«Маша и нетопырь. История любви»

Геннадий ПРАШКЕВИЧ МАША И НЕТОПЫРЬ история любви

Семецкий, зачем мне такие большие груди?

Нерусская народная сказка

I

В «Зеленой пирамиде» дым столбом.

Кислотное местечко

Кто-то смеялся, значит, выставка нравилась.

Кто-то хмурился, значит, не принял новых художников. Залаяли иностранцы

Физик Слава Маленков вообще смотрел не на полотна, а на иностранную гостью. Баронесса Катрин фон Баум-Димич (Лажовска)… Такое имя заводит… «Зачем нам итальянцы? Леонардо, к примеру… – не отводил Слава глаз от глубокого выреза. – У нас свои художники.» – «Леонардо не итальянец…» – полотна, выставленные в художественном салоне мадам Катрин не заинтересовали, а русская водка наводила печаль. Залаяли иностранцы Два-три человека, которых она спросила о Семецком, ответили неопределенно: кажется, слышали… Позвучало почти оскорбительно, но ведь – Сибирь. Большего она и не ожидала. Не этому же физику знать искусство. «Зато Леонардо, – донеслось до нее, – понял природу времени…»

«Меня больше интересует Семецкий…» – она пожала округлыми плечами и девчонка, только что появившаяся в салоне, невольно повторила ее движение. Лет восемнадцать? Возможно… Голубоватое платьице камуфляжного рисунка… Светлые волосы – аккуратные височки, подбритый затылочек, челка на лоб… Она заворожено уставилась издали на мадам Катрин.

«Он здесь выставлен?» – ревниво спросил физик.

«Я не говорила, что он здесь выставлен.»

«Но произнесли его имя.» Снукер.

«Только в связи с Леонардо.»

«А он этого заслуживает?»

«Леонардо?» – удивилась мадам Катрин.

«Ну да…» – физик растерялся.

«Возможно… – мадам Катрин покачала головой. – Что это за тень над головой? От вентилятора?»

«О нет, – физик боялся, что мадам Катрин перейдет к другой группе. – Это ваш эгрегор. Ангел-хранитель. Затемняет крылами лампочки. Все в руках Божиих, правда?» – загадочно намекнул он, но мадам Катрин решительно возразила: «Когда дело касается меня, Бог действует моими руками.»

«А этот Семецкий?…»

Мадам Катрин улыбнулась.

Улыбка начиналась в самых уголках ее нежных губ, светлым сиянием, как отдаленный сполох, озаряла огромное помещение салона с развешанными на стенах полотнами и с разбившейся на группки толпой гостей, и гасла в глубине невероятно темных, как ночь, глаз. Невольно отметив завороженный взгляд девчонки в голубом платьице, она вспомнила, как разгадывала этот ребус в школе… Семецкий… Фамилия, богатая как мир… Семь… Счастливое число… Самец… Само собой. Иначе и быть не может. Мир – пастбище самцов и самок… Может, грубо сказано, но волнует… Семя… Семья… Ох, сердце сладко покалывало… За семью печатями… Да, да! За семью, если не больше… Кий… Она невольно краснела… Нечто из бильярда… Снукер – назвала его. Чувствуешь себя самкой, распутывая такой клубок… мегаломаньяк – хочет выражать себя непрерывно Диапозитивы вместо стекол в итальянском ресторанчике

«А где можно увидеть работы Семецкого? – физик знал о том, что гостья прилетела в Сибирь из Парижа. – В Лувре? Или его работы – это нечто вроде монополя Дирака или снежного человека? Никто не видел, но все только и говорят о них? Да? Так бывает. Андеграунд? Сопротивление?» На стене портреты. -Предки? – Нет. ваши предшественники

Улыбка, разгоняющая сумеречность салона…

«Его Перрюше еще не родился. Вот если физики… Такие, как вы… Вот если вы построите машину времени… Но это вряд ли. Наука топчется на месте.»

«Никогда не говорите так, мадам Катрин!»

«Почему?» – она повернулась и Славу Маленкова как обожгло. Глубокий вырез голубого платья действовал на него ошеломляюще. Он произнес: «Вы о путешествиях во времени?»

«Я о тюрьме, в которой мы навсегда замкнуты.»

«На природу нельзя злиться, – физик не отводил от мадам Катрин потрясенных глаз. – Проблема путешествий во времени? Забудьте. Это уже не проблема. Слышали о теории относительности?»

«А-а-а, этот швейцарский клерк… Да, меня водили в Берне в Бюро патентов, где он служил…»

Физик потрясенно молчал. Зажигать драйв

Надо бежать отсюда, пришло ему в голову.

Меня никогда не выпустят за бугор. Я никогда не увижу деревянную конторку, за которой работал Эйнштейн, и никогда не побываю в Лувре. Работая в России, я вообще нигде не побываю. За бугром о нас думают, как о дикарях. Даже мадам Катрин… А ведь она сама родилась в России. Интеллектуалы бегут в Силиконовую долину и в Массачусетс. Кафедры Мичигана, Осло, Лондона, Парижа, Лиона заняты русскими гениями, а на Международных выставках об этом ни слова. На Международных выставках пляшут фольклорные ансамбли, стучат расписные деревянные ложки… Что это за Семецкий? Когда мы будем знать своих гениев?…

«Путешествия во времени?»

Она меня увидела! – обрадовался Слава.

Он хотел коснуться этой женщины. Влажные губы, поворот головы, длинная шея. Длинные ноги, заброшенные одна на другую (она опустилась, наконец, в кресло). Он выпалил: «Никаких проблем! Машину для путешествий можно построить хоть сегодня. Я сам бы мог это сделать. Мне нужен всего лишь круговой лазер.»)))))

«Такой прибор требует больших вложений?»

«Гораздо больших, чем вы могли подумать.»

Мадам Картин улыбнулась:

«А все же?»

«Не меньше миллиарда. Долларов, разумеется. И этого может не хватить, хотя работа окупится чрезвычайно быстро, – физик не отрывал взгляда от выреза. – Нужен только круговой лазер.»

«А что это такое?»

«Что такое круговой лазер? – физик взглянул на мадам Катрин с испугом. – Это такое устройство, в котором вращающийся по кругу световой луч проходит сквозь фотонный кристалл. Понимаете? В результате указанный кристалл исказит траекторию луча, изменив скорость света. Искривится само пространство-время внутри круга, а луч превратится в спираль. Понимаете? Это как ложкой размешивать варево в кастрюле, – с неожиданным сомнением посмотрел он на мадам Катрин. – Перемешанное пространство-время, как закипающий кисель или суп, начнет вращаться слоями. И если туда запустить нейтрон, то его спин… Ну, это что-то вроде вращения вокруг собственной оси… – Он сбился с мысли. – Понимаете?»

«Совершенно не понимаю.»

«Да вам и не надо. Просто нейтрон совершит путешествие во времени.»

«Но с людьми-то вы этого никогда не проделаете», – мадам Катрин дружески улыбнулась.

«Уже проделывали! Русский космонавт Сергей Авдеев провел в космосе семьсот сорок восемь суток. Проведя почти два года на круговой орбите, он обогнал нас в нашем непрестанном пути в будущее примерно на одну пятидесятую секунды.»

«Доли секунды? Кому это интересно?»

«Но это первый шаг.»

«А второй?»

«А приборы, оборудование? – ответил он вопросом на вопрос и увидел, как глаза мадам Катрин подернулись влажной дымкой. – Почему вы этим интересуетесь?»

«Хочу спасти…»

«Человека?»

Она кивнула.

«Он погиб?»

«Наверное… Не знаю…»

«Может обратиться в полицию?»

Физик смотрел только на вырез платья. Какая нежная кожа… Наверное я схожу с ума… Ради нее я мог бы… В тех же Штатах есть деньги… А здесь я кончу в фольклорном ансамбле, в какой-нибудь «Машине времени»… Что за Семецкий?… Он действительно погиб?… Что сделал он, если даже такая невероятная женщина мечтает его спасти? Или она просто сентиментальна?… Выпала в общий фрейм

Славе Маленкову в голову не приходило, что баронесса Катрин фон Баум-Димич (Лажовска) не раздумывая разбивала мужские сердца. С элегантной беспощадностью она уничтожала отчаявшихся, если любая другая помощь казалась ей проблематичной. С девятого класса носила она при себе пожелтевшую страничку, аккуратно вырезанную из старого доброго немецкого «Журнала для семейного чтения». Рыжий человек в надвинутом на лоб капюшоне… Снукер. Капуцин или полярный путешественник… Родился явно в неурожайный год… Лобные доли, как у Ленина… Взгляд, как у Агнешки Топажес… Девятиклассница Катя Лажовская наткнулась на портрет любимого человека в школьной библиотеке. Из пояснений на той же пожелтевшей страничке сохранилось несколько фраз, прочтенных Катей с помощью словаря.

…как мои дела? Очень плохо. Мочусь пока без резей, но остальное плохо…

И дальше:

…художества этой советской собаки, страстно мечтающей о Будущем… Он, правда, не подозревал, что нож Мертвой Головы уже отточен… Ирландская проститутка не прощает обмана… Думая о теории принудительного ознакомления с искусством, протаскиваемой им…

Узнав про Мертвую Голову Катя Лажовская возненавидела дивизию СС, экзотичную бабочку и фантастический рассказ писателя Александра Беляева. Портрет неизвестного художника волновал ее.

Успех любой ценой, все остальное не имеет значения

Важен не художник. Важен тест. Полотно. Даже не текст и полотно, а все это в контексте. мегаломаньяк – хочет выражать себя непрерывно

Какая-то засранка ирландка собирается убить замечательного художника! – это ее возмущало. Он, наверное, дружил с Репиным и пил с бурлаками. Или с Герасимовым присутствовал на допросе коммуниста. Белокурая школьница с железнодорожной станции Тайга сразу и навсегда влюбилась. Ее нисколько не пугала теория принудительного ознакомления с искусством, интенсивно протаскиваемая этим Семецким. Она лишь ужасалась тому, на что способна обманутая ирландская проститутка, если, например, Нинка Барсукова, промышляющая на местном вокзале, избила в мужском туалете настоящего полковника…

– Что? – спросила мадам Катрин.

– Колумбия, – шепнула девчонка в голубоватом платьице.

– Что она сказала? – переспросила мадам Катрин, поворачиваясь к физику.

– Не знаю, – пожал он плечами, провожая взглядом пробивающуюся к выходу девчонку. – Может, она имела в виду американский «шаттл»? Знаете, они там привыкли к успеху…

II

Попав в Париж, мадам Катрин написала роман «Маша и нетопырь».

Западные критики хвалили книгу за стиль и наивную порочность. «Я увидела сюжет романа, отдаваясь человеку, напомнившему мне замечательного русского художника Ю. Семецкого…» – сказала в одном из интервью бывшая Катя Лажовская. Через месяц после выхода книги она навестила близкого друга (известного поэта-авангардиста Жана Севье). «Жан, что мне делать? У меня есть пять миллионов франков.» – «Немедленно потратить! Я помогу вам, – энергично ответил поэт. – Никогда не оставайтесь наедине с большими деньгами.»

Последуй я совету друга, ничего не случилось бы, признавалась мадам Катрин. Но в то время я уже знала, как тратить деньги. Разговаривая с Жаном, я кривила душой. Я всегда носила с собой вырезку из старого доброго немецкого «Журнала для семейного чтения». Меня волновали рыжие брови. Я хотела отыскать поразившего меня художника. К сожалению, я не знала, где он? кто он? в какой эпохе жил? что написал? Только однажды в книге известного исторического беллетриста я наткнулась на строки:

…недавно со своим русским другом художником Семецким, прибывшим в Париж из Ирландии, я побывал у мадам Виолетты Деруа. Мадам Виолетта ясновидящая, ты, наверное, знаешь, для нее не существует никаких тайн, – торжествующе объявил художник (Пабло Пикассо, – Г.П.).– Мадам Виолетта сказала: ничего не бойтесь, а бойтесь только того, что Царь-Ужас уже над нами! Мы уже давно ходим под Царем-Ужасом, сказала она. Мой русский друг художник Семецкий спросил, а в свете этого умрет ли он естественной смертью? Мадам Виолетта заметила, что господин Семецкий достоин и неестественной смерти, тем не менее, его зарежет ирландская проститутка по прозвищу Мертвая Голова в одном из тупичков его сраной Москвы. Так она и сказала, – с огромным удовольствием повторил художник. – Я никогда не бывал в Москве, это русский город, но я верю словам мадам Виолетты…

III

Я не верю в загробный мир, сказала мадам Катрин в цитируемом интервью. Но я верю в эгрегора. Я очень мучила своего ангела-хранителя, но он меня не оставил. Детство я провела в Сибири. Жила в деревянном бараке с щелями в два пальца и купалась в грязном озерце, покрытом радужными разводами. При этом я знала, что все равно буду купаться в лазурном Эгейском море, а в холодную зиму мне не придется справлять нужду в заснеженном ледяном дворе под мрачный вой волков. Море, снившееся в томительных снах, никак, конечно, не называлось, но я сразу узнала его, когда прилетела на Крит с моим третьим мужем Карлом фон Баумом.

Карл мне нравился.)))))

Но обнимая его, я помнила, помнила, помнила…

Я помнила, что русские девушки в Ирландии служат горничными и нянями, а ирландкам в России путь один – в проститутки. Я боялась за Семецкого. Я помнила: «…художества этой советской собаки…» Настоящий художник раним. Обжимаясь в девятом классе с электриком Верховцевым со швейной фабрики, не позволяя его наглым сильным рукам протискиваться туда, куда им не следовало, я думала о Семецком. О нем, конечно, думала и героиня моего романа. «…на кладбище мертвых душ отмечается заметное шевеление…» – писала я. А потом моя влюбленная героиня лежала под деревом и закатное Солнце красиво «…высвечивало крепкую оливу ее груди с темной вишней соска.»

Конечно, на станции Тайга можно было найти работу обходчицы, сцепщицы, или даже пойти месильщицей на макаронную фабрику, а потом родить неведомого зверька наглому электрику Верхонцеву, но я не хотела, чтобы однажды Семецкий увидел меня такой…

В Томске в университетской библиотеке я перерыла гору справочников.

Известных Семецких оказалось девять. Один – известный коллаборационист, без всяких раздумий повешенный французскими партизанами-маки, другой – американский финансист, получивший за мошенничество три пожизненных срока. Еще один Семецкий трижды пытался пересечь Атлантику, но утонул в школьном бассейне, ожидая с уроков прогульщика-сына, четвертый партизанил в Гомельской области, за что отсидел десять лет советских лагерей. Как-то там все у этих Семецких не складывалось. Еще один изобрел вечный двигатель и был застрелен охраной американского президента Рейгана, когда выехал навстречу правительственному кортежу на велосипеде и с вечным двигателем поперек груди. Все интересные динамичные люди, я уважала их, но, к сожалению, жизнь интересующего меня Ю. Семецкого никак не была отражена в справочниках.

Наверное, он много страдал. мегаломаньяк – хочет выражать себя непрерывно

Об этом говорили изогнутые крутым углом брови, рыжие выпуклые глаза, нагловатая грусть взгляда. Я была уверена, что именно Семецкий подсказал Борисову-Мусатову бледных девушек, в критические дни печально прогуливающихся у водоема. А Петрову-Водкину ужасное «Купание красного коня». А Шагалу – мужиков в улете. Думая о Семецком, я встретила итальянца, строившего в Томске бумажный комбинат. Когда корабль Колумба начал тонуть, крыс, побежавших с него, оказалось так много, что корабль выплыл и Колумб открыл Америку. Когда Россия стала тонуть, иностранцев сразу убежало так много, что страна выплыла. «Вот нагуляешь! – ругала меня хозяйка комнаты, которую я снимала. – Вот нагуляешь ты от макаронника!» – «Ну, расстреляют за это, что ли? – смеялась я. И непременно добавляла: – Дитя ведь за мать не отвечает.» – «Вот за это и расстреляют!»

Я улетала в Рим в августе.

Тополя торчали по краю аэродрома. Рыжие, как Семецкий.

Падали листья, лепетал ручей. От мутной воды несло мылом, выше дымили общественные бани. Я улетала спасти Семецкого, поэтому в Риме поменяла рейс на парижский. Выпала в общий фрейм

IV

Все это и вошло в роман «Маша и нетопырь».

Мадам Катрин не строила иллюзий. Она считала себя реалисткой.

Когда ее спрашивали, какой из мужей оставил ей титул баронессы, она загадочно улыбалась. Журналистам не следовало знать, что ее последний муж входит в пятерку крупнейших наркобаронов мира. Работая над романом, мадам Катрин жила у пожилой вегетарианки, ненавидевшей птиц. «Они прожорливы и поедают жуков, комаров, всяких несчастных, которые не умеют постоять за себя букашек.» – «А чем еще им питаться?» – «А травка? А ягодки?» – Хозяйка любила все живое, кроме птиц. Даже мышей не обижала. Металлическая дуга мышеловки нежно прижимала маленькую воровку к стенке, потом пленницу отправляли на дачу. Уютную вольеру мадам Катрин называла дачным концлагерем и тайком рисовала на лапках мышек шестизначные номера. А самой толстой обозначила на предплечье известный рунический знак. Так сказать, мышь-капо.

Кошки на дачу не подпускались.

«Хорошая кошка – мертвая кошка».

Рано или поздно мадам Катрин сожгла бы мышиный концлагерь вместе с хозяйкой и толстой мышью-капо, но как раз в это время некто господин фон Баум в самолете, летящем из Боготы в Цюрих, случайно наткнулся на роман «Маша и нетопырь», оставленный кем-то из пассажиров.

«…на кладбище мертвых душ отмечается заметное шевеление.»

Книга восхитила господина фон Баума.

Он понял тайные знаки, в отчаянии бросаемые мадам Катрин в никуда.

Мадам Катрин не читала писем, посвященных «Маше и нетопырю», их пишут сумасшедшие, но этот конверт хорошо пах и оказался надорванным. Господин фон Баум писал о любви. Он писал о неумолимой судьбе, ведущей его к счастью. Разумеется, он ни словом не обмолвился о том, что тридцать процентов наркотиков ввозится в Старый и в Новый свет с его колумбийских плантаций, но во всем обещал поддержку молодой писательнице. Даже рассказал, что в некотором смысле связан с литературой, потому что перед самой войной один рыжий русский приятель помог ему бежать из Германии. Россия, пояснил господин фон Баум, это страна, в которой поют фольклорные ансамбли, а женщины ходят в комбинезонах из невыделанной оленьей кожи и зимой не размножаются. Благодаря рыжему русскому приятелю господин фон Баум добрался до Мексики. Там за какую-то провинность его изгнали с корабля. Он умирал с голоду, пытался воровать. Какой-то человек спросил его на улице: «Вы немец?» Господин фон Баум удивился: «А вы?» – «О да! Правда, я американо. Вы владеете машинописью?» – «В совершенстве», – соврал господин фон Баум.

Дом, куда они пришли, был окружен садом.

На небольшом рабочем столе стояла машинка «Рейнметалл».

Пока загадочный американо готовил кофе и бутерброды, господин фон Баум (тогда еще совсем молодой человек) прочитал текст, отпечатанный на вложенном в машинку листе. Какой-то моряк, совсем как он, то ли был изгнан, то ли отстал от корабля. Правда, в Антверпене. Господин фон Баум все прекрасно понимал, поскольку текст был отпечатан по-немецки. Без матросской книжки бедолага сразу угодил в полицию и теперь полицейские решали, куда выгнать чужого матроса – во Францию, в Германию, в Голландию?

…Хотите поехать во Францию?

– Нет, я не люблю Францию. Французы всегда хотят кого-нибудь посадить, а сами никогда не могут усидеть на месте. В Европе они хотят побеждать, а в Африке – устрашать. Все это в них мне сильно не нравится. Скоро им, наверное, понадобятся солдаты, а у меня нет матросской книжки. Французы могут принять меня за одного из своих солдат. Нет, во Францию не поеду.

– А что вы скажете о Германии?

– И в Германию не поеду.

– Но почему? Германия – прекрасная страна. Вы там легко найдете корабль себе по душе.

– Я не люблю немцев. Когда не замечаешь предъявленного счета, они почему-то впадают в ярость. А на незнакомых мужчин смотрят только как на потенциальных солдат. Кроме того, у меня нет матросской книжки, она осталась на корабле. В Германии могут решить, что я немец и послать в армию. А я всего лишь палубный рабочий. Работая в Германии, я никогда не достигну даже низшего слоя среднего класса и никогда не стану почетным членом человеческого общества.

– Хватит болтать! Скажите просто: хотите вы туда ехать или не хотите? – Не знаю, понимали ли полицейские мои слова, кажется, они просто нашли себе бесплатное развлечение. – Итак, коротко и ясно. Вы едете в Голландию!

– Но я не люблю Голландию…

– Любите вы Голландию или нет, – заорал полицейский, – это нас нисколько не интересует. Об этом вы скажете самим голландцам. Во Франции вы были бы устроены лучше всего, но вы не хотите туда. В Германию вы тоже не хотите, она для вас недостаточно хороша. Значит, поедете в Голландию. Других границ у нас нет. Из-за вас мы не станем искать себе других соседей, которые, может быть, удостоились бы вашего расположения.

Господину фон Бауму понравился текст.)))))

Он понимал незнакомого моряка. С полицией у него тоже были проблемы. Причем в разных странах. Сервисный центр – публичный дом А с тех пор, как господин фон Баум наладил бизнес в Колумбии, международная полиция только и думала, как бы дотянуться до него своей карающей лапой. Ни в Голландию, ни во Францию он не хотел.

Но он хотел мадам Катрин.

V

…Теперь я точно знала, кто мне поможет спасти Семецкого, рассказала мадам Катрин корреспонденту газеты «Фигаро». Совесть меня нисколько не мучила, а эгрегор подсказывал, что я на верном пути. Через неделю после личного знакомства с господином фон Баумом я спала в роскошном номере отеля «Риц», а еще через три месяца оказалась в Колумбии.

Запах глины и прели.

Десяток хижин, бабочки, влажный воздух.

Но в каменном дворце, надежно укрытом джунглями, господин фон Баум чувствовал себя очень уверенно. Правительственные войска не имели шансов добраться до известного наркобарона, потому что это он, а не государство, кормил местных крестьян. Музыкальный зал, роскошная библиотека. Господин фон Баум мог многое себе позволить. На стенах Дега, Сислей, кто-то из англичан. Но больше всего господин фон Баум любил «Стог» Клода Моне. Разумеется, оригинал. В Лувре давно висит подделка. Ко мне, рассказала мадам Катрин, был приставлен личный телохранитель.

«Я Софокл, ты моя Софокля.»

Телохранителя звали Папа Софокл.

Он был мускулист, свиреп, но любил поговорить о Большом взрыве.

Его волновало это ужасное совершенно не представимое противоречие. «Как это? Бум-бум! – и все возникло!» Папа Софокл привык к тому, что после хорошего бум-бум все исчезает. Из депрессивного в маниакальное Чтобы отвлечь Папу Гая от опасной темы, я научила его русским словам, но запомнил он единственное сочетание: «Segodnia dash mne?»

Я смеялась.

Я чувствовала, что Семецкий жив.

Ирландская проститутка могла замахиваться ножом, я знала – пока я жива, она не убьет художника. Но при каждом удобном случае подталкивала господина фон Баума к мысли о новейших технологиях. «Наркотики – это прошлое. Нельзя бесконечно раскачивать человеческую психику.» – Господин фон Баум смотрел на меня и взгляд его становился синим и мечтательным, как дымка над морем. Так он смотрел только на «Стог» Клода Моне. – «Думаешь, наступление психотропных веществ можно остановить?» – «Все можно остановить, милый.» – «Может быть… Кроме психотропных веществ… – Он важно и медленно раскуривал сигару. – Эволюция завела человечество в тупик… Я помогаю людям расслабиться… Все равно все умрут, зато, благодаря мне, некоторые умрут счастливыми… Конечно, можно загнать их в тюрьмы и в лечебницы, но подрастают новые поколения и они тоже хотят расслабиться… Мой друг Пабло Эскобар однажды заколебался и добровольно передал себя в руки властей. Что из этого вышло?… В тюрьме только и говорили, что о наркотиках… Никто не в силах остановить запущенный механизм…»

«А перспектива?»

«О чем ты?» – не понимал он.

«О власти над временем», – намекала я.

«Оставьте, моя любовь. Разве это не прерогатива Бога?»

Как истинный католик, господин фон Баум заподозрил, что физики, которыми я интересовалась – все, как один, инфернальные твари. В Париже я имела неосторожность переспать с двумя засекреченными теоретиками из Лионской лаборатории. Потом в Марселе меня допрашивал прокурор Шаспи, его интересовали некоторые детали. Чтобы не чувствовать жадных пальцев неистового прокурора, я шептала стихи. Не пыхтящий самец, а звездное небо. «…и мы плывем, сияющею бездной со всех сторон окружены.» Уже в Колумбии я узнала, что секретные теоретики попали в автокатастрофу, а прокурора Шаспи однажды нашли в грязном канале. Желудок несчастного был по горло набит не переваренными лягушками. Почему-то перед смертью он съел их много.

Конечно, я знала, что попаду в ад. Но это было справедливо.

Время шло. Ирландская проститутка точила нож. Караваны с наркотиками шли к побережью. Каждый день Папа Софокл спрашивал: «Segodnia dash mne?» и дивился: «Бум-бум! – и все возникло!» Но однажды он вошел в мою комнату рассеянный. «Привезли одного гринго. Тебе, наверное, лучше перейти в библиотеку, потому что гринго может кричать.» Он тут же сжал кулак, но я заметила что написано на ладони

«Зачем хозяину этот гринго?»

«Он построил какую-то машину.»

«Разве этого достаточно, чтобы заинтересовать хозяина? – удивилась я. И потребовала: – Хочу его увидеть!»

«Это запрещено!» – испугался Папа Софокл.

«Хочешь, чтобы я отправила тебя в Боготу? Этого ты хочешь?»

Нет, Папа Софокл не хотел в Боготу. Там на каждом углу висели листовки с его изображением. Он боялся Боготы, но еще больше боялся хозяина. Правда, я была частью хозяина, только поэтому после многих угроз и уговоров он провел меня в тихий флигель, выходящий узкими окнами на открытое патио. На огромном деревянном кресте висел белый человек. Он был обнажен, Солнце обжигало раздробленные колени. Над открытыми ранами роились мухи. Господин фон Баум важно и медленно раскуривал сигару. Плетеное кресло под ним прогнулось, два человека с автоматами стояли чуть в стороне. Господин фон Баум не мог видеть меня и Папу Гая, надежно укрытых стенами флигеля, поэтому не понижал голос.

«…и твоя машина может двигаться?»

«Разумеется. Но управлять ею могу только я.»

«То, что умеет один человек, всегда повторит другой.»

Распятый помотал головой. Он задыхался. Было жарко. Кровь струилась по разбитым коленям, мухи садились и взлетали, но гринго даже не вздрагивал, наверное, его накачали наркотиками. «Моя машина может доставить тебя в любое место… И в любое время… Да, можно научиться ее водить, но сенсорные датчики настраиваю только я… Не ездишь же ты по дорогам, закрыв глаза, верно?…»

Влажный холодок коснулся моей спины. Я узнала распятого.

«Ты понимаешь, почему ты здесь?» – важно спросил господин фон Баум.

«А ты понимаешь, что рассердил Америку?…»

Господин фон Баум сдержанно выругался. Он в общем невысоко оценивал рассерженность Америки. «Я теперь забрал тебя у этой жирной Америки, – важно заметил он. – Теперь у меня есть все, чего нет у Америки. Понимаешь? У меня есть ты и твоя машина. У меня есть „Стог“ Клода Мане и самая красивая женщина. Конечно, Расти Маленкофф, я понимаю, ты – исключительная личность, но если я кивну, водить твою машину научится самый последний негр этой деревни. Так что, соглашайся. Мы вместе отправимся в прошлое и зарежем отца нынешнего президента. Я хочу изменить ход американской истории.»

«Ты сказочек начитался…»)))))

Разумеется, я узнала русского физика.

Несколько лет назад он не Нажала кнопку – перезагрузить сводил с меня глаз в салоне «Зеленая пирамида». Наверное, перебрался в Америку и получил этот свой… ну да… круговой лазер… «Даже если ты убьешь отца нынешнего президента, – сказал он, глядя на господина фон Баума мутными от боли глазами, – ты все равно не изменишь историю Америки. Это только в сказочках раздавленная бабочка приводит к изменившемуся миру. Квантовая физика допускает существование бесконечного числа самых разных параллельных миров. Не слышал об этом? Даже выбирая футболку, ты как бы решаешь судьбу мира. Выберешь цветную – мир белой футболки исчезнет. Выберешь белую – исчезнет цветной. Точнее, эти миры продолжат свое существование, но уже вне тебя. В одном параллельном мире ты выберешь цветную футболку, а в другом – белую… И так всегда… И так с отцом президента… В одном мире тебе это удастся, но в другом ты будешь висеть на кресте и тебе перебьют колени…»

«Но в другом, в другом…»

«Но тебе, тебе…»

«Где машина гринго? – спросила я шепотом. – Ее тоже привезли?»

Папа Софокл ответил: «Она в сарае. Хозяин сердится. Гринго не хочет ее водить.»

Я смотрела на распятого физика. Значит, он все-таки построил свою машину.

Господи, подумала я, неужели он сделал это только потому, что однажды увидел меня в слишком открытом платье?…

«Америка потратила на меня несколько миллиардов долларов.»

«Ну, мне ты обошелся вдвое дороже, – улыбнулся господин фон Баум. – Ведь мне пришлось платить за все. И за тебя. И за твою машину. И за полное уничтожение всех следов твоей работы. И за уничтожение материалов, компьютерных файлов, сотрудников… Зато машина теперь принадлежит исключительно мне… Я сохраню тебе жизнь, если…»

Он мог обещать, что угодно, я знала: он убьет физика.

Правда, я не знала, что рассерженные американцы уже давно шли по следу наркобарона. Американцев ничуть не смутило то, что тайная база господина фон Баума располагалась на территории другого государства. Когда раздались первые выстрелы физик был уже мертв. Из горящего дома меня вывел Папа Софокл. Пахло напалмом и паленым мясом. Совсем неподалеку стрекотало автоматическое оружие, военные вертолеты без опознавательных знаков (американские) заходили на второй круг. Господин фон Баум, дырявый, как решето, валялся в плетеном кресле. «Нам некуда бежать, – крикнул Папа Софокл. – Хозяин откусил кусок, который не смог проглотить. Гринго высадили десантников, они отсюда и лягушку не выпустят.»

Пришлось его подтолкнуть:

«К сараю!»

VI

Господин фон Баум в общем не ошибся – машиной гениального физика мог управлять любой. Она не знает. Сколько ей лет – запуталась во временах. Он маленков хочет ее именно тогго года когда встретил потому и сделал открытие. Снукер.Сегодеяшняя не нужна. Любовь это всегда возвращение Главное заключалось в сенсорной настройке. Но я успела ввести в банк данных все, что знала к тому времени о художнике Семецком, вплоть до сведений о его некрепком здоровье. Москва. Это я тоже успела ввести. Из слепящего огня и оглушающего грохота мы сразу нырнули в звенящую тишину. «Где ты этому научилась?» – Папа Софокл смотрел на меня с ужасом. Как легкий рыбий пузырь, мы всплывали сквозь тяжелые пласты времени. Со стороны нас нельзя было разглядеть, но мы все время видели стремительно разлетающиеся линии. Потом они начали размазываться, бледнеть, и превратились в стены кухни.

Стол.

Пакеты на нем.

Две немолодые женщины.

Та, что постарше, сжимала виски белыми пальцами.

«…Эти гунны… Они пришли… Они уже не грядущие… Валерий Яковлевич крикнул мне: „Бронислава, не открывай!“ – но они вошли… Вот, Аннушка, они сначала закрыли Литературно-художественный кружок, потом закрыли редакции и типографии, а теперь пришли в дом… Несколько гуннов с ружьями… „Это, значит, кабинет? Ух, столько книг! И все у одного старика! А у нас – школы пустые, как детей учить?“ Порылись, порылись в книгах, а там на испанском, французские книги. Полистали „Дон-Кихота“, рассердились: „Одна контрреволюция и отсталость! Кому нужны такие мельницы? Теперь революция! Советская власть даст народу паровые, а то и электрические. Но книгу все равно заберем. Пущай детишки картинками потешатся. Завтра пришлем грузовик и чтобы тут ни листка не пропало! Ответите перед революционным трибуналом.“

«А Валерий Яковлевич?» – ужаснулась Аннушка, наверное, прислуга.

«А он позвонил Луначарскому… Приехал гунн комиссар Семецкий… мегаломаньяк – хочет выражать себя непрерывно Успокоил: никаких грузовиков, а то всех начнем расстреливать за самовольство! Расстрелы, дескать, тоже способ улучшения характеров и построения счастливого общества. А потом позвонил главный гунн. Надо же показать Европе, что коммунисты не убивают поэтов. Предложил Валерию Яковлевичу кафедру стихосложения при пролетарском университете. И вот паек…»

Голос Аннушки зазвенел:

«Ой, растительное масло! Мука, крупы! Настоящий кофе! Сахар и чай! Ой, мы еще поживем за этим новым царем, Бронислава Матвеевна! А керосин они обещали?»

Я долго смотрела на Аннушку сквозь дымку, отделяющую нас от реального мира.

Папа Софокл догадался о моих мыслях. «Этот Семецкий, – спросил он, – которого ты ищешь, он крещеный?»

«Зачем это ему?»

«Крещеным легче, – Папа Софокл трусил. Он не понимал, почему разговаривающие женщины нас не замечают. – Господь узнаёт своих.»

«Если он узнает Семецкого, то убьет его на месте!»

Из-за полуприкрытых дверей кабинета донесся до нас глухой прококаиненный голос, чуть задыхающийся, срывающийся. «Ты постиг ли, ты почувствовал ли… что, как звезды на заре… Парки древние присутствовали… в день крестильный в октябре?…» – И сразу же девичий голос: «Москва, Москва, Валерий Яковлевич… Издательство «ТП»… Там настоящая литература… Семецкий издает настоящее…»

VII

«Этот твой Семецкий, он художник?» – удивился Папа Софокл моему отчаянию.

Наверное, он опять видел какое-то противоречие. Бум-бум! – и все возникло! Не знаю, что он понял из моего путаного рассказа, но рассудил здраво: «Значит, художник? Один из тех, что рисуют голых баб и плачут по пьяни? – И ухмыльнулся, почувствовал мою незащищенность. – Ищи Семецкого у шлюх. Если он настоящий художник, он любит шлюх. У каждой шлюхи своя жалостливая история. Всегда найдется такая, у которой история самая жалостливая. У такой и надо искать. Художники любят жалостливые истории. Как говоришь, звали шлюху?»

«Мертвая голова.»

«Значит, он рыжий.»

«Почему ты так решил?»

«Все ирландки любят рыжих.»

Папа Софокл на глазах становился все увереннее. Несколько раз его рука как бы невзначай прижималась к моему бедру. Наверное он уже строил какие-то свои собственные планы. Бум-бум! – и все возникло! Он уже понемногу привыкал к противоречиям. Он уже прикидывал, как сладко будет получить сразу и жену бывшего босса, и машину, стоящую три миллиарда…

неграмотные письма в интернет – это стиль, как изысканные в XIX веке. По неграмотности поймет, что это он.

))))) Любовь во все времена была придуманной… не трогать руками… нет доступа… вот что надо начертать… а для производства детей вход с другой сороны…

К счастью, перед нами открылся затемненный шторами кабинет.

«У меня издательство… – донесся чванливый мужской голос. – Я побил собственный рекорд… За длинный високосный год ни одной книги!… А?… Не каждое издательство заканчивает год с такими результатами…»

Сердце мое сжалось.

Лобные доли, как у Ленина.

Взгляд, как у Агнешки Топажес.

«Можно я скажу? – Семецкий даже поднял руку. – Издательство всегда при мне… Как дом при улитке… Вид из окна меняется беспрестанно – в зависимости от того, где находишься…»

«Ток айриш… – понимающе шепнул Папа Софокл. – Он многому научился у ирландки.»

И указал взглядом на рыжую тварь, стоявшую перед Семецким на коленях. На ней была только белая нижняя юбка и Папа Софокл ухмыльнулся:

«Пусть она его зарежет. Таr угодно Господу.»

«Но не мне», – отрезала я.

А ирландка спросила по-русски, но с невыносимым акцентом: «…pochemu ti ne razdeveshsa?»

«Беда, – все так же чванливо ответил Семецкий и попытался повалить проститутку на пол. – Все болит. Правда, мочусь без резей.»

«…a dengi? – встревожилась ирландка. – Est u teba dengi?»

«Конечно. Я позвоню и привезут много денег.»

«…komu ti pozvonish?»

«Байкалову, наверное.»

«…еto est dobryi chelovek?»

«Беда!»

«…а esli ego net na meste?»

«Тогда позвоню Синицыну»

«…еto toze est dobryi chelovek?»

«О, ёлы-палы! Прямо самаритянин!»

«…i u nego est dengy?»

«У Синицина-то?!»

Может, проститутку звали Долли.

Клонированная овца. Я ее ненавидела, потому что нож лежал на столе.

И Папа Софокл увидел нож. Его рука уже совсем недвусмысленно гладила мне ногу. «Segodnia dash mne?» Я никак на это не отвечала. Я вдруг увидела силуэт. Странный силуэт девчонки в голубоватом платьице камуфляжного рисунка… Где-то я ее уже видела… Аккуратные височки, подбритый затылочек, челка на лоб… Где? Где?… И вспомнила!

Салон «Зеленая пирамида».

Шепоток: «Колумбия». Но не «шаттл», как решил физик.

Оттолкнув меня, Папа Софокл сделал шаг. Он уже перестал бояться. Что-то блеснуло, свертываясь, и Папа Софокл в полный рост явился перед оторопевшей парочкой. «…eto Baikaloff?» – успела спросить ирландка, но Папа Софокл уже завалил ее на стол, заваленный бумагами. Наверное, решил убить сразу всех зайцев. Показать мне, как он это делает на ирландке, а потом взять меня и угнать машину. Я расслышала, как он ухмыльнулся: «Segodnia dash mne?» – но Мертвая Голова не собиралась под него ложиться. Она крикнула по-русски: «…ty ne est Baikaloff!» и схватила нож. Не желая участвовать в их разборке, я втащила оглушенного Семецкого в машину.

«…закончить год с таким результатом!» – ошеломленно пробормотал он. И уставился на меня: «Ты кто?»

«Я твоя судьба.»

«Ёлы-палы!»

Но паниковать не стал.

«Что ты написал такого, – мрачно взглянула я на него, тыкая пальцем в сенсорную настройку, – что тебя решила зарезать ирландская проститутка?»

«Разве для этого надо что-то написать? У меня издательство… – Он вдруг заинтересовался: – Куда это мы отправляемся?»

«Ты ведь мечтал о Будущем…»

«Это так. От Будущего не отвертишься, – согласился он. – Тогда давай прихватим с собой Байкалова и Синицына.»

«А их зачем?»

«С ними весело.»

«Здесь тесно. Навестишь их могилки.»

«Ёлы-палы, мы едем так далеко?» – удивился Семецкий. мегаломаньяк – хочет выражать себя непрерывно

Я кивнула. Ближе нам нельзя. С Папой Гаем разберется милиция, но Мертвую Голову мне совсем не хотелось видеть. Я хотела согреть и утешить художника. Любить всю жизнь… Такой рыжий… И сладко пахло от него проституткой… Я сходила с ума, так хотела до него дотронуться. Почему-то девчонка в голубеньком платьице стояла передо мной… Как некий знак… «Лет по пятьдесят твои друзья еще протянут, – сказала я. – Правда, Байкалов начнет немного хромать и нюх потеряет, а у Синицына случится большая любовь… Хорошо, что в восемьдесят девять лет долго не любят…»

«Беда, – Семецкий удрученно уставился на меня умными выпуклыми глазами. Они поблескивали у него как в день зарплаты. Лобные доли… Голос… Он даже поднял руку: – Можно я скажу?… Если мы, правда, отправились в Будущее, то как там с тиражами моих книг?»

«Забудь про тиражи.»

«Но я хочу выпустить интересную книгу.»

«Не будь животным, Семецкий!» – я заплакала, так сильно любила. А он уже потихоньку осваивался: «Там, в Будущем… Что там будет?»

«Там будет много интересной работы.»

«Беда.»

«Там я сниму тебе мастерскую.»

Он шмыгнул носом и я не выдержала:

«Почему у тебя нос такой? Почему он такой…»

«Это со школы, – предупредил Семецкий. – Я бокс любил. Только не умел давать. Все больше получал. Привычка. – Он перехватил мой заплаканный взгляд и заторопился: – Вообще-то я не пью. Ты не думай. И ничего этого модного. Даже кофеин только врачи заставили.»

«В Будущем у тебя не будет соблазнов.»

«Беда, – выдохнул он. Но все же сломал гордость, выдал тайную тревогу, спросил словами классика, сразу видно, что много читал. – А там… В Будущем… Ну, где мы пойдем к Байкалову и к Синицыну… Там проститутки будут?» Наверное, вспомнил свою клонированную. Они наши музы, трогать их не надо, а то ращвоняются о женах и прочее

Я заплакала, так любила его. Снукер.

«Будут, – сказала я. – Только лучше.» Черные альпинисты НЕТ ДОСТУПА

И вдруг вспомнила книгу известного исторического беллетриста.

Там в этой книге некий офицер Ли, явившись из облачного, не столь уж однозначного Будущего, вот так же спросил: «Неужели все искусство – вранье?» А художник Пабло нагло ответил: «Вранье, вранье! Чистое вранье.» – «Но должна же быть какая-то возвышенная цель?» – не поверил художнику офицер Ли. И художник ответил: – «Возвышенная цель помогает меньше, чем владение техникой.»

Я смотрела на пульт и плакала.

В мерцающей полумгле мы всплывали сквозь тяжелые пласты времени.

На фоне волшебных световых сплетений, мгновенных пятен и разливающегося сияния художник Ю. Семецкий выглядел настоящим красавцем. Страшной тоталитарной красоты человек. Не то, что эти уроды с Монмартра. Лобные доли… Голос… Рука… Выпала в общий фрейм «Ты знаешь такую девчонку? – спросила я. – В голубоватом платьице с камуфляжным рисунком?» – «У которой затылочек выбрит? – обрадовался Семецкий. – И такая челка на лоб?» – «Вот, вот, – выдохнула я. – Кто это?» – «Да так… Дура одна…» – выдохнул и Семецкий, и засмеялся довольно. Все ему было уже хорошо. И сам был такой хороший. Вот только, дурак, дурак, не понимал, почему я плачу…

Оглавление