«Пепел»

Федор БЕРЕЗИН ПЕПЕЛ

… Помню я дело одно, но времен стародавних, не новых:

Как оно было, хочу я поведать меж вами, друзьями.

Брань была меж куретов и бранолюбивых этолян

Вкруг Калидона града, и яростно билися рати:

Мужи этольцы стояли за град Калидон им любезный,

Мужи куреты пылали обитель их боем разрушить.

Горе такое на них Артемида богиня воздвигла…

Гомер

Фонарщик Вселенной

Потушит сегодня

Несколько звезд.

В сущности, это так мало!

Прошу вас,

Не надо слез.

Константин Кинчев

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ ЛАБИРИНТЫ

Сутки здесь равнялись восьмидесяти земным часам, но сейчас солнце этого мира стремительно взлетало от линии горизонта. Оно просматривалось на фоне загаженной атмосферы как бледное светлое пятно, а эффект его взлета достигался за счет собственной умопомрачительной скорости летательного аппарата. Держать такой темп на высоте всего двадцати метров человеку было невыносимо — через считанные минуты голова начинала пухнуть от напряжения, появлялась предательская тяга плюнуть на все и остановить эту бешеную карусель. Да и вообще, реакции живого существа не хватало: перед глазами, запаздывая в нервных волокнах, проносилось то, что в действительности уже осталось далеко позади истребителя. Поэтому человек был всего лишь наблюдателем: его уставшие зрачки внимательно бегали по рядам лампочек и индикаторов, экраны переднего обзора были отключены за ненадобностью, самолетом управляла автоматика, живущие в стальных внутренностях токи фиксировали и выдавали на пульт высоту, скорость, расстояние и время до очередной точки трансформации маршрута. Можно было закрыть глаза и лишь по изменениям нагрузки на тело судить о том, в какую сторону маневрирует летательный аппарат: вверх, вниз, вправо, влево, в зависимости от того, какой маневр робот посчитал экономичным при огибании нового препятствия. Приборы бесстрастно фиксировали норму, и ни одна стрелка на виртуальных дисплеях не заходила за красный сектор. Он уже отбомбился, хотя в этом полете он не сбрасывал привычные высокоточные самонаводящиеся десятикилотонные «хлопушки» или обычные мегатонные «погремушки», сегодня он просто равномерно разлил на площади десять миллиардов квадратных метров цистерну какой-то химической пакости. Какой? Откуда он знает какой, он же не химик. Зачем это знать? Это знают те, кому платят за это деньги. Ему платят за другое, и сегодня он добросовестно выполнял условия контракта. Там, вдали, остались нервные напряжения, задание, сделанное на «ура», и поскольку противник его не преследует, техника функционирует, он мог попытаться немного понежиться. Человек снова взглянул на часы: через семь минут будет перегрузка четыре «g», самолет опрокинется вертикально и выйдет в стратосферу, затем нагрузка еще более увеличится, сработают ускорители и «прощай, дорогая планета!». Произойдет техническая трансформация универсального летательного аппарата — это будет уже малый планетолет, либо космолет, любое название подходяще, а менее чем через час наступит невесомость. Пилот прикрыл веки, расслабляясь перед грядущим гравитационным напряжением, и тут ожил репродуктор.

— Внимание! — произнес красивый женский голос. — Во «втором-левом» ускорителе самопроизвольное воспламенение.

Кресло бросило в сторону, даже через скафандр ребра ощутили удар.

— Соблюдайте спокойствие! — но он уже не слушал.

На трех датчиках стрелки резко упали в красный сектор. Еще неосознанно он сорвал пломбу с надписью: «Храни радиомолчание!», щелкнул тумблером, затем включил экран переднего обзора, отключил автопилот и, протягивая руку к панели управления, доложил в микрофон, закрепленный ниже правого уха:

— Аксельбант, докладывает Гвидон. Авария! Пытаюсь набрать высоту.

Пальцы пробежали по панели управления. Его вдавило в кресло, машина взвилась на дыбы, подставляя брюхо бешеному потоку встречного воздуха. Главный двигатель, перейдя в форсированный режим, взвыл, словно стадо мастодонтов. Струя фиолетового пламени полыхнула по земле и отразилась, расплескиваясь вокруг озером плазмы. Два мозга — один человеческий, один электронный — лихорадочно оценивали ситуацию. Электронный считал быстрее, но его действия уже были блокированы хрупким созданием, ощущающим себя венцом Вселенной. Поэтому компьютер не мог осуществить запланированную отцепку взбесившегося ускорителя, теперь он мог только советовать красивым женским голосом, заложенным в него разработчиками:

— Рекомендуется освободиться от «второго-левого».

Но человек уже имел свой план. Пока машина наращивала скорость и высоту, он ввел в вычислительную систему запросные данные, одновременно продолжая доклад на базу:

— Аксельбант, намерен выйти на орбиту без промежуточного маневра в стратосфере. Нахожусь над зоной «У», квадрат А-213. Сейчас пытаюсь запустить остальные ускорители.

В этот момент робот уже получил ответ по результатам обработки запроса пилота и в динамике прозвучало:

— «Первый-правый» запустить незамедлительно, для нейтрализации крена.

Пилот нажал кнопку, и теперь ребра другого бока почувствовали толчок.

— Запуск остальных по загоранию сигнальной лампы. Осталось сорок секунд. Ускорение будет критическим. Сейчас необходимо увеличить тягу основного двигателя.

Он послушно последовал рекомендации, и тут появилась новая идея: с помощью простого приема можно было снизить необходимое ускорение хотя бы на немного, нужно просто избавить корабль от лишнего веса. Он поспешно обвел взглядом пульт, оценивая, от чего можно освободиться немедленно. Щелчок — и из брюха вывалилась магнитная пушка со всем своим неиспользованным запасом снарядов, за ней последовали пустые контейнеры из-под химикалий и лазерная аргонная дальнобойная установка. Затем были отстрелены все восемь крыльев, он не собирался более маневрировать в атмосфере. Теперь истребитель необратимо превратился в ракету. Начался отсчет времени до включения двух оставшихся ускорителей, и он переложил эту операцию на автопилот. При счете «ноль» его веки невольно дрогнули, а при скачке перегрузки он почувствовал себя счастливым, хотя его лицо под прозрачной маской кислородного шлема сделалось багрово-синим от прилива крови. И тут бархатисто-меланхоличный голос снова произнес:

— «Первый-левый» ускоритель не запускается. Во избежание осложнений рекомендуется отстрел всех ускорителей.

Если бы при таком давлении можно было побледнеть, он бы это сделал. Ему показалось, что все происходящее дурной сон: такого невезения просто не могло быть. И когда одна часть мозга уже начала поддаваться панике, другая продолжала бесстрастно фиксировать и управлять окружающей обстановкой. Он снова заблокировал автомат: он еще надеялся, или только хотел надеяться, что «первый-левый», пусть и с опозданием, выйдет на режим. Он ждал тридцать секунд. Корабль бросало из стороны в сторону, он с трудом мог компенсировать главными соплами вводимую неравномерно работающими ускорителями асимметрию. Теперь можно было уже не ждать, потому что через несколько секунд должен был закончить работу, съев топливо, злополучный «второй-левый», подвешенный когда-то под несуществующим ныне нижним крылом, и тогда космолет, имея преимущественную тягу в двадцать тысяч лошадей только с одной стороны, неминуемо опрокинется. Он нажал кнопку отстрела, глядя в экран заднего обзора. Было видно, как, кувыркаясь, пошел вниз «первый-левый», затем он вспыхнул, возможно, взорвавшись или, может, наконец входя в режим. А на экране переднего обзора он некоторое время наблюдал яркие отсветы сопел пороховых ускорителей, обгоняющих остатки его гиперзвукового истребителя-бомбардировщика.

Он посмотрел на приборы, снизил тягу главного двигателя и вновь попытался связаться с базой:

— Аксельбант, говорит Гвидон. Выйти на орбиту не смог. Начинаю снижение над зоной «У», квадрат А-310.

Ответа не последовало: возможно, мешали помехи, вызванные радиационными поясами, и база его не слышала, а возможно, она хранила молчание из стратегических соображений. Он наклонился и резким ударом кулака сверху разбил стекло над черной кнопкой с надписью: «Ввод программы самоликвидации». Он надавил ее и стал готовиться к катапультированию.

Он некоторое время сидел, приходя в себя. Это было стоящее занятие после пережитого ощущения. Не любил он катапульты, да в принципе он не знал ни одного человека, который был бы в восторге от этого необходимого, но крайне мерзопакостного изобретения. Только бог ведает сколько медведей извели, отрабатывая первые образцы этой штуковины, поскольку именно данному виду животных не повезло: по строению тела они более всего сходились с сидячими людьми, даже обойдя по столь сомнительному показателю человекообразных обезьян. Были когда-то такие звери. Да и вообще, много чего ранее на матушке-Земле водилось, была планетная эволюция ужасно плодовита до возникновения разумного вида, а уж ему пришлось попотеть, нивелируя ее плодовитость и сводя это расточительство к приемлемому для разума числу. Не справиться ему бы ни в жизнь, если бы не ее медлительность. Интересно, теряли ли медведи, при выбрасывании кресла порохом, сознание? А вот он потерял, и тренировки нисколько не помогли. Но выбраться из космолета без пиротехники на таких скоростях было явно невозможно, несмотря на то, что встречный поток разряженного высотного воздуха был слабее, чем внизу: остатки заднего наклонно-вертикального оперения рассекли бы его туловище на части.

После более половины пути он планировал в отключенном состоянии. В принципе это было предусмотрено инженерами, они явно не зря ели свой хлеб. Весь спуск он находился в герметичной капсуле, неподвластной ни холоду, ни жару, ни бескислородному окружению верхних слоев атмосферы, только силы тяготения и аэродинамика правили полупрозрачным яйцом, превосходящим размерами насесты динозавров.

Он брел, размышляя о разном, и чем сильнее на него наваливались сиюминутные тяготы и чем более неопределенность окружающей обстановки сводилась к неминуемо надвигающейся развязке, тем далее и далее его мысли уносились отсюда прочь.

Окружающий его локальный участок Вселенной был явно настроен не слишком дружелюбно. Он нарушил теорию вероятности или по крайней мере свел ее к малоизмеримой величине. В обычном мире два ускорителя одновременно выйти из строя никак не могли, однако это случилось. Явная аномалия осуществилась и именно с ним. Исходя из той же вероятности, почему бы сейчас, прямо из окружающего воздуха, не материализоваться баночке охлажденного пивка? Ведь все необходимые для этого атомы вокруг имеются? Ну, может, конечно, и не все, но ведь где-то они есть? И ведь в какой-то из бесчисленных вселенных, которые плодились в первые секунды после Большого Взрыва резвее кроликов, наверняка же должны происходить настоящие чудеса, бешеные скачки антиэнтропийных процессов, должны происходить вещи неизмеримо маловероятные, ведь метагалактик, судя по некоторым теориям, просто пруд пруди, а следовательно… Но почему бы нашей, родной Вселенной не стать хотя бы локально очень везучей? Он уже почти чувствовал перед носом запах темного пива — может, ожидаемое чудо начало происходить, но не добравшись до нужного числа нулей отрицательно-вероятной флюктуации, прервало процесс на середине. «К черту пиво! — подумал он с внезапной злобой. — В настоящий момент есть гораздо более важные вопросы». Запах исчез, он ощутил привкус резины вперемешку с металлом, глянул на показатель давления в баллоне: впереди предвиделось еще много-много часов единения с маской и скафандром. Ну а потом их придется снять.

Он на мгновение остановился, даже споткнулся на ровном месте. Он как бы впервые увидел потресканную почву под ногами. С запада дул слабый ветерок неизвестной природы, может, освежающе бодрящий, а может, неприятный — сухой. Он не мог этого чувствовать сквозь искусственную кожу-оболочку. Подсознательно используя заминку, невольно стремясь ее продлить, он осмотрел горизонт. Вокруг было довольно светло. С запада, сквозь цветастые облака, угадывалось медленно садящееся местное солнце, звезда Индра — старый умирающий желто-оранжевый карлик. Невысокие холмы простирались до далекого края без ориентиров. Стоило ли двигаться далее и тратить при ходьбе бесценный кислород, гораздо в большем количестве, чем при спокойных лежебокских размышлениях? Но он знал: если отдаться лени и просто сидеть, осматривая окрестности, ожидая помощи извне, — очень скоро паника завладеет им целиком. Ведь надежды не было, ее не было вовсе. Пока база пришлет за ним спасатель, пройдет слишком много времени, а найти его без пеленга спасатели просто не смогут, несмотря на примерное знание координат. Они не услышат его маломощный нашлемный передатчик через парящий над планетой сверхионизационный слой.

Вообще-то на планете Гаруда в той точке, где он сейчас находился в настоящий момент, был день. Он все еще тянулся, тот долгий местный день, в середине которого он спланировал на материковое плато. Однако и здесь близился вечер. Но для этих безлюдных мест все эти промежуточные стадии ночи и дня давно стали условностью. Лучи Индры с трудом пробивали себе дорогу до поверхности, это были уже не лучи — в процессе проползания сквозь высотные пылевые облака они давно потеряли свою прыть, а здесь, внизу, их встретила еще более плотная завеса из недавно поднятой пыльной бурей мелкодисперсной взвеси. Пилот с трудом всматривался в окружающий мрак, несколько подсвеченный лившимся с неизвестного направления сиянием. Этот мир напоминал царство мертвых, по крайней мере у человека отсутствовала тень, впрочем, так же, как и у остальных живых и неживых предметов. Пилота звали Хадас Кьюм, и все окружающее он воспринимал нормально — он уже привык. Он более не заглядывал на счетчик радиации: к его показаниям он тоже притерпелся. Он брел вперед без всякой цели. Хадас уже совершенно не верил в счастливый конец этой истории. Он просто переставлял ноги, такие тяжелые и ватные, с единственной целью — оттягивать время. Когда-то мастер космопилотажа Кьюм поставил себе цель — экономить воду, вот уже сутки (земные, разумеется, а не местные) он ничего не пил. Вода была несжимаемым веществом, поэтому ее запас в скафандре не мог быть большим, в отличие, например, от воздуха. Он уже смутно понимал, что у него кончится раньше, однако воздух, на крайний случай, имелся в окружающем мире, пусть даже несколько зараженный, а вот вода и пища не наблюдались. Последнее, ясное дело, тоже сохранялось в неприкосновенности: употребление пищи неминуемо бы привело к глотку жидкости.

Далеко впереди нечетко вырисовались далекие разрушенные сооружения. Они простирались слева направо и тянулись в непознанные дали. Хадас кинул взгляд на счетчик: показания заходили в красный сектор. Он обеспокоенно посмотрел на разбитые вдребезги строения. Город? Судя по фону, поражен совсем недавно, но, черт возьми, по слухам, бродящим в подлунных (в буквальном смысле) помещениях базы, городов на планете давно уже нет, а может, никогда и не было. Может, радиацию нанесло каким-нибудь шальным ветром? Так или иначе, Хадас решил держаться от греха подальше и отвернул в сторону. Некоторое время он брел, часто поглядывая на датчик, даже забыв о подсчете шагов, — неблагодарном занятии, которым он занимался последнее время. Идти было тяжело, но он шел. Несмотря на периодически возобновляемые вычисления, он все равно сбился со счета. Возможно, для тренированного ходока он прошел совсем немного, однако он был жителем лунной базы с притяжением гораздо меньше местного, и со стороны, с непредвзятой точки зрения, его поход мог считаться подвигом местного значения. Ноги были ватными, однако он изводил себя, как делал это на тренировках. Он гнал мысли о неминуемом конце, он считал себя способным бороться до последнего и делал это. Силы еще были, а сознание надо было занять работой.

Теперь сооружения тянулись с левой стороны относительно движения и тянулись долго. Он стал прикидывать, какого размера мог быть этот город, и невольно перешел к мысли о количестве людей, когда-то живущих в нем. Эти подсчеты поразили его, но он успокоил себя тем, что, не зная плотность населения, безусловно ошибался. Вокруг расстилалась планета, а не военная база: здесь не надо было паковать все плотно, как там, на Мааре. Возможно, в этом городе было очень мало жителей.

Окружающая обстановка действовала подавляюще. Однако неизвестно, что было бы хуже: вполне может быть, наличие открытого, не затянутого пеленой горизонта поставило бы его рассудок в гораздо более сложное положение, ведь он был жителем замкнутого пространства, по крайней мере последние два года, исключая полеты, но ведь там он видел все не напрямую, а сквозь экраны.

Хадас так увлекся борьбой с силой тяжести, что не заметил, как ступил на несколько отличное от пройденного место. Нога сразу увязла. Он провалился выше колена и потерял равновесие. Теперь обе ноги погрузились в невесомую текучую пучину. Пилот повалился на спину, мгновенно покрываясь потом. Сердце забилось учащенно, но он растопырил руки и удержался. Некоторое время он лежал не шевелясь, подавленный своей беспомощностью перед неизвестностью. Какой-то внутренний ком замаскированных чувств выдавился наружу. Совсем неожиданно Хадас Кьюм почувствовал влагу около глаз. Это были слезы: черт возьми, он не плакал уже целую вечность. Задом-задом он выкарабкался из этой трясины неизвестной глубины. Теперь он мог встать и осмотреться. Слезы все еще давали искажение окружающего мира, однако оживший климатизатор, торопясь, высушивал внутри шлема лишнюю влагу. Человек словно заново посмотрел вовне. Он наклонился и потрогал непонятное образование, в котором едва не утонул. Оно текло между пальцами подобно жидкости, но это была не вода: микропылинками оно скользило по перчаткам и легко подхватывалось слабейшим ветерком. Оно было такое же серое, как окружающий мир. Это был пепел: раздробленный временем, никогда не встречавшийся с дождями и снегом. Его смело и нанесло с окружающего ландшафта в эту яму неизвестной глубины. Хадас содрогнулся. Он впервые подумал о сухости здешнего мира. Неужели война так изменила или вообще остановила круговорот воды? Он помнил это с детства: на землеподобных планетах вода испаряется из растений и открытых водоемов и попадает в атмосферу, затем разносится ветром и выпадает снова в виде дождя. Черт возьми, их бомбы заставили опуститься тропопаузу, и осадки перестали выпадать на континенты. «В чем-то мы переборщили, — подумал Хадас Кьюм, — сильно переборщили». Теперь он двигался более осторожно, хотя у него по-прежнему отсутствовала серьезная цель для продолжения путешествия.

Он долго разгребал ногами пыль и песок, завалившие вход. Но то, что он обнаружил, направив наплечный фонарь вовнутрь, было очень печально. Там находились скелеты. Лестница уходила вниз, и по всей ее длине, насколько, хватало лампы, красовались человеческие кости и черепа. Дернул же его черт тратить силы на откалывание этой братской могилы. Однако болезненное мазохистское любопытство погнало его вниз за конусом света. Он скользил по присыпанным пылью ступеням, поначалу стараясь не наступать на тазобедренные и реберные останки, однако их было донельзя много, и, наверное, дух, витающий здесь, внутри непроветриваемой гробницы, давно бы удушил его и заставил захлебнуться скопившимся вокруг запахом смерти, если бы не щедрый спасительный шлем. Скоро он перестал морщиться, когда под вооруженной металло-резиновой подошвой ногой, выстреливали в звуковую пустоту хрустящие быстрые хлопки растираемого праха.

Он добрался до низа: новая дверь, обложенная черепами разных размеров. Сюда они шли, и здесь их не пропустили. Он видел недостертые временем следы их тщетных попыток откупорить и эту массивную дверь. Те, кто ее сотворил, знали свое дело туго. В фотонном потоке из фонаря он наблюдал на ней вмятины и царапины от пуль и гранат, однако многотонная подземная громада смело выдержала эти уколы, все ей было нипочем, даже время. Хадас тронул ее, немного постоял, ожидая чуда: он не выдержал и минуты, а требовались столетия — когда еще ржавчина съест эту многотонную стальную глыбу до толщины фанеры. Затем он посветил вверх. Черепа посмотрели на него без увлечения, те, кто носил их, напяленными на мозг, давно находились вне времени и пространства, и Хадас был им вовсе неинтересен: все его отличие, в солидной временной проекции, заключалось в том, что его череп будет иметь дополнительный саркофаг-хранилище в виде сложного шлема. А возможно, и красивый скелет из него не получится, ведь он абсолютно не знал, витают ли в окружающем воздухе бактерии, разлагающие мертвечину, как в славные времена произошедшего вокруг мора.

Значит, сюда они шли, и их впустила первая дверь; сюда они спустились и уперлись во вторую носами, а сзади продолжали напирать и вверх было не подняться — легче давить оттуда; и кто-то пытался остановить безумие, и кто-то запасливый рвал динамит прямо около людей, стремясь откупорить эту таинственную и, возможно, действительно спасительную дверь, а сзади все равно перли, несмотря на взрывы и стрельбу, потому как оттуда наваливалось еще более страшное; а где-то высоко-высоко заливался победным потом пилот, разворачиваясь для возвращения на базу и уносясь отсюда со скоростью, обгоняющей рев собственного двигателя, и слипался вжатый сам в себя плутониевый детонатор… А сверху продолжали напирать.

Хадас Кьюм сделал поворот кругом. Наверное, тогда здесь было бы некуда ступить; потом, когда трупы сгнили, стало свободнее. Он наклонился и взял в руки прах. Тихо и ровно, как в древних песочных часах, мельчайшие частицы текли между пальцами. Он зажмурился и на мгновение пошатнулся, ощутив видение наяву.

Он стал торопливо выбираться вверх. Только сила тяжести и присыпанные осколками костей ступеньки мешали ему, но он все равно сбил дыхание. Его альпинизм сопровождали хлопки-выстрелы лопающихся костей. Где-то ближе к выходу он грохнулся на четвереньки и чуть Не скатился, попав ногой в чью-то затылочную крышку. Он замер и взял себя в руки: все здесь случилось очень давно, так давно, что его это не касается, «о тем не менее было интересно: кто их не пустил туда и было ли там спасение? Глядя с его наблюдательного пункта, вознесенного во времени над их древними бедами, спасения у них не было. Возможно, давным-давно ту таинственную райскую дверь внизу с обратной стороны подпирают такие же скелеты.

Выбравшись на свет божий, он не испытал облегчения. Его измотанное тело хотело тут же упасть, но он не дал ему этого шанса, он уходил от этих старых кошмаров, от краснеющего датчика радиоактивности, от неведомого мертвого города, от прикосновения к познанной неизвестности к новой неведомой судьбе. У него не было шансов, и только внутренняя потребность была ему компасом, а напирать на него было некому.

Все, у него больше не было надежды. В костюме кончался ресурс, он прикончил почти весь воздух, а фильтр уже и так был переполнен радиоактивной гадостью, ноги отказывались идти, похоже, он их натер, скафандр явно не предназначался для длительных пешеходных прогулок, ну, а главное, он так и не вышел в более или менее чистое от ионизационного атмосферного слоя место и не получил ответа на свои импульсные обращения к звездам. Он больше не надеялся на помощь. Нужно было взглянуть правде в лицо: его никто не спасет, на своей практике он не помнил случая, чтобы сбитых пилотов спасали, правда, и не сбивали их при нем. У него был еще некоторый запас продовольствия и воды, но его можно было оплеушить в один присест. Это было все. Однако он знал, что не зря совершил это путешествие. Он не добился цели, да ее и не было, но зато он узнал ответы на загадки, которые еще не зародились в голове. Они породили следующие вопросы, но без этого путешествия они бы не возникли. Мозг получил работу, далеко уходящую от насущных проблем. Это было очень здорово, но времени на их решение у него не было. Он присел возле скалообразного выступа и снова взглянул на индикаторы. Итак, он продержался две ночи и один день — только не короткие земные, а долгие местные, но этот медленно наступающий второй день он скорее всего не переживет. Через несколько часов он будет дышать местным, несколько разбавленным нуклидами воздухом, но их долгосрочное накапливаемое влияние будет не так страшно, самым страшным окажется сухость этой пепловой пустыни и еще ее холод. Холод обычно ассоциируется со льдом и снегом, однако здесь был другой случай. Хадас Кьюм не заметил, как среди этих невеселых размышлений задремал.

Проснулся он внезапно. Хотя веки не желали приподниматься, он все же глянул на часы. Он четко помнил время, когда присел: прошло двадцать пять минут. Можно было позволить себе поспать еще, тем более что при этом тратилось меньше кислорода, однако что-то не на шутку взволновало организм. Пилот некоторое время соображал, лениво шевеля извилинами, и вдруг понял. Ему сразу стало не до сна. Он вскочил. Сквозь привычный шелест окружающего воздуха он явственно слышал равномерный лязг, и источник этого нового шума перемещался. Хадас двинулся вперед, огибая скалу. Он сразу это увидел и невольно зажмурился. Не очень далеко, однако в полумраке Ън не мог точно определить расстояние, да и привычки не было: по склону двигался механизм. Впереди у механизма ослепительно сияли три фары, одна на самом верху. Хадас некоторое время стоял на виду, когда внезапно сообразил, что это вражеская машина. Помощь могла прийти только по воздуху. За эти три дня, земного летосчисления, теперь казавшиеся равными жизни, он освоился с мыслью, что планета мертва. Теперь он убедился в своей ошибке. Пилот развернулся, чтобы спрятаться или бежать, но здравый смысл остановил порыв. Надежды на спасение не было, он был ничем не связан. Но у него были вопросы, и, возможно, сейчас к нему приближались ответы на них. В эти дни он стал несколько фаталистом. Может, сейчас он сделал выбор в сторону еще более мучительной смерти вместо светившей ему в ближайшем будущем, а может, это было продолжение жизни. Он неуверенно шагнул в сторону движения неизвестной машины, и этот шаг решил проблему и наградил его смелостью.

Когда высокий пластиковый корпус навис над ним, слепя фарами, он стоял не шевелясь, подняв руки вверх. Хадас плохо видел против света, но те внутри, наверное, хорошо различали на его левой груди эмблему бомбардировочного звена «Фенрир». Они могли проехать по нему, не останавливаясь, но он знал, что они не сделают этого. Он никогда не видел своих врагов, и он хотел получить ответ на первый вопрос: люди ли это?

Сбоку откинулась в сторону створка.

Вокруг него были голые стены — лучшее средство для развития клаустрофобии, одна плотно пригнанная дверь, поролоновый матрац на полу, какие-то синтетические тряпки, заменяющие постельные принадлежности и два вделанных в стену плафона освещения. Вот, пожалуй, и все: явно не густо. Он не попадал на собственную базовую гауптвахту, но, по слухам, даже в отделении для рядового состава там было повеселее. Зато стены здесь явно отличались гигантской прочностью, он не мог знать их толщину, однако чувствовал ее. Это была пещера, то есть часть большой, выдолбленной естественными процессами в планете полости, но, кто знает, может, это и полностью рукотворное сооружение — иногда трудно отличить одно от другого. Помещение после его заселения явно использовалось по прямому назначению. Значит, тюрьма у них в порядке вещей, и почти наверняка он здесь не единственный узник. Наличие места на содержание заключенных само по себе являлось информацией. Можно было сделать вывод, что местное общество не блистало гармонией межчеловеческих отношений. Интересно было бы знать размеры тутошних исправительных заведений и количество невольников в процентном содержании к свободному населению, дабы таковое присутствует. Однако этого было явно мало для выводов о непригодности этого мира к существованию на свете вообще, то есть к моральному оправданию превращения его в мишень для «колотушки». И все-таки было любопытно: на какой глубине от поверхности находилась его маленькая тюрьма? Какой, черт возьми, коэффициент поглощения гамма-излучения у скальной породы? Он этого не помнил. Да ведь и сами камни имеют повышенный фон по сравнению с воздухом, хотя наверняка нельзя сравнивать верхнюю, двадцать лет отравляемую атмосферу с обычным воздухом Земли — далекой и совсем вроде не причастной к местной трагедии планете. Было бы интересно знать, какого размера эти искусственные или искусно расширенные пещеры и сколько в них проживает народу, родятся ли здесь дети и увеличивается ли по этому поводу жилплощадь или только плотность населения. Странное существо человек: если ему уж не совсем плохо, в том плане, что его не пытают в данный момент газовой горелкой и не подгоняют кнутом, или даже подгоняют, но бьют не очень часто, он умудряется в эти свободные минуты задумываться о вещах, не имеющих к нему ровным счетом никакого отношения. Казалось бы, сейчас он находится в плену у людей, испытывающих к нему наверняка не самые приятные чувства по поводу выполняемой им работы, а туда же… Надо бы размышлять о способах выбраться отсюда, методах связи с родимой базой и подобным, обычно происходящим в фильмах, событиях или, будучи реалистом, искать способы более иди менее безболезненного самоубийства, дабы не стать жертвой пыток и не выдать родные военные секреты, — а о чем думает он? Все эти мысли — отход от сиюминутной скуки и надвигающейся загадочной, но страшной развязки.

Хадас встал и прошелся по своей комнатке, затем сразу лег. Можно было продолжать наслаждаться отдыхом — бессмысленным лежанием на матрасике. Ложе казалось не слишком мягким, но сие наверняка от увеличенной силы притяжения. Однако Хадас лежал на нем с удовольствием. Вымотал его этот пеший переход до жути. Теперь, когда кончалось действие стимулирующих и подавляющих боль таблеток, он начал ощущать последствия своего геройства: это же надо, после столь долгого нахождения в семикратно уменьшенной силе тяжести проделать такой марш-бросок. Конечно, сказались и частые перегрузки при полетах и на тренажерах, но ведь там он просто сидел в кресле, изредка вертя головой и руками. К действиям пехотным порядком он никак не готовился. Теперь зуд в ногах и тягучая тупая предболь в мышцах начали давать о себе знать. Еще через сутки его можно будет не пытать — просто заставить немного побегать в этом давящем на позвоночник одном «g».

Похоже, жизнь его стремительно и неминуемо двигалась к развязке. Он начал жалеть о том, что его не прикончила катапульта или пепловая пустыня, однако сокрушался ли он об этом серьезно или в душе, в самом дальнем ее закутке, все еще теплилась надежда? Он облизнул губы и осмотрелся вокруг, насколько позволяла обстановка. Ситуация была патовая: он сидел на жестком табурете, приделанном к полу; его руки и ноги были, в свою очередь, пристегнуты к сиденью, и деться от надвигающегося страшного будущего ему было некуда. Сидел он уже долго, а его неугомонное воображение выдавало ему картинки невидимых и неслышимых визуально палачей, занятых разогревом щипцов, игл, топориков и всяких иных средств, развязывающих язык. Там, на далекой базе, которая не торопилась к нему на помощь, их слабо инструктировали по поводу попадания в плен. Это была скользкая тема, и желательно было ее не касаться ни теоретически, ни тем паче практически. Когда-то давно, когда войны велись на матушке-Земле, существовали какие-то правила содержания военнопленных. Войны тогда велись не только тотально, а ради кое-каких мелкокалиберных целей, и потому военнопленных захватившая их сторона могла использовать в переговорах как лишний козырь, или просто для обмена мах на мах, однако в этом затянувшемся конфликте пленных покуда не брали, и вряд ли люди, его захватившие, будут предлагать базе какие-то условия, этим они выдадут не только свое местонахождение, но и просто свое существование на этом свете. Какие из сего производились выкладки? Его можно использовать просто как предмет для отмщения, так сказать, произвести на свет маленький ад для отдельного человека в ответ на большой катаклизм, так затянувшийся наверху. Иррациональная цель, порожденная такой же иррациональной причиной. Их даже не просвещали, что можно, а что нельзя выдавать. При современных методах воздействия на психику и тело все инструктажи упирались в элементарный человеческий предел. Существуют психические блокировки, основанные на гипнозе и свойствах памяти: под действием внешних факторов вспоминать или забывать информацию, однако человек тем и ценен, в отличие от машины, что его действия носят более широкодиапазонный характер принятия решений. Человек же, находящийся под воздействием неизвестной ему подсознательной, навязанной извне программы, подобен компьютеру, и потому его деятельность очень сильно предсказуема, что плохо воздействует на поведение в нестандартной ситуации. Однако сейчас Хадас Кьюм был в полной растерянности и обстоятельства являлись безысходными. Он был бы не прочь поступления изнутри мозга заранее введенной кем-то программы действий, а может, и включения плана самоликвидации. Мысль о самоубийстве возникла у него не впервые, но сегодня он остро прочувствовал ее вкус. Он всегда считал самоуничтожение наиболее легким выходом из критических ситуаций, а потому трусливым путем, тем более что летная служба вела к смерти именно в случае ничегонеделания — иногда достаточно было просто на полсекунды дольше среагировать в повороте газовых рулей.

Он услышал голоса за дверью и сразу невольно напрягся. Капелька пота защекотала по ребрам, непривычно быстро в увеличенной силе тяжести сбегая вниз. Хадас попытался придать лицу достоинство и попробовал расслабиться. Он не собирался терять свой имидж офицера воздушно-космических сил перед этими пещерными землекопами. Когда они вошли, он был внешне спокоен. Прибывших было пятеро. Все они были одеты, если так можно выразиться, как обычно, однако форма отличалась цветом. Плавки и сандалии самого рослого мужчины имели черный цвет и на его поясном ремне была подвешена увесистая дубинка, сразу выдавая его профессиональные обязанности. Двое вошедших были в красных плавках, а на груди у них имелись какие-то подобия фартуков такого же цвета. Руки у них были заняты кучей инструментов зловещего вида. Хадас невольно заострил на них внимание и тут же отвел взгляд: не хотелось выдавать охватывающую изнутри панику. Оставшиеся были наряжены в темно-синие юбки, такие же сандалии и медальоны очень большого размера. Он сразу же догадался, что побрякушки на них — это что-то наподобие знаков отличия. На фоне одежды гостей его собственное полуобнаженное существование могло показаться верхом приличия, почти деловым костюмом прошлого.

Все пятеро молча воззрились на приделанного к табурету человека, и эта сцена так всех увлекла, что длилась секунд восемьдесят. Молчание нарушил один из обладателей верхней одежды. Он настроил прицепленный к поясу прибор и что-то сказал, ни к кому конкретно не обращаясь. Пленник не успел разобрать что, когда миниатюрный механизм начал выпуливать бессвязные фразы, явно на разнообразных языках. Это продолжалось очень недолго, пока прибор не выдал на чистейшем общеземном, лишь немного непривычно растягивая слова: «Вы тот самый разведчик?»

«С каких пор я стал разведчиком?» — подумал Хадас, но не стал возражать или подтверждать услышанное. Он уже знал, что в этом мире не принято говорить без команды, да и не знал, что ему выгоднее: быть разведчиком или пилотом бомбардировщика. Его молчание не слишком озадачило прибывших: они начали что-то активно между собой обсуждать, а прибор продолжал бормотать это все, спеша делать синхронный перевод и последовательно перебирая множество известных ему языков. До Хадаса долетали обрывки фраз типа: «…если не захочет то…», «…отдать на биологические исследования…», «…извлечь мозг, а остальное как обычно…», «…выдать за посланника ардиков…», «…обменять не получится…», «Прибор выключи, не сажай батареи». После этой фразы высокий в юбке, видимо, выполнил рекомендацию, и они некоторое время вели непонятную для пленника дискуссию. Говорили все время двое в более богатой одежде, остальные молчали, явно являясь подчиненными. Все время полемики Хадас думал, начинать ли с ними беседу, и пришел к выводу, что скрывать свой родной язык не имеет смысла

— он ведь сам неоднократно пытался завести разговор с местными, но, видимо, не к тем обращался. Странно было, что прибывшие пытаются установить, на каком языке он говорит, по идее, они должны четко это знать. Когда к нему вновь обратились, он решил ответить.

— Я буду разговаривать на общепринятом языке Земли, если вы не против, — сказал он, глядя в глаза высокому.

Тот сосредоточенно прослушал перевод из своего аппаратика и кивнул. Он тронул прибор, явно фиксируя настройку, и беседа началась.

— Кто вы такой?

— Я пилот гиперсамолета разведки климата с лунной базы «Беллона-1». Мое имя Хадас Кьюм, — насчет разведки он врал.

— Как вы сюда попали?

Пленник вкратце доложил, как это случилось, не вдаваясь в технические детали и цели своего полета.

— Вы будете отвечать на все наши вопросы? Хадасу очень хотелось соврать, однако что-то внутри противилось этому.

— Я в вашей власти, и сдался я добровольно, однако я сам хочу получить ответы на некоторые свои вопросы, я не думаю, что вы чем-то рискуете, отвечая на них, я ведь никуда не денусь из вашего подземелья.

После этого заявления высокий — в нем было сантиметров сто семьдесят и по сравнению с другими он казался большим — отключил свой прибор и немного посовещался с напарником. Все это время остальные прибывшие подобострастно стояли, не сходя с места и лишь иногда переминаясь с ноги на ногу. Хадас подивился их выдержке при столь непривычно большой силе тяжести — даже свои многочисленные инструменты они не положили на пол. Лишь полицейский с дубиной вел себя более развязно: он оглядывался вокруг, чесал нос и всячески показывал свою независимость.

Наконец высокий решил ответить:

— Мы думаем, пришелец, ты не вправе от нас чего-то требовать. Твой статус в нашем государстве равен нулю. Если ты не станешь нам отвечать или еще как-то проявишь непослушание — будешь подвергнут наказанию или умрешь. Запомни: все и всегда у нас делается по команде. И перестань приставать к младшим статусам, они не имеют права с тобой говорить, хотя их статус равен единице.

— А чему равен ваш статус?

— Я не давал тебе права спрашивать, но все же отвечу. Мой статус равен семи. Статус же Верховного — восемнадцати. Более не задавай вопросов, потому как, если мы посчитаем нужным, мы пришлем учителя с необходимым статусом и он тебя обучит. Ты все понял?

— Да, вообще-то, — кивнул Хадас и добавил про себя: «Однако даже если „нет“, какой смысл говорить „да“, если вопросов задавать нельзя».

Затем последовала оживленная беседа.

— Ваша спутниковая база знает о нашем существовании?

«Некорректно поставленный вопрос», — отметил пленник и сразу воспользовался зацепкой.

— Извините, я не совсем понял. Чье существование вы имеете в виду? Ваше личное либо существование людей на планете вообще?

— Ясное дело, я разумею в своем вопросе государство Джунгария.

— Название мне ничего не говорит. Я не знаю его протяженность, координаты и прочие параметры. Можно ли их уточнить?

— Ты слишком хитер, разведчик. Но можно ли из твоих слов заключить, что ты о нас ничего не слышал?

— Вполне можно, — согласился Хадас.

Он впервые подумал, что может вешать им на уши почти любую лапшу. Большинство данных, полученных через него, им абсолютно нечем проверить, и потому его главная задача — врать непротиворечиво, даже под возможной пыткой, и тогда его слова можно будет воспринимать со стороны либо как чистый вымысел, либо как истину — в зависимости от настроения.

— Но могут ли о нас знать другие, более высокие статусы на базе, чем ты?

Ну вот, отметил Хадас, собеседник уже перенес собственные общественные отношения на представителей Земли. Это была непростительная ошибка со стороны дипломата: явно давала себя знать двадцатилетняя изоляция планеты. Требовалось включаться в игру, раз уж ему подыгрывали.

— Я не могу знать всего, что известно вышестоящим статусам.

Собеседник был явно доволен таким ответом, видимо, считая, что столь хитрыми вопросами выведал у допрашиваемого большие секреты. Одним из них он явно считал социальное устройство Маарарской базы. Похожим образом они беседовали еще долго. У Хадаса затекли руки и ныл позвоночник, до сих пор не привыкший к увеличенной нагрузке, но он не хотел выдавать собеседнику свои слабости. Кроме того, ему сильно захотелось пить, но и здесь он сдержался. Однако чем дальше шла беседа, тем более он убеждался, что ничего не теряет от лишней просьбы.

— Извини, уважаемый статус Семь, я не могу разговаривать. У меня пересохло во рту, и мои руки уже почти отнялись. У тебя рядом охрана, и деться мне некуда: почему нельзя отвязать меня?

Статус Семь перекинулся несколькими фразами с полицейским, затем отдал команду, и один из одетых в красное исчез. Вскоре принесли воды, однако не развязали. Стало несколько веселее, и беседа текла ровно и не торопясь. Хадас никогда не общался с инопланетянами, и вообще уже некоторое время варился в собственном соку, не получая ответов на вопросы, так что ему стало даже интересно — эдакое нездоровое любопытство уличного автомата для продажи газет: «Купят — не купят?»

Вообще-то местные не являлись инопланетянами в начальном смысле слова, были они плоть от плоти свои: потомки колонистов, да и наверняка не далее второго-третьего поколения, но тем не менее у них явно проглядывались бешеные культурные отличия, взять хоть этот странный язык. Хотя он не лингвист, не ему судить. Мало ли разных языков имеется на Земле еще и в настоящее время, а сколько их было ранее, до исчезновения с лица планеты некоторых народов. Рассказывают, даже в Европе раньше столько водилось; были, например, какие-то немцы и еще много общин-государств поменьше и вроде бы совсем недавно, однако повымерли постепенно: смертность у них превышала рождаемость — надо же, Земле бы в целом такие проблемы.

Хадас уже мало обращал внимания на руки, он вел милую беседу, одновременно не забывая вплетать в складывающееся повествование непротиворечивую ложь. Было ли в том спасение? Он не знал.

Потом как-то неожиданно допрос прервался, и все статусы, кроме полицейского, его покинули.

«… Стратегический военный расклад, сложившийся в системе звезды Индры — желтого карлика, лишь в полтора раза превосходящего Солнце по диаметру, выглядел следующим образом. Единственная из четырех планет, пригодная для жизни, — Гаруда, некогда заселенная землянами, из процветающей колонии со временем превратилась во враждебный Земле мир. Боевые действия по ее усмирению обернулись непрекращающейся бомбардировкой. Земляне закрепились на естественном спутнике Гаруды — Мааре, некоем аналоге Земной Луны. (Как оказалось, наличие относительно крупного спутника возле планеты, находящейся в зоне приемлемой звездной температуры, ведет к благоприятным последствиям по поводу образования океана, а стало быть, жизни земного типа и, следовательно, кислородной атмосферы.)

Поскольку земляне так и не смогли разрешить научно-теоретическое противоречие с созданием звездолетов любого типа, связь с родной Солнечной системой осуществлялась через еще одну загадку космоса — Портал. Через него же военные Земли получали подкрепление и все необходимое для ведения войны. Превосходя колонистов техновоенной мощью, люди метрополии сразу получили перевес, однако вот уже долгие годы война все же не кончалась, а некогда счастливая Гаруда преобразовывалась в четвертый непригодный для жизни планетарный компонент системы Индры. Вот так обстояли там дела…»

Вольное толкование исторических документов. Том 7.

Он не знал счета времени, но милые беседы продолжались суток двое, его могли дернуть в любое время дня и ночи здесь, в закопанном в грунт городе-государстве, такие биологические условности, наверное, не учитывались. Однажды он взъерепенился, но ведь к этому и шло.

Теперь это было другое помещение, не просторнее прошлого, но явно насыщенное некой зловещей аурой. Хадас Кьюм понимал, что сам обрек себя на муки, однако другого пути у него не было. Самое смешное могло случиться лишь в том случае, если «землекопам» известно гораздо больше, чем он думает. Если они поймут, что он их намеренно обманывает, называя неправильные координаты базы, его муки приобретут не временный, а необратимый характер, и тогда он очень пожалеет о своей сегодняшней решимости. «А стоит ли вообще скрывать от них местонахождение Маарарской базы? — иногда подумывал он. — Может ли от их знания что-либо измениться?» Он сильно сомневался в этом, но, однако, предпочел этот очень опасный для здоровья путь.

— Ну что? — спросили его в этот день. — Будете сотрудничать? Нам нужны точные географические координаты. Вы пилот, и вы их знаете. Если вы не захотите назвать их полюбовно — пеняйте на себя.

Он решил пенять на себя.

Дальше за дело взялись ребята в красных передниках. Когда они разложили напротив свои страшные прибамбасы, он похолодел, но сдержался: пути назад уже не было. А когда эти страшные карлики закрепили его руки на столе специальными креплениями и первая иголка воткнулась в средний палец, его мозг словно прошило током. Он поспешил расслабиться, однако его умелые пилотские руки, столь необходимо чувствительные, сейчас выделывали с ним страшные вещи. Он более не видел ничего перед глазами, которые ему не дали закрыть, ничего, кроме медленно входящей в палец толстой иглы. Он ясно наблюдал, как она вошла еще на один миллиметр, но это не могло быть правдой: он явственно чувствовал ее присутствие во всем теле. Мозг лихорадочно выдал решение — сдаться. Однако что-то остановило его от крика. Хадас увидел, как игла воткнулась еще чуть-чуть, и сразу палец стал самым главным органом в теле. Все мысли ушли, спешно стерлись из сознательного восприятия окружающие предметы, лица и чужие враждебные маленькие руки. Игла двинулась вперед, и он впервые почувствовал свою собственную кость — или это был обман органов восприятия? Затем по этой чудовищной иголке стукнули молотком. Он дернулся всем телом, насколько позволяли крепления, и едва не захлебнулся слюной, однако не издал даже стона: он начал жевать свой язык. Ничто не помогало. Он наблюдал, как игла вынырнула через ноготь наружу, выдавливая красную каплю. Он подумал, что прошел час, и вместе со слюной, не чувствуя этого, сглотнул собственную кровь. Визуальное время дробилось на столь малые отрезки, что каждая секунда обращалась в тысячелетие. Он услышал издалека повторение вопроса и едва связал происходящее в единое целое. Собственная логика провалилась куда-то в тартарары, а внутри него появился какой-то удивленный наблюдатель, с ужасом фиксирующий происходящее вокруг. Вопрос повторили вновь: внутренний наблюдатель уже посоветовал Хадасу кивнуть, однако он не успел расшифровать его послание… Наконечник иголки перед носом начал выгибаться, и пленника снова прошила волна нарастающей боли. Он не понял, сколько это продолжалось, когда внезапно воспринял свое тождество с независимым наблюдателем. Теперь он видел себя более снаружи, чем изнутри, и отдаленно понял великолепие мазохизма. Хадас молча наблюдал, как игла втянулась под ноготь, и ощутил, как она покинула его внутреннее пространство. И сразу он почувствовал ускоренный ход времени. Он попытался моргнуть, и это получилось — чужие пальцы не держали более его веки.

А затем все повторилось, но теперь он застонал: указательный палец явно был более чувствительным. Пора было сдаваться, но он снова не успел. Внешние, ушедшие из восприятия события опередили его. Он начал их воспринимать, лишь отдышавшись. Он не мог повернуть голову, и скосил глаза в сторону голосов. В комнате находился какой-то новый человек. Судя по обилию одежды, это была большая шишка. Он оживленно ругался со статусом Семь. Человек был в белом, в чем-то наподобие рубахи без рукавов и еще, конечно, в юбке. Прибывший размахивал большой бумагой и показывал на свой медальон. Хадас боялся смотреть на свои пальцы, он прикрыл веки, пытаясь успокоить бухающее внутри сердце. Сквозь назойливый шум голосов он иногда отчетливо слышал перевод: высокий снова забыл отключить свой аппаратик. «Я получил указание от Нобуёси». — «Покажите?»

— «Это были устные указания». — «А у меня, любезный, письменные. Полюбуйтесь на печать». — «Но ведь это роспись Баджи Рао, а не Мюфке-Маруна». — «А я, по-вашему, от кого?» — «Меня никто не информировал. Я не имею права. У меня, дорогой, сроки поджимают». — «Представляю, как вы запоете, когда вам позвонит глава Демографического отдела». — «Вы меня не пугайте!» — «Слетите, слетите со своего теплого местечка, как миленький». — «Что вы на меня давите, здесь младшие статусы». — «Плевал я на статусы, когда Мюфке-Марун узнает о телесных повреждениях, вас сбросят вниз сразу статуса на четыре». — «Да у меня же указания Гуттузо о проверке добытых данных». — «Подождут ваши данные». — «Как подождут, что я доложу Нобуёси. У меня сроки». — «Бумага останется у вас. К черту сроки. Вы что, дураком кидаетесь, в вашем министерстве таких не держат».

— «Откуда вам знать о нашем министерстве — оно секретное. У нас отдел». — «Я с вашим отделом сориться не собираюсь, но я должен заполучить материал». — «Материал все не прочь заполучить, особенно белые отделы, но ведь он один». — «Вот и не упирайтесь, он был у вас сколько?» — «Но ведь никто не говорил о сроках». — «Это ваше, дорогой, упущение. Хотите свою нерадивость прикрыть теперешней прытью?» — «Как, к черту, прикрыть, да я первый раз слышу». Внезапно перевод прекратился, но перебранка шла еще долго, и Хадас радовался каждой секунде отсрочки будущей новой боли. Однако он ошибся. Вскоре его отвязали. И снова он не понимал причин и следствий, и снова его судьба была покрыта мраком, потому как повели его теперь по совершенно новому маршруту.

«… в результате отвлечения и уничтожения истребительной авиации противника два звена Б-29, двигаясь на недоступной зенитной артиллерии высоте, сбрасывают пятнадцать бомб над двумя основными городами противника. После воздушных взрывов, в первом случае семи, а во втором восьми зарядов по двадцать килотонн, вследствие действия ударной волны и пожаров погибает примерно два миллиона гражданского населения, а примерно три миллиона получают ранения тяжелой степени. Действие радиоактивного излучения на первой стадии не учитывается в связи с длительностью своего полного проявления. На этом этапе рекомендуется выждать несколько суток и отследить политические и психологические последствия акции. Притом продолжать массированное применение обычных средств поражения по вооруженным силам и коммуникациям противника. Срок отсрочки может быть удлинен или же сжат в соответствии с развитием событий на фронтах. На современном этапе, к сожалению, нет возможности непосредственно эффективно воздействовать на сухопутные и находящиеся вне порта военно-морские силы атомными бомбами, поэтому нашим войскам и армиям союзников придется проявить чудеса стойкости в открытом бою, однако и в этом случае мы рассчитываем на решающее воздействие нашей подавляющей воздушной мощи.

При всем том, если в итоге акции противник не примет наши условия любого характера, нужно начать выполнение плана в полном объеме. Приблизительно в течение тридцати суток на семьдесят объектов, включая города, будет сброшено более ста тридцати стандартных зарядов. Общее количество убитых более тридцати пяти — сорока миллионов гражданского населения. Понимая всю ответственность, разработчики плана тем не менее предполагают, что долгое затягивание с выполнением операции ведет к полной неясности последующих событий и рекомендуют все-таки воспользоваться выданной нам Всевышним исторической форой.

В результате применения вышеперечисленных мер государство противника разбивается на отдельные оккупационные зоны, а также…»

Выдержки из документа. План не осуществлен, поскольку внушала опасение неясность в оценке сил противника, а также нерешительность политических лидеров страны-составителя. Местное летосчисление: год 1948. Место разработки и неосуществления — планета Земля, Солнечная система, галактика Млечный Путь, УСВ (условно-главная Вселенная).

«Однако заманчивое предложение», — подумал он в очередной раз, хотя старался увести мысли в любую из возможных сторон от этой. Получалось, как в старой легенде о способе бессмертия: «Постарайтесь, падишах, не думать о белой обезьяне и никогда не умрете». Попробуйте, черт бы вас побрал! Никак, никак в голову не шли другие мысли, слишком давно он не видел женщин, настолько давно, что, можно сказать, забыл об их существовании, других забот хватало, да и привычный самоконтроль делал свое дело. Но после этого разговора с Доктором (так Хадас окрестил собеседника) все пошло наперекосяк: теперь у него в голове просто роились женщины. Там были молодые и постарше, красивые и не очень, и все в лучшем случае полуголые. Он никак не мог отогнать эти навязчивые видения Он представлял себя с ними, с целыми толпами сразу и с каждой наедине. Внезапно ему пришла новая мысль из той же пластинки: ведь если у них тут так плохо с мужскими достоинствами, ведь тогда скорее всего для всех этих красавиц он будет не только единственным, но еще и первым. Он внезапно покраснел от этого прозрения и осторожно осмотрелся в поисках скрытых камер Они могли быть, а могли и не быть. Может, те, кто сейчас подсматривает за ним, читают по его лицу все эти пакости, но черт возьми, что он мог поделать? Он встал и прошелся по маленькому помещению. Все-таки здесь тесновато. А ведь если они даже не подсматривают за ним сейчас, уж процесс его грядущих романтических похождений они точно внимательно пронаблюдают, еще и на пленку заснимут. Он на мгновение остановился. Как это вообще будет выглядеть? В этом подземном государстве по крайней мере несколько десятков тысяч людей, может, больше. Допустим, женского пола половина, ну пусть треть, ну откинем какой-то процент на неспособных рожать по возрасту или по другим причинам, ну отбросим еще некоторую часть, которую они приберегут на потом, ведь не хотят же они превратить свою ограниченную жилплощадь менее чем через год в сплошные ясли, у них ведь и других проблем хватает? И вот их будут приводить сюда… Поскольку этот процесс априори надо будет поставить на поток, их будут быстренько раздевать, или приводить уже раздетыми, ему некогда будет даже с ними говорить, впрочем, ему это и не надо, а вот им? Он будет с ходу делать свое дело, и так будет продолжаться весь день, наверное, они придумают ему подходящую диету во избежание быстрого истощения. Черт возьми, это будет резвее, чем у животных. Однако сейчас ему этого очень хотелось, древние инстинкты брали свое, и им было наплевать на этику. Он снова попытался увести сознание от щекотливого вопроса, начав вызывать из памяти маршруты последних полетов. Они явно бомбили не то и не там. Но кто мог предположить, что под этим побережьем, так близко к вулканической гряде, существует столь крупный подземный город? А впрочем, почему, собственно, они должны были его бомбить? Что, этот врытый в землю, наполненный импотентами погреб представляет опасность? Он ведь занят своими проблемами по уши. Но все равно база явно не подозревала о его существовании, ведь именно над этими местами у него был намечен выход за стратосферу. Возможно, сейчас кто-то из ребят набирает там, над неизвестной толщины гранитным потолком, высоту и свечой взмывает в космос. В принципе мы бомбим по площадям, по заранее согласованному где-то наверху плану, ясное дело, вначале опасные цели, а уж потом дойдет очередь и до этих «землероев». Но ведь они же люди, может, их не стоит запечатывать в этой самими вырытой могиле насовсем. Вообще, ходили упорные, возможно, намеренно распускаемые кем-то слухи о том, что людей здесь уже не осталось и вся поверхность захвачена какими-то мутантами. И если сознаться, то он верил этим слухам, это было нечто в виде защитной реакции сознания на творимую им разрушительную, варварскую работу. В глубине души он надеялся, что его «колотушки» и «хлопушки» просто роют в затянутой облаками пустыне гигантские воронки, очень большие и глубокие на вид, но абсолютно безопасные для кого-либо. Они повышают радиационный фон просто так, для острастки этих мифических страшных и неуловимых чудовищ, мутировавших ранее из местных колонистов, может, иногда разрушают их хитрые, опасные для Земли механизмы. Все, все оказалось не так. Здесь были люди, и мутация их заключалась в неумении продолжать свой род. Его бомбы, во множестве сброшенные наверху за эти годы, сделали с ними это. То, что эти взрывы устраивал не только он, а объединенная в общей задаче прогрессивная земная цивилизация, — не вдохновляло: он был на острие этого процесса.

Кьюм лежал на кровати, раздавленный этим новым жизненным откровением. Если бы у него сейчас была возможность покончить с собой, он, пожалуй, не очень бы задумывался. Унижение, которое он испытал, сразило его наповал. Не было никаких женщин или девушек, с него просто выкачали все наличные на сегодня сперматозоиды, подсоединив электрические контакты. Жидкость собрали в специальный сложно-устроенный сосуд и унесли, вот и вся любовь. Его использовали как быка-осеменителя. А ведь можно было бы догадаться заранее. Это общество на редкость рационально, оно не может быть другим в данных условиях существования. Здесь делается только необходимое, для радостей и печалей здесь нет места. Он находился в муравейнике, в человеческом муравейнике. Здесь не было места вероятностным методам — все тут делалось наверняка. Зачем было позволять близость с женщинами: этот оставшийся от матушки-природы метод давно устарел, он применяется только по привычке и на планетах, которые еще могут себе позволить расслабляться. Он неэкономен по времени и расточителен по материалу. На других планетах этого генетического материала предостаточно, но здесь слишком тяжелое положение.

Здесь, где человек стоит очень немного, его гены — ценнейшее вещество. Вовсе нет смысла расходовать их нецелесообразно. С одной выкачанной из него сегодня порции могут искусственно зачать десятки, сотни, а может, и тысячи женщин. Хадас покраснел, с отвращением вспоминая свои дурацкие тайные желания. Жизнь хорошо дала ему по мозгам.

Он не заметил, как вырубился за этими невеселыми мыслями. Однако часа через два его грубо разбудили. Вошли трое не слишком больших, очень бледных, но, видимо, сильных для этого деградирующего мира ребят, скрутили его, а прибывший на минуту позже врач произвел необходимые анализы, подсоединив приборы. Голый и беззащитный, Кьюм ждал продолжения экзекуции, похожей на изнасилование. Однако он ошибся и, когда громилы удалились, облегченно вздохнул: он боялся, что повторится та унизительная операция, он бы этого не вынес. Однако рано или поздно она должна была повториться, но такими темпами они могут осеменить не только эту маленькую подземную колонию, но и целую планету, если действовать расторопно, а уж это за ними не заржавеет. Ну а после он станет совсем не нужен, его спокойно отдадут разведке для пристрастного допроса или просто пустят в расход, а может, на мясо. Хадас похолодел. Как-то раньше он не задумывался: откуда они берут мясо? Ведь теперь его кормили просто на убой, раз пять за приравненные к земным сутки, если не чаще.

Второй, третий, четвертый, неизвестно какой, и снова день. Долгий подземный день. Он уже свыкся с происходящим, как с наркотиком. Он был просто коровой, дойной коровой. Он пытался бороться: хотел не есть, хотя все внутри просило белков — в него впихнули пищу насильно; хотел вывести из строя свой, выданный матерью-природой прибор для продолжения рода — ему скрутили руки, и он убедился в постоянном тайном наблюдении; он хотел не смотреть эти возбуждающие картинки, подсовываемые ему для чтива, но и тут они обхитрили его. Дважды в сутки перед ним стали демонстрировать свои прелести настоящие молодые женщины, а потом с него снова скачивали нужное для этой тайно существующей цивилизации. Однажды он с ужасом вспомнил о прочитанном в детстве: муравьи держат внутри муравейника живые канистры для жидкой пищи, они их кормят, поят, а когда надо, скачивают необходимое. И убежать эти насекомые никуда не могут: они слишком тяжелы, чтобы двигаться. Здесь с ним происходило то же самое. Он попал в муравейник, и его принудили жить по его законам.

Однажды внутрь сложившегося распорядка вкралось изменение. Его долго-долго куда-то вели, а когда дверь открылась, Хадас оказался в очень просторном зале. Хадас уставился на потолок. Оттуда вниз свешивалась люстра-чудовище, ранее он наблюдал такие только в фильмах о средневековье. «Неужели естественный хрусталь, — подумал Хадас, — однако они тут разжились». Его подтолкнули в спину, и он едва не упал. Затем он заметил человека в костюме, в высоких ботинках на липучках и даже в фуражке с благородно поднятой тульей. Кроме того, человек был долговяз, и все ему кланялись. Хадас несколько замешкался в исполнении нового для себя этикета и тут же получил дубинкой под коленку. Били умело и почти незаметно для окружающих. Хадас поспешно склонил голову и даже поясницу — он уже понял, что это и есть верховный, то есть статус Восемнадцать, единственный и неповторимый диктатор всея подземного царства-государства Самму Аргедас. Местный император производил впечатление. Даже при первом поверхностном взгляде на него чувствовался большой ум и сконцентрированная воля.

Самый старший по статусу из прибывших — Мюфке-Марун отрапортовал, а после короткого вопроса главы правительства начал что-то подробно излагать, периодически показывая на Хадаса. Сам Хадас стоял скромно, переминаясь с ноги на ногу и поглядывая на говоривших. Руки его были сцеплены сзади, а с обоих боков возвышались, достигая плеча, двое полицейских. Позади императора тоже стояла стража, демонстрируя окружающим на обозрение буфы мышц. Наконец Самму Аргедас подал знак, и Хадас приблизился. Охрана в черном тоже двинулась с места, но повелитель остановил их короткой репликой. Хадас оказался в пяти шагах от главнокомандующего местным подземным королевством. Они внимательно посмотрели друг на друга. Диктатор заслуживал интереса. Сам он руководил этой загнанной в угол цивилизацией или через грамотных помощников, в любом случае само долгое существование замкнутого и висящего на волоске по многим параметрам мира заставляло относиться к нему с уважением. То, чем достигалась в данном случае стабильность, не имело значения, да и не знал новичок Хадас всех нюансов.

— Пилот боевой летающей машины? — внезапно произнес местный король на чистейшем общеземном языке без всякого переводящего устройства. — Какой вы, однако, рослый. В былые времена, помнится, для космоса отбирали более мелких, чтобы экономить горючку. Все-таки на каждый лишний килограмм при выводе на орбиту тратятся тонны топлива, или я не прав?

«Император, конечно, старая личность, — подумал Хадас, — но уж не настолько». А вслух он сказал:

— Скорость истечения топлива в ядерном двигателе намного выше, поэтому соотношение расхода на полезную массу стало значительно приемлемее. У нас на Земле демократия, посему будет несправедливо по отношению к ней отказать мне в поступлении в космолетчики из-за роста. Его выдала мне природа, я здесь ни при чем.

Лицо верховного вождя внезапно скривилось и по нему прошла судорога: левый глаз дважды моргнул. Он отвернулся от пилота и прошептал, очень слышно в окружающей тишине:

— Демократия? Разве демократия не является системой, где правит небольшая кучка аристократов в своих собственных интересах, запудривая массам мозги пропагандистскими трюками? А на чем еще держится ваша хваленая демократия? — Его голос начал усиливаться, а шея напряглась. Хадас наблюдал все это вблизи, и ему стало не очень удобно. Окружающие, однако, реагировали спокойно: просто замерли на месте окончательно.

— Демократия, — повторил правитель, словно взвешивая слово на языке.

— Вы сами, пилот, понимаете, что сказали? Демократия? У вас там демократия? Тогда почему вы здесь? Там, на вашей родине, в курсе, что здесь происходит? Вы что, не даете никакой подписки о неразглашении военных секретов лет эдак на десять — двадцать? Ну что, даете или нет? Только не врите мне, я вижу насквозь.

Взгляд у этого высокого человека действительно вспыхнул подобно молнии. Гипноз ли это был? Но

Хадас никак не мог увести свои глаза с траектории его пылающего взора.

— Да, я давал подписку о неразглашении некоторых военных секретов.

— А я о чем говорю. Вы, дорогуша, абсолютно не волокете в политике, а пытаетесь меня уколоть своими словечками. Если у вас на планете такой рай и вы разрешили все валящиеся на голову развитой цивилизации проблемы, что вы здесь-то забыли? У вас что, уже нет на планете голодных?

— Есть, наверное, но это бездельники, не желающие работать.

— Наивный мальчик, мне вас просто жаль. А при чем тут дети этих бездельников? Почему они должны недополучать то, что имеют другие из-за лени папаши? Или рассмотрим вопрос с другой стороны. Все ли способны летать на этих мерзких агрегатах, напичканных мегатоннами? Я думаю, не все, хотя хотели бы многие. Но есть такая штука — способности. У вас они имеются. И в детстве вам повезло: вы могли хорошо питаться, вам попались добрые учителя, которые думали не только о набивании карманов, а еще и о утрамбовывании вашей головы нужной и полезной информацией, и в то же время не затерли вам воображение. А потом вы обошли кого-то по конкурсу и дальше умудрились, благодаря случайности, не попасть в число тех, кто остался без работы. Современный уровень производства, если он, конечно, не упал за то время, пока мы не общаемся с Землей, позволял двум процентам населения обеспечивать всех остальных прожиточным минимумом, в который для современного человека входит очень-очень многое.

В течение всей этой пламенной речи Хадас стоял молча, хотя у него были возражения по некоторым пунктам. Он не был уверен, что диктатор не разобьет их в пух и прах, но опасался он, разумеется, не этого: за недолгую жизнь в великанском погребе он усвоил истину взаимоотношений младших статусов со старшими, тем более что не имел никакого. Вдруг Самму Аргедас остановился, словно споткнувшись на очередном слове. Его левый глаз снова часто заморгал и оттуда выступила маленькая слезинка. Диктатор часто задышал. Однако к нему не бросилась когорта врачей и стража, видимо, недомогание владыки было никого не касающимся явлением, чему Хадас удивился: неужели Аргедас настолько не ценил свое здоровье и жизнь? Но и вправду правитель подземных галерей быстро очухался, возможно, никто из стоящих поодаль даже не заметил его недомогания, и продолжил поучительную беседу. Хадас слушал внимательно, но Самму Аргедас говорил так сложно и долго, перескакивая с темы на тему, что в голове слушателя сохранились какие-то обрывки слов, а вовсе не связанные мысли. Может, цель речи была не доказать что-то, а просто выговориться или попрактиковаться в забытом языке: он не знал ответа, но слушал дальше, имитируя интерес.

И в общем, оба остались довольны знакомством: один выпотрошил наружу свое красноречие, другой несколько отдохнул от перемены обстановки.

«… В процессе осуществления в реальности составленного много лет назад плана становилось ясным, что явь гораздо сложнее бумажных разработок. Даже не учитывая предпринятых противником мер противодействия, выяснился такой интересный психологический фактор, мешающий выполнению плана в полном объеме: стандартная полная загрузка Б-52 включала в себя двадцать четыре ракеты и бомбы, мощностью в десять и более раз превышающих Хиросиму. И вот — с ракетами было проще: экипаж спокойно избавлялся от груза и продолжал движение по пробитому тактической авиацией фарватеру. Однако с бомбами оказалось сложнее: здесь пилоты становились свидетелями применения своих зарядов, и большое число экипажей получило шок. Происходили случаи схода с установленного маршрута и досрочного возвращения на аэродромы. Дважды самолеты садились с двадцатью тремя боеголовками на борту, одна из посадок оказалась неудачной, пришлось эвакуировать персонал с собственной, нетронутой противником базы, а однажды бомбардировщик вернулся с пустыми трюмами, сбросив свой груз на обратном пути в океан. Нам пришлось срочно проводить специальное тестирование экипажей на предмет предварительного отбора и, кроме того, уменьшить боевую загрузку до пяти зарядов…»

Документальная запись. Местное летосчисление: год 1957-й. Планета Земля, Солнечная система, галактика Млечный Путь, УПВ (условно-параллельная Вселенная) №5.

Когда Хадас узнал родные коридоры, он понял, что скоро состоится новая встреча с Самму Аргедасом. Стало веселее, лучше было выслушивать любую галиматью, чем страдать от безделья в камере в предчувствии неизвестности или следовать на экзекуцию.

Теперь на прием его сопровождали только двое полицейских. Это было пятое хождение к генералиссимусу-императору, видимо, Хадас стал одним из его постоянных собеседников, а может, чем черт не шутит, единственным? Ранее он думал, что полицейские призваны предотвращать бегство пленника, но последний раз произошел инцидент, который расширил знания Хадаса о местных порядках. На одном из поворотов, когда они сворачивали с главного коридора на менее просторный примыкающий, на эскорт было совершено нападение. Напали две женщины, одетые в купальники. В этой одежде было страшно неудобно прятать серьезное оружие, да и не имели, по всей видимости, они к нему доступа, так что атаковали они с двумя маленькими складными ножами. Полицейский, находящийся к ним ближе, мгновенно пустил в ход дубину с электрическим набалдашником, а его коллега дернул в сторону Хадаса, уводя из-под удара. Все обошлось. Подоспевшая полиция скрутила террористок и перевязала герою-коллеге подраненную руку. Хадас понял, что местное население, родившееся в бомбоубежище, питает не слишком дружеские чувства к водителям бомбардировщиков. С тех пор при переходах он всегда напрягался, когда вблизи оказывались посторонние аборигены.

Самму Аргедас вновь встретил их стоя. Он кивнул Хадасу как старому знакомому, когда тот склонился в ритуальном поклоне. Затем император молча сделал знак, и полицейский освободил пленнику руки. Как всегда, Хадас был за это крайне благодарен. Высочайший статус подземного мира велел полицейским исчезнуть, что они и сделали. В зале осталась только личная охрана, да и та на некотором расстоянии. Самму Аргедас начал беседу.

— Кажется, в прошлый раз мы вновь недоговорили о демократии, пилот. Вы еще не потеряли интерес к теме?

Ясное дело, Хадас Кьюм его вовсе не потерял: любая беседа была лучше сидения в камере.

— Демократия слишком неэффективная система, она так-сяк существует, покуда все гладко, но она совсем вяло реагирует на потенциальную угрозу, слишком сложно ее сдвинуть с места, заставить посмотреть на перспективу. По большому счету, когда доходит до серьезного дела, ее всегда выбрасывают на свалку, хотя бы временно. Если внутри демократии не остается тоталитарного стержня, могущего запустить машину террора в случае надобности, она всегда пасует перед внешними и значительными внутренними трудностями и в конечном счете всегда проигрывает. Либо изнутри, либо снаружи ее загрызают внешние силы. Все общество пользуется ее плодами, но никто конкретно не хочет за нее умирать. Для того чтобы люди умирали за что-то, быстро или медленно, то есть жертвуя жизнью сразу или постепенно, их приходится заставлять, а для таковой цели необходим террор. Может быть, альтернатива — убежденность в идее, за это тоже умирают. Но для того чтобы умирали не за свою собственную, а за чужую правду, необходима целенаправленная пропаганда, то есть умелая манипуляция фактами, когда скрывается одно и выпячивается другое, а коль другого нет — оно убедительно выдумывается. Для существования демократии нужно вялое, размягченное население, задуренное всякими байками об ужасах тирании, а вот для тоталитарной страны нужен сплоченный единой судьбой, лучше единым несчастьем, народ, сильный и решительный где надо, а еще нужен враг, не важно внутренний или внешний, вот тогда все получится. Никакая демократия с ее сюсюканьем не способна справиться с таким народом. Вот мы, например, являемся именно таким народом, и мы горды тем, что у нас нет демократии.

— Величайший из статусов, — сказал Хадас как-то Самму Аргедасу, — а вы не опасаетесь, что охрана может запомнить ваши слова и, не дай бог, довести их до одного из помощников?

Самму Аргедас посмотрел на Кьюма с новым интересом.

— Они ничего не слышат, пилот. У меня в кармане звукоизолирующий противофазник с пятиметровым радиусом. К тому же, если я узнаю об их предательстве, они неминуемо попадут в лапы ДОВИ — отдела Добычи и Обработки Важной Информации, представляете, что там с ними сделают? — Статус Восемнадцать нехорошо осклабился.

Хадаса передернуло.

Они пришли к нему ночью. Может, это была по-настоящему и не ночь, все в этом мире давно-давно перепуталось, однако Хадас спал. Разбудили его, как всегда, без церемоний. Прибывших было трое, и две трети из них Хадас ранее в глаза не видел. Ему сцепили руки и приструнили к стене. Спросонья он уже ожидал худшего, но все ограничилось разговором.

— Военный преступник Хадас Кьюм, бывший корвет-капитан космофлота планеты Земля, бомбардировочного звена «Феннрир»? — спросил хорошо одетый неизвестный тихим шелестящим голосом.

— Я уже отвечал, что не являюсь пилотом бомбардировщика, я летал на разведчике, — привычно соврал Хадас, ожидая избиения.

— Разницы нет, офицер, дело вот в чем, — придвинулся к нему незнакомец. — Вам нравится ваша теперешняя жизнь?

— Нет, она мне не слишком нравится, но бывает хуже, — философски заметил Хадас и выжал из себя улыбочку.

— Есть две возможности, Кьюм, — сказал незнакомец и уставился ему в глаза не мигая. — Выбрать ту или другую — зависит от вас. В случае согласия вы приносите пользу и себе, и всему нашему народу, а может, даже вашему. За выполнение нашей просьбы вы получите повышение минимум на пять статусов сразу и очень быстрое продвижение в дальнейшем, вы попадете в наш круг. В случае неудачи, по независящим от вас причинам, я гарантирую вам быструю смерь. При отказе я обещаю вам мучения величайшей тяжести и длительности. Варианта, оставляющего все как есть, я вам не предлагаю — его нет. Дело за вами. Подумайте с часик, а чтобы вам лучше решалось, с вами побеседует мой статус Четыре. — Он кивнул на стоящего за спиной не слишком одетого хмурого человека и исчез.

Хадас думал, что теперь его отцепят, но не тут то было. Он почувствовал, что здесь что-то не так, и оказался прав. Хмурый человек придвинулся. Хадас с опаской посмотрел ему в лицо и тут же получил удар в солнечное сплетение. В глазах потемнело, и боль ударила в мозг, подавляя мыслящие функции. Потом все повторилось. Так продолжалось долго. Хмурый бил умело, в разные места, но следов не оставалось. Когда появился главный незнакомец, Хадас был едва жив.

— Ну, — весело спросил вошедший. — Вы хорошо провели время? Итак, повторюсь: у тебя, Космофлот, две возможности. Если согласишься, мы друзья навеки, если нет — мучения в течение долгих месяцев. При неудаче — легкая смерть.

— Так о чем, собственно, речь? — тяжело прохрипел Хадас, сглатывая накатывающийся изнутри кровяной ком.

— Дело пустяковое, господин корвет. Вы должны прикончить Самму Аргедаса, знаете такого?

Хадас вскинул голову, хотя это было больно. Такого поворота он почему-то не ожидал.

— Мы вернемся через часик, Космофлот. А пока подумай в тишине и покое. Помни, если не согласишься, — это твоя последняя спокойная ночь.

Когда Хадаса отцепили от настенного крепления, он наконец смог упасть.

«… Странный это был город, или даже государство, а может, отдельная цивилизация. И возник он очень быстро. Как только над планетой сверкнули первые атомные сполохи, еще не касаясь атмосферы, а всего лишь где-то там, за сотни миль, перетирая на молекулы спутники раннего предупреждения и связи, многие поняли, что теперь за дело взялись силы иного порядка и неплохо бы подыскать местечко небезопаснее. Никто, разумеется, не думал, что придется не просто пересидеть, а спрятаться навсегда. Или почти никто. Самму Аргедас, разумеется, был пророком. Был он тогда помоложе, поступками своими походил на сумасшедшего, однако умел сплачивать вокруг себя работящие и спаянные команды, и редко кто решался спорить с ним в открытую. По слухам, он дезертировал из армии Свободной Махабхараты, ушел вначале в горы Баала, прихватив с собой кучу строительной техники, оружия и половину своего полка, линчевав предварительно назначенного командованием начальника. Со временем от освоения всего абсолютно неисследованного Баала пришлось отказаться: почти невозможно было снабжать начинание всем необходимым в центре горной гряды, и Аргедас переместил свои предприятия поближе к цивилизации в предгорья Ханумана. Вначале правительству данного континента было не до нового пророка-мятежника с претензиями Ноя, у него забот и без того хватало: земные агрессоры парализовали средства коммуникации над всеми континентами и почти заставили отказаться от авиационного транспорта. Однако пришельцы из Солнечной системы покуда не имели базы, ведение войны с космолета было не очень легким делом, да и держался он от планеты далековато, опасаясь ответных действий. Земляне, конечно, не были дураками: учитывая тысячелетний опыт войн, они решили проблему отсутствия достаточного количества космических истребителей их оборотистостью. На каждую машину имелось по несколько экипажей, а потому не успевал истребитель заправиться, как место в кабине занимал более или менее отдохнувший пилот. Поэтому боевые космолеты постоянно висели над планетой, все время меняя орбиты и частым маневром компенсируя недостаток своего числа.

Самму Аргедас сразу понял, что с такими космическими соседями радиосвязь и прочие технические коммуникаторы канули в Лету, и резко переключился на пешеходную почту, доселе на Гаруде неведомую. Его посланники вели агитацию всюду где можно, в первую очередь там, где находились люди более грамотные и близкие к науке и технике, но и о простых смертных не забывали. Не все их речи серьезно воспринимали, но лиха беда начало. Когда бомбы стали рваться в атмосфере и на поверхности, покуда не слишком сильные, но вполне достаточные, чтобы выворотить наизнанку и поджечь небольшой город, причем взрывались эти «хлопушки» не всегда над самыми важными целями, более или менее надежно прикрытыми ПВО, а где придется, дабы демонстрацией мощи принудить врагов к капитуляции, тогда речи ораторов сразу припоминались. И повалил народ на предгорья Ханумана, как когда-то паломники в Мекку, даже еще резвее. Аргедас брал всех и всем давал работу. Однако предварительно прибывшие приносили ему клятву верности и лишались начисто своего имущества: это было просто — все нетранспортабельное уже изначально являлось потерянным.

Системы природных пещер, разумеется, хватило ненамного: стали они делать углубку по заранее составленному плану, а планы эти были грандиозны. Большие города Земли часто сравнивают с муравейниками, однако все понимают, что это литературное сравнение. Но условия жизни людей в этом закопанном в верхнюю корку планеты общественно-организованном образовании давным-давно вышли за рамки человеческих. Этот город был муравейником по сути — зато он быстро рос. Ведь он существовал сам для себя и отнюдь не для каждого конкретного жителя.

Да, поначалу люди, попавшие в подземные катакомбы, были довольны спасением и воспринимали лишение имущества и свободы как достойную плату за жизнь, но человек очень забывчивое существо: память его основана на химических взаимосвязях, и нейронные цепи физически утолщаются только при многократном повторении пройденного. Очень скоро спасенные забывали о приобретенном благе и начинали роптать: то им есть не хватало, то бесконечная работа по откалыванию грунта надоедала, затушевывались воспоминания об огненном аде наверху и скучно становилось от однообразия будней. Человек все-таки не термит или рабочая пчела, у которых весь мозг состоит из нескольких сот нейронов, и в среде, лишенной разнообразия информации, очень много ушей находили речи ораторов, считающих, что посланцы величайшего пророка Самму Аргедаса их обманули, и попали они вместо подземного рая прямиком в ад. Поскольку человек по своей природе ленив, особенно когда работа тяжела и край ее не виден, — ропот усиливался. Но зачинатель литосферного Эдема во многих случаях действительно оказывался пророком: он знал, что совесть — понятие расплывчатое, и подписавшиеся под договором люди склонны его нарушить, когда дело складывается не только в их пользу. Новоиспеченный диктатор трезво рассчитывал, что все управление массами базируется на прянике и кнуте, а еще на пропаганде, которая, подобно линзе, увеличивает эти предметы. Особо сложно усиливать страх: здесь нужно запутать логику, которая у любого существа, уровнем выше примата, доказывает, что все тщетно, и бой со смертью, сколько бы раундов его ни вести, имеет однообразный конец. Страх нужно не просто раздуть, но раздуть в нужном месте, так, чтобы он заслонил собой все остальные страхи и замкнул на себя Вселенную, — вот тогда цель достигнута. Чем можно заслонить страх смерти? Только жестокостью. А поскольку другого компонента власти — пряника — у руководства не было, вершить дела подземные должны были воистину безжалостные люди. Таковые быстро нашлись, вернее, были найдены Аргедасом. И понеслась круговерть, и закрутились шестерни этого новоиспеченного государственного механизма, а поскольку внешние ограничения не давали разрастись бюрократическому устройству и, кроме того, ведал пророк подземный об историческом опыте — как убивала это чрезмерно усложненное раковое образование империи изнутри, стал он следить за чиновничьим аппаратом, как хороший садовник за клумбой. И летели из-под его ножниц головы, как стебельки, — на их месте новые, разумеется, сразу же рождались, как у гидры мифической, но не давал Аргедас этому организму до состояния змей, Лаокоона когда-то задушивших, разрастись, и не успевали головы чудища заслонить быстрое движение заточенного меча. И славно пошло развитие города-государства, не с пользой для жителей, но с ущербом для общего энтропийного процесса, на планете творящегося, правда, цели его менялись, и никто их до конца не ведал, кроме правителя верховного, а он тайну хранить умел…»

Вольное толкование исторических документов. Собрание сочинений. Моменты, не вошедшие, но обязательно бы попавшие в него, если бы о них было известно.

А ведь он бы мог согласиться. В конце концов, разве Аргедас Первый Неповторимый не был его противником или врагом базы? Разве не должен был бы он по своему воинскому долгу помогать любым силам оппозиции, возникшим в стане подземного королевства? Нет бы им по-хорошему объяснить ему возникшую ситуацию, поговорить по-доброму, взвесить все «за» и «против», растолковать свою позицию

— однако они пошли по другому пути: отвыкли они здесь от человеческого обращения, довоспитал их рабовладельческий строй, привыкли они тут приказывать да наказывать, а для дела это не всегда лучший метод, во всяком случае не в его варианте. То, что даже в случае удачи Хадас не имел никаких шансов выжить, кроме ничего не значащих обещаний, имело некоторый вес, но отнюдь не главный. Достали они его, по-настоящему достали.

Сейчас, чувствуя животом свое пластиковое оружие, он вновь прикидывал детали предстоящего предательства, взвешивал на языке слова приговора и наслаждался еще не свершившейся местью. А статус Восемнадцать уже не на шутку увлекся изложением очередной побасенки о нездоровых путях развития эволюции разумного вида животных с планеты Земля.

— Размышляя по-зрелому и отбросив все сентиментальные выверты, Земля не могла терпеть, чтобы где-то еще развивалась цивилизация с неизвестными целями. Земляне очень долго раздумывали о том, в каких направлениях могут развиваться цивилизации вообще, но это все были теоретические прикидки, имеющие под собой только наземный опыт истории одной планеты. После того как неконтролируемый прогресс привел в череду кризисов и практически при любых перспективах вел впоследствии к катаклизмам или же к поискам альтернативных путей, нежелательных, прежде всего реально правящим на планете структурам, прогресс взяли под контроль, а взятый под контроль прогресс — это и не прогресс вовсе. В принципе, все можно было объяснить общечеловеческими целями, потому как, в общем, процесс развития, по своей логике, в случае начатой, благодаря открытию Портала, звездной экспансии привел бы к замене человека неким альтернативным полуискусственным существом, более приспособленным для движения вперед. Куда при этом было девать уже существующее многомиллиардное человечество со всей его многотысячелетней историей развития? Чем бы оно стало после появления сверхумных и сверхприспособленных существ?

Когда Самму Аргедас сделал эту очередную паузу в своем разглагольствовании, Хадас Кьюм мило улыбнулся и, почти не разжимая губ, прошептал:

— Вас предали, статус Восемнадцать. Вас хотят убить. Они желали, чтобы это сделал я, но ведь это не в моих интересах.

Самму Аргедас не зря столько лет держал в руках рычаги власти. Для внешнего наблюдателя, по крайней мере по внимательности равного Кьюму, ничего в его поведении не изменилось, он продолжил речь на прерванном месте:

— Да и в принципе, кто мог гарантировать, что эти сверхлюди, в свою очередь, не устареют очень быстро, поскольку будут толкать локомотив развития невероятно интенсивно? И кто поручится, что они, в свою очередь, добровольно сдадут свои позиции неминуемо порожденным ими продолжателям с новыми волшебными свойствами? И что, если они не передадут эстафету разума следующим, а просто выберут собственное, пусть и несколько устаревшее морально существование? Не будет ли в этих условиях жертва прошлого, канувшего в Лету человечества, просто глупой? Ну какая разница, на какой стадии остановится прогресс, если он все равно встанет? Раз человечество дошло до своей верхней ступени, не есть ли правильным решением — остановиться и далее «не пущать»? И соответственно не только себя, но и всех других. Колония, имеющая вокруг себя неосвоенную до конца богатую планету и целую нераспаханную звездную систему, при этом желающая автономии во всем, становилась, по зрелом размышлении, очень опасной.

А там, за спиной Хадаса, вдруг раздались удары и задавленные голоса. Он покосился назад: видимо, Аргедас подал охране какой-то незаметный для других знак, потому как стражники, явившиеся с тыла, вязали всех прибывших с Хадасом людей, не глядя на статусы.

Затем телохранители вновь обыскали самого Хадаса и отобрали складной нож.

— Спасибо, пилот, — сказал ему Аргедас, быстро покидая помещение. — Вы останетесь при мне.

Хадас Кьюм более не вернулся проживать в Демографический отдел, и еще ему присвоили статус за номером Ноль. Это был явный недобор по сравнению с обещанным заговорщиками повышением на пять пунктов, но тем не менее он вышел из патовой ситуации и выиграл партию.

Когда на торжественном ужине, устроенном Аргедасом по поводу разоблачения очередного заговора, Хадас Кьюм доедал плов, размышляя, откуда в этом подземелье берется рис, статус Восемнадцать, мило улыбаясь, поинтересовался:

— Статус Ноль, как вам наше коронное блюдо?

— Ничего, — прошамкал Хадас, застигнутый врасплох, пытаясь незаметно проглотить находящийся во рту кусок мяса.

— Это из того парня, который обидел вас в камере Демографического отдела. Он довольно жирный, правда?

И тогда Хадаса стошнило.

Всем окружающим стало очень весело, а Хадас так и не узнал, откуда берется рис, но зато получил ясный ответ насчет другого компонента.

— Хотите экскурсию, статус Ноль? Большую экскурсию-круиз по нашему подземному городу-государству? — спросил его как-то Самму Аргедас.

Еще бы ему было отказываться: мало того, что он был в роли шпиона, так еще и появилась надежда удрать отсюда каким-либо образом. Много позже он часто думал, почему местному королю приспичило показывать представителю ненавистного космофлота свою тайную империю и ее секреты, и единственным достойным ответом было — хвастовство: только человек извне мог оценить всю грандиозность созданного им колосса. Все местные давно к этому попривыкли, а большинство родилось в этих стенах и не ведало другой жизни, да и их образование, и кругозор оставляли желать лучшего. Здесь нужен был военный, прочувствовавший обстановку наверху и способный оценить все милитаристские чудеса. Корвет-капитан бомбардировочного подразделения «Фенрир» был идеальным случаем, хоть он и прикидывался пилотом разведывательной машины.

Теперь Хадас стал интересоваться местной историей, а не только изучением языка. Были ли здесь архивы, он ведать не ведал, но кое-что он все же узнавал и, исходя из известного ранее, сравнивал. Наверное, как и всюду, в один из моментов все здесь пошло наперекосяк. И сюда за сотни парсеков боженька дотянулся своими всемогущими дланями. Не получилось все в тиши и спокойствии, как и при строительстве Вавилонской башни: оказалось не просто уговорить достаточно расплодившихся колонистов, к самоуправлению попривыкших, совместными усилиями объединиться для какой-либо цели, а тем паче для противодействия Земле. Разные были на то причины, иногда достаточно тривиальные: некоторые, кто побогаче, к роскоши попривыкли, а всякие штучки экзотические только с метрополии родной и поступали. Было их не так много, но в основном это были люди с достатком и имеющие вес. Многие хорошо грели руки на поставках этих самых предметов улучшенного быта и тоже свой кусок изо рта выпускать не хотели, и плевать им было на заявления агитаторов о самоуправлении и развитии своего местного производства. Играли роль и чисто географические, можно сказать, уникальные факторы Гаруды: восемнадцать отдельных материков — это вам не шутка, по площади они превосходили сушу известной планеты — третьей от Солнца. Как всегда, все началось с мелочей, но решилось по-крупному. Когда континенты Ридвана и Валтасара вступили в преступный сговор не только между собой, но и с метрополией, остальные протектораты, точнее, те, кто в них заправлял, пригрозили им вторжением. Посмеялись срединно-южные материки: «Руки у вас коротки, а за нас сама родина-мать заступится, да и хватит ли у вас силенок, представляете, какой флот, какая армия нужны, дабы нас оккупировать?» Их оппоненты это отлично понимали, а потому и захватывать не пытались: прекрасно соображали они, что самая длительная война — это битва с партизанами на их территории. Были они рационалистами и шли ва-банк, знали они, что Земля сильнее, и если успеет довооружить оппозицию — загонят их в угол. Мечтали они о равном с прародиной сотрудничестве — а как можно было бы его достичь, имей метрополия форпост на Гаруде размером с четыре Австралии? Заявку на равенство с Землей можно было предъявить, лишь располагая всеми ресурсами планеты. Да и стоит появиться прецеденту — расшатается вся непрочная коалиция. Тогда они решили скрепить ее кровью, точнее, реками крови. Должно это было усмирить не только внешнюю, но и внутреннюю оппозицию. Нанесли они по Ридвану и Валтасару внезапный атомный удар: неосвоенных земель в этом мире еще хватало, так что с дезактивацией почвы можно было подождать. И тут понеслось… Не все пошло по плану, оказалось, что оппортунисты успели получить с Земли кое-что, а потому не слишком в долгу остались; мало того, что на головы зачинателей несколько десятков зарядов упало, так еще их собственные не всегда до цели доходили — перехватывала их система высоких технологий, ясное дело, чьего производства. Все грозило перерасти в многонедельную, а может, и многомесячную битву, а такое было недопустимо — Земля-то ведь не спала Однако до нее было тем не менее далеко. Траванули Ридвану новым токсином, созданным на основе смеси аминокислот местной флоры с одним земным вирусом, давно на родной планете уничтоженным, но все еще обитающим в институтских пробирках, а в Валтасаре сумели поднять мятеж и успешно ликвидировать неуступчивых лидеров. Когда космофлот из Солнечной системы подоспел — помогать было уже некому.

«Большая дура!» — думал Хадас, разглядывая уходящую вверх титановую громадину. И ведь она куда-то нацелена, ведь не муляж же это? Находящееся перед его носом порождение гигантизма было необъятно в ширину — словно основание крепостной башни, оно заворачивало и заворачивало в обе стороны, создавая вместе с блестящими стальными стенами закругленный коридор, и уносилось ввысь. В узком пространстве шахты начисто отсутствовала перспектива, потому все большое автоматически становилось неизмеримым. «Какой же все-таки она длины, интересно? — продолжал размышлять Хадас. — Не может же она быть больше ста метров? Это же уму непостижимо. Или все-таки может?» Спросить напрямую он не смел, ему строжайше запретили разговаривать с кем-либо из окружающих, за исключением своего постоянного гида — статуса Девять по имени Хайк, а тот ясно дал понять, что даже употребление слова «ракета» с его стороны будет расцениваться как «разглашение военной тайны и подстрекательство к мятежу». Хадас наклонил голову и заглянул под основание. Там, наводя свои мощные жерла в темную узость газоотводящего ствола, громоздилось более тридцати сопел. «Вот это да! И вся эта батарея должна будет работать согласованно?» — снова удивился Хадас. И все это чудо было разработано здесь, в отрыве от основной цивилизации донора, в условиях полного уничтожения всех завоеваний колонии. Хадас не знал характеристики топлива, да и вряд ли бы разобрался, предоставь ему формулы, он не был химиком, однако при таких сногсшибательных размерах эта многоступенчатая конструкция наверняка разгонялась до второй, а то и третьей космической скорости. Черт возьми, он обладал бесценной для базы Земли на Мааре информацией — он обнаружил реального, до зубов вооруженного противника, технически способного вести агрессию, а там, в штабе астро-адмирала Гильфердинга, продолжают планировать какие-то боевые операции против никому не нужных территорий и площадей вымершей местности, делая их мертвее царства Аида.

За время своих экскурсий по подземному королевству Хадас не переставал дивиться технической сметке местных инженеров, поражала способность сочетать крайний примитивизм с прорывами техноэволюции. Но здесь, в этой выкопанной из глубины пусковой установке, он мог вообще не прикрывать рот от удивления. Однако когда ему показали начальный этап перезарядки, и громада стального стакана стены принялась возноситься вверх, толкаемая системой сверхмощных паровых домкратов, Хадас едва не лишился речи: там, за исчезнувшей железной преградой, громоздились разобранные на отдельные ступени сестры-близняшки исполина. Он словно попал во внутренности огромного, великанского пистолета, в его обойму — перед ним и вокруг него громоздилась роботизированная система автоматической перезарядки баллистических ракет. Потерянно, подобно муравью, он шел за Хайком, пялясь на обтекаемые обводы, — он насчитал четыре повторяющихся сегмента каждого вида. Если бы первую снаряженную ракету запустили, предварительно распылив запирающий ее сверху многометровый слой нетронутой породы, то следом бы началось снаряжение аналогичной посланницы: умные железные руки стали бы быстротечно скреплять последовательно подаваемые ступени, начиная с самой маленькой верхней, вознося ее постепенно выше и выше. Сколько бы на это понадобилось времени? Он спросил об этом, но ответом стало молчание. Ему показывали, чем располагают, не балуя пояснениями, но и за это можно было сказать спасибо, что он и сделал.

А по ночам ему снились кошмары и даже среди бела дня возникали видения, как тогда, возле мертвого древнего атомного убежища. Может, в пище присутствовали специальные галлюциногенные добавки — он не мог этого проверить. Сегодня ему снилось…

«… Их было восемь человек и они управляли чудищем. Не все из них были на первых ролях, но все они ощущали себя сплоченной командой. И волновались они по-разному: в основном это определялось непосредственной занятостью в текущей работе. Например, у стрелка, сидящего в задней части гиганта и соединенного со всеми остальными только телефонным шнуром, была работа — осматривать небо. Сей труд невозможно не сочетать с отвлеченными мыслями, чем стрелок и занимался, покуда никто не мешал. Ему было так же скучно, как какому-нибудь часовому, выставленному на пост вблизи запечатанного склада войскового имущества, даже несмотря на постоянно сменяющийся облачный ландшафт и периодически мелькающие в зоне видимости самолеты прикрытия — красавчики „Суперсейбры“. Иногда они выныривали из облаков снизу, порой валились откуда-то с немыслимой высоты: их реактивный движок давал тягу более шести тысяч килограммов, потому их скорость более чем в полтора раза превосходила крейсерский ход охраняемого объекта. Они шли за ними давно, иногда они менялись, поскольку у очередной группы приканчивался ресурс топлива. Зато их гигант двигался без отдыха. Шесть громадных толкающих винтов мерно ревели у задней кромки большущих крыльев. Слабый в маневре, он тем не менее превосходил в одном из боевых параметров любые самолеты своего времени, а поскольку его массовое применение в реальном деле влекло за собой прекращение истории, то, следуя логике, он должен был остаться непревзойденным шедевром атомной истерии. Назывался он „Конвоир“ и главными его достоинствами считались дальность полета в сочетании с гигантской грузоподъемностью. Сейчас он тащил в своих внутренностях то, ради чего создался, — Мод-17, всего одну штуку, но больше не поднял бы никто: ее вес превосходил двадцать тонн, но был мизерным в сравнении с мощью, спрятанной в ее нутре. Весь экипаж был уверен, хотя знания его базировались на ограниченной информированности, что Мод-17 является самой могучей штуковиной из способных встряхнуть мир. Если бы обычная химическая взрывчатка попыталась сравняться с Мод-17, ее устали бы возить — потребовалось бы четыреста тысяч больших железнодорожных вагонов, а может быть, и больше. Вот какую „колотушку“ тащили они с собой, и сегодня кто-то должен был испытать ее силу на себе. Самыми прелестными целями для таких утрамбованных вагонов тротила являлись города — только их раскинутые вширь постройки и близкие пригороды давали самый большой коэффициент полезного действия для этой вместительной авиабомбы, только здесь ее силища не тратилась впустую на удивление мертвой, несознательной материи. Вот к такому большому городу они и должны были вскоре подлететь.

Но враг не дремал, и вскоре вокруг «Конвоира» завязались воздушные дуэли. Местность предварительно хорошо подчистила тактическая авиация: она сумела почти задавить зенитные батареи, способные забросить снаряд на полтора десятка километров. Неплохо поработали и истребители: у города осталось мало летающих защитников, а один аэродром пришел в полную негодность, дым и копоть с его складов горючего застилали нижние ярусы неба.

«Суперсейбры» умчались вперед, не подпуская юркие перехватчики русского производства — и возможно, с русскими же пилотами-добровольцами внутри на опасную дистанцию. Теперь пулеметчикам «Конвоира» стало не до грез о будущих медалях и девушках: они пялились в прицелы и последний раз подглядывали в вызубренную баллистическую таблицу, однако пока целей на дистанциях их орудий не было — Ф-100 прекрасно справлялись с порученной работой.

Все в бомбардировщике стали заняты по уши. Пилоты выжимали из пропеллеров максимум возможного, штурманы наводили последние штрихи на карту, оружейники проверяли свою драгоценную ношу, а еще штурманы считали сбитые самолеты: это происходило так далеко, что трудно было не ошибиться, определяя государственную принадлежность, но при любом допущении там должны были попадаться и свои. Это пугало, сейчас не время было думать об обратном путешествии, но все-таки без сопровождения оно становилось очень проблематичным. Была надежда на Мод-17; кто знает, что последует за ее взрывом, вполне допустимо, что после вознесения пыли на восемьдесят километров всем станет не до их медлительного бомбовоза.

Миг-19 вывалился сверху, он, видимо, прошел над зоной контролируемой «Сейбрами», имея большую высоту подъема. На «Конвоире» никто не дремал, и в его сторону сразу потянулись трассирующие линии, рожденные застоявшимися многоствольными пулеметами. Истребитель имел два мощнейших турбореактивных мотора, работающих на форсаже, — он уже не выглядел точкой-комариком в обращенном к небу стекле кабины: проскочив размеры мухи, обогнув смертельные пулевые потоки, он выплыл перед экипажем в натуральную величину и тут же провалился ниже, заставляя умолкнуть потерявшие его из виду верхние пулеметы. У тех, кто видел маневр, похолодело внутри: перед ними был ас, не оставалось сомнений, какой он национальности. И еще все знали о подвесных ракетах и о трех тридцатисемимиллиметровых артиллерийских пушках.

Командир летающего корабля нарушил режим радиомолчания и вызвал прикрытия: им стоило прекратить начатые на окраинах бои и спешно подтянуться к левиафану Б-36. Если бы они успели…

А стремительный славянский ястреб уже заново наводил ужас, пикируя сверху. И снова он вырос, перемещаясь со скоростью пули, огибая смертельные лучи. Штурман был в некотором недоумении: на то, чтобы их обстрелять или выпустить противосамолетные ракеты, у противника вполне хватало времени — нужны были секунды, а он кружил возле них, казалось, вечность. «Конвоир» даже не пытался уклоняться, он был слишком неповоротлив в сравнении со стремительным вражеским малюткой, он продолжал запланированное дозвуковое движение и у пилотов потели ладони.

— Может, у него нет боезапаса? — предположил штурман.

— Готовить груз! — распорядился командир, хотя до цели полета было еще далеко. — Он все равно не даст нам сбросить, где надо, — оправдываясь и конкретно ни к кому не обращаясь, пояснил он.

— Давай форсаж и увеличь высоту! — приказал он первому пилоту, зная, что все на максимуме. — Надо попробовать, так «малютка» пролетит дальше по инерции.

Он снова оправдывался, хотя никогда раньше не был разговорчивым человеком. И сразу, словно угадав их намерения и задавливаемую внутреннюю панику, пилот истребителя выпустил шасси. Они еще не поняли, потому что колеса резко снижали его боевые качества, а он уже шел на них сверху на встречном курсе. Короткий визг и ровный гул двигателей нарушился: лопасти крайнего правого винта, рассыпаясь в клочки, разлетались в окружающем пространстве вместе с передним шасси Мига. Но он lie загорелся и уже делал новый маневр.

— Будет таранить! — предположил штурман, самый догадливый из всех.

А вражеский истребитель еще раз выскочил из зоны его видимости.

— Наши возвращаются! — передал по внутренней линии пулеметчик.

Но им не стало легче, вновь из небытия вывалился круглый воздухозаборник истребителя. Они уже заглушили симметричный толкающий пропеллер противоположного от повреждения крыла и скомпенсировали

снос, но скоростные показатели упали. А он уже шел навстречу, и надо было отворачивать.

— Он ненормальный! — сделал ненужное пояснение штурман. — Самоубийца!

— А разве мы нормальные? — спросил командир, не поворачивая голову.

Вопрос завис в воздухе: люди очень медленно мыслят, а еще медленнее говорят. У них были очень плохие маневренные возможности — оседланный ими монстр планировался для других целей. И полыхнуло не успевшее использоваться топливо — все сразу. И громадный факел залил окрестности, а внутри него горели маленькие светлячки, млекопитающие животные, считающие себя разумными. Только Мод-17 спокойно перенесла творящийся катаклизм, хотя оседлавшие ее запечатанные парашюты добавили в огненную лавину немного полимеров. Затем вся эта горящая рассыпающаяся свора рухнула вниз на эту плотно населенную китайскую провинцию…»

Недокументированная запись. Виртуальное послесобытийное восстановление. Местное летосчисление: год 1954. Планета Земля, Солнечная система, галактика Млечный Путь, УПВ (условно-параллельная Вселенная) №15.

Но и в реальной жизни кошмаров хватало. Как-то Аргедас подозвал Кьюма к себе и сказал:

— Вот, посмотри на экран «пять». Видишь этих людишек?

Хадас увидел. Там по экрану перемещались пятеро грязных худощавых личностей. Видно было плохо, и если бы не прыгающие в руках двоих из наблюдаемых фонари, наверное, лицезреть было бы нечего.

— Сейчас мы их услышим, — пояснил Аргедас с сияющим лицом.

— Долго еще? — спросил кто-то с экрана.

— Что я тебе, статус Восемнадцать, чтобы все знать? Радуйся, что хоть сюда добрались. Скоро, наверное, будет дверь. По плану Лино это и есть та самая труба, и мы близко к краю.

— Господи, неужели скоро? — тяжело вздохнул некто в полумраке.

Стали слышны тяжелые, хлюпающие по воде шаги.

— А откуда здесь вода?

— Над нами двести или больше метров океана, ты что, забыл? Я же тебе объяснял.

— Да помню я, Буба, но все не верится. Какой он — океан?

— Спроси у Мохандаса, он-то в нем плескался.

— Да я ведь наверху не был, только тогда — два года назад, когда числился в мусорщиках, плавал несколько раз на глубине.

— Везет тебе, ты много видел в жизни. А вот я даже никогда не бывал в верхних ярусах, не пришлось, да уже и не придется.

Фигуры людей на экране наплыли, прошествовали мимо, видимые сбоку, и стали удаляться, демонстрируя спины, нагруженные поклажей.

— Знаете кто это? — спросил Аргедас, ухмыляясь, — он был счастлив.

Хадас пожал плечами: ему было все равно.

— Это преступники, статус Ноль, преступники против порядков и законов этой маленькой, но великой страны. Это дезертиры, они бросили свой народ в его тяжелую минуту. Знаете, куда они направляются?

Хадас промолчал, но теперь он впился взглядом в сгорбленные темные спины. Изображение сменилось: люди снова были видны спереди и с большого расстояния. На некоторое время пропал звук, но вскоре снова восстановился.

— Они хотят сбежать от меня, — пояснил диктатор. — В текущий момент они в главной отводящей мусорной трубе. Время выбрали удачное, скоро должен пойти большой поезд с отходами, вот в этот момент они и хотят проскочить в промежуточный шлюз, а может, у них даже есть ключ. Сейчас мы это проверим.

Аргедас поднял трубку и потребовал кого-то к телефону. Ждать долго не пришлось, и когда позвали нужного человека, диктатор отдал необходимое распоряжение:

— Статус Пять, приказываю задержать поезд с породой.

А с экрана продолжал литься диалог. Видимо, наблюдение велось скрытыми светочувствительными камерами, поскольку люди пялились вокруг распахнутыми во всю ширь глазами, а когда один из них смотрел на часы, он подсвечивал себе фонарем.

— Что-то мусоровоз задерживается.

— Может, нас засекли? — хрипло предположил кто-то.

— Типун тебе на язык. Если бы засекли, довики уже бы давно волокли нас за ноги в разделочную.

— Так чего же нет поезда?

— Черт с ним, доставай ключ, пойдем через малую дверь. Давайте шевелиться. В океане расслабимся.

Самму Аргедас впился в экран, подобно энергетическому вампиру.

— Ну, что я говорил? Ключик у них правда есть. Позовите-ка сюда Гуттузо.

Вызванный вскоре появился.

— Может, все-таки пошлем наги их арестовать, статус Восемнадцать? — спросил он подобострастно.

— Нет, давай полюбуемся до конца. Смотри, у них даже снаряжение последней модели.

Люди на экране прошли уже очень много, теперь они остановились и стали облачаться в скафандры.

— Я не пойму, — решился спросить Хадас Кьюм, — эта труба, в которой они находятся, она что, ведет в океан?

— Растолкуй ему, статус Пятнадцать, — приказал Аргедас.

Гуттузо сразу начал давать пояснения.

— Это гигантское сооружение, мы долго мучились, изобретая его. Оно поддерживается на определенной глубине специальными гигантскими воздушными кингстонами. Труба уходит от берега более чем на двадцать километров.

— И что, вся она висит? — удивился Кьюм.

— Нет, только последние километры. Это все идея великого статуса Восемнадцать. Если бы не труба, мы бы выдали свое присутствие противнику, сваливая перекопанный грунт наверх, а в случае выбросов в океан у берега давно бы изменили его очертания, что снова ведет к рассекречиванию. А так сброс производится прямо в котловину Маркаколь. Ее глубина четыре тысячи триста метров, по крайней мере была до начала нашей деятельности. Я думаю, мы ее немного присыпали.

— Послушайте, — внезапно встрепенулся Хадас, — а как же декомпрессия? Вы говорили, труба на глубине нескольких сот метров? Или у этих людей жидко-легочные дыхательные аппараты?

— Нет, статус Ноль, я о таких и не слышал, расскажете мне на досуге. У них простые газовые акваланги.

— Но ведь их раздавит внешнее давление, или нет? — растерянно спросил Хадас.

— Какая вам разница, пилот? — поморщился диктатор. — Ясное дело, раздавит. О декомпрессии они, видимо, слыхом не слыхали — в наших школах не проходят ненужные в повседневной жизни предметы.

— И вы их не остановите?

— Меня, право, развлекает ваша чувствительность. И это говорит атомный ас? На месте вашего командования я бы не доверил вам штурвал. Мы им даже поможем, надо ведь подкормить мантихоров.

— А что это, статус Восемнадцать? — поинтересовался Кьюм.

— Это такой местный хищник, какой-то мутант-переродок. Немудрено, что он появился: мы ведь набросали в котловину кучу радиоактивной дряни, да и вы наверху зря не сидели, постарались в этом направлении. Так что все мы в какой-то мере селекционеры по призванию. Ладно, пора действовать, а то эти ребятки успеют полностью облачиться и моим выкормышам придется портить зубки об их скафандры.

— Статус Пять! — заорал он в трубку. — Дайте полную продувку в сбросовую трубу! Сейчас, срочно, я сказал. К разгрузке поезда успеете накопить.

— Смотрите внимательно, — повернулся Аргедас к Хадасу, — где вы еще такое увидите.

На экране люди помогали друг другу надевать амуницию и продолжали болтать.

«Ну же, — кусал губу Кьюм, — черт вас подери, одевайтесь быстрее, не успеете ведь». Они не слышали его призывов, не чувствовали накатывающегося кошмара.

— Поверьте, братцы, — говорил кто-то из них, растягивая слова, — мне главное увидеть солнце, один старик мне говорил, что он бы все отдал за это зрелище.

— Увидишь, увидишь скоро, — поддакивали ему.

— А знаете, парни, когда я раньше работал на мусоросборнике, нас перед выходом в воду черт знает сколько часов томили в специальной камере, как-то она по-чудному называлась, и так же поступали на обратном пути. Короче, издевались старшие статусы над нами, как хотели.

— Ничего, брательник, теперь им до тебя вовек не добраться. Всплывем мы наверх, а там к бережку как-нибудь доберемся, правда?

В этот момент раздался оглушающий рев, и голоса смолкли. Они успели оглянуться на звук, а когда невидимая упругая стена воткнулась в них — они просто исчезли, так быстро их сдуло. Аргедас включил перемотку и прокрутил изображение на самой малой скорости, но и тут зрители не увидели ничего нового: просто стояли люди, открыв рот от удивления и испуга, а потом снова исчезли.

— Жалко, в море у меня нет наблюдателей, — разочарованно констатировал Самму Аргедас и отключил экран.

«… Покуда земляне медлили с развязыванием эскалации, жители Гаруды подналегли на развитие обороны. Лазерные наземные стационары бывшей колонии довольно надежно прикрыли основные города и военные объекты от посягательств агрессоров. Поскольку земляне не могли позволить себе бешеные потери при прорывах этих крепостей, кем-то из великих стратегов было предложено оригинальное решение. Так как когерентные излучатели и противоракеты действовали особо хорошо в пределах горизонтальной видимости, земные бомбардировщики подходили к целям на сверхмалых высотах и сбрасывали бомбы, находясь вне зоны действия обороняющихся. Ясное дело, боеголовки, которые могли уничтожить охраняемые объекты, взрываясь вне зоны их охранения, должны были быть очень приличными по мощности, просто до неприличия приличными. Ведь радиус поражения атомного оружия растет согласно кубу мощности, вот и считайте. Вообще-то тут не пришлось выдумывать ничего особо нового, ведь сама идея водородной бомбы подразумевала неограниченное могущество. Здесь эта мечта покойного Тейлора реализовалась сполна.

Над Гарудой вырастали грибы-великаны, прекрасно наблюдаемые даже с далеких орбит. С таких расстояний зло, аналогично рассматриванию с большой исторической перспективы, теряло свою суть и становилось просто отстерилизованной красотой ярких вспышек и художественно выполненного рождения темных многоцветных облаков…»

Вольное толкование исторических документов. Том 8.

Они часто беседовали, хотя это слово мало подходило к данному случаю. Самму Аргедасу просто нужны были чуткие, способные понять и воспринять его эскапады уши, а у Хадаса Кьюма они имелись. Иногда, осмелев, пилот тоже умудрялся вставить слово-другое: это было полезно не только для знакомства с кругозором диктатора, но и просто для развития навыка в языке.

— Я не пойму сущность вашей цивилизации, статус Восемнадцать, мне все время кажется, что в ее целях есть какая-то тайна.

— Мы не являемся цивилизацией по сути, статус Ноль, так что в исходном тезисе вы не правы. Я бы очень хотел, чтобы мой народ стал родоначальником цивилизации нового вида, однако эти благие мечты не имеют под собой реалистических корней. Нас так зажали внешние обстоятельства, так истощила борьба, что произвести на свет что-то путное мы не в силах. В чем сущность любой стандартной цивилизации?.. Я скажу вкратце: в постоянной борьбе с внешними силами, стремящимися цивилизацию уничтожить; в порождении следующего поколения организмов, являющихся индивидуальными носителями ценностей этой самой цивилизации, дабы продолжение было не хуже источника, а желательно даже качественнее. Мы в этом случае бесплодны. Мы являемся представителями нового семейства цивилизаций — цивилизаций однодневок. Мы исчезнем со сцены, осуществив свою цель, а цель эта уже очень близка. Потом, возможно, в муках и агонии, вызванных прозрением большинства по поводу грядущего апокалипсиса, мы сойдем на нет. Может, это случится мгновенно, под действием внешних факторов, кто может знать?

— А в чем же цель? — наивно спросил Хадас. Диктатор надменно глянул на него сверху — он сидел выше, в кресле, напоминающем трон.

— Со временем, дорогуша, все со временем. Насколько я знаю, любопытство является одним из ваших жизненно важных рычагов — вот и держите его в напряжении, ведь это одна из ниточек, которая вас ведет. Ну а сейчас довольно, приятно было поболтать, но слишком много у нас обязанностей, да и вам не мешает немного поработать, Хадас Кьюм. Вы уже начали забывать, для чего вас еще не пустили на скотобойню. Вы ведь среди нас единственный на что про что годный мужчина, вам ведь все завидуют, правда? Давненько вы не посещали Демографический департамент, как мне помнится. — Самму Аргедас отвратительно засмеялся.

О, как сильно ненавидел его Хадас в этот момент, но что он мог поделать…

«… Когда образуется звезда, газопылевая туманность медленно сжимается, и сжатие ее идет вначале без особых преград, чем дальше — тем быстрее, под действием законов физики, но на одном из этапов давление достигает некоей критической границы, когда его рост приводит к увеличению температуры внутри, а та, в свою очередь, вызывает к жизни волшебные условия, годные для синтеза новых элементов, и тогда процесс схлопывания останавливается, хотя натиск не ослабевает. В жизни живого, тем более разумного, это происходит намного быстрее, чем в мертвом материальном мире.

И противодействие возникло. Вначале неприметно, как образование плесени, а потом все более и более явно проявляя себя. Поскольку на людей сверху давила пропаганда и жестокость, то и противодействие вначале стихийно выливалось в акции жестокости: власть действовала открыто, а оппозиция тайно. В муравейнике наклонности и предназначение особи задаются воспитанием, основанным на химических добавках к пище, а у человека, несмотря на некоторую разницу в питании высших и низших статусов, этот трюк не прошел.

Порой пропадали представители класса надсмотрщиков — старшие статусы. Иногда их кости находили в древних заброшенных выработках, чаще они просто исчезали, город так вырос, что держать его под контролем весь и сразу становилось невозможным, несмотря на технические ухищрения: чем больше их становилось, тем больше техников и специалистов они требовали для своего поддержания в норме, а с ростом людей знающих — увеличивалась утечка информации. Возможно, как и годы до этого, этот катаклизм можно было бы держать в рамках, но в самой правящей коалиции нарастала альтернатива неясному курсу диктатора. Образовывались коалиции, и многим из них стихийно зарождающееся поползновение внизу было на руку — очень хотелось использовать эту силу в собственных интересах. Так, подкармливаясь и взращиваясь на пороках правящего чиновничьего клана, в Джунгарии выросла оппозиция. После перехода некоего рубежа эта сила приобрела качества несгораемого Феникса. Когда находящиеся сверху, в прямом и переносном смысле (поскольку правительственные апартаменты находились на этажах, ближе расположенных к соединению материковой плиты с атмосферой), врубились в ситуацию, стало несколько поздно. Оппозиция называла себя Матома, что в переводе означало — тайное общество. В условиях, когда полностью истребить его стало нельзя, существование движения продолжали скрывать и распространение басен о таинственной организации очень жестоко каралось. Но ведь зверство давно дошло до логического предела стабильного существования с элементами развития и эффект на выходе был нулевой…»

Вольное толкование исторических документов. Моменты, вошедшие бы в него, если бы были известны.

Дверь в соседнюю комнату была прикрыта не плотно, и Хадас почти не, дышал, вслушиваясь в отрывки разговора, доносящиеся оттуда. Нутром он чувствовал, что это важно.

— Извините, статус Восемнадцать, не подумайте, что я хочу в чем-то опровергнуть ваше решение, но объясните мне, почему нам нельзя взяться за этот материал по-настоящему. Ведь наша великая операция «Шантаж» только выиграет, если мы будем знать точные координаты их базы?

— Вы в этом уверены, статус Пятнадцать? — тихо поинтересовался Самму Аргедас.

— Ну объясните мне свою позицию, статус Восемнадцать. Я человек прямой и правда не понимаю этой большой стратегии. — Голос неизвестного, невидимого собеседника диктатора сочетал в себе сразу две противоположные интонации — заискивание и наглость.

— А скажи мне, милый Гуттузо, жив ли еще наш любезный Счетчик — Даджао? — поинтересовался Аргедас в своей любимой манере игры под дурака.

Ответили ему в отрицательном смысле, с долгими быстрыми пояснениями. Хадас их почти не улавливал, все-таки он только начал осваивать местный диалект.

— Так вот, дорогой статус Пятнадцать. — Аргедас сделал эффектную паузу. — Допустим, мы узнаем у этого парня координаты базы на Мааре, ну и что?

— Удар будет точный, Главный Назначенный.

— Послушай, Гуттузо, а с чего ты это взял? У нас всего один пленный, других не предвидится, как мы сможем проверить данные, которые он выдаст? Если он соврет? И даже если скажет правду — где гарантия? И самое интересное, повторюсь: с нами нет великого Счетчика, вот уже пять лет, так ведь вы сказали? Вы умеете менять и рассчитывать параметры орбит, или просто баллистических траекторий?

— Но ведь остались ученики Счетчика.

— Извини, Гуттузо, я даже удивляюсь, как ты до сих пор командуешь ДОВИ? Наш славный компьютерщик был великим ученым, но плохим учителем, или он располагал изначально скверным человеческим материалом. Его ученики, по сравнению с ним, это отбросы. Я им не доверяю. Поэтому, дорогой статус Пятнадцать, нам абсолютно не нужны точные координаты. У нас больше нет надежного наводчика.

Разговор был явно важным, но о чем шла речь, Хадас до конца не понял, однако то, что касалось его самого, радовало.

Но они снова беседовали. Был в этом какой-то налет древнейшего шаманства. Ведь как приручали первых животных? Их подкармливали и не били поначалу, дабы не отпугнуть. А сколько раз доказывалось, что между тюремщиком и арестованным со временем устанавливается подобие дружбы, даже у смертников, ждущих приговора. Иногда кажется, будто человеческая психика чрезмерно пластична, вот что значит развивать разум десятки, а чувства сотни тысяч лет. И Хадас, как и прежде, молча внимал.

— Современная цивилизация настолько сложна и непрочна в том плане, что создает сама себе проблем более, чем разрешает, дорогой мой статус Ноль, что в некоторых нациях ее существование воспринимается как тягчайшая обуза, они не хотят нести дальше этот груз. Вы предлагаете идти у этих безвольных, видящих не далее своего, носа, на поводу? Никакая демократия не способна решить действительно серьезные проблемы — вы это прекрасно знаете. Все разговоры о том, что только в отдельных случаях демократические институты должны уступать рычаги власти диктатору, допустим, при ведении войны, бред собачий. Для того чтобы посадить правителя в высочайшее кресло, нужны механизмы, то есть зачатки этой самой тирании, а где им взяться в идеальной демократии, где силовые структуры связаны? Демократия способна руководить, или, точнее, двигаться по течению, только в условиях идеальных, когда народ воспитан долгими поколениями тиранов, выведен ими из звериного состояния, насильно выведен, учтите. Ведь какой червь по собственной воле захочет становиться человеком? Ведь животные более счастливы, чем люди, это известно, их счастье более достижимо. Знания — это путь к несчастьям, мудрый всегда грустен. Наши общие предки, наивные люди, думали, что порабощение природных сил волей человека, охват наукой контроля над жизнью, являются целями прогресса, и когда такое будет достигнуто, оно приведет нас к порядку, в котором не будет места для боли, а наслаждение станет главным принципом существования. Получается, дорога прогресса ведет обратно в животный мир, только несколько видоизмененный, где убираются все негативные факторы? Вы знаете, куда будут годны такие составляющие человечества? По моим понятиям, только на мусорку. Вы когда-нибудь изучали историю, помимо мути, которую преподают в школе? Ясное дело, вы до этого не додумались, статус Ноль. Так вот, отборные рыцарские части — люди, воспитанные по законам высшей морали и всю жизнь готовящиеся к войне, пасовали перед вооруженными крестьянами: их нервная система была слишком изнежена, несмотря на годы и годы тренировок. Может, они чересчур сильно любили себя или свыше меры думали во время боя? А в войне, когда доходило до дела, нужно было становиться лишь частью целого и забывать себя. Идеальные воины есть только у муравьев — их солдаты никогда не отступят и не сдадут позиции. Все людские подвиги — это только подражание им. Поэтому когда кто-то использует человека для великих целей, это явно во благо ему, иначе его жизнь — в миллионе случаев против одного — пройдет впустую, как у коровы, жующей траву, но которую не доят. Ты знаешь, для чего ты мне нужен, пилот?

Хадас смолчал, он постыдился так с ходу ответить на этот вопрос. Однако диктатор понял его ответ без слов. Он изобразил гримасу, видимо, значащую в его понимании ободряющую улыбку.

— Наивный человек! Все не так, не так, как ты думаешь. Ты мне нужен для маскировки. Врубаешься? Ты прикрытие, ты прикрытие, как и все остальные планы фикции. И ты первый и последний, кто узнает правду. Чувствуешь, какая честь тебе оказана? Но ведь ты, вернее, твое тело честно послужило цели, или я не прав?

«Еще бы не прав», — покраснел невольно Хадас.

— Все, кто меня окружает, милый статус Ноль, не должны знать правды. Слишком сильно они цепляются за это жалкое подобие жизни, слишком сильно. Я всех их приговорил, всех, включая себя. — Самму Аргедас посмотрел на Кьюма горящими, словно лазеры наведения, глазами. — Им не повезло, им совсем не повезло родиться в такое время. Но мы все смертны, так либо иначе все обречены. С достаточного расстояния ценны только жизни, отданные чему-то большому. Я ускорил смерть, но обрек их на бессмертие.

Лазеры-глаза отодвинулись в сторону и отрешенно прощупали стены

—просторной комнаты. Видели ли они что-то? Хадас очень сомневался в этом. Он молчал, молчал, предчувствуя открытие великой тайны.

— Хотя и это тоже вранье. Все, все вранье. Не будет бессмертия, весь этот мир обречен, а в другом ничего не узнают о подвиге этого маленького обманутого подземного народа. Когда осуществится План, многие поймут, что произошло. Им останется только восхищаться тем, что случилось, и ждать возмездия.

Вряд ли от него можно будет спрятаться: слишком силен наш противник. Знаешь, пилот, о чем я более всего жалею? Я жалею о том, что не увижу результата своего труда.

Как было понимать эти слова?

Жители верхнего, существовавшего когда-то на Гаруде и еще имеющего на Земле место наземного мира слабо представляют себе, либо вообще не имеют понятия о наличии под ними, не везде, но во многих местах суши, неизведанных глубин, полостей в твердых оболочках планет, проточенных водой или вовсе не изведанными силами за сотни тысяч, а возможно, миллионы лет. На поверхности менялся климат, свирепствовали ураганы, странствовали с места на место материки, моря отступали и наступали, а пещеры от этого всего только ширились. Они заливались соленой океанской водой, и тогда в них селились акулы или вовсе не изведанные вымершие животные, а когда через десятки тысяч лет, в результате поднятия дна, вода покидала их, в них могли обитать наземные животные, найдя в них безветрие и сухость. Но и те и другие селились у самого края, не заныривая и не забираясь глубоко. А переплетения природных лабиринтов, добавляя славы в бездумные топонимические выкрутасы природы, тянулись вглубь, сплетаясь и расплетаясь, ширясь и суживаясь, порой на километры внутрь и на сотни вширь.

И Хадас попал в этот мир, не имея о нем никакого представления. У него была примитивная карта, если разобраться, сомнительной достоверности; совсем слабая, но на его дилетантский взгляд достаточная экипировка; гравиметр, которым он едва научился пользоваться, и еще навалом всякой технической утвари, возможность прямого использования которой внушала скепсис.

Однако вначале все прошло очень лихо. Всего с двух ударов он послал в нокаут вечно сопровождающего его Хайка, носящего ранг статуса Девять, затем последовательно ввел в заблуждение трех охранников, с неповоротливыми, закостенелыми мозгами, демонстрируя им гербовую бумагу Аргедаса, и только с четвертым стражем пришлось сразиться и выйти победителем — ну никак тот не желал отпирать тяжелую стальную дверь. А потом было бегство, не разбирая дороги. И единственным звуком, который Хадас слышал очень долгое время, было свое собственное учащенное дыхание. Ну а вслед за тем началось сужение пещеры, и бежать стало невозможно, и надо было идти на четвереньках, уподобляясь пони, да еще тащить позади свою многочисленную поклажу. Но все это время бояться окружающей тесноты ему было некогда, еще свежи были воспоминания о контрразведывательном отделе и иголки под ногтями производили большее впечатление, чем сталактиты. Он сбил колени и несколько раз буквально падал от усталости, дважды он протискивался в совсем узкий проход, заныривал в боковые окна ответвления, но успокоился, только когда подумал, что ушел от выхода из города достаточно далеко. Тогда он некоторое время полежал, наслаждаясь покоем и угасающим стуком в висках.

Позднее он разложил перед собой карту и попытался сориентироваться. Черта лысого ему это удалось.

«… Вначале создание собственного ядерного потенциала было одной из главных, но не самой приоритетной задачей. Все изменилось, когда, углубившись до километра, они нашли урановые руды. Эти расположенные близко к вулканической гряде районы и раньше были известны как самые перспективные на планете, однако в данном случае концентрация нужного изотопа урана по отношению к основной массе была неожиданно велика. Самму Аргедас провел совещание с физиками, причем в отличие от обычных заседаний, на которых он не слишком давал развернуться чужим мнениям, в этот раз он выслушал все стороны. Общий вывод, который был сделан, сводился к тому, что наличие такой природной аномалии ведет к упрощению любого из известных сложных процессов отсеивания урана-235 от общей массы, будь то электромагнитное разделение либо что другое. Вернувшись с симпозиума, подземный император тут же отдал распоряжения и выделил необходимую рабочую силу для решения параллельно нескольких производственных задач. Началась расчистка места, а затем и строительство большого газодиффузионного завода и еще трех автоматизированных заводов, основанных на других методах разделения изотопов: электромагнитном, центрифугированном и термодиффузионном. Одновременно облаченные в несколько переделанные космические скафандры люди, оседлав горнодобывающую гусеничную технику, начали добычу руды. Большой сложностью, как и прежде, оставалась отгрузка встречной породы. Однако и тут подземное государство не нарушило главного принципа своего существования — маскировки: весь сор, почти с самого начала, сбрасывали по гигантским трубам в океаническую впадину Маркаколь, начинающуюся всего в двадцати километрах от берега. Если бы не наличие этого природного мусоросборника, уже через несколько лет разрастания государства, им бы было необходимо начать производство гигантских подводных барж для отвоза высверленного скального грунта куда-нибудь подальше. Это повлекло бы за собой новые трудности в виде еще большего разрастания инфраструктуры. Создание еще одного вида производства — дело нешуточное. Из-за специфических условий даже наличие сложной технологии не позволяло „землекопам“ так расширять диапазон достижимых в перспективе целей. К моменту получения первого килограмма пушечного урана подземному царству-государству грозило столько деструктивных факторов, что только наличие единоначалия и закрытость информации помогали их сдерживать. Главным фактором были люди, существа, сформировавшиеся на другой планете от обезьян, а не от кротов. Самму Аргедас усилил репрессивный аппарат, зажимая подданных в еще более узкие рамки. Через считанные земные годы, но всего через оборот Гаруды вокруг Индры жизнь местного населения по своему духовному насыщению мало отличалась от бытия муравьев. А вредные процессы продолжали наваливаться. Выяснилось, что поставленная вначале в тесные пределы демографическая проблема, в смысле ограничения рождаемости, теперь в условиях, когда в этой проблеме нужно было опираться только на собственные ресурсы, не дает восполнения населения. Раньше имелся не истощающийся поток беженцев сверху — теперь же, после „закупорки“, он полностью иссяк. А смертность росла, как детская, так и взрослая. Этому в немалой степени способствовало радиоактивное загрязнение, несмотря на препоны, проникающие сверху и растущие еще более за счет увеличения масштабов работ, связанных с бомбой. Кроме того, в условиях увеличения фронта деятельности и продолжительности рабочего времени почти до всего наличного умножалось количество несчастных случаев: они вели к инвалидностям и смертям от недостаточно приоритетного отношения к медицине. Самму Аргедас создал службу ликвидации инвалидов, как тайный подотдел главенствующего Департамента Общего Министерства по Срочным Вопросам (ОМСВ), занимающегося в основном аналогичными делами. Новый подотдел носил милое название „Служба Конфирмации“. В первую неделю своего существования он добавил в общие резервные запасы мяса города-державы Джунгария пятьдесят тонн свежатины. Кости пошли на муку в качестве пищевой добавки. Мозги широких масс не узнали об этом, но их желудки почувствовали.

Однако увеличение числа мешающих факторов окончательно убедило диктатора в нежизнеспособности собственного детища-государства. Он навсегда уразумел, что единственной целью его существования может оставаться только возмездие. Оно оправдывало любые средства.

Атомные бомбы, конечно, являлись серьезным достижением, однако они были слишком слабым аргументом против агрессора, предположительно оседлавшего естественный спутник планеты и продолжающего обрабатывать Гаруду мощнейшими водородными бомбами. Все взрывы, производимые на поверхности или в атмосфере над ней, порождали сейсмические волны, которые отмечались приборами. Эта не прекращающаяся бандитская акция требовала адекватного ответа. Когда была запущена третья глубинная атомная станция, электроэнергии стало достаточно для производства тяжелой воды, а на основе ее — трития. Пущенные на массовый поток атомные бомбы должны были послужить запалами для будущих супервзрывов. Изотоп водорода дейтерий для этого не годился: температура его слияния в новые ядра составляла сотни миллионов градусов, а атомный взрыв давал только десятки. А вот тритию этого было достаточно. Они стали его накапливать…»

Вольное толкование исторических документов. Снова фрагменты, не вошедшие в издание.

Он не знал, сколько миновало времени, после того как в конце третьих суток расколотил часы. Он вполне мог тогда расколотить и голову, чудом не разбил фонарь — он вместе со всем своим снаряжением упал с восьмиметрового отвеса на маленький скальный выступ бесконечного темного колодца. Это случилось из-за дурацкой, но вызванной необходимостью экономии: он полз вперед по узкой пещере, выключив свет, давая аккумулятору фонаря возможность восстановить свои качества. Кто мог знать, что ход оборвется так внезапно?

Когда Хадас врубил этот злосчастный фонарь, он сразу же прикрыл привыкшие к темноте глаза, а когда он снова отворил входной фотоэлектрический канал информации, ему стало жутко: одна нога уже свешивалась с края в бездну. Он поспешно подтянул ее и с ужасом послал луч вниз: дна не было. Он перестроил фокусировку своего подсевшего прибора, удлиняя луч до предела… Куда-то в безмерную даль, возможно в ядро Гаруды, уходили неровные, истертые древними водопадами стены: Хадас представил, как летит между этими откосами, все более ускоряясь, летит и летит без остановки. Тогда ему стало до жути страшно. Он долго смотрел вниз, вцепившись в скалу застывшими пальцами, напрасно выискивая привыкшими к темноте глазами подобие дна. Затем он осветил верх, оценивая высоту своего полета. Потом он подумал о возможности выбраться назад и о том, что теперь уже точно никто его не найдет. А затем его мозг, перегруженный этими страхами и задавленный расстилающимся вокруг пессимизмом, внезапно выключился, и Хадас погрузился в короткий, тяжелый сон. И снова его преследовали кошмары, и благо его было в том, что он не ворочался во сне: лишь сантиметры отделяли его от бездны и не был он закреплен никакими страховочными фалами. А сложнейшее во Вселенной соединение нейронов плело и плело вуаль, заслоняющую реальность…

«… Итак, поставленные политиками в патовую ситуацию, да и не только политиками, а всем ходом предыдущих событий, пришедших из ветвящихся вариантов прошлого и в силу не просчитываемых достаточно заблаговременно обстоятельств, обе военные сверхгруппировки продолжали маневрировать, причем обе старались учитывать в своей ратной работе не только чисто военные факторы, чем заранее выходили из собственной компетенции.

Истребитель-бомбардировщик, не слишком новый, но тем не менее вполне надежный и доработанный для выполнения отданного задания, уже сорок минут находился над чужой, в данный момент вражеской, территорией. Незадолго до этого он, замаскированный дымовой завесой, поднялся с литовского аэродрома и на сверхмалой высоте пересек незримую линию русской государственной границы. Его действия прикрывало целое крыло похожих истребителей, продолжающих маневрировать без нарушения пограничных законов. Кроме того, в его интересах работали наземные постановщики помех, а также находящиеся в Балтийском море корабли Атлантического альянса. Ну а для его наведения в настоящий момент на высоте сто восемьдесят километров фиксировал свои объективы микроспутник нового поколения.

Цель этой сложной затеи — обнаружить подвижный российский комплекс для запуска баллистических ракет и вывести его из строя. В текущие минуты боевой самолет, вооруженный целой кучей ракет небольшой дальности поражения, с дозвуковой скоростью несся над лесным массивов в Псковской губернии, ближе к ее южной оконечности. Оба летчика были прекрасными спецами, однако плохо знали историю. А ведь сейчас повторялась ситуация семидесятипятилетней давности, когда более тихоходные пикировщики с крестами на борту носились над этими местами, выискивая железнодорожные составы с горючкой и войсками. Обстоятельства были идентичны, хотя данный истребитель искал конкретную, очень опасную цель — она была замаскирована под пассажирский состав. В те стародавние времена фюрерская авиация не брезговала и такими мишенями, и матери наивно прикрывали головы детишек пуховыми подушками, надеясь, что пуля в своем вращении застрянет в ней, намотав перья, как веретено. Однако сейчас летчики верили, что их наведут правильно и они не сделают ошибки, однако даже в неблагоприятном случае они заранее перекладывали будущие грехи на штаб, то есть считали себя ни в чем не виновными. В чем-то их логика отвечала действительности, ведь те, кто маскировал носитель ядерного оружия под перевозящий людей экспресс, тоже вряд ли могли считать себя ангелами, к тому же двигался он, как и все нормальные, неатомные поезда, по общероссийской ЖД сети, а значит, прятался за спинами гражданских лиц. Помнится, тогда же — три четверти века назад — арийские захватчики применяли иногда прикрытие для своих танков в виде живого щита из захваченных крестьян, но ведь они были на чужой территории, вели несправедливую войну и режим, их породивший, давно осужден историей. Однако здесь мы наблюдали сходную ситуацию, что подтверждало тезис о том, что войны, не глядя на различные словесно-оправдательные завесы, остаются бойнями, держащими в заложниках всех.

Судя по агентурной, всегда запаздывающей разведке, недавно поезд-цель находился вблизи небольшого городка Великие Луки. Около месяца назад некоторые из данного класса вооружений были перебазированы ближе к границе. Это являлось показательной акцией (и очередным нарушением какого-то старого договора), не преследующей военной цели, поскольку по своим тактико-технологическим возможностям данный комплекс, несмотря на некоторую моральную старость, мог поразить любую неподвижную цель на поверхности суши планеты Земля. За последние месяцы обе стороны преступили не один ранее подписанный документ, иногда сообщая об этом заранее, а чаще не сообщая, что лишний раз доказывало фразу: «бумага стерпит все».

Исходя из последних данных, переданных спутником, который, к сожалению для атакующей стороны, не мог зависнуть над нужным местом, так как двигался в бесконечном падении с первой космической скоростью, объект для нападения спешил в сторону станции Новосокольники. Он торопился насколько это было возможно в условиях русской железной дороги, и хотя ему на всех участках давали зеленый свет, он все равно не мог гнать быстрее пятидесяти километров в час: не хватало еще свалиться под откос в собственных не полностью порубленных лесах. Однако, несмотря на громадную разницу в скорости самолета и этой новой разновидности бронепоезда, истребитель не успевал на данном участке выполнить задание, и это очень волновало стратегов. В предоставленных обстоятельствах непосредственных исполнителей устроило бы начало крупномасштабного конфликта, поскольку в этом случае поезд вынужден бы был остановиться и подготовиться к стрельбе. На раскрытие маскировочного кокона и вертикальный подъем боевых контейнеров у него уходило более пяти минут, по экстренным нормам, а этот срок вполне устраивал нападающих: воздушный хищник, идущий по следу, мог успеть за эти минуты многое, да и кроме того, цель бы полностью демаскировала себя, что сняло бы последние морально-этические барьеры, если они еще имелись. Сложность дальнейшего преследования заключалась в том, что на самой станции атака запрещалась, так как война, можно сказать, еще не началась. Вообще принято считать, что битва начинается тогда, когда открывают стрельбу, однако когда быстродействие оружия превысили человеческие реакции — это вошло в противоречие с теорией относительности, если ее рассматривать с антропологической точки зрения. Поэтому общепринятые нормировки зачета начала конфликта были одни, а вот военные ориентировались по другим, и, в общем, каждый плясал под свою дудку, но расхлебывать приходилось всем. Следующая сложность заключалась в том, что после Новосокольников у поезда имелось по крайней мере три направления дальнейшего движения, не считая поворота на сто восемьдесят градусов, а ресурс у бомбардировщика уже кончался. Имелось еще множество чисто тактических причин, в том числе не захождение в зону обнаружения ПВО, которая имела небольшие прорехи на сверхмалой высоте, чем и пользовался истребитель. В связи со всем изложенным летчикам была дана команда барражировать, ожидая новых данных разведки. Верховные стратеги имели основания надеяться, что БЖРК (боевой железнодорожный ракетный комплекс) не будет поднимать свои ракеты и делать пуски прямо со станции.

В данный момент низковысотных спутников фоторазведки над районом не было, последний унесся из сектора слежения несколько минут назад, кроме того, с юго-запада надвигался облачный фронт — это могло еще сильнее испортить ситуацию, по крайней мере для этого самолета. Те, кто проводил операцию, очень рисковали и торопились. Стратегическое наблюдение за районом велось с высотного самолета разведчика, проводящего наблюдение на предельной дальности изгиба земной поверхности относительно себя. Он сканировал местность в радиодиапазоне на нескольких частотах. В черте города он потерял цель, однако когда поезд выскочил с Новосокольников на юг в сторону Невеля, разведчику повезло. Поезд мчался с бешеной скоростью, и по пути его движения все встречные товарняки стояли. Истребитель-бомбардировщик рванулся, как гончая, почуявшая лисицу.

Он нагнал мощный дизельный локомотив, когда тот тащил свою ношу, несколько замедлив ход, следуя плавному повороту дороги, проложенной лет за пятьдесят до этого. Старинные бетонные шпалы подрагивали и, со стороны казалось, даже подпрыгивали, когда их последовательно вдавливали в наст спаренные тяжелые колеса. Истребитель вышел на цель несколько сбоку, здесь ему не мешал лес, и он парил на высоте всего лишь восемь метров над фермерскими, а может, все еще колхозными полями. Он уже фиксировал поезд своими радарами, но у пилотов была строгая инструкция поразить противника в зоне видимости, недаром они были снаряжены под завязку ракетами ближнего боя. Следуя тому же инструктажу, летчик, управляющий оружием, включил две видеокамеры, а его сосед, сидящий рядом, словно в кресле спортивного автомобиля, приподнял нос самолета вверх, увеличивая высоту. Вот теперь они увидели свою цель. Ничто не препятствовало пальнуть прямо отсюда, с восьми километров, но ничто и не мешало сблизиться еще. Они бы с радостью вообще сошлись вплотную, но скорость не позволяла выпендриваться подобно пикирующим «мессерам» времен Второй мировой войны и, кроме того, в отличие от пуль, которые в силу привычки попадают тем точнее, чем ближе мишень, ракеты имеют обратное свойство: они стабилизируются, только получив первичный разгон. А цель каждое мгновение росла в размерах, и тяжелый дизель, все еще ничего не чувствуя, слабо дымил, выпуская остатки отработанного топлива. Иллюзия пассажирского состава было полная: грязный, давно требующий покраски корпус, немытые окна, сквозь которые было абсолютно ничего не видать, восемнадцать испачканных вагонов, в коих таились высокоточные боеголовки и их носители.

Второй пилот видел цель напрямую через специальные дисплеи с высоты примерно четвертого этажа. Он произвел залповый пуск. Самолет даже не дрогнул в момент отделения от него агрессивных посланников. Когда впереди рвануло, истребитель отвернул в сторону, опасаясь сильного вторичного взрыва пороховых ракетных ускорителей ядерной ракеты. Скорость была относительно небольшой, а пилоты тренированы, и маневр удался. Они развернулись, описав всего лишь полуторакилометровую дугу, и снова вышли на цель. Несколько вагонов опрокинулось, несколько горело, в том числе все перевернутые, но упрямый дизель все еще продолжал, упираясь, тащить вперед три штуки, а последний тормозил его, высекая искры из рельсов: он более не имел задней колесной тележки. Камеры бесстрастно фиксировали происходящее, а летчик-наводчик снова следил за дисплеями, не отвлекаясь на завораживающее зрелище, хотя смотреть очень хотелось. Две ракеты воткнулись прямехонько в дизель: он был очень тяжел, этот сдвоенный монстр, и не опрокинулся, но зато сразу полыхнул и сдался, замирая. Пилоты не слышали грохота, как сталкивались оставшиеся прицепы — все покрывал вой их собственного стремительного летуна. Они снова совершили пертурбацию, на некоторое время теряя поезд из своей зоны непосредственной, визуальной видимости. Теперь они заходили спереди, вдоль состава: что-то было странно, оба обратили внимание, но не успели обменяться репликами, пока не было времени на дискуссии. Теперь горело почти все, но вот что неожиданно: отсутствовали вторичные мощные взрывы, подспорья которых они боялись. Или поверженные ракеты спасали от подрывов сложные системы предохранения, чье использование было немудрено предвидеть на подвижном комплексе, либо… Оба похолодели, потому что догадка пришла в их головы одновременно: это была не их цель, это вообще не должно было в данной операции являться целью, они ошиблись, точнее те, кто их наводил, их враг — мечта — атомный баллистический ракетный комплекс уходил, уходил куда-то в другом направлении, по другой ветке, а эту цель им подставили, ею прикрылись, и они заглотнули наживку. А бесстрастные камеры продолжали снимать. Под ними проносились сорванные вагонные крыши, а в обезглавленных вагонах дымились… Но вообще-то в огне и пламени ничего не было видно…»

Местное летосчисление: год 2020. Планета Земля, Солнечная система, галактика Млечный Путь, УСВ (условно-главная Вселенная).

Теперь он смутно понимал, что погнало его в это отчаянное, не имеющее шансов путешествие: это была какая-то смесь ребячества с чувством вины. Он хотел предупредить базу о готовящемся нападении? Но как он мог реально это сделать? Как можно было рассчитывать, что, никогда не бывая в глубинных пещерах, он сможет выбраться наружу? И что бы было в случае удачи? Ведь он уже когда-то путешествовал по поверхности славной, засыпанной пеплом Гаруды? Там между ним и Маарой оставалась непробиваемая радиоволнами и негодная для длительного дыхания атмосфера и сто сорок тысяч километров безвоздушного пространства. На странный поступок толкнул его внезапно проснувшийся долг перед родиной. Да, Хадас мог гордиться своим быстрым обучением спелеологии, попав в недра того страшного колодца, он наконец-то правильно сориентировался по карте. Оказывается, до этого он пробирался совершенно в ненужную сторону. Однако теперь он снова был в тупике. Там, где, следуя этой подозрительной карте, он должен был выползти в наклонную, сотворенную природой штольню, имелся тупик. Очень долго Хадас выбирался из узкого лаза обратно: он делал это вперед ногами и, кроме того, толкал ими мешок со всякой всячиной.

И вот теперь он снова оказался у разбитого корыта и Золотой рыбки не предвиделось вовсе. Хадас сосредоточенно, вот уже в который раз, пересчитал имеющиеся в наличии продукты питания: цифра снова сошлась и их не прибавилось. Он выключил фонарь и немного посидел. Ему было холодно, там, внутри его многочисленных одежд, снятых с Хайка и с последнего виденного им охранника, было сыро от давнего пота и преодоленного давным-давно полузатопленного водой лабиринта. Он свернулся клубком, пряча озябшие руки под колени и размышляя о странах с жарким климатом. Может, им и руководили благие порывы, но сейчас он бы многое отдал для водворения на ужин с Самму Аргедасом: в тепле и уюте даже любая его лекция была бы сейчас в радость.

Однако нужно было шевелиться, дабы согреть свое бренное тело. Хадас вновь включил фонарь и достал гравиметр. Судя по шкале и учитывая прошлые показания, он находился ближе к краю планеты. И что же вытекало из этого? Он не был проникающей в грунт ракетной боеголовкой, не был даже кротом, он, к сожалению, обладал материальным носителем разума, и двигаться данный носитель мог только по свободной от грунта поверхности. Он мог рассчитывать только на случай — это выводило его за всякие допустимые пределы вероятности благополучного исхода, но ведь более ничего не оставалось.

— Найдите мне его, Грегори, — сказал ему статус Восемнадцать. — Поаккуратнее с ним, когда найдете. Доставьте сюда живым. Мы с вами профи, а он любитель, не думаю, что он смог уйти далеко. Возьмите с собой столько людей, сколько нужно, и торопитесь, мы с вами знаем, что делают с дилетантами пещеры, правда?

Он кивнул. Он знал, что творят с человеком подземелья, если дать им время, он действительно был профи — мастером своего дела. Он превосходил даже статуса Восемнадцать и даже в те времена, когда оба они были молоды. Они начинали вместе. Оба они были спелеологами, как и многие статусы, выдвинувшиеся впоследствии на руководящие посты. Умение ориентироваться под землей давало в новой жизни очень большую фору, а еще, как и везде, здесь помогало упорство, бешеное упорство, присущее любому из ценителей пещер. Знание окружающего мира, для большинства других казавшегося враждебной, непонятной стихией, помогало их клану наличием уверенности в своих силах. Да, когда-то они начинали это дело вместе. Самму Аргедас, будучи несколько старше, привлек его к делу освоения коры. Он утверждал, что колония выживет, только если освоит эту оболочку Гаруды. Почти никто тогда не верил Аргедасу, а Грегори поверил сразу.

Он не стал расспрашивать Аргедаса, зачем ему нужен этот землянин. Это было не его дело, да и давно они не были в панибратских отношениях, между ними стояло пять ступеней иерархии. Грегори знал, как кончили те, кто пытался держаться с диктатором по-приятельски или обсуждать его приказания. Казус заключался в том, что Грегори должен был найти того, кого сам притащил с поверхности Гаруды смеха ради, забавы для, случайно наткнувшись на него при первой и последней в истории Джунгарии наземной экспедиции, целью которой являлся осмотр местности в районах будущих ракетных стартов. Тогда у них был вездеход, а сейчас он взял с собой всего пятнадцать человек, зато самых подготовленных, трех специально выдрессированных собак и продуктов на восемь дней. Затем он погрузился в любимое царство мрака и сырости, разделив свой маленький отряд на три части.

Он не знал, сколько прошло времени, он уже не ведал, движется ли время или его вообще нет. Давно, очень давно у него кончилось все. вначале окончательно сел фонарь, потом кончилась вода, но ее он набрал, найдя по звуку, где она капает, потом он потерял сумку с продовольствием. Теперь у него оставался гравиметр, показания которого он не мог видеть; фонарь, могущий использоваться как молоток; веревка, метров двадцать и собственная пропахшая потом и грязью одежда, правда, этой собственной вони он давным-давно не чувствовал. А вокруг была тьма, абсолютная, гораздо хуже космической, там ведь имелись звезды, черная-черная тьма. В этой тьме был он. И более не было ничего. Но он не был Господом Богом, и он не мог родить из ничего нечто.

Вначале само собой, потом с помощью сознания, затем как-то снова само собой, окружающее, несуществующее пространство заселилось. Он прекрасно знал, что такое галлюцинации, в свое время он проходил тренировки на длительность нахождения в одиночестве, в замкнутом помещении, без сигналов извне. Здесь было хуже. А очень скоро голод усилил эффект. Плотность населения кошмарами в этом маленьком участке Вселенной превысила допустимые пределы. Наверное, он не спал вовсе, а может, наоборот, все время спал? Память его выделывала с ним странные штуки. Иногда, выплывая в явь или пытаясь это делать, он старался загрузить мозг какой-нибудь работой. Он вспоминал секретные таблицы, многие из которых боевому пилоту надо было действительно знать наизусть. Порой он видел их перед собой как на ладони, но иногда все пропадало, он сжимал голову, надеясь этим физическим усилием помочь, — все было напрасно.

С некоторых пор он стал видеть силуэты. Порой они появлялись на грани видимости, в поле бокового зрения, но стоило повернуть голову и в зрачках вспыхивали все те же несуществующие звездные вуали. После он начал видеть их прямо перед собой. Однажды он стал с ними говорить, он даже шагнул им навстречу. Тяжелый удар головой о скалу, со всего маху, опрокинул его вниз. Он не знал, сколько лежал без сознания. Порой он шарил в остатках умершего материального мира Вселенной: он щупал стены, дотрагивался до капающей воды, взвешивал в руке тяжелый, такой нужный ранее прибор. Он вспомнил, как умудрился украсть его у этих туповатых подземных жителей, украсть из-под самого их носа и у них на глазах. Сейчас, судя по растущей массе гравитометра и собственного тела (он все с большим трудом мог приподняться или пошевелиться), законы природы продолжали меняться. Раньше главенствующим был материальный мир, он даже освещался специальными приборами, порожденными бесконечным космосом, размеры коих были ему под стать. Назывались эти осветительные приборы — звезды. Когда-то два из них он видел довольно близко, он даже помнил, как они назывались: Солнце и Индра. Были ли ранее другие, он точно не знал, но, наверное, были. Потом сломался механизм, руководящий законами мира, наверное, таинственное слово — энтропия — победило наконец Метагалактику. Он помнил, когда это случилось; это произошло, когда последний раз потух фонарь. Хадас незнал, почему Ответственный за смену и подзарядку батареек в Метагалактике не выполнил свои обязанности, но так уж получилось. Теперь все пошло прахом. Материальный мир исчез, остался только этот маленький кусочек — уголок мироздания и в нем он — Хадас Кыом. Ему повезло — остальные вообще исчезли.

Конечно, скоро он тоже последует за ними в небытие. Его раздавит растущая гравитация. Сегодня она увеличилась очень намного, нынче он не смог даже встать. Хадас подвинул к себе прибор и посмотрел на шкалу. Было плохо видно, он медленно и осторожно протер стекло рукавом: вот теперь стало хорошо — передавали новости, новости с Земли. Он сел в кресло и воззрился в стереовизор…

Ба-бах, ба-бах, ба-бах и еще пять раз «ба-бах». И не стало колыбели русской революции вместе с тремя миллионами человек, заводами и домами. А звено Б-52В, добросовестно выполнив свою почетную работу, уже повернуло на родной запасной аэродром, основной еще существовал, но вероятная длительность его процветания отсутствовала начисто.

Ба-бах, еще ба-бах и еще только один раз «ба-бах» вместо шести запланированных. Это уже поблизости от Москвы, не повезло Калуге, ПВО добросовестно выполнила свою задачу и не пропустила агрессоров — пришлось сбросить груз где придется, над одной из третьестепенных целей.

А параллельно еще множество раз «ба-бах» над прочими малыми столицами Союза и просто большими, несколько отстроенными после великой победы городами. Итого, триста восемьдесят раз «ба-бах» и каждый раз это по двадцать — сорок тысяч тонн тротила, если переводить в такие единицы. А сколько до целей не дошло?

А в ответ? А в ответ — тишина. Только как в старые доатомные времена: бух, бух, бух, очень много раз «бух», это простые бомбы, ракеты и снаряды и только один раз «бу-бух» — это в Брюсселе, в столице НАТО, и покатилось мелкое хлопанье дальше. А навстречу такое же хлопанье, от самой Атлантики. Пока у всех покончалось «ба-бах» и «бу-бух». Его срочно доделывают, но еще не готово.

А пока скучно наблюдать с орбиты, без телескопа и не увидишь ничего, даже в глазах не рябит.

Запись от августа 1956-го по местному земному летосчислению».

Из заметок бывшего пилота НЛО.

…галактика Млечный Путь, УПВ (условно-параллельная Вселенная) №14.

Они нашли его на четвертые сутки: он не смог уйти далеко по горизонтали, зато очень хорошо углубился. Он обитал на полуторакилометровой глубине, был, как это ни странно, еще жив и даже не покалечен. Когда Грегори почуял его, лишь чуть проиграв в этом собаке, он приказал выключить фонари. Так они и дошли до потерянного, в полной темноте, напялив на голову теплодатчики. Они долго стояли возле найденыша, а он их совершенно не чувствовал. Он слабо шевелился, пытался жестикулировать руками и все доказывал себе что-то на своем сложном земном языке. Затем они связали ему руки, закрепили защитные очки, а уже потом включили свет и ввели ему питательно-согревающий укол.

— Он все время бредит. Но состояние скоро войдет в норму, — доложил статус Семь в униформе медицинской службы. — Мы делаем все от нас…

— А как его зрение? — перебил врача Самму Аргедас, склоняясь над лежащим в бессознательном состоянии больным.

— Зрение? — растерянно переспросил доктор.

— Разве я не ясно выразился? — сверкнул глазами диктатор. — Вы проверили его зрение?

Статус Семь растерянно вдыхал воздух, словно превратился в рыбу, внезапно выброшенную на сушу. Все окружающие его статусы меньшего калибра молниеносно побледнели, гнев Аргедаса не вел ни к чему хорошему.

— Так вот, статус Семь, — черство добавил Самму Аргедас, — выясните для меня этот вопрос и возьмите под контроль. Он нужен мне зрячим, таким же, как и был «зорким соколом». Доложите мне лично в моей канцелярии.

Затем диктатор стремительно развернулся и был таков, вместе со своей свитой.

— Ну что? — сказал ему Самму Аргедас с ухмылочкой, — сбежать от меня хотел?

Хадас молчал, что толку было оспаривать. Его занимало одно: почему он еще в больничной палате и почему им до сих пор не занимаются ребятки из отдела добывания информации, уж пора бы было снова ощутить сталь под ногтями или еще где-нибудь.

— А знаешь, статус Ноль, я даже решил не отбирать у тебя твой чин. Ты мне так нравишься, что я, пожалуй, вновь подарю тебе жизнь. Чего тебе не хватает? Чего ты сбежал? Может, тебе иногда подсовывать настоящую женщину, для разнообразия, а? Тебе ведь это еще требуется, в отличие от всех нас, обработанных вашими бомбами. Я подумаю над этим. Если это не будет мешать основной твоей работе в Демографическом отделе, то походатайствую. А если ты еще раз соберешься на экскурсию в незнакомые места, дай мне знать, я обеспечу тебе сопровождение. Да, дело об убийстве статуса Три… Охранника, охранника у дверей, разве забыл?.. С тебя не снимается, но пока следствие приостановлено по моему указанию. Учти это. Думаю, мы договорились обо всем, правда?

Хадас Кьюм выдавил из себя положительный ответ. Он был в растерянности: неужели его оставили в живых только из-за хороших генетических показателей, или он нужен еще для чего-нибудь и нужен лично Аргедасу? Кто мог ответить на этот вопрос? Только продолжение жизни.

Странные вещи он сегодня услышал. Вначале он не особо обратил на них внимание, но если подумать и если это была правда, теперь многое становилось на свои места или же, наоборот, с ног на голову. Ему просто повезло в приобретении этой новой информации, он оказался в помещении, соседнем с тем, где беседовали два статуса рангом выше Четырнадцатого, и вот о чем они калякали. Оказывается, сегодня в полдень пришел некий подводный транспорт. Пришел он из так называемого Подводного Мира, и прибыла на нем пища, а также всякая всячина, а еще раньше оттуда поступал титан. Это было открытие, приоткрывающее завесу. Хадас Кьюм, ясное дело, плохо разбирался в экономике, но и без того было подозрительно, что врытое в землю государство обеспечило себе все необходимое без помощи извне. Но, с другой стороны, это знание добавляло загадок.

Пусть земляне на все эти годы выпустили из виду Хануманскую гряду, но допустить, что за двадцать лет они пропустили еще какой-то участок поверхности Гаруды, — это уж слишком. Хотя если название упомянутой местности трактовать буквально… Черт возьми, они ведь в основном занимались сушей, зачем было тратить «колотушки» по двум безлюдным великим океанам, охватывающим континенты как острова и носящим чудовищные, не выговариваемые названия Ишкуру и Брахаспати.

А на следующий день вблизи покоев Самму Аргедаса он увидел людей, говорящих друг с другом на совершенно неизвестном языке. Черт знает, кто это был, но чем визуально жители Подводного Мира, не знающего солнца, должны принципиально отличаться от местных? Над этим стоило подумать.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ УЗЛЫ И НОЖНИЦЫ

Поскольку данная цивилизация, в отличие от других, имела мало кому известную, но все же конечную цель, и цель эта базировалась на конкретном техническом достижении, а не на эфемерном построении типа счастья для всех, сбить ее с пути по большому счету могли только направленные извне силы, однако руководимые разумом внешние проявления ведать о Джунгарии не ведали, а потому из рассмотрения исключались, ну а природные факторы действуют слишком вяло, их циклы абсурдно велики, а дистанции для подготовки огромны, никак не сравнимы с короткими целями крохотной, отрезанной от всего мира цивилизации Ханумана. За эти годы не случилось землетрясений, извержений и потопов в этом маленьком регионе, и все обширно-глубокое подземное королевство «гномов» достигло своего пика, и теперь, подобно заброшенному наверх снежной вершины шару, готовилось куда-то скатиться и любое из направлений предусматривало лавину, однако мало кто об этом догадывался и тем более знал

— Дайте-ка мне кофейку, — проговорил Аргедас, обводя холодным, уходящим в нереальность взглядом присутствующих Чувствовалось, как он волнуется. — Статус Ноль, вам не требуется бодрящего?

Хадас отказался. Обращение диктатора к нему одному из всех находящихся в помещении что-то значило, но Хадас не мог догадаться что. Кроме того, он знал, какой странный суррогат из сушеных, мелко-мелко истертых водорослей местные понимают под кофе.

Отрешенно глядя поверх чашки, Аргедас ухмыльнулся.

— Испытаем судьбу последний раз, мои верные соратники. Я надеюсь, меня не собираются отравить в кульминационный момент, было бы очень обидно, после десятилетий движения к этой славной цели. — Он отхлебнул из чашки, сделанной когда-то на Земле, и прикрыл на секунду глаза, так ожидающие отдыха. Когда Хадас снова увидел красные, переутомленные бельма, они снова пылали неугасимой волей. — Охрана, возьмите под контроль статуса Ноль, я думаю, его надо очень беречь, как редкую птицу, он последний представитель Земли в данном галактическом регионе. — Хадас не успел даже удивиться такому переходу после вежливо предложенного напитка, а стража уже держала его за руки. — Ну, с богом», мои славные статусы, или, может быть, с чертом, — риторически пояснил Самму Аргедас. — «Поехали!» — как возопил когда-то славный сын некогда самобытного народа Земли. — Он взял в руки микрофон. — Всем «куколкам»: выпустить жала! Повторяю, «куколка один», «два», «три», «четыре», «пять», «шесть»: выпустить жала! Выдаю коды! Повторяю: выдаю коды! Кто-то из присутствующих хотел что-то сказать, может, выразить восхищение, но статус Восемнадцать, не глядя на него, предостерегающе поднял руку. Из динамиков понеслись механические, бесстрастные голоса-доклады, сливаясь и перебивая друг друга:

— «Куколка один» «улью»: получен код… «Куколка шесть» «улью»: получен код, — а затем после длинной-длинной паузы: — «Куколка один… шесть» «жало» в готовности, — и снова бесконечные минуты, а может, часы и шелест, шелест в примитивных поношенных динамиках, и снова далекие голоса людей-машин, людей-насекомых, мертвые голоса, стремящиеся за спокойствием спрятать эмоции. — «Куколка один» «улью»: первое «жало» вышло, повторяю, первое «жало» вышло… И так шесть раз с небольшими вариациями и не всегда по порядку.

Что-то происходило, рушилось или взмывало, и струйка пота ощущалась на затылке, и на плечах, но это уже пот охранников, бегущий с их ладоней: они тоже чувствовали, но не понимали, а вот Хадас Кьюм уже понял… И стучало в висках, и бессильно вздувались мышцы, и напрягались сухожилия, а там, в далеких бункерах, мощные, направленные взрывы срывали припо-верхностный, не потревоженный слой земли… И уходили вверх гиганты из титана, и теперь Хадас знал, куда они шли. Этот замкнутый на себя мирок выпрыгивал из нереальности как виртуальная частица и смело превращался в расширяющуюся вселенную, проснувшуюся от коллапса, а там, за горизонтом событий, о ней слыхать не слыхивали.

Их звали Валье, Садао и Марч. Они проводили плановые регламентные работы. Боевая кинетическая станция (БКС), на которой они в данный момент находились, отличалась высокой степенью надежности, тем более она никогда еще не использовалась по прямому назначению, однако это не исключало ее поломки за длительные сроки. Вот уже пять лет на нее не ступала человеческая нога, а рука не касалась стерильно чистых панелей. Громадная конструкция долго ждала гостей, и вот наконец рядом с ней пристроилась небольшая, созданная для полетов в вакууме пассажирская ракета. Двое людей покинули свое сложноустроенное жилище и пристыковались к БКС. Они были одеты в не слишком массивные скафандры и тем не менее надежно защищены от вредного воздействия космоса. Некоторое количество излучения пробиралось, разумеется, и через эту оболочку, поэтому вероятность лейкемии среди них превышала нормально-планетные стандарты, но за этот риск им платили дополнительно и щедро.

Оба пристегнулись к поручням и посмотрели друг на друга, делая ободряющие жесты. Это была традиция: вместе они работали довольно давно. Лиц друг друга они не наблюдали, одному мешало слепящее сияние Индры, в связи с чем прозрачность стекла автоматически падала, а другому отражение светила в шлеме напарника. Каждый приступил к своим обязанностям. Садао начал отвинчивать запор входного люка аппаратной кабины, а Валье, подождав, пока товарищ справится со своим делом, двинулся вдоль конструкции, внимательно осматривая внешнюю поверхность. Он перемещался, отталкиваясь руками подобно водолазу, периодически перецепляя тросик, связывающий его со станцией, когда карабин упирался в очередное крепление легчайшего парапета. В этом мире без веса его прочности вполне хватало для столь легкого предмета, как космонавт.

Вскоре Валье добрался до оснований громадных медных колонн, уходящих в высоту, а может, в глубину окружающей бездонной бездны, как кому нравится, на триста пятьдесят метров. У Валье была очень несложная работа, по крайней мере до момента нахождения неисправности — нужно было просто внимательно следить за проплывающей мимо металлической поверхностью и замечать ее износ и возможные выемки от попадания метеоритов. Большие выемки могли привести к падению выходных параметров всей конструкции во время ее работы, и в задачу космонавта входило устранять таковые прорехи. Контролирующего органа выше него самого в этом плане не существовало, БКС никогда еще не использовался, а в случае его применения никто не гарантировал, что повреждения не нанесены в результате собственной работы или вследствие попадания метеора в послерегламентное время, поэтому, можно сказать, он работал под собственным контролем и им руководила только совесть. Однако Валье любил свою работу, и ему щедро платили. Он тщательно светил под собой мощным фонарем: в этом мире не было полутеней, это был мир полных контрастов темноты и света. Из-за большой площади разгонных стержней работы у него было очень-очень надолго. Пока в начале процесса ему было достаточно интересно даже из-за возможности физически размяться, ведь он должен был проползти, то есть продвинуться, подтягивая свое ничего не весящее тело на руках вдоль всей этой громадной колонны. Тут он мог выбирать любой из способов: то ли огибать эти колоссы через каждые несколько метров, навинчивая окружности слева направо или наоборот, то ли пройти их вначале с одной стороны во всю длину, а затем повторить этот трюк еще несколько раз. Любой из вариантов предполагал длительный процесс, рассчитанный на пару вылазок, но в случае кругового движения он был бы вынужден почти постоянно перецеплять страховочный фал с места на место. Он выбрал второй, более рациональный способ. Теперь он отцеплял карабин лишь через пятнадцатиметровые промежутки, в местах, где следовало очередное крепление пластмассовых перил, идущих вдоль колонн от начала до конца. Они были совсем тоненькие и очень легкие, рассчитанные на невесомость и испарение после первого же выстрела магнитной пушки. В прибывшей ремонтной ракете имелась целая связка этих запасных причиндалов. Вообще БКС была древним архаичным оружием, по массивности оно превосходило любой боевой космический лазер, за исключением их большого лунного, но ведь тот располагался на твердой почве, а не в межпланетной пустоте.

Валье работал молча, все они соблюдали строгие правила радиомолчания, хотя всегда посмеивались над этой перестраховкой: БКС кружил по своей орбите уже много-много лет и, ясное дело, их слабые нашлемные рации ничего не выдавали вероятному противнику, разве только то, что на военном спутнике проводится регламент. БКС был огромной, сложной, автоматически действующей машиной для отражения ракетных атак или сбивания враждебных космических аппаратов. Самрй тяжелой его частью являлись именно эти медные сердечники, параллельно уходящие вдаль, как раз вдоль них двигался механик. Чтобы их соорудить, потребовалось выбросить в космос гигантские грузы, однако их нельзя было сделать легче: при старте маленького снаряда, чудовищные силовые поля стремились развалить конструкцию и именно огромный вес колонн заставлял расходовать энергию на толчок полезного груза, а не на разрушение всей конструкции. Кроме того, огромная часть электричества изводилась на нагрев, что являлось паразитной тратой, однако при низком конструктивном КПД деться от этого было просто некуда. В этом случае снова спасала гигантская масса и площадь внешней поверхности.

Спустя какое-то время Валье несколько утомился от однообразия работы, заключающейся только в наблюдении. Было пройдено уже более половины колонны: там, позади, вырисовывался невидимый край основания направляющих с насаженной на них станцией. Этот край заслонял далекие бесчисленные звезды, подобно темным гигантским туманностям. Валье оглянулся на расстилающуюся за спиной бездну, и сердце забилось чаще, да, именно из-за этого зрелища он любил свою работу, только из-за него он покинул родную планету. А на другом краю медного толкателя краснел диск злополучной Гаруды. С этого ракурса он занимал полнеба, до зараженной радиацией почвы было десять тысяч километров. Запасенные в недрах БКС снаряды не предназначались для ее поражения, они были слишком легки для пронизывания атмосферы, но, как всегда, планета находилась в риске прицела. БКС двигался в перигее, несколько обгоняя Гаруду во вращении.

Валье отстегнул карабин. Он добрался до очередного крепления и ему нужно было всего-навсего продвинуть защелку на пару сантиметров и вновь зацепиться за поручень. Его скорость уравнивалась со скоростью спутника, но в эту секунду он становился независимым космическим телом. От боевой станции его отделяло менее метра вакуума, и если бы он перестал совершать самостоятельные поступки, еще многие недели они бы двигались рядом, подчиняясь только законам небесной механики, однако со временем, благодаря тем же законам, их пути бы несколько разошлись, несмотря на то что станция весила десятки тысяч тонн, ее притяжения не хватило бы удерживать вблизи новую луну, а из-за разности в массе их орбиты со временем стали бы отличными друг от друга. Валье наслаждался этим мгновением полной свободы. Ни одной частью тела он не прикасался к другому космическому объекту, только неощутимые гравитационные поля и не наблюдаемые искривления пространства соединяли его с материальным миром. Валье мог бы двигаться и без страховочного фала, просто подтягиваясь руками за перила, однако он всегда следовал инструкции. В ярком свете фонаря он приблизил к пластмассовой струне самозахлопывающийся карабин и… Он увидел, как гигантский столб вздрогнул. Он ничего не услышал, и если бы не приближенный к корпусу карабин, он бы и не увидел, как сместилась медная колонна. Валье не сразу поверил своим ощущениям, он проследовал взглядом по исполинскому сооружению и не заметил ничего необычного, лишь через секунду он увидел со стороны края, с которого он начал движение, белое колышущееся марево и не прямо возле станции, а довольно далеко в стороне. Колыхающееся парообразное шевеление в этом месте выходило из тени и попадало в освещенный местным солнцем участок. «Корректирующие двигатели!» — ослепляющей догадкой вспыхнуло в мозгу. Он не глядя сделал отработанное движение, но карабин не зацепился, так как не встретил препятствия. Валье воззрился на свою руку, но ее размаха уже не хватало на то, чтобы достать до корпуса колонны. БКС уходил, удалялся от него или просто разворачивался. Валье прошиб пот, однако он сразу успокоил себя, вспомнив о реактивном пистолете из джентльменского набора космонавта. По столь нетривиальному поводу Валье решил нарушить радиомолчание.

— Садао, черт тебя дери! Что ты там натворил!

В принципе даже в экстренном варианте они общались не по радио: в каждом шлеме на этот случай был микролазер, а специальный дешифратор сразу переделывал словесное сообщение в кодированный световой пучок. Ответа не было. «Он внутри комплекса и поэтому экранирован от меня», — догадался, а скорее, успокоил себя Валье. Было почти невероятно представить, что Садао решил запустить для проверки двигатели магнитной пушки, у БКС был большой запас топлива, но тем не менее пополнить его было очень трудно, для этого пришлось бы снарядить в космос специальный рейс. Свою собственную ракету он тоже не видел, она скрывалась за основным корпусом. Он внезапно подумал, что, возможно, это заработали не дюзы БКС, а их собственный космолет решил переместиться в пространстве. Однако их двигатели давали красные отсветы, а не парообразную субстанцию, он много раз это наблюдал. «Может, спутник выполняет подстройку орбиты», — подумал Валье, продолжая наблюдать, как удаляется от него ближайшее космическое тело. Теперь, помня о пистолете, он наблюдал это увеличение расстояния спокойно. Он снова скользнул взглядом по колоннам: они трансформировались на глазах, представляясь солнцу другим ракурсом. Дальняя колонна медленно заходила за ближнюю, и весь огромный механизм менял перспективу. Валье отследил край колонн, до которого так и не добрался: враждебная планета уже не была мишенью — БКС отворачивал. Валье нащупал сзади пистолет, стало легче. Он вновь кинул взгляд в противоположный край. Там, из-за темной громады станции, бесшумно выплыл их маленький космолет. Видимо, он тоже потерял непосредственный контакт с боевым монстром. В эту секунду Валье уловил внутри темного очертания БКС движение… Вакуум не доносил звуки, и если бы он не смотрел в нужную сторону, то совсем бы ничего не заметил. Что-то блеснуло на солнце: быстрое, леденящее душу предчувствием, движение. Валье похолодел; он никогда не видел этого наяву, но четко знал, что произошло: зарядный механизм привел в состояние готовности пятнадцатикилограммовый самонаводящийся снаряд. Это уже не были шутки-прибаутки — пахло жареным. Валье почувствовал в руках вес, имеющего в этих обстоятельствах только массу, пистолета. Он поспешно сорвал предохранитель и стал прикидывать, как с наименьшей затратой горючего пристыковаться к родной ракете. А боевая космическая станция продолжала свое неожиданное движение-разворот.

Геостационарный наблюдатель висел на высоте сорок восемь тысяч километров. Масса Гаруды несколько превосходила земную, однако радиус планеты также отличался в большую сторону, кроме того, небесное тело было значительно медленнее в собственном вращении, и эти совместные причины приводили к такой высоте зависания. Это был автоматический аппарат типа «Синус». Всего спутников подобного вида имелось восемь, но то, что начало осуществляться на двадцатиградусной широте континента Махабхарата, лучше всего смотрелось с наблюдателя номер «два». Вообще материк практически не проглядывался в видимом диапазоне из-за скоплений стратосферной пыли вперемежку с ледяной взвесью, поэтому периодически спутник простреливал ее в одном из открытых окон радиодиапазона, однако изменений в отображаемой картинке он не передавал уже много лет. Кроме того, он вообще прослушивал и проглядывал почти все области спектра, начиная с самого длинноволнового и заканчивая потоками тяжелых частиц, но и здесь ничего особенного он тоже никогда не обнаруживал. Но ведь в разведке и отрицательный результат являлся информацией.

Однако в этот раз он уловил новизну сразу несколькими разнообразными детекторами. Там, внизу, что-то происходило. Автоматический шпион настроился на аномально активизированный район, вводя в дело до того спящие приборы. Вскоре последовали изменения и в видимом человеческому глазу диапазоне. Область дыма и пыли, закрывающая прибрежную область Махабхараты и частично затопленные морем пространства, внезапно взметнулась вверх, перед этим дав активизацию буквально всех механизмов сбора информации. Быстро расширяющийся дымовой фронт заглушил показания многих оптических приборов, а также локаторов, потому как в новообразовании имелись вкрапления металла. Это были нарезанные, сверхтонкие пластины фольги в количестве многих триллионов штук, самой различной длины. Так же, как и дым, они были выброшены в атмосферу кучей микроракет, отделившихся от ракет-маток под прямым углом, когда те выбросили их в верхний стратосферный слой. Однако спутник-наблюдатель не имел мозгов, по крайней мере они были у него очень ограниченно нацеленные, и не догадывался об этом — он просто фиксировал изменения. Следующая группа ракет-носителей, используя первую волну как прикрытие, взлетела чуть выше, и их начинка образовала дымовой слой на еще большей высоте. Космический разведчик уже передавал информацию о катаклизме на станцию верхнего эшелона. Его закодированные сигналы несколько глушились всеволновыми помехопостановщиками, взлетевшими вверх под прикрытием дыма, однако дошли до цели.

Если бы на лунной базе знали о масштабах действа, творившегося сейчас внутри и над горным вулканическим плато Ханумана, земляне бы сразу активировали все силы. В данном случае самым оптимальным решением был бы мощный высотный атомный взрыв: возможно, он бы нарушил и их собственные ближние космические системы, но почти наверняка вывел бы из строя львиную долю стартующей армады, а также многие средства последующих волн запуска. Несмотря на очень примитивные системы наведения взлетающих ракет, созданных так именно для нейтрализации ущерба от электромагнитного излучения, на первом этапе они были очень уязвимы, так как покуда еще только выходили на орбиты и отбрасывали свои ступени одну за другой. Подрыв бомбы мегатонн в сто — двести вполне мог сорвать наведение, замыкая электрические цепи и вызывая мгновенный скачок тока, тем больший, чем больших размеров был объект. Ракеты в этом плане представляли собой довольно значительные, длинные штуковины, некоторые протяженностью до пятидесяти — семидесяти метров, гораздо больше покуда отдыхающих в их чревах боеголовок. Эти реактивные монстры имели до четырех ступеней, поскольку разгонялись до второй местной космической скорости и даже выше. Однако Маарарская база, разумеется, не предусмотрела такой возможности, а вот те, кто был внизу, предвидели многое. Первичные ракеты, будучи довольно маленькими по сравнению с последующими исполинами, в течение считанных минут создали маскирующую завесу до высоты девяносто тысяч метров, так удивившую «Синус». Теперь впервые вскрылись гигантские многозарядные шахты-туннели и выбросили вверх первую волну наступательных сил. На сверхскоростной разгон понадобилось менее минуты, то есть весь путь ускорения произошел еще до выхода из дымового шлейфа. И все-таки, несмотря на столь малое время и полную неожиданность атаки, развернутый в космосе автоматический бастион успел предпринять против надвигающейся опасности некоторые действия. Он спешно вводил в активный режим все эшелоны давным-давно расставленной в вакууме ловушки для подобных казусов. Правда, в реальном бою эта система в комплексе еще ни разу не применялась, и более того, она не была рассчитана на такую мощную атаку. Поскольку скорости, применяемые в этом бою, превосходили человеческие пределы, цепь обороны применила свои методы борьбы еще до того, как на Маарарской базе разведчик-оператор приблизительна понял, что происходит. Однако наступающая сторона не зря готовилась так долго. Еще до выхода из дымовой завесы ракеты стали делиться на части, рожая боеголовки быстрее, чем это делают микробы, а выскочив в совсем разреженные слои воздуха, к ним присоединились мгновенно надувающиеся ложные цели, имеющие форму, размер и отражающие радиоволны свойства, полностью имитирующие боевые части. В первом противокосмическом залпе атмосферу пронзило четыреста ракет, и до выхода из атмосферы они представляли собой довольно уязвимые объекты: теперь, разделившись, они увеличили свое количество в несколько сот раз, одновременно снизив уязвимость за счет размеров. Основное число мишеней были ложные боеголовки, и если бы обороняющаяся сторона находилась поближе, проведенный маневр мог бы решить ситуацию однозначно, однако до местной луны было еще лететь и лететь, а враг не дремал. Тем не менее его следяще-решающая аппаратура была с ходу поставлена в затруднительное положение. Не обладая интуицией опытного шахматиста-человека, который, имея посредственное быстродействие по сравнению с логическими схемами, тем не менее выбирает оптимальный ход, компьютерная система работала методом перебора, хотя и параллельно. Активизировав после первичного сообщения все наличные собиратели информации, в том числе висящие или пролетающие вовсе над другими районами планеты, она сразу перегрузила свои цепи проводки информации. Ведь кроме чистого отслеживания, измерения скоростей, прикидок возможных районов попаданий, определения по всем этим поводам приоритетного уничтожения, рационального употребления наличного разнообразного оружия, с учетом его собственной самообороны, сложнейшая техника еще производила опознавание по возможности пассивным способом, боясь выдать себя, чем резко уменьшала дальность отделения своих от чужих. Кроме того, она должна была учитывать заложенные в программе ограничения на предмет неуничтожения своих собственных средств. И еще: вмешивались причины, доступные лишь пониманию математиков. Коротко говоря, при таком количестве параметров программа становилась настолько длинной, что ее работа занимала слишком много времени. Кроме того, сильно возрастала вероятность ошибок. А ошибки могли привести к поистине катастрофическим последствиям. По идее, надо было бы создать многоступенчатую иерархическую систему решения проблемы, где группа командных станций-роботов, воспринимающих только часть происходящего, но не картину в целом, передавала бы полученные данные вверх в упрощенном виде, сводя к минимуму детали. Тогда на конечном этапе последняя ступень — некая главная станция-мозг — имела бы дело с ограниченным числом параметров и без особых решала бы свою задачу. Однако такая система станций, будучи некогда спланирована, так и не была развернута за ненадобностью. В результате общее стратегическое планирование со стороны обороняющихся было поражено еще до первого выстрела, поэтому нападающие, имея в целом более примитивное и недорогое оружие, моментально получили перевес, и этот перевес нарастал — в пусковые шахты многоразового использования уже подавались новые ракеты.

Активизировалось все имеющееся на орбитах вооружение. Ничего управляемого человеком в данный момент над планетой не находилось, и осталось до конца неясным, к лучшему это было или нет. Возможно, быстрое нанесение мощных ядерных ударов по району пусков решило бы проблему с еще не взлетевшими ракетами, однако в этом плане силам луны надо было быть воистину провидцами, нужно было бы держать носители вблизи предполагаемого места залпа или осуществлять круглосуточное дежурство над всей планетой. А в случае незапланированного обнаружения космических истребителей в нужном районе они бы все равно не успели получить необходимые указания: орбитальные компьютеры не имели полномочий ими командовать, а люди на базе еще ровным счетом ничего не поняли. Само наличие собственных сил над планетой в данных обстоятельствах только бы внесло путаницу в и без того перегруженные аналитические системы.

В ход пошли боевые лазеры с газовой накачкой первого эшелона, висящие в основном на орбитах в пять — десять тысяч километров. По первоначально заложенной программе они начали опознавание приоритетных целей. Газовая смесь рванулась через резонаторы, и бортовые вычислители мгновенно увязли в проблемах стабилизации боевых станций, так как каждый импульсный выброс переработанной смеси мог свободно сместить спутник с орбиты — это было нечто сродни двигателя реактивного самолета. Поскольку в космосе любое действие можно было нейтрализовать только противоположным образом, каждая лазерная платформа включила с противоположной стороны движитель-копию, уравновешивая уводящий импульс. Лазерная пушка стреляла быстро, поскольку цели еще не очень рассредоточились и поисковая система мгновенно находила новые, однако на каждый выстрел-вспышку тратилось более трех тонн топлива, плюс несколько менее на уравновешивание: ведь корректировщик имел лучшее сопло и параметры топлива. Целей было много и топливо быстро кончалось. Это было особо обидно в связи с перевесом попаданий в ложные боеголовки вместо истинных. Лазерные станции пытались проводить селекцию, однако даже облучение тяжелыми частицами для уверенного отличия пустотелых целей от настоящих часто ни к чему не вело. Теоретически тяжелые предметы должны резко выделяться наличием ответного наведенного излучения, однако в происходящем ныне, внутри ложных, покрытых металлической пылью шаров, наличествовали излучатели протонов, и по отраженному сигналу нельзя было судить точно, а времени не было. Поэтому лазеры били все, что попадалось под руку.

— Что случилось, Марч? — спросил Валье, направляя шлем в сторону «Конька-Горбунка». Ответили сразу, и ответил Садао:

— Произошла внезапная активация, видимо, получена задача от верхнего эшелона.

— Послушай, Садао. А ты там ничего ненужного не нажал? — подколол Валье, ему было страшно.

— Не пори чушь, Валье, — вмешался в разговор Марч. — Срочно на корабль!

Да, теперь было действительно не до шуток. Валье послал из своего пистолета длинную-длинную струю газа, и ньютоновские законы толкнули его в противоположную сторону. Он понесся в сторону своей ракеты, а мимо, не слишком близко, скользили гигантские медные сердечники, снова увеличиваясь в размерах из-за сближения. «Надо быстрее убираться от греха подальше», — подумал Валье. Он смотрел на свою, такую надоевшую, но столь теперь желанную ракету, когда внезапно весь окружающий мир крутнулся вокруг собственной оси. Он поспешно изменил положение пистолета и сумел остановить странное вращение. Однако его сносило куда-то в сторону и очень быстро, кроме того, он заполучил еще и поперечный крутящий момент: теперь он медленно совершал кувырки через голову. Это было чертовски странно. Пришлось затратить некоторое количество газа и на нейтрализацию новой помехи. Он не мог понять, что произошло, ведь он вроде не попадал под струю чьего-то двигателя, а ветра в открытом космосе доселе не наблюдалось. Он продолжал удаляться от станции, однако теперь, перестав вращаться, он мог обозреть ее всю. Внезапно по глазам ударило слепящее сияние: он зажмурился, а «умное» стекло поспешно ввело затемнение. Фиолетовая вспышка рванулась в сторону с недоступной человеческому зрению быстротой: он пронаблюдал не само движение, а его след в собственной глазнице. И тут же его снова крутануло, он ощутил инерционность собственной массы, и затем потащило в совсем ненужную сторону. Снова включая реактивный пистолет и задерживая это падение в бездну, он внезапно сообразил, что происходит: электромагнитная пушка стреляла! Чудовищной силы магнитное поле пыталось раздвинуть гигантские сердечники, но их масса было слишком велика, те, кто их делал, рассчитали все досконально. Зато разгонные заряды, сжатые этой невидимой мощью, мгновенно обращались в плазму и выталкивались прочь, туда, в дальний конец трехсотпятидесятиметровых стержней, а впереди себя они волокли боевые снаряды. Заодно поле воздействовало на все окружающие предметы, содержащие металл, наводя в них вихревые токи неизвестной мощности. Его одежда, ясное дело, тоже содержала металл, а потому он получал ненужные ускорения. Он похолодел при мысли о том, что бы случилось, будь он сейчас пристегнут к этим огромным столбам. Пушка, по тактико-техническим характеристикам, разгоняла снаряды до двадцати тысяч метров в секунду, и гигантские ускорения не смогло бы выдержать никакое известное живое существо. Однако и сейчас судьба не очень улыбалась ему. Он потратил неизвестное количество газа, но так и не приблизился к ракете, а ведь на нее поле тоже воздействовало, отбрасывая прочь.

Он снова остановил свое вращение и вновь похолодел. Он находился вовсе в стороне от БКС и стремительно перемещался параллельно направлению ее наведения. Он прикинул собственную скорость и на мгновение запаниковал, рассчитывая возможности газового пистолета. Он снова подумал о том, что будет, когда газ кончится. Но размышлять было некогда, каждую долю секунды он все дальше уносился от родного летательного аппарата. Валье навел пистолет, но тут циклопическое электромагнитное устройство снова активизировалось. Похоже, стрельба шла в максимальном темпе, который позволяла система охлаждения оружия. Ему некогда было размышлять на темы, чем вызвана эта самая стрельба, — он боролся со смертью. Однако, несмотря на выхлоп пистолета, его снова понесло не туда. Краем глаза он вновь заметил плазменный сгусток, мелькнувший, с его точки зрения, сверху вниз. А огромные колонны-сердечники стали хорошо видны и не только освещенными сторонами — они пылали багрянцем. «Видимо, перегрелись! — мелькнула в голове обнадеживающая мысль. — Надо успеть добраться, пока они остывают». О, если бы в этих условиях можно было бежать или хотя бы ползти, но предательский вакуум не давал такой возможности. Он сделал короткий выхлоп. Скорость отдачи немного остановила приданное сердечниками ускорение, но этого оказалось мало и пришлось повторить выстрел. В наушниках он расслышал голос Садао:

— Валье, где ты подевался! Скорее!

Он ничего не ответил, ему было некогда расслабляться, а по лицу лил пот: если бы не специальные поглотители, он бы испытывал добавочный дискомфорт. Станция приближалась, однако собственная ракета была видна не четко, словно сквозь туман: это были продукты, выброшенные системой экстренного охлаждения станции. Валье решил немного сместиться, огибая это призрачное препятствие, опасаясь отдачи реактивной струи. По его прикидкам, в пистолете было еще достаточно смеси и он мог себе позволить некоторый маневр. Он почти успокоился и решился подать голос:

— Марч, что случилось, нельзя до моего прибытия остановить эту бандуру?

— Не пори чушь, Валье. Быстрее.

Он уже стремительно огибал корму электромагнитной турели, и родной «Конек-Горбунок» был виден в свете Индры замечательно, однако он не мог предусмотреть все существующие факторы. Сбоку с правой стороны внезапно полыхнуло большое корректировочное сопло: чудовищное орудие снова меняло угол прицела, отслеживая те, невидимые им мишени, находящиеся за тысячи километров, и упреждая их будущее движение. Валье отбросило в сторону, подобно пылинке, и снова начало вращать. От неожиданности он едва не выронил пистолет, и сердце на мгновение остановилось. Некоторое время он перемещался, окруженный потоком быстрорассеивающейся газовой смеси. В это же время огромные электромагниты задирались вверх, оставляя много лет находящуюся в прицеле планету в покое. Его снова, как назло, тащило туда, к выходному обрыву колонн, ближе и ближе к тому месту, в котором снаряды и плазменные сгустки теряли контакт с соленоидами в процессе выстрела. Он не давал панике взять над ним верх, но холодное отчаяние обволакивало мозг. Когда он смог остановить вращение, точнее, сделать его более плавным, он находился уже в нескольких сотнях метров впереди боевой станции — прямо перед наводящими шинами. Расстояние он прикинул автоматически, сказывался большой стаж работы в открытом космосе, реально здесь не было ориентиров, позволяющих прикидывать дистанции.

— Ребята, — заорал он в микрофон, — сделайте, черт возьми, что-нибудь!

Только молчание было ему ответом: видимо, у них у самих было достаточно неприятностей. «Так, — подумал он внезапно, глядя в темный провал пустоты между колоннами. — А если устройства наведения примут меня за цель?» Это была довольно здравая мысль, поскольку индивидуальные скафандры не имели системы опознавания «свой-чужой», подобно всяким большим летающим штуковинам. С этого ракурса станция представляла собой компактную темную массу, и, возможно, оттуда из глубины его обозревал наводяще-поисковый телескоп. Однако инерция продолжала смещать человека дальше:

БКС медленно уменьшался в размерах. Валье взвесил в руке подозрительно легкий пистолет, желая угадать, сколько в нем осталось сжиженной в баллоне надежды. Он еще верил, что не все шансы исчерпаны. Он послал в сторону, противоположную движению, длинную струю топлива, тормозя снос, теперь вблизи не было ориентиров, и он руководствовался инстинктом, абсолютно бессмысленной тактикой, сформированной предками, прыгающими по деревьям. У него не было никакой возможности измерить собственную скорость, только ускорения были доступны его органам чувств, но они действовали столь непродолжительное время, что и здесь надежды не было.

Станция вроде бы перестала уменьшаться. Он никак не мог разыскать среди звезд красный маячковый сигнал родной ракеты. В этот момент в глаза снова полыхнуло: это испарилась разгонная ступень очередного снаряда. Все продолжалось доли микросекунды. Совсем рядом с ним прошмыгнул невидимый из-за гигантской скорости снаряд-перехватчик. Его сверхчувствительные системы наведения были остронаправленными, а потому совсем не заметили проскочившего мимо человека, хотя их сверхохлажденные линзы, даже прикрытые, пока еще не сброшенной защитной оболочкой, испытали всплеск температурного перепада от близкой цели. Возле Валье снаряд выплюнул из маленького чрева струю пламени, отрываясь от плазменного разгонного сгустка, который никак не желал отставать, хотя выполнил свою функцию. Испытав дестабилизирующее воздействие, эта искусственная шаровая молния распалась, однако не изменила своего направления движения. Валье ощутил тепловой удар, хотя воздействие температуры было несказанно коротко, но ее значение превышало десятитысячную отметку по Цельсию. Скафандр не очень помог, однако выдержал. Валье получил многочисленные ожоги от перегрева металлических частей, наведенного вихревыми токами. Он потерял сознание на полчаса, а газовый пистолет навсегда, хотя их путь пролегал не более чем в сотне метров друг от друга. Кроме того, он снова приобрел ускоряющий импульс, уносящий его в неведомые дали. Это был конец, а дальше была агония.

Между тем когерентные излучатели имелись теперь не только у занявшей позицию в космосе стороны. На окраинах стремящегося во Вселенную роя набрали высоту очень легкие в сравнении со своими противниками лазеры одноразового действия, зато рентгеновского спектра. Их системы уже наводились на висящие над ними и температурно-контрастные, сравнительно с галактической бездной, вражеские станции. Некоторые излучатели были поражены до выстрела, но таковых были единицы. Основное количество развернулось в боевом порядке. Внутри этих небольших хитрых боеголовок произошли атомно-водородные взрывы средней мощности. В неизмеримо малые доли секунды они испарили тысячи металлических струн-стержней, опоясывающих их по кругу. Стержни, в свою очередь, родили излучение. Оно понеслось вперед с предельной для этой Вселенной скоростью и поразило цели. В нескольких случаях произошло дублирование систем наведения. Это было немудрено, так как лазеры действовали несогласованно. Мы знаем, почему это происходило: находящийся под землей штаб перестал управлять боевыми действиями с момента запуска ракет-монстров, потому как не имел никаких сил и средств для этого и даже для наблюдения за боем. Все происходило по заранее созданному плану, заключающемуся в полной автономности каждого носителя. Эта схема имела много положительных сторон в ведении боя. Однако повторы в выборе незапланированных заранее мишеней были в этом случае неизбежны. В двух эпизодах поражения вражеских станций произошла даже накладка попаданий, что по-своему представляло некоторое замечательное отклонение в теории вероятности. Ведь лазер попадал в цель практически мгновенно даже на расстоянии в пять тысяч километров. После удара рентгеновского луча цель обычно уничтожалась, иногда взрывалось двигательное топливо, иногда реактор, поэтому мишень сразу исчезала с систем наведения других станций, и они начинали поиск новых объектов. Бывало, через некоторое время системы наведения вновь засекали уже несколько остывший, пораженный излучателем корпус большого спутника и снова стреляли по нему, хотя это было лишнее. Защищающаяся сторона почти не делала таких ошибок, ее средства все-таки пусть кое-как, но управлялись согласованно. Поэтому несмотря на то, что диктатор Аргедас вывел в космос почти двести устройств с ядерной накачкой, они действовали не очень эффективно. У обороняющихся не было подобных лазеров, столь высокодиапазонные системы считались ненужными: ведь рентгеновские лучи не проникают через атмосферу, а земляне давно считали космические силы планеты уничтоженными.

Каждое событие во Вселенной связано со всеми остальными, единственное, что их несколько разделяет, — это расстояние и как следствие время. Со стартом баллистических ракет в подземном мире как будто нарушилось статическое равновесие, и теперь независимые на первый взгляд события, схлопывались в большущий, увлекаемый неведомыми силами снежный ком.

— Наивные простаки! — с закипающей злобой изрек Самму Аргедас, глядя на разложенную перед ним схему-план города. Достижение землеройной мысли красовалось в разных ракурсах, поэтажно в вертикальной и горизонтальной проекции. Хадас стоял не в первом ряду, но благодаря росту мог обозревать то, что делалось на оперативном столе. Пожалуй, это напоминало детские представления Хадаса о стратегическом планировании древности. Отсутствовали зависающие в воздухе виртуальные изображения, не было подсказчиков с приятными механическими голосами: здесь все происходящие события отображались в человеческих головах, там же связывались воедино и оттуда же выходили решения. Хадас впервые видел перед собой всю многолистовую карту города и думал о том, что ее доставка на Луну принесла бы ему лавры непревзойденного гения разведки.

— Значит, они захватили всю восточную галерею на уровне «пять»? — спросил Аргедас, почесывая подбородок.

Ему поддакнул розовощекий, по здешним меркам, крепыш ростом метр пятьдесят, но зато имеющий на себе много одежды, а посему явно не слабый статус.

— И наступление, как я понимаю, они ведут в шести направлениях?

— Да, статус Восемнадцать, — снова почтительно отозвался коротышка.

— Ладно, придется преподать им урок. Пора вскрывать арсенал. Вооружите автоматическим оружием третий легион и бросьте пару когорт на прикрытие главной шахты на уровне три. Пусть постоят там насмерть, пока мы немножечко поколдуем вот здесь. — Самму Аргедас обвел на плане большую площадь.

— Шен-Тао, — обратился он к другому подчиненному, — подготовьте уничтожение газодиффузионного завода, он все равно нам более не нужен.

— Разрешите уточнить, статус Восемнадцать, удалять ли с объекта малые статусы, ведущие там работы?

— Не доставайте меня мелкими вопросами, статус Четырнадцать, это ваша прерогатива. Итак, когда под мятежниками рванет, они будут вынуждены двигаться, уходя от пожаров и радиации, и двигаться все, без оставления резервов. Шахту мы перекрыли, и у них пока будет не так много направлений прорыва. Ну-ка, дайте мне на связь наших ракетчиков. Конкретно объект «Куколку-3».

Местному императору подали массивную телефонную трубку, способную, наверное, выдержать мощнейшую ударную волну, с аналогичных габаритов проводом, волокущимся за ней. Все почтительно отодвинулись, боясь задеть этот провод и навлечь на себя гнев Аргедаса.

— Статус Восемнадцать, — представился диктатор.

Затем возникла пауза, видимо, с объекта «Куколка» выдали положенный доклад. — Да, Абулхаир, я рад, что все ваши «птички» стартовали и сбоев не было. Сегодня же я повышу вас в статусе на два пункта. Теперь вот что: мы взорвем ведущие к вам туннели, дабы не пропустить туда к вам мятежников. Отодвиньте блокировочные посты подальше, чтобы их не зацепило. Дня через два откопаем вас, я уверен, вы продержитесь этот срок: запасов у вас достаточно. Еще раз благодарю за службу, статус Одиннадцать. — Аргедас не глядя отдал трубку и снова завис над картами, перебирая листы. — Вот теперь у людей Заудиту только две возможности, так? А где там наши милые шурале? Надо бы направить их вот в этом направлении, уровня на два ниже. Можно это сделать, Гуттузо?

— Вы хотите, чтобы они прикончили повстанцев, статус Восемнадцать? Но там узковатые коридоры. И еще, осмелюсь предложить, может, стоит тоже вооружить их чем-то серьезным, как и легионеров, они ведь наши добровольные союзники. Будет гораздо меньше потерь.

Самму Аргедас вскинул голову:

— Перестаньте мне советовать, статус Пятнадцать. Нам надо просто выиграть время, пока заминируют все остальные проходы. Какое вам дело до потерь среди членов «Шурале»? Может, вы тайно состоите в их партии? Вы что, забыли приказ о неучастии членов правительства в политических организациях?

Статус Пятнадцать стал что-то лепетать в свое оправдание, однако Аргедаса это совершенно не интересовало, он перебирал схемы.

— Вот здесь мы их и столкнем, правда, статус Ноль? — внезапно подмигнул он Хадасу, голова коего возвышалась над передними рядами, и обвел на плане частицу лабиринта. — Ну а потом… Вызвать сюда Грегори, статуса Десять.

Самму Аргедас явно переборщил с начальной маскировкой. Земляне еще ни разу не пытались захватывать планету и даже высаживаться на ней, поэтому его мания сверхпредусмотрительности в этом случае привела к лишней затрате сил. Возможно, он ожидал после первого залпа моментального применения ответных мер против суши, а потому имел в наличии не только неподвижные шахты, местоположение которых можно было сразу засечь, но еще и пятьдесят маневренных ракетных комплексов. Эти самодвижущиеся рельсовые платформы могли стартовать с любой точки десятикилометровых путей, и у каждой была своя железнодорожная ветвь. Получив команду, боевые платформы замерли, а над ними: мощные заряды рванули, выбрасывая вовне десятки кубометров скального грунта. Затем ушли в сторону защитные стальные пилоны, и внутрь туннелей впервые попал зараженный радиацией воздух с поверхности. Однако светлее не стало: там, наверху, было темно от многокилометрового слоя дыма. Мощные домкраты со знанием дела подняли ракетные контейнеры и толстые цилиндры, впервые за много лет нарушив однообразие здешнего пейзажа. Затем лопнули мембраны, неслышно прошел контроль функционирования систем, и фиолетовое пламя, рванув из сопел, осветило картину здешнего запустения. Освободившись от груза, подвижные комплексы сразу же тронулись с места, словно поезда, торопящиеся по расписанию, но дел у них больше не было — они выполнили свое предназначение до конца.

Шахта представляла собой широченную трубу двадцатиметрового диаметра, уходящую в недра Гаруды на добрые два километра. Однако никогда, даже в своем появлении, этот гигантский ствол не доходил до поверхности планеты: его строили с промежуточного уровня уже с глубины более сотни метров. Вначале он не планировался столь глубоким, однако с ходом местного исторического процесса появились новые потребности. Но затем — относительно недавно — работы по углублению ствола были остановлены, ибо жизнь доказала преимущество рассредоточения государства вширь, а не вглубь. Добыча полезных ископаемых с больших глубин тоже обходилась слишком дорого, а потому экспансия вниз несколько ослабла, хотя на некоторых участках отдельные зоны добычи уходили еще ближе к мантии планеты.

Отряд членов народной организации «Матома» добрался до соединения горизонтального коридора с этой огромной вертикальной трубой. На подходах они смели заслон легионеров, разметав их в куски тайно изготовленной взрывчаткой. Теперь командир отряда по имени Цаккони, бывший статус Восемь, подсвечивая себе мощным фонарем, оценивал размеры открывшейся ему в обе стороны пропасти. Согласно поставленной задаче его интересовало движение вверх, однако из чистого интереса он долго рассматривал темноту под ногами: туда уходили бесконечные крепления центрального стержня, пронизывающего шахту навылет. Трудно было представить весь гигантизм проделанной когда-то монтажниками работы, наверняка они использовали металлические детали, накопленные заранее, до начала планетарного катаклизма. Луч мощного фонаря терял в этих просторах свою магическую силу и окончательно таял в тумане окружающей водяной взвеси метрах в ста или более, но и эта видимая высота производила ошеломляющее впечатление на людей, привыкших в замкнутому миру подземных лабиринтов. Однако Цаккони не зря был послан именно сюда, когда-то в годы юности он работал ремонтником в этом высверленном в теле планеты отверстии, и теперь, глядя вверх прищуренными глазами, он спокойно воспринимал падающие на лицо капли. Воды здесь было в избытке. Она сливалась в ствол со всей округи, возможно, со всего Хануманского предгорья. Цаккони понятия не имел и, если бы ему рассказали, вряд ли бы поверил, что в настоящее время и уже не первый год предгорья представляли собой иссушенную пустыню, и мелкие речушки, некогда бегущие с гор, давно оставили за собой пересохшие русла. Вся вода, орошающая ствол подобно холодному осеннему дождю, происходила из подземных артерий Гаруды и никогда не знала солнечного тепла. Бледное лицо Цаккони было первым живым существом, встреченным каплями в своем бесконечно долгом круговороте-движении во внутренностях планеты.

Обычно перемещение людей вдоль ствола происходило на подвешенных канатами к большущим подъемным барабанам клетях-капсулах, но сейчас не наблюдалось никаких движений. Ствол был мертв. Там, наверху, кто-то очень не желал проникновения вверх отряда Цаккони. Однако задача была поставлена и альтернативы не было.

На первый взгляд задача была вполне разрешимой: вдоль стен шли две вделанные в бетон металлические лестницы, однако то, что на поверхности планеты представляло бы семечки для начинающего альпиниста — небольшой подъем на несколько сотен метров, в условиях умелого противодействия становилось невыполнимым трюком. Несколько сплоченно действующих головорезов, комфортно разместившись наверху, могли бы, если понадобится, сбросить вниз целую армию. Человек не крот — мало кто вообще может быть обучен действовать в полной темноте, а включение фонарей выдавало бы наступающих с потрохами. Никакие усилители света не действуют в условиях полной тьмы, им там нечего усиливать. Тепловые датчики хороши для отслеживания движущихся объектов — как раз то, что надо обороняющимся, но наступающим от них толку никакого. Цаккони видел перед собой несколько вариантов прорыва наверх, но вначале нужно было попробовать прямой — произвести атаку в лоб, принести жертву, но убедиться, что повстанцев действительно ждут.

Цаккони отцепил от стены страхующий его ремень и, преодолевая сильнейшее встречное движение воздуха, вернулся в покинутый коридор. Несущийся ему в грудь поток горячего ветра ураганной силы был одной из составляющих местной сложноустроенной жизни. По некоторым туннелям воздух всасывался, по другим удалялся, но нигде он не застаивался, разве что в каких-нибудь забытых богом и людьми коридорах.

Их задача была очень проста — сделать помеченные на плане проходы непроходимыми для пехоты. Совершалось это с помощью мин. Тут простая задача дробилась на множество составляющих и терялась в суете. Главным их врагом являлось время — нужно было торопиться, но сочетать это с осторожностью, все-таки взведенные заряды — вещь малонадежная. Минами занимались два специально натасканных статуса Пять и Шесть, остальные были балластом — носильщиками и охраной. Когда в установке мины наступал критический момент, неверное движение статуса Пять могло привести к мгновенной смерти всех сопровождающих, или почти всех, — многие боеприпасы имели направленное действие. Например, сейчас они закрепляли в стыке двух арочных креплений большую закругленную штуковину размером где-то с хлебную буханку: радиус ее поражения был сто пятьдесят метров, взрывная мощь высвобождалась узкой направленной полосой, подобно линзе, она имела свой фокус — там сходились траектории семисот выплюнутых гвоздеобразных осколков и горе тому, кто оказывался в этой области пространства в самый волнующий момент. Однако и после прохождения фокуса осколки не теряли своей мощи и должны были еще некоторое время рушить и резать многое на своем пути. Одна такая мина, при некоторой удаче и при полном дебилизме противника, могла бы положить целую роту.

В начальную эпоху минное дело было в Джунгарии очень развито. Выпуск мин наладить было просто: так и так в подземном расширении города использовалась взрывчатка. Тогда серьезно готовились к теоретически не исключаемому вторжению землян в литосферные дебри Ханумана. Предсказатели ошиблись, зато теперь наляпанные в те давние времена заряды пригодились, не старели они, не ржавели — потому как славно охранялись и смазывались хорошей, доброкачественной смазкой с секретными ингредиентами и способами изготовления.

Когда устанавливалась первая мина, все очень волновались, после третьей у наблюдателей создалось некоторое привыкание к опасности, и они проникались подсознательной верой в успех и приятное окончание операции. Лао-лан был достаточно опытен, чтобы не поддаться общему состоянию эйфории, он снимал очередные хитрые замыкатели, предохраняющие древнюю мину от случайного подрыва. Лицо его при этом сохраняло сосредоточенное выражение, а язык вывалился наружу и жил своей самостоятельной жизнью, делая невероятно быстрые движения, поражающие окружающих людей. С языка капали слюни, но Лао-лан не замечал таких отвлеченных от дела факторов: его руки совершали сложные аккуратные манипуляции, которые он любил с детства. Когда-то, в то далекое смутное время существования в солнечном мире, когда Лао-лану было всего три, ему под руку попались старинные прапрадедовские часы: он сумел их разобрать на сто восемьдесят составляющих, и хотя он не мог еще считать до столь огромных чисел, само наличие такого количества деталек в столь малой вещи поразило его до глубины души. В некотором тумане перед ним даже вырисовался вопрос атомарного строения вещества. Это осталось ярким впечатлением его жизни. Работа, которую он делал сейчас, ему очень нравилась.

Где-то за границей его восприятия в созданных искусственно или природных, расширенных людьми пещерах, уже шли первые стычки и лилась человеческая кровь. Лавина наступающих рабов пыталась распространиться на максимально большую площадь. Средняя плотность коры Гаруды несколько отличалась от плотности земных недр в меньшую сторону. Кроме всяческих малоинтересных последствий этой физической характеристики, данный феномен вел к предрасположенности местных горных пород к образованию этих самых пещер. Таких глубоких, вырытых стихиями паутин-лабиринтов, как на Гаруде, Земля не знала ни в какие времена. Посему, несмотря на простоту отданного полицейским силам приказа, заткнуть все возможные проходы на границах Джунгарии, там, где искусственные и рукотворные галереи начинали стыковаться друг с другом, было очень проблематично.

— Сколько осталось мин? — спросил у Лао-лана старший группы — статус Шесть, когда тот убрал язык и отошел от предмета своей страсти.

Лао-лан показал ему пять пальцев — не любил он говорить, это была не его стихия. Ясное дело, старший статус отлично ведал о наличном арсенале, просто так он хотел психологически поддержать сапера — тот в этом не нуждался, его душа и так пела.

Теперь они пошли дальше, пометив на бумажной карте место установки заряда.

Случившиеся в космосе ядерно-водородные взрывы были не слишком значительные, однако породили над планетой несколько новых радиационных поясов.

Те в свою очередь на некоторое время ослепили датчики слежения надпланетного гарнизона и этим прикрыли новой, увеличенной ракетной волне первую фазу разгона. Спутники наблюдения, меняющие орбиты в соответствии с ситуацией, смогли засечь их уже при сбросе предпоследних ступеней по факелам, да и то не в видимом диапазоне, как хотелось бы, а в сложнообработанном сигнале многодиапазонного анализа. Однако лазерное излучение плохо поражало сквозь слои дыма и пыли, к тому же луч должен был попасть в сам корпус, а не в наблюдаемый факел, и потому действовал согласно логическо-компьютерной прикидке: она же исходила из не совсем правильного предположения о неизменности расстояния факела от корпуса, но и здесь диктаторские посланники использовали хитрость. В сопла периодически вспрыскивались примеси, а потому факел менял яркость произвольно и независимо от мощности — это приводило к его растягиванию или компоновке, не связанной с удаленностью до носителя. Все это разом вело к сбою наведения боевого луча и спасало ракеты. А ведь менее чем за семьдесят секунд они получали окончательный разгон и вновь переставали быль легкопоражаемыми объектами. Теперь еще восемьсот монстров вывели полезную нагрузку в нужные точки. Атакующие получали еще больший перевес. Но против них был самый страшный противник всего на свете — время.

А снежный ком разрозненных до сего момента событий-фактов продолжал катиться, набирая скорость и увлекая за собой все больше людей, втягивая их в гигантский водоворот совмещения причин и следствий. История этого замкнутого доселе мира, как новорожденная звезда, сбросив верхнюю оболочку и заявив о своем существовании на весь мир, сама стала схлопываться в коллапсар: внутренних сил уже не хватало на дальнейшее существование, все ушло вовне. При взрыве завода для очистки пушечного урана от примесей погибло по крайней мере двести человек. Пожар, возникший в результате подрыва, начал быстро распространяться во все прилегающие ответвления подземного лабиринта. После взрыва из-за ослабления крепления на останки заводских цехов обрушился выше находящийся уровень. При этом погибло еще несколько десятков людей, однако в количественном отношении это слабо повлияло на число солдат «Матомы». В их радах было около пяти тысяч человек, однако их вооружение оставляло желать лучшего. В подавляющем большинстве это было холодное оружие или же изготовленное в тайных мастерских подобие короткоствольных ружей и мины. В наземных боях вся эта армия была бы курам на смех, однако в условиях катакомб, когда дальность поражения пушек, пулеметов и ослепляющих лазеров ограничивалась прямой видимостью до ближайшего поворота, оно могло сгодиться. Численный перевес правительственных легионов также не имел решающего значения: в гордиевых узлах штреков и штолен никто из участников конфликта не мог применить все силы сразу. В условиях подземной войны удобнее всего было бы применить отравляющие газы, однако в арсеналах Аргедаса не имелось такого оружия. Да и неизвестно, чем бы кончилось его применение — ведь подвергнутую удару территорию нужно было не просто очистить от неприятеля, но и использовать в дальнейшем. Если бы хотя бы одна из сторон атаковала другую с поверхности, где над головой не громоздятся кубические километры грунта, можно было бы применить боеприпасы объемного взрыва, когда аэрозольная взрывчатка затекает в малейшие полости и трещины, а уже потом воспламеняется, превращая присутствующих в наскальную живопись, но таковая возможность начисто отсутствовала. Легче всего в пещерной войне удаются сдерживающие действия, и сторона, располагающая неограниченным временем, находится в преимуществе. Однако подземный город являлся цельным взаимосвязанным организмом и его долгое расчленение на составные части вело к катастрофе, ведь не может голова функционировать отдельно от остального туловища. Обе стороны это хорошо понимали, и обе ставили перед собой предельно решительные цели. Повстанцы желали захватить город, а правительственные силы уничтожить противника начисто. На первом этапе легионеры вели оборонительные действия, желая истощить врага при прорыве своих боевых порядков. И хотя поначалу «Матома» развернула действия только небольшими ударными, хорошо подготовленными группами, теперь, после уничтожения газодиффузионного завода, восставшие стали вынуждены бросить в бой все силы: им стало просто негде отсиживаться после рейдов, сзади их подпирал разгорающийся пожар, а джунгарские пожарные, ясное дело, в ус не дули. Теперь повстанцам стало совершенно нечего терять. Их решительность сразу возросла и в среднем превысила этот показатель у противника.

Однако на некоторых направлениях повстанцы из «Матомы» встретили не только служащих за привилегии легионеров, но и таких же фанатиков идеи. В дело были брошены молодые члены общества «Шурале» — фиктивно независимой организации, долгие годы опекаемой официальной властью. Их можно было лучше вооружить, но это требовало времени, да и невыгодно стало из-за некоторых политических соображений. Это было совмещение напрасной жертвы и испытание кровью, замешенное на предательстве. И те, кто выживет, должны были остаться верными людям, сунувшим их в мясорубку, — это было одно из условий дальнейшего выживания…

Саперы почти израсходовали имеющийся с собой запас мин-ловушек и статус Шесть уже облизывал пересохшие от нервного напряжения губы, предчувствуя окончание работы, когда внезапно там, в оставленной позади галерее, рвануло. Все вздрогнули, а двое из носильщиков повалились на бетон, прикрывая голову. Статус Шесть побледнел, он не зря носил титул выше остальных — на мизерную долю, но все же раньше окружающих его людей, его сознание угадало причину: там, всего в километре отсюда, их заряды положили первую жертву. Может, это был даже целый взвод, важно было не это, а то, что враг находился так близко.

Ну а когда статус Шесть перевел взгляд на Лао-лана, он снова ужаснулся. Язык статуса Пять втянулся внутрь, и в ярком свете наведенного в упор фонаря из шеи и лба мастера выступали крупные капли пота. И хотя Лао-лан покуда только готовился выразить словами произошедшее, статус Шесть понял, что случилось непоправимое.

— Ищите заглушку! — еле слышно, после звукового удара, закричал статус Пять. — Я уронил ее. Давайте быстро, я не могу отпустить провода: сразу рванет!

Статус Шесть глянул вниз: что можно было найти в этой многослойной грязи? Он рывком стащил с головы фонарь и направил под ноги.

— Не двигайте ногами! — едва различимо приказал Лао-лан, нарушая субординацию. — Вы ее затопчете.

Статус Шесть наклонился, меняя угол обзора. Он сразу ее увидел: она была слишком свежа и смазана для окружающего хаоса и спокойно лежала между кусками породы, блестя в электрическом свете. Он уже протянул руку, ощущая внутри себя облегчение, когда внешние события вновь заявили о себе. Оттуда, из-за двойного поворота, пришла уплотненная ударная волна, лишь на секунды отстав о первичного звукового сообщения. Ее даже наблюдали глазами те, кто случайно смотрел в нужную сторону: темная стена вздымаемой пыли неслась на них почти со скоростью пули. Она накрыла заветную заглушку, статус Шесть перестал видеть не только ее, но и собственную руку, и тут же его самого толкнуло в сторону. Он не упал, он смог пересилить удар и повалиться вперед, шаря руками по грунту, когда до него дошло, что все уже тщетно. Его пальцы все-таки ухватили что-то маленькое, но он не успел оценить и тем более проверить опытным путем правильность своей находки… Над ним жахнуло: без упущенной блокировки Лао-лан не смог нейтрализовать очередной удар по сверхчувствительному механизму. Стена огня ринулась вдоль коридора, круша, ломая и испепеляя все вокруг.

После того как планету покинули последние ракеты третьей и четвертой волны, подземное государство полностью выполнило поставленную Самму Аргедасом задачу, и дальнейшая судьба страны более не имела для сражения никакого значения. Посланные оттуда боеголовки вперемежку с ложными целями двигались пространственно-разгруппированными сгустками во избежание уничтожения одной ядерной противоракетой. А по ним методично работали самые разнообразные средства уничтожения. Растерянность первых минут прошла, теперь те средства, с которыми удалось установить связь (весь ближний космос был теперь просто переполнен маленькими помехопостановщиками), подчинялись командам людей, и технике поставили приоритетные задачи.

По целям стреляли излучатели радиодиапазона с миллиметровой длиной волны. Лучи имели сотни метров в поперечнике, и даже на расстоянии десятков тысяч километров наводить их было просто. У неподготовленного оборудования эти лучи вызвали бы электрический паралич, однако здесь они были почти бессильны: устройство боеголовок было донельзя просто и создано по допотопным принципам. Щекотание всепроницающих лучей было им не слишком обидно — они не управлялись, а просто двигались по инерции, согласно законам физики. Действие излучателей-гироконов было предусмотрено.

Более опасными для боеголовок считались излучатели тяжелых частиц, и это была правда. Попадая в боеголовку, пучок протонов проникал довольно глубоко, все зависело от мощности. Самую большую опасность ионы представляли для ядерной начинки боеприпасов, так как достаточно было расплавить лишь некоторую часть уранового запала — и головная часть превращалась в тяжелую болванку наподобие железного метеорита. Но и тут проблема применения ускорителей частиц тащила за собой целый рой плохо разрешаемых вопросов. Главным была дальнобойность. С ростом расстояния пучок рассредоточивался в пространстве и терял мощь. Уже на довольно небольшой длине пробега — километров эдак в пятьсот — облако тяжелых ионов расходилось на многие метры и не могло расплавить даже мизерную мишень. Увеличение мощности ускорителя ничего не давало, слишком сильный заряд из-за плазменных нестабильностей распадался очень быстро. Идея терпела фиаско еще и по случаю отклонения однозаряженных облаков магнитными полями, в том числе вновь созданными космическими ядерными взрывами. Поэтому ускорители должны были быть более сложными, разгоняя параллельно массу разнополюсных частиц, создавая в пространстве несущуюся почти со скоростью света плотную группу уравновешивающих друг друга диполей. А по случаю разрешения проблемы дальнобоя земляне разместили на геостационарной орбите две большие электромагнитные пушки-монстра для метания этих самых ускорителей. Эти пушечки почти на порядок превосходили размерами того гиганта, что забросил в неизведанное Валье, ведь они толкали ускорители весом десять тонн. Несколько таких устройств попали в середину ракетно-боеголовочного роя и стали вовсю резвиться, опрыскивая вокруг находящиеся железки. На сложное опознавание у них не было времени, да и устройств, производящих таковое действо, потому как они проскакивали сгусток целей насквозь с поперечной скоростью несколько километров в секунду. Рой, в свою очередь, шел мимо них не менее быстро, неумно подставляя под удар все новые и новые отряды ракет. Ускоритель молотил быстро и для скоростей, всего на четверть отстающих от световой, взаимное движение отрядов стрелков и целей было почти неподвижным состоянием. На стороне боеголовок была только их замаскированность своими ложными близнецами. Эти близняшки, попадая под удар, мгновенно испарялись, однако не истративший силу пучок продолжал движение, но перенацелить его никто уже не мог, к тому же он терял стабильность и быстро разваливался.

До природного спутника планеты основной массе ударных сил было более четырех часов хода (они ведь двигались не по прямой, а подчинялись законам небесной механики) — практически вечность для оружия, действующего со скоростями, преодолевающими это же расстояние за доли секунды. Кроме того, по целям палили уже знакомые электромагнитные пушки. Их легкие снаряды, имея скорость двадцать километров в секунду, самонаводились на цели, производя систему опознавания на более или менее близком расстоянии. Они тоже часто ошибались. Когда такой пятнадцатикилограммовый умный снаряд продырявливал большой надувной шарик вместо водородной бомбы, он очень обижался, но подорваться не мог: у него не было взрывчатки — сам по себе он обладал гигантским импульсом разрушения за счет ускорения, полученного от пушки.

Целей были сотни тысяч, но, поддаваясь совместному усилию врагов, их становилось все меньше. Однако они не желали сдаваться без боя. Следуя бумажному плану Самму Аргедаса, многие сотни их являлись самонаводящимися и внутри у них были мощные сюрпризы для боевых спутников. Их тоже прикрывали ложные подружки: план применения количества против качества действовал безотказно. Уже то, что многие станции очень скоро оказались вынуждены перейти к самообороне, вместо продолжения уничтожения главного роя, было полезно для нападающих, а тем более многие боеголовки прорвались к своим орбитальным целям. Бомбы были ядерные, но взрывать их следовало близко от целей, так как в космосе атомный подрыв имел гораздо меньше поражающих факторов: только излучение и электромагнитный импульс — вот и все.

Удалось поразить большую пушку для разгона ускорителей. Рядом с ней рванул почти мегатонный заряд и смял электромагнитное поле, только начавшее разгон очередного ускорителя. Многотонный снаряд мгновенно переменил направление разгона, и поставленные в тупик чудовищные силы магнитного толкателя вынуждены были искать другое направления для высвобождения энергии. Десятитысячетонные сердечники выдержали, но стягивающие их конструкции лопнули. Огромная станция-робот распалась на гигантские части. Каждая из них начала занимать в пространстве удобную для тысячелетних походов по эллипсу орбиту. Однако не тут-то было.

Теперь эти обломки, не представляя собой совместную управляемую схему, выписывали несколько другие траектории и не отвечали на запрос о принадлежности к лунным вооруженным силам. Их массы внушали уважение, и многие бортовые компьютеры посчитали их приоритетными целями. Их габариты настолько впечатляли, что собственные, ближе парящие, спутники выпустили по ним подвешенные в пилонах атомные ракеты. После шести слабых, но точных водородных ударов большая пушка представляла собой плотный, радиоактивно насыщенный метеоритный рой. Всякие подобные казусы отвлекали внимание защитников, а ракетные волны уходили все дальше от планеты. Они оставляли за собой расположенное вблизи планеты оружие, многое из которого даже не успело поучаствовать в игрище, оно находилось в противоположной стороне Гаруды.

Когда монотонность бесконечного дождя взорвалась сплошным эхом выстрелов, Цаккони отодвинулся от невидимой пропасти, прячась за бетонный козырек. А наверху крики смертельно раненных разведчиков утонули в механическом грохоте железа. Невидимо и неслышно пронеслись по стволу останки тряпичных тел, превращаясь в кровавую вату от ударов о встречные балки. На миг сверкнул метеором не выключенный кем-то фонарь. Цаккони вжался в стену, не ощущая вышибающего искусственного ветра. Жертва была принесена: пять разведчиков «Матомы» более не существовали как боевые единицы. Как люди они тоже исчезли навсегда, но мысли на подобную тему Цаккони отогнал с ходу. Важно было одно: прямой ход к цели закрыт, и те, кто его перекрыл, не собирались шутить.

Пришло время осуществлять альтернативные планы прорыва на верхние ярусы. Их было два: один уже реализовывался независимо, а второй проистекал из первого. Прежде всего Цаккони нужна была связь. Они снова рисковали, и, возможно, стоило заняться этим сразу, но ведь если бы они были однозначно уверены в неудаче, никто бы не послал разведчиков на гибель. Несколько человек поднесли необходимое оборудование. Цаккони лично проверил исправность радиостанции и емкость батарей: все было в норме. Затем он сам забросил веревку с самозащелкивающимся карабином, и со второй попытки тот захватил толстый, изготовленный еще во времена процветания колонии сверхпрочный керамико-стальной канат, удерживающий на весу подвешенную где-то внизу капсулу-клеть. До каната было метров пять и кто-то должен был их преодолеть. Несколько человек натянули веревку до предела, а один из опытных бойцов, зацепившись страховочным фалом, двинулся к краю пропасти. На нем были специальные усиливающие сцепление рукавицы, но когда он повис на тонкой веревке, она сразу провисла на целый метр. Неизвестно, какими приборами наблюдения располагали те, кто находился наверху, оттуда не били прожектора, но кто знает, не фиксировали ли происходящее их инфракрасные датчики. Цаккони очень надеялся, что не фиксировали, поскольку теперь его драгоценный посланец находился вне укрытия. Он извивался ужом, однако быстрое движение не совсем получалось — человек все время пребывал в самой нижней точке провисания. Его движение продолжалось считанные секунды, но для тех, кто его наблюдал и физически ощущал каждый пройденный сантиметр, время имело другую длительность.

Когда он коснулся каната-монолита, все немного перевели дух. Поскольку карабин-защелка тоже сдвинулся вниз, теперь посланец находился ниже наблюдателей. Один из людей вверху давал ему неяркую подсветку для ориентировки, а тот не терял времени даром. Охватив ногами блестящий от воды канат, словно наездник на гигантском морском змее, он быстро крепил рацию-ретранслятор длинной клеящей лентой. Стоящие наверху не сводили с него глаз, хотя его черный силуэт был едва различим, однако их глаза уже привыкли к темноте. Она царила не только в шахте, но и в коридорах: те вверху находящиеся личности оставили захваченные противником этажи без освещения.

Теперь у Цаккони появилась собственная связь с одним очень нужным человеком. Стоило ее проверить, хотя использовать по прямому назначению было еще рано.

— «Шаи», это «Апис». Есть возможность говорить?

— Величайший из статусов, — склонился в поклоне вошедший в оперативный центр управления Нобуёси, — вынужден побеспокоить в силу обстоятельств. К нам прибыл парламентер.

Все присутствующие воззрились на начальника местной разведки в полнейшем недоумении: после выпуска из гнезд известного только Аргедасу числа ракет находящиеся в помещении были несколько ошарашены заявлением Нобуёси.

— Докладывайте, статус Пятнадцать, — кивнул в его сторону правитель.

— Схваченный моими людьми человек называет себя парламентером и представляет некое общество «Матома».

— Как вы сказали, статус Пятнадцать? — холодно переспросил Самму Аргедас.

— Я довожу до вашего сведения, что схвачен неизвестный…

— Молчать! — тихонько рявкнул диктатор, и Нобуёси проглотил заготовленную фразу. — Я не о том. Вы изволили выразиться: «Схвачен моими людьми», я правильно понял?

Начальник разведки замер подобно кролику, глядя в рот поднимающему голову удаву.

— У вас что, статус Пятнадцать, есть свои люди? Вы что, забыли, почему прогресс на нашей планете остановился и почему он застрял на Земле? У всех — и здесь и там — появились свои интересы, собственная задница стала дороже общества в целом. Вы забыли это?

— Вы не так поняли, статус Восемнадцать, то есть я хотел выразиться иначе, но так получилось… — потерянно залепетал виновный, но диктатор уже сменил гнев на милость.

— Ладно, сейчас не время заниматься мелкими вопросами, оставим на потом. Так о чем вы?

— Известная разведке организация «Матома» прислала человека с требованиями. Список их довольно велик, но я не смею его прочитать вслух. Изволите ли ознакомиться лично?

Самму Аргедас взял из его рук лист плотной бумаги и некоторое время изучал его. Затем он обвел окружающую свиту победоносным взглядом.

— Все читать не стоит — обычный бред типа требования сложить власть и передать ее этой самой «Матоме». Интересны их цели, главная, например: принятие условий капитуляции, предложенных противником. Кто-нибудь слышал условия, которые нам предлагали земляне? Может, о них знает наш пленник? Ну-ка, статус Ноль, изволь довести.

Теперь все взгляды обратились к Хадасу Кьюму. Тот потерянно молчал.

— Как видим, никаких требований лунная база не предъявляла, и вряд ли она имеет полномочия вести переговоры. Так что цели у знаменитой «Матомы» абсурдные. Далее: сколько наши посланцы в пути?

— Час двадцать, статус Восемнадцать, — ответил ему командующий вооруженными силами Абдуэн-Монсар.

— Через несколько часов, господа, это агрессивное посольство параноидальной Земли на Мааре перестанет существовать. Дорогой Нобуёси, когда мы должны ответить на послание?

— Вы им ничего не должны, статус Восемнадцать, но они вообще не оговаривают время.

— Тем более. Возьмите-ка этого посла и окуните в «волшебный сосуд» секунд на тридцать, да так, чтобы его потом можно было опознать, и отправьте его обратно «наложенным платежом». Вам ясно?

— Предельно понятно, статус Восемнадцать. Разрешается мне убыть?

Аргедас кивнул и отвернулся.

Война шла на многих уровнях. Эффективнее всего действовали маленькие ударные группы сплоченных подготовленных бойцов. Если такой группе везло и она, используя старые заброшенные выработки и забытые штреки, добиралась до цели, ее появление сеяло в рядах противника смятение, а это означало почти победу. Однако везучих было не так уж много. Часто группы вторжения натыкались на умело поставленную засаду и тогда, неся потери, откатывались. Все малые группы были вооружены по возможности хорошо, поэтому дело редко доходило до рукопашной. Рвались узконаправленные осколочные мины, выкашивая пехоту, как тростник, били по ушам и глазам различные глушащие и слепящие приспособления, а многоствольные станковые пулеметы легионеров часто становились вовсе непреодолимым препятствием. Почти все подземелье превратилось в подобие войны двух муравьиных кланов, только в несколько десятков тысяч раз большего масштаба в размерном отношении и несоизмеримо большего в эмоциональном.

Однако на некоторых направлениях война выходила из-под контроля, что в истории случалось всегда. Тут сталкивались далеко не самые подготовленные, гораздо хуже вооруженные и отнюдь не самые решительные и стойкие, однако обстоятельства главенствовали над их волей и желаниями и втягивали этих людей в бешеный смертельный круговорот. Здесь властвовали толпы, а они, как известно, глупее каждого по отдельности.

Западная подземная галерея была широка, здесь даже проходила рельсовая железная дорога для доставки тяжелых грузов, но для такого случая этот просторный, овальной формы коридор оказался узковат. Здесь сошлись в рукопашной две армии. И та и другая были вооружены чем бог послал, а потому никто не мог поубавить силы противника до прямого столкновения. В основном оружие было холодное, изготовленное хап-способом, оно лишь чуть-чуть удлиняло действие руки. Нельзя здесь было использовать ни фалангу, ни какое-либо другое тактическое построение древности, да и не ожидали противостоящие группировки такого массового столкновения. Обе врезавшиеся друг в друга массы не догадывались о том, что их встреча была не случайностью, а спланированным ходом оперативного штаба, возглавляемого Аргедасом. Правда, у многих мелькнула такая мысль, когда внезапно погас свет, усиливая смятение. А передовые отряды уже калечили друг друга. Во внезапно наступившей темноте стороны попытались отхлынуть назад, но не тут-то было. Сзади их подпирали накатывающиеся волны новых воинов, где-то там подсвечивали фонари, и в их мельтешащих лучах люди продолжали резать друг друга, попадая не только по врагам, но и по своим. Напрасно командиры взывали к порядку, их команды тонули в предсмертных криках жертв и бушующей, не могущей участвовать в событиях массы. Население Джунгарии не отличалось особым гуманизмом, не способствовали его появлению условия жизни в этой подземной резервации. Возможно, влияли и мистические факторы: многие ощущали себя в некотором смысле людоедами, почти все верили слухам, что мясо, подаваемое на стол, человеческое, но точной уверенности все-таки не было.

Драка велась нешуточная, однако от плохой организации, да и невозможности правильного управления в таких условиях, происходила свалка и ни одна из сторон не могла воспользоваться преимуществом в количестве или силе. Численный перевес не оправдывал себя, поскольку нельзя было ввести в бой все резервы и даже производить смену передового эшелона — пространство не позволяло этого, а сила человеческая при большом числе уравнивается, играет роль общий боевой порядок, но здесь его не было. Резня в кромешной тьме продолжалась около двадцати минут, но для тех, кто в ней участвовал, они показались вечностью. Некоторые умирали даже не от ран, а от перенапряжения сердечной мышцы. Азарт боя в передних рядах быстро свелся на нет, и если бы не напирающие сзади, он бы давно прервался. Задыхаясь, лишь считанные минуты назад рвущиеся в сражение бойцы вяло оборонялись, тыча в темноту остриями ножей и копий, но неумолимый напор сзади не давал им расслабиться, вдавливая в такую же ощетинившуюся преграду. Однако общее смятение передалось наконец в самые задние ряды, и находящиеся посередине люди рассредоточились в других ответвлениях подземелья. Почти все они были тупиковые, но тем не менее ослабили давление на передние шеренги, ведущие поножовщину, и те смогли отступить, прихватывая некоторых раненых.

Рой вышел из зоны действия стационарных лазеров, хотя их мощи еще хватало по крайней мере на поражение ложных целей, однако на расстоянии более двенадцати тысяч километров начала давать частые сбои система наведения. Предвыстрелочное прицеливание производилось широким лучом инфракрасного лазера, но на таком расстоянии и им стало неудобно держать цель в фокусе. А еще, многие спутники прикончили топливный ресурс, некоторые были уничтожены или вышли из строя от перегрева, другие окутались настолько плотными облаками выбросов собственных резонаторов, что это повлияло на оптические системы в худшую сторону. Кинетические пушки тоже опорожнили арсеналы, выдав напоследок в сторону уходящего роя довольно легкие, но точные атомные мины. Их взрывы явились завершающим аккордом в пьесе о прорыве передовой линии. Ослепительные адские вспышки почти не убавили число боеголовок, зато подчистили ряды отливающих металлом воздушных шаров.

А на Маарарской базе «Беллона-1» люди и техника усиленно готовились к отражению атаки: у них было достаточно много времени в запасе. Беспечная местная луна продолжала проваливаться в бесконечном падении по орбите, не ведая о своей судьбе, давным-давно она привыкла к метеоритным ударам, особенно на начальном этапе своей жизни много-много миллионов лет назад. Но рассыпавшиеся в пространстве наконечники ракет оставили в покое не слишком надолго. Где-то не доходя трети пути до цели с ними, встретились управляемые людьми летательные агрегаты. Уже с дальних подступов они выслали вперед сверхлегкие ракеты точного попадания. Боеголовки более не желали сопротивляться: единственным их оружием оставалась маскировка за спинами хитро устроенных обманных целей и рассредоточенность. Количество и тех и других начало уменьшаться, а ведь агрессорам нужно было еще обогнуть Маару и свалиться на ее обратную, невидимую с Гаруды сторону. А их били и били. Если бы те, кто их создавал, могли наблюдать эту трагедию, они бы вырвали на себе все волосы.

А когда статус Шесть очнулся, первое, что впилось в его сознание, была боль. Он смутно помнил, где он находится и кто он есть такой. Он заставил себя приподнять пылающие веки, но и это не внесло ясности: мельтешащие пятна на фоне тьмы не исчезли — он по-прежнему был слеп. Прикрыв глаза, он попытался вспомнить: ничего не получалось. Не удалось и пошевелиться, боль во всем теле резко дернула, гася подобную попытку. Так он и лежал, сознавая, что умирает и в обиде от того, что не может сообразить, кто он и как здесь оказался.

Так продолжалось долго, иногда он стонал, порой начинал что-то чувствовать: вроде как кровь, она выдавливалась наружу и бежала по его телу вниз, и тогда боль усиливалась. Из очередного потока боли его вывел луч света, а еще голоса. Теперь он видел лица, склонившиеся над ним, совсем незнакомые лица. Тогда он вспомнил, как рванула кумулятивная мина, и как она, наверное, смела всех остальных, тех, кто находился дальше. Но у него еще рождалась надежда, что это свои и скоро его отнесут в больничную палату, а там обученные медицине высокие статусы возьмутся за его лишившееся кожи тело. Он еще успел испугаться, что одежда тоже сгорела, а медальон сплавился, и теперь эти незнакомые люди примут его за младшего статуса: нужно было им сказать. Он начал что-то хрипеть, но его не слушали, над ним уже говорили другие, светя фонарями прямо ему в зрачки.

— Вот вам мясо. Даже уже поджаренное. Отдайте его Гроссмейстеру, путь скоренько сообразит похлебку. Наши люди не ели нормально с тех пор, когда мы ограбили продовольственный склад. Ну и дурни же эти статусы — ладно мы, но как они сами напоролись на собственные мины? Сколько, интересно, их здесь полегло? Очень надеюсь, что не меньше наших.

И тогда статус Шесть ощутил невиданную боль, его уже волокли, рывком втащив на широкую монорельсовую колею. И где-то за горизонтом сознания тот неизвестный распорядился:

— Прирежьте его, не будьте извергами, мы ведь революционеры.

И все кончилось.

Грегори не торопясь облачался в снаряжение. Главным его составляющим был мини-акваланг. Закрепляемый на животе небольшой плоский футляр имел внутри себя запас воздуха почти на два часа работы. Это превышало, по расчетам Грегори, необходимость раза в три, однако другого варианта комплектации не было, да и не мешал этот запас. Вся амуниция была местного джунгарского происхождения и создана специально для применения в условиях подводных пещер, когда горы так стискивают человека, что приходится извиваться ужом, проскальзывая к цели. Еще у Грегори были два мощных фонаря на груди и на лбу, прибор тепловидения, шумоуловитель, очень длинный, но почти невесомый шнур из мономолекулярной нити, ну и, ясное дело, оружие, целый склад — был даже специальный пистолет для использования в гидросфере. Он мог прошить человека насквозь с дальности сорок метров пятнадцатисантиметровой железной стрелой: жалко, впереди у него, в подводных полостях Гаруды, имелось мало таких длинных участков, но все же Грегори сомневался в необходимости взять его не более секунды. Закончив, статус Десять осмотрел своих напарников, и тогда они нырнули. Холодная, не знающая жизни вода, стиснула их в своих объятиях: даже сквозь специальный костюм это отлично чувствовалось. Приятного было мало, но нужно было двигаться вниз. В искусственном свете скальные выступы переливались, разламывая широкий, расходящийся луч на спектральные составляющие, и камни становились многоцветными радужными игрушками. Темный, нежилой интерьер пещеры превратился в сказочную страну. Вначале эти волшебные стены вокруг стали смыкаться вокруг людей, но затем, сдаваясь их неумолимому движению, расступились насовсем. Аквалангисты на мгновение замерли, зависнув в самой вершине гигантского купола. Лучи мощных фонарей заметались, разыскивая препятствия… Их не было. Туда, в прозрачную бездну, уходили световые пучки и гасли в отдалении, не давая отражения, и когда они нацелились вниз — все повторилось. Неторопливо работая ластами, компенсируя этим выталкивающую силу гидросферы, люди начали продвижение вдоль загибающегося к центру планеты потолка. Они радовались, что им не надо нырять туда, в таинственное пространство без дна и стен, и, возможно, уходящее в глубину на мили. Все это не укладывалось в голове, ведь там, над ними, находились основные этажи родного закопанного в скалы города — на чем же он держался?

Из чистого интереса, а вовсе не для того, чтобы проверить прибор, хотя себе он внушил именно это, Грегори остановился и достал из футляра эхолот. Давление воды медленно, но неумолимо придавило человека к верхнему горизонтальному потолку. Грегори включил прибор и сквозь очки посмотрел на табло. Невидимый звуколуч прошил галерею насквозь сверху вниз и обратно, мгновенно выдав результат. В это мало верилось: всего шестьдесят метров. Грегори поднес прибор ближе к глазам, хотя и так видел превосходно. В некотором смысле стало спокойнее, но романтика ушла, все они уже поверили, что под ними ничем неизмеримая бездна. Он переключил единицы измерения, заменяя метры дециметрами, так цифра выглядела внушительнее. Сделать ее еще солиднее он не мог — длина используемой эхолотом волны не позволяла этого. Грегори убрал прибор и нырнул, нагоняя товарищей.

— Командир, — обратился к Цаккони подскочивший из темноты Витторио. — Оттуда, сверху, что-то спускается.

— Саданите по ним хорошенько, и все дела.

— Возможно, вам стоит посмотреть, если, конечно, я имею право советовать.

По взгляду Витторио, которого он знал довольно давно, Цаккони понял, что дело неотложное, и, отодвигая нарисованные от руки разрезы подземелья, встал. Когда он добрался до выхода из коридора, это уже прибыло. Те, кто спускал сверху груз, не могли точно рассчитать длину троса, и поэтому груз продолжал опускаться. Прямо напротив прохода медленно, немного вращаясь и раскачиваясь от движения, вниз следовал обвешанный лампочками подобно рождественской елке и скрепленный проволокой человеческий скелет. Но это было не самое страшное, самое кошмарное было то, что вместо черепа красовалась целехонькая голова. Когда в своем неторопливом кружении затылок несчастного отодвинулся, уступая место лицу, внутри живого черепа Цаккони сверкнула молния: это был Абдуэн-Монсар, парламентер, посланный наверх руководством.

— Втащите его, — хрипло распорядился Цаккони. — Только осторожно, на нем могут быть мины.

Его кулаки сжались, а костяшки побелели. Он бросил взгляд вверх, хотя не мог пронзить зрением туманное марево гигантской шахты и увидеть тех зверей наверху. Как он хотел их крови.

— Гиллеспи, мы можем как-нибудь использовать бомбардировщики?

— Да, мы с фрегат-инженером Страбоном кое-что прикинули. Время у нас есть. Можно быстренько снять с готовых к полету машин дополнительные ускорители. Им ведь не надо будет подруливать к планете. Нацепляем на них все наличные противоракеты и пусть идут на перехват. Вы даете добро? Учтите, наши асы давненько не перехватывали космические, да и воздушные цели.

— Меньше лишних слов, Гиллеспи. Сколько у нас ракет?

— Не очень много. Несколько сотен штук. Кто мог думать?

— Так цепляйте все, что есть. Хорошенько проинструктируйте летчиков, чтобы они, не дай бог, не посбивали друг друга. Далее. Сможем мы использовать атомные заряды: «Фурии-8», например?

— «Колотушки»? Они предназначены для атмосферы, но сейчас что-нибудь сообразим, посоветуемся со Страбоном. Важно ведь техническое решение исполнимое по времени?

— Ясное дело. Давайте шевелитесь. Эти сволочи прут напропалую.

Командир базы отключился и вновь уставился на дисплей сообщений. Сюда сходилась вся оперативная обстановка. Он вместе с несколькими помощниками находился в большом помещении высшей защиты, самом укрепленном местечке подлунного мира. Даже в случае разгерметизации всей Маарарской военной колонии здесь должны были сохраниться комфортные условия существования на долгое время. Капсула-штаб была также по возможности защищена от ударных сейсмических волн, проникающих боеголовок и прочих прелестей ядерной войны. Если бы задача астро-адмирала Гильфердинга была только в собственном выживании, то, закупорившись в этой сложной скорлупе он бы уже мог ни о чем не беспокоиться. Однако сейчас он продолжал наблюдение и отслеживание поступающей информации. Ныне его работа в основном сводилась к положению внимательного наблюдателя: космические автоматизированные эшелоны обороны не нуждались в коррекции человеческими мозгами. Его задача сводилась к оценке их эффективности и той работе, которую они оставят людям.

Все, кто его знал близко, звали его Бумеранг. И кроме того, все знакомые его побаивались: он очень хорошо это чувствовал, а ведь ему было всего тринадцать лет по земному летосчислению. За эти годы он не получил ровным счетом никакого образования, хорошее на этой планете перестали давать давно — лет двадцать назад, плохенькое, — муравьиное давали и ныне, но он умудрился не получить и его. Зато он прошел хорошую школу жизни, или вернее, выживания и почти регулярно хорошо питался. Он любил мясо, еще больше печень и предпочитал сырую. Сегодня Бумеранг стал очень горд: сам Заудиту Тит — Святой Освободитель, отправлял его в дело — вот как он прославился за свою короткую жизнь. Дело, которое ему поручили, было очень ответственное, но нравилось Бумерангу не только этим: оно не связывало ему рук и давало возможность без отрыва от его выполнения насытиться, а сейчас он был очень голодный, вот уже две недели он питался вареными брикетиками из водорослей, как и все. То, что сейчас его терзал голод, тоже очень нравилось Бумерангу — ведь чем дольше длилась его нездоровая диета, тем приятнее будет покушать печень. А скоро, очень скоро, у него в руках будет свежая теплая печень, мясо тоже будет, но, видимо, теперь он сможет себе позволить питаться исключительно печенью. На некоторое время сознание Бумеранга удалилось в сложные дебри предсказания будущего, что вообще-то с ним не случалось, наверное, на мозги давила эта долгая нездоровая диета: он вдруг представил, что в награду за его подвиги глава повстанцев станет с ним дружить и вместе питаться, Бумеранг будет приносить ему еду, и они вместе будут дегустировать добытое. Интересно, станет Заудиту Тит есть сырое, да еще руками, как любит Бумеранг? Но даже если не станет, Бумеранг не будет обижаться на вождя всех угнетенных, ведь Бумеранг умеет хорошо готовить печень, вкусно готовить. Бумеранг будет носить своему старшему брату самую лучшую печень, ведь после победы никто не будет запрещать Бумерангу охотиться на эксплуататоров рода человеческого когда угодно. Самая лучшая жирная печень была у старших статусов, как знал Бумеранг: чем выше был статус, тем вкуснее и больше был у него этот полезный Бумерангу орган. Бумеранг никогда не анализировал, почему это так, вообще-то он еще и никогда не пробовал печени самых высоких статусов, он не был силен в теоретической анатомии и даже не знал, что такая наука есть, он не связывал тонким гипотетическим построением более высокое служебное положение с более изысканным питанием: столь далеко идущие выводы были для него чрезмерно сложны, и он бы наверняка потерял нить рассуждений, растолкуй ему кто-нибудь такое, но он был уверен в этом всегда, как и в том, что Гаруда состоит из нор. Правда, были в этом правиле исключения

— самая наивкуснейшая печень находилась, конечно, внутри женщин. Тут, строя нить рассуждений далее, можно было прийти к выводу, что опять же чем выше статус другого пола, тем вкуснее его внутренности, но тут Бумеранг снова сбивался на более прозаические вещи — он начинал терзаться воспоминаниями, он видел перед собой кусочки старых, еще с Земли вывезенных стереофильмов, в которых было множество женщин. Таких женщин, как в этих фильмах, Бумеранг не видел никогда: он был убежден, только никому об этом не говорил, что внутри этих суперженщин находится самая вкусная печень во Вселенной, просто сладкая, как легендарный и никем не виданный земной мед. Еще он знал, что этих женщин разводят на далекой заоблачной Земле для получения этого вожделенного продукта, и возможно, когда они одержат победу и когда Святой Освободитель снова помирит их планету с Землей, тогда земляне подарят им несколько таких женщин для разведения. Как их там будут разводить, в этом Бумеранг не очень разбирался, но он верил, что найдутся умные люди, которые смогут это сделать.

Запах печени уже начал щекотать раздувшиеся ноздри Бумеранга, когда он уперся лбом в очередное препятствие. Покидая трепетные мысли, Бумеранг наклонил голову и, напрягая пальцы (использовать всю просунутую вперед руку он не мог, поскольку не было места ее распрямить) протиснулся еще чуточку вперед. Еще в течение примерно десяти метров горизонтального движения он полз, словно уж, сделав себя максимально плоским и узким: скальная ниша сдавливала его со всех сторон. Вот уже более четверти километра Бумеранг продирался через этот проточенный за миллионы лет подземный водяной канал. Вода давно не струилась по нему, видимо, после того, как в дело землекопания вмешался человек, что-то в распределении жидкости в недрах изменилось, она ушла по другим, проторенным человеком рукавам. Умение передвигаться по самым непроходимым местностям — внутренним пространствам этого мира — являлось достоинством Бумеранга, и за это его тоже уважали, но не за это боялись. Бумеранг мог пройти туда, куда добраться считалось вовсе невозможным, он всегда добирался: иногда для этого нужно было сделать крюк в вертикальной или горизонтальной плоскости, много раз вернуться туда или сюда, то, что по прямой составляло, возможно, метров десять, здесь, в его мире, могло вычисляться километрами: вода была глупой, она точила пути не по кратчайшему расстоянию, а по пути наименьшего сопротивления горного материала. Она была очень слабоумной, эта вода, сотни тысяч лет назад, но она всегда добиралась до цели, как река в верхнем мире достигает моря, никто ведь никогда не видел заблудившейся реки, правда? Вот и Бумеранг был точно таким. Он не был Евклидом, он не умел соединять точки по прямой, не знаком он был и с Лобачевским, который делал это по-другому, но он всегда находил путь к цели, за это eе ценили, но не за это боялись.

Сегодня у Бумеранга была цель, поставленная другими, а не им самим, и это было ново и волнующе — помочь другим, в нем нуждались, это было просто здорово, и нуждались в нем не абы кто, а сильные мира сего, полубоги, ведущие за собой всех. Дело в том, что Верховный статус перекрыл нормальные коммуникации, и если Бумеранг не сможет добраться куда надо, то старшие статусы смогут перестать давать воздух вниз или сделать еще какую-нибудь гадость: ведь очень удобно действовать сверху вниз, Бумеранг это хорошо знал. Не зря у некоторых народов вертикальные и горизонтальные меры измерения различны: двадцать метров вверх гораздо сложнее преодолеть, чем двадцать метров вперед, потому футы не равны ярдам. Правда, о таких тонкостях Бумеранг не думал, он просто двигался. Для него самого оставалось загадкой, как он не теряет направление, действовал ли он по нюху, по слуху улавливая тончайшие шумы и запахи, а может, его редкие волосы ощущали малейшее движение воздуха? Он не знал этого, но и не мучался загадкой. Вот сейчас он почувствовал, что до цели очень недалеко.

— Внимание, «Апис», начинаю спуск десантников вниз, — неслышно доложил «Шаи». В действительности это была девушка семнадцати лет от роду, звали ее Лахути, она являлась статусом Пять, но ей это не нравилось. Она родилась и всю свою жизнь провела в подземном мире, ей не с чем было его реально сравнить, однако ей много чего не нравилось, наверное, поэтому она и примкнула в свое время к движению Заудиту Тита. Она восседала на пульте управления гигантским барабаном, назначение коего было двигать по стволу шахты клети и прочие подвесные грузы. Работа, которую она делала, была явно по силам простейшему электронному автомату, однако это была очень ответственная работа и до конца машинам ее не доверяли. А вот ей власти доверяли. О том, что она связана с оппозиционной и запрещенной партией «Матома», они ведать не ведали, зато знали, что ранее она состояла в «Шурале» и это учитывалось. Беспроволочный радиопередатчик был вживлен ей в челюсть, потому она могла говорить почти беззвучно, даже не открывая рта. Слабенький сигнал его ретранслировался в замаскированный в тягловом механизме более массивный прибор, а из него со скоростью, близкой к скорости света, сигнал бежал по виткам каната прямо вниз на дешифратор, установленный Цаккони. Сигнал был донельзя слаб, кодировался особым образом и почти сплошь терялся в окружающих электромагнитных полях находящегося в зале подъемных машин оборудования. Девушка никогда не видела своего теперешнего собеседника, она даже не знала его имени и представляла его стальным рыцарем, идущим на ее спасение оттуда из нижерасположенной преисподней. Она впервые участвовала в настоящем серьезном деле подполья, и на кон была поставлена ее голова. Однако те, кто втянул ее в операцию, были уверены в ней: в свое время она прошла испытание.

— Сколько десантников, «Шаи»? — спросили снизу. Она удивилась, неужели они не могут знать простой вещи: отсюда из зала она абсолютно не имеет возможности наблюдать посадку в клеть-капсулу.

— Я не знаю, — честно ответила Лахути и пояснила ситуацию. — Я слышала, что несколько десятков. Я последовательно загружаю все три этажа капсулы.

— Понял, «Шаи». Вы сможете произвести торможение на нашем уровне? — Данный вопрос был равнозначен приказу, и его выполнение ставило ее жизнь в полную зависимость от планируемого события. Стальной рыцарь явно мало интересовался дальнейшей судьбой своей царицы. Словно улавливая ее мысли с замаскированного в челюстной кости динамика, добавили: — Наши люди прибудут к вам с минуты на минуту, постарайтесь продержаться. Мы верим в вас, «Шаи».

Грегори снова смерил глубину: девятьсот? Он на мгновение забыл о переводе шкалы измерения на дециметры и испугался. Все равно столб воды высотой девяносто метров. Там внизу будет девять атмосфер, и вся эта масса попрет в нижние этажи. Не верилось, что три столь миниатюрных заряда могут сорвать базальтовый щит на дне, который не смогла прогрызть природа за тысячелетия. Но ведь это, черт возьми, были атомные мины, как-никак, а не какая-нибудь обычная динамитная дребедень. Что начнется там внизу? Неужели столь большие разрушения оправданы? Все эти годы подземной борьбы с неразумным сопротивлением планеты и стихийными всплесками контрреволюционной деятельности людей Грегори верил в себя и еще в Самму Аргедаса. В себя потому, что оставался жив, когда другие гибли, а в статуса Восемнадцать потому, что он всегда побеждал. И сейчас тоже не стоило сомневаться в запланированных действиях.

Грегори подсветил часы, отмечая время, и обвел фонарем своих молчаливых спутников. Они мерно работали ластами, компенсируя выталкивающую силу воды. Как мало их осталось. Как много они положили в этом походе. Одним мощным гребком он приблизился к Уко Рионду — статусу Три с перспективами роста, подающему надежды саперу группы. Грегори сделал знак остальным удалиться, что те и сделали, скрываясь в мутной, темной пелене. В принципе в этом не было смысла: если миниатюрный заряд рванет — испарятся десятки кубометров воды, станет излучением и сам Грегори с помощником, а его люди мгновенно сварятся живьем, прежде чем успеют расплющиться о стены этого гигантского сифона. Уко Рионду вскрыл блок управления и стал снимать предохранительные системы. Одна за другой исчезали невидимые страховочные путы, отделяющие ад от реального мира. Где-то там неразумные атомы калифорния продолжали зазря выпускать в пространство нейроны, но им недолго осталось ждать своего предназначения. Затем Уко замер, ожидая, пока Грегори проверит его работу и даст команду.

Они опустились глубже, почти на тридцать метров ниже основной группы. А потом она пошла вниз, одна, без сопровождения людей догонять своих двух сестер-близняшек. Грегори посветил, словно показывая бомбе дорогу, но она не нуждалась в помощи, она сразу исчезла в мутном облаке черноты. И тогда они понеслись кверху, как могли быстро.

Он услышал впереди движение, а в нос ударил резкий запах. Это было животное, одно из самых приспособленных животных с планеты Земля: никто его на Гаруду специально не завозил и звездолетов оно тоже, по-видимому, не строило, но отстать от человека оно не могло и последовало за ним в галактические дали. Это была крыса. Видимо, грызун тоже почуял пришельца и, наверное, даже удивился своими немногочисленными извилинами нахождению его тут. Ни человек, ни крыса абсолютно ничего не видели в окружающем мраке, и оба, исходя из инстинкта и опыта, прикинули взаимную опасность. Для Бумеранга движение в этом псевдотуннеле было односторонним, он знал, что никак не сможет пропустить эту крупную крысу через себя: они просто не разойдутся, даже если захотят действовать согласованно, но эта наглая тварь явно не желала разворачиваться и отступать. Вообще-то после начала ядерного катаклизма взаимоотношение представленных в туннеле видов сильно видоизменилось: раньше только крысы иногда нападали и ели человека, а теперь и человек стал выслеживать и есть крыс. А уж после воцарения прямоходящего под землей, в природной нише обитания грызунов, эта тенденция вообще вошла в норму. Соревнование и борьба видов достигла апогея, правда, поскольку крысы были достаточно умны, но абсолютно технически неграмотны, человек все же оставался в преимуществе, но ведь у него было полно других дел, кроме отлова грызунов.

Бумеранг затаился. Он не мог подтянуть вперед другую руку, не мог достать свое острое оружие: не было места. Он ничуть не испугался, он просто ждал, расслабляя уставшую, вытянутую вперед правую руку. Мозг крысы был маленьким, и размышляла она недолго, в этом было ее явное преимущество перед любым человеком, даже таким серым, как Бумеранг. Вообще крыса уже оценила размеры человека: он был совсем невелик для своего вида, неподвижный, мало опасный, без сомнения, съедобный, кроме того, он совсем обнаглел и занял ее извечную территорию. Она еще не надумала окончательно, что предпринять, и решила сделать разведку-выпад: она вцепилась ему в палец. Этого он и ждал. Его руки были небольшими, но очень быстрыми, достаточно чувствительными и цепкими. Через долю мгновения ополоумевшее животное билось в его пальцах, стремясь освободить голову. Бумеранг подтянул его ближе и сильно прижал к грунту: лишь теперь он смог задушить эту опасную тварь.

Несколько отдышавшись и придя в норму, он начал взвешивать варианты дальнейших действий. Вариантов было всего два: можно было съесть крысу, хотя он не любил есть их сырыми, и можно было не есть. Кушать очень хотелось, но, с другой стороны, впереди его ожидали явные деликатесы: стоило потерпеть. Он полез дальше, по пути вдавив своим туловищем еще теплую тушку в скалу.

В небе вершились ослепительные фейерверки. Мертвая, застывшая жизнь неземных созвездий озарилась великолепными сполохами мгновенно рождающихся бело-фиолетовых звезд, в хороший любительский телескоп можно было, не слишком прицеливаясь, рассмотреть стремительно летящие пылающие капли — это вспыхивало неиспользованное топливо последних, дополнительных ступеней подземных монстров, очутившихся в стихии, к краткой жизни в которой они были рождены, или это раздувались оранжевыми шарами стационарные, ощетинившиеся оружием станции. Это было бы так красиво созерцать сквозь тысячекилометровый барьер прозрачной атмосферы Гаруды или через защитное стекло шлемов-масок с поверхности Маары… Но воздух Гаруды давно потерял прозрачность — пыль и пепел загадили его, сделав эти сотни километров высоты менее проницаемыми для света, чем галактические туманности протяженностью в тысячи световых лет, а на поверхности луны отсутствовали праздношатающиеся, они отсиживались в убежищах, гадая о причинах случившегося, или восседали в креслах боевого расписания, пялясь в стереоскопические экраны. И инициированные людьми процессы повторяли бессмысленность природы, которая расходует миллионы красот, в триллионах случаях против одного, не теша наблюдателя. Впервые за десятилетия космос расцвел новыми яркими красками, и действо это длилось и длилось…

В этой какофонии красок никто не засек и не приметил, как на фоне выведенных из строя противодействием земной техники и сошедших с пути по неведомым никому причинам боеголовок группа ракет отклонилась от курса. В таком массовом запуске отбраковка в результате нерадивой сборки или неверного учета неожиданных факторов была неминуема, инженеры Джунгарии не проводили настоящих пусков. Теоретически предполагаемый брак перекрывался громадным числом изделий. Само увеличение числа наращивало вероятность сбоя, и для его нейтрализации снова применялся рост количества единиц техники — тот снова усиливал число сбоев и оптимального минимума нельзя было достичь, и тогда разработчики сдавались и шли на компромисс с законами этой Вселенной, основанными на вероятности. Отклонение данных ракет от курса было предусмотрено заранее, но те астрономы, что рассчитывали их маршрут, давно похоронили тайну их конечного пункта в еще более глубокой яме собственного потустороннего существования.

Машина, поднимающая клети, была устроена по древним, отработанным, экономящим электричество методам: грузы были закреплены на барабане с обоих концов, посему, когда одна клеть опускалась, другая поднималась, и без учета сил трения работа механизма затрачивалась только на подъем полезной массы. Поскольку ствол был глубок, скорости в нем применялись солидные, ибо от них зависела пропускная способность, а значит, сама жизнь подземного царства-государства. Однако стремительность, с которой опускались вниз легионеры, намного превышала допустимую правилами для транспортировки людей. Они этого не чувствовали, все в мире относительно, а закрытые в капсулах, они не имели внешних ориентиров. Ничто не мелькало в окнах, потому как отсутствовало внешнее освещение, а организм наш реагирует только на ускорение. Большинство солдат вообще пользовались этим транспортом считанные разы, посему многие выполняли наставления из инструктажа начальника добросовестно. Они держались за поручни, опустили тяжелые предметы на пол и немного согнули ноги в коленях, опасаясь аварийного торможения, ведь, по рассказу инструктора, в случае неожиданного сбоя напряжения камера-клеть стопорилась мгновенно и тогда ничего не стоило поломать коленные чашечки от собственного веса.

Они проскочили уровень «четыре», назначенный командованием для разгрузки, однако абсолютно не догадались об этом. Их путь лежал теперь ниже, в неизвестность накатывающегося с крейсерской скоростью будущего, и судьба их висела не только на сверхпрочном волоконном канате, но и на хрупких пальчиках молоденькой девушки Лахути, мечтающей о своем неизвестном стальном рыцаре.

Когда ее глаза, прилипшие к мельтешащему колесу прибора, отсчитывающего метры, опознали нужные цифры, что было непривычно, поскольку за свою практику она не видела столь быстрого вращения счетчика, она сделала серию запланированных заранее движений ногами, руками. Такого сочетания команд она тоже никогда не давала. И никакие автоматические блокировки не смогли ей помешать.

Там, в темной глубине проточенного в Гаруде вертикального туннеля, произошла новая краткосрочная трагедия. Огромная, наполненная людьми трехэтажная повозка внезапно замерла, когда длиннющий канат резко остановил ее неудержимое падение. За счет своей гигантской длины он смог несколько скрасить отсекающее обычное время от катастрофы мгновение, растянувшись почти на полтора метра. Это была полная ерунда для его длины: толщина его при этом уменьшилась на микроны. Затем наступил обвал. Все люди, путешествующие внутри, упали. Пол, находящийся под ногами, рванулся им навстречу, сминая ступни: все они как будто спрыгнули вниз с высоты шестого этажа, причем без всякой подготовки. Раздался многоголосый хор ужаса и многослойный стон крошащихся голеней, зубов и черепов, заглушающий скрежет металла, выведенного из себя варварством людей.

Люди Цаккони, стерегущие поблизости, вздрогнули, хотя были готовы. Затем они врубили свои фонари и взяли наперевес оружие.

Пулемет у статусов был большой, дальнобойный, крупнокалиберный, с электрическим движком подачи безгильзовых патронов, с противофазным шумовиком, превращающим его громкую работу лишь в визуально наблюдаемую вибрацию, созданный давненько, еще в те славные времена, когда для войн нужны были широкие поля и дальние перспективы. Сейчас в этих прямых или плавно загибающихся штольнях многие его свойства стали избыточными, в первую очередь бешеная дальнобойность, ведь статусы просто перекрывали туннель, а повстанцы брали его штурмом. И нужна была только его сумасшедшая скорострельность и совсем не нужен прицел, ведь наведен он был все время в одном направлении. Как только тот из статусов, что смотрел в светоусилительный окуляр, замечал что-нибудь неладное, или у него в глазах темнело, он давал отрывистую команду, и его товарищ нажимал спуск. Тогда там, за триста метров, на повороте штрека, поднималась пыльная метель, сыпались искры и становилось шумно, это долго-долго хранящиеся на складе пули плющились о бетонную преграду. Вот так они и несли службу. А вытесняемые обстоятельствами толпы нападающих за углом любовались их славной работой, опасаясь слишком дальнего рикошета.

Статусов было трое, и Бумеранг наблюдал за их деятельностью с неожиданного ракурса: он лежал выше них на пятиметровой высоте и смотрел в них одним глазом через крепежную щель железобетонного перекрытия. За свою долгую жизнь в этом мире, не озаряемом луной и солнцем, Бумеранг почти научился видеть в темноте, или его не занятое в других сферах воображение, интуитивно, но правдоподобно дорисовывало к предметам плохо наблюдаемые детали. Поэтому даже узкая щель давала ему полное представление о творящейся внизу истории. В сумке у Бумеранга был пистолет, большая ценность, выданная ему накануне для выполнения общественно полезного задания, но сквозь эту маленькую щелку он не смог бы стрелять. Бумеранг даже радовался такой трудности: не доверял он огнестрельному оружию, было оно, конечно, красиво, но не внушало ему уверенности. Однако любоваться славными легионерами можно было очень долго, но ведь надо было каким-то образом нанести им вред, ведь именно этого от него ожидало все прогрессивное человечество подземелья. Бумеранг уже несколько передохнул, вдоволь, належавшись на сухом бетоне. Этот туннель явно строили нерадивые рабочие, они пожалели цемента для заполнения всех пустот, находящихся по ту сторону стандартных крепящих элементов, а может, кто-то вверху намеренно экономил материал, тайно зная о конечной стадии существования всего подземного мира, и, рассчитав вероятность, решил, что и простого перекрытия без бетонной стяжки хватит для сохранения тоннеля в целости и сохранности. Теперь

Бумеранг легко искал пути-дороги, ему был нужен маленький-маленький лаз, какой-нибудь давний перекос крепящих узлов, достаточный для пропуска в официально известное подземелье его щупленького тельца.

Им некогда было церемониться: за борт полетели раненые и покалеченные, а те из легионеров, кому повезло отделаться испугом во время торможения, перед сбрасыванием в шахту получили ножевые раны. Теперь люди Цаккони были вооружены на славу и загружены в капсулу-клеть. Дело осталось за малым, но сие от них не зависело.

— «Шаи», как у вас дела? — спросил Цаккони, теперь он окончательно проникся к «Шаи» глубоким уважением.

— Что вы там возитесь, «Апис»? Давайте быстрее. — Лахути была в панике, ее трясло после совершенного поступка.

— Вы справились отлично, «Шаи». Нагги получили по заслугам. Давайте, герой, вознесите нас повыше. Мы готовы. Увеличьте скорость выше нас метрах в ста или более, там засада.

— Ясно, начинаю подъем. Одновременно попробую подать вам клеть из параллельного барабана.

— Давай, дружище. — Цаккони был по-прежнему уверен, что разговаривает с мужчиной, поскольку рация доносила до него не живой голос собеседника, а раскодированный импульсный код.

— Всем лечь, — проорал Цаккони.

Клеть рванулась вверх. Через несколько сот метров их действительно обстреляли и некоторым не повезло. Но когда капсула осторожно замерла на уровне «ноль», у Цаккони вырвалось:

— Мы прорвались, ребята!

И все подхватили его крик. И распахнулись створки, и их новехоньким трофейным автоматам сразу нашлась работа. И сам Цаккони, нарушая свои собственные правила, бежал в первых рядах. У него была впереди своя великая цель, помимо полученного задания — захватить подъемные машины: он хотел успеть спасти «Шаи».

Астро-адмирал Мун Гильфердинг вел переговоры с Додом Мадейросом, своим непосредственным замом.

— У вас все готово, вице-адмирал?

— Да, «колотушки» подвешены, я лично проконтролировал. Как и обсуждал с вами Гиллеспи, всего по три. В полной готовности три машины. Выпустим их с разницей в пять минут, чтобы пронаблюдать эффективность, затем в дело пойдут вновь подготовленные.

— Как думаете, сработает? Все-таки в вакууме нет ударной волны. — Гильфердинг тут же пожалел о сказанном и покосился на находящихся рядом подчиненных. Последним вопросом он выдал свою растерянность.

— Я думаю, эффект будет налицо. Уж ложные цели мы точно подстрижем подчистую.

— Да, это будет кстати. Когда истинные останутся без этой маскирующей вуали, можно будет снова пустить в ход «умные» боеголовки. Вы отозвали истребители?

— Да, им передали команду.

— Теперь, наверное, вот что: нельзя полностью исключить возможности наблюдения вайшьями за ходом боя, либо даже его регулировкой. Поэтому желательно использовать все заряды сразу, одновременно или хотя бы с максимальной временной плотностью. Будем по возможности употреблять против наступающих фактор неожиданности. Можно это устроить?

Собеседник на экране кивнул.

— Какая мощность? — спросил начальник базы специально, он отлично знал ответ. Адмирал просто надеялся, что цифра произведет на присутствующих должное впечатление.

— Пятьдесят килотонн, адмирал! — бойко ответил первый зам.

— Итак, они прорвались? — спокойно переспросил Самму Аргедас.

— Да, статус Восемнадцать, видимо, у них был свой человек наверху.

— А у вас, значит, наверху своих людей не было, дорогой Нобуёси? Вы, так сказать, понадеялись на авось? И что, нельзя было перекрыть шахту напрочь?

— Статус Восемнадцать, мы не можем применять в главном стволе мощное оружие, там ценнейшие тросы подвески. Мы ведь так и не наладили их производство, это запас оттуда, из прошлого. Серьезная поломка в стволе приведет к гибели страны, по крайней мере к огромным сложностям.

— А сейчас у нас что, сложностей убавилось?

— Мы выбьем их оттуда, статус Восемнадцать. Разрешите вооружить седьмой легион оружием из арсенала «Ларец-3»?

— Нет, там слишком мощные прибамбасы для нашего маленького домика. Постарайтесь продержаться так. И вообще, поменьше болтайте о «Ларце», — отрезал Аргедас, отсылая статуса Шестнадцать, и повернулся, разыскивая глазами Хадаса.

— Статус Ноль, ко мне.

Хадас знал, чем заканчивают нерасторопные подчиненные в этом подземном королевстве равноправия, и рванулся вперед, как будто состоял на этой почетной службе лет двадцать. Диктатор не стал его ждать, а двинулся в сторону двери. Два охранника молча следовали позади. Они продефилировали не очень далеко, и, когда оказались в небольшом помещении, Аргедас жестом велел страже отодвинуться подальше. Он, видимо, включил свою «глушилку», потому как обратился к собеседнику по имени:

— Хадас, вы, случайно, не разучились водить летающие машины? Как помнится, вы хвастали, что способны оседлать любую?

Хадас молчал, не зная, куда он клонит.

— Вот, ознакомьтесь, — сказал диктатор, подавая ему массивную папку.

— Из помещения не выходить. За вами присмотрят. Напрягите извилины, засиделись вы без дела. Даю на все про все полтора часа.

Хадас открыл папку: это была подробнейшая инструкция по управлению летательной машиной неизвестного ему типа.

Он появился позади них, маленький, босой и бесшумный, словно привидение. Он всегда так материализовывался около своих жертв, правда, теперь их было трое, но велика ли разница, если ты не ведаешь страха, а после начала нападения в каждую секунду врагов будет становиться меньше и меньше, но зато количество деликатесов возрастет. Он был очень голоден, но сейчас думал о деле, это была не простая охота — это была опасная охота, самая опасная в его жизни. Он достал из специального крепления на поясе свое изобретение — острую как бритва, изогнутую и плоскую стальную пластину. Это была его гордость, он звал ее «бумеранг», хотя она совсем не походила на свой австралийский прототип, но от нее пошла его кличка: за умелое, волшебное мастерство метать его и боялись окружающие. Он бесшумно приблизил ее к лицу и поцеловал, благословляя на подвиг. Люди были уже близко и их вооруженные приборами глаза засмотрелись в противоположную от него сторону. Статусы-легионеры ровным счетом ничего там не видели, но задача нападающих с той, перекрываемой пулеметом стороны, была привлекать внимание пулеметчиков, что они и делали. Периодически за поворотом штрека слышался подозрительный шум, как будто там таскали с места на место что-то тяжелое, и тогда солдаты открывали бешеный огонь: они все время боялись, что противник успеет до их очереди разместить, в противовес им, какую-нибудь пушку, тогда им станет некуда прятаться, потому как рядом не было никаких ответвлений и ниш.

Смерть, выбравшая своим посланником тщедушное тельце недокормленного в младенчестве подростка, была уже рядом, а они все еще не чувствовали ее. Когда импровизированный бумеранг родил музыку, от стремительного скольжения по газообразной среде обитания человека, один из них — первая жертва — повернул голову на непривычный звук. Малолетний убийца, метнувший оружие, знал, что так бывает всегда, он не ведал, почему так происходит, но жертва-цель безошибочно угадывала момент и оборачивалась к вертящемуся лезвию вовремя. Это было колдовство, как и ориентация в катакомбах, и оно происходило вновь. Бумеранг легко вошел в горло, обрывая свою песнь: он мгновенно резал кадык, аорту, жилы и нервы на своем пути. Он застрял только в позвонках, почти срубив голову. Статус с неизвестным, но не очень высоким, судя по одежде, номером упал, а руки еще хотели двигаться и делали это. Бумеранг был уже рядом, он уже вынул свое оружие из поверженного и успел метнуть вновь, когда до людей дошло, что на них происходит нападение с тыла. Но один из них уже падал, скрючиваясь и загибаясь вокруг распоротого живота, и роняя свою электрическую дубинку, а другой никак не мог увидеть происходящего, он только секунду назад оторвался от окуляра, и сейчас его глаза никак не хотели перестроиться в этой сплошной тьме. А Бумерангу было некогда доставать свое грозное оружие, тот, второй, извиваясь, завалился куда-то вперед, через груду мешков с песком и там шумно умирал, визжа как свинья. И тогда пришлось пользоваться тяжелым, древним, совершенно ему непривычным пистолетом. Не зря он не любил эти штучки-дрючки: с четырех шагов он смог попасть в пулеметчика только с пятого выстрела. Оба они, и жертва и палач, чуть не оглохли с непривычки, так громко стреляла эта древняя штуковина.

И только теперь Бумеранг смог достать свое любимое оружие, а заодно и диетическое питание.

Космос — большое поле для битвы. Здесь есть где развернуться армадам любого масштаба. Но их, к сожалению, было только тридцать шесть. Их машины были серьезно облегчены от обычных составляющих полетного снаряжения, однако вместо него имелись громадные грозди упакованных внутри и подвешенных к внешней стороне небольших самонаводящихся ракет. Пилоты и волновались, и радовались предстоящему заданию. Некоторые из них даже чувствовали облегчение от происходящих событий. Они не располагали никакой информацией о потерях, нанесенных автоматической системе обороны, пока еще плохо представляли себе масштабы совершающегося происшествия, однако то, что враг показал оскал, сомневаться не приходилось. Эти наблюдаемые на радарах драконьи зубы оправдывали все их прошлые грехи в виде потерянных над сушей планеты неисчислимых эквивалентов обычного тротила.

Их рассредоточенное построение с прорехами между машинами в десять километров было не каким-то заранее спланированным, отработанным маневром, а простой мерой предосторожности, назначенной перед взлетом в приказной форме. Командование базы находилось в растерянности, и все пилоты это чувствовали. Им было запрещено вести радиопереговоры и потому нечем снять накапливающееся внутри возбуждение. Они выполняли то, за что им начисляли бешеные деньги: ставили на кон собственную жизнь, и в случае неудачи умирать им пришлось бы, имея собеседников только внутри себя.

На встречу с ними с относительной скоростью более двадцати километров в секунду спешил многотысячный рой боеголовок и ложных целей. У космических истребителей отсутствовало специальное прицельное оборудование, могущее отделить одни от других, потому особо напрягаться не приходилось. На взаимном расстоянии от целей в пять тысяч километров истребители выпустили в свободный полет подвешенные ракеты. Обогнав носители, они полыхнули заревом первой ступени, словно желая ослепить напоследок расставшихся с ними пилотов. Чувствительные передние линзы хищно мигнули, насовсем сбрасывая защитные кожуха, и впились в приближающиеся, отливающие разницей температурного нагрева, невидимые глазу стремительные точки.

Малый отряд из восемнадцати машин, причем каждая самостоятельно, совершил небольшой поворот на считанные градусы. Все истребители вновь выпустили впереди себя короткий радиоимпульс, не желая рожать очередных умных детенышей без наличия целей. После получения ответа-отражения от тысяч потенциальных жертв летчики снова тронули кнопки и тогда новая порция противоракет покинула убежище. Перед очередным повторением трюка все «Торы» получили закодированное сообщение с базы. Им предписывалось выйти из боя. Пилоты были удивлены и нехотя подчинились. Нужно было гасить гигантские скорости и разворачиваться обратно. Эта операция требовала некоторого времени.

— В крайнем случае, статус Восемнадцать, можно пересидеть здесь. Этот бункер выдержит даже атомный удар, он для того и делался, — неуверенно пояснил ситуацию глава ВГО (Внутренней Государственной Обороны), — а тут и наша гвардия подоспеет. Как вы думаете?

— Нобуёси, вы смотрели картинку с пятого уровня? Вы понимаете последствия, статус Шестнадцать? — вопросом на вопрос ответил Самму Аргедас. — Они взяли под контроль главный ствол. Теперь они выбили наши заслоны на всех его уровнях и смогут нападать с любого направления. Вы слышали доклад нашего человека с сектора «Четыре»? Они собираются использовать автономные комбайны. Если они перебросят их наверх, а, как я понимаю, они это сделают, тогда они прорежут новые коридоры и обойдут с тыла любой наш опорный пункт. Вы согласны?

Нобуёси покрылся потом: тон правителя не предвещал ничего хорошего, но снова попытался оправдаться:

— Но «Рудры» роют очень шумно, мы засечем их работу и сможем встретить где надо.

— Это приведет к распылению сил, статус Шестнадцать, и вы это знаете.

— Но можно задраить быстрой пеной любые не очень нужные штреки: понадобится не так уж много рабочих.

— В теперешний момент никаким младшим рабочим статусам не следует доверять. Нам придется держать возле них усиленную стражу, а это вновь распыление сил.

— Статус Восемнадцать, — вмешался в разговор начальник разведки, — нас ведь не волнует время. Пусть наш бункер даже окружат — мы отсидимся здесь сколько угодно, а там бунт постепенно подавят.

— Статус Пятнадцать! — рявкнул на него Аргедас, белея от сдерживаемого бешенства. — Мне начинает казаться, что меня окружают сплошные дураки или предатели. Если нас блокируют в центральном штабе, возглавляемая Заудиту Титом голь обрежет нам связь, и тогда мы потеряем контроль над обстановкой. И что тогда с того, что у нас полно пищи, регенерируется воздух и есть электричество? Вы вправду верите пропаганде собственного отдела о том, что нас все любят за подаренную счастливую и полную героического труда жизнь? Вы уверены, что нас будут торопиться освобождать, а не подложат в нижерасположенной штольне атомный фугас? Изыдите с глаз моих, пока я не отдал приказ пополнить вами запас провианта. — Диктатор повернулся к аппаратуре связи. — Ну-ка дайте мне «Ларец-3». — Ему подали трубку. — Дзена Пу мне… Да, это статус Восемнадцать. Скоро к тебе прибудут мои люди со специальной бумагой. Выдашь им микрозаряды и короткоствольные метатели… Что? Конечно, я в курсе, что Грегори получил бомбы. Да плевать мне, что они при применении получат дозу, зато «Матома» поперхнется… Статус Восемь, прекратите разглашать военные секреты по телефону.

Некоторое время Аргедас сидел, уставясь в одну точку. Телохранитель молча взял из его руки замолчавшую трубку и водрузил на рычаг. Затем правитель едва слышно распорядился:

— Баджи Рао ко мне.

Слова еще висели в воздухе, а вызванный, статус Одиннадцать, уже нарисовался.

— Рао, отравляйтесь с самыми надежными людьми к «Ларцу-3», там вам кое-что выдадут. Сейчас дам сопроводительную.

Некоторое время он что-то царапал на специальной гербовой бумаге. Когда правая рука начальника Демографического отдела исчез, Аргедас снова потребовал Нобуёси. Получивший минуту назад нагоняй статус мигом явился. Он получил задачу проконтролировать коллегу.

Он даже не помнил, когда в последний раз изучал инструкции или графики, изображенные на столь примитивном носителе — бумаге. Он привык к виртуальным тренажерам, компьютерным справочникам и прочим прелестям учебы-игры настоящего времени. Пожалуй, именно обстоятельство новизны для него этих пронумерованных листов, идущих друг за другом в определенной последовательности, постоянная необходимость держать в голове то, что уже пройдено, самостоятельность в выборе общей концепции и принципов объединения освоенного материала и тормозило его продвижение вперед более всего. Если бы одновременно он имел возможность трогать все описанные нюансы руками — дело пошло бы быстрее.

Он остановился, когда сверху на многоэтажный ворох разложенных на столе схем упала тень. Ясное дело, кто это был — сам статус Восемнадцать. Оказывается, в окружающем мире кануло в Лету почти четыре часа: Хадас даже присвистнул, забыв о том, где находится. Но Самму Аргедасу было вовсе не до отслеживания нарушений этикета: сотни факторов сплетались в узел, и в этом топонимическом кошмаре переплетения причин и следствий он хотел не потерять кончики ариадниных нитей, могущих выпутать его из заваренной многие годы назад каши. Одной из таких нитей был Хадас Кьюм.

Ошибка обороняющихся людей была в том, что они пытались соблюдать некие правила ведения войны. Одним из таких стандартов было соблюдение радиомолчания. Это средство маскировки было абсолютно не нужно, поскольку наземный противник не вел никаких наблюдений за полем боя и уж тем более не мог вмешаться в происходящее. Поэтому в вершащейся трагедии была большая вина командования базы. Торопливость и паника привели к преждевременному растранжириванию бесценных из-за малого количества ракет, снабженных самонаведением. Теперь, после решения о применении против наступающих термоядерных боеголовок, остатки умных ракет желательно было сэкономить. Истребители отозвали, но не объяснили почему. Некоторые задержались: летчики желали отследить попадание выпущенных ими птичек.

Взаимная скорость сближения боеголовок и ракет составляла, после отброса второй ускорительной ракетной ступени, около сорока километров в секунду, превосходя скорость звука в воздухе родной Земли более чем в сто двадцать раз. Ракеты представляли собой килограммовые, напичканные электроникой и оптикой снаряды с полным отсутствием какой-либо взрывчатки.

Их ударная мощь была в скорости и в точнейшем наведении. Выйдя из соединения с последним ускорителем, боеголовки получили предусмотренный конструкцией бешеный вращательный момент, подобно пуле, выпущенной из нарезного ствола, только гораздо быстрее. По всей окружности этой килограммовой штучки располагались микроскопические разовые реактивные ускорители, и они последовательно срабатывали, в необходимую системе наведения микросекунду, смещая весь снаряд вверх-вниз или же вправо-влево. Отслеживание противника осуществлялось несколькими сверхохлажденными линзами, расположенными в передней части аппарата. Вражеские цели имели температуру выше окружающего космоса. Целей было более чем много, но инженеры, разработавшие систему, вовсе не были заинтересованы, чтобы ракета каждый раз при попадании в сферу ее наблюдения нового, более нагретого, чем сопровождаемый, объекта бросала уже отслеживаемый, и посему сложноминиатюрная аппаратура располагала модулем, запоминающим спектр излучения выбранной первоначально мишени. Теперь все космические торпеды сходились с конкретными целями, словно гончие, взявшие след, только в десять тысяч раз быстрее. Каждый летчик мысленно беседовал со своими напарниками, поскольку реально обменяться впечатлениями возможности не было. Это была подготовка к будущей дискуссии за бутылкой пива. Перед тем как развернуться, практически все пилоты задействовали локаторы кругового обзора. Их вновь поразило неисчислимое множество сближающихся с ними противников, и они пожалели, что не успели использовать весь наличный в трюмах арсенал.

Следующая, менее многочисленная волна управляемых человеком машин с луны выплыла на ударные позиции. Поскольку командование исходило из худших предположений о возможности противодействия противника на каждый их ход, бомбардировщики второй волны должны были применить оружие одновременно по нескольким ударным потокам. Так они и сделали.

В это время соединение истребителей первой очереди уже было развернуто дюзами к стремительно сближающемуся противнику. Работа двигателей вжала летчиков в кресла, гася полученную на встречном курсе скорость. Корабли, сманеврировавшие раньше, уже начинали приобретать ускорение, уносящее их прочь от планетарного ракетного роя. Однако к основной массе «Торов» он все еще приближался. Бортовые реакторы могли бы выдать достаточную мощь для мгновенного ухода с поля боя, однако наличествующие внутри непрочные биологические существа ставили ограничения в применении нагрузок.

А противоракеты уже пробивали корпуса боеголовок. Скорость столкновения была так велика, что, когда развернутая к цели сторона ракеты испарялась от удара, задняя часть продолжала сближение как ни в чем не бывало. Химические реакции не поспевали за событиями. Каждая из пораженных мишеней мгновенно распадалась на миниатюрные бесформенные обломки и аэрозольные облака из сочетаний разнообразных металлов. Орбиты этих остатков становились донельзя хаотичны. Однако большинство противоракет действительно гибли зазря — протыкая насквозь надувные ложные цели. Обладай несущиеся к луне снаряды эмоциями, они могли бы радоваться бессмысленной акции людей.

Однако теперь навстречу неслись сверхмощные боевые заряды, выпущенные второй армадой. По некоторым роям дали залп из нескольких бомб. На каждой бомбе было взведено реле-таймер, и это было все, что уберегало ее от взрыва. Только сейчас на истребители первой волны послали предупреждение с базы о применении ядерного оружия. Однако командование снова не все предусмотрело.

Итак, все точки были расставлены и сброшена словесная мишура: все эти разговоры о служении для общей пользы, о долге перед всеми — все, все осталось позади. В руках его величества статуса Восемнадцать — Самму Аргедаса была «слепилка», на глазах защитные очки, и единственный, кто безопасно следовал в его кильватере, был Хадас Кьюм. Самму Аргедас бежал, бросая своих подданных на произвол судьбы. Он не взял с собой даже никого из главных помощников — людей, чья преданность ему служила опорой его власти все эти годы, А когда случайно появившийся на пути статус Тринадцать Мюфке-Марун обеспокоенно поинтересовался, куда направляется верховный без охраны, Аргедас, ни слова не говоря, отвернулся, зажмуриваясь, и дал в его сторону полную мощность. Хадас был уже в очках и поэтому наблюдал весь процесс. Это было до смерти гуманное оружие: саму вспышку Хадас, к своему счастью, не наблюдал из-за перекрытия хитрыми стеклами используемого диапазона, зато узрел его действие. Глава Демографического отдела вместе с сопровождающим его телохранителем стремительно осел и схватился за голову, затем он застонал, растирая глаза, а охранник, еще падая, одной рукой силился освободить из ножен короткий меч. Аргедас надел очки и спокойно двинулся вперед, переступил через поверженных и оглянулся на Хадаса. Тот поспешно рванулся следом, сбрасывая оцепенение. Когда они миновали два поворота и остановились перед запечатанной дверью, диктатор, вставляя в отверстие магнитный ключ, снова посмотрел на Хадаса и оскалился:

— Такты понял, зачем ты был нужен, статус Ноль?

— Мы куда-то полетим?

— Да, полетим. Понимаешь, я бы давно подготовил для себя пару асов, но, знаешь, что выяснилось? Хадас молчал, не зная ответа и не желая гадать.

— Зрение, землянин, зрение. Оказывается, чертово подземелье пагубно на него действует. Никто в этой несчастной стране, которой я правил, не способен хорошо видеть в открытом пространстве, а уж тем паче водить самолет. Мои медики так ничего и не придумали по этому поводу. Вот такие дела. Тебе повезло, ты пригодился, я даже думаю, что высшие силы специально поломали твой бомбовоз-невидимку, дабы снабдить меня лучшим в этой звездной системе летчиком. Пришлось, правда, для маскировки использовать тебя для другой функции, но уж это излишки производства.

После этих слов Хадаса бросило в краску, а Аргедас нехорошо осклабился:

— Иначе бы тебя просто замучило министерство разведки, — добавил он, словно скрашивая сказанное.

Дверь открылась. В этот момент в конце коридора, шагов за сто, появились люди. Аргедас не стал разбираться в их партийной принадлежности, он сразу пальнул в их сторону и там образовалась свалка. Затем беглецы замуровали за собой проход и пошли быстрее. Пол стал постепенно загибаться вверх. Стало темнее, с потолка капало. Проход освещался слабо, лишь кое-где поблескивали вверху запыленные лампы — давно, очень давно здесь не ступала человеческая нога. Аргедас включил фонарь, и вовремя: везде, по всему обозреваемому пространству, погас свет.

— Черт, — выругался он вслух, — похоже, эти гады захватили электростанцию.

Хадас тоже включил фонарь и посмотрел на повелителя недр. Не было в нем никакой тайны, ореола небожителя: просто запыхавшийся, немолодой, трудноугадываемого возраста человек, занятый своими шкурными вопросами, а конкретно спасением этой самой шкуры.

— Далеко еще? — спросил Хадас, лишь бы нарушить тишину.

Он увидел, как Аргедас покраснел, ведь пилот не добавил обычной приставки «статус Восемнадцать», к которой тот так привык. Однако диктатор сдержался, они были здесь одни, и не подпирала власть правителя громадная нижерасположенная пирамида подданных, исчезла сама эта власть.

Хадас не получил ответа, и они пошли дальше. Когда проход стал еще круче и уже, темп движения упал. Хадас мог бы идти быстрее, однако он приноравливался к императору, да и шел тот впереди.

Бурру Гюйгенц получил предупреждение и хотел непроизвольно присвистнуть, однако многократное ускорение, гасящее скорость, не позволило это осуществить: получилось сипение. Гюйгенц уже шестьдесят секунд гордился попаданием выпущенных им «птенчиков», и радость победы еще не очень поблекла. Он усилил тягу атомного реактивного мотора. Вскоре позади полыхнуло. Космопилот не мог этого видеть по нескольким независимым причинам, поэтому о взрыве он не узнал, но догадался о нем, когда все изображения на экранах пропали вместе с самими виртуальными экранами. Вид дисплеев в удобном ракурсе создавался сложным переплетением многоцветных лазерных лучей и в случае неполадок с голографией можно было обойтись реальными приборами, однако стало темно. Летчик растерялся лишь на мгновение. Он понял, что взрыв произошел, но неверно истолковал последствия. Он решил, что внешние изображения пропали из-за блокировок, берегущих его зрение от ослепления. Таковые защитные устройства имелись, но не в них было дело. И они, и все остальное оборудование вышло из строя раньше, чем успело сработать.

Виной был ЭМИ (электромагнитный импульс). По предварительным прикидкам начальства, не успевшего посоветоваться с учеными, ЭМИ не должен был появиться. В удаленном от планеты космосе абсолютно отсутствовала среда, способная его породить. Он возникает при столкновении жесткого гамма-излучения с молекулами воздуха, в результате чего миру является бешеный поток электронов, взаимодействующий с магнитным полем небесного тела. До ближайшего взрыва было более пятисот километров, никаких снабженных воздухом планет по курсу не было, поэтому вся сила термоядерного заряда, как и планировалось, бабахнула ослепительным сиянием видимого, рентгеновского и гамма-излучения. Но взрывов было девять штук, несколько из них совпали по фазе и на дальних подступах погашенные расстоянием фронты гамма квантов столкнулись. Это породило ЭМИ, однако не слишком сильный. Гораздо более опасный возник при испарении пораженных взрывом боеголовок. Он накрыл все находящиеся в радиусе трех тысяч километров объекты. Структурам, обладающим малыми угловыми размерами — тем же боеголовкам, — было легче, но на крупных металлических телах он создал огромные электрические напряжения, в миллион раз превышающие допустимые для находящейся внутри аппаратуры нормы. Почти все боевые машины первой волны попали под удар: у них вышли из строя средства связи, астро-коррекции, отображения информации, управления, а у многих автоматическая регулировка реактора. Любая из причин в космическом полете могла стать роковой, однако последняя была самой ужасной. Порой нестабилизированный реактор начинал идти вразнос. Кое-кто из пилотов, наобум прикинув шансы, катапультировался — это было не лучшим решением: в царящей вокруг суете базе было не до отслеживания их орбит. Кто-то понесся к Мааре, а некоторые вообще неизвестно куда, ведь их истребители не завершили маневр гашения встречной к нападающим скорости. Четыре «Тора» испарились: внутри них полыхнуло ядерное солнце доселе мирного атома реакторов. Мощности этих взрывов были совсем мизерны сравнительно с рванувшими недавно исполинами, однако они внесли сумятицу в и без того запутанные события. Так, на Луне их приняли за подрывы космических мин противника и приобрели уверенность, что атака управляется.

Некоторые атомные двигатели стали самостоятельно, не советуясь с людьми, гасить или усиливать тягу, тратя топливо и унося машины в неясном направлении. Те пилоты, у которых по стечению обстоятельств остались целы передатчики при наличии остальных поломок, сорвали пломбы аварийных кнопок и заполнили эфир зовами о помощи. Это были тщетные попытки. «Беллоне-1» было не до спасения отдельных человеческих жизней. Смертельные и все еще многочисленные посланники планеты не отворачивали. Бомбардировщики второй волны вновь выходили на позиции атаки и пятидесятимегатонные «колотушки» взводили реле.

Когда подорвали новые девять «Фурий-8», из второго захода, Бурру Гюйгенц был уже далеко. Его грозная машина, двигаясь кормой вперед, так как скорость удаления от луны все еще не была погашена, проскочила сквозь ряды наступающих и через реденькое радиоактивное облако предыдущих взрывов, никем не обнаруживаемая и никому в данный момент не нужная. Два взрыва-чудовища, испаряя все попавшее в пятьсот ближайших кубических километров, возникли на мгновение прямо в направлении его носа, однако средства отображения внешней информации все еще бездействовали, и Гюйгенц о них так и не узнал, но зато остался зрячим. Он включил маленький электрический фонарик, отцепил привязные ремни и добрался до блока предохранителей. У него было время и имелось желание выжить, и он с облегчением подумал, что катастрофа не случилась в атмосферном полете, где силы тяготения сразу взяли бы летательный аппарат за горло.

Теперь они снова брели по населенным штрекам. Несколько раз им встречались на пути люди, но, не разбираясь глубоко, Аргедас неизменно использовал «слепилку» — лазерную фару, навсегда поражающую роговицу, делающую теперь на сетчатке сплошное слепое пятно. Расходящийся луч бил по передающему зрительный сигнал нерву, однако этот орган выходил из строя только на время — так было задумано. Оружие потому считалось гуманным, что современная медицина запросто меняла роговицу на новую, однако Хадас слабо верил, что в условиях, сложившихся сейчас в городе, ослепленные когда-нибудь получат возможность видеть. Наверное, у Аргедаса находилось самое новотехномодное ручное оружие подземного мира, и он щедро использовал открывшийся ему шанс знакомить окружающих с новинками техники. Он даже начал философствовать, поскольку, будучи теперь вроде не наедине с Хадасом, снова стал разговорчив, да и дорога не вела теперь в гору.

— Вы думаете, пилот, я спасаю шкуру? Это не главное, советую это учесть. При малейшей вашей попытке напасть на меня сзади, я не задумываясь вас пришью. Имейте в виду. Да вы и не знаете, куда мы полетим, никто этого не знает, только я. И только меня там ждут. В принципе можно и рассказать. Вы слышали о Подводном Мире?

Хадас припомнил какие-то доходящие до него слухи, но тем не менее отрицательно мотнул головой.

— Не прикидывайтесь, Кьюм, ясное дело, слышали. Туда мы и отправимся. Царем-императором мне там быть не придется, да уж ладно. Оно и поднадоело. Знаете, где находится Подводный Мир? Он в Южном океане.

Хадас заинтересовался:

— В океане Ишкуру? Мне только непонятно, как вы поддерживаете связь с другим полушарием. Этого просто быть не может, наши спутники контролируют все диапазоны, а для направленного сигнала у вас нет ретрансляторов.

— Слушай, пилот, — расплылся в улыбке превосходства Аргедас. — Мы делаем совсем, совсем по-другому. Мы используем бесплатные зеркала. Мы связываемся только тогда, когда между нами проскакивает метеор: они врезаются в атмосферу часто, я тебе гарантирую. Мои астрономы не даром едят, точнее, ели свой хлеб. Метеор оставляет высокоионизированный след с определенными свойствами — он и является отражателем

«Вот черт! — ругнулся про себя Хадас. — Опять мое любопытство добавило мне проблем. Узнал на свою голову еще один секрет, теперь он тем паче не выпустит меня живым».

— Так вот, Кьюм, я мог бы повысить вас в статусе, но, думаю, вас это мало волнует, да и развалилась наша иерархическая система. А вот жизнь, как я понимаю, вы любите, не правда ли? Там, в этом новом для вас и для меня мире, никто не узнает, что вы с Земли, если сами не проболтаетесь. Там вас будут уважать, как титана, отомстившего вместе со мной ненавистной Маарарской базе. Так что я даю вам шанс. Подданных своих я, к сожалению, спасти не могу, самолет у меня только один. Знаете, Кьюм, я очень надеюсь, что уже прикончил ваш родной земной форпост, но как реалист допускаю и неудачу. На этот случай у меня есть запасной вариант, но здесь я не хочу сглазить. Поэтому в ближайшее время, я думаю, ваш «Фенрир» нанесет по городу удар. И спасаюсь я прежде всего не потому, что хочу выжить, в отличие от вас, а потому, что хочу узреть дело рук своих и своего народа. Узреть или хотя бы узнать наверняка, что дело сделано до конца.

В очередном открытом Аргедасом помещении были люди, но в них он стрелять не стал. Здесь его встретили как полагается, с докладом и почестями. И здесь Хадас наконец-то узрел летающую машину. Она стояла вертикально, направляя острый нос в закупоренную шахту. Аргедас отослал всех вон, кроме главного техника. Это был статус Десять, однако диктатор велел статусу Ноль — Хадасу проверить готовность самолета к вылету, то есть работу вышестоящего статуса, что было явным нарушением субординации. Хадас осматривал долго, общие принципы летательного аппарата были ясны. Здесь не было атомного движка, но это даже упрощало дело. Ясно, он не мог проверить машину досконально, это была совершенно неизвестная конструкция, но он желал ознакомиться и никто не ограничивал его во времени.

Краем уха он слушал разговор статусов. Оба беседовали почти как равные, чувствовалось, что они давно знакомы и уважают друг друга. Диктатор был без защитных очков, и «слепилка» его болталась на поясе. Искоса поглядывая на них, Хадас думал о предстоящем. Не хотел он попадать ни в какую подводную страну, а тем более мир, хватит с него и этого. Он хотел домой, на родную базу. Он не знал точного количества запущенных Аргедасом ракет, не знал их боевых характеристик, но он очень надеялся на земное технологическое превосходство. Сейчас, глядя на нависающий над собой корпус, он прикидывал шансы на освобождение. Он знал, что они есть.

Потом они скинули ласты, сбросили маски и все лишнее. И они бежали, и Грегори параллельно пытался считать не только шаги, но и секунды. А потом они дрались и стреляли в темноте. И даже когда Грегори разряжал в выскочившего из-за угла человека подводное ружье (было обидно бросить его, так ни разу и не попробовав, хотя бы на суше), его подсознание не сбивалось в счете. Но пришлось бить и ножом тоже — вот теперь стало не до счета, даже подсознательного: здесь находилась засада, их ждали — оказывается, в «Матоме» тоже имелись спелеологи. И нож Грегори бил, подчиняясь интуиции и еще звуковому сопровождению, а все оттого, что теперь вокруг была полная тьма: и те и другие погасили электрические фонари, а наглазники-ночники мешали, да и некогда было их напяливать на лицо. И та же интуиция уводила его тело из-под ударов: дважды чужое наточенное железо билось о камень позади, рождая искры. Тогда он сразу делал встречный выпад: как мало сопротивления оказывало живое тело лезвию — так, аморфная дряблая масса, лишь слои свитеров, донельзя нужных в борьбе с сыростью и ревматизмом, пытались… Но что они могли? И задавленные, пораженные ужасом всхлипы, подтверждали сделанное. И Грегори уходил в сторону, напрасно ощупывая миниатюрный автомат: в столь малом пространстве, имея вокруг не только врагов, но и собственную команду, он не мог использоваться. И снова в дело шел клинок — седая древность, как в Фермопильском проходе или еще раньше.

А потом все тряхнуло, и посыпалось сверху. И Грегори снова успел ударить, пользуясь отвлекающим фактором, прежде чем шарахнуло по ушам. Где-то там позади взорвался гигантский чайник, мгновенно, а может, еще быстрее, вскипев. Им даже обожгло лица, а когда в слуховых каналах малость отлегло, они услышали клекот: сюда неслась река из кипятка. Странно получалось, ведь все должно было провалиться вниз, на обезумевший «пятый» уровень?

Грегори спрятал холодное оружие, нащупал и включил фонарь. Он сразу увидел последнего невредимого врага и дал по нему очередь. Вокруг валялись люди, почти все еще живые и не только члены «Матомы».

— Всем статусам! — крикнул он, поворачиваясь к стоящим на ногах, так тихо в накатывающемся шипении. — Бросить все! За мной!

И снова он побежал, оставляя раненых, своих и чужих — голый рационализм в действии. И эти разбуженные природные кошмары позади — клокочущие остывающие волны из взбесившегося сифона, почуяли в нем своего. Они отхлынули, наконец-то провалившись в пробитую атомной миной дыру, захватывая, утаскивая с собой сваренные окровавленные тела позади. А он все еще бежал, а когда стало нельзя — пополз, сбивая колени и не слыша, следует ли за ним кто-нибудь: он предчувствовал, что сейчас там, где тысячи лет покоилось подземное озеро, обрушится кровля. И он оказался прав.

— Вот тебе костюмчик, статус Ноль, — произнес Самму Аргедас, показывая на массивный мешок. — Почувствуй себя снова соколом, — сам диктатор уже нарядился в пилотскую амуницию, непривычного для Хадаса покроя. (Долго же она лежала в запаснике) — И главное, — загадочно добавил подземный король, — не приближайся ко мне пока ближе пятнадцати метров. Понятно? Главное, чтобы костюмчик сидел, — подмигнул ему властелин, как давнему приятному знакомому.

— Понятно, — кивнул Хадас, хотя вначале не понял.

— Постройте мне всех своих орлов! — скомандовал Аргедас своему дружку инженеру. — Я ясно выражаюсь: «всех»! Хочу их поощрить.

Не прошло и минуты: Хадас даже не успел разобраться со всеми новыми замками, а человек десять статусов уже были тут. Главный инженер — старый соратник Аргедаса по подземному житью-бытью сделал положенный доклад. Кьюм исподтишка рассматривал участников парада: почти все были более или менее одеты, явно говоря об их не слишком низком социальном положении; все относительно рослые и, наверное, образованные по местным меркам — обслуживать гиперзвуковой самолет — это вам не галереи рыть. А Самму Аргедас начал одну из своих славных речей: давно он не выступал перед новой аудиторией, где можно было блеснуть ораторским искусством, теперь случай представился. Речь была недолгой, но эмоции плескали из нее фонтаном.

— Я рад видеть вас, мои братья по подземному плену, в эти тяжелые минуты. Там, в глубине наших катакомб, идет битва. Деструктивные силы пытаются остановить, нарушить нашу целеустремленную жизнь, хотят сбить с единственно правильной линии существования. Мы долго терпели присутствие этой пятой колонны в нашем доме, но пришел благостный час очищения. Мы желали умилостивить их, ждали, когда они образумятся, а их лидеры поймут, кто из нас неминуемо прав. Мы надеялись, что они опомнятся, хотели с присущим нам практическим гуманизмом избежать лишней крови. Все оказалось тщетным. Они бросили нам перчатку, воспользовались нашей отвлеченностью более важными для народа и для планеты в целом задачами. Они нанесли нам удар в момент нашего величайшего триумфа, в момент, которому мы отдали всю нашу жизнь, все силы. Теперь, когда великое дело начато и его завершение накатывается неминуемо и неотвратимо, можно открыть завесу, можно доложить народу и в первую очередь вам — лучшим его представителям — о нашей тайной цели. Сейчас я скажу об этом, но прежде поясню происходящее внизу. Предатели нашей идеи, смутив несознательную часть населения, пытаются захватить власть над городом. Если бы они знали, что они потом будут делать с этой властью, если бы они открыто вызвали нас на переговоры и предложили какой-то план, какое-то разумное применение этой власти, превосходящее по замыслу и реалистичности нашу идею, тогда да. Ведь власть у нас служит целям всех, а цели, нужные всем, превалируют над мещанскими интересами индивидуальных единиц. Тогда бы мы сказали: «Вот вам власть! Управляйте, ведите наш народ!» Но разве они так сделали? Ничуть не бывало. А почему? Да потому что у них нет никаких целей после захвата власти, кроме единственной — сдаться. Они хотят, видите ли, заключить мир с Землей. Что земляне ответят на это предложение? Не знаете? Они сотрут нас в порошок, ребята, сбросят на наши горы все, что у них имеется. Они бы давно сделали это, просто мы очень хорошо маскировались все эти годы. Да, многие из вас молоды, и большинство родилось здесь, даже во младенчестве не узнав лучей Индры… Кто в этом виноват? В этом виновата Земля, виновата их база, парящая в небесах на Мааре. И с ними, с этими убийцами, наши изменники хотят заключить мировую. Такая мировая не только является морально неприемлемой для нас всех, является предательством не только себя, но и своих предков — кроме того, это полный абсурд, это самоубийство. А главное, мои братья, в том, что мы наконец-то смогли осуществить цель. Несколько часов назад я отдал приказ, и он был в точности исполнен, на выпуск в сторону Маары наших ракет, которые мы разрабатывали, строили и обслуживали все эти годы. Пришел час расплаты для звездных агрессоров! — Люди в строю пожирали глазами своего любимого богоравного статуса, он парил в лучах славы. — Сейчас я поднимусь на борт этой летательной машины и в ней, выйдя в верхние слои воздушной оболочки, о которой вы понятия не имеете, так как появились здесь в созданных искусственно пещерах, смогу оценить нанесенный землянам урон. Всех присутствующих за преданность и самоотверженность я повышаю в статусе на две единицы. Приказ будет подписан сегодня. Однако, мои несчастные братья, не все еще спокойно в мире и кое-что должно остаться секретом навсегда. Поверьте, я вовсе не изверг, но план есть план. Прощайте, мои братья статусы, прощайте Го-Джан! — Диктатор приподнял руку к груди и сделал какую-то манипуляцию пальцами, и сразу его речь прервалась душераздирающим хоровым стоном.

Хадас смотрел, замерев. Он видел, как нарушился строй и как переломился пополам стоящий впереди инженер-авиатор, как вздернулись человеческие руки, раздирая нагрудные одежды, и как люди упали с синими лицами, и как хлынула из их ртов пена и кровь, и как они бились скрючившись, бились и бились, а боль, невероятная боль в сердце, стискивала их, сжимая насмерть, а смерть все не шла, слишком неожиданно вызвали ее, чрезмерно быстрым был этот переход от благостной речи к убийству. И длилась агония, и только Самму Аргедас стоял посреди этого ужаса и в губах его таяла ухмылка. А когда через много-много времени старуха с косой поспешно забрала дань, диктатор повернулся к Хадасу и его холодный, нечеловеческий взгляд прибил пилота к месту. Теперь Хадас понял, что значила дистанция в пятнадцать метров: боевой радиус, боевой радиус этой страшной маленькой штуковины, упрятанной где-то в складках одежды Аргедаса. Он вспомнил ту попытку покушения, на которую его подбивали, обернувшиеся впоследствии закуской, террористы, и представил, чем бы это закончилось. Хадас вздрогнул, поспешно заглатывая воздух, как будто уже находился под смертельным инфразвуковым лучом. Из шока его вывел голос-команда диктатора:

— Вы что, пилот, разучились одеваться? Вам устроить тренаж? Шевелитесь, статус Ноль, или я и вас тоже повышу на пару служебных разрядов. Ладно, ладно, шучу, не дрожите так — вы мне еще нужны, да и симпатичны. Я ведь не садист и не убиваю просто так, правда?

Хадас Кьюм не стал возражать, он просто подумал о том, как, разместившись в кабине, он при всем желании не сможет уйти из зоны поражения этого гуманиста, а еще он подумал о том, что, возможно, там, в мифическом Подводном Мире, тоже не все в порядке с генетикой, и кто знает, не начнут ли его снова использовать по прямому плотскому назначению.

Многочасовая космическая битва двигалась к завершению. Первыми к Мааре подошли боеголовки, первоначально разогнанные до скоростей более второй космической этого мира, массивные одноступенчатые ракеты, остатки самых больших монстров, несколько часов назад стартовавших с плато Ханумана. Их осталось не очень много, как приоритетно опасные цели — из-за повышенной скорости они подверглись самому жестокому превентивному удару. Реально опасных среди этого количества было гораздо меньше, чем представлялось. Многие из них, хоть и продолжали двигаться, уже не были боевыми устройствами. Обороняющаяся сторона, конечно, не могла это определить, однако у некоторых из этих мощных водородных агрессоров были повреждения, нанесенные лазерами либо тяжелыми протонами. Они являлись смертельно пораженными калеками, и их путь лежал далее — мимо цели. Обладая скоростью более пятнадцати километров в секунду, они должны были проскочить луну, так как более не управлялись. Однако пока они выполняли некоторую положительную роль: наряду с недобитыми ложными подставками они маскировали боеспособных напарников. В необходимую секунду, впрочем, такая точность была не совсем важна, у исправных боеголовок сработали тормозные ускорители. Резко потеряв скорость и находясь в поле действия Маары, они стали падать на ее обратную сторону. Временная сверхточность не была важна по следующему поводу: диктатор Аргедас не знал координаты базы, и его ракеты бомбили наудачу. Компенсируя незнание, головки имели мощные заряды: естественный спутник планеты был небольшим телом, и если бы он обладал атмосферой, то взрыв данных мастодонтов мог бы сдуть ее напрочь, однако в реальном случае сильные заряды не имели смысла до соприкосновения с грунтом. Надежда была на сейсмическую раскачку. Но и это маловероятное действие им не позволил противник. В дело впервые в реальном бою был втянут «Большой лазер». Ему было очень легко — все ложные цели отсеялись по собственной инициативе: ведь они не сделали маневр «гашения скорости». Небольшой метеоритный кратер, который он занимал, осветился слепящими вспышками, наблюдать которые можно было только из места, где лучи сходились, а сходились они на целях. В течение девяти с половиной минут «Большой» перемолотил более двухсот семидесяти многотонных болванок, заходящих с разных ракурсов на родное полушарие, испарив их начисто, и спокойно перешел в режим накопления энергии, поджидая следующую порцию добычи. Операторы-люди, наблюдающие эту разборку техники между собой, открыли рты: это была не компьютерная игротека — реальность поражала воображение.

После подрыва атомной мины над головой у штаба «Матомы» шарахнуло, а потом, как и планировалось, полилось. В течение нескольких минут утонули основные лидеры восстания во главе с Заудиту Титом.

Однако акция явно опоздала: колеса местной истории уже крутились вовсю. В отличие от правительственных войск — всех этих нагги, довиков, легионеров и полицейских, которые в своих подземных галереях хоть как-то управлялись сверху, благодаря техническому превосходству, члены «Матомы» в основном действовали в виде отсеченных от остальных групп самого разного количественного состава. Кровавая мясорубка продолжала выжимать из людей остатки жизни, и теперь внешнему наблюдателю могло бы показаться, что к ней подключили электромотор, так живо она завертелась.

Он сделал это, когда Самму Аргедас переставлял ногу с лестницы на откинутый фонарь кабины. Он просто толкнул его, одновременно подсекая под ноги. Диктатор взмахнул руками, пытаясь зависнуть в воздухе, но не тут-то было: тяжесть планеты неумолимо дернула его за ноги, и он, кувыркаясь, полетел вниз. Высота была приличная, метров пятнадцать. Он ударился о крыло спиной, попытался ухватиться и снова понесся вниз, соревнуясь в скорости с подвешенной на поясе «слепилкой». Хадас не стал досматривать, он рванулся к кабине, нажал, Оборачиваясь, рычаг отвода трапа, завалился на спину: именно так можно было разместиться в кресле в этом положении, пристегнулся, надул полетный костюм и впился глазами в приборы. Прямо над ним, не слишком далеко, серел кусочек неба, давно не виданное им зрелище, может, его вид и надоумил Хадаса на свершившееся восстание. Сердце колотилось учащенно, но он ни о чем не жалел, не было у него другой возможности, не хотел он попадать ни в какой Подводный Мир, если он вообще был на свете, в чем Хадас сильно сомневался. Хадас вновь глянул в рваную дыру над собой. Взрыв выворотил породу, камни, все над шахтой, освобождая ему проход. Он подумал об Аргедасе, о том, что, наверное, тот свалился почти у самых дюз, и наверняка жив, но, возможно, без сознания или, заработав переломы, не способен отползти. Хадас на мгновение замер, но затем решительно тронул удобные рукоятки: что он мог изменить?

Из шестидесяти космовоздушных машин, принявших участие в акте отражения с участием живых людей, лишь немногие умудрились получить второстепенные повреждения аппаратуры, большинство пострадали от первых и от всех последующих взрывов. Земляне бабахнули на подходах к луне сорок два сверхмощных и еще несколько десятков мелких тактических зарядов. Наведенные столкновением фронтов излучений, магнитные поля прошлись не только по боеголовкам противника, но еще более по своим: досталось даже самим бомбометателям. Такого массового применения атомных космических взрывов еще не знала история, а потому просчитать наперед последствия было почти невозможно. Количество реальных боеголовок уменьшилось мало, однако взрывы начисто прихлопнули большую часть ложных надувных целей, или попросту сдули их с курса световым потоком. Во многих приближающихся группах нападения число отслеживаемых на радарах целей упало на порядок, а то и на два. До боя с автоматическим космическим щитом и атомного удара на Маару наводилось около миллиона подчиняющихся баллистике смертельно опасных железяк и их славных сестер-пустышек — теперь их осталось менее ста тысяч, да и то многие из них были поражены, однако это просто не отобразилось на их баллистических свойствах.

Поскольку наводящиеся, неатомные ракеты с «Торов» были использованы нерационально, теперь вся надежда осталась на «Большой лазер». Внутри лунной базы стало темнее: вся энергия откачивалась в кратер Агамемнон на его подпитку. «Большой» состоял из тысяч мощных эксимерных лазеров, связанных в единую систему для наведения в одну точку. Подчиняясь секретнейшей компьютерной программе, эти импульсные излучатели создавали на цели резонансную мелодию, раскачивая атомную структуру и сокрушая кристаллические решетки. Это была реализация древней сказки о волшебных песнях-заклинаниях наяву, только наигрывались эти мотивы со скоростями, не представимыми воображению.

Очень скоро эти заклинания начали колдовать второй раз за этот славный день. Но никто не мог представить, кто окажется их жертвой. «Большой» приобрел максимальную степень готовности и полную автономию: теперь он получил первое боевое крещение и прошел его с честью — все наблюдающие за оперативной обстановкой молились на него. То, что случилось в следующие пятнадцать секунд, никто не предвидел. В зоне поражения «Большого» появились несчастные покалеченные истребители, возвращающиеся с задания. Их было тридцать восемь штук, все нуждались в профилактике и ремонте оборудования. Однако они управлялись и слушались команд. У тридцати двух, кроме всего прочего, был выведен из строя высоковольтный волновод, связывающий антенну ответчика «свой-чужой» с самой аппаратурой опознавания. Это была практически невероятная неисправность, и ее индикация не предусматривалась в режиме ручного управления, а сбои в центральных процессорах не давали другой возможности вести машины, то есть пилоты абсолютно не подозревали, что являются, в условиях высшей боевой готовности, вражескими целями. «Большой» активизировался и легко поразил все новые цели, заходящие почти с одного ракурса с малыми скоростями. Никто из атакованных ничего не успел сделать, даже катапультироваться. Лишь шести повезло, они прекратили снижение и увеличили тягу, резко набирая орбитальную скорость. Они еще ничего не понимали, однако опыт — великая сила. В отличие от боев на планетах, их не лимитировал топливный ресурс: они могли вращаться над этой гостеприимной луной сколько угодно.

Те, кто находился на центральном боевом пульте Маары, запаниковали, намереваясь отключить этого электронного убийцу, однако астро-адмирал Гильфердинг поставил их на место: трагедия была уже в прошлом, а на естественный спутник, как яблоки на Ньютона, валились новые орды врагов, правда, с большей высоты, но гораздо быстрее.

Когда утроенная сила тяжести вдавила его в кресло, Хадас на мгновение потерял сознание. Он несколько отвык от взлетов, все-таки здесь его использовали не в качестве летчика. Он пришел в себя вовремя, судя по высотомеру, от земли его отделял целый километр, и реактивный лайнер продолжал жрать топливо, набирая высоту неэкономным образом — вертикально. Хадас изменил положение легким движением пальцев. Данная машина была на редкость примитивна, местного производства, однако собрана добротно и давние годы учебы не пропали даром. На мгновение всплыл в памяти образ родного инструктора по тренажерным полетам: сколько тысяч виртуальных километров они намотали на электронных моделях самых различных машин? Хадас отогнал лирические воспоминания и взялся за дело. Он осмотрелся, и у него захватило дух. Все-таки закрытое пространство есть закрытое пространство, и теперь он понял, как оно ему надоело. На этой машине, конечно, нельзя было планировать путешествие к луне: это была внутриатмосферная конструкция, однако план у него все равно имелся. Он не опасался погони: он был уверен, что даже если в подземном мире еще и остались самолеты, водителей для них там точно не было. Хадас Кьюм решил подняться повыше ионизированного слоя и связаться со своими, а там куда кривая вынесет. Он несколько покружился над плато, осваивая рукоятки и кнопки. Затем он сделал большой круг, диаметром километров восемьдесят: ему было интересно осмотреть местность. Там внизу, в полумраке, он засек несколько темных скважин и догадался, что это пусковые шахты. Под ним проплывал мертвый мир, однако теперь он знал: внутри скал кипят свои страсти и жизнь, хотя и загнанные в резервацию. Осваивая управление, пилот нечаянно взялся за кнопку бортовой пушки. Яркая струя прочертила линию — на стекле сразу замельтешили цифры расхода боеприпасов. Хадас отдернул руку. Вооружение было примитивным, но впечатляло. Он глянул на наличие топлива, и показания прибора ему не понравились.

Машина долго набирала высоту, идя полого и не торопясь. На границе стратосферы его тряхнуло — здесь наличествовали ветры, хотя плотность воздуха была микроскопической. Когда он пронзил основную массу пылеледяного слоя, стало несколько светлее, но он все равно не наблюдал ни Индры, ни звезд, ни родной Маары. Хадас не знал предельные характеристики машины по высоте и теперь только в соответствии с опытом и показаниями приборов, определяющих этот параметр, догадывался о ней: ни радиовысотомер, ни лазерный дальномер не могли пробить пылевую подушку. Он включил передатчик и стал надиктовывать сообщение. Пилот смутно представлял себе трагедию, продолжающуюся в космосе, но очень надеялся, что средства обороны не подведут землян. Однако акт первый давно закончился, теперь основные события переместились далеко-далеко, к самой луне. Средства обороны, находившиеся в момент атаки над этим полушарием, были истреблены, плывя в пространстве в виде плоских или сферических металлических клякс, или просто прикончили ресурс. Но готовность не отменялась, все исправные системы были аккумулированы на ведение боевых действий и искали цели. С момента начала трагедии прошло более семи часов, поэтому над районом пусков ныне висело много новых военных игрушек, прибывших с противоположной стороны Гаруды, причем обернулись они вокруг нее не один раз.

Древний истребитель продолжал нестись вперед и вверх. Его средства обнаружения не предназначались для астрономических дальностей: он создавался для внутрипланетных боев, и, кроме того, в былые времена его собратья обычно наводились согласно внешним целеуказаниям. Однако подвешенные в невидимом звездном небе опасные взрослые игрушки следили за плывущей внизу планетой очень внимательно.

Пилот почуял неладное, когда замигали индикаторы лазерного и радиооблучения. Во внезапном озарении человек вспотел. Он так радовался своей свободе, что забыл о системе опознавания. Он бросил истребитель в сторону, крутанул его вдоль собственной оси, но пока не перестал набирать высоту. Передатчик работал, но кому сейчас было дело до прослушивания эфира: в космосе бушевали атомные пожары, новые магнитно-электронные пояса обволакивали планету и ее спутник. Кьюм отрезвел окончательно, когда нос машины полыхнул ярче солнца, особенно на фоне полумрака грязного неба. Сощурившись, пилот кинул послушный транспорт вправо, сходя с лазерного прицела. Его спас не маневр, хотя, возможно, это повлияло на дальнейшие залпы: его спасли десятки тонн дыма, размазанные в воздухе наверху, и бешенство ионосферы, мешающее гироконам садануть по нему миллиметровым лучом. Он продолжал бессмысленную передачу, как будто сам надеялся кого-то убедить в этих немилостивых к нему небесах, так не желающих его возвращения домой. Нос самолета не успел расплавиться благодаря специальному керамическому слою — газодинамический лазер сосредотачивался на нем менее сотой доли секунды, кроме того, повлияло то, что в момент удара истребитель достиг максимальной высоты, далее не давали продвинуться тактико-технические характеристики: хотя ощущения пилота еще соответствовали подъему, это было не так — машина висела на месте, упираясь о воздух струей из дюз. Относительно внешних кибернетических наблюдателей, его скорость равнялась нулю и их системы наведения произвели сброс, вырезая сигнал подобно отражениям от облаков. Затем сила тяжести одолела тягу и машина начала падение. Хадас сразу уловил это и принял отступление как должное: он уже ни на что не надеялся, он просто боролся, согласно привычке и летным навыкам. Он перевернул самолет днищем вверх и, почувствовав лицом очередной прилив крови, заскользил полого в нижние спасительные слои отравленного воздуха.

Удар луча пришел сверху — самолет получил пробоину в днище и тяга левого двигателя сразу упала. Человек снова попытался уйти, и это удалось. Дальность между ним и спутником-убийцей увеличивалась не только по мере его погружения в толщу атмосферы, но и благодаря скольжению лазерной пушки по орбите. Световые кванты пробивали все более толстый стой пыли и дыма — они рассеивались.

Некоторое время он бесцельно планировал над обезображенной землей. Если бы он мог, он бы откусил себе локти от обиды на происходящее. Ведь он сумел выжить в этом страшном подземелье, умудрился выскользнуть из него, и на тебе, свои собственные спутники едва не прикончили его. Да, в принципе прикончили. Никто не отозвался на его позывные и никто-никто не явится ему на помощь, а до родной луны, как и раньше, было далеко. Проносящееся снизу пространство представляло собой практически непроходимую для пешего территорию. Он почти не верил, что когда-то он лично путешествовал по нему. В окружающем сумраке он заметил внизу разрушенные строения. Он больше не смотрел на датчик топлива, он уже понял, что этот полет — его последнее развлечение в жизни. Изменив положение летательного аппарата, он прошел над уничтоженными зданиями. Несмотря на довольно высокую скорость, они все тянулись и тянулись внизу. Он снова изменил направление и вскоре заметил изменение когда-то искусственно воздвигнутого, а позже искусственно же приконченного ландшафта. Разрушение стало более качественным. Вскоре он пронесся над эпицентром катаклизма. Воронки не было. Это был давний-давний высотный взрыв. Кварталы внизу представляли собой сплошное вдавленное в тело планеты месиво. Сейчас у него отсутствовал датчик радиации, но он помнил о ее высоком фоне даже на окраине города. Атмосферный взрыв не мог дать такое длительное заражение, где-то должно было быть что-то еще. Он развернулся и взял немного влево. Не более чем в полуминуте хода он пролетел над воронкой. Она потеряла глубину от накопившейся внутри пыли, но он почти точно определил тип примененной здесь бомбы. Славный это был город, раз он удостоился чести быть атакованным дважды. Хадас опять сманеврировал, набирая высоту и прикидывая, чего он еще не повидал напоследок. Видимость была отвратительная, но за его плечами был колоссальный опыт. Он припомнил карту и понесся в сторону моря.

Истинных боеголовок при старте имелось более двенадцати тысяч. Но силы луны, хотя и были застигнуты абсолютно внезапно, сделали невозможное — они почти отразили атаку. В войне тоже иногда бывает «почти», это означает больший или меньший урон, почти победу либо почти поражение.

На конечном этапе единственным противовесом приблизившейся армаде снова встал «Большой лазер». Те, кто его придумал, не зря ели свой хлеб, они будто в воду глядели. В отличие от первого роя, второй (запущенный с подвижных стартовых комплексов), третий, четвертый и пятый подошли к цели в количествах на порядок выше, с паузой между подходами от тридцати до шестидесяти минут — примерно в таком темпе там, в далеком прошлом, произошла автоматическая перезарядка ракет в стволах. Они действовали по баллистике, посему ложные цели можно было отселектировать только после расчетов точки падения, да и то не всегда: требовалась строгая экстраполяция изменения траектории. Конечно, если бы не работа предварительных оборонительных эшелонов, целей было бы еще раз в десять больше, и тогда бы лазер точно сплоховал, а грунт и скалы невидимого с планеты полушария Маары были бы перепаханы, как в былые времена раннего формирования местной звездной системы. Одновременный подрыв всех зарядов мог бы вызвать раскачку орбиты и изменение суточного вращения, однако такого внизу даже при крайнем желании спланировать не могли. Лазер сбил далеко не все боеголовки: упало их множество, но ведь многие уже были выведены из строя протонами и фотонами, а также близкими подрывами водородных бомб, посему они представляли собой искусственный метеоритный дождь крупного калибра и не более того. Одна такая искореженная атомная посылка свалилась прямо на «Беллону-1». Она пробила грунт на двадцать метров и замерла в воронке, едва не испарившись от удара. До центрального купола ей оставалось метра два, и если бы она оставалась исправна, то горе базе.

«Большой» сбивал все подряд, начиная с дальности десять тысяч километров, но у него не всегда оказывалась такая возможность: многие цели сталкивались с телом естественного спутника ранее, чем он их мог увидеть, ведь горизонт луны загибался очень круто. Однако паника первых минут уже миновала, а уничтожение первой волны придало уверенности, посему по целям такого типа работали остатки эскадрильи бомбардировщиков, управляемых людьми. Они занимались несколько не своим делом, но выбирать в данном случае не приходилось. Ставки были велики.

В девять тридцать по местному времени в районе моря Дождей, названного так по аналогии с морем истинной Луны, вертящейся на пятьсот или, может, пять тысяч световых лет в стороне, рванула первая бомба. Взрыв сильно отличался от рвущихся перед этим в космосе — он был гораздо мощнее, около пятисот мегатонн как минимум. Столб пыли рванулся вверх почти на тысячу километров. Воздушной ударной волны не было из-за отсутствия атмосферы, однако за счет уменьшенной в семь с половиной раз силы тяжести гигантские обломки бросило в стороны на сотни километров. Электромагнитный импульс создал над планеткой несуществующее ранее магнитное поле, а сейсмическая волна прошила ее насквозь. Даже главный лазер остановил на десять секунд стрельбу из-за сбоя фазового согласования своих многочисленных ячеек-близнецов. Взрыв поразил также несколько своих собственных боеголовок и среди них пару боеспособных.

Подобных мощных попаданий в процессе боя случилось еще несколько, но во всех случаях это произошло очень далеко от базы. В долине. Ученых два менее мощных заряда, войдя друг за дружкой, перепахали ее всю, заодно стирая последние остатки некогда стоявшей здесь исследовательской базы колонистов. Над многими районами Маары возникла пылевая вуаль, и будь у луны атмосфера, эти десятки тысяч тонн измельченной породы стали бы разноситься вокруг равномерной пеленой. Еще на естественном спутнике образовались несколько новеньких кольцевых кратеров, пока плохо наблюдаемых из-за той же пыли.

Очень аккуратно Хадас подрулил к небольшому каменистому плато на самом откосе. Затем изменил положение подвижных сопел двигателей, направил струю вертикально вниз и несколько секунд просто висел над камнями, бесцельно сжигая топливо, после, решившись, убавил тягу и плавно-плавно сел. Внизу, под стометровым обрывом, плескалось море. Он выбрался из кабины, захватив мощный фонарь и бинокль, обнаруженные на полке для инвентаря: видимость оставляла желать лучшего. Перед спуском вниз он обошел самолет и внимательно обшарил его корпус конусом света. В днище имелось чудовищное повреждение, можно было подумать, что машина терлась своим брюхом о скалу на полной скорости. Куски металла изогнулись внутрь и потеряли форму, местами свисая каплями. Кьюм удивился живучести этого древнего реликта и своей интуиции: задержись он на секунду в выполнении маневра, и смертельный лучевой удар пришелся бы по голове. Да, человечество сильно поднаторело в орудиях разрушения. Он погладил примитивный корпус из древнего алюминия, словно прощаясь с другом, затем повернулся и решительно направился к обрыву.

Море плескалось внизу, но сквозь шлем и после полета он не слышал звуков. Датчик наличного воздуха показывал почти ноль: это было кстати, все равно когда-то надо было начинать дышать местными ароматами. Не имея запаса, было очень просто отважиться на неминуемый шаг. Хадас отстегнул крепления и лямки, затем резко стянул шлем-маску. Все равно более минуты он не вдыхал, по-детски оттягивая решенный вопрос. Добралась-таки до него эта милая планета. Два месяца назад не получилось, а вот теперь добралась. Датчика радиации у него не было, но без датчика, наверное, было проще.

Наконец он прерывисто вдохнул. Пока ничего не случилось, хотя гамма новых непривычных запахов смешалась в голове. Фоновая радиация могла быть действительно самой разной, но быстродействующие отравляющие вещества явно отсутствовали. Он решил поторопиться со спуском: не хватало еще добраться до вожделенной воды и свалиться замертво. Он осветил фонарем очень крутой, местами отвесный берег. После замкнутых пространств его охватило волнение перед простой опасностью. Он напомнил себе о скорости падения здесь — почти равной земной. Смешно было сорваться с откоса после всего пережитого и съехать в море с переломанной шеей. Однако спуститься стоило, хотя последний раз он лазил по скалам на Мааре полгода назад, когда его привлекли помогать в установке радиотелескопа, — требовалось высокое место для лучшего обзора окрестностей.

Он осмотрел далекий-далекий горизонт, по-прежнему непривычный по сравнению с лунным и погруженный в темноту. Ничего интересного не наблюдалось, нигде не горел приглашающий огонек и никто его не звал. Он начал осторожный спуск.

Однако без шлема было холодновато, а лужи возле берега были местами прихвачены льдом. Хадас подставил руку мелкой набегающей волне. Вначале он почувствовал тепло, однако его явно обманывали чувства: он был уверен, что температура воды не более пяти градусов. Может, вода так подогрелась от радиоизотопов? Он не знал ответа, но и не боялся: ему больше нечего было терять. Он выключил фонарь, экономя батареи, и сунул руку поглубже, вделав два шага вперед. Вот теперь он почувствовал холод. В неясном свете полуночи-полудня он совсем смутно видел морской горизонт, там угадывалось что-то: одна темно-серая полусфера сливалась с другой, такой же темной, но коричневой. В лицо дунул неприятный холодный ветер и какими-то мерзкими каплями обсыпал лицо. Хадас Кыом поежился: он ясно ощутил всю нечеловечность этого мира. Теперь ему казалось, что из темного далека на него молча накатывается гигантская волна цунами. Он посмотрел на нависающий позади склон и темноту над ним. Он уже жалел, что спустился сюда. Не этого, не этого он ожидал на берегу морском. «Что же мы сотворили с тобой, планета Гаруда? — произнес он вслух и невольно перешел на шепот. Даже речь живого существа была здесь не к месту. — Всего двадцать лет интенсивного „труда“, по системе времени Земли, и?.. Мы явно преуспели. Вселенной, с ее неторопливостью, до нас далеко. В долю секунды по ее шкале измерения, мы свели на нет работу сотен миллионов лет. А ведь здесь была своя биосфера, не чета земной, но все-таки биосфера. По-своему уникальная, наверняка единственная во всей бесконечной Метагалактике».

Долго-долго он сидел на берегу, размышляя о разном.

Но вот над луной наконец рассыпалась новинка: кассетная атомная боеголовка — хитрое изобретение целеустремленной воинственной цивилизации Гаруды. Из прочного корпуса выскочили бомбы пушинки, совсем мало весящие в этом мире уменьшенной силы тяжести. Они были достаточно миниатюрны, чтобы аппаратура уничтожения землян приняла их за осколки их взорванных сестер. Но внутри себя они несли концентрированную смерть. Они срабатывали при прямом контакте, и до подрывов никто о них не ведал, а ведь это были атомные бомбы. Просто в отличие от обычных, для запала которых нужны были тонны простой взрывчатки, вгоняющие их в послекритические плотности, эти имели внутри элемент калифорний, а его прелесть для физиков, как известно, состоит в том, что критическая масса его для инициации цепной ядерной реакции составляет всего полтора грамма. И вспыхнули на Мааре микроскопические атомные пожары-мгновения, словно дьявольское чудовище заглянуло в замочную скважину нашей Вселенной из своей вселенной кошмаров, своими многочисленными глазами и порадовалось творящемуся тут катаклизму.

Применение такой новинки оказалось для землян полнейшей неожиданностью, а учитывая, что каждый микрозаряд мог выжечь излучением площадь в несколько футбольных полей, было от чего запаниковать натурам с бурным воображением.

— Что происходит? — обратился астро-адмирал Гильфердинг в аналитический отдел.

— Мы не знаем, — вяло доложил заместитель по боевой работе Гиллеспи, за последние часы он полностью растратил запас нервной энергии, и ему уже было не до эмоций.

— Взрывы происходят на поверхности луны и недалеко от нас.

— Аппаратура отражения действует автоматически по давным-давно заложенной программе: поскольку она не способна уничтожить все цели, она делает селекцию по своим критериям.

— Можно сделать доработку-уточнение, «Большой» что-то пропускает?

— Наше вмешательство только усугубит ситуацию, нельзя сделать это нахрапом, спонтанно всовывая нос, — со спокойной наглостью встрял в разговор начальник отдела анализа боя капитан-лейтенант Криспус.

— Но эти штуки взорвались совсем рядом! — возмутился начальник базы.

— Да, разброс слабых взрывов уложился в восьмисоткилометровый диаметр. Мы не знаем, что это было, судя по силе — слабые нейтронные или даже обычные заряды, но лазер работает исправно. Может, цели покрыты каким-то суперотражателем, мы того не ведаем, но сделать ничего нельзя: у нас нет еще одной линии обороны, «Большой» — последний рубеж.

В этот момент достижение милитаризма рвануло над Северной галереей. Заряд не мог проникнуть в грунт, но его мощь превышала силу удара повседневных маленьких метеоритов, хотя нацеливала микробоеголовку обычная случайность и вероятность успешного попадания равнялась числу с кучей нулей после запятой в десятичной системе счисления с арабскими цифрами. Рыхлый, намеренно спрессованный грунт испарился и отскочил, обнажая нагое величие Земли — тройной защитный кожух, сохраняющий тепло, воздух и людей. Но слишком близко был взрыв, и кожух, смятый навалившимся грунтом и температурным перепадом, лопнул, выпуская воздух, сдаваясь хаосу и преумножая царство энтропии. И сразу кавардак начался внизу, воистину это была одна из выигрышных лотерей Самму Аргедаса, и ведай он о случившемся, порадовался бы отменно: это был отсек-ответвление, в котором отсиживались пилоты, не занятые в отражении удара. И выла сирена, мало кого глуша: у многих уже лопались перепонки, потому что дыра была обширная и воздух ушел сразу, как большой мыльный пузырь перекачавшись в щель и мигом размазываясь по ландшафту. А внизу метались люди, забыв начисто инструкции и обращаясь в парализованных страхом животных, потому как, находясь в боевых машинах, они всегда готовились к худшему, а здесь, внутри Маарарской базы, считали себя у бога за пазухой. Их мифический бог предал их, а смерть явилась с кучей разнообразных инструментов, у нее в арсенале были: перепады давления в разгерметизированном помещении и внутри млекопитающих, выведенных эволюцией в Солнечной системе; мгновенный холод, сжимающий пальцы и не дающий защелкнуть крепление шлемов — такое простое действие на тренировках; и еще у нее были валящиеся на головы крепящие расстрелы и кубометры рыхлого лунного грунта, тоже падающие на макушки лавиной; у нее было все — а у них не было времени.

Краем глаза, в далекой перспективе внешнего мира, он уловил движение-плеск. В этом окружающем полутемном мире непросто было различить детали, однако само нарушение мертвой размеренности вокруг разом привлекало к себе внимание одиночки. Кьюм настороженно вгляделся в подозрительное направление. Очень скоро он заметил на поверхности воды светлую полосу, обозначающую движение некоего тела, довольно приличных размеров. Оно создавало свои собственные, расходящиеся в округе волны, струящиеся поперечно по отношению к природным. Хадас встал. На вершине обрыва он оставил мощный, хорошо подготовленный к ближнему воздушному бою аппарат, однако личного оружия у него не было. Тем не менее это движущееся чудо не очень походило на пловца, слишком плавно, без лишних всплесков и шума оно перемещалось. В его голове подпрыгивали, стремясь выделиться из общего фона, мысли-догадки, но он не мог зацепиться окончательно ни за одну из них. Это совсем не походило на плавучее техническое средство, если бы это было так, он бы бежал без оглядки, он уже знал, какую опасность представляют встречи с человеком на планете Гаруда. За последние несколько часов он участвовал в таком калейдоскопе событий и столько раз прошел по лезвию ножа, что несколько пресытился острыми впечатлениями, к тому же после столь долгого нахождения в чреве планеты, его глаза все еще не совсем улавливали перспективу обволакивающего мира: во время полета ему помогало подсознание, но сейчас оно решило передохнуть и оставить решение за верхней областью коры, однако той овладело любопытство. А странный объект внезапно замер, а затем сменил направление движения в сторону человека. Хадас Кьюм все еще стоял, в оцепенении угадывая размеры движущегося к нему тела. Теперь, в полумраке и вблизи, он уловил, что туша не такая маленькая, но подробности все еще не угадывались, даже форма объекта оставалась неясной. Хадас вышел из ступора, когда таинственное создание мгновенно ожило. Это произошло у самого берега. Всей пробуждающейся шевелящейся массой эта тайна стала разваливаться на отдельные части и сразу внутри головы полыхнула догадка. Словно наяву из памяти ухмыльнулся Самму Аргедас: «Как кстати сбежали эти ребятки. Давненько я не подкармливал своих мантихоров. То-то кальмарчики порезвятся. Знаешь, если бы не мои старания, они бы вымерли, а может, и вообще не появились в реальности. Ты их не видел, пилот? Мерзкая вещица и нападает стаей, пока мне не притащили одного на демонстрацию, я вообще в них не верил». Хадас тогда отнесся к словам диктатора с сомнением и, видимо, зря. «Лучше раз увидеть, чем сто раз услышать», — говорится в старинной доиндустриальной поговорке. Теперь Хадас полностью поверил в ее правоту.

Маленькие самостоятельные струящиеся тела метнулись на берег. Человек отшатнулся, упал в сидячее положение. К ногам уже рвались жадные маленькие щупальца, заходя с нескольких сторон и мешая друг другу. Хадас поджал ноги, резко перекатываясь на спину — другого пути отступления уже не было. Где-то в черепе продолжала звучать запись разглагольствований Аргедаса, развалившегося в кресле: «Даже не представляю, чем питаются эти монстры, когда не попадаются глупые людишки? Знаешь, мне пришлось под угрозой кар запретить распространять информацию об этих тварях, так как дошло до того, что некоторые смены ремонтников океанической сбросовой трубы отказывались работать во внешней воде. Говорили даже, что мантихоры прогрызают или растворяют скафандры. Когда я был маленький, я никогда не слышал о таких тварях, может, они пришли теперь из глубин или просто вывелись под действием радиации? Интересная проблема — жалко, передо мной стоит множество более актуальных. Жизнь наша коротка».

Однако Хадас продолжал за нее бороться. Что-то схватило его за лодыжку, он, не оглядываясь, рванул ногу что есть мочи. Его отпустили. Он упал на четвереньки, проскакал в этом положении пару метров. Обе ступни снова обволокла скользкая мягкая масса. Ладони утонули в холодном, припорошенном льдом песке. Он уперся, не давая этой мутированной форме жизни затащить себя в воду, он знал, что это будет конец. Однако его никто не тащил, их масса в отдельности порядком уступала его весу, а работать согласованно они, слава богу, не умели. Зато новые, менее прыткие, чудища начали наваливаться на его икры. Черт возьми, это было похлеще ночного кошмара. Цунами ужаса накатилось из глубины детства, затапливая черепную коробку. Хадас оглянулся: из этого неудобного положения он видел, как к нему ползут, подтягиваясь на выброшенных по курсу движения щупальцах, новые гады. Он не наблюдал у них глаз, просто колыхающиеся тела полуметровой или чуть более длины. Некоторые их них совершали слабое подобие прыжков, не умея полностью оторваться от родимой Гаруды. Слава изобретателю Вселенной, — он не мог чувствовать их слизистые нутра через одежду, это было бы уже слишком. Прорываясь через новую волну оцепенения, его мозг снова взорвался импульсами приказов. Он хотел жить, он уже точно видел будущее и знал, что, если навалится вся стая-симбиоз, выхода уже не будет. Хадас рванулся, мгновенно потея в окружающем холоде. Щупальца отстали. Био-компьютер в голове мигом оценил шансы в скоростном лазаний по скалам и выбрал более проверенное решение. Хадас стартовал с места, с положения лежа, как на давних-давних тренировках в родной летной академии на планете Земля. Он ставил рекорды, хотя это было лишнее: не нужно было бежать все эти двести метров вдоль берега, суша не являлась родной стихией для этих злобных плотоядных тварей. Не любили они по ней передвигаться, не хотели на ней жить и не желали быть первопроходцами в ее освоении. Хадас в счет не шел, он был пришельцем. Когда он окончательно отошел от испуга, он подумал о том, что со временем живым существам действительно придется осваивать бесплодные пустыни Гаруды, если, конечно, выживет само море и живность в нем.

Последив некоторое время с безопасного расстояния за мантихорами и несколько досадуя за свой первоначальный испуг, Хадас побрел по берегу, приводя в норму свои ощущения и работу сердца.

В средневековье ученые часто спорили, на какой глубине от поверхности Земли помещен ад, и никак не могли прийти к общему мнению. Теперь можно было ответить на этот вопрос с уверенностью: на глубине от двухсот пятидесяти метров до трех с половиной километров, в недрах планеты Гаруда, системы желтого карлика — звезды Индры, ближе к концу левого рукава Млечного Пути — ад материализовался. Теперь микрозаряды из калифорния пошли в дело не только в космосе, но и в туннелях. Всего лишь несколько взрывов чудо-пуль на разных уровнях привели к сложной системе завалов. Многие места стали непроходимы, а некоторые совсем отрезаны от остального города. Сразу нарушилась сложная система снабжения государства воздухом и электричеством. Хотя первоначально получилось остановить повстанцев, о результатах не всегда удалось доложить: расстроились средства правительственной коммуникации. Тщательно продуманная схема распределения поперечных и продольных нагрузок кровли сразу же устарела — потолки стали рушиться и в совсем неожиданных местах, порой на километры в стороне от взрывов. В этом пылу и дыму все как-то совсем забыли о том, что город находится не только ниже поверхности суши, но и ниже уровня океана. Произошло смещение пластов в районе сверхдлинной отводящей мусорной трубы. Сдавленная прессингом в двадцать атмосфер вода хлынула на нижние уровни, и никто не встал на ее пути. Применение сверхразрушительных средств в столь хрупкой системе, как подземный город, словно сорвало с последних тормозов человеческое сознание не только плохо руководимых толп, но и лидеров. Сразу проявили себя доселе дремавшие и маскирующиеся силы. Многие статусы уровня тринадцать — пятнадцать ввели в дело свои собственные подчиненные формирования в индивидуальных интересах. Общество «Матома» на этом фоне стало выглядеть самой массовой, но далеко не самой хорошо вооруженной организацией.

Через много-много часов Гюйгенц сумел запустить некоторые системы. Теперь он увидел, что творится вокруг и где он находится, и все это ему очень не понравилось. Снизу на него накатывалась красно-коричневая атмосфера Гаруды. Она уже захватила его в свои гравитационные сети и, добавив ее к своей собственной, он получил скорость входа в атмосферу — более двенадцати тысяч метров в секунду. Это должно было случиться через пятьдесят три минуты. Нужно было срочно заняться приведением в чувство введенного в ступор реактора, еще находящегося под впечатлением крепких электрических объятий своего коллеги по ядерным процессам. Однако Гюйгенц все же решил довершить начатый параллельно ремонт передатчика. Потом, по плану, у него была проверка системы «свой-чужой», но теперь приходилось вносить коррективы в долгосрочные прогнозы. Тем более что косвенно система прошла проверку: его до сих пор не расстреляли свои боевые околопланетные спутники.

Когда розовеющий индикатор передающего устройства загорелся веселым зеленым светом, Гюйгенц с удивлением воззрился на часы: он совсем забыл о времени. Он спешно надиктовал сообщение и пустил его в циклическое повторение для внешнего эфира. Затем он облетел пустое пилотское кресло и стал колдовать над ручной регулировкой тяги, мысленно вызывая из памяти схемы, смотреть в настоящие было некогда, да и неоткуда: электронный подсказчик получил электрошок, и в его ячейках памяти все еще бродили растерянные магнитные привидения, заблудившиеся в вихревых токах.

Гюйгенц обливался потом, ползущим по телу в самых невероятных направлениях, когда корабль потряс первый сокрушающий удар и невесомость на мгновение исчезла. Ударившись, пилот подумал о том, что хорошо сделал, избавившись три часа назад от боевых ракет — лишние тонны веса на борту могли бы решить ситуацию не в его пользу. Когда невесомость вновь возникла, пилот запустил во все еще повернутые к планете сопла струю горючего, и сразу обратное ускорение придавило его к полу. Гюйгенц привстал, дотянулся до пульта, откорректировал автоматическое изменение тяги на ближайшие минуты и сделал попытку добраться до сиденья. Максимальный режим разогрева двигателя все еще был блокирован системой аварийной защиты реактора — он не успел придумать, как ее обойти, посему впереди была неминуемая посадка, и скорее всего жесткая. В этот момент корпус снова прошил осевой удар о воздушную подушку, донельзя разреженную, но уплотнившуюся от скорости входящей в нее ракеты. Ненадежно закрепленный, после аврала, провернутого Гюйгенцом, перегоревший блок постановки помех подпрыгнул, словно приобретя жизнь, и обрушился на человеческую голову. И все поплыло перед глазами. А корабль продолжал приваливаться в газовую оболочку планеты.

За этот долгий день Хадас так вымотался, что, найдя подходящую, скальную нишу, несколько удаленную от берега, присел отдохнуть. После нападения мантихоров никто более не проявлял к нему интереса, а его собственное любопытство угасло с усталостью и под действием безысходности будущего. Когда-то он часто думал о смерти, с его работой это было неминуемо, но со временем ощущение притупилось и рутина перемолола философию. Однако теперь, сидя в холодном каменном выступе, он в который раз подумал о будущем.

Тогда, в далеком, по счету миновавших событий, прошлом, он хотел умереть в бою, ощущая под собой мощную, стремительную, послушную машину. Похоже, судьба пошла ему навстречу: там, наверху, его ждал летательный аппарат с остатками горючего. Засыпая, он решил немного передохнуть, а затем отправиться в последний полет. Во сне холодный ветер дул ему в затылок, но Хадас все равно улыбался.

Из беспокойной дремы его вывел пронзительный свист. Это было так дико среди окружающего царства мертвых, что Хадаса бросило в пот. Он вскинул голову вверх и разглядел в окружающем полумраке только отсветы какого-то сияния. Свист нарастал. Это было так же невероятно, как второе пришествие. Хадас схватил фонарь и рванулся вверх по склону.

Лезть вверх было гораздо удобнее, чем спускаться, к тому же теперь он ощущал цель. Когда он перевалил через верх террасы, он был весь в поту. Но расслабляться было некогда — нужно было успеть пронаблюдать. С северной стороны уже совсем близко к краю горизонта полыхала вертикально опрокинутая фиолетовая свеча. Хадас схватился за карманы: где-то там, в складках одежды, имелся плоский фото-логико-умножительный бинокль. Дрожа от возбуждения, он поднес прибор к глазам. Чертов шлем-маска мешался, и он, не глядя, отбросил его в сторону. Никак, никак он не мог известись на эту маленькую цель. Затем он увидел… Четкости не было, руки тряслись и изображение прыгало, размазываясь в линию. Он напряг глаза до слез, и так и не понял, разглядел ли или принял надежду за действительность. Там, вдалеке, километрах в пятнадцати, садился воздушно-космический истребитель. Сказать честно, так садиться мог только полоумный, это был самый неэкономичный путь, совершенно не учитывающий аэродинамические формы машины. Однако не это было важно: насколько он знал, такие штуковины в затянувшемся конфликте имела только одна сторона. Когда корабль пропал из виду, сердце у Хадаса чуть не выпрыгнуло наружу, однако он сдержал порыв и, не сходя с места, аккуратно отметил на скале направление. Затем он, спеша, забрался в кабину своего пострадавшего лайнера. Он не чувствовал в воздухе запаха топлива или окислителя — это свидетельствовало о самозатянувшихся пробоинах в системе снабжения горючим — и поэтому надеялся, что судьба улыбнулась ему не в шутку.

К великому счастью землян, кассетных атомных бомб у Самму Аргедаса было немного, очень сложны они были в изготовлении. Несколько из них не дошли до цели, другие рассыпались заранее еще в полете, создавая впереди идущего роя эдакую завесу: лишь одной из них посчастливилось состыковаться со спутником, а остальные ушли по касательной и теперь представляли собой метеорный рой нового типа. Их судьба теперь оставалась вечно носиться по орбитам, а космическое излучение и время обязаны были производить над ними эксперимент по превращению активного элемента в радиоактивный шлак: на полную утилизацию нужны были тысячелетия, но уже через считанные годы, за счет недобора критической массы, бомбы-малютки должны окончательно превратиться в простой метеоритный поток искусственного происхождения. А до этого, горе космическому кораблю, который встретит на пути этот рой и соприкоснется с этими двухкилограммовыми гирями.

Учитывая внезапность нападения и его мощь, земляне в целом отделались относительно легко. Погибло больше ста пятидесяти людей на базе, было окончательно потеряно свыше двух десятков космических истребителей с пилотами, разгерметизировался и вышел из строя целый уровень Северного крыла, а в Южном люди, отрезанные обвалом, ждали помощи, еще несколько ничего не значащих сооружений на поверхности Маары перестали существовать, многие места наверху требовали восстановительной работы. Однако самым опасным было следующее: смерть прокосила ряды землян избирательно, действуя по принципу профессиональной принадлежности, база потеряла практически всех пилотов навсегда, а многие из вернувшихся нуждались в лечении, но не менее страшным был сильный перерасход долго накапливаемых боеприпасов, а главное, почти полная непригодность околопланетного космического щита. Последние годы все относились к нему с пренебрежением, как к затратой области, но теперь, казалось бы, добитая планета показала свои зубы, и неизвестно, что еще она имела в резерве. Нужно было срочно перераспределить оставшиеся силы рационально на случай сюрпризов. Опасным было и истощение запасов жидкого топлива на израсходовавших его спутниковых лазерах, пополнить его было попросту нечем. Почти все принявшие участие в бою системы нуждались в технологическом обслуживании, а стольких ремонтников людей и роботов попросту не было. Словом, работы у землян было выше крыши. Но главное было не в этом, а в выигранном сражении.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ ДАМОКЛОВ МЕЧ

То, что должно было принести ему спасение, само нуждалось в помощи. Можно было кусать локти, но оказалось предельно нужным напрячь мозги и вспоминать врачебные навыки. Теоретически он всегда понимал, что умение оказывать первую помощь необходимо, но как-то все оказывалось не до того. Да и вряд ли это могло пригодиться: летали они в одиночку, при аварии истребителя смерть была гораздо вероятным делом, чем ранение, а в случае серьезного повреждения организма все равно требовалась внешняя помощь. Однако знал он многое, он был боевым офицером, а не каким-нибудь штабистом. Сейчас некоторые его познания оказались даже не к месту. Например, он знал четко, что человек с раскроенным черепом без срочного вмешательства медицины не выживет. А человек был ему хорошо знаком, это был капитан-инженер Бурру Гюйгенц из подразделения «Эрри». Давным-давно этот парень окончил две академии, одну летную, а вторую техническую. Он так любил летать и пускать ракеты, что несколько раз упускал случаи продвинуться вверх на теплое непыльное местечко. Теперь его умная голова представляла собой страшное зрелище.

Хадас обработал ему рану, перевязал и ввел обезболивающее. Он боялся его перемещать на новое место и поэтому аккуратнейшим образом подложил под тело набор разнообразных мягких предметов. Что еще он мог сделать? Он не был нейрохирургом и даже не имел под рукой нужного инструмента. Раненый был в беспамятстве. Хадас сидел над ним еще с полчаса, перебирая лекарства из аптечки и просматривая инструкции. Затем он занялся осмотром боевой машины, тем более что никакие работающие электрические узлы он не выключал. Двигатели, видимо, вырубились, следуя какой-то программе, однако они наверняка работали некоторое время после посадки: окружающая почва была очищена от мелких камней, мусора и пыли и даже несколько запеклась.

Беглый осмотр показал, что техника повреждена не менее сильно, чем человек, на ней опустившийся, но и без того, еще подходя к кораблю, Кьюм понял, что у того нет в арсенале самых главных элементов для подъема с планеты наличествующего класса: на корпусе начисто отсутствовали трубы ускорителей. Хадас несколько часов возился с бортовым компьютером, часто отвлекаясь к раненому: тот начал бредить и поэтому доставлял беспокойство. Хадас работал самозабвенно, давненько он не делал что-либо подобное. Он сумел запустить множество программ, даже сделать расчет выхода на возможно более высокую баллистическую орбиту при полном сжигании оставшегося топлива. Расчеты не утешали, тем паче что тяга двигателя почему-то регулировалась в очень низких пределах. Сам атомный мотор был вполне исправен на вид, мешала какая-то поврежденная управляющая программа, а может, что-то в передающем команды электрическом звене. Хадас занялся поиском тестирующей системы. Однако вскоре его надолго приковал к себе Гюйгенц. Его рвало.

Но и это было только началом. Около трех часов Хадас занимался раненым. Все было напрасно. Не желал его недавно здоровый организм бороться с костлявой старухой. Перед самым концом Гюйгенц пришел в себя. Некоторое время он измученно смотрел на окружающую обстановку, затем узнал Хадаса. Он криво вымученно улыбнулся.

— Лежи, Бурру, лежи. Скоро прибудет врач, — сказал ему Хадас очень натурально.

— Ты откуда взялся? — спросил Гюйгенц. Он был почему-то уверен, что находится в космосе в патрульном полете. — Корвет-капитан Кьюм, не забудьте выбросить из бомболюка ракеты, — попросил он и снова впал в кому.

Хадас опять убирал с него рвоту и аккуратно переворачивал на бок. Примерно каждые пятнадцать минут Бурру возобновлял разговор. Теперь он поинтересовался:

— Почему темно? — хотя все заливал мощный световой поток: куда еще было расходовать бессмысленную атомную мощь.

— Ночь, ночь на базе, — пояснил его вымотанный собеседник.

— А… — протянул раненый и вновь погрузился во внутреннюю пучину, из которой не было выхода.

Однажды он попросил пить. Хадас прислонил к его губам тюбик с соком и попытался сказать что-нибудь ободряющее. Капитан-инженер выслушал его потуги и скомандовал:

— Проверить левую тягу, сержант! Не нравится она мне. Механизм сброса ускорителей вы смазали?

— Все в норме, — доложил Хадас, поскольку коллега принимал его за кого-то из техников.

— Все-таки они нас прикончили, — пояснил Бурру, серьезно глядя в пустое пространство перед собой. — Вляпали мне в корму целую мегатонну.

Он попытался встать, но Хадас не дал ему этой возможности.

— Как дела на базе? — внезапно спросил Хадас, сам не ожидая от себя такого вопроса.

— Это вовсе не война, господин астро-адмирал, — пояснил Гюйгенц неизвестно для чего. — Это просто-напросто концентрация избыточной энергии нашей цивилизации. Ведь надо же где-то ее концентрировать. А вы, адмирал, когда-нибудь сбрасывали «большую колотушку» с малой высоты?

Хадас начал менять на голове больного универсальную всепоглощающую повязку, старая полностью промокла. Перед этим Хадас хотел немного пошарить по запасам продовольствия корабля, но теперь аппетит пропал. Он бросил использованные перевязочные пакеты в утилизатор, вполуха слушая разглагольствования Гюйгенца.

— Ускоряетесь до трех звуковых, делаете подскок и, когда корпус примет горизонтальное положение, сбрасываете бомбу. Затем переворот с опрокидыванием, и надо сразу разогнаться хотя бы до трех с половиной тысяч километров, но тут у кого как со здоровьем. Лучше еще быстрее. У вас в запасе всего несколько минут. Ну и тряхнуло меня однажды, ты не поверишь, девочка. Очень опасно просто уходить, набирая высоту. Топлива сожжешь больше, скорость потеряешь, а огненный шар все равно подскочит выше тропопаузы, километров на сорок — шестьдесят. — Глаза докладчика внезапно сошлись к переносице. — Извини, девочка, я давал подписку о неразглашении. Нельзя тебе знать, сколько у нас в звене «Торов».

Так, с перерывами, еще долго беседовали эти два обреченных человека, один из которых находился в реальном, но отрезанном от остальной Вселенной мирке, а другой лишь иногда выплывал из внутреннего подпространства, выплескивая наружу эмоциональный подсознательный фон. Оба были полны переживаний, но ни тот ни другой не мог утешить товарища.

— Сколько у нас пилотов в строю, астро-вице-адмирал? — потерянно спросил Гильфердинг. Дод Мадейрос назвал однозначную цифру.

— Сколько из раненых в ближайшее время встанет на ноги?

— Лучше пригласить медиков и спросить у них лично, но, на мой взгляд, таких нет.

— Мы попали в идиотскую ситуацию: база цела и в то же время не способна выполнить никакую боевую задачу.

— Может, рискнем послать спасатель по координатам, переданным «Тором» перед падением на планету? Вдруг летчик жив, просто не может взлететь из-за повреждений и отсутствия ускорителей?

— А вы уверены, что его тоже не расстреляли наши доблестные спутники первого эшелона?

— Я ни в чем не уверен. Но рискнуть стоит, тем более что в этой машине был Бурру Гюйгенц. У нас каждый ас на счету, а он стоит нескольких.

Начальник базы поднял голову и посмотрел на первого заместителя красными усталыми глазами.

— Действуйте, Дод. Заодно проведете хотя бы прикидочную разведку района, он ведь упал именно туда?

— Да, координаты совпадают.

Астро-адмирал снова посмотрел на заместителя:

— Дод, я хотел бы, чтобы вы приняли участие в этой разведке. Возьмите один спасатель и одну боевую машину. Если обнаружите, что «Тор» захвачен, постарайтесь уничтожить его. Он ведь полон противоракет, не хватало снабдить недобитых махабхаратов новыми технологиями. Зря не рискуйте, не достает из-за одного пилота потерять еще двоих.

Когда Гюйгенц умер, Хадас устало пристроился рядом и уснул сидя.

Он спал так крепко и так долго, что даже не слышал, как в километре опустился большой десантный бот. А до того спасатель дважды прошел над «Тором» на большой высоте: никак не получалось запеленговать радиомаяк из-за низких ионизационных облаков. Когда спасатели вскрыли кабину, Хадас Кьюм очнулся и оторопело уставился на них. Они были в бронированных костюмах и им, наверное, было очень тяжело в этой непривычной силе тяготения. Однако они сразу взяли его на мушки своих скорострельных винтовок и препроводили на свой борт. Туда же очень аккуратно доставили и мертвого, хотя ему было все равно. Еще напоследок спасательная команда заложила взрывчатку в оба обнаруженных летательных аппарата.

На борту Хадас повстречался с Додом Мадейросом, и тот долго изучающе смотрел на него, едва не открыв рот от удивления. Было от чего: в районе, где они встретились, вторичное радиоактивное излучение давало фатальный исход в течение пары-тройки недель, а корвет-капитан Кьюм исчез два месяца назад. Когда корабль взлетел и ускоряющая нагрузка стала терпимой, Хадас вкратце доложил о своих злоключениях, сильно сокращая повествование. Ему не поверили. Астро-вице-адмирал космофлота больше выпытывал о причинах смерти космолетчика, а Хадас Кьюм мало что мог пояснить по этому поводу. На встречные вопросы Хадаса о событиях на базе Дод Мадейрос отвечал уклончиво, все ходил вокруг да около. А когда они добрались до родной «Белонны-1», Хадаса Кьюма взяли под арест по обвинению в убийстве.

— Почему мы не могли их ранее обнаружить? — озадаченно спросил астро-адмирал Гильфердинг.

— Площадь планеты более чем в полтора раза превышает земную. Даже если взять только сушу, превосходство налицо. Мы равномерно проверяем все материки, однако в первую очередь наиболее ранее населенные и пригодные для жизни человека места. Тем паче что окончательно сбрасывать со счета океан никак нельзя, в нем можно тоже напихать достаточно подвижных пусковых установок, размещенных на подводных лодках. Район Свободной Махабхараты считался проверенным, если помните, наши предшественники прикончили там город Джаггернаут, после этого он проверялся на наличие радиопереговоров и прочей активности. Даже сейчас ни один участок планеты не остается абсолютно ненаблюдаем. Мы не могли предположить, что кто-то сумеет в локально отрезанной области в абсолютной секретности произвести разработку и изготовление ядерного оружия, умудриться, не произведя ни одного испытания, сразу же пустить его в дело в таком гигантском масштабе. — Астро-вице-адмирал Мадейрос пояснял все четко, как на экзамене, он всегда знал, что в общении с людьми, в отличие от компьютеров, интонация и уверенность в себе гораздо важнее, чем факты.

— Каковы размеры района, занятого их пусковыми установками? — устало поинтересовался начальник базы: он правильно предполагал, что не получит ответа на вопрос, но надеялся на чудо.

— Район пуска очень локальный, мы приблизительно отметили окружность с радиусом всего километров сорок — пятьдесят. Наверняка сама террористическая клика занимает гораздо большую площадь, однако компактное размещение ракет, видимо, связано с какими-то внутренними причинами. Нам до них дела нет, это может быть все, что душе угодно, вплоть до отсутствия достаточного количества световодов для передачи команд.

— У них может быть гораздо более примитивная система типа медной проволоки, — раздраженно перебил его астро-адмирал. — Впрочем, сие не имеет значение. Возможно, этим подземным гномам просто удобнее охранять свои пусковые установки в куче. Как у нас с «колотушками», потянем мы обработать такой район? Сколько это километров квадратных? — Главнокомандующий местных военно-космических сил повернулся к заместителю.

— Район достаточно велик, цели подземные: весь оставшийся запас дает вероятность поражения всех пусковых, включая предположительно до сих пор неактивированные, в пределах пятидесяти — шестидесяти процентов, дополнительно можно попробовать обработать данную площадь мощными гироконами для выведения из строя радиоаппаратуры, но опять же с малой вероятностью попадания. Кроме всего прочего, у нас теперь проблема с пилотами. Лучший вариант — это держать район под постоянным пристальным наблюдением до прихода подкрепления с Земли.

— Короче, все может повториться?

— Я думаю, нападающие полностью истратили свои наступательные ресурсы. Первый раз за двадцать лет на нас напали и мы успешно отбились.

— Рад бы разделить с вами оптимизм, но я другого мнения. Так, все свободны. Предупреждаю: поменьше точите лясы на эту тему с младшими офицерами. Пока мы победители.

Астро-адмирал Мун спокойно пронаблюдал воспаленными глазами спины уходящих заместителей, но когда последний из них скрылся, он откинулся в кресле, словно тряпичная кукла, и прикрыл глаза. Он был в панике.

В экстремальной ситуации Хадас быстро попал на заседание военно-полевого суда.

— Мы можем приблизительно восстановить события следующим образом, — произнес Эдмонд Бланш, назначенный на роль внештатного обвинителя. — Бывший космолетчик Хадас Кьюм встретил корабль инженера-капитана Гюйгенца на входе в атмосферу и вступил с ним в радиопереговоры. Он принудил наш космолет сесть, затем проник внутрь и преднамеренно убил пилота. Цель всей этой акции — овладение космическим кораблем. Наличие у обвиняемого летательного аппарата неизвестной конструкции, предметов одежды неяснего фасона уже сами по себе наводят на мысли о сотрудничестве с врагами. А кроме того, сама ракетная атака, произведенная именно во время отсутствия на базе Хадаса Кьюма и нахождения его в стане врага, говорит о многом. Все понимают, что агрессия готовилась заранее, так чего же ждали нападающие? Я допускаю, что ожидали они новых данных, возможно, координат нахождения базы: их и доставил наш бывший герой Кьюм. Да и как он мог выжить столько времени в условиях повышенной радиации и без достаточного количества пищи, а? Посмотрите на него: ощущение такое, что он находился в отпуске на Земле. Может, вы покажете мне следы пыток или еще чего-то, свидетельствующего о его тайной борьбе с нашими врагами? Как мог наш солдат сдаться противнику без боя? — Эдмонд Бланш обвел немногочисленных присутствующих торжествующим взглядом. Да, сегодня юрист потрудился на славу, не часто, если не первый раз за всю историю базы, рассматривалось дело о шпионаже. Данное мероприятие могло быть сильной ступенькой в его продвижении по службе и упускать его он не желал. — Если ко всему сказанному добавить признание нашего подопечного о пребывании в этом таинственном подземном королевстве, то сомнений не остается вовсе. Просто у нашего героя мало мужества сознаться в предательстве, так мы же знаем, что он в здравом рассудке, и с чего бы ему делать для себя хуже. Эти его сочинения на вольную тему являются преднамеренным запутыванием следствия. Подсудимый не ответил ни на один действительно интересующий нас вопрос. Первое, что нас действительно занимает: когда будет предпринята следующая атака? И еще, какими силами и средствами располагает наш враг? Ни на один из этих вопросов обвиняемый не отвечает, он темнит. Скажу больше, не послан ли Хадас Кьюм сюда для новой детальной разведки перед следующей акцией?

Да, аргументы у обвинителя были сильнейшие, и все некоторое время сидели, переваривая их. Наконец слово взял фрегат-майор Генри Ласси, выполняющий обязанности адвоката:

— Может, попросим корвет-капитана Кьюма вкратце повторить свою историю?

Возражений не последовало. Хадас встал и начал новый пересказ происшедших событий, особо концентрируясь на проблеме, возникшей в отношении мертвого Гюйгенца. Речь велась о собственной жизни и попотеть стоило. Эту милую сердцу историю он пересказывал за последние сутки уже несколько раз, с каждым разом она становилась все глаже, шлифуясь до классического детектива. Слушатели оценили его красноречие, но изложенные события все равно никак не интерпретировались в его пользу. Он не был дураком: с самого начала внутриголовная цензура тщательно отсеяла наиболее подозрительные моменты биографии. Он начал делать это еще по дороге к Мааре. Таких событий, не вышедших наружу и задержанных логическими фильтрами, накопилось достаточно много, среди них было и личное знакомство с главным агрессором. Хадас, конечно, упомянул о Самму Аргедасе, но только как о виденном однажды человеке. У присутствующих не имелось никаких источников информации, кроме него самого, поэтому врать, как и два месяца назад, можно было смело и, главное, снова не запутаться. Его слушали с интересом еще и потому, что рассказ о глубинных подземельях давал объяснение нападению. Без этой истории все произошедшее выглядело совсем волшебно. Однако красивая сказка, отшлифованная до безобразия, не произвела ожидаемого эффекта и обвинение с Хадаса снято не было.

— Вы знаете, адмирал, какой вопрос продолжает меня волновать? — задумчиво произнес Дод Мадейрос, заместитель начальника Маарарской базы по общим вопросам.

Сказанное не нуждалось в ответе — это была просто завязка речи, и Мун Гильфердинг смолчал, сосредоточенно глядя на вице-адмирала. Внутри командующий лунными силами паниковал, он уже давно заподозрил заместителя в превосходстве умственных способностей, однако подсознательно игнорировал эту догадку, так как был всегда уверен, что мозги для военного не самое главное.

— Мне непонятно, астро-адмирал, что выжидал этот Самму Аргедас? По сообщению нашего невольного свидетеля, для удара все уже было готово изначально, еще до его появления, беря по минимуму — это в любом варианте два месяца, земных, разумеется. Это, как известно, более шести оборотов космического тела, на котором мы сидим. Ведь диктатор ужасно рисковал: мы могли чисто случайно нанести удар по его подземным арсеналам или нечаянно обнаружить их. Если допустить предстартовую проверку, то такой длительный срок ведет к накоплению поломок, а последовательный регламент на последней ракете предусматривает его продолжение на первой из проверенных и так без конца и края. Можно вполне допустить ожидание конкретной лунной фазы, даже ее необходимость для плана, но за время ожидания удобные моменты миновали несколько раз. Также исключается и привязка к нашим действиям или бездействиям: у противника скорее всего начисто отсутствовали любые типы разведки. Это была авантюра в чистом виде. Нарастали внутренние противоречия, не занятые более работой люди оказались один на один со своими мыслями, не самыми радостными, между прочим. Однако диктатор ожидал: спрашивается, чего? Или он передумал? Но ведь это был его величайший триумф, апофеоз идеи. Наверное, впервые в истории война, рассчитанная в кабинете, за много лет до своего начала, с противником, предсказанным теоретически, более того, любые новые знания о котором только сбивали с толку, стала возможна. Это была реальная война, полностью соответствующая программе. Даже если бы что-то в ней пошло не так, это не имело бы для ее ведения никаких последствий, ведь наступающая сторона не имела ровным счетом никакого маневра.

— Господин вице-адмирал, — отмахнулся от заместителя начальник, — это все ваши теоретические допущения, но у нас имелся только один наблюдатель процесса изнутри — пилот — возможно, перебежчик, и его данные очень спорные, это более догадки, чем наблюдения. Основывать на них далеко идущие выводы очень неразумно.

— Однако мы верим этому источнику, так как другого у нас нет. В тех выводах, которые нас устраивают или согласуются с подсознательным комфортом, мы принимаем их без ограничений, так?

— Не плетите интриги, Дод, я этого не люблю, — с солдатской прямотой заметил Гильфердинг. — Делайте свои выводы.

Подчиненный выдержал эффектную паузу.

— Я предполагаю, существует еще один неизвестный нам фактор, о котором знал диктатор, но о котором не знаем мы.

— Ладно, вице-адмирал, я думаю, эти теоретические споры не имЈют более реального значения. Из чего бы ни исходила атаковавшая нас страна, наше технологическое превосходство стало очевидно. Мы вышли победителями, но заодно получили наглядный урок. Я думаю, те, кто считал оборону растранжириванием ресурсов, теперь изменили свое мнение, я прав?

Дод Мадейрос выразительно пожал плечами.

— А теперь, коллега, займемся более приземленными делами — подтягиванием хвостов.

И астро-адмирал уселся на своего любимого конька — планирование ближайших повседневных обязанностей.

На третий день после прибытия Хадаса на базу произошло новое, никем не ожидаемое событие. Была близка условная полночь, однако после нападения гармония сонной размеренной жизни в подлунном (в прямом смысле) мире ушла в небытие: теперь всем хватало работы — даже начальству.

— Извините, шеф, но к вам опять астро-лейтенант Гуго. Он приходит уже четвертый раз, просит принять его лично.

— Черт возьми, у него что, мало обязанностей? Нельзя в конце концов доложить по инстанции? В крайнем случае рапортом?

У астро-адмирала сегодня был очень тяжелый день, впрочем, как и все дни после ракетной атаки. Одних восстановительных работ было с лихвой. День здесь, конечно, был чистой условностью, но он полностью равнялся земному, по давней космической традиции и наперекор планете, вращающейся рядом с троекратно меньшей скоростью.

— Пусть зайдет завтра.

Адъютант исчез и сразу же сквозь неплотно прикрытую дверь Гильфердинг услышал перепалку. «Сменить, к чертям, надо этого Зогу, — с раздражением подумал адмирал. — Не может выставить вон какого-то астронома». Он попробовал отвлечься, но не тут то было.

— Астро-адмирал, у меня дело экстренной важности. Расстреляете меня, если, дай бог, не прав! — раздалось из коридора.

Это уж слишком, подумал начальник базы и нажал кнопку селектора.

— Сержант, впустите этого психа. Однако команды не поспевали за событиями: астроном уже был здесь. Он почти в полном смысле влетел в кабинет — при мелочной силе здешнего тяготения это было немудрено. Лицо у Жака Гуго было красное, комбинезон топорщился, как после драки. Может, адъютант не даром кушал свой хлеб, вывел заключение Гильфердинг и указал явившемуся на кресло. Вновь прибывший попытался поправить форму и доложить о своем прибытии согласно уставу, однако астро-адмирал не дал ему времени.

— Выкладывайте, что у вас, и как можно короче.

— Я попробую, господин адмирал, но не знаю, получится ли сжато. — Жак Гуго попытался перевести дыхание и одновременно сосредоточиться.

— Давайте, я слушаю, — подогнал его начальник, ему уже надоедала эта комедия. Не любил он всяческих нарушений регламента, планетарная атака и так ввела в повседневность чудовищную бучу.

— Должен доложить вам, что иногда на дежурстве в процессе плановых наблюдений я вел собственную программу исследований, ни с кем ее не согласовав, можно сказать, я использовал технику в целях личного любопытства.

— Вы будете наказаны за это, — оборвал лейтенанта командующий лунным контингентом с раздражением. — Это не все новости, которые вы хотели мне сообщить?

— Да, далеко не все, адмирал. Мои исследования касались наблюдения за малыми планетами и астероидами. Вы ведь знаете, что эта система изучена гораздо хуже солнечной. Здесь вполне возможно сделать ненароком открытие, рассчитывать на которое дома не приходится.

— Если вы, астро-лейтенант, собрались читать мне лекцию по астрономии, то вы не по адресу. В чем суть вопроса: вы открыли в вакууме какую-нибудь новую каменную глыбу?

— Нет, адмирал, я просто случайно обнаружил изменения в движении давно внесенного в каталог металлического астероида Даккини. — Младший офицер говорил скороговоркой, опасаясь быть оборванным начальником. — Его орбитальное движение изменилось очень резко, настолько, что вначале я принял его за новый, и уже думал, что наконец мне улыбнулась удача, однако я ошибся.

— Послушайте, лейтенант, я, конечно, не чета вам в математике, но ведь на характер орбиты столь малых тел влияют сотни факторов, вы ведь помните о все еще не решенной задаче взаимодействия трех тел.

— Извините, генерал, эта задача решена еще в девяностых годах двадцатого века. Но суть не в этом. Даккини должен упасть на нашу сторону Маары примерно через одиннадцать условных суток. Точное место и время указать не могу, без вашего разрешения мне не выделяют машинного времени на атомном микромозге.

Астро-адмирал открыл рот, но некоторое время ничего не мог сказать.

— Этот метеорит и есть тот самый фактор, о котором я толковал, — негромко, но с победной интонацией доложил вице-адмирал. — Все сходится. Именно приближения этого небесного тела к планете и дожидался Аргедас, если придерживаться версии Кьюма о существовании этой личности. Пока мы боролись с его ракетами, его боеголовки, одна или несколько, наши ученые уже прикинули теоретически множество вариантов, изменили астероидную траекторию.

Астро-адмирал Мун Гильфердинг решил вмешаться:

— А они взвесили, сколько различных больших глыб перемещается поблизости ежедневно и что, опять же теоретически, можно было изменить траекторию любой из них?

Но его заместитель наверняка предусмотрел таковые возражения и благодаря вопросу оппонента получил дополнительный козырь в свою колоду.

— По данным наших астрономов, подходящих кандидатов не очень-то и много. Я думаю, лучше меня об этом доложит специалист — доблестный астро-лейтенант Жак Гуго.

Это было сказано тоном конферансье, но никто из окружающих не зааплодировал, возможно, никто из них ни разу не был в настоящем театре.

Жак Гуго встал.

— Все, кто интересуется подробными выкладками, могут ознакомиться с ними по своим компьютерам, я выдал свой доклад в общебазовую информационную сеть, но вкратце я доведу. Итак, вокруг местного светила вращается достаточно много астероидных потоков, но диктатора подземелья могли интересовать далеко не все. Нужно тело, довольно близко расположенное хотя бы в момент маскирующей атаки. Кроме того, оно должно отвечать некоторым параметрам: быть достаточно массивным и в то же время не чрезмерно, чтобы хватило практически используемых зарядов. Далее, оно должно быть аномально плотным, для того чтобы внутренние силы сцепления и тяготения выстояли при ударе и оный не привел к его развалу, вместо изменения траектории. Данный астероид металлический, в меру большой, что является относительно редким явлением, в то же время подходит к планете не так часто, что делает затруднительным его промышленную разработку, в отличие от вращающихся рядом. Этот маловажный и маловероятный фактор планировщик тоже обязан был учитывать, по вышеизложенным причинам. Было бы смешно, если бы его ракеты прибыли на место, но взорвались зазря, так как астероид давно переработан нами во что-нибудь полезное.

— Но ведь мы не ведем космической разработки недр, у нас здесь не колония, — вставил кто-то из старших офицеров.

Однако младший по званию сразу же парировал этот аргумент:

— Вся операция планировалась много лет назад, от начала до конца. Фюрер Гаруды должен был предусмотреть все мыслимые и гипотетические факторы.

— Он что, гений? — снова подал голос кто-то из присутствующих.

— Да, своего рода. Он стратегический гений и, видимо, ужасно скрытный властолюбивый тип, — пояснил начальник электронной разведки фрегат-капитан Герсони. Он был рад внести хоть какой-нибудь вклад в дискуссию, дабы сгладить свою явную вину за происшедшее недавно: ведь он почти наверняка должен был стать одним из главных козлов отпущения после рассмотрения произошедшего нападения Стратегическим Штабом Земли (ШСЗ).

— Самое главное, о чем мы не должны забывать, разбираясь в плане этой атаки, это то, что траекторию нужного небесного тела надо было знать заранее и очень точно. В этом случае сразу же начисто отметаются все плотные астероидные потоки. Там взаимное влияние их столкновений между собой и силы притяжения, за столь долгий период неизвестности, достаточно сильно поменяют орбиты участников движения. Диктатор планировал свое нападение, зная, что ему не удастся провести новые наблюдения космоса и уточнить данные. Значит, нужно было достаточно удаленное от других метеоритное тело с очень выверенной, стабильной орбитой. Более того, одно из не учитываемых на первый взгляд, но все решающих факторов: все в курсе, что астероиды не имеют правильной формы и, кроме того, вращаются. Поэтому необходимые взрывы нужно произвести с выверенной и рассчитанной заранее точностью, дабы он имел нужную эффективность, то есть взорвать боеголовки, когда цель расположена более плоской стороной к заряду, да еще направление совпадает с нужным. Я могу поклониться перед теми неизвестными, кто сумел осуществить столь сложную инженерно-астрономическую задачу. Наведенный на нас сверхснаряд полностью отвечает исходным предпосылкам. Более того, учитывая все это, я, пользуясь случаем, настаиваю на выводе в космос максимально большого телескопа и прочего нужного оборудования. Из-за еще не осевшей пыли мы не можем провести достаточно серьезные наблюдения с базы. Необходимо проверить еще несколько кандидатов на космическое оружие. Может, мы и перестрахуемся, но лучше узнать об атаке заранее. — Астро-лейтенант поднял глаза на адмирала. — У меня все.

— У кого-то есть вопросы? — поинтересовался Мун Гильфердинг, поворачивая голову. Вопросы были.

— Я, конечно, не математик, — язвительно сказал фрегат-инженер Страбон, — но не легче ли было наступающим воспользоваться сложным компьютером с двигателями коррекции, чем городить такую ахинею, при которой все висит на волоске вероятностей. А если бы они чуточку ошиблись, учитывая угол поворота астероида, он бы мог попасть вообще не туда, куда хотелось бы?

— Отвечу: конечно, они не могли рассчитывать на попадание в конкретную область луны, но им хватало того, что метеорит войдет в область ее поля тяготения с нужной скоростью, а уж остальное довершат законы физики. Я повторюсь: это была авантюра и провалилась она лишь потому, что мы обнаружили метеор заблаговременно. Нам могла помешать пыль или еще что-нибудь типа разрушения астрономической лаборатории предыдущим ударом. Далее, они не могли использовать сложный электронный мозг, из-за априори принятых условий. Как и вся применяемая ими аппаратура — эта была очень проста, они ведь опасались электромагнитного импульса и прочих поражающих электронику чудес техники. Поэтому против нас они использовали только реле времени и законы баллистики. Наверное, это было правильно.

— А откуда они могли знать период вращения астероида, да еще так точно? Они что, производили на него высадку? — поинтересовался еще кто-то любопытствующий.

— Я думаю, этого не требовалось. Для тел, не имеющих атмосферы, период вращения и его направление узнаются довольно легко, тут даже не имеет значения его форма. Достаточно некоторое время пронаблюдать тело в нескольких диапазонах, к примеру, в инфракрасном и видимом частотных окнах, и все станет ясно. Астероид освещается центральной звездой, а в результате вращения по нему движется эдакая тепловая волна. Она быстро затухает с глубиной, обычно не проникая внутрь более нескольких десятков сантиметров. В нашем случае по этому поводу существует аномалия, метеорит, видимо, сплошь железный, но тем не менее закон верен и для него в общем виде. Если быть строгим, можно прийти к выводу, что по всей поверхности астероида температура не может принять равновесного значения из-за изменения условий освещенности. Утренняя сторона не успевает согреваться, она всегда чуть холоднее, чем надо, а вечерняя немного теплее, ведь она, в свою очередь, не успела остыть. Посему относительно терминатора возникает небольшая асимметрия в распределении температур.

— Терминатор, как я припоминаю своими военными мозгами, это граница ночи и дня, — подал голос Дод Мадейрос.

— Безусловно, — не глядя на него, пояснил астроном. — И вот это запаздывание температуры удается наблюдать. В зависимости от того, в какую сторону вращается астероид, мы наблюдаем либо утреннюю, либо вечернюю сторону, и тепловая волна либо отстает от кривой блеска, либо опережает ее. Вот ответ на ваш вопрос.

— А как узнали, что вся эта штуковина железная? — решил поправить пробелы в образовании Орест Апофи — начальник технической службы.

— По спектру, разумеется, и из теоретических расчетов, само собой. Как конкретно получали информацию ученые Гаруды, я не могу точно знать.

— Прошу слова, — подал голос начальник отдела анализа боя капитан-лейтенант Криспус. Ему сразу же его дали.

— Как знают все, в начальный период обострения противоречий с Землей колонисты воспользовались временным многомесячным закрытием Портала и успели порядком подготовиться к войне. Мы знаем, что они проводили исследования самого ближнего космоса. Многие помнят, как нашим подвесным планетолетам пришлось взрывать их небольшую базу здесь на Мааре. Маловероятно, что они занимались столь несвоевременными исследованиями, как астероиды, на своей собственной планете у них было еще полно ископаемых ресурсов, но вполне допустимо, что они вели наблюдения за небом, как любая развитая цивилизация.

— Хорошо. Вопрос по существу: каков его примерный вес? — спросил Мун Гильфердинг, направляя дискуссию в более важное русло.

— Вес, понятное дело, здесь не имеет смысла, — нагло подколол начальника астро-лейтенант. — А масса объекта примерно пять миллиардов тонн, если надо, я могу выдать более точные характеристики.

Адмирал стерпел насмешку, про себя запомнив эту выходку.

— Лейтенант, вы недавно выразились в том смысле, что «авантюра провалилась, потому что…» и так далее. Эта гигантская каменюка уже перестала валиться нам на голову? Как примерно будет выглядеть катастрофа?

— Попав в зону действия луны, металлическая глыба увеличит скорость, окончательно сойдет со своей орбиты и начнет падать. Мы не имеем атмосферы, хотя вряд ли бы она помогла, если только тело не обладает очень плоской формой и не вошло бы в воздушную оболочку под крайне пологим углом. В этом случае было бы теоретически возможно отражение и уход астероида в сторону.

Астро-адмирал снова взял реванш, прервав этот поток красноречия.

— Ближе к делу, господин офицер. У нас нет времени выслушивать эти «если бы кабы».

— Извините, отвлекся, — с сарказмом пояснил Жак Гуго. — Поскольку воздуха нет, ничто не замедлит падения, не произведет первичный нагрев этой огромной массы, и энергия удара высвободится сразу при столкновении с луной. Нам на руку малая масса Маары. Ускорение свободного падения здесь не очень велико, посему метеорит разгонится не так, как при падении на планету. Однако последствия будут страшные. Удар придется в район моря Кризисов-2. По всей поверхности пойдет ударная волна наподобие водяной, только она будет из твердых пород высотой примерно метров сто — двести, спадая, ориентировочно, через две тысячи километров. Одновременно сквозь поверхность прокатится прямая ударная мощь. Она не выплеснется локально, строго с другой стороны, а рассеется из-за различной плотности внутренних слоев. Кольцевая волна не сможет обежать планету, но лунотрясение случится всюду. Мы думаем, орбита спутника нарушена не будет, удар вряд ли повлияет и на суточный цикл. Образуется кратер с кольцевой горой по окружности, примерно на расстоянии четыреста километров от центра. Глубину предсказать не берусь, у нашей программы слишком смутные знания о подпочвенных слоях в данном районе, но она может достичь Сорока и более километров. Пылевой слой окутает спутник на несколько недель, а скорее месяцев, сделав окончательно непригодными телескопы внешнего наблюдения.

— Вы думаете, после такого происшествия уцелеют телескопы? — поинтересовался Гильфердинг с отрешенным видом, словно описываемые кошмары не имели к нему отношения.

— Касательно базы: поднятые взрывом глыбы разбросает на огромную дальность, атмосферы нет. Не уверен, что наш «Большой лазер» сумеет их расплавить, там будут не только металлические, но и просто каменные монолиты: обладая плохими характеристиками для передачи тепла и значительными размерами, они, видимо, будут неуязвимы, хотя я могу ошибиться, коллеги меня поправят. Однако, даже если я заблуждаюсь, это не так важно. Поскольку сейсмический удар придет раньше, калибровка всех когерентных излучателей собьется. Думаю, база тоже будет повреждена до предела, при любом самом благостном раскладе. Поэтому мы вряд ли сможем что-либо сделать после столкновения — слишком грандиозна будущая катастрофа.

— И каковы выводы? — нехотя процедил адмирал.

— Есть два выхода: бежать или принять бой. В первом случае у нас не хватает средств даже для эвакуации людей. Поэтому нужно атаковать астероид первыми.

— Понятное дело. У вас есть просчитанные варианты.

— Да, мы прикинули возможности его нового разворота с помощью «Большого»: здесь шансов маловато у нас не хватит энергии.

— А если долбануть по нему всеми оставшимися боеголовками?

— В этом варианте есть вероятность разнести его на куски, поскольку устойчивость железа нарушена после предшествующих взрывов, но тогда нам снова придется отражать атаку, только теперь уже целой своры астероидов.

— Дело даже не в этом, — перебил его Дод Мадейрос. — У нас просто нет достаточного количества мощных боеголовок: мы все израсходовали, отсекая ложные цели от истинных.

— Что же мы предпримем, астро-вице-адмирал? — нарочито вяло спросил главнокомандующий. На докладчика он уже не смотрел — он вел беседу с высокими чинами.

— Надо произвести высадку, установить на нем несколько отклоняющих движков с атомным разогревом. Придется пожертвовать запасами жидкого горючего, но никуда не денешься, это единственная возможность.

— Вы все рассчитали? — с недоверием поинтересовался Гильфердинг. — И у нас имеются двигатели необходимой мощности?

— Да, потребуются все три резервных «Сканда». И нужно будет задействовать космическую баржу для перевозки топлива.

— «Сканды» — это запас для прибывающего с Земли звездолета, — подал голос начальник материального обеспечения базы, — что будет, если у него после прибытия выйдет из строя хотя бы один разгонно-тормозной двигатель?

На его замечание никто серьезно не среагировал, однако астро-адмирал неожиданно вскипел:

— Черт побери, Марото, вы думаете, если звездолет обнаружит вместо нас облако пыли, ему будет легче? — Он вновь сбавил тон и повернулся к заместителю: — Времени хватит?

— Его в обрез, тем более что отклонение эффективно, пока Даккини не попал в нашу зону притяжения, а движкам после установки нужно будет проработать более суток для достижения цели или для увода от цели, если быть точным.

— Может, когда отклоним его на достаточно безопасное расстояние, расколем его на части? — вслух предположил начальник базы. — Или не стоит тратить ресурсы?

— Есть еще вариант, можно развернуть эту массу для попадания в планету. Гарантирую, эффект будет очень впечатляющий, интереснее, чем при столкновении с нами: ведь ускорение свободного падения у Гаруды больше и, следовательно, там будет высвобождена раз в десять большая энергия, правда, более локально: обломки не раскидает очень далеко из-за увеличенной силы притяжения.

— Не считайте себя самым умным, вице-адмирал, я уже обдумал такую гипотетическую возможность. Держите этот план при себе — у нас нет полномочий устраивать на планете подобные катаклизмы.

— Извините, астро-адмирал, просто иногда обидно. Располагая такими мощностями, мы едва не потерпели поражение.

«Но ведь окончательной победы от тебя тоже никто не просит, — подумал про себя командующий Маарарской базой, но смолчал. — Эх, если бы от нас требовали решить все одним махом?»

— У нас очень мало пилотов, астро-адмирал. Можно задействовать всех что есть?

— Берите в дело и этого перебежчика Кьюма. Я думаю, теперь понятно, почему нападающие нанесли удар в конкретно заданный момент: они дожидались входа астероида в рассчитанную точку, эти высосанные из пальца шпионские страсти здесь ни при чем. Не ждали они никаких координат от Хадаса Кьюма, мы все знаем, что они били по всему скрытому полушарию луны, даже по точкам либрации. Если бы они наводили хотя бы в одно море Нектара, нам бы хватило. Заодно проверим его лояльность в деле. Пусть особисты, если хотят, приставят к нему человека для наблюдения. Он пилот от бога, водил кучу типов космической техники, а там придется работать непрерывно. А то, что база будет находиться на обратной стороне, было естественно предположить даже много лет назад: зачем иметь военный космодром, за которым противник сможет следить с поверхности Гаруды в простейший телескоп или, того хуже, наносить по нему удары лазерами или еще чем по прямой? Дод Мадейрос согласно кивнул.

Да, это было здорово. На главном экране среди звезд-точек росло из ничего темное каменное тело. Космический корабль сбавлял ход — гасил скорость передней дюзой коррекции, уравнивал свое движение с астероидом. Управление взял на себя Кюи (старший пилот космической баржи), хотя это было сильно сказано, все его действия вначале проверялись на правильность решения электроникой, а уже потом поступали в виде кодированного приказания на аппаратуру, однако это происходило невероятно быстро и разницы люди не чувствовали. Существовала специальная команда отключения блокирующей автоматики, однако никто из космопилотов не пытался делать это.

Небесное тело быстро занимало всю переднюю полусферу. Лишь теперь, оказавшись с ним рядом, можно было прикинуть чувственно его размеры.

— Однако этой железяке досталось, — задумчиво констатировал Дод Мадейрос.

Планетолет медленно перемещался над оплавленной глыбой. В свете мощного прожектора они ясно видели последствия термоядерных взрывов, изменивших траекторию и даже остановивших собственное вращение астероида. Та сторона, к которой они приблизились поначалу, была обычной: неровной и шероховатой, соответственно масштабу, если считать себя микробами, парящими на управляемой пылинке над куском металлической породы. Поперечник Даккини представлял собой подобие удлиненного диска и вдоль края достигал полуторакилометровой длины. Толщина же этого уникального астероида была не более четырехсот метров. Корректирующие взрывы гарудских ракет полыхнули напротив одной из его плоскостей, и сейчас наблюдатели ясно видели следы атаки. Внутренняя поверхность несколько выгнулась вовнутрь и представляла собой очень неровное, фрагментарно отполированное плато. В некоторых местах было ясно видно, как порода кипела: виднелись застывшие, будто запечатленные фотографией, гигантские фонтаны, а в бортовой телескоп, почти везде, просматривались вплавленные в почву шарики окалины. По самому центру космического скитальца проходила серия огромных трещин неизвестной глубины. Последнее очень взволновало Жака Гуго, и он высказал опасение, что, возможно, астероид перестал быть прочным единым целым, и малейшее воздействие может привести к его распаду на десяток более мелких объектов. Окружающие выслушали его с подобающим моменту вниманием.

Хадас искоса поглядывал на астронома. Глаза у того горели. Осуществилась его давняя мечта: увидеть вблизи малое космическое тело, да еще такое редкое. Обычно астероиды представляли собой рыхлые непрочные структуры, рассыпающиеся от малейшего удара, как комья мокрого снега и так же легко слипающиеся при случайном совпадении звездных путей-дорог. Ну а эта громада легко выдержала несколько или один сверхмощный взрыв на совсем близком расстоянии. Подрывы боеголовок, разумеется, не были контактные, иначе они бы наверняка разнесли Даккини на мелкие осколки, они рванули в нескольких десятках или сотнях метров, распределяя ускоряющий импульс на возможно большую площадь, словно надувая парус. Единственное, чем могли эти взрывы убедить исполин изменить тысячелетиями утвержденную орбиту, было мощнейшее световое излучение, а остальные известные на планетах факторы ядерного взрыва в вакууме начисто отсутствовали.

Корабль сделал облет небесного тела вдоль его бывшего экватора, теперь, после остановки вращения астероида, это понятие стало довольно условным. Затем, истратив примерно тонну топлива, ракета изменила траекторию на перпендикулярную, и люди сумели осмотреть космического странника вдоль длинной стороны. Обозревание местности, подвергнутой нападению, значения, в общем, не имело: кроме опасных трещин ничего теоретически мешающего цели посещения обнаружено не было, но в экипаже находились не роботы, и потому досужее любопытство заставило их потерять полчаса на осмотр. Затем корабль, произведя рекогносцировку, сориентировавшись по Индре и далеким недоступным звездам местной штурманской ориентации, выплеснув в вакуум еще около четырехсот литров горючки, смешанной с окислителем, завис над равноудаленной от краев точкой астероида. Под ним простирались обозримые дали нагромождения нетронутых цивилизацией скал.

Через некоторое время из корабля высыпали рабочие команды. Хадас Кьюм тоже участвовал, ему поручили управлять небольшой реактивной платформой для перевозки груза. В эти часы он обрел тот потерянный когда-то покой вселенской завершенности: наконец-то он занимался работой, которая увлекла его целиком. Он действовал умело, и окружающие его люди видели мастерство пилотажа и ценили это.

А после они стояли, если так можно выразиться, на поверхности Даккини. Астероид мог навечно покинуть любой предмет с начальной скоростью более полутора метров в секунду, а местами даже с меньшей, из-за несимметричной формы. Поэтому, чтобы не отправиться в бесконечный полет, астронавты имели наплечные ранцы с небольшими соплами за спиной, меняющими угол поворота по команде. В начальном положении у все? (эти сопла были направлены вверх. Если человек делал неосторожное движение, он мог с минимальным расходом топлива моментально вернуться назад к поверхности, а если работа требовала сочетания усилия с неподвижным состоянием, можно было включить двигатель на постоянный режим. В этом случае топлива хватало на полтора часа, это было очень калорийное топливо. Хадас Кьюм находился рядом с Жаком Гуго. Они сделали «пешую» прогулку в ожидании окончательного крепления последнего якоря. В основном они молчали, любуясь окрестностями, но иногда беседовали. Костюм астронома был очень массивным, предназначенным для работы в условиях повышенной радиации. А вот скафандр Хадаса не так стеснял движения — это была обычная модель для космотехнического персонала. Экспедиция готовилась спешно, и потому с базы собрали все, что подходило для использования в условиях вакуума. На этой стороне астероида радиационный фон был незначительно сильнее обычного, и костюм капитана был явно лишним. Очередную часть неспешной беседы начал Альбер Марселей — третий участник их маленькой прогулки, инженер-сапер по специальности: всю жизнь он изучал атомные фугасы и потому умел их закладывать и, с определенной вероятностью, извлекать, но в душе он остался совершенно штатским человеком.

— Знаете, Жак, я почему-то очень надеялся, что на этом астероиде мы найдем что-нибудь необычное, он ведь такой редкий — весь металлический. Я хотел, чтобы это оказался какой-нибудь супер-звездолет из далекого прошлого, потерянный когда-то некой галактической империей. Мы бы вскрыли его люки и нашли бы там страшных чудовищ, против которых следовало бы объединить все человечество, даже этих сумасшедших внизу. А вокруг все оказалось так обыденно

— даже зло берет.

— Господи, Альбер, сколько вам лет? — откликнулся на его вызов астроном. — Я даже завидую вашей наивности. Наверное, неплохо быть специалистом в областях, не связанных с фундаментальными науками — можно верить в чудо. Вы до сих пор не знаете, что мы одиноки в нашей части Вселенной? А может, и во всей бесконечности?

— Глупости вы изрекаете, хоть и специалист, — запальчиво возразил сапер. — Вы хотите меня убедить, что никаких чужаков не существует? Но ведь против вас говорит куча фактов. Один звездный проход чего стоит. Я уж не говорю о Гаруде. Единственный известный нам провал в пространстве и тот соединяет две системы, в каждой из которых есть по одной пригодной для жизни планете.

«Одна уже не пригодна», — подвел про себя итог Кьюм.

— Послушайте, Альбер, в астрономии есть столько разных малопонятных вещей и расстояние до них так непредставимо далеко, что если хотя бы часть из них объяснять разумным проявлением метагалактических обитателей, они будут заняты по уши, создавая эти чудеса природы, на собственные, неизвестные нам потребности, у них просто не останется времени.

— Жак, ваши научные аргументы, может, и значили что-то в веке, допустим, двадцатом, тогда они верили, что близки к конечному пределу знаний и Вселенная, при определенном взгляде на нее, проста. Но объясните мне, например, существование Портала?

— Дорогой мой, мы не до конца понимаем само появление разума вообще и тем более жизни. Наука, к вашему сведению, не объясняет «зачем», она просто пытается ответить «как».

— Вы ведете спор некорректно, ведь вы же ученый. Я вас спросил о конкретной физически наблюдаемой и используемой вещи, а вы уводите меня в тавтологию.

— Но я же не выдающийся гений, то, что я вам изложу, вы можете сами прочитать. Список подходящей, в меру популяризированной литературы я могу вам выдать. Там вполне сносно и, на мой взгляд, математически безупречно дается объяснение «окон» в пространстве.

— Но интересно, что вы сами о нем думаете? Неужели на сто процентов верите в его природное происхождение?

— Слушайте, но какое дело природе до моих мыслей о ней? В науке всегда интересен результат. Если гипотеза достаточно объемно охватывает явление и, более того, предсказывает что-то еще неизвестное и это подтверждается, тогда это становится теорией и всем становится до лампочки, насколько невероятными данные мысли казались вначале. Наука уже давно очень высокоспециализированная область, потому мы вынуждены опираться на авторитетов, хоть что-то должно приниматься на веру. Нельзя объять необъятное и критически осмыслить все исходные предпосылки и все возможные следствия.

— И пробовать тоже не стоит?

— Наверное, жизнь слишком коротка. Лучше использовать более простой способ — сравнивать конечные выводы с выводами другого авторитета, если возникнут противоречия, привлечь труды третьего. Лично я делаю так. Они сами очень хорошо находят уязвимые места друг друга. А наша логика… Она ведь формировалась не для научных дискуссий в дальнем космосе, а для выживания в ледниковый период.

— Ну хоть существование этой, цельной металлической громадины у нас под ногами, вы можете растолковать?

— Попробую, однако не претендую на конечную истину, — сказал астроном. — А вам, коллега-пилот, не слишком наскучили наши диспуты?

— Нет, я с удовольствием выслушаю, да и время надо убить.

Они немного поколдовали со своими ранцевыми ракетами, подруливая ближе друг к другу, словно от этого стали бы лучше слышать один одного. Для беспроволочной связи это было все равно.

— Ну, тогда ладно. Так вот, давным-давно, миллиардов эдак пять лет назад была здесь протопланетная туманность, вращалась не торопясь и никого не трогала. Но вдруг где-то поблизости случился взрыв сверхновой, и ударная волна, преодолев десять, а может, более световых лет, ударила по облаку. На первый взгляд, ничего не случилось, но на самом деле начался процесс формирования звездной системы. Она принялась сжиматься, появились кольца, со временем из центральной области оформилась Индра, а из внешних все четыре наличествующие планеты. Некоторые кольца были менее плотные, пыль там никак не могла собраться в большие кучи достаточной массы для начала сжатия, а когда вблизи появились более удачливые соседи солидной тучности — процесс вообще пошел наперекосяк. Так и летают эти комья по своим орбитам без пристанища — мы их называем астероидами.

— И все? А нельзя несколько подробнее, на этом уровне я бы и сам доложил, — обиженно сказал Марселен.

— Вы правда хотите подробнее, Альбер? Тогда снова вникайте. — И началась лекция.

Вначале малая летающая платформа (МЛП) включала направленные вниз и вверх дюзы. Таким образом, стабилизируя свое собственное положение над поверхностью, ракетная тележка сдувала с рабочей площадки астероида пыль. Как ни мала была местная сила тяготения, однако ее хватало для удержания на Даккини небольшой порции местного мусора, накопленного за миллионы лет спокойной жизни. Слой пыли был очень небольшим, возможно, основное ее количество покинуло это мирное пристанище после термоядерного удара. Сотрясение было чудовищным, и, кроме того, астероид потерял свое вращение, приобретенное за долгие тысячелетия воздействия солнечного ветра. Вся пыль была сорвана с насиженного места и теперь скорее всего совершала бесплатное путешествие: та, что полегче, — в галактические дали, разгоняемая фотонами, метко выпущенными материнской звездой, а та, что потяжелее, — в сторону Индры, к своему неизбежному аду, по сужающейся спирали, все более гася скорость об эти же фотоны. Пыль накапливалась долго-долго. Как ни одинока была траектория Даккини, однако и ему навстречу попадались мелкие метеоры. Те, что имели приличные относительные скорости и встретили свою судьбу миллиард лет назад, выбивали из астероида маленькие и не очень кусочки, а те, что прилетели позже, просто месили пыль, не добираясь до металлического тела, укутанного этой пылью, как шубой. Постепенно они превратили его внешнюю поверхность в серую, плохо отражающую свет массу, с составом породы из бесконечного количества каменных и железных обломков. Вся эта мелочь слетела с Даккини при многомегатонном ударе, когда космическая зима мгновенно сменилась коротким летом, но этим летом стало так жарко, что астероид навеки простился со своей шубой.

Однако и жалкие ее лохмотья мешали работе. Когда пыль уносилась вдаль со скоростью более первой космической этого мира, мощный лазер, закрепленный на МЛП, проделывал в грунте аккуратное отверстие для крепления оснований якорей. Затем следующая платформа расширяла их более экономичным способом — бурением. На каждое основание приходилось по восемь гигантских крепящих болтов, которые были так тяжелы, несмотря на мизерную силу тяжести, что их складировали непосредственно на поверхности, лишь по инерции мышления связав в кучу для увеличения массы. В былые времена технического рассвета, лет эдак сто назад, когда вовсю применялись умные роботы, впоследствии запрещенные, люди, возможно, вообще бы оставались в роли наблюдателей и их бы не потребовалось столько, но сейчас механики и инженеры были заняты по уши: сроки поджимали. Им нужно было установить по шесть оснований под каждый из мощнейших «Скандов», а техники не хватало: базе не на чем было перебросить имеющуюся в наличии в столь короткий срок. Сами основания требовались для того, чтобы гиганты, начав выплескивать свою мощь, не унеслись в автономный полет: второй попытки спастись у базы уже не было.

Все непосредственно не участвующие в созидательном процессе с восхищением наблюдали за волшебным действом. Наверное, даже древний сказочный джинн поперхнулся бы в зависти от темпов происходящего строительства. Вся нетронутая взрывом сторона дискообразного астероида была освещена ярчайшими прожекторами, закрепленными на парящей в звездном море космической барже. Между ней и Даккини метались малые платформы и люди в реактивных ранцах или с аналогичными пистолетами. Рабочие лазерные лучи не наблюдались из-за отсутствия воздуха, только в местах столкновения с породой полыхали их багряные сполохи. И вся эта красивая картина совершенно не омрачалась чудовищными звуками, сопутствующими любой строительной деятельности в условиях атмосферы.

Глядя на происходящее, трое отстраненных на время от деятельности людей потихоньку потеряли цепь рассуждений и замолчали, впитывая происходящее. Это была наглядная лекция о мощи разума и о тех перспективах, которые открывались ему в мире, не подвластном милитаристской истерии. Однако они жили в другом.

Все находящиеся в отсеке затаили дыхание, и не только они: разговор вице-адмирала космического флота Мадейроса транслировался по общей сети. Все принявшие участие в грандиозном процессе имели право получить моральное поощрение, слушая доклад. Он уже завершался.

— Господин астро-адмирал, сейчас я переключаю управление в дальнее дистанционное положение.

Все явно расслышали, а может, это была коллективная галлюцинация, как щелкнул тумблер.

— Все! Теперь в вашем распоряжении самый тяжелый в мире управляемый космический аппарат!

Возникла маленькая, но все же заметная пауза, свидетельствующая об огромном расстоянии, преодоленном сигнальным лучом по пути туда и обратно.

— Доклад принят, вице-адмирал. Объявляю благодарность всем принявшим участие в экспедиции! — раздалось из кварцевых динамиков. Это был голос командующего базой Муна Гильфердинга.

Отсек взорвался аплодисментами. Хадас не участвовал, он держал руки на пульте управления планетолета, однако сердце забилось чаще.

— А теперь, контр-адмирал Мадейрос, уводите в сторону свой корабль. Я даю вам на это десять минут. После чего я начну торможение Даккини.

— Понял вас, включаю отсчет. Всем занять служебные и пассажирские места.

И тогда у Хадаса наступило рабочее время.

ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ ФИЛОСОФИЯ

Жизнь Хадаса входила в привычную, накатанную колею.

По визору что-то транслировали. Кто-то за кем-то бежал, имея в голове преступные замыслы. То ли монстры преследовали людей, то ли те не давали им жизни. Какие-то бравые парни, переколошматив человек двести голыми руками, пробрались на громадный галактический крейсер — наверное, пиратский. Теперь он разлетался на куски, почему-то не затронув пристыкованный вплотную пассажирский звездолет. В последний момент из обломков крейсера выскочили наши ребята. Хадас Кьюм явно когда-то наблюдал этот художественный шедевр. Сейчас он его не смотрел — он думал о своем. А вообще, передачи начинали повторяться и уже по одному этому ощущалось, что Земля давненько не присылала галактовоз.

Расслабления не получилось, но любоваться данным произведением искусства третий раз было невыносимо, к тому же Хадасу снова хотелось есть. Привык он в подземелье есть много в связи с оплодотворением города, но причина была не в этом: давали там пищу в основном однообразную, несмотря на предполагаемые поставки из Подводного Мира, а здесь, на Мааре, было до жути много деликатесов. Человеческого мясца в меню, правда, не имелось, но о нем Хадас вспоминал с дрожью в коленях. Теперь он вновь ощутил потребность сходить в буфет. Хадас отстегнул привязной ремень, вскочил с дивана и с размаху ткнулся головой в верхний плафон освещения. — Горе мне! — вырвалось у него вслух. Про себя он подумал о том, что сила тяжести здесь маловата для хождения, зато удобна для запуска боевых ракет. Он аккуратно приземлился, прямо в свои ботинки, подошвы которых имели миллион тонюсеньких пластмассовых крючочков для сцепления с аналогично устроенным полом.

Возле буфета он очутился через пять минут. Все передвижения внутри базы осуществлялись пешком не в целях экономии энергии, а для разминки персонала — своеобразная принудительная борьба с гиподинамией. Заглянув, Хадас в первый момент раздумал заходить: за одним из столиков сидел Руи Скилачче — старый космический волк, давно отлетавший пенсионный минимум, но все еще отирающийся на «Беллоне-1». Хадас вообще не хотел никого видеть, так как теперь стал знаменит, и каждый встречный-поперечный имел склонность угостить его чем-нибудь и расспросить о житье-бытье на вражеской планете. А уж с Руи он тем паче не считал своим долгом говорить на его любимые патриотические темы. Но тот уже заметил его и просиял.

— Корвет-капитан Кьюм, я вас приветствую! — заорал он, как будто находился рядом с работающими соплами «Тора». — Присаживайтесь!

Хадас прилунился на сиденье рядом с ним, явственно почувствовав, как его снабженные ворсинками штанины приклеились к стулу.

— Что будешь есть? — Руи Скилачче общался со всеми, кроме начальника и старшего заместителя, на ты. Это была одна из его привилегий, присвоенная самому себе.

— А что у нас сегодня в меню?

— Да все то же резинообразное: бифштексы, водоросли из оранжереи и прочее. — Правая половина лица Руи Скилачче скривилась, а левая — искусственная щека — так и осталась неподвижной.

«Тебя бы, старик, на джунгарскую диету, — мелькнуло в голове Хадаса, — чтобы носом не крутил».

— Я, пожалуй, возьму салатика, а там видно будет.

— Эх, — возопил ветеран, так и не получивший звания выше «фрега» — фрегат-капитана. — Помнится, когда начиналась эта кампания, Земля нас снабжала… Меню было в пять листов. Не веришь? — Он так внимательно уставился на Хадаса, словно это был приборный щиток.

— Возможно, возможно, — безразлично ответил тот.

— Что значит «возможно»? — рявкнул Руи Скилачче. — Фильмы крутили такие… Пальчики оближешь.

Тут он перешел на еле слышный шепот:

— Скажу тебе по секрету, нам даже девочек привозили, понял? — Он победно уставился на Кьюма, но тот молчал. — Знаешь, сколько нам платили за вылет?

— Подождите, — прервал тираду Хадас, — я все-таки возьму что-нибудь поесть.

— Во-во. Стой, пилот! — голосом человека, замышляющего заговор, произнес Руи Скилачче. — Попроси пива, или чего покрепче, тебе дадут, ты у нас бывший военнопленный.

Хадас подошел к стойке. Когда-то применявшийся автомат выдачи пищи командование давно заменило человеком, по нескольким независимым соображениям. Младший опер, работающий по совместительству буфетчиком, дружески подмигнул ему. Он считал корвет-капитана потенциальным кандидатом в шпионы, то есть явно интересным объектом, но после того как с Хадаса, как-то само собой, снялось подозрение в убийстве сослуживца, решил, видимо, что у пилота есть в Стратегическом министерстве своя волосатая лапа, или, того хуже, он находился на Га-руде по специальному заданию разведывательного центра и должность космопилота является лишь прикрытием большой игры: с такими людьми следовало вести себя осторожно. Хадас же после тесного знакомства с джунгарским ДОВИ (отделом Добычи и Обработки Важной Информации) считал местных оперативников детьми малыми, недоученными, а посему не стал с ним сюсюкаться и сразу назвал заказ. Пиво ему выдали: большую пластиковую бутылку. Обхватив ее за горлышко, он вернулся к столику.

— За каждый вылет, капитан, — проорал Скилачче, бесцеремонно наливая в свой стакан, — нам давали два куска. Знаешь, сколько это в современных твоих долах?

— Знаю. — Хадас посмотрел на салат, есть расхотелось.

— Во-во.

— Слушайте Руи, — внезапно встрепенулся Хадас, решив извлечь из разговора хоть какую-то пользу, — а как все это начиналось, ну, эта кампания?

Старый космический волк сразу оживился, как будто его включили в сеть.

— Хочешь знать, как это произошло, герой? Похвальное рвение. Так вот, эти сволочи, там внизу, на планете, решили отделиться от нашей мамы-Земли, не уплатили налог и заявили о расторжении связей. Ну, наши долго пытались это утрясти по-хорошему: прервали поставки оборудования, прекратили вывоз товаров. Но они все равно за свое. Устроили геноцид с бактериологической заразой против наших друзей — нормальных колонистов, у которых есть корни; пошли в ход атомные бомбы, не чета нашим, но все же. В общем, загнали нас в угол. Тогда прислали «первую» эскадрилью. В первый вылет вышло десять машин, они стартовали прямо со звездолета, базы еще не было. Я, правда, жалко очень, в этом вылете не участвовал. Колонисты, ну, потомки тех, кто заселил эту планетку, попытались нам помешать. Да куда им. Правда, они сбили все звено Коцека — этого парня я знал лично, он закончил учебу всего за три года до меня. Был он страшно талантлив и, наверное, стал бы адмиралом, но его носитель грохнулся в океан: гарудский лазер вывел из строя всю навигационную аппаратуру. (Это известно точно — он успел передать сообщение перед концом.) Однако наши пощелкали все их орбитальные станции и, можно сказать, оставили инопланетян без глаз. В следующих налетах мы взорвали все космопорты и крупные аэродромы, но потеряли кучу космолетов. Не буду говорить сколько, это сверхсекретные данные и, поверь, официальные потери всегда занижаются. Затем начали строить эту базу. Так что я, корвет, воевал здесь, когда этого буфета еще не было. И ешь ты тут спокойно только потому, что тогда ребята сложили головы, взрывая их главный космодром. Думаешь, вайшьи иначе позволили бы нам здесь обосноваться? Меньше чем в полутора сотнях тысяч километров над их головой? Вот, вот. Ладно, за наших ребят. — Скилачче залпом опрокинул стакан.

«И чтобы оправдать постройку базы и средства, на нее угроханные, — подытожил про себя Хадас, — корпорации не позволили снова использовать дипломатические каналы, и колесо войны стало раскручиваться. И теперь, даже если на планете полностью погибнет жизнь, и сейчас еле-еле теплящаяся, битва все равно будет продолжаться, потому что военные заводы пыхтят на полную мощь и их остановка означает потерю прибыли».

Он очнулся от воя сирены и сразу привычно посмотрел на электронное табло. На нем светилось: «Корвет-капитан Кьюм, оставаться на месте. ЖУ. ВК № 2».

«Наверное, снова тренируются в отражении удара противника, чтоб им пусто было!» — подумал Хадас и послушно достал из ниши вакуумный костюм. Раньше космическая одежда хранилась в специальном месте, на каждом этаже, но после последней трагедии в жилом отсеке эти правила изменились. Через тонкую алюминиевую дверцу было слышно, как по коридору пробежало несколько человек. Хадас сел на кровать и стал ждать дальнейших указаний. За все время существования базы на нее напали, то есть обстреляли, всего однажды — это совершил Самму Аргедас, и тренировки мало помогли, и винить за произошедшую в Северной галерее трагедию одно начальство — нет оснований. Теперь, следуя наставлениям, они отрабатывали тактику защиты очень часто. Сегодня Хадас принимал в этом деле пассивное участие, даже не принимал никакого, поскольку ему не вернули допуск на управление боевой машиной. Обычно через десять минут он был обязан сидеть в своем пилотском кресле: руки на рычагах. Дважды во время учений он взлетал: сейчас такое не практиковалось — топлива было в обрез. А в то время ему казалось, что в эти минуты база представляет собой неприступную крепость, спрятанную под землей. Среди однообразного черно-красного скального, она выдавала себя лишь огромной квадратной дифракционной решеткой «Большого Лазера», раскинувшегося в старинном кратере Агамемнон. Это уникальное сверхмощное орудие разрушения размером в добрый километр, само состояло из скольких десятков тысяч боевых лучеметов импульсного излучения, хитрость была лишь в том, что все они в случае необходимости, подчиняясь компьютеру, могли концентрировать энергию в одной точке пространства, и тогда там создавалась температура сравнимая с нагревом центра белого карлика, а еще там возникал резонирующий, смертельный танец частотной, амплитудной и фазовой модуляции. Почти ничто не могло устоять перед этим камертонным ударом. До нападения, лет пять назад, в экспериментальных целях был расстрелян маленький астероид Apyна, самый удаленный естественный спутник Гаруды. Правда пришлось концентрировать на нем мощь достаточно долго — целую минуту: Аруна имел почти сто метров диаметре и не хотел пропускать смертельное качающееся излучение в свои внутренние области. Но и он сдался, хотя нагрев рабочей газовой смеси в батареях лазеров сожрал целое море энергии. Но все были довольны испытанием, — а Аруна разделился, подобно aмебе, на четыре орбитально независимых обломка.

Хадас глянул на часы. Для учебной тревоги ожидание длилось довольно долго. Что-то не так, подумал Хадас. А вернулись ли боевые машины? Он снова глянул на часы. Нет, еще рано, они прибудут через час-два, если ничего не случилось. А может, случилось? Может, поэтому гудела сирена? Хадас встал и прошелся по комнате, насколько это было возможно в маленьком помещении. Он поймал себя на том, что волнуется за судьбу пилотов, за их космолеты, а ведь час назад он подсознательно желал им неудачи, тогда он жалел тех неизвестных ему людей, влачащих полузвериное существование в подземном мире или вообще неких эфемерных созданий, постоянно кочующих в поисках мест, менее зараженных радиацией, на других материках Гаруды. Вообще-то слово «жалость» здесь не очень подходило, скорее Хадас желал равных шансов, он не совсем понимал тех, кто нападает на одного скопом. Каждый вылет на задание знакомых и приятелей сводит попытки гарудцев — этих безличностных, образно-обобщенных, полуэфемерных людей

— к нулю. Борьба за существование переступила черту, за которой она теряет смысл. Тщетно сражаться с всесилием. Если био-, гео-, гидро— и прочие равновесия на планете необратимо нарушились, тогда хаос все равно возьмет свое. Но это все там, под слоем воздуха, и здесь, в извилинах мозга. Стоит ли переживать за тех, кого не знаешь, тем более что их жизнь зависит от благополучия окружающих тебя людей? Если кто-то из товарищей, братьев по оружию заболеет и если ему не найдут замену, то там внизу кто-то, помноженный на много-много раз, проживет дольше, до той поры, пока приятель Кьюма поправится и, сев в кресло, воззрится в индикаторы. Формула ясна — простейший двоичный код: либо те — либо эти. Конечно, после неудачи Самму Аргедаса у планеты более не было шансов играть на равных — случилось своеобразное нарушение этики.

Словно очнувшись от коллапса, Хадас зафиксировал, что сидит, уронив голову на руки, уставясь в одну точку. Что же это такое? Может, стоит пожаловаться психиатру? И что тот сообщит? «Все в норме, — скажет он. — Просто результат перенесенного там, внизу, вследствие аварии и всего остального потрясения». А вечером ему введут шприцем успокоительное и назначат «промывание мозгов». Нет, увольте.

Хадас достал с полки микрокассету с учебным фильмом «Профили полета на малых высотах», вставил ее в визор. Надо было сосредоточиться, а работающий мозг сам спихнет вредные, никчемные мысли.

А на табло все еще светилось: «ЖУ. ВК № 2». То есть по-нормальному: «ждать указаний, вакуумный костюм в готовности номер два, что, в свою очередь, значит — готовность к срочному применению».

Не зря его мучили предчувствия, все-таки одна из машин не вернулась. Почему — не сообщили, но после посадки трех оставшихся произошло еще одно казусное событие. Пилотами был избит до полусмерти механик-настройщик Золерд. Военная полиция немного запоздала, но успела предотвратить неминуемую стычку техников, которые тоже явились к концу расправы с пилотами. Инцидент мог завершиться совсем плохо: механиков было, конечно, больше, и поэтому космосостав в целях самозащиты, почти неминуемо, применил бы личное оружие, еще не сданное после полета на склад. Его получение стало теперь, после случая с Хадасом нормой.

Хадас поймал Цара возле его комнаты, когда тот возвращался из душевой.

— Что там стряслось?

— А, не до тебя. — Цар зло посмотрел на корвет-капитана и попытался открыть дверь. Хадас перехватил его руку, на тыльной стороне ладони краснели свежие ссадины.

— Ух ты! За что же вы его так?

— Оставь, Хадас, я сейчас вздернутый. Лучше уйди. Однако Хадас загородил собой дверь.

— Ладно, Цар, я неминуемо сгину. Ты только скажи кто?

— Хадас, друган, все объявят перед строем, как полагается. Раз ты видишь меня, то, методом исключений, это кто-то из оставшихся.

— Издеваешься, Цар. И все-таки кто?

— Бул Жаклар. А теперь пусти меня. — Цар резко вырвал руку. Но сдвинуть Хадаса он не мог.

— Черт тебя дери, капитан. Уйдешь ты наконец?

Хадас некоторое время молчал, уставясь в пространство: теперь ему казалось, что он заранее знал, что это будет именно Бул. Однако сейчас он временно отогнал чувства в сторонку.

— Цар, только что я нечаянно видел, как к тебе в комнату поставили «ушную раковину». Так что ты там сильно не ругай начальство. — Хадас сам не ожидал от себя такого наглого вранья: вот что значит долгая стажировка на Гаруде.

— Какого черта, я же дал подписку? — Пилот вскипел.

— Вот видишь, тебе не верят, пират. Так что поболтаем.

— Я спать хочу.

— Вряд ли сейчас уснешь без хорошей дозы успокоительного. — Хадас ухватил Цара за локоть и повлек прочь от двери. — Клянусь, что я буду нем как рыба и никому не вякну о нашей беседе. Мне просто хочется знать: что сломалось у Була? Ты ведь помнишь, я сам недавно выделывал пируэты без крыльев. Сам знаешь, что сообщит начальство, в лучшем случае: «при невыясненных обстоятельствах над территорией противника и т.д.».

— Постой, постой. — Лицо Цара приняло сосредоточенное выражение. — Тебя разве не сбила их ракета?

Хадас оглянулся и перешел на шепот:

— Естественно, нет, у меня просто отказал ускоритель.

— И с тебя тоже взяли подписку о неразглашении? Хадас кивнул.

— Ну а что случилось у Була? Теперь Цар, в свою очередь, внимательно осмотрел коридор.

— Только ты никому не ляпни. Похоже, у него разладился ответчик, их настраивал этот пухлый Зо-лерд. Последнее время, скажу тебе честно, опознава-тели государственной принадлежности стали нашим слабым местом, тебе так не кажется?

— Да, может быть.

— Мы уже вышли из атмосферы, шли развернутым походным, скорость двенадцать в секунду, как положено. Он нарушил радиомолчание, сказал: «Мигает лампочка „выход из строя ответчика“, — предупредил нас, значит, ну и базу тоже, разумеется. А потом мы напоролись на „молчаливый спутник“. Помнишь, что это?

— Спутник-ловушка марки «Алад».

— Да. Конкретнее, «Алад-2». Ну, тут, сам понимаешь, никто не успел среагировать. Его аппаратура послала запросный сигнал, наша — закодированный ответный, а машина Жаклара — искаженный ответный, с ошибкой в коде, или что-то не так там было с модуляцией. И все. Несколько микросекунд: «вопрос», «ответ», «нет ответа» — «получи»! Попробуй в любом маневре уйти от когерентного луча. Все в пепел.

Цар замолк, глядя в пол.

— Потом мы хотели расстрелять этот спутник, чиркнули по нему лазерами. Больше ничего не успели, представляешь скорость сближения? Бомб у нас не было, да даже если бы были? Взрыва не случилось, значит, «Алад» целый — что наши чиркалки против его стационара. Старший группы приказал прекратить все маневры и ускоренно идти к базе. Ну и дураки же мы, представляешь, что бы было, если бы он работал в режиме «самооборона»?

— Наверное, я бы с тобой не беседовал?

— Ага.

— Так я все же не пойму, у вас «хлопушек» вообще не было, потому что там всему пришли кранты, или вы сбросили их и шли порожние?

Цар внезапно поднял голову, и выражение его глаз очень не понравилось Хадасу: волна страха словно перекатилась к нему через эти уставшие зрачки.

— Мы просто делали визуальную разведку, мы, наверное, проверяли твои показания — так я понимаю. Ведь когда спасали Гюйгенца, а спасли тебя, на рекогносцировку времени не было. А мы нашли места, с которых взлетали эти чертовы ракеты: там вся земля разворочена изнутри.

— Ладно, успокойся, лейтенант. Я пойду, покуда нас не засекли вместе. Пока.

— Чертова автоматика, — с досадой высказался напоследок Цар. — Ведь Бул был не новичок, надо же, так не повезло, но старшего техника мы здорово за это отделали.

«Да, Бул Жаклар имел солидный стаж», — подумал Хадас. Пожалуй, погиб именно тот единственный, с которым можно было попробовать поделиться своими мыслями и сомнениями по поводу рациональности ведения этой войны, возможно, он бы понял.

И теперь кандидатов точно не осталось. Как извилисто и с опозданием работает мозг, почти всегда мы осознаем потерю, когда уже окончательно поздно. Ведь когда-то они даже дружили с Жакларом. Бул был не из тех, кто закладывает сослуживцев, — с ним можно было поделиться сокровенным. За время плена Кьюм привык говорить о главном только с самим собой, теперь эта привычка сделала ему плохую услугу — он остался один насовсем.

Хадас лежал на кровати с закрытыми глазами, но не спал. Он беседовал сам с собой.

Итак, зачем нужна эта война? Можно задать встречный вопрос: а зачем нужна любая война? Война — достижение политических или экономических целей радикальными средствами, разве не так? Когда войны были выгодны? Когда племена захватывали у соседей плодородную землю, женщин, рабов. До очень развитого времени рабы оставались выгодным средством производства, даже двадцатый век показал, что использование рабов — еще не умершее явление. Он даже обнаружил, что самого человека, как расходный материал, можно утилизировать как макулатуру: перед поступлением в газовую камеру нужно заставить жертву снять одежду, а вот золотые зубы можно вытащить потом, но если нужна кровь для собственных раненых, ее тоже желательно выцедить заблаговременно, тогда и газ сэкономится. Потом оружие дошло до такого уровня развития, что его применение вело лишь к экономии боеприпасов, но захватить уже ничего было нельзя: не слишком вкусно есть радиоактивную пищу и использовать отравленную землю, да и нравы изменились. Или это только кажется? Просто преобразилась оболочка вооруженного интеллектом мозга?

Но и она, и сам интеллект — просто защитная маска для дикаря внутри, единственное желание которого — самозащита через обладание властью. Ладно, мы сильно ушли от темы. Значит, война должна быть выгодна? Чем же выгодна высокотехнологическая бойня, которая превращает цветущую планету в пепел? Почему остается неубыточным сражение, при котором однозначно уничтоженный, разоруженный противник продолжает истребляться? Все упирается в технологии. Ратное дело достигло таких вершин, что его применение на Земле, в полном объеме, ведет к гарантированному самоуничтожению. Бои еще ведутся, но самые разрушительные и даже приближенные к ним арсеналы не используются, более того, некоторые из них даже не делаются, они столь могучи, что их разработка не находит спроса. Взять, к примеру, кобальтовые бомбы или просто очень мощные водородные боеприпасы. Их сила превысила пределы. Это все равно как если бы древний Атлант вместо того, чтобы держать твердь неба на месте, вздумал забросить его куда подальше, обнажая Землю. Но ведь производство вооружений выгодно. Убыточно цивилизации человека в целом, но ведь управляют цивилизацией, или думают, что управляют, только избранные, маленькое число от всего количества. Вся власть у них. Не всем, но некоторым из них выгодно производить оружие и иметь рынки сбыта. Но на Земле нет сбыта для термоядерных бомб, их там более даже не испытывают, нет сбыта для ракет и космических истребителей: их имеется определенное число и более их не надо. Космос, предположительно, открыл большие перспективы, однако его освоение вносило в структуру цивилизации радикальные изменения. Но это другая тема, а сейчас мы об этой долгой-долгой войне, никак не желающей заканчиваться. Здесь, в чужой солнечной системе, можно вовсю резвиться атомными бомбами, можно вести атаки по площадям, а не по конкретным целям, которых давно нет. Можно травить смертельным газом целые реки и в конечном счете моря, до тебя никогда не дойдет отголосок этой бури. Нужно только чуть-чуть изобрести повод, а когда прыснет первая кровь своих, желательно не очень густым потоком, дабы не испугать собственную нацию, нужно потребовать отмщения. И тогда у тебя всегда будут рынки сбыта для водородных бомб, межпланетных бомбардировщиков и пилотской амуниции. И тогда добавочный ресурс — излишек, вырабатываемый тех-ногенной цивилизацией с чудовищной производительностью промышленного труда, могущий пойти на опасное для тебя освоение космоса, уйдет в тартарары: бабахнет невидимкой под запыленным слоем облаков гигантским грибом. Только нужно постоянно напоминать, что враг еще жив и очень опасен, пусть даже врага нет вовсе. Самму Аргедас дал новый прекрасный повод для эскалации конфликта, это явно приведет к скачку производительности военных заводов. И ведь сотни тысяч людей, занятых в изготовлении этого оружия, будут довольны, и миллионы членов их семей тоже будут довольны, и политики, видящие рост производства, будут рады: вырастут их рейтинги. И будут снова говорить, что воинское искусство надобно развивать, что оно катализирует общее ускорение технического прогресса, что оно ведет к выплескиванию отрицательных эмоций, что оно воспитывает мужчин и стоит на страже мира, и что нет этого самого мира во всем мире без подготовки к войне.

Только нужно, чтобы был враг. Лучше, чтобы реально малоопасный, чтобы бить его с безопасного расстояния, даже немного беречь при этом, дабы сразу не откинулся. Бухать бомбами побольше, но не слишком точно. Ведь если пришибить его насовсем, нужно будет изобретать нового, а где его взять? Звездные порталы не висят где ни попадя, а иным путем до звезд не дотянуться. Да и опасно это — настоящая колонизация космоса. Может это спихнуть Землю на второстепенные места. Уж чуть не случилось однажды, хватит, натерпелись страху. Так что бомбометание преследует две цели: тратить сами бомбы и делать бывшую колонию более непригодной к колонизации. Захватывать ее тоже нельзя, опасно это по двум причинам: перво-наперво ее теперь очень просто захватить, но тогда придется вновь колонизировать, и закрутится колесо по новой, а второе, для захвата нужен десант в огромном количестве. Это, в свою очередь, приведет к расширению лунной базы, нужно будет делать ее все более автономной, ведь кое-что, например кремний для солнечных батарей или водород для горючего, можно добывать и здесь. Не успеешь глазом моргнуть, как развернется производство нешуточное. И вот тебе новая колония, только уже на чужой луне. Пару рае Портал прикроется на солидный срок, и готова автономия, конкуренция маме-Земле. Начинай войну по новой, да еще без «непотопляемой» космической базы. В общем, если хорошо подумать, все происходящее вполне объяснимо. В эту схему хорошо вписывается астро-адмирал Гильфердинг, давненько несменяемый начальник базы — хитрый, нерешительный тип, исполнитель инструкций. Активный стратег мог бы, умело используя разведку, быстро довести дело к разрушению местного Карфагена. Пожалуй, Дод Мадейрос подошел бы для этого. Потому он и в тени, и потому ему никогда не быть главным здесь. Когда пора будет на пенсию, Гильфердинга сменит какая-нибудь похожая Серая Мышка, в душе командир взвода, а не маршал. И длиться данной войне вечно. И нет внешней силы, которая остановит ее, да и внутренней тоже, наверное, нет, иначе она за двадцать-то лет проявила бы себя. И имеется только один путь остановить эту бойню, этот путь — предательство.

Хадас Кьюм открыл глаза и уставился в потолок. Он уже знал, «зачем», но еще не знал «как».

Природная аномалия — межзвездный Портал — был устроен очень хитро. Когда его открыли, то сразу отнесли к продукту деятельности неземной цивилизации. Однако поскольку строители не оставили никаких бирок или лейбл о дате и стране изготовления, то такую версию серьезная наука не приняла и стала искать укладывающееся в известные законы объяснение. Таковых объяснений со временем нашли десятки, но ни одно из них нельзя было проверить экспериментально. Так теории и гипотезы возникновения галактического чуда и зависли в мертвой зоне бездоказательных абстракций. Но ведь человечество никогда не желало ждать полного объяснения любого феномена, иначе оно бы так и сидело, глядя на найденные возле пещеры палку и камень, с выточенной временем дырой в центре, не решаясь изготовить топор, без истолкования природы возникновения кремния.

Портал не пропускал никакие сигналы без массивного материального носителя. Кроме того, вещественный предмет, дабы проникнуть в него, необходимо было разогнать до приличной скорости, почти до пяти тысяч километров в секунду. Выглядел Портал вовсе никак… Словно сверхпрозрачное стекло, разделяющее измерения: на скоростях меньших заданной можно было пройти его насквозь и остаться на том же краю Солнечной системы. Трудно было определить и его четкие границы: приборы на обычных дорелятивистских скоростях его вообще не обнаруживали, а разогнанные до нужного значения и имеющие достаточную массу — он заглатывал навсегда: поэтому науке пришлось солидное время хитрить, определяя его истинные пространственные границы. Неизвестно, что он собой представлял, захлопнувшуюся в себе черную дыру или замкнутую вселенную, а может, нашу собственную группу галактик, отобразившую себя саму в миниатюре, никто этого не знал.

Звезду Индру, возле системы которой выныривали отправленные в Портал звездолеты, предположительно идентифицировали с одной из звезд шарового скопления вблизи центра Млечного Пути, но сомнительность этой версии была очевидна. Она базировалась на сложной системе допущений и компьютерных расчетов, но стоило немного изменить исходные данные — и все трещало по швам. Так, при некоторых других допусках, желтый карлик Индра обитал в соседнем рукаве, Галактики, и находилось множество подтверждений и этой версии. Поэтому в принципе Земля некоторое время располагала колонией, а теперь вела войну неизвестно где.

А еще Портал изменял свои свойства: иногда он пропускал внутрь предметы, иногда нет. Все это только на первый взгляд производило впечатление полного пренебрежения любыми законами. Поначалу было даже такое дикое допущение, что Портал сам по себе является инопланетянином, то есть живым, да еще разумным существом. Однако фазы открытия и закрытия его подчинялись сложному математическому закону, и давно уже люди четко знали график его работы. Для движения сквозь этот межзвездный тоннель Земля использовала многоразовые галактовозы. Были они страшно дороги и имелось их на сегодня и вот уже много лет всего два, теперь даже один, поскольку старичок «Ныряльщик», начавший карьеру еще при перевозке эмигрантов на Гаруду, надолго стал в космический док. Кроме больших кораблей, иногда пользовали одноразовые капсулы-посылки.

Так как Портал открылся в очередной раз, строго по графику, несколько суток назад, вблизи него, всего в десяти миллионах километров, завис дежурный космический буксир. Пилотов на базе было в обрез, и поэтому услуги Хадаса Кьюма снова потребовались. Им была поставлена очень простая задача: вылавливать прибывающие с Земли малые почтовые снаряды. Технология их использования не отличалась большой сложностью. Оттуда, из родной Солнечной системы, расположенной относительно них на неизвестном расстоянии и в неясном направлении, одна из больших электромагнитных пушек, подвешенных в точках Лагранжа на юпитерианской орбите, выпуливала снаряд. Выходя из Портала, он включал тормозной двигатель, снижал скорость до требуемых значений, именно в течение пролета этих миллионов километров, а здесь за него брался буксир. Так что работа Хадаса как запасного космопилота заключалась в слежении за радаром, который и без него прекрасно справлялся сам, реагируя лишь на сверхскоростные объекты. Таких объектов в природе не существовало, по крайней мере если не учитывать окраины Вселенной, где целые галактики несутся как угорелые, поэтому селектировать не представляло сложности.

Хадас внимательно наблюдал за работой первого пилота, было чему поучиться, хотя этот человек никогда не водил военно-космический истребитель, здесь, в безбрежных пространствах открытого космоса, ему не было равных. Во время этого многодневного патрулирования Хадасу и пришла в голову одна дикая идея, он даже вздрогнул, когда в его голове сверкнула эта мыслишка, и с подозрением покосился на напарника, не догадался ли тот.

А еще, в первой выловленной капсуле, ему перепал подарочек с самой Земли, из штаба Военной Космической Авиации (ВКА).

И все-таки он волновался. Это было абсолютно необъяснимо после стольких лет стрессов и невероятных приключений последних месяцев. На фоне пережитого, достойного неторопливого рассказа в будущие пенсионные времена за бутылочкой горячительного напитка, если, конечно, с этих историй снимут когда-нибудь гриф секретности, происходящее событие было донельзя банальным и даже по молчаливому неписаному этикету любой офицер должен был демонстрировать свое полное безразличие, причем так, чтобы не портить сам ритуал. Хадас Кьюм всего-то навсего попаяв списки на награждение «Атомным асом». Медаль присудили не за сегодняшние его подвиги и не за бегство из плена: Земля была далеко и его новые похождения еще не были там известны. Просто заодно со всякими другими нужными вещами транспортный звездолет приволок и эту награду, и приказ военного министра по данному поводу. Вручение медали должно было состояться перед строем в торжественной обстановке. Вообще старые традиции, не иначе благодаря стараниям неизвестных сил или просто инерции, оказывались на редкость живучими. Все было понятно, когда медали и ордена навешивали на шеи, подобно лапше на уши, дабы бедные, истерзанные войнами государства могли хоть такой, необременительной для казны, мерой поощрить своих подданных, однако с переходом войны в более цивилизованное русло, это мера окончательно стала анахронизмом: во всяком случае, так казалось Кьюму до сего дня. Но сейчас, стоя в строю в первой шеренге, он волновался: недалеко, ой недалеко ушел он от предка, снимающего скальп с головы поверженного врага.

Вокруг себя он видел не слишком пылающие энтузиазмом лица, хотя последнее нападение на базу заметно сплотило ряды до того традиционно посматривающих друг на друга свысока техников и планетолетный состав. Вообще-то повод для построения был другой, но его заранее предупредили по внутренней связи об обязательном присутствии. Награждения перед строем были своеобразным воспитательным актом для молодых пилотов и демонстрацией приверженности матушке-Земле, мирно вращающейся в непредставимой дали.

Вначале перед еще не успевшим соскучиться личным составом возник заместитель начальника базы, и по его команде все попытались, как подобает, встать строем, однако это не очень удалось — мало они тренировались в данных мероприятиях, да и усердия на тренировках сильно не проявляли. С профессиональной армией трудно выделывать бессмысленные вещи. Вообще, само происходящее событие по своей сути, если вдуматься внимательно, было очень опасным. Сейчас практически две трети людей, живущих на Мааре, находились в одном месте, в громадном помещении подземного лунного купола. Хватало удара бомбы или лунотрясения не самой предельной мощности, чтобы создать разгерметизацию. Конечно, в специальных шкафах имелся какой-то запас баллонов с кислородом, но вот скафандров вряд ли было достаточное количество. «Вот где оперативникам работа, — подумал Хадас, — можно, если захотеть, выявить заговор или шпионскую сеть в штабе».

После доклада зама о построении астро-адмирал некоторое время изгалялся в словотворчестве. При внимательном изучении его речи напрашивались выводы о ее нулевой информационной ценности, к тому же любой, кто захотел бы уточнить какие-то данные, мог легко узнать их у каютного компьютера. Ясное дело, речь и слушали с внимательностью, достойной содержания. После еще нескольких выступлений командиров рангом пониже митинг докатился до торжественной части. Когда Хадаса вызвали для награждения, находящиеся рядом повеселели, в предчувствии застолья.

Медаль ослепительно сияла и явно обладала чудесным свойством притягивать к себе взоры. Хадас Кьюм старался сохранить подобающую случаю серьезность, но ему было весело. Магия древних традиций докатилась даже сюда, одновременно с достигшим этого участка галактики светом Солнца тех самых героических времен.

Награждение отмечали большой толпой. Оказывается, у многих еще остались в загашниках запрещенные на базе напитки, а кое-что перепало официально-неофициальным способом от начальства: ему гораздо удобнее было иметь немного пьяных подчиненных, но снявших с себя стресс, чем напряженную толпу, ищущую повод для драки друг с другом. В принципе медаль Хадаса была только поводом, все давно хотели набраться поосновательнее, ведь после отражения ракетной атаки и гибели товарищей они еще не отдыхали как следует.

Однако к концу скромного банкета Хадас, к своему полному удивлению, обнаружил напротив себя оперативного работника внутренней полиции — подполковника Клавдия Дюбари. Как он затесался среди сохранившихся пилотов, было уму непостижимо. Более того, Дюбари втянул его в дискуссию, и пришлось участвовать, а позже, на пару приговорив несколько рюмок, они вообще уединились, так как окружающим хотелось простого веселья, а не сложной тарабарщины, и поговорить размеренно не представлялось возможным. Здесь беседа постепенно приняла для Хадаса интересное направление.

— Дорогой мой герой! — расплылся в обворожительной открытой улыбке старший офицер. — Ты думаешь, мы собираемся завоевывать эту планету?

Хадас не знал, что ответить, прикидывая нужные варианты. Он чувствовал, что оперативнику очень хочется почесать язык и ситуацией следовало воспользоваться. Нельзя было отвечать и слишком казенно, изображая из себя тупицу: не всегда интересно разговаривать с круглым дураком. Однако и чрезмерно догадливым показывать себя тоже не стоило — это могло насторожить разохотившегося профессионала. Однако в данном конкретном случае его молчание было истолковано как рассеянность: не мог этот штатный шпион предположить, что кто-то сумеет докопаться до сути самостоятельно. Кьюм решился на отвлекающий маневр:

— Подполковник, вы, случайно, не знаете, почему жителей Гаруды называют вайшьями?

— Континент Махабхарата в основном был колонизирован выходцами из Индии, впрочем, не только он. Сами понимаете, зачем было европейцам, купающимся в роскоши, переселяться к черту на кулички — времена романтики давно миновали. А жителям Азии деваться было некуда: демографическая проблема давила на них гигантским прессом. И вот, пока Европа продолжала медленно пустеть от превышения смертности над рождаемостью, азиаты колонизировали Гаруду. Ну а вайшьями они назвали себя по каким-то кастовым различиям. Значило это что-то вроде вторично на свет рожденные, так оно, наверное, и было после бегства с переполненной Земли. Постепенно это название как-то привилось повсюду в этом мире. Ты удовлетворен ответом?

Хадас поблагодарил за микролекцию.

— Так вот, пилот, о чем мы до этого говорили?

— Мы, кажется, беседовали о причинах, по которым следует захватывать эту планету.

— Да. Но, мой милый Кьюм, зачем нам завоевывать то, что уже однажды было нашим? Сколько мы уже бомбим Гаруду? Почти двадцать лет! Ты представляешь? Совсем недавно люди думали, что длинные войны прошлого — всякие Тридцатилетние или Столетние — ушли в небытие из-за гигантских скоростей и мощностей, однако они ошиблись. Вначале ставилась задала как можно быстрее вбомбить вайшьей в каменный век для нейтрализации противодействия. Эта теоретическая планка давно была перепрыгнута, исключая казус с последней ракетной атакой. Однако на этом вооруженные силы не остановились — команды не было, наоборот, военные усилия стали нарастать. Они, правда, стали вестись более лениво, менее ажиотажно, с солидными перерывами, однако с применением неменьшей разрушительной мощи. И какова же ныне цель?

Подполковник посмотрел на Хадаса пристальным, мало что выражающим взглядом. Пилот не стал отвечать: он опрокинул в высокую рюмку бутыль. Лилось медленно, но привычно: сказывалась малая сила тяжести, зато плюхало бурно, именно поэтому вся местная посуда имела большую, чем обычная, глубину Дюбари дождался, пока Хадас долил себе и осушил бокал. Кьюм пригубил, напиток медленно скатился по горлу, и беседа полилась далее.

— Цель, любезный «атомный ас», все хотят знать цель! А есть ли она? — Дюбари поднял указательный палец. — И даже если есть — можно ли ее понять? Знаешь, а ведь были люди, которые предупреждали еще до первой колонизации. Провидцы какие-то. Ведь говорили нам, дуракам: не суйтесь вы на планету, нет смысла ее колонизировать — выйдет боком.

— Вильяловос, — неосторожно подсказал Хадас.

— Точно. Были еще и другие, только менее известные философы. На начальном этапе, утверждали они, все пойдет нормально и на пользу. Сама колонизация такой махины — площадь планеты в полтора раза больше, чем у Земли, а размеры суши и того более, это гигантская цель. Это осуществление мечты многих и многих. Это отток львиной доли авантюристов, не знающих, куда применить свои силы на освоенной вдоль и поперек метрополии, и в то же время враждебно относящихся к космосу. Это разрешение демографической проблемы хоть в какой-то мере. Это гигантские возможности для промышленности. Это потребности в новых технологиях и поле деятельности для старых и новорожденных фирм. Это циклопические новоиспеченные бюрократические структуры, наконец, для любителей высоких кресел, которые на родимой планете переполнены, а в космосе не слишком нужны, потому как рационализм там является важнейшим принципом. И еще много-много положительных сторон. И только эти провидцы говорили, что все обман, и благие мечты обратятся в свою противоположность. Ведь не процветания человечества в целом мы все добиваемся? А добиваемся мы по крайней мере правительства — гегемонии Земли, и только Земли! Малочисленные вакуумные поселения и микрогорода на непригодных для жизни мирах не могут составить ей конкуренцию — ничто они без нее. Иное дело, огромная планета с восемнадцатью континентами, абсолютно пригодная для жизни человека. Все совершилось слишком стремительно, гораздо быстрее, чем предсказывали пессимисты-футурологи. Они отпускали лет двести до кризиса, а прошло всего сорок. Всего сорок! Вильяловос говорил, что колонизация не решит проблем Земли. Он доказывал, что она несколько отодвинет в сторону кризис, и если освоение использовать с толком и одновременно с ней перевести всю цивилизацию на новый альтернативный путь — тогда «да»! Однако кто будет переводить? Ясное дело, все случилось, как предвиделось. Хотя кричали больше о сверхгоризонтах и новой эре, а голос Кассандры услышан не был. Троянского коня заволокли в дом, хотя умные люди указывали, что пространственный туннель, этот подарочек дьявола, следует заколотить наглухо. А ведь были в истории наглядные примеры. Добрая старая Англия освоила новую территорию, немного обогатилась, ноне успела перья отряхнуть, как оказалась никому не нужной далекой провинцией, а бывшая колония постепенно заткнула ее за пояс. Вам есть что возразить, корвет-капитан? А ведь технический прогресс ушел вперед. Теперь все это произошло молниеносно. И вот уже только освоенная планета заявила Земле-матушке, что не желает иметь с ней дел, пока та не поступит так-то и так-то. Проблем, мол, у нас своих хватает, и поселенцы нам более не требуются, тем паче что отсылаете вы к нам последнее время сплошное отребье, у нас самих не за горами демографический взрыв. У доброго большинства земных правителей челюсти отвисли, а ведь суфлеры подсказывали им будущее, надо было только насторожиться. И вот-вот должна была оказаться метрополия на вторых ролях, но слава богу, сейчас век прогрессивный, и пророкам наконец поверили. Вот и началась войнушка. — Подполковник посмотрел на космолетчика несколько осоловевшими глазами и уже самостоятельно налил себе.

— Поэтому, дорогой мой герой, цель войны и значилась не просто разбить повстанцев и затребовать их капитуляции, это было недолго осуществить с нашим, даже тогда громадным, технологическим перевесом. Нет, цель была истребить их полностью, а заодно подготовить плацдарм для следующей цели… — Дюбари снова поднял вверх свой указующий перст, — сделать эту великолепную планету непригодной для жизни.

Хадас посмотрел на собеседника и молча налил себе. Он был в растерянности от этих признаний пришельца из полицейского ведомства. Были они похожи на бред и, однако, отдавали определенной логикой.

— Ты мне не веришь? — спросил уже порядком набравшийся опер.

Хадас пожал плечами:

— Да нет, я просто перевариваю вашу речь. Продолжайте, мне очень интересно.

«Если бы ты знал, насколько мне интересно», — подумал Хадас про себя и вновь обратился в слух.

— Для чего, спрашивается, такую красивую планету делать непригодной для существования млекопитающих? Ясное дело, чтобы в будущем не возникал новый прецедент. Чтобы не было повторения произошедшего. Само собой, если умело маскироваться от прессы, можно потом умирание всех колонистов как-нибудь природным катаклизмом объяснить и даже новых дураков для заселения найти, однако все неминуемо повторится по новой. А учитывая опыт, свежие поселенцы смогут действовать более хитро и мало ли что может произойти. Не хватало еще решать демографическую проблему столь экзотическим способом: вначале планету заселять, потом население вытравливать и по новой колонизировать. Можно предсказать даже такой вариант действий, а почему бы, например, если уж изюминку звездной системы — обитаемый мир надо прихлопнуть, по логике вещей, да похитрее, с максимальным выплескиванием избыточной энергии прогрессивного развития, не построить какую-нибудь сверхдорогую штучку, типа лазера для резонансной раскачки местного солнца и шарахнуть так уж шарахнуть — сверхновой. Заодно создание такого оружия может когда-нибудь пригодиться в будущих космических разборках с иными цивилизациями. Однако не верим мы в эти цивилизации и не наблюдаем оных, хотя открытие пространственного туннеля наводит на некоторые трансцендентальные мысли — это уже тема другого разговора. Но нельзя хлопнуть по планете вот так с ходу, как по мухе. Надо сделать все постепенно, незаметно, под видом нарастания эскалации. Мол, воевали-воевали, а уж планетка пришла в негодность по ходу дела. В этом плане атака твоего Аргедаса нам очень на руку: можно затребовать дополнительные силы, да и пополнение растраченных ресурсов даст промышленности и транспорту большой зазор для работы.

Потом они еще пили, потому как у опера оказалось громадное количество запрещенных на базе напитков, и говорили о всяких текущих делах и о жизни Хадаса в стане врагов.

То, что жизнь похожа на зебру, Хадас знал и до этого, но то, что на следующий день после награждения он попадет в черную полосу, было полной неожиданностью. Всегда, всегда нужно быть готовым к ней. Сознание его было не настроено, а вот разум тела не подвел, и когда за углом его встретили эти самые неожиданности, то вначале он чисто автоматически уклонился от резиновой дубины, нацеленной ему в лоб, а потом тут же отпрыгнул, спасая живот от кроссовки, снабженной «утяжелителем». Это была засада, и охотники желали повеселиться вовсю. Еще не до конца разобравшись, в чем дело, Хадас сделал двойной прыжок назад. Его чуть не поддели на лету, потому как такой вид перемещения был далеко не самым быстрым способом путешествия в уменьшенной силе тяжести. Четверо нападающих — передовой отряд — успели окружить его, и путь к возможному отступлению был отрезан. Пилот уже сообразил, что это не военная полиция, а просто шайка разбушевавшихся техников. Мозг работал, как хорошие древние часы, только намного быстрее: он четко опознал одного из нападающих, однако не выявил причину нападения. Но сейчас было не до этого: нужно было принимать бой, раз уж так получилось. Хадас сильно уперся обувью в покрытую специальным ковром центральную поверхность коридора и несколько потоптался на месте, не отрывая ноги, для улучшения сцепления. Тончайшие, но прочные крючковатые волоски подошвы и пола вошли в хорошее зацепление, и Хадас Кьюм приобрел в этом мире дефицита веса надежные якоря, как парусник, встречающий бурю на мелководье.

Наступающие не спешили, они работали не по найму, а для собственного удовольствия. К тому же их было в восемь раз больше, и они считали себя носителями правды. Хадас понял это после слов обращения главного глашатая:

— Ну что, корвет-капитан, когда будешь удирать к своим? Докладывать о выполнении задания?

Пилот смолчал, концентрируясь и приводя мышцы в готовность.

— Что, не получилось у твоих дружков снизу нашу базу разбомбить? Небось локти кусаете, а?

Хадас уже внутренне подготовился и сказал, как мог миролюбиво:

— Ребятки, шли бы вы своей дорогой. А хотите размяться, так спортзал открыт.

— Ты нам зубы не заговаривай, здесь тебе не Гаруда, — говорящий нехорошо оскалился. — Всыплем ему, братва.

Вообще на базе было не слишком много развлечений, замкнутость пространства, отсутствие женского пола и прочие вредные для человека факторы вели к нервному перенапряжению. Потоки отрицательной энергии нужно было куда-то сбрасывать, одним из таких стихийных факторов была напряженность между техническим и летным составом. Обычно этот грязный водопад эмоций сдерживался плотиной чинопочитания, свято оберегаемой как той, так и другой стороной, однако часто он переваливал через эту неплотную дамбу и тогда случалось всякое. Ясное дело, в очередной раз паводок эмоций прорвался из-за эпизода с механиком-настройщиком аппаратуры опознавания Золердом — техники искали случай сравнять счет.

На Хадаса набросились сразу с трех сторон: один из нападающих имел прорезиненную дубину, не оставляющую следов, двое других применили ноги. Хадас не слишком опасался ударов, и, наверное, зря: уменьшился только вес, масса осталась прежней. Он перехватил вооруженную руку главаря и легко бросил его через себя, не сходя с места. Затем он успел схватить одну из ног, которая после нанесения удара по его бедру возвращалась в исходное положение. Хадас действовал очень быстро для этого мира уменьшенного веса, за два месяца на настоящей планете он привык к большему гравитационному сопротивлению среды. Второй нападающий так же, как и главный, отправился в замедленный полет на встречу со стенкой. Однако оба успели сгруппироваться, семикратно уменьшенная сила тяжести была в этом случае положительным, берегущим шейные позвонки фактором. А пилот тем временем отправил в полет еще одного из техников. К нему уже подскочили следующие трое, и это было на руку, он не хотел терять столь устойчивую оборонительную позицию. На этот раз он успел получить четыре чувствительных удара по ребрам, блокировав более опасные. Поскольку сдвинуть его с места без хорошей точки опоры было трудно, а никто из нападающих ее не имел, каждый их удар по законам физики получался с отдачей, и потому они тратили время, восстанавливая удобное положение после каждого выпада, а Хадас не терял понапрасну даже долей секунд. Он перехватывал все, что успевал, и отправлял в замедленный полет-падение. Совершив воздушное путешествие, нападающие вновь набрасывались на него, но уже менее рьяно. Хадасу было некуда отступать, а потому вопрос жизни, а может, всего лишь недели госпиталя, решало ритмичное усиленное дыхание: не зря, ой не зря он проводил на тренировочных комплексах столько времени. Драка длилась еще очень недолго, менее нормального раунда в древнем боксе, однако каждый из агрессоров уже успел побывать в коротком свободном полете не по одному разу, и, не имея допуска к управлению, обслуживаемым ими летательным машинам, техники стали более близки к настоящим птицам. У них добавилось злости, но верх брало недоумение. К тому же, несмотря на уменьшенную по сравнению с жертвой нападения сердечную нагрузку, некоторые из них начали испытывать одышку, а Хадас все еще был на ногах. Иногда техники подбадривали себя и друг друга криками типа: «Бей шпиона!» или еще похуже. Однако на их стороне был явный количественный перевес, и к началу второй минуты у Хадаса начало сбиваться дыхание. Медленно и нерешительно по его лицу стекали большие капли пота, а одежда уже впитала в себя предельную для себя порцию влаги, но ему не давали перерыва, а ряды наступающих поредели только на двух человек. Трижды ему угодили по лицу: все удары пошли вскользь, однако он ощутил несколько забытый вкус крови. Хадас не впадал в отчаяние, вряд ли его тут собирались убивать насовсем. Попадания по туловищу он более не считал, а к концу долгой, сто двадцатой секунды ему припомнилось доброе старое регби на далекой планете Земля, и он почувствовал второе дыхание: Главное было не сходить с места, чем дольше он стоял, тем более микроскопических волосков коврового покрытия переплетались с подошвами его ботинок, наращивая его главное преимущество — точку опоры, ту самую вещь, которой еще Архимеду недоставало для опрокидывания планеты. Еще через двадцать секунд атака стала совсем вялой — выдохлись все. Она проходила скорее по инерции, чем по воле принимающих участие. Удары стали менее точными, к тому же Хадас сумел прибрать к рукам резиновую палку и сразу смог нейтрализовать слишком опасные, снабженные утяжелителями ноги врагов. Главарь нападающих, лишившись оружия, с вывернутой, а может, и переломанной рукой уже отдыхал в сторонке. В распоряжении наступающих не имелось булыжников или чего иного с метательными свойствами: это была не какая-нибудь городская подворотня на благополучной матушке-Земле, они находились на стерильной космической станции, выдраиваемой автоматическими роботами-пылесосами. Поэтому бой велся только на ближней дистанции, и Хадас, несмотря на усталость и многочисленные ссадины, уже одержал моральную победу.

— Шли бы вы своей дорогой! — тяжело гаркнул он в промежутке между атаками. — Разминка окончена, сейчас начну убивать!

Однако они ему не поверили. Еще через некоторое время он получил тяжелый удар по голове: все поплыло перед глазами. Затем ударили по лицу, поскольку он еще не упал: надежное сцепление хранило его от такого казуса. Он почти перестал видеть, и не только от звездочек, мелькающих перед глазами, от последнего удачного удара произошло временное нарушение зрения: зрачки сжались, словно вокруг была ночная тьма. Пилот не сдавался, он уже не мог применять блоки, но сделал несколько сильных прямых ударов в выплывающие из тьмы пятна-лица. Наверное, это решило дело: у последних из нападающих сдали нервы. Он еще стоял, хотя сознание уплывало от него со скоростью фотонной ракеты, когда они побежали, прихватив раненых, опасаясь его и военной полиции.

Затем он упал, и микрокрючки на подошвах нехотя отпустили своих ковровых братьев, вырывая их с корнем.

Теперь Хадас в очередной раз сменил обстановку. Вначале это была камера для арестованных, потом родная каюта, о которой он с умилением вспоминал там, в подземном мире Гаруды, а теперь это была больничная палата. Над ним последовательно трудилась целая группа врачей и десятки видов восстанавливающих силы и здоровье препаратов. Похаживал к нему и подполковник Дюбари. Вначале он выяснял подробности инцидента, а после обычно высказывал свои стратегические соображения. Посему Хадас наслаждался не только отдыхом, но и дискуссиями.

— Мы владели силой, корвет-капитан, чудовищной силой. Она была настолько подавляющей всякое сопротивление, что мы могли просто наслаждаться ею. Как кошка, играющая с мышью и не доводящая дело до конца: она — для продления удовольствия, мы — для других, не имеющих сейчас значения, целей. Однако мы увлеклись и потеряли бдительность. Вроде бы дохлая мышь внезапно ожила. Она ухватила нас громадными зубами, появление коих мы прошляпили, и едва не перегрызла горло. Нас спасла случайность. Вы согласны с этим, капитан?

— Может, — и так, но ведь справедливость на нашей стороне? — переметнулся Хадас.

Клавдий Дюбари воззрился на него с некоторой долей превосходства.

— Послушайте, офицер, при чем здесь это? Справедливость, несправедливость… Какая, к черту, разница, друг. Мы считаем действия справедливыми, потому как мы на этой стороне, будь мы на той — все было бы иначе. Вы снова не согласны?

— Но ведь есть справедливые и несправедливые войны, разве не так?

— Где вы наслушались этого бреда, вы ведь старший офицер? Возможно, войны делятся на захватнические и оборонительные, но даже здесь все очень условно. Поверьте, любой из участников, вступивший в войну, имеет на это веские причины, даже если они скрыты кучей отвлекающих поводов. Любую войну можно назвать освободительной, если чуточку порыться в летописях: все там трактуется так или иначе, в зависимости от того, что искать. С точки зрения стороны, ведущей агрессию, она права. Она расширяет ареал обитания, либо хочет завладеть ресурсами, волею случая расположенных на чужой территории, либо просто должна выплеснуть вовне отрицательные эмоции, дабы они не разрядились внутри, а может, там назревает революционная ситуация, ее правительство, из-за неумелого управления общественными процессами, на грани кризиса, и есть только один путь разрешить конфликт: начать бойню. Ведь никто не решится впрячься в телегу войны на авось: нужна подготовка. Война — это риск, большой риск. Все здесь может повернуться так или эдак. Даже в шахматах нельзя перебрать все варианты, а уж тем более в жизни. Все эти годы мы были уверены, что наконец-то научились держать руку на пульсе войны, научились ее контролировать, вести по плану, не давать ей угаснуть и не позволять разгореться чрезмерно, как наши давние предки в скальных пещерах, поддерживающие пламя кусочками коры. Мы контролировали расходы на ее ведение, учитывали даже вероятностные потери в людях своей стороны, потери противника давно свелись в работу по площадям, в подсчет переработанной в пыль территории суши. Мы так свыклись с этой войнушкой, так полюбили ее.

— Вы считаете, что наше правительство не давало сражению разгореться чрезмерно? Да я сам лично много раз сбрасывал «колотушку»: обычно это десять мегатонн, но бывает — пятьдесят!

— А ведь все-таки можно было бы за эти годы постараться сделать что похуже? — расплылся в улыбке Дюбари. Любил он улыбаться по всяким кровожадным поводам.

— Например, вариант «Квазар», — внезапно вспомнил Хадас. — Вы, кажется, о нем недавно упоминали.

— Так точно, корвет-капитан. Когда звезда с параметрами Солнца облучается сверхлазером со специзлучением: и пшик… Он работает, как катализатор термоядерной топки, если помните. И вот вам сверхновая тут как тут. Индра достаточно далека от нашей родной системы, последствия не скажутся никогда, ведь правда?

— Но ведь нужна колоссальная мощность?

— Не такая уж колоссальная, если разобраться: вполне достижима, если напрячь экономику лет на десять — пятнадцать.

— Но земная индустрия не выдержала бы таких затрат.

— Да, это было бы очень трудно без слома политического аппарата, однако возможно.

— Но ведь это даже более нерационально, чем из пушки по воробьям? — решился поспорить Хадас. Оперативник расплылся в кривой усмешке.

— Зато это была бы грандиозная демонстрация силы. И разве мы не занимались стрельбой по воробьям все эти годы? Мы ведь просто растягивали удовольствие, не добивая противника, так, корвет? Нам это было выгодно, вот и все. Если бы было выгодно добить его одним махом, тогда бы сделали по-другому.

Кто знал, что в этот момент обоим им приоткрылась завеса будущего, и очень скорого будущего.

— Итак, Дод, мы способны нанести по ним удар, который гарантировано сотрет их подземное государство? И кроме того, сможем ли мы это проверить?

— В связи с полетами на Даккини у нас проблемы с горючим, почти прикончен лимит малых зарядов, большие еще есть, но их невозможно использовать в качестве проникающих под скальный грунт боеголовок, они слишком велики для стандартного пробивающего корпуса. Правда, и при наличии обычных «проникателей», способных с разгону внедриться на двести — триста метров, мы бы могли действовать наверняка только при точном знании координат их штабов и ракетных шахт. Однако это возможно сделать, только произведя высадку и просветив этот сектор нейтринным искателем, но ведь высадки не будет? — осведомился Мадейрос, заранее зная ответ.

— Так точно, господин контр-адмирал, высадки не будет, — с язвительной улыбочкой поддакнул начальник. — А нельзя ли обнаружить их шахты, запустив под слой ионизационных облаков разведчик?

— Но мы ведь уже попробовали это, в тот злополучный день, когда потеряли еще одного пилота. Это ничего не дало. По рассказу Кьюма, они проходили пусковые стволы «слепым» способом снизу, без выхода на поверхность. Это так и называется «слепой ствол». Только перед пуском ракеты верхний слой почвы откидывается взрывом. Мы обнаружили эти выбросы породы, но что из этого — лишь подтверждение рассказов нашего все еще подозреваемого в убийстве?

— И что нам остается?

— Я лично верю, что ракеты у них кончились, информации извне они полностью лишены, ресурсов у них нет — они проиграли и без нашего ответного удара. Кроме того, теперь мы в курсе дела и сумеем более умело организовать оборону.

— Твоя вера, Мадейрос, меня мало интересует. Можешь верить в загробный мир или в домовых, это меня не касается, но ты прекрасно знаешь, что нам нечем организовать оборону. У нас осталось менее половины первого эшелона; ресурсы боевого топлива на газовых лазерах почти отсутствуют; «большие метатели» израсходовали свои снаряды, чтобы их дозарядить, необходимо время и снова горючее, и, ясное дело, сами боеприпасы; вся космическая техника требует обслуживания и проверки (упомянутый тобой случай со сбитым Булом Жакларом это подтверждает); надо сделать перепрограммирование всего комплекса космической обороны с учетом потерь и ресурсов; истребители у нас в норме, но летчиков на них нет, горючки в обрез — мы попали в гигантскую задницу.

— У нас есть «Большой лазер».

— Это единственное, что у нас есть хорошего. Но и на нем почти отсутствует инертный газ: несколько десятков выстрелов — вот и все. И еще, я забыл о дополнительном факторе, направленном против нас, — транспорт с Земли придет только через три недели: Портал ведь пока закрыт.

— Вы сгущаете краски, астро-адмирал. Мы сумели отразить самое серьезное ракетное нападение в истории, совершенно его не ожидая. Теперь мы на стреме. В крайнем случае можно утрамбовать их сверху самыми мощными «колотушками», которые есть на складе. Они выроют такие воронки, что их ракетные стволы превратятся в возвышающиеся над окружающим пейзажем башни. Просто придется это делать последовательно, в связи с нехваткой космосостава.

— Вот именно, «последовательно»! Послушай, Дод, по рассказу Хадаса у этих рудокопов были даже подвижные ракетные комплексы, ты уверен, что они выпустили все, что у них есть?

— Я надеюсь на это.

— Если подземный монорельсовый туннель имеет ветку хотя бы миль десять длиной и на всем участке предусмотрен быстрый пуск, нам доведется, для гарантии, бросать по каждой линии пять-шесть десятимегатонных «колотушек» — это если ветка прямая, а если нет? А вдруг она разветвляется или длиной двадцать миль? Я согласен, мы можем попытаться обнаружить пустотелые туннели сверху гравитационной или нейтринной техникой, но если мы точно не установим местонахождение поезда с ракетами, нам придется синхронно взрывать боеголовки вдоль его возможного пути, иначе он успеет выпустить «птичек». А ведь поезд у них не один.

— Вы так говорите, как будто знаете наверняка.

— В том-то и дело, что я ничего не знаю наверняка, а нашей доблестной разведке я не могу более доверять. Они проспали подземный город, этого гения Аргедаса и первую ракетную атаку.

— Давайте рискнем произвести десантирование.

— Ты хорошо выразился: «Давайте рискнем». Но ведь всю ответственность беру на себя я. Да и какими силами мы произведем высадку? У нас что, есть танки?

— Танки, я думаю, под землей нам вряд ли бы помогли.

— Вот именно. У нас ведь нет десантников, кроме роты спасения экипажей, может, ты предлагаешь использовать для этого наших зажравшихся полицейских или, еще лучше, техников? А ты подумал, что там сила тяжести в семь раз выше, чем у нас? А ты подумал, что даже если мы найдем входы в эти катакомбы, мы поляжем там все, не пройдя и первых этажей? У нас нет карты этого лабиринта и противника исходно больше по количеству.

— Выходит, мы поставлены в патовую ситуацию?

— Не просто в патовую, нам грозит мат в два хода в любом варианте начала, хоть белыми, хоть черными.

— Извините, но я повторюсь: мы исходим из досужих вымыслов, мы не знаем наверняка.

— Когда мы узнаем наверняка, будет уже поздно! — гаркнул Гильфердинг и тяжело опустился в кресло. Затем он грохнул кулаком по столу так, что вице-адмирал вздрогнул. — Однако у нас есть выход. Только сейчас мы имеем возможность нарушить правила: прервать эту затянувшуюся партию и опрокинуть противнику на голову доску.

— Астероид? — во внезапном озарении прошептал контр-адмирал, сразу вспомнив, как сам недавно предлагал такое решение и как тогда оно не прошло. Пахло плагиатом, но заверенного патента Мадейрос не имел.

Его начальник кивнул:

— Просчитайте, каковы будут последствия применения такого оружия. Постарайтесь прикинуть вариант гарантированного уничтожения неприятеля. И посвятите в это мероприятие как можно меньше народу. Можете идти. Времени у нас в обрез. Ни в коем случае не оповещайте никого из наших астрономов, по штатской привычке у них очень длинные языки.

Хадас Кьюм был на поверхности Луны, когда это случилось, более того, он случайно смотрел в ту сторону. Оторвавшись от проверки летающей платформы, он любовался Гарудой. Она давно уже не была прекрасным голубоватым шаром, известным по рассказам Руи Скилачче. Возможно, именно из-за своего сильного сходства с Землей планета и претерпела такие метаморфозы за последние десятилетия. Эти изменения были сравнимы с несколькими геологическими эпохами, раскрученными в обратную сторону в режиме быстрой перемотки. Из цветущей и привлекательной обители жизни планета превратилась в опаснейшую для живого ловушку. Однако то, что случилось, в текущие секунды оставило далеко за пределами и эти изменения.

Внезапно, совершенно беззвучно, освещенная местным солнцем сторона атмосферы подернулась пеленой. По темно-оранжевой поверхности пошло черное расходящееся кольцо, быстро расширяясь от возникшего из ничего центра. Казалось, нарушился основной закон Вселенной об ее анизотропии: в этой точке родились новые таинственные реальности. Поскольку планетный диск не являл собой плоской поверхности, кольцо представилось эллипсом, но по мере его расширения он выгибался к наблюдателю приближающейся стороной. Одновременно в районе центра взметнулся бугор-выпуклость, и бесцветную черноту космоса проткнули языки серо-оранжевого тумана. Хадас не поверил собственным глазам, он механически попытался протереть перчаткой защитное стекло и сразу подумал о масштабах происходящего действа. Представить это было нельзя, а рассчитывать некогда: хотелось смотреть. От него до планеты по прямой было сто сорок тысяч километров безвоздушного пространства и ничто не давало искажений случившегося. По атмосфере бежали новые кольца-изменения, сталкивая и сминая друг друга, а рядом с первым уже росли новые уродливые горы, обозреваемые отсюда, но немыслимые исполины там. Происходило что-то глобально-невероятное. «Черт возьми!

Что же это рвануло?» — растерянно подумал пилот, не отрывая взгляда от происходящего. Много-много раз он сам сбрасывал «колотушки» на эту несчастную планету, однако с такой дали самая грозная из них просто полыхнула бы слепящим размазанным отблеском и, возможно, потемнением места подрыва при контактном срабатывании, когда снизу в верхние слои тропосферы перепадом давления отсосало бы измельченный до пыли грунт. Простой циклон на этой дальности представлял гораздо более занимательную картинку.

Хадас продолжал смотреть, и двое техников, находящихся рядом, наконец обратили внимание на его застывшую позу и тоже повернули головы к небу. Таинственное кольцо-потемнение уже расплескалось, маскируясь на общем туманном фоне, однако на смену ему выросли три неровные кляксы, сливаясь в неаккуратную блямбу-озеро. Ступор в голове никак не мог связать воедино известные извилинам факты. Сознание было в полной растерянности. Все происходящее было так далеко, так мизерно и так стремительно, что, несмотря на огромную закалку в ведении тотальной войны, он начал перебирать в голове возможные причины этого видения, происходить в реальности такое не могло, даже если в недрах планеты бабахнули какие-то тайные склады боеголовок — это было слишком мизерно для вершащегося. Странные горбатые пузыри замедлили рост, но все еще пухли, борясь с одолевающей силой тяготения. Для увеличения радиуса уничтожения до таких пределов нужен был бы боеприпас невероятной силы, уж это он знал точно. Может, это иллюзия — просто по лучу зрения взорвался движок высокоорбитального спутника, ранее не видимого из-за своих размеров? Совпадение маловероятное, однако… Его рациональный, опытный мозг критически оценил выдвинутую гипотезу, изъяны выпирали слишком явно, и тут ее окончательно прикончил новый феномен. По дневному полушарию пробежало свечение, затухающее вдали от темных грибов-пятен, затем в разных точках начали рождаться небольшие подобия первого кольца. Это было уже слишком для вымышленного спутника. Новые пятна концентрировались вокруг первичных, еще не рухнувших пузырей. Может, извержение в вулканической гряде? Бывают ли такие мощные? Хадас похолодел: он вспомнил про астероид. Теперь все происшедшее вставало на место, словно красиво расставленные на полке многотомники, когда-то он видел таковые в музее. Хадас покосился на техников, однако скафандры не лица, и он не смог уловить, догадались ли они. Когда он вновь перевел взгляд в вершину, последствия катастрофы уже рассасывались. Он шевельнул пальцем, и на стекле шлема высветилось текущее базовое время. Теперь Хадас включил переговорное устройство. Надо ли сообщить о происходящем? Как это случилось? Вышли из строя двигатели? И сразу три? В принципе он не знал: возможно, выведение из строя одного было достаточно для аварии. А если… Он помертвел: «Командование совершило эту акцию намеренно. Искусственно реализовалось событие, происходящее в природе один раз в сто или двести миллионов лет. Мы прикончили планету. Поздравляю всех участвующих с выдающимся достижением! Ура!».

Астероид Даккини ворвался в атмосферу с гигантской скоростью около пятидесяти тысяч метров в секунду. Верхние слои воздуха представляли собой разряженную массу свободных молекул, почти не взаимодействующих друг с другом. Для стремительно летящего Даккини даже разреженные верхние слои атмосферы оказались серьезной преградой. Железный камень ударился плоской стороной, и поскольку внутренняя изначальная структура его была нарушена еще первыми взрывами, это стало решительным поворотным событием.

Астероид распался на два несимметричных больших фрагмента и теперь каждый из них следовал своей дорогой. Разойтись далеко они, естественно, не могли, но на каждом из них продолжали работать гигантские

«Сканды» и рассчитанная заранее траектория сбилась.

Атмосфера представляла собой тысячекилометровую подушку, метеориты прошили ее за считанные секунды, однако ни один из них не рухнул непосредственно на Хануманское предгорье. Один обрушился на горы, смяв своей массой гигантскую вершину Тшитрия. Сейсмические и ударные волны всколыхнули всю окружающую гряду. Гигантские куски породы, целые скалы разлетелись по округе, роя наклонные кратеры в десятки метров глубиной. Даже с очень удаленных мест сошли все лавины, а ближайшие к Тшитрии — взрыв испарил начисто. Изрядно грязная атмосфера Гаруды получила гигантскую добавку пыли на всей протяженности.

Одновременно с этим в море, словно раскаленный нож, врезался второй обломок, получивший волею судеб наибольшее ускорение, благодаря двум умело закрепленным «Скандам» и большей из двух массе. Он нырнул поблизости от окончания материкового подводного шельфа и, несмотря на чудовищный удар о плотную многокилометровую жидкую преграду, прошел ее всю. Затем, лишь чуть погасив скорость, он пронзил, не замечая, весь слой отходов жизнедеятельности подземного города-государства, накопленных здесь за двадцать лет, и впился в кору планеты. В этом месте кора представляла собой довольно тонкую структуру, не более десяти километров в толщину. Сочетания массы и скорости обломка не позволили пробуравить ее насквозь, но метеорит не дошел до мантии относительно немного, когда встречное безумно высокое давление заставило его почти полностью испариться.

Все происходящее вершилось так быстро, что обычные химические процессы не успевали за событиями. Еще вначале, когда верхние слои железа уже сдувались встречным потоком воздуха, мгновенно раскалившись до тысяч градусов, внутренности небесного странника все еще оставались холодными, как космос; когда его развернутая к Гаруде сторона начала вдавливаться внутрь, расслаиваясь словно кожура лука, внутренняя кристаллическая решетка металлических связей еще даже не думала дрогнуть, но когда «самый тяжелый из управляемых человеком кораблей» прошил несколько километров скального грунта, его внутренние слои впрессовались друг в друга и самая дальняя и холодная сторона, двигаясь по инерции, обогнала заторможенную лобовую поверхность. За мгновение астероид вывернулся наизнанку, пройдя через себя самого. Пользуясь привычными вещами, мы редко вспоминаем, что все они состоят в основном из пустоты, по настоящему плотные вещи, типа атомных ядер, до бесконечности малы. Здесь, в не считано малую долю единиц измерения привычного времени, все законы обыденного мира нарушались. Получалось, что с корой планеты все время сталкивалось новое, абсолютно холодное космическое тело, и за мгновение, покуда оно успевало нагреться, исчезнуть и замедлить свой порыв, его обходили, обгоняли на вираже новые вывороченные слои. И астероид, ломая сопротивление, все еще двигался вперед. И хотя взрыв, случившийся в недрах, имел химическую природу, он не зашел в область ядерных преобразований — массы, вовлеченные в него, стали гигантской силой.

Первый из обломков отдал всю энергию преобразованию поверхности — второй стал инициатором нового, невиданного в геологии процесса, он всколыхнул всю литосферу целиком, и тогда древние, доселе дремлющие в ней демоны ожили.

ЧАСТЬ ПЯТАЯ ЗАНАВЕС

Руи Скилачче был осторожным человеком: он всегда понимал, что его работа опасна, и остаться на этом свете либо нет, зависит полностью от него самого, но сегодня перед полетом он был даже доволен: уже месяц он считал, что пилотское кресло осталось там, в прошлом, в воспоминаниях, и вот он снова у пульта. Однако когда из темного, враждебного, но столь привычного ему космоса, он ворвался в атмосферу, ему пришлось собрать всю волю в кулак. Что-то изменилось в самой планете. Раньше он считал ее мертвой, декорацией под крыльями, живым был только воздух: он обладал плотностью, он имел течения, в нем были невидимые ловушки и статическое электричество, а на самой Гаруде не было ничего. Мертвые безжизненные ландшафты с вкраплениями остатков некогда возомнившей о себе цивилизации. Теперь все изменилось, эта мертвая космическая глыба диаметром чуть менее пятнадцати тысяч километров ожила Она очнулась от сна, сравнимого по длительности с ее размерами. Все, все изменилось там внизу под крыльями. Пришельцы с другой звезды долго издевались над этим небесным телом, и, похоже, теперь оно желало им отплатить.

У Скилачче был разведывательный «Тор», напичканный электроникой, как хороший сыр дырами, однако эти сложные побрякушки, фиксируя по возможности все происходящее в пределах невидимого глазу горизонта, и даже далее, в огромном числе диапазонов, недоступных человеческому восприятию, не могли сделать обобщающих выводов: что же происходит. И Руи Скилачче нервничал. Он уже жалел, что согласился на эту авантюру. Официально, конечно, он еще состоял на службе, но ведь это просто в ожидании следующего транспорта с Земли, который увезет его к большому капиталу, накопленному за эти годы. Он мог сослаться на болезнь: возраст есть возраст; мог сказать, что не уверен в себе и пусть слетает кто-то помоложе. Ну не могла же такая слабость перечеркнуть всю его прошлую службу? Конечно, не могла, или все-таки могла? Да, рисковать было опасно, по большому счету у них сейчас не условные, а натуральные боевые действия, к тому же за боевой вылет и платят по-боевому, крупный риск — крупные дивиденды. Честно говоря, он ведать не ведал, что будет делать на родине с этими самыми деньгами, но работать задарма — нет уж, увольте.

Но все это, Конечно, враки, он бы согласился слетать и задарма, теперь, после гибели стольких ребят, это стало вопросом чести. Он должен был найти этих подземных паразитов или же убедиться в их полном исчезновении. Пока приборы не показывали ничего, точнее, не показывали ничего нужного, более того, они вообще не давали даже необходимых знаний. Он не ведал, где находится, то есть, по старым расчетам, он был на долготе такой и широте эдакой, но в действительности под ним простиралась вовсе не знакомая местность и бортовые компьютеры не могли ее распознать, перебирая все имеющиеся варианты из своей электронной библиотеки радиолокационных снимков-панорам. Раньше Руи Скилачче был убежден, что вся поверхность планеты Гаруды отснята спутниками полностью, уж за два десятилетия можно было бы это как-нибудь успеть, но теперь в нем зрела уверенность, что в картографической службе давно не применяли военно-полевого суда, он бы с удовольствием принял в нем участие.

Мысли его текли неспешно, поскольку он во всем полагался на приборы: являясь глупыми, по большому счету, в такой мелочи, как ведение космопланетолета на малой высоте в условиях почти полной визуальной невидимости, они были бесценны. Если до этого над Гарудой были сплошные сумерки и ночью и днем: местный господь уже разделил свет и тьму, но еще не создал наблюдаемого солнца, то теперь он и проделанную работу свел на нет: вокруг была тотальная тьма. Поднятая рухнувшим Даккини пыль превысила по массе то, что земляне забросили в стратосферу за несколько лет. И кто теперь ведает, может быть, атмосферу загаживало что-то еще, выведенное из дремоты столкновением. Кто мог это знать: спутники, те, что смогли удержаться на орбитах, после того, как какие-то неведомые силы начали вводить в их траектории изменения, были совершенно сбиты с толку. Три вида ориентации: друг по другу, по местным созвездиям и по радиолокационному отражению снизу, вошли в противоречие друг с другом — там, внизу, словно подменили планету.

Руи Скилачче не слишком задумывался над глобальными проблемами, он не работал в каком-нибудь аналитическом отделе разведки, его задачей было просто умело водить космолет по заданному курсу. Конечно, теперь курс ему никто не задавал — кто его теперь ведал: те, кто им командовал, ожидали чуда от его развитой за многие годы интуиции, но в своей мистической уверенности и сами себе они боялись признаться.

Полет проходил тяжело, отвлекающие мысли летели сами собой, но одновременно с этим глаза и руки вице-пенсионера оставались в напряжении. Очень долго он вел самолет вдоль какой-то пологой горной гряды, неизвестно откуда явившейся, затем он перемахнул через нее, легко набрав высоту, однако при спуске на пятисотметровой отметке машину бросило в сторону внезапно проявившимся воздушным потоком. В этих условиях полет на большой высоте представлял опасность и, кроме того, требовал повышенного расхода топлива на коррекцию. Руи Скилачче снова снизился, подозрительно глядя на высотомер, и изменил курс на девяносто градусов: ведь никто не давал ему задания изучать здесь только горы. Через сорок километров, то есть всего через минуту полета, магнитометр запищал. Руи Скилачче снизил скорость, а затем просто завис на одном месте. Его вдавило в крепящие ремни.

— Вот это, я понимаю, демонстрация силы, — сказал при встрече подполковник Дюбари. — И что следует заметить, мой верный «атомный ас», — это была спонтанно спланированная операция, так сказать, экспромт. И тем не менее Даккини сделал, наверное, в этой планете дыру, для производства коей у нас бы не хватило всего наличного запаса за многие годы, разве не так? Представьте, что было бы при планировании подобной акции заблаговременно? В этой звездной системе, что — мало метеоритов?

Да, черт возьми, этот милитарист был прав на все сто.

Связи с базой не было, но у Руи Скилачче было достаточно топлива, его загрузили взамен оставленного вооружения. После катаклизма, инициированного землянами, над планетой постоянно грохотали громы и проносились бури, огромные воронки ураганов двигались под камерами спутников-шпионов. Эти процессы дополнили привычное воздействие ионизационного слоя, и связь из некоторых районов планеты стала окончательно невозможной. Сейчас машина Руи находилась именно в такой местности. Но то, что он обнаружил, являлось чрезвычайным в его понимании. Он решил рискнуть и на время выскочить в верхние слои атмосферы для передачи данных. Это была страховка на случай непредвиденных обстоятельств: под этим понятием имелось в виду невозвращение пилота на базу.

Хадасу выдали пива по первому требованию. После того как корвет-капитан стал водиться с Клавдием Дюбари, на взгляд окружающих, он приобрел черты непотопляемого авианосца, которому не страшны никакие бури и штормы, даже Эдмонд Бланш, когда-то обвинявший его на суде, при встрече вел себя растерянно, а уж младший опер, исполняющий обязанности бармена, вообще считал доверенным лицом своего старшего товарища по противошпионской деятельности, он начисто оставил попытки завербовать Кьюма в осведомители. Находясь у стойки, Хадас одним глазом поглядывал на оставленного за столиком в одиночестве Цара. У пилота был вид растерянного ребенка, казалось, что, если его не держать постоянно за руку, он сбежит и не остановится, пока его не сморит усталость.

— Большую воронку вырыл Даккини? — спросил его Хадас, разливая напиток.

— Кьюм, только не говори никому, нам, похоже, никто не верит: командование опрашивало нас раздельно, сверяя показания.

— Что же там такое? — сглотнул слюну Хадас.

— Мы не нашли воронки от упавшего камня, мы вообще ничего не нашли… Там нет Хануманского плоскогорья и нет самих гор.

— Он что, их снес? — похолодел Хадас.

— Их там вообще никогда не было, мы обшарили сотни километров: там нет гор, там вообще какое-то другое место.

— Как же можно спрятать горы?

— Не знаю я, капитан, я ничего не знаю и ни черта не пойму. — Цар поднял стакан — руки его дрожали. — Одно я знаю твердо: я больше не согласен туда лететь, пусть ищут других дураков.

Снова очутившись вблизи поверхности, Руи Скилачче оказался почти на пятьсот километров от того места, где сделал свою потрясающую находку. Исходя из теории вероятности, обнаружить повторно что-либо интересное было просто невозможно, но, с другой стороны, от него требовалась предварительная разведка. За ним и ребятами, осматривающими другие квадраты, зоны и сектора суши, придут другие, когда у базы будет достаточно сил и средств, и подробно исследуют его находку, потому, раз уж так сложилось при маневре, из-за совмещения факторов экономии топлива, а вследствие этого использования аэродинамических свойств машины при торможении, и взбесившейся, вышедшей из летаргии атмосферы, почему бы было не попытаться найти что-нибудь новенькое.

И Руи Скилачче снова рулил на минимальной высоте, всматриваясь в приборы. Под ним опять находилась неизвестная местность, и его приборы продолжали записывать все происходящее вокруг в свою долговременную память. Они снимали радиолокационную, тепловую и бог его знает еще какую картинку поверхности На взгляд Руи, ничего примечательного вокруг не появлялось. Через полчаса он начал скучать и прикидывать не стоит ли вернуться туда, где он произвел набор высоты, и совершить новые потрясающие открытия? Однако он был настойчивым человеком и не любил перекидываться с одного на другое без веских причин. Еще через пять минут открытие сделали приборы.

Скилачче вывел данные на экран и воззрился на них с некоторой неприязнью. Данные, которые существовали на снимках и в комментариях, несколько напоминали молот, обрушившийся на хрупкую, сказочно красивую ледяную статую. Скилачче, хоть и был космопилотом, не отличался по внутреннему устройству большой утонченностью, романтические характеры данного вида имели мало возможностей проскочить в хорошие летчики, а плохие не отличались высокой продолжительностью жизни, но в настоящих условиях даже у него внутри, подсознательно, зрела надежда на чудо, на невероятное происшествие: появление новой, неизведанной планеты. Но сейчас приборы наконец-то произвели идентификацию: они опознали местность. Радиолокационная картинка, полученная когда-то со спутника, совпала, учитывая масштаб, с пространством, расстилающимся внизу. Некоторый элемент чуда в принципе наличествовал: данный район должен был находиться гораздо севернее, ни много ни мало, но на три тысячи километров. Загадка сохранялась, но теперь ее разрешение лишь ждало своего объяснения.

Руи решил немного полетать, поднявшись повыше. Под ним расстилалась равнина, отсутствовали даже небольшие зацепки рельефа. Взлетев, он мог бы дать локатору осмотреть местность под другим углом и уточнить данные. Он поднялся на сто метров, теперь визуально, без светочувствительной техники он уже не видел земли: тьма была кромешная.

Не прошло и пары секунд, как умная техника выдала подтверждение первичному опознаванию. Итак, местность под ним была известная, лишь сдвинутая на три тысячи с мелочью километров, да еще и развернутая под другим углом. Руи Скилачче снова задумался, не стоит ли сообщить об открытии на базу. Связи отсюда снизу снова не было. Был повод взлететь, что-то подмывало его к этому, может, возможность заработать лишнее очко, утереть нос этим молодым выскочкам, показать им, что такое старый испытанный ас — это было бы славное окончание военной и летной карьеры. Черт возьми, присутствовала явная возможность заработать новую металлическую побрякушку на китель, и не просто за военный подвиг, но, так сказать, за научный. На некоторое время Скилачче размечтался.

Из недолгого состояния любования собой его снова вывели приборы. Что-то менялось в окружающем мире: с юго-запада надвигался грозовой фронт, он перемещался ужасно быстро, Руи Скилачче даже побледнел, глядя на скорость, и его логичный разум какое-то время сопротивлялся вере в происходящее. Фронт грозы, по крайней мере Скилачче считал его фронтом, был очень низкий, можно сказать, он стлался по земле, но не выходил за пределы разумного, в отличие от обнаруженного ранее. Следующая странность заключалась в том, что фронт не давал новых помех в радиодиапазоне, но это можно было объяснить тем, что их, в этом насыщенном радиацией воздухе, и так хватало.

Пилот начал разворачивать «Тор» к грозному явлению. Он напряженно всмотрелся вперед, точнее, в преобразование расстилающейся впереди картинки. В раскинувшейся там тьме он не увидел почти ничего. По локатору странное явление надвигалось стеной, отвесной стеной высотой метров семьсот, со скоростью девятьсот восемьдесят километров в час. Это было почти одно «М» — скорость звука в данной плотности среды. Скилачче убедился, что приборы старательно фиксируют происходящее. В этот момент он окончательно решил взлететь и, несмотря на болтанку наверху, исследовать местность с большей высоты. Затем Скилачче заметил на экране светлую, размытую полосу, она отделяла грозу от остального мира, охватывая все, от горизонта до горизонта впереди. Ему стало страшно, но инерция еще не навалившегося ужаса, впервые за годы службы, помешала ему быстро принять решение. Там, в вершине грозового фронта, не сверкали молнии и не клубились черные тучи, хотя должно было быть так. Это был вовсе не грозовой фронт: валящееся на него явление давало на локаторе четкое отражение сплошного зеркального фона. А на венце этого лжеурагана пенился ослепительный белый гребень. В черепе Руи уже полыхнула зарница нового открытия, его оцепеневшие руки включили форсаж, но надо было еще поставить машину на дыбы, провернув поворотные сопла, а он все никак не мог отвести взора от страшного зрелища по курсу. Он уже понял, что это.

Он не успел чуть-чуть, всего сотни метров форы — долей секунды ему недоставало для взлета, когда днище «Тора» ударилось о вертикально катящуюся водную преграду. И тогда человека завертело внутри разваливающегося на части технологического чуда. Единственное, что успела автоматика, когда соленый поток закипел в выхлопе двигателя, это заглушить ядерное устройство внутри космолета, предотвращая взрыв.

— Что же он обнаружил, вице-адмирал?

— Взгляните сами, адмирал. — Мадейрос протянул кипу снимков. — Связь была ненадежная — это дешифровка и компьютерная доводка отсутствующих деталей.

— То есть, возможно, это артефакт?

— Вряд ли, господин адмирал, и, кроме того, нет дыма без огня.

Мун Гильфердинг долго изучал снимки.

— Что это, как вы думаете, Дод?

— Подводные лодки, если я не ошибаюсь.

— Но они же на суше, черт возьми. Сколько с этого места, где их сняли, до моря?

— Мы не имеем понятия, сколько оттуда до океана, мы теперь, к сожалению, вообще ничего не понимаем.

— Скилачче больше не выходил на связь?

— Нет, боюсь, мы его потеряли.

— Может, снова организовать спасательную экспедицию?

— У нас нет на это сил и средств, и еще, по некоторым соображениям, у нас есть косвенные доказательства, или, скорее, интерпретации событий, утверждающие, что пилот мертв.

— Ладно, оставим пока этот второстепенный вопрос. Так что мы здесь наблюдаем?

— Две лодки, врытые в грунт или присыпанные, одна на боку, вторая в нормальном положении. Обе выглядят очень старыми, такое ощущение, что они обросли ракушками, но они на суше.

— Ладно, не тяните, что еще я не заметил на этих фото?

Дод Мадейрос, как всегда, удивился интуиции адмирала: тот читал его мысли.

— Вот здесь, с левой стороны. — Заместитель провел пальцем по снимку.

— Видите изменение детали: на втором ее нет.

— Но она так мала, и ведь это все домыслы нашего атомного мозга, так? Может, он чего-нибудь не учел в этом освещении?

— Допустимо, но уверенности нет.

— И что это может быть?

— Это человек. На втором снимке он спрятался за корпусом.

Астро-адмирал Гильфердинг внимательно глянул на помощника:

— Отчего погиб Скилачче?

— Об этом вам лучше поговорить со специалистами, мне самому не верится.

— Не тяните резину, Дод. Его сбили вайшьи?

— Нет, он исчез далеко от этого места, «Тор» вошел в плотные слои после сеанса связи на пятьсот километров далее. Дело в том, что спутник зафиксировал какое-то огромное движение внизу, словно изменение высоты грунта на километр-полтора, а местами менее. Эта аномалия быстро перемещалась. Спутник автоматически выдал на базу данные, и оператор тут же послал пилоту предупреждение… Наверное, он его не получил.

— Что значит изменение высоты грунта?

— Я не так выразился. Можно предположить, что это было гигантское цунами, движущееся по суше. Оно накрыло его, он ведь вел машину низко, ведь там темно.

— Как может возникнуть такое цунами? — спросил астро-адмирал, бледнея. — Наш камень упал неделю назад, там что, еще до сих пор плещут такие волны, это же невозможно по закону сохранения энергии?

— Я не физик, господин адмирал. Вы спросили, отчего погиб пилот, я выдал вам соображения, причем не мои.

— Хорошо, Дод, оставьте меня, мне надо подумать. Когда Дод Мадейрос покинул командующего базой, тот был в панике.

Пот лился градом, но стекал он медленно, скапливаясь в районе подмышек, хотя пропитанная, как губка, майка не могла ему помешать, это давала о себе знать уменьшенная сила тяжести. Как ни странно, он испытывал от этого удовольствие — удовольствие усталости. Датчики перед глазами фиксировали пульс, давление и прочие медицинские характеристики. Одновременно они показывали изменения внешней среды. Сейчас началось понижение окружающей температуры. Важно было не сбрасывать темп вращения педалей. Когда стрелка электрического градусника перескочила отрицательную область, Хадас покрылся испариной, но это было явно лучше пятидесятиградусной жары, которая отмечала середину запланированной дистанции. Если бы это был натуральный велосипед, он бы за время тренировки отмахал километров пятьдесят, а перед этим была центрифуга. Но близок, близок был конец этому самоистязанию.

Когда прозвенел звонок, отмечающий окончание упражнения, Хадас соскочил с тренажера и выбрался из термокамеры. Тело сразу покрылось гусиной кожей, здесь, в основном зале, было тепло. Хадас произвел несколько движений, успокаивая сердце, стянул майку, обычную, без всяких технических вывертов. В этом была своя прелесть: в ней он имел возможность ощущать свой собственный пот, а не поглощающие его пластины.

Возле душевой Хадас столкнулся с Фериклом, только на днях вернувшимся с матушки-Земли. Тот сидел в кресле, запрокинув голову, и, похоже, умирал. Хадас тронул его за плечо.

— Что, тяжко после отпуска, а? Ферикл открыл глаза, они были красные от прилива крови, скорее всего после центрифуги.

— Сдохнуть хочется, друг, ей-богу?

— Как там в цивилизации?

— Там-то? Вам расскажи, так все рванете, ищи потом.

— Ну, насчет всех ты не прав. Пойдем ополоснемся. Ты, наверное, закончил? Ферикл тяжелоподнялся.

— Думаю, для первого раза довольно, а то сильно жить хочется.

Когда они, раздевшись, встали под струи воды, Хадас продолжил беседу:

— Так вот, например, Руи Скилачче твоя цивилизация даром была не нужна. Пенсию он отвоевал, но, как видишь, даже не стал ее получать: мне кажется, даже если бы не трагедия, он бы все равно остался здесь.

— Да, у вас тут столько всего случилось, пока меня не было. Но скажу откровенно: Скилачче был кретин старой закваски. Я бы на его месте не полетел. Пусть бы молодые рисковали. Вот Цар, например, отказался наотрез и что ему сделали? Даже на гауптвахту не сел пока. Тем более ты у нас теперь знаменитость, тебе надо бы знать: похоже, дело идет к тому, что нас всех тут очень скоро спишут, не глядя на заслуги и стаж невесомости.

— Это почему? — Хадас заинтересовался.

— Ходят слухи, — Ферикл снизил голос, — «яйце-головые» вывели каких-то мутантов, с помощью облучения генов или какого-то специального режима воспитания. Эти получеловеки сразу с пеленок готовятся в пилоты, они выносливее роботов, в них какие-то укороченные нервные связи или вовсе искусственные нервы, в общем, реакция моментальная, ты вот видишь в переднем экране то, чего там уже нет, а он истинную картину. Вот такие пироги с котятами.

— А откуда ты знаешь?

— Не важно. Ты лучше подумай, куда податься без пенсии.

— Ерунда все это, кто этих мутантов пробовал в бою?

— Не знаю, может, их вообще нет, я за что купил, за то и продаю.

— Ладно, не злись, лучше скажи, что там приволок «Тесей», не из-за тебя же одного его пригнали с Земли?

— Я в контейнеры не заглядывал, знаю, привезли несколько новых людей, может, даже пилотов.

— Ну вот, а ты говоришь нас спишут. Ну, пока.

Хадас застегнул комбинезон и направился к себе. В коридоре ему попался незнакомый парень с пилотскими нашивками военно-космических сил. «Если привезли пилотов, — подумал Хадас, — значит, прибыли и боевые машины, ведь не знали же в ВКА, что здесь теперь переизбыток техники и нехватка людей». Хотя и «Торов» в последнее время поубавилось. И как они почувствовали, что базе это позарез нужно, ведь до последних недель все на Мааре было в норме: никто не задыхался без подмоги, бомбили себе незащищенную территорию, перемалывая песок в пыль. Может, теперь и ему дадут космолет? После возвращения он еще ни разу не участвовал в боевых вылетах: полеты вблизи астероида и у Портала — не в счет. Он не жалел об этом, за время плена он привык думать об отвлеченных вещах и относиться к жизни несколько по-философски. Правда, последние дни его одолевали мрачные мысли, но ведь было от чего. Кроме всего, юридическое обвинение в шпионаже до сих пор официально не снято, и он опасался, что с обратным рейсом «Тесея» его возьмут за белы рученьки и отправят на Землю для уточненных разбирательств по поводу пребывания в стане врага. Чтобы как-то отвлечься, он увеличил нагрузку на тренировках и дольше обычной нормы корпел над учебниками. Но и это не помогало.

— На планете вершится что-то страшное. Проснулось, видимо, большинство вулканов, хотя до этого Гаруда считалась очень спокойным в геодезическом плане небесным телом. Предполагалось, что все стадии активной планетарной фазы развития она давно миновала. Тут мы явно ошиблись.

Астро-адмирал Гильфердинг слушал доклад астро-лейтенанта Жака Гуго молча. Он понимал, что ученые ни в чем не просчитались, они просто вообще не участвовали в прогнозировании последствий падения астероида. То, что они говорят сейчас, это только завеса, более интересно, что они скажут на Земле во время разборки событий последнего времени. Он снова посмотрел на докладчика. И ведь изменить ничего нельзя, даже если каким-то чудом сделать Гуго своим другом: придут другие эксперты и все равно припрут к стенке.

— Однако события, происходящие на планете, выходят далеко за рамки известных нам явлений природы. Обнаружено явное перемещение некоторых местностей на тысячи километров в сторону. Этому можно верить или не верить, но радиолокационные картинки поверхности полностью совпадают. Не вдаваясь в дебри расчетов, перейду к выводам. Допустимо, что падение злосчастного Даккини послужило катализатором давно готовящегося природой процесса. Мы наблюдаем резкий сдвиг литосферных плит или, более того, стремительное смещение всей литосферы.

«Тебе бы романы писать, — думал Гильфердинг, разглядывая лейтенанта: „злосчастного Даккини“, — надо же додуматься».

— Этим предположением можно объяснить многое, например, гигантское цунами, наблюдаемое внизу. Кора планеты сдвигается, а тысячи кубических километров воды по инерции остаются на месте. Тогда приливные волны заливают низменности, и не только низменности.

Докладчик говорил еще долго, живописуя подробности, и слушать было интересно, кроме того, это было хоть какое-то объяснение происходящего взамен полной неизвестности. После пошли вопросы. Капитан-лейтенанта Криспуса интересовали военные аспекты. Этим он предвосхитил то, что хотелось уточнить Гильфердингу.

— Есть некоторые вопросы, которые я хочу уточнить. Например, что произошло на Хануманском предгорье после падения астероида?

Ответил Теод Шассерио — главная шишка теоретического научного отдела:

— В связи с непредусмотренным распадом метеорит развалился и ни один из больших обломков непосредственно в предгорье не попал. Нас, ясное дело, волнует возможность выживания или, скорее, невыживания оплота агрессии. Можно предположить все что угодно. Если они пользуются в основном системой прочных природных пещер, выстоявших в свое время десятки тысяч лет, и хорошо обустроенными в противоядерном отношении новыми искусственными коридорами, может быть, они и выжили. Хотя, на мой взгляд, это чистая мистика, после такого сотрясения, тем более что сейчас на планете, предположительно, свирепствуют землетрясения. Но, честно говоря, выживание столь сложного конгломерата, как подземная колония, вряд ли возможно.

— Нас интересует не только их выживание, но возможность нанесения последующих ударов по нам. У вас, Теод, есть мысли по этому поводу?

— Если верна гипотеза моего младшего коллеги, — Шассерио кивнул в сторону Жака Гуго, — насчет смещения литосферы, то это сводит на нет любой удар, сходный с произведенным ранее. Баллистические ракеты нужно полностью перепрограммировать, вероятно, доливать горючее — оказавшись в совсем новом месте, они просто никогда не попадут в цель, если их вообще удастся запустить, разумеется.

Шассерио обвел взглядом лица командного состава базы.

— Есть еще вопросы к временному ученому совету?

— Да, Теод, — произнес астро-адмирал. — Что вы думаете по поводу снимков подводных лодок, обнаруженных нашим разведчиком?

— Пусть это доложат те, кто занимался анализом, адмирал, если вы не против.

Мун Гильфердинг был не против. И не успели ученые сесть, как бойкий маленький капитан-лейтенант Криспус вскочил.

— Мы тщательно изучили снимки. Лодки, представленные там, явно давно не плавали, но они находились в воде очень много лет. В кадре наблюдается живой человек. Делая обобщающие, но, скорее, гипотетические выводы из всего сегодня сказанного, я берусь утверждать, что это то самое мифическое поселение Водного Мира, то есть одно из его поселений. В результате отступления океанской воды оно оказалось на суше.

— Эти поселения могут представлять для нас какую-либо опасность, господин капитан-лейтенант?

— Здесь мы уходим от научного анализа очень далеко. У нас нет никаких данных по этому вопросу. Нам совершенно не на чем базировать свои предположения.

— Я понял вас, спасибо, — поблагодарил Гильфердинг. — Если у ученых все и нет встречных вопросов к командованию, вы свободны.

У них были вопросы и снова по поводу организации экспедиции к планете. Астро-адмирал отложил этот вопрос на неопределенный срок. Затем в помещении остались только настоящие военные.

После инцидента с техниками Хадас стал тренироваться особо добросовестно. А ведь они были правы, эти злые механики из технической службы. Интуитивно только они распознали в нем врага. Клавдий Дюбари ни черта не уловил, а они называли его «гарудским шпионом», пусть сами не до конца веря в обвинение. И ведь если бы им удалось вывести его из строя надолго, тогда…

Если наблюдать со стороны, тренировки в принципе были одним из немногих дел, которые у него еще оставались. Лишь иногда Кьюма привлекали к наружным восстановительным работам в качестве водителя МЛП. Но как-то во время вечерней тренировки его вызвали к начальнику базы. Хадас поспешно восстановил дыхание и начал одеваться. «Ведь что-то ему от меня надо?» — размышлял он, напяливая комбинезон и оглядывая себя в зеркало. Он не любил пропускать тренировки, он к ним привык, они отвлекали его от давящих размышлений, а адреналин, распространяясь по телу, повышал настроение, и поэтому теперь Хадас злился. Да и холодело у него внутри последнее время при вызовах к начальству. Вдруг они догадались о его подрывных мыслях или о недосказанных приключениях там внизу, а может, решили возобновить следствие по делу Гюйгенца — ведь надо им на ком-то отыгрываться, все у них сейчас не слава богу, и когда сюда доберется комиссия из штаба Военной Космической Авиации или еще кто покруче, полетят головы. Он гнал подобные опасения, но они продолжали постоянно преследовать его, как нарастающий снежный ком. Этот вызов неспроста, может, он чем-то выдал себя?

Или Цар проговорился о его расспросах, превышающих уровень здоровой военной любознательности? Или наконец-то обобщил свои выводы подполковник Клавдий Дюбари? — размышлял Хадас, быстро шагая по коридору. А может, ему дадут машину, что вполне возможно, Ферикл ведь утверждал, что прибыла партия. О конкретных его злоключениях на планете узнать им было неоткуда — мысли читать пока не умели, и даже если проанализировать подборку запросов в электронную почту, которые он за последнее время делал, то и тогда все можно объяснить и так и эдак. Ведь любопытство — это все же не порок.

Перед дверью астро-адмирала Гильфердинга Хадас снова глянул в зеркало. Все выглядело вполне сносно, а поскольку форму одежды не оговаривали, повседневная была в самый раз. Он вспомнил, как входил в эту дверь впервые, много лет назад, когда молодым, необстрелянным пилотом прибыл на базу по назначению. Тогда он был в сверкающем парадном обмундировании и полон благородных желаний громить врагов, не щадя живота своего. С тех пор он надевал парадку раза три, может, четыре, но наверняка не больше. Он вдруг подумал, как бы на ней смотрелась новая медаль, и удивился такой тривиальной направленности сознания. А может, сегодня ему вручат еще какую-нибудь награду? Столь нелепую идею он переваривал, открывая дверь.

Войдя, он застыл по стойке «смирно» и сделал доклад о прибытии. Астро-адмирал Мун Гильфердинг сидел, откинувшись в кресле, в стороне от рабочего стола-пульта.

— Садитесь, корвет-капитан, — пробасил он.

Хадас с деревянным лицом опустился в противостоящее сиденье, пытаясь сохранить положение «смирно». Астро-адмирал уставился на него не мигая, по-отечески добрым взглядом. Хадас тоже попытался не моргать, он знал, как Гильфердинг не любит, когда офицеры прячут глаза: наверное, таким образом он с ходу выявлял гарудских шпионов и дезертиров.

— Тренировались? — поинтересовался начальник.

— Так точно.

— И как настроение?

— Все в норме.

— Скучаете по работе?

— Так точно…

— Что-то вы заладили одно и то же. — Лицо адмирала начало менять цвет, и любому дураку было ясно, что это плохой признак.

— Ясное дело, скучаю, — поспешно пояснил Хадас, — да и время сейчас какое — война.

— Ну-ну. — Мун Гильфердинг отвернулся в сторону и взял что-то с полки. Хадас воспользовался случаем — моргнул.

— Значит, готовы лететь?

— Всегда.

— Хорошо, корвет. — Главный стратег и тактик Земли в этом регионе галактики задумчиво уставился в потолок. — Сегодня примете новую машину. Понимаете, Кьюм, новую машину. Она доработана по последнему перечню, придется немного попотеть, осваивая, но вы, я знаю, не ленивы в этом отношении. Детали вам доведут, поболтайте с инженером Страбоном, он от птички без ума. Быстренько пройдете курс обучения на тренажере. У вас будет сложная задача — учтите это. Мы бы не рисковали и не гнали события, но обстановка накаляется. При обсуждении вы были самым подходящим кандидатом с самого начала, на мой взгляд, вы самый уверенный в себе пилот, умеющий действовать самостоятельно. У многих из командования были необоснованные сомнения по поводу вас, но я настоял, так что не подведите старика. Между прочим, у вас, Хадас Кьюм, самый высокий индекс при освоении новой техники из всех, кто сохранился на сегодня, да и особый отдел о вас положительно отзывается. С вами будет необстрелянный пилот — «зелень», но он не просто «зелень». — Мун Гильфердинг снова уставился на подчиненного и приподнял указательный палец для наглядности. — У нас сложности с топливом, мы не сможем гонять машины туда-сюда. Ваша задача будет вести там автономные разведывательные и боевые действия и одновременно готовить этого пилота к самостоятельным деяниям. Кроме того, вам следует просто проконтролировать его способности, проверить их в горячей обстановке, так сказать. А машина эта будет специальная, вы сможете, находясь на больших высотах или даже в космосе, управлять из нее другими бомбардировщиками. Вам ясно?

— Не все, конечно, но разберемся.

— Я надеюсь на вас, Хадас, очень надеюсь. Я думаю, мы не зря вытащили вас из ада внизу, правда?

— Да, адмирал, я счастлив, что вы мне доверяете и не подведу, — врать было так просто, он сам верил себе в этот момент. Хадас отдал честь и уже двинулся к двери.

— И никакой лишней болтовни, Кьюм, никакого этого штатского базара. Черт знает что последнее время творится на базе.

Хадас снова повернулся в фас.

— Вы, корвет-капитан, один из лучших пилотов, и не только базы. У нас служат опытнейшие военные космолетчики Земли, вы еще молоды, у вас все впереди, никогда не забывайте о перспективах, капитан.

Знал бы он, о каких перспективах размышлял ночами Кьюм.

Командир базы Мун Гильфердинг не ведал, за какие заслуги он взлетел на эту должность, по сути, самую ответственную, истинно военную ступень в иерархии землянина в настоящее время. Только здесь, в тысячах световых лет от Солнечной системы, проводились активные операции — так сказать, демонстрация силы в ее применении. Если бы не эта серьезная война, ведущаяся малой собственной кровью, но огромной концентрацией мощи, трудно было бы оправдать дальнейшее существование гигантской армии и продолжение ее совершенствования. Астро-адмирал Мун Гильфердинг всю жизнь был сторонником осторожных действий. В древнейшие времена он, пожалуй, очень подошел бы для управления каким-нибудь соединением на территории, граничащей с союзным государством. Он не слишком долюбливал агрессивные рискованные поступки, и Чингисхан из него бы явно не получился. Однако он считал себя стратегом с большой буквы и доверие верховного командования на управление Маарарской армией осознавал как высшее признание своих заслуг перед вооруженными силами. Военные разрушения, ведущиеся на громадной площади суши внизу, он планировал методически, долго совещаясь с командирами меньшего ранга и заместителями. Целью этих совещаний было прямое осаживание их инициативы. Выполнение инструкций, находящихся в неизмеримом числе триллионов километров Земли, он считал высшей воинской добродетелью. Он любил эти инструкции, они никогда не противоречили его собственным убеждениям, но тем не менее он ни разу не подумал о том, что виной его назначения была именно психологическая совместимость с подсмыслом основной военной доктрины.

Сегодня, как и все последние виртуальные дни и ночи, Мун Гильфердинг клял тот день, когда согласился на повышение, насколько проще было бы сейчас находиться на матушке-Земле и в тиши кабинета, с реальным видом города из окна, тщательно дорабатывать плановые военные учения. Астро-адмирал боевого космического форпоста человечества был в панике. Это была странная паника, это была паника, вызванная сокрушительнейшей в истории победой. Он был просто в трансе от того, что прикончил не только орды врагов, но и саму экосферу планеты. Еще одно потрясение он испытывал от того, что теперь все зависело от инициативы и решительности военных практически самого низшего звена, он вынужден был обстоятельствами дать им эту власть, и от их умения зависел исход войны. Ученые базы доказывали, что война уже закончилась автоматически: после смещения литосферы планеты наведение любых баллистических ракет, сделанное до того, теряло свою ценность. Да по расчетам так и выходило, но он не верил в это. Ведь по трезвым, обоснованным рассуждениям и нанесенный по Мааре удар был неосуществим. Невозможно было существование подземной страны, находящейся на самообеспечении столь длительное время, но… Как он мог теперь доверять этим утверждениям? Как он мог вообще чему-либо доверять? Всегда он был убежден, что база прикрыта и замаскирована так, что уничтожить ее нельзя. Жизнь убедила в обратном. Еще бы чуть-чуть, наводись, к примеру, ракеты этого мифического гения Аргедаса немножечко точнее, и все. Да и вообще, что бы они знали сейчас о противнике, за исключением того, что он существует, если бы не цепь случайностей. Вначале их пилот попадает в подземный город, попадает абсолютно ненамеренно, ведь вайшьи не разъезжают в вездеходах по поверхности постоянно, их бы давно обнаружили. Исходя из логики, это было незаурядное явление — осмотр местности перед последней подготовкой к пуску. А далее, этот пилот какими-то путями умудрился сбежать, и снова невероятные обстоятельства — спасательная экспедиция по поводу другого космонавта. Черт возьми, это выходило за рамки обычной статистики далеко за грань чуда. Как можно вообще чему-то верить в этом окружающем мире? Реален ли он сам? Был только один путь убедиться в этом, и астро-адмирал Мун Гильфердинг думал о нем уже не первый раз.

Итак, что он теряет в случае, если этот мир чудес не фикция? Военно-полевой суд? Ну, может, досрочное увольнение на пенсию? Кто на Земле просил его укокошивать планету? Кто простит ему потерю кучи людей, невиданный на Земле в последнее время военный урон? И пусть у него есть оправдание по поводу свалившихся на базу ракет, но ведь были пилоты, погубленные в космосе из-за неумелого неправильного командования, его командования. Но, черт возьми, за свою жизнь он привык существовать в планируемом мире, в мире, в котором военные потери можно было уложить в какую-то вероятную статистику, где астероид с менее чем двухкилометровым диаметром не сдвигает планеты. Как это последнее вообще возможно, ведь есть же законы сохранения энергии? Если бы такое случалось ранее, сама Земля давно слетела бы с орбиты, в ее древней геологической истории полно метеоритных столкновений. И что тогда говорить о Луне, ведь она же вся в кратерах и, судя по их размерам, туда падали не такие мелочи, как Даккини.

Этот Мир был фантомом, как иначе можно объяснить все эти чудеса. Или неверна сама наука, логика, математика и все остальное прочее. Как можно жить в таком мире, где возможно все? Нет ограничений вовсе?

Астро-адмирал охватил свою голову с жгуче-черными, коротко подстриженными волосами. Когда-то люди его возраста обязательно имели седину или залысины, адмирал же не владел ничем этим благодаря научному прогрессу, но это чудо он как-то не учел в своих рассуждениях.

В ночь перед вылетом Хадас лежал в своей каюте в темноте. Однако он не спал: глаза его были открыты и устремлены в невидимое, короткое пространство впереди. Он взвешивал на своих внутренних весах последствия своего будущего поступка. Более всего его душила раздвоенность своего поведения в последнее время. В настоящий момент он понимал, что единственный путь остановить это продолжающееся военное безумие — уничтожить базу начисто. Он давно сделал такой вывод, но не прочувствовал его до конца. И чем больше в дальнейшем он будет над этим размышлять, тем труднее будет решиться, а главное, будет ли возможность? Было бы, наверное, легче если бы «Белонну-1» просто накрыл, тихо подкравшись за пылевыми шлейфами, никем не управляемый Даккини: не пришлось бы ничего решать и ничего выдумывать. Хадас тяжело перевернулся на бок, но не для того, чтобы заснуть, а дабы хоть что-то предпринять в жизни, в текущий момент. Решил ли он все окончательно или еще нет? Расставил ли он все точки над «i» сейчас? Была обида на свое одиночество в подведении рокового итога. Но может ли он ошибиться в главном, и могут ли здесь у него иметься сообщники? Никто не пойдет на убийство товарищей и, что греха таить, на самоубийство. Стоят ли эти люди внизу того, чтобы за них умирать? Имеют ли цену эти варварские подземные города, управляемые полоумными придурками, идущие к неизвестной цели, скорее всего недостижимой по сути? Возможно, все они вымрут через несколько лет или скорее всего уже вымерли вследствие творящегося внизу катаклизма. Может ли полет его бомбардировочного звена или любого другого звена повлиять на ситуацию, или он ошибается? Кто может это знать? И использует ли чудом сохранившийся разум планеты шанс, который он ему предоставит? И если использует, то во благо ли? Не создаст ли он своим поступком очаг новой смертельной напряженности, но уже в Солнечной системе? Кто гарантирует, что со временем поднявшаяся из руин или даже пепла местная цивилизация не поставит своей задачей отомстить Земле? Он не ведал этого, и никто не ведал, но у него был шанс остановить безумие, остановить надолго, может быть, насовсем. Сегодня Хадас устал, очень долго он работал на тренажере, имитирующем полет, очевидно, превысил допустимое: ощущалась дрожь в суставах. А может, оставить все эти вредные, только ему нужные мысли и просто добросовестно выполнить задание? Через несколько дней, когда он найдет выметенный катаклизмом на сушу Подводный Мир и его радиоуправляемое звено ляжет на обратный курс, разгоняясь до второй местной космической скорости, там, позади, под тысячекилометровым слоем воздуха, наверное, успеет опуститься, лечь ровным не потревоженным слоем поднятая взрывами пыль и то, что стало пылью: металл, убежища, люди. Эта мягкая, похожая на пепел пыль, растечется тонкой пленкой по местности, и вкрапленные в нее радиоизотопы еще долгие тысячелетия будут разлагаться на составные части с предсказанной вероятностью. А скоро будут новые взлеты, на новых машинах, и поверх слоя пепла ляжет новый, перемешанный с вывернутыми наизнанку реликтами прошлого. После «погремушки» остается воронка глубиной двести пятьдесят метров, а радиусом полтора километра. Как-то, пролетая над каменистым, без растительности, плато, он видел три идентичных, идеально круглых озера. Сомнительно, что там водится рыба. Эти озера — напоминание о первом годе войны, они существуют сами по себе, никто в них не купается, периодически их спасают от высыхания отравленные дожди. Хотя наверняка созданные им в голове картины неправильны: ведь теперь на планете резко изменился климат, фаза спокойного и неторопливого накопления пепла завершилась. Прокручивая в мозгах эти веселые истории, Хадас не заметил, как уснул, — это было такое благо после одолевающей его в последнее время бессонницы.

Астро-вице-адмирал космофлота Дод Мадейрос находился за пультом боевого управления базой. Отсюда он контролировал запуск армады Хадаса Кьюма. Честно говоря, затея астро-адмирала не нравилась его заместителю. Во-первых, он не считал повторение нападения с планеты возможным, во-вторых, он боялся потерять еще кучу техники из-за творящихся на планете природных катаклизмов, история с Руи Скилачче многому научила, ну и самое главное, последнее время он почему-то не доверял Хадасу Кьюму и не считал возможным поручить ему такую мощь.

Находясь на рабочем месте, Дод Мадейрос мог оставаться только наблюдателем, всю работу проделывали его многочисленные подчиненные. Она шла по плану.

Сбой планируемого наблюдения-контроля произошел внезапно и совсем с неожиданного направления. Вначале на аппарате внутренней связи засветился сигнал вызова. Дод Мадейрос скривился, не любил он внеплановых беспокойств в ответственные минуты. Это был не вызов от начальства и не экстренная связь касательно какого-нибудь ЧП, это был обычный звонок, и не время было сейчас, в период выполнения важного задания, заниматься ерундой. С другой стороны, они все служили в космосе, и никто не знает, с какой стороны природа и технические сбои побеспокоят тебя в следующий раз, да и не станут его подчиненные без причины волновать начальство — не так воспитаны.

— Слушаю, — отозвался вице-адмирал.

На линии был Зогу — адъютант астро-адмирала. Мадейросу стало даже неинтересно, внутренне он ожидал чего-то значительного.

— Господин вице-адмирал, я беспокою вас из кабинета главного, — взволнованно сообщил сержант. — Батя, то есть, прошу прощения, астро-адмирал Гильфердинг… — в трубке замолчали, тяжело дыша.

Ну, — ожесточился Дод Мадейрос.

— Он мертв! Господин адмирал, он совершено мертв.

Дод Мадейрос молчал ровно три секунды, переваривая услышанное. Его мозг уже все понял, однако окончательно не мог принять полученное известие.

— Вы вызвали врача, Зогу? — сухо спросил oн наконец.

— Да, врач уже здесь.

— Полицейские прибыли?

— Нет, — растерялся адъютант, — а зачем они? «Тупица», — подвел итог Мадейрос.

— Кто будет задерживать убийцу, дурак?

— Но его не убили… Адмирал, тут некого ловить

— Да, — маскируясь, бесстрастным тоном вымолвил зам. — Реанимационную камеру готовят? Что вообще с адмиралом? Врач занят?

— Передаю трубку, — пролепетал адъютант.

— Астро-вице-адмирал, докладывает мед-лейтенант Лаваль. Сейчас прибудет передвижная «оживлялка», однако я сомневаюсь, что будет эффект. Рано что-либо высказывать и не знаю, стоит ли говорить об этом по открытой линии. Вы не могли бы прибыть сюда?

— Пока нет, но что там вкратце, офицер?

— Похоже, самоубийство, тут и записка имеется. Зачитать?

— Нет, потом. Как он это сделал, ну, как осуществил, вы понимаете?

Мадейрос представил себе окровавленную голову начальника с громадным выходным пулевым отверстием в затылке: картина была ясная, словно наяву.

— Если бы не его нагрудный датчик, господин заместитель командующего, я бы вообще ничего не понял, я имею в виду с ходу, — продолжал докладывать врач, — но он весь красный. Я подразумеваю индикатор. Там верхний предел двести, как вы помните. Вокруг весь кабинет в рвоте, это один из признаков лучевого поражения, как вы знаете. Видимо, он получил смерть «под лучом» или что-то близкое.

— А ваш датчик сейчас что-нибудь показывает?

— Да, вблизи трупа, извиняюсь, вблизи командира базы повышенный фон.

«Где же можно получить внутри Маары „смерть под лучом“?» — подумал Дод Мадейрос. Он знал три места: открытый космос с губительным космическим фоном; склад бомб при аварии и, наконец, любой из реакторов, в первую очередь главный термоядерный реактор базы. Во все помещения у начальника был доступ и были спецключи.

Внезапно Дод Мадейрос осознал, что отныне он является самым главным — это повышение случилось автоматически. Врач еще что-то говорил, но он уже не слушал, он внезапно постиг, что несет за все события, происходящие с настоящего момента на луне, полную ответственность, как старший по должности. Он стал лихорадочно анализировать все протекающие параллельно события.

— Прибыла скорая», — доложил ему мед-лейтенант.

Тут первый заместитель, исполняющий отныне обязанности главнокомандующего в системе Индры, вспомнил о самом главном, почему-то эта мысль шевельнулась в нем только сейчас, хотя события происходили прямо перед ним, на большом экране.

— Старт «девять», — заорал он, как будто его голос мог остановить время. — Отмените отсчет для эскадры! Не выпускайте Кьюма!

Но было уже поздно. Он видел, как от стапелей оторвался последний ковчег.

«Надо дать команду Хадасу на возвращение, — решил вновь испеченный верховный полководец, успокаивая сам себя. — Но не будет ли это выглядеть слишком глупо?» — Он растерянно задумался. Что ни говори, но у него не было серьезных оснований возвращать эскадру назад.

Он четко отдавал команды, и ничто в его голосе не выдавало то, что он вынашивал в голове в течение долгих-долгих ночей, а планировал в последние несколько дней. И руки его тоже работали как хорошо налаженные машины. Там, внутри черепа, он раздвоился. Один руководил началом военной операции, а другой следил за окружающими факторами на случай появления непредвиденных обстоятельств и выбирал удобный момент для начала.

— Даю ведомым кораблям команду на повторение моих действий, — пояснил он второму пилоту и скосил в его сторону глаза. Однако его мало интересовало лицо под поднятым стеклом шлем-маски: он измерял расстояние и рассчитывал внезапный удар, а пальцы его в это время умело бегали по маленькому пульту.

Подчиняясь его движениям, бомбардировщик воткнул нос в черные, усыпанные звездами небеса и то же сделали четыре его близнеца, ведомые компьютерами, связанными с его машиной невидимыми нитями. Со стороны это выглядело грандиозно, но то, что готовилось случиться дальше, было еще более захватывающе, особенно в плане удаленного внешнего наблюдения. Однако наблюдателей такого класса в наличии на сегодня не было. Единственный возможный кандидат — галактолет «Тесей», на свое счастье, трое суток назад ускоренно закончил разгрузку и спешно нырнул в Портал, торопясь сообщить на Землю новости. Его отсутствие, заочно, снимало с Хадаса Кьюма хотя бы часть будущих грехов, просто чуточку меньше пролитой или испарившейся крови — вот и все. Хадас повернулся к лейтенанту:

— Хочешь повести?

Тот сразу кивнул, хотя несколько растерялся от такого предложения. Реакция на внешние события у него и правда была отменная. Подобная передача управления не планировалась вовсе, однако за вершащимся в корабле никто не мог наблюдать: существовали записывающие устройства, однако возможность прямого подсматривания отсутствовала — операция проводилась автономно и в режиме радиомолчания по отношению к базе.

— Давай, стажер, дерзай! — подбодрил Хадас и переключил управление. В это время вся группа улучшенных «Торов» уже набирала высоту.

Лейтенант впился глазами в дисплеи, словно желая познать в них сущность мироздания. В лице его сияло торжество, и только напряженное внимание не давало полностью насладиться неожиданной удачей. Он сразу проникся громадным уважением к сидящему рядом корвет-капитану. И тут Хадас Кьюм, не глядя в его сторону, нанес долго отрабатываемый удар. Все получилось так просто, гораздо проще, чем на тренировке, он даже удивился. А лейтенант уже повис на ремнях, упираясь подбородком в нижнюю часть шлема. Хадас совершил обратную операцию с переключением управления, времени было в обрез. Затем он одной рукой освободил второго пилота от шлема и стукнул его этим головным убором по голове, для верности. А уже после его руки легли на пульт. Он приказал окружающим его умным инструментам готовить ракеты с проникающей головной частью и одновременно бросил машину вниз. Получилось вовремя: даже не довершив полный разворот, ему удалось вывести кратер Агамемнон на траверз. Затем он дал команду ведомым кораблям на ожидание, а сам приобрел бешеное ускорение. Его вдавило в кресло, но он уже видел в перекрестии, как в прицеле игрушечного пулемета, «Большой лазер», все его тысячи ячеек одновременно. Под таким углом глубина проникновения боеголовок, не являлась предельной, но управляющие лунным лазером электромагнитноквантовые мозги не были закопаны чрезмерно глубоко. Но даже первоначально нанесенный урон был не так важен — главным сейчас являлась скорость нападения: при удаче потом можно было действовать в расторопном темпе. Хадас поставил задержку подрыва на пятьдесят метров для скального грунта. Затем пилот произвел пуск сразу двумя «хлопушками» и тут же ушел космолетом вверх.

Заряды были просто смешные по сравнению с любой из «колотушек», но «Большой» не являлся громадной по площади целью — это был не какой-нибудь мегаполис, ему хватило, и он ничего не успел. Бомбы пылающими точками от работы ускорителей воткнулись недалеко от геометрического центра ромба и, полыхнув носовым кумулятивным зарядом, вгрызлись в его структуру. А в далекой невидимой глубине они рванули сами, вполне допустимо, всего одна из пущенных, опередив подругу и уничтожив ее. Оттуда, из спрессованной миллионами лет безжизненности почвы, полыхнуло стокилотонным обухом. Сейсмическая волна качнула древний кратер, перемешивая все внутри него, как в стаканчике для игральных костей.

Когда Хадас завершил новый разворот, у него больше не было достойных противников на всей Мааре и в ее окрестностях. Однако он поднялся на четырнадцать километров и оттуда в пикировании сбросил в еще не остывший ад внизу новую двойку с задержкой подрыва в сто пятьдесят метров. Он хотел наверняка прихлопнуть накопители энергии. Затем он подрулил к беззащитной, зарытой в луну, родимой базе, вызвав из ожидания четыре космолета-помощника. Может быть, здесь его уже ждали, а может, и нет. Он действовал, подобно машине, и вся техника, которой он правил, чувствуя в нем своего, с радостью подчинялась. Он не торопясь затратил на испепеление базы более десяти минут. Дважды он пикировал, и дважды за ним повторял маневр очередной бомбардировщик-автомат. Повторял до того славного момента, когда оставался в одиночестве: в истинном падении. А там, внутри, лежали рядком заранее взведенные мощные десятимегатонные бомбы, роющие воронки четырехсотметровой глубины, даже действуя в одиночку. Здесь они взрывались сообща, испаряя несущие их корабли и вырывая у несчастной Маары целые кубические километры целиком. От родимой базы не осталось даже следа, а окружающий ландшафт невероятно изменился. Правда, Кьюм не наблюдал это непосредственно, а использовал локатор: видно ничего не было. Наконец, он вырулил из пылевой радиоактивной взвеси, выброшенной на километры, и осмотрелся. Дозиметр на его костюме пылал. Он сжал его в ладони и попытался раздавить: сделано было прочно. Он уставился на происходящее внизу с высоты ста километров. Почти вся наблюдаемая до горизонта поверхность естественного спутника представляла собой подобие пылевой туманности. Толчки подбросили вверх еще и недавно осевшую пыль-воспоминание о ракетной атаке. «А ведь Самму Аргедас сейчас бы порадовался», — внезапно подумал Хадас.

Он отключил все отвлекающие от дела мысли, в его голове больше не было чувств: он давил их в зародыше. То, что он сейчас совершил, отсекало его от мира нормальных людей, да и вообще людей. Вряд ли там внизу сохранились живые после такого мощного, умелого удара. А даже если кто-то и выжил, он сделал это на свою беду. Никакая внешняя помощь не должна больше прийти. Именно для обеспечения второго этапа акции Хадас все еще хранил собственную жизнь. Внимательно осмотрев расположенные перед лицом дисплеи, более для сосредоточения внимания, чем по необходимости, пилот тронул пульт. Он помнил боевые машины, в которых пульт и отображение информации было еще более удобно: после нескольких лет применения все подобные системы списали. Причина была проста и даже не слишком неожиданна: управлять боевой небесной колесницей стало так просто, что человеку становилось скучно, тогда он начинал отвлекаться от текущих событий. Мозг, не загруженный работой, искал дополнительной информации, а ее не было: в слишком препарированном виде она подавалась. В конечном счете, и в очень многих случаях, это вело к авариям: космонавт искал дополнительного напряжения в усложнении ситуации и часто ненамеренно. Поэтому сегодня применялось гибкое сочетание обоих методов: на дисплеи отображалось достаточно данных для усиленной работы извилинами и в то же время в критических ситуациях, например, в условиях боя, второстепенная информация отсеивалась, пытаясь не перегружать нервную систему сидящего в кабине. Немного разгрузившийся, но еще достаточно напичканный оружием космолет выпустил из передней части невидимую струю пламени: работали корректирующие двигатели. Мощь потенциала в трюме в переводе на обычное взрывчатое вещество равнялась сотням мировых войн двадцатого века. Нос задрался кверху, и затем с кормы ударили основные дюзы.

Разогретое в атомной печи топливо толкнуло «Тор» вперед, создавая на борту комфортную силу тяжести. Хадасу некуда было особо торопиться. С увеличением расстояния лунная поверхность становилась все более красивой, напоминая фотографию.

Убедившись, что все в норме, Хадас Кьюм повернулся к повисшему на ремнях второму пилоту. Тот стонал, приходя в чувство, надо было что-то делать: если Ферикл был прав, то у него было мало шансов победить этого парня в открытом бою. Несколько минут назад он прикончил тысячи, но это он сделал на расстоянии, не видя испарения их организмов и расплющивания голов опорными балками, а здесь нужно действовать непосредственно. Теперь надо идти до конца. Оглушенный снова застонал, и это решило дело. Хадас отстегнулся и, привстав, добрался до его кресла вплотную. Он связал его, привинтил к сиденью, затем задвинул стекло шлема и закрыл вентиль: теперь коллега оказался в наполненном живительным воздухом помещении, но без возможности им воспользоваться. После этого Хадас вернулся на свое место и закрыл глаза: ему нужно было сдерживать себя минут пять, а может, десять, учитывая еще неизвестные генетические изменения напарника. Необходимо просто сидеть, ничего не делая, и не реагировать на конвульсии, совершающиеся рядом, как на телевизионный сериал: ведь во время него вполне можно намазывать бутерброд, глядя на море художественно выполненных сцен убийств. Как плохо, что у него не было личного оружия, все произошло бы так быстро и, главное, с однозначным результатом. Не доверяло ему родное начальство — оказывается, не зря.

Вот теперь он вышел на свою последнюю боевую позицию. Вокруг него расстилалось пустое звездное пространство, а тут прямо перед носом периодически распахивался этот посланный сатаной Портал, и отсюда примерно через две-три недели прибудет с матушки-Земли грузовоз-работяга «Тесей». Он притащит новые «хлопушки» с углубленным проникновением в скальный грунт, новых космопилотов и новые бомбардировщики, и новейшие планы перепахивания материков для уничтожения возможных противников, и новые годы войны. Он придет сюда сбрасывать накопленные на Земле ресурсы, оправдывая рабочие места у станков для производства оружия. Он придет сюда добивать многократно убитую планету.

Хадас знал, что, когда появится транспорт, будет очень нетрудно. Он сделает мгновенную коррекцию, наведется точнехонько в центр и запустит ускорители, приданные для взлета с планеты. И никто не узнает ничего о нападении, нет у космического грузовоза «Тесея» возможности послать сообщение, да и времени на это в любом случае не хватит. И тогда все кончится. А если начнется снова, то здесь остаются дежурить еще два корабля-робота. Они запрограммированы на игнорирование системы опознавания своих и на сбивание скоростных целей, идущих со стороны Портала. Он мог послать их вперед себя, но он знал, что не выдержит новых месяцев ожидания, или, тем более, лет. Самое главное, чтобы это было не зря: может, получив такое военное поражение, Земля задумается, по правильной ли дороге она идет.

А сейчас впереди у него были две недели страшной, одинокой жизни. Он должен был просуществовать четырнадцать дней наедине со своими мыслями и со своей совестью. Он надеялся, что выдержит, на борту отсутствовало личное оружие.

Сентябрь 1998 — март 1999 гг.

Оглавление

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ ЛАБИРИНТЫ

ЧАСТЬ ВТОРАЯ УЗЛЫ И НОЖНИЦЫ

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ ДАМОКЛОВ МЕЧ

ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ ФИЛОСОФИЯ

ЧАСТЬ ПЯТАЯ ЗАНАВЕС

Реклама на сайте