«Поющие пески»

В.Сапарин Поющие пески Главы из научно–фантастической повести

ПЕРВЫЕ ОТКРЫТИЯ

Картина хаотического нагромождения песка простиралась во все стороны. Словно кто–то нагнал сюда со всего света эти бесконечные гряды, поросшие редкой травой. Песок, песок без конца…

При охвате взглядом большого пространства улавливались как бы волны, надвигающиеся вал за валом параллельно друг другу; местами они загибались, словно обтекая препятствия. Кое–где возникали своего рода песчаные всплески, здесь виднелись высокие барханы, глубокие ямы, — казалось, попади сюда — и тебя закачает. В других местах скопления песка напоминали застывшую, мертвую зыбь.

Здесь, в малоисследованной еще части пустыни, все было как и тысячи лет назад.

Третьего дня колонна автомашин комплексной экспедиции, покинув железнодорожную станцию, двинулась в глубь итого царства песков.

Павлик и Галя, студенты–практиканты, похожие на брата и сестру, оба белокурые и худощавые, подпрыгивали на заднем сиденье маленькой подвижной машины и вертели головами, боясь пропустить что–нибудь значительное.

Автомобиль вел бывший колхозный механик и изобретатель Прохор Иванович Евстигнеев, прибывший в эти края с Тамбовщины, впервые, как и студенты–практиканты, очутившийся в пустыне. Он сел за руль как человек, привыкший обращаться с машинами. В экспедициях ценят людей, умеющих «по совместительству» выполнять разные дела; поэтому Прохора Ивановича как бывалого человека и включили в состав экспедиции в качестве технического работника.

В пути их машина вместе с несколькими другими отделилась от основной колонны. Экспедиция рассредотачивалась, так как предстояло охватить исследованиями большой район.

Они ехали без дороги, прямо по пескам.

В одном месте им попались такие сыпучие пески, что даже легкий, проворный автомобиль, прозванный шутливо «козлом», забуксовал. Песок летел из–под всех четырех его колес, а машина все глубже погружалась в расползающуюся сухую хлябь, натекшую у подножья бархана.

В том, что они отстали от остальных машин, не было еще большой беды. Но через полчаса «козел» вдруг затих. Отказал мотор.

А вслед за тем на дальних песчаных буграх появились дымки, скоро закурилась вся равнина, накаленная солнцем, задул ветер и начал сечь лицо жесткими песчинками.

Пришлось спасаться в палатке, разбитой в относительно безопасном месте. Песок несся уже не поземкой, а крутился в воздухе вихрями, засыпая уши и глаза; и когда Прохор Иванович хотел бросить последний взгляд на окружающее, прежде чем нырнуть под парусину, он ничего не увидел: была тьма.

Когда буря кончилась, путники стали совещаться, что делать.

Прохор Иванович почувствовал, что ему как старшему нужно сказать несколько слов для поднятия духа их маленького отряда. Но Прохор Иванович не был большим оратором. Поэтому официальная часть его речи была предельно краткой.

— Стало быть, пустыня, — сказал он, — явление природы. Отсталое несколько. Вот и все. А пугаться нечего. Падать духом тоже не след.

Но студенты, к его удивлению, вовсе и не казались озабоченными. Более того: им, по крайней мере Павлику, все это происшествие как будто даже нравилось.

— Ты не беспокойся, дядя Прохор, — сказал студент, натягивавший палатку, поваленную бурей; он встал на ноги и сдвинул кепку на затылок, — ничего не случится. Ты первый раз в экспедиции, ну тебе и кажется с непривычки, что дело плохо.

— Ты много бывал в экспедициях? — рассердился Прохор Иванович.

Он уже знал, что Павлик до университета учился в школе, никуда почти из родного города не выезжал и о жизни судил главным образом по книгам, которых, правда, прочел большое количество.

— У нас третий курс этой зимой на Кольский полуостров ездил, — сообщил Павлик. — На лыжах двести километров прошли. В пургу попали. На весь район шуму наделали: две группы лыжников искать наших вышли, самолет на разведку послали. Ну и все обошлось: только двое поморозили себе щеки. Для географа — самое рядовое дело…

Прохор Иванович и сам прекрасно понимал, что их отбившуюся машину с ее экипажем будут разыскивать и меры наверняка уже принимаются. Но сидеть и ждать, когда тебя «спасут», — это одно дело, а другие дело действовать самим. Не очень–то ловко, вместо того чтобы помогать экспедиции, отнимать у людей, делающих важное дело, время и силы из–за своей растерянности. Самим надо было выходить из положения. Кроме того, здесь, в этой дикой еще пустыне, могут произойти всякие случайности: могут и не сразу найти горстку людей в этих песках. Ответственность за Павлика и Галю лежала на нем.

— Конечно, пропасть не дадут, — сказал он. — Но, как говорится: на дядю надейся, а сам не плошай.

Это была любимая поговорка Прохора Ивановича. Но что могли они предпринять?

После долгих споров решили произвести разведку местности. Галя осталась в лагере, а мужчины с лопатой и брезентовым ведром на веревке отправились к подозрительной, как показалось студенту, впадине километрах в трех от их вынужденной стоянки.

Вначале шли сыпучие пески, ступать по которым было и утомительно и горячо. Казалось, что это неостывшая зола, и верилось, что в ней можно испечь или сварить яйцо. Ногам было жарко, несмотря на обувь. Сверху палило небесным жаром, сухим и словно сверкающим. В мозгу возникали навязчивые видения: холодная ключевая вода — то текущая прозрачными струями по камням, то налитая в стакан. Павлик то и дело облизывал запекшиеся губы. Он уже несколько раз тянулся за фляжкой, но каждый раз его останавливал суровый взор дяди Прохора. На своих коротких ногах, обутых в мягкие сапоги, дядя Прохор шагал по горячим пескам упорно и терпеливо, с таким видом, словно рюкзак и лопата, которую он держал на плече, не отягощали его.

Так несет бывалый солдат свою полную выкладку в снег и в дождь, в жару и в холод, сохраняя то спокойное выражение, которое в трудную минуту только и прочтешь на лице у русского человека.

Сыпучие пески скоро сменились бугристой поверхностью с чахлыми кустиками и высохшей серой травой.

Они прошли уже не три, а добрых пять километров, но ничего примечательного не обнаружили.

Но вот в понижении, между песчаными буграми, они увидели большую, ровную глинистую поверхность, растрескавшуюся на многоугольники.

— Такыр, — сказал Павлик.

Прохор Иванович ударил лопатой по поверхности такыра. Лопата зазвенела как о камень.

Не очень широкая впадина тянулась вдаль, делая плавные изгибы среди песчаных бугров. За каждым поворотом открывались все новые ее участки.

— Словно река течет, — заметил Прохор Иванович.

У себя на родной Тамбовщине Прохор Иванович славился, между прочим, умением находить самые подходящие места для рытья колодцев. Были у него чутье и основанная на тонкой наблюдательности способность как бы зримо представлять себе расположение подземных пластов глины и красного песка, подсматривая их выходы где–нибудь на обрывчике, поросшем поверху лопухом. Но здесь, в этом царстве барханов, всюду был один песок, и притом не такой песок, к которому привык колхозный умелец, а совсем другой — желтоватый, тонкий и сухой, как пыль. Ничего похожего на сырые, тяжелые, рыжие пески родного края. Что там скрывается, под этим толстым сыпучим желтоватым покровом, определить не было никакой возможности. Прохор Иванович подошел к границе такыра, воткнул лопату в песок, и ему показалось, что рыхлая, рассыпчатая порода тянется на километры вниз.

Впереди поверхность такыра рассекала извилистая трещина шириной сантиметров тридцать. Это было уже необычное явление. Подойдя к расщелине, Павлик заглянул в нее. Стенки изгибались так, что дна видно не было. Студент отломил несколько комков глины от края расщелины и швырнул вниз. Они покатились вглубь с постепенно замирающим шорохом.

— Гм… — произнес вдруг Прохор Иванович и потянул воздух ноздрями.

— Ты что?

— Водой пахнет, — сказал его спутник уверенным голосом.

Павлик посмотрел на Прохора Ивановича почти как на одержимого.

— Меня, брат, не обманешь. Я ее за полверсты чую… — говорил тот между тем радостно и возбужденно.

— Какая тут вода, — начал было убеждать его студент, — весной, когда вода скапливается, тогда, правда, такыр на озеро подходит, а сейчас… От жары только может показаться! Хотя… — он вдруг замолчал и изменился в лице.

Он вспомнил, что в районе, куда направлялась экспедиция, ожидалось присутствие грунтовых вод близко от поверхности. Неужели такое совпадение: вода оказалась как раз под такыром?

Запустив брезентовое ведро в щель, Прохор Иванович осторожно начал вытаскивать сантиметр за сантиметром веревку, к которой оно было привязано. Скоро показалось ведро, сплюснутое от путешествия под землей, мокрое и с припухлостью на дне.

Двумя руками Прохор Иванович подхватил его и держал навесу, чтобы оно не сложилось.

В ведре была вода! Солоноватая, правда, но — они отведали ее по очереди — безусловно пригодная для питья.

Наполнив фляги, они засекли местоположение природного колодца по компасу и заспешили в лагерь.

Павлик, возбужденный удачей, всю дорогу говорил.

— Надо будет сообщение составить, — сказал студент, когда они уже подходили к лагерю. — Здесь грунтовые воды, так думают гидрологи, должны где–то выбиваться на поверхность. Так показывает изучение стока. Хоть и не на поверхности, а все–таки мы воду нашли. Не зря эта впадина сразу меня заинтересовала…

Правда, вода под такыром очутилась, невидимому, совершенно случайно, но студенту казалось теперь, что это именно благодаря его проницательности грунтовая вода, которой так интересовались гидрологи, найдена им с Прохором Ивановичем.

Прохор Иванович тоже был доволен. Все–таки они не бездействуют, ожидая, пока их выручат, а приносят пользу.

— Вода — это все, — сказал он вслух, — что там говорить! Далековато вот только, — добавил он хозяйским гоном. — Бочонок надо будет прихватить в следующий раз. Вдвоем–то, я думаю, дотащим?

— Э–э, — мотнул головой Павлик. — Для нас с тобой вода не проблема. Ну, прислали бы в крайнем случае.

— Кто же ее прислал бы?

— Дядя Прохор, ведь это хоть и пустыня, но не Сахара какая–нибудь, а советская пустыня. Есть кому позаботиться тут о людях.

— На самолет, выходит, надеешься?

— Ну, конечно.

— Значит, прямо с неба все, что тебе надо, — держи руки шире! — так и свалится? Так вас учили? А знаешь поговорку?

— На самолет надейся, а сам не плошай?

— Вот именно!

Дядя Прохор даже поднял назидательно палец.

Но в это время как раз оттуда, куда указывал палец Прохора Ивановича, прямо с неба, как показалось путникам, послышался слабый шум, напоминающий отдаленный рокот мотора.

Оба остановились как вкопанные.

— Ну, что я говорил! — воскликнул Павлик.

Но звук затих так же неожиданно, как и возник. В безоблачном вечернем небе не было ни пятнышка.

— Стороной, видать, прошел, — сказал Прохор Иванович.

Через пять минут показалась палатка недалеко от бархана.

* * *

Галя сидела у костра, сложенного из сучьев саксаула.

— Наконец–то! — воскликнула она. По тону, каким она это произнесла, Прохор Иванович сразу почувствовал, как девушке было боязно одной среди песков и как беспокоилась она за судьбу своих пропадавших целых полдня товарищей.

Павлик торопливо рассказал о событиях дня. Затем с победоносным видом развалился на песке, вытянув ноги.

Его самолюбие исследователя, сделавшего первое в своей жизни самостоятельное открытие, было удовлетворено. В мечтах он видел себя начальником отряда, пересекающего пустыню и делающего открытие за открытием.

Галя доложила о своих делах. Она сделала разные наблюдения, очень интересные для нее, как будущего биолога, впервые очутившегося в пустыне. Здесь, на рубеже полузаросших и сыпучих песков, разнообразие природных условий делало разнообразной и жизнь животных и растений.

Вблизи корявых, скрюченных кустов саксаула, росших в отдалении от лагеря, она нашла в укрытой от ветра ложбине много следов на песке.

Одни из них, оставленные легким прикосновением двух маленьких ног, свидетельствовали вместе с многочисленными ямками, приколками и остатками погрызенных растений о присутствии здесь тушканчиков, причем, по–видимому, не одного, а разных видов. Галя надеялась встретить среди них и знаменитого гребнепалого, известного пока только в Кара–Кумах и Кызыл–Кумах, большого любителя лакомиться молодыми побегами саксаула. Этот прыгающий, как маленький кенгуру, зверек, забравшись на саксаул, отгрызает верхние веточки и сбрасывает их на землю, а потом, спустившись с куста, спокойно их поедает. Еще больше оказалось следов другого опасного вредителя растений пустыни — песчанки, грызуна, похожего на крупную мышь или крысу песчаного цвета. С этими зверьками человеку придется вести здесь, в пустыне, беспощадную борьбу: это серьезный его враг, препятствующий закреплению песков с помощью растений. Поэтому так важно знать повадки этих зверьков, все особенности их образа жизни.

Галя начала уже первые наблюдения.

Однако на вопрос Павлика, какие же она сделала открытия, девушка ответила, что ничего выдающегося не обнаружила.

— Эх, ты! — снисходительно произнес студент. Лежа на песке, он перелистывал Галин дневник. — Смотри, пожалуйста, полтетради исписала! «В 17.05 в западной стороне пролетела птица — по–видимому, рябок, или, как его еще иногда называют, бульдурук. Возможно, в этом районе где–то вода». Вот как! А мы и не знали… А шум самолета слыхала?

Но оказалось, что Галя никакого шума не слышала. Это было тем более удивительно, что девушка, по ее словам, сидела тихо и все время прислушивалась, не идут ли ее спутники по отряду.

— Проворонила, значит, — презрительно заметил Павлик.

Все так наволновались за день и устали, что после ужина залезли в спальные мешки и тотчас же заснули крепким сном.

ЗАГАДОЧНЫЙ БАРХАН

Первым пробудился Прохор Иванович.

Была глубокая ночь. За тонкими стенками палатки кто–то отбивал дробь на барабане. Ударял он не сильно, но часто, так что барабанный бой сливался временами в сплошной гул.

Минуту Прохор Иванович прислушивался, потом воскликнул:

— Самолет!

И толкнул Павлика в плечо.

Тот сразу поднялся, быстро, словно по тревоге, оделся в темноте палатки и выскочил на свежий, прохладный воздух.

Когда Прохор Иванович, не такой проворный, как юноша, вылез, в свою очередь, из палатки, он различил силуэт Павлика среди серых теней барханов. Подняв лицо кверху, юноша вслушивался в неясный гул, приходящий откуда–то из простора пустыни. Темное, почти черное небо было усыпано крупными звездами, они горели и переливались желтоватыми, голубыми и ярко–белыми огнями, словно праздничная иллюминация.

Гул слышался сначала с одной стороны. Но потом пахнул ветерок, и сразу зарокотало и забарабанило с разных сторон, точно по небу во всю его ширь летела целая эскадра воздушных кораблей. Между тем на темносинем фоне не было видно ни одного силуэта, ни одного движущегося огонька, который говорил бы о летящем самолете.

— Надо подняться на бархан, — сказал Павлик, тщетно в поисках источника шума поворачивавший голову на тонкой шее в разные стороны. — Тут эхо какое–то, что ли… Ничего не поймешь!

Он полез вверх. Его темная фигурка быстро исчезла, слившись с серой поверхностью бархана. И когда Павлик исчез совершенно, Прохор Иванович вдруг услышал в том месте, где должен был находиться студент, какой–то шум, неясное восклицание, вслед за тем кто–то свистнул, — это мог быть и зверек, обитатель пустыни, вышедший на ночную охоту. Но свист, оборвавшись, возник снова, уже ближе, больше не умолкал, а нарастал все сильнее и громче. Прохор Иванович невольно сделал шаг в сторону. Казалось, сверху, с бархана, что–то летело вниз со свистом и грохотом, как лавина.

— Что это, дядя Прохор? — тревожно воскликнул девичий голос. Галя высунула голову из палатки.

Прежде чем Прохор Иванович успел ответить, шум прекратился; последняя нота прозвучала тонко и протяжно, точно ее сыграли на флейте.

На миг воцарилась тишина. Но затем раздался такой шум, как будто где–то очень далеко шли тракторы или автомашины.

— Колонна идет! — догадался дядя Прохор.

Галя выбралась из палатки и стояла рядом, сжимая руку Прохора Ивановича.

Невидимые тракторы или автомашины зачем–то полезли на бархан, и теперь их приглушенный шум раздавался с его вершины. Они перевалили гребень и стали спускаться вниз прямо на палатку. Шум нарастал, но ничего не было видно, фары у машин были потушены.

Металлический скрежет усилился.

— Ай! — воскликнула Галя и зажмурила глаза.

Да и Прохору Ивановичу показалось, что вот сейчас из темноты выйдет машина и ударит его радиатором.

Но вместо машины из темноты показался Павлик, неуклюже шагавший по песку.

— Свалился там и проехался на спине! — крикнул он. — А шуму–то, слыхали, сколько?

— Что это такое? — спросила Галя, вздрагивая и оглядываясь по сторонам.

Невидимый барабанщик ударил последний раз по барабану, вздохнула флейта — и все затихло.

— Поющие пески! — сказал Павлик.

— Какие пески? — переспросил Прохор Иванович.

— Поющие.

Павлик на этот раз был совершенно спокоен. Под влиянием его уверенного тона перестала волноваться и Галя. Прохор Иванович почувствовал, как разжалась ее рука, вцепившаяся в его рукав.

— Что же это за пески такие? — спросил Прохор Иванович.

Все трое уселись на землю под открытым небом, и Павлик рассказал все, что он знал по этому поводу.

— Поющие пески, — начал Павлик, — оригинальное явление природы, встречается очень редко, преимущественно в пустынях и по берегам морей. У нас в СССР, — сказал он, — известны дюны на Терском берегу Кольского полуострова; при ходьбе по ним дюны издают звуки, похожие на ворчание собаки, когда же топнешь по песку нотой, он взвизгивает. А если приходят в движение большие массы песка, раздается свист и скрежет, напоминающий звук металла. Но вообще поющих песков на земном шаре открыто немного и явление это мало изучено. Так что мы сделали ценное открытие, — заключил Павлик. — Уже второе за сутки. Дела наши идут неплохо!

Это он добавлял уже хвастливым тоном.

— Почему же они поют? — спросил с удивлением дядя Прохор.

— На этот счет нет определенного мнения, — пожал плечами студент.

Павлик сообщил, что за последнюю четверть века проделано много исследований над поющими песками в разных странах, но они так и не дали ясного ответа на вопрос, поставленный дядей Прохором. Одни ученые считают, что звук вызывается трением песчинок, покрытых тонким налетом минеральной пыли. Сравнивали даже это с движением натертого канифолью смычка по струнам скрипки. Другие, наоборот, утверждают, что только чистые песчинки способны издавать громкие звуки.

— Объяснений много и разных, есть очень сложные и — ни одного удовлетворительного, — заключил будущий географ. — Вот почему так важно наше открытие. Может быть, оно поможет чем–нибудь пролить свет на загадку поющих песков.

Все прислушались, не запоют ля пески. Но было тихо.

Галя вздрогнула, на этот раз от холода.

— Ну, мы замерзнем тут, — забеспокоился дядя Прохор. — Марш в палатку!

Все забрались снова в палатку, но сразу заснуть не могли.

— Вот почему Галя не слыхала тогда самолета, — произнес, помолчав, дядя Прохор. — Это тоже были пески. Тут их, небось, не один бугор. — Он повернулся на бок. — Но почему они вдруг зашумели ночью? — подумал он вслух.

— А чего же тут хитрого! — отозвалась Галя. — Днем, когда жарко, зверьки отсиживаются в своих норах, а к вечеру выходят на добычу. Пробежал по бархану тушканчик или просто ящерица — и заиграл бархан!

— А потом уж Павлик ногами да спиной поработал! А мне было, — Прохор Иванович тепло рассмеялся, — тракторная колонна вообразилась. Знаете, когда идут они вечером с поля, — работу закончили, на другой участок их перебрасывают, — особенно как–то фырчат, весело и дружно. Точь–в–точь…

— Громко уж очень раздавалось, — сказала Галя.

— Ночью все громко слышится, — заметил Прохор Иванович. — Днем–то эти пески, небось, и не напугали бы!

* * *

Усевшись в тени палатки, Павлик писал донесение. Хмуря белесые брови, юноша обдумывал, как получше рассказать про обнаруженную воду и про поющие пески.

Он ни минуты не сомневался в том, что самолет прибудет. Хотя прошло меньше суток, как они отстали от экспедиции, но их, конечно, уже давно ищут.

Но вот донесение составлено.

Теперь оставалось самое главное: выпросить у Прохора Ивановича метров десять веревки. Произведя учет имущества, дядя Прохор отныне строго следил за его сохранностью. При этом веревки, которым раньше никто не придавал значения, приобрели в его глазах особую ценность: с их помощью доставали воду.

Однако, выслушав Павлика, Прохор Иванович, к удивлению студента, сразу согласился.

— Когда на дело, никто возражать не будет, — сказал он. — Запускали удочку в глубь земли, закинем и в небо.

Павлик взял один из мешочков, заготовленных для геологических коллекций, вложил туда письмо и для веса всыпал немного песка. В другой мешочек он упаковал только песок. За этим песком Павлик сам поднимался на гребень бархана и набрал там «самого скрипучего».

Оба мешочка он привязал к концам веревки. Отойдя на полкилометра от лагеря, Павлик разложил снасть на ровном месте. Белые мешочки хорошо выделялись на желтоватом фоне пустыни. Веревка между ними была вытянута в прямую линию. Студент сидел поодаль, посматривая изредка в небо, как рыболов, расставивший жерлицы, смотрит на воду.

Прошло, однако, часа два, прежде чем в воздухе послышалось жужжание, а затем на горизонте показался самолет. Но он прошел стороной и исчез из виду. Минут через двадцать самолет появился снова. На этот раз он шел обратным курсом — параллельно своему прежнему направлению и ближе к лагерю. Сомнений не было: самолет «прочесывал» пустыню или же производил аэрофотосъемку.

На третьем заходе пилот обнаружил лагерь по дыму от костра, который соорудили Прохор Иванович с Галей. Павлик встал во весь рост и стал махать носовым платком.

Самолет снизился: различалась голова пилота в летном шлеме и даже как он приветственно махнул рукой. Позади пилота сидел, тоже в шлеме, наблюдатель. Но сигналов Павлика они или не видели, или не понимали, потому что самолет продолжал кружить на одном месте. Павлик бегал по песку, отчаянно жестикулируя, но пилот продолжал описывать круги. Он сделал так уже кругов десять…

— Указания по радио запрашивает, — сообразил, наконец, Прохор Иванович.

По–видимому, дядя Прохор оказался прав. Самолет сделал еще один круг, совсем низко прошел над лагерем и сбросил вымпел. Металлическая трубка с развевающейся узкой лентой упала как раз посредине между Павликом и Галей с Прохором Ивановичем.

Все бросились к месту ее падения, и маленький отряд сошелся вместе.

Прохор Иванович, очутившийся первым у вымпела, нагнулся, поднял трубку и вынул листок бумаги. Размашистым почерком там было наскоро написано всего несколько фраз:

«Ждите помощи. Оставайтесь в этом районе. Ищите выходы грунтовых вод на поверхность — должны быть в ваших местах. Послезавтра прибудет Поляков (это был руководитель практики). Требуется ли срочная помощь? Как состояние людей? В чем нуждаетесь?» Приказание исходило от начальника экспедиции: «Сибирцев» — кратко, как в телеграмме, заканчивалось письмо. Очевидно, наблюдатель на борту самолета успел сообщить, что все трое живы и не пострадали. Но начальник экспедиции хотел знать подробности.

Павлик схватил карандаш и на обороте листка торопливо написал: «Все здоровы. Нашли грунтовую воду: в семи километрах к юго–востоку от лагеря. Подробности в донесении. Сбросьте рацию».

Он хотел было уже поставить свою подпись, но Прохор Иванович остановил его. Попросив карандаш и аккуратно выписывая крупные буквы, он добавил к сообщению Павлика: «Вода есть. Продуктов в наличии на трое суток».

— Вот так, — сказал он, возвращая записку Павлику. — Начальник экспедиции должен знать состояние нашего материального обеспечения. А ты как думал?

Павлик нетерпеливо сложил, почти скомкал записку и собрался бежать к разложенным на песке мешочкам.

Но тут вмешалась Галя. Тихим, но твердым голосом девушка потребовала, чтобы сделали приписку о присылке формалина.

— У меня мало, — сказала она, — и тот, что был, пролился…

— Ну, знаешь! — возмутился Павлик. — Ты еще чего–нибудь запроси! Не в магазине…

Но Прохор Иванович взял молодого биолога под свою защиту.

— Она дело говорит. Придется, судя по всему, поработать в этом месте. Научная работа предстоит, а не так просто… время проводить. Хоть и практиканты вы, а не гости все же.

Ворча под нос, Павлик сделал приписку и уже бегом направился к ближайшему мешочку. Развязав его, он сунул внутрь записку и прикрутил мешочек снова к веревке.

Пилот кружил над Павликом, внимательно наблюдая за всеми его действиями.

Как только Павлик отбежал от веревки, самолет отлетел в сторону, развернулся и пошел прямо на разложенную на песке снасть. От самолета отделился какой–то предмет. Разматывая трос, к земле полетела «кошка» — трехлапый якорь с острыми концами, знакомый всем, кому приходилось доставать оборвавшееся ведро из колодца.

Кошка коснулась песка, помчалась, влекомая тросом, по его поверхности, подцепила веревку почти за середину, и самолет взмыл вверх. Натянутая веревка сложилась, и мешочки повисли на ней, — один выше другого. Наблюдатель подтягивал постепенно эту добычу вместе с «кошкой», на которой она висела.

Прохор Иванович, Павлик и Галя смотрели, как их послание вместе с пробой песка летело по воздуху.

* * *

— Ну так, — сказал Павлик после того, как все вернулись в лагерь. — Одно дело, можно считать, выполнили. Воду нашли. Эх, если бы машина была в порядке! Поездили бы тут по окрестностям…

Но «козел» стоял «на приколе». За сегодняшнее утро Прохор Иванович отчистил его от песка, протер до блеска и укрыл брезентом. Сломалась деталь, которая вообще редко выходит из строя и поэтому в комплекте запасных частей отсутствовала.

— Конечно, можно было сейчас запасную часть попросить, — произнес он в раздумье. — Но нам указание: здесь находиться. А тот, другой «козел» для разъездов используется. Их всего два в экспедиции. Что же, мы ту машину, которая на ходу, раздевать будем, чтобы эту привести в порядок? Так не годится… Вот как радиосвязь наладим, тогда и дадим, как говорится, заказ. Сколько нам здесь дней находиться — неизвестно. Поляков приедет — скажет.

Но Павлик не собирался просто ждать Полякова.

— Лагерь наш остается здесь, — соображал студент. — Таково приказание, да и поющие пески требуют изучения. Но вот как насчет дальнейших разведок?

— Надо бы новые места обследовать, — сказал дядя Прохор. — Может, найдем и где вода сама наружу выходит.

— Хорошо сказать — обследовать. Не будешь же просто по пустыне ходить, нужен след какой–нибудь.

— След и есть.

— Какой?

— А Галины наблюдения.

— Галины? — удивился Павлик. — Какие наблюдения?

— Да ты же сам читал. Или позабыл? Насчет воды. В дневнике.

— Вот так новость! Мы же ее нашли! Тоже — открытие…

— Нашли, да неизвестно еще, то ли?

— То есть? — брони у Павлика полезли вверх.

— Та впадина, где мы воду нашли, к востоку отсюда?

— Ну?

— А птицы летят в западном направлении. В дневнике–то черным по белому. Значит, в прямо противоположном.

— Позволь, позволь… — Павлик смутился. Как же он не обратил внимание на это существенное обстоятельство?

— Там, где мы с тобой были, без веревки не больно напьешься, — заметил Прохор Иванович. — Птицы, небось, нашли место поудобнее. Ну–ка, давай расспросим Галю.

— Скажи, — приступил Павлик к девушке, — значит, ты считаешь, что к западу должна быть вода?

— Да, — твердо ответила Галя.

— Ну вот и пойдем ее отыскивать.

— Может быть, лучше подождать Полякова?

В тоне Гали было некоторое сомнение.

— Два дня бездействовать? Выдумала! Ты как смотришь, дядя Прохор?

Прохор Иванович заколебался. Бездействовать он тоже не любил.

— Ну что ж, — оказал он, наконец, — если толком, все как следует, — пошли! Компас есть — не заплутаемся.

ВСЛЕД ЗА БУЛЬДУРУКОМ

Время от времени они взбирались на песчаный бугор, чтобы оглядеться. До горизонта, сколько можно было видеть, лежали пески, желтые, равнодушные, утомительные в своем однообразии. Человек казался тут маленьким и беззащитным: даже ящерицы, и те выглядели по сравнению с ним ловкими и юркими. Это были привычные обитатели пустыни, сжившиеся с ней и отлично к ней приспособившиеся. Пришельцы же с трудом передвигали усталые ноги, задыхаясь от сухого, горячего воздуха.

Они вышли днем, и это, возможно, было ошибкой. Но ждать до следующего утра никто не захотел, а пустыню они еще очень мало знали.

Песок сегодня был особенно горячим, он жег даже сквозь голенище кирзового сапога. Очень утомляло то, что на него нельзя было твердо ставить ногу; вязкий и податливый, он растекался под ногами.

Но главное все же была жара. Даже воздух не выдерживал и словно старался уйти подальше от песков, поднимаясь от раскаленной пустыни прозрачными струями.

Дядя Прохор перестал вытирать пот со лба: это было бесполезно. Только изредка он проводил рукой по усам, придавая в эту минуту своему лицу выражение необычной для него суровости. Галя плелась позади, с лицом измученным и бледным. Павлик шагал сосредоточенно и с выдержкой, как настоящий командир. Но в нем не было того подъема, как вчера, когда они с Прохором Ивановичем совершали свою вылазку во впадину и после, счастливые, возвращались домой. То, что инициатива в этом путешествии принадлежала Гале, охлаждало как–то Павлика. Он никогда бы в этом не сознался, но в нем говорило самолюбие, уязвленное как удачным наблюдением Гали, так и собственным промахом.

Труднее всего подняться над ложным самолюбием, — это гора, на которую способен взойти не всякий. Павлик такого внутреннего, в самых глубинах души, подъема осилить не мог. К тому же он не доверял наблюдениям над птицами в таком не простом деле, как поиски воды.

«Вот, — думал он, оглядываясь на Галю, замыкающую их маленький отряд, — придумала эту свою западную сторону, а сама еле дышит… Рада бы, небось, сейчас домой, в лагерь, к своим ловушкам…»

Но когда Прохор Иванович спросил Галю, как она себя чувствует, девушка, к удивлению Павлика, ответила, немного смутясь, «ничего» и добавила:

— Да вы не думайте. Я просто так отстала…

Прохор Иванович поместил Галю между собой и Павликом, и они пошли опять месить пески под жарким солнцем.

Никаких признаков воды… До последней степени утомленные, путешественники с трудом поднялись на вершину очередного холма.

Отсюда открывался вид во все стороны. Куда ни посмотри, всюду виднелись все те же надоевшие пески.

— Ну, — сказал дядя Прохор, оглядывая повалившихся на землю Павлика и Галю, — что скажете?

— Возвращаться, — заявил Павлик.

Прохор Иванович повернул к нему свое круглое, усыпанное капельками пота, обветренное лицо.

— Бесполезно, — пояснил Павлик, пожимая узкими плечами. — Птицы могут и за сто километров летать…

Он снял сапог и рассматривал дырку в голенище.

— Так, — кротко заметил Прохор Иванович. — Ну, а ты, Галя?

Галя ответила не сразу. Она долго оглядывала пустыню, покусывая уголок своей косынки.

— Жалко, — сказала она наконец, — жалко возвращаться.

В ее голосе были и разочарование, и обида, и усталость, и досада на то, что приходилось отказываться от мечты, которую она лелеяла весь долгий путь и которая главным образом и поддерживала ее силы.

— Итти сейчас дальше мы не можем, — констатировал Прохор Иванович. — Это прямо надо сказать. — Он подумал. — Но вот возвращаться ли?

Павлик с недоумением взглянул на него.

— А что же еще?

— Ночевать.

— Здесь? Какой смысл?

Прохор Иванович ответил не сразу.

— Смысл–то есть, но только если действительно вода тут где–то рядом. Тогда смысл очень даже большой. Все устали, а нам еще итти в лагерь, а потом все равно снова сюда?

— А кто знает, есть ли тут вода!

Оба повернулись к Гале. Девушка заколебалась. Как бы в поисках помощи и совета она оглянулась вокруг. Ответ пришел неожиданно. Невысоко над землей стремительно летела птица размером с голубя.

— Рябок! — воскликнула она.

Все трое провожали птицу взглядом.

— Возвращается, — оказала Галя, — к месту ночлега.

Рябок удалился, делаясь все меньше и меньше, и вдруг пропал. Никто не успел проследить, куда он делся.

— Сел — высказал предположение Павлик.

— Значит, здесь он ночует, — сказала Галя.

— Дело к вечеру, — согласился дядя Прохор. — Тогда выходит, — добавил он, — здесь и вода?

— Возможно, — подтвердила девушка.

Но Павлик не так просто соглашался. Сегодня он был упрям.

— Ничего неизвестно, — сказал он. — Может быть, так просто сел. Посидит — и дальше в путь.

— Может быть, — сказала Галя.

— И вообще необязательно, чтобы гнездовье было непременно у воды. Птицы летают далеко.

— Тоже верно, — согласилась Галя. Из чувства объективности девушка добавила: — Рябки носят воду птенцам за десятки километров. В зобе.

— Гм, — покряхтел дядя Прохор, — посмотрим, что будет дальше.

Но дальше ничего не было. Сколько ни смотрели путешественники в том направлении, где пропал рябок, там расстилались только полузаросшие пески, а над ними синело ясное небо.

Но появлялись и новые птицы.

Тогда дядя Прохор сказал сурово:

— Давайте решать. Воды у нас по полфляжке. Если оставаться, то завтра обязательно должны найти воду, иначе не выдержим. Мы немного отдохнули. Можем возвращаться в лагерь. Подзакусим и по холодку дойдем свободно.

Павлик молчал, щелчками сгоняя букашку, ползшую по песку.

Галя с тоской оглядывала горизонт. Уходить от может быть, близкой уже цели? Но могла ли она взять на себя ответственность твердо обещать, что вода здесь поблизости непременно есть?

— Дудки! — сказал вдруг Павлик. — Никуда отсюда не уйдем. — Он поднял голову и сдвинул кепку на лоб. — Галя привела нас сюда — значит, были у нее какие–то соображения. — Он говорил твердо, почти категорически. — Потом этот рябок… так и остался невыясненным. Возвратиться в лагерь? А если вода действительно здесь, тогда что?

Он засыпал букашку песком и прихлопнул сверху ладонью.

Прохор Иванович посмотрел на Галю.

— Останемся, дядя Прохор, — сказала та, дотрагиваясь до его руки,

— Ну, смотрите, — сказал Прохор Иванович внушительно, — чтобы потом не… Ну, в общем не маленькие, должны понимать. Комсомольцы!

* * *

Все принялись за устройство ночлега.

Собираясь в этот поход. Прохор Иванович постарался всячески облегчить поклажу своих молодых спутников. Однако самого себя он нагрузил основательно. Кроме лопаты и связки веревок, с которыми он отныне вообще не расставался, дядя Прохор, по склонности запасаться полезными вещами, прихватил еще большой парусиновый плащ с пристегивающимся верхом в виде треугольного мешка. Пыльник, как выяснилось, отлично защищал от солнечных лучей, и дядя Прохор шагал в нем, похожий на маленького толстого бедуина, потерявшего своего верблюда. Павлик, подражая отчасти дяде Прохору, а также чтобы иметь вид путешественника прицепил к поясу топорик, который нашелся в инструментальном ящике автомобиля. Только Галя ничего не несла, кроме фляжки с водой.

Путешественники улеглись прямо на теплый песок. Сверху накрылись парусиновым плащом, курткой Павлика и пиджаком Прохора Ивановича.

Вначале такого укрытия оказалось достаточно, и, утомленные за день, они крепко заснули. Но потом ночью стали мерзнуть.

Видя, что его молодые спутники все время беспокойно ворочаются, Прохор Иванович поднял их. Пока они, позевывая и вздрагивая со сна, осматривали огромное звездное небо, он снял лопатой остывший слой песка: под ним оказался более теплый, не успевший охладиться песок. Они улеглись на него и снова согрелись.

Но тепла хватило ненадолго. Холодный воздух пустыни прохватывал их сверху, заставляя дрожать. Павлик, наконец, сел, протирая глаза, и с брезгливой гримасой произнес:

— Бр–р…

— Придется огонь развести, — объявил дядя Прохор. — Ладно, вы лежите, я подежурю.

За топливом пришлось итти недалеко: по соседству рос одинокий куст саксаула. Дядя Прохор долго возился с ним, пока ствол вдруг не крякнул и не сломался.

Едва Прохор Иванович раздул костер, как из темноты появился неожиданный гость. Что–то мохнатое и удивительно противное на вид, — похожее на большого паука, ползло по песку. Прохор Иванович не боялся ничего на свете, но не выносил пауков, мокриц и прочей гадости.

— Ай! — воскликнул он с отвращением.

Этот возглас избавил его, возможно, от большой опасности. Галя выглянула из–под плаща, увидела черного мохнатого пришельца, быстрым движением схватила ветку саксаула и толкнула непрошенного гостя в огонь.

— Фаланга, — пояснила она.

— Какая мерзость! — не выдержал дядя Прохор и, скривив губы, сплюнул.

У Павлика мурашки побежали по спине при виде мохнатого чудовища, которое шевелилось в костре.

Только Галя была спокойна.

— Они питаются падалью, — сказала она, — и потому могут заразить трупным ядом. А сами по себе не так страшны.

Однако эта популярная лекция подействовала малоутешительно на ее спутников.

— Придется огонь погасить, — скрепя сердце решил дядя Прохор.

— Уж лучше мерзнуть, — согласился Павлик.

К утру все окончательно продрогли. Чтобы скорее согреться, отправились за топливом для костра.

Вокруг ничего подходящего не оказалось, но Павлик догадался раскопать в земле корень того куста, что ночью обломал дядя Прохор. Толстое и кривое полено было доставлено к их временному лагерю. Павлик пробовал разрубить его своим топором, но тот отлетал от ствола, точно он был железным.

— А ты попробуй обухом, — посоветовал дядя Прохор, наблюдавший за стараниями студента.

Павлик в сердцах ударил обухом, и ствол раскололся.

— Он твердый, но хрупкий, — заметил Прохор Иванович. — Ветки я ночью ломал прямо руками.

Саксаул горел жарко, как каменный уголь.

Сидя у костра и протягивая к нему руки, согревшийся и уже веселый, студент объявил:

— Нда–а… Здесь приходится остерегаться! А холод — это что… Вот в горах такие морозы ночью заворачивают, что в шубе замерзнешь.

— А ты бывал в горах? — спросил дядя Прохор, оглядывая щуплую Фигуру юноши.

— Не бывал, так буду, — отрезал Павлик. — Географ, он везде должен… Что это такое? — перебил он вдруг самого себя.

Над песками прямо на костер летела птица. Она появилась с той стороны, где исчез вчерашний рябок, и летела стремительно и прямо.

Над самым костром, заметив людей, птица метнулась в сторону и исчезла.

— За работу! — воскликнул Павлик, вскакивая на ноги. — Нечего терять время!

— С утра оно и лучше, — согласился дядя Прохор. — Но сначала завтракать!

Немного поспорив, решили съесть сразу всю килограммовую банку консервов, «чтобы она не путалась», как объявил Павлик. Прохор Иванович согласился: он понимал, что после холодной ночи, накануне новых трудных поисков, всем нужно основательно подкрепиться.

После завтрака сразу выступили в путь. Перед выходом Павлик сделал неприятное открытие: он потерял компас.

Прохор Иванович покачал головой.

Но не откладывать же теперь было поход.

ПРИКЛЮЧЕНИЯ В ПУСТЫНЕ

Павлик шел сегодня первым. Он шагал не оборачиваясь, вглядываясь в дальние холмы. Ему непременно хотелось первому увидеть место, где рябки пьют воду. Тогда и этот источник был бы его, Павлика, открытием. Ту подземную воду под такыром Павлик считал своей находкой, хотя первым подумал, более того — уверенно заявил о воде, дядя Прохор. Он же, собственно, и раздобыл ее с помощью захваченной, как нарочно для этого случая, веревки. Но сейчас Павлику все эти детали казались мелочами, не могущими заслонить главного — того, что это он, Павел Колосов, студент географического факультета, сделал открытие, доступное, положа руку на сердце, не всякому: он нашел воду, которую разыскивают исследователи. Нашел, потому что ему сразу показалась подозрительной та впадина с такыром. А то, что Галя заметила тогда рябка, — это, в сущности, тоже мелочь. Птицу может заметить всякий: сиди в лагере и считай ворон, другое дело — найти воду. Здесь все зависит от зоркости, наблюдательности и — Павлик безотчетно прибавлял шаг — от того, что ты идешь первым.

Он шагал так, поглощенный своими мыслями, а когда оглянулся наконец, то увидел, что Галя и Прохор Иванович идут не по его следам, ясно отпечатанным на песке, а куда–то в сторону.

— Ого–го! — крикнул им Павлик и замахал руками.

В ответ ему тоже что–то кричали и сигнализировали.

«Наверное, хотят развернуться в цепь, — решил он. — Ну что ж… Соображение правильное: так лучше просматривать местность».

И он зашагал дальше.

Когда Галя и дядя Прохор стали совсем крошечными, Павлик увидел, что Прохор Иванович отделился от Гали и направился к нему. Галя присела на песок.

«Ну, опять что–нибудь стряслось», — с досадой подумал студент.

Он тоже сел на песок, поджидая дядю Прохора. Павлика раздражали задержки.

— Что там у вас? — крикнул он, когда Прохор Иванович приблизился. — Надо скорее вперед итти, а вы копаетесь!

— Скорее–то, скорее, — возразил дядя Прохор, — да только вопрос: куда?

— Как куда?

— Так. Где, по–твоему, гнездовье этого… бульдурука?

— Как где? Ну, там, где он вчера садился.

— А где оно, это место?

— Где? — Павлик оглянулся по сторонам. Всюду, куда ни обращал он свой взгляд, тянулись пески, холмистые, уплотняющиеся к горизонту. Две цепочки следов — его, Павлика, и дяди Прохора с Галей — были единственными ориентирами в пустыне.

— Где? — Павлик протянул руку, но в голосе его уже не было прежней уверенности. — Вон там!

— Там? — переспросил дядя Прохор. — Ну, а мы считаем, что оно вон где, — и Прохор Иванович показал рукой в другом направлении — туда, куда они шли с Галей.

— Я по солнцу шел. — возразил Павлик.

— И мы по солнцу. Только ведь солнце–то не стоит на одном месте. За час оно вон куда подалось. Да и ты свернул малость, — не видишь разве? Гляди, как следы загибают…

Павлик стоял смущенный. Столько раз он мысленно пересекал пустыни и выходил из самых трудных положений, а вот тут дал такого маху!

— Ну, ничего, — заметив сокрушенный вид юноши, сжалился дядя Прохор. — Пустыня — это, брат, штука хитрая… Привычки требует… Все мы тут новички.

Павлик еще раз оглядел бескрайные просторы песков. Грозные и молчаливые, лежали они до горизонта, как гигантский удав, подстерегающий жертву. Кольцо всхолмленных песков окружало путников со всех сторон, и казалось, нет никуда выхода.

Не книжная, романтическая, а настоящая пустыня лежала вокруг, страшная и безжалостная, равнодушная как камень. Солнце поднималось все выше, и пески уже начинали нагреваться, — через час все вокруг заполыхает жаром.

В первый раз, может быть, за все время в душе юноши шевельнулась смутная тревога. Это был даже не страх, а скорее ощущение серьезности положения.

Он вскинул подбородок, засунул руки в карманы и зашагал рядом с дядей Прохором с подчеркнуто–беззаботным видом. Тот только усмехнулся в усы.

«Ничего малый, — подумал он, — Хорохорится. Не сдается. Это хорошо. Но вот, если мы не найдем воды…»

И лицо дяди Прохора, в свою очередь, приняло чрезвычайно озабоченное выражение.

* * *

Когда они с Павликом пришли к Гале, девушка сидела на песке и, сняв сапог, рассматривала ногу.

— Не могу встать, — сказала она.

У нее подвернулась нога и растянулось сухожилие, оказывается, еще вчера: поэтому–то она и отставала в тот день. Она нарочно ничего не говорила, чтобы не смущать своих спутников, но сейчас не в состоянии была сдвинуться с места.

Как ни старался дядя Прохор предвидеть всякие каверзы со стороны пустыни, он не мог предугадать вот такого именно сюрприза.

Посовещавшись, не найдя ничего лучшего, пришли к такому решению: Галя останется на месте, а Прохор Иванович с Павликом попробуют обследовать окрестности. Место гнездовья рябка должно находиться где–то поблизости. В том случае, конечно, если версия насчет гнездовья вообще правильна!

Павлик и Прохор Иванович шли порознь, но старались не терять друг друга из виду. Время от времени то тот, то другой взбирался на песчаный гребень и ожидал, пока покажется второй разведчик.

Но пустыня не ровный стол, и человек здесь заметен на расстоянии не так далеко, как, например, в степи. Достаточно нырнуть в ямку, спуститься в седловину, пересечь гребень — и человек пропадает из виду. Возможно, им не следовало отходить так далеко друг от друга. Павлик шагал, сжав губы, надвинув кепку на глаза, упрямо подав вперед корпус. Он думал уже не о том, чтобы быть первым, а о том, как бы поскорее найти воду. Смертельно хотелось пить! Солнце припекало все сильнее, а во фляжке только горячий сухой воздух. Когда юноша поднес машинально фляжку к губам, в ней загудело, как в пустой раковине. Вот за этим холмом, казалось юноше, может быть, и есть долгожданный источник. Он прибавлял шаг и взбирался на холм, — оттуда соблазнительной казалась уже следующая гряда. Он упорно лез на гребень, и вот, когда Павлик поднялся на очередной песчаный бугор, он, сколько ни вертел головой, не увидел ни Прохора Ивановича, ни Гали.

— Надо правее взять, — решил Павлик и начал спускаться.

Но что–то изменившееся в обстановке заставило его остановиться. Небо было так же безоблачно. Тонкая, почти неощутимая мгла висела, как обычно, в воздухе. Но на горизонте дымка заметно сгущалась. Такие же дымки, словно от костров, появлялись и перед тем, как разразилась буря, когда они отстали от экспедиции.

Самое скверное заключалось в том, что на этот раз они оказались порознь. Скорее бы встретить дядю Прохора и вернуться к Гале! Павлик побежал, увязая в песке и задыхаясь. Но в просторах пустыни его передвижение казалось очень медленным. Юноша бросился в ту сторону, где в последний раз видел дядю Прохора.

Он успел одолеть не больше пятисот метров, как задул ветер. Песок тяжелый и словно намагниченный — так он притягивал к себе усталые ноги, — вдруг стал приобретать летучесть. Легкость, с какой тысячи песчинок поднимались в воздух и неслись куда–то со все большей скоростью, производила впечатление, что земля под ногами тронулась с места. Песок струился по ногам, с тонким шелестом растекался по песчаной же поверхности пустыни.

Павлик обернулся спиной к ветру, сорвал с себя куртку, закутал голову. Итти дальше становилось уже невозможным. Он присел у подножья бархана, где за крутой его стеной было относительное затишье.

Песок сыпался ему на плечи, на спину, все тело зудело, как от укусов мошкары, а голове было жарко, в куртке, как в противогазе, трудно дышать.

Бархан пришел в движение. Ветер поднимал песок с пологой его стороны и переносил на крутую, за которой скрывался Павлик. Юноша чувствовал, как сверху все сильнее подваливают клубы песка, и ему казалось, что бархан медленно надвигается на него под вой и свист ветра. Вот его грозная масса пододвинулась вплотную, — сейчас песчаная стена обрушится и задавит! Павлик хотел вскочить, но что–то легло ему на плечо, и бархан… сказал голосом дяди Прохора: «Сиди, скоро, наверно, кончится!»

Дядя Прохор присел рядом и обнял его своей крепкой рукой.

— Хорошо, что нашел тебя.

Павлик ощущал круглое плечо дяди Прохора, прижимающееся к его вздрагивающей лопатке, и спокойствие постепенно овладевало им. Песок по–прежнему шипел и хлестал в спину, но теперь, когда они были вдвоем, вихрь уже не был страшен. Прошел, должно быть, час, а может быть, и больше. Постепенно песчинки стали словно тяжелеть и в своем полете клониться к земле. Ветер, как и предсказывал дядя Прохор, наконец стих.

Павлик вытряхивал куртку. В складках кепки, в бровях — всюду был песок.

— Скорее к Гале!

— Поднимемся на эту горушку, — предложил Прохор Иванович. — Оглядимся…

Они взобрались на бархан, у которого приютился Павлик.

Пески, причудливо разрисованные ветром, с застывшей зыбью не хранили никаких человеческих следов.

— Замело!

Нить, связывавшая их с Галей, с лагерем у поющего бархана, оборвалась.

У Павлика захолонуло сердце. Он впервые по–настоящему испугался: не за себя, за Галю.

— Ничего, — сказал дядя Прохор.

Глядя на небо и на тень на небо и на тень на песке от Павлика, он озабоченно забормотал:

— Солнце туда идет. Так. Времени прошло часа полтора, не больше. Значит, туда!

К удивлению Павлика, он показал рукой совсем не в том направлении, где по его мнению, они оставили Галю.

— Пойдем, — решительно сказал Прохор Иванович. — Там у меня одна хитрость придумана.

* * *

Они прошли с полкилометра, И студент увидел воткнутую в песок, засыпанную до половины черенка лопату.

— Вот тут я был, — сказал дядя Прохор, — когда начался буран–то. Отсюда я побежал к тебе.

Юноша разглядел теперь: к верхней части лопаты привязана веревка, другой ее конец закопан в песок шагах в десяти.

С недоумением Павлик обернулся к дяде Прохору. Зачем ему понадобилась эта штука?

— А вот смотри, — объяснил Прохор Иванович, подводя своего спутника к месту, где была закопана веревка. — Гляди отсюда на лопату. Видишь? Вот в этом направлении и находится Галя. Я, брат, это засек в точности, — еще когда только ветер задул. Понял? Теперь надо запомнить место, на которое лопата показывает. Вон, видишь тот двойной бугор, чудной такой? Вот на него и надо итти.

Он указал на двухвершинный, похожий на седло песчаный холм почти у самого горизонта.

— А чтобы не сбиться, — продолжал дядя Прохор, — надо запомнить ориентиры поближе. Вон тот куст — на человека похож с раскинутыми руками. И вот та горушка с обсыпанным краем, точно откусил кто от каравая хлеба. Нашел? Запомни теперь! Так, брат, и лопата за компас сойдет.

Он вытащил из песка глубоко завязшую лопату. Смотав веревку, подвесил к поясу.

— Пошли!

Они шагали торопливо, обгоняя один другого.

Павлик старался не думать о том, что могло случиться с девушкой, одной, застигнутой песчаной бурей на открытом месте. Вот миновали куст с растопыренными ветвями, «бархан–каравай», взобрались на седловину двурогого холма… Впереди лежали пески, такие же, как и те, которые они уже прошли. Никаких следов человека!

Лоб Прохора Ивановича покрылся крупными каплями.

Павлик, еще не понявший, что может означать один из свежих песчаных холмиков, разбросанных вокруг, оглядывал горизонт.

— Пройдем еще, — сказал дядя Прохор сдавленным голосом. — Может, в расстоянии ошибка.

Но тут Павлик схватил его за рукав:

— Посмотри, что это такое.

* * *

В стороне, на склоне дальнего холма, обращенном к ним, виднелся какой–то странный рисунок.

На песке словно были прострочены борозды. Общим своим рисунком они напоминали огромную перевернутую букву «М». Приглядевшись, можно было различить: борозды неровные, идут «елочкой».

— Следы! — воскликнул Павлик.

Взойдя на «татуированный» холм, как назвал его студент, они действительно обнаружили по ту его сторону цепочки следов, протянувшиеся от обоих концов буквы «М». Тот, кто их оставил, ушел. Цепочка «уходящих», судя по форме, следов пропадала в нагромождении песчаных бугров.

Но откуда же взялся этот человек? Следы, как это ни казалось странным, зарождались неподалеку от места, где они cтояли. Всего шагах в трехстах от них виднелась истоптанная площадка. Отсюда, как ручеек из лужи, и вытекала цепочка следов, — она тянулась к холму, на котором они стояли, и, описав букву «М», уходила затем в пустыню.

— Галя, — сказал вдруг Прохор Иванович так громко, что Павлик обернулся, думая, что он заметил девушку. Но дядя Прохор смотрел на землю.

— Она, — повторил он, разглядывая следы. — Погляди, — сказал он обрадованно, — погляди как следует!

Павлик посмотрел на следы: расплывчатые, почти не сохранившие формы ноги, они имели в то же время что–то свое, индивидуальное, что довольно ясно отличало их от следов, которые оставляли Прохор Иванович и Павлик. Почувствовалось юноше и что–то знакомое. Ну конечно: левый отпечаток помельче, правый — поглубже, — девушка ведь прихрамывала! Она прихрамывала еще вчера, причем объясняла это тем, что будто бы натерла ногу сапогом.

Но каким образом Галя очутилась здесь? Не по воздуху же прилетела?

— Очень просто, — сообразил, наконец, Прохор Иванович. — Она здесь пережидала бурю. Старые–то следы замело ветром, а новые, после бури, остались.

— Выходит, — заметил студент, когда они снова тронулись в путь, — твоя веревочная триангуляция не больно точная. Галя оказалась совсем в стороне.

— Тут что–то не то, — возразил Прохор Иванович. — Не мог я так сильно ошибиться.

Они быстро, как только могли, шли по следам.

Оба давно уже страдали от жажды. Но не говорили о воде, не желая смущать друг друга.

— Как–то она там? — вырвалось, наконец, у Прохора Ивановича. Он представил себе хрупкую девушку в этом пекле, где и ему–то, бывалому человеку и мужчине, было тяжко. Павлик сосредоточенно сопел, спотыкаясь все чаще.

«Найти Галю, а потом снова искать воду — тут же, не откладывая ни минуты», — думал Прохор Иванович.

Следы на песке становились все неровнее. Иногда они шли зигзагами, будто человек, оставивший их, шатался. В одном месте цепочка огибала бугор, — видимо, препятствие показалось девушке трудным. Прохор Иванович предложил подняться на этот бугор, чтобы осмотреть местность. Он чувствовал, что развязка должна быть близкой.

Тяжело дыша, взобрались они на гребень я, стоя рядом, пристально смотрели вперед — на петляющие в песках следы.

Следы обрывались поодаль, у истоптанной площадки, похожей на ту, с какой они начинались. Человека не было. Только какая–то серая кочка виднелась с краю исхоженного места.

— Что же это такое? — побледнев, вымолвил дядя Прохор.

Вдруг кочка поднялась и замахала им руками.

В сером пыльнике Прохора Ивановича, спадавшем ей до щиколоток, Галя стояла, наклонившись, и что–то кричала.

* * *

Галя вовсе не выглядела такой утомленной и замученной, как представляли ее себе Прохор Иванович и Павлик. Тени от усталости лежали под глазами девушки, но лицо ее было оживленное и счастливое.

— Дядя Прохор! Павлик! — кричала она еще издали. — Ну, наконец–то! Я так боялась…

И голос ее звучал звонко, совсем не похоже на осипшие голоса Прохора Ивановича и Павлика.

— Так боялась, что мы разойдемся!

— Но как ты здесь очутились? Почему навстречу не пошла? Зачем на месте не осталась? — набросились они на нее, перебивая друг друга.

— Ах, да… — спохватилась Галя. — Вы же ничего не знаете… Вот!

Она отодвинулась. Прохор Иванович с Павликом увидели на земле небольшую ямку с водой. Около нее, по–видимому, и сидела Галя, когда они увидели ее издали.

— Ключ?!

Ничего еще не понимая и почти не веря глазам, Павлик и дядя Прохор наклонились к воде. Вода была пресная, с чуть заметным горьковатым привкусом, но не мутная, чистая. Они пили жадно. Наконец, напившись, стали споласкивать лица, поглядывая на лужицу и опасаясь, что она вот–вот иссякнет.

— Мойтесь как следует, — сказала Галя. — Сбросьте рубашки!

С помощью пыльника, лопаты и веревок дядя Прохор соорудил нечто вроде палатки или, вернее, навеса. Приятно было после всех переживаний лежать в тени и поглядывать на воду, такую близкую, что достаточно захотеть и протянуть руку, чтобы зачерпнуть полную ладонь.

Галя рассказала о своих приключениях. Как только Павлик и Прохор Иванович скрылись из виду, она заметила двух птиц. Они летели в сторону, перпендикулярную той, куда ушли разведчики. Через некоторое время в том же направлении пролетела еще одна птица.

Галя забыла про свою больную ногу. Стиснув зубы, девушка поднялась и потащилась туда, куда указывали своим полетом птицы. Дорогой она останавливалась несколько раз — сначала, чтобы забинтовать ступню, а потом поправляла сползавшую повязку.

В пути ее застигла буря. Накрывшись пыльником, она переждала ее, а затем решила итти дальше. Но тут она спохватилась, что ветер занес следы и дядя Прохор с Павликом не найдут ее, когда возвратятся.

Тогда–то девушка и решила начертить на песчаном склоне заметные издали знаки.

— То–то, — удовлетворенно заметил дядя Прохор и толкнул Павлика. — Значит, шли–то мы правильно. Засечка, выходит, была верная!

Дядя Прохор с довольным видом распушил усы.

— А что означает буква «М», да еще вверх ногами? — спросил Павлик.

Галя смутилась. Буквой «М» начиналась ее фамилия — Морозова. А вверх ногами — получилось нечаянно; для нее буква казалась прямой, когда она начала выводить ее с вершины холма.

— В конце концов это не имеет значения, — смилостивился Павлик. Сегодня он сделал достаточно собственных промахов, чтобы чересчур строго относиться к чужим. — Ну, а дальше?

Дальше Галя, по ее словам, шла уже спокойно, считая, что ее найдут по свежим следам. Но очень разболелась нога, — поэтому и следы на песке были такими неровными. На воду она набрела, когда уже окончательно отчаялась в том, что сумеет сделать еще хоть шаг.

— Откуда же она здесь? Дядя Прохор, зачерпнув полную пригоршню, внимательно ее разглядывал.

— Из–под земли. И недавно выбилась. Смотрите: на голом месте…

Действительно, вокруг ключа не было ни травинки, ни кустика. На мокром песке виднелись только следы чьих–то маленьких ног. Часто посаженные, похожие на куриные, с тремя растопыренными пальцами и «пяткой» позади, они бороздили песок слегка зигзагообразными цепочками.

— Рябок, — сказала Галя. — Он не бегает, а ходит, поэтому и следы у него частые. — Она раскрыла тетрадь и стала зарисовывать карандашом отпечатки. — Определенно белобрюхий рябок. А это лисица, — девушка указала на вытянутые округлые следы, отдаленно напоминающие отпечаток детской ладошки без пальцев; от каждой «ладошки» протягивались почти параллельно четыре длинных когтя. — Пустынная лисица. Кто знает, откуда она сюда прибежала!

— Что значит вода… — задумчиво сказал дядя Прохор. — Действительно, жизнь… Вот как птица подсказала, где искать воду.

— Гидрологи, — сообщил Павлик, — считают, что тут под этими песками богатейший водоносный горизонт. Понимаешь: вода есть в самой пустыне. Только под землей.

— И много ее?

— Тянется сплошной скатертью. Ну, как тебе объяснить? Вроде подземного озера. А глубже — артезианские воды. Те под давлением находятся.

— Вот бы эту воду–то наружу вытащить!

— Так это и собираются сделать. Но сначала нужно уточнить расположение ее под землей…

— Колодцы рыть или бурить. Вот что для этого надо.

— Их и бурят. Но тут теория одна выдвинута. Думают некоторые ученые, что в подземном стоке происходят сейчас изменения, благоприятные для нас. Если эта теория подтвердится, то проще будет и колодцы бурить. И вся картина расположения воды под землей станет гораздо яснее.

По этой гипотезе, сообщил далее Павлик, и ожидались выходы грунтовых вод на поверхность в районе, где находились сейчас путники.

— Значит, теория–то подтвердилась? — сказал Прохор Иванович, показывая на ключ.

— Ну, об этом не берусь судить, — имел мужество признаться Павлик.

— Важный, видать, родничок нашли, — заметил Прохор Иванович, взглянув еще раз на скромную лужицу воды, выбившейся на поверхность.

Он встал на ноги, невысокий, плотный, с округлыми плечами, с выражением решимости на лице.

— Подъем!

После всех сегодняшних событий Прохор Иванович как бы по молчаливому уговору был признан командиром отряда. Оба комсомольца слушались его теперь беспрекословно. Даже Павлик понимал, что Прохор Иванович, рядовой коммунист из колхоза «Победа», обладал теми качествами руководителя, которых ему, Павлику, как раз не хватало.

БУДНИ ОТРЯДА

На другой день прибыл Поляков. Знакомый студентам по университету доцент, сутуловатый, в очках и с толстым портфелем, с которым он никогда не расставался, за что и получил шутливое прозвище «министра», здесь в пустыне совершенно преобразился. Он был в комбинезоне, перепоясанном ремнем, кепке с большим козырьком и в темных консервах, защищающих глаза от солнца и пыли. Вместо портфеля сбоку висела полевая сумка с вложенным в кожаный кармашек компасом.

С вездехода сгрузили ящики с продуктами, химикалиями и радиотелефонную станцию. Тут же с помощью Прохора Ивановича установили раздвижную мачту и попробовали связь. Главная рация экспедиции отозвалась и сообщила позывные и порядок переговоров. Разговор происходил очень просто — с помощью обыкновенной телефонной трубки. Вызвать штаб экспедиции оказывалось не сложнее, чем набрать номер на диске городского телефона.

— У нас такие же в МТС, — сказал Прохор Иванович, — но только радиус действия поменьше.

Поляков осмотрел хозяйство отряда и остался доволен. В руках Прохора Ивановича все находилось в строгом порядке. Павлик в глубине души ожидал выговора за то, что они самовольно предприняли вылазку в пески. Но Поляков, хотя и слыл человеком въедливым, удержался на этот раз от замечаний.

Выслушав обстоятельный рассказ о пешем походе по пустыне и найденном источнике, их гость и начальник записал кое–что в блокнот. Заинтересовался он и поющими песками и даже хотел захватить с собой на вездеходе мешок с песком. Но он направлялся не в штаб экспедиции, а в противоположную сторону — на железнодорожную станцию: туда прибыла новая группа студентов–практикантов, и надо было их встретить. Поэтому Павлик решил ждать более подходящей оказии.

О первой посылке, отправленной самолетом. Поляков сообщил удивительную вещь. Когда геологи экспедиции развязали присланный Павликом мешочек, в нем лежали обыкновенные песчинки, каких сколько угодно в пустыне. Перебираемый руками, пересыпаемый с места на место, песок молчал.

— Или порция мала, — сказал Поляков, — или вообще это случайный феномен. Бывает, что пески «поют» только временно, при определенных условиях. Вон в Америке, в штате Невада, есть песчаная гора, которая «поет» только спустя несколько часов после полудня. Звук там, как предполагают, получается вследствие того, что песок, нагретый солнцем, излучает именно в эти часы накопленное тепло. Возможно что–нибудь в этом роде и с вашим барханом.

Поляков вызвал начальника экспедиции и долго разговаривал с ним по радиотелефону. По окончании разговора он объявил маленькому отряду решение.

Они будут жить и работать здесь еще несколько дней. Он. Поляков, или кто–нибудь еще из руководителей экспедиции будут наезжать к ним время от времени. Но ряд заданий — правда, очень несложных — студенты будут выполнять самостоятельно. Видимо, сообщение о первых их успехах произвело в штабе экспедиции благоприятное впечатление, раз на них надеялись. Главное, что им поручалось, — это следить за найденными источниками воды. Галя должна была продолжать наблюдения за животным миром пустыни. Кроме того, и это, очевидно, было одной из причин, почему их оставляли в этом месте, они будут как бы хранителями поющих песков до прибытия известного исследователя пустынь профессора Ястребова, которому сообщили о находке. Ястребов интересовался поющими песками и имел на их счет какую–то особую. свою собственную теорию.

После отъезда Полякова лагерь зажил будничной жизнью.

Прохор Иванович и студенты навещали оба места, где была обнаружена вода, брали пробы и, снабдив запечатанные пузырьки этикетками, готовили их к отправке в штаб экспедиции. Путь к «колодцам», по настоянию Прохора Ивановича, они отметили вешками — перевернутыми ветками саксаула, и ориентировались теперь на местности легко. Прохор Иванович совмещал функции завхоза и администратора и помогал, чем мог, студентам.

Галя первые дни отлеживалась в палатке. Нога у нее опухла, и Прохор Иванович категорически запретил девушке вставать на ноги. Только на пятый день опухоль стала спадать.

Поющие пески продолжали привлекать пылкое воображение Павлика. Ему хотелось самому разгадать тайну их «пения», не дожидаясь приезда Ястребова. Ведь нашли же они сами, без Полякова, выход грунтовой воды! Почему же не раскрыть и эту загадку, над которой ломало голову столько ученых?

Но все старания студента не приносили никакого результата.

Он облазил все вокруг, нашел еще несколько бугров поющих песков, начертил их взаимное расположение, заставил умеющую рисовать Галю занести их в альбом, смерил углы осыпания, произвел наблюдения температуры, даже попробовал песок на вкус.

Пески «пели» в разные часы — и днем и ночью. Только сильно переворошенные в каком–нибудь месте, они переставали здесь звучать. Однако, «отдохнув», снова обретали голос.

Может быть, и проба, посланная Павликом, оказалась немой по той же причине? Песок просто растрясло дорогой!

Он протелефонировал в штаб экспедиции, чтобы там дали песку полежать, а потом снова испытали его. Пришел ответ: песок молчит.

Павлик послал еще порцию — с летчиком, который сделал случайную посадку на такыре. Летчик спутал лагерь студентов с группой гидрологов, которым вез почту и газеты. В пустыне сейчас работало несколько мелких и крупных отрядов, они часто меняли место своего «жительства», и работа воздушного почтальона была много труднее, чем у его пеших собратьев в городе.

Но и вторая порция, аккуратно доставленная воздушной почтой, в лаборатории при штабе экспедиции не издала ни звука.

«Может быть, песок нельзя перевозить по воздуху? — раздумывал студент. — Кто их знает, эти поющие пески с их неизученными капризами? Может быть, даже на небольшой высоте с ними уже происходят какие–то изменения? Надо везти по земле!»

— Ты работаешь без всякой системы, — заметила ему как–то Галя. — И записи не ведешь, — упрекнула она. — А еще хочешь быть исследователем!

— Ты настоящий исследователь, — обиделся Павлик. — Подумаешь! Сколько бумаги извела! А где твои открытия?

— Ну, ну, — сказал Прохор Иванович. — Еще чего? Не ссориться! Тоже открыватели. Делить пока нечего. Особенного ничего еще не сделали, не даром хлеб едим — и то хорошо. А между прочим, — обратился он к Павлику, — тот ключ–то, номер два, нашли благодаря Гале все–таки. Так что, по справедливости ежели, Галина эта заслуга. А поющие пески… что ж… Никто их не открывал! Сами «запели», сами себя и открыли…

Павлик почувствовал себя окончательно несчастным.

До сих пор Павлик искренне считал, что поющие пески открыты им, Павликом. Но сейчас он вдруг подумал, что ведь собственно дядя Прохор первый услышал ночное «пенье» и разбудил его. А он первым вылез из палатки, и в этом, кажется, вся его заслуга. В конце концов открытие поющих песков оказалось чистейшей случайностью. Можно было бы не считаться с тем, кто первый обнаружил их «пенье», если бы Павлик первым, скажем, объяснил или хотя бы научно описал это явление? Но что он объяснил? И что он может сказать о поющих песках? Кроме того, что о них уже сказано другими?

Но тогда выходит, что единственное открытие, сделанное в результате направленных поисков, то–есть настоящее научное открытие, это источник № 2, и предсказанный Галей и ею же найденный. Той самой Галей, что возится с дневниками и по простоте душевной даже и не заикается о каких–то своих заслугах и корит Павлика не за отсутствие самостоятельных открытий, а за то, что он небрежно ведет записи.

Павлик и сердился на Галю и не мог не уважать девушку. Собою же он, естественно, был очень недоволен.

* * *

Шла третья неделя жизни исследователей в песках.

Давно ли они ехали в эту пустыню в составе экспедиции и их окружало безмолвие, а сейчас в воздухе довольно часто раздавался гул моторов. Самолеты летали ежедневно: по воздуху здесь было легче сообщаться, чем по земле.

— Может быть, уже и селитру возят, — сказал Павлик, глядя на небо, — как возили серу из Кара–Кумов. Тут, в самой глубине пустыни, богатые залежи селитры нашли. Конечно, азотные удобрения делаются теперь и искусственно. Но зачем же от природных отказываться? Тем более, что добываться селитра будет фактически даром — за счет солнечной энергии. И пойдет она на поля и сады здесь же, в пустыне, в оазисы, на орошаемые участки, куда удобрения сейчас приходится завозить издалека. Может быть, для опытов и возят сейчас первые партии селитры.

Поляков пробыл у них слишком недолго, и они не успели его обо всем расспросить. С тех пор к ним заглядывали другие работники экспедиции — но всё проездом, долго у них не засиживались. В пустыне было много других, более важных участков работы, и их скромный наблюдательный пост не привлекал особенного внимания.

Они давно не видели газет, их «точка» не была включена в рассылку. Однако из «последних известий» по радио они знали, что скоростное строительство комбината на месторождении селитры в пустыне уже начато. Страна большая, строек много, — о селитровом комбинате говорилось кратко. Сообщалось, что запасы оказались очень богатыми, разработка запроектирована по последнему слову техники. Не решенным окончательно оставался вопрос об источниках воды. Предполагалось использовать подземные воды; споры шли о том, как лучше это сделать.

Теперь обитатели маленького лагеря поняли, почему их запрашивали часто о воде из штаба экспедиции. В пустыне бурили десятки скважин на воду, гидрологи устанавливали общую картину простирания водоносных горизонтов под песками.

Неудивительно, что их оставили дежурить у открытых источников, — их наблюдения дополняли в чем–то общую картину подземного стока, которую вычерчивали где–то далеко гидрогеологи на листах ватмана.

Было очень интересно и неожиданно узнавать о стройке в пустыне по радио–известиям из Москвы — в самых общих чертах — и по запросам из штаба экспедиции, наоборот, очень специальным и затрагивающим только мельчайшую крупицу огромного и сложного целого.

НЕОБЫКНОВЕННАЯ ДОРОГА

Неожиданно пришло распоряжение: свернуть пост у поющего бархана и ехать в лагерь экспедиции. Профессор Ястребов задержался в Москве и прибудет в пустыню позже, а там, в штабе экспедиции, срочно требовались люди. В частности — знакомые с поющими песками.

Что это могло означать? Павлик держал в руках письменное распоряжение, сброшенное с самолета. К письму прилагалась карта с указанием маршрута и аккуратно завернутая в целлофан запасная часть для автомобиля.

На карту был нанесен их бархан и далеко в стороне обозначена дорога, которой раньше в пустыне в этих местах не было. По этой дороге им и предстояло ехать.

Павлик набил большой мешок песком, выбирая его в тех местах, где он пел особенно громко. Мешок студент сам пристроил в кузове машины, прикрутив веревками так, чтобы он не подпрыгивал и не трясся.

Они ехали по пескам часа два, пока, наконец, не увидели впереди между двумя грядами… километровый столбик с дощечкой.

Подпрыгивая на ухабах, пикап выбежал из царства песков и ступил на гладкую, словно отполированную, поверхность шоссе.

Как огромная линейка, положенная и вдавленная в песок, шоссе пересекало пустыню. Не разбирая ни барханов, ни песчаных гряд, оно шло геометрически прямо, без подъемов и спусков и, не сделав ни одного поворота, гордо уходило за горизонт.

— Вот так дорога!..

Прохор Иванович слез с машины и, присев на корточки, постучал гаечным ключом по ровной, без единой трещинки, точно литой, поверхности шоссе. Раздался такой звук словно ключ ударял о камень.

— Дядя Прохор, поедем, — сказали Павлик и Галя умоляюще. Им не терпелось поехать скорее по этой дороге. Студентам казалось, что если поехать по ней, они увидят непременно что–нибудь замечательное и необычное. Такая дорога не могла итти просто так, в мир привычных и знакомых представлений.

Их машина казалась крохотной по сравнению с огромными грузовиками, временами проносившимися по шоссе. Одни шли в том же направлении, что и их машина, и были нагружены доверху ящиками, досками, цементом в мешках, металлическими трубами, огромными деревянными катушками с намотанным на них толстым кабелем, контейнерами, видимо снятыми прямо с железнодорожных платформ, и еще чем–то, закрытым брезентом. Навстречу мчались налегке или полузагруженные, на большой скорости, только «фр–р!» слышалось, когда они пролетали мимо. Их огромные колеса с толстыми шинами, похожими на свернутый слоновый хобот, были выше «козлика».

Один за другим проносились километровые столбики. Время от времени попадались невысокие чугунные колонки — под легким навесом, со скамейкой возле, полукругом.

Около одной из таких колонок стояла грузовая машина, и шофер наливал воду в радиатор.

— Вот это, я понимаю, колодцы, — восхитился Прохор Иванович.

Но вот появилось предупреждение о том, что скоро будет развилка, а затем путники увидели, что от шоссе, непрерывной прямой продолжающего уходить за горизонт, точно ничто не в силах его ни свернуть, ни остановить, отходит вправо ответвление. Оно было чуть уже магистрального шоссе, но в остальном ничем от него не отличалось.

Цвета темного стекла, гладкая поверхность шоссе отражала небо и казалась от этого светлее.

Не снижая скорости, Прохор Иванович свернул направо. Так было указано в примечании к сброшенной карте. Перед глазами путешественников замелькали все те же знакомые им пейзажи пустыни.

Однако скоро Павлик заметил, что характер грузов на этом участке шоссе изменился. Почти вовсе исчезли контейнеры и строевой лес. Зато в большом количестве появились цистерны, которых раньше вообще не было. У очередного колодца стояла целая очередь грузных автобочек. Больше стало попадаться грузовиков с цементом в бумажных пешках.

Не успел Павлик сообразить, что бы все это могло значить, как путники увидели, что шоссе впереди обрывается.

В конце сверкающей среди песков дороги стояла огромная машина, похожая на землечерпалку, а около нее несколько механизмов поменьше. По обочинам с обеих сторон выстроились вереницы грузовиков и автоцистерн. Дальше за этим скоплением машин шли пески, почти нетронутые, если не считать видневшихся то здесь, то там следов от автомобильных шин.

* * *

Они подошли к головной машине.

Никто не обратил на них внимания. Несколько шоферов с машин, ожидавших разгрузки, стояли около и тоже смотрели.

Огромная машина стояла. Около нее несколько человек о чем–то спорили или совещались. Но вот один из них махнул рукой, двое поднялись по металлическим лесенкам в кабину, остальные разошлись по другим машинам.

Раздался гудок, напоминающий пароходный, — «землечерпалка» тронулась. Она ползла медленно, твердой поступью, производящей впечатление неотвратимого и безостановочного движения. Ленты огромных ковшей бежали в разные стороны поперек направления хода машины. Они расчищали песок, разбрасывая его в стороны, — машина оставляла после себя ровную полосу: ее разглаживала напоследок огромная круглая металлическая щетка, расположенная в кормовой части «землечерпалки».

Впереди, загораживая путь, стоял высокий бархан с крутым сыпучим склоном. Гудение машины перешло на более низкий тон. В передней ее части включили какой–то новый механизм:

облако песчаной пыли возникло там. Такие же облака появились и с бортов «землечерпалки». Песок словно уносился сам, улетая прочь с пути диковинного механизма.

— Воздухом, — сообразил Прохор Иванович. — Сжатым воздухом! Сдувают песок…

Машина прошла сквозь бархан, оставив позади аккуратную выемку с ровными пологими откосами и плоским дном.

Прямая, словно отутюженная, песчаная лента медленно вытягивалась из–под «землечерпалки».

Это было, собственно, еще не шоссе, а только полуфабрикат, черновая его заготовка. Она тут же подвергалась обработке другими механизмами.

Сначала шла какая–то широкозахватная — во всю ширину дороги — сеялка; ее сошники вибрировали. Вместо семян, как догадался Прохор Иванович, по трубкам шел цемент, он перемешивался с верхним слоем песка. Благодаря вибрации сошников приходил в движение и сам песок, он словно растекался, и борозды заплывали. Лента будущей дороги после прохода машины оставалась по–прежнему ровной и гладкой.

Затем следовала машина, похожая на «сеялку», но вместо сошников здесь вибрировали металлические иглы — в несколько рядов, как щетка. Это была поливальная машина, или, вернее, смеситель, так как машина не только увлажняла песок и цемент, но и перемешивала получающуюся массу.

Лента дороги выходила теперь серого цвета и сырая. Она быстро высыхала с поверхности под жарким солнцем пустыни.

— Быстросхватывающийся, — сказал кто–то в толпе зрителей.

Они стояли и смотрели, а головная «землечерпалка» и обе «сеялки» ползли и ползли, и светлосерая сухая лента дороги протянулась уже на километр. И вдруг тронулась с места совсем странная, уже ни на что не похожая машина.

Машина, что привлекла всеобщее внимание, была необычной.

На автомобильных колесах, расставленных во всю ширину шоссе, покоилась рама, сверху стояли аппараты, закрытые кожухами с прорезями. Внизу, под рамой, виднелись толстые медные проводники, напоминающие антенну направленного действия. Они шли над самой поверхностью забетонированного полотна, не касаясь его.

Поверхность шоссе под машиной начала вдруг дымиться, песок сверху расплавлялся, спекаясь, образовывал каменистую корку темножелтого цвета.

Машина медленно катилась на своих колесах.

Теперь получалось уже готовое шоссе, твердое, как камень, сплошное, как отливка, и непроницаемое для воды, как стекло.

— Токи высокой частоты, — объяснил человек в чесучовом костюме, профессорского облика, в ответ на вопрос одного из зрителей. — Расплавляют песок, превращают в камень. А ниже — толстый слой бетона.

— Опытная? — жадно спросил Прохор Иванович. Протиснувшись вперед, он слушал, стараясь не проронить ни слова.

— Испытывается, — подтвердил профессор. — Третью сотню километров заканчивает. Это за десять дней! Представляете?! Несколько таких машин могут исчертить дорогами всю пустыню за одно лето…

Изобретатель, подвижной, худощавый человек в серой гимнастерке, махнул рукой, и по шоссе двинулась огромная цистерна, похожая на уличную поливочную машину, но более мощной конструкции. Из гидропультов вырывались мощные, толстые струи бурой жидкости. Она проливалась дождем на пески, окружающие шоссе, застывая на их поверхности в виде тонкой корочки.

Теперь Павлик понял, почему песок по сторонам шоссе не развеивался ветром и не засыпал дороги: он закреплялся таким способом широкой полосой с каждой стороны шоссе.

Кто–то из присутствующих объяснил, что осенью в этой корке проделают множество лунок и посадят в них растения, сдерживающие песок. К тому времени, когда растения пойдут в рост, корка станет излишней, но удалять ее не придется: она выветрится сама.

— Хорошо придумано! — одобрительно произнес Прохор Иванович. — Без этой штуки тут все мигом песком занесет

Он повел «козла» рядом с только что изготовленным участком дороги.

— Пусть остынет, — сказал он. — Плавленая ведь, горяченькая.

Шоссе скоро кончилось. Они еще раз полюбовались могучей машиной, которая плыла по пустыне, разбрасывая тяжелые пески.

ПОРАЖЕНИЯ И НЕУДАЧИ

Они шли по улицам уже не палаточного лагеря, а настоящего города. Нарядные белые домики, собранные за несколько часов, образовали несколько проспектов. Вдоль тротуаров и в палисадниках росли деревья, — их привезли вместе с почвой и посадили за одну ночь.

Начальник экспедиции Сибирцев уже два дня как переехал из своей штабной палатки в большое белое здание, предназначенное для научно–исследовательского стационара Академии наук. Шло к концу строительство радиодома. Закладывался фундамент театра. Уже высились стены многоэтажной школы. С осени сюда должны были пойти учиться дети строителей.

С площадкой, где строился комбинат, город был связан автобусным сообщением. От комбината прокладывалось новое шоссе к обжитым районам с хлопковыми полями и фруктовыми садами.

Две опытные гелиостанции обеспечивали комбинат и город электрической энергией. Одна из них походила на поле, усеянное гигантскими подсолнечниками. Сотни блестящих вогнутых зеркал диаметром каждое в несколько метров, расставленные в шахматном порядке, «смотрели» все в одну сторону — в сторону солнца, автоматически поворачиваясь вслед за ним по мере того, как оно обходило небосвод.

Другая гелиостанция представляла собой естественную котловину диаметром в несколько километров, выровненную машинами так, что она приобрела форму зеркала. Поверхность впадины была зацементирована и покрыта зеркальным слоем. Фокус у этого невиданного по размерам зеркала получался не в виде точки, а «расплывчатым» и перемещался в зависимости от положения солнца на небе. По дну впадины по рельсам ходил мощный паровой котел высокого давления; толстый пук жароупорных труб, передвигаясь вместе с фокусом, омывался все время бездымным белым пламенем, как бы перенесенным с солнца на землю. Паровая турбина и генератор располагались под землей, под «дном» зеркала, и действовали автоматически.

Солнце, щедро льющее свои лучи в пустыне, снабжало бесплатной энергией всю стройку.

Оно давало и воду. Насосные станции откачивали ее из–под земли, и она вливалась по трубам в созданное строителями водохранилище. Уровень искусственного озера поднимался с каждым днем. В том месте, где на берегу был самый лучший, самый тонкий песок, оборудовали пляж. По голубой поверхности заскользили первые яхты с белыми парусами, — они очень странно выглядели среди окружающего ландшафта пустыни.

Берега оставались еще голыми, их собирались засадить зимой. Но уже появилось здание дома–отдыха на противоположном берегу. Белое здание окружали фруктовые деревья в полном их роскошном наряде, с наливающимися плодами. Уже выписывались сюда однодневные путевки. Вокруг города и озера в дальнейшем собирались создать зеленую зону. Пока же «опытная» аллея пальм украсила прогулочную дорожку вдоль набережной.

— Скоро от Песчаной улицы, — сказала Галя, — останется только одно название. А за песком будем ходить на пляж.

И это было верно. Их улица входила в один из опытных участков, и здесь, на территории двух кварталов, создавался облик города ближайшего будущего.

Будущее!.. Оно надвигалось со всех сторон, это будущее. Оно было в каждом взмахе ковша экскаватора, в каждой струе воды, что вливалась в озеро, в каждом усилии людей, трудившихся в пустыне.

И замечательные дороги, которые прокладывал Сергей Петрович, изобретатель сухопутной «землечерпалки», вели прямо в завтра.

Но Павлик думал сейчас не только об этом. Перед ним проносились картины недавнего прошлого.

Вот они приехали в лагерь экспедиции и предстали перед начальником.

Сибирцев, худощавый человек с сухим, энергичным лицом, одетый в куртку с накладными карманами и парусиновые брюки, вправленные в легкие сапоги, сидел за столом в углу большой с окнами из пластмассы палатки.

Прохор Иванович и Павлик вдвоем осторожно взялись за мешок с привезенным песком и положили его на легкий стол, затрещавший от этого груза. Песок был доставлен со всеми предосторожностями: ему давали «отдыхать» в дороге, а по прибытии в лагерь «выдержали» несколько часов в полном покое.

— Посмотрим, посмотрим! — весело сказал начальник, развязывая шпагат и запуская руку внутрь мешка.

Он пересыпал рукой несколько горстей. Песок молчал.

Павлик бросился к мешку и повалил его на стол. Взявшись за уголки, он стал ожесточенно дергать их. Песок вылезал из материи тяжелой массой с глухим шорохом. Студент встряхнул изо всей силы опустевший наполовину мешок, — песок вывалился оттуда с тяжелым вздохом. Это был первый и последний звук, который он издал, если не считать обычного шелеста, производимого всяким песком вообще, когда его перебирают рукой.

— Я так и думал, — заметил Сибирцев спокойно.

Он помолчал и, оглядев загорелые лица своих слушателей, с жадным вниманием ждавших, что он скажет, пояснил:

— Это слишком тонкая штука, чтобы доставлять ее обычным способом. Ястребов рекомендует перевозить песок в стеклянных бутылках. В некоторых случаях, говорят, помогает.

— А почему в бутылках лучше? — спросил Прохор Иванович.

— Этого толком никто не знает. С поющими песками все время неожиданности разные получаются. Поэтому–то они и вызывают столько споров в науке…

Сибирцев объяснил студентам, зачем их вызвали. Им давалось ответственное поручение: изучить пески в районе месторождения селитры. Там тоже, по некоторым данным, были поющие пески. Но сейчас на их месте строительная площадка, песок перемешался, и поющий потерял свою способность звучать. Нет ли связи между поющими песками и месторождением селитры?

— Работать будете непосредственно под моим руководством, — сказал Сибирцев. — В том же составе отряда, как он сложился. У вас коллектив дружный, а главное — вы знакомы с поющими песками на практике. У нас же в экспедиции специалистов по поющим пескам нет. Хочется, чтобы к приезду Ястребова хоть какая–нибудь предварительная работа была начата. А может быть, на некоторые вопросы вы и сами дадите ответ. На вашем счету уже есть несколько удач. Ну, желаю успеха!

Павлику было стыдно вспоминать, что случилось дальше. Они искали песок без всякого метода, наугад, на счастье, как играют в карты, по выражению Гали. Конечно, во всем виноват оказался Павлик.

Вначале он работал в большой, богато оборудованной лаборатории экспедиции над минералогическим анализом привезенного им песка. Вместе с ним здесь занималось несколько лаборантов. Галю на эти дни включили в состав биологического отряда, где было много дела, а Прохора Ивановича — в дорожный отдел.

Однако кропотливый лабораторный труд, изучение проб под микроскопом, подсчет зернышек, тщательные взвешивания и отмеривания казались Павлику чересчур скучным делом для такого живого человека, как он.

«Я открыватель, — думал он. — Мое дело — путешествовать, находить, а другие пусть корпят за столом или спорят по поводу значения моих находок. Пока они изучают, за это время я сделаю еще кучу открытий».

И он упросил Сибирцева разрешить отряду поскорее приступить к непосредственным поискам поющего песка на строительной площадке. Павлик больше рассчитывал на удачу, которая до сих пор им благоприятствовала.

Но ожидаемых открытий на этот раз не последовало. Они выезжали с утра на своем «козлике» на строительную площадку, брали там пробы песка в местах, которые Павлику казались «подозрительными», и здесь же, в тени от автомашины, озвучивали их по методу, рекомендованному Сибирцевым.

Метод этот был довольно сложным. Но сметливый Прохор Иванович быстро научился проделывать технические манипуляции и помогал студентам. Галя записывала результаты каждого опыта в толстую тетрадь, — Павлик предоставлял это занятие девушке, благо та никогда ни от чего не отказывалась.

Сам же Павлик, засунув руки в карманы, ходил по пескам, изредка нагибаясь и зачерпывая пробиркой пробу.

Песок, который издали казался одинаковым, при ближайшем рассмотрении выглядел разным: то цвет чуть–чуть отличался оттенком, то зерна были не той величины, то попадались среди них какие–нибудь новые минералы. Пески здесь, в пустыне, состояли из нескольких десятков горных пород, причем они были в неодинаковой пропорции в разных местах.

Все попытки озвучивания проб песка ни к чему не привели. Отчаявшись в планомерных поисках, Павлик хватал первые попавшиеся горсти песка и нес их Гале и Прохору Ивановичу. Но они были не лучше тех, что Павлик «выбирал» по приметам, неясным для него самого.

Все взятые пробы они, по настоянию Сибирцева, изучали позже в минералогической лаборатории, где им отвели отдельный угол. Однако и здесь всю основную работу Павлик возложил на Галю, которой подсчет зернышек под микроскопом вовсе не представлялся таким каторжным трудом, как воображал это Павлик.

— Рано помощниками обзаводитесь, молодой человек, — сказал ему сегодня Сибирцев. — Черновой работы не любите? И записи, я вижу, сами не ведете! Считаете излишним? Результаты нужно записывать и в той случае, если они отрицательны. Неудачный опыт — тоже опыт.

И совершенно неожиданно предложил составить подробный отчет о проделанной работе.

— Отчет? — удивился Павлик. — О чем же? Об израсходованных химикалиях? О затраченном времени? Ведь мы еще ничего не нашли!

— Вы исследовали столько проб, — возразил начальник экспедиции. — Брали их со всей строительной площадки. Вы исследовали чуть не все пески, которые здесь встречаются. И вам нечего сказать?

Сибирцев говорил спокойно и холодно, глядя прямо в лицо Павлику.

— Составьте характеристику песков в районе стройки. Это будет интересно даже и а том случае, если мы не найдем здесь поющих. Хорошая работа никогда не пропадает. Поработайте еще немного, — сказал он уже несколько мягче, видимо поняв затруднение юноши. — Проверьте некоторые образцы еще раз. В лаборатории сейчас тесно: располагайтесь в своем домике. Оборудование выделим. Даю вам три дня на подытоживание работы. Ну, четыре. Ответственным считаю вас.

Придя домой, они уселись вокруг стола и стали, соображать, что делать.

— Уж как хотите, а отчет должны составить как следует, — сказал решительно дядя Прохор. — То, о чем в свое время не подумали, додумать, недостатки исправить. Дело чести, некоторым образом.

Он был очень огорчен. Павлику стало совестно. В конце концов пески — это уж по его части. И Сибирцев так считает. А он, Павлик, покраснел, вел себя, как мальчишка. «Еще начальником отряда хотел быть!» — вспомнил он. Павлик в эту минуту показался сам себе очень противным.

Девичья рука легла на его плечо.

— Вот, — сказала Галя, пододвигая тетрадку, — записи.

Студент машинально посмотрел на толстую тетрадь.

— Тут, может быть, не все, что нужно, — сказала девушка извиняющимся тоном, — но я старалась…

— Если потребуется, я могу съездить и еще проб привезти сколько надо, — подхватил дядя Прохор. — А лабораторию прямо здесь и оборудуем!

— А как же ты будешь выбирать места, где брать пробы? — с сомнением спросил студент.

— А чего там выбирать? Пойду по отвалу, куда песок с площадки ссыпают, и буду через каждые десять шагов зачерпывать в пробирку — и вся недолга. А в том месте, где пробу взял, ставить вешку…

Павлик опустил голову. Прохор Иванович напомнил о самой уязвимой стороне в работе их отряда: у них не было метода.

Да, пожалуй, прав был Сибирцев, предложив продумать все, что было сделано до сих пор, и попробовать прийти к каким–то обобщениям. Если они сумеют найти ответ на вопрос, как искать дальше, то и это будет уже победа!

Павлик поднял голову.

— Ну, что же, за работу! — сказал он просто.

Уж лучше показать Павлику его ошибки и недостатки, чтобы он сам их почувствовал, и нельзя было придумать, как дать такое вот задание, что поручил ему начальник экспедиции!

Павлик понимал, что насчет метода Сибирцев подсказать им ничего не мог: слишком противоречивы были все сведения в науке о поющих песках, а сбивать напрасно студентов с толку он не хотел. Он надеялся, видимо, что они, может быть, сами нащупают какой–то след.

* * *

Домик на Песчаной улице преобразился.

В столовой на круглом столе стояли лабораторные весы в стеклянном футляре. Микроскоп, похожий на зенитную пушку, сверкал отполированными частями. На электрической плите в кухне нагревались колбы с растворами. Толстые банки с притертыми пробками заполнили шкаф для посуды.

Руководил всей работой Павлик. Галя и Прохор Иванович беспрекословно выполняли все его требования. Случалось, что по тому или другому поводу и они высказывали свои мнения и Павлик принимал их или отвергал. Но споры, которые велись за столом, — а этих споров было немало, — касались исключительно вопросов исследовательских. Все личное, мелкое, все то, что иной раз путается, как колючая ежевика, под ногами, было отброшено, — словно косарь прошел и взмахнул косой, — и работалось удивительно легко.

В Галиных записях оказался обильный материал.

Перелистывая тетрадь, они почти не нашли таких проб, у которых абсолютно все свойства совпадали бы. Самое любопытное было то, что ни одна проба в точности не соответствовала взятому для сравнения образцу поющих песков. Многие признаки сходились, но в чем–нибудь обязательно обнаруживалось и отличие.

— Значит, — попробовала сделать первый вывод Галя, — среди этих совпадающих признаков нет главного, самого существенного, от которого и зависит звучание песков.

— Или, — возразил Павлик, — для звучания песков необходимо сочетание нескольких качеств. И если хотя бы одного качества недостает, песок не звучит.

По ходу дела пришлось снова обратиться к песку, мешок которого Павлик привез с собой в лагерь. Начали изучать его вторично — на этот раз не вообще, а ища ответы на определенные вопросы.

Оказалось, что и в мешке песок тоже не одинаковый, а разные его порции несколько отличаются друг от друга.

— Так и должно быть, — сказал Павлик. — Если строго подходить к делу, то тут и двух песчинок совершенно одинаковых не найдешь, в этом мешке.

Но если каждая пригоршня песка здесь, в пустыне, в чем–то своеобразна, то как тут вообще в них разбираться?!

— Выход один, — сказал после раздумья Павлик: — нужно учитывать только существенные признаки. Но вот какие признаки считать существенными?

— Этого я не знаю, — лукаво усмехнулся Прохор Иванович. — Это уж ты специалист. А вот какие несущественные — это я могу сказать.

— Какие? — воскликнули Галя и Павлик одновременно.

— Да все те, которыми различаются пробы из мешка. — Прохор Иванович показал на мешок с поющими песками. — Ведь сюда Павлик отбирал какие пески? Поющие. Да еще какие! Самые громкие. Павлик их по горсточке собирал. Все они пели. Значит, в рассуждении нашей задачи — отыскания признаков поющего песка — весь этот песок одинаковый.

Студенты посмотрели друг на друга, потом на дядю Прохора. Галя бросилась его обнимать. Павлик тоже потряс руку дяди Прохора.

Как никак он дал им дельный совет.

* * *

То, что песок, взятый из разных мест бархана, оказался неодинаковым, объяснялось просто. Ветер сортирует пески. На гребне, обдуваемом ветром, песчинки крупнее. У подошвы, наоборот, песчинки мельче, в них больше блесток легкой слюды. Они отличаются даже по цвету. Павлик лазил по всему бархану и поэтому набрал разного песку.

Но эти различия сейчас не играли никакой роли. Более того, они облегчали задачу: искатели секрета поющего песка теперь знали, что с этими различиями можно не считаться.

С удвоенной энергией принялись они за работу.

Но их ожидало новое разочарование.

Когда они, произведя взвешивания, просеивания, определения водопроницаемости, минералогический анализ и прочие испытания, отбросили все мелкие различия, а зафиксировали только самые общие признаки поющего песка, оказалось, что перечень даже этих общих признаков занял целый лист бумаги.

По стольким признакам искать песок было так же трудно, как найти в мешке горошину, удовлетворяющую двум десяткам требований. Это можно делать, только испытав каждую горошину, то–есть рассматривая их все подряд.

— Не дается проклятый песок, — сказал Павлик, отшвыривая лист.

— А ты думал, — возразил спокойно дядя Прохор, — что если ученые в разных странах не разгрызли этот орешек, то раздавишь его одним махом?

— Надо попробовать решить задачу с обратного конца, — предложил Павлик.

— Каким образом?

— Взять этот список, — он взял в руки лист с перечнем свойств звучащего песка, — и посмотреть, все ли эти признаки встречаются в тех пробах, что мы брали на строительной площадке.

— Для чего?

— Чтобы узнать, чего этим пескам не хватало. Какого свойства им недоставало, чтобы звучать!

Прохор Иванович и Галя оживились.

— Ну, вот видишь, — сказал Прохор Иванович. — Всегда можно найти выход из положения.

Они снова взялись за изучение тетради. На отдельном листе бумаги Галя аккуратно выписывала те свойства, которых не оказывалось в пробах по сравнению со «стандартным минимумом». Так назвал Павлик перечень свойств поющих песков.

С нетерпением ожидали они результатов этого сравнения.

В одной пробе не сходились в точности одни признаки, в другой — иные. Когда Галя огласила, наконец, полный перечень расхождений, выяснилось, что он охватывает все абсолютно признаки поющих песков. Оба списка — и «стандартный минимум» и новый, только что составленный Галей, — фактически совпадали. Было от чего упасть духом.

— Но, может быть, есть одно расхождение, которое встречается во всех пробах? — сказал с надеждой Павлик. — Тогда этот признак и будет самым важным.

Снова как будто забрезжил свет в темноте. Исследователи устремились по новому следу. Но, внимательно просмотрев тетрадь, Галя объявила, что какого–нибудь общего для всех проб отступления от эталона нет.

— Остается сделать вывод, — мрачно сказал Павлик, — что для того, чтобы пески были звучащими, требуется полное совпадение абсолютно всех этих признаков.

Он поднял со стола бумажку со «стандартным минимумом» и помахал ею в воздухе.

— Что ж поделаешь, — сказала рассудительно Галя. — Природа постаралась усложнить нашу задачу. На зато уж теперь мы будем искать поющие пески более целеустремленно. Этого нам до сих пор, в сущности, и не хватало!

— Завтра же, — сказал дядя Прохор, — я привезу вам новые пробы из разных мест. А вы будете работать здесь. Сейчас все решает лаборатория.

* * *

Прохор Иванович сдержал свое слово: он завалил Павлика и Галю образцами песков со всей округи. Студенты ушли с головой в их изучение. Но странным образом, — это казалось уже каким–то издевательством со стороны случая, — не оказывалось ни одной пробы, в точности соответствующей всем требуемым условиям.

На третий день утомительной работы даже у терпеливой Гали опустились руки.

— Ничего удивительного, — заметил дядя Прохор. — Поющие пески — очень редкое явление.

Наступило молчание. За окном лежала пустыня, загадочная, вся в песках, хранящих свою тайну. Желтая, под цвет песка, муха билась головой в стекло в тщетных поисках выхода.

— Эх, мы! — воскликнул вдруг Павлик. Он постучал себя по лбу. — Вот голова!.. Есть ведь замечательный выход!

И студент торжествующе засвистел.

— Какой?

Галя и Прохор Иванович с надеждой посмотрели на Павлика.

— Очень простой: составить песок искусственно!

— Искусственно? — удивился Прохор Иванович.

— Конечно. Вот по этому самому рецепту. — Павлик взял в руки лист с перечнем свойств поющих песков. — Что же мы будем ждать, когда природа случайно создаст требуемое сочетание свойств, — мы изготовим поющий песок в лаборатории!

— Ловко! — восхитился дядя Прохор.

— Но это не решает главной задачи — связи поющих песков с месторождением, — нерешительно возразила Галя.

— Подумаешь!.. Может быть, ее и нет, этой связи. Зато мы впервые в науке искусственно создадим поющий песок. Каково открытие!

Павлик уже загорелся и не слушал никаких возражений.

В тот же вечер они отправились к Сибирцеву и изложили ему свой план. Начальник экспедиции заинтересовался идеей Павлика и дал свое согласие на продолжение работ.

Теперь даже буфет в столовой был занят под опыты. На всех его полках лежали горстки песка, рассортированного по цвету, размеру зерен, удельному весу и так далее.

Павлик составлял идеальную смесь, которая должна была сочетать все два десятка признаков поющих песков.

Однако задача оказалась гораздо труднее, чем это представляли себе молодые исследователи в первую минуту. Свойства не существовали отдельно. Их нельзя было взять, как из банки, и в определенной дозировке перемешать друг с другом. Существовал конкретный песок. А с ним иметь дело оказывалось гораздо труднее. Требовалось, например, добиться определенной водопроницаемости — той самой, которая была типична для поющих песков. Это была сравнительно легкая задача. Водопроницаемость песка зависит от размера песчинок и степени их однородности. Одну и ту же водопроницаемость можно получить, составляя самые различные смеси. Но уже труднее оказывалось подобрать смесь, у которой при заданной водопроницаемости и цвет отвечал бы контрольному эталону. А когда удавалось добиться и этого, выяснялось, что удельный вес получился не тот или форма песчинок не сходится и еще, по крайней мере, полдесятка свойств не совпадает. Свойств было много, и когда доходила очередь до самого последнего из них, в первых что–нибудь оказывалось уже нарушенным.

— Кажется, все–таки легче перерыть всю пустыню и найти требуемые пески в готовом виде, чем составить их искусственно, — сознался однажды Павлик.

Но он упрямо сгибался снова над пробами песка, которые были разложены вокруг него в тарелочках, на блюдечках и просто на листах бумаги.

Галя и Прохор Иванович неустанно подготавливали эти пробы для Павлика. А тот, со страстным желанием добиться своего, комбинировал их, как средневековый алхимик.

— Ну хоть бы приблизительно! — мечтал он. — Хотя бы чуть–чуть зазвучали!

Но все смеси оказывались беззвучными.

— Природа, — сказал поучительно Прохор Иванович, — сколько сотен или там тысяч лет поработала тут в пустыне. И песка в ее распоряжении было побольше, чем у нас на столе. И всего–навсего только в одном месте пока поющие–то у нее получились. А ты хочешь, чтобы за несколько дней — раз–раз, и готово! Не бывает так…

Это было очень правильно, но малоутешительно.

* * *

Ответ на загадку пришел самым неожиданным образом.

Изучая как–то одну из порций свежего песка, доставленную Прохором Ивановичем, для того чтобы решить, к какой категории ее отнести и на какое блюдечко положить, Галя вдруг обнаружила, что эта порция отвечает всем признакам поющих песков.

Немедленно были отставлены все дела. Воодушевленные надеждой, исследователи принялись срочно озвучивать привезенный Прохором Ивановичем песок.

Быстро были проделаны все манипуляции, и вот Павлик, дрожащей рукой взяв щепоть, стал сыпать обработанный песок на пустой деревянный ящичек.

— Для резонанса, — пояснил он.

Все замерли.

Наступила такая тишина, что слышно было, как скрипнула песчинка, попавшая под сапог нетерпеливо двинувшего ногой дяди Прохора. И в этой тишине с тупым равнодушием глухо лилась струйка песка.

Брякнулась последняя песчинка, как хлебная крошка, отскочила в сторону.

— Все!

Все тяжело вздохнули. Павлик подошел к окну и распахнул его. Ворвавшийся ветер опрокидывал бумажки с песком, смешивал никому теперь не нужные пробы, гнал песчинки по столу.

— Или, — сказал Павлик твердо, тем тоном, каким говорят мужественные люди при постигшем их большом несчастье, — неверен способ озвучивания песков, который предложил нам Сибирцев по совету Ястребова, или… — он обвел глазами товарищей, — в составленном нами перечне признаков поющих песков нет самого главного. Того признака, который и делает их поющими.

ПРОФЕССОР ЯСТРЕБОВ

Утром Сибирцев посмотрел на отряд, выстроившийся у его стола, и сказал:

— С сего числа поступаете в распоряжение Петра Леонидовича. Познакомьтесь!

В углу кабинета сидел в кресле человек средних лет, с лысиной, идущей от лба, с черными густыми бровями. Он был в полном полевом снаряжении, но не в сапогах и бриджах, а в длинных измятых брюках и грубых ботинках. На левой его руке блестели часы с крупным циферблатом, застегнутые прямо поверх рукава рабочей куртки, а под целлулоидом планшета просвечивала карта с отметками цветным карандашом. Человек с интересом смотрел на отряд дяди Прохора сквозь золотые очки.

— Профессор Ястребов, Он пожал всем руки сильным, коротким «жимом», как это делают спортсмены.

— Может быть, пройдем к вам? — сказал он.

Они уселись на веранде, сгрудив плетеные кресла к круглому столу.

— Ваши материалы, — сказал Петр Леонидович, доставая из планшета отчет отряда, — очень меня заинтересовали. То, что вы не нашли типичного признака поющих песков, конечно, досадно. Но я думаю, что вы не зря проделали эту работу, — профессор Ястребов положил руку на тетрадь. — Тайна поющих песков еще не раскрыта, и всякая попытка ее разгадать очень важна. Тем более, — продолжал он, обводя живыми черными глазами своих слушателей, — тем более, что таких разгадок, — я лично в этом убежден, — может быть несколько. В этом, может быть, и заключается то расхождение во взглядах на поющие пески, которое существует у различных ученых, равно как и противоречивость самих наблюдений. А вы пробовали, — спросил он, — озвучивать ваши пески, те, что вы открыли в пустыне и привезли сюда?

— Пробовали, — ответил Павлик.

— Ну и что же?

— Они звучали.

— Но только плохо… — уточнила Галя.

— А как — плохо?

— Так, чуть–чуть. Едва слышно. Слабенький скрип… и все.

— А там, на бархане?

— Ну, там пели вовсю.

— Чем же вы это объясняете?

— Чем? — Павлик подумал. — Я полагаю, что способность звучания нам удалось восстановить только частично. Да и обстановка другая: там — целый бархан, а тут — пригоршня. Конечно, звук должен быть слабее.

— Слабее–то слабее, да тот ли?

Павлик снова переглянулся с Галей. Что имел в виду профессор? Прохор Иванович напряженно следил за разговором.

— Сделаем опыт, — распорядился Ястребов. — Прошу вас: все так, как всегда.

— Испытание озвучиванием? — переспросил Павлик.

— Да. Прохор Иванович! Сойдите, пожалуйста, в палисадник и принесите песку.

— Какого прикажете?

— Да особенно не трудитесь. Берите первый попавшийся. Пожалуй, лучше, если он будет помельче.

Поискав глазами, дядя Прохор «нагнулся, крякнул и поддел огромную груду песка. Прямо на лопате он подал его на стол. — Приступайте, — кивнул Ястребов студентам.

Те быстро и очень тщательно, волнуясь, как 'на экзамене, провели всю обработку. Прокипяченный в воде с примесью соляной кислоты песок высушили и прокатали на стеклянной доске. По углам доски Павлик положил для охлаждения стекла таблетки сухого льда: так рекомендовалось в инструкции.

— Теперь послушаем!

Профессор надавил пальцами кучку песка, насыпанную на деревянный стол. Раздался слабый скрип.

— Поющие! — воскликнули Галя и Павлик.

Прохор Иванович вопросительно смотрел на профессора.

— Теперь проделаем другой опыт, — сказал тот невозмутимо, словно и не замечая общего волнения. — Возьмем какую–нибудь пробу из тех, что вы уже испытывали. У вас они сохранились? Дайте взглянуть! Можно эту или, если хотите, вон ту.

В отобранных пробах был песок, который Павлик пытался составить искусственно, — печальный памятник их общей неудачи: наверняка никуда негодный.

Но студенты покорно принялись за обработку проб.

Ястребов взял в руки стеклянный лист и посмотрел его на свет.

— Надо заново протереть стекло. Оно запылилось. Вы после каждого раза вытираете стекло? — обратился он к Гале.

— Непременно! — подтвердил дядя Прохор. — Когда Галя, когда я. Давайте, я вам сейчас так отдраю…

Профессор усмехнулся, глядя, как крепкие руки дяди Прохора орудуют над стеклом.

— А что это у вас за тряпка? — спросил он.

Галя покраснела. Это была ее старая шелковая косынка. Настоящая тряпка куда–то запропастилась.

— Ну, ничего, — успокоительно заметил профессор, — повторим!

Петр Леонидович снова нажал пальцами на кучку песка, и, к изумлению всех, кроме него самого, песок заскрипел так же, как и в первом случае.

Они сделали еще несколько опытов, уже не спрашивая, сами, торопясь и волнуясь. Происходили чудеса! Мертвый песок из самых безнадежных, забракованных ими проб подавал сейчас явные признаки жизни. Правда, эти признаки были слабыми, едва ощутимыми, но все же голос песка слышался. Только крупный песок по–прежнему упрямо молчал.

— Вот так штука! — сказал, наконец, Прохор Иванович, бросая тряпку.

— Выходит, все пески поющие? — удивленно произнесла Галя.

Павлик морщил лоб, стараясь сообразить, что же тут такое происходит. Что они упустили или что нового внес в опыт профессор?

— Сейчас вы все поймете, — сказал Петр Леонидович.

Он ходил по веранде, изредка останавливаясь то перед одним, то перед другим своим слушателем.

— Вы пытались создавать поющие пески искусственно. Должен сообщить, у вас были уже предшественники. Вам, — с легким укором вставил профессор, обращаясь к Павлику, — надо бы об этом знать. Советский исследователь Рожко пробовал электризовать пески. И он добился, что они стали издавать звуки…

— Значит, секрет поющих песков разгадан? — не удержалась Галя.

— Дело обстоит не так просто, — возразил Ястребов. Он подошел к столу и потрогал пальцами раздавленную кучку песка. — Что наэлектризованные пески способны звучать, это доказано опытами Рожко. Но те ли это звуки, что издают поющие пески? Это еще вопрос. Те, кто слыхал «пенье» песков, в один голос утверждают, что их звучания очень богаты. Звук же наэлектризованных песков и беден оттенками и очень слабый.

— Интересно послушать, как звучат наэлектризованные пески! — сказала Галя. — Мы сравнили бы их с поющими. Ведь мы–то с ними хорошо знакомы.

Петр Леонидович рассмеялся:

— Да вы их только что слышали!

— Как? — девушка широко раскрыла глаза. — Сейчас?

— Ну, конечно, этот скрип, который вы только что слышали. Это и есть голос наэлектризованных песков. Он довольно противный, не правда ли?

Павлик не сводил глаз с профессора. Студент начинал понимать.

— Да кто же их наэлектризовал? — удивился дядя Прохор. Он даже оглянулся, словно ожидал увидеть того, кто это сделал.

— Вы! — сказал Петр Леонидович, останавливаясь прямо против него. — Вы, Прохор Иванович! Кому же больше?

— Я?!

— Ну да! Вы! — Ястребов с восхищением посмотрел на короткие, мускулистые руки дяди Прохора. — Вы так усиленно терли стекло старой шелковой косынкой, которая у вас вместо тряпки, что оно не могло не наэлектризоваться. А от стекла зарядились уже и песчинки.

Это было интересное и неожиданное объяснение.

— Я даже думаю, — продолжал профессор, — что удачное озвучивание песков этим способом и в некоторых других случаях объясняется, возможно, тем же самым — электризацией. Более того: перевозка песка в стеклянных бутылках тоже должна вызывать электризацию. Вы представляете, какое там получается трение при встряхивании песчинок! Вот к какому выводу приводят ваши опыты, дорогие друзья!

— Так вы считаете, — сказал Павлик серьезным тоном, — что настоящие поющие пески «поют» не в результате их электризации?

— Нельзя утверждать столь безапелляционно, — ответил Ястребов. — Я лично считаю, что могут быть и, наверное, есть в природе такие пески, звучание которых объясняется их электризацией. Почему бы им не быть! Но что звучание песков всегда вызывается электризацией и только электризацией, с этим я не согласен. Во всяком случае те поющие пески, что я исследовал здесь в пустыне, явно другого происхождения.

— Почему вы так думаете?

— Я специально проверял их. Я взял поющий песок, омертвил его, то–есть перемешивал, пересыпал и тряс до тех пор, пока он перестал звучать, а затем наэлектризовал. И сравнил звук, который он издает, с «пеньем» такой же порции свежего песка, взятого прямо с бархана. Огромная разница!

— А что же мы будем делать теперь? — спросил Павлик.

— Теперь? — весело объявил Ястребов. — Теперь мы будем работать вместе, если вы не возражаете!

ТАЙНА БАРХАНА № 1

Снова вместо уютного коттеджа палатка в песках. Рядом еще две такие же палатки и четвертая, побольше, — лаборатория. Поодаль стоит закрытый фургон на колесах, — здесь производятся самые тонкие и самые сложные исследования.

Тот же знакомый бархан. Только подножье его несколько расплылось от движения песка и один рог чуть изменил свою форму, в остальном — милый, добрый, родной бархан. Сколько воспоминаний связано с днями, проведенными у его подножья, сейчас истоптанного множеством следов!.. Все так же поет он и играет, если взобраться на его вершину и дотронуться до чуткой его поверхности. В одном месте, правда, песок слежался, стал крепким, как снежный наст, когда его хватит мороз после оттепели, и уже не звучит. Но там, где песок рыхл и нежен, он, едва начав струиться, начинает свои музыкальные рулады.

— А сорбирующее действие? — спрашивает Петр Леонидович. — Про сорбирующее действие вы забыли?

Сорбирующее… Конечно, песок, особенно мелкий, должен обладать сорбирующим действием. И опилки, и угольная пыль, если они долго лежат на одном месте, впитывают газ, удерживают его в мельчайших порах. Почему бы не впитывать газы и пескам! Ведь это тоже пористая масса, взять, к примеру, тот же бархан.

Студент долго думает, рассеянно глядя на бархан, такой мирный сейчас и теплый под лучами утреннего солнца, и, наконец, говорит:

— Но ведь всё пески обладают этой способностью. По крайней мере, все пески одинаковой структуры.

— Значит, дело не в песках…

— А в чем же?

— В газе! В том газе, который они собирают.

— Но ведь и газ один. — Павлик оглядывает яркосинее небо и желтоватые всхолмленные дали. — Воздух здесь, в пустыне, одинаков.

— В атмосфере — да. А в песке — это еще нужно посмотреть.

И они принимаются смотреть. Газоанализаторы в фургоне–лаборатории не отдыхают ни минуты. Опыт за опытом, проба за пробой… Все аккуратнейшим образом фиксируется в толстенной тетради. Павлик уже не тот Павлик: он сидит за лабораторным столом, пока не начинает ломить спину, а в глазах рябить от стеклянных трубок и банок с цветными реактивами. Он теперь понимает, что ключ к загадке не закопан просто в песке и его найдет не случайный счастливец, а упорный искатель. Наука требует труда настойчивого, усидчивого, самоотверженного… И смелой мысли! Юноша с восхищением следит за тем, как свободно то одну, то другую идею выдвигает Ястребов и как систематически прослеживает ее до конца.

Встав из–за лабораторного стола, Павлик бродит по пескам, заложив руки в карманы и хмуря брови. Энергичная складка появляется возле рта на лице, недавно еще сохранявшем так много детского. Сейчас Павлика уже ничем не удивишь. Скажи ему, что, ничего не поделаешь, приходится отказаться от гипотезы, на проверку которой были затрачены дни напряженного труда, или, наоборот, в новых выяснившихся обстоятельствах потребуются дополнительные сложные опыты, — он подумает, поразмыслит и, убедившись, что так оно и есть, только кивнет головой и сожмет губы. С этого момента он будет думать уже только над тем, как лучше поставить новые опыты или поскорее и самым убедительным способом проверить новую гипотезу. Руководитель работ Петр Леонидович никогда не отдавал всей симпатии одной какой–нибудь версии, подбирая к ней факты, как это случается иной раз с нетерпеливыми и увлекающимися исследователями. Он старался подойти к явлению с разных сторон. Недостатка в гипотезах у профессора Ястребова не было.

И вот теперь сорбция… Ничего как будто нового. Явление давно известное. Более того: некоторые исследователи высказывали мысль о том, что звучание поющих песков вызывается, возможно, газами, заключенными между песчинками. Но что это за газы? Этого никто не знал, даже те ученые, что выдвинули самую гипотезу. В науке о поющих песках накапливались разнообразные факты, но не было объединяющей их теории. Вернее, теорий было почти столько же, сколько и фактов. Павлик теперь знал о поющих песках многое, очень многое, кроме разве самого главного — отчего они поют.

Если уж «подозревать» газы, то тогда возможно, что и при перевозке поющих песков в запечатанной бутылке главную роль в каких–то случаях играло не трение песчинок о стекло бутылки, а пробка — самая обыкновенная пробка. Благодаря пробке газированные пески и сохраняли способность звучания.

Но студент понимал, что Ястребов, думая о сорбции, имел в виду не общеизвестные истины. Их научный руководитель не говорил обычно ничего зря.

Этот намек на состав газа — что он означает?.. Песок может впитывать разные газы из воздуха не одинаково, а с некоторым предпочтением: тогда в бархане, в порах между песчинками, окажется другое соотношение азота и кислорода, чем в атмосферном воздухе. Это имел в виду профессор?.. Но ведь, кроме азота и кислорода, в атмосфере есть еще гелий! Ничтожная доля его, всего полтысячной процента, содержится в воздухе, которым мы дышим. Вдруг песок собирает гелий, аккумулирует его из атмосферы, — такое открытие может иметь огромное практическое значение. У Павлика захватывает дух… Но прочесть на лице профессора его мысли трудно.

Ястребов никогда не говорит о конечной своей, самой потаенной мысли, когда выдвигает очередную идею. Он не хочет навязывать своим помощникам готового решения, сковывать их мысль. Он предлагает гипотезу и требует объективной ее проверки. Сколько заблуждений, говорит часто он, удерживалось в науке из–за предвзятого мнения, когда исследователь, страстно желавший увидеть то, что ему хотелось, не замечал убедительных фактов, опровергавших его теорию.

Если песок сорбирует газы, впитывает их, то накопленные газы, вырываясь затем из своих тесных убежищ, — когда песок ворошат, — могут производить звуки. Но почему один песок собирает газы, а другой нет? Это зависит от структуры бархана, формы и размера песчинок. Чем они мельче, тем лучше должны впитывать воздух. Но дело не только в этом! Иначе секрет поющих песков был бы слишком прост и они встречались бы гораздо чаще.

В самый разгар этих раздумий пришло известие о том, что найдено новое место, где поют пески. Столько людей пересекало теперь пустыню, что ничего удивительного в этом открытии не было. Ястребов откомандировал на место двух девушек–лаборанток, которые работали вместе с ним. Им вменялось в обязанность установить, такие же это пески или другого типа.

Павлик и Галя остались одни. Вот когда они узнали, что значит жаркие дни в пустыне!.. Спасибо Прохору Ивановичу, — тот помогал в работе сколько мог.

Анализаторы — приборы, в которых газ путешествует по стеклянным трубкам от одного сосуда с реактивами к другому, — давали сбивчивые показания. Иногда они свидетельствовали как будто бы о присутствии в песках газа, не входящего в обычный состав воздуха. В одном из сосудов прозрачная жидкость окрашивалась в еле заметный бледно–голубой цвет. Он был так слаб, что казался просто хрустальным отблеском. Но если песок был неосторожно пересыпан из совка, которым его брали с бархана, или просто полежал минут двадцать на открытом воздухе, отблеска уже не замечалось, а сам песок терял голос. Правда, на самом бархане и переворошенный песок спустя некоторое время снова начинал звучать.

Три посылки банок раствора с призраком газа, как назвал его Павлик, в штаб экспедиции не помогли делу. Примесь газа оказалась такой ничтожной, что и там, в лаборатории, оснащенной лучше, чем их фургон на колесах, химики не смогли поймать его и определить.

Так шли дни, в поисках и разочарованиях.

* * *

Однажды утром Прохор Иванович, взобравшись на бархан и воткнув лопату в песок, сказал студентам, бравшим очередную пробу:

— Вот что, ребятки. Хочу вам пособить…

— Ты, дядя Прохор? Твоя лопата тут не поможет при всех ее знаменитых качествах.

— Как знать! Может быть, и сгодится!.. Откуда, по–вашему, газ этот в песок попадает? Из воздуха?

— Это еще неизвестно, — ответил Павлик. — Мы брали контрольные пробы в обычных песках, не поющих. Там признаков газа нет. Но ведь в этом и заключается свойство поющих песков. Те пески не сорбируют, а эти сорбируют.

— Стало быть, — спокойно заключил Прохор Иванович, — газ идет скорее всего оттуда. — Он показал на бархан.

— Из–под земли?

— Вот именно.

В самом деле: ведь не обязательно, чтобы газ улавливался из атмосферы, он мог итти и снизу.

— Возможно, — сказал, наконец, Павлик.

— Вот мы его сейчас из земли и выкопаем, — объявил Прохор Иванович и, поплевав на ладони, взялся за лопату.

— Газ? Лопатой? — воскликнула Галя.

— А вы чем берете? Совком?

Прохор Иванович был прав! Ведь они действительно брали песок совком. И быстро несли его в фургон–лабораторию, рассчитывая, что газ не успеет выбраться из песка, пока проба не попадет под колпак газоанализатора.

Павлик пригласил Петра Леонидовича. Тот немного подумал, потом рассмеялся.

— Мысль о том, что газ может итти из–под земли, — сознался он, — была, вообще говоря, и у меня. Но пока этот бархан был единственным, я рассматривал его как своего рода заповедник и боялся трогать. Но сейчас мы можем пожертвовать одним барханом из двух. Вернее — трех. Только что передали, что нашли еще один поющий бархан. Стоит рискнуть. У нас, пожалуй, и нет другого выхода, — мы слишком долго топчемся на одном месте. Рискнем!

Общими усилиями был снят верхний слой песка.

Прохор Иванович быстрым ударом взрезал свежую поверхность, запустил вглубь лопату, выхватил большую порцию песка и сунул в таз, который держала Галя. С помощью этого таза обычно пекли хлеб по методу, применяемому в пустыне: тесто клали на угли, накрывали тазом, сверху снова засыпали углями вперемежку с горячим песком.

Павлик тут же накрыл таз стеклянным колпаком, завернул кран.

Студенты осторожно понесли таз вниз.

Через полчаса в дверях фургона показалась Галя:

— Дядя Прохор, смотри!

Она держала в руках колбу с ярко–голубым раствором.

Вышел и Петр Леонидович и, щурясь на солнце, распорядился взять еще несколько проб.

* * *

Полдюжины колб, отблескивая голубым светом, выстроились на столе в походной лаборатории. Девушка бережно укладывала колбочки, обернув их ватой, в гнезда в картонном ящике с гофрированными стенками.

Теперь, когда исследователи стояли у самого порога решения задачи, возникали все новые вопросы.

— Что же это за газ?

— Это мы и должны теперь выяснить.

— Скорее! — сказал Павлик нетерпеливо. — Ну, что ты там возишься?

Галя, как всегда, аккуратно обматывала бечевкой картонную коробку.

Прохор Иванович сам уложил драгоценный груз на заднее сиденье. Ястребов, устроившись около, должен был придерживать коробку рукой. Павлик в последнюю минуту тоже залез в машину. Он не мог усидеть в лагере, Галя осталась одна.

Поздно вечером, уже собираясь ложиться спать, Галя услышала по радио возбужденный голос Павлика. Он произнес всего три слова:

— Нефтяной газ. Уточняем.

* * *

Наутро и Ястребов, и Павлик, и дядя Прохор были уже в лагере.

С ними приехали еще двое — молодые люди в выгоревших костюмах, с темными от загара лицами, с побуревшими, как вер блюжья колючка, волосами. Они прибыли на небольшой машине, которая оказалась прибором: в кузове помещалась аппаратура, а люди сидели в шоферской кабине. Поставив машину в укромное местечко, молодые люди залезли в первую попавшуюся палатку и завалились спать. Прохор Иванович объяснил Гале, что они, как пожарные, мчались всю ночь по вызову из–за тридевяти земель, — литое шоссе теперь подключено к общей дорожной сети страны. Молодые люди должны произвести газовую разведку.

Через полчаса в песках показалась грузовая машина с оборудованием для бурения. Рабочие принялись устанавливать ее у подножья бархана.

— На какую же глубину будут вести разведку? — спросила Галя.

— До трех километров.

Прохор Иванович уже все знал.

— Последняя советская модель, — сообщил он не без гордости.

— Это?

Девушка с удивлением посмотрела на передвижную металлическую вышку. Это была обычная установка для неглубокого исследования недр.

— Нет, — Прохор Иванович ткнул рукой по направлению к закрытой машине, — вон та штука. Чует нефть по выделению газа. Петр Леонидович сказал, что если только газ или нефть действительно есть, прибор обязательно покажет.

Подошедший Петр Леонидович подтвердил, что проверка на нефтеносность будет производиться новым методом, разработанным советскими учеными в начале пятидесятых годов. В дополнение к прежним способам разведки полезных ископаемых- электрическим, сейсмическим, аэрогеологическим и прочим — был найден и такой способ, который позволял обнаруживать нефть и газ по совершенно ничтожным выделениям, пробирающимся на поверхность иной раз с большой глубины.

В данном случае решили применить именно этот метод, потому что он сразу отвечал на вопрос, действительно ли речь идет о месторождении нефтяного газа или, может быть, даже самой нефти. Анализ в лаборатории полного и окончательного вывода в этом отношении, естественно, не мог дать.

— А как с другими песками? — спросила Галя. — Теми, что открыли без нас?

— Туда тоже поедут газоразведчики: после того, как проверят здесь.

— Значит, несколько месторождений?

— Или одно большое? Может быть, новый нефтяной район.

Пока они разговаривали, скважина была уже закончена. Рабочие стали убирать вышку.

Разведчики уже немного отдохнули и незамедлительно приступили к работе. Они подкатили машину к бархану и подключили аппаратуру к пробуренной неглубокой скважине. Она должна была облегчить улавливание частичек газа, просачивающихся с глубины.

Внизу все замолкли.

Один из разведчиков, раскрыв дверки кузова, смотрел неотрывно на прибор, другой ходил, раздумывая, около, изредка переговариваясь со своим напарником.

Время шло. Ничего нельзя было прочесть на сосредоточенных лицах разведчиков. Вот они сошлись вместе у прибора и оба смотрели на что–то, обмениваясь короткими фразами. Потом один из них встал и поправил шланг, ведущий от скважины к машине.

В стороне рабочие монтировали вышку на новом месте для бурения второй скважины.

— Как же так? — спросила Галя, чтобы что–нибудь сказать и разорвать тягостное молчание. — Такая ничтожная примесь заставляет звучать пески?

— Изменился состав воздуха, — охотно отозвался Ястребов. Ему тоже было невмоготу ожидание. — В таких случаях даже и молекулы могут сыграть роль. Впрочем, физическая картина звучания песков требует еще изучения.

Наконец оба разведчика встали.

— Нефть! — крикнул старший. Второй кивнул головой. Они продолжали работать у прибора, записывая показания.

— Много или мало? — вырвалось у Гали.

— Это покажет глубокое бурение, — ответил за разведчиков Ястребов. — Без этого не обойтись.

ПОЮЩИЕ ПЕСКИ

Не привези его сюда Сибирцев на своей машине, Павлик не узнал бы старый бархан. Прежде всего от шоссе к нему шла настоящая дорога, а не следы, полузасыпанные песком, как когда–то. Во–вторых, самого бархана, собственно, почти не было: на его месте стояла большая металлическая вышка, окруженная утоптанной площадкой. Остатки бархана виднелись в стороне в виде песчаного вала.

Вокруг буровой собралось десятка три людей. Они стояли, разбившись на группы, с выражением ожидания на лицах.

Вышка поднималась высоко над песками. Не вращалась штанга, уходящая на километр в глубь земли. Только неотрывно гудел электронасос, подающий раствор к турбобуру, который где–то там глубоко вгрызался своими острыми зубами в каменистую породу, прокладывая путь к далеко запрятанному сокровищу. В стороне тарахтела передвижная электростанция.

Все было тихо и буднично, и лишь напряженность на лицах собравшихся говорила о торжественности момента.

Павлик ожидал, что вот–вот сейчас содрогнется вышка, может быть, даже вылетит из земли штанга, выталкиваемая страшной силой, фонтан газа и нефти поднимется к чистому, незапятнанному небу и обрушится пахучим дождем на сухой песок пустыни. Толстый, точно броневой, колпак, лежащий рядом со скважиной, вызывал в воображении юноши сцены борьбы, которую придется вести людям с разъяренным потоком разбуженной нефти.

Но время шло. Ничего не происходило. Даже и не шелохнулась вышка. Не было ни малейшей заминки в работе турбобура. Насос качал и качал раствор трудолюбиво и, как начинал догадываться Павлик, безнадежно. Он уже не смотрел больше на лица окружающих. У него у самого лицо стало вытягиваться.

Теперь в его воображении предстала другая картина: сменяют друг друга буровые рабочие, новое звено наращивают на штангу, везут воду и льют ее, льют без конца в скважину, а в ответ хоть бы одно масляное пятнышко, хоть бы запах, хоть бы признак нефти. Песок, глина, известняк, снова песок… Пустая, никому не интересная порода. Мало ли по каким извилинам и скрытым под землей трещинам, по каким тонким порам пробрался на поверхность газ, заставивший звучать бархан! Да и сколько его было, этого газа, — может быть, он весь уже вышел, пока бурили скважину.

Поглощенный мыслями, Павлик и не заметил, как произошло что–то важное. Он увидел только, как колпак, лежавший на земле, сдвинулся с места, чьи–то могучие руки подняли его на воздух и держали наготове. Быстро, точно убегая, выходила из скважины штанга, колено за коленом падали на песок, и нельзя было различить, кто же их так сноровисто вытаскивает и развинчивает. Люди стояли поодаль. Никто не подходил к вышке. Павлика тоже попросили отодвинуться — на всякий случай…

Вот выдернуто последнее звено. Бурлящая темная жидкость показалась в отверстии обсадной трубы. В тот же миг броневой колпак навалился на него и задавил поток нефти своей тяжестью. Впрочем, не только весом: металлические руки плотно прижимали колпак к отверстию, проделанному в земле, в то время как другие, более тонкие и подвижные, но тоже механические руки набрасывали тяжелые скобы и завинчивали массивные болты.

Только теперь, после того как автоматы закончили свое дело, люди подошли к скважине. Человек с седыми развевающимися волосами, в серой спецовке, держал в руках мензурку и, словно это было вино, широким жестом поднес сок земли к своему лицу. Он смотрел на маслянистую жидкость и вдыхал ее запах. Затем мензурка пошла по рукам. Один из гостей вылил несколько капель себе на ладонь, растер и поднес к носу.

У самой скважины, с измазанными нефтью пальцами, положенными на рукоятку крана, стоял буровой мастер и, улыбаясь, как виночерпий, наливал драгоценную жидкость в стеклянные мензурки. Среди собравшихся прошелестело слово: «анализ».

— Что там анализ! — говорил басом высокий человек с моложавым лицом и морщинистой шеей, тот, что растирал нефть на ладони и нюхал ее. — Анализ, конечно, покажет все в точности. Но можете мне поверить, — я в этом деле кое–что понимаю, — нефть добрая. Уж я этой нефти на своем веку…

Павлик стоял как оцепенелый. Загадка поющих песков раскрывалась в таком ослепительном великолепии, что хотелось зажмурить глаза и ущипнуть себя за руку. Солнце сверкало на небе, в глазах резало от изобилия света, где–то играл оркестр, или это оттого, что несколько человек, увлеченные происходящим и чтобы лучше видеть, забрались на песчаный вал, вновь запели свою песню не выдержавшие молчания пески.

Кто–то потянул Павлика за рукав.

Это был дядя Прохор. Вместе с Галей он приехал только сейчас, опоздав к началу торжества. Но по тому, как улыбался он своей широкой улыбкой и сияла Галя, видно было, что оба успели увидеть все.

Некоторое время они молча смотрели на запертый нефтяной фонтан, потом друг на друга, и их глаза выдавали то, что им трудно было бы выразить словами.

Затем Прохор Иванович нарушил молчание.

— Ну, вот и свиделись, — сказал он и снова замолчал. — Теперь, — добавил он после паузы, — не скоро уж встретимся. Ты, — обратился он к Павлику, — когда уезжаешь?

— Послезавтра.

— Ну, а Галя на три дня позже.

— Мы на будущий год, может быть, опять сюда приедем, — сказала Галя.

— Да меня–то не будет, — тихо сказал дядя Прохор: — я ведь теперь по дорожной части. Вместе с Сергеем Петровичем, изобретателем. Я уж и письмо домой послал. Думаем с Сергеем Петровичем машину приспособить, чтобы не только по пескам, а в любой местности дорогу прокладывала.

— Ведь дороги нужны везде, — добавил Прохор Иванович убежденно и горячо, видимо высказывая затаенную свою мысль: — и в наших, к примеру, местах, на Тамбовщине, и в других краях. Колхозы сейчас крупные, автомобилей у всех много и грузовых и легковых, опять же МТС и совхозы, про райцентры я уж и не говорю, — везде требуются дороги. Если хочешь знать, — Прохор Иванович взял Павлика за отворот пиджака и притянул к себе, — если хочешь знать, — прошептал он, словно доверяя только ему свою идею, — вся область должна быть покрыта дорогами, а все области связаны друг с другом — понял? При такой–то технике да за это не взяться!.. Только грунт везде разный, — продолжал он уже более спокойно, — так что машину приспосабливать нужно. Здесь песок как щеткой счищают — черпаками да дутьем, а там ножи в ход пустить придется. Да не силой только, вот как бульдозер работает, а фрезами, — ее, дорогу–то, как на станке обтачивать будем. Понял? — повторил он любимое свое словечко.

— Понял, — сказал Павлик. — Я, дядя Прохор, многое тут понял. Мне теперь кажется, это совсем давно было, когда мы в песках заблудились…

Они снова помолчали.

— Тебя профессор Ястребов ищет, — сообщил Прохор Иванович.

— Я давно его жду.

— С нами приехал. Да вот он!

Ястребов был все так же спокоен и даже как бы задумчив, но темные его глаза горели внутренним блеском.

— Ну, будете и дальше работать над поющими песками? — спросил он без всяких предисловий, беря студента под руку. — Или вы считаете ваше участие в решении этой задачи законченным?

Работать над поющими песками? Под руководством Петра Леонидовича? Хочет ли он?!

Крепкое пожатие передало без слов чувства юноши.

— Вот и отлично, — сказал профессор. — Ведь раскрыт секрет только одного типа поющих песков. Кто может сказать, что откроется науке, когда будут изучены другие. Всякие аномалии в природе требуют повышенного, пристального внимания. Запомните это, юноша. Они уже не раз приводили к серьезным открытиям… А вы как смотрите на ваше будущее? — обернулся он к Гале.

— Я? — смутилась девушка. — Я ничего…

— Как ничего?

Ястребов уже смеялся.

— Учиться буду… — совсем сконфузилась Галя.

Павлик знал, что Галя, гак же как и он, мечтает стать человеком науки, исследователем, открывателем нового. Ею были очень довольны в биоотряде, — об этом ему сообщил Прохор Иванович еще при прошлом их свидании. Поэтому сейчас он с удивлением смотрел на девушку, которая растерялась при таком простом вопросе. Затем по необъяснимой ассоциации идей он подумал, что ему, Павлу Колосову, пожалуй, не хватает еще настоящей скромности, — не той ложной скромности, которую напускают некоторые из приличия, а той скромности, о существовании которой ее обладатели даже и не подозревают. В Гале вот было нечто настоящее, заслуживающее действительного уважения…

Но чувство радости тут же пересилило у него все размышления. «Э–э!.. — подумал он не без свойственного ему и оставшегося еще легкомыслия. — Со всеми недостатками сразу не справишься! Буду постепенно…» И ему снова сделалось весело.

— Пойдем послушаем, — сказал он, — начинается митинг.

И друзья, обнявшись, зашагали к людям, тесно сгрудившимся вокруг вышки. Ястребов, посмеиваясь, шел за ними.

Высокий человек с седыми волосами говорил о дерзости и пытливости, присущих советским людям, о их настойчивости и упорстве, о других качествах, воспитываемых в них партией, всей нашей жизнью.

И Павлик не думал уже в этот миг о себе, о капельке своих усилий, вложенных в это открытие, что праздновалось сейчас здесь, в пустыне, под ослепительным солнцем, сиявшим с синего неба. Он думал о том, какая прекрасная уже сейчас и обещающая еще больше впереди ему и его сверстникам, всем советским людям, великолепная эта жизнь, наша советская жизнь.

— Ты что? — спросила Галя.

— Нет, так просто, — ответил Павлик, скрывая влажный блеск глаз: — светло очень.

* * *

Моторы самолета ревели и, разрывая горячий воздух пустыни, несли Павлика к небу.

Вот промелькнуло, повернувшись, как часовая стрелка, овальное озеро в пустыне, пронеслись белые здания городка, расцветшего, как хризантема, в зелени садов, прошли по горизонту караваном здания комбината, потянулись пески…

Но пески не дикие, нетронутые, тысячи лет одиноко лежащие в пустыне. Знакомые, обжитые, осваиваемые пески!

Как иглы, воткнутые в песчаное тело, возникали тут и там буровые вышки. Прямая полоса легла сквозь холмы и гряды песка — шоссе, от него отходили ответвления.

В стороне виднелось поле с гигантскими подсолнечниками. Все они повернули свои серебристые головы вслед самолету, словно провожая Павлика, летевшего навстречу солнцу.

А еще дальше сверкало озеро, наполненное солнечными лучами, исполинское зеркало, сооруженное в пустыне. Павлик подумал, что «зайчик» от него, вероятно, заметен даже с Луны.

Мачты электропередач несли на своих плечах провода, по которым бежал ток от мощных гелиостанций.

И вдруг показалось как бы зеленое облако низко над землей. Самолет подлетал к зеленой зоне — обжитым районам пустыни. И здесь за время отсутствия Павлика произошли тысячи мелких изменений — каждый год и каждый день раздвигались границы оазисов.

Сверху были видны посаженные рядами и вразброс деревья, арбузные бахчи, молодые виноградники, огромные хлопковые поля, сады с проблескивающей сквозь ветви серебристой паутинкой воды, новые леса, еще низкорослые, но на такой огромной территории, что конца ее нельзя было различить с летящего самолета. Впрочем, их и сажали, или, вернее, сеяли, тоже с самолета.

Легкий звон стоял в ушах юноши. Может быть, это неистовый свист винтов доходил сквозь стенки кабины, но Павлику казалось, что это поют, звенят пески пустыни…

Оглавление

.

ПЕРВЫЕ ОТКРЫТИЯ

ЗАГАДОЧНЫЙ БАРХАН

ВСЛЕД ЗА БУЛЬДУРУКОМ

ПРИКЛЮЧЕНИЯ В ПУСТЫНЕ

БУДНИ ОТРЯДА

НЕОБЫКНОВЕННАЯ ДОРОГА

ПОРАЖЕНИЯ И НЕУДАЧИ

ПРОФЕССОР ЯСТРЕБОВ

ТАЙНА БАРХАНА № 1

ПОЮЩИЕ ПЕСКИ

Реклама на сайте