«Поезд»

Данихновой Яне

Примерно так мы и познакомились:)

ДО

1.

Я познакомился с девушкой через интернет и влюбился.

Конечно, это звучит глупо. Все мои друзья хохотали, когда я им рассказывал о Саше. Они не верили. Они говорили мне: Юрка, ты что? Как можно полюбить девушку, которую ни разу в жизни не видел? Черт подери, она даже не прислала тебе фотографию!

Я им сказал, что сам попросил Сашу не присылать фото. Еще сказал, что хочу увидеть ее лицо первый раз не на глянцевой бумажке, а в реале.

Друзья продолжали смеяться и хлестать пиво. Весельчак Джоки спросил, не хочу ли я влюбиться в него, а Костян пообещал подарить свой детский фотоальбом. Мол, там есть кадры, где он в подгузниках и с соской во рту — очень эротично.

Я молча хлебал из своей кружки и старался не смотреть друзьям в глаза.

Пиво было темным, холодным, очень вкусным. В кабаке пахло летом: заводской пылью вперемешку с цветущей липой. Еще пахло дешевым табаком и потом. Джоки, Костян и я работаем на стройке, в западном районе Старого Ростова. Трудновато благоухать после двенадцатичасового рабочего дня. Особенно по такой жаре.

Я допил пиво, подозвал официантку и попросил:

— Лера, нам еще три пива. Одно темное и два светлых.

Лера устало улыбнулась и стала наполнять кружки.

Вечером в забегаловке народу всегда полно: в основном такие же строители, как мы, а еще сюда заходят парни из «службы зачистки». Народ шумит, смеется, мегалитрами поглощает водку и пиво.

Джоки сказал:

— Может, лучше влюбишься в Лерку? Посмотри, какая приятная девчонка! Подумаешь, ей под сорок уже. Зато она на тебя глаз положила давным-давно. Если начнете встречаться, будет нам бесплатно наливать каждый вечер.

А Костян хлопнул меня по плечу и крикнул:

— Твою мать, Юрик, я ведь говорил, что эти походы в Интернет-клуб до добра не доведут!

Они смеялись, а в приоткрытую дверь забегаловки проникали аромат летних трав и вонь низкооктанового бензина. В открытые окна виднелись корявые деревца Центрального Парка и черные тени кривых многоэтажек. А еще серо-голубая пелена вместо неба — купол из бронированного стекла, покрытый толстым слоем пыли.

Весь мир за окном — будто в тумане.

Лера принесла пиво, и я сказал:

— Хочу с ней встретиться.

Друзья подняли кружки. Джоки подмигнул мне и произнес торжественно, словно это был тост:

— Удачи, Юрий!

Потом он спросил:

— Куда ты ее поведешь? В парк? Или сразу к нам в вагончик?

Я ответил:

— Саша живет в Новороманове. Поеду к ней.

Джоки поперхнулся, закашлялся, а Костян отодвинул кружку в сторону и посмотрел на меня. У Костика страшный взгляд — вместо левого глаза у него протез кроваво-красного цвета, а правая щека изрезана глубокими шрамами. Шрамы напоминают четыре параллельные дороги, которые ведут к протезу.

Можно подумать, что на Костю напал в темной подворотне Зорро, вооруженный своей верной шпагой.

Костик похлопал Джоки по спине и сказал:

— Ты что, рехнулся, Юрик?

Я покачал головой:

— Сяду в поезд и поеду к ней.

Все тот же людской гул, все то же позвякивание пивных кружек. Все тот же сквознячок, все те же люди. Ничего не изменилось после этих слов, разве что теперь я понял — действительно поеду. Во что бы то ни стало. Буду вкалывать по двадцать часов в сутки, стану разгружать бетон и таскать кирпичи тоннами, пойду добровольцем в «отряды зачистки», если понадобится, но все равно заработаю на билет.

Джоки откашлялся и полез в карман за зажигалкой. У Джоки замечательная зажигалка: серебряная, на одном боку стильное изображение трехглавого орла, на другом нацарапана обнаженная девчонка в обнимку с огромной толстой змеей. Зажигалка досталась Джоки в наследство от отца, который всю свою жизнь проработал на стройке.

Костик пробормотал:

— Юрка, ты подумай. Это идиотизм.

Джоки прикурил и сказал:

— Не верю, что все так серьезно. Ты и за три года не заработаешь на билет на монорельс!

Я ответил, прихлебывая холодное пиво, прислушиваясь к собственным ощущениям:

— Поеду на обычном поезде. В плацкарте. Недельку-другую повкалываю и порядок.

Сердце заныло, совсем чуть-чуть, издалека, намекая, мол, приятель, а может все-таки не надо? Ты — обычный человек, со своими мелкими радостями, желаниями, мечтами, у тебя есть свой дом, свой город, свои друзья. У тебя есть то, чего нет у многих. Конечно, ты притворяешься, что ненавидишь свою жизнь, но признай: ты уже привык жить именно так . Будет очень сложно перестроиться. Будет очень сложнобез купола над головой.

Но я так хотел увидеть Сашу.

Плевать на сомнения, лишь бы встретиться с ней.

А еще меня звала дорога: аромат летних трав и настоящее голубое небо, а не эта идиотская серая муть за окном.

Но это издалека, Саша — главнее.

Джоки заорал, размахивая перед лицом рукой, в которой была зажата серебряная зажигалка:

— Да что может быть такого в девчонке, ради чего можно стать самоубийцей?

— Ты ее даже не видел! — закричал Костян, и его глаз-протез стал из красного бордовым. А раны-дороги, кажется, запульсировали.

Официантка Лера неодобрительно посмотрела на нас, один из «чистильщиков» потянулся к кобуре на поясе. У ребят нервная работа: проклятые ночные твари все чаще прорывают оборону города, народа все время не хватает.

Я сказал друзьям:

— Один черт, поеду. Даже не пытайтесь отговорить.

И тогда Джоки выронил любимую зажигалку и кинулся на меня с кулаками. Но он не успел ударить ни разу: здоровяк Костя обхватил Джоки обеими руками. Так они и застыли, сцепившись. Словно статуя из бетона: Джоки и Костя.

Мои друзья.

Я допил свое пиво в один глоток, кинул на деревянный прилавок сотенную бумажку. Купюра опустилась в лужицу разлитой водки.

Джоки закричал:

— Идиот, ты что творишь? Придурок, мать твою!

Костя молчал, только его глаз, тот, что словно наполненный кровью, следил за мной. Будто взгляд может что-то изменить.

Лерка принесла сдачу, я сгреб никелированные монетки с прилавка, развернулся и ушел.

Джоки орал мне вслед:

— Падла! Дебил! Стой, я тебе рыло начищу!

Потом он, кажется, заплакал.

Весельчак Джоки был моим лучшим другом.

Как, оказывается, легко терять лучших друзей.

2.

Мне нравятся синие летние сумерки, когда нет полуденной жары, когда из шашлычной через дорогу ветерок приносит запах свежего мяса, когда, в конце концов, у меня не болит голова. Летним вечером ее не держит в тисках паскуднейшая боль, от которой не помогают никакие таблетки.

Вечером прохладно и можно забыть о стройке, о вечно ноющих мускулах, о злом огненном кругляше, который, если смотреть сквозь купол, больше похож на грязно-оранжевый бильярдный шар. Эх, как иногда хочется взять в руки гигантский кий и одним ударом послать мерзкий шарик куда подальше!

Вечером можно пойти с друзьями пить пиво. А еще можно взять пару сотен и на всю ночь завалиться в интернет-кафе Толика Яникяна.

Помню, когда только начал ходить в это кафе, на меня поглядывали искоса. Контингент здесь был совсем другой, и парня в пыльном спортивном костюме поначалу принимали холодно. Ну не ходят разнорабочие в подобные заведения!

Было тяжело.

Но я человек настырный.

Со временем научился пользоваться компьютером, освоил клавиатуру, стал общаться в чатах, завел себе друзей из всех уголков Федерации. Я не ограничивал себя бессмысленной болтовней — интересовался новостями со всего мира, скачивал и читал интересные книги, статьи, труды ученых. Тратил последние деньги, но вновь и вновь возвращался сюда, в сеть, что продолжала объединять раскиданные по всему миру города.

А потом встретил в чате Сашу, одинокую девушку из Новороманова.

Го рода в двух сутках езды на поезде…

Вечером прохладно.

Стоило вернуться в бар к друзьям и пиву. Или завалиться в кафе.

В бар возвращаться не хотелось. В Интернет-кафе тоже — общение с Сашей подарит ложную иллюзию близости. Я мог передумать и не поехать в Новороманов.

Поэтому я просто сел на скамейку в самом темном уголке парка и достал из кармана пачку «Донского табака». Выудил спрятанную среди сигарет пластиковую зажигалку. Руки дрожали — денек выдался еще тот — получилось прикурить только с пятой или шестой попытки.

Казалось, даже легкие огрубели — я совсем не чувствовал вкус табака. Просто вдыхал дым, выпускал его через ноздри и ничего не ощущал. Ни вкуса, ни тепла. Нервы звенели гитарной струной, и сигарета совсем не успокаивала. Я достал из пачки еще одну папироску, прикурил от бычка. Окурок пульнул в урну. Промахнулся, и бычок притворился красным светлячком, перекатываясь по тропинке в направлении деревьев.

Почти красиво.

Где— то неподалеку подростки наяривали на гитарах, пели что-то неразборчиво-молодецкое, залихватское.

Я смотрел сквозь кроны низких лип на небо. Небо, которое становилось синим. Небо, на котором появлялись звезды — я видел их, даже сквозь пыльный купол.

Играла гитара, кричали «чистильщики» у южной стены, потом вдруг включилась сирена. Подростки обрадованно заорали, стараясь заглушить пронзительный визг. У них это плохо получалось, но ребятня старалась. Какие еще развлечения у современной молодежи?

Я курил очередную сигарету, вглядывался во тьму парка, пытаясь по крикам понять, в каком месте упыри прорвали купол. Вроде у тупика Герцена. Скорее всего, твари проникли в город через канализацию.

Потом сирена перестала визжать, вместе с ней замолкли и подростки. Снова принялись бренчать на гитаре, а я подумал, что в грядущей поездке мне понадобится оружие. Какой-нибудь автоматический пистолет и три-четыре обоймы к нему.

Еще подумал, что быть пассажиром обычного поезда в наше время — это почти гарантированное самоубийство.

По крайней мере, если верить слухам.

ДЕНЬ ПЕРВЫЙ

1.

Старик представился киборгом.

Протянул мне сухую морщинистую руку и сказал:

— Человеческая плоть слаба.

Я осторожно пожал маленькую ладошку и представился:

— Юрий.

Старикан весело улыбнулся. Он больше всего напоминал вовсе не киборга, а миниатюрного Деда Мороза, который зачем-то переоделся в черный деловой костюм. А еще нацепил квадратные солнцезащитные очки.

Дедок то и дело поглаживал пышную седую бороду, поправлял дырявую фетровую шляпу и приговаривал:

— Киборги — будущее человечества. Вы знаете, молодой человек, что в современном мире человеку без вживленных в организм микросхем попросту не выжить?

Я на всякий случай кивнул. Но в этот момент подошла очередь, я наклонился к окошечку кассы и сказал:

— Девушка, миленькая, не подскажете на когда есть билеты в Новороманов?

Пухленькая кассирша в голубой униформе нахмурила лобик и пробасила:

— А на когда вам надо?

— На ближайший, — растерявшись, произнес я.

— Ближайший отходит сегодня ближе к вечеру, — сказала девушка. — В 15:45. Билетов полно.

Потом она спросила:

— Вам же на обычный поезд билет, не на монорельс, я правильно поняла?

Безразличный взгляд скользнул по моему старому спортивному костюму. Ты правильно поняла, девочка, на монорельс я за всю жизнь не насобираю.

Она достала откуда-то из-под стойки огромную сдобную булку, откусила кусок и сказала:

— Билет стоит двенадцать тысяч рублей.

Я немножко растерялся — просто не ожидал, что уеду так быстро. Но отступать не хотелось, поэтому пришлось лезть в брюки за кошельком. Старичок — Дед Мороз сдавленно захихикал. По радио объявили: «Помните, что каждый пассажир должен подписать стандартный договор… хр… хрр…».

Динамик захрипел и отрубился.

— "Что в случае гибели во время поездки, тело пассажира переходит в собственность железнодорожной корпорации", — закончила за радио кассир. Протянула мне бумажку, ткнула в нужное место пальцем-сарделькой. Я, не глядя, расписался. Потом девушка отложила булку, пересчитала деньги, что я ей протянул, и выдала розовую прямоугольную бумажку с эмблемой корпорации путей сообщения. Автомат Калашникова на фоне овального бело-синего щита… При чем тут поезда?

Старик в фетровой шляпе пробормотал:

— Иногда кажется, что микросхемы в моем теле позволяют читать мысли.

Когда я обернулся, сжимая в потной ладони заветный билет, дед сказал:

— Я так и думал, что вы собираетесь ехать в Новороманов.

Старичок вновь протянул мне руку и представился:

— Ульман. Ваш сосед.

Только сумасшедших стариков не хватало! Я поспешно хлопнул дедка по ладони и зашагал к выходу. Ульман закричал вслед:

— До вечера, молодой человек!

Я выбежал из здания вокзала, чуть не сбил по дороге носильщика с двумя баулами под мышками, протиснулся в ряды «челноков», миновал прилавки, с которых торговали дешевыми хот-догами из мяса модифицированных крыс и голубей, нашел более-менее свободное местечко, прислонился к стене. Сердце билось как бешеное.

Орали люди, шумели поезда, бесновались «чистильщики», цепляясь ко всем без разбору.

…Паспорт где? Где паспорт, а? Чего это у тебя рожа белая такая? Специально выбеливал, сволочь серокожая? А, нежить поганая?…

Иногда хрипело радио, объявляя номера отходящих поездов и изредка напоминая пассажирам, что необходимо быть бдительными. Или что их тела, в случае гибели, переходят в собственность корпорации. Короче говоря, ничего хорошего по радио не передавали.

Конечно же, правила касались только пассажиров поездов, элита, что могла себе позволить путешествовать между городами на монорельсе, не гибла. Монорельсы носились по трубам, отгороженным от внешнего мира стенами из металла и пластика.

Богачей, что ездили в монорельсе, ждало холодное шампанское в фужерах, первоклассное обслуживание, и свежие немодифицированные фрукты в маленьких вазочках. А мне оставалась все та же духота и серое небо над головой.

Всего неделю назад был разговор с Джоки и Костиком, всего неделю они со мной не разговаривают, всего неделю живу без Саши и наших полуночных бесед.

Я заработал за неделю столько, сколько не зарабатывал и за месяц. Сил заходить после работы в интернет-кафе просто не оставалось, поэтому, возвращаясь в свой вагончик, я, не раздеваясь, валился в постель.

Мне совсем не снились сны, а поездка к Саше превратилась в навязчивую идею.

В конце недели хозяин выдал зарплату, премиальные и отпускные — вполне достаточно на билет, и я отправился на вокзал. Но, черт возьми, совсем не ожидал, что сегодня же и уеду!

Впрочем, чего зря беспокоиться? Откладывать дальше не стоит — кто знает, дождется ли меня Саша. Я ведь даже не сказал ей, что еду. Испугался, что станет отговаривать.

Хотите заглянуть мне в душу? Хорошо: я испугался, что не смогу отказаться.

Теперь у меня есть билет — осталось только заглянуть в оружейный магазинчик Лютера и купить себе подходящий ствол.

2.

Лютер почесал козлиную бородку, зевнул и затараторил:

— Привет, Юрчик. Ну, как дела, как друганы, все вкалываете на стройке, ага? В смысле, угу? Не надоело? Дело-то бесполезное — все время латать дыры в стенах. Вампиры не успокоятся, никогда не успокоятся, знаешь ли!

— А мы будем продолжать латать дыры, — перебил я Лютера. — Впрочем, я пришел не за этим. Мне нужно оружие.

Торговец энергично закивал, отчего затряслась дряхлая деревянная стойка и вместе с ней клетки с волнистыми попугайчиками. Птицы возмущенно загалдели, зачирикали, запищали что-то на своем наречьи.

Лютер вполне официально заведовал зоомагазином. А еще когда-то мы жили с ним в одном детском доме, на окраине города. Лютера пару раз чуть не выперли из детдома, потому что парнишка был серьезно болен клептоманией — воровал все подряд: газеты, шариковые ручки, мелочь, консервы, даже пластиковую посуду.

Сейчас Лютер напоминал вовсе не вора, а скорее старика Хоттабыча из старой детской сказки: бородка, крючковатый нос, смуглая кожа, какой-то нелепый полосатый (черная полоса — жирное пятно — белая полоса) халат. Не хватало чалмы и морщин на лице.

— И это знаю, — ухмыльнулся Лютер. — Как же, наслышан. В Новороманов собрался? На поезде, так ведь? Эх, приятель, ну-ну. В смысле, вах-вах. В таком походе тебе понадобится все самое лучшее. Ага? В смысле, угу?

— Угу, — буркнул я. — Только у меня наличными всего пятнадцать штук осталось. Дашь скидку по старой дружбе?

— Нормалек, — подмигнул Лютер и поманил пальцем. — Шагай за мной, дружище.

Я переступил через деревянную клетку с якобы почтовыми голубями, перепрыгнул трехлитровую банку с белыми мышами, левой ногой чуть не наступил в рассыпанный по всему полу кошачий корм, выругался, поскользнувшись на.птичьем помете.

Лютер захихикал.

Потом он подвел меня к неприметной дверце в самом темном углу магазина, открыл ее длиннющим ключом из огромной связки и прошмыгнул в соседнюю комнатенку.

Сейчас торговец напоминал гигантскую крысу, хитрую и въедливую.

Я последовал за ним.

Лютер зажег лампочку под потолком, развел руки в стороны и воскликнул:

— Ну, ты видишь? Видишь, я спрашиваю? А? Ну говори, не томи, ага?

Конечно, я видел. Оружием были увешаны стены, а коробками с патронами был завален весь пол. Под потолком, закрепленный стальным тросом, висел пулемет «Максим». Лютер стоял посреди этого импровизированного оружейного рая и хмурился. Потом он сказал, почесывая прыщ на носу:

— Обои надо переклеить. Е-мае, блин, аж стыдно. Никому не расскажешь? Фигня какая-то розовая. Таким обоям место в детском саду. Ага? В смысле, угу?

Я пожал плечами. Кому какое дело до обоев? Мое внимание было приковано к здоровенному плазмогану «P-100», что покоился за стеклянной витриной на противоположной стене. Лютер проследил взгляд.

— Эге! — воскликнул он. — Ты сделал правильный выбор, парниша! И я не вру, пускай свидетелями будут Иешуа, Магомет и царь Тьмы!

Лютер подумал и сказал:

— Хотя, ты знаешь, лучше без него. Без царя Тьмы, я имею ввиду. В смысле, без дьявола, ага?

Я подошел к оружию, коснулся холодного стекла кончиком пальца. А Лютер сказал:

— Заряда в батарее хватит на триста выстрелов. Перезарядка за три секунды, если наловчишься, конечно. Угу? С двухсот метров пробивает любую броню насквозь с сохранением убойной силы. Скорострельность — триста выстрелов в минуту в режиме автоматической стрельбы. Пятьдесят — если стрелять одиночными. Правда, цацка? Просто лапочка какая-то, а не оружие! И не пугайся внушительных размеров — эта игрушка сделана из сверхлегких сплавов. Весит всего лишь полтора килограмма. Ну не прелесть ли? Достал по блату, братишка один привез из Китая. Так, что, правда, клевая вещичка? Юрка, ну скажи! Давай, не стесняйся! Ага?

— Да, — послушно ответил я.

Лютер расплылся в улыбке и сказал, сплевывая на пол:

— Стоит полтора миллиона. Кроме того, где я возьму разрешение, чтоб ты мог носить эту красавицу по городу без опаски? Вот, возьми лучше это. — И он протянул мне пистолет Макарова.

Я уставился на Лютера, торговец в ответ выпучил свои крысиные глазенки на меня и сказал:

— По дешевке отдаю. Как раз за пятнадцать тысяч.

У меня непроизвольно сжались кулаки, а Лютер улыбнулся как ни в чем ни бывало и сказал:

— По старой дружбе подкину к нему патронов… немножко.

Потом он сказал:

— Кулачишки разожми-то, ага? Тебя держит под прицелом система автоматического наведения. Разнесет в клочья, если решит, что что-то угрожает моей жизни.

3.

Потом был вечер, угрюмые солдаты, проверяющие багаж и хмурые машинисты с короткими автоматами в руках. Машинисты толпились у новенького бронированного электровоза, а нам, пассажирам, достались помятые зеленые вагоны, половина стекол в которых отсутствовала. Вместо них оконные проемы забили кусками фанеры.

Дюжий офицер в темно-синей форме стоял в самом конце перрона и кричал:

— Патроны сдайте сержантам «службы зачистки»! Вам их вернут перед отправлением поезда! Повторяю, патроны сдайте…

Вагонов было немного — кроме электровоза, всего семь. Пассажиров тоже не ахти сколько. В основном, мужчины. Грязные, небритые, помятые жизнью мужики.

Неужели и я так выгляжу?

Протопал к вагону номер четыре. Молоденький безусый сержант достал сканер, ткнул им мне почти что в глаз, потом медленно опустил глянцевую трубку к ботинкам. Спросил, лениво почесывая задницу:

— Судя по документам, вы купили пистолет сегодня утром. Умеете пользоваться огнестрельным оружием?

Я кивнул. Поставил свою сумку на перрон, приготовился расстегивать «молнию».

— Вы чего? — спросил мент с любопытством.

— Ваш офицер сказал, что надо сдать патроны.

— Да хрена там сдавать, — ухмыльнулся сержант и кивнул на вагон: — Идите.

Еще он посоветовал вроде как в шутку:

— Из вашей пукалки пристрелите в поезде кого-нибудь с арсеналом помощнее, а потом уже надейтесь на везение.

Внутри вагон производил такое же удручающее впечатление, как и снаружи.

Даже казался хуже.

Потертый мутно-серый пластик, ржавые пятна повсюду, смятые простыни и грязные подушки. В некоторых отсеках не хватало столиков, в других — кто-то с мясом вырвал полки. Стены вагона неизвестные умельцы прошили стальными листами. То тут, то там в металле виднелись вмятины, большие и маленькие. Некоторые с присохшей кровью.

Я нашел свой отсек — пустой и относительно чистый — запихнул сумку на верхнюю полку и протопал в конец вагона. Здесь обнаружился туалет. Маленькое прямоугольное зеркальце под потолком — наверное, чтоб было удобно баскетболистам — ржавая раковина и унитаз веселенького розового цвета в углу. Окошко в сортире кто-то заколотил куском ДВП. Надпись маркером на этом самом куске гласила: «Расстегивая ширинку, будь осторожен. Кто знает, что кинется на тебя из унитаза».

— Мы все еще в городе, поэтому никто не кинется, — сказал я, расстегивая ширинку.

Заметил еще одну надпись, чуть ниже:

«Самоуверенных смоет в унитаз в первую очередь»

Я пожал плечами, сделал свое дело и вернулся в отсек.

Здесь уже располагался давешний киборг Ульман. Все в том же черном костюме и при бабочке.

— Э… — пробормотал я.

— Быть киборгом очень увлекательно, молодой человек, — сказал старичок, устраиваясь на нижней полке. Он открыл свой чемоданчик, обитый дешевым дермантином, и принялся выкладывать на столик продукты. А именно: копченую курицу, завернутую в фольгу, малосольные огурчики, вареные яйца, маленький целлофановый пакетик с солью, пластиковую тарелку, вилку…

Спросил меня:

— Вы не голодны?

Вот, что еще он выложил на стол: пакетики чая, маленькие помидорчики, баночку из-под детского питания, в которой обнаружился сахар, кабачковую икру, модифицированные яблоки неприятного синюшного цвета и два пластиковых стаканчика, ко дну которых прилипли чаинки.

Я залез на верхнюю полку, повернулся к окну и с тоской посмотрел на серое здание вокзала. Чрезвычайнейше хотелось плюнуть на все, выбежать из вагона и вернуться в свой маленький домик. Который, на самом-то деле, тоже вагончик.

Только без чертовых вмятин, покрытых тонкой коркой свернувшейся крови.

Я сказал:

— Нет, спасибо. Дома поел.

Потом стал мечтать: о пиве, о друзьях, которые постепенно забудут обиды и простят, о Саше, которую, наверное, все-таки не стоит видеть и еще о миллионе вещей, которые я должен был сделать там, снаружи.

Ульман продолжил сервировку стола, приговаривая:

— Когда-то я был таким же молодым и наивным, когда-то я думал, что можно прожить без всяких замечательных устройств, что вживляют в организм. Да-да, вы можете не верить, но когда-то я был человеком.

Я засунул руку в карман, вынул пачку сигарет. Чертовски хотелось курить.

— Не возражаете, если закурю? — спросил у дедка.

Ульман молча приоткрыл окно, впуская в наш закуток шум вокзала и запах машинного масла, а потом протянул мне правую руку.

Я с удивлением оглядел морщинистую ладонь: взгляд немедля уцепился за мутное пятнышко татуировки на подушечке указательного пальца.

— Подкину вам огоньку, молодой человек, — подмигнул мне Ульман.

Все еще сомневаясь, я засунул в рот сигарету. Старик поднес к «цигарке» указательный палец. Мелькнула шальная мысль, что палец сейчас загорится. Вместо этого, раздвинув кожу на месте гипотетической татуировки, из пальца выползла полая металлическая трубочка. А вот из нее как раз и вырвался огонек. Вместе с пламенем прыснула кровь, прямо мне в лицо. Несколько капелек попало на сигарету.

Старичок сконфузился, поспешно отдернул руку.

— Замечательная встроенная зажигалка, — пробормотал он, заливая ранку йодом. — Но сосуды уже не те… Чего уж там… Совсем не те… Вот и случаются неприятности…

Я растерянно пыхтел сигареткой, прикуренной от пальца. Хм, а ведь поначалу совсем не поверил старику, думал, крыша у него поехала. Киборг, надо же. Поговаривают, что перед разделением , проводились опыты по вживлению микросхем в человеческое тело. Толпы добровольцев предоставили свои тела науке. Все надеялись на вечную жизнь.

Значит, то были не просто слухи.

— Я еду в Новороманов, чтобы подключить к кровеносной системе имплантат «Новое сердце», — сказал Ульман. — Он спасет мое дряхлое тело.

Старичок присел на полку, вернул пузырек с йодом в чемодан, достал оттуда бинт.

Заматывая палец, он пробормотал:

— Я немножко издержался и на монорельс денег не хватило. Но верю, что мои способности помогут выжить в плацкартном вагоне.

— Поезд — это всего лишь легальный способ самоубийства, «подарочек» от властей Федерации, шанс для бедняков на день вырваться из-под купола.

Мы с Ульманом обернулись.

В проходе стояло существо неопределенного пола, но, скорее всего, все-таки женщина. Высокая, мускулистая девушка в грязных кедах, широких красных брюках-шароварах, белой майке-борцовке и с автоматом Калашникова через плечо.

— Еще у меня был «Узи», но его отобрали при входе, — пожаловалась девушка хриплым мужским голосом. — И все патроны тоже. Сказали, что вернут перед выездом. Ну не козлы ли, а?

Лицо этой недокоммандос больше всего напоминало кусок грубо оттесанного гранита. С такой я бы побоялся встретиться в темной подворотне. Черт подери, я бы побоялся встретиться с ней где угодно!

— Елена, — представилась девушка, закидывая калаш и спортивную сумку на верхнюю полку, напротив моей. Уселась рядом с Ульманом, который поспешно снял шляпу, обнажив редкие сальные волосы. Глазки старичка заблестели, он подбоченился, скорее всего, припомнил времена своего разгульного «до кибернетического» прошлого.

— Юра, — буркнул я.

Лена вытянула из своей сумки чекушку водки и с гордым видом водрузила ее на стол рядом с курицей Ульмана.

Сказала:

— Меня позавчера парень бросил, вот и решила покончить с собой. Правда, банально? А с вами что случилось, ребята?

Старичок ласково улыбнулся культуристке — словно маленькой — и важно проговорил:

— Здесь нет самоубийц, миледи. Кстати, позвольте представиться — профессор кафедры микробиологии Ростовского ГосУниверситета Генрих Ульман.

Лена захохотала и хлопнула ошалевшего старичка по плечу:

— Да уж, рассказывай! Нет самоубийц, как же! Ну-ну.

Плечо Ульмана задымилось, он поспешно вытащил из чемодана полный шприц и вкатил в вену пять кубов ядовито-желтой жидкости.

Лена отдернула руку и принюхалась:

— Пахнет нагретым металлом и еще какой-то машинной дрянью. Ты робот, что ли?

— Киборг, — жеманно проговорил Ульман.

— Ладно, я не расистка, — пожала плечами Лена. — Рюмки у тебя есть, Ульман?

— Конечно, — снисходительно улыбнулся старик, бинтуя левое плечо. Вскоре оно совсем перестало дымиться, и Ульман вынул из чемодана три малюсеньких пластиковых стаканчика.

4.

За первой чекушкой последовала вторая, затем третья, и я даже не заметил, когда к нам в отсек заглянули менты, чтобы вернуть Ленке Узи. Но это было, факт, потому что девушка принялась объяснять, как пользоваться пистолетом-пулеметом, и еще она зачем-то макала дуло Узи в водку.

— Ты солдат? — спросил я, опрокидывая очередной стаканчик.

— Угу, — кивнула Лена, закусывая водку курицей. Галантный старичок тем временем подливал ей очередную порцию. За мной ухаживать он, по всей видимости, не собирался, поэтому приходилось действовать самому.

Ленка сказала, прожевывая мясо:

— Я — лейтенант спецотряда «зачистки». Так что вам повезло, ребятки.

Потом она подмигнула мне и добавила:

— Впрочем, не очень. Все равно погибнем.

Ульман понюхал свой стаканчик, залпом опрокинул его содержимое в рот, крякнул, закусил краюхой ржаного хлеба и сказал:

— Здесь я вам возражу, Елена. Почему вы так решили? Далеко не все погибают в поездах.

— А вы часто ездили в поездах, господин Ульман? — поинтересовалась лейтенант.

— Хм… до этого, только на монорельсах. Но это не значит, что…

— Значит-значит.

— Позвольте…

— Позволяю.

— А…

— Теперь нет.

Лицо деда побагровело, он попытался еще что-то сказать, но Ленка захохотала, обняла старика за плечи и сказала:

— Обожаю вас, господин Ульман. Честно, уже полюбила. Как отца. Будете моим папой, профессор?

В этот момент поезд со скрипом, медленно и лениво, словно старый котяра, тронулся с места, и мы подняли наши «рюмки»:

— В добрый путь!

Стукнулись.

— Дзень! — озвучила Лена.

Проглотив водку, я схватил со столика огурчик, запихнул его в рот и сказал:

— А я еду в Новороманов на свидание. К девушке. Чтоб вы знали.

— К девушке? — У Ленки округлились глаза.

Я кивнул, поднес палец к губам и прошептал:

— Тс-с… только никому не говорите. Я познакомился с ней через интернет. И полюбил.

Мысль, что можно влюбиться через Интернет вдруг показалась страшно нелепой, и я захихикал. Ленка толкнула меня в бок и сказала, вытирая выступившую слезинку:

— Идиот! Ничего смешного! Это так романтично… Придурок…

Ульман с серьезным видом кивнул, поднял рюмку и произнес с придыханием, можно даже сказать интимно:

— За любоф-ф-ф-ф!

Еще он сказал:

— По этому поводу есть прекрасный армянский тост…

Не дожидаясь собственно тоста, мы с Ленкой чокнулись и выпили. Ульман обиделся и замолчал.

Лена сказала:

— Теперь мой долг, чтобы ты выжил до конца поездки, Юрка. Мне не удалось спасти свою любовь, но я помогу твоей. Клянусь. Будешь мне, как брат. Я на полном серьезе говорю.

К горлу подступил комок, и чтобы сдержать проклятые слезы я сказал:

— Ребята, я вас люблю! Давайте еще выпьем!

Но в это момент что-то заскрежетало, и Ульман закричал, затыкая уши:

— Смотрите, смотрите!

Скрипели, естественно городские врата. Все было рассчитано до секунды, и наш поезд проскочил раскрывшиеся створки исполинских ворот почти мгновенно. Они тут же стали закрываться, но мы на это не обратили внимания.

Мы прильнули к грязному окну и смотрели на небо. Ульману не хватило места, и старичок проворно вскарабкался на верхнюю полку, стал наблюдать за пейзажем оттуда.

Небо.

Голубое— голубое, чистое-чистое, как если бы вдруг разом сбылись все мои мечты. Поле —зеленое-зеленое, не испорченное пластиком и металлом, и только ближе к горизонту виднеется труба монорельса, по которой путешествуют локальные боги. Да, элита больше защищена от внешнего мира, зато им не увидеть того великолепия, что открылось нам.

— Здорово! — прошептал я.

Ленка сказала:

— А было бы совсем здорово, если б мы ехали в бронированном электровозе, как машинисты.

Я еще некоторое время любовался на небо, которое не закрывал купол, но потом всем стало скучно, и Ульман предложил:

— А может, еще по водочке?

На том и порешили.

5.

Лучи заходящего солнца прорывались сквозь стекло и слепили глаза. Я зевнул, скривился — во рту, словно в пепельнице. Перегнулся, схватил со столика стаканчик, наполнил его густым томатным соком. Проглотил залпом — как водку накануне.

В голове чуть-чуть прояснилось. Даже появились какие-то мысли.

В соседнем «отсеке» плакала женщина. Я спрыгнул с полки, осторожно перешагнул храпевшую на полу Ленку, достал сигарету, подошел к окну. Закурил, наблюдая за пролетающими мимо однообразными серо-зелеными полями. Это сначала они показались мне сказочными, волшебными лужайками — но было это до того, как мы оприходовали несколько чекушек. Вернее, до того, как я проспался. Теперь все представлялось в сером цвете. Жизнь, эта поездка, вагон…

Все, кроме Саши.

Плач женщины в одном из соседних отсеков.

Я аккуратно затушил сигарету о чугунную урну возле окна, прошелся по коридорчику, с независимым видом насвистывая простенькую мелодию.

Темноволосая толстая женщина лет сорока, облаченная в дорогущий серо-зеленый костюм, сидела в позе лотоса на нижней полке и рыдала. Лицо она прикрыла огромными мозолистыми ладонями, сквозь толстые пальцы выглядывал толстый красный нос. С кончика носа то и дело скатывались слезы.

Рядом замерла девочка лет десяти. Скорее всего, японка. На ней был строгий темный костюм: сине-черная блузка и юбка ей в тон, плюс аккуратно выглаженный белый галстучек и стильные сандалики. Прическа модная, «под мальчика». Лицо симпатичное: тонкий нос, узкие, но выразительные голубые глаза, стройная фигурка. Девочка сидела не шелохнувшись, и мне пришло в голову, что это вовсе не живой человек, а манекен.

Еще я подумал, что по закону детям до четырнадцати лет запрещено ездить на обычных поездах.

— Привет, — сказал я.

У странной парочки, похоже, совсем не было вещей, и складывалось впечатление, что их запихнули в вагон перед самым его отбытием. Неожиданно для самой парочки.

— Что-то случилось? — ляпнул я.

— Мама грустит по папе, — не меняя положения, произнесла девочка. Получилось у нее это серьезно, почти как у взрослой.

Женщина заплакала еще горше, подтянула колени к лицу и уткнулась в них носом. Пухлое тело тряслось в рыданиях.

Она совсем не напоминала мать девочки. Ни по поведению, ни по внешности.

Я спросил:

— Вам помочь?

Девочка не шелохнулась, и мне показалось, что говорит вовсе не она, а кто-то другой. Захотелось заглянуть под полку и проверить, не прячется ли там чревовещатель.

— Нам надо добраться живыми до деревни Костры. Поезд прибудет туда завтра вечером.

Потом она все-таки посмотрела на меня, и в ее голубых глазах я не увидел жизни. Это было страшно. Я помотал головой — блин, никогда ведь не верил в предчувствия. Что произошло сейчас?

— Меня зовут Юки, — сказала девочка. — А маму — Тамара.

— Она действительно твоя мама? — ляпнул я. И поспешно исправился: — Извини… я не то хотел сказать… Меня зовут Юра.

Девочка вежливо улыбнулась:

— Да, она моя мама.

Потом она сказала:

— Будите ваших соседей. Совсем скоро наступит ночь.

В этот момент мама Юки запричитала, зашептала что-то непонятное, упала лицом в подушку — ее плечи тряслись, как у припадочной.

Я попятился к своему отсеку.

— Мама немножко расстроена, — сказала Юки, поглаживая левой рукой спину Тамары.

Красные лучи падали на ее лицо, и вдруг подумалось, что я ни разу в жизни не видел вампиров. Может быть, эта Юки — одна из них.

Потом вспомнил, что до заката вампиры безобиднее маленького пушистого котенка.

— Все будет хорошо, — неуверенно пообещал я и поспешно зашагал к своему отсеку.

6.

Закатное солнце окрашивало поля в дьявольский красный цвет, и Ленка сказала сонно зевающему мне:

— Днем надо было высыпаться, мистер герой.

Она достала с полки свой калаш, зевнула, взъерошила волосы и пробасила:

— Ночью в поезде спать нельзя.

— Он так приятно стучит по рельсам, — ляпнул ни с того, ни с сего я. — Словно колыбельная. Невозможно не заснуть.

— А вот это мы еще посмотрим, — весело улыбнулась Лена.

А я сказал:

— К тому же я проснулся раньше вас. Гулял по вагону. Там через отсек маленькая девочка и ее мама.

Старичок— киборг открыл глаза, резво вскочил на ноги и сказал:

— Может, коньячку? У меня есть тут, в чемоданчике.

Ленка посмотрела в окно, прищурив левый глаз, и спросила:

— Ты уверен? Детям до четырнадцати запрещен проезд в поездах.

Ульман подмигнул мне и сказал, роясь в поисках коньяка:

— Удивлен, что я только-только проснулся и уже такой живчик?

Он достал бутылку «Дербента» и сказал:

— Мы, киборги, все такие.

Я вытащил из сумки свой ПМ, перезарядил его и пробормотал:

— Конечно, я уверен. Ей нет четырнадцати.

Ульману я сказал:

— Нет, спасибо.

А Ленка весело сказала:

— Чур, я дежурю в коридоре.

Сначала мне их поведение казалось странным — никакого страха перед смертью! Но потом я, к своему ужасу, сам стал заряжаться веселой, безбашенной энергией, что переполняла старичка и девушку. Хотелось выскочить из поезда на полном ходу и перестрелять всех вампиров, что кинутся навстречу. И чтоб черная кровь залила зеленые поля.

И чтоб мертвые мозги покрыли толстой пленкой дороги.

Старик— киборг отхлебнул коньяка и протянул бутылку мне:

— Может, все-таки тяпните, молодой человек?

— Ладно, — буркнул я. — Тяпну, так уж и быть.

И тяпнул.

7.

Пули рвали тело нежити: первая отстрелила правую косичку девочки-вампира, вторая пронзила глазное яблоко, третья откусила указательный палец на вытянутой вперед руке, вгрызлась в грудь серокожей девчонки и вылупилась из спины вместе с гейзером вонючей темно-красной крови.

— Вирус что-то делает с телами вампиров, — закричал Ульман, стараясь перекричать автомат Ленки. — Их очень сложно убить! Даже просто остановить сложно!

Радио надрывалось:

«Непредвиденная остановка…» помехи «на путях поваленный ствол…» помехи «черт!» помехи «Через десять минут машинисты расчистят завал»

Девочка, опровергая слова киборга, упала на землю и задрыгала ножками в синих лосинах, купаясь в луже собственной крови. Из-за валуна в нашу сторону полетели пули, загрохотали по стенке вагона, завизжали, отскакивая от стальных листов.

Мы кинулись на пол, при этом у Ульмана вновь задымилось плечо. Старичок усмехнулся и пополз к своей полке.

Я лежал, уткнувшись носом в горячий, грязный пол и смотрел на ПМ в правой руке. Пистолет казался глупой и неуместной игрушкой, а голос машиниста по радио — тонким и изящным издевательством:

«Стоянка — еще пять минут».

— Вампиры не дадут нам уйти, — сказала Ленка.

Пули продолжали стучать по вагону, кто-то орал благим матом совсем недалеко. Стреляли возле головного вагона, там, где машинисты безуспешно пытались убрать поваленное дерево с рельсов. Лена подползла ко мне и прошептала на ухо:

— По счету три.

От нее пахло потом, водкой и дешевым одеколоном. Я спросил:

— Ленка, ты, правда, в «отделе зачистки» служила?

— Раз, — сказала Лена и подмигнула. Глаза у нее были красивыми, выразительными — пожалуй, самая женственная часть в Ленке. Остальное — как у мужика. Как у мужика, который никогда не следит за собой.

Она сказала:

— У этих дохляков? Да они только и умеют, что бегать по канализации и латать бреши, пробитые вампирами.

Я спросил, перезаряжая пистолет:

— Тогда где?

— Два, — сказала Лена и улыбнулась.

Прикрыла глаза, глубоко вздохнула и провела кончиком носа у меня по щеке. Я поспешно отодвинулся назад.

— Я тебя не возбуждаю? — спросила Лена, не открывая глаза.

— Не в этой ситуации… — промямлил я.

И тогда наша боевая подруга сказала:

— Три!

Мы вскочили одновременно. Очередь из АК откинула назад крепкого мужчину-вампира, который хотел оттащить дергающуюся в конвульсиях девчонку в укрытие. Упырь упал возле одинокого фонаря, прямо в круг света. Из дымящихся дыр, которые теперь заменяли ему глаза, валил густой дым.

Я прострелил голову еще одному вампиру — он крайне не вовремя выглянул из-за валуна. Вышло это случайно, но красиво — пуля перемолола зубы и язык твари в однородный фарш, который бурным потоком повалил у вампира изо рта. Вурдалак встал на карачки — его рвало собственными внутренностями. И еще чем-то, что даже отсюда выглядело крайне непрезентабельно.

— Обратная перистальтика, — поведал вернувшийся старичок-киборг. В зубах у него покоилась смятая «прима», а на плече — новая повязка. — Часто наблюдается у вампиров перед смертью. Эту тварь сейчас рвет собственными фекалиями. Принести коньячку?

Ленка со всей дури толкнула Ульмана — он грохнулся на пол — а сама спряталась за стенку. Я последовал ее примеру — новая очередь рассекла воздух рядом с нами, словно стая разъяренных пчел.

Киборг барахтался на полу и бормотал:

— Неэтично. Как неэтично…

Лена на всякий случай прижала тело несчастного старичка к полу ногой и сказала:

— Не рыпайтесь, дедушка. Или не видать вам новых имплантантов.

Ульман затих, перестали стрелять и вампиры.

Потом одна из тварей закричала:

— Дайте нам забрать девочку, и мы перестанем стрелять! Мы отпустим ваш поезд!

Вместе с его словами в вагон врывался звездный свет и запах миндаля. А еще — едва уловимый аромат печеных пирожков.

Интересно, это у меня галлюцинации или в свободное время от распятия крови, упыри пекут пирожки?

«Еще несколько минут и наш поезд двинется…» помехи «Сука! Черт! Черт, черт, че…» помехи «Вась, посмотри, мне правда палец оторвало?…» помехи «Твари!» помехи «Черт! Черт, черт, черт…»

— Эта девочка так важна для них? — спросила Ленка.

— Может, чья-то дочь? — предположил с пола Ульман.

— Вампиры не могут иметь детей, — возразила девушка.

— Я имею ввиду, она была чей-то дочерью, до того, как они стали упырями. Ну, вы меня понимаете…

— Сначала перестаньте стрелять и дайте машинистам оттащить дерево! — закричала Ленка в окно.

Еще она крикнула:

— Поезд тронется, и вы сможете забрать ее!

«Черт, черт, черт!…» помехи «Ублюдки!…» помехи «Мой палец!…» помехи «Черт, черт, черт!…»

В соседнем отсеке снова заплакала Тамара. Странно, мне показалось, что она умерла. Еще в тот момент, когда началась перестрелка.

Что— то зашептала Юки, успокаивая мать.

— Хорошо! — крик с той стороны.

А потом была тишина и звук, который издают ногти, когда царапают асфальт.

Скребут асфальт, липкий от крови.

Через двадцать минут поезд тронулся, оставляя позади заброшенную станцию. А еще серокожую девчонку, пытающуюся выбраться из лужи собственной крови.

8.

Часа в четыре утра в последнем вагоне взорвалась граната и из окон вместе с осколками стекла посыпались тени, охваченные огнем — кто из них был вампиром, а кто человеком невозможно было разглядеть. Огню плевать на расовые различия.

Мы с Ульманом высунулись из окна, наблюдая за пожаром. Похоже, вампиры успели проникнуть в тот вагон. Но теперь им конец. Впрочем, и людям тоже.

Легкий щелчок — и вагон отсоединился от состава, повинуясь сигналу, поданному кем-то из машинистов. Поезд набирал ход, и горящий вагон все больше отставал, освещая равнину, одинокие узловатые деревца, как бы соревнуясь с бледным ликом луны.

Искусственный свет — он всегда ярче. Правда, не такой долговечный.

Вскоре одинокий вагон исчез за поворотом.

— Почти красиво, — пробормотал Ульман. — Если бы не знать, что в том вагоне были живые люди.

Лена не разделяла чувств старика. Она настороженно вглядывалась в соседний тамбур. В руках — верный АК, взгляд — как камень.

— Всего один вагон отделял нас от крайнего, — сказала девушка. — Кто знает, может вампиры пробрались и туда?

Она посмотрела на меня и сказала:

— Проверим, Юрик?

Я пожал плечами: можно и проверить. Главное, наплевать на то, что у меня трясутся коленки. Главное, забыть о противном, тягучем страхе, что поселился в груди. Главное забыть, как сразу после заката мы чуть ли не стали обедом для упырей.

Киборг прошамкал:

— Я с вами.

9.

В первом отсеке соседнего вагона спал пожилой мужчина в мятой серой майке и синих джинсах. Он спал, надвинув на глаза клетчатую кепку и обнимал при этом початую бутылку водки. В отсеке воняло потом, спиртом и корицей. Под ногами что-то захрустело, и я посмотрел на пол. Коридор и лежанка мужчины были усеяны крошками.

— Печенье с корицей, — сказала Лена. — Мама мне тоже такое готовила. Очень вкусное.

Еще она зачем-то сказала:

— Вот только мама уже умерла. Вампиры разодрали ей лицо.

Совершенно не кстати вспомнился мой бывший друг Костик.

Киборг протиснулся между нами, просеменил к мужичку, ткнул его в живот указательным пальцем. Пьяница даже не шелохнулся, лишь захрапел еще громче. На верхней полке я заметил еще четыре пустые бутылки из-под водки. Они перекатывались от одного края лежанки к другому и тихо позвякивали.

— Известный способ, — удовлетворенно кивнул Ульман. — Все знают, что вампиры не переносят алкоголь, и некоторые пассажиры считают, что если всю поездку пить не просыхая, то вурдалаки их не тронут. Но если уж кровососы прорвутся в вагон, они просто вынесут бедолагу наружу и дождутся, когда он протрезвеет. А потом уже примутся ужинать. Вот, что на самом деле полезно в таком деле, так это…

Профессор увлекся, принялся размахивать руками над бренным телом пьяницы, и мы с Леной пошли вперед, настороженно вглядываясь во тьму вагона. В соседнем отсеке никого не было. В следующем на выдвижном столике дымилась беломорина в жестяной пепельнице. И опять никого.

Киборг продолжать что-то рассказывать неизвестно кому, и мы двинулись дальше.

Пусто.

Пусто.

Пу…

С верхней полки свисали ноги в черных джинсах и часть правой руки — до локтя. Ладонь и запястье расположились под столиком, в луже крови. Кто-то изгрыз парню пальцы до кости. Еще на полу, одним концом в лужице, валялась пластиковая трубочка, из таких обычно пьют коктейли. Она была измазана в липкой красной жидкости. Словно кто-то посасывал через трубочку кровь, а потом убежал.

— Коктейль «Кровавая Мэ…» — начала было Лена, но в этот момент на нас сверху упало что-то очень тяжелое — словно мешок с цементом.

Я отлетел в сторону, слегка оглушенный, но все же успел заметить серую тень, что склонилось над телом Ленки. ПМ в руках дернулся будто сам собой — пуля ударила вампира в плечо и отбросила проклятую нежить вперед.

Где он прятался? В соседнем отсеке? Прыгнул, пока мы разглядывали съеденную руку несчастного?

Чертовски быстрый ублюдок.

Тень заворочалась на полу, разбрызгивая во все стороны капельки крови.

Блеснули длинные когти, упырь вытянул вперед левую руку и прохрипел:

— Не стреляйте! Я не собирался вас убивать!

Лена уже оправилась от удара и теперь сидела, прислонившись к перегородке, направив на тварь автомат.

— А этого парня, которому сожрал руку, ты тоже не хотел убивать? — поинтересовалась она.

Вампир прижал ладонь к плечу — меж сухих неживых пальцев сочилась темная кровь. Он сказал:

— Этот ублюдок стрелял в меня. Было не до переговоров.

Потом нежить прошипела, выпуская изо рта облачко праха:

— Я — последователь новой церкви. Предлагаю вам вечную жизнь. Все, что надо…

В коридоре запахло кладбищем, и Лена сказала:

— Нет, спасибо.

Короткая очередь разнесла вампиру голову, обляпав весь коридор бурой, дурно пахнущей жидкостью. Тело, лишившись головы, встало и вяло зашагало по направлению к нам. Я оцепенел от страха, но Ленка не растерялась: поднялась, схватила безголового упыря за шкирку и потащила в тамбур. Вампир вяло сопротивлялся, делал слабые попытки оттолкнуть от себя Ленку, но ничего у него не выходило.

Воняло просто нестерпимо.

В тамбуре распахнулась дверь, и в коридорчик залетел бродяжка-ветерок. Потом вернулась Лена. Она вытирала руки, испачканные серой жижей, прямо о джинсы.

Потом подмигнула мне:

— Хотела ублюдка наружу вытолкнуть, а он за поручни уцепился и держится. Я ему ножом кисти отрезала, дурачок прямо под колеса и свалился.

Лена протянула мне руку, помогая встать, и сказала:

— Ты в тамбур не ходи — там все стены в сером дерьме.

Потом она сказала:

— Давай заберем Ульмана, а заодно и этого алкаша. Оттащим алконавта в наш вагон — авось больше шансов будет, что выживет.

Лена достала из кармана своих необъятных штанов чекушку и сказала:

— Все равно скоро утро. Так что, как только вернемся в вагон — сразу напьемся.

ДЕНЬ ВТОРОЙ

1.

Я проснулся около полудня. Опять с тем же гадостным привкусом во рту и головной болью. Не осталось ни страха, ни адреналина после суматошной ночи. Солнечные лучи проникали в отсек, кидали солнечных зайчиков сквозь пустые бутылки из-под водки, что валялись повсюду. Подо мной храпел вчерашний «алкаш». Внизу, рядом со спящим профессором-киборгом сидела Ленка. Она держалась за голову и покачивалась из стороны в сторону, будто маятник.

После сна лицо у Лены опухло и теперь напоминало не кусок гранита, а продолговатый помидор. С бугорками на месте носа и щек. Она вскочила на ноги, взъерошила жесткие волосы и пробормотала:

— Ненавижу похмелье. Блин…

Я улыбнулся и сказал:

— Честно говоря, думал ты умеешь пить. В смысле, обученный солдат, все-такое… А ты быстро отрубилась…

У меня у самого голова просто раскалывалась, но я старался не подавать виду — пусть думает, что перед ней — алкаш со стажем. Крепкий орешек. Тертый калач.

— Тошнит, — призналась Ленка, почесывая бок. Майка у нее подмышками вспотела, и Лена поморщилась.

— Сходи в туалет, — предложил я.

— Ну и ночка… — пробормотала девушка.

Она принялась стягивать с себя маечку, и я поспешно отвернулся: стал старательно разглядывать пейзаж за окном. Снаружи мелькали обугленные развалины пятиэтажек, заросшие плющом.

— Если я влюблена, это еще не значит, что люблю, — сказала Лена. — Если меня тошнит, это не значит, что пойду блевать. Можешь поворачиваться.

Я послушно обернулся. На Ленке теперь была точно такая же белая маечка, только уже без пятен. Грязную борцовку она небрежно запихнула в сумку.

Старичок— киборг заворочался во сне, забормотал что-то бессвязное, потом засунул указательный палец в рот и стал его тихонько посасывать, словно младенец в ясельках.

Ленка подмигнула мне и сказала:

— Эти чертовы имплантанты до добра не доводят. Видишь, что с Ульманом происходит? Старичок стремительно регрессирует, скоро будет писаться в штанишки и агукать. Будешь ему подгузники менять, Юрка?

— Это возраст, — возразил я. — Деду лет сто, наверное. Просто впадает в маразм

— Фигня, — отмахнулась Ленка. — Все проклятые микросхемы! Надо развивать, накачивать тело, а не запихивать в него всякую дрянь. Вот у тебя мускулы ничего… для мужчины.

Я улыбнулся.

Потом Ленка сказала, с грустью уставившись в окно:

— Сережка обо мне, наверное, и не вспоминает.

— Сережка — это твой парень? — спросил я.

Лена кивнула и вдруг засмеялась, обнажив ровные белоснежные зубы:

— Хочешь, покажу его фотографию?

Не дождавшись ответа, она сняла с верхней полки сумку, порылась в переднем кармане и извлекла смятую глянцевую фотку. Протянула мне.

Парень на фотографии совсем не напоминал идеального парня для Лены. По крайней мере, в моем представлении. Хлюпик ростом не больше метра семидесяти, хитрое, крысиное личико, маленькие темные глазки, субтильное тельце. Папироса в зубах и какие-то нелепые кучеряшки на голове. В руках Сережа держал ополовиненную пластиковую бутылку пива «Жигулевское».

— Ну, как? — с любопытством спросила Ленка.

Я повертел фотку в руках и так, и этак, но не нашелся, что сказать.

— Веришь, что из-за этого заморыша я решила покончить с собой? — поинтересовалась девушка. Голос у нее стал злым, и я снова смолчал.

Ленка выхватила у меня из рук фотокарточку, прижала к сердцу и сказала с ненавистью:

— Давай, говори! Говори, какая у него ублюдочная внешность, что у него обкусаны ногти, что у него на роже написано — хронический алкаш! Не молчи!

Я молчал, уставившись в пол.

Лена закричала, отчего старичок Ульман еще сильнее заворочался на своей полке:

— Ты еще не знаешь, что он заикается! Да, заикается! И что от него несет как от контейнера с мусором, что он моется максимум раз в три месяца! Чего молчишь? Ты ведь не знаешь, какое у него сердце, ты не знаешь, что это был единственный человек, который понимал меня! С которым было приятно просто сидеть на скамеечке в парке и смотреть в ночное небо! Смотреть в небо и мечтать о том, что скоро проклятых вампиров истребят и можно будет глядеть на звезды не через этот идиотский купол!…

Она наклонилась ко мне, схватила двумя пальцами за подбородок, дернула вверх. В ее глазах плясали дьявольские огоньки, мышцы на руке напряглись так сильно, что казалось — еще чуть-чуть и они порвут кожу.

Я схватил Ленку за руку и отвел от подбородка. Прошептал:

— Я не хочу тебе ничего доказывать, Лена. Сам еду, чтоб встретиться с девушкой, о которой не знаю ничего. Ничего, кроме одной вещи: она единственная, кто доверил мне свои сокровенные мечты. Она единственная, кому я рассказал о себе все.

— Это глупо… — пробормотала Ленка, отводя взгляд.

Я кивнул:

— Все кажется глупым, если происходит не с тобой.

Еще я сказал:

— Как я понимаю, нас ждет очередная бессонная ночь? Давай отдохнем.

А Ленка прошептала:

— Блин, ну почему я не влюбилась в тебя?

2.

Примерно в четыре часа дня поезд остановился на очередной станции. В окно виднелись перекошенные деревенские избушки, и я подумал, что здесь захочет выйти только последний идиот.

Ленка удрыхлась на верхней полке, а старичок-киборг пожаловался на барахлящие микросхемы, вытащил из своего чемодана рулон туалетной бумаги и убежал в туалет. Судя по всему — надолго.

В отсеке стало невыносимо душно, я достал сигареты и спрыгнул на пол.

Юки стояла в коридорчике, прижавшись носом к стеклу.

Я подошел к ней. Открыл было рот, чтобы что-то сказать девочке и тут же захлопнул его. С другой стороны окна на Юки таращилась долговязая серокожая девица в выцветшем синем сарафане.

— Это вампир? — спросила Юки, не глядя на меня.

Девица наклонила голову, что-то прошептала.

— Да, — сказал я.

Девица улыбнулась, подошла поближе к вагону, уткнулась носом в стекло с обратной стороны. Очень высокая, ее глаза оказались на уровне любопытных глазенок Юки. Малышка даже не вздрогнула.

— Она опасна? — спросила девочка.

— Днем вампиры неопасны, — ответил я тихо. — Днем они ничего не помнят и не нападают на людей.

Юки прижала ладошку к стеклу, провела ею вверх и вниз. Упыриха повторила движение.

— Почему они ничего не помнят? — спросила девочка.

Я пожал плечами:

— Не знаю. У них что-то происходит с телом, у вампиров. Пока светит солнце, ничего не помнят. Ходят по улицам, улыбаются всем подряд, спрашивают, что происходит…

— По улицам? — спросила девочка.

— Угу… говорят, у них есть свои города.

Я снял окно с защелки, немного приспустил его и закричал:

— Уходи отсюда, слышишь!

Ветерок освежил лицо, запах полыни и еще каких-то трав подействовал на меня, как наркотик. Здорово было бы жить в подобном месте — ни купола, ни изнурительной работы, только свежий деревенский воздух да зеленая травка на сотни километров вокруг.

Вампирша улыбнулась, обнажив острые белоснежные клыки и крикнула:

— Как вас зовут?

Голосок у нее был приятным, звонким, веяло от него чем-то таким же степным, цветущим, летним. Если не смотреть упырихе в лицо, можно было представить, что беседуешь с обычной девчонкой.

— Юра, — ответил я. Положил руку на плечо девочке и сказал:

— А это Юки.

— Я не помню, как зовут меня! — крикнула девушка и провела указательным пальцем по стеклу. — Вы не впустите меня?

Я покачал головой. Боковым зрением уже можно было заметить двух машинистов, которые приближались к вампирше со стороны головного вагона.

— Уходи! — повторил я, но упыриха не послушалась.

Она закричала:

— Ничегошеньки не помню, даже откуда я родом! Пожалуйста, заберите меня отсюда!

Тогда я закрыл окно, взял Юки за руку и потянул за собой. Девочка не сопротивлялась.

Выстрелы прозвучали как вялые хлопки. Будто вдалеке и можно было представить, что их вовсе и не было.

Забыть — это так легко.

3.

Юки уселась на полку рядом с матерью. Тамара уставилась на меня. Выглядела она ужасно — круги под глазами, распухший нос, пластырь на щеке. Шальная пуля? Скорее, упала ночью с кровати.

— Спасибо за то, что вчера спасли нам жизнь, — сказала пожилая женщина, приобнимая Юки.

— Не стоит благодарностей, — пробормотал я, поглаживая правый карман штанов, в котором спрятался до поры до времени ПМ.

— Я — родная сестра Иващенко, — сказала вдруг Тамара.

Я захлопал глазами:

— Сестра Ростовского мэра?

Она кивнула:

— Жена бывшего посла Японии в Федерации. Мистера Ямамото.

Я ничего не сказал.

Потом все-таки спросил, когда пауза стала просто невыносимой:

— Вы дали взятку охране, чтобы они пропустили на поезд девочку?

Юки сидела рядом с матерью и серьезно разглядывала меня — будто именно она придумала план, как проникнуть на про клятый поезд.

Женщина кивнула.

— Но если у вас были деньги…

— …почему мы не сели в монорельс? Так было задумано, Юрий.

Тамара наклонилась ко мне и прошептала:

— Я получила письмо от мужа. Оказывается, он не погиб. Мой муж стал вампиром.

Потом она сказала:

— Сегодня вечером поезд остановится на станции Костры. Он будет стоять там с шести часов вечера до полуночи. Я хочу, чтобы вы проводили нас с Юки в деревню, Юрий. Мне нужен человек, который защитил бы нас в случае чего.

Тамара прошептала:

— Теперь я сомневаюсь, что муж хотел нам добра, когда написал письмо и предложил стать вампирами.

Я переспросил:

— Стоянка с шести вечера до полуночи?

Жена посла кивнула:

— Вы не представляете, Юрий, сколько денег я вложила в эту поездку.

Тамара снова наклонилась ко мне и улыбнулась — больше всего ее улыбка напоминала оскал хищного зверя. Изо рта у женщины несло алкоголем и луком. Тушь растеклась по щекам, превратившись в боевую раскраску племени сиу.

Она прошептала:

— Мне пришлось ограбить братца, а для этого залезть в городскую казну.

Загляните мне в душу: чтобы стать вампиром и превратить в нежить дочь, эта тварь обворовала население моего родного города.

— Почему же вы не наняли роту телохранителей для защиты? — спросил я, отгоняя дурные мысли.

— Дура, — самокритично призналась Тамара. — Поверила мужу, который пропал год назад, распереживалась и кинулась совершать один идиотский поступок за другим.

Потом она сказала:

— Юрий, я хочу нанять вас и ваших друзей. Я очень много вам заплачу. Если мы выживем, вы сможете жить припеваючи до конца дней своих. Вы согласны?

Я пробормотал, наблюдая за солнцем, что двигалось к горизонту:

— Мне надо посоветоваться…

Загляните мне в душу: продам ли я ее за деньги?

Напоследок спросил:

— А нас кто-нибудь встретит?

— В Кострах живет один старичок-следопыт, — кивнула Тамара.

4.

Деду было лет под сто. Но держался он молодцом, крепкий такой старичок. В джинсовых шортах, кожаных сандалиях, светло-серой рубашке, с удочками через плечо. За поясом револьвер. От старика пахло рыбой и тиной.

— Костры, а как же, — сказал старичок, протягивая мне мозолистую, почти черную от загара руку. — Так мы и называемся. А живу там, в деревеньке нашей, один сейчас, бабка моя лет десять как умерла. Грудная жаба. А лекарства откуда взять?

Перрон станции Костры был старый, побитый, весь в грязи и поломанных ветках. Здание станции под стать — заросло сорной травой, левая стена разрушена, повсюду валяются покореженные пластмассовые сиденья и железные ящики камеры хранения.

Ленка весело улыбнулась, поправляя «калаш» — ей происходящее нравилось. Больше шансов погибнуть, как она сказала сама, когда я предложил поработать телохранителями.

Юки и Тамара держались в сторонке. Мать крепко держала девочку за руку. Юки выглядела как всегда спокойной.

— Получил я вашу посылочку, — подмигнул им дедушка. — За папироски спасибо, до ближайшего города шагать дня два, это если идти быстро, без остановок. Куда мне, в такие-то годы? Так что с куревом сложновато. Благодарен я вам, Тамара, ох как благодарен.

Тамара осторожно кивнула ему, прижала к себе Юки.

— А за мужа не беспокойтесь, — сказал старичок. — Хороший он у вас мужик, хоть и вампир. К храмовникам примкнул. Эти людей стараются не обижать.

Мы выстроились гуськом и спустились с бетонной площадки на тропинку посреди высокой травы, зашагали в сторону виднеющихся вдали деревьев. В основном тополей.

— Вы живете не под куполом? — удивилась Ленка.

— Угу, — буркнул дедок, зорко вглядываясь в окрестности.

— А как же вампиры?

— Вурдалак вурдалаку рознь, — ответствовал старичок. — Упыри они ведь неплохие, только голодные вечно и бессмертные. Наши вот, костровские, сдерживаться пытаются, кровь людскую не пить. Организовали движение храмовников или как там… На людей стараются не кидаться без надобности, считают, что вампиризм ихний — это следующая стадия в развитии духовном, человеческом. То бишь думают, что от Бога сие разделение к нам пришло.

— Вампиризм как спасение души? — спросил я.

Старичок кивнул, перепрыгивая звенящий по блестящим голышам ручеек.

— Так они и думают. Однако ж насильно никого спасать не собираются, только с согласия. Кусь в шею — и ага. Но я не согласился, не верится как-то в такое спасение…

— Прелестные ребята, — буркнула Лена. — И что, вас совсем не трогают?

— А чего меня трогать? — пожал худенькими плечами старичок. — Им меня трогать не с руки, я им помогаю. Если кто днем с дуру на рельсы забредет — оттаскиваю. Вампиры, они-то днем как детишки малые.

Солнце светило в спину, превращая наши тени в темных исполинов, в воздухе пахло травами, жужжали мухи. Потом я услышал музыку. И, как оказалось, не я один.

— Это еще что? — спросила Ленка, вглядываясь в заросли.

Старик отмахнулся:

— Да чего там! Иван да Марья озоруют, смотреть нечего.

— Э?…

Дед принялся объяснять:

— Да вампиры это молодые… Иванушка в Кострах жил когда-то, местный был, а Машка на лето к бабке Аксинье приехала. Ну, любовь-морковь, молодо-зелено… Колечко он еще ей, помнится, необычное, золотое, в форме змеи подарил… А тут как раз разделение наступило, они в вампиров и превратились. Да так влюбленные друг в дружку и остались. Причем днем не помнят ничего, но все равно на одно и то же васильковое поле в одно и то же время приходят и… — Старик закашлялся и смущенно добавил: — Того, короче…

Я, наконец, узнал мелодию: Depeche Mode, «Free Love».

— Магнитофончик у них там старый, включают его и… ну, того.

Музыка осталась позади, но мне все-таки показалось, что я увидел среди зелени две серые тени, двигающиеся словно одно целое. Это было настолько дико и непонятно, что даже слова «пускай только смерть разлучит вас», теряли всякий смысл.

Вампиры уже мертвы.

— Так говоришь, упыри у вас в Кострах Богу поклоняются? — спросила Ленка.

— Ну да, — кивнул старичок. — Кроме тех, которые поклоняются Сатане.

Минут через десять мы вышли к деревушке, окруженной со всех сторон деревьями. Впрочем, назвать это поселение деревней можно было с большой натяжкой — всего три домика, большой огород и старый колодец под холмом. Дальше, среди зарослей крапивы виднелись еще дома, но от них мало что осталось — пара обугленных бревен да битая черепица вперемешку с шифером.

Дед провел нас к ближайшему домику, впустил внутрь, сам зашел следом. Закинул удочки в угол, сел на табурет, чтобы отдышаться.

Потом сказал:

— А теперь будем ждать закат.

Юки оправила юбку, присела на соседнюю табуретку и серьезно посмотрела на меня.

Я отвел взгляд.

Загляните мне в душу: я тебя уже продал, девочка.

5.

И был закат.

И все шло, как по маслу, пока пришедшие в дом старика вампиры, не разорвали деда на части. Пока вампиры не стали атаковать друг друга. Пока маленький домик не превратился в скотобойню.

Среди всех выделялся высокорослый упырь в черном плаще с палашом в руках. Он резал храмовников направо и налево и кричал:

— Приди, Сатана! Тебе направляю этих агнцев беспомощных!

Стреляла Ленка. Палил я. Не знаю, кого мы больше застрелили, храмовников или сатанистов. Вампиры орали, черная кровь хлестала во все стороны, шальная очередь сбросила мертвого старичка с табурета, расколошматила иконы на стенах, взорвала кинескоп старинного нецветного телевизора в углу.

Хорошо хоть огнестрельного оружия не было у вампиров. Полегли бы все.

В конце концов, Юки и Тамару окружили вурдалаки в белых тогах и вместе с ними выбрались наружу.

Ленка последовала за храмовниками, отстреливаясь от упырей в черных одеждах. Я прыгнул в окно, спасаясь от палаша главаря сатанистов.

Потом побежал.

В голове звучал только удивленный окрик старика за секунду до того, как в его шею с обеих сторон вцепились молодые вампиры.

— Ваня! Машка, что же вы дела…

Я бежал.

И еще эхом отдавался в мозгу шепот Ваньки, моложавого деревенского Ивана, крепкого русоволосого паренька:

— Храмовники долго пудрили нам мозги…

Его шепот:

— Сатана правит миром…

Я бежал.

Надо было вернуться в поезд до полуночи.

6.

Среди развалин деревни Костры, за зарослями крапивы, меня догнал вурдалак с палашом в правой руке.

Я выстрелил.

Пуля порвала щеку упыря, превратив его улыбку в оскал сумасшедшего клоуна. Но это был последний патрон, и я засунул пистолет в карман. Прижался к стене, еще теплой, согретой жарким летним солнышком.

Тварь надвигалась на меня. Фонарь светил вампиру в спину, и я видел только черный силуэт. Видел только существо из мрака, которое питалось страхом, высасывало из меня жизненную энергию, даже не прикасаясь.

— Сатана олицетворяет потворство, а не воздержание! — прошепелявил упырь, выплевывая зубы вперемешку с тягучей красной слюной.

Было тихо, только завыла где-то вдалеке собака да застрекотали сверчки в густой траве. А еще орали вампиры в домике мертвого старика.

Идиллия. Мечта об идеальном отдыхе. Луна и звезды, не оскверненные грязным куполом. Природа, зеленая травка и свежий воздух.

Пачка купюр в кармане, деньги, что успела всучить мне Тамара перед исчезновением.

А еще вампир, который сделал очередной шаг.

— Сатана олицетворяет месть, а не подставляет после удара другую щеку! — прошептала тварь, расставив руки с длинными когтями в разные стороны. Будто собиралась обнять меня.

— Ты читал сатанинскую библию? — спросил меня вампир. Из разорванного рта у него капала кровь, и упырь периодически слизывал ее.

— Нет, — ответил я.

— Сатана представляет человека всего лишь еще одним животным, — сказал упырь и бросился на меня.

Гром ударил с ясного неба, и я зажмурил глаза. Подумалось, что это и есть смерть. Гром слился воедино с укусом в шею, стал предвестником костлявой старухи с ржавой косой.

Но боли не было, продолжали веселиться сверчки и кузнечики в траве, все также уныло выла дворняга за околицей.

Я открыл глаза.

Вампир— сатанист валялся подо мной животом вниз. В спине у него зияла здоровенная дырка, размером с кулак взрослого человека. Над дыркой вилась мошкара.

Возле фонаря стоял серый человек в белом балахоне, с огромным, вырезанным из дерева, крестом на груди. Человеку на вид было за сорок: абсолютно седой, но глаза живые, задорные. Узкие.

В руках вампир крепко сжимал дробовик.

Вампир— тамплиер. Господин Ямамото.

— Именем отца, Бога нашего, я уничтожил эту тварь, в которой не осталось уже ничего человеческого, — торжественно произнес вурдалак.

Еще он сказал:

— Спасибо, что вернули мне жену и дочь, Юрий. Извините, что так получилось. Безбожники, поклоняющиеся дьяволу, осквернили много молодых душ…

Потом упырь вдруг изменился в лице и заорал:

— А ну вали отсюда, придурок, я еле сдерживаюсь, чтобы не напасть на тебя!

Я попятился вдоль забора, сначала медленно, а потом все быстрее и быстрее.

Потом побежал, то и дело оглядываясь, спотыкаясь о разбросанную под ногами щебенку.

Вампир в белом опустил голову и непрерывно освящал себя крестным знамением.

7.

Стрекотал крупнокалиберный пулемет.

Кварцевые часы на левой руке показывали 23:49.Я бежал по насыпи — всего в пятидесяти метрах от поезда, когда он тронулся.

— Еще рано! — заорал, догоняя свой вагон.

Сзади выли, бесновались вампиры в черных матерчатых плащах, а впереди — слава Господу! — впереди меня ждала Ленка, высунувшаяся из тамбура наполовину.

— Юрка, давай! — закричала она, обстреливая из «калаша» следующих за мной по пятам упырей.

Откуда— то из второго вагона, продолжал строчить пулемет. Я не видел, по кому стреляли, но слышал вой и стоны из темноты. Какой-то вампир орал: «У меня вытек глаз! У меня вытек глаз!»

Потом замолчал.

Я схватился за Ленкину руку, и она помогла запрыгнуть в движущийся вагон.

Вампиры кричали вслед:

— Все равно достанем вас!

Ленка сказала, улыбнувшись:

— Я знала, что ты выживешь.

Она спросила:

— Как там Юки? Они выбрались?

Из— за ее спины выглянул господин Ульман, подмигнул мне и сказал:

— Пока вы отсутствовали, детишки, я прошвырнулся по соседним вагонам и достал бутылочку первоклассного бренди. Хозяин ее уже умер, так что проблем с этим не будет. Вы не против?

Мы улыбались: я, перемазанный с ног до головы, Ленка, с рассеченной щекой, бесстрашный старичок-киборг с бутылкой алкоголя в руках. Мы радовались как дети. Мы (по крайней мере, я — точно) верили, что теперь наверняка выживем.

Ближе к трем часам ночи в вагон пришел окровавленный гонец из второго вагона и попросил помощи. Уже три часа они вели перестрелку с забаррикадировавшимися упырями. Гонец пообещал сколько-то там денег, но Ленка только махнула рукой, мол, не надо. Она подхватила АК, вручила мне «Узи». Сказала напоследок, мечтательно улыбаясь:

— Наверняка погибну… точно-точно, я чувствую это.

Радостная девочка у новогодней елки. Еще немного, и родители разрешат распаковывать подарки…

— Ты выживешь, — прошептал я Ленке вслед. Но она не услышала.

Мы остались с Ульманом допивать бренди. Я рассказал старику-киборгу о деревне Костры и вампирах-храмовниках, которые стараются не пить человеческую кровь, а еще о том, что чувствую, будто предал Юки.

Старичок только поцокал языком, нарезая для закуси копченую колбаску, и изрек:

— Люди неисправимы. Даже вампиры.

Он отхлебнул из бутылки и сказал:

— Да и киборги тоже, если честно.

Дедок зевнул и сказал, выкладывая на стол вареные яйца:

— Поспать бы. Как думаешь, Юрик, может вампиры уже не будут нападать сегодня? Поедим и приляжем?

Я пожал плечами.

Но Ульман не ждал ответа, он продолжал бубнить себе под нос:

— Колбаски еще нарезать… Знаешь, я заметил, что копченая колбаса и коньячок оказывают благотворное влияние на мои старые микросхемы… Вот приеду в Новороманов, поставлю имплантат и тогда не придется есть и пить эту гадость…

Еще он сказал:

— Ненавижу коньяк. Мечтаю дернуть метилового спирта.

Спросил у меня:

— Правда, хорошая мечта, Юрий? Она помогает мне жить…

Упыри догнали поезд около четырех часов утра. Мы только-только прилегли, и вот оно снова: визг, мат, вой!

Вампиры мчались по проселочной дороге параллельно составу и с нечеловеческой ловкостью запрыгивали в разбитые окна.

А мы с Ульманом встречали проклятую нежить огнем.

8.

Очередь из Узи рвала вампиров на части, кромсала гнилую плоть, выбивала из тел нежити фонтаны черной крови. Воняло тухлой рыбой и нагретым металлом. Кажется, я что-то орал, поливая вурдалаков свинцовым дождем. Потом неожиданно закончились патроны и из кучи-малы — гнилого мяса, дряхлых костей и перемолотого фарша — выползла единственная уцелевшая упыриха. Худенькая, миниатюрная, но чудовищно сильная. Тварь лишилась левой ноги и двух пальцев на правой руке. Пули разорвали голубой с вышитыми ромашками сарафанчик, и я видел ее обвисшую серую грудь с черными сосками.

Придерживаясь целой рукой за стенку вагона, вампирша прыгала ко мне на одной ноге и кричала:

— Сволочь! Ублюдок! Тварь! Ты убил Ваньку!

Я заметил золотое кольцо в форме змеи, кусающей себя за хвост, на безымянном пальце упырихи. Где-то в куче мертвого мяса хрипел динамик. Depeche Mode «Free Love».

Та самая вампирша, что занималась любовью с серокожим парнем на васильковом поле.

Там, возле станции Костры.

Иван да Марья.

Те самые вампиры, что убили старичка.

Вот, почему Марья гналась за мной. Похоже, во время кровавой бани в домике, я пристрелил ее парня.

В голове гудело, бесполезный «Узи» я откинул в сторону, левой рукой пытался нащупать что-нибудь на полу. Желательно что-нибудь тяжелое и острое.

Мозг орал: беги, спасайся!

Но ноги отказывались повиноваться.

И в этот момент дорогу вампирше перегородил старичок-киборг.

Окровавленный, весь в синяках, с дымящимся плечом, без своей вечной фетровой шляпы он выглядел комично, но мне было не до смеха.

Ульман галантно поклонился и сказал:

— Миледи, я бы попросил в ближайшее время не трогать моего молодого друга. Он… хм… несколько приболел.

Вампирша остановилась и наклонила вбок голову. Прошептала:

— Уйди с дороги, старик. Я не в том состоянии, чтобы вести с тобой учтивую беседу.

Ульман покачал головой:

— Извините, любезная дама, но я…

Упыриха резко вскинула руку, выпустила когти и вонзила кисть Ульману в живот.

К горлу подкатил кислый комок — я видел, как из спины старичка показался безымянный палец девчонки. Серый, мертвый палец, окольцованный коброй из чистого золота.

На пол закапала кровь, посыпались микросхемы.

Плечо киборга задымилось еще сильнее, но он нашел в себе силы сказать спокойно:

— Как невежливо.

Ульман поднял правую руку, выпустил из указательного пальца металлическую трубочку — зажигалку и сказал удивленной вампирше:

— Поверьте, я делаю это впервые. Бью женщину по лицу.

Он зажег зажигалку и воткнул указательный палец упырихе в лоб.

Потом они вместе повалились на пол.

Я сидел рядом с Ульманом — держал старика за руку. Вампирша валялась рядом, лицо твари превратилось в обуглившуюся маску, и я старался не глядеть на нее.

Старик тяжело дышал, белки глаз покрылись решеткой лопнувших сосудов, сухие губы дрожали, когда он произносил слова:

— Я знаю, зачем правительству нужны поезда… знаю… догадался… они заключили договор с вампирами, и чтобы те поменьше нападали на города, отдают им пассажиров плацкартных… плацкартных поездов…

Я потрогал лоб старичка — он был холодным. Рана на животе выглядела просто ужасно, но кровь уже почти перестала течь. Зато теперь из живота торчали какие-то проводки, микросхемы вперемешку с внутренними органами.

Хотелось плакать, выть с тоски.

Ульман шептал:

— Таким образом, власти убивают двух зайцев сразу: избавляются от асоциальных элементов, которые не хотят работать в городе, и кормят вампиров… да, да, точно! Как я не догадался раньше! Они подкармливают нежить…

Я сказал, поглаживая седые волосы старика:

— У меня не было отца. Вернее был, конечно, но я его не помню. И пока рос в приюте для бездомных, я все время мечтал, что однажды откроется дверь и на пороге появится он — мой папа. Мой добрый папа, у которого меня забрали злые люди…

Старик притих, сфокусировал взгляд на руках и сказал:

— Я умираю, Юрик… А ты рассказываешь про себя…

— Хотите поговорить о вашей смерти? — спросил я.

Ульман некоторое время молчал, а потом сказал:

— Извини… Продолжай. Отвлеки меня… от смерти…

И тогда я сказал:

— Иногда я не спал ночами. Вертелся всю ночь в кровати, но чаще вставал на цыпочках и подходил к окну. Моя спальня находилась на втором этаже, и оттуда я видел двор и главные ворота приюта. В мыслях отец был славным охотником на вампиров — в те времена все мальчишки грезили этой профессией. Я мечтал, что он появится у железных ворот, весь в шрамах, но живой и здоровый, а на поясе у папки будут болтаться снятые скальпы упырей. Что он остановится у ворот, посмотрит вверх и помашет мне рукой. Крикнет: «Юрка, я вернулся!» Но этого, конечно, не происходило.

На лице старика выступили слезы.

Я сказал:

— Меня никто не любил. Никогда. У меня не было семьи. Я так хотел, чтобы вы стали моей семьей. Саша — невестой, Ленка — сестрой. Вы… отцом. Я так хотел, чтобы эти два дня… чтобы все это было не зря. Я имею ввиду, что мы ведь все одинокие… у нас могло получиться…

Ульман крепко сжал мою ладонь.

А потом вздохнул в последний раз.

И умер.

Тихо. Без конвульсий. Словно уснул.

Я прикрыл ему веки и сказал:

— Спокойной ночи, отец.

А через пятнадцать минут вернулась Ленка. Вся в царапинах, перепачканная и дерганая, но весьма довольная собой. Она подошла ко мне сзади и сказала:

— Ты не представляешь, какая заварушка была во втором вагоне. Никто не выжил, только я и еще один паренек. Тот самый, что попросил о помощи. А вампиров положили десятка два, наверное, не меньше. Может, больше.

Потом она заметила тело Ульмана у меня на руках и сказала:

— Черт… бедный старичок…

Я встал на ноги и прошептал:

— Давай приберемся.

До самого утра мы выкидывали наружу тела вурдалаков. Серые тела катились с железнодорожной насыпи и попадали прямиком в тихую речку, вдоль которой несся наш состав.

Когда небо на востоке стало алеть, в вагоне осталось только тело Ульмана.

А еще вечно пьяный мужик из шестого вагона. Он продолжал беззаботно храпеть на моей полке, обнимая пустую бутылку.

9.

Холодный утренний ветер трепал наши волосы, солнце показалось из-за горизонта: красное, злое, но, черт возьми, такое родное светило.

Вдалеке виднелся купол и монорельсовая труба, подходящая к нему с юго-востока.

Новороманов.

Ленка сказала с легким удивлением в голосе:

— Почти приехали. А я до сих пор жива.

Я похлопал ее по плечу и сказал:

— Значит, так надо было. Это судьба.

— Не верю в судьбу, — покачала головой Елена, сняла мою руку с плеча и отошла в сторонку.

А я был настолько счастлив, что даже не сразу уловил странные нотки в ее голосе.

— Юрка… — тихонько позвала моя соседка.

Я оторвался от окна. Несколько раз моргнул — глаза после утреннего света отказывались различать тени в темном коридорчике вагона.

Лена стояла, склонившись над телом старичка-киборга.

В руках она держала мой собственный пистолет. Дулом к себе, уставившись в его бездонный зрачок.

— Сначала я хотела пристрелить себя тихо, — пробормотала Лена, отводя взгляд, — но это страшно. Я имею в виду, страшно, когда никто не видит, как ты уходишь. Страшно уходить самому. Ты меня понимаешь, Юрка?

— Не надо… — прошептал я.

Ленка приставила дуло к переносице и спросила:

— Ты не знаешь, почему самоубийцы обычно стреляются в висок или засовывают ствол в рот?

— Это не выход… — сказал я.

Кинуться к ней?

Попытаться отговорить?

Боже мой, что же это происходит?!

Лена сказала:

— Наверное, я знаю, почему. Просто люди боятся. Боятся посмотреть в глаза смерти. — Она хихикнула. — В глаз смерти.

Моя соседка прошептала, отодвинув дуло от переносицы и уставившись в зрачок пистолета:

— А я не боюсь.

Она сказала:

— Я ничего никогда не боялась. Кроме одной вещи.

Лена прошептала:

— Остаться одной.

И выстрелила.

ПОСЛЕ

Проснулся мужик из шестого вагона. Он сел на полке, удивленно посмотрел на полупустую бутылку из-под водки, что держал в левой руке, аккуратно поставил ее на столик и сказал в пространство:

— Кажется, это не мой вагон.

— Да, — сказал я. — Это не ваш вагон. Мы перетащили вас сюда, чтобы защитить от вампиров.

— Глупости, — отмахнулся алкаш и уставился на меня мутным взглядом. Почесал брюхо и сказал:

— Я уже в третий раз путешествую в Новороманов и обратно, и меня ни разу никто не тронул. Водка отпугивает вурдалаков лучше всякого там ладана.

Я стоял, прислонившись к окну, и смотрел на мужика.

Он безразлично поглядел на останки Ленки и Ульмана у моих ног, зевнул и сказал:

— Далеко до Новороманова?

— Полчаса, не больше, — ответил я.

— Ну, вот видите, — осклабился мужичок.

Потом он похлопал себя по карманам и выудил допотопный сотовый.

— Стоит копейки, — признался мужик, — зато меньше шансов, что сопрут, пока я валяюсь в отключке. Сейчас позвоню Нинке и скажу, что доехал нормально…

— Одолжите сотовый, позвонить, — попросил я вежливо.

— Вот еще! — отмахнулся мужик. — Еще чего не хватало! Свой заведи!

Я поднял с пола ПМ и направил его на мужика.

Тот захлопал огромными рыбьими глазищами и сказал тихо:

— Ты что, мужик? Мы же люди! Люди в людей не стреляют!

У моих ног валялось тело Ленки, и я сказал:

— Еще как стреляют.

Мужик захлопнул рот, опустил сотовый на пол и толкнул ко мне. Телефон легко заскользил по поверхности, обильно смоченной кровью.

Я схватил сотовый, прижал к уху, не сводя с мужика дуло пистолета. Свободной рукой вытащил из кармана блокнотик, куда давным давно записал адрес и номер телефона Саши, моей девушки из интернета.

Блокнотик сразу же открылся на нужной страничке.

Я набрал номер.

Гудок.

Снова гудок.

Упыри они ведь неплохие, только голодные вечно и бессмертные.

Длинный гудок.

Еще гудок.

— Твою мать, Юрик, я ведь говорил, что эти походы в Интернет-клуб до добра не доведут!

Гудок.

Опять гудок.

В случае гибели во время поездки, тело пассажира переходит в собственность железнодорожной корпорации…

Гудок.

Еще гудок.

— Мужик, может, отдашь мне телефон? Все равно никто не берет!

— Заткнись.

— Ты не знаешь, почему самоубийцы обычно стреляются в висок или засовывают ствол в рот?

Гудок.

Гу…

— Алло!

— Привет, Саша, это… это Юра.

— Какой еще Юра? Алло, кто это?

— Юра. Из чата.

— …

— Из Старого Ростова.

— Юрка?

— Ага.

— Юрка, правда, что ли, ты? Ты где сейчас, Юрка?

— В поезде. Скоро приеду. К вам на вокзал.

— К нам на вокзал?

— Да. К тебе, Саш. Ты встретишь меня?

— Юрка, это так необычно… ой, блин, я просто не ожидала! А ты меня не разыгрываешь?

— Нет. Я, правда, еду.

— Ой, даже не знаю, что делать. Надо же одеть что-нибудь поприличнее… Накраситься… Черт, как снег на голову… Но я рада, честно… Вот только… Я должна кое-что сказать тебе, Юрик… Понимаешь…

— Молчи.

— Я… что?

— Ничего не говори. Если ты замужем — молчи. Если ты меня на самом деле не любишь — молчи. Если ты играла со мной все то время в чате — пожалуйста, молчи. Не говори ничего. Не хочу тебя терять хотя бы еще один день. Я ведь немногого прошу, правда? Встреть меня, пожалуйста… одна.

— …

— Пожалуйста, Сашка…

— …

— …

— Хорошо.

Ростов-на-Дону, 20-27 июня 2004 г.

Оглавление

ДО

ДЕНЬ ПЕРВЫЙ

ДЕНЬ ВТОРОЙ

ПОСЛЕ