«Ты будешь жить!»

Станислав Янчишин ТЫ БУДЕШЬ ЖИТЬ!

22 апреля — День Рождения Ивана Антоновича Ефремова,

великого человека, показавшего мне прекрасные

горизонты, от которых я уже никогда не смогу отказаться!

1

— Послушайте, майор, что это еще за бессмыслица?! — Шеф швырнул на стол тонкую папку c докладом и недовольно уставился на, считавшегося прежде нормальным, майора Ясенева.

— Виноват. — Кирилл мысленно принял оборонительную стойку, но генерал уже захватил инициативу и не собирался принимать формальные извинения.

— Ты это брось, сядь! — голос генерала звучал внушительно, когда тебе так указывают, не особо повозражаешь. — С докладом твоим я ознакомился, — уже спокойно продолжал он, — честно говоря, на второй странице возникло желание бросить все это в корзину, а тебя самого послать на медицинскую комиссию… на предмет освидетельствования психиатром.

Генерал испытывающе поглядел в напряженное лицо Кирилла, в его темные глаза, блестевшие из-под очков (или это все же линзы блестят?) — Думаю: совсем парень свихнулся на фантастике, пора ему в отпуск. Но потом сдержался, заставил себя дочитать до конца. Знаешь, что хочу сказать? Растешь! В профессиональном смысле, конечно. Написано четко, сжато, логика как у Дзержинского — железная, вычленены интересные факты. Самое смешное, что, несмотря на фантастичность предположения, собственно фантазий — минимум. В общем, повторяю, с узко профессиональной точки зрения, все в порядке. Именно поэтому я пока не ставил резолюцию и пригласил тебя, Кирюша. Ты же талантливый перспективный работник. Ну, и зачем все это тебе?!

Ясенев нервно теребил толстую американскую авторучку. Он понимал, что такой разговор будет, разговор нелегкий. Он был готов.

— Давайте, товарищ генерал, отталкиваться от самого невероятного — наш подопечный действительно гость из будущего, да такого далекого — даже представить трудно…

…Прошел час. Генерал устало вытирал платком лоб, моргал покрасневшими глазами. Кирилл тоже не сиял бодростью. Однако он чувствовал, что цель близка. Еще немного и шеф согласится, нужно только поднажать. А тот все не унимался.

— Ты пойми, майор. Ведь это не какой-нибудь пачкун диссидентишка, что на машинке под копирку гадости строчит и дружкам раздает в обеденный перерыв. Это крупный писатель, известный ученый. Основатель целой науки, как ее… — он полистал доклад — тафономии! А если ты ошибаешься?

— А если не ошибаюсь?! — контратаковал Кирилл. — Павел Ильич, дорогой! Специфика нашей работы такова, что мы можем рисковать собой и другими, своей репутацией, карьерой, ошибаться и снова пробовать, но не имеем права быть благодушными. Вспомните, как Вы шутили, что если придут сведения о появлении вампиров, мы просто обязаны принять все меры, вплоть до заготовки осиновых кольев в промышленных масштабах. Не такая уж это шутка! Вспомните, Вы сами нас этому учили — лучше арестовать скопом десятерых, если точно знаешь, что среди них есть один враг. Перед остальными извинимся. Поймут и простят, а не простят, так что ж, не впервой — служба такая. Но чего нам точно не простят, так это бездействия. Не простят, если упустим того самого, одного из десяти.

— Ну, ты уж хватил! При чем здесь враги? Как я понимаю, исходя из твоей же версии, писатель наш вовсе не враг, а именно друг — из далекого коммунистического послезавтра. — Генерал вздохнул, и лицо его на секунду приобрело выражение какой-то детской незащищенности. Возможно, он мысленно перенесся в годы юности, когда казалось — коммунизм так близок. И никто не мог представить, что придут времена, когда в победившей стране вера в него будет уменьшаться с каждым днем.

— А… это я образно, — майор понял, что его действительно немного заносит, но результат был налицо — шеф все больше склонялся в его сторону. Нужен решающий удар!

— Образно он! — ворчал генерал.

— Тут ведь все дело в принципиальном подходе, — нажимал Ясенев. — А если мы действительно найдем что-то такое, что перевернет науку, наши представления о современной политике? Да я же не прощу себе бездействия, и Вы не простите!

— Все, что ты изложил, довольно убедительно, но я не могу понять главного: почему я должен давать добро на предприятие более чем сомнительное, — напряженный взгляд на майора, — да, да, сомнительное! Настоящие враги только и ждут повода, чтобы вцепиться в любой наш промах. «Голоса» так и начнут вопить: «кощунство, неостывшее еще ложе великого писателя осквернено руками КГБ!» А внутренние правдоискатели? Ты представляешь, как станут шушукаться и в Академии и в Союзе, и на любой кухоньке?! А самиздат!..

— Павел Ильич! — голос Кирилла звучал жестко и почти официально, но с ноткой трепета. Это «вводилась в обозначившийся прорыв танковая армия». — Павел Ильич! Возможно, дело идет не только о каких-то технических новинках, но — о безопасности нашей Родины. О ее БУДУЩЕМ!

— Поясни. — Недоумевающий шеф сам шел в расставленную ловушку.

— Поясняю. В последнем романе субъект прямо говорит о будущей войне между Востоком и Западом, понимаете?.. Атомной войне!

Молчание повисло над столом. Стало отчетливо слышно, как тикают громоздкие каминные часы, отсчитывая время до наступления неминуемого будущего. Что мог знать о войне этот мальчик, раскладывающий сейчас свои нелепые бумажки! Спасская Полисть, Волосово… для майора это были только географические названия, вряд ли особо выделенные в курсе военной истории. Он ведь не жил месяцами в землянке, где под ногами хлюпала болотная жижа, не видел обезумевшую мать, несущую убитого ребенка рядом с обессилевшими бойцами 2-й Ударной, не шел с партизанским обозом к измученному голодом Ленинграду, не плыл, обняв бревно, в ледяной воде Нарвы. Печальная присказка: «Кириши — Кириши, до чего ж вы хороши», для него не память о бесконечных атаках, а пустой звук.

Очень-очень давно Павел Ильич дал себе слово: пока будет жив, не допустит, чтобы страна вновь оказалась хоть в чем-то не готовой к любой новой беде.

Генерал мрачно глянул в очередную выписку: «…Гриб воды и пара от ядерного взрыва стоял над океаном…», а когда дошел до слов: «…они были в одинаковых фуражках с золотыми символами…», бросил невольный взгляд в сторону вешалки, с рогов которой свисала его собственная — с золотыми…

Майор, не теряя времени, тут же подсунул новый отрывок. Теперь шеф поджал губы и удивленно попросил пояснений: — Монастырь, красная курица, красный тигр, синяя лошадь, зверинец какой-то! Что за… — Это по буддийскому календарю, — отреагировал Кирилл, — а вот расшифровочка, наш формат календаря, григорианский стиль, — генерал продолжал молчать, вчитываясь в цифры.

— Не знаю, как Вам, Пал Ильич, но мне судьбы детей и внуков… — мерзко хрустнула раздавленная генеральскими пальцами авторучка и Кирилл испуганно осекся.

А перед глазами бывшего лейтенанта был его первый, начатый до подхода артиллерии бой, окровавленный лед Волхова…

— Ну, ладно, Кирюша, — спустя минуту генерал опять стал привычным шефом, — меня ты почти убедил. Но как быть с остальными, какова аргументация, каков повод к обыску? Что выбрал?

Ясенев задумался. Как не странно, это был самый шаткий пунктик его плана.

— Может, соотнесем с маршрутами его экспедиций, — неуверенно начал он, — скажем, китайский шпион…

— Монгольский! — вскипел генерал — Тувинский!!! Вы хоть думайте, что говорите, не заставляйте усомниться в Ваших умственных способностях! И вообще, хватит со шпионажем, это не детские игры! К тому же, если твоя догадка окажется верна, мне будет вдвойне стыдно перед его памятью.

Кирилл растерянно молчал, он не ждал такой бурной реакции. Шеф усмехнулся — Ладно, не тушуйся, парень. Это я на себя возьму, — он размял папиросу и, уже выпуская ядовитые клубы дыма, вдруг спросил, — кстати, а что именно искать думаешь?

— Ну, в таком деле любая деталь важна. И рукописи, образцы минералов, и даже чернильный прибор со стола. Привлечем технических специалистов. Будем искать необычное, все, что хоть немного пахнет тайной.

«Смотри, как глаза заблестели! Прям, как у мальчишки, что Майн Рида читает», — подумал генерал, а вслух сказал:

— Любишь тайны?

— Люблю! — выдохнул Ясенев. — Я ведь за ними, в первую очередь, в органы и пошел.

Давно опустело управление. Умчался майор. Генерал медленно шел по коридору, глядя вниз, будто его действительно интересовала ковровая дорожка. Сегодня этот кабинетный боец поманил его тайной. Впервые за много лет Павел Ильич вновь почувствовал вкус этого странного слова. Будто опять перед ним лежала потертая карта с маршрутом дрейфа «Челюскина», и он, еще школьник, мечтал увидеть величественный простор Арктики, открыть новые земли, что-то найти, покорить, поднять на полюсе флаг…Если бы не Война!

Если бы!

Если бы…

2

Дар спускался с холма мелкими шажками. Тапочки постоянно скользили, и щебень сыпался вниз с шорохом крадущейся змеи. Было светло. В небе, на душе, в щебете весенних птиц, в дыхании легкого Нота, прилетевшего с моря… Было очень светло!

Наконец опасная крутая часть спуска окончилась, и Дар понесся по тропинке, подгоняемый земным тяготением и собственным восторгом. Река встретила мальчика брызгами и метнувшимися в разные стороны стайками рыбьей мелочи. Уже под водой Дар, немного опомнившись, стянул с ног тапочки и швырнул их на берег, а сам поплыл, делая мощные гребки. Со стороны могло показаться, что это не двенадцатилетний ребенок, а умудренный опытом пловец. «Когда-нибудь, обязательно приму участие в играх Посейдона, и непременно выиграю», — думал Дар, продолжая рассекать волны. Он уже представлял, как приносит жемчужины с невиданной глубины, несется на доске по гребню огромной волны, гарцует верхом на умном дельфине.

Пронзительно холодные струи будто ошпарили мальчишеское тело и закрутили, пытаясь сбить с курса — река, наконец, показала свой норов. Дар отважно бросился в «схватку», но тут с берега донесся крик. Дельфинчиком вынесся он вверх, чтобы получше все видеть. На пригорке стоял Учитель. Ясно. Придется возвращаться. Уже спокойно, без азартного усилия, Дар поплыл к берегу. Учитель спустился вниз и встретил своего мокрого питомца уже у самой кромки воды, покачивая головой.

— Все-таки решил переплыть, — в бороде его притаилась усмешка, — а водичка-то еще холодная!

— Холодная… — потупился мальчик. Он понимал, что совершил проступок, не предупредив никого о своей «экспедиции».

— Не думал, что застану тебя здесь, за таким занятием. Помнишь нашу беседу месячной давности?

Дар помнил отлично.

Его тогда только перевели в эту школу. Ему, вдруг, стало так одиноко на новом месте, да и отношения с ребятами, почему-то не складывались. Он несколько раз уходил от всех. Сидел на обрыве в одиночестве, ходил вдоль берега, рассматривая причудливые наслоения пород, ища старинные черепки, вымытые дождем и прибоем. Именно тогда ему первый раз пришла идея доплыть до другого берега. Но суровые воды ошеломили, даже небольшой ветер поднимал волну, захлестывавшую дерзкого мальчишку, муравья, осмелившегося посягнуть на НАСТОЯЩУЮ реку. Вот тогда-то его — пораженного и сильно замерзшего — вытащил из воды Эф Рем, Учитель.

— Ну, что, пловец, стараешься речушку одолеть? — Учитель улыбался, яростно натирая Дара махровым полотенцем. Он понимал, что не стоит сразу же укорять мальчика.

— Речушка?! Ничего себе — речушка! — Дар взмахнул руками, как бы призывая всех (на абсолютно пустом берегу) убедиться в обратном.

— Да, дружище, — протянул Учитель, окидывая взглядом водную гладь, — это тебе не Оредеж. Днепр — река могучая, сразу не переплыть.

Дар отвернулся и молча пошел в сторону школы. Учитель, уже давно почувствовав его настроение, просто спросил — Что, скучаешь по прежним местам?

— Скучаю. Не привык еще. Здесь степи… все совсем другое… — мальчик с трудом пытался подобрать нужные слова.

— Ну да! И Балтика на Черное море не похожа, и песок другой, и ветер не так дует, и белых ночей нет… Дар, это все не то! Я же вижу.

Мальчик остановился, поднял на Учителя свои светлые, наполненные печалью глаза:

— Я хочу домой! Здесь все совершенно чужое. Вот Вы меня понимаете, а они — нет!

Они!!! Судя по всему, у Дара возникли серьезные проблемы с новыми товарищами. А может, и не очень серьезные, но мальчик, не умевший еще сформулировать это, пытался переложить всю вину на степь, реку, несущихся в отдалении сайгаков… Ему казалось — стоит только увидеть Вырицкую школу и, все печали сами пройдут, растают. Нет, малыш, не пройдут! Друзья твои разъехались по разным странам. Но даже если вновь собрать их, это будет не выход, ибо тебе всегда захочется бежать от проблем. Нет, нет! Мы научим тебя решать их, покажем, как это здорово — одержать еще одну, пусть маленькую, победу. Над самим собой.

Они стояли тогда на самой вершине холма — гребне невероятно старого кургана эпохи бронзы. На полпути к школе. Учитель почувствовал, что Дару не хочется переступать этой символической границы и спускаться туда, вниз. Он взъерошил мальчишке волосы.

— Хорошо Дар, поговорим и об этом. Кстати, красивое у тебя имя. Знаешь, что оно означает? Ах, знаешь! Мама рассказывала? Да, это русское слово, в общем — подарок. Так-то! А, говоришь, у тебя в родословной карте много русских? Понятно. Я когда-то даже изучал русский язык, в молодости…

Двое, ученик и учитель, спускались в сторону высившегося в акациевых зарослях купола школы и о чем-то оживленно беседовали.

С тех пор прошел месяц. Отношения с ребятами быстро наладились. У Дара появились новые друзья. Он полюбил этот удивительный край, его пышные травы в рост человека, его сухие ветра, раскинувшиеся на десятки километров заповедные плавни, яростное цветение садов, и тихие струи спрятавшихся в ивах речек.

Все бы хорошо, но упрямая идея — переплыть Днепр — не оставляла мальчика. Он уже несколько раз совершал тренировочные заплывы, каждый раз удаляясь все дальше и дальше. Теперь, попавшись на очередном, получил выговор «по полному». Учитель, не тратя много слов, произнес следующий монолог:

«Дар! Ты мальчик крепкий, пловец хороший. Скорее всего, доплывешь. Ну, а если и утонешь, что ж, тебе-то стыдно уже не будет — вся тяжесть случившегося ляжет на меня.

Но ты не подумал еще вот о чем: на твои попытки с восторгом и даже, завистью смотрят другие ребята, особенно — младшие. Ты для них становишься кумиром, примером для подражания. А теперь представь, что кто-нибудь из них, не столь подготовленный, может, вообще, малыш, захочет повторить твой… хм… „подвиг“. И утонет он! Он, маленький человечек, что так увлекся ТВОЕЙ выдумкой, погибнет из-за нее. Из-за тебя! Умрет, перестанет существовать. Целая жизнь прервется, целая вселенная исчезнет из-за тебя! А тебе придется жить дальше, зная, понимая это. Как же ты жить-то будешь?!

Я все сказал».

И Учитель ушел, как-то странно согнув плечи, без обычной легкости. На песке остались длинные следы, будто Эф Рему тяжело было передвигать ноги.

Сейчас, спустя месяц, вода немного прогрелась, и даже малышам позволяли заплывать метров на пятьдесят. У самого берега рыскали стремительные и неуловимые стайки малька. Чуть в отдалении, на небольшой волне, колыхалась стая чаек, очень серьезных и, временами, очень крикливых. Дар швырял в воду мелкие камешки, пустые раковины улиток, стараясь попасть в пластмассовую коробку, невесть откуда взявшуюся в реке. В этом месте берег почему-то был усеян пористыми, изъеденными водой камнями, многие имели дырочки. Недавно учитель рассказывал, что в древности люди считали такие вот камни приносящими удачу. И называли их как-то странно, «гусиный бог», что ли?

Да, казалось, у Учителя есть ответ на любой вопрос, решение любой проблемы. Дар вдруг отметил, что постоянно называет Эф Рема не по имени, а этим красивым словом — Учитель. «Учитель» — как звучит-то! Интересно, почему один из самых выдающихся историков Земли, вдруг пошел в самую обыкновенную школу, возиться с такими, как Дар? Да, ему бы работать в крупнейших институтах! А он пришел к ним и стал рассказывать.

О! Как он умеет рассказывать! Блестят глаза и забывают закрыться маленькие удивленные рты, стихают и смех и шепот, когда вещает вдумчивый, чуть глуховатый голос Эф Рема. Отступают века и будто оживают перед детскими глазами тени минувшего.

Мчатся по степи скифы в остроконечных шапках, рассекают волны Днепра весла ладей, а навстречу им поднимаются эллинские триеры. Во тьме полыхают костры первобытных охотников, а где-то в стороне проходят грохочущие колонны стальных машин, готовясь к решительному бою с захватчиками. И мамонты удивленно трубят, видя, как люди наполняют плавни водой, творя новое море, чтобы насытить свои города и заводы энергией. А потом новый враг обрушивает на них с неба смертоносное пламя, но города возрождаются еще прекраснее. И вновь отступает море, освобождая место новым, заповедным плавням…

Ух, как же красиво говорит учитель! Недаром в числе его далеких-далеких предков есть великий писатель, в честь которого Эф Рем и получил свое имя. Самое смешное, что, покопавшись в медицинской родословной Дара, он выяснил, что этот же писатель является и предком мальчика. Впрочем, как, смеясь, заявил Учитель: «Спустя столько лет, нас, его потомков — миллионы!».

Повинуясь внезапно возникшему, интересу, Дар начал изучать русский язык, забытый, но прекрасный, давший немало и их нынешнему, земному. Прошло некоторое время, и теперь мальчик не только бегло читал, но и вполне сносно изъяснялся (Эф Рем недавно устроил ему небольшой импровизированный экзамен, предложив рассказать по-русски, как Дар провел очередной день). Ему даже удалось найти своеобразный аналог своего имени — Иван.

«Странные люди, — сказал он тогда Учителю, — они, будто, не чувствовали красоты собственной речи! Большая часть их имен — это искаженные звучания имен иностранных, родившихся в языках давно умерших, к тому времени. Значения их почти никто не помнил, но имена продолжали использовать!

— А кто сейчас поймет значение твоего собственного имени? — быстро парировал Учитель. Дар замешкался. Действительно, в этих словах был смысл. — Но ведь мне могли дать любое другое имя, любое сочетание звуков. Мы не связаны каким-то узким традиционным списком.

— Это верно, и все же, твое имя — тоже дань традиции. Человек никуда не денется от традиций. Традиции цементируют общество, они пропитывают всю нашу историю. А представь, каково приходилось им, жившим тысячелетия назад. Их время — время перемен, восстания против отжившего, было жестоким и смутным, и пути вперед приходилось искать на ощупь. И как не странно, многое им удавалось. Так что, не требуй слишком многого от предков, будь требователен к себе!»

Да, неприятная история произошла вчера. И ведь Учитель был совершенно прав. Дар мог бы и сам подумать о последствиях своих поступков.

Он лег на песок, острые камешки давили и покалывали, но Дар старался не замечать такой мелочи. Мальчик закрыл глаза и стал вслушиваться в мягкий плеск волны. Ему было слышно, как где-то в кустах гудят осы, как по его ноге ползет муравей. Мягкое поглаживание ветра и шепот волны тихонько убаюкивали его. Он и сам не заметил, как заснул. Во сне пришла мама. Она грустно улыбалась. Дар не понимал — отчего грусть, о чем-то спрашивал ее. Но мама лишь продолжала улыбаться, поглядывая на сына с нежностью. Нежностью, какую он встречал лишь в ее глазах. И все-таки, мама чем-то встревожена. Она оглядывается по сторонам, словно чуя неведомую опасность. Мама крепко обнимает Дара, будто пытаясь укрыть его, спасти. А вдалеке кто-то кричит. Кто-то кричит…

Кто-то кричит! Дар резко дернулся, оцарапав руку о колючку. Крики доносились справа, со стороны утеса, а может даже — с «Баунти» — небольшого уютного пляжика с таким странным названием. Кажется, кричал кто-то из младших.

Звонко шлепая по воде, перепрыгивая через обломки выброшенных деревьев, то и дело, ногами зарываясь в мокрый песок, Дар понесся в сторону бухточки.

Две девочки, лет восьми-девяти, стояли по пояс в воде и, обратив лица на север, в сторону далекого берега, испуганно кричали: «Мас! Мас! Вернись, Мас!..» Дар пригляделся и, только теперь, заметил в метрах пятистах от берега темную точку. «Точка» то и дело взмахивала руками. Судя по тому, что гребки были редкими, неровными и, какими-то, замедленными, пловец явно не рассчитал свои силы и уже очень устал.

— Что случилось? — девчушки, вздрогнув от звука чужого голоса, разом обернулись. Они были совершенно разные — смугленькая черноволосая, с ворохом длинных тонких косичек и рыженькая, курносая, на пол лица открывшая огромные голубые глаза. При всем внешнем несходстве, девочек объединяла, делала похожей одна деталь — взгляд. У обеих он был беспомощным, даже, испуганным. За несколько секунд невнятного лепетания и всхлипываний Дар выяснил, что Мас, так звали парнишку, решил, по примеру старшего товарища, переплыть Днепр.

«Он же меня предупреждал!!!» — как молотом ударила Дара страшная мысль. В глазах потемнело от осознания произошедшего, и мальчик бросился туда, где сейчас бессильно барахтался, спровоцированный его затеей малыш. Проклятое мелководье замедляло бег, и Дар с размаху шлепнулся в воду, кокда та еще доходила ему до пояса.

Он яростно греб, стараясь не потерять направления, не промахнуться. Одно слово билось в мозгу — успеть! Оставалось уже совсем немного, когда курчавая голова в последний раз показалась над зеркально неподвижной гладью реки. Дар вдохнул побольше воздуха и нырнул, благо, вода была совершенно прозрачной, незамутненной. Маленький темнокожий человечек уходил ко дну, испуганно тараща глазки. Одно движение — рука сама хватает его за волосы, а в нее тут же вцепляются ручки «акванавта».

Вот, наконец, и поверхность. Только не подпускать его к своей шее. «Да, что ж ты делаешь, дурачок! Утонем ведь!..»

Только когда совершенно обессилевший Дар почувствовал ногами дно, он огляделся. Течение унесло их не меньше чем на километр. Здесь полоска песчаных пляжей прерывалась, и дно устилали, опасно скользкие, вылизанные волнами, поросшие водорослями, гранитные валуны. Сердце бешено прыгало, тело охватывала непривычная слабость. Осторожно переступая, Дар подобрался к подводной скале, верхушка которой не доходила до поверхности всего несколько сантиметров, и «прикрепил» к ней полуживого мальчугана. Дьявольское переплетение подводных камней делало этот участок берега опасным.

«Не переломать бы ноги!» И, будто в ответ, горизонт, вдруг, резко рванулся вниз, обнажая нежно голубое небо, с легкими барашками облачков. Горизонт, поднырнув, нанес внезапный сокрушительный удар в затылок, затмивший сознание. Небо подернулось дымкой, стало уменьшаться, отдаляясь, а потом его и вовсе затянуло пленкой, по которой плавали какие-то пузыри. И где-то очень-очень далеко слышался крик спасенного малыша…

3

Сквозь густую пелену усталости, сквозь боль, до него доносились слова. Непонятные…

Почему так неприятно пахнет? Он летит?.. Нет, уже не летит. Лежит… на влажном песке… Да, что же это за запах такой!

Глаза медленно открываются. Боль перебралась к самым векам и яростно давит на них, пытаясь закрыть.

Лицо. Широкое лицо с черной бородой, слегка раскосые глаза. Человек сильно давит руками на грудь. Зачем? О-о-о! Вода выливается изо рта и воздух, яростно прорывая барьеры, врывается в легкие, начиная свою целительную работу.

Вокруг толпятся люди. Нелепо одетые, пахнущие кожей, нефтью, потом, луком, странным дымом, сивушными маслами… Непонятные люди! Мало симпатичные, на первый взгляд, большинство — с нездоровыми зубами, заскорузлыми пальцами, обветренными лицами. Но эти лица светятся добротой, участием. Они улыбаются, видя, что мальчик приходит в себя. Они говорят что-то ободряющее. Значение слов ускользает от сознания, но смысл вполне ясен. Добродушие не нуждается в переводе. И все же, что именно они говорят? Слова — такие знакомые. Голова кружится…

Сильные руки подхватывают, несут куда-то… Какой странный механизм! Вот откуда взялся нефтяной запах у этих людей — от механизма. Как же он трясется, вибрирует, шумит! Больно, больно голове! Как больно…

…Тишина. Белый-белый потолок. Где-то вверху носится муха. Лежать хорошо. Очень хорошо, потому, что нет боли, но если пошевелиться, она, коварно притаившаяся, может снова наброситься, ударить! Нет, надо лежать тихо-тихо, дремать в этой ватной паутине и, тогда она может уйти совсем… тихо-тихо…

Снова голоса, знакомые, понятные.

— Слушай, доктор, ты меня не тревожь! Я тебе ясно, по-русски, говорю, а ты заладил — амезия, амезия! Говори просто — это не заразно?

Маленький испуганный человечек в завязанном на спине белом халате поправляет редкие волосы. Он напускает на себя важный вид, чтобы ничем не выдать своего страха (интересно, чего именно он боится?).

— Амнезия, разумеется, не заразна. Но последствия контузии на неокрепший детский организм…

— Во-во! Неокрепший! Меня самого еще в шестнадцатом контузило — такая гадость! — Бородач все время скрипит кожей, в которую облачен. — А мальчонке поправляться надо. Да, он на ваших больничных харчах загнется! Точка, решено! Беру его к себе во 2-ю роту, и паек обеспечим!

Врач пытается вяло протестовать, но сильные руки просто отодвигают его в сторону.

— Ничего, ничего, папаша! А если что, так и говори — забрал Леша-Борода, лучший водитель Автобазы 6-й Армии. И не боись, папаша, в Красной Армии парень не пропадет!

Бородач подходит к кровати, мягко покачиваясь на ходу и улыбаясь во все лицо.

— Ну, найденыш, как звать-то тебя?

— Иван… — губы сами выдыхают это слово, оно что-то значит, очень важное…

— Иван. Ваня, значит. Отлично! А фамилия как?

«Фамилия», что такое — «фамилия»? Непонятное, утомительное слово.

В разговор вновь вступает доктор. Он оттягивает плечистого гостя за локоть и тихо принимается что-то втолковывать. Слышны отдельные слова: «…еще очень слаб… трудно определить… нет, не немецкий и не французский… возможно — следствие бредовой галлюцинации… я против… безответственно…» Затем человек в кожаной одежде решительно отстраняет доктора и подхватывает Ивана, легко, как пушинку.

Порыв ветра, неожиданный, свирепый. Он будто пробуждает от сонной, затхлой тишины лазарета.

«Борода» бережно усаживает мальчика рядом с собой. Машина урчит, трогается, выпуская облака ядовитого дыма. Мелко трясется по неровной, с выбоинами брусчатке.

Новый товарищ заламывает кепку на затылок и хитровато смотрит на пассажира.

— Ну, что, Ванька, здорово, да?! Это, брат, техника — будущее победивших трудящихся всей Земли. Вот разобьем белых, отстроим все, голодных накормим, да и заживем припеваючи. А там и коммунизм на носу. Знаешь, что это такое? Узнаешь!

Эх, Иван, завидую я тебе, годам твоим. Подумай только, в каком прекрасном мире ты будешь жить!

Оглавление