«Рассвет»

Октавия Батлер РАССВЕТ DAWN

Памяти Майка Ходела, основателя движения «Читайте научную фантастику», человеку, благодаря которому радость и польза приобщения к печатному слову стала доступна и открылась многим.

1. УТРОБА

1

Она жива!

Все еще жива.

Жива… снова.

Как и прежде, Пробуждение было тяжелым. Наивысший предел разочарования. Глоток воздуха, избавляющий от ночного кошмара, в котором она умирала от удушья, дался ей с необычайным трудом. Лежа неподвижно, Лилит Йяпо раз за разом вдыхала воздух, и каждый раз ее тело вздрагивало от усилий. Сердце отчаянно колотилось, слишком быстро, слишком громко. Ее беспомощное тело свернулось клубком вокруг единственного отчаянно борющегося за существование органа, как у несмышленого зародыша. Постепенно в ее членах, в руках и ногах, начинало восстанавливаться кровообращение, принося с собой волны изводящей игольчатой боли.

Затем, когда тело снова приобрело способность двигаться и сердцебиение успокоилось, она приподнялась на локтях и огляделась по сторонам. Казалось, в комнате царит полумрак, чего прежде, ни в одно из Пробуждений, не было. Тут же она поправила себя. «Казалось» было не тем словом — вокруг на самом деле царил полумрак. Каждый раз после Пробуждения она думала, что реальность — это лишь то, что происходит с нею, что она видит и чувствует, чем бы это ни было. Неоднократно ей приходило в голову — сколько раз она задумывалась об этом? — что вполне могло случиться и так, что она сошла с ума, или находится под наркотиками, или бредит, лежа без памяти, больная, пораженная инфекцией или после полученного ранения. Хотя по большому счету ничего из этого не имело значения — не имело, пока она находилась в заключении, в плену, беспомощная, одинокая, представления не имеющая о своем положении.

Она поднялась и, еще неуверенно от слабости Пробуждения, села и, борясь с головокружением, еще раз оглянулась, осматривая комнату.

Стены помещения имели светлый окрас — белый или, может быть, слегка сероватый. Ее кровать была такой же, как и всегда: однородная монолитная платформа, чуть подающаяся при прикосновении и словно бы растущая из пола. Через комнату напротив в стене имелся дверной проход туда, где, по всей вероятности, имелись ванная и туалет. Как правило, ванная бывала всегда. Пару раз ванны не оказалось, и она, изнемогающая в своей кубической камере без окон и дверей, была вынуждена справлять нужду просто в углу.

Спустив ноги с кровати, она неуверенно встала и, проковыляв к дверному проему и заглянув в его однородный полумрак, с приятным чувством убедилась, что на сей раз ванная и туалет у нее имеются. На этот раз в ее распоряжении были не только унитаз и раковина, но и душ. Экая роскошь!

Что еще у нее есть?

Совсем немного. В комнате была еще одна платформа-возвышение, точно такая же, как и та, что служила ей кроватью, разве что немного повыше. Это возвышение должно служить, по всей видимости, столом, хотя о стульях никто не позаботился. На столе уже кое-что стояло. Один знакомый предмет. Тарелка с едой — как правило, это бывала каша-размазня или волокнистое тушеное овощное рагу со странным привкусом. Тарелка тоже была съедобной — но, раз попробовав откусить кусочек, она больше никогда тарелку не ела, и как только опустошала ее от еды и ставила обратно на стол, тарелка немедленно распадалась на мелкие фрагменты, обращаясь в ничто.

Кроме тарелки на столе на этот раз имелось еще кое-что. Плохо различая «это» в потемках, она наклонилась и потрогала рукой.

Одежда! Аккуратно сложенная стопка одежды. Торопливо подхватив невиданное диво, она впопыхах рассыпала стопку, потом собрала снова и торопливо принялась одеваться. Длинная, по бедра, светлая рубаха и широкие прямые брюки до щиколоток из светлой, невероятно легкой и поразительно мягкой ткани, которую она поначалу приняла за шелк, но потом, по причинам, которые не могла как следует объяснить, отвергла эту догадку. Она запахнула рубаху, и та сама собой осталась закрытой, хотя, как только она прикоснулась к паре планок у ворота и потянула их в стороны, немедленно снова легко разошлась. Это навело ее на мысль о застежке-липучке «велкро», хотя ничего похожего на рубахе не обнаружилось. Первый раз после Пробуждения ей дали одежду. Сколько раз она умоляла своих пленителей о самой простой одежде, которой смогла бы прикрыть наготу, но все безрезультатно. Теперь же, одевшись, она почувствовала себя в гораздо большей безопасности, чем когда бы то ни было с момента первого Пробуждения в этой темнице. Чувство безопасности было ложным, и она понимала это, но с некоторых пор научилась ценить любое, даже самое незначительное положительное изменение в своем положении, какое только было возможно в этом ужасно однообразном и тягучем как смола существовании.

Опробуя застежку своей новой рубахи, она случайно наткнулась на шрам, вертикально протянувшийся через ее живот. Этот шрам появился у нее где-то между вторым и третьим Пробуждениями, и теперь она с испугом принялась ощупывать себя, трепеща и теряясь в догадках по поводу того, что с ней случилось. Что такое она могла приобрести или может быть потерять и когда это произошло? А кроме этого, что с ней случилось еще? Представить невозможно. Ведь она больше не принадлежит себе самой. Ничто больше не принадлежало ей, даже ее плоть, которую могли разрезать и зашить в любой момент без ее ведома.

В прежние Пробуждения она с ума сходила от злости по поводу того, что испытывала к своим мучителям чувство, очень сильно похожее на благодарность, за то, что они позволяли ей находиться погруженной в сон все то время, пока они проводили с ней свои эксперименты, какими бы эти эксперименты ни были — а кроме того также и за то, что дело свое они выполняли мастерски, ведь после она не испытывала никаких неудобств и не чувствовала боли.

Она ощупала шрам и потерла его, вновь и вновь изучая его очертания. Затем наконец покорно уселась на свое ложе и тупо съела невкусную еду до последней крупинки, скорее для того чтобы испытать новые вкусовые ощущения, чем по причине хотя бы малейшего чувства голода. Покончив с едой, она принялась за одно из своих прежних, самый старых и традиционных занятий — поиск малейшей щели, каверны или изъяна в стенах комнаты, какой-то пустоты за стеной, любого признака, намека на то, что в этом месте может иметься выход из тюрьмы.

Она занималась этим каждый раз после очередного Пробуждения. Так, после первого Пробуждения, ее окликнули именно во время таких вот поисков. Не отвечая на заданный вопрос, она некоторое время продолжала требовательно кричать, потом долго плакала, а после ругалась до тех пор, пока не охрипла. Но и после этого она еще долго колотила кулаками в стену, пока ладони ее не начали кровоточить и чудовищно не распухли.

В ответ на ее возмущенные крики не прозвучало ничего, она не услышала даже шепота. Ее пленители разговаривали с ней только тогда, когда хотели этого сами. И ни разу они не показали ей своего лица. Все это время она находилась в своей убогой каморке, и голос нисходил к ней сверху, словно свет с потолка. Нигде не было видно каких-либо признаков динамиков или громкоговорителей, точно так же, как нигде не было видно каких-либо признаков источника света — также как и вентиляции, хотя воздух все время оставался свежим. Иногда она представляла себя сидящей в огромной коробке, точно крыса. Быть может стоящие над ней люди сию минуту смотрят на нее сверху сквозь потолок, на самом деле являющийся стеклом, прозрачным в одну сторону. Быть может для этой цели используются какие-то специальные видеоустройства.

Но зачем и кому это нужно?

Ответа у нее не было. Она спросила об этом у своих хозяев, когда те наконец начали разговаривать с ней. Но они не пожелали давать ей ответ. Они задавали ей вопросы. Вначале очень простые.

Сколько ей сейчас лет?

Двадцать шесть, сказала она про себя. Может ли быть так, что ей до сих пор двадцать шесть? Сколько лет она уже находится в заключении? Никто не давал ей ответа.

Но ведь она была замужем?

Да, у нее был муж, но он давно умер, очень давно, задолго до того, как она угодила к ним в руки, задолго до того, как оказалась в этой тюрьме.

И у нее были дети?

О, Господи, конечно, у нее был сын. Один единственный сын, и он тоже умер, одновременно со своим отцом. У нее был единственный сын. И он тоже умер. Точно так же, как и многие другие. На том свете теперь должно быть не протолкнуться от тесноты.

Были ли у нее родственники от одних и тех же родителей, ее родителей?

Именно так они и выразились: от одних с ней родителей, а не брат или сестра.

Оба ее брата и сестра скорее всего тоже мертвы, что, впрочем, относится и к остальным членам ее семьи. Мать умерла давно, отец — тоже скорее всего мертв, всевозможные тетки, дяди, кузины, двоюродные сестры, племянники и племянницы… все они мертвы. Скорее всего.

Кем она была прежде?

Никем. В последние несколько лет вся ее жизнь была посвящена мужу и сыну. После несчастья, злополучной автокатастрофы, унесшей жизни их обоих, она вернулась в колледж, с тем, чтобы там решить, чем ей занять остаток своей жизни.

Помнит ли она войну?

Идиотский вопрос. Может ли кто-нибудь, переживший войну, забыть о ней? Горстка людей попыталась решить судьбу всего мира и уничтожила его в едином великолепном аутодафе — человечество в одночасье покончило жизнь самоубийством. Что ж, сильные мира сего почти достигли своей цели. Каким-то образом, благодаря необычайному везению, ей удалось уцелеть — ценой заключения в один Бог знает какой тюрьме, которую содержат какие-то дьявольски изощренные злодеи. В ответ на их вопросы она сказала, что будет говорить только если они пообещают выпустить ее из мгновенно ставшей ненавистной камеры. Они ответили молчанием.

Но они все же желали услышать от нее ответы на свои вопросы, и тогда она предложила им сделку. Обмен вопрос на вопрос: Кто вы такие? Почему держите меня здесь? Ответ за ответ. И снова они отказались.

Тогда и она отказалась разговаривать с ними, игнорировала их тесты, на физическое и умственное развитие, которым они пытались ее подвергнуть. Чего они добивались от нее, она даже представить не могла. Она понимала, что всецело находится в их власти, что в любой момент может подвергнуться насилию и даже пыткам, чему-то еще более ужасному, и дрожала от страха. Возможно, когда ее своенравие превысит какие-то пределы, боль станет ей наказанием. Но она все равно шла на риск, пыталась торговаться, чтобы добиться от них хоть чего-нибудь, а единственным ее товаром было добровольное сотрудничество.

Никто не торопился заключать с ней сделку, но и наказывать тоже не спешил. В результате всех ее усилий они просто перестали с ней разговаривать. Совсем.

Еда продолжала появляться чудесным образом, пока она спала. В ванной в изобилии текла проточная вода. Тусклый свет никогда не гас. Но кроме этого вокруг царила тишина, единственными звуками, нарушающими ее, были те, что издавала она сама. Ничего не менялось, все оставалось как было, набивая невыносимую оскомину. Не к чему было приложить ум. В самой комнате имелись только два возвышения — то, что служило ей кроватью, и то, что было столом. И то и другое вздымались прямо из пола, словно вырастая, и стояли неподвижно и невозмутимо, какими бы ругательствами она их не осыпала. Любые пятна и грязь, попадающие на стол и кровать, постепенно бледнели и исчезали сами собой, довольно быстро. Она провела бесконечные тщетные часы за тем, что всяческими способами пыталась сломать стол и кровать. Это было одним из занятий, которые помогали ей убить время и сохранить в относительной целостности рассудок. Другим было упорное стремление дотянуться до потолка. Она не могла допрыгнуть до потолка, даже встав на самый высокий предмет из имеющихся в комнате, на стол. На пробу она бросала вверх миски с едой — свое единственное оружие. От удара пища разбрызгивалась по потолку во все стороны, из чего она делала вывод, что тот был по крайней мере твердый и монолитный, а не ложный, иллюзорный, или нечто, состряпанное на основе фокуса с зеркалами. Но толщина потолка могла быть любой. Потолок мог не уступать по прочности стенам и полу. Из чего потолок состоял? Да из чего угодно, из стекла или пластика, с одинаковым успехом.

Она так и не смогла этого выяснить.

Составив для себя комплекс физических упражнений, она выполняла его неуклонно каждый день, когда считала, что новый день наконец наступил — ведь она никогда не могла с уверенностью отделить начало одного дня от другого, сказать, что сейчас, день или ночь. Как бы там ни было, свои упражнения она выполняла после каждого периода продолжительного сна.

Спала она глубоко и помногу и была благодарна за это своему телу, предоставляющему ей возможность отправляться в мир грез, оторвавшись от скуки и вечно грызущего страха. Эти краткие и легкие, совершенно безболезненные обычные пробуждения со временем превратились у нее в такие же раздражающие и досадные события, как и Пробуждения более значительные.

Значительные Пробуждения от чего? От наркотического сна? Если нет, то что это было? Война прошла для нее без каких-либо последствий: она не была ранена и не пострадала; медицинская помощь не была ей нужна, да и сама она никогда не требовала ее. Хотя все шло к тому, что со временем ей мог понадобиться врач. Психиатр.

Она спела по очереди все песни, которые помнила, и подробно вспоминала книги, которые читала, фильмы и телевизионные шоу, которые смотрела, семейные и любовные мыльные оперы, фрагменты своей собственной жизни, которая казалась ей такой бесконечно обыденной, тогда, когда ее судьба все еще находилась в ее руках. Она выдумывала истории и вела сама с собой диалоги на несколько ролей, отстаивая противоположные стороны по поводу проблем, которые когда-то казались ей важными и волнующими, в общем занималась всем чем угодно, лишь бы только не свихнуться окончательно.

Время медленно утекало. Она проявляла выдержку и отказывалась разговаривать со своими хозяевами, разве что только иногда принималась осыпать их ругательствами. Больше она не пыталась склонить их к взаимовыгодному обмену информацией. Иногда она спрашивала себя, что толку в ее упрямстве. Чего она лишится, если вдруг возьмет да и ответит на один из заданных ей вопросов? Что ей тут терять, кроме своего запредельно жалкого положения, одиночества, и вечной тишины? Она спорила об этом сама с собой, но продолжала проявлять упрямство.

В конце концов наступили дни, когда она уже не могла вести разговоры про себя, когда говорила вслух сама с собой без конца и не могла остановиться, когда ей вдруг стало совершенно понятно, что любая мысль прозвучавшая у нее в голове, непременно должна быть повторена вслух. Отчаянными усилиями она старалась заставить себя замолчать, но непонятным образом слова лились и лились из нее без конца. В ужасе она решила, что сходит с ума; это приближалось уже давно, но вот наконец нарыв прорвался. Она принялась безутешно рыдать.

И вот, когда она, сидя на полу и раскачиваясь взад и вперед, проливая слезы по поводу того, что так обидно съезжает с катушек и, возможно — она уже не могла сказать сейчас точно — продолжая безостановочно говорить на смежные с этим темы, в воздух ее комнаты что-то было подмешано — может быть это был какой-то газ. Все поплыло у нее перед глазами, и она без сил опрокинулась на спину, погрузившись в сон, перешедший в то, что впоследствии она называла своим Вторым Долгим Сном.

После второго Пробуждения, происшедшего неизвестно через какое время, может быть через несколько часов, может быть дней, а может и лет, ее пленители снова принялись изводить ее вопросами, теми же самыми, что и в прошлый раз, как ни в чем не бывало и с таким спокойствием, словно бы и не задавали их ей никогда раньше. На этот раз она отвечала им с самого начала. Она врала когда хотела, но неизменно давала ответ на каждый заданный ей вопрос. Долгий сон пошел ей на пользу и исцелил ее душу. Пробудившись, она уже не испытывала такого непереносимого как раньше желания вслух причитать о своих бедах и переживаниях, безостановочно проливать слезы и, усевшись в прострации на полу, напролет час за часом тупо раскачиваться взад вперед. Она излечилась почти полностью, но боль памяти осталась в ней, просто ушла в глубину. Она все прекрасно помнила, периоды своего молчания, своевольного и, потом, вынужденного, и невыносимое одиночество. Теперь она стремилась к любому обществу, даже своих невидимых любопытных хозяев-инквизиторов.

Постепенно вопросы начали обретать все более сложный характер, и впоследствии, в последующие Пробуждения, приняли характер продолжительных бесед на пространные темы. В один прекрасный день, очнувшись, она обнаружила около себя ребенка, мальчика с длинными темными волосами и дымчато-коричневой кожей, несколько более светлой, чем ее собственная. Мальчик не говорил ни слова по-английски и боялся ее ужасно. Ему было что-то около пяти — чуть больше чем Айри, ее собственному сыну. Пробуждение в таком странном пугающем месте, рядом с незнакомой женщиной было, наверно, самым страшным потрясением, которое мальчик испытал за свою короткую жизнь.

В течение первых нескольких часов их знакомства мальчик либо прятался в ванной, либо упрямо сидел, вжавшись в самый дальний от нее угол комнаты. Прежде чем она наконец сумела убедить его, что не представляет никой опасности, прошло довольно много времени. Как только отношения наладились, она тут же принялась учить его английскому, а он — языку, на котором говорил сам, если только его лепет вообще можно было назвать языком. Она пела ему песенки, и он запоминал их слету. Стоило ей спеть песню хотя бы дважды, как он повторял ее за ней почти на безошибочном английском. Он тоже пел ей песни на своем птичьем языке, явно недоумевая, почему она не поет вслед за ним, как это делал он.

Она попыталась выучить несколько его песенок. Это ей удалось, и новое занятие доставило ей массу удовольствия. Любое изменение в унылой череде однообразных дней было для нее подлинным сокровищем.

Шарад был для нее воистину благословением Божьим, даже когда он мочился ночью в кровать, на которой они вместе спали, или когда начинал терять терпение и капризничать от того, что она никак не могла понять, что ему от нее нужно. Он не был похож на ее Айри, ни характером, ни внешне, но она могла обнять его в любой момент. Она не могла вспомнить, когда в последний раз прикасалась к живому существу. Пока мальчик не появился, она даже предположить не могла, насколько не хватало ей обычного прикосновения к человеческому телу. Теперь она могла заботиться о нем и оберегать его. Кто мог знать, на что были способны их хозяева и что они хотели сделать с Шарадом после? Она намеревалась защищать его до последнего, хотя и понимала, что по сравнению с могущественными хозяевами сил у нее не больше, чем у малыша-Шарада. Когда она открыла глаза во время следующего своего Пробуждения, Шарада рядом с ней не было. Эксперимент закончился.

Она слезно умоляла их вернуть ей мальчика, но они отказали. Они сказали, что вернули его матери. Она не поверила им. Часами она представляла Шарада, одиноко сидящего в собственной маленькой камере, где день за днем его живой и быстрый ум постепенно теряет свои способности.

Так думала она, в то время как ее хозяева, спокойные и невозмутимые, начинали новый комплекс своих экспериментов и тестов.

2

Что они запланировали на этот раз? Снова будут задавать вопросы? Подселят к ней другого товарища по несчастью? Едва ли это ее теперь волновало.

Она села в кровати, оделась и принялась ждать, ощущая во всем теле невероятную усталость, не имеющую ничего общего с усталостью после физических нагрузок. Ей оставалось только ждать, и ничего больше — раньше или позже с ней заговорят.

Ждать пришлось долго. Она прилегла и уже почти погрузилась в сон, когда тихий голос вдруг произнес ее имя.

— Лилит?

Обычный, спокойный, бесполый голос.

Она вздохнула, глубоко и устало.

— Что? — отозвалась он.

Но еще не успел отзвучать ответ, как она поняла, что на этот раз голос исходит не сверху с потолка, как это бывало каждый раз прежде. Быстро поднявшись на кровати, она оглянулась кругом. В правом углу комнаты в полумраке она разглядела фигуру худого и длинноволосого мужчины.

Вот для чего ей дали одежду? Насколько это было возможно разглядеть, на ее госте было одеяние, очень похожее на ее. Нечто такое, от чего можно будет быстро освободиться, как только они сумеют узнать друг друга получше? Господи Боже мой.

— Последняя соломинка для моей верблюжьей спины — так это нужно понимать? — спросила она пришельца, стараясь заставить свой голос звучать спокойно.

— Не бойся меня, я не причиню тебе вреда, — ответил ей незнакомец.

— А я и не боюсь. Вряд ли тебя прислали сюда за этим.

— Я пришел сюда для того, чтобы отвести тебя наружу.

Поднявшись с кровати, она принялась пристально разглядывать мужчину, сожалея о том, что в комнате царит полумрак. Может он шутит? Смеется над ней?

— Наружу? Это куда?

— Туда, где тебя ждет работа. Учеба. К началу новой жизни.

Она сделала к нему шаг и остановилась. Почему-то он до чертиков пугал ее. Она не могла заставить себя приблизиться к нему еще хотя бы на один дюйм. Вот так просто…

— Бред какой-то, — пробормотала она. — Кто ты такой?

Человек в углу комнаты пошевелился.

— Кто я и что я есть?

От неожиданности она едва не отскочила обратно, потому что это было именно то, о чем она почти уже решилась спросить.

— Я не человек, — ответил он. — Не человеческое существо.

Она отодвинулась назад к кровати, но садиться не стала.

— Тогда кто ты?

— Для того я и пришел… чтобы рассказать тебе об этом… и показать. Ты готова увидеть меня?

Она смотрела на него не отрываясь. Потом нахмурилась.

— Но здесь темно…

— Когда ты решишь, что готова, света станет больше.

— Ты… что ты такое? Ты с другой планеты?

— Можно сказать, что я с нескольких планет сразу. Со стольких, что и не перечесть. Кстати, ты теперь относишься к малому числу англоговорящих, с первого раза предположивших, что они находятся в руках инопланетян.

— Я уже думала об этом, — прошептала Лилит. — А кроме того, еще и о том, что меня могли упрятать в тюрьму, в сумасшедший дом, в какой-нибудь тайное заведение ФБР, ЦРУ или КГБ. Все другие вероятные возможности, по моему мнению, были сравнительно с перечисленными куда менее вероятными.

Существо в углу ничего не сказало в ответ. Оно просто стояло неподвижно и молчало, и из опыта прошлых Пробуждений она знала, что дальше разговор будет продолжен только тогда, когда существо посчитает это нужным, а еще точнее, когда она сделает то, что от нее требовали — пока не скажет, что готова взглянуть на его истинное лицо, после чего любезно будет добавлен свет и она увидит нечто совершенно невероятное. Они, кем бы или чем бы они ни были, ждать умели преотлично, проявляя чудеса выдержки. Существо, стоящее перед ней, ждало ее ответа несколько минут, в течение которых не только сохраняло полное молчание, но даже не пошевелилось. Что это: выдержка или просто аспект физиологии?

Страх из нее ушел. «Уродов» она перестала бояться давным-давно, еще до того, как очутилась в своем бесконечном заточении. Если что и пугало ее, то только неизвестность. В данный момент она была готова свести знакомство с каким угодно количеством уродов, лишь бы поскорее выбраться из своей тесной коробки.

— Хорошо, — наконец отозвалась она. — Покажись мне.

Ярко вспыхнувший свет совсем не удивил ее, поскольку она догадывалась, что так и будет, но то, что в потемках казалось человеческой фигурой, превратилось в нечто, по-прежнему напоминающее формой гуманоида… вот только без носа — ни переносицы, ни ноздрей. Только одна серая гладкая кожа. Кожа была серой вся сплошь — бледно-серого оттенка, несколько более темного, чем волосы, укрывающие его лоб, большую часть лица и шею. Особенно густо волосы прикрывали глаза — настолько, что она удивилась тому, как существо может видеть сквозь такие заросли. Волосы существа росли не только на голове, но и, как казалось, покрывали уши, торчали из них во все стороны густыми пучками. По всей голове волосы были перепутаны, пряди с ушей сплетались с теми, что закрывали глаза, и дальше с теми, что спускались по шее на плечи. Впереди под подбородком на шее пучки волос существа шевелились, ритмично вздымаясь, отчего ей пришло в голову, что, вполне вероятно, таким мог быть способ дыхания удивительного создания, нечто вроде поверхностной трахеотомии.

Оглядывая фигуру незнакомца, Лилит с удивлением думала о том, до чего же он действительно похож на человека.

— Не обижайся, — наконец проскрежетала она, — но ты кто — женщина или мужчина?

— Было бы неправильно уверять тебя, что я вообще отношусь к какому-либо полу, в твоем понимании, — ответило существо, — но если уж на то пошло, то я, скорее всего, мужчина.

Вот и ладно. «Оно» теперь может именоваться «он». Не придется перестраиваться на новый лад.

— Уверен, что ты уже заметила, — сказал он, — наверняка заметила, что мои волосы — совсем не волосы. Волос у меня нет. Я говорю это потому, что это та особенность, которая в некоторых случаях странно беспокоит людей.

— Что?

— Подойди ко мне и взгляни поближе.

Вот этого ей делать как раз и не хотелось — подходить ближе к нему. Что-то заставляло ее держаться от незнакомца в отдалении, что — она и сама не знала. Хотя теперь начинала понимать, что такое это было — его чужеродность, сильное отличие от человека, полная непринадлежность к Земле. Подумав несколько секунд, она вдруг поняла, что не способна сделать по направлению к существу и одного шага.

— О, Господи, — прошептала она.

Его волосы — что бы это на самом деле ни было — они шевелились. Часть «волос», казалось, подавалась вперед словно от дуновения ветра, и это при том, что в комнате воздух был совсем неподвижен.

Она нахмурилась, стараясь рассмотреть подробности, понять. Потом, неожиданно, понимание пронизало ее разум. Попятившись, она перебралась через кровать и отступила к дальней стене. Когда дальше отступать стало некуда, она прижалась спиной к стене, неотрывно глядя на пришельца.

Медуза.

Пряди волос шевелились и извивались независимо друг от друга, словно гнездилища змей, мечась то в одном, то в другом направлении.

Не в силах перебороть отвращение, она отвернулась к боковой стене.

— Мои волосы — часть меня, — объяснил он. — Наверно, ты приняла их за моих животных-симбиотов. Это не так. Это одни из моих органов чувств, только и всего. На самом деле они не более опасны, чем твой нос или глаза, например. У моего народа органы чувств движутся независимо от желания, в ответ на внешние раздражители. Те же самые органы есть у нас и на теле. Нам без них не обойтись, также как и вам, людям, не обойтись без ушей, глаз и носа.

— Но… — она замолчала, с сомнением глядя на него. Каким образом он может использовать эти щупальца вместо органов чувств? Как заместители органов чувств?

— Когда ты почувствуешь, что можешь сделать это, — продолжил он, — подойди ко мне и взгляни поближе. Я в курсе извечного стремления людей всегда искать органы чувств в первую очередь на голове — глядя на меня, они ничего привычного на моей голове не находят и мгновенно приходят в раздражение.

— Я в порядке, — прошептала она, хотя на самом деле далеко не была в порядке. Как она могла так сильно ошибиться, так довериться своим глазам?

— Ты привыкнешь, — уверенно сказал он. — Мои органы чувств не представляют для тебя никакой опасности. Со временем ты будешь относиться к ним как к вполне нормальному.

— Вряд ли!

Щупальца были поразительно подвижными. В ответ на ее крик, часть щупалец удлинилась и вытянулась в ее сторону. Она представила себе огромных, медленно извивающихся дождевых червей, выбравшихся из земли и умирающих в лужах воды на обочине дороги после дождя. Она представила себе морские цветы-нудибранчи, но необъяснимо выросшие внезапно до размеров человека и принявшие человеческую форму тела, при этом приобретя способность разговаривать на человеческом языке значительно лучше самих людей. Однако она по-прежнему хотела слышать его голос. Стоило ему только замолчать, как он начинал казаться ей порождением совершенно неведомого, чужеродного мира.

Она с трудом сглотнула.

— Послушай, ты только не молчи! Говори что-нибудь!

— Говорить? Что?

— Почему, например: ты так хорошо говоришь по-английски, где ты научился? Ты говоришь просто отлично, безо всякого акцента.

— Я научился твоему языку от таких же, как ты, людей. И умею говорить на нескольких человеческих языках. Я начал учиться очень давно, когда был еще совсем молод.

— Значит, у вас здесь есть еще люди? Сколько же их? Где они находятся?

— Там же, где находимся и мы сейчас — в моем доме. Ты могла бы назвать это «корабль» — огромный корабль, если сравнивать его с теми, что строили вы, люди. Хотя то, что окружает нас на самом деле, не поддается точному переводу на ваш язык. Но ты можешь называть это «корабль», так тебе будет понятней. Наш корабль обращается по широкой орбите вокруг Земли. Диаметр нашей орбиты настолько велик, что внутри нее находится и орбита вашего спутника, Луны. Что же касается того, сколько всего людей находится здесь, то я отвечу так — все, кто пережил войну. Мы собрали здесь всех, кого сумели отыскать. Те, кого мы не сумели вовремя заметить, умерли от ран, болезней, голода, радиации, холода… Их мы конечно тоже нашли, но уже слишком поздно.

Она поверила ему. Человечество, в своем акте саморазрушения, превратило весь мир в место совершенно непригодное для жизни. Она, пережившая бомбы без единой царапины, тем не менее тогда была совершенно уверена, что в любом случае очень скоро умрет. То, что ей удалось уцелеть, она расценивала как злую шутку судьбы — в легкой смерти ей было отказано. Теперь же…

— А на Земле… на Земле еще хоть что-нибудь осталось? — снова зашептала она. — Что-нибудь живое, я имею в виду?

— Да, конечно. С течением времени и благодаря нашим усилиям кое-что восстановилось.

Больше она не могла говорить — услышанное было последней каплей. Несколько секунд она смотрела на него, позабыв о медленно шевелящихся щупальцах.

— Восстановилось? В каком смысле?

— В том смысле, что там снова можно жить. Со временем вы снова туда вернетесь.

— И когда же наступит это время? Вы позволите вернуться туда и мне и другим людям?

— Да.

— Почему?

— Когда-нибудь вы постепенно это поймете.

Она нахмурилась.

— Отлично. Тогда давай начнем прямо сейчас. Расскажи мне.

Его щупальца исполнили волнообразный танец. Каждое само по себе, они были похожи на крупных земляных червей или на маленьких змей. Удлиненные и тонкие или короткие и толстые, словно… словно что? И почему? Потому что его настроение все время меняется? Из-за того, что центр его внимания все время смещается от одного предмета к другому? Она отвернулась в сторону.

— Нет! — резко выкрикнул он. — Я стану говорить с тобой, если только ты будешь смотреть прямо на меня.

Сжав одну руку в кулак, она стискивала пальцы до тех пор, пока ногти не впились в кожу. Когда боль постепенно начала отвлекать ее, она наконец сумела поднять на него глаза.

— Как тебя зовут? — спросила она.

— Каалтединьйядайя лел Кахгуяхт ай Динго.

Глядя на него, она вздохнула и покачала головой.

— Йядайя, — добавил он. — Эта часть имени полностью принадлежит мне. Остальное — это принадлежность моей семьи и кое-что другое.

Она повторила вслух сокращенное имя, стараясь произносить его в точности так, как услышала, так, чтобы незнакомый едва уловимый звук «й» прозвучал верно.

— Йядайя, — проговорила она. — Я хочу знать, что твой народ попросит у меня в обмен на свою помощь. Какова цена? Что вам нужно от нас людей?

— Не более того, что вы способны дать нам — но все же гораздо больше того, чем вы способны понять сию минуту. Для того чтобы ты в конце концов поняла, одних слов мало. Есть некоторые вещи, которые ты должна увидеть собственными глазами и пощупать, там, снаружи.

— Скажи мне сейчас хотя бы что-нибудь, а там посмотрим, пойму я это или нет.

По его щупальцам пробежала дрожь.

— Могу только сказать, что у твоего народа есть нечто весьма ценное для нас. Ты можешь попытаться понять, насколько это ценно, из того, например, что я скажу тебе, что в твоем масштабе измерения времени с последнего раза, как мы позволяли себе вмешаться в стремление другого народа к самоуничтожению, прошло несколько миллионов лет. Очень долго и много меж нами шли дискуссии по поводу того, в праве ли мы вмешиваться в подобное и разумно ли это. В течение некоторого периода среди нас бытовало мнение, что на вашей планете среди ее населения был заключен договор, что вы просто решили умереть все вместе. Одновременно все.

— Ни одно живое существо не решится на подобное!

— Совсем нет. Нам известны целые расы, кончавшие жизнь массовым самоубийством. При этом случалось, что некоторые из них забирали с собой наши космические корабли со всем экипажем. Мы учились на ошибках, на тяжелых ошибках. Массовое самоубийство — это одно из тех явлений, от которых мы обычно предпочитаем держаться в стороне.

— Но с нами вы поняли, что же на самом деле произошло? По крайней мере сейчас?

— Да, сейчас я это понимаю. Но что касается меня, то мне это… просто чуждо. Чуждо совершенно. Настолько, что даже пугает.

— Я понимаю тебя. По правде сказать, я испытываю похожие чувства, несмотря на то, что сама вышла из этих людей. Мне кажется, что то, что случилось, находится за пределами человеческого понимания. Настоящее безумие.

— Некоторые из людей, которых нам удалось спасти и вывезти на орбиту, скрывались под землей. Насколько мы сумели разобраться, основная тяжесть вины за происшедшее лежит именно на них.

— И они все еще живы? Тут на корабле.

— Некоторые — да.

— И таких вы тоже собираетесь посылать обратно на Землю?

— Нет.

— Почему же?

— Те из них, что еще живы, теперь уже не более чем бессильные старики. Мы использовали их, осторожно изучали их организм, биологию, язык, культуру. Время от времени, пока ты спала, мы пробуждали из их числа то одного, то другого и предоставляли жилище в ограниченной части корабля.

— Пока я спала… сколько же я спала, Йядайя?

Некоторое время постояв молча, существо вместо ответа подошло к платформе стола, положило на нее свою многопалую руку и легким толчком закинуло наверх, на столешницу, свое тело. Подтянув к туловищу ноги, оно легко, в несколько движений, достигло центра стола. Все это было сделано настолько плавно и естественно и в то же время чужеродно, что поразило ее до глубины души.

Внезапно опомнившись, Лилит сообразила, что существо устроилось всего в нескольких футах от нее. Мгновенно она отпрянула от него. Потом, почувствовав, что сотворила глупость, попыталась заставить себя шагнуть назад. Йядайя сидел на столе, как-то совсем неудобно, хотя и компактно. На то, как неожиданно она от него отпрянула, он не обратил никакого внимания — за исключением, может быть легкого движения в ее сторону щупальцами, словно под порывом ветра. Невозмутимо он следил за тем, как она сантиметр за сантиметром крадется обратно к кровати. Может быть он видит не глазами, а своими щупальцами?

Когда наконец она решила, что подобралась к нему достаточно близко, и сил сделать очередной шаг у нее больше не осталось, она опустилась на пол. Сделала это скорее для того чтобы заставить себя остаться на одном месте, там, куда смогла добраться. Подтянув колени к груди, она крепко обняла их руками.

— Я не могу понять… почему так боюсь тебя, — прошептала она. — Я хочу сказать, что ничего особенно ужасного в том, как ты выглядишь, нет. По сути, ничего такого уж необычного. На Земле есть одно животное… оно немного похоже на тебя.

Существо на столе промолчало.

Она пристально взглянула на него, вдруг испугавшись того, что наступила одна из столь печально известных продолжительных пауз.

— Ты ведь чем-то занят сейчас? — спросила она. — Чем-то таким, о чем я совершенно не имею представления? Так?

— Я здесь для того, чтобы ты привыкла к нам и успокоилась, — ответил ей он. — У тебя хорошо получается, как нельзя лучше.

Сказать по правде, она совсем не разделяла мнения Йядайи и не торопилась бы с похвалами в свой адрес.

— А как успехи у других людей?

— Несколько человек, с которыми мы пытались наладить контакт, пытались убить меня.

Лилит с трудом сглотнула. Больше всего ее поразило в этом то, как эти люди смогли заставить себя прикоснуться к нему, абсолютному чужаку.

— И что вы им сделали?

— За что — за то, что они пытались убить меня?

— Нет, прежде чем они решились на такое?

— Ничего особенного. Наши встречи практически ничем не отличались от того, что происходит теперь здесь, в этой комнате.

— Вот черт, — выдохнула она, потом в очередной раз заставила себя поднять на него взгляд. — Ты видишь так же, как и мы?

— Да, и очень хорошо.

— Различаешь цвета? И перспективу?

— И то и другое.

Но глаз у него не было, это точно. Теперь она наконец разглядела, что там, где в верхней части черепа щупальца росли гуще, не было ничего, просто темные пятна на коже. Те же самые пятна и пучки щупалец имелись там, где, по идее, должны были находиться его уши. В его горле, прямо посредине, зияло отверстие. Растущие вокруг этой дыры щупальца отличались по цвету от остальных, соседних, были словно бы чуть светлее. Такие темно-прозрачные, бледно-восковые черви.

— По сути, я способен зрительно воспринимать окружающее разом во все стороны — я вижу везде, где у меня есть щупальца. Наверно ты это уже заметила. Я все отмечаю зрительно — вне зависимости, регистрирует ли это мое сознание это или нет. Не видеть я просто не могу.

Представить подобное существование можно было только в кошмарном сне — жить, не имея возможности закрыть глаза, скрыться за первородной тьмой своих собственных век.

— А сон… ты когда-нибудь спишь?

— Да. Но не совсем в том смысле, как это происходит у вас.

Заговорив о сне, она внезапно вспомнила, что совсем недавно сама тоже спала, не совсем обычно, если не сказать сильнее.

— Ты так и не сказал мне, сколько длился мой сон.

— Что-то около… двухсот пятидесяти ваших лет.

Такое она не могла переварить за один раз, для одного раза этого было многовато. Услышав, она молчала так долго, что в конце концов он сам решил прервать тишину.

— После первого твоего Пробуждения нам показалось, что с тобой что-то не в порядке. Таким было не мое мнение, но мнение нескольких моих коллег. Методика, избранная с тобой, оказалась ошибочной, и ошибка это дорого стоила, и тебе и нам. Можно сказать, что твои способности переоценили. В некотором отношении, психологически, ты очень сильно похожа на нас, но иногда вдруг начинала вести себя точно так же, как те из ваших людей, военных, которых мы вытащили из подземных убежищ. Так было поначалу. После той первой ошибки, допущенной с тобой, ты спала пятьдесят лет подряд.

Забыв о сидящих на столе червях, она подползла по полу к кровати и прислонилась к ней спиной, совершенно без сил.

— Мне казалось, что одно мое Пробуждение от другого отделяют недели или, возможно, месяцы, но чтобы так много, целые десятилетия… Нет, я представить себе этого не могла.

— Во многом ты подобна своему миру. Чтобы полностью излечиться, тебе нужно время. Время нужно и нам, с тем чтобы узнать о вас как можно больше, научиться понимать вас.

Йядайя сделал паузу.

— Когда некоторые из твоих сородичей начали кончать жизнь самоубийством, мы не знали, что и думать. Бытовало такое мнение, что люди поступают так потому, что остались в стороне от общего ухода из жизни — по сути, они уже считали себя мертвыми, нужно было только довести дело до конца, убить себя. Другие полагали, что причина здесь в том, что мы держим вас в изоляции. Тогда мы попробовали образовывать пары, но многие ранили и даже убивали друг друга. Смертей в полной изоляции было несравненно меньше.

Последние фразы воскресили в ее памяти ужасные картины.

— Йядайя? — спросила она.

Щупальца в нижней части его лица словно пошли рябью, на несколько мгновений приняв вид волнистых длинных усов.

— Я помню, что вместе со мной несколько дней, а может быть и больше, находился маленький мальчик. Его звали Шарад. Где он теперь, что с ним?

Несколько минут он молчал, подняв напряженные щупальца вертикально вверх. Внезапно сверху зазвучал голос, очень похожий на собственный голос Йядайи, но на этот раз чужой и непонятный, быстрый и отрывистый.

— Мои сородичи дали ответ на твой вопрос, — сказал Йядайя. — Шарад вполне здоров и прекрасно себя чувствует, хотя его больше нельзя назвать маленьким мальчиком.

— Значит, на вашем корабле не все спят, некоторым удается повзрослеть и состариться? Например, детям?

— Да, некоторые из вас жили и живут среди нас и сейчас нормальной жизнью. Мы им доверяем и не изолируем их.

— Никого из нас нельзя держать в изоляции. Иначе мы можем сойти с ума. Если вы не ставите целью свести нас с ума, тогда выпустите нас на свободу. Несколько раз мне казалось, что я вот-вот спячу. Люди не могут жить водиночку.

Его щупальца словно бы попытались оттолкнуть ее.

— Нам это известно. Лично я не ни за что не согласился бы провести в одиночестве столько месяцев, сколько пришлось провести тебе. Все дело в том, что мы не знали, каким путем лучше всего сводить людей друг с другом, и не раз обжигались.

— Но Шарад и я…

— У него есть мать и отец, Лилит.

Сверху раздался чей-то неизвестный голос, на этот раз говорили по-английски.

— У мальчика были родители и сестра. Сейчас они все спят, все вместе обычным сном. Он все еще очень молод. На каком языке он говорил с тобой, Лилит? — сделав паузу, спросил бестелесный голос.

— Не знаю, — ответила она. — Прежде он был слишком мал, чтобы объяснить мне это, или может быть он пытался, да я сама не поняла. Мне кажется, что он скорее всего откуда-то из Вест-Индии, хотя для вас это наверно мало о чем говорит.

— Нет, это важно — кое-кто из моих сородичей хорошо понимает тебя. Я же спросил из простого любопытства.

— С ним точно все в порядке?

— Он прекрасно себя чувствует.

На мгновение она успокоилась, потом снова начала сомневаться. Быть может этот невидимый голос просто пытается успокоить ее, добиться от нее каких-то уступок?

— Я могу увидеть его? — решительно потребовала она ответа.

— Йядайя? — спросил бестелесный голос.

Йядайя повернулся к ней.

— Как только ты сможешь ходить среди нас без страха, ты немедленно с ним увидишься. Больше не будет ни сна, ни заключения, Лилит. Скоро ты выйдешь из этой камеры. Как только ты будешь готова, тебя выпустят отсюда.

3

Йядайя так и остался с ней. И теперь, точно так же, как когда-то она страстно желала быть избавленной от своего невыносимого одиночества, она желала только одного — чтобы он ушел от нее. Закончив разговор, он надолго замолчал, и Лилит почти уже было решила, что он заснул — если конечно эти существа вообще спят. Она тоже прилегла, не зная, может ли она тоже позволить себе заснуть в присутствии своего нового знакомого. Это было все равно, что лечь спать и спокойно уснуть в одной комнате с гремучей змеей, зная, что, проснувшись, вполне можно обнаружить живую пеструю ленту под собственным одеялом.

В одном она была уверена полностью — заснуть, повернувшись к Йядайе лицом, она точно не сможет. При том, что заставить себя повернуться к нему спиной она тоже не могла. По крайней мере надолго. Раз за разом задремывая, она просыпалась, вздрагивая, и торопливо открывала глаза, чтобы узнать, не крадется ли к ней ее медуза-сосед. По прошествии некоторого времени она поняла, что совершенно лишилась сил, но поделать ничего с собой она не могла. Хуже всего, что каждый раз, когда она двигалась, начинали шевелиться и щупальца Йядайи, лениво приподнимаясь в ее сторону, словно бы он спал с приоткрытыми глазами — что, похоже, и было.

Сама не своя от усталости, с раскалывающейся от боли головой, к чему под конец присоединился еще и бурлящий желудок, она поднялась с кровати и улеглась прямо на полу, вытянувшись рядом со своим ложем. Теперь, как бы она ни повернулась, Йядайя ей был не виден. Все, что она могло увидеть, ограничивалось подножием стола-платформы, прямо перед ней, и куском стены. Йядайя оказался полностью исключенным из ее мира.

— Нет, Лилит, — вдруг проговорил он, не успела она закрыть глаза.

Она промолчала, притворившись, что не слышит его.

— Ложись на кровать, — продолжил он. — Или на полу вот здесь. Но там спать не нужно.

Она продолжала лежать неподвижно, вся напряженная с головы до ног.

— Хорошо, если ты хочешь, можешь оставаться на месте, но я тогда переберусь на кровать.

Это было невозможно, тогда он окажется прямо перед ней — слишком близко, будет нависать над ней. Медуза, гипнотизирующая своим насмешливым взглядом.

Поднявшись с пола, она не легла, а рухнула на постель, про себя проклиная и его и себя, униженную, и немного поплакала. Всхлипывая, она наконец погрузилась в сон. Ее тело просто не могло больше выдержать такого мучения.

Она проснулась внезапно, как от толчка, и, мгновенно обернувшись, уставилась на него. Он по-прежнему сидел на своей платформе и похоже даже не пошевелился за прошедшее время. Когда пара его щупалец вздрогнула и чуть приподнялась в ее направлении, она скатилась с кровати и опрометью бросилась в ванную. Он дал ее возможность побыть немного одной, умыться и покопаться в жалости и презрении к себе. Она не могла вспомнить, когда последний раз столь долгое время непрерывно испытывала такой сильный страх, чувствовала себя такой растерянной и жалкой. Йядайя даже не пытался что-нибудь сделать, а ее трясло от страха как последнюю трусиху.

Когда наконец он позвал ее, она глубоко вздохнула и вышла из ванной.

— У меня ничего не получается, — сказала она голосом, в котором дрожали слезы. — Прошу тебя, отправь меня на Землю вместе с остальными людьми. У меня все равно ничего не выйдет.

Он ничего не ответил.

По прошествии некоторого времени она снова заговорила, теперь уже о другом.

— У меня тут шрам, — сказала она, дотрагиваясь до своего живота. — На Земле его не было. Что вы со мной сделали?

— У тебя была опухоль, — ответил он. — Рак. Мы избавили тебя от рака, больше ничего. В противном случае болезнь убила бы тебя.

По спине у нее пробежал холодок. От рака умерла ее мать. Рак был у двух ее теток, и бабушку ее трижды оперировали по поводу злокачественных опухолей. Теперь все они мертвы, пали жертвами чьего-то безумия. Но «традиция» ее семьи продолжилась в ее лице, это было похоже на правду.

— И что же вы у меня вырезали вместе с опухолью? — тихо спросила она у него.

— Ничего.

— Ни грамма внутренностей? Ни куска легкого? Ни клочка мочевого пузыря?

— Нет, ничего такого. Мой сородич вылечил тебя. Можешь считать, что ты не потеряла ничего, что хотела бы сохранить.

— Твой сородич, о котором ты говоришь… он оперировал меня?

— Совершенно верно, причем делал это с огромным интересом и вниманием. Он специализируется в области человеческой физиологии. Вместе с ним тебя оперировал человек, женщина-врач, но в ту пору она была уже очень старой и умирала. Она только следила за операцией и помогала советами.

— Но она наверняка была неспециалист, как вы могли доверить меня ей? И этот твой сородич, он ведь тоже ничего не знал обо мне, да и вообще вряд ли что понимает в человеческой анатомии. Мы же с вами отличаемся, как небо и земля!

— Мой сородич, его нельзя назвать мужчиной — впрочем, и женщиной нельзя назвать тоже. Пол, к которому он относится, на нашем языке называется «оолой». После того как на Земле окончилась война, там было множество мертвых и умирающих людей, вполне достаточно для изучения вашей анатомии. Наши оолойи научились отличать нормальное состояние вашего организма от всяческих нарушений в функционировании, а также оценивать возможности вашего тела. Оолойи, побывавшие на вашей планете, по возвращению на корабль обучили тех, кто оставался здесь. Мой сородич изучал ваше тело в течение почти всей своей жизни.

— И каким же образом это происходило? Как оолой изучал нас?

Она представила себе одиночные камеры, полные умирающих, камеры, под сводами которых не стихают стоны. И за каждым движением медленно и мучительно отдающего Богу душу несчастного внимательно наблюдает медуза. Медузы оперируют еще живых людей вместе с умершими. Ужасные болезни развиваются беспрепятственно, только лишь для того чтобы дать возможность как следует изучить их неизбежный и удручающий ход любопытствующим оолойям.

— В основном они наблюдали. У их вида имеются особые органы чувств, как нельзя лучше подходящие для этой цели. Мой сородич тщательно исследовал тебя, потом взял на анализ несколько здоровых клеток твоего тела и сравнил их с больными клетками, твоими собственными и теми, что можно было получить из тел других людей, физиологически подобных тебе. После, закончив предварительные исследования, он сказал, что у тебя был не только рак, но и особый талант к раку.

— Я не назвала бы это талантом. Проклятием — еще куда ни шло. Но каким образом твоему сородичу удалось узнать все, что нужно, только путем… наблюдения?

— Возможно, я употребил здесь не совсем верное слово. Проницательность, вот это будет точнее. Дело здесь ограничивается не только зрением. Мой сородич способен узнать все, что ему нужно, изучив только структуру твоих генов. Из этого он узнал практически все об истории твоих болезней и даже о твоем характере. О том, каким образом обычно проистекает ход твоих мыслей. Все это он выяснил во время одного единственного теста.

— В самом деле? Знаешь, мне не нравится, что вы позволяете себе — копаетесь в моем теле без моего ведома. А кроме того, я не понимаю, каким образом возможно вырезать опухоль, не причинив вреда органу, в котором она развилась. По-моему, это чушь.

— Никто и не говорит о том, что опухоль тебе вырезали. Дело в том, что оолой вскрыл твое тело совсем не для того чтобы вырезать твою опухоль, а для того чтобы удобнее было исследовать ее всеми имеющимися в его распоряжении органами чувств, напрямую. До тех пор ему еще не доводилось видеть ни одной опухоли самому. Как только он закончил свои исследования, он заставил твое тело поглотить опухоль.

— Он заставил… мое тело… поглотить опухоль?

— Да. Можно сказать, что он отдал твоему телу биохимический приказ, и опухоль исчезла.

— И таким образом вы излечиваете все болезни?

— Болезней у нас практически нет.

Лилит вздохнула.

— Жаль, что я не могу сказать то же самое о нас. Рак стал в моей семье настоящим проклятием.

— Больше ты о раке не вспомнишь. Мой сородич сказал мне, что твой рак был поистине прекрасен, хотя справится с ним было совсем несложно.

— Рак — прекрасен?

— Некоторые вещи оолойи воспринимают по-своему, очень своеобразно. Вот, Лилит, поешь. Ты ведь голодна?

Шагнув к нему, она протянула руку, чтобы взять тарелку, и только тогда поняла, что она делает. Она замерла, но сумела отчаянным усилием воли заставить себя не отскочить назад. Через секунду она приблизилась к нему еще на один шаг, потом на полшага. Потом еще. Она физически не могла двигаться быстро. Не могла, например, схватить тарелку и быстро отбежать в угол комнаты. Она вообще была поражена тем, что могла пошевелить рукой или ногой. Она двигалась вперед медленно-медленно.

Накрепко стиснув зубы, она заставила себя взять тарелку. Ее руки так сильно тряслись, что половину супа она расплескала. Вместе с остатками еды она вернулась на кровать. Немного успокоившись, она принялась за свой завтрак, а потом закусила и самой тарелкой из съедобного материала, напоминающего плотный хлеб. Голод остался. Она с удовольствием съела бы чего-нибудь еще, но просить у Йядайи не стала. Взять еще одну тарелку из его рук она бы просто не смогла. Из этих рук-стеблей — нет. Ладонь, окруженная сразу, может быть, десятком пальцев. Внутри пальцев без сомнения имелись кости, по крайней мере они были не такими гибкими, как щупальца. Рук, как и ног, было только две — и на том спасибо. В сущности, Йядайя был совсем не так уж уродлив, а ведь мог бы иметь совсем уж нечеловеческую внешность. Тогда почему ей так невыносим его облик? Ведь он не так много от нее просит, всего лишь чтобы она взяла себя в руки и сохраняла спокойствие, находясь в его обществе и обществе ему подобных. Почему бы ей не пойти ему навстречу? Но нет, что-то выше ее овладевает ей.

Она попыталась представить себя окруженной плотным кольцом точно таких же, как Йядайя, медуз, и поняла, что сейчас спятит от страха. На лбу у нее выступил холодный пот. Очевидно именно такое состояние психики называют фобией, тем, чего она никогда в прежней жизни не знала. Каким точно должно было быть в этом случае ощущение, она не знала, но слышала, что об этом рассказывали другие люди. Настоящая ксенофобия — и, судя по рассказам Йядайи, страдала ей не только она одна.

Вздохнув, она поняла, что по-прежнему чувствует себя усталой как собака и голодной. Потом провела руками по лицу. Растерла щеки. Как бы ни называлось то, что происходит с ней, фобией или по-другому, ей следовало избавиться от этого как можно скорее. Он взглянула на Йядайю.

— Как вы называете себя? — спросила она у него. — Расскажи мне о своем народе.

— Мы называем себя оанкали.

— Оанкали. Похоже на слово из какого-то земного языка, не помню какого.

— Может быть. Но если в нем и есть такое слово, то наверняка у него другое значение.

— А что это слово означает на вашем языке.

— Многое. Например, обменщики.

— Так вы занимаетесь обменом?

— Да.

— И чем же вы меняетесь?

— Самими собой.

— Ты хочешь сказать… друг другом? Рабами?

— Нет, рабства у нас нет и никогда не было.

— Тогда как же прикажешь тебя понимать?

— Так, как я сказал. Мы меняем сами себя.

— Все равно я тебя не понимаю.

Йядайя ничего не ответил. Казалось, что он завернулся в саван молчания, ссутулившись и нахохлившись. Она знала, что ответа не будет.

Она вздохнула.

— Иногда ты ведешь себя в точности как человек. Когда я не смотрю на тебя, мне кажется, что я разговариваю с обычным мужчиной.

— Так это и должно быть. Я специально учился, рассчитывая именно на такую твою реакцию. Я очень долго практиковался в языке с женщиной-врачом. Она была уже слишком стара и не могла рожать, но согласилась сотрудничать с нами и учила наших людей.

— Мне показалось, ты сказал, что она умирала.

— В определенный момент она действительно начала умирать, и этот процесс был необратимым. Она умерла в сто тридцать лет и всего между своими Пробуждениями она провела среди нас около пятидесяти лет. Мне и моим сородичам она была словно бы четвертым родителем. Тяжело было смотреть, как она угасает и смерть подкрадывается к ней. В вас скрывается необыкновенный потенциал, но все вы, как правило умираете, не использовав и части этого потенциала.

— Я нередко слышала то же самое и от людей, еще на Земле.

Лилит нахмурилась.

— Скажи мне, разве твои оолойи не могут продлить жизнь людям? Возможно эта женщина-врач хотела жить и дальше, и больше ста тридцати лет, почему же вы не помогли мне?

— Оолойи помогали ей. Они дали ей сорок лет, которых у нее иначе не было бы, и когда они больше не смогли продлевать ее жизнь, помогли ей уйти без боли. Когда мы нашли ее, она была уже не молода. Если бы она встретилась с нами лет на двадцать раньше, то наверняка прожила бы гораздо дольше.

Лилит обдумала услышанное и решила, что все сказанное вполне логично.

— Мне двадцать шесть, — сказала она.

— В действительности тебе заметно больше, — отозвался он. — Всего ты бодрствовала около двух лет. Так что тебе сейчас двадцать восемь.

Известие застало ее неожиданно, она никогда не задумывалась над тем, что могла оказаться на два года старше, чем считала всегда. Два года в невыносимо одиночном заключении. Чем же ее вознаградят за такую жертву? Что предоставят взамен? Она снова подняла лицо к Йядайе.

Его щупальца словно бы застыли, превратившись во вторую кожу — темные пятна на лице и шее, темная, гладкая на вид масса на голове.

— Если не случится ничего непредвиденного, — сказал он, — то ты скорее всего проживешь гораздо больше ста тридцати лет. Кроме того, в течение всей своей жизни биологически ты будешь оставаться очень молодой, почти юной. Твои дети проживут значительно дольше тебя.

Говоря это, он был очень похож на человека. Наверно именно щупальца придавали ему такой странный, отпугивающий вид морского животного, спрута. Цвет окраса его кожи не менялся. То, что у него не было ни глаз, ни носа, ни ушей, по-прежнему беспокоило ее, но уже совсем чуть-чуть.

— Йядайя, — попросила она его, — если тебе нетрудно, то оставайся пожалуйста, таким, какой ты есть сейчас. — Я хочу подойти к тебе и посмотреть поближе… не знаю, получится ли это у меня.

Щупальца снова вздрогнули, — словно бы рябь прошла по странноватой коже, — но тут же снова замерли и отвердели.

— Хорошо, — ответил он. — Подойди ко мне.

Медленно, но неуклонно она приблизилась к нему. Но щупальца продолжали казаться второй кожей даже на расстоянии двух футов.

— Как ты отнесешься к тому… — сдавленным голосом спросила она, замолчала и продолжила снова. — К тому, если я потрогаю тебя?

— Хорошо.

На поверку это оказалось сделать гораздо легче, чем она предполагала. Кожа Йядайи была прохладной и почти такой же мягкой и гладкой на ощупь, как обычная кожа — гладкой, как ее ногти и, может быть, почти такой же плотной.

— Тебе нетрудно вот так сидеть? — поинтересовалась она.

— Нет, это нетрудно. Просто немного необычно. Мои органы чувств притуплены.

— Почему ты вдруг стал таким — я имею в виду, почему стал таким сам по себе, ведь я тебя об этом не просила?

— Эта поза выражает удовольствие или удивление.

— Значит минуту назад тебе было приятно? От чего?

— Мне было приятно находится в твоем обществе. Ты была расстроена тем, что потеряла два года, и хотела, чтобы мы вернули тебе их обратно. Ты не хотела умирать.

Она уставилась на него, потрясенная тем, с какой легкостью он прочитал ее мысли. Должно быть ему довелось повидать немало людей, выбравших смерть после обещания долгой жизни, здоровья, почти бесконечной молодости. Почему они выбрали уход? Быть может она, сама того не замечая, говорила свои мысли вслух: для чего им было нужно все это? Чего они потребуют от нее взамен?

— До сих пор только скука и одиночество наводили меня на мысли о смерти.

— Все это в прошлом. Но ты все-таки не пыталась убить себя, даже в таких условиях.

— … Да, не пыталась.

— Твое желание жить гораздо сильнее, чем ты можешь представить.

Она вздохнула.

— И вы решили меня проверить, верно? И именно поэтому ты до сих пор не сказал мне, что вы хотите от нас, людей?

— Да, — согласился он, и она почувствовала тревогу.

— Тогда скажи мне, сейчас же!

В ответ — молчание.

— Если ты действительно так хорошо знаешь нас, то должен был слышать кое-что о такой штуке, как воображение. Ты хочешь мне хорошего, но на самом деле добиваешься как раз обратного, — сказала она.

— Как только ты будешь готова выйти из этой комнаты вместе со мной, я отвечу на все твои вопросы, — заверил он ее.

Несколько секунд она рассматривала его лицо.

— Тогда давай работать над собой, — сказала наконец она мрачно. — Расслабься и прими свой естественный вид, и посмотрим, что из этого выйдет.

Он помедлил, а потом его щупальца поникли. На столе снова оказался гротескный морской спрут, и, сама не зная, что с ней происходит, Лилит отшатнулась, охваченная паникой и отвращением. Она ничего не могла с собой поделать. Только огромным усилием воли ей удалось заставить себя остановиться.

— Господи, я так устала от всего этого, — пробормотала она. — Ну почему у меня ничего не выходит?

— Когда врач, о которой я тебе уже несколько раз говорил, впервые увидела одного из нас, — сказал он, — она пришла в такое беспокойство, что все сочли за лучшее немедленно оставить ее одну. Нам показалось это очень странным.

— И вы оставили ее одну?

Он продолжил, но уже более мягким тоном:

— В ту пору я еще не родился. К тому времени, когда я появился на свет, отношения с вашим врачом были уже улажены. По правде сказать, мои сородичи тоже испугались, может быть не меньше, чем эта женщина-врач. Так вот, их страх, по-моему, был гораздо сильнее твоего сейчас. Никогда раньше мы не видели столько жизни и смерти одновременно в одном живом существе. Прикасаясь к ней, некоторые из моих сородичей испытывали боль.

— Потому что она была… больна?

— Нет. Им было больно даже тогда, когда она чувствовала себя хорошо. Все дело было в ее генетической структуре — это сбивало их с толку. Сейчас я пока не могу объяснить это тебе. Позже, быть может, ты поймешь, хотя никогда не сможешь чувствовать так же, как мы.

Спрыгнув со стола, он сделал шаг в ее сторону и протянул свою руку к ее руке. Когда его конечность находилась на полпути к ее руке, она автоматически протянула ему ладонь для пожатия, замешкавшись лишь на миг. Когда ее ладонь оказалась в его многопалой руке, она отвела глаза в сторону и вся напряглась и замерла. Тонкие пальцы едва сжимали ее ладонь.

— Хорошо, — наконец сказал он, отпуская ее. — Скоро эта комната останется лишь в твоих воспоминаниях.

4

Одиннадцать циклов приемов пищи спустя он вывел ее наружу.

Она не имела никакого представления о том, сколько длились эти периоды одиннадцати пищевых циклов, регулярно ли ей хотелось есть или нет, потому что иногда она просила еду сама, иногда ей предлагал перекусить Йядайя. Он не торопил ее, а она редко сама проявляла инициативу. Только раз или два она пыталась упрашивать его выпустить ее наружу, но он отказывал ей без объяснений причин с полным спокойствием и без следов раздражения. Он просто молчал. Он просто выключал себя, и все, стоило только ей начать просить его о чем-нибудь или выдвигать требования или начинать задавать вопросы, на которые он пока не мог дать ответов. В своей семье перед войной она слыла завидной упрямицей, но он без труда сумел заткнуть ее за пояс.

По прошествии некоторого времени он начал передвигаться по комнате. Довольно долго он находился в неподвижности — настолько долго, что стал казаться ей частью обстановки — и когда он неожиданно поднялся и отправился в ванную, она снова испытала шок. Все то время пока он оставался в ванной, она сидела на кровати, пытаясь представить себе, чем он может там заниматься — тем же, что и она, или чем-то другим. Она не стала спрашивать его об этом. Когда несколько позже он наконец вернулся в комнату, она почувствовала, что почти совсем не боится его. Он принес ей нечто такое, что приятно поразило ее, настолько, что она взяла «это» из его рук без колебаний — банан, совершенно зрелый, крупный, желтый, твердый и очень сладкий.

Она съела банан медленно, хотя ей очень хотелось проглотить его в два приема, но она сдержала себя. По сути, это была лучшая еда, которую ей довелось отведать за две с половиной сотни лет. Кто знает, когда ей удастся попробовать подобное яство снова — может быть вообще никогда. Она съела банан почти целиком — даже белую внутреннюю кожицу.

О том, где он сумел раздобыть этот банан и почему он вдруг решил угостить ее им, Йядайя не сказал ей ни слова. И больше бананов ей не приносил. Вместо этого он на некоторое время вдруг занял ее место на кровати. Растянувшись на ее ложе, он долго лежал там неподвижно, словно мертвый. Не находя себе места, она занялась своей обычной гимнастикой и выполнила два комплекса обычных упражнений подряд, намеренно, чтобы довести себя до изнеможения, потом забралась на стол и просидела там до тех пор, пока он не поднялся с кровати и не позволил ей занять свое место.

Когда она проснулась, он снял куртку и продемонстрировал ей островки зарослей сенсорных щупалец, расположенных у него на спине и на всем теле. К своему удивлению, она довольно быстро привыкла к виду его обнаженного торса. Теперь он был для нее просто уродом, и все. Со своими щупальцами по всему телу он казался ей морским животным, случайно очутившимся не в своей среде обитания.

— Ты можешь дышать под водой? — спросила она у него.

— Да.

— Я так и думала — наверняка эти вздутия вокруг твоего ротового отверстия могут служить и жабрами. Где ты чувствуешь себя лучше — под водой или на воздухе?

— Мне приятно побыть под водой, но на воздухе я провожу большую часть своей жизни. Впрочем, могу жить и там и тут.

— Воздух… тебе тоже необходим кислород?

— Мне нужен кислород, хотя и не в такой степени, как тебе.

Она начала думать о жабрах и щупальцах, всех этих его принадлежностях настоящего морского обитателя.

— А твои щупальца, они ядовитые?.. можешь ты стрекать, как это делают медузы?

— Могу, с помощью любого щупальца.

Она подалась назад, хотя и стояла в приличном отдалении от него.

— Почему ты не сказал мне об этом сразу?

— Я все равно не причинил бы тебе вреда. Ни за что.

За исключением того случая, если бы она решила напасть на него.

— Тогда что случилось с теми людьми, которые пытались убить тебя?

— Нет, Лилит, ты ошибаешься. Я совсем не заинтересован в том, чтобы люди умирали. И не стану их убивать. Всю свою жизнь я учился только одному — всеми средствами стараться сохранять людям жизнь.

— Тогда что же с ними происходило?

— Я остановил их, ведь я довольно силен — сильнее, чем ты, наверное, думаешь.

— Но ты… ты все-таки жалил их?

— Нет, потому что если бы я их ужалил, они умерли немедленно. Жалить так, чтобы человек остался жив, умеют только одни оолойи. В далекой древности мои предки охотились, умерщвляя свои жертвы укусом. Их яд был настолько силен, что процесс пищеварения начинался еще до того, как они принимались за еду. Яд переваривал плоть. Кроме того, яд помогал им защищаться от врагов. Не слишком приятное было у них существование.

— На самом деле, звучит как вполне обычное явление…

— Мои предки жили крайне мало. У некоторых животных был иммунитет к их яду.

— Может быть у людей тоже есть иммунитет.

Его ответ звучал особенно мягко.

— Нет, Лилит, это не так.

А еще через некоторое время он принес ей апельсин. Просто любопытства ради, она разломила плод и предложила половину ему. Приняв из ее руки предложенное, он присел рядом с ней на кровать и принялся есть. Когда с апельсином было покончено, он повернулся к ней лицом — что было не более чем жест вежливости по отношению к ней, как к человеку, поскольку лица у него в привычном смысле слова не было — и словно бы внимательно и пристально всю ее рассмотрел. Его щупальца протянулись к ней совсем близко, почти коснувшись ее кожи. Когда же одно из щупалец и вправду коснулось ее, он вскочила на ноги. Потом, сообразив, что с ней ничего не случилось и она по-прежнему жива и здорова, она устыдилась. Ей не стала приятной близость Йядайи, но он больше не пугал ее. Теперь, по прошествию стольких (скольких?) дней, она больше не испытывала прежней паники; только радость от того, что наконец-то ей стало легче.

— Сегодня мы выйдем отсюда, — объявил он ей. — Моя семья будет рада познакомится с тобой. А ты… тебе придется немалому научиться.

5

Она попросила его подождать, пока она смоет в ванной с рук апельсиновый сок. Когда она вернулась, он подошел к одной из стен и прикоснулся к ней парой своих удлиненных головных щупалец.

Тотчас же в том месте стены, которое отметили его щупальца, образовался темный проем. Проем быстро расширился, превратившись в дверь, сквозь которую в комнату Лилит хлынули потоки звуков и света, зеленого, оранжевого, желтого…

Со времени ее первого Пробуждения ее мир был практически лишен красок. Цвет своей кожи собственной крови — и все это внутри бледных стен камеры, — вот все, на чем мог остановиться ее глаз. Прочее было чередой переходных полутонов от белого к серому. Даже ее еда — и та была бесцветной, за исключением недавних банана и апельсина. Теперь впереди ее ждали настоящие цвета и солнечный свет. И там было много места. Огромное, непривычное пустое пространство.

Увеличиваясь в размерах, проход в стене казался расходящимися складками морщинистой плоти, растворяющейся словно под напором невидимой руки. Впечатление было одновременно и удивительным и внушающим отвращение.

— Она живая? — спросила она.

— Да, — ответил он.

А она била стену кулаками, пыталась кусать ее, рвала ногтями, била ногами. Стена продолжала оставаться гладкой, чуть податливой, как стол и кровать, но не более того, и совершенно непроницаемой. На ощупь стена казалась пластиковой, под пальцами давала ощущение прохлады.

— Что это такое?

— Плоть. Больше похожая на мою, чем на твою, но и от моей тоже отличается. Это… корабль.

— Ты шутишь! Разве корабль… живой?

— Да, живой. Пошли, теперь можно выходить.

Проем в стене увеличился настолько, что они уже могли пройти в него вдвоем. Пригнувшись, он шагнул вперед. Тоже пригнувшись, она последовала было за ним, но, шагнув, остановилась. Там, снаружи, было так много пустоты. Предметы, которые испускали свет и сверкали всеми цветами, были тонкой, как волос, разноцветной листвой и круглыми плодами, напоминающими кокосовые орехи, находящимися, очевидно, на разной степени созревания. И то и другое свисало со всех сторон открывшегося прохода в чужой мир. Сразу вслед за странной растительностью открывалось широкое поле с несколькими одиноко стоящими деревьями — невероятно высокими — и отдаленными холмами под сияющими светло-желтыми небесами. Одного только вида растений и неба ей хватило для того, чтобы мгновенно убедиться, что она находится не на Земле; об обратном не стоило даже мечтать, обманыв΀°я себя. На некотором расстоянии от выхода виднелись движущиеся фигуры, формой напоминающие человеческие, и несколько животных величиной с овчарку, рассмотреть которых во всех подробностях пока не удавалось — мешало расстояние и яркий свет — хотя на первый взгляд у животных наверняка было более чем две пары ног. Шесть ног? Или десять?

— Выходи же, Лилит, — позвал ее Йядайя.

Вместо этого она шагнула назад, дальше от чужеродного простора. Ее маленькая одиночка, которую она столько дней и ночей ненавидела, внезапно показалась ей самым уютным и безопасным местом во всем мире.

— Ты хочешь вернуться обратно в камеру, Лилит? — мягко спросил ее Йядайя.

Неотрывно глядя на него сквозь открытый проем, она внезапно поняла, что он специально провоцирует ее, пытается узнать, сколько в ней еще осталось страха. Он был совершенно прав, и может быть именно потому это сработало. Она пытается вернуться в свою темницу — как животное из зоопарка, так долго просидевшее в клетке, что та стала в конце концов ему домом.

Стиснув зубы, она заставила себя шагнуть в проем, а потом, трепеща от волнения, выбралась наружу.

Оказавшись под открытым небом, она встала около Йядайи, вздохнув глубоко и порывисто. Повернув голову в одну и другую сторону, она быстро осмотрелась, потом поспешно опустила глаза под ноги, борясь в себе с настойчивым стремлением броситься обратно в свое убежище, которое находилось так близко. Он взял ее за руку и повел прочь.

Когда она повторно оглянулась по сторонам, дыра в стене за ее спиной уже затягивалась, и она поняла, что то, из чего она только что вышла, на самом деле представляло собой огромное дерево. Ее комната занимала лишь малую часть внутреннего объема этого дерева. Оно произрастало из нечто, напоминающего вполне обычную, светло-коричневую почву с большой примесью песка. Нижние ветви древа сгибались от тяжести висящих на них плодов. В остальном дерево выглядело вполне нормальным, если не считать его размеров. В окружности ствол превосходил любое офисное здание, которое она видела в своей жизни. Вершина дерева, казалось, подпирала светло-желтое небо. Каково оно было высотой? Какая часть его служила зданием или обиталищем других медуз?

— И все, что находилось внутри моей комнаты, тоже было живым? — спросила она.

— Все, за исключением некоторых предметов внешней отделки и их креплений, — ответил Йядайя. — Еда, которой ты питалась, производилась из плодов этого дерева, растущих на одном из его сучьев. Это дерево было специально модифицировано для того, чтобы быть средой твоего обитания и давать тебе продукты, необходимые для жизни.

— У которых вкус был словно у картона с постным маслом, — негромко добавила она. — От души надеюсь, что в жизни никогда такого больше не попробую.

— Не беспокойся — дальше тебя кормить будут по твоему вкусу. Но благодаря прежней еде, ты сохранила отличное здоровье. Твой прежний рацион, кстати говоря, был рассчитан таким образом, чтобы дать организму сигнал о том, чтобы тот не вырабатывал больше раковых клеток, пока твоя генетическая структура, предрасположенная к раку, подвергалась постепенной корректировке.

— Значит, вы исправили мои гены?

— Совершенно верно. Исправленные гены были внедрены в твои клетки, где они прижились и теперь преспокойно репродуцируют. Теперь рака у тебя не будет никогда, ты излечилась совершенно.

Странная манера распоряжаться чужими судьбами, подумала она, но вслух не сказала ничего.

— А когда вы отправите меня обратно на Землю? — спросила она через мгновение.

— Пока что, сейчас, это невозможно — ты не выживешь там, в особенности если окажешься одна.

— До сих пор вы никого на Землю не отправляли?

— Твоя группа будет первой.

— Ах, вот как…

Подобное до сих пор не приходило ей в голову — то, что в качестве морской свинки на Земле окажется не она одна, а целая куча народу, которым нужно будет там бороться за существование. Это многое меняло.

— Что происходит сейчас на Земле? — спросила она.

— Там пусто и дико. Леса, горы, пустыни, равнины, великие океаны. Ваш мир, некогда очень богатый и сейчас вернувший себе большую часть своих богатств, уже почти полностью очищен от радиации. В океанах жизнь бурлит, но, к сожалению, на суше, уцелевших животных видов очень мало: в основном это насекомые, черви, земноводные, рептилии и мелкие млекопитающие. Но вы, люди, сможете жить в таком мире — мы в этом не сомневаемся.

— Когда же?

— Необходимости для спешки нет. Впереди у тебя очень длинная жизнь, Лилит. А кроме того, ты еще не принималась за работу, которую должна выполнить тут для нас.

— Ты уже упоминал об этом. Что это за работа?

— Для начала тебе придется пожить в моей семье — это должно продлиться настолько долго, насколько это будет возможно. Тебя обучат тому, что впоследствии войдет в твои обязанности, станет твоей работой.

— Так о какой же работе идет речь?

— Тебе придется взять на себя Пробуждение небольшой группы людей, все они будут англоговорящими, и научить их общению с нами. Но прежде мы научим тебя выживать, а ты в свою очередь, будешь учить этому их. Люди, с которыми тебе придется общаться, все из так называемых «цивилизованных слоев» общества. Теперь им придется научиться создать свое собственное общество, учиться жить в лесу, строить для себя жилища своими собственными руками и выращивать и добывать пищу без чьей-то помощи и без машин.

— Вы не позволите нам пользоваться машинами? — нерешительно поинтересовалась она.

— Само собой, не позволим. Не только не позволим, но на первых этапах будем всячески противодействовать развитию у вас машиностроения, даже самого элементарного. Мы, конечно, снабдим вас орудиями труда, необходимыми для охоты и организации земледелия, но в дальнейшем вы будете обеспечивать себя всем необходимым сами. Мы уже позаботились о том, чтобы защитить ваш организм от наиболее опасных и смертоносных бактерий и вирусов. Но далее всем необходимым вам придется обеспечивать себя самостоятельно — вы сами будете добывать себе пропитание и защищаться от хищных животных и природных явлений, иначе не будет никакого развития.

— Где вы будете учить нас выживать — здесь, в своем тепличном мире? Устроите какой-нибудь макет — и наверняка ошибетесь, откуда вам знать, кто мы такие и как живем?

— Так оно и будет, а о вас мы конечно знать всего не можем. Для того ты и нужна нам. До сих пор мы очень много времени уделяли изучению человеческого тела, вашего образа мысли, вашей литературы, исторических хроник, многообразия культуры. Могу с уверенностью сказать, что в некоторых областях мы знаем о ваших способностях даже больше, чем знаете о себе вы. Так утверждают оолойи.

— Какая самоуверенность, наверняка они ошибаются. Хотя, если эти их исследования в самом деле велись два с половиной века, то кое-что вы наверняка сумели разузнать.

— Значит, вы сделали нам универсальную прививку против всех болезней? — переспросила она после этого, просто для того чтобы лишний раз убедиться, что не ослышалась.

— Нет, это не так.

— Но ты сказал…

— Мы просто укрепили вашу иммунную систему, сделали вас более стойкими к разного рода основным болезням.

— Каким же образом? Опять что-то связанное с генами?

Йядайя ничего не ответил. Лилит выждала паузу, чтобы убедиться, что ответа не будет. Вот еще одно, что они сотворили с ее телом без ее ведома, естественно желая ей добра и все такое прочее.

— В свое время мы примерно таким же образом обращались с животными, — тихо объявила она.

— Что ты имеешь в виду? — спросил он.

— Мы поступали с животными так, как считали нужным, полагая, что животным от этого будет только лучше — кастрировали их, делали прививки от разнообразных болезней, стерилизовали, изолировали самцов от самок — и все только из добрых намерений. Мы хотели для них только одного — чтобы они были здоровыми и жили под нашей заботой — для того только, чтобы потом их однажды зарезать и съесть.

Ни одно из щупалец Йядайи даже не дрогнуло, однако у Лилит создалось стойкое убеждение в том, что ее собеседник покатывается со смеха. Точно, он смеется над ней.

— И ты не боишься говорить мне такие вещи? — спросил он ее.

— Нет, — ответила она, — я боюсь, когда не понимаю, что со мной делают.

— Из тебя сделали очень здоровую женщину. Оолойи сделали все, чтобы подготовить тебя к долгой жизни на Земле — не для того же мы собираемся готовить тебя к переменам, чтобы ты вскорости умерла там.

Сказав это, он замолчал, дав понять, что разговор на эту тему закончен. Она в очередной раз оглянулась по сторонам, на гигантские деревья, у многих из которых ствол примерно посредине начинал делиться и ветвиться, образуя сучья, покрытые густой листвой, похожей на длинные зеленые волосы. Некоторые из этих волосяных прядей словно бы колыхались, но не от ветра, поскольку ветра кругом не было, а будто сами по себе. Лилит вздохнула. Даже эти деревья — точно как здешние коренные обитатели — имеют щупальца, то есть совсем неземные, чужеродные. Такие длинные, гибкие, зеленые щупальца.

— Йядайя?

Щупальца Йядайи мгновенно вскинулись в ее сторону, к чему она все еще никак не могла привыкнуть, хотя, похоже, это было тем единственным внешним проявлением, при помощи которого он мог продемонстрировать ей свое внимание или показать, что вообще смотрит на нее.

— Я желаю научиться всему, чему вы считаете нужным меня научить, — сказала ему она, — и я буду учиться, хотя я не лучший ученик, которого можно придумать. Уверена, что у вас здесь найдется немало таких людей, кто уже имеет опыт общения с дикой природой, чего обо мне никак не скажешь — таких, кто и вас самих сможет поучить. Вот с ними-то вам и нужно было начинать переговоры.

— Мы уже говорили с ними. Но такие люди проигрывают тебе хотя бы в том, что многое из их опыта, из того, что раньше они считали «обязательным», теперь необязательно, или наоборот, даже вредно и опасно. На Земле появились новые растения — в результате предпринятых нами направленных мутаций на основе старого материала. Некоторые из плодов, которые раньше можно было употреблять в пищу без опаски, теперь смертельно ядовиты. Кое-какие плоды теперь нужно знать как приготовить, иначе от них тоже можно заболеть или даже умереть. В животном мире тоже кое-что сильно изменилось — некоторые виды, прежде безвредные, теперь стали опасными. Твоя Земля внешне по-прежнему та же, но в результате вашей попытки уничтожить на ней жизнь и нашей попытки эту жизнь, по возможности, воскресить Земля сильно изменилась.

Лилит кивнула, удивляясь тому, что способна выслушивать такие вещи почти без всякого волнения. Возможно причина тут крылась в том, что она, сразу после войны, прежде чем оказаться в космическом плену, уже точно знала, что ее мир мертв. Она смирилась с потерей, и все остальное больше не казалось ей таким страшным.

— От городов должно быть остались одни развалины? — спросила она.

— Именно так. Крупные города оказались разрушены все до единого. То, что еще оставалось, мы уничтожили.

Не осознавая своих действий, она судорожно схватила его за руку.

— Вы уничтожили города? Стерли все, что осталось от нашей цивилизации, с лица Земли?

— Для того чтобы вы смогли начать все заново с нуля. Для поселения вам будет отведен район, свободный не только от радиоактивности, но и от следов прошлой истории. Это делается для того чтобы вы не пошли по уже раз пройденному пути.

— Так вы действительно считаете, что, лишив нас нашей культуры, вы сделали нас лучше, чем мы были раньше?

— Мы так не думаем. Вы не станете ни лучше, ни хуже. Вы станете другими.

Внезапно она уразумела, что стоит с ним лицом к лицу, что сжимает его руку в своих и ему, наверное, больно. По крайней мере ей было больно. Она разжала пальцы и его рука безвольно упала вниз, совершенно расслабленно и как-то не по-живому, стукнувшись о его тело как мертвая, как оно обычно и бывало, когда он не пользовался рукой для каких-то целенаправленных действий.

— Знаешь, что — я уверена, что вы ошиблись, причем жестоко, — почти выкрикнула она ему в лицо.

Гнев душил ее, и она не могла, да и не хотела сдерживать свои эмоции. Она больше не могла видеть его щупальца, чужеродное лицо и сдерживать свою злость — но вместе с тем ей непременно хотелось выговориться до конца. — Вы разрушили то, что не принадлежало вам ни по какому праву! — продолжила кричать она. — Мы были безумны, но вы ничем не отличаетесь от нас — акт нашего безумства был вами безумно завершен.

— Но ты жива, — ответил он ей.

Продолжая идти рядом с Йядайей, она внезапно почувствовала, что не испытывает к нему больше чувства благодарности. Почва вокруг была покрыта упругим ковром из густой травы с мясистыми стеблями, или, быть может, это тоже были щупальца. Йядайя ступал очень осторожно, старясь помять как можно меньше травы — отчего ей немедленно захотелось наподдать ногой ближайший пучок зелени. И только вспомнив о том, что ее ноги до сих пор босы, она удержалась. Потом, присмотревшись, она с внезапным чувством отвращения увидела, что трава изо всех сил старается увернуться от ее ног и гнется как живая, отчего становится похожей на все ту же поросль из дождевых червей, только размером они со среднюю змею. Но трава определенно росла из почвы, очевидно имела и корни. Каким же образом она может быть одновременно и живой?

— Что это? — спросила она, указав вперед босой ногой.

— Это часть нашего корабля. Назначение этой части — производить особую жидкость, которая очень нравится нашим животным, да и нам тоже. Тебе она наверняка понравится. Это полезно.

— Это животные или растения?

— Это неразрывная часть корабля, не более того.

— А сам корабль — это животное или растение?

— Он и то и другое, но в то же время нечто большее.

Черт его знает, что это может означать.

— Корабль разумен?

— В определенной ситуации бывает и так. Сейчас большая часть корабля бездействует, спит, если хочешь. Но даже в таком состоянии корабль химическим путем можно принудить производить многие полезные вещи и совершать необходимые действия — ты узнаешь все об этом, если наберешься терпения и выслушаешь. Большую часть ответственных функций корабль выполняет самостоятельно, без постороннего вмешательства и наблюдения. А кроме того… — на мгновение Йядайя замолчал, плотно прижав щупальца к телу. Потом продолжил. — «Корабль любит вас» — так обычно говорила о нем женщина-врач. Братской любовью, такое сопоставление будет ближе всего. Между нами и нашим кораблем существует родственная связь, не биологическая, но очень сильная, симбиотическая. Мы удовлетворяем все потребности корабля, а он взамен отвечает нам взаимностью, удовлетворяя наши потребности. Без нас корабль умрет, а мы без корабля будем обречены на вечное существование на поверхности одного мира. Для нас это также будет означать только одно — смерть.

— Где же вы раздобыли такой замечательный корабль?

— Мы вырастили его.

— Вы… или ваши предки?

— Этот корабль действительно вырастили мои предки. В свою очередь я помогаю выращивать другой корабль, новый и лучший. Я занимаюсь этим и сейчас.

— И сейчас? И зачем вам это нужно?

— В один прекрасный день те, кто остаются на корабле, разделятся на две группы. В некотором роде наше общество похоже на стаю взрослых животных, только бесполую. Всего групп три: динсо останутся на Земле и дождутся того момента, когда опасаться за ее население больше будет не нужно; тоахты будут продолжать жить на старом корабле; акайи улетят на новом корабле.

Лилит взглянула на своего спутника.

— Значит, кое-кто из вас отправится на Землю вместе с людьми?

— Да, я полечу на Землю, и вся моя семья и другие семьи. Все динсо.

— Зачем это нужно?

— Ни за чем — просто мы росли с такой целью — у нас так заведено, мы так живем. Умение выращивать корабли заложено в нас, и нам никуда от этого не деться. Мы таковы, потому что нашим потомкам нужно где-то жить, ведь род должен продолжаться. В отличие от вас, людей, будучи заключенными в пределах одного корабля, или даже одного мира, мы просто гибнем.

— Как же вы размножаетесь… как растения семенами или еще как-то?

— Мы используем тот способ, который оказывается доступным.

— А те, кто останутся на корабле и улетят, эти тоахты и акайи, вы больше их никогда не увидите?

— Я больше не увижу. Когда-нибудь в отдаленном будущем кто-нибудь из моих потомков быть может встретиться с ними. Мне хочется надеяться, что это случится. До тех пор наверняка произойдет немало делений. И те и другие наверняка накопят немало полезного, чем и поделятся друг с другом.

— А может случиться так, что они не узнают друг друга? И это расставание у планеты Земля к тому времени превратиться не более чем в предание, в миф, или о нем забудут вовсе?

— Нет, они обязательно узнают друг друга. Все приметы деления передаются по биологической цепочке. Я помню все колена моего рода с тех пор, когда мы покинули наш родной мир.

— А каким был ваш родной мир? Каким ты помнишь его? Сможете вы возвратиться на него, если вдруг захотите?

— Возвратиться? — щупальца Йядайи снова плотно прижались к его туловищу. — Нет, Лилит, возвратиться мы не сможем — это одно из направлений в пространстве, двигаться в котором нам запрещено. Вот наша родина, — он обвел щупальцем вокруг себя, указав на то, что выглядело как блистающие небеса цвета слоновой кости и коричневая земля, — и другой родины теперь у нас нет.

Вокруг них уже высилось много огромных могучих деревьев, из стволов которых на глазах у Лилит входили и выходили люди — нагие, серые оанкали, все сплошь покрытые щупальцами, некоторые с парой рук, другие как будто бы с четырьмя руками, от вида чего Лилит становилось не по себе, но все как один без чего-либо, что возможно было принять за признаки пола. Возможно у этого народа половые функции выполняли некоторые из щупалец или дополнительные пары конечностей.

Среди всех встречных групп оанкали она искала и не находила людей. Чужеродные существа почти не обращали на нее внимания, и лишь раз один из оанкали, прошедший совсем рядом с ней, словно бы взглянул в ее сторону. С содроганием она заметила, что некоторые оанкали были покрыты щупальцами невероятно густо, с головы до ног. У других щупальца росли пучками, совершенно несимметрично и случайно. Ни у одного из встречных оанкали расположение щупалец не напоминало внешность Йядайи, у которого темные места сосредоточий находились там, где у людей располагались глаза, уши, рот, волосы. Почему Йядайя выглядел именно так, а не иначе — из-за того, что очень много времени уделял работе с людьми, или он изменил свой облик намеренно, для того чтобы больше походить на человека, было неясно.

— Я был таким всегда, — ответил он, когда она спросила его об этом, но больше не прибавил ничего, что могло бы послужить пояснением.

Минутой позже, когда они проходили вблизи одного из деревьев, она специально свернула и дотронулась рукой до ствола, ощутив под пальцами гладкую, чуть поддающуюся кору — очень напоминающую стены ее камеры заключения, только окрашенную в чуть более темный тон.

— И все эти деревья дома? — спросила она.

— На самом деле эти структуры совсем не деревья, — объяснил ей Йядайя. — Они тоже часть корабля. Эти организмы сохраняют свою форму, обеспечивают нас всем необходимым — пищей, кислородом, утилизируют отходы, служат средствами транспортировки, выступают в роли хранилищ, жилищ, лабораторий и мастерских, а также многого другого.

Они прошли мимо двух оанкали, стоящих неподвижно напротив друг друга плотно перевив головные щупальца. Повернувшись к ним, Лилит рассмотрела их тела во всех подробностях. Подобно другим оанкали, которых она успела увидеть, эти двое тоже были совершенно нагими. Одежда Йядайи скорее всего появилась только в качестве уважения к ее традиционным взглядам на вещи. Что ж, она благодарна ему за такое внимание.

Число встречных оанкали росло с каждой минутой, и она вдруг поняла, что это пугает ее, поэтому с каждым шагом она старалась держаться к Йядайе все ближе и ближе, словно желая найти у него защиту. Удивившись собственной реакции и смутившись, она чуть отстранилась от него, что он, конечно же, не мог не заметить.

— Лилит? — позвал он очень тихо.

— Что? — отзывалась она.

В ответ молчание.

— Я в порядке, — сказала она. — Просто дело в том… что вокруг слишком много людей, а я еще не привыкла.

— Обычно мы не носим одежду.

— Это я уже заметила.

— Но ты можешь ходить в одежде или без нее, как захочешь — это твое право.

— Предпочитаю остаться одетой!

Она немного помолчала.

— Там, куда ты ведешь меня, есть другие люди, земляне? Вы уже пробудили кого-нибудь еще?

— Нет, там никого нет.

Она обхватила грудь руками, засунув ладони подмышки, очень крепко. Значит, она снова будет одна, пусть и по-другому.

К ее удивлению, он протянул ей руку. К еще большему своему удивлению, она приняла эту руку с благодарностью.

— Но почему вы не можете вернуться обратно на свою планету? Может, ее больше не существует?

Казалось, что Йядайя секунду размышлял над ее словами.

— Мы отправились в полет очень давно… очень давно оставили свой мир. Вполне возможно, что его больше не существует. По крайней мере я сомневаюсь в его существовании.

— Ты можешь сказать мне, почему вы решили покинуть свою планету?

— Наш мир был вскормившим нас лоном, утробой. Пришло время — и мы родились и покинули утробу, выносившую нас — никто не может жить в утробе вечно.

Лилит печально улыбнулась.

— На Земле тоже были люди, которые думали точно так же — наверно до того самого момента, когда ракеты были выпущены по своим целям. Эти люди считали, что судьба человечества неразрывно связана с космосом, и я тоже так считала.

— Мне известно это — хотя, по мнению оолой, свою судьбу люди не в состоянии были претворить в жизнь. Их собственные тела были для них большой помехой.

— Наши тела? Что ты имеешь в виду? Ведь мы уже вышли в космос. И отправились бы к звездам, по крайней мере нам ничего не мешало это сделать…

— В ваших телах был заключен фатальный порок. Изъян. Оолой обнаружили этот изъян сразу же. Изъян этот настолько глубок, что поначалу оолой было больно к вам прикасаться. И лишь по прошествии некоторого времени они почувствовали к вам интерес, огромный интерес, почти одержимость. Теперь они только и делают, что говорят о вас.

— И в чем же этот интерес?

— Ваши генетические характеристики основаны на взаимоисключающей паре. Каждая часть этой пары сама по себе необычайно полезна, без них ваша раса просто не выжила бы. Но стоило только частям этой пары слиться воедино, как образовавшийся состав превращался в смертоносную смесь. И после этого полное разрушение — лишь вопрос времени.

Лилит покачала головой.

— Ты хочешь сказать, что мы были на генетическом уровне запрограммированы на то, что сотворили, на самоубийство…

— Нет. Существование, вас, людей, во многом напоминает ситуацию с раком, от которого тебя излечили мои сородичи. Раковая опухоль, когда мы ее обнаружили, была совсем небольшой. Женщина-врач сказала тогда, что после операции, даже проведенной людьми, ты вполне бы еще могла вернуться к полноценной жизни. Главное, чтобы опухоль была вовремя удалена. После операции всю свою жизнь ты, вполне вероятно, могла вести нормальное существование и быть абсолютно здоровой, хотя и должна была проходить периодические обследования у врача.

— Рак — бич моей семьи, и я все это знаю это и без вашего врача. Почти треть моих родственников была больна раком.

— Я понимаю. Но что было бы, если бы ты отнеслась к опыту своей семьи с меньшим вниманием? Что было бы, если бы мы или врачи-люди обнаружили твой рак на более поздней стадии?

— Опухоль перешла бы в злокачественную — ты это хочешь сказать?

— Вот именно.

— И тогда у меня не было бы иного выбора, кроме медленной смерти?

— Да, так бы оно и было бы. Так вот, ты и твои сородичи всю жизнь находились в похожем положении. Окажись вы умнее и проницательнее, то, вовремя предупредив проблему, сумели бы избежать окончательного крушения. Но и после этого вам не следовало бы расслабляться — периодический беспристрастный самоанализ во все времена был вещью первейшей необходимости.

— Но в чем состоит наша проблема? Ты что-то говорил о двух разнородных частях наших генов. Пожалуйста объясни?

Йядайя издал шелестящий звук, который вполне возможно, мог обозначать вздох, хотя и доносился этот звук далеко не из области горла.

— Вы наделены разумом, — ответил он, — и это наиболее поздняя составляющая, та, благодаря которой вы приобрели способность целенаправленно бороться за свое существование. По сути, вы — потенциально одна из самых разумных рас, из тех, что нам удалось обнаружить, хотя основной фокус сосредоточия вашего разума существенно отличается от нашего. Например, к моменту катастрофы вы уже сделали несколько шагов в области социальных наук и наук о принципах существования жизни, а также неплохо продвинулись в генетике.

— А в чем же заключается вторая доля нашей генетической пары?

— В том, что вы — иерархические существа. Эта характеристика наиболее древняя и укоренившаяся. То же самое мы обнаружили в животном мире, как среди наиболее близких по строению к вам зверей, так и среди совершенно отличных видов. Когда человеческий разум ставится в услужение стремлению к насаждению иерархии, вместо того чтобы направлять и обуздывать это стремление, когда человеческий разум не считает необходимым видеть стремление к иерархии как болезненную проблему, когда глаза затмевает гордыня, а обо всем прочем напрочь забывают… — шелестящий звук послышался снова. — Тогда то, что происходит, можно сравнить с легкомыслием человека, пытающегося игнорировать развивающийся в его теле рак. По-моему, вы, люди, просто не осознавали, какой опасности себя подвергаете.

— Хочу заметить, что подавляющее большинство людей никогда не видели в основе подобных устремлений генетические корни. Например для меня это новость. И даже теперь, когда ты мне объяснил, я все еще не верю в это душой.

От долгой непривычной ходьбы по пересеченной местности у нее начинали болеть ноги. Ей надоело и то и другое — и прогулка и утомительный тяжелый разговор. Слова Йядайи вселяли в нее беспокойство, поскольку все, что он говорил, имело вид… чрезвычайно правдоподобный.

— Да, — продолжал он тем временем, — разум позволяет вам отвергать факты или закрывать на факты глаза, на то, что вам кажется нежелательными или раздражающими. Но от того, что вы отвергаете эти факты, они не исчезают. Сколько бы больной раком человек не твердил, что он здоров, рак в нем от этого не исчезнет. Таким образом, генетическая структура, делающая из вас разумных существ, оказывается подавленной стремлением к навязыванию иерархии, и самое печальное то, что даже полное осознание проблемы иногда не может здесь помочь.

— Ни за что не поверю, что все тут так просто. Один или два дурных гена, и вся проблема — это слишком легко, чтобы быть правдой.

— Все не так просто, потому что дело решают не один и не два дурных гена. На самом деле ступеней здесь чрезвычайно много — даже не ступеней, а сложных взаимодействующих этапов, которые только берут свое начало от генов.

Йядайя остановился и направил головные щупальца в сторону большого круга, имеющегося на стволе одного из гигантских деревьев. Казалось, что он на что-то указывает щупальцами.

— Вот здесь живет моя семья, — объявил он.

Лилит замерла в полной неподвижности, внезапно ощутив внутри себя затаившийся страх.

— Никто не посмеет прикоснуться к тебе без твоего на то позволения, — успокаивающе проговорил он. — Я буду сопровождать тебя везде и всюду, пока ты будешь испытывать необходимость в моем обществе.

Как это ни странно, но слова Йядайи успокоили ее, и она почувствовала стыд от того, что ее нужно успокаивать. Неужели она стала настолько зависимой от него? Она встряхнула головой. Ответ напрашивался сам собой. Он сделал все, чтобы сделать ее зависимой от себя. Вот для чего ее так долго держали в одиночке. Она стала полностью зависимой от оанкали — зависимой, а потому и слепо верящей. Черт бы побрал таких друзей!

— Скажи же мне наконец, что вам от меня нужно! — внезапно резко спросила она. — Что вам нужно от людей?

Щупальца поднялись, без сомнения для того чтобы рассмотреть ее во всех подробностях.

— Я уже говорил тебе, и не раз.

— Я хочу, чтобы ты назвал мне цену, Йядайя. Что вам от нас нужно? Что вы заберете у нас за то, что спасли нам жизнь?

Все щупальца Йядайи одновременно в бессилии поникли, отчего он приобрел вид почти комичный. Но Лилит было не смешно.

— Вы будете жить, — ответил он. — Ты и твои сородичи. Ваш мир снова станет вашим. Мы уже приобрели очень многое, что хотели бы получить от вас. В частности, твой рак.

— Что?

— Оолой очень заинтересовал рак. Рак научил их многому из того, чем мы умеем очень выгодно обмениваться. Рак открыл им необычайные способности.

— О чем ты говоришь? Какие такие способности можно найти в раке?

— Именно способности. Оолой открыли в раке огромные потенциальные возможности. Мы уже начали извлекать из этих открытий обменную выгоду, весьма большую.

— Вот уж чего действительно не жалко. Но ты говорил, что вы меняетесь собой — как это понимать?

— Понимать так, как это прозвучало. Мы меняемся своей сутью. Нашим генетическим материалом, который, к примеру, окажется очень полезным и вам.

Лилит нахмурилась, потом покачала головой.

— В чем это выразится? Я хочу сказать, ты не имеешь в виду межвидовое скрещивание?

— Конечно, нет. Речь идет не об этом.

Щупальца Йядайи разгладились.

— Мы очень широко практикуем то, что вы называете генетической инженерией. Нам известно, что вы уже сделали несколько первых шагов в этом направлении, по крайней мере знаете, что потенциально такие вещи возможны, хотя о сути дела еще не имели особого представления. У нас же подобное в порядке вещей. Можно сказать, что такова наша природная способность. И не только способность, но исконная необходимость. Генная инженерия обновляет нас, дает возможность производить на свет новые нужные виды, вместо того чтобы погрязать в узкой специализации, что неизбежно ведет к самоистреблению или, в лучшем случае, к стагнации.

— Мы все так или иначе производим на свет живые существа. В большей или меньшей степени это является природной способностью всех нас, — осторожно заметила она. — Воспроизводство половым путем…

— У нас подобным занимаются оолой. У них есть особые органы, предназначенные для этой цели. В принципе межвидовое спаривание возможно, оолой сумели бы сделать все самым лучшим образом, и потомство, полученное на основе смешения генов, вышло бы сильным и жизнеспособным. Таким образом осуществляется воспроизводство у нас, и это в неизмеримое число раз более тонкий процесс, чем то, что происходит между любой парой мужчины и женщины. До сих пор, по крайней мере, так было. Вскоре ты поймешь, что иерархическое разделение в нашем обществе нами устранено полностью. В сущности, подобного стремления среди нас не было никогда. Но вместе с тем, мы обладаем очень большой способностью к приобщению к новому и использованию всего нового себе во благо. Мы используем новую жизнь, любую — разыскиваем ее, изучаем, манипулируем ею всеми возможными способами, классифицируем и используем. Стремление к подобному поиску также заложено в нас генетически — в каждой клетке нашего тела имеется дополнительное мельчайшее побуждающее ядро — так сказать, организм в организме. Ты понимаешь, что я имею в виду?

— Я понимаю, что ты говоришь. Хотя смысл твоих слов… он так же чужд для меня, как и ты сам.

— Примерно то же самое мы испытывали по отношению к стремлению устанавливать иерархическое разделение, заложенное в ваших телах на ранних этапах развития.

Йядайя задумался.

— Одним из главных занятий оанкали является обмен генетической информацией. Все другие стремления обусловлены наличием в структуре клеток этого мельчайшего ядра — определяющего нашу суть, наш жизненный устав. Благодаря этому дополнительному клеточному ядру оолой обладают способностью с высочайшей точностью исследовать структуру ДНК и манипулировать ей по своему усмотрению.

— И они способны делать такое со своими собственными телами?

— Да.

— Теперь они что-то делают с клетками рака в своих собственных телах?

— Да, они экспериментируют.

— Мне кажется, что это небезопасно. Более чем.

— Они ведут себя как дети — только и разговоров о том, что можно с этим еще придумать. По их мнению, перспективы тут самые огромные.

— Какие же тут могут быть перспективы?

— Например, регенерация утерянных конечностей. Управление формообразованием тела. В будущем оанкали смогут относиться к своим партнерам по обмену с меньшей опаской, если получат возможность перед заключением сделки принимать форму их тел. Речь тут также идет и об увеличении срока жизни, хотя по твоим меркам мы и без того живем очень долго.

— И во всем тут вам может помочь рак?

— Да, такая возможность существует. Когда оолой немного успокоятся и оторвутся от своих диспутов, я обязательно отведу тебя к одному из них, чтобы ты смогла поговорить с ним. Возможно тогда мы уже будем знать, как будет выглядеть следующее поколение наших детей.

— И решения тут принимают только оолой? Вы предоставляете им полную свободу выбора?

— Оолой демонстрируют нам различные готовые варианты. Решение принимается всеми сообща.

Сказав это, Йядайя жестом указал на вход в древо своей семьи, но Лилит задержалась у входа.

— Перед тем как я войду туда, мне хотелось бы узнать еще кое о чем, — сказала она. — Ты называешь это обменом. Вы взяли от нас то, что кажется вам ценным, взамен вернув нам наш мир. Так или не так? Вы уже получили от нас все, что хотели?

— Ты и сама знаешь, что нет, — мягко отозвался он. — Ты сообразительная женщина и понимаешь, что к чему.

Она продолжала молча ожидать ответа, глядя на него не отрываясь.

— Вам, людям, предстоят большие перемены. Ваши дети будут похожими на нас, а наши — на вас, гораздо больше, чем ты или я теперешний. Мы избавим вас от иерархических устремлений, наделим способностью к репродуцированию утраченных органов и управлению формой собственного тела. В свою очередь мы возьмем для себя кое-что и у вас. Такова будет наша сделка, вернее одна из ее частей. Таков наш план, и мы намерены привести его в жизнь.

— Тогда, что бы ты ни говорил, я понимаю это как межвидовое спаривание.

— На мой взгляд, все обстоит именно так, как я описал — это честный обмен, сделка. Оолой внесут некоторые изменения в ваши половые клетки в момент незадолго до оплодотворения и некоторое время будут контролировать развитие зародышей.

— И каким же образом?

— Когда придет время, оолой тебе все объяснят.

Она заговорила очень быстро, стараясь изгнать из своего воображения картины ужасных хирургических сеансов или, что еще хуже, непосредственного спаривания женщин с проклятыми оолой.

— Что вы хотите сделать с нами? На кого будут похожи наши дети?

— Как я уже говорил, ваши дети будут отличаться от вас. Они просто будут другими. Немного похожими на ΀½ас.

Она вспомнила своего сына, представила, как он выглядел перед самой своей гибелью, как сильно был похож на своего отца. Потом представила себе гротескных уродцев, детей-медуз.

— Нет! — воскликнула она. — Не знаю, как нам расплатиться за то, чему вы уже научились от нас — за то, что вы хотите использовать из этого в самих себе — но нам такое никак не подходит. Вам придется оставить нас в покое. Если, по-вашему, у нас есть неразрешимые проблемы, предоставьте нам возможность решать их привычными для нас, человеческими путями.

— Но сделка нам необходима, — ответил он, мягко, но неумолимо.

— Нет! Вы хотите завершить то, что мы, по глупости своей, начали. Через несколько поколений…

— Достаточно и одного поколения.

— Нет! Я не согласна!

Он взял ее за руку — обернул бесчисленные пальцы своей руки вокруг ее запястья.

— Можешь ты перестать дышать, Лилит? Просто взять и заставить себя не дышать до тех пор, пока не умрешь?

— Заставить себя?..

— Сделка эта нам так же природно необходима, как необходимо твоему телу дыхание. Когда мы нашли тебя, мы уже знали, чем все кончится. Что бы ни случилось, сделка будет доведена до конца — для того чтобы на свет появились наши новые дети, и ваши и наши.

— Нет! — в который раз воскликнула она. — Наши дети смогут появиться на свет только если мы займемся этим сами. Я говорю о нормальных детях. Мы должны возродить свой мир своими руками!

В ответ — молчание.

Она попыталась отнять у него руку, и через мгновение он ее отпустил. Она чувствовала, что его «глаза» изучают ее всю, очень пристально и с любопытством.

— Знаешь, что я думаю — я думаю, что вам нужно было оставить меня умирать на Земле, — прошептала она. — Если вы спасли меня только ради вот такого, то лучше бы мне умереть. Зачем вы забрали меня?

Дети-медузы. Со змеями вместо волос. Гнездилища дождевых червей вместо глаз и ушей.

Внезапно он уселся прямо на землю, и она, изумленно постояв секунду, тоже присела рядом, сама не зная зачем, просто потому, что так сделал он.

— Мы не могли не забрать тебя, — сказал он. — Ты уже была там и ты была жива. Но есть кое-что, что я могу сделать для тебя прямо сейчас. Я не должен предлагать тебе такое, потому что это противоречит всем правилам. И запомни — больше я не предложу тебе этого никогда, только один раз, теперь.

— О чем ты говоришь? — спросила Лилит, почти не вдумываясь в смысл услышанного. Она устала от долгой ходьбы, чтобы размышлять о том, что он сказал ей. Его слова кружились у нее в голове. Какая-то чушь, полная бессмыслица. Господи Боже — не удивительно, что с такими настроениями они даже не пытаются вернуться домой, если их дом вообще еще существует. Наверняка с тех пор, как оанкали покинули свою родную планету, они изменились до неузнаваемости — если уж, по словам Йядайи, уже следующее поколение будет отличаться от своих родителей.

— Лилит? — позвал он.

Она подняла голову и посмотрела на него.

— Здесь, — он указал на щупальца, растущие у него прямо посреди лба, — находятся мои жала. Если ты хочешь умереть, тебе достаточно только прикоснуться к ним. Ты умрешь очень быстро и безболезненно.

Она быстро сглотнула.

— Ты сказала, что предпочитаешь умереть, — объяснил он.

Он предлагал ей услугу. А совсем не грозил.

— Зачем ты это делаешь? — шепотом спросила она.

Он не ответил.

Она вгляделась в щупальца, растущие у него посреди лба. Потом подняла руку и протянула ее к его голове, так, словно бы рука действовала помимо ее воли, самопроизвольно. И не будет больше никаких Пробуждений. Никаких допросов. Никаких невозможных ответов. Ничего.

Ничего.

Он замер, превратившись в неподвижную статую. Все в нем застыло, даже его щупальца. Ее рука затрепетала — так велико было ее желание броситься навстречу гладким, смертоносным щупальцам. Ее ладонь даже подалась немного вперед, едва не коснувшись кончика острия одной из неподвижных змей.

Облившись холодным потом, она отдернула руку назад и стиснула ее в кулак.

— Господи, — прошептала она. — Почему у меня никогда не хватает смелости? Ну почему?

Несколько мгновений он продолжал сидеть абсолютно неподвижно, до тех пор, пока она не поднялась на ноги.

— Я хочу, чтобы ты познакомилась с моими подругами и с одним из моих детей, — сказал ей он. — Потом ты поешь и отдохнешь, Лилит.

Она всмотрелась в его лицо, страстно желая увидеть в нем человеческое выражение.

— И ты действительно мог бы ужалить меня? — спросила она.

— Да, — ответил он.

— Почему?

— Потому что ты этого хотела.

2. СЕМЬЯ

1

Спать.

Встреча с тремя сородичами Йядайи прошла для нее как во сне, и едва добравшись до кровати, Лилит мгновенно провалилась в сон. Спать. Потом наступило пробуждение — полное смущения и расстройства.

Потом она поела и постаралась все забыть.

Еда была выше всяких похвал — полузабытые вкусовые ощущения помогли избавиться от последних следов воспоминаний о недавнем — тут были и бананы, и тарелка с нарезанными дольками ананасами, и цельные фиги, и очищенные орехи нескольких сортов, хлеб и мед, и тушеные овощи с кукурузой, и перец, и помидоры, и лук, и грибы, и разные травы, и всякие приправы.

Где все это было раньше, спрашивала себя Лилит. Почему они не могли дать ей хотя бы малую толику из этих яств, вместо того чтобы держать ее постоянно на одном и том же безвкусном питании, от которого хотелось лезть на стену? Может быть ее кормили так специально — пеклись о ее здоровье? Так сказал ей Йядайя, но действительно ли это так или это тоже было частью тренировки? Или ее так кормили для того, чтобы добиться от ее тела каких-то желаемых результатов, необходимым для этого их чертового обмена генным фондом?

Когда, наконец насытившись, отведав всего понемногу, она смогла оторваться от еды, то подняла голову и взглянула на четырех оанкали, сидящих перед ней в этой пустой, как и другие, небольшой комнате, где она находилась. Там были и сам Йядайя и его жена Теджиин — Каалджадахятейдин лел Кахгуяхт ай Динсо. Был там и оолой Йядайи Кахгуяхт — Ахтрекахгуяхткаал лел Джадахатейдин ай Динсо. Кроме того был там и маленький ребенок-оолой Никани — Каалникандж оо Джадахатейдинкахгуяхт ай Динсо.

Все четверо сидели перед ней на отдельном небольшом возвышении и ели земную пищу из маленьких тарелок, с таким невозмутимым видом, словно всю жизнь только и знали, что одну человеческую еду.

Еда стояла на центральном круглом возвышении, и время от времени оанкали брали оттуда в свои тарелки новые кушанья и передавали их друг другу. По существующим среди них, по-видимому, правилам хорошего тона, каждый, поднявшись наполнить себе тарелку, обязательно делал то же самое для кого-то другого. Присмотревшись, она сделала то же самое — наполнила горячими тушеными овощами тарелку и предложила ее Йядайе, вспомнив о том, что тот ел очень давно, всего лишь половинку апельсина, которую она предложила ему едва ли не в самом начале их знакомства.

— Пока мы сидели вместе в моей камере, ты ел что-нибудь? — спросила она Йядайю.

— Я поел перед тем как идти к тебе. И пока я сидел у тебя, я сжигал очень мало энергии, так что пищи мне не было нужно.

— И сколько же всего времени мы были вместе?

— Шесть дней, по вашему измерению времени.

Она уселась на край своего стула-возвышения и уставилась на него.

— Неужели так долго?

— Шесть дней, — повторил он.

— Твое тело уже перешло на новый ритм, отличный от привычного вам двадцатичетырехчасового, — объявил оолой Кахгуяхт. — То же самое происходило и с другими людьми. Ваш период бодрствования немного увеличился, и вы теряли счет времени.

— Но…

— Каким по продолжительности показался тебе этот период?

— Ну, скажем, несколько дней… я точно не знаю. Меньше чем шесть, по крайней мере.

— Вот, что я и говорил, — мягко подтвердил оолой.

Лилит хмуро взглянула на Кахгуяхта. Он, также как и все присутствующие оанкали, кроме Йядайи, был полностью обнажен. Но даже здесь, в этой герметически закрытой комнате, она не испытывала к чужеродным существам такого уж совершенно леденящего страха, какой ожидала. Оолой ей совсем не нравился. Оно, все время посматривающее на нее снисходительно, казалось ей чересчур самодовольным. А кроме того, это было одно из тех самых существ, что воздвигали надгробный памятник над остатками ее расы, стремясь окончательно уничтожить то, что от ее расы осталось. Вопреки словам Йядайи о том, что оанкали не знают иерархического разделения, казалось, что оолой главенствует в этом семействе. Все внимали его словам с молчаливым вниманием.

Ростом Кахгуяхт был чуть ниже Лилит — немного выше Йядайи и существенно ниже женской особи Тедиин. У него были четыре руки. Или, может быть, две руки и пара щупалец размером в руку. Пара этих щупалец-рук были особенно большими, серыми и покрытыми грубой кожей, отчего напоминали ей слоновий хобот — единственное отличие состояло в том, что она не могла припомнить ни одного хобота, который вселял бы ей такое отвращение. У самого молодого из присутствующих, Никани, не было ничего похожего на щупальца Кахгуяхта, хотя, по словам Йядайи, Никани тоже был оолой. Глядя на Кахгуяхта, Лилит почему-то испытывала удовольствие от того, что сами оанкали в разговоре используют для именования оолой средний род. Действительно, некоторые вещи достойны того, чтобы их называли «оно».

Она наклонила голову и снова занялась едой.

— Значит, вы можете есть нашу еду? — спросила она. — Но вашу еду я, например, есть не могу?

— А что, по-твоему, ты ела каждый раз после Пробуждения? — спросило ее оолой.

— Не знаю, — холодно отозвалась ему она. — Никто не объяснял мне, чем меня кормят и откуда берется еда.

Кахгуяхт не обратило на ее слова внимания или сделало вид, что не заметил язвительности в ее голосе.

— Ты ела то же самое, что и мы — твоя пища была лишь немного изменена, чтобы отвечать необходимому набору твоих питательных веществ, а также по некоторым другим причинам, — сообщило оно.

Под «некоторыми другими причинами» наверняка подразумевался рак, поскольку именно сородич Йядайи, по словам того, избавил ее от рака. До сих пор она как-то об этом не думала. Поднявшись, она наполнила одну из своих маленьких тарелок орехами — обжаренными, но несолеными — размышляя на тему того, что, по справедливости, должна была бы испытывать к Кахгуяхту чувство благодарности. Машинально Лилит наполнила теми же самыми орехами тарелку Тедиин, которую та протянула ей.

— Вы можете есть безбоязненно любую нашу пищу? — спросила она ровным голосом. — Без боязни отравиться?

— Любая пища твоего мира совершенно безопасна для нас, — ответило ей Кахгуяхт. — Мы адаптировали свой организм к химическим веществам твоего мира.

— А ваша еда… я смогу есть любую вашу еду?

— Нет, к сожалению, ты не сможешь есть почти ничего, что едим мы — для тебя это будет равносильно сильнодействующему яду. На первых порах ты должна будешь проявлять особую осторожность и не употреблять в пищу никаких незнакомых плодов.

— Но этого просто не может быть, это в голове у меня не укладывается — каким образом вы, существа из другого мира, другой солнечной системы, с невероятного края галактики, и вдруг едите нашу еду совершенно свободно, без вреда для себя?

— Ты спала почти два с половиной века — этого времени было достаточно для нас, чтобы приучить себя к новой еде. Как ты считаешь? — вопросом на вопрос ответило оолой.

— Что?

Оолой не повторило свой вопрос.

— Но послушайте, — снова начала она, — каким образом можно научиться есть то, что совсем недавно было смертельно ядовитым для вас?

— У нас были хорошие учителя, Лилит, для которых эта еда не была ядовитой. Я говорю о вас, людях. О ваших телах. Мы изучили вас — и вот результат.

— Я не понимаю.

— Тогда прими доказательство, которое находится у тебя сейчас перед глазами. Мы, оанкали, можем употреблять в пищу все, что ешь ты. Надеюсь этого тебе достаточно в качестве доказательства?

Вот скотина, подумала она. Высокомерная, самоуверенная скотина, пытающаяся относится к ней со снисходительной опекой.

— Значит, вы можете приучить себя есть что угодно? Вообще все что угодно, при этом не отравляясь?

— Такого сказано не было.

Она помолчала, жуя орехи и размышляя над услышанным. Оолой больше ничего не прибавило, и тогда она взглянула на него в упор.

Оолой тоже смотрело на нее, направив в ее сторону головные щупальца.

— Те из нас, кто уже стар, кто живет уже очень давно, могут отравиться, — наконец сказало оно. — Их реакции замедленны. Они не в состоянии вовремя распознать ядовитые субстанции, чтобы успешно нейтрализовать их. Кроме того, могут отравиться также и те, кто по тем или иным причинам, например из-за ранения или по болезни, ослаблен. Их тела заняты самовосстановлением, отвлечены от наблюдения за внешними раздражителями и потому практически беззащитны. И наконец, могут отравиться дети, те, кто еще не научился способам самозащиты.

— Ты хочешь сказать… что отравить вас совсем несложно, если только вы каким-то образом не подготовились к этому заранее, не знаете способов немедленной защиты?

— Не совсем так. Отравить нас на самом деле довольно-таки сложно. Действительно сильнодействующий на нас яд содержится лишь в малом числе плодов и препаратов. К этому относится прежде всего те вещества, к которым мы были уязвимы традиционно, еще с тех пор, когда только готовились покинуть свой мир.

— И что же это, например?

— Зачем ты меня об этом спрашиваешь, Лилит? Что ты станешь делать с этим знанием? Попытаешься отравить ребенка?

Не сводя глаз с оолой, она положила в рот, разжевала и проглотила несколько арахисовых ядрышек, и все это — даже не пытаясь скрыть отрицательного отношения к своему собеседнику.

— Ты сам завел разговор на эту тему, — наконец подала голос Лилит.

— Нет, не я первый заговорил об этом, — спокойно отозвалось оно.

— Значит, ты считаешь, что я способна причинить вред ребенку? — спросила тогда она.

— Нет, дело не в этом, — быстро ответило оно. — Просто ты еще не научилась обходить стороной опасные для окружающих тебя вещи.

— И ты считаешь, что имеешь право решать за меня — что может быть в моих руках опасно, а что нет?

Щупальца оолой ослабли и опустились.

— Да, на данном этапе я так считаю, потому что очень хорошо знаю ваш тип. А кроме того, я хорошо знаю тебя лично, Лилит. И хочу, чтобы ты так же хорошо узнала и нас.

2

Оолой согласилось отвести ее взглянуть на Шарада. Что касается лично ее, то она предпочла бы сходить к Шараду вместе с Йядайей, но Кахгуяхт вызвалось проводить ее. Наклонившись к ней, Йядайя тихо спросил:

— Мне нужно идти с тобой?

Она не стала тешить себя мыслью о том, что в короткой фразе Йядайи заключает направленный к ней невысказанный намек — мол «я готов уступить тебя моему любимчику, которого не могу не побаловать». Скрепя сердце, Лилит согласилась на предложение оолой и кивнула, подтверждая свое согласие идти вместе с ним. Что касается Йядайи, то тот, возможно, заслужил небольшой перерыв от пребывания в ее обществе — впрочем, как и она вполне могла обойтись без него. Кроме того, быть может, в его планы входило провести немного времени в обществе большой молчаливой Тедиин. Интересно, каким образом эти существа занимаются сексом? — подумала она. Какова в этом роль оолой? Неужели эта пара дополнительных толстых щупалец-рук оолой являются их половыми органами? Кстати, Кахгуяхт не пользовалось своей второй парой «рук» во время еды — держало «хоботы» плотно прижатыми к телу под парой настоящих рук или обвивало ими шею.

По сравнению с Йядайей, Кахгуяхт было еще более уродливо, но Лилит уже научилась не пасовать перед такого рода уродством. Оно внушало ей только раздражение и неприязнь, но не более того. Каким образом удается Йядайе находить с таким существом общий язык?

Кахгуяхт провело ее сквозь череду стен, три или четыре, раскрывая их прикосновением одного из своих больших щупалец. Наконец они оказались в широком, уходящим вниз ярко освещенном коридоре. Коридор был запружен большим количеством оанкали, передвигающихся пешком или едущих на плоских самодвижущихся тележках-платформах, висящих без всякой опоры в нескольких долях дюйма над полом коридора. Казалось, что движение происходит совершенно хаотично, хотя Лилит не удалось заметить не только ни одного столкновения, но даже ни одного опасного сближения. Оанкали шли и ехали туда, где в этот момент открывался свободный проем, при этом всегда уступая друг другу дорогу и тщательно поддерживая общий порядок. На нескольких самодвижущихся платформах двигался непонятного предназначения груз — какие-то величиной с волейбольный мяч голубоватые сферы с плещущейся жидкостью внутри, треугольные клетки с животными, напоминающими двухфутовых сороконожек, а также похожие на дыни продолговатые предметы серо-зеленого цвета около шести футов в длину и двух футов в диаметре. Последние были навалены большими кучами и вяло шевелились, медленно и слепо, но не сваливались со своих платформ.

— Что это? — спросила она.

Оно не обратило на ее вопрос внимания, взяло за руку и отвело туда, где движение было самым плотным. Только по прошествии нескольких минут она вдруг осознала, что оолой ведет ее держа за руку концом одного из своих толстых щупалец.

— Как вы называете вот это? — спросила она, прикасаясь пальцами свободной руки к коже щупальца, обвивавшего ее кисть.

Точно так же как и малые щупальца, большое щупальце было прохладным на ощупь твердым и гладким, почти таким же, как ее ногти, хотя и намного более гибким.

— Для тебя я назвал бы их «чувственные руки», — ответило оно.

— И для чего они служат? — спросила она.

Молчание.

— Послушай, Йядайя говорил, что меня должны будут многому научить, для того меня и Пробудили. Но не задавая вопросов и не получая на них ответы, я вряд ли чему научусь.

— Постепенно ты получишь ответы на все свои вопросы — если только ответы будут действительно тебе нужны.

Раздраженная, она вырвала руку из щупальца Кахгуяхта. К ее удивлению, это удалось ей безо всякого труда. После этого оолой больше к ней не прикасалось и совершенно не обращало внимания на то, что дважды чуть было не потеряло ее и даже не попыталось помочь, когда однажды они протискивались через особенно густую толпу, где Лилит с ужасом поняла, что не способна отличить одного взрослого оанкали от другого.

— Кахгуяхт! — в отчаянии закричала она.

— Я здесь.

Оно двигалось за спиной у нее, без сомнения намеренно избрав этот особенно удобный наблюдательный пост и скорее всего посмеиваясь над ее смущением. Почувствовав, что ею искусно манипулируют, она решительно схватила его за одну из настоящих рук и шла рядом шаг в шаг до тех пор, пока они не оказались в почти пустом коридоре. Свернув в очередной проход, они двинулись по новому коридору, который уже и в самом деле был совершенно пустым. Шагая вдоль стены, Кахгуяхт вдруг подняло одну из своих чувственных рук и провело ею по стене рядом с собой на протяжении нескольких шагов, потом вдруг остановилось и плотно прижало плоский конец руки к стене.

Немедленно в том месте, где к стене прикасалась его чувственная рука, появился и принялся разрастаться проход, за которым Лилит ожидала увидеть очередной коридор или комнату. Но вместо того в стене вдруг образовался сфинктер, из которого начало появляться нечто. В воздухе даже начал витать соответственный запах, еще более усугубивший ощущение. На свет появился один из уже виденных ею полупрозрачных зеленых дынеобразных предметов, поблескивающий влажной слизью.

— Это растение, — неожиданно посчитало нужным объяснить ей оолой. — Мы храним их там, где они могут получить вдоволь света, который им необходим для успешного роста.

Но почему он не сказал ей этого раньше, к чему такие странные секреты? — подумала она.

Кахгуяхт принялось ощупывать большую зеленую «дыню» своими чувственными руками, а та медленно и лениво извивалась под его прикосновениями, как совсем недавно ее товарки на самоходных платформах. Ощупав всю «дыню», оолой сосредоточило внимание на одном из ее концов и как бы начало массировать его своими хоботами.

На глазах у Лилит «дыня» принялась раскрываться, и внезапно она поняла, что тут происходит.

— Внутри этой штуки находится Шарад, верно? — спросила она.

— Подойди ближе и посмотри.

Она подошла и остановилась над сидящим на полу Кахгуяхтом, там, где один из концов продолговатого предмета почти полностью раскрылся. В раскрытых губках «дыни» виднелась голова Шарада. Его волосы, которые запомнились ей тускло-черными, теперь были влажными и блестели, плотно облепляя его голову. Его глаза были закрыты, и выражение лица было совершенно умиротворенным — словно мальчик спал. Спал обычным сном. Кахгуяхт держало свои чувственные руки на уровне горла Шарада, у конца раскрывшихся губок кокона, очевидно не позволяя им раскрываться дальше, и ей было отлично видно, что с того дня, как они последний раз виделись с мальчиком в ее одиночной камере, он едва ли повзрослел. На вид Шарад был совершенно цел и здоров.

— Когда вы Пробудите его? — спросила она.

— Пока мы не собираемся этого делать, — ответило Кахгуяхт, легко прикасаясь к коричневому личику одной из своих чувственных рук. — Со временем мы Пробудим всех людей, но это не входит в наши ближайшие планы. Человек, который должен будет обучать их и воспитывать, сам еще не прошел обучения.

Она готова была пуститься в уговоры, но не сделала этого, потому что два года общения с оанкали не прошли для нее даром — она знала, как мало для них значат ее мольбы. Перед ней находился маленький мальчик, человеческое существо, единственное, которого она видела за две с половиной сотни лет. К своему горю, она не могла поговорить с ним или дать ему знать, что стоит рядом с ним, что видит его.

Она протянула руку и дотронулась до щеки Шарада, которая оказалась прохладной, влажной и скользкой.

— С ним точно все в порядке?

— Он хорошо себя чувствует.

Положив руку на конец шва, оолой принялось медленно закрывать «дыню», скрывая от глаз Лилит лицо Шарада. Она не сводила глаз с этого лица, пока оно не исчезло полностью под зеленоватой кожурой. Растение закрылось, поглотив в себе маленькую головку.

— Когда мы впервые обнаружили эти растения-ловушки, они жили тем, что охотились на небольших животных, которых умели сохранять в себе полуживыми, предоставляя им необходимый для дыхания кислород и перерабатывая углекислоту, а сами тем временем питаясь растворяемыми в особом соке маловажными для жизнедеятельности частями тела жертв: конечностями, кожей, органами чувств. Для того чтобы поддержать существование своих пленников как можно дольше, растения даже подпитывали их кровеносную систему своими соками, содержащими питательные вещества. Продукты жизнедеятельности своих жертв эти растения тоже употребляли в пищу. К тем, кто находился в них, смерть приходила очень и очень медленно.

Лилит с трудом сглотнула.

— И пленники этих растений все время находились в сознании? Они чувствовали, что происходит с ними?

— Нет, иначе они могли погибнуть от психологического шока. Пленники просто… спали.

Лилит с отвращением взглянула на длинный зеленый предмет, совершенно непристойный и похожий на похотливую извивающуюся толстую гусеницу.

— Каким же образом Шарад дышит?

— Растение снабжает его идеально сбалансированной смесью газов.

— Не только кислородом?

— Не только. Кроме того растение полностью удовлетворяет все его потребности. Оно по-прежнему, как и раньше его предки, поглощает углекислоту, которую Шарад выдыхает, и продукты выделения его тела. Мальчик покоится в воде с растворенными питательными веществами. Эти питательные вещества, а также солнечный свет, удовлетворяют все его потребности.

Погладив рукой поверхность растения, Лилит нашла его твердым и прохладным. Кожа «дыни», покрытая тончайшей пленкой слизи, чуть-чуть поддавалась под ее пальцами. Внезапно она с изумлением обнаружила, что ее пальцы погрузились в тело продолговатого растения и оно, словно бы медленно и осторожно засасывает их. Она не чувствовала страха, но только до тех пор, пока не попыталась вытащить пальцы обратно — как только она потянула руку к себе, кисть тут же пронзила острая боль.

— Подожди, — спокойно сказало ей Кахгуяхт.

Протянув свою чувственную руку, оно дотронулось до кожи «дыни» рядом с попавшими в плен пальцами Лилит. В ту же секунду растение начало отпускать ее пальцы на свободу — очень неохотно. Наконец, полностью освободив свою руку, она поднесла ее к глазам и с тревогой осмотрела. Побывавшие во внутренности растения пальцы онемели, но в остальном выглядели совершенно нормально. Онемение проходило, но очень медленно. На поверхности растения остался отпечаток. Быстро загладив отпечаток чувственной рукой, Кахгуяхт подняло «дыню» и умело вдвинуло ее в стенной проем, откуда та недавно была извлечена.

— Шарад очень мал, — сказало оно, закончив свои манипуляции с «дыней». — И растение захотело захватить еще и тебя в придачу.

Лилит передернула плечами.

— И я тоже… была внутри такого же?

Кахгуяхт оставило вопрос без ответа. Разумеется, она тоже спала в одной из таких «ловушек» — два с половиной столетия находилась в растении, которое по сути было плотоядным хищником. И оно заботилось о ней, сохраняло ее здоровой и молодой.

— Каким образом вам удалось заставить их прекратить употреблять свои жертвы в пищу? — спросила она.

— Мы изменили генетический код этих растений — изменили таким образом, что их потребности стали другими, а кроме того так, чтобы они стали подчиняться нашим биохимическим приказам.

Она повернулась к оолой.

— Я допускаю, что подобное можно сделать с растением. Но каким образом добиться того же самого от разумного существа, всецело управляющего самим собой?

— Мы способны и на такое, Лилит, хотя наши возможности не безграничны.

— Вы можете убить нас. Вы можете превратить наших детей в мулов — в бесплодных чудовищ.

— Нет, подобное не входит в наши планы. В ту пору, когда самые древние наши предки покинули свой мир, на Земле еще не зародилась жизнь, и за все это время мы ни разу не делали ничего подобного.

— Ты ни за что не скажешь мне правду, — горько ответила она.

После свидания с Шарадом Кахгуяхт отвело ее по переполненным коридорам обратно, туда, что она называла для себя «домом Йядайи». Там оолой оставило ее в компании своего маленького собрата, Никани.

— Никани ответит на все твои вопросы и откроет для тебя стены, если тебе захочется сходить куда-нибудь, — сказало ей Кахгуяхт. — Никани уже достаточно взрослое — оно всего в два раза младше тебя — и достаточно осведомлено в том, что касается вас, людей. Вы сможете провести время очень продуктивно — ты будешь учить его тому, что оно хочет узнать о людях, а оно — тому, что ты будешь спрашивать его об оанкали.

Всего в два раза младше ее, лишь на треть ниже ее ростом и все еще растет. Почему ребенок-оолой, почему не кто-то другой? Она вспомнила, что Кахгуяхт говорило о том, как легко она может отравить ребенка-оанкали. Зачем он оставил ее именно с ребенком? К чему это очередное испытание? Ведь это его собственный ребенок.

Ну ладно — спасибо хотя бы на том, что Никани не похож на оолой. Пока еще не похож.

— Ты понимаешь мою речь? — спросила она Никани, после того как Кахгуяхт открыло стену и вышло, оставив их вдвоем.

Они находились в той самой комнате, где не так давно состоялся семейный обед, хотя сейчас, за исключением ее и маленького оолой, в комнате никого не было. Остатки еды и возвышения, столы и сиденья, исчезли. После возвращения она не видела ни Йядайи, ни Тедиин.

— Я понимаю тебя, — ответило Никани. — Хотя… не очень хорошо. Ты научишь меня.

Лилит вздохнула. До сих пор ни Никани, ни Тедиин не перемолвились с ней ни одним словом, кроме краткого приветствия в самом начале, хотя часто принимались разговаривать на быстром отрывистом языке оанкали между собой, а также с Кахгуяхтом и Йядайей. Тогда она не могла взять в толк такое пренебрежение своей персоной. Сейчас она поняла.

— Научу чему смогу, — ответила она.

— Я буду учить. И ты.

— Хорошо.

— Пойдем наружу?

— Хочешь, чтобы я вышла наружу вместе с тобой?

Никани ответило не сразу, а на несколько мгновений словно задумалось.

— Да, — наконец проговорило оно.

— И зачем же нам туда идти?

Маленькое оолой открыло рот, потом закрыло его, не сказав ни слова. Его головные щупальца зашевелились. Что это — смущение? Или пробелы в словарном запасе?

Наконец щупальца Никани разгладились и быстро приникли к его голове. Взяв Лилит за руку, оно сделало попытку увлечь ее к стене, навстречу которой уже протянуло свое щупальце, явно готовясь открыть стену. Но Лилит не хотела уходить так легко.

— Можешь ты показать мне, каким образом вы открываете стены? — спросила она.

Маленькое оолой помедлило, потом взяло ее руку и провел ею по зарослям щупалец на своей голове — на конце руки осталось немного слизи. После этого оно поднесло ее руку к стене и прикоснулось к ней кончиками пальцев Лилит — стена начала медленно раскрываться.

Опять все тоже — запрограммированная реакция на условленный химический сигнал. Никаких потайных кнопок, на которые нужно нажимать в определенной секретной последовательности. Ключом к открытию дверей служило химическое вещество, вырабатываемое телом оанкали. Она по-прежнему остается их пленницей и они могут запереть ее где угодно — самой, без помощи своих хозяев, ей не выбраться. У нее по сию пору нет ничего — даже самой малой иллюзии свободы.

Как только они вышли из древа Йядайи, маленькое оолой остановило ее. Похоже, оно силилось что-то сообщить ей и с натугой сражалось со словами.

— Другие, — наконец выдавило из себя оно. — Другие уже видели тебя? Другие не видели людей… никогда.

Лилит озадаченно нахмурилась, так как ей, по-видимому, был задан вопрос. Насколько она успела разобраться в оанкали, модуляции голоса оолой вполне могли быть вопросительными.

— Ты хочешь спросить, можно ли продемонстрировать меня твоим друзьям? — переспросила она.

— Продемонстрировать… тебя? — пролепетало оолой.

— Я имею в виду… отвести меня к ним и позволить им меня как следует рассмотреть — чтобы каждый мог увидеть меня вблизи.

— Да. Могу я продемонстрировать тебя?

— Без проблем, — ответила она, улыбнувшись.

— Скоро… я буду говорить с многие люди. Скажи мне… когда я говорю неверный.

— Неверно, — поправила она.

— Когда я говорю неверно.

— Вот именно, — отозвалась она.

Последовало задумчивое молчание.

— А наоборот, верно? — наконец спросило оно.

— Да — верно, правильно. Хорошо.

— Правильно, хорошо, — маленькое оолой словно бы пробовало слова на вкус. — Скоро я буду говорить хорошо, — решительно объявило оно.

3

Друзья Никани совершенно беззастенчиво ощупывали и трогали ее, особенный интерес проявляя к открытым участкам ее тела и через посредство Никани пытались убедить ее полностью освободиться от одежды, показаться им голой. По-английски никто из них не знал ни слова. Также как и ни один из них ничем не напоминал собой ребенка, хотя, по утверждению Никани, все они были детьми. Лилит заподозрила, что кое-кто из этих любопытных «детей» был вполне не прочь выпотрошить ее и как следует покопаться в ее внутренностях. Вслух между собой друзья Никани почти не разговаривали, зато вовсю обменивались прикосновениями щупалец к телу друг друга или щупалец к щупальцам. После того как стало ясно, что раздеваться она не станет, вопросов ей больше не задавали. Поначалу внимание оанкали забавляло ее, потом стало раздражать, а под конец она по-настоящему разозлилась. По всему было видно, что в ней они видят всего лишь новый вид странного животного. Нового домашнего зверька Никани.

Только подумав об этом, она решительно от них отвернулась. Хватит, она достаточно уже побыла для них клоуном, пора заканчивать это представление. Она резко отдернула голову от пары рук оанкали, потянувшихся ощупать ее волосы и сердито позвала Никани.

Маленькое оолой, не слишком быстро выпутав свои головные щупальца из таких же зарослей на голове одного из своих приятелей, подошло к ней. Если бы Никани по каким-то причинам не соизволило откликнуться на ее зов, она ни за что не смогла бы отыскать его среди других «детей». Первым делом ей следовало научиться различать своих новых знакомых. Как бы это половчее сделать — попытаться запомнить расположение щупалец на головах, что ли?

— Я хочу вернуться обратно, — объявила она.

— Почему? — удивилось оно.

Вздохнув, она попыталась сообразить, каким образом ей объяснить оолой истинное положение вещей, не усложняя речь и не вдаваясь в подробности, короче говоря таким образом, чтобы до него дошло. Лучше попробовать объясниться начистоту, а потом посмотреть, что из этого выйдет.

— Мне все это не нравится, — начала она. — Мне не нравится, когда меня так демонстрируют людям, с которыми я даже не могу поговорить.

Маленькое оолой осторожно дотронулось щупальцем до ее руки.

— Ты… сердишься? — спросило оно.

— Да, я сержусь. Мне нужно побыть немного одной, без других.

Оолой обдумало услышанное.

— Мы возвращаемся, — наконец объявило оно.

Когда они повернулись чтобы уходить, нескольких оанкали это откровенно расстроило. Бросившись к ней, они окружили ее и принялись в чем-то быстро увещевать Никани, но то коротко и отрывисто ответило им, и они моментально оставили их в покое, расступились и освободили дорогу.

Обнаружив, что она дрожит, Лилит сделала глубокий вздох и попыталась успокоиться. Неужели вот так чувствуют себя домашние зверьки, сидящие в клетке? А звери в зоопарке — тем приходится еще хуже.

Она не хотела от этих детей ничего особенного — просто чуть-чуть передохнуть где-нибудь в укромном уголке, побыть одной и расслабиться. Слишком много внимания сразу. Она столько времени провела в одиночестве и никогда не думала, что когда-то о нем будет снова так мечтать.

Протянув к ней щупальца, Никани провел ими по ее лбу, словно бы собирая на пробу ее пот. Она резко отдернула голову — никогда и ни за что она не позволит кому-то изучать свое тело словно бессловесную игрушку.

Открыв семейное древо, Никани провело ее в комнату, точную копию ее одиночки, с которой она, как ей казалось, распрощалась навсегда.

— Отдыхай, — сказало ей оно. — Спи.

В комнате были все удобства, кровать, стол и ванная. На столе стопкой лежала свежая перемена одежды. И теперь вместо Йядайи за ней будет присматривать Никани. Ей никогда больше не избавиться от соглядатаев. Никани было приказано оставаться при ней, и оно останется, что бы ни случилось. Просить бесполезно. Потеряв терпение, она заорала на него, и щупальца Никани свернулись в уродливые узлы — но оно все равно не ушло.

Потерпев полное фиаско, она некоторое время отсиживалась в ванной. Там она попыталась занять себя — постирала свою первую перемену одежды, хотя та была совершенно чистая, поскольку ничто постороннее к ткани будто бы и не липло — ни грязь, ни пот, ни сок фруктов или овощей, вода и та стекала без следа. После того как она долго мочила свою рубаху и брюки под краном, и то и другое через минуту снова было совершенно сухим. Вот уж действительно поразительный вид ткани.

Постепенно она поняла, что устала и если не приляжет, то уснет, усевшись прямо на полу. Ложиться спать, как только усталость сморит ее, уже давно вошло у нее в привычку, а от долгих прогулок и многочисленного общества она наоборот отвыкла. Просто поразительно, как быстро она начала считать оанкали людьми. Хотя, кто они такие, как не самые настоящие люди?

Решительно вернувшись в комнату, она улеглась на постель и демонстративно повернулась спиной к Никани, уже занявшему привычное место Йядайи на столе-платформе. Кто придет сюда на смену Никани, если оанкали будут продолжать гнуть свою линию и приводить в жизнь свой план — а они наверняка так и поступят, потому что не в их характере было отступать на полпути, она давно уже это поняла. Модифицированные растения-хищники… Что они модифицировали для того, чтобы вырастить свой корабль? И в какие полезные в быту вещи они модифицируют людей? Есть ли у них какой-то определенный план по этому поводу или они еще находятся на стадии экспериментов? Она тоже разумное существо, но затронуло ли это в их душах хотя какую-то струнку? Или, быть может, они уже сделали с ней все, что хотели, например тогда, когда оперировали ее опухоль? Какая-нибудь самая незаметная, но решающая коррекция? А была ли у нее вообще опухоль? Она поверила им, потому что такова была ее дурная семейная «традиция» — рак, но обмануть ее было проще простого. Хотя, скорее всего, они ей не лгали. Сдается ей, что они вообще никогда не лгут. Да и к чему им опускаться до лжи? Ведь весь остаток человеческой расы и сама Земля полностью находятся в их власти.

Обидно, что у нее не хватило мужества воспользоваться предложением Йядайи. Почему она всегда была такой нерешительной?

В конце концов сон сморил ее. Свет был не ярким, и она быстро привыкла к нему. Проснулась лишь однажды — когда Никани вдруг спустилось со стола, забралось к ней в постель и улеглось рядом. Ее первым чувством было отвращение — ей захотелось оттолкнуть от себя отвратительное наглое существо и вскочить на ноги. Но сон пересилил — по большому счету ей было все равно. И она снова заснула.

4

Необъяснимым, иррациональным образом для нее сделались необходимыми две вещи. Во-первых, поговорить с другим человеческим существом. Все равно с кем, но если бы пришлось выбирать, она рассчитывала на то, что это окажется человек, которого Пробудили раньше нее, достаточно раньше для того, чтобы он знал об окружающем мире столько, чтобы мог посвятить ее в его особенности. Знал больше того, что ей удалось открыть для себя.

Во-вторых, она страстно желала поймать оанкали на лжи. Любого оанкали. И на любой лжи.

Но нигде она не видела ни одного человека. И самое большее из того, в чем она преуспела в своих попытках уличить оанкали на лжи, была полуправда — хотя даже в этом они чистосердечно ей признавались и даже заранее предупреждали. Они честно говорили ей, что в том, что они сейчас скажут, содержится ровно половина правды о том, что ей хотелось узнать. За исключением этого выходило, что оанкали говорили ей обо всем остальном правду, в том смысле, конечно, как понимали ее сами. В результате она почти впадала в отчаяние, чувствуя себя ужасно беспомощной и лишенной какой-либо надежды — и все это потому, словно бы, поймав оанкали на лжи, она смогла бы найти у них хотя бы одно уязвимое место. Словно бы их лживость способна была сделать то, что они намеревались сделать с ней, менее вероятным, могла позволить избежать этого с помощью простого отрицания.

Только с Никани отдыхала она душой, только ему готова была простить все. Маленькое оолой бесхитростно отдавало ей ровно столько же, сколько давала ему она. Они редко расставались, и казалось, что оолой привязалось к ней — хотя в какой форме подобное понятие как «привязаться» или «полюбить» было применимо к оанкали, она, конечно, представить себе не могла. Многое было для нее загадкой — например, она часто думала, но никак не могла ничего решить об эмоциональной степени родственной привязанности, существующей в семьях оанкали. Похоже, Йядайе она была небезразлична настолько, что ради нее он был способен пойти на такое, что считал крайне, категорически, дурным. Был ли способен Никани на такое ради нее?

Проанализировав существующую ситуацию хладнокровно, довольно скоро можно было прийти к выводу о том, что для оанкали она является подопытным животным, а не домашним любимцем. Что мог бы сделать Никани ради подопытного животного? Устроить истерику, когда, по завершении кровавых экспериментов, ее наконец усыпят за ненужностью?

Хотя нет, на эксперименты с животными в привычном, земном, понимании то, что происходило с ней, было не совсем похоже. От нее ждали, что она будет жить и проживет как можно дольше, оставив потомство. Никто не собирался подвергать ее жизнь излишнему риску. Тогда кто же она — подопытное животное, из потомков которого собираются вывести новую породу домашних животных? Или же… животное, почти полностью вымершее, но предназначенное стать частью программы племенного завода? До войны на земле биологи много занимались подобными вещами — используя несколько пар выловленных диких животных исчезающих видов, они добивались от них потомства, чтобы с его помощью восстановить популяцию. Неужели такова будет и ее незавидная роль? Насильное искусственное осеменение? Суррогатная мать? Медицинские препараты, способствующие скорейшему зачатию и манипуляции с ее яичниками помимо ее воли, для целей все тех же — восстановления племени людей? Или имплантация уже оплодотворенных яйцеклеток? Изъятие детей из материнской утробы за некоторый срок до естественного рождения… земные биологи практиковали все это с отловленными в джунглях или лесах животными: и то, и другое, и третье — во имя высших интересов гуманизма, конечно же.

И все это было одной из причин, из-за которой она так стремилась найти хотя бы одно человеческое существо и переговорить с ним. Только человек мог открыть ей глаза на правду, утешить или разочаровать окончательно — или хотя бы понять причину ее страхов. Но рядом было только Никани. И все свое время она уделяла ему — учила тому, что знала, и сама училась у него — тому, чему могла. Никани всегда было готово к делу — оно немедленно приступало к тому или иному занятию, стоило ей только предложить. Оно тоже спало, но гораздо меньше чем она, и все время, пока она бодрствовала, было готово либо учиться чему-то у нее, либо к ответам на ее вопросы. Обучение касалось не только языка, но и культуры, биологии, истории, как общечеловеческой, так и ее частной жизни… О чем бы она ни заговорила, оно все впитывало с жадностью.

Иногда общество Никани начинало напоминать ей дни, проведенные вместе с Шарадом. Но в отличие от Шарада, Никани было гораздо более требовательным — своей целеустремленностью оно гораздо больше напоминало взрослого человека. Она вполне допускала и то, что Шарада поместили к ней преднамеренно, с дальним прицелом, для того чтобы оанкали могли увидеть, каким образом земные женщины ведут себя с маленькими представителями своего рода-племени, причем не своей, а несродственной расы. Ведь с Шарадом все было точно так же — точно так же она жила вместе с ним в одной комнате и так же учила его разным разностям.

В точности как у Шарада, память Никани казалась безграничной, эйдетической. Лилит допускала, что маленькое оолой, демонстрирующее ей чудеса памяти, могло хранить в своей голове все, что видело или слышало хотя бы раз в жизни, пускай даже бессознательно, не понимая в тот момент происходящего. При отличной памяти, оолой также было невероятно сообразительно и быстро к восприятию. Часто в общении с ним она начинала испытывать стыд за замедленность своих рассуждений и отрывочную, частичную память.

С давних пор она усвоила, что понимает и запоминает лучше, если тут же записывает услышанное на бумагу. Что же касается оанкали, то ни разу, за все время своего общения с ними, она не видела, чтобы кто-то из них что-то записывал или читал.

— Каким образом вы храните информацию? — спросила однажды она Никани. — Ведь не можете же вы держать все только в голове?

К тому времени они уже несколько часов разговаривали, она силилась состязаться с ним в памяти и рассудительности, но наконец, устав, расстроилась и разозлилась.

— Вы вообще-то пишите что-нибудь или читаете?

— Ты никогда не объясняла мне значения этих слов, — ответило оно. — Объясни мне, что они означают.

— Письмо означает «общение при помощи символических знаков»… — оглянувшись по сторонам, она поискала что-нибудь, на чем можно было бы написать несколько букв, но они по-прежнему находились в ее пустынной комнате-спальне, в которой не было ничего, на чем бы можно было оставить отметину, которая сохранялась бы долее чем на несколько секунд — при условии, что ей удастся отыскать в комнате хоть что-нибудь, чем эту отметину можно было бы оставить.

— Давай выйдем на улицу, — решительно сказала она, поднимаясь. — Я покажу тебе, что означает «писать».

Оолой открыло стену, и они вышли наружу. Снаружи, опустившись на корточки под псевдодревом, служащим им жилищем, она принялась выводить на песчаной почве, или вернее, на том, что казалось ею, буквы родного алфавита. Она написала свое имя, потом — несколько наиболее близких написаний имени Никани. Нъйканьи звучало не совсем правильно — также как и Некани. Ближе всего было Никаньи. Задумавшись, она терпеливо повторила про себя имя оолой, как то произносило его само, и написала: «Никани». Вот теперь имя ее спутника произносилось правильно, а кроме того, ей нравилось это написание.

— Я написала твое имя нашими буквами, вот посмотри, — сказала она. — Таким будет его написание. Зная письмо, я могу, к примеру, записывать где-нибудь те слова, которым ты меня учишь, я потом заучивать их наизусть, до тех пор пока не запомню накрепко. Иначе запоминание дается мне гораздо труднее, и потому я переспрашиваю тебя много раз подряд. Вот что мне нужно — что-то, на чем писать и чем писать, какая-нибудь ручка. Писать лучше всего на тонких листах бумаги, как это обычно делали мы.

Говоря это, она сомневалась, что Никани имеет представление о том, что такое бумага, но оолой не переспросило.

— Если у вас нет бумаги, я могу писать на тонких листах пластика или даже на ткани, но мне все равно понадобится ручка, что-то, что оставляет за собой след в виде тонкой линии. Быть может вы сумеете изготовить для меня чернила — это самое простое. Ты понимаешь, о чем я говорю?

— Зачем тебе все это, ведь ты прекрасно делаешь это пальцем? — спросило ее оолой.

— Но пальцем я не сумею написать столько, сколько нужно. Я хочу, чтобы мои записки сохранялись долго, чтобы я могла прочитать и изучить их, когда посчитаю нужным. Я хочу…

— Нет.

Она умолкла прямо посреди фразы, взглянув на Никани округлившимися глазами.

— Но в этом нет ничего опасного, — стараясь оставаться спокойной, продолжила она. — Наверняка кто-то из ваших людей уже видел наши книги, магнитные записи, диски, фильмы — таким образом мы храним записи по истории, медицине, языку, науке, да о чем угодно. Лично я собираюсь таким образом делать заметки о том, чему ты научил меня сегодня о вашем языке.

— Я знаю о… записях, которые сохраняете вы, люди. Не знаю, как правильно называть это по-английски, но я уже видел их. Нам удалось собрать очень много подобного материала, и мы тщательно изучили его, чтобы лучше понять вас. Что касается меня, то мне суть этих записей осталась неясна, но другие утверждали, что все поняли.

— Могу я взглянуть на эти записи?

— Нет. Тебе и твоим соплеменникам смотреть на эти записи не разрешается.

— Почему?

Оно не ответило.

— Никани?

Молчание.

— Хорошо. Но я могу хотя бы вести собственные записи уроков языка? Это будет мне значительным подспорьем. Обычно мы, люди, делаем заметки во время изучения — это помогает нам лучше запоминать новые знания.

— Нет, ты не должна ничего записывать.

Лилит упрямо нахмурилась.

— Но почему «нет»? Мне это совершенно непонятно. Никаких объяснений. Что за манера вести разговор?

— Мне не разрешено давать тебе ничего подобного. Для тебя — никакого чтения или письма.

— Но почему, черт возьми!

— Таковы правила. Это запрещено. Было принято решение, что ни писать, ни читать вам, людям, не следует.

— Но это не ответ. В чем настоящая причина? Так просто запретить писать и читать — это ни в какие ворота не лезет. В чем причина такого запрета, хочу я знать?

Снова молчание. Щупальца Никани горько поникли. Он сразу же словно уменьшился ростом — стал похожим на покрытого мехом зверя, только что побывавшего под дождем.

— Я ни за что не поверю, что вам самим незнакома письменность и у вас нет писчих материалов — или что вы не сможете их изготовить по моему описанию, — заявила она.

— Мы можем все, что можете вы, люди, — ответило Никани. — Хотя многое из того, что делаете вы, нам не по нраву.

— Но читать и писать — что может быть проще и яснее, — продолжала настаивать она. — Тебе запрещено называть мне истинную причину, так?

Никани снова не ответило. Почему оно проявляло такое непоколебимое упрямство — потому что за его молчанием действительно крылся серьезный запрет или просто из ребяческого каприза, испытывая на ней свою власть? Второе тоже было вполне вероятным — почему бы оанкали не быть в этом отношении схожими с людьми?

Немного выждав, оно наконец проговорило:

— Предлагаю идти обратно. Я расскажу тебе кое-что любопытное из нашей истории.

Никани знало, что она питала слабость к длинным историческим экскурсам в прошлое многовидового народа оанкали, зачастую переплетающихся с отступлениями о происхождении того или иного термина из словаря межзвездных скитальцев. Но теперь она тоже заупрямилась. Усевшись на землю, она прислонилась спиной к стволу псевдодерева. Через секунду Никани опустилось напротив нее и заговорило:

— Шесть делений назад, на планете белого солнца, полностью покрытой водой, мы жили в толще неглубокого, но огромного океана, — так начало оно. — Мы были многотелы и переговаривались при помощи вспышек света, производимых особыми органами. Языком служили интенсивность вспышек и геометрические сочетания узоров… Причем смысл менялся от того, сколько человек одновременно участвовало в разговоре, так как фразы слагались от общего участия в построении гаммы.

Она не прерывала Никани, не задавала ему вопросов даже тогда, когда что-то не понимала в его рассказе, тщательно демонстрируя свое безразличие. Идея того, что оанкали могли вступить в межвидовую связь с косяками разумных рыбообразных созданий, потрясала, но Лилит не хотелось, чтобы Никани хоть как-то заметило ее интерес. Они не позволяют ей читать и писать. Такая малость, и та находится под глупым запретом. Такая-то малость!

Когда Никани, закончив первую часть своего повествования, поднялось и сказало, что сходит за едой для них обоих, она, дождавшись когда оно уйдет, поднялась и двинулась куда глаза глядят. Она шла без всякой цели, испытывая прекрасное чувство свободы, неизмеримое сравнительно с тем, что она испытывала когда-либо раньше; поначалу ее дорога лежала через напоминающую огромный парк рощу жилых псевдодеревьев. Навстречу ей не раз и ни два попадались оанкали, но мало кто из них рассматривал ее долее одной секунды. Понемногу расслабившись, она мало-помалу увлеклась созерцанием окрестностей, когда Никани внезапно появилось рядом с ней.

— Ты не должна убегать от меня, — сказало оно тоном, напомнившим ее настырных и сверхзаботливых земных мамаш, воспитывающих своих пятилетних детишек. Хотя, подумала она, этот ранг пятилетнего как нельзя лучше соответствует ее положению внутри семьи оанкали.

После этой отважной прогулки она принялась убегать от Никани при каждом удобном случае, лишь только стоило улучить момент. Она добивалась хоть какого-то результата, а их могло быть несколько: ее могли поймать, потом наказать и снова бросить в одиночку, а могли и вообще никак не реагировать.

Ей ничего не делали. Она оставалась безнаказанной. После нескольких ее побегов Никани перестало появляться перед ней уже буквально через минуту после расставания как чертик из табакерки. Казалось, что он специально предоставляет ей возможность часик-другой побыть одной, словно бы вне надзирающего ока. Вскоре она начала специально брать с собой еду, выбирая из своей последней трапезы кое-что, что можно было унести с собой — вареный рис, завернутый в тонкие листья из съедобного материала, напоминающего пресный хлеб с высоким содержанием белка, орехи или фрукты, или же куатасайяха, острое, отдаленно похожее на сыр, кушанье оанкали, которое, по словам Кахгуяхта, вполне годилось ей в пищу. Никани намекнул, что ничего не имеет против ее одиночных прогулок, однажды подсказав ей, каким путем она может избавиться от остатков своих походных трапез — закопав остатки в землю.

— Покорми ими корабль, — сказало оно, словно решив дать добрый совет.

Готовясь к прогулке, она увязывала еду в свою вторую куртку, делая из нее заплечный мешок, потом подолгу ходила одна там и тут, присаживалась где-нибудь и перекусывала. Прогулки помогали ей собраться с мыслями и усвоить услышанное от Никани. В том, что она оставалась наедине со своими мыслями, было немного утешения, но каким-то образом иллюзия свободы смягчала ее отчаяние.

Иногда с ней пытались заговаривать незнакомые оанкали, но она недостаточно хорошо знала язык и не могла поддержать разговор. Иной раз, даже после того как незнакомцы проявляли необыкновенное терпение и принимались говорить медленно и старательно-внятно, она не понимала их, она не узнавала слова, которые наверняка знала раньше и которые вспоминала едва ли не через миг после того, как разговор безрезультатно заканчивался. По большей части такие беседы завершались отчаянной чередой жестов с ее стороны и попытками объясниться «на пальцах», что, конечно же, с оанкали было совершенно бесполезно и от чего она чувствовала себя особенно глупо. Единственное, в чем она более-менее преуспела — это, потерявшись, добиваться от встречных, чтобы те направили ее в нужную сторону.

Никани объяснило, что для того чтобы найти дорогу «домой», ей достаточно подойти к любому взрослому оанкали и назвать ему полное имя принявшего ее семейства: Дхокаалтедиинйадайялилит ека Кахгуяхт ай Динсо. Префикс Дхо означал взрослую особь не-оанкали, принятую в семью, Каал было сродственное имя семейства. Следующие далее имена, Тедиин и Йядайи, значились там, потому что считалось, что именно они привели Лилит в семью. Ека означало ребенок. Ребенок настолько юный, что у него, по сути, еще отсутствовал пол — как то бывает у очень молодых оанкали. Лилит с готовностью пользовалась этим длинным и труднопроизносимым ориентиром, ободренная малой вероятностью того, чтобы бесполые юные особи использовались в каких-то евгенических экспериментах по межвидовому скрещиванию. Потом, в ее имени было имя Кахгуяхта. Ведь, как бы там ни было, оно было третьим из ее «родителей». В заключение, среди прочих имен было и нечто, отмечающее ее статус принадлежности к семейству обменщиков. Группе Динсо предстояло остаться на Земле, чтобы там принять участие в затевающемся послевоенном генетическом коктейле и наконец болезненно слившись с вряд ли желающим того человечеством, навсегда изменить его и растворить его в себе. Динсо… это название не было ее именем, а звучало как угроза, как ужасное, леденящее кровь обещание невозможного.

И тем не менее, стоило ей только произнести это длиннющее имя — но только все целиком — как встречные не только понимали, кто она такая есть, но и указывали ей с точностью дорогу назад, к ее «дому». Не сказать, чтобы она испытывала за это к ним огромную благодарность.

Во время одной из своих одиноких прогулок она услышала, как пара оанкали в своем разговоре использовали одно из слов, означающее на их языке «человек с Земли» — кайзиди — и немедленно остановилась чтобы послушать. Поначалу ей показалось, что оанкали говорили о ней. Став очень мнительной, она то и дело подозревала встречных, которые смотрели на нее с излишним любопытством или принимались переговариваться между собой, наверно о ней, словно бы она была каким-то странным редкостным животным. Встречные пары лишь только подтверждали ее подозрения тем, что немедленно при ее приближении прекращали разговор и тут же переходили на общение при помощи соприкосновений головных щупалец. Почти уже забыв этот случай, она снова вспомнила его, когда услышала знакомое название, кайзиди, от другой группы оанкали, причем примерно в тех же местах, что и впервые. На этот раз разговор шел не о ней, а каком-то человеке по имени Фукумото.

И снова при ее приближении все смолкли. Она остановилась, решив твердо дождаться возобновления разговора, едва ли укрывшись за стволом одного из огромных псевдодрев, и как только она застыла там в засаде, разговор между оанкали снова возобновился, на этот раз беззвучный. Слух оанкали, если они желали сконцентрировать на этом особое внимание, мог достигать необыкновенной остроты. Вначале их совместного сожительства в одной комнате Никани часто жаловался на то, что ее сердце стучит слишком громко.

Она отвернулась и пошла дальше, пристыженная тем, что ее застали подслушивающей, несмотря на свое настроение непременно насолить чем-нибудь оанкали. Она не могла понять свой стыд. Ведь она здесь пленница. Чем может быть обязана пленница своим хозяевам, какие моральные обязательства могут быть у двух сторон в таком случае, одна из которых — полностью зависимая, а другая — целиком полновластная. Она имела право пойти на все во имя сохранения своей жизни и благополучия, а также восстановления свободы.

Но кто же такой этот Фукумото?

Слово за словом она перебирала в памяти обрывки того, что удалось ей услышать из разговора оанкали. Фукумото был каким-то образом связан с семейным кланом Тэй — также принадлежащим к Динсо. Она приблизительно представляла себе, где находится территория Тэй, хотя в тех местах никогда еще не бывала.

Тогда почему люди Каал ведут разговоры о человеке, относящимся к клану Тэй? Чем занимается этот Фукумото? Чем он прославился, что о нем ведут такие разговоры? И каким образом она может найти его и поговорить?

Она отправится к Тэй. Она сделает вид, как будто зашла туда случайно, прогуливаясь, и задержится там насколько сможет — если только не появится Никани и не уведет ее оттуда. Такое по-прежнему случалось время от времени, вероятно маленькое оолой считало необходимым напоминать ей о том, что следует за ней неотступно, где бы она ни была, и может появиться рядом в любой момент, возникнув словно бы ниоткуда. Может быть его забавлял ее испуг?

Сориентировавшись, она направилась в сторону жилища Тэй. Быть может ей повезет сегодня и она сможет увидеться с Фукумото, конечно если тот на ее счастье окажется снаружи — вдруг он, также как и она сама, любит долгие прогулки? И если ей совсем уж повезет, может оказаться и так, что он знает английский, и они тут же поговорят. Конечно если только его тюремщики немедленно не пресекут их общение, что более чем вероятно в том случае, если Фукумото знает английский. И если им удастся встретиться, если Фукумото окажется не полным невеждой и им удастся поговорить и оанкали позволят им это, то сойдет ли ей такая выходка с рук? Не накажут ли ее за это? Могут ее бросить обратно в одиночку? Или усыпить и отдать во власть растению-хищнику, сохранявшему ее молодость и свежесть в течение двух веков? Или ее попросту запрут в одной комнате с Никани и запретят появляться на улице? Она была готова и к первому и второму, поскольку подобное для нее будет лучшим выходом из положения перед лицом ужасов возможного будущего и ответственности, которой она не желает и не будет желать никогда. А что третье? Какая ей в конце концов разница? Что изменится в ее положении? Разве идет подобное в какое-либо сравнение с возможностью наконец-то увидеться и поговорить с представителем ее собственной расы, о чем она мечтала так давно?

Конечно, ответ тут мог быть только один.

Мысль о том, что она может обратиться к Никани и попросить или потребовать у него или других членов его семьи встречи с Фукумото, была немедленно ей отброшена. Семейство Никани дало ей понять совершенно однозначно, что в ближайшее время и вероятно в будущем ей запрещено будет видеться и иметь дело как с другими представителями человеческой расы, так и с человеческими артефактами.

Путь до жилища Тэй оказался гораздо более долгим, чем она себе представляла. До сих пор она еще не освоилась на борту корабля оанкали и не могла с точностью определять и оценивать расстояния. Горизонт, когда он не заслонялся псевдодеревьями и холмоподобными возвышениями с пещерами-входами на другие уровни, представлялся пугающе близким. Но насколько близким, она затруднялась сказать.

Никто не пытался остановить ее — хотя бы это хорошо. Вполне вероятно, что встречные оанкали, где бы она ни появлялась, считали, что она находится там, где и должна находится. И если ей не помешает Никани, она вполне может добраться до самого древа клана Тэй.

Добравшись до Тэй, она начала свои поиски. Цвет псевдодрева Тэй был желто-коричневым, в отличие от серо-коричневого цвета Каал, а ствол дерева казался более грубым — гораздо более похожим на ствол настоящего дерева, каким она могла его себе представить. И тем не менее оанкали, желающие выйти из этого древа или войти внутрь него, заставляли открываться эту самую грубую на вид кору безо всякого труда. Иногда, когда момент был удобный, она ухитрялась заглянуть в проемы дверей, которые открывались перед оанкали, чтобы увидеть, что творится там внутри. Эта долгая, изнурительная прогулка пройдет недаром, если ей удастся увидеть Фукумото хотя бы краем глаза — увидеть его или любого другого из людей, живущих среди оанкали. Она желала встречи с любым человеком.

До тех пор, пока она не начала заглядывать через плечи входящих и выходящих оанкали, она не представляла, до какой степени важно было ей найти и увидеть человека. Целеустремленные и преуспевающие во всем оанкали сумели полностью изолировать ее от ее соплеменников — и это несмотря на то, что, по их словам, они планировали в отношении нее. Свой план они претворяли в жизнь настолько незаметно и мягко, без малейшего намека на грубость, с таким величайшим терпением, способным растопить любое сопротивление, что незаметно для нее самой решимость ее рушилась.

Она занималась поисками Фукумото до тех пор, пока не почувствовала, что сейчас рухнет на землю от усталости. Тогда, вне себя от отчаяния и злости, таких глубоких и сильных, которых от себя она никак не ожидала и которые, конечно же, были совершенно неразумны в данных обстоятельствах, она уселась у подножия псевдодрева и съела два апельсина, которые остались у нее после ленча, съеденного у Каал.

Настойчивость ее поисков, сказала она сама себе, была смешна. Она вполне могла остаться у Каал, спокойно провести там день в дремотном ожидании появления какого-нибудь человека, при этом не считая, что день прошел напрасно и не испытывая такого безысходного чувства неудовлетворенности. Ведь, добравшись до Тэй, она могла вести поиски лишь весьма приблизительно, поскольку представления не имела о размерах занимаемого этим кланом местожительства. Само собой, нигде не было видно ни одной таблички, по которой она могла бы сориентироваться. Оанкали категорически отказывались пользоваться чем-то подобным. Насколько она сумела в этом разобраться, территория, занимаемая тем или иным семейством, помечалась пахучими метками. Для открывания дверей оанкали Тэй использовали запах местных семейных меток — гости и посетители, принадлежащие к другим семейным кланам, также использовали свои метки, но в особой последовательности. Оолой умели менять свой запах и обычно делали это, когда покидали свои жилища для спаривания. Женские и мужские особи оанкали обычно сохраняли запах, с которым появлялись на свет, и жили только на территории, принадлежащей своему клану. Само собой, чтение пахучих меток было за пределами способностей Лилит. Сколько она не принюхивалась, она так и не смогла уловить какого-то запаха, исходящего от оанкали.

Что ж, это уже неплохо, сравнительно с тем, как если бы, например, оанкали испускали какую-нибудь совершенно невыносимую вонь, которую ей приходилось бы переносить. Однако слабость ее обоняния лишала ее возможности ориентироваться по пахучим знакам и указателям.

Тяжело вздохнув, она решила, что должна вернуться обратно к Каал, хотя в том, что ей удастся найти обратный путь, она сомневалась. Оглянувшись по сторонам, Лилит укрепилась в своем подозрении по поводу того, что, увлекшись поисками, она заблудилась и потерялась совершенно. Для того чтобы найти дорогу к Каал, ей придется обратиться к кому-нибудь с расспросами.

Поднявшись на ноги, она сделала несколько шагов прочь от псевдодрева, у которого сидела, и выкопала маленькую ямку в земле — вещество под ее ногами на самом деле было землей; Никани подтвердило ей это. Положив в ямку апельсиновую кожуру, она засыпала ямку землей. Через день, как она знала, кожура полностью исчезнет, растворенная соками корабля, который употребит ее в пищу.

Так происходило всегда, но только не на этот раз. Сейчас произошло нечто неожиданное.

Не успела она отряхнуть брюки и надеть куртку, как земля вокруг ее ямки с апельсиновыми корками начала темнеть. Заметив, что происходит, она уже не смогла отвести взгляд, и прямо на ее глазах почва вокруг ямки быстро превратилась в лужицу вязкой жижи, постепенно принявшей оранжевый цвет, под стать похороненным апельсиновым коркам. Ничего похожего никогда прежде ей не доводилось видеть.

Потом жижа, более напоминающая жидкую грязь, начала испускать зловоние, не имеющее ничего общего с апельсиновым духом. Вскоре появились и оанкали — возможно именно запах привлек их. Оторвавшись от небывалого зрелища, она увидела двоих оанкали, стоящих рядом с ней. Их головные щупальца были все до единого направлены на нее, сведены словно в точку.

Один из оанкали заговорил с ней, и она напрягла все силы и внимание, пытаясь понять его, разобрать в его речи хотя бы слово — и частично ей это удалось, хотя понятые ей слова в целом все равно остались лишенными смысла, содержащегося во всей сказанной фразе.

Яма, образовавшаяся на месте захоронения апельсиновой кожуры, продолжала бурлить и расширяться в размерах. Лилит в испуге отступила от оранжевой язвы подальше.

— Что случилось? — спросила она встревожено. — Вы понимаете по-английски?

Больший из пары оанкали — Лилит показалось, что это была женская особь — произнесл фразу на языке, который не был английским, но не был и оанкали тоже. Поначалу Лилит растерялась. Но потом испытала внезапный восторг — язык, на котором обратилась к ней оанкали, наверняка был японским. По крайней мере звучал очень похоже.

— Фукумото-сан? — с надеждой спросила она.

Последовала очередная серия быстрых щелкающих фраз на языке, который вполне мог быть японским, но она покачала головой.

— Не понимаю, — проговорила она на оанкали.

Эту фразу она выучила довольно быстро, повторив несколько раз. Единственное, что она могла припомнить по-японски, были несколько слов, отложившихся у нее в голове со времени туристической поездки на острова Восходящего Солнца, случившейся за год до войны: Конишива, аригато гозаимасо, сайонара …

Вокруг них и пятна на теле земли, заполненного оранжевой бурлящей массой, уже собралась довольно большая толпа оанкали. Размеры пятна, почти точного круга, уже достигали трех футов в поперечнике. Когда край пятна достиг ствола одного из псевдорастений с большим количеством щупальцеобразных сучьев, кора того вблизи оранжевой массы потемнела, и растение предприняло попытку отстраниться от язвы, словно в агонии боли. Глядя на мучения растения и его судорожные извивы, Лилит вспомнила, что оно является частью единого, гораздо большего организма. Представив себе этот организм в виде гигантского живого существа, она вздрогнула от мысли о том, что каким-то образом, непредумышленно, причинила ему боль. То, что сейчас происходило перед ней, наверняка не было проявлением очередного любопытного эффекта, пускай бурного, но безобидного — она определенно причинила кораблю вред.

Взяв себя в руки, она предприняла очередную попытку объясниться и заговорила на оанкали, медленно подбирая слова.

— Я ничего не могу сделать с этим, — сказала она, всем своим видом желая показать, что не может остановить разрастание оранжевой лужи, но ужасно сожалеет об этом. — Ты можешь мне помочь?

Выступившее вперед оолой прикоснулось к оранжевой луже своими чувственными руками и так стояло неподвижно в течение нескольких секунд. Постепенно активность пятна стала ослабевать, а потом бурление прекратилось вовсе. Когда оолой отняло от пятна свои руки и отступило обратно, цвет пятна уже почти вернулся к нормальному и продолжал бледнеть с каждой секундой.

Повернувшись к большой оанкали, оолой сказал ей что-то, и та ответила ему, указав головными щупальцами на Лилит.

Лилит с тревогой посмотрела на оолой.

— Кахгуяхт? — спросила она, чувствуя себя ужасно глупо. И тем не менее расположение щупалец на голове оолой были очень похоже на рисунок головных щупалец Кахгуяхта.

Направив в ее сторону щупальца, оолой спросило:

— Каким образом тебе удается быть такой невнимательной и невежественной и, одновременно, такой многообещающей?

Кахгуяхт.

— А как здесь оказалось ты? — резко спросила она.

Молчание в ответ. Оолой снова занялось почвой с подживающей язвой, может быть осматривая ее в последний раз, чтобы убедиться, что здесь все будет в порядке, потом отвернулся и что-то громко объявило собравшимся оанкали. Сразу после этого большая часть присутствующих, быстро развернувшись, принялась расходиться кто куда. Что Кахгуяхт сказало им? Может быть отпустил в ее адрес едкую шутку?

— Тебе все-таки удалось найти что-то, что способно нас отравить, — сказал он ей.

Лилит покачала головой.

— Я не сделала ничего особенного, просто закопала апельсиновую кожуру. Никани сказало мне, что так нужно делать и что это даже полезно для корабля.

— Ты можешь делать это только в Каал. Там закапывай в землю что хочешь. Если ты решила уйти из Каал, то все, что ты хочешь выбросить, ты должна отдавать оолой. С этого дня ты не должна будешь покидать пределов Каал до тех пор, пока не научишься говорить на нашем языке как следует, чтобы свободно изъясняться. Зачем ты сюда пришла?

Теперь настала ее очередь отвечать на вопрос молчанием.

— Фукумото-сан недавно умер, — сказало тогда оолой. — О нем говорят и, вероятно, тебе удалось что-то о нем услышать. Ведь ты слышала о нем?

Подумав с секунду, она утвердительно кивнула.

— Фукумото было сто двадцать один год. И по-английски он не говорил.

— Но он был человек, — прошептала она.

— Он прожил среди нас почти шестьдесят лет. И я не думаю, что за это время он виделся с другими людьми больше чем раз или два.

Она шагнула к Кахгуяхту, не сводя с него изучающих глаз.

— Тебе никогда не приходило в голову, что поступать так с людьми просто жестоко?

— Фукумото никогда не жаловался. Он отлично приспособился к жизни на корабле.

— Но все равно…

— Ты сможешь найти дорогу обратно самостоятельно, Лилит?

— Люди хорошо умеют приспосабливаться к любой ситуации, — продолжила она, желая до конца высказать свою мысль, — но думать, что жертву можно продолжать подвергать мучениям только потому, что она безропотно переносит их, жестоко.

— Учи наш язык, Лилит. И тогда, может быть, тебя однажды представят кому-то, кто возвращению на Землю избрал жизнь среди нас. Как это сделал Фукумото.

— Ты хочешь сказать, что Фукумото выбрал…

— Ты еще очень мало знакома с нашей жизнью. Твои знания практически равны нулю, — ответило оолой. — Пойдем, тебе нужно возвращаться домой. Я провожу тебя и поговорю о том, что случилось, с Никани.

Услышав это, она заговорила очень быстро.

— Я ничего не сказала Никани о том, куда собираюсь идти. Он наверно сейчас меня ищет.

— Нет, он не ищет тебя. Я искал тебя и нашел. Пойдем.

5

Вслед за Кахгуяхтом она вошла в один из подземных тоннелей, берущих начало в склоне холма и уводящих на нижние уровни. Там, по приказанию оолой, она уселась в небольшое бочкообразное и очень медлительное средство передвижения. Скорость движения аппарата не превышала скорость ее быстрого бега, но до дома они добрались неожиданно быстро, ибо под землей несомненно существовал гораздо более прямой и скорый путь, чем тот, которым шла она по поверхности.

В течение всей поездки Кахгуяхт не перекинулось с ней ни единым словом. Ей показалось, что оно, может быть, злится на нее, хотя на самом деле ей было на это наплевать. Ей только хотелось надеяться на то, что Кахгуяхт не станет ругать Никани. Отправляясь к Тэй, она подготовила себя к тому, что может понести за свою выходку наказание, но то, что может этим навлечь неприятности на Никани, не приходило ей в голову.

Как только они оказались дома, Кахгуяхт уединилось с Никани в комнате, где жили они с Лилит, попросив саму Лилит ожидать в помещении, которое она называла для себя «столовой». С ней в «столовой» были Йядайя и Тедиин, закусывающие там на этот раз едой оанкали — плодами местных растений, которые для нее были смертельно ядовитыми.

Она присела, и через некоторое время Йядайя принес ей орехов, фруктов и какое-то кушанье оанкали, на вкус отдаленно напоминающее мясо и на мясо же похожее с виду, хотя и являющееся на самом деле растительным продуктом.

— Я влипла в серьезные неприятности? — спросила она Йядайю, когда тот подавал ей еду.

Щупальца на голове Йядайи разгладились.

— Ничего особенно серьезного, Лилит. Почти ничего.

Она нахмурилась.

— Мне показалось, что Кахгуяхт очень рассержено.

Теперь рисунок щупальцев Йядайи стал не таким гладким, в нем появились узлы и волны.

— Я бы не сказал, что оно особенно сердито. Если оно и хочет что-то сказать, то по большей части это относится к Никани.

— И все из-за того, что я отправилась к Тэй?

— Нет.

Узлы среди щупалец Йядайи стали крупнее, его вид — уродливее.

— Все гораздо сложнее — причина кроется скорее в том, что теперешний период очень сложен для них обоих, Никани и Кахгуяхта, и для тебя тоже. Никани предоставило тебя самой себе, и ты не сумела верно распорядиться своей свободой.

— Что?

Тедиин спросила что-то на быстром, неразборчивом оанкали, и Йядайя ответил ей. В течение нескольких минут они переговаривались друг с другом. Потом Тедиин обратилась к Лилит на английском.

— Кахгуяхт должно научить… ребенка того же пола — понимаешь?

— Значит, я часть этой учебы? — с горечью в голосе спросила Лилит.

— Никани и Кахгуяхт учатся, и ты — их учитель, — подсластил пилюлю Йядайя.

Лилит нахмурилась, ожидая от Йядайи дальнейших объяснений.

— Тедиин хочет сказать, что если Никани не сможет добиться с тобой успеха, тобой займется Кахгуяхт.

Лилит вздохнула.

— Господи Боже, — прошептала она. И добавила через секунду: — А почему мной не может заняться кто-нибудь из вас?

— Как правило, обучением новых видов занимаются оолой.

— Но почему? Если у меня и есть настроение учиться, я хочу чтобы этим занимался, например, ты, Йядайя.

Головные щупальца Йядайи разгладились.

— Ты любишь его или Кахгуяхта? — спросила Тедиин.

Разговорный английский женщины-оанкали улучшался прямо на глазах, практически в течение разговора — настолько глубокой и быстрой была у нее память. Лилит такой прогресс в овладении языком оанкали и не снился.

— Я не хочу никого обидеть, — ответила Лилит, — но в данном случае предпочитаю Йядайю.

— Хорошо, — проговорила Тедиин, и ее головные щупальца тоже разгладились, хотя и по непонятной для Лилит причине. — А Никани… кто нравится тебе, оно или Йядайя?

Лилит открыла было рот, но задумалась. Йядайя надолго оставил ее в обществе Никани, и наверняка в этом был какой-то глубокий умысел. А Никани… Никани вызывало к себе симпатию, быть может потому что было ребенком. Ответственность за то, что творилось сейчас с остатками человечества, лежала на нем не более, чем на ней самой. Никани просто выполняло указания — или по крайней мере старалось это делать — указания взрослых, которые его окружали. Товарищ по несчастью — вот кто он был ей.

Нет, конечно же нет, Никани никакая не жертва. Просто симпатичный юнец, не более того. Который сумел пробраться ей в душу, как она тому ни сопротивлялась.

— Понимаешь? — спросила ее Тедиин, щупальца которой снова разгладились.

— Понимаю, — отозвалась она и глубоко вздохнула. — Понимаю, что все, включая и самого Никани, делают все, чтобы Никани мне понравился. Что ж — вы выиграли, вам это удалось. Мне он действительно нравится.

Она повернулась к Йядайе.

— Вы прекрасно умеете манипулировать людьми, вы в этом собаку съели — понимаешь меня?

Йядайя был полностью поглощен процессом приема пищи.

— Я хотя бы вам не в обузу? — спросила тогда она.

Никто ей не ответил.

— Вы можете помочь мне научиться чему-то полезному, чтобы я стала для вас меньшей обузой? Хотя бы об этом я могу вас попросить?

Он повернулся к ней, направив в ее сторону часть головных щупалец.

— О чем ты говоришь?

— О том, что мне нужно что-то, на чем писать. Бумага и карандаш. Или ручка — что там у вас есть.

— Нет.

Тон, которым был произнесен этот краткий отказ, не допускал обсуждений. Йядайя был истым членом своего семейства, заключившего меж собой тайный союз с целью лишить ее знаний — при том, что на словах выходило так, что все они более всего на свете хотели одного: как можно скорее и лучше обучить ее. Невероятно. Какое-то безумие.

Она развела перед ним руки в жесте немого бессилия, потом покачала головой:

— Но почему?

— Спроси об этом Никани.

— Я уже спрашивала его. Он отказался объяснять.

— Возможно, тебе следует подождать ответа. Со временем ты получишь все необходимые тебе знания, и быть может совсем не из того источника, из которого ждешь. Ты поела?

— Да, с меня уже достаточно, во всех смыслах.

— Тогда пойдем, я открою для тебя стену.

Она с трудом поднялась со своего возвышения, заставив тело выпрямиться, и вслед за Йядайей двинулась к стене.

— Никани хочет, чтобы ты научилась запоминать, не используя для этого записи, — сказал он ей, прикасаясь своим головным щупальцем к стене.

— И каким же образом ему удастся это сделать?

— Спроси сама.

Она устремилась в образовавшийся в стене проход, как только он расширился достаточно, чтобы она смогла пройти, и оказалась в комнате; здесь была пара оолойев, которые не обратили на ее приход никакого внимания, за исключением рефлекторного взмаха нескольких головных щупалец в ее сторону. Оолой говорили друг с другом — спорили о чем-то — на очень быстром оанкали. Их спор — по какой-то причине она не сомневалась в этом — шел о ней.

Остановившись, она оглянулась назад, вознамерившись улизнуть тем же путем, которым пришла. Пускай уж лучше доспорят без нее и потом сообщат ей о своем решении. Скорее всего, ей это решение не понравится, и она не была настроена слушать, как ее обсуждают. Но стена уже затворилась, словно болотная жижа после падения камня — неожиданно быстро.

Как оказалось, у Никани было свое собственное мнение, и оно упрямо его отстаивало, что обнадеживало. В середине одной из пулеметных фраз, оно быстро указало в ее сторону пучком головных щупалец, а потом и поманило ее ими к себе. Она тут же подошла к нему ближе и остановилась рядом, готовая оказать молодому оолой в споре с Кахгуяхтом любую моральную поддержку, какая только потребуется.

Заметив перед собой Лилит, Кахгуяхт остановилось прямо посреди недосказанной фразы и развернулось к ней лицом.

— Ты ведь не понимаешь ни слова из того, что мы сейчас говорим? — спросило оно ее по-английски.

— Нет, — призналась она.

— А теперь ты понимаешь меня? — снова спросил он ее на медленном оанкали.

— Теперь — да.

Кахгуяхт снова повернулось к Никани и опять заговорило быстро и непонятно. Тщательно напрягаясь и стараясь уловить хоть что-нибудь, Лилит показалось, что она разобрала что-то вроде: «Ну что ж, теперь, по крайней мере, мы знаем, что она способна научиться чему-то новому».

— С бумагой и ручкой я смогу учиться еще быстрее, чем теперь, — подала голос она. — Но и с ручкой и бумагой или без них я смогу сказать тебе, что я о тебе думаю, на трех разных земных языках!

В течение нескольких секунд Кахгуяхт сидело молча, очевидно переваривая услышанное. Наконец оно поднялось с места, шагнуло к стене открыло ее и вышло из комнаты.

Когда отверстие в стене затянулось, Никани улегся на кровать и сложил руки у себя на груди, крепко обхватив себя подмышками.

— У тебя неприятности? — спросила она.

— И какие два других языка ты имела виду? — спросило оно.

Лилит через силу улыбнулась.

— Испанский и немецкий. В школе я учила немецкий и до сих пор помню несколько ругательств.

— Значит ты… не свободно ими владеешь?

— По-испански я говорю легко.

— А по-немецки?

— По-немецки я разговаривала последний раз довольно давно, за несколько лет до войны. Мы, люди, если долго не пользуемся языком, то быстро забываем его.

— Нет. Ты ошибаешься.

Глядя на судорожно сжавшиеся щупальца Никани, Лилит подумала, что маленький оолой наверное очень сильно взволнован. Были ли причиной тому ее неудачи в овладении языком оанкали или то, что ей так мало удавалось запомнить из ее уроков?

— Так вы дадите мне бумагу и ручку? — спросила она.

— Нет. Учеба будет продолжаться так, как это заведено у нас. Ваш путь здесь неприемлем.

— Если вы действительно хотите, чтобы я чему-нибудь научилась, то выбирать, по-моему, нужно из всех способов самый наилучший. Если вас устраивает то, что ничего не записывая я буду учиться раза в два или три дольше, чем с бумагой и рукой, то что ж — воля ваша.

— Я не говорил, что мы этого хотим.

Лилит пожала плечами, не удосужившись объяснить словами смысл своего жеста, который наверняка остался Никани непонятым.

— Ооан недоволен мной, Лилит, а вовсе не тобой.

— Но дело-то все равно во мне. Все из-за того, что я учусь тому, чему нужно, недостаточно быстро.

— И это неправильно. Дело в том, что я учу тебя так, как сам считаю нужным, а не как считают нужным они. В результате они бояться за меня.

— Они боятся за тебя? Но почему?

— Иди сюда. Присядь. Я расскажу тебе.

Немного постояв, она снова пожала плечами, потом подошла к Никани и уселась рядом.

— Я расту, — сказало оно ей. — Ооан хочет, чтобы я быстрее закончил с тобой то, что должен сделать, чтобы после этого смог заняться размножением.

— Ты хочешь сказать, что чем быстрее ты научишь меня, тем быстрее сможешь завести себе потомство?

— Именно. До тех пор, пока я не научу тебя, пока не докажу, что я способен это сделать, нельзя будет считать, что я могу иметь потомство, что я готов к этому.

Вот в чем дело. Значит она не подопытный кролик, а, в некотором роде, последнее испытание Никани, его выпускной экзамен на зрелость. Вздохнув, она покачала головой.

— Ты специально просил, Никани, чтобы меня отдали тебе, или это вышло без твоего участия?

Оно промолчало в ответ. Не сводя с нее глаз, невероятным, но вполне обычным для оанкали образом, оно согнуло руку в локте в обратную сторону и почесало себя подмышкой. Не отдавая себе отчета и даже чуть наклонив голову, она проследила за тем, как оно это делает.

— Чувственные руки вырастут у тебя до того, как ты заведешь потомство или после? — спросила она.

— Они скоро начнут расти у меня, независимо от того, стану ли я спариваться или нет.

— Но когда эти руки должны появиться — до или после?

— Обычно стараются, чтобы чувственные руки появлялись после первого спаривания. Мужчины и женщины оанкали взрослеют быстрее оолой. Как правило они стараются… как это у вас говориться? Помочь своим оолой повзрослеть.

— Они растят вас? — спросила Лилит. — Или помогают воспитанию?

— … воспитанию?

— Да, воспитанию.

— Мне еще очень трудно уловить логику в вашем словообразовании.

— Я уверена, что логика есть во всем, просто для того чтобы уловить ее в нашем языке, тебе нужен хороший лингвист. Значит, твои неприятности связаны с возможностью найти себе пару?

— Я и сам не знаю. Надеюсь, что все будет хорошо. Как только я почувствую себя в силах, то отправлюсь туда, где меня ожидает моя пара. Я постараюсь все им объяснить.

Никани помолчало.

— Я думаю, что должен тебе кое-что рассказать.

— Что?

— Ооан хочет, чтобы я начал действовать, но так, чтобы это не показалось тебе неожиданным.

— И что же тут имеется в виду?

— Я должен изменить тебя, совсем немного, едва заметно. Это поможет тебе усилить память и вспомнить то, что в обычном случае ты можешь вспомнить с большим трудом.

— О чем ты говоришь? И что во мне ты собираешься менять?

— Не бойся — ты вряд ли бы что заметила, если бы я тебе ничего не сказал. Я имею в виду небольшую коррекцию химической структуры клеток твоей памяти.

Словно бессознательно желая защитить себя, она поднесла руку ко лбу.

— Структуру моей памяти? — шепотом повторила она.

— Я предпочел бы подождать и сделать это потом, когда стану взрослее. Тогда все пройдет гораздо более гладко, тебе это даже покажется приятным. Должно показаться приятным — так мне кажется. Но ооан… хотя я его понимаю. Понимаю его чувства. В общем, оно говорит, что я должен сделать это сейчас.

— Но я совсем не хочу, чтобы кто-то менял мой мозг!

— Ты будешь спать и ничего не почувствуешь. Все пройдет точно так же, как и тогда, когда ооан Йядайя избавил тебя от опухоли.

— Ооан Йядайя? Значит меня оперировал отец-оолой Йядайи? Не Кахгуяхт?

— Нет. Тебя лечили до того, как мои родители зачали меня.

— Отлично!

Значит, теперь у нее вообще нет никаких причин испытывать теплые чувства к Кахгуяхту.

— Лилит?

Никани положил свою многопалую ладонь — о шестнадцати пальцах — на ее руку.

— То, что должно случиться, будет похоже вот на это — обычное прикосновение. Потом… быстрый укол. И больше ты ничего не почувствуешь. Когда ты проснешься, все уже будет закончено. Ты проснешься другой.

— Но я не хочу, чтобы меня меняли!

Никани замолчало — на этот раз надолго.

— Ты боишься? — наконец спросило оно.

— Я совершенно здорова! Забывчивость свойственна подавляющему большинству людей! Я не желаю, чтобы кто-нибудь копался в моем мозгу!

— Но разве ты не хочешь получить способность запоминать сразу много и без труда? Запоминать так же легко, как Шарад — как запоминаю я?

— Кто-то хочет изменять меня по своему усмотрению, вот что пугает меня. — Лилит глубоко вздохнула. — Ничто во мне более всего не определяет меня как личность, чем мой мозг. Я не хочу….

— Ты, в смысле того «то-что-ты-есть», не изменишься. Может быть я еще недостаточно опытен, чтобы сделать для тебя эту процедуру приятной, но все же моего опыта достаточно, чтобы действовать в этом случае как оолой. Мне доверили провести операцию с тобой, и этого не случилось бы, если, по мнению моих собратьев, я был еще не готов…

— Тогда почему, если все уверены, что ты достаточно подготовлен, они хотят устроить тебе с моей помощью это заключительное испытание?

Несколько минут Никани молчало, либо не желая отвечать, либо обдумывая ответ. Потом, неожиданно и сильно, оно попыталось уложить Лилит на кровать рядом с собой, но она вырвалась и взволнованно прошлась по комнате — все это время головные щупальца Никани следовали за ней неотступно, гораздо более энергично, по сравнению с прежними ленивыми взмахами. Щупальца Никани непрестанно следили за ней, все время пребывая напряженно направленными на нее, и наконец, не выдержав, чтобы положить конец этому пристальному взгляду, она сбежала в ванную.

Там она уселась на пол в углу, обхватив себя руками и спрятав ладони подмышками.

Что будет теперь? Что сделает Никани — подчинится приказу и как-нибудь ночью, когда она будет спать, удивит ее как следует? Или все-таки отдаст ее Кахгуяхту? Или может быть — Боже, как она мечтает об этом! — они наконец-то оставят ее в покое!

6

Она не имела понятия о том, сколько времени прошло. Она поймала себя на мысли, что думает о Сэме и Айри, о муже и сыне, своей семье, которой лишилась еще до того, как узнала о существовании оанкали, до начала войны, до того, как неожиданно и стремительно осознала, как легко может быть разрушена ее жизнь — ее человеческая жизнь.

Была ярмарка — дешевая маленькая ярмарка на автостоянке с профессиональными наездниками-ковбоями, балаганами с играми и типичным для таких мест утомительным шумом и облезлыми пони. Пока Лилит гостила у своей беременной сестры, Сэм решил свозить Айри на ярмарку развлечься. Стоял совершенно обычный субботний день. На широкой, сухой и пыльной улице, залитой ярким солнечным светом молоденькая девушка, совсем еще девочка, только-только севшая за руль, лоб в лоб столкнулась с машиной Сэма. Растерявшись, она случайно выскочила на встречную полосу движения. Быть может, она просто забыла в какую сторону в таких случаях нужно крутить руль. У девушки было удостоверение ученика-водителя и ей никак нельзя было садиться за руль одной. Девочка поплатилась за свое легкомыслие жизнью, она умерла, и вместе с ней умер и Айри — он умер незадолго до прибытия скорой, и врачам бригады реаниматоров не удалось вернуть его к жизни.

Сэму смерти досталась ровно половина.

Авария закончилась для него тяжелой черепно-мозговой травмой — его мозг сильно пострадал. Конец того, чему начало положила авария, наступил только через три месяца. Три месяца понадобилось ему для того чтобы умереть.

Время от времени он приходил в себя — более или менее, — но никого около себя не узнавал. Чтобы побыть с сыном, из Нью-Йорка приехали родители Сэма. Его родители были нигерийцами, но жили в Штатах довольно давно, и их сын родился и вырос здесь. Его брак с Лилит они не одобряли. Они растили Сэма настоящих американцем, хотя, как только смогли, отправили его в Лагос повидаться с родственниками. Они хотели, чтобы он взял в жены девушку-йорубану. Ничего из их планов не вышло.

Своих родителей Сэм тоже не узнавал.

Их единственный сын смотрел сквозь своих родителей, словно их не было здесь, точно так же, как он смотрел и сквозь Лилит, и в его пустых глазах не было и проблеска узнавания. В его глазах не было вообще ничего — там не было его самого. Иногда Лилит присаживалась к Сэму на кровать и брала его за руку, за что удостаивалась краткого внимания пустых глаз. Но дорогой ей человек из Сэма ушел. Быть может он уже отправился вслед за Айри — или путешествовал между ней и Айри — между этим светом и следующим измерением.

Быть может какая-то часть его продолжала трезво осознавать окружающее до самого конца — часть, заключенная очень глубоко, отрезанная от мира и неспособная дать о себе знать — пойманная в ловушку в самом узком горле-коридоре, в самой уединенной пещере, где страдала от полного одиночества и невысказанности до тех пор, пока спасением ей не явилась милосердная смерть. Его сердце остановилось.

Такой была травма мозга Сэма — один из видов травмы мозга. Существовали и другие формы повреждения мозга, значительно более тяжелые. За долгие месяцы умирания Сэма она насмотрелась в больнице всякого.

По правде сказать, ему еще повезло, что он умер так быстро.

Никогда в жизни она не решилась бы произнести это вслух. Проливая над Сэмом слезы в бесконечных рыданиях, она поняла многое. Снова она вспомнила об этом сейчас. Он умер довольно быстро — ему повезло.

Он оказался счастливчиком — выпадет ли и на ее долю такая же удача?

Если оанкали сделают с ее мозгом что-то непоправимое, хватит ли у них такта позволить ей умереть — или они по-прежнему будут старательно поддерживать в ней жизнь, превратив ее в узницу, навечно заточенную в своей последней и окончательной тюрьме?

Задумавшись, она вдруг вздрогнула, обнаружив, что в ванной бесшумно появилось Никани, опустившееся на пол напротив нее. Никогда прежде оно не позволяло себе входить к ней столь бесцеремонно. Она злобно уставилась на маленького оолой.

— Не в моих способностях вмешиваться в твою психику — это общеизвестный факт, — мягко проговорило оно. — Сумей я пойти на такое, мне не простили бы этого никогда, и ты уж конечно бы была признана бесспорным доказательством моей беспомощности.

— Убирайся отсюда! — заорала Лилит. — Оставь меня в покое!

Никани и не подумало двинуться с места. Помолчав, оно продолжило говорить тихим голосом:

— Ооан говорит, что люди не научатся как следует говорить на оанкали еще в течение, может быть, одного поколения.

Щупальца Никани начали извиваться как змеи.

— Я не знаю, Лилит, как мне вести себя с человеком, с которым я не могу как следует объясниться.

— Операция на мозге вряд ли улучшит мои способности к языкам, — сухо ответила она.

— Никто не собирается оперировать твой мозг. Я скорее причиню вред себе самому, чем тебе.

Никани помолчало.

— Знаешь, Лилит, у тебя нет выбора — ты должна позволить заняться тобой либо мне, либо ооану.

Она ничего не ответила.

— Ооан очень опытное. Если ты согласишься на его услуги, он сделает все так, что тебе будет по-настоящему приятно. И поверь… оно совсем не такое строгое, каким кажется.

— Я не слишком падка на всяческие удовольствия. По правде сказать, я даже не понимаю, о чем ты мне говоришь. Больше всего мне сейчас хотелось бы, чтобы ты оставило меня в покое.

— Хорошо, я так и сделаю. Но ты должна либо довериться мне или ооан выберет для своей операции удобный момент. Когда он устанет ждать.

— Но само ты на такое не способно — например неожиданно наброситься на меня?

— Нет, я не такое.

— Почему же?

— По-моему поступать так неправильно, хотя веских доводов я не могу привести — делать такое тайно с людьми несправедливо. Люди на то и люди, чтобы обращаться к ним через их разум, их сознание.

Лилит горько рассмеялась.

— И с чего это вдруг тебя начали занимать такие вопросы?

— Ты что, хочешь, чтобы это было сделано незаметно для тебя? Неожиданно?

— Само собой, нет!

Молчание.

По прошествии некоторого времени она поднялась и отправилась на кровать-возвышение. Там она улеглась и заставила себя заснуть.

Во сне ей приснился Сэм, и она очнулась в ледяном поту. Видение его пустых глаз снова было перед ней. Ее голова раскалывалась. Никани, как обычно, лежало рядом с ней, вытянувшись во весь рост. Оно выглядело совершенно мертвым и обмякшим. Что случится с ней, если в один прекрасный день она, проснувшись, обнаружит рядом с собой неподвижного Кахгуяхта, этого гротескного любовника, занявшего место несчастного ребенка? Несколько минут она лежала неподвижно, успокаиваясь, заставляя себя на что-то решиться и привести это решение в жизнь, прежде чем страх окончательно лишит ее сил и речи.

— Проснись! — хриплым голосом крикнула она Никани. Резкий и каркающий звук ее собственного голоса испугал ее. — Проснись и сделай то, что хочешь, что считаешь нужным сделать со мной. Делай сейчас же, и покончим с этим скорее.

Мгновенно Никани пришло в движение. Оно поднялось и село, потом подвинулось к ней и принялось снимать с нее рубаху, обнажая ее спину и шею. Прежде чем она успела сказать еще хоть что-то, процедура началась.

Она ощутила осторожное, ищущее прикосновение к своему затылку, потом давление стало усиливаться, что-то проткнуло ее кожу. Боль оказалась сильнее, чем она того ожидала, но все закончилось очень быстро. В несколько секунд она погрузилась в бесцветное и свободное от боли полузабытье.

Потом на нее нахлынули воспоминания, полные несущих волнение образов, снов, видений, и наконец… совершенно ничего.

7

Когда она наконец пришла в себя, прекрасно себя чувствуя и лишь слегка взволнованная, то обнаружила, что лежит на кровати полностью одетая и совершенно одна. Лежа неподвижно, она пыталась угадать и понять, что же такое Никани сделало с ней. Она уже изменилась? Каким образом? Закончена ли уже их процедура? Она попыталась двинуть рукой или ногой, но не смогла, но не успел страх объять ее разум, как слабый паралич отступил. Она снова могла владеть своим телом. Она поднялась и села, как раз вовремя, чтобы увидеть, как в растворившийся стенной проем входит Никани.

Когда оно забралось на кровать и легло рядом с ней, его серая кожа была гладкой как полированный мрамор.

— Твой организм очень сложный, — сказало оно, взяв ее за обе руки. Сказав это, оно не направило свои головные щупальца на нее, как делало это обычно, а приблизило к ней голову и прикоснулось к ней лбом. Потом поднялось и село, все-таки направив щупальца на нее. Лилит смутно почувствовала, что поведение Никани необычно и что, наверное, самое время начать волноваться по этому поводу. Она сдвинула брови и попыталась найти в себе хотя бы след тревоги.

— Внутри тебя находится просто удивительное количество жизни и смерти, а также потенциальной способности к переменам, — продолжило Никани. — Теперь мне понятно, отчего в людях так долго держится страх по отношению к нашему виду.

Она сосредоточила свой взгляд на его «лице».

— Не знаю, в чем дело — быть может в том, что я еще никак не приду в себя от того, что ты сделало со мной. Знаешь, я не понимаю, о чем ты говоришь.

— Да, это так. На самом деле до сих пор ты тоже многого не понимала. Но скоро я стану совсем взрослым, и тогда я попытаюсь объяснить тебе все так, чтобы ты наконец поняла.

Опять наклонившись к ней, Никани прижалось к ее голове своей, и его щупальца спутались с ее волосами.

— Что ты делаешь? — спросила она, все еще неспособная по-настоящему почувствовать тревогу.

— Проверяю, все ли с тобой в порядке. Признаться честно, по своей воле я ни за что не решилось бы сделать с тобой то, что было сделано. Мне это не слишком нравится.

— Но ведь ты что-то со мной сделало? Что ты сделало? Я не чувствую в себе никаких перемен — за исключением легкого кайфа.

— Ты понимаешь, что я имею в виду.

Медленно, но верно до нее дошло, что Никани не только разговаривает с ней на оанкали, но и сама она отвечает ему на том же языке — причем отвечает не задумываясь. Оанкали казался для нее таким же привычным языком, каким был до недавнего времени английский, таким же понятным и простым. Она без труда вспоминала все, чему учило ее оолой, что она услышала тут и там сама. Теперь для нее не составляло труда найти в своих познаниях бреши и заделать их краткими и точными вопросами — в основном это касалось слов и выражений, которые она привыкла применять разговаривая по-английски и аналогов которым не знала в оанкали; часть грамматики оанкали также была непонятна ей; некоторые слова чужого языка не имели точного перевода на английский, но их смысл был ей теперь вполне понятен.

И только теперь, наконец-то, тревога и возбуждение взяли над ней верх, она была испугана, потрясена, в том числе и приятно… Она медленно поднялась, осторожно ступая на ноги, испытывая их прочность, ощущая дрожь в коленях, но все же уверенная, что с минуту на минуту эта дрожь пройдет. Напрягая внимание, она попыталась изгнать из головы туман, чтобы получше разобраться в чувствах и ощущениях в своем обновленном теле.

— Это хорошо, что семья решила свести нас вместе, — сказало ей Никани. — Но я не хочу больше работать с тобой. Я пыталось просить, чтобы меня освободили от этой обязанности. Я боюсь. Я очень хорошо отдаю себе отчет в том, насколько просто было мне ошибиться и причинить тебе вред.

— Ты хочешь сказать… что сомневаешься, что то, что только что со мной было сделано — правильно?

— В том, что я сделало? Конечно, нисколько не сомневаюсь. Кстати, это твое «только что» заняло несколько дней. Значительно дольше, чем ты обычно спишь.

— Но ты говорило, что могло ошибиться…

— Были опасения, что не мне не удалось убедить тебя полностью довериться мне, чтобы у меня была возможность показать тебе все, на что я способно — показать тебе, что я не причиню тебе вреда. Я боялось того, что после ты станешь ненавидеть меня. Для оолой это… более чем плохо. Это очень плохо. Хуже, чем мне хотелось бы сказать тебе.

— Но Кахгуяхт очевидно так не думает.

— Ооан сказало, что людям — нашим новым обменным партнерам — мы не можем причинить вред в том, в чем причиняем вред друг другу. Тут-то все и кроется. Все может зайти слишком далеко, вот что я хочу сказать. Мы были выведены специально для того, чтобы работать с вами. Мы — Динсо. Мы рождены для того, чтобы найти выход из всех затруднений, которые только могут возникнуть из наших с вами расхождений.

— Принуждение, — горько произнесла она. — Вот что мне здесь не нравится, но оно преследует меня повсюду.

— Нет. Ооан не сделал бы этого. Ни за что. И я тоже. Я бы отправился к Ахайясу и Дайчаан и сказал, что не смогу спариться с ними. Мне пришлось бы искать себе пару среди Акай, поскольку те никак не связаны с людьми. Не связаны напрямую.

Щупальца Никани снова разгладились.

— Но теперь у меня, Ахайясу и Дайчаан будут дети — и ты можешь навестить их вместе со мной. Как только ты будешь готова, мы объясним тебе твою задачу, и ты сможешь приступить к работе, для которой была выбрана. Мне предстоит последняя метаморфоза, я хочу просить тебя помочь мне пройти через нее.

Никани снова почесало себя подмышками.

— Ты поможешь мне?

Лилит отвернулась от маленького оолой и посмотрела в стену.

— И что мне нужно будет делать?

— Ты просто должна будешь остаться со мной. Сейчас я не смогу пригласить ни Ахайясу, ни Дайчаан — для меня это будет мукой. Дело в том, что в этом случае я буду возбужден — сексуально — и не смогу действовать хладнокровно. С таким возбуждением мне не справиться. Но с тобой мне это не грозит. Твой запах, твои прикосновения — они безразличны мне, нейтральны.

Вот и слава Богу, подумала она.

— Но оставаться одно во время метаморфозы я тоже не могу — этого не следует делать. В эти моменты нам нужно, чтобы кто-то был рядом, обязательно, это необходимо гораздо больше, чем в любом другом случае.

Она попыталась представить себе Никани с дополнительной парой рук, таким, каким он будет выглядеть, когда станет взрослым. На кого он станет похож — на Кахгуяхта? Или на Тедиин или Йядайю. Насколько сексуальные перемены и пол оанкали влияют на их индивидуальные различия? Лилит покачала головой. Спроси ее, и она не сможет ответить даже насколько половое созревание влияет на различия среди ее сородичей, землян.

— Эти вторые руки, — спросила она, — они служат вам половым органом?

— Нет, — ответило Никани, — но руки прикрывают половые органы: чувственные руки.

— Но… — Лилит нахмурилась. — У Кахгуяхта нет никаких чувственных рук на конце его второй пары.

По сути, у Кахгуяхта на конце второй пары рук вообще ничего не было. Только прохладные нашлепки из жесткой, но гладкой кожи — немного похожие на мозоли.

— Руки находятся внутри. Если ты попросишь, Ооан покажет их тебе.

— Как-нибудь обойдусь.

Щупальца Никани разгладились.

— Я покажу тебе их — когда у меня будет, что показывать. Так ты останешься со мной на то время, пока у меня будут расти руки?

А что еще ей оставалось делать? Куда она от него денется?

— Да, я останусь. Расскажи мне все, что, по-твоему, я должна знать, прежде чем все начнется.

— Хорошо. Большую часть времени я буду спать, но кто-нибудь все равно должен быть рядом — это обязательно. Если ты будешь тут рядом со мной, я буду знать об этом, и все будет хорошо. Может быть тебе… придется покормить меня.

— Хорошо.

Ничего необычного в том, как оанкали едят, не было. Вполне обычным образом. По крайней мере, таким было внешнее впечатление. Некоторые из их передних зубов были заострены, но размер этих зубов едва ли превышал человеческий. Дважды во время своих прогулок Лилит видела, как женские особи оанкали высовывали языки на всю длину вплоть до горлового отверстия, хотя в обычных условиях длинные серые языки оанкали находились в их ртах и использовались так же, как и у людей.

Никани издало звук, однозначно означающий облегчение — пошуршал одновременно всеми щупальцами тела, словно кто-то скомкал лист сухой неплотной бумаги.

— Хорошо, — проговорило оно. — Наши пары, остающиеся с нами в момент созревания, знают, что мы испытываем, они понимают наше отчаяние. Хотя некоторые считают это даже забавным.

Лилит удивилась, почувствовав, что ее губы сложились в улыбку.

— В некотором роде — да. Их можно понять.

— Забавным это может показаться только палачам. Меня тоже мучили, хотя, когда появилась ты, мои мучения облегчились. Но прежде бывало…

Никани замолчало, направив на Лилит вялое щупальце.

— Знаешь, Лилит, я пытался добиться, чтобы тебе разрешили встречу с другим англоговорящим человеком. Наиболее подходящим тебе. Недавно ооан дало мне свое согласие — вскоре тебе предстоит встреча.

8

День — Лилит твердо решила для себя, что это именно дневное время суток, поскольку на то указывало ей ее тело; теперь она была уверена в своих ощущениях совершенно, и ее новая, улучшенная память, указывала ей на то же, — день этот был днем бурной продолжительной активности, потом такого же продолжительного сна. Тем более что теперь, все еще поражаясь этому, она могла с легкостью воскресить в своей памяти каждый день своего бодрствования. Она отлично помнила все дни, в течение которых Никани искало для нее человека, говорящего по-английски. Решив поговорить и опросить нескольких, оно занялось этим лично. Просить Никани взять ее с собой было так же бесполезно, как и просить рассказать ей хоть что-то о людях, с которыми оно разговаривало.

В конце концов Кахгуяхт утвердило выбор. Оно встретилось с тем человеком и подтвердило выбор своего молодого коллеги.

— Это один из тех людей, которые решили остаться с нами на корабле, — сказало Никани Лилит.

Она уже подозревала это на основании тех скупых фраз, которые Кахгуяхт обронило в ее присутствии. И тем не менее, в это было трудно поверить.

— Это будет мужчина или женщина? — спросила она.

— Мужчина.

— И почему… почему он решил не возвращаться на Землю?

— Он прожил среди нас довольно долгое время. Ег΀¾ Пробудили очень молодым и больше уже не погружали в сон, и теперь он лишь ненамного старше тебя. Клан Тоахт попросил отдать его им, и он согласился жить среди них.

Попросили отдать его им? Был ли у него при этом какой-либо выбор? Скорее всего такой же, как и у нее, тем более что в ту пору он был гораздо моложе ее. Он был наверняка еще мальчик, совсем молоденький. Какой он сейчас? Что могут они слепить из человеческого сырья?

— Отведите меня к нему, — попросила она.

Во второй раз Лилит ехала на плоской платформе по запруженным коридорам. Скорость ее путешествия на этот раз была едва ли быстрее, чем первый. Никакого руля не было видно — время от времени, чтобы повернуть платформу в ту или иную сторону, Никани прикасалось головными щупальцами к правому или левому борту. Всего поездка заняла наверное полчаса, потом платформа остановилась, и они сошли с нее. Никани прикоснулось к платформе несколько раз щупальцем, и та, не разворачиваясь, отправилась обратно.

— А на чем же мы вернемся? — спросила она.

— Поедем на другой, — ответило оно. — Может быть ты захочешь задержаться здесь на некоторое время.

Она ожгла его яростным взглядом. К чему оно клонит? Что это за разговоры? Новая программа размножения на основе тщательно подобранной пары пленников? Она оглянулась, чтобы в последний раз проводить взглядом удаляющуюся платформу. Быть может она поторопилась давать согласие на свидание с этим мужчиной? Что он за тип? Уж если он отказался от человечества и согласился остаться жить с нелюдями, что еще за фортель может он выкинуть?

— Оно животное, — объяснило Никани.

— Что?

— Эта платформа, на которой мы приехали — это животное. Тиллио. Разве ты не знала?

— Нет, не знала, хотя ты не особенно меня удивило. И каким же образом оно движется?

— Оно скользит по очень тонкой пленке слизи благодаря последовательному сокращению групп мышц.

— Оно слизняк?

— Я понимаю, о чем ты говоришь. На самом деле тиллио не совсем слизняк. Такое название не вполне адекватно. Хотя в общих чертах суть та же самая. Я видел земных существ, использующих для передвижения пленку слизи. По сравнению с тиллио, они очень несовершенны, хотя черты сходства у них есть. Тиллио был создан нами на основе другого животного гораздо больших размеров, еще более подвижного.

— Но никакой дорожки из слизи за ним я не заметила.

— Так оно и есть — за ним ничего не остается. В задней части тела тиллио имеется орган, который собирает всю слизь. А то, что остается, поглощает в себя корабль.

— Скажи мне, Никани, а машины вы строите? Хотя бы какие-нибудь? Может быть вы строили машины раньше? Используете ли вы когда-нибудь металл и пластик, вместо того чтобы вечно возиться с живой плотью?

— Когда иного способа нет, мы изготовляем и машины. Но нам… это нам не очень нравится. На машины нет такого спроса.

Лилит вздохнула.

— Ну где он, этот ваш мужчина? Кстати, как его зовут?

— Поль Титус.

Это ей ничего не говорит. Вслед за Никани она подошла к ближней стене, послушно принявшейся изменяться от прикосновения длинного головного щупальца оолой. Цвет стены сменился от молочно-белого к тускло-красному, но стена не открылась.

— Что-то не так? — спросила Лилит.

— Нет, все в порядке. Просто кто-то скоро откроет стену с другой стороны. В чужой дом, порядки которого не слишком хорошо тебе известны, лучше не вламываться, а подождать, когда тебе откроют дверь хозяева. Живущие внутри знают, что мы пришли, и скоро пустят нас внутрь — так оно будет лучше.

— На Земле мы, когда подходили к чужой двери, стучали, прежде чем войти внутрь — это то же самое, — отозвалась Лилит и уже хотела продемонстрировать этот гостевой стук, когда стена неожиданно начала открываться. В образовавшемся проходе стоял мужчина, одетый только в потрепанные шорты.

Лилит жадно вгляделась в лицо незнакомца. Настоящий человек — высокий, широкоплечий, с такой же темной, как и у нее, кожей, чисто выбритый. С первого взгляда он не слишком понравился ей — показался чужим и пугающим — но тем не менее это был человек, ее собрат, и желание заговорить с ним пересилило. Он был прекрасен. Даже если бы он оказался старым, дряхлым и сгорбленным, все равно он был бы прекрасен в ее глазах.

Она вопросительно оглянулась на Никани, но то замерло, словно превратился в статую. Было ясно, что оолой не хотело вмешиваться, предоставив ей возможность принимать решение.

— Ты — Поль Титус? — наконец спросила она по-английски.

Мужчина открыл рот, потом закрыл его, сглотнул и кивнул.

— Да, — наконец отозвался он.

Звук его голоса — глубокий, настолько человеческий и мужской — разбудил в ней голод по общению.

— Меня зовут Лилит Йяпо, — представилась она. — Ты знал, что я приду, или мы застали тебя врасплох?

— Входите, — сказал он и заставил стену раствориться еще шире, потом отступил в сторону давая дорогу. — Я знал, что вы придете. Ты представить себе не можешь, как я ждал этой встречи.

Поль бросил взгляд на Никани.

— Каалникани оо Йдахиатедиинкахгуяхт ай Динсо, прошу тебя, входи. Благодарю тебя за то, что ты привел ко мне эту женщину.

Никани ступил в образовавшийся проход, сопроводив свой шаг сложным жестом головных щупалец, означающим приветствие. Они оказались в комнате — как обычно по-спартански пустой. Добравшись до платформы в углу комнаты, Никани взобралось на нее и уселось. Лилит тоже села — так чтобы Никани оказалось за ее спиной. Она хотела забыть о присутствии оолой, пристально следящего за ними и запоминающего их действия, ибо именно за этим оно и находилось здесь. Лилит же хотелось видеть перед собой только мужчину. Воистину он был чудом — человеческое существо, говорящее по-английски и похожее, пусть немного, но все равно, на одного из ее любимых братьев, погибших в войну. Где он жил перед войной? Каким образом ему удалось уцелеть? Видел ли он за это время хотя бы одного другого человека? Знает ли он?..

— Так ты в самом деле сам решил остаться на корабле оанкали? — внезапно спросила она. Нельзя сказать, что этот вопрос был первым, который она хотела задать, когда ехала сюда.

Скрестив по-турецки ноги, Поль уселся на большой платформе, которая могла служить одновременно и столом и кроватью.

— Когда они пробудили меня, мне было всего четырнадцать, — ответил он. — Все, кого я знал, давно были мертвы. Оанкали сказали мне, что если я хочу вернуться, то со временем они смогут переправить меня обратно на Землю. Но стоило мне немного пожить здесь, как я понял, что это именно то место, где мне хотелось находиться всегда. На Земле у меня не осталось ничего, что тянуло бы меня обратно.

— Все потеряли своих родственников и друзей, — подала голос она. — Что касается меня, то, насколько я знаю, я единственная, кто уцелел из моей семьи.

— Я видел своего отца и братьев — их мертвые тела. Что случилось с моей матерью, я не знаю. Когда оанкали нашли меня, я тоже уже умирал. По крайней мере, так они потом рассказали мне. Сам я ничего не помню, но у меня нет оснований им не верить.

— Я тоже не помню, как они нашли меня.

Лилит оглянулась назад.

— Скажи, Никани, быть может нам специально стирали память, чтобы мы забыли о том, как нас забирали с Земли — я права?

За ее спиной Никани медленно поднялось.

— Это действительно так. Те из людей, которым оставляли воспоминания о моменте их спасения, теряли контроль над собой. Они умирали, как бы потом мы ни старались им помочь.

Что ж, в этом нет ничего удивительного. Она попыталась представить себе, что бы она сделала с собой, если бы, очнувшись от первого сна на корабле, внезапно осознала, что все, что было недавно для нее ее миром — ее семья, ее дом, друзья, — погибло и кануло в небытие? Конечно, это стало бы для нее небывалым шоком. Потом бы она вспомнила оанкали — их поисковый отряд, занимающийся спасением уцелевших людей. Возможно, она сочла бы этих существ видением, порожденным ее пошатнувшимся рассудком. Она сочла бы себя сумасшедшей. Быть может она и на самом деле сошла бы с ума. Чудо, что она до сих пор не убила себя в одной из попыток вырваться на свободу.

— Не хочешь перекусить? — спросил ее Поль.

— С удовольствием, — ответила она, внезапно почувствовав смущение.

Наступило продолжительное молчание.

— Кем ты была прежде? — спросил он. — Я хочу сказать, кем ты работала?

— Я вернулась обратно в колледж, — ответила она. — Моей специальностью была антропология.

Лилит горько рассмеялась.

— Предположительно считалось, что большую часть времени я должна была проводить на природе, в поле или в пустыне — но черт возьми, до поля я так добраться и не успела.

— Антропология? — переспросил он, подняв брови. — Ах, да, я помню — перед войной я читал кое-какие статьи Маргарет Мид. А что именно ты изучала? Общинно-племенной строй?

— Как бы там ни было, в областях этой науки полным-полно неизученного. Меня всегда интересовали другие люди, те, чей уклад жизни отличался от нашего.

— Откуда ты родом?

— Из Лос-Анжелеса.

— О, да, Голливуд, Биверли Хиллс, кинозвезды… мне всегда хотелось там побывать.

Одно единственное посещение Голливуда моментально рассеяло бы его иллюзии.

— А ты откуда?

— Я из Денвера.

— И ты был там, когда началась война?

— Нет — я находился в Гранд-Каньоне, охотился там с друзьями на кроликов. Мы первый раз за много месяцев куда-то выбрались и отлично проводили время, по-настоящему здорово. А потом, после всего, мы начали замерзать. А ведь мой отец говорил, что «ядерная зима» — это треп политиков.

— А я была в Андах, в Перу, — сказала она. — Ехала на автобусе в Мачу-Пичу. До тех пор я тоже нигде долгое время не была. По крайней мере с того времени, как вышла замуж…

— Ты была замужем?

— Да. Но мой муж и сын… они погибли — по чужой вине, перед самой войной. И я попросила, чтобы меня отправили в какую-нибудь дальнюю экспедицию, и Перу для этого подошло как нельзя лучше. В колледже пошли мне навстречу. Моя подруга уже работала там, она-то и посоветовала мне отвлечься таким образом. Она тоже поехала со мной… и умерла у меня на глазах.

— Да…

Поль неопределенно передернул плечами.

— Я тоже собирался в колледж — подумывал об этом. Но я только-только готовился перейти в десятый класс, когда все полетело к чертям.

— По-моему, большинство людей, спасенных оанкали, происходят из южного полушария, — задумчиво заметила она. — Я хочу сказать, что там тоже быстро холодало, но в тех краях холода опускались местами, очень неравномерно. Я слышала о том, что это было так. Там наверное уцелело больше всего народу.

Поль задумался о чем-то своем.

— Чудно, — наконец сказал он. — Когда ты попала сюда, то была гораздо старше меня, но я прожил здесь больше чем ты. И теперь я оказался старше тебя.

— Интересно, сколько народа уцелело в северном полушарии — не считая военных и политиков, чьи бомбоубежища не были разрушены.

Она снова повернулась, чтобы спросить Никани, но, как оказалось, оно незаметно оставило их.

— Оно ушло пару минут назад, — сказал ей Поль. — Когда они хотят, то могут двигаться совершенно бесшумно.

— Но…

— Эй, тебе нечего бояться. Оно скоро вернется. В любом случае я смогу открыть для тебя стену в любой момент, если тебе захочется выйти наружу.

— Ты умеешь открывать стены?

— Конечно умею. Когда я решил остаться, мне изменили химию тела, совсем немного. И теперь стены открываются по моему приказу, как перед любым оанкали.

— Ах вот как.

Она совсем не была уверена, что рада тому, что ее вот так вдруг оставили наедине с едва знакомым мужчиной — в особенности если все, что он говорит про себя — правда. Если он умеет открывать стены, а она — нет, то выходит, что она его пленница.

— Уверен, что они следят за нами, — сказала она и продолжила на оанкали, ловко имитируя выговор Никани: — «Вот и посмотрим, чем они займутся, когда останутся одни».

Поль рассмеялся.

— Скорее всего, ты права. Хотя меня это мало волнует.

— Но это волнует меня. Я предпочитаю наблюдать сама, а не находиться под наблюдением.

Поль снова рассмеялся.

— Может быть он решил, что мы почувствуем себя свободней, если он оставит нас одних? Твой приятель очень деликатный мужчина.

Она аккуратно сделала вид, что не обратила внимания на последние слова Поля.

— Никани не мужчина — оно оолой.

— Да, я знаю. Но разве тебе оно никогда не казалось самцом?

— Нет. Они сразу же объяснили мне различие, и с тех пор я воспринимаю их только в таком свете.

— Когда я сам впервые увидел оолой, я решил, что они выступают тут в роли и мужских и женских особей, в то время как все остальные существа — бесполые евнухи.

Думать так, решила про себя Лилит, было глупо для человека, решившего навсегда связать свою судьбу с этим народом — невежество не просто расчетливое, но и воинственное.

— Тебе нужно дождаться, когда твой оолой повзрослеет, достигнет половой зрелости, и тогда ты поймешь, что я имею в виду, — продолжил он. — После того как у них вырастают эти две здоровенных штуковины, они сильно меняются.

Поль поднял бровь.

— Ты знаешь, что такое эта их «вторая пара рук»?

— Да, — кивнула она.

Скорее всего он знал об этом больше чем она, но она не хотела поощрять его на разговоры о сексе, пусть даже сексе оанкали.

— Тогда тебе наверное должно быть известно, что по сути это никакие не руки, как они усердно втолковывают нам. Когда у оолой вырастают такие руки, они немедленно дают об этом знать куда надо, каким-то начальникам. Оанкали женщины и мужчины особенно не нужны, они обходятся своими евнухами.

Лилит взволнованно облизала губы.

— Никани хотело, чтобы в течение всей его метаморфозы я находилась с ним.

— Само собой, ему нужна твоя помощь. И как оно это объяснило тебе? И что ты на это ему ответила?

— Я сказала, что конечно помогу ему чем смогу. Он просил совсем немного.

Поль рассмеялся.

— Конечно, у них все просто. Но ты правильно сделала, что не отказала ему — пусть он останется у тебя в долгу. Это совсем неплохо, у оолой тут власть, а иметь сильного друга — это всегда полезно. Само собой разумеется, тебе сразу же начнут доверять. Они знают, что такое благодарность, и предоставят тебе гораздо большую свободу, чем до сих пор ты, наверное, имела. Может быть они даже немного перестроят тебя химически, чтобы ты тоже смогла открывать кое-какие двери.

— И ты тоже добился своего права таким образом?

Поль непоседливо поерзал на стуле.

— Да, что-то вроде того.

Поднявшись со своего возвышения и не оборачиваясь, он дотронулся всеми десятью пальцами до стены позади себя, и та растворилась. Там, в проеме можно было разглядеть кладовую с различными продуктами, похожую на ту, что она уже видела у себя дома. Дома? А где же еще, ведь она там живет.

Заглянув в кладовую, он выбрал два сандвича и что-то похожее на небольшие пироги — если только конечно это были пироги — и два пакетика чего-то, что очень напоминало картошку-фри.

Лилит с удивлением рассмотрела предложенную еду. Она уже начала привыкать к еде семейства Никани — вкус и выбор еды вполне ее устраивал, и при этом она считала, что точно так же питаются все оанкали. Иногда она тосковала по мясу, но с тех пор как однажды оанкали сказали ей, что сами они никогда не убивают животных, тем более не употребляют их в пищу и не позволят сделать это ей, по крайней мере пока она живет среди них, она уже больше не поднимала при них этот вопрос и стала забывать о мясе. Она никогда не была особенным гурманом и ей в голову не приходило поинтересоваться у своих хозяев о том, что быть может они специально делают еду такой, чтобы она соответствовала ее привычным вкусовым ощущениям.

— Иногда, — сказал ей Поль, — мне так сильно хочется гамбургер, что я даже вижу их во сне. Знаешь, такие с сыром, беконом, пикулями и…

— С чем эти твои сандвичи? — спросила его она.

— Эрзац-мясо. В основном соя, так мне кажется. И куат.

Куатасайаша, овощ оанкали, на вкус напоминающий сыр.

— Мне тоже нравится куат, — сказала она.

— Тогда давай, налегай, что смотреть попусту. Ведь ты не для того пришла, чтобы сидеть и глазеть, как я обедаю?

Она улыбнулась и взяла у него один из принесенных сандвичей. Она не была голодна, но в общей трапезе было что-то сближающее и вселяющее уверенность в надежность Поля. Вместе с сандвичем она съела немного картошки.

— Это кассава, — объяснил он ей. — Очень похожа на настоящую картошку. Прежде, пока я не оказался здесь, я никогда о кассаве ничего не слышал. Это какой-то земной тропический овощ, который оанкали решили выращивать у себя на корабле.

— Я знаю. Они делают это для того чтобы научить тех из нас, кто решит вернуться на Землю, ухаживать за кассавой и готовить из него разные блюда. Из кассавы можно делать муку и печь лепешки.

Поль посмотрел на нее, подняв одну бровь.

— В чем дело? — поинтересовалась она.

Взгляд Поля соскользнул с нее и устремился куда-то в пустоту.

— Ты когда-нибудь пыталась представить это себе? — мягко спросил ее он. — Я хочу сказать… Каменный Век? Выкапывать из земли палками съедобные коренья, а может быть есть жуков и крыс. Крысы, я слышал, выжили. Коровы, овцы и лошади — те вымерли. Собак тоже не стало. А вот крыс сколько угодно.

— Я знаю.

— Ты говорила, что у тебя был сын?

— Да, у меня был сын. Но он погиб.

— Ясно. Могу поспорить, что рожала ты его в больнице и вокруг тебя было полно врачей и медсестер, которые из кожи вон лезли, чтобы помочь тебе, и наверняка кололи обезболивающее, стоило тебе хотя бы раз закричать. А теперь рожать придется посреди джунглей, где вокруг не будет ничего кроме крыс, жуков и твоих соплеменников, которым будет конечно до слез тебя жалко, но которые ни черта не смогут сделать для того, чтобы помочь тебе.

— Я рожала сама безо всякого хирургического вмешательства, — отозвалась она. — Нельзя сказать, что все прошло весело и приятно, но по крайней мере далось мне это довольно легко.

— Что ты хочешь сказать? Тебе не вкалывали болеутоляющего?

— Мне ничего не кололи. И в больнице я не была. Мой муж позвонил в родовый центр — там была специальная служба для беременных женщин, которые не хотели, чтобы с ними обращались как с тяжелобольными.

Криво улыбаясь, Поль покачал головой.

— Скольких, интересно, женщин они отбракуют прежде, чем найдут хотя бы десяток таких, как ты. Думаю, что наверняка несколько сотен, а то и тысячу. Ты многое уже успела испытать. Сдается мне, что в тебе они нашли идеальную кандидатку на то, на что я сам никогда не соглашусь. Я даже думать об этом не хочу.

Его слова задели ее глубже, чем она того хотела. После всех этих допросов и исследований, через которые ей пришлось пройти за два с половиной года непрерывного «рок-н-ролла» осмотров и наблюдений, которые проводили на ней оанкали, с некоторых сторон они наверное узнали ее гораздо лучше, чем знала себя она сама. Они могли предсказать ее реакцию практически в любой возможной ситуации. Они отлично представляли себе, как управлять ею и руководить ее поступками, заставляя сделать то, что они хотели добиться от нее. И конечно же они знали и то, что она обладала некоторым практическим опытом, и ценили это в ней. Вероятно этот ее опыт был важен для них. Если бы ее роды были не такими безоблачными — если бы она отправилась в больницу и тем более перенесла бы кесарево сечение — возможно оанкали никогда не остановили бы на ней свой выбор.

— Чего это ты так рвешься обратно? — поинтересовался у нее Титус. — Неужели тебя прельщает перспектива провести всю жизнь в роли пещерной женщины?

— Нет, мне это не особенно нравится.

Его глаза расширились от удивления.

— Тогда что ты там забыла…

— Я не смогла забыть того, где я жила, откуда вышла, — ответила она. И улыбнулась. — Даже если я захочу это забыть, то все равно не смогу. И неправда, что мы обязательно вернемся в каменный век. Нам придется трудится, много и тяжело работать, это верно, но благодаря тому, чему научат нас оанкали, и тому, что мы уже знаем сами, у нас будет хороший шанс добиться своего.

— Они не станут учить нас за так! Не думай, что они спасали нас только по доброте душевной! Они изо всего извлекают выгоду. Тебе придется расплатиться за все и здесь, и там, на Земле!

— Они требовали с тебя плату за то, что разрешили тебе жить здесь?

Молчание.

Он откусил кусок от своего сандвича и некоторое время напряженно жевал.

— Плата, — мягко сказал он, — у них всегда бывает одна и та же. Когда они закончат с нами, доведут свои дьявольские эксперименты до конца, среди нас не останется больше людей. С людьми будет покончено навсегда. То, что начали военные со своими ракетами, закончат оанкали.

— Я не верю тебе, у них гуманные цели.

— В самом деле? Тогда почему они так долго не Пробуждали тебя?

— Земля сильно пострадала, им нужно было много поработать, чтобы сделать ее вновь пригодной для обитания. Даже сейчас часть Земли осталась непригодной для жизни, они не сумели очистить ее всю.

Поль взглянул на нее с такой откровенной и нескрываемой жалостью, что она отпрянула от него, вконец разозлившись.

— Неужто ты думаешь, они не знают, какая Земля на самом деле большая? — спросил он.

— Я не стала бы здесь откровенничать с тобой, если бы сомневалась в откровенности оанкали. Я и слушать бы тебя не стала. Они знают, что я чувствую.

— А кроме того они знают, каким образом заставить тебя думать нужным им образом. Не просто думать, а чувствовать себя тем, чем им нужно.

— Но только не в отношении Земли. Здесь я останусь до конца при своем мнении.

— Просто ты слишком долго пролежала во сне — я уже говорил тебе об этом.

Что такое они сделали с ним? — подумала она. Быть может он стал таким от того, что так долго прожил среди них — так долго и в полном одиночестве без людей вокруг? Он жил с осознанием того, что все, кого он знал, мертвы, что все, что он может надеяться найти на Земле, никак и никогда не сравниться с тем, чего он лишился, что составляло его прошлую жизнь? Ведь в самом начале своего пребывания тут он был всего-навсего четырнадцатилетним подростком, характер которого так легко было сломать.

— Если хочешь, — заговорил он, — в общем, они сказали, что если ты захочешь, то можешь… остаться со мной.

— Что, навсегда?

— Ага.

— Нет.

Он медленно положил на стол маленький пирог, которым почему-то решил не делиться с ней, поднялся и двинулся к ней, огибая стол.

— Знаешь, а ведь они только этого от тебя и ждут — что ты скажешь нет, — говорил на ходу он. — Они для того тебя сюда и привезли, чтобы услышать, что ты это скажешь и еще раз убедиться, что именно ты та самая и есть, кто им нужен. Они хотят все перепроверить.

Он остановился над ней, высокий и широкоплечий, нависая чересчур близко и излучая от себя грубую силу. С отвращением она поняла, что боится его.

— Пошли их к черту, — мягко продолжал он. — Сделай все наоборот им назло — хотя бы раз сделай. Они играют с тобой как с марионеткой — покажи им фигу.

Он уже положил руки ей на плечи. Она инстинктивно отпрянула, и его пальцы впились в ее тело так сильно, что она едва не вскрикнула от боли.

Тогда она замерла и подняв лицо, взглянула на него. Когда-то, точно так же, как теперь смотрела на него она, смотрела на нее ее мать. Ни раз и не два позже она ловила себя на том, что точно так же смотрит на своего сына, когда он делал что-то, что делать было нельзя, и она точно знала, что он знает это. Сколько еще в Титусе сохранилось от того четырнадцатилетнего паренька, только-только Пробужденного оанкали, от вида которых он едва не тронулся рассудком и с которыми потом привык жить почти на равных, но на которых затаил на долгие годы неизбывную злобу?

Он отпустил ее плечи.

— Здесь тебя никто не тронет, — тихо заговорил он. — А там, на Земле… сколько ты там протянешь? Насколько у тебя хватит запала? Даже если, как ты утверждаешь, ты не забыла то, что знала, о других этого не скажешь — они моментально одичают. Многие в душе остались пещерными людьми, только и ждут удобного случая, чтобы опуститься — они возьмут тебя силой, бросят в свой гарем, будут бить тебя, пока не сломают характер.

Поль покачал головой.

— А теперь попробуй скажи мне, что я неправ. Посиди, подумай, а потом скажи, что я неправ.

Глядя в стену мимо него, она думала о том, что он, как это не печально, скорее всего прав. Что ждет ее на Земле? Жалкое существование? Голод? Насилие? Смерть? Конечно найдутся и такие, кто с радостью отвергнет все законы и правила цивилизованного мира. Может быть это случится не сразу, но постепенно, это почти наверняка — подонки быстро уразумеют, что законы пишутся тут теми, кто сильнее.

Он снова схватил ее за плечи и на этот раз неуклюже попытался поцеловать ее. Точно так же, когда-то давно, еще в школе, к ней лезли лизаться распаленные мальчишки. Такие ласки никогда не беспокоили ее. Но несмотря на свой страх, вопреки самой себе, она ответила ему. Потому что в этом было нечто большее, чем несколько мгновений ворованного удовольствия.

— Послушай, — сказала ему она, когда он наконец отстранился, — мне совершенно не хочется устраивать тут представление для оанкали.

— Какая разница, смотрят они на нас или нет? Они не люди и ничего не поймут. Стала бы ты стесняться собаки?

— Дело не в них, а во мне.

— Лилит, — сказал он, покачивая головой, — они всегда следили за нами и будут следить.

— Для меня это все равно важно, — ответила она. — А кроме того, мне совсем не улыбается подарить им для их экспериментов ребенка.

— Может быть они уже получили его от тебя.

Неожиданность потрясения и страх заставили ее промолчать в ответ, но ее рука непроизвольно метнулась к животу, где под курткой скрывался ее шрам.

— Они называют это «обычная сделка», но до сих пор еще не получили от нас столько, сколько в этом смысле ими обычно подразумевается, — сказал он. — Большая часть из того, что у них есть — это люди Динсо, иначе говоря те, кто изъявили желание вернуться на Землю. У Тоахт здесь людей очень мало. И они хотят, чтобы родились еще — вот такая у меня догадка.

— И они занимаются этим, пока мы спим? Каким-то образом они…

— Каким-то образом! — прошипел он. — Святая простота! Да они не перед чем не остановятся! Они забирают семя от мужчин и женщин, которые даже никогда не знали друг друга, само собой без их на то ведома, оплодотворяют женщин, которые вынашивают им детей ничего не подозревая, и когда эти дети появляются на свет, они не знают ни свою мать, ни отца. Это только мои догадки, потому что, вполне возможно, они уже научились донашивать зародыши в каком-нибудь из своих прирученных животных. Им ничего не стоит вырастить животное, которое смогло бы служить искусственной утробой — для того чтобы выращивать человеческих личинок, как они наверное нас называют. Или, может быть, им вообще для таких дел не нужны ни мужчины, ни женщины — может быть они обходятся пробой кожи или наших выделений — и из этого материала выращивают ребенка — может помнишь, когда-то это называлось клонированием. А может быть для этой цели они используют свои отпечатки — и ради Бога не спрашивай меня, что это такое, их отпечатки. Эта такая штука, при помощи которой они смогут получить точную копию тебя и через сто лет, даже если ты погибнешь и тело твое будет уничтожено, или сгниет и от него ничего не останется. И это только начало. Они умеют творить с людьми такое, для чего у меня даже нет слов. Единственное, на что они, похоже, не способны, это оставить нас в покое. Поэтому за себя нам придется бороться самим.

Прикосновение его рук, которые лежали на ее плечах, было почти нежным.

— Остается надеяться на то, что до сих пор они ничего такого с тобой не сотворили.

Внезапно он сильно ее встряхнул.

— Хочешь знать сколько детей они от меня получили? «Твой генетический материал был использован для созданий более семидесяти детей», вот как они мне сказали. А я за все время пока нахожусь здесь еще ни разу не видел ни одной женщины.

Он замолчал и несколько секунд пристально смотрел на нее, и под этим взглядом она задрожала от страха и от жалости к нему и ужасно захотела его оттолкнуть. Он был первым человеческим существом, которое она видела перед собой за многие годы, и вот теперь единственное, о чем она могла думать — это как скорее убраться от него подальше.

О том чтобы драться с ним, не могло быть и речи. Она была высокой женщиной и всегда считала себя сильной, но он был значительно крупнее ее — футов шесть с половиной, а то и выше, и очень крепкий.

— У них было сто пятьдесят лет для того, чтобы разобраться с нами как следует, — сказала ему она. — Может быть, мы не можем заставить их остановиться, но и помогать им мы не обязаны.

— Да черт с ними!

Он попытался расстегнуть ее куртку.

— Нет! — выкрикнула она, намеренно резко и пронзительно, чтобы испугать его. — Мы не животные. Так сводят жеребцов и кобыл, чтобы потом опять развести их по стойлам, когда они закончат друг с другом. Но лошадям все равно. Они просто животные.

Он уже разорвал ее куртку и возился теперь с брюками.

Резко оттолкнув его от себя и вложив в толчок всю массу своего тела, она сумела освободиться.

Он опрокинулся на спину, но с неожиданной проворностью вскочил на ноги и снова был над ней.

Вскрикнув, она перекинула ноги по другую сторону платформы, на которой сидела и быстро соскочила там на пол. Теперь они была разделены платформой и находились каждый со своей стороны от нее. Он немедленно метнулся к ней вокруг.

Она снова перебросила через платформу ноги и оказалась по другую сторону опять.

— Ты ведешь себя, как цепной пес. Ты цепной пес оанкали! — крикнула ему она. — Опомнись и посмотри на себя со стороны. Возьми себя в руки.

Он снова бросился к ней, похоже уже не обращая на ее слова внимания. Он был ужасно возбужден и твердо настроен добиться своего. Вскочив на платформу, он перехватил ее. Она сумела вырваться, но он загнал ее в угол.

— Сколько раз ты делал это для них раньше! — в отчаянии закричала она. — Была у тебя на Земле сестра? Или ты ее тоже забыл? Может быть они и сестру твою к тебе приводили и ты делал с ней все по их указке?

Он поймал ее за руку и дернул на себя.

— И перед своей матерью ты тоже не остановился бы?

Он замер и она взмолилась Богу, чтобы эти слова задели его рассудок.

— Ты слышишь — я говорю про твою мать. Ты не видел ее с четырнадцати лет. Ты мог и не узнать ее, когда они приводили ее к тебе…

Он ударил ее.

Потрясенная от внезапной вспышки боли, она упала перед ним на колени, и он оттолкнул ее, словно ненавидел всей душой. Она растянулась на полу.

Упав на пол, она сильно и неудачно ударилась и почти потеряла сознание, когда он навис над ней.

— Никогда прежде я такого не делал, — прошипел ей он. — Никогда ни с одной женщиной. И кто знает, с кем или с чем они мешали то, что брали от меня.

Он замолчал, глядя на нее, лежащую у его ног.

— Они сказали мне, что я могу сделать это с тобой. И еще они сказали, что если ты захочешь, то сможешь здесь остаться. А ты взбеленилась и захотела вдруг уйти! Ты все испортила!

Коротко размахнувшись, он пнул ее ногой. Последнее, что она слышала проваливаясь в черноту беспамятства, было его хриплое грязное ругательство.

9

Ее разбудил голос — рядом с ней, не прикасаясь к ней, находились оанкали. Никани и еще кто-то.

— Можешь уходить, — сказало Никани, — она приходит в себя.

— Мне лучше остаться, — мягко, но настойчиво возразил другой голос — Кахгуяхт. Она снова подумала о том, что несмотря на то, что из-за бесполости голоса у всех оанкали одинаковы, она никогда ни с кем не спутает вежливый и вкрадчивый тон Кахгуяхта.

— Ей еще нужна будет помощь, — сказал голос. — Я лучше останусь.

Никани не ответило ничего.

По прошествии некоторого времени Кахгуяхт, пошелестев щупальцами, вздохнуло и сказало:

— Я пойду. Ты взрослеешь быстрее, чем я думал. Может быть то, что она досталась тебе, не так уж плохо.

Она проследила за тем, как Кахгуяхт подошло к стене, заставило ее раствориться и исчезло. Только тогда она вдруг почувствовала, что все ее тело раскалывается и трепещет от боли — у нее болело все, челюсти, бок, голова и особенно сильно левая рука. Боль была не очень острой, не пугающей. Просто тупая, пульсирующая боль, несколько усиливающаяся, стоило только пошевелиться.

— Лежи спокойно, — сказало ей Никани. — Твое тело еще не восстановилось. Боль скоро пройдет.

Стараясь не обращать на боль внимания, она отвернулась от Никани.

Наступила долгая, гнетущая тишина. В конце концов молчание нарушило Никани:

— Мы не думали, что все так выйдет, — сказало оно, потом замолчало и поправилось: — Мы не могли предвидеть, каким может оказаться поведение мужской особи в таких условиях. До сих пор он никогда не терял над собой контроль. Бывали случаи, но чтобы что-то подобное — никогда. В течение последних нескольких лет он вел себя совершенно спокойно.

— Вы лишили его общения с людьми, с его собственным видом, — проговорила она, с трудом ворочая распухшими губами. — Почему вы так долго держали его в изоляции от женщин? Зачем это? Сколько это длилось: пятнадцать лет или дольше? Вы понимаете, что в некотором роде вы оставили его навсегда четырнадцатилетним мальчишкой?

— Он был вполне удовлетворен обществом оанкали — до тех пор пока не встретил тебя.

— Ему не с кем было сравнивать, ведь вы ему никого не показывали.

— В этом не было необходимости. Ему было хорошо со своей семьей.

Глядя на Никани, она чувствовала, как все ее тело наливается силой, не только физической, но и силой уверенности, возникающей рядом с совершенно непроницаемой чужеродностью Никани. Можно было часами говорить с оолой на его родном языке и в конце концов понять, что ничего так и не прояснилось между ними. Вероятно то же самое и оно чувствовало по отношению к ней, единственное отличие здесь состояло в том, что ей в любом случае приходилось подчиняться, понимала ли она смысл приказания или нет. В противном случае она рисковала оказаться в распоряжении тех, кто мог применить против нее силу.

— Его семья хотела, чтобы ты жила с ним, — сказало ей оолой. — Само собой, они не считали, что ты сразу же согласишься поселиться с ним тут навсегда, но они надеялись хотя бы на то, что ты займешься с ним сексом.

Займешься сексом, с горечью подумала она. Откуда оно взяло это выражение? Сама она никогда ни о чем таком не говорила. Хотя сама по себе откровенность Никани ей была симпатична. Оно определенно ей нравилось. Может быть ей и вправду стоило заняться сексом с Полем Титусом?

— И забеременеть от него, — закончила она вслух.

— Это тебе не грозило, — заметило ей Никани.

Она вскинула на него широко распахнутые глаза — оолой сумело завладеть ее вниманием.

— Это почему же? — потребовала она ответа.

— Тебе еще не время иметь детей.

— Вы что-то еще со мной сделали? Вы стерилизовали меня?

— У вас это называли «контроль рождаемости». Твое тело подверглось небольшим изменениям. Мы изменили, тебя когда ты спала, и то же самое с самого начала было сделано нами со всеми людьми. Постепенно ты вернешься к нормальному состоянию.

— И когда, скажи на милость, это случится? — горько спросила она. — Когда я буду готова приступить к выполнению вашей программы размножения?

— Пока что для этого еще слишком рано. Ты еще не готова. В свое время эта способность вернется к тебе.

— И кто здесь принимает решения? Ты?

— Нет, ты, Лилит. Только ты.

Простота и строгость его ответа смутили ее. Она почувствовала, что научилась читать его эмоции в его позе, в положении чувственных щупалец, в тоне голоса… Она поняла, что оолой не просто говорит с ней откровенно — что было для него обыкновением — но говорит ей правду, которую само считает очень важной. И тем не менее в словах Поля Титуса тоже была правда.

— Правда, что от Поля Титуса родилось семьдесят детей? — спросила она.

— Да, это правда. И он объяснил тебе почему. Для того чтобы произвести нормальный обмен, Тоахт было необходимо получить больше единиц твоего вида. Большей части людей, которые попали сюда с Земли, предстоит туда же вернуться. Тоахт необходимо, чтобы здесь, на корабле, осталось приблизительно такое же число людей. Им показалось, что лучше будет, если здесь останутся те, кто здесь родился.

Никани помолчало, раздумывая.

— Они не объяснили Полю, для чего им это было нужно и что вообще происходило. Хотя догадаться было нетрудно — это мы поняли тоже слишком поздно.

— Вы должны были ему сказать — он имел на это право!

— Это могло испугать его и унизить. По сути, ты угадала то, чего он на самом деле очень боялся — того, что одна из его родственниц женского пола уцелела и теперь забеременела от его спермы. Он уже затевал с Тоахт разговор по этому поводу, но тогда его успокоили, сказали, что этого не может случиться ни при каких обстоятельствах. Он сказал, что поверил, хотя на самом деле сомнения в нем наверняка остались.

— Он должен был все знать, на это у него есть полное право. Я тоже хочу знать, что вы со мной затеваете.

Молчание в ответ.

— У меня был ребенок на корабле, Никани?

— Нет.

— И… не будет?

Никани помолчало, потом тихо заговорило:

— У Тоахт есть твой отпечаток — они снимали отпечатки со всех людей, которые попали на корабль. Отпечатки интересуют их с точки зрения генетического разнообразия. Эти отпечатки останутся здесь, даже если вы отсюда уйдете навсегда. Через миллиард лет после твоей смерти, ты, вернее твое тело, снова может быть воссоздано на борту корабля. Но это уже не будешь ты. У той женщины будет своя собственная личность.

— Клонирование, — проговорила она бесцветным голосом. В ее левой руке пульсировал тихий огонь, и она потерла предплечье, не обращая внимания на боль.

— Нет, это не совсем так, — ответило ей Никани. — То, что мы сохраним из принадлежащего тебе, это не живая ткань. Это память. Генетическая структура, как назвали бы это вы, люди — хотя сами вы не никогда ничего такого не делали, у вас просто не было на это нужных способностей. Может быть здесь лучше подойдет сравнение с ментальной копией. Точный план, пользуясь которым, можно воссоздать точный дубликат человеческого бытия, в данном случае — тебя. Можно считать это способом воскрешения.

Несколько секунд в комнате висела тишина — Никани дало ей возможность переварить услышанное. Дождаться такой милости от людей почти невозможно — целых несколько минут для размышлений после слов правды.

— Если я попрошу вас об этом, вы уничтожите мой отпечаток? — спросила наконец она.

— Твой отпечаток хранится в памяти, Лилит, в живой памяти нескольких людей. Каким образом я смогу уничтожить живую память?

Вот в чем дело — оно говорит о живой памяти, а не о каких-то электронных носителях информации, не о записях на бумаге или магнитной ленте. Ну конечно же.

Через некоторое время, Никани снова заговорило.

— Может случится и так, что твоим отпечатком никогда не воспользуются. Но даже если это случится, это произойдет на борту корабля, этого или какого-нибудь другого, но никак не на Земле. Та женщина вырастет здесь, и люди, окружающие ее, будут подходящими для нее людьми. Можешь быть уверена, что они не причинят ей вреда.

Лилит вздохнула.

— У меня все это не укладывается в голове. Надеюсь, что они, эти в будущем, сделают все, чтобы она выросла счастливой. Да поможет ей Бог.

Никани присело рядом с ней и дотронулось до ее ноющей левой руки парой своих головных щупалец.

— Неужели это тебя в самом деле так сильно беспокоит? — спросило ее оно. — Ты хочешь узнать обо всем этом?

Никогда раньше оно ни о чем подобном ее не спрашивало. В течение нескольких секунд ее руку прожигала насквозь просто невыносимая боль, потом по плечу разлилось тепло и боль отступила. Она заставила себя сидеть спокойно и не отстраняться и вытерпела все до конца.

— Что ты со мной сделало? — спросила она.

— У тебя болела рука. Я облегчило твои страдания. Терпеть боль ни к чему.

— У меня болит повсюду.

— Я знаю. Я помогу тебе. Скоро ты снова заснешь, но сначала мы поговорим.

Несколько секунд она лежала спокойно, наслаждаясь тем, что боль из ее руки ушла. Пока Никани не заставило эту боль утихнуть, она даже не понимала, насколько страдала от нее, насколько та мешала ей сосредоточиться. Только теперь она сообразила, что эта боль была самой худшей из всех. Болело все, и локоть, и плечо, и кисть.

— У тебя было сломало запястье, — объяснило ей Никани. — К тому времени, когда ты снова проснешься, все полностью заживет.

Оно повторило свой вопрос:

— Ты действительно хочешь все знать, Лилит?

— Да, — решительно ответила она. — Я хочу знать все, что касается меня. Мне необходимо это знать.

Некоторое время Никани молчало, словно собираясь с мыслями, и Лилит молчала тоже, не мешая оолой думать.

— Я это вспомню, — наконец негромко объявило оно.

Лилит показалось, что она наконец узнала что-то необычайно важное. Наконец что-то.

— Откуда ты знало, что у меня болит рука?

— Обратив внимание, что ты все время трешь руку. Твоя рука была сломана, и мне было известно, что лечение ее еще не закончено. Можешь подвигать пальцами?

Лилит выполнила то, что от нее просили, и с приятным чувством убедилась, что пальцы ее движутся легко и безболезненно.

— Отлично. Теперь давай я помогу тебе заснуть — тебе нужно больше отдыхать.

— Никани, что стало с Полем?

Часть щупалец Никани переместилось с руки Лилит к ее лицу.

— Он спит.

Она нахмурилась.

— Почему? Я ведь ничего ему не сделала, даже не ударила как следует ни разу. Даже если бы захотела, то не смогла. С ним наверняка должно быть все в порядке.

— Он вышел из себя… был взбешен. Потерял над собой контроль. Когда члены его семьи попытались отнять тебя у него, он напал на них. Они рассказывали, что он наверное убил бы кого-нибудь, если бы смог. Они связали его, и тогда он разрыдался и принялся говорить бессвязно, выкрикивая неразборчивые фразы. Он отказывался разговаривать на оанкали, говорил только по-английски, при этом осыпал ругательствами и тебя и всю свою семью. И Тоахт пришлось его усыпить — он будет спать год или может быть дольше. Продолжительный сон отлично способствует излечению нефизических травм.

— Целый год?..

— С ним все будет в порядке. Этот год никто не собирается забирать из его жизни. Он ни на один день не постареет. Его семья с нетерпением будет ожидать его Пробуждения. Он и сам очень привязался к Тоахт — также как и они к нему. Семейные узы клана Тоахт очень крепки и поистине прекрасны и трогательны.

Она прижала ладонь правой руки ко лбу.

— Его семья, — с горечью повторила она. — Ты все время повторяешь эту фразу. На самом деле его семья погибла! Также как и моя, кстати. Также как и семья Фукумото. Как и всех остальных землян, кто сейчас находится на вашем корабле. В этом-то и состоит главная наша беда. У нас больше нет семьи, и нас больше ничего не удерживает в этой жизни.

— Но у Поля есть семья.

— У него ничего нет! И не было ничего никогда. Не было никого, кто бы смог научить его тому, что означает быть мужчиной и, судя по его словам, он ни секунды не сомневается, что не станет оанкали никогда, поэтому оставь эти разговоры о семье!

— И тем не менее я продолжаю утверждать, что у всех вас, людей, есть семья, — мягко, но настойчиво продолжил Никани. — Тоахт приняли Поля, и он принял их. У него нет другой семьи, кроме Тоахт.

Лилит презрительно фыркнула и отвернулась лицом к стене. Что, интересно, Никани рассказывает о ней другим своим сородичам? Наверно он передает им все, что удается ему узнать от нее, о чем она рассказывает ему сама. Например о ее настоящей семье. Судя по ее новому имени, с недавних пор она приемная дочь. Она покачала головой, изнывая от горечи и обиды.

— Он сильно избил тебя, Лилит, — сказал ей Никани. — Он сломал тебе руку. Без должного ухода от полученных ран ты могла умереть.

— Он сделал то, на что вы и его так называемая семья подспудно настраивали его все эти годы!

Никани пошуршало щупальцами.

— Знаешь, Лилит, хотя мне и неприятно это признавать, но в том, что ты сказала, содержится очень много истины. Вами, людьми Земли, непросто управлять. Я это понимаю, но многие из моих соплеменников — нет. Я часто говорю им об этом, но им кажется, что я слишком молод для того чтобы что-нибудь понимать. Например, я предупреждал их о том, что ты не захочешь остаться жить с Полем. Но я еще не считаюсь взрослым и половозрелым, и потому мое слово мало весит. Тоахт и моя семья просто заставляли меня делать то, что они считали необходимым. Но я теперь сделаю все, чтобы подобное больше не повторилось вновь.

Оолой протянуло свое чувственное щупальце и, дотронувшись до ее затылка, прокололо там кожу несколькими иглами. Лилит поняла, что происходит, только когда сознание стало уходить от нее.

— Положите меня обратно в кокон! — закричала она, пока речь еще не отказала ей. — Я снова хочу уснуть. Отнеси меня туда, откуда меня достали. Я точно такая же, как и Поль, что бы вы обо мне ни думали, что бы вы ни думали о нем. Отнесите меня туда, где спят остальные люди. Найдите кого-нибудь другого!

10

Но легкость последующего за этим пробуждения подсказала ей, что сон, в котором она пребывала, был самым обычным сном, довольно кратким, вернуться из которого в то, что сходило у нее за реальность, не составляло особого труда. Но боли больше не было — и на том спасибо.

Он поднялась и села, обнаружив лежащее рядом с ней Никани, неподвижное и непоколебимое, как каменное изваяние. Как оно обычно и бывало, несколько щупалец Никани лениво отреагировали на ее движение, когда она соскочила с кровати и прошествовала в ванную.

Стараясь ни о чем не думать, она вся вымылась, старательно счищая с себя странный и сырой запах, который приобрело вдруг ее тело — вероятно, как она предполагала, то был какой-нибудь побочный эффект лечения Никани. Как она ни старалась, но после мытья запах остался, хотя и заметно ослаб. Наконец она сдалась. Одевшись, она вернулась в комнату к Никани. Оно уже сидело на кровати, поджидая ее.

— Через несколько дней запах не будет тебя беспокоить, — сообщило оно. — Он совсем не так силен, как тебе кажется.

Лилит пожала плечами, всем своим видом выражая безразличие — да оно и на самом деле так было.

— Зато теперь ты можешь открывать двери в стенах.

Замерев, она уставилась на ближайшую стену, затем в несколько широких шагов подошла к ней и прикоснулась указательным пальцем. Стена покраснела, точно так же, как недавно краснела стена жилища Поля Титуса под руками Никани.

— Нужно прикладывать всю руку, — подсказало ей оолой.

Она послушалась, приложила к стене все пальцы, и та вздрогнула и начала открываться.

— Теперь, если захочешь есть, — сказало ей Никани, — можешь брать еду сама. Здесь, в твоих комнатах, для тебя откроется любая дверь.

— А в других местах? — тут же поинтересовалась она.

— Ты сможешь выйти наружу и потом вернуться, внешние стены тебя тоже пропустят — их я тоже немного перестроило. Но другие стены в этом доме для тебя пока недоступны.

Значит, она сможет одна гулять по коридорам когда захочет, но не сможет войти туда, куда Никани пока не хотело ее впускать. Полной свободой здесь и не пахло, хотя теперь у нее, конечно же, появилось больше возможностей, чем было до того, как она последний раз заснула.

— И с чего вдруг такая щедрость с твоей стороны? — спросила она, не сводя с него внимательных глаз.

— Просто я дало тебе то, что считало необходимым дать, в сущности, все, что было в моей власти. Ни длительный сон, ни одиночное заключение больше тебе не грозят. Считай, что ты перешла в новый ранг. Ты хорошо знаешь расположение этих комнат и знаешь Каал. Все Каал тоже знают, кто ты такая.

Значит, ей доверяют, с горечью подумала она, разрешают выходить на прогулку одной, как взрослой девочке. Ей доверяют, потому что надеются, что она будет вести себя примерно, не засорит туалет, так сказать, и не станет разводить костры по углам. Надеются, что она не станет по ночам донимать шумом соседей. И ей придется искать теперь себе занятие самой, до тех пор, пока кто-нибудь неизвестный не решит вдруг, что настала пора пристроить ее к какой-то таинственной пока работе, знать о которой ей совсем не хочется, а тем более не хочется этой работой заниматься — а работа наверняка будет сопряжена с риском, и может быть со смертельным риском, уж коли столько вокруг нее суеты и всяческой подготовки и проверок. Через руки скольких полей титусов ей придется пройти, вот что ей хотелось бы знать?

Никани снова прилегло и кажется начало дрожать. Да, оно действительно дрожало. Все щупальца оолой находились в спазматическом движении, отчего казалось, что тело его мелко трясется, точно вибрирует. Она понятия не имела, что с ним происходит, да и не хотела ничего знать — ей было все равно. Отвернувшись от Никани, она открыла стену и отправилась раздобыть себе еды.

В одном из чуланов маленькой гостиной-столовой-кухни она разыскала свежие фрукты: апельсины, бананы, манго, папайю и несколько сортов дынь. В другом стенном чулане она нашла хлеб, орехи и мед.

Выбрав себе всего, что хотелось, она присела и подкрепилась. Поначалу ей хотелось выйти на улицу и перекусить там — впервые вкусить «под открытым небом» еду, которую ей не пришлось просить и ждать. Съесть под сенью псевдодрева свой первый обед, от которого на душе не становится тоскливо, как бывает наверное у дворовой собаки.

Она открыла наружную стену и уже собиралась шагнуть в образовавшийся проход, но потом остановилась. Через несколько секунд дверь в стене начала медленно затягиваться. Лилит вздохнула и повернула назад.

С раздражением она снова вошла в столовую, открыла те же самые чуланы и набрала оттуда еще еды, на этот раз для Никани. Оолой по-прежнему лежало на кровати, по-прежнему дрожало. Она положила рядом с его головой несколько кусочков дыни и очищенный банан.

— У тебя начали расти чувственные руки, верно? — спросила она его.

— Да.

— Хочешь есть?

— Да.

Оолой схватило с кровати банан и быстро съело его, потом разделалось с дыней и взяло у нее еще апельсин, который съело целиком вместе с кожурой, чего прежде никогда не случалось.

— Мы обычно очищаем апельсины, — мягко заметила ему она.

— Я знаю. Напрасная трата клетчатки.

— Послушай, может быть тебе еще что-нибудь нужно? Может мне стоит сходить поискать кого-нибудь из твоих родителей?

— Нет. Все в порядке, все так и должно быть. Это хорошо, что я вовремя успело изменить тебя. Сейчас я не смогло бы это сделать — сегодня я ни за что бы за это не взялся. Кризис приближается, я это чувствую.

— Почему ты не сказало мне, что это произойдет так скоро?

— Но ты была так раздражена.

Лилит вздохнула, пытаясь разобраться в собственных чувствах. Она до сих пор еще не успокоилась, хотя раздражение отошло на второй план, затененное горечью и страхом.

Но она вернулась, несмотря на раздражение. Просто не смогла позволить себе оставить Никани одного, дрожать на кровати, пока сама наслаждается своим первым, самостоятельно организованным от начала до конца обедом.

Расправившись с апельсином, Никани принялось за бананы, которые тоже ело с кожурой.

— Можно посмотреть? — тихо спросила она.

Не переставая жевать, оно подняло руку и продемонстрировало ей участок уродливой, пятнистой кожи подмышкой диаметром, может быть, дюймов в шесть.

— Больно?

— Нет. В английском нет такого слова, которым можно было бы описать мои ощущения. Ближайшим будет… сексуальное возбуждение, может быть.

Она отпрянула от него и отступила на несколько шагов, почувствовав испуг.

— Спасибо, что вернулась ко мне.

Лилит кивнула.

— И ты возбуждаешься уже и от моего присутствия тоже?

— Я выхожу на ступень половой зрелости. По мере перемен, происходящих в моем теле, время от времени и еще неоднократно я буду переживать подъем подобных ощущений, хотя органов, обычно использующихся для половой связи, у меня может еще и не быть. Для сравнения можно также привести ощущения в ампутированной конечности, которой уже нет, но рецепторные сигналы от которой все еще поступают. Нога, которой нет, но которая по-прежнему чешется. Я слышало, что у вас людей, так иногда бывает.

— Я об этом слышала, но…

— Я буду испытывать возбуждение, даже если останусь одно. И в твоем присутствии, Лилит, я испытываю не большее возбуждение, чем в полном одиночестве. Хотя с тобой мне лучше, чем одному — я уже говорило тебе об этом.

Внезапно голова и тело Никани покрылись узлами, свившимися из всех имеющихся щупалец.

— Дай мне еще поесть!

Она отдала ему папайю и все орехи, которые принесла с собой. Никани расправился с ними в два счета.

— Так немного лучше, — сказало оно. — Еда немного отвлекает, дает возможность ненадолго забыться.

Они присела к оолой на кровать и спросила:

— Что же с тобой творится?

— Когда мои родители узнают, что происходит со мной, они тут же пошлют за Ахайясу и Дайчаан.

— Хочешь, я поищу их где-нибудь? Твоих родителей.

— Не нужно.

Никани потерло руками платформу кровати под собой.

— Они и так все узнают — стены предупредят их. Наверняка они уже в курсе. Материал стен тут же реагирует на начало метаморфозы.

— И что же такое происходит со стенами — они по-другому выглядят или иначе пахнут?

— Да.

— Что «да» — и то и другое? Но я не замечаю в стенах ничего необычного.

— Со временем ты научишься это видеть, потому что стены очень сильно меняются.

Внезапно оолой резко сменило тему разговора:

— Сон во время метаморфозы бывает очень глубоким, Лилит, — сообщило оно. — Поэтому не пугайся если вдруг тебе покажется, что я долгое время никак не реагирую на твое присутствие.

— Хорошо.

— Ты останешься со мной?

— Я же сказала, что останусь.

— А я боялось… но теперь все хорошо. Ляг со мной и подожди, пока не придут Дайчаан или Ахайясу.

У нее не было никакого желания ложиться, она уже и без того отлежала себе все бока, но послушно растянулась рядом с Никани.

— Когда они придут и соберутся нести меня к Ло, помоги им. Сделай так, и они поймут о тебе все, что им нужно знать.

11

Проводы.

Никакой особой церемонии не было. Когда наконец появились Ахайясу и Дайчаан, Никани давно уже глубоко спало, его щупальца все до одного свешивались с кровати к полу, расслабленно поникнув.

Ахайясу могла унести Никани одна. Подобно всем женским особям оанкали, она была очень крупной и сильной, по мнению Лилит, даже сильнее и крупнее Тедиин. Ахайясу и Дайчаан были братом и сестрой, как то и было заведено в семьях оанкали. Мужская и женская особи являлись близкими родственниками, в то время как оолой приглашался со стороны. Одним из переводов слова оолой было «долгожданный чужак». По словам Никани, такое сочетание близко родственной с совершенно чужой кровью было наилучшим в том случае, когда появившийся на свет ребенок предназначался для заранее определенного специального рода деятельности, в данном случае для налаживания связей по обмену с другими цивилизациями. Мужчина и женщина каждый давали от себя в необходимой доле нужные качества, а оолой следило за тем, чтобы равновесие было достигнуто в полной мере. Тедиин и Йядайя были двоюродными братом и сестрой. К своим детям они не питали особенно горячих чувств, что также было обычно.

Ахайясу легко, словно маленького ребенка, подняла Никани и без труда держала его, пока Лилит и Дайчаан подхватывали оолой за плечи. Ни Дайчаан, ни Ахайясу не выказали удивления по поводу участия Лилит.

— Оно рассказывало нам про тебя, — сказала ей Ахайясу, когда они несли Никани по длинному низкому коридору. Процессию возглавляло Кахгуяхт, открывающее перед ними двери. Позади шли Йядайя и Тедиин.

— Оно мне тоже немного рассказывало о вас, — отозвалась Лилит, впрочем не очень уверенно. Ход развития событий был слишком быстрым для нее. Просыпаясь сегодня, она даже не представляла себе, что через несколько часов покинет Каал — расстанется с Тедиин и Йядайей, ставшими для нее такими привычными, частью уюта. О том, что она расстается с Кахгуяхтом, Лилит конечно же не сожалела ни на секунду, тем более что, к большому ее раздражению, оолой, приведшее Ахайясу и Дайчаан, сообщило ей, что довольно скоро они, скорее всего, снова встретятся. Обычай и этические условности позволяли Кахгуяхту навещать Никани во время метаморфозы. Как и Лилит, Кахгуяхт пахло для Никани нейтрально, не вызывало в нем нежелательных эмоций и не возбуждало.

Вместе с двумя оанкали Лилит помогла водрузить Никани на плоского тиллио, ожидающего их у стены общественного коридора. Потом она некоторое время стояла в стороне одна, наблюдая за тем, как пятеро оанкали молниеносно общаются, спутав как попало головные щупальца и щупальцевидные отростки на теле. Кахгуяхт стояло между Тедиин и Йядайей. Ахайясу и Дайчаан стояли рядом и одновременно касались щупальцами Тедиин и Йядайи. Казалось, что они избегают прикасаться к Кахгуяхту. Таким было безмолвное общение оанкали, путем которого они могли свободно обмениваться мыслями почти со скоростью зарождения тех — по крайней мере так утверждало Никани. По мнению Лилит это было ближайшим в мире приближением к телепатии, которое ей удавалось увидеть своими глазами. Некоторое время назад Никани обещало ей, что, повзрослев, оно поможет и ей овладеть этим искусством общения. Однако до полного взросления Никани оставались еще долгие месяцы. Она снова осталась одна — чужеродный, никому непонятный аутсайдер. Вот кем и ничем иным она станет в доме Дайчаан и Ахайясу.

Потом группа внезапно распалась и подошедшая к Лилит Тедиин взяла ее за обе руки.

— Мне приятно будет вспоминать о том времени, когда ты жила с нами, — сказала она Лилит на оанкали. — Я многому научилась у тебя. Наша сделка была честной, а общение — плодотворным.

— Я тоже многому научилась от вас, — откровенно отозвалась Лилит. — Жаль, что мне приходится уходить. Мне хотелось бы остаться с вами.

Вот именно, вместо того чтобы уходить с незнакомцами. Вместо того чтобы отправляться учить кучку перепуганных, подозревающих всех и вся созданий.

— К сожалению, ты должна идти, — ответила ей Тедиин. — Никани должно уйти. Тебе вряд ли захочется расстаться с ним.

У нее нечего было ответить на такое. Все было правдой. Все, включая Поля Титуса, умышленно или неумышленно, пытались покрепче связать ее с Никани. Что ж, им это удалось.

Тедиин отпустила ее руки, и тогда к ней подошел сказать несколько слов Йядайя, который разговаривал с ней принципиально на английском.

— Ты расстроена? — спросил он.

— Да, — созналась она.

— Ахайясу и Дайчаан позаботятся о тебе. Ты очень редкий тип — человек, который смог жить среди нас, смог научиться многому из нашей жизни и сам смог научить нас. Многим хочется пообщаться с тобой.

— Думаю, что в будущем я буду большую часть времени проводить с Никани.

— Так оно и будет, но до поры до времени. Когда Никани достигнет зрелости, начнется пора твоего обучения, а потом будешь учить ты. Но прежде у тебя наверняка будет возможность познакомиться с Дайчаан и Ахайясу и другими из их клана получше. Поверь, они хорошие люди.

— Дайчаан обещал мне перестроить в своем доме стены так, чтобы ты могла открывать их. Ни он, ни Ахайясу не смогут изменить тебя, но они обещали мне изменить свое жилище и приспособить его к твоим нуждам.

Ясно — по крайней мере ей не придется возвращаться к стадии домашней собаки, скулящей у закрытой двери и каждый раз, как только захочется есть, разыскивающей кого-то, кто мог бы бросить ей кость.

— Спасибо, я очень благодарна тебе за это, — сказала она.

— Таково условие сделки, — отозвался Йядайя. — Старайся держаться поближе к Никани. И делай все, о чем оно попросит тебя. Доверься ему.

12

Через несколько дней ее зашло навестить Кахгуяхт. Ее поселили как обычно в пустой комнате, на этот раз с двумя платформами-столами, ванной и двумя кроватями, на одной из которых находилось Никани, пребывающее в такой полной неподвижности, что постепенно начало ей казаться частью обстановки, а отнюдь не живым существом.

Приходу Кахгуяхта она почти обрадовалась. Его появление разогнало ее скуку, тем более что, к ее удивлению, оно принесло ей подарки: пачку тонких листков белой бумаги отличного качества — таких тонких и плотных, что об их края немудрено было порезаться — и целый пучок ручек с известными надписями: «Paper Mate», «Parker», «Bic» и другими. Ручки были изготовлены по отпечаткам, снятым с давно уже, более столетия назад, разрушившихся оригиналов. В первый раз за время пребывания на корабле оанкали она смогла что-то записать, какие-то свои мысли, увидеть их воплощение на бумаге. А кроме того, впервые она воочию увидела результаты того, как используют оанкали свои отпечатки, пускай даже и для воссоздания неорганических предметов. Лично ей не удалось найти никаких отличий между новенькими копиями и давно канувшими в небытие оригиналами, насколько она те помнила.

Кроме того Кахгуяхт вручило ей несколько книг с листами, пожелтевшими и хрупкими — сокровище, о котором она не могла и мечтать: это были один шпионский детектив, роман времен гражданской войны, научная книга по энтологии, социологические работы церковных служб, медицинская книга об исследованиях рака и еще одна о человеческой генетике, а также смешная книжка про то, как обезьяну научили объясняться на языке жестов и, наконец, политкорректная книга шестидесятых о заре космической эры.

Лилит приняла подарки молча, не зная, что сказать от смущения.

Теперь, когда Кахгуяхт знало, что она относится к тому, что присматривает за Никани, вполне серьезно и со всей ответственностью, оно тоже держало себя в ее обществе более свободно и даже, похоже, могло ответить на некоторые вопросы, если бы ей захотелось их ему задать, сделав это более охотно, чем прежде само задавало обычным саркастическим тоном свои риторические вопросы. С тех пор несколько раз оно навещало ее, наблюдая за тем, как она ухаживает и кормит Никани, мало-помалу незаметно превратившись в ее учителя, на примере своего собственного тела и тела Никани объясняя ей устройство анатомии оанкали. Большую часть этих бесед Никани спало, и сон оолой почти всегда был так глубок, что щупальца его не реагировали ни на какие движения, как это обычно бывало раньше.

— Кажется, что оно ни на что не обращает внимания, но на самом деле оно запоминает все, что происходит вокруг него, — объясняло ей Кахгуяхт. — Никани все видит и ощущает точно так же, как если бы оно сейчас бодрствовало. Единственное, что оно сейчас не может сделать — это как-то отреагировать в ответ. Но оно все понимает и… запоминает, как видеомагнитофон, если тебе это более понятно.

Кахгуяхт подняло одну из обвисших рук Никани, чтобы осмотреть растущие чувственные руки. Подмышкой Никани пока что не было видно ничего, кроме большой, темной и широкой опухоли — весьма нездорового на вид и пугающего вздутия.

— Это растет рука? — спросила оолой Лилит. — Или рука появится потом из этого, прорвав кожу?

— Да, это растет рука, — ответило Кахгуяхт. — Пока развитие чувственных рук не закончилось, тебе нельзя к ним прикасаться, если только Никани не попросит тебя об этом само.

Лилит сомневалась, что у нее когда-нибудь появится желание прикасаться к этой тревожной на вид опухоли, по просьбе Никани или без спроса. Подняв взгляд на Кахгуяхта, она решила испытать судьбу в свете его нового к ней отношения.

— А что такое эти чувственные руки? — спросила она. — Никани так ничего мне и не рассказало про них.

Несколько секунд Кахгуяхт молчало. Наконец ответ прозвучал, причем тон его голоса изменился, и она не смогла понять, чем и почему это было вызвано:

— Да, о таком не просто говорить… так сразу.

— Если я коснулась чего-то, о чем не полагается говорить, скажи мне об этом. — Непонятная интонация Кахгуяхта внушила ей тревогу, из-за которой ей вдруг захотелось побыстрее отодвинулась от него подальше, но она заставила себя остаться на месте.

— В этом нет ничего запретного, — ответило Кахгуяхт, на этот раз своим обычным тоном. — По сути, тебе необходимо иметь полное представление о том, чем на самом деле являются эти чувственные руки.

С этими словами оолой подняло одну из своих чувственных рук, длинную и покрытую грубой сероватой кожей, опять напомнившую ей тупой слоновий хобот без ноздрей на конце.

— Как видишь, эти руки довольно грубые и сильные, что должно служить защитой собственно тому, чем они являются на самом деле и что находится у них внутри, — продолжало рассказывать оолой. — Сейчас, как ты видишь, моя рука закрыта.

Оно протянуло к ней закругленный конец руки, покрытый гладкой полупрозрачной тканью, которая, как она знала, была твердой на ощупь.

— В таком состоянии эта рука является просто еще одной конечностью, чем и выглядит со стороны.

Кахгуяхт свернуло конец чувственной руки, протянуло ее к голове Лилит, захватило одну из прядей ее волос и продемонстрировало ей прядь.

— Видишь, они очень гибкие, — сказало оно, — очень подвижные, все равно что еще одна пара рук.

Чувственная рука отодвинулась от Лилит, отпустив ее волосы. Полупрозрачный материал на конце руки начал изменяться, от его краев к центру пошли кольцевые волны и из центра, из самого кончика, стало появляться нечто более тонкое, нежно-белого цвета. На глазах у Лилит небольшой предмет принялся утолщаться, словно бы разделяясь. На свет появилось восемь пальцев — или, лучше сказать, восемь щупалец, полукругом окруживших по границе круглую ладонь, выглядящую влажной и изрезанную глубокими морщинами. Более всего ладонь походила на морскую звезду — на одну из тех изящных хрупких морских звезд с длинными, утонченными, напоминающими небольших змеек лучами.

— На что она, по-твоему, похожа? — спросило ее Кахгуяхт.

— На одно морское животное, которое есть у нас на Земле, — отозвалась она. — Мы называли их морскими звездами.

Кахгуяхт разгладило щупальца.

— Я видел их — действительно похоже.

Оно повернуло руку так и эдак, чтобы показать Лилит ее с разных сторон. Она заметила, что его ладонь покрыта крохотными выростами, очень напоминающими трубчатые ложноножки морской звезды. Ложноножки были почти прозрачными. Глубокие линии ладони на самом деле были впадинами — проходами в неизвестные глубины.

От руки исходил странный пугающий запах — неизвестных цветов. Лилит запах этот очень не понравился, и, потратив несколько мгновений на разглядывание ладони, она отодвинулась от нее.

Кахгуяхт втянуло внутреннюю руку обратно так быстро, что показалось, что та просто мгновенно исчезла. Потом опустило чувственную руку.

— И люди, и оанкали как правило предпочитают существовать с одним оолой, — сказало оно ей. — Существующая связь химической природы в тебе еще не очень развита, по причине недостаточной зрелости Никани. Но по той же причине мой запах кажется тебе тревожным.

— Никани ни о чем таком мне не рассказывало, — подозрительно заметила она.

— Оно лечило тебя и твои раны. А кроме того улучшило твою память. Оно уделило тебе много внимания и конечно же оставило в тебе свой след. Оно наверняка должно было сказать тебе.

— Да. Я думаю, что должно было сказать. И в чем же заключается этот след? Что оно сделало со мной?

— Ничего особенно страшного. В будущем ты будешь стараться избегать близких контактов — особенно близких, включающих в себя проникновение плоти — с посторонними оолой, понимаешь? Может выйти и так, что до тех пор, пока Никани полностью не достигнет зрелости, ты будешь избегать контакта и со своим соплеменниками. Здесь может быть только один совет — прислушивайся к своим чувствам. Другие тебя поймут.

— И сколько же это будет продолжаться?

— Для разных людей это длиться по-разному. Некоторые пребывают в стадии, когда общение с любым другим существом нежелательно, долее, чем это обычно длиться у оанкали. Самый продолжительный период из известных мне продлился сорок дней.

— И в течение всего этого периода… Ахайясу и Дайчаан…

— С ними ты сможешь общаться вполне нормально, Лилит. Они принадлежат к кругу близких Никани. С ними тебе будет особенно спокойно.

— И что случится, если я не стану прислушиваться к своим чувствам, если буду встречаться и общаться с другими людьми?

— Если тебе удастся заставить себя сделать это, то ты наверняка заболеешь, и это в самом лучшем случае. В худшем случае тебе может стать настолько невыносимо, что ты можешь задуматься о смерти.

— Неужели все так плохо?

— Слушай свое тело, и оно подскажет тебе, что делать. И не расстраивайся понапрасну — это нормальная реакция.

Кахгуяхт повернулось к Никани.

— Как только чувственные руки Никани появятся наружу, оно станет особенно уязвимым. Ему понадобится специальная еда. Когда придет время, я все тебе объясню.

— Хорошо.

— Тебе придется буквально вкладывать еду ему в рот.

— Мне уже приходилось это делать, когда недавно ему захотелось есть.

— Понятно.

Кахгуяхт пошелестело щупальцами.

— Честно сказать, Лилит, не я выбирал тебя. У меня не было особых желаний сводить тебя с Никани и не было уверенности, что для будущей работы ты подходишь лучше всего. Кроме того еще недавно я было уверено, что поскольку человеческая генная структура проявляет свое выражение в женщинах, то родительского вожака первой группы нужно выбирать из числа мужчин. Теперь я знаю, что ошибалось.

— Родительского вожака?

— Да, потому что по нашему мнению именно такой будет твоя роль. Учить, заботиться, приносить утешение, кормить и одевать, вести за собой и объяснять задачу, будущую задачу, цель в грядущем пугающем мире. Это обязанности родителей.

— И вы хотите, чтобы я стала нянькой?

— Можешь понимать эти будущие взаимоотношения таким образом, какой покажется тебе наиболее приемлемым. Мы же всегда называем подобных людей родителями.

Оно повернулась к стене, словно собравшись открыть ее, но потом передумало и снова оглянулось на Лилит.

— То, что тебе предстоит, по-моему, очень хорошо. Очень скоро тебе представиться возможность помочь твоему народу, так же, как ты сейчас помогаешь Никани.

— Мне кажется, они вряд ли доверятся мне. Быть может, примут меня за нелюдь и попытаются убить.

— Сомневаюсь.

— Вы изучаете нас день и ночь, но не продвинулись ни на йоту — как ты можешь судить об этом?

— И тебе кажется, что ты узнала нас вдоль и поперек, и ты тоже ошибаешься. Мне кажется, что вы никогда нас не поймете, хотя ты постоянно узнаешь все больше и больше о нас.

— Тогда усыпите меня снова, черт возьми, и выберете для своих экспериментов кого-нибудь попонятливей. Я не напрашивалась на эту работу!

Несколько секунд оолой молчало.

— Надеюсь, ты не думаешь, что я сомневаюсь в твоем интеллекте? — наконец спросило оно.

Лилит ожгла оолой яростным взглядом, не желая продолжать дискуссию.

— Думаю, что ты все-таки так не считаешь. Твои дети будут помнить нас, Лилит. Надеюсь, что и ты не забудешь, как все начиналось.

3. ЯСЛИ

1

По площади зал был чуть больше футбольного поля. Потолок представлял собой свод мягкого желтоватого цвета. В углу зала Лилит вырастила две стены, устроив для себя комнату, полностью закрытую со всех сторон, кроме дверного проема, находящегося там, где встречались две стены. Иногда она заставляла стены сойтись вместе, отгораживая себя от зияющей пустоты по ту сторону — тем самым создавая иллюзию бегства от проблемы, которая перед ней стояла, от задачи, требующей разрешения. Стены и пол зала были предоставлены в полное ее распоряжение — она могла придавать им любую форму по собственному желанию. Они могли стать для нее всем, что она от них только могла потребовать — не могли только расступиться и выпустить ее наружу.

Внутри ее жилища располагалась одна из имеющихся в зале душевых кабинок с узким входом. Всего в зале, кроме ее кабинки, насчитывалось еще одиннадцать душевых, расположенных вдоль стен. За исключением узких зияющих входов в душевые, огромный зал был совершенно пуст. Глазу в нем не за что было зацепиться. Цвет стен был бледно-зеленым, пола — бледно-коричневым. Лилит специально спросила о способе изменения цвета, и Никани познакомил ее со специалистом, научившим ее заставлять корабль изменять цвет предметов. Кладовые с пищей и одеждой были неприметно вмурованы в стены в двух концах зала — одна кладовая в комнате Лилит, другая в противоположной стороне.

Пища в кладовых, как ей сказали, будет пополняться по мере ее употребления, и занимался этим сам корабль, изготовливающий еду из своей плоти в соответствии с имеющимися в обширном банке данных отпечатками для реконструкции всего, что только можно было вообразить.

В стене напротив душевых находились капсулы с восьмьюдесятью человеческими существами — сильными и здоровыми, все как один зрелого возраста, до пятидесяти лет. Американцы, англичане и другие англоговорящие. Все как один не знающие о том, что с ними в будущем должно произойти. Это пугало.

В задачу Лилит входило выбрать и Пробудить из числа восьмидесяти не менее сорока. Ни ей, ни сорока Пробужденным не суждено покинуть пределов этого зала до тех пор, пока все они не будут готовы к встрече с оанкали.

В огромном зале потемнело. Наступил вечер. В возобновившемся токе времени, разделенном плавной сменой света и тьмы, Лилит находила странное умиротворение. До сих пор она даже не представляла себе, насколько ей не хватало этих медленно спускающихся или поднимающихся поутру сумерек, какой привлекательной для нее может оказаться темнота.

— Тебе нужно снова привыкать к обычному у вас циклу смены дня и ночи, — сказало ей Никани.

Под влиянием внезапного порыва она попросила его показать ей звезды, если конечно на корабле имеется такое место, откуда можно увидеть звезды.

И за день до того, как она осталась одна в этом несоразмерном зале, Никани повело ее через несколько коридоров и проходов вниз, где в конце пути они спускались даже в подобии лифта. По словам Никани, лифт представлял собой подобие пузырька безвредного газа, легко перемещающегося в живом теле. В конце концов они оказались в большом обзорном пузыре, откуда она смогла полюбоваться не только на звезды, но и увидеть полновесный голубой диск Земли, сияющий подобно огромной луне в черноте неба.

— Наш корабль находится далеко за орбитой самых высоких ваших спутников, — сообщило ей оолой, пока она с жадностью выискивала глазами очертания знакомых континентов. За густотой облаков она смогла увидеть только отдельные куски — ей показалось, что она узнала Африку и Аравийский полуостров. По крайней мере на это были похожи висящие над ней в небе куски суши. Кроме того в космосе сияло невероятное, невообразимое количество звезд, но ее внимание привлекала только Земля. Никани не мешало ей смотреть на Землю, и она любовалась ей до тех пор, пока глаза не начали слезиться. Потом она почувствовала на своем плече его руку, и они, покинув смотровую площадку, отправились в этот футбольный зал, где она находилась по сию пору.

Она находилась здесь вот уже три дня кряду и все время занималась тем, что читала, напряженно думала и записывала кое-что из своих мыслей. Записки, которые накопились у нее за прошедшие дни, авторучки и стопку бумаги, все это ей позволили забрать с собой. А вместе с ними ей принесли восемьдесят досье — короткие биографические справки, составленные на основе допросов, наблюдений и выводов оанкали, а также фотографические снимки. Ни один из людей, досье на которых были переданы Лилит, не приходился друг другу родственником. В том числе и ей.

Она прочитала уже половину досье, скорее выискивая там не возможных кандидатов на Пробуждение, а потенциальных союзников, сторонников предстоящего — тех, кого следовало Пробудить первыми и на кого можно было положиться. Ей необходимы были единомышленники, те, с кем она могла бы разделить груз своего знания, своей ответственности. Ей нужны были люди понимающие и вдумчивые, спокойные, способные внимательно выслушать то, что она собиралась им сказать, и сдержаться от мгновенных глупых и опрометчивых поступков. Ей нужны были друзья, от которых она могла зарядиться идеями, которые могли указать ей на то, что сама она скорее всего упустила бы. Ей нужны были те, кто поправит ее, если ее действия, на их взгляд, окажутся ошибочными — люди, чье мнение она могла уважать.

Вместе с тем ее одолевал страх — она не хотела Пробуждать вообще никого. Она боялась этих людей, боялась за них. Все они казались ей совершенными загадками, темными лошадками, и все это вопреки тому, что она узнавала о них из достаточно исчерпывающих досье. Ее задачей было создать из этих людей сплоченный коллектив и приготовить их к встрече с оанкали — сделать из них надежных обменных партнеров оанкали. Это казалось ей совершенно невозможным.

Каким образом она могла Пробудить кого-то и сказать ему, что с сегодняшнего дня, да и много раньше, он стал частью генетической программы существ настолько нечеловеческих и чужеродных, что один взгляд на них внушает нормальному человеку страх и отвращение? Как могла она Пробудить людей, этих своих соплеменников, переживших войну, когда в будущем их дети, если тем не удастся вырваться из рук оанкали, уже никогда не станут людьми? Как она объяснит им это?

Она решила не говорить им ничего или, в крайнем случае, сказать самый возможный минимум. На первых порах она так и сделает. Или не будет Пробуждать их вовсе до тех пор, пока в голове у нее не сложится четкий план о том, как она сможет помочь им, о том, как избежать предательства по отношению к ним, каким образом объяснить им причины, по которым они должны смириться со своим пленением, должны принять оанкали и должны принимать всё, до тех пор, пока нога их не ступит на поверхность Земли. После чего следовало бежать куда глаза глядят при первой же возможности.

Ее мысли то и дело заходили в привычный тупик: с корабля невозможно убежать. Невозможно никак. Оанкали управляли кораблем при помощи химии своих собственных тел. И не было возможности выучить или имитировать этот способ управления. Все, даже челноки, курсирующие между кораблем и Землей, представляли собой словно бы продолжение тел оанкали.

В принципе человек мог делать на корабле все, что угодно, за исключением причинения вреда — в случае чего его немедленно погружали в сон или умерщвляли. Таким образом оставалась единственная надежда — Земля. Как только они снова окажутся на Земле — предполагалось, что это будет местность где-нибудь в дельте Амазонки, как ей сказали — у нее и у остальных появится шанс.

И это означало, что до поры до времени Лилит и другим придется держать себя в руках, ей придется учить других и всем им придется терпеть уроки, которые будут преподавать им оанкали, после чего все эти знания им придется применить только для одного — для скорейшего бегства и выживания на воле.

Как ей объяснить это лежащим здесь восьмидесяти? Может быть именно этого оанкали от нее и ждут? Само собой, эти нечеловечески проницательные существа могли предполагать и предвидеть все, в том числе и это. Они изучили ее вдоль и поперек. Могло ли это означать, что они запланировали свое собственное предательство: ни о каком возвращении на Землю не шло и речи? Надежда на бегство потеряна навсегда. Тогда зачем они убили целый год на то, что учили ее выживать в тропическом лесу? Неужели оанкали были настолько самоуверенными, что надеялись удержать людей в своем искусственном загоне даже на Земле?

Что ей оставалось делать? Что она могла сказать людям, кроме: «Постарайтесь выучиться всему и бегите при первой возможности?» Стоило ли надеяться, что возможность бежать вообще представиться? Была ли у них надежда на побег, не связанная с Землей?

Никакой. Единственной формой ее личного протеста было бы отказаться Пробуждать вообще кого бы-то ни было — и тянуть до тех, пока оанкали не махнут на нее рукой и не займутся подбором кого-то другого, более сговорчивого и более настроенного на сотрудничество. Таким мог стать тип вроде еще одного Поля Титуса, например, — человеческий отщепенец, сознательно решивший порвать с человеческой расой и остаться с оанкали, разделив с ними свою судьбу. Человек такого рода мог претворить в жизнь все предсказания Титуса. Он не стал бы ставить на то, что в головах тех, кого он собирается Пробудить, осталось от культуры и цивилизации хоть что-нибудь. Он сделал бы из этих людей банду негодяев. Или орду дикарей.

А что сможет сделать из них она?

Она откинулась на свою кровать-платформу и принялась разглядывать фотографию мужчины. Его рост был пять футов семь дюймов, как следовало из его досье. Вес сто пятьдесят фунтов, возраст тридцать два года, на левой руке не хватает третьего, четвертого и пятого пальцев. Он потерял пальцы в детстве, в результате несчастного случая с газонокосилкой, но к своей искалеченной руке относился спокойно и не комплексовал. Его имя было Виктор Доминик — Видор Доминикос, на самом деле. Незадолго до рождения Виктора его родители переехали жить в Штаты из Венгрии. До войны Виктор был адвокатом. По мнению оанкали он мог стать хорошим кандидатом на Пробуждение в числе первых. Как следовало из их пометок, Вик был чрезвычайно разумен, общителен, в меру подозрителен к неизвестному и непонятному и чрезвычайно изобретателен во всяческих обманах невидимых собеседников, проводивших его допросы. Во все время этих допросов он не оставлял более или менее завуалированных попыток вызнать, кем же являются хозяева, пленившие его и, подобно Лилит, ни разу, ни одним намеком не допустил предположения о том, что хозяева эти могут оказаться инопланетянами.

Он трижды был женат, но детей не имел, по причине собственного недостатка, физиологического свойства, который, по мнению оанкали, вполне поддавался излечению их средствами. Но неизменное отсутствие детей сильно ему досаждало, и он во всем винил своих трех жен, сам же упрямо отказываясь обследоваться у врачей.

За исключением последнего, оанкали признали этого человека весьма разумным и дружелюбным. Ни разу за время своего одиночного заключения он не впал в истерику, ни разу не воспылал пустой яростью и не потерял терпения со своими любознательно-вежливыми собеседниками и тем более ни разу не попытался покончить жизнь самоубийством. Хотя вместе с тем, выдавая свои слова частью за дерзкую шутку, он раз пообещал убить своих хозяев как только такая возможность ему представится. Он оговорился об этом только раз, тоном совершенно спокойным, скорее словно бы делая по ходу разговора малозначительное замечание, чем желая придать своим словам хоть сколько-нибудь серьезный вид мстительной угрозы.

И тем не менее оанкали обратили внимание на эти его слова, встревожились и поторопились погрузить Виктора Доминика обратно в долгий сон.

Лилит Виктор показался симпатичным. Похоже, у него были мозги, и за исключением коленец, которые он откалывал по отношению к своим женам, он вполне мог сойти за хладнокровного и уравновешенного человека — а это было как раз то самое, что и было ей нужно. Но вместе с тем она побаивалась его.

Что случится, если Виктор вдруг вздумает признать в ней одного из своих захватчиков? Она была выше его ростом и наверняка сильнее, тем более теперь, но по большому счету это не имело значения. Ему представится сколько угодно возможностей для неожиданного нападения на нее, в любой момент, когда она никак не будет к этому готова.

Возможно лучшим вариантом будет Пробудить его позже, вместе с несколькими другими потенциальными союзниками. Лилит отложила досье Доминика поверх меньшей из двух стопок — к тем, кого она определенно намеревалась видеть среди Пробужденных, но не в первую очередь. Вздохнув, она взялась за новое досье.

Леа Беде. Спокойная, тихая, набожная, медлительная — медлительная в движениях, но не в быстроте мысли, как отмечали оанкали, на которых, тем не менее, интеллект Леа не произвел особого впечатления. Впечатление на них произвело другое, а именно терпение и уравновешенность, или даже скорее самодостаточность Леа. Им так и не удалось заставить ее подчиниться. Погружаясь в непроницаемое молчание, Леа могла дать сто очков вперед нечеловечески терпеливым оанкали. Она смогла обставить самих оанкали! Она едва не умерла от голода, когда для того чтобы склонить ее к сотрудничеству, они прекратили давать ей пищу. В конце концов они пошли по легкому пути — впрыснули Леа наркотик, выудили у нее всю информацию, которую считали необходимой, и, оставив ее в покое ровно настолько, чтобы она смогла снова набрать вес и восстановить силы, снова погрузили в сон.

Почему так случилось? — задала себе вопрос Лилит. Почему оанкали не погрузили Леа снова в сон, как только поняли, что она чертовски упряма? И почему они не усыпили саму Лилит? Может быть потому что хотели узнать, как далеко может зайти человеческое существо прежде чем сломается? Или может быть потому, что понятие упрямства оанкали было настолько необычным сравнительно с людской точкой зрения, что лишь малое число людей смогло поколебать их терпение. Лилит не смогла этого сделать. В отличие от Леа.

С фото на Лилит взглянула худощавая и бледная женщина, хотя, судя по заметкам оанкали, следовало, что физиологически Леа имела склонность к полноте.

Немного помедлив, Лилит положила папку Леа поверх Викторовой. Судя по всему, Леа могла стать ей неплохой союзницей, но не настолько, чтобы Пробудить ее в числе первых. Или самой первой. Выходило так, что из нее мог выйти очень надежный друг — если только ей вдруг не придет в голову, что Лилит относится к ее хозяевам.

Однако любой, кого Лилит могла выбрать для Пробуждения, мог мгновенно проникнуться подобной идеей — почти моментально, стоит только Лилит заставить какую-нибудь стену открыться или вырастить у него на глазах новую, тем самым продемонстрировав способности, которых у него, конечно же, не было и в помине. Оанкали снабдили ее информацией, наделили большой физической силой силой, глубочайшей памятью и способностью управлять стенами и живыми коконами долгого сна. Таково было ее оружие. Но любой из видов этого оружия уменьшало ее похожесть на человека в глазах других людей.

— Что еще мы можем дать тебе? — спросила Ахайясу в день их последней встречи. Ее благополучие беспокоило Ахайясу, которой она наверняка казалась слишком маленькой, почти миниатюрной, чтобы произвести серьезное впечатление и справиться с будущими задачами. Изучая человеческую психологию, Ахайясу открыла для себя, что размер собрата мог заставить другого человека уважать его. То, что Лилит была выше, сильнее и тяжелее многих женщин, казалось Ахайясу малоутешительным. Ведь оставались мужчины, большая часть которых все же превосходила Лилит в росте и силе. Но тут уж нечего было поделать.

— К сожалению, вряд ли вы мне чем-то поможете — какой бы новой способностью вы меня не наделили, этого будет недостаточно, — ответила Лилит.

Прислушивающийся к их разговору Дайчаан подошел к Лилит и взял ее за руку.

— Ты очень жизнелюбива, — сказал он ей. — Так просто не сломаешься.

Но оанкали сломали ее.

Она взяла следующее досье и открыла папку.

Джозеф Ли-Чин Шин. Вдовец, жена умерла незадолго до войны. Как удалось выяснить оанкали, он смиренно считал этот удар судьбы страшной несправедливостью. Пройдя через обычный период упрямого молчания, Ли-Чин разговорился и вскоре уже находил в беседах со своими хозяевами удовольствие. Успокоившись, он оказался не против того, что его жизнь, как он выражался, «на время приостановилась», и пребывал в таком приятном расположении духа до тех пор, пока ему не сказали однажды, что произошло с его миром в действительности и кто нынче правит вокруг его темницы бал. С тех пор в разговорах Шин постоянно возвращался к темам войны и ее последствиям, совершенно с разных точек зрения. Он признался, что совсем незадолго до разразившейся катастрофы подумывал о том, чтобы уйти из жизни. По какой-то причине он полагал, что очутился в плену, именно потому, что хотел покончить с собой и его нынешние хозяева сжалились над ним и сохранили ему жизнь. Теперь у него появилась причина жить — свою цель он видел в том, чтобы узнать и увидеть наконец, в чьих руках он оказался и почему это вышло, с тем чтобы узнать, как он может отплатить им. Джозефу Ли-Чину было около сорока, он был невысок и в свое время служил инженером, жил в Канаде, хотя появился в свое время на свет в Гонконге. Оанкали обдумывали вариант сделать Ли-Чина отцом группы Пробужденных. Как свидетельствовали заметки по психологическому портрету Джозефа, он был человек мягкий и добрый, но в порыве мог оказаться чрезвычайно, и даже смертельно опасным. Вместе с тем оанкали рекомендовали Джозефа Лилит (впрочем, подобная рекомендация давалась любому потенциальному «отцу» или «матери» группы Пробужденных) в качестве первого кандидата. Джозеф отличался умом и спокойной углубленной рассудительностью. Иными словами, был тем, на кого хотелось положиться.

Во внешности Ли-Чина не было ничего примечательного. Он был невысок, вполне зауряден, и тем не менее оанкали он очень заинтересовал. Все угрозы, к которым он прибегал, отличались странной однобокостью — Джозеф обещал всякие ужасы, но только лишь тогда, если то, что он увидит, ему не понравится. А ведь ему это наверняка не понравится, сказала себе Лилит. Но может быть у него хватит сообразительности на то, чтобы понять, что время для решительных действий наступит не прямо сейчас, пока они совершенно беспомощны на неведомом корабле, а тогда, когда они наконец окажутся на поверхности родной планеты.

Внезапно Лилит ощутила сильнейшее желание Пробудить Джозефа Ли-Чина — Пробудить его сейчас же, немедленно, чтобы раз и навсегда покончить со своим одиночеством. Импульс был настолько силен, что в течение нескольких секунд она сидела, пребывая в напряженной нерешительности, обняв себя за плечи и огромным усилием воли заставляя придумывать любые доводы против того, чтобы броситься нащупывать капсулу Джозефа сейчас же. В самом начале она пообещала себе, что прочитает все досье и хорошенько все обдумает, прежде чем приступит к Пробуждению первого человека. Ведь любой неверный шаг мог повлечь за собой ее гибель.

Просмотрев еще несколько досье, она так и не нашла никого, кто бы мог сравниться с Джозефом, хотя некоторые из тех, кого она так «предварительно» узнала, весьма и весьма заслуживал, на ее взгляд, скорейшего Пробуждения.

Среди них была, например, женщина по имени Селена Ирерс, проплакавшая навзрыд большую часть допросов, потому что ей было невыносимо горько думать о том, что она больше никогда не увидится со своим мужем и двумя дочерьми, что, конечно же, не скрашивалось ее собственным текущим неопределенным положением и темным будущим. Снова и снова она желала себе только одного — умереть, но ни разу не попыталась покончить жизнь самоубийством. Как отмечали оанкали, Селена была наделена сильнейшим желанием идти навстречу другим, жить и угождать окружающим — что скорее всего диктовалось в ней боязнью не понравиться, чем собственно потребностью угодить. Селена была слаба и склонна к слезливости и меланхолии, и при всем том, что была неглупа, в испуге или под гнетом устрашения могла наделать глупостей.

Безобидная, подумала про себя Лилит. Единственная из всех, досье кого она читала, кого можно не воспринимать как потенциальную угрозу, независимо от того, увидит она в Лилит свою пленительницу или нет.

Далее шел Габриэль Ринальди, вызвавший в свое время у оанкали некоторое смущение, поскольку вместо того, чтобы полностью открыться своим хозяевам в порыве откровения, он до самого конца продолжал разыгрывать перед ними всяческие роли. Он был вторым, кого оанкали попытались морить голодом, исходя из теории о том, что голод как нельзя лучше способствует просветлению рассудка. Хотя до сих пор эта теория оанкали так и не нашла своего окончательного подтверждения. По всей вероятности Габриэль оказался крепким орешком и из него мог теперь выйти полезный союзник. Впрочем, как и опасный и коварный враг. Кроме того, Габриэль был весьма симпатичным. Ни разу за все время допросов он не попытался причинить вред себе или грозить кровавой местью своим хозяевам. По каким-то известным только им причинам оанкали ни разу не попытались применить к Габриэлю препараты. По заметкам оанкали, Габриэль, двадцативосьмилетний мужчина, был сильнее, чем то казалось на вид, поджар, физически здоров, упрям и совсем не так умен, каким хотел бы выглядеть.

Впрочем, последнее можно было сказать о большинстве людей. Габриэль, одержавший или почти одержавший в своем упрямстве верх над оанкали, был ценным кандидатом на Пробуждение. Она так и не решила для себя, насколько в будущем сможет доверять Габриэлю, но в конце концов его досье оказалось в стопке тех, кого она наметила к Пробуждению в числе первых.

Следом за Габриэлем шла Беатрис Дуайр, наотрез не желавшая ни с кем общаться, пока она оставалась голой, но стоило ей только облачиться в одежду, как она превратилась в разговорчивую и приятную собеседницу, быстро наладившую контакт со своими хозяевами, почти что став с ними на дружескую ногу. Один из проводивших допросы Беатрис, опытный оолой, настойчиво предлагал ее кандидатуру в «матери» одного из будущих семейств. После чего Беатрис подверглась проверке независимыми экспертами, и ее кандидатура по необъясненным причинам была отклонена. Возможно одной из причин была обостренная физическая стыдливость Беатрис. Как бы там ни было, но она определенно сумела заинтересовать оанкали, и даже очень.

Далее следовала Хилари Баллард, поэтесса, художница, драматург, актриса, певица и профессиональный клиент биржи труда в одном лице, большую часть жизни просуществовавшая исключительно на пособие по безработице. Хилари блистала разнообразнейшими талантами — держала в голове множество стихов, без малейшего напряжения запоминала с одного прочтения огромные куски будущих ролей, знала сотни песен, своих и более удачливых коллег по цеху. Она была просто ходячим кладезем культуры, тем человеком, кто сумеет открыть будущим детям тайны искусства, показать им то, чем они являются на самом деле. По мнению оанкали, художественная натура Хилари отличалась нестабильностью, но в достаточно безопасной степени. В конце концов оанкали пришлось усыпить Хилари, поскольку та, впав в депрессию, несколько раз ранила себя, раз за разом повторяя попытки вырваться из того, что она называла своей клеткой. Во время одной из таких попыток освободиться она сломала обе руки.

И это они называют безопасной нестабильностью?

Нет, это более чем опасно — такая в порыве ярости может голову проломить врагу. А впрочем не она одна, множество других людей могут выйти из себя. Возможно паника, обуявшая Хилари, просто развивалась чуть более бурно, чем у других. Ей нельзя будет доверить ответственную работу и выживание группы определенно не может зависеть от нее, хотя то же самое можно сказать и о каждом члене группы в отдельности. Это был непреложный факт, и причиной здесь был обычный изъян человеческой натуры, в чем винить эту натуру конечно было нельзя.

Далее шел Конрад Лоэр — предпочитавший, чтобы его называли Курт — бывший некогда нью-йоркским копом и уцелевший только лишь потому, что его жена в кои-то веки вытащила его в гости к своим родственникам, в Колумбию. До этой поездки чета Лоэров не покидала пределов Нью-Йорка долгие годы. Жена Курта погибла во время одной из волн панических беспорядков, начавшихся сразу же после первого обмена ракетными ударами. Во время этих беспорядков, еще даже до наступления холодов, погибло множество людей. Тысячи и тысячи просто затаптывали или разрывали на части в панике. Когда Курта отыскали, он находился вместе с семерыми детьми, ни один из них не был его ребенком — он взял их под свою опеку. Его собственные четверо детей, оставшиеся в Штатах у родственников, к тому времени уже погибли. Курт Лоэр видел свое призвание в защите окружающих — ему нужны были люди, чтобы их оберегать. Присутствие людей действовало на него умиротворяюще, успокаивало его, давало ему в жизни цель. Один без людей он мог превратиться в преступника — или покончить с собой. Находясь в полном одиночестве в своей комнате на корабле оанкали, он коротал время за тем, что безуспешно пытался разорвать себе горло собственными ногтями.

Дэрик Вольский работал в Австралии. Неженатый, двадцати трех лет, он еще не знал, что хочет от жизни, и не определился, что ему делать с отпущенным ему временем, и до момента катастрофы так ничего и не совершил, кроме того, что закончил школу, да работал на различных временных работах, зачастую не на полный день, нигде подолгу не задерживаясь. Он готовил в закусочной гамбургеры, крутил баранку грузовичка доставки продуктов, работал на стройке и коммивояжером принадлежностей домашнего хозяйства — последнее весьма неудачно, — служил у зеленщика упаковщиком овощей, мыл полы в официальных зданиях и, для души, время от времени занимался фотографией, выбирая дикие пейзажи родного материка. Он любил бывать на природе и любил животных. По мнению отца Дэрика подобные увлечения были полной чушью, и, как признавался сам Дэрик, иногда он начинал склоняться к тому, что отец возможно тут прав. Но как бы там ни было, в час когда началась война Дэрик наводил объектив своего фотоаппарата на очередной уголок австралийской природы.

Тэйт Мара только что потеряла очередную работу. Она страдала генетическим заболеванием, которое оанкали удалось обуздать и взять под контроль, но излечить которое даже эти умельцы оказались неспособны. Но истинная проблема Тэйт заключалась в другом: женщина очень ответственная, она приступала к новой работе с таким рвением и усердием, что та ей очень быстро приедалась. Бывало и другое — она выполняла свою работу так плохо, что торопилась оставить ее как можно быстрее, пока кто-то не обратил внимание на ее некомпетентность или нерадение. Окружающие были склонны считать, что Тэйт подавляет их, но определенно признавали в ней талант и трудоспособность.

У семьи Тэйт водились деньги — ее родственники весьма успешно занимались продажей недвижимости. Суть беды Тэйт состояла в том, что никогда в жизни ей ничего не нужно было сделать по-настоящему. Она обладала огромным потенциалом энергии, но для правильного применения этих сил ей требовалось внешнее направляющее воздействие или некоторый вызов, который бы позволил ей заметить эту цель и сконцентрироваться на ней.

Как насчет цели сохранения человеческой расы?

До начала войны Тэйт дважды пыталась покончить с собой. После того как война разразилась, она принялась бороться за свою жизнь с невиданной целеустремленностью. В день начала войны Тэйт находилась в Рио-де-Жанейро, где в одиночестве проводила свой отпуск. Она понимала, что грянувшая катастрофа была неисправимой трагедией для Северной Америки, но хотела жить и ухитрялась помогать выживать другим. В этом Тэйт имела много общего с Куртом Лоэром. Во время допросов она прибегала к изобретательной и изысканной манере словесной защиты, использовала сотни уловок, устраивая настоящее полемическое состязания, чем умудрилась довести своего исследователя до белого каления. О чем оанкали говорили не без восхищения, отмечая способности Тэйт. По мнению оолой, работавшего с Тэйт, в ней было очень много черт свойственных именно оолой, а не земной женщине. Она отлично умела манипулировать людьми — причем делала это так тонко, что те, кем она управляла, шли у нее на поводу не без удовольствия. Хотя и это в прошлом ей тоже наскучило. Однако скука не заставила ее причинить вред никому, кроме себя самой. Бывали случаи, когда Тэйт преднамеренно проводила несколько дней в одиночестве, удаляясь от людей, чтобы не угнетать их возможными последствиями своей собственной депрессии и отчаяния. Таким образом она бросила семерых мужчин, незаметно подсунув их своим подругам. Как правила пары, которые образовывались с ее подачи, были устойчивыми и в большинстве случаев дело доходило до брака.

Лилит помедлила откладывать досье Тэйт Мара, оставив его на некоторое время лежать на кровати рядом с собой. По впечатлению, которое произвела на нее Тэйт, сравниться с ней мог разве что только Джозеф Чин. Соскользнув с кровати Лилит, отложенное досье раскрылось, снова продемонстрировав ей маленькое кругленькое и бледненькое, поразительно девчоночье личико Тэйт. Она легонько улыбалась, но определенно не позируя фотографу, а подтрунивая над ним. Тэйт не могла знать о том, что ее фотографируют в этот момент. Картинка в досье вообще не была фотографией. Это был мысленный рисунок, вобравший в себя впечатление как о физической внешности, так и внутреннем мире данной персоны. Любой такой рисунок уже сам по себе являлся психологическим портретом изображенного на нем. Портрет являлся словно бы итогом всей работы с допрашиваемым, краткой выжимкой. Оанкали, допрашивающие людей, рисовали эти портреты при помощи своих чувственных щупальцев или рук, используя для этого выделяемую специальными железами красящую жидкость. Все это Лилит прекрасно знала, но несмотря на это, картинки не только казались ей фотографиями, но и имели точный вид фотографий. Картинки были выполнены не на бумаге, а на нечто подобном пластику и выглядели настолько живыми, что казалось вот-вот заговорят. Все изображения были выполнены в одном стиле — голова и плечи человека на сером фоне. Но ни одна из картинок не имела того плоского одномерно-безжизненного взгляда, столь свойственного моментальным земным фотографиям. Глядя на картинки всякий, в том числе и не-оанкали, мог многое узнать об изображенном на нем, характере и прочем — в том смысле, конечно, как это понимали сами оанкали.

Так, Тэйт Мара, по мнению оанкали, была весьма быстроумна, во многих отношениях гибка и не опасна — разве что за исключением эго.

Отложив досье, Лилит решительным шагом вышла из своей комнаты и принялась строить рядом с ней другую, новую.

Стены, которые совсем еще недавно не пропускали ее, теперь послушно поднимались, реагируя на вещество слюны или пота, по тому следу, который она оставляла, проводя пальцем. Точно таким же образом из старых стен вырастали новые, смыкающиеся или расходящиеся в стороны по ее приказу, наклоняющиеся вперед или запрокидывающиеся назад, как того она желала. Никани устроил ей целый экзамен, чтобы убедиться, что Лилит как следует овладела искусством строительства. После того как стало ясно, что выстроить дом ей не составляет труда, супруги Никани, Дайчаан и Ахайясу настоятельно рекомендовали ей спрятаться в своем жилище и наглухо запечатать его стены, если вдруг Пробужденные решат напасть на нее. В отличие от Никани, Дайчаан и Ахайясу, участвовавшие в допросах большей части людей, досье на которых находилось сейчас у Лилит, возможно более реально представляли ситуацию и серьезно волновались за нее. В случае возможных эксцессов они обещали немедленно вызволить ее. Они не оставят ее умирать, если чей-то расчет окажется ошибочным и кто-то из Пробужденных станет убийцей.

Но спасти ее удастся только если она вовремя почувствует тревогу и успеет спрятаться в своем жилище и запечатать вход в него.

Однако лучше бы до этого не доходило — она предпочитает выбирать правильных людей, собирается Пробуждать их по одному, постепенно, только после того как полностью проверит и убедиться в безопасности тех, кого Пробудила до этого.

Она подняла из пола две стены и почти свела их, оставив проход шириной около восемнадцати дюймов, благодаря чему, при отсутствии двери, удалось организовать подобие уединенности для будущих жильцов. Кроме того изнутри перед дверью Лилит соорудила поперечную стену, оградившую внутренность комнаты от случайных взглядов снаружи, в результате чего перед входом образовался словно бы холл. В дверях не было прямой необходимости — у Пробужденных ею не будет личных вещей и воровать им друг у друга нечего, а тот, кто решит, что сейчас самое время заняться подглядыванием, должен быть переучен группой. Сейчас у Лилит было достаточно физической силы, чтобы справиться с любым, кто вздумает причинять ей неприятности в одиночку, но до тех пор пока в этом не появится настоятельной необходимости, она не хотела демонстрировать свою силу. Силой ей никогда не удастся сплотить людей в общину, а если они не захотят жить в мире друг с другом, ничто и никто не заставит их это сделать.

Организовав комнату, Лилит возвела в ней платформы-кровати и стол, который окружила несколькими платформами-стульями. Стол и стулья внесут пусть небольшое, но очень человеческое отличие, по сравнению с тем, что видели в одиночках оанкали, те, кто скоро проснется.

Создание комнаты отняло у нее много времени. После этого она, вернувшись в свою комнату, собрала и запечатала в платформе-столе все досье, за исключением одиннадцати специально отобранных. Эти одиннадцать станут теми, кого она Пробудит первыми, теми, кто должен будет стать ядром ее группы, теми, кто покажет ей, сколько у нее окажется шансов на то, чтобы выжить и сделать то, что она считала необходимым.

Самой первой будет Тэйт Мара. Еще одна женщина. Чтобы не было никакой сексуальной напряженности.

Взяв в руку фотографию Тэйт, она подошла к противоположной, совершенно гладкой и ровной стене и, остановившись перед ней, еще раз вгляделась в лицо женщины.

Как только она Пробудит кого-то, у нее не останется другой возможности, как жить с ним дальше, общаться и тому подобное. При всем желании она уже не сможет прогрузить их обратно в сон, да и негоже это будет делать. А ведь с такой женщиной, как Тэйт Мара, наверняка будет нелегко ужиться.

Она провела ладонью по фотографии, после чего приложила картинку изображением к стене. Прижимая картинку на уровне груди, она медленно двинулась вдоль стены к углу, туда, где длинная стена встречалась с короткой боковой, скользя по стене изображением, созданным оанкали. Вспомнив наставления Никани о том, что во время поисков и Пробуждения лучше, по возможности, отключить все остальные чувства, она закрыла глаза. Все ее внимание должно было быть сосредоточено на руке, плотно прижимающей картинку к стене. Мужские и женские особи оанкали выполняли ту же операцию при помощи головных щупалец. Оолой делали это при помощи чувственных рук. И те и другие Пробуждали, пользуясь только образом, хранящимся в памяти, и для начала процесса картинка, совмещенная с отпечатком человека, им не требовалась. Для того чтобы запомнить картинку навсегда, оанкали достаточно было ознакомиться с отпечатком всего один раз, после чего они могли воспроизвести изображение человека с максимально возможной точностью. Лилит этого не было дано — она не могла читать отпечатки и не могла их воспроизводить. Такой возможностью ее не наделят никогда, поскольку для подобного попросту требовались сенсорные органы оанкали. Но уже в первом поколении положение изменится — ей сказали, что ее дети будут иметь чувственные руки.

Остановившись, она еще раз провела покрытой мельчайшими каплями пота рукой по стене, подтверждая свою химическую «подпись».

Где-то в глубине толщи покровов зала стена начала реагировать в ответ, Лилит определенно ощутила это — стена подалась наружу к ее пальцам, вспухла устремившись навстречу картинке.

Мгновенно замерев, она прислушалась к своим ощущениям, поначалу усомнившись вообще, что ощутила хоть что-нибудь. Потом происходящее внутри стены стало безошибочно очевидным — поверхность вспучивалась. Она усилила давление руки, установив более сильный контакт, и так держала ладонь до тех пор, пока стена не начала ощутимо давить на картинку в ответ. После этого ей пришлось отступить — стена начала раскрываться. На ее глазах из толщи покрова зала исторгся удлиненный зеленый предмет. Торопливо отправившись в противоположный конец зала, она открыла там стену и взяла заготовленные заранее куртку и брюки. Наверняка Пробужденные будут так же рады собственной одежде, как была когда-то рада она.

Зеленоватое растение, чуть заметно извиваясь, уже лежало на полу, окруженное тяжелым запахом, проникшим в зал в момент его рождения из стены. Ее взгляд был недостаточно тренирован, чтобы, проникнув сквозь мясистую кожуру растения, определить, в котором из пары его концов скрывается голова Тэйт Мара, но это ей и не было нужно. Она провела рукой вдоль всей длины зеленоватой дыни, плотно прижав пальцы к кожуре, словно расстегивая на ней молнию и кожура начала послушно раскрываться.

На этот раз растение не могло поглотить ее, этого можно было больше не бояться. Теперь она была для «дыни» не более желанным лакомством, чем, например, Никани. Она была повелительницей.

Постепенно начали проявляться лицо и торс Тэйт Мара. Стали видны маленькие груди. Потом фигура, напоминающая формами девочку, едва достигшую начала полового созревания. Бледная, полупрозрачная кожа и волосы. Детское личико. При том, что Тэйт Мара было двадцать семь лет.

Сознание не возвращалось к ней до тех пор, пока Лилит не извлекла ее из растения продолжительного сна полностью. Тело Тэйт было влажным и скользким, но очень легким. Вздохнув, Лилит подняла ее на руки.

2

— Прочь от меня! — были первые слова Тэйт после того как она открыла глаза. — Кто ты? Что ты со мной сделала?

— Пыталась одеть тебя, — отозвалась Лилит. — Можешь одеться сама — если чувствуешь себя достаточно крепкой для этого.

Тэйт начала бить крупная дрожь — типичная реакция после Пробуждения от долгого сна. Можно было только удивляться ее реакции, тому, что прежде, чем ее одолела дрожь, она уже успела выпалить несколько слов, вполне связных и осмысленных.

Превратившись в трепещущий, мучительный узел сократившихся и пульсирующих мышц, Тэйт опрокинулась на спину и заскрипела зубами, застонала. Потом несколько раз с усилием вздохнула, глотая воздух, словно воду, сквозь стиснутые зубы.

— Черт! — прохрипела она через несколько минут после того как дрожь начала отпускать ее. — Вот черт. Значит то, что случилось со мной, не было сном?

— Давай-ка оденемся, — успокоительно произнесла Лилит. — По крайней мере я не твой сон, и в этом ты можешь убедиться сама.

Бросив на Лилит дикий взгляд, Тэйт перевела его на свое полуголое тело. Лилит удалось натянуть на Пробужденную брюки, но с курткой она успела справиться только частично, завершив лишь с одним рукавом. Трясущаяся Тэйт умудрилась выпростать руку и из этого рукава. Подняв с пола куртку, она медленно надела ее и не сразу разобралась в застежке. Потом, повернувшись к Лилит, молча пронаблюдала за тем, как та сворачивает зеленую чечевицу и, открыв стену, убирает ее с глаз долой. Через мгновение на полу ничего не осталось, только мокрое пятно, да в воздухе витали остатки тяжелого запаха.

— Я знаю, о чем ты хочешь меня спросить, — сказала Тэйт Лилит. — Несмотря на все вот это, на то, что ты видишь, я такая же заключенная, как и ты.

— Ты больше смахиваешь на тюремную старосту, — тихо отозвалась Тэйт.

— Может, и так. Перед тем как кто-то из нас выйдет за пределы этого зала, мне предстоит Пробудить еще тридцать девять человек, так что тебе придется привыкнуть к этому зрелищу. Как тебе уже наверное понятно, начать я решила с тебя.

— И почему же? — Тэйт отлично держала себя в руках, по крайней мере так казалось. До сих пор ее Пробуждали только дважды — что являлось средним значением среди людей, не рекомендованных в качестве «родителей» для групп Пробужденных — и вести себя она старалась так, словно нечего необычного не произошло. Лилит так было легче, и подобное поведение Тэйт служило только подтверждением тому, что выбор ее был правильным.

— Почему я решила начать с тебя? — переспросила Лилит. — Мне показалось, что в твоем случае я вряд ли рискую жизнью в первые же несколько минут после того как ты откроешь глаза. Ты не из тех, кто бьется в истерике, и скорее всего на тебя можно будет положиться в будущем, когда я буду Пробуждать остальных. Я надеюсь, что ты поможешь мне с ними объясниться.

Казалось, что Тэйт задумалась над услышанным. Она с отсутствующим видом щупала ткань своей куртки, потом еще раз исследовала действие застежек-липучек на ее правом и левом бортах, застегнула и расстегнула их. И снова, нахмурившись, помяла материал одежды.

— Где мы, черт возьми, находимся? — внезапно спросила она.

— Мы на орбите Земли, чуть более высокой, чем лунная.

Снова молчание. И наконец:

— Что это была за зеленая чечевица, которую ты запихивала в стену?

— Это было… растение. Наши захватчики… наши спасители — пользуются ими для того чтобы сохранять в них людей, держать их в долгом сне. В том растении, которое ты видела, находилась ты. Незадолго до того как ты очнулась, я достала тебя из него.

— В долгом сне? И сколько же он длился, этот сон?

— В твоем случае более сотни лет. Земля уже восстановлена и готова принять нас обратно.

— Так мы возвращаемся!

— Да.

Тэйт оглянулась, обведя глазами огромный, почти совершенно пустой зал.

— И куда же мы вернемся?

— В тропики. В джунгли. Местом высадки предположительно будет дельта Амазонки. Городов больше нет.

— Я так и думала. Я знала, что с городами покончено.

Тэйт глубоко вздохнула.

— Что мы тут едим?

— Там, в твоей, комнате есть немного еды — я отнесла туда еду прежде чем приступить к твоему Пробуждению. Пошли, тебе нужно подкрепиться.

Тэйт послушно отправилась за Лилит следом.

— Я такая голодная, что готова съесть даже эту размазню для парижских клошаров, которой меня потчевали в прошлый раз.

— О каше теперь можно забыть, Тэйт. Орехи, фрукты, тушеные овощи, хлеб, что-то наподобие сыра, кокосовое молоко…

— А мясо? Я не отказалась бы от хорошей отбивной.

— Все сразу иметь невозможно.

Тэйт была слишком хороша, чтобы быть такой на самом деле. Лилит заставляла себя держаться настороже — неожиданно маска Тэйт могла распасться и она могла превратиться в чудовище — впасть в истерику или свалиться в депрессии, броситься на нее или просто начать биться головой о стену — потеряв то тончайшее защитное поле, что окружало ее и со стороны казалось столь могучим самообладанием. Но что бы ни случилось с ней, Лилит постарается ей помочь. Однако даже эти несколько первых минут пускай кажущейся нормальности стоили многого, сотен неприятностей. Она спокойно общалась с другим человеческим бытием — после стольких-то месяцев ожиданий.

Тэйт набросилась на еду и молча насыщалась до тех пор, пока не утолила первый голод. Пока что, подумала Лилит, Тэйт не задала ей один вопрос, самый важный. Конечно, Тэйт должна еще была узнать и спросить у нее очень о многом, но все же это было то, что она все же должна была узнать сразу же.

— Как тебя зовут? — спросила Тэйт, наконец отрываясь от еды. Она отпила немного кокосового молока, на пробу, потом выпила все до дна.

— Лилит Йяпо.

— Лилит. Лил?

— Нет, просто Лилит. У меня как-то никогда не было сокращенного имени. Мне никогда и не хотелось. А тебе хочется, чтобы я как-то звала тебя по-особому?

— Нет. Тэйт будет в самый раз. Тэйт Мара. Ведь они сказали тебе мое имя, верно?

— Конечно.

— Я так и думала. Все эти их проклятые вопросы. Они разбудили меня и держали в одиночке… может два, а может три месяца. Они говорили тебе об этом? Они следили за мной все это время. Они и сейчас следят, наверно?

— Я тоже спала и сидела в одиночке, также как и ты. И я слышала о тебе и знаю о тебе многое. Твое заключение длилось три месяца. Мое же — два года.

— Нескоро им удалось сделать из тебя старосту, верно?

Лилит нахмурилась, взяла с тарелки несколько орешков и положила их в рот.

— Что ты хотела этим сказать? — спросила она.

На мгновение на лице Тэйт отразилась неуверенность, даже страх. Выражение на лице Тэйт появилось и исчезло так быстро, что Лилит не заметила бы ничего, если бы не смотрела теперь на нее с особым вниманием.

— Просто я хотела спросить, почему они так долго держали тебя в одиночке и не погружали в сон — вот что я хотела узнать, — отозвалась наконец женщина.

— Поначалу я с ними не говорила вообще. Потом, когда я наконец сдалась и разговорилась, то думаю, кто-то из них почувствовал ко мне интерес. На этом этапе они еще не пытались сделать из меня никакого доверенного лица, никакой тюремной старосты. Они просто пытались разобраться во мне, понять, что из меня получится. Потом у них, должно быть, произошло что-то вроде голосования, и если бы за меня не подали нужное количество голосов, я наверное так и спала бы до сих пор.

— И почему ты отказывалась с ними говорить? Ты что, из военных?

— Господи, конечно нет. Просто мне не нравилось то, что меня держат совершенно одну, день за днем допрашивают, и делает это неизвестно кто. И вот что, Тэйт — пора тебе узнать, кто такие наши хозяева — хотя, как я вижу, ты тщательно избегаешь задавать мне этот вопрос.

Подперев подбородок рукой, Тэйт устремила на Лилит через стол задумчивый взгляд.

— Я пыталась спросить их, — глубоко вздохнув, ответила она. — Но они мне так ничего толком и не сказали. Потом я испугалась и перестала задавать им такие вопросы.

— Понятно. Со мной случилось примерно то же самое.

— Так кто же они такие… русские?

— Они не люди.

Тэйт так долго молчала и смотрела на нее, что Лилит решила, что ей нужно продолжать самой.

— Они называют себя оанкали и внешне больше всего похожи на морских животных, словно бы они обитают под водой, понимаешь. Они… ты хотя бы слушаешь меня?

— Да, я слушаю.

Лилит немного помедлила.

— Но ты… не веришь мне?

Тэйт взглянула ей прямо в глаза и чуть-чуть улыбнулась.

— А ты бы на моем месте поверила?

Лилит кивнула.

— Ясно. Но раньше или позже тебе придется поверить, это уж как пить дать, и я сделаю все, чтобы подготовить тебя к первой встрече с оанкали наилучшим образом. Дело в том, что наши хозяева уродливы. Их облик — сплошной гротеск. Но они не причинят тебе вреда, и постепенно ты привыкнешь к ним. Запомни эти мои слова. Быть может они помогут тебе, когда придет время.

3

В течение трех следующих дней Тэйт вволю спала, вволю ела и расспрашивала обо всем Лилит, которая отвечала со всей возможной откровенностью. Тэйт, в свою очередь, рассказывала Лилит о своей жизни перед войной. Слушая Тэйт, Лилит видела, как от разговоров та постепенно расслабляется, как тончает скорлупа эмоционального контроля, в которую Тэйт себя постоянно заковывала. Время не проходило у них зря. Выслушивая рассказы Тэйт, Лилит чувствовала себя обязанной рассказать немного о себе — о своем прошлом перед началом войны — то есть затронуть тему ту, о которой она обычно предпочитала не вспоминать. После гибели мужа и сына она научилась сохранять рассудок, принимая вещи такими, как они есть, приспосабливаясь к окружающему, отодвигая прошлые переживания за горизонт памяти, так, чтобы они не могли снова завладеть ей. В свое время, когда она пыталась вести с Никани разговоры о человечестве вообще, она лишь раз или два упоминала нечто, касавшееся лично ее семьи, вспоминая какие-то забавные ситуации. Ее отец, братья, сестра, ее муж и сын… О том, как и почему она вернулась в колледж, рассказывать Тэйт она не стала.

— Антропология? — переспросила чуть удивленно-презрительно Тэйт. — И чего это тебе пришла охота копаться в остатках других культур? Разве нельзя было найти то, что тебе нужно, в своем собственном настоящем?

Лилит улыбнулась и, заметив, как нахмурилась Тэйт, поняла, что та восприняла ее улыбку как начало нежелательного ответа.

— Поступая на факультет антропологии, я хотела именно этого — копаться в остатках древних культур, узнавать больше о жизни людей прошлого. Дело в том, что по моему тогдашнему убеждению, культура моих — наших — современников на всех парах неслась к краю бездонной пропасти. Как теперь видно, так оно и вышло. Я тогда была уверена, и не сомневаюсь в этом и теперь, что избранное мной занятие в жизни было одно из единственно верных.

— Ну и что, нашла что-нибудь?

— Не особенно — возможность не представилась. Но по большому счету, для меня это ничего не значит. Как показало время, на весах истории значение имели только культуры США и Советского Союза.

— Да, любопытно.

— Что?

— Люди имеют больше сходств, чем различий — больше сходств, чем мы, черт возьми, хотим допустить. Каков был бы конечный результат, если бы не русские и американцы, а какие-нибудь другие две нации, все равно какие, достигли одновременно способности стереть друг друга с лица Земли — вот что мне интересно. И можно ли было вообще избежать подобного.

Лилит горько усмехнулась.

— Знаешь, Тэйт, я думаю, что тебе здесь понравится. Видишь ли, оанкали больше всего на свете интересуют точно такие же вопросы, как тебя.

Внезапно на лице Тэйт отразилось беспокойство, и она отвернулась, устремив взгляд куда-то вдаль. Потом, поднявшись, сказала, что хочет пойти посмотреть третью и четвертую малые комнаты, которые вырастила недавно Лилит по сторонам второй большой общей комнаты. Одна из этих комнат примыкала к задней стене комнаты Тэйт, другая имела с ее комнатой общую боковую стену. Она подолгу смотрела, как Лилит выращивает стены — смотрела сначала с неверием, потом с гневом, злясь от того, что считала, что где-то тут наверняка скрывается ловкий обман. Вслед за этим наступил следующий этап — Тэйт начала держаться с Лилит настороженно, то и дело бросала на нее подозрительные взгляды, стала молчалива и напряжена.

Но и это не продлилось долго. Тэйт как никто другой умела приспосабливаться к людям.

— Не понимаю я этого, — говорила она тихо, после того как Лилит объяснила ей в общих чертах принцип того, каким образом она может управлять стенами или отыскивать и Пробуждать необходимых ей людей.

Теперь, еще и еще расспрашивая Лилит, Тэйт снова повторяла:

— Я не понимаю. То, что ты говоришь, по-моему, совершенная бессмыслица!

— Ко мне вера пришла более настойчиво, чем к тебе. Оанкали закрылся со мной в моей одиночной камере и отказывался покинуть ее до тех пор, пока я не привыкну к нему. В самом начале я не могла смотреть на него без дрожи в коленках, честно признаться, сомневаясь, что он прибыл из глубин космоса, а не поднялся со дна океана. Через то же самое предстоит пройти и тебе.

— Но может быть у меня все будет по-другому?

— Не стану ничего утверждать, все может быть. Но с момента моего Пробуждения прошло гораздо больше времени, чем с тех пор как в этот раз открыла глаза ты. И я уже успела пожить среди оанкали и приняла их таким, какие они есть.

— И кто же они есть, по их словам?

Лилит пожала плечами.

— Я собираюсь Пробудить еще кого-нибудь. Сегодня я Пробужу двоих. Ты поможешь мне?

— Кто это будет?

— Леа Беде и Селена Иверс.

— Еще пару баб? Почему бы тебе не разбудить хотя бы одного мужчину?

— Со временем дойдет очередь и до них.

— Ты все еще никак не можешь отойти от встречи с этим твоим Полем Титусом?

— Никакой он не мой.

Она уже жалела о том, что рассказала Тэйт о Поле.

— Предлагаю следующим разбудить мужика, Лилит. Того парня, который собирал после войны детей.

Лилит повернулась и посмотрела на Тэйт.

— По принципу того, что, упав с лошади, нужно как можно скорее снова сеть в седло?

— Вот именно.

— Но, Тэйт, как только я Пробужу его, он останется с нами надолго, и снова погрузить в сон я его не смогу. Ему шестьдесят три, он весит сто килограмм, он был копом двадцать семь лет и привык командовать людьми, которые его окружают. Ему не от кого будет нас тут защищать и не от чего спасать, но он точно сможет крепко усложнить нам тут жизнь. И перво-наперво он наверняка наотрез откажется верить в то, что находится на космическом корабле, и попытается разубедить и нас в этом. И если это у него не выйдет, он пуститься во все тяжкие, чем только навредит нам и может стать опасным, смертельно опасным.

— И что с того? По-твоему, он поведет себя иначе, если, открыв глаза, обнаружит себя в подобии гарема?

— Нет. Как только мы Пробудим Леа и Селену и убедимся в том, что их психическое состояние стабильно, мы Пробудим Курта Лоэра и Джозефа Шина.

— Но для чего ждать?

— Первой я собираюсь Пробудить Селену. Ты присмотришь за ней, пока я буду заниматься Леа. Думаю, что Селена окажется именно тем, кто вызовет интерес у Курта.

Сходив в комнату, она принесла фотографии обеих женщин, и только занялась поиском «дыни» Селены, как Тэйт поймала ее руку.

— За нами следят, ведь так? — спросила она.

— Да. Не хочу сказать, что за нами могут наблюдать постоянно, но как только я разбудила тебя и нас стало двое, наблюдение наверняка усилилось.

— Если тут заварится каша, они нам помогут?

— Если посчитают, что положение действительно серьезное. Например, теперь мне кажется, что был кто-то, кто с самого начала хотел, чтобы Титус изнасиловал меня. Хотя я не думаю, что они позволили бы ему убить меня. Просто могло выйти и так, что со своей помощью они могли припоздниться.

— Отлично, — едко пробормотала Тэйт. — Значит, мы предоставлены сами себе.

— Ты может быть близка к истине.

Тэйт покачала головой.

— В таком случае я уже не знаю, как себя вести — либо окончательно сбрасывать покровы цивилизации и готовиться зубами и когтями сражаться за свою жизнь, либо продолжать стойко хранить лоск культуры во имя будущих интересов, что бы ни творилось вокруг.

— Можно поступать и так и эдак, по ситуации, — отозвалась Лилит. — Но раньше или позже вопрос о том, чтобы сразиться за свою жизнь, встанет обязательно, я уверена в этом.

— Предпочитаю все же веровать в то, что ты сгущаешь краски, — сказала Тэйт. — Что за надежда на возрождение цивилизации нас ждет, если мы только и будем заниматься тем, что драться друг с другом?

Она сделала паузу и взглянула на Лилит.

— У тебя ведь нет детей, Лилит?

Ничего не ответив, Лилит медленно, с закрытыми глазами, двинулась вдоль стены, плотно прижав фотографию Селены ладонью к стене. Но Тэйт не унималась — она упорно шла рядом с ней, отвлекая ее, сбивая с мысли.

— Оставь меня ненадолго в покое, — бросила ей Лилит. — Когда будет нужно, я позову тебя. Во время поиска мне нужно полностью сосредоточиться.

— Значит, ты не хочешь разговаривать со мной о своем прошлом, о своей довоенной жизни? Это не легко тебе, да?

В голосе Тэйт звучало сочувствие, которое Лилит совсем не понравилось — настолько сочувствие было неискренним.

— О прошлом мне говорить нетрудно, — отозвалась Лилит. — Просто я считаю, что в этом нет смысла. Эти два года в одиночке я только и делала, что жила своим прошлым. Но к тому времени, когда оанкали появился в моей комнате, я уже была готова распрощаться с прошлым и начать жить настоящим. Моя прошлая жизнь кажется мне теперь пустым бессмысленным блужданием, поисками сама не знаю чего. А что касается детей, то у меня был сын. Он погиб в дорожной аварии незадолго до войны.

Лилит сделала глубокий вдох.

— А теперь оставь меня ненадолго одну и позволь заняться делом. Когда я найду Селену, я позову тебя.

Тэйт молча отошла прочь и уселась на пол у противоположной стены, рядом со входом в одну из недавно возведенных комнат. Снова закрыв глаза, Лилит, медленно шаг за шагом, двинулась вперед. Усилием воли заставив себя забыть о течении времени и окружающем пространстве, она словно бы плыла вдоль стены, заставляя свое сознание проникать в ее толщу. Эта иллюзия полного ухода от мира была уже знакома ей — составными частями ощущений было физическое удовольствие и эмоциональный комфорт, сродни наркотическому — и сейчас этот наркотик был ей просто необходим.

— Если уж ты что-то собралась сделать, делай это так, чтобы действие сопровождалось положительными эмоциями, — напутствовало ее Никани. Как только чувственные руки оолой полностью развились, оно стало проявлять очень пристальный интерес к чувствам довольства и боли Лилит. Приятно, что большую часть внимания Никани уделяло чувству довольства, чем болевым ощущениям. Оолой изучало ее так же, как она, быть может, могла изучать книгу — вплоть до того, что делало выписки, и не одну.

Вздутие в стене двинулось в ее сторону и сделалось различимым, как только ее пальцы нашли нужное место. Но открыв глаза, Лилит обнаружила стену совершенно ровной и гладкой.

— Ошиблась? — раздался у нее над плечом голос Тэйт.

Лилит вздрогнула, выронила из пальцев карточку и резко повернувшись к Тэйт, ожгла ту яростным взглядом, но заставив взять себя в руки, наклонилась и подняла изображение Селены с пола.

— Отойди, оставь меня в покое, — проговорила она тихо и со всем возможным спокойствием.

Быстро, но явно неохотно, Тэйт отступила на несколько шагов. Теперь, как только нужное место было найдено, Лилит могла положить на него ладонь безо всяких особых мер, вроде усиленной концентрации и сосредоточенности, и даже в том числе в присутствии Тэйт, но сейчас так или иначе ей необходимо было добиться своего, чтобы установить старшинство, заставить Тэйт с самого начала понять кто здесь главный, по крайней мере в том, что касается посредничества с оанкали и их кораблем, в выращивании стен и добывании провизии. О чем думала эта девица, когда кралась рядом с ней, находящейся в прострации поиска? Что она высматривала? Какой-то потайной механизм, при помощи которого для нее устраивают фокусы?

Погладив лицевую сторону карточки, Лилит снова прижала ту к стене. Вздутие она разыскала моментально, хотя по-прежнему на глаз ничего не было заметно. Как только Лилит отняла от стены карточку, «дыня» перестала продвигаться наружу, но пройденное уже расстояние оставалось прежним. Тихо погладив фотографией стену, Лилит снова привела «дыню» в движение, породив на стене опухоль. Как только вздутие на стене выросло и лопнуло, она отступила в сторону и молча жестом позвала Тэйт.

Стоя рядом друг с другом, они наблюдали за тем, как стена исторгает из себя утолщенный, веретенообразный, полупрозрачный предмет зеленоватого оттенка и определенно растительного происхождения. Как только запах достиг их, Тэйт фыркнула от отвращения и отступила назад.

— Хочешь рассмотреть поближе, прежде чем я раскрою его? — спросила ее Лилит.

Тэйт шагнула ближе и принялась разглядывать предмет.

— А почему он шевелится?

— Для того чтобы подставлять свету всю свою поверхность попеременно. Если сделать на нем пометку, где-нибудь на боку, то можно будет заметить, что оно медленно переворачивается. Кроме того, считается, что движение благотворно для находящегося внутри человека. Движение растения дает необходимую нагрузку мышцам человека, и к тому же положение тела все время меняется.

— На слизняка эта штуковина не очень-то похожа, — подала голос Тэйт. — Не верится, что внутри него может кто-то находиться.

Она присела над «дыней» на корточки и провела по ее поверхности пальцем, который потом с интересом рассмотрела.

— Поосторожней с ним, — предостерегающе сказала ей Лилит. — Селена довольно миниатюрная женщина. Это растение может быть не прочь завладеть кем-то еще.

— А ты сможешь освободить меня?

— Смогу, — Лилит улыбнулась. — Когда оанкали первый раз показали мне это растение, меня ни о чем не предупреждали. Я тоже, как ты, начала щупать его кожу и от неожиданности чуть не умерла от страха, когда обнаружила, что растение поглотило мою руку почти по кисть.

Тэйт немедленно повторила эксперимент Лилит, и растение жадно обволокло ее кисть. Несколько раз дернув назад руку, она, уже испуганно, оглянулась на Лилит.

— Помоги мне вытащить руку!

Прикоснувшись к кожуре «дыни» в нескольких местах вокруг захваченной кисти Тэйт, Лилит заставила растение отпустить руку.

— Теперь смотри дальше, — сказала она и наклонилась над одним из крайних заострений «дыни». Потом провела кончиками пальцев по всей его длине. Растение принялось открываться, как обычно неторопливо. Как только тело Селены освободилось полностью, Лилит достала ее и положила там, где бы за ней могла присматривать Тэйт.

— Я сейчас принесу одежду и ты, пока она не очнулась, постарайся ее одеть, по возможности полностью, — сказала она Тэйт.

К тому времени когда Селена окончательно пришла в себя, Лилит уже достала из стены растение с Леа Беде, извлекла ее и положила на пол. Леа она одела быстро и ловко. Когда обе вновь пробужденные уже сидели и оглядывались вокруг, растений в зале уже не было — Лилит успела упрятать их в стену. Закончив с делами, она подошла к Селене и Леа, уселась рядом с ними в ожидании вопросов.

Но вопросов не последовало. Вместо этого Леа мгновенно бросилась на нее, свалив своим весом на пол. Для того чтобы сообразить, что происходит, Лилит потребовалось меньше мига. Время словно бы остановилось для нее.

Если она попытается резко оторвать от себя Леа, то скорее всего причинит той боль, или, что еще хуже, ранит или сломает ей что-нибудь. Подмяв Леа вниз под себя, она ударит ее головой, что тоже не годится. При этом раны могут быть поверхностными, но все же болезненными и общее впечатление будет испорчено. Не стоило терять потенциально полезного союзника из-за его одной единственной глупой выходки. Опрокидываясь на спину, Лилит ухитрилась перевернуться на бок, так, чтобы только плечо и бок Леа ударились об пол. После, медленно и осторожно, она отцепила пальцы Леа от своего горла. Это было несложно. Она боролась с Леа, как с медленно движущимся заводным манекеном. Причинять в ответ боль не было никакой необходимости, любое движение Пробужденной она нейтрализовывала в самом начале. При этом она вовсе не хотела демонстрировать Леа свою силу и ловкостью в умении защищать себя. С великой осторожностью освободив горло от пальцев Леа, она наконец вздохнула, при этом отметив, что может долго обходиться без воздуха, не теряя ясности сознания и бойцовых качеств. Руки Леа беспорядочно принялись колотить ее, но она уже не обращала на эти слабые тычки внимания.

— Прекрати сейчас же! — крикнула она ей в лицо. — Я такая же пленница, как и ты. Я не могу выпустить тебя на свободу. И не могу выйти на свободу сама. Ты понимаешь меня?

Вздрогнув, Леа прекратила барахтаться и уставилась на Лилит.

— Отпусти меня.

Горловой голос Леа отличался естественной глубиной. Но сейчас она почти что рычала.

— Я только об этом и мечтаю, — ответила Лилит. — Больше не набрасывайся на меня. Я не враг.

Леа издала в ответ горловой бессловесный хрип.

— Побереги силы, — посоветовала ей Лилит. — Нам предстоит еще много дел. Нужно будет обустроиться.

— Обустроиться? Ты это о чем? — вновь прохрипела Леа.

— Обустроиться на останках войны, — ответила Лилит. — Разве ты забыла?

— Хотела бы забыть, но не смогла, — хрип и рычание начали успокаиваться.

— Ты только что пыталась убить меня, и это говорит о том, что война еще не угасла в тебе. Войны с тебя еще недостаточно. Теперь тебе придется доказать нам, что ты готова к тому, чтобы принять участие в обустройстве.

Леа ничего не ответила. Еще через мгновение Лилит отпустила ее.

Поднявшись на ноги, женщины подозрительно уставились друг на друга.

— И кто тут решает, готова я к обустройству или нет? — спросила Леа. — Ты, что ли?

— Не я, а наши хозяева.

— И кто они такие? — неожиданно раздался шепот Селены. Ее лицо уже было залито слезами. Она стояла рядом с ними вместе с Тэйт — они подошли чтобы участвовать в разговоре, а может быть, чтобы посмотреть на драку.

Лилит бросила взгляд на Тэйт, и та покачала головой.

— И ты еще говорила, что насилием грозит Пробуждение мужчин, — сказала она Лилит.

— Я по-прежнему так думаю, — ответила ей Лилит. Она поглядела на Селену, а потом на Леа.

— Предлагаю перекусить. Во время еды я отвечу на все ваши вопросы.

Все вместе они вошли в комнату, которая предназначалась Селене, и Лилит улыбнулась, заметив, как расширились глаза двух пробужденных женщин, когда они увидели перед собой не просто горшки с Бог знает чем, а с нормальной обычной едой.

После того как первый голод был утолен, разговор пошел легче — Селена и Леа успокоились и расслабились. В то, что они находятся на космическом корабле, обращающемся вокруг Земли за орбитой Луны, они отказывались верить. Услышав, что они попали в плен к инопланетянам, Леа рассмеялась.

— Ты либо пытаешься обмануть меня, либо сошла с ума, — сказала она Лилит.

— Это правда, — возразила Лилит.

— Чушь собачья.

— Оанкали изменили меня, — продолжала гнуть свое Лилит. — Изменили таким образом, что я могу управлять стенами и растениями продолжительного сна. Конечно сами оанкали способны на подобные действия гораздо эффективней меня, но как бы там ни было, я умею Пробуждать людей, кормить их, одевать и предоставлять подобие собственных жилищ. Сомнения в тебе настолько сильны, что ты не хочешь замечать очевидных фактов, того, что я делаю прямо на твоих глазах. Пусть так, но я прошу вас помнить две вещи, о которых я хотела бы сказать. Во-первых, мы находимся на корабле. Поэтому действуйте так и только так, словно вы находитесь на корабле, даже если и не верите в это — такая моя к вам просьба. С этого корабля некуда бежать, поэтому думать о побеге бесполезно. Даже если вам удастся вырваться из этого зала, дальше идти будет просто некуда, негде будет спрятаться, негде искать выхода на свободу. С другой стороны, если мы с толком проведем здесь время и выполним все, что должны выполнить, до конца, у нас появится шанс вернуть назад свой мир. Мы вернемся на Землю в качестве первых колонистов.

— Предлагаешь делать то, что скажут и ждать, так?

— Примерно так, конечно если тебя устроят все условия, с которыми я тебя скоро познакомлю.

— Я не верю ни одному твоему слову.

— Дело твое, можешь не верить! То, что ты слышишь сейчас, я говорю тебе для того чтобы ты знала как себя вести на тот случай, если ты вдруг захочешь снова когда-нибудь ступить на поверхность Земли.

Селена снова начала тихо рыдать и Лилит хмуро поглядела на нее.

— А с тобой-то в чем дело?

Селена потрясла головой.

— Я не знаю, во что мне верить. Я не понимаю даже почему все еще жива.

Тэйт вздохнула и презрительно скривила губы.

— Ты жива, — холодно отозвалась Лилит. — Здесь у нас нет никаких медикаментов. Если тебе в голову вдруг взбредет покончить жизнь самоубийством, то может случиться, что ты преуспеешь в своем намерении. Если же ты хочешь остаться с нами и помочь нам снова брать Землю в свои руки… то для этого у тебя есть все возможности, и шансы на успех тут тоже весьма велики.

— У тебя были дети? — спросила Лилит Селена, тоном, в котором явно слышался ожидаемый ответ «не было ни одного».

— Был, сын. — Лилит заставила себя протянуть вперед руку и взять за руку Селену, совершенно не испытывая к той никакой симпатии. — Все люди, которых я уже Пробудила, то есть вы, и которых Пробужу в ближайшие дни, одиноки, иначе говоря, лишились семей или не имели их вовсе. Мы все здесь одиночки. Выбирать можно будет только из своего же окружения и ниоткуда более. Нам придется жить всем вместе одной общиной — мы станем соседями, друзьями, женами и мужьями — и другого не дано.

— Значит, мужчины тоже будут? — потребовала ответа Селена.

— Через день или два я Пробужу мужчин. Сразу двоих.

— А почему не сегодня?

— Сегодня не успею. Мне нужно приготовить им комнаты, еду и одежду — точно так же, как я все это приготовила для Леа и тебя.

— Ты хочешь сказать, что это ты построила эти все комнаты?

— Точнее говоря, я вырастила их. Ты еще увидишь, как это делается.

— Значит, ты и еду выращиваешь тоже? — спросила Леа, недоверчиво подняв одну бровь.

— Еда и одежда хранятся в специальных кладовых, расположенных в двух противоположных концах зала. И еда и одежда пополняются в кладовых по мере необходимости. Я могу открыть кладовые, но открыть стены за ними я не могу. Только оанкали умеют делать это.

На мгновение все замолчали. Лилит принялась собирать остатки своего обеда — кожуру и косточки от фруктов.

— Весь мусор отправляется в туалет, — объяснила она. — Туалет при этом не засорится, можно не волноваться, он гораздо производительнее, чем кажется с виду. Он способен переработать все, что не представляет собой живую плоть.

— Переработать! — с ужасом повторила Селена. — Здесь что… и туалеты живые?

— Да. Корабль, в котором мы находимся, по сути живое существо, и все, что нас окружает, является частью его тела. Оанкали используют живую плоть точно так же, как мы в свое время использовали машины.

Повернувшись, она направилась в сторону ближайшей душевой кабинки, но потом остановилась.

— Вот что еще я хотела вам сказать — вы должны это иметь в виду, — проговорила она, внимательно глядя на Селену и Леа. — Мы все время находимся под пристальным наблюдением, даже внутри комнат. Не думаю, что оанкали нам скоро покажутся, по крайней мере не раньше, чем нас наберется человек сорок и мы докажем, что может ужиться все вместе. Если среди нас вдруг начнутся убийства, хозяевам, само собой, тоже придется показаться. И я уверена, что покушавшиеся на убийство, или не дай Бог действительные убийцы, останутся на корабле до конца своих дней.

— Значит, они защитят тебя от нас, — подала голос Леа. — Ты неплохо устроиласπŒ.

— Они защитят всех нас друг от друга, — ответила Лилит. — Ситуация с нашей расой весьма тревожная, мы вымирающий вид. И если мы собираемся выжить, нам придется примирится с тем, что кто-то взял нас под свою защиту и опеку.

4

Достав из стены «дыню» продолжительного сна с Куртом Лоэром, Лилит не стала открывать ее сразу, а прежде достала «дыню» с Джозефом Шином. После этого она быстро открыла обе дыни одну за другой, первым достав Джозефа, за ним вытащила наружу Лоэра. Поручив Лоэра заботам Тэйт и Леа, она занялась Джозефом одна, поскольку Селена отказывалась прикасаться к нему, поскольку тот был голым. К тому моменту когда сознание начало возвращаться к мужчинам, оба они уже были полностью одеты.

Преодолев спазматические последствия Пробуждения, Лоэр и Джозеф уселись и с удивлением принялись оглядываться вокруг.

— Где мы? — первым потребовал ответа Курт. — Кто здесь главный?

Лилит усмехнулась.

— За главного я, — ответила она. — Я Пробудила вас. Мы все здесь пленники и находимся на равных правах, но я отвечаю за Пробуждение людей.

— И на кого ты работаешь? — в свою очередь подал голос Джозеф. Он говорил с легким акцентом, и Курт, только услышав его голос, немедленно обернулся, при этом профессионально пристально рассмотрев Джозефа.

Лилит поспешила представить их друг другу:

— Конрад Лоэр из Нью-Йорка, а это Джозеф Шин из Ванкувера.

После этого она представила мужчинам по-очереди всех женщин.

Едва увидев Курта, Селена бочком подобралась к нему, и едва прозвучало ее имя, доверительно добавила:

— В прежние, нормальные времена меня все звали Сели.

На что Тэйт закатила глаза, а Леа поморщилась. Только собрав все силы, Лилит удалось не улыбнуться. Ее догадка насчет Селены была абсолютно правильной. Селена мгновенно выбрала себе защитника, и Курту оставалось только принять ее под свое крылышко. Таким образом Курт оказался при деле. Лилит заметила, как по губам Джозефа промелькнула легкая усмешка.

— Если вы хотите есть, то мы можем предложить вам приличный обед, — заговорила Лилит, вновь начиная то, что уже становилось у нее стандартным вступительным словом. — За едой я отвечу на ваши вопросы.

— У меня уже есть один вопрос. Сразу же, — резко подал голос Курт. — Мне тоже хотелось бы узнать то, о чем спрашивал вот он: На кого ты работаешь? На чьей ты стороне?

Когда Лилит убирала растения продолжительного сна в стену, Курт еще как следует не пришел в себя. И до тех пор, пока в его глазах не появился огонь совершенно ясного сознания, она избегала поворачиваться к нему спиной.

— Дела сложились так, что на Земле не осталось никого, кто мог бы следить за линиями на карте, определяющими ту или иную сторону, как в прежние времена. Никакого правительства тоже не осталось. По крайней мере человеческого правительства.

Курт нахмурился, потом уставился на Лилит таким же профессионально-пронзительным взглядом, каким перед этим смотрел на Джозефа.

— Ты хочешь сказать, что мы находимся в плену у кого-то… кто не является человеком?

— Мы не в плену у них, скорее они наши спасители, — ответила Лилит.

Джозеф шагнул к ней навстречу.

— И ты уже видела их?

Лилит кивнула.

— И ты веришь в то, что они инопланетяне?

— Верю.

— И они, скорее всего, сказали тебе, что ты и мы все находимся в чем-то вроде космического корабля?

— Не просто в корабле, а в огромном корабле, в невероятно огромном, размером с небольшую планету.

— И какие ты можешь нам предъявить доказательства?

— Ничего особенного из того, что при желании вы не могли бы принять за фокус.

— Но все-таки, продемонстрируй нам что-нибудь.

Она согласно кивнула. Теперь, когда в группе появились представители другого пола, ей придется немного изменить манеру общения. Начав с краткого объяснения того, каким образом было изменено ее тело, и что это ей дало, в качестве продолжения, она, на глазах у обоих мужчин, вырастила новую комнату. Дважды она прерывала процесс для того чтобы позволить Джозефу и Курту как следует осмотреть недостроенные стены. Она не стала им мешать даже тогда, когда они попытались управлять стенами так же, как это делала она и даже тогда, когда они попытались сломать их. Живая плоть стен сопротивлялась им, точнее не обращала на их потуги никакого внимания. Их усилия были абсолютно мизерными. Исчерпав все возможности для проверки, они принялись молча взирать на то, как Лилит завершает строительство комнаты.

— Эта штука, из которой сделаны стены, точно такая же, как была в моей комнате прежде, до последнего сна, — заметил Курт. — Что это за дрянь, черт возьми? Какой-то пластик?

— Это живая ткань, — ответила Лилит. — Скорее растение, чем живое существо.

Отметив, что слушатели пораженно замолчали, она несколько секунд длила паузу, потом пригласила всех туда, где вместе с Леа приготовила заранее еду. Тэйт уже сидела за столом и уплетала за обе щеки рис с тушеными бобами.

Селена подала Курту одну из больших съедобных тарелок, полную разных разносолов, а Лилит предложила вторую тарелку Джозефу. Но Джозефу, казалось, было не до еды — все его внимание было сосредоточено на окружающем, на живых внутренностях корабля. Он не ел сам и изводил вопросами Лилит до тех пор, пока не узнал все о том, каким образом происходит функционирование корабля. Выпытав из нее все, он остался не удовлетворенным услышанным и словно был раздражен тем, что она знает так немного.

— Ты веришь в то, что она говорит? — спросила Джозефа Леа, после того как тот закончил мучить вопросами Лилит и принялся за свою еду, уже холодную.

— Я верю в то, что в это верит Лилит, — ответил он. — Во что из услышанного готов поверить сам, я пока не решил.

Он немного помолчал.

— Что касается, как нам себя вести: словно мы находимся на корабле или нет, по сути не так уж важно, за исключением того, что в один прекрасный момент может выяснится, что окружающее нас никакой не корабль. Однако следует иметь в виду, что корабль, находящийся в космосе — это идеальная тюрьма, из которой нам никуда не сбежать, даже если мы сумеем вырваться из этого зала.

Лилит согласно кивнула, испытывая к Джозефу чувство благодарности.

— Вот именно, — поддержала она. — Именно это и важно. Если мы примем ситуацию как должное и будем проявлять выдержку независимо от того, что кто думает насчет корабля, мы выживем и быть может, окажемся в конце концов на Земле.

Она рассказала им про оанкали и об их плане вновь заселить Землю человеческими общинами. После этого она поведала им о генетическом обмене, потому что считала важным, чтобы все об этом узнали с самого начала. Если она станет выжидать лучшего момента, то такая новость и ее молчание могут быть восприняты как предательство с ее стороны. Открыв же все теперь, она предоставит людям возможность вознегодовать над идеей услышанного, обдумать и сжиться с ней, а после понять, что же она, эта идея, на самом деле может означать.

Тэйт и Леа восприняли ее рассказ со смехом, наотрез отказываясь верить в то, что какие-то манипуляции с ДНК могут соединить человеческие гены с чужеродными инопланетными генами.

— До сих пор, насколько я могла в этом разобраться, — ответила Лилит, — я не встречала еще не одного живого существа, рожденного от помеси человека с оанкали. Но исходя из того, что я уже видела, исходя из того, как оанкали сумели изменить меня саму, я верю в то, что их познания в области генетики очень велики, а также и в то, что в отношении нас они действительно способны что-то планировать. В чем именно они попытаются улучшить нас… или изменить до неузнаваемости, не говоря прямо, что уничтожить как расу, в чем это будет все заключаться, я пока что представления не имею.

— Что ж, — подал голос Курт, — до сих пор я не видел здесь ничего сверхъестественного.

До того как открыть рот, он долгое время молчал, слушал и гладил руку Селены, которая сразу уселась рядом с ним и по мере повествования Лилит, принимала все более и более испуганный вид.

— Только когда я действительно что-то увижу — я говорю не о движущихся стенах — только тогда я во что-то поверю. А до тех пор все эти рассказы не стоят выеденного яйца.

— Что касается меня, — сказала Тэйт, — то я, даже если увижу что-то, вряд ли сразу поверю, что это дело рук инопланетян.

— По мне, так я готов допустить, что в планы наших хозяев могут входить какие-то эксперименты с человеческим генетическим материалом, — заметил Джозеф. — Вещи подобного рода не зависят от того, кем они являются — людьми или инопланетянами. До войны генетика сделала несколько очень больших шагов вперед. Таким образом к настоящему времени все достижения в этой области науки могли развиться в нечто вроде особой евгенической программы. К примеру Гитлер, одержи он победу во Второй Мировой войне и окажись в его руках соответствующие технологии, не преминул бы заняться чем-то подобным.

Джозеф тяжело вздохнул.

— Считаю, что наилучшим выходом в данной ситуации будет постараться узнать по возможности как можно больше. Нужно собирать факты. Держать глаза и уши открытыми. Впоследствии эти знания могут нам очень пригодиться, если вдруг нам представится возможность бежать.

Узнать как можно больше и бежать, с восторгом повторила про себя Лилит. Она готова была обнять и расцеловать Джозефа. Вместо этого она опустила глаза в тарелку и положила в рот кусочек уже холодной еды.

5

Спустя три дня, после того как Лилит стало очевидно, что Курт ведет себя спокойно и не стремится стать источником неприятностей — по крайней мере в ближайшее время — она пробудила Габриэля Ринальди и Беатрис Дуайр. Она попросила Джозефа помочь ей с Габриэлем, предоставив Беатрис заботам Леа и Курта. Селена по-прежнему была не способна участвовать во всем, где приходилось иметь дело с обнаженными людьми, тем более с трудом контролирующими себя. Тэйт раз за разом повторяющийся процесс Пробуждения похоже уже начинал надоедать.

— Думаю, что нам стоит каждый раз во время очередного Пробуждения удваивать количество наших людей, — сказала она Лилит. — Таким образом мы ускорим процесс, и повторяться придется меньше. Чем скорее все будут в сборе, тем скорее мы отправимся на Землю.

Было похоже, что Тэйт принимает идею о том, что она находится не на Земле — наконец-то, отметила про себя Лилит. Это было уже кое-что.

— Я и без того Пробуждаю больше людей, чем планировала ранее, — ответила ей Лилит. — Прежде чем мы отправимся на Землю, нам придется научиться жить и работать вместе. На Земле, в джунглях, мы приобретем столько свободы и независимости, что нам будет некуда их девать. Поэтому мы лучше подготовимся к будущему, если будем давать новеньким время для того чтобы привыкнуть и приспособиться, а также для того чтобы вся разрастающаяся структура каждый раз устоялась.

— Структура? Что это за структура? — на лице Тэйт появилась улыбка. — Не лучше ли назвать нас семьей, а ты станешь нашей Мамой?

Лилит только взглянула на нее в ответ.

Чувствуя, что продолжения разговора не будет, Тэйт пожала плечами:

— По-моему ничего не может быть проще — Пробуди несколько человек, усади их в кружок вокруг себя, расскажи, что творится вокруг — они тебе, конечно, не поверят — ответь на их вопросы, покорми первым обедом и на следующий день можно заниматься с новой группой. Все можно устроить просто и быстро. Пока человека не Пробудишь, он не научится работать в коллективе — по-моему, это ясно.

— А по-моему, это не так. Я много раз слышала, что ученики в небольших классах успевают быстрее, чем в больших, — ответила Лилит. — В данном случае особенно важно не торопиться.

Спор закончился так, как обычно заканчивались все споры между Тэйт и Лилит. Никакого итога. Победа ни на чьей стороне. Лилит продолжала следовать своему плану, Пробуждая людей понемногу, о чем Тэйт имела свое мнение.

Через три дня Габриэль Ринальди и Беатрис Дуайр освоились в кругу новых знакомых. Габриэль приударил за Тэйт, к чему та вроде бы относилась благосклонно. Беатрис избегала контактов накоротке с мужчинами, однако активно участвовала в бесконечных диспутах, посвященных их текущему положению, поначалу будучи настроенной скептически и с недоверием, но постепенно принимая очевидное во главе с общепризнанной теперь уже философией группы: «научиться и убежать».

Лилит решила, что пришла пора Пробудить еще двоих. Она пробуждала двоих каждые два или три дня, не уделяя особого внимания тому, кого она пробуждает, мужчину или женщину, потому что равновесие уже наладилось. Она старалась держать небольшой перевес на стороне женщин, чтобы избежать возможного насилия.

Однако по мере роста количества людей увеличивалась и вероятность разногласий. Уже произошло несколько коротких, но яростных схваток, от которых Лилит старательно держалась в стороне, предоставляя людям возможность выяснять отношения и устанавливать ранги самостоятельно. Единственное, за чем она следила, это чтобы драки не заканчивались тяжелыми увечьями. Курт, вопреки своему цинизму, помогал ей в наведении порядка. В очередной раз, когда они с Куртом растащили новую пару дерущихся, окровавленных мужчин, Лоэр одобрительно заметил, что из нее мог выйти неплохой коп.

Но была и такая драка, от которой Лилит не сумела удержаться в стороне — драка, как обычно, начавшаяся по пустяковому, глупому поводу. Крупная, горячая и глуповатая женщина по имени Джин Пелерин потребовала покончить с вегетарианской диетой. Она хотела мяса, требовала его прямо сейчас и намекала на то, что Лилит лучше выдать мясо побыстрее, если она не хочет неприятностей. Хватит ей решать, что лучше для других.

Кроме Джин, до сих пор все, кто равнодушно, кто скрипя зубами, но все покорно принимали отсутствие в рационе мяса.

— Оанкали не употребляют мяса, — объясняла Лилит. — И поскольку мы тоже можем обойтись без мяса, они его нам не дают. Но обещают, что как только мы окажемся на Земле, мы снова сможем взяться за охоту, если у нас не пропадет вкус к мясу. Хотя те виды животных, которых мы прежде использовали в пищу, по большей части вымерли.

Однако никого эта перспектива, казалось, не увлекла. До сих пор она не Пробудила ни одного убежденного вегетарианца. Но до Джин Пелерин никто не пытался требовать изменения рациона.

Внезапно Джин бросилась на Лилит, толкнула в грудь, принялась колотить кулаками и пинать, без сомнения решив покончить с противницей в первые же секунды.

Потрясенная, но отнюдь не растерявшаяся, Лилит дважды ударила Джин в ответ. Всего два коротких, быстрых удара.

Джин грохнулась на пол, уже без сознания, из ее рта текла кровь.

Испугавшись, но все еще дрожа от ярости, Лилит, быстро присев на корточки рядом с Джин, убедилась, что та еще дышит и не получила серьезных повреждений. Она оставалась рядом с Джин до тех пор, пока та не оправилась настолько, что уставилась на нее горящими злостью глазами. Тогда, не сказав ни слова, Лилит поднялась и ушла к себе.

Упав у себя на кровать, она несколько минут думала о той силе, которой Никани наделило ее. А ведь она не била Джин изо всех сил, только дала пару тумаков, два раза шлепнула. Она совсем не хотела вышибать из нее дух. В данном случае ее волновало не благополучие Джин, а то, что впредь ей придется строго контролировать свои действия, конечно, если только это все еще в ее власти. Иначе она попросту однажды кого-нибудь убьет. Или тяжко искалечит. Джин даже представления не имеет о том, как легко она отделалась со своей головной болью и разбитой губой.

Сбросив куртку, Лилит опустилась на пол и энергично занялась своей обычной гимнастикой, для того чтобы сжечь излишек еще кипевшей в теле энергии, как физической, так и эмоциональной. О том, что она регулярно занимается гимнастикой, знали все. Следуя ее примеру, несколько человек также начали регулярно выполнять упражнения. Что касается Лилит, то для нее гимнастика была успокоительным, бездумным делом, которым она занималась, когда не могла сделать ничего другого со своим положением.

Случившееся было не последней попыткой нападения, она была убеждена в этом. И вероятнее всего дальнейшие стычки будут гораздо более тяжелыми. Возможно, ей придется убивать. Иначе могут убить ее. Но люди, которые сейчас по большей части находятся на ее стороне, в том случае, если она вдруг убьет или искалечит кого-нибудь, могут отвернуться от нее.

Хотя с другой стороны, что она может поделать? Ей приходится защищаться. Что скажут люди, если она у них на глазах изобьет с такой же легкостью, с какой избила Джин, мужчину? Никани сказало, что ей не следует в таком случае отступать. Как долго сможет она скрывать свои истинные возможности, прежде чем кто-то не вынудит ее раскрыться?

— Можно войти?

Бросив гимнастику, Лилит накинула куртку и отозвалась:

— Входи.

Когда в новом, недавно выращенном ею проеме с полукруглым верхом, отделяющем маленькую прихожую от остальной комнаты, появился Джозеф, она все еще сидела на полу, еще не отдышавшись и испытывая извращенное удовольствие от легкой боли в мышцах. Прислонившись спиной к платформе кровати, она снизу вверх поглядела на Джозефа. Она была рада его видеть и потому улыбнулась.

— Похоже, ты в полном порядке? — спросил он. — Она так до тебя и не добралась.

Лилит покачала головой.

— Пара синяков, ничего страшного.

Джозеф присел с ней рядом.

— Знаешь, о чем она сейчас там болтает? Говорит, что ты на самом деле тоже мужчина. По ее словам, только мужчина может бить так сильно.

К своему собственному удивлению, Лилит громко расхохоталась.

— Тебе смешно, — снова продолжил Джозеф. — Это хорошо. Вот только многие люди там, снаружи, настроены совершенно иначе. Этот новый парень, Ван Верден, говорит, что по его мнению ты — вообще не человек.

Она пристально взглянула на Джозефа, потом поднялась и двинулась к выходу, но он поймал ее руку и удержал.

— Его болтовня не опасна. Не век же они будут стоять там и нести всякую чушь — это скоро им надоест. По сути, я считаю, что и сам Ван Верден не верит своим словам. Многим тяжело свыкнуться со своим положением, и они ищут кого-то, на кого выплеснуть свое отчаяние.

— Но я не хочу быть этим кем-то, — пробормотала она.

— А у тебя есть выбор?

— Да, наверно ты прав.

Лилит вздохнула. Он потянул ее вниз, и она позволила ему снова усадить себя рядом с собой на полу. Когда Джозеф был близко, ей редко приходило в голову проявлять своенравие и настойчивость. И обманывать себя, когда рядом с ней был он, она тоже не могла. Поэтому часто, задумываясь о том, почему она поощряет его общество, она испытывала муку. Тэйт, со своей обычной желчью, сказала ей так:

— Он старый, малорослый, а кроме того, он урод. Где твоя разборчивость, Лил? Ты что, вообще не признаешь дискриминации?

— Ему всего сорок, — ответила Лилит. — И мне он вовсе не кажется уродом, и потом, если он сумеет управиться с моими габаритами, я подавно сумею управиться с его.

— Могла бы найти кого и получше.

— С меня хватает.

О том, что она хотела Пробудить Джозефа первым, Лилит Тэйт не сказала. Наблюдая потом за ленивыми попытками Тэйт увести у нее Джозефа, она только качала головой. Тэйт он, конечно же, был не нужен. Скорее всего она лишь хотела убедиться, что может заполучить его, когда захочет — а заодно разрушить то, что складывалось между ним и Лилит. Джозефа вся эта интрига только развеселила. Другие люди из Пробужденных в подобных ситуациях проявляли гораздо меньше самообладания. Именно по поводу любовных распрей происходили самые ожесточенные драки. Постоянно увеличивающееся сообщество утомленных бездельем, безвыходно заключенных в четырех стенах людей воспринимало встречу с любым затруднением с особой яростью.

— Знаешь, — сказала она Джозефу. — А ты ведь рискуешь навлечь на себя неприятности. Те, кто хочет сорвать злость на мне, могут попытаться отыграться на тебе.

— Я знаком с кан-фу, — ответил Джозеф, рассматривая ее сбитые кулаки.

— Правда?

Джозеф улыбнулся.

— Ну не настолько серьезно, как ты, может быть, подумала — так, немножко «тай-чи» для гимнастики. Я никогда не любил особенно потеть на тренировках.

От нее наверняка пахнет потом — верно он на это ей намекает — ведь она на самом деле здорово вспотела. Она решила сходить в душ и начала подниматься, но он удержал ее.

— Ты можешь поговорить с ними? — спросил он.

Она оглянулась на него. За прошедшие дни у Джозефа выросла редкая черная бородка. Ни о каких бритвах не могло быть и речи, и бороды появились у всех мужчин. В зале не было никаких режущих и острых предметов и ничего твердого, компактного и тяжелого, что могло бы сойти за дубинку.

— Ты имеешь в виду оанкали? — спросила она.

— Да.

— Они слушают нас все время.

— А если ты попросишь у них кое-что, они дадут это тебе?

— Скорее всего — нет. Думаю, то, что они дали нам одежду, уже было для них большой уступкой.

— Я понимаю. Понимаю, что ты имеешь в виду. Тогда тебе остается только прислушаться к пожеланию Тэйт. Пробуди сразу несколько человек, например десяток. Здесь ведь совсем нечем заняться. Пусть люди помогают друг другу, учат друг друга. Сейчас нас только четырнадцать. Пробуди завтра десятерых.

Лилит покачала головой.

— Десятерых? Но…

— Таким образом ты отвлечешь от себя часть внимания, которое нельзя назвать доброжелательным. Если у людей появится дело и обязанности, они меньше будут вспоминать о глупых фантазиях и драках.

Лилит снова опустилась на пол, на этот раз напротив Джозефа, чтобы видеть его лицо.

— Но в чем дело, Джо? Где я допустила ошибку?

— Люди всегда остаются людьми, вот и все. Возможно тебе не грозит никакой опасности, но скоро ситуация может измениться. Ты и сама наверное об этом знаешь.

Лилит кивнула.

— Когда нас здесь будет сорок человек, оанкали должны будут выпустить нас отсюда или…

— Когда нас будет сорок и оанкали решат, что мы готовы, они войдут к нам. После этого, через некоторое время, они начнут обучать нас выживанию на обновленной Земле. На корабле есть одно место… там они соорудили макет Земли. Там есть настоящие тропические джунгли, оанкали вырастили их — точно такие же, как там, куда мы попадем, оказавшись на Земле. Там мы будем тренироваться.

— И ты уже видела это место?

— Я провела там целый год.

— Зачем?

— Сначала меня обучали, потом я демонстрировала то, чему научилась. Знать и уметь пользоваться своими знаниями — не одно и тоже.

— Действительно, это не одно и то же.

На секунду Джозеф словно бы задумался.

— Как только они увидят перед собой оанкали, то немедленно сплотятся как никогда прежде, хотя при этом могут возненавидеть тебя еще сильнее. В особенности если оанкали действительно их сильно напугают.

— Они обязательно испугаются оанкали.

— Они такие страшные?

— Они совершенно чуждые человеческому восприятию. И уродливые. И страшные. И могущественные как никто, кого я только могла прежде представить.

— В таком случае… тебе не стоит входить с нами в джунгли. Постарайся найти какой-нибудь предлог, чтобы туда не ходить.

Лилит печально улыбнулась.

— Я научилась говорить на языке оанкали, Джозеф, но я так и не смогла ни разу переубедить их изменить хотя бы одно из их решений.

— Но сейчас ты должна постараться, Лилит! Попробуй сказать им.

Жар, с которым он произнес эти слова, поразил ее. Неужели он действительно заметил нечто, что она упустила — что-то, о чем он не хочет сказать ей? Или, может быть, он понял ее положение сразу же, как только увидел ее впервые? Она давно уже приготовилась к тому, что может погибнуть, что обречена жить под сенью меча, способного в любой миг пасть на ее голову. Она давно уже выкристаллизовала для себя и свыклась с идеей, что основная борьба предстоит ей не с инопланетными чужаками, а с представителями своей собственной расы.

— Так ты попробуешь поговорить с ними? — снова спросил ее Джозеф.

Для того чтобы понять, что Джозеф имеет в виду оанкали, ей потребовалось целая секунда. Лилит согласно кивнула.

— Сделаю все, что смогу, — отозвалась она. — Возможно ты и Тэйт действительно правы — может быть мне действительно стоит Пробуждать людей быстрее. Наверное, скорее всего я так и сделаю.

— Отлично. Думаю, что ты должна будешь собрать вокруг себя кольцо стойких единомышленников. Те, кого ты будешь пробуждать далее, должны будут показать себя в джунглях с лучшей стороны. Нам придется с ними поработать.

— Да, работы предстоит предостаточно. Работы и учебы, не всегда увлекательной… впрочем, подожди, еще сам все увидишь, когда я начну вас учить плести корзины или гамаки, или делать деревянные мотыги, обрабатывать землю и собирать с нее урожай. Ведь скоро нам придется самим выращивать себе еду.

— Будем делать все, что окажется необходимо, — ответил Джозеф. — И если дадим слабину, то просто все вымрем.

Он снова помолчал, глядя в сторону от Лилит.

— Что касается меня, то я прожил в городе всю свою жизнь. Мне придется тяжеловато.

— Уж если я смогла, то ты сможешь подавно.

Разом смахнув с лица маску озабоченности, Джозеф рассмеялся.

— Верить твоим словам было бы легкомысленно — но это очень милая легкомысленность. Знаешь, я очень хорошо отношусь к тебе. Видишь, что бывает, когда сидишь взаперти так долго, когда нечем заняться. В голову лезет и плохое и хорошее. Так скольких ты собираешься Пробудить завтра?

Подтянув к груди колени и обхватив их руками, она сложилась почти втрое. Подбородок она положила на колени. Ее плечи сотрясались от невеселого смеха. Однажды ночью он разбудил ее, оказалось, что он места себе не находит от тоски, и спросил ее разрешения разделить с ней ложе. Лишь с большим трудом ей удалось удержать себя от того, чтобы сразу же схватить его за грудки и рывком притянуть к себе.

Но до сих пор они ни разу не разговаривали о своих чувствах. И все всё знали, все знают все всегда. Она, например, знала о том, что все говорят, что он спит с ней специально для того чтобы добиться особого положения, каких-то невероятных привилегий, и может быть, разрешения выйти из этой тюрьмы. Джозеф был не из тех мужчин, на кого она обратила бы внимание на предвоенной Земле. При том, что он, вполне вероятно, не обращал внимания на таких как она. Но здесь, у оанкали, притяжение родилось между ними сразу же после его Пробуждения, сильнейшее, неизбежное и необоримое, подспудно действующее, и вот теперь наконец высказанное.

— Я Пробужу десятерых, как ты говорил, — сказала она ему наконец. — Десять мне кажется хорошим числом. Таким образом, все, кому я могу доверять, окажутся при деле — они будут заниматься с вновь пробужденными. Что касается остальных… Мне бы тоже не хотелось, чтобы они болтались тут без дела в поисках неприятностей или собирались в кучки, от которых тоже путь только один — к неприятностям. Ими займемся мы — ты, Тэйт, Леа и я.

— И Леа тоже? — поднял брови он.

— Да, и Леа. С Леа все в порядке. Она самоуверенная, мрачноватая женщина, упрямая. Но вместе с тем трудолюбивая, верная и храбрая. Ее трудно испугать. Мне она по душе.

— Мне кажется, ты ей тоже нравишься, — заметил он. — И это мне удивительно. Поначалу мне казалось, что она не выносит тебя.

Стена позади них начала раскрываться.

Мгновенно замерев, Лилит глубоко вздохнула и намеренно уставилась в пол. Когда, после этого, она снова подняла глаза на Джозефа, то увидела, как в проеме стены появилось Никани.

6

Она подалась вперед к Джозефу, все так же сидящему прислонившись спиной к платформе кровати и не замечающему ничего. Взяв его руку, она немного подержала его ладонь в своих, думая о том, что случится теперь: а вдруг она его потеряет? Останется ли он с ней после того как увидит оолой? Станет ли разговаривать с ней завтра или ограничится самыми необходимыми фразами? Или, быть может, он завтра переметнется к ее врагам, открыв им то, что увидел, подтвердив их самые жуткие опасения? Почему Никани не продолжало держаться вне сцены разворачивающихся событий, как то оно и обещало? Вот и дождалась: наконец-то она поймала Никани на лжи. И она не простит ему этой лжи, если вдруг окажется, что появление Никани разрушит чувства Джозефа к ней.

— Что это? — выдохнул Джозеф, удивленно прислушиваясь к непонятному шороху — Никани почти бесшумно прошествовало к дверному проему комнаты Лилит и быстро и герметично закрыло его.

— Бог знает почему, но похоже оанкали решили устроить тебе предварительные смотрины, — тихо, с горечью в голосе, проговорила она. — Не бойся, опасность тебе не угрожать. Оно не тронет тебя.

Пусть только Никани попробует тут нарушить свое слово — и она сделает все, чтобы оно немедленно погрузило ее в продолжительный сон, и не пожалеет об этом.

Мгновенно обернувшись, Джозеф замер, впившись глазами в Никани. После мгновения того, что Лилит поняла как ощущение крайнего, леденящего ужаса, Джозеф вскочил на ноги, покачнулся и прижавшись спиной к стене, отполз в дальний угол, в проем за кровать.

— В чем дело? — резко потребовала от оанкали ответа Лилит. Она тоже встала и смотрела на Никани. — Почему ты здесь?

— Для того чтобы он смог пережить свой страх сейчас, в пределах этой комнаты, а после быть полезным тебе.

И уже через секунду после того как отзвучал этот нечеловеческий, тихий, андрогинный голос, отчетливо произносящий слова на английском, Джозеф вышел из своего угла. Остановившись рядом с Лилит, он принялся рассматривать Никани. Его еще видимо била дрожь. Потом он проговорил что-то по-китайски — Лилит впервые слышала, как Джозеф говорит на этом языке. Вскоре он как-то овладел собой и его дрожь начала униматься. Он оглянулся на нее.

— Ты его знаешь?

— Каалникани оо Йядайяатедиинкахгуяхт ай Динсо, — представила она Никани, гладя на его чувственные руки и думая о том, насколько более по-человечески выглядело оно без них. — Никани, — добавила она, заметив, как Джозеф нахмурился.

— Я не верю, — тихо проговорил он. — Я не верю, даже несмотря на то, что ты сказала мне.

Лилит не знала, что прибавить. Было похоже, что он овладел ситуацией гораздо лучше и быстрее, чем она в свое время. Конечно, перед встречей с оанкали он был предупрежден и перед этим общался с другими людьми, а не сходил с ума, как она, в одиночке. И вот, он держится отлично. Он с готовностью принимал новое и приспосабливался к нему, все как она и надеялась.

Приблизившись к кровати, Никани подтянулось на одной руке и закинуло на нее свое тело, подложило под себя ноги и уселось. Часть его щупалец направленно сосредоточилась на Джозефе.

— Нам можно не торопиться, — проговорило оно. — Сейчас мы немного поговорим. Если вы голодны, я могу предложить вам что-нибудь перекусить.

— Я не голоден, — отозвался Джозеф. — Может быть кто-то другой, но только не я. Может быть остальные наши друзья?

— Они подождут. Им будут полезно немного поволноваться без Лилит, может быть они поймут, что ничего не могут без нее, одни.

— Со мной они тоже немногое могут, — тихо отозвалась Лилит. — Из-за тебя, Никани, они теперь целиком зависят от меня. И может выйти так, что они этого мне не простят.

— Так стань их лидером, и им нечего будет тебе прощать.

Повернувшись к ней, Джозеф посмотрел на нее так, словно слова Никани были тем, что заставило его вдруг забыть о необычности его тела.

— Джо, — воскликнула она, — это не означает лидерство. Это означает превратиться к козла отпущения.

— Ты сможешь облегчить их жизнь, — продолжило Никани. — Ты можешь помочь им принять наконец то, что ожидает их. Но станешь ты их лидером или нет, то, что ожидает их, случится все равно, ты не сможешь предотвратить это. Ты не сможешь предотвратить это, даже если умрешь. Если ты поведешь их за собой, то больше из их числа сумеет выжить. Но если ты не сумеешь этого добиться, то вероятнее всего погибнешь сама.

Глядя на Никани, она вспоминала, как лежала рядом с ним, когда оно было слабым и беспомощным, вспоминала о том, как отламывала еду по кусочку и осторожно кормила его ими, с трудом поглощающего пищу.

Щупальца Никани притянулись к его голове и связались в узлы, оно обхватило себя чувственными руками. Потом оно заговорило с ней на оанкали:

— Тебе нужно выйти к людям, я хочу чтобы ты это сделала! Твой друг прав! Эти люди, за стеной, они уже замышляют против тебя недоброе.

— Я предупреждала тебя об этом, — отозвалась она по-английски. — Я предупреждала, что они могут убить меня.

— Но ты говорила мне, что попытаешься помочь им!

Она облокотилась о платформу стола и свесила голову.

— Я делаю все, что могу — ты же знаешь это.

— Вы умеете клонировать людей? — спросил Джозеф. — Это правда?

— Да.

— Вы берете от нас образцы ткани и выращиваете эмбрионы в искусственных утробах?

— Да, в общих чертах это так.

— И вы способны воссоздать нас по каким-то своим записям, по генетическим картам?

— Мы умеем и это. Мы уже проделывали подобное. Мы проделывали это для того чтобы лучше изучить вашу расу, новый для нас вид. Мы сравнивали процесс искусственного развития зародыша с процессом нормального человеческого зачатия и рождения. Мы собираемся выполнить тщательное сравнение детей, которых мы получили таким образом, с теми, которых забрали с Земли. Мы очень осторожно относимся к новым видам-партнерам, избегая причинять им вред.

— Вот как, значит, у вас обстоят дела, — пробормотал Джозеф с горьким отвращением.

— Мы занимаемся тем, что изменяем жизнь, — мягко ответило Никани. — Мы должны быть уверены, что в результате нашего сотрудничества вы сможете дальше жить нормально, а не погибните через несколько поколений.

— Но это несправедливо! — вспыхнул Джозеф. — Зачем нам нужно все это. Вы умеете создать новое разумное бытие. Несчастное, поскольку своим рождением оно обязано вашему капризу. Так пусть оно станет вашими партнером.

— Но нам нужны… вы, — Никани говорило настолько тихо, что Джозефу пришлось наклониться вперед прислушиваясь. — Партнеры должны представлять для нас биологический интерес, они должны быть привлекательны для нас, а вы — просто потрясающий экземпляр. Вы — ужас и красота в очень редкостном сочетании. По сути, вы поставили нас в безвыходное положение и нам некуда деваться. Вы не просто сочетание результатов существования вашего тела и его работопродуктивности. Вы еще и своеобразие ваших личностей, вашей культуры. Все это нас тоже чрезвычайно интересует. Вот почему мы спасли из вас стольких, скольких смогли.

Джозеф пожал плечами.

— Мы знаем, как вы спасли нас — одиночные камеры и растения долгого сна, вот какое получилось у вас спасение. А теперь еще все это.

— Все, что мы делали с вами до сих пор, это были самые простейшие подготовительные операции. Они практически не затронули вас, ваши тела остались без изменения. Вы сейчас точно такие же, какими были на Земле — минус болезни и физические недостатки. После того как вы пройдете краткий тренировочный курс, вы сможете вернуться на Землю и устроиться там вполне комфортно.

— Вернутся, должно быть, те, кто переживет этот зал и ваши тренировки.

— Да, только те, кто выживет.

— Вы не должны были поступать так с нами, есть же и другие пути!

— Мы искали другие пути и даже попробовали некоторые из них. Этот путь, по которому мы идем сейчас — самый лучший. Главная максима этого пути — непричинение насилия. Нога любого, кто убьет или тяжело ранит своего товарища, не ступит на поверхность Земли.

— Вы их оставите здесь?

— Да, на всю оставшуюся жизнь.

— Даже… — Джозеф взглянул на Лилит, потом снова повернулся к Никани. — Даже если причиной убийства будет самозащита.

— Лилит — исключение.

— Что?

— Она знает об этом. Мы наделили ее способностями, которыми, по нашему мнению, должен обладать хотя бы один из вас. Таким образом она приобрела отличия от остальных и благодаря этому стала мишенью для изливания эмоций. Запретив ей защищаться, мы тем самым заранее обрекли бы себя на поражение.

— Никани, — твердо окликнула Лилит, и как только оолой повернулось к ней, она сказала на оанкали: — Джозеф тоже должен получить это право.

— Нет.

Спокойный, но непоколебимый отказ. Именно так оно и было, и она ни на секунду не сомневалась, что спорить бесполезно.

— Теперь он оказался в опасном положении из-за того, что находится рядом со мной, — уже безнадежно добавила она. — Он может погибнуть из-за меня.

Она знала, что это бесполезно, но не попытаться не могла.

Никани тоже ответило ей на оанкали:

— И я тоже хочу, чтобы он выжил, и именно по той причине, что он находится рядом с тобой. Но не я принял решение о том, что нога человека-убийцы не ступит на Землю, и не я наделил тебя исключительными правами. Таково было общее решение. Я не могу дать Джозефу право, которого ты для него просишь.

— Тогда дай ему такую же силу, какую дало мне.

— В таком случае у него станет больше шансов убить кого-нибудь.

— И больше шансов выжить. Я говорю о том, что можно наделить его организм большей живучестью, сопротивляемостью к ранам. Надели его тело способностью быстрее заживлять полученные ранения. Дай ему шанс — прошу тебя!

— О чем это ты с ним говоришь? — раздраженно спросил у нее Джозеф. — Говори по-английски, я ничего не понимаю!

Она открыла рот, для того чтобы ответить, но Никани опередило ее:

— Она просит за тебя, Джозеф. Она хочет, чтобы мы дали тебе возможность защищать себя. В самых разных смыслах.

Он повернулся к Лилит, желая найти у нее подтверждение этим словам. Лилит кивнула.

— Я боюсь за тебя. Я хочу, чтобы тебя тоже наделили исключительными правами. Но Никани сказало, что это невозможно. Лично оно не может ничего для тебя сделать. Поэтому я попросила его… — Лилит замолчала, потом взглянула на Никани и снова перевела взгляд на Джозефа. — В общем, я просила его, чтобы оно дало тебе силу, дало шанс.

Джозеф ответил ей хмурым взглядом:

— Лилит, я невысок ростом, но я сильнее, чем кажусь с виду, сильнее, чем ты, может быть, думаешь. Я смогу постоять за себя.

— Я не говорила по-английски потому, что не хотела услышать от тебя то, что ты только что сказал. Ты обманываешь себя, Джозеф. Ни ты, ни кто другой в этом зале не смогут за себя постоять, потому что возможна такая ситуация, в котором даже самый сильный человек окажется беспомощным. Но я думала, что если он даст твоему телу умение и способность выживать, то у тебя может появиться верный шанс.

— Покажи ему свою руку, — приказало Никани.

Она помедлила, страшась того, что после этого Джозеф будет смотреть на нее даже не как на получужака, а как на чужака совершенного — очень вероятно, что так и будет. Но теперь, когда Никани сказало о ее руках, когда к ее рукам было привлечено такое пристальное внимание, она уже не могла больше скрываться. Она подняла свой кулак (совершенно целый и без следов ссадин и синяков) и показала его Джозефу.

Минуту он рассматривал ее руку, потом взял ее другую руку и тоже рассмотрел, словно для того чтобы убедиться, что она не ошиблась.

— Что это означает? — спросил он. — Они дали твоему телу способность излечиваться почти мгновенно?

— Да.

— А какие-нибудь другие способности?

— Мне дали силу, гораздо больше той, какой я обладала раньше — а раньше я считалась довольно сильной женщиной, — и кроме того, меня научили выращивать стены и управлять растениями долгого сна. Вот и все.

Джозеф повернулся к Никани.

— И как вы это сделали?

Никани пошелестело своими щупальцами.

— Для того чтобы она смогла управлять стенами, мы немного изменили химию ее тела. Для того чтобы наделить ее силой, я просто повысило эффективность отдачи от того, что она и без того имела. Ваши предки были гораздо сильнее вас — это в особенно большой степени относится к вашим предкам не-людям. У вас огромный потенциал, вам только нужно научиться им пользоваться.

— Каким же образом?

— А каким образом вам удается координировать одновременное движение пальцев руки? Я оолой, рожденный специально для того чтобы работать с людьми. Я способен помочь вам овладеть всем, на что способны ваши тела. Совершенные мной в Лилит химические изменения привели к тому, что ее мышечная ткань стала во много раз более эффективной, чем была до сих пор. Ее мышцы налились силой. Кроме того, мной были произведены в ней мельчайшие генетические изменения. До сих пор я ничего не прибавляло и не убавляло, просто поднимало на поверхность то, что до сих пор было скрыто и дремало. Теперь она настолько же быстра и сильна, насколько быстры и сильны были ее ближайшие предки.

Никани замолчало, вероятно заметив, как Джозеф посмотрел на Лилит.

— Изменения, которые я сделало, не затронули ее генетической структуры, — добавило оно.

— Но ты говоришь, что меняло ее гены! — воскликнул Джозеф.

— Только клеток тела. К половым клеткам это не относится.

— Но если вы клонируете ее…

— Я не собираюсь ее клонировать.

Наступила продолжительная пауза. Джозеф посмотрел на Никани, потом надолго остановился взглядом на Лилит. Почувствовав, что больше не может выносить его взгляда, она наконец заговорила.

— Если ты хочешь выйти и присоединиться к остальным, я открою тебе дверь, — сказала она.

— Значит, вот какого ты обо мне мнения? — спросил он.

— Да, я этого боюсь, — прошептала она.

— Ты могла отказаться от того, что они сделали с тобой? Могла ты это предотвратить?

— Могла, но даже не пыталась.

Лилит с трудом сглотнула.

— Оанкали выбрали меня для этой работы, и им было все равно, что я об этом думаю. Я сказала им, что с таким же успехом они могут убить меня своей собственной рукой. Но и это не остановило их. Поэтому когда Никани и его семья предложили мне то, что могли сделать для меня, я даже не думала о том, отказываться от их предложения или нет. Я приняла их дар с готовностью.

Подумав немного, он кивнул.

— Я могу дать тебе кое-что из того, что дало ей, — сказало Никани. — Я не сделаю тебя сильнее, но могу наделить твое тело способностью к исцелению, способность оправиться от ран, настолько тяжелых, что прежде они могли убить тебя. Ты хочешь, чтобы я изменил тебя таким образом?

— Ты предлагаешь мне это для того чтобы у меня был шанс?

— Да.

— Эти изменения, которые произойдут во мне, они останутся навсегда?

— Да, если только ты не попросишь изменить тебя обратно, чтобы вернуться к тому состоянию, в котором ты прежде находился.

— А побочные эффекты?

— Только в психологическом плане.

Джозеф нахмурился.

— Что ты имеешь в виду под психо… И поэтому не даешь мне силу?

— Да.

— Но ты доверяешь… Лилит?

— Ее Пробудили несколько лет назад, и все это время она прожила с моей семьей. Мы очень хорошо узнали ее. А кроме того, мы наблюдаем за ней постоянно.

Через секунду Джозеф взял Лилит за руку.

— Понимаешь теперь? — спросил он ее мягко. — Понимаешь теперь, почему они выбрали тебя — того, кто отчаянно не желал ответственности, кто никогда не хотел вести за собой людей, обычную женщину?

Тихая уверенность его голоса сначала испугала, а потом рассердила ее.

— Понимаю ли я в чем дело? Да, конечно. У меня, Джо, было достаточно времени для того чтобы подумать.

Похоже, до него стало доходить, что он только что сказал.

— Да, я представляю; хотя не похоже, чтобы от этого понимания было много толку.

Никани рассматривало то одного, то другого. Потом сосредоточило внимание на Джозефе.

— Так ты хочешь, чтобы я изменило тебя?

Джозеф отпустил руку Лилит.

— Каким образом это произойдет? Операция? Переливание крови или пересадка костного мозга?

— Все произойдет во сне. Когда ты снова проснешься, твое тело уже будет изменено. Ты не почувствуешь ни боли, ни каких-либо других неприятных ощущений, никакого хирургического вмешательства в обычном смысле этого слова не будет.

— Так каким же образом ты это сделаешь?

— Вот мои инструменты.

Никани вытянуло вперед свои чувственные руки.

— При помощи этих рук я изучу тебя, потом произведу необходимые коррекции. Мое тело и твое вместе произведут необходимые для тебя субстанции.

Джозеф видимо содрогнулся.

— Мне кажется… мне кажется, если оно прикоснется ко мне, я не выдержу.

Лилит взглянула на него, и он ответил ей взглядом.

— В самом начале я несколько дней провела с одним из них в своей одиночной камере. И только через несколько дней я смогла заставить себя дотронуться до него, — сказала она. — Бывали дни… хотя по правде сказать, вспоминая сейчас, что я тогда испытывала, я готова пройти через любые другие муки.

Джозеф придвинулся к ней вплотную, словно желая защитить. Ему проще было защитить и утешить кого-нибудь, чем просить о защите самому. Но теперь ясно чувствовалось, что ему необходимо было и то и другое.

— И сколько ты еще намерено здесь оставаться? — потребовал он ответа от Никани.

— Сейчас я ухожу. Но я еще вернусь. В следующий раз, когда мы увидимся, надеюсь, что ты испугаешься меня гораздо меньше.

Никани сделало паузу.

— Пройдет время, и ты сможешь прикоснуться ко мне. Потому что прежде, чем я изменю твое тело, ты должен продемонстрировать мне, что способен на это.

— Я не знаю. Сейчас не знаю. В таком случае я, возможно, откажусь от твоих услуг. Или, лучше сказать, вообще откажусь от твоего предложения. Я не понимаю, что представляют собой эти твои щупальца.

— Выражаясь вашим языком, это чувствительные руки. Хотя на самом деле это больше чем руки — гораздо больше — но в рамках обычного общения этот термин весьма удобный.

Никани перевело внимание на Лилит и заговорило на оанкали.

— Как ты думаешь, если я продемонстрирую ему кое-что, это поможет ему понять?

— Боюсь, что в первую очередь он испытает отвращение, — ответила она.

— Он необычный человек. Думаю, он способен на такое, что удивит и тебя и меня.

— Я хорошо его знаю.

— Тебе нужно больше доверять мне. Я очень хорошо его изучило в свое время.

— Нет! Предоставь мне тут решать.

Поднявшись, Никани картинно изогнуло свое тело. Когда стало ясно, что оолой собирается уходить, Лилит едва ли не испытала облегчение. Но вдруг, одним плавным и необычайно быстрым движением, Никани выбросило в ее сторону одну из своих чувственных рук, которой оплело ее вокруг шеи, несильно, но плотно, наподобие крепко завязанного чудного вида шарфа. Подобное происходило в прошлом множество раз, Лилит привыкла к этому и потому сейчас не испугалась. Ее первой реакцией была мысль успокоить Джозефа и раздражение от неожиданности выходки Никани.

Джозеф остался стоять неподвижно, как в землю вросший. Лилит находилась между ним и Никани.

— Все в порядке, — тихо сказала она Джозефу. — Просто оно хотело, чтобы ты увидел. Это все, что вам понадобится, чтобы установить контакт.

Джозеф стоял и переводил взгляд с чувственной руки Никани, обвившей шею Лилит, на его другую чувственную руку, свободную, потом опять на руку на шее Лилит, и все это молча. Не прошло и пяти секунд, как он поднял руку и протянул ее к руке Никани на шее Лилит. Рука задрожала, отдернулась назад, потом снова двинулась вперед. Помедлив всего какой-то миг, он прикоснулся к прохладной и твердой плоти чувственной руки. Пальцы Джозефа замерли на роговом кончике руки Никани, которая, неожиданно изогнувшись, петлей захватила его запястье.

Лилит оказалась свободной, она больше не была их посредником. По лбу напряженного как струна Джозефа катились капли пота, пальцы руки, кисть которой обхватывал конец чувственной руки Никани, несильно, так чтобы не вызвать боль, но и так чтобы Джозеф не вырвался, были скрючены как когти. Издав звук, который мог быть началом крика, Джозеф потерял сознание и рухнул на пол.

Лилит метнулась к упавшему, но Никани опередило ее — оно успело подхватить Джозефа налету. Тот не отреагировал никак. Он был в обмороке. Она не сказала ничего до тех пор, пока не уложила, вместе с Никани, Джозефа на кровать. Потом схватила Никани за плечи и рывком повернула его к себе.

— Зачем нужно было доводить его до такого состояния? — выкрикнула она. — Он прикоснулся к тебе — неужели это было недостаточно? Я отвечаю за благополучие этих людей? Почему ты не предоставил заниматься с ним мне?

— Ты слышала хотя бы об одном случае, — спросило ее оно, — чтобы человек в ясном уме, не под влиянием препаратов или подобного, прикоснулся к одному из нас в первый же день встречи? Кто-то дотрагивался до нас по чистой случайности в первый или во второй день, но никто из вас не проделывал это намеренно. Я говорило тебе, что он необычный экземпляр.

— Я хочу, чтобы вы оставили его в покое!

Никани расстегнуло куртку Джозефа и принялось стягивать ее с него.

— Я делаю это потому, что в вашей группе уже есть двое мужчин, которые настроены категорически против Джозефа и пытаются настроить против него и других. Один из мужчин считает Джозефа тем, что называется «пидор», другому не нравится разрез его глаз. На самом деле и того и другого раздражает то, что он подружился с тобой. Им не нравится, что у тебя есть друзья. Они предпочли бы, чтобы ты осталась в одиночестве. Твоему другу необходимо получить умение защищаться, и я сделаю это сейчас же.

Лилит испуганно выслушивала тираду Никани. Джозеф говорил, что опасность угрожает ей. Знал ли он о том, что и его благополучие находится под угрозой?

Освободив Джозефа от крутки, Никани прилегло с ним рядом. Обернув одну чувственную руку вокруг шеи Джозефа, а другую вокруг его талии, оно притянуло его безвольное тело ближе к себе.

— Ты специально лишило его сознания, или он упал в обморок сам? — спросила она и сразу же задумалась, почему это так ее интересует.

— Взяв его за кисть, я ввело ему снотворное. Но на самом деле он был близок к нервному срыву и вполне мог потерять сознание и сам. Таким образом я дал ему возможность, очнувшись, излить раздражение за то, что я усыпило его, одновременно избавив от стыда за то, что он мог продемонстрировать свою слабость у тебя на глазах.

Лилит кивнула.

— Благодарю тебя.

— Кто такой «пидор»? — спросило оно.

Она объяснила ему.

— Но он не относится к числу таких людей, и они знают это. Они знают, что он спит с тобой.

— Да, это так. Но у них так же есть подобные сомнения и на мой счет, я слышала.

— Никто из них не верит своим словам.

— И тем не менее.

— Веди их за собой, Лилит — только так ты сможешь быть им полезной. Помоги нам, потому что мы так же, как и ты, хотим, чтобы как можно больше из их числа вернулось обратно на Землю.

Она смотрела на Никани целую минуту, чувствуя на душе только страх и пустоту. В его голосе слышалась откровенность, хотя и не в этом сейчас было дело. Как она может стать лидером людей, которые видят в ней сообщника своих тюремщиков? На определенной ступени лидеру приходится доверять им свою жизнь. Но все, что до сих пор она делала у них на глазах, лишь подтверждало правоту ее слов, ставило под сомнение не только вероятность того, что эти люди захотят идти за ней, но и вообще их веру в то, что она является таким же, как они, человеком.

Она уселась по-турецки на пол и первую минуту просто смотрела в пустоту, но постепенно ее взгляд сосредоточился на кровати, где Никани держал в объятиях Джозефа. И тот и другой не двигались с места, хотя ее слух улавливал отчетливое дыхание Джозефа. Потом он протяжно и глубоко вздохнул. Неужели он приходит в себя? Значит, он уже получил урок, который в конце концов преподают людям все взрослые оолой? Слишком многое ему пришлось испытать за один день.

— Лилит?

Она вскочила на ноги. Ее звали и Никани и Джозеф одновременно, хотя было ясно, что только Никани сохраняло достаточно ясного разума, чтобы сознательно обращаться к ней. Но Джозеф, усыпленный и нервные связи которого были в большой степени связаны с оолой, в результате чего все, что бы ни происходило вокруг него, было словно скрыто пеленой, в том числе и то, что говорило или делало Никани, тоже говорил. Никани не обращало на это никакого внимания.

— Я изменило его и немного увеличило его силу, поэтому ты должна будешь посоветовать ему налечь на гимнастику, чтобы быстрее развить свои возможности. Теперь труднее будет причинить ему вред, его раны будут быстрее заживать, у него появится больше шансов выжить, в том числе он сможет пережить теперь многие раны, от которых мог погибнуть раньше.

Сам не осознавая того, Джозеф повторял в унисон то, что говорило Никани.

— Прекрати это! — выкрикнула Лилит.

Никани разъединило нервные связи с Джозефом.

— Приляг сюда с нами, — сказало оно, и Джозеф уже не вторил ему. — Почему бы тебе не побыть с твоим другом?

Лилит подумала, что на свете не может быть ничего более соблазнительного, чем оолой, говорящее вот так, особым тоном, о вещах также особого рода. Четко осознавая свои действия и уже не управляя собой, она поднялась и шагнула к кровати. Потом остановилась, глядя на пару — человек и оолой. Дыхание Джозефа теперь напоминало тихое похрапывание и он, похоже, преспокойно спал, прижавшись к Никани, точно так же, как спал по утрам, когда Лилит просыпалась раньше и подолгу рассматривала его спящего. Она не могла противиться приглашению Никани — и не стала бы утверждать, что способна на это, ни перед самой собой, ни перед кем-то другим — да и не хотела противиться. Никани и Джозеф сейчас означали для нее такую высочайшую степень единения, на которую не был способен никто из людей. Никани тоже это знало и тоже желало этого. Быть может именно по этой причине с оанкали остался Поль Титус, подумала она. Блаженство заставило Поля забыть о покинутой Земле и погибших родственниках.

Сжав кулаки, она сделала шаг назад.

— Мне это не поможет, — ответила она. — Когда тебя не будет рядом, от этого будет только хуже.

Сняв одну из чувственных рук с талии Джозефа, Никани протянуло ее к Лилит.

Она стояла неподвижно еще несколько секунд, доказывая самой себе, что все еще может контролировать свои действия. Потом, сорвав с себя куртку, она обхватила этот уродливый хобот, орган, немедленно обвившийся вокруг ее талии и потянувший ее в кровать. Она послушно улеглась. Никани оказалось между ней и Джозефом, она плотно прижалась к нему, к первому оолой, лежащему между ней и другим человеком. В первое мгновение она испугалось этой мысли. Если подобное повторится, то она рискует забеременеть нечеловеческим ребенком. Этого не случится сегодня, когда Никани нужно, чтобы она закончила для него другую работу, но когда-нибудь в будущем, вполне возможно. Как только Никани возьмет ее нервную систему под контроль, оно сможет делать с ней все, что захочет.

Она почувствовала, как оолой рядом с ней задрожало, и поняла, что оно проникло в ее нервные связи.

7

Она не теряла сознания. Никани решило испытать все ощущения в самом что ни на есть чистом их виде. Оно не хотело обманываться. Джозеф тоже находился в сознании, хотя его тело полностью держало под своим контролем Никани, успокоившее его и нейтрализовавшее страх посредством прямого воздействия на сознание. Подняв свободную руку, Лилит протянула ее через тело Никани и дотронулась до холодной руки Джозефа, показавшейся ей безжизненной.

— Нет, — тихо проговорило Никани прямо в ее ухо или может быть оно напрямую стимулировало ее слуховой нерв — в состоянии подобной близости оно было вполне способно на такие вещи, могло стимулировать любые ее органы чувств, в любой их комбинации, вызывая желаемые галлюцинации, совершенно реалистические.

— Только через посредство меня, — настойчиво сказало оно ей.

Руку Лилит укололи десятки игл. Она отпустила руку Джозефа и немедленно ощутила его присутствие в виде легкого и теплого покрывала покоя и безопасности, полноты и надежности. Она понятия не имела, что ощущала в тот момент — то ли выражение чувств Джозефа, созданных Никани, то ли действительную передачу ощущений Джозефа, то ли мастерскую комбинацию того и другого, правды и аппроксимации, или просто чистой воды фикцию.

И что испытывал Джозеф от ее соседства?

Ее казалось, что она была с ним всегда. Ощущение было сплошным, отсутствовало впечатление переключающихся тумблеров, или «времени одиночества», противопоставимого «времени вместе». Он всегда был здесь, он был частью ее, неотъемлемой частью.

Никани сосредоточило свое внимание на их влечении друг к другу, на их соединении. Оно не оставило Лилит никаких других ощущений. Да и само оно, казалось, словно бы испарилось. Она чувствовала рядом с собой только Джозефа, отчетливо понимая, что тот осознает присутствие только ее одной.

Их удовольствие от соединения друг с другом внезапно воспламенилось и стало гореть ровным и устойчивым светом. Они двигались вместе, пребывая на невиданном уровне возбуждения, освобожденные от любых уз, абсолютно синхронизированные друг с другом, горящие, чувством, словно свечи, растворенные друг в друге. Их движение представлялось направленным вертикально вверх. Потом, через неопределенно долгое время, они принялись медленно опускаться вниз, медленно и постепенно, наслаждаясь каждым мгновением пребывания вместе.

Полдень, вечер, сумерки, тьма, ночь.

Горло саднило. Первым ощущением, после того как она поняла, что существует сама по себе, была боль — словно она долгое время без перерыва кричала, кого-то звала. Она с усилием сглотнула, поморщилась от боли и поднесла руку к горлу, но чувственная рука Никани была уже там, оно опять опередило ее и отстранило ее ладонь. Оолой положило чувственную руку на ее горло. Она почувствовала, как обнаженная чувственная рука Никани коснулась ее горла, как вытянулись чувственные пальцы. Потом скорее не почувствовала, а поняла, как субстанция пальцев Никани проникла в плоть ее горла и еще через мгновение неприятные ощущения из ее горла ушли.

— Ты вскрикнула несколько раз, отсюда и эти неприятные ощущения в горле, — сказало оно ей. — Кроме этого, все прошло хорошо.

— Зачем ты сделало это со мной? — спросила она у него.

— Ты поразила меня. До сих пор ты никогда не кричала при мне.

Она почувствовала, как рука Никани отпустила ее горло и принялась поглаживать ее.

— Какая часть из того, что я чувствовала, принадлежала Джозефу, а какая мне? — спросила она. — И сколько из этого ты создало само?

— Я ничего не создавало искусственно, — ответило оно. — И я почти ничего не брало от него. У вас обоих предостаточно своих собственных ощущений, сохраненных в вашей памяти.

— Но ничего подобного я раньше не испытывала.

— Это была новая комбинация. Ощущения Джозефа смешались с твоими. В свою очередь он испытывал переживания и свои и твои. Я лишь брало то, что кипело в тебе и Джозефе, это был превосходный материал, ничего другого не требовалось. Всего и без того было… более чем достаточно.

Она оглянулась:

— А Джозеф?

— Он спит. Его сон очень глубок. И не я погрузил его в сон. Он очень устал. И тем не менее с ним все в порядке.

— Он чувствовал все то же… что чувствовала я?

— На сенсорном уровне — да. В плане мыслительного, интеллектуального представления он создавал свою собственную интерпретацию, как и ты — свою.

— Не вижу тут ничего интеллектуального.

— Ты понимаешь, что я имею в виду.

— Наверно.

Она положила руку на грудь Никани, испытывая странное, смешанное со страхом извращенное удовольствие от того, как сжались его щупальца и как потом они разгладились под ее ладонью.

— Зачем ты это делаешь? — спросило оно.

— Тебе неприятно? — спросила она, останавливая свою руку.

— Совсем нет.

— Тогда позволь мне делать так. Для меня это внове, так что уж позволь мне.

— Мне нужно идти. Ты прими душ, потом пойди покорми своих людей. Своего друга тебе лучше оставить здесь — запри его в этой комнате. Когда он проснется, будь рядом с ним, и пусть ты будешь первой, кого он увидит, открыв глаза.

На глазах у Лилит Никани перебралось через нее, изгибая члены под самыми невероятными углами, потом опустилось на пол. Прежде чем Никани направилось к стене, Лилит поймала его руку. Головные щупальца Никани, слабо приподнявшись, направились к ней в немом вопросе.

— Как тебе он? — спросила она оолой. — Он понравился тебе?

Фокус щупалец быстро переместился к Джозефу.

— Ахайясу и Дайчаан теряются в догадках, — ответило оно. — Им казалось, что ты предпочтешь одного из тех больших черных парней, поскольку они твоей расы. Я же с самого начала знал, что ты предпочтешь Джозефа, потому что он очень похож на тебя.

— Вот как?

— Результаты его тестирования были очень близки к твоим, и не только я, но и многие другие обратили внимание на это. Джозеф не похож на тебя внешне, но внутренне он чрезвычайно напоминает тебя.

— Если он… — она с трудом могла заставить себя воплотить свои мысли в слова. — Если он узнает, что то, что случилось с ним, произошло с моей помощью, он может больше не захочет иметь дело со мной.

— Он может быть раздражен, испуган и ждать с нетерпением следующей встречи с тобой и мной — при этом быть готовым на все, чтобы следующего раза не случилось. Я же говорило тебе, я отлично его знаю.

— И откуда ты его так хорошо узнало? Может быть ты уже проделывало это с ним раньше?

Щупальца на теле и голове Никани повисли и разгладились настолько, что даже со своими чувственными руками оно стало напоминать худощавого, безволосого человека неопределенного пола.

— Джозеф был предметом одного из моих первых действий в качестве взрослого оолой, — ответило оно. — К тому времени я уже очень хорошо тебя узнало и имело намерение подыскать кого-нибудь для тебя. Но не нового Поля Титуса, а кого-то, кто понравится тебе. Кого-то, кому понравишься ты. Я изучило памятные записи тысяч мужчин-землян. Джозеф мог бы сам стать отцом большой общины, его вполне можно было бы этому научить, и когда я спросило мнение других оолой, они согласились, что вы двое как нельзя лучше подойдете друг к другу.

— Значит это ты… ты выбрало его для меня?

— Я свело вас вместе, поставило друг перед другом. А выбор свой вы сделали сами.

Заставив стену открыться, Никани исчезло.

8

Когда Лилит вышла наружу и позвала всех есть, люди собирались вокруг медленно и враждебно, молчаливо и словно бы нехотя. Многие уже ждали ее появления возле обычного места раздачи пищи, голодные, раздраженные и насупленные, нетерпеливые. Лилит старалась не обращать внимания на их злобное ворчание.

— Время еды давно прошло, — со значением проговорил Питер Ван Верден, стоя у нее за спиной и наблюдая за тем, как она открывает кладовые, откуда люди немедленно стали доставать еду. Питер распускал сплетни о том, что она, Лилит, не человек, и она отлично знала это.

— Она там путалась со своим дружком, — поддала жару Джин Пелерин. — Конечно, ей было не до нас.

Обернувшись, Лилит внимательно посмотрела в лицо Джин, успев разглядеть ее синяки и разбитые губы, прежде чем та поспешила отвернуться.

От этих жди неприятностей. Сколько среди них еще недовольных, пока еще придерживающих язык, потенциальных недругов. Как скоро они проявят себя?

— Завтра я собираюсь Пробудить десять человек, — объявила она, прежде чем все успели разойтись. — Я хочу, чтобы вы все мне помогли, занялись с новичками, все равно, кто как хочет — можно парами, можно один на один, индивидуально.

Лилит двинулась вдоль кладовых с едой, автоматически проводя пальцами по стене, отдавая ей сигнал не закрываться, потому как не все еще выбрали все, что им хотелось. Все давно уже привыкли к этому, даже новички из последних Пробужденных. Ворчал только один Габриэль Ринальди:

— Зачем ты все время делаешь это, Лилит? Почему бы тебе не оставить кладовые открытыми на все время?

— Я не могу это сделать, — ответила она. — Кладовые так устроены, что сами собой закрываются через три минуты, и после этого, для того чтобы открыть их, я снова должна прикоснуться к стене.

Остановившись у последней кладовой, она взяла с полки глубокую тарелку с острой горячей бобовой похлебкой, после чего стена сразу же закрылась. До тех пор, пока стена не закроется, в кладовых не появится новой еды. Поставив бобы около стены, она решила, что съест их позже. Вокруг все уже закусывали — люди сидели прямо на полу и ели из съедобных тарелок. Совместная трапеза действовала умиротворяюще и успокоительно — в теперешней ситуации даже эта малость покоя была бесценна. Люди рассаживались группами и разговаривали между собой. Лилит выбирала для себя фрукты, когда из ближайшей к ней группы раздался голос Питера. С ним вместе сидели Курт Лоэр, Джин и Селена Иверс.

— Если вы спросите меня, то я скажу, что стены эти ведут себя таким образом для того, чтобы отвлекать нас от мысли о том, как и что мы могли бы вытрясти из нашей тюремщицы.

Лилит немного помолчала, выжидая, не подаст ли кто-нибудь голос в ее защиту. Никто ничего не сказал, более того, постепенно разговоры утихли со всех сторон.

Глубоко вздохнув, она шагнула и остановилась возле группы Питера.

— Глупо думать, что в мире все постоянно, — проговорила она тихо. — Может быть тебе, Питер, удастся настроить здесь всех против меня. Это, конечно же, будет означать мое поражение.

Немного повысив голос, она заговорила так, чтобы дальнейшее услышали все.

— Кроме того, это будет означать, что все вы, здесь присутствующие, будете усыплены снова и окажетесь в растениях долгого сна, после чего будете разделены и опять вынуждены пройти через все это, но уже с другими людьми.

Лилит помолчала немного.

— Если это то, что ты хочешь — чтобы нашу группу расформировали, чтобы каждый из нас начал все снова среди чужих людей с самого начала, и так до тех пор, пока не завершит то, чего от нас добиваются, что ж, воля твоя. Возможности тут у тебя безграничные.

Взяв свою еду, она присела к Тэйт, Габриэлю и Леа.

— Неплохо, — похвалила ее Тэйт, после того как все снова взялись за еду и разговоры вокруг опять возобновились. — Отличное предупреждение для всех. Смысл донесен прекрасно.

— А по-моему, не сработает, — отрезала Леа. — Эти люди и так почти не знают друг друга. Что им до того, что придется снова что-то начинать?

— Думаю, им не все равно, — отозвался Габриэль. Даже сейчас, когда нижнюю часть его лица скрывала иссиня-черная бородка, он был самым красивым из мужчин здесь, да и вообще, может быть, из всех, кого Лилит когда-либо приходилось видеть. Добившись расположения Тэйт, с тех пор он спал исключительно с ней. Лилит Габриэль почти что нравился, хотя она чувствовала, что ей он доверяет не до конца. Она чувствовала это в его пытливых взглядах, которые он иногда бросал на нее украдкой. И тем не менее по сию пору он неизменно выступал на ее стороне, всегда откровенно высказывая свое мнение по всем вопросам.

— Многие из присутствующих здесь уже нашли себе любовников или любовниц, друзей, короче говоря, межличностные связи установлены, — сказал он Леа. — Вспомни, что у них было до сих пор — война, хаос, семьи и друзья погибли. Оставалось только одиночество. Клетка-одиночка и дерьмо вместо еды. Нет, не говори — многим из них их теперешнее положение небезразлично. Подумай хотя бы о себе.

С горящим гневом лицом Леа повернулась к нему, уже готовая к спору, к крику, но улыбка симпатяги Габриэля, казалось, обезоружила ее. Леа печально вздохнула и согласно кивнула. В течение нескольких секунд казалось, что она вот-вот заплачет.

— Сколько раз, по-вашему, можно терять все и снова находить в себе силы начинать заново? — пробормотала Тэйт.

Столько раз, сколько нужно, обреченно подумала про себя Лилит. Столько раз, сколько считает это необходимым сделать человеческий страх, упрямство, подозрительность. Оанкали были настолько же полны терпения, насколько хранила его в себе дожидающаяся своих людей Земля.

Внезапно она ощутила на себе взгляд Габриэля.

— Ты расстроилась потому, что они не желают проявить разум? — спросил ее он.

Она кивнула.

— Лично мне кажется, что они склонны верить тебе. Причем все без исключения, в том числе и Ван Верден и Джин.

— Я знаю. Они снова поверили мне, но это недолго продлится. Вскоре снова кто-нибудь из них решит, что уловил меня на лжи или что меня саму обманывают.

— Ты так уверена в этом? — спросила Тэйт.

— Да, я уверена, что так и будет, — с горечью в голосе проговорила Лилит. — В конце концов это проявится, и хорошо если обойдется малыми жертвами.

— Но к тому времени…

— Что случится к тому времени, я не могу знать, — отрезала Лилит. — Наши спасители, наши хозяева — инопланетяне. И мы находимся на борту их корабля. Я повидала и поняла здесь немало — я побывала даже в невесомости — и полностью убеждена в том, что мы находимся в космосе на борту инопланетного корабля. Наши хозяева обладают способностью манипулировать генами, ДНК, причем проделывают это так же естественно, как мы обращаемся с ручкой или карандашом. И мы в их руках. Вот и все, что я знаю. И об этом я говорила вам уже давно. И если большинство из нас будут вести себя так, словно то, что я сказала, сплошное надувательство, то нам еще повезет, если нас просто снова усыпят, а потом расформируют по разным группам.

Глядя на эти три пары глаз, неотрывно глядящих на нее, она выдавила из себя слабую улыбку.

— Все, конец тоста, — сказала она. — Давайте есть. Мне нужно еще отнести что-нибудь для Джозефа.

— А почему он не вышел к обеду с тобой? — поинтересовалась Тэйт.

— С ним все в порядке, он отдыхает, — ответила Лилит.

— Дорогая, я бы тоже не возражал, если бы ты хоть иногда приносила мне завтрак в постель, — сказал Тэйт Габриэль, когда Лилит встала и двинулась к кладовым.

— И не надейся! — засмеялась Тэйт.

Набирая еды для Джозефа, Лилит улыбалась. Она была готова к тому, что многие из Пробужденных не поверят ее рассказу, будут относиться к ней враждебно, не доверять ей. Но будут и другие, с кем она сможет перекинуться словом, с кем сможет расслабиться. Оставалось только надеяться, что она сможет удержать скептиков от насильственных действий.

9

Когда она вошла в свою комнату, Джозеф еще спал. Ни о каком разговоре или еде не могло быть и речи. Увидев, что он еще погружен в сон, она присела рядом с ним на кровать, чтобы ждать. Потом, решив не будить его, закрыла входные стены и прилегла рядом с ним, уснула и спала до тех пор, пока его движение не разбудило ее. Поднявшись, она села, глядя на Джозефа, обеспокоенная, но не ощущающая исходящей от него враждебности. С облегчением она поняла, что ее присутствие не противно ему.

Сейчас он разбирается в своих ощущениях, сортирует свои чувства, подумала она. Он пытается понять, что с ним произошло.

Она разломила фрукты и положила несколько ломтиков между ними. Она заговорила с ним, хотя знала, что он не ответит:

— Это была нейросенсорная иллюзия. Никани напрямую стимулировал твои нервные окончания, только и всего, ведь мы, существа разумные, обладаем способностью моделировать впечатления по собственному опыту, сохраненному в памяти. На физическом уровне Никани чувствовало то же, что и мы. Оно не умеет читать наши мысли. Оно не способно просто так причинить нам вред — в этом случае ему придется пережить те же самые мучения, что и нам.

Лилит помолчала.

— Никани сказало, что немного увеличило твою силу. Поначалу тебе следует проявлять осторожность и уделить внимание физическим нагрузкам. С сегодняшнего дня тебя непросто будет ранить. И если что-то вдруг случится, ты оправишься быстрее, так же, как я.

Джозеф лежал молча, не отвечая и не глядя на нее, но она знала, что он все слышит. Вид у него был далеко не отсутствующий.

Она продолжала сидеть рядом с ним, испытывая смущение, но одновременно и покой, то и дело отщипывая по кусочку от фруктов. Через некоторое время она снова прилегла, спустив ноги на пол, вытянувшись поперек кровати. Ее движение привлекло его внимание.

Повернувшись к ней, он уставился на нее так, словно перед этим забыл о том, что в комнате находится еще и она.

— Тебе пора вставать, — сказал он ей. — Светает, скоро утро.

— Поговори со мной, — попросила она.

Он сильно потер лоб.

— Значит, все это было не по-настоящему? Все — не по-настоящему?

— Мы даже не прикоснулись друг к другу.

Он схватил ее руку и стиснул в своей.

— Значит, это оно… сделало все это.

— Нейронная стимуляция.

— Каким образом?

— Оанкали умеют напрямую подключаться к человеческой нервной системе. В этом плане они очень здорово впереди нас, чрезвычайно развиты в плане контроля нервных связей, гораздо чувствительнее нас, и прочее. Все, что нам кажется быстрым, легким и мимолетным ощущением, для них несет гораздо больший объем информации, физической и духовной, и чувствительность их простирается далеко за пределы нашей. Прежде чем мы почувствуем нечто, они уже далеко углубятся в соответствующее переживание. Благодаря этому они могут предотвращать любое болевое ощущение прежде, чем мы ощутим его.

— И ты уже проделывала такое с ними прежде?

Лилит кивнула.

— С другим мужчиной?

— Нет, только с Никани и членами его семьи.

Внезапно резко поднявшись с кровати, он принялся мерить шагами комнату.

— Они не люди, — сказала она.

— Тогда каким же образом им удается?.. Их нервная система должна существенно отличаться от нашей. Каким образом им удается заставить меня чувствовать… то, что я чувствовал?

— Для этого им необходимо всего лишь верно выбирать электрохимические связи, которые необходимо стимулировать. Не могу сказать, что я тут много понимаю. Можно считать, что это подобно человеческому языку, сравнение будет, в нашем понимании, наиболее близким. Они знают наши тела гораздо лучше, чем их знаем мы.

— Как ты смогла заставить себя позволить им прикоснуться к тебе?

— Я хотела перемен. Мне нужна была сила, способность к быстрому исцелению…

Он остановился перед ней, глядя ей прямо в лицо.

— Вот как? И это все?

Она подняла на него глаза, увидев в них неверие и презрение, но оправдываться не захотела.

— Мне понравилось то, что я чувствовала при этом, — спокойно ответила она. — А тебе, разве тебе не понравилось?

— Если на то будет моя воля, я никогда больше не позволю этому существу прикоснуться ко мне.

Она не стала с ним спорить.

— Со мной в жизни ничего подобного никогда не происходило! — почти прокричал он.

Она вздрогнула, но опять ничего не сказала.

— Если бы эту штуку можно было бы разлить по бутылочкам, она наверняка произвела бы революцию, став самым популярным наркотиком на черном рынке.

— Сегодня утром я собираюсь Пробудить десятерых, — сказала она ему. — Ты мне поможешь?

— Значит, ты твердо это решила?

— Да, твердо.

Джозеф тяжело вздохнул.

— Тогда пойдем.

Сказав это, он не двинулся с места. Он по-прежнему стоял и смотрел на нее.

— Эта штука… она похожа на наркотик? — наконец спросил он.

— Хочешь узнать, не наркоманка ли я?

— Да.

— Не думаю. Мне хорошо с тобой. И мне не хочется, чтобы Никани проходило сюда.

— Я не желаю, чтобы оно появлялось здесь снова.

— Никани — оолой и, по-моему, ему наши желания безразличны.

— Не позволяй ему прикасаться к себе! Если оно предложит тебе выбирать, скажи, что не желаешь больше иметь с ним дела!

Такой категорический отказ от общества Никани несколько встревожил ее, воскресив отголоски воспоминаний о Поле Титусе. Если бы в Джозефе внезапно проявился Поль Титус, это бы стало для нее сильнейшим ударом.

— Никани не мужчина, Джозеф.

— Это неважно — по отношению к нам здесь нет никакой разницы!

— Как никакой разницы нет в любом традиционном самообмане! Мы должны узнать оанкали как можно лучше, во всем, и главное, в их нечеловеческих качествах — и поверь мне, последнего в оолой как раз-то больше всего.

Она встала, отчетливо понимая, что ни под каким видом не станет сейчас давать ему никаких обещаний, тех, что он так хочет от нее услышать, понимая при этом, что ее молчание он запомнит надолго. Заставив стену раствориться, она вышла из комнаты.

10

Еще десятеро новичков.

Для всех нашлось занятие — новичков всячески обухаживали, старались удержать их подальше от неприятностей и на все лады объясняли суть происходящего. Женщина, с которой занимался Питер, рассмеялась ему в лицо и назвала его психом, когда он сказал ей, что «существует возможность того, что наши хозяева являются инопланетянами».

Подзаботный Леа, худощавый блондин, лишь только открыв глаза, набросился на нее, повалили на пол и возможно, добился бы своего, окажись сам чуть покрупнее, а Леа — поменьше и послабее. Она сумела вырваться из рук блондина сама, а с дальнейшим ей помог Габриэль. Как ни странно, но она отнеслась к попытке изнасилования вполне терпимо. Была более удивлена, чем рассержена.

Как правило, ничего из того, что вновь пробужденные делали в первые минуты своего Пробуждения, в дальнейшем не вспоминалось и не воспринималось всерьез. Насильника Леа просто держали за руки до тех пор, пока он не прекратил вырываться, не затих и взгляд его не прояснился, пока он не стал обводить многочисленных присутствующих изумленными глазами и пока наконец не начал плакать.

Имя блондина было Врай Ордвэй, и уже через несколько дней после Пробуждения он сошелся с Леа и спал с ней с полного ее согласия.

Еще через два дня Питер Ван Верден и семеро его сообщников одновременно напали на Лилит, схватили ее и держали за руки до тех пор, пока Деррик Вольский выгребал из одной из кладовых бисквиты и пытался проломить заднюю стену. Он бился в стену до тех пор, пока наружная стена наконец не затянулась и не скрыла его.

Как только Лилит поняла, что задумал сделать Деррик, она прекратила вырываться. Не было нужды бороться и причинять кому-то боль — о Деррике позаботятся оанкали.

— Что он думал там найти? — спросила она Курта.

Курт тоже держал ее, хотя его подруга Селена в заговоре не принимала участия. Курт так и не отпустил ее руки.

Глядя Курту прямо в глаза, она стряхнула с себя остальных. Теперь, как только Деррик исчез, они уже не пытались удержать ее изо всех сил. Она знала, что если бы позволила себе сильно ударить кого-нибудь из них или причинить кому-то боль, они не стали бы после этого удерживать ее вообще. Она была слабее всех семерых мужчин вместе взятых, но определенно сильнее любых двоих из их числа. И быстрее любого из них. Осознание этого факта не принесло ей успокоения, как должно было бы.

— Что он собирался найти там? — повторила она свой вопрос.

Курт выпустил ее руку, которую она не стала у него вырывать:

— Он хотел разобраться, что там творится в действительности, — ответил он. — Ведь там наверняка должны быть какие-то люди, которые кладут в кладовые еду, вот мы и решили выяснить, кто они такие. Мы хотели увидеть их прежде, чем они к этому подготовятся — прежде чем успеют загримироваться под марсиан.

Лилит вздохнула. Она уже не раз пыталась объяснять всем, что кладовые наполняются продуктами автоматически. Похоже, в это тоже никто не поверил.

— Они не марсиане, — сказала она.

Курт скептически скривил рот в отдаленном подобии улыбки.

— Да, я так и знал с самого начала. Я в сказки не верю.

— Они прилетели из другой солнечной системы, — продолжила она. — Не знаю, из которой точно. Да это и не важно. Они отправились в путь настолько давно, что сегодня не знают, существует ли их звезда вообще.

Курт снова скривил рот и отвернулся.

— И что теперь будет? — спросил другой голос.

Оглянувшись, Лилит увидела Селену и вздохнула. Куда бы Курт не сунулся, Селена всегда держалась неподалеку. Лилит подобрала их друг к другу так же верно, как Никани подобрал ее и Джозефа.

— Я не знаю, — ответила она. — Оанкали не причинят ему вреда, но в том, что он вернется обратно, я не уверена.

К ней уже шел Джозеф, ужасно взволнованный. Кто-то уже успел заглянуть к нему в комнату и позвать его, рассказав, что происходит.

— Ничего страшного, — сказала ему она. — Деррик отправился на свою встречу с оанкали.

Видя его взволнованный взгляд, она в ответ пожала плечами.

— Еще можно надеяться на то, что они приведут — или скорее принесут — его обратно к нам. Они очень многотерпеливы, эти оанкали.

— Но это может положить начало панике! — прошептал он.

— Это не опасно. Потрясутся от страха и успокоятся. Но если это не придаст им ума и они продолжат делать глупости, то в конце концов сумеют себе навредить и я не смогу им в этом помешать.

Деррик так и не появился.

Само собой, никто не возражал, когда Лилит подошла к кладовым и открыла их, чтобы продемонстрировать, что внутри них нет задохнувшегося Деррика. Ей пришлось открыть все кладовые на той стене, сквозь которую пытался прорваться Деррик, потому что так просили остальные, неспособные определить на ровной и гладкой стене точное местоположение дверей. В самом начале Лилит поражалась своей способностью точно и с легкостью определять местоположение двери. Но как только она отыскала двери кладовых в первый раз, то запомнила их расположение относительно потолка и стен, правой и левой. Остальные люди, не обладающие ее способностями, находили подобное умение без труда ориентироваться в содержимом совершенно однообразных стен поразительным.

При том, что некоторые люди находили почти все в ней поразительным.

— Что случилось с Дерриком? — потребовала ответа Джин Пелерин.

— Он поступил глупо, — ответила ей Лилит. — А ты, пока он предавался своей глупости, помогала держать меня, и я не могла остановить его.

Подавшись немного назад, Джин повторила, уже почти крича:

— Что случилось с ним? Куда он подевался?

— Я не знаю.

— Ты врешь! — Джин уже визжала. — Что твои друзья сделали с ним? Они убили его?

— Что бы с ним не случилось, часть вины за это ложится на вас, — ответила Лилит. — Подумайте об этом и сделайте соответствующие выводы.

Говоря это, она оглядывалась по сторонам, видя вокруг лица державших ее, всех без исключения виновных, в которых ясно читалось одинаковое выражение — желание во всем и всегда винить ее, Лилит. Джин никогда бы не стала требовать от нее ответ наедине. Ей обязательно нужна была компания.

Отвернувшись, Лилит прошла в свою комнату. Она уже почти закрыла свою дверь, когда перед ней появились Джозеф и Тэйт. Через секунду рядом с ними появился Габриэль. Присев на край стола, он повернулся к ним и по очереди осмотрел их.

— Ты близка к проигрышу, — сказал он ей.

— Мы все близки к проигрышу, — парировала она. — Если я проиграю, то проиграют все.

— Значит, вот каковы условия того, зачем мы здесь?

— Именно.

— Хорошо. Для того мы к тебе сейчас и пришли.

— Если у вас есть предложения — я выслушаю их.

— Я предлагаю устроить им показательные выступления, шоу — таким образом ты сумеешь заработать себе больше союзников.

— Союзников? Мне нужны друзья.

— Послушай, по большому счету, мне все равно. Ты сказала, что эти парни инопланетяне. Отлично. Пусть они будут инопланетянами. Но на кой черт им нужно, чтобы все эти задницы без конца издевались над тобой, а под конец еще и убили тебя?

— Таковы были условия договора. Я надеялась, что они принесут или приведут Деррика обратно. Быть может это еще случится. Но внешний вид их устрашающий.

— Джо сказал, что ты разговариваешь с ними.

Обернувшись, она уставилась на Джозефа, пораженная его предательством.

— Ряды твоих врагов растут не по дням, а по часам, — пожал плечами тот. — Почему бы тебе тоже не обзавестись приверженцами?

Она взглянула на Тэйт, но та только улыбнулась.

— Это люди, там за стеной — сплошное дубье, быдло, — сказала она. — Окажись у них мозги, они бы закрыли рты и открыли пошире глаза и уши и постарались бы первым делом разобраться в том, что же действительно происходит.

— Именно на это я и надеялась, — ответила Лилит. — Я не верила, что это обязательно случится, но все-таки рассчитывала на успех.

— Эти люди испуганы и они ищут того, кто их спасет, — сказал Габриэль. — У них нет ни мотивов, ни логики, ни твоей надежды, Лилит, им нечего ждать чего-то определенного. Они ждут кого-нибудь, Моисея, который поведет их туда, где все для них снова станет понятным.

— Ван Верден не способен на это, — сказала Лилит.

— Конечно от него толка не будет. Но пока что многие там, снаружи, уверены в нем и готовы идти за ним. Очень скоро он начнет твердить всем и вся, что единственный способ выйти отсюда — это скрутить тебя и пытать до тех пор, пока ты не выдашь им все свои секреты. Они уверены, что ты отлично знаешь как отсюда выйти. И к тому времени когда выяснится, что ты ничего не знаешь, ты уже будешь мертва.

Неужели так действительно может случится? Габриэль даже не представляет, как нелегко ее убить, как тяжко придется ее палачам. Она и Джозеф способны продержаться гораздо дольше обычных людей. Она печально поглядела на Джозефа.

— Виктор Доминик, — сказал ей Джозеф. — А кроме того Леа и тот парень, с которым она сошлась, потом Беатрис Дуайр и…

— Потенциальные союзники? — спросила Лилит.

— Да, и чтобы завоевать их, нам следует поторопиться. Сегодня утром я видел, как один из ребят из кучки Ван Вердена болтал о чем-то с Беатрис.

— Симпатии к одной или другой стороне могут меняться в зависимости от того, кто с кем спит, — заметила Лилит.

— Ну и что! — выкрикнул Габриэль. — Что же, ты предлагаешь вообще никому не верить? Тогда сразу можно ставить на себе крест и ждать прихода банды Вердена сложа руки.

Лилит покачала головой.

— Я предвидела, что до этого когда-нибудь все равно дойдет. Но какая это глупость, согласитесь? Вроде: «Давайте поиграем в американцев и русских». Снова еще раз все с самого начала.

— Поговори с людьми, которых мы тебе назвали, — сказал Габриэль. — Пусть это будет не то шоу, которого они от тебя ждут. Но таким образом ты перепишешь сценарий, который тебя ожидает. Может быть еще успеешь что-то сделать.

Она мрачно на него посмотрела.

— Ты считаешь, что для этого действительно пришла пора?

— Дольше тянуть просто некуда, — ответил он.

11

Что касается оанкали, то они не захотели выступить в рядах союзников Лилит. Когда она, оставшись одна, закрылась в своей комнате и попыталась задать пустым стенам несколько вопросов, никто не появился и никто не ответил на ее призывы. Деррик тоже не появился. Лилит подозревала, что скорее всего он давно уже снова погружен в сон.

Ничего другого она и не ждала. У нее было две возможности — либо она организует людей в сплоченную группу, либо станет «козлом отпущения» для того, кто сделает все вместо нее и быстрее чем она. В случае критической ситуации Никани и члены его семейства попытаются спасти ее жизнь — конечно, если им покажется, что ее жизни угрожает неминуемая опасность.

У нее было только одно — сила и власть. По крайней мере так это могли называть люди, на глазах у которых она проделывала разные штуки, вроде открывания стен или воскрешения людей, лежащих в растениях долгого сна. Ничего подобного в активе у Питера Ван Вердена не значилось. После происшествия с Дерриком некоторые из его сторонников начали смотреть на него с сомнением, считая его виновным в исчезновении, а возможно и в гибели Деррика. К счастью для Лилит, Питер не был настолько напорист и харизматичен, чтобы спихнуть вину во всем на нее — хотя он и усердно старался это сделать.

Что он сумел сделать — так это изобразил Деррика героем, пожертвовавшим собой во имя остальных товарищей, отважным из отважных, кто, по крайней мере, хотя бы попытался что-то сделать. А что для нас до сих пор сделала Лилит, черт возьми? — сотрясал воздух он. Чем занимаются люди, главой которых она сама себя объявила? Сидят по целым дням на задницах, говорят и говорят без конца, дожидаясь, когда их хозяева наконец скажут им, что делать.

Те, кому по душе было действие, немедленно приняли сторону Питера. Люди вроде Леа и Врая, Тэйт и Габриэля, те, кто не считался со временем, терпеливо выжидал, собирал информацию и искал реального шанса для бегства, держались стороны Лилит.

Кроме того были люди вроде Беатрис Дуайр, боявшиеся всего на свете, неспособные на самостоятельные действия и потерявшие надежду. Эти люди тоже старались держаться поближе к Лилит в надежде на спокойную и мирную жизнь. Этим, как догадывалась Лилит, хотелось только одного — чтобы их оставили в покое. Того же самого хотело множество людей перед войной. И это было именно то, что никто не мог им дать, ни тогда, ни теперь.

Как бы там ни было, Лилит приняла в число своих союзников и этих людей тоже и, пробудив на следующий день еще десять человек, поручила заниматься с ними только своим доверенным людям. На долю сторонников Питера осталось только ерничать и насмехаться. Это было ошибкой. Новые пробужденные увидели в них в первую очередь источник возможных неприятностей.

Возможно именно из-за этого Питер решил провести в этот день свою очередную показательную выходку. Он потребовал для одного из своих сторонников женщину, а потом попытался забрать ее силой.

Женщина, Элисон Зиглер, вокруг которой разгорелся раздор, до сих пор не выбрала себе мужчину и входила в число сторонников Лилит. Когда Ван Верден и один из новичков, Грегори Себастер, сначала попытавшись заставить ее подчиниться угрозами, а потом силой поволокли в комнату Грегори, Элисон начала звать Лилит.

В это самое время Лилит находилась у себя. Заслышав крики, она нахмурилась и прислушалась. Что это — очередная драка?

Почувствовав тревогу, она устало отложила на кровать стопку досье, которые вновь и вновь тщательно просматривала в поисках возможных союзников. Она вышла как раз вовремя, чтобы застать происходящее в самом разгаре.

Двое мужчин держали вырывающуюся женщину за руки. На их пути, преграждая путь к комнатам, где сосредоточились друзья Питера, стояли сторонники Лилит, обойти которых не было никакой возможности.

Противостояние свершилось — исход мог оказаться самым трагическим.

— Какого дьявола она кочевряжится? — во всю глотку надрывалась Джин Пелерин. — Для кого эта чистюля себя бережет? Все давно нашли себе мужиков, а она, видишь ли, привередничает. Она давно уже тут фокусы вытворяет. Она должна с кем-нибудь спать.

— Я должна только одно — разобраться, где нахожусь, и понять как выбраться отсюда, — кричала в ответ Элисон. — Может ты и не против того, что у наших тюремщиков появится ребеночек, с которым они в волю позабавятся, но мне этого не нужно!

— У всех здесь есть пара! — ревел Курт, заглушая голосок Элисон. — На одного мужчину — одна женщина. И никто не может требовать для себя особого положения. От таких только и жди неприятностей.

— Неприятностей для кого? — раздался чей-то требовательный голос.

— И кто ты такой, чтобы навязывать нам какие-то обязанности? — выкрикнул кто-то еще.

— Что тебе нужно от нее! — крикнул Грегори, свободной рукой отталкивая какого-то человека от Элисон. — Иди к своей бабе!

В этот же момент Элисон укусила его. Грегори выругался и сильно ударил ее, точно и жестоко. Из носа у Элисон потекла кровь.

В тот же миг перед трио появилась Лилит.

— Прекратить, — закричала она. — Отпусти ее!

Но ее голос затерялся в гомоне других голосов.

— Черт возьми, да прекратите же!

Она закричала так, что сила собственного голоса поразила ее саму.

Люди рядом замерли, уставившись на нее, но находящиеся рядом с Элисон были слишком увлечены происходящим, чтобы обратить на Лилит внимания, до тех пор пока она не протиснулась к ним.

Слишком это было ей знакомо, слишком напоминало то, что делал и говорил Поль Титус.

Она оттолкнула нескольких человек, загораживающих ей Элисон, слишком взволнованная для того чтобы сожалеть о том, что они оказались у нее на пути. Двое из них немедленно схватили ее за руки. Она отшвырнула их в стороны, даже не успев разглядеть лица. Впервые ей было все равно, что произошло с ними. Дикари. Пещерные люди. Глупцы!

Она схватила руку Питера, когда тот попытался ударить ее. Она крепко сжала эту руку, вывернула и дернула на себя.

Громко вскрикнув, Питер упал на колени, немедленно отпустив Элисон, забыв о ней, забыв от боли обо всем на свете. В течение одной долгой секунды Лилит смотрела на него. Человеческие отбросы. Дрянь. Как она смогла так просчитаться, зачем она Пробудила его? И что ей теперь делать с ним?

Она отшвырнула Питера в сторону, ни мало не заботясь о том, что он на лету врезался в соседнюю стену.

Перед ней был второй из державших Лилит, Грегори Себастер. Рядом с ними стоял Курт, он тоже готов был к драке. Они отлично видели то, что произошло с Питером, но казалось, что они не верят своим глазам. Горящими яростью взглядами, они следили за тем, как Лилит идет на них.

Первым же ударом, в живот, она заставила Курта сложился пополам, потом ударила его сцепленными руками по затылку.

Отпустив Элисон, Грегори бросился на Лилит.

Она ударила его с ходу, сила удара подбросила его в воздух и, уже без сознания, он рухнул на пол.

Внезапно вокруг нее все стихло, все замолчали, только стонал Питер («Ох, моя рука! Господи, моя рука!»), да мычал Курт.

Повернувшись к людям Питера, Лилит молча обвела их взглядом, выискивая того, кто осмелится напасть первым, едва ли не желая, чтобы это произошло. Но вот уже пятеро из них были побеждены, а на Лилит не появилось и царапины. Даже ее сторонники отодвинулись от нее подальше.

— Насилия здесь не будет никогда, и не мечтайте, — ровным голосом проговорила она, потом подняла голос: — Здесь каждый — свободная личность. И тело каждого принадлежит только ему самому; ни у кого нет права претендовать на чужое тело. Здесь не будет никакого возвращения к каменному веку, никакого пещерного дерьма!

После этого она уже говорила нормальным голосом.

— Мы должны оставаться людьми. Мы должны относиться друг к другу по-человечески и по-человечески пройти через все. Любой, кто хочет чего-то попроще, сможет попытать свое счастье в джунглях на Земле. Там хватит места для того, чтобы сбежать куда глаза глядят и сколько угодно притворяться обезьяной.

Сказав так, она повернулась и направилась к своей комнате. Ее тело продолжало дрожать от еще кипевшего гнева и отчаяния. Ее руки тряслись, и она не желала, чтобы кто-то заметил эту дрожь. До сих пор она еще ни разу не была так близко к тому, чтобы потерять контроль над собой, к тому, что готова была убить человека.

Позади нее раздался тихий голос Джозефа, он назвал ее имя. Резко обернувшись, она сжала кулаки, готовая к схватке, но мгновенно расслабилась, узнав голос. Остановившись, она смотрела на него, страстно желая броситься к нему в объятия, но не давая себе воли. Что он теперь скажет, после того как она натворила тут такое?

— Знаешь, я конечно понимаю, что эти парни не заслужили твоего внимания, — сказал он, — но некоторым из них необходима помощь. У Питера сломана рука. Остальные… ты можешь попросить оанкали помочь им?

Она встревожено взглянула в сторону того кошмара, которому была творцом. Потом глубоко вздохнула и заставила дрожь в своих руках успокоиться. Потом тихо заговорила на оанкали.

— Кто меня сейчас видит, прошу прийти и осмотреть этих людей. Кто-то из них, похоже, тяжело ранен.

— Тяжелых ранений нет, — отозвался на оанкали же бестелесный голос. — Тот, что лежит на полу, оправится сам, без всякой помощи. Я веду постоянное наблюдение за ними сквозь пол.

— Что с тем, у которого сломана рука?

— О нем мы позаботимся. Как ты хочешь — оставить его?

— Да, хотя мне бы конечно хотелось, чтобы вы его забрали. Но делать нечего, пускай остается. Вас и без того уже считают убийцами Деррика.

— Мы погрузили Деррика в продолжительный сон.

— Я так и думала. А что мне теперь делать с Питером?

— Ничего. Пускай немного подумает о своем поведении.

— Ахайясу?

— Слушаю?

Лилит сделала еще один глубокий вдох.

— Знаешь, просто поразительно, до чего мне приятно слышать снова твой голос.

Ответа не последовало. Разговор был окончен.

— Что они сказали? — спросил Джозеф.

— Это была она, — ответила Лилит. — Она сказала, что на самом деле никто серьезно не ранен. Ночью оанкали позаботятся о Питере, а до тех пор у него будет время подумать о своей выходке.

— И что нам до тех пор с ним делать?

— Ничего.

— Я думал, что после этого они не станут говорить с тобой, — раздался полный любопытства и едва скрытого подозрения голос Габриэля. Он, Тэйт и несколько других людей подошли к ней и стали рядом. Когда она повернулась к ним, они торопливо отступили на шаг назад.

— Они разговаривают со мной только тогда, когда сами того хотят, — ответила она. — Сейчас критическая ситуация, и они решили, что поговорить самое время.

— Ты знаешь этого, кто с тобой сейчас говорил?

Она внимательно взглянула на Габриэля.

— Да, я знаю ее.

— Я так и думал. Я понял это по твоему тону и по выражению твоего лица… Как только она ответила, ты сразу же расслабилась, словно тебе улыбнулось счастье.

— Она знала, что я вовсе не стремилась к этой работе.

— Вы с ней подруги?

— Настолько, насколько возможно подружиться с представителем другой разумной расы.

Она невесело усмехнулась.

— Людям и тем непросто дружить друг с другом.

Но она и на самом деле думала об Ахайясу как о своей подруге — так как считала друзьями Никани и Дайчаан… Но кем они считали ее? Орудием для исполнения своих планов? Приятной возможностью отвлечься от однообразной рутины половой жизни, приятным извращением? Или видели в ней принятую в свой семейный круг? Принятую в качестве кого? Снова и снова сомнения. Легче было об этом вообще не думать. Там на Земле это уже не будет иметь никакого значения. Оанкали безжалостно используют ее для своих целей, а она еще испытывает сомнения о том, что они о ней думают.

— Откуда у тебя такая невероятная сила? — спросила Тэйт. — Как ты смогла так лихо с ними разобраться?

Лилит устало провела рукой по лицу.

— Оттуда же, откуда я научилась открывать стены, — ответила она. — Оанкали немного изменили мое тело. Я стала сильнее. У меня улучшилась реакция. Мое тело быстрее заживляет полученные раны. А кроме есть того есть еще кое-что, что должно помочь мне провести вас через все испытания и вернуть обратно на Землю.

Она оглянулась по сторонам.

— А где Элисон?

— Я здесь.

Женщина выступила вперед. Она уже успела смыть с лица большую часть крови и старалась выглядеть так, словно ничего не случилось. Такова была Элисон. Никогда и ни в чем она не теряла хладнокровия и рассудительности, всегда старалась проявить себя только с лучшей стороны.

Лилит кивнула.

— Отлично, вижу ты в полном порядке.

— Да. Юлагодарю тебя.

Элисон помолчала.

— Какой бы не оказалась правда, Лилит, я все равно благодарна тебе за то, что ты для меня сделала, но только…

— Что «только»?

Элисон поглядела себе под ноги, потом заставила себя поднять глаза на Лилит.

— Знаешь, по-моему вежливой формы для такого вопроса просто нет, так что ты уж не обижайся. Скажи, Лилит, ты — человек?

Глядя на Элисон, Лилит пыталась найти силы пробудить в себе ярость, но почувствовала только усталость. Сколько раз еще ей придется отвечать на такой вопрос? И для чего ей все это нужно? Разве еще один ответ сможет кого-то переубедить?

— Вижу, что для вас все стало бы гораздо проще, если бы я оказалась нелюдью, — ответила она. — Подумай сама. Не будь я человеком, разве стала бы я защищать тебя от этих насильников?

Снова повернувшись к своей комнате, чтобы уйти, она остановилась, и вспомнив что-то, обернулась.

— Завтра я Пробужу еще десять человек. Это будет последнее Пробуждение. Нас станет сорок.

12

Некоторые люди начали сторониться ее, другие наоборот, изъявляли желание встать на ее сторону. Некоторые избегали Лилит, потому что боялись ее — боялись того, что она нечеловек или недочеловек. Другие шли к ней, так как считали, что победа будет на ее стороне. Эти другие, не имея представления о том, в чем будет заключаться победа, при любом исходе полагали, что лучше находиться на ее стороне, чем на стороне ее врагов.

Ядро ее группы, Джозеф, Тэйт и Габриэль, Леа и Врей, оставалось прежним. В ядре группы Питера произошли перемены — к ней добавился Виктор, сильная личность, Пробужденный, сравнительно с многими другими, довольно давно. Пример Виктора увлек нескольких людей из вновь пробужденных последовать за ним.

На смену самому Питеру встал Курт. Выхаживающий сломанную руку, Питер сидел в своей комнате по целым дням один, редко показывался снаружи, был молчалив и хмур. Так или иначе, Курт был более сметлив и физически производил лучшее впечатление. Если бы у него хватило энергии выдвинуться с самого начала, наверняка не Питер, а он стал бы вожаком.

Рука Питера распухла и двое суток сильно болела, не давая ему покоя ни днем, ни ночью. В ночь на третьи сутки Питер был чудесно исцелен. Он проспал почти полдня, пропустил завтрак, а когда проснулся, с удивлением обнаружил, что его рука срослась как новая — что его скорее испугало, чем приятно поразило. Два дня, проведенных со сломанной рукой, принесли с собой столько мучений и боли, что он просто не мог думать об этом как о чьем-то ловком трюке. В течение всего этого времени он щупал кости своей руки — рука его была сломана, и перелом был серьезный. Все, кто приходил навестить его, в один голос теперь утверждали, что сами, своими глазами, видели, как были смещены под кожей на руке Питера концы сломанных костей, как страшно опухла его рука, как тревожно изменился цвет кожи в месте перелома. О том, чтобы Питер смог использовать эту руку в течение ближайшего времени, не могло быть и речи.

Теперь все без исключения во все глаза рассматривали совершенно здоровую руку, без следов повреждения, обычную нормальную руку, движения которой были легки и не причиняли боли. Дружки Питера смотрели на него с суеверным страхом.

В тот же день после обеда Лилит объявила общее собрание, на котором рассказала кое-что, несколько тщательно обдуманных и заранее выверенных историй из своей жизни среди оанкали. Питер не изъявил желания присутствовать и слушать ее.

— Зря ты не остался — тебе более, чем остальным, было бы полезно послушать, о чем я говорила, — сказала она ему позже. — Потому что, как бы ты не подготовил себя к любой неожиданности, вид оанкали все равно потрясет тебя. Ты задумывался о том, почему твоя рука исцелилась ночью? Оанкали выбрали время, когда ты спал, чтобы не испугать тебя до смерти своим видом. В твоем недавнем состоянии ты мог концы отдать от страха.

— Передай им мои благодарности, — пробормотал Питер.

— Они ждут от тебя проявления разума, а не изъявлений благодарности, — ответила она. — Они хотят — и того же самого хочу я, — чтобы ты набрался столько знания, чтобы его хватило для выживания на Земле.

Услышав такое, он уставился на нее с гримасой такого глубокого отвращения, что его лицо едва возможно было узнать.

Покачав головой, она продолжила тихо:

— Я причинила тебе боль только потому, что ты хотел причинить боль другому человеку. До сих пор никто и никогда в твоей жизни не причинял тебе боли, я уверена в этом. Оанкали спасли тебе жизнь. Когда наступит срок, они отошлют тебя обратно на Землю, для того чтобы ты смог устроить там новую жизнь.

Она помолчала.

— Всего лишь немного разума, Питер. Немного терпения.

Поднявшись, она повернулась, чтобы выйти от него. Питер так ничего и не сказал ей, только смотрел на нее полным презрения и ненависти взглядом.

— Теперь нас здесь стало сорок три человека, — сказала она. — Оанкали могут появиться в любой момент. Советую подумать и воздержаться от любых выходок, в результате которых ты можешь остаться один.

Покидая Питера, она надеялась, что заставила его задуматься. Надеялась, но не верила в это до конца.

Через пять дней после чудесного исцеления Питера в пищу для ужина был подмешан какой-то препарат, транквилизатор.

Лилит никто не предупредил. Она ела вместе с остальными, сидя в стороне рядом с Джозефом. Поглощая ужин, она чувствовала растущее ощущение приятной истомы, особого комфорта, который навевал ей воспоминания о…

Мгновенно опомнившись, она села прямо. Похожее чувство до сих пор она испытывала только будучи вместе с Никани, вошедшим в ее нервные связи.

Сладкий туман предчувствия мгновенно испарился. Ее тело стряхнуло с себя оцепенение, и она снова была полна внимания. Неподалеку от нее люди продолжали разговаривать друг с другом, тут и там раздавался смех, быть может чуточку более громкий, чем прежде. Смех не прекращался, хотя раньше он бывал тут не частым гостем. Раньше здесь больше думали о драках, о туманном будущем, о том, что надеяться не на что, и всем, конечно, редко когда было до веселья.

Мужчины и женщины держали друг друга за руки, придвигались друг к другу ближе, были веселы и развязны. Обнявшись, они продолжали свое веселье, наверное впервые со дня Пробуждения испытывая такое безоблачное счастье. Вряд ли кто-то из них ощущал перемену всеобщего настроения, и уж совсем маловероятным было то, чтобы кто-то сумел стряхнуть с себя благодушие, как это сделала Лилит. Никому из них не были знакомы занятия с оолой.

Оглянувшись по сторонам, она поискала глазами оанкали — но те не появились. Ничего не предвещало их появления. Она обернулась к Джозефу, который хмуро сидел рядом с ней.

— Джо?

Он повернул к ней голову. Выражение тревоги быстро ушло с его лица, и он протянул ей руку.

Позволив ему обнять себя за плечи, она прошептала ему в ухо:

— Думаю, что сейчас здесь появятся оанкали. В еду что-то было подмешано.

— Я так и думал.

Джозеф сильно потер свое лицо.

— Я почувствовал, что что-то происходит не так.

Он несколько раз глубоко вздохнул, потом оглянулся по сторонам.

— Вот они, — внезапно бросил он.

Оглянувшись в ту сторону, куда смотрел он, Лилит увидела, как между двух кладовых с едой стена подернулась рябью и начала открываться. То же самое произошло еще в нескольких местах. Оанкали вошли в зал как минимум через восемь открывшихся дверей.

— О, нет, — пробормотал Джозеф, отодвигаясь дальше по стене, всячески избегая смотреть в сторону оанкали. — Зачем ты меня предупредила — от наркотика было так спокойно.

— Прости, — проговорила она и взяла его за руку. Джозефу довелось видеть оанкали только однажды. То, что сейчас произойдет, должно было стать для него таким же тяжелым переживанием, как и для остальных.

— Тебя изменили, — добавила она. — Как только здесь начнется самое интересное, наркотик все равно уже выветрится из тебя.

В комнате появлялось все больше и больше оанкали — Лилит успела насчитала двадцать восемь особей. Достаточно ли этого будет для того, чтобы удержать под контролем сорок три человека, как только действие наркотика прекратится?

Постепенно люди начали осознавать присутствие рядом с ними нечеловеческих существ. Тэйт и Габриэль поднялись на ноги и стояли у стены рядом, неотрывно глядя на оанкали. К ним направилось оолой, и они отпрянули от него. Нельзя было сказать, что Тэйт и Габриэль были вне себя от ужаса, но все равно они испугались.

Оолой заговорило с ними, и Лилит узнала в нем Кахгуяхта.

Она тоже поднялась, чтобы лучше видеть то, как развиваются события вокруг Тэйт и Габриэля. Она не могла разобрать ни одного слова из того, что говорило им Кахгуяхт, но тон оолой был совершенно не похож на прежнего Кахгуяхта. Оно говорило тихо, спокойно, рассудительно и до странности заискивающе. Такой тон у Лилит скорее ассоциировался с Никани.

Где-то в стороне в зале возник шум. Курт, которого не смогли одолеть даже наркотики, напал на оолой, который решил было подойти к нему. Оанкали, появившиеся в зале, все без исключения были оолой.

Питер пытался броситься на помощь Курту, но позади него вскрикнула Джин, и он рванулся ей на выручку.

Беатрис с криками спасалась бегством от своего оолой. Она успела пробежать всего несколько шагов, прежде чем то настигло и схватило ее. Обхватив ее за талию одной из своих чувственных рук, оно прижало на мгновение женщину к себе, и Беатрис рухнула без чувств.

Вокруг них по всему залу люди падали на пол как подкошенные — те, кто пытался спасаться бегством и кто мог сдержать свой страх. Оанкали не допускали паники ни в каком виде.

Тэйт и Габриэль все еще стояли у своей стены. Леа тоже была на ногах, но Врей лежал без сознания. Стоящий рядом с Леа оолой пыталось успокоить ее, очевидно втолковывая ей, что с Вреем все будет хорошо.

Пережив мгновение паники, Джин быстро оправилась, чего нельзя было сказать о Питере, которого тоже отключили.

Селена тоже была на ногах, хотя ее и сковал от страха паралич — она не могла сойти с места. Дотронувшись до нее, оолой отдернул чувственную руку словно от раскаленной плиты — Селена рухнула как подкошенная.

Виктор Доминик и Хилари Баллард стояли вместе обнявшись, хотя до сих пор они не выказывали друг к другу ни малейшего интереса.

Вскрикнув, Элисон бросила в оолой своей тарелкой, потом вскочила на ноги и побежала. Поймав Элисон, оолой крепко держало ее в руках, не лишая при этом сознания, возможно потому, что Элисон не вырывалась. Она напряженно замерла, казалось, внимательно прислушивалась к тому, что говорило ей ее оолой.

В остальных частях зала люди, сбившись в кучки, стояли, повернувшись к оолой лицом, сохраняя спокойствие. Наркотик оказал свое успокоительное действие. Зал стал ареной тихого и странно спокойного хаоса.

Лилит продолжала наблюдать за действиями Кахгуяхта, находящегося рядом с Тэйт и Габриэлем. Оолой опустилось на пол, все так же держась к людям лицом, продолжая разговаривать с ними, давая им возможность разглядеть себя со всех сторон, то, как сгибаются его руки и ноги, как движутся чувственные щупальца на голове и теле. Поворачивая голову, нагибаясь и поднимая руки, оно проделывало это специально медленно. В словах Кахгуяхта Лилит не слышала того обычного презрения превосходства или чуть снисходительной терпимости, которые она привыкла слышать при обращении к себе.

— Ты кого-нибудь из них знаешь? — поинтересовался Джозеф.

— Да — одно из родителей Никани. Но с ним я никогда не была слишком близка.

На противоположной стороне зала, щупальца Кахгуяхта на мгновение метнулись в ее сторону, и она поняла, что оолой все слышало. Лилит подумала о том, не стоит ли сказать еще что-нибудь — пусть уж сейчас узнает всю подноготную.

Но прежде чем она смогла решиться, возле нее появилось Никани. Остановившись перед Джозефом, оно критически его оглядело.

— Ты отлично выглядишь, — проговорило оно. — Как ты себя чувствуешь?

— Все хорошо.

— Так и должно быть.

Никани оглянулось на Габриэля и Тэйт.

— Что не скажешь о ваших друзьях — к сожалению, их будущее еще не определено до конца. По крайней мере одного из них.

— Да? Но почему?

Никани пошелестело своими щупальцами.

— Кахгуяхт пытается что-то сделать. Я предупреждало его, и оно согласилось с тем, что у меня талант в общении с людьми, но Тэйт и Габриэль понадобились ему позарез. Женщина выживет почти наверняка, а вот выживет ли ее мужчина — под вопросом.

— Но почему? — потребовала ответа Лилит.

— Он сам может больше не захотеть жить. Хотя таланты Кахгуяхта весьма велики. Эта пара самая спокойная из всего зала, не считая вас, конечно.

На мгновение щупальца Никани сосредоточились на руке Джозефа, которую тот стиснул в кулак настолько сильно, что ногти впились в ладонь, и из ладони уже сочилась и капала на пол кровь.

Потом Никани отвернулось от Джозефа, целиком, всем телом. Его инстинкты приказывали ему исцелить, излечить рану, успокоить боль. Но, уже хорошо зная Джозефа, оно решило не мешать ему причинять боль себе самому.

— Ты что же, умеешь предсказывать будущее? — спросил Джозеф, голос которого напоминал хриплый шепот. — Гейб собирается убить себя, так прикажешь тебя понимать?

— Не в полном смысле этого слова, но бессознательно шагнуть навстречу своей гибели он может. Что касается будущего, то предсказывать его мы не умеем. Кахгуяхт попытается спасти Габриэля — он стоит трудов. Но исходя из его прошлого поведения, ясно видно, что с ним нелегко работать.

Никани выбросило в сторону Джозефа чувственную руку и взяло его раненую ладонь, очевидно долее будучи не в силах переносить такое мучительное зрелище.

— Вам добавили в пищу успокоительное, слабый синтетический препарат, — сказало оно ему. — Сейчас я помогу тебе.

Джозеф попытался вырваться, но Никани держало его крепко. Рассмотрев кровоточащую ладонь, оно ввело Джозефу добавочную порцию успокоительного, все это время не переставая с ним говорить, тоном негромким и умиротворяющим.

— Ты же знаешь, я не причиню тебе вреда. Тебе не следует бояться меня, никакой боли или неприятных ощущений не последует. Постепенно ты привыкнешь и к необычности моего внешнего вида. Нет, нет, стой спокойно. Расслабься, не напрягай свое тело. Вот так, и еще немного. Если ты сможешь полностью расслабиться, так будет лучше, тебе проще будет перебороть страх. Прислонись к стене — вот так. Я помогу тебе перенести первый шок, не затуманивая твой разум. Понимаешь меня?

Повернувшись к Никани, Джозеф поглядел на него, потом снова отвернулся прочь, и все это медленно, почти лениво, словно движениям его препятствовала вязкость неспешно покидающих его эмоций. Никани заставило его опуститься около стены на пол, и уселось рядом само, обняв Джозефа чувственной рукой за плечи.

— Твой страх на самом деле меньше, чем тебе кажется, — сказало ему оно. — Но и даже и этот страх скоро пройдет.

Глядя на то, как Никани занимается с Джозефом, то есть исполняет свою работу, она понимала, что оолой ввел своему пациенту лишь малое количество препарата — возможно просто стимулировал выработку собственного эндорфина Джозефа, в результате чего тот немного расслабился и теперь чувствовал себя словно был немного под кайфом. Голос Никани, говорящий успокаивающие негромкие слова, действовал как дополнительное успокоительное, долженствующее привнести чувство безопасности и комфорта.

Джозеф вздохнул.

— Не понимаю, почему ваш внешний вид так пугает меня, — сказал он.

Его голос больше не звучал испуганным.

— Вид ваш совсем не угрожающий. Вы просто… немного другие.

— В животном мире различия видов часто в первую очередь означают угрозу, — ответило Никани. — Отличие подразумевает опасность. Незнакомое существо может оказаться твоим смертельным врагом, может убить тебя. Так было у ваших ближайших предков из животного мира и так есть сейчас у ваших животных-родственников. И потому это же правило действует и для вас.

Никани разгладило свои головные щупальца.

— Для вас, людей, гораздо безопаснее преодолевать чувство страха индивидуально, чем в составе большой группы. Вот почему мы все устроили именно так, как это происходит сейчас.

Никани обвело рукой вокруг себя, указывая на оолой и людей, с которыми те разговаривали.

— Мы решили, что будет лучше и безопасней для тебя, Лилит, если все закончится вот так — при помощи успокоительного и взрослых оолой.

— Значит, вы больше не доверяете мне?

— Ты великолепно подходишь в пару ко мне, Лилит. Мои взрослые коллеги считают, что ты — наилучшая пара, которая была у меня в течение периода взросления. Йядайя считает, что тебя удастся привести ко мне без помощи препаратов, и он, по-моему, прав.

Лилит поджала плечами.

— Я больше не хочу, чтобы между нами что-то было, Никани. Ты понимаешь, что я имею в виду.

— Ты поступаешь неразумно. Посмотри на свою подругу Тэйт.

Оглянувшись, Лилит увидела, как Тэйт протянула руку Кахгуяхту. Резко выкрикнув что-то, Габриэль оттолкнул ее, его лицо было разгневанным.

На множество слов Габриэля Тэйт отвечала односложно, но несмотря на это, через минуту он отпустил ее. В течение всего этого времени Кахгуяхт не двигалось с места и не произносило ни слова. Оно ждало. Оно стояло спокойно, позволяя Тэйт рассмотреть себя во всех подробностях еще раз, возможно для того, чтобы та успела собраться с духом. Как только Тэйт снова протянула ему руку, оно захватил ее, одним неуловимо быстрым и грациозным движением, в котором в то же время не было ничего угрожающего, а была одна нежность. В своем движении чувственная рука напоминала атакующую кобру, в то же время удивительно мягкую и игриво-ласковую. Тэйт даже не вздрогнула.

— Как ему удается так двигаться? — пробормотала Лилит.

— Кахгуяхт решило вступить в игру, ему показалось, что у Тэйт не хватит мужества и она отдернет руку, — ответило Никани. — Уверен, что так бы оно и случилось.

— Пока я смогла решиться, протягивала и отдергивала руку уже не помню сколько раз.

— Йядайя хотел, чтобы ты прошла до самого конца сама. Он не хотел тебе помогать.

— И что же изменилось теперь? — спросил Джозеф.

— Мы останемся здесь с вами на несколько дней. Как только вы привыкнете к нам, мы отведем вас на специально созданное тренировочное поле — в джунгли.

Оолой направило свои щупальца ни Лилит.

— В течение некоторого времени ты можешь считать себя сложившей обязанности. Скоро ты и твой друг смогут выйти из этого зала, я покажу ему корабль, конечно, если он сам захочет.

Лилит оглянулась кругом. Нигде больше не было борьбы, первый ужас уже был преодолен. Те из людей, кто не мог удержать себя в руках, находились без сознания. Остальные были поглощены общением со своими оолой, пребывая в смешанном состоянии легкого страха и растерянно-приподнятого настроения.

— Я тут единственная из людей, кто понимает, что происходит на самом деле, — сказала она. — Я считаю, что мне нужно будет выступить с объяснениями.

Тишина в ответ.

— Хорошо. Так как насчет этого, Джо? Прогуляемся по кораблю?

Джозеф нахмурился.

— Но, насколько я понял, мы не сможем выйти прямо сейчас?

Лилит вздохнула.

— Эти люди не захотят видеть нас рядом с собой, по крайней мере в течение первого времени, это точно. К сожалению, может оказаться, что и ты сам не захочешь иметь с ними дела. Такова реакция на препараты оолой. Так что у нас существует два выбора: мы можем остаться здесь в полной изоляции со стороны остальных или выйти вместе наружу.

Обняв ее одной из чувственных рук за талию, Никани дало ей понять, что существует и третья возможность, которую тоже не стоило сбрасывать со счетов. Она не сказала ничего, но страсть, которая внезапно всколыхнулась в ней, была настолько интенсивной, что вызвала на лице Джозефа выражение хмурого подозрения.

— Отпусти меня! — почти крикнула она.

Никани послушно освободило ее, но теперь все его щупальца были сосредоточены на ней. Оно ясно разобрало, с какой готовностью ее тело откликнулось на его призыв — химический призыв.

— Ты что-то сделало со мной? Ты впрыснуло мне что-то?

— Ничего.

Никани обхватило ее свободной чувственной рукой за шею.

— Хотя я собираюсь кое-что тебе впрыснуть. Наружу мы выйдем чуть позже.

Поднявшись, оно потянуло вслед за собой их обоих.

— Что такое? — спросил Джозеф, поднимаясь на ноги. — Что случилось?

Никто не ответил ему, но он послушно пошел в комнату Лилит. После того как Лилит закрыла дверь, он спросил снова:

— Что случилось?

Никани сняло чувственную руку с шеи Лилит.

— Подожди, — сказало оно.

После чего, сосредоточившись на Джозефе, отпустило и его, но он остался стоять рядом.

— Второй раз, вероятно, будет для тебя самым трудным. В первый раз я не оставило тебе выбора. Ты бы не мог выбирать, потому что не знал, из чего выбирать. Теперь у тебя появилось хоть какое-то представление. Поэтому я предоставляю тебе возможность выбора.

Теперь Джозеф понял все.

— Нет! — резко выкрикнул он. — Больше — ни за что!

Молчание.

— Предпочитаю иметь дело с реальным миром!

— То есть с Лилит?

— Вот именно.

Он хотел было сказать что-то еще, но, взглянув на Лилит, решил промолчать.

— И мне ты предпочтешь любого человека? — негромко спросило Никани.

Джозеф только ожег его яростным взглядом.

— И тем не менее, я прошу тебя. Прошу очень убедительно.

— Это сплошная иллюзия!

— Ошибаешься — это интерпретация. Электрохимическая стимуляция центральной нервной системы, определенных участков твоего мозга… То, что ты чувствуешь, имеет место на самом деле. Или имело. Иллюзия — это твои представления. А ощущения совершенно реальны. Если захочешь, ты сможешь все испытать снова — или познать что-то другое.

— Ни за что!

— Все свои переживания ты сможешь разделить с Лилит.

Молчание.

— Все, что почувствует она, почувствуешь и ты.

Протянув чувственную руку, Никани захватило кольцом кисть Джозефа.

— Никаких неприятных ощущений, я тебе обещаю. То, что я тебе предлагаю, близко к полному обладанию самим собой, о чем мечтали всегда вы, люди, то, что недостижимо для вас собственными силами.

Джозеф рывком высвободил руку.

— Ты сказало, что я могу выбирать. И я сделал свой выбор.

— Да, ты свой выбор сделал.

Распахнув на нем куртку своими многопалыми подлинными руками, Никани мгновенно стянуло с Джозефа одежду. Он пытался оттолкнуть оолой, но оно держало его крепко. Никани прилегло на кровать, притянув с собой Джозефа, который больше не сопротивлялся.

— Вот видишь. Теперь твой выбор изменился. На прямо противоположный. Твое тело сделало выбор за тебя.

Несколько секунд Джозеф бился и яростно вырывался, потом затих.

— Зачем ты это делаешь?

— Закрой глаза.

— Что?

— Закрой глаза и полежи здесь немного рядом со мной.

— Что ты собираешься делать?

— Ничего особенного. Закрой глаза.

— Я не верю тебе.

— Но ты ведь не боишься меня? Закрой глаза.

Молчание.

Лишь через некоторое время Джозеф послушался и закрыл глаза, и он и Никани долго лежали рядом вместе. Скованное и напряженное поначалу тело Джозефа медленно, как будто и не было недавно яростного отпора, начало расслабляться. Чуть погодя его дыхание стало ровным, и он погрузился в сон.

Лилит терпеливо ждала, сидя на столе, наблюдая. Ей хотелось дождаться конца. Возможно это была ее первая и последняя возможность увидеть, как оолой усыпляет и овладевает сознанием кого-то. Она испытывала легкое беспокойство по поводу того, что этим «кто-то» на этот раз оказался Джозеф. Успев хорошо его узнать, она могла представить себе водоворот противоречивых ощущений, который сечас наверняка бурлил в нем.

И тем не менее в подобном вопросе она доверяла Никани целиком и полностью. Общение с Джозефом наверняка доставляло тому огромное удовольствие. А оолой никогда не станет портить себе удовольствие, причиняя кому-то вред или боль. Можно сказать, что неким извращенным образом Джозеф получал удовольствия от общения с самим собой, хотя он, конечно же, никогда не признался бы в этом.

Она уже дремала, когда Никани разбудил Джозефа, коснувшись его плеча. Вместе с ними проснулась и Лилит. Его голос разбудил ее.

— Что ты делаешь? — спросил Джозеф Никани.

— Бужу тебя.

— Но я не сплю!

Молчание.

— Господи Боже мой, — выдохнул он через короткое время. — Ведь я же не спал, не спал, верно? Ты снова отравило меня?

— Нет.

Джозеф протер глаза, но не сделал даже попытки подняться.

— Тогда зачем ты сделало… это со мной?

— Я уже говорило тебе. На этот раз ты сам сделал свой выбор.

— Да, я сделал свой выбор. И ты должно было оставить меня в покое!

— Твое тело решило по-своему. И словами тут ничего не изменишь.

Положив одну из чувственных рук на шею Джозефа, Никани легко обняло его одним из свободных отростков.

— Вот так все обычно и начинается, — проговорило оно. — Теперь, если ты захочешь, я оставлю тебя в покое.

Надолго наступила тишина, потом Джозеф испустил долгий вздох.

— Я не могу позволить тебе — или себе — сделать это, — сказал он. — Независимо от того, что я чувствую, я не могу тебе этого позволить.

Голова и тело Никани внезапно стали гладкими как зеркало. Перемена была настолько внезапной, что, вскочив на ноги, Джозеф в испуге отпрянул.

— Тебя удивил… такой мой ответ? — дрожащим голосом спросил он.

— Нет, твой ответ только порадовал меня. Это было именно то, что я ожидало.

— И что… будет дальше?

— У тебя оказался чрезвычайно сильный характер. Ты, если этого требует достижение цели, можешь причинить себе боль и способен до конца стоять за свои убеждения.

— Отпусти меня и уходи.

Никани снова разгладило свои щупальца.

— Я ожидало от тебя благодарности, Джо. Ты не должен гнать меня. Да я и само не уйду.

На глазах у Лилит тело Джозефа напряглось, в нем происходила невиданная внутренняя борьба, потом его плечи расслабленно опустились, и она поняла, что Никани прочитало в душе Джозефа все правильно. Когда Никани устраивало Джозефа поудобней возле себя, тот не пытался ни бороться, ни рваться из его рук. Лилит увидела, как глаза Джозефа умиротворенно закрылись и лицо разгладилось. Он был готов принять наконец то, что хотел с самого начала.

Молча поднявшись с пола, Лилит сняла куртку и встала в постели на коленях. Склонившись над Никани и Джозефом, она глядела на них сверху вниз. На мгновение Никани показался ей невероятно похожим на то, каким она увидела когда-то Йядайю: совершенно чужеродное создание, гротескный образ, отвратительный в своем неописуемом уродстве, весь покрытый отростками, так напоминающими дождевых червей, со змеями, шевелящимися на голове, означающими непрерывное наблюдение за окружающим, реакцию на происходящее и выражение эмоций.

Застыв в коленопреклоненной позе, она лишь огромным усилием воли смогла заставить себя остаться на месте и не убежать от страха и отвращения куда глаза глядят.

Когда мгновение отвращения наконец минуло, она вдруг поняла, что задыхается. Никани дотронулось до нее кончиком своей чувственной руки, и она сильно вздрогнула. В течение долгой секунды, глядя на невероятный отросток, она терялась в догадках по поводу того, каким образом она смогла перебороть в себе ужас по отношению к таким вот вещам.

Сразу после этого она прилегла, испытывая чувство извращенного удовольствия в ожидании того, что могло дать ей это существо. Прижавшись к Никани, она несколько секунд провела в волнительном ожидании и успокоилась и ощутила счастье только тогда, когда чувственная рука оолой легко коснулась ее кожи и тело его рядом с ней содрогнулось.

13

Людей держали под наркотиками в течение нескольких дней — рядом с погруженными в наркотические видения людьми неотрывно находилась почетная охрана из одного или двух оолой.

— Они занимаются тем, что запечатлевают матрицы знания в их памяти. Примерно так можно назвать то, чем оолой занимаются, — объяснило Джозефу Никани. — Да, лучшего названия не подберешь. Это происходит химическим путем и другими способами.

— А чем тогда ты занималось со мной! — раздраженно воскликнул Джозеф.

— С тобой я занимаюсь тем же, чем занималось когда-то с Лилит. То, что я делаю сейчас с тобой, необходимо. Ни один человек не сможет вернуться на Землю, не пройдя через это.

— И сколько вы будете держать их всех под наркотиками?

— Еще совсем недолго. Мы постепенно уменьшаем дозу успокоительного, и сейчас некоторые лишь слегка под кайфом. Например, Тэйт Мара. Чего не скажешь о Габриэле Ринальди. Ты же, Джозеф, все воспринимаешь так, как оно есть, чистым и светлым разумом.

Никани устремило щупальца в сторону Джозефа.

— Но для всех остальных наркотики — обязательная мера? — пробормотал тот.

— С некоторой точки зрения, возможно, единственно верный выход. Глупо бояться неизвестности и незнакомых существ, людям следует избавляться от этих страхов, если они склонны считать себя разумными. При помощи наркотика мы удерживаем вас от рискованных и отчаянных поступков, которые могут кончиться тем, что вы просто причините себе вред, окажетесь ранены или что похуже. В то же время мы открываем вам мир гораздо более приятных вещей.

— Но этого недостаточно для такого обмена! Это несправедливо!

— Это только самое начало, Джозеф.

14

Тейхяхт, оолой Питера, сумело подтвердить известную истину о том, что оолой ошибок не допускают. Под влиянием введенных препаратов Питер превратился в другого человека. Впервые с момента Пробуждения он находился в мире, в том числе и с самим собой, отказался от борьбы, не пытался доказывать кому-то что-то, в общении был доброжелателен и приятен и весело шутил с Джин и своим оолой по поводу своей сломанной руки и предшествующей драки с Лилит.

Лилит, услышав об этом, поинтересовалась, что смешного нашел Питер в происшедшей стычке. Скорее всего причиной веселья тут были сильнодействующие препараты, вырабатываемые оолой. Под их влиянием Питер мог смеяться абсолютно надо всем. Под действием вещества оолой он готов был принять все, что угодно, и согласиться на любое соседство. И как только воздействие препаратов начнет ослабевать, Питер наверняка решит, вернувшись в прежний разум, что все это время над ним насмехались и его унижали. В его понимании препараты оолой станут не средством быстро и безболезненно привыкнуть к оанкали, этим пугающим чужакам, а способом повернуть его против самого себя, средством моральной казни пред лицом чужеродных извращенцев. Его человеческая гордость окажется уязвленной. Его мужское достоинство будет посрамлено.

Оолой Питера должно было обратить внимание на то, что в некоторые моменты поведения и слова его подопечного расходились с тем, что говорило в это время его тело. Но по всей вероятности это оолой было еще недостаточно знакомо с расой людей, чтобы суметь разобраться в таком его представителе, как Питер. Оолой Питера было старше Никани — скорее, приближалось годами к Кахгуяхту. Но при этом оно не отличалось проницательностью, столь свойственной и Никани и Кахгуяхту, и не имело и половины ума каждого из них.

В результате все закончилось весьма трагично. Оставшись наедине с Питером в его комнате и заперев за собой дверной проем, оолой подвергло себя неоправданному риску — заметив, что противник остался с ним один на один, Питер решил атаковать, и первый же его сильнейший удар к несчастью пришелся в нервный центр оолой, после чего тот, не владея собой от боли, прибегнул к рефлекторному приему защиты. Прежде чем Питер успел разобрать в чем дело, оолой мгновенным выпадом впрыснуло ему смертельную дозу яда, и Питер свалился на пол, содрогаясь в конвульсиях. Спазматически сократившиеся мышцы Питера переломили его кости как спички, после чего он впал в шок.

Как только оолой Питера оправился после первого приступа боли, оно попыталось спасти своего питомца, но было уже поздно. Питер был мертв. Тогда, опустившись около тела Питера, оолой замерло, свернув все свои щупальца в тугие пучки. Оно не желало ни говорить, ни двигаться. Его прохладная кожа стала еще более холодна, и на вид оолой быстро стало походить на человека, которого оно недавно убило.

К несчастью Питера, за происходящим в тот момент не наблюдал ни один сторонний зритель, иначе его, может быть, еще удалось спасти. Но в огромном зале было и без того полно оолой. Необходимости устанавливать наблюдение не было.

К тому времени, когда кто-то из оолой наконец обратил внимание на Джин, сидящую в одиночестве снаружи, рядом с закрытой дверью ее и Питера комнаты, все давно было кончено. Ничего, кроме того, чтобы вынести Питера наружу и передать тело семье убившего его оолой, поделать было уже нельзя. Оолой же остался в такой же, как и прежде, неподвижности.

Джин, все еще пребывающая под легким воздействием наркотика, остро переживающая одиночество и испуганная, избегала общества людей, собирающихся вокруг ее комнаты. Стоя в стороне, она смотрела на то, как выносили тело ее мертвого друга. Заметив ее, Лилит подошла ближе, зная, что ничем не сможет ей помочь, но все равно желая сказать слова утешения.

— Нет! — крикнула ей Джин, заметив ее приближение. — Не подходи ко мне!

Лилит вздохнула. Джин пребывала в состоянии продолжающейся самоизоляции, порожденной общением с оолой. Все люди, испытавшие на себе сильное биохимическое воздействие препаратов оолой, в течение долгого времени не выносили ничьего общества, кроме своего партнера-человека и того оолой, которое занималось с ними. Ни Лилит, ни Джозеф ничего подобного не испытывали, по крайней мере в сколь-либо острой форме. Ни сейчас, ни в прошлом Лилит не замечала за собой никаких отрицательных эмоций, кроме слабого отвращения к Кахгуяхту, появившееся после повзросления Никани. Теперь нечто подобное переживал Джозеф, в течение нескольких дней старавшийся держаться поблизости Никани и Лилит. Потом его реакция пошла на убыль и исчезла совсем. Состояние Джин было еще крайне обострено. Что с ней теперь будет дальше?

Лилит оглянулась вокруг в поисках Никани. Заметив его в одной из групп оолой, она подошла к нему и положила руку на плечо.

Оолой сосредоточило на ней часть своих щупалец, не прерывая разговора и не отпуская щупалец и чувственных рук, окружающих его собеседников. С Лилит оно заговорило при помощи тонкого пучка щупалец.

— Ты сможешь позаботиться о Джин? Помоги ей.

— Ей скоро помогут без моего участия.

— Посмотри на нее — она близка к срыву — чужая помощь может не успеть!

Пучок щупалец Никани сосредоточился на Джин. Та уже забрела в угол и уселась на пол, сжавшись в комок. Слезы без конца лились из ее глаз, и на лице у нее была написана растерянность. При том, что Джин была рослой, сильной и решительной женщиной. Теперь она напоминала ребенка.

Отвернувшись от остальных оолой, Никани прервало свои переговоры, в чем бы те ни заключались. Остальные оолой тоже повернулись вслед за ним, их общение стало менее напряженным. Затем все они быстро разошлись к своим многочисленным питомцам, которые стояли, ожидая их, по одному или по двое. В тот же миг, как весть о смерти Питера облетела всех вокруг, всем людям, кроме Лилит и Джин, была введена сильная доза препарата оолой. Никани не захотело давать ничего Лилит. Будучи уверенным, что Лилит удержит себя в руках, оно доверяло ей, а другие оолой доверяли Никани. Что касается Джин, то в зале не было никого, кто бы мог заняться ей, не рискуя причинить ей сильную боль.

Приблизившись к Джин на десяток шагов, Никани остановилось. Не говоря ни слова и не двигаясь с места, оно дождалось, когда Джин обратит на него внимание.

Вздрогнув, Джин с трудом усидела на месте, явно желая подальше втиснуться в угол.

— Не бойся, я не стану подходить ближе, — тихо проговорило Никани. — Скоро тебе помогут другие. Ты не останешься в одиночестве.

— Но… но я теперь осталась совсем одна, — прошептала Джин. — Они оба умерли. Я сама видела это.

— Ты ошибаешься, — поправило Джин Никани. — Умер только один из них.

Спрятав лицо в ладонях, Джин принялась раскачиваться из стороны в сторону.

— Питер погиб, — продолжало тем временем Никани. — Но Тейхяхт только ранен. Скоро здесь появятся его родственники — они помогут тебе.

— О чем ты говоришь?

— Родственники Тейхяхта помогут тебе.

Джин выпрямилась и села, прислонившись спиной к стене, по-прежнему держа опущенной голову, выговаривая слова глухо и неразборчиво:

— У меня никогда не было ни брата, ни сестры. До войны у меня не было никого.

— У Тейхяхта есть семья, она позаботится о тебе.

— Нет — они не простят мне того, что случилось с Тейхяхтом.

— Они обязательно помогут тебе, — сказало Никани и прибавило очень тихим и убедительным голосом: — Они помогут тебе и Тейхяхту. Они помогут вам обоим.

Джин нахмурилась в попытке понять сказанное и стала как никогда прежде похожа на маленькую девочку. Но уже скоро ее лицо изменилось. Тяжело пошатываясь, вдоль стены к ней двинулся Курт, накачанный наркотиками оолой. Сумев удержаться на почтительном расстоянии от Никани, он сделал лишний шаг по направлению к Джин — та поспешно отодвинулась.

Курт потряс головой, потом отступил на шаг.

— Джинни? — позвал он, при этом его густой голос звучал слишком громко, словно у пьяного.

Джин вскочила на ноги, но не ответила ничего.

Курт повернулся к Никани.

— Она одна из нас! — прохрипел он. — И мы в состоянии позаботиться о ней сами!

— К сожалению, это невозможно, — отозвалось Никани.

— В этом нет ничего невозможного! О людях должны заботиться люди. Так было, и так будет и впредь!

— Связь, установленная Джин с оолой, чрезвычайно сильная, слишком сильно задействована в этом аспекте химия ее тела, — также как в тебе и твоем оолой. Для того чтобы эти связи немного ослабли и вы снова смогли находиться в обществе друг друга, должно пройти время. Позже вы сможете позаботиться о Джине. Сейчас это невозможно.

— Черт раздери, но мы нужны ей сейчас!

— Нет.

Оолой Курта шагнуло к своему подопечному и взяло его за руку. Курт дернулся в сторону, пытаясь вырваться, но внезапно вся его сила словно улетучилась из него. Пошатнувшись, он упал на колени. Стоящая рядом с ним Лилит отвернулась в сторону. Курт был не из тех, кто смог бы простить унижение, точно так же, как не простил унижения Питер. Рано или поздно действие наркотика прекратиться. Он все вспомнит от начала до конца.

Подняв Курта с пола, его оолой помогло ему добрести до комнаты, в которой они жили с Селеной. Как только Курт скрылся, дальняя стена зала растворилась и в образовавшийся проход в зал вошла пара оанкали, мужская и женская особи.

Никани издали махнул им щупальцами, и те тут же направились к нему. Оанкали двигались медленно и с трудом, шли держась друг за друга, словно оба были тяжело больны или ранены. Их должно было быть трое, но теперь осталась только пара, и без составной части своего семейства они страдали неимоверно.

Остановившись на секунду возле Никани, оанкали взглянули в сторону Джин и после этого двинулись к ней. Джин испуганно замерла. После чего внезапно нахмурилась, словно уловила что-то, неслышное другим, хотя и плохо разобрала это.

Печально наблюдая за происходящим, Лилит поняла, что первый сигнал, полученный Джин, был обонятельный. Мужская и женская особи оанкали пахли так, как и следовало, они пахли семьей, созданной одним и тем же оолой. Как только их руки соединились, они поняли, что нашли друг друга. Их химическая сродственность была полной.

Все еще встревоженная присутствием двух незнакомых оанкали, Джин, тем не менее чувствовала себя лучше. Как и обещало Никани, помощь пришла к ней. Это были те, кто обязательно поможет ей. Это была ее семья.

Подняв Джин, оанкали отвели ее в комнату, где сидело неподвижное Тейхяхт. За все это время ни один из них не проронил ни слова. Люди, и друзья и враги, были временно напрочь забыты.

Внимательно глядя вслед Джин, Лилит не сразу заметила, как к ней подошел и остановился рядом Джозеф. Ему тоже ввели успокоительное, но от него он становился только чуть более сонным.

— Питер поступил правильно, — глухо проговорил он.

— Вот как? — Лилит нахмурилась. — И в чем же он был прав? В том, что умер?

— Он умер человеком! И ему почти удалось забрать одного из них с собой.

Лилит оглянулась и внимательно посмотрела на Джозефа.

— И что с того? Что бы это могло изменить? Свои силы нам следует поберечь для Земли. Здесь не наша территория.

— И какими мы вернемся на Землю? Будет ли она нужна нам после этого? Кем мы станем? Нелюдью? Безвольными существами?

4. ТРЕНИРОВОЧНЫЙ ЗАЛ

1

Тренировочный зал был расцвечен коричневым, зеленым и голубым. Коричневая топкая почва проглядывала сквозь нетолстый слой разнообразной палой листвы. Коричневая, густая вода текла в своем широком русле, поблескивая в свете того, что должно было означать солнце. В воде содержалось слишком много илистой взвеси, чтобы та могла казаться голубой, но высоко над водой проглядывающий сквозь ветви деревьев потолок — небо — был глубокого, интенсивно синего оттенка. Синеву не портил ни туман, ни малейшая дымка, только несколько облачков — оставшихся после недавно излившегося дождя.

На противоположном берегу широкой реки высился муляж продолжения леса, густой непроходимый ряд древесных стволов. Темно-зеленого цвета. Все, что соседствовало с рекой, было темно-зеленым. Джунгли представляли собой пестрое хитросплетение растительности — состоящее в основном из деревьев, обремененных различного свойства и размеров сожителями, симбиотами и паразитами: вьюном, цветами, орхидеями, мхами, наростами грибов, лишайниками, лианами, плюс многочисленные наборы летучей насекомой живности, несколько видов лягушек, ящериц и змей.

Видов цветов было всего несколько, в основном бромилиады и орхидеи, и водились они высоко над головой на верхних ветвях деревьев. На земле под ногами неподвижные объекты представляли собой либо листву, либо невзрачный лишайник. Повсюду — пронзительная зелень. Подлесок был довольно тощ и жидок и можно было пройти сквозь него без труда, хотя на берегах реки невозможно было сделать и нескольких шагов без помощи мачете, — которые пока что находились под запретом.

— Позже вы получите орудия труда, — сказало Никани Лилит. — Пускай люди привыкают к окружающей обстановке. Пусть разведают все сами и убедятся, что находятся в джунглях на острове посреди реки. Пусть поймут, что означает жить на острове.

Оолой помолчало.

— Кроме того, им необходимо время для установления более крепких связей со своими оолой. Сейчас они уже снова могут общаться друг с другом. Пусть поймут, что нет ничего постыдного в том, чтобы находиться в одном обществе как друг с другом, так и с нами, оолой.

Вслед за Никани, Лилит прошла к берегу реки, на поросшую деревьями косу, языком выдающуюся далеко в воду. Река катила свои воды совсем близко, хотя к воде берег резко обрывался, образуя скат высотой в десять футов. На самом краю обрыва стоял один из гигантов этого острова — дерево с обнаженными подмытыми рекой корнями, поднявшимися наподобие стен, образовав веранду в несколько комнат. Остановившись между двумя голыми корнями, Лилит кожей ощутила вокруг себя огромное количество живых существ, прибежище которым давало дерево. Ощущение было совершенно земное. Тяжело было думать о том, что очень скоро вода окончательно одолеет берег и огромное дерево погибнет — рухнет в воду и будет унесено вслед за другими своими собратьями.

— Знаешь, они говорят о том, что нужно начинать валить деревья, — негромко проговорила она, обращаясь к Никани. — Собираются долбить из них лодки или вязать плоты. Они решили, что попали на Землю.

— Не все так считают, — ответило Никани. — Некоторым ты сумела внушить правду.

— Но от постройки лодок никто не отказывается.

— Никто. Но упрямцев не нужно останавливать. Пускай сделают свои лодки — догребут до стены и вернуться обратно. Кроме того выхода, который предлагаем мы, другого не дано: вы должны научиться строить себе убежище и самостоятельно находить пропитание — вы должны во всем обеспечивать себя сами. Как только твои товарищи научатся выживать самостоятельно, мы тут же отправим вас на Землю, и там вы сможете жить так, как вам заблагорассудится.

Оно знает, что как только любой из них окажется на Земле, то первым же их шагом будет попытка к бегству, подумала она. Никани должно отдавать себе в этом отчет. И тем не менее оно не уставало твердить о смешанных поселениях людей и оанкали — поселениях обменных партнеров, внутри которых будет царить управляемое зачатие потомства и будут появляться на свет дети от смешанных пар из той и другой расы.

Лилит принялась разглядывать обнаженные корневища, бесформенными паучьими лапами погруженные в воду. Стоя вот так, она могла смотреть на реку, не видя в своем поле зрения Никани — его скрывали соседние корневища. Перед ней были только бурые и зеленые джунгли — иллюзия отрезанности от всего мира и единения с дикой природой.

Никани замолчало, предоставив ей возможность некоторое время наслаждаться этой иллюзией. Стоя молча, оно не шевелилось, не производило ни звука. Ее ноги устали, и она оглянулась по сторонам в поисках того, на что можно было присесть. Возвращаться к остальным раньше, чем необходимо, она не хотела. Сейчас люди снова научились общаться друг с другом; самая трудная часть становления связи с оанкали была для них позади. И тем не менее иногда все еще прибегали к успокоительным препаратам, в частности это касалось Габриэля и Курта, а также некоторых других. Все это не давало покоя Лилит. Вместе с тем непокорность этих людей, их откровенное нежелание сдаваться на милость чужаков вызывала у нее восхищение. Означало ли это в данном случае силу? Или просто невозможность адаптироваться к новому?

— Лилит? — тихо позвало ее Никани.

Она не ответила.

— Пора возвращаться.

Она как раз только что разыскала толстый и сухой старый корень лианы, на который с удобством присела. Лиана петлей, наподобие качелей, свисала из мешанины зелени, с обоих сторон накрепко опутывая горизонтальные ветви стоящих по соседству деревьев меньшего размера, снова падая вниз и уходя корневищем в землю. В основании корень лианы был толще некоторых ближайших молодых деревец, и ползающие по нему насекомые выглядели безопасными. По сути, сиденье это было не таким уж удобным — вертлявым и жестким — но Лилит только устроилась на нем и ей не хотелось так быстро его покидать.

— Что мы будем делать с теми людьми, которые так и не сумеют приспособиться?

— Если они не будут проявлять склонность к насилию, мы отправим их вместе с остальными на Землю, — из-за ближнего корневища наконец появилось Никани, разрушив тем самым ее иллюзорное чувство пребывания на родной Земле, почти дома. Ничто, движущееся и имеющее вид Никани, не могло происходить с Земли, из ее дома. Устало поднявшись на ноги, она поплелась вслед за ним.

— Тебя не кусают муравьи? — поинтересовалось оно на ходу.

Лилит покачала головой. Никани не любило, когда она скрывала от него свои небольшие ранки и болячки. Представляя наблюдение за состоянием ее здоровья как одну из своих обязанностей, Никани осматривало следы укусов насекомых на ее теле каждый вечер — в особенности это относилось к укусам москитов. По мнению Лилит, не было ничего лучше легкого зуда москитных укусов — это так хорошо подкрепляло ощущение пребывания на Земле. Однако оанкали не разделяли ее мнения. Симуляция тропических земных джунглей была исполнена в точности, вплоть до москитов, змей, многоножек и прочих тварей, без которых Лилит вполне могла бы прожить. Почему оанкали так много уделяют внимания укусам? — с горькой иронией подумала она. Ведь самих их ничто не кусает.

— Ведь по сути вас тут не так много, — продолжило Никани. — Нам не хочется терять ни одного из вас.

Ей пришлось на мгновение напрячь внимание, чтобы понять, о чем Никани говорит.

— По мнению некоторых из нас, нам следовало воздержаться от установления связей люди-оанкали до тех пор, пока вы не окажетесь в тренировочном зале, — продолжало тем временем Никани. — Предполагалось, что таким образом мы сможем лучше сжиться вместе и образовать крепкие семьи.

Бросив на Никани раздраженный взгляд, Лилит ничего не ответила. В семьях обычно заводят детей. О чем говорит Никани — о том, что от них ждали появления детей? Здесь, среди этих муляжей?

— Но основная часть из нас решила не ждать, — продолжало оно. — Мы уже не могли ждать.

Говоря это, оно лениво положило на ее шею свою чувственную руку и обернуло ее отростком.

— Хотя, быть может, и вам и нам не следовало так крепко привязываться друг к другу.

2

Наконец-то им были выданы орудия труда и прочее снаряжение — водонепроницаемые палатки, мачете, топоры, лопаты, кирки, металлические котлы, веревки, гамаки, ведра и плотные циновки. Прежде чем выдать новую порцию орудий труда, Лилит лично имела беседу с каждым человеком, особое внимание уделяя самым буйным и непокорным.

Еще одна попытка цивилизовать нас.

— Мне безразлично, что ты обо мне думаешь, — сказала она Курту. — Но ты — тот, в ком раса людей, которая скоро снова ступит на Землю, особенно остро нуждается. Вот почему я Пробудила тебя. И мне хочется, чтобы ты оправдал мои надежды, Курт. Тщательно обдумывай, пожалуйста, каждый свой шаг. Я не хочу, чтобы ты пошел по стопам Питера.

В течение нескольких секунд Курт пристально рассматривал ее. Лишь недавно ему перестали давать успокоительное, только недавно он был признал вполне безопасным. И вот теперь — такой пронзительный взгляд.

— По-моему, его следует снова погрузить в сон, — сказала она Никани после разговора с Куртом. — Пускай он забудет все происходящее! Я не могу дать ему мачете — того и гляди он применит его не по назначению, например испробует на крепость чью-нибудь голову.

— Йяахаяхи считает, что Курт сможет держать себя в руках, — ответило Никани. — Он вполне готов.

Йяахаяхи было оолой Курта.

— В самом деле? — переспросила Лилит. — А каково было мнение оолой Питера о Питере?

— Оолой Питера ничего никому никогда не рассказывал о Питере. В результате никто не был готов к трагедии. Невероятная для нас оплошность. После я много говорило о том, что нам стоит более тщательно прислушиваться к твоему мнению.

Она потрясла головой.

— Если Йяахаяхи считает, что с Куртом все в порядке, то оно крайне заблуждается.

— Мы ведем наблюдение и за Куртом и за Йяахаяхи, — сказало Никани. — Сейчас у Курта очень сложный и опасный период, но Йяахаяхи все время начеку. Все начеку, даже Селена.

— Селена! — презрительно воскликнула Лилит.

— Ты отлично свела их вместе, Лилит. Гораздо лучше, чем Питера с Джин.

— Питера и Джин я не сводила. Они сошлись сами потому, что их взгляды на жизнь и темперамент были близки — огонь и бензин, вот кого они напоминают.

— … Да. Но Селена — она ни в коем случае не хочет потерять своего мужчину. Она крепко держится за Курта. И сам Курт, который отчетливо сознает всю беззащитность Селены, получает благодаря этому отличный повод воздержаться от напрасного риска, ведь в противном случае Селена останется одна, без поддержки. Они великолепно подходят друг к другу.

— Они ошибаются, — позже сказал ей Габриэль.

Габриэль первый день обходился без успокоительного и наконец был признан вполне дееспособным и безопасным. Кахгуяхт, которое с таким рвением издевалось над Лилит, насмехалось над ней и не уставало держать ее в напряжении, проявляло по отношению к Тэйт и Габриэлю просто чудеса терпения.

— Взгляни на происходящее глазами Курта, — сказал ей Габриэль. — Курт не в состоянии удержать себя в руках, он действует, словно за него принимает решения кто-то другой. А теперь у него на руках оказалась женщина, которая не устает им восхищаться и он… Нет, не перебивай меня!

Жестом руки он прервал готовую к возражениям Лилит.

— Он знает о том, что оолой не мужчина. И он знает, что все половые различия, которые только могут быть, происходят у человека из головы. Но для него это не имеет значения. Ни малейшего значения! В Курте словно бы сидит кто-то еще, и дергает за ниточки, которые привязаны к его рукам и ногам. Он так им все это с рук не спустит.

Его откровенность испугала Лилит.

— И каким же образом… — начала свой вопрос она, — тебе удалось примириться со всем этим?

— А кто сказал, что я примирился?

Она уставилась на него во все глаза.

— Гейб, я не могу потерять тебя.

Габриэль улыбнулся. Прекрасная, идеально-белозубая улыбка. Вид Габриэля навел ее на мысли о хищниках.

— Я не стану ничего предпринимать, — отозвался он, — до тех пор, пока не пойму, на что смогу рассчитывать в будущем. Пока не уразумею, где нахожусь. Знаешь, Лилит, я до сих пор не могу заставить себя поверить, что все это вокруг — не Земля.

— Я понимаю.

— Джунгли внутри космического корабля. Ты бы в это поверила?

— Но этот корабль построен оанкали. Ты же видишь, что они не могут быть рождены на Земле.

— Вижу. Но только теперь и мы и они находимся там, где пахнет как на Земле, где все звуки как на Земле, где, куда не глянь, всюду Земля.

— Это не Земля, Габриэль.

— Это ты так считаешь. Я не поверю в это до тех пор, пока не пощупаю все своими руками. Раньше или позже это случится.

— Поговори с Кахгуяхтом — оно может показать тебе такое, что заставит тебя поверить уже сейчас. Кахгуяхт сможет даже Курта переубедить.

— Курта никто не сможет переубедить. Ничто не достигнет его разума.

— Так ты считаешь, он готов совершить то же самое, от чего умер Питер?

— Возможно, нечто гораздо более эффектное.

— О, господи! Ты знаешь, ведь они снова погрузили Джин в долгий сон. Она, когда проснется, даже не вспомнит Питера.

— Я понимаю. Но тогда ей легче будет сойтись с другим парнем, верно?

— Ты и по поводу Тэйт такого же мнения?

Пожав плечами, Габриэль молча отвернулся и зашагал прочь.

3

Лилит учила всех вязать тугие снопы из тростника и укладывать их плотными перекрывающимися рядами на крыше из жердей так, чтобы та не протекала. Она показывала, какие сорта деревья лучше всего рубить для настилания пола и возведения стен. В течение нескольких дней все сообща трудились над постройкой просторной хижины на сваях под тростниковой крышей, расположенной гораздо выше самой дальней отметки любого наводнения. Хижина была точной копией той, в которой они ютились все эти несколько дней — маленькую хижину построила сама Лилит с помощью нескольких оолой во время своего первого пребывания в тренировочном зале. Постройку второй хижины оолой полностью предоставили людям. Во время строительства оанкали либо наблюдали за нелегким процессом общего труда, либо сидели и негромко переговаривались друг с другом, либо исчезали в своих собственных жилищах. Окончание строительства было отпраздновано небольшим пиром.

— Скоро мы перестанем снабжать вас провизией, — сообщило одно из оолой собравшимся за торжественной трапезой. — Вам предстоит обучиться жить за счет того, что сможет уродить эта земля, которую вы будете обрабатывать.

Эта новость ни для кого не была сюрпризом. Все и без того давно уже запасали грозди зеленоватых бананов, которые срывали с ближайших деревьев — бананы вешали дозревать под потолочными балками и по стенам. Как только бананы начинали желтеть, за то, чтобы полакомиться ими, приходилось сражаться с тучами надоедливых насекомых.

Многие разыскивали и пробовали другие плоды местных деревьев — ананасы, папайю, плоды хлебного дерева. Поначалу плоды хлебного дерева мало кому нравились, но после того как Лилит показала, как нужно выбирать семенные плоды, а после обжаривать семена на углях, все тут же поняли, что семена эти было не что иное, как то же, что предлагалось в пищу не так давно в огромном первом зале.

Они учились выдергивать сладкую кассаву из земли и выкапывать ямс, который посадила Лилит во время своего первого пребывания и обучения здесь.

Настало время делать свои собственные посевы.

Как оказалось, именно этого момента с нетерпением ожидали оанкали — им было любопытно увидеть собственными глазами сбор урожая поселенцами.

На следующий день двое мужчин и женщина, забрав свои орудия труда, сбежали в джунгли. Никто из людей не знал как вести примитивное хозяйство и не был как следует знаком с основами выживания в джунглях, но эти трое решили выбрать рискованную свободу. Люди ушли, но их оолой остались и не преследовали их.

Собравшись вместе, все присутствующие оолой сплели свои чувственные щупальца и уже через несколько секунд, казалось, пришли к очень быстрому заключению: никто из них не станет обращать внимание на то, что люди периодически будут исчезать. Троицы сбежавших словно и не было здесь вовсе.

— Никто не сбегал, — ответило Никани Лилит и Джозефу, когда те обратились к нему с взволнованными расспросами. — Эти трое все еще находятся недалеко от нас, на острове. За ними ведется постоянное наблюдение.

— Каким же образом их можно найти в этом переплетении лиан и деревьев? — удивился Джозеф.

— За ними наблюдает корабль. Если с кем-то из них случится беда, им немедленно будет оказана помощь.

Через день еще несколько человек решили уйти из поселения. Прошло еще несколько дней и кое-кто из оолой начал выказывать признаки волнения, чувствуя себя явно неуютно. Такие оолой часто сидели одни сами по себе, прямо на земле, и мерно покачивались, их головные и телесные щупальца были стянуты в тугие и темные узлы, похожие, по мнению Лилит, на уродливые опухоли. В таком состоянии оолой не обращали ни на кого внимания — на них можно было кричать, звать, их мог поливать дождь, о них можно было даже споткнуться. Они не двигались с места. И когда щупальца этих оолой совсем перестали реагировать на движение вокруг них, были срочно вызваны члены их семейств, которые должны были позаботиться о них.

Женские и мужские особи оолой выходили из леса и устраивались на дежурство вокруг больного оолой. Лилит никогда не слышала, чтобы кто-то специально вызывал ту или иную пару, но оанкали всегда приходили, словно повинуясь зову.

В полном одиночестве она отправилась к берегу реки, где росло большое хлебное дерево, увешанное тяжелыми плодами. Она решила забраться на дерево — не только для того чтобы набрать сытных плодов, а скорее для того чтобы побыть в одиночестве и насладиться красотой могучего растения. Никогда, даже в детстве, она не отличалась особой ловкостью в лазании по деревьям, но в течение своей тренировки ей пришлось освоить и эту нехитрую премудрость, развить в себе уверенность и кое-какие навыки — в этом занятии она нашла нечто, что напоминало ей Землю, и полюбила деревья и высоту.

С дерева она заметила пару оанкали — они выходили из воды. В воде оанкали не плыли, а просто брели вдоль берега. На мгновение направив на нее свои щупальца, оанкали отвернулись и, выбравшись на берег, побрели вглубь острова в джунгли, к деревне людей.

Сидя в развилке дерева, она не производила ни звука, но оанкали все равно почуяли ее, определив с точностью, где она находится. Это была еще одна пара, мужчина и женщина, пришедшие, чтобы облегчить страдания своего занемогшего оолой.

Узнав о том, что при желании они могут заставить своего оолой страдать, получили ли от этого люди власть над оанкали? Как оказалось, оолой с трудом переносили разлуку с теми, кто только недавно получил их собственных запах, их личный биохимический признак. Они не погибали, хотя и переживали разлуку очень тяжело. Их метаболизм замедлялся, они полностью уходили в себя, и так продолжалось до тех пор, пока не появлялся кто-то из их семейства и не вызывал их обратно к свету и жизни или, что было менее эффективно, не появлялся другой оолой, выступающий в качестве врачевателя. И если способ излечения был только один, тогда почему, когда люди уходили от них в лес, оолой не возвращались к своим семьям? Зачем они оставались страдать и мучиться?

Спустившись с дерева и закинув за спину грубоплетеную корзину, полную плодов хлебного дерева, Лилит отправилась в обратный путь к деревне. Там она обнаружила вновь пришедших оанкали, мужчину и женщину, уже занимавшихся своим больным оолой, рассевшись по сторонам от него и спутавших с его головными щупальцами свои. Те щупальца оолой, к которым прикасались оанкали, оживали и начинали шевелиться. Процесс выглядел настолько сложным и интимным, что другие оолой стояли и прохаживались неподалеку, явно оберегая своего товарища, хотя и не желая откровенно выдавать свое волнение. За ходом излечения наблюдали также и несколько поселенцев. Оглянувшись по сторонам, Лилит поразилась тому, насколько их стало меньше, как много из их числа не вернулось из похода за фруктами или просто из разведывательной прогулки по лесу. Где сейчас обитают все эти люди — собрались вместе на дальней оконечности острова и живут там? Построили ли они там для себя укрытие, такую же хижину, как она учила их? Или отдают все силы постройке лодки? Дикая мысль стрелой пронеслась в ее голове — а что если они были правы? Если каким-то невероятным образом они действительно оказались на Земле? И тогда построившие лодку первыми отправятся навстречу свободе. Что, если вопреки тому, что она видела и знает, все это есть не что иное, как одна огромная мистификация? Каким образом все это удалось устроить? И для чего нужно было это все устраивать? Зачем оанкали вести такую сложную игру?

Нет. Она многого еще не понимала в поведении оанкали, но основные положения их жизненных принципов ей были ясны. Вокруг был корабль. Земля оставалась где-то далеко, она ждала своих поселенцев, которые вновь должны были основать на ней свое государство. Переселенцы будут людьми, переработанными кораблем. Такова будет цена, которую хотят получить оанкали за спасение остатков человечества.

Вскоре из деревни ушли еще несколько человек. Куда они направились? Что если — мысль об этом не переставали изводить ее вопреки всем фактам, которые, как казалось, были налицо — что если беглецы были правы?

Откуда в ней могло взяться сомнение?

Тем же вечером, когда она вошла в деревню с вязанкой хвороста, ей преградила путь Тэйт.

— Курт и Селена ушли, — тихо сказала она Лилит. — Прежде чем уйти, Селена нашла меня и перемолвилась словечком.

— Удивительно, что они так долго собирались.

— Удивительно то, что Курт так и не вышиб перед уходом мозги ни одному оанкали.

Согласно кивнув, Лилит обошла Тэйт кругом и двинулась со своей поклажей дальше.

Но от Тэйт не так-то легко было избавиться — она снова догнала Лилит и преградила ей путь.

— Что такое? — спросила ее Лилит.

— Мы с Габриэлем тоже уходим. Сегодня вечером.

Тэйт говорила почти шепотом — хотя сомнений в том, что оанкали слышали все, что она сказала, от первого до последнего слова, не было.

— И куда же вы направляетесь?

— Мы еще не решили. Либо мы найдем остальных и присоединимся к ним, либо придумаем что-то другое. Мы постараемся разузнать что-нибудь сами или что-нибудь предпринять — если у нас получится.

— И вы надеетесь только на свои силы? Вас всего двое.

— Нас идет четверо. И, может быть, еще больше.

Лилит нахмурилась, чувствуя, что Тэйт удалось ее сразить наповал. Как бы там ни было, она и Тэйт за прошедшее время стали подругами. И что бы до сих пор Тэйт не делала и не говорила, в том, что она не сбежит, можно было быть уверенным. И теперь она, скорее всего, вернется — если сгоряча не навредит себе или кому-то еще.

— Послушай, Лил, — с жаром заговорила Тэйт. — Я ведь тут с тобой не просто так языком треплю. Мы предлагаем тебе бежать с нами.

Свернув в сторону от центрального очага, к которому до этого направлялась, Лилит зашла за хижину — оанкали их все равно слышат, но афишировать их с Тэйт разговор перед остальными людьми все равно не стоило.

— Гейб уже переговорил с Джо, — горячо зашептала у нее за спиной Тэйт. — Нам нужно всего лишь…

— Что, ты говоришь, Гейб сказал Джо?

— Сбавь обороты, сестричка — ты ведь не хочешь, чтобы нас все услышали! Джо ответил, что он тоже пойдет. Что скажешь, Лил?

Лилит ожгла Тэйт яростным взглядом.

— И какого ответа ты от меня ждешь?

— Хочу узнать, идешь ты с нами или нет, конечно. Гейб хочет узнать сегодня же, мы ведь ждем только до вечера.

— Если вы хотите, чтобы я пошла с вами, то у меня будет одно условие — выходим завтра с утра после завтрака.

Тэйт не была бы Тэйт, если бы сейчас пустилась в спор — она только улыбнулась.

— Но я еще не решила, пойду я с вами или нет. В любом случае нет смысла блуждать полночи в темноте, рискуя наступить на гадюку или подобную гадость, а потом спать в сырости под кустами. Ночью здесь хоть глаз выколи.

— Гейб считает, что ночью у нас будет шанс подальше убраться, пока наш побег обнаружится.

— Я поражаюсь, о чем он думает — и ты, кстати, тоже, Тэйт. Наше исчезновение обнаружится завтра же утром — если только, выбираясь из хижины, кто-то из вас не наступит спящим на руку или на голову, тогда конечно вас прихватят гораздо раньше. Если вы уйдете так, как я вам советую, завтра утром, то никто вас не хватится до вечера.

Лилит покачала головой.

— Хотя по большому счету, сдается мне, что оанкали на беглецов плевать. По крайней мере до сих пор так было. Но уж если вы твердо решили пуститься в бега, то сделайте это так, чтобы иметь время найти до темноты укрытие и место для ночлега — по крайней мере на случай дождя.

— Если случится дождь, — отозвалась Тэйт, — то от него нам будет все равно некуда спрятаться. Мы рассчитывали… что как только вырвемся из рук оанкали, то переправимся на другой берег реки и двинем на север, туда, где климат посуше и попрохладнее.

— Если бы мы, Тэйт, находились на Земле, и в особенности в северном полушарии, то в данном случае лучшим выбором было бы идти на юг.

Тэйт пожала плечами.

— У тебя не будет права голоса до тех пор, пока ты не пойдешь с нами.

— Я поговорю с Джо.

— Но…

— И ты должна передать то, что я сейчас сказала, Гейбу. Я не сказала ничего, в чем бы не была до конца уверена. И ты, и он — умные люди. Что касается лично тебя, Тэйт, то ты никогда не отличалась склонностью вешать людям лапшу на уши.

Тэйт понимающе рассмеялась.

— И такое бывало.

Потом ее лицо посерьезнело.

— Хорошо, договорились. Мы и без того слишком много говорили о том, с какого бока лучше всего подойти к побегу — выйти завтра поутру и двинуть на юг, да еще в компании того, кто знает, как выживать в этом кошмаре, наверняка всеми будет принять за наилучший вариант. К тому же ты явно не оанкали.

Лилит ничего не сказала в ответ.

— Хотя бы в то, что мы находимся на острове, ты веришь? — наконец спросила она Тэйт.

— Нет — в этом я тоже до конца не уверена, — ответила Тэйт. — Но и это твое пожелание я тоже передам. Значит, нам в любом случае придется переправляться через реку?

— Кроме того, следует иметь в виду, что тот берег, несмотря на то, как он выглядит отсюда, вполне может оказаться искусным изображением, голограммой на стене.

— А солнце? А звезды и луна — это тоже голограммы? Дождь и деревья, которым, без всякого сомнения, уже несколько веков?

Лилит вздохнула.

— Да, конечно.

— И ты веришь в это только потому, что так сказали оанкали?

— В большей степени потому, что имею некоторый опыт, приобретенный на этом корабле прежде, чем я Пробудила тебя.

— Творцами твоего опыта тоже были оанкали. Рассказать тебе, так ты не поверишь, что я повидала и почувствовала благодаря участию Кахгуяхта.

— Ты считаешь, что можешь чем-то меня удивить?

— Я хочу сказать, что доверять тому, что они вытворяют с твоими органами чувств, никогда нельзя.

— Я знала Никани еще тогда, когда оно еще было слишком молодо для того чтобы оказывать на меня какое-либо влияние так, чтобы я не заметила этого.

Ничего не говоря, Тэйт повернулась и принялась смотреть туда, где между деревьями блестела река. Солнце — искусственное или настоящее — опускалось за горизонт, и вода казалась гораздо более бурой, чем обыкновенно.

— Знаешь, Лил, — наконец снова заговорила она, — не принимай то, что я хочу сказать, как нечто личное. Ведь ты и Никани… — Голос Тэйт стих, и она резко повернулась к Лилит и многозначительно взглянула ей в лицо, словно ища подтверждения своих слов. — Понимаешь?

— Что я должна понимать?

— Ты очень близка с ним — гораздо больше, чем мы с Кахгуяхтом.

Лилит молча дожидалась продолжения.

— Черт возьми, Лил, можешь ты хотя бы пообещать, что если не пойдешь с нами, то по крайней мере не станешь нам мешать?

— До сих разве кто-то кому-то мешал, если он хотел уйти отсюда?

— Тогда никому ничего не говори? Хорошо?

— По-моему, ты делаешь глупость, — тихо отозвалась Лилит.

Тэйт снова отвернулась к реке и пожала плечами.

— Я обещала Гейбу, что возьму с тебя слово.

— Для чего ему это нужно?

— Он говорит, что если ты дашь слово, то обязательно сдержишь его.

— А если не дам, то обо всем тут же донесу?

— Знаешь, Лил, похоже, мне все равно, что ты сделаешь.

Пожав плечами, Лилит повернулась к деревне и зашагала туда, куда шла до этого. Для того чтобы уразуметь, что она сказала, Тэйт понадобилось несколько секунд. Снова догнав Лилит, она остановила ее, взяв за локоть.

— Прости меня, я не хотела тебя обидеть, — прошептала она. — Так ты идешь с нами или нет?

— Знаешь большое хлебное дерево на берегу реки — то, самое большое?

— Знаю, и что?

— Завтра после завтрака мы встретимся там и оттуда отправимся — если вы хотите идти со мной.

— Ждать до завтра для нас слишком долго.

— Решайте сами.

Повернувшись, Лилит отправилась к лагерю. Сколько оанкали слышали их разговор? Один? Или несколько? Или все до единого? Но как бы там ни было, Никани наверняка узнало все в ту же минуту. Значит у него будет время послать за Ахайясу и Дайчаан. И ему не придется сидеть в кататоническом состоянии подобно остальным.

По сути, до сих пор она не понимала, почему они поступают так. Ведь без сомнения все из них заранее знали, что их питомцы готовят побег. Кахгуяхт тоже все знает. Что оно собирается делать?

Неожиданная картина всплыла у нее в памяти — она увидела племя дикарей, провожающих своих сыновей на многие месяцы одинокой жизни в джунгли, или пустыню, или куда бы там ни было, где те смогут доказать свое мужество.

С наступлением определенных лет юноши должны доказать на практике, что все, чему они учились до сих пор, не пропало зря, что они могут выжить во враждебных тяжелых условиях существования.

Неужели все так просто? Неужели дело именно в этом? Сначала людям преподали урок, потом отпустили их на вольные хлеба, где они смогут доказать, что готовы к самостоятельному существованию?

Тогда к чему эти страдающие в кататонии оолой? Как это объяснить?

— Лилит?

Она вздрогнула и остановилась — рядом с ней появился Джозеф. Они двинулись дальше вместе и вскоре оказались около костра, вокруг которого сидели люди и ели жаренный ямс и бразильские орехи, которых кто-то принес целую корзину.

— Ты уже поговорила с Тэйт? — тихо спросил он.

Лилит кивнула.

— И что ты решила?

— Что сначала поговорю с тобой.

Молчание.

— Что ты решил, Джо? — наконец спросила она.

— Я иду с ними.

Остановившись, она повернулась к нему и заглянула в лицо, но не увидела ничего.

— Уйдешь и бросишь меня? — прошептала тогда она.

— Для чего тебе оставаться здесь? Потому что здесь Никани?

— Ты бросишь меня, Джо?

— Для чего ты хочешь остаться? — его свистящий шепот готов был сорваться на крик.

— Потому что вокруг нас корабль. Потому что здесь некуда бежать.

Джозеф взглянул вверх на половинку луны и на первые россыпи звезд.

— Я хочу убедиться в этом сам, — тихо отозвался он. — Что бы ты ни говорила, у меня все равно такое ощущение, что я на Земле. И это несмотря даже на то, что в тропических джунглях я нахожусь первый раз в жизни. Все равно здесь все пахнет и имеет вид совершенно земной.

— Я же объясняла тебе…

— Я должен убедиться во всем сам.

— Хорошо.

— Тогда пойдем со мной, потому что я не хочу оставлять тебя здесь.

Лилит сжала его руку, словно он был дикий зверь, вот-вот готовый убежать от нее.

— Пойдем с нами, — прошептал он. — Не заставляй меня бросать тебя здесь.

Закрыв глаза, она отгородила себя от ощущения окружающего леса и неба, от людей, негромко переговаривающихся около костра, от оанкали, щупальца которых были перепутаны в очередной безмолвной беседе. Сколько оанкали слышали последние слова Джозефа? Ни один из них даже не повернулся к ним, ничем не выдав того, что хотя бы отчасти находится в курсе происходящего.

— Хорошо, — кивнула она. — Я иду с вами.

4

На следующее утро после завтрака они вдвоем ждали остальных под условленным хлебным деревом. Перед этим она заметила Габриэля, незаметно пробиравшегося из лагеря с огромной корзиной, большим топором и мачете, в общем, полностью экипированным для заготовки дров. Никто никого не заставлял этого делать, и люди обычно отправлялись за дровами, как только в этом появлялась необходимость, вот и Лилит сейчас, заткнув за пояс мачете, двинулась в джунгли, словно бы пособирать там фруктов. Часто, отправляясь за добычей, она брала с собой несколько человек, если чувствовала в себе настроение преподать им несколько уроков, или шла одна, если хотела поразмышлять в одиночестве.

В это утро в джунгли вместе с ней отправился только Джозеф. Тэйт ушла из деревни сразу же после завтрака. Как догадывалась Лилит, ложной целью Тэйт мог быть один из огородов, разбитых Лилит и членами семейства Никани. На этих огородах росли ямс и кассава, а кроме того бананы и ананасы. Если Тэйт решила запасти овощей и фруктов в дорогу, надолго этих запасов все равно не хватит — все равно им скоро нужно будет начинать учиться добывать пищу охотой и собирательством того, что попадется на пути.

Лилит прихватила с собой только несколько жареных плодов хлебного дерева, как за их приятный вкус, так и за то, что они содержат в себе много белков. Кроме того в сумке у нее было немного ямса, бобов и кассава. На дно своей корзины она положила смену одежды из того плотного и легкого материала, который умели изготовлять оанкали, а также несколько сухих поленец для растопки костра.

— Мы не сможем долго тут ждать, — сказал Джозеф. — Они все уже должны быть здесь. Может быть они уже побывали здесь до нас и ушли?

— Скорее всего они сейчас следят за нами из леса и покажутся только после того как убедятся, что мы не привели за собой хвоста. Они хотят быть твердо уверенными, что я не продала план их побега оанкали, не рассказала все оолой.

Озабоченно нахмурившись, Джозеф взглянул на нее:

— Ты говоришь о Тэйт и Габриэле?

— Да.

— Никогда бы не сказал, что они могут так о тебе подумать.

Лилит пожала плечами.

— Гейб сказал, что бежать нужно обязательно, если желаешь себе добра. Он слышал, что люди опять начинают поговаривать о том, что нужно от тебя избавиться — это началось после того как они снова получили способность думать самостоятельно.

— Я всегда сама шла на встречу опасностям, Джо, — ответила она, — и тебе придется к этому привыкать, если ты хочешь оставаться со мной.

Глядя на реку, он немного помолчал, потом взял ее за руку.

— Ты жалеешь, что пошла, хочешь вернуться?

— Может быть. Но я все равно пойду с вами.

Он не стал спорить, ей не понравилось его молчание, но она приняла его как должное. Джозеф очень хотел уйти, это было ясно. Он был просто уверен, что находится на Земле.

Через несколько минут из-за ближайших деревьев появились и направились к ним Тэйт, Габриэль, Врей и Элисон. Остановившись перед Лилит, они некоторое время ее рассматривали. Она была уверена, что до недавнего времени за ней с Джозефом наблюдали из джунглей и возможно даже слышали часть их разговора.

— Что ж, вперед, — проговорила она.

Выстроившись в цепочку, они двинулись вдоль реки вверх, против течения, потому что возвращаться обратно в лагерь никто не изъявил желания. Реки было решено придерживаться для того чтобы просто-напросто не заблудиться. За уверенность в том, что движение вперед происходит все время целенаправленно, иногда приходилось платить тяжким трудом. Тогда из-за поясов приходилось доставать мачете и прорубаться сквозь береговые заросли и переплетение воздушных корневищ, но все без жалоб шли на эту жертву.

Вокруг царила сильная влажность, и все обливались потом. Скоро с неба хлынули потоки воды — начался дождь. Почва под ногами превратилась в грязь и начала разъезжаться, и это было основной помехой — на дождь никто не обратил внимания. Еще меньше их донимали москиты. Лилит редко когда снисходила до того, чтобы прихлопнуть самого надоедливого. Сегодня вечером рядом с ней не будет Никани, который сможет снять зуд с укусов, не будет внимательных и нежных прикосновений чувственных рук и щупалец. Неужели только она одна будет скучать по своему оолой?

Дождь прекратился так же внезапно, как и начался. Они продолжали идти до тех пор, пока солнце не встало у них точно над головой. Тогда решено было присесть отдохнуть под стволом полуповаленного дерева, обросшего мхами, на которые они не обращали внимания; навязчивых насекомых, падавших на них с дерева, просто смахивали с одежды. На обед было съедено несколько плодов хлебного дерева и самые желтые из тех бананов, что имелись в корзинке Тэйт. После еды все напились прямо из реки, на ил и песок в воде которой давно уже научились не обращать внимания. Когда вода находилась в пригоршне, того, что находилось, в ней не было видно, а кроме этого, похоже, отсутствовали болезнетворные микробы.

Как ни странно, но разговоров почти не было. Подкрепившись, Лилит отошла за дерево, чтобы справить нужду, и когда она появилась вновь, глаза всех остальных беглецов были выжидающе и настороженно направлены на нее. Сразу же после этого все как один нашли для себя совершенно друг΀¾й интересный предмет — друг друга, соседнее дерево, кусок еды, собственные ногти.

— Господи, — пробормотала Лилит, и продолжила, уже громче: — А теперь нам пора поговорить.

Она остановилась перед склоненным деревом, на котором некоторые из ее спутников сидели, а другие стояли облокотившись.

— В чем дело? — спросила она. — Вы что же, подумали, что я решила вас бросить, а сама отправилась назад к оанкали? Или может вы решили, что у меня в запасе есть какой-нибудь магический способ просигналить им отсюда? Вы что, подозреваете меня во всяких низостях?

Молчание.

— Так или не так, Гейб?

Он ответил на ее взгляд открыто.

— Мне нечего тебе сказать.

Габриэль развел руками. «Конечно, нам неспокойно. Мы не знаем, чем все это закончится. Мы испуганы. Ты должна сделать нам скидку, Лилит, не стоит обращать внимания на эмоции… но вместе с тем, вместе с тем Лилит, ты ведь сильно отличаешься от нас. И никто не знает, как далеко распространяются эти отличия …»

— Она никуда от нас не уйдет! — крикнул Джозеф, шагнув к ней и встав рядом с ней. — По большому счету, она такая же, как мы. Во всем человек. Мы все идем на риск, и она рискует вместе с нами.

Элисон снова опустилась на пень, на котором сидела.

— И так чем же мы рискуем? — требовательно спросила она. Сказав это, она обращалась прямо к Лилит. — Что будет с нами дальше?

— Я не знаю. Я могу только предположить, но мои предположения немногого стоят.

— Говори!

Оглядев всех одного за другим, Лилит увидела в лицах только одно — ожидание ответа.

— Я думаю, что это последняя проверка оанкали, — сказала она. — Люди решаться на побег только тогда, когда будут уверены, что полностью готовы жить самостоятельно. И живут в джунглях так долго, как смогут продержаться. И если им не удается выжить здесь, то им не удастся выжить и на Земле. Вот почему никто не мешал ни нам, ни остальным спокойно уходить из лагеря. Вот почему не было погони.

— Наша погоня пока еще не проявила себя, а о том, гнались ли за теми, кто бежал раньше нас, никто не знает, — ответил Габриэль.

— За нами никто не гонится, я точно знаю.

— Я не уверен.

— И когда же ты наконец соберешься с силами поверить в это?

Он ничего не ответил. Он смотрел вверх по течению реки, и в глазах его горело нетерпение.

— Почему ты, Гейб, так хотел, чтобы с вами отправилась я? Зачем я была тебе нужна?

— Ничего такого, Лил. Просто…

— Врешь.

Нахмурившись, он поглядел на нее исподлобья.

— Просто я полагал, что ты тоже заслужила шанс вырваться из лап оанкали — конечно, если ты сама этого хочешь.

— Ты решил, что сможешь извлечь тут из меня пользу! Ты решил, что, сбежав из лагеря, сможешь раздобыть больше еды, и жить одним будет легче. Ты ни секунды ни думал о том, чтобы оказать мне услугу, ты думал только о себе одном. Вот как, скорее всего, все было.

Оглянувшись кругом, она обвела присутствующих взглядом одного за другим.

— Но на деле все оказалось иначе. У вас ничего не выйдет, в особенности если вы вместо того, чтобы что-то делать, будете только дожидаться, когда я наконец разыграю вам Иуду.

Лилит вздохнула.

— Вот так. А теперь пошли.

Все начали подниматься.

— Подождите, — раздался голос Элисон. — Так ты по-прежнему уверена, что мы находимся на корабле? — спросила она Лилит.

Лилит кивнула.

— Мы внутри корабля оанкали.

— Неужели среди нас найдется еще кто-нибудь, кто думает так же?

Молчание.

— Я не знаю, где мы находимся, — подала голос Леа. — И не могу представить себе, каким образом все это может оказаться частью корабля, но что бы это ни было, чем бы это ни оказалось, мы должны выяснить это сами, черт возьми, и на этом пути я не отступлюсь, это уж дудки. Думаю, что скоро мы все узнаем.

— Но она наверняка все и так уже знает, — продолжала настаивать на своем Элисон. — Лилит верит в это, что вокруг нас корабль, вне зависимости от того, какова правда на самом деле. Таким образом, что же она делает здесь?

Лилит только и успела, что открыть для ответа рот, когда за нее заговорил Джозеф:

— Она здесь, потому что я хотел этого. Мне хотелось разведать и узнать правду так же сильно, как этого хотелось, наверное, вам всем. И я хотел, чтобы со мной в джунгли пошла Лилит.

Слушая Джозефа, Лилит думала о том, что больше всего ей хотелось бы наверное никогда не выходить из-за того дерева и не замечать устремленное на нее множество глаз и гнетущую тишину. Все кругом было пропитано подозрительностью.

— Это действительно так? — спросил ее Габриэль. — Ты пошла только потому, что этого хотел Джо?

— Да, — спокойно отозвалась она.

— И если бы он не позвал тебя с собой, ты так и осталась бы с оанкали?

— Я бы осталась в лагере. Ведь в конце концов, я уже уверена в своих силах и знаю, что смогу выжить в джунглях. Ведь то, что происходит сейчас — это последняя проверка, выпускной экзамен. А я свой экзамен уже сдала.

— И какой же ученой степени оанкали тебя удостоили?

Прозвучавшее было возможно самым откровенным вопросом, из всех заданных из уст Гейба за последние часы — наполненные подозрением, враждебностью и презрением.

— Это экзамен на «пан или пропал», Гейб. Вариантов только два: выжить или умереть.

Повернувшись, она зашагала дальше вверх по реке, первой прорубая тропу. Через некоторое время она услышала у себя за спиной удары мачете остальных.

5

Вверх по течению реки начиналась самая дремучая часть острова, где росли самые большие деревья, с необъятными стволами у подножья и обнажающимися корнями. Когда-то здесь имелся перешеек, соединяющий остров с большой землей — сначала эта часть суши превратилась в полуостров, после чего изменившая русло река перерезала последний перешеек. По крайней мере, все, что они видели вокруг, имело такой вид, словно события разворачивались подобным образом. Такова была созданная оанкали иллюзия. Или эта иллюзия содержалась только у нее в голове?

Чем дальше они уходили от лагеря, тем сильнее терзали Лилит сомнения, и она трезво отдавала себе в этом отчет. Никогда прежде она не бывала на этом берегу, на этой стороне острова. Подобно оанкали, она никогда не беспокоилась о том, что может заблудиться в джунглях. В компании Никани она прошла остров в разных направлениях несколько раз и, шагая среди зарослей, часто ловила себя на том, что, глядя по сторонам на зеленое переплетение растительности, отчетливо представляет себя находящейся в огромной оранжерее.

Но река разрушала это ощущение — слишком большой и могучей была вода. По мере того как они продвигались вдоль берега, противоположный берег тоже менялся, казалось, приближаясь кое-где к невероятно густому лесу, местами обнажаясь камнем, соскальзывающим от корней деревьев по набережной к воде, настолько неподвижной и гладкой, что, казалось, в ней, как в безупречном зеркале, отражаются деревья. В таких местах можно было увидеть отдельно стоящих гордых великанов — уходящие вверх прямые стволы, теряющиеся в вышине.

— Нам пора искать место для стоянки на ночлег, — сказала Лилит, когда солнце оповестило ее, что день близится к закату. — Здесь мы разобьем лагерь и завтра начнем строить лодку.

— Ты уже бывала здесь раньше? — спросил ее Джозеф.

— Нет, но я бывала неподалеку. Противоположный берег на самом деле ближе к нам, чем это кажется. Давайте думать насчет какого-то навеса — уже снова собирается дождь.

— Постойте, — подал голос Габриэль.

Только взглянув на него, она уже знала, о чем будет сейчас сказано. По привычке она взяла командование людьми на себя. Теперь пора было расставить все точки над «i».

— Я позвал тебя с нами не для того, чтобы ты указывала нам что делать, — сказал он. — Мы больше не в тюрьме. И ты больше не можешь нам приказывать.

— Вы взяли меня с собой потому, что у меня есть знания и опыт, которых нет у вас. Каков будет ваш следующий шаг? У вас уже есть план? Вы что, собирались идти до самой ночи, до тех пор, пока уже будет слишком темно, чтобы искать укрытие или строить навес. Может быть вы собирались лечь спать прямо в грязь? Или разыскать другое место, где берега реки отстоят друг от друга подальше, чем здесь?

— Я думал… что в первую очередь нам стоит разыскать остальных — если они еще на свободе, конечно.

Лилит несколько мгновений помолчала, откровенно удивленная.

— И если они все сумели собраться вместе.

Она вздохнула.

— А кроме того, что входило в твой план?

— Я предполагала уйти от оанкали как можно дальше, настолько, насколько удастся, — подала голос Тэйт. — Мне хотелось поскорее забыть ощущение, которое возникало во мне от их прикосновений.

Лилит указала рукой в сторону противоположного берега.

— Если этот гранит и те деревья не иллюзия, то они — ваша цель. Ваша первейшая цель.

— Сначала мы найдем остальных! — настойчиво возразил Габриэль.

Лилит посмотрела на него с интересом. Наконец-то старина Гейб раскрылся полностью. Возможно, что в голове он уже видит себя дерущимся с ней за место вождя. Гейб до смерти хотел вести всех за собой (в отличие от нее) — и тем не менее она знала, что должна оставаться впереди. Гейб легко мог дойти до убийства непокорных.

— Сегодня нам нужно искать место для стоянки, — со спокойным упрямством продолжила она. — Завтра я обещаю, что разыщу остальных, если только они находятся где-нибудь здесь, неподалеку.

Подняв руку, она заставила остановиться готовые сорваться с губ многих возражения.

— Один из вас или больше могут пойти вместе со мной и увидеть все, что произойдет, если вам так хочется. Я могу пойти и одна — я в джунглях не заблужусь. Если вы решите идти дальше без меня, не беда, я вас все равно сумею разыскать. Если мы двинемся дальше все вместе, то, если потребуется, я смогу отвести вас в любое место острова. Кроме того, существует некоторая вероятность того, что все, кто ушел раньше нас, или большая часть, уже переправились через реку. У них было для этого предостаточно времени.

Ее слушатели согласно покивали.

— Где мы будем устраивать лагерь? — спросила Элисон.

— Но еще день, — запротестовала Леа, — куда торопиться.

— Для меня уже хватит на сегодня походов, — заговорил Врей. — Если приходится выбирать между москитами и своими ногами, я выбираю второе. Я за остановку.

— Ночью от москитов некуда будет деваться, — сказала ему Лилит. — Спящий рядом оолой лучше любого противомоскитного средства. Ночью москиты будут есть нас заживо — уж поверьте моим словам.

— Мы выдержим, — подала голос Тэйт.

Неужели Кахгуяхт стало ей так ненавистно? — удивилась Лилит. Или пробуждающаяся в Тэйт тоска делала ее такой раздраженной и она пыталась прогнать от себя грусть наигранной бравадой?

— Мы можем начать вырубать место для ночлега прямо здесь, — громко проговорила Лилит. — Вот эти два небольших деревца не трогать — они пригодятся. Подождите минуту.

Присев перед деревьями на корточки, она тщательно все осмотрела, чтобы убедиться, что их подножье не является жилищем свирепых муравьев.

— Так, тут все в порядке. Найдите еще два подходящего размера и срубите. Потом нарубите лиан — их мы будем использовать вместо веревок. Только осторожно. Как только вам покажется, что что-то укусило и ужалило вас… В общем, тут мы на полном своем обеспечении. И запросто можно умереть. Далеко не расходиться, все время наблюдайте друг за другом. В этой чащобе заблудиться гораздо легче, чем вам кажется.

— Но ты-то не боишься заблудиться! — насмешливо бросил Габриэль. — Или ты уже видишь себя следопытом?

— Это не объяснишь словами. Мне вживили огромный объем памяти с необходимыми знаниями, и у меня было больше времени, чем у вас, для того чтобы обжиться в джунглях.

Она была вынуждена скрывать изменения, совершенные в ней оанкали, потому что когда она в них признавалась, пропасть между ней и другими людьми увеличивалась. Они переставали ей доверять.

— Слишком хорошо, чтобы быть правдой, — снова хмыкнул Габриэль.

Выбрав место повыше, они принялись сооружать хижину. Строительство велось с таким расчетом, чтобы хижина продержалась по меньшей мере несколько дней. Стены решено было не делать, только каркас из срубленных деревьев и крышу. Под таким навесом можно было развесить гамаки или расположиться на циновках, раскинутых на охапках листьев и ветвей. Хижина вышла достаточно просторной и могла укрыть от дождя всех до одного. Для того чтобы застелить крышу, были использованы тенты из непромокаемого материала, которые были предусмотрительно взяты некоторыми из них с собой. После того как с постройкой хижины было покончено, ее пол начисто вымели от палой листвы, веток и мха.

Довольно попотев над добычей огня с помощью лука, который захватила с собой Леа, Врей ухитрился разжечь костер, но когда его труды увенчались успехом, он поклялся, что никогда больше в руки не возьмет этот проклятый предмет.

— На руках живого места не осталось, — объяснил он.

Кроме того, у Леа оказалась кукуруза, которой она запаслась на общественном огороде. Уже начали опускаться сумерки, когда кукуруза и принесенный Лилит ямс были зажарены на углях. Все это было съедено вместе с остатками плодов хлебного дерева. Пища утоляла голод, хотя и не отличалась большим вкусовым разнообразием.

— Завтра мы займемся рыбной ловлей, — сказала своим спутникам Лилит.

— Без удилища, крючка и лески? — удивился Врей. — Как же это возможно?

Лилит улыбнулась.

— Вот именно — без всего этого. Вопреки тому, как вы, может быть, думаете, оанкали не наделили меня способностью убивать все, к чему я прикоснусь, поэтому единственная рыба, которую я могла надеяться добыть, водилась на мелководье или в маленьких притоках реки. Я сделала острогу: срубила молоденькое деревцо, заострила один его конец, обожгла острие на огне, чтобы оно стало твердым и научилась бить этой острогой рыбу. Под конец у меня начало получаться — каждый раз я добывала себе приличное количество рыбы на обед.

— А не думала попробовать то же самое с луком и стрелами? — поинтересовался Врей.

— Я пробовала, но у меня лучше получалось с острогой.

— Я попробую и острогу и лук, — сказал он. — Или, может быть, попытаюсь смастерить удилище из того, что здесь найдется. Завтра вы отправляйтесь на поиски остальных, а я займусь рыбалкой.

— Мы займемся рыбалкой, — поправила его Леа.

Улыбнувшись, Врей пожал Леа руку — потом быстро, почти так же рефлекторно, отпустил ее ладонь. Его улыбка угасла и он принялся смотреть на огонь. Лилит отвернулась и устремила взгляд в темноту леса.

Потом быстро и внимательно взглянула на Леа и Врея. Что произошло между ними? Мимолетная размолвка — или нечто большее?

Внезапно полил сильный дождь, ни одна капля которого не попала на них — они сидели в сухости и слушали однообразный усыпляющий шум ливня. Спасаясь от дождя, к ним в хижину устремились насекомые, принявшиеся кусать их и бросаться на свет и гибнуть в огне костра, снова разведенного для комфорта и тепла, после того как ужин был приготовлен и съеден.

Привязав свой гамак к двум бревнам, образующим крышу, Лилит улеглась. Рядом с ней повесил свой гамак Джозеф — так близко, чтобы между ними не смог больше никто устроиться. Но к ней он так и не прикоснулся. Они были не одни. Она и не ожидала того, что они займутся здесь любовью. Но вот то, что он так и не прикоснулся к ней, даже не подошел, неприятно укололо ее. Протянув руку, она дотронулась до его щеки, приглашая повернуться к ней.

Но Джозеф не повернулся, напротив, он отпрянул от ее руки. И что хуже всего, если бы не отпрянул он, то отдернула бы руку она. Ощущение от его кожи как-то изменилось, став непонятным образом отталкивающим. Никогда до сих пор, пока между ними не появилось Никани, такого не было. Близость Джозефа всегда доставляла ей огромное удовольствие. Его общество было подобно глотку воды после долгой жажды. Но потом появилось Никани. Появление оолой внесло в отношения между ней и Джозефом ту особую двойственность, являющуюся наиболее чужеродной чертой жизни оанкали. Неужели такая тройственность отношений так глубоко смогла пропитать их тела, что превратилась в неизбежную необходимость и их человеческого существования? Если это так, то что им теперь делать? Как жить дальше? И смогут ли они когда-нибудь избавиться от этой зависимости?

Для того чтобы принять участие в воспроизводстве нового поколения, оолой требовалась женская и мужская особи, причем никогда среди оанкали не шла речь о парном контакте между мужчиной и женщиной — никто не нуждался в этом и не желал этого. Никогда женская и мужская особи оанкали не прикасались друг к другу для совершения сексуального действа. Для оанкали это было нормально. Но для людей это было невозможным.

Снова протянув руку, она сжала ладонь Джозефа. Рефлекторно он попытался высвободить руку, но потом, очень быстро, сообразил, что что-то идет не так. В течение долгого, неприязненного для них обоих мгновения он отвечал ей понимающим пожатием. Но в конце концов она вынуждена была убрать свою руку, дрожа от отвращения и облегчения от того, что мука кончилась.

6

На следующее утро сразу после восхода солнца около их хижины раздались голоса — это были Курт и ушедшие вместе с ним.

Проснувшись и прогоняя из головы остатки сна, Лилит уже знала, что вокруг что-то происходит. Поднявшись в гамаке, она опустила ноги на пол. Рядом с гамаком Джозефа стояли Виктор и Грегори. Она вздохнула с облегчением — теперь им не придется тратить время на поиски остальных. Сообща они смогут заняться постройкой лодки или плота, на которых переправятся через реку. И тогда станет ясно для всех, что представляет собой противоположный берег, что там, настоящие деревья или иллюзия.

Она оглянулась по сторонам, для того чтобы узнать, кто еще пришел к ним. И увидела Курта.

Мгновением позже Курт плашмя ударил ее по голове своим мачете.

Удар почти лишил ее сознания и повалил на землю. Где-то рядом Джозеф выкрикнул ее имя. Послышались звуки новых ударов.

Она услышала, как выругался Габриэль, как пронзительно вскрикнула Элисон.

Она попыталась подняться, но кто-то ударил ее снова. На этот раз сознание полностью оставило ее.

Когда она очнулась, ее тело все ныло от боли. Она была в недавно построенной хижине одна. Вокруг нее больше никого не было.

Поморщившись от боли в голове, она поднялась на ноги. На голову можно было не обращать внимания, боль скоро отпустит ее.

Куда делись остальные?

Где Джозеф? Он не мог бросить ее здесь в таком состоянии одну. Кто угодно, но только не он.

Неужели его увели отсюда силой? Если так, то зачем это было сделано? Может быть его тоже избили и бросили где-нибудь, как бросили ее, и он лежит сейчас там, раненый и беспомощный?

Выйдя из хижины, она огляделась по сторонам. Вокруг никого не было. Ни одного человека.

Пытаясь разобраться, куда ушли или были уведены ее спутники, она поискала следы. Она не считала себя следопытом, и у нее не было особого опыта в чтении следов, но этого и не требовалось — во влажной почве отпечатки человеческих ног были видны очень отчетливо и в них не составляло труда разобраться. Следы уводили прочь от места их ночной стоянки. Но двинувшись по следам в джунгли, она вскоре их потеряла.

Выбрав наиболее вероятное направление, она двинулась вперед, раздумывая о том, где мог находиться лагерь Курта и что она будет делать, когда найдет его. В настоящий момент единственное, чего она по-настоящему хотела, это увидеть Джозефа, узнать, что с ним все в порядке. Увидев, что Курт бьет ее мачете, он наверняка попытался защитить ее.

Ей вспомнились слова Никани о том, что у Джозефа наверняка есть враги. Курт всегда недолюбливал его, но ни в зале Пробуждения, ни в большом лагере отношения между ними ни разу не выяснялись. Теперь же могло произойти все, что угодно.

Самым правильным сейчас было вернуться в большой лагерь и попытаться позвать на помощь оанкали. Здесь, где вокруг была то ли Земля, то ли нет, она должна была заручиться поддержкой нелюди против своих собственных собратьев.

Зачем они забрали у нее Джозефа? Они унесли ее мачете, ее топор и ее корзину — все, кроме гамака и сменной одежды. Она была без сознания и возможно умирала, они могли бы хотя бы оставить с ней Джозефа, чтобы тот позаботился о ней. Он наверняка хотел остаться и остался бы, если бы Курт и его люди позволили ему.

Вернувшись в хижину, она собрала свой гамак и одежду, напилась воды из небольшого чистого ручейка, впадающего неподалеку в реку, и двинулась обратно к деревне.

Только бы оанкали оттуда не ушли. Возможно они следили за ними все это время, незаметно и не вмешиваясь в дела людей. Может быть, узнав о том, что оанкали ушли, Курт увел остальных туда же, и там сейчас находится Джозеф. Сможет ли она освободить его и захочет ли он вообще иметь с ней дело? Может быть он бросил ее добровольно? Или он уже выбрал сторону остальных, тех, кто наконец претворил в жизнь то, о чем она всегда мечтала? Узнать все что возможно, научиться всему что возможно и убежать. Научиться жить в джунглях, освободиться и жить так, как сам считаешь нужным, уйти так далеко, чтобы даже оанкали не смогли тебя разыскать. Со временем научившись обращаться друг с другом на человеческий манер.

Если они действительно на Земле, у них может быть шанс. Если же они на борту корабля оанкали, то все происходящее бессмысленно.

Если они на борту корабля, то она получит Джозефа обратно. Если же они на Земле, то…

Она шла быстро, тропа была расчищена вчера, и теперь ей не приходилось тратить время впустую, размахивая мачете.

Позади нее послышался плеск, и она мгновенно обернулась. Из реки появились несколько оолой и, выбравшись на берег, двинулись в глубь джунглей, с трудом пробиваясь через густую прибрежную поросль.

Узнав Никани и Кахгуяхта, она бросилась навстречу оанкали.

— Где они? Вы уже нашли их? — спросила она Никани.

— Мы нашли их, — ответило оно. И положило свою чувственную руку ей на шею.

Она прижала руку Никани своей ладонью, наслаждаясь ощущением покоя и тепла, исходящего от нее, нарушая все прежние данные себе самой обещания.

— С Джо все в порядке?

Никани ничего не ответило, и она почувствовала страх. Оолой убрало руку с ее шеи, и они быстро двинулись среди деревьев. Остальные оолой пошли вместе с ним, все в полном молчании и очень быстро и целеустремленно, определенно точно зная направления и ориентируясь без труда. Они уже знали, что увидят там, куда направлялись.

Лилит страшилась того, что ожидало ее впереди. Она не хотела этого знать.

Держась близ Никани, она легко поспевала за ним. Внезапно оно остановилось перед поваленным деревом, и Лилит едва не налетела на его спину.

Дерево было павшим вековым гигантом. Даже теперь, когда оно лежало на земле, чтобы перебраться через его ствол, нужно было попотеть. Ствол был покрыт лишайниками и мхом и наверняка был очень скользким. Проявив невиданную доселе Лилит ловкость, Никани вскочило на поваленный ствол и уже через мгновение было на другой стороне. Ей такие чудеса ловкости были не под силу.

— Подожди, — крикнуло оно ей с другой стороны, когда Лилит начала карабкаться вверх. — Останься там.

Сказав это, Никани повернулось к Кахгуяхту.

— Иди, — сказало оно Лилит тоном, не допускающим возражений. — Тебе лучше будет увидеть все сразу, иначе потом будет только хуже.

Никто больше не двинулся с места, ни Кахгуяхт и другие оолой — Лилит заметила среди них оолой Курта и Элисон и…

— Перебирайся сюда, Лилит.

Вскочив на вершину поваленного ствола, она спрыгнула с другой стороны. Туда, где лежал Джозеф.

Его ударили топором.

Несколько биений сердца она смотрела на него, не в силах вымолвить ни слова, потом бросилась к нему. Его ударили несколько раз — били по голове и шее. Его голова была почти отделена от тела. Он давно уже остыл.

Какую ненависть должен был испытывать его убийца…

— Это Курт? — потребовала она ответа у Никани. — Его убил Курт?

— Его убили мы, — спокойно отозвалось Никани.

Только через несколько минут она смогла заставить себя отвернуться от ужасного окровавленного трупа и взглянуть на Никани.

— Что ты говоришь?

— Его убили мы, — повторило Никани. — Слишком сильно мы, и ты, и я, хотели сохранить Джозефу жизнь. Когда они уводили его с собой, у него были только небольшие синяки и царапины. Ведь он пытался защитить тебя. И через час от синяков и следа не осталось. Курт заметил, как ссадины на лице Джозефа исчезают прямо на глазах. И он решил, что Джозеф уже не человек.

— Если вы все знали, тогда почему не спасли его! — завизжала она. Потом у нее началась истерика. Она плакала и плакала и не могла остановиться, не могла отвести взгляд от ужасных ран на шее Джозефа, не могла поверить в то, что он умер, в то, что кто-то мог так надругаться над ним. Она так и не сказала ему последних слов, они никогда не сражались рядом, плечом к плечу, она не сумела защитить его. Последнее, что она помнила, это как он вздрогнул, убирая руку от ее пальцев, когда она хотела прикоснуться к нему, прикоснуться слишком по-человечески для того, что окружало их.

— Почему Курт не убил меня, ведь я гораздо больше отличаюсь от нормального человека, чем Джозеф?

— Мне кажется, что поначалу Курт вообще никого не собирался убивать, — ответило Никани. — Это вышло случайно. Защищая тебя, Джозеф довольно сильно ударил Курта, и тот был вне себя от боли. Остальное сделали страх и злоба. Когда он увидел, как заживают ссадины Джозефа, он закричал. Мне ни разу не доводилось слышать, чтобы люди так кричали. А потом… он ударил его топором.

— Почему вы не заступились за Джозефа? Почему вы не спасли его? — продолжала настойчиво твердить она. — Если вы видели и слышали все, то почему…

— Нас не было рядом — ближайший выход находился слишком далеко.

Она застонала от ярости и безвыходного отчаяния.

— А кроме того, никто не думал, что Курт пойдет на убийство — тому не было никаких признаков. Он обвинял тебя в чем только было возможно и ни разу не поднял на тебя руку с целью убийства. То, что произошло здесь… случилось вопреки всем прогнозам.

Она уже не слушала оолой. Слова, которые произносило Никани, не доходили до ее сознания. Джозеф погиб — его насмерть зарубил топором Курт. И это здесь называют ошибкой в прогнозах. Безумие!

Она опустилась на траву рядом с мертвым телом, поначалу стараясь хоть что-то понять, потом замерев и полностью отказавшись думать; она больше не пыталась представить себе случившееся и ее слезы кончились. Она просто сидела, окаменев как статуя, неподвижно, и все. По ее рукам ползали насекомые, и Никани осторожно смахивало их с нее. Она ничего не замечала.

По прошествии некоторого времени, Никани подняло ее с земли, справившись с ее весом почти без труда, и поставило на ноги. Она попыталась вырваться и оттолкнуть его, желая только одного, — чтобы ее оставили в покое. Никани бросило Джозефа на произвол судьбы. Она больше не хотела его знать. Но вырваться ей не удалось, она только беспомощно извивалась в его объятиях.

Оно само отпустило ее, и она едва не упала обратно на Джозефа. Убив Джозефа, Курт ушел, бросив его тело просто так, словно тело дикого зверя. Он даже не посчитал необходимым похоронить Джозефа. Теперь его похоронит она.

Наверное угадав ее мысли, Никани снова подошло к ней.

— Как ты отнесешься к тому, если мы на обратном пути заберем его с собой, а потом отправим на Землю? — спросило оно Лилит. — Он сможет снова соединиться со своим миром, снова стать его частью.

Похоронить Джозефа на Земле? Для того чтобы его тело стало частью нового мира новых людей?

— Хорошо, — прошептала она.

Никани осторожно прикоснулось к ней чувственной рукой. Вскинув к нему голову, она ожгла его гневным взглядом, страстно желая, чтобы оно оставило ее в покое.

— Нет! — ответило оно. — Больше этого не случится. Один раз я уже совершило ошибку, предоставив вас самим себе, понадеявшись, что вы сможете позаботиться друг о друге. Больше я тебя не оставлю.

Глубоко вздохнув, она позволила его чувственной руке знакомо обвить шею.

— Только не нужно транквилизаторов, — проговорила она. — Пускай то… что я чувствую сейчас, останется во мне в чистом виде. Пусть у меня останется хотя бы это.

— Я не собираюсь вмешиваться в твои чувства или искажать их, просто хочу разделить их с тобой.

— Разделить? Ты хочешь разделить со мной то, что я испытываю сейчас?

— Да.

— Зачем тебе это нужно?

— Лилит…

Никани двинулось вперед, и она помимо воли зашагала рядом с ним. Остальные оолой уже молча шли впереди них.

— Лилит, дело в том, что Джозеф принадлежал и мне тоже. Ведь ты сама привела его ко мне.

— Это ты дало его мне.

— Я бы ни за что не прикоснулось к нему, если бы ты отвергла его.

— Теперь я жалею о том, что этого не случилось. Тогда Джозеф остался бы жив.

Никани ничего не ответило.

— Я тоже хочу разделить с тобой твои чувства, — сказала тогда она ему.

В ответ Никани удивительно по-человечески прикоснулось к ее лицу.

— Для этого тебе достаточно пошевелить шестнадцатым пальцем на своей левой обычной руке, — мягко ответило оно.

Еще один пример того, как умело могут оанкали поставить человека на место: мы способны понять ваши чувства, мы разделяем с вами вашу пищу, мы изменяем ваши гены. Но по сию пору мы слишком сложны для того, чтобы вы могли надеяться понять нас.

— Я согласна на самое грубое приближение! — не отступалась она. — На самую далекую аппроксимацию. Ведь мы заключили сделку! Ты всегда говорило о том, что мы заключили сделку. Теперь я хочу получить свою долю!

Ее крик заставил щупальца идущих впереди оолой метнуться в ее сторону и свил в узлы отрицательных эмоций щупальца Никани. Ей удалось смутить его? Или разозлить? Ей было наплевать. Какое оно имело право так долго паразитировать на ее чувствах к Джозефу — вообще на каких-либо ее чувствах? Оанкали позволили себе ставить эксперименты на живых людях, в результате которых один человек погиб. Что теперь они думают по этому поводу? Испытывают сожаление о том, что не проявили больше внимания к такому ценному материалу? Или же человеческий материал являлся для них просто расходным?

Никани прижало конец чувственной руки к основанию ее черепа — очень осторожное прикосновение. Что-то должно произойти, оно что-то передаст ей. Остановившись одновременно, они повернулись друг к другу лицом.

Оно дало ей… новое восприятие цвета. Совершенно чужеродное, невообразимое, неописуемое и лишенное именования, полувидение, полуощущение… полувосприятие вкуса. Мгновенная и пугающая вспышка, совершенно подавляющая и меняющая ее мир, в котором она не знала, как прежде без этого существовала.

Ее прежней больше не было.

Прикосновение к неведомой еще тайне невероятной красоты и полноты. Обещание чудесной глубины и чувственной протяженности.

Разрушение.

Исчезновение.

Смерть.

Вокруг нее снова медленно проступили прежние джунгли, она вспомнила, что стоит под деревьями рядом с Никани, лицом к лицу к нему, а за спиной ее терпеливо ожидают другие оолой.

— Это все, что я пока что могу показать тебе, — проговорило Никани. — Таково твое понимание моего чувства. Я сомневаюсь, найдутся ли в одном из ваших языков понятия, чтобы выразить эти чувства словами.

— Это невыразимо, — прошептала она.

Через мгновение она обхватила оолой руками и крепко прижалась к нему. Простое прикосновение и близость прохладной серой кожи уже несло собой для нее покой. Горе для всех одинаково, подумала она. В нем была горечь потери и боль отчаяния — мука внезапной потери там, где обещалось долгое продолжение.

Они двинулись дальше, и она снова шла рядом с Никани, но на этот раз более уверенно и устремлено, и другие оолой, сбоку и впереди, больше не старались держаться от них в осторожном отдалении.

7

В лагере Курта было целых три хижины, но построены они были гораздо хуже хижины Лилит. Крыша была сложена из охапок пальмовых листьев — крыша текла, хотя пальмовые листья были уложены по большей части с толком и перекрывали друг друга. Работа новичков. У хижин были стены, но пол не настелен. Внутри для тепла были сложены из камней очаги, дым от которых выходил в двери. Прожив несколько дней в своем дымном убежище, их обитатели выглядели теперь соответственным образом. Их лица были закопчены и злы, сами они были грязны.

Увидев выходящих из джунглей оолой, они собрались перед хижинами тесной группой, сжимая в руках мачете, топоры и импровизированные дубинки. Лилит содрогнулась, представив, как в результате всех ее стараний распределились силы: она вместе с инопланетной нелюдью против людей, решивших противостоять чужеродной силе до последнего.

Остановившись на краю поляны, она не решилась идти дальше.

— Я не стану драться с ними, — сказала она Никани. — С Куртом, один на один, другое дело, но с остальными я драться не буду.

— До применения силы может дойти только в том случае, если они решат напасть первыми, — ответило Никани. — В любом случае, ты не должна вмешиваться. Мы собираемся впрыснуть всем сильную дозу транквилизаторов — так, чтобы, даже если они решатся применить оружие, обойтись без потерь. Как ты сама понимаешь, это очень опасно.

— Ближе не подходите! — крикнул им Курт. — Оставайтесь там, где стоите!

Оанкали послушно остановились.

— Это поселение людей! — продолжал кричать Курт. — Вы и ваши животные не имеют права приближаться к этому месту.

Говоря это, он смотрел на Лилит, держа топор наготове.

От вида топора по ее спине побежал холод, но желание добраться до Курта по-прежнему было сильно. Она откровенно признавалась себе, что готова убить Курта. Готова лишить другого человека жизни. Она отнимет у него топор и забьет его насмерть голыми руками. Потом оставит его там, где он упадет, как сам он бросил Джозефа, и пусть гниет тут, в этом чужеродном тропическом саду.

— Стой спокойно, — шепнуло Лилит Никани. — Питер знает, что Земли ему не видать. Он понимает, что потерял все, в том числе и Селену. Она отправится на Землю без него. У него нет ничего, что бы сдерживало его морально или физически. Мы сами им займемся.

Она не сразу осознала услышанное — слова не могли найти аналогов в ее сознании. В ее мире не осталось больше ничего, кроме мертвого Джозефа и оскорбительно живого Курта.

Никани держало ее за руки до тех пор, пока само опять не стало частью ее сузившегося до игольного острия мира. И как только Никани увидело, что она снова смотрит на него, реагирует на него и старается высвободиться именно из его рук, вместо того чтобы тупо рваться в сторону Курта, оно медленно и отчетливо повторило ей свои слова еще раз, потом еще и еще, пока смысл их не достиг ее сознания и не проник в него, до тех пор, пока она наконец не успокоилась. В течение всех этих отчаянных секунд Никани, держа Лилит за руки, не позволяло себе прибегнуть к успокоительному.

Рядом с ними Кахгуяхт говорило о чем-то с Тэйт. Расстояние, разделяющее оолой и Тэйт, было весьма приличным, в руках у Тэйт было мачете, и держаться она старалась рядом с Габриэлем, в свою очередь вооруженным топором. Определенно именно Габриэль уговорил ее бросить Лилит в их хижине без сознания. Наверняка это было так. Но как им удалось уговорить Леа? Что заставило уйти ее — страх остаться совсем одной, наедине с таким подозрительным созданием, как она, Лилит?

Отыскав глазами Леа, Лилит с любопытством вгляделась в ее лицо. Та избегала ее взгляда. Лилит усмехнулась и снова повернулась к Тэйт.

— Уходите отсюда, оставьте нас в покое, — твердила Тэйт голосом, который совсем не был похож на голос прежней Тэйт. — Мы не хотим вас видеть! Мы хотим жить свободно! Оставьте нас наконец в покое!

Ее голос дрожал, она была готова расплакаться. Несколько первых слезинок уже скатились по ее щекам.

— Я всегда старалось говорить вам правду, — отвечало ей Кахгуяхт. — Если только кто-то из вас ударит другого человека или оанкали мачете или топором, он никогда больше не увидит Землю. С Землей этот человек сможет распрощаться навсегда, Тэйт.

Оно сделало шаг в сторону Тэйт и Габриэля.

— Успокойся, Тэйт, и отложи мачете. Мы дадим тебе все, что ты хочешь больше всего на свете: свободу и возможность вернуться домой.

— У нас все это уже есть! — крикнул в ответ Кахгуяхту Габриэль.

Курт встал рядом с Габриэлем.

— Нам ничего не нужно от вас! — подхватил он. — Убирайтесь!

Позади них согласно загомонили другие люди.

— Здесь вы умрете от голода, — возразило Кахгуяхт. — У вас и сейчас не хватает еды, а скоро вы просто начнете голодать. Здесь нечего есть, а вы еще толком не успели узнать, как прокормиться самим.

Кахгуяхт повысило голос, обращаясь ко всем людям:

— Вам было позволено покинуть лагерь для того, чтобы вы смогли применить полученные знания на практике и поучиться друг у друга и у Лилит. Нам нужно было узнать, что вы предпримете после того как окажетесь предоставленными сами себе. Мы допускали, что могут возникнуть неприятности, кто-то окажется ранен, но то, что может дойти до убийства, никто из нас не предполагал.

— Людей мы не убивали! — заорал в ответ Курт. — Мы убили одного из ваших животных!

— Ты сказал «мы», — повторило Кахгуяхт. — Кто помогал тебе убивать Джозефа, Курт?

Курт ничего не ответил.

— От твоего удара он потерял сознание, — продолжило Кахгуяхт, — и пока он лежал на земле беспомощный, ты несколько раз ударил его топором и убил. Ты сделал это так, чтобы не видел никто, и теперь, подняв руку на человека, ты навсегда лишил себя возможности вернуться на Землю.

Кахгуяхт повернулось к остальным людям.

— Вы готовы присоединиться к Курту? В случае положительного ответа, вы будете переданы семейству тоахт, с которым проведете остаток своих дней на борту нашего корабля.

Выражение лиц стоящих в первых рядах начало изменяться — в них промелькнули сомнение и стыд.

Оолой Элисон было первым, кто двинулся к своей подопечной, чтобы вернуть ее. Оно тихо заговорило с Элисон. Лилит не слышала ни слова из сказанного им, но уже через минуту Элисон со вздохом отдала оолой свой мачете.

Приняв в одну из своих обычных рук мачете, оолой положило чувственную руку на шею питомице. Потом отвело Элисон к другим оолой, туда, где стояла рядом с Никани Лилит. Взглянув на Элисон, Лилит с удивлением подумала о том, как могла та повернуться против нее. Неужели виной тут был страх? При желании Курт мог кого угодно запугать до смерти. Тем более, что в руках у него теперь был топор, которым он только что убил человека…

Почувствовав на себе взгляд Лилит, Элисон быстро взглянула на нее, отвела глаза, потом снова подняла к ней лицо.

— Прости меня, — прошептала она. — Мы решили, что сможем избежать кровопролития, если согласимся и пойдем с ними, сделаем так, как они говорят. Мы думали… я виновата перед тобой, Лилит.

Почувствовав, что взгляд туманится от слез, Лилит поспешно отвернулась. Невероятно, но на несколько мгновений она смогла забыть даже о смерти Джозефа. Теперь, со словами Элисон, все снова вспомнилось с прежней силой.

Когда Кахгуяхт протянуло чувственную руку к Тэйт, Габриэль рывком притянул к себе свою подругу.

— Уходи прочь и оставь нас в покое! — выкрикнул он. — Мы не хотим больше знать тебя.

Курт испустил дикий клич — без слов и выражения, простой первобытный призыв к атаке. После чего бросился на Кахгуяхта и следом за ним еще несколько человек, размахивая оружием, устремились на цепочку оолой.

Толкнув Лилит к Элисон, Никани бросилось к сражающимся. Следом за ним метнулось и оолой Элисон, задержавшийся на мгновение только для того, чтобы бросить Лилит:

— Не давай ей ввязаться в это!

Дальнейшее развивалось слишком быстро для того, чтобы можно было уследить за деталями. Тэйт и несколько подобных ей, не мечтающие ни о чем другом, как оказаться в стороне от происходящего, очутились в самом центре схватки. Врей и Леа, поддерживая друг друга, выбирались сопровождаемые по сторонам парой оолой, уже принявших на себя несколько ударов от тройки вооруженных мачете людей. Заметив, что лицо Леа испачкано в крови, Лилит бросилась к ней, чтобы помочь выбраться из гущи схватки.

Дерущиеся люди орали во всю глотку. Оолой не издали ни звука. На глазах у Лилит Габриэль бросился на Никани, промахнулся первым ударом, потом снова замахнулся, теперь чтобы рубить точно и насмерть. В тот же миг Кахгуяхт ударило Габриэля сзади в шею чувственной рукой.

Габриэль издал хриплый стон — словно в нем уже не осталось силы на то, чтобы кричать. Потом рухнул на землю.

Пронзительно вскрикнув, Тэйт упала рядом с Габриэлем на колени и попыталась вытащить его из-под ног дерущихся. Она уже давно отдала своему оолой мачете и не представляла собой никакой угрозы.

Но Курт свой топор не бросил. Благодаря длинному топорищу он мог нанести тяжкий, опасный удар издалека. Быстро, несмотря на свою массивную фигуру, размахивая топором по кругу, он создавал по сторонам от себя непроницаемый барьер, за который не смело заступить ни одно оолой.

Рядом с Куртом кто-то, сопровождаемый женщиной с мачете, ударил ближайшего оолой топором в грудь, оставив там зияющую рану, и когда то упало, замахнулся еще раз, чтобы добить.

Через секунду оба они уже лежали на земле без чувств, сраженные сзади прикосновением чувственных рук другого оолой. К тому времени раненое оолой уже снова поднялось на ноги. Его рана сочилась сукровицей, но оно сумело добраться до места, где стояли плотной группой люди, которых собрала вокруг себя Лилит. Там раненое оолой тяжело опустилась на землю.

Лилит взглянула на Элисон, Врея и Леа. Те глядели во все глаза на раненое оолой, даже не пытаясь приблизиться к нему. Тогда Лилит подошла к оолой сама, увидев, как мгновенно, не взирая на ранение, сосредоточились на ней его щупальца. Стоит только ей совершить неосторожное движение, которое может показаться оолой опасным, как оно одним прикосновением лишит ее сознания.

— Я могу тебе чем-нибудь помочь? — спросила она.

Рана оолой находилась там, где у людей расположено сердце. Из раны текла розовая сукровица, образующаяся из смешения двух жидкостей — чистой и прозрачной и настолько интенсивно красной, что казалось, она не может принадлежать живому существу. Кинематографическая кровь. Кровь с постеров фильмов ужасов. Хотя из такой устрашающе широкой раны кровь должна была бить фонтанами, из оолой крови вытекало на удивление немного.

— Я уже прихожу в себя, — спокойно ответило оно Лилит. — Рана неопасная.

Оолой помолчало.

— Я до конца не верило в то, что они попытаются напасть на нас и начнут убивать. Тяжело было удержаться от того, чтобы не начать убивать в ответ.

— Вы должны были предвидеть это, — сказала Лилит. — У вас было достаточно времени для того, чтобы досконально изучить нас. Вы сказали нам, что собираетесь полностью изменить наш вид, вмешавшись в генофонд наших детей, что может означать только одно — то, что люди, как вид, полностью исчезнут. Какую вы ожидали ответную реакцию?

Оолой снова сосредоточило на ней свои щупальца.

— Если бы ты выступила на их стороне с оружием в руках, то по меньшей мере один из нас погиб бы в этой схватке. Другим людям вряд ли под силу одолеть кого-то из нас, но ты смогла бы, ты гораздо сильнее.

— Я не хочу никого убивать. Я просто хочу, чтобы вы оставили меня и всех остальных в покое. Да вы и сами это знаете.

— Я знаю, что ты все время думаешь об этом.

Отвернувшись от Лилит, оолой начало лечить свою рану осторожными прикосновениями чувственной руки.

— Лилит! — крикнула Элисон.

Оглянувшись к Элисон, Лилит поторопилась взглянуть туда, куда та лихорадочно указывала.

Беспомощно корчась, как ни одно оолой до этого, Никани лежало на земле. Стоявшее напротив Курта Кахгуяхт внезапно нырнуло под его топор, выбросило вперед чувственную руку, парализовав своего противника. Курт был последним из сражающихся людей, кто упал без чувств. Тэйт по-прежнему находилась в сознании и держала на коленях голову Габриэля, которого почти в самом начале схватки обездвижило Кахгуяхт. К Лилит и сидящему рядом с ней раненому оолой направлялся Виктор, без признаков оружия в руках — раненое оолой было оолой Виктора, догадалась Лилит.

Однако ей было безразлично то, как пройдет встреча оолой и Виктора. Они смогут решить свои проблемы сами. Она бросилась к Никани, держась на расстоянии от чувственных рук других оолой, которые могли в суматохе ужалить и ее тоже.

Над Никани уже стояло низко пригнувшись Кахгуяхт, что-то приговаривающее тихим голосом. Как только Лилит упала на колени по другую сторону Никани, Кахгуяхт замолчало. Огромная рана Никани сразу приковала к себе ее взгляд. Его левая чувственная рука была почти напрочь отрублена и держалась только на узкой полоске упругой серой кожи. Из раны струилась прозрачная жидкость и красная кровь.

— Господи Боже мой! — выдохнула Лилит. — Его можно спасти?

— Надеюсь, — ответило Кахгуяхт своим невероятно спокойным тоном, который так ненавидела Лилит. — Ты можешь помочь ему.

— Да, конечно, я помогу. Что я должна делать?

— Ложись рядом с ним. Обними его и прижми чувственную руку к тому месту, где она должна быть, чтобы та смогла прирасти, если только это еще возможно.

— Прирасти?

— Сними с себя всю одежду. Оно слишком слабо, чтобы преодолеть ткань.

Мгновенно послушно раздевшись, Лилит легла рядом с Никани, стараясь не думать о том, как это может выглядеть для стоящих неподалеку оставшихся на ногах людей. Наверняка после этого никаких сомнений в том, что она является изменницей, у них не останется. Обнажившаяся для того чтобы возлечь на поле сражения с врагом. Теперь от нее отвернутся все — даже те, кто принял ее сторону недавно. Но она только что потеряла Джозефа. И теперь не может позволить себе потерять Никани. Она не позволит себе просто стоять рядом, наблюдая, как тот умирает.

Как только она прилегла рядом с ним, оно молча подалось к ней. Повернув голову, она поискала глазами Кахгуяхта, чтобы узнать, что делать дальше, но Кахгуяхт уже ушло чтобы заняться Габриэлем. По его мнению здесь не происходило ничего, что могло бы показаться ему важным. Тут и в самом деле не было ничего особо важного и необыкновенного, просто лежало его дитя, раненое и умирающее.

Приникнув к ней всеми своими щупальцами, которыми только могло достать ее, щупальцами и головы и тела, и проникнув в нее, Никани впервые дало ей ощущение того, о чем она давно задумывалась — боль! Ощущение было такое, словно она внезапно превратилась в игольную подушечку. Охнув, Лилит только огромным усилием воли не позволила себе отстраниться прочь. Боль была терпимой и скорее всего не имела ничего общего с тем, что чувствовало сейчас Никани — если конечно оно вообще когда-либо испытывало боль.

Прежде чем ей удалось заставить себя взять полуотрубленную чувственную руку Никани и приложить ее к необходимому месту, Лилит предприняла две безуспешные попытки. Рука была сплошь испачкана липкими жидкостями телесных выделений, а со стороны рубленой раны свисали полоски красных и серых тканей и сухожилий.

Наконец ухватив руку как следует, она прижала ее к ране-обрубку, от которого та не так давно росла, так крепко, как только могла.

Но этого было недостаточно, наверняка требовалось что-то еще, о чем она не знала. Она не верила в то, что такой массивный, сложный орган мог вновь прижиться на теле своего хозяина безо всякой другой помощи только лишь потому, что его прижимали туда руки человека.

— Дыши глубже, — хрипло шепнуло ей Никани. — Дыши спокойно и размеренно. И держи мою чувственную руку обеими руками.

— Левой рукой держать трудно — ты ее крепко держишь и вошло в нее в нескольких местах, — выдохнула в ответ она.

Никани издало уродливый и скрипучий стон.

— Я с трудом могу управлять своим телом. Сейчас я полностью отпущу тебя, а потом опять начну все снова. Если смогу.

Через десять или около того секунд дюжина «игл» была извлечена из тела Лилит. Осторожно, насколько это было возможно, она повернулась возле Никани и повернула его самого, так, чтобы его голова легла ей на плечо и чтобы сама она могла держать его отрубленную руку обеими руками. Так она сможет прижимать руку Никани к положенному ей месту неопределенно долгое время. Локоть одной ее руки при этом опирался о землю, а другая лежала поперек тела Никани. В таком положении, если никто не побеспокоит их, они смогут находиться столько, сколько будет нужно.

— Вот так, теперь хорошо, — проговорила она, сжавшись и снова приготовившись к атаке множества игл.

Но ничего не произошло. Никани осталось недвижимым.

— Никани, — испуганно прошептала она.

Тяжело пошевелившись, Никани проникло в нее столь неожиданно и в таком большом количестве мест, что она содрогнулась от боли и вскрикнула. Ее тело рефлекторно изогнулось, но далее этого она не двинулась.

— Дыши глубже, — шепотом подсказало ей Никани. — Я постараюсь… чтобы тебе больше не было так больно.

— Я смогу вытерпеть и не такую боль. К сожалению, я просто не знаю как помочь тебе.

— Твое тело все знает, оно поможет мне. Дыши глубже.

Больше Никани не издало ни звука, не произвело ни стона, никаким другим образом не выразило свою боль. Она лежала рядом с ним, по большей части с закрытыми глазами, безразличная к тому, как утекает время, потеряв счет минутам и часам. Время от времени к ней прикасались чьи-то руки. Когда впервые она ощутила на себе чье-то прикосновение, то открыла глаза и увидела над собой оанкали — он смахивал с ее щеки и плеч насекомых.

После этого, снова потеряв сознание, она, когда открыла глаза, с изумлением обнаружила, что вокруг все погружено в темноту; кто-то приподнимал ее голову и пытался что-то под нее подложить.

Кто-то укрыл ее чем-то. Что это было — ее запасная смена одежды? Кто-то подложил под затекшую сторону ее тела скатанную в валик одежду, чтобы она смогла привалиться на тот бок и немного расслабиться.

Она слышала вокруг себя голоса, человеческую речь, но не смогла никого узнать. Часть ее тела сначала совершенно онемела, потом чувствительность начала туда постепенно возвращаться, без какого-либо участия с ее стороны, ужасно долго и мучительно. Ее руки болели, потом в них словно влилась новая сила, хотя она так и не изменила положение, в котором находилась. Кто-то поднес к ее губам воду, и она с жадностью сделала несколько глотков.

Она различала свое собственное дыхание, размеренное и глубокое. Больше никто не напоминал ей о том, что дышать нужно глубже, ритм вдохов и выдохов установился сам собой. Ее тело взяло дыхание под свой контроль. Она дышала только через рот. Тот, кто находился рядом с ней и следил за ней, заметил это и потому стал давать ей воду чаще. Небольшими порциями, только для того чтобы смочить рот. Ощущение влаги навело ее на мысли о том, что будет тогда, когда ей станет необходимо облегчится, но до этого так и не дошло.

К ее губам поднесли несколько кусочков еды. Она не различала, что это было, не чувствовала ни вкуса, ни запаха, но пища придала ей сил.

В какой-то момент она разобрала, что рядом с ней находится Ахайясу, подруга Никани, и что именно она дает ей пищу и поит водой. Это смутило ее, потому что она не могла разобрать, где находится — то ли еще в джунглях, то ли ее и Никани отнесли вглубь корабля, туда, где жила его семья. Но как только на небе забрезжил свет, она увидела, что по-прежнему окружена деревьями — настоящими деревьями, опутанными лианами и тут и там пестреющими яркими цветами. Над ее головой на суку находилось гнездо термитов, размером с бейсбольный мяч. Ничего подобного не могло существовать в продуманных, экономно благоустроенных обиталищах оанкали.

Потом она снова провалилась в забытье. Позже, вспоминая этот период, она поняла, что большую часть времени провела без сознания. И тем не менее она не спала. Они ни разу не отпустила руку Никани. Она просто не могла позволить себе этого сделать. Ее руки совершенно потеряли чувствительность, мышцы превратились в туго натянутые канаты, застыв в раз заданном положении, в виде живого заменителя гипса, удерживающего чувственную руку Никани там, где та должна была находиться.

Временами ее сердце начинало бешено биться, словно она бежала изо всех сил, кого-то догоняя или спасаясь от кого-то.

На смену Ахайясу рядом с ней появился Дайчаан и теперь пищу и воду давал ей он, и он же отгонял от нее насекомых. Когда взгляд Дайчаан падал на рану Никани, его щупальца опадали и крепко прижимались к его телу. Лилит чуть приподняла голову, чтобы увидеть, чему так радовался Дайчаан.

Поначалу она не увидела ничего, что смогло бы хоть чуть-чуть порадовать ее. Из раны по-прежнему текла сукровица, быстро густеющая и темнеющая, и к тому же испускающая острый запах. Лилит похолодела, решив, что в ране началось заражение, но поделать все равно ничего было нельзя. В ране не было видно ни одного местного насекомого — ни одному из них она не показалась привлекательной — наверняка то же самое можно было сказать и о местных микроорганизмах. Если зараза действительно имела место, то скорее всего Никани принесло ее в тренировочный зал с собой.

Мало-помалу инфекция отступила, но прозрачная жидкость продолжала сочиться из раны. И до тех пор, пока это течение полностью не прекратилось, Никани не отпустило Лилит.

Как только их связь распалась, первым делом она осознала для себя то, что долгое время находилась в полубессознательном состоянии. Ощущение было подобно тому, какое она испытала после Пробуждения из долгого сна в зеленоватой «дыне», только на этот раз боли не было. Мышцы, которые обычно сводило после продолжительной неподвижности судорогой, теперь работали совершенно свободно и обычно, как всегда.

Поначалу она двигалась медленно и осторожно, напрягая то одну руку, то другую, вытягивая ноги, выгибая на земле спину. Все было как обычно, за исключением одного.

Ощутив внезапную тревогу, она оглянулась по сторонам и увидела сидящего рядом с ней Никани, все щупальца которого были сосредоточены на ней.

— С тобой все в порядке, — проговорило оно своим нормальным, обычно-нейтральным тоном. — Поначалу возможно небольшое головокружение, но потом все пройдет.

Лилит перевела взгляд на чувственную руку Никани. Та уже почти полностью приросла, хотя и еще не совсем, рана еще не до конца затянулась. На месте раны оставалось то, что можно было бы назвать рваным шрамом — словно тот, кто ударил Никани топором, смог разрубить лишь только внешние мягкие ткани.

— Ты в порядке? — спросила она.

Никани продемонстрировало движения своей руки — чувственная рука двигалась легко и свободно, потом протянувшись, ласково коснулась ее лица, как это принято у людей.

Улыбнувшись, она поднялась и села, посидела с минуту, потом поднялась на ноги и огляделась. Вокруг них никого не было — ни людей, ни оанкали, за исключением Никани, Ахайясу и Дайчаан. Дайчаан подал ей ее куртку и брюки, и то и другое чистое. Взяв у него одежду, Лилит неохотно облачилась. Оказалось, что она совсем не так уж грязна, какой представлялась себе сначала, но тем не менее было ясно, что вымыться ей нужно обязательно.

— Где остальные? — спросила она. — С ними тоже все в порядке?

— Все люди ушли обратно в лагерь, — отозвалась Дайчаан. — Скоро их отправят на Землю. Им уже продемонстрировали стены, которые ограничивают пространство тренировочного зала. Теперь они знают, что находятся на корабле.

— Вам нужно было показать им стены в первый же день, как они оказались здесь.

— Возможно, что в следующий раз мы так и поступим. Это будет одним из выводов по результатам нашей работы с твоей группой.

— По моему мнению, лучше будет, если веские доказательства того, что вокруг корабль, будут представляться в первый же день после Пробуждения, — сказала она. — Иллюзии могут давать для них ощущение спокойствия, но это продлиться недолго. Обман только сбивает человека с толка, толкает на опасные ошибки. Был момент, когда даже я начала сомневаться в том, где мы на самом деле находимся.

Молчание, упорное молчание.

Она повернулась и еще раз взглянула на почти уже зажившую чувственную руку Никани.

— Послушайте, — сказала им она. — У меня есть что вам сказать, и если вы внимательно выслушаете меня и примете мои советы, это наверняка поможет избежать в будущем многих несчастий, если не смертей.

— Ты предпочитаешь идти через джунгли, или короткой дорогой, под тренировочным залом? — спросило ее Никани.

Лилит вздохнула. Она была Кассандрой, предсказывающей будущее и предупреждающей остающихся глухими ко всему, что она читала им из своих видений будущего.

— Пойдем через джунгли, — ответила она.

Никани осталось стоять на месте, внимательно изучая ее.

— В чем дело? — поинтересовалась она.

Одним неуловимым движением Никани закинуло свою выздоравливающую чувственную руку ей на шею.

— До нас никому не удавалось такого, что только что удалось нам. Никто никогда еще не излечивал такие серьезные раны, как моя, так быстро и настолько успешно.

— Я поняла, что не могу позволить тебе умереть или остаться калекой, — ответила она. — Я не смогла помочь Джозефу. И я рада тому, что сумела спасти тебя — при том, что я понятия не имела, как это мне удалось.

Никани выбросило несколько щупалец в сторону Ахайясу и Дайчаан.

— Что с телом Джозефа? — коротко спросило оно.

— Оно заморожено, — отозвался Дайчаан. — Готово к отправке на Землю.

Никани погладило ее затылок твердым концом своей чувственной руки.

— Мне казалось, что я сделало все, чтобы защитить его, — сказало оно. — Но, как оказалось, этого было недостаточно.

— Курт по-прежнему находится с остальными?

— Его погрузили в сон.

— В долгий сон?

— Да.

— И он останется здесь навсегда? Его нога никогда не ступит на Землю?

— Никогда.

Лилит кивнула.

— По-моему, это слабое наказание, но может быть для него достаточно.

— В нем был заключен дар, подобный твоему, — сказала Ахайясу. — Оолой решено использовать Курта для планомерного исследования этого дара.

— Дар?..

— Ты не имеешь над своим даром власти и не можешь управлять им, — объяснило ей Никани, — но зато это в наших силах. Твое тело каким-то образом знает, как ему переводить некоторые из своих клеток на уровень эмбрионального состояния. Твое тело способно пробуждать к жизни гены, которые большая часть людей не использует с самого дня своего рождения. Мы сопоставили измененные гены с исходными, не претерпевшими метаморфозу. Таким образом твое тело научило мое, как пробуждать в себе нужные качества, каким образом стимулировать рост и регенерацию клеток, которые в нормальном состоянии не восстанавливаются. Этот урок оказался спасительным для меня, хотя и невероятно болезненным, но боль стоила того.

— Ты говоришь… — она нахмурилась. — Ты говоришь про рак, бич всей моей семьи, не правда ли?

— Для тебя это больше не проблема, — ответило Никани, все щупальца которого медленно разгладились. — В нашем понимании это был дар. Благодаря раку, которым ты страдала когда-то, я снова смогло вернуться в полноценной жизни.

— Но ты ведь не могло умереть?

Молчание.

Немного погодя решил подать голос Ахайясу:

— Смерть не грозила Никани, но без чувственной руки ему бы пришлось покинуть нас. Вместе с тоахт или акай он отправился бы прочь от Земли.

— Но почему? — воскликнула Лилит.

— Без твоей помощи оно не смогло бы возвратить себе чувственную руку. И оно не смогло бы больше зачать детей, никогда.

Ахайясу помолчала.

— Когда мы услышали о том, что случилось, то решили, что навсегда потеряли Никани. А ведь оно было с нами так недолго. Мы почувствовали… Возможно это можно сравнить с тем, что почувствовала ты, когда умер твой друг. После этого для нас в этой жизни не осталось ровным счетом ничего, и так продолжалось до тех пор, пока ооан Никани не сказало нам, что ты помогла ему оправится, и что самое худшее уже позади.

— У Кахгуяхта был такой вид, словно не случилось ничего страшного, — сказала Лилит.

— Нет, оно очень испугалось за меня, — отозвалось Никани. — Но оно знало, что ты недолюбливаешь его. И оно решило, что лишние слова и наставления с его стороны только рассердят тебя и вызовут опасную задержку. Нет, Кахгуяхт сильно боялось за меня.

Лилит горько усмехнулась.

— Значит, оно отличный актер.

Никани пошелестело своими щупальцами. Потом сняло чувственную руку с ее шеи и повело всю группу к лагерю людей.

Машинально идя вместе с оанкали, Лилит думала, и ее мысли метались от Никани к Джозефу и Курту. К Курту, чье пораженное раком тело оказалось необыкновенно ценным для оолой. Она не могла заставить себя спросить, в каком состоянии будет находиться Курт во время этих экспериментов, почувствует ли он хоть что-то. Ей хотелось верить, что он увидит и узнает многое, что будет происходить с ним.

8

Когда они наконец добрались до лагеря, уже почти стемнело. Люди сидели вокруг костра, разговаривали и ужинали. Никани и его семейство приветствовали насмешливым молчанием — любопытными взглядами и беззвучными жестами чувственных рук и щупалец, произведших мгновенный нейронный диалог. Таким образом за считанные мгновения оанкали обменивались чувственным содержанием огромного отрезка времени, после чего куски, представляющие собой наибольший интерес, обсуждались уже вербально. По сравнению с потоком общения людей, обмен информацией оанкали содержал в себе целый недоступный человеку пласт чувственной взаимопередачи, дополняющей слова.

Лилит с завистью наблюдала за общением оанкали. Они никогда не лгали, потому что подобный способ общения напрочь отучил их от лжи — возможно было только сокрытие информации, отказ поделиться тем или иным знанием.

В противоположность этому, люди лгали часто и без стеснения. Они никогда не доверяли друг другу до конца. Они никогда не смогут поверить одному из своего числа, сблизившемуся с держащими их в неволе чужаками настолько, чтобы на глазах у всех, сбросив одежду, лечь рядом с ним прямо на земле.

Там, где уселась у костра Лилит, вокруг повисла тишина. Здесь были Элисон, Леа и Врей, Габриэль и Тэйт. Наконец Тэйт подала ей жареный ямс и, чему Лилит здорово удивилась, кусок жареной рыбы. Она подняла глаза на Врея.

Врей пожал плечами.

— Я поймал рыбу голыми руками. Наверняка тебе это покажется выдумкой, но мне удалось это сделать. Рыбина была с половину моего роста. И она плыла прямо на меня, словно умоляла меня вытащить ее на берег. После оанкали говорили мне, что в реке водится такое, что само вполне могло пообедать мной или, по крайней мере, устроить хорошую взбучку — электрические угри, пираньи, кайманы… Всю эту гадость они специально привезли сюда с Земли. Но мне повезло, никто мне ногу не откусил, представляешь?

— Кроме рыбы Виктор поймал еще несколько черепах, — сказала Элисон. — Мы долго ломали голову над тем, как их приготовить, потом решили разбить панцирь, вырезать мясо и просто зажарили его.

— Ну и как на вкус? — поинтересовалась Лилит.

— Все ели, и никто не пожаловался, — улыбнулась Элисон. — Но пока мы возились с мясом, оанкали держались от нас на почтительном расстоянии.

Врей широко улыбнулся.

— К нашему костру из них никто тоже не подсел, сама видишь.

— Сомневаюсь, что нам удастся достать их таким простым образом, — подал голос Габриэль.

Молчание.

Лилит вздохнула.

— Ну ладно, Гейб, пора уже успокоиться. Что опять на тебя нашло? Появились новые вопросы? Или претензии пополам с прямыми обвинениями?

— Может быть. И то и другое.

— Слушаю тебя?

— Ты не дралась с оанкали. Ты что же, решила выступить на их стороне?

— Ты хочешь сказать, решила ли я выступить на их стороне против вас?

Злобное молчание.

— А где был ты, когда Курт зарубил Джозефа?

Тэйт накрыла ладонью руку Лилит.

— Курт под конец просто спятил, — сказала она. Ее голос был очень тихим и виноватым. — Никто даже не предполагал, что до такого дойдет.

— Но он убил Джозефа, — снова повторила Лилит. — А вы все просто стояли и смотрели.

Некоторое время все продолжали молча есть рыбу, но никто больше не получал удовольствия от еды. Они смотрели на сидящих у других костров, которые поднимались и подходили к ним, чтобы предложить бразильские орехи, фрукты или кассаву в обмен на рыбу.

— А зачем ты разделась? — вдруг спросил ее Врей. — Вокруг тебя мы дрались за свою свободу, а ты вдруг надумала путаться со своим оолой прямо посреди драки!

— К тому времени драка уже закончилась, — ответила Лилит. — Ты и сам это знаешь. А оолой, с которым я, как выразился, путалась, было Никани. Курт почти полностью отрубил ему одну из чувственных рук. Я уверена, что ты заметил и это тоже. Ему было необходимо мое тело, чтобы исцелить себя.

— Но какого черта ты бросилась ему помогать? — снова спросил хриплым шепотом Габриэль. — Почему ты не оставила его подыхать?

Его слышали многие сидящие за соседними кострами, не говоря уж о почти всех оанкали, находящихся на корабле.

— Это было бы бесполезным злом, — отозвалась она. — Я знаю Никани с тех пор, когда оно еще было ребенком. И что же я, по-вашему, должна была позволить ему умереть, а потом обратиться к услугам какого-то другого оолой? От этого не было бы пользы не только мне, но и всем вам.

Габриэль подчеркнуто отодвинулся от нее.

— У тебя на все всегда есть ответ. И всегда твой ответ уклончив.

Мысленно она рассмотрела и отвергла несколько примеров того, как лукавил в разговорах Габриэль, к чему тот имел огромную склонность. Решив не начинать перебранку, она сказала так:

— К чему ты все время клонишь, Габриэль? Что, по-твоему, я не сделала для того чтобы вы могли оказаться на свободе на Земле на пару дней раньше?

Он ничего не ответил, но выражение его лица по-прежнему оставалось упрямо-злыми. Он не мог предпринять каких-то действий, и это было невыносимо для него. Требовалось на кого-то срочно переложить вину за происшедшее.

Лилит заметила, как встревоженная Тэйт осторожно взяла Габриэля за руки. В течение нескольких мгновений они мучительно терпели прикосновение друг к другу, представляя собой двух брезгливых человек, передающих друг другу отвратительную змею. Потом их руки разъединились, и это им удалось сделать почти без внешних проявлений отвращения, но все равно всем все было понятно. Все всё видели и знали. И по этому поводу от Лилит тоже ожидали ответа, в этом можно было не сомневаться.

— Что с нами происходит! — выкрикнула Тэйт. Она взмахнула рукой, которой только что касалась Габриэля, словно для того чтобы стряхнуть с нее капли мерзкой слизи, попавшей туда со шкуры змеи. — Как нам от этого избавиться?

Лилит почувствовала, как ее плечи поникли.

— Я не знаю. То же самое было в последнюю ночь между мной и Джозефом. Пока что я не спрашивала Никани, что такое оолой сделали с нами. Могу предложить только одно — вы, Тэйт и Габриэль, можете поговорить об этом с Кахгуяхтом.

Габриэль упрямо потряс головой.

— Я не могу больше его видеть. Это… существо… я больше не позволю себя обращаться к нему за помощью.

— В самом деле? — подала голос Элисон. В ее вопросе звучало столько неприкрытой иронии, что лицо Габриэля стало злым.

— Нет, — ответила за Габриэля Лилит. — Гейб пытался обмануть себя. Я верю в то, что ему хочется возненавидеть Кахгуяхта. Он ищет причину для того чтобы ненавидеть его, убеждает себя, что ненависть необходима. Хотя недавно, во время стычки, бросился с топором на Никани, а не на Кахгуяхта. И здесь, сейчас, он пытается обвинить во всем не Кахгуяхта, а снова меня. Черт, может быть это очередная хитрость оанкали, ведь по сути это они подставили меня, подняли на крест, где любой может обвинить меня во всем и плюнуть в лицо, но одно я скажу вам твердо — ненависти к Никани во мне нет. И ненависти к оанкали во мне не будет никогда, я уверена в этом. Я знаю, что то же самое можно сказать о нас всех, по крайней мере по отношению каждого к его собственному оолой. Тут они связали нас по рукам и ногам.

Габриэль поднялся. Стоя прямо над Лилит, он с ненавистью смотрел на нее сверху вниз. Над лагерем повисла тишина, все смотрели на Габриэля.

— Мне плевать на то, какие нежные чувства ты испытываешь к этим тварям! — бросил он. — Ты можешь говорить только за себя, но на меня переносить свои извращенные привязанности не имеешь права! Тебе на все наплевать, можешь раздеваться догола и трахаться со своим Никани где придется. Все знают, что ты его шлюха! Ты продалась этим бестиям, как похотливая самка!

Лилит почувствовала, как на плечи ей опустилась усталость всех этих дней, как ушли из нее силы и желание вести дальнейший спор.

— Кем же тогда можно назвать тебя, Габриэль? Ты ведь тоже несколько раз переспал с Кахгуяхтом.

В течение нескольких мгновений она была уверена, что Габриэль вот-вот бросится на нее. И, признаваясь самой себе, сознавала, что хотела, чтобы это случилось.

Но ничего не произошло. Повернувшись, Габриэль направился ко входу в хижину. Несколько мгновений Тэйт прожигала Лилит взглядом насквозь, потом поднялась и вошла в хижину вслед за Габриэлем.

Поднявшись от костра оанкали, к Лилит подошло Кахгуяхт.

— Ты наговорила тут лишнего, — мягко заметило оно ей.

Она не стала поворачиваться к нему.

— Я ужасно устала, — ответила она. — И выхожу из игры.

— Что?

— С меня хватит, — сказала она. — Я больше не стану изображать козла отпущения вам в угоду. Я больше не желаю, чтобы мои соплеменники видели во мне Иуду. Я не заслужила к себе такого отношения.

Постояв над Лилит еще с минуту, Кахгуяхт повернулось и двинулось к хижине вслед за Тэйт и Габриэлем. Оглянувшись на него, Лилит покачала головой и печально улыбнулась. Она принялась думать о Джозефе, представляя его сидящим рядом с собой, чувствуя его тепло, слушая, как он говорит ей, что нужно во всем проявлять осторожность, спрашивает, зачем она заработала себе пару новых недругов, какой в этом был толк. Конечно, это было бессмысленно. Просто она устала. А Джозефа рядом не было.

9

Люди сторонились ее. По ее мнению, причин для этого было две — они либо видели в ней предателя, либо бомбу с тикающим часовым механизмом.

Она не возражала против того, что ее наконец оставили в покое. Ахайясу и Дайчаан спросили ее, не желает ли она отправиться с ними домой, когда они соберутся уходить, но она отказалась. Она предпочитала оставаться здесь, в этом искусно выполненном муляже Земли, до тех пор, пока не наступит пора отправляться на настоящую Землю. Она хотела видеть вокруг себя людей так долго, как это представится возможным, хотя больше не любила их.

Она собирала хворост для своего костра, или фрукты, когда хотела есть, практиковалась в рыбной ловле, испробовав разные способы, о которых когда-то читала. Проявив чудеса настойчивости и упорства, она смастерила из плетеных прядей травы и специально оструганных палочек ловушку, в которую рыба могла бы заплыть и обратного выхода найти не могла. Свою ловушку, одну, а затем две других, она ставила в небольшом ручье, впадающем в реку, и постепенно ее улов увеличился настолько, что она смогла обеспечивать рыбой всех людей в лагере. Когда рыбы стал оставаться излишек, она попробовала коптить ее, чтобы сохранять впрок, и неожиданно получила очень неплохие результаты. Никто не думал отказываться от ее рыбы только потому, что ее ловила она. Вместе с тем долгое время никто не заводил с ней разговор о том, каким образом она мастерит эти свои ловушки — сама же она больше ничего никому не рассказывала. Ей больше не хотелось никого учить; быть может она еще поделится с кем-нибудь своим знанием, но только если человек изъявит желание сам. По сути, это тоже оказалось для нее наказанием, косвенная вина за которое ложилась на оанкали, поскольку не так давно она внезапно обнаружила, что обучение доставляет ей удовольствие. Но само собой, предпочтение она отдавала обучению одного любознательного ученика, чем дюжины не проявляющих к знаниям никакого интереса.

Однако с течением времени ситуация изменилась, и к ней снова начали приходить люди. Поначалу лишь немногие: Элисон, Врей, Леа и Виктор… Она показала Врею как мастерить ловушки. Тэйт избегала ее — возможно потому, что так хотел Габриэль, а может потому, что в конце концов приняла его образ мысли. Тэйт была ей хорошей подругой, и Лилит скучала без нее и не держала на нее злобы. После Тэйт у нее так и не появилось близкого друга. Даже те, кто приходил к ней за советом или чтобы чему-то научиться, даже они не доверяли ей. У нее осталось только Никани.

Понимая, что с ней происходит, Никани никогда не пыталось заставить ее изменить взгляд на жизнь. Иногда у нее складывалось впечатление, что Никани было согласно на все, что могла задумать и предпринять она, быть может попытавшись урезонить ее только если бы она начала бросаться на людей с топором. Она проводила с ним и его семьей все ночи, и постепенно эти ночи стали доставлять ей не меньше удовольствия, чем было до тех пор, пока она не встретила Джозефа. Поначалу ей приходилось перешагивать через что-то в себе, но потом все вошло в накатанную колею.

По прошествию времени, в один прекрасный день, она обнаружила, что снова может получать удовольствие от прикосновения к мужчине.

— Похоже, ты решило, что настала пора свести меня с кем-то еще? — спросила она Никани.

В тот день она передавала Виктору корзину с кассавой для посева на новом огороде и внезапно открыла, что краткое соприкосновение их рук не отозвалось с ней волной отвращения, что ей приятны прокосновения к коже его пальцев, теплых и сильных.

— Да, теперь ты можешь выбрать себе новую пару, — ответило Никани. — Вскоре мы собираемся пробудить новую группу людей. Я посчитало, что будет лучше предоставить тебе свободу выбора — ты можешь остановить свой взгляд на ком-то или остаться только с нами, как захочешь.

— Но так давно ты говорило, что нас всех скоро отправят на Землю?

— Твоя роль учителя почти завершена. Люди этой группы получили почти все возможные знания, и рост их опыта почти остановился. Ты им больше ничем не можешь помочь, и они скоро будут готовы к возвращению.

Прежде чем она успела задать новый вопрос, Никани позвало от реки другое оолой, приглашая для общего омовения. Оолой предпочитали пользоваться выходами из тренировочного зала, расположенными под водой и возможно общее омовение было признаком того, что оолой покидают их. Дальше на неопределенное время люди будут предоставлены сами себе.

Оглянувшись по сторонам, Лилит не нашла ничего, чем могла бы занять себе сегодня в лагере. Тогда она завернула немного копченой рыбы и жареной кассавы в лист банана и положила все это вместе с несколькими бананами в свою корзину. Сегодня она просто побродит по джунглям. Быть может ей придет в голову какая-нибудь полезная идея.

Был уже почти вечер, когда она повернула обратно, с корзиной полной бобовых стручков, которые можно было перетереть в сладкую кашицу и плодов небольшой пальмы, которые ей удалось срубить своим мачете. Бобы — называющиеся инга — были в лагере любимым лакомством. Сама она не слишком жаловала плоды этого пальмового дерева, но в лагере были такие, кто предпочитал их многому другому.

Она шла быстро, потому что хотела добраться до лагеря засветло. Она не боялась заблудиться в темноте, и знала, что так или иначе найдет дорогу обратно, просто идти в темноте ей было не по душе. Джунгли оанкали были слишком похожи на настоящие. По счастью жала, зубы и спинные иглы некоторых ядовитых тварей были лишены своей смертельной силы, и это было единственное, в чем людям тут была сделана уступка.

Под кронами уже собрались густые сумерки, когда она наконец добралась до деревни.

На площади перед хижинами горел только один костер. Это было время для общей трапезы, для разговоров, плетения корзин и сетей и мелкой работы того рода, которой можно заниматься бездумно, получая удовольствие от общения друг с другом. Но сейчас в деревне горел только один костер и перед ним видна была только одна фигура сидящего.

Когда она остановилась в освещенном круге костра, фигура поднялась к ней навстречу, и она узнала Никани. Больше здесь никого не было.

Бросив на землю свою корзину, Лилит в несколько быстрых шагов подошла к Никани и остановилась перед ним.

— Где они? — потребовала она ответа. — Почему вы не послали кого-то разыскать меня?

— Твоя подруга Тэйт просила передать тебе, что она сожалеет, что между вами все так получилось. Она считает, что была неправа, — сказало ей Никани. — Она собиралась поговорить с тобой сама, говорила, что хотела сделать это на днях. Но у нее не оказалось этих нескольких дней. Мы не могли больше ждать.

— Куда вы их увели?

— Сейчас Кахгуяхт занимается улучшением наследственной памяти Тэйт, тем же самым, что сделало с тобой когда-то я. Решено, что это поможет ей и другим людям выжить на Земле.

— Но… — Она сделала к Никани еще один шаг, в неверии качая головой. — Но почему вы оставили здесь меня? Я сделала все, что вы от меня хотели. Я все вытерпела и никому не причинила вреда. Почему вы оставили меня здесь!

— Чтобы сохранить тебе жизнь.

Никани взяло ее за руку.

— Сегодня меня специально пригласили для того, чтобы я само могло услышать все те угрозы, которые были произнесены в твой адрес. Я и раньше многое слышало. Лилит, я не хочу, чтобы тебя постигла судьба Джозефа.

Она покачала головой. Со времен знаменательного разговора у костра она не слышала ни одной прямой угрозы, обращенной к ней. Многие ее просто боялись.

— Тебя бы почти наверняка убили, — повторило Никани. — Они не способны убить никого из нас и выместили бы свою злобу на тебе.

Она отказывалась в это верить, проклиная свою судьбу и тем не менее понимая всю правоту слов Никани. Она проклинала его и ненавидела и рыдала, не в силах остановить слезы.

— Но вы могли хотя бы подождать! — говорила ему она. — Могли позвать меня попрощаться с ними перед отправлением!

— Прости, но это было невозможно, — ответило оно.

— Почему вы не позвали меня? Почему?

От волнения щупальца Никани собрались в тугие узлы.

— Мы боялись твоей реакции. Ты очень сильная и, не владея собой, могла кого-нибудь ранить или даже убить. И тогда бы оказалась на корабле на равных правах с Куртом.

Узлы щупалец Никани распустились и его «дождевые червяки» безвольно повисли.

— Мы потеряли Джозефа. И мне не хочется потерять тебя. Я не могу тобой рисковать.

И после этого она была не в силах найти в себе ненависть к нему. Слова Никани напомнили ей то, что кружилось у нее в голове, когда на глазах у всех людей, которые и без того думали о ней черт знает что, она легла рядом с Никани, чтобы спасти его. Она повернулась к одному из чурбанов, лежащих вокруг костра вместо скамеек, и села на него.

— И сколько еще мне придется здесь оставаться? — глухо спросила она. — Неужели нельзя проявить немного милосердия и к козлу отпущения?

Никани тоже присело рядом с ней, как обычно неловко, сначала решив уместиться рядом на чурбане, но потом выбрав просто землю, потому что бок о бок с Лилит места ему не хватило.

— Твои соплеменники собираются устроить побег, как только окажутся на Земле, — сказало оно ей. — Ты и сама это прекрасно знаешь. Ведь ты сама подала им эту идею — хотя это и входило в наш план. В принципе мы ничего не собирались предпринимать на Земле — перед посадкой людям будет объявлено, что они могут взять все необходимые орудия труда и отправиться куда пожелают. В противном случае во время побега они захватят с собой намного меньше, чем унесут с собой в спокойной обстановке, и им просто не хватит необходимого для того чтобы выжить. Кроме того, будет сказано, что все, кто решит вернуться назад и жить с нами, будет принят обратно. Все без исключения. В любой момент.

Лилит вздохнула.

— Вряд ли кто захочет прийти. А если кто и вернется, да помогут ему небеса.

— Думаешь, нам не стоит ждать?

— Зачем тебе мое мнение, ты всегда хорошо обходилось и без него.

— На этот раз я хочу знать.

Она уставилась в огонь, потом подняла ветку и подбросила ее в костер. Нескоро ей удастся вот так снова посидеть у костра, побродить в джунглях, собирая бобы и орехи, половить рыбу в ручье…

— Лилит?

— Вы рассчитываете, что они вернутся к вам?

— Да, мы полагаем, что постепенно они вернуться. Они должны вернуться. По крайней мере большая часть.

— Если только до этого не перебьют друг друга.

Молчание.

— И почему же, по-твоему, они должны будут вернуться? — наконец спросила она.

Никани отвернулось.

— Ведь они до сих пор не могут друг к другу прикоснуться, мужчины и женщины, так ведь?

— Со временем, когда они достаточно проживут одни без нас, это пройдет. Но дело не в этом.

— А в чем же?

— Потому что мы им необходимы, и эта необходимость существует уже сейчас. Без нас они не смогут обзавестись потомством. Без нашего участия человеческие сперматозоиды и яйцеклетки будут лишены возможности к слиянию.

Это известие настолько поразило ее, что, задумавшись, она с минуту молча сидела, качая головой.

— А с вашим участием? Что за дети получатся у них, вот что я хочу узнать?

— Ты не ответила мне, — проговорило оно.

— Что?

— Ты так и не сказала, следует ли нам говорить им, что они могут вернуться обратно.

— Ответ будет отрицательный — вы не должны говорить им ничего такого. А кроме того, не нужно ничем демонстрировать то, что вы в принципе сами готовы освободить всех людей. Предоставьте им возможность выбирать. Они должны сами сообразить, что им теперь делать. В противном случае те из людей, кто позже решится вернуться, будет обвинен остальными в измене интересам человечества, в подчинении вашим указаниям. И следующим шагом может стать убийство инакомыслящих. Так вы потеряете своих добровольцев. Хотя в любом случае вернуться обратно изъявят желание считанные единицы. Наверняка получит распространение мнение, что человеческий род, на худой конец, заслужил хотя бы достойную смерть.

— Значит то, что мы им предлагаем, недостойно, Лилит?

— Недостойно, и я тоже считаю так!

— И то, что я поспособствовало твоей беременности, тоже недостойно?

Поначалу она просто не поняла сказанное. Словно бы Никани говорило на каком-то другом, незнакомом ей языке.

— К чему ты приложило руку?

— Ты беременна ребенком Джозефа, и я устроило все это. В мои планы не входило, чтобы это случилось так скоро, но я хотело воспользоваться именно его семенем, а не отпечатком. Ведь к ребенку, зачатому при помощи отпечатка, ты не испытывала бы чувство настоящей близости. И даже я не в состоянии сохранять живую сперму вечно.

Она смотрела на него, лишившись дара речи. Тон Никани был таким же спокойным и небрежным, как всегда, словно бы оно обсуждало предмет не более важный, чем прогноз погоды, например. Когда она поднялась на ноги и попятилась от него, оно поймало ее за руку.

Бешено рванувшись, она попыталась освободиться, но мгновенно поняла, что все попытки вырваться бесполезны.

— Ты говорило… — она задохнулась, и ей пришлось начать снова. — Ты говорило, что никогда не сделаешь ничего такого.

— Я сказало, что ничего такого не сделаю до тех пор, пока ты не будешь готова.

— Но я еще не готова! Я никогда не буду готова!

— Ты отлично ко всему подготовлена. Ты выносишь и родишь ребенка Джозефа. Кстати, это будет девочка.

— … Девочка?

— Я сделало так, чтобы это была девочка, которая может стать для тебя хорошей спутницей. И ты не будешь больше страдать от одиночества.

— Вот уж спасибо!

— Пожалуйста. Дочь сможет остаться с тобой надолго.

— Господи, да какая же она, к дьяволу, дочь!

Она снова рванулась, но Никани держало ее крепко.

— Ты ведь создало очередное чудовище, нечеловеческую тварь.

Затем Лилит в ужасе уставилась на свое собственное тело.

— Значит, оно внутри меня, эта нелюдь?

Притянув ее ближе к себе, Никани положило чувственную руку ей на горло. Лилит внутренне сжалась, ожидая инъекции транквилизатора и неизбежной за тем потери сознания. Она почти с восторгом ожидала наступления темноты.

Но Никани просто усадило ее обратно на чурбан, ничего другого ему и не было нужно.

— У тебя будет дочь, — повторило оно. — Ты уже давно готова стать матерью. Сама ты никогда не нашла бы в себе сил признаться в этом. Это в точности напоминает то, как сгорающий от желания Джозеф, проявляя чудеса упорства, ни разу не позвал меня в свою постель — независимо от того, как невероятно стискивало его желание. В тебе все готово принять ребенка, против говорят только твои слова.

— Но это будет нечеловеческое дитя, — прошептала она. — Это будет чудовище. Монстр.

— Ты лжешь сама себе, Лилит. Это дурная обходится тебе очень дорого. Этот ребенок будет дочерью твоей и Джозефа, а кроме того, Ахайясу и Дайчаан. И моей дочерью тоже, потому что именно я смешало ваши компоненты, проследило за тем, чтобы девочка получилась красивой и в организме ее не было зародышей болезни. Твоя дочь будет моим первым ребенком, Лилит. Первым появившимся на свет, по крайней мере. Ахайясу тоже беременна.

— Ахайясу? Когда же это она умудрилась? Она ведь кружилась как белка в колесе, везде поспевала?

— Но тем не менее она беременна. И ты и Джозеф тоже будете родителями ее ребенка.

Своей чувственной рукой Никани повернуло к себе ее лицо.

— Ребенок, который выйдет из твоего тела, будет похож только на тебя и Джозефа.

— Я не верю тебе!

— Разница будет абсолютно незаметной до момента метаморфозы.

— Господи, и это тоже!

— Ведь это будет не только твое дитя, но и ребенок народа Ахайясу.

— Какое мне дело до вашего народа, — застонала она. — Я не могу позволить себе произвести на свет нечеловеческого ребенка. Если ты думаешь обратное, то глубоко ошибаешься.

— Наши дети всегда бывают лучше нас, — продолжало тем временем Никани. — Мы сумели избавить тебя от наследственных проблем вашего рода, а ты, в свою очередь, расширила горизонт нашего физического развития. Наши дети никогда не станут уничтожать себя в междоусобных войнах и теперь, если им вдруг понадобится вырастить тот или иной внешний орган, чтобы изменить себя необходимым образом, они всегда смогут это сделать. И это еще не все преимущества будущего поколения.

— Но это будут не люди, — с рыданием вырвалось из груди Лилит. — Вот в чем все дело, Никани. Ты не можешь этого понять, но все дело именно в этом.

Щупальца Никани собрались в узлы.

— Сейчас, мне кажется, важнее всего то, что в твоем чреве находится живое существо, Лилит.

Оно наконец отпустило ее руки, и те безвольно упали, повиснув вдоль ее тела.

— Вы убиваете нас, уничтожаете нас, — прошептала она. — Господи Боже мой, неудивительно, что вы не позволяете нам нормально жить друг с другом. И теперь я понимаю, почему вы не отпустили меня с остальными.

— Ты отправишься на Землю вместе со мной — со мной, Ахайясу, Дайчаан и нашими детьми. Но прежде нам еще многое нужно успеть сделать.

Никани встало.

— Теперь нам пора идти домой. Ахайясу и Дайчаан ждут нас.

Домой? — с горечью повторила про себя она. Когда-нибудь у нее появится место, которое она действительно сможет назвать своим домом? Стоит ли на это надеяться?

— Позволь мне остаться здесь, — попросила она.

Ответом будет отказ. Она не сомневалась.

— Если вы не отпустили меня на Землю, то хотя бы позвольте воспользоваться этим паллиативом Земли.

— Ты вернешься сюда с новой группой Пробужденных. Это случится довольно скоро. А сейчас нам пора идти.

Она несколько секунд колебалась, обдумывая возможность добиться того, чтобы Никани усыпило ее и отнесло куда нужно на себе. Но это было бессмысленно. В конце концов с новой группой людей у нее появится еще один шанс. Шанс выучить их… так и не став для них своей. Неужели ей никогда больше не суждено вернуться в лоно человеческой семьи, найти кого-то, кто сможет считать ее своей? Неужели не суждено? Никогда?

Еще один шанс сказать им: Научитесь всему и бегите! — и все?

На этот раз она сможет выучить их гораздо большему. Их, кого впереди ожидает долгая жизнь, очищенная от болезней и пагубных привязанностей. Возможно, что именно среди этих людей окажется тот, кто первым сумеет ответить на вопрос, почему оанкали именно человечество выбрали объектом своей деятельности и зачем это им нужно. Потому что возможно оанкали вовсе не являются высшим и окончательным идеалом природы. Если таких людей, оплодотворенных открытием и сильных знанием, окажется несколько, и они смогут проникнуть сквозь кордоны и заграждения и объединиться — тогда-то, может быть, все и случится. Научиться всему и бежать! И если ей не суждено победить, то не стоит лишать возможности других. Человечество не должно сдавать свои позиции. Никогда.

Послушно поднявшись вслед за Никани, она направилась в сторону темных джунглей, туда, где скрывался ближайший из расположенных на суше выходов во внутренность корабля.

О РОМАНЕ

Наверное, выделять цвет кожи автора неправильно, но никак тут без этого не обойтись. Октавия Батлер — самая известная чернокожая писательница, работавшая на фантастической ниве. Я попытался вспомнить кого-нибудь еще из афроамериканцев-фантастов, и понял, что знаю только Самюэля Дилэни. Впрочем, связывать известность с цветом кожи дело неблагодарное. Успех Октавии Батлер, причем как среди писателей, так и среди читателей, принесли именно ее произведения. Достаточно сказать, что в копилке Октавии 2 Хьюго и 2 Небьюлы (короткая повесть «Bloodchild» (1984) принесла автору золотой дубль плюс премию Локус).

«Рассвет» открывает трилогию «Ксеногенез». С самого начала романа Октавия Батлер берет читателя за рога и выбрасывает за пределы хорошо ощупанного жанрового пространства. Итак, «Рассвет» — это постапаколипсис, но постапокалипсис совершенно не похожий на другие книги поджанра. Пыхнувшая атомная война практически полностью освободила поверхность Земли от всех сапиенсов, а заодно и ото всех крупных представителей животного мира. Немногим выжившим времени на реконкисту старого мира, включающую борьбу с какими-нибудь злобными мутантами или не менее злобными диктаторами, Октавия Батлер давать даже не стала. Человечество было обречено по-настоящему, и помощь, хотя помощь ли, пришла из космоса. Представители космической цивилизации оанкали, корабль которых тайно находился в Солнечной системе, вывезли всех уцелевших и начали восстановление биосферы Земли. Главная героиня романа — чернокожая американка по имени Лилит (тут есть интересные аллюзии, как и с цветом кожи, так и с развитием сюжета), стала одним из первых людей, с которыми пришельцы попытались наладить контакт.

Основной конфликт первого романа — это столкновение человечества с другим типом разумных существ. Оанкали — представители какой-то древней цивилизации, пустившийся в бесконечное путешествие по Космосу. Их технологическое развитие пошло по пути прогресса естественных наук. Вся их техника — это живые организмы, приспособленные для выполнения определенных функций. Также оанкали постоянно меняют и себя, добавляя в свой генотип гены других биологических видов. Еще одно принципиальное отличие от человеческой цивилизации, это наличие третьего пола — оолой, который является своеобразным связывающим мостиком между «мужчинами» и «женщинами», через который они получают удовольствие без физического контакта, ну и соответственно размножения (здесь кроется что-то очень фрейдисткое), потому что Батлер сделала оанкали подчеркнуто менее агрессивными по сравнению с людьми). По-видимому, Октавия Батлер уверена, что расизм неотъемлемая часть человеческой природы т. к. основным барьером между людьми и оанкали становится необычная внешность пришельцев. Отвращение к внешнему виду не помогает преодолеть даже то, что пришельцы спасли этих людей от верной смерти и не желают им никакого зла. Зеркальным отображением того же является история изменения отношений Лилит с другими людьми, последней соломинкой, разорвавшей ее связь с другими людьми, стало понимание, что у нее появились способности, которых у человека не может быть (любопытно, что в общество оанкали Лилит при этом тоже не может интегрироваться). Однако «Рассвет» книга не только о расизме, что-то Батлер затрагивает мимоходом, как например, отношения полов и связанная с этим агрессивность, а что-то, по-видимому, должно более ярко появиться в следующих книгах трилогии.

Ложкой дегтя стало неудачное оформление книги и довольно своеобразный перевод Олега Колесникова и Бориса Кадникова, особенно меня почему то задевало то, что переводчики, не тушуясь, вкладывают русские идиомы в уста и головы персонажей.

Итого, отличный научно-фантастический роман, скорее всего не понравится любителям напряженного сюжета, остальным стоит обязательно почитать.

fantlab.ru

Оглавление

Октавия Батлер . РАССВЕТ . DAWN

1. УТРОБА

2. СЕМЬЯ

3. ЯСЛИ

4. ТРЕНИРОВОЧНЫЙ ЗАЛ

О РОМАНЕ

Реклама на сайте