«По ту сторону»

Евгений Лукин По ту сторону

Там, за далью непогоды,

Есть блаженная страна.

– Ваши документы, будьте добры…

Захваченный врасплох Разяев судорожно сунул руку во внутренний карман куртки, но не в правый, с паспортом, а в левый, где залёг плоский приборчик «Атас», обязанный, как было обещано в гарантийном свидетельстве, реагировать на появление сотрудника милиции в радиусе двадцати метров. Что за чёрт! Кнопка утоплена, включён. Почему тогда не дал знать? Вчера ещё работал…

Разяев поднял глаза. Перед ним стояли: суровый пролетарий, ясноглазая пигалица и непомерно огромный юноша – все трое в безрукавых, не достающих до колен балахончиках, испещрённых по жёлтому полю чёрными зодиакальными символами.

Вот оно что! Внештатники. Прикид у них, однако! Прямо хоть на аутодафе…

– Ребята, – сказал им Разяев, простецки улыбаясь. – Я ж за сигаретами выскочил. До киоска и обратно. Ну не прихватил я паспорта. Если хотите, зайдёмте ко мне, покажу, тут рядом…

– Кто вы по гороскопу?

О эти бесстрашные ясноглазые пигалицы! Вечно им нужно бороться – самозабвенно и с кем укажут. Пролетарий стоит молчит, непомерно огромный юноша поёживается от неловкости (возможно, балахончик жмёт), а ясноглазой больше всех надо.

– Рыба, – со вздохом соврал Разяев, мысленно кляня себя за то, что, проглядывая утром прессу, как всегда, не поинтересовался чужими гороскопами.

– Рыба? – В девичьих пальчиках возникла (а может, и раньше там была) вырезка из газеты. – «Рыбам сегодня не следует выходить на улицу, ибо за порогом их подстерегают неудачи и неприятности», – уличающе зачитала дружинница.

Ну вот она и неприятность. Лучше бы уж правду сказал.

– Да я ж на минутку… – с прежней подкупающей улыбкой напомнил Разяев.

Не подкупил. Серые прозрачные глаза девчушки заледенели.

– Какая разница? – возмущённо произнесла она.

– Девушка, вы не курите, вам этого не понять. Ни табачинки в доме. Уши вон уже опухли…

Пролетарий сочувственно крякнул.

– Вы понимаете, что подвергли себя опасности? – не унималась пигалица.

– Да понимаю… – мялся Разяев.

– Можно подумать, законы не для вас пишутся! Не для вашего же блага!

– Да ясно…

Но тут, прерывая беседу, во внутреннем левом кармане куртки нарочито мерзкий металлический голосок отчётливо скрипнул: «А-тас!»

Время пошло. В отличие от дружинников профессионалы с задержанным церемониться не станут. Разяев метнулся в арку – и следует заметить, что шансы его на успех были весьма высоки: грандиозный молодой человек публично гнаться за нарушителем, скорее всего, постесняется, пигалица – та вообще на шпильках, а пролетарий… Пролетарию мы в резвости не уступим. Кроме того, дворик, в который метнулся Разяев, был знаком ему до последней колдобины.

Впрочем, свои легкоатлетические способности он, как вскоре выяснилось, переоценил. Сначала, правда оторвался, но тут же почувствовал, что задыхается. Курить надо меньше! Кроме того, самочинно приняв на себя знак Рыбы, Разяев, надо полагать, угодил под неблагоприятный астрологический прогноз: кодовый замок нужного ему подъезда оказался сломан, отсечь преследователей не удалось.

Ну, давай Бог ноги! Взбежав на второй этаж, задохнулся окончательно. Позвонить не успел – дверь открылась сама. Не говоря ни слова, Анфиса схватила беглеца за руку и сдёрнула с половичка в прихожую. Щёлкнул металлический язычок. Очень вовремя – внизу в подъезде лязнуло, басовито громыхнуло, послышались голоса.

– Хорошо бежал, – заметила Анфиса, проворачивая ключ и надевая на дверь цепочку. – Я из окна прямо залюбовалась.

Топот и голоса тем временем достигли второго этажа. Сначала позвонили к соседям, потом к Анфисе.

– Кто?.. – выдержав паузу, спросила она дребезжащим старушечьим голоском.

– Дружина «Зодиак»… К вам не забегал мужчина в светлой бежевой куртке?

– Ни-эт…

– Откройте, будьте добры!

– Ни-эт… – с ужасом отвечала она. – Нельзя-а…

– Почему?

– Я – Рыба…

За дверью опешили.

– Ну и что?.. Вы же наружу выходить не будете! Дверь-то открыть можно…

– А по телевизору сказали: нельзя-а…

– Да не могли так сказать по телевизору!

– Сказа-али…

Разяев, привалясь плечом к стене, стоял и отдыхивался. На лестничной площадке посовещались вполголоса.

– А в той квартире?..

– Похоже, никого дома нет…

– Да выше он прячется, – хмуро сказал пролетарий, и голоса двинулись вверх по лестнице.

Анфиса, в коротком не по возрасту халатике, повернула к Разяеву раздвинутое в самодовольной улыбке лицо, которое почему-то вдруг захотелось назвать обнажённым.

– Под душ – и в койку! – скомандовала она. – Или коньячку для начала?

* * *

Потом они пили на кухне кофе.

– Смешно тебе… – ворчал Разяев, особо, впрочем, не пережимая. Романтическим героям, если и положено ворчать, то исключительно в шутку, как бы скрадывая излишнюю романтичность. – Месяца два назад тоже, помню, остановили, а я чего-то вздёрнутый был, говорю: «Да отстаньте вы от меня, я вообще в гороскопы не верю!»

– Помогло?

– Ага, помогло! Штрафанули за милую душу. Вот тебе, говорят, квитанция, можешь в неё не верить…

Услышав про неверие в квитанцию, Анфиса развеселилась окончательно. Подлила в кофеёк коньячку, взяла со стола сотовый телефон и, запахнув на груди тесноватый халатик, пару раз тронула кнопку большим пальцем. – Ну ты как там? – спросила она в трубку, дождавшись ответа. – Ага… Я думала, опять задержишься. Подходи давай. Гость у нас. Лёшка Разяев, друг твой… А чей? Мой, что ли?.. От дружинников убегал – и заскочил… – Анфиса засмеялась, халатик распахнулся вновь. – Сидит на судьбу жалуется. Подходи, короче…

Дала отбой, положила трубку на стол. Мигнул гранёный камушек в тоненьком колечке.

– Александрит? – поинтересовался Разяев.

– Александрит…

– И ни разу не цеплялись?

– Ну как это! – с достоинством отвечала Анфиса. – Раза два останавливали. «Почему камень не своего знака носите?»

– А ты?

– А он фальшивый, говорю.

– А они?

– А им крыть нечем. Насчёт подделок нигде ничего не сказано. Стекляшка – и стекляшка.

Разяев приуныл и со вздохом подлил себе коньяка.

– Ненавижу астрологию… – сдавленно произнёс он. – Маруська, дура, знаешь, из-за чего со мной развелась?

– Знаю.

– По Зодиаку мы, видишь ли, несовместимы, – тем не менее продолжал с горечью Разяев. – Пять лет были совместимы – и вот здравствуйте вам! Это сейчас Рыбу с Овном в загсе не распишут, а нам-то какая разница? Мы ж ещё до переворота в брак вступили, на нас закон о совместимости не распространяется… У, дура!

– Да уж… – согласилась Анфиса. – Насмешила… И с кем она сейчас?

– Откуда я знаю! Нашла там себе кого-то через астрологическое бюро… по гороскопу… идеально совместимого…

– Квартиру не поделили ещё?

– Нет. Вторую неделю один живу. В двух комнатах…

– Странно… А что это она так?

– Звёзды, говорит, пока размену не благоприятствуют…

Анфиса расхохоталась.

– Ну вот! А ты астрологов ругаешь!

Разяев обиделся.

– Так звёзды ж на месте не стоят! Сегодня так, завтра эдак… Попробовала б она со мной в Лыцке развестись! Там, говорят, за одну только попытку развода ересь шьют… А чуть заметят на тебе руну какую-нибудь или знак Зодиака – тут же в кутузку…

– Тоже приятного мало.

– Так а я ничего такого и не ношу…

* * *

«А-тас!» – внятно скрипнул металлический голосок из прихожей, где висела светлая бежевая куртка Разяева.

– Пойду цепочку сниму, – сказала Анфиса и встала.

Из прихожей она вернулась с курбастеньким плотным майором милиции, чьё широкое мужественное лицо, оснащёное раскидистыми усами, выражало явное недовольство.

– Чего тебя на улицу понесло? – буркнул он, выставляя на стол ещё одну бутылку и протягивая освободившуюся пятерню Разяеву. – Газет не читаешь?

Они обменялись рукопожатием. Супруг Анфисы Феликс работал в отделе по борьбе с неорганизованной преступностью и подобно всем ментам старой закалки к «зодиакам» относился насмешливо и неприязненно. В домашних спорах, однако, защищая честь мундира, обычно становился на сторону последних.

– Принят закон? Принят, – втолковывал он и теперь, тыча вилкой с насаженным на неё некрещёным маринованым осьминожиком в сидящего напротив друга Лёшку. – Значит, исполняй…

– А если мне завтра дышать запретят?

– Дышать не запретят.

– Так почти уже запретили!

– Передёргиваешь, Лёха, передёргиваешь! – Вилка с осьминожиком совершила пару энергичных колебательных движений. – Не убудет тебя, если разок дома посидишь… Прогул не отметят, оплатят как рабочий день…

– Я сейчас безработный!

– Ну так и безработным такие дни оплачивают!

Анфиса с томно вздёрнутыми бровями сидела у приоткрытого окна и, не вникая особо в словесные распри мужа с любовником, курила длинную тонюсенькую сигаретку.

– Нет, но смысл-то закона в чём?

– Смысл ему! А в чём смысл правил дорожного движения?

– Чтобы машиной не переехало…

– Ну вот! А здесь – чтоб астралом не переехало.

– Ты ж сам в астрал не веришь!

– Да мало ли во что я не верю! Порядок должен быть…

Сердито выпили и закусили.

– Порядок! – невнятно передразнил Разяев, дожёвывая пряное микроскопическое головоногое. – Сегодня у вас один порядок, завтра – другой!..

– Бардак у нас, а не порядок, – с досадой бросил сотрудник отдела по борьбе с неорганизованной преступностью, утирая губы салфеткой. – Вот в Лыцке, говорят, да. В Лыцке – порядок…

* * *

К неудовольствию Феликса Анфиса настояла, чтобы он сопроводил Разяева до подъезда, благо друг Лёха обитал в соседнем квартале. Шли, вяло доругиваясь. Приборчик в левом кармане куртки молчал. Наличие милиционера в радиусе двух-трёх шагов «Атасом» не фиксировалось – и правильно. Какой резон?

– Вот не велели сегодня Ракам договоры подписывать… – критиканствовал Разяев. – Только, слышь, не рассказывай, что по гороскопу так и так бы сделка не состоялась!

– Ты разве Рак?

– Какая разница!

– Много о себе мнишь, вот что, – прямо обличил друга Феликс. – Сделки у него! Сейчас, знаешь, какая борьба идёт – между «Хаусом» и «Космусом»? Вот там, действительно, сделки… Зря они, что ли, на городские нужды с двух сторон миллионы перечисляют?

– Не понял…

– Чего не понял? Как ты без благоприятного астрологического прогноза сделку заключишь? А астрология в руках государства. А в «Хаусе» почти весь совет директоров – Раки. Теперь угадай с трёх раз, кто больше на строительство виадука пожертвовал: «Хаус» или «Космус»?

Разяев остановился.

– Вот суки! – вырвалось у него.

– Кто?

– Все.

– Ну это ты брось. – Феликс насупился. – Прямой источник доходов. На какие, думаешь, средства асфальтируют вас, озеленяют?

– Выходит, гороскопы – враньё?

– Почему враньё? Тут всё от формулировки зависит. Можно брякнуть напрямую: завтра тебе, друг, жрать будет нечего – затяни ремешок. А можно мягонько: завтра Вам предстоит очень удачный день, Вы не съедите яйца с сальмонеллой, не отравитесь консервами с ботулинусом… Ну и так далее.

– Короче, куда хочу – туда ворочу.

– Это почему же куда хочу? – вспыхнул Феликс. – Не куда хочу, а куда надо.

– Кому надо?

– Тебе! – не выдержав, рявкнул Феликс. – Ах, скажите пожалуйста, чуть не штрафанули его! Я вот тоже по молодости возмущался: кто, дескать, нам мешает покончить с уличными грабежами? Ну, вызвали меня, лейтенантика, к начальству, объяснили…

– И что оказалось?

– Экономика! Пересажаешь всех громил – тут же застой…

– Почему?

– Да потому что у таких лохов, как ты, деньги почти не крутятся. Лежмя лежат! А грабитель их тут же ухнет в бизнес, хотя бы в игорный. И пошло-поехало! Расцвет предпринимательства, отчисления в казну. То есть стабильность квартплаты, новые рабочие места, улучшение жилищных условий… Твоих, между прочим, условий! А ты этого не понимаешь, вот и вопишь: «Напали! Ограбили! Милиция мышей не ловит…» Пришли, однако. Вон он, твой подъезд…

* * *

Входную дверь Разяев легкомысленно запирал всегда на один оборот, из-за чего у них в своё время с Марусей то и дело вспыхивали серьёзные перепалки. Теперь и попрепираться не с кем. Разяев скорбно повернул ключ, потянул за ручку, однако та не подалась. Что за новости? Закрыл от тоски на два оборота? Так и есть, на два.

Недоверчиво хмыкнув, ещё раз провернул ключ.

Надо полагать, с разводом Разяев смирился, поскольку, увидев с порога, что дверь в ту комнату, где лежали вещи, принадлежащие бывшей супруге, освобождена от висячего замочка и распахнута настежь, он подумал в первую секунду об ограблении и только о нём.

Попятился, готовый кинуться вдогонку за сотрудником отдела по борьбе с неорганизованной преступностью, когда в отпертом помещении что-то упало с шорохом и в дверном проёме возникла Маруся. Бледная, с широко раскрытыми глазами.

– Лёха… – со всхлипом выдохнула она, вскинула руки и, стремительно подойдя к Разяеву, припала к светлой бежевой куртке. – Прости меня… Я была неправа… Чёрт бы драл все их гороскопы!..

Проделано это было с поистине ошеломительной быстротой, и тем не менее Разяев успел заметить, что бледность Маруси вызвана не только волнением, но и избыточным слоем пудры, имевшим целью скрыть фингал под левым глазом.

* * *

Разяев любил жену и поэтому часто ей изменял. Стоило Марусе уехать, хотя бы ненадолго, как на него нападала такая тоска, что усидеть дома было просто невозможно. Сочиняй он стихи, стало бы одним лириком больше. А так приходилось спасаться по-другому: Разяев шёл к какой-нибудь Марусиной подруге, излагал сбивчивой прозой свои чувства к жене – и после четвёртой рюмки, как правило, утешения принимали интимный характер.

Развод он переживал особенно тяжело. Мужья подруг уже начинали коситься с подозрением.

К концу второй недели сердечная боль чуть притупилась и Разяев начал прикидывать, как жить дальше. Видимо, по этой причине внезапное возвращение супруги отозвалось в нём не столько пьянящей радостью, сколько лёгким разочарованием. Почти возмутило.

Растерянный, он стоял посреди комнаты и смотрел, как Маруся, стараясь не поворачиваться к нему левой скулой, мечется от одной груды вещей к другой, бессмысленно их перекладывает – и говорит, говорит, говорит.

– Никогда, слышишь, ни-ко-гда не обращайся больше к этим проходимцам! – со слезой в голосе заклинала она. – Это не наше! Это всё наносное, с Запада, от сатаны… астрология, нумерология, фалеристика…

– Почему фалеристика? – оторопело спросил Разяев, увлекавшийся в детстве собирательством значков и форменных пуговиц. – Фалеристика – это ж ордена… жетоны…

– Да! Жетоны! Медальоны! Все эти твои знаки Зодиака… – Топнула ногой и заплакала. – И не смей их защищать…

– Да я не защищаю…

– Защищаешь!

Разяев подошёл к жене, взял за вздрагивающие плечи.

– Всё по-прежнему, правда?.. – жалобно спросила она.

– А развод? – угрюмо напомнил он.

Отстранилась, уставила на него тревожные стремительно просыхающие глаза.

– Снова заявление подадим…

– Не распишут. Мы по Зодиаку несовместимы…

– Узнавал?

– Узнавал.

– М-мф!.. – Пребольно стукнула кулачком в грудь. – Мерзавцы!.. – Неистово оглядела брошенные как попало вещи. – Собираемся! – внезапно скомандовала она.

– Куда?

– В Лыцк.

И, действительно, принялась укладываться. Несколько секунд Разяев оцепенело наблюдал, как Маруся освобождает большой чемодан на колёсиках от лишнего барахла.

– Какой Лыцк? – заорал он. – Какой тебе Лыцк, дурёха?

– Такой! – огрызнулась она. – Границу ещё не закрыли… И гражданство ещё можно менять…

– А квартира?

– Квартиру сдадим кому-нибудь… Куда она денется? Недвижимость – она и за рубежом недвижимость…

– А жить где будем? В общежитии для беженцев?

Выпрямилась, швырнула на пол какую-то кисею.

– Мы не беженцы, – отчеканила она с достоинством. – Мы – политэмигранты. Мы – жертвы режима. Нас насильно разлучить хотели… по Зодиаку их бесовскому… Подумаешь, развели! Это тут развели… А в Лыцке православные коммунисты у власти. Там и слова-то нет такого «развод»… Короче, завтра с утра – в консульство.

* * *

В Лыцком консульстве их приняли без очереди. Взволнованный рассказ об испытаниях, выпавших на долю четы Разяевых, был выслушан с сочувствием. Маруся превзошла саму себя: крыла почём зря хиромантию, эзотерику, гебраистику, очевидно путая её с герменевтикой, дважды ударилась в слёзы. О происхождении синяка никто не спрашивал, всё было ясно и так. Жертва режима есть жертва режима. Потом появился кто-то из высокого начальства с Орденом Трудового Красного Знамени на чёрной рясе.

– Не хмурьтесь, не хмурьтесь, – дружески ободрил он Лёху. – Самое страшное уже, считайте, позади…

– Да я не о том… – кашлянув, отозвался тот. Голова давно шла кругом, и Разяев плохо соображал, что и кому следует отвечать. – Насчёт трудоустройства… Вот я, скажем, сейчас без работы, мне всё равно… а Маруся-то у меня визажист…

Краснознамённый чернорясец устало улыбнулся.

– Поработала, поработала, я гляжу, баклужинская пропаганда, поработала… – мягко упрекнул он. – Не такие уж мы аскеты, как вам тут напели. Если хотите знать, визажисту в Лыцке дел непочатый край. Вот молодёжь наша, комсобогомол, моду завели: портреты вождей и угодников на щеках рисовать. А мы не против… Так что к Марусе вашей очередь выстроится. Будут, как говорится, подставлять левую взамен правой… А вы, хе-хе, полагали, мы сплошь в веригах ходим?..

Когда супруги Разяевы покидали консульство, очередь перед крыльцом возросла с шести человек до одиннадцати. На выходяших посматривали с завистью.

– Они ж в загсах счастливые имена за взятки регистрируют!.. – жаловалась взахлёб ещё одна жертва режима. – Есть хоть один Тит среди олигархов? Нету! Я им говорю: «Ну не нравится мне моё имя! Почему раньше можно было сменить?» А они мне: «Раньше, – говорят, – при этом расположение планет не учитывалось…» Что ж теперь из-за них век удачи не видать?

– А я нарочно приборчик купил – ауроскоп называется… – подхватил другой. – Выходит буржуин из лимузина, я на него линзочку навёл – йо-опэрэсэтэ, думаю… Ореол! Право слово, ореол! Лучик к лучику – чисто солнышко! Зуб даю, ауромейкеров целую бригаду держит! У честного человека может быть такая энергетика? В-ворюги…

– А меня на работу из-за отчества не приняли, – уныло присовокупил третий. – Раз Юрьевич, говорят, значит прагматичный эгоист. Жулик, короче…

Оставив неудачников сетовать на судьбу, взволнованные супруги вышли из обнесённого чугунной решёткой дворика на Сказо-Троицкую улицу и устремились домой. День предстоял суматошный, чтобы не сказать, сумасшедший, и, будьте уверены, таковым он и оказался. Квартиру сдали каким-то беженцам из Лыцка. Лишь поздним вечером Лёха улучил минутку и позвонил Анфисе – проститься.

– Хорошо подумал? – спросила она, выслушав до конца его не слишком связную речь.

– Я? Кто бы мне позволил!..

– Обмудок… – холодно изронила Анфиса – и дала отбой.

* * *

«А-тас! А-тас! А-тас! А-тас! А-тас!..»

Лёха Разяев ошалело огляделся. Народу на Лыцком автовокзале толпилось изрядно, однако ни единого человека в форме высмотреть не удалось. Все в штатском, что ли?

Поспешно сунул руку во внутренний карман куртки и выключил приборчик совсем.

– Цены, цены какие!.. – восторженно щебетала Маруся. – Смотри, цены!..

Супруг хмурился. Цены были пониже, но и товары пожиже.

Напротив выхода из здания автовокзала приткнулось одинокое такси. Разяев наклонился к приспущенному боковому стеклу.

– Не подскажете, где тут поблизости беженцев из Баклужино регистрируют?

– Политэмигрантов! – возмущённо поправила Маруся.

Шофёр, мрачный усатый детина, чем-то похожий на Феликса, только раза в полтора крупнее, выбрался из машины и молча указал на сияющий неподалёку куполок под красной пятиконечной звездой.

– Видишь? – торжествующе говорила Маруся, катя подпрыгивающий на стыках плитки колёсный чемоданчик. – Просто взял и показал! А в Баклужино посадил бы в такси и полчаса по городу колесил…

Муж отмалчивался – его чемодан на колёсиках был куда объёмистей и тяжелее.

– Исповедальную карту предъявите, пожалуйста…

Разяев вскинул глаза. Перед ними стояли трое в чёрных рясах. У каждого на шее повязан алый пионерский галстук. Два рослых паренька (видимо, братья-близнецы) и, разумеется, ясноглазая пигалица. Куда ж без них!

– Простите… что?

– Исповедальную карту. Когда вы последний раз были на исповеди?

Супруги беспомощно переглянулись, но тут со стороны вокзала подоспела помощь – в лице того самого таксиста.

– Э! Э! Орлы! – одёрнул он дружинников, небрежно предъявляя им какое-то удостоверение, причём явно не водительское. – Это ж беженцы! Дайте хоть до пункта регистрации дойти! – Спрятал книжечку и ободряюще улыбнулся приезжим. – Извините… У нас с этим строго. Мой вам совет: как зарегистрируетесь – прямиком на исповедь… Вы ж из Баклужино… Грехов, чай, поднакопилось…

март 2007