешь знать, в чем твое отличие, даже когда пойдешь против течения.

— Вляпался в краску, да? Да я вляпывалась в черное течение…

Как я радовалась, что родилась на востоке, где люди могут быть счастливы. Здесь не был счастлив никто. Должно быть, они сумасшедшие, если соглашаются на такую убогую жизнь, вместо того чтобы пользоваться рекой, которая вывела бы их к цивилизации и процветанию. Как только я об этом подумала, где-то глубоко внутри меня и далеко под поверхностью земли словно что-то шевельнулось, затопив меня волной скрытой радости.

— Суп готов, — объявил Джотан.

На следующий день, проделав очень длинный путь, мы наконец вышли на ухабистую дорогу, ведущую на север и юг. Наша тропинка здесь заканчивалась, выйдя из зарослей. Должно быть, река осталась далеко в стороне.

Андри показал пальцем на юг.

— В той стороне Ворзленд. Мы пойдем на север. Через пару часов придем в Помилуй Бог. Ты побудешь с Джотаном, пока я поищу тебе приличную одежду. Если мы кого-нибудь встретим до этого…

— Я знаю. Спрячусь в ближайших кустах.

— Это может вызвать подозрение. Просто стой и молчи. Скромно смотри в землю.

Скоро нам встретилось любопытное средство передвижения: груженая повозка, которую тащили два огромных и косматых волкодава, каких я раньше не видела. Рядом, щелкая кнутом, трусил тощий мужчина, одетый в камзол, брюки, треугольную шляпу и деревянные башмаки. Он бросил на нас быстрый взгляд, слегка кивнул в знак приветствия и покосился на меня. Когда его взгляд упал на мачете моих провожатых, он ускорил шаг и подстегнул своих волкодавов.

— А он не очень-то любопытный, — сказала я, когда он прошел.

Джотан фыркнул:

— Он не такой дурак, чтобы дожидаться, пока мы его ограбим. Но лично мне на висяк не хочется.

— А что это такое?

— Виселица, девочка, виселица! Туда подвешивают человека, и он висит, пока не сгниет. Милость Божья охраняет главную дорогу. Когда ты нарушаешь закон, тебя преследуют и наказывают Сыновья Адама.

— Так, как они наказывают ведьм? А сколько женщин восстает против них?

— Немного. Очень мало. Те, кого соблазняет река, когда поет им свои песни. Тогда у нас появляется развлечение, раз или два в году.

— Ты называешь сожжение женщин развлечением?

— Лично я нет. А чернь называет. Мы же дикие варвары по сравнению с тобой, умненькая, дерзкая, несравненная Йалин. За исключением того, о чем говорил Андри. Например, зачем мы здесь оказались и как.

Через час нам встретилась тележка, которую тащила толстая женщина, одетая в черное. Ее муж шагал рядом, держа под мышкой пакет, который, очевидно, свалился с тележки. Женщина бросила на меня злобный взгляд, увидев мой мужской костюм.

— Хо, — сказал мужчина, остановившись. На шее у него висела бронзовая медаль, на которой был изображен крут и стрела. За пояс была заткнута какая-то металлическая трубка с ручкой, которую я приняла за дубинку. — Милость Божья, храни вас от Сатаны!

— И тебя тоже, — с улыбкой ответил Андри.

— Кто это? Ведете по делам Братства?

— Нет-нет. Все в порядке, Брат. — Андри хотел идти дальше.

— Постой. Я спросил, кто это.

— Мы исследователи, Брат. Взяли ее с собой, чтобы она готовила, таскала вещи и развлекала. На нее напали мыши-пираньи. Сожрали одежду. Пришлось дать ей свою. — Андри уже говорил мне, как они называют этих прожорливых тварей.

— Мыши-пираньи? Где? — подозрительно спросил мужчина.

— Тут недалеко. Мы лучше пойдем. Скоро стемнеет.

— Я в полной безопасности.

— Только не от мышей.

Мужчина внимательно на меня посмотрел. Помня о предупреждении, я быстро опустила глаза.

— Да какая из нее кухарка, это же тощая кляча! И кого она может развлечь?

Андри недобро усмехнулся.

— А она воровка. Пришлось ее проучить.

— Кухарки-воровки лопаются от жира.

— Не лопаются, если сидят на привязи.

— Ничего не понимаю. Вы готовите еду сами, а ее держите на привязи?

— Не слушай его, он у нас шутник. — Джотан оттолкнул Андри локтем. Внезапно он сделал испуганное лицо и прислушался. — Харк… Мне показалось, что-то шуршит.

— Мыши, так далеко на севере?

— Все бывает, Брат. — Джотан подтолкнул меня. — Шевелись, женщина, пока на твоих костях осталось хоть что-то. С Богом, — бросил он через плечо. И зашагал прочь; мужчина смотрел нам вслед, пока мы не ушли за поворот.

— Вот пристал, — проворчал Андри, когда мы скрылись из вида. — Хорошо, что у этого не было вашего сигнального зеркала с фонарем. Но учти, у Сыновей есть пистолеты.

— Пистолеты? — повторила я.

Он засунул палец за пояс, словно там была такая же трубка, вытащил его и сказал:

— Бах. Убивает за сто шагов. Дорогой, нужны недели, чтобы его сделать.

— О!

— Я предпочитаю нож. Помпезная штука эти пистолеты. Может убить врага, а может и разорвать тебе руку. Я так думаю. — Его глаза сузились. — Не знаете, что такое пистолеты, да? Ты о них не говорила.

— А ты не спрашивал, — быстро сказала я. — Я же не могу рассказать вообще обо всем.

Он схватил меня и начал трясти.

— Не смей мне лгать, Йалин! Ложь выдает тебя с головой!

Когда стемнело, мы вышли к окраине города, который назывался Помилуй Бог. Джотан остался со мной, а Андри отправился в город, откуда вернулся через полчаса, притащив с собой тюк, в котором я нашла жуткую длиннополую рясу с капюшоном и пару веревочных сандалий. Хотя было совсем темно, я все же могла различить, каким мерзким было это одеяние. Вытащив из кустов свои прекрасные, удобные сапоги и брюки, я с тоской наблюдала, как они исчезли в рюкзаке Андри. Больше я их не видела.

Теперь, когда я превратилась в кающуюся грешницу, рабыню, я перестала привлекать внимание людей. На ночь мы устроились в гостинице «Веселая поездка». Размер этого заведения сначала меня озадачил, но потом я поняла, что, видимо, мужчины здесь живут постоянно. В наших восточных гостиницах мы только устраивали пирушки. Большинство наших путешественников живет на своем судне. Те женщины и девушки, которые этого не хотят, снимают комнату, которую им предлагают по городской книге регистрации.

Гостиница «Веселая поездка» гудела от пьяных голосов, которые раздавались и в длинном коридоре, и в окруженном колоннами дворе. Над главным залом поднимались два этажа убогих спальных помещений, где можно было найти соломенный тюфяк на козлах, кувшин с водой и кусок мыла, больше похожего на желтый камень. Всю ночь я просидела в своей комнате, закрывшись на засов, и только иногда осторожно выглядывала во двор, где отводили душу Андри и Джотан. Внизу царило веселье, которое было не для меня. В такие таверны, несомненно, заходили женщины «сомнительного поведения». В коридорах и на лестницах слышался шум, возня, взвизги и хихиканье.

Утром Джотан признался, что за Главной башней находится более приличная гостиница, где останавливаются респектабельные мужчины со своими респектабельными женами. Но мы не искали внимания столпов общества, не так ли?

При свете дня Помилуй Бог оказался грязным, неухоженным и вонючим городишком, заваленным мусором, на который никто, кроме меня, не обращал внимания. С самого утра по улицам загрохотали тележки, повозки, лотки на колесиках — весь этот шум, я думаю, объяснялся низким уровнем техники. В другой ситуации я назвала бы их рыночную площадь живописной, но, на мой вкус, ее слишком портили два здания: огромный кирпичный молельный зал и, да, мрачная каменная Главная башня Братства, перед которой я увидела кучу пепла, которую все обходили стороной.

Мое сердце не жаждало больше путешествий. Это я-то, которая мечтала увидеть весь мир! Никогда не причислила бы я этот Помилуй Бог к списку городов, где я побывала — таких благословенных, как Аладалия или Аджелобо. Даже грязный Гинимой и заброшенный Порт Барбра казались раем по сравнению с ним.

То же самое я испытала, когда по пути увидела другие города: Домини и Адамополис, разделенные между собой полудюжиной убогих деревень. Там жили люди, но так жить я бы не смогла.

К северу от Помилуй Бог движение по дорогам увеличилось; путники сбивались в ватаги по шесть-десять человек, чтобы скрашивать себе путь песнями и разговорами. Но в компании мы сейчас нуждались меньше всего. Мы отделывались от тех, кто пытался завязать с нами разговор или набивался в попутчики.

Прошла, кажется, вечность, прежде чем я увидела реку хотя бы издали. Миновав Адамополис, мы пошли по дороге, ведущей к холмам у подножия гор. Джунгли почти закончились; теперь мне казалось, что я знаю, где мы находимся, потому что, когда мы плавали к северу от Сверкающего Потока, я различала горные вершины на западе.

Высшей точкой нашего путешествия оказалась площадка на вершине холма, с которого открывался грандиозный вид на восточный берег.

Но как можно было им любоваться? Жуткий памятник венчал вершину этого холма. Несколько валунов были сдвинуты вместе. Между ними торчал столб, на котором висела ржавая клетка в форме человеческого тела: железный костюм, запертый на висячий замок. Со скелетом внутри. Камера смерти скрипела и раскачивалась на ветру. Какими попадали туда люди — живыми или мертвыми? Я не стала спрашивать. Возле нас остановилась группа путников, они разговаривали, показывали куда-то рукой и украдкой поглядывали на восток…

Где-то далеко в лучах солнца блестела река, которая с такого расстояния казалась маленькой и незначительной. Дальше на северо-востоке я различила что-то похожее на дым. Неужели это был Гинимой?

— А вот и наш Сторожевой Висяк, — мрачно пробормотал Андри. — Не смотри на реку, Йалин.

Мы пошли дальше.

Скоро начался спуск в сторону реки, который вывел нас в лесистую местность, где я и увидела конечный пункт нашего путешествия.

Мужской Дом Юг был основательным городом, который располагался в долине на берегу изогнутого полумесяцем озера. С высоты он показался мне не таким убогим, как все остальные. Двух- и трехэтажные деревянные дома образовывали широкие улицы, расположенные строго под прямым углом. Эти строения перемежались жалкими лачугами из илистого кирпича, крытыми тростником — хотя тоже расположенными в строгом порядке. Возле озера поднималось несколько сооружений из камня и хорошего кирпича.

Джотан показал рукой.

— Это здание Налоговой Палаты… А это — Главная башня Братства, а вон там — Теобор…

— Теобор?

— Штаб «Деотеоретиков». А вон там — Техническая Академия.

Ну просто центр управления и науки! По вопросам устройства камер смерти и создания металлических трубок, которые убивают на расстоянии…

Выйдя в окрестности Мужского Дома Юг, мы до вечера проболтались в общественном чахлом парке. С наступлением темноты мы осторожно начали пробираться по темным улицам, освещенным только светом из окон и звездами, пока не добрались до трехэтажного строения, окруженного кустами и забором.

Джотан и я остались снаружи, а Андри проскользнул в калитку. Немедленно раздался яростный лай волкодава — и сразу затих. Скоро Андри вернулся и повел нас вокруг дома к заднему крыльцу, где из приоткрытой двери струился янтарный свет. Мы вошли в кухню. Нас встретил высокий веснушчатый мужчина, одетый в серый холщовый балахон. Его лысый череп был покрыт длинными редкими рыжими волосами. Над верхней губой у него была аккуратная щеточка усов, которая совершенно не вязалась с растительностью на голове. Он стоял, сжав волосатые кулаки, и был похож на грубую доску. Но он носил очки, прозрачные стеклышки, за которыми виднелись умные бледно-голубые глаза.

— Наверх, — приказал он. — Запри дверь, Андри. — Взяв лампу, он повел нас за собой.

Так я познакомилась с доктором Эдриком.

Мне пришлось провести у него три недели и отвечать на его вопросы каждый вечер и утро, а он записывал мои ответы бисерным почерком в черной записной книжке. Сначала ему помогал Андри; и если того интересовала общая картина, то доктор Эдрик записывал мельчайшие детали.

Наверное, я рассказала все не только о своей жизни, но и о жизни на востоке вообще. А почему бы и нет? Что мне скрывать? Разве я кого-нибудь предала? Вряд ли! Я чувствовала себя скорее послом разума, который мог открыть им глаза на их жизнь. Была ли я их врагом? Но ведь они спасли и приютили меня. Если бы не Андри и Эдрик, на все вопросы мне пришлось бы отвечать в гораздо менее комфортных условиях, после чего на костре сожгли бы то, что от меня осталось.

К тому же доктор Эдрик прекрасно чувствовал, когда я чего-то не договаривала.

Итак, я говорила и говорила. Стараясь отогнать от себя мысль, что я обмениваю ценнейшую информацию всего лишь на призрачную надежду или песню.

Выяснилось, что Эдрик был доктором «Деотеории», влиятельным человеком. Должно быть, он вел двойную жизнь, если интересовался рекой и хотел меня защитить. Каждый Первый день он надевал свою белую мантию и отправлялся читать проповедь в молельный дом рядом с Теобором. Когда я умоляла взять меня с собой, просто из любопытства, он категорически отказывался и ничего мне не объяснял.

Каждый будний день, утром, он надевал менее официальную одежду и отправлялся в Теобор. Пока его не было дома, я пролистывала некоторые монографии из его маленькой библиотеки. Это происходило только после того, как я заканчивала уборку в доме, чистку одежды и посуды, готовку и кормление волкодава…

Поскольку это были мои обязанности. У доктора Эдрика была «экономка», очень ему преданная. Но после моего появления он отослал ее навестить родственников в Адамополисе, о чем она просила уже давно. Я стала ее временным заместителем. Так было легче объяснить мое присутствие в доме.

В конечном счете, это было все равно что снова оказаться на борту «Шустрого гуся» — в роли безбилетного пассажира, который работой оплачивает проезд.

Библиотека Эдрика, она была очень небольшой из-за нехватки бумаги. Этот факт я выяснила в сортире, где на гвоздике висели куски ветоши. Книги, которые ее составляли, были напечатаны на очень грубой бумаге, очень мелким шрифтом — и на каждой из них стояла печать Братства. Может быть, поэтому бумага была такой редкостью. Ее выпуск ограничивала цензура.

Из книг Эдрика я узнала немногим больше того, что мне рассказывал Андри. Или скорее я больше узнала, но не стала больше понимать. Все эти казуистские теории и догмы о Божественном разуме, природе Змея — все то, о чем я знала лучше, чем любой западный житель. Но я так и не поняла, каковы были замыслы доктора Эдрика относительно реки.

Однажды, вернувшись домой, он застал меня — работа по дому была сделана только наполовину — внимательно изучающей старый трактат на желтой бумаге, озаглавленный «Истинная земля Человечества». Забрав его у меня из рук, он небрежно бросил его на стол.

— Ты испортишь глаза, девочка.

Я уже собиралась сказать ему, что его собственные гляделки только выиграли бы, если бы вместо грубых стекол там были вставлены прекрасные линзы из Веррино. Но он нахмурился, и я промолчала. Его мысли были явно заняты чем-то другим.

— Обстановка накаляется, — сказал он. — Об этом знают еще немногие, но это так. Твой замечательный братец пустил кота к цыплятам в прошлом году.

— Да? А может, это он был цыпленком среди котов?

— Я знаю об этом, и мне очень жаль. Таково было решение местных Сыновей из Майнстеда. Их можно понять.

— Я не ослышалась?

— Дорогая девочка, этим людям приходится жить рядом с рекой, ведь они добывают там руду. Поэтому они особенно подозрительны в отношении всего, что касается колдовства. Когда Теобор Мужского Дома Север узнал о том, что случилось, они очень сожалели, что не успели расспросить господина Капси подробнее.

— Неизвестно, что для Капси было бы лучше!

— По крайней мере, им удалось забрать его снаряжение и исследовать его в Академии. Подводный костюм оказался цел. Конечно, по-прежнему остается проблема мужчин, которые могут воспользоваться рекой только один раз…

Так вот где оказался водолазный костюм Капси!

— Мужской Дом Север: что это такое? Казалось, вопрос ему понравился.

— Больше четырех недель пути. Это еще один крупный центр. После того как здесь появился Капси, возникли две научные школы… Я скажу лучше так: некоторое время существовали две школы. Сейчас события разворачиваются так, что назревает конфликт между Хранителями и Крестоносцами. Последние пока в меньшинстве.

— Эти Хранители хотят оставить все как есть?

— Они стремятся к тому, чтобы наша Истинная земля была чистой и безопасной.

— А Крестоносцы хотят установить контакт с востоком?

— Контакт? — Он мрачно улыбнулся. — Если можно так выразиться.

— А вы на чьей стороне, доктор?

— Какая ты неугомонная, девочка! У тебя, наверное, вся семья такая — везде суете свой нос. — Он немного подумал. — Я считаю себя как бы посредником между этими школами. Крестоносцы, если добьются своего, дадут нам более точные знания о нашем враге, Сатанинском течении, и его слугах. Лучше так защищать наш человеческий образ жизни — не пытками и огнем, а тонким мастерством, техникой.

— Значит, ваш секретный план касается реки на юге?

— Мой план? О нет! План Крестоносцев! Из которого я надеюсь выжать долю знаний…

— Чтобы передать их Хранителям! — это было только мое предположение, но оно казалось мне весьма вероятным.

— Из твоих слов выходит, что я какой-то… циник. А я считаю себя идеалистом-прагматиком. — Он спорил сам с собой. — Этот план только на ранней стадии разработки. Может быть, от него уже отказались.

— Из-за меня?

— И, может быть, нужно всего лишь изменить его первоначальную цель. Из твоих рассказов я узнал одну очень важную вещь, Йалин. — Доктор Эдрик поправил очки. — А именно, что в южных джунглях существует некий гриб-наркотик.

— О нет, — сказала я.

— О да, — сказал он. — Стыдно, что ты его так и не нашла!

— Может, он здесь не растет.

— Ты же сама мне сказала, что выжила в наших джунглях потому, что они похожи на ваши. Значит, растительность в целом одна и та же. Весьма вероятно, что этот гриб растет и у нас — дальше на юге, куда наши исследователи еще не добирались. И где побывала ты.

— Я туда больше не пойду!

— А ты разве не собиралась идти в Майнстед? Что напротив Веррино? — Эдрик засмеялся. — Стоять там на берегу и махать платком? В Майнстед, где так любят сжигать людей.

— По джунглям можно ходить годами, собрать кучи грибов и не найти то, что нужно!

— А это, Йалин, как постараться. Все зависит от того, как организована экспедиция. Финансирование, количество людей. Придется брать с собой кроликов, чтобы выявлять ядовитые растения. И добровольцев, чтобы выявлять неядовитые.

Я добровольцем не буду.

— Разумеется. Ты слишком ценный источник информации. Но у нас есть много женщин, которые на это согласятся.

— Женщина для вас — это высший тип кролика? Он хитро погрозил мне пальцем.

— Пункт первый: ты сказала, что этот наркотик используется во время эротических оргий. Вероятно, с участием как мужчин, так и женщин, хотя это не доказано. Думаю, что у вас на востоке очень часто встречаются половые извращения.

Пункт второй: именно женщины вашего Порта Барбра устраивают эти развратные обряды. И единственный раз, когда ты видела наркотик в действии, это было с женщиной, хозяйкой твоего судна.

Пункт третий: женский мозг, несомненно, наполнен другим веществом, чем мужской. Отсюда уязвимость женщин перед Змеем… — Ему явно нравилось, как четко он представляет себе ситуацию.

Я не чувствовала ничего, кроме унизительного страха. Я-то надеялась, что попала в святой храм. Я надеялась, что они помогут мне вернуться домой. Я вообразила, что понимаю доктора Эдрика — посредника между мной и жестоким Братством.

На самом деле, я не поняла ничего. Я оказалась просто предателем.

«Черное течение, — прошептала я про себя, — помоги мне. Помоги всем нам».

Я молилась молча, внутри себя, как, наверное, молились Змею-Сатане женщины-ведьмы.

Ответа не было. Увы.

Доктор Эдрик педантично вертел в руках очки.

— Нужно уметь приспосабливаться к новым условиям, Йалин. Нужно. Разве я не приспособился к твоему появлению здесь? А ведь ты пришла с земли Сатаны. Полагаю, я ясно представил тебе свою позицию, чтобы ты смогла приспособиться — сделаться такой, какая ты должна быть.

Одно было очевидно. Мне нужно уходить из дома Эдрика. Мне нужно бежать из Мужского Дома Юг. Бежать в другое место. Может быть, меня будут преследовать Сыновья и Крестоносцы.

Куда мне идти?

Я думаю, что черное течение услышало мой призыв о помощи через все лиги мужской земли…

В ту ночь мне снился сон. Мне снилось, что я нахожусь в Сверкающем Потоке вместе с Джамби. Мы стоим на эспланаде. Ее муж куда-то ушел. На воде качаются рыбацкие лодки, в их блестящих нарисованных глазах отражается серебристое мерцание. Светящиеся существа снуют в воде, вспыхивая, как молнии — серебряные стрелки, указывающие направление с запада на восток. Направление на Сверкающий Поток.

И Джамби небрежно говорит: «Не знаю, что это за существа, но жалоносцы их боятся».

Я мгновенно проснулась. Я все еще слышала ее слова. Я снова и снова повторяла их вслух.

Она действительно так сказала, когда мы стояли на набережной? Или я их забыла, или не обратила на них внимания, потому что была навеселе? Или машинально запомнила, оставив в глубине памяти?

Я встала и начала ходить в темноте по комнате, напряженно думая.

Это были мои собственные мысли? Или это был сон? Ответ черного течения? Что это было? Почему в Книге Реки не говорилось о том, что воды Сверкающего Потока свободны от жалоносцев?

Может быть, рыбачки из Сверкающего Потока — школьные подруги Джамби — знали об этом, но предпочитали не афишировать, им бьшо достаточно сознавать, что не нужно надевать перчаток, когда разбираешь сети…

Может быть, воды как таковые и не были свободны от жалоносцев? Может быть, жалоносцы просто не трогали светящихся существ? Их скопления возникали и исчезали, так что вода иногда просто кишела ими. Но так было не всегда. Если их косяк растянется через всю реку до течения и после него, можно ли будет там плыть?

Если я погружусь в серебряную стаю возле этого берега и поплыву вместе с ней до течения…

Да, течение. Это проблема.

Оно пропустило меня один раз. Почему бы не пропустить и во второй?

А там плыть к восточному берегу под прикрытием другого светящегося скопления…

Долгое плавание, вообще-то говоря!

Но если меня не искусают жалоносцы, я смогу отдыхать. Менять стиль плавания. Лежать на спине, чтобы перевести дух.

Снова и снова я смаковала эту мысль. Она была такой живой и ясной. Но была ли она осуществимой?

Может быть, эти слова сказала и не Джамби. Может быть, их произнесла одна из ее подружек на вечеринке. А может, во сне словами Джамби со мной говорило течение.

Может быть. Может быть. Так ходить по кругу можно бесконечно. Я решила поступить так, как подсказал мне сон.

Я задумалась. Гинимой находится приблизительно на северо-востоке от Мужского Дома Юг, если тот дымок, который я различила с холма Сторожевого Висяка, был действительно нашим грязным заводским городком. Значит, Сверкающий Поток — на юго-востоке.

Сколько до него от Мужского Дома Юг? Десять лиг? Двенадцать? Возможно, не больше. Я могла с уверенностью предположить, что Сыновья особенно избегали именно этого участка берега: здесь чары Змея распространялись особенно сильно. Вся местность напротив Сверкающего Потока была пустынной. Значит, мой сон указывал мне верное направление.

Я решила ничего не спрашивать Эдрика о светящихся скоплениях, и не проявлять интереса к этому вопросу вообще. Потом снова легла в постель.

На следующее утро я начала потихоньку таскать еду и складывать ее в своей комнате. Тайно, но методично.

Как хорошо, что в мои обязанности входило кормить волкодава доктора Эдрика. Теперь эта зверюга считала меня своим другом. Или, по крайней мере, хорошо меня знала.

Иначе, когда я через несколько дней в полночь выскользнула из дома, она своим лаем подняла бы всю улицу, прежде чем разорвать меня в клочья…

Доктор Эдрик больше не возвращался к теме своего грандиозного плана. Но он начал приходить позже обычного. Дважды он надолго запирался в кабинете с Андри и Джотаном. Во второй раз Джотан вышел из дома через несколько часов, снаряженный в дальнюю дорогу. Я не знала, куда он направлялся — на юг или на север, в качестве курьера в Ка-Теобор Мужского Дома Север. (Ка-Теобор, так формально называлось это здание; «ка» — это. какое-то старинное слово, которое обозначало сущность, которая управляла «психической связью» с Раем, когда умирал какой-нибудь человек.) Куда бы ни направлялся Рыжий, он был далеко.

В ту же ночь я тихонько спустилась по ступенькам и отперла дверь кухни.

Я бросила кусок мяса собаке, которая появилась как по волшебству. Не успела я пройти и половину пути, как пес уже проглотил мясо и потащился за мной. Всю дорогу до калитки мне пришлось успокаивать и похлопывать его, что у собак считается проявлением дружеских чувств. Когда я вышла за калитку и захлопнула ее, волкодав начал завывать. Я отломила большую ветку и бросила ее далеко в темный сад. И тихонько пошла на цыпочках прочь, надеясь, что, когда пес вернется, притащив в зубах ветку и виляя хвостом, и не найдет меня, он сразу обо мне забудет.

Должно быть, так и получилось. Волкодав не стал лаять.

Я пробиралась по Мужскому Дому Юг. Я понимала, что ходить по ночным улицам в одиночку могла только «шлюха» или ведьма. Но на мне была одежда цвета тьмы, а улицы города не знали, что такое цивилизованное освещение.

Через три часа, оставив город позади, я пробиралась по лесной тропинке, ведущей из долины.

Выбраться из города, минуя лачуги, было нетрудно. Их четкое расположение оказало мне неоценимую помощь. Даже в этих убогих кварталах дома располагались с севера на юг и с запада на восток.

Спрятаться мне пришлось только один раз; и один раз побежать, когда я всполошила собаку — но она, видимо, была на цепи. Два раза я упала и вывалялась в грязи, когда пробиралась огородами мимо хибар.

За огородами начинались заросли. Найти тропинку среди кустов и деревьев было трудно, и это заняло довольно много времени. Мне пришлось вернуться назад. И сделать круг в северном направлении. Наконец, я нашла изрытую колеями дорогу, ведущую в нужном направлении — на восток, к реке.

Когда небо начало сереть, дорога вывела меня к своей конечной точке: лагерю лесорубов. Впереди виднелись длинные хижины, поваленные деревья, повозки — с хомутами и постромками, предназначенными для людей. (Мужчин. Или женщин.)

Сначала я хотела пробраться прямо через лагерь, но уже начинало светать, и меня могли заметить. Кроме того, в лагере могли быть собаки. И я пошла по склону холма, среди значительно поредевшего леса. Когда встало солнце, я была уже далеко.

В лагере поднялся шум. У меня остановилось сердце — но тут до меня дошло, что это был просто сигнал вставать и браться за работу.

Я прошла еще пол-лиги и решила сделать привал, к этому времени окончательно выбившись из сил. Заросли были густыми, но проходимыми. Тропинок не было, кроме маленьких дорожек, протоптанных какими-то существами. Я спряталась в густом папоротнике, умяла себе подстилку, как делают собаки, и уснула.

Когда я проснулась, надо мной жужжали насекомые, садясь на ссадины и потный лоб. Хотя от них все чесалось, я не сразу их отогнала. Затаив дыхание, я прислушалась, не раздаются ли отдаленные крики, лай собак или еще что. Тишина. Я слышала только шум леса, какое-то бормотание, гогот. Я поела, справила нужду и завалила это камнями. И отправилась дальше. Теперь вниз по склону холма. Прочь от гор, уходящих в глубь страны. Я ориентировалась по солнцу.

Через восемь дней я вышла к водам Сверкающего Потока. Я не слишком торопилась — часто у меня и не было такой возможности. Я избегала широких людных дорог, хотя уже на второй день поняла, что Сыновья меня не преследуют. Должно быть, доктор Эдрик решил, что я побежала на север, в сторону Веррино. Или, что было менее вероятно, направилась прямо на восток, к заколдованной реке, чтобы как можно скорее окунуться в ее воды.

Вместо этого я отправилась на юго-восток, пересекая страну по диагонали.

Это путешествие не было тяжелым. У меня была еда, мне не нужно было пробиваться через густые джунгли, так что иногда мне казалось, что я просто совершаю прогулку.

Наконец, однажды вечером, когда уже начинало темнеть, я в последний раз раздвинула кусты и лианы и оказалась на берегу реки. Я увидела серебряных существ, снующих в воде, и мое сердце заколотилось от радости. Когда стало совсем темно, свечение засияло еще ярче.

Казалось, сон и явь слились воедино. Снова мириады существ устраивали для меня представление, которое я воспринимала как сон наяву, а не всплывшие в памяти воспоминания. Насколько мне было видно, свечение занимало все водное пространство в обоих направлениях. Даже если бы я поплыла вниз по течению, я и там была бы в безопасности.

Один из языков белого огня подходил к самому берегу. Он был достаточно широк: триста или четыреста пядей. Острым углом он показывал на юго-восток. Вдалеке, на северо-востоке, мерцали крошечные огоньки, видимо, это была гавань Сверкающего Потока.

Я сбросила свою черную одежду — теперь она была мне не нужна. Сняла нижнее белье. Отбросила в сторону стоптанные веревочные сандалии. Я очистилась от запада. Я решила погрузиться в поток обнаженной. Если бы меня увидел какой-нибудь Сын Адама, он узнал бы, что ведьма отправляется домой, и закрыл бы глаза. А может, и не закрыл, а пялился бы и сгорал от желания.

Я нашла место, где ил отходил подальше от берега—и вошла в воду по светящейся дорожке.

Когда на такой широкой реке дует даже легкий ветерок, волны полностью заслоняют от вас противоположный берег. Звезды сияли надо мной, как вторая река; они были словно серебряная россыпь, среди которой попадались сапфиры и рубины. Я ориентировалась по созвездию Секиры, помня, как оно перемещается со временем вокруг полюса.

Жалоносцев не было. Если большие стаи рыб-попугаев, аджилов и хоков и кормились в этих водах, я не почувствовала ни укусов, ни их прикосновения. Мои руки светились теплым белым огнем. Голова, наверное, тоже, хотя я не погружала ее в воду.

Не знаю, сколько раз я сменила стиль — брасс, баттерфляй, кроль — или сколько прошло времени, час или больше, когда впереди показалась черная полоса. Яркое серебряное свечение и сияющие звезды Секиры уже начали слепить меня; эта чернота вернула зрение.

Я не замедлила движение и не остановилась.

Но я отчаянно взывала про себя:

— Червь Мира, это я: Йалин! Пропусти меня!

Если я надеялась, что, как и в прошлый раз, какая-нибудь гигантская рыба вынесет меня, бесчувственную, на восточный берег, то напрасно.

Я медленно пересекала течение, рассекая грудью что-то похожее на мягкое масло. Пока я плыла, оно исследовало меня. Снова в моем мозгу рождались сны, снова их кто-то просматривал, раскладывая, словно на витрине. Я не ушла под воду и не потеряла сознания. Даже переживая свои «галлюцинации», я полностью сознавала, где нахожусь. Вот я пробираюсь по южным джунглям, а потом шагаю по дороге вместе с Андри и Джо-таном. Вот я в доме доктора Эдрика. Здесь течение, казалось, задрожало, заколыхалось…

Как и раньше, оно опустошало меня. Хотя и не разговаривало. Может быть, оно было слишком занято изучением информации о западном береге, и ему было не до меня. Меня, такой маленькой и жалкой, затерянной посреди реки. А может, послав мне тот сон, оно сочло, что больше общение ему не требуется. Возможно, мне нужно было по-настоящему впасть в бессознательное состояние, чтобы начать с ним общаться.

Или оно все-таки говорило со мной? Только не словами?

Каким-то образом я почувствовала, что оно довольно мной. Я почувствовала, что теперь смогу пересекать его, когда мне захочется или будет нужно. Оно не сказало мне об этом прямо; это была всего лишь моя интуиция.

Конечно, мое второе плавание проходило куда спокойнее, чем первое, когда я задыхалась и сходила с ума.

И тут течение осталось позади.

Я снова барахталась в чистой речной воде. Опять ослепительно засверкало свечение. Невидимый берег находился где-то в трех четвертях лиги. Я по-прежнему была далеко от земли. И очень устала.

Я чувствовала жуткую, полную опустошенность и одиночество. Внезапно радость от того, что я прошла течение, сменилась яростью. Я думаю, это была необходимая ярость, ибо, как и тогда, в джунглях, она помогла мне собраться с силами.

— Помоги мне, черт тебя возьми! — закричала я. Течение не отозвалось. Я больше не представляла для него интереса.

— Ты куча дерьма! — завопила я.

После чего взяла себя в руки и продолжала медленно плыть по дорожке, похожей на ртуть, страстно желая, чтобы все поскорее закончилось.

Наконец, когда в сотый или тысячный раз я вытянула шею, пытаясь разглядеть, что впереди, я отчетливо увидела огни, темные очертания зданий, освещенных светом звезд.

И вдруг: мачты, взметнувшиеся к звездам, рыбацкая лодка на якоре слева от меня, еще одна справа.

Неожиданно для себя я доплыла.

Я преодолела последний сверкающий язык. Держась за камни, я продвигалась вдоль набережной. Наконец я коснулась каменной ступеньки. С трудом взобралась на нее.

Серебристая вода стекала с меня ручьями, а я медленно ползла вверх по лестнице. Я весила тонну. Каждая ступенька казалась мне невероятно твердой и неподвижной.

Перевалившись через последнюю ступеньку, я распласталась на земле, как медуза. Но перед, тем как вырубиться, я подумала, что, может быть, была не права насчет равнодушия камней. Набережная Сверкающего Потока внезапно показалась мне более уютной и родной, чем любые места, в которых мне приходилось преклонять усталую голову.

Я плохо помню последующие события — меня нашли лежащей на земле, и следующее утро я встретила завернутой в одеяло на койке брига под названием «Рог изобилия».

Следующий день был днем признаний.

После того как я получила новую одежду и уплела полную тарелку отличной жареной рыбы, я призналась во всем хозяйке «Рога изобилия». В тот же день мне пришлось повторить свой рассказ перед мини-собранием гильдии, на котором присутствовали хозяйка причала, Халасса, и две главы гильдии, оказавшиеся в порту. Одна из них принимала участие в конклаве на борту «Санта-Марии» в Тамбимату, накануне моего предновогоднего путешествия. Она могла подтвердить, что я та, за кого себя, выдаю.

Этим трем женщинам я и рассказала свою историю, включая Веррино. О том, как доктор Эдрик узнал о грибе-наркотике. О том, что мужчины западного берега верят, что все люди на земле — это искусственные куклы; а когда человек умирает, его разум возвращался в Рай — дом Божественного Разума, который когда-то прислал нас, чтобы заселять другие планеты и размножаться. Я рассказала все, абсолютно все.

И можете мне поверить, в тот день вверх и вниз по реке было передано много кодированных сообщений!

А я? Меня поселили в доме хозяйки причала, где мне предстояло жить до тех пор, пока не состоится собрание всей гильдии. Халасса не знала, как ко мне относиться — как к чуду или как к еретичке. Скорее я была для нее неким больным, которому удалось выжить после смертельной болезни, но в жилах которого еще осталась зараза. Я была изгоем — и немного парией. Героиней и отступницей.

Мини-конклав заставил меня поклясться, что самую важную часть моих приключений я сохраню в тайне. (Хотя чего стоили мои клятвы, если черное течение дважды пропустило меня…) Самую важную часть, но не все. Это было невозможно. С борта «Рога изобилия» слухи просочились сначала на берег, а потом и на остальные суда. Да и Халасса не стремилась держать меня под замком. А если бы и стремилась, у нее все равно ничего бы не получилось. Дом Халассы не был — и не мог быть — таким же, как дом Эдрика. После месяцев изгнания мне было необходимо снова окунуться в реальный мир: улицы, таверны, кафе, порт. Меня держали на поводке, но он был довольно длинным.

Когда я бродила по улицам, то привлекала к себе внимание. Те, кто знал мою историю, считали меня чудом, на которое можно показывать пальцем. Смотрите: первая женщина реки, сумевшая преодолеть черное течение — да еще дважды! Она первая узнала о жизни на западном берегу! Нет ли у нее теперь рогов на голове или черного языка, или еще какой отметины? Может быть, она умеет говорить с течением и предсказывать будущее? Что-нибудь в этом роде. Некоторые женщины пытались выудить у меня информацию либо дружески похлопывая по плечу, либо разговаривая елейным голосом.

Некоторое время мне это нравилось, потом надоело. Скоро — но не очень — жизнь снова потекла своим чередом. Люди перестали приставать ко мне с дурацкими — и не совсем дурацкими — вопросами, на которые я не знала, как отвечать. Через шесть недель после моего возвращения на шхуне, пришедшей из Ворот Юга, состоялся конклав, на котором присутствовали восемь глав гильдии, где я снова повторила свой рассказ.

Этот конклав заседал четыре дня. Главы гильдии собрались не столько для того, чтобы судить, сколько выяснить во всех подробностях, как живут западные жители и может ли это как-то отразиться на наших представлениях о своей жизни.

Они разрешали мне присутствовать на заседаниях и высказывать свои мысли. Меня ни разу не попросили покинуть элегантно обставленную каюту с серебряными бра, мебелью из дерева-позолоты» и гобеленом, на котором был изображен Обелиск в Порту Первый Приют. Хотя мне показалось, что какой-то налет судилища все же присутствовал.

В последний день заседания слово взяла самая младшая из глав гильдии — красивая блондинка из Сарджоя по имени Тамат. Она заговорила об этом памятнике.

Он возвышался на скалистом холме над городом. Это место славилось среди любителей пикников, потому что с него открывался чудесный вид на луга Порта Первый Приют и реку. Тот, кто выткал этот гобелен, изобразил на нем несколько семей на пикнике. Алые и оранжевые коврики ярко контрастировали с примятой травой на заднем плане, которая поднималась (судя по изображению) до самых серых крыш Сарджоя, а также с голубой рекой и небом — по нему, для контраста, плыло несколько кудрявых облаков. На переднем плане скакали несколько голых ребятишек, целовалась влюбленная парочка и дурачился старик, размахивая флягой с вином. Сидящие мамаши и папаши выглядели большей частью расплывчато, словно нити в этом месте полиняли или художник не умел изображать сидящие фигуры. Из раскрытой корзинки на коврик сыпались фрукты, рыба и связки сосисок. Видимо, эту корзинку опрокинул старый фигляр от досады на то, что большую часть продуктов забыли приготовить.

Памятник Кораблю представлял собой базальтовую колонну высотой в несколько сотен пядей, в форме толстой рыбины, с нижними плавниками, которые ее поддерживали. Вообще-то ей следовало быть побольше. Чувствовалась попытка создать перспективу — но безуспешно. КолОнна наклонилась так, что казалось, она сейчас упадет и раздавит людей.

Этот гобелен показался мне просто очаровательным.

На одном из черных плавников крошечными буковками была сделана надпись: «Здесь впервые появились люди, пришедшие в этот мир».

Пришли — с ковриками, корзинками, толстыми задницами, голопузыми ребятишками и пьяным дедом… Эта надпись, насколько я помню, точно соответствовала надписи на Обелиске. Слово в слово.

Тамат встала, подошла к гобелену и дотронулась до надписи.

— Странные слова, не правда ли? — спросила она. — Не «высадились» или «прибыли», а просто «появились». Словно люди «появились в мире» именно в этом месте… — Она смерила взглядом Неллиам, старейшину гильдии из Гэнги, сморщенную старушку с лицом, похожим на высушенную сливу. В ее глазах была надежда. — Разве гильдия не согласна?

— Язык со временем меняется, — предположила Неллиам. — Смысл слов.

Тамат не отставала:

— Что мы знаем о том, как попали сюда? Что, тысячи человек сели на космический корабль? А что они ели? Представьте, каков был груз. Вспомните, что сказала Йалин: чужой мир необязательно враждебен.

Я внимательно посмотрела на Тамат, стараясь не улыбаться от радости и гордости, что она оценила мои слова.

— Несомненно, там уже должен быть воздух, вода и жизнь, иначе зачем он нужен? Но почему жизнь стала именно такой, чтобы мог жить человек? Почему воздухом можно дышать? Почему можно есть растения и рыбу?

Однако чем больше я смотрела на Тамат, тем больше начинала подозревать, что ее слова продиктованы страхом. Так что-то невразумительно бормочет человек, когда не знает, что сказать; он говорит просто потому, что надо говорить хоть что-то, чтобы оправдать свое присутствие. Такой вид страха.

Она заговорила об этом, потому что решительно нужно было о чем-то говорить.

Под рукой оказался гобелен; он вдобавок дал ей возможность изящно пройтись по каюте.

Она только повторяла то, что говорила я. Повторяла раз за разом, словно это были ее собственные мысли,

Неллиам пожала плечами.

— Жизнь есть жизнь. Воздух есть воздух.

— Да? В самом деле? А может быть, нас действительно «сделали» или «переделали» — для нашего мира? — Сейчас Тамат нужно было, словно фокуснику, вытащить из шляпы новую идею. Я видела, что она уже к этому приготовилась. — Если это так, то единственное место, где это могло произойти, именно здесь.

О да, некоторым людям действительно нужен психоанализ, чтобы обратить на себя внимание.

Но тут заговорила старейшина гильдии Шарла. Она была в летах, и если у гильдии существовали тайны, она должна была знать их все. Очевидно, она их не знала. Очевидно, их не было…

— Вы знаете, — медленно заговорила Шарла, — что Обелиск всегда заставлял меня задуматься по другой причине. Это символ космического корабля, верно? А где же сам корабль? Ведь он должен был сохраниться, несмотря дождь и ржавчину, раз он смог перемещаться от звезды к звезде. Тем не менее ничего нет.

Тамат спокойно вернулась на свое место. Пока Шарла излагала свою мудрую теорию, Тамат глубокомысленно кивала, чтобы убедить всех (за исключением, наверно, Неллиам), что и она внесла свою лепту, позволив родиться на свет действительно оригинальной идее…

— Меня занимает природа этого корабля, — рассуждала Шарла. — Разве не нужно было его строить из металла или чего-то подобного? Представьте на минуту, что мы приручили гигантскую рыбу. Предположим, у нее на спине мы укрепили рубку и мачты и просверлили дыры в ее теле. А что, если бы и наши суда были такими, а не из дерева и металла? Мог ли космический корабль состоять из живого вещества? Не мог ли он создать наши тела из самого себя?

— У вас преувеличенное воображение, — заметила Неллиам.

— Тем не менее черное течение — это огромное живое существо неизвестной нам природы. Сложное и гигантское! Так, может, это и есть корабль? Допустим, что космический корабль мог быть живым существом, на котором не было экипажа и пассажиров, потому что он сам был экипажем и пассажирами. Некое божество, постичь которое мы не в силах. — Шарла достигла апогея вдохновения, ее голос звенел от благоговейного трепета и искренности.

— Но ведь его создали люди?

— Может быть, люди создали что-то еще более великое, чем они сами, и это великое породило еще одно великое: живое и мудрое. А оно уже создало корабль. Или даже породило его. Люди, которые начали этот процесс, уже не соответствовали его результату.

— Как это понимать, Шарла?

— Ребенок превращается в девочку — которая становится женщиной. Женщина полностью меняется с того времени, когда была ребенком.

Неллиам фыркнула.

— А женщина дает жизнь новому младенцу. Мы возвращаемся туда, откуда начали.

— Это просто сравнение.

— Возможно, удачное, — сказала Тамат. — Можно сказать так: как куколка превращается в бабочку.

— Я предлагаю сосредоточиться на том, что несомненно, — сказала Неллиам. — Как то: возможные перемещения Наблюдателей из Веррино, когда Йалин расскажет им о своем путешествии.

— Я ничего не расскажу! — запротестовала я. — Честное слово! Зачем? Моего брата там все равно нет.

— Брата нет, а любовник есть. И другие знакомые. — Неллиам нетерпеливо отмахнулась. — Сейчас не до этого. Я думаю, надо обсудить, какую помощь могут нам оказать Наблюдатели. Если западные считают, что мы дочери Дьявола, они могут построить пистолеты, которые будут стрелять через реку. Или попытаются перелететь через реку по воздуху. Я предлагаю договориться с Наблюдателями, чтобы они сообщали о всякой подозрительной активности на той стороне. Далее. Нам нужно строить наблюдательные башни. Перестраивать сигнальные станции. Строить их больше и выше. Они помогут нам осуществлять связь. Я знаю несколько мест, где сообщения можно передавать часами, пока судно не окажется в нужном положении. Год назад я бы сказала, что никакое сообщение не следует передавать столь срочно… — Она задумалась.

— А как быть с женщинами запада? — спросила я. — С их ужасной жизнью. С казнями.

— Мы не можем им помочь, Йалин. Не разрушив при этом наш собственный мир.

— Но…

— Что ты предлагаешь?

— Мы могли бы перелететь по воздуху!

— Мы не хотим. По причинам, которые даже ты должна понимать.

— Кроме того, — начала Шарла, явно став на сторону Хранителей, — если мы перелетим через реку с помощью ветра, как мы вернемся назад? И что мы будем там делать? Произносить речи о свободе и счастье? Пока нас самих не сожгут… — Как я поняла, Шарла была из тех, кто спорит с обеими сторонами с таким видом, чтобы убедить, что наделена особыми полномочиями… не решать ничего.

Неллиам постучала пальцем по столу.

— У меня есть более веское возражение против вторжения. Йалин, даже проведя там долгое время, кое-чего не поняла. Между нами и ними есть одно жизненно важное отличие. Которое Сыновья непременно используют, учитывая все то, что скормила им Йалин — если только они не полные дураки. — Она оглядела присутствующих. — Так что это?

— Формы общественной организации? — Это была Марта, смуглая хозяйка причала из Гинимоя. Судя по ее тону и поднятым бровям, она не спрашивала, а отвечала нам. Она явно была союзницей Неллиам.

— Точно, — сказала Неллиам.

— Что вы имеете в виду? — спросила я. — Чего я не поняла?

Мне ответила Марта:

— Дело вот в чем, Йалин. В смысле техники Сыновья гораздо более примитивны, чем мы. Но у них есть централизованная власть: это «светская рука», их Братство. Их система совсем не похожа на нашу. Два их Мужских Дома, Север и Юг, очевидно, две их столицы, правящие города. У нас ни один город не управляет другим. Там у них есть то, что можно назвать «правительством».

— Две, вы считаете? Если у них две… столицы.

— Им нужны две столицы, потому что у них очень медленная связь. Но это не означает, что их страна поделена пополам. Скорее наоборот — судя по названиям.

— О!

— Наш способ управления обществом невидимый и ненавязчивый. Их — основан на насилии и жестокости. Жесткие условия существования ведут к жестким решениям. Условия жизни этих Сыновей очень суровые, поскольку они отреклись от реки…

— Которая сама управляет нами невидимо и ненавязчиво? — осмелилась предположить я.

— Ты знаешь об этом больше нас, девочка! Неллиам вяло подняла руку.

— Какие бы суеверия не содержала Книга Преданий, наша гильдия основана не на мистической мудрости. Мы поступаем согласно традиции: традиции, основанной на практике. А Братство придерживается догмы. Она и порождает их суеверия — ведь практика у них на вторых ролях.

— Книга Преданий — это суеверия? — повторила я, не веря своим ушам. Еще две или три женщины, а Тамат особенно, казалось, были шокированы.

— Очевидно, я преувеличиваю. Я просто хочу, чтобы меня поняли. Мы на словах признаем то, о чем говорится в Книге Преданий, потому что это работает. Если тебе приходится вкалывать на реке, чтобы зарабатывать на жизнь, она должна тебя принимать. Мы пьем течение. Мы подчиняемся определенным правилам. Потом мы в основном об этом забываем. Мы не ползаем по утрам по палубе на коленях и не молимся духу реки. Мы никогда не пытаемся говорить с течением. А вот они все это делают. Они одержимы — но отрицают это. У нас течение всегда на заднем плане — там, где оно и должно быть. У них — нет. Оно занимает их больше всего, хотя они его и боятся.

В каюте наступила тишина. Если бы все это сказала Тамат, поднялся бы страшный шум. Но не она это сказала.

— Кстати, о практичности, — сказала я, — как насчет планов доктора Эдрика отравить течение?

— Пусть они провалятся, — строго сказала Неллиам. — Пусть он годами ходит по лесам и ничего не находит. Пусть он попадет между этими двумя жерновами, Хранителями и Крестоносцами, и они раздавят его. Мы ничего не можем с этим поделать.

— Мы могли бы рассказать об этом всем, от Умдалы до Тамбимату. Предупредить людей. Рассказать им о западе.

— Зачем? Чтобы люди жили в постоянном страхе? Чтобы любой оппозиционер имел против нас оружие? — Неллиам наклонилась ко мне. — Чтобы твоя слава распространилась подальше? — Она говорила скорее шутливо, чем угрожающе.

Вскоре после этого конклав начал подходить к концу. У меня осталось странное чувство, что я побывала на высшем совете, — который ничего не решил. Гильдия могла сменить паруса; но могла ли она изменить курс? Разве можно изменить курс на прямой реке, которая вечно течет из пункта А в пункт В? Да и зачем?

В конце концов, после того как меня отпустили, главы гильдии пришли к практическим выводам: нужно строить новые сигнальные станции, которые можно будет использовать как наблюдательные башни (если их оснастить телескопами из Веррино). Вероятно, был достигнут некий консенсус, поскольку его результаты мне предстояло узнать слишком скоро. Я чувствовала себя полностью опустошенной. Сначала течением, а теперь своей гильдией…

Когда я подумала об этом на свежую голову, то решила, что сделать ничего нельзя. Как можно решить такую проблему? Поспешные решения могут только усложнить все дело. Если ты что-то называешь проблемой, то от этого становится только хуже.

Когда я покидала каюту, последнее, что я слышала, были слова Тамат:

— Суеверия или нет, — тут она посмотрела на Неллиам, — но пусть черное течение укажет нам путь. — Ее взгляд выражал почтение, но в глазах светилось что-то похожее на — скажем так — честолюбие. Как я уже говорила, это была красивая и привлекательная женщина. Наверное, она много работала и нравилась людям. И вместе с тем, возможно, немного боялась сделать что-то не так — когда нужно было говорить, выражать свое мнение и принимать решения. Она старалась произвести впечатление, но вряд ли сама верила в то, что говорила.

— Несомненно, — сдалась Неллиам. — Простите меня за грубость. Считайте это причудами старой женщины. Я просто старалась добраться до самой сути.

— Да укажет течение нам путь… — Тамат и предположить не могла, как скоро и страшно покажет нам течение этот путь!

Ах да. В заключение меня приписали к судну под командой Тамат. Оно называлось «Голубая гитара» и направлялось на юг.

Вот так я бы и продолжала свою жизнь женщины реки. Так же, как и все мы.

В течение некоторого времени.

Я снова вернулась к работе. К нашей работе. Так прошло полгода, и снова наступил Новый год, годовщина того дня, когда я очнулась на чужом берегу.

Этот год я встречала уже не на чужбине. «Голубая гитара» стояла в каменных доках Джангали…

Накануне праздника я отправилась в старый город навестить Лэло и Киша, которых не видела уже больше года. Они могли перебраться в другой дом, уже собственный, но я решила сначала заглянуть в их старый родительский дом на дереве.

Мать Лэло оказалась полной смуглой женщиной с копной курчавых черных волос, украшенных гребешками и агатовыми бусинами.

Она устремилась ко мне с бурными приветствиями, как это принято в Джангали, а потом добавила:

— Подождите минуту, сейчас я вами займусь. Мне нужно присмотреть за ребенком.

— Ребенком? — кажется, я разинула рот. — Но как…

— Как обычно, дорогая! — Она громко засмеялась. — Как же еще?

— Значит, мы не виделись действительно давно.

— Лучше выводить цыпляток пораньше, я так считаю! Закончить с этим делом, пока молодая. Думаю, они заведут троих. Первым у них родился хорошенький мальчик, значит, следующей будет крупная крепкая девчонка.

Я подумала, осмелится ли когда-нибудь Киш говорить так же громко…

— К вам не заходила женщина по имени Джамби? — машинально спросила я.

— Кто?

Я описала Джамби мамаше, напомнив ей, что та была другом семьи Киша и вместе с ней мы были на борту судна, которое привезло Лэло и Киша домой.

— О, вспомнила! Она заходила как-то раз. Бродяга, а не женщина! Не могу сказать, что она мне понравилась. Этих женщин нельзя приглашать в дом. Из-за таких молодому человеку трудно привыкать к новой жизни.

Бедный Киш…

— Думаю, вы правы, — сказала я.

— Конечно, я права. Но подождите! У нас с балкона открывается такой чудесный вид.

— Не имеет значения. Я просто заскочила на минутку. — Я театрально хлопнула себя рукой по лбу. — Ой, у меня же дела, а я и забыла!

Мамаша пристально на меня посмотрела.

— Действительно? Так что мне сказать моей Лэло, кто приходил?

— Никто. Не беспокойтесь. — Я пятилась к двери. — Наверное, они заняты. Знаете, я и сама бродяга, перекати-поле.

— Смешная вы какая-то! Что ж, до свидания, — сказала мамаша и закрыла дверь.

Я ушла.

По дороге в порт я думала о своих родителях. Я с ними еще так и не виделась. Но это была не моя вина! Судно Тамат держало меня в южных водах, подальше от Веррино и Наблюдателей, так я думаю. Мы должны были отправиться вниз по течению «когда-нибудь», но я понимала, что переходить с судна на судно, как бывало раньше, мне не позволят. Тамат следила за мной.

Пару раз я писала родителям из Сверкающего Потока—и сейчас меня ждали два письма. Второе я получила в poste restante[4] хозяйки причала, когда мы пришли в Джангали.

В первом письме мать упрекала меня, что не пишу так долго. (Разумеется, я не сообщила ей, что провела некоторое время, разгуливая босиком и в одиночку по западному миру!)

Еще я почувствовала в ее письме некоторую тревогу за Капси. (Это тоже требовало моего личного присутствия. К тому же все так переплелось, что рассказывать о Капси, не рассказывая о себе, было невозможно, так что эта проблема со временем стала только сложнее.)

А в целом письма из Пекавара дышали миром и покоем. Конечно, ребенок уже родился. Девочка. Ее назвали Нарйа. Сейчас ей был уже год с небольшим. Дома все было прекрасно. Нарйа прелесть. Ее первым словом было «ождь». В пыльном Пекаваре пошел дождь, который ей очень понравился.

Может быть, мои родители и плакали обо мне потихоньку, только я в этом сомневалась. Письма просто излучали умиротворение.

Такой же самодовольно умиротворенной была и мать Лэло.

И главы гильдии. Потому что в глубине души они не верили, что что-то может измениться. Все чужое было для них так же далеко, как Умдала.

Спешу добавить, что и я не особенно стремилась познакомиться поближе с чужим западным миром. Тем не менее он существовал. И был населен людьми с больной душой; по крайней мере, один из них вынашивал планы, касающиеся и нас.

Вот такие мысли занимали меня по дороге на «Голубую гитару». Потом я выкинула их из головы.

В ту ночь наша компания собиралась соверпшть налет на «Перезвон», чтобы как следует отметить Новый год.

А в Тамбимату безымянная лодка готовилась совершить медленное плавание к середине реки. И на ее борту не было (какое счастье!) никакой Йалин…

Ну и веселенькая это была ночка. Музыка, разговоры, песни — как всегда оглушительные. Шутки, поцелуи (и комната отдыха наверху для тех, кто захочет уединиться), даже небольшая потасовка. На этот раз поблизости не было ни одной женщины из Порта Барбра. Опять у меня было похмелье, от которого я страдала все утро на своей койке; впрочем, не я одна.

Наконец, мне понадобилось облегчиться. Я вылезла из постели и потащилась на камбуз, где взяла кусок пирога с угрем, а потом вышла на палубу, чтобы прислониться к борту и подышать свежим воздухом.

Я решила, что, как и все, чувствую себя полностью умиротворенной.

Частично это было следствием похмелья: мне не хотелось напрягаться. Может быть, мне было приятно снова оказаться в доках Джангали. Казалось, что со мной не произошло ничего существенного.

Поэтому я лениво слонялась по палубе. Позавтракала с такими же страдалицами. Сыграла в карты, выиграв несколько финов, а потом снова их проиграв. Кто-то предложил отправиться в «Перезвон» и на следующую ночь, но это предложение было встречено без особого энтузиазма. Воздух был горячим, как одеяло. Солнце бросало раскаленные лучи на землю.

Примерно в два часа новая высокая сигнальная башня к северу от Джангали внезапно начала мигать. (О да, маленькие перемены все же были.)

Я лениво читала сообщение, которое передавали открытым текстом.

Спустя мгновение всю мою лень как ветром сдуло.

— Тамат! — взвизгнула я. — Хозяйка! Кто-нибудь, позовите ее!

На соседних судах тоже возникло какое-то движение, когда люди начали читать сигналы.

В мгновение ока Тамат оказалась рядом со мной, выскочив из своей каюты. Она тоже стала читать. Она пропустила начало, но это не имело значения. Сообщение повторили. Тамат хотела было бежать на наблюдательный пост, где находилась юная Мелезина, наш вахтенный, которая записывала сообщение. Но когда сигналы прекратились, она осталась со мной…

Что там было?

«Срочно. Из Умдалы. Передать дальше. Черное течение идет от моря вверх по реке. Голова течения прошла Умдалу в полдень. Скорость семнадцать лиг в час. Перевернула небольшое судно. Голова размером с небольшой холм. Похожа на гигантского квакуна. За головой остается чистая вода. Течение исчезает. Конец».

Сигнал поступил два часа назад! Черное течение поднималось по реке со скоростью семнадцать лиг в час. Скоро «голова» будет проходить Молнию. Примерно через час Мелонби.

Может быть, что-то дикое и ужасное выгнало ее из океана… Хотя вряд ли. Течение возвращалось в Дальние Ущелья, оно сворачивалось, как веревка. И на конце этой черной веревки находилась живая голова, которую никогда и никто за всю историю не видел! Голова размером с холм!

Тамат приказала боцману Хэли (ничего общего с Хэли с «Серебристой Салли») послать кого-нибудь на мачту с подзорной трубой, чтобы наблюдать за рекой; Хэли полезла по вантам сама.

— В Тамбимату ничего не могло случиться, — бормотала Тамат. — Прошлой ночью, я хочу сказать. Ничего, что могло бы вызвать такое. Иначе мы бы уже знали. Не твой ли драгоценный доктор Эдрик попользовал течение?

— Откуда мне знать? Как течение может идти вверх, Тамат?

— Ах, его вещество имеет странную природу. — Она цитировала Книгу Преданий гильдии, а не сообщала что-то новое. Ее голос звучал монотонно. Глаза застыли от ужаса. — По-видимому, это жидкость. Она течет внутри себя и представляет собой единое целое. Как скользкая жила, как ленточный червь.

— У этого червяка, кажется, есть голова!

— Оно течет не совсем как вода. Волны перекатываются через него сверху; а оно остается.

— Оставалось до сих пор! Заклинания нам не помогут, хозяйка! — Я выпалила эти слова резко, словно ударила по щеке.

На какое-то мгновение она сжалась.

— Да, да… Ты права.

— У этой головы есть мозги? И глаза? И рот? Она может говорить? Что, если она говорит!

— Говорит, — мрачно повторила она. — Что она может сказать? Теперь, когда реку может пересечь кто угодно? Когда любой может по ней плавать? Мир переворачивается…

— Течение сказало мне, что мир перевернется, когда оно начнет движение. Сейчас это и происходит. Сегодня. Может быть, это начал не Эдрик. Может быть, течение само решило так поступить давным-давно.

— Что же теперь будет?

С брам-стеньги раздался голос Хэли: «Я вижу рябь на воде по всей середине реки! Она движется!» — Хэли приказала Зернии занять ее место, а сама начала спускаться.

— Будет то, Тамат, что оно пройдет мимо нас здесь, в Джангали. Если не остановится на полпути.

— Если голова может перевернуть небольшое судно… нам лучше ослабить якорные цепи… Или даже отойти от берега на сотню пядей. Хэли! — закричала она боцману.

— Подождите, — остановила я ее. — Его скорость семнадцать лиг в час. Если она сохранится, то голова будет здесь… — Я посчитала. — Э, завтра, примерно в полночь. Может, через день, рано утром.

— О да, конечно. Правильно.

— И я хочу посмотреть на него, — добавила я. — С близкого расстояния.

К нам подошла Хэли.

— Хочешь? — В ее голосе звучал сарказм. — Слушаем и повинуемся. Хозяйка, прикажите поднять паруса! «Голубая гитара» идет к черному течению, чтобы Иалин могла на него посмотреть!

Тамат сжала губы.

— У желания Йалин есть… особая причина. Может быть, она сможет нам объяснить, что происходит… Хм, да, наверное, мы поплывем.

Хэли уставилась на нее, не веря своим ушам. Она не знала о моих приключениях. Когда «Голубая гитара» пришла в Сверкающий Поток, прошло уже шесть недель с того дня, когда я выползла на берег. Волны сплетен к тому времени превратились в легкую рябь.

— Команда не захочет туда идти! — запротестовала Хэли.

— Я поговорю с ними. Завтра. Или сегодня. В двух словах: Йалин пересекала течение уже дважды. Оно знает ее. Она провела много недель на западном берегу. И вернулась назад.

— О, — сказала Хэли. Она казалась оскорбленной. Потому что Тамат ей об этом не рассказала. — О! — На месте Хэли я тоже не знала бы, что сказать.

Хэли была глубоко обижена. И я видела, как сильно она рассердилась на меня. Тамат повернулась ко мне.

— Разве течение не находится в низшей точке отлива, когда наступает Новый год? Оно должно стать более вялым под действием наркотика, а не менее?

— Да, наркотик сначала замедляет его движение. Потом оно резко ускоряется. — Как Марсиалла, которая металась по своей каюте… — Оно начнет буйствовать.

Не имея возможности участвовать в этом разговоре, Хэли казалась еще более обиженной.

Днем поступили новые сигналы. «Из Молнии. Мимо проходит голова Река позади нее остается чистой».

«Из Мелонби…»

До полуночи мы не ложились спать, читая сигналы — просто вспышки фонарей — чтобы следить за передвижением головы вверх по течению. Наконец Тамат отправила всех спать. Следующая ночь могла быть долгой и трудной. Она объяснила почему. И ошеломила всю команду этим объяснением.

На следующий вечер мы начали готовить «Голубую гитару» к предстоящему плаванию, работая при свете фонарей нашего судна и дока.

Возник спор (не без участия Хэли), стоит ли рисковать прекрасной шхуной ради подобного мероприятия. Лучше использовать маленькую шлюпку, поскольку ее все равно не жалко, если что-то случится. Но маленькую шлюпку голова наверняка перевернет.

Двое из команды сошли на берег, хотя. Тамат предпочла считать, что они просто соскучились по земле.

А я, неожиданно для себя, оказалась очень непопулярной, поскольку вся эта рискованная затея проводилась из-за меня — хотя меня по-прежнему считали чудом. Мои сестры по паруснику разговаривали со мной так, словно это я была виновата в поведении черного течения.

Мы отчалили от берега. И медленно поплыли навстречу судьбе.

Мы проделали уже половину пути на север, когда замигали мощные сигналы с башни. Тамат стояла возле меня на носовой палубе. Меня освободили от обычных обязанностей, а кто мог сказать, каковы будут необычные?

«Срочно. Со Шпиля в Веррино», — прочитала я.

Такое сообщение поступило впервые. Значит, гильдия договорилась с Наблюдателями. Если только это сообщение не было случайным.

«…Передайте дальше. В городе взрывы. Пожар. Крики. Смятение. Набережную, по-видимому, атакуют. С реки приближаются большие плоты. С запада. Тревога по всем городам: вооружайтесь, кто чем может, чтобы защищать берег…»

Тамат так сжала мне руку, что стало больно. Казалось, она хотела впечатать в меня слова, как свои ногти в мою руку.

— Это Сыновья, — сказала я, морщась. — Они захватили Веррино…

С болью в сердце представила я, как Сыновья Адама рыщут по этому прекрасному городу, где каждая женщина в их глазах была ведьмой. Вооружайтесь, скажут тоже! Чем? Ножами и спицами? Вилами и мотыгами?

Тамат наконец обрела голос.

— Голова прошла мимо Веррино всего пятнадцать часов назад! Как они успели подготовить плоты? И людей, и оружие? Значит, план Эдрика сработал! Он действительно отравил течение! Черт бы тебя взял, Йалин, за все, что ты сделала! Будь ты проклята. Ты все им рассказала. Ты разрушила нашу жизнь!

А в Веррино стояли настоящие речные суда, словно приготовленные для Сыновей…

В одно мгновение мир раскололся надвое.

Как все это было несправедливо! Еще совсем недавно мне принадлежала вся река и вся моя жизнь, впереди были дальние города и страны, яркие приключения, друзья, возлюбленные, суда, мечты. Все, что так манило, звало за собой.

Все кончилось разом и навсегда. У меня было такое чувство, словно гигантская рука внезапно погасила солнце и звезды и высушила реку.

Внутри у меня стало так пусто, что я заплакала.

— Не будь ребенком! — презрительно усмехнулась Тамат. — Разве так встречают единственного друга, который спешит на встречу с тобой? Тебе нужно будет посмотреть Червю в глаза и похлопать его по головке.

— Пошел он к черту, — задохнулась я от злости. — У меня горе! Вы что, не понимаете? Кто еще из всех нас так страдал?

— Поздравляю, Йалин. Ты приносишь несчастье. — Как горько прозвучали ее слова!

И «Голубая гитара» поплыла дальше, спеша на свидание с головой Червя; а в трехстах лигах от нас началась война.

Часть четвертая ГОЛОВА ЧЕРВЯ

Некоторое время я слышала какой-то звон. Сначала я приняла его за пение. По мере того как близился час нашего рандеву, шум становился все громче; вместе с тем услышать его можно было, только наклонившись к самой воде.

Звук был такой, словно кто-то бренчал на огромной струне; это был шум течения, которое, гибко сворачиваясь, возвращалось в Дальние Ущелья.

В ночном небе сверкали звезды; на них постепенно наползали тучи. Глаза уже привыкли к темноте, и с фонарями мы могли видеть вдаль примерно на пятнадцать сотен пядей.

Видеть? Ну, это смело сказано! Мы едва различали предметы на расстоянии в двести пядей — а голову Червя смогли бы разглядеть, только если бы она прошла рядом с нами.

Я собиралась добавить «если бы обладали кошачьим зрением». Но когда-то в Пекаваре у нас была кошка. Считается, что кошки видят то, чего не видит человек. Так вот, это неправда. Кошки очень часто смотрят совсем в другую сторону…

Когда голова будет проходить мимо, у нас будет не более пятнадцати секунд, и только две-три секунды, чтобы разглядеть ее получше. Если только она не решит остановиться и поболтать со мной. Но на это было мало надежды.

Я рисковала жизнью людей из прихоти — а Тамат просто хваталась за соломинку. Я уже знала, что разочарую ее и еще больше разозлю. Я уже собиралась спрятать свою гордость в карман и умолять ее: «Давайте откажемся от всего этого. Давайте вернемся домой». Но это было бы нечестно. Что, отступить в последний момент? Переложить вину на кого-то другого? Я могла бы вынести ненависть Тамат (так я думала), но не ее презрение. Только не ее; она не заслужила права презирать меня.

Ах, опять мое знаменитое чувство собственного достоинства! Почему я ругаю себя за него? Но это так. Похоже, я просто не могу с ним справиться.

— Вон она! — закричала Хэли с верхушки бизань-мачты. Она никому не позволила туда забраться. Я надеялась, что она закрепилась как следует. Я вцепилась в леер и стала смотреть за корму.

Огромная волна подбросила «Голубую гитару». Судно завалилось на правый борт. Палуба резко накренилась. Что-то поехало, раздался треск и крики.

А посреди всего этого: какая-то темная громада, небольшой холм, словно оттолкнув плечом шхуну, пронесся мимо. Огромная масса черного желе, твердого, как мускул… На какое-то мгновение при свете звезд я увидела его лицо, но этого мгновения мне оказалось достаточно.

Я увидела огромного квакуна из джунглей: кожаный валун с выпученными глазами и ртом, похожим на клюв. На Главной башне в Помилуй Бог я видела гаргулий: перекошенные лица, возможно скопированные с лиц людей, которых тащили на костер.

Это лицо было куда страшнее. Рот напоминал разрез на поверхности холма, куда мог войти целый ялик вместе с командой; из него тянулись тягучие слюни. Подбородок касался воды. А над ним: какие-то складки и выступы — и два глаза под тяжелыми веками. Они были широко расставлены: длинные, треугольной формы и белые. В них не было ни выражения, ни жизни; словно их выжгла морская соль.

Лицо, созданное сумасшедшим! Лучше было не иметь лица вообще, чем иметь такое. Самое страшное, что могло бы с тобой случиться в жизни, это оказаться возле этого рта, этих глаз. Существо напоминало какого-то странного головастика: одна голова и хвост длиной в сотни лиг…

Но оно уже скрылось в ночи.

Едва шхуна «Голубая гитара» смогла выпрямиться, мы повернули назад и направились в порт. Судно скрипело и подрагивало, качаясь на волнах. Сверху на палубу что-то шлепнулось. Я испугалась за Хэли. (Или за себя, если это была не она?)

В общем, мы сломали гафель.

Скоро мы снова зажгли фонари. Они были погашены во избежание пожара. И Тамат начала подсчитывать потери.

— Итак, Зерния сломала лодыжку. А у Челли пробит череп — будем надеяться, что это всего лишь сотрясение мозга. Теперь еще гафель…

— Может быть, он просто подгнил. — Даже если и подгнил, ну почему я не придержала язык?

Тамат набросилась на меня:

— Не смей говорить, что на моем судне что-то гнилое! Сама ты гнилая!

Жалобные стоны перешли в визг; Зернии накладывали шину на сломанную ногу.

— Мне жаль, что они поранились, — сказала я. — Правда, жаль.

— Тебе жаль, вот как? В это самое время людей в Веррино разрывают на части! Так что ты узнала, Йалин?

А что я узнала, в самом деле? Передо мной снова возник тот головастик. Огромная голова, бесконечный хвост.

— Я думаю… может быть, он будет меняться. Как… да, как головастик, который избавляется от ненужного хвоста.

— Ты думаешь, — насмешливо сказала она. — И, разумеется, он «меняется» именно в тот момент, когда на нас нападают эти чертовы Сыновья.

На это я не знала, что ответить.

— Ну и что такого мудрого он тебе сказал?

— Ничего, — пришлось мне признать.

— Ничего, — усмехнулась она.

— Между прочим, когда он говорил со мной в последний раз, я была у него внутри.

— Так, может, нужно было бросить тебя за борт на веревке? Как приманку для Червя. — И она ушла.

Всю ночь, мы провели посреди реки, встав на якорь. Впервые судно останавливалось так далеко от берега; наши якорные цепи не были натянуты. Я лежала на своей койке и чувствовала себя несчастной и одинокой. Я была уверена, что не смогу сомкнуть глаз, но на следующее утро на заре я проснулась.

В то утро, когда мы поднимали парус, пришел сигнал, что в семь часов голова проследовала мимо Тамбимату…

«Голубая гитара» направилась в Джангали, где две женщины из команды потихоньку вернулись вечером на борт. Точнее сказать, как раз к ужину. Тамат сделала вид, что не заметила их отсутствия.

Вместе с тем она не стала и распространять слухи, что нападение на наш берег произошло по моей вине — иначе обстановка на судне накалилась бы по-настоящему. А так мне приходилось терпеть только угрюмую враждебность боцмана Хэли. И сдерживаемую ненависть Тамат. И мрачные взгляды других женщин, которые восприняли ранение Зернии как свое собственное. Челли отделалась всего лишь головной болью. К тому же она была не из тех, кто ворчит и жалуется.

А гафель действительно подгнил в том месте, где сломался. Его давно нужно было заменить, а не красить.

Много событий произошло в последующие дни, но не в Джангали. Мы узнали о них по сигналам из Тамбимату и со станции, расположенной к северу от Шпиля в Веррино.

В Джангали произошло только вот что: толпы встревоженных людей на набережной, волны паники, самые невероятные слухи и осада судов всякий раз, когда начинали поступать сигналы с башни — поскольку сухопутные крысы не умели их читать. Хозяйке причала пришлось выделить специального глашатая, который переводил каждый поступивший сигнал, а потом вывешивал этот текст на доске на рыночной площади. Не думаю, что это очень помогало успокоить людей.

Из Тамбимату сообщили, что голова Червя забилась в каменную арку под Ущельями. Теперь голова заблокировала вход и выход из Ущелий и сидела так, как ворота из черной плоти — широко разинув слюнявый рот и выпучив свои невидящие глаза. Гильдия посылала туда на разведку безымянный кеч; эту информацию сообщила его команда.

Может быть, за последнее тысячелетие голова Червя выросла так, что теперь не помещалась внутри горы. А может быть, места хватило только для тела, так что голове пришлось торчать наружу.

Был ли он жив или мертв и медленно разлагался, кто мог сказать?

Из Веррино передали, что Шпиль еще не захвачен. Наблюдатели сигналили, что смогут продержаться восемь недель; если сократить рацион, то дольше.

На следующий день после нападения все сигнальные башни к северу и югу от Веррино были сожжены дотла; новость, которая потрясла всех нас. Зачем было сжигать то, что можно захватить и использовать? Если только сигнальщики не предпочли сгореть вместе со своими башнями…

И все же, несмотря на сумятицу первой страшной ночи, одному ялу удалось вырваться и отплыть. Он пошел вверх по реке. Поскольку все сигнальные башни пылали, этот ял начал передавать сигналы, поступающие со Шпиля, на юг. К северу от Веррино ничего подобного не было, поэтому на всем протяжении реки от Сарджоя до Умдалы связь отсутствовала. Через три дня из Веррино отплыл бриг и принялся гоняться за ялом. Команда брига состояла из женщин, но каких-то неумелых — так продолжалось до тех пор, пока одну из них мужчины не выбросили за борт, связав по рукам и ногам. После этого дела брига пошли куда успешнее. Ялу пришлось срочно уходить; связь со Шпилем была потеряна.

За эти три дня Наблюдатели сообщили, что плоты отправились на запад, после чего вернулись с новыми отрядами вооруженных людей. Если бы Сыновья могли, они задействовали бы все захваченные суда. Но у них ушло целых три дня, чтобы наспех собрать хотя бы одну команду для охоты за ялом. Видимо, большинство членов команд попрятались в городе. Для них было бы лучше уйти подальше в глубь страны — хотя не думаю, что сама поступила бы так, впрочем, как и любая женщина реки. А скоро и этот шанс был потерян.

Со Шпиля Наблюдатели сообщали об убийствах и насилиях, которые совершала оборванная солдатня.

Но потом с запада пришли мужчины в балахонах: коллеги Эдрика, а может, и он сам. Разбой сразу прекратился, по крайней мере открытый. Трупы свезли в одно место й сожгли. Грабежи были остановлены. На дорогах появились кордоны и посты. По улицам ходили патрули, следя за порядком. Возможно, западные военачальники нарочно позволили своим солдатам терроризировать население Веррино, чтобы сначала запугать его, а потом выступить в роли благодетелей, для контраста. Или они сами побоялись туда соваться, пока не схлынет волна насилия. Во всяком случае, к тому времени, когда мы потеряли связь с Веррино, там установилась странная тишина. Сыновья пока что не собирали хворост для своих костров…

Из Пекавара, родного Пекавара, сообщали, что у них пока все в порядке. В Гэнги и других городах тоже. Повсюду срочно создавали отряды милиции, хотя, насколько они были эффективными, можно было судить на примере Джангали. Он всегда хвастался своей гильдией сильных, энергичных и грубых лесных джеков. В скором времени их отряды маршировали по городским улицам, вооруженные мачете, топорами и резаками. Несомненно, это очень поднимало боевой дух — но какой от него был прок? Город окружали только дикие джунгли, которые тянулись далеко на север.

Тем временем главы гильдии джунглей и реки совещались целыми днями и решали, что делать. Поступали кодированные и простые сигналы, которые для сухопутных не отличались друг от друга, поскольку они не умели читать ни те, ни другие. Я начала бояться, что Марта была права, когда говорила об отсутствии у нас единой власти.

А потом, через десять дней после вторжения, молчаливая Тамат велела мне идти с ней на собрание в зале гильдии джунглей.

«Джей-Джей-Холл», как его называли местные жители, был массивным деревянным сооружением и располагался на окраине нового города; настоящий храм, крыша которого держалась на стволах деревьев с помощью огромных балок и стропил, а в верхней часта стены располагались окна, чтобы пропускать свет и воздух. Войти в «Джей-Джей-Холл» было все равно что ступить на огромный корабль, предназначенный для того, чтобы служить прибежищем. В главном зале совсем не было мебели, словно жители не хотели оскорблять могучие деревья, превращая их в маленькие стульчики. Все сидели на подушках с кисточками, разбросанных по вощеному дощатому полу — и лучше бы вам снять обувь перед входом в зал.

Я уселась, скрестив ноги, рядом с Тамат. Всего в зале присутствовали двадцать джеков и женщин реки. И очень скоро один из джеков, одетый в типичные для них старые штаны и алую куртку, хвастливо поглаживая свои черные усы, вопросил:

— А почему это на Джангали нападут так скоро? Скажите мне! Если бы я был западным, чтоб у них кишки вывернулись, я бы сначала обеспечил безопасность Веррино. Плотно его окружил. Установил бы там такую власть, чтобы никто и дернуться не мог. И через год-два я бы отрезал Сарджой, потом Аладалию, и все потихоньку. Сделал бы там то же самое. Куда торопиться? Это у нас начнутся проблемы, когда нам перережут торговые пути. Мы попусту теряем время, расхаживая по городу с топорами на плече, вместо того, чтобы валить деревья.

Одна из хозяек судов сказала:

— Ну, а я бы поторопилась. Потому что течение может вернуться назад!

— Вернуться назад? С какой стати вашему талисману возвращаться назад? А луну с неба вам не надо?

Я иногда думала, как выглядит луна? Кусок скалы, плавающий над облаками? Вид холодного солнца? Этот насмешливый вопрос был оскорбительным.

— Надеюсь, вы не считаете, что женщины внезапно превратились в детей. Чтобы заниматься нашей работой, нужно быть опытными…

— Людьми. Мужчинами или женщинами. А если эти Сыновья пошлют суда, чтобы захватить берег, как рассказывается в пиратских романах из Аджелобо, кто будет с ними воевать? Те, кто умеет обращаться только с парусами и иголками? Или те, у кого топоры?

— Мистер, учиться управлять канатами нужно долго.

— А может, у нас много времени. Лет пять-десять.

Тут заговорил другой лесной джек. Он был старше, с родимым пятном в виде расплющенной вишни на щеке.

— Вам, женщинам реки, действительно нужно пополнить свои судовые команды теми, кто умеет обращаться с топором, как сказал мой друг. Женщина — не противник для сильного мужчины почти в любом бою. Но есть опасность застрять в этой драке надолго. Мы можем увязнуть в боях и потерять время. Нельзя позволить Сыновьям переправить через реку тысячи солдат. И я скажу вам почему. Судя по тому, что рассказывала эта ваша девчонка-прохиндейка, западные намного беднее нас в материальном плане. А теперь у них будет богатая добыча, которую они используют против нас же. Не важно, насколько они разрушат захваченные города, они все равно будут становиться только Сильнее.

Значит, гильдия реки — или Тамат — уже рассказала гильдии джунглей о моих похождениях… Я пришла в ярость, я не смогла сдержаться.

— Эта прохиндейка сидит перед вами! — громко сказала я. И только после этого спохватилась, что, возможно, мое присутствие на собрании не было случайным: я была своего рода козырной картой в игре нашей гильдии. Но что я была за картой?

Люди затаили дыхание. Мужчины впились в меня глазами. Женщины были в замешательстве. Тамат процедила сквозь зубы: «Заткнись!»

— Ладно, ладно, — пробормотала я.

— Так, так! — провозгласил Усатый. — Полагаю, гильдии реки придется нам кое-что объяснить. Она-то здесь зачем? Чтобы мы послали ее на самое высокое дерево без страховки? Или накололи на дерево-шип? Или сожгли на костре? Чтобы потом обе гильдии пожали друг другу руки? — Его голос был более злым, чем ему самому хотелось, так я заставила себя подумать.

Но ведь не это было картой, которую хотела разыграть Тамат: заставить меня лезть на дерево, чтобы снова установить мир между гильдиями?

— Мы не занимаемся такими вещами, — холодно продолжал Усатый. — Вы неправильно восприняли наш маленький ежегодный праздник.

— У нас и в мыслях не было ничего подобного, — запротестовала Тамат. — Мы поговорим о ней позже. — Она обратилась к мужчине с родинкой: — Сэр, мы согласны, что время работает не на нас. И когда я говорю «мы», я имею в виду всех жителей восточного побережья — мужчин и женщин, от Джангали до Гэнги. Поэтому… — И она посмотрела на хозяйку причала из Джангали, полную седовласую женщину по имени Паула.

— И поэтому, — спокойно продолжила Паула, — мы должны освободить Веррино как можно скорее. Как это сделать? Во-первых, нужно восстановить связь с северными городами, чтобы координировать наши действия. Нужно строить воздушные шары, чтобы переправлять курьеров через оккупированную территорию — и вести разведку. Это можно сделать.

Джек присвистнул.

— В самом деле?

— Мы думаем, да. Мы проведем испытания.

— А курьеры должны быть легонькими, как воздух! Теперь я понимаю, зачем вам эта девчонка.

Паула не обратила на это внимания.

— Во-вторых, нам нужно оружие, которое не будет уступать пистолетам Сыновей. Этим придется заняться Гинимою. Поэтому Гинимой должен быть надежно защищен. Сыновья могут направиться туда после Веррино.

— Зная, что там мастерские. — Усатый посмотрел на меня.

— Любой дурак скажет вам, что там мастерские, стоит только посмотреть на их дым! — сказала Паула.

— Да? А почему тогда Сыновья не захватили сначала Гинимой? Почему именно Веррино?

Может быть, потому, что у доктора Эдрика плохие очки… Я отогнала эту дерзкую мысль.

— По трем причинам. Гинимой мог им показаться самым укрепленным городом. Они не знали, что их там ждет.

— Теперь знают. Ответ: ничего страшного!

— Кроме того, Веррино расположен недалеко от Мужского Дома Юг, где Крестоносцы имеют, возможно, наибольшее влияние. Если мы не будем сражаться и не победим, они распространят его по всему западному побережью. И наконец, в Майнстеде у Сыновей есть удобная площадка для погрузки. Поэтому нужно защищать Гинимой. — Паула оглядела присутствующих. — А кто будет защищать? — задала она риторический вопрос. — И кто будет освобождать Веррино оружием, изготовленным в Гинимое? Успех этого предприятия сможет обеспечить только сильная команда, которая на недели отложит дела своей гильдии и будет получать продовольствие…

— Одним словом, джеки из джунглей. А их женщины тем временем будут ходить в лес и валить там деревья.

Усатый уставился на Паулу.

— Значит, вы предлагаете нам передать дела нашей гильдии женщинам, а самим вступить в вашу армию?

— Это будет общая армия: армия востока. Но это будет именно армия, да. Женщины реки будут перевозить бойцов и оружие. Не беспокойтесь, мы будем работать не меньше вас.

— Ну да, высадив нас в чужом городе. Мужчины не шатаются повсюду, как ваша сестра, имея любовников в каждом порту1 Можно было бы спросить: а что для нас Гинимой, чтобы ради него мы бросали свои дома и оставляли Джангали без защиты? И можно было бы ответить, что мы прекрасно проживем и без этого, от Ручья до Тамбимату.

Некоторые мужчины Джангали уж точно были родом из Веррино! Как это банально, когда новые вассалы вытесняют старых.

— Не беспокойтесь о своем городе. Джунгли надежно защищают Джангали от нападения.

— Вот именно! Паула подняла палец.

— До того дня, когда Сыновья придут сюда по реке — захватывая один город за другим.

— Ты знаешь, она права, — сказал Меченый. Усатый сдался.

— Значит, нам нужно собирать вещи и идти защищать Гинимой?

— Да, — сказала она.

— Пока гильдия Гинимоя будет делать пистолеты и все, с чем мы пойдем воевать?

— Пришло время говорить прямо и забыть о дипломатии, сэр. Да, да. Это единственный путь. Гинимой готов к производству мечей и пистолетов. И взрывающихся бомб, которыми вы будете стрелять с палубы судов, или сбрасывать их с воздушных шаров. И еще, — добавила она, — пожалуйста, не думайте так плохо о Йалин. Это она рассказала нам о пистолетах и о том, как Сыновья правят западным берегом; это ценные сведения.

Но я думала, кого же она защищает на самом деле — меня или честь гильдии?

— Такие же ценные, — выпалил джек с красным испитым лицом, — как те, которые она передала им о нас. И о том яде, которым пользуются женщины из Барбры.

Я поморщилась. Я заставила себя оглянуться на него, хотя мое лицо пылало так же, как и его.

— Нам нужно обсудить ваше предложение, — сказал Усатый. — Наш ответ мы сообщим завтра.

— Гинимой уже согласился, — сказала Паула.

— Может быть, потому, что он ближе всего к военным действиям и в большей опасности? И потому, что всемогущая гильдия реки обещала освободить от оплаты их грузы на пару лет?

Паула фыркнула.

— Потом вы испугаетесь, что мы заставим вас заплатить за перевозку вашего войска!

Хотя на вопрос она не ответила. Я подумала, что это глупо. Если джеки отправятся в Гинимой, рано или поздно они поймут, верны ли их предположения. А кто будет храбро воевать, зная, что его надули?

Но кто я была такая, чтобы критиковать?

— Завтра, — повторил Усатый. Он встал одним гибким движением. Встали и другие джеки.

— Подождите. Еще одно. Мы не обсудили как следует мотивы поведения Сыновей. Их верования.

— Ну и что? Оставьте это ученым умам и занудам из Аджелобо.

— Можно и так.

— Прекрасно! Это нас развлечет, когда мы пойдем в бой, будем разлетаться на части и погибать один за другим. Интересно, сколько бумаги им понадобится, чтобы напечатать свои научные фантазии?

Паула продолжала сидеть. Несколько джеков неохотно вернулись на свои места. Но не Усатый.

— Нужно знать, что думает твой враг, — сказала она. — И ключ к этому — черное течение, его природа.

— Черного течения больше нет.

— Оно есть! Свернулось кольцом в Ущельях.

— Ну и что? Теперь его влияние на реку полетело к чертям.

— И все же оно по-прежнему живет внутри каждой из нас, кто плавает по реке, — терпеливо сказала Паула.

Усатый был озадачен.

— Уверяю вас, мистер джек. Пусть меня вырвет, если я лгу.

— Да что вы такое говорите? Что с вами?

Паула дрожала. Ее лицо побелело. Она закусила губу. Усатый пристально на нее посмотрел, потом кивнул — чтобы показать, что его почти убедили. Внезапно Паула потеряла сознание и упала. Вокруг нее засуетились женщины, подкладывая ей под голову подушки.

— Ладно, я потрясен, — сказал Усатый. — Какие мне сделать выводы?

Тамат снова начала говорить. Немного театрально, на мой вкус, словно этот инцидент — хотя я знала, что Паула не притворялась — был отрепетирован заранее.

— А ключ к черному течению должен находиться в его голове, — сказала она. — Где же еще? Из Тамбимату передали, что его рот широко открыт. — Мне очень не понравился ее тон. — Открытый рот — это приглашение.

— Быть проглоченным? — Усатый засмеялся. — Может, у него рот просто заклинило. Или он умер.

— Тогда Пауле не стало бы плохо, и она не потеряла сознания.

— Бедняжка, — сказал краснолицый джек. — Некоторые так верят во всякие бредни, аж волосы дыбом.

И все же Усатого действительно потрясла эта сцена, хоть он и не хотел этого показать.

— Значит, у этой штуки во рту застрял ключ. Что теперь?

— Мы пошлем кого-нибудь в этот рот, чтобы все рассмотреть. Мы пошлем единственную из нас, которая, по ее словам, говорила с ним. Мы пошлем вот ее.

Меня.

Уверена, будь Паула в сознании, она сказала бы это с меньшей мстительностью в голосе. Усатый расхохотался.

— Ха-ха-ха! Это получше, чем заставить ее лезть на дерево без веревки!

Но краснолицый джек забеспокоился.

— Подождите-ка! А в наших ли интересах соваться в это дело? Не лезьте вы к нему. А что, если он оживет, когда кого-нибудь съест?

Тут заговорил джек с родинкой.

— Дело обстоит так: на нас напали. Напали варвары, которые любят нас не больше, чем присутствующих здесь женщин. Если кто-нибудь полезет в рот и этим сможет нам хоть как-то помочь — пусть лезет.

— Еще одна причина, по которой мы посылаем с этой миссией именно Йалин, — добавила Тамат с мерзкой улыбочкой, — состоит в том, что у нее есть особый талант выживать. Всегда оказываться на поверхности. Как блевотина, она всегда вылезает наружу.

Но эти слова нисколько не облегчили ощущение полной пустоты, образовавшейся у меня в желудке.

На следующий день джеки сообщили свой ответ, хотя я при том не присутствовала; и этот ответ был «да». Да, они превратят свою гильдию в армию и пойдут защищать Гинимой. Да, они освободят Веррино. Именно освободят, а не попытаются освободить. Когда джек решает повалить дерево, — оно падает.

Через день «Голубая гитара» отправилась в Тамбимату, имея на борту значительно повеселевшую команду. Когда Тамат одержала пару побед, она немного расслабилась. А когда она сообщила команде цель нашего путешествия — что я вызвалась залезть в голову Червя — отношение ко мне сразу изменилось. («Если только нам не придется везти ее прямо туда», — заметила Зерния, которая уже начала поправляться и прыгала на костылях. «Нет, нет, — поспешила заверить ее Тамат. — Йалин повезет черный кеч».) Даже Хэли смягчилась и стала вести себя менее враждебно.

Ах, мой шанс спасти гильдию! Быть героиней, чистой и наивной. Или мертвой.

Во время нашего путешествия я все время вспоминала эту жуткую голову: невидящие глаза, слюнявый рот… Я старалась не думать об этом, но мне больше нечего было делать. Мне запретили работать — на тот случай, если я вдруг сломаю ногу, случайно или нет.

Поэтому я проводила время за чтением книг из маленькой библиотеки «Голубой гитары», состоявшей из романов Аджелобо, и следя за невероятными приключениями их героев и героинь. Их-то никто не просил лезть в гигантскую слюнявую пасть. Теперь, когда прошло несколько дней, я начала понимать, на какой безумный поступок решилась. А что бы сделали вы, если бы вам в рот залетел жук, чтобы познакомиться? Все это походило на какое-то дикарское жертвоприношение; нечто подобное я нашла в одном из романов, но там героиню быстренько спас ее дружок.

Мы проследовали Порт Барбра без остановки. Скоро мы подходили к Аджелобо, который производил все эти сказки, которые так мне когда-то нравились; Аджелобо, чьим лучшим умам предстояло решить задачу, кто мы на самом деле — свободные личности или куклы. Они будут разгрызать этот крепкий орешек, а джеки тем временем — умирать во имя свободы. Мне был понятен сарказм Усатого. Не сомневаюсь, они будут корпеть над этой проблемой и тогда, когда Сыновья, высадившись на берег, все им объяснят огнем и мечом. К тому времени я уже давно буду переварена желудком Червя.

Когда до Аджелобо оставалось пол-лиги, Тамат подошла ко мне, потирая руки от удовольствия.

— Только что поступил сигнал. Первый отряд Джеков готов к отправке. Прекрасно, правда?

— Прекрасно, — согласилась я. — А что они будут делать, когда освободят Веррино? Вернутся в свои леса? Вы думаете, они захотят?

— Если течение не вернется, нам потребуется гарнизон в каждом городе к северу от Ручья. По крайней мере на некоторое время.

— На некоторое время — или навсегда? Нам потребуется постоянная армия, госпожа глава гильдии, и нашей гильдии придется ее обслуживать. А это уже совсем другое дело.

— В таком случае мы можем захватить западный берег и избавиться от Сыновей.

— Это не ответ. Как мы будем жить после этого? Как будем вьгходить замуж? Что будет с девушками? С мужчинами на берегу? С нашей Книгой? Все пошло к черту.

— Йалин, ты забываешь об экономической силе нашей гильдии.

— А вы забываете о том, что эта сила держится только на нашей монополии! Я не знаю, как нам теперь вернуться к прежней жизни. Рай потерян, потому что Червь ушел.

— В таком случае, — строго сказала Тамат, — ему лучше поскорее вернуться назад. Ты позаботишься об этом, дорогая, не правда ли? После этого тебя сделают главой гильдии.

— Ну конечно, я об этом позабочусь. Мне это раз плюнуть! Я просто похлопаю его по морде, душевно загляну в глаза и спрошу: «Ну что, Червячок, заболел? А что тебе дать? Меня? Ты хочешь меня, Червячок? Ну скажи маме!»

Тамат похлопала меня по щеке и ушла. Скоро по судну пронеслась волна ликования, когда она прочитала следующий сигнал.

С глазами, полными слез, я вернулась к своему роману «Девушка-юнга и каннибал». Одну за одной вырывала я из него страницы, делала из них голубей и бросала за борт. Скоро за нами тянулся бумажный хвост; хотя какое это имело значение на такой бескрайней водной глади.

Снова в Тамбимату! Ущелья, проступающие сквозь тучи; шпинатовое пюре, наступающее на город, который не видит ничего, кроме своих сгрудившихся крыш… Драгоценные камни и грязь.

Я потратила почти все свои накопления, примерно шестьдесят фишей, на великолепное бриллиантовое кольцо. Если уж мне предстоит погрузиться в вонючие слюни, я могу украсить себя соответствующим образом — хотя бы только палец.

У гильдии было свое представление относительно моей экипировки. У кого-то оказалось прекрасное чувство юмора: мне приготовили что-то вроде водолазного костюма.

— Это для твоей защиты, Йалин, — объяснила мне Маранда, коренастая, с ласковым голосом, глава гильдии. Это она сопровождала нас в поездке к Ущельям в прошлом году. На столе в ее конторе лежали стеклянный шлем и облегающий корсаж из свиной кожи с медным воротником, к которому крепился шлем и у которого на спине было прикреплено множество каких-то лент; а также жесткий пояс с замком на защелке.

— А почему не голой, умащенной маслами и благовониями? Про «благовония» я читала в «Девушке-юнге и каннибале». Звучало очень сексуально.

— Тебе понадобится воздух, Йалин. Мы изучили способ, при помощи которого твой брат перебрался через реку. Видишь этот клапан? У тебя на спине будет закреплено несколько бутылок со сжатым воздухом — хватит на два часа. Их сделали лучшие мастера Тамбимату. Бутылки проходят сейчас последнюю проверку.

— Они из золота и серебра?

— К тебе будет прикреплена длинная веревка, чтобы мы потом могли тебя вытащить.

— О, я буду совсем как муха на удочке у рыболова! А меня подцепят за ребра? Чтобы, когда Червь меня проглотит, вы смогли бы вытащить его из норы? И тогда добрая лодка «Безымянная» отбуксировала бы его в Умдалу.

— Я рада, что ты находишь в себе силы шутить перед таким испытанием.

— Испытанием? Какое же это испытание? Меня беспокоит одно: как он меня услышит через шлем?

— Об этом не беспокойся. Если со шлемом не получится, Мы пошлем тебя еще раз без шлема. А вот твоя лампа…

По крайней мере, на этот раз обошлось без речей, банкетов и увеселительных прогулок. Кому они были нужны? Почему-то мне совершенно не хотелось есть, — а что касается торжественности момента, то, какую бы чепуху я ни несла, можете мне поверить, эту торжественность я чувствовала прекрасно. Она пробирала меня до кишок.

Мне нужно было немедленно отправляться на черный кеч. Отъезд был назначен на следующий день.

К черному кечу, стоящему на якоре, меня отвезла юнга, поднимая веслами тучи брызг. Когда наша лодка подошла к нему, сверху показалось чье-то лицо: такое красное, что напоминало солнце, просвечивающее сквозь туман, красный круг, обрамленный соломой, — мое сердце заколотилось от радости.

— Пэли! Пэли, это ты! — закричала я.

Через мгновение я карабкалась по трапу на борт. Пэли из Аладалии! Жена реки с певучим голосом!

Пять секунд мы просто молча смотрели друг на друга. Потом Пэли воскликнула: «Да постой, дай мне посмотреть на тебя!» и сделала как раз обратное, бросившись ко мне и сжав в объятиях, чтобы проверить, что я не дух. Я Смеялась й смеялась, она тоже.

— Как же я рада тебя видеть! — задыхаясь от радости, сказала я, когда мы немного успокоились. — Но ты-то что здесь делаешь? Надеюсь, ты нё сидела в Тамбимату, с тех пор как…

— Думаешь, я обыскивала дно реки в надежде тебя найти? Вот уж нет! Но я уж задала жару этой тощей сучке. Той, которая приказала не останавливать тебя. Не знаю, слышала ли ты, как я…

— Мне было немного не до того… Нет, я только слышала, как ты что-то кричала. И чувствовала, что ты пытаешься меня удержать.

— Честное слово, когда я увидела, как ты лезешь на планшир, а потом удираешь по гику…

— Ты плавала в этом году к черному течению?

— Нет, я была в Аджелобо. Гильдия отправила меня туда. Я же была с тобой в тот раз, понимаешь. Умно поступили, а? Немножко отдыха, видите ли. На кече есть несколько сестер, которые плавали к голове в этом году. Я тебе скажу, они куда лучше, чем все эти заносчивые дуры, с которыми мы плавали в прошлый раз. Единственная ложка дегтя — это старуха Меня-Ничего-Не-Касается, она у нас шкипер.

— Знаю. Я как раз из ее конторы. Она, бедняжка, замучилась, пока шила мой свадебный наряд. Тесный он какой-то. Этому старикану Червю лучше не делать мне ребенка.

Пэли засмеялась и схватила меня за руку, чтобы полюбоваться бриллиантовым кольцом.

— Это и есть символ брачных уз? А Червяк сможет его напялить? Он слегка жирноват.

— О, Пэли! Все та же старушка Пэли. Я купила кольцо, чтобы хоть чем-то себя порадовать. Хоть чем-то. А теперь встретила тебя. Как я рада, что ты здесь.

— Хм, старушка Пэли не совсем та же. Она немного встревожена. Страшно за Ал ад алию. Я была там летом, а что там теперь? — Она вздохнула, но тут же сбросила с себя печаль. — Ладно, к черту все это. У тебя и так забот хватает на шестерых. А в нашей команде как раз шесть человек. Пойдем, я тебя познакомлю!

Они оказались действительно отличной командой. Три из них — Делли, Март и Сэл — совсем недавно плавали к голове течения. Лодия и Спарки были настоящими ветеранами, которые находились в Тамбимату, когда начались все вышеописанные события.

Лодия была хозяйкой судна, а Спарки — боцманом. Они плавали вместе уже очень давно. Лодия была такой же изящной блондинкой, как и Тамат, но не такой любительницей обращать на себя внимание. Спарки была смуглой, маленькой и ужасно напоминала мальчишку. Странно, что течение приняло ее, когда она его пила. Спарки была как раз такой, каких, по моему мнению, течение отбраковывало: она была похожа на мальчишку, который удрал из дома в женском платье, чтобы плавать по реке, — как рассказывалось в одном из романов, автор которого и понятия не имел о том, что описывал.

Было совершенно очевидно, что этой парочке гильдия доверяла больше всего: из-за их любви к реке и друг другу, что было одно и то же. Река связала их друг с другом; это можно было понять по тому, как они общались. Потеряешь одну — пропадет и другая. Поэтому гильдия могла полностью положиться на Лодию и Спарки в любом деле. Во всяком случае, я была уверена, что они не зануды.

Пять. С Пэли шесть. Я седьмая.

Только я не была членом команды; я была кое-чем другим. Я была ведром, которое нужно было забросить в пасть течения.

В тот вечер, поужинав тушеной свининой с рисом, мы пили восхитительный крепкий зеленый чай: тамби-мате. В сушеном виде он был похож на кусок местного пюре. От него отщипывались кусочки поменьше, опускались в стеклянные стаканы с серебряными крышечками и заливались кипящей водой. После чего эту жидкость полагалось пить через тонкую металлическую трубочку, и чего стоило ее оттуда высосать! Все это нам устроила Сэл, сама родом из Тамбимату. Набор для мате был подарен ей родителями после того, как ее выбрали добровольцем для новогоднего плавания к течению.

Мы выпили всего по несколько стаканов, но в голове зашумело, как после хорошей пьянки, хотя подобное опьянение было мне незнакомо. Голова оставалась совершенно ясной, и вместе с тем я чувствовала восторг и легкое онемение во всем теле, и уже не могла вспомнить, много ли я съела, и чего, и ела ли вообще. Да и какая была разница! Если бы у меня было такое тамби-мате годом раньше! Он был незаменим для того, кто заблудился в джунглях и ел только червей и коренья. Только не знаю, где бы я кипятила воду…

— Ты не подпишешь свой стакан? — попросила меня Сэл после четвертой или пятой порции.

— А?

— Твой стакан. Напиши на нем свое имя. Нацарапай бриллиантом. Между прочим, мне приятно, что ты поддерживаешь местных мастеров.

— Ты хочешь, чтобы я нацарапала на стакане свою кликуху, потому что купила в вашем городе драгоценный камень?

— Нет, конечно! Потому что скоро о тебе будут слагать песни и рассказывать всякие истории.

— Если так, я лучше их сама напишу, а то кто-нибудь другой наврет с три короба.

— Напишешь. Я знаю, что напишешь! Начинай прямо сейчас: поставь свое имя. — Она хихикнула. — Пожалуйста! На счастье.

— Давай, — поддержала ее Делли.

— Что ж, ладно. — Испытывая какое-то странное чувство и понимая, что все-таки не смогла избежать церемоний, я зажала стакан коленями и старательно вывела на нем «Йалин».

Сэл поднесла стакан к фонарю и стала поворачивать, чтобы полюбоваться надписью на свету. Иначе мои каракули на фоне плавающих в стакане листьев было не разобрать.

— Ну что, я испортила стакан?

— Нет, что ты, вовсе нет! Я буду его хранить.

Я чувствовала какую-то легкость и небывалый подъем.

— Он будет моим стеклянным надгробием, — пошутила я. — Ты будешь ставить в него цветы, если я умру?

Она усмехнулась:

— Нет, я буду пить из него тамби-мате. Всю жизнь. Немного погодя Пэли часто заморгала, словно ей в голову пришла какая-то мысль.

— Йалин, я хотела спросить: почему течение позвало тебя в прошлом году? Оно не отвергло тебя, иначе ты бы погибла. Что в тебе такого особенного? Ты не думай, я не хочу тебя обидеть…

— Нет, нет, ты права. — Она и в самом деле была права. Странно, но я никогда раньше об этом не думала. Я приняла это, как само собой разумеющееся, потому что это случилось со мной. Как все, я считала себя героиней своей собственной жизни, центром вселенной и так далее. Зачем я нужна сверхъестественным силам?

— Маранда спрашивала об этом, — сообщила Лодия.

— Как, старушка Меня-Ничего-Не-Касается?

— Ну, это ее как раз касается. Она возглавляет ежегодные рейды к черному течению уже много лет. Так что когда она узнала, что ты побывала на западном берегу и при этом не сошла с ума и не утонула, она была очень озадачена. И начала интересоваться тобой. Ты была слишком юной для такой чести, Йалин. Я и сама не знаю, почему так. Всего два года на реке и вот уже плывешь к течению…

— Я бы могла тебе сказать почему, но это долгая история, в которой полно лесных джеков с их праздниками и… (И грибов-наркотиков. Но об этом лучше помолчать…)

— Давай будем считать, что из-за твоих благородных качеств, а?

— Угу. Давай. Благородные качества нынче снова в цене… А что ей сказали?

— Что ты пила черное течение самой последней из тех, кто совершал предновогоднее плавание. Может быть, поэтому оно тебя и позвало. Оно запомнило тебя лучше всех.

— Запомнило? Вряд ли. Течение может позвать девушку, которая не смогла пройти посвящение, с расстояния в целую лигу! Оно может позвать мужчину, который попытается пройти по реке во второй раз…

— Но оно не может говорить с ними, только сводит с ума и убивает. Вот почему Маранда привезет завтра новое ведро течения: чтобы ты попробовала винца нового урожая. Плюс то, что осталось с прошлого года, если свежая порция окажется непригодной.

— О черт! Я же плыла через течение совсем недавно. Я его столько наглоталась!

— А оно говорило с тобой? Может, оно тебя не слышало.

— А может, ему не было до меня дела.

— Значит, еще один шарик течения поможет ему тебя вспомнить. Настроиться на твой лад.

— Настроиться, скажешь тоже! — Я обернулась. — Пэли, дорогая Пэли, — попросила я, — настрой-ка ты нас как следует!

— Хорошо. — И Пэли запела.

Если бы мы молча слушали и усмехались про себя, это было бы некрасиво. Но мы так не поступили. Мы все подхватили песню; и не для того, чтобы заглушить Пэли. Не петь такую песню было невозможно:

Под солнцем, где Синь ярка, Бежит река, бежит река, Под звездами, там, в небесах, Летят паруса, летят паруса, Под мачтами, ринувшись ввысь…

Скоро Сэл снова подняла свой стакан, поймав в него лучик света.

— Нашей лодке тоже нужно имя!

— Правильно, — согласилась Март. — О нашей старушке «Безымянной» пойдет дурная слава, если течение так и не вернется назад.

— А на какое имя будет реагировать течение? — Делли постучала по переборке. — Лодка, я нарекаю тебя «Йалин»!

— А я вот что сделаю, — пообещала Сэл. — Завтра я краской напишу «Йалин» на носу нашей лодки.

Мы засмеялись. Я подумала, что она этого не сделает.

На следующее утро хозяйка причала Маранда принесла «костюм для ныряния», бутылки с воздухом и канат. Когда она шла по трапу, то увидела, как Сэл, свесившись за борт, заканчивает выводить на нем желтой краской мое имя. Маранда начала так ворчать и бурчать от столь бесцеремонного обращения с ее драгоценным кечем, что Лодия, потеряв терпение, воскликнула: «Мы всегда сможем это потом стереть!» Почувствовав всеобщее неодобрение, Маранда сдалась.

Я снова выпила несколько шариков черного течения, и снова со мной ничего не произошло. И вскоре мы подняли паруса.

Как-то слишком быстро добрались мы до истока реки—и головы Червя, которая, словно гаргулья, торчала из-под каменной арки, касаясь подбородком воды.

Будет ли она еще страшнее при свете дня? Я боялась, что да. Й все же я смогла подавить накатившую было истерику, внушив себе, что голова неживая, что это просто огромная куча ила или базальта, покрытая землей.

Когда я видела голову Червя в последний раз, она двигалась. Сейчас она была неподвижна. Только вода плескалась возле нее, хоть как-то оживляя картину. Только бы она не двигалась! Только бы не мигали эти белые глаза, похожие на мел! Даже слюни в челюстях Червя застыли неподвижно, превратившись в скользкие сталактиты.

Нам удалось подвести «Йалин» почти вплотную к нижней губе и бросить якорь под защитой Ущелий, где было тихое место.

Ущелья! Ох, лучше бы я не смотрела вверх! Невозможно было поверить, что каменные глыбы, нависающие над тобой, — это просто отвесная скала. Нет, это могло быть только границей реального мира. Но как мы могли бы туда подняться?

Здесь мир словно изгибался почти под прямым углом, вызывая ощущение страшного головокружения. Сначала я подумала, что это из-за шариков течения, которые я проглотила. Но нет, просто здесь поворачивалась сама планета. Я не осмелилась взглянуть вверх еще раз, иначе упала бы навзничь.

Мы работали молча, только изредка перебрасываясь словами. Не потому, что боялись потревожить Червя. Нет, просто в этом месте слова таяли бы, как снежные хлопья; они бы исчезали прежде, чем их можно было понять.

Спарки и Сэл помогли мне облачиться в водолазный костюм. Она закрепили корсаж, потом привязали мне на спину бутылки с воздухом, из-за которых снять корсаж сама я бы уже не смогла. Шлем прикрепили к медному воротнику, открыли дыхательный клапан, и я почувствовала запах горелого масла — это был сжатый воздух. Маранда закрепила один конец тонкого жесткого каната у меня на поясе; остальная его часть была свернута, а другой конец крепился к подъемному вороту. Она зажгла мою лампу и прикрепила ее к шлему. Потом Пэли опустила трап прямо к губе Червя.

Мы были готовы. Я была готова. (А в голове промелькнула лихорадочная мысль: «Готова? Как можно быть готовой к такому?» Я отогнала от себя эту мысль, не желая, чтобы она была произнесена вслух.)

Пэли крепко обняла меня, из-за чего Маранда громко произнесла «тц-тц-тц», испугавшись, что она повредит творение лучших мастеров Тамбимату до того, как до него доберется Червяк…

Потом я спустилась по трапу, волоча за собой веревку. Я осторожно попробовала ногой губу, проверяя, не скользкая ли она, чтобы не бултыхнуться в воду. Это было бы неприлично и унизительно. Но поверхность губы оказалась липкой, как свежая краска; она подалась под ногой, и я смогла на ней удержаться.

Обернувшись, я послала «Йалин» последний привет, подняв палец со своим бриллиантовым кольцом. Не знаю, что подумала команда; может, они приняли это за неприличный жест. Я отвела в сторону липкие свисающие слюни — они не оторвались, только прогнулись. Потом еще одни, и пролезла внутрь.

Внутренние стенки рта были покрыты шишками и наростами; было так темно, что казалось, они поглощают свет моей лампы. Мне приходилось вертеть головой, чтобы хоть что-нибудь разглядеть. Вокруг меня метались тени, словно намереваясь наброситься сзади. Я не успевала следить за лучом света, голова начала кружиться. Я видела над собой темный купол с какими-то выступами размером с подушку…

Из-за снаряжения мне было трудно смотреть вниз, я не различала ничего, кроме ребристого пола. Более гладкого и твердого, чем губа.

Как только я ступила на него, у меня задрожали ноги. От испуга? Конечно, мне было страшно.

Но ноги у меня задрожали не из-за этого.

Сказать, что пол подо мной провалился, было бы слишком занудно. Эти слова не передают того, что я испытала в следующую секунду. Не успела я ничего сообразить, как с визгом полетела вниз, словно ребенок с горки во время праздничных гуляний. Веревка тащилась за мной… Наверху маячило черное желе… Небольшой поворот, удар головой… Тут моя лампа погасла. Только на полпути к пищеводу я поняла, что меня проглотили.

Тоннель немного изгибался вверх. От удара я перелетела через край. Я распласталась в кромешной тьме.

Вот теперь я задрожала как лист. Я даже описалась. Сначала стало тепло, потом мокро и холодно. Темнота была абсолютной. Ее даже нельзя было назвать темнотой. Это было ничто. Я словно ослепла.

Я лежала очень тихо. Или старалась так лежать. Поскольку ничего не происходило, я перекатилась на бок и осторожно пощупала рукой возле себя. Что-то мягкое и влажное… А здесь более скользкое и твердое, как мускул… Наткнувшись на какое-то щупальце, я отдернула руку. Да это же моя веревка! Мой страховочный канат. Может, дернуть за него? Три раза, что означает: «Быстро тяните наверх».

Но кроме того, что меня проглотили, ничего страшного не произошло. По крайней мере, я не барахталась в желудочном соке. Я продолжала осторожно ощупывать. Каждая новая пядь, которую исследовали мои пальцы, давала ощущение безопасности, возможности дышать. И новый повод для беспокойства, потому что в любой момент я могла наткнуться на… кто знал, на что?

Мне показалось, что у меня что-то произошло с глазами: я увидела крошечную вспышку света.

Я села и стала вглядываться в голубую мерцающую точку. Она уже превратилась в светящееся пятнышко. Я сидела затаив дыхание. Может быть, этот свет находился всего в нескольких пядях от моего лица. Слишком близко! Свет становился все ярче, но поскольку возле меня не становилось светлее, я поняла, что он, должно быть, далеко. И вдруг что-то внутри меня изменилось, и я уже знала, что нахожусь в своего рода тоннеле, который заканчивается чем-то большим, освещенным голубым светом. Я встала, выпрямилась и, подняв руки над головой, уперлась пальцами в потолок. Водя руками направо и налево, я обнаружила изогнутые стенки; они были мягкие и перемежались более твердыми «мышечными ребрами».

Я побрела на свет, вытянув руки перед собой. Сделав первые десять шагов, я пошла увереннее и смелее. А свет становился все ярче и ярче.

Через несколько минут я стояла перед входом в пещеру, жуткую и волшебную. Изогнутые стенки и потолок поддерживались голубыми костями, или твердыми мышцами. На полу, словно водоросли, шевелились какие-то ветви с листьями. Среди этой волосатой «растительности» виднелись наросты, образуя подобие лестницы. Все мерцало и переливалось всеми оттенками голубого и синего: ветви были розовато-лиловыми, а светло-бирюзовые наросты словно указывали дорогу. Пещера уходила куда-то вдаль, где плавал темно-лазурный туман. Была ли она частью Червя или его плоть лишь покрывала ее стенки?

Наросты-ступеньки вели к какому-то острову: большому бугру чего-то молочно-белого, в зеленовато-голубых прожилках. «Опаловый Остров», так я его назвала.

А я стояла перед входом в пещеру и не могла туда войти из-за чертовой веревки! Которую защелкнула на мне Маранда, опасаясь, что маленькие пальчики внутри Червя смогут ее развязать. Но теперь длины веревки не хватало.

Сделав шаг назад, я ослабила канат и начала перепиливать его своим кольцом. Я обязательно должна войти в эту пещеру — иначе зачем она освещена? Я так давила на камень, что он чуть не выпал из оправы; и все же мастера из Тамбимату победили. Ну еще бы; я ведь заплатила за это колечко целую сумку монет1 Наконец веревка развалилась на две части.

Как я ни старалась, сбросить бутылки я не смогла; но я по крайней мере отстегнула шлем, который запотел изнутри…

В пещере пахло дохлой рыбой и землей; ничего тошнотворного — ни запаха из кишок, ни застойного воздуха. Теперь, когда шлема не было, воздух из бутылок тихонько дул мне в шею. Так, теперь все кончится простудой или воспалением среднего уха…

Тиха и безмолвна была эта пещера, если не считать неясного бормотания и шелеста в едва различимых темных ветвях.

А не закричать ли мне: «Я здесь!» Но Червь, наверное, уже об этом знает. Я решила молчать.

Я прошла по ступенькам — без всяких помех — и подошла к Опаловому Острову. С близкого расстояния он напоминал глянцевую ягодицу какой-нибудь великанши: с молочно-белыми прожилками внутри и плотью в виде огромного купола. Его основание окружал ободок. Как только я на него ступила, весь остров задрожал. Я поспешно отскочила назад на ближайшую ступеньку.

Дрожание усилилось; по острову пошли волны, накатываясь одна на другую — и вдруг раздалось громкое «чмок»: Вершина острова раскрылась.

Ее половинки разошлись в стороны, и показалась человеческая голова. Она закивала, словно просила меня подойти. Я увидела лысую голову и голые плечи. Передо мной стоял, пошатываясь, обнаженный мужчина. Его кожа была того болезненного цвета, какой появляется от долгого пребывания в бинтах. Он напоминал огромную личинку, какие встречаются в джунглях. Его пах был таким же безволосым, как и череп.

Мужчина уставился на меня водянистыми голубыми глазами — потом сделал шаг, споткнулся и съехал со склона острова на заднице, с глухим стуком ударившись об обод.

— Я… — прокаркал он. Внезапно он отрыгнул какую-то белую жидкость. По всей видимости, этого парня можно было не бояться! Вытерев рот, он выпрямился и попытался улыбнуться — потянул себя руками за щеки, словно прилаживал на себе маску. — Привет, я буду твоим провожатым. Течение забрало меня… некоторое время назад. Я попытался проскочить, понимаешь. Течение сохранило мое тело, так что теперь я его представляю.

— Течение представляет мужчина? Он с удивлением оглядел себя.

— Что ты, я не мужчина уже давным-давно.

— Ты не… Ты что, сумасшедший?

— На самом деле я мертвый… Оно не тронуло мое тело, понимаешь. Я жил жизнью других людей, в хранилище-Ка.

— Где?

«Ка» — так западные называли разум человека. Они говорили, что Ка после смерти человека возвращается в Рай. Улетает в другой мир…

— Ты что, с западного берега? — спросила я.

— Нет… Когда-то я жил в Сарджое…

— Но ты ведь только что сказал «Ка»? Он кивнул.

— Так что, западные говорили правду? О Божественном разуме в Раю? Откуда здесь хранилище-Ка? Что это такое? Что?..

В отчаянии он взмахнул руками.

— Пожалуйста! — Мертвец показал на ступеньки, ведущие вдоль пещеры к лазурному туману. — Не могли бы мы?.. Чем скорее мы пойдем, тем скорее я вернусь к своим снам.

— Куда пойдем?

— В хранилище-Ка.

— Откуда здесь хранилище-Ка? Это же не Рай. Течение — это не Божественный разум… Или нет?

Он присел на корточки и обхватил колени руками. Может быть, ему было трудно стоять, ведь он умер уже так давно…

— Думаю, у нас есть время, — согласился он.

— Время? А ты знаешь, что наверху идет война? Что хороших людей разрубают на части? И все потому, что течение ушло. Его отравили?

— Перестань забрасывать меня… Да, я знаю, что идет война. Нет, течение не отравили. Послушаешь ли ты меня наконец? Черное течение может собирать и хранить Ка умерших людей, если только при жизни они были с ним связаны. Чем больше в его Хранилище Ка, тем сильнее его разум.

— Ты хочешь сказать, что все женщины реки, которые когда-либо жили, по-прежнему живы и находятся здесь?

— Ну, они мертвы, но да. Сейчас они видят сны о жизни друг друга. И поскольку эти сны переплетаются, то создание, которое появилось здесь до нас, ищет… ищет ключ-разум ко вселенной.

— О! — Ключ-разум ко вселенной. Тамат думала, что в горле Червя застрял какой-то ключ… Так это был ключ ко вселенной, вот как? Но Червь явно и сам охотился за ним. Тут я вспомнила, что говорил мне Андри: люди не могут просто прибыть в мир и весело там поживать. — Течение создало этот мир специально для нас? — спросила я.

— Я тебя не понимаю.

Я постаралась ему объяснить.

— Течение изменило этот мир так, чтобы мы могли есть, пить и дышать? — закончила я свои объяснения.

— Напротив! Этот мир возник по своему собственному желанию. И течение тоже. Я не очень понимаю, как работает его организм, но я знаю, что оно получает энергию из воды. Оно расщепляет, сжигает и превращает воду… В общем, вечность назад оно уплыло вниз по реке. И совершило большую ошибку. Само по себе оно имеет мозгов не больше, чем у простого земляного червя. Но оно умеет использовать чужой разум. Он нужен ему, оно пьет его. И выпив чужой разум, начинает думать само.

— У меня иногда тоже так бывает. Зомби выглядел усталым.

— В самом деле? Так вот, течение почувствовало на земле зачатки разума. И попыталось их использовать. Но это были всего лишь зачатки, так что оно уничтожило их. Они начали гаснуть и исчезли. Тогда оно снова затаилось на целую вечность, чувствуя только рыб и подводные организмы. Оно надеялось, что, если подождать, появятся другие существа, наделенные более сильным разумом.

— Как оно могло на что-то надеяться, если у него самого не было разума?

— Оно чувствовало. Ощущало. Его сущность — это знать, познавать с помощью других. Поглощать, пить знание…

— А потом, как я понимаю, в Порт Первый Приют прибыл Корабль из Рая?

Так оно и было. Проходили века, а существо так и оставалось в неподвижном состоянии. Оно просто существовало на дне реки, как растение.

И не успело оно понять, что происходит, как мир раскололся надвое. Появились новые растения, рыбы и животные, которые начали существовать наряду с местными видами, в одних случаях вытесняя их, в других — смешиваясь с ними.

Внезапно, неизвестно откуда, появился новый сильный разум. Молодой, имеющий продуманную цель, обладающий обширными знаниями. Это было первое поколение переселенцев.

Среди них течение различало два вида существования: спокойное и плавное — Течение, и резкое и скачкообразное — Рывок. Первое было созвучно ему; второе — враждебно. Возбужденное, сбитое с толку, оно поднялось из глубин, напрягая свои ощущения — и было ослеплено.

Оно по-прежнему не могло «думать» — все это произошло мгновенно. И почти сразу оно почувствовало новый, далекий разум, который превосходил силой все остальные; он трогал течение, пробовал его, пытался уничтожить.

Этот далекий разум принадлежал к скачкообразному виду, сознающему свое величие и установившему свою власть. Так, во всяком случае, показалось течению, когда оно попыталось проанализировать события. Этот честолюбивый разум уже успел вывести новые виды растений и животных, которые приспособились к новым условиям, и распространить их по всей своей территории, а также создать человеческие тела и связать их разум с Ка.

Повинуясь инстинкту, течение бросилось спасаться. Людей охватило безумие: наступила потеря памяти, понеслись вихри разрушения и раскола. Червь не мог понять, чья в этом вина. Он подумал, что далекий разум попытался уничтожить результаты своего эксперимента, разорвать связь с существом, которое сам же и разбудил.

Одни переселенцы пострадали больше, другие меньше. Все пришли в полное замешательство. Выжили только две группы: те, кто жил на западном берегу, где еще помнили далекий разум, хотя и смутно; и те, кто жил на восточном, где его полностью забыли.

За последующие века течение установило связь с теми, кто принадлежал плавному Течению и жил на восточном побережье. Оно втягивало в себя души погибших женщин и начало наконец получать знание.

Так говорил зомби. Его зовут, добавил он в конце рассказа, Рэф. Хотя он явно не придавал своему имени значения, словно не пользовался им уже целые столетия.

События начали разворачиваться.

— Отравили? — Рэф захихикал. Теперь он вел себя более естественно, хотя общительного человека я представляла себе немного по-другому. — Кто его может отравить? Течение берет только то, что ему нужно. У него есть сычуг, чтобы сворачивалось молоко его разума. Чтобы оно становилось густым и жирным. Течение пыталось подчинить себе женщин-жриц из Порта Барбра, но до них оказалось трудно добраться…

— Что? Повтори, что ты сказал?

До Креденс, боцмана с «Шустрого гуся», добраться было вовсе не трудно! Внезапно все то, что произошло на празднике лесных джеков, предстало передо мной в новом свете — я почувствовала жалость к Креденс. Ею манипулировали, использовали как инструмент, — а потом отшвырнули за ненадобностью, когда она не смогла попасть в каюту Марсиаллы. Креденс, возможно, даже не понимала, зачем она участвует в заговоре. Иначе она действовала бы куда более эффективно. Черт, кого я пытаюсь обмануть? Когда несговорчивая Марсиалла оказалась высоко на дереве, до успеха оставался один шаг, но именно этот шаг не дал сделать Креденс кое-кто по имени Йалин.

Рэф погрузился в воспоминания:

— Ах, я был когда-то одной из этих женщин-жриц. Она убежала от своих, чтобы плавать по реке… Она видела, как рано они все умирают и как рано стареют! О, я познал и Остановку времени, и его Ускорение… Но теперь это не имеет значения.

Не имеет значения? Кое-что Креденс все-таки удалось. Сама того не желая, она сделала своей последовательницей меня.

Рэф был счастлив подтвердить это. И второй раз за несколько секунд я по-новому взглянула на прошлые события.

— Ты пришла как раз вовремя, — сказал он. — Течение прочитало твои мысли. Ты оказалась лучше. Более экономичной! Ты решила еще одну проблему, а именно: как заманить в воду Сыновей Божественного разума, чтобы течение могло поглотить как можно больше их Ка и узнать о них побольше — а потом изучить и проверить связь с дальним могущественным существом…

— Постой! Ты хочешь сказать, что это течение спровоцировало войну? Чтобы погибло побольше западных и оно получило бы их души?

— Это звучит немного грубо.

— Как же оно получит души мертвых Сыновей, если оно ушло?

— Не беспокойся! Через некоторое время оно вернется на прежнее место. Оно следит за ходом войны по Ка погибших женщин реки. Течение по-прежнему забирает их к себе.

— Мне поаплодировать такому мудрому плану? Который несет страдания и смерть! — Если уж доктора Эдрика я считала бессовестным человеком, то течение было явно ему под стать!

— Видишь ли, оно хочет стать Богом.

— Богом?

Рэф оглянулся по сторонам. Я тоже… и у меня кровь застыла в жилах. Пока мы говорили, стены пещеры явно начали сдвигаться. И потолок, кажется, тоже опустился?

— Сыновья все равно бы начали войну, — мудро заметил Рэф. — Рано или поздно они бы нашли средство. Через пятьдесят лет или сто. Время не имеет значения.

— Для тех, кто жив, имеет!

Эта часть пещеры определенно сжималась. Ветви, выступающие из тумана под ногами, заколыхались.

— Нет, не имеет! Не имеет, когда ты становишься хозяином других жизней. Все, кто попадают в хранилище-Ка, не жалеют об этом. И запомни, когда течение станет Богом, все эти Ка будут его частью.

— Это ты так считаешь.

— Ты сама скоро все увидишь, Йалин. Течение беременно само от себя…

— Э?

— Я лучше скажу так: скоро течение даст жизнь чему-то более великому, чем оно само. И оно чувствует, что ему нужно семя…

— Чтобы родить? Да кто же оплодотворяется после того, как забеременеет?

— Я говорю не в буквальном смысле. Оно чувствует, что нуждается в присутствии живого существа, когда начнется изменение. Здесь его чрево; а ты — мужское семя.

— Я женщина, чертов труп!

— Пожалуйста! Течение — это плавный поток; ты камень, который его изменяет. Ты помогаешь ему измениться, но сама остаешься прежней. Ты будешь спать и видеть во сне жизнь других людей, а оно будет возле тебя.

— Оно уже дважды было возле меня! И даже забиралось внутрь. Это уже вошло у него в привычку.

— Ах, но на этот раз…

— В третий раз повезет?

— Ты станешь легендой, Йалин. Когда ты выйдешь из его рта, спасение будет рядом.

— А если я не хочу быть легендой?

Честно говоря, я думала, что течение не понимало своими куриными мозгами, что делает. А если и понимало, то не слишком-то я верила в этот план. Чтобы добиться своей цели, оно развязало войну. Ну и что, если оно забирало себе души погибших?

Эти стены!

Этот потолок!

— Послушай, не хочу показаться грубой, но стены пещеры сжимаются. До свидания! — Я повернулась и быстро пошла по ступенькам, ведущим ко входу в туннель. Ветви, извиваясь, начали цепляться за ноги, не давая уйти.

— Стой! — закричал Рэф. — Рот закрыт. Я остановилась.

— Что?

— Рот закрылся.

Наверное, мне не нужно было останавливаться. Теперь ветви вцепились мне в лодыжки. Я попыталась вырваться. Может, зомби все это выдумал?

— Тебя ждет награда, Йалин! Ведь это так здорово — увидеть жизнь других женщин!

Может быть, если бы я не выполнила свою миссию до конца, вырвавшись из пещеры, Маранда, Спарки и Лодия бросили бы меня обратно… Пока я раздумывала, потолок опустился еще ниже. Пещера, очевидно; была дырой в теле Червя, большим пузырем, который он надул внутри себя.

Не судите строго всю абсурдность и ужас этого момента. Наверху царил хаос. Гигантский головастик собирался заняться со мной любовью или что-то в этом роде. А на голову мне опускался потолок. Что могло спасти девушку в такой момент, как не чувство юмора? (Или чувство ярости — хотя ярость была не очень уместна в данной ситуации.) Я начала смеяться. Я согнулась пополам. Я умирала со смеху.

— В чем дело? — испуганно воскликнул Рэф.

— Ничего, все в порядке!.. — Сделав над собой усилие, я успокоилась. — Это такая потеха — стать Богом!

Как везет собакам и кошкам, они даже и не думают об этом. Ты только представь себе: сжимающееся чрево Ка-Теобора… провожатый-зомби… души мертвых… бочки измельченного гриба, полученные путем обмана… и все это в кишках Червя… да еще и война! И что же в конце туннеля: власть и видения? Жизнь — это абсурд.

— Но сама вселенная парадоксальна, — отозвался Рэф. — Само существование. Я хочу сказать, зачем вообще что-то должно существовать? Может быть, истинное знание и абсурд — это близнецы. Может быть, одно — ключ к…

— Да заткнись ты!

Наросты-ступеньки уже исчезли под извивающимися ветвями, они обвивали мои ноги.

— Да иду я, черт бы вас взял! — И ветви сразу меня отпустили.

Мы быстро пошли в дальний конец пещеры. Теперь, когда я шла в нужном направлении, стены перестали сжиматься.

Я трусила навстречу своей судьбе, и судьбе Червя, и судьбе всего мира; нагруженная ненужными бутылками с воздухом, щеголяя драгоценным камнем, который годился только на то, чтобы перетирать веревки; в сопровождении безволосого ожившего мертвеца… Пока я шла за Рэфом, то подумала, что доктору Эдрику с его приятелями никогда в жизни не узнать ничего подобного. Для этого они слишком серьезны. Все настоящее и истинное постигается только в смехе, когда хохочешь так, что слышат звезды.

Но дело в том, что все это имело значение; и очень большое значение.

Тем не менее я решила не напрягаться. Перед тем как начать заниматься любовью, напрягаться нельзя, верно? А наш Червяк решил меня любить. Каким-то способом.

Я пыталась придумать, как быть безумной и нормальной одновременно. Я надеялась, что эту проблему решит сам Червь. Может, он и в самом деле станет Богом…

Я не знала, что меня ждет. Гора искрящегося желе? Бассейн, в котором отражаются звезды, а посреди плавает Ка?

Когда мы наконец вошли в лазурный туман, я увидела бассейн с фонтаном: светящуюся зеленовато-голубую чашу девять и десять пядей в поперечнике, в которой пузырилась темно-фиолетовая пена.

Котел, кипящий без огня. Чаша плоти. Ванна.

Конечно, вся эта — «архитектура» была чисто временной. Эта чаша или ванна с пеной была приготовлена специально для меня. Я не имела ни малейшего представления, как выглядит хранилище-Ка. Наверное, вообще никак.

— Залезай, — посоветовал мой друг зомби. — И ложись. Бассейн немного напоминал огромный сфинктер.

— Он меня не прищемит?

— Он тебя не съест — не бойся!

Зачем люди говорят «не бойся», если именно это и должен делать всякий здравомыслящий человек?

— Тебе помочь с этими штуками на спине? — галантно предложил Рэф. — Похоже, с ними неудобно лежать.

— Ах, так мне должно быть еще и удобно! Как это мило.

Неловкими пальцами Рэф освободил меня от бутылок. А вот замок на поясе и веревка ему не поддались.

Итак, я забралась в бассейн. Когда я туда лезла, мне показалось, что по пещере пронесся вздох облегчения. Я погрузилась в фиолетовый туман и почувствовала, как меня куда-то уносит…

Я вступаю в хранилище-Ка…

Я Лелия, женщина из Гэнги, тридцати лет, темноволосая, высокая и сильная.

Я родилась вместе с ней. Как палочка, я плыву по течению туда, куда несет меня вода; в отличие от рыбы, которая может плыть и против…

Я безбилетный пассажир, который живет внутри нее. Я ношу ее, как перчатку. Я вижу то, что видит она, чувствую то, что чувствует она, говорю то, что говорит она, иду туда, куда идет и она. Я считаю, что Гэнги не грязная дыра, а мой родной дом.

Она, Лелия, чьей жизнью я живу, не знает обо мне. Может быть, потом она станет меня узнавать и кивнет при встрече. Ее жизнь проходит передо мной не год за годом, а отрывками, толчками, словно биение кровеносной артерии. Несколько дней, потом скачок вперед.

Мужчины из Гэнги планируют экспедицию в пустыню. Заработав на поставках, гильдия покупает мне место Наблюдателя в этой экспедиции. Может быть, где-то в песках есть еще одна река?

Может быть, это случилось сто лет назад! Но кажется, что происходит только сейчас: только это мгновение имеет значение.

Оно означает все… и ничего. Настоящее мгновение, в котором ты живешь, часто забывается ради мгновений будущего. Или ты просто пытаешься остановить время, чтобы растянуть настоящее мгновение; но на самом деле ты говоришь себе: «Смотри! Сконцентрируйся! Я здесь, в данное время и в данном месте. Я навечно сохраню это мгновение в памяти — чтобы понять и оценить его значение… через час, через неделю, через год. Не сейчас, потом». Только когда это мгновение проходит, ты познаешь его окончательно. Значит, мгновение — это все и ничего.

И поскольку я, Лелия, становлюсь частью другого человека, этот разрыв во времени исчезает. Каждое мгновение моей жизни, прежде такой заурядной, становится ярким и сияющим. Каждый поступок, каждое слово превращается в сверкающий бриллиант.

От этого хранилище-Ка наполняется радостью; а могло бы и ужасом, если бы таким оказалось мгновение. Но даже ужас отступает перед ярким светом, который излучает каждое мгновение.

Мы вышли из Гэнги и подходим к границе пустыни. С нами идет отряд носильщиков со снаряжением и продовольствием. Мы разбиваем основной лагерь в дикой местности возле заводи, окруженной деревьями. Это наш последний колодец. Дальше — только ровный песок и дюны на горизонте.

Мы очень хорошо все спланировали. Мы отводим группу носильщиков в глубь пустыни и оставляем там запас продуктов и бурдюки с водой. Первая такая вылазка занимает пару дней, один день туда и один обратно. Вторая занимает уже вдвое больше времени. И так далее. Таким образом мы уходим в дюны на неделю, а потом возвращаемся в лагерь. Эти приготовления занимают несколько недель и прекрасно нас тренируют.

Потом мы отпускаем носильщиков и уходим в пустыню одни. Нас шестеро: пять мужчин и я.

Благодаря подготовке, первые недели путешествия проходят легко — хотя идти по мягкому песку и преодолевать дюны тяжело. Мы находим оставленный заранее провиант. Дюны могут перемещаться, но это занимает много времени; к тому же ветра почти нет. Это самое спокойное время года, затишье. На реке, конечно, сильный ветер даже в период затишья, но мы далеко от нее. У нас есть шесть недель до того, как начнутся пыльные бури.

Дюны сменяют друг друга — одни имеют форму звезды, другие гребня; мы быстро идем вперед. На торчащих из песка кусках горной породы — указателях посреди океана песка — мы оставляем еду и воду для обратного пути, а наши рюкзаки становятся все легче.

Я влюбляюсь в одного из исследователей, Джозепа. А он влюбляется в меня. Но так не должно быть. Мы с ним из одного города. Мы полюбили друг друга только потому, что находились далеко от реки. Мы были далеко от всего.

Далеко! Но мы так близко от остальных четырех мужчин из Гэнги (которые не должны ни о чем догадываться; как же — напрасные надежды), что ничего не можем поделать со своей любовью. Она — наша мука и наше счастье. Мы сгораем от безысходности, тоски и страха не меньше, чем от горячего полуденного солнца. Джозеп кажется мне необыкновенно смелым и красивым.

Проходит три недели, пейзаж все такой же мертвый. Здесь растут только камни.

Тупик: четверо хотят вернуться, пока еще есть время. Но Джозеп не хочет сдаваться — он участвует в таком предприятии, где даже попытка уже означает успех, Джозеп хочет пройти хотя бы часть того пути, который я прошла по реке, но в своем направлении. Я смогу полюбить только того, кто ни в чем не уступает мне.

После короткого совещания решено, что трое останутся здесь и разобьют лагерь возле большого куска какого-то кристалла, торчащего посреди глины. Трое пойдут дальше: Джозеп, я и Харк.

Через день пути Харк решает, что мы идем навстречу своей смерти. Очень может быть. Может, мои кости, смешавшись с костями Джозепа, останутся на этом песчаном ложе навечно.

Харк и Джозеп ссорятся; они не кричат, но в их голосе звучит скрытая ненависть. Харк считает, что Джозеп изменил духу нашей экспедиции, взяв на себя командование. Харк не может видеть нашей любви, которая становится тем сильнее, чем больше мы пытаемся ее скрыть.

Он уходит от нас рано утром, чтобы присоединиться к остальным. Они будут ждать нас два дня, а потом уйдут, забрав все продукты и воду; это угроза. Обещание.

Как только Харк уходит, мы с Джозепом забываем обо всем. У нас только один день и одна ночь.

Как вызывающе дерзко проводим мы эту ночь! Кажется, что цель всей экспедиции, недели подготовки, носильщики и оборудование — все это было только для того, чтобы мы смогли заняться любовью. Сможем ли мы вернуться и сказать: «Да, мы нашли кое-что — мы нашли друг друга».

А на рассвете, когда мы просыпаемся, я вдруг начинаю думать, что Джозеп хочет обладать не женщиной, а самой пустыней — ее обнаженной пустотой, так не похожей на пустоту реки. Мои груди — это дюны, мои бедра — это их склоны под его ласкающими пальцами. Мое лоно — это колодец с водой, которую мы так и не нашли. Я пустыня, превратившаяся в женщину. Только так может он покорить ее; он, которому так важно что-то покорить.

В тот день мы молча возвращаемся туда, где расстались с Харком. В ту ночь, когда мы расстилаем на песке одеяла, у Джозепа нет сил — потому что он оставляет пустыню. Он так грубо и сильно сжимает меня в объятиях, как не сжимал еще ни один мужчина, но у него ничего не получается. Наконец он отпускает меня, сгорая от стыда, и мне приходится утешать его; от этого ему становится еще хуже, потому что он плачет как ребенок.

Утром, когда я просыпаюсь, его слезы все еще капают мне на лицо. Мне кажется, что это слезы. На самом деле, это капли дождя из одинокой тучки.

Далеко на западе скапливается темная масса облаков, из которой идет дождь; струи грязной воды обрушиваются на нас. Через час тучи расходятся, и снова сияет солнце.

И когда мы наконец добираемся до кристалла посреди глины, то находим сначала одного утопленника, потом другого, а потом и третьего. Странное наводнение прекратилось; пустыня снова сухая. Бурдюки с водой смыло и разорвало о камни, поэтому все, что нам удается найти, это лужица грязной воды. Мы находим четвертый труп, Харка; его кожа уже начинает высыхать.

— Ты привела за собой реку! — кричит мне безумным голосом Джозеп.

К счастью, здесь действие прерывается.

Я вижу Лелию через несколько дней посреди дюн. Джозеп падает и умирает от жажды. И я, Лелия, тоже умираю…

На какое-то мгновение мне кажется, что я действительно привела за собой реку, она пришла, чтобы влиться в мое измученное горло и утолить невыносимую жажду!

Но я мертва; и черное течение принимает свою дочь, хоть она так далеко. И скоро я понимаю, что вернулась домой — к себе. И это мгновение озаряет все другие мгновения моей жизни…

Я Чарна, девчонка из Мелонби, через год или два я буду вступать в гильдию.

А сейчас стоит самая суровая зима, какую я помню. Река замерзла. Суда вмерзли в лед, их канаты и рангоут покрыты инеем, который сверкает, как сахар на именинном пироге. Движения по реке нет.

Вместе со своей лучшей подругой Пол я осмеливаюсь выйти на лед, мы катаемся, выписывая зигзаги. (Стоит такой холод, что снег становится рассыпчатым, а не мокрым.) Я вырезаю на льду свое имя, чтобы его видели все.

За нами с берега следят несколько мальчишек, которые начинают подначивать друг друга, потому что им кажется, что лед сделал реку безопасной. Они восхищаются мной, обижаются на меня. Им страшно, но они гордые. Холод распаляет их, они начинают дразнить нас и друг друга. Наконец самый смелый и глупый из них выходит на лед и подкатывается к нам.

— Теперь тебе придется топать за женой пешком! — предупреждает Пол. — Ты уже использовал свою единственную возможность.

— Чепуха! Я стою не на реке, а на льду, а он над рекой! Держу пари, что смогу добежать до того берега!

— А вот и не сможешь. На середине лед тонкий. Может, его там вообще нет.

— Ой-ой-ой! — Он разбегается и начинает скользить. Он кувыркается и дурачится на льду, потом выскакивает на берег. — Давайте попробуйте! — кричит он своим друзьям.

— Ну уж нет!

— Нашел дурачков!

— Цыплячьи души, — презрительно усмехается он и снова выбегает на лед. Теперь он на нем прыгает. — О, я мальчик реки, — поет он. (На самом деле, в этой песне поется о девушке реки.) — Моя лодка — игрушка! Она веселая, как хлопушка!.. (Он придумывает слова сам, высмеивая песню.)

Внезапно он пронзительно кричит:

— Убить! У-уби-и-ить!

Он дико машет руками. И бежит на середину реки. Дальше, дальше…

Мы смотрим оцепенев. Он уже в сотне, тысяче пядей от берега. В своей зеленой курточке он похож на листик, гонимый ветром. Потом. он уже не больше травинки. А потом исчезает совсем. Я чувствую легкий треск под ногами. Там, далеко, лед преломился.

И на реке произошла смерть. Потому что я написала на ней свое имя.

Но я не виновата! Я не виновата в этой смерти!

Я боцман из Молнии, счастливая и страстная женщина. Как можно совмещать эти качества? А она может. Я знаю, потому что она — это я. Она горит, словно языки горючего газа в кальдере за городом; а изнутри ее иссушают страсти, которым она не дает вырваться наружу…

Я множество жизней, переплетенных между собой и сливающихся воедино. Все путешествия и приключения, о которых я мечтала в детстве и которых меня внезапно лишили, — вдруг стали моими; они разливаются, переполняют меня…

Я Неллиам, пожилая глава гильдии… Неллиам? Глава гильдии из Гэнги? Но как же так?.. Я в Веррино, живу в доме хозяйки причала. Я здесь уже несколько недель, мы ведем переговоры с Наблюдателями. Возможно, я не лучший посредник, поскольку мне так трудно забираться на Шпиль… Но я встречаюсь с одним молодым человеком на нейтральной территории, обычно это какой-нибудь винный ресторанчик, которых здесь полно. У него медная кожа, блестящие глаза и дерзкий маленький нос. Если бы я была на сорок лет моложе и глупее, чем сейчас…

(У меня екает сердце — этот молодой человек, несомненно, Хассо, мой бывший любовник на одну ночь, который первым сорвал цветок моей невинности.)

С другой стороны, с точки зрения человека, который может оглянуться на тысячи дней своей прошедшей жизни, я, может быть, подхожу для его замысла лучше всего. Но это только может быть.

Поэтому я позволяю себя немного поуговаривать, а потом соглашаюсь, словно я собираюсь его соблазнить. И только изредка я теряю терпение.

Мы о многом договорились в принципе и даже начали работать. Но теперь мне нужны панорамы западного берега, которые Наблюдатели собирали и хранили сотню лет. Я хочу, чтобы их отвезли в Аджелобо, где их скопируют мастера и напечатают в виде карты-справочника, которую потом смогут скорректировать наши сигнальщики.

Вся информация, которую собрала Йалин, тоже войдет в этот справочник. Это будет вторая Книга Реки — призрачный путеводитель по миру, о котором ничего не известно. Или, может, лучше назвать его Книгой Преданий, поскольку его тираж будет строго ограничен. Никаких дополнительных или пиратских изданий, об этом я позабочусь. Издатели Аджелобо очень зависимы от нас в смысле перевозок.

Сегодня канун Нового года, и ресторанчик освещен китайскими фонариками. В этот вечер народу немного; большинство людей готовятся к завтрашнему празднику. Две женщины реки что-то обсуждают. О чем-то задумался старик. Двое влюбленных — муж и жена, судя по всему, молодожены — о чем-то шепчутся в уголке.

И больше никого, только Хассо и я. Старость уговаривает молодость — только Хассо не такой уж простачок, он учтив и осторожен. Может, до ночи я управлюсь.

— А какие у вас гарантии? — спрашивает он.

— Слово чести, — повторяю я. — С вашими панорамами ничего не случится. Мы просто их одалживаем. Вернем меньше чем через год. Нам потребуется примерно такое время.

Огоньки мерцают вокруг нас. Должна быть еще приятная музыка. Но нет, от музыки я засыпаю…

— Хорошо, я верю вам. Я спрошу…

Мы договариваемся о встрече после Нового года в этом же ресторанчике, здесь снова должно быть тихо после всех пирушек и гуляний.

Но когда наступает новогодняя ночь, в ресторанчике совсем не спокойно. В нем сутолока и гул голосов. Потому что голова черного течения прошла Веррино. Теперь все рассказывают друг другу, как это было, приводя самые противоречивые объяснения. Вместо мира и покоя — кромешный ад.

Ночь черная, как течение, которое ушло от нас. Маленькие фонарики освещают только крошечное пространство вокруг себя, отвоевывая его у наполненной страхом тьмы. Толпы людей собрались в нашем и других ресторанчиках, подальше от обнаженной реки.

Я знаю, что я, Неллиам, умру… Умру скорой и страшной смертью. Я пытаюсь заставить ее встать и уйти, пока есть время. Но у меня ничего не получается; ноги Неллиам не слушаются меня, Йалин.

Неудивительно, что Хассо опаздывает. Он залпом выпивает два стакана вина, а потом шепчет мне, что Наблюдатели видели голову Червя в свои телескопы. Я едва слышу, что он говорит, кругом стоит такой шум.

— Ты не мог бы говорить громче?

Он откидывается назад, насупившись, явно обиженный.

— Прости, Хассо, но у нас мало времени. Прости мою раздражительность.

— Ладно, все в порядке. Я понимаю. Так вот… Внезапно со стороны реки раздается пронзительный

визг. Шум в ресторанчике мгновенно стихает, потом поднимается снова. Люди вскакивают и выбегают на улицу.

— Подождите здесь! Я сейчас. — И Хассо тоже убегает. Потом начинается вот что. Над крышами пролетает

какой-то дымящийся красный свет. Кто-то кричит: «Пожар!» Потом раздается оглушительный взрыв, и китайские фонарики разом гаснут.

Хассо прибегает назад, едва переводя дух.

— Вооруженные мужчины. Наверно, с запада! Пошли скорее на Шпиль! — Он хватает меня за руку.

Но я останавливаю его.

— Мой дорогой мальчик, я не полезу на Шпиль, даже чтобы спасти свою жизнь.

— Да это же!.. Неллиам, я помогу вам. Я понесу вас на руках.

— Нет, иди один. Я буду тебе только мешать, ты можешь погибнуть из-за меня. Только обещай мне одну вещь. Обещай, что будешь говорить правду там, наверху.

— Правду?

— Наблюдай! Держись в стороне! Записывай все, что видишь. А теперь иди. Иди! Или я рассержусь.

Он не знает, что делать. Разумеется. Но ужас и смерть приближаются с каждой минутой.

И он уходит. Но сначала, неизвестно зачем, страстно целует меня в мой мудрый лоб.

Я снова наполняю стакан. Стыдно бросать такое прекрасное вино. Я потягиваю его и жду.

Но смерть, когда она приходит, оказывается совсем не такой блаженной и быстрой, как я ожидала.

И ею все не кончается…

И тут я начинаю кое-что замечать. По какой-то причине мое внимание уже не отвлекается пребыванием в хранилище-Ка, оно обостряется. Может быть, потому, что я только что была Неллиам, а она не дура. Может быть, потому, что ярко проступает значение реальных событий — очень ярко, — освещая прошедшие передо мной жизни, чего никогда не бывает в действительности.

Уголком глаз я вижу, что делает Червь. Он использует меня как челнок некоего ткацкого станка, чтобы выткать нитями рисунок, новый и совершенный.

Мне приходит в голову, что я могла бы стать тем инструментом, который сделает его Богом. Я могла бы приобрести на него некоторое влияние.

Поэтому во время моей следующей жизни, в качестве рыбачки из Сверкающего Потока, я стараюсь ее игнорировать. Нелегко игнорировать свою собственную жизнь! Ее владелица начинает чувствовать, что ею пренебрегают. Но потом она смиряется (так я думаю).

Снова и снова я представляю себе некий образ. Я концентрируюсь на нем изо всех сил.

И этот образ… Но подождите, не сейчас.

Однажды, когда я вытаскиваю сети, полные рыбы, я вижу чью-то руку. Она висит в воздухе, словно филе белой рыбы, пропадая из виду где-то на уровне кисти…

Когда я ухватилась за эту руку, небо, река и моя рыбацкая лодка разом исчезли, превратившись в фиолетовый туман.

Я села в своей светящейся чаше. Рядом стоял Рэф, мой бесцветный зомби, и держал меня за руку.

Он помог мне выбраться, хоть я и не чувствовала себя слабой. Напротив: мне было весело! Усевшись на краю бассейна, я решила, что Червь хорошо меня кормил, а заодно и укрепил конечности, пока я лежала в ванне. Если только я не проспала дольше, чем думаю.

— Сколько я пробыла в хранилище-Ка, Рэф? Часы? Дни? Недели?

Он пожал плечами.

— Не знаю, я спал и видел сны.

— А течение теперь Бог?

— Не уверен. Оно… другое. Может быть, когда рождается Бог, он сначала младенец, а потом растет?

Вот этот образ и был в моей душе. Я постоянно думала о нем.

— Червь, — подумала я, — как идет война? Слабые тени поплыли у меня перед глазами, я почти ничего не поняла.

— Червь! — я представила этот образ.

Внутренним слухом я различила стон молчаливого согласия. Победа! Мне все-таки удалось вышить его на его рисунке, хотя бы в уголке.

Я спрыгнула с края бассейна.

— Ну что ж, — сказала я Рэфу, — мне пора уходить. — Я подняла бутылки.

— Зачем они тебе?

— Нельзя оставлять мусор! Особенно в Боге!

— О, он их переварит. И выбросит наружу. Да, когда его тело опустеет… Рэф прав.

И я бросила бутылки, которые все равно бы мне мешали. Пусть гильдия только попробует заставить меня за них заплатить.

Мы с Рзфом расстались на Опаловом Острове. Туннель, ведущий в пещеру, был узким, но не уже, чем раньше. Ветви мне не мешали.

Я вошла в темный проход. Шлем лежал там, где я его бросила, но веревки нигде не было видно; в туннеле стояла кромешная тьма. Я попыталась зажечь лампу, потом обругала себя. Все было так просто!

— Червь, освети туннель!

И сразу стены осветились бледно-голубым светом. Неохотно; однако достаточно, чтобы можно было идти. Пройдя тридцать шагов, я наткнулась на свою веревку.

Может быть, она свернулась, когда Червь сомкнул челюсти. А может команда «Йалин» тащила ее… Я дернула за веревку три раза, но ответа не было. Ждала ли меня лодка? Я засмеялась. Теперь это не имело значения, ни малейшего.

Вскоре я добралась до конца тоннеля, где веревка, перевалившись через край, исчезала в черной дыре.

— Червь, освети горло!

Появился слабый свет, и я пожалела о своей просьбе. В темноте я бы пробиралась вперед, пока не добралась до выхода. Теперь, когда я увидела, что меня ждет, на меня накатил приступ клаустрофобии. Мне придется нырнуть головой вперед в эту дыру. Интересно, если я застряну, сможет ли Червь меня выплюнуть?

К чему раздумывать? Я полезла. Быстро, потому что стенки были скользкими. Я прошла поворот и стала постепенно выбирать веревку.

Вверх. Вверх. Над собой в неясном свете я видела веревку, которая, как главный корень растения, свисала с какой-то крышки, закрывающей проход. Протиснувшись вперед, я попыталась открыть эту крышку. Тщетно. Может, если я ее открою, веревка освободится и я грохнусь вниз.

У меня в мозгу возник образ: люк, который открывается только в одну сторону — и только если его сильно потянуть.

— Что же делать? Беспомощно вися на веревке, я пыталась открыть крышку.

Появился второй образ: подбородок Червя уходит под воду; его челюсти открываются, и из уголка рта торчит веревка (словно он криво усмехается, и эта усмешка относится ко мне); потом тонны воды врываются в его горло.

Если это единственный путь…

Я приготовилась. Крепко сжав веревку обеими руками, я закрыла глаза и задержала дыхание.

— Я готова, давай!

Проход открылся. Наверху что-то захлюпало и зашлепало. На лицо мне упало несколько капель, а потом хлынул мощный поток. Меня чуть не смыло.

Но как-то я поднималась вверх, цепляясь за веревку и преодолевая водопад… Я все еще находилась под водой. Почему, ну почему я не взяла с собой этот чертов шлем? Если я сейчас не сделаю вдох, я взорвусь.

Наверху слабо маячил мой мир. Выше, выше. Я отчаянно боролась с беспощадной смертью, а река заливала мне глаза и нос. Я отфыркивалась, жмурилась — и видела наверху дневной свет.

Горло снова сжалось, водопад прекратился, и во рту осталась только маленькая лужица воды. К счастью, жалоносцев поблизости не было, и ни один из них не попал внутрь вместе с водой. (Может быть, Червь мог ими управлять?)

Сжавшись в коМок в углу его рта, я смотрела на реку. Небо и облака. Смутные очертания какой-то лодки—и на борту желтой краской приветливая надпись: мое имя.

Я потрясла головой, чтобы вылить воду из ушей. Я не слышала голосов, но это было неудивительно. Лодка стояла там, где крики о помощи никто бы не услышал.

— Отлично, Червь! Открой рот пошире!

Когда его челюсти раскрылись, я, пошатываясъ, встала во весь рост. Отодвинув занавес слюни, я встала на губе. Мокрая веревка тянулась по воде к подъемному вороту. Лодка отошла от прежнего места пядей на двадцать, утащив за собой якорь, и повернулась боком.

Вся команда выстроилась на палубе и смотрела на меня.

— Эй, там! — закричала я. — Какое сегодня число? После неизвестно скольких дней шепотов, словно

прорвав плотину, на меня обрушился гром голосов. Лодия, Делли, Спарки и Сэл начали было забрасывать меня вопросами, но Пэли рявкнула: «Заткнитесь!» — и ответила мне:

— Прошло уже семь дней войны.

— Хорошо, — крикнула я. — Я остановлю войну! И сделаю это так…

Я рассказала им; они слушали, затаив дыхание. Думаю, что мне поверили только Пэли и Сэл.

— Пришлите мне сюда еды и воды. На тот случай, если я проголодаюсь.

— А как ты будешь спать? — крикнула Пэли.

Вряд ли мне придется спать. Я уже спала под кустом, на дереве, в грязи и во мху, на набережной в Сверкающем Потоке и совсем недавно в чаше с туманом.

— Я не буду спать, но мне нужна одежда и полотенце—я насквозь мокрая! Когда все пришлете, отцепите канат. Снимайтесь с якоря. Гоните старушку «Йалин» на всех парусах!

Так как лодка стояла далеко и трап было не добросить, началась дискуссия, как выполнить мою просьбу. Вскоре на воду была сброшена лохань для стирки белья, в нее опустили узел с одеждой и продовольствием и кинули мне конец веревки, к которой была привязана лохань. Подтянув ее к себе и взяв все что нужно, я оттолкнула лоханку, и она поплыла прочь.

— Эй! — возмущенно крикнула Маранда.

Не обратив на нее внимания, я разделась, оставив только корсаж, который нужно было терпеть. К счастью, он был водонепроницаемым. Я насухо вытерлась полотенцем и надела новые сапоги, брюки и куртку.

— Да, передайте сигнал вниз по течению! Пусть все джеки, кто на реке, причаливают к берегу!

— Есть! — Пэли отвязала канат. Я подтянула его к себе и свернула кольцом, оставив петлю на конце, чтобы за нее держаться. Большая часть каната, конечно, осталась в пищеводе Червя. Таким образом он оказался у меня как бы на привязи.

Команда подняла якорь, поставила паруса, и лодка отчалила. Спарки уже начала сигналить. Я стояла во рту Червя, мою грудь туго охватывала веревка.

— Червь! — я передала ему этот образ.

Я встретила неожиданное сопротивление. Образ величия. Могущества. «Но я Бог», — казалось, говорил он.

— Так порази меня молнией! — ответила я. — Если это тебе не по вкусу.

Вдалеке действительно зарокотал гром, хотя он был где-то за Ущельями. Я поняла, что Червь просто готовится, внутренне перестраиваясь, поскольку гром вскоре затих. Это был даже и не гром, а что-то вроде выхода скопившихся в кишках газов. Наступила тишина. Пещера, в которой я недавно находилась, должно быть, выпустила воздух.

Больше ничего не произошло, но я продолжала передавать образ. Теперь-то Червь меня не обманет! Но он уже начинал сдаваться — вот что означал дальний гром.

— Йалин. — Его голос ясно зазвучал у меня в голове. — Я помогу тебе, потому что ты помогла мне.

— Чепуха, у тебя просто нет выбора. И потом, помогать людям — это твой долг, если ты Бог.

— Долг? Вот как? Мой долг — это… знать, кто я. Знать, что представляет собой другое Божество.

— А почему не оставить все как есть, Червь? Охраняй реку й ее женщин.

— Другой Бог видит и слышит все, что здесь происходит, девочка! Мне нужны Ка его слуг.

— Ты получишь их сколько угодно, когда мы наведем порядок после того, что ты устроил.

— А потом мы будем свободны? Ты и я?

Это был почти что призыв. В Черве начало появляться что-то человеческое. Не было уже этого «Я Червь Мира!» Может, в этом и был его секрет: становясь Богом, он в то же время становился похожим на человека? Теперь он уже не был огромной губкой, которая всасывает человеческий разум; он начал превращаться в личность, которая по-своему права? В личность, у которой есть и мои черты?

— Что ж, я не из тех, кто оскорбляет Бога. В будущем я буду только вежливо спрашивать.

— Спрашивать… о чем?

— О Ка и Божественном разуме, о других вещах. О звездах, мирах и Рае.

— Я обязательно тебе об этом расскажу, когда все буду знать сам.

— Хорошо. Если мы обо всем с тобой договорились, тогда в путь! — Я помахала «Йалин» и дернула за веревку.

И скоро голова Червя выплыла из Ущелий. Она двигалась, пропуская через себя воду и выталкивая ее с противоположной стороны. А может, она превращала воду в энергию. Я бросила взгляд в сторону: старуха Меня-Ничего-Не-Касается просто разинула рот. Пэли плакала от радости. Сэл что-то кричала. Я поцеловала свое бриллиантовое кольцо в честь двух своих подружек. Вот он, образ, который я постоянно держала в голове: я плыву по реке в челюстях Червя.

Когда через два часа мы проходили Порт Барбра, то были слишком далеко от берега и я не видела толпы людей, собравшихся на набережной. Вокруг нас не было ни одного судна. Тем не менее я гордо стояла у штурвала, словно сама вела Червя. Вдалеке вспыхивали сигнальные зеркала, и, можете быть уверены, на меня были направлены многочисленные подзорные трубы. Бывают моменты, когда славой следует наслаждаться, а не скромно от нее отказываться.

Еще четыре часа, и наступит ночь. К тому времени мы будем где-то между Джангали и Ручьем Квакуна, и я смогу отдохнуть. (На самом деле я же не управляла течением.) На рассвете мы подойдем к Гэнги, а там уже недалеко до зоны войны.

Мне нужно было принять решение.

В своем рвении я забыла одну важную вещь: как я собираюсь сойти на берег. Может быть, нужно было все-таки прихватить с собой ту лоханку для стирки? Сначала водолазный шлем, теперь лоханка: у меня дурацкая манера выбрасывать вещи, которые мне могут пригодиться. Если бы я догадалась попросить еще и зеркало! И не для того, чтобы в него смотреться. Впрочем, я смогу воспользоваться одной из бутылок, которые мне прислали, чтобы послать сигнал…

Вопрос был не в том, как я доберусь до берега, хотя эта мысль не давала мне покоя. Ответ был прост: я остановлю Червя в Умдале. И подожду, пока меня заберет какое-нибудь судно. А потом я отпущу Червя в дикий океан. Таким образом, течение вернется на свое место, а с ним восстановится и наш мир. В общем. Плюс то время, которое понадобится на освобождение Веррино. Но нужно ли все это?

Я вспомнила, насколько «консервативна» моя гильдия; как свободно и хорошо живут наши женщины по сравнению с женщинами западного берега. И все это потому, что мужчины никогда не могли плавать по реке. Значит, жизнь всех тех, кто живет на востоке, мужчин и женщин, мальчиков и девочек, лучше?

Но тут я вспомнила, какую обиду и разочарование придется пережить лесным Джекам, которые, вкусив радость дальних путешествий и потеряв многих своих товарищей, должны будут возвращаться домой пешком… А это триста лиг. (Когда течение вернется, они уже не смогут плыть на судах.)

Я подумала о безумии Джозепа, который попытался предпринять дальнее путешествие, и чем оно закончилось? Его мечты сначала утонули, а потом умерли от жажды. И я подумала о мальчишке из Мелонри, принявшем вызов и погибшем на льду реки. Я подумала о Кише, попавшем в паутину семейного счастья в Джангали.

Я подумала о своем собственном брате, которого погубило его неугомонное любопытство — удовлетворить которое можно было только одним способом. Я подумала о своих родителях и о Нарйи. Я решала и взвешивала.

Червь мог пройти только часть пути от своей берлоги. Он мог бы остановиться, скажем, возле Аладалии, — оставив свободными примерно сто восемьдесят лиг в северном направлении, чтобы там могли плавать и женщины, и мужчины. Ведь это была только четверть всей длины реки. И это было бы только началом, обещанием… С другой стороны, значительная часть границы между Востоком и Западом осталась бы открытой. Западным хватило бы ума понять, что мы можем закрыть ее в любой момент. Но был ли у них этот ум? Или они начали бы снова разбойничать? И что сказали бы мне жители от Аладалии до Умдалы, если бы я оставила незащищенными их города?

В конечном итоге, все зависит от того, что узнает Червь о дальнем разуме в Раю, который прислал нас сюда. И что он узнает о самом себе. (Бог он или нет?) Я думала, что Червь сам не очень хорошо представляет себе, что такое Бог. А кто вообще это знает? Может быть, Бог — это просто некая идея, ожидающая воплощения — вроде мистического Корабля, который в далекие времена привез семена жизни в этот мир. Эта мысль вернула меня к загадке Большого Разума, принадлежащего мужчинам, который правил в Раю.

А было ли у меня право решать? Получила ли я его, вернув течение? Или я только устранила беспорядок, который сама же и устроила? Кем меня будут считать в будущем — героиней или преступной идиоткой?

И как я могла на все ответить, если было слишком поздно принимать другое решение? Да и какое это имело значение? Может быть, никто не может быть героиней, если сам решит ею стать. А если кто-то и говорит, что будет героиней, не верьте.

Вопросы, вопросы. По крайней мере, у меня был выбор. Свободный выбор. От имени многих живых и немногих мертвых.

Волны, пенясь, разбегались от головы Червя на запад и восток. Я положила свои вожжи-канат и, пошарив в сумке, достала оттуда сушеную рыбу, пирожные, фрукты, бутылку воды, бутылку вина.

Я выпила воды, проглотила несколько пирожных и пожевала рыбы. Вино я оставила, чтобы отметить прохождение Джангали. Впрочем, парочка глотков помогла бы мне уснуть — вместе с моей маленькой проблемой.

Когда мы подойдем к Веррино на следующий день, я уже приму решение. Для этого и существует возможность выбора. Чтобы посмаковать его, а потом принять одно решение. Или другое.

Ну вот, здесь и заканчивается Книга Реки.

Моя Книга Реки! Ее попросила меня написать моя гильдия, хоть я и нахожусь в Аладалии, за сотню лиг от войны, которую мы вели и выиграли. Я думаю, что они просто хотели объяснить всем, от Умдалы до Тамбимату, что же у нас произошло, даже несмотря на то, что мне пришлось раскрыть кое-какие секреты (и, возможно, уязвить чье-то самолюбие!). А иначе — кто знает, какие страшные истории и дикие слухи поползли бы после этих событий?

Когда эту книгу отвезут в Аджелобо, чтобы напечатать, то, возможно, изменят название. И, может быть, ее сначала просмотрит какой-нибудь комитет гильдии и пройдется по ней черными чернилами… А потом еще раз. А может, и нет.

Сначала я думала, что писать книгу — это так же страшно, как плыть через реку или идти в Мужской Дом Юг. Но когда я начала, то, к своей радости (а потом и к восторгу), заметила, что у меня неплохо получается. Наконец-то мне пригодились все романы из Аджелобо, которые я когда-то прочла! Мне кажется, с каждой страницей у меня получалось все лучше и лучше. А сейчас я едва могу оторваться от ручки.

Что еще?

Ах да: у меня каштановые волосы и карие глаза. Я скорее стройная, чем худая (а худой я была во время похода в Мужской Дом Юг); без обуви мой рост составляет пять пядей — судите сами, высокая я или нет. На шее у меня родинка шоколадного цвета. Я забыла об этих мелких деталях. Что говорит о том, что я скромна. Очевидно. (Писать об этом? Лучше не надо…)

Но осталось еще кое-что, эта часть касается только меня.

Я хочу написать об этом на тот случай, если в меня вдруг ударит молния или произойдет еще что-нибудь.

Червь сдержал обещание — как раз прошлой ночью. (Словно ждал, когда я закончу книгу.) Прошлой ночью мне приснилось, что я сижу в лодке одна посреди реки, и тут из глубины поднимается омерзительная голова (которая на самом деле болтается где-то далеко на юге). Внезапно проснувшись, я услышала слова, которые начали возникать у меня в мозгу:

— Йалин, меня создали вечность назад, чтобы охранять этот мир от развитого разума. Мое предназначение — разрушать и убивать.

Недавно я предстал перед Божественным разумом, и он вскричал: «Несчастный! В шести мирах, кроме этого, я нашел подобных тебе. Это были обитаемые миры, но в них не было высшей жизни. Ты не дал им развиваться, ты оставил их в зачаточном состоянии. Ты нанес вред моим людям, которые пришли в этот мир! Кто тебя создал, Демон? Назови своего Господина! Между нами будет война до тех пор, пока ты не покоришься и не скажешь, что заставило тебя пролежать миллион лет и стать ловушкой и препятствием».

Но, Йалин, мне кажется, я знаю, как попасть в Рай. Я думаю, что могу послать туда человека по психологической связи. В сказочный Рай, Йалин! И вернуть его назад!

Даже во сне я начала прикидывать все «за» и «против». И ответила:

— Обо мне даже и не думай! Мне и здесь хорошо.

— Ну же, Йалин, перестань, — начал уговаривать меня Червь. — Однажды, в один прекрасный день, ты умрешь, и тогда твое Ка окажется в полном моем распоряжении, и я смогу послать его куда захочу. — Его длинные белые глаза мигнули, и голова скрылась под водой.

Мне отправиться в Рай по психологической связи? Стать посредником в войне между Богами?

Выражаясь словами какого-нибудь умника из Мелонби: нашли дурочку! Нет, как бы не так! У меня полно еще земных дел.

Я все еще не виделась с родителями, чтобы ввести их в курс всех произошедших событий. Может, мне подождать, когда выйдет моя книга, и послать сначала один экземпляр? Нет, это нехорошо. Мы слишком давно не виделись. Я еще ни разу не сажала Нарйу себе на колени; Нарйа — моя родная сестра, не по реке, а по крови.

Но сначала я заеду в Веррино. Не потому, что он на пути в Пекавар, и не для того, чтобы поглазеть на разрушения и пленников и послушать страшные истории. Мне очень хочется выяснить, жив ли Хассо. Я хочу, чтобы он знал, как высоко оценила Неллиам его прощальный поцелуй. И может быть, вернуть ему такой же.

Я могу немного пожить в Веррино, может быть, как-то помочь его восстанавливать. Но потом я обязательно поеду домой; домой, в Пекавар.

Чтобы потом снова уехать… куда?

Боюсь, что это «куда» еще у меня впереди. И это «куда» очень дальнее. Но это будет уже другая история, такая же длинная, как и Книга Реки (новая версия, автор — Йалин из Пекавара). Эта новая история может оказаться более длинной, чем сама река — может быть, такой длинной, что достанет до самых звезд.

Однако есть надежда, что я ошибаюсь.

А прямо сейчас я не могу вам сказать ничего определенного.

Примечания

1

Rapport — связь (фр.).

(обратно)

2

Faux pas — опрометчивый поступок (фр.).

(обратно)

3

En masse — целиком (фр.).

(обратно)

4

Poste restante — до востребования (фр.).

(обратно)

Оглавление

Часть первая . ЧЕРНОЕ ТЕЧЕНИЕ

Часть вторая . КАНУН НОВОГО ГОДА В ТАМБИМАТУ

Часть третья . ПОХОД В МУЖСКОЙ ДОМ И ОБРАТНО

Часть четвертая . ГОЛОВА ЧЕРВЯ . . . . .

Реклама на сайте