«Другая проекция»

Елена Горбачевская Другая проекция

…Мне не нужно крыльев, чтобы летать.

Хорошая крыша летает сама

И в самый низ, и в самые верха!

«Агата Кристи», альбом «Опиум»

1

Понедельник… Мне иногда кажется, что в самом названии этого дня есть какая-то обреченность и безысходность. Что может быть хуже понедельника? Только понедельник где-нибудь в конце ноября — начале декабря, когда с затянутого грязной пеленой неба сыплется какая-то гадость, не то снег, не то дождь. Когда под ногами хлюпает и чавкает жидкое месиво, скопившееся на дорогах и тротуарах в невообразимом количестве по причине того, что коммунальные службы города тоже отдыхают в субботу и воскресенье. Когда наглая сырость проникает сквозь самую теплую одежду (даже если оная имеется).

Такие вот философские размышления занимали меня во время творческого процесса стояния на автобусной остановке. На часах было уже 12 минут девятого, а 37-й так и не появлялся. Никто никогда не задумывался над вопросом, что автобусы (а также троллейбусы, трамваи — в общем, весь наземный транспорт) — это те же птицы. Летом, когда тепло и хорошо, снуют себе взад-вперед, а как только приходят холода, пропадают куда-то. Наверное, улетают в теплые края. Хотя бы частично, как те грачи.

Может, какой не перелетный все-таки появится наконец из-за поворота? Я подошла к самому краю тротуара и, вытянув шею, вглядывалась сквозь сумеречную мглу в огоньки предыдущего перекрестка, когда какой-то придурок решил совершить обгон справа. Колеса смачно буксанули в коктейле из песка, соли, снега и воды, который взвился внушительным фонтаном. Успела отскочить. Спасибо, холодный душ я уже сегодня принимала, к тому же предпочитаю делать это без одежды, да и водичку люблю почище.

Четверть девятого. Ситуация становится критической. Интересно, кто сегодня на вахте? Если Миша, то слава Богу, он к Наташке не ровно дышит, так что на правах подруги я могу рассчитывать на некоторое снисхождение, да и вообще парень он не вредный, хоть и мент. Ну а если Усатый, то труба мое дело. Этого никогда ни в чем не убедишь. Поганцу доставляет просто-таки садистское удовольствие включить на всю катушку радио, и, как только диктор объявит радостным голосом, что московское время 8 часов 30 минут, стать стеной в проходе и отбирать у всех пропуска. Жалобы, упрашивания, слезы, сопли производят на него не большее впечатление, чем изложение теории относительности на корову, загородившую ворота. Нет, все-таки большее. Буренке по крайней мере теоретическая физика просто безразлична, этот же просто тащится, когда всякие там «умники» с учеными степенями или, по крайней мере, с высшим образованием, пресмыкаются и ползают на брюхе перед ним, простым советским парнем, сержантом милиции. Бдит, одним словом. Наша служба и опасна и трудна, как говорится.

Если заберет пропуск, народ съест меня с потрохами. В этом месяце уже три опоздания на лабораторию. Еще одно — и премии никому не видать, как своих ушей.

Есть, конечно, старый проверенный способ. Негласной инструкцией для сотрудников института в случае безнадежного опоздания и невозможности безболезненно проникнуть на территорию вожделенного учреждения после 8 часов 30 минут предписываются следующие действия.

1. Ни под каким предлогом не предъявлять вышеназванному менту собственной морды лица, дабы впоследствии не быть уличену в мошенничестве.

2. Отправиться к ближайшему телефону-автомату, соблюдая предписания п.1.

3. Раздобыть 1 монету достоинством 2 копейки либо 2 монеты по 1 копейке. Для этого, при отсутствии указанных средств в собственном кармане, рекомендуются такие способы, как одалживание на неопределенный срок у случайных прохожих, кратковременный сбор милостыни (не следует увлекаться этим процессом на весь рабочий день), обшаривание тротуаров в прилегающих окрестностях. Следует избегать таких методов, как грабеж, разбой, кража и другие уголовно наказуемые деяния.

4. Позвонить в свою (или чужую — это смотря где к Вам лучше относятся) лабораторию. При этом, набирая номер, на одной руке надо держать пальцы крестом, а вторую сложить в виде фиги — на удачу, чтобы к телефону невзначай не подошел шеф.

5. Проникновенным голосом убедить кого-нибудь из коллег раздобыть «проходимцы» (пропуска на временный выход в город) в количестве 2 штук и выйти с оными в условленное раз и навсегда для подобных ситуаций место — за угол корпуса.

6. После чего можно выдохнуть, слегка расслабиться, перекурить с коллегой, вынесшим «проходимцы», предварительно угостив его сигаретой. По прошествии 7 — 10 минут, когда возвращение Вашего спасителя уже не будет вызывать подозрений у монстра на входе, можно спокойно, в порядке очереди с интервалом 3-5 минут, отправляться на свое рабочее место. Вы как раз должны успеть к утреннему чаю.

7. При отсутствии необходимого количества «проходимцев» в Вашей и всех дружественных лабораториях следует направить свои стопы в любую сторону, противоположную родному институту. Здесь Вы уже появитесь только к окончанию обеденного перерыва. Сейчас Вы свободны как ветер — можете без устали пить кофе в ближайшем кафетерии, посмотреть пару детских сеансов в кинотеатре, сходить на лекцию о культурных традициях народа Буркина-Фасо или развлечься каким-либо другим образом, исходя из собственных вкусов и финансовых возможностей. Домой возвращаться не рекомендуется, поскольку это чревато вторичным опозданием (не забывайте: Вам сегодня не везет).

* * *

К сожалению, эта великолепная инструкция, предусмотревшая почти все жизненные коллизии, сегодня меня не спасала. Один «проходимец» был у шефа, что само по себе затрудняло задачу, а второй забрал Петрович — он пошел к врачу, а когда должен вернуться, никому не известно. А полдня проблындаться неизвестно где я не могла себе позволить, нужно закончить доклад к конференции, а у меня при увеличении накачки куда-то девается нулевая мода, да и расходимость пучка оставляет желать лучшего. Так что ничего не поделаешь, надо успевать. 18 минут девятого. Ну! Неужели!!! Наконец-то появилось мое не улетевшее в теплые края счастье под номером 37. Хромоного, перевалившись на правый бок и надсадно рыча от непосильного груза, подполз автобус к остановке. Теперь задача №1 — попасть вовнутрь. Ну, да где наша не пропадала. Бабулечка, подвиньтесь чуть-чуть! Так, рука уже ухватилась за поручень. Теперь подтянуться, кажется, можно упереться ногой в ступеньку. Товарищи! Подвиньтесь еще на 4 копеечки! Фу, дверь закрылась. Едем. 8 часов 20 минут. Есть некоторые отличные от нуля шансы успеть.

У меня за плечами были 5 студенческих лет, совпавших с периодом интенсивного строительства метро. Тогда транспорт ходил самым немыслимым образом и в плане времени, и в плане возможности попасть в нужную точку города, маршруты все время менялись. Постоянными были только долговременное стояние на запруженных светофорах и неизменная набитость салонов. Во время поездок на занятия частенько случалось, что из закрытой двери троллейбуса торчала рука или нога. С чувством глубокого удовлетворения я вспоминаю, что это были именно мои конечности. Зато сейчас, добрым словом поминая комплексное отечественное образование, я с гордостью могу сказать, что не построили еще такое транспортное средство, в которое я не смогла бы влезть.

Кошмар какой-то! Сюда кто-то еще пытается втиснуться. Только бы не выпустить поручень! Как-то Валерка сказал в аналогичной ситуации, что было бы очень интересно, если бы из набитого автобуса вдруг пропали все пассажиры и остался кто-то один. Было бы интересно полюбоваться на его позу.

Так, пора продвигаться к выходу. Вы на следующей выходите? Тогда какого икса ты тут застрял? (Это, разумеется, не вслух). Восемь двадцать семь. Еще вагон времени. На последнем перед моей остановкой светофоре загорается зеленый. Это аналогично команде «На старт!» у бегунов. Подъезжаем к остановке. «Внимание!» Только вот пятую точку задрать вверх как заправский спринтер не могу — толкучка. Открываются двери — «Марш!»

Пулей вылетаю из двери и, разумеется, попадаю ногой в снеговую кашу. Старенький сапог обиженно пропускает внутрь ледяную воду. Плевать. Сейчас главное — успеть. Дистанция — 150 метров с препятствиями. Не хватает только какого-нибудь комментатора, поскольку страсти кипят не меньше, чем на олимпиаде. Любо-дорого посмотреть, как наша Алевтина Федоровна, по призванию самая знойная женщина института, а по профессии кадра из отдела, вся в духах и в мехах, пытается бежать на своих «шпильках» и при этом не делать резких движений, чтобы невзначай «штукатурка» не обсыпалась. Жаль ее, напрасно старается. А кто это там впереди, кругленький такой, так нарезает, подпрыгивая, как баскетбольный мяч? Обгоню, посмотрю. Ба, это ж Михаил Федорович из Наташкиной лаборатории, само воплощение солидности! Не забыть бы ей рассказать, то-то повеселится. Вот и дверь, можно поздравить себя с новым личным рекордом. Так и есть, Усатый на входе. Уже принял боевую стойку. А фиг тебе, успеваю проскочить как раз в тот момент, когда диктор уже раскрывает рот, чтобы сказать про московское время. Уже почти на лестнице меня догоняет его фраза: «Опять, Горбачевская, опаздываете?» Не опять, а снова, подавись ты.

* * *

Как обычно, народ в радостном возбуждении после пережитого стресса потихоньку расползается по лабораториям. Наши все уже, естественно, на месте.

— Общий привет!

— Явление восьмое, те же и Горбачевская, — отзывается Лев Саныч. — Лен, книжку принесла?

— Не казните глупую и бестолковую девушку, вот сегодня прямо с вечера положу в сумку!

— Ого, уже прозвучало слово «сегодня». Это прогресс! Можно подумать, что сегодня будет исключительный вечер, когда ты дома будешь потихонечку вязать носки перед телевизором. Ладно, раздевайся да садись чай пить, — воспитывает меня Зина-корзина, по профессии наша материально безответственная, а по душевным качествам — мама всей лаборатории.

Она, конечно, права. Я последнее время совсем потеряла голову. Взрослая, можно даже сказать зрелая, умудренная жизненным опытом, почти старая женщина, в свои 22 года втрескалась, как пятнадцатилетняя соплявка!

Разумеется, как и всем нормальным людям, мне случалось влюбляться и раньше. И даже голову терять. На денек-другой. Самое большое, на неделю. А потом все становилось на свои места. Либо я понимала, что предмет моих воздыханий видит во мне лишь некое устройство для постельно-прикладного использования и делала ручкой. Либо сей предмет был существом крайне закомплексованным, и в качестве возлюбленной ему нужна была заботливая клуша с соответствующими мозгами, и он сам пропадал с горизонта. Или у воздыхателя, при всех его пламенных чувствах, обнаруживался какой-нибудь вывих в мозгах, как например у Кап Капыча, и даже приходилось прикладывать немалые усилия, чтобы его, воздыхателя этого, отвадить. Либо появлялась еще какая-нибудь причина для прозрения, и спустя максимум неделю мозги вставали на место, хотя роман как таковой мог тянуться ни шатко, ни валко еще некоторое время.

Но сейчас! Где находятся мои мозги, я попросту не знала уже который месяц. Правда, это действительно немудрено, потому что таких, как мое Солнышко, в реальной жизни просто не бывает. Мужчина, рядом с которым любая курица почувствует себя настоящей Женщиной. Теплой волной по душе разлилась мысль, что и сегодня Сережа тоже будет меня ждать возле спорткомплекса, заберет мою неподъемную сумку, с легкостью закинет ее себе на плечо, и мы пойдем… Куда? Не знаю, да и какая разница, лишь бы с ним!

* * *

Знали мы друг друга давно. То есть в лицо знали, все-таки на одном факультете учились. Первый раз я увидела Сережу на субботнике еще на первом курсе.

Нам объявили, что наша группа отправляется на субботник в Раубичи. Пулей домой переодеться, и через час автобус отчаливает. Кто не явится, будет подвергнут остракизму со стороны деканата и комсомольской организации. Естественно, первокурсники, еще не сдавшие первую сессию, всегда были существами послушными и покладистыми. Так что через час все были как штык, облаченные в старые джинсы и замызганные курточки.

С нами ехала еще одна группа, со второго курса. Правда, комсомольские вожаки не рискнули отправлять их домой переодеваться и сняли прямо с занятий. Естественно, что никто из них, «тертых калачей», прошедших две сессии и «Дни физика», не пришел бы обратно. Их чистенькая компания составляла потрясающий контраст нашему обшарпанному обществу.

А далее получилось так, что девочки из нашей группы попали на один и тот же объект с мальчиками со второго курса. Работа была в высшей степени творческая и интеллектуальная — перетаскивать кирпичи, утопая в раскисшей глине чуть ли не по колено. Один из второкурсников был обут в супермодные в то время бордовые полусапожки на небольшом каблучке с острыми носами, окованными металлической пластинкой. Да уж, этот обувной шедевр на фоне бескрайней грязи просто приковывал взгляд! И когда моей подруге Максе понадобилось что-то спросить у обладателя щегольских полусапожек, она, не зная ни имени его, ни фамилии, на всю стройку заорала: «Товарищ в красных ботиночках!» Что, естественно, вызвало приступ гомерического хохота со всех сторон, поставив под угрозу срыва все акцию по переноске кирпичей.

«Товарища в красных ботиночках» я впоследствии регулярно встречала в университетских коридорах. А однажды, во время факультетского культпохода в театр, мы даже сидели рядышком. И ботиночки знаменитые на нем были. Только я так была поглощена болтовней с Наташкой, что просто не обратила не этот факт внимания.

Время шло, сначала он закончил университет, через год — я. И вот в этом году где-то в начале сентября от комитета комсомола родного НИИ меня выдвинули на какую-то комсомольскую то ли конференцию, то ли учебу, потому как я возглавляла спортивный сектор. Меньше всего на свете мне хотелось тащиться на это мероприятие. И вот почему.

Всего за два дня до этого я решила попробовать, что такое батут. На котором всякие акробаты прыгают. Испытать чувство полета, так сказать. Щенячьему восторгу просто не было предела. Я решила сделать сальто. Ощущение — высшее! Повторила попытку, но приземлилась, то есть прибатутилась неудачно, грудной клеткой так об собственные коленки треснулась, что зубы лязгнули. Нет, решила я, сальто — это слишком опасно! Возьму-ка я, да просто упаду на спинку! И упала. Да только не на спинку, а прямо на свою тупую голову. Шейные позвонки хрустнули так, что в другом конце зала услышали. Лежу себе и думаю: сломала я шею или нет? Ручками-ножками подергала — ничего, шевелятся. Значит, спинной мозг фунциклирует. Кое-как с посторонней помощью поднялась, а голова в вертикальном положении не держится. Связки растянулись, вот она и норовит свалиться то вправо, то влево. Как у младенца в возрасте до месяца.

Зато на следующий день растянутые связки встали колом, намертво закрепив бедную голову в каком-то несуразном полуобороте. И больно, и неудобно: чтобы посмотреть в сторону, приходилось оборачиваться всем телом, а волосы привести в порядок было просто невозможно.

И вот таким чучелом, облаченным к тому же не в самый красивый из своих свитеров, я и появилась на этом комсомольском мероприятии. Забилась в уголок, все мне болит, сижу и тихонько страдаю. А тем временем главный председатель всех со всеми знакомит: «Разрешите представить, Сергей, аспирант физического факультета, отвечает за научную работу». Мама дорогая, так это же «товарищ в красных ботиночках»! И сама себе думаю: «Ишь ты, усы отпустил, какой симпатичный стал!» И вдруг сама по себе появляется мысль, которую я вовсе и не думала: «Я выйду за него замуж!» Это что еще за фокусы? Разумеется, я обругала себя последними словами и постаралась отвернуться в другую сторону, что в моем состоянии было крайне сложно осуществить.

А тем временем мне предстояло сделать сообщение о проведении каких-то там комсомольских соревнований. Я с трудом поднялась, вызвав шквал шуточек и замечаний типа: «Сидела бы уже лучше, а то рассыплешься еще!» Только один человек не смеялся — Сергей в красных ботиночках. И даже наоборот. Смотрел на меня с явным восхищением! И это при том, что здесь же присутствовала Макса, которая была красива настолько, что все мужчины, оптом и в розницу, теряли головы в ее присутствии и только пялились на нее с блаженными улыбками идиотов. А этот — на Максу ноль внимания, смотрит на меня своими голубыми глазами и записывается на все соревнования подряд!

К соревнованиям шея моя уже расклинилась, голову я помыла, и вообще вид имела хоть куда. Сергей, разумеется, пришел, только тут же стал говорить, что выступать он не будет, потому что, видите ли, майку забыл. Штаны спортивные при нем, а вот майки нету. А без нее — никак! Как же так? А команда? Надо же выставить зачетное количество участников! Я была готова на все, что угодно.

— Послушай, Сергей, а если вместо майки ты оденешь мою мастерку?

— Не вопрос, с удовольствием!

Так мы и появились в спортзале: я в своих зеленых штанах и в белой майке, а он — в голубых спортивных брюках и моей зеленой мастерке с гербом сборной республики.

Когда соревнования закончились, и я вышла из раздевалки, он уже дожидался меня в коридоре. Заботливо помог затолкать мастерку в мою сумку. Ну, все, думаю, чао-какао! Но не тут-то было. Забрал сумку, как будто так и надо, закинул себе на плечо, и говорит: «Ну что, пошли?» Вот так до сих пор и ходим…

* * *

— Эй, сударыня, спуститесь на твердь земную! Чай уже готов, — возвращает меня к реальности Лев Саныч.

— Сейчас, Лев Александрович, только блок питания врублю на прогрев.

Зина хозяйничает у самовара. Так, что у нас сегодня к чаю? Печенье, пятничный батон и воскресная пресса в изобилии.

— Все собрались? — спрашивает наша хозяюшка.

— Нет, Лиды нету, я пойду позову. И шеф пока отсутствует, — отвечает Лев Саныч.

— А куда это буря унесла нашего Барбосса? — осведомляюсь я о начальстве.

— Да пошел на утренний реверанс к Ковальскому, сейчас явится, — отвечает Валерка.

* * *

Чаепитие в нашей лаборатории — это не просто процесс поддержки жизненных сил организма необходимыми калориями, это ритуал, по пышности и длительности не уступающий японскому.

Первое чаепитие начинается по факту прихода на работу. Все причастные собираются у самовара как одна большая и дружная семья. Процесс происходит неторопливо, с обменом новостями из личной жизни каждого и страны в целом. Обсуждаются свежие публикации в газетах, ибо сейчас времена изменились. и можно прочитать не только об увеличении удоев доярками колхоза «Шестьдесят лет без урожая», но и о том, что действительно происходит в стране сейчас и происходило все эти 70 лет, когда мы читали об удоях и других аналогичных трудовых победах. В конце чаепития, где-то в девять тридцать, происходит всеобщий обмен прессой, и народ удаляется к рабочим местам для подробного изучения оной.

Следующий чай по расписанию в 11 часов. В программе — обсуждение прочитанного, нелицеприятное высказывание противоположных точек зрения на животрепещущие вопросы современности, нахождение консенсуса. Смотришь — уже первый час, надо на обед собираться.

Обеденный перерыв — дело святое. В 12 часов 59 минут практически весь институт застывает у проходной в позе «высокого старта», так как именно высокий старт практикуется почти всеми бегунами-стайерами. Задача не из легких — за какой-то час обежать все близлежащие магазины. Без одной минуты два повторяется почти утренняя картина, правда, без того драматизма и накала страстей. Теперь, отдышавшись, можно и пообедать, спокойно и без суеты, так как институтский буфет работает все время.

Следующий чай по расписанию как у всех цивилизованных людей — в 17 часов, «кайф о клок», как называет его Лев Саныч. Процедура расслабляющая и успокаивающая нервную систему после трудового дня. Приятная возможность продемонстрировать и обсудить покупки, с таким трудом добытые во время перерыва. Ну, чайку попили, чашки помыли, вот и по домам можно, конец рабочего дня. В 17.29 — уже известная поза «высокого старта».

* * *

Отхлебываю чай. Сегодня просто праздник какой-то. Мы, оказывается, пьем 36-й, а не обычный азербайджанский 3-го сорта. Зина постаралась. Валерка, наш недавно женившийся лаборант, рассказывает очередной прикол про свою тещу-хохлушку.

— Она сама родом из Сум, и глубочайшее ее убеждение по жизни, что у нас тут все — г…, «а ото у Сумах — це да!». Ну и говорит мне: «У нас у Сумах продовалысь кошельки с крокодиловой кожи. Простые стоили 10 рублей, а с крокодиловой кожи — 15. Так я ж дурна не купыла!». Я тут, глупенький, сопоставил с ценой в комиссионке, да и говорю: «Татьяна Анатольевна, те кошельки, наверное, из сумского крокодила делали». А она глаза как вылупит, думал, упадут прямо на пол, с минуту помолчала и говорит: «Валэра, ты у своем умэ, у Сумах жэ ж крокодилы не водятся!».

Мы дружно ржем, включая Барбосса. Обычный рабочий день. Ладно, хватит чаи гонять, пора и за работу браться. Забираю свою чашку с недопитым чаем и подсаживаюсь к установке, к своему любимому и ненавистному лазеру, и вдогонку слышу:

— Лена, зайдите ко мне, пожалуйста!

Этого еще не хватало! Шеф «на ковер» требует! И что за манера в понедельник с утра портить людям настроение! Точнее, приводить его в соответствие с собственным.

— Лена, вы почти каждый день являетесь на работу на грани опоздания! Что Вы себе позволяете! Это Вам не студенческая вольница! — отчитывал он меня, выпуская сигаретный дым прямо в лицо.

Хам трамвайный! Я хоть и сама курю, но все-таки… Не даром его Барбоссом прозвали.

— И потом, вы отдаете себе отчет, что срок конференции приближается, а у Вас не то, что доклад не готов, у Вас параметры установки пляшут, как хотят! Делом надо заниматься, а не витать в облаках!

— Вы же видите, что я работаю, как проклятая! После работы остаюсь, и даже кое-что уже получаться стало, — пытаюсь я оправдаться, хотя прекрасно понимаю, что все это бесполезно. — При небольших накачках все получается, как надо. Чистенькая нулевая мода, пятно кругленькое, как в учебнике, а стоит только поднять напряжение до 1.5 киловольт, начинается свистопляска.

— Как хотите, а чтобы в течение этой недели параметры излучения были такими, как надо при любой накачке! А о том, что Вы сидите тут по вечерам, мой юный друг, можете рассказывать сказки своей бабушке, я ни разу Вас не видел.

— У меня нет бабушки, — отрезала я и вышла, едва удержавшись, чтобы не стукнуть дверью.

Естественно, он меня не видит по вечерам. По той простой причине, что, пользуясь «проходимцем», исчезает не позднее четырех!

Мрачнее тучи, я возвращаюсь к лазеру, который, хоть ты тресни, при напряжении больше 1,3 кВ теряет нулевую моду и начинает гнать первую, отсюда и расходимость пучка — хуже некуда. Попробую подвигать диафрагму, совсем немного поднимая напряжения. Пых! Все нормально, вот она, родимая, на бумаге остается ровненькое круглое пятно. Так, чуть поднимем напряжение. Пусть заряжается. Пых! Нормально. Еще разок, только сдвинем диафрагму к глухому зеркалу, и еще чуть-чуть поднимем. Отхлебнем чайку, пока заряжается. Совсем остыл, зараза. Пых! Просто отлично! Пусть будет 1,5 кВ. Пусть зарядится не спеша.

Валерка полез на стеллаж прямо над моей головой. Только хотела крикнуть, чтобы не свалил на меня какой-нибудь осциллограф, как он сам вопит:

— Ленка, коробка с лампами падает, лови быстрее!

Лампы! Дефицит, равного которому нет. Нет ламп, нет никакой работы. Вскакиваю прямо с чашкой в руке, коробка уже выскальзывает у Валерки, пытаюсь подхватить, чай из кружки выплескивается прямо на контакт. Летит так медленно. Огромная коричневая бесформенная клякса, начало которой находится в кружке, а конец уже приближается к электродам, на которых напряжение полторы тысячи Вольт. Все вижу, все ощущаю как в замедленной съемке, но ничего не могу сделать. Вспышка! Мир взорвался на миллиард разноцветных осколков, которые, складываясь в самые причудливые сочетания, словно в калейдоскопе, кружатся вокруг меня в полной темноте. Я тоже попала в это вращение, в эту гигантскую цветовую воронку , которая тащила меня куда-то далеко, куда-то вглубь, туда где вечная темнота и вечный холод.

2

Полная темнота. Наверное, такая бывает смерть. Никто не удосужился поделиться со мной опытом. Вращение, вращение, вращение. Подумалось, хорошо, что уже умерла, иначе бы меня стошнило. Меня ведь даже в лифте укачивает. То есть укачивало. Но вот вращение прекратилось. Не осталось вообще никаких привычных ощущений. Я — никто. Я — нигде. И в то же самое время я — все, ощущаю каким-то непривычным образом всю Вселенную, а себя — ее частью, не обособленной маленькой частицей, а органичной структурой целого. Бесконечностью, которая является составной частью бесконечности. Я так стара, что помню рождение привычного мира, и в то же время чувствую, ощущаю предстоящее будущее. Вспомнилось школьное определение: «Материя вечна во времени и бесконечна в пространстве». Правду, оказывается, дедушка Ленин сказал! Или это не он сказал? Ладно, не важно, скоро встретимся, спрошу лично.

Что-то стало вокруг меня меняться. Не со мной, а именно вокруг. Пространство перестало быть однородным, появились какие-то потоки, вихри, шарообразные сгустки. Как будто оптический прибор навели на лучшую резкость, и стали видны более мелкие детали. То есть, конечно, не видны, по-прежнему глаза воспринимали только полную темноту, эти ощущения приходили прямо в мозг, минуя обычные человеческие рецепторы. Или не в мозг? У меня есть мозг или его у меня уже нет? Наверное, нет. Так забавно, меня это абсолютно не волнует. Структуру пространства я ощущала всей своей бесконечной сущностью, и это мое восприятие тоже постоянно изменялось, утоньшалось. Очертания сгустков становились менее расплывчатыми, и вот, сначала маленьким импульсом, а потом широкой, мягкой волной пришло ощущение исходящей от них энергии. Та часть меня-бесконечной, в которой сохранялись остатки меня-личности и которая, по-видимому, выполняла функции мозга, перегоревшего от напряжения в полторы тысячи Вольт, сделала вывод. Шары представляли собой энергетические концентраты, то есть были сгустками энергии, а потоки и вихри представляли собой время, перекрученное и переверченное во взаимодействии с энергией.

Энергетические структуры не висели неподвижно, они постоянно перемещались, вливались друг в друга, снова разделялись, взаимодействовали на расстоянии, выбрасывая что-то вроде узких протуберанцев. Временные потоки, при приближении к ним какого-либо сгустка, искривлялись, вытягивались, образуя узлы и петли, а при пересечении с энергетическими протуберанцами закручивались в вихри, всасывающие в себя и энергетические шары, и временные потоки, подобно гигантской воронке. Смешивая внутри себя в бешеном танце время и энергию, вихрь тянулся к другим структурам, рос, поглощая их. Наконец в пределах его досягаемости не осталось ни одного ощущаемого объекта, после чего воронка стала уменьшаться, опадать, втаскиваясь в собственное острие, которое в свою очередь разрасталось в энергетический сгусток невероятной мощности. Воронка всосалась внутрь молодого шара, который тут же выбросил пучок временных лучей, разлетевшихся в пространстве и продолживших этот невероятный танец. И снова пульсировали и разделялись шары, лучи завязывались в петли, их пожирали вихри, для того, чтобы родить вновь. То, что заменяло мне мозг в данных обстоятельствах, просто немо воспринимало, не в состоянии делать никаких выводов. Да, была бы крыша — точно бы уехала. Мертвые не только не потеют, но и не сходят с ума. Единственными чувствами, которые вызвали грандиозные вселенские катаклизмы, происходившие вокруг, были восхищение и любопытство.

Снова изменились мои ощущения. Стало уменьшаться, пропадать чувство единства со всей Вселенной, ощущение собственной бесконечности. Меня как будто что-то начало сжимать. По мере того, как моя структура уплотнялась, все меньше других объектов я ощущала, зато некоторые из них чувствовались гораздо сильнее и четче. Появилось понятие «близко» и «далеко». Меня как бы локализовывало, и пропадала связь с более далекими структурами этого странного мира. И, странное дело, по мере моей локализации менялось ощущение времени. Чем «ближе» находились ко мне сгустки, потоки и вихри, тем «медленнее» они видоизменялись.

Чем дальше, тем быстрее меня уплотняло. И вот, наконец, мелькнуло ощущение, весьма похожее на то, когда ты хорошо знаешь, где у тебя руки, ноги, прочие части тела. Тут же я почувствовала, как меня втягивает вихрь, который не спеша разрастался где-то рядышком, но до сей поры никак себя не проявлял по отношению ко мне. Похоже, видоизменение моей структуры прошло некоторую стадию, когда я стала «от мира сего», стала частицей этого странного мира, настолько непохожего на что-либо привычное, что я даже затрудняюсь подбирать слова для описания всего происходящего. Я представлялась себе неким комочком, который летит по кругу, точнее, по спирали, такой громадной, что вращение почти не чувствуется, только меняется структура пространства вокруг.

Ну и что дальше? Лечу и лечу. Комочек и комочек. Без глаз, рта, носа. Я заскучала. Не ощущалось ничего, кроме довольно однородной спиралевидной структуры и собственной мелкости и ограниченности. И это после величавого единства со всей Вселенной! Наверное, похожее ощущение бывает у большого начальника, когда его снимают с должности. Впрочем, не знаю, большим начальником никогда не была. Я уже стала подумывать. что скоро встречу так свою старость, летая по спирали. А пенсию мне не дадут, стажа маловато. А Сережа!!! Меня пронзило как током, не хуже тех полутора тысяч Вольт, и весь мой комочек дернулся, отлетел от стенок воронки, по которым скользил, и завис в середине.

О, Боже! Я тут себе умерла, болтаюсь по какому-то энергетическому унитазу, а он там… А вдруг уже там, дома, в привычном мире с верхом и низом, с ногами, руками и глазами, прошли уже годы, столетия? Я же видела, то есть чувствовала, как несется время во Вселенной, какие выписывает зигзаги и петли. Я никогда не увижу Сережу! Эта мысль буквально ударила меня, как огромный тяжелый молот, оставив ощущение жгущей пустоты внутри. Это длилось меньше, чем доля мгновения, после чего я камнем рухнула к дну воронки.

Энергия вокруг стремительно нарастала, меня сжимало и плющило со всех сторон, и вот я уже не комочек, я бесструктурная точка, меньше атома, меньше электрона, несусь в самое жерло чудовищной энергетической воронки. Может, то, что было раньше, еще не было концом моего существования, конец наступит только сейчас? Это уже будет совсем смерть? Энергия вокруг так плотна, что ощущений никаких просто нет. Меня так мало, что я не в состоянии испытать даже ужас перед происходящим. Почти меркнет то, что было сознанием (какое может быть сознание у материальной точки?), Энергия вокруг становится такой плотной, что даже падение замедляется, я будто пробиваюсь сквозь стену. Не осталось ни мыслей, ни чувств, ни сожалений…

И в этот момент мироощущение взрывается миллиардами красок и вспышек, меня выплюнуло из воронки, исчезло это невообразимое давление, моя собственная структурка, моя несчастная, задавленная материальная точка резко вспухла. Каждая ее частица стремилась оторваться от других, утомленная столь близким соседством. Как свидетельствуют газовые законы, расширение в пустоту еще ни для кого не проходило даром. Вот дела, не раздавило, так разорвет.

С нарастанием размеров нарастало и мое собственное вращение, все ощущения слились в бешеном круговороте. Где-то я уже это видела, только в обратную сторону, и даже догадываюсь, где.

* * *

Наконец, мир вокруг меня постепенно перестал вертеться. Ух ты, где это я на этот раз? Второй характерный вопрос уважающего себя алкоголика с бодуна «Кто я?» даже не задаю себе по причине полной невозможности ответа. Итак, где я? А похоже, что и вовсе нигде! Что-то подо мной серое снизу, что-то серое сверху. Стоп!!! Серое? Я что, различаю цвет? Ну да, я действительно вижу, то есть воспринимаю некие оптические образы. Обычно этот процесс осуществляется с помощью зрительных рецепторов, называемых глазами. Ну так это же у нормальных людей, по крайней мере, у живых. Есть ли у меня глаза? Пока не пойму никак, но такое впечатление, что действительно вижу. Интересно, остались ли прежние ощущения, когда я чувствовала энергетические и временные структуры, будучи размазанной ровным слоем по всей Вселенной? Как-то так странно что-то включилось во мне, будто щелкнуло, и я действительно почувствовала, что нахожусь как раз внутри постоянно пульсирующего энергетического сгустка с очень нестабильным течением времени. Надо же, это меня из воронки в молодой сгусток и выплюнуло. Батюшки, а огромный какой! Да он почти бесконечный! Экранирует другие структуры абсолютно, так, что их ощутить невозможно. Вот это да, а когда висела в пространстве, важно нахохлившись от собственной бесконечности, такие вот шарики мне вроде как мелкими казались!

Третий извечный вопрос законченного алкоголика, как, впрочем, и каждого интеллигента — что же дальше делать? Самая умная мысль — это попробовать-таки ответить на первый вопрос из этого перечня, то есть определить, кто я, или, вернее, что же я такое в настоящий момент?

Пытаюсь посмотреть на себя. И, странное дело, с одной стороны вижу себя «внутренним взором», то есть воспринимаю так же, как окружающее: чувствую собственную энергию, ее потоки, скопления, а также участки, где ее недостаточно. Например, в той области, где обычно у человека водится печень: то-то она у меня при жизни пошаливала.

С другой стороны, пытаюсь смотреть глазами. Руки. Когда-то у меня было по 5 пальцев на каждой. Раз, два, три, четыре, пять! Все здесь, только сейчас они воспринимаются как-то не так. А, ну да. Цвета по сравнению с привычным миром несколько подгуляли. Во-первых, кожица на ручонках моих какая-то голубовато-прозрачная, через нее просвечивают зеленовато-синенькие сосуды этаким изящным кружевом, тоже, впрочем, полупрозрачным. Из-под них — желто-зеленые мышцы, каждое волоконце видно, а внутри более мутно видны желто-коричневые косточки с бежевыми хрящиками в суставах. Ногти — оранжево-коричневые, неплохого такого оттеночка. Маникюр даже не нужен. На левой руке — серебристый след от электрического разряда. Ноги выглядят где-то также, зато в брюшке внутренние органы переливаются всеми цветами радуги, желудок, например, сияет перламутром, как ракушка. Есть стойкое опасение, что аналогичным образом выглядит и моя морда лица. Да, с таким «макияжиком» вряд ли удастся завоевать даже титул «мисс Большие Задворки», зато какие перспективы для расширения круга профессий! Начнем с того, что любой мединститут за счастье заполучил бы к себе такой экспонат, а в качестве пугала мне просто нет равных. Дам объявление, что снимаюсь в фильмах ужасов без грима, стану кинозвездой. Весело, одним словом.

Ладно, поехали дальше. Тело не тело, но какая-то оболочка у меня все-таки есть. Сохранилось ли что-нибудь еще из привычных ощущений, кроме зрения? Осязание, например? Трогаю себя рукой за коленку. В принципе, я уже получила столько новых впечатлений, что готова практически ко всему, но это! Синенькие желтенькие ткани руки с легкостью, словно через воду, проходят сквозь аналогичные в ноге, и только когда соприкасаются кости, ощущается некоторая вязкость, будто ведешь рукой сквозь густую кашу. Еще веселее. Зато можно не только спину через живот почесать, но и сделать себе прямой массаж сердца, если от избытка впечатлений оно остановится. За отсутствием зеркала пробую себя понемногу ощупать. Так, голова, действительно, есть. Даже волосы, причем сравнительно плотные на ощупь. Подношу прядку к глазам — ба, да я просто красавица, волосы у меня даже не рыжие, даже не медного оттенка, а прямо кумачовые! Значит, буду изображать здесь празднование очередной годовщины Октябрьской революции или первого мая. Все панки обзавидуются!

Интересно, как в таком случае выглядит мозг? Может, я через некоторое время так натренируюсь, что смогу глаза вовнутрь завернуть и полюбоваться на него, заодно и посмотреть сквозь затылок, увидеть собственные уши вопреки поговорке?

Стоп! Уши! Вроде бы на месте, хотя едва чувствуются. А может быть я слышу? Ура, точно слышу! Только и смотреть, и слушать надо учиться заново, изо всех сил сосредотачиваясь на привычных было ощущениях. А слышу я какие-то непонятные звуки, впрочем, достаточно мелодичные, которые меняются по высоте в зависимости от пульсаций энергии окружающего меня пространства. А как насчет запаха? Сосредотачиваюсь. Ничего не получается. Снова пытаюсь. Результат — тот же. Ну правильно, думать надо хоть изредка, Елена Александровна. Хоть насчет наличия мозга и есть некоторые сомнения, голова имеет место быть, установленный факт! Я ведь не дышу, легкие совершенно не шевелятся, да и сердце не бьется в привычном понимании этого явления, только на энергетическом уровне ощущаются импульсы с высокой частотой. Значит, прямой массаж сердца мне все-таки не понадобится. Что ж, умерла, так умерла. Или нет? А, что тут гадать, будущее покажет.

Итак, подведем некоторые итоги. Я вижу, слышу, ощущаю энергию. Не чувствую запахов. А вкус? А тепло мне или холодно? Хочу ли я есть, пить, облегчиться, наконец? Глухо, никаких подобных ощущений я не испытываю. В общем, у меня как у того чукчи, вместо чувства голода и холода — только чувство глубокого удовлетворения.

Ладно, с собой я более-менее разобралась. Идея, в смысле «и де я нахожуся»? Что сижу на чем-то горизонтальном, я осознала уже давно. Итак, что представляет собой это горизонтальное нечто? Серое. То есть абсолютно, совсем серое без каких-нибудь оттенков. А на ощупь? Мягкое, податливое. Моя радужно-красивая ручонка при желании проникает туда с не очень большим усилием. Или это из-за свойств самой ручонки? С энергетической точки зрения меня окружала небольшая, слабая, но достаточно стабильная сфера, точнее, полусфера с горизонтальным «полом». Наверное, это ее внутренняя поверхность зрительно выглядела серой. А что за ней? Энергия совсем нестабильная. А чем это мне грозит? Да, число вопросов значительно превышает число ответов, опыт как таковой практически равен нулю, что делать — неизвестно.

Одно понятно — если все время сидеть сиднем, то скорее состаришься, чем найдешь ответы на эти вопросы. Тем более, что после всего, что со мной произошло, вряд ли может быть что-то хуже.

Итак, после долгих раздумий (наверное, они были долгими, хотя такой уверенности у меня нет, поскольку время в сгустке было ужасно нестабильным, несмотря на то, что в моей маленькой серенькой полусфере оно, то есть время, старалось вести себя более-менее прилично. Тем не менее не существовало никаких привычных временных интервалов. Часы с руки, так же как и вся одежда, куда-то делись во время моих трансформаций, а засекать время как предки по восходам-закатам, ударам сердца и прочим ритмам организма не было никакой возможности за отсутствием оных).

Итак, после долгих, наверное, раздумий я наконец оторвала задницу от серой поверхности. Так, я, кажется, могу стоять, это радует. И даже ходить, констатировала я с гордостью, сделав пару шагов. И ноги не просачиваются сквозь серое! Только успела подумать, как булькнула по колено в серое. Нет, мы так не договаривались! Отдай! Ты само по себе, а я само, то есть сама по себе. Серое послушалось и отпустило. Вот оно как! Одним усилием мысли!

Ладно, надо двигаться вперед, только при этом не забывать о странностях и глюках этого мира и думать впредь осторожнее.

Я двинулась куда глаза глядят, а глядели они в сторону серого, которое было повсюду. О том, каковы его размеры, есть ли за ним какое-нибудь «дальше» и что оно собой представляет, я не имела ни малейшего понятия. Просто топала вперед, не сидеть же сиднем на месте.

Есть ли в этом странном мире тяготение? Тоже вопрос без ответа, хотя определенные силы действуют, начало же меня засасы… Стоп! Думай аккуратнее! Определенно, эти энергетические структуры некоторым образом взаимодействуют, но какова природа этого взаимодействия, пока не ясно.

Тем временем выяснилось, что моя полусферка достаточно маленькая, я дошлепала, кажется, до ее границы, поскольку натолкнулась на нечто мягкое и упругое, похожее на пленку. Дверь тут, конечно, не удосужились предусмотреть. Тук-тук, Сезам, откройся!

Мама дорогая, действительно открывается! Пленка напротив меня стала утоньшаться, причем не только энергетически, но и зрительно. Ее тускло-серый цвет стал светлеть, приобретая радужные оттенки. Наконец она лопнула с таким же звуком, как пузырь жвачки, а края дырки быстренько свернулись, образовав правильный овал. Просили — получайте. Вот тебе, Леночка, и дверь. Оттуда сквозь молочный туман проглядывало ослепительное буйство меняющихся красок, была слышна симфония самых разнообразных звуков, энергия пространства резвилась и шалила. По крайней мере, там постоянно что-то происходило, не то что в моей маленькой серой полусферке. Были б легкие, сделала бы глубокий вздох. Была не была, делаю шаг сквозь молочный туман отверстия. Никуда не упала, не провалилась. Стою на чем-то по крайней мере устойчивом, а вокруг творится такое, что отсутствующий дух захватывает! Вдруг сзади раздается чмокающий звук. Оборачиваюсь — схлопнулась моя полусферка! Пути назад уже нет.

* * *

Итак, во время всех своих метаний я ни на йоту не приблизилась к ответу на вопрос, где же я все-таки нахожусь. Боюсь, что сейчас ответить на него еще труднее, поскольку описать то, что происходит вокруг, нет никакой возможности, не хватает ни слов в языке, ни понятий в сознании. Как в том анекдоте, когда тракторист колхоза «Заря коммунизма» (не понятно, правда, которая заря — утренняя или вечерняя) Ванька Тюхтин был премирован поездкой в славный город Париж, побывал на Эйфелевой башне и рассказывал своим землякам о впечатлениях. «Стою я, значится, на ентой башне. Поглядел направо — ну ни фига себе! Поглядел налево — елы-палы! Вниз глянул — мать честная, да и только!!!» — делится Ванька пережитым. А в первом ряду слушателей стоит доярка того же колхоза Манька Фуфырина, ручки на необъятной груди сложила, по щеке слеза катится, глазки прикрыла и шепчет: «Ой, Вань, красота-то какая!» Я примерно также, как Ванька, глаза вылупила и рот разинула. Тут было все: и елы-палы слева, и ни фига себе справа, ну а вокруг — действительно, мать честная!

Энергетически ту структуру, в которой я находилась, можно было описать как совершенно нестабильный сфероид невероятных размеров. Мало того, что он постоянно менялся и пульсировал сам, внутри него также все время возникали и распадались разнообразные столбы, имевшие любые цвета с оттенком стального. Они извивались, выгибались дугами, мелодично гудя, выстреливали ослепительно яркие шары, которые, разлетаясь в разные стороны, в свою очередь с терском взрывались разноцветными снопами искр, словно праздничный фейерверк. Интересно, какое сегодня число? Может быть, здесь уже 23-е февраля отмечают? Или этот праздник — каждый день?

Внизу с мощным гулом вздымались, подобно горам, огромные плотные валы, цвет которых менялся от черно-серого у оснований к ярко-голубому или фосфоресцирующе-зеленому на гребнях. Они раскалывались поперек, разбегались в разные стороны, с грохотом сталкиваясь между собой, чтобы выбросить голубые или зеленые капли, взлетающие вверх с пронзительным звоном и легко и плавно опадающие вниз, чтобы снова продолжить бесконечный танец гигантских волн-гор. Тут и там рождались всевозможные вихри и воронки, отливающие всеми оттенками перламутра, подвывая, как вьюга, носились по этому непонятному пространству. Они расшвыривали голубые и зеленые капли, разбрасывали в стороны радужные шары, чтобы налететь в конце концов на один из темных валов и со звоном разбиться о него.

Со временем здесь тоже было не все в порядке, но рядом со мной оно, то есть время, вело себя достаточно прилично. Я как раз стояла на одном из таких огромных валов. Под ногами был его прозрачный гребень, отливавший всеми оттенками изумруда и берилла, в глубине краски сгущались, переходя в глубокий черный цвет. Тем не менее на первый взгляд он не собирался никуда двигаться, сталкиваться с себе подобными или раскалываться.

Да, более удивительного зрелища или феерии звуков не возможно себе представить, холера ясная! Домик бы здесь построить. Маленький такой, но со всеми удобствами. Хотя в моем нынешнем положении необходимые удобства сокращаются до минимума. Ну, это детали. Так вот, построить тут домик, чтобы постоянно любоваться на эту красоту!

Мама дорогая, вот это да! Тут же пространство рядом со мной стало терять свою прозрачность, прямо в воздухе наметились контуры бревенчатого сруба с черепичной крышей. Пока мысли галопом скакали в моей голове, домик мечты приобретал все большую осязаемость. Вот так решение жилищного вопроса! Нашим уважаемым исполкомам есть у кого поучиться! Вот зараза, я сосем забыла, глядя на эту красоту, что здесь надо думать очень осторожно.

Умная я, однако. Домик, ага. В этом «веселом» мире любой домик отплясывал бы такие коленца, что по сравнению с ним выкрутасы избушки на курьих ножках, которая имела обыкновение не только крутиться взад-вперед по отношению к лесу, но и скакать галопом по буеракам, унося Бабу Ягу прочь от неприятностей, показались бы образчиком благовоспитанности и хорошего поведения. Домик! Судя по здешним обычаям, меня бы не удивило, если бы в один прекрасный момент мой домик стал бы отплясывать «цыганочку», делать сальто через крышу или, того лучше, плющиться, вытягиваться, сворачиваться винтом, делая из меня фарш. Я посмотрела на свои синенькие зелененькие ручки. Фарш был бы явно неаппетитным, даже тот, который продавали в институтском буфете, выглядел значительно лучше.

Нет, наверное, пока лучше отказаться от хрустальной мечты в виде домика. Погода здесь вроде бы ничего, на голову пока не каплет, есть-спать не хочется.

Уже ставший почти плотным, домик стал рассыпаться на фрагменты, все более мелкие, которые поднялись вверх и с легким шорохом разлетелись точками-пчелками.

Да, ну и дела. Реализуются не просто мысли, потому что в моей голове за долю секунды их проносится целый дикий табун. Что же? Желания? Типа я хочу конфету или новое платье? Нет, что-то другое, похоже, более глубокое и сложное. Экспериментировать боюсь. Сказано ведь, будь осторожен в своих желаниях, ибо они могут исполниться.

А насчет нового платья это была забавная мысль. На мне ведь ничего нет. Самое интересное, что я совершено не чувствую своей наготы, хотя в прежней жизни никогда не считала себя нудисткой. Что тому причинной, не знаю. Может быть то, что я не ощущаю ни тепла, ни холода, таким образом первоначальная функция одежды просто не нужна. Может быть необычность моей собственной внешности. Что греха таить, красавица я просто на загляденье — в прозрачной голубоватой шкурке просвечивается желтенький скелет, переливаются бултыхающиеся внутренности, и все это увенчано ярко-алыми патлами, которые, скорее всего, торчат во все стороны. Хорошо еще, что хоть лица своего нынешнего не видела, а не то застрадала бы всеми мыслимыми и немыслимыми комплексами. А след на руке от удара током, наверное, можно считать аналогом косметики. Впрочем, в этом мире, где все гудит, сверкает, переливается, подобная внешность не только логична, но и выполняет, наверное, функции покровительственной окраски. Как у беленького зайчика зимой. Я тоже беленькая и пушистенькая, только сейчас болею, то есть, наверное, умерла. И вообще, я здесь одна, и оценить мою «красоту» некому.

* * *

А, собственно говоря, почему здесь никого нет? Не одна же я умерла за всю историю человечества? Если от меня осталась одна душа (кошмар, какая она неприглядная), то где же другие души? Я в раю или в аду? Или это чистилище, тогда что я должна делать, куда я потом попаду? Ой, далеко не все красиво и правильно делала я в жизни, неужели мне уготована дорога к темным силам, вот сейчас меня вот будут судить, и наступит расплата? Я почувствовала себя маленькой, беззащитной, потерянной. Первобытный, животный ужас сковал все мое существо. Мозг оцепенел; не чувствуя тепла и холода снаружи, я вмиг заледенела изнутри.

Тут же сзади послышался звук когтей, скребущих по гладкой поверхности, уханье, хриплое дыхание. В том, что эти жуткие звуки издают какие-то несусветные монстры, я нисколько не сомневалась. Единственная мысль с трудом пробилась сквозь мой застывший от страха мозг: я снова забыла, где нахожусь, и перестала контролировать свои фантазии. Я заставила себя обернуться. С обеих сторон на гребень вылезали порождения самых жутких кошмаров. Многолапые когтистые демоны полыхали живым черным огнем, надсадно сопели и рассыпали тучи искр. «И был зверь подобен барсу, и голова у него, как у льва», — вспомнилось когда-то прочитанное.

Гладкая поверхность гребня вблизи монстров становилась рыхлой, чешуйчатой, разрушалась, как сахар в воде, покрываясь слоем холодного пепла. Чудовища не только увеличивались в размерах, но и множились, ветвились, как гидра, окружая меня живым полукольцом. Но не это было самое страшное. Та энергия, которая исходила от них, олицетворяла собой полное разрушение всего сущего, первозданный хаос, в котором не могло уцелеть ничего. Абсолютное ничто. Отрицание материи, света, пространства. Нет, они не были злы, с клыков не капала кровавая слюна. Более того. В их наступлении была ледяная уверенность и спокойствие, даже безразличие, а в желтых глазах, видевших еще сотворение мира, светился холодный безжалостный разум. Это был Враг, извечный, неумолимый враг всего ощущаемого мира.

Так, о чем думаешь, то и появляется. Немедленно взять себя в руки. Успокоиться. Пошли прочь, вон отсюда, я сказала. Немедленно подумать о чем-то приятном. Например, … Пример как-то не приходил. А монстры, несмотря на все мои усилия, медленно и спокойно приближались. Холера ясная, ничего не получается! Я здорово разозлилась, даже страх прошел. Ах вы гады этакие, убирайтесь туда, откуда пришли! Кричать я не могла, поэтому, гневно сощурив газа, пыталась испепелить их взглядом. Энергия моей агрессии была так сильна, что под ее волной задрожала даже прозрачно-зеленая поверхность гребня. Но не тут-то было! Порожденья тьмы с легкостью поглотили мою волну, при этом не только не понесли ни какого ущерба, но и стали множиться с еще большей скоростью.

Я, наверное, явно чего-то не понимаю, что-то здесь не так. В настоящий момент вряд ли удастся все детально проанализировать, установить основные закономерности и их частные случаи. Поэтому я решила применить самый действенный и эффективный прием всех восточных и западный единоборств: развернулась и припустила, что есть духу, пока демоны не охватили меня кольцом.

Монстры с холодной уверенностью в своей непобедимости и разрушительной силе продолжали двигаться за мной.

Я мчалась, что было сил. Отсутствие привычных человеческих функций организма, например, дыхания, имеет свои положительные свойства. На что я рассчитывала? В этом нестабильном мире может случиться всякое: вдруг какой-нибудь разлом отделит меня от них или произойдет еще что-нибудь подобное? Пока работает мой мозг, пока я ощущаю себя человеком, я должна, я буду бороться!

Гонка продолжалась уже, наверное, довольно долго. Демоны не приближались ко мне слишком близко, но и не отпускали далеко. Как только я немного снижала скорость, расстояние между нами заметно сокращалось, поэтому я неслась на пределе. Надо же, никогда ведь раньше не была хорошей бегуньей!

Но всему, оказывается, есть предел. Я не то, чтобы ощутила привычные признаки усталости: одышку, слабость в мышцах — нет. Просто из меня как будто бы уходила энергия, несмотря на все усилия, замедлилась скорость, чем не замедлили воспользоваться преследователи. Да ведь они спокойно загоняют меня, как охотник дичь! Только вот куда?

А вот и ответ. Я еле успела затормозить, чуть не сорвавшись в пропасть. Все пространство заполнено мягким темно-пурпурным туманом. Вот и разлом. Только не перед демонами, на что я рассчитывала, а передо мной. Путь отрезан. Монстры методично приближались. Лишенные даже злорадства, они надвигались, как сама неизбежность. Гибель? Нет, после всего, что произошло, это меня уже не пугало. Просто была невыносимой сама мысль способствовать хоть чем-то, хотя бы собственной гибелью этим разрушителям всего сущего. Страшно было не умереть, а стать частицей всепоглощающей Тьмы, предоставить даже маленькую победу извечному древнему Злу. Порожденья ада уже приблизились на расстояние 2-3 моих роста. Прыгнуть вниз? В ногах уже отчетливо отдавался царапающий звук когтей монстров, взбирающихся по почти отвесной стене.

Полное, глухое отчаянье овладело мной. Боже, Великий Боже, помоги мне! Остатки сил уносились в немом крике, глаза тщетно искали возможность спасения.

Вдруг что-то произошло. Пурпурный туман у моих ног стал густеть и светлеть, вытягиваясь в тонкую линию. Тонкий как нить ярко-розовый луч направлялся прочь от края пропасти и терялся где-то в тумане. Теплая волна благодарности той доброй силе, которая дала мне шанс на спасение, переполнила мою душу, окутала мое существо серебристым полупрозрачным коконом, против которого были бессильны демоны.

Я встала на этот световой шнур и совершенно спокойно пошла по нему, как заправский канатоходец. Страха не было. Только детское удивление всем происходящим. Даже не оборачиваясь, я знала, что на этот лучик демоны встать не смогут, а без поддержки моего страха энергия этого мира рано или поздно их разрушит. Только об этом даже думать не хотелось. Мне было хорошо и спокойно, я чувствовала себя ребенком, которого ведут на новогоднюю елку.

* * *

Я шла, наверное, достаточно долго. Вокруг практически ничего не менялось. То есть сверху по-прежнему летали и лопались радужные шары, пели и танцевали серебристо-цветные столбы, ничего не менялось на уровне моего горизонта. Везде был мягкий сиренево-пурпурный туман: впереди, сзади, слева и справа. И только яркий и добрый лучик уходил вперед, насколько хватало глаз.

Я старалась идти медленнее чтобы экономить энергию. Каждый следующий шаг давался с гораздо большим трудом, чем предыдущий. Мозг уже слабо воспринимал окружающее, все образы сливались, но я почему-то знала, что по лучику можно только идти. Остановиться, отдохнуть, набраться сил — невозможно, он разрушится, а я тут же полечу в пропасть.

Вдруг впереди из-за тумана появился какой-то неясный контур, что-то квадратное, такое же розовое, как лучик, но менее яркое. Еще несколько шагов. Это беседка. Мой лучик упирается прямо в порог ажурной розовой беседки, которая висит в этом пространстве непонятно каким образом. Слава Богу, это, наконец, благословенная передышка! Только добраться, дойти, даже доползти из последних сил!

* * *

Потом было что-то вроде провала. Не сон, здесь, по-видимому, спать просто не принято, а именно провал, когда полностью отсутствуют мысли, ощущения, любое мировосприятие.

Первое, что я ощутила, когда очухалась, был пол. То есть, конечно, не мой, женский, этого не забудешь даже в полном беспамятстве. Пол беседки. Плотный такой, упругий. Энергия, исходившая от него, обволакивала мягким, но мощным коконом, проникая в меня и возвращая к жизни. Вернее, к тому существованию, к которому я уже успела привыкнуть в этом мире глюков и заморочек. Я вспомнила, как по телевизору Ярмольник показывал утюг, который включили в розетку. Примерно те же ощущения. Сначала глазки заморгали, потом ручки-ножки зашевелились, в конце концов даже мозги, скрипнув немного, стали соображать, а значит и анализировать происходящее.

Розовая беседка представляла собой мощный сгусток стабильной энергии, то есть нечто совершенно невероятное в этом мире пульсаций, взрывов и деформаций. Ее ажурные стены казались сотканными из затвердевшего тумана, переплетенными из сотен трубочек и жилок, светившихся и мерцавших, переливавшихся всеми оттенками розового от бледного, почти белого, до ярко-пурпурного.

Я сидела в своей любимой позе и размышляла. К тем ощущениям, которые появились у меня, когда я находилась в подобной позе в серой сферке, добавилось что-то новое. Сама по себе приходила информация об окружающем. Просто время от времени происходило странное явление: стоило задуматься над чем-то, что было или происходило вокруг меня, как я ощущала у себя определенные знания об этом предмете или объекте. Например, сейчас я знала, что беседка представляет собой временное пристанище и источник энергии, что-то вроде автозаправочной станции. А еще раньше, когда за мной гнались эти, и я вступила на лучик, я четко знала их дальнейшую судьбу. Стоп! А было ли подобное раньше? Ну да, точно. Ведь когда меня сразу после удара током распылило по всей Вселенной мелкими порциями, и я испытала новые ощущения, я же поняла каким-то образом, что чувствую энергетические и временные структуры. Да, стрессы сокращают жизнь (иногда даже очень), но способствуют обострению восприятия.

Каким же образом это все происходит? Очень похоже на то, что информация имеет некую энергетическую структуру, то есть представляет собой какой-то особый вид энергии. Таким образом, коль скоро я воспринимаю энергию, я могу воспринимать и непосредственно информацию.

Именно этим, получением информации об окружающем меня мире, я и решила заняться. Я уселась поудобнее, важно надула свои, по предположению желто-зеленые, щечки и приобрела самый умный вид, на который была способна. Вот сейчас вот сосредоточусь, все быстренько пойму, стану самая умная (особенно если учесть, что сравнивать, в общем-то, не с кем) и, наконец, отвечу на свои три коронных похмельных вопроса: кто я, где я и что дальше делать. Сосредоточилась так, что чуть морда не треснула, но все напрасно. Фиг вам, индейская избушка, как говорил Шарик из Простоквашино. А почему? А, ну да. Энергию я ведь тоже чувствую несколько избирательно, не всю и не везде, а преимущественно те объекты или явления, которые находятся рядом со мной. Наверное, так и с информацией. Ее можно заловить, когда объект, несущий ее где-то рядом. А жаль.

Только представить себе, как здорово уметь воспринимать информацию из ниоткуда. Например, у людей сессия, все учат так, что мозги из ушей вылезают, а ты гуляешь себе напропалую. На экзамене все трясутся, как под током (вот только не надо про ток!), а ты идешь себе спокойненько, вытаскиваешь любой билет. Ушки локатором поставила, глазки закатила, мозгами скрипнула — и все уже знаешь, безо всякой подготовки ставишь преподавателя в тупик своей эрудицией!

Или вот народ всей лабораторией бьется над каким-то несчастным блоком питания, который все время нормально работал, а за неделю до срока сдачи договора уперся рогом и никак не хочет давать нужные параметры. Мужики не бритые, бабы с размазанной косметикой и волосами, торчащими во все стороны. Все с красными, воспаленными от бессонных ночей глазами. Чай и кофе выпивается ведрами, сигаретный дым такой густой, что его можно резать ножом. И вот когда все уже от отчаянья начинают ломать руки и рвать волосы (неважно, себе или другим), появляешься ты. С аристократической небрежностью осведомляешься: «Что, ребята, проблемки? Ну, это же сущий пустяк! Вот этот контур не выдерживает термического напряжения, возьмите резистор другого номинала. Кофейком угостите?» А триумфом называется то, с каким немым почтением наливают тебе кофе в самую чистую чашку, насыпают и размешивают сахар и чуть ли не упрашивают взять почитать книжку, в очередь на которую стоит вся лаборатория, включая завлаба.

Да, безусловно, такие способности еще некоторое время назад были бы для меня просто бесценными. Уж точно сообразила бы, почему теряется нулевая мода в лазере и не стала бы поливать чаем контакты. И не сидела бы сейчас с зеленой мордой в розовой беседке. Обычно после таких размышлений полагается тяжко вздохнуть, но даже этой отрады я была лишена.

Ладно, не стоит думать о грустном. И так уже сияние моей беседочки стало тускнеть, не хватало еще убежище свое разрушить. А то ведь при моем буйном воображении ничего не стоит представить собственные похороны, как грустят родители, друзья, Сережа. Ох, о нем лучше вообще не думать, а то такая тоска охватывает, что для того, чтобы погасить ее, не хватит не только беседки, но и десятка небоскребов.

Стоп! Вот и долгожданная информация. Не стоило даже пыжиться и делать умное лицо. Есть энергия положительная, есть отрицательная. Человеческие эмоции разграничиваются таким же образом. Страх, агрессия, злоба, уныние — суть отрицательные эмоции, следовательно, несут отрицательную энергию. То-то когда я злилась на монстров, они буквально впитывали мою агрессию, и она явно шла им на пользу как существам с отрицательной энергетикой.

Поскольку я, как и весь этот мир, являюсь существом с положительной энергетикой, отрицательные эмоции забирают энергию у меня и связанных со мной объектов, в данном случае, беседки. А положительные эмоции, наоборот, увеличивают энергетический потенциал.

Я огляделась вокруг. Судя по ярким сполохам, весело пробегавшим по изящным стенкам беседки, творческий процесс размышлений несет явно положительную энергетику. Ну что ж, это радует.

Я вроде как пришла в себя понемногу, отдохнула, подзарядилась. Интересно, если я не ощущаю потребность в пище и воде, а энергию получаю как утюг, непосредственно в чистом виде, может у меня уже вместо желудка аккумулятор какой-нибудь образовался? Я уставилась себе в живот, словно медитирующий Будда, созерцающий свой пуп. Да нет, вроде бы на месте, сияет себе перламутром. И на ощупь — желудок как желудок. Хотя, по правде говоря, до сей поры исследовать на ощупь мне приходилось исключительно куриные желудки, которые продавались у нас в кулинарии. А где же у меня батарейка? Или я вся сама — большая батарейка?

Свихнуться можно, честное слово! Наверное, такие метаморфозы, которые произошли со мной, здорово укрепляют психику, поскольку у нормального человека давным-давно крыша бы съехала. Это только представить себе: сидит совершенно взрослая дура (то есть я) в абсолютно раздетом виде, не считая изысканного узорчика просвечивающих костей и сосудов, а также ярко-алой шевелюры, торчащей во все стороны, елозит голым седалищем по полу немыслимо розовой беседки тыркает пальцем себе в пузо и рассуждает, где у нее батарейка. Это к врачу. Где здесь ближайший телефон-автомат, мне надо набрать 03.

Такая вот картинка, представленная со стороны, здорово меня повеселила. А беседка мне ответила целой стайкой ярких светлячков, заскользивших тут и там по ажурным стенкам. Ага, значит юмор — тоже явление положительное! Недаром всегда говорили, что смех продляет жизнь. Хотя это изречение вряд ли имеет ко мне отношение, я ведь умерла. Или нет? Или да? Пациент скорее жив, чем мертв или пациент скорее мертв, чем жив?

С одной стороны, мне не только есть-пить не хочется, но и ничего не болит, что в определенном возрасте однозначно свидетельствует о летальном исходе. С другой стороны, как сказал кто-то из философов (какой-нибудь Сократ, наверное): «Я мыслю, значит — существую». О! Итак, чисто философским умозаключением пришла я к выводу, что жить-то, может, и не живу, но существую — это факт! Хотя, если вдуматься, в этом факте ничего нового для меня нет — на ту зарплату, которую я получала при жизни, на самом деле можно было только существовать.

Итак, со своим статусом я более-менее определилась. Но к решению трех похмельных вопросов тем не менее не приблизилась ни на миллиметр. Сколько ни пыжься, никакая информация не желает приходить.

Сидеть и размышлять, конечно, можно долго и упорно. Но для этого можно было не покидать серую сферку. Я все-таки хочу в конце концов найти ответы на эти три вопроса. Или не хочу? Нет, все таки хочу. Как в том анекдоте, когда Василий Иванович с Петькой пришли в ботанический сад. Василий Иванович стал под дерево какое-то непонятное, чешет затылок, словно силится что-то вспомнить, и говорит: «Хочу ли я? Не-а. Могу ли я? Нет. Г…но ли я? А, вот, магнолия!!!»

Магнолий, как, впрочем, и другой растительности, здесь не наблюдается, информация сама по себе приходить не желает, а разобраться в этом мире ой как хочется. Ну, что ж. Не идет гора к Магомету, идет Магомет к горе. Надо отрывать задницу от пола, пока она не пустила туда корешки и продолжать двигаться. Куда? Направление однозначное — вперед!

Я поднимаюсь. С другой стороны беседки меня уже ждет мой добрый спутник, розовый лучик. Я решительно вступаю на него, хотя и немного жаль расставаться с таким красивым и уютным местом. Делаю несколько шагов и вдруг слышу сзади легкий хлопок — моя беседка исчезла! Насколько могли видеть глаза, тянулся розовый лучик сквозь пурпурный туман. Я правильно решила идти вперед. Похоже, что такого понятия, как «назад», в этом мире просто на существует.

Легко и спокойно я шагала по лучику. Просто шла и шла, шаг за шагом. Как долго — не знаю, поскольку в мире с таким нестабильным временем понятие отрезка, единицы времени, наверное, просто не существовало. Во всяком случае, у меня не было ни малейшей возможности как-нибудь его засечь. Расстояние, по крайней мере вблизи себя, я могла определять своим ростом или длиной частей тела. Это, конечно, не система СИ, да и не поручусь, что параметры моего тела совпадали с теми, которые были при жизни. Может, мой рост составлял пару-тройку километров, но столь же вероятно он мог быть и несколько Ангстрем. Хотя нет, тогда бы длина тела была бы сопоставима с длиной волны оптического излучения, и я вряд ли смогла бы воспринимать зрительное изображение. Ну, не Ангстрем, так пару миллиметров — запросто.

Сколько я прошла — тоже не знаю, поскольку считать шаги было в облом, тем более что такая картинка, как яркий лучик на фоне плывущего, постоянно меняющегося тумана действовал на меня просто таки гипнотически. Мысли постепенно улетучивались, на душе стало легко и свободно, и я тоже плыла вдоль лучика, как облачко тумана. Цветом, правда, не очень гармонировала, но это — детали. А так мне было хорошо, как никогда в жизни. Я переполнялась своеобразной гармонией этого странного, непонятного, но все же прекрасного мира. Я впервые почувствовала себя здесь своей, не чужеродным предметом, заброшенным волею катаклизма, а частицей, имеющей такое же право на существование, как туман, лучик, радужные шары и поющие столбы сверху. И в тот момент, когда я осознала эту гармонию, через хлопья тумана показался конец моего пути. Мой лучик, словно путеводная нить Ариадны, упирался своим концом во что-то огромное, плотное, но не зловеще. Рассмотреть что-либо лучше было невозможно, потому что туман над этой громадиной стоял еще более высокий и густой, чем над пропастью.

Ну, что ж, пришла, так пришла. Я сошла с лучика на это громадное и почти даже не удивилась, услышав за спиной тихий хрустальный звон. Я обернулась — лучика уже не было. Прощай, дружок-попутчик, спасибо тебе за все! Да, здесь, действительно, можно двигаться только вперед.

* * *

Итак, куда же я все-таки попала? И это даже вопрос не из серии трех коронных с бодуна, просто надо было разобраться, что представляет место, в котором я нахожусь в настоящее время. Энергия здесь была странной даже для этого мира. Участки просто потрясающей стабильности перемежались с какими-то дырами. Последние постоянно перемещались, причем не просто равномерно меняли свое положение, а вдруг ни с того ни с сего пропадали в одном месте, чтобы тут же возникнуть в другом без какой-нибудь ощутимой закономерности. Что эти дыры собой представляют, я пока не могла ни почувствовать, ни разобраться.

Я пока знала только один способ ответа на вопросы — двигаться вперед. Правда, разобраться, где тут зад, где перед, было довольно сложно, поскольку туман, розовый у края громадины и переливавшийся всеми цветами спектра дальше, был такой плотный, что я даже не видела своих ног. Его комья поднимались так высоко, что закрыли от меня танцы цветных шаров, полностью заглушили хлопки их разрывов и мелодию серебристых столбов.

Я , вытянув руки, все глубже зарывалась в туман. Своими причудливыми дырками он был похож на сыр. Российский, потому что там дырок больше. А я была похожа на мышь. Так, поосторожнее в мыслях, девушка! А то, того и гляди, вырастет черный нос, ушки-локаторы и лысый розовый хвост. И так красавица — дальше некуда, а тут еще… Шпок! Прямо рядом со мной, вернее, вокруг меня, материализовалась очередная дырка и мгновенно всосала меня вовнутрь, я даже не успела додумать мысль про то, как я выглядела бы в роли мыши. Туман вокруг меня исчез. Я находилась в каком-то темном нестабильном пространстве, в котором пресекалось множество временных потоков. Это уже что-то новенькое.

Вот же ж чудеса в решете! Я снова непонятно где. Только успеваешь освоиться с окружающей обстановкой, как тебе предоставляют что-то другое, не скучай, мол, гостья дорогая. В карнавальный костюмчик вырядили, просто любо-дорого посмотреть, да и развлекательная программа разнообразная, скучать не приходится — однонаправленный лабиринт, в котором не знаешь, что и где будет в следующий момент, например, сожрать могут или еще что-нибудь утворить столь же расслабляющее. Даже отсутствие фуршета не замечается, поскольку есть-пить не хочется, а что касается легких алкогольных коктейлей, то их с успехом заменяют всякие воронки-крутилки и прочие развлечения.

Тем временем та часть пространства, которая была передо мной, начала понемногу светлеть, и на ней стали появляться какие-то образы. Сначала смутные и неясные, по мере просветления они все более конкретизировались. Мама дорогая! Дома, улицы, люди ходят! Я попыталась закрыть глаза и встряхнуть головой. Бесполезно, веки-то прозрачные. Щипать себя тоже не имело смысла при моей консистенции, разве что за неработающее сердце. Ну и дела, холера ясная! Куда это меня занесло на этот раз? Какая разница, здесь есть люди, и они мне все объяснят! Надо быстрее бежать к ним!

Ага, как же. Они ведь все выглядят нормально, совсем как я при жизни. Я вдруг себе представила собственную реакцию в то время, когда я была живым, нормальным человеком. Иду я себе, иду по улице, думаю о чем-то своем. Тут вдруг откуда-то выскакивает жуткое чучело: скелет с ярко-алой шевелюрой, с болтающимися в брюшной полости внутренностями, с ажурной сеточкой зеленоватых сосудов под полупрозрачной шкуркой, бросается ко мне на шею и радостно вопит: «Ура!!! Люди!». М-да. Моя первая мысль была бы, наверное, набрать 03 по телефону, причем не для чучела, а для меня самой, а вторая — никогда больше не употреблять крепких напитков. Следует думать, что вряд ли образ мышления обитателей этого города коренным образом отличается от моего при жизни, так что надо захлопнуть варежку, внимательно присмотреться и подумать, прежде чем что-либо предпринимать. Да и вообще, тут люди, в частности, мужчины, а я совершенно голая, как правда!

Итак, я стою в более темном пространстве, меня пока никто не видит. странно, почему там, где я стою, темнее, чем впереди? Если бы странным было только это! Тут уместно было бы вздохнуть.

Передо мной расстилался город. Точнее, не совсем виден был город, но какие-то дома, дворы. Обычные хрущобные пятиэтажки. Если бы все происходило в нормальном пространстве, то я бы сказала, что расстояние до домов и снующих возле них людей составляет метров 25-30. Тщательно рассмотреть что-либо мешала какая-то дымка, как будто поднимающийся нагретый воздух заставлял дрожать изображение. Возле меня и дальше никаких объектов не было, просто густая темнота переходила во что-то более светлое, но такое же бесструктурное, и оно тянулось, постепенно светлея, до самых домов. Совершенно пустое пространство, ни деревца, только перед ближайшим из домов росли какие-то чахлые кустики.

Ну что ж, стоять тут соляным столбом как жена Лота можно, конечно, до морковкиного заговенья, но лучше все-таки что-то предпринять. Надо потихоньку подобраться к этим чахлым кустикам, из-за них рассмотреть все поближе, а уже потом решать, что делать. Только надо постараться осторожно пересечь открытое пространство, а то если заметят такое чудище крадущимся, реакция может быть еще похуже, чем при выбега-НИИ с радостными воплями. Тут уже «03» не отделаешься.

Согнувшись в три погибели, почти ползком я стала пробираться к заветным кустикам. Первый раз за время своих приключений я была благодарна своей необычной структуре, которая позволяла мне почти по уши вжаться в землю. Не в землю, конечно, а в ту часть пространства, которая была снизу. Я тщательно ползла, не упуская из виду свои кустики, целиком сосредоточившись только на них. Ползла уже достаточно долго. Что же за ерунда, холера ясная! Похоже, что расстояние до кустиков, несмотря на все мои усилия, нисколько не изменилось. Я что, буксую? Если и не буксую, то торможу конкретно. Я рискнула приподняться и оглядеться. Мама дорогая! Панорама домов полностью изменилась, и теперь они окружали меня полукругом. И то же пустое пространство от меня до каждого из них. Со злостью и отчаяньем я поползла дальше, уже не особенно стараясь маскироваться. С каждым моим поползновением (не скажешь же «шагом», если я не иду, а ползу) я никуда не приближалась, зато картинка вокруг постоянно менялась, и в конце концов я оказалась в центре пустого круга, окруженного самопередвигающимися улочками, домами, другими постройками.

Я помню, что кто-то умный, не помню, правда, кто, сказал однажды, что человек тем отличается от животного, что иногда отрывает взгляд от земли, чтобы посмотреть на звезды. Может быть, он и не так это сказал, этот умный, за дословность не ручаюсь, но суть все-таки эта. Это я к тому, что не видя другого выхода, я приняла свою излюбленную позу, а именно села и задрала голову кверху. Ни себе чего! Небо! Я уже стала забывать, как оно выглядит. Облачка плывут. Только как-то странно. Прямо надо мной не небо, а муть какая-то, а облачка и чистая голубизна — где-то по краям. Все понятно. Вы, девушка, вторглись в некий мир, от которого Вас оградили чем-то вроде энергетического колокола. Наверное, посчитали заразной.

Что же теперь делать? А вот и не знаю. По крайней мере надо подумать, потому что тупо переться в какую-нибудь сторону кажется пока бессмысленным.

А может быть я просто сошла с ума? И все, что со мной произошло, начиная с удара током и заканчивая моим сидением здесь, мне привиделось в бреду, а сейчас добрый доктор психиатр сделает мне укольчик, и я проснусь в каком-нибудь сумасшедшем доме? А может, я действительно просто сплю? И сейчас проснусь и пойду на работу или хотя бы увижу решетки на окнах психушки? Было бы, конечно, неплохо, если бы все это было сном. Но это не сон, подумала я, почесав изнутри позвоночник. Снова захотелось вздохнуть.

Я отвлеклась на свои мысли и не заметила, как стало уменьшаться расстояние, отделяющее меня и дома. Недостижимые ранее кустики стремительно приближались. Кажется, карантин снят. Эй, ребята, тормозите, а то этот дом меня сейчас раздавит! Ну кто сказал, что здесь скучно живется?

Сближение, наконец, прекратилось. Мой колокол исчез. Сразу послышались звуки тихого летнего вечера: поющие вдалеке троллейбусы, смех детишек, музыка из открытого окошка.

Кустики оказались совсем рядом. Я подошла к ним и протянула руку, чтобы потрогать листики, и моя рука, словно сквозь воздух, прошла через ветки. Ну и дела! Я бросилась к ближайшему углу дома, протянула руку, и она по локоть ушла в стену. Что это, призраки? С другой стороны, я сама была почти призраком, но ведь собственное тело я могла осязать!

А как же люди? Уже не волнуясь о том, как бы не напугать кого своим экзотическим видом, я бросилась к двум женщинам, мирно болтающим у подъезда. И пробежала сквозь них! Раздалось только чуть слышное потрескивание едва заметных серебристых энергетических коконов, окружавших их тела.

Мир призраков. В недобрый, видно, час я вспомнила о развлечениях. Вот тебе Леночка, и еще одно. Стереоскопический панорамный кинотеатр на одного зрителя. Как вспомнила, как я тут ползала, чуть не померла со смеху.

Надо себе представить обыкновенный цивильный кинотеатр в каком-нибудь городе, например в нашем Минске. По местам расселись семьи с детишками, влюбленные парочки, молодежные и не очень компашки. В зале гаснет свет, на экране идут титры. И вот появляется последний опоздавший, то есть опоздавшая, которая пробирается к своему месту ползком на брюхе по причине того, что ее внешний вид не соответствует общепринятым нормам. Место ей не нравится, и также ползком она пробирается к экрану. А, увидев изображение, приходит, бедняжка, в такой шок, что начинает прыгать на экран и безрезультатно хватать за фалды персонажей.

Ладно, так и быть. Будем вести себя прилично и смотреть фильм. Что же нам все-таки показывают? Теперь, когда пропал колокол, я могу подойти поближе и рассмотреть предмет или объект, который меня заинтересовал. Надо отметить, что это — значительное удобство по сравнению с обычным кинозалом.

Этот дом прямо передо мной. И кустики. Что-то в них есть неуловимо знакомое. Я их где-то уже видела. Даже не то, чтобы зрительное восприятие было знакомым, а какое-то более тонкое ощущение. Так бывает, когда снится какой-то человек, рассмотреть которого во сне невозможно, но ты точно знаешь, что это именно Вася. Или какое-то место, которое ты хорошо знаешь, во сне выглядит совершенно иначе, но ты уверен, что это именно оно. Я сосредоточилась на своем ощущении, стараясь максимально его усилить. Вот оно! Это же мой дом, в котором я прожила пятнадцать лет из своих двадцати двух. Приехали. Я не знала, что и думать, поэтому не думала ничего.

Из подъезда вышла женщина. Уже не напрягаясь, я поняла, что это — наша соседка тетка Нэля (ну и имечко!), жутко противная баба, которую мы в детстве звали Клизмой. Ее никто не любил, да и она не жаловала окружающих, особенно детишек. Меня же она вообще терпеть не могла, постоянно предрекая моей маме ужасную судьбу дочери.

Клизма куда-то двигала, по обыкновению брезгливо поджав свои тонкие губки и презрительно посматривая сквозь толстые очки. Как обычно, одета как чмо, даже энергетический кокон у нее (наверное, в этом «фильме» все носят такие) был тусклый и сидел на ней как-то нескладно и кособоко. Навстречу ей шла девушка, молоденькая такая, симпатичная, в джинсиках. Ну и дела, да это же я собственной персоной! Я — здесь, и я — там, с Клизмой! Так где же я на самом деле?

А может быть, если я-разноцветная впрыгну в меня-обычную, я вернусь домой? Мало что соображая, я рванулась к самой себе, успев подумать, что практически реализуется та ситуация, когда ко мне-обычной с радостными воплями бросается на шею пестрое красноволосое чудище. Ладно, как-нибудь выдержу, подумала я достаточно отстраненно, усиленно работая ногами. Хотелось обрести единство с собой до встречи с Клизмой. Не хватало еще, чтобы она пронаблюдала мое воссоединение. Вони тогда было бы на весь двор, всем и каждому, включая мою маму, было бы доложено, что она, Арнолида Францевна (так ее полностью величают), всегда говорила, что я плохо кончу и в конце концов оказалась права. А вот и «я», совсем рядом. Естественно, «я» меня не замечаю. Была не была! И ничего. Только слабый треск кокона. «Я» совершенно спокойно прошла сквозь меня и направилась дальше к родному подъезду, навстречу Клизме. Да, кино есть кино, и в него не впрыгнешь, даже если показывают тебя саму. Печально.

Мне оставалось только усесться поудобнее и продолжать наблюдать, завидуя самой себе, которую ждут дома родители и вкусный мамин ужин.

Поравнявшись с Клизмой, «я», будучи девушкой воспитанной, вежливо поздоровалась:

— Добрый день, Арнолида Францевна!

— Добрый? Может быть, — скептически скривилась Клизма, — Что это на тебе одето? — спросила она, прихватив «меня» за рукав любимой клетчатой рубашки, — Что позволяет себе современная молодежь, какая вульгарность!

И началась длительная лекция об отвратительных качествах молодого поколения, где прослеживалась глубочайшая связь между рок-музыкой, кроссовками и джинсами с одной стороны и наркоманией, проституцией, ростом преступности с другой. Эта была ее обычная песенка, которой она постоянно изводила меня и еще нескольких несчастных. Ускользнуть не было никакой возможности, поскольку ее сосискообразные пальцы цепко держали мой рукав. В такие минуты обычно откуда-то из темных глубин души, из самых ее дальних закоулков поднималась мутная волна ненависти и самых диких желаний. Например, слепить из нее комок и запаять в железную банку, которую выбросить в самое гадкое, грязное, заросшее ряской озеро. Или сделать большой-большой унитаз и спустить ее туда. Как правило, нудела она достаточно долго, и фантазия успевала развернуться на славу.

Наблюдая со стороны, я здорово потешалась над собой-обычной, которая могла развлекать себя только выдумыванием десяти казней египетских для обожаемой соседки, выслушивая всю эту чушь о развратности молодого поколения, о последствиях беспорядочных половых связей, о том, что я встала на скользкую дорожку. Этот вывод был сделан на основании того факта, что она как-то увидела меня с Андрюшкой, который так увлекся рассказом о своих похождениях, что потащился меня провожать до дому, а неделю спустя я на свою беду столкнулась с ней в городе, когда мы случайно встретились с Мишкой, моим однокурсником, и решили по этому поводу попить кофе. Итак, я — развратная женщина!

Постой-ка, постой! Я-разноцветная, нынешняя, очень хорошо помню эту историю и ту нотацию, которая была мне прочитана. Это было летом, еще до того, как мы познакомились с Сережей. Я вспомнила, что тогда еще мечтала обмазать Клизму быстро твердеющим клеем и подарить кому-нибудь в огород на дачу.

Я уже немного освоилась с ситуацией, сидела и смотрела совершенно реалистический, даже можно сказать натуралистический фильм с названием «Воспоминания о Клизме». Но тут, как обычно в этом мире, начало происходить нечто непонятное, даже дикое.

Мой кокон вдруг начал темнеть, приобретая буро-красный цвет, стал светиться багровым и разбрасывать искры. Одновременно с этим между лопаток появился какой-то горб, который быстро увеличивался, наливаясь темно-кровавым, пока не превратился в огромный бесформенный гриб, нависший надо мной и тянущийся своей верхушкой к Клизме. В эту верхушку стеклась вся багровая краснота, оставив снизу тонюсенькую серебристую пленочку. Такое ощущение, что все жизненные запасы моего кокона ушли на формирование этого омерзительного гриба, поскольку вокруг тела он стал едва заметный, натянулся, как колготки, вот-вот лопнет.

Аналогичный гриб стал формироваться и у Клизмы, только цвет его, сгущаясь, становился ядовито-синим, а из области позвоночника начали веером расползаться темные языки. Этот гриб так стянулся у нее кверху, что порвался, и похоже, не в первый раз, потому как снизу в серебристой пленке была масса дырок, из которых выглядывало незащищенное тело. Темные, почти черные языки, выходившие между лопаток, стали вытягивать верхнюю часть ее гриба, выращивая отвратительные черно-синие щупальца. Они вытянулись в направлении меня, обвились вокруг тела и стали душить его, высасывать последнюю энергию из истонченного кокона. А мой гриб, не обращая никакого внимания на атаку черно-синих щупалец, методично плевался буро-красными сгустками в Клизмин кокон, побивая в нем новые дырки.

— Лена, ты совершенно не дорожишь девичьей честью, — вещала Клизма, в то время как ее щупальца применили новую тактику. Почти все, за исключением пары-тройки, отлепились от моего кокона и стали ловить бурые плевки моего гриба, поглощая их, переваривая в черный цвет и пристраивая куда попало в энергетический кокон.

— Я уверена, что твои дружки обворуют в конце концов квартиру родителей, а ты сама окажешься в тюрьме рано или поздно, — подвела итог заботливая соседушка, отпустив мой рукав. Ее щупальца выпустили меня, словили напоследок еще пару-тройку плевков и быстренько втянулись обратно.

Клизма гордо попилила дальше. Довольно быстро ее кокон приобрел нормальный серебристый цвет, только форма его была вся неровная, бугристая — дырки перемежались с проглоченными плевками, торчавшими, как раковые опухоли.

Со мной было хуже. Гриб долго еще торчал над головой, норовя плюнуть багровым сгустком куда-нибудь еще, в кого-то, кто подвернется под злую руку. Я, как обычно после любого скандала, сделала несколько глубоких вдохов-выдохов. Они позволили погасить красно-бурый цвет, после чего и весь гриб рассосался. Только кокон мой сделался весь помятый, истощенный, висел, как с чужого плеча. Я устало побрела домой.

* * *

Шпок! Все исчезло — я-обычная, дом, Клизма. Вокруг меня снова был уже знакомые плотные хлопья. Ага, схлопнулась дырка, и я снова в сырном тумане. Или в туманном сыре. Сеанс окончен. Еще одно отличие от обычного кинотеатра: вместо того, чтобы включить свет и дать возможность зрителю покинуть зал цивилизованным образом, тебя просто-напросто вышвыривают вон.

Да, впечатлений масса. Еще ни один фильм не оставлял в моей душе такого глубокого следа. Переварить бы все увиденное.

Я механически переставляла ноги, шлепая куда-то по сырному туману, не имея ни малейшего представления о том, куда и зачем я иду и иду ли вообще — ориентиров не было никаких. С другой стороны мне всегда лучше думалось на ходу или сидя, вперив куда-нибудь невидящий взор. Но вперить взор было абсолютно некуда, кроме летающих пред самым носом разноцветных хлопьев и ошметков, а сидеть в этой пористой каше не очень-то хотелось. Мне нужно было хорошенько все осмыслить, разобраться в увиденном, взглянуть на привычные вещи и события с другой, с новой стороны.

Всегда когда я сильно злилась на кого-то, а Клизма обладала редким даром каждый раз доводить меня просто до исступления, мне на глаза будто опускалась красная пелена, и я совершенно переставала что-либо соображать и контролировать себя. Зачастую это заканчивалось довольно печально для того, кто разозлил меня до такой степени. Мало того, что я могла наговорить такого, на что в здравом уме и трезвой памяти вряд ли была способна, так еще и случалось хорошенько отходить обидчика кулаками. Бывало приходила в себя лишь тогда, когда пара человек буквально висела у меня на руках, не давая ими размахивать. В общем, в гневе я страшна. Самое интересное, что всегда после подобной вспышки я чувствовала себя ужасно опустошенной, разбитой, хотя физически разбит, как правило, был мой обидчик. Разумеется, в реальной жизни Клизму я никогда не била, все-таки учитывала ее возраст, но врезать как следует хотелось всегда.

Похоже, что иллюстрацию именно этого явления я пронаблюдала с энергетической точки зрения. Вот откуда тот красно-бурый гриб, выросший из моего защитного кокона. Это была энергия моего гнева, причем она была явно отрицательная. А комья, которыми он плевался, не иначе как были энергией моих «светлых» мыслей и пожеланий в ее адрес. Расход ресурсов организма на этот процесс был огромным, просто фантастическим, каждый такой плевок забирал массу физических сил, да и поддержание гриба в активном состоянии тоже стоило немалых энергетических затрат. Вот почему после ссоры мой кокон повис, как тряпочка, вот почему я всегда так погано себя чувствовала после подобных эксцессов.

Стоп, стоп! Но ведь у Клизмы все происходило совершенно иначе! Эти черно-синие щупальца. Они ведь совершенно открыто, никого не стесняясь, присасывались к моему кокону, да еще и с удовольствием ловили гневные плевки. Была бы ее воля, всю меня втянула бы в свое вонючее нутро. Интересно, на кой ей фиг нужна грязная энергия отрицательных эмоций?

Кажется, что-то припоминаю. Сейчас развелось немерянное количество разных экстрасенсов — всякие Чумаки, Кашпировские, даже по телику их показывают. А сколько болтают о разных там энергетических вампирах, которые поглощают энергию у людей, потому что сами не могут поддерживать свой энергетический баланс! И в газетах пишут, я сегодня, когда еще была жива, во время утреннего чая как раз читала про мужика, который нарочно с кем-нибудь ссорился, чтобы забрать его энергию. Похоже, что Арнолида Францевна как раз из его компании. Ужас какой, питаться такой гадостью, как мои плевки! Мне даже стало немного жаль ее. Кокон ободранный, дырявый. Ворованная энергия торчит мерзкими комьями и шишками, да и вряд ли приносит пользу для здоровья. А чего стоит сам по себе факт, что каждый день нужно кормиться из помойки!

А, может быть, дырки в коконе — дело возрастное? Нет, там же стояли тетеньки тоже далеко не юного возраста, а с энергетикой у них все было в порядке. Это все-таки особенность самого человека.

Так что же тогда получается? Мало того, что все наши эмоции, сконцентрированные мысли, волевые устремления имеют энергетическую природу, они могут быть положительными и отрицательными, созидательными и разрушительными, причем последние разрушают не только то, на кого направлены, но и самого их обладателя.

Шпок! Совсем рядом снова материализовалась дырка. Я рванулась к ней, надеясь на продолжение сеанса, но дырка исчезла практически в то же мгновение, что и появилась. Не попала. На этот сеанс все билеты проданы. Интересно, неужели и мое «кино» длилось лишь такое краткое мгновенье? Ничего удивительного, время в дырке было так перепутано, что все может быть. Ладно, подождем следующего «фильма», мне это определенно понравилось.

До вмешательства дырки я думала какую-то умную мысль, надо бы продолжить. А, вот. Положительная и отрицательная энергетика. Каждый человек является существом безусловно положительным хотя бы потому, что принадлежит к этому, к положительному миру. И тем не менее всем нам свойственно вырабатывать отрицательную энергию, а некоторые даже с успехом ее поглощают. В таком случае вырабатывая, а тем более поглощая отрицательную энергию, человек приходит в диссонанс с окружающим его миром, теряет способность нормального энергетического обмена с ним. И должен силой отбирать энергию у других. Но ведь насильно отнять можно только грязную энергию, поглотив которую вампир получает лишь небольшую отсрочку. Круг замкнулся. Это же как наркотик — чем дальше, тем больше его нужно. И исход аналогичный. Правильно говорят, что все болезни — от нервов.

Я поймала себя на том, что мне не поступала никакая информация, все выводы я делала абсолютно самостоятельно. Может, я после «фильма» уже разучилась воспринимать ее напрямую? Нет, Слава Богу! Только стоило подумать, как я уже знала, что некоторые сведения о мире, в котором я оказалась, ко мне приходили и будут приходить. А выводы о той, прежней, обыкновенной жизни я должна делать самостоятельно, благо материала для размышлений у меня предостаточно. Что-то вроде контрольной работы в средней школе, правда не объявили, что уже наступило 1-е сентября, и я забыла дома дневник. Ума теперь не приложу, куда пятерки складывать!

* * *

Очередной «шпок!» снова куда-то меня забросил. Переменка закончилась, пора на урок в кинозал. Да здравствует передача «Телевидение — школе». Почему-то в том, что снова будет кино, я была абсолютно уверенна. А, ну да. Это же была информация об этом, моем нынешнем мире.

Уже наученная предыдущим опытом, я не стала ползать, высунув наружу только нос и уши, а просто чинно и спокойно прошла в середину открывшегося мне пространства. «Уважаемые зрители! Приглашаем вас занять свои места в зрительном зале! До начала сеанса осталось 3 минуты!» Зрительный зал был полным аналогом предыдущего: та же куча временных потоков. завязанных в узел, тот же энергетический колокол надо мной, точно также, сначала смутно, а потом все резче и четче проявляются объекты привычного мира. Когда ведешь себя прилично, и к тебе относятся как к человеку. Я уже не делала попыток броситься на людей, оказавшихся в поле моего зрения, поэтому, наверное, мой колокол рассосался значительно быстрее.

Ба, знакомые все лица! Я — в коридоре родного физфака, на четвертом этаже, где наша группа сдает экзамен. Точно, это же спецкурс предпоследней сессии. Вот Наташка, вот Славка, с которым я шла пить кофе, когда встретила Клизму. Ой, ведь это кофепитие потом уже было, когда мы закончили Универ и уже работали. С этими временными перескоками спятить можно!

А вот Нинка на подоконнике сидит, моя подружка, с которой мы учились в одной группе последние два курса. Ничего девчонка, только на учебе, точнее на отметках слегка завернутая. Мало того, что сама готова задавиться за пятерку, так и еще «пятаки» в зачетках у других воспринимает прямо как личное оскорбление. Ну, это мелочи. В компанию она вписывается нормально, с чувством юмора — все в порядке, да и поговорить нам с ней всегда было о чем. В общем, я всегда относилась к ней с симпатией, а когда ее распределили в Витебск, очень скучала. Даже сердечные тайны излить не кому, не грузить же ими маму, право слово!

А где же я? А вот. Открывается дверь, и вылетает довольная и сияющая Горбачевская. Ну да, помню. Спецкурс был трудный, и я была счастлива просто до неприличия, получив пять баллов. Ага, поросячий восторг так и прет: энергетический кокон сверкает серебром, как новая монетка, с него срываются светло-розовые искорки, которыми я обсыпаю всех и каждого. Причем попадая на коконы однокурсников, эти искорки вызывают такое же свечение, только более слабое.

— Нинка, ура! Пять баллов! Ну, не думала, ну, никак не рассчитывала, — гружу я подружку.

То, что происходит с Нинкой, не поддается никакому описанию. То есть внешне она улыбается, поздравляет меня, лапу жмет своей маленькой ладошкой. А кокон ее начинает темнеть, выпуская не то чтобы щупальца, как у Клизмы, а какие-то черные длинные иглы. И торчат эти иглы не во все стороны, а только в одну, и конкретно в мою. Что за напасть такая, холера ясная? Иглы растут, и вот уже их черные, зазубренные концы сейчас вонзятся в мой кокон и порвут его! А я, счастливая, как сто китайцев, даже ничего не замечаю! Резким толчком иглы набрали нужную длину, но не вонзились в мой кокон, как я опасалась, а обломались в прямом смысле этого слова. Их черные кончики упали на пол и растаяли с тихим шипением, а основания отдернулись обратно и втянулись в Нинкин кокон. А там, где были сломанные кончики, в коконе зияли свежие дырки. Чернота постепенно рассасывалась по всей ее энергетической оболочке, придавая ей грязно-серый цвет. В соответствии с посерением кокона мрачнела Инкина физиономия, а я, ничего не замечая, хлопала ее по плечу, рассказывала, как отвечала билет и приглашала на кофе.

Поскольку в этих фильмах титры не предусмотрены, то и надпись «Конец фильма» заменяет уже привычный «шпок».

* * *

Я снова в тумане, как ежик. Урок окончен, пора приступить к подготовке домашнего задания, то есть обдумать все увиденное и сделать выводы, желательно правильные. Голова кругом, чем дальше в лес, тем толще партизаны!

Я ведь всегда считала Нинку своей подругой, доверяла ей, а тут такое! Из-за моего пятака по спецкурсу ее чуть удар не хватил, оказывается! Так ведь получается, что не только мне она завидовала, Максу бедную ее зазубренные иглы превратили в решето, и не только из-за отметок. То-то Нинка мрачнела, когда видела Максу с Пашкой, все старалась обнаружить у него какие-нибудь изъяны. Да, недаром говорят «черная зависть» — эта чернота прямо какими-то колючками из нее так и перла! Да, сейчас только остается подумать, что все-таки хорошо, что она в другом городе живет, а то вообще неизвестно, что бы с ней было, если бы узнала о Сереже, о том, как он меня любит. Разлилась бы у нее желчь, вся бы пожелтела и стала бы вылитая китаеза.

М-да, девушка! Нинка, может быть, и стала бы похожей на представительницу четверти населения земного шара, а ты на кого похожа? По крайней мере, на земном шаре аналогичные экземпляры пока не встречались. Сережа! Все время гнала от себя мысли о нем, поскольку в моей ситуации мысли были исключительно мрачные, а в этом мире подобное чревато большими осложнениями.

Он любит меня, все верно. А еще вернее, любил. Только сейчас мне от этого не легче. Может, в обычном мире прошли уже годы, десятилетия, и он, седой дедушка, счастливо растит внуков, лишь изредка вспоминая о девушке, которую он когда-то в юности любил и которая трагически погибла. А может быть, прошли несколько мгновений, и он, как и я с утра, до этого злополучного удара, ждет вечера и нашей встречи. Все может быть. Только я, боюсь, никогда этого не узнаю. Так что завидовать подругам, которые бегают на свидания, нынче мой удел. Нет, завидовать, конечно, не стоит, мне не повезло, пусть хоть у них все будет хорошо. Тем более, только представлю, как могла бы покрыться этими мерзкими зазубренными иглами! Бр-р, даже с нынешним моим видом они вряд ли бы гармонировали.

А почему же они не пропороли мой защитный кокон, а так круто обломались, почему не я, а Нинка была похожа на дуршлаг? Может, все дело в силе характера, он у меня явно сильнее, чем у нее, может, я своей силой подавила попросту ее зависть?

* * *

И снова «шпок», и снова кинозал. Что покажут на этот раз? Никогда в жизни так часто не ходила в кино, даже когда нам с Сережей просто не куда было деться, а на улице была плохая погода. Колокол пошел на уменьшение, а изображение — на резкость. Будем считать это явление титрами. «Жизнь Елены Горбачевской», в главной роли — Елена Горбачевская! Возможно продажа билетов для предприятий по предварительным заявкам. Серия третья.

Ничего не понимаю! «Сапожник!» Ведь это уже показывали! Нуда, коридор физфака, ребята, Нинка, я вылетаю довольная и счастливая с пятаком по спецкурсу, а Нинка щетинится зазубренными черными колючками. Что за дела?

Вдруг фокус смещается, мое изображение приближается прямо вплотную, и я в деталях могу рассмотреть свой защитный кокон. По нему, переливаясь, пульсирует энергия. Чистая, радостная. До щенячьего восторга положительная и очень мощная. Значительно мощнее, чем те иглы, которые подбираются к кокону как бы в замедленной съемке. В отличие от кокона, энергия которого распределена по поверхности, отрицательная энергия игл четко направлена, имеет векторную структуру, если говорить по-умному. И вот при соприкосновении с коконом острие колючки как бы отражается от его поверхности и «вектор» ее энергии направляется вовнутрь себя. Без энергетической подпитки кончик отваливается рассыпается на полу с тихим шипением, а на его месте остается отверстие.

Крупный план сменяется обычным. Я хлопаю Нинку по плечу и так далее по прежнему сюжету. Это — вместо поцелуя в диафрагму в старых фильмах, додумываю я уже сидя в тумане.

Что это было? Почему снова показали тот же эпизод из моей жизни, только уточнив некоторые детали?

После первого просмотра я, помнится, задумалась над тем, что выводы мне придется делать самостоятельно и хотелось бы, чтобы они были верными. Похоже, неверные выводы мне сделать просто не дадут, повторяя и повторяя урок тупой ученице, пока не дойдет даже до жирафа. Двойка по контрольной, Елена Александровна, надо делать работу над ошибками. Что я проанализировала неверно в первый раз? Что зависть — чувство черное и нехорошее, это понятно, здесь ошибки быть не может. Значит, неверно определила то, почему завистливые колючки не причинили мне никакого вреда. Наверное, поэтому мне так подробно в этот раз показали взаимодействие полей. Дело, видно, не в силе характеров. Мое поле. Оно просто сверкало от радости! Я вспоминаю, что в тот момент была так счастлива, что любила весь мир, включая явных и тайных недоброжелателей. Что уж говорить о девчонке, которую считала чуть ли не лучшей подругой! Ну правильно, искры счастья прямо сыпались из моего кокона на оболочки других, не то что не причиняя им вреда, а даже явно шли всем на пользу. Может быть, именно в этом ключ — счастье, радость, которые испытывает человек и которыми готов поделиться со всеми, защищают лучше любой брони?

* * *

Ответом было очередное вбрасывание в кинотеатр. Судя по тому, что показывали явно что-то новенькое, я правильно ответила на предыдущий вопрос контрольной.

От той картины, которая стала проявляться перед глазами, если бы и было дыхание, его бы перехватило. Вокруг меня было одно из самых красивых лесных озер, которое можно только себе представить. Много лет, когда я была еще маленькой, мы ездили отдыхать на него с родителями. Сладко потеплело на душе при виде этого прекрасного места. А вот и я, нескладная девочка-подросток, прогуливаюсь по причалу, к которому привязаны лодки. Ласково пригревает солнышко, шлепает о причал волна, в которой плавно раскачиваются водоросли. Причал старый, доски подгнили и местами пообламывались, кое-где торчат только толстые опорные бревна. Мне надо пройти по одному из них на берег.

И вдруг меня охватывает страх. Абсолютно иррациональный ужас. Я проходила по этим бревнам до того десятки раз, да и если сорвусь и упаду — ничего страшного, глубина небольшая, а плавала я уже тогда хорошо. Но, совершенно не понятно почему, меня просто сковывает страх, парализует волю и мышление. Я очень хорошо помню это тошнотворное ощущение ужаса, заполонившего все мое существо.

Мой до этого светленький и яркий энергетический кокон тускнеет, темнеет, начинает оползать вдоль тела вниз, как дешевый пуховик после стирки. Свисает с разных сторон какими-то омерзительными мешками, в которых переливается и булькает нечто темное. гадкое, зловещее. Эти мешки, как гири, тянут меня книзу, и, чтобы не свалиться, я становлюсь на четвереньки и переползаю на берег в самой позорной позе, которую только можно вообразить. Медленно так ползу, осторожно. Сейчас, пока я все это смотрю, вспоминается, что тогда, выбравшись на берег, я долго не могла понять, чего же я так испугалась на этом причале.

«Шпок!», и я снова «дома», наслаждаюсь туманом. Информация получена, пора за уроки.

Страх… На самом деле это — чрезвычайно емкое понятие. Страх какого-то события, страх за кого-то, любимого человека, например. Страх неопределенности — да мало ли его разновидностей можно вспомнить. Только суть одна. Страх парализует волю, сковывает мышцы чуть ли не до судороги, провоцирует агрессию. Страх тянет к низу, вытягивая туда же, вниз, всю энергию и жизненные силы. Достаточно вспомнить, какую неприятную встречу предоставил мне приступ страха на зеленом гребне.

В общем, в любом своем обличье — явление очень нехорошее, даже можно сказать совсем плохое. Легкая задачка. Можно поднимать руку, чтобы вызвали к доске, есть шанс получить пятерку.

* * *

К доске вызвали незамедлительно. Я снова где-то, и снова воспоминания в виде фильма, и снова я решаю задачи выбора. Правильно-неправильно, хорошо-плохо, да-нет. Прямо какая-то двоичная система. В голове все перемешалось. Мой недавний, уже когда работала, скандал с Барбоссом. Детские обиды на учительницу во втором классе. Опьяняющее счастье, на несколько порядков превышающее тот щеняче-поросячий восторг от сданного спецкурса, которое имело место быть во время первой победы на всесоюзных соревнованиях. Первая мечтательная влюбленность. Драка в пионерлагере. Жгучая обида и непонимание, когда выяснилось, что мой парень не питает ко мне нежных чувств, а просто хочет поиметь. Дикое желание разорвать в клочки случайного мужика, обхамившего меня в троллейбусе. Детское ощущение непоправимого горя, когда сломалась моя удочка.

Разные эпизоды — памятные и совсем незначительные, приятные и отвратительные — сменялись, как картинки в калейдоскопе. Я делала выводы, уже почти не задумываясь. Агрессия — плохо. Обида — очень плохо. Раскаяние — просто чудесно, прямо физически видно, как слезы очищают кокон. Счастье — великолепно, влюбленность — здорово.

Я потеряла счет просмотренным «фильмам», к тому же некоторые выводы я делала ошибочно, и для тупых, «шестиламповых», как говорит Валерка, повторяли по два-три раза. В конце концов в этой веренице образов я перестала сознавать хоть что-либо, давая ответы практически бессознательно. Да-нет, хорошо-плохо. И, странное дело, чем больше включалось подсознание, тем меньше было ошибок. Передо мной прошли практически все жизненные события. Говорят, перед смертью человек вспоминает в одно мгновенье всю свою жизнь. Врут. И после смерти тоже. И не в одно мгновенье.

* * *

Я поймала себя на мысли, что философствую. Никак переменка образовалась в череде бесконечных уроков? Ну да, я в тумане, как ежик, куда-то топаю по инерции и рассуждаю. Дырки не появляются, кино не показывают, уроки не спрашивают, но тем не менее туман не рассеивается. Что бы это значило?

«Шпок!» Оказывается, ничего. Наверное, киномеханик покурить ходил. Устраиваюсь поудобнее. Раньше как думалось: кино — это праздник. Парень, желая понравиться девушке, приглашает ее в кино. А самое интересное кино — то, где показывают тебя.

Помню, наша Солома, которую вообще-то Маринкой зовут, Солома — это прозвище. Так вот, еще в школе она мелькнула 2-3 секунды в кадре фильма вместе со своим танцевальным ансамблем. Стала кинозвездой общешкольного масштаба. Счастья, гордости и воспоминаний к месту и не к месту ей хватило на целый год, а фильм этот она смотрела, пока его не сняли с проката.

Тут, казалось бы, все про меня и мою жизнь, смотри и любуйся на себя в детстве и ранней юности, только надоело уже до розовых соплей. Хочется вздохнуть, а не могу. И соплей нет, ни розовых, ни самых что ни на есть обыкновенных, такие вот дела.

Ну, что же на этот раз покажут? Как я била морду одной бабе в Крыму на пляже (хотя она в тот раз явно заслужила хороший втык, вообще-то, драться нехорошо, это я уже поняла) или выплывет еще какой-нибудь темный эпизод моей жизни из глубин подсознания? Изображение постепенно приобретает резкость, и даже если бы я и могла дышать, то дух захватило бы прочно и надолго.

Действительно, воспоминание из самых глубин души. То, о чем я просто не позволяла себе думать, попав сюда. То, от чего на душе становилось тепло и грустно. Самое лучшее в моей жизни. Я и Сережа. Наше первое официально назначенное свидание.

То есть до этого мы встречались, но все больше вроде бы как случайно, причем эти случайности оба тщательно подготавливали. Также «случайно» попали на дискотеку, после которой Сережа, в очередной раз провожая меня домой, сказал, что любит меня. Просто так сказал, без рисовки и смущения. И поцеловал. Тоже как-то просто и совершенно естественно, как будто иначе и не могло быть. А потом, на следующий день, позвонил мне домой, и я назначила ему свидание.

В общем, все не как у людей. У всех нормальных, как правило, начинается со свидания, когда ни парень, ни девчонка толком не понимают еще, интересны ли они друг другу и на кой фиг им нужна эта встреча. И в 90% случаев до такого этапа развития отношений, как взаимные объяснения, просто не доходит. А тут поди ж ты.

Итак, «стрелка» была наброшена на углу Проспекта и Комсомольской. Я, как обычно, опоздала. Стояла как дура и озиралась по сторонам. Любой бдительный мент мог заподозрить меня в намерении совершить какой-нибудь теракт и арестовать. На мое счастье, все они были слишком заняты отловом пешеходов, сигающих через перекресток на красный свет и по диагонали.

По моему серебристому кокону снизу вверх пробегали беспорядочные фиолетовые волны сомнений и беспокойства.

Плохо, наверное, головой вертела. Я заметила Сережу, когда он уже почти вплотную подошел ко мне.

— Привет!

— Привет! Я опоздала, но ты еще больше опаздываешь, — оправдывалась я, улыбаясь.

— Да нет, я давно уже пришел. Тебя нету и нету, вот я и зашел в книжный, — ответило мое Солнышко. Привычным жестом забрал мою как обычно неподъемную сумку и закинул ее себе на плечо, словно перышко. Второй рукой привлек меня к себе и тихонечко, нежно поцеловал, — Ну, здравствуй, любимая!

— Здравствуй, — ответила я почти беззвучно. Казалось, все время только бы и смотрела в эти удивительные глаза, огромные, голубые, а вокруг самых зрачков — золотистые звездочки. Как солнышко в небе. Меня подхватила и окунула с головой волна совершенно немыслимого, фантастического счастья. Я ничего не видела вокруг, кроме Сережи, ничего не слышала, кроме его бархатного голоса.

Заново переживая самые лучшие воспоминания своей жизни, я с большим трудом могла воспринимать происходящее со стороны. Но вдруг с полнейшим изумлением увидела, что наши коконы, сверкая и пульсируя неистовым серебристо-розовым блеском, устремились навстречу друг другу. В том месте, где Сережина рука лежала на моем плече, коконы соприкоснулись и стали проникать друг в друга. Постепенно их пульсации синхронизировались, и нас уже окружал общий кокон. Его энергия, вобравшая в себя энергию обеих наших оболочек, была значительно больше простой их суммы. Они не только сливались в общем ритме, но и усиливали друг друга!

А дальше начались чудеса. Словно невероятный, диковинный цветок, наш общий кокон открылся сверху, и на нас, ничего не подозревающих, хлынул поток самой чистой, самой светлой энергии, закрывший и экранировавший нас от всего происходящего. А с коконом стало происходить что-то совершенно необыкновенное. Искрясь и переливаясь теперь уже почти всеми цветами радуги, он стал понемногу деформироваться. Что-то серебристо белое, жесткое, плотное, сильное стало скапливаться вдоль линии плеч каждого из нас, спускаясь к кончикам пальцев рук и разбрасывая от них снопы разноцветных искр. Это что-то росло в своих размерах и вскоре стало напоминать небольшие накидочки.

Дальше произошло три события одновременно, так что непонятно, что из них было причиной, а что следствием: мы наконец оторвали взгляд друг от друга, завершилось формирование «накидочек», и прекратился светлый энергетический поток.

— Пойдем в кино, — предложил Сережа, — я тут билеты взял. Говорят, фильм неплохой.

— С удовольствием, — ответила я. В тот момент мне было абсолютно все равно, хоть смотреть кино, хоть играть в домино, — Конечно!

И мы пошли вдоль Проспекта, вдоль нашей любимой улицы нашего любимого города. Неожиданно наши так называемые «накидочки» напружились, расправились и потянули нас вверх. Ничего не замечая, мы шли, едва касаясь земли. Боже мой, ведь это же крылья, самые настоящие крылья!

* * *

И все. Всему хорошему приходит конец, и даже самый интересный фильм имеет обыкновение заканчиваться. Но никогда до этого окончание «урока» не было для меня столь тягостным. Это было похоже на то, как я однажды, будучи на сборах в Москве, не попала в команду и вынуждена была возвращаться домой. В поезде мне приснился сон, что я там, в команде, готовлюсь к соревнованиям. Рядом наши девчонки, ребята. Мне здорово и весело, легкий предстартовый мандраж гонит адреналин по венам. И вот я просыпаюсь под стук вагонных колес, и муторность ситуации наваливается с удвоенной силой.

То же самое было и сейчас. Только что я была счастлива, как никогда в жизни, рядом был мой любимый, и вот я снова одна, ни живая, ни мертвая. В общем, неизвестно кто, неизвестно где. Тоска. Зеленая, как моя плоть. И ведь не скажешь «хоть вешайся» — даже с этим проблема! Вместо полноценного глубокого вздоха, который также был мне недоступен, пришлось ограничиться тем, что мысленно сказать: «Эхе-хе…»

Любовь… Самое чистое, светлое, прекрасное чувство. Только сейчас стали понятны слова и выражения, ставшие уже почти банальными: «лететь на крыльях любви», «ног под собой не чуять», «быть окрыленным»… Это-то все как раз понятно, более однозначных выводов просто не может быть.

Сережа… Как он там? Хороший мой, милый, любимый. Впервые за время моих приключений я смогла думать о нем спокойно, без того ощущения обрыва в душе, когда внутри не остается ничего, кроме жгущей пустоты. Наверное, переживает из-за меня. Мне вдруг стало жалко его, как бывает жалко маленького беззащитного ребенка. Солнышко мое, пусть бы у него все было хорошо. Я ведь так его люблю.

Истина, простая и древняя, как мир, вдруг вспышкой озарила мое сознание. Я люблю!!! Сколько людей прожили жизнь до глубокой старости, так и не узнав, что такое любовь! Сколько мужчин отдало свою любовь паразиткам, а сколько женщин — негодяям, которые растоптали это великое чувство, этот дар Божий, своей грязью и цинизмом.

Я ведь самая счастливая на свете! «Я люблю, а значит — я живу», как пел Высоцкий. И пусть жизнь у меня сейчас странная даже и на жизнь совсем-таки не похожая, моя любовь со мной. И сколько бы мне не осталось, в этом ли мире, в другом ли, я пронесу ее с собой. Ведь и он меня любит! И что бы не произошло дальше в его жизни, с ним всегда будет моя любовь.

Я люблю! У меня есть самое огромное, неисчислимое богатство на свете. Это сокровище никто не может отобрать. Только сам человек может потерять его, разбить, ведь крылья любви, сильные и мощные, такие хрупкие!

* * *

Только через некоторое время до меня дошло, что я уже давно слышу сзади легкий мелодичный звук. Отставив в сторону руку, я заглянула себе за плечо. Тонкие, нежные, как у бабочки, от кончиков пальцев до плечевых суставов, соединяясь на спине, формировались у меня серебристые крылья. Как завороженная, я следила за тем, как они увеличивались в размерах, расправлялись, наливались упругой силой. И вот, вздрогнув, выпрямились и стали тянуть меня вверх. Абсолютно не задумываясь о том, что будет дальше, я оттолкнулась, что было силы, разведя руки как можно шире.

Я тут же взмыла вверх. Хорошо, что в этом мире потолки не предусмотрены, а то сотрясения мозга или, как минимум шишки, было бы не миновать. Я неслась вверх, словно выпущенная из катапульты, туговато соображая, долго ли так буде продолжаться. Рассеянно глянула я вниз, где мой сырный туман или туманный сыр, в общем, мой школьный класс, выглядел маленьким розовым пятнышком.

Я постаралась выпрямить полет, логично рассудив, что раз тебе дали крылья, было бы неплохо научиться ими пользоваться. Только я попыталась слегка пошевелиться, как стремительный подъем сменился столь же стремительным падением. Да, похоже, что любая курица-несушка даст мне сто очков вперед в плане высшего пилотажа. Я все время пыталась выправиться, раскорячилась, как свастика, но падение продолжалось. Хорошо, хоть в штопор не сорвалась, а то как бы я тут стала тошнить?

Меня несло совершенно непонятно куда. На мое счастье, сохранялось ощущение верха и низа, но розового пятнышка тумана уже и в помине не было видно, меня окружало что-то бесцветно-серое, более темное снизу.

Я достаточно хорошо умела плавать, поэтому решила лететь, плывя, то есть не просто растопыривать конечности в разные стороны, а задать себе какой-то ритм движения. Сконцентрировавшись, я послала импульс движения от спины, даже от самых пяток, вперед и вверх к рукам. И почувствовала Пространство. Как дельтапланерист чувствует потоки воздуха, так и я ощущала энергетические течения. Одни поднимали вверх, другие сносили куда-то в сторону, но постепенно я стала более-менее координировать свои движения. Со стороны, наверное, это была умора: ноги в растопырку, руки в раскорячку, глаза с перепугу по 8 копеек одной монетой. Я сама себе напоминала не птицу, даже не насекомое, а изрядно потрепанный в бою допотопный самолет-«этажерку», который боком, кое-как пытается дотянуть до аэродрома. Но все-таки я летела!

Если бы нормально работали легкие, я бы точно покаркала немного от избытка чувств. Ощущение полета, то, о чем мечталось с самого детства, то, что тысячу раз снилось в снах! Причем не на чем-то, а просто так, сама по себе.

Я задумалась над тем, по какому принципу я все-таки летаю. То есть с самого начала, с перепугу, я не догадалась размахивать руками-крыльями, как та бабочка, бяг-бяг-бяг-бяг. А потом поняла, что это вроде бы и не надо. Самое главное — почувствовать Пространство, ощутить его в себе и себя в нем. Дальше — больше. И вот я уже не кувыркаюсь, как получивший пинка крокодил, не барахтаюсь, судорожно суча ручками и ножками, а летаю достаточно прилично. То есть у меня уже получается лететь не туда, куда летится, а туда, куда я хочу — вверх так вверх, вниз так вниз. Надо же, летание, оказывается, тоже только вопрос навыка. Концентрируясь только на незначительных движениях собственного тела, я уже могу направлять свой полет. Могу поворачивать, взмывать вверх, плавно скользить вниз (падать камнем я уже научилась раньше). Свободна, как птица! Ношусь, кувыркаюсь, разворачиваюсь. Не хватает только ветра, свистящего в ушах, да возможности рассмеяться от счастья!

Во время очередного кульбита обернулась через плечо посмотреть, как там мои крылышки. Ожидая увидеть нечто вроде тугих, наполненных пространством мини-парусов, я в первый момент просто похолодела: у меня за спиной ничего не было! Крылышки как-то испарились, рассосались, но тем не менее я ведь летала! Ну и дела! Может быть они были нужны только в первый момент, для того, чтобы такая старая, циничная, умудренная жизненным опытом особа, как я, смогла поверить в возможность полета?

Ну да, не сформируйся у меня крылышки, никогда в жизни бы мне не пришло в голову попробовать полетать. Представляю себе картинку: стоит себе Горбачевская на какой-нибудь возвышенности, а то и просто на ровном месте, изо всех сил толкается ножонками, подпрыгивает, старательно трепещет ручонками, пытаясь взлететь, после чего смачно и звучно шлепается на пятую точку. Куда-нибудь в лужу. Что касается обычной жизни, то здесь все ясно. Долго бы я так продолжать не смогла бы, поскольку обязательно поблизости нашелся бы кто-то сердобольный и скоренько вызвал бы 03. Да и попав сюда, я скорее поверила бы в то, что смогу яйцо снести, чем взлететь, благо кудахтать умела с детства не хуже настоящей курицы.

Мое мастерство совершенствовалось достаточно быстро, и я уже могла, пыжась и надуваясь от счастья и гордости, сравнить свой полет не с подбитым дореволюционным бипланом, а с каким-нибудь орлом, стрижом, альбатросом. В моих навыках уже появился какой-то даже артистизм, уверенность. Уже можно было немного расслабиться, не контролировать каждое движение и спокойно заняться изучением пролетаемых окрестностей. Я осмотрелась со всех сторон, включая верх и низ, и везде увидела совершенно однородное серое пространство, более светлое сверху и темнеющее внизу. Я гордо реяла неизвестно где. Нет, так мы не договаривались! Это же совсем неинтересно, когда летаешь просто так, будто и не летаешь вовсе. Интересно, когда на страшной скорости проносишься мимо чего-то, взмываешь вверх, огибаешь препятствия, ощущая стремительность своего движения!

Ага, вон в той стороне — какой-то отблеск, выходящий за рамки однородности. Я резко разворачиваюсь и лечу в сторону этого отблеска. Ого, когда появилась точка отсчета, сразу стала заметна моя нешуточная скорость. Неизвестный объект стремительно приближался, становясь все больше и отчетливей. Холера ясная, да это же стена, огромная, каких свет не видывал! Издали ее скрывал плотный слой тумана, такого же серого, как и все окружающее пространство, а, подлетев поближе, я поняла, что стена простирается вверх и вниз, вправо и влево насколько хватает глаз. Ее поверхность была ровной, гладкой, словно отполированной и слабо отблескивала темным металлом. Ее энергия была мощной, солидной, но тем не менее слегка пульсировала, оставляя на идеальной поверхности разноцветные люминесцирующие отблески.

Ну вот, заказ выполнен, вот тебе, Леночка, и препятствия, можешь вдоволь наслаждаться скоростью и виражами. Сделав лихой разворот, я помчалась влево и вниз, стремительно разрывая клочья тумана. Восторг переполнял все мое существо, и я стала мысленно петь. Мысленное пение было делом привычным, поскольку петь вслух при моих музыкальных данных я всю сознательную жизнь могла себе позволить только в ванной со включенной водой.

Обрадовалась, дура! С разгону чуть мозги последние себе не вышибла, поскольку вдруг из-за тумана вынырнула еще одна стена, перпендикулярная первой, в которую я едва не врезалась на полной скорости, еле успев заложить крутейшую свечу вертикально вверх. Одновременно проскочили две мысли: хорошо, что немного научилась уже летать, и что надо бы поосторожнее. Уже не сравнивая себя со стремительным МИГом или F-16, летела быстро, но аккуратно, и сразу заметила, как одна из вертикальных стен закончилась и стала продолжаться дальше горизонтально, наподобие пола. Вдоль второй стены я стала подниматься вперед и вверх, пока не достигла «потолка» — еще одной горизонтальной стены, закрывшей мое пространство сверху. Нет, так не пойдет! Лихо «встав на крыло», я развернулась в обратную сторону, стараясь вернуться к горизонтальному излому и поискать для полетов менее ограниченное пространство.

Но не тут то было! Мало того, что дорогу мне уже преграждала новая вертикальная стенка, которой тут только что не было, невдалеке от нее формировалась и росла новая вертикальная стена, параллельная той, вдоль которой я только что летала! Я оказалась в мешке, почти в капкане. Изо всех сил я рванулась наперерез растущей стене и в последний момент, заложив немыслимый вираж, успела проскочить.

По моим расчетам, Пространство здесь должно было быть совершенно свободным. А вот дудки! Откуда этих стен тут наросло, ума не приложу! Их что, садят тут квадратно-гнездовым способом, или же они размножаются почкованием? Если я вначале старалась держаться к ним поближе, то сейчас, увидев которую-нибудь из них, старалась улепетывать изо всех сил, по опыту зная, что возвращение в безопасное место — бесполезная трата времени и сил. Удирая от стены, что осталась сзади, я видела новые стены справа и слева, сверху и снизу, а спереди, из стены, что была слева, уже росла новая вертикальная стена, отрезая мне путь. Я снова успела проскочить и попала в длинный узкий коридор, «пол» которого сделал «ступеньку» и сократил расстояние до «потолка» до таких размеров, что я едва не касалась обеих горизонтальных поверхностей. Несмотря на тесноту, я летела со всей возможной скоростью, отчетливо сознавая, что при возникновении нового препятствия я не смогу его обогнуть и надеясь опередить рост стен.

Зачем я боролась, на что рассчитывала? А ни на что. Просто характер, воспитанный многими годами занятий спортом, не позволял сдаваться и складывать лапки, особенно сейчас, когда я обрела крылья. Нужно бороться, пока есть хоть малейший, хоть призрачный шанс на победу. И поэтому я, стиснув зубы, мчалась, пытаясь обогнать само время.

Коридор закончился, и я влетела в другое пространство, даже можно сказать огромное помещение, поскольку оно было ограничено практически со всех сторон стенами, непрерывно росшими в разных направлениях и представлявшими собой нечто вроде трехмерного фрактала, объемного лабиринта. Моя задача значительно усложнилась: нужно было не просто быстро лететь, но еще и выбирать направление так, чтобы не попасть в тупик. Я даже немного растерялась, бессмысленно заметавшись возле отдельных проходов или пролетов, заглядывая туда, но не решаясь влететь.

Стоп! я же не только летать здесь научилась, но и энергию чувствовать! Тем более что энергетика стен, очень мощная и плотная, значительно отличается от пространства. Итак, ближайший проем — явный тупик, следующий тоже не внушает доверия, третий, четвертый — глухо! В этом отсеке явно нет выхода, а сзади стена уже почти перекрыла путь. Еще рывок! Стена смыкается за мной, а рядом — штук пять-шесть открытых проемов. Бросаюсь к ближайшему — и о, чудо! В конце его чувствуется свободное пространство! Понимая, что лучшее — враг хорошего, устремляюсь туда, не обращая внимания на другие проемы. Может быть, выход там был и ближе, но при моей везучести точно бы закрылся перед самым носом.

Это уже не просто тоннель, это самый настоящий лабиринт, многократно изогнутый во всех направлениях под прямыми углами, на разных участках имеющий разную ширину и высоту, разную скорость роста новых стен, но везде одинаковую подлость натуры. Казалось бы, свободное пространство уже близко, но тут путь перегораживает стена, и надо соревноваться с ней в скорости. А обогнув ее, попадаешь в коридор, который заворачивает совсем в другую сторону, и снова надо искать проем, ведущий к свободе. Наконец мне повезло: я попала в коридор, через который не только энергетически чувствовалось свободное пространство, но и глаза видели свет, «свет в конце туннеля». Собрав последние силы, я устремилась туда. На краю затуманенного бешеной гонкой сознания проскочила мысль, что только в таких передрягах начинаешь понимать смысл и цену выражений, которые в обычной жизни кажутся банальными. Я ведь действительно летела на свет в конце туннеля, причем без всяких кавычек.

Меня снова вынесло в довольно большое пространство, закрытое почти со всех сторон. Горизонтальные и вертикальные стены изламывались под прямыми углами, из их середин росли новые перегородки, но процесс здесь происходил медленнее, чем в центре этой структуры. Очевидно, этот фрактал по краям рос не так интенсивно, как в середине. А вот и желанный выход, сквозь который мутновато просвечивает уже знакомый мне туман. Уворачиваясь от чуть не подбившей меня снизу стены, я устремляюсь туда.

Но что это? Этот открытый проем, этот выход на свободу вдруг начинают перекрывать не одна, а две вертикальные стены, растущие навстречу друг другу. Как двери в лифте или в метро. Обычно все такого рода двери почему-то не любят меня и при каждом удобном случае норовят зажевать. Неужели опять? Так близко, совсем рядом свобода… Такой невезухи просто не может быть в природе! Зачем же, спрашивается, были все мои усилия, если я снова буду заперта, а может быть и раздавлена этими ужасными, огромными, толстыми и бесчувственными стенами? Да лучше я лоб себе раскрою, чем позволю этим дверям захлопнуться перед самым моим носом! Почти теряя сознание от изнеможения, я делаю отчаянный рывок и, подлетая вплотную, вижу, что свободное пространство меньше размаха моих рук. Не долго думая, я закладываю крутой вираж, наклоняясь в правую сторону, и проскакиваю сквозь узкую щель почти боком, врезаясь в слой плотного туманна и взмывая вверх. Ye-es!!! Я вырвалась!!! Но кричать от счастья я могу только мысленно.

Почти тотчас же за моей спиной раздается глухой, мощный удар, а вслед за ним — долгий чмокающий звук, наподобие того, с которым при вынутой пробке вытекают из ванны остатки воды. В то же мгновенье пропадает туман, и я вижу под собой удивительно, потрясающе красивую желтую и розовую страну, которая простирается, перемежаясь холмами и впадинами, на сколько хватает глаз, освещенная ровным мягким светом, исходящим от серебристого небосвода без солнца. А как же фрактал-лабиринт? Разворачиваюсь назад — а его нет как не было, все та же желтая и розовая страна до самого горизонта. Выходит, что я не только вырвалась на свободу из лабиринта, но и снова попала в совсем другое место.

З

Здесь, в отличие от всего виденного за последнее время, все было на удивление стабильно. Энергетика мощная, постоянная, к тому же очень чистая и положительная. И время текло без всяких фокусов. Не знаю, правда, как оно соотносилось с привычным мне ходом времени на родной Земле, но, по крайней мере, обходилось без ставших уже привычными выкрутасов. И вообще весь пейзаж с высоты человечьего полета напоминал не кавардак энергетических сражений, а ландшафт, где есть верх и низ, зад и перед.

Разумеется, этот ландшафт слабо напоминал привычные земные очертания, но не в меньшей степени он отличался от всяких разных сырных туманов, поющих столбов и саморазмножающихся стен. Ласкало взор и успокаивало вздрюченные нервы наличие линии горизонта. А может быть, я нечаянно попала на другую планету? Сейчас я бы уже ни чему не удивилась. Ясно одно: здесь хорошо, стабильно и, следовательно, безопасно. А так как я смертельно устала и с трудом держалась на ногах, то есть на крыльях, то есть на руках, крыльев-то уже не было, я решила приземлиться. Наверное, не стоило дожидаться того момента, когда от недостатка сил я свалюсь вниз подобно перезревшей груше и украшу охряно-желтую поверхность разноцветной лепешкой с красными волосами. Окрестности можно будет изучить и потом, решила я, плавно пикируя вниз к большому розовому объекту, который вырастал из поверхности цвета охры наподобие горы, поставленной вверх ногами, широкая вершина которой заканчивалась где-то в серебристых небесах, намного выше моего полета.

Я опустилась невдалеке от конусовидного основания на поверхность, по виду и ощущению больше всего напоминавшую обычный песок. Не хватало только ведерка с совочком и формочек. Сделав пару шагов, я поняла, что идти мне ничуть не легче, чем лететь. Все вокруг кружилось и шаталось, как после хорошей попойки. Голова была словно ватой набита, через которую не могла протолкнуться ни одна маломальская мыслишка, коленки дрожали и подгибались. Последнее время у меня появилась симпатия и доверие к розовому цвету, что вовсе не означает изменения сексуальной ориентации, просто меня выручали то розовый лучик, то розовая беседка. Поэтому, еле-еле добредя до розовой горы-вверх-ногами, я рухнула без сил на песок и практически отключилась, как тогда в беседке.

* * *

Сколько прошло времени, пока я валялась в отключке, я, разумеется, не могу определить, тем более, что свечение небосвода за это время нисколько не изменилось. В принципе, это и не так важно. Как обычно, попадая в новое место, я задавала себе три «основных вопроса философии»: кто я, где я и что дальше делать. Тем более, что чувствовала я себя накануне точно так же, как будто укушалась до поросячьего визга. Хорошо хоть сейчас нет никаких признаков похмельного синдрома, кроме стремления ответить на три извечных вопроса. Это радует.

И если к ответу на первый из них я снова не приблизилась нисколечко, то следовало заняться двумя другими. Итак, где я и что дальше делать? Логично, что ответ на второй вопрос последует после ответа на первый, значит в первую очередь нужно было заняться изучением окрестностей и разобраться, куда меня занесло на этот раз, да и еще не забывать думать потише, чтобы вдруг не нафантазировать себе разных монстров, змеев-Горынычей и прочих пауков-людоедов. Усевшись поудобнее в свою любимую позу, я стала внимательно разглядывать все, что было в непосредственной близости от меня.

Подо мной был песок. Самый настоящий, обычный желтенький песочек, который можно было легко зачерпывать ладошками, даже моими, полупрозрачными, и пересыпать из руки в руку. Подбрасывать вверх. Причем падал он вертикально вниз, следовательно, такого явления, как ветер, не было. А сила тяжести как раз присутствовала. И песок этот простирался до самого горизонта, только розовые горы вверх тормашками нарушали однообразие. Ну и пляжик отгрохали!

Следовало заняться более внимательным изучением розовых гигантов. Их энергетика несколько отличалась от окружающего пространства. То есть они были также стабильны, как и все остальное, но при этом испускали энергию в окружающее пространство. Наверное, именно из-за того, что я приземлилась близко к такому розовому, я относительно легко пришла в себя после сумасшедшей гонки с хищными стенами. Я решила внимательнее изучить это розовое.

В том месте, где оно выходило из песка, его диаметр был примерно метров 25-30, если исходить из моих собственных размеров. Верху оно значительно расширялось. Не совсем как зонтик, ни разу не видела зонтика с такой толстенной ручкой, но снизу определить его диаметр я затруднялась. На чьем честном слове держится такая с виду неустойчивая конструкция, я тоже не могла определить. Поверхность его, вся покрытая пурпурными прожилками, была бугристая, упругая и теплая на ощупь. Теплая?

Стоп! Я что, уже снова могу различать тепло? Ну да, точно. Песок холоднее розового, мое тело теплее песка, но тоже холоднее розового. А мне самой тепло или холодно? Да в общем нормально, комфортно. Появляются новые старые ощущения. Это радует.

Вдруг по поверхности розового прошло какое-то колебание, что-то вроде судороги. Мама дорогая, оно что, живое!!! Я отскочила и уставилась на гиганта, позабыв захлопнуть варежку. А ним тем не менее продолжали происходить метаморфозы. На уровне немного выше моего роста один из бугров стал увеличиваться в своих размерах, наливаясь прозрачным сиянием. И в этом не было ничего неприятного или агрессивного, наоборот. Энергия, исходящая из этого сверкающего пузыря, была самой чистой и светлой. Увеличившись до диаметра приблизительно метра полтора, он лопнул с хрустальным перезвоном, выпустив в небо стайку мохнатых прозрачных шариков, которые переливались, словно мыльные пузыри. С мелодичными звуками, похожими на серебристый смех, они стали разлетаться в разные стороны, шаловливо гоняясь друг за другом.

Я наконец-то смогла закрыть рот. Что это было? Может, семена странного гиганта? Или следствие какого-то симбиоза? Как обычно, число вопросов значительно превышало число ответов. Я решила повнимательнее изучить розового гиганта и стала обходить кругом него. Время от времени я дотрагивалась до его теплой и упругой коры или кожи, ощущая, как с каждым прикосновением в меня вливается его потрясающая жизненная сила. В другом месте я снова обнаружила созревающий пузырь, правда, немного повыше, и снова залюбовалась веселыми шариками. А потом пузырь я уже не успела увидеть, зато прямо перед самым моим носом выскочила новая стайка прозрачных шалунишек. Это, наверное, постоянное явление, просто, будучи в отключке, я его не видела. Здорово-то как!

Пройдя уже где-то две трети окружности гиганта, я снова вынуждена была раззявить рот от удивления. С этой стороны розовый колосс был совершенно другим! Огромная щель, можно даже сказать ущелье, пересекало его вдоль сверху донизу. А по этой щели, клубясь и разбиваясь брызгами на многочисленных уступах, изливался вниз поток хрустальной чистоты. Так как гигант внизу был уже, чем сверху, поток падал водопадом на песок, образуя у подножия абсолютно прозрачное озерцо с краешком более темного мокрого песка. Выхода у озерца не было. По-видимому, жидкость просто просачивалась сквозь песок. Мои приобретенные в последнее время ощущения подсказывали, что никакой угрозы нет, энергетика у всего этого положительная, следовательно, для меня только полезная, поэтому я рискнула зайти в озерцо. Вода — а похоже, что это была именно хрустально чистая вода — была прохладной, свежей, бодрящей.

С огромным удовольствием я залезла под водопад, резонно рассудив, что даже такое пестрое и разноцветное тело, какое было у меня, следует иногда помыть, тем более, что на прозрачной шкурке грязь видна значительно лучше. Да и есть шанс, что после водных процедур удастся совладать с моей прической, а поскольку здесь вроде как что-то живое водится, и уж если мне суждено предстать перед здешними обитателями обнаженной, то не обязательно при этом быть грязной и лохматой. Тугие струи ласкали спину, руки, лицо, наполняя силой и энергией все мое существо. Да вот, вспомнила. Зубы-то я тоже давно не чистила. По всей видимости со щеткой и пастой тут напряженка, но ведь прополоскать можно. Я подставила разинутый рот под струю. Точно, обыкновенная вода, по определению из учебника химии прозрачная жидкость без вкуса и запаха. Хотя это определение редко бывает применимо к жидкости, бегущей из водопроводного крана в среднестатистической квартире. А здесь — другое дело! Свежая ключевая, необыкновенно вкусная водичка!

Ой, мама… Так я ведь и вкус уже различаю! Снова со мной какие-то метаморфозы происходят! От удивления я проглотила воду, которая была у меня во рту. И она живительной влагой тотчас же растеклась по всем сосудам, по всем клеточкам, и меня уже не удивило, что я, оказывается, ужасно, смертельно, нечеловечески хочу пить. Я пила эту чистейшую и вкуснейшую воду, наслаждаясь каждым глотком и не задумываясь о том, что будет дальше, пока мой желудок, продолжавший сверкать перламутровой ракушкой, не раздулся до размеров всей брюшной полости. Довольно забавное зрелище.

Вволю наплескавшись и напившись, я, отдуваясь, выползла на бережок. И жизнь хороша, и жить хорошо! А хорошо жить, конечно, еще лучше, но и так неплохо, рассудила я, поглаживая себя по налитому водой животу, болтавшемуся и булькавшему, словно медуза. Да уж, с таким грузом вряд ли удастся в ближайшее время сделать в воздухе парочку «бочек» или «мертвых» петель, но зато как приятно во всем организме! Пока не просохли волосы, я стала за неимением расчески с помощью собственной пятерни приводить свой непослушный «ежик» в больший или меньший порядок. Что-то было странное в моих ощущениях. Никак не могу понять, что. А, дошло. Руки почти вернули ту нормальную плотность, которая была при жизни. Точно! Пальцы уже не проскакивали друг в друга, и, похоже, я скоро лишусь возможности поковырять в желудке, поскольку именно оттуда, из желудка, наполненного водой, нормальная плотность распространялась по всему организму. Видно, это была не просто вкусненькая водичка. Возможно, здесь она выполняла функции универсального энергоносителя.

Мое раздутое брюшко быстро спадало в объеме, жидкость рассасывалась по всему организму, придавая тканям практически привычную плотность, но тем не менее не лишая их прозрачности и разноцветности. В принципе повышение плотности — это не плохо, поскольку не смогу, забывшись, просочиться куда-нибудь, как это было когда-то, пару веков назад, в маленькой серой сферке.

Жидкость полностью рассосалась в организме, желудок сверкал точно так же, как раньше, и точно так же был пуст. Забавно, что при этом совершенно не было желания облегчиться. Похоже, я перешла на безотходное производство. Все тело было наполнено энергией, казалось, горы смогу свернуть.

Не потеряла ли я свои недавно приобретенные способности, в частности, умение летать? Раскинув руки, я старательно оттолкнулась. О-о-о-ой! Я взмыла вверх наподобие баллистической ракеты, едва успев увернуться, чтобы не задеть головой розовый «зонтик». Такой прыти я от себя не ожидала! Как приятно ощущать такую власть над собственным телом! Утворив несколько петель Нестерова и «горок», я спикировала вниз, позволила себе погоняться за прозрачными мохнатыми хохотунчиками. Хорошо! Заодно бы посмотреть, что представляет собой розовый гигант в верхней его части. Я стала подниматься по спирали вокруг него, делая все более широкие круги. Я даже не сразу заметила, что постепенно стала меняться его структура. Вроде бы она становилась чем выше, тем менее плотной, воздушной. Потрогать бы! А как это сделать, если в данный момент руки служат не средством хватания и трогания, а исключительно средством летания? Только и оставалось позавидовать всяким там древним археоптериксам, у которых на крыльях были когти. Ладно, попробуем. Изловчившись, я прилепилась к колоссу наподобие летучей мыши, пытаясь непонятно каким образом висеть и в то же время потыкать пальчиком в его поверхность. Точно, совсем какая-то рыхлая структура, установила я прежде, чем рухнула вниз. Выйдя из пике, я стала подниматься еще выше, стараясь все-таки обнаружить верхнюю границу гиганта. При этом мне приходилось почти все время лететь как бы под розовым потолком, цвет которого становился все более прозрачным, а структура все менее плотной. Наконец, просто перестала ощущаться граница между розовым колоссом и серебристым небом. Сверху гигант представлял собой что-то вроде облака или плотного тумана.

Я рискнула подняться еще выше, и тут же вся моя кожа покрылась мельчайшими водяными капельками. Влажность была просто фантастическая. Я уже толком не могла понять, лечу я или плыву. Вот, наверное, чем был вызван серебристый цвет небосвода и мягкое рассеянное освещение без видимого источника света. Все наоборот! Вода, насыщенная энергией, находится сверху, розовые гиганты ее поглощают из воздуха и направляют вниз.

Вволю поудивлявшись, я задалась естественным вопросом — а зачем, для чего они переправляют ее вниз, должен быть кто-то или что-то, который этим пользуется? Я пока никого и ничего внизу не обнаружила, но с другой стороны я смотрела невнимательно. Надо спускаться вниз, поскольку с такой высоты можно разглядеть местное население только в том случае, если оно своими размерами напоминает затонувший «Титаник».

Я приземлилась на песочек у озера. Ничего. Абсолютно безжизненно. Непонятно. По логике вещей где вода — там и жизнь, а здесь — пусто. Интересно, а по какой логике живое существо поглощает воду из верхних слоев атмосферы и транспортирует ее за многие километры вниз в виде водопада? Похоже, все привычные закономерности здесь отсутствуют, тут все совсем шиворот навыворот, поэтому надо двигаться вперед и внимательно смотреть по сторонам и под ноги.

Идти было все равно куда, и поэтому я направилась к следующему такому же гиганту, который виднелся в нескольких десятках километров, рассчитывая отдохнуть и выкупаться возле него, если выбьюсь из сил.

Легко и свободно я ступала по желтоватому песку, оставляя на нем цепочку следов своих босых ног, такую же чуждую в этом мире, какими бы могли быть летающие тарелочки и зеленые человечки в моем родном. И в то же время я совершенно не ощущала отчужденности. Наоборот, мне никогда не было так хорошо, комфортно, покойно, как во время пребывания в этой желтой и розовой стране под серебристым небом.

Да, действительно, здесь логика в нашем привычном понимании больше походила на парадокс. Чем дальше от розового, тем больше мне встречалось различных форм жизни, таких странных и удивительных, что я затруднялась, отнести их к флоре либо к фауне. Местами встречались целые заросли хрустально-прозрачных кристаллов высотой почти в мой рост, которые, несмотря на классические кристаллические формы и грани, были гибкими. Они постоянно покачивались в едином ритме, мелодично перезваниваясь и переливаясь всем спектром, так что получалось, что по рощице кристаллических кустов все время пробегали волны разноцветных бликов.

Гораздо реже попадались голубоватые шары. То есть они тоже были практически прозрачны, только слабо отливали сапфировой синевой. Тоненькие голубоватые нити выходили прямо из песка вертикально вверх, и на их концах, словно цветки на стебельках, держались эти шары. Длина стеблей была разной — от полуметра до 5-7 метров, исходя, конечно, из моего роста. Чем короче был стебель, тем меньше диаметр шарика. Самые крупные доходили почти до метра. В этом как раз была привычная логика — маленькие шарики на коротких стеблях, похоже, были детишками. Они стояли, в общем-то, неподвижно, только время от времени по какому-нибудь из стеблей пробегала волна, распространяясь снизу вверх. Когда колебания доходили до шарика, он вдруг наливался густой синевой, начинал быстро-быстро вращаться, издавая тоненький свист и разбрасывая вокруг себя мириады голубых искр. Через некоторое время дрожание стебля прекращалось, а вслед за ним замедлялось и останавливалось вращение шарика, затихал свист. Потом наступала очередь другого шарика вращаться и свистеть, только это было очень нескоро. Вряд ли все это каким-нибудь образом было связано с моим присутствием. Просто они жили своей странной и непонятной мне жизнью.

Я продолжала шагать по песочку, изредка любуясь то шариками, то кристаллическими кустами. Теперь я поняла, почему это песочное царство сначала показалось мне совершенно безжизненным. Все то, что я встретила на своем пути, исключая, конечно, розовых гигантов, было практически прозрачным, поэтому и незаметным издалека и с высоты.

Вдруг я ощутила резкое изменение энергетического пространства. Обернувшись, я увидела нечто, просто не поддающееся описанию по своей красоте. Абсолютно беззвучно мимо меня проплывало что-то вроде полярного сияния. Разноцветные сполохи медленно и величественно летели по небу, подчиняясь какому-то своему ритму, по которому немыслимым образом менялись расположения цветов. И весь этот светящийся танец происходил в полной тишине. Это даже не было облаком, это было что-то вроде локализованного сгустка поля размером примерно с футбольный стадион. И все это пространство, насыщенное энергией, сверкало и переливалось, словно несколько десятков радуг затеяли танцевать вальс.

Вот тут-то я поняла, что никогда не перестану удивляться этому миру, его красотам и чудесам, «и не насытится око зрением». Видно, судьба моя ходить с разинутым от восхищения ртом и распахнутыми настежь глазами. Смотреть — не насмотреться, удивляться — не надивиться на эту изящную и хрупкую красоту, которую, я это поняла, я уже любила всей душой.

Бесспорно, это была жизнь. Но не в тех, не в привычных мне формах. Похоже, единственным белковым существом в этой желтой и розовой стране была я сама. Жизнь в кристаллической форме, в форме поля, в чисто энергетической родила самые удивительные создания. И никакой борьбы за выживание, конкуренции, агрессии. Эти эмоции я бы безусловно почувствовала, поскольку их природа имеет отрицательную энергетику, которой здесь не было вовсе. И это не застой местной природы. Это просто симбиоз на самом высоком уровне, когда погибает вид, не участвующий в этом процессе. А в результате формируется единый, гармоничный, прекрасный организм.

* * *

Размышляя таким образом, я продолжала шагать в направлении следующего гиганта, не забывая внимательно смотреть по сторонам. Неожиданно мое внимание привлек маленький песчаный бугорок сантиметров 30 высотой и столько же в диаметре. Я вроде как видела его уже несколько шагов назад. Делая вид, что ничего не заметила, я продолжала путь, украдкой наблюдая за холмиком. Вот когда пригодились мне прозрачные веки, уши и прочие части тела! Точно, бугорок обогнул меня по широкой дуге и снова застыл впереди. Ну правильно, надо же посмотреть, что за чудище тут топает, вдруг оно как раз такими песчаными бугорками и питается. Нет, ты, парень, не прав. Я последнее время не питаюсь вообще ничем, тем более мелкими песчаными холмиками. Только вот водички тут у вас попила.

Я здесь гостья, причем гостья непрошеная. Да и размерчиком побольше. Так что, по всей видимости, именно мне и надо сказать первое «Здрасте!»

Я остановилась и присела на корточки перед холмиком. Он был такой забавный и симпатичный в своем немного пугливом любопытстве!

— Привет! — прошевелила я беззвучно губами. Совсем забыла, что способность дышать, а с ней и способность производить какие-то звуки еще не вернулась ко мне. Оставалось надеяться, что бугорок окажется телепатом и сможет понимать мои мысли ли хотя бы их эмоциональную окраску, и я смогу установить с ним контакт.

Только сейчас я поняла, как я истосковалась по общению. Конечно, старик Хайям прав был, когда писал, что лучше быть одному, чем вместе с кем попало. Только он не попадал в ситуацию, когда остаешься совсем один, когда тебя окружает только неодушевленный мир, причем зачастую агрессивный. Когда кажется счастьем не то что слово услышать, хотя бы чьи то эмоции почувствовать. Когда обрадовался бы не то что кошке или собаке, когда какая-нибудь курица или лягушка была бы желанным спутником и самым непревзойденным собеседником. Когда от длительного одиночества и общения только с собственной личностью, пусть даже и самой многогранной, прямиком движешься к шизофрении, и спасает исключительно чувство юмора. И вдруг, после всего этого, встречаешь что-то живое, одушевленное.

Я медленно, чтобы не испугать, протянула руку и повторила мысленно, стараясь вложить в эту беззвучную фразу всю симпатию к маленькому существу, все радость встречи с ним.

— Привет! Не бойся меня, я не причиню тебе зла. Давай познакомимся!

И тут произошло самое удивительное. Песчаный бугорок рассыпался, и из-под него показался нестерпимо сверкающий, словно огненный шарик. И в ту же секунду я ощутила его эмоции: дружелюбное любопытство и небольшую настороженность. Он поднялся над поверхностью песка, завис, поразмыслив немножко, а потом доверчиво опустился мне на ладошку. Его искры не причинили мне ни малейших неприятностей, наоборот. Прикосновение было таким мягким и нежным, что по мне по всей разлилась теплая волна взаимной симпатии. Неудержимо захотелось его погладить. Я было протянула вторую руку, но шаричек явно насторожился, разбрасывая искры. Ладно, не буду, если тебе это неприятно.

— Кто ты, как тебя зовут?, — спросила я его мысленно.

И тут же прямо у меня в мозгу стали появляться какие-то обрывочные картинки, чьи-то впечатления. Кто-то маленький, ребенок. Рядом — взрослые, добрые и сильные. Они зовут его, наверное, по имени. Слов никаких нет, просто понять это можно, как яркую разноцветную вспышку с сиреневым оттенком. Видно, это и есть его имя. Их много. Наверное, что-то вроде города. Там хорошо. И еще розовые гиганты. Я их видела, знала, поэтому с легкостью узнала в тех представлениях, которые давал мне огненный шарик. Колоссы были в его мыслях не просто хорошими, они были основой всего, главной силой его мира, чем-то большим и добрым, без чего он не представлял себе жизни. И еще другие шарики. Постепенно, когда я немного смогла настроиться на его мысли и ощущения, я поняла, что сам он был еще малышом. В его представлениях другие шары были большими, просто громадными, мудрыми и добрыми. Мысленно уловив ту эмоцию, которая означала его имя, я связала ее с простым и понятным словом — Малыш. Так и буду его звать.

— Малыш, а они далеко, большие?, — спросила я его, но даже мысленно не словами, а стараясь использовать именно его образы. — Ты можешь отвести меня к ним? Я бы хотела познакомиться, как с тобой, — просила я его, стараясь вложить в свои мысли все дружелюбие, всю тоску по общению, которую я испытывала.

Мне показалось, что он даже радостно завибрировал, посылая в мой мозг сначала картинки долгого путешествия через пески, затем удивительных строений, возникающих на горизонте, и, наконец, огромного числа разноцветных шаров, немыслимо сверкающих всеми оттенками, встречающих нас у этих строений. Я поняла, до их города очень далеко. Интересно, как же Малыш смог забраться в такую даль один-одинешенек? Будь у меня детишки, я бы не стала их отпускать бродить одних где попало.

— Малыш! Я могу летать, то есть передвигаться достаточно быстро по воздуху, — старалась я объяснить ему. Маленький явно обрадовался.

Я уже не столько телепатически, сколько визуально могла определять его эмоции. Например, радость выражалась снопом светлых искорок, выброшенных вверх. Когда он бывал озадачен, то по его сверкающему тельцу пробегали более темные колечки, когда пугался, то пытался сжаться, уменьшиться в размерах, а искры разбрасывал во все стороны.

И тут же я получила от него ответ. Мы быстро летим, видим снизу город (это я так думаю, что он имел ввиду город, в его представлении это было нечто большое, важное, красивое, которое несло уют и понятие дома), возле которого нас встречают другие. Ну что ж, великолепно! Вперед!

С радостным сверканием Малыш взмыл вверх, разбрасывая искры, словно новогодний фейерверк, немножко покувыркался и побаловался, дожидаясь меня, а потом плавно лег на курс почти в ту сторону, в которую я шла. Он был такой шустрый, шаловливый, егозливый, что я еле поспевала за ним.

* * *

Первая радость от встречи уже слегка поутихла на воздухе, и я задумалась, что же будет дальше. А вдруг его взрослым я покажусь ужасным чудищем? Представляю себе картинку, когда который-нибудь знакомый или родственный ребенок, например моя племяшка Олечка, отправившись с родителями в лес на пикник, познакомится в чаще с очень симпатичным тиранозавриком, сухопутным зеленым осминожкой размером с дом, говорящей пурпурной жабой или еще с каким-нибудь подобным очаровашкой. Полная самой искренней радости, она приводит новоиспеченного «друга» к родителям, а те, почему-то истерически крича, забиваются в машину, хватая и ее за шиворот, и уматывают из лесу во все лошадиные силы их мотора, невзирая на ямы, колдобины и прочие мелочи. На чем вся «дружба» и заканчивается. И это — в лучшем случае.

В худшем, если размеры «очаровашки» не сильно превышают размеры родителей или хотя бы с габариты машины, храбрый папа, защищая семейство, запросто может прихлопнуть нового «друга». Так просто. На всякий случай. Чтоб не ходил тут и не пугал бедного ребенка. И это несмотря на то, что «бедный ребенок» не то, что не выказывает никаких признаков испуга, а наоборот, орет благим матом, пытаясь предотвратить кровопролитие. Храбрый папа при этом орет просто матом, а мама высокочастотно визжит. Никакая, даже очень храбрая и дружелюбная зверушка, не может выдержать такого напора и поэтому что есть силы задает стрекача туда, откуда пришла.

Есть у меня один орган в теле. Обычно я на нем сижу. Так вот, именно там у меня обитает интуиция. И вот сейчас, пока я летела следом за Малышом, этот орган, свободный в данное время от выполнения своих повседневных обязанностей, усиленно нашептывал мне, что встреча с родителями Малыша может разыграться по только что изложенному сценарию. Но, как говорится, двум смертям не бывать, а одной не миновать. Стоило все-таки рискнуть.

Мы с Малышом летели над точно такими же песками, которые открылись мне с первого взгляда. Время от времени мимо нас величественно проплывали розовые гиганты, на время заслоняя своей кроной серебристый небосвод. Других существ из-за высоты полета просто не было видно. Но вот на горизонте показался большой холм, и Малыш радостно затрепетал, посылая мне все те же картинки встречи. Ага, уже подлетаем. Мой провожатый стал подниматься повыше, а следом за ним — и я. Взлетев над холмом, я едва не упала от неожиданности.

Перед моими глазами открылся совершенно новый удивительный пейзаж. За холмом простиралась огромная долина, несколько десятком километров, плоская, как стол. И такая же гладкая, словно покрытая стеклом. До самого горизонта. Сверкающее небо, сверкающая земля, и между ними — изящные полупрозрачные строения, переливающиеся, словно драгоценные камни. Ажурные, воздушные, они устремлялись вверх, к небу, самым странным образом. Аналогом этим строениям были только местные живые существа, которых я встречала. Берилловые шары целыми гроздьями висели в воздухе, аметистовые кубы образовывали причудливые пирамиды, огромные рубиновые конусы острием входили прямо в стекло, разворачиваясь воронкой к небу. Сложные ячеистые шары переливались из сапфирового в изумрудный, разнообразные купола и разноцветные вращающиеся чаши венчали эти здания, разбрасывая вокруг мириады отблесков и зайчиков. Даже глазам стало больно от этой яркости. Интересно, может быть здесь, как в Изумрудном городе, выдадут посетителю защитные очки? Ага, очки тебе защитные. Гляди, как бы пендалей не надавали под тот самый орган, где живет интуиция.

Мне казалось, что уже почти ослепла от сияния города, но в следующий момент я поняла, что ошибалась. Ослепнуть, причем окончательно и бесповоротно, мне предстоит только сейчас, поскольку навстречу нам с Малышом направилась целая делегация огненных шариков. Они были разными, как звезды: голубоватые, сиреневые, желтые, зеленые, но при этом все — нестерпимо яркие. Я подумала, что плохи будут мои дела, если меня встретят недружелюбно. Уже сейчас я почти ничего не видела, тем более, что щуриться, имея прозрачные веки, занятие бесполезное. А если предстоит удирать, то, летя вслепую, я точно расшибу башку об розовый гигант. Ладно, чего паниковать заранее!

И тут я поняла, что вовсе я их не боялась, просто мне отчаянно хотелось найти с ними общий язык. Хоть не надолго перестать скитаться, убегать, бороться с неведомыми и непонятными мне явлениями. Задать свои надоевшие уже вопросы и, может быть, получить на них ответ. Если бы они меня выгнали, я бы просто не пережила.

И вот они уже совсем рядом. Прекрасные и величественные в своем бесшумном полете и ослепительном сверкании. Их было несколько десятков. Точнее я не смогла сосчитать, поскольку уже почти ничего не видела. Они были разной величины — от таких, как Малыш, до почти метровых. Именно такой, ярко-салатовый, метрового размера, отделился от общей группы и завис в полуметре над стеклянной поверхностью. Я восприняла это как приглашение и, изящно спикировав, опустилась напротив него.

— Здравствуйте!, — произнесла я мысленно, — Я не знаю, каким образом я оказалась в вашем мире, но я не хочу вам зла! Я не знаю, кто я сейчас, не знаю, где я. Но я очень нуждаюсь в вашей помощи!

— Здравствуй, мы тебя ждали, — четко и ясно прозвучали слова прямо в моем мозгу. От удивления я на время лишилась дара речи. Они меня ждали? Они прекрасно разговаривают по-русски? Смятение было таким сильным, что я, лишенная голоса, свои мысли практически прокричала. Салатовенький даже отпрянул и слегка пошел темными полосками.

— Слушай, человек! Ты не можешь думать не так громко? Мы ответим на все твои вопросы, на которые только сможем, только не на все сразу. Мы вовсе не по-русски говорим, я даже не совсем понимаю, что значит «по-русски». Просто мы стараемся оперировать понятиями, которые тебе известны, — мягко, словно с улыбкой, прозвучало в моей голове. При этом мой собеседник выбросил вверх фонтанчик искорок. Ага, так он улыбается, определила я, стараясь шевелить мозгами потише, — Добро пожаловать к нам в гости! — продолжил он.

Вся процессия плавно и величественно развернулась, образовав немыслимо яркую огненную стрелу, нацеленную в город, и медленно, грациозно поплыла к прозрачным строениям. Окруженная сверкающим эскортом, я тупо шла вместе с ними, стараясь привести мысли в порядок.

А вообще-то приводить в порядок было особо и нечего, поскольку от всех впечатлений в голове было абсолютно пусто, и фразы шарика отдавались там, словно эхо. И только одна мысль бродила по кругу, словно ослик, качающий воду: не могли бы они сверкать не так сильно. Руки были все-таки не такие прозрачные, как веки, и я все время боролась с диким желанием заслониться ладошкой, как от Солнца. Но ведь это было ужасно невежливо, я могла их обидеть. Заслониться — воздержаться, нахамить — ослепнуть.

Одна-единственная мысль скакала в черепушке, словно мартовский заяц, и только в такт ей поддергивалась правая рука: подняться — остаться.

Вот дура-то, это уже вторая мысль завелась, всю жизнь, с самого розового детства, мечтала о встрече с другим разумом. Перечитала всю доступную фантастику о полетах и пришельцах. Сотни раз прокручивала в воображении контакт с зелеными человечками, разумными растениями и прочими интеллектуальными амебами. А когда наконец состоялась встреча, да такая, которую я не могла представить даже в самых буйных фантазиях, когда меня пригласили в город, похожий на стеклянный цветок, я только о том и думаю, как бы глаза прикрыть повежливее. Хорошо хоть нет желания в носу поковыряться.

А глаза уже начинали болеть. Слезные железы, похоже, не работали, и было такое ощущение, словно мне в физиономию сыпанули горсть песка. Я попробовала поморгать с усилием, но от этого было мало толку, только надсадно скрипели веки. Салатовенький, похоже, заметил это мое движение, развернулся и пристроился рядом.

— Я понимаю, тебе тяжело. У тебя очень несовершенные органы восприятия электромагнитного излучения (Ага, это он о моих несчастных скрипучих глазенках, догадалась я), и для них вредна слишком высокая яркость. Потерпи немного, когда придем, будет легче, — утешал меня новый знакомый.

Меня так давно уже не утешали, не жалели, а только вертели по всяким воронкам, старались запереть или раздавить. От его такого теплого, совсем не показного сочувствия к горлу подкатил комок, и, если бы функционировали слезные железы, я бы точно залилась в три ручья. А так даже вздохнуть могла только мысленно. Я повернулась к нему.

— Спасибо тебе! Ты такой хороший, добрый, — старательно подумала я. В ответ меня окатила волна такой доброты и заботы, как бывает только в детстве, когда мама гладит по голове своей большой и ласковой рукой. И даже сверкание его изменилось, стало мягче, теплее.

Я и дальше шла, ни о чем не думая. Только все было по другому. Мне было хорошо. Я знала, что несмотря ни на что, дальше все будет просто замечательно. И с глазами, и вообще. Меня здесь любили, ждали. Вон какой толпой встречать вышли. И вот так вот, мерно переступая в такт покачивающимся шарам, я готова была идти и идти, сколько угодно. Я совершенно расслабилась, а значит открыла свое восприятие. И тут же была вознаграждена: я не то чтобы слышала мысли моих спутников, для таких тупых, как я, для «шестиламповых», их нужно было, наверное, специально формулировать. Просто до меня стали долетать обрывки их эмоций. Симпатия. Уважение. Смех, кто-то пошутил, наверное. Любопытство по отношению ко мне. И еще куча других, которые я не могла идентифицировать.

А тем временем мы вступили на стеклянную поверхность города. Из строений появлялись другие шары. Большие и маленькие, разных цветов, они летали во всех направлениях, занимаясь привычными делами. Те, чей путь лежал непосредственно рядом с моей персоной, посылали вверх фонтанчик искорок. Улыбались. И летели дальше.

Я бы не сказала, что я восхищенно любовалась изящными архитектурными конструкциями. Просто все эти немыслимые сооружения усиливали сверкание моих спутников до такой степени, что я уже видела только радужные круги перед глазами, тоже, кстати, красивые. Я только могла наслаждаться серебристо-хрустальным перезвоном, мелодичным гудением, легким свистом, раздававшимися со всех сторон.

* * *

Я уже почти потеряла ориентацию в пространстве, когда меня ввели в какое-то помещение. Как я соображала еще. Куда двигаться, просто ума не приложу. Наверное, каким-нибудь восьмым или семнадцатым чувством воспринимала движение моих провожатых. В здании было несколько темнее, чем снаружи, и я на некоторое время полностью потеряла ориентировку.

— Иди прямо вперед, не бойся, — раздался тот же мягкий голос.

— Спасибо, Салатовенький! — ответила я и без каких либо опасений пошла вперед, вытянув руки.

Вдруг кроме гудения и перезвона, ставших уже привычными, я услышала новый звук. Похоже на журчание воды. Точно, водичка! Мои вытянутые руки наткнулись на тугую прохладную струю. Напиться, глаза промыть! А вдруг здесь так не принято, подумала я. Вдруг тогда, в озерце у розового гиганта, я сделала что-то не то? Ответ в голове не звучал. Может, я уже научилась «думать потише», как выразился мой новый друг? Вода соблазнительно плескалась в руках, животворными каплями стекая по локтям. Спросить бы. А как же к нему обратиться? Мы ведь так и не познакомились!

— Салатовенький! — позвала я, стараясь вложить в это слово свое зрительное восприятие нового друга, — Можно мне этой водой промыть глаза и немного попить?

— Как забавно ты меня назвал, человек! — его слова в моем мозгу так и искрились смехом, — Конечно, можно! Я для этого тебя сюда и привел.

Я с таким наслаждением сунула гудящую голову под поток живительной влаги, что вообще перестала соображать хоть что-либо. Упругие струи хлестали по плечам и лицу, и я глотала эту воду прямо открытым ртом, терла руками воспаленные глаза, чувствуя, как исчезает жжение, ерошила волосы, смывая с них пыль. Классно как! Ух, здорово!

— Человек, ты не можешь выражать радость в меньшей степени? — услышала я. Мысленно, разумеется. Только я уже начала привыкать к такому стилю общения, так что уже практически не ощущала различия между слуховым и телепатическим восприятием. Я протерла глаза и уставилась на Салатовенького. Он прямо таки заходился смехом, выбрасывая вверх снопы искр, — У тебя такие сильные эмоции, что я могу от них лишиться восприятия, — добавил он, продолжая смеяться.

— Точно так же, как и я могу ослепнуть от твоего сверкания, — улыбнулась я в ответ.

— Теперь уже не ослепнешь. Эта жидкость обладает специфической энергией, которая не только поддержит силы твоего организма, но и сформирует на твоих органах зрения защитную энергетическую пленку. Ты сможешь смотреть на источник любой яркости и не повредить их.

Действительно, я совершенно спокойно разглядывала его. Он не стал тусклее, наоборот. Я видела теперь массу разнообразных цветовых оттенков его искрящейся энергетической оболочки, которые не могла различать раньше. Существо, состоящее целиком из самой чистой, положительной энергии! Как оно прекрасно! Я восхищенно залюбовалась. И тут же на всякий случай вспомнила о собственном неприглядном виде. М-да. Сравнение было явно не в мою пользу. Хотя бы волосы пригладить, а то мой «ежик» вечно торчит, куда хочет.

Я перестала плескаться и отошла от водопада, который вытекал прямо из хрустально-изумрудного потолка и, падая на такого же цвета пол, каким-то непонятным образом просачивался сквозь него. Я осмотрелась. Мы с моим провожатым находились внутри здания, в округлой комнате изумрудного цвета. Окон, разумеется, не было. Полупрозрачные стены и потолок и так пропускали достаточно много света. Кроме нас двоих, в помещении никого не было.

— Спасибо за заботу! Сейчас со мной все в порядке, — сказала я, растирая по телу последние капли.

— Хорошо! Тогда проходи, займи место, — пригласил он, изящно отплывая вглубь комнаты.

Салатовенький завис, выстрелив несколько искорок в пол, и тут же под ним появилась чаша на изящной ножке. С видимым удовольствием он плюхнулся в нее. Ага, значит, занял место. Я подошла к нему поближе и остановилась в нерешительности. Поскольку выстреливать искорки задницей в пол для производства мягкой мебели я еще не научилась, то стояла столбом и не знала, что делать.

— Опускайся в позу отдыха, человек, не бойся! — подбодрил он меня.

Ага, а куда? Ладно, не первый раз мне достается за последнее время, рассудила я и стала садиться.

Живое воображение тут же нарисовало картинку из школьных времен, когда просто хорошим тоном считалось выдернуть стул из-под соседа по парте, у которого и так подкашивались ноги после ответа у доски. Грохоту ж было! Башмаки выше парты взлетали! Уже приготовившись шлепнуться по полной программе, я неожиданно оказалась в мягком и удобном стеклянном кресле. Стеклянное и мягкое — непонятно! Ладно, с горем пополам «заняла место».

— Человек! Теперь, после того, как ты получил энергетическую подпитку, мы оба имеем отдых, и я буду давать ответы на твои вопросы. Только сначала дай ответ ты. Почему ты назвал меня круглым предметом, испускающим электромагнитное излучение диапазона 530-540 нанометров, если исходить из вашей метрологии?

— Че-его? — я явно тормозила.

Причем здесь нанометры? Да еще с числами, 530-540? Стоп! Это же как раз излучение салатового цвета! М-да, вот как он воспринял мое прозвище.

— Видишь ли, — попыталась я сгладить неловкость, — твоя форма круглая, точнее, шарообразная, и при этом ты сверкаешь желто-зеленым цветом, как раз того диапазона, что ты назвал. Прости, я не хотела тебя обидеть. Ты же не сказал, как тебя зовут.

— Что означает понятие «зовут»?

— Ну, имя…

— Что такое имя?

— Вот, например, мое имя — Елена Горбачевская. Когда другой человек хочет ко мне обратиться, он зовет меня по имени: «Лена» или «Елена» или, на худой конец, «Горбачевская», — стала объяснять я тривиальные вещи.

— Что такое «худой конец» и почему надо называть имя, когда обращаешься к человеку? — упорствовал мой собеседник, — Нужно просто сконцентрировать свои мыслительные процессы на отдельной персоне и послать ей обращение.

— Мы не можем посылать мысли из мозга в мозг, как это делаете вы. Мы должны говорить голосом, звуковыми колебаниями. Поэтому надо конкретно обращаться к каждому человеку. Удобнее всего это делать по имени. Тем более иногда говоришь с каким-нибудь человеком о третьем, том, кого нет в данный момент. Тогда просто называешь его имя, например: «Вася заболел». А насчет «худого конца» — не бери до головы, просто выражение такое, — распиналась я.

— Что значит «не бери до головы»? — вникал Салатовенький. С ума сойти можно, ну и достача!

— Тоже такое выражение. Означает не придавай большого значения, — я уже еле отдувалась.

Следующий раз надо аккуратнее слова выбирать, а не то в противном случае придется прочитать целый курс о пословицах и поговорках русского языка.

— Мне непонятно. Разве один человек не может в каждый момент общаться с любым другим?

— К сожалению, нет. Звуковые волны распространяются на ограниченное расстояние, а общаться мысленно мы не можем. То есть конечно существуют люди, которые могут улавливать мысли других. Мы их называем телепатами. Но это очень редко. Бывает, обычные люди понимают друг друга без слов, но обычно это только на уровне эмоций, да и то среди людей, достаточно близких друг другу, — объясняла я, — А как к тебе обращаются твои близкие, как твое имя?

— Все другие наши существа, наделенные разумом, могут обратиться непосредственно к моему мышлению, как ты это делаешь. Для этого название каждого отдельного мыслящего существа кажется нецелесообразным. А что такое «близкие люди»?

— Это те, кто тебе дорог, кого любишь, с кем дружишь, общаешься, — старалась я втолковать. Вижу, непонятно. Надо по другому, решила я и стала передавать соответствующие эмоции, — Теперь понятно?

— Человек! Разве ты испытываешь такое хорошее отношение не ко всем людям? — допытывался мой друг.

— К сожалению, нет. Кого-то просто не знаю, с кем-то предпочитаю не общаться.

— Поэтому мне сейчас становятся понятны события твоей жизни и сопровождающие их эмоции, — грустно сказал Салатовенький и даже как-то весь потускнел.

События моей жизни? Это уже интересно. Может быть, уже хватит отвечать и настала пора спрашивать?

— Послушай! Можно я все-таки буду звать тебя тем именем, которое придумала? Тебе это не неприятно? Просто мне так удобнее.

— Называй, если от этого твой комфорт возрастает, — засмеялся он, выбросив вверх очередную порцию искорок.

— Послушай, Салатовенький, я совершенно не понимаю, что произошло со мной! Был обычный рабочий день, — повествовала я, стараясь передавать не только слова, но и образы, эмоции, — Я разлила чай на электрический контакт, который находился под высоким напряжением. Разряд тока должен был просто-напросто меня убить, но произошло что-то совершенно невероятное, — транслировала я свои мысли благодарному и внимательному собеседнику.

Я рассказала ему все: и про свое чувство единства со всей Вселенной, и про космический унитаз, который выбросил меня в серую сферку, и про все изменения в организме, про поющие столбы и ужасных неумолимых монстров, про розовый лучик и беседку, про сырный туман и «экзамены», про сладостное чувство полета и хищный лабиринт-фрактал.

С каждым словом, образом, переданным собеседнику, часть моего сознания, не участвующая в разговоре, с ужасом осознавала, какими невероятными выглядят все эти мои приключения. Я уже сама с трудом верила в то, что все произошло именно со мной. А с другой стороны по сравнению с самим фактом интеллектуальной телепатической беседы между полупрозрачной и разноцветной Горбачевской и огненно сверкающим шаром-интеллектуалом все остальное казалось сущими семечками. Я закончила свой рассказ встречей с Малышом.

— Может быть, хоть что-нибудь из всего этого ты сможешь мне прояснить? Кто я сейчас, где нахожусь, что будет со мной дальше? — наконец-то я смогла задать свои три коронных вопроса не себе, а кому-то другому.

— У тебя, человек, были очень тяжелые испытания, — с ног до головы окатила меня волна самого искреннего и теплого сочувствия, — Подари мне прощенье проступков против тебя! — извинялся он так, что ли? — В некоторой части отведенных на тебя испытаний есть моя воля. Но я хочу изложить тебе все факты в порядке и, по мере их представления, ответить на твои вопросы.

Моя раса, как ты справедливо заметил, состоит из чистой энергии, как и почти вся жизнь здесь, в месте, которое ты назвал «желтая и розовая страна». В своем изложении я буду придерживаться метрологии, принятой у людей, поскольку за твоей расой, человек, мы наблюдаем уже много столетий и некоторые факты для нас известны. Правда, некоторые отсутствующие знания принесла встреча с тобой, за что весь мой народ приносит тебе благодарность. У тебя мышление развито достаточно хорошо, поэтому я предполагаю, что ты уже понял, что те знания, которые ты передал одному из нас, сразу стали достоянием всех. Опираясь на сведения, которые ранее получили наши наблюдатели, мы решили, что контакт с тобой должен производить только один индивид для того, чтобы не нарушать твоего комфорта. Им был избран я.

Человек! Ты фактически находишься на том же месте, где и находился в момент контакта с электрическим током. Просто все люди с их несовершенными органами восприятия ощущают только три измерения. Люди-мыслители понимают, что четвертым измерением является время. Но никакой человек пока не домыслил, что Вселенная имеет бесконечное множество степеней свободы, а, следовательно, и бесконечное число измерений.

Ты понимаешь, что такое проекция? У вас строят просторные здания со стеной, отражающей почти весь диапазон электромагнитного излучения, которое могут воспринимать ваши зрительные органы, и на эту стену проектируют двумерные изображения трехмерных объектов. Я ощущаю, что ты понял, какими фактами я оперирую. Да, вы называете это словом «кино». Теперь, человек, ты должен понять следующую мысль. Твой мир является проекцией бесконечной вселенной на три привычных тебе измерения. Мой мир — проекция на три других, аналогичных измерения. А по сути они находятся в одном и том же месте пространства.

Когда твой организм пострадал от воздействия электрического тока, произошло явление, природу которого не может понять мой народ. Появился кратковременный туннель между измерениями. Есть вероятность связи этого факта с присутствием наших наблюдателей, ранее работавших в твоем мире. Но нет строгих доказательств, что это именно так. Как бы ни было, твой привычный организм погиб, но его энергетическая структура не успела разрушиться и была втянута в туннель. Тогда ты ощутил единство со всей Вселенной.

Но твоя энергетическая структура привыкла к взаимодействиям в мире с тремя объемными измерениями, одним временным и многими вероятностными. Тебе непонятен этот термин? Твои эмоции, твои мысли и желания. Ты часто рассуждаешь о том, что могло бы произойти, если бы фактические обстоятельства сложились иным образом. Ты желаешь наступления того или иного события, которое является не очень вероятным на самом деле. Можно перечислить много подобных фактов. Теперь ты уже, наверное, понял, что нес с собой очень многообразное вероятностное пространство. Когда оно начинало взаимодействовать с тем пространством, в котором пребывала твоя энергетическая структура, эти вероятности интерферировали и создавали некие материальные объекты. Это было опасно. Ты едва не погиб. Но ты нашел в себе силы обратиться доброй части своих вероятностных эмоций. В тот момент ты подключился к мощному полю положительных сил, которое тебя спасло. Энергетическая интерференция была такой сильной, что наши мыслители ее почувствовали и стали изучать тебя.

Наши мыслители и исследователи определили, что туннель еще не закрыт. Это очень опасно, поскольку взаимопроникновение пространств может привести к глобальной катастрофе с уничтожением нескольких проекций миров. Не бойся, наши лучшие стражи пространства контролируют ситуацию, время катастрофы еще не пришло. Но промежуток его не очень велик.

Твое присутствие в многомерном пространстве являлось большой опасностью для обоих наших миров. Поэтому нужно было предпринимать конкретные меры по локализации твоей структуры. Мы не знали, что может нести нашему пространству присутствие такого нестабильного объекта, как человек. Но мы пошли на риск и привлекли тебя в наше пространство, человек. Предварительно мы тебя изучали, «экзаменовали», как ты сам сформулировал. Мы старались исследовать твои эмоции и дать тебе понять, насколько вредны отрицательные, насколько важны положительные. Для этого мы поместили тебя в ячеистый анализатор памяти, который ты назвал «сырным туманом».

Для того, чтобы предотвратить катастрофу, ты должен был обладать определенными навыками энергетического баланса. Ты это называешь «уметь летать». Также весь наш проект был бы напрасным, если бы ты не умел сконцентрировать мысли и эмоции на выполнении конкретной задачи. Поэтому мы подвергли тебя испытанию фрактальным многомерным лабиринтом. Я очень рад. Ты выдержал испытания, человек!

Твое появление в конкретном месте и конкретном времени нашего мира было неопределено, поэтому при попадании в «желтую и розовую страну» ты на некоторое время остался в одиночестве. Ты оказался догадлив и находчив, обрел способ восстановления жизненной энергии организма. Первым из нашей расы с тобой повстречался ученик. Он уловил твои эмоции. Они были ему совершенно незнакомы, очень сильны, хотя и не враждебны. После того, как ученик вступил в контакт с советом старших, для нас стало ясно: человек пришел!

Теперь я рассказал тебе все. Если твое мышление нуждается в уточнении фактов, ты имеешь возможность задавать вопросы, — закончил Салатовенький.

Моя челюсть уже давно вывалилась и разбила стеклянный пол на сверкающие осколки. Двумя руками я ее вернула на место. С заметным скрипом стали шевелиться мозги. Вопросов было так много, что выбрала я самый дурацкий.

— Что делал Малыш, то есть ученик, так далеко от города?

— Он навещал своего хранителя жизни.

— ???

— Те существа, которых ты, человек, называешь объектами сверхбольших размеров, отражающих своей поверхностью электромагнитное излучение диапазона 900 — 1000 нанометров (Это он про розовых гигантов, очевидно) являются самыми древними жителями нашего мира. Как тебе, наверное, известно, оксидное соединение водорода с кислородом (А, это вода!) является лучшим в природе носителем заряженной энергии. Они дают нам ее. Они почти разумны, но их жизнь чрезвычайно бедна эмоциями. Поэтому каждый представитель расы, находящийся в возрасте ученика, имеет под своей опекой носителя жизни. Молодой организм всегда бывает полон положительных эмоций, которыми он без вреда для себя способен поделиться. Когда ты брал воду у хранителя жизни, ты отдал ему очень много жизненно необходимых светлых эмоций. Я обязан сообщить тебе, человек, что твои эмоции по своей мощности превышают на несколько порядков те, которые испытывает мой народ. Хранитель тебе очень благодарен. Следовательно, мой народ тоже.

Ну и дела! Меня напоили, дали энергию, да еще и благодарят за это! Я даже неловкость какую-то почувствовала.

— Человек! Тебе не стоит испытывать смущение за то, что ты сделал доброе дело, — окатила меня волна теплой благодарности. Я готова была заплакать неизвестно от чего: от счастья, от радости, от ответной благодарности — не знаю. Мне просто давно-давно не было так хорошо.

— Вы такие хорошие! Может быть, я еще что-то могу сделать для вас? — спросила я.

— Скажи, человек, — проигнорировал мой вопрос Салатовенький, — все люди обладают эмоциями такой огромной мощности?

— Даже не знаю, — я была здорово озадачена, — Я не замечала, что отличаюсь чем-либо от других.

— Теперь понятно, почему вы существуете в форме белковых тел, — улыбнулся он, выпустив очередной фонтанчик искр, — Для поддержания их нормального функционирования требуется огромное количество энергии. Вы вынуждены тратить мощность ваших эмоций на поддержание жизнедеятельности. Это большое счастье для всего Пространства, поскольку в этой стадии своего развития вы совершенно не умеете контролировать направленность своих чувств. А такой энергетикой в случае интерференции можно уничтожить полвселенной. Либо создать новую, в зависимости от характера эмоций, — он снова улыбнулся.

— Что значит «в этой стадии своего развития»? — спросила я.

— Извини, по правилам морали и философии я не могу дать тебе разъяснения, — виновато пошел темными полосками мой друг.

— Что будет со мной дальше? Я навсегда останусь в вашем мире? — я наконец-то задала самый важный вопрос.

— Мы, конечно можем оставить тебя в нашем мире. С твоей точки зрения, твое существование станет бессмертным, поскольку белковой оболочки ты не имеешь, а энергетическая структура ни в одном из миров не уничтожается. Кроме особых случаев катастроф. Мы бы даже были рады твоему присутствию, твоим эмоциям. Но в таком случае в туннель будет втянут твой мир, и проекция бесконечной Вселенной на привычные тебе измерения перестанет существовать.

— То есть мой мир, мой дом погибнет?! — голова пошла кругом.

— Да, — короткий ответ звучал, словно приговор.

В одно мгновения пронеслись передо мной любимые лица: Сережа! Его не станет! Милый мой, пусть бы я погибла, но он бы был, с ним бы осталась моя любовь. Мама, папа. Друзья, однокурсники. Они все погибнут, исчезнут все и навсегда. Мой любимый город. Уличные фонари под дождем. Первая зелень на листочках. Запах грозы, стук первых капель майского ливня по листьям. Синий снег в зимние сумерки. Тихий шелест падающего листа на фоне прозрачно-голубого, словно выцветшего за лето неба. Не будет. Ничего этого не будет, потому что дура-недоучка разлила чай на электрический контакт. Нет, нет, не-е-ет!!! Все во мне кричало и протестовало.

— Неужели ничего нельзя сделать?!

— Человек! Ограничь свою мощность, очень тебя прошу! Смотри, что ты наделал, — темно-зеленые полоски вертикально пересекали сверкающее тело Салатовенького. Он явно был напуган. Да и есть от чего — изумрудный монолит здания пересекали многочисленные трещины.

— Прости, пожалуйста! Я нечаянно, — я по-детски оправдывалась, испугавшись не меньше его.

— В этот момент времени это не так важно. Впоследствии все будет восстановлено, — успокаивал меня Салатовенький, — Выход, разумеется есть. Только он очень опасен для твоей структуры. Наши специалисты по пространству могут отправить тебя обратно через тоннель в твой мир. Если ты все сделаешь верно, ты ввернешься в свою обычную жизнь, и туннель закроется. Если ты ошибешься, то твоя энергетическая структура будет разрушена и никогда не возобновит своего существования впоследствии. Это как раз тот случай катастрофы, о котором я тебе сообщил.

— А если я погибну, то что будет с моим миром?

— Туннель закроется, и мир будет существовать, — получила я ответ.

— Обратно в тоннель! — я приняла решение почти не задумываясь.

— Не торопись, человек! Наши специалисты должны подготовить переход и проинструктировать тебя. И еще одно сведение я должен тебе сообщить. Я ошибался, когда говорил, что ты сможешь остаться в нашем мирре. У твоей энергетической структуры существует очень сильная связь с другой, которая только начала формироваться, поэтому тоннель может засосать и мой мир. Ты сам сделал выбор, и я благодарен тебе за него, — на меня снова нахлынула теплая волна его признательности.

— А что это за формирующаяся структура? — спросила я наивно.

— Ты испытываешь очень сильное чувство симпатии и привязанности к другому человеку, физиология которого отлична от твоей. Вы называете это словом «любовь». От взаимодействия твоих эмоций с эмоциями того человека уже начала формироваться энергетическая структура нового человека, который в белковом, органическом воплощении должен будет появиться после твоего возвращения, если оно будет удачным, — тактично ответил Салатовенький.

Голова не то что пошла кругом, ее попросту штормило. У нас с Сережей будет ребенок? Смущение просто затопило меня. Хорошо хоть, что энергетическая структура, в отличие от белкового тела, не краснеет. Наши с Сережей отношения были пока совсем платоническими. И я как-то не думала даже… До этого момента… Обо всем этом… Ладно, надо сначала вернуться, решила я.

Салатовенький тактично сделал вид, что ничего не замечает. Очевидно, с морально-этическими аспектами жизни людей они были знакомы значительно лучше, чем казалось на первый взгляд.

— Итак, я решила возвращаться. Что я должна делать для того, чтобы подготовиться? — мне наконец-то удалось собраться с мыслями.

— Сейчас ты вступишь в контакт с нашими специалистами по пространственным перемещениям и получишь от них инструкции, — ответил Салатовенький.

По его поверхности пробежали зигзагообразные разряды, и в то же мгновенье часть изумрудно-зеленой стены задрожала и стала принимать желтоватый оттенок. Такое впечатление, что стена рассасывалась, а на ее месте образовывалось отверстие овальной формы размером метра три на четыре, затянутое тончайшей пленкой. Пленка перестала дрожать, лишь переливалась радужными пятнами. Почти тут же за ней появился еще один представитель сверкающего народа. Размером чуть поменьше Салатовенького, он переливался всеми оттенками желтого. Этакий лимон-переросток.

— Приветствую тебя, человек! — обратился ко мне Лимончик. Странно, ведь он не говорил голосом, а точно так же передавал мне мысли, но его мысли «звучали» совсем иначе, чем у Салатовенького. Строже, суровее. Без этой характерной для моего друга доброты и теплоты. Никогда б раньше не подумала, что телепатия — такое индивидуальное явление!

— Здравствуй! — ответила я ему. Почему он не проходит в помещение, а выглядывает из отверстия, как птичка из скворечника, подумала я. Наверное, слишком громко, поскольку в разговор тут же вмешался Салатовенький:

— Твой собеседник находится очень далеко, расстояние до его местонахождения составляет около полутора тысяч ваших километров, по этой причине он активизировал коммуникационный канал, — пояснил он. Для тупых. Ну да, почему тетенька не вылезет из телевизора и не присядет к нам на диванчик. Могла бы и сама догадаться.

— Тебе предстоит чрезвычайно трудное и опасное перемещение, человек! Ты должен строго соблюдать мои инструкции, иначе твое разрушение неминуемо. Также ты должен активизировать все резервы твоего организма. Для этого ты предварительно должен поглотить столько энергетической жидкости, сколько сможешь, — напутствовал меня Лимончик, — Состояние туннеля крайне нестабильно, но тем не менее подчинено законам математики. Через промежуток времени, эквивалентный половине часа в твоем мире, активность канала станет максимальной. Этот факт означает, что сложатся наиболее благоприятные условия для твоего перемещения, поэтому к назначенному времени ты должен быть готов. Наши специалисты придадут тебе максимально возможное ускорение для прохода через канал, но его может не хватить. Ты уже овладел навыками энергетического баланса, которые тебе предстоит использовать с максимальной эффективностью. Ты обладаешь специфической энергией эмоциональных усилий и должен будешь максимально использовать эту энергию.

— То есть максимально сосредоточиться на своей цели, на стремлении попасть домой? — переспросила я.

— Ты мыслишь правильно. И еще. Каждый момент твоего перемещения по туннелю ты должен стараться контролировать свое сознание, иначе ты можешь разминуться с твоей целью.

Лимончик замолчал, а я вдруг задумалась, что же будет дальше, если я все-таки вернусь. Как долго я отсутствую? Месяц? Год? Столетие? Кого и что я застану, даже если вернусь? Может быть, моими ровесниками будут внуки моих подружек? Будет ли у меня обычное белковое тело, хоть самое завалященькое, или мне так и придется существовать в виде красноволосого полупрозрачного монстра? А вдруг я окажусь в африканских джунглях? Я же распугаю своим видом всех горилл, которые перемрут от инфаркта, а ведь они занесены в Красную книгу. Можно подумать, что такое чудище с восторгом встретят в более населенных местах земного шарика. Укокошат в два счета. И будут правы. И в конце концов, будет ли у меня какая-либо одежда?

Надо же, стоит подумать о привычной земной обстановке, как возвращаются обычные представления о приличиях. Последнее время я ведь абсолютно не испытывала неудобства из-за отсутствия одежды. Все верно, но предстать перед своими коллегами по лаборатории в голом виде как-то не очень хотелось. Да и зима на дворе, холера ясная!

— А если все сложится удачно, то куда я попаду? Кем или чем я буду? Сколько времени прошло на Земле? — меня прорвало, я буквально засыпала их вопросами и напряженно застыла в ожидании ответа.

— За время твоего пребывания вне твоего мира для твоей энергетической структуры прошло около трехсот сорока суток в ваших временных единицах. Но в других проекциях многоразмерной вселенной такая координата, как время, изменяется по закономерностям, отличным от каждого отдельного из миров. Поскольку еще существует тоннель, ты можешь сделать вывод, что находишься в той же временной точке, в которой начал свои перемещения. Также тоннель открыт только в одну пространственную точку твоего мира, ту, где ты находился в момент открытия туннеля. Но мы не можем вернуть тебя в ту самую точку времени, поскольку произойдет та же катастрофа с теми же результатами, только туннель станет неуправляем и разразится гигантский катаклизм, которого мы стараемся избежать. Поэтому мы должны вернуть тебя в другое время (У меня екнуло сердце!), за 5 — 10 ваших секунд до открытия тоннеля. Более точное время твоего прибытия я не смогу указать, поскольку оно будет зависеть от скорости твоего перемещения по тоннелю. Помни, человек! Если ты будешь двигаться слишком медленно, то возможен вариант столкновения тебя с твоей же энергетической структурой, ввергнутой в туннель. Результатом этого явления также будет катаклизм. Дать тебе больший промежуток времени для действий мы не сможем, поскольку для этого не хватит нашей энергии.

Когда ты прибудешь в свой мир, ты эти 5 или 10 секунд не будешь обладать белковым телом, только теперешней энергетической структурой. Но ты должен будешь предотвратить катастрофу, вызвавшую появление туннеля. Если ты успеешь сделать все правильно, то туннель закроется, и катаклизм будет предотвращен, — закончил Лимончик свой инструктаж. Его сверкающая поверхность вдруг потускнела, проступили темные пятна. Как на Солнышке.

— Я обязан предупредить тебя человек, — в его словах, обычно строгих и суровых, вдруг появилась что-то похожее на душевную боль, как будто они давались ему с большим трудом, — Если ты все сделаешь правильно, катаклизм будет предотвращен со стопроцентной вероятностью. После этого теоретически твоя нынешняя энергетическая структура должна будет воссоединиться с белковой оболочкой. Поскольку белковая оболочка уже будет содержать энергетическую структуру, ту, которая была у тебя до катастрофы, возможен энергетический конфликт, — он снова замолчал.

— И что при этом произойдет? — поежившись, спросила я.

— Наши мыслители не могут дать однозначный ответ на этот вопрос. Они могут представить только следующие вероятности: 10% — гармоничное слияние, 90% — вхождение в резонанс и гибель обеих оболочек, а следовательно, и твоя безвозвратная гибель, человек! Ты должен принимать решение сам, — наконец-то Лимончик высказал все.

— Я уже приняла решение. Я готова, — ответила я.

Вздохнуть бы. Надо же, расклад: кувыркайся по этому туннелю, предотвращай аварию, спасай саму себя, не имея даже тела, а потом неизвестно, будешь ли еще жива. А впрочем, какая разница, двум смертям не бывать, а одной не миновать. Какое имеет значение моя жизнь, с которой я давно мысленно простилась, если через два месяца люди будут пить шампанское на Новый год, детишки станут лепить снеговиков, а в мае зацветут сады? Если будет жить Сережа? И все-все остальные, добрые и злые, красивые и не очень — если все будут жить, любить, сочинять прекрасные стихи и совершать глупые поступки? Если каждый день на востоке будет подниматься Солнце?

Интересно, что все-таки он подразумевал под безвозвратной гибелью? Что, разве бывает еще и гибель возвратная? Я уже было собралась спросить, как услышала мысли Салатовенького:

— Человек! Наполняй свой организм энергией, приближается время отбытия.

Я снова залезла под водопад.

— А как вы узнаете, добралась я или нет? — высунула голову из-под струй.

— В случае твоего удачного прохода туннель исчезнет без всяких последствий.

Я пила, сколько могла. Как верблюд, запасала энергию впрок, пока пузцо не отвисло чуть не до колена, а последний глоток не застрял прямо в горле.

— Все! Больше не помещается, — сказала я, обращаясь к ним обоим.

— Пора, человек! — промолвил Салатовенький.

* * *

Стена помещения завибрировала и пропала. Я снова находилась снаружи, среди акварельно-хрустальных зданий, похожих на хрупкие стеклянные цветы. Мои глаза не болели, и, наслаждаясь последними минутами пребывания в этом мире, я не могла наглядеться на их тонкую, изящную красоту, все переливы цветов и красок. Страшно было даже подумать, что мог исчезнуть и этот прекрасный, добрый, хрупкий мир с его удивительной гармонией.

Впереди меня плавно плыл Салатовенький, а со всех сторон стекались и стекались представители его расы, похожей на огненные цветки. Они пришли проводить меня в опасный и далекий путь. Меня, совершенно чужое для них существо. Каждый желал мне стойкости и удачи, каждый старался подбодрить. Или я уже умела улавливать их мысли и чувства, или они, что более вероятно, обращались прямо ко мне. Все. Каждый из них. Я не могла их подвести. Такое доверие невозможно не оправдать. Страх и нерешительность исчезли, я была собранна, как перед ответственным стартом. Я не имела права на ошибку.

Вдруг один маленький шарик спикировал прямо ко мне и стал транслировать не ставшие уже привычными слова, а образы: песок, следы и маленький подвижный холмик. Малыш! Он пришел попрощаться со мной! Я вытянула ладошку, на которую он не замедлил усесться. И снова неудержимо захотелось его погладить. На этот раз он совсем не испугался. Его искорки приятно покалывали ладонь.

— Тебе надо спешить, человек, — мягко сказал Салатовенький. Он прав.

— Прощай, Малыш! Расскажи обо всем своему хранителю жизни и передай от меня привет.

Малыш взвился с моей ладони и мгновенно затерялся среди других. Мы подошли к строению, которое я сразу даже не заметила, такое оно было прозрачное. Даже не совсем строение, некая структура из сильного поля, издававшая равномерное гудение.

— Ты должен встать в середину этого пространства, человек. Когда почувствуешь толчок, лети со всей возможной скоростью и силой. И помни: как бы не было тебе трудно, ты должен сохранить контроль над своим сознанием. Помни, у тебя будет только несколько секунд, — напутствовал меня Салатовенький.

Я бросила последний взгляд на ажурный город, на видневшихся вдали розовых хранителей жизни, на серебристое небо.

— Неужели я больше никогда не увижу всего этого, не повстречаюсь с вами? — спросила я.

— Все может быть, — хитро улыбнулся Салатовенький, — это будет зависеть от силы и ориентации твоих эмоций. А с нашими наблюдателями ты увидишься в теплый сезон в то время, когда низвергается сверху энергоносящая жидкость и велики значения электрического поля. А сейчас торопись, и да сохранит тебя Высшая Добрая Сила.

Я не очень-то поняла, что он тут нагородил про энергоносящую жидкость и электрические поля, но спрашивать было некогда.

— Прощай, друг! Прощайте все! Спасибо вам за все. Ваш мир — самый удивительный, который только может представить себе человек! — произнесла я, старясь вложить в слова всю любовь и признательность, которые я испытывала к ним, ко всему их удивительному и прекрасному миру.

Ответом мне была волна их доброты, которая буквально подхватила меня и вынесла в середину поля. Я не должна их подвести, твердила я себе, словно заклинание. И мне было уже абсолютно не важно, буду я жить или нет, я уже знала, что заткну этот холерный туннель, несмотря ни на что.

Гудение усиливалось. Я сжала кулаки, сцепила зубы. Как сжатая пружина, как натянутая струна, я ждала только пуска. Я была готова.

Гудение перешло в высокочастотный свист, который становился все тоньше и резче, пока не оборвался.

* * *

И все померкло вокруг меня. Снова дикое коловращенье, мельканье, круженье. Хорошо, что за последнее время, почти за год, ничего не кушала, а то бы точно стошнило, мелькнула мысль. Сознание ускользало, мутилось. Держать! Я расправила руки, что есть силы устремившись вперед, держа в памяти свою лабораторию, мысленно видя каждый квадратик пола, каждый болтик установки. Быстрее, время, время! Только несколько секунд! Даже когда я удирала от жующих стен лабиринта, я не неслась с такой скоростью. А вот и горловина воронки. Меня снова стало сжимать и плющить, сдавливая не только мою структуру, но и само сознание. Но я уже не была материальной точкой, одинокой и потерянной. Я боролась за существование двух миров, которые были мне дороги почти в равной степени. И даже когда лететь было почти невозможно, я все равно прорывалась вперед. Секунды, имевшиеся в моем распоряжении, стучали в мозгу надоедливыми молоточками. Почти не было сил, уплывало сознание. И вдруг передо мной возникло лицо Сережи. Его голубые глаза нежно и немного насмешливо смотрели на меня. Милый, я смогу! И словно лопнула натянутая струна.

Я кубарем влетела не куда-нибудь, а конкретно в свою родную, до боли в коленках знакомую лабораторию. Все как обычно. Все на месте, даже я сижу за установкой и держу в руке злополучную кружку с чаем. Лаборант Валерка только собирается влезть на стеллаж, значит, у меня есть немного времени. Это, конечно, хорошо, но что теперь делать? Незаметно подкрасться и выхлебать чай из кружки? А вдруг при этом мне плохо станет или моя структура потеряет вновь приобретенные свойства? Или вообще схлопнется? Чай, помнится, был неплохой, но я все-таки почти год ничего не ела. Лучше не рисковать. Эх, была бы поумнее, заранее продумала бы, что буду делать.

Я обернулась. За мной, где-то в районе окна, затянутого светонепроницаемыми шторами, продолжал утробно круглиться вход в тоннель. Задача решена только наполовину. А секунды тикают. Хотя времени в моем распоряжении оказалось чуть побольше, чем планировал Лимончик. Наверное, я здорово постаралась в туннеле.

Похоже, моя нынешняя структура незаметна для окружающих. Вот и Лев Саныч сидит как раз напротив и совершенно не выказывает признаков удивления по поводу присутствия красноволосого полупрозрачного монстра. Это уже хорошо, надо этим воспользоваться.

Чай, как фактор риска, нужно ликвидировать в первую очередь, но, зная потрясающую бестолковость и «везучесть» инженера-физика Горбачевской, необходимо подстраховаться, поскольку вышеозначенная Горбачевская запросто может влезть в высокое напряжение и без кружки с чаем. Так прикольно двигаться среди знакомых людей, предметов, когда никто тебя не замечает!

Валерка начинает взбираться на табуретку. Он что, спит на ходу? Движения как в замедленной съемке. Нет, наверное, это я двигаюсь и ощущаю быстрее. То есть я-нынешняя, в виде энергетической структуры, поскольку я-обычная, отхлебнув из кружки, года два заношу руку, чтобы поставить чашку. Вот оно! Пока я-обычная, освободив обе руки, вожусь с настройкой напряжения, я-нынешняя стремглав бросаюсь к чашке и мигом доставляю ее на чайный столик. Думать о том, как воспримут случайные наблюдатели самопроизвольные перемещения посуды по воздуху, мне просто некогда. Хотя с большим удовольствием замечаю недоуменную физиономию Барбосса. Наверное, когда пройдет время, достаточное для того, чтобы поднять с пола челюсть и захлопнуть пасть, на весь остаток рабочего дня он будет озадачен вопросом, не слишком ли он вчера «расслабился».

Итак, первая часть выполнена. Ну и дурацкое у меня-обычной выражение лица! Надо же, только что чашка была рядом, а сейчас стоит преспокойненько на столике! И чаю хочется, и подниматься лень. Ладно, сама с собой я как-нибудь разберусь. Если останусь жива. Если перед этим ликвидирую тоннель. Если…

Валерка, этот морально-убогий идиот, уже уцепился за ящик. С одного конца. А подумать, что он соскользнуть может — нет, с этим у него напряженка, это ж не приколы про тещу рассказывать. Нельзя дать ему закричать и попросить меня о помощи!

Взвиваюсь с места. Слава Богу, «навыки энергетического баланса», как обозвал умение летать Салатовенький, никуда не делись. Вишу как полная дура сама над собой и изо всех сил держу этот холерный ящик. Почему он такой тяжелый, там же всего-навсего лампы, а не гири?! А этот лопух, ничего не подозревая, и не торопится! Да быстрей же ты его снимай, сил нет уже! Теперь уже сама подгоняю бег секунд, долго мне не выдержать.

А тоннель продолжает зиять ненасытной утробой. Значит, нужно терпеть. Значит, нужно держать этот проклятый ящик. Сцепить свои прозрачные зубы и держать. И я держу. Только краем сознания с удивлением отмечаю, как я-обычная внизу безмятежно наблюдаю за стрелкой вольтметра. Ну быстрее, Валерочка, миленький! Руки теряют плотность и упругость, поторопись!

И вот происходит долгожданное. Великий интеллектуал наконец-то догадывается перехватить ящик второй рукой. Он уже устойчиво стоит на табуретке. Неужели все?

Действительно, все. Он преспокойно спускается на пол, опускает ящик. И в ту же секунду раздается тихий гром, которого никто кроме меня не слышит. Дрожит и колышется энергетическая структура, но никто этого не замечает. С треском и разрядами захлопывается жерло тоннеля. На его месте еще вибрирует участок нестабильности, но вот исчезает и он. Все.

То есть не произошло ничего, просто снова будет идти и таять снег. Просто на деревьях по-прежнему будут сидеть вороны, словно огромные серые груши. Просто все будет.

А буду ли я? С исчезновением туннеля я почувствовала, что резко начинаю терять свою стабильность. Снова пальчики сделались почти бесплотными, а все тело — практически неосязаемым. Какая-то ерунда творилась и со мной-обыкновенной. Такое впечатление, что разрушалась энергетическая оболочка. Предстоял самый трудный шаг. Но бездействие означало однозначную гибель. Один шаг. Шаг внутрь себя самой. Как это немыслимо трудно! Но ведь теперь Сережа будет жить! И будет помнить меня. Если что. Боже, помоги мне!

Я буквально нырнула внутрь своего не самого прекрасного, но такого привычного тела. И попала снова в бешеную энергетическую карусель. Все мелькало, вспыхивало и кружилось, сначала неимоверно быстро, но затем медленнее и медленнее. Огоньки. Что-то светится. Это лампочки на панели блока питания. И стрелки. Я их вижу?!

Я их вижу, я вижу свои руки, я вижу все вокруг! Я жива! Я вырвала у судьбы эти 10 процентов, я снова в своем родном мире, и я снова нормальный человек, живой!

* * *

Я не только вздохнула полной грудью, я дышала и не могла надышаться. И запахи. Слабый запах озона. Чай. Сигаретный дым. Я дома.

Словно сомнамбула, я встала со своего места и прошлась. Просто так. Чтобы почувствовать, как можно ходить настоящими ногами. Жутко хотелось курить. Дрожащими руками я нашарила сигареты и с наслаждением затянулась. Надо же, почти год не курила! Я подошла к окну и потрогала то место, где только что зиял туннель. Штора как штора. Черная и плотная. И все как обычно. Зина суетится возле самовара, поскольку уже приближается время второго чая, Лев Саныч по обыкновению что-то паяет, Валерка ковыряется в ящике с лампами.

Стоп! А может, ничего не было, может, мне все привиделось? А Салатовенький и Лимончик были только плодом воображения? Левая рука уже потянулась пригладить «ежик», я всегда размышляю таким образом. И остановилась на полпути. От пальцев до запястья по ней шел след ожога, красноватое пятно-шрам на всю ладонь. Мельком взгляд упал на Барбосса. Бедолага, он до сих пор усиленно тер глаза и пялился на злополучную чашку.

Было, все было. И туннель, и огромная Вселенная, и удивительная желтая и розовая страна. И все мои ощущения были. А сейчас? Смогу ли я чувствовать энергию окружающего мира, понимать мысли и ощущения других, летать? Щелчок в сознании, словно идет настройка на другой диапазон, и вот передо мной все сотрудники в энергетических коконах разной степени поношенности. И вот я улавливаю, как Зина озадачена тем, где бы раздобыть сахару. Все получается! Правда, с огромным трудом, приходится изо всех сил напрягать восприятие, но все же удается!

А летать? И вот я приподнимаюсь над полом. Чуть-чуть, сантиметров на двадцать. Пока никто не видит. Незачем шокировать окружающих. Просто проверить. Ага, никто не видит, как же. Вон Барбосс вылупился, того и гляди, глаза на пол выронит. Делаем вид, что ничего не произошло.

— Народ, чай готов, присаживайтесь, — созывает коллег Зина.

— Спасибо, что-то не хочется, — отказывается шеф, — Мне что-то нездоровится сегодня, пойду-ка я домой.

Немая сцена у «Ревизора» по сравнению с той, что разыгралась в лаборатории, кажется самодеятельностью на уровне детского сада. Барбосс скоропостижно собирает манатки и валит домой, по всей видимости испытывая стойкое моральное отвращение ко всем алкогольным напиткам, а в особенности к тем, которые были употреблены накануне. Народ рассаживается вокруг самовара, кто-то что-то рассказывает. Я слушаю вполуха. Так хорошо быть снова дома! Даже если никто не знает, что тебя почти год не было. Только в одном вопрос — надо как-то научиться жить дальше. Со всем тем, что со мной произошло. Со всем тем, что я теперь могу.

4

Я не заметила, как наступил обеденный перерыв. Совершенно не хотелось никуда тащиться, поэтому я спустилась в буфет на первом этаже и затолкала в себя хлебно-крысиную котлету, ибо предположить, что для ее изготовления использовалось мясо более крупных млекопитающих, не было никаких оснований. Сама не отдавая себе отчета, я с наслаждением жевала эту гадость, запивая жидкостью, которая получалась в процессе мытья бочек от прокисших яблок и гордо именовалась яблочным напитком. Очень странно, но мне было вкусно! Еще бы, почти год питаться святым духом, только одной энергией. Я была дома, было сравнительно тепло, уютно, абсолютно безопасно и привычно. И мозг, работавший все это время на пределе, явно ушел в отпуск. Лишь изредка по застывшим извилинам пробиралась какая-нибудь тривиальная мыслишка, например: «Солнышко светит… Котлета жуется без затруднений… Валерка в очереди стоит…»

Валерка вообще-то совсем неплохой мужик, и вовсе не идиот. А ящик на голову ближнему уронить может каждый. Только не каждый раз после такого разражаются мировые катаклизмы. А Валерка вообще молодец — учится на вечернем в радиотехе, а в нашем институте работает лаботрантом. Это Лев Саныч термин такой выдумал — «лаботрант», сразу и лоботряс, и лаборант. Тем временем Валерка затарился такими же условно-съедобными котлетами и торил дорогу к моему столику, раздвигая жующую публику широкими плечами.

— Приятно подавиться, — приветствовал он меня.

— И тебя туда же.

— Слушай, Лен, что это с Барбоссом сегодня случилось, не знаешь?

Ну, вот, начинается. Я, конечно, знала, и даже очень хорошо. Но разве я могла об этом рассказать? «Знаешь ли, Валерочка, он просто увидел, как я тут немножко полетала, ну а до этого, когда я еще была невидимой, я чашечку свою с места на место переставила, а он заметил, вот и растерялся, бедняжка!» Представляю, как бы отреагировал Валерка на такую тираду! Замер бы в ступоре на часок-другой, если не больше. А как волочь такого громилу в машину скорой помощи? Нет уж, я слишком хорошо отношусь к Валерке.

— Откуда я знаю? Может, после вчерашнего, перенедопил.

— Как это — перенедопил?

— Выпил больше, чем мог, но меньше, чем хотел, — охотно пояснила я.

Валерка ржал, как молодой конь, во всю силу могучих легких. Тщательно отсмеявшись, он задумался:

— Нет, вряд ли. Он к «птичьей болезни» привычный. Так сказать, употребляет регулярно, но не злоупотребляя. Только злой вечно по понедельникам, аки собака.

— А что это за птичья болезнь? — интересуюсь я.

— Знаешь, птичка есть такая, «Перепил» называется.

Теперь была моя очередь смеяться. Валерка продолжал запихивать в себя невероятное количество жрачки, размышляя над странным поведением шефа. В конце концов, мы сошлись на мнении, что что бы ни произошло, все к лучшему. Раньше домой, конечно, не смоешься, но как приятно бывает ощутить отсутствие бдительного руководящего ока и направляющей руки. В общем, «обед прошел в теплой дружеской обстановке».

Ни за какие коврижки я не могла заставить себя снова подойти к установке. Просто столбняк находил, честное слово. Может, завтра, послезавтра, но никак не сегодня! Разговаривать с кем-то, даже с лучшей подружкой Наташкой, не было никакого желания. Поэтому, сосредоточенно валяя дурака, я едва дождалась окончания рабочего дня и пулей унеслась из института, чем вызвала немалое удивление Льва Саныча.

— Что с вами со всеми сегодня творится? — сокрушался он, имея ввиду меня и шефа. — Лена, книжку не забудь!

— Сегодня уж точно не забуду, — пообещала я, поставив крестик на ладони. И взгляд сразу уперся в красноватый шрам. М-да. И с этим тоже надо научиться жить.

* * *

До стрелки с Сережей оставался еще вагон времени, потому как я не имела привычки улепетывать с работы, словно ошпаренная. Смеркалось. Днем ненадолго выглянуло солнце, а сейчас снова все затянула мгла, а с неба сыпалась какая-то суспензия из снега и дождя. Хорошо, что куртка довольно новая, не продувается, подумала я отстраненно. А вот с сапогами значительно хуже — воду они пропускали даже слишком добросовестно. В конце концов ноги промокли настолько, что обходить лужи я посчитала лишним трудом. Так и шлепала, не разбирая дороги. И думала. Благо с течением привычного времени эта способность снова вернулась ко мне.

У меня встреча с Сережей. Которого я не видела почти год. Который расстался со мной только вчера. Как мне рассказать ему о том, что произошло, и при этом не создать впечатления девицы с уехавшей навсегда крышей? Поверит он мне? А я бы сама поверила? Сомневаюсь.

«Ты знаешь, дорогая, — представила я себе обратную ситуацию, — со мной произошла маленькая неприятность. Меня шандарахнуло током, и я вывалился в другую проекцию мира. Сначала я гулял по стеклянным гребням, вокруг которых танцевали разноцветные столбы, сверкали и взрывались светящиеся шары. А домики росли сами по себе. Потом меня чуть не сожрали чудища, и я удрал от них по розовому лучику. А потом мне показывали картинки из моей жизни, и я научился летать. Вот, смотри! Оп-ля-ля! А потом меня чуть не зажевали стены лабиринта, но я улетел в такую симпатичную страну, желтую и розовую. Знаешь, там живут премилые существа из чистой энергии, которые все сплошь телепаты. Они отправили меня взад на родину через туннель, который собрался засосать весь наш привычный мир. А я такой молодец, что спас его, то есть мир, ну и тебя за одно. Вот у меня на ладони шрам от этого остался».

Да уж, веселая история! Естественно, я бы сразу стала искать взглядом телефон-автомат, чтобы набрать заветное 03, благо вызывается бесплатно, чтобы моему любимому, который явно переутомился в своей аспирантуре, была своевременно оказана квалифицированная помощь. А после «Оп-ля-ля!» и сама бы от оной не отказалась, а вдруг безумие заразно.

Даже в самом лучшем варианте, даже если бы я поверила во весь этот бред, любимый мужчина в роли спасителя родного мира выглядит героем, кумиром, ну прямо не знаю кем. Его полагается обожать, тихо гордиться, так как по изложенным выше причинам он не станет афишировать свой подвиг на весь белый свет, смотреть в рот до конца своих дней и выслушивать пересказ известной до боли в коленках истории в 158-й раз. Но это — если героем является мужчина с ясными голубыми глазами, широкими плечами, волевым подбородком и роскошными усами цвета спелой пшеницы.

А если совсем даже наоборот? Я посмотрелась в ближайшую витрину. Конечно, полным чмом меня не назовешь, но до фотомодели или секс-идола мне ой как далеко. И правда, что он во мне нашел? Нос, конечно, неплохой. Просто классный нос, право слово, получился бы, если бы с килограмм отрезать. И росточку бы не мешало прибавить слегка. А если бы все, что пошло в плечи, перетащить в бюст, было бы просто великолепно.

Самое смешное, что меньше всего меня смущали руки, которые, пожалуй, были наиболее уродливой частью моего организма. Причем правая на два сантиметра длиннее левой, что всегда приводит в шок портных. Огромные клешни, не у всякого мужика вырастут такие. Это долгим годам занятий спортом я была обязана ими. Зато как удобно! Я всегда могла что-нибудь отвинтить, сломать. Да и перчатки последнего размера были в продаже при самом большом дефиците. Теперь еще левую из них украшал жуткий красноватый шрам. Он был самым большим из тех, которые покрывали мои многострадальные пальцы и ладошки.

Единственное, к чему было сложно придраться, так это к темно-карим глазам. Да и то если бы захотели, могли быть побольше и ресницы завести погуще.

Я поймала себя на том, что стою перед витриной и разглядываю себя, будто первый раз увидела. Причем взгляд моего отражения был абсолютно свободен от каких-либо проявлений высокого интеллекта. В общем, дура-дурой.

Ну, ладно, допустим, занюханное существо с прической «ежик» предотвратило вселенский катаклизм. Спасло весь мир, в том числе и любимого. И что теперь делать с этой недотепой-спасительницей вышеупомянутому любимому, скажите на милость? Тихо обожать и смотреть в рот до конца дней? Да какой мужик такое выдержит?!

* * *

Я с грустью вспомнила совершенно другие примеры. Знакомлюсь с парнем на какой-нибудь дискотеке. Парень как парень. Высокий, умеренно симпатичный, поскольку смазливых красавчиков терпеть не могу. Вежливо провожает меня домой, по пути рассказывая, какой он крутой студент и ловко он успел пересдать двойки как в своем политехе во время сессии и не получить «хвосты». Снисходительно осведомляется, работаю я или еще учусь. Учусь? Где? В универе, да еще и на физфаке? Ну, даешь. Снисходительность понемногу улетучивается. Трудно, наверное? А когда отвечаю, что не очень, что повышенную стипендию получаю последнее время, паренек совсем сникает. Если терпеливый и не закомплексованный, назначает раз-другой «стрелку», ровно до того момента, когда выясняет, что я возвращаюсь с тренировки. А у тебя уже есть какой-нибудь разряд? Мастер спорта!!! Ну и все. И приплыли.

Говорят, страшное дело — комплексы у женщин. Правильно говорят, конечно. Но у мужиков комплексы — это просто ужас, причем даже не тихий. Терпеть рядом с собой бабу, которая не глупее, а иногда и умнее во сто крат, сможет далеко не каждый. А уж если она достойно проявила себя в такой с их точки зрения мужской сфере деятельности, как спорт, то каждый нормально закомплексованный мужик стремится удрать от такой со скоростью курьерского поезда.

* * *

Большое счастье, что до сих пор я не замечала подобных комплексов у Сережи. Во-первых, мы уже не были студентами, да и в те времена он учился лучше меня. Во-вторых, он был аспирантом, а я всего-навсего инженером-физиком в заштатном институте. Спортом он всегда занимался сам, не так чтобы серьезно, все больше для собственного здоровья, во плечи какие вымахали. А к моим успехам относился без комплексов, наоборот, радовался каждому удачному старту. Это все конечно хорошо, никаких комплексов до сией поры не проявлялось, только ведь и мир родной я раньше ни разу не спасала.

Тот орган, где обычно у меня проживает интуиция, мне усиленно нашептывал, что не стоит испытывать на прочность Сережины чувства таким образом. А голос совести просто вопил о том, что нельзя строить отношения с самого начала если не на лжи, то на недосказанности.

Вообще-то совесть моя — явление поистине уникальное. Она у меня приходящая. Наверное, еще где-то подрабатывает на полставки. Бывает, целыми днями, а то и неделями не слышу ее голоса, преспокойно разъезжая в транспорте «зайцем», пересекая перекрестки по самым немыслимым направлениям без всякой зависимости от цвета светофора, выясняя отношения с ближними по принципу «сам дурак». А вдруг нагрянет, и я делаюсь сама не своя: начинаю чуть ли не насильно усаживать старушек в транспорте, возвращаюсь с полдороги в магазин, где мне дали неправильно большую сдачу и вообще становлюсь вежливой до полного неприличия. Сейчас как раз был один из таких моментов: совесть вернулась домой и начала наводить порядок.

Я шла себе и шла, а они, то есть совесть и интуиция, продолжали спорить. Они дошли чуть ли не до драки, а я так и не решила, что же мне делать.

* * *

Как обычно, Сережа пришел немного раньше и уже поджидал меня, хороший мой, любимый! Я увидела его издалека, и меня будто что-то ударило. Наверное, это совесть ушла, громко хлопнув дверью. Ну почему я из-за своей идиотской способности ловить приключения на то место, где у меня живет интуиция, должна ставить его перед мучительным выбором? Почему я должна взваливать на него то, что произошло со мной? Почему, по крайней мере, необходимо делать это именно сейчас, когда я сама толком не разобралась в том, что произошло? В конце концов, я не видела свое Солнышко почти год. Я же могу позволить себе просто радоваться, что все закончилось, что я снова с ним, а потом, может быть, все само как-нибудь образуется. И вот он обернулся и увидел меня. И все сомнения, а заодно и мысли, разом улетучились.

— Привет!

— Привет, Ежик! Я не видел тебя целую вечность!

Да уж! А что же обо мне говорить тогда?

Мы шли, болтая о всяких пустяках, причем болтал преимущественно Сережка, а я слушала его. Сережка взял билеты в кино, но до сеанса еще было время, и мы пошли пить кофе в одну из тех малюсеньких кофеен, появившихся в подъездах старых домов в центре города в последнее время. Прихлебывая обжигающий ароматный напиток, я достала сигареты и с наслаждением закурила.

Много ли надо человеку, то есть девушке, для счастья? Чашка кофе, хорошая сигарета, да еще и любимый мужчина рядом. Жизнь, ты просто прекрасна!

Вдруг Сережа самым внимательным образом уставился на мою левую руку, в которой я держала сигарету. Вообще-то он сам не курил и не очень-то одобрял эту мою привычку, но тем не менее отчетливо сознавал, что меня не переделать, и мирился с моим курением. А в честь чего это сейчас смотрит на сигарету, как дедушка Ленин на буржуазию?

— Алена, а что это у тебя на руке?

— А… Я… Это… Книжку Лев Саныч попросил принести, вот я крестик и поставила, а то все время забываю, — попыталась я схитрить.

— Да я не про крестик, ты у меня растяпа известная. Я вот про что, — бережно дотронулся он до красноватого шрама.

— Так, пустяки.

Мой голос звучал наигранно и фальшиво даже для меня самой. Сережка весь как-то прямо насупился. Самое простое было сказать, что плеснула кипятка на руку. Первая ложь. Где-то в глубине души зазвенел тревожный звоночек. Наверное, это совесть не смогла прийти и пыталась связаться со мной по телефону. Только не сейчас! Не могу я сейчас все это рассказывать, снова переживать весь это кошмар!

— Сережа, поверь, страшного ничего не произошло. Я же здесь, с тобой. Я тебе обязательно расскажу эту историю, только потом.

— А почему не сейчас? — Сережка продолжал хмуриться.

— История долгая, а я и так ужасно устала, — я говорила чистую правду.

— Долгая история за один день?

— Сереж, не будь занудой! Ты такой потешный, когда дуешься. А я все равно тебя люблю, Солнышко мое! Очень-очень.

Ну какой мужчина устоит против такого! Сережкины брови, сошедшиеся на переносице в упрямой складке, вернулись на свое обычное место, взгляд потеплел.

— Я тоже тебя люблю, Ежик, просто беспокоюсь.

В общем-то конфликт на этот момент был исчерпан. Пока. А потом? А что потом, суп с котом, рассудила я.

* * *

Вечером дома мама, как обычно, ждала меня с ужином. Папа смотрел хоккей по телику. Действительно, самый обычный вечер. Только я вдруг поняла, как они дороги мне, мои старенькие родители. Как дорого бывает то, что ты имеешь, не замечая, воспринимаешь как некую данность, а в один ужасный момент вдруг сознаешь, что можешь это потерять. Я так расчувствовалась, что даже с вечера затолкала в сумку книжку для Льва Саныча.

* * *

К установке я подошла только на третий день, до этого успешно выдумывая тысячу причин, по которым мне не стоит этого делать. Я навела образцовый порядок на своем столе, чем повергла коллег в изумление, граничащее с шоком. Я приняла самое активное участие в разборке списанных приборов на детали. Я даже дошла до того, что полдня проторчала в библиотеке. Впрочем, Барбосс как ушел домой тогда, в понедельник, так и не появлялся, только позвонил, что взял больничный, так что контролировать меня было абсолютно некому.

И вот наконец я ее включила. Установку, разумеется. И даже задала то самое роковое напряжение в 1.5 тысячи Вольт. Естественно, лазер за это время ничуть не изменился и генерировал, что попало. Мои выкрутасы с перемещением диафрагмы были ему совершенно до лампочки. Ну как же так? Я плюхнулась на стул и со злости закурила прямо в лаборатории. Ну что такое? Ну чего ему не хватает? Почему вместо одного типа колебаний, когда энергия аккуратненько концентрируется в серединке, и вспышка оставляет на бумаге ровненькое круглое пятнышко, генерируется неизвестно что, а пятнышко больше всего похоже на сердцевину разрезанного напополам яблока? Как бы узнать, что мешает энергии распределяться равномерно?

Вот глупая. Возьми да и посмотри само распределение энергии. И не с помощью приборов, а с помощью собственных приобретенных ощущений. Пых! Как все просто! Пассивный затвор изменяет оптическую длину пути, могла бы и раньше догадаться. Нужно просто-напросто чуть-чуть подвинуть зеркало. Пых! Все просто прекрасно! Ровненькое пятнышко просто радует глаз!

Погоди-ка, погоди! Получается теперь, что для того, чтобы выявить оптимальный режим работы, вовсе не нужно проводить целую кучу измерений, нужно только время от времени внимательно смотреть распределение энергии! Вот это да! Я успею подготовить все к конференции. Я не просто сляпаю кое-какой докладчик, я смогу показать действующий макет! Ой, мама дорогая… А другие приборы, механизмы? Может, я по распределению энергии смогу устанавливать неисправность? Это надо было срочно проверить, и я понеслась в соседнюю лабораторию, к закадычной подружке Наташке.

* * *

Переполненная радужными надеждами, я ворвалась в Наташкину лабораторию. И немо застыла. Только что не обратилась в соляной столб, как жена Лота. Нет, ничего страшного не произошло, просто я увидела Анну.

Анна — это не просто человек, женщина, физик, наконец. Анна — это явление природы. По годам она была старше нас с Наташкой на пару-тройку лет, имела семью и ребенка, то есть со всех сторон должна была быть совершенно респектабельной дамой. Но не тут то было. Стремления души несли ее по жизни подобно стремительному горному потоку. Она периодически меняла место работы. По всей видимости, причиной этого были бесконечные романы, которые она крутила с вдохновением и без устали.

У нас в институте она появилась практически одновременно с нами, всячески подчеркивая разделяющую нас дистанцию возраста и жизненного опыта. Анна не только была образцом утонченности и аристократичности, но и знала все обо всем. Так по крайней мере считала она сама, и переубедить ее в этом не было никакой возможности. Причем знаниями и опытом она делилась при любом удобном и неудобном случае. Достаточно вспомнить, как она поучала Ирину.

Ирина, мать двоих детей и младший научный сотрудник той же лаборатории, где работала и Наташка, как-то раз здорово переболела. Даже в больнице лежала. И еще с месяц толком не могла восстановиться. И вот сидит она однажды, уткнувшись в какой-то навороченный справочник по электронике, изо всех сил пытаясь сосредоточиться и осмыслить прочитанное. Но без толку.

— Елки-палки, ну что с этой головой, совсем не варит! Никак не могу запомнить! — расстроено бросила она «в воздух», ни к кому конкретно не обращаясь.

Естественно, Анна не могла пропустить такой случай блеснуть эрудицией.

— Ира, ты, наверное, редко спишь со своим мужем! — громогласно заявила она.

Тут же в лаборатории повисла гробовая тишина. Мужики, покраснев, как раки, поутыкались в книжки и схемы. У бедной Ирины мову отняло, и только одна-единственная мысль бродила по кругу: «Теперь все наши мужики будут думать, что я обсуждаю такие вопросы с ней!». А между тем Анна, не испытывая ни малейшего смущения, авторитетно продолжала:

— Я вот тоже самое. Как только муж уедет куда-нибудь в командировку, так ничего не могу запомнить, хоть лопни. А как только возвращается, сразу память приходит в порядок!

Но на сей раз Анна превзошла самые смелые ожидания.

На ней было одето сверкающе-серебристое платье с люрексом, такое яркое, что я невольно вспомнила обитателей желтой и розовой страны. Вообще-то по замыслу модельера платье было вечерним, о чем красноречиво свидетельствовало декольте чуть ли не до пупа. Размерчик явно подгулял, ибо таких, как Анна, в это платье можно было запихать штуки три: плечевые швы приходились на район локтей, а чтобы не наступать на подол, наша умница закрутилась в какой-то поясок от старого халата. Слишком большое декольте было ликвидировано с помощью кривой и слегка ржавой английской булавки гигантских размеров. «Туалет» дополняли толстые шерстяные колготы и стоптанные туфли без каблуков.

— Здравствуй, Анна! Наташка есть? — спросила я, справившись с немотой.

— Привет, проходи, она здесь.

— А, Ленка, подожди, я сейчас, — закричала Наташка из фотолаборатории. Опять пленки свои проявляет. Я присела на стульчик и снова уставилась на Анну.

— Ты, наверное, куда-то собралась сегодня?

— Почему ты так решила?

— Ну… Платье у тебя… такое, — промямлила я.

— Ах, что ты, — великосветски махнула она ручкой. — Это же спецодежда. Металлизированная ткань защищает от излучения СВЧ-диапазона. У меня ведь работа опасная, не то, что у тебя, лазеры какие-то.

Теперь я онемела всерьез и надолго. Освободившаяся Наташка почти волоком вытащила меня в коридор и, давясь от смеха, стала рассказывать:

— Это еще ничего, подумаешь, вечерние платьице с чужого плеча! Ты бы видела, что она вчера напялила. Халат до полу цвета хаки и шапочку камуфляжной раскраски.

— С чего бы это вдруг?

— Да просто Борисыч позавчера взял да и в шутку ляпнул, что СВЧ очень вредно для здоровья, особенно для детородных функций женщины, а она приняла всерьез.

— А остальные что на это?

— Да так, развлекаются потихоньку. Крендель увидел, так на полном серьезе заявил ей, что эти меры бесполезны без заземления, а потому надо ввернуть шуруп в пятку и прицепить проволокой к батарее.

Крендель — это вовсе не прозвище, это «фамилие такое», как выражается кот Матроскин. Зовут его Михаилом Федоровичем, но у злых языков в лице его бывших однокурсников он именуется не иначе, как «Великий ученый Майкл Крендель». За бескорыстную любовь к собственной персоне, самомнение и карьеризм, переходящий все разумные рамки. И еще эти самые языки любят вспоминать, как во время учебы в Университете дежурной шуткой было спереть в буфете ценник «Крендель сахарный, цена 7 коп.» и повесить ему на спину.

Впрочем, комплексами по поводу экзотической фамилии великий ученый не страдает. Я сама однажды была свидетелем сцены, когда Майкл пытался дозвониться куда-то очень далеко по межгороду. Почти ничего не было слышно, и он орал на весь институт: «Закажите мне пропуск! Да, пропуск! на фамилию Крендель. Крендель! Кре-е-ндель! Ну тот, что за семь копеек!»

Естественно, «великий ученый» с великим трудом переносил сосуществование с человеком, самомнение которого было сравнимым с его собственным.

* * *

Со всем этим я чуть не забыла, зачем я заходила к Наташке. А на самом деле я хотела взглянуть на блок питания для какого-то там весьма мудреного излучателя. Уже добрый месяц этот самый блок выдавал совершено не те параметры, которые были указаны в паспорте, а по этой причине страшно дорогой и дефицитный излучатель валялся бесполезным металлоломом. Лучшие электронщики института давно уже вывихнули себе мозги, а Наташка настолько отчаялась, что даже перестала рвать волосы на их головах и впала в тихую апатию.

— Слышь, Натка, что там с твоим блоком питания, все также глухо?

— Ай, не спрашивай, не трави душу! Борисыч для очистки совести каждый день его включает, да толку никакого, — безнадежно вздохнула подруга.

— Так а зачем тогда включает? — не поняла я.

— Ну, так, на всякий случай. Вдруг одумается и начнет прилично работать сам по себе, поскольку все реальные способы настроить его были использованы. Представляешь, все детали вроде бы в порядке, уже каждый диод и транзистор по 25 раз проверяли, а выдает не мощность, а какое-то безобразие.

— А сейчас он включен?

— А куда же ему деться.

— Можно мне глянуть?

— Хоть сто порций, — безнадежно пожала плечами Наташка.

Прибор равномерно и деловито гудел, словно издеваясь над бедным персоналом. Я подошла поближе, стараясь не делать слишком умное лицо, чтобы не пугать подругу. Сосредоточилась. Приходилось прилагать достаточно много усилий, но получалось неплохо. Я четко лицезрела распределение энергии по всем контурам. Ага, тут порядок, тут тоже нормально, а вот и дырка — что-то с транзистором. Поскольку электронщик из меня совершенно никакой, то определить, что произошло, я не могу, поэтому ограничилась лишь тем, что ткнула пальцем в сторону дефективного транзистора и с самым невинным видом спросила у Наташки:

— А ты не пробовала менять этот транзистор?

— А в честь чего это? — уставилась она на меня глазами размером с восьмикопеечную монету. — Я его тестером проверяла, он не сгорел.

— Ну… так просто, мне так кажется. Все равно ведь не работает, попробуй, хуже не будет, — замялась я. Аргументация, конечно, вряд ли могла назваться убедительной, но тем не менее отчаявшаяся Наташка, пожав плечами, тут же воткнула паяльник в розетку, а я попилила потихоньку к себе.

Не торопясь и со вкусом я вывела установку на оптимальный рабочий уровень уже в третьем режиме работы, а всего их, этих режимов, задумывалось пять. Все шло просто отлично. Я с наслаждением позволила себе расслабиться и испить чайку с сигаретой, когда в лабораторию влетела Наташка, сверкая безумными глазами:

— Ленка!!! Ты гений! Все получилось, работает проклятый ящик, как миленький! — вопила она, схватив меня за грудки.

— Перепаяла транзистор?

— Ну да. А как ты догадалась, что дело в нем?

— Да и сама не знаю, — промямлила я. — Морда мне его не понравилась, наверное.

— Ага, он тебе недостаточно сексуально улыбался, — Наташка с сомнением покачала головой. — Ладно, это не важно. Я — твоя должница, так что пошли на обед вместе, я тебе кофе проставляю.

Кажется, мои приключения начинают приносить дивиденды. Вот смеху будет, если я действительно стану «специалистом» по диагностике неисправностей. Я вспомнила, как в шутку мечтала об этом, находясь в розовой беседке. Да уж, как ни старайся забыть то, что произошло, словно кошмарный сон, прошедшее все время будет с тобой, подумала я, уставившись на шрам на ладони. За эти дни он значительно посветлел, но все же был заметен достаточно отчетливо. А я до сих пор не могу решиться рассказать об этом ни Сереже, ни тем более кому-нибудь другому. Странное, противоречивое чувство: с одной стороны, я с удовольствием пользуюсь своими новыми способностями. А с другой стороны не могу заставить себя снова пережить этот кошмар, рассказывая все кому-либо, даже Сереже.

Мало того. Я ведь не просто пережила страшные приключения. Я ведь изменилась при этом сама. Кто я теперь? Могу ли я с чистой совестью называть себя человеком? Или я стала каким-то монстром? Я даже сама себе не могла ответить на этот вопрос, что уже говорить о других людях.

* * *

Последнее время нам с Наташкой редко удавалось поболтать-посудачить, так что за кофе она вполне резонно и, как обычно без обиняков, поинтересовалась:

— Ну, подруга, выкладывай!

— Ты про что? — испугалась я, думая, что она будет допытываться о природе моих вдруг резко проснувшихся способностей. Но Наташка была Наташкой. Человеком практичным до мозга костей. Вот уж кто никогда не отвлекался на посторонние мысли, так это она. На работе невозможно было найти большей фанатки, никто никогда не видел ее уставившейся в окно или читающий втихаря художественную книжку. Зато, закрывая двери лаборатории, она полностью отключалась от работы и часами могла болтать о всяких глупостях.

— Как про что? Да про твоего Сергея! Ты, смотрю я, какая-то странная последние дни ходишь. Поссорились, что ли?

— Типун тебе на язык! И вовсе мы не ссорились. Даже наоборот…

— Ни разу не пробовала «ссориться наоборот», как тебя прикажешь понимать?

— Ну, я это… В общем, совсем…

— А ты можешь попытаться выразиться точнее, — язвительно осведомилась она.

— Влюбилась, — выдохнула я. — Причем по самые уши.

— Тоже мне новость! Это я и без тебя вижу. А он, Сергей твой, что?

— Ты знаешь, по-моему тоже… Вот и не знаю, что мне со всем этим делать.

— Ну ты даешь! Нет забот, так сама себе придумаешь. Она, видите ли, не знает, что ей делать! — кипятилась Натка. — Тебе хорошо с ним?

— Спрашиваешь!

— Ну так и не дури себе, а заодно и мне голову, живи и радуйся. Пусть будет то, что будет, а сейчас наслаждайся тем, что есть. А то тоже мне, понимаешь, фифа выискалась. Каждый день на свиданки бегает, а на работе ходит с кислой физиономией потому, что не знает, чем все это закончится. Втрескалась она, видите ли! Смотреть противно! Интересно, что ты делала в седьмом-восьмом классе, скажи на милость?

— Ну… Училась, тренировалась, на соревнования ездила, а что? — не поняла я логики подруги.

— А то, что все нормальные люди в это время впервые влюблялись, а особо продвинутые — и не впервые.

— А я, значит, ненормальная! Видишь ли, в восьмом классе у меня тоже многое было впервые: норматив кандидата в мастера выполнила, первый раз республиканские соревнования выиграла и первые деньги заработала. За учебный год получила кроме обычных пятерок еще и пару четверок — тоже впервые…

— Вот-вот, оно и видно, — и она сделала выразительный жест пальцем у виска. — Когда ты уже человеком станешь?

— А я, по-твоему, кто?

— Ну как тебе сказать, чтобы не обидеть? Чудо ты из тряпочек, откуда только такие берутся?

— Появляются в результате издержек воспитания, — обиженно буркнула я.

— Да не дуйся ты, я же не со зла. Просто хочу сказать, что забиваешь ты дворянскую голову всякой ерундой. Будь проще, как говорится, и к тебе потянутся люди. Живи и радуйся, пока есть чему.

А может практичная Наташка действительно права? Сережа меня любит, мне с ним очень хорошо, так и не стоит вообще, в принципе грузить себя и его лишними проблемами? Он и не вспоминает про этот злосчастный шрам и про то, что я обещала ему все рассказать. Может, забыл? Ох, не знаю, мозги совсем нараскорячку.

* * *

Я так и не приняла решения, позволив событиям происходить своим чередом. На работе ничего особенного не происходило. Шеф болел по-прежнему, так что голову никто не дурил, и можно было совершенно спокойно завершить разработку макета для конференции и протестировать его во всех возможных режимах. Чем я и занималась. Спокойно, без спешки и нервотрепки и полному собственному удовольствию.

С Сережей мы виделись почти каждый день. То в кино ходили, а то и просто блындались по улицам, разговаривая обо всем чем угодно: о книжках и фильмах, о спорте, да мало ли еще о чем. Чем дальше, тем больше выявлялось у нас общих вкусов и пристрастий. Нам было просто очень хорошо вместе. Тепло, уютно и здорово. А о моем шраме на руке он то ли просто не вспоминал, то ли вообще забыл.

Он позвонил утром в воскресенье, когда я еще спала, отрываясь за всю прошедшую неделю, и с места в карьер стал меня грузить:

— Ты давно в окно смотрела?

— Давно, еще вчера, — честно призналась я, поскольку сегодня глаза еще не открывала, сняв телефонную трубку на ощупь.

— Ну, тогда посмотри сейчас.

— Это обязательно? — заныла я, поскольку одеяло было таким теплым, а подушка мягкой. — За полчаса пейзаж переменится кардинальным образом?

— Перестань хныкать, соня несчастная, посмотри, какая красота кругом!

Ну разве можно не подчиниться требованию любимого мужчины? Зевая и потягиваясь, я поплелась к окну. Приоткрыв один глаз и рискуя вывихнуть челюсть в зевке, я уставилась в окошко. И тут же проснулась совсем. С ума сойти, действительно, просто здорово! Наконец-то наступила настоящая зима. Снег выпал уже несколько дней назад, а сегодня ударил небольшой морозец, небо прояснилось, а все деревья покрылись густым роскошным инеем, сверкающим на ярком солнце.

Я вернулась назад к телефону.

— Твое задание выполнено, в окно посмотрено. Это все, или будут какие-то другие распоряжения? — ехидно доложила я.

— Разумеется, будут! — Сережка совершенно не смутился. — Мойся-одевайся, я через полчаса за тобой заеду, чтобы была готова.

— К чему?

— К приобщению к здоровому образу жизни.

— А у меня что — больной?

— Кто больной? — насторожился он.

— Ну, он, образ жизни.

— По крайней мере, здоровым его назвать трудно: торчишь целыми днями в светонепроницаемой комнате, а в том количестве кофе, которое ты выдуваешь за день, можно слона утопить, я уже не говорю о сигаретах. Небось, не один табун лошадок извела. И это — мастер спорта!

— Послушай, Солнышко, если ты намерен продолжать в том же духе, то при нынешнем световом дне времени у тебя может хватить только на воспитательную беседу, а на приобщение к здоровому образу не останется. Что ты предлагаешь?

— Предлагаю быстренько собраться и полюбоваться на всю эту красоту за городом. Отправиться, скажем, в Зеленое, — развивал проект Сережа.

— В Зеленое? Так у меня лыжи не готовы, смолить надо, да и снега еще мало.

— Ну и что? Просто так походим-побродим. Так что собирайся, я еду.

* * *

Мы вышли из электрички и, когда она отъехала, погрузились в волшебную, сказочную тишину, которая бывает только зимой. Когда спящая земля укрыта толстым снежным одеялом. Только журчание не замерзшего ручейка да теньканье вездесущих синиц нарушали застывшую дремотность. Ни ветерочка. Елки, засыпанные снегом и сверху сбрызнутые инеем, были похожи на юных невест, а ветви берез сверкали на фоне голубого неба серебристым кружевом.

Ну прямо совсем зима, как у Пушкина, про мороз и солнце. Переполняемая восторгом, я разинула рот и любовалась на эту привычную, но такую удивительную красоту. А в этот момент яркое солнышко подтопило снежный ком на еловой ветке, и он обрушился прямо мне на физиономию. В первое мгновенье обжигающе прикосновение было даже приятно, но когда за шиворот стали просачиваться ручейки талой воды, удовольствие я получила значительно ниже среднего. Еще и вдобавок сигарета затухла, зараза такая!

Глядя на мою вмиг прокисшую физиономию и тщетные попытки раскурить мокрую сигарету, Сережка веселился от души:

— Вот видишь, даже сама природа против твоего курения!

— Тебе бы только издеваться над несчастьем ближнего! Вот сейчас простужусь, заболею и совсем умру, и не будет меня у тебя, — я усиленно делала вид, что обижаюсь, хотя сама уже начинала смеяться, глядя на Сережку.

Действительно, взглянуть со стороны — чудо картинка! Стоит мокрая обиженная курица и высказывает прекрасному принцу свое фе по поводу проделок природы. Те не менее Сережка меня тут же пожалел, бросился доставать из сумки термос с кофе и всунул горячий дымящийся стаканчик в мои красные озябшие руки.

Я невольно залюбовалась им. Немного выше среднего роста, худощавый, он был в то же время крепким и широкоплечим, каким-то по-мужски надежным. Стоит себе, улыбается. Из-под пшеничных усов сверкают ослепительно-белые зубы, а губы такие яркие и правильные, будто нарисованные. И даже глаза смеются. Они у него такие переменчивые. При слабом освещении становятся темно-серыми, особенно когда он хмурится. Зато сейчас просто сияют голубизной. Как сегодняшнее небо. И как солнышко на небе, сверкают в его глазах золотистые звездочки, искрятся весельем.

Может быть, кто-то скажет, что писаным красавцем Сережу не назовешь. Один его лоб чего стоит. Мы в школе проходили, что человек-кроманьонец, то есть человек современный, отличается от неандертальца некоторыми внешними признаками, в том числе строением лба: у кроманьонца он высокий, имеет надбровные дуги, а у неандертальца — сплошной надбровный валик. Как и у Сережи. Наверное, мое Солнышко не закончило еще процесс эволюции. Только я хорошо знаю, что под черепом неандертальца находится мозг гениального физика-теоретика.

И вот по этому валику путешествуют, изгибаясь самым немыслимым образом, красивые густые брови. То они, согнувшись уголком, съезжаются на переносице, когда он хмурится или недоволен. То распрямляются, как крылья птицы, как сейчас, например. Улыбается. А улыбка у него просто замечательная — добрая, открытая, в ней вся его душа видна, до самого донышка. Смотрю на него и думать могу только о том, что вот так бы всегда смотрела, всю жизнь.

Сережка отобрал у меня стаканчик, нежно привлек к себе. Его губы не только красивые, но и нежные, страстные, всегда горячие. Я вдыхала запах его волос, прижимаясь к широкой мускулистой груди, и земля уплывала под ногами. А стройные ели и изящные березы смотрели на нас со своей высоты и, казалось, благословляли.

Мы долго бродили, оставляя на свежем снегу двойную цепочку наших следов. То тут, то там попадались гигантские стебли какого-то растения, похожего на укроп-переросток, сквозь не очень толстое снежное одеяло торчала засохшая трава, а под особенно густыми елями снега не было и вовсе. Зима только начиналась, и было в этой юной белизне что-то хрупкое, нежное. Такое, что может в любой момент разрушиться, пропасть, исчезнуть, сменившись слякотью и грязью. Как человеческие чувства. Как любовь.

Небо стало темнеть, а на западе византийским царским пурпуром разлилась заря. Все оттенки, от ярко-желтого до красно-оранжевого образовывали причудливые полосы, переходя через зеленовато-оливковый в густую синеву. А редкие облака, днем соперничавшие своей белизной со свежим снегом, окрасились снизу в ярко-розовый цвет. Как «хранители жизни», розовые гиганты.

И вдруг непонятная тоска охватила меня. Я так мало успела узнать об этой стране, о ее жителях, которые были так добры ко мне! Я только краешком глаза посмотрела на другой мир, такой светлый и гармоничный. Неужели я никогда его больше не увижу, не раздадутся в моем мозгу строгие и добрые мысли Салатовенького, не плюхнется на руку Малыш?

Я все это время старалась забыть то, что со мной произошло, стать прежней и ввести свою жизнь в обычную колею. Но напрасно. Я стала другой. Нет, не монстром, не чудищем, просто другим, более взрослым человеком. Ведь то, что случилось с человеком однажды, будет с ним всегда. Пережитое нами когда-то продолжает дальше жить в нас самих, делая нас добрее или злее, слабее или сильнее в зависимости от того, как мы сами к нему относимся. И я уже твердо знала, что все расскажу Сереже. Может быть, не сейчас, я пока не готова. Позже, когда сама смогу разобраться во всем этом. Но расскажу обязательно.

* * *

Было уже довольно поздно, ближе к 12, когда мы наконец добрели до моего дома. К вечеру мороз усилился, и мы зашли в подъезд погреться, долго стояли, обнявшись. Вдруг Сережа отстранился от меня и внимательно уставился на свои ботинки. С чего бы это? Ботинки как ботинки, поношенные немного, но еще вполне приличные.

— Алена! — начал он, обращаясь опять-таки к ботинкам. — Я хочу сделать тебе предложение! Выходи за меня замуж!

От неожиданности меня в полном смысле слова заклинило. Потеряв дар речи, я стояла дура-дурой, громко хлопая глазами. Сережа неправильно истолковал мое молчание и с горячностью продолжал:

— Ты не думай, прямо сейчас можешь ничего не говорить, я буду ждать твоего ответа сколько угодно!

— Солнышко мое! — меня, наконец, прорвало. — Я тоже тебя люблю, очень-очень. И тоже хочу всегда быть с тобой.

Он просиял и молча обхватил меня обоими руками. Мы что-то еще говорили, наверное, что-то важное, о нем, обо мне. О нас. О нашем будущем. Мы решили главное — то, что мы будем вместе.

Когда кружащаяся от счастья голова немного стала становиться на место, я вдруг вспомнила о времени.

— Который час?

— Почти час уже, — с ужасом ответил Сережа.

— Ой, мать убьет, она же, наверное, там с ума сходит! А как же ты доберешься?

— Не волнуйся, любимая, пешком дойду, — улыбнулся он. До завтра?

— До завтра!

Как сладко звучала эта простая фраза. До завтра. Ничего особенного. И так много, ведь у нас будет «завтра», и так будет каждый день!

* * *

Я мчалась по лестнице, перепрыгивая через две ступеньки, обуреваемая самыми противоречивыми чувствами. С одной стороны, мне только что сделал предложение человек, которого я люблю, и это наполняло счастьем мою душу до самых краешков. Но была и другая сторона. Моя мама, уже достаточно пожилая женщина, всегда волновалась, когда я задерживалась. Я уже давно, класса с восьмого, была вполне самостоятельным человеком, даже на жизнь себе зарабатывала примерно с этого времени. Но для мамы я оставалась маленькой девочкой, с которой, если не доглядеть, может случиться 33 несчастья. Надо отдать должное, в плане моей способности притягивать неприятности мама была абсолютно права. И вот по этой причине для организации личных дел мне отпускалось время до 12 часов. Вечера, разумеется. Любое опоздание было чревато хорошей выволочкой.

Ситуацию значительно осложняло наличие часов с боем. Ровно в 12 они поднимали перезвон на весь дом, каждый раз закладывая меня с потрохами. У моей мамули сон, к сожалению, очень чуткий. Поэтому от боя часов она частично просыпалась и делала вывод, что дочь опять где-то шляется, тут же засыпая снова. И тогда уже не имело значения, пришла я в пять минут первого или около часа. Мамуля уже успела заснуть снова, пробуждаясь только по факту моего прихода и устраивая образцово-показательную воспитательную беседу. А я начинала с бешеным упорством оправдываться, если мне не удавалось тихонько, словно мышке, проскользнуть в свою комнату. Эта сцена давным-давно уже была отрепетирована, разыграна по нотам, все актеры знали назубок свои роли.

Нет, мамуля у меня хорошая, просто замечательная, очень добрая и заботливая. Умудренная жизненным опытом, она очень часто давала дельные советы из серии «по жизни» моим подругам, адекватно воспринимая их как взрослых и самостоятельных людей. Что же касается меня, то тут ее попросту переклинивало, и иначе, как к девочке, только что научившейся самостоятельно одеваться и причесываться, она ко мне не относилась. А прийти вовремя что на работу, что домой для меня всегда было большой проблемой.

Что касается папули, то он всегда отличался богатырским сном, которому не могла бы помешать и батарея гаубиц Д-30, дислоцированных прямо под окном. Так что вопросы насчет домашней дисциплины и морального облика я решала исключительно с мамой.

И вот сегодня я решила, что мне можно все. Вместо того, чтобы потихоньку открыть ключом входную дверь и ужиком проскользнуть в свою комнату, я принялась трезвонить в дверной звонок. Естественно, папулиному сну это не могло помешать никоим образом, зато мамуля тут же подскочила.

Мама недавно посетила парикмахерскую и, стараясь сберечь прическу, спала в чем-то вроде марлевого чепчика. В огромной, до пят, широкой ночной рубахе и в этом пышном и забавном чепчике моя не очень крупная мамочка выглядела представительно и даже, пожалуй, величественно, напоминая диковинную шахматную фигуру. Открыв дверь, она тут же начала дежурным образом меня отчитывать:

— Ты всякою совесть потеряла, дочь! Мало того, что блындаешься неизвестно с кем и неизвестно где, так еще и… — мамуля завелась всерьез и надолго. Я мужественно подавила в себе желание возразить, что с кем я блындаюсь, ей очень даже хорошо известно. — …поспать не даешь бедным пожилым родителям…

Я вела себя совсем неадекватно. Вместо того, чтобы оправдываться, как я это обычно делала, я молчала, расхаживая по квартире и всюду включая свет. Мамуля перестала вообще что-либо понимать в происходящем и ругала меня уже только по инерции:

— Ты бы хоть раз подумала о том, что я не могу толком уснуть, пока тебя нет, — продолжала она, а я тем временем подошла к бару, достала оттуда две рюмахи и заветную бутылочку токайского, которая осталась еще с времен, предшествующих сухому закону.

— Ты никогда не помнишь о том, что я волнуюсь за тебя, — мамуля заметно сбавляла обороты, совершено не понимая, что происходит. Ее тирады звучали все тише, а голосе явно проскакивало недоумение.

— Я же сколько раз говорила те… — она замолчала на полуслове и воззрилась на меня, округлив глаза, когда я налила вино в рюмки и одну протянула ей.

— Мам, Сережа сделал мне предложение — наконец-то заговорила я.

Мамулины глаза стали еще круглее, если это только было возможно. Залпом, словно водку, выпила она вино и протянула мне пустую рюмку:

— Еще!

* * *

А буквально пару дней спустя произошло еще одно памятное событие. К нам в лабораторию прислали по распределению дипломника. Точнее их, дипломников, было трое из одной институтской группы, и всех распределили по разным лабораториям. Один, Олежка, попал в мою, Андрей — в соседнюю, а Коля — в Наташкину. Но так получилось, что раз в нашей лаборатории можно было курить прямо в комнате, все трое кучковались именно у нас. Классные, веселые ребята, они сразу внесли струю свежего воздуха в нашу затхлую атмосферу.

События всегда происходят пачками.

Спустя день или два наконец-то вышел с больничного Барбосс. Был он какой-то странный, сумрачный.

Обычно шеф, хотя и был очень неприятным и авторитарным типом, любил и чайку попить, и сигареткой побаловаться, а уж о том, чтобы пропустить 100-200 граммов, и говорить не стоит. Очень уважал он это дело. Был он значительно выше среднего роста, широкоплечий и подтянутый. Разменял уже пятый десяток, но его роскошной темно-русой шевелюре можно было только позавидовать. При этом он ценил хорошую шутку, анекдот, в общем, любил посмеяться, сотрясая стены лаборатории громовым хохотом. В общем, если не считать работы и некоторой заподлистости натуры, первое внешнее впечатление производил на всех исключительно положительное.

А тут словно подменили. Морда лица какая-то серая, сам поникший, даже как будто ростом меньше стал. Пришел и аккуратненько зашился в своем кабинете, даже не пришел поруководить.

Обычно процесс его руководства выражался в том, что он подходил к кому-то из работающих, долго стоял и смотрел, а потом произносил одну из двух сакраментальных фраз: «Бойцы, как-то надо…» либо «Бойцы, ну что вы как хильцы!», после чего удалялся в личный кабинет.

И вот, не получив привычных указаний, все явно ощущали некий дискомфорт. Даже к новому дипломнику он отнесся с прохладцей, не повел Олежку к стенду, где были отражены успехи лаборатории за последние несколько лет и планы на период вплоть до построения коммунизма. Или капитализма, кто его сейчас разберет. Эту процедуру проходил каждый новоиспеченный дипломник, в том числе и я, на потеху старожилам. Особо ехидные, типа Льва Саныча, уже предвкушали развлечение в середине декабря, которое повторялось из года в год, благо мало кто из дипломников задерживался в последующем под руководством Барбосса в силу подлости натуры последнего. А один молодой специалист, Юрой его зовут, настолько не нашел с ним общего языка, что даже умудрился получить от шефа характеристику, в которой были такие слова: «Не достоин звания советского инженера». Это, впрочем, не помешало ему впоследствии стать одним из самых высококвалифицированных и уважаемых специалистов института. Правда, в другой лаборатории. Только такая кретинка, как я могла здесь остаться и еще пытаться что-то сделать. Исключительно из любви к физике.

А тут спектакль, который все уже давно предвкусили, не состоялся. Это было не просто неприятно, это было странно и непонятно. К тому же еще Наташка подлила масла в огонь:

— Слушай, что с вашим шефом стряслось такое?

— Да болел он, только с больничного вышел. А что?

— А то, что мой завлаб пришел сегодня с вылупленными глазами и странной улыбкой и сообщил, что ваш говорил с директором, получил от него добро и сейчас изо всех сил создает в институте добровольное общество борьбы за трезвость под собственным председательством, — торжествующе вывалила новости подруга.

Следующие минут пять персонал нашей лаборатории больше всего напоминал музей восковых фигур мадам Тюссо. Первым пришел в себя Лев Саныч:

— Ну что ж, «Резвость — норма жизни», — философски пожал он плечами, перефразировав лозунг Горбачева.

А ведь виновата во всем была я и только я со своими полетами по лаборатории. Что ж, я лишний раз убедилась в том, что прошлое нельзя оставить в прошлом. Значит, нужно учиться жить с его грузом.

* * *

— Ты уже своим говорила? — сразу поинтересовался Сережа.

— Ага.

— Ну и как они отреагировали? — Сережа заметно нервничал.

— Да не волнуйся ты, все нормально. Мы с мамой даже токайского по этому поводу выпили, — улыбалась я. — Принципиальное согласие получено. Только настаивают, чтобы мы не пороли горячку, немного присмотрелись друг к другу и не мчались в ЗАГС сломя голову.

— А сколько надо присматриваться? — судя по всему, Сережа был готов именно к этому, бежать в ЗАГС прямо сейчас.

— Хотя бы до осени.

— Отлично, тогда в начале сентября и поженимся!

— А ты своих родителей уже осчастливил известием?

— Нет еще.

— А как ты собираешься это сделать, не по телефону же?

— Ну… Я как-то не думал об этом.

— Конечно, не думал, — веселилась я, глядя на его растерянную физиономию. — Пойми меня правильно, Солнышко. Никуда я от тебя не денусь за это время, а вот твоим родителям надо как-то привыкнуть к мысли, что сын настолько вырос, что вполне может жениться. С моими проще, они тебя каждый день видят. Мне как-то совсем не хочется, чтобы в моих отношениях с твоей мамой были лишние сложности.

Сережа сдвинул брови и сосредоточенно думал. При этом вид у него был более чем забавный. Это не Сережа, это просто чудо какое-то! Работая над какой-то расчетной задачей, он всегда находил красивые нетривиальные решения, не только влезая в самую суть рассчитываемых явлений, но и виртуозно владея математическим аппаратом. И при этом в реальной жизни проявлял просто чудеса наивности.

— Не волнуйся, я все придумаю. Надо как-нибудь выбрать время и съездить домой. До сентября еще уйма времени, — улыбнулся он, обнимая меня.

На улице было довольно холодно. Снежок скрипел под ногами, ярко сверкая в свете уличных фонарей. Ранние сумерки уже залили синим светом город. Мы шли и болтали, пока я не стала замерзать.

— Послушай, Сереж, пошли ко мне домой. Холодно, да и есть хочется, — предложила я.

— Да ну! Там у тебя родители! Давай лучше ко мне в общагу.

Сережа жил в аспирантском общежитии в одной комнате со своим другом и однокурсником Славиком. Я с большим удовольствием всегда приходила туда, поскольку веселые посиделки в компании Сережкиных друзей всегда проходили забавно и интересно. Но сегодня абсолютно не было настроения для этого.

— Во-первых, мои родители не кусаются, по крайней мере, с сегодняшнего утра. Во-вторых, тебе рано или поздно надо перестать их шугаться, если ты не раздумал на мне жениться. А в-третьих, у тебя в общаге вечно шаром покати, и даже если мы купим что-нибудь поесть, сразу набежит толпа голодных аспирантов и сметет все, а ты так и останешься голодным.

Правильно говорят, что путь к сердцу мужчины лежит через его желудок. Переборов робость, Сережа пришел ко мне домой. Слово за слово, и вот я уже вижу, как они с папулей уткнулись в телевизор, обсуждая перипетии хоккейного матча. В общем, нашли общий язык. А я?

А я ровненько пошла на кухню жарить картошку, поскольку родители уже поужинали. Сережа просто поразительно управился с огромной порцией картошки и продолжал беседу с будущим тестем. Когда тема хоккея была исчерпана, речь зашла о футболе, потом о рыбалке, потом еще о чем-то. А я?

А я аккуратненько пошла мыть посуду.

Вскоре Сережа посмотрел на часы и решил, что пора уже восвояси. Тихонечко чмокнул меня в щечку в прихожей и откланялся. А я так и не поняла, что это было сегодня — романтическое свидание или начало семейной жизни? Похоже, что с предложением посидеть у меня дома я несколько промахнулась.

* * *

Пора было уже думать о том, как я собираюсь ехать в Брест на эту самую конференцию молодых ученных. Если бы я везла просто доклад, все было бы чрезвычайно просто. Села в поезд с бумажечками в сумочке, зарегистрировалась, прочитала докладик и отправилась восвояси. А как теперь волочь туда макет установки? Я, конечно, сейчас крутая стала, летать там, энергию чувствовать умею. Но физической силы эти мои умения мне не прибавили ни на йоту, так что я не имела ни малейшего понятия, каким образом мне дотащить «железо» до Бреста.

О том, чтобы послать со мной кого-то из сотрудников нашей лаборатории, не могло быть и речи: Лев Саныч и Петрович уже вышли из категории молодых, Валерка был хоть и молодым, но не ученым, лаботранта никто бы не обеспечил проживанием и питанием, Серж болел, еще пару человек были под завязку загружены отчетностью, конец года подходил все-таки, а о женщинах и говорить нечего.

Я изложила свои сомнения Барбоссу, который по этому поводу даже оторвался от дорогих сердцу мероприятий «Общества резвости». Надо сказать, что после моих «полетов в бреду и наяву» он стал как-то странно относиться ко мне, с опаской, что ли. И как-то уж очень сочувственно проникся моей просьбой.

— Да, действительно, без мужской помощи, Лена, тебе не обойтись.

— А может быть можно как-то привлечь Олежку, нашего дипломника? — предложила я шефу.

— А что, это идея, — согласился он. — Пусть приносит документы, оформим его на ставку на время диплома, поедет как сотрудник института. Только тебе придется включить его в число соавторов доклада.

Включит так включить, соавторов и так была целая куча, почти вся лаборатория. Это была наша институтская практика. Порой доходило до курьезов. Как-то раз пришел в лабораторию Ковальского новый сотрудник, Миша Семенович, перешел из другого института. У него уже были свои разработки, и поэтому буквально спустя месяц он доделал статью и понес ее шефу. А тот решил прогнуться перед директором, включив и его в список. Директор почитал статью, сделав умное лицо:

— Неплохая статья, можно подписывать. А кто тут у нас еще в списке соавторов?

— Да в общем-то все сотрудники нашей лаборатории, — пояснил Ковальский.

Директор степенно кивал, встречая знакомые фамилии, пока не дошел Семеновича, указанного последним.

— А это кто еще такой? Да он же без году неделю в нашем институте работает! Рано его еще в соавторы брать, — решил он и вычеркнул Мишку из списка вообще.

Воистину права народная мудрость, которая гласит: «Чем отличается авторство от соавторства?» — «Тем же, что и пение от сопения».

* * *

Я с места в карьер огорошила Олежку:

— У меня для тебя две новости. Одна хорошая, другая плохая. И даже не спрашиваю, какую говорить сначала, а какую потом, так что слушай сперва хорошую. Барбосс берет тебя на ставку, так что дуй оформляться, заявление пиши и все прочее.

— А какая плохая? — насторожился он.

— Бесплатных пирожных не бывает, так что тебе придется ехать в командировку. Используя грубую физическую силу, присущую твоему полу, тащить кучу железа. А в добавок в течение пяти дней делить свое драгоценное общество с одной жуткой, скандальной и отвратительной девицей.

— С кем это? — обмер он, глаза больше очков стали.

— Со мной.

— Ффу… Ну ты мастерица пугать, — вздохнул о с явным облегчением.

— Ты что же, считаешь, что я недостаточно скандальная и отвратительная?

Олежка только рукой махнул, убегая оформлять документы.

Времени оставалось в обрез, поскольку все нужно было размонтировать, упаковать, да еще и приехать на день раньше, чтобы снова смонтировать и проверить перед демонстрацией. Я так моталась, что даже с Сережей стала реже видеться. Но перед самым отъездом я таки выкроила время. Не могу же я вот так просто уехать от любимого мужчины на целых пять дней, толком не попрощавшись. Я мчалась на встречу с ним, в мечтах рисуя этакий прощальный вечер при свечах в каком-нибудь маленьком уютном кафе. Дымится в чашках кофе, играет тихая музыка…

— Привет!

— Здравствуй, Аленушка!

— Ну, какие планы? Куда пойдем, в кино? В кафе?

— А может, лучше к тебе? Мы с твоим папой так мило общаемся.

Это называется приехали. Я явно переборщила с гостеприимством.

* * *

С Валеркиной помощью нас успешно загрузили в поезд, а вот уже в Бресте пришлось упираться самостоятельно. Олежка так старался, бедный, что даже очки вспотели. С горем пополам доставили ящик на место, в один из таких же многоэтажных, типовых и неуютных институтов, как и наш. Нас отправили сразу в комнату, где должна будет проходить демонстрация. Времени было немного, поэтому мы сразу принялись за монтаж и вспомнили о том, что нам надо где-то переночевать, когда уже все закончили, то есть ближе к вечеру.

Сложность состояла вот в чем. Мы из-за макета приехали на день раньше, и проживание на турбазе вместе со всеми участниками конференции было заказано для нас только с завтрашнего дня. Надо было срочно найти ночлег на предстоящую ночь. Хорошо, что местное начальство прониклось нашими проблемами, и нам смогли предоставить койко-места в общежитии. Буду ночевать совсем как Сережка, подумала я с теплой грустью. Мы уплатили по рублю, забрали квитанции и направились в общагу. Полагалось найти вахтера, отдать ей квитанции и заселиться.

Вахтером оказалась какая-то странная дама, то ли здорово пьяная, то ли по жизни отмороженная.

— Вы кто, муж с женой или любовник с любовницей? — огорошила она нас прямо с порога. — Я имею в виду, вас как селить — вместе или отдельно?

— Все-таки лучше как-то отдельно, — промямлила я.

— Почему? — дама явно не понимала. — Я могу поселить вас вместе, если вы любовники. Не бойтесь, никто ничего не узнает.

— Вообще-то она — моя начальница, — выдавил из себя Олежка, покрасневший, как рак.

— Ну так тем более! Как правило, начальники наоборот любят селиться вместе со своими подчиненными.

— Так то ж начальники-мужчины с подчиненными-женщинами, что ж тут остается бедным женщинам делать. А у нас — совсем наоборот, так что лучше было бы по отдельности, — настаивала я.

— Не скажите, всякое бывает. Вот однажды пришла ко мне селиться такая парочка. Пожилой мужчина со своей молоденькой секретаршей. Я спросила, как их селить — отдельно или вместе. Так мужчина сказал, что отдельно, а девушка кричит: «Какое отдельно, только вместе!» Вот и пришлось ему покориться. А в такой ситуации, когда они в одном номере, не будет же он от нее всю ночь отбиваться? Так вы все-таки хотите отдельно?

Мы с Олежкой согласно закивали, как китайские болванчики. Мадам была явно разочарована.

— Так у вас же оплачены два койко-места в мужских номерах, женские дороже.

Вот холера ясная! Кто-то из институтского начальства явно напутал в этой суматохе. Что же теперь делать?

— А может быть можно доплатить прямо сейчас, наличными?

— Можно, — ответила вахтерша, хищно блеснув глазками.

— Сколько?

— Пятьдесят копеек.

— Всего-то? — обрадовалась я, вытаскивая горсть мелочи.

— Не понимаю, для чего тогда в командировку ездить, если селиться по отдельности, — бубнила мадам, пересчитывая мои медяки и гривенники. Ее улов был явно ниже того, что она рассчитывала получить, поселив нас вместе.

Мы уже забрали ключи и собрались идти, когда она добавила вдогонку:

— Если хотите, то вы можете ночью потихонечку перебежать друг другу.

Спасибо, дорогая, за заботу! Как-нибудь сами разберемся, куда по ночам бегать!

Времени был еще вагон, поэтому мы отправились на вокзал, чтобы купить обратные билеты. Заодно хотелось немного побродить по городу и купить что-нибудь поесть, потому что на довольствие нас ставили тоже только с завтрашнего дня, а сейчас приходилось исходить из скудных институтских командировочных. Город как город. Не Минск, конечно. Олежка всю дорогу кричал, что ему тесно здесь — улицы темные и узкие.

Мы вернулись в общагу голодные, как звери. Я побежала ставить чайник, благо оный имелся в каждом номере, а на втором этаже была плита. Потом стала быстренько строгать бутерброды, заваривать чай, в общем, суетиться. А Олежка с невозмутимым видом уткнулся в какую-то спортивную газету. Ни дать, ни взять классическая сценка из семейной жизни. Тоже мне, еще один болельщик выискался! Порой мне начинает казаться, что я слишком усердствую в кухонно-хозяйственных хлопотах.

* * *

Доклад прошел просто прекрасно. Установка работала превосходно, лазер воочию давал великолепные, строго заданные характеристики во всех режимах работы, что не могло не воодушевлять меня, и я просто блистала красноречием. А в перерыве около моего макета столпилась куча народа, все интересовались и задавали кучу вопросов. Даже подошел профессор Комлев из Москвы. Какая буря могла занести этого светилу на заштатную конференцию в провинциальном городке? Тем не менее он очень внимательно меня выспросил, взял мои координаты и обещал в дальнейшем поддерживать связь. Это уже интересно, по крайней мере Бар-босс будет чрезвычайно доволен. В общем, полный успех всего предприятия.

Я так устала и перенервничала, что в течение следующего заседания мало что соображала и слушала других докладчиков вполуха. Впрочем, не зря же я Олежку тащила с собой, пусть слушает и ума набирается.

Я потихоньку выскользнула из зала. За всей этой суматохой я только сейчас сообразила, что мне срочно нужна дамская комната.

В этом огромном здании все было не как у людей. Заседания проходили на одиннадцатом этаже, на котором не было предусмотрено никаких удобств. И вообще по всему институту они располагались весьма странным образом: по четным этажам были с буковкой «М», а по нечетным — «Ж», причем добрая половина их не работала. По крайней мере ближайшая «Ж» находилась на седьмом этаже. По лестнице спускаться не хотелось, вот я и поехала на лифте.

А лифты в этом здании тоже были как туалеты. В том смысле, что с одной стороны находились те, что обслуживали четные этажи, а с другой — нечетные. Я нажала кнопку седьмого этажа, погрузившись в размышления. Наконец двери открылись, и я пошла по типовому институтскому коридору. Одинаковые стены, одинаковые двери на всех этажах, одинаковый пол. Одинаковая дверь с нуликами. Цветочки стоят, приятно. Я ими уже вчера, кажется, любовалась. А это еще что? Что-то я не помню, чтобы вчера, когда я посещала эту заветную комнатку, здесь были писсуары. Наверное, не заметила, беззаботно пожала я плечами. Может быть, раньше этажное распределение туалетов в здании было другим, и их просто не демонтировали? Точно также было у нас в институте на втором этаже. Я загрузилась в кабинку, продолжая думать о чем-то. И вдруг вся похолодела.

Снаружи я услышала шаги и голоса. Причем говорили таким сочным басом, до которого женщина не сможет дойти, сколько бы она ни курила. Ой, где же это я? Раздались весьма специфические звуки. Мама дорогая, писсуары никто и не собирался демонтировать. Более того, ими явно пользовались! Раздался легкий мат, и один из собеседников начал рассказывать другому пикантные подробности проведенного накануне вечера, а тот отвечал едкими солеными комментариями.

У меня что, глюки? Или я действительно в мужской сортир забрела по рассеянности? Ну, Елена Александровна, у тебя, видать, совсем от успеха крыша поехала. А каким же тогда образом я ухитрилась так промахнуться? Наверное, проклятый лифт подвел, затормозил не на том этаже, а я даже на табло не посмотрела, вышла себе и пошла. Вдруг кто-то стал дергать ручку двери моей кабинки. Мне чуть дурно не стало, хорошо, что хоть заперлась, что я обычно систематически забываю делать. А если бы не заперлась? Богатое воображение тут же нарисовало картинку, как бедный мужик, открывая кабинку, видит сидящую на толчке девицу. «Здрасьте!» И тут же падает в обморок, а у меня ни нашатыря, ни валидола нет.

Все, конечно, хорошо, но что же дальше делать? Не буду же сидеть здесь всю конференцию на горшке! А они, эти мужики, все ходили и ходили взад и вперед. Ну, правильно, перерыв в заседании, посмотрела я на часы. Хорошо хоть, через пять минут заканчивается.

Я представляю, что было бы, если бы меня здесь застукали. Потом только бы и слышала вслед: «Посмотрите, эта та самая Горбачевская, которая прочитала неплохой доклад, но странная какая-то девушка, почему-то предпочитает пользоваться мужскими туалетами». И это было бы не только здесь и сейчас, в Бресте, но и потом, поскольку на подобные конференции ездит преимущественно одна и та же публика. Потом первая часть фразы, про доклад, постепенно забылась бы, а я на всю жизнь стала «той самой Горбачевской, которая писает в мужском туалете». Ужас какой!

И вот, кажется, наконец все стихло. Никто больше не ходит и не писает. Есть шанс ускользнуть, не опозорившись. На цыпочках я подошла к входной двери, минуя так умилившие меня цветочки. Я внимательно прислушалась к звукам за дверью, поскольку выглянуть я не могла даже под страхом смерти. О, ужас! Шаги! Что же делать, они приближаются! Не придумав ничего лучше, я взмыла под самый потолок и трепетно зависла, стараясь сделаться если не совсем маленькой, то, по крайней мере, почти прозрачной.

Дверь открылась, и вошел профессор Комлев, собственной персоной. От страха я даже дышать перестала. Хорошо, что профессор входную дверь оставил открытой, так что как только он миновал заветные цветочки, я ласточкой спикировала прямо в дверь и приземлилась только в коридоре. По счастью, никого не было, заседание уже началось. Медленно и спокойно я пошла к лестнице и, только выйдя из проклятого злополучного коридора, наконец-то пришла в себя.

Спина была покрыта холодным потом, коленки дрожали, руки тряслись так, что еле смогла закурить. А если бы Комлев вдруг обернулся и увидел меня висящей под потолком? Наверное, мы бы очень неплохо смогли бы поговорить о направлениях нашего дальнейшего взаимодействия. Знаменитый профессор в туалете беседует с висящей под потолком девушкой-коллегой! Прекрасная картинка. Но еще хуже было бы, если бы он отреагировал как Барбосс. Тогда бы современная физика лишилась бы одного из светил.

— Где тебя носит? — встретил меня Олежка, — Тебя тут Комлев обыскался!

Я уже было открыла рот, чтобы сказать, что только что его видела, да вовремя захлопнула. Обыскался меня Комлев. Надо же, ведь чуть не нашел!

* * *

Мерно стучали колеса. На старой, разболтанной колее наш вагон трясся и покачивался. Мы ехали домой. Позади была сумасшедшая суета с упаковкой, доставкой, а затем и с погрузкой макета в вагон. Ящики с «железом» были благополучно распиханы под сиденья. Олежка уже закончил отдуваться и протирать запотевшие очки и отдавал должное бутылочке пива, которое нам удалось заполучить, несмотря на «сухой закон».

Как обычно, при первой же возможности он уткнулся в печатное слово — нашел где-то журнал без обложки, без каких-нибудь намеков на название и время издания. Но Олежку такие вещи никогда не смущали. Самое главное, там буквы были. Много букв, и все знакомые. Вот он и развлекался. У меня иногда складывается такое впечатление, что ему совершенно все равно, о чем читать. Несомненно, спортивные новости — приоритет номер один, а в остальном тематика совершенно безразлична. Похоже, с одинаковым успехом он поглощал новости о вывозе на поля органических удобрений, о гастролях популярных исполнителей или о подписании договора о дружбе навеки между Зимбабве и Буркина-Фасо.

Нашими попутчиками оказались весьма симпатичные люди — очень пожилой дядечка, который представился как Иван Аркадьевич, и дама постарше меня, но с явным стремлением быть или на худой случай казаться значительно моложе — Тамарой ее зовут. Иван Аркадьевич развернул «Советский спорт» к дикой зависти Олежки и погрузился в чтение. Поскольку у Тамары не было ни книжки, ни газеты, которую можно было бы развернуть с умным видом, она предпочла развернуть жареную курицу, которая тут же распахлась на все купе. Умильным голоском воспитанной домашней кошечки она стала угощать Олежку, предлагая ему то ножку, то крылышко. Нам же с Иваном Аркадьевичем буркнула что-то вроде того, что и мы тоже можем в принципе присоединиться. Если наглости хватит. Олежка бешено замотал головой и буквально спрятался за своим безымянным журналом.

Пиво было так себе, ни в пять, ни в десять, но все-таки это было значительно лучше, чем ничего. С каждым волшебным глотком этого целительного напитка уходило прочь напряжение последних дней. Очень хотелось курить, но ужасно лень было вставать и тащиться в промороженный тамбур.

Я расслабилась и стала думать. Ни под что не думается так хорошо, как под плавный перестук вагонных колес и бутылочку пивка. Надо же, сам Комлев. Кроме памятной встречи, когда я изволила висеть под потолком, я все-таки повстречала его снова. Он еще раз внимательно выспросил меня о тематике работы лаборатории, а также о перспективных направлениях, которыми мы собираемся заняться в ближайшее время. Попросил оттиски последних работ. И что-то там еще говорил, что-то очень важное. Ах, да. Вроде бы есть какой-то грандиозный заказ со стороны «оборонки», который очень тесно перекликается с нашей тематикой. Это же просто великолепно! Я уже начала внутренне напевать, представляя открывшиеся перспективы. И тут в мои приятные и плавные размышления ворвался возмущенный голос Олежки:

— Нет, ты только послушай! Это же просто ужас! Такое и в голову никогда не могло прийти! — он искреннее возмущался, потрясая журналом. При этом, оказывается, не только меня оторвал от привычного течения мыслей. Иван Аркадьевич вынырнул из-за «Советского спорта» и вопросительно уставился на Олежку. А Тамара так вообще забыла про свою курицу, так и застыла с недожеванным куском ножки во рту. Только капля жира, не обращая никакого внимания на Олежкины выкрики, продолжала спокойно и неторопливо катиться по ее подбородку.

— Ты чего разоряешься? — спросила я.

— Ты что-нибудь слышала об авиаконструкторе Поликарпове?

— Ну, естественно. Его самолеты в Испании воевали, и даже в начале войны еще использовались. «И-16», которых называли «ишаками», — блистала я эрудицией. — Потом он, по-моему, «И-17» разработал, который испытывал Чкалов, а что?

— А то, что и он, и многие другие авиаконструкторы, оказывается, в тюрьме сидели. Не совсем, конечно, в тюрьме, как мы себе ее представляем. Просто по разным «липовым» обвинениям их забирали и помещали в особые «зоны», которые назывались «шарагами». И там они должны были работать над своими самолетами. А когда им нужен был какой-то специалист, то этого специалиста хватали и запихивали в «воронок». Потом фабриковали против него какое-нибудь обвинение в шпионаже или вредительстве и аккуратненько отправляли в «шарагу», работать на благо родной страны.

Олежка завелся не на шутку. Действительно, сейчас публикуется столько фактов, о которых раньше мы не имели понятия, что порой волосы шевелятся, как подумаешь о том, что за мрачное время было. А по истории КПСС, которую мы успешно сдавали в Университете, нам говорили только о том, что во времена культа личности Сталина были допущены «некоторые перегибы». Оказывается, миллионы уничтоженных, сломанных, растоптанных людей — это, всего лишь, «некоторые перегибы». Только сейчас, последние год-полтора после прихода к власти Горбачева, стали обнародовать материалы о тех ужасах. Между тем Олежка эмоционально и красочно пересказал практически всю статью, дополняя рассказ своими возмущенными комментариями по адресу представителей МГБ и НКВД. Надо же, никогда не думала, что практически все известные, а тем более неизвестные конструкторы, были по сути своей обычными зеками.

Что-то было не так. Орган, где у меня проживает интуиция, усиленно нашептывал, что что-то неуловимо изменилось, причем в худшую сторону, в самой атмосфере тихого и доброжелательного купе. Не долго думая, я включила свое энергетическое восприятие. Так и есть. Энергетическая оболочка нашего интеллигентного Ивана Аркадьевича уже полыхала всеми красками гнева. Олежка был не лучше — прямо-таки искрил своим возмущением. Их коконы более всего походили на две грозовые тучи, которые вот-вот столкнутся, разбив спокойное небо вспышкой молнии и оглушительным раскатом грома. Ужас-то какой! Они уже готовы были сцепиться по полной программе.

Что же в словах Олега могло возмутить нашего попутчика до такой степени? Я решила подключиться к нему, посмотреть, о чем он думает. С большим трудом я пробиралась сквозь завесу негативных эмоций. Интересно, или я постепенно теряю свои навыки, или подключение к совершенно незнакомому человеку, к тому же находящемуся в состоянии крайнего раздражения, действительно дается значительно сложнее? Ладно, потом выясним.

Батюшки, наш-то Иван Аркадьевич, оказывается, кадровый сотрудник КГБ! Вот это да! Я постепенно начала ориентироваться в обрывках его мыслей и эмоций.

* * *

Восемнадцатилетним юнцом пришел коренной москвич Ваня в МГБ по комсомольскому набору. Как он гордился, когда одел новенькую, с иголочки форму с синими петлицами! Как уважительно смотрели на него все соседи! Те самые соседи, которые до этого за человека не считали Ваньку-замухрышку. Каким сильным и могучим чувствовал себя Иван, когда вместе с почтением в глазах знакомых проскакивал страх. Холодный, липкий, животный страх!

Нет, Иван никогда не использовал свою должность для сведения мелких счетов.

Разве что один-единственный раз. И все из-за нее, белокурой красавицы Зои. Которая так и не стала его женой. Кто же мог знать, что она так сильно любит этого Толика, студента, который учился на авиационного конструктора. Думал же, что если Толик исчезнет, то Зоя погороюет-потоскует, да и обратит внимание на него, блестящего офицера.

И ведь что главное, ничего же Иван не предпринимал специально, чтобы извести этого Толика. Тот сам связался с какой-то организацией. Иван просто ничего не сделал для того, чтобы спасти Толика, предупредить его. Жили они все трое в одном доме, только в разных подъездах, и поэтому все происходило прямо на глазах. Иван даже потихоньку радовался, зная, какие тучи сгущаются над головой соседа-соперника. А тут — поди ж ты. Зоя так и не смогла забыть своего бунтаря. А на Ивана с той поры смотрела с такой брезгливостью, что когда предложили переехать с повышением в Минск, он и пяти минут не раздумывал.

Всю жизнь честно служил, выполняя свой долг. Копейки лишней в карман не положил. Повоевать вот только не пришлось, хотя ранен был, и не один раз. Надо же было кому-то диверсантов выслеживать, шпионов вражеских ловить! Иван всю жизнь гордился тем, что ни разу не было такого, что он не смог или не сумел выполнить приказ. Не зря же его награждали, по службе повышали, в пример молодежи ставили.

И он знал, ради чего жил. Он берег безопасность родной страны от шпионов и саботажников, от диверсантов и вредителей. Сколько раз, уже выйдя в отставку, он рассказывал обо всем этом молодым курсантам, как внимательно слушали они его, как горели их глаза! А теперь мало того, что всякие бездарные писаки стремятся втоптать в грязь то, чему он посвятил всю свою жизнь, так еще этот очкарик, сопляк зеленый, мораль читать вздумал!

* * *

— Молодой человек! Вряд ли Вы в Вашем возрасте можете судить о том, что происходило в те годы! Страна готовилась к войне, самой страшной и кровавой войне. И у тех, кто руководил страной, не было никаких иллюзий по поводу мощи врага. Жизненно важно было создать оборонный потенциал, поэтому приходилось идти и на непопулярные средства, — Иван Аркадьевич, надо отдать ему должное, умел сдерживаться, хотя гнев уже перехлестывал через край. Ну, вот, началось!

— И Вы все это называете всего лишь «непопулярными средствами»? — Олежка в сердцах стукнул ладонью по журналу. — У людей жизнь отняли, а если и не отняли, то изломали, и не только им, но и их близким!

Караул! Их коконы уже вцепились друг в друга, раздирая соперника на клочки. Комьям гнева тесно было в маленьком купе, и они летели во все стороны. Я-то постаралась заблокироваться, но бедной Тамаре досталось по первое число. Эти комья так и липли к ее беззащитной оболочке, а она, забыв про курицу, съежилась, забилась в уголок, ничем уже не напоминая прежнюю грациозную кошечку. Срочно нужно было что-то предпринимать. Я постаралась прилепить на физиономию самую лучезарную из моих улыбок, прикинувшись полной и безнадежной дурой.

— Товарищи, товарищи! Ну что это такое, как только двое мужчин соберутся вместе, так сразу начинают говорить, а то и спорить о политике. Нам, женщинам, — подмигнула я Тамаре, — это скучно. Сколько есть интересных тем! Например, я давно уже присматриваюсь к джемперу Тамары. Вы, наверное, сами его вязали?

Тамара так и не смогла проглотить застрявший поперек горла кусок курицы и судорожно закашлялась. Иван Аркадьевич, как истинный джентльмен, тут же бросился стучать ее по спине и отпаивать собственной минералкой. Пользуясь моментом, я чуть ли не за шиворот вытащила Олежку в тамбур, бросив попутчикам с невинной улыбочкой:

— Мы ненадолго, только покурим.

Олежка никак не мог прийти в себя. Руки дрожат, спички ломаются одна за другой, а от кокона искры во все стороны летят. Бедненький, ну успокойся, ничего страшного не произошло. Я старалась войти с ним в энергетический контакт. Надо же, получается! Мое поле помогало заделать бреши в его коконе и стабилизировать его структуру. Вместе с этим и сам Олежка успокаивался. Мы уже почти докурили, когда я наконец-то задала вопрос:

— Чего это ты так завелся?

— Понимаешь, дед у меня был.

Олег замолк, уставившись невидящим взором в хмурый пейзаж за окном. Хорош аргумент, нечего сказать. У нас у всех так или иначе когда-то были деды. И бабки, к тому же. Не те, которые в кошельке, этих у многих как не было, так и нет. Бабушки-бабули, которые кормили в детстве вкуснейшими пирожками. А у некоторых они и на сей момент имеются. Это же не повод ссориться с окружающими! Я только раскрыла рот, чтобы потребовать хотя бы минимальных пояснений, как Олежка сам продолжил:

— Они с бабушкой только поженились, отец еще совсем маленький был. Дед инженером был на каком-то машиностроительном заводе, считался очень талантливым и перспективным. И вот однажды пришли ночью и забрали деда, ничего не объясняя. И только спустя год бабушка узнала, что приговорили его к десяти годам без права переписки за антисоветскую пропаганду. Теперь все мы знаем, что означает этот приговор! Какая нафиг пропаганда, деда ничего не интересовало, кроме его чертежей. Ну и пропал, сгинул насовсем. Бабушка одна отца растила. Только недавно осмелилась рассказать, что не на войне дед погиб, как раньше считалось в семье, а что был репрессирован. А тут еще этот старый козел рассуждает о нуждах страны, великих целях и задачах!

Олег замолчал, раскуривая новую сигарету. Что я могла на это сказать?

— Послушай, дружище. Все это ужасно, спору нет. Только ведь деда ты не вернешь, а себе нервы портишь, — Я тоже закурила вторую сигарету. Мои слова даже для меня самой звучали фальшиво.

— Я все понимаю, но как он смеет говорить о том, чего не знает?

Знает он все, лучше нас с тобой знает. Только я не смогу, пожалуй, тебе этого объяснить. А, может, и не надо объяснять? Может, лучше постараться помочь, чем могу? Я изо всех сил старалась успокоить Олежку с помощью собственной энергии, и прямо на глазах его кокон выравнивался, распрямлялся, приобретая нормальный вид. Может быть не только и не столько в результате моего вмешательства, сколько из-за того, что Олег был по своему характеру добродушным славным парнем и не мог долго злиться.

Надо же, в одно и то же время жили Иван Аркадьевич и дедушка Олега, были почти ровесниками, а как все по-разному сложилось. И теперь одни и те же события воспринимаются совершенно по-разному. В памяти каждого человека живет их своя версия, своя проекция. Проекция! Действительно ведь, сознание каждого человека является проекцией реальных событий и фактов. Другой человек — другая проекция. И нет им числа. Как нет числа различным проекциям бесконечной Вселенной. И каждый человек — это свой мир, свой «космос», который является частью, отображением, проекцией реально существующего мира.

Сигарета уже догорела до фильтра и жгла пальцы, когда я очнулась от своих мыслей. Олежка успокоился. Можно было возвращаться, поскольку уже я начала дрожать, но не от волнения, а от жуткого холода.

Когда мы вернулись в купе, недавняя ссора уже была успешно позабыта. Тамара довольно мурлыкала, угощая Ивана Аркадьевича остатками курицы, только что об ноги не терлась. А тот на все лады расхваливал ее кулинарные способности. В общем, мир, дружба, жвачка по полной программе. Мы тихонько просочились на свои места и принялись за оставленное на время пиво.

По-прежнему стучали колеса, а следовательно, по-прежнему хорошо думалось. Только профессор Комлев, заказ от «оборонки» и доклад отошли куда-то на второй план.

Надо же, все последнее время после возвращения я пытаюсь научиться жить с тем, что произошло со мной. А что, собственно говоря, произошло? Да, я пережила не совсем обычные, даже, скорее, совсем необычные события. В результате их я получила новые свойства организма, которые могла использовать не только в собственных целях, но и на благо окружающим: помогла совладать с собой хорошему парню и сберегла пару-тройку нервных клеток несчастному старику, мир которого рухнул в одночасье.

Я посмотрела на Ивана Аркадьевича. Он сидел, весело воркуя с Тамарой. Ну и слава Богу. Я вот все рассуждаю о грузе прошлого, с которым приходится жить человеку. Каким пустяком кажется мой груз по сравнению с тем, который несет на себе тот же Иван Аркадьевич! А сколько таких, как он! Да практически у каждого есть прошлое, пусть не свое, пусть прошлое семьи, как у того же Олежки. И груз его зачастую значительно тяжелее моего.

Прошло уже больше месяца после того рокового понедельника. И я поймала себя на том, что практически не вспоминаю ужасные моменты моего путешествия. Совсем наоборот. Все чаще мысли возвращаются в желтую и розовую страну, где мне было так хорошо, уютно, здорово. Где осталась частичка меня. А сама эта страна навсегда осталась со мной, поселившись в моей душе прекрасной, славной сказкой наяву, делая меня добрее и сильнее.

И, уже начиная дремать, я подумала о том, что теперь вряд ли когда-нибудь осмелюсь выяснять отношения на повышенных тонах с кем-либо, даже с очень неприятным мне человеком, прекрасно осознавая, чем оборачивается ссора и для правого, и для виноватого. А бывает ли кто-нибудь прав или виноват на все сто процентов? У каждого своя правда. Каждый человек — отдельная проекция.

* * *

А дома меня поджидали неприятности. Ну не то чтобы совсем неприятные неприятности, но все же.

Я, разумеется, рассчитывала, что Новый год мы будем встречать вместе с Сережей. Где-то с неделю назад, перед самым моим отъездом, позвонила Макса и сказала, что наша группа, вернее ее инициативная часть, планирует собраться на Новый год вместе. Как обычно, дома у Шатины. Все-таки давненько все вместе не собирались, а с некоторыми и с выпускного не виделись. Это только мы с Наташкой в одном институте работаем, почти каждый день встречаемся. А как-то связь терять не хочется. Все эти дни в Бресте я уверенно строила планы, как мы с Сережей вместе отправимся на сборище моих однокурсников, тем более что у него таковых, я имею в виду планов, не было. Я просто воочию представляла себе, как буду знакомить его с одногруппниками. Впрочем, некоторых он уже знал, с Максой и ее Павликом виделись вообще довольно часто. Самое главное, на что я рассчитывала, так это на то, что, познакомившись с моим женихом Сережей, от меня окончательно и бесповоротно отстанет Кап Капыч, который донимал меня еще с первого курса.

Кап Капыч был более чем своеобразным товарищем. Его «ухаживание» носило такой странный и назойливый характер, что человека с менее устойчивой нервной системой могло запросто довести до психушки: периодически он устраивал за мной слежку, выясняя, в котором часу я возвращаюсь домой и кто при этом меня провожает, а также вел на меня подробное досье с указанием болезней, перенесенных в детстве. Причем на протяжении всех лет учебы, как только я имела счастье разругаться с очередным хлямбером, он тут же возобновлял свои домогательства. Разумеется, после окончания университета по факту работы в разных концах города он слегка поотстал от меня, но тем не менее очень хотелось поставить окончательную точку. Я выхожу замуж. Все. Баста.

Очень я рассчитывала на эту вечеринку.

Так что как только мы с Сережей встретились после моей поездки, и кружащаяся от счастья голова более-менее встала на место, я ему заявила:

— Сереж, я перед отъездом не успела тебе сказать. Звонила Макса и говорила, что все наши, из группы, собираются на Новый год у Шатины. Представляешь, как здорово! Количество приглашенных лиц ограничивается только количеством приносимых этими лицами яств и напитков.

Сережка как-то замялся и задал вопрос, которого я меньше всего ожидала:

— А кто такая Шатина?

— Ну ты даешь! Это же Инга, ты ведь ее прекрасно знаешь.

— Постой, у нее вроде бы была какая-то другая фамилия. Замуж вышла, что ли?

— Фамилия у нее не только была, но и есть другая, — объясняла я терпеливо. — И не выходила она никуда пока, тем более замуж. А Шатина — это ее прозвище.

— А почему такое странное прозвище? — допытывался Сережа. Явно тянул время.

— Это еще с первого курса повелось. Нас же четверо было в компании: Ленка, то есть я, Наташка, Светка и Инга. Имя такое солидное, ни в пять, ни в десять. Никак ее не назовешь по-свойски. Вот и стали мы звать ее Ингушей.

— Ну?

— А потом Ингушу переделали в Ингушатину, потому что она очень большая. И ростом, и сложением — прямо гром-девушка, да еще и повторять любит: «Хорошего человека должно быть много». А совсем уже потом решили, что Ингушатина — слишком длинное имя, и сократили его до Шатины. Неужели ты не знал?

— Нет, — улыбнулся он.

Как-то вымученно улыбнулся, невесело. С чего бы это? Ничего не пойму. Поскольку в дипломатии я никогда не была сильна, то задала вопрос прямо в лоб:

— Так мы идем или где?

Прямой вопрос требует прямого ответа. Сережа посопел-покряхтел и медленно, в час по чайной ложке выцеживая из себя слова, начал объяснять:

— Понимаешь, Алена… Такое дело… Ну, в общем, это. Не получится.

— Что не получится? Говори ты толком!

— Ну, помнишь, мы с тобой говорили, что надо как-то осчастливить моих родителей известием о нашей свадьбе.

— Конечно, помню, — ответила я, а внутри что-то противненько заныло.

— Ну так вот. Сейчас, на Новый год, это самое подходящее время. Как-никак праздники, время свободное есть, чтобы съездить домой. Ты же сама говорила, что это надо сделать побыстрее, — он виновато оправдывался, и выглядело это трогательно и забавно.

— Конечно, ты прав, Солнышко! Тысячу раз прав. Действительно, лучше момента просто не придумаешь, — я вздохнула. — Жаль только с нашими увидеться не удастся.

— А это еще почему? — недоумевал он.

— Ну как я пойду туда одна, без тебя?

— Точно так же, как ты одна, без меня, училась с ними в одной группе целых пять лет.

— Так ведь тогда мы с тобой толком знакомы не были. А сейчас вроде как неудобно. Тебе же ведь обидно будет.

— Ежик, перестань говорить глупости! Что же такое получается? Из-за того, что по нашим семейным делам я вынужден уехать, тебе придется встречать Новый год в одиночестве?

— Ну, не так чтобы в одиночестве, с родителями все-таки, — промямлила я.

— Может быть, ты еще скажешь, что ты в полном восторге от этой перспективы? Прекрати ерунду и отправляйся к своей Шатине, передашь привет от меня.

Обмениваясь взаимными словесными реверансами, мы между делом дошли до нашего любимого кафе. Свечей здесь отродясь не водилось, даже камин в углу был имитацией, но темно-бордовые плюшевые скатерти на столиках создавали уют, всегда звучала хорошая тихая музыка, а кофе, который подавали не с сахаром, а с конфеткой, был просто превосходным. И по большому счету, какая разница, какой это вечер — прощальный или наоборот, после ужасающе долгой разлуки — целых пять дней. Главное, моя мечта сбылась. Тихонько струился дым от сигареты, Вячеслав Бутусов пел о том, как он «ломал стекло, как шоколад в руке». А самое главное — сидел напротив меня Сережа, Солнышко мое ясное. Жаль, конечно, что не получится встретить Новый год вместе. Но впереди еще очень много лет. И уж их мы постараемся встречать только вместе. А то, как он произнес, что уезжает «по нашим семейным делам», грело душу маленьким теплым огоньком.

* * *

Последние дни уходящего года практически всегда заполнены суетой. Это нормально. Но нынешний конец года по своей бестолковости превзошел все на свете. Все было как-то комом, впопыхах. Бегом отчитались за командировку. Чуть ли не вприпрыжку рассказали коллегам об успехе нашего доклада и о возможном сотрудничестве с Москвой, с Комлевым. Вопреки ожиданиям, шеф прореагировал на это более чем спокойно. Похоже, предстоящие мероприятия и необходимость сочетать их с новым для него «резвым» образом жизни беспокоили его куда сильнее. Быстренько сбросились на тортик, скоренько слопали его, запивая чаем. Это и понятно — народ целенаправленно готовился к институтскому вечеру, который должен был состояться сегодня в кафе.

То, что Барбосс резко стал трезвенником, никоим образом не изменило идеологический климат лаборатории, которая всегда славилась значительными запасами дармового спирта. Спирт, причем не абы какой, а сверхчистый, так называемый 96-й, в котором в качестве примеси допускалось только наличие 4% дистиллированной воды, требовался в огромных количествах нашему лазеру на красителе. Причем по технологии полагалось спиртовой раствор красителя менять ежемесячно. Но, как показывал опыт, лазер сравнительно неплохо себя чувствовал, когда раствор меняли где-то раз в полгода. Реже этого делать без крайней необходимости не стоило — уж слишком заметно ухудшались характеристики излучения. Естественно, сэкономленному продукту находилось более чем достойное применение. И оно, то есть достойное применение высококачественного продукта, позволило Сержу и Валерке сделать самое эпохальное открытие за время существования лаборатории. Пытливые молодые интеллектуалы установили отличие между пепси-колой и кока-колой.

Оказывается, что при приготовлении коктейля из спирта и одного из этих напитков и последующем интенсивном употреблении оного у экспериментаторов наблюдаются совершенно разные последствия: при использовании в качестве разбавителя кока-колы на следующее утро у испытуемого имеет место быть жестокая головная боль, которая отсутствует при применении в этих же целях пепси. Жаль только, что Нобелевскую премию за такое открытие не дают.

Так что с самого утра Валерка и Серж целенаправленно гремели бутылками с пепси-колой, сновали туда-сюда аки трудолюбивые пчелы, бегали в Наташкину лабораторию за жидким азотом, который, как известно, является наиболее эффективным средством охлаждения. Когда хозяйственная Зина аккуратно нарезала торт, они уже обменивались многозначительными взглядами весело блестящих глаз. Похоже, коктейль удался, и вечером предстоит достаточно приятное и веселое мероприятие.

Только все это не про меня. Я однозначно игнорировала институтский вечер, поскольку именно сегодня Сережа уезжал к родителям. Встречать Новый год без меня. Для того, чтобы все следующие праздники проводить вместе. Много-много лет. И не только праздники.

* * *

Мы стояли на перроне. До отхода поезда оставалось еще пять минут. Целых пять минут. Всего пять минут. Проводница неодобрительно косилась на застывшую парочку. Ей было бы гораздо спокойнее, если бы девица отправилась восвояси, а парень наконец занял место в купе. Все остальные пассажиры были уже на месте, и она смогла бы с чистой совестью поднять грохочущую подножку, запереть перекосившуюся дверь и заняться другими своими обязанностями в тепле и уюте. Это только в кино влюбленные расстаются так красиво, когда один из них висит на подножке отъезжающего поезда, а другой, точнее другая, бежит вслед, размахивая платочком.

— Молодые люди, поторапливайтесь! Через пять минут отправляемся! — подала скрипучий голос дама в униформе.

— Ну ты иди уже, сказал Сережа, не отпуская моей руки.

— Ага, — обреченно ответила я, даже не пошевелившись.

— Я вот думаю, что все я сделал неправильно, — продолжал он, не замечая сверлящего взгляда проводницы. — Надо было нам вместе с тобой к моим поехать. И дело бы сделали, и Новый год вместе встретили бы.

— Послушай, Солнышко, ты маму свою любишь?

— Ну да, конечно.

— А тебе не кажется, что таким образом ты запросто мог довести ее до инфаркта? «Здравствуй, мама! Это Алена. Мы собрались пожениться!» А представь, как бы я чувствовала себя в такой ситуации!

— Да, конечно же ты права, — вздохнул Сережа. Совсем какой-то печальный стал.

— Да ладно тебе уже расстраиваться! Вот увидишь, все будет хорошо! Я просто пойду на пьянку группы, целенаправленно там нарежусь от тоски и буду буянить, пока ты не приедешь, вот и все. Так что для того, чтобы прекратить мои безобразия, тебе придется приехать как можно быстрее.

— Да, действительно придется! Ты же у меня буйная во хмелю. Совсем пропасть можешь без моего воспитания! — Сережа слегка приободрился, даже заулыбался.

Зато проводница стала на нас коситься еще подозрительней. Она же, в отличие от Сережи, не знала, что моим любимым алкогольным напитком является всего-навсего пиво.

— Ладно уж, иди загружайся в вагон, воспитатель! Смотри, тетенька совсем уж извелась, тебя дожидаясь, — добавила я почти шепотом.

Я медленно брела по перрону, понемногу приходя в себя. Кругом сновали торопливые пассажиры со своими сумками и баулами, нервно заглядывали вдаль и прислушивались к объявлениям по радио встречающие, почтенные мамаши стремились не растерять разбегающихся ребятишек. Пахло смолой, которой пропитывают шпалы. Я всегда любила и этот запах, и эту слегка нервозную суету, предвещающую что-то новое: новые города, новых людей, новые события. И если можно говорить о запахе путешествия, то оно для меня пахло именно железной дорогой и смолой шпал.

Только сейчас от всего этого было немного грустно. Потому что я люблю бывать на вокзале в качестве кого угодно: приезжающего, уезжающего, встречающего, просто праздно шатающегося. Но только не провожающего.

* * *

Я ехала в пятидесятом автобусе, направляющемся в Серебрянку, находясь в состоянии средней тоскливости. Руку оттягивала сумка, где весело перезванивались банка с салатом и бутылка шампанского, которую я заныкала довольно давно, мечтая, как мы с Сережей будем ее пить. И вот сейчас придется пить ее без Сережи. Тоска! Вдобавок еще я наломалась, как лошадь, убирая квартиру и помогая маме в готовке, ибо должны были прийти родственники. Угощенья хватило бы на роту смертельно голодных солдат, а родственники имели обыкновение быстренько сесть за стол, скоренько выпить-закусить, не дожидаясь наступления Нового года, под звук курантов выпить по бокалу шампанского и пулей лететь в метро, чтобы с комфортом добраться до дома и залечь спать. Кому предназначается такое количество еды, для меня который год остается загадкой. Но мама есть мама. Она просто жить не может, если праздничный стол стоит спокойно, не рискуя обломить ножки. Одно в этом хорошо — назавтра, как впрочем и в течение нескольких следующих дней, семья избавлена от необходимости готовить.

И вот я ехала невесть куда на ночь глядя с совершенно неподъемной сумкой в руке, тоской в душе и изрядно подвыпившей публикой в окружении. Зачем я это делаю? Сама не знаю. Но не предаваться же меланхолии в кругу родственников!

Автобус остановился, и порывом ветра меня практически принесло к Шатинскому подъезду, даже замерзнуть не успела. А из-за двери квартиры уже раздавались звуки начинающегося веселья и соблазнительные ароматы всяких вкусностей. Шатина деловито забрала у меня сумку и тут же потащила ее на кухню, предоставив мне возможность самостоятельно вливаться в компанию.

Я даже и не думала, что настолько буду счастлива видеть эти физиономии, казалось бы изрядно намозолившие глаза за пять лет совместной учебы!

— Ленка, привет!

— Кто к нам пришел!

— Какие люди! Где работаешь, что делаешь?

Вопросы сыпались со всех сторон, еле успевала отвечать. Сама в свою очередь спрашивала о новостях. Оказывается, многие уже женились, замуж повыходили. Но со своей «второй половиной» была только Макса, поскольку их роман с Павлом длился уже очень давно, и все к нему, то есть к Пашке, привыкли. Остальные только смущенно потупляли глазки на новенькие и блестящие колечки. А может и нормально, что я заявилась без Сережи? И его не засмущаю, и наши не будут чувствовать лишней скованности. Так то оно конечно так, да только плохо мне без него.

Кап Капыча я, естественно, заметила сразу, но предпочитала трещать с девчонками о всякой ерунде, малодушно оттягивая начало разговора. Что ж, терпения ему не занимать. Он стойко дождался, когда Валюша выпорхнула на кухню помогать Шатине, а я осталась без прикрытия.

— Ну, зд’авствуй, Иеночка! — он, ко всем прочим своим нетривиальным качествам, не выговаривал звуки «Р» и «Л», поэтому мои имя и фамилия представляли для него сущие мучения.

— Привет! Как поживаешь? — сказала я и тут же пожалела об этом. Ибо Кап Капыч был первостатейным занудой.

Понятие «зануда» Макса определяла следующим образом: «Это человек, который на вопрос «Как дела?» начинает долго и подробно рассказывать, как на самом деле обстоят его дела». Именно этим и занялся Кап Капыч, картавя и поминутно поправляя очки. Ладно, лучше уж слушать о перспективах развития лаборатории, в которой он работает, чем об обуревающих его чувствах.

Тем временем стрелка уже оторвалась от одиннадцати, отсчитывая последний час уходящего года. Людка с Маринкой как угорелые носились между кухней и гостиной, Юра с видом знатока расставлял бутылки. Наконец Шатина на правах хозяйки стала загонять всех за стол, где нас ожидали всякие салаты-колбасы, нагоняя аппетит. По старой традиции первое слово взял наш бессменный староста Серега. Мы уже приготовились к представлению, ибо хорошо знали, насколько он любит и в то же время не умеет толкать речи.

— Товарищи! — начал он искренне и проникновенно, помогая себе размахиванием пудового кулака. — Мы вот тут собрались здесь все мы… Ну, в общем, давно мы не виделись. И вот мы наконец собрались. Все вместе…

— Серега, ближе к делу! Мы уже поняли, что мы собрались и даже пока понимаем, где именно это произошло, — прервал его Илюха под всеобщий хохот.

— Попрошу не перебивать! Мы вот тут собрались… Очень давно не виделись… Ай, ладно! В общем, давайте за это и выпьем!

Предложение было принято с восторгом и тут же исполнено. Все разговаривали со всеми, обмениваясь новостями и сплетнями и не забывая отдавать должное великолепному столу. Особенно в последнем усердствовал Кап Капыч, предлагая всем и каждому выпить с ним «на брудершафт».

Наташка зацепила Илюху и что-то старательно выпытывала у него. А я наконец-то улучила минутку пообщаться с Максой и Шатиной.

— Вам Сережка большой привет передавал, — исполнила я обещание.

— Привет приветом, спасибо, а где же он сам? Я ожидала его увидеть вместе с тобой, — спросила Макса.

— Да, куда ты его дела? — добавила Шатина.

— Никуда я его не девала. Домой поехал, к родителям.

— Вы что, разругались? — заорали обе в один голос так, что даже Кап Капыч оторвался от рюмки и уставился на нас. Ну и фиг с ним, пусть слушает.

— Ни разу не бывало. Просто перед тем, как предпринимать некоторые действия, принято родителей ставить в известность. Вот он и поехал сообщить им новости.

— Что ты несешь? Какие новости, какие действия? — похоже, за то время, которое мы не виделись, мои подруги изрядно отупели.

— Какие, какие! Пожениться мы собрались, — выпалила я со своей обычной дипломатичностью.

— Как здорово!

— Поздравляю! Когда?

— Где-то осенью, точно еще не решили, — ответила я.

Шатина еще что-то хотела спросить, даже рот уже открыла, но тут прибежал Ленька:

— Инга! Куда ты подевала шампанское? Уже же без четверти двенадцать!

Так и не закрывая рта, Шатина понеслась за шампанским. Я мельком взглянула на Кап Капыча. Бледный весь, рюмка в руке дрожит.

— А родители что по этому поводу думают? — спросила Макса.

— С моими — порядок, а что его родители думают, надеюсь узнать после праздника.

— А, так вот чего он к ним отправился, — наконец-то дошло.

Она еще что-то хотела сказать, но тут вернулись Шатина с Ленькой, принесли шампанское и приказали срочно всем освободить бокалы. Михаил Сергеевич произнес дежурное поздравление, и мы дружно чокнулись.

Звонили куранты, а я изо всех сил загадывала одно-единственное желание: всегда быть вместе с Сережей! И вдруг почувствовала, ощутила как бы его присутствие. Точнее такое же его желание — быть рядом со мной. Солнышко мое! Как же это так получилось? И мое энергетическое восприятие тут же выдало ответ: существовал тоненький, но очень сильный канал, который соединял мою оболочку с чем-то или кем-то, находящимся довольно далеко. И этот кто-то, мой Сережа, тоже думал обо мне в этот момент!

Надо же, никогда не думала, что такое возможно! Я ко многому привыкла в желтой и розовой стране, но чтобы тут, дома, в моем привычном мире существовала телепатия, энергетическое взаимодействие на расстояние несколько сот километров! А, может быть, нет в этом никакой моей уникальности, может быть это просто обыкновенные свойства каждого человека, только неразвитые и невостребованные, которые в некоторых условиях могут активизироваться? Ведь Сережа — самый обыкновенный человек, не считая, разумеется, его гениальности, а тоже смог вступить со мной в контакт! Так что же тогда получается? Я совсем даже не монстр, я просто человек, навыки и умения которого получили некоторое развитие. Как слух у музыканта. Как художественное восприятие у живописца.

Сережа, солнышко мое золотое! Я постаралась передать по этому внезапно возникшему каналу всю силу моей любви, всю мою нежность. И тут же получила ответное послание. Сильная пульсирующая волна всколыхнулась откуда-то из центра, наверное, из самой души и, затопив полностью, понеслась по всему телу, достигая кончиков пальцев.

Когда он приедет, я обязательно все ему расскажу.

* * *

— Эй, Ленка, ты что, намерена так весь год простоять с бокалом, загадывая желания? Скромнее надо быть! — нашему Юре лучше на язычок не попадаться.

Я с трудом сообразила, где нахожусь. Выпила шампанского. Стала механически ковыряться в тарелке. Медленные жевательные движения наконец-то позволили прийти в себя и начать воспринимать окружающую действительность. А она, то есть действительность, была очень даже ничего, веселая. Пока я пребывала в прострации, народ уже успел выпить-закусить и теперь лихо отплясывал в просторной прихожей. За столом кроме меня сидели Кап Капыч и Серега, причем последний безуспешно пытался отказаться от «еще одной юмочки на б’уде’шафт». Я ужиком выскользнула из-за стола и с удовольствием присоединилась к танцующим.

Прошло уже довольно много времени. Периодически народ возвращался в комнату, пополняя энергетические запасы, снова выходил в прихожую, чтобы их расходовать. И только Кап Капыч не отрывался от стола, поэтому когда он, шатаясь, замаячил в дверном проеме, у меня чуть глаза на лоб не полезли. Неужели танцевать пошел? Такого с ним за пять лет учебы ни разу не случалось. Ф-фу, нет, просто пошел куда-то в сторону то ли ванной, то ли кухни. Проводив взглядом его раскачивающуюся долговязую фигуру, я тут же о нем забыла и продолжала отплясывать, как ни в чем не бывало.

Шатинка сегодня превзошла саму себя. Рекрутировав пару-тройку ребят, она велела принести «гвоздь программы» — превосходных жареных цыплят. Даже никого не надо было за стол приглашать. Сами потянулись на запах, как зомби. Отдавая должное прекрасному блюду, я не сразу заметила, как по рядам пополз какой-то шепоток.

— Чего народ там шебуршит, не знаешь? — тихонько толкнула я Наташку.

— А, так ты еще пока относишься к «счастливчикам»!

— К каким еще счастливчикам? — я ничего не понимала.

— Что, еще не пробовала в туалет попасть? — веселилась Наташка.

— А что?

— А то, что в нашей милой компании никто не может этого сделать, засел кто-то всерьез и надолго.

А тем временем тихий шепоток уже превратился в оживленное обсуждение происходящего. Дело-то нешуточное. Стали выяснять, кого нет за столом. Оказалось, Мишки, Илюхи и Кап Капыча.

— Они что там, сразу втроем? — подала голос непосредственная Маринка.

Срочно были организованы поиски. Илюха был обнаружен первым — курил на лестнице. Мишка уже закончил празднование и спал сном праведника в соседней комнате. Оставался Кап Капыч. Срочно была организованна спасательная группа. По спасению всей честной компании, волею негодяя Кап Капыча оказавшейся в экстремальной ситуации. Илюха, как самый деятельный, взял руководство на себя. Спасатели не щадя сил осаждали вожделенный санузел. Но безрезультатно. Время от времени прибегала Шатина и сообщала новости с поля битвы:

— У меня там отдушина есть в ванной. Так Илюха забрался на две табуретки и посмотрел, что там делается.

— Ну и что?

— Да ничего особенного. Сидит себе и раскачивается.

— А что Илюха?

— Просунул в отдушину швабру и лупит ею ему по кумполу.

— А он что?

— Я же говорю: сидит и раскачивается. Ладно, пойду еще посмотрю.

Шатина вернулась минут через десять, давясь от смеха:

— Представляете, Илюха просунул душ в эту отдушину и поливает его холодной водой!

— И что?

— Все то же: сидит и раскачивается.

Минут через двадцать все попытки были признаны безуспешными и прекращены. Блокада продолжалась уже второй час. Конечно, мы ели-пили-веселились, но воодушевление было уже не то. Так что еще через часок Макса заявила, что «ей дико болит голова», подхватила Пашку, и они отчалили, прихватив Пашкин магнитофон. Оставшись без музыки, народ совсем приуныл. Да и естественные надобности организма диктовали свою волю. Поэтому через некоторое время стали собираться буквально все.

Жаль, конечно, что такой праздник вроде как бы и закончился. Хотя с другой стороны уже почти пять. Так что мы с Наташкой переглянулись и тоже стали собираться, благо ехать нам в одну сторону. Выпорхнули за дверь Люда с Маринкой, распрощалась часть ребят, и мы наконец получили возможность без толкотни одеться. Наташка уже застегивала пальто, а я чуть замешкалась. В это время Серега с Илюхой как-то хитро переглянулись и, не тратя лишних слов на уговоры, подхватили дико заверещавшую Наташку на руки и отволокли ее в комнату. Я, ни чего не понимая, продолжала одеваться. Так же молча они вернулись, подхватили меня и тоже складировали в комнате. Пока я приходила в себя, они перехватили уже было прорвавшуюся к двери Наташку и снова доставили в комнату, отлавливая меня на обратном пути. Проделав эту достойную операцию три или четыре раза, Серега наконец нарушил свое молчание:

— Ну и тяжелые вы стали, девчонки! И чего вы все время убегаете, неужели не понятно, что мы вас просто так не отпустим! Раз в кои-то веки собрались… Праздник-то ведь только начинается! Вон у Леньки гитара стоит, скучает. Да и зря что ли Инга столько всего наготовила!? В общем, как хотите, а мы вас не отпускаем.

Мы стояли, как громом пораженные. Не столько самим фактом «принудительного» празднования, сколько длиной и складностью Серегиной речи. Ладно, гулять, так гулять, решили мы с Наташкой. Все равно в такое время домой добраться проблематично.

* * *

И тут начался настоящий праздник. Ибо все, что происходило раньше, можно было назвать лишь жалким предисловием. Каждый занимался тем, что было ему более по душе: Шатина потчевала гостей, Кап Капыч раскачивался в сортире, Мишка спал в соседней комнате, Наташка с Илюхой напропалую любезничали, а остальная публика веселилась изо всех сил. Мы вспоминали картошки и стройотряды, сессии и обычные лекции, пели давно забытые песни. Даже я, не имея ни слуха, ни голоса, принимала самое действенное участие в общих вокальных упражнениях. Странно, обычно реакцией на мое пение служит тихонько брошенная кем-либо фраза: «Впустите собаку!», а сегодня оно, то есть пение, будто и никого не смущает. Наверное, действительно просто получился хороший праздник.

Ленька запросил передышки и устроил антракт в музыкально программе. Тут же весельчак и балагур Илюха стал рассказывать какой-то жуткий, страшный фильм про маньяка-убийцу, настолько обильно снабжая его собственными комментариями, что в его пересказе «ужастик» больше напоминал комедию. Веселье продолжается, так сказать. Следующим номером нашей программы — артист разговорного жанра.

Тихонько скрипнула дверь…

— А она ему кричит: «Где ты, мой дорогой, хочу видеть твои красивые глазки!» Вот глупая, глазки всегда при нем, в руке их держит! — продолжал Илья.

Неожиданно, словно подхваченное сквозняком, заколыхалось пламя свечи, бросая на стены причудливые тени…

— Тут, наконец, она его увидела и как заорет…

— О-о-о-ой! — подала голос Наташка, вызвав всеобщий смех, который мгновенно стих, как только мы увидели ее физиономию. Остекленевшими от ужаса глазами она уставилась в полумрак дверного проема.

Какой-то огромный, страшный, бесформенный монстр медленно и почти бесшумно приближался к нам. Все замерли, словно по команде. Слышно было, как шевелятся волосы. А он все шел и шел своей неестественной походкой чудища. Решительный Серега уже нашарил в темноте пустую бутылку из-под шампанского, приготовившись швырнуть ее в пришельца, но тут отблеск свечи упал на его лицо.

— Явление восьмое. Те же и Кап Капыч, — первой нашлась Наташка.

— Ты, чучело гороховое, чего крадешься, как призрак! Я ж тебя чуть не убил этой самой бутылкой, — прорвало Серегу.

Все начали что-то кричать наперебой, совсем сбив с толку бедного Кап Капыча. Его шатало и штормило. Вдобавок он где-то потерял свои очки и сейчас мало того, что слабо понимал, где он и как сюда попал, так еще и ничего не видел. Его физиономия цвета первой майской зелени выражала полный комплект мучений, как душевных, так и физических.

— Очки! — только и мог он промолвить.

Когда безотказный Серега выловил из унитаза его «консервы» и одел их на нос Кап Капыча, тот по крайней мере смог сообразить, где и зачем находится, и погрузился в тяжелую меланхолию. Наконец-то блокада была снята, Ленька отдохнул, и веселье продолжилось. Кап Капыч ничем не выдавал своего присутствия. Только один раз стал допытываться у Сереги, куда это все подевались, почему нет магнитофона и танцев. Поскольку по его собственным ощущениям он только зашел и тут же вышел.

А между тем дело успешно продвигалось к утру. Первому утру наступившего года. Давным-давно по улицам рычали автобусы и посвистывали троллейбусы. Были спеты все песни, съедены все замечательные цыплята, закончилось шампанское и не только оно. Мы с Наташкой снова засобирались домой, на этот раз окончательно и бесповоротно. Ребята вяло для вида попротестовали, но так и быть, отпустили. Уже стоя на лестничной площадке, Наташка никак не могла распрощаться с Илюхой. И что это на них нашло? Уже полчаса целуются, а мне тут стой и жди.

Но вот в двери появился Кап Капыч. Увидев сию трогательную сцену прощания, он громогласно возвестил:

— Июша с Наташей це’уются! Я тоже хочу Иеночку поце’овать!

Такого я не могла представить себе даже в самом кошмарном сне! Что там Илюхин маньяк-убийца, что там все кошмары других проекций и миров, это было нечто похлестче! Я рванула с места, схватив Наташку за шиворот и бесцеремонно оторвав ее от оторопевшего Илюхи. Кубарем скатились мы по лестнице. Вылетев из подъезда, я развила самую высокую скорость, на которую была способна. Рядом пронзительным голосом недорезанной свиньи вопила Наташка, воротник которой я не рисковала отпустить:

— Ленка, ты что, с ума сошла?! У меня же шпильки-и! Новы-ые! Я же не могу так бы-ы-ыстро!!!

Метрах в пяти за нами несся Кап Капыч, который выскочил, как был: в носках и в подмоченном костюме, и периодически завывал:

— Иеночка! Постой! Подожди, Иеночка! Я все ы’авно тебя поце’ую!

Непосредственно за ним мчалась сердобольная Шатина, во всю силу могучего организма и голоса увещевая:

— Кап Капыч, вернись немедленно, ты же босой! Вернись, кому говорю!

Наконец, замыкал кавалькаду самый ответственный человек нашей группы — Серега. Он успел не только вскочить в ботинки, но и схватить Шатинскую шубу.

— Инга-а!!! Ты же простудишься! Надень шубку-у! — громогласно разносилось по округе.

Хорошо, до остановки было не очень далеко. Только пробежаться вдоль Шатинского дома. Правда, длинный он был, как кишка. И, как выяснилось, превосходно отражал звук в утренней тишине. В общем, доброе утро, страна! С Новым годом. На наше, точнее на мое счастье, удалось сразу же запрыгнуть в автобус. Обуреваемая праведным гневом, Наташка долго не могла успокоиться, в десятый раз проверяя, не пострадали ли «шпильки» ее новых сапог.

А утро, как и сам новый год, вступило уже в свои права. Прохожие уже куда-то спешили, перегоняли друг друга машины. Не мудрено — домой я добралась почти в десять утра, заявив родителям с порога:

— Как, вы еще спите? Утро давно на дворе!

Мама зевнула, выразительно покрутила пальцем у виска и отправилась досматривать сон. Взбодренная морозцем и пробежкой, я уже было совсем решила не ложиться. Сделала себе чаю, взяла в руки книжку, удобно устроилась на диване.

Но как-то не читалось. В голове нестройными толпами бродили всякие разные мысли. В основном о Кап Капыче. Я так и не смогла с ним объясниться. Интересно, как я могла бы это сделать, когда практически всю новогоднюю ночь он посвятил другому времяпрепровождению. Как видно, более интересному для него.

И все-таки его жалко. Даже очень. Наверное, он меня по-своему любит. Только уж очень нестандартно и оригинально. Так, что не только оторопь берет, а самый настоящий ужас. Надо же, это ведь то же самое чувство, которое дало мне крылья, которое помогло преодолеть самые трудные и невероятные препятствия. Только его любовь не окрыляет. Совсем даже наоборот. Она способна раздавить и уничтожить. Какое же странное должно быть мировосприятие этого человека, если проекцией самых светлых его чувств становится агрессивность и нетерпимость, желание обладать несмотря ни на что! Да уж, другой человек — другая Вселенная. Трудно мне понять его. И безумно жалко. Любовь, которая так прекрасна, является для него сущим мученьем. И не только для него. Надеюсь, со временем он обо мне позабудет и найдет себе другую «жертву». Не завидую я этой девчонке.

Постепенно мысли приобрели совсем другое направление. Как там Сережа переговорил со своими родителями? Я была убеждена, что никакая, даже самая отрицательная их реакция его не остановит. Просто совсем не хотелось лишних осложнений во взаимоотношениях. Ладно, скоро приедет, все узнаю.

Только сейчас вспомнила, что даже не спросила, когда его ждать обратно. А так бы пошла на вокзал. Там всегда пахнет смолой. Я стою на перроне и с нетерпением вслушиваюсь в объявления диктора. Почему-то на мне одеты только джинсы и рубашка, а на ногах — легкие мокасины. И чего я так среди зимы вырядилась? Странно, мне совершенно не холодно. Естественно, солнышко вон как светит. И вот наконец прибывает поезд. Красивый такой, ослепительно серебристый. Турбовинтовой. Я такого никогда не видела. И даже окошки у него круглые, как у самолета. Я даже не удивилась, когда к нему подали трап. Открылась дверь, и на трап вышли официанты в смокингах и бабочках с подносами в руках. Всем выходящим они наливали шампанского и поздравляли с Новым годом. Вот появился и Сережа. Я стала проталкиваться к нему поближе. Официант с вежливым поклоном вручил ему бокал с шампанским. Наконец Сережа увидел меня. Ничего не было слышно, но по его губам я прочитала: «За твое здоровье, Аленушка!» Но тут, откуда ни возьмись, появился Кап Капыч в мокром костюме и в носках. Размахивая бутылкой водки в одной руке и пустой рюмкой в другой, он бросился к Сереже со словами: «Давай выпьем на б’уде’шафт! Тогда Иеночка меня поц’еует!» Возникла настоящая суматоха. Полицейские в американской форме подхватили Кап Капыча за руки и стали уговаривать: «Вам непременно надо освежиться!» Какие-то люди кричали, указывая на меня пальцами: «Поцелуй его! Это она не хочет его поцеловать!» Тут из самолетного поезда вышел судья в черной мантии и белом парике с бронзовым колокольчиком в руке. Мне с трудом удалось его рассмотреть, потому что солнце светило прямо в глаза. Свободной рукой он схватил Сережу за рукав, стал звонить в колокольчик и громко кричать: «К порядку! Вы все будете оштрафованы за неуважение к суду!» Все уже давно успокоились, а он все продолжал настырно трезвонить.

Ой, кажется, я немножко уснула…

С трудом соображая, я открыла глаза. Прямо в лицо мне бил свет настольной лампы, а возле дивана вовсю разрывался телефон. Кое-как я схватила трубку и промычала в нее что-то нечленораздельное.

— Привет, Аленушка! С Новым годом! Ты что, спишь еще? — это был Сережа.

— Да. Тебя тоже. Привет, — я почему-то стала отвечать в обратном порядке. — Ты откуда?

— Из общаги. Я уже час, как в Минске.

— А что, судья тебя сразу отпустил?

— Какой еще судья?

— Ну, тот, из самолета. То есть из поезда… — тут наконец я немного проснулась и сообразила, какой бред я несу. — Ой, Солнышко, не обращай внимания. Я действительно спала, когда ты позвонил, да еще сон дурацкий приснился, вот у меня все и перепуталось. Ну, рассказывай быстрей, как ты съездил?

— Все отлично. Можно сказать, получил добро.

— Что значит «Можно сказать»? — насторожилась я.

— Да не бойся ты, действительно все хорошо.

— Ну так расскажи толком!

— Слушай, Ежик! Судя по тому, что ты только что нагородила, ты вряд ли способна сейчас воспринимать какую-либо информацию. Давай быстренько просыпайся, я через часок заеду и все тебе расскажу.

Я бросила взгляд на часы. Батюшки, да уже третий час дня! В пожарном порядке я умылась, позавтракала (или уже пообедала?), привела себя в порядок и к Сережиному приходу была уже полностью готова. Поздравив с праздником моих родителей, Сережа составил мне компанию попить кофе, и мы отправились куда-нибудь погулять.

Едва мы вышли из подъезда, я задала мучивший меня вопрос:

— Ну, не томи, рассказывай, как все было!

— Да нормально все было, я же тебе говорю! Правда, мама заохала-заахала сначала. Но это не по поводу тебя лично, а по причине самого факта предстоящей свадьбы. А потом стала допрашивать меня с пристрастием, выясняя кто ты есть на самом деле.

— А ты что ответил?

— Сказал, как есть. Ежик, мол, человекообразный.

— Да ну тебя!

— Ну что ты на самом деле! Просто рассказал про тебя, про твою семью, работу. Она сначала побухтела немного для виду, а вечером говорит: «Ты знаешь, тут у нас в магазине костюмы неплохие продавались, надо бы тебе померить». Так что все в порядке, не волнуйся.

— А папа?

— А с папой — еще веселее. Отозвал меня в сторонку и спрашивает: «Сынок, а не рановато ли? Ты ведь еще аспирантуру не закончил». А я ему говорю: «Вспомни, папа, во сколько лет ты сам женился». Он только хмыкнул.

* * *

На улице был жуткий холод. Зима как никак, январь — не май. Глядя на мою посиневшую физиономию, Сережа спохватился:

— Да ты у меня совсем замерзла!

— Есть немного, — ответила я, стуча зубами.

— Тебе надо срочно горячего чаю или кофе! Поехали ко мне в общагу!

— Да ну, там вечно полно народу. Я уже наобщалась за прошедшую ночь на год вперед. Хочется побыть с тобой вдвоем.

— Что ты! Как раз никого нет, все на праздники разъехались, даже Славик уехал. К тому же мама наддавала мне с собой кучу всяких вкусностей. Поехали!

Действительно, это было наилучшее решение. Я забилась в уголок на Сережиной кровати, укрывшись одеялом, и тихо блаженствовала, а он хлопотал, заваривая чай и раскладывая всевозможные пирожки и прочие домашние припасы. Тепло! И вообще здорово.

Чай был просто прекрасный, пирожки — изумительные, а главное — рядом был он, мой Сережа.

Какой он заботливый, внимательный! Как чудесно пахнут его волосы, какие ласковые у него руки. Губы такие нежные, а щеточка усов слегка колется. Хочется к нему прижаться, ближе, ближе! Ощутить его каждой клеточкой, всем своим существом, хочется слиться и раствориться друг в друге!

И случилось то, что давно и естественно должно было произойти. Нас обоих накрыла теплая мягкая волна, потом подхватил шторм, закружил, понес куда-то, туда, где забываешь обо всем, где нет места мыслям и логике. Нежность и страсть, легкий бриз и ураган — все смешалось, закружив вихрем вокруг нас.

— Только ты, милая! — шептали его губы.

— Только ты! — повторяла я, словно эхо.

А потом мы долго лежали обнявшись, не в силах пошевелиться и вымолвить хотя бы слово.

— Ты представить себе не можешь, как я тебя люблю! — нарушил молчание Сережа, погладив меня по волосам.

— Могу. Потому что тоже очень люблю тебя. Потому что хочу всю жизнь быть с тобой.

— Я тоже, — он немного отстранился от меня и взглянул прямо в глаза. — Всю жизнь.

— Всю жизнь, — снова эхом повторила я.

— Знаешь, ты такая красивая! Я тебя запомнил еще тогда, на этом первом субботнике в Раубичах. Только познакомиться не решился.

— Я тоже тебя тогда запомнила! «Товарищ в красных ботиночках», как обозвала тебя тогда Макса за твои бордовые сапожки.

— И потом все на тебя смотрел, — продолжал он. — Когда ты с Мишкой вашим встречалась. Тогда я решил, что все равно тебя отобью.

— Я? С Мишкой?! Да никогда я с ним не встречалась! С чего ты это взял?

— Ну… Вы с ним тогда шли по коридору… Вот я и решил.

— Да мало ли с кем рядом мне приходилось ходить по коридорам!

— Ну, подумаешь, показалось значит. Какая впрочем разница. Я ведь все равно решил с тобой познакомиться.

— Момент ты, конечно, для знакомства выбрал просто прекрасный! Шея у меня свернута, голова немыта. Красавица, нечего сказать. Да еще рядом — Макса, глядя на которую буквально все ребята голову теряли.

— Вот именно. Посмотрел на тебя, на твою свернутую шею и подумал: «Пропадет ведь без меня». А на счет Максы — ты права, конечно, она красивая, — он вдруг стал серьезным. — Но уж очень какая-то холодная, далекая. А ты — совсем другое дело. Ты не просто кукольно красивая. В тебе что-то такое есть особенное. Шарм, как говорят французы.

— А знаешь, тогда, на той конференции, когда я сидела со своей свернутой шеей, мне было так плохо, что в голове не было ни одной мысли. Тут ты заходишь. А я сама себе и думаю: «Товарищ в красных ботиночках… Усы отпустил… Какой симпатичный стал…» И потом вдруг еще одна мысль: «Я выйду за него замуж!» Я тут же обругала себя за такие глупости, даже отвернулась, чтобы на тебя не смотреть.

— Тоже мне, удивила! Я еще на том субботнике решил, что рано или поздно женюсь на тебе, — сказал Сережа то ли шутя, то ли серьезно и нежно обнял меня.

Он стал рассказывать о своем детстве. Много всяких забавных и грустных историй. Я тоже говорила что-то в ответ, ничего не утаивая и не приукрашивая.

Уже давно стемнело, но мы так и сидели обнявшись, не зажигая света. Откуда-то из соседнего номера тихонько доносилась музыка. «Юнона и Авось», прекраснейшая рок-опера. «Я тебя никогда не забуду, я тебя никогда не увижу…» И так прекрасны были и эта музыка, и эти наши воспоминания, и само наше взаимное узнавание, когда мы открывали друг перед другом свои души!

И вдруг я поняла, что просто не могу не рассказать ему о том, что произошло со мной в тот памятный понедельник, не могу не подарить ему эту удивительную желтую и розовую страну!

— Сережа! Помнишь, ты спрашивал, откуда у меня на руке взялся этот шрам?

— Конечно, помню!

— Ну так вот…

И я начала свой долгий и совершенно неправдоподобный рассказ. Это было очень тяжело. Приходилось заново переживать все ужасы и испытания. И при этом хотелось донести до него все очарование изящно-хрустального мира другой проекции, все обаяние его обитателей, так непохожих на нас. Пережитые тогда эмоции, складываясь с только что испытанными, нахлынули на меня с невероятной силой. Так хотелось, чтобы он тоже увидел и полюбил этот прекрасный мир, его удивительных жителей!

Внезапно в комнате что-то стало происходить. На темной стене появилось какое-то мерцающее округлое пятно, которое становилось все ярче и ярче, наливаясь серебристым светом. Мы оба замерли. Мое энергетическое восприятие тут же подсказало, что возник некий канал, и в то же мгновение в своем мозгу я услышала голос Салатовенького:

— Я был прав, человек, когда утверждал, что твои эмоции обладают невероятной силой!

Я быстро взглянула на Сережу — слышит ли он? Он коротко кивнул. Между тем Салатовенький продолжал:

— Приветствую тебя снова, человек! А также тебя, другой человек! Человек, носящий название «Елена», с помощью своих могучих эмоций, а также путем взаимодействия с твоими, не менее сильными эмоциями, построил энергетический канал, соединивший два наших мира. Как утверждают наши специалисты, этот канал довольно стабилен и совершенно безопасен. Даже в том случае, если по каким-то причинам он преждевременно закроется, оба человека будут просто втянуты обратно и попадут на то же место и в тот же момент времени, безболезненно слившись со своими белковыми оболочками. В силу изложенных обстоятельств я предлагаю воспользоваться внезапно сложившейся ситуацией и проникнуть в проекцию, являющуюся моим миром. Добро пожаловать, два человека!

— Здравствуй, Салатовенький! Спасибо большое за приглашение! А как это сделать?

— Перед вами находится вход в канал. Используя свои навыки энергетического баланса, устремись в него, а твоя и другого человека белковые оболочки останутся на месте.

— Ну, что, Сережа? Полетели?

— Спрашиваешь! — только и ответил он, ухватив меня за руку.

— Подожди, — сказала я, настраиваясь. — Постарайся почувствовать мое состояние и делай все, как я. Готов?

— Готов!

И, взявшись за руки, мы нырнули в серебристое пятно.

5

Все было совершенно не так, как тогда. Разумеется, все вокруг вертелось и мелькало как положено, только восприятие было совершенно иным. Огни, вспышки, световые пятна и искры самых разных цветов кружились вокруг нас в сумасшедшем танце. Это было потрясающе красиво. К тому же не было того состояния ужаса, отчаяния, смерти, которое захлестнуло меня в первый раз. И, самое главное, я была не одна, я была с Сережей!

Похоже, канал был действительно достаточно стабильным, поскольку нас не крючило и не плющило, так что летели мы с достаточным комфортом. Выскочив из своих белковых тел мы, разумеется, потеряли возможность разговаривать, зато сразу же смогли ощущать эмоции друг друга. Конечно, до настоящей телепатии на уровне Салатовенького или Лимончика нам было далеко, но все же я постоянно чувствовала рядом Сережу. Он был просто-таки ошарашен. Нет, страха не было и в помине, просто эти ощущения были слишком новыми для него. Несмотря на мой рассказ. Верно говорят, что лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать. Вот он и внимал.

В предыдущий раз во время обоих путешествий мне было как-то не до того, чтобы рассматривать себя во время полета по каналу. А сейчас, во время приятной прогулки, можно было и полюбопытствовать, как выглядит человек при перемещении по энергетическому туннелю. Я постаралась рассмотреть себя или Сережу. А фиг вам, индейская избушка! Я не увидела ровным счетом ничего, кроме сверкающего калейдоскопа! «Сережа, ты здесь?» — спросила я мысленно. И так же мысленно получила его подтверждение. Все правильно, я ведь все это время продолжаю ощущать его присутствие. По-видимому во время такого перемещения человеческая структура становится несколько рыхлой и растянутой и поэтому на уровне зрения не воспринимается.

Похоже, что подобные размышления занимали исключительно меня, поскольку Сережины эмоции выражали исключительно удивление и восторг.

Что-то изменилось в нашем полете. Возможно, снизилась скорость, потому что появилось какое-то новое ощущение, как бы торможение. Не успела я додумать эту мысль, как мы куда-то вывалились.

* * *

Практически ничего не было видно. Я уже испугалась, что мы несколько промахнулись с адресом, как почувствовала, что моя энергетическая структура покрыта влагой. Ничего себе! Значит, мы находимся в верхних, водосодержащих слоях атмосферы! Вот почему мы так странно зависли и не падаем, не предпринимая для этого никаких усилий, водная атмосфера нас держит. Сквозь молочную пелену я увидела Сережин силуэт. Разумеется, он понимал еще меньше, чем я. Ну что ж, надо выныривать вниз. Только как же быть с Сережей? Я-то летать умею, «владею навыками энергетического баланса», как выражается Салатовенький, а ему, то есть Сереже, придется учиться прямо на ходу. То есть на лету. Объяснить же как-то надо, что нужно делать. Я слишком хорошо помнила свой первый опыт полетов, когда я более всего напоминала подброшенную вверх курицу. Я максимально сосредоточилась и мысленно произнесла:

— Сережа! Мне нужно кое-что тебе сказать! Постарайся сосредоточиться!

— Я слушаю тебя внимательно, Ежик! — прозвучало в моем мозгу. Ура, получилось! Не просто передача эмоций и расплывчатых образов, а четкие словесные формулировки!

— Так ты меня слышишь! Это же просто здорово!

— Конечно, здорово! Послушай, тебе не кажется, что мы разговариваем мысленно, а не словами? — спросил Сережа.

— Не кажется. Мы именно так и разговариваем, — улыбнулась я. Здесь иначе и невозможно разговаривать, поскольку легкие не функционируют. Разве что выстукивать зубами сигналы согласно азбуке Морзе. Ты, кстати, заметил, что не дышишь?

— Точно… Не дышу…

— Не волнуйся, здесь от этого еще никто не умер. Ладно, ближе к делу. Похоже, мы находимся в верхних слоях здешней атмосферы, то есть в воде. Помнишь, я тебе говорила, что здесь все шиворот-навыворот?

— Ну да… — Сережа все никак не мог прийти в себя. Что ж тут удивительного, со мной в прошлый раз дело обстояло значительно хуже.

— Ну так вот. Для того, чтобы попасть «в гости» как положено, нам надо спуститься вниз. То есть слететь.

— Так я же не умею!

— Как ты можешь такое говорить, когда еще ни разу не пробовал! Постарайся сейчас максимально настроиться на восприятие. Постарайся не только понять, сколько почувствовать, как это делается.

И я стала передавать ему свои ощущения полета. Наши энергетические структуры, насыщенные энергией заряженной воды, стали довольно плотными. Я это почувствовала, когда взяла Сережу за руку. И тут произошло настоящее чудо! Наши структуры как бы стали одним целым, и все мои навыки также стали и его достоянием. Мы могли лететь вместе куда угодно и сколь угодно долго! Я тут же вспомнила последний «урок» в ячеистом анализаторе памяти, а проще говоря, в сырном тумане. Тогда, во время первого официального свидания, когда мы держались за руки, у нас буквально выросли крылья, и мы не взлетели только потому, что не знали, что это возможно. Но сейчас — другое дело!

— Вперед, милый!

Раскинув руки широко в стороны и сжимая ладошки друг друга, мы устремились вниз. Вода быстро превращалась в туман, который в свою очередь заметно редел. И вот, наконец, мы увидели полностью завораживающую панораму желтой и розовой страны.

— Я себе даже представить не мог ничего подобного! Как красиво! — отозвался Сережа.

Я молчала, ибо не в силах была оторвать свой взгляд от этого зрелища — величественных «хранителей жизни», возвышавшихся над необозримыми песками. Я вернулась! Я снова здесь! И я привела его, моего любимого мужчину, в этот мир, который я любила не меньше своего родного! Если бы с физиологией было все нормально, то я, честное слово, заплакала бы от счастья.

Мы летели уже довольно долго, но панорама коренным образом не менялась, то есть города не было видно. Я даже подустала маленько, что же говорить тогда о Сереже, которому подобные упражнения и вовсе не были привычны. Пожалуй, стоило немного отдохнуть и попытаться связаться с Салатовеньким. Мы как раз подлетали к одному из хранителей жизни.

— Сережа! Снижаемся! Отдохнем немного, водички попьем.

— Да я вовсе не устал, и пить совсем не хочется, — хорохорился он.

— Это тебе только кажется! К тому же если нам повезет, то мы увидим такое…

Мы плавно спикировали к подножию хранителя жизни и сразу окунулись в озерцо. Не знаю, был ли это тот же самый хранитель, которого я видела в тот раз или другой, но вода была такой же вкусной, бодрящей. Выбравшись на мокрый песок, мы впервые за время путешествия смогли толком рассмотреть друг друга. Я-то ладно, я была готова к такому зрелищу. Но все же увидеть Сережу с прозрачной кожицей, переливающимися внутренностями и бордовыми волосами было довольно забавно. Особенно впечатляли ярко-малиновые усы. Но с ним дело обстояло значительно хуже. На его растерянной физиономии читалось безмерное удивление, граничащее с отвращением. Он был просто в шоке от моей внешности.

— Ну, что, ты и теперь будешь утверждать, что я очень красивая и во мне есть французский шарм? — спросила я с ехидцей.

— Как то это.. непривычно… — промямлил он в ответ.

— Иди, посмотри на свое отражение в воде, может, привыкнешь! — я откровенно забавлялась.

Неуверенными шагами Сережа потопал к озерцу. Долго рассматривал свое отражение. Потом тело, конечности. А на его лице читалась одна-единственная фраза: «Я это или не я?» Наконец он свыкся с собственной наружностью, а заодно и с моей, понемногу пришел в себя.

— Да не расстраивайся ты так, прилетим обратно, обретем свой прежний вид, — утешала я его. Самое забавное, что глаза его остались точно такими же — голубыми с золотистой звездочкой в центре.

Сережка подошел поближе к хранителю жизни, стал рассматривать, гладить его упругую теплую поверхность. И не заметил, как прямо рядом с ним стал надуваться прозрачный розовый пузырь. Когда оттуда вылетели мохнатые хохотунчики, он даже сперва отскочил от неожиданности.

— Алена, что это за чудо такое? Не про них ли ты говорила, обещая, что увидим что-то «такое»? — спросил он, улыбаясь.

— Конечно, про них! Но что это такое, понятия не имею! Хотела еще в тот раз спросить у Салатовенького, да как-то не получилось. Кстати, совсем не мешало бы нам с ним связаться.

— Как ты думаешь, почему мы попали не в город, откуда тебя отправляли домой, а оказались в водной атмосфере? — спросил Сережа.

— Сложно сказать. Я думаю, что они имеют прекрасные технические возможности по отправлению в энергетический туннель. Там у них была какая-то специальная установка, придающая ускорение. А вот что касается приема, похоже, таких устройств у них нет. В тот раз я ведь тоже вывалилась в чистом поле, вернее, над ним, в воздухе. А то, что сейчас мы попали совсем в другое место, можно объяснить тем, что и стартовали мы из другой точки. Расстояние-то между моим институтом и твоей общагой приличное. Давай попробуем связаться с Салатовеньким. Я настроюсь на его восприятие, а ты постарайся мне помочь в этом, просто вспомни его мысли, которые ты ощущал во время контакта дома.

Мы взялись за руки и максимально сосредоточились. И тут же услышали голос Салатовенького:

— Люди! Вы пришли! Добро пожаловать! Только не надо так громко, прошу тебя!

Я, кажется, опять перестаралась. Уже тихонько я обратилась к нему:

— Извини, что оглушила. Здравствуй, друг! Мы сможем как-нибудь с тобой встретиться?

— Я в настоящий момент времени нахожусь в известном тебе центре нашей культуры и технологии. Расстояние до места вашего нахождения составляет около пятидесяти двух километров, исходя из вашей метрологи. Таким образом, прибыть туда, пользуясь собственными навыками энергетического баланса, я смогу через промежуток времени, приблизительно равный сорока вашим минутам. Несколько меньшее время понадобится вам для того, чтобы преодолеть это расстояние. Возможно, вы сочтете целесообразным прибыть в центр, поскольку есть вероятность, что для тебя, второй человек, культура и технология нашего народа могут представлять определенный интерес, — как обычно, он говорил спокойно и методично, словно школьный учитель.

— Конечно, мы прилетим! — тут же отреагировал Сережа.

— Только мы не знаем, куда, — добавила я.

— Поясни свои затруднения, человек! — озадаченно попросил Салатовенький.

— Затруднений никаких нет, просто укажи, пожалуйста, точное направление, — улыбнулась я.

— Хорошо. Нашими техниками будет запущен высоко в атмосферу прибор, излучающий электромагнитное излучение в том диапазоне, который вы можете воспринимать. Постарайся его зафиксировать.

Мы увидели вдалеке яркую светящуюся точку.

— Спасибо, вижу! До скорой встречи!

— Буду рад приветствовать вас визуально!

Перед тем, как улететь, я подошла к розовому гиганту. Не перестаю удивляться, какие они огромные, могучие! Само олицетворение жизни! Причем рядом с ним не чувствуешь себя подавленной, ничтожной букашкой. Совсем наоборот! Возникает ощущение стабильности и защищенности. Как в раннем детстве, когда во время прогулки держалась за большую папину руку. Я погладила его поверхность и поблагодарила за гостеприимство. Удивительно, но в том месте, где моя рука касалась плотной и упругой коры, тут же начал надуваться ярко-розовый пузырь, чтобы через некоторое время выбросить стайку хохотунчиков. Неужели это из-за моего прикосновения? Нет, боюсь, никогда я не смогу до конца узнать этот удивительный мир!

Сделав «круг почета» вокруг хранителя жизни, мы легли на курс. Впереди ждала удивительная встреча.

* * *

Сережа уже достаточно освоился с техникой полетов, и поэтому не было необходимости его подстраховывать. Летели мы спокойно, не торопясь, внимательно разглядывая местные формы жизни. Я чувствовала себя чем-то вроде экскурсовода: «Товарищи, а теперь посмотрите направо! Обратите внимание на заросли кристаллических кустов!» И далее в том же духе. А на самом деле мне просто очень хотелось, чтобы Сережа также, как и я, узнал и полюбил эту удивительную и прекрасную страну. Нам здорово повезло: пару раз проплывало мимо «полярное сияние», а однажды мы встретили нечто, чего я раньше не видела.

Наше внимание привлекло какое-то сверкание у самой поверхности. Вообще-то в самом факте сверкания в этом мире не было ничего удивительного, светились и искрились здесь все кому не лень. Просто с высоты полета казалось, что на земле лежит какое-то полупрозрачное сияющее облачко. Мы спустились вниз. Вблизи это облачко оказалось рощицей каких-то странных существ. Они представляли собой выходящие из земли постоянно ветвящиеся практически прозрачные стерженьки, достигавшие высоты трех-четырех метров. То есть из песка выходило что-то вроде стебля толщиной сантиметров пять, на расстоянии сантиметров десяти-двадцати он разветвлялся на несколько более тонких стебельков, каждый из которых в свою очередь постоянно ветвился на все более мелкие фрагменты. Вверху они все переплетались совершенно невозможным образом. Самые тонюсенькие веточки ощетинивались еще более тонкими шипиками, повторяя свое строение, насколько хватало остроты зрения.

— Классический пример фрактальной структуры! Каждый фрагмент повторяет строение целого, — удивлено и обрадовано произнес Сережа. — Смотри, какое чудо!

— Напоминает морозные узоры на стекле, только объемные, — ответила я.

Вдруг вспомнилось, что сейчас январь, на улице мороз, и окна как раз такими узорами покрыты. Надо же, какой забавный Новый год в этот раз получился!

— Они, наверное, холодные? Боюсь дотрагиваться, вдруг поломаю. А, может быть, они опасные, ядовитые какие-нибудь? — размышлял Сережа.

— Нет, опасности нет никакой. Энергия у них добрая, светлая.

— А как ты ее определяешь, энергию?

— Сама не знаю. Еще во время размазанности в пространстве и времени научилась. Просто чувствую ее распределение, полярность.

Оказывается, не все свои навыки я ему передала. А жаль.

— Интересно, что это такое, что за форма жизни? — спросил Сережа.

— Даже понятия не имею. К сожалению, я в тот раз так и не смогла толком ничего узнать. Хотелось бы сейчас наверстать, выспросить все у Салатовенького или кого-нибудь еще. Так что давай полетим побыстрее, а то ведь неизвестно, сколько времени просуществует этот канал.

* * *

Ориентир становился все ярче, все лучше виден. Мы приближались. С одной стороны, не было неизвестности и неопределенности, я с нетерпением ждала встречи. А с другой — немного волновалась, как мои необычные друзья воспримут Сережу. И вот наконец перед нами открылась грандиозная стеклянная равнина со сверкающими на ее поверхности строениями. Как положено, я тут же почти ослепла, что уже тогда говорить о Сереже. Бедный, он изо всех сил старался рассмотреть величественную панораму «центра культуры и технологи», но у него плоховато получалось.

Как и в первый раз, на холме нас ожидала делегация по встрече во главе с Салатовеньким.

— Судя по твоим рассказам, я ожидал увидеть нечто грандиозное, но такое! — прошептал пораженный Сережа.

Тем временем один из встречающих далеко оторвался от всех остальных и спикировал прямо ко мне. Я еле успела подставить руку. Малыш! Как он вырос за это время!

— Приветствую тебя, человек! Ты узнал меня? В тот раз, когда ты приходил, я был такой… — и тут же добавил образ маленького существа. Как забавно он изъясняется! Уже пользуется четкими формулировками, но не может все высказать, и тогда обращается к более привычному — к образам.

— Конечно, я тебя узнала! Здравствуй, Малыш!

— … другой человек? — до меня донесся обрывок его не то мысли, не то эмоции.

— Это — Сергей, мой друг, — представила я Сережу Малышу, сопровождая свои слова теми самыми эмоциями, которые вызывал у меня любимый. Наверное, опять переборщила с мощностью. Потому что Малыш как-то оторопело завис и даже побледнел. Справившись с растерянностью, он произнес:

— Приветствую тебя, человек Сергей!

А тем временем подтянулись остальные. Я так рада была их снова видеть, что совсем позабыла о сдержанности и, естественно, оглушила своим приветствием. Некоторые из встречающих даже пятнышками пошли. Не все же такие терпеливые и выносливые, как Салатовенький, который может сносить общение с Горбачевской довольно долго. Наверное, именно поэтому в тот раз его и назначили моим опекуном.

— Приветствую тебя впервые, человек Сергей! Рад приветствовать тебя визуально, человек Елена! — церемонно произнес он. В человеческом этикете это скорее всего выглядело бы как снятие шляпы с глубоким поклоном.

Обменявшись взаимными реверансами, мы направились в город.

Сережка уже совсем почти ослеп, да и я была не лучше. Не столько видела наших сопровождающих, сколько ощущала их присутствие. Похоже, Салатовенький очень хорошо понимал наше состояние. Величественно плывя рядом с нами, он произнес:

— Я очень хотел бы получить ответы на многие интересующие меня вопросы. Я также предполагаю, что и вы имеете вопросы ко мне. Но, судя по состоянию ваших органов зрения, кажется целесообразным сначала подвергнуть вас целительному воздействию энергоносящей жидкости, а затем приступить к обмену информацией.

Естественно, мы были согласны!

Мы зашли в уже знакомое мне зеленоватое здание и с наслаждением юркнули под живительные струи. Сережка плескался под водопадом и отфыркивался, как заправский тюлень. Только что спинку не просил потереть. Наконец, с водными процедурами было покончено, и я совсем уже было собралась «занять место», когда заговорил Салатовенький:

— Человек Елена! В настоящее время ты обладаешь уникальной информацией о прохождении энергетического туннеля. Она была бы очень ценной и полезной для наших исследователей и специалистов по пространству. Также для наших мыслителей чрезвычайно интересна информация о жизни в вашей проекции Вселенной. Их достаточно большое количество. Пользуясь случаем, они хотели бы вступить с вами в визуальный контакт. При этом следует учитывать, что время существования туннеля ограничено, а многие специалисты находятся в настоящее время на значительном расстоянии от нашего центра и не успеют прибыть сюда до закрытия туннеля. Следовательно, придется активизировать значительное количество коммуникационных каналов. Таким образом, кажется целесообразным провести обмен информацией в более просторном и лучше оборудованном помещении.

— Не вопрос, как скажешь, — я ответила быстро, но глупо. Совсем забыла, что он воспринимает слова в их буквальном смысле.

— Я не задал вопрос? — недоумевал мой друг.

— Я просто хотела сказать, что мы согласны, — объясняя, я взглянула на Сережу, ища его поддержки. — Действуй, как считаешь нужным.

Сережа согласно закивал, чем привел Салатовенького в немалое удивление:

— Человек Сергей! У тебя нарушились какие-то функции организма? — озабоченно спросил он, а по яркой поверхности пробежала темная полоска.

Сережа был застигнут врасплох этим вопросом и не мог сообразить, что от него хотят.

— Это он про твое кивание, — сказала я ему на самой малой мощности.

— Со мной все в порядке, просто такое движение у нас, людей, означает согласие, — смущаясь, объяснял Сережа.

Выстрелив вверх фонтанчик искр, Салатовенький величаво выплыл из помещения. Мы последовали за ним.

Сопровождаемые мелодичным хрустальным перезвоном, мы шли по городу. Поскольку с Сережиными глазами уже было все в порядке, он вертел головой во все стороны и поминутно теребил меня за руку.

— Ух ты! Ты только посмотри! Вот это да! С ума сойти можно, как красиво! Нет, только взгляни! — Сережа шумно выражал свой восторг, используя почти исключительно междометия и прилагательные в превосходных степенях. Я его прекрасно понимала. То, что предстало нашим глазам, было олицетворением могучего разума и высочайшей гармонии.

Наконец, мы были у цели. Салатовенький привел нас к зданию таких гигантских размеров, что его можно было сравнить лишь с хранителями жизни. Причудливое переплетение каких-то труб, переходящих в шары или сглаженные кубы, устремлялось ввысь в виде гигантской пирамиды, переливающейся всеми оттенками синего, от небесно-голубого до ультрамаринового. Сверху пирамиду увенчивал аквамариновый конус, от острия которого распространялось разноцветное сияние. Все сооружение имело множество отверстий на разной высоте, в которые постоянно влетали обитатели города, словно пчелы в улей.

Ведомые нашим спутником, мы попали вовнутрь через одно из таких отверстий и, проплыв по причудливым сапфировым коридорам, оказались в огромном зале размером с городскую площадь. Кругом было видимо-невидимо сверкающих разноцветных существ, которые устроились как бы амфитеатром перед нами. Казалось, сюда упала радуга и разбилась на кусочки.

— Займите место, — пригласил Салатовенький.

— Как это? — спросил Сережа.

— Просто садись, да и все.

— А если плюхнусь?

— Не плюхнешься.

— А если все-таки шлепнусь?

— Значит, шлепнешься.

Сережа посмотрел на меня уничтожающим взглядом и осторожно стал опускаться. Под ним тут же образовалось кресло. Не плюхнулся. Я тоже «заняла место» рядом с ним, а справа от меня пристроился Салатовенький. Немного поодаль правее него расположились еще несколько шаров, среди которых я узнала Лимончика. Разумеется, не «в лицо», а по его приветствию, обращенному ко мне. Я разглядывала зал, вертя головой во все стороны. Тут и там по стенам пробегали серебристые блики и активизировались коммуникационные каналы. Такое огромное количество народа! Странно, я уже воспринимала их всех не как какое-то чудо природы, странное и непонятное, а как обыкновенных людей. Сколько их! Тысячи, десятки тысяч! И все собрались для того, чтобы пообщаться с нами, двумя самыми обыкновенными представителями рода человеческого. Я чувствовала себя как минимум телезвездой в популярном шоу.

В последний момент я вспомнила кое-что важное и «шепотом» обратилась к Сереже:

— Когда будешь отвечать на вопросы, постарайся как можно более четко формулировать свои мысли. Они слишком буквально все понимают, как бы не попасть впросак!

В этот момент один из сидящих в «президиуме», огромный шар пурпурного цвета, вдруг приподнялся над остальными, поскольку ножка его кресла выдвинулась почти на метр. Ага, это у них, наверное, аналог выхода на трибуну к микрофону, сообразила я.

— Приветствую вас, люди, от имени всех присутствующих здесь мыслителей и исследователей, а также находящихся в контакте с помощью коммуникационных каналов! Время вашего пребывания в нашей проекции Мира, по предварительным оценкам наших специалистов, ограничено промежутком, составляющим эквивалент одного периода обращения вашей планеты вокруг ее оси. По этой причине кажется целесообразным провести обмен знаниями и информацией в максимально насыщенном режиме. Право первого получения информации предоставляется исследователям пространственных перемещений, поскольку, обретя необходимые данные, они смогут более точно установить как время существования туннеля, так и новые возможности, открытые перемещением человека Елены.

Тут ножка его кресла приобрела обычную длину, а Лимончик, наоборот, резко вознесся над окружающими. Ага, значит, слово предоставляется моему старому знакомому.

— Приветствую вас, человек Елена и человек Сергей!

— Здравствуй, — ответила я, услышав и Сережин ответ.

Кстати, откуда он знает его имя? А, ну да, Салатовенький же еще в тот раз говорил, что информация, сообщенная одному из них, тут же становится достоянием всех. Ой, что у меня с мозгами? Уже сама себе думать начинаю так, как они выражаются, холера ясная! Меж тем Лимончик продолжал:

— Человек Елена! Меня крайне интересуют все факты и обстоятельства твоего возвращения в родной мир. Эта информация чрезвычайно ценна для наших специалистов!

— Но я … Я просто руководствовалась твоими инструкциями и сама толком не поняла, как все получилось. Я ведь совсем не специалист! — я немного растерялась.

— В настоящий момент уровень твоей квалификации в пространственных перемещениях не имеет никакого значения, — как всегда, он говорил достаточно жестко. — Нам для анализа необходимо как можно больше фактов, которые ты можешь сообщить. Впоследствии из них будет отобрана наиболее ценная информация. Это существенно упрощает твою задачу, поскольку ты можешь передавать абсолютно всю информацию — события, факты, ощущения — без предварительного анализа.

Ладно, всю так всю, как скажешь, товарищ начальник, подумала я сама себе тихонечко. И стала рассказывать. Оперировать образами и эмоциями было намного легче, чем словами, и я старалась не упустить буквально ничего. Рассказала обо всем: и о том, как меня крутило и плющило, и как я прорывалась из последних сил, и как я ныряла в себя саму. Пожалуй, намеренно упустила только то, к каким последствиям для Барбосса привели мои перемещения. Особенно его заинтересовало два факта: во-первых, что в моем распоряжении оказалось несколько больше времени, чем он рассчитывал, и во-вторых, что моя энергетическая структура, блындавшаяся бестелесно сама по себе, перемещалась и ощущала значительно быстрее, чем обычные люди.

Услышав подобные факты, Лимончик как-то засуетился, заискрил. По краю моего мозга отголоском пронеслись какие-то его мысли, обращенные к коллегам, непонятные формулировки. Что-то подобное проскочило в ответ. Надо признаться, что это не самое приятное из ощущений, когда в твоей голове как у себя дома бродят чужие мысли, да еще и совершенно непонятные.

Краешком глаза я посмотрела на Сережу. Я ведь тогда, в его общаге, не успела рассказать ему самый драматический момент моего возвращения. И теперь он смотрел на меня глазами, полными боли и сочувствия.

— Бедная ты моя, любимая! Как же тебе, Ежик, досталось!

К горлу подкатил комок, и я даже ничего не могла подумать в ответ ему. Только смотрела собачьим взглядом. Какой же он у меня все-таки хороший! А я, глупая, думала всякую ерунду по поводу мужских комплексов!

Я с трудом переключилась на Лимончика, который уже выспрашивал у меня, оказывается, о нынешнем, сегодняшнем туннеле.

— Созданию этого туннеля, люди, способствовали чрезвычайно сильные эмоции, испытанные человеком Еленой во время пребывания в нашей проекции Мира. Но все же их энергии было бы недостаточно. Подключился некий новый фактор. Наши специалисты по энергетике предполагают, что человек Сергей также испытывал в этот момент очень сильные чувственные ощущения. Ваши эмоции вошли в резонанс, направление которого было указано воспоминаниями человека Елены, и связали наши две проекции туннелем. Нашими специалистами туннель тут же был обнаружен и зафиксирован, была обеспечена его энергетическая поддержка и стабильность. Но, когда вы уже находились здесь, уровень энергии ваших чувственных проявлений был определен количественно, и его значение оказалось недостаточным для формирования столь мощного туннеля. Для нас остается загадкой, чем был вызван столь мощный всплеск эмоциональной энергии у обоих человек. Просим вас дать некоторые пояснения и описать события, непосредственно предшествовавшие появлению туннеля.

Да, в излишней скромности и тактичности Лимончика не обвинишь! Простой, как три копейки, одно слово, наш брат-технарь. И что теперь делать? Вон какая аудитория сидит и ждет, когда я скажу что-нибудь умное. А как сказать, когда о таких вещах даже лучшей подруге на ушко и то не всегда поведаешь! Срочно надо было что-то придумать, но голова была пуста и стерильна. И вдруг в ней, в голове, эхом отражаясь от черепной коробки, зазвучали Сережкины мысли:

— Мы, люди, делимся на две половины с различной физиологией. И представители разных половин… Ну, испытывают симпатию к представителю другой половины… Иногда очень сильную привязанность, — заикаясь и запинаясь, Сережа помогал себе образами и эмоциями. На выручку пришел все тот же Салатовенький.

— Мы достаточно хорошо осведомлены об эмоциональном и физиологическом взаимодействии людей, — мягко сказал он.

— Носит ли эта эмоциональная привязанность некий избирательный характер? — спросил небесно-голубой шарик, поднявшийся откуда-то из двадцатых рядов.

— Как правило, да.

— Является ли она постоянной величиной на протяжении жизни одного индивида? — тоже вопрос из зала, на этот раз от огромного малинового шара. Тут уже я немного очухалась и стала помогать Сереже:

— Всякое бывает. Бывает, отдельные пары сохраняют постоянную привязанность. А бывает… — и я прочитала краткую лекцию об этике и психологии семейной жизни в современном обществе недоразвитого социализма, попутно мягко коснувшись проблем воспитания подрастающего поколения, дабы предупредить излишне откровенные и прямолинейные вопросы.

Лучше бы я этого не делала. Потому что доселе сдержанных исследователей и мыслителей словно прорвало. Они спрашивали все вместе, одновременно, причем каждый — свое, непременно пытаясь получить ответ в первую очередь. При этом собственная голова больше всего напоминала мне дурдом, в который упала бомба. Чужие мысли, слова, образы не вмещались в черепушку, и она грозила лопнуть по швам. Казалось, правое и левое полушария мозга поссорились навеки и ведут непримиримую войну, а мозжечок хочет воспользоваться ситуацией и установить собственную диктатуру. Насколько мне известно, люди даже с меньшими проблемами надолго попадали в психушку. Краем ускользающего сознания я уловила предостерегающие вопли Салатовенького. Но бесполезно. Качающаяся крыша съехала и даже ручкой не сделала на прощание. Предохранители сгорели, и я отключилась.

* * *

Медленно, в час по чайной ложке, словно нехотя, возвращалось сознание. Точнее даже не сознание, а самоощущение. Я… Меня так мало, крохотный полурастворившийся комочек. Что-то со мной происходит. Вернее, со мной что-то делают. Производят какие-то манипуляции. Над тем, что является продолжением этого комочка. Над телом. У меня есть тело? Не знаю. Посмотреть не могу, что-то мешает открыть глаза. Где я? В больнице? Что произошло?

Понемногу возвращаются какие-то ощущения. Журчит вода. Что-то потрескивает. И вот меня уже больше, чем просто маленький комок. У меня есть тело, руки, ноги. И по ним струится вода. Так что же все-таки произошло? Ничего не помню…

Пытаюсь все-таки открыть глаза. По ним больно бьет яркий свет каких-то разноцветных шаров, все кружится и уплывает, и я снова закрываю глаза. Может быть, это операционный стол? Что же все-таки случилось? Авария, внезапная болезнь? Не помню… Ничего не помню!

А вспомнить надо обязательно. Почему-то приходит понимание, что, вспомнив произошедшее, я смогу разобраться в настоящем. Итак, с самого начала. Меня зовут… Вспомнила, конечно, меня зовут Елена Горбачевская! Мне 22 года, я работаю в институте… Праздник был, много людей… Новый год! Точно! Батюшки, неужели я так укушалась, что в больницу попала? Не может быть. Точно, я же помню, как домой возвращалась. А потом мы поехали к Сереже, и я наконец ему все рассказала… А что я рассказала?

Желтая и розовая страна! Я вдруг, резко, вспомнила абсолютно все. Словно в темной комнате пытаешься включить настольную лампу, а шнур выдернут из розетки. Долго наобум тыкаешь вилку, пока она не попадет в нужные отверстия, и вдруг загорается свет. За одно мгновение пронеслись картины нашего с Сережей путешествия, встречи, «пресс-конференция». И я чуть было снова не впала в прострацию, вспомнив лихой галоп чужих мыслей в моей голове, но как-то смогла удержаться. И тут появилась моя собственная, родная мысль, которая тем не менее ввергла меня в еще больший ужас. Сережа! Если даже мне пришлось так худо от избытка общения, то что же должен был испытать он? Жив ли? Сережа, где ты?! И ничего…

Меня словно подбросило. Я полулежала на чем-то, точнее сказать, в чем-то, наполненном водой и бешено протирала глаза, которые никак не хотели смотреть, промывала их этой самой водой. Сережа, что с ним? Только бы он был в отключке, как я недавно, только бы он не погиб!

Наконец глаза открылись и смогли смотреть. Только никак не могли настроиться на нужную резкость. Все было ярким, но расплывчатым и размазанным. Я поняла, в чем дело. Я была заключена в какой-то сосуд с проточной водой, которая струилась практически ото всюду, делая изображение нечетким. Сквозь воду и стенки сосуда просвечивали многочисленные шары. Но до меня не доносилось ни одной их мысли. Неужели я начисто потеряла способность к восприятию? Совсем плохо. Но, с другой стороны, хорошо, потому что сей прискорбный факт оставляет надежду на то, что с Сережей не произошло ничего страшного. Интересно, долго я буду сидеть в этой луже, словно рыбка в аквариуме? Эй, кто-нибудь!

Никакой реакции. А, может быть, они уверились в моей гибели и похоронили меня таким необычным способом? Бред какой-то. Не придумав ничего более умного, я попыталась лупить кулаком в эту прозрачную стенку. Именно что попыталась, поскольку мои ручонки сделались почти бесплотными, и при ударе практически растекались по поверхности. Вот когда я ощутила всю меру сочувствия бедным консервированным сардинкам!

Помнится, во время первого моего прибытия я тоже была почти бесплотной до того, как напилась вводы. Что ж, если нет более умных идей, надо следовать этой. И я принялась старательно хлебать водицу, которая к счастью была в избытке. С каждым глотком возвращались силы, вливалась энергия, и моя сущность снова обрела плотность и упругость. Наконец я смогла более-менее прилично врезать кулаком по стенке этого странного сосуда. И тут же увидела, как заметались, замельтешили расплывчато-разноцветные шары снаружи. Жужжание, которое все время доносилось оттуда, прекратилось, как и подача воды, а стенки стали таять, словно сахар в стакане, пока совсем не исчезли. И тут же я услышала осторожный заботливый шепот Салатовенького:

— Человек Елена, как функционирует твой организм?

Ну чем не добрый доктор, совершающий обход в больнице! Вот-вот скажет: «Покажите горлышко, скажите «А-а!», дышите-не дышите!»

— Спасибо, ничего. Что с Сережей, где он?

— Все в порядке, Алена, не волнуйся, — выглянул он из-за Салатовенького. Никогда я не была так счастлива видеть его ярко-малиновые усы!

— Солнышко мое, ты жив-здоров! Я так за тебя перепугалась!

— И после всего того, что здесь случилось, она еще заявляет, что перепугалась за меня! — в его притворном возмущении звучала искренняя забота.

— В таком случае, может быть кто-нибудь возьмет на себя труд объяснить, что же все-таки произошло? — допытывалась я.

Как всегда, Салатовенький все понял слишком буквально:

— Ты прав, человек, действительно трудно все объяснить. Сейчас кажется очевидным, что тот поток мыслей и вопросов, который обратили на тебя мои сограждане, был слишком велик для твоего восприятия, что привело к значительным расстройствам функций твоего организма. Более того, это обстоятельство едва не привело к аварийному схлопыванию канала между нашей и вашей проекциями. Слава Великой Доброй Силе! Наши техники проявили больше дальновидности, чем специалисты по социальным проблемам. Они заранее подключили резервный контур усиления и смогли вовремя его активизировать и поддержать канал в стабильном состоянии. К тому же следует отметить большую заслугу в этом человека Сергея, который своей эмоциональной связью помог настроить резервный контур, когда твое мышление и мировосприятие было во власти Хаоса.

В этом он определенно прав, ибо большего хаоса в собственной голове я как-то не припомню. Я с благодарностью посмотрела на Сережу. Солнышко мое, что бы я без тебя делала!

Только сейчас я увидела, что вокруг меня сгрудилось около десятка шаров. Среди них был, кажется, и тот пурпурный, который председательствовал на «пресс-конференции». Они все молчали и только слушали наш разговор. А меж тем Салатовенький продолжал:

— В настоящее время состояние туннеля снова стабилизировалось, хотя время его существования сильно сократилось. Но значительно важнее тот факт, что нормализовалось твое состояние, человек Елена. В этой ситуации даже аварийное схлопывание не приведет к катастрофе!

— А какая могла произойти катастрофа? — недоумевала я.

— У тебя нарушилась целостность восприятия окружающего мира, что в свою очередь привело к серьезным нарушениям самой энергетической структуры. Если бы мы допустили в этот момент твое возвращение в родной мир, то при слиянии с белковой оболочкой такое состояние зафиксировалось бы на весь срок функционирования белкового организма. Возможно, нарушения сохранились бы и в следующий период органического существования, — сокрушался Салатовенький, все больше покрываясь темными пятнами.

Ага, значит, насчет психушки я была абсолютно права. Интересно, что он имеет в виду, когда говорит о каких-то периодах белкового существования? Но спросить я не успела, поскольку Салатовенький снова заговорил:

— Человек Елена! Все мои сограждане и в первую очередь я сам очень виноваты перед тобой и человеком Сергеем! Ты столько сделал для нашего мира еще в то твое посещение. И сейчас мало того, что поделился собственными знаниями (Интересно, когда это я успела поделиться какими-нибудь знаниями при наличии полного их отсутствия?), ты еще пригласил в наш мир другого человека, Сергея, который тебе очень дорог. Пока релаксационный анализатор восстанавливал функции твоего организма (А, это он про «аквариум», догадалась я), человек Сергей передал огромное количество ценных сведений о вашем мире. И все же я должен просить тебя поделиться сведениями еще раз. Никто из наших специалистов по контактам с представителями других миров, в том числе и я, не может понять, каким образом случилось так, что человек, испытывающий постоянно очень сильные эмоции и безболезненно воспринимающий их от других людей, едва не погиб при общении с моим народом. Скажи, ты разве ощутил враждебность?

— Нет, что ты. Совсем другое. Мой мозг, мое сознание вдруг заполнили чужие мысли. Их было так ужасно много! Совсем непонятные… И в таком количестве… — слов не хватало, и я перешла на образы.

Тут в разговор вмешался Пурпурный:

— Человек Елена, поясни. Неужели у вас не принято совместно размышлять над какой-либо проблемой, попутно обмениваясь мыслями со всеми?

— Мы обмениваемся мыслями с помощью слов, — объясняла я тривиальные вещи. — А мысли у каждого при этом свои, индивидуальные. А когда чужие мысли заводятся у человека в голове, это чаще всего свидетельствует о некоторых нарушениях в процессах его мышления.

— Правильно ли я понял тебя, человек Елена, что мышление каждого из людей является индивидуальным? — удивился Пурпурный.

— Да, разумеется.

— Но вы же вдвоем общаетесь с помощью мыслей!

— К сожалению, раньше у нас это не получалось, — вступил в разговор Сережа. — Мы смогли общаться на таком уровне только здесь, у вас.

— Извините, но эти сведения слишком значимы. Нам необходимо обменяться мнениями по этому вопросу. Мы постараемся не затрагивать ваше сознание, — сделал он реверанс по поводу моей качающейся крыши.

* * *

И тут же они засверкали с удвоенной силой, выстреливая искорки и покачиваясь. Обсуждали все вместе. Коллективный разум. Наверное, это здорово. Общение без границ. Когда хочешь и с кем хочешь. На любом расстоянии. Не надо волноваться за близких, не надо переживать, беспокоиться.

Но с другой стороны, никогда не обрадуешься неожиданным новостям или событиям, не подпрыгнет сердце от счастья встречи с любимым. Никаких эмоций. Не слишком ли дорогая цена за безграничное общение?

Единый мыслящий организм на всей планете, состоящий из связанных между собой индивидов. Вот откуда их удивительная гармония. Оттуда же и слабая эмоциональность. Ну на самом деле, не будет же нога испытывать щенячий восторг от того, что рука что-то красиво и удачно сделала? То-то удивлялся Салатовенький в тот раз, когда я говорила ему о Сереже и все спрашивал, ко всем ли людям я испытываю подобное чувство симпатии. Интересно, а знакомо ли им вообще понятие любви?

Я не успела додумать эту мысль, как ко мне обратился Пурпурный:

— Люди! Мы пришли к выводу, что второй стороной вашего индивидуализма как раз и являются сильные эмоции, которые вы способны испытывать, — торжественно провозгласил он.

— Мы с вами совершенно согласны, — сказала я, мельком взглянув не Сережу, который снова закивал. На этот раз его телодвижения были восприняты совершенно спокойно. Что ни говори, а коллективное мышление имеет значительные преимущества.

Тут выступил доселе молчавший Лимончик:

— Ставлю вас в известность, что до закрытия туннеля осталось около сорока минут. В принципе, ничего страшного не произойдет, если люди попадут туда внезапно, но их комфорт значительно возрастет, если они будут готовы заранее и будут находиться на стартовой площадке.

Всего сорок минут! Сколько же времени я провела в беспамятстве? Ладно, потом у Сережи узнаю. Странное дело, мы так интенсивно обсуждали разные вопросы с шарами, что даже практически не общались между собой последнее время. Не до этого было. Столько всяких разных мыслей и впечатлений!

Тем временем снова заговорил Салатовенький:

— К нашему огорчению, остался чрезвычайно малый промежуток времени для общения. Мы почерпнули достаточно много очень интересных сведений о мире людей и структуре Пространства. Теперь мы должны сами дать информацию по вопросам, интересующим наших гостей. Итак, мы вас внимательно слушаем!

— Я заинтересован получить ответ еще на один вопрос, — довольно бесцеремонно вмешался Лимончик. — Человек Елена, какой промежуток времени прошел между твоим возвращением и повторным посещением нашего мира?

— Дней шестьдесят, — прикинула я. — А что? А у вас сколько?

— Прошедший период равен шестьсот восьмидесяти пяти оборотам вашей планеты вокруг ее оси, — задумчиво произнес Лимончик.

Мы с Сережей переглянулись. Ничего себе! То-то я смотрю, как Малыш вырос и изменился!

— С чем связана такая разница? — поинтересовался Сережа.

— Точно мы не знаем, — вступил в разговор молчавший доселе небесно-голубой шар. — Только можем предположить, что это связано с различными временными потоками, существующими в многомерной Вселенной и разницей при их проецировании на каждую конкретную пространственную проекцию.

Сережа не совсем понимал, о чем идет речь, зато я сразу вспомнила временные потоки бесконечной вселенной, завязывающиеся узлами и петлями. В таком случае, в этом нет ничего удивительного.

— Я тебе потом поясню, — коротко бросила я ему.

Сережа кивнул и продолжал спрашивать:

— Скажите, а какова продолжительность вашей жизни, как происходит процесс рождения и смерти нового существа?

— По вашим меркам мы живем очень долго, практически являясь бессмертными. Тысячу лет, две, три. Каждый индивидуум сам регулирует этот срок. Когда он чувствует, что не может больше созидать и мыслить индивидуально, он призывает других индивидуумов и перестает сдерживать свою энергию и информацию с помощью оболочки. Внешне это выглядит так, будто он растворяется в атмосфере. Те, кто находятся рядом с ним, обязаны в тот же момент поглотить накопленную им информацию, пока она имеет упорядоченную структуру. Так что даже после исчезновения отдельного индивидуума его мысли остаются достоянием остальных.

Появление нового индивидуума осуществляется в зависимости от планируемой необходимости количества специалистов в той или иной области деятельности. Сам процесс происходит следующим образом. Одно или несколько мыслящих существ собираются вместе. Количество не имеет значения. Каждый отдает некоторую часть своей энергии, и все вместе формируют из нее оболочку, наполняют ее необходимой информацией. Дальше молодое существо помещают в специальную камеру, где ему обеспечена подпитка информацией и энергоносящей жидкостью, и в то же время оно надежно защищено от случайного воздействия. Именно такой камерой, релаксационным анализатором, мы воспользовались для восстановления функций организма человека Елены, — Салатовенький прочитал целую лекцию.

Так что же такое получается? Выходит, я провела столько времени в «колпаке» для недоношенных младенцев? Тоже мне, бесстрашная путешественница по другим мирам!

— А что, без камеры малыши не могут существовать? — как обычно, я брякнула очередную глупость.

— Могут, — терпеливо отвечал Салатовенький. — Только тогда процесс их социализации значительно замедляется и могут возникнуть нежелательные отклонения. В древние времена так оно и происходило. Но два миллиона лет назад наши мыслители открыли возможность взаимодействия с другими, неразумными формами жизни и смогли их видоизменять в зависимости от требований мыслящих существ. Таким образом, изменяя живые существа, мы спроектировали все сооружения нашего Центра культуры и технологии, оснастили его необходимым оборудованием и смогли значительно повлиять на процесс становления новых мыслящих существ. При постоянной энергетической подпитке формирование молодого индивидуума происходит значительно быстрее и составляет около пяти ваших лет. Кстати, у вас процесс энергетической взаимосвязи с родителем, имеющим физиологию такую же, как человек Елены, длятся значительно дольше и составляет двенадцать лет.

После этого юный индивидуум может сам поддерживать свою энергетику. Он приобретает статус Ученика и активно поглощает информацию. Далее он становится специалистом, техником, мыслителем — в зависимости от собственных склонностей.

Вот это да! Управление живыми организмами на таком уровне! Это только во сне может присниться!

— Должен вам напомнить, что время на исходе, поэтому следует отправляться к стартовой площадке, — вмешался Лимончик, и шары чинно поплыли к выходу.

— Последний маленький вопрос! — остановил их Сережа. — Мы видели, как хранитель жизни выбросил стайку каких-то забавных и симпатичных существ. Что это было?

— Это его «новости», — ответил Пурпурный, выбросив фонтанчик искр. Улыбнулся. — Хранители жизни отделены друг от друга очень большими расстояниями и зачастую испытывают одиночество от однообразного существования. Когда в их жизни происходят какие-то события, хранители формируют короткоживущие энергетические структуры, наполненные информацией об этих событиях, и отправляют их другим хранителям. Пожалуй, пора поспешить, люди!

Он направился к выходу, и все последовали за ним. Оказывается, мы до сих пор находились в том огромном сапфировом здании, где проходила «встреча с общественностью» До чего же я бестолковая! С треском провалить такое значительное мероприятие! Из-за меня пришлось разговаривать не в просторном зале, а в каком-то местном подобии то ли роддома, то ли больницы.

Бросив последний взгляд на город, мы заняли места на уже известной мне стартовой площадке. Жаль, я не задала и половины мучивших меня вопросов. Особенно непонятно, что там говорил Салатовенький о периодах белковой жизни. И еще в тот раз тоже что-то грузил насчет «навсегда умереть» и «возобновить свое существование». Может, Сережа что-то разузнал, пока мне подгузники меняли? Ладно, прилетим, спрошу.

В моей голове звучал отсчет секунд до старта, производимый Лимончиком. Сережа, как и я, старался насмотреться впрок на удивительную панораму.

— Какой чудесный гармоничный мир! — философствовал он. — Совершенно непонятный с точки зрения нашей логики и в то же время близкий, родной! Спасибо тебе, любимая!

— … Двадцать, девятнадцать… — считал Лимончик.

— Ты знаешь, я бы еще много раз сюда бы прилетела, если бы это было возможно, — мысленно вздохнула я.

— А может быть, и получится когда-нибудь?

— … Одиннадцать, десять, девять…

Мы обернулись и помахали нашим друзьям: Салатовенькому, Малышу, Пурпурному и еще великому множеству разноцветных мыслящих существ. Единому Разуму этого мира.

— … Два, один, старт!

* * *

Сверкающие огоньки вращались все медленнее и, наконец, остановились совсем. Мы с Сережей сидели на полу его комнаты в общежитии возле совершенно обыкновенной стены с обоями в цветочек. Абсолютно гладкой. Разумеется, в тех пределах, насколько ровной и гладкой может быть обшарпанная общажная стенка. Во всяком случае, ничего в ней не напоминало о недавнем существовании туннеля. Оторвавшись от глубокомысленого созерцания пошлых выцветших обоев, я наконец взглянула на Сережу. Даже как-то непривычно он выглядит в своем обычном виде. Похоже, подобные мысли занимали сейчас и мое Солнышко. К сожалению, способность к непосредственному мысленному общению мы оставили там, в желтой и розовой стране, и сейчас я могла только догадываться, о чем он думает.

— Можно, я тебя потрогаю? — неожиданно спросил Сережа. — Знаешь, в этом виде ты нравишься мне гораздо больше.

— Неужели? А по мне, так тебе стоит перекрасить усы в малиновый цвет, тебе очень шло.

— Я, конечно, не имею ничего против подобной внешности. Возможно, в том, как просвечивают через кожу кости и внутренние органы есть какое-то свое очарование. Даже может быть, что со временем это станет писком моды. Но ты ведь знаешь, что я у тебя консерватор, и поэтому мне значительно больше нравится, когда девушка скромно облачена в собственную кожу, тем более, что она у тебя такая красивая.

Чай еще не успел остыть. Даже странно как-то. Впрочем, долго рассуждать об этом мы не стали и быстренько принялись за пирожки.

— Слушай, Сереж, — сказала я, дожевывая очередной кулинарный шедевр будущей свекрови. — Что там со мной произошло, когда я отключилась?

— Отключилась? Слишком мягко сказано. Я просто в ужас пришел, да и все остальные тоже. Сидела себе, сидела, и вдруг, ни с того ни с сего хватается за голову и начинает таять, как та Снегурочка!

— Как это таять?

— Ну, тебе виднее. Ты и так была достаточно прозрачная, а тут обмякла и словно стала растворяться в воздухе, испаряться. Я тебя зову, а ты не откликаешься! Упасть на пол ты не могла, потому что это странное кресло сразу принимает форму твоей позы, так что когда ты попыталась свалиться, оно быстренько превратилось в кушетку. Хорошо, хоть Салатовый быстро сообразил, что происходит, и велел всем своим согражданам заткнуться. Мигом принесся еще один шар, яркий такой, оранжевый, стрельнул искорками в пол, и твоя кушетка зависла в воздухе и помчалась за этим оранжевым. Естественно, я помчался следом, да и твой друг Салатовый не отставал, на лету поясняя мне, что «человек Елена по неизвестной пока причине резко потерял слишком много энергии и в настоящее время срочно нуждается в восстановлении жизненных функций». Мчались мы со всей возможной скоростью, не по коридорам, а прямо через стены, потому что ты продолжала упрямо таять и не отзывалась. Наконец прибежали в госпиталь или, по их выражению, в «помещение для регулировки энергетики индивидуумов», и тебя вместе с кушеткой запихали по водопад. Немножко поискрили, и ты оказалась в этом саркофаге. Прямо спящая красавица в хрустальном гробу.

— А не было мысли у тебя поцеловать меня, чтобы разбудить?

Сережа только уничтожающе посмотрел на меня и продолжал:

— Они еще немного поколдовали над этим саркофагом. Сначала он стал светиться каким-то лиловым светом, но твое таяние продолжалось. Потом сверху спустилась какая-то штука, что-то вроде разрядника, и стала лупить прямо по этому…

— По крышке гроба?

— Слушай, Алена, ты дашь мне спокойно дорассказать? Да, по крышке гроба, если так тебе больше нравится. Ты хорошо себя вела и быстренько перестала таять. Даже наоборот, стала восстанавливаться. Тогда Салатовый заявил, что «твой разум необходимо экранировать в целях его защиты и восстановления функций», и саркофаг стал снаружи будто зеркальный. Так что увидеть тебя, чтобы вовремя поцеловать у меня не было технической возможности. А потом ты и без меня справилась, так стала колотить по стенкам, что они все перепугались.

— И долго все это продолжалось? Я имею ввиду, мое «восстановление»?

— Я думаю, не больше часа.

— Никак не могу понять, почему эта куча их мыслей подействовала только на меня, а на тебя — нет.

— А потому, что я сидел тихонько и помалкивал, когда ты выступала с торжественной речью о социальном устройстве общества. Вот они все и ломанулись к тебе со своими вопросами и догадками, а я даже толком не успел сообразить, что произошло. Так что твоя любовь к публичным выступлениям вышла тебе боком, маленькая выпендряла, — закончил свою речь Сережа и погладил мои волосы.

— Да уж, теперь на несколько лет вперед мне гарантирована стойкая агорафобия, — резюмировала я.

— Салатовый все сокрушался, как же это они допустили, что их друг, «человек Елена», чуть безвозвратно не погиб, — помолчав, добавил Сережа.

— Как будто можно погибнуть возвратно! Кстати, Салатовенький все время что-то похожее говорит, а я никак не успеваю или забываю спросить, что он имеет в виду. Помнишь, что-то он говорил еще о каких-то периодах белкового существования?

— Ну, это довольно известные вещи. Во многих религиях есть учение о реинкарнации, повторном воплощении, — как обычно, эрудит Сережа был на высоте. — Даже в раннем христианстве существовала эта идея.

— Погоди, это что, как Высоцкий пел, что «после смерти мы не умираем насовсем»?

— Да, что-то вроде.

Я задумалась. Сейчас очень много разных публикаций на такие темы, и эту теорию каждый толкует по-своему, с различными догадками и домыслами. А шары знают это абсолютно точно и говорят о таких явлениях, как о чем-то само собой разумеющемся. Да уж! Неужели действительно мы когда-то уже жили раньше и после смерти воплотимся снова? Выходит, что так.

— Послушай, Сережа, а что там Салатовенький говорил о двенадцатилетнем «периоде энергетической взаимосвязи» ребенка с матерью? Я что-то тоже не совсем поняла. Как-то я не ощущала такого в детстве.

— Некоторые философские учения, особенно учение о карме, утверждают, что до двенадцати лет ребенок очень сильно связан с матерью, несет ее карму. Возможно, именно эту взаимосвязь он и имел ввиду. Да, ты ведь обещала рассказать мне о фокусах со временем, — напомнил Сережа.

И я принялась вещать о лучах и смертоносных воронках, невероятных петлях, сгустках и вихрях. Похоже, моя агорафобия не распространялась на Сережу.

Разумеется, именно о времени мы оба совершенно забыли, а между тем уже было почти одиннадцать. Домой пора, завтра на работу. Проза жизни.

Мы с Сережей шли по заснеженным улицам и никак не могли поверить, что только сегодня наступил Новый год. Столько всего произошло! И даже непонятно, что связало нас больше — то, что случилось между нами сегодня или последующее путешествие. Мы шли обнявшись и молчали. И нам обоим было тепло и хорошо в этот морозный вечер. Мы уже не могли непосредственно обмениваться мыслями, но прекрасно чувствовали состояние друг друга без всяких слов. Мы просто были вместе.

6

Все было как обычно, и в то же время совсем не так. То есть я ходила на работу, время от времени опаздывая и тщательно выполняя мероприятия, предусмотренные негласной институтской инструкцией, Сережа занимался в своей аспирантуре и понемногу преподавал. И все-таки было такое впечатление, что с началом Нового года, точнее, после всех событий первого января, жизнь вступила в некое новое русло. И дело даже не в том, что последнее время мы с Сереже с потрясающей регулярностью игнорировали все премьеры в кинотеатрах, предпочитая отправляться к нему в общежитие, где воспитанный и тактичный Славик находил сразу тысячу неотложных дел и тихонько исчезал. Просто полностью изменилось мироощущение. И мое, и Сережино.

Вернувшись из первого своего путешествия, я никак не могла прийти в себя после всех ужасов и испытаний, никак не могла даже для себя самой прояснить суть произошедших со мной изменений, меня раздирали и мучили противоречия и сомнения. Все воспоминания вызывали совершенно разнородные чувства. А самая большая сложность состояла в том, что даже не с кем было все это обсудить, обдумать, посоветоваться наконец, без опасения надолго попасть в дурдом. Постоянно меня окружало огромное количество людей: родители, друзья, просто знакомые, а по сути дела я была совершенно одна.

Совсем иначе дело обстояло сейчас. В желтой и розовой стране со мной вместе побывал Сережа. И даже если большая и самая тяжелая часть испытаний была только моим уделом (тьфу-тьфу-тьфу, слава Богу!), то я могла совершенно спокойно рассказать ему о них, несмотря на всю неправдоподобность последних. Поделиться, получить в ответ сочувствие или совет, а не ошарашенный взгляд вылупленных в ужасе глаз, в которых крупными буквами написана одна-единственная мысль: «Это не ко мне, это к врачу!» Более того. Побывав в этой удивительной стране, мы, хотя и не надолго, обрели способность понимать мысли друг друга, смогли до конца открыть свои чувства и эмоции. С нами осталось эхо того необычного контакта — способность воспринимать душевное состояние друг друга. Со времени нашего возвращения я в любой момент могла почувствовать Сережино состояние, также, как и он мое. Правда, для этого приходилось прилагать некоторые усилия, порой даже значительные, но зато как здорово было осознавать, что никакое расстояние не может разлучить нас по-настоящему.

* * *

По поводу всех этих обстоятельств я пребывала в состоянии легкой, но постоянной эйфории. Что, разумеется, не укрылось от глаз проницательной Наташки. Последнее время мы как-то очень редко виделись, а поболтать так и совсем не получалось. Встречались во больше в коридорах, набегу. А тут я сама заявилась к ней в лабораторию, поскольку мне нужен был один ее справочник.

— Слушай, подруга, а ну-ка колись, с чего это ты последнее время сияешь, как новый полтинник, — спросила она, пристально глядя мне в глаза, едва я успела переступить порог.

— Ну, вот, вечно на тебя не угодишь! То донимала, почему я хожу с кислой физиономией, а теперь тебя уже не устраивает мой довольный вид, — пробурчала я, стараясь выиграть время. — Поставь-ка лучше чайку!

Просьба гостя — закон, и Наташка принялась хлопотать над чаем.

Надо сказать, что в их лаборатории к чайной церемонии относились со значительно меньшим трепетом, чем в нашей. Для приготовления сего божественного напитка использовался простой химический кувшин. Или это называется не кувшин? В общем, такая белая керамическая термостойкая посудина цилиндрической формы емкостью два литра. В него вставлялся кипятильник гигантских размеров, которым минут за пять можно было вскипятить целую ванну, а заварка просто насыпалась вовнутрь. Для улучшения процесса заваривания все это накрывалось импровизированной крышечкой из фольги от чайной упаковки. Особенно торжественным был момент замены крышечки на новую, когда заканчивалась очередная пачка чаю. Старые же «крышечки» просто сваливали куда-нибудь, а поскольку выбросить все это богатство ни у кого не доходили руки, то валялись они по всем горизонтальным поверхностям в избытке.

Иногда их приспосабливали для менее престижных нужд. Как например сейчас, когда Коля, однокурсник Олежки, проходящий преддипломную практику в их лаборатории, развел на одной из них какую-то гадость грязно-серого цвета, макал в нее палочку с намотанной на ней тряпочкой и куда-то тыркал этой палочкой в поте своего лица.

— Чем ты таким интеллектуальным занят? — поинтересовалась я у него, пока Наташка побежала за водой.

— Да вот, нашему шефу захотелось проверить одну новую идею. Ты же не хуже меня знаешь, что при обычной схеме использования ламп в лазере очень большие потери.

— Ну и?

— Ну и он решил попробовать, что получится, если лампу засунуть непосредственно внутрь стержня. Тогда все, что она излучает, будет попадать туда, куда надо!

— Идея хорошая, слов нет, только как она связана с этой грязью, которую ты тут развел, да еще и самозабвенно размазываешь? — по-прежнему недоумевала я.

Коля оторвался от своего занятия и измученно посмотрел на меня.

— Лен, ты же здесь подолее моего уже работаешь, должна бы сама знать, что одно дело — идея, а совсем другое — ее исполнение. Отверстия в стержнях сделали такие маленькие, что ни одна лампа не влезает. Сижу вот, растачиваю вручную корундом.

— А корунд — это что? Та самая гадость, такой песочек, который прилеплен на наждачную бумагу?

— Та самая. Только в виде порошка. А чтобы он не обсыпался, я его с вазелином размешал.

— И сколько времени уже продолжается сей творческий процесс?

— Третий день уже, а все без толку. Кристалл-то твердый.

Тут наконец прибежала Наташка со своим чайником-кувшином и воткнула в розетку кипятильник. Моя хитрость удалась только наполовину, потому что она снова стала приставать ко мне с расспросами. Я бросила красноречивый взгляд в сторону пыхтящего Коли, и мы с Наташкой удалились в коридор. Не успели мы закурить, как она принялась за свое:

— Ну, рассказывай! Как он там съездил? Уже сколько времени все забываю у тебя спросить.

— Нормально съездил. Получил «добро».

— Классно! Ты уже с ними познакомилась? — Наташка так и сыпала вопросами.

А я промычала что-то нечленораздельное, потому что как раз в этот момент в коридор вышел Коля, тоже покурить. Бросив на нас мимолетный взгляд, он, будучи человеком тактичным, отошел в сторонку. Только я раскрыла рот, как из-за поворота показалась Анна, а обсуждать подробности личной жизни при ней мне хотелось меньше всего на свете. Наташка, разумеется, все понимала, но любопытство стаей пираний грызло ее изнутри, и как только Анна вошла в лабораторию, подруга снова набросилась на меня:

— А когда свадьба? Заявление уже подали?

— Нет еще. А в честь чего так спешить? Усеется. Нам и так хорошо…

— Ой, Ленка, что-то ты не договариваешь, темнишь!

— Все тебе расскажи!

— Ой, Ленка, ой, догадываюсь я… — улыбалась, качая головой Наташка.

— Ну и догадывайся себе на здоровье! Догадана ты наша, — проворчала я.

— Ой, Ленка, ой, Ленка… — ее, похоже, заклинило. — Наконец-то нормальным человеком становишься! А я-то опасалась, что ты представляешь собой клинический случай. Оказывается, не все еще потеряно!

Я решительным жестом затушила окурок.

— Ладно, пошли, а то там твой чайник взлетел уже, наверное.

Мы подошли к двери одновременно с Колей, и он галантно пропустил нас вперед. К немалому Наташкиному удивлению, чай был уже благополучно заварен.

— Кто это такой молодец? — поинтересовалась она.

— Анна заварила, — ответил Борисыч.

Тут в лабораторию влетел великий ученый Майкл Крендель, как всегда, шумный и энергичный.

— О, чаек! Отлично! — и тут же бросился за своей огромной кружкой.

Поднял крышечку, на внутренней стороне которой расплывались сопливые потеки вазелина и каким-то чудом держалось несколько крупинок корунда. Похоже, наша всезнайка из огромного количества импровизированных крышечек выбрала именно ту, на которой Коля развел это свое безобразие. От горячего пара вазелин растаял, и корунд ссыпался вниз, преспокойно перемешавшись с осевшей заваркой и оставив на поверхности чая лишь отвратительного вида жирные пятна.

— Фи, да он с корундом! Кто пил чай?! — возопил Крендель.

— Я… — промямлила Анна.

Упускать такой случай здорово повеселиться было бы просто преступлением. А Крендель, мало того, что невзлюбил Анну с первого взгляда, всегда отличался способностью быстро соображать.

— Анна, Вы представляете, что Вы наделали? — с ужасом спросил он, сделав страшные глаза.

— А что?

— Это же просто ужасно! Ведь корунд — это абразивный материал. Представляете, во что превратятся Ваши внутренние органы?

— Еще в старину всяких кардиналов кормили толчеными изумрудами, когда хотели их извести, и они умирали страшной мучительной смертью, — подлил масла в огонь Коля.

Невозмутимый Борисыч только крякнул. Мы с Наташкой уже начали давиться от хохота, глядя на растерянную физиономию Анны, но изо всех сил сохранили на лицах озабоченное и участливое выражение. А Крендель с самым серьезным видом продолжал:

— Анна, это Вам не шуточки! Нужно принимать самые решительные меры! Вы находитесь в смертельной опасности!

— Ой, может скорую вызвать? — не на шутку перепугалась она.

— Что Вы, — замахал на нее руками «великий ученый», мгновенно сообразив, какой скандал поднимется по поводу ложного вызова. — Ни в коем случае!

— Вас мигом заберут в инфекционную больницу! Пока Вас там будут обследовать, успеете заразиться и переболеть всеми мыслимыми и немыслимыми инфекциями, — объяснял Коля, напрочь игнорируя всякую логику. — А вирусный гепатит — это Вам не шуточки!

— Какой ужас! Что же мне делать!? Я не хочу умирать!

— Есть выход! — провозгласил Майкл. — Нужно срочно промыть желудок!

Тут Борисыч не выдержал и коротко хмыкнул.

— Что Вы смеетесь! У меня, может быть, ребенок сиротой останется, а Вам весело! — фурией налетела на него Анна. — Я готова! А как это сделать?

Как какую гадость учинить, так Наташка всегда первая. Не сплоховала она и на этот раз:

— Очень просто. Нужно выпить литра четыре воды с марганцовкой, а потом — два пальца в рот, и порядок! На, держи! — и протянула ей пузырек с марганцовкой.

Пулей рванула Анна за водой, мгновенно накипятила целый чайник, тут же выпила его и поставила снова. Когда и со вторым чайником было покончено, наша дама, имеющая претензии на утонченность, заявила:

— Ну, я пошла блевать!

Через несколько минут она вернулась с бледно-зеленой физиономией, покрытой бисеринками пота, и заявила:

— Ой, у меня чипсы не вышли, а я их с чаем кушала. Надо повторить!

Когда она выхлебала еще два чайника, изведя всю Наташкину марганцовку, мы уже стали подумывать, что прикол несколько затянулся. Но не тут-то было! С самоотверженностью, вызывающей невольное уважение, Анна курсировала между лабораторией и туалетом.

Коля, Борисыч и Крендель уже не могли выдерживать все это. Они вышли в коридор и дружно заржали в три молодецкие глотки. Тут Анна заподозрила что-то неладное. Бросив наполовину недопитый кувшин, она помчалась в мою лабораторию, к Льву Санычу, который на весь институт был знаменит своим рыцарским отношением к женщинам. Даже таким, как Анна. Вернулась она злющая, как мегера, и молча уселась за свой стол. А я, естественно, помчалась к себе.

Лев Саныч встретил меня недоуменным взглядом:

— Ума не приложу, Лена, с чего это Анна вдруг заинтересовалась пищевыми качествами корунда?

— А что Вы ей сказали на это? — давясь от смеха, спросила я.

— Сказал, как есть, — пожал он плечами. — Что может есть его на завтрак, обед и ужин в любых количествах. Песок он и есть песок, даже такой твердый. А в чае он вообще на дно оседает согласно законам физики.

Рабочий день полностью пошел насмарку, поскольку новость мгновенно облетела весь институт. Зато развлеклись все, от лаборантов до завлабов.

* * *

Заниматься чем-либо путным в этой ситуации не хотелось и не моглось, поэтому мы с Львом Санычем решились на давно планируемое и столь же давно откладываемое мероприятие — хромирование латунных деталей держателей оптики. Дело в том, что со временем они все, то есть держатели, окислялись и покрывались какой-то мерзкой бахромой зеленого цвета. Вряд ли найдется человек, который станет утверждать, что от этого сильно выигрывал внешний вид нашей экспериментальной установки.

Перед тем, как электролитически нанести на латунь пленку хрома, необходимо было уничтожить все окислы. То есть именно эту отвратительную зеленую гадость, напоминающую плесень. Разумеется, с помощью кислоты. Лев Саныч, мастер на все руки, развел в большом чане азотную кислоту и уже колдовал с электролитом, а на мою долю досталась обязанность аккуратненько, дабы не разбить стеклянный чан, опускать латунные детали в кислоту и спустя минуту-другую вынимать их оттуда с помощью пинцета. В общем, работа, не требующая чрезмерных интеллектуальных и каких либо других усилий.

Так мне показалось вначале. Эта иллюзия существовала ровно до того момента, когда мне пришлось извлекать из чана первую партию. Почему-то проклятые держатели ни за что не хотели хвататься пинцетом, норовя ускользнуть и еще немножко побалдеть в кислотном растворе. Хорошо еще, если они удирали сразу и безапелляционно, хуже было если мне удавалось ценой неимоверных усилий ухватить которую-нибудь ерундовину и почти вытащить ее из едкого раствора, а она, эта самая ерундовина, вдруг раздумывала вылезать и со смачным плюхом падала обратно, грозя вдребезги расколотить чан. Словно рыбка, срывающаяся с крючка незадачливого рыболова. Лев Саныч уже косился на мои манипуляции с явным неодобрением.

Выловив пару-тройку злополучных деталей, я отнесла их для продолжения техпроцесса и задумалась над более радикальным и безопасным способом извлечения.

Во всех фильмах и книжках, посвященных крутым разборкам мафии или спецслужб, частенько жертву растворяли в кислоте, и она за считанные минуты погибала в страшных мучениях. Бр-р-р! Наверное, кислота очень сильно жжется. Я тихонечко, аккуратненько сунула пальчик в раствор. И что за бред они пишут и показывают! И ничуть даже не жжется! Обрадованная своим открытием, я принялась ловко и проворно доставать детали. Я дошла до такой степени лихости, что новые причиндалы опускала уже тоже не с помощью пинцета, а все той же пятерней. Вернее, двумя. Лев Саныч, не слыша угрожающего стука и плюханья, совсем успокоился, сосредоточился на своей части процесса и совершенно не обращал внимания на мои манипуляции.

Через какой-то час, как раз к вечернему чаю, который Лев Саныч именовал «кайф о клок», глаз радовала внушительная груда держателей, празднично сверкающих хромовым покрытием. Душу согревала непосредственная причастность к этой красоте.

— Лена, обязательно тщательно вымой руки, а то вдруг кислота попала, кожу разъест мигом! — вспомнил Лев Саныч.

— Пустяки, — беспечно отмахнулась я. — Я сто раз уже руки в эту кислоту макала и нисколечко не обожглась.

— Так я же тебе пинцет специально дал!

— А вы сами пробовали этим пинцетом орудовать? — очень не хотелось признаваться в собственной неловкости и бестолковости, но пришлось.

Тут же все заохали-заахали, особенно Зина, а Лев Саныч с иронией произнес:

— Посмотришь завтра на свои руки, энтузязистка!

* * *

Естественно, Лев Саныч оказался более, чем прав. Как он любит выражаться: «Я прав, хотя я и Лев!». Поскольку мои руки представляли собой нечто ужасное. Нет, они совершенно не болели, и кожа не слезла, а имела место быть. Только вид ее сразу заставлял вспомнить метаморфозы внешности во время пребывания в желтой и розовой стране.

Если мысленно провести линию от основания большого пальца до основания мизинца, то все, что находится ниже, приобрело ни с чем не сравнимый оттенок яичного желтка. С ровненькой, четко выраженной границей. Исключение составляли, пожалуй, ногти, поскольку их цвет варьировался от ярко-желтого до почти черного, проходя все стадии коричневого. Такой лак еще ни один парфюмер не догадался придумать!

Самое забавное, что меня этот вид нисколько не шокировал, а, скорее, развлекал. Значительно сильнее прореагировал Сережа:

— Алена, что у тебя с руками? — сразу же спросил он.

— Да так, не обращай внимания, в кислоту влезла.

— А зачем ты в нее лезла?

Попробуй теперь объяснить здравомыслящему человеку, да еще и теоретику, за каким, собственно, иксом я в эту кислоту лезла, когда никакой насущной необходимости в этом не было! Так ничего вразумительного и не нашлось у меня в оправдание собственной безалаберности. Хорошо, хоть Сережа уже давно привык к моей способности находить неприятности даже там, где их нет. Повздыхал только сокрушенно и попросил по возможности реже снимать перчатки, благо на улице холодно.

— Ну, куда сегодня пойдем? — спросила я.

— Знаешь, во дворце искусств проходит выставка западноевропейской живописи. Я подумал, может быть тебе будет интересно? — предложил он как-то неуверенно.

— С удовольствием! — согласилась я.

Почти всю дорогу он молчал, думу думал. Неужели из-за моих желтеньких конечностей так расстроился?

— Сереж, да не расстраивайся ты, пара постирушек, и приобретут мои руки свой обычный вид!

— А? Ну, да…

— Эй, ты чего это? Вроде бы здесь, а вроде и нет тебя, — допытывалась я.

— Знаешь, Алена, я вот на днях родителям звонил…

— Ну и? — с ним всякое терпение потерять можно!

— Видишь ли, они хотят с тобой и с твоими родителями познакомиться, — наконец-то он разродился новостью.

— Ну так и хорошо, а в чем проблема?

— А как твои это все воспримут?

— Нормально воспримут! С удовольствием познакомятся. Они уже не раз мне намекали, что было бы неплохо познакомиться с будущими родственниками. Надо только согласовать, когда твои смогут приехать.

Сережа заметно повеселел. Вот уже где чудо! Похоже, гораздо больше, чем все проблемы с учебой и диссертацией, его донимали вопросы, связанные с нашей предстоящей семейной жизнью.

* * *

А между тем выставка производила двоякое впечатление. Мы ходили по просторным залам и удивлялись. Некоторые работы вызывали просто восторг, некоторые — сдержанное недоумение, а другие самое настоящее отвращение.

Самое забавное, что верхнюю одежду, также, как и перчатки, пришлось оставить в гардеробе, и теперь мои ручонки цвета первых одуванчиков были выставлены на всеобщее обозрение. По колористике и оригинальности исполнения они, право слово, не уступали некоторым экспонатам. Как обычно, мы бродили под руку. Поэтому особенно забавно смотрелись мои желто-коричневые пальцы, выглядывая из-под Сережиного рукава. Со стороны казалось, что у совершенно живой девушки рука — совершенно мертвая, пролежавшая недельку-другую в сырой земле. «Спрячь руку!» — периодически шипел мне Сережа, перехватив очередной перепуганный взгляд. В конце концов, я нашла приемлемый, хотя и не очень культурный выход: засунула руки в карманы по самые локти, и выставку мы все-таки досмотрели.

Стоя в уголочке одной из наших любимых забегаловок-кофеен, мы делились впечатлениями.

— Странно как-то. Искусство, а частности, живопись, как бы то ни было отражает существующий мир, — размышлял вслух Сережа. — Я никогда не задумывался раньше, почему же так получается, что у одного художника это отражение получается прекрасным и возвышенным, а у другого — мрачным и неприятным. Помнишь, тебе тоже очень понравились работы этой немецкой художницы. Как ее?

— Техника акриловых красок? — сразу поняла я, о чем речь. — Тоже не запомнила. Имя — Руут, а фамилия, кажется, на «М» начинается.

— Да, да, она. Такие светлые, чистые образы! Перед каждым полотном можно по часу стоять и размышлять! А зато другие?

Да уж! Он, безусловно, прав. Ее яркие и в то же время прозрачные, удивительные миры, напомнившие желтую и розовую страну, слишком резко контрастировали с какими-то нагромождениями сантехники, ржавых труб и прочего хлама, изображенными на других картинах.

— Знаешь, может быть, все дело в восприятии каждого конкретного человека? Один видит светлые стороны жизни, другой — лишь свалку мусора.

— А почему такое происходит? Почему люди видят, воспринимают мир по-разному? — продолжал философствовать Сережа.

— Сложно сказать. Может быть, это зависит от характера человека, его души. Вспомни, всегда ведь добрый человек видит вокруг хорошее, а злобный и желчный — одни невзгоды и неприятности. Даже сам, будто нарочно, притягивает их.

— Да, ты, наверное, права. Собственное мировосприятие человека, а тем более художника, задает некую систему координат, на которую проецируется окружающий мир. И от того, какова эта система координат, зависит и то, какая проекция в итоге получается.

Да уж! Мышление физика-теоретика, к тому же еще и гениального, всегда отличается умением делать выводы и ставить все на свои места!

* * *

К любимому празднику — дню 8-го марта — мои руки, наконец, приобрели более-менее живой человеческий вид. То есть коричнево-желтый цвет остался только на ногтях. Поэтому, готовясь к поздравлению со стороны мужчин нашей лаборатории, я даже сделала более-менее приличный маникюр, чем в большинстве случаев систематически пренебрегаю.

Надо сказать, на 23-е февраля мы поздравили их более чем скромно. Всякие там тортики-пироги да чай. С учетом всеобщей антиалкогольной политики в целом и позиции Барбосса по поводу «резвого» образа жизни в частности, мы не решились на что-то более существенное.

Другое дело — наши мужчины. Уж откуда Валерка добыл бутылку шампанского, для меня навсегда останется тайной, но еще до официального поздравления со стороны руководства он успел нас осчастливить. Так что когда шеф собрался толкнуть речь, у всей женской половины глаза уже радостно блестели.

— Дорогие наши женщины! — бодро начал он. — И девушки тоже… Вы, женщины, такие… Красивые, замечательные… И вообще… Столько всего делаете.

— Есть готовим, например, — встряла Зина.

— Да, есть готовите… И по дому…

— Ага, и квартиру убираем, и стираем, — разошлась Зина, в то время как остальные еле сдерживали смех.

— Вот именно! И квартиру, и стираете, и еще работаете, — не замечая всеобщей веселости, продолжал тужиться Барбосс. Он тяжко вздохнул и глубокомысленно почесал репу. — В общем, я вам всем желаю всегда быть такими же… Красивыми, заботливыми… И делать все…

— Еще лучше стирать, убирать и готовить, — уже вполголоса добавила Зина.

— Да, добиваться еще больших успехов! В общем, с праздником вас! — Наконец-то завершил он свое выступление, и мы уже было решили приниматься за тортик, как Валерка подскочил во весь свой рост и замахал руками, словно заправская мельница:

— Э, нет! Торжественная часть еще не закончена! — и они с Сержем скрылись в фотолаборатории, появившись буквально через минуту с огромным букетом тюльпанов.

Пока Серж вручал дамам тюльпаны, Валерка и Лев Саныч стали натягивать через всю лабораторию какую-то веревочку и вешать на нее билетики лотереи «Спринт». Серж, закончив раздачу цветов, выволок откуда-то гигантские ножницы наподобие портновских. Потрясая ими, он вдохновенно произнес:

— Дорогие наши дамы! Мы решили для вас устроить лотерею из лотереи. Каждой из Вас полагается срезать с этой гирлянды по три билетика. Прошу! — протянул он ножницы Лиде.

Надо сказать, сам процесс участия был значительно веселее результата. Было очень забавно ждать своей очереди, а потом, держа обеими руками огромные ножницы, пытаться перерезать ускользающую ниточку.

Лучше бы они купили билеты другой лотереи!

Потому что тогда бы оставалась надежда на выигрыш и продлилось бы ощущение праздника. А так призовым — еще один билет стоимостью 50 копеек — оказался только один из Лидиных билетов. Я даже не удивилась, обнаружив во всех трех своих привычную надпись «Без выигрыша».

Тортик значительно скрасил разочарование, а сокращенный рабочий день по случаю предстоящего праздника и вовсе поднял настроение.

Я пришла домой с букетом тюльпанов, трогательно оберегая из от холода. А буквально через полчаса позвонил Сережа.

— Ты уже дома? Прекрасно. Я как раз хотел зайти к тебе.

— Зайти? А почему бы нам не встретиться где-нибудь в городе? Погуляем, праздник ведь завтра, — недоумевала я.

— Разумеется, потом и погуляем. Все, жди, через полчаса буду.

Сережа, в отличие от меня, всегда славился завидной пунктуальностью. Ровно через полчаса он позвонил в дверь. Я побежал открывать и тут же застыла на пороге. Потому что мне сразу стала понятной причина его настойчивого желания прийти — букет таких шикарных гвоздик, которых я раньше никогда и не видела. Ярко-алые, и каждая примерно с мой кулак величиной! Как всегда, он был совершенно прав: не блындаться же по холоду с такой красотой!

— Поздравляю тебя, Аленушка, с праздником!

— Спасибо, Солнышко! Какие они красивые! Проходи, раздевайся, кофе попьем.

Уже сидя за чашкой кофе, я не удержалась и спросила:

— Сережа! А почему ты решил поздравить меня сегодня, праздник-то ведь завтра?

— Да? Действительно, завтра! Сам не понимаю. Просто сегодня все всех поздравляли, вот я и перепутал, — сокрушался он. — Ладно, завтра я тебя снова поздравлю, по-другому.

* * *

И действительно поздравил. Просто устроил мне отдельно взятый, собственный праздник. Погода была прекрасная, проглянуло яркое, хотя еще и холодное солнце, и с крыш мелодично закапали сосульки. Ветра не было, и было почти тепло. Совсем по-весеннему каркали грачи, и многочисленные кошки пристраивались погреться на солнышке. Мы ходили и бродили по городу, по паркам и просто по улицам, периодически заходя в какое-нибудь кафе выпить кофе. А когда прогулки нам надоели, поехали к нему в общежитие.

И снова нас ласкала волна нежности, и кружил шторм, и мы взлетали выше облаков, и сами становились облаками. Сами становились штормом и шквалом, превращаясь затем в легкий бриз.

Неужели так и будет всегда? Неужто когда-нибудь мы сможем быть вместе не изредка и украдкой, а все время, засыпать каждый вечер, чувствуя дыхание друг друга? Это было бы так прекрасно, что мне даже как-то не верилось, что такое возможно.

Я сидела и смотрела, как Сережа исполняет функции гостеприимного хозяина, наливая чай и делая бутерброды.

— Сережа, а когда мы поженимся, ты тоже будешь обо мне заботиться?

— И даже кофе в постель буду подавать!

— Нет, в постель не нужно, лучше в чашку, — поострила я и, немного помолчав, добавила: — Знаешь, я так мечтаю, что когда-нибудь буду готовить кушать для тебя, кормить всякими вкусностями. Только как-то совсем не верится, что это когда-нибудь будет.

— Глупенькая! Конечно же будет, и не когда-нибудь, а очень скоро. Кстати, совсем забыл тебе сказать. Я с утра звонил родителям, маму с сестрой поздравлял и все такое. Так мама снова сказала, что они очень бы хотели приехать и познакомиться с твоими родителями. Лучше всего где-нибудь через две недельки, в среду. У них с отцом как раз выходные совпадают. Так что ты поговори со своими.

С родителями я все выяснила в тот же вечер. Разумеется, мои родители сами жаждали познакомиться с будущими родственниками, а мама так и заявила, что в назначенную среду готовит праздничный обед.

* * *

Две недели проскочили довольно быстро, тем более, что и я, и Сережа были все в делах: он готовился к конференции, а на меня свалили почетную обязанность подготовить небольшой обзор литературы для Комлева, который все-таки объявился и предложил сотрудничество в своем проекте. Литобзор надо было сделать срочно, как говорится, вчера, так что я почти целыми днями торчала в библиотеке. Во вторник вообще упиралась изо всех сил, стараясь закончить, поскольку хорошо понимала, что в среду из меня работник будет никакой. Так что в день приезда будущих свекров я, с одной стороны, свалила огромный кусок работы и по причине этого пребывала в хорошем настроении, только что пот со лба не утирала.

Зато с другой стороны я ужасно нервничала по поводу предстоящей встречи. Как-то они ко мне отнесутся? Фотографию мою Сережа им, конечно, показывал, так что испугаться вроде бы не должны, уже, скорее всего, свыклись.

Надо сказать, я вовсе не разделяла Сережиных восторгов по поводу моей внешности. Правильно говорят, что любовь слепа.

И все-таки первая встреча имеет достаточно большое значение. Сознавая этот факт в полной мере, я отчаянно мандражировала. С самого утра кусок в горло не шел, только курила беспрестанно да чаю выпила почти ведро. Даже подумала, что плохо, что заняться нечем, а так бы смотришь, и отвлеклась немного.

Пока я бесцельно бродила по лаборатории, предаваясь дурацким размышлениям, в дверь буквально влетел Барбосс:

— Мебель новую в институте получили! Так что Валера, Олег, быстренько за шкафом! — сообщил он и тут же исчез.

Надо сказать, что новый шкаф был для нас вещью первейшей необходимости, поскольку на всех горизонтальных поверхностях живописными грудами громоздились провода, блоки питания, всевозможные железяки и склянки с химическими растворами. Так что ребята тут же подхватились и вскоре приволокли набор из плит ДСП и трогательный мешочек с шайбочками, болтиками и завесами. Все это вместе носило гордое название шкафа. Только шкафом этому набору «Сделай сам» еще предстояло стать.

Олежке срочно надо было ехать в университет, с кем-то из преподавателей встретиться, поэтому он сразу же умчался. А Валерка так и остался стоять над этой кучей дров, растерянно почесывая затылок.

— Я один не справлюсь, надо же, чтобы кто-то помогал, — произнес он в пространство.

Видя в лице этого шкафа перст судьбы, а точнее хорошее средство отвлечься от плохих мыслей, я незамедлительно вызвалась:

— Валера, давай, я!

— Ты!? — посмотрел он на меня сверху вниз, оценивая физические кондиции на пригодность к такого рода работе. Но, поскольку других предложений не поступало, только пробормотал: — Чем бы дитя не тешилось, абы не вешалось.

* * *

И вот мы приступили. Шкаф был достойным представителем типовой мебели отечественного производства, то есть:

1. В инструкции разобрать что-либо было невозможно, даже имея высшее естественнонаучное образование.

2. Отверстия в одних его частях никак не кореллировали с выступающими деталями в других, а кое-где напрочь отсутствовали.

3. Крепеж вообще превосходил всяческие фантазии, поскольку одна завеса оказалась «запасной», зато не доставало болтиков, а какие-то металлические загогулины мы вообще не сообразили, к чему приспособить. Разве что носить на шее вместо украшения. Или загнать по спекулятивной цене металлистам.

В общем, охваченная небывалым энтузязизмом, я уже через полчаса стерла до пузырей правую ладонь, а дело особо не продвинулось. Болтики мы использовали из собственных запасов, так что не это нас останавливало. Сложно было составить не стыкующиеся детали, а ведь их надо было еще и как-то закрепить!

Спустя час наша возня стала привлекать всеобщее внимание, и мы приобрели целый штат высококлассных консультантов. Каждый из них прекрасно понимал, что мы все делаем не так. Некоторые шли дальше и авторитетно сообщали, что именно следует делать и в какой последовательности. Оказывается, каждый был в этом деле не просто специалистом, а по меньшей мере экспертом. Никогда не думала, что у нас целая лаборатория потенциальных руководителей. Одно счастье, что Барбосс только заглянул, пару минут полюбовался на наши старания и откланялся, заявив, что его сегодня не будет. Валерка уже начинал тихо звереть, но наступил долгожданный обеденный перерыв, и все наши консультанты отправились принимать пищу.

Мы с Валеркой поняли друг друга без слов. Если упустить это благословенное время, то потом не будет вообще никаких шансов закончить проклятый шкаф. Так что весь перерыв мы не разгибали спины, и к 14-00 посреди лаборатории уже возвышалось некое сооружение, по своим очертаниям напоминающее поставленную на попа кровать. Кривой, кособокий, он держался! Остальное можно было отрегулировать всевозможными стяжками, и с чувством выполненного долга мы отправились в буфет. Валерка как обычно уплел тройную порцию. Про таких, как он говорят, что его легче одеть, чем прокормить. А я лениво поковырялась в салатике. По-прежнему кусок не лез в горло.

Когда мы вернулись в лабораторию, все уже успели обсудить наш шедевр, и поэтому нам почти не мешали. То есть советовали изредка и по одному, а не все сразу, вися над душой, как это было раньше. Наверное, тоже подобрели после обеда.

Вопреки всем мрачным прогнозам и ожиданиям, спустя некоторое время мы все-таки закончили работу, а к моменту вечернего чая шкаф уже был не только установлен на место, но и заполнен всяким жизненно необходимым хламом. Валерка без всякой рисовки утирал пот со лба, его рубашку можно было выжимать, а я с несчастным видом дула на свои стертые ладошки.

Тут кому-то, скорее всего Сержу, пришла в голову светлая мысль. Такое событие! Все вместе, коллективными усилиями, боролись за благоустройство родной лаборатории. В общем, шкаф следует обмыть. Непременно. Это предложение было подхвачено всеми с энтузиазмом, достойным лучшего применения. Тем более, что отсутствовал главный трезвенник — Барбосс. И тут же начался процесс.

Дело в том, что если самым замечательным открытием нашей лаборатории было установление различий между пепси-колой и кока-колой, то самым выдающимся изобретением стал Коктейль №209. Правда, тоже не отмеченный авторским свидетельством и какими-либо официальными наградами.

Рецепт приготовления сего коктейля был чрезвычайно прост. 96-й спирт, который был в изобилии, разбавлялся дистиллированной водой в пропорции 2:3. При отсутствии дистиллированной воды допускалось использование самой обычной, из-под крана. «Для скусу» добавлялся сироп «Мандариновый золотистый», который всегда был в наличии в нашем институтском буфете. Как известно, при размешивании спирта с водой идет значительное выделение тепла, и напиток требует охлаждения. Самый цимус этого коктейля, названного в честь номера комнаты нашей лаборатории, состоял именно в охлаждении. Жидкий азот добавлялся не в общую посудину, а каждому в чашечку, порционно. И полагалось пить его, когда он еще «дымился».

Поскольку с закуской возникла некоторая напряженка, то был совершен набег на буфет и куплено то, что имелось в наличии в этот довольно поздний час: сельдь «Иваси» пряного посола и пара пачек печенья «Василек». Я подумала, что, может быть, впоследствии такая закуска будет считаться самой изысканной и соответствующей этому напитку.

При первой же возможности я постаралась удрать. Во-первых, не могла же я предстать пред светлые очи Сережиных родителей будучи слегка навеселе, а во-вторых, крепкие напитки не очень-то мне по душе, а тем более суррогатные. К тому же я всегда считала, что в извращениях надо знать меру, а селедка с печеньем — это уже слишком.

* * *

На автобусной остановке я увидела Колю, чему немало обрадовалась. Ехать нам в одну сторону, он живет где-то совсем неподалеку от меня, только не знаю точно, где. Мы ни разу еще вместе не возвращались с работы, потому что я каждый раз убегала либо на тренировку, либо на встречу с Сережей.

— Привет! Как дела? Закончил уже точить свои трубочки? — поинтересовалась я.

— Какое там! Такие твердые, что ничего не получается. Даже у одной краешек сломал. Представляешь, как шеф буйствовал?

— А как там Анна? Больше не кормил ее корундом?

— Ей того раза хватило. Теперь каждую чашку проверяет. Даже ситечко из дому принесла, чтобы чай процеживать, — улыбался Коля.

Тут подошел наш автобус. Даже странно, почти совершенно пустой. Повезло! Мы уселись поудобнее и продолжили разговор.

— Я теперь у Анны — враг номер два. После Кренделя, разумеется. Наверное, никогда мне не простит кардиналов с толчеными изумрудами.

— Да, странная она у нас несколько. Если не сказать больше. Не от мира сего. Шуток она не понимает вообще. И откуда такое чудо взялось?

— Она — продукт собственного упрощенного мировосприятия. От него, от мировосприятия, зависит и поведение человека. Каждый человек имеет свое собственное мироощущение, как бы модель мира. Психологи используют термин «разделяемая реальность». Чем более гибкое мышление у человека, тем шире его «разделяемая реальность», тем большее количество различных моделей поведения он может воспринимать, понимать и демонстрировать. Если же его восприятие не отличается особой гибкостью, то его «разделяемая реальность» состоит только в одной-единственной, его собственной модели поведения. В этом случае он не способен понять, почему другие действуют или мыслят иначе. Вот и получается такой клинический случай, как наша Анна. Все остальные, чье поведение отличается от ее собственного, кажутся ей психами.

— Откуда такие познания в психологии? — поинтересовалась я.

— Да так, почитывал кое-какую литературу, — заскромничал он.

— А неразделяемые реальности бывают?

— Конечно. Например, наши братья-физики. Или сумасшедшие. Только с одним отличием: физика можно переубедить насчет неразделяемости его модели, а сумасшедшего нельзя.

Тем временем я чуть не проворонила свою остановку. В последний момент подхватившись, я бросила Коле:

— Ты тоже здесь выходишь, или тебе дальше ближе?

Коля уставился на меня круглыми глазами и только молча кивнул, а уже на улице задал вопрос:

— Лена, поясни, пожалуйста, что значит «дальше ближе»?

— Ну как? Дальше ехать, чтобы ближе было домой идти!

— Да, надо расширять круг разделяемых реальностей! — улыбнулся на прощание Коля.

Я шла домой и пыталась все сопоставить. Разделяемые реальности… Модели поведения… Системы координат, как сказал Сережа. Как ни крути, все это — проекции мира на сознание человека. И чем их больше, тем богаче человек, тем больше он способен понять и объяснить. Точно так же, как и с проекциями бесконечной Вселенной на три привычных измерения, подумала я, вспомнив о желтой и розовой стране.

* * *

Я пришла домой, и мандраж навалился на меня с новой силой. Мамуля трогательно уговаривала меня хотя бы немножко покушать, но я по-прежнему не могла заставить себя запихать вовнутрь хоть кусочек. Поскольку дома я не курю принципиально, то приходилось совсем худо. Я дергалась взад-вперед, пытаясь помогать мамуле и только успешно путалась у нее под ногами.

Родители по пунктуальности не уступали Сереже, точнее, сразу стало понятно, в кого он такой дисциплинированный, поскольку практически ровно в семь прозвонил дверной звонок.

Вопреки моим ожиданиям страшного ничего не произошло. Меня не съели, не растоптали в грязи, а даже совсем наоборот. Будущая свекровь оказалась не только чрезвычайно милой и обаятельной женщиной, но и попросту очень красивой. А будущий свекор очень быстро нашел общий язык с моим папой — еще бы, два офицера. Правда, мой папа давно уже в запасе, а Сережин еще служит.

В общем, как пишут в газетах, встреча проходила в теплой и дружественной обстановке. Папы обсуждали военные округа, в которых им довелось служить, а мамы уже вскоре болтали, словно давние подружки.

Спустя полчаса мой мандраж приказал долго жить, зато проснулся зверский аппетит. Мои глаза готовы были сжевать все, что видели на обильно уставленном столе, но реализовать сие желание я не могла по одной простой причине. Мое место находилось как раз напротив Сережиной мамы, а в моей в общем-то пустой на данный момент голове гвоздем засела одна-единственная мысль: «Вот, будущая свекровь сейчас посмотрит, как я тут жру, будто слон, придет от этого в ужас, и наша помолвка нафиг расстроится!» Я не находила себе места, исходя слюной и дурными мыслями. Только соберусь ткнуть вилку в какой-нибудь аппетитный кусочек мяса, как к горлу подкатывает какой-то спазм страха. Так и сидела, дура-дурой, лениво ковыряясь в тарелке.

По счастью мое Солнышко слишком хорошо уже меня знало. Поэтому, предварительно хорошенько насытившись, Сережа взглянул на мою несчастную физиономию, на которой словно в зеркале отражались раздиравшие меня противоречивые чувства, и взял инициативу на себя:

— Ну, вы, я вижу, уже познакомились, освоились, так что разговаривайте, общайтесь, а мы немного прогуляемся.

Я при этом налепила на кислую физиономию самую обаятельную улыбку и пулей вылетела вслед за ним.

— Жевачка у тебя есть? — первое, что я спросила у него, едва мы вышли на улицу.

— Жевачка?! Ну да, есть, — недоумевал Сережа.

— Очень хорошо! Тогда закурить можно.

Я с наслаждением затянулась сигаретой.

— Ну, как ты считаешь? Как твои отреагировали?

— Да что ты себе голову забиваешь, сама ведь видишь, что все нормально. Кстати, я что-то не понял, почему это ты сидела с таким несчастным видом, словно Жанна Д'Арк на костре?

— Я очень есть хочу. Целый день не ела, потому что нервничала, — буркнула я.

— А что тебе мешало сейчас покушать? Твоя мама так замечательно все приготовила…

— А то, что твоя мама сидела как раз напротив. Я как начну жрать, словно саблезубый тигр, а она возьмет и подумает, что будущая невестка слишком прожорлива и по этой причине не подходит.

Сережа только молча пальцем у виска покрутил.

Спустя часок мы оба замерзшие и я успокоенная вернулись домой, как раз к чаю. Поскольку к всевозможным сладостям я отношусь совершенно равнодушно, то тут уже я еле ковырялась без всяких душевных мук. Надо сказать, что одно из моих глубочайших убеждений состоит в том, что самое лучшее пирожное — это помидор и хороший кусок мяса.

Оказывается, за время нашего отсутствия родители не только окончательно зазнакомились, но и обговорили основные детали предстоящего мероприятия.

Дело в том, что и раньше Сережу совсем не устраивало тянуть со свадьбой до самой осени, и он убедил своих родителей, что лучше всего это сделать в июле, когда на улице тепло и хорошо, погода прекрасная. К тому же в августе у меня будет отпуск, а у него еще не закончатся каникулы, и мы сможем поехать куда-нибудь вместе. Совсем как большие. Так сказать, свадебное путешествие. Мечта любого цивилизованного обывателя. Сережа постарался просто на славу и полностью убедил своих родителей. До такой степени, что они не только сами прониклись, но и без особого труда убедили моих. А как же могло быть иначе? Мотивация была достаточно серьезной, аргументация — просто железной, да и я даром времени не теряла и достойным образом подготовила их, так что все четверо практически сразу пришли к соглашению относительно сроков мероприятия. Так сказать, был подписан меморандум. Под мысленные рукоплескания присутствующей публики в лице нас с Сережкой.

В общем, все сложилось как нельзя лучше. Настолько хорошо, что я просто не могла в это поверить.

В начале десятого они откланялись, усиленно приглашая моих в гости, а Сережа поехал на вокзал их провожать.

— Лена, иди, наконец, поешь нормально, ты же целый день голодная, — заботилась моя мамочка.

И правда. Я мела, все подряд, словно Кадавр — человек, неудовлетворенный желудочно. Поскольку почти все меню состояло из того, что для меня практически подходит под категорию пирожного.

* * *

Это было похоже на сказку. Или на чудесный сон наяву. Совсем скоро мы сможем быть вместе. Все время. Навсегда. Нам так хотелось, чтобы все произошло еще скорее, что мы даже совершили развед-поход по ЗАГСам, пытаясь совсем уж заранее подать заявление. Но были в корне обломаны нашей социалистической действительностью. Во Дворце бракосочетаний нам вообще сказали, что предвидится грандиозный ремонт, и поэтому в ближайшие несколько месяцев никакие заявления приниматься не будут. А в районном ЗАГСе нам доходчиво объяснили, что раз хотите пожениться в июле, то приходите в апреле, ровно за три месяца до назначенной даты. И нечего тут делать заранее и мешать серьезным людям работать.

Ладно, в апреле, так в апреле. Подумаешь, каких-то пару недель осталось.

Практически все свободное время мы проводили вместе. Казалось, сама природа за нас радуется и улыбается. Потому что в соответствии с последним постановлением Партии наконец-то наступила настоящая весна.

То есть снег растаял уже давным-давно, но было очень холодно, пыльно и грязно. Каждый день дул промозглый ветер, а теплое весеннее солнышко никак не могло пробиться сквозь бетонный потолок туч. Голые деревья сиротливо протягивали свои ветви-руки к безрадостному небу, словно умоляя послать долгожданное тепло.

И вот, наконец, в воздухе повеяло каким-то особым ароматом. Такой бывает только тогда, когда весна окончательно и бесповоротно вступает в свои права. Когда проснувшаяся земля выпускает из-под своего гостеприимного крова мириады букашек и червячков. Когда даже вечером воздух остается теплым. Буквально за один день все лужайки словно кто-то покрасил в зеленый цвет, а на деревьях начали лопаться почки, обещая через пару дней набросить на город светло-зеленую дымку ранней листвы.

И мы бродили по городу, по паркам и скверам, растворяясь в этой весне. Уже давно прилетели птицы, но из-за холода они все время прятались, и только сейчас стали разноситься переливчатые трели зябликов и замысловатое щелканье скворцов. Все были словно в предвкушении праздника, а особенно мы с Сережей.

Наше воображение рисовало сказку со счастливым концом, прекрасную свадьбу, чудесный праздник, где сказочным Принцем будет Сережа, а я стану Принцессой в изящном белом платье. Море цветов, счастливые улыбки друзей…

Мы еле дождались дня, когда нужно было идти подавать заявление.

* * *

Мы отстояли довольно приличную очередь в коридоре, где вместе толпились пары, желающие вступить в брак и наоборот, разводящиеся. Они составляли довольно забавный контраст между собой. Будущие новобрачные теснились к своим половинкам, не сводя друг с друга влюбленных глаз, а вторые наоборот старались сесть как можно дальше друг от друга и даже смотреть в разные стороны, глядя на первых со смесью презрения и сочувствия: год назад они вели себя точно так же. Любителей просто получить талоны в салон «Счастье» было немного, потому что для этой цели можно подавать заявление на регистрацию на любой день недели, не обязательно на пятницу или субботу, так что совершенно не имеет смысла торчать в очереди.

Наконец мы вместе с еще двумя парами вошли в заветный кабинетик, и хмурая тетка метнула нам какие-то бумажки для заполнения. Нужно было уплатить пошлину — 5 рублей.

Так забавно выглядел один незадачливый женишок, у которого не оказалось этой суммы. Маленькие поросячьи глазки на его пухлой физиономии смотрели совершенно растерянно. Вместе со своей невестой он отошел в уголок, надеясь по-видимому терпеливо высидеть заветную патеру, а у хмурой тетки так и не поднялась рука указать ему на дверь.

Через каких-то часа полтора или два мы выбрались на свежий воздух. Как говорится, тили-тили-тесто, жених и невеста.

* * *

С этого дня все закрутилось совершенно по сумасшедшему. Я уже сама не знала, куда я бегу и что делаю. Спустя некоторое время наше ожидание сказки нам самим уже казалось глупым и наивным. Оказывается, свадьба не происходит сама по себе, как наступление весны. Это мероприятие нужно долго и тщательно готовить. Или плюнуть на все, заскочить в ЗАГС, а потом немножко покутить в компании друзей. Надо сказать, этот вариант устраивал нас с Сереже максимально, но обе пары родителей были категорически против. Для поддержания собственного имиджа среди многочисленных родственников требовалась свадьба по полной программе, со всеми присущими ей атрибутами.

Хорошо еще, хоть никто не заставлял меня напяливать на голову эту гардину, называемую фатой. По моему разумению, эта деталь призвана исключительно для того, чтобы гостей не шокировал внешний вид невесты, а жених, взглянув, не упал в обморок в самый ответственный момент. Потому что когда кричат «Горько!» можно ведь и глаза закрыть. А все остальное время незачем портить себе аппетит. Я, конечно, далеко не красавица, но все ж таки не настолько страшненькая!

Радовало также, что никто не настаивал на таком непременном атрибуте события, как дурацкая кукла на капоте машины. Надо сказать, наблюдала я как-то совершенно бесподобную картинку. Очередная делегация молодоженов и сопровождающих лиц прибыла на площадь Победы, оставив машины неподалеку. На капоте одной из них как раз красовалась именно такая кукла, в подвенечном наряде с фатой. Только, похоже, прикреплена она была плохо, за время поездки съехала и в настоящее время лежала на спине. К ясному небу задрались раскоряченные ноги, а подол платья встречный ветерок задрал прямо на глупую пластиковую физиономию. Ничего более пошлого я в жизни не видела!

Ладно, кукла куклой, надо было думать о том, что мне одеть-обуть! Требовалось ведь соответствовать!

Естественно, приличных белых туфель у меня не было. Как, впрочем, и каких-нибудь других для продолжения праздника на второй день. А разбитые кроссовки, моя любимая обувь, для этого слабо подходили. Хотя, говорят, был у нас в Минске случай на самой заре кроссовочной моды, когда одна невеста гордо шествовала к памятнику Победы в белом платье с фатой и в кроссовках «Адидас» московского производства. Когда у нее спросили, чем обусловлен сей странный выбор, она ответила с явным недоумением: «Так они же красивые! Поэтому и называются «красовки». Нет, при всей моей любви к этому виду обуви, я считаю, что марш Мендельсона лучше слушать в чем-нибудь более изящном.

Только где ее взять, эту изящную обувь? А в идеале еще и такую, чтобы не было мучительно больно во время всей торжественной церемонии и последующего банкета? Достать что-либо подобное без невероятного блата было практически невозможно. А с блатом дело обстояло еще хуже, чем с туфлями. Лучиком надежды были только талоны в салон «Счастье», которые мы с Сережей получили, подав заявление в ЗАГС. Достойная компенсация за пятирублевую пошлину.

А еще же платье, а еще же какой-то веник или венок надо в голову воткнуть, изобразив из ежика клумбу. А костюм, туфли и рубашка для Сережи! После первых двух недель беготни в нашем активе из его туалетов был в наличии только галстук.

А кафе, в котором должно быть уютно, дешево и сердито. Хорошо хоть, что решение самой главной проблемы — поиска и закупки спиртного с выстаиванием бесконечных очередей — взял на себя папуля. Ко всему прочему родители, будучи людьми трезвомыслящими и лишенными всяческих иллюзий, здраво рассудили, что по ритму жизни парочка молодых слегка чокнутых физиков будет слабо сочетаться с пожилыми степенными пенсионерами, и решили разменять квартиру.

При этом никто не освобождал меня и от служебных обязанностей. А их, этих обязанностей, вдруг сделалась огромная куча. Комлев не ограничился моим литобзором, ему понадобились конкретные исследования в различных режимах работы. При этом остальные тоже были заняты своими кусками этого договора, а единственный человек, которого я могла бы припахать, Олежка, как назло закончил преддипломную практику и сейчас лениво пописывал диплом, сидя в библиотеке и лишь изредка наведываясь в лабораторию.

Целыми днями я что-то мерила, записывала, меняла параметры. Включала, выключала, чем-то щелкала, фотографировала, регистрировала. А потом снова все меняла и повторяла уже с другим кристаллом. Когда ничего не получалось, а случалось такое сплошь и рядом, я изредка как-то отстраненно вспоминала о своих способностях к энергетическому восприятию, пользовалась ими и тут же снова напрочь забывала и о них, и обо всем, с ними связанном. И снова бросалась щелкать, двигать и записывать.

Каждый вечер после очередной нашей совместной пробежки по магазинам, кафе и квартирам, предлагаемым для обмена, я падала в постель полнейшим трупом, а перед глазами продолжала кружиться карусель из туфель, квадратных метров, кристаллов, цветочков на обоях и самих по себе, бутылок и осциллографов. В общем, дурдом полнейший.

Мы не успели оглянуться, как закончился апрель. И правда, в этой суете дни скакали, словно обезумевшие кенгуру. Срочно нужно было ехать в Москву к Комлеву для отчета и дальнейшего продолжения сотрудничества. Появилась возможность хотя бы на немного вырваться из этой сумасшедшей гонки.

* * *

Я вот как считаю. Не только необходимость подавать заявление в ЗАГС за три месяца до свадьбы является средством, с помощью которого будущие супруги могут проверить свои чувства на прочность и устойчивость. На нее, на эту проверку, направлена вся наша социалистическая, а тем более перестроечная система.

Какое же взаимопонимание, взаимодействие, взаимовыручку и прочие взаимо- должны проявить будущие молодожены, чтобы добиться всех атрибутов нормальной свадьбы, а именно: регистрации не просто в районном ЗАГСе, а во дворце бракосочетаний, и в такое время, чтобы после торжественной церемонии еще и на банкет часок-другой остался. И в то же время не слишком рано, чтобы жениху успеть проснуться, побриться и вспомнить, что на сегодняшний день намечены некоторые мероприятия, и не забыть заехать за невестой, которая вообще может спать не ложиться, потому что иначе помнет прическу. Какую же силу воли и настойчивость нужно проявить, уговаривая неприступного администратора кафе принять заказ не на те блюда, которые самые дорогие, а на те, которые производят впечатление наиболее съедобных. Какую же нечеловеческую выдержку и толерантность, так необходимые в последующей семейной жизни, воспитают в себе будущие молодожены, уговаривая отстраненных и неприступных служительниц муз торговли, наших недосягаемых продавщиц, подать для примерки другой костюмчик, мотивируя такой мелочью, что брюки достигают только щиколоток — «Отпустите!», а в поясе вовсе не застегиваются — «Похудеете! К свадьбе все худеют!» Что ни говори, а наша система о нас заботится. Правда, как-то слишком уж по-своему, но все-таки.

Такие вот мысли вертелись у меня в голове, в то время как я курила в тамбуре поезда, направляясь в стольный град Москву пред светлые очи профессора Комлева. Необходимо было отвезти ему наши предварительные результаты, а у него забрать новые кристаллы, да в добавок кучу всякой документации. Правда, цель моей командировки занимала меня меньше всего. У меня были еще гораздо более важные задачи. Я заблаговременно предупредила Комлева, что появлюсь у него во второй половине дня, планируя первую провести в стайерском забеге по магазинам. И даже вынужденная разлука с Сережей не сильно расстраивала, потому что мы решили, что на обратном пути я заеду в Смоленск, и мы прекрасно проведем там майские праздники вместе.

С утречка и налегке я успешно совершила пробежку по основным московским магазинам. Надо сказать, небезрезультатно. Прекрасные беленькие туфельки, изящные лодочки на небольшом каблучке, радовали душу и взгляд. К тому же удалось купить рубашку для Сережи и еще кучу всяких нужных мелочей. Так что к Комлеву я заявилась уставшая, изрядно помятая в давке, но довольная.

— Здравствуйте, здравствуйте, коллега! — приветствовало меня мировое светило. — Как Ваши дела?

— Спасибо, неплохо. Мы сделали измерения практически по всем кристаллам, которые Вас интересовали. В инфракрасной области… — и я начала его грузить нашими результатами.

Надо сказать, Комлев остался очень доволен нашей работой. Даже за чашечкой кофе с сигаретой (мне было позволено курить в его личном кабинете!) рассказал забавную байку про профессора Бонч-Бруевича, сына того самого соратника дедушки Ленина.

Когда-то давно Бонч-Бруевич купил себе новый автомобиль и относился к нему слишком ревностно, что вызвало некий нездоровый ажиотаж среди остальных сотрудников ГОИ, Государственного оптического института. Коллеги-юмористы воткнули в выхлопную трубу его новенького лимузина милицейский свисток, и весь коллектив института с замиранием сердца собрался у окон, когда шеф отправился домой. Только стоило ему надавить педаль газа, как раздавалась пронзительная трель, слишком хорошо знакомая каждому автолюбителю. Озадаченный академик глушил мотор и усиленно оглядывался. Никого. Снова на газ — и снова советская милиция что-то имеет против. Дело едва не закончилось печально, поскольку один из весельчаков в пароксизме смеха чуть не вывалился из окна.

Вскоре я была загружена под завязку — в прямом и в переносном смысле. В объемистую сумку еле поместилось все, что мне необходимо было увезти в Минск, а голова просто распухла от идей и теорий, которые следовало проверить.

До отхода поезда оставалось еще часа два. Что ж, прекрасно, сказала я себе. Есть время купить какой-нибудь презент Сережиным родителям. Я решила сдать неподъемную сумку в камеру хранения на вокзале и налегке пробежаться по кондитерским магазинам, купить хороших московских конфет. Но не тут-то было. Во-первых, очередь в камеру хранения была такая, что я достоялась бы только к окончанию майских праздников. Во-вторых, во всех известных мне кондитерских магазинах было шаром покати. Не считая, конечно, плотной толпы страждущих покупателей. Праздник как-никак на носу! С трудом пропихиваясь сквозь сумасшедшую московскую толкучку, заякоренная своей непомерной сумкой, я пару раз чуть намертво не застряла в дверях. Так что когда в кафетерии ресторана «Прага» я увидела в продаже настоящий пражский торт, я долго не раздумывала.

Теперь дело было за маленьким. Довезти покупку в целости и сохранности. Пересаживаясь с линии на линию, я закрывала торт грудью, спасая от броуновского движения несметной толпы, берегла пуще глаза. Вот, наконец, и перрон. Мой третий вагон совсем рядом. Нумерация с хвоста, так что идти мне пришлось всего ничего. Я счастливо и облегченно вздохнула, примостила коробку на сумку и полезла в кармашек за билетом. Отвлеклась я не более, чем секунд на тридцать, и в этот момент какая-то полуслепая бабка размашисто наподдала ногой мою сумку. Сумка-то что, она тяжелая, только чуть колыхнулась. Зато коробка с тортом совершила двойное сальто и шлепнулась на крышку. Сюрприз!

Ну у какой женщины, даже напрочь равнодушной к сладкому, поднимется рука выбросить торт, даже если он до безобразия расплющен! Так и везла его с собой, всю дорогу гадая, что за месиво там внутри.

На Смоленский перрон поезд прибыл около одиннадцати вечера. И изо всего поезда выходила только я. Вышла и стою. Одна-одинешенька на перроне. На всем белом свете. Кругом темнотища. Никто меня не встречает, не ждет! Я же звонила Сереже, даже номер вагона сказала! А поезд уже отправился! Стоянка только полторы минуты. Но тут я увидела во весь дух мчащуюся вдалеке человеческую фигурку. Сережа!

— Здравствуй, милая! — сказал он, поцеловав меня и забрав сумку.

— Привет! А я уже думала, что ты не пришел меня встретить, чуть дальше в Минск не уехала!

— Ты же сказала, что у тебя третий вагон, так я и пошел туда, где он должен быть. А этот твой дурацкий поезд — весь наоборот!

Как же мне хорошо с ним, таким чудесным, добрым и немного бестолковым!

Но наши приключения еще не закончились. Его родители совсем недавно получили новую квартиру, и он, постоянно живя в Минске и лишь изредка к ним наведываясь, толком не знал район. В кромешной тьме мы перебирались через какие-то свалки и котлованы, рискуя насмерть утонуть в грязи или, в лучшем случае, переломать себе все конечности. Пока мне Смоленск активно не нравился. Я уже стала подозревать, что в городе нет ничего, кроме новостроек и разбитых одиноких фонарей. К тому же погода резко испортилась, стало очень холодно, и в своей легкой ветровочке я ужасно замерзла. Так что перед родителями предстала не невеста их сына в благородном смысле этого слова, а невесть что, замерзшее, растрепанное, извазюканное в грязи по самые уши и до предела несчастное. С расквашенным тортом в руках.

Сережина мама только взглянула на меня и тут же исчезла. Вернулась через пол минуты с теплыми носочками и тапочками:

— На, Лена, быстренько одень, согрейся. Ты же совсем замерзла!

И такой заботой веяло от этих простых слов, что я уже сама не могла понять, как еще совсем недавно я могла бояться встречи с этой доброй и замечательной женщиной.

Самое смешное, что торт пострадал очень незначительно. Дело в том, что его верх был украшен вылитыми из шоколада листочками и обсыпан шоколадной же крошкой. Никаких цветочков из крема. Так что хотя крошка и немного обсыпалась, он был вполне съедобным и даже очень вкусным.

По поводу приезда столь важной гостьи, каковой являлась моя персона, ужин был накрыт не на кухне, а в гостиной. Меня здесь действительно ждали!

* * *

Буквально на следующий день славный город Смоленск понравился мне значительно больше. Оказывается, кроме котлованов с грязью и разнообразных колдобин в нем имеется много чего хорошего и даже, прямо скажем, симпатичного. Особенно мне понравился старый центр.

Древние башни, покрытые шрамами времени и войн, сурово взирали на суету черными провалами бойниц. Словно сказочные богатыри, окаменевшие в своем вечном дозоре и вросшие в землю, они продолжали уже которое столетие охранять мир и покой. Старинные памятники, сверкая бронзой, мудро и терпеливо взирали на суету у своего подножия. А над всем этим, прямо в ясном небе, сверкали золотые купола Собора.

Древний, гордый, величественный город. Немного смешными и неуместными выглядят в нем трамвайчики, которые, пробираясь по старинным улочкам, терпеливо карабкаются с холма на холм, а всего их, холмов, в Смоленске семь. Как в Риме. Впрочем, может быть как раз наоборот: в Риме как в Смоленске.

— Кофе хочешь? — спросил меня Сережа.

— Разве тебе известны случаи, когда я отказывалась?

— Действительно, неизвестны, — улыбнулся он. — Предлагаю спуститься в этот подвальчик.

Кофе там варили несколько странным образом. Вообще-то назывался он вполне прилично, «по-восточному», и даже маленькие турочки использовались. Только эта нагревательная штука, не знаю, как она называется, в которой обычно насыпан песок, что и составляет всю прелесть приготовления кофе таким способом, была пустой. Турочки просто ставились на ее дно. И естественно, пока кофе закипал, можно было состариться, да и вкус оставлял желать лучшего.

— Послушай, Сережа, а почему они так странно варят кофе, без песка?

— Наверное, не поступило руководящих директив, а сами насыпать не догадались.

— Но ведь могли же посмотреть, как это делают в других кофейнях? — допытывалась я.

— Ошибаешься, не могли.

— Почему?

— Потому, что кофеен, где варят кофе по-восточному, в Смоленске всего две — эта и еще одна. Впрочем, может быть и еще открылись за последнее время, только я не знаю. Так вот, во второй варят точно таким же образом, так что рассчитывать на передачу передового опыта не приходится.

Мы на некоторое время замолчали, наслаждаясь уютом и полумраком в общем-то неплохого кафе и приятной музыкой. Как все-таки с ним хорошо, даже молчание не разделяет, а объединяет! И просто здорово, что случились вот такие праздники, когда магазины не работают и можно просто отдохнуть, посидеть вдвоем в кафе. Как в старые добрые времена, когда мы не были еще официально женихом и невестой.

— Ты знаешь, я так рад, что мы приехали вдвоем в Смоленск на праздники, что хотя бы пару дней не нужно носиться по магазинам, высунув язык и вылупив глаза, словно бешеные кильки, — нарушил молчание Сережа. — В Минске мы бы не смогли так отдохнуть. Если не по магазинам, то по размениваемым квартирам метались бы целыми днями, как угорелые.

Я только согласно кивнула, затягиваясь сигаретой, а он продолжал:

— Ну как, понравился тебе Смоленск?

— Сначала как бы не совсем, особенно пока мы до твоих добирались, а сегодня — очень даже ничего.

— А завтра, я уверен, понравится тебе еще больше. У меня есть для тебя маленький сюрприз.

— Сережа, очень тебя прошу, не надо никаких только ресторанов, дискотек и прочего, — запротестовала я. — Я так устала от всей этой бесконечной круговерти!

— Не волнуйся! Этот сюрприз — совсем другого рода. Я уверен, что тебе очень понравится.

— Точно? Скажи, какой!

— Точно, но какой — не скажу. Потерпи до завтра, сама увидишь.

Ну вот, на самом интересном месте! Как тут теперь спокойно до завтра ждать, я же вся изведусь!

Домой мы пришли не очень поздно, потому что вечером жизнь в городе как-то стремительно замирает, и с наступлением темноты все погружается в тишину, преодолеть которую не в состоянии несколько кафе и дискотек, разбросанных далеко друг от друга. Прохожих на улицах мало, а освещения — еще меньше. Подспудно складывается ощущение наступившей глубокой ночи, становится неуютно, и хочется быстрее попасть домой.

Нас накормили прекрасным ужином, с домашними пельменями и пирожками. Причем предварительно мы сами поучаствовали в лепке пельменей, что я делала впервые в жизни. Оказывается, у них такая семейная традиция: все вместе собираются вокруг стола и быстро-быстро лепят огромную кучу пельменей. Потом остается только отваривать их по мере надобности. Здорово! И я вдруг представила, как когда-нибудь мы с Сережей тоже будем сидеть за большим семейным столом, нас будут окружать детишки, и все вместе мы тоже будем делать такие же вкусные пельмени. Я заулыбалась. Сережа заметил это и подмигнул мне. Как это здорово, понимать друг друга без слов!

Спать меня определили в одной комнате со Светой, Сережиной младшей сестрой. А он спал в другой. Странно это как-то. Вроде бы и вместе, а на самом деле — врозь. И даже поцеловаться удается лишь украдкой или когда бродим где-нибудь по городу.

* * *

На следующее утро я проснулась в прекрасном настроении с предвкушением обещанного сюрприза. Даже не испытала обычных утренних мук пробуждения, которые имели место быть всегда, не только в рабочие дни, но и в выходные. Каждое утро меня посещает одна и та же мысль: ну зачем вставать, вылезать из-под теплого одеяла, когда мне так хорошо и комфортно!

Но только не сегодня!

Мы вышли из дому и отправились куда-то. Сережка, поросенок этакий, молчал, как партизан и тащил в руке пакет с огромной пустой флягой. Мне оставалось только теряться в догадках. Мы шли совсем в другом направлении, чем вчера, удаляясь от центра, а не приближаясь.

Закончились жилые дома, и мы оказались то ли в парке, то ли в сквере. Широкая аллея вела к какому-то кургану, увенчанному памятником, с вечным огнем у подножия.

— Это и есть твой сюрприз? — не выдержала я. — А фляга зачем? Мы что, вечный огонь тушить будем?

— А зачем его тушить? — не понял Сережа.

— Вот и я думаю — зачем?

— Аленушка, я прекрасно знаю, что терпение не входит в число твоих многочисленных добродетелей, но все-таки постарайся проявить его!!

Похоже, что мы вообще выбрались за городскую черту. Извилистая тропинка вела нас сквозь лесок, только начавший примерять летнюю зеленую накидку. Из-под темной прошлогодней листвы яркими самоцветами проглядывали первые нестерпимо зеленые листочки пролесок, увенчанные белыми звездочками цветов. Гимном возрождающейся жизни звенели бесчисленные птицы. Когда прилетал легкий ветерок, деревья раскланивались, словно приглашая долгожданных гостей, а на земле солнечные зайчики поднимали веселую кутерьму.

Вдруг последние березки расступились, разбежались, и мы вышли на бархатный ковер луга, над которым трепетно заливался невидимый жаворонок. Лужок спускался куда-то в низину, которую покрывали густые дебри кустарника, словно сбрызнутого первой зеленью.

Мы спустились вниз, и после яркого солнечного луга попали почти в полумрак — настолько густо переплелись ветви кустарника. А внизу шумел и журчал ручей, перескакивая по обомшелым камням. Еще немного, и мы, перейдя по мостику ручей и миновав солнечный пригорок, просто попали в сказку.

Я сразу поняла, что это и было целью нашего путешествия. Полянку, со всех сторон окруженную непроходимыми купинами кустов, пересекал другой ручеек, поменьше. Звонкий и хрустально-чистый, он брал свое начало прямо из недр матушки-земли, прорываясь сверкающим на солнце родничком. Чьи-то добрые руки облагородили этот подарок природы, заключи резвую струю в небольшую металлическую трубу, которая не давала смешиваться ей с землей, позволяла играть на солнце драгоценным бриллиантом, а случайному прохожему давала возможность напиться. Тут же были оборудованы несколько самодельных скамеечек, так и манивших отдохнуть в густой тени.

— Спасибо, Сережа! Это действительно всем сюрпризам — сюрприз!

— А ты еще сомневалась! — довольно улыбался он.

— Я попью?

— Конечно, пей! Это ведь не простая вода. Говорят, она содержит ионы серебра, и поэтому очень целебная.

— На счет полезности — не знаю, может быть, но на вкус она просто восхитительная! А холодная какая, просто зубы ломит!

— Это сейчас она кажется холодной, потому что на улице тепло, — пояснял Сережа с довольным видом гида. — Зато зимой, когда стоит мороз минус тридцать, от родника просто пар клубами валит. Она практически круглый год сохраняет свою температуру.

Уходить отсюда совершенно не хотелось. Напившись всласть и наполнив флягу («Дома будем кофе на этой воде варить, получится просто изумительно», — сказал Сережа), мы уселись на тенистой лавочке. Здесь, в густых ветках, был просто рай для всяких пернатых. Невидимые для нас, они так и кишели, перепрыгивая с ветки на ветку и оглашая все окрестности неумолчным чириканьем, свистом и щелканьем.

— Здесь даже соловья иногда услышать можно, — сказал Сережа, обнимая меня.

— Соловья? Как здорово, надо будет обязательно как-нибудь послушать, — ответила я, чувствуя, как начинает уплывать из-под ног земля.

Губы у него были такими горячими, а истосковавшиеся руки такими настойчивыми, что я почувствовала, как нас снова подхватывает древний и таинственный вихрь, кружит, уносит за собой. Туда, где нет ничего, кроме нас двоих.

И я совсем уже было поддалась этому вихрю, как в последний момент заметила, что вокруг происходит что-то не то. Солнце скрылось, а на небе повисли огромные сердитые тучи, которые приближались с угрожающей быстротой.

— Ой, Сережа, смотри! Сейчас гроза начнется!

— Точно, гроза, — вернулся он к действительности. — Да еще какая!

— Что будем делать? — спросила я его.

— До города добежать все равно не успеем, с минуты на минуту ливень начнется, — рассуждал он, а по еще не до конца раскрывшимся листочкам уже шлепали первые тяжелые капли. — Знаешь что, здесь самая густая растительность. Приладим мою куртку и пакет от фляжки и постараемся переждать. Думаю, долго она не продлится.

— В конце концов, попасть под первую грозу — не такое уж плохое приключение, — согласилась я.

* * *

Капли падали все чаще, и Сережа ринулся на сооружение временного пристанища. Прямо как древний охотник, спасающий свою дикую подругу от разгулявшейся стихии.

Через пару минут началось настоящее светопреставление. С рассерженного неба низвергался сплошной поток, словно кто-то спускал воду в небесном унитазе. Естественно, наши меры оказались бесполезными, но бежать через открытый луг, когда почти каждую минуту то здесь, то там лупят молнии, было небезопасно. Мы уже были мокрые до нитки, когда разряд грохнул где-то совсем рядом. И тут же, минуя кусты, прямо к нам устремилось несколько ярких светящихся шариков, распространяющих характерное потрескивание.

— Сережа! Смотри, шаровые молнии, да еще столько сразу!

— Вижу! Ты когда-нибудь сталкивалась с ними раньше?

— Не-а! — протянула я.

— Я тоже. Тебе не кажется, что они напоминают…

— Наших друзей из желтой и розовой страны!!!

И тут же подтверждением нашей общей догадки прозвучали раздавшиеся прямо в мозгу слова:

— Приветствуем вас, человек Сергей и человек Елена!

— Привет… — также мысленно пробормотала я.

Сразу же один из шариков отделился от группы остальных и изящно спикировал ко мне. Практически инстинктивно я подставила ладонь. Малыш! Только он приветствовал меня таким образом! Странно, ведь он был таким уже крупным во время нашего последнего посещения.

— Человек Елена! Я испытываю радость из-за того, что ты опознал меня, — отвечал на мои как всегда громкие мысли Малыш, причем изъясняться он стал так же занудно, как и все остальные. — Я действительно давно уже перестал быть учеником и вошел в возраст специалиста. А тот факт, что мои размеры в вашем мире не соответствуют тем, которые моя структура имеет обычно, зависят от характеристик самой проекции. С твоей структурой, человек Елена, также происходят значительные метаморфозы. Остается только суть. Как, например, такой факт, что в моем мире на этом самом месте расположен один из хранителей жизни, а в вашем имеется наличие источника энергоносящей жидкости.

— И что, каждый наш родник соответствует определенному хранителю жизни в вашем мире? — поинтересовалась я.

— Да. Но в настоящее время, к сожалению, мы не имеем возможности подробно обсуждать эти факты. Мы специально совершили перемещение для встречи с вами.

И тут вперед выдвинулся другой шарик, красноватого цвета. Да это же Пурпурный!

— Человек Сергей! Человек Елена! Мы принесли плохие новости. К сожалению, нашему миру грозит гибель. Произошло агрессивное вторжение. По предположениям наших специалистов, из другой проекции. Пришельцы поглощают энергетику нашего мира. Они уже частично разрушили его баланс, и их действия грозят полной катастрофой. На наши пожелания они никак не реагируют, продолжая свои деструктивные действия. Хотя наши исследователи и специалисты по контактам определили, что они достаточно хорошо воспринимают наши мысли. Также должен сообщить, что известный вам специалист по контактам, которого человек Елена называет объектом шарообразной формы, испускающим электромагнитное излучение средней части оптического спектра, значительно пострадал, стараясь установить с пришельцами дружественные отношения. Сейчас его энергетика находится на крайне низком уровне, и он помещен в релаксационный анализатор.

Он замолчал ненадолго, словно собираясь с мыслями. Салатовенький в реанимации! Каким извергом надо быть, чтобы причинить вред этому добрейшему и терпеливейшему существу! Вот гады, поубивать мало!

— Может быть, мы сможем чем-нибудь помочь? — спросил Сережа.

— Мне это с точностью неизвестно, но, по оценкам наших специалистов, существует достаточно высокая вероятность того, что ваши сильные эмоции помогут противостоять агрессорам.

Мы с Сережей только переглянулись.

— Мы готовы!

— Вы даете согласие нам помочь?! — переспросил Пурпурный.

— Естественно, а как же иначе? — ответил Сережа.

— Спасибо вам, друзья, — поблагодарил Пурпурный, и даже несмотря на его непривычно маленький размер мы увидели теплые волнышки на его поверхности.

— Только отправляться нужно немедленно, пока велика электрическая активность. У нас были значительные технические сложности, потому что в ваш мир мы можем попасть только в теплое время года, когда на поверхность изливается значительное количество жидкости и наблюдается высокая активность атмосферного электричества. Вы это называете словом «гроза». Для нас единственным шансом был сегодняшний день, потому что предыдущая гроза произошла еще до того, как человек Елена впервые побывал в нашем мире. А тогда, когда случится следующая гроза, человек Елена будет уже недоступен для контактов на целых двенадцать лет. И человек Сергей тоже, потому что он сильно энергетически и эмоционально связан с человеком Еленой. Поэтому нам пришлось искать обходные пути через различные временные потоки бесконечной Вселенной, чтобы попасть именно в этот момент. Таким же образом мы планируем отправиться и в наш мир. Если все сложится благополучно, то по тому же пути вы попадете обратно, в место и время отправления.

Но я должен вас предупредить, люди! Пришельцы слишком жестоки и опасны, и высока вероятность того, что они смогут причинить вам вред, вплоть до крупной энергопотери, делающей невозможным обычное возвращение обратно. К сожалению, мощь нашей технологии уже не может вас защитить от этого, поскольку наши энергетические запасы истощаются агрессорами.

— И что произойдет с нами при такой энергопотере?

— Ваши структуры сольются в гармонии с бесконечностью вселенной, и в ваш мир вы сможете возвратиться только в следующий период белкового существования.

Значит, смерть. Правда теперь, когда точно знаешь, что умирать придется вроде как не насовсем, не так страшно, но все же. Не будет свадьбы. А в следующей жизни мы с Сережей можем и не встретиться.

Как странно! Казалось, уже ничего не угрожает нашему счастью, долгой и радостной совместной жизни, и вот на тебе! Малодушно шевельнулась мыслишка, что, может быть, плюнуть на все чужие проблемы, и вить преспокойно семейное гнездышко.

И при этом каждый день чувствовать свою вину за гибель существ, которые столько раз меня спасали. За гибель целого мира удивительной красоты и гармонии. Надо же, так увлеклись последнее время своей мышиной возней и беготней, что совсем позабыли о них, наших сверкающих друзьях! Даже как-то перед самой собой стыдно. А у них вон что происходило, пока мы тряпками и квадратными метрами себе головы забивали.

А дождь по-прежнему лил, как из ведра. Я повернулась к Сереже и посмотрела ему прямо в глаза. И встретила такой же твердый и решительный взгляд в ответ.

— Ты решилась? — спросил он меня словами.

— Да.

— Я рад очень. Потому что если бы ты не осмелилась, я полетел бы один. Уж больно они симпатичные и хорошие ребята, — усмехнувшись, добавил Сережа.

Мы взялись за руки и даже как-то выпрямились.

— Мы готовы! — сказал Сережа.

Парочка героев, просто глаз не оторвать! Мокрые, со слипшимися от воды волосами, с каплями на носах, дрожащие — и вот такие идут спасать чужой мир от вторжения! Смех прямо.

Но наши сопровождающие так не считали. Окружив нас ровным кольцом, они создали вокруг нас что-то вроде прозрачного силового пузыря, по которому забавно скатывались дождевые струйки, и стали подниматься вверх вместе с нами. И вдруг с высоты метров пяти я увидела внизу наши безжизненно распростертые тела. Они валялись по кустом, и дождь хлестал по мертвым лицам. Жгучая тоска защемила душу. Вернемся ли мы? Или вскоре случайные прохожие найдут двух влюбленных, застигнутых грозой и убитых разрядом молнии? И я так и не выйду замуж за Сережу…

Какие глупости лезут в голову! Я даже рассердилась сама на себя за обывательскую мелочность, которой даже не подозревала в себе. Подумаешь, замуж не выйду! Сколько людей прекрасно обходилось без это. Главное — он со мной, рядом. Пусть даже такой прозрачненький. Он принял такое мужественное решение, и я могу только гордиться им. И будь что будет, сейчас мы вместе, и, если все-таки доведется погибнуть, надеюсь, умрем тоже вместе.

7

Мы поднимались все выше и выше, и я наконец смогла оторвать взгляд от удручающей картины себя-мертвой. Тем более, что мы вошли в слой туч. Зрелище, надо сказать, было более, чем впечатляющее. Молнии шарахали совсем рядом, а от грома, бабахавшего прямо над ухом, можно было запросто оглохнуть. Все вокруг кипело, бурлило и стрелялось практически в густой темноте. Но нас надежно защищал энергетический пузырь, созданный нашими друзьями. Похоже, мы оказались в самом центре бури, когда я снова услышала Малыша:

— А теперь, люди, приготовьтесь! Мы находимся в наиболее благоприятном с энергетической точки зрения месте, поскольку нас окружают максимально сильные поля. Они помогут получить первоначальное ускорение. Возможно, вы испытаете некоторые непривычные и не совсем приятные ощущения, связанные с особенностями перехода через различные временные потоки. Будьте готовы! Постарайтесь не отключать свое сознание. И еще одно важное замечание. Во время перемещения нам потребуется координировать усилия с помощью мысленного взаимодействия. В этом случае мы не сможем ограничить наш информационный обмен таким образом, чтобы не задевать ваше мышление. Однажды вмешательство информационного обмена многих особей чуть на привело к фатальным последствиям для человека Елены. Постарайтесь быть готовы к обилию незнакомых образов и понятий в вашем сознании.

Я внутренне поежилась, вспомнив то ощущения дурдома под черепушкой. Что ж, назвался груздем — полезай в кузов.

— Я готов, — ответил Сережа.

— И я тоже, — отозвалась я.

* * *

И вмиг куда-то пропала бешено бушевавшая гроза. Ко мне вернулось ощущение огромности и бесконечности Вселенной, испытанное тогда, во время начала моего первого злополучного путешествия. Только сейчас все происходило иначе. Во-первых, моя структура была не разбросанной, а пребывала в достаточно компактном виде, хотя и стала совсем прозрачной. Так в мультиках привидения рисуют. Сережа выглядел точно так же. А жаль, малиновые усы ему очень к лицу.

Во-вторых, при мне оставались зрение и слух, что тоже делало восприятие несколько иным. Оказывается, временные потоки различной направленности имели свой цвет. Те, что шли в будущее, были голубоватыми, а те, которые направлялись в прошлое, имели красноватый оттенок. Энергетическое восприятие накладывалось на зрительное, создавая изумительную картину.

— Алена, я что-то ощущаю, но не могу до конца понять, что это такое… Как будто вижу распространение энергии и чувствую, как бежит время! — услышала я ошеломленного Сережу.

— Так и есть. Мы находимся в многомерной Вселенной, и поэтому твоя структура научилась ощущать основные ее параметры — энергию и время. Учись анализировать свои ощущения. И только, ради всего святого, не думай ни о чем — здесь это чревато неприятностями. Помнишь, я тебе рассказывала.

— Да и думать ни о чем не хочется. Столько всего странного и интересного.

Мы двигались как бы по инерции, выброшенные мощной энергией грозы, и приближались к одному из временных потоков, судя по цвету, направленного в прошлое. Подлетев поближе, мы просто плюхнулись в него, словно в речку с берега.

И тут начались те самые странные и непривычные ощущения, о которых предупреждал Малыш. Я вдруг почувствовала, что катастрофически молодею. Может быть, будь мне лет пятьдесят, я бы с ума сошла от радости, но в мои 22 это было не так актуально. Совсем даже наоборот. Потому что школа с ее многочисленными «Нельзя!» вызывала не ностальгию, а содрогание.

И в то же время, попав в этот поток, мы смогли увидеть достаточно привычную картину звездного неба. Даже знакомые созвездия были расположены почти так, как на Земле, только светились различными оттенками голубого, вплоть до темно-синего. Очень редко проскакивали привычные желтовато-белые звездочки. Наверное, это связано с самими свойствами времени, которые изменили скорость света, а, следовательно, и спектр излучения.

— Смотри, Алена, похоже на эффект Допплера наоборот, — пришел к тем же выводам Сережа.

— Мне тоже так кажется, обернулась я к нему.

Мама дорогая! Рядом со мной был призрак подростка из его семейного альбома! Похоже, и я выгляжу таким же образом.

Это же совсем плохо! Дело в том, что лет в 13-14 я была олицетворением понятия «гадкий утенок» — толстая, маленького роста, зато с огромными ступнями, которые до нынешних размеров выросли гораздо раньше меня самой. Совсем уж прекрасным лебедем я, конечно, не стала, но все же со временем значительно улучшила свои внешние данные. И надо же, чтобы такое чмо увидел перед собой Сережа!

Но, по счастью, он был слишком занят созерцанием звездного неба.

Вдруг появилось какое-то неприятное ощущение. Что-то со временем. Ага, вот. Мы приближались к одному из этих ужасных вихрей, в который меня когда-то затянуло. Чем дальше, тем нестабильнее было время. Да еще вдобавок наш эскорт начал обмен мнениями, и крыша прилично закачалась.

На мгновение я ощутила жуткое энергетическое давление, нас будто что-то пыталось размазать по стене, волокло с огромной скоростью. Ничего не было видно кроме нависающей, давящей черноты. И в следующее мгновение все это исчезло.

Пространство снова выглядело непривычно. Именно выглядело, то есть его видели глаза. Теперь звезды уже светились тускловато-красным. Время стабилизировалось, а далеко сзади крутился и буйствовал энергетический вихрь, в котором столкнулись два временных потока. Ага, кажется, мы проскочили его по касательной и теперь находились в потоке, направленном в будущее.

Новый фокус. Я, мало того, что очень быстро повзрослела, вдруг также быстро начала стареть. Пожалуй, еще немного, и превращусь в призрак бабы яги, которым можно будет пугать детей. Прямо на глазах скрючивались и высыхали руки. С Сережей происходило то же самое. Ладно, не так страшно, пусть заранее привыкает, как я буду выглядеть к моменту золотой свадьбы.

И снова нестабильность, снова приближаемся к вихрю. Вдавливает еще сильнее, чем прежде, и еще с большей скоростью выбрасывает в другой поток.

Просто поражаюсь мастерству наших провожатых! Как они ухитряются проскочить по самому краю, не свалившись внутрь, как когда-то успешно проделала это я, да еще и набрать при этом скорость! И при этом тащить груз в виде двух призраков. Не даром у них есть термин «специалист по пространственным перемещениям». Да уж, действительно, специалисты.

Странно даже, мне почему-то уже совсем не мешают их переговоры. Привыкла, наверное. И чего я тогда так бурно отреагировала, что чуть ласты не склеила? Теперь даже и сама не пойму. Вдруг я услышала далекий, слабый-слабый голос:

— Алена, да отзовись же ты наконец!

— А?

— Уже неизвестно сколько докричаться до тебя не могу! Почему не отвечаешь? — волновался Сережа.

— Так я… Это… Как бы и не слышала тебя вовсе!

— Как это?

— Наверное, чтобы не мешали разговоры ребят, я как-то постаралась отключиться, и сама не заметила, как заблокировалась. Даже удивляюсь. Как у меня это получилось! Так что ты хотел сказать?

— Так, ничего особенно важного, просто… Ой!

Он так и не договорил, потому что мы влетели в очередную воронку и тут же вылетели в следующий канал. Чем дальше, тем скорость была выше. Каналы и вихри менялись в каком-то бешеном калейдоскопе. Наши друзья мыслили и действовали как единый организм. Слаженно, четко, профессионально. И как только они не запутаются в этих бесконечных потоках? Только думали слишком уж громко, так что я, быстренько поинтересовавшись у Сережи во время некоторого затишья, все ли в порядке, почти все время держала блокаду. Похоже, что он тоже быстро научился этому нехитрому трюку.

Так и скакали мы в полном молчании, становясь то детишками, то дряхлыми стариками. У меня уже все так перепуталось, что, спроси кто-нибудь, сколько мне лет, вряд ли смогла бы ответить.

И вот, наконец, после очередного вихря нас выбросило не в другой поток, а снова в бесконечную многоразмерную Вселенную.

— Мы практически прибыли, люди! — сказал Малыш.

Прибыли? Ничего себе прибыли! На мой непрофессиональный взгляд мы оставались там же, откуда стартовали. Хотя нет. Действительно, распределение энергетических сгустков было несколько иным. Только я хотела спросить Малыша, как они снова заговорили все разом. Пока я еще не успела заблокироваться, до меня долетели какие-то мысли о посадке, о контроле со стороны других специалистов. И тут же мы оказались в середине белого пространства, мгновенно ослепнув. Щуря прозрачные веки и встряхивая головой, я пыталась что-то рассмотреть. Точно, это же хорошо известная мне стартовая площадка. А сколько народу вокруг! Так и сияют радугой! Надо же, действительно, прибыли. И обрели привычные для этого мира формы. С красным «ежиком» и малиновыми усами соответственно.

* * *

В этот раз пришлось обойтись без торжественной встречи. Большое число народа на месте нашего приземления было вызвано исключительно необходимостью технической поддержки нашего перелета. Сухо и деловито поприветствовал нас Лимончик, который руководил действиями технического персонала станции слежения. Все были заняты более важными и насущными проблемами, чем расшаркивание и реверансы перед предполагаемыми эмиссарами-спасателями.

Первое, в чем мы настоятельно нуждались, было приведение в порядок нашего зрения. Мы, а особенно я, уже привыкли принимать душ в зеленоватом обиталище Салатовенького, и когда Малыш повел нас в какое-то полупрозрачное и неказистое по сравнению с остальными здание поблизости от стартово-посадочной площадки, на душе стало совсем муторно. Несмотря на заботливость Малыша, который, надо сказать, давно уже не был малышом в привычном понимании этого слова — его размер был средним для их народа — очень не хватало моего самого близкого друга в этом мире.

Когда глаза более-менее пришли в порядок, я сразу же принялась за расспросы:

— Послушай, ты не обидишься, если я по-прежнему буду звать тебя Малышом?

— Совсем нет. Это имя напоминает мне счастливую и беззаботную пору, когда я еще был в возрасте ученика, и поэтому вызывает очень приятные ассоциации.

— Кстати говоря, почему это вдруг ты так быстро вырос? Ведь прошло меньше полугода, как мы с тобой виделись. Сколько времени мы здесь сможем пробыть? И почему мы летели таким хитрым способом, через столько временных потоков, вместо того, чтобы соорудить туннель? — я, как всегда, валила все в кучу и требовала немедленного ответа.

— Ты задал много вопросов, человек Елена. Но есть ряд фактов, которые я готов тебе сообщить и которые прояснят для тебя ситуацию.

Во-первых, для нас с момента последней встречи прошло не полгода, а около десяти лет по вашему измерению времени. Естественно, я за это время вырос и стал специалистом. Сферой своей профессиональной деятельности я выбрал пространственные перемещения. Моим учителем был индивид, которого ты называешь аналогом одного из съедобных плодов вашего мира. Я испытывал радость и гордость, когда именно на меня пал выбор при организации беспримерного доселе пространственно-временного перелета.

Во-вторых, необходимость такого перемещения была вызвана тем фактом, что уже в следующий период высокой электрической активности в месте твоего нахождения ты станешь недоступной для контакта на целых двенадцать лет. Также, как и человек Сергей. Об этом вам сообщал наш Координатор Действий, которого ты именуешь шарообразным объектом с электромагнитным излучением длинноволновой части видимого спектра. (А, это он о Пурпурном, то-то мне показалось, что он у них что-то вроде большой шишки, сообразила я.) Поскольку будущее носит вероятностный и очень разнообразный характер, мы не могли с большой точностью определить именно ту зону вероятности, где человек Елена во-первых, имеет союзником человека Сергея, а во-вторых, где произошла случайная авария с электричеством, которая привела к появлению туннеля и контакту с человеком Еленой. Ждать два года развития событий для осуществления контакта обычным образом мы не могли себе позволить, потому что велика вероятность полной гибели нашего мира за это время. Вот почему мы предприняли рискованную попытку пространственно-временного перелета для контакта с вами. Надо сказать, что для разработки теории такого перемещения неоценимо важными оказались те сведения о природе времени, которые сообщил человек Елена.

И в-третьих, поскольку туннеля не существует, ничто не мешает довольно длительному пребыванию людей в нашем мире. Я ответил на твои вопросы, человек?

— Да, спасибо!

— Какой у вас теперь план действий? — спросил Сережа.

— У нас нет никакого плана действий, — смутился Малыш и пошел темными пятнами. — Мы только рассчитывали, что вы, люди, сможете что-нибудь придумать, чтобы остановить агрессию.

— Какое у вас есть оружие для того, чтобы сражаться с захватчиками? Какова его мощность, средства доставки, базирование? — продолжал Сережа. Как-никак военную кафедру закончил, лейтенант запаса!

— Мне незнакомо понятие «оружие». Что это такое? — недоумевал Малыш.

— Ну… Оружие — это различные средства уничтожения врага.

— Но у нас никогда раньше не было врагов! — словно оправдывался Малыш.

— Послушай, Сережа! Какое может быть оружие в мире полной гармонии и общего симбиоза? — вмешалась я в разговор. — У них не то что вражды, у них, по-видимому, даже не было борьбы за существование. А понятие «конфликт» для них до сего момента было таким же умозрительным, как для нас «телепатия» или «совместное мышление».

— Да уж! — только и сказал Сережа.

Тоже мне, вояки-спасатели! Отправились на войну между двумя мирами и даже паршивого ножичка не прихватили. Эх, русский человек всегда задним умом крепок. Надо было свиснуть из части Сережиного папы парочку ракет СС-20 с ядерными боеголовками, то-то мы бы сейчас здесь шухер устроили!

Хотя впрочем неизвестно, какая метаморфоза произошла бы с ними при таком перемещении. Я бы нисколько не удивилась, если бы ракеты класса «земля-земля» вдруг превратились в развесистые кусты местных растений. Или набор ночных горшков из высокопрочного титанового сплава. Действительно, ведь никакие неодушевленные объекты, включая нашу собственную одежду, через такие перемещения не проходят.

— Придется рассчитывать на собственные силы. То есть на силу наших эмоций, обусловленных патологическим индивидуализмом человека, — пожала я плечами. — Только не уверена, что из этого что-нибудь путное получится.

— Или получится, или нет. То есть или победим, или погибнем, — резюмировал Сережа. — Выбор небогатый, но попробовать стоит. Послушай, Малыш, как бы это нам отправиться на передовую?

— Что такое «передовая»? — не понимал Малыш. Патологический пацифист, как и весь сверкающий народец.

— Это та условная линия, которая разделяет месторасположения сторон, находящихся в конфликте, — терпеливо объяснял Сережа, избегая слишком милитаристских терминов.

Похоже, у него есть шанс сделать самую стремительную военную карьеру в истории человечества — из лейтенанта сразу превратиться в главнокомандующего армией целого мира. Куда там до него какому-то Наполеону Бонапарту!

— Это не представляет сложности. Если вы готовы, мы можем отправиться туда немедленно.

— Погодите, ребята! А может быть можно сначала навестить Салатовенького в больнице? — попросила я.

— Разумеется, это возможно, к тому же не займет слишком много времени, — согласился Малыш.

И мы отправились в уже известный нам Сапфировый дворец.

* * *

Салатовенький лежал в прозрачном пузыре релаксационного анализатора под энергоносящими струями. Странно было видеть огненно-сверкающее существо, погруженное в воду. Огонь и вода… В моем восприятии они всегда были противоположностями, но здесь ведь все наоборот.

Выглядел он совсем плохо. Сверкал тускло, еле-еле, весь был покрыт темными пятнами. Даже шарообразную форму потерял и напоминал сейчас сплющенную зеленоватую булочку.

— С ним можно общаться? — спросила я кого-то из обслуживающего персонала, шарик средних размеров фиолетового цвета. Похоже, он здесь кто-то вроде врача.

— К сожалению, он потерял слишком много энергии, и сейчас все силы его индивидуального организма уходят лишь на поддержание относительной стабильности оболочки. Мысленные импульсы он не воспринимает. Мы пытаемся поддерживать его энергоносящей жидкостью так, как делаем это обычно с только что сформировавшимися существами. Но это дает очень небольшой эффект — его состояние лишь не ухудшается. Но и не улучшается. У нас ведь даже нет специалистов по регулировке энергетики взрослых существ, потому что никогда ничего подобного не случалось. Мы всегда уходили из индивидуального существования только добровольно.

— А другие жертвы есть?

— К сожалению, да, — ответил Доктор. В соседних помещениях находятся еще 14 пострадавших в таком же или худшем состоянии. Мы даже не можем воспроизводить новых существ, потому что их некуда поместить. И еще 18 индивидуумов были принудительно деструктурированы.

— Также значительно пострадали три хранителя жизни, и сейчас в любой момент может сложиться ситуация беспрецедентного и безвозвратного разрушения энергетического баланса нашего мира, — печально добавил Малыш.

Я подошла поближе к боксу и оперлась на него ладонью, стараясь получше рассмотреть своего друга. Эх, Салатовенький! Ну что же ты так, право слово! Такой добрый, мудрый и терпеливый, такой заботливый и тактичный, он совершенно не был готов к чужой агрессии. Как и все сверкающие, совершенно не умел защищаться. Но каким же выродком надо быть, чтобы губить существа, по самой своей природе настроенные на добро и взаимодействие! Ведь это то же самое, что убивать детишек или маленьких беззащитных животных!

Помимо воли сжимались кулаки и стискивались зубы. Салатовенький, мы отомстим за тебя! Обязательно!

* * *

Я очень слабо ориентируюсь в сторонах света в желтой и розовой стране. Точнее сказать, никак не ориентируюсь. Поэтому представить, в какую именно сторону от города мы направились, я была просто не в состоянии. В общем, куда-то летели. Я, Сережа, Малыш и еще несколько сопровождающих шариков. Охрана для военспецов, каковыми мы являлись.

Вдруг прямо по курсу я заметила что-то совсем не то. Даже еще не до конца уяснив, что же именно не соответствовало привычному пейзажу, я уловила призыв Малыша:

— Сейчас нам необходимо снизить высоту полета, поскольку мы приближаемся к зоне вторжения.

Мы перешли на бреющий полет, и тут наконец до меня дошло. Небо. Везде оно было ровного серебристого цвета. Разумеется, кроме тех мест, где его заслоняли розовые кроны хранителей жизни. А впереди, прямо по курсу, среди серебра проглядывала ужасающая черная дырка. Видны были созвездия, даже что-то похожее на ковшик Большой медведицы. И такая несусветная жуть брала от этого в общем-то привычного зрелища, что я ощутила что-то вроде озноба. Эти проглядывающие ночные звезды были настолько чуждыми всему пейзажу, как только может быть чужда раковая опухоль молодому и полному сил организму.

А мы у нас, на Земле, из-за озоновой дыры переживаем, а тут такое творится! Хотя и наша дырка — тоже не подарок. Только что не видна простым невооруженным глазом, а точно так же пропускает вредное излучение. Просто здесь все видно в ужасающей наглядности.

Мы подлетели поближе и приземлились, чтобы не привлекать внимания пришельцев. Нас достаточно неплохо маскировали песчаные холмы, и между ними мы стали пробираться к «передовой».

— Люди! К сожалению, свечение наших организмов в электромагнитной области настолько интенсивное, что пришельцы нас обнаружат еще до того, как мы сможем что-либо рассмотреть и тем более предпринять, — словно извиняясь, говорил Малыш. — Они тут же предпримут ответные меры, и, боюсь, мы пополним список жертв…

— Не извиняйся, парень! Мы с Аленой не такие яркие и нарядные, так что нас они вряд ли заметят так быстро, — ответил ему Сережа.

— Да, мы проведем что-то вроде разведки, а вы обождите нас здесь, — добавила я.

И мы поползли вверх по песчаному холму.

* * *

С его вершины нам открылось удручающее зрелище. Прямо на гребне песок резко менял свой цвет: из желтовато-охристого он становился грязно-серым, безжизненным. Повсюду, словно разбитые разноцветные бутылки, валялись осколки местных причудливых растений. Но самым жутким был остов хранителя жизни.

Его огромная розовая крона разрушилась и куда-то пропала, и вверх торчал только могучий ствол, словно засохшее дерево. Сходство еще более усиливал его цвет: из розового он стал бледно-коричневым, словно подгнившее яблоко. Разумеется, никакого водного потока не было и в помине. Бедный, как же ему досталось!

Где-то вдалеке маячили черноватые фигурки, которые с трудом удавалось разглядеть. Они суетились вокруг чего-то большого и черного, то прибегая, то удаляясь. Очевидно, это и были агрессивные пришельцы. Хотелось рассмотреть их поближе.

— Сережа! Давай доберемся до хранителя жизни, спрячемся за ним и понаблюдаем за тем, что там делается.

— Да, хорошая мысль.

Мы практически одновременно оказались в зоне серого песка и так же одновременно чуть было не вскочили. Песок был обжигающе холодным! Словно вдруг вернулась зима, и приходится ползти по снегу. Причем забыв дома не только шубу, но даже нижнее белье. Всю жизнь мечтала прокатиться голой задницей по сугробам! Тем не менее, мы, быстренько скатившись с гребня, поползли к пострадавшему хранителю. Вот тут-то я и порадовалась своей полупрозрачной сущности, которая была практически незаметна издали.

Мы преодолели расстояние до хранителя с результатом, не уступающим мировому рекорду в ползании по-пластунски на средние дистанции. Если бы не опасность обнаружения, мы мгновенно взвились бы с этой леденящей поверхности, а так только могли ползти бегом. Как какие-нибудь паучки-переростки, к тому же еще и инвалиды — конечностей маловато.

Наконец-то мы добрались до хранителя жизни, ухитрившись при этом не быть обнаруженными.

— Ну и арктический пляжик устроили здесь эти пришельцы, — возмущался Сережа. — Кстати, ты где предпочитаешь проводить отпуск — на северном или на южном побережье?

— Разумеется, на южном!

— Ну ладно, как хочешь. Поедем тогда на южное побережье Белого моря. Хотя я, честно признаться, предпочитаю северное побережье Черного, — таким образом Сережа острит.

— Да ну тебя вместе с побережьями, тоже мне, Паганель-географ выискался. Давай лучше посмотрим, что там делается!

И мы аккуратненько выглянули из-за хранителя.

То, что издали казалось черными точками, на самом деле было какими-то странными и нелепыми существами.

Действительно, они были целиком черного цвета. Похоже, ростом они уступали нам, землянам, хотя с такого расстояния определить точно их параметры было довольно сложно. Практически целиком они состояли из округлого туловища, которое книзу разветвлялось на три подпорки. Ногами их можно было именовать лишь условно, поскольку какой-то определенной формы они не имели. Увенчивала туловище плоская голова без шеи, сплющенная с одной, похоже, лицевой, стороны наподобие квадратного клюва. Если у них и были над этим клювом глаза, то такие же черные, как и весь организм, без малейшего отблеска, и рассмотреть их с этого расстояния было невозможно. В середине от туловища отходили два плоских отростка, больше всего напоминавшие обрубленные ласты. Причем когда существо что-то делало, между этими ластами то и дело проскакивали голубоватые искры. Это единственное, что оживляло их траурный наряд. Еще одна забавная деталь: похоже, что существа в некоторой степени были очень пластичны, потому что я сначала никак не могла уследить, как они так быстро поворачиваются, а потом пришла к выводу, что просто их верхние, нижние конечности и голова действуют совершенно независимо друг от друга: «ласты» могут сгруппироваться на одном участке тела, тогда как нижние подпорки остаются неподвижны, и при этом лицо и затылок меняются местами самым произвольным образом.

Да уж, к таким не подкрадешься незаметно!

— Тебе не кажется, Алена, что они напоминают пингвинов? — обратился ко мне Сережа.

— И вовсе не напоминают. Пингвины такие добрые и симпатичные, а это — какие-то страхолюдины аморфные. Если уж кого-то они и напоминают, то торжественный слет гробовщиков. Только цилиндров не хватает. Прямо взгляд ищет выставку надгробных памятников по сниженным ценам.

— Интересно, чем они там так сильно заняты? — пропустил мимо ушей мое замечание Сережа.

И действительно. Они неутомимо сновали взад-вперед возле огромного черного объекта. Что это было? Шар? Огромная круглая дыра? Непонятно. Никаких отблесков, которые помогли бы определить форму, это не отбрасывало. Абсолютно черное тело.

«Гробовщики» усиленно суетились, мелко суча своими тремя подпорками, старательно искрили ластами. И вот становился виден результат их усилий: они держали что-то вроде паутины, сотканной из электрических разрядов. Построившись в какой-то замысловатый порядок, старательно удерживая только что изготовленную «паутину», вся похоронная команда проследовала мимо нас к участку еще желтого песка. Приблизившись к границе, они замерли ненадолго, а потом, резко отдергивая свои подпорки от поверхности, которая судя по всему была для них неприемлемо горячей, двинулись вперед. Когда самые последние подошли к границе живого и мертвого песка, все остановились и сбросили «паутину» прямо под ноги. И тут же желтый песочек стал сереть. Сначала прямо под паутиной, а затем по всему охваченному ей пространству. Между «паутиной» и черным объектом проскочила мощная искра, и тут же «паутина» исчезла. До нас донесся небольшой раскат грома. Похоже, они прихватили еще кусок территории и, довольные, потопали обратно.

Так вот, значит, как они все это проделывают! Интересно, что же за метаморфозу производит с песком эта их «паутина»?

— Сережа, ты что-то понимаешь, что здесь происходит?

— Наверное, они каким-то образом поглощают энергию из этого мира с помощью своей сетки.

— Когда мы сюда добирались, ты, по-моему, научился определять энергетику окружающих объектов. Давай вместе глянем, что они собой представляют и каким образом действуют.

И мы дружно перешли на энергетическое восприятие. И тут же пришли в ужас. Потому что этот странный черный объект совершенно не испускал никакой энергии. Наоборот, все поглощал, стягивая к себе, словно пытался всосать весь этот мир. Вот тебе на! Черная дыра в миниатюре. Под стать ему были и «гробовщики» — тоже старались тянуть одеяло на себя, правда, с меньшей мощностью и сноровкой.

Недоуменно переглянувшись, мы попытались подключиться к их обмену информацией. Тут наше удивление достигло своего предела. У них не было ни мыслей, ни образов, ни эмоций, даже самых примитивных. Только пищало что-то вроде морзянки. И под этот писк они и двигались, словно неутомимые роботы. Похоже, «черная дыра» давала им какие-то команды в двоичном коде, которые они тупо и старательно выполняли. Ни один из них не имел своей индивидуальности! Просто рабочие придатки зловещего черного монстра.

Мы дружно переключились на зондирование «черной дыры». Я внутренне съежилась, ожидая почувствовать все что угодно — жажду убийства, агрессию, ненависть, извращенный разум. Но ничего этого не было! Абсолютно никаких эмоций! Одна-единственная мысль по кругу: «Энергия. Энергия. Энергия». Просто точнейшее и планомернейшее отслеживание распределения энергии вокруг и тончайший расчет, как эту энергию забрать, и при этом свести к минимуму собственные затраты. А выводы как раз и формулировались в виде четких и однозначных команд для исполнителей-«гробовщиков».

— И что мы теперь будем со всем этим делать? — безнадежно спросила я.

— Подумать надо, — ответило мое Солнышко, глубокомысленно почесывая затылок. — Похоже, на первый раз мы собрали достаточно информации, надо возвращаться.

Я еще раз посмотрела на могучий остов разрушенного хранителя. Даже пострадавший, мертвый, он давал нам свою защиту! Я погладила рукой по его бугристой поверхности. Она не была теплой и упругой, как раньше, а стала какой-то холодной, осклизлой, неприятной. Такой могучий исполин, высосали из тебя всю энергию эти подлые захватчики. И теперь ты не только не можешь хранить другую жизнь в своем мире, ты даже собственную не сберег! Я жалела его и гладила по холодной коре. Может быть, это был один из тех хранителей, с которыми я сталкивалась во время своих предыдущих странствий. Может быть, это именно он поил меня такой вкусной и замечательной водой, давал отдых, наполнял новыми силами. А если и не он, то какая разница?

И вдруг под своей рукой я заметила какое-то изменение. Сквозь гнилостно-коричневый цвет пробивались яркие розовые пятнышки!

— Сережа! Смотри скорей! Он не совсем умер, его можно оживить! Видишь, что происходит!

— Да, хорошо, — ответил он как-то слишком безразлично. — Я еще кое-что другое вижу. Боюсь, что нас заметили. В нашу сторону направляется целая похоронная команда! Бежим!

Мы припустили, что было сил. Теперь уже не надо было прятаться, нас и так заметили, а жгуче-холодный песок только придавал нам скорость. Но, как это не странно, «гробовщики» на своих неуклюжих с виду подпорках передвигались значительно быстрее.

— Сережа, взлетаем! — крикнула я, и ничего не произошло.

Взлететь мы не смогли. Какое-то поле неизвестной природы словно прижимало нас к поверхности. А в мозгу словно молотом стучало: «Энергия. Энергия. Источник энергии чрезвычайной мощности!» И дальше морзянкой, которую каким-то образом мы тоже стали понимать: «Поглотить двойной источник энергии!» Что старательно и выполняли послушные «могильщики».

Взбираясь по склону, мы то и дело падали, зарываясь носом в ледяной песок. А эти паразиты скользили с такой же легкостью, как паук-водомер по поверхности воды! Расстояние сокращалось катастрофически, они уже ближе, чем заветная верхушка холма с желтым песочком.

— Алена, беги, я задержу их!

— Не вздумай, я с тобой!

— Кому сказал, вперед! — крикнул Сережа, сильной рукой выбросив меня практически на самый гребень.

По инерции я пролетела еще какое-то расстояние, вдоволь накувыркавшись в песке, тут же вскочила на ноги и бросилась обратно. Я не допущу, чтобы какие-то уроды отняли у меня Сережу!

А он стоял, гордо выпрямившись и скрестив на груди руки. И такая ненависть к этим недоделкам и их хозяину-варвару бушевала в его эмоциях, что, казалось, не устоять им, лопнут они и взорвутся…

А вот и нет. Не то что не лопнули, просто повизгивали от счастья, окружив Сережу и лихорадочно плетя свою паутину. А черный монстр просто исходил восторгом: «Источник энергии неограниченных возможностей! Поглощение энергии всеми каналами! Начать поглощение до локализации источника! Энергия! Поглощение!..» Казалось, эта черная утроба просто с ума сходит от счастья.

Электрическая паутина уже обвивала Сережу со всех сторон. Он пытался бороться, разрывая ее руками, расшвыривая черных уродцев, но бесполезно. Целая туча плюгавых тупиц, едва доходящих ему до пояса, все быстрее опутывала его со всех сторон, преграждая путь с спасительному желтому песку. Самостоятельно ему не выбраться, это точно!

Значит, так тому и быть. Значит, действительно у нас был билет в один конец. «One way ticket», как пели «Ирапшн». А жаль. Все могло получиться так здорово. Особенно обидно, что мы не смогли оправдать надежд наших сверкающих друзей. Думаю, они меня простят. Ну что же делать, не оставлю же я Сережу одного на растерзание черным недоумкам!

Я спустилась на несколько шагов вниз, не ощущая жгучего холода серого песка. Я ни на что уже не надеялась, но складывать лапки без боя было не в моих привычках. Тем более, что спеленатый со всех сторон обжигающей электрической паутиной Сережа дрался, как лев. Пробиться к нему, подать руку, вытащить из этого искрящегося плена! Я наподдала ногой одного из «гробовщиков», мгновенно ощутив жуткий, высасывающий холод. Он отлетел, но тут же вернулся обратно вместе с другими. Не оставляя в покое Сережу, они принялись и за меня, тут же опутав паутиной. Я пыталась порвать ее, но тщетно! Даже дотронуться до нее было невозможно, так она обжигала, оставляя темные следы на полупрозрачной оболочке, мгновенно высасывая огромное количество энергии. Единственное, что оставалось — это раздавать пинки направо и налево, но этих паразитов было такое количество, что мои действия могли принести лишь слабую моральную компенсацию. Силы таяли, руки-ноги уже шевелились с трудом. Взглянув искоса на Сережу, я увидела, что и он уже едва держится на ногах. Да уж, вместо того, чтобы выручить его, я влипла сама. Что ж, я сделала все, что было в моих силах!

«Гробовщики», опутав нас со всех сторон, стали накручивать что-то вроде искрящегося кокона уже вокруг обоих. И тут же «паутина» между нами растворилась.

— Зачем ты, Алена! Ведь я же хотел…

— Знаешь, милый, по-моему когда я давала согласие стать твоей женой, подразумевалось то, что обычно перед алтарем говорят. В смысле «в болезни и в здравии, в горе и радости» и все такое, до самой смерти. Так что я тебя не оставлю.

Он обнял меня за плечи своими сильными руками и посмотрел прямо в глаза. Прямо в душу. И такая любовь и благодарность была в этом взгляде, такая сила и забота, что я, словно загипнотизированная, так и смотрела в его глаза. Такие же, как дома, на земле. Ярко-голубые с золотистыми звездочками возле зрачков.

— Только ты, любимая, — тихонько произнес он.

— Только ты… — эхом отозвалась я.

И вдруг что-то словно глухо лопнуло. С трудом оторвавшись друг от друга, мы с удивлением уставились на окружающую действительность. На несколько десятков метров вокруг нас расстилался привычный и теплый желтенький песочек, причем его граница продолжала расширяться, скатываясь вниз по склону холма. Догоняя ее, изо всех сил удирали «гробовщики», неуклюже подпрыгивая на своих нелепых подпорках по горячему песку. И, затихая, слышался голос черной утробы: «Источник… Слишком… Огромная мощность… Другая векторная направленность… Невозможно…»

Что это было?

За холмом нас ожидали наши спутники, удивленные и напуганные не менее нашего. Я оглянулась на отвоеванное пространство и подмигнула Сереже. Пока счет ничейный — 1:1.

* * *

Мы снова сидели в просторном холле Сапфирового дворца. Собралось достаточно много народу: и Малыш, и Пурпурный, и еще куча незнакомых мне шаров. Как представил их Малыш, «эксперты и аналитики в области контактов и энергообмена». Зная, что у «военспецов» головка бо-бо от большого количества умных мыслей сразу, все проявляли просто потрясающую деликатность при обсуждении.

Естественно, мы начали с того, что рассказали всем о своих наблюдениях и впечатлениях. Наша «группа подстраховки» мало что смогла добавить.

— Похоже, что опасность представляет именно это огромное абсолютно черное существо, — заканчивала я свой рассказ. — Потому что эти мелкие уродцы — абсолютно безмозглы, ни мыслей, ни чувств, ни эмоций, ни даже намека на какую-нибудь индивидуальность. Что-то вроде органов, которые имеют некую относительную свободу. Как если бы у нас, людей, руки отделились от организма и начали сами по себе бегать и искать пропитание. Следовательно, опасности они не представляют. Достаточно справиться с Черной Утробой, и с ними будет покончено тоже. Только вот как это сделать?

— Вы пробовали на них силу своих эмоций? — спросил Пурпурный.

— Еще как пробовали! Мне казалось, что я одним только взглядом должен был превратить их в пепел, — ответил Сережа. — Да только все без толку. Слопали мою ненависть и не подавились. Похоже, они питаются любой энергетикой.

— Да нет, не любой! Вспомни, что вопила Черная Утроба, когда лопнула «паутина» вокруг нас с тобой? — спросила я.

— Постой, постой! Действительно, что-то такое про другую векторную направленность! Но я не придал этому значения. Ведь энергия не является векторной величиной.

Мы с Сережей и сами не заметили, как стали разговаривать исключительно вдвоем, позабыв обо всякой вежливости и правилах хорошего тона. Правда, такие мелочи не смущали наших друзей, и они лишь внимательно прислушивались к нашему диалогу, стараясь не мешать. Похоже, они действительно зашли в полный тупик с этим вторжением и боялись пропустить любую мыслишку, которая могла бы хоть как-то объяснить им происходящее.

— Да, энергия величина скалярная, но она всегда имеет знак. Похоже, чудище именно это и подразумевало, когда говорило о другой векторной направленности.

— Интересно, а как ты собираешься определять знаки у энергии слов, чувств, эмоций?

Тут в разговор вмешался Пурпурный:

— Человек Елена абсолютно прав. Различные мысли, чувства и сопровождающие их эмоции не только имеют свою энергию, порой значительную, но и различаются по направленности, по тому, с каким полюсом сил бесконечной Вселенной они вступают во взаимодействие. Человек Сергей, ты действительно можешь не знать этого, но человек Елена прошел через ячеистый анализатор памяти и поэтому может определить знак испытываемых эмоций.

— Помнишь, я рассказывала тебе о «сырном тумане»? — быстренько шепнула я Сереже.

— Похоже, действительно в этой идее что-то есть, — задумчиво произнес Сережа. — Никак вспомнить не могу… Что-то связанное с хранителем жизни. Ты еще что-то говорила перед тем, как на нас напали.

— Умница! Ты абсолютно прав! А говорила я, что хранитель не совсем умер, что его, возможно, удастся оживить.

— Какими фактами были вызваны столь приятные для нас новости? — вмешался в разговор какой-то незнакомый лиловый шар.

И я рассказала о том, как гладила бедного мертвого хранителя по осклизлой и холодной коричневой поверхности, о том, как под моей рукой стали проступать теплые розовые пятна. Какое острое чувство жалости, смешанной с любовью и благодарностью, я испытывала в тот момент. Любовь?! А мы с Сережей… Когда стояли обнявшись в этом жутком электрическом коконе, словно мухи в паутине? Неужели… О, Боже! Неужели верна банальная до безобразия фраза, что любовь может спасти мир?! Мысли скакали, как бешеные. Боюсь, в погоне за ними моим собеседникам пришлось несладко. Но Сережа и так понимал меня с полуслова.

— Похоже, что ты и на этот раз права. Надо же, эта Утроба трескает все подряд, а вот нашей любовью подавилась… Только вот знать бы наверняка!

— У меня есть идея! Салатовенький! Он так плох, что хуже ему уже не может быть. Если мы не ошибаемся, то наше воздействие должно принести ему пользу, нейтрализовать энергопотерю, — предложила я.

Мысль понравилась всем, и Малыш тут же прилетел ко мне, а остальные загудели, как потревоженный улей, вызывая ощущение сквозняка в мозгах. Еле заметно я поморщилась, и тут же Пурпурный призвал к порядку в мыслях и обмене информацией. Спасибо за заботу, товарищ начальник!

Мы быстренько помчались в лазарет.

* * *

Салатовенький все так же беспомощно лежал, словно проколотый спущенный мячик.

Я не знала толком, что я должна делать. «Лечить» его своей энергией? Как? Размахивать руками, как Чумак по телевизору? Глупости все это. Просто я действительно очень люблю этого моего друга, наставника, опекуна.

Я стояла, положив руки на прозрачную поверхность реанимационной камеры, и вспоминала нашу с ним первую встречу, знакомство, его заботу обо мне, его забавную улыбку, когда он выстреливал вверх фонтанчики искр. Его терпеливые наставления и пояснения. Немножко старомодную манеру формулировать свои мысли. Доброту и тактичность.

Я уже не смотрела вниз, где сквозь прозрачную субстанцию была видна сморщенная и несчастная фигурка моего друга. Я видела перед собой Салатовенького живым и здоровым, полным сил и немного ироничным — таким, каким он был всегда.

Я так глубоко ушла в воспоминания, что очухалась от того, что все вокруг бегают, то есть летают, и суетятся. Что произошло?

Ничего особенного, кроме обыкновенного чуда. Под прозрачной поверхностью уже лежал не грязно-зеленый комочек, а сверкающий упругий шарик салатового цвета. Мой друг наяву стал таким, каким я видела его в мыслях!

— Спасибо тебе, человек Елена! — услышала я знакомый мягкий голос, как только открылась хрустальная крышка.

— Не за что, — улыбалась я. — Не все ж тебе меня выручать. Долг платежом красен.

— Красный долг?

— Не обращай внимания, это очередная языковая идиома. Я очень рада, что ты вернулся!

Салатовенький весело выпрыгнул из камеры, и только тут я заметила, что он стал значительно меньше в размерах, где-то величиной с Малыша.

— Похудел-то как, бедолага!

— Пусть этот факт тебя не расстраивает, человек Елена! А что размерчик подгулял, так это дело наживное, как у вас говорят. Восстановится с течением времени.

При этих его словах у нас с Сережкой в прямом смысле мову отняло. Ишь ты, научился! Если так дальше пойдет, то скоро он анекдоты начнет рассказывать!

И только сейчас до меня дошло, что у нас получилось!

Значит, мы на правильном пути. Нужно только подумать, как превратить наше открытие в план действий.

Я не успела додумать эту мысль до конца, как ко мне буквально бросился фиолетовый шарик — доктор:

— Люди! Может быть, вы сможете привести в состояние нормального энергетического баланса остальных индивидуумов?

А почему бы и нет? Обычно ответ на такой вопрос бывает следующий: «Ну, нет, так нет», но не в этом случае. Окрыленные успехом, мы подошли к следующей камере, где лежал небольшой оранжевый шарик, сейчас напоминавший раздавленный апельсин. Вот бедолага!

Я подошла поближе и положила ручонки на прозрачную поверхность. Тщательно сосредоточилась, всячески любя и жалея больного, думая о том, какой он хороший и славный парень.

Я тужилась и ни пыжилась, старалась изо всех сил. Сверкала глазами и делала сосредоточенное лицо. Чуть пополам не треснула от усилий. Но результат оставался нулевым. Да уж, Кашпировского из меня явно не получится! И что же теперь делать?

— Алена, давай вместе попробуем, — предложил Сережа.

Ну что ж, теперь мы тужились уже вдвоем, правда, с прежним результатом. Явно что-то не то.

Ну конечно! Салатовенького я ведь давным-давно знала, вот и вспоминала, каким он был до этого происшествия. Как он изъяснялся, двигался, что делал. То есть представляла, видела его живым, конкретным индивидуумом. А что касается хранителя жизни, то я может быть и не видела его раньше, то есть именно его конкретно, но у них нет такой индивидуальности, как у сверкающего народа, и поэтому оказалось достаточно просто по-доброму вспомнить, как живут и функционируют хранители вообще. А с бедным оранжевым шариком такого не получается. Потому что, несмотря на наличие у них коллективного сознания и очень высокой степени взаимодействия, они все-таки разные личности, индивидуальности. Я обернулась к приунывшим шарикам и спросила:

— Есть кто-нибудь, кто хорошо знал раньше этого больного?

— Мы все его знали достаточно хорошо, — недоуменно ответил мне Малыш.

А, ну да. Как же можно плохо знать кого-то, когда все время находишься в постоянном обмене мыслями со всеми! Тем лучше.

— Малыш! Помоги нам, пожалуйста! Дело в том, что мы его не знали раньше, как индивидуальность, и поэтому нам сложно настроиться на него. Нам сейчас надо постараться сложить наши эмоции и твою память, твое восприятие. Постарайся сейчас целенаправленно думать о нем, вспоминать все хорошее, а мы подключимся.

И тут же Малыш буквально засыпал нас веселыми и трогательными картинками из жизни этого апельсинового шарика, вспоминая и период ученичества, и его работу как специалиста по энергетическому взаимодействию. И таким милым и славным был его друг в этих воспоминаниях, что мы не могли не проникнуться к нему симпатией и дружелюбием. И тут же снова произошло чудо: буквально на глазах шарик стал раздуваться, приобретая привычную круглую форму, пропали темные пятна, и он засверкал драгоценным топазом.

Счастливый доктор бросился открывать крышку камеры, и наш новый друг сразу же выпорхнул из нее:

— Здравствуйте, люди! Спасибо вам большое! Я очень признателен за то, что вы смогли стабилизировать мой энергообмен и вернуть меня к полноценному существованию!

— Привет, Крестник! Больше не попадай в такие истории! — улыбнулся Сережа.

Это уже что-то новенькое. Обычно я давала прозвища обитателям желтой и розовой страны!

Фиолетовый доктор был просто в эйфории, носился взад-вперед и разбрасывал веселые искорки.

— Люди! А возможно ли осуществить регулировку энергетического баланса всех остальных пострадавших индивидуумов? — робко спросил он.

— Попробуем, — пожала я плечами. — Только для этого необходима ваша помощь.

Кроме Малыша и доктора, помогать нам вызвались еще два шарика: изумрудно-зеленый и серебристо-голубой. Порывались так же Салатовенький и Крестник, но были отстранены ввиду недостаточности собственных сил и слабости здоровья.

Вшестером дело пошло значительно быстрее. Один за другим сморщенные и сплющенные комочки превращались в прекрасные грациозные создания и выпархивали из камер. И это было так прекрасно, так чудесно, что хотелось петь или обнять весь мир. Наверное, такое же ощущение бывает, когда рождается ребенок.

Через некоторое время у меня уже форменным образом рябило в глазах от воспоминаний и впечатлений. Чисто умом я сознавала, что мы с Сережей оба с трудом держимся на ногах. Тоже, между прочим, встряску перенесли не абы какую. Но эмоциональный подъем был таким сильным, что усталости не чувствовалось.

Наконец, камеру покинул последний «пациент» — совсем маленький шарик, алый, как пионерский галстук. Ученик, который самовольно втихаря увязался за группой контакта и поймал на свою задницу кучу приключений. Хотя, впрочем, у них ведь этих частей тела-то и нету. Но приключения есть. И неприятности, как оказалось, тоже.

Я посмотрела на изможденное Сережкино лицо. Самое забавное, что в этом удивительном сверкающем мире он был моим единственным зеркалом. Похоже, что я сама выглядела аналогично. Нам срочно нужен был отдых.

— А можно нам немного водички попить? А еще лучше, выкупаться, а то мы что-то… — застенчиво промямлил Сережа.

Фиолетовый доктор, который сейчас был, наверное, самым счастливым существом в мире, тут же бросился нас провожать к водопаду, который был в соседнем помещении, на ходу приговаривая: «Конечно, разумеется!»

Ой, как хорошо! До чего же классно! Будто заново на свет родишься! Не вылезая из-под упругих животворных струй, я сказала:

— Сережа! А все-таки не напрасно мы с тобой сюда прибыли! Хоть какой-то толк есть!

— Толк-то есть, да только рано радоваться пока. Конечно, хорошо, что нам удалось им помочь, но опасность еще не ликвидирована. Пока не уничтожена основная причина, эта Черная Утроба, мы не можем успокаиваться.

Вот уж, скептик несчастный! Даже порадоваться толком не даст! Помолчав, он добавил:

— Интересно все-таки получается. Положительные эмоции, добрые чувства как бы нейтрализуют воздействие Черной Утробы, восстанавливают энергетический баланс.

— Ты знаешь, это похоже некоторым образом на реакцию нейтрализации в химии. Когда произошел ожог кислотой, не будешь же ты поливать обожженное место еще более сильной кислотой для того, чтобы ликвидировать последствия первого ожога. Ты же обработаешь пораженное место щелочью и тем самым нейтрализуешь действие кислоты.

— Ну да, ты же у нас большой специалист по кислотным ожогам в мирных целях, — пробурчал Сережка, вспоминая мои коричневые пальчики.

Освеженные и обновленные, мы вылезли из-под водопада, растирая последние капли воды и бултыхая при каждом шаге полными желудками.

Есть ли у Вас план, мистер Фикс? Есть ли у меня план? У меня есть план!

Если положительные эмоции нейтрализуют энергопотери отдельных существ, то, может быть, они могут нейтрализовать и общее воздействие Черной Утробы с ее холуями-недоумками на этот мир в целом, на всю желтую и розовую страну? Очень даже может быть. По крайней мере, попробовать стоит.

* * *

Эти соображения мы высказали на «военном совете», который проходил там же, в Сапфировом дворце в присутствии Пурпурного, Малыша, доктора, нескольких незнакомых шариков, наших спутников по разведке — «группы прикрытия» и бодрого, жизнерадостного Салатовенького. Он ни за что не хотел оставаться в сторонне, когда речь шла о том явлении, которое едва не сгубило его.

— Разумеется, нам понадобится ваша помощь. Судя по тому, что при восстановлении энергетических функций ваших товарищей вшестером мы справлялись значительно легче, чем втроем, необходимо будет участие как можно большего количества ваших сограждан, — закончила я свое предложение.

— На счет участия — не вопрос, как скажешь, — ответил Салатовенький, снова заставив меня онеметь и отвесить челюсть от удивления его лексикой. — Но что мы должны при этом делать? Ведь мы не можем испытывать такие сильные эмоции, как вы!

— Скажите, а вы любите свой мир? Не такой, какой он сейчас, когда гибнут разумные существа и хранители жизни, когда разрушение энергетического баланса может привести к полной катастрофе. А тот, прекрасный, добрый, гармоничный мир, в котором вы жили все это время? — спросила я, обведя взглядом всех присутствующих.

Большинство глубоко задумалось, и только Пурпурный неуверенно промямлил:

— Наверное…

— Поймите меня правильно, — продолжала я. — Вы жили в прекраснейшем из миров, стабильном и спокойном, и не замечали, насколько он хорош и красив. И поэтому относились ко всему окружающему как к чему-то само собой разумеющемуся, что было и будет всегда. И теперь всему этому грозит гибель. Вдумайтесь в это! Ведь может случиться так, что ваш мир разрушится, а вы погибнете. И не будет ничего: ни серебристого неба, ни могучих хранителей жизни, ни вас самих. Посмотрите на разрушенные растения, которые валяются на сером песке, словно битое стекло. Неужели не сжимается душа от жалости? Малыш, доктор, вы же испытывали любовь и сочувствие к своим друзьям, когда вспоминали их здоровыми и полными сил! Так подумайте также обо всем своем мире! Поймите, любовь — это не просто сильная симпатия. Это еще и осознание хрупкости и уязвимости того, кого или что ты любишь, это постоянное опасение потерять и стремление защитить!

Боже мой, как же они засверкали! Бедные существа, они жили в таком благополучном мире, что просто не знали, что такое любовь к нему! И только сейчас это поняли. Я сама не верила, что мне удалось до них достучаться. Я взглянула на Сережу и тут же услышала:

— Ну, Алена, ты молодец! Посмотри на них, они просто светятся от обуревающих их чувств! Теперь нам никто не страшен, а Черной Утробе я просто не завидую.

И мы оба прекрасно знали, что в это же самое мгновенье такие же эмоции проснулись у всех остальных обитателей желтой и розовой страны, всколыхнув и перевернув их представления о привычном мире.

Кажется, войско готово к походу!

* * *

Я стояла недалеко от того места, где мы впервые столкнулись с черными пришельцами. Издалека даже виднелся остов погибшего хранителя. Рядом со мной сверкал Салатовенький, который несмотря на то, что только что оправился от энергопотери, все равно настоял на своем участии в военных действиях. А с другой стороны был Малыш, через несколько шаров за ним — Пурпурный. И длинный-длинный разноцветный круг сверкающих бойцов в несколько рядов. На другой стороне этого круга, охватившего всю зону агрессивного воздействия, находился Сережа. Ну прямо адмирал с контр-адмиралом!

Мальбрук в поход не долго собирался. После того, как сверкающий народец осознал и, главное, прочувствовал все произошедшее, собрать их особого труда не составило. Они подтягивались к зоне поражения из самых отдаленных уголков желтой и розовой страны, занимая позиции по периметру. Какое все-таки благо — такая безграничная коммуникация всего общества! Ими даже руководить не приходилось. Все «солдаты», как говорил Суворов, и так уже «знали свой маневр», как только мы разработали приблизительный план действий.

А план наш состоял вот в чем. Мы с Сережей, как существа более эмоциональные, должны будем задавать «основную частоту» — сосредоточиться на любви и восхищении миром удивительной красоты и гармони, стать чем-то вроде генератора. Все остальные должны выполнять функции многократного усилителя, четко реагируя на все наши эмоциональные оттенки. Дело в том, что мы не совсем были уверены, какие именно наши эмоции окажут на пришельцев максимальное воздействие, и поэтому планировали при необходимости их корректировать. В этом случае чрезвычайно важна полнейшая синхронность как самих эмоций, так и их малейших изменений. Мы с Сережей даже некоторое время потренировались, пропуская через свое восприятие целую гамму чувств, и добились неплохого взаимодействия. О шарах даже и говорить не приходится — такое взаимодействие просто свойственно их природе.

Единственное, что мы четко и досконально знали — это то, что малейший намек на ненависть, агрессию может не только свести на нет все наши усилия, но и запросто погубить всех. Риск, конечно, был зело преогромен, но выбора особого не было.

Также нельзя было забывать и о безопасности. То есть каждый «воин» должен был кроме всего прочего «держать фон» дружбы, симпатии к своим согражданам, чтобы не позволить «гробовщикам» захватить кого-нибудь.

Что нас откровенно порадовало, так это то, что недостатка в добровольцах не было. Практически все шары, за исключением тех, кто должен был поддерживать системы жизнеобеспечения и осуществлять технический контроль, отправились к мертвой зоне.

Мы напились водички, запасаясь энергией впрок, и, булькая животами, отправились на «поле брани», словно заклинание твердя себе что именно ее, брани, как и любых отрицательных эмоций, нужно избежать во что бы то ни стало.

Зона поражения представляла собой кривое неправильное пятно размером примерно 5 на 7 километров. Для того, чтобы усиление эмоционального поля было максимальным и равномерным, мы все разместились по окружности, охватывающей это пятно целиком. А в точках, самых близких к границе серого песка, как раз и находились мы с Сережей. Прямо друг напротив друга. Разъединенные расстоянием в 7 километров безжизненной пустыни. И в то же время связанные сверкающей цепью друзей и единомышленников.

Я стояла на холмике и смотрела вниз, на суету «гробовщиков», без устали обслуживающих Черную Утробу. Шары практически не обменивались информацией, кроме разве что «шепота», необходимого для построения правильного круга. Ни в коем случае нельзя было выдать себя раньше времени и дать возможность противнику расстроить наши замыслы!

Прав был поэт, когда говорил, что в бою самое тяжелое время — «час ожидания атаки». Но мандража не было. Только абсолютное, ледяное спокойствие и уверенность в том, что необходимо сделать. Я пошире расставила ноги, выпрямилась. Я была готова.

* * *

По цепочке, чтобы не привлечь внимания, мне передали, что все выстроились и приготовились. Пора!

Уже не таясь, я сильно окликнула Сережу.

— Готов! — ответил он.

Это и был сигнал начала действий.

Я вызвала образ прекрасной страны, тут же подхваченный Сережей. И в это же мгновение любовь к этой стране Красоты и Гармонии, восхищение и гордость ею хлынули стремительной и мощной волной, сметая на своем пути жалких «гробовщиков». Они неуклюже бежали на своих подпорках, подпрыгивая на желтеющем прямо под ними песке, трусливо удирали к своей покровительнице. Но восстановление энергетики почвы происходило слишком быстро для них, и все чаще эти отвратительные создания отставали от спасительной границы серого песка и беззвучно лопались каскадом синеватых искр.

— Вперед! — подал команду Сережа, и все сверкающее войско стало постепенно сужать кольцо, неумолимо приближаясь к Черной утробе.

По мере приближения интенсивность поля усиливалась, и гробовщикам приходилось бежать все быстрее и все чаще лопаться. А шарам постепенно перестраиваться в более плотное кольцо, насчитывавшее уже не один десяток рядов.

К прежним эмоциям помимо воли добавлялась радость и ликование.

Ура, мы ломим, гнутся шведы! О, славный час, о славный вид! Еще напор, и враг бежит!

Черная Утроба в ужасе вопила: «Невероятная энергия! Другая… Смертельно… Приближение порога стабильности…»

Мы подошли уже очень близко, и было видно, как наиболее прыткие и трусливые из «гробовщиков» уже подбегали к разверстому черному Нечто, скрываясь в нем и сливаясь с ним. И вот, наконец, не осталось ни одного из этих несуразных существ. И тут же Черная Утроба, выдохнув напоследок «Смертельная угроза… Максимум защиты…», перестала подавать какие-либо признаки жизни.

Мы подошли практически вплотную, до нее оставалось не более десятка метров, но даже сейчас было непонятно, что она собой представляет — огромный, диаметром несколько десятков метров шар или же гигантское отверстие «в никуда». Ее матовая чернота по-прежнему совершенно не отражала свет.

И на этом успех наших боевых действий закончился. Ибо Черная Утроба никак не реагировала на наше наступление и усиление эмоционального поля. Похоже, ушла в глухую защиту, которую мы не в состоянии были пробить. А подходить еще ближе было слишком рискованно.

Мы с Сережей, понимая друг друга до малейших нюансов, стали варьировать спектр эмоций.

Безграничная, всепоглощающая любовь к желтой и розовой стране. Восхищение красотой. Готовность защитить ее даже ценой жизни. Взаимное братство всех обитателей.

И никакого результата. Мы повторяли и варьировали снова и снова, стараясь найти то, что позволит раз и навсегда отделаться от этой напасти. От напряжения у меня уже начинала кружиться голова, подкашивались ноги. Мои товарищи тоже были на пределе, но наши усилия так и не увенчались успехом. Общее поле постепенно начинало слабеть, а Черная Утроба продолжала лежать прямо перед нами. Огромная, страшная даже в своей безжизненности. И неуязвимая.

Неужели все старания напрасны, неужели наши усилия пойдут прахом, и в этом удивительном мире воцарится это чудовище, такое отвратительное и чуждое!

Стоп! Чуждое!

Сережа с полумысли подхватил эту идею. Существо, абсолютно чуждое, никак не вписывающееся в стройную систему этого мира! Не подходящее, лишнее, ненужное!

Прошла какая-то доля мгновения, и наш сигнал был подхвачен выбивавшимися из сил шарами. И тут же произошло что-то совершенно удивительное: к нам присоединилось еще несколько полей, прекрасно синхронизированных с нашим, в несколько десятков раз усиливших наш сигнал. Настолько, что мне самой уже трудно было находиться под действием этого суммарного поля. Я поняла, что произошло. К нам подключились другие обитатели этого мира: хранители жизни, «полярные сияния», стеклянные шары. Откуда-то издалека поддавали голос кристаллические кусты. Казалось, даже песок кричит «Изыди, чужак! Мы любим свой мир, и тебе в нем не место!»

Волна все нарастала, и наконец не выдержала защита Утробы, и с отчаянным визгом «Опасный мир! Смертельный мир! Спасаться…», она взвилась с мгновенно пожелтевшего песка черным смерчем прямо к сверкавшим над ней звездам. На долю мгновения мне показалось, что в этом вихре мелькнули безжалостные желтые глаза и когтистые лапы монстров, гнавшиеся за мной по стеклянному гребню тогда, после роковой аварии…

Раздался долгий чмокающий, засасывающий звук, колебание прошло по всему пространству, словно небольшой толчок землетрясения, вздрогнула и закачалась картинка звездного неба, и через мгновенье встала на место.

Все. Закончилось. Боже, неужели мы победили?

Ноги подкосились, и я устало шлепнулась на песок, почти не способная воспринимать что-либо. И только спустя некоторое время мое внимание привлекло какое-то изменение, происходящее рядом.

Тот самый хранитель жизни, которого я тогда жалела, поглаживая по гнилостно-коричневой коре, снова стал ярко-розовым! С энергией всепобеждающей жизни, со стремительностью самого возрождения разрастался он вверх и вширь, заполняя собой полнеба! Так трава пробивается через асфальт, так весной распускаются листья на деревьях, за считанные дни накрывая леса зеленым покрывалом. Так Ее Величество Жизнь побеждает смерть!

Мои друзья, мои соратники по оружию точно так же, как и я, устали настолько, что были не в состоянии даже радоваться победе. Только обменялись слабыми импульсами взаимной благодарности. Потихоньку все стали разлетаться «по домам». Но мы с Сережей вымотались до такой степени, что лететь были не в состоянии, и поэтому побрели пешком. То ли из благодарности, то ли из уважения наши самые близкие друзья — Салатовенький и Малыш — не оставили нас одних и молча летели рядом с нашей черепашьей скоростью.

А небо быстро менялось. Очевидно, ожил не только этот хранитель, но и все остальные. Звездная дырка стремительно затягивалась, приобретая привычный серебристый цвет. А когда мы вплотную подошли к хранителю, нас ожидал еще один сюрприз: с его только что сформированной кроны уже низвергался хрустальный водопад. И тут же в моем сознании прозвучал странный, не на что не похожий протяжный голос:

— Ппо-ддо-йдди-тте, ллю-дди! Вво-ззьмми-тте э-нне-рргги-и-ю!

Батюшки, да с нами разговаривает сам Хранитель Жизни!

Разумеется, мы не раздумывая, юркнули под тугие струи. И снова будто заново на свет родились. Тело стало полным жизни, сил и энергии.

— Благодарю тебя, Хранитель, — произнес Сережа.

— Большое тебе спасибо, — добавила я, поглаживая его розовую кору, теплую и упругую.

И только сейчас до меня наконец дошло: мы победили! Мы помогли нашим друзьям, да еще и сами остались живы!

— Странное дело, Алена, — задумчиво произнес Сережа. — Мы ведь отправились на войну совершенно безоружными. И тем не менее одержали победу.

— Да уж, похоже, существуют вещи посильнее, чем пушки и танки, — добавила я.

* * *

Мы сидели в давно знакомом, почти родном помещении — изумрудно-зеленом зале в жилище Салатовенького. Давно не было так хорошо и покойно! Мало того, что мы справились с задачей более чем прилично и постоянно ощущали некоторый эмоциональный фон благодарности со стороны всех жителей желтой и розовой страны, нам еще не нужно было спешить с возвращением. Ведь на этот раз мы не были привязаны к конкретному туннелю, каждый из которых постоянно одержим дурацким желанием хлопнуться в самый неподходящий момент. Все равно предстоит долго и нудно пробираться через временные потоки для того, чтобы аккуратненько попасть в тот самый момент, когда мы стартовали.

Конечно, велик соблазн заглянуть в собственное будущее, да только во-первых, как его найдешь, оно ведь имеет вероятностный характер. А во-вторых, что мы будем там делать без наших белковых оболочек? Ведь за это время, через которое мы перескочили, они, бесхозные, уже давным-давно превратятся в удобрения. Так что придется переквалифицироваться в привидения, а это не очень интересно. Денег, конечно, можно много заработать, потому как шантаж и вымогательства в таком виде становятся делом простым и прибыльным. Да только на что их потратить? Нет уж, лучше домой, в свое привычное и уютное тельце.

Расслабленная и довольная, я сидела в изумрудной гостиной и думала обо всяких глупостях. Представляла и планировала, как мы сможем долго-долго путешествовать по всяким удивительным местам, как, наконец, получим ответы на многочисленные вопросы. Как, нагостившись вдоволь, отправимся обратно и окунемся в наш привычный мир. Только это будет совсем нескоро. А сейчас можно предаться блаженной лени.

Что меня больше всего поразило, так это полное отсутствие всяких торжественных церемоний по поводу блистательно одержанной виктории над неприятелем. Никаких тебе парадов, митингов, клятв в вечной благодарности и вручения орденов.

Насчет наград — мысль, конечно, интересная. Только хотела бы я знать, куда его, орден этот, в случае чего нужно было бы прикреплять при полном отсутствии одежды и даже нормального тела. На шею вешать что ли, как собачью медаль?

В общем, никакой помпезности. Сережку даже в маршалы не произвели. Так и пришлось ему остаться лейтенантом запаса. Сначала мне было как-то непонятно. Все-таки военспецы оказались на высоте и блестяще справились с ответственной задачей, возложенной на них. Разумеется, на бронзовые бюсты мы не претендовали, да и Родина далековато. Да и в таком виде, который мы имеем здесь, вряд ли они, бюсты, значительно украсят родной Минск. Но все-таки думалось, что устроят нам какую-нибудь торжественную встречу, прием, что-то еще в этом роде. А тут — и вовсе ничего. То есть как добрались до города, так и пошли ровненько в гости к Салатовенькому. Хотя при этом каждый встречный-поперечный шарик тут же обдавал нас искренней волной благодарности.

И только отдохнув от трудов праведных, напившись водички и выкупавшись, сидя в мягком стеклянном кресле в изумрудном зале дома у Салатовенького, я наконец сообразила, в чем дело.

Они же все, несмотря на индивидуальность каждого сверкающего существа, по сути своей — единый организм, имеющий общее сознание, коллективный разум. Если провести аналогию с человеческим организмом, то получается вот что. Допустим, человека собирается укусить ядовитая муха, змея или еще какая-нибудь зловредная пакость. Этот укус будет смертельным для всего организма. И рука, защищая его, прихлопывает эту муху. Ура, ура, великая победа! Все остальные органы жизнью обязаны храброй и мужественной руке. Но представить, что при этом ноги рассыпаются в благодарностях, мозг принимает ответственное решение вручить храброй руке орден, а желудок урчит от умиления и восхищения, не способно даже мое богатое воображение.

Так каким же образом сверкающие шары могут устраивать помпезные церемонии по случаю того, что их общий организм избавился от зловредной болячки? Им такое просто и в голову не может прийти! А мы? А что — мы! Мы для них — близкие друзья, почти ставшие частью этого организма и подпавшие под ту же юрисдикцию. А это и есть самая большая награда.

* * *

Сережка сидел напротив в таком же, как у меня, зеленом стеклянном кресле и с наслаждением потягивал водичку из высокого стакана удивительной красоты, который сотворил для него Салатовенький.

— Красота! Хорошо-то как! — лениво потянулся он.

— Чего ж не продолжаешь? — съехидничала я.

— В смысле?

— Эта фраза так говорится: «Хорошо-то как, Маня!» и ответ: «Я не Маня, но все равно хорошо!»

Салатовенький, выслушав эту тираду, выстрелил вверх фонтанчик искорок. Смеется. Надо же, как изменилось его восприятие!

— Ты права, Лена! Мое восприятие действительно сильно изменилось, — ответил на мои мысли Салатовенький, впервые назвав меня нормально, в женском роде. — После того, как вы с Сергеем помогли мне восстановить энергобаланс, в моей структуре осталось слишком много вашей информации, полученной вместе с вашей энергией. И теперь я могу думать, чувствовать почти как человек. Мне понятны ваши идиомы и даже такое странное для нас явление, как юмор. Спасибо вам! Я стал обладателем двойных способностей: теперь я воспринимаю мир не только как представитель своего народа, но и могу как бы посмотреть на себя со стороны.

Мы с Сережкой удивленно переглянулись и не нашли, что сказать. Даже как-то неловко было просто так сидеть и тупо молчать, как рыба об лед. И я, как всегда невпопад, ляпнула первое, что пришло в голову:

— А почему создается такое ощущение, что эти кресла — мягкие? По виду материал напоминает наше стекло. Из чего они сделаны?

— Они, как и все сооружения, являются модификациями наших растений и других живых организмов. Просто реагируя на твое психологическое состояние, они создают ощущение максимального комфорта для организма. И при этом…

Он не успел договорить, как активизировался коммуникационный канал, и встревоженный Лимончик возвестил нам новости:

— Люди! К сожалению, мы получили крайне неприятную информацию. То существо, которое нам удалось изгнать, во время своего бегства создало возмущения в пространственно-временной структуре бесконечной Вселенной. Это грозит резкими изменениями в направлениях хронопотоков в самом ближайшем будущем. А подобные изменения, в свою очередь, сильно затруднят нахождение траектории обратного перемещения в место и время вашей обычной жизни. Поэтому следует поспешить с отправкой.

Ну, вот, так всегда! Только я размечталась, что можно будет наконец-то позадавать свои бесчисленные вопросы, только раскатала губу попутешествовать по этой удивительной стране и полюбоваться на ее диковинны, как снова нас обломали. И ведь теперь это — на целых двенадцать лет! Кстати, почему именно на двенадцать? Так и не спросила. И снова спешить, мчаться на старт впопыхах, так толком ничего не узнав и не рассмотрев!

— Сколько времени у нас еще есть на сборы? — спросил Сережа.

— Около двадцати минут в вашем земном эквиваленте. Не забудьте запастись максимальным количеством энергии. Извините, больше не могу уделять вам внимание, — ответил он и тут же отключился.

Я только собралась подумать о том, что Лимончик обошелся с нами довольно невежливо, как заговорил Салатовенький:

— Ребята, не обижайтесь на него. Просто у Лимончика, как вы его называете, нет ни секунды свободной. Он решил дать вам максимальный срок на сборы и теперь занят расчетом прохождения всей траектории по меняющимся хронопотокам. Не дай Бог ошибиться, тогда и вы, и группа сопровождения можете погибнуть, — он пошел темными полосками, что в нашей интерпретации можно было воспринимать как тяжкий вздох. — Ну, что ж, давайте собираться. По правде говоря, я очень надеялся, что вы сможете побыть в этот раз подольше. Жаль.

— Ну, что? Пошли снова в душик? — спросил Сережа.

Я только молча кивнула. Вот же ж невезуха!

Мы шли по улицам, здания которых более всего напоминали гигантские цветы из драгоценных камней. Шли и любовались. А на бесконечных переливающихся поверхностях солнечными зайчиками играли бесчисленные отражения огромного количества сверкающего народа. И нас буквально несла волна теплой признательности, бесконечной благодарности и… любви! Это же самая большая награда, самый грандиозный памятник, который только можно вообразить! А я, дура безмозглая, всякими глупостями голову себе забивала! А они вышли провожать нас всем городом, а может быть, даже из других мест для этого прибыли. Прозрачная стартовая площадка была окружена широким разноцветным кольцом, сверкающим, как огромный бриллиант. И такое сильное поле было у этого кольца, что я уже ни секунды не сомневалась, что обратно мы доберемся благополучно, несмотря на всякие выкрутасы временных потоков.

Мы с Сережей взялись за руки, а вокруг нас выстроилась группа сопровождения во главе с Малышом. Вот-вот Лимончик начнет отсчет. И тут к нам пробился Салатовенький:

— Лена, времени нет, быстро давай руку!

— Зачем? — спросила я, протягивая ладошку.

— Это мой тебе подарок к празднику начала совместной жизни, который у вас должен вскоре состояться, — сказал он, быстро сунув мне какой-то предмет.

— Внимание! — подал громовой голос Лимончик. — Начинаю отсчет, всем посторонним немедленно покинуть стартовую площадку!

— Прощайте, ребята! Теперь надолго. Хотя мне до возможной встречи пару лет осталось, а вам — двенадцать с лишним! — умчался Салатовенький, оставив после себя слабое светящееся колечко в воздухе. Воздушный поцелуй.

— Прощай, желтая и розовая страна! Прощай на долгие годы, — тихонько шептала я.

— Прощайте, друзья! — вторил мне рядышком Сережа, стараясь наглядеться напоследок.

И вот прозвучала команда «Старт!», мы взвились вверх, и снова начались бесконечные прыжки по хронопотокам. Мы периодически старели и молодели, расплющивались на виражах и любовались на незнакомые звезды. И только сейчас до меня дошло, что я опять забыла спросить, что они там твердят про двенадцать лет. Вот зараза! Сейчас уже не спросишь! Экипажу не до этого.

Я наконец решила посмотреть, что же я держу в зажатом кулачке с тех самых пор, как Салатовенький впопыхах сунул мне это в руку. На ладони лежало что-то непонятное, вроде густого комка зеленого света. Странный какой-то подарок. Ладно, поживем — увидим, философски пожала я плечами.

Однажды мне показалось, что я вижу огромную черную тень, которая собирает в себя весь свет окружающих звезд. Я даже вздрогнула. Но наши пилоты не обращали на нее никакого внимания, хотя, безусловно, тоже заметили, и я немного успокоилась.

Интересно, Черная Утроба является порождением той же проекции Вселенной, где находится Желтая и Розовая страна, или может путешествовать между проекциями? Последнее было бы крайне нежелательно. Потому что попади она в наш противоречивый мир, богатый как добром, так и ужасающей злобой, мало бы нам всем не показалось. Летели мы в этот момент довольно спокойно, так что я рискнула обратиться с этим вопросом к Малышу.

— Наши исследователи, к сожалению, не могут ответить на твой вопрос, человек Елена. Слишком мало данных удалось собрать во время ее поспешного бегства. А теперь извини, предстоит трудный участок пути.

И тут же он включился в общий процесс, и снова мы проскочили по касательной вихрь, снова менялись потоки и рисунок неба.

Но не даром говорят, что дорога домой всегда короче. Вроде бы не так давно стартовали, как уже нас выбросило прямо над атмосферой родной матушки-Земли.

— Хронопауза? — резко бросил Малыш.

— В данный момент три, в расчетное время прибытия — пять минут в местных интервалах времени, — ответил один из наших спутников.

— Физиология? — снова Малыш.

— В норме. Есть резерв около трех минут. Но необходима энергетическая подстраховка. Сильно снизилась температура белковых тел, — ответил другой.

Я толком не успела ничего сообразить, как мы уже спустились сквозь тучи. Продолжала буйствовать гроза. Прямо на мокрой земле под кустиком лежали наши бедные тела. Дождь хлестал по абсолютно безжизненным лицам, выбивая фонтанчики на закрытых глазах.

— Да уж, зрелище… — поежился Сережа.

— Внимание! Люди, сосредоточьтесь! Вам требуется слиться со своими белковыми оболочками, — напутствовал нас Малыш. — Крайне нежелательно терять контроль за мыслительными процессами, это может значительно затруднить восстановление функций организма. Вперед!

Тут же их силовой шар разомкнулся, и нам ничего другого не оставалось делать, как нырнуть в собственные тела. Я так и не выпустила из руки тот странный зеленый комочек света. Итак, здравствуй, родное тельце!

* * *

Как холодно! Как неимоверно холодно! И еще вода… Она льется, не переставая, затапливая все вокруг. Нельзя терять сознание… Но все кружится в каком-то холодном водовороте, и он засасывает меня куда-то внутрь… Не могу… Тяжело… Наверное, это уже все…

— Алена, борись! — слышу я какой-то далекий голос, — Ну же, милая, давай, ты же у меня умница!

Краешком уходящего сознания я чувствую, как кто-то начинает ритмично надавливать мне на грудь, заставляя работать сердце. И зовет. Все время зовет по имени. И только этот зов позволяет краешку сознания цепляться за действительность. Я — Алена… Я — могу? Да, я могу, холера ясная! И, делая над собой нечеловеческое усилие, я вырываюсь из затягивающего водоворота.

— Ну, слава Богу! Пришла в себя. Ты как?

— Ничего, средне между фигово и очень фигово. Спасибо тебе, Солнышко, ты меня вытащил, — отвечаю я, еле шевеля посиневшими губами.

Сережа тоже на красавчика не тянет — волосы мокрые, слипшиеся, сам — бледно-зеленый, весь дрожит. Но лучше его, дороже для меня нет никого на свете! Надо же, из клинической смерти меня вытащил!

— Люди! Ваши организмы необходимо подпитать энергией, иначе возникнут нарушения физиологии, — проговорил Малыш, сделавшийся в нашей, земной действительности не больше теннисного мячика.

Конечно же, он прав! При таком переохлаждении простуда, а то и воспаление легких неминуемо. Только интересно, как он собирается осуществить эту процедуру?

— Приготовьтесь к приему энергии!

Мы, дрожа, поднялись, с трудом разгибая застывшие мышцы. Готовы вроде! Шарики выстроились кружком вокруг нас, и вдруг прямо в центр этого кружка шарахнула огромная молния! Я уже совсем умирать приготовилась, но заряд будто растекся по невидимой полусфере, окружавшей нас. Повеяло каким-то странным теплом, и мы вмиг не только согрелись, но даже просохли, включая одежду. Длилось это долю секунды, но сразу после оздоровительной процедуры я почувствовала себя просто великолепно.

— Как ваше состояние? — заботливо поинтересовался спутник Малыша, «физиолог».

— Спасибо, прекрасно! — ответил Сережа.

— Люди! К сожалению, мы вынуждены срочно вас покинуть, потому что электрическая активность атмосферы постепенно уменьшается, — заговорил Малыш. — Спасибо вам за все! Прощайте!

Он поднялся вверх, а каждый член его команды подлетал к нам, обдавая нас волной признательности и благодарности, и тоже следовал за своим командиром. Наконец они построились в разноцветный кружок, маленькие и бесстрашные исследователи просторов Вселенной, и, дождавшись «попутной» молнии, с яркой вспышкой исчезли. А мы так и стояли, замерев.

Я наконец разжала руку. На ладони лежало удивительной красоты ожерелье из зеленоватых камней. Свадебный подарок Салатовенького.

— Похоже, дождь действительно заканчивается, — первым пришел в себя Сережа. — Ну, как? Я же тебе обещал сюрприз!

Я только хмыкнула, взглянув на него искоса. И не смогла оторвать взгляда. Первые лучи солнца, пробивающегося из-за туч, снова зажгли в его глазах золотистые солнышки. На голубом небе.

А впереди, словно последний привет из желтой и розовой страны, сияла разноцветная радуга.

8

Мы торопливо паковали сумки, распихивая бесчисленные пакетики со всевозможными пирожками и другими вкусностями изготовления Сережиной мамы. До отправления поезда оставалось чуть больше часа. В принципе спешить особой нужды не было, потому как в этом направлении поезда курсируют постоянно, но почти все проходящие, на которые заранее невозможно взять билет и неизвестно, уедешь ли вообще. А так в кармане уже лежали два заветных листочка бумаги, обеспечивающих нам нижние места в купе. К тому же в Минск этот поезд прибывал около пяти вечера, и оставался еще вагон свободного времени.

— Что вы думаете насчет костюма? — беспокоилась мама. — Там будете искать или мне здесь посмотреть?

— Не волнуйся, найдем что-нибудь подходящее в «Счастье», время еще есть, — ответил Сережа.

— А платье?

— У меня сестра двоюродная — художник-модельер. Так она однажды мне заявила, что если я поручу шить свадебное платье не ей, а кому-нибудь другому, так она до конца дней не будет со мной разговаривать. А шьет она прекрасно. так что не беспокойтесь, — успокаивала я будущую свекровь.

— Ну хорошо, сошьет. Но ведь ткань нужна, туфли Сереже, кольца, наконец!

— Послушай, мама! Ну и что страшного произойдет, если у меня будет не совсем такой костюм, как хотелось бы? А если у Алены платье будет недостаточно шикарным, нас что, не распишут? И разве от туфель или колец зависит, будет ли счастливым наш брак?

— Конечно, ты прав, сынок, но я все-таки беспокоюсь! — вздохнула она.

— А ты не беспокойся и береги здоровье, — он обнял ее и чмокнул в лоб. — Бери пример с нас.

И в самом деле. Еще совсем недавно вся наша жизнь сводилась к кошмару, имя которому предсвадебные хлопоты. А сейчас даже смешно подумать, как такие пустяки могли настолько нас занимать. Сейчас все эти заботы казались далекими и несущественными. И даже тот факт, что все равно придется заниматься всей этой ерундой, абсолютно не отравлял настроения. И в самом деле, не выгонят же нас из ЗАГСа, если что не так! И с кафе что-нибудь придумаем. В конце концов, сколько той жизни, чтобы тратить ее на пустяки и суету!

Попрощавшись, мы даже без особого напряжения успели на поезд. Сидя в купе полупустого вагона, мы пили пиво и любовались на мелькавшие за окном деревушки, все сплошь утонувшие в белой кипени цветущих садов.

— Знаешь, я, кажется, понял наконец, для чего существует зима! — торжественно провозгласил Сережа.

— И для чего же?

— Для того, чтобы люди и вообще все живые существа понимали, как прекрасна весна!

И действительно. На картину оживающей природы можно смотреть часами, не уставая. Свежая, робкая зелень берез на фоне суровой хвои сосен. Мягкий ковер молодой травки. Яркие одуванчики, трогательно и доверчиво протягивающие свои головки навстречу солнышку.

Уже перед самым Минском я полезла в заветный кармашек и вытащила зеленое ожерелье. И будто кусочек весны лежал у меня в руке. Сережа, поиграв им немного, вернул мне:

— Что ж, приключения окончились, добро пожаловать домой.

— А все-таки здорово было!

— Не то слово. Замечательно!

А за окошком уже бежали привычные картинки минских пригородов. Степянка, за ней — заводы, вскоре показался вокзал.

Выйдя на перрон, Сережка вдруг остановился:

— Слушай, Алена! Твои знают, в котором часу ты приезжаешь?

— Нет, знают только, что это будет сегодня. А что?

— А поехали ко мне? Славик еще точно денек пробудет у родителей. Знаешь, я так по тебе соскучился!

Уже поздно вечером, когда Сережа провожал меня домой, он сказал:

— Больше всего на свете мне хотелось бы, чтобы ты осталась со мной. Чтобы не надо было вечером с тобой расставаться. Чтобы каждое утро просыпаться вместе.

— Потерпи, уже немного осталось, — улыбнулась я. — Теперь уже все будет хорошо.

— Да, все будет хорошо, — повторил он, целуя меня. — До завтра, любимая!

— До завтра!

* * *

А на следующий день я проснулась с каким-то странным ощущением. Как будто я то ли оглохла, то ли ослепла. Нет, слышала и видела я вполне нормально, но явно чего-то в восприятии не доставало. Самое поганое, что никак не могла понять, чего именно.

Так и не разобравшись, я помчалась на работу. Чисто механически отчиталась за командировку, рассказала Барбоссу о встрече с Комлевым и передала его материалы. И все равно меня не отпускало ощущение, что что-то не так. Даже настроение испортилось. А лучшим средством от внезапно возникшей в рабочее время депрессии всегда была Наташка.

* * *

— А, Ленка, привет! Ты как раз вовремя! Смотри, что у нас есть! — и продемонстрировала сокровище, по сравнению с которым в наше время сухого закона бледнеет пещера Али-Бабы.

Несколько бутылочек прекрасного сухого молдавского вина весело сверкали разноцветными этикетками на высоких горлышках.

— Откуда такое чудо?

— От Коли. Он закончил диплом и по этому поводу решил проставиться.

Тут появился и сам Коля:

— А Лена, привет! Ты очень кстати зашла! Видела, что у нас есть?

— Ага, мне Наташка уже похвасталась.

— Ну как, не откажешься?

— С удовольствием, — улыбнулась я.

А в это время «совет старейшин» во главе с Борисычем и Кренделем развернул дебаты по поводу того, что употребление такого продукта в чистом виде является не только недопустимой расточительностью, но и просто грешным деянием. В общем, продукт следует закрепить.

Крендель, как обычно, выдал руководящие указания и тут же исчез, поручив Борисычу соблюсти технологический процесс добавки спирта.

Налив 96-й очищенный из огромной бутыли в маленький кувшинчик, тот приступил к опросу общественного мнения:

— Ну что, дамы и господа, в какой пропорции закреплять будем?

И тут мнения коллектива резко разделились. Мы с Наташкой с пеной у рта доказывали, что не стоит портить благородное вино, а мужская половина во главе с Колей упорно доказывала, что наоборот, стоит, да еще и покрепче. В конце концов Борисычу эти прения надоели, он грохнул кувшин со спиртом на стол и заявил, что дескать пусть каждый сам закрепляет себе по вкусу.

Буквально в эту же минуту в лабораторию снова влетел Крендель. Не заметить кувшин на столе было просто невозможно. Не сбрасывая скорости, он со словами «А, уже приготовили!» хватанул его и прямо на ходу отхлебнул добрую половину. Все происходило так быстро, что никто из нас даже мяукнуть не успел.

С перекошенной физиономией, с остановившимся взглядом невидящих глаз и разинутым ртом, краса и гордость молодой поросли отечественной физики, «великий ученый» был просто неотразим. Причем ни в одной луже. Секунд десять он растерянно помахал руками в воздухе, а потом наконец сообразил, что к чему, и опрометью бросился к водопроводному крану. При этом глаза его бежали метра на два впереди него самого. Хорошо хоть, что вода подведена непосредственно в лабораторию. Минут пять ничего не было слышно кроме шума льющейся струи, когда Коля философски заметил:

— Кажется, верхним этажам грозят перебои с водоснабжением.

Еще через пару минут Крендель, поставивший на место глаза и невероятно посуровевший, вернулся обратно и укоризненно взглянул на Борисыча:

— Предупреждать же надо!

— Где ж тебя предупредишь, когда ты на ходу все хватаешь! — огрызнулся тот.

Дальнейший праздник прошел безо всяких эксцессов. Вино действительно было превосходным, Коля с Наташкой постоянно шутили и рассказывали анекдоты, но мне все равно было не по себе. Чего-то не хватало.

Я рассеянно взглянула на тот самый знаменитый блок питания, в котором я так удачно обнаружила некондиционный транзистор, и… покрылась холодным потом. До меня, наконец, дошло! Я перестала чувствовать энергию! Попробовала проверить другие свои способности, которыми меня наделило путешествие в желтую и розовую страну — и тоже ничего! Стало совсем тоскливо. А главное, непонятно.

* * *

Вечером Сережа, как только мы поздоровались, тут же выпалил:

— Алена, я не знаю, что со мной произошло! Я совершенно потерял те ощущения, которым научился!

— Не волнуйся, со мной — то же самое.

— Интересно, почему?

— Если бы я знала! Такое впечатление, что будто слегка оглохла и ослепла.

Думали мы, гадали, но ничего путного не шло на ум. Настроение было препоганейшее. Надо же, даже не думала, что так привыкну к энергетическому восприятию и прочим штучкам. Теперь уже не полетаешь. Даже на короткие дистанции.

* * *

А спустя несколько дней началась и вовсе полная ерунда. Взбунтовался желудок. Никак не хотел тихонько сидеть на положенном ему месте, а все норовил вывернуться наизнанку. Я грешным делом подумала, что что-то не то съела в нашем буфете, известном изысками кулинарии. Но это явление не проходило. Даже совсем наоборот. Появились всякие другие признаки, которые заставили меня сломя голову мчаться к врачу. К тому самому, к которому обращаются только женщины. И что же, анализы железно подтвердили все мои опасения.

Я тряслась в полупустом хромоногом троллейбусе, поглядывала на небо, мрачнеющее прямо на глазах, и пыталась обдумать ситуацию. Двенадцать с лишним лет невозможен контакт с желтой и розовой страной… Во время второй в этом году грозы я уже недоступна для связи со сверкающим народом… Кармические учения о том же двенадцатилетнем сроке тесного взаимодействия матери и ребенка… Кажется, все становится на свои места. Только как же все это мне сказать Сереже? Как он воспримет? Думала я, думала, да так ничего и не придумала.

А погодка была под стать моему настроению. На небе сбежались на тусовку огромные черные тучи, солнышко померкло, вот-вот гроза грянет.

Сережа, как обычно, уже ждал меня.

— Привет! Дождь начинается, того и гляди, гроза разразится, а ты как обычно без зонтика!

— А зачем нам два зонтика? У тебя же всегда есть!

— Что бы ты без меня делала!

— Не знаю, — улыбнулась я.

— То-то же. Ну, как дела, рассказывай!

— Видишь ли, я из поликлиники еду, — начала я издалека.

— А что случилось? Ты заболела? — он не на шутку встревожился.

— Да не то, чтобы… Тут другое. Видишь ли, я, кажется, поняла, почему наши сверкающие друзья все время твердили о том, что мы, в частности я, будем недоступны для контакта на двенадцать с лишним лет. И почему мы вдруг потеряли свои странные способности. Помнишь, ты сам мне говорил, что по кармическим учениям ребенок первые двенадцать лет неразрывно связан с энергетикой матери…

— Ну, помню… Так ты?..

— Ага… И теперь не знаю, что со всем этим делать. Ведь мы еще не поженились..

— Что делать, что делать! Главное — глупостей делать не надо, — он крепко прижал меня к себе. — Хорошая моя, что ты переживаешь! Родится — вырастим, воспитаем.

И мне стало так тепло и уютно рядом с ним, таким сильным и надежным!

Мы шли, обнявшись под его зонтиком, и не обращали внимания на хлеставший дождь, на лужи под ногами. Мы так вдвоем будем ходить всегда, а вскоре — и втроем! А ведь это — на самом деле чудо! То самое обыкновенное чудо, которое происходило и будет происходить миллионы миллионов раз на нашей планете, на удивительной Земле!

* * *

Вдруг прямо рядом сверкнула молния. Разряд грохнул в раскидистое дерево, и тут же кто-то закричал:

— Смотрите, шаровая молния!

Мы обернулись, как по команде.

— Где? Где?

— Да вот же, возле дерева, — ответил тот же голос.

— Ой, какая красивая! Золотистая! — громко восхищалась какая-то женщина.

Все прохожие заворожено рассматривали это удивительное явление, и только мы ее не видели. Не могли видеть. Двенадцать лет…

Ну и что из того? Мы просто шлепали под проливным дождем дальше, тесно прижавшись друг к другу под единственной пока нашей собственной «крышей над головой» — стареньким Сережкиным зонтиком.

Минск, ноябрь 1997 — май 1998.

Оглавление

1

2

З

4

5

6

7

8

Реклама на сайте