«Призрачный сфинкс»

Алексей Яковлевич Корепанов Призрачный сфинкс

…Кто б ни пришел – остаться здесь не сумел никто.

Так что же стало с чем-то? Ничто, одно Ничто…

Лалла (Индия, XIV век).

Природа – сфинкс. И тем она верней

Своим искусом губит человека,

Что, может статься, никакой от века

Загадки нет и не было у ней.

Федор Тютчев (Россия, XIX век).

1. Выезд

«Пятерка, на выезд!» – раздался в динамике хрипловатый голос дежурного.

– Тьфу ты, блин! – сидящий у телевизора Саня Веремеев в сердцах плюнул и стукнул крепкой ладонью по подлокотнику кресла. – Ну не дадут досмотреть!

На телеэкране «выездной жеребец Российской империи» московский «Спартак» в далеком Мадриде отчаянно цеплялся за последний шанс удержаться в Лиге чемпионов.

– На месте досмотришь, если быстро управимся, – успокоил его командир группы капитан Осипов. – А это и от тебя зависит. Давайте, ребята, запрягаемся.

– Какое там досмотришь – всего полтайма-то и осталось, – уныло сказал Саня в спину направившемуся к двери Осипову. Капитан шел получать разъяснения и конкретное задание для группы.

– Не расстраивайся, Санёк, все равно амбец «Спартачку», – утешил сослуживца Гена Гусев. – Лучше уж воздухом подышать и размяться.

– Хрен тебе в глотку, Гусёк! – заявил Саня, покидая уютное кресло. – Целых полтайма еще.

За окнами было темно и шел дождь, не сильный, но затяжной, каким и положено быть осеннему дождю. Весь день с раннего утра бойцы пятой группы провели здесь, в казарме, под крышей, потому как кому же охота торчать на дворе под дождем? Это занятие на любителя. Разве что перекурить под навесом – и вновь в свой дом родной, заниматься всякой всячиной в ожидании команды «на выезд». Которой вполне могло так и не поступить за все сутки дежурства, благо времена настали более-менее тихие, всё, что можно было поделить, уже поделили, и сферы влияния давным-давно разграничили, да и номера с крупными разборками уже не проходили – после злополучного «черного дня Америки» беспредельщикам круто поприжали хвосты, а тех, кто пытался вставать в позу и растопыривать пальцы веером, и вовсе успокоили навсегда, не доводя дело до бесконечных и неэффективных судебных разбирательств.

До того, как прозвучал в динамике голос дежурного по спецчасти, дюжина бойцов пятой группы коротала вечер как обычно, когда не было выезда на задание: кто-то развлекался «стрелялками» на компьютерах, кто-то смотрел телевизор, кто-то играл в шахматы, а Сергей Зимин даже читал. Не монографию, правда, какую-нибудь, и не сочинения «матерого человечища» Льва Николаевича Толстого или там «Сагу о Форсайтах», а карманного размера книжицу какого-то современного отечественного фантаста, которых – то есть книжиц – навалом на лотках в подземных переходах и на троллейбусных остановках, – но все-таки читал… И дома он тоже читал – только дома не всегда удавалось.

Теперь же «стрелялки» и шахматы были отложены, и книжка тоже, и бойцы деловито и сноровисто занялись экипировкой возле стенных шкафов, причем и Саня Веремеев, и еще несколько парней продолжали при этом следить за барахтаньем «Спартака», старающегося подобно известной лягушке сбить сливки в масло и выпрыгнуть-таки в следующий круг европейской Лиги.

Снаряжались, как и положено, по полной форме: бронежилеты под камуфляжные куртки, черные маски-шапочки с прорезями на голову, сверху – шлемы с прозрачными пуленепробиваемыми щитками и встроенными рациями, на ноги – высокие ботинки со шнуровкой, на толстой, в два пальца, пружинящей подошве. Разбирали оружие: ножи, пистолеты и неувядающие «калашниковы», цепляли к широким поясам боевые гранаты и «погремушки Перуна» – оглушающе-ослепляющие «бабахалки», что ввергали в шок не только слабонервных, но и субъектов покруче. Проверяли карманные фонарики. Вынимали из шкафов «кошки». Рассовывали по карманам кто сигареты, кто жевательную резинку, а кто и шоколадные батончики. Дело было привычное – ни один боец пятой группы не ходил в первогодках, у каждого из этих двадцатишести-двадцативосьмилетних парней были на счету десятки подобных выездов.

– Вот блин, – ворчал Саня Веремеев, зашнуровывая ботинок. – И футбол не посмотришь из-за этих бандюков!

Облачились, расселись по креслам с откидными сиденьями вдоль стены в ожидании командира, каждый на своем персональном месте – у кресел, как и у стенных шкафов, хозяева не менялись. Массивные и широкоплечие в бронежилетах, увешанные оружием, в масках и шлемах, бойцы выглядели как космические десантники из видеофильмов. Вернулся капитан Осипов, и Саня Веремеев, подняв руку, в которой была зажата черная коробочка пульта, со вздохом выключил телевизор.

В полной тишине выслушали командира. Задача была обычной, одной из стандартных задач. Вариант «вода в песок». Выехать. Спешиться. Оцепить. Просочиться. Брать живьем, особо прытких убивать, но не до смерти. Доставить повязанный «товар» куда положено. Сдать. Вернуться в расположение спецчасти. А утром – если ночью вновь не будут дергать – разъехаться по домам и постараться успеть еще и жен приласкать, прежде чем те упорхнут на работу. Кого именно придется брать, и за какие грехи – бойцов не интересовало, это были ненужные детали. Кому надо, тот знает, а их дело – повязать и доставить. Выполнить задание и получить свои заработанные. С надбавкой за профессионализм.

Несколько минут ушло на изучение схемы расположения объекта. И вновь ничего экстраординарного: двухэтажный, чуть ли не типовой особнячок на окраине дачного поселка, у самого сосняка. Забор, естественно, и охрана – но это все из задачника для грудных младенцев. Впрочем, будь там хоть ров десятиметровой глубины, до краев заполненный свеженькой вулканической лавой, будь там хоть вышки с пулеметами и колючая проволока под током по всему периметру – все равно это не переводило бы задачу в повышенную категорию сложности. На учениях бойцы пятой группы сталкивались и не с таким – работали мозги у организаторов, какие только извращения не придумывали! – сталкивались и преодолевали, хотя порой и приходилось очень даже нелегко. И при выездах случались иногда всякие фокусы, только фокусники все равно в конечном счете оказывались мордой вниз и с руками за спиной. А кое для кого – не обходилось и без этого – такие фокусы оказывались последними в жизни…

– Подъем, ребята, – сказал капитан. – Гусев, шкафчик-то свой прикрой.

Встали, потянулись к выходу, не торопясь и не толкаясь – каждый знал свое место в цепочке. Пока грузились в автобус, курильщики успели сделать с десяток затяжек. В свете прожекторов блестели лужи на асфальте просторного двора. По опавшим листьям шуршал назойливый работяга-дождь.

Командир чуть задержался в казарме, управляясь с амуницией, и Гена Гусев тем временем развлек напарников анекдотом в тему о выезде группы быстрого реагирования в бордель. Бойцы хохотали от души, а капитан Осипов, забравшись в салон, сел в кресло рядом с водителем и скомандовал:

– Погнали!

Попетляв по безлюдным улицам пригорода, автобус выбрался на окружную, сделал вираж на транспортной развязке и по Западному шоссе устремился прочь от города. До конечной цели пути было не более десятка километров.

– Эх, хотел завтра с Димкой в парке погулять, – сокрушенно сказал Сергей Зимин, глядя в темное окно, исполосованное размазанными следами дождевых капель. – А по такой погоде не разгуляешься.

Сидящий рядом Гена Гусев удивленно повернулся к нему:

– Так ведь завтра вроде бы четверг, Серый. Чего это он у тебя не в садике?

– Карантин в садике. Осенний грипп.

– А, ну да, что-то такое было по телеку. Ничего, папаша, посидишь с пацаном, книжку ему почитаешь. Спешил же папашей заделаться, вот теперь саночки и вози. – Гусев закинул руки за голову, с наслаждением потянулся, выгнув спину, и мечтательно закатил глаза: – А нам, холостым, доступны все удовольствия.

– Это какие же такие удовольствия? – насмешливо спросил Сергей. – Трах-трах с очередной прекрасной незнакомкой?

– Пошляк вы, господин Зимин! – деланно возмутился Гусев. – Во-первых, не «трах-трах», а э-э… занятия любовью…

– Совокуплением, – иронично вставил Сергей.

– …а во-вторых, не с незнакомкой, а с очень даже знакомкой. Почти уже неделя, как знакомкой.

– Смотри, Геныч, не подцепи чего-нибудь, – обернулся сидящий перед ними Саня Веремеев. – Обстановочку-то венерическую на сегодняшний день представляешь?

– Хрен тебе в глотку, Веремей, – мстительно парировал Гусев, повторив недавно прозвучавшие в казарме по его адресу слова Веремеева. – Курс сексуальной безопасности проходил и ентой грамоте обучен.

– Эва, как поет! – восхитился Веремеев, подмигивая Сергею. – Прохвессор, блин!

– В этих делах именно профессор, – скромно согласился Гусев и тут же встрепенулся: – Кстати, есть по этому поводу неплохой анекдотец…

Через две-три минуты автобус замедлил ход и, накренившись вперед, свернул с шоссе. Мелькнули в свете фар мокрые деревья с облетевшей листвой и колеса запрыгали по грунтовке.

– Извечная наша проблема, – брюзгливо изрек Сергей, ухватившись рукой за спинку сиденья Веремеева. – Дураки и дороги. Дураки делают дурацкие дороги.

– А без дураков скучно было бы жить, – хохотнул Гусев. – Когда я на Балканах парился, был у нас, как вам всем известно, командиром роты один хмырь, я уже рассказывал, Достоевским его звали. Ну, вы в курсе, почему: доставал всех так, что не приведи Господь. Я его потом уже здесь встречал, даже выпили с ним грамм по двести-триста. Так вот сейчас я вам про этого Достоевского расскажу.

– Да, истории про Достоевского мы от тебя уже слышали, – задумчиво сказал Сергей. – И сдается мне, уже не раз. Особенно после третьего стопарика. Достоевский и натовские танкисты. Достоевский и баксы. Достоевский и минное поле. Он у тебя разве что только старуху-процентщицу не убивал.

– Так то после третьего стопаря, а то на трезвяк, – возразил Гусев. – Совершенно новая история цикла.

– Валяй, Гусек, – вмешался Саня Веремеев. – Только бородатых анекдотов не трави и Штирлица не трогай, у меня этот Штирлиц уже не только в печенках, но и в яйцах сидит.

– Веремей – наседка! – восхитился Гусев. – Слышь, Серый, у него из яиц штирлицы с мюллерами вот-вот вылупливаться начнут. Или вылупляться.

– Залупляться! – Веремеев скрутил ему кукиш. – Давай, валяй, а то не успеешь.

Но «валять» Гусеву так и не удалось. По команде Осипова водитель остановил автобус и заглушил мотор, и капитан, встав, начал отдавать распоряжения:

– Выходим, обычным порядком перемещаемся к объекту. Разбиваемся на связки, оцепляем. Начало проникновения во двор по моей команде. Вопросы есть?

Вопросов не было – каждый боец знал свой маневр.

– С Богом! – капитан первым покинул автобус.

В прохладной темноте шелестел в ветвях деревьев дождь, вдалеке виднелись редкие огни поселка. Подождав, когда глаза немного привыкнут к этой осенней мгле, бойцы ГБР – группы быстрого реагирования – вслед за командиром крадущимися шагами двинулись через мокрый сосняк в сторону объекта предстоящей операции, неслышно скользя от дерева к дереву. Не доходя до высокого бетонного забора, разделились на обычные связки и начали окружать особняк с высокой двускатной крышей, увенчанной вместо привычного когда-то флюгера большой белой тарелкой спутниковой антенны. В окнах верхнего этажа горел свет, пробиваясь сквозь плотные темные портьеры.

Зимин, Гусев и Веремеев как всегда работали в одной связке. Повернув налево, они прокрались вдоль забора, обогнули его и, приготовив «кошки» на тонких, но прочных тросах, застыли под прикрытием сосен в ожидании команды по рации.

Но команды капитана Осипова так и не услышали.

Потому что вечерний полумрак перед ними вдруг взорвался беззвучными багровыми выбросами, в лица бойцов мощным шквалом ударил невесть откуда взявшийся ледяной ветер и они, не удержавшись на ногах, попадали на мокрую землю, покрытую осыпавшейся с сосен хвоей. В тот же миг земля предательски разверзлась под ними, множащиеся багровые сполохи слились в стремительно сжимающееся кольцо – и бойцы почувствовали, что, потеряв опору, летят куда-то вниз. Вновь ударило по глазам холодное багровое пламя, ослепив и оглушив, напрочь отрезая от привычного мира.

– Командир!.. – все-таки успел крикнуть Веремеев в рацию, но это было последнее, что он успел.

Низвергаясь в неведомые, совершенно непонятно как образовавшиеся внезапно глубины, бойцы вонзились во что-то мягкое и податливое, подобное толстой перине – и эта перина окутала их со всех сторон, поглотила, погрузила в себя, лишив так ничего и не успевших сообразить парней даже ощущения собственного тела. Новый порыв ветра превратил в лед их сознание и они выключились из реальности, словно некто, распоряжающийся их судьбами, одним движением пальца погасил свет…

2. «Арго»

– Господи, полцарства отдал бы за бутылку пива и хороший кусок ветчины! – воскликнул Майкл Савински и, скривившись, впечатал в стол тубу с концентратом. – Ну почему я не догадался прихватить с собой хоть немного ветчины?

– Все равно ты бы ее уже давно слопал, – с улыбкой заметила сидящая напротив Элис Рут. – И согласись, все-таки это, – она кивнула на прилипшую к крышке стола тубу, – гораздо лучше, чем питательные растворы внутривенно.

– Не вижу особой разницы, – пробурчал Савински.

– А по-моему, на жратву грех жаловаться, – возразил Ральф Торенссен, извлекая из держателя очередную тубу. – Вы согласны, командир?

Командир Аллан Маккойнт, неторопливо потягивавший лимонный напиток, пожал плечами:

– Скорее всего наш дражайший Мики просто-напросто отлежал себе задницу и теперь брюзжит почем зря. – Сделав очередной глоток, он назидательно поднял палец и, немного помолчав, философски добавил с соответствующей мудростью во взоре: – Ветчина далеко не самое лучшее из того, что существует в этом мире.

– Совершенно верно, кэп, – с серьезным видом кивнул Уолтер Грэхем. – Разве может сравниться какая-то там ветчина, даже в совокупности с бутылкой пива, с хорошо прожаренной индейкой, ради которой, собственно, Господь и затеял всю эту возню с созданием Вселенной?

– Да ну вас! – Майкл Савински махнул рукой, но губы его невольно растянулись в улыбке, и мгновение спустя смеялись уже все сидящие за столом. Все пять членов экипажа межпланетного космического корабля «Арго», с каждой секундой все ближе и ближе подлетающего к Марсу.

Впервые за многие месяцы все они собрались вместе. До этого трое из них, усыпленные вскоре после начала перелета по маршруту Земля – Марс, коротали время в специальном отсеке – замедление метаболизма на длительный период существенно сокращало расход продуктов питания и нагрузку на регенераторы воздуха, что имело немаловажное значение в столь длительном рейсе. Да и чем занимались бы все эти месяцы пилот марсианского модуля Ральф Торенссен, ареолог Уолтер Грэхем и эксперт (не только по ветчине и пиву) Майкл Савински?

Другое дело командир. Командиру просто не положено вот так вот безмятежно спать бОльшую часть пути. Анализ оперативной обстановки, связь с Землей, профилактические, а при необходимости и ремонтные работы – забот и хлопот было выше головы, и Аллан Маккойнт изрядно похудел, несмотря на тщательно подобранный рацион и оптимальный, по мнению специалистов, режим питания. Не приходилось скучать и нанотехнологу Элис Рут, дающей все новые и новые задания нанокомпьютеру, – и без устали трудились миниатюрные ассемблеры-сборщики и репликаторы-копировщики, перестраивая системы корабля и тем самым наирациональнейшим образом приспосабливая их к условиям полета. Первого полета к Марсу не автоматического космического аппарата, которых немало было запущено за четыре с половиной десятка лет к Красной планете, а межпланетного корабля с экипажем на борту.

Да, хватало дел у сорокалетнего сухощавого Аллана Маккойнта, чьи виски покрывал легкий налет седины, а лицо походило на выбитые в скале барельефы первых американских президентов, и хватало дел у двадцатисемилетней Элис Рут, невысокой стройной блондинки с бирюзовыми глазами, очаровательную и заманчивую глубину которых не могли скрыть контактные линзы. Но было у них, командира и нанотехника, и время на отдых. А вот как они распоряжались им – единственный мужчина и единственная женщина, не усыпленные, как их коллеги, – об этом в Центре управления полетом на Земле могли только строить предположения…

Неторопливая трапеза наконец завершилась, все насытились, и даже лысеющий крепыш Майкл Савински больше не ворчал. Элис направилась в соседний отсек к своим наносистемам, белокурый верзила Торенссен принялся в тысячный раз (если начинать отсчет с подготовки на земном полигоне) изучать на дисплее узлы спускаемого аппарата, который еще предстояло с помощью все той же нанотехнологии довести до ума после перехода «Арго» на ареоцентрическую орбиту: пока модуль наполовину существовал только в виртуальном виде – зачем тащить с собой от самой Земли лишний груз? Курчавый афроамериканец Грэхем удалился в свою крохотную каюту, предусмотрительно созданную заботами Элис (вернее, ее наносистем), заявив, что его клонит в сон, словно и не провел он во сне чуть ли не полгода полета. Савински рассматривал картинки, передаваемые телекамерами внешнего обзора, – а на картинках царила совершенно неземная чернота, и в этой завораживающей черноте, не мигая, горели неисчислимые и тоже какие-то «неземные» звезды…

А командир экипажа Маккойнт остался сидеть в кресле, откатив его от стола по направляющим рейкам. Он сцепил руки на животе, широко расставил ноги в ботинках на магнитных подошвах и закрыл глаза. Не то чтобы ему хотелось спать, он просто отдыхал, и ему было приятно, что он здесь не один. Потому что очень скоро ему предстояло остаться в полном одиночестве на орбите в ожидании остальных астронавтов, которым, в отличие от него, выпала почти невероятная возможность прошагать по поверхности Марса. А ему, профессиональному военному и профессиональному астронавту, доведется всего лишь пополнить ряды тех, кто был «возле», но не был «на». Как в свое время Майкл Коллинз при первой, исторической высадке на Луну Армстронга и Олдрина. Как Ричард Гордон на «Аполлоне-12». Как другие участники знаменитой «лунной программы», дожидавшиеся своих напарников на селеноцентрической орбите. Бывшие «возле», но не бывшие «на».

Аллан Маккойнт был реалистом и прекрасно понимал, что во второй раз совершить полет к Марсу ему вряд ли удастся. Не выпадет на его долю набрать пригоршню рыжего марсианского грунта, прикоснуться к холодному боку неземной скалы, подставить руки под водопад в Великом каньоне Долины «Маринеров»… Но в конце концов, он с самого начала знал, каков будет расклад, и согласился на этот расклад… Во всяком случае, он – один из пятерых людей, забравшихся так далеко от Земли, как не забирался никто и никогда, он один из пятерых, побывавших там, где никто и никогда не бывал.

И, впрочем, как знать, – командир, не открывая глаз, потерся щекой о плечо, – возможно, в не таком уж далеком будущем предстоят и новые полеты на Марс: все будет зависеть от того, как закончится вот этот, первый, какие результаты он принесет. Вполне резонно рассчитывать на то, что предпочтение при отборе следующего экипажа будет отдано опытным астронавтам, и вот тогда он, Аллан Маккойнт, попытается заключить новый контракт. Согласно которому возьмет на себя обязанности теперь уже не командира экипажа, а пилота марсианского модуля. И оставит таки свои следы на рыжем песке! Не наследит, а именно – оставит след…

До соседа Земли по Солнечной системе, извечно красным стоп-сигналом горящего на земном небосводе, оставались всего лишь сутки полета.

В отличие от давно ставшей достоянием истории «лунной программы», с триумфом воплощенной в реальность полетами легендарных уже «Аполлонов», нынешняя «марсианская программа» отнюдь не афишировалась. Напротив, она хранилась в строжайшем секрете. Конечно, при современных средствах обнаружения и слежения было просто невозможно незаметно произвести запуск космического аппарата с мыса Канаверал. О дате запуска было заранее объявлено, объявлено было и о том, что очередная межпланетная станция предназначена для дальнейшего исследования Марса. Вся эта информация вполне, в общем-то, соответствовала действительности. Кроме одного штришка. Новый предназначенный для полета на Марс объект не был автоматической космической станцией «Арго», а был пилотируемым космическим кораблем «Арго».

Такая вот разница.

Конечным пунктом экспедиции (не считая, естественно, возвращения на Землю) была марсианская равнинная область Сидония. Та самая пустынная область Сидония, сфотографированная еще в 1976 году с высоты полутора тысяч километров космической станцией «Викинг-1». Та самая Сидония, которая известна своими странными объектами, похожими на изъеденные временем гигантские искусственные сооружения.

«Лицо», или «Марсианский Сфинкс»… «Пирамида Д и М»… «Город»… «Форт»… «Купол»…

Эти названия вот уже более трех десятков лет будоражили воображение землян, дав почву множеству предположений, породив лавину газетных и журнальных статей и пересудов в электронных средствах массовой информации, став предметом научно– и ненаучно-популярных книг, фантастических романов и фильмов.

Но саму возможность своего теперешнего полета к Марсу Аллан Маккойнт с гораздо большим основанием мог бы связать с другой космической станцией, запущенной намного позже «Викинга», в сентябре 1992 года.

«Марс Обзервер» добирался до Красной планеты в течение без малого одиннадцати месяцев, а потом…

А потом появился пресс-релиз НАСА:

«Вечером в субботу 21 августа была потеряна связь с космическим кораблем «Марс Обзервер», когда он находился в трех днях полета от Марса. Инженеры и руководители полета из Лаборатории реактивного движения НАСА в Пасадене, штат Калифорния, задействовали резервные команды, чтобы включить передатчик космического корабля и сориентировать его антенны на Землю. Начиная с 11 часов утра восточного поясного времени воскресенья 22 августа станции слежения, расположенные по всему земному шару, не получали ни одного сигнала с космического корабля».

Оказалось, операторы из команды управления полетом намеренно отключили радиосвязь «Обзервера» с Землей на время наддува топливных баков, для того, чтобы предохранить лампы радиопередатчика. И после отключения телеметрии ее так и не смогли восстановить…

Стоило ли так рисковать? Оправданны ли были действия операторов?

Эти вопросы в те августовские дни девяносто третьего интересовали многих.

Специалист НАСА доктор Уильямс разъяснял ситуацию:

«Когда срабатывают клапаны, открывающиеся, чтобы впустить усиливающий давление гелий в баки с ракетным топливом, несильный механический удар пробегает по всей конструкции космического корабля и ощущается всеми электронными компонентами. Одним из таких компонентов являются лампы усилителя в радиопередатчике космического корабля. Воздействие этого удара на них похоже на резкое встряхивание горящей и горячей электрической лампочки, от которого она перегорает. Вот мы и отключили радиопередатчик, чтобы охладить и тем самым не повредить его. Это проделывалось много раз за время полета «Марс Обзервера». Все операции были произведены по расписанию… но больше мы уже не услышали сигналов корабля».

Для расследования причин потери космического аппарата был создан комитет, получивший название «Совет Коффи» по имени его председателя доктора Коффи, директора по научной работе Вашингтонской военно-морской исследовательской лаборатории. Проанализировав все данное, «Совет Коффи» пришел к следующему выводу: наиболее вероятная причина того, что радиосвязь так и не была восстановлена – разрыв в находившейся под давлением топливной системе двигательной установки «Обзервера», вызвавший утечку топлива под теплозащитную оболочку космического аппарата. Газ и жидкость, скорее всего, истекали из-под оболочки несимметрично и «Обзервер» начал быстро вращаться. Возникла нештатная ситуация, когда прервалась заложенная последовательность прохождения команд и радиопередатчик не включился. Кроме того, такое быстрое вращение аппарата вокруг собственной оси могло привести к срыву главной антенны. В дальнейшем, из-за того, что солнечные панели оказались несориентированными на Солнце, батареи «Обзервера» просто-напросто разрядились и уже не снабжали передатчик электроэнергией.

Аллан Маккойнт, конечно же, знал все эти детали давней истории с потерявшимся в окрестностях Марса космическим аппаратом. Но после официального его назначения командиром экипажа «Арго» и письменного обязательства не разглашать государственную тайну он узнал и другое…

Тогда, в девяносто третьем, действия, а вернее, бездействие НАСА просто озадачивали непосвященных (а таких на Земле было подавляющее большинство). НАСА по непонятным причинам все откладывало и откладывало проведение таких возможных спасательных операций, как поиск «Обзервера» с помощью космического телескопа «Хаббл» и подача команд на задействование резервного бортового компьютера с аналогичным пакетом программ. Разъяснение НАСА по поводу перезагрузки второго компьютера было более чем странным: «Сделанный командой управления полетом анализ показал, что нецелесообразно подвергать такому повышенному риску другие узлы телеметрической подсистемы корабля».

Получалось так, что несмотря на потерю космического аппарата и выход из строя всей телеметрии «Обзервера», НАСА не решалось перезагрузить компьютер из-за возможного повреждения аппаратуры связи. И это при отсутствии всякой связи… Никакой мало-мальской логики тут не прослеживалось.

У команды управления полетом был и еще один вариант: можно было попытаться обнаружить злополучный «Обзервер» и восстановить управление им с помощью радиомаяка, находящегося внутри отдельного узла космического аппарата – системы шаров-зондов, предназначенных для исследования Марса. Однако в течение месяца этот радиомаяк так и не был использован, а потом близость Марса к Солнцу привела к возникновению помех, сквозь которые уже не смог бы пробиться маломощный сигнал маяка…

Странным, очень странным, просто необъяснимым выглядело поведение руководства НАСА. Выглядело со стороны…

А буквально через несколько недель после прискорбного происшествия с «Обзервером» НАСА объявило о своем намерении направить к Марсу еще один автоматический космический аппарат.

«Марс Глобал Сервейер» стартовал в 1996 году, когда Аллан Маккойнт уже оставил службу в военной авиации и переквалифицировался в астронавты. На рассвете 5 апреля 1998 года эта автоматическая межпланетная станция, находясь на высоте четырехсот сорока с лишним километров над поверхностью Марса, пролетела над загадочными, вызвавшими столько споров структурами в области Сидония и вновь, как и «Викинг-1» два десятка лет тому назад, сфотографировала эти объекты.

Через десять часов фотоснимки были переданы на Землю.

На следующий день в Интернете появилось еще не обработанное изображение – непроницаемая темная полоса.

После нескольких часов обработки изображения в штаб-квартире компании «Малин спейс сайенс системс» – поставщика систем фотокамер для «Марс Глобал Сервейора» было обнародовано новое изображение. «Марсианский Сфинкс» попал почти в центр снимка; на том же снимке был запечатлен и один из углов «Пирамиды Д и М», названной так по именам «открывших» ее когда-то на фотокадре Винсента ДиПьетро и Грегори Моленаара.

Фотографии, сделанные «Марс Глобал Сервейером», заставили весь мир разочарованно вздохнуть. Нет, «Лицо» не пропало, но было теперь уже похоже не на искусственное сооружение, а на естественную формацию… да и не очень походило на лицо.

В последующие дни мировая печать была полна разочарованных сообщений о том, что НАСА лишило Марс лица…

И мало кто знал, что при обработке в штаб-квартире «Малин спейс сайенс системс» в Сан-Диего изображения на снимках, вернее, на копиях снимков, оно было сознательно искажено. Разумеется, отнюдь не по прихоти доктора планетологии и геологии Майкла Малина – президента и научного руководителя компании.

Аллан Маккойнт тогда тоже этого не знал. Но вскоре оказался в числе тех, кто видел подлинные снимки, сделанные «Марс Глобал Сервейером», на которых, судя по всему, была запечатлена не бездумная игра природы, а творения неведомого разума.

Впрочем, он видел и другие снимки того же района Сидонии, только сделанные с гораздо меньшей высоты.

«Марсианский Сфинкс»… Полупогруженное в песок громадное, покрытое рыжей пылью сооружение более двух с половиной километров длиной и почти двух километров шириной, на восемьсот метров возвышающееся над пустынной равниной на береговой линии давно исчезнувшего марсианского моря. Глазные впадины стометровой глубины, каменная слеза под глазом, а уголки рта, в котором явственно видны зубы, приподняты в загадочной ухмылке. Полосатый головной убор, удивительно похожий на немес египетских фараонов. Что это – гигантская посмертная маска какого-то древнего марсианского владыки?..

«Пирамида Д и М»… Пятигранный колосс почти одной высоты с «Марсианским Сфинксом», находящимся в пятнадцати километрах от нее, выстроенная, подобно Великой пирамиде Египта, почти идеально по линии «север – юг» по отношению к оси вращения Марса…

«Город»… Скопление массивных мегалитических сооружений с вкраплениями более мелких, но все равно превышающих по размерам любое земное строение пирамид и еще меньших конических построек. Исследователь Ричард Хоугленд, при помощи компьютерной технологии воссоздавший марсианское небо, обнаружил, что наблюдатель, находившийся в центре «Города», увидел бы Солнце восходящим изо рта «Марсианского Сфинкса» на рассвете в день летнего солнцестояния триста тысяч лет назад…

«Форт»… Две громадных, протяженностью полтора километра каждая стены, соединяющиеся под углом…

«Купол»… Грандиозный курган, образующий третью вершину равностороннего треугольника, в двух других вершинах которого находятся «Марсианский Сфинкс» и «Пирамида Д и М». Не усыпальница ли это подданных марсианского владыки?..

И все эти возведенные ушедшей в небытие цивилизацией циклопические сооружения воплощают многие из математических свойств памятников некрополя земной Гизы в Египте и сооружений других древних культур, оставивших свой след на Земле…

В дальнейшем еще одно поле четырехугольных пирамид исследователи разглядели на фотографиях, запечатлевших с марсианской орбиты плато Элизий. И новые пирамиды – в районе Даутеронилус. А в области Утопия был обнаружен фотообъективом как будто бы еще один Сфинкс, подобный сидонийскому. Ни о какой «игре природы» речь уже идти не могла…

В первый раз увидев четкие, сделанные всего лишь с четырехкилометровой высоты фотоснимки объектов Сидонии, Аллан Маккойнт испытал настоящее потрясение. Потом шок постепенно прошел, и его сменило какое-то щемящее, неописуемое никакими словами чувство, которое нет-нет да и давало о себе знать…

Эти снимки, продемонстрированные ему после того, как он подписал обязательство о неразглашении, были сделаны за четыре года и семь месяцев до пролета над Сидонией «Марс Глобал Сервейора». Они были сделаны фотокамерами, доставленными к Марсу тем самым «пропавшим» в конце августа девяносто третьего года космическим аппаратом «Марс Обзервер».

Тот пресс-релиз НАСА был, мягко говоря, не совсем точным. Да, действительно, на время наддува топливных баков «Обзервера» телеметрия была отключена, что проделывалось на протяжении полета, по справедливому утверждению доктора Уильямса, «много раз». Но после закачки гелия в топливные баки радиопередатчик вновь заработал и вполне управляемый космический аппарат без каких-либо проблем продолжал свой полет к Марсу.

Однако мир об этом уже ничего не знал. Миру поставляли заведомую ложь, причем делали это по заранее разработанному плану и с вполне определенной целью. Власть предержащие хотели получить достаточно убедительное подтверждение того, что сидонийские объекты действительно являются артефактами. Необходимо было уточнить «показания» «Викинга-1», и в том случае, если справедливым окажется предположение о существовании памятников древней марсианской цивилизации, приступить к их изучению, сохраняя при этом полную секретность всей информации, касающейся объектов в Сидонии. Обосновывались все эти меры, разумеется, не только стратегическими интересами государства, но и возможными глобальными интересами всего человечества как носителя разума планетарного масштаба. Такое обоснование отнюдь не было чем-то новым – о предполагаемых серьезных негативных последствиях для морали, общественных и религиозных основ человеческой цивилизации в случае обнаружения следов внеземной жизни говорилось уже давно…

Считавшийся «потерянным» для широкой публики «Марс Обзервер» благополучно добрался до Марса и приступил к выполнению основного этапа своей программы. Предварительно опубликованный НАСА перечень оборудования этого космического аппарата содержал кое-какие, опять-таки, умышленные, пробелы. Нигде ни одним словом не было упомянуто о том, что «Обзервер», кроме марсианских шаров-зондов, нес на борту еще один специальный зонд с фотокамерами и тремя, начиненными приборами, снарядами-пенетраторами, предназначенными именно для исследования района сосредоточения сидонийских объектов. Один пенетратор предполагалось использовать для проникновения в толщу «Марсианского Сфинкса» и анализа его химического состава, два других предназначались для определения физико-механических свойств грунта в этом районе – чтобы учесть полученные данные при подготовке марсианской экспедиции.

Освободившись от атмосферных шаров-зондов, «Обзервер», захлестывая Красную планету петлями витков, приблизился к Сидонии и сбросил в атмосферу привязной зонд с фотокамерами и пенетраторами, соединенный с космическим аппаратом длинным тросом пятимиллиметровой толщины. Этот зонд давал возможность получить гораздо более четкие и подробные изображения сидонийских объектов и не промахнуться мимо уготованных пенетраторам целей.

Однако промашка все-таки вышла: пенетратор, предназначенный для «Марсианского Сфинкса», был, вероятнее всего, подхвачен сильным порывом ветра и, перелетев через «Лицо», вонзился в поверхность в полутора километрах от него. Второй пенетратор, как и было запланировано, проткнул толщу песка в трех километрах от «Сфинкса», между ним и «Пирамидой Д и М». Третий зарылся в грунт на семьсот с лишним метров ближе к «Сфинксу». Противоударные корпуса приборов не подвели: спектрометры, оказавшись под тринадцатиметровым слоем песка, где все три пенетратора наткнулись на монолитное основание, сохранили работоспособность и приступили к анализу грунта.

…"Марс Обзервер», постепенно теряя высоту, все еще кружил над цветущей некогда планетой, а на Земле, после получения и расшифровки информации с космического аппарата, уже приступили к подготовке пилотируемого полета на Марс. И зеленый свет этой экспедиции эажгли именно пенетраторы, врезавшиеся в песок в окрестностях «Марсианского Сфинкса».

Важность полученных с помощью снарядов-пенетраторов данных заставила привлечь к подготовке марсианской экспедиции неслыханное количество специалистов. Работа велась в обстановке сверхстрожайшей секретности, велась непрерывно, методом «мозгового штурма», сразу по нескольким направлениям: усиленно разрабатывалась нанотехника, решались проблемы жизнеобеспечения и замедления метаболизма, радиационной защиты и множество других больших и малых проблем, связанных со столь длительным автономным полетом космического корабля с экипажем на борту. Разумеется, начинали не с нуля, не на пустом месте – все-таки за плечами был полувековой опыт создания космической техники; просто все исследования получили мощный новый импульс, выразившийся в обеспечении кадрами, оборудованием и неслыханном, опять же, финансовом вливании. Игра стоила свеч.

Потому что информация, поступившая от приборов, смонтированных во всех трех пенетраторах, была совершенно идентичной и совершенно однозначной: под толщей нанесенного за тысячелетия песка и пыли скрывалось то, что когда-то находилось на поверхности, покрывая равнину вокруг «Марсианского Сфинкса».

Золото.

Золотой панцирь на груди Красной планеты, носящей имя бога войны.

Этот панцирь никак не мог быть естественным природным явлением – не бывает в природе таких золотых полей. Тем более на Марсе, строение которого было изучено уже достаточно хорошо. Этот панцирь, несомненно, был создан все той же древней марсианской цивилизацией. Кто-то когда-то покрыл слоем золота поверхность равнины площадью несколько квадратных километров.

В том, что речь идет именно о таком обширном золотом покрове, сомневаться почти не приходилось. Да, один пенетратор мог случайно угодить точнехонько в изготовленную из золота одинокую плиту на чьей-то древней могиле, хотя подобный случай с позиции теории вероятностей был бы едва ли не уникальным. Можно допустить – если руководствоваться принципом «допустить можно всё», – что в такую же плиту угодил и второй; и все-таки вероятность столь удачного попадания была не просто мала, а исчезающе мала. Но чтобы все три пенетратора попали в три разбросанные по равнине золотые плиты… Нет, сомнений не было: «Марсианский Сфинкс» возвышается над обширным, сплошь выложенным золотом участком.

Доставка хотя бы части этого золота на Землю не только окупила бы все расходы, связанные с подготовкой и проведением не то что одной, а десятка марсианских экспедиций, но и принесла бы умопомрачительную прибыль. Как государству, так и частным компаниям-подрядчикам.

Вот почему вся работа по подготовке такой экспедиции не заняла и полутора десятка лет – совсем немного, если учитывать сложность задач, которые нужно было решить.

Золото. Золото… Столько золота, сколько не смогли бы вместить и десятки форт ноксов. Вот, оказывается, где нужно было искать заветную страну Эльдорадо – не в земной сельве, а за миллионы километров от Земли, на марсианской равнине Сидония…

Космический корабль «Арго» направлялся за истинным золотым руном.

…Тихо было в отсеке, и Аллан Маккойнт, отдыхая в кресле, кажется, все-таки незаметно задремал, потому что ему привиделся вдруг «Марсианский Сфинкс» – величественное сооружение на снимке, сделанном фотоаппаратурой привязного зонда, спущенного с борта «Обзервера». Каменное лицо усмехалось, и усмешка эта казалась почему-то зловещей…

3. Граф

Доктор Самопалов стоял у окна своего кабинета на втором этаже психиатрической больницы и рассеянно смотрел во двор. Там сидели на скамейках и прогуливались по дорожкам под деревьями с уже начинающей желтеть листвой женщины – преимущественно в домашних халатах, и мужчины – преимущественно в спортивных костюмах, как давно уже водится в больницах бывшего «союза нерушимого». Бабье лето не спешило уходить, продолжая дарить теплые дни, и вечереющее небо было глубоким и чистым, словно отражало в себе не такое уж и далекое море, раскинувшееся за степью, окаймленной барьером прибрежных гор.

Доктору медицинских наук, члену ассоциации психиатров, психотерапевтов и психологов Виктору Павловичу Самопалову предстояла очередная беседа с пациентом из седьмой палаты, который именовал себя достаточно скромно – «Демиург», а по документам был Ковалевым Игорем Владимировичем, тридцати трех лет от роду. Доктор Самопалов имел достаточные основания полагать, что пациент Ковалев болен вялотекущей неврозоподобной шизофренией с проявлениями синдрома метафизической интоксикации, синдрома Кандинского – Клерамбо (представленного в данном случае бредом воздействия), шизоидного патологического фантазирования, а также онейроидных состояний и прочих специфических симптомов, отличающих психику больную от психики здоровой. Кроме того, Ковалев в свое время пережил то состояние, которое в психиатрических классификациях формулируется как расстройство множественной личности, или многоличностное заболевание. Именно по этой причине Ковалев и попал впервые в психиатрическую больницу двенадцать лет тому назад, когда еще был студентом. В то время эта странная, удивительная история чрезвычайно заинтересовала доктора Самопалова и он приложил немало усилий для того, чтобы разобраться в завихрениях сознания студента Игоря Ковалева.

История болезни Игоря Ковалева была действительно не совсем обычной даже для видавших много всякого разного психиатров. [1].

Родители Игоря развелись, когда он еще учился в школе. Он остался жить с матерью, которая гораздо больше внимания уделяла себе и своим время от времени появлявшимся после развода мужчинам, чем воспитанию сына. Она была еще сравнительно молода, довольно хороша собой, и отнюдь не считала, что жизнь ее с уходом мужа закончилась. Однако же к сыну она относилась строго, требуя от него только отличной учебы и примерного поведения.

Окончив школу, Игорь успешно сдал вступительные экзамены в университет и стал студентом юридического факультета. Учеба давалась ему легко и все в его жизни шло вроде бы без каких-либо проблем. Был он спокойным и незаметным, сторонился шумных студенческих компаний, предпочитая в одиночестве бродить по улицам, а еще лучше – в парке, под дождем. Эту тягу к одиночеству заметил отец, который обзавелся второй семьей, но, тем не менее, время от времени тайком от матери общался с сыном. Мать же уходила на работу рано, возвращалась домой поздно, заводя один роман за другим, и не обращала никакого внимания, а скорее всего, просто не замечала погружения сына в одиночество.

Игорь учился уже на четвертом курсе, когда стал вдруг видеть странные сны. Разумеется, он видел сны и раньше, но совсем не такие. То, что стало являться ему январскими ночами, было повторением одного и того же сна, который раз или два в неделю преследовал его в течение трех месяцев, до мартовской оттепели.

Игорь запомнил этот сон до мелочей. Он стоит за тяжелой темно-багровой портьерой в длинном просторном зале с высоким куполообразным потолком; зал обрамлен справа и слева двумя рядами массивных круглых колонн. На нем красного цвета одежда явно не современного фасона – что-то в стиле одеяний средневековой знати, – рыцарские латы и красный плащ. Во сне Игорь знает, что он вовсе не студент юрфака Игорь Ковалев, а граф Романьи, то бишь Чезаре Борджа – представитель одного из могущественных кланов Италии эпохи Возрождения, сын папы Римского Александра Шестого, правитель области Романья. Напротив него, посредине зала, пол которого выложен светлым мрамором, стоит смуглый мужчина средних лет, с небольшой остроконечной бородкой и усами а ля «испанский гранд» и резкими, какими-то хищными чертами лица. Мужчина довольно красив, но весь его облик внушает тревогу и трепет графу Романьи: «гранд» одет во все черное, на нем узкие панталоны, латы, черный плащ и широкополая черная шляпа с ярко-красным пером, наводящим на мысль о крови. За поясом мужчины виден кинжал с покрытой узорами рукояткой. Игорь, вернее, не Игорь, а Чезаре Борджа, мысленно называет его Черным графом.

Затем в центре зала словно ниоткуда возникает трон, на котором восседает черноволосая женщина лет тридцати, с прекрасной диадемой на голове, в длинном белом платье, богато украшенном золотой и красной отделкой. Граф Романьи знает, что это Екатерина Медичи – королева Франции.

Черный граф неторопливо подходит к ней и что-то говорит, а потом внезапно выхватывает из-за пояса кинжал и наносит ей удар в шею. Кровь обагряет белое платье, кровь брызжет на белый мрамор пола – и окровавленная королева падает замертво. Черный граф резко оборачивается и видит вышедшего из-за портьеры графа Романьи…

На этом сновидение обрывается и Игорь Ковалев с бешено колотящимся сердцем просыпается в собственной постели.

Постепенно он привык к этому повторяющемуся мрачному сну и попытался найти ему объяснение. «Очевидно я был свидетелем убийства в шестнадцатом веке, в своей прошлой жизни», – сказал он гораздо позднее, в декабре, доктору Самопалову.

Да, к тому времени Игорь Ковалев был уже уверен в том, что действие его сна происходит именно в шестнадцатом веке. Никогда до этого особенно не интересовавшийся историей, он стал завсегдатаем читального зала областной библиотеки, стремясь узнать как можно больше о временах графа Романьи и Екатерины Медичи и найти точки пересечения этих исторических лиц. Но никаких точек пересечения так и не нашел. Их, собственно, и не могло быть, потому что реальный, исторический Чезаре Борджа умер за двенадцать лет до рождения будущей французской королевы Екатерины Медичи.

В апреле сюжет сна существенно изменился. Граф Романьи по-прежнему стоял за портьерой в том же зале, однако там уже не было трона и Екатерины Медичи. Черный граф, застывший посредине зала, медленно поворачивал голову в его сторону и, устремив на него тяжелый взгляд, глухо говорил: «Вы были свидетелем и должны умереть».

Этот вариант сновидения повторялся также дважды в неделю и тоже становился пугающе привычным, вызывая у Игоря по утрам, после пробуждения, чувство какой-то всепоглощающей тоски и обреченности.

Дальше стало еще хуже. С июля ночные сновидения превратились в дневные видения. Когда Игорь находился в квартире один, стена комнаты внезапно затягивалась дымкой и растворялась, а в дымке появлялся все тот же зловещий зал, и Черный граф, не говоря ни слова, мысленно угрожал теперь уже не Чезаре Борджа, а именно ему, студенту Игорю Ковалеву. И зал, и Граф выглядели полупрозрачными, но от этого назойливого видения, как Игорь ни старался, нельзя было избавиться усилием воли…

Мысленные угрозы повторялись и повторялись, и в конце концов совершенно измученный парень начал держать под рукой кухонный нож, всерьез опасаясь, что Черный граф воплотится из видения в реального человека и выполнит свою угрозу.

Так продолжалось до второго декабря. В тот вечер Игорь вновь был дома один – мать еще не вернулась с работы. Он пил чай на кухне, когда дверь в квартиру открылась и он увидел входящего в прихожую Черного графа все в том же традиционном одеянии. Фигура его на сей раз казалась не призрачной, а вполне реальной. Воплотившееся видение потянулось к Игорю руками и тот, вскочив со стула, схватил лежащий в коробке у газовой плиты молоток и бросился в прихожую, по пути вооружившись еще и ножом с кухонного стола. Подскочив к убийце Екатерины Медичи, Игорь с размаху ударил его молотком по голове, сломав кроваво-красное перо на широкополой черной шляпе, а потом, отбросив молоток, переложил нож в правую руку и замахнулся, намереваясь нанести Черному графу удар в шею. Тот пытался обороняться, заслонялся руками, и Игорь совершенно отчетливо понимал, что перед ним действительно человек из плоти, а не эфемерный призрак. Неизвестно, чем бы закончилась эта схватка, но внезапно, как потом рассказывал Игорь, он потерял сознание и очнулся уже в палате психиатрической больницы, находящейся в пригородном поселке…

На самом же деле в тот злополучный декабрьский вечер дверь в квартиру открыл не Черный граф эпохи Возрождения, а вернувшаяся с работы мать Игоря. По ее словам, она вошла в прихожую и повернулась к двери, чтобы запереть ее на замок, но тут услышала быстро приближающиеся шаги за спиной. Затем последовал сильный удар по голове. Обернувшись, она увидела искаженное яростью лицо сына, замахнувшегося на нее ножом. Выставив перед собой руки, она начала отчаянно защищаться и громко кричать. Сын целил ей ножом в шею, но лезвие постоянно натыкалось на руки жертвы этого внезапного ужасного нападения. Изрезав матери руки, повредив ей сухожилия, Игорь вытолкнул ее, окровавленную, на лестничную площадку. Перепуганная женщина продолжала громко звать на помощь и соседи вызвали милицию.

При последующем опросе тех, кто видел Игоря в тот вечер, после нападения, выяснилось, что он не отвечал на вопросы и, застыв на месте, смотрел прямо перед собой немигающим и ничего не выражающим взглядом…

Доктор Самопалов хорошо помнил свои впечатления от первых встреч с новым пациентом. Игорь почти постоянно лежал в постели, глядя в пространство, и хотя и рассказал о своих видениях, мучивших его без малого год, но когда доктор пытался заговорить с ним о ситуации попытки убийства, отвечал крайне неохотно, а то и вовсе молчал. Тогда, двенадцать лет назад, Самопалов отмечал в своем рабочем дневнике: «Причиной госпитализации Ковалев считает «столкновение с Черным графом». Вся эта история кажется ему реальной, но связанной с «прошлой жизнью». Считает, что его ждет неминуемая расплата за то, что он стал свидетелем убийства Екатерины Медичи. Эмоционально холоден, после сообщения о том, что на самом деле пытался убить не иллюзорного Черного графа, а собственную мать, которая в тяжелом состоянии находится в реанимации, заявил, что «этого не может быть». Данное вытеснение не сопровождается интересом к ее судьбе. Голос монотонный, не модулированный. Ни с кем не общается, в отделении незаметен. Высказывает предположение, что Черный граф может опять прийти».

Игорь Ковалев провел в психиатрической больнице больше года. В конце концов, то ли благодаря галоперидолу, лепонексу, френолону и прочим нейролептикам вкупе с психотерапией, то ли как раз вопреки всем этим таблеткам и процедурам, состояние его улучшилось. Он, судя по всему, полностью вытеснил из сознания воспоминания о случившейся драме и не испытывал никакой неприязни к матери, которая, слава Богу, вполне оправилась от последствий нападения и часто навещала сына, стараясь, быть может, этими своими частыми визитами как-то компенсировать прежнее невнимание к нему.

Перед выпиской Игоря из больницы во врачебном журнале была сделана следующая скупая запись: «Неврологическое состояние без особенностей, ЭЭГ без пароксизмальных феноменов».

За год, проведенный Игорем Ковалевым в больнице, доктор Самопалов многое для себя открыл. Так же, как ранее Игорь, он углубился в изучение исторической литературы об эпохе Ренессанса, чтобы выяснить, насколько соответствуют видения пациента историческим фактам.

Оказалось, что отдельные символы переживаний Ковалева имеют аналогии с соответствующим временем. В частности, залы с колоннами, первоначально имеющие форму нефов, широко распространились в Европе начиная с пятнадцатого столетия благодаря Филиппо Брунеллески. В боковом нефе церкви Санто Спирито во Флоренции, изображение которого Самопалов показал пациенту, тот узнал обрамленный колоннами зал из своих видений.

Колоннада и мода на них в эпоху Возрождения, в свою очередь, как выяснил доктор Самопалов, восходят к традициям эстетики античности. Дева Мария, восседающая на троне в зале с колоннадами, встречается во множестве ренессансных произведений.

Основываясь на опыте многочисленных исследований в области психопатологии, доктор Самопалов пришел к выводу о том, что Черный граф – это аналог Родриго, или папы Римского Александра Шестого, сыном которого был Чезаре Борджа – граф Романьи.

Общение с Игорем Ковалевым утвердило доктора в мысли о том, что его пациент обладает двумя личностями, то есть страдает многоличностным заболеванием. Доктор не верил в переселение душ.

Первое клиническое описание многоличностного заболевания было связано с дочерью священника Мэри Рейнолдс. В 1811 году эта восемнадцатилетняя девушка, отложив только что прочитанную книгу, вдруг ослепла и оглохла – на целых пять месяцев. После этого, пробудившись однажды утром после восемнадцатичасового сна, она повела себя будто вновь родившаяся: произносила лишь несколько слов, не могла узнать обстановку собственного дома и своих близких. Однако пребывая в этом состоянии «номер два», Мэри Рейнолдс быстро начала обучаться. Через пять недель девушка вновь заснула на те же восемнадцать часов и, возвратясь в прежнее состояние «номер один», ничего об этих пяти неделях не помнила. Такие странные приступы продолжали повторяться из года в год, причем вторая личность Мэри крепла и становилась все более активной в отличие от первой личности, продолжавшей оставаться меланхолической и чувствительной.

Другой классический случай касается Крис Сайзмор – женщины, обладавшей тремя личностями: «Белая Ева», «Черная Ева» и «Жан». Все новые личности образовывались под влиянием стрессов, связанных со сценами насилия. «Белая Ева» была любящей матерью и скромной домохозяйкой, «Черная Ева», напротив, обожала всякие питейные заведения и распутную ночную жизнь, а «Жан» представлял собой зрелую личность, пытающуюся примирить обеих «Ев».

А самый, пожалуй, известный случай многоличностного заболевания относится к американцу Билли Миллигэну, арестованному в 1977 году по подозрению в серийных убийствах, похищении детей и многочисленных ограблениях. При проведении судебно-психиатрической экспертизы психиатры установили у него ни мало ни много двадцать четыре личности обоего пола и разного возраста, две из которых были доминантными. Первая личность – Артур, англичанин, был крупным бизнесменом, не верил в Бога, превосходно знал физику и медицину, легко говорил и писал не только по-английски, но и по-арабски. Эта личность Билли Миллигэна доминировала в спокойных ситуациях. Вторая – Раген Ядасковинич, югослав, был коммунистом, говорил по-английски с довольно сильным акцентом, зато свободно изъяснялся на сербо-хорватском языке, отлично владел оружием, приемами карате и доминировал в минуты опасности. Эти две доминантные личности могли, в случае необходимости, включать и выключать другие личности, каждая из которых обладала собственной памятью и интересами. Более того, у каждой из этих двух дюжин личностей, уживающихся в одном человеке, фиксировались отличающиеся друг от друга электроэнцефалограммы, они имели разный кожногальванический коэффициент и по-разному отвечали на детекторе лжи…

Когда-то по этому поводу доктор Самопалов записал в своем дневнике: «Все это может свидетельствовать о том, что человек функционирует как оркестр, имея множество Я, которые выступают как солирующие инструменты».

Итак, Игорь Ковалев в удовлетворительном состоянии был выписан из психиатрической больницы, а доктор Самопалов работал с новыми больными – а их число росло из года в год, – и продолжал размышлять о причудах сознания своего не совсем ординарного пациента, воплотившего в себе личность умершего пять столетий назад Чезаре Борджа. Он подробно расписал этот случай в своей монографии «Странный психический мир», сопроводив историю болезни Игоря Ковалева следующим предположением: «Сознание прошлого у К. не хронологично, а семиотично, оно отражает не историческое, а семиотическое время – период исторического структурирования символа. Здесь пока многое не до конца понятно, но несомненно одно: психоз является регрессией именно в семиотическое историческое время, о котором мало что известно, и даже неясно, как его можно измерить».

Монография предназначалась, в первую очередь, для коллег-специалистов, которым было вполне понятно, что имеет в виду доктор Самопалов.

И вот через двенадцать лет Игорь Ковалев вновь оказался в той же психиатрической больнице, только теперь уже не в четвертой, а в седьмой палате. Болезнь, как это обычно бывает со многими болезнями, вновь проявила себя…

4. Лес

Первой мыслью пришедшего в себя Сергея Зимина была мысль о том, что его чем-то завалило. Что-то тяжелое лежало на лице, прижав щиток шлема к глазам, давило на грудь. Упираясь ногами в какую-то твердую поверхность, он согнул колени и попытался, поворачиваясь на бок и отодвигаясь в сторону, выбраться из-под этой непонятной, давящей на него массы. Это ему удалось. Неведомый груз был сброшен, Сергей рывком сел и обнаружил, что освободился не из-под какого-нибудь мешка с песком или цементом, а из-под Гены Гусева. Гусев, откатившись в сторону, молниеносно вскочил на ноги и быстро вертел головой, настороженно осматриваясь, держа автомат наизготовку. «Кошка» висела на сгибе его руки.

– Полный улет, парни, – слабым голосом сказали за спиной Сергея. – Полнейший улет…

Сергей стремительно обернулся: Саня Веремеев, сняв шлем, сидел в позе «лотоса» в густой зеленой траве и сквозь прорези маски-шапочки недоуменно таращился на окружающее своими голубыми глазами.

– Не то слово, – откликнулся Гусев, продолжая озираться по сторонам, поводя дулом автомата.

Сергей только сейчас обнаружил, что все еще держит в руке «кошку». Подвесив ее к поясу, он вслед за товарищами принялся изучать обстановку.

Собственно, изучать особенно было нечего, но то, что находилось вокруг, давало достаточно пищи для размышлений. Небольшую поляну, покрытую высокой травой, не поляну даже, а прогалину, обступали долговязые деревья с желто-зеленой листвой, ничуть не напоминавшие мокрый сосняк у пригородного дачного поселка. И это было во-первых. Во-вторых, над верхушками деревьев виднелся кусочек бледно-голубого неба – светлый, безоблачный кусочек, вовсе непохожий на темные сентябрьские небеса, под которыми они только что стояли, ожидая, когда капитан Осипов даст команду приступать к операции. Вечер почему-то превратился в день. Присмотревшись к деревьям, Зимин убедился в том, что среди них нет ни одной знакомой ему породы: вокруг вздымались не дубы, не тополя и не каштаны… Воздух был по-летнему теплым и спокойным, и не ощущалось в нем ни единого намека на дождевую влагу.

Сергей отогнул рукав камуфляжной куртки и посмотрел на часы: десять сорок две. Именно столько и должно было быть. Но не утра, а вечера.

Он отлично помнил все случившееся: багровые вспышки, порывы ледяного ветра, падение в темноту, погружение во что-то мягкое… и мгновенная утрата осознания собственного «я"' и внешнего мира. Подобное уже однажды было с ним – несколько лет назад, на ринге, когда его, еще совсем зеленого юнца, послал в нокаут знаменитый в их кругах Виктор Константинов по прозвищу «Кувалда», большой мастер кик-боксинга. Но что же такое послало в нокаут всю их связку, и как объяснить этот совершенно незнакомый лес?

– Смотрите, парни! – Гусев обвел рукой траву. – Непримятая. Вот, только за мной след, а вокруг? Мы сюда что, по воздуху перелетели? Или нас с вертушки спустили? И вообще, бля, мне кто-нибудь хоть что-то может объяснить? Чем это нас так вырубили? Почему мы здесь?

– И где – «здесь»? – добавил Сергей.

– Вот именно! – кивнул Гусев. – Ловушка там какая-то у той хаты была, что ли? Так приложило, что только сейчас очухались? Херня какая-то получается, парни. На контузию что-то не похоже, лично я в полном порядке… Что за дела! Или меня все-таки контузило и мне все это кажется?

– Тогда и мы тебе кажемся, – заметил Сергей. – Или ты нам. – Он тоже, по примеру Веремеева, снял шлем и положил на траву рядом с собой. Ему было немного не по себе, но он ни секунды не сомневался в том, что объяснение обязательно найдется. Не может не найтись.

– А уж не проверочка ли это? – подал голос Саня Веремеев. – Согласно планам руководства. Тест на профпригодность какой-нибудь, а?

Гусев резко повернулся к нему:

– Так-так-так! Шандарахнули чем-то убойным, солидно шандарахнули, так, что мы глюки поймали, и реакцию нашу изучают? – Он в раздумье потер подбородок и сплюнул в траву. – Хрен его знает, парни. Как-то уж больно ни с того ни с сего…

– А проверки – они всегда как бы ни с того ни с сего, – заметил Саня Веремеев.

– Прямо во время выезда на задание? – не сдавался Гусев. – В заднице у них засвербело?

– Дак и не было никакого задания, Гусек, – пояснил Саня Веремеев. – Туфта учебная. Нас сюда, других – по другим местам.

– Не слыхал я что-то о таких проверках, – сказал Сергей и тут же добавил: – Хотя руководству и надлежит быть изобретательным. Только меня растительность эта смущает. Я хоть в ботанике и не силен, но в деревьях худо-бедно разбираюсь. А тут ни одного знакомого.

Гусев внимательно оглядел густой подлесок, потом медленно, снизу вверх, изучил желто-зеленые кроны и вновь задумчиво сплюнул:

– Что не сосны – это точно. Но за ночь нас могли и в другую какую-нибудь климатическую зону перебросить. Тепло же, как в июле. Точно, на юг киданули.

– Слава Богу, не на север, – пробурчал Саня Веремеев, а у Сергея вдруг мелькнула одна совершенно дикая мысль, но он ее тут же отогнал подальше, потому что такое было бы уместно в фантастических книжках, продающихся в подземных переходах и на остановках, но никак не в реальной жизни.

– А ну-ка, проверим связь, – деловито сказал Гусев. – Хотя, конечно, сильно сомневаюсь…

Его сомнения незамедлительно подтвердились: хотя рации были в полном порядке – между собой бойцы переговариваться могли, – никто на запросы не отозвался.

– Ладно, парни, чего зря мозги сушить, – подвел итог Гусев. – Надо исходить из того, что имеем; раньше или позже разберемся. Давайте осмотримся – и вперед, чего нам здесь торчать? Есть желание по деревьям полазить?

– Кинем на пальцах, – предложил Саня Веремеев. – Как за бутылкой. Считаем с меня, по часовой. Раз, два…

На счет «три» дружно выбросили пальцы, получилось пять и лезть на дерево выпало Сергею. Освободившись от пояса и автомата, он облюбовал дерево повыше, с толстыми кривоватыми ветвями, и начал ловко взбираться к кусочку светлого неба.

Картина, открывшаяся ему сверху, была весьма впечатляющей. Во все стороны, заполняя все пространство по окружности окоема, раскинулось желто-зеленое море деревьев, и не угадывалось в этом море никаких следов человеческой деятельности: ни дорог, ни дыма из какой-нибудь трубы, ни просек с опорами ЛЭП. Вдалеке неторопливо кружили над деревьями казавшиеся отсюда черными точками птицы, и было что-то отрешенное в этом беззвучном кружении, и Сергей только сейчас с невольным замиранием сердца почувствовал, какая бесконечно глубокая тишина стоит вокруг; пожалуй, никогда еще ему, городскому жителю, не доводилось быть окруженным такой всеобъемлющей тишиной, даже в годы армейской службы. Над неподвижным, без единого колыхания, лесом опрокинулась гигантская нежно-голубая чаша неба, чистая, отполированная ветрами чаша, и где-то на трети пути к зениту застыл на стенке этой чудесной чаши не жаркий еще солнечный диск.

Сергей замер, восхищенно оглядывая небеса, и сам не заметил, когда в голове его вдруг зазвучала, наплывая издалека, торжественная музыка, и чистый, словно бы детский голос запел:

Прогрело солнце чашу небосвода, Она отполирована ветрами, В ней перекатывается гул громов И в синеве клубятся облака, Неся небесные живительные воды…

Голос умолк, оставив только музыку, льющуюся из какого-то струнного инструмента, – но тут же возник вновь:

В нерукотворном этом храме Порою, доносясь издалека, Звучат чуть слышно голоса иных миров…

У Сергея закружилась голова, и он обеими руками вцепился в ствол – и не потому что боялся упасть, а потому что ему показалось: вот-вот подхватит его неведомая волшебная сила и как воздушный шарик унесет в глубины этой небесной чаши.

«Наваждение какое-то… – ошеломленно и как-то отрешенно подумал он.

– Где-то когда-то слышал, а теперь и вынырнуло из подсознания… Когда увидел это небо…»

Песня в голове уже иссякла, а он все не решался оторвать руки от теплой, чуть шершавой коры.

«Наваждение… Это все из-за того, что небо…»

– Ну что там, Серега? – разорвав зачарованную тишину, раздался снизу неожиданно громко прозвучавший голос невидимого за листвой Гусева. – Ничьи там морды не маячат?

– Пока нет, – не сразу отозвался Сергей, приходя в себя. – Попробую забраться повыше, если ветка выдержит.

– Не ссы, поймаем, – подбодрил его Саня Веремеев.

Кружащие хоровод еле заметные птицы, медленно спланировав, канули в желто-зеленую гладь, и Сергей, проследив за ними взглядом, вдруг заметил в дальней дали какой-то слабый блеск. Взобравшись еще на две ветки выше, он впился глазами в этот блеск… в эту поблескивающую под солнцем узкую полоску – и в этот момент верхушка дерева с треском начала ломаться.

– Эй, Серый, осторожней! – встревоженно крикнули с поляны.

Тренированное ловкое тело – огромнейший плюс, когда есть все шансы свалиться на землю с двадцатиметровой высоты. Сергей молниеносно скользнул по стволу вниз, сгибая подошвами ботинок тонкие ветви и обрывая громко зашуршавшую листву, и ему удалось избежать неприятной перспективы падения. Благополучно добравшись до нижних ветвей, он, повиснув на руках, спрыгнул в траву, где поджидали его товарищи.

– Ну что? – вновь спросил Гусев.

Сергей стащил с головы маску, вытер мокрое лицо.

– И то верно, – Саня Веремеев проделал ту же операцию.

– Глухомань, – сказал Сергей. – Лес от горизонта до горизонта. Похоже на заповедник. А вон там, – он показал рукой, – какой-то водоем. Или озеро, или река.

– Та-ак… – Гусев тоже высвободил из-под маски свое широкое лицо с плоским носом боксера и выступающими скулами. – Так, – повторил он, с силой провел рукой по коротко стриженным волосам и присел на корточки. – И больше ничего?

– И больше ничего, – подтвердил Сергей. О голубой небесной чаше и своем наваждении он говорить не стал.

Гусев вытащил пачку сигарет, щелкнул зажигалкой. Сизый дым растекся в воздухе, забивая запахи леса.

– Значит, забросили в тыл врага, – отрешенно сказал он. – И жратвы никакой. – Он похлопал себя по карманам и покивал с удрученным видом.

– Никакой, – подтвердил Саня Веремеев. – Как говорится, чем дальше в лес, тем третий лишний. Вот и схаваем тебя, Гусек, – улыбнулся он. – Хотя, у меня «Стиморол» есть, будем жевать, если совсем припрет.

– У тебя и так зубы белые, без «Стиморола», и морда круглая, – не остался в долгу Гусев. – А потому твою долю мы с Серегой оприходуем. Верно, Серый?

– Где лес, там и звери, – Сергей похлопал по стволу автомата. – Так что перезимуем как-нибудь.

– О, эт-точно! – оживился Гусев. – Бараний бок мне пробовать приходилось, а вот медвежий…

– А может, медведь тоже мечтает полакомиться боком Гуська, – Саня Веремеев вновь белозубо улыбнулся и подмигнул Сергею. Потом согнал с лица улыбку и деловито продолжил: – Короче, парни, надо к воде идти. Не знаю, кто как, а я в лесах не рос, ориентируюсь только на улицах. Если там река – куда-нибудь да выведет, без вопросов.

– Дело говоришь, Веремей, – одобрительно кивнул Гусев и тщательно растер брошенный окурок подошвой. – Направимся вниз по течению и непременно на какое-нибудь жилье наткнемся. Народ-то, он к воде тянется. – Гусев хохотнул и добавил: – Или – к водке! Опять же, если что, рыбу глушанем. Вот так. Давай, веди, Серега Сусанин!

Передвижение по незнакомому здешнему лесу оказалось делом совсем непростым – приходилось пробираться сквозь густой подлесок, в котором не было никакого намека на тропинки, цепляясь амуницией, постоянно спотыкаясь о скрытые в траве, выпирающие из земли корни, обходя попадающиеся кое-где завалы из засохших, то ли рухнувших от старости, то ли поваленных бурей деревьев, окруженных многочисленной молодой порослью, то и дело натыкаясь на трухлявые, облепленные серым мхом коряги, разводя руками тонкие стволы-первогодки, которые так и норовили, распрямляясь, хлестнуть по глазам десятками ладошек-листочков. Почти невидимая паутина, развешенная меж ветвей, была ужасно липкой и вскоре покрывала разгоряченные лица бойцов ГБР обильными разводами. К счастью, пока почему-то не встречалось насекомых, всяких там комаров-мух-слепней, иначе и без того нелегкий путь стал бы почти невыносимым. Поляны попадались гораздо реже, чем того хотелось бы небольшому отряду, сосредоточенно и молча пробирающемуся к воде, и чем дальше, тем больше парни убеждались в том, что в этих краях действительно давным-давно не ступала нога человека. Поистине заповедные были края. «Но какой же это заповедник без зверей? – недоумевал Сергей, вслед за Гусевым продираясь сквозь чащу и слыша за своей спиной тяжелое дыхание Сани Веремеева. – Ни звериных троп со следами животных, ни самих животных или хотя бы их рыка, воя или хрюканья… Тогда что это – дендрарий, место сосредоточения редких пород деревьев и кустарников? Тогда понятно, почему никто из нас раньше таких деревьев не видел…» Однако, хотя идти было тяжело, и воздух становился все теплее – утро, повинуясь взбирающемуся вверх солнцу, неотвратимо превращалось в день, – и хотя промокли уже насквозь форменные майки и рубашки, бойцы не снимали бронежилеты и оружие держали под рукой – мало ли что…

Чтобы не сбиться с курса, сделали остановку, и теперь уже только Гусев и Веремеев выбросили пальцы, и лезть на дерево выпало Сане Веремееву, а Гусев навзничь повалился на траву и некоторое время молча лежал, отдуваясь. Сергей сел рядом и, отлепляя от лица паутину, думал теперь только о реке, в которой можно искупаться, и можно вволю напиться воды… хотя вряд ли стоит пить речную воду, лучше бы найти какой-нибудь родник, но где искать этот чертов родник, и можно все-таки сделать хотя бы пару глотков той воды, речной или озерной, лишь бы добраться дотуда, побыстрее бы добраться дотуда…

– Ф-фу-у!.. – Гусев с видимым усилием приподнялся и сел. Помотал головой. Достал сигарету, сделал несколько затяжек и длинно сплюнул. Вытер рукавом подбородок и повернулся к Сергею. – Да-а, гонял нас, конечно, на Балканах Достоевский, но не по такой же местности! Это же, бля, джунгли какие-то бразильские, а не лес! – Он обхватил руками расставленные колени и, еще раз сплюнув под себя, с силой выдохнул дым в траву. – Тут бэтээром надо переть, а не пёхом, да еще с полной амуницией.

Сергей поднял голову и поискал глазами Саню Веремеева: тот медленно, с остановками, взбирался по веткам, и вниз, плавно кружась, летели одинокие листья.

– Блин, ничего себе проверочка на выживаемость, – продолжал ворчать Гусев. – Пить охота, да и пожрать не помешало бы. Где же твои звери, Серый? Тут и зверье-то, небось, не водится, оно ведь здесь вмиг все копыта себе переломает.

– Зона, – меланхолично сказал Сергей.

– Какая зона? – не понял Гусев.

– Просто зона, – пояснил Сергей, продолжая, прищурившись, наблюдать за продвижением Сани Веремеева к небесам. – Типа Чернобыльской.

Эта мысль пришла ему в голову только что. Он перевел взгляд на изумленного Гусева и принялся развивать тему:

– Рвануло тут давненько, лет пятьдесят назад. Секретность тогда, сам знаешь, какая была, так что все шито-крыто. Звери вымерли или ушли, деревья мутировали. А пауки, заметь, остались, – он счистил с рукава клок паутины. – Естественно, народ отсюда повыгоняли, расселили потихоньку кого где, страна-то преогромная была… а может и вовсе того… или по лагерям, как неблагонадежных. По указанию товарища Сталина.

– Какой Сталин?! Что ты несешь, Серый! – возмутился сбитый с толку Гусев. – Сталин же сразу после Второй мировой отчалил. Какие же пятьдесят лет?

– Я и не говорю «пятьдесят лет», я говорю: «лет пятьдесят», – невозмутимо поправил его Сергей. – Чувствуешь разницу? Может и больше. Хотя в истории ты рубишь слабовато – война в сорок пятом закончилась, а Сталин умер аж в начале пятидесятых. Но дело не в датах. А дело в том, что зона-то – вот она, – он обвел рукой обступавшие их заросли. – Мутагенная.

– Сам ты мутагенный. – Гусев «забычковал» сигарету и спрятал ее обратно в пачку, экономя курево. – Мелешь фигню всякую. Мы-то здесь при чем?

– А при том. У ученых давно руки чесались проверить влияние зоны на человека. Для них же удовольствия выше нет, чем поэкспериментировать на человеческом материале. Ядами там потравить всякими, наркотиками накачать, в парашу какую-нибудь засунуть с головой. А где ж материал-то этот взять? Дураков нет. Вот и решили – без согласия, в принудительном порядке, по утвержденным спискам. Так что гордись, Геныч! – Сергей похлопал слегка оторопевшего Гусева по плечу. – Если выживешь – и в звании тебя повысят сразу же, и пенсию назначат… по инвалидности.

– Тьфу! – Гусев дернул было плечом, сбрасывая руку Сергея, но тут же рассмеялся. – Балабол ты, Серега, – сказал он одобрительно, – мощную теорию развил, мутаген ты наш. Мутагенная зона! – он фыркнул. – Эрогенная это зона, а не мутагенная! Именно, что сунули нас в какую-то пиз… – он оборвал себя на полуслове и многозначительно поднял палец: – Однако, основную идею ты подтверждаешь, Серега. Зона, эксперименты… Проверочка это, проверочка! На выживаемость. Подбирают кадры для выполнения какого-нибудь особо важного задания, а?

Сергей пожал плечами. Пить хотелось все больше и больше, и он подумал, что вряд ли годится для выполнения особо важных заданий, да и не нужны они ему, особо важные задания. Уж лучше как сейчас: отбыл дежурство – и возись себе дома с Димкой в свое удовольствие, и лучше этого ничего не придумать.

– Точно-точно, – убежденно продолжал Гусев. – Уверен, на физику нас проверяют, на выносливость. Это у нас Достоевский однажды, знаешь, какую штуку учудил? Значит так, представляешь, жара градусов под сорок-сорок пять…

– Есть! – крикнул сверху Саня Веремеев. – Вижу! А мы уже изрядно в сторону забрали.

– Вот так, – сказал Гусев. – Хреновенькие из нас, однако, лесовики.

Саня Веремеев спустился с дерева и ему дали немного передохнуть. Он сел, прислонившись спиной к стволу, расстегнул куртку и закрыл глаза. Гусев, не удержавшись, начал-таки докуривать «бычок» и, судя по его сосредоточенному виду, что-то обдумывал при этом – вероятно, насчет «проверочки», – а Сергей устроился на узловатом могучем корне рядом с Веремеевым, тщательно вытер маской шею под воротником и бронежилетом и, помедлив немного, все-таки негромко спросил:

– И как там, Санек, впечатляет?

– Угу. Небо классное, – не открывая глаз ответил Саня Веремеев. – Чаша… полированная…

– Что-что? – севшим внезапно голосом переспросил Сергей. Ему показалось, что он ослышался.

Саня приоткрыл один глаз, такой же голубой, как небо. Его всегда добродушное лицо с выцветшими бровями, курносым носом и аккуратными, похожими на женские, губами было покрыто свалявшимися нитями паутины.

– Так… пришло вдруг в голову… Чаша с ветрами. Небо, значит, – пояснил он.

– Где пришло? Там? – Сергей показал пальцем вверх.

– Угу, – медленно, явно не желая тратить почем зря силы, кивнул Саня.

– И… песня?

Веремеев открыл второй глаз:

– Какая песня?

– Ну… о чаше с ветрами.

– Да нет, Серега, никаких песен. Просто подумалось. Слушай, дай я хоть пять минут посижу тихонько, ага?

«Совпадение? – подумал Сергей, покусывая губу. – Оч-чень интересное получается совпадение…»

Однако Гусев не дал Сане посидеть тихонько пять минут. Пружинисто, бодро поднявшись, он развернул плечи, поправил ремень автомата и гаркнул:

– Подъем, парни!

– Ну чего орешь, Гусек? – с досадой сказал Саня. – Нас что, сроки поджимают?

– Если нас тестируют, не следует особенно расслабляться, – уже тише пояснил Гусев. – А нас именно тестируют, определяют наши физические и волевые качества, это сто процентов! Пока ты по деревьям лазил, мы с Серегой посоветовались и решили, что так оно и есть. А полигон, как все мы знаем, надо проходить без задержек, чтобы они увидели, какой ты весь из себя крутой, и тогда честь тебе и хвала, и новое назначение, и бабки охрененные, понял?

– Ну-ну, – скептически сказал Саня, но тем не менее тоже встал и застегнул на «молнию» куртку, вновь подвесил шлем за спиной и поднял прислоненный к коряге автомат. – Охрененные бабки, говоришь? Вы с Серегой так решили, говоришь? Вообще-то, помнится, эту версию я первый предложил. Мыслители! Охрененные, говоришь, бабки? – повторил он. – Ну, тогда вперед, за бабками! Теперь уже я вас поведу, направление – вон туда.

Сергей молча начал пробираться сквозь опостылевший подлесок вслед за Саней и Гусевым. В отличие от уверенного на сто процентов Геныча, он ни в чем не был уверен. Но распространяться об этом не стал – не до того было: пробираясь-продираясь-спотыкаясь, много не наговоришь, да и вообще…

От всяких мыслей острое желание пить не то чтобы совсем пропало, но переместилось куда-то на периферию. Сергей почти машинально разводил руками ветки, старался прикрыть лицо от вездесущей паутины и, глядя на широкую спину и бритый затылок рвущегося к новому назначению Гены Гусева, думал о том, что все это с ними неспроста, ох, неспроста! Конечно же, это действительно мог быть и полигон, но при чем здесь какие-то багровые огни и падение в пустоту? Чисто субъективные впечатления, связанные с применением психотропов? Могли, конечно, в борщ подмешать или в компот… А как насчет «небесной чаши»? Случайное совпадение образов? Когда-то где-то слушали вместе с Веремеем одну и ту же песню? А если Гуська на дерево послать – у него тоже возникнет такой образ? И где все-таки находится этот необъятный лес с незнакомыми деревьями? На юге? Где именно на юге? И на юге ли?..

Картина рисовалась странная и непонятная, и неизвестно, сколько еще времени Сергей занимался бы ничего пока не дающими умопостроениями, но его вернул к действительности изумленный возглас шедшего первым Сани Веремеева. Сергей чуть не наткнулся на замершего, пригнувшись, Гусева и выглянул из-за его спины.

Впереди, сквозь подлесок, виднелась довольно обширная поляна, покрытая все той же густой нехоженой травой, и посредине этой поляны…

Сергей смахнул с ресниц паутину и от изумления раскрыл рот, краем глаза заметив, как медленно попятился от поляны Саня Веремеев.

– А эт-то что за херня такая? – сипло вопросил Гусев, клацая затвором автомата. – Спокойно, парни, щас мы ее уделаем!..

5. Сидония

В полумраке кабины посадочного модуля рыжим пятном выделялся экран внешнего обзора. Ральф Торенссен окрестил модуль «летающей консервной банкой», и эта «банка» была битком набита «сардинами» – одинаковыми серыми контейнерами. В контейнерах пока было пусто. Отстыковавшись от оставшегося на орбите «Арго» с командиром Маккойнтом, «эф-тин», ведомый Торенссеном, совершил запланированный маневр и нырнул в реденькую атмосферу Марса в нужное время и в нужном месте, чтобы с минимальным расходом топлива кратчайшим путем выйти к расчетному месту посадки в области Сидония.

Процедура расставания получилась короткой и без сантиментов: командир по очереди пожал руку и похлопал по плечу Уолтера Грэхема, Ральфа Торенссена и Майкла Савински, и лишь ладонь Элис Рут задержалась в его руке немного дольше. «Береги себя… и да поможет вам Бог», – тихо сказал командир Маккойнт и перекрестил Элис.

Рыжее пятно экрана светилось над головой Ральфа Торенссена, сидевшего у панели управления. Остальные трое участников Первой марсианской экспедиции, пристегнувшись ремнями, как в самолете, располагались в креслах, словно позаимствованных из салона того же обыкновенного рейсового авиалайнера, составленных в один ряд в тесном пространстве кабины. Проектировщики «летающей консервной банки» – «эф-тин» – успешно справились с задачей создания спускаемого аппарата, отвечающего трем главным условиям: максимальной компактности всего, находящегося вне грузового отсека; максимальной же, в пределах данного объема, вместимости этого отсека (по сути, модуль и был летающим грузовым отсеком с довеском кабины управления, «нанохозяйства» Элис Рут и двигательной системы); предельной простоты в управлении. В случае необходимости любой из участников экспедиции мог вывести модуль на орбиту; а уж будет ли он там выловлен или нет – всецело зависело от мастерства командира «Арго» Аллана Маккойнта.

Экран был рыжим, потому что внизу расстилалась покрытая пылью пустынная сухая ржаво-красная равнина, усеянная дюнами, невысокими зубчатыми скалами и каменными глыбами – свидетелями давних тысячелетий. «Эф-тин» по диагонали снижался над Сидонией, расставаясь с небом, где сиротливо пристроилось маленькое, в полтора раза меньше земного, тускло-желтое солнце – бледное подобие того светила, что так привычно освещает и согревает мир людей. Марсианское солнце – далекое и какое-то отчужденное, отстраненное – висело, окутанное легкой дымкой, в розовом, как ломоть семги, небе с едва заметными разводами облаков из кристалликов льда, и не в силах было согреть этот неласковый мир – там, внизу, на ржавой равнине, свирепствовал сорокаградусный мороз.

И вот уже заняли весь обзорный экран таинственные объекты Сидонии – модуль снижался над Сфинксом, а сбоку, справа, вздымались сооружения Города, а дальше, за ними, застыла под солнцем Пирамида Д и М, а слева от нее гигантским пузырем, словно выдавленным из-под поверхности каким-то давным-давно вымершим марсианским чудовищем, вздулся загадочный Купол – третья вершина равностороннего треугольника, создание древней расы, что канула в небытие, но оставила свой след под этим холодным солнцем.

И впервые над изъеденными временем марсианскими пространствами прозвучал человеческий голос. Это был голос эксперта Майкла Савински.

– Господи! – сказал эксперт. – Он чертовски похож на маску! Я когда-то видел такую же маску… в Бостоне, да, в Бостоне, на шествии в хэллоуин. Точно, видел! Вот чудеса! – Он повернулся к сидящему рядом Уолтеру Грэхему. – Согласен, Уотти? Видел такие маски?

Ареолог не ответил. Он впился глазами в изображение и, казалось, готов был вскочить с кресла и устремиться к экрану – если бы не ремни. Элис тоже, не отрываясь, глядела на проплывающую под модулем громаду, и только Торенссен, не поднимая головы, манипулировал клавишами управления.

Гигантский монолит, более темный, чем окружающая его равнина, был, несомненно, создан когда-то природой – и столь же несомненно было то, что этот каменный массив подвергся обработке инструментами, изготовленными разумными существами. Никакие ветры, дуй они с разных сторон хоть и десять тысяч лет подряд, никакие дожди и волны, никакие перепады температур не смогли бы сотворить из одинокой горы того, чем она предстала взорам землян – вырезанной из камня улыбающейся маской с четкими очертаниями, с глазницами, заполненными чем-то белесым – то ли лед это был, то ли туман, – отчего лицо – вполне человеческое лицо! – имело странную схожесть с земными античными статуями, вызывающими неприятное чувство своими слепыми глазами. Изображение Сфинкса на экране разительно отличалось от многочисленных фотографий, сделанных с борта космических станций, оно словно беззвучно твердило, отбрасывая все сомнения скептиков: надо мной поработал разум моей планеты…

Улыбающийся колосс со слезой под правым глазом отодвинулся в угол экрана. Все ближе, словно поднимаясь из глубин, подступала к модулю ржавая равнина – и Торенссен, на миг полуобернувшись к потрясенным только что открывшейся картиной коллегам, отрывисто предупредил:

– Держитесь. Врубаю тормозные.

Модуль содрогнулся от импульса запущенных тормозных двигателей, завис над марсианской поверхностью между Сфинксом и Куполом и медленно, словно приседая на все укорачивающихся и укорачивающихся огненных струях, рвущихся из дюз, осел на россыпь мелких камней, окутанный тучей взметнувшейся вверх бурой пыли. Первая марсианская финишировала.

Некоторое время все сидели молча, возможно, думая каждый о своем. Все-таки, наверное, это очень здорово – ощущать себя первым, знать, что ты первый… Впрочем, Торенссен, похоже, пока еще не прочувствовал всю уникальность момента – он тщательно проверял по индикаторам работоспособность всех систем «консервной банки». А Элис и Майкл Савински после некоторого послепосадочного оцепенения, не сговариваясь, обратили взоры на руководителя группы Уолтера Грэхема – младшего сына преуспевающего темнокожего бизнесмена из Айовы, давшего Уолтеру возможность получить превосходное образование.

Грэхем, словно только что очнувшись, тряхнул курчавой головой, расстегнул ремень безопасности, но подниматься из кресла не стал. Как-то отстраненно глядя на экран, показывающий одну только непроницаемую ржавую пелену, он произнес:

– Прибыли. Поздравляю с успешной посадкой. Начнем по программе. – Он взглянул на пилота. – Ральф, выходи на связь с бортом… и как у нас там снаружи? Уши не отморозим?

В распоряжении экспедиции были прекрасные комбинезоны с терморегуляторами, «обкатанные» на антарктической станции на Земле Королевы Мод при температурах, достигающих минус пятидесяти, а также предоставленные министерством обороны герметичные шлемы и компактные баллоны с дыхательной смесью из арсенала диверсионных групп, предназначенных для действий в условиях высокогорья. Имелось также и оружие в виде пистолета «магнум-супер», находящегося у руководителя группы. Поскольку стрелять на Марсе было, вроде бы, не в кого, то оставалось предположить, что оружие включили в список необходимого оборудования для пресечения возможного бунта… или все-таки кто-то в НАСА и в самом деле верил в неких кровожадных уэллсовских марсиан? Второй такой же мощный «магнум» лежал в сейфе командира «Арго» Маккойнта. Неужели в том же космическом агентстве всерьез считали, что блеск марсианского золота способен довести экипаж «Арго» до конфликта, который можно устранить только с помощью оружия? По этому поводу Элис Рут, показав знакомство с русской классикой (будучи школьницей, она играла в самодеятельном театре), еще в самом начале полета заявила: если все знают, что висящее на сцене ружье должно обязательно выстрелить – почему бы просто не разрядить его еще в первом акте? На что Аллан Маккойнт, улыбаясь, ответил: пистолет – это чтобы отбиваться от возможных атак НЛО…

Торенссен, изучавший показания наружных анализаторов на дисплее, вместе с креслом развернулся от панели управления и обвел коллег круглыми от изумления глазами.

– За бортом плюс десять и три… – сказал он срывающимся голосом.

– Десять и три – чего? – не понял Уолтер Грэхем.

– Градусов, – проникновенным полушепотом пояснил пилот и тут же чуть ли не закричал: – Больше пятидесяти по Фаренгейту!

– Не может быть, – уверенно заявил Грэхем. Он был ареологом – специалистом по Марсу, и считал, что знает Марс как свои пять пальцев. – Датчик неисправен, давай резервный.

Он поднялся и, стуча тяжелыми ботинками по полу кабины, направился к дисплею. Элис и Майкл Савински обменялись удивленными взглядами: в это время и в этом месте температура за бортом никак не могла быть плюсовой!

– А эт-то еще что такое? – потерянно вопросил Уолтер Грэхем, уставившись на только что возникшие на дисплее строки. – Азот – семьдесят восемь, кислород – двадцать один… Откуда? Что это, черт побери!

В кабине модуля воцарилось всеобщее недоуменное молчание. Числа, которые бесстрастно застыли на дисплее, были совершенно абсурдными в данной ситуации. Все члены экспедиции прекрасно знали, что атмосфера Марса на девяносто пять процентов состоит из углекислого газа. Если же верить показаниям датчика – а проба забортного воздуха была взята буквально за несколько секунд до посадки, – воздушная оболочка (по крайней мере, в окрестностях Сфинкса и других искусственных объектов Сидонии) ничем не отличалась от земной! Можно было, конечно, и в этом случае объяснить все неисправностью анализатора – но поломка двух датчиков сразу…

– Кто-нибудь скажет мне, куда мы прилетели? – среди всеобщего ошеломленного молчания задал вопрос Уолтер Грэхем. – Может быть, это какой-то другой Марс?..

…Давно уже исчезла поднятая при посадке рыжая пыль, и на обзорном экране была видна пустынная равнина, и вздымалась в отдалении, закрывая чуть ли не полнеба, громада Марсианского Сфинкса, и тусклое солнце поднималось все выше в розово-желтое уже небо. Повторные замеры и анализы дали все те же числа: температура за бортом – плюс десять и тридцать четыре сотых градуса по Цельсию; состав воздуха практически аналогичен земному. Факты говорили о том, что в районе посадки модуля существует непонятно каким образом и когда возникшая совершенно невероятная аномалия…

Это было странно, это было интересно, это требовало обоснований и объяснений; если хоть какие-то объяснения или хотя бы намеки на них и могли возникнуть, то лишь в ходе длительных размышлений и дискуссий… но размышления требовали времени, а время свое Первая марсианская должна была занять не размышлениями и рассуждениями, а вполне конкретной работой. Да, дело предстояло вполне конкретное, и нужно было браться за него – ради чего, собственно, летели-то за тридевять пространств?

Специалист по Марсу Уолтер Грэхем поступил так, как сплошь и рядом поступают в ученых кругах: он поименовал явление, определив его как «феномен Сидонии», классифицировал его как «аномалию невыясненного генезиса», принял ее как данность и вместе с другими участниками экспедиции приступил к выполнению скрупулезно составленной еще на Земле программы. Программа, конечно же, включала одним из пунктов осмотр объектов Сидонии, но главным, стержневым, в ней было совсем другое: докопаться до золотого руна и переправить максимально возможное количество драгоценного металла на космический корабль «Арго»: золото Эльдорадо – в трюм галеона!

Выйдя на связь с Алланом Маккойнтом, Уолтер Грэхем коротко обрисовал обстановку и, получив от озадаченного командира благословение, приступил к выполнению программы, где были четко расписаны задачи и действия каждого участника Первой марсианской; эти действия были уже неоднократно отрепетированы на земном полигоне в предполетный период.

Застегнув комбинезоны и надев шлемы коммандос – датчики датчиками, а рисковать не стоило, хотя экспресс-анализ забортного воздуха и показал полное отсутствие какой-либо органики, – итак, полностью облачившись, они стояли у выходного люка, отделяющего их от мира Красной планеты – Уолтер Грэхем впереди. Прежде чем привести в действие механизм замка, ареолог обернулся к своим спутникам:

– Наверное, нужно сказать что-нибудь этакое… «Этот маленький шаг одного человека – гигантский прыжок человечества»… или что-то в этом роде, – его голос звучал и по рации, и был слышен сквозь шлем. – Но мне, честно говоря, ничего в голову не лезет. Разве что – «наконец-то на красном появился черный», – он криво усмехнулся при полном молчании остальных, отрицательно покачал головой. – Нет, не то… Нет изюминки. Ладно, пошли!

Люк медленно подался вперед и в сторону, с громким шорохом развернулся трап – и Уолтер Грэхем вышел под розово-желтые марсианские небеса. Однако торжественного сошествия на поверхность Марса не получилось – на последней ступеньке ареолог неожиданно споткнулся и чуть не упал…

«Господи, этого еще не хватало! – смятенно подумал Грэхем. Он не был суеверным, и все же… – Господи, пусть все будет хорошо…»

Ступать по Марсу было легко – каждый из астронавтов весил здесь чуть ли не в три раза меньше, чем на Земле. Впервые этот пейзаж наблюдали не бесстрастные объективы фотокамер, а глаза людей. Первых людей на Марсе. Впрочем, бортовая видеоаппаратура тоже вела непрерывную съемку. Вокруг расстилалась приглаженная ветрами равнина, с одной стороны вздымалась пятигранная Пирамида, левее возвышался Купол, с другой стороны впечатался в небо массив Сфинкса, а на близком горизонте темнели сооружения Города. Воздух был чист и спокоен, над головами астронавтов светило солнце, и едва угадывался в небе призрачный полумесяц Фобоса, а под ногами, на тринадцатиметровой глубине, лежало золото…

Этот пустынный мир когда-то был живым миром, с лесами и полноводными реками, морями и покрытыми высокой травой равнинами. Тут жили разумные существа, похожие, судя по Марсианскому Сфинксу, на людей, это и были люди – люди Марса; у них были свои города и селения, они молились своим богам и сочиняли музыку, рисовали картины, слагали стихи и сооружали грандиозные монументы в память о великих событиях. Почему исчезла древняя марсианская раса? Или она не вымерла, а переселилась в недра планеты? Или, подобно библейским персонажам, совершила грандиозный Исход через пустыню космоса на Землю? Не потому ли землянам снятся иногда странные, нездешние сны?..

Уолтер Грэхем с детства мечтал побывать на Марсе. Именно поэтому он и стал ареологом. И, конечно же, он читал «Марсианские хроники» своего соотечественника Брэдбери. Нет, Грэхем, разумеется, не верил в то, что Марс до сих пор обитаем – вернее, не надеялся на это, – и знал, что их Первую марсианскую не ожидает судьба описанных фантастом из Иллинойса экспедиций – и все-таки сердце его учащенно билось, а взгляд цеплялся за каждый камешек, за каждое углубление в красном грунте, словно надеясь отыскать следы тех, кто был здесь и только что ушел отсюда, завидев спускающийся с неба летательный аппарат чужаков.

Впрочем, времени на подобные размышления не было. То, что мог позволить себе еще один соотечественник Грэхема – Торо, проводя дни в уединении на берегу лесного пруда, не мог позволить себе руководитель экспедиции, преследующей вполне определенные прагматические цели. Побродив с десяток минут по равнине возле модуля и полюбовавшись пейзажем, астронавты принялись за работу. Были взяты для экспресс-анализа пробы грунта. Была проведена еще одна видеосъемка – теперь уже не с борта «летающей банки», а непосредственно с поверхности. Майкл Савински подготовил бур и расконсервировал экскаватор. Ральф Торенссен проверил исправность автоконтейнеров и собрал транспортер для выемки грунта из котлована – а предстояло переместить не одну тонну, чтобы добраться до лежащего на тринадцатиметровой глубине золотого щита. Элис Рут провела еще один сеанс радиосвязи с «Арго» и занялась обустройством быта – оборудованием спальных мест в грузовом отсеке и подбором пищевых продуктов. Уолтер Грэхем испытал на поверхности небольшой двухместный вездеход. Работать в комбинезонах было жарко, шлемы и баллоны с дыхательной смесью оказались совершеннейшим излишеством, но Грэхем пока осторожничал…

Бур вонзился в рыжий грунт, пошел вниз, пробиваясь сквозь толщу нанесенных за Бог знает сколько лет наслоений. «Арго» нужно было загрузить золотом снизу доверху, превратить в летающий золотой слиток – а для этого «консервной банке» предстояло совершить не один рейс из Сидонии до орбиты и обратно… если только там, в глубине, действительно находилась сплошная золотая целина, а не отдельные золотые островки…

Бур вернулся из разведки – и все вздохнули с облегчением: золото – было! Для верности произвели бурение еще в трех местах, по углам нанесенного на карту квадрата – и вновь не обманулись в своих ожиданиях. Золотая подкладка простиралась под равниной, возможно, до самого Купола и Пирамиды, и можно было приступать к рытью котлована. И продолжить бурение в других местах, чтобы определить – хотя бы приблизительно – размеры золотого слоя.

…Работали до сумерек, забыв о времени и не обращая внимания на голод. Все были охвачены азартом, хотелось делать все как можно быстрее и сделать как можно больше. Однако Уолтер Грэхем нет-нет да и поглядывал на темную громаду Сфинкса, предвкушая тот момент, когда они доберутся до золота и он возьмет вездеход и отправится к древнему сооружению, очень похожему сверху на маску со слепыми глазами – маску с праздника хэллоуин в земном городе Бостоне.

И лишь когда командир Аллан Маккойнт с орбиты самым категоричным образом приказал прекратить работы и устраиваться на отдых, участники Первой марсианской разогнули натруженные спины. Небо было уже не розово-желтым, а темно-лиловым, в нем сверкали Фобос и Деймос, и сотни звезд, до которых никогда не суждено дотянуться человечеству – да и зачем? Звезды были далеко, и с их, звездной, точки зрения, перелет с Земли на Марс – миллионы и миллионы километров! – был даже не шагом, не шажком, а так – ходьбой на месте в собственном доме…

В «консервную банку» возвращались, еле волоча ноги от усталости – не помогала и пониженная сила тяжести. Позади осталась выемка, уже полностью скрывшая оставленный в ней Майклом Савински экскаватор, и высокий конус перемещенного с помощью транспортера грунта. В это время суток тут должен был царить как минимум семидесятиградусный холод, однако датчик показывал устойчивый плюс… И это продолжало оставаться необъяснимым. Впору было задуматься о вмешательстве каких-то сверхъестественных сил, но Уолтер Грэхем не верил в сверхъестественное, твердо усвоив древний тезис о том, что чудо – это просто явление, происходящее в соответствии с пока неизвестными нам законами природы. А где-то на уровне подсознания затаилась у него мысль о том, что эта невероятная аномалия, которая, как говорится, не лезла ни в какие ворота, каким-то образом связана с объектами Сидонии. Точнее, с одним из них – с Марсианским Сфинксом…

– Золото добывать – это, конечно, хорошо, – со вздохом сказал Майкл Савински, следом за Уолтером Грэхемом поднимаясь по трапу к люку модуля. – Но хотелось бы и вон там хоть чуть-чуть побродить, – он показал на почти черную в сумерках громаду Сфинкса, – посмотреть, потрогать своими руками.

– Потрогаешь, Мики, непременно потрогаешь, – заверил его Грэхем. – Вот только задачу свою выполнишь – и устроим тебе экскурсию. И Ральфу тоже.

Он повернул голову в сторону Сфинкса – и в этот момент сгущавшуюся темноту над этим исполином расцветили багровые сполохи. Непонятные вспышки следовали одна за другой, с разными интервалами, словно где-то наверху, на каменном лике, беспорядочно мигал гигантский фонарь.

– Что это? – сдавленно произнес застывший на трапе Майкл Савински.

Ни ареолог, ни пилот не ответили ему. Вокруг стояла тишина, дул слабый, то и дело пропадающий ветерок, и в этой тишине вновь и вновь озаряли небо над Сфинксом багровые вспышки.

6. Демиург

Возвращению Игоря Ковалева в психиатрическую больницу поспособствовала его мать. Она все-таки вышла замуж и переселилась к своему новому избраннику, оставив квартиру Игорю, который по-прежнему предпочитал одиночество и, как и в юности, совершенно не интересовался женщинами и жениться не собирался. По юридической части он не работал, хотя, пропустив год, все-таки закончил университет; увлекшись компьютерами, он стал неплохим специалистом по их обслуживанию и ремонту и заключил договоры сразу с несколькими мелкими фирмами.

У матери остался ключ от квартиры Игоря. В тот день, безрезультатно позвонив несколько раз, она отперла дверь и обнаружила сына неподвижно лежащим на диване с самым отрешенным видом; остекленевшие глаза его уставились в одну точку. Мать принялась трясти его за плечо, громко называя по имени, но он только вяло отмахивался и не произносил ни слова. Решив, что Игорь находится под воздействием какого-то наркотического вещества, мать принялась искать следы этого наркотика в комнате, но ничего не обнаружила. Зато ее внимание привлек лежащий на принтере рядом с компьютером распечатанный лист бумаги. Прочитав распечатку, мать вновь принялась было теребить Игоря, продолжавшего лежать с тем же застывшим выражением лица, а потом, предположив, что странное состояние сына может быть проявлением вернувшейся душевной болезни, позвонила доктору Самопалову, еще двенадцать лет назад давшему ей номера своих рабочих и домашнего телефонов.

Так тридцатитрехлетний Игорь Владимирович Ковалев вновь стал пациентом Виктора Павловича Самопалова, которому вот-вот должно было стукнуть сорок шесть.

Наметанным глазом доктор без труда определил, что больной пребывает в онейроидном состоянии, и вскоре человек, в котором когда-то жил (или так и продолжал жить?) граф Романьи, был приведен в чувство с помощью внутривенного вливания пятипроцентного раствора барбамила и электросудорожной терапии. Доктор прочитал и то, что было напечатано на листе бумаги, переданном ему матерью Ковалева. Там были стихи, очень различные по стилю.

Первыми шли такие строки:

Черный сон мои дни Затопил по края: Спи, желанье, усни, Спи, надежда моя!

* Не очнуться душе! Всё окутала мгла. Я не помню уже Ни добра и ни зла.

* Колыбелью плыву Я под сводами сна, И одно наяву – Тишина, тишина…

За этим стихотворением следовало другое, тоже без указания имени автора. Доктор Самопалов не был склонен считать, что его, как и предыдущее, сочинил Игорь Ковалев. Что-то знакомое чудилось ему в этом стихотворении: возможно, когда-то, в молодые годы, он уже читал его. Или, во всяком случае, что-то подобное.

И одиночество над нами как дождь: встает над морем вечерами и простирается там, за холмами, до неба, им чреватого всегда. И с неба падает на города.

* Оно струится ливнем на рассвете на переулки, смутные вначале, когда тела обнявшиеся эти уже того не ищут, что искали, и люди в ненависти и печали одной постелью связаны навеки…

* Тут одиночество уходит в реки.

Следующее стихотворение было доктору Самопалову незнакомо, и в нем четко прослеживалась та же тенденция:

В лицо мне веет ветер нежащий, На тучах алый блеск погас, И вновь, как в верное прибежище, Вступаю я в вечерний час.

* Вот кто-то, с ласковым пристрастием, Со всех сторон протянет тьму, И я упьюсь недолгим счастием: Быть без людей, быть одному!

Далее шли такие же характерные строки, которые воспринимались как отрывки из разных стихотворений:

Я задыхаюсь в вашей суете, Я одинок в толпе гудящей, Я одинок, как путник в темной чаще. Я задыхаюсь в вашей суете.

И далее:

Никем не очарован я, Нет у меня любимых строк. Я бесконечно одинок Под бледным солнцем бытия.

Продолжением темы выглядели напечатанные еще ниже две строчки:

Ничего мне в жизни не хочется – Лишь не троньте мое одиночество!

И завершала эту подборку неизвестно чьих стихотворений одно-единственное, расположенное «лесенкой», в стиле Маяковского, утверждение:

А наяву лишь одно: Пустота.

Пустота.

ПУСТОТА…

После того, как Игорь Ковалев начал уже вполне адекватно реагировать на окружающее, доктор Самопалов показал ему этот листок. И тут выяснилось, что Ковалев ничего не может сказать относительно им же самим, вероятно, распечатанных на принтере стихотворений. Они, по его утверждению, были ему совершенно незнакомы. Поэзией он никогда не увлекался, стихи читал давным-давно, еще в рамках школьной программы, и в памяти с тех пор остались только разрозненные строки из «Евгения Онегина», «Погиб поэт! – невольник чести…» Лермонтова да парочка коротких стишков с еще более ранних времен, то ли Барто, то ли Маршака – вот, пожалуй, и всё…

Откуда взялся этот листок в его принтере, он не имел ни малейшего понятия. Но вполне определенно заявил, что никто ему эти стихи для перепечатки не давал, и что работать на его домашнем компьютере тоже никто не мог – гостей он к себе никогда не приглашал и ни с кем не общался, за исключением, разумеется, клиентов. Но с клиентами он говорил об антивирусных программах, дисках, модемах и прочих компьютерных делах, но не о поэзии.

По словам Ковалева, в тот день он безвылазно сидел дома, шаря по Интернету в поисках свежей информации, касающейся мира компьютеров, попутно заглядывая то туда, то сюда и не замечая течения времени (что вовсе не являлось патологией, а было привычным состоянием, пожалуй, любого юзера). Впрочем, он помнил, что оторвался от своего занятия и пообедал, а потом вновь сел за компьютер. А вот что было дальше…

О том, что было дальше, Игорь не мог, собственно, сказать ничего вразумительного, кроме того, что ощутил «какие-то картины и фигуры в голове», именно ощутил, по его утверждению, а не увидел, словно у него в голове «шло какое-то кино». Но что это были за «картины», что за «кино», он так и не смог сформулировать доктору Самопалову. «Это как сон, который забывается при пробуждении, – сказал он. – Остаются какие-то обрывки, хочешь их поймать, удержать, а они тают. Это все равно что пытаться рассмотреть узор снежинки, положив ее на горячую сковородку. Только мне кажется, это было что-то нереальное…»

Помолчав, Игорь добавил: «Вот и все, Виктор Палыч. А в себя пришел на знакомой койке, – он грустно усмехнулся. – В вашей обители».

В лечебной практике доктора Самопалова хватало случаев зрительных псевдогаллюцинаций и сновидных фантастических переживаний, возникающих, в частности, при онейроидной кататонии. Там было всё: и грандиозные автокатастрофы с горами трупов и грудами обгоревшего железа, и землетрясения, сметающие с лица земли целые города, и сонмища отвратительных насекомых и змей, заполоняющие дома и улицы, и гигантские цунами, и стаи летучих мышей, застилающие небо. «Все люди превратились в скелеты, – делился с доктором своими онейроидными видениями один из пациентов. – Эти скелеты бегали по городу и теряли свои кости… Было и ужасно жутко и смешно одновременно…»

Ощущения, испытанные Игорем Владимировичем Ковалевым, похоже, принадлежали к той же категории.

С помощью системы поиска Интернета выяснилось, что первое стихотворение принадлежит перу французского поэта девятнадцатого столетия Поля Верлена, а второе – то, что было смутно знакомо Виктору Павловичу, – написал в начале двадцатого века известный австриец Райнер Мария Рильке и называется оно «Одиночество». Не было проблем и с определением авторства третьего стихотворения: им оказался Валерий Брюсов. А вот с остальными строчками ничего не вышло – в Интернете их не было. И доктор Самопалов предположил, что их сочинил сам Игорь, находясь уже в состоянии психоза и не осознавая своих действий.

Последующие беседы с пациентом из седьмой палаты привели заведующего отделением к мысли о том, что у Игоря Ковалева возник еще, ко всему прочему, и синдром метафизической интоксикации, ведущим признаком которого, как известно любому психиатру, являются почти непрерывные размышления больного о глобальных философских и социальных проблемах: о смысле жизни и смерти, о предназначении человечества, о соотношении внешнего мира и души, о коренном преобразовании социума и прочих высоких материях. Казалось бы, ну и что тут такого: не о том ли самом испокон веков размышляют философы, которых нет оснований причислять к психически нездоровым людям? Однако же ни Платон, ни Спиноза, ни Гегель, ни Кьеркегор не называли себя «демиургами» – а Игорь Ковалев называл себя именно так и просил доктора Самопалова обращаться к нему именно так: Демиург, а не Игорь Владимирович.

Демиург, как известно – это наименование созидающего начала, созидательной силы, творца, это божество, творящее мир. Игорь Ковалев с какого-то момента начал считать себя создателем реальности.

Судя по его словам, эта мысль пришла ему в голову уже в больнице. Собственно, даже не пришла в голову – он просто отчетливо услышал прозвучавший у него внутри голос: « Ты – Демиург».

Игорь Ковалев был абсолютно уверен в том, что это не его собственная мысль; он воспринял ее как не подлежащую никакому сомнению переданную ему истину, как посланное из горних сфер откровение или даже приказ, и не имел намерения искать какие-либо обоснования этого тезиса. Это невесть откуда и почему пришедшее утверждение позволило ему по-иному взглянуть на историю с Черным графом. «Я сам создал ту эпоху, Екатерину Медичи и Черного графа, – заявил он доктору Самопалову. – И себя в образе графа Романьи. А создание мое вышло из-под контроля и повернулось против меня, как это часто бывает».

И доктор Самопалов пометил в рабочем дневнике: «Синдром Кандинского – Клерамбо проявляется в виде бреда воздействия». И в который раз с привычным сожалением подумал о том, что вряд ли хоть когда-нибудь возможно будет постичь до конца все лабиринты и тайники человеческой психики, представляющей собой поистине самую великую загадку бытия…

Тихий стук в дверь заставил Виктора Павловича оторваться от созерцания больничного двора, медленно погружающегося в мягкие сентябрьские сумерки.

– Да, да, войдите, – сказал он, отворачиваясь от окна.

Дверь медленно открылась и в кабинет вошел человек, который только что представлялся неясной тенью за матовым дверным стеклом. Игорь Владимирович Ковалев.

– Прощу вас, – доктор показал на кресло у низкого столика. Он никогда не беседовал с пациентами, восседая за своим рабочим столом.

Ковалев пересек кабинет, неслышно ступая домашними тапками по светло-коричневому линолеуму, сел, и доктор вслед за ним опустился в такое же глубокое мягкое кресло по другую сторону столика.

Во внешности Игоря Владимировича Ковалева не было ничего особенно примечательного: среднего роста молодой худощавый немного сутулый мужчина с коротко подстриженными темными волосами, составляющими некоторой контраст с довольно бледным лицом. Глаза у Ковалева были карие, они близоруко и слегка рассеянно смотрели на окружающее, словно мысленно Ковалев находился где-то в другом месте. Одет он был в лимонного цвета футболку с короткими рукавами и красной надписью «Елисавет-250» на груди и синие спортивные брюки, но по его угловатой фигуре нельзя было сказать, что он увлекается спортом – просто все та же больничная традиция.

– Как вы себя чувствуете? – задал доктор традиционный вопрос, с которого начинались все их беседы.

Игорь пожал плечами:

– Вполне нормально, Виктор Палыч. – Голос у него был тихий и не очень выразительный. – Кино больше не повторяется, сон сегодня опять снился самый обычный, серенький такой.

Сны Ковалева тоже были постоянным предметом их бесед. Скрытая аппаратура фиксировала все происходящее и произносимое в кабинете – как и при любой другой встрече доктора Самопалова с пациентами его отделения; последующий анализ этих записей помогал психиатру разобраться с диагнозом, нащупать ключевые точки и определить наиболее эффективные методы лечения… ну, если и не лечения, то хотя бы временной блокировки заболевания. Впрочем, иногда доктора посещала мысль о том, что, с точки зрения пациентов психбольниц, именно они-то и являются вполне здоровыми, а недугом поражено все остальное человечество – дело было лишь в выборе системы координат, системы отсчета, совсем как в эйнштейновской теории относительности…

– А в конце еще Губаныч мой приснился, – продолжал Ковалев, водя пальцем по полировке столика, в которой отсвечивалось окно. – Стоит недовольный, сам в себя смотрится, а выхода нет. В состоянии «черной дыры».

– Кто такой Губаныч? – поинтересовался доктор Самопалов, внимательно глядя на бледное лицо пациента.

– Вот именно «кто», а не «что», – Ковалев несколько оживился. – Губаныч – мой компьютер. Стоит сейчас, пылится, оторван от мира, в себя смотрится.

– Почему – «Губаныч»?

– Препод у нас такой был, – пояснил Ковалев. – Невысокий, всегда в светло-сером, и голова большая, квадратная. Как дисплей. Семинары у нас вел по гражданскому праву. Очень похож.

– А почему вы считаете, что ваш компьютер не «что», а «кто»? Он для вас – не рабочий инструмент, а личность?

– Ну, личность не личность… – Ковалев вновь вяло пожал плечами. – Но и не простая железка. Собственно, Виктор Палыч, простых железок и не бывает: всё, созданное человеком, имеет душу. Именно так.

Доктор Самопалов чуть приподнял левую бровь. Потер подбородок.

– Как же эта душа проявляется?

– Я не говорю о проявлении, Виктор Палыч. Я говорю только о наличии души. Все очень просто, на основе самой элементарной формальной логики. Сами посудите, – Ковалев подался вперед, к доктору. – Бог создал человека, правильно?

Самопалов кивнул:

– Если верить Библии, да.

– Вторая посылка: человек создал машину. Каков вывод? Бог посредством человека создал машину. А теперь чуть расширим первую посылку: Бог создал человека и вложил в него душу. Человек создал машину. Следовательно, компьютер, как и трактор, и вот этот стол – твари Божии, обладающие душой.

Доктор Самопалов откинулся на спинку кресла и внутренне улыбнулся, но не стал вступать в полемику. Такая полемика вряд ли была бы в данный момент целесообразной.

– Кстати, душу имеют не только предметы, созданные человеком, – развивал тему Ковалев, – но и вообще все природные объекты, только это иная душа. И-на-я, понимаете? Человек самим своим присутствием в мире одухотворяет мир, понимаете? То есть получается как бы единство душ и тел, вот в чем суть. Получается живая природа, которая может произвольно, а значит свободно и целенаправленно, разумно изменять свои формы. Именно так, Виктор Палыч, это, собственно говоря, вселенская аксиома.

Лицо Ковалева слегка порозовело. Он, обхватив обеими руками колени, непрерывно сцеплял и расцеплял пальцы.

– Вам Новалиса не приходилось читать, Игорь Владимирович? – немного помолчав, спросил Самопалов.

– Демиург, Виктор Палыч! – Ковалев многозначительно поднял палец. – Демиург – и никак иначе, я же просил. Не Игорь Владимирович. Новалиса мне читать не приходилось, но не в этом дело. Не в Новалисе дело. Вот Демиург – да. Вы знаете, почему можно босиком ходить по раскаленным углям и не обжигаться? Знаете, почему йог, если его закопать на три метра в землю, может не дышать сутками и все равно будет себя прекрасно чувствовать?

– И почему же? – с любопытством спросил доктор Самопалов. Такие неожиданные переходы от одной темы к другой были ему хорошо знакомы. И не только из специальной литературы, но и из собственной практики.

– Потому что человек способен создавать для себя новую реальность, творить реальность, понимаете? Не каждый, конечно, а именно творец, демиург. – Оказывается, Ковалев все-таки перебросил какой-то мостик. – А в этой новой реальности – временной, конечно, – никаких раскаленных углей-то и нет вовсе. И дышать под землей там вовсе необязательно. И много чего еще… Таких реальностей могут быть тысячи, миллионы!..

Я не помню, отключил я Губаныча или нет, – вдруг добавил Ковалев почти без паузы. – Мать-то могла и не заметить. Позвонить ей можно будет, Виктор Палыч?

– Можно, – кивнул доктор Самопалов.

«Интернет, – внезапно подумал он. – Ежедневное многочасовое блуждание по Интернету. То тут что-то прочитает, то там. Что-то заинтересовало, что-то нет – но все равно отложилось. Отсюда и идеи разные. И Рильке. И Новалис. Во всяком случае, вполне вероятно».

– Новая реальность и без человека может обходиться, – вновь вернулся к теме Ковалев. – Подумал о чем-то, или там книгу написал, или рассказал кому-то – а оно уже и материализуется в какой-нибудь другой вселенной. Или даже в нашей. Придумал кто-то в голове созвездие, Большую Медведицу, к примеру, – вот она и появилась. Или про робокопа кто-то сочинил – и вот тебе робокоп, ходит и палит в разных нехороших парней. В какой-то другой вселенной. Или в той же Большой Медведице. Или вот подумал как-то Господь Бог о нашей Вселенной – и сотворилась она. И от желания любого творца это никак не зависит.

Просто сотворяется – и всё, хочет он того или не хочет… Понимаете, Виктор Палыч?

– Возможно, именно так и обстоит дело, – ответил доктор Самопалов, глядя мимо собеседника, в забранное изящной, но прочной металлической решеткой распахнутое окно. – Возможно, действительно существует множество вселенных, заполненных воплотившимися плодами нашего воображения. И возможно, когда-нибудь мы получим неопровержимые доказательства этого. Или не получим.

– Или не получим, – слабым эхом отозвался Ковалев. Лицо его вновь стало привычно бледным, а взгляд рассеянным. Плечи человека, именующего себя Демиургом, вяло обвисли, спина сгорбилась и вся его фигура теперь вызывала у доктора Самопалова невольные ассоциации с висящей на веревке непросохшей тряпкой. Доктор почувствовал некоторую неловкость – даже за много лет общения с пациентами он не утратил подобного ощущения. Это была неловкость психически здорового человека, осознающего некоторую ущербность собеседника. Ее, эту неловкость, скорее, можно было бы определить как чувство невольной вины – не за болезнь другого, а за свое собственное здоровье.

– Как вам здесь? – спросил он поникшего Ковалева. – Есть ли какие-нибудь претензии к персоналу? В чем-то нуждаетесь?

Демиург-Ковалев, чуть приподняв голову, рассеянно взглянул на доктора и отрешенно сказал:

– С туалетной бумагой проблемы. Пропал из тумбочки рулон. Может, и к лучшему. Знаете, Виктор Палыч, чем чревато использование туалетной бумаги? – Ковалев опять слегка оживился, распрямил спину.

Доктор начал собираться с мыслями, прикидывая, как отреагировать на этот несколько неожиданный вопрос, но Ковалев ответил на него сам.

– Это один из самых удобных способов уничтожения населения, – почти шепотом сообщил он. – Бумага пропитывается отравляющим раствором, поступает в продажу и… – Ковалев сделал неопределенное движение рукой. – Когда еще там разберутся… Гораздо эффективнее, чем рассылка заразы вместе с письмами и всякими там… Понимаете, Виктор Палыч?

– А зачем кому-то уничтожать население? – полюбопытствовал доктор Самопалов. – Да еще столь изощренным методом.

– А зачем нужно было самолетами таранить небоскребы? – тут же задал встречный вопрос Ковалев. – Дело не в том, кому это нужно, а в том, что это возможно.

– Ну, вообще много чего возможно, – заметил доктор. – И без бумаги туалетной. Кстати, в одной довольно давно написанной книге – фантастическом романе, автора сейчас не помню уже – отраву подмешивали в клеящий состав, наносимый на почтовые марки. Лизнет человек марку языком, как это у нас принято, и… – Самопалов помахал рукой, копируя недавнее движение Ковалева. – Не читали этот роман? По-моему, какой-то скандинав написал.

– Не читал, Виктор Палыч, – с тихим вздохом ответил Ковалев. – И

Новалиса тоже не читал. А вообще сам принцип надо менять, понимаете? –неожиданно заявил он. – Думаете, помогают все эти ваши аминазины-трифтазины? Это же каменный век, никакого прогресса. Таблетками по мозгам, все равно что дубиной. А какой тут иной подход может быть? Да очень простой: рассматривать человека как текстовой файл, который нужно отредактировать. Исправить ошибки, ликвидировать пробелы, что-то стереть, что-то дописать. По-моему, вполне очевидно. Но так всегда и бывает: то, что под носом находится, совсем рядом – не замечают. А?

Доктор Самопалов, прищурившись, смотрел на вечереющее небо за окном. В полемику он по-прежнему вступать не собирался, да Ковалеву и не нужна была полемика – он следовал своей причудливой дорогой, делающей неожиданные повороты в дремучем лесу болезни.

– Конечно… – после непродолжительного молчания сказал Ковалев, отрешенно глядя куда-то в сторону. – Конечно… К чему все эти… Бесполезно… – Он повернул голову к доктору, и взгляд его продолжал оставаться каким-то бесцветным. – Стоит ли стараться, если… Я об этом раньше как-то не думал, но вот… Что мы имеем, Виктор Палыч? Что у нас в наличии? А замкнутый круг мы имеем, замкнутый круг у нас в наличии, змея, кусающая собственный хвост. Вот послушайте, всё очень просто. Господь Бог сотворил Вселенную, – Ковалев загнул один палец. – Затем он создал человека, или Вселенная создала человека – это уже частности. – Он загнул второй палец. – У каждого человека есть свой внутренний мир, так? Свое сознание, представления, воображение. И в своем сознании человек сотворяет Господа Бога, который сотворил Вселенную, которая сотворила человека, который сотворил Господа. Дом, который построил Джек… Получается круг! Так кто же кого сотворил, а, Виктор Палыч? Да никто никого не сотворил! Ни Господа Бога нет, ни Вселенной, ни человека с его внутренним миром. А есть одна пустота. Все наше существование, вся прошлая жизнь, и жизнь теперешняя – иллюзия, Виктор Палыч! Всего лишь один из ликов пустоты. Только и всего. Мы придумываем миры, и они, вроде бы, и воплощаются – что-то такое я уже говорил, кажется, – но и это только иллюзия. Пустота, Виктор Палыч, пустота! Пус-то-та… – Ковалев замолчал, расслабленно откинул голову на спинку кресла и его руки безвольными плетями опустились на подлокотники. Вид у него был такой, словно он совершенно выбился из сил.

– Думаю, вам сейчас нужно пойти в палату и полежать, – сказал доктор Самопалов, внимательно глядя на пациента. – Не возражаете?

Ковалев медленно закрыл глаза и его острый кадык несколько раз судорожно дернулся. Доктор начал было подниматься из кресла, намереваясь звонком вызвать медсестру для сопровождения пациента в палату, но в этот момент Ковалев разомкнул веки и сказал, обводя кабинет расплывчатым тусклым взглядом:

– Всё непрерывно меняется… Это пустота играет сама с собой… О космическом аппарате «Арго» вы, конечно, знаете, Виктор Палыч?

Это был очередной выверт, очередной поворот дороги, петляющей в глубине дремучего леса – так подумал доктор Самопалов.

– Да, слышал, – ответил он, не сводя глаз с пациента. – Сообщение в теленовостях, давно уже. Автоматическая межпланетная станция, летит к Марсу. По-моему, так. Я, собственно, за этим не слежу.

– Я тоже не слежу, Виктор Палыч. Только она не автоматическая, там есть люди. Понимаете, Виктор Палыч? Там люди летят на Марс, только это держится в секрете. А там – люди! И они уже прилетели. Понимаете?

– Понимаю, – сказал доктор Самопалов. Откровения Демиурга-Ковалева вполне укладывались в рамки диагноза.

– Они уже там, на Марсе, – убежденно повторил Ковалев. – Там, – он показал пальцем на потолок, и доктору подумалось, что Демиургу правильнее было бы показать на собственную голову…

7. Стрела

– Ну и что скажете, парни? – сидящий на корточках Гусев поднял голову и обвел взглядом Зимина и Веремеева. – Мы в порядке или глюки ловим помаленьку?

– Мы-то, может, и в порядке, а вот вокруг что-то не в порядке, – ответил Саня Веремеев, а стоящий рядом Сергей Зимин промолчал.

Они продолжали рассматривать маленький, не более полуметра в диаметре, пятачок выжженной земли, этакую неожиданную проплешину среди высокой травы – словно кто-то нес тут большой котел с чем-то страшно горячим и плеснул ненароком себе под ноги. Уже умолкло эхо короткой автоматной очереди Гусева и вокруг вновь стояла тишина, но теперь бойцы знали, что в этой тихой чужой чащобе скрывается что-то непонятное… или кто-то непонятный.

Саня Веремеев еще раз осторожно потыкал носком ботинка в ссохшуюся землю, держа пятачок под прицелом своего автомата, и пожал плечами:

– Не понимаю… Он же здоровенный был, кентавр этот, как же он сюда?..

– Какой кентавр? – вытаращился на него с корточек Гусев. – Ты че, Веремей? Кентавр же – это лошадь с человеческой башкой, а этот сундук ни на лошадь, ни тем более на человека совсем не похож! Скорей уж, жабища бронированная с зубастой пастью. Хренотень какая-то доисторическая, и прыгает резво, сволочь! Думаю, враз бы нас всех перекусила и не подавилась, отвечаю. Но сбежала, тварюга, не понравилось!

– Погодите, парни, – вмешался ничего не понимающий Сергей. – Какие кентавры, какие жабы? Тут какая-то несуразица получается. Это же явное чучело, оно же от пуль на куски разлетаться стало. Женщина, только пустая внутри… вернее, половина, передняя часть, а сзади пусто.

– Опа! – возбужденно притопнул Саня Веремеев после всеобщего недоуменного молчания. – Соображаете, что получается? Идут по лесу трое трезвых – совершенно трезвых! – мужиков, перед ними вдруг появляется какое-то чудо-юдо – и каждый из мужиков это чудо-юдо воспринимает по-разному. А после выстрелов чудо-юдо исчезает, и остается на том месте только вот эта плешь, – Саня снова повозил ботинком по бурой земле. – Соображаете теперь, что к чему?

– Не-а, – подумав, сказал Гусев. – А ты?

– И я не соображаю, – вздохнул Саня.

Гусев повернулся к Сергею:

– А ты, Серый? Разгадаешь кроссворд?

– Подумать надо. По-моему, Санек все правильно сформулировал, теперь нужно концы найти.

Эта псевдоженщина, которую Сергей увидел на поляне, до сих пор стояла у него перед глазами. Высокая, метра, пожалуй, под два с половиной, женская фигура плыла над травой, приближаясь к ним. У женщины было застывшее лицо и в буквальном смысле слова пустые глаза – просто две дыры, сквозь которые виднелись деревья. Она двигала руками, так, словно кто-то дергал за невидимые ниточки, ее длинное синее переливающееся платье чуть колыхалось, она поворачивалась то одним, то другим боком, и тогда становилось видно, что это просто вырезанная из какого-то материала передняя часть, нечто подобное выпуклой картонной страшилке, а сзади-то и нет ничего. Лицо женщины Сергей разглядеть как следует не успел, потому что Гусев открыл стрельбу, и от платья полетели синие клочья, но как будто бы не было ничего страшного или необычного в этом лице – просто маска да и все. Гусев открыл стрельбу – и картонная страшилка остановилась и, на глазах уменьшаясь в размерах, начала обратное движение, продолжая оставаться лицом к Сергею. И, превратившись в конце концов в синий шарик, не больше теннисного мяча, скрылась в траве. Там, где теперь находился пятачок выжженной земли – или этот пятачок был тут и раньше?

Картонная нестрашная, хотя и неожиданная, женская фигура. Кентавр. Бронированная зубастая жаба из допотопных. Каждый видел что-то свое… А на самом деле? Что это было на самом деле? Или – кто?.. Или – кто создал это чудо-юдо, и зачем? Для того, чтобы постращать?

– Надо понимать, никаких озарений, – полуутвердительно прокомментировал Гусев молчание Сергея и плюнул в загадочную проплешину.

– С озарениями проблема, – согласился Сергей. – То есть, почему каждый из нас видел что-то свое, и как это все технически устроено – я не знаю. Но, по-моему, в данном случае это не так уж важно. Главное – наша реакция. Если исходить из предположения о тестировании.

– Есть! – Гусев удовлетворенно взметнул над головой кулак. – Рты мы не разевали, и действовали решительно.

– Действовал ты, – уточнил Саня Веремеев. – А я на кентавра пялился.

– Мы действовали, – Гусев сделал ударение на «мы». – Я просто взял инициативу на себя. Вот так. – Он поскреб подбородок, ухмыльнулся и легко вскочил на ноги, словно вспорхнул. – Ну, парни, надо держать ухо востро и не расслабляться. Чует мое сердце, спецэффектов всяких нам подкинут под самую завязку, это только цветочки. А мы все равно прорвемся! Дай-ка, Веремеич, «стиморольчика» для бодрости и свежести. И погнали дальше!

– Насчет полигона мы можем и ошибаться, – заметил Сергей.

– Ха! – Гусев взял протянутую Саней упаковку и лихо забросил в рот две белых продолговатых подушечки. – Что же еще? Мутанты твои, что ли? Или духи лесные?

– Может и духи. – Сергей тоже угостился «стиморолиной». – Оборотни местные, каждому по-разному показываются.

– Однако пули боятся, и это главное, – заявил Гусев и осмотрелся. – А боеприпасов у нас на них хватит. Двигаем, парни, не снижаем темпа. Баллы, баллы надо зарабатывать. И ни в коем случае не зевать! Давай, за мной!

– Насчет духов лесных… тоже учитывать надо, – с запинкой сказал Саня Веремеев, пряча в карман полупустую упаковку жевательной резинки. – Я недавно один прикол сам читал, своими глазами. Мужик один пишет…

– Ну? – обернулся к нему рванувший было с места Гусев. – Что он там пишет?

– Ехал он откуда-то, вечером. По-моему, из Долгопрудного. А потом от автобуса до деревни ему еще километров пять было топать. Или шесть, не помню.

– Не тяни, Веремей! – прервал его Гусев. – Не время рассусоливать. Коротко, самую суть.

– Ну вот, идет вечером, тоже трезвый, и слышит – писклявые голоса. Потом сбоку какое-то свечение, а на границе света и темноты – какие-то маленькие человечки, сантиметров пятьдесят-шестьдесят ростом. Мужик остановился – человечки сразу в темноту шмыгнули и оттуда смеются и лепечут пискляво. Пошел – и они за ним. Прыгают, визжат, смеются. Так и провожали его где-то с километр. А потом волна света угасла и они исчезли. – Саня замолчал.

– Ну? – вид у Гусева был недоуменный. – И что дальше?

– Ничего. Пришел мужик к себе домой и в газету написал. Вот и все.

– Так на хрена ты нам эту байку рассказал? – возмутился Гусев. – Я тебе таких историй целый вагон могу толкануть. Человечки! При чем здесь твои человечки?

– Мало ли… Лесные духи, человечки… Надо иметь в виду.

– Хорошо, – нетерпеливо отмахнулся Гусев. – Будем иметь в виду. Давай, орлы, потопали!

Они пересекли поляну и Гусев, шумно выдохнув, первым вломился в осточертевшую лесную зелень, которая вовсе не собиралась становиться реже.

– Я к чему все это, – вполголоса сказал за спиной Сергея Саня Веремеев. – Полигон может и полигон, а про всякие заколдованные места тоже забывать не следует. Это ведь не бабушкины сказки – научно обосновано, я читал… Слышь, Серега?

– Очень даже может быть, – не оборачиваясь, отозвался Сергей, настраиваясь на очередной нелегкий переход. Жажда стала слабее – возможно, потому, что он жевал «Стиморол». Он подумал и добавил: – Мы тени, окруженные призраками.

Ему вновь вспомнилась песня о небесной чаше.

– Смотри по сторонам, призрак, – посоветовал Гусев, пробираясь вперед по хрустящему валежнику.

– А как же там «Спартак» сыграл? – вдруг ни с того ни с сего спохватился Саня Веремеев. – Если так и осталось – все, сливай воду!

…Предположение Гусева насчет «спецэффектов под самую завязку» не спешило подтверждаться. Уже более получаса длилось их очередное противоборство с чащобой, а вокруг все было тихо и спокойно. Ни зверей, ни людей, ни бронированных зубастых жаб, пасующих перед пулей. Правда, разок-другой Сергею показалось, что мелькает за деревьями синий клочок – обрывок платья, но он списывал это видение на игру воображения.

И все-таки версия относительно полигона, на котором проверяются их физические и волевые параметры, не представлялась ему очень уж убедительной. Впрочем, других версий у него, пожалуй, и не было – вернее, было одно бредовое допущение, но именно что – бредовое…

Время шло, невидимое за высокими деревьями солнце все больше прогревало воздух и, наверное, наступила пора вновь лезть наверх и производить очередную коррекцию маршрута. Сергей уже собрался было поделиться этой мыслью со взмыленным Гусевым, таранящим подлесок с упорством, неотступностью и неумолимостью ледокола, когда услышал какие-то звуки, едва различимые в шуршании раздвигаемых руками бойцов ветвей. Он замер на месте, вслушиваясь, и Гусев тоже остановился, незамедлительно схватившись за автомат, а Саня Веремеев завертел головой, стараясь выяснить причину внезапной остановки.

»…Сни-ить… сни-ить… сни-ить…» – разноголосо доносилось издалека.

Можно было, конечно, сказать себе, что это вопят бронированные злые жабы юрского периода, заманивая в ловушку, но, скорее всего, это кричали птицы. Не исключено, что кричали они, резвясь у воды.

При мысли о воде пить Сергею захотелось просто нестерпимо, а еще захотелось прямо в бронежилете плюхнуться в этот невидимый пока водоем, окунуться с головой, смыть пот, а потом часочка два-три полежать в теньке на берегу…

– Птицы? – спросил насторожившийся Гусев.

– Вода, – сказал Сергей.

– Искупнемся! – восторженно-надрывно добавил Саня Веремеев.

Нет, они не бросились к воде сломя голову. Они продолжали идти гуськом, и по-прежнему внимательно всматривались в окружающее, но все-таки чуть ускорили шаг, направляясь туда, откуда раздавался все усиливающийся почти непрерывный птичий гомон.

Раздвинув ветки, Гусев на мгновение застыл, а потом с удовлетворенным видом обернулся к товарищам:

– Река, парни!

Река была медленной и не претендовала на особый размах – до противоположного берега было метров шестьдесят-семьдесят, не больше; она плавно выплывала из-за поворота и столь же плавно уплывала за другой поворот. Вода была чистой, в ней отражались небо и деревья, и над волнистым песчаным дном стайками носилась юркая рыбья мелочь. Только страдающий водобоязнью не захотел бы окунуться в такую реку в жаркий полдень. Берег, на котором, вытирая пот и осматриваясь, стояли бойцы ГБР, нависал над водой невысоким обрывом, а противоположный был отлогим, покрытым травой, окаймленной узкой полоской золотистого прибрежного песка. Именно там и танцевали в воздухе галдящие пестрые длинноклювые птицы – совершенно незнакомые птицы, – с криками унесшиеся прочь при появлении людей. Лес вздымался и на другом берегу, такой же густой и неподвижный, но стену деревьев отделяла от зеленого ковра прибрежной травы неширокая лента дороги, повторяющей изгибы реки. Над дорогой там и тут кучками порхали большие желтые бабочки, а еще возвышался на обочине столб с прикрепленной наискосок, в верхней его части, поперечиной, на концах которой висели продетые за полукруглые ручки широкогорлые коричневые кувшины.

– Годится, – сказал Гусев и плюнул в воду. – Переберемся на ту сторону и почапаем по дорожке вниз по течению. Будем надеяться, что крокодилы здесь не водятся.

– И пираньи с барракудами тоже, – добавил Саня Веремеев.

– Давайте подумаем, как ее форсировать, – сказал Сергей, с прищуром глядя на солнечные блики, играющие в воде.

– Не проблема. – Гусев сел и начал расшнуровывать ботинок. – Раздеваемся, вещички в руки – и вперед. Здесь мелко, дно видно – можно вброд перейти. А на кой хрен там те посудины болтаются?

– Наверное, воду ими набирают, – предположил Саня и тоже начал разоблачаться.

«А зачем же вешать-то так высоко? – подумал Сергей. – Чтобы зверье не утянуло, что ли? Только где же здесь зверье?»

Он оглянулся на чащу за спиной, и ему вновь почудилось, что из-за дерева в кустарник бесшумно метнулось что-то синее.

…Переправа прошла без каких-либо сложностей. Дно было ровным, вода в самом глубоком месте едва походила до подмышек, и ни крокодилов, ни барракуд с пираньями действительно не наблюдалось. Выбравшись из реки, расположились на траве, совершенно голые, и не хотелось одеваться, напяливать на себя бронежилеты и тащиться куда-то по жаре. У реки было хорошо, и в траве отыскался родничок, и вода оказалась очень вкусной и холодной, и они с удовольствием пили ее, хотя утолили жажду еще при переправе.

Да, у реки было очень хорошо, но бойцы решили не разлеживаться – на полигоне не загорают, полигон проходят, причем стараясь сделать это с максимальной скоростью.

Досадливо морщась, облачились в пропитанную потом одежду, вновь разобрали оружие. Неохотно переставляя натруженные ноги, потянулись вверх по отлогому берегу, к обочине, где стоял столб с кувшинами.

Кувшины висели высоко, даже от нижнего конца перекладины до земли было метра три, и Сергей еще раз удивился – к чему такие сложности? Коричневые выпуклые бока кувшинов были покрыты сложной сетью закругленного орнамента, в котором чудились какие-то диковинные полузвери-полуптицы, и Гусев, дымя сигаретой, поднял руку с автоматом, чтобы подцепить стволом нижний кувшин и стащить его с поперечины – но в этот момент раздался вдруг в тишине быстро нарастающий тонкий свист.

Сергей резко обернулся, увидел что-то серебристо сверкающее в солнечных лучах, со свистом рассекающее воздух над берегом, несущееся прямо на них, и, не успев еще ничего сообразить, сделал именно то, что должен был сделать – такие действия постоянно отрабатывались на тренировках. Резко толкнув в плечо Гусева, стоящего спиной к стремительно приближающейся серебристой молнии, он отпрыгнул в сторону и, падая в траву, успел заметить, что Саня Веремеев, зеркально повторяя его прыжок, летит в другую сторону, а Гусев уже лежит за столбом и вскидывает автомат.

Молния с лету врезалась в столб – на том уровне, где только что находилась шея Гусева, – и стало понятно, что это стрела с коротким, жестким на вид оперением. Стрела вибрировала, уткнувшись острым носом в высушенную солнцем древесину, и Сергей отчетливо осознал, что не толкни он Гусева – покоиться тому сейчас в придорожной пыли совершенно мертвым – однозначно и непреложно, потому что бронежилет не закрывал шею, а шлемы они не надели…

Но Гусев, слава Богу, был совершенно жив и, лежа на животе, выглядывал из-за столба, скалился и поводил из стороны в сторону стволом автомата, выискивая цель. На противоположной обочине дороги, у самых деревьев, залег успевший перекатиться туда Саня Веремеев, тоже готовый в любой момент открыть огонь; и в своих собственных руках Сергей обнаружил словно бы сам собой прыгнувший туда «калаш».

Стрела отнюдь не походила на муляж, она действительно могла убить… и убила бы… И значит, идея насчет полигона могла отдыхать. Полигон – это учебные занятия, это испытания…. но не до такой же смертельной степени!

Одного из них только что пытались убить. По-настоящему. Насовсем.

Нетрудно было понять, откуда прилетела стрела. Не так далеко от столба, выше по течению, и река, и дорога делали поворот, скрываясь за выступом леса. Все там было тихо и неподвижно, но именно там, без сомнения, затаился неведомый недоброжелатель… или недоброжелатели?

Сергей скосил глаза на Гусева – тот продолжал скалиться и держать палец на спусковом крючке, Саня Веремеев словно врос в обочину и неподвижностью своей мог вполне соперничать со скульптурой. Нет, на роденовского «Мыслителя» он, конечно, не тянул – что-нибудь вроде «Перед боем»… Все вокруг оставалось статичным, только река знай себе текла и текла, да продолжали самозабвенно виться над дорогой желтые бабочки, и пора уже было что-то предпринимать.

Едва Сергей подумал об этом, как картина изменилась. За поворотом послышались приближающиеся звуки, словно кто-то нервно барабанил пальцами по столу, и мгновение спустя на дороге показались всадники, окутанные клубами пыли, вздымаемой копытами мчащихся вперед коней. Развевающиеся зеленые плащи под цвет травы, блестящие на солнце доспехи, шлемы с поднятыми забралами, длинные мечи…

– Предупредительную – поверх голов! – крикнул Гусев и тут же открыл огонь, выпуская очередь над головами приближающегося отряда, словно заявившегося сюда прямиком из легендарного Средневековья.

Саня Веремеев и Сергей незамедлительно поддержали его своими «калашами» – и топот копыт двух десятков коней растворился в треске автоматных очередей.

«Маскарад какой-то… – успел подумать Сергей, готовясь перейти к прицельной стрельбе, чтобы не быть затоптанным рассыпавшимися в цепочку – от кромки леса до самого берега – здоровенными, черными, как на подбор, конями. – Кони в пальто…»

Репетиция трио прочищающих горло «калашей», похоже, произвела должное впечатление на атакующих. Черно-зеленая цепочка замедлила свой бег и кони взвились на дыбы, повинуясь осадившим их седокам. Вперед выехал молодой рыжеволосый парень с луком в руке – кажется, только у него одного и был лук, – развернул коня боком, вытащил из прикрепленного к седлу колчана стрелу – двойняшку той, что застряла в столбе над головой Гусева. Серебром сверкнул на солнце длинный острый треугольный наконечник. Похоже было, что стрела предназначалась одному из тройки бойцов, а из обшитого золотистой тесьмой колчана торчало еще много таких стрел – и вряд ли лучник умудрится промазать с тридцати метров по неподвижной мишени…

Кататься по траве, увиливая от стрел, Сергею совершенно не хотелось. Но и стрелять на поражение, когда атака уже захлебнулась – тоже. Ситуация была совершенно неясной, и вряд ли стоило пытаться прояснить ее с помощью трупов. И коней – длинногривых, ухоженных, красивых – тоже было жалко.

Вероятно, примерно так же мыслил и Гусев. Окинув взглядом недружелюбные вполне европейские лица длинноволосых всадников – молодых и постарше, бородатых и безбородых, – он чуть опустил ствол автомата и крикнул лучнику, все так же лежа под прикрытием столба с кувшинами:

– Эй, не стреляй! Давайте разберемся!

Рыжеволосый медленно натягивал тетиву, игнорируя предложение Гусева. Молчали и товарищи рыжеволосого.

«Может, по-русски не понимают?» – подумал Сергей и обнаружил, что острие стрелы рыжеволосого направлено прямо на него. Выбор лучника не был случайным: Гусева закрывал столб, а Саня Веремеев перебрался с обочины под деревья и залег там, выставив автомат. Лежащий на покрытом травой откосе Сергей был, безусловно, самой удобной мишенью.

Сергей, коротко вздохнув, приготовился приступать к исполнению акробатических этюдов, но тут Гусев, процедив: «Щас они у меня поплящут, отмороженные!» – отцепил от пояса круглую, зеленую и на вид совершенно безобидную «погремушку Перуна».

– Пока будут очухиваться – в лес, а там будем думать, – быстро сказал он Сергею и, широко размахнувшись, метнул «бабахалку» в сторону маскарадных незнакомцев.

«Погремушка» соприкоснулась с землей метрах в десяти от рыжего, так и не успевшего спустить тетиву. Сергей уже имел удовольствие наблюдать это «психическое оружие» в действии, поэтому быстро повернулся спиной к цепочке всадников, зажмурился и плотно прижал ладони к ушам. Тем не менее и вспышку, и грохот, хоть и в ослабленном виде, он все же ощутил, и ему стало не совсем хорошо. И это при том, что он был подготовлен. Что же тогда говорить о неподготовленных?.. «Перун, ребята, – это сплошные полные штаны у бандюков», – любил повторять капитан Осипов, то ли намеренно цитируя Стругацких, то ли придумав эту фразу независимо от гениальных братьев-фантастов. («– Р-раз – и полные штаны! – орал Полифем»).

Грохот эхом перекатывался по лесу, обезумевшие кони несли всадников в разные стороны – кого в придорожные кусты, кого прямиком в реку, а рыжего парнишку-лучника вообще нигде не было видно. Сергей поднялся и вместе с Гусевым перебрался за деревья, к Сане Веремееву.

– Блеск! – с довольным видом заявил Гусев.

– В прямом смысле блеск, – согласился Сергей.

– И блеск, и треск, – подключился Саня Веремеев. – Треску тоже хватает.

– Пошли чуть глубже, – предложил Гусев. – Стрелы здесь не достанут, кони не пройдут, и мечами тут не больно помахаешь. А больше у них и нет ничего.

Отойдя метров на пять от дороги, они, не сговариваясь, надели шлемы и присели на корточки в подлеске.

– Пугнуть-то мы их пугнули, – сказал Гусев. – А вот дальше что делать? Что это за рыцари киношные? Откуда?

– Спроси чего-нибудь полегче, – отозвался Сергей.

Гусев несильно ткнул его кулаком в плечо:

– Спасибо, Серега! Если бы не ты – я сейчас уже отдыхал бы… Придурки какие-то! Перешпокать-то мы их, конечно, можем запросто, но смысл? И потом, неизвестно, чья территория. И кто они такие.

– Во-во, – закивал Саня Веремеев. – Лучше уж переговоры попробовать.

– Дак пробовал же! Что вышло – сами видели. Не понимают.

– Или у них задача – уничтожать всех чужаков, – заметил Сергей. – Без предупреждения.

– Гвардия какого-то частного владельца, запавшего на рыцарские сериалы? – предположил Саня Веремеев, отряхивая куртку от дорожной пыли, в которой он успел изрядно накувыркаться.

– Хрен разберешь, – сказал Гусев, – но на проверку, однако, не похоже. А похоже это на компьютерные игрушки.

– Ага, – иронично усмехнулся Саня Веремеев. – Залетели в виртуальный мир. Подумаешь, делов-то! Очень даже просто. Сидит себе какой-то умник и играет в игрушки, а мы….

– Тихо! – Гусев, прислушиваясь, поднял руку.

Неподалеку вновь дробно застучали копыта. Топот приближался, и ясно было, что на сей раз всадники не гонят коней, торопясь в атаку, а движутся обычным шагом. Похоже, они кое-как оправились от шока, вызванного «погремушкой Перуна», и, потеряв из виду тех, кого по какой-то непонятной причине собирались уничтожить без лишних слов, пустились в дальнейший путь. Топот приблизился, мелькнули в просветах меж ветвей и стволов зеленые плащи седоков и черные гривы коней – и начал удаляться.

– Попробовать еще раз? Не поймут слов – буду жестами изъясняться. – Гусев обвел взглядом товарищей и решительно направился к дороге. Сергей и Саня Веремеев последовали за ним, причем Саня взял в руку «погремушку» из своего комплекта.

Пыль, словно дым, сочилась сквозь придорожные кусты, оседая на листьях, в воздухе стоял запах конского пота. Зеленые плащи, покачиваясь, медленно удалялись, сливаясь с зеленью деревьев, и все так же поблескивали на вовсю уже расходившемся солнце рыцарские шлемы. Сквозь пылевую завесу фигуры всадников и мощные крупы коней казались слегка нереальными, как будто и впрямь были они всего лишь компьютерными изображениями в какой-то игре – не более.

– Эй! – выйдя на дорогу, крикнул Гусев вслед всадникам. – Стоп! Тпр-ру!

Двое едущих бок о бок замыкающих резко обернулись. Гусев тут же поднял вверх руки, повернув их ладонями к всадникам – демонстрируя, что в руках у него ничего нет и он не имеет никаких агрессивных намерений. Сергей и Саня проделали за его спиной то же самое, перейдя на язык жестов (Сане для этого пришлось засунуть «погремушку» в карман) – и пара замыкающих попридержала коней, и вроде бы не собиралась пока хвататься за мечи.

– Мы не желаем вам зла, – громко и отчетливо сказал ободренный первым успехом Гусев и, понизив голос, бросил через плечо товарищам: – Что им еще показать?

– Идем к ним с поднятые руками, медленно, – предложил Сергей.

Это намерение так и осталось неосуществленным, потому что откуда-то из середины кавалькады пробрался в арьегард рыжеволосый малый с тем же самым луком в руках и вновь принялся деловито и сноровисто ладить стрелу.

– Да погоди ты, ради Бога! – с досадой вскричал Гусев. – Давайте объясниться попробуем!

Рыжий внезапно оставил свой лук в покое и вытаращился на Гусева, словно вместо Гусева увидел ту самую зубастую страхолюдную жабищу. Бородачи из арьегарда открыли рты и тоже уставились на бойца ГБР, и на лицах их изобразилось величайшее изумление. Глядя на них, можно было подумать, что они только что услышали от Гусева некую вселенскую истину, которая не открывалась еще никому и никогда. Невнятные восклицания прокатились из конца в конец остановившегося отряда.

Чернобородый широкоплечий всадник рядом с рыжим лучником справился, наконец, со своей отвисшей челюстью и окинул Гусева с головы до ног недоверчивым взглядом. И произнес на чистейшем русском языке:

– Ты сказал: «Ради Бога»? Повтори.

Теперь пришел черед удивляться Гусеву, но он довольно быстро пришел в себя.

– Наши, – полуобернувшись, сказал он тоже слегка оторопевшим Сергею и Сане Веремееву и, обращаясь к чернобородому, громко произнес: – Ради Бога. Ради Бога, давайте разберемся.

И вновь легкий изумленный ропот прокатился по отряду. Чернобородый чуть откинулся в седле, словно его толкнули в грудь, и медленно, с запинкой, спросил:

– Так ты… человек?

– Нет, блин, мы призраки, – сердито ответил Гусев, подозревая, что над ним, похоже, издеваются. – Неужели не видно? И они тоже человеки, – Гусев показал на Сергея и Саню.

– Пусть скажут, – продолжал гнуть куда-то чернобородый.

– Именем Бога клянусь, что я человек, – громко сказал Сергей, начинающий что-то соображать. Прозвучало это как-то напыщенно и нелепо, но он чувствовал, что сказал именно то, что ожидали услышать эти бравые парни, и подтолкнул удивленного всем происходящим Саню Веремеева: – Давай, то же самое!

– Богом клянусь… я тоже человек, – словно сомневаясь в этом, выдавил Саня.

Прошло несколько мгновений недоверчивой напряженной тишины – и рыжий, не глядя, засунул свою стрелу обратно в колчан.

Хоть и молод был рыжий, но должность в отряде, как наконец-то понял Сергей, занимал ответственную: он был снайпером особой специализации

– истребителем нелюди.

8. Золото

Уолтер Грэхем проснулся от странного громкого звука – казалось, возле самого его уха вибрирует туго натянутая струна. Он рывком сел на двухъярусной койке, еще не в состоянии отделить реальность от тяжелого тоскливого сна, который только что снился ему, – и почти тут же в грузовом отсеке зажегся неяркий свет: это располагавшийся внизу Ральф Торенссен включил настенный светильник. Лежащая напротив, на такой же двухъярусной койке, Элис приподнялась, облокотившись на подушку, и встревоженно обводила взглядом ряды контейнеров, и только устроившийся на верхнем ярусе, над Элис, Майкл Савински продолжал спать, с головой укрывшись одеялом.

Струна стонала на одной и той же заунывной ноте, от этого рыдающего непрерывного звука ныли зубы, и у ареолога возникло острое желание сунуть голову под подушку. Звук шел извне, из наружного микрофона, и было совершенно непохоже, что это просто завывает ночной ветер. Ральф Торенссен, чертыхнувшись, дотянулся до лежащего на полу пульта дистанционного управления и отключил микрофон. Наступила тишина, в которой раздавалось только негромкое размеренное посапывание Майкла Савински.

– Это ветер, – ответил Уолтер Грэхем на невысказанный вопрос Элис. – По ночам тут довольно сильно дует. Концерт Эоловых арф. Гаси свет, Ральф.

– Не очень-то похоже на ветер, – пробормотал пилот, выключил свет и, немного поворочавшись, затих. Слышно было, как в тишине коротко вздохнула Элис.

А Уолтер Грэхем, опустив голову на подушку, смотрел в темноту, невольно прислушиваясь – не донесутся ли извне, проникнув сквозь корпус модуля, еще какие-нибудь звуки.

Конечно, можно было встать, пойти в кабину и включить экран внешнего обзора. Только что увидишь на экране темной марсианской ночью? Тут нужен прожектор, а где его взять? Прожектор не входил в комплект оборудования, потому что никаких ночных работ программой экспедиции не предусматривалось – ночью астронавты должны были спать. Можно было просто выйти нарушу через шлюзовую камеру – натянув комбинезон, захватив с собой фонарь, – но что это в конечном счете могло дать? Уолтер Грэхем был уверен, что не обнаружит возле модуля ничего нового – не выли же это, в самом деле, какие-нибудь марсианские волки! Нужно было спать, набираться сил перед предстоящим напряженным днем.

Но Уолтер Грэхем не мог заснуть. Посапывал Майкл Савински, что-то бормотала во сне Элис, ровно дышал Ральф Торенссен, и корпус модуля не пропускал никаких звуков снаружи… если там продолжали раздаваться какие-то звуки…

И вновь, как рыба из темных глубин, всплыла из подсознания мысль: этот заунывный вибрирующий звук как-то связан с «Лицом» – Марсианским Сфинксом. И багровые сполохи – которые, как пояснил ареолог коллегам, вызваны некими химическими процессами, – и ночные звуки имели отношение к Сфинксу, порождались этим исполином; Сфинкс, похоже, был не просто гигантской скульптурой древнего марсианского Фидия – что-то там происходило… Ареолог вновь представил себе усмехающийся лик-маску, каким тот был виден с борта снижающегося модуля – прорезь рта, высеченный из камня нос, каменная слеза и белесая пелена в провалах глазниц; а провалы эти были по сто метров глубиной. Что это за пелена? А если это вовсе не туман и не лед? Забраться бы туда, наверх, взять пробы, провести исследования…

Ареолог все-таки знал о Марсе достаточно много для того, чтобы не допускать существование жизни на этой планете. Экспресс-анализ грунта в очередной раз после давней посадки «Викингов» на равнинах Хриса и Утопия показал: поверхностный материал – кизерит, – покрывающий толщу реголита, не содержит никаких следов микроорганизмов. Цветущая некогда планета, которая раньше изобиловала реками и морями, где шли дожди и атмосфера была гораздо более плотной, чем сейчас, тысячелетия назад превратилась в мертвый мир. Марс был убит мощнейшей бомбардировкой астероидами или кометами, и колоссальные кратеры Аргир, Эллада и Исида – самые глубокие и широкие в Солнечной системе – застыли на теле планеты скорбными памятниками той давней убийственней бомбардировки…

Уолтер Грэхем, конечно же, знал и гипотезу, выдвинутую двумя его соотечественниками Паттеном и Уиндзором. Эти ученые предполагали, что некогда между орбитами Марса и Юпитера существовала еще одна планета. Само по себе предположение это никак нельзя было назвать новым: давным-давно говорили то о Фаэтоне, развалившемся на куски, образовавшие Пояс астероидов, в результате то ли тотальной атомной войны, то ли экспериментов существ, его населявших, с атомной энергией; то о планете Малдек, тоже некогда взорвавшейся, но уже не от баловства с ядерным оружием, а от злоупотребления автохтонов гипотетической «пси-энергией», которая некогда якобы погубила и земную Атлантиду; то об увековеченной в клинописных текстах на глиняных табличках древней шумерской цивилизации планете Тиамат со спутником Луной, пострадавшей от вторжения в Солнечную систему блуждающего небесного тела Нибиру. Нибиру прошел поблизости от Тиамат – и на ней начались мощные тектонические процессы, в итоге разорвавшие страдалицу-планету на две части. Одна из них вместе с Луной была выброшена на другую орбиту и продолжила свою жизнь под именем Земля, а другая, распавшись, образовала Пояс астероидов…

Гипотеза Паттена и Уиндзора была из той же серии, только «свою» планету, орбита которой проходила между орбитами Марса и Юпитера, они нарекли Астрой. И наступил тот роковой и для нее, и для Марса миг, когда она перешла на пересекающийся курс с Красной планетой. Приблизившись к Марсу на пять тысяч километров, притянутая им, как более массивной планетой, Астра пересекла так называемый «предел Роша» и была буквально разорвана гравитационными и электромагнитными силами. Осколки Астры посыпались на поверхность Марса, изрыв ее кратерами, вызвав всеобщий сдвиг марсианской коры, заставив колебаться его ось, подавив магнитное поле Красной планеты, резко замедлив скорость ее вращения и практически сорвав плотную атмосферу. И катаклизм этот, по мнению Паттена и Уиндзора, произошел не миллионы лет назад, а не ранее пятнадцатитысячного и не позднее трехтысячного года до нашей эры – всего несколько тысяч лет назад. Именно тогда и погибла марсианская цивилизация…

Можно было соглашаться или не соглашаться с мнением этих ученых, но факт оставался фактом: поверхность Марса до сих пор была изрыта тысячами кратеров – следами космической бомбардировки. Марс был мертв – и все эти багровые сполохи и вибрирующие звуки никоим образом не свидетельствовали об обратном; это были проявления каких-то природных процессов, а не признаки того, что Марс до сих пор обитаем.

Уолтер Грэхем уже почти впал в полудрему, когда вспомнил свой тоскливый тревожный сон, привидевшийся ему в эту первую ночь на Марсе. Перед тем, как его разбудил заунывный звук, доносящийся из наружного микрофона, он бродил по каким-то бесконечным коридорам, то и дело забредая в тупики, и никак не мог найти дорогу назад, к воздуху и свету. Эти блуждания были пронизаны такой безнадежностью и безысходностью, что хотелось закричать изо всех сил, но не удавалось даже открыть рот – тело казалось чужим и не подчинялось, как это зачастую бывает во сне. Коридоры тянулись и тянулись, свиваясь в лабиринт, и выход из лабиринта был потерян навсегда…

…А наутро, за завтраком, выяснилось, что и Ральфу, и Элис тоже приснилось нечто подобное.

Однако на обсуждение всех этих странностей не было времени – на второй день пребывания на поверхности Марса предстояло докопаться до заветного золота. Скорее всего, причиной этих тревожных снов была огромная психологическая нагрузка – все-таки не каждый день случается совершать первую высадку на другую планету! Связавшись с «Арго» и доложив обстановку командиру Маккойнту (не упоминая о вспышках, ночных звуках и снах), Уолтер Грэхем вывел экипаж под утреннее солнце. Непонятно каким образом оказавшийся здесь воздух за ночь никуда не пропал, и после первого часа работы руководитель экспедиции осмелился таки принять решение снять шлемы и работать без баллонов с дыхательной смесью. Поначалу сделал это он один – и в течение еще одного часа прислушивался к своим ощущениям. Собственно, какие-то непривычные ощущения отсутствовали полностью, и Грэхем разрешил и остальным последовать его примеру.

Дел было не меньше, чем накануне: Майкл Савински вновь управлял экскаватором, все глубже погружаясь в постепенно расширяющийся котлован; Торенссен тщательно проверял двигательную систему модуля; Уолтер Грэхем укладывал и состыковывал направляющие для автоконтейнеров и время от времени передвигал транспортер – котлован обрастал бурыми отвалами кизерита, за тысячелетия нанесенного ветрами на равнину Сидонии, вблизи которой когда-то простирался океан; его береговые линии были хорошо различимы на фотоснимках, сделанных автоматическими станциями; Элис Рут занялась своим «нанохозяйством», а потом, впрягшись в небольшую платформу с буром, отправилась проверять наличие золота в окрестностях модуля.

К полудню Майкл Савински добрался до золотого руна.

Его торжествующий вопль разнесся над равниной, и Уолтер Грэхем, выводивший с помощью переносного пульта автоконтейнеры из грузового отсека «консервной банки», бросил свое занятие и заторопился к котловану. По пути он связался по рации с Элис – ее фигура в ярко-оранжевом комбинезоне виднелась метрах в четырехстах от модуля – и Ральфом, засевшим за панель управления в кабине. «Есть золото!» – бросил ареолог в микрофон, большими прыжками приближаясь к кизеритовым отвалам.

Майкл Савински стоял на коленях возле экскаватора и руками счищал грунт с золотого слоя. Все больше становилось открывшееся на дне котлована желтое окошко – и золото мягко сияло в лучах солнца, так похожего ликом своим на драгоценный металл, занимающий ничем не примечательную семьдесят девятую позицию в периодической системе Менделеева и несказанно более высокое место в системе ценностей человеческой цивилизации. Спустившись по длинному склону на дно котлована, Уолтер Грэхем застыл рядом с экспертом, очарованный представшим его глазам зрелищем. То, что они зачастую называли в разговорах между собой «золотым руном», не было единым золотым слоем: в отличие от шерсти волшебного овна из страны мифического царя Ээта, марсианское золотое руно состояло из множества плотно подогнанных друг к другу квадратных плиток. Присев на корточки, ареолог достал из кармана комбинезона складной нож и, вогнав лезвие между плиток, попытался подковырнуть одну из них. Это ему после некоторого усилия удалось и он поднялся, держа в руке небольшой – размером в пол-ладони и в два пальца толщиной – золотой квадратик. Майкл Савински подцепил соседнюю плитку – и прибежавший Ральф Торенссен застал обоих астронавтов за разглядыванием одинаковых бляшек, которыми был вымощен изрядный, судя по всему, участок равнины Сидония.

А разглядывать там было что: на каждой плитке тонкими черными линиями было нанесено одинаковое изображение, словно перенесенное сюда, на далекий Марс, из древних земных легенд. Изображение какого-то сказочного существа… Ареолог и эксперт всматривались в четкие контуры узкого туловища, покрытого чешуей, с длинным и тонким чешуйчатым хвостом. Шея существа тоже была чешуйчатой, и тоже длинной и тонкой, и венчала ее узкая змеиная голова. Из закрытой пасти высовывался длинный раздвоенный язык, а над покатым лбом возвышался прямой рог… Возможно, у существа было два рога, но второго на рисунке не было – он как бы полностью закрывался первым. Несмотря на чешую, диковинное животное имело и шерсть: возле ушей с головы ниспадали три пряди, закрученные спиралью, а вдоль шеи тянулся длинный ряд вьющихся локонов. Две передние лапы диковинного существа были похожи на лапы пантеры или тигра, а вот задние напоминали птичьи – большие, четырехпалые, покрытые чешуей. Может быть, именно такие звери и водились на Марсе тысячи лет назад, до планетарной катастрофы – или же они были персонажами древних марсианских – а не земных – сказаний…

Как бы там ни было, кем бы не был этот неземной зверь, запечатленный на золоте, чем бы он не являлся для марсианской расы – символом достатка и процветания, объектом религиозного почитания, ангелом-хранителем или, напротив, вестником несчастий, а может быть, эталоном могущества и неуязвимости – главное, ради чего «Арго» пустился в путь к Марсу, из разряда возможного перешло в разряд действительного: они добрались до золота! И теперь оставалось забрать это золото с собой.

– Элис, возьми видеокамеру, – налюбовавшись на бляшку с загадочным существом, спохватился Уолтер Грэхем.

– А вы что, приступили к дележу добычи? – поинтересовалась по рации Элис, еще не успевшая вернуться к модулю.

– Не волнуйся, тут хватит на всех, – довольно улыбаясь, подключился к разговору Майкл Савински. – Тут и сам Мидас лопнул бы от зависти, а уж о каком-то там Крезе и говорить нечего! Думаю, никто нас не осудит, если мы положим в собственные карманы пару-тройку таких безделушек? – обратился он к Грэхему. – В качестве сувениров, на память о нашем пребывании под этими восхитительными небесами. А, Уотти? Не обеднеют же от этого наши заказчики!

– Сувениры – дело хорошее, – согласился Уолтер Грэхем, вновь рассматривая искусную драгоценную поделку почившей в бозе древней марсианской цивилизации. – Тут главное – соблюсти меру. И не забыть предъявить на таможне, когда будем возвращаться.

– И внести в налоговую декларацию, – подхватил Ральф Торенссен и, нагнувшись, тоже собрал свой урожай с золотой нивы.

– Прихвати и для командира, – сказал Майкл Савински. – Такую штуку вполне уместно носить на цепочке на шее – в любом баре сразу поймут, что ты не собираешься удрать, не заплатив за выпивку.

Настроение у всех было просто превосходное, и на него не могла повлиять перспектива предстоящих долгих погрузок. Это была их работа, за выполнение которой астронавтов по возвращении ждало очень и очень приличное вознаграждение, и они были уверены, что справятся с ней.

– Виват Золотая планета! – крикнула сверху запыхавшаяся Элис Рут. – Эввива аргентум!

Они смотрели на золото, и их блестящие глаза были желтого цвета.

Полюбовались, порадовались – и взялись за дело. Поскольку изначально предполагалось, что золотой слой представляет из себя монолит, планировалось распиливать его на блоки с помощью лазерного резака и ковшом загружать в контейнеры. Теперь же стало ясно, что никакой необходимости в резаке нет. Майкл Савински поменял нижнюю часть ковша экскаватора на сетчатое днище и отрегулировал размеры ячеек таким образом, чтобы захваченный вместе с плитками грунт просыпался обратно, а в ковше оставались только «золотые рыбки», которые затем можно переправить в контейнеры. Подогнали первый автоконтейнер, заполнили его марсианским золотом и с помощью все той же дистанционки отправили в грузовой отсек модуля – на всякий случай Ральф Торенссен сопровождал контейнер. Серая вместительная коробка лихо, без каких-либо затруднений, перемещалась по направляющим, не имея, вроде бы, намерений завалиться набок, и с погрузкой не должно было возникнуть никаких проблем. А это означало, что после обеда Уолтер Грэхем наконец-то мог вместе с Элис отправиться к Сфинксу – ну и попутно пробурить в разных местах десяток-другой дырок.

С обедом на этот раз решили не задерживаться. Ели с аппетитом, продолжая перебрасываться шутками, строили всякие предположения насчет тех, кто вымостил золотом Сидонию, прикидывали себестоимость каждой добытой плитки с изображением марсианского зверя. Результаты проведенного Майклом Савински экспресс-анализа полностью совпали с данными, полученными ранее пенетраторами «Обзервера»: плитки были изготовлены из золота высшей пробы.

После обеда Уолтер Грэхем вышел на связь с орбитальным кораблем и сообщил Аллану Маккойнту радостное известие. А потом все вновь занялись выполнением программы экспедиции: Майкл Савински забрался в кабину экскаватора, Ральф Торенссен вооружился пультом дистанционного управления автоконтейнерами, а Уолтер Грэхем и Элис Рут, надев шлемы и прицепив на спину баллоны, погрузили в вездеход видеокамеру и экспресс-лабораторию и направились к Сфинксу, прихватив по пути платформу с буром, оставленную Элис на равнине.

Как и накануне, стояло полное безветрие, светило неяркое солнце, мелкие камешки вылетали из-под колес вездехода и падали на ржавую поверхность равнины, выбивая из нее фонтанчики пыли. Уолтер Грэхем вел вездеход – это была специально изготовленная для миссии «Арго» машина, – а нанотехник сидела на соседнем сиденье и, щурясь, разглядывала плывущую навстречу равнину. До Сфинкса было шесть с лишним километров, но ехали они не по прямой, а вокруг, постепенно приближаясь к Сфинксу по спирали – ареолог специально выбрал такой маршрут, чтобы произвести бурение в окрестностях каменного исполина. Минут через десять после начала поездки Элис, расчехлив видеокамеру, начала съемку, и ареолог снизил скорость, чтобы марсоход не так трясло. Машина двигалась почти параллельно Сфинксу, Грэхем намеревался следовать этим курсом еще километра два-три, прежде чем сделать остановку для бурения, но тут Элис опустила видеокамеру на колени и протянула вперед руку:

– Смотри, Уотти!

Грэхем, сосредоточивший внимание на поверхности равнины непосредственно перед вездеходом – мало ли какие тут могли быть ямы и трещины, – посмотрел туда, куда показывала Элис. Метрах в ста от них тянулась в обе стороны, перпендикулярно направлению движения марсохода, кое-где прерывающаяся цепочка до странности похожих друг на друга невысоких каменных обломков, словно кто-то вкопал здесь столбики, пунктиром разделившие равнину на две части.

– Уж больно они одинаковые, – сказал Грэхем, продолжая вести вездеход вперед, к этой цепочке. – Сдается мне, очередные артефакты…

То, что издали представлялось одиноким рядом, вблизи оказалось двумя рядами четырехгранных столбиков с округлыми верхушками – один ряд отстоял от другого метров на пять, и, проследив, куда тянутся эти столбики, астронавты без труда установили, что они по безупречной прямой уходят точнехонько к Марсианскому Сфинксу и в противоположную сторону, вероятно, упираясь в самый Купол. И конечно же, никаким ветрам было бы не под силу создать из скал такие правильные, хотя и изъеденные временем четырехгранники. Их, скорее всего, соорудили те же древние мастера, что сотворили весь комплекс удивительных объектов Сидонии.

– Знаешь, что это такое, Элис? – спросил Уолтер Грэхем, выбравшись из вездехода и остановившись возле одного из каменных созданий марсианских мастеров.

Элис с видеокамерой на плече подошла к нему и, наклонившись, провела рукой по выщербленной серой поверхности столбика.

– Обелиски? Надгробные памятники? – неуверенно предположила она и окинула взглядом уходящие вдаль две параллельные цепочки. – Древний вип-некрополь?

– Не забывай, под нами чуть ли не полтора десятка метров позднейших наслоений. – Уолтер Грэхем сделал два шага и оказался внутри отделенной от равнины четырехгранниками длинной полосы. – Ничего себе надгробные памятники – чуть ли не под облака! Нет, Элси, это не надгробия. Это колоннада – по ней прогуливались от Сфинкса до Купола и обратно. Или ездили, скорее всего, чтобы солнце голову не напекло. – Он похлопал по серому камню. – Это верхушки колонн, ставлю десять против одно…

– Грэхем на секунду запнулся, а потом посмотрел на Элис сияющими глазами. – А любая колоннада должна вести к воротам или дверям! И мы этот вход откопаем!

– Браво, Уотти! – восхитилась Элис. – Доберемся до мумии здешнего Тутанхамона! А ну-ка, запечатлеем…

Она шагнула за спину вновь принявшемуся рассматривать каменный пенек Уолтеру Грэхему и остановилась рядом с ним. В тот же момент послышался все нарастающий шорох и астронавты почувствовали, как почва уходит у них из-под ног и они куда-то проваливаются…

Падение оказалось не очень затяжным и завершилось не слишком болезненно – сыграла свою роль небольшая сила тяжести, да и плотный комбинезон ослабил удар. Уолтер Грэхем упал на что-то твердое, покатился вниз по какой-то наклонной поверхности, но сумел затормозить подошвами ботинок – и тут сверху на него навалилась Элис.

– Уотти, держи меня! – крикнула она и ареолог заключил ее в свои объятия.

– А почему бы нам прямо сейчас не заняться любовью? – задумчиво вопросил он, лежа на спине. – Ты только представь, Элси: мы будем первыми, кто занимался любовью на Марсе! Кроме самих марсиан, конечно.

– Не совсем подходящее место, – в тон ему отозвалась уже, судя по всему, тоже пришедшая в себя Элис. – И душа здесь, наверное, нет.

– Да, скорее всего, нет, – согласился Грэхем. – С водой здесь проблемы. А что же здесь есть?

Он разжал руки, выпуская Элис, сел на склоне и включил фонарь, вмонтированный в верхнюю часть шлема. Нанотехнолог тут же последовала его примеру и два световых луча принялись рыскать в разные стороны, рассекая темноту.

– Я прав, – удовлетворенно сказал Уолтер Грэхем. – Это именно колоннада.

Они сидели на склоне холма, образованного слежавшимся грунтом. Грунт нанесло сюда ветрами из треугольного проема между плитами перекрытия, в который они провалились, продавив своим совместным весом тонкую преграду из забивших щель камней, присыпанных кизеритом; теперь эти камни раскатились по склону. Сверху проникал внутрь колоннады слабый свет марсианского дня, робко струясь из вновь, как тысячи лет назад, открывшегося проема, а сам проем находился метрах в шести с лишним над головами астронавтов.

– А на Земле бы ноги себе переломали, – заметил Уолтер Грэхем, оценивая расстояние, которое он и Элис преодолели в свободном падении.

– И руки тоже, – добавила Элис. – А потому вновь: виват Марс!

Да, они действительно находились внутри колоннады. Скорее даже – не колоннады, а перехода, отделенного от внешнего мира каменными стенами и плитами потолочного перекрытия. Пол перехода тоже был каменным – а не золотым, выложенным такими же, как и вверху, плитами, без зазоров пригнанными одна к другой. Колонны, отстоящие в каждом ряду друг от друга метров на десять, являлись не более чем декоративным элементом – хотя, возможно, первоначально здесь была именно колоннада, два ряда колонн, поддерживающих перекрытие, и лишь потом, в силу каких-то соображений или обстоятельств, древние автохтоны достроили стены, превратив доступную для проникновения в любом месте извне, с равнины, колоннаду в закрытый переход, своего рода туннель на поверхности. Вероятно, были у них на то свои веские причины.

– Нам чертовски повезло, Элси, – задумчиво сказал Уолтер Грэхем, направляя луч фонаря к потолку. – Может быть, это единственная сдвинутая плита на все шестнадцать километров. Как важно бывает оказаться в нужном месте!

– Особенно если прикинуть вероятность нашего попадания именно в это нужное место, – заметила Элис.

Афроамериканец покосился на нее:

– Ты хочешь сказать, нами управляют? Дергают за ниточки?

Элис пожала плечами и медленно процитировала:

– «Кто мы – куклы на нитках, а кукольщик наш – небосвод. Он в большом балагане своем представленье ведет…»

– О! – Грэхем поднял брови. – Нанотехнологи изучают Хайяма?

– Как и ареологи, – парировала Элис. – Я же не только на триллерах выросла. А насчет того, что управляют… Да, я верю в судьбу, в предопределенность. И коль мы здесь оказались, значит так и должно было случиться.

– А если бы мы здесь не оказались, значит должно было бы случиться что-то другое, – подхватил Уолтер Грэхем. – Мы бы долго бродили вокруг Сфинкса и нашли бы какой-то другой вход. Или не нашли бы. Хотя я вовсе не уверен, что этим путем мы доберемся до ворот. Может, где-нибудь там, впереди, потолочные плиты и вовсе отсутствуют и все засыпано до самого верха. Давай-ка переговорим с Ральфом, пусть тащит сюда трос – сами не вылезем.

– И камера наверху осталась, – сказала Элис. – Я ее с перепугу уронила.

По рации обрисовав Торенссену ситуацию и заверив, что они с Элис живы и здоровы, Уолтер Грэхем предложил пилоту поискать в грузовом отсеке модуля трос и принести его сюда, к вездеходу.

– Вездеход вижу, – сказал Торенссен. – А вот вас не вижу.

– Не волнуйся, Ральф, у тебя с глазами все в порядке, – успокоил его Грэхем. – Было бы гораздо более удивительно, если бы ты нас увидел.

– Уединяетесь? – вкрадчиво осведомился Торенссен. – Ну-ну. Нашли укромное местечко? Думаю, командиру это не очень понравится.

– Бог далеко, командир высоко, – Грэхем подмигнул Элис, светившей фонарем прямо ему в лицо. – Ты особенно не спеши, пожара нет, мы тут пока походим, посмотрим. Надень шлем на всякий случай, мало ли что… Да, узлы, пожалуйста, на тросе завяжи, а то я в последний раз лазил по канату еще в школе.

– Может, экскаватор подогнать? – предложил Торенссен. – Опустим ковш в вашу нору и выгребем вас.

– Нет, экскаватор не надо, – мягко отозвался ареолог. – Это лишнее. Пусть Мики работает, не стоит его отвлекать.

– Помнится, мой племянник, пребывая в нежном возрасте, вечно умудрялся влезть в единственную лужу на всей дороге, – задумчиво сказал Торенссен. – С годами это прошло.

– Хочешь сказать, мы впадаем в детство? – вступила в разговор Элис.

– Это касается только Уотти, – ответил Ральф. – Ты, Элси, пребываешь и будешь пребывать в вечной юности.

– Ладно, леди и джентльмены, поговорили, – подвел черту Грэхем. – Давай, Ральф, топай сюда с тросом. Конец связи.

Настроение у них продолжало оставаться отменным, и на душе было так же ясно, как ясен был безветренный марсианский день.

– Ну что, пойдем, потрогаем эти древности руками? – предложил Грэхем, вставая.

– Пойдем, – согласно кивнула Элис.

Они спустились по склону, ступили на каменный пол и медленно направились вперед, освещая фонарями однообразные стены без каких-либо надписей или рисунков.

– Попробую реставрировать ситуацию, хотя бы в общих чертах, – сказал ареолог. – Плита ведь не сама собой с места сдвинулась. Ее сдвинули.

– Давай, Уотти. А я послушаю.

– Марсианское общество, как и любой другой социум, не было однородным, – начал Уолтер Грэхем, разглядывая темные, грубо отшлифованные стены. – Там были свои группировки – политические, религиозные, какие угодно, свои кланы, и они не только соперничали, но и враждовали друг с другом. Комплекс Сидонии был возведен поклонниками Змеедракона, того, что на бляшках. Это их Город, Сфинкс – храм, а Купол… – он задумался.

– Допустим, Капитолий, – подсказала Элис.

– Допустим, – согласился ареолог. – Хотя, конечно, далековато от Города. Итак, в соответствии с календарем, в какие-то традиционные дни отправлялись религиозные обряды, а затем вся компания усаживалась в колесницы и переезжала по этой колоннаде в Купол. Возможно, внутри Сфинкса хранятся какие-то неслыханные сокровища, на которые положили глаз враги драконопоклонников. Возможно, были попытки нападения на здешних конгрессменов, когда они перебирались из Сфинкса в Купол. Змеепоклонники сделали соответствующие выводы и возвели стены. Скорее всего, и охрану поставили снаружи, вдоль всего перехода. Но и это не помогло. Однажды темной ночью сюда пробрался отряд отчаянных головорезов, получивших задание во что бы то ни стало проникнуть внутрь Сфинкса. Коммандос потихоньку сняли охрану на этом участке, закинули на верхушки колонн веревочные петли и забрались на крышу перехода.

– На тринадцатиметровую высоту закинули? – усомнилась Элис.

– Так на то они и коммандос! Профессионалы! Составили пирамиду из десятка человек – и вот тебе уже не тринадцать метров, а вдвое меньше. Так вот, забрались они на крышу, вбили клин и сдвинули плиту.

– Не годится, Уотти, – возразила Элис. – Представь картину: тихая темная ночь, на небе светит яркая голубая звезда – это Земля, ни собаки не лают, ни петухи не кричат. В общем, как у кого-то из мэтров, у Элиота, кажется: «Тиха и необъятна ночь. Прозрачен воздух, звезды блещут…». И в этой благословенной тишине вдруг: бум-бум! бум-бум! Это отчаянные головорезы вгоняют клин между плит. Да сюда со всех концов колоннады охрана бы сбежалась! И крышка твоим коммандос – прирезали бы их на алтаре внутри Сфинкса в жертву Змеедракону.

Уолтер Грэхем остановился и направил свой фонарь на Элис.

– У меня складывается такое впечатление, что ты не знаешь, кто такие настоящие профессионалы, Элси. Положи на шляпку гвоздя сложенную в несколько раз ткань и ударь по ней молотком – много ли будет шума? Впрочем, возможно, ночь вовсе не была такой уж тихой. Возможно, вовсю бушевала гроза. Разве различить в раскатах грома приглушенные удары кувалды?

– Пожалуй, ты прав, – согласилась Элис. – А дальше?

– А что дальше? – ареолог пожал плечами. – Они сдвинули плиту, на тех же веревках спустились в переход и направились к дверям, ведущим внутрь Сфинкса. И тут всего лишь три варианта…

– Ну, это понятно. Первый – успех, второй – неудача, то есть гибель или пленение…

– И третий – отступление, – заключил ареолог и направился дальше. – Видишь, как прекрасно мы с тобой во всем разобрались. Не хуже специалистов-историков…

Слушай, – встрепенулся он, – а теперь ведь кроме всяких там египтологов, ориенталистов и прочих появятся и ареоисторики! Это же чертовски интересно! Во всяком случае, я был бы не прочь этим заняться.

– Кто ж тебе мешает, Уотти? – улыбнулась Элис. – Одну гипотезу ты уже выдвинул – о драконопоклонниках и их недругах. Хоть она и умозрительна пока что, но непротиворечива. Теперь попробуй объяснить другое: кто и зачем заложил эту дырку камнями? Оставшиеся снаружи рейнджеры? Зачем? Если они добились успеха и ушли тем же путем, что и пришли – почему не вернули плиту на место?

– Именно потому, что задачу свою они полностью выполнили и больше не собирались возвращаться сюда.

– Зачем тогда закладывать щель камнями? Если за ними гнались, они не стали бы возиться с этим. Если же драконопоклонники их схватили – почему не восстановили целостность перехода? Откуда там камни? Не ветром же их туда нанесло!

– Пылевая буря? – предположил ареолог. – Скорость ветра здесь бывает и свыше ста метров в секунду. Хотя сомнительно, конечно… Вулканические бомбы? Отпадает – вулканов поблизости нет… – Он остановился, размышляя, потом развернулся и направился назад, к горке затвердевшего грунта. – Идем, посмотрим на эти камешки. Думаю, я знаю, что они такое и откуда здесь взялись.

Они вернулись к горке и Уолтер Грэхем осветил фонарем несколько каменных обломков, потом нагнулся и подобрал один из них.

– Смотри, какой угловатый, – сказал он, трогая пальцем неровную грань камня.

– Понимаю, – ответила Элис. – Полагаешь, что это метеорит?

– Именно. Это осколки метеорита.

– Я еще раз о вероятности: какой такой суперснайпер Господа Бога палил из космоса, чтобы угодить точнехонько в щель между плитами?

– Да нет, Элси! Речь идет не об одном-единственном метеорите, а о метеоритной бомбардировке, целом метеоритном дожде! Когда льет дождь, сухого места на земле не остается. Так и здесь – осколками покрыта вся равнина, только их занесло грунтом – в периоды тех же пылевых бурь. Это ведь не вчера было. Плита сдвинута, лежит наклонно. Осколки катились по наклону, проваливались в проем, а более крупные застревали. Вот и все, и весь механизм. Камнепад-звездопад. Ты меня сегодня все стихами угощаешь – позволь ответить тем же. Насчет звездопада, с юности запомнилось, потому что понравилось. – Ареолог, продолжая гладить пальцем осколок космического пришельца, прищурился:

– «Когда я, глядя под ноги, сутул, под звездопадом брел во тьме ночной, не мог я разве быть убит звездой? Тут был известный риск – и я рискнул».

– Отлично! – с чувством сказала Элис. – Фрост, если не ошибаюсь?

– Он самый, – подтвердил Уолтер Грэхем. – Ты, часом, не из литературоведов ли подалась в нанотехнологи?

Элис вновь улыбнулась:

– Просто стараюсь не быть узким специалистом. Я же тебе говорила: не только в телевизор пялилась, а еще и книжки читала. За старшей сестрой тянулась, она у меня умничка. Значит, говоришь, камнепад-звездопад… Что ж, довольно убедительно. Хотя знаешь, что меня всегда удручает в подобных ситуациях?

– А что тут может удручать? – удивился Грэхем.

– Отсутствие стопроцентной уверенности в том, что все происходило именно так, а не иначе. Любое, даже самое убедительное объяснение остается в категории предположения и никогда из этой категории не выйдет. Мы полагаем, что Атлантида действительно затонула. Мы полагаем, что Христос был распят. Мы полагаем, что Томас Мантелл разбился в погоне то ли за Венерой, то ли за шаром-зондом, а не за «летающей тарелкой»… Но абсолютно уверенными в этом быть не можем.

Грэхем развел руками:

– Ну, тут уж ничего не поделаешь. Остается уповать только на то, что когда-нибудь нам удастся изобрести машину времени, и вот тогда мы сможем побывать в нужном месте в нужное время и увидеть все собственными глазами.

– В одном нужном месте мы с тобой уже оказа… – начала было Элис, но ее прервал голос вышедшего на связь Ральфа Торенссена.

– Эй, любители уединения, я уже здесь!

Грэхем и Элис одновременно посмотрели вверх – Ральф, наклонившись, заглядывал в проем.

– Как вы там, в порядке?

Ареолог приветственно поднял руку:

– Все нормально, Ральф. Бродим, смотрим, строим гипотезы.

– Я тоже хочу. По-моему, это гораздо интереснее, чем пасти контейнеры.

– Свое время и место каждой вещи под солнцем, – ответствовал Грэхем на манер царя Соломона. – В следующий раз побродишь, после погрузки. Спускай трос и возвращайся к Мики. А мы попробуем прямо отсюда дойти до Сфинкса. Если там, дальше, завалы, выберемся наверх и поедем по прежнему маршруту. Вездеход-то не забирай.

– Вот так всегда: одним грузить, а другим бродить, – проворчал Ральф.

– Дискриминация – кажется, именно так это называется.

– Вернешься, можешь пожаловаться в ООН, – посоветовал Грэхем. – А пока спускай трос.

– И камеру к нему привяжи, – добавила Элис.

Торенссен исчез из проема и через некоторое время сверху змеей скользнул трос, на конце которого покачивалась видеокамера. Трос наводил на мысли об узелковом письме майя – пилот не поскупился на узлы, и теперь выбраться наружу не составляло для Грэхема и Элис особого труда.

– Спасибо, Ральф, – поблагодарил ареолог пилота, отвязывая видеокамеру.

– Вернемся домой – с вас обоих пиво, – сварливо отозвался Торенссен.

– И одной бутылкой не отделаетесь.

– О'кэй. – Грэхем подергал трос, дабы убедиться, что тот надежно закреплен на верхушке колонны. – Выставлю хоть и дюжину, если ты прямо сейчас поработаешь буром. Бури тут, поблизости. Идет?

– Две дюжины – и считай, что дырка уже есть!

– Договорились. Ладно, мы пошли. Минут через двадцать выйдем на связь.

Уолтер Грэхем положил в карман осколок метеорита и вместе с Элис, вновь спустившись с горки пролежавшего здесь бог весть сколько лет грунта, направился по переходу в сторону Марсианского Сфинкса.

Внизу стелился однообразный каменный пол, покрытый слоем вековой пыли, с обеих сторон тянулись однообразные каменные стены, вверху простирался не менее однообразный потолок – он был цел и невредим и ничуть не пострадал от груза навалившихся на него веков и тысячелетий, – и Элис вскоре перестала включать видеокамеру и отдала ее Уолтеру Грэхему, потому что каждый последующий кубометр перехода был абсолютно похож на предыдущий. До Сфинкса было километра три с небольшим, и ничего особенного впереди вроде бы не наблюдалось. Астронавты уже ушли далеко от проема и их окружала темнота, рассекаемая лучами двух фонарей.

– У меня вопрос, – сказала Элис. – Если колоннада с двух сторон обнесена стенами, как же эти жрецы-конгрессмены сюда попадали? Я так понимаю, тут должен быть какой-то вход.

– Совсем необязательно, – возразил Уолтер Грэхем. – Заходили внутрь Сфинкса в каком-то другом месте, потом выходили или выезжали в этот туннель – и вперед, до самого Купола. А там то же самое – вход в туннеле, а выход из Купола в другом месте.

Однако минут через десять подтвердилось именно предположение Элис. Фонари осветили высокие – чуть ли не в половину высоты стен – двустворчатые ворота, сделанные из какого-то похожего на бронзу сплава. Обе створки ворот были снабжены массивными дугообразными ручками.

– Один – ноль, Элси, – констатировал Уолтер Грэхем.

– Вспотеешь, пока откроешь, – заметила Элис. – Видать, привратники тут были здоровенные.

Уолтер Грэхем, присев на корточки, изучил нижний край ворот, потом поднялся, еще раз внимательно осмотрел ворота и пояснил:

– Внизу на воротах колесики. Створки открываются наружу и там, снаружи, должны быть направляющие, как у наших контейнеров. Поэтому особой силы здесь не требовалось. При хорошей смазке с открыванием-закрыванием никаких проблем. – Он подошел к воротам вплотную, взялся за ручку. – А ростом эти древние парни были не ниже нас, пожалуй, – видишь, ручка на уровне пояса.

– Интересно, а как они выглядели? – задумчиво сказала Элис. – Красавцы или не очень?

– Судя по лику Сфинкса, похожи на нас. Что вполне естественно – законы эволюции писаны Господом не для одной только Земли. Может быть, там, внутри Сфинкса, есть какие-нибудь скульптуры.

Они прошли еще немного вперед и пол начал постепенно понижаться. Нетрудно было сделать вывод о том, что вход внутрь Сфинкса столетия назад, так же, как и сейчас, находился под марсианской поверхностью.

– Великолепно! – удовлетворенно сказал ареолог. – Нам крупно повезло. Мы с тобой могли бы десять лет бродить вокруг Сфинкса, а вход так и не найти.

– Вряд ли здесь только один вход, – усомнилась Элис. – Любая приличная постройка должна иметь кроме парадного еще и черный ход. Мало ли как обстоятельства могут сложиться.

– Вполне вероятно, – согласился Грэхем. – Возможно, тут не один черный ход, а несколько, только они ведь, скорее всего, потайные, их не найдешь, не заметишь. Снаружи кажется – монолит, да еще пылью и песком засыпан, а открывается изнутри, каким-нибудь скрытым рычагом. Нет, нам, ей-богу, очень крупно повезло.

– А тебе это странным не кажется? – внезапно спросила Элис.

– Что именно? Наше крупное везение?

– Да. Какое-то совершенно фантастическое везение. При первой же вылазке.

– Но ты же сама не так давно говорила, что коль мы провалились в эту дырку – значит так и должно было случиться. По твоей же собственной теории.

– Я и сейчас готова повторить то же самое. И теория эта не моя. Тут дело в другом: к добру это или нет?

Уолтер Грэхем остановился и в некотором замешательстве повернулся к Элис. И впереди, и позади них тянулся закованный в камень переход, и на протяжении долгих-долгих веков царили в этом переходе темнота и тишина.

– Что ты имеешь в виду, Элси? Утром ты выходишь из дома, садишься в свое авто и едешь на работу. К добру твой путь или нет?

– Я не о том…

– По-моему, наша беседа скатывается в отвлеченное философствование, а я в этом, признаться, не силен. Хотя, по большому счету, все наши пути, на мой взгляд, ведут куда угодно, но только не в сторону добра. Потому что сумма добра в нашем мире отнюдь не возрастает.

– Да, Уотти, пожалуй, ты прав насчет того, что я куда-то не туда полезла. Просто на душе у меня как-то… сидит внутри какая-то заноза… Сны эти странные… Все время чувствую, что все вокруг – чужое… И словно кто-то смотрит на тебя, следит, подглядывает…

– Это бывает, – сказал Уолтер Грэхем. Как-то слишком поспешно сказал.

– Не Земля все-таки, не родные железобетонные джунгли, а иной мир.

– Эй, отшельники, вы там не заблудились? – раздался из рации голос Ральфа Торенссена. – Почему на связь не выходите, как договорились? Уже не двадцать минут, а полчаса прошло!

– Ох, виноват, – сказал Грэхем. – Пустились мы тут во всякие философские рассуждения. Как там у вас дела? Дырку сделал?

– Сделал. С золотом все в порядке. Мики разошелся не на шутку – еле успеваю ящики отгонять. Если будет продолжать в том же темпе – к ужину должны управиться.

…А спустя всего несколько минут после разговора с Торенссеном лучи фонарей ареолога и нанотехнолога сошлись на возникшей из темноты преграде. Это были ворота. Такие же высокие, двустворчатые, с изогнутыми ручками, как и те, что остались позади. Астронавты добрались до входа в самый загадочный объект из всех, какие только знало человечество. Сердце у Грэхема сначала замерло, а потом гулко заколотилось, когда он увидел, что одна створка ворот чуть приоткрыта. Внутрь Марсианского Сфинкса можно было беспрепятственно проникнуть!

Уолтер Грэхем, не сводя глаз с темного проема, завороженно шагнул вперед, но Элис вцепилась в его руку.

– Стой, Уолтер! Видишь, опять… Не ходи туда! Это ловушка…

Грэхем резко обернулся к ней:

– Ты что, Элси! Какая ловушка? Кто бы это устраивал нам ловушки? Здесь уже десятки веков никого нет. А вот то, что ворота открыты – удручает. Боюсь, что с этим Сфинксом история та же, что с нашими пирамидами: тут все давным-давно разграблено. Похоже, змеепоклонники потерпели полное фиаско.

– А золото? Почему золотое руно осталось нетронутым?

– Откуда мы знаем, чем для них было золото – коль они мостили им равнину как булыжником. Если не хочешь – можешь не ходить, а я все-таки загляну внутрь. – Грэхем включил рацию. – Ральф, мы добрались до входа. Сейчас осмотримся – и назад.

– Поздравляю, – отозвался Торенссен. – Только вы там поосторожнее, ребята. Не потревожьте какого-нибудь местного злого духа.

– Все злые духи давно вымерли здесь от скуки, – сказал ареолог и, ободряюще похлопав Элис по руке, протянул ей видеокамеру. – На, увековечь историческое событие: Уолтер Грэхем проникает внутрь Марсианского Сфинкса.

Он подошел к воротам вплотную, осветил их сначала снизу доверху, а потом в обратном направлении, потолкал плечом приоткрытую внутрь створку, но та не поддалась. Затем направил свет фонаря в проем и через некоторое время сообщил ведущей съемку Элис:

– Пол такой же, каменный. И желобки для колес, чтобы ворота открывать. Какой-то огромный зал – фонарь до противоположной стены не достает. И, по-моему, совершенно пустой. Если тут были грабители, то они постарались на славу, все подчистую выгребли.

Он с некоторым усилием протиснулся в проем и Элис, опустив видеокамеру, торопливо зашагала к воротам.

– Подожди, Уолтер!

– Я здесь – и не собираюсь никуда исчезать.

Элис проскользнула в проем вслед за скрывшимся в темноте Грэхемом и тут же чуть не наткнулась на спину ареолога. Медленно кружась на месте, они обследовали своими фонарями пространство внутри Сфинкса, но ничего не обнаружили. В обе стороны от входа тянулись такие же, как в переходе, каменные, грубо отшлифованные голые стены, а что там было дальше, в глубине зала, оставалось неизвестным, потому что свет фонарей просто растворялся в темноте; потолка он тоже не достигал.

– Не густо, – констатировал Уолтер Грэхем, медленно удаляясь от ворот вглубь огромного пустого зала. – Тешу себя лишь мыслью, что Сфинкс – сооружение циклопическое, и здесь должно быть полным-полно всяких залов, коридоров и прочих помещений. В том числе, наверное, и потайных. Так что, надеюсь, где-то что-то должно остаться. Только не нам уже это все исследовать. Мы так – пройдемся прогулочным шагом, еще Ральфа и Мики сводим сюда на экскурсию – большего не дано.

– Не густо, – констатировал Уолтер Грэхем, медленно удаляясь от ворот вглубь огромного пустого зала. – Тешу себя лишь мыслью, что Сфинкс – сооружение циклопическое, и здесь должно быть полным-полно всяких залов, коридоров и прочих помещений. В том числе, наверное, и потайных. Так что, надеюсь, где-то что-то должно остаться. Только не нам уже это все исследовать. Мы так – пройдемся прогулочным шагом, еще Ральфа и Мики сводим сюда на экскурсию – большего не дано.

сбоку, и поводила из стороны в сторону головой, стараясь выхватить лучом фонаря из мрака хоть какой-нибудь предмет. – Не знаю, как ты, а я обязательно буду добиваться. Должна же я до конца побороть все свои комплексы!

– Я тоже буду добиваться. Они ведь не успокоятся, пока все золото отсюда не перетаскают – голову даю на отсечение! Так что вторая экспедиция будет обязательно. И, возможно, не один «Арго», а целая космическая эскадра.

Некоторое время они продвигались вперед молча, а потом Элис сказала:

– И все-таки здесь… как-то жутковато… Темнота, тишина совершенно безжизненная…

В этот момент справа от них возникло какое-то свечение и тут же, опровергая слова Элис насчет тишины, за спинами астронавтов раздался громкий зловещий скрежет…

9. Горахти

Доктор Самопалов вышел из больничной палаты и, держа руки в карманах халата, неторопливо направился дальше по коридору. Это не был обход с обычной свитой – просто доктор считал целесообразным общаться с пациентами не только в своем кабинете, но и по «месту жительства» больных, и порой такие беседы давали кое-какие результаты. Не в том, конечно же, смысле, что обнаруживались какие-то неизвестные ранее пути к выздоровлению, а в смысле лучшего понимания.

Хотя в клинику попадали люди самые разные, поведение и «пунктики» большинства из них укладывались, в основном, в рамки давно иэученных стереотипов; тем отчетливее выделялись на общем фоне личности в некотором роде уникальные. [2]. Доктор Самопалов хорошо помнил больного по фамилии Яковенко – тот лечился в клинике лет десять назад, а выписавшись, куда-то уехал из города. Обладая интеллектом имбецила, он в свои девятнадцать лет почти не умел читать и писать, несмотря на все усилия родителей. Однако у него была одна замечательная способность: стоило назвать ему любую дату за последние сто лет или дату на сотню лет вперед, как он почти мгновенно отвечал, ни разу не ошибаясь, какой это был или будет день недели. Механическим голосом, подобно роботу, Яковенко повторял вопрос и тут же выдавал ответ. Доктор Самопалов долго бился, пытаясь установить систему такого бессознательного счета, и, наконец, докопался до истины. Оказалось, что у Яковенко при сосредоточении на дате возникает в сознании определенный цвет – а всего их семь, и цвета эти в точности соответствует последовательности цветов спектра: от красного – воскресенья до фиолетового – субботы, хотя сам Яковенко даже не знал такого слова – «спектр»…

Другой пациент, месяц назад занявший одну из коек в пятой палате, накануне госпитализации пережил серию вспышек агрессивности, но постепенно его состояние стабилизировалось. Выяснилось, что память у него недостаточна и словарный запас ограничивается всего лишь тремя десятками слов. Но выяснилось и другое: до того, как угодить в больницу, он каждый день выходил к дороге, всегда в одном и том же месте, неподалеку от своего дома, и с поразительной быстротой часами бормотал номера проезжающих мимо автомобилей. Как убедился доктор Самопалов, пациент помнил номера тысяч грузовиков, автобусов и легковушек…

Вот уже три года не покидал больницу страдающий шизофренией тридцатисемилетний Долгушин. Он почти постоянно жевал мандариновые корки – эти фрукты приносила ему мать, – уверяя доктора Самопалова в том, что во рту у него, Долгушина, живет молодая клетка, которая может оплодотворять его мозг, давая новые идеи. Женщину, – как он говорил, – нужно рассматривать и запускать только как торпеду познавательного характера, чтобы узнать и познать то, что невозможно без наблюдательного синтеза. «Мандарин содержит ман-далу, дарящую инь, нейтрализующую ман-мужчину».

Самым удивительным для доктора Самопалова была даже не замысловатость суждений, а то, что шизофреническая, вне всякого сомнения, идея Долгушина, никогда не имевшего никакого отношения к науке вообще и к медицине в частности, вполне соответствовала новому направлению в психиатрии – эмбриональной тканевой терапии, направленной на лечение болезни Паркинсона, Альцгеймера и обширных мозговых дефектов…

Совсем недавно покинул больницу студент медицинского университета – и доктор Самопалов не взялся бы утверждать, что этот парень вновь не попадет к нему в отделение. Студент испытывал очень странные ощущения. Он чувствовал, как автомобили (в основном, легковые иномарки), проезжая мимо него, забирают с собой его руку или ногу; в этом случае нужно было прикоснуться к «отобранной» конечности, и тогда она возвращалась на место. Выходя из троллейбуса, он «забывал себя» и ему приходилось вновь вскакивать в тот же троллейбус, чтобы себя вернуть; для этого необходимо было взглянуть на то место, где он только что сидел. Как-то раз, побывав вместе с другими студентами в морге, он забыл свой взгляд в мозгу мертвеца, которого при них вскрывал патологоанатом. Вечером студент вернулся и, используя различные ухищрения, договорился с охранником и вошел в морг, чтобы «забрать свой взгляд обратно». Уже выходя из временного пристанища покойников, он почувствовал прилипание головы к дверной притолоке и взглянул на нее, чтобы «забрать голову». Этот студент избегал смотреть на других, так как его взгляд «оставался в их глазах» – и с доктором Самопаловым он всегда беседовал, низко опустив голову и уставившись в пол…

Еще один пациент, бывший милиционер, был убежден в том, что кто-то превратил его в автомобиль. Громко портя воздух, он заявлял, что это «выхлоп газа от сгорания солярки»; в животе у него «урчал кардан», в сердце работала «камера сгорания», а в голове находился «пульт управления»…

А в палате номер семь вместе с Демиургом-Ковалевым проходил очередной курс лечения сорокатрехлетний грузчик Левченко. В свое время он смог осилить в школе только пять классов… При каждом общении с доктором Самопаловым Левченко уверял психиатра в том, что у всех людей, как и у него, Левченко, в теле находятся несколько компьютеров, управляющих движением молекул. Уже очень давно, еще до фильма о роботе-полицейском, он ощущал странные признаки автоматической активности в позвоночнике. Станции компьютеров, говорил он, вживлены в позвоночник, солнечное сплетение, мозг, и с помощью набора команд превращают тело в «зомби». Левченко двигался как робот, поясняя такую неестественную манеру командами процессора в животе. Мозг связан с Луной, растолковывал он доктору Самопалову, а спинной мозг – со звездами. Иногда перед глазами у него возникал мужской торс с прицелом и звездой, на котором он и фиксировал свое внимание…

Из года в год общаясь со своими старыми и новыми пациентами, доктор Самопалов обретал все большую уверенность в том, что человеку вовсе не нужны иные дальние миры в Туманности Андромеды, а нужно человеку погрузиться в глубины своей сущности и все-таки понять, наконец: а что же такое он есть? Ведь мало просто сказать: «Се – человек», нужно узнать ЧТО есть человек.

Доктор Самопалов потратил на поиски ответа на этот вопрос больше четверти века, но отчетливо осознавал, что сделал только первые шаги по длинной дороге, и дойти до конца просто не успеет – не хватит жизни…

Заглянув в окошко с толстым стеклом, прорезанное в двери палаты, Виктор Павлович увидел, что Левченко занимается медленными приседаниями в проходе между кроватями – это было его обычное занятие, когда «программа допускала ошибку и временно закрывалась»; приседания, по утверждению Левченко, помогали ему «аккумулировать энергию», и заниматься этой процедурой он мог больше часа, не реагируя ни на какие внешние раздражители. Ковалев умостился на узком подоконнике и, обхватив колени руками, смотрел в окно, едва заметно покачиваясь вперед и назад. Палата была рассчитана на четверых, но два места еще ждали пациентов, быть может, пока и не подозревавших о том, что не сегодня-завтра они окажутся соседями Левченко и Ковалева.

Доктор Самопалов вставил в отверстие съемную дверную ручку, сделав знак дежурившему в коридоре санитару оставаться на месте. Войдя в палату, он, как всегда, громко поздоровался, хотя знал, что ему не ответят, и, пройдя мимо «заряжающегося» с каменным лицом экс-грузчика – у того похрустывали колени, – остановился возле Ковалева, который продолжал смотреть в окно.

– Как дела, Демиург?

Ковалев перестал раскачиваться и повернулся к доктору. Взгляд у него был какой-то отстраненно-полусонный, словно в мыслях своих находился Демиург очень далеко отсюда.

– Вы насчет «Арго» справки не наводили, Виктор Палыч? – вопросом на вопрос тихим голосом ответил он.

– Вам там удобно? – Доктор Самопалов сделал шаг назад и опустился на стул у кровати. – Может быть, сядете сюда? – он кивнул на стоящий у соседней кровати такой же стул с привинченными к полу ножками.

В глазах Ковалева что-то мелькнуло – и тут же угасло. Он помолчал несколько секунд, а потом вновь поинтересовался:

– Так как же насчет «Арго», Виктор Палыч? Это же так просто: заходите в Интернет, набираете слово «Арго», и курсором – «найти». Только и всего.

– Хорошо, я посмотрю, – пообещал доктор Самопалов. – Но почему вы решили, что там должны быть люди? Согласитесь, если бы там были космонавты, весь мир знал бы об этом. Все-таки событие неординарное.

– У американцев есть все основания хранить это в секрете, – убежденно сказал Ковалев. – Они же там сокровища древних марсиан выкапывают.

Доктор Самопалов некоторое время поигрывал дверной ручкой, глядя в сторону, а потом спросил:

– Так вы считаете, что марсиане все-таки существовали?

Ковалев расцепил пальцы, развернулся и, опустив ноги с подоконника на пол, оказался в полусидячем положении.

– Я сегодня проснулся рано утром, – сообщил он, чуть подавшись к доктору Самопалову, – а потом опять уснул. И мне всякое такое приснилось…

– Что именно?

– Так, вообще… А знаете, Виктор Палыч, у меня тут возникла одна мысль. Если будильник разбудил вас июльским утром, в восемь, а за окном почему-то все еще темно – не спешите пенять на будильник: возможно, вы просто умудрились проспать конец света.

– Это вы сами придумали, Игорь Владимирович?

Ковалев поднял палец:

– Я Демиург, Виктор Палыч, Де-ми-ург. Я не знаю, откуда все это… – он запнулся, провел рукой по волосам, рассеянно посмотрел на поглощенного своим монотонным занятием Левченко. – Знаете, как древние египтяне называли Марс?

– Нет. Я, собственно, много чего не знаю.

– И я тоже не знал, а вот теперь… Точно такое же имя носил и Сфинкс. Тот, который возле египетских пирамид.

– И какое же имя?

– Горахти, то есть «Гор на горизонте». И Марс, и Сфинкс считались проявлениями Гора – сына звездных богов Исиды и Осириса. И еще я теперь, оказывается, знаю, что иногда Марс называли «Гор Дшр», или.

«Гор Красный», а Сфинкса долгое время, в древности, красили красным цветом. И это еще не все, Виктор Палыч. Именем «Горахти» называлось и созвездие Льва. Имя «Гор» в более ранний период произносилось как «Геру» – это означает «лицо». Тут есть какая-то связь с «Лицом» на Марсе, с Марсианским Сфинксом. – Ковалев замолчал и начал рассеянно рассматривать собственные ноги в домашних тапочках.

– Это вы сами так решили или где-то читали? – поинтересовался доктор Самопалов.

– Не знаю, – Ковалев еле заметно пожал плечами и добавил: – Да нет, не читал. Я такими вещами не интересуюсь. Вот если бы железки… А вы знаете, Виктор Палыч, – он взглянул на доктора, – что Каир получил свое название от арабов?

– И этого я не знаю. У меня тоже несколько другая специализация. – «Ты, милый, компьютерными железками интересуешься, а я чужими мозгами», – подумал доктор Самопалов. – А почему вы вспомнили о Каире? Из-за Сфинкса?

– Некрополь Гизы находится на южной окраине Каира. Арабы назвали этот город «Эль Кахира», то есть «Марс». И египетский Сфинкс – тоже Марс. Планета Марс проходит через созвездие Льва. Сфинкса красили в красный цвет, и Марс красного цвета. Сфинкс – это гибрид, существо с человеческой головой и телом льва. А в древних индийских мифах, между прочим, планета Марс называлась «Нр-Симхе», то есть «Человек-Лев». Сплошные зацепки, Виктор Палыч. Словно какой-то единый механизм…

Доктор Самопалов в который уже раз подумал об Интернете. Могут ли обрывки сведений, воспринимаемых, скорее всего, чисто механически, бессознательно, в процессе блуждание по разным сайтам в поисках нужной информации, отложиться в мозгу и образовать целые цепочки? Безусловно. Но зачем Ковалеву забираться на эти сайты, если его интересы лежат совсем в иной плоскости?

– Откуда у вас все эти сведения? – спросил доктор Самопалов. – Из Интернета?

Ковалев вновь слабо пожал плечами:

– Не знаю, Виктор Палыч. Просто что-то вдруг проявилось в голове. Как фотопленка.

Доктор Самопалов периодически читал ростовскую газету «Перекресток Кентавра». Довольно интересная была газета, хотя авторы статей зачастую увлекались неожиданными, но необоснованными выводами. Феномен Ковалева газета объяснила бы в два счета подключением его сознания – преднамеренным или спонтанным – к гипотетическому единому информационному полю Вселенной. Оттуда и скачивалась самая разнообразная информация.

Но, во-первых, поле было гипотетическим, если не сказать фантастическим, а, во-вторых, почему скачивалась именно эта информация? Почему Ковалев зациклился именно на Марсе и египетском Сфинксе? Никаких точек пересечения с Черным графом и Екатериной Медичи как будто бы не наблюдалось… но в таких случаях самое главное – это глубинные течения, до которых попробуй-ка донырни… В общем, добраться до истины очень трудно, а чаще всего – просто невозможно.

– Почему вас интересует именно Марс и Египет? – спросил доктор Самопалов, предполагая уже, что именно услышит в ответ. Но такой вопрос он просто обязан был задать.

– Меня абсолютно не интересуют ни Марс, ни Египет. – Ковалев поерзал, поудобнее пристраиваясь к подоконнику. – Меня интересует компьютерная техника. Хотя, конечно, не только она, я же не фанат какой-нибудь. Просто у меня есть информация, а с кем же мне поделиться ею, как не с вами, Виктор Палыч? Этот, – Ковалев кивком показал на неутомимо приседающего Левченко, – меня вообще не слушает и не слышит… да и разве вообще кто-то слушает другого? Каждый слышит только себя, Виктор Палыч… И волей-неволей превращаешься в черную дыру – все в себе и ничего наружу…

«В чем-то он прав, – подумал доктор Самопалов. – С общением сейчас действительно туговато… и не только сейчас. Социум как сообщество изолированных друг от друга индивидов. Пережим, конечно, но тенденция достаточно давняя и заметная…»

Ковалев слегка усмехнулся:

– Понимаю прекрасно, что выслушиваете вы меня, Виктор Палыч, только потому, что это ваша работа. Беседуете, до причин хотите докопаться, до истоков. Только бесполезное это занятие. Еще один лик пустоты. Ну, изучите, докопаетесь – а зачем? Легкое дуновение, рябь на поверхности – и вот уже все исчезло. Вселенная наша исчезла – и проявился какой-то новый лик. На очередное мгновение. Помните? «Слово было у Бога»… Бог – это и есть пустота, а Слово – символ, код, созидающий Вселенную. Узнай я или вы этот код, и тоже сотворили бы новый мир. Впрочем, можно и безо всякого Слова, – Ковалев искоса взглянул на врача и тут же вновь перевел взгляд себе под ноги. – А миры эти – как матрешки, один в другом… Наш Создатель просто снится какому-то более высокому Создателю, тот – следующему, и так до бесконечности… Иллюзии, сны… Если копать и копать вглубь, получишь в результате все ту же пустоту…

– А вы не допускаете, что ваши убеждения могут быть ошибочными? – не удержался доктор Самопалов.

Ковалев хмыкнул, и его полурассеянный взгляд на мгновение стал пронзительным.

– Демиурги не ошибаются, Виктор Палыч. А если и ошибаются, то их ошибки становятся истиной, потому что это ошибки демиургов. Вы все-таки разузнайте насчет «Арго». Они могут полезть внутрь Сфинкса, а вы ведь видите, как тут все переплетено: Египет, Марс, Сфинксы… Таких случайных совпадений, пожалуй, не бывает, тут взаимосвязь.

– Вы считаете, что Древний Египет каким-то образом связан с Марсом?

– Или Марс с Древним Египтом. Они могут полезть внутрь Сфинкса и найти приключения на свою… голову. Потом полетят другие – и тоже полезут. И создадут себе массу проблем. Вы ведь слышали о «проклятии фараонов»?

Доктор Самопалов кивнул:

– Думаю, об этом все слышали, как и о Бермудском треугольнике или снежном человеке. А что, на Марсианского Сфинкса оно тоже распространяется?

Ковалев в очередной раз поднял голову и, рассеянно глядя мимо врача, начал говорить тусклым монотонным голосом, не делая пауз между фразами; слушая его, доктор Самопалов подумал о том, что Ковалев напоминает ретранслятор – принимает откуда-то информацию и просто озвучивает ее.

– Духи прошлого витают в долине мертвых. В средневековых арабских хрониках есть описания магических «стражей пирамид». Одну из гробниц охраняла статуя, во лбу которой был спрятан змей, нападавший на всякого, кто приближался; другую пирамиду сторожил колосс, вырезанный из черного и белого оникса, с позолоченной головой и копьем в руке. Стоило появиться непрошеному пришельцу, как статуя издавала глухой звук – и приблизившийся к пирамиде падал замертво. Третью пирамиду охранял каменный страж, обладавший такой силой, что он сбивал с ног и убивал любого пришельца. Пирамиды также охраняли духи. Был некий «владыка кладбищ», он являлся то в виде юноши с длинными зубами и пожелтевшей кожей, то в виде обнаженной женщины; своей призрачной красотой она завлекала грабителей, а потом насылала на них губительные чары. Видели «духа пирамид» и в образе старца, которой бродил вокруг гробниц, размахивая сосудом с огнем. Духи прошлого витают в долине мертвых… Духи прошлого витают в долине мертвых… – голос Ковалева становился все слабее и слабее. – Духи прошлого витают…

Ковалев застыл, ссутулившись и прижав к животу сложенные руки. Его монолог казался речью автомата, неустанно твердящего свое «ждите ответа… ждите ответа…» И видеть эту сцену неподготовленному человеку было бы, возможно, так же жутко, как встретиться со «стражами пирамид». Доктору Самопалову невольно вспомнилась фраза из прочитанных им не так давно записных книжек Чехова: «Зачем Гамлету было хлопотать о видениях после смерти, когда самое жизнь посещают видения пострашнее?!»

Впрочем, для него, врача с более чем двадцатилетним стажем, эти видения были вполне привычны – со слов пациентов.

– Вы думаете, у Марсианского Сфинкса тоже есть стражи? – доктор Самопалов задал этот вопрос исключительно для того, чтобы вывести Ковалева из оцепенения.

– Я не знаю, Виктор Палыч, я ничего не знаю, – безжизненно и не сразу отозвался Ковалев. – Что-то внутри меня, в глубине, – он прикоснулся рукой к виску и тут же безвольно уронил ее. – И все это вовсе не случайно… Хотя… все равно и это – тоже пустота. Маска. Вся Вселенная – это маска, и у каждой вещи тоже есть своя маска. Можно создавать новые маски – например, Черную Маску Смерти.

– Понятно, Игорь Владимирович, – доктор Самопалов оглянулся на неутомимого Левченко и поднялся со стула. – Постарайтесь думать о чем-нибудь кроме Марса, масок и пустоты. Свет же на них клином не сошелся.

Психиатр, конечно же, знал, что пациент вряд ли последует его совету – больной просто не в силах перебороть свою иную сущность, руководящую и управляющую им из запредельной глубины, практически не поддающейся, в большинстве случаев, детальному зондированию. Но ведь бывало и такое, что вовремя сказанное нужное слово врача включало некий механизм защиты, блокирующий эту внутреннюю сущность – правда, чаще всего, только на время. Однако были же, были и случаи полного и необратимого возрождения! Главное – использовать любую возможность, перебрать все ключи, которые могли бы открыть дверь в потайное убежище иной сущности…

– Я постараюсь, – Ковалев отрешенно кивнул и обхватил себя руками за плечи. – Вот, пожалуйста, это уже не о Марсе. Знаете казармы на Ковалевке, напротив парка, где раньше ракетчики располагались?

– Знаю. Теперь там спецчасть, «дубль бэ».

– Вот-вот, «борьба с бандитизмом». У них на днях трое бойцов пропали, прямо на задании.

– Что значит «пропали»?

– Именно пропали, словно испарились. Бесследно. Были – и исчезли, как сквозь землю…

– И что? – спросил доктор Самопалов и подумал: «Очередной вираж… Куда-то занесет?..»

– Да ничего. Вы посоветовали не думать о Марсе, вот я и… Хотя Марсианский Сфинкс, возможно, к этому и причастен – как генератор иллюзий. Вот ведь какая штука получается, Виктор Палыч: хоть и сам иллюзия, но при этом порождает другие иллюзии. Это все равно как если бы мираж создавал другие миражи.

Ковалев коротко вздохнул, потеребил рукав футболки и вдруг съехал вниз и сел на корточки, опираясь спиной о деревянную полированную плиту, закрывающую расположенную под подоконником батарею парового отопления.

– Ладно, не буду, – сказал он, блуждая взглядом по палате. – Я же у вас не один… душевнобольной. Хотя и не в душе здесь дело… Я думал об этом, еще тогда, двенадцать лет назад… Просто мир поворачивается другой гранью. Тоже иллюзорной – но другой. Как бы мир с черного хода.

– Это как же?

– Да я и сам толком объяснить не могу. Просто такое у меня ощущение. Вроде все то же самое, что и в обычном мире, все на своих местах… только вместо черного белое, а вместо белого черное… как негатив… И тени в другую сторону, и… нет, словами это не передать, это чувствовать надо. Не знаю, с чем и сравнить, – Ковалев опять потеребил рукав футболки. – Ну, скажем, пример из школьной программы: Евгений Онегин. Там, в мире с черного хода, он совсем другой… то есть, он тот же Онегин, но как бы с изнанки, что ли… Отпетый негодяй. Когда Татьяна призналась ему в любви, просто, ну… поимел ее, а потом бросил, беременную, и приударил за Ольгой… И Ленского специально спровоцировал на дуэль, чтобы быть свободным в своих домогательствах. Это я просто для примера, но принцип именно такой. Те же люди и вещи – но как бы с другой стороны… Хотя и пушкинский Онегин, и тот Онегин с черного хода – все те же иллюзии, только разные… В общем, я себе это представляю, а выразить точно – не могу. Просто чувствую… Загружаю я вас, Виктор Палыч?

– Меня такие загрузы не грузят, – скупо улыбнулся в ответ доктор Самопалов. – Это моя работа.

– Я ведь понимаю, что вы меня больным считаете. Только я не болен. Болезни – тоже иллюзия, да и не может болеть тот, кого на самом деле не существует. Я уже по Губанычу соскучился… Тоже иллюзия, но приятная, – Ковалев вздохнул и как-то обмяк. – Устал я, Виктор Палыч, и думать уже ни о чем не хочу, а не думать не могу…

– Все будет хорошо, – заверил пациента доктор Самопалов, искренне желая, чтобы так оно и случилось; Ковалев не выглядел безнадежным, и мог рассчитывать на возвращение к нормальной жизни. Хотя дать гарантию, что рецидивы не возникнут, Самопалов не решился бы. – Идите, полежите, я распоряжусь насчет инъекции. Вам помочь?

Врач поднялся со стула и подошел к Ковалеву, но тот покачал головой:

– Не надо, все в порядке. Я сам.

Доктор Самопалов молча кивнул, потом изучающим взглядом посмотрел на Левченко – тот по-прежнему продолжал свое однообразное занятие – и, спрятав руки в карманы халата, направился к двери.

– В следующий раз я расскажу вам о сирруше, Виктор Палыч, – вслед ему сказал Ковалев.

– Хорошо, я послушаю.

Доктор Самопалов понятия не имел, что имеет в виду пациент.

Когда дверь за врачом закрылась, Демиург-Ковалев медленно поднялся и, потирая рукой висок, неуверенными шагами добрался до своей кровати. Соседа по палате он, казалось, вовсе не замечал.

– Как все переплелось… – пробормотал он, сел на кровать и сунул руку под подушку. И достал оттуда мягко блестящую желтую квадратную плитку.

Некоторое время Ковалев пристально рассматривал черный силуэт странного зверя со змеиным хвостом и длинным раздвоенным языком, а потом еле слышно повторил:

– Как все переплелось… И придут другие из небесных высот, и будут забирать сокровища, вторгаться в святыни и осквернять гробницы… Забирать сокровища…

10. Двадцатка

– Есть можно, только соли маловато, – сказал Гусев, первым отведавший горячую, прямо с костра, похлебку.

Сергей поднес выданную ему расписную деревянную ложку ко рту, подул на горячее варево, осторожно проглотил. Похлебка действительно была пресноватой, но вполне съедобной; по вкусу она напоминала грибной суп. Саня Веремеев, подставив под ложку ломоть ноздреватого серого хлеба – чтобы не капать на землю, – тоже произвел дегустацию и кивнул: годится.

Сидя в тени под деревом, они втроем ели из одного котелка, а вокруг расположились на вырубке воины, занятые тем же самым. По берегу неторопливо бродили, пощипывая траву, могучие черные кони. Двое костровых, наполнив водой кожаные мешки, неспешным шагом возвращались от реки, намереваясь затушить слабеющий уже огонь. Вырубка была постоянным местом привала сменных отрядов лонда Гарракса…

Полтора часа верховой езды – это весьма утомительно для тех, кто впервые едет верхом, да, к тому же, не в седле, а за чужой спиной. А от места привала до замка лонда Гарракса было еще очень далеко.

За время, проведенное в дороге, Зимин, Гусев и Веремеев успели кое-что выяснить, и это новое знание оказалось настолько странным, настолько диковинным и неправдоподобным, что гораздо проще и удобнее было предположить: нет никакого леса, никакой реки и никаких всадников в зеленых запыленных плащах, а есть неотличимые от реальности видения, возникшие от применения каких-то неслыханных то ли наркотических, то ли гипнотических, то ли невесть каких еще психотропных средств.

Да, предположить так было гораздо проще и удобнее, но ни один из бойцов ГБР не был уверен в истинности этого предположения. По молчаливому согласию они пока не брались обсуждать происходящее, казавшееся каким-то удивительным сном наяву…

Командовал отрядом, как выяснилось в ходе беседы, состоявшейся еще возле столба с кувшинами, старший мечник Гортур. Сергей, взяв на себя миссию парламентера, выступил вперед и пояснил Гортуру и его отряду (отряд назывался «двадцаткой»), что идут они издалека (он не стал уточнять, откуда именно, и кто они вообще такие, потому что чувствовал: его не поймут, не поверят; он-то уже почти не сомневался в том, что занесло их отнюдь не на юг, и даже не в сопредельное государство, и даже не в заокеанскую Австралию, а гораздо дальше…), что они заблудились, что совершенно не знают здешних краев и обычаев, что у них нет никаких дурных намерений и единственное, чего они хотят – разобраться, куда же их занесло. Только и всего…

Конники, расположившись полукольцом, молча выслушали сбивчивый экспромт Сергея, и бородатый гигант Гортур, внимательно глядя на него, сказал:

– Вы во владениях лонда Гарракса. Ваш путь лежит к нему или в какое-то иное место?

Хотя Сергей и ожидал услышать что-то в этом роде, но у него все-таки похолодело внутри.

– В общем… видите ли… – он замялся, совершенно не зная, что говорить, а Гортур, медленно кивнув, задал новый вопрос:

– С какой целью вы отправились в путь?

Сергей беспомощно оглянулся на стоящих чуть позади Гусева и Саню Веремеева. У Гусева был совершенно ошарашенный вид, а Саня, обхватив ладонью подбородок, пристально разглядывал свои ботинки, словно видел их впервые.

– Мы хотели бы поехать вместе с вами, – пробормотал Сергей. – Нам нужна ваша помощь.

Гортур выпрямился в седле. Его серые глаза блеснули из-под густых топорщащихся бровей.

– Мы воины лонда Гарракса, – он обвел рукой всадников, слушающих, затаив дыхание, беседу командира с подозрительными пришельцами неведомо откуда. – Воины, а не простые селяне. Мы не распускаем языки где попало. И понимаем, что есть вещи, о которых не принято трезвонить на каждом углу. Поэтому можешь смело говорить так, как оно есть, не кривя душой. Возможно, вы действительно идете издалека и действительно заблудились – но кто вы, откуда и зачем отправились в путь? Повторяю: мы – воины, а не языкастые селяне.

Сергей лихорадочно соображал, что вразумительное можно сказать в ответ, но в голову абсолютно ничего не приходило. Гусев и Саня молча сопели ему в спину.

«Главное – побольше пообщаться, побольше разузнать, – подумал он. – А там, глядишь, сварганим для них какое-нибудь более-менее убедительное объяснение».

– Нам нужна ваша помощь, – не найдя ничего лучшего, повторил он.

Гортур чуть усмехнулся:

– Не сомневаюсь. Иначе вы не стали бы окликать нас. Вижу, тебе трудно открыть нам истину, потому что она предназначалась не для наших ушей. Что ж, я не буду настаивать. Возможно, лонд Гарракс будет для вас более подходящим собеседником. Но чтобы ты знал, что старший мечник Гортур не какой-нибудь сопливый несмышленыш с киселем вместо мозгов, позволь мне высказать кое-какие соображения. Вы, конечно же, не марги и не гвиры, хотя мы и приняли вас именно за гвиров – кто же еще может заявиться с того берега? Вы не гвиры, гвиры не могут поминать Бога, но вы сумели преодолеть Злой Лес, на вас искусно сделанная одежда и обувь, и у вас диковинное оружие. Громы небесные! У меня до сих пор в ушах шумит! Но вы не убили никого из нас. Хотя, я не сомневаюсь, могли это сделать. – Гортур всем телом подался вперед, к Сергею, и с торжеством в голосе заявил: – Вы – Подземные Мастера, вот кто вы такие!

«Господи! – мысленно взмолился Сергей. – Ну, пожалуйста, сделай так, чтобы это был всего лишь сон!»

Больше всего на свете ему сейчас хотелось увидеть, как из-за поворота вылетает, переливчато завывая сиреной, микроавтобус скорой помощи, и выскакивают оттуда дюжие санитары со смирительными рубашками наперевес, и начинают дружно вязать все это сумасшедшее воинство выдуманного лонда Гарракса. Да, все-таки гора-аздо легче было считать, что перед тобой просто поехавшие крышей люди, сбежавшие из-под надзора, чем…

– И тут возникает вопрос: зачем Подземным Мастерам понадобилось вдруг покидать свои владения и пускаться в путь? – продолжал гигант, сверля Сергея пронзительном взглядом серых глаз. – Сдается мне, что у Подземных Мастеров возникли кое-какие трудности, и они решили, вопреки своим привычкам, обратиться за поддержкой к Сообществу Странствующих Магов. Вряд ли заблуждаюсь я и относительно того, с чем, а точнее, с кем связаны трудности, возникшие у Подземных Мастеров. Мои слова справедливы?

Гусев еле слышно прошептал за спиной Сергея:

– Куда мы попали? Бред…

«Если бы просто бред, – подавленно подумал Сергей. – Но это, скорее всего, не бред…»

Будь все сидящие на конях воины молодыми парнями лет пятнадцати-двадцати, Сергей мог бы предположить, что он с товарищами случайно попал на место проведения ролевой игры – одной из тех забав, где не совсем трезвая в большинстве своем молодежь машет деревянными мечами, изображая из себя эльфов, орков и кого-то там еще – слыхал он о таких играх. Но Гортуру на вид было лет сорок, не меньше, а кое-кто из всадников выглядел и на все пятьдесят. И вряд ли в ножнах покоились не настоящие мечи, а просто деревянные оструганные палки, а уж в натуральности стрел рыжеволосого и вовсе не приходилось сомневаться… А еще оставалось надеяться, что где-то поблизости прячутся включенные теле– или кинокамеры, но надежда эта была совсем уж иллюзорной. Никакого другого выхода, кроме как принять эту новую реальность, пока не наблюдалось. Нужно было смириться с этой новой реальностью, ужиться с ней, вжиться в нее, разобраться в ней… а уж потом строить какие-то планы на будущее. Пока Сергею было ясно только одно: домой он сегодня, скорее всего, не попадет. Никто из них, бойцов ГБР, не попадет…

– Мы действительно… – запинаясь начал он. – Нам нужна помощь… Мы просто не можем все до конца объяснить… Нужно поговорить с вашими магами…

– Ну, и кто еще сомневается в том, что у Гортура в голове именно мозги, а не кисель? – горделиво подбоченившись, вопросил гигант, оборачиваясь к своим воинам. – Я беру вас с собой, – добавил он, вновь обращаясь к Сергею. – Подземным Мастерам нужна помощь, и они ее получат. Сейчас в замке лонда Гарракса пребывает сам маг Ольвиорн.

Вот так успешно и завершились переговоры. Бойцы спецподразделения, которых приняли за неведомых Подземных Мастеров, были усажены на коней и отряд продолжил свой путь домой, в замок лонда Гарракса и его супруги лонды Окталии.

Из расспросов начала вырисовываться кое-какая картина, вернее, не картина еще, а отдельные штрихи, эскизы, по которым, однако, уже можно было о чем-то судить. Если отбросить мысли о компании психически нездоровых людей, ролевых играх и киносъемках, то нужно было просто принимать к сведению тот факт, что каким-то загадочным образом их занесло в некое, не отмеченное ни на каких географических картах, королевство Таэльрин, раскинувшееся от Северного моря до Полосатых гор – владения короля Валлиора и королевы Кальминии. (Сергей при зтом сообщении чуть не свалился с коня, у Гусева было злое и настороженное лицо, а Саня Веремеев недоверчиво щурил глаза). Лонд Гарракс был одним из подданных короля, ему принадлежали обширные территории на юго-восточной границе Таэльрина, и главной обязанностью лонда по отношению к своему сюзерену была организация надежной охраны этой границы. Вернее, своего участка границы. Именно этим денно и нощно и занимались сменные отряды лонда Гарракса, располагающиеся на нескольких заставах и постоянно несущие патрульную службу вдоль широкой просеки, за которой начинались Дикие Леса. Соседями справа были отряды лонда Дастунга, соседями слева – лонда Вильдена, таких же вассалов короля Валлиора.

Охрана юго-восточной границы королевства была не прихотью, не почетной, хотя и не приносящей никакой практической пользы, обязанностью, а являлась делом совершенно необходимым. Жизненно необходимым. Патрули приграничных лондов защищали земли Таэльрина от набегов лесного народа – маргов. Были времена, когда в юго-восточном углу королевства просто житья не было от этих свирепых кровожадных убийц, выжигавших посевы и селения – а земля здесь была на редкость щедрой на урожай – и убивавших всех подряд, не щадя ни женщин, ни стариков, ни детей. Марги уносили с собой в Дикие Леса бурдюки, наполненные кровью своих жертв, и Бог весть, что они делали с этой кровью в своих лесах… А еще они забирали младенцев – только мальчиков, и были основания предполагать, что со временем эти младенцы теряли свою человеческую сущность и сами превращались в маргов.

Марги были давней занозой в теле Таэльрина, и сменявшие друг друга на престоле короли не раз и не два пытались покончить с этим злом, посылая многочисленные, хорошо вооруженные и снаряженные не подразделения даже, а целые армии в глубины Диких Лесов. Но армии эти или возвращались ни с чем, так и не обнаружив ни противника, ни его следов, или же и вовсе не возвращались… Принявший корону двадцать два года тому назад тогда еще совсем юный семнадцатилетний Валлиор поступил не по-юношески мудро: он пожаловал обширные плодородные земли на юго-востоке Таэльрина отпрыскам древних, но по разным причинам растерявших свое былое богатство родов, столь же юным, как и он сам, лондам Гарраксу, Дастунгу и Вильдену – давним своим товарищам по детским забавам. Из королевской казны были выделены немалые средства – и вот уже вознеслись над окрестными, до сей поры малолюдными селениями мощные башни величественных замков, хозяева которых, согласно королевскому ордонансу, не только на веки вечные освобождались от любых поборов в пользу короны, но и получали ежегодно солидную субвенцию, чтобы граница была, как говорится, на надежном замке.

До сих пор приграничные лонды успешно справлялись со своей задачей. Хотя маргам и удавалось кое-где небольшими группами проникать на территорию королевства и под покровом ночи пробираться в какое-нибудь селение, эти одиночные вылазки не шли ни в какое сравнение с тотальным разбоем прошлых времен и часто заканчивались для маргов безрезультатно: в каждом селении была хорошо вооруженная и обученная охрана, и при всей своей нечеловеческой силе, изворотливости и других удивительных качествах маргам приходилось отступать и несолоно хлебавши убираться восвояси, неся потери – были они, к счастью, не железные и против меча устоять не могли. Да, один марг способен был разделаться с вооруженной до зубов тройкой-пятеркой воинов, но с десяткой справиться никак не мог, несмотря на все свои бойцовские способности, и люди нередко брали числом – в больших приграничных селениях посменно стояли целые гарнизоны. И это было оправданно, потому что в прежние времена опустошению подвергались огромные территории, люди уходили из этих мест, количество человеческих жертв исчислялось сотнями и тысячами, и даже жителям далекой столицы королевства Таэльрин – Таэльсана – никто не мог гарантировать полную безопасность.

Как гласило древнее предание, кровожадные марги произошли от гвиров – странных существ, созданных Темной Ипостасью Бога одновременно с первыми людьми. Гвиры были нелюдью, оборотнями, в свое время чуть не истребившими весь человеческий род – детей Светлой Ипостаси Бога. Но верные служители Бога – странствующие маги – одним только им ведомыми способами нашли средство для усмирения гвиров. С помощью заклинаний они загнали нелюдь в Злой Лес и навеки заперли ее там, окружив чащобу по периметру столбами, на которых висели кувшины с магическим зельем, освященным именем Бога. Зелье в кувшинах периодически обновлялось, и гвиры, как ни старались, не могли проникнуть за запретную черту. Правда, бывали случаи – если зелье из-за приготовленных чуть-чуть не так ингредиентов теряло часть силы или по какой-то иной неведомой причине, – когда отдельные гвиры все-таки вырывались из Злого Леса, но разгуляться на воле им не удавалось. Заговоренное зелье, даже чуть-чуть «неправильное», продолжало воздействовать на гвира, и нелюдь слабела и в конце концов растекалась зловонной лужей, выжигающей траву и постепенно высыхающей на солнце. Но перед тем как исчезнуть, нелюдь могла наделать немало бед, уничтожая все на своем пути – и остановить ее способны были только стрелы с серебряными наконечниками, заговоренными служителями Бога.

Гвиры не могли вырваться из Злого Леса, куда не было пути человеку – да и нечего там было делать людям, – но они неведомо как (вернее, неведомо рассказчикам – воинам сменного пограничного отряда лонда Гарракса) породили маргов, которые не были нелюдью и оборотнями, но и людьми тоже не были; на них не действовали магические заклинания, но их можно было убить обычным, не заговоренным оружием.

Иногда в столице раздавались призывы собрать внушительный отряд, вооружить воинов серебряными стрелами и прочесать Злой Лес из конца в конец, истребив под корень всех гвиров. Но король Валлиор не давал добро на такой поход, потому что давным-давно уже было определено магами: успех такого предприятия сомнителен, а все воинство погибнет поголовно. Любое дерево, любой куст в Злом Лесу мог оказаться гвиром-оборотнем, а если пускать стрелы в каждую ветку, в каждую травинку – стрел не напасешься. Гвиры были безусловным злом, но на данный момент меньшим, чем марги. А впрочем, в отличие от прежних времен, ни гвиры, ни марги не представляли особой опасности для Таэльрина, и королевство Валлиора процветало, забыв о черных днях.

В ходе неторопливой дорожной беседы с воинами двадцатки Гортура и самим Гортуром бойцы узнали, что заметили их еще до переправы, на том берегу, при выходе из Злого Леса. Решили сразу не атаковать, а, окружив, сразить наверняка серебряной стрелой. Выжидали, затаившись за поворотом, но тут Гусев, выпуская изо рта сигаретный дым, попытался посягнуть на кувшины с магическим зельем и Гортур приказал вмешаться Алеконту – так звали рыжеволосого парнишку-лучника. И хотя тех, кого двадцатка без колебаний приняла за гвира, было трое, на всех троих должно было хватить одной стрелы: каждый гвир мог разделить себя и на пять, и на семь самостоятельных частей, и придать каждой части иной облик, но достаточно было поразить заговоренным серебром любое из его проявлений – и конец приходил всем частям сразу. Гвиры, как и марги, умели говорить, и, окруженные, не раз молили о пощаде, заверяя, что никогда больше не выйдут за пределы Злого Леса, но воины лондов юго-восточного пограничья не обращали внимания на эти увещевания – странствующие маги запрещали вступать с гвирами в переговоры, утверждая, что к добру такие переговоры привести не могут. И любой малолетка в любом селении юго-восточных лондов знал, что гвиры не в состоянии произнести имя Бога…

Воины Гортура вовсе не собирались просто продолжить свой путь от заставы к замку лонда Гарракса, оставив тех, кого они принимали за гвира-оборотня, у себя в тылу. Тем более после таких шумовых и световых эффектов. Это был обманный маневр – двадцатка не покинула бы эти места, не уничтожив гвира.

Сергей поинтересовался, давно ли население Таэльрина говорит на таком языке (он не стал уточнять: на русском) и услышал в ответ, что язык один для всех – и для таэльринцев, и для гвиров, и для маргов, и на этом же языке говорят жители Островов и кочевники за Полосатыми горами, и горцы, и скотоводы северных степей, а если и было когда-то не так, то об этом знают только странствующие маги.

Маги… «Сообщество Странствующих Магов» – так это называлось в Таэльрине. Маги были верными слугами Бога, они хранили и передавали из поколения в поколение тайное знание, некогда поведанное Богом первому Великому магу – Мерлиону. Всю свою жизнь маги проводили в странствиях по городам и селениям, оказывая всяческую помощь селянам и воинам, торговцам и ремесленникам, писцам и мусорщикам – всем людям, созданиям Бога. Они снимали порчу и изгоняли из жилищ беспокойных духов, рассеивали тучи и, наоборот, напускали на посевы дождь, помогали найти пропажу и возвращали здоровье тем, в кого вселилась трясучая болезнь, успокаивали призраков и указывали, где найти заблудившихся в лесу детей, заговаривали воду и оружие, примиряли мужей и жен, в общем, делали превеликое множество житейских дел, способствуя умножению добра в поднебесном мире. Маги были настоящими чародеями, они знали и умели то, что никогда не было дано узнать и суметь простым смертным, их чтили и уважали, и молились за их благополучие в Божьих храмах городов и селений.

Светлая Ипостась Бога создала людей и магов. Темная Ипостась породила гвиров и заморских чудовищ, слухи о которых достигали Таэльрина вместе с приплывающими сюда кораблями из далеких земель. Но кроме Светлой и Темной Ипостасей существовали и другие лики Бога, сотворившие небо и землю, звезды и растения, животных и рыб. И кто знает, какой из множества Ипостасей Бога обязаны своим появлением Подземные Мастера? (Это бойцы услышали в ответ на вопрос Сергея о том, что жителям Таэльрина известно о Подземных Мастерах). О Подземных Мастерах никто толком ничего не знал; может быть, странствующие маги и располагали какими-то сведениями об этом таинственном народе, но они не делились своими знаниями с окружающими. По слухам, Подземные Мастера обитали далеко на восток от Диких Лесов, в горной местности, с незапамятных времен носившей странное название «Небесный Огонь». Там, в бесконечном хаосе каменных массивов, как поговаривали, находились пещеры, ведущие глубоко в земные недра, где от сотворения мира и жили Подземные Мастера. А еще говорили, что там, в обширных подземных пространствах, не бывает ночей, а продолжается один бесконечный день, потому что там всегда светит свое подземное солнце…

Подземные Мастера, опять же, согласно молве, почти никогда не покидали свои владения и не общались с жителями поднебесных земель, а найти дорогу к ним среди буйства дикого камня представлялось предприятием, заранее обреченным на провал. И тем не менее иногда то здесь, то там появлялись на шумных многолюдных рынках портовых городов разных стран диковинные, удивительно искусно сработанные вещи, которые большей частью приобретались королевскими домами: изумительно точные механические часы в виде цельного шара из горного хрусталя, с множеством двигающихся внутри фигурок неведомых зверей, показывающих на разный лад и минуты, и часы, и месяцы, и годы, и положение небесных светил, и многое другое; на диво прочные и ладные доспехи из неизвестного металла, который можно было добыть, наверное, только глубоко под землей; легкие непромокаемые сапоги без швов, словно целиком отлитые в какой-то специальной форме; необычайно мощные подзорные трубы с на удивление гладко отшлифованными линзами… Поговаривали также, что время от времени кое-где одинокие женщины рожают детей, которые, вырастая, становятся непревзойденными ремесленниками – гончарами, кузнецами, оружейниками, ткачами, и это – дети Подземных Мастеров. И говорили еще, что именно Подземные Мастера когда-то обучили ремеслам живущих на поверхности земли людей. В общем, это была благодатная тема для слухов и пересудов, как всегда бывает, когда никому толком ничего неизвестно.

Конечно же, Гортуру и его воинам хотелось услышать от бойцов, причисленных двадцаткой лонда Гарракса к Подземным Мастерам, рассказ о подлинной жизни этого загадочного народа, поэтому воины и пересказывали наперебой всякие слухи, ожидая, что Гусев, Зимин и Веремеев не только подтвердят их, но и подробно расскажут о своем, то бишь Подземных Мастеров, житье-бытье. Но бойцы, понятное дело, большей частью отмалчивались или неопределенно кивали, словно давая понять: не время и не место, и не для слуха простых охранников границы предназначены истины.

Сергей помнил слова Гортура о трудностях, якобы возникших у Подземных Мастеров, но уточнять, что это за трудности и с кем (как говорил старший мечник) они все-таки связаны, было абсолютно не с руки: вроде бы уж кому, как не им самим, Подземным Мастерам, это знать. Конечно, в большинстве случаев не весьма хорошо, когда тебя принимают за кого-то другого, но с этим (по крайней мере – пока) поделать было ничего нельзя: вряд ли отряд пограничников на «ура» воспринял бы повествование о выезде бойцов спецподразделения на задание, загородной даче и провале в темноту с последующим обнаружением себя, как теперь выяснилось, в глубинах Злого Леса – обиталища нелюди-оборотней гвиров. Сергей чувствовал, что подобные откровения были бы сейчас просто неуместны. И хоть и не знал он, верить или не верить услышанному насчет могущества здешних странствующих магов, но в глубине души очень хотел верить. Возможно, именно маги смогут помочь им вернуться… если такое вообще осуществимо…

Так, в разговорах, и прошли полтора часа, в течение которых солнце успело переместиться чуть ниже и правее – и вот привал, и они едят горячую похлебку и пахнущую дымом костра кашу, и над головами с жужжанием роятся слепни, которых не было на том берегу реки, в Злом Лесу.

– Игра! – вдруг негромко сказал Гусев и оглянулся на сидящего неподалеку спиной к ним Гортура. – Игра это все. Всякие там хоббиты-хреноббиты. Дурачат они нас. Таэльрин, оборотни, Подземные Мастера! А шпарят-то по-русски!

– Я тоже об этом думал, – Сергей тщательно вытер ложку пучком травы.

– На игру непохоже, возраст у многих дядечек не тот. Ты «фэнтези», часом, не увлекаешься?

– Чего? – не понял Гусев.

– Это книжки фантастические о магах, замках и героях, побеждающих всякую нечисть. Хоббиты, кстати, из той же оперы. Не увлекаешься – а я кое-что иногда почитываю. Так вот: прямо один к одному.

– Так мы что, в книжку попали, что ли? – поднял брови Саня Веремеев.

– Не знаю. Но пока очень похоже. Что же касается игры, – Сергей взглянул на Гусева, – то посмотри повнимательнее на их доспехи. Это же не бутафория, все совершенно настоящее. Такое у себя в сарае не сварганишь. Если это и игра, то совсем не та. И придется нам в нее поиграть, никуда не денемся.

– Тут ты прав, Серый, – Гусев вздохнул и полез в карман за сигаретами. – Ладно, будем надеяться, что игра когда-нибудь закончится, и мы вернемся. – Он щелкнул зажигалкой, задрал голову и с силой выдохнул дым, стараясь разогнать вьющихся слепней. Воины Гортура, оторвавшись от котелков, бросали на него почтительно-уважительные взгляды, думая, наверное, что Подземный Мастер совершает какой-то свой нужный и важный ритуал.

– А мне здесь нравится, парни, – заявил Саня Веремеев. – Короли, граница, марги… Интересно! Во всяком случае, не наши отмороженные бандюки…

– И ты тоже прав, Веремей! – повеселел Гусев. – А что, парни, давайте считать, что у нас командировка такая заграничная. В королевство это… Таэль.. блин! Или как его там? Попутешествуем, посмотрим. Может, вломим этим маргам – хорошо бы им вломить!

– И обязательно нужно пообщаться со здешними магами, – добавил Сергей. – Думаю, они тут не какие-нибудь простые фокусники, а действительно могут управлять потусторонними силами. Во всякое случае, в фэнтезийных книжках именно так. Может, мы попали в какую-то точку пересечения и провалились сюда, а маги смогут запустить нас обратно.

– А еще может быть, что мы не случайно угодили в эту точку, – многозначительно сказал Саня Веремеев. – Может быть, ее специально под нас подвели – чтобы мы попали сюда.

– Да, парни, – помотал головой Гусев, – с вами не соскучишься…

…Не прошло и двадцати минут после того, как отряд, окончив привал, снова неторопливо пустился в путь вдоль реки, когда из глубины леса донесся протяжный тоскливый вопль. Казалось, кричит какой-то смертельно раненый зверь. Вопль звучал недолго – и резко оборвался, оставив после себя затихающее эхо. Едущий во главе отряда Гортур остановился, повернул коня к лесу и, приподнявшись на стременах, подался вперед, вслушиваясь в слабеющие отзвуки.

– Что это? – спросил Сергей Бертлина, молодого крепкого парня, за широкой спиной которого он сидел на коне, держась за луку седла.

– Три тысячи призраков! – Бертлин остановил коня. – Это кричал олень-великан! Похоже, мы прохлопали маргов.

У Сергея были готовы сорваться с языка новые вопросы, но старший мечник Гортур, спрыгнув с коня, уже отдавал короткие приказы. Воины спешились, разминали ноги, проверяли, легко ли вынимаются из ножен мечи – те действительно оказались вовсе не деревянными, – поправляли доспехи, подтягивали сапоги. Сергей, Гусев и Саня Веремеев, отойдя чуть в сторону, молча наблюдали за этими приготовлениями. Гигант Гортур словно забыл о них. Оставив возле коней рыжего лучника Алеконта и седого ветерана с глубоким шрамом через всю щеку, он взмахом облаченной в железную перчатку руки направил было свой отряд в лес, когда Гусев окликнул его, подражая (возможно, сам того не замечая) той манере, в которой вели разговоры пограничники лонда Гарракса:

– Уважаемый Гортур, а нельзя ли и нам принять участие в вашей операции?

Гортур удивленно обернулся и, сделав воинам знак подождать, приблизился к тройке пришельцев.

– Там, – он показал на лес, – только что убили оленя-великана. У оленя-великана нет врагов в лесу, да и кто осмелится напасть на оленя-великана? Это сделал не гвир – иначе олень просто не успел бы закричать, это известно давно. Это сделали марги, больше некому. Где-то просочилась группа маргов, увы, такое бывает чаще, чем нам бы хотелось. Вы, уважаемые Геннадий, Сергей и Александр, – гигант обвел глазами внимательно слушающих его бойцов, – наши гости, и не должны отягощать себя нашими заботами. Тем более, у вас есть свои заботы. Мы возьмем маргов в кольцо и изрубим на куски, а вы будете ждать нас тут, уважаемые.

– Но мы тоже воины, – горячо возразил Гусев, – и там, у себя, тоже боремся со всякой нечистью. И у нас отличное оружие, – он похлопал по стволу автомата, – оно может поразить любого врага издалека, и не придется рисковать жизнью твоих воинов. Мы пойдем с вами, уважаемый Гортур, мы тоже хорошо умеем воевать. Тем более, что у тебя не так много людей.

Старший мечник не стал упираться и долго размышлять – не было времени. К тому же аргументы Гусева были очень убедительными.

– Хорошо, – сказал он. – Буду надеяться на ваше мастерство. Нас действительно не так уж много – двадцатка Тронгена покинет заставу только завтра утром. Значит, и у Подземных Мастеров есть нечисть… Только прошу, не лезьте вперед без моей команды. Не знаю, какая там у вас, под землей, нечисть, но марги – сильные враги.

– Можешь положиться на нас, уважаемый Гортур, – вступил в разговор Сергей. – Опыта у нас вполне достаточно. Мы там, у себя, – специалисты по борьбе с нечистью.

Отряд цепочкой рассыпался по лесу, продвигаясь вперед медленно и тихо, и плащи воинов лонда Гарракса сливались с зеленью травы и деревьев, так же, как и камуфляжные куртки бойцов ГБР. Выверенные движения воинов Гортура говорили о том, что пограничникам такие операции не в диковинку; тройка пришлых бойцов тоже перемещалась от дерева к дереву неслышно и вполне профессионально. Отряд уже углубился в лес метров на пятьсот, когда один из воинов обнаружил следы тех, кто прошел здесь раньше – примятую траву, раздавленные шляпки мелких желтых грибов, порванную паутину. Не проронив ни слова, Гортур обменялся жестами со своими бойцами и, повернувшись к Гусеву, Зимину и Веремееву, сначала приложил палец к губам, потом поманил их к себе и показал на автоматы, предлагая приготовить оружие к бою. Бойцы приблизились и Гусев прошептал на ухо гиганту:

– Объясни своим, чтобы не заходили с тыла, иначе попадут под наш обстрел.

Гортур кивнул и тут же с помощью жестов передал по цепочке новый приказ.

Сергей не сомневался в том, что коль маргов можно зарубить мечом, то им не устоять и против автоматов. В данном случае он не испытывал колебаний насчет того, стрелять или не стрелять: марги были убийцами – и тут все было ясно. Правда, о жестокости маргов, да и о самих маргах они знали только со слов воинов-пограничников… тех, кто назвался воинами-пограничниками… А если их рассказы не совсем соответствуют действительности – или и вовсе не соответствуют?..

Закравшаяся-таки тень сомнения тут же исчезла, когда они по чужим следам, удвоив осторожность, добрались до края довольно большой поляны. Посреди поляны возвышалась в траве серебристо-белая туша поверженного животного, и возились возле этой туши пятеро мохнатых массивных существ, которых Сергей сначала принял за медведей.

Но это были не медведи. Расстояние позволяло подробно рассмотреть маргов, и Сергей обнаружил, что их покрытые бурой длинной шерстью тела опираются на мощные ноги; от коленей до ступней шерсти не было, и землистого оттенка кожа туго обтягивала широкие кости и выпирающие мышцы. На длинных руках маргов от локтей до кистей шерсть тоже отсутствовала, и это были именно руки, а не лапы, с большими ладонями и тонкими подвижными пальцами. Прямо из квадратных мохнатых плеч, подобных наплечникам хоккеистов или игроков в американский футбол, вырастала волосатая голова. Заросшие усами и бородами лица маргов походили на лица каких-то сказочных старцев, но глаза… Большие, круглые, посаженные близко к плоской переносице, они сверкали из-под бурых кустистых бровей, как раскаленные угли, и их взгляд не сулил ничего хорошего. Рассматривая этих монстров, Сергей окончательно уверовал в то, что рассказы пограничников отражают действительное положение дел.

Серебристая туша оленя-великана была испещрена рваными ранами, из которых обильно струилась кровь. Марги впивались в нее длинными зубами, вырывая куски мяса, торопливо пожирали их, и кровь текла по их всклокоченным бородам. Рядом, на траве, лежали большие мешки наподобие тех, в которых костровые отряда Гортура на привале носили воду. Они были пусты и Сергей с содроганием подумал, что предназначены они не для крови оленя-великана, а для человеческой крови.

Зрелище было омерзительным, но Сергея почему-то словно притягивали к себе багровые совиные глазища маргов, и он забыл, что же собирался делать. Легкое прикосновение сзади к плечу заставило Сергея обернуться – Гортур, хмурясь, выразительно смотрел на него. Стоявшие левее Сергея Гусев и Саня Веремеев ловко и заученно вскинули автоматы – и Сергей повторил их движение.

– Давай! – негромко процедил Гусев сквозь стиснутые зубы и первым открыл стрельбу по мохнатым монстрам.

Спустя мгновение к нему присоединились Сергей и Саня – и грохот выстрелов вспорол оцепеневшую лесную тишину, прерывая кровавое пиршество.

Все было кончено буквально в считанные секунды. Ни один из маргов не успел не то что укрыться от пуль, но даже повернуться в сторону разящей их из-за деревьев смерти. Они падали с кусками кровавого мяса в руках, и сами превращались в окровавленное мясо… Грохот, кровь, поверженные бурые тела, оскаленные рты-пасти – и тишина…

Сергей смотрел на окровавленные трупы лесных монстров и чувствовал, как к горлу подкатывает тошнота. Саня Веремеев, похоже, ощущал нечто подобное – его лицо было бледным, а кадык судорожно дергался, словно Саня непрерывно пытался проглотить что-то несъедобное. Гусев же с победным видом вскинул руку с автоматом, потряс ею и воскликнул:

– Есть! Мы их сделали!

Воины Гортура, уже не таясь, подтягивались к тройке автоматчиков, и на лицах их читалось изумление, смешанное с восхищением и приправленное чем-то, несколько похожим на испуг.

Гигант Гортур, не сводя глаз с «калашей», медленно, сомнамбулически произнес:

– У вас страшное оружие, уважаемые Мастера… С таким оружием мы давно бы забыли о маргах…– Он, наконец, оторвал взгляд от обыкновенного автоматического стрелкового оружия, имеющего широкое хождение и популярность где-то там, за пределами этого мира, и, поочередно посмотрев в глаза Гусеву, Сергею и Сане Веремееву, добавил с расстановкой: – Но не дай Бог повернуть его против людей…

11. Внутри

– Эй, не вздумай стрелять! Опусти пистолет, Уолтер!

Высокий плечистый человек в ярко-оранжевом комбинезоне, выставив в защитном жесте руку вперед, застыл в свете направленных на него фонарей Уолтера Грэхема и Элис. Ареолог совершенно не мог понять, когда успел выхватить из висящей на поясе кобуры свой «магнум-супер» – единственное оружие экспедиции.

– Господи, Ральф, как ты меня напугал… – безжизненно сказала Элис.

Грэхем, приходя в себя, поспешно опустил пистолет. Действительно, в кого он собирался стрелять здесь, на этой опустошенной планете, все временное население которой составляли только они, четверо землян? Вероятно, это давили на психику темнота и тишина, царящие внутри Марсианского Сфинкса, и неожиданный скрежет за спиной спустил с цепи первобытные страхи… А это всего лишь Ральф Торенссен пошире раскрыл ворота, чтобы попасть внутрь – не мог он при своей внушительной комплекции протиснуться в узкий проем между створок.

– Как же ты меня напугал! – повторила Элис и нервно рассмеялась. – Стучаться надо, прежде чем заходить.

– Ты еще скажи: поискать дверной колокольчик, – тяжело дыша, проворчал Ральф, подходя ближе; здесь, на фоне величественных ворот огромного зала, заполненного темнотой, он все-таки походил своими габаритами и шлемом на какого-нибудь инопланетянина-агрессора из телесериалов. – Вы что, совсем с ума сошли, ребята? Это у вас называется «сейчас осмотримся – и назад»? Да, Уолтер?

– А в чем, собственно, дело? – недоуменно спросил ареолог, пряча пистолет в кобуру. – Мы только что вошли и ничего еще и не увидели.

Он вдруг замер, расширившимися глазами глядя на Ральфа – его белки сверкали в луче фонаря пилота, – а потом медленно произнес:

– А вообще как ты здесь оказался? Ты же всего пять минут назад говорил с нами из лагеря! Или морочил нам голову, а сам шел следом за нами? Не утерпел?

Теперь пришла очередь Ральфа вытаращить глаза.

– Ты что, Уолтер? – тихо, почти вкрадчиво, но очень внятно сказал он, словно растолковывая что-то ребенку или не очень сильному умом взрослому. – Какие пять минут? Час я отпустил на то, чтобы вы здесь побродили. Потом пытался связаться с вами, но вы не отвечали: ни ты, ни Элси. «Хорошо, Ральф, – сказал я себе. – Обе рации одновременно выйти из строя вряд ли могли, лох-несских чудовищ здесь, как утверждают яйцеголовые, вроде бы не должно быть – значит этим новым колумбам упало на головы что-то тяжелое или же они провалились в какую-то яму и лежат без сознания». Но поскольку думать так плохо мне вовсе не хотелось, я успокоил Мики и решил, что вы попали в какую-то мертвую зону – в смысле, для связи мертвую. И потому мы с Мики еще с полчаса добросовестно трудились, но настроение у нас, сами понимаете…

Так вот, – продолжал Торенссен, попеременно глядя то на ареолога, то на нанотехнолога, слушавших его монолог буквально раскрыв рты, – мысли наши были уже далеко от золота, погрузки, а также каких-нибудь арабских террористов и погоды в каком-нибудь Сингапуре, и тут я ненароком вспомнил о египетских пирамидах. Точнее, о том множестве устроенных в них прелестных ловушек, в которые с успехом попадались древние грабители. Я задал себе вопрос: почему марсиане должны были быть глупее проектировщиков усыпальниц земных фараонов? А задав себе этот вопрос, я напомнил Мики, что по инструкции один из нас должен оставаться в лагере – и со всех ног бросился сюда. И обнаружил, что вы, слава Господу, живы и здоровы, но с вами здесь действительно что-то произошло. Между прочим, о всяких там «стражах пирамид» я тоже вспомнил.

– Чепуха, – пробормотал Уолтер Грэхем. – Какие, к дьяволу, стражи, «утками» они называются, а не стражами…

– Подожди, я еще не закончил. Да, возможно, ни духи пирамид, ни стражи тут вовсе ни при чем – это же в конце концов не Египет, а Марс… хотя, согласитесь, здесь мы имеем дело с целой планетой-гробницей! Но причина, скорее всего, в другом: вы просто потеряли чувство времени. Возможно, здесь какая-то аномалия, какая-то патогенная зона, влияющая на восприятие. Так что убираться надо бы отсюда поскорее – вот что я обо всем этом думаю.

– Возможно, – задумчиво сказал Грэхем. Элис, встрепенувшись, взглянула на него. – Только дело, похоже, вовсе не в нашем восприятии, то есть не в наших субъективных ощущениях. Взгляни. – Он поднял руку, чтобы пилот смог увидеть прозрачный «глазок» с вмонтированными часами. – Четырнадцать семнадцать. А последний сеанс связи у нас с тобой был в четырнадцать ноль восемь. Сколько на твоих, Элис?

– Четырнадцать… семнадцать, – срывающимся голосом ответила Элис. – То же самое…

– А на твоих, Ральф?

Пилот уставился на зеленые светящиеся цифры своего табло, где быстро сменяли друг друга секунды.

– Шестнадцать двадцать восемь, все правильно! У вас что-то с часами!

– Неужели непонятно? – воскликнул ареолог, возбужденно переминаясь с ноги на ногу. – Там, за воротами, со времени нашего сеанса прошло два часа с лишним, а здесь – всего лишь десяток минут, не более! Дело не в нас, не в нашем восприятии, а во времени. Тут, внутри этой штуковины, время течет иначе, гораздо медленнее, чем снаружи! И причина ли этого некая аномалия, неизвестная нашей науке – гравитации-то повышенной здесь не наблюдается, – или же до сих пор тут работает какая-то хроноустановка марсиан, я не знаю, но точно знаю другое: если мы пробудем здесь еще несколько минут, сюда, наплевав на все инструкции, примчится ошалевший Мики, потому что для него там, в лагере, прошло уже часа два с тех пор, как ты бросился нас спасать. Если мои подсчеты верны. Так что можно представить его состояние.

– Хроноустановка марсиан – это ты сильно сказал, – заметил Торенссен.

– А Мики успокоить не проблема: нужно просто выйти за ворота и связаться с ним, там-то связь проходит.

– Светлая голова… – как-то рассеянно отозвался Грэхем. – Так иди и свяжись.

– Может, пусть лучше Элис? А то я здесь еще ничего не видел, только на вас, ненаглядных, и смотрел.

Ареолог вновь ответил как-то рассеянно, словно размышляя о чем-то другом:

– Не слишком много ты здесь и увидишь, темно и пусто, как в желудке у нашего Мики без куска его обожаемой ветчины и пива. Если здесь когда-либо что-то и бы… Есть! Наконец-то подсчитал!

– Что? – чуть ли не в один голос спросили Элис и пилот.

– Время здесь, внутри Сфинкса, течет раз в тринадцать-четырнадцать медленнее, чем снаружи, за воротами. По известной гипотезе Паттена и Уиндзора цивилизация на Марсе могла погибнуть пять тысяч лет назад от бомбардировки осколками Астры – развалившегося небесного тела, планетоида… Хроноустановка до сих пор работает… предположим… Здесь, внутри, прошло что-то около трехсот шестидесяти лет… А что если средний возраст марсиан был не семьдесят-семьдесят пять, как у нас, землян, а раз в пять больше? Или пусть даже и меньше – все равно тут могло выжить не одно поколение уцелевших!

Ареолог замолчал, и вновь наступила тишина, но теперь она казалась несколько иной…

– Ты хочешь сказать, что тут могут быть марсиане? – почти шепотом спросила Элис.

– Это похлеще хроноустановки, но не более чем твое предположение, Уолтер, – осторожно сказал Ральф Торенссен.

Грэхем резко повернулся к нему:

– Да, но, по-моему, вовсе не лишенное оснований. Это же гигантское сооружение, тут может быть столько всего… А что если есть и какая-то не менее гигантская подземная часть, с хранилищами воды и продовольствия – кто-то ведь им, сидонийцам, угрожал, была какая-то угроза извне! Как пить дать, на Марсе было несколько государств – почему он в этом должен отличаться от Земли? – и не всегда они ладили друг с другом, это же ясно! А здешний воздух? Уж не связана ли и эта странность с какими-то до сих пор работающими установками?

– В фантазии тебе не откажешь, Уолтер, – сказал Ральф Торенссен, – но сейчас все-таки неплохо бы побеспокоиться о нервах Мики.

– Тьфу ты, дьявол! – спохватился Грэхем. – Я все-таки абсолютно дерьмовый руководитель. Элис, иди, свяжись с Мики, а мы попробуем отыскать хоть что-нибудь… Может быть, какой-то ход…

Элис, не успев сделать и двух шагов, вдруг крикнула:

– Смотрите! Что это?

Свет трех мощных фонарей слился в единый поток, устремленный к воротам, – но там уже не было никаких ворот… И медленно надвигалось на астронавтов, поглощая весь свет, что-то черное… абсолютно черная стена…

– Боже мой! – прохрипел Уолтер Грэхем, вновь хватаясь за пистолет.

Лучи фонарей беспорядочно заметались в разные стороны – и везде было одно и то же: черные стены надвигались на них, словно сама темнота все сжимала и сжимала кольцо, стремясь раздавить, стереть в прах трех чужаков, посягнувших на ее извечный покой.

– Это ловушка! – воскликнул Торенссен и бросился на подступившую почти вплотную черноту, пытаясь протаранить ее своим телом.

Уолтер Грэхем открыл стрельбу, отчаянно закричала Элис – и свет фонарей мгновенно исчез, словно набросили на них черное покрывало. Кольцо сжалось до предела – и мрак поглотил чужаков, и растворил их в себе…

В этот момент Майкл Савински, уже успевший связаться с «Арго» и получить от командира Маккойнта строжайший приказ ни в коем случае не покидать лагерь, услышал громкий резкий протяжный звук, похожий на вой, раздавшийся с той стороны, где возвышался Марсианский Сфинкс. Вместе с этим душераздирающим воем из каменной громады вырвался фиолетовый луч – и устремился в вечереющее небо. И в этом луче эксперт отчетливо увидел три огромных – если учитывать расстояние от места раскопок до Лица – черных силуэта, вознесшихся в запредельную высь…

…Давно смолк ужасающий злобный вой, и исчез фиолетовый луч – а Майкл Савински все сидел на песке, привалившись спиной к посадочной опоре модуля, и невидяще смотрел на безмолвную чужую чуждую равнину, где сгущались, собираясь в стаи, какие-то тени.

О тех силуэтах он решил никогда ничего никому не говорить… разве что Господу Богу – по ту сторону земной жизни человеческой…

…О Лучезарный! Ну почему, почему именно я стал избранником твоим, почему именно мои глаза ты открыл, чтобы мог я видеть то, что неведомо никому, кроме тебя? Есть ведь другие, более достойные дара твоего…. нет!.. не дара – тяжкого бремени, которое возложил ты на слабые плечи мои…

О Лучезарный, прости мне дерзкие слова мои, отврати гнев свой от недостойного раба твоего! Смиряюсь, о Лучезарный, покоряюсь воле твоей, ибо кто есть я? Пылинка жалкая, ветром гонимая, песчинка малая на речном берегу, листок увядший в бурном потоке, и не мне, ничтожному, судить о деяниях твоих, о Лучезарный, не мне, чья жизнь – одно мгновение пред ликом твоим, пытаться проникнуть в помыслы твои, разгадать намерения твои…

Смиряюсь, и принимаю этот дар твой, о Лучезарный, смиряюсь, и принимаю тяжкое бремя умения видеть то, что скрыто ото всех других до поры, что откроется другим лишь в урочный час. Может быть, ты, о Лучезарный, возжелал испытать стойкость мою, проверить крепость веры моей, силу и терпение мои? Не дано простому смертному ведать замыслы твои, о Лучезарный… Но достоин ли я дара твоего?

Одно знаю: я избран тобою, о Лучезарный, и ступил на этот скорбный путь, и идти мне по нему до конца. Я избранник твой, о Лучезарный мой повелитель…

Отвернулись от меня сообщинники мои, и одиноким я стал среди них, но не дрогнула от этого одиночества вера моя, но укрепилась еще более… Одиночество – удел каждого под этими небесами, и каждый одинок в любой толпе, среди радости, и среди печали… Одинокими мы приходим в этот мир, и одинокими покидаем его, и тает пелена иллюзий, из которых соткана была вся наша жизнь… Я до самого дна познал эту тяжкую истину…

О Лучезарный, как все-таки ничтожен я, служитель твой! Не смог я сразу распознать, прочувствовать, осознать необычный дар твой, отгородивший меня незримой, но непреодолимой стеной от сообщинников моих. Глаза мои уже видели то, что скрыто от других до урочного часа, а жалкий разум мой еще не мог понять открывшееся глазам. Утром видел я Лото-Олу, окруженного бледным пламенем, и словно исходило пламя из головы его; и из рук и ног его, извиваясь, струились змеи огненные, подобные большим лепесткам коварного ночного цветка чари. И стоял могучий Лото-Ола у жилища своего, крепкой рукой сжимая копье, и от губ его змеился бледный огонь, но никто не замечал этого огня, кроме меня, избранника твоего, о Лучезарный! И прислонилась к его плечу стройная Куму-Ру, и не чувствовала огня, и надела на шею ему ожерелье из красных камней. И ушел Лото-Ола, и другие с ним, за добычей, ибо кончились с твоим восходом, о Лучезарный, священные праздники Кадам, и надлежало, согласно канону, изловить быстрого ургуна для заклания.

И видел я это, когда шел к Священному Огню – и задрожали ноги мои, и заполз ужас в душу мою, и гадал я, что значит это странное видение, явившееся мне. И вступил я в храм твой, о Лучезарный, и вознес молитвы тебе, чтобы направил ты разум мой на истинный путь и дал мне понять, что значит странное видение.

И не вернулся с добычей Лото-Ола, а принесли бездыханным тело его сильное, завернутое в листья папаринуса. Упорхнула душа его птицей Зен в темные воды Мертвой Реки, потому что смертелен был укус ползучей хинтаа, затаившейся на пути охотников.

Рыдала стройная Куму-Ру, рвала в отчаянии черные волосы свои, и рыдали подруги ее, над недвижным телом Лото-Олы склонившись. И рыдала юная Рее-Ену, и охватило ее пламя струящееся, пламя бледное, видимое только моим глазам… Трижды прятал ты свой лик, о Лучезарный, и трижды вновь освещал поднебесный мир – и не встала юная Рее-Ену из постели своей, не вышла из жилища своего. И больше не слышал никто веселого смеха ее. Вздулась шея ее нежная, посинела шея ее от смертельного яда страшного многоногого мохнатого хо – и пробудился наконец ото сна разум мой, о Лучезарный! Понял я, ничтожный, какой печальный дар послал ты мне, и смирился с судьбой своей, и принял участь свою, ибо невозможно и бессмысленно противиться выбору твоему, о Лучезарный…

И печальны и скорбны стали дни мои, ибо нет ничего горше, чем видеть то, что скрыто от других! Чередой тянулись дни и ночи, и облетала листва, и падал снег, и вновь разливались реки, подчиняясь переменам звездных узоров в небесах, – и неизбежно приходил день, когда видел я бледное пламя над кем-нибудь из сообщинников моих. По утрам говорил я об этом с порога храма твоего, о Лучезарный, и улетала вслед за тем еще одна душа птицей Зен в темные воды Мертвой Реки…

Бесконечно одиноким сделался я, о Лучезарный, среди сообщинников моих, и закрывали они лица свои и отворачивались, лишь завидев меня, и уходили поспешно, чтобы не слышать меня, и несли мне плоды, и мясо, и рыбу, и сок дерева банлу в храм твой, о Лучезарный, и умоляли меня не выходить больше из храма твоего и не печалить их мрачными предсказаниями, что обязательно сбываются в роковой час…

Уединился я в подземелье под жертвенной чашей, но не было мне покоя. Видел я во мраке образы сообщинников моих, проплывающие медленной чередой, и лилось бледное пламя от дряхлой Тава-Гаа, и узнавал я потом, выйдя на свет, что уже предано огню тело ее, и прах развеян над Полем Ушедших; и лилось бледное пламя от Долу-Уна – и никто больше не видел знахаря, поутру ушедшего в заречную чащу за травами…

И молчал я, о Лучезарный, никому больше ничего не говорил я о скорбных видениях моих…

Но настал день, о Лучезарный, когда не смог я молчать и воззвал с порога храма твоего к сообщинникам моим, чтобы услышали они меня и покинули эти края, потому что задумал ты обрушить на мир гнев свой и наказать всех живущих за прегрешения прежних поколений, ибо давно уже сказано: «Отцы ели кислые плоды, а у детей оскомина: грехи отцов – на детях их». Послал ты мне видение, о Лучезарный, и было ужасно это видение. Бушевали в небе яростные огни, огни гнева твоего, о Лучезарный, и огненные камни сыпались вниз, и горело все вокруг, и в пар превращались воды, и глубокие провалы возникали на месте лесов, и сотрясалась земля, и раздвигалась, и низвергались в бездну строения. Ярче лика твоего полыхали те безжалостные карающие огни, и умирало все живое в день, когда решил ты покарать нас, о Лучезарный, и великий твой гнев обращал весь мир в мертвый пепел…

И рыдал я, о Лучезарный, в подземелье храма твоего, и оплакивал близкую и неминуемую гибель мира, и оплакивал ныне живущих под небесами, принимающих кару твою за прегрешения отцов и всех тех, кто жил здесь когда-то – и сто, и тысячу, и десять тысяч циклов тому назад, всех – от начала времен. Копились, множились, нарастали грехи, и переполнили, наконец, чашу терпения твоего, о Лучезарный… «Всякому прощению есть предел», – как сказано в древние времена…

Но и в праведном гневе ты не утратил милосердия, о Лучезарный! Тяжкое бремя взвалил ты на плечи мои – но и вознаградил меня, и дал возможность спастись и мне, и сообщинникам моим!

Вняли сообщинники мои страшному предсказанию моему, и было горе великое и отчаяние. А потом все мы, от мала до велика, принялись рубить деревья и вязать плоты, чтобы к закату уплыть по реке и добраться до города великих жрецов Гор-Пта, что стоит на зеленой равнине у моря. Там, в глубинах Древнего Лика, могли обрести мы спасение свое…

Вижу, знаю, о Лучезарный, что смерть соберет обильную жатву, небывалую жатву, и обратятся в прах леса и поля, и запустение будет царить в нашем мире… И придут другие из небесных высот, и будут забирать сокровища, вторгаться в святыни и осквернять гробницы…

Вот, вижу, четверо во тьме, рожденные не здесь, и нет у них веры в тебя, о Лучезарный! И вижу, вижу – вновь возгорается бледное пламя…

Таяла, растворялась в безбрежной пустоте вереница образов, в невнятные затихающие отзвуки превращались слова, обрывки слов уносило ветром за тридевять земель, и проливались они короткими дождями в тех краях, которых никто не видел и не увидит – да и не было уже ни дождей, ни краев, а был слабый свет, проникающий под неплотно сомкнутые веки.

Он сделал усилие и открыл глаза – словно, поднатужившись, поднял могильные плиты. Сел и некоторое время тер виски – что-то непрерывно ускользало, просачивалось, просеивалось, не оставляя по себе никакой памяти; быстро сглаживались отпечатки впечатлений, как будто туда-сюда ходил по ним тяжелый утюг, и вот уже и вовсе не разобрать: с кем это было? когда? и было ли вообще? Блуждания, какие-то встречи, позабывшиеся разговоры, картины, сменяющие друг друга, – где это было? что это было?.. Напряжение мышц, сердце, стучащее у самого горла, долгий бег – откуда? куда?..

Сны наяву? Явь во сне?

Он вспомнил, наконец, кто он такой, и кто эти двое, что лежат рядом с ним на каменном полу, в неярком свете, льющемся от стен, – это холодно светились сами камни.

«Господи, что с нами случилось? – смятенно подумал Уолтер Грэхем. – Где мы? И где мы были?..»

Он вытер рукавом мокрый лоб, несколько раз глубоко вздохнул – ему было душно, и в следующее мгновение осознал, что ни на нем, ни на его неподвижно лежащих на полу спутниках нет шлемов. Баллонов тоже не было, а вот комбинезоны остались; на их плотной ткани проступали какие-то смазанные темные пятна. Уолтер Грэхем торопливо схватился за кобуру – пистолет оказался на месте, хотя ареолога не покидало смутное ощущение, что вот «магнума»-то как раз, вроде бы, и не должно было быть, потому что кто-то когда-то вырвал оружие у него из рук – в тех долгих скитаниях неизвестно где… а впрочем, какие скитания? Довольно отчетливо помнилось лишь одно: надвигающиеся со всех сторон черные стены… Все остальное могло быть не более чем сновидением, бредом, галлюцинациями, наваждением или какими-то другими выбрыками из области скорее духа, нежели материи.

Шевельнулся и приподнял голову лежащий ничком Ральф Торенссен. Коротко вздохнула и открыла затуманенные глаза Элис Рут. Уолтер Грэхем потер пятно на рукаве своего комбинезона, посмотрел на пальцы – на них ничего не осталось. Понюхал рукав – никаких посторонних запахов. Он обернулся – сзади призрачно светилась стена. А впереди темнел неширокий проход. Вероятно, именно этим путем они и пришли сюда, в небольшое, абсолютно пустое помещение с низким потолком – но когда? зачем? откуда?..

Ральф Торенссен уже сидел, обхватив руками колени, и вид у него был такой, словно он упорно, но безуспешно пытается решить какую-то задачу – или что-то вспомнить. Элис тоже сидела и молча осматривалась. Волосы у нее были спутаны, а над правой бровью виднелась небольшая ссадина. Лицо ее не было ни веселым, ни печальным – скорее, несколько отрешенным; возможно, так выглядят больные, только-только очнувшиеся после наркоза.

И никто из астронавтов словно бы не решался нарушить молчание.

Уолтер Грэхем уперся рукой в холодный пол и почувствовал, что у него болит плечо. Смутной тенью мелькнул в сознании образ какой-то двери, которую они с Ральфом поочередно пытались выбить, чтобы поскорее убраться… откуда?.. Образ мелькнул – и угас.

– Где мы? – тревожный полушепот Элис наконец нарушил тишину. – Боже, мне столько всякого привиделось…

Уолтер Грэхем подался к ней:

– Ты что-то помнишь?

Элис неуверенно пожала плечами:

– Н-нет… пожалуй… Просто какое-то общее впечатление: что-то было. А вот что?..

– У меня то же самое, – вступил в разговор Ральф Торенссен. – Ну точно, как бывает, когда просыпаешься и еще несколько мгновений что-то помнишь из своего сна. Но все тут же выветривается, как на сквозняке. Признаться, я думал – нам крышка.

– Я тоже, – кивнул ареолог. – Куда-то подевались шлемы и баллоны. Возможно, мы сами их и выбросили. А потом могли здесь чем-то надышаться, отсюда и видения.

Ральф Торенссен посмотрел на него долгим взглядом и медленно сказал:

– Брось, Уолтер. Ты прекрасно знаешь, что никакие это не видения. Тут что-то другое. Лично я склонен считать, что мы до сих пор в ловушке. Мы подверглись какому-то воздействию… наше сознание подверглось… и, возможно, и сейчас продолжаем находиться под воздействием. Может быть, когда-нибудь что-нибудь и вспомним – уже на Земле, под гипнозом.

– Древний Лик, – тихо произнесла Элис и, поморщившись, провела пальцем по ссадине на лбу. – Мы где-то в недрах этого Древнего Лика.

– Рядом с городом великих жрецов, – добавил пилот.

– Кое-что получается и без гипноза, – сказал Уолтер Грэхем. – Да, на сон или бред не очень похоже: не могли же мы все бредить одинаково!

Он решительно поднялся с пола и обвел взглядом своих спутников; их лица казались неестественно бледными в мертвенном свете каменных стен.

– Надо искать выход. И как можно быстрее.

Торенссен согласно кивнул:

– Да, будет обидно, если то, что мы здесь узнали, останется только нашим знанием.

– Господи, подскажи нам верный путь! – вырвалось у Элис.

– Пока наблюдается только один путь, – Уолтер Грэхем показал на проход, ведущий в темноту. – Так что выбор, собственно говоря, у нас небольшой.

– Только бы там не было ловушек, – пилот перекрестился. – Не хотелось бы превратиться в нечто наподобие египетских мумий.

– Гор-Пта, – тихо сказала Элис. – Чудится что-то древнеегипетское…

– Остатки марсиан переселились на Землю, – Уолтер Грэхем хмыкнул. – Предположение, пожалуй, такое же древнее, как сам Древний Египет.

Он машинально поправил кобуру и, сделав несколько шагов, остановился перед проходом. Там было тихо и темно, и в такой ситуации весьма пригодились бы фонари, но фонари исчезли неизвестно где, как и когда вместе со шлемами.

– Осторожно, – посоветовал подошедший сзади Ральф Торенссен. – Сначала проверяй ногой, а потом уже делай шаг.

– Постараюсь, – ответил ареолог. – Я лицо в некотором роде заинтересованное.

Он еще немного постоял, ожидая, когда глаза привыкнут к темноте, а потом шагнул вперед.

– Не торопись, – еще раз предупредил Торенссен.

Медленно, со всеми предосторожностями, Уолтер Грэхем прошел несколько метров, слыша за спиной дыхание спутников и чувствуя, как пот стекает между лопаток. Ему было душно и жарко, и меньше всего на свете он хотел бы провалиться в разверзшуюся под ногами глубокую яму или оказаться под обрушившейся сверху многотонной плитой. Он остановился, обернулся – и увидел темные силуэты Ральфа и Элис на фоне казавшегося почему-то уже очень далеким слабого свечения.

«Все-таки хоть какой-то свет», – подумал он, смахивая пальцем капли пота с висков – и в тот же миг свет исчез и окружающее погрузилось в кромешную тьму.

– Ну все, – удрученно произнес Ральф Торенссен. – Пора молиться Лучезарному.

– Нет, не все! – с внезапной злостью одернул его ареолог. – Плевать я хотел на все эти меры предосторожности! В конце концов, от судьбы не уйдешь, и что кому суждено, то и свершится. Не намерен я больше за стенки держаться и каждый свой шаг прощупывать, а просто пойду да и все!

Он вознамерился было тут же сделать так, как сказал, но на его плечо легла рука Ральфа Торенссена.

– Не спеши, Уолтер. Теперь моя очередь возглавить наше шествие. Я по гороскопу Дева, а для них эта неделя чрезвычайно благоприятна.

– Дева! – фыркнул Уолтер Грэхем. – Кто бы мог подумать!

– А я Львица, – заявила Элис. – А у Львиц всегда все в полном порядке.

– А Тельцам вообще все нипочем, – немного остывая, сказал Уолтер Грэхем. – Прошибут любую преграду.

– Вот и славно, – Ральф Торенссен уже стоял рядом с ареологом. – В хорошенькой же я очутился компании – между львом и быком. Надеюсь, никаких посягательств не будет, как у лебедя по отношению к Леде?

– На такую деву, как ты, пожалуй, посягнешь! – усмехнулся Уолтер Грэхем. – Храни, Господи, от таких хрупких дев!

– Между прочим, впереди наблюдается свет, – сообщил Торенссен. – Кажется, нас приглашают куда-то еще. Хорошо бы – прямо к нашей «консервной банке».

В темноте отчетливо проступали несколько вертикальных световых полосок – хотя каждый из астронавтов с уверенностью мог сказать, что раньше этих полосок не было. Создавалось впечатление, что там, впереди, находится дверь, и свет извне проникает в щели между неплотно подогнанными одна к другой досками.

Так и оказалось на самом деле. Пройдя еще с десяток шагов по узкому проходу, астронавты остановились перед самой обыкновенной дверью. Уолтер Грэхем провел ладонью по ее поверхности и ощутил шероховатость древесины. Он нажал чуть сильнее – раздался легкий скрип и дверь начала открываться.

– Ничего себе! – сказал Ральф Торенссен, глядя на то, что оказалось за дверью.

Уолтер Грэхем с некоторой опаской отступил назад и наткнулся на Элис, которая тут же ухватилась за его руку.

– Если и это галлюцинация, то получше темного коридора, – заметил Торенссен.

– Как знать, получше ли… – пробормотал ареолог.

12. Сирруш

За ужином доктор Самопалов, как всегда, обменялся новостями с женой, а потом они вместе смотрели по телевизору информационную программу. Сын провел месяц в родительском доме и вновь уехал в столицу – он учился на выпускном курсе, – и в квартире было как-то тихо и пусто. Виктор Павлович оставил жену у телевизора – там началась очередная серия очередного кроваво-уголовного сериала, – а сам удалился в соседнюю комнату и, устроившись в кресле у окна, принялся просматривать газеты. Из расположенного наискосок от дома, через дорогу, кафе «Азалия» доносилась привычная разухабистая музыка, под окнами с визгом носилась между крышек погребов детвора.

Внезапно Виктор Павлович отложил газету, не дочитав и до середины статью о темных делишках в коридорах власти, и, встав, подошел к внушительному книжному стеллажу, доставшемуся ему в наследство от отца. Пробежав взглядом по разноцветным корешкам книг, он выудил с верхней полки монографию «Древнеиндийская цивилизация» чуть ли не тридцатилетней давности, которую он купил еще будучи студентом вместо пары бутылок портвейна для вечеринки в общаге. Полистал ее, нашел нужное место: «Мирские узы – порождение космической иллюзии, майи». Перевернул страницу и тут же обнаружил еще одну сделанную шариковой ручкой галочку на полях возле строки: «Абсолют творит мир силой иллюзии – майи».

Эти галочки когда-то ставил, вероятно, он сам.

Суждения Игоря Владимировича Ковалева были далеко не оригинальными. Но дело было не в этом. Дело было в том, соответствуют ли они действительности.

Виктор Павлович задумчиво покусал губу, потом вернул книгу на место и вышел в прихожую, где на столике возле трельяжа стоял телефон.

– Добрый вечер, Володя, – сказал психиатр, услышав в трубке голос давнего приятеля, с которым периодически выбирался на зимнюю рыбалку – правда, с каждым годом все реже и реже.

– А, Самопалыч! – сразу узнал его приятель. – И конечно же, нужна информация.

– Меня всегда поражала твоя сверхъестественная проницательность, – сообщил приятелю доктор Самопалов. – Да, нужна кое-какая информация.

Компьютера доктор Самопалов лишился с тех пор, как сын стал студентом и увез в свою столичную общагу и видик, и довольно приличный «пентиум». Приобрести новый комп до сих пор как-то не получалось – пребывание сына в стольном граде било по родительским карманам довольно ощутимо, и Виктор Павлович при необходимости прибегал к помощи приятеля-рыбака, которого в свое время устроил к себе в отделение для прохождения курса реабилитации – психические нагрузки у бизнесменов бывали похлеще, чем у представителей профессий повышенного риска, особенно при конфликтах с зубастыми конкурентами.

– Слушаю, Палыч-Самопалыч. Что посмотреть-то?

– «Арго», – сказал доктор Самопалов. – Андрей, Роман, Григорий, Олег. «Арго». Только набери не просто «Арго», в кавычках, а «межпланетная космическая станция» или просто «космический аппарат», а то пойдет древнегреческая мифология, аргонавты, или воровской жаргон. А мне нужен именно космический аппарат.

– Пациенты бредят космосом? Рвутся на Луну?

– На Марс. Посмотри, пожалуйста.

– Без проблем. Подождешь?

– Перезвоню минут через пять-семь.

– Хорошо, Виктор. Будет тебе и «Арго», и Марс, и «Звездные войны».

Через семь минут Виктор Павлович Самопалов узнал, что запущенный в ноябре прошлого года американский космический аппарат «Арго» является АМС – автоматической межпланетной станцией, предназначенной для исследования Марса, и на борту его находится такое-то и такое-то оборудование. Еще он узнал, что спускаемый аппарат космической станции уже совершил успешную посадку и передает информацию. Ни о каких астронавтах, якобы отправившихся к Марсу на «Арго», конечно же, не было и речи.

То есть – не было никаких астронавтов?..

Доктор Самопалов вернулся в комнату, вновь опустился в кресло и некоторое время сидел, разглядывая обои.

Потом продолжил читать газеты.

И все-таки на месте ему не сиделось, и мысли его невольно возвращались к Ковалеву. Интересный был случай. Интересный – и очень странный. Создавалось впечатление, что Ковалевым словно кто-то руководит, вкладывая в его голову определенную информацию – вкладывая целенаправленно, а не наобум. Вот только куда направлен вектор?.. Если, конечно, он есть…

Виктор Павлович вновь поднялся и извлек с полки еще одну книгу. Это был сборник материалов позапрошлогоднего симпозиума психиатров, психотерапевтов и психологов. Доктор Самопалов тоже ездил в Санкт-Петербург и получил массу удовольствия от общения с коллегами – особенно от ежевечерних разговоров в чьем-нибудь номере за стаканом отличного пива «Балтика» или чего-нибудь покрепче. Найдя нужную страницу, он начал читать:

«Включение компьютера в жизнь, несмотря на его пропагандируемую безопасность, безусловно имеет негативные последствия. Оперирование формальными структурами приводит к чрезвычайно узкой специализации, в частности, интерес фиксируется только в области трехмерной графики, игр, коммуникаций и т. д. Каждая из этих областей формирует свой язык, точнее сленг.

Фиксация на автоматическом объекте, который становится фактически продолжением памяти, заменяя целые конструкции мышления, общения, приводит к тому, что он одушевляется. К тому же он болеет и нуждается как в лечении (компьютерное вирусы), так и в профилактическом уходе. Он стареет с катастрофической быстротой и нуждается в постоянных средствах на содержание. То есть компьютер – идеальный объект проекции, как будто предназначенный для целой группы людей, предрасположенных к аутизму.

В результате длительной (более семи часов в день) работы за компьютером возникает особая профессиональная модификация поведения и своеобразная окраска неврозов и психозов. Профессиональная модификация поведения, в частности, выражается в упрощении речевых оборотов, взгляде поверх головы собеседника, автоматических жестах, напоминающих печатание на клавиатуре, перед засыпанием и пробуждением, гипногогических компьютерных образах при засыпании, изменении структуры общения и сновидений. При внезапных проблемах (стирание информации, выход из строя компьютера) обнаруживаются так называемые эффекты «отсутствия», которые выражаются в психогенном застывании перед дисплеем, растерянности и астении, а иногда тревоге и беспокойной суетливости».

Доктор Самопалов закрыл книгу и задумчиво сказал:

– Своеобразная окраска неврозов и психозов… Компьютер по имени «Губаныч»…

Может быть ключ к поведению Ковалева следует искать именно здесь? Последствия длительных, а порой почти непрерывных контактов с компьютером? Какая-то программа, влияющая на психику?

«Попробуем покопать и в этом направлении», – подумал психиатр, в третий раз усаживаясь в кресло.

Добравшись до городского еженедельника «Наша газета», он по диагонали просмотрел несколько материалов и перешел к изучению рубрики «Городские новости, сплетни и слухи». И взгляд его почти сразу остановился на заголовке «Отряд все ж заметил потерю бойцов – пока в этом деле не видно концов». Безымянный автор этой публикации, ссылаясь на безымянный же источник, сообщал о ЧП, произошедшем во время выезда на задание спецгруппы «дубльбэшников» с Ковалевки.

Доктор Самопалов прочитал текст, что называется, на одном дыхании, а потом отложил газету и, подперев руками подбородок, уставился в пол.

Бесследно пропали трое тренированных и соответствующим образом обученных крепких парней, с ног до головы увешанных оружием. Связь с ними прервалась, и там, в лесочке, где они находились, готовясь к штурму бандитского гнезда, возникло какое-то странное свечение. Мигом примчавшиеся туда другие участники операции (которая, кстати, все-таки была успешно проведена) обнаружили круг выжженной земли. Поиски в окрестностях ни к чему не привели. Срочно доставленные из города собаки-ищейки след не взяли. Вернее, взяли, но не тот. Следы бойцов вели к месту происшествия – но не дальше. Самыми очевидными – и столь же невероятными – были две версии: бойцы либо вознеслись на небо, либо провалились сквозь землю. Согласно третьей версии, бойцы вместе со всей своей амуницией мгновенно и бесследно сгорели, и виной тому какая-то уникальная шаровая молния, свечение которой и наблюдалось за деревьями. Только вот оставалось непонятно, как же в таком случае уцелели сами деревья, на которых не было никаких следов огня.

Комментировал случившееся для «Нашей газеты» некий контактер Бондарев. Он почти не сомневался в том, что бойцы похищены экипажем НЛО и, возможно, будут когда-нибудь доставлены назад, на место похищения, хотя статистика здесь была, по утверждению Бондарева, не весьма утешительная: ежегодно экипажами «летающих тарелок» похищались сотни землян, а возвращались – единицы…

Доктор Самопалов хорошо знал контактера Бондарева и не раз общался с ним. В психиатрической больнице.

Перестав изучать пол, Виктор Павлович сложил газету и взглянул на первую страницу. Газета была сегодняшней, она выходила по четвергам. Четверг в отделении был неприемным днем, следовательно, Ковалев не мог узнать об этом событии от кого-то из посетителей. Мог узнать еще вчера? Могли рассказать заступившие на дежурство санитары? С чего бы это вдруг?

Конечно, все это, в принципе, поддавалось проверке, но доктор Самопалов не собирался ничего выяснять: он был почти абсолютно уверен, что информация пришла к Ковалеву по каким-то другим каналам. По каким?

«Возможно, и всей оставшейся жизни не хватит на то, чтобы получить ответ на этот вопрос, – подумал психиатр. – Если вообще есть такой ответ в нашей плоскости бытия…»

…Спать он лег, как обычно, в начале первого, и, уже в полудреме, вспомнил слова Ковалева о пустоте, постоянно порождающей иллюзии.

«Иллюзии… иллюзии… И Ковалев иллюзия, и все его рассуждения… И я тоже иллюзия…»

Приехав наутро в клинику, доктор Самопалов сразу направился в палату номер семь. Грузчик Левченко еще спал, громко сопя и то и дело скрипя зубами, а Ковалев сидел на своей кровати и медленно водил пальцем по какому-то небольшому желтому предмету, который лежал у него на ладони – этот предмет доктор Самопалов заметил еще в смотровое окошко.

Поздоровавшись и традиционно не получив ответа на свое приветствие, психиатр подошел к кровати Ковалева.

– Откуда вы это взяли? – вопрос прозвучал строго, потому что больным категорически запрещалось иметь при себе предметы, которые могли представлять пусть даже теоретическую угрозу здоровью и жизни – как их собственным, так и здоровью и жизни окружающих. Все-таки контингент здесь был весьма специфический, и вспышку агрессивности могла спровоцировать любая мелочь.

Игорь Владимирович Ковалев медленно поднял голову. Его туманный взгляд ничего не выражал.

– Такими плитками выложена поверхность вокруг Марсианского Сфинкса, там, в Сидонии, – сказал он приглушенным голосом. – Там тысячи, миллионы таких плиток. Золото, Виктор Палыч. Представляете? Несметное количество золота. – Он протянул доктору плитку. – Возьмите, посмотрите.

Доктор Самопалов взял желтый квадратик, взвесил его в руке и некоторое время молча рассматривал изображение фантастического зверя, вызвавшего у психиатра ассоциации с единорогом. Плитка действительно очень походила на золотую.

– Откуда это у вас? – повторил он свой вопрос.

– Очередная иллюзия, Виктор Палыч. Очередной выбрык пустоты. Я обнаружил ее еще вчера, вот тут, – Ковалев похлопал по подушке. – Знаете, кто там нарисован?

– Кажется, догадываюсь, – хмуро сказал доктор Самопалов. – Некое животное, о котором вы собирались мне рассказать.

– Совершенно верно. Это сирруш, его еще называют вавилонским драконом.

– Вы знали об этом раньше?

– Нет, ничего не знал. Но когда я дотронулся до нее, вытащил из-под подушки, то как-то сразу все узнал. Что-то словно в меня перетекло. Американцы намерены загрузить свой «Арго» такими плитками.

Доктор Самопалов покусал губу. В конце концов, все-таки можно было допустить существование информационного поля, к которому каким-то образом подключается Ковалев. Ведь надо же как-то объяснить все то, что он, врач-психиатр, слышит собственными ушами! Все эти сведения о «стражах пирамид», об исчезновении бойцов спецчасти… Можно даже допустить – чего уж там мелочиться, – что на космическом корабле «Арго» действительно есть люди, американские астронавты, выполняющие сверхсекретную программу НАСА. Экспедиция за золотом… Но как объяснить появление в запертой снаружи палате куска золота – внушительного куска! – с изображением какого-то «вавилонского дракона»? Доктор Самопалов не сомневался, что Демиург-Ковалев подробно расскажет ему об этом сирруше, и сведения эти подтвердятся после соответствующего поиска в Сети. Это отнюдь не выдумки Ковалева, не фантомы его больного сознания, а нечто совсем иное. Что?..

Как объяснить появление марсианской – марсианской! – плитки в земной палате для душевнобольных? Телепортацией, которую так любят писатели-фантасты? Или просто самой обычной магией, обыкновенным таким волшебством? А почему на марсианской плитке – вавилонский дракон?.. Откуда на Марсе вавилонские драконы?.. И что это такое – вавилонские драконы?..

Обыкновенная телепортация. Очень такое обыденное явление. Или обыкновенное сказочное волшебство. Обыкновенное чудо. Только и всего…

Впрочем, Ковалев уже все объяснил: очередная иллюзия, очередной выбрык пустоты…

Тоже вполне солидное, всесторонне аргументированное и весьма правдоподобное объяснение. А что, в древней Индии жили весьма неглупые люди.

Чудо – это явление, происходящее по неизвестные нам законам. Неизвестным – пока. До поры. Из этого и надо исходить.

Доктор Самопалов сел на стул у кровати и бесстрастным голосом произнес:

– Ну, давайте, выкладывайте о сирруше. А эту вещь я вам верну при выписке.

– Оставьте себе, Виктор Палыч, мне она не нужна, – отозвался Ковалев.

– Это все знаки, демонстрация… Вдалбливают, как тупым школьникам.

– Кто вдалбливает?

– Она и вдалбливает – пустота. Хотя я и так не сомневаюсь. И насчет творения мы тоже… Иллюзии, порождающие другие иллюзии… Иллюзии иллюзий, творящие иллюзии иллюзий иллюзий… Так ведь до бесконечности можно, а? Ладно, давайте лучше о сирруше. Его изображение находилось на вратах богини Иштар в древнем Вавилоне. И сохранилось до наших дней. Там рядами шли изображения быков – рими, и этих вот драконов – сиррушей. Только сирруш на самом деле не дракон, а одна из стадий дракона, вроде куколки. У него же нет крыльев! В драконов они перевоплощаются далеко не все и не всегда. Возможно, сирруша на самом деле держали в каком-то вавилонском храме и поклонялись ему.

– Так это земной зверь или марсианский?

– И марсианский, и земной, и еще в сотне разных миров водится. Драконы – это… – Ковалев пошевелил пальцами, словно силясь подобрать нужные слова, но так и не подобрал и, ссутулившись и положив руки на колени, начал медленно раскачиваться.

Психиатр опустил плитку в карман своего халата и еще раз заверил:

– При выписке верну, можете не сомневаться.

Он собирался показать эту диковину специалистам.

Ковалев слабо усмехнулся и тихо, но внятно произнес:

– Я Демиург, Виктор Павлович. А демиург может создать все, что ему заблагорассудится. При желании. Но не всегда такое желание есть… А временами такая тоска накатывает, таким все ненужным кажется… И хочется плюнуть на все и растереть… навсегда!

Ковалев перестал раскачиваться и застыл, судорожно сцепив пальцы. Доктор Самопалов внимательно посмотрел на него, раздумывая, стоит ли продолжать разговор, и, поколебавшись, все-таки сказал:

– Я навел справки о космическом аппарате «Арго». Как вы просили. Это беспилотный космический аппарат. Там нет экипажа.

Ковалев расслабился, положил ногу на ногу и, прищурившись, устремил взор в окно, где сквозь зелено-желтую листву виднелось бледно-голубое небо.

– Вернее, нет сведений об экипаже, Виктор Палыч, – уточнил он. – Хотя… Возможно, и на самом деле никого там нет, и корабля такого нет… Ничего нет, Виктор Палыч! Кому-то на мгновение приснился какой-то сон, но мгновение прошло – и сон исчез. Вы думаете, мы тут с вами на самом деле сидим и разговариваем? Нет, это просто кому-то кажется, что мы сидим и разговариваем… Может быть, это я придумал, что мы с вами сейчас сидим и разговариваем, а, Виктор Палыч? Вы такое допускаете?

– Допустить можно многое, – дипломатично ответил психиатр. – Все зависит от ситуации.

– Именно, – кивнул Ковалев. – Что-то внутри меня сказало: «Твори». Или это я сам себе сказал. И творю… Вы же читали в газете про этих парней из спецчасти, – это прозвучало то ли как вопрос, то ли как утверждение.

Доктор Самопалов некоторое время молчал, покусывая губу, потом задал встречный вопрос:

– А вы?

– Конечно, нет. Откуда же у меня газеты? Да мне это и не надо, я и так знаю. Я даже наперед знать могу, Виктор Палыч! И без всякого тумана, полунамеков, а совершенно конкретно о совершенно конкретном человеке. Настоящие пророчества всегда сбываются…

«Проскопия? – подумал доктор Самопалов. – Ко всему прочему – еще и проскопия?.. В информационном поле содержатся сведения о будущем?»

– Не хотелось бы вас огорчать, Виктор Палыч, – продолжал Ковалев, по-прежнему с прищуром глядя в окно, – но в самом скором времени вы будете ранены. Знаете, как в этих тупых америкосных фильмах, – в мякоть, навылет, в левое плечо. В общем, просто заденет чуть-чуть. Если только какого-нибудь другого выбрыка не случится.

– Вот как? И кто же и при каких обстоятельствах меня ранит? И где это произойдет?

– Не знаю… Ничего не знаю… Это что-то во мне… внутри…

Ковалев вдруг повалился на бок, зарывшись лицом в плоскую больничную подушку.

Доктор Самопалов резко поднялся со стула, склонился над пациентом, нащупал пульс. Пульс едва-едва угадывался. Психиатр быстрым шагом вышел в коридор, намереваясь позвать медсестру, а из палаты слабо донеслось:

– Это все он… Марсианский призрак…

13. Пророчество

Все ярче и ярче, красными огнями светофоров, разгорались во тьме зловещие глаза. Его несло к ним, его неудержимо тянуло к ним, и он знал, что там – остановка, конец, страшный и неотвратимый финал его жизненного пути, сказавшегося таким коротким… Но пронизал темноту чистый детский голос, поющий чудесную песню, – и, вязко колыхнувшись, расступилась липкая темнота, и красные глаза-огни вмиг поблекли и растворились, не выдержав света, хлынувшего подобно живой воде из прекрасной чаши небес. И песня стихла, уступив место другим звукам – где-то поблизости размеренно стучали чем-то металлическим и слышалось конское ржание.

Он уже покинул зыбкий мир сна, но не решался пока открывать глаза, втайне надеясь, что кони – это по телевизору в соседней комнате, а стук… ну, наверное, Димка балуется какими-нибудь железяками.

Однако он уже прекрасно понимал, что нет и не может быть здесь никакого телевизора, и Димки тоже нет. И это не Димка играет в свои игры, а кто-то или что-то играет с его, Димкиным, отцом в королевство Таэльрин.

Сергей открыл глаза, уже зная, что увидит.

И увидел. Высокий, потемневший от копоти свечей и факелов потолок из широких, тщательно оструганных досок. Стены, увешанные неяркими гобеленами с вязью вычурного орнамента наподобие того, что украшал бока кувшинов с магическим зельем; за гобеленами скрывались холодные каменные глыбы, из которых была сооружена башня замка. Широкая деревянная скамья у стены, а на стене, на высоте человеческого роста, – два меча в ножнах и кинжал с тускло поблескивающей рукоятью. Кресло с высокой спинкой у массивного стола с витыми бронзовыми, давно нечищенными шандалами; толстые желтоватые оплывшие свечи в шандалах не горели. Да в этом и не было необходимости, потому что за распахнутыми створками квадратного, углубленного в стену небольшого окна расплескалось солнечное утро. Под окном стояла еще одна скамья, и на ней были разложены вещи, резко диссонирующие с окружающей обстановкой, явно выпадающие из общего тона помещения: круглый зеленый шлем с прозрачным щитком и черной закорючкой микрофона, внушительного вида бронежилет, автомат, «кошка» и прочее снаряжение бойца спецподразделения, выезжающего на задание. Приподняв голову, Сергей обнаружил свою одежду – она была развешена на спинке кровати, в изножье. Кровать была хоть куда – широкая, сооруженная из толстенных брусьев, лишь слегка приукрашенных резьбой, с жестковатой плоской подушкой, обтянутой светлой льняной наволочкой, и таким же не очень-то мягким матрацем – подлинное ложе воина-защитника, а не впустую прожигающего жизнь какого-нибудь столичного бездельника. Комната была гостевой, но те, кто наносил визиты лонду Гарраксу, видимо, не принадлежали к числу неженок.

Откинув жестко шуршащее легкое одеяло, Сергей сел и опустил ноги на пол, покрытый неброским, под стать гобеленам, ковром, кое-где заляпанным желтыми пятнышками воска. За окном, внизу, по-прежнему то и дело стучали по железу, и доносились оттуда чьи-то голоса.

Сергей машинально взглянул на свои наручные часы: девять семнадцать. Еще вчера он убедился в том, что местные сутки вроде бы соответствуют… нормальным. Только это «девять семнадцать» там, откуда они провалились в неведомое доселе королевство Таэльрин, было девятью вечера, а не утра. Спать они улеглись вчера в начале одиннадцатого, значит проспали достаточно для того, чтобы хорошенько отдохнуть после вчерашних, довольно утомительных, лесных переходов-переездов. И утомительных не только для тела…

Сергей встал и в одних трусах направился к скамье, над которой висели мечи и кинжал. Сушить мозги раздумьями с самого утра не хотелось – для этого будет еще море времени. Как там вчера сказал Геныч? «Давайте считать, что мы в заграничной командировке»? Что ж, вот так и будем считать. Пока. А жизнь, она, брат, понимаешь, покажет. Главное, чтоб не в смысле: «Я тебе покажу, урод…»

Он провел пальцем по холодному клинку кинжала, потом вытащил из ножен меч – довольно-таки увесистый, как оказалось – и неслышно затанцевал босыми ногами по ковру, делая лихие выпады и отражая удары мнимого противника. Получалось у него не очень ловко, скорее даже, неуклюже: для того, чтобы эффективно махать этим Эскалибуром-Дюрандалем, требовалась определенная сноровка, которую не выработаешь за две минуты. Сергей представил себя со стороны – босого, в трусах, со здоровенным, средневекового вида мечом в руках, – негромко хохотнул и вернул меч на место. И на душе у него почему-то стало легче.

«А почему бы и нет? – подумал Сергей. – Таэльрин так Таэльрин. В конце концов, не все же время мотаться по тревоге в какой-нибудь сто пятнадцатый микрорайон или на станцию Чуприяновка с торговками-самогонщицами и рожами этими бандитскими… Даешь королевство, блин, а не сферу влияния криминальных авторитетов! Димке латы привезу, настоящие, рыцарские – обменяю на бронежилет, так и быть…»

Он взобрался на скамью под окном, навалился животом на широкий прохладный каменный подоконник и высунулся наружу. С солидной высоты угловой башни хорошо просматривался один из четырех секторов обширного двора, отделенный от других секторов двумя сложенными из крупных каменных блоков стенами, по диагонали сходящимися к центральной башне – донжону, где располагались покои владельцев замка лонда Гарракса и его супруга лонды Окталии и большой зал, в котором вчера имели честь отужинать «уважаемые Подземные Мастера Сергей, Геннадий и Александр». Вдоль боковой стены, соединяющей две угловые башни замка, тянулась крытая красной черепицей конюшня – Сергей слышал доносящееся из полумрака пофыркивание скакунов, – а рядом примыкала к зубчатой стене еще одна постройка под такой же красной черепичной кровлей. Скорее всего, как предположил Сергей, это была оружейная мастерская, потому что на утрамбованной площадке возле раскрытых настежь дверей стоял стол с инструментами, среди которых Сергей опознал щипцы и молотки, и двое смуглых бородачей в длинных кожаных фартуках сосредоточенно трудились у наковальни: один держал щипцами меч, а другой сноровисто обхаживал клинок молотком на длинной рукоятке (хотя за точность собственной терминологии Сергей поручиться не мог). Сектор справа, за диагональной стеной, ведущей к широкобокому высоченному донжону, почти не просматривался – не хватало высоты обзора – и Сергею были видны только развесистые зеленые кроны деревьев, густо испещренные желтыми точками каких-то плодов. Приглядевшись, Сергей согласился считать их яблоками, хотя таких высоких яблонь ему не доводилось видеть – впрочем, замков вассалов короля видеть ему тоже не доводилось; вероятно, в правом секторе был устроен замковый сад. Да, сада не было видно, зато из окна гостевой комнаты, где провел ночь Сергей, открывалась неплохая панорама территории, находящейся вне стен замка; многое Сергей видел еще вчера, когда двадцатка Гортура выехала из леса и направилась к замковым воротам.

Это произошло уже под вечер – дорога, наконец, перестала быть отражением реки, повторяющим все извивы берега, и свернула в сторону, на возвышенность, где лес сначала поредел, а потом и вовсе иссяк, словно деревья устрашились вздымающихся к небу, соединенных стенами, массивных башен, господствующих над всей округой. Вид у замка был грозный и неприступный, с налетом торжественной угрюмости, его четкие лаконичные формы были вполне самодостаточны – в общем, замок выглядел именно так, как и должна выглядеть настоящая крепость в приграничном районе.

Дорога вилась мимо домиков с крытыми соломой двускатными крышами. За плетнями, во дворах, виднелись легко узнаваемые атрибуты крестьянского быта: поленницы под навесами, лестницы, приставленные к распахнутым дверцам сеновалов, двухколесные повозки, стожки сена, различные кадушки и горшки и прочий сельхозинвентаръ. Возились в огородах женщины, сидели на бревнах бородатые мужчины, сновала туда-сюда, играя в извечные детские игры, босоногая ребятня. Над кромкой леса взлетали в вышину огромные крылья деревенской мельницы. При виде приближающейся двадцатки селяне прерывали свои занятия и приветственно махали руками – и Гортур с воинами поднимали руки в ответ. Мальчишки пылили ногами по дороге, спеша вслед за конями пограничников. У плетней копошились куры, а за околицей задумчиво бродили по зеленому лугу коровы. Все окружающее выглядело такой идиллией, что Сергею невольно подумалось: уж не в сказку ли их занесло? Он ловил на себе удивленно-любопытные взгляды селян – в разговоры с всадниками, однако, никто не вступал – и чувствовал себя, как во сне. Но был абсолютно уверен в том, что сон этот вряд ли удастся прервать, даже если в самой категорической форме приказать себе проснуться.

Если это и был сон – то удивительно реальный, не упускающий ни одной детали: вот пахнуло тиной от маленького обмелевшего пруда у дороги; вот длинная тень от башни легла на канаву, в которой валяется деревянное потрескавшееся колесо; вот прямо из стены замка, из щели между камнями, тянутся какие-то бледно-зеленые стебельки; вот с громким натужным шорохом начинают медленно открываться ворота пограничной цитадели…

Да, если это и был сон, то ничем не отличимый от реальности.

А потом… Потом был замковый двор и многочисленная челядь, высыпавшая встречать вернувшуюся с границы двадцатку. Высокое каменное крыльцо донжона, винтовые лестницы, освещенные факелами, ожидание аудиенции. Лонд Гарракс и лонда Окталия – очень симпатичные, по мнению Сергея, моложаво выглядящие люди в нарядных одеяниях, украшенных драгоценными камнями, с изысканными манерами истинных аристократов. Владельцы замка не стали утомлять и без того утомленных «Подземных Мастеров» долгими расспросами и беседами, отложив все деловые разговоры на утро. И отдали распоряжение слугам проводить гостей в гостевые комнаты одной из угловых башен, чтобы те умылись с дороги и через некоторое время вновь вернулись в донжон на ужин в большом зале.

Обменявшись мнениями, «Подземные Мастера» решили снять бронежилеты, и оставить в своих комнатах оружие – негоже было переться за стол с автоматами в руках, выказывая тем самым недоверие гостеприимным и как будто бы не желающим им ничего плохого хозяевам, – но Гусев все-таки прихватил с собой пару гранат и «погремушку Перуна»: «на всякий пожарный» – хотя Сергей и не приветствовал такое решение, да и молчание Сани Веремеева было неодобрительным.

«Сопрут нашу технику, хотя бы ради любопытства, – будете потом локти кусать, – заявил Гусев и забрал у слуг ключи от гостевых комнат, после того, как те заперли двери. – И вообще лучше бы кому-то из нас остаться при нашем арсенале, – добавил он. – Надежнее будет. Можем на пальцах кинуть».

Но кидать на пальцах и Сергей, и Саня отказались. «Ты тени собственной боишься, Гусек, сам и оставайся, – сказал Саня. – А пожрать мы тебе принесем». – «Как бы не пожалел потом, Веремей», – многозначительно процедил Гусев, но от участия в ужине отказываться не стал.

В большом зале было людно. У дальней стены, увешанной гобеленами, оленьими рогами, щитами и различным колюще-режуще-рубящим оружием, полыхал в огромном камине огонь. Длинные широкие столы, расположенные в виде буквы «п», были уставлены серебряными подносами и блюдами, фарфоровыми тарелками, глиняными кувшинами и хрустальными вазами, и от обилия разнообразной снеди просто разбегались глаза. Оставалось только удивляться: когда успели приготовить столь грандиозный ужин? Слуги в красных куртках (камзолах? кафтанах?) сноровисто подносили все новые и новые блюда, один за другим выныривая из боковой арки, откуда тянуло вкусными запахами разного варева-жарева. Окон в зале не было, но на стенах горело множество факелов, так что на недостаток освещения жаловаться не приходилось. Представители местного бомонда сидели на длинных лавках за двумя параллельно расположенными столами, покрытыми желтыми скатертями, а за перпендикулярным к ним столом с белой скатертью восседали в высоких креслах с резными спинками лонд Гарракс и лонда Окталия. Черноволосая миловидная владелица замка была очень хороша в своем длинном белом платье, искусно украшенном золотой и красной отделкой; голову ее украшала изящная небольшая корона – Сергей не очень разбирался в подобных вещах, но, кажется, такая корона называлась диадемой. Лонд Гарракс, в тон одеянию супруги, тоже был одет в белое с золотом. Рядом с лондой Окталией, в таком же высоком кресле, сидел, скрестив руки на груди, сухощавый лысоватый пожилой мужчина в темно-синем плаще; Сергею почему-то сразу подумалось, что это и есть странствующий маг Ольвиорн. По левую руку от лонда Гарракса пустовали три кресла – вероятно, предназначенные для «Подземных Мастеров». Сбоку от стола, метрах в двух с половиной от пола, выступал из стены балкон с узорчатыми перилами; вход на него был занавешен плотной красной тканью. А еще бросалось в глаза обилие прекрасных цветов в больших вазах и кадки с чем-то, похожим на пальмы – или это и были пальмы? – группками расставленные по всему залу.

Несмотря на многолюдье, в зале было довольно тихо – только трещали поленья в камине да слуги слегка постукивали по столам расставляемой посудой. Увидев появившихся на пороге бойцов, лонд Гарракс поднял руку – и подскочивший к бойцам молодой человек в зеленом одеянии, расшитом серебристыми полосками (ливрея?), сменив оставшихся за дверью зала слуг, проводил гостей к креслам рядом с хозяевами замка.

– Странствующий маг Ольвиорн, – представил лонд Гарракс соседа по столу.

Тот едва заметно кивнул, обвел троицу взглядом, и Сергей увидел, что у мага очень молодые и очень ясные зеленые глаза; молодые – и в то же время мудрые. Глаза человека, знающего тайны, недоступные простому смертному. И еще Сергею показалось, что в глубине этих глаз скрывается какая-то озабоченность. Во всяком случае, маг отнюдь не выглядел веселым. Возможно, у него тут было много работы.

Бойцы по очереди назвали себя – лонда Окталия при этом очаровательно улыбалась и кивала, отчего драгоценные камни диадемы вспыхивали, мерцали и сияли – и Сергей, представившись, добавил, испытывая невольный трепет перед этим, несомненно, очень необычным человеком:

– Нам необходимо поговорить с вами, уважаемый Ольвиорн.

– Не сомневаюсь, – произнес маг низким, чуть глуховатым голосом. В зале было так тихо, словно он внезапно опустел: все, затаив дыхание, слушали беседу могущественного чародея с не менее могущественными подземными владыками. – Думаю, это будет удобнее сделать завтра.

– Да, да, утром, после завтрака, – подхватил лонд Гарракс, приглаживая свои длинные блестящие черные волосы, в которых переливался огонь факелов. – А сегодня нужно просто хорошенько поужинать и хорошенько отдохнуть после столь долгого пути. Если уважаемый Ольвиорн не возражает, приступим.

Маг слегка улыбнулся уголками тонких губ; глаза же его не улыбались:

– По-моему, уважаемый Гарракс, это весьма разумное решение.

Лонд Гарракс повернулся к бойцам:

– Садитесь, уважаемые Геннадий, Сергей и… э-э… Александр.

Бойцы устроились в креслах, и отделившиеся от стены слуги тут же принялись наполнять их тарелки и бокалы.

– Ну, блин, лучше, чем в ресторане! – негромко, с восхищением сказал Гусев, раздувая ноздри в предвкушении празднества желудка.

– Господа! – обратился к внемлющему залу лонд Гарракс, держа в руке бокал с красным вином; Сергей неожиданно увидел в зале знакомое лицо – это был гигант Гортур, сменивший рыцарские доспехи на щегольское одеяние, перевитое широкими пурпурными лентами. – Сегодня мы имеем честь принимать у себя весьма и весьма необычных гостей, прибывших к нам издалека…

Спич лонда Гарракса длился не более минуты, после чего все дружно подняли бокалы. Вино оказалось превосходным – чуть терпким и ароматным, оно пахло так же, как и стоящие на столе цветы. Нужно было выступить с ответной речью, и Гусев толкнул сидящего рядом Сергея: давай, мол, Серега.

Сергей тоже был предельно краток: поблагодарил хозяев за гостеприимство, выразил признательность собравшемуся обществу, особо отметив старшего мечника Гортура, приосанившегося от этих слов, – и осушил наполненный расторопным слугой второй бокал.

И ужин начался… Ели неторопливо, пили, как заметил Сергей, понемногу и далеко не все, завязались за столами разговоры, то тут, то там раздавался смех. Хоть и слабым было вино, однако и оно, и обильная еда в совокупности с усталостью от пережитых за день перипетий ввергли Сергея в полусонное состояние, и все окружающее словно заволоклось дымкой и стало казаться далеким и каким-то отстраненным. Саня Веремеев, как будто бы, тоже полудремал, вяло обсасывая куриное крылышко, а размякший Гусев полулежал в кресле, потягивая вино вперемежку с поеданием яблок и винограда, и вдруг, подавшись к Сергею, тихонько хохотнул:

– Представляешь, Серый, если бы сейчас сюда для хохмы «погремушку» запустить! Вот бы шороху было!

– Сдурел, Геныч? – встрепенулся Сергей.

– Шучу, шучу, – добродушно отозвался Гусев, выплевывая на тонкий фарфор виноградные косточки.

Сергею такая шутка совсем не понравилась и он подумал, что, в сущности, не так уж и хорошо знает своего напарника по поимке бандюков.

Шло время, гомон висел над столами, туда-сюда сновали проворные слуги, лонд Гарракс, поглаживая острую бородку, рассказывал сидящему рядом Сергею о житье-бытье пограничного замка, лонда Окталия, улыбаясь, маленькими глотками пила яблочный сок, странствующий маг Ольвиорн глядел на всех мудрыми своими зелеными глазами и о чем-то размышлял (и вновь Сергею показалось, что маг чем-то озабочен), старший мечник Гортур, соорудив из бокалов и тарелок некую схему, пояснял что-то соседям по столу – таким же, вероятно, командирам двадцаток, перевитым пурпурными лентами, как конфеты на новогодних елках. Женщин в зале было не очень много, и все они казались Сергею очень симпатичными. Выскочили в пространство между столами пареньки и девчата в разноцветных трико, закувыркались, принялись подбрасывать один другого, жонглировать шариками, разыгрывать смешные сценки – то ли шуты, то ли акробаты, в общем, местные циркачи.

А потом на балкон начали поочередно выходить музыканты – и зазвучала музыка, и полились неторопливые негромкие песни…

Пребывавший в полнейшей невесомости Сергей вдруг дернулся, словно его укололи, и, всем телом повернувшись в кресле, поднял голову к балкону. Там сидела девушка в белом платье, перебирая тонкими пальцами струны какого-то музыкального инструмента, лежащего у нее на коленях. Подошедший вплотную к изогнутым балконным перилам мальчик лет восьми-девяти – чистое личико, большие серьезные глаза, золотистые кудряшки, – одетый в бархатный переливчатый сине-зеленый костюмчик, с неподдельной искренностью вдохновенно пел уже знакомую Сергею медленную песню.

«Прогрело солнце чашу небосвода… она отполирована ветрами…» – торжественно звучало в зале, и стены зала словно бы раздвинулись, превращаясь в далекий горизонт, и потолок с тяжелыми поперечными балками воспарил ввысь, растворяясь в хлынувшей с высот небесной синеве.

Сергей обернулся к напарникам, не зная, верить или не верить собственным ушам. Гусев смотрел не на балкон, а на сидящую наискосок от него, за соседним столом, белокурую молодую даму с точеным лицом античной статуи, и вид у него был уже не размякший, а такой, словно он вот-вот полезет прямо через стол к вожделенному объекту, схватит в охапку и умчит на такси в ближайшую свободную квартиру. Саня же Веремеев, подавшись к балкону, буквально поедал глазами маленького певца и, заметив движение Сергея, перевел взгляд на него – и взгляд Сани был полон недоумения и восхищения.

«Звучат чуть слышно… голоса… иных миров…» – звенело над залом сказочного замка, и это был голос именно иного мира. Иного. В котором никто никогда ничего не слышал ни о Христе, ни о Колумбе, ни о Бородинском сражении, ни о развале нерушимого Союза и даже о московском «Спартаке»… У иного мира были какие-то свои, особенные свойства.

…Музыканты и певцы все сменяли и сменяли друг друга – и удивительно было, откуда взялось такое количество дарований здесь, в отдаленном от больших городов уголке королевства. Или подобными талантами обладал едва ли не каждый житель Таэльрина? Все это было ново и интересно, но Саня Веремеев, сложив руки на животе, уже с трудом поднимал тяжелые веки, Гусев больше не сверлил взглядом античную богиню, а Сергею собственное тело казалось мешком, набитым ватой. От обманчиво легкого вина все сильнее кружилась голова.

Прихлопывающий в такт музыке лонд Гарракс решил, видимо, что гости из «подземных глубин» провели за столом достаточно времени и не сочтут за обиду, если им предложат идти отдыхать – и обратился, наконец, к разомлевшим бойцам с таким предложением. И оно сразу же было принято – разумеется, не только без всяких обид, но, напротив, с радостью.

Когда, в сопровождении слуг с факелами, они спустились из большого зала и вышли во внутренний двор, был уже поздний вечер. «Да будет свет!» – с видом Создателя провозгласил Гусев и вытащил из кармана фонарик. Луч яркого света метнулся через двор – и потрясенные слуги застыли на месте, широко раскрыв рты. А Сергей смотрел на темное небо, усеянное звездным бисером, и его охватило сосущее тревожное чувство оторванности от привычного каждодневного мира. Он не мог отыскать в вышине ни одного знакомого созвездия, и это было еще не все: над зубцами угловой башни, вместо такой «домашней» Луны, висели два маленьких тускло-желтых полумесяца – один повыше, другой чуть ниже. И хотя внутренне он давно готовил себя к чему-то подобному, его все-таки пробрала дрожь от наглядного подтверждения того никак не желающего укладываться в сознании факта, что королевство Таэльрин распростерлось под совсем другими звездами…

…И вот наступило утро, и за ночь этот мир не исчез, не растворился в пространствах сна, сменившись привычной обстановкой городской квартиры. Он продолжал существовать, и пора было умываться-одеваться, потому что их должны были вот-вот пригласить к завтраку, а после завтрака предстояла беседа с одним из представителей Сообщества Странствующих Магов магом Ольвиорном.

Сергей сполз с подоконника, вытащил из-под лежащего на скамье шлема небольшую плоскую коробочку рации. Ни Гусев, ни Саня Веремеев довольно долго не отзывались, и Сергей хотел уже идти стучать им в двери – комнаты напарников находились неподалеку, за поворотом коридора, напротив друг друга, – когда услышал наконец хрипловатый со сна голос Гусева.

– На связи, – недовольно сказал Гусев и откашлялся. – Ты че в такую рань, Серый? Такая возможность подрыхнуть без помех.

– Точно, – включился в разговор Саня Веремеев. – Ни телевизор не орет, ни диспетчеры не вякают. – Саня жил в многоэтажке, нависающей над забором автотранспортного предприятия, и не раз рассказывал о своих страданиях от такого незавидного соседства.

– Скоро на завтрак должны позвать, – напомнил Сергей. – А потом будем с магом разбираться.

– Ладно, – сказал Гусев. – Приступаем к зарядке и утреннему туалету.

– А туалетная бумага у вас есть, мужики? – спросил Саня Веремеев. – В моем номере есть.

– Есть – так пользуйся, уважь свою задницу, – посоветовал Гусев. – Не с дикарями же, слава Богу, дело имеем. Все, пошел прихорашиваться.

«Действительно, слава Богу, что не с дикарями», – подумал Сергей.

Мир, в который они попали, несомненно, находился на уровне земного средневековья («Господи, земного!.. А здесь – неземное?..»), но Сергей чувствовал, ощущал, понимал, всем нутром своим чуял, всеми почками и селезенками, что средневековье это какое-то ненастоящее… было здесь что-то такое… Вот! Наконец-то он нашел определение, и оно показалось ему подходящим: здешний мир сильно смахивал на описание подобных миров в фэнтезийных книжках с остановок и подземных переходов. Он очень походил на книжный мир, хотя и был – в чем Сергей не сомневался – вполне настоящим.

Можно было и дальше обсасывать эту тему, но Сергей не стал и приказал себе не думать об этом. И направился к двери в стене между гобеленами, за которой находилось помещение, где он вчера уже побывал – и после прибытия в замок, и перед тем, как упасть на кровать и погрузиться в сон.

Это помещение с голыми каменными стенами и узким высоким окном можно было назвать совмещенным санузлом. Сергей не был уверен, что подобные санузлы имелись в средневековых замках – в книжках, которые он читал, об этом ничего не говорилось, и в фильмах такого не показывали, – но наличие данного помещения являлось несомненным плюсом. Из стены торчала труба с крестообразной бронзовой рукояткой – это был кран, вода из которого стекала в выложенный отшлифованными камнями небольшой круглый бассейн; сливное отверстие на дне бассейна было закрыто деревянной пробкой. Вода поступала из большого резервуара, расположенного на вершине башни – эти громоздкие баки Сергей увидел, когда вместе с двадцаткой пересекал селение, приближаясь к замку. Наполнялись ли резервуары с помощью гидравлических приспособлений или воду просто таскали наверх ведрами, или поднимали ведра на веревках, он не знал. В стену возле бассейна было вмуровано большое овальное зеркало; над ним висели закрепленные в захватах факелы, а снизу тянулась довольно широкая каменная полка, на которой стояли кувшинчики с местными средствами гигиены и лежали мочалки, острые стальные лезвия для бритья, щеточки для взбивания пены и прочие причиндалы, с помощью которых можно было привести себя в порядок не хуже, чем в собственной ванной. На скамейке под окном возвышалась стопка льняных полотенец и еще одна стопка изделий поменьше, которые Саня Веремеев принял за туалетную бумагу; на самом деле, как убедился Сергей, это оказались тонкие матерчатые салфетки. Но в их предназначении не приходилось сомневаться, потому что такая же стопка лежала на каменной скамеечке возле плетеной корзины, в противоположном от окна конце комнаты. Там выдавался из стены каменный куб с бубликообразным деревянным сиденьем вокруг углубления и еще одним краном – и эта конструкция была тем, что в мире Сергея называлось унитазом, а вот как называлась она здесь, Сергей, конечно же, тоже не знал.

Впрочем, он не стал погружаться в размышления на сей счет, а использовал конструкцию по назначению и, подойдя к бассейну, с удовольствием приступил к водным процедурам, благо вода была «комнатной» температуры и не вызывала желания стучать зубами.

Вернувшись в комнату освеженным, побрившиеся и умащенным всякими благовониями, Сергей принялся облачаться в пропахшую вчерашним потом одежду – ее, конечно, тоже не мешало бы постирать, но запасного комплекта он как-то не догадался прихватить с собой, выезжая на задание по отлову бандюков, и приходилось довольствоваться тем, что есть. Бронежилет он напяливать на себя не стал, и даже не прикоснулся к оружию – не тот был случай.

Кстати, воины двадцатки восхищенно цокали языками, когда Гусев в пути демонстрировал им бронежилет и прочный шлем, а старший мечник Гортур туманно намекал на то, что вот, мол, воины иногда обмениваются доспехами… «Казенное имущество», – развел руками Гусев в ответ. Произвели впечатление и «кошки», и ножи. Гусев, увлеченно рассказывая об оружии, не прочь был наглядно продемонстрировать боевой эффект гранат, но Сергей посоветовал не тратить почем зря боекомплект – и Гусев угомонился. Зато, закурив, пустил по рукам свою зажигалку – она тоже вызвала неподдельное восхищение пограничников.

Обувшись и причесавшись, Сергей запер дверь на ключ и по мягкому ковру, устилающему пол коридора, направился к Гусеву. Ему не терпелось встретиться с магом Ольвиорном и задать кое-какие вопросы.

В комнате Гусева – копии комнаты Сергея – уже сидел в распахнутой куртке Саня Веремеев. Волосы у него были мокрыми, и выглядел он безмятежным и довольным – наверное, потому, что ему наконец-то не помешал выспаться громкий голос диспетчера АТП. Гусев, сидя на кровати и дымя сигаретой, натягивал ботинки.

– Привет, уважаемый Подземный Мастер, – встретил он Сергея, щурясь от лезущего в глаза табачного дыма.

Сергей поднял руку:

– Привет, мужики.

– Э-эх, хорошо здесь… – Саня Веремеев зажмурился и сладко потянулся. – Наелись, напились… Музыка…

– А девочки! – вскинулся Гусев. – Девочки классные! И винцо хорошее – это вам не водяры нажраться, господа. И кайфец получил, и голова не болит, и на пиво поутру не тянет. – Он сделал глубокую затяжку, вынул сигарету изо рта и с огорчением на нее посмотрел. – Только что же я здесь без курева буду делать, мужики? Без курева мне хана…

– Переходи на сухие листья, – предложил Сергей, усаживаясь на скамью рядом с Саней Веремеевым. – Или и вовсе бросай, мы-то вот с Веремеем живем без курева – и ничего, не жалуемся. И здоровье, опять же, сохранишь.

– В жизни и так всего лишь три удовольствия, – изрек Гусев с видом философа. – Бабы, водка и курево. Откажешься от курева – останется всего лишь два. А насчет здоровья, Серый, так ведь древние греки, помнится мне, не курили – а все равно все вымерли, а?

Сергей покивал:

– Ну-ну. Это типа: «Любой человек когда-нибудь обязательно бросит курить». Вот сейчас будем говорить с магом, так попроси его сотворить пачку-другую сигарет.

– А! – Гусев махнул рукой. – Фигня это все. Как говорил наш Достоевский: «Чудес не бывает, парни, все зависит только от вас», и давай нас гонять, чтобы форму не теряли.

– Казенную? – подмигнул Саня Веремеев.

– Собственную, физическую, блин!

– Не скажи, – Сергей покачал головой. – Есть люди, которые способны совершать чудеса, и не потому что они волшебники, а потому что владеют тайными знаниями. Ты вот щелкнул зажигалкой – появился огонь, и ты знаешь, почему он появился, а тот, кто не знает, скажет: чудо! А здесь возможно всякое, мы с Саней уже убедились. Вчера в зале пел пацан о Небесной Чаше, а мы с Саней эту песню еще в лесу слышали – из ниоткуда.

– Да? – Гусев озадаченно посмотрел на Сергея. – Ну, не знаю, может быть. Может, и есть какое-то тайное знание, как ты говоришь, но, по мне, лучше бы его не было: меньше знаешь – крепче спишь. – Он поднялся, облачился в куртку. – Знаешь, между прочим, как в Библии говорится? Чем больше мы знаем, тем тошнее нам становится, и получая новые знания, мы тошноту эту в мире увеличиваем. Выходит, если новых знаний мы добывать не будем, то будем кайфовать и умножать в мире кайф. Вывод? Знание – на хрен, оно вредно.

– Ого, Гусек, – с уважением сказал Саня Веремеев. – Библию на досуге почитываешь?

– Да нет, это Достоевский нам говорил.

В дверь негромко постучали.

– Кушать подано, – сказал Сергей. – Нас приглашают на завтрак. Надеюсь, «погремушки» ты с собой брать не будешь?

– А они мне карман не оттягивают, – ответил Гусев.

…В сопровождении слуги бойцы вошли в центральную башню замка лонда Гарракса и вновь, как и вчера, поднялись по узкой винтовой лестнице без перил, но на этот раз не в большой зал, а выше, в уютную трапезную, в окна которой заглядывало утреннее солнце. Там был накрыт стол, и за столом сидели, беседуя о чем-то, владельцы замка и странствующий маг Ольвиорн.

Завтрак прошел в разговорах о вещах отвлеченных – лонд Гарракс рассказывал о последней своей поездке в столицу королевства – Таэльсан и участии в Таэльсанских играх. Игры эти были своеобразным многоборьем и включали в себя, помимо традиционного боя на мечах, скачек на ипподроме и в загородном лесу, метание копья и боевого топора на дальность и точность, пешее преодоление препятствий и множество других состязаний в силе, ловкости, выносливости и мастерстве. Но этим Таэльсанские игры не ограничивались: их участники демонстрировали также свое умение слагать стихи, петь, играть на музыкальных инструментах, придумывать наилучшие выходы из различных, предлагаемых для рассмотрения, ситуаций, отгадывать слова и показывать свой ум и смекалку еще в десятке разнообразных испытаний. В Таэльсанских играх принимали участие не только подданные короля Валлиора, но и достойные мужи из окрестных земель. Да и сам король Таэльрина участвовал в этом захватывающем действе наравне с другими, не имея никаких привилегий.

Лонд Гарракс, не похваляясь, но и без ложной скромности сообщил с довольным видом, что вышел победителем в малых лесных скачках, обойдя короля и соседей по приграничью, своих закадычных друзей лонда Дастунга и лонда Вильдена, за что и был удостоен награды – меча, сработанного в лучшей оружейной мастерской Таэльсана – придворной оружейной мастерской королевской гвардии.

В ответ Гусев, за обе щеки уписывая политый клубничным вареньем творог со сметаной, поведал об Олимпийских играх, не уточняя, где такие соревнования проводятся. Судя по реплике лонда Гарракса, с любопытством выслушавшего бойца, владелец замка подумал, что речь идет о подземных пространствах. Саня Веремеев заговорил о футболе, и оказалось, что о такой игре в здешних краях слыхом не слыхивали, и ничего таэльринцам неизвестно о бесподобном московском «Спартаке»… Маг Ольвиорн в беседу не вступал, но слушал бойцов очень внимательно, при этом неторопливо, ложку за ложкой, поглощая какую-то полужидкую кашу, весьма смахивающую на манную. Лонда Окталия отдавала явное предпочтение овощам и яблочному соку и то и дело улыбалась своей традиционной милой улыбкой. Она сменила прическу – теперь ее роскошные черные волосы волнами стекали по плечам – и наряд: открытое светлое легкое платье почти без украшений выгодно подчеркивало контуры ее ладной изящной фигуры. Судя по всему, лонда Окталия не отличалась многословием – или просто не принято было здесь женщине много говорить в присутствии гостей-мужчин; трудно без разъяснений разобраться в тонкостях чужого этикета. Еще можно было бы предположить, что у владелицы замка, как и у многих красивых женщин – по расхожему мнению, – есть один недостаток, но редкие замечания лонды Окталии развеивали все сомнения на сей счет: эта молодая очаровательная женщина была отнюдь неглупа.

Допив сок, Сергей поставил бокал и, отогнув рукав куртки, посмотрел на часы – сделал он это чисто машинально, после завтрака он всегда смотрел на часы, хотя в данном случае для него не имело никакого значения, какой момент времени они показывают – и это его действие не осталось незамеченным.

– Ума не приложу, как можно сработать столь миниатюрный часовой механизм! – с искренним восхищением сказал лонд Гарракс. – Наверное, нужно просто родиться таким умельцем.

Сергей, не долго думая, расстегнул браслет на запястье и преподнес свою кварцевую «Вегу» хозяину замка.

– Не откажитесь принять в дар, уважаемый лонд Гарракс.

Лонд, порозовев от удовольствия, принял подарок и тут же надел часы на руку. Гусев и Саня Веремеев тоже не сплоховали, и их наручные часы – такие же «Веги» – немедленно перекочевали к новым владельцам, лонде Окталии и магу Ольвиорну.

А в конце трапезы Саня Веремеев угостил принимающую сторону остатками «Стиморола». Ольвиорн, внимательно осмотрев и понюхав белую подушечку, спрятал ее в карман, а хозяева замка тут же отправили жевательную резинку в рот и принялись жевать, как и рекомендовал Саня. И обе стороны осталась вполне довольны друг другом.

Завтрак закончился и лонд Гарракс, заявив, что всегда к услугам гостей и готов выполнить любую их разумную прихоть, удалился вместе с супругой, любуясь своими часами, напоследок выразив надежду, что и его тоже – в пределах возможного – посвятят в некоторые подробности жизни Подземных Мастеров. Слуги быстро убрали посуду и покинули трапезную, оставив бойцов с глазу на глаз с магом Ольвиорном.

– Я готов выслушать вас, уважаемые Подземные Мастера, – произнес Ольвиорн, откинувшись на спинку кресла и скрестив руки на груди. Он сидел напротив бойцов, и солнечные лучи, проскальзывая в раскрытое окно, играли в его немигающих зеленых глазах, похожих на изумруды.

Сергей обменялся взглядами с Гусевым и Саней Веремеевым и вновь повернулся к магу. Так уж получалось, что все переговоры здесь, в этом мире, приходилось вести именно ему, Сергею, хотя тот же Геныч, например, мог трепаться часами, без остановки, особенно в каком-нибудь кафешнике, когда наполняются, осушаются и вновь наполняются-осушаются изящные хрустальные – или под хрусталь – стопочки и сигаретный дым висит коромыслом. Но здесь был не кафешник, а была трапезная, без водки… В общем, командование парадом предоставлялось Сергею. И он приступил к командованию, причем, что называется, с места в карьер:

– Мы не Подземные Мастера, уважаемый Ольвиорн, – сразу же выложил Сергей, заставив мага пошевелиться в кресле. – Мы вообще не из этого мира. Какая-то сила занесла нас сюда, к вам. В нашем мире нет никакого королевства Таэльрин, и вообще у нас все другое… образ жизни другой… гораздо больше техники… механизмы… ну, и всякое такое. Все по-другому.

Сергей замялся, неловко развел руками, не зная, нужно ли вдаваться в детали, приводить какие-то конкретные факты из жизни человеческой цивилизации начала двадцать первого века или же не стоит устраивать здесь лекцию, потому что маг все равно не поверит всем этим россказням. Маг Ольвиорн, по-прежнему не мигая, смотрел на него, и на лице мага не отражалось никаких эмоций, словно не лицо это было, а искусно сработанная маска.

– Не знаю… Вы можете нам не поверить, – вновь начал жевать словесную кашу Сергей. – Но именно так оно и есть. Мы действительно из совершенно другого мира.

– Я вполне могу это допустить, – немного помолчав, произнес маг Ольвиорн, и Сергей с облегчением вздохнул, а Гусев перестал терзать пальцами край скатерти. – В наших древних книгах сказано, что ходы между мирами иногда открываются, и тогда могут происходить удивительные явления. Обезлюдевший за одну ночь город Ден-Атал – никаких следов бегства, паники, беспорядка, все на своих местах, все обычно и привычно – а людей нет. Исчезли. Мальчик, шедший к колодцу за водой, пропадает, отойдя на несколько шагов от порога собственного дома, утром, при солнечном свете, – причем одно ведро осталось, а другое исчезло вместе с ним. Боевой отряд, выступивший из крепости, словно растворился прямо среди полей, средь бела дня, – в соседнем селении, буквально рядом, никто его не видел, в полях нет никого и ничего, а следы обрываются прямо посреди дороги, словно у коней вдруг выросли крылья и они вознесли всадников на небеса. – Маг обвел глазами бойцов, слушавших его, затаив дыхание. – Это примеры, когда отсюда – куда-то туда. Но бывали и иные случаи, когда оттуда – к нам. И о таких случаях тоже говорится в наших книгах. Сохранились кое-какие упоминания о том, что гвиры были созданы Темной Ипостасью Бога не здесь, а пришли из каких-то иных пространств. И это касается сейчас не только гвиров… – Маг Ольвиорн внезапно умолк, словно споткнулся. Он пристально смотрел на Сергея, и Сергей почти физически ощущал, как этот ставший буравящим взгляд впивается в него, высвечивая все закоулки, проникает в глубину, стараясь отыскать что-то очень важное в этой глубине. Потом беспощадный, прожигающий насквозь взгляд мага вонзился в нахмурившегося Гусева… в растерянно заморгавшего Саню Веремеева – и вновь вернулся к Сергею.

– Что-то… не так? – неуверенно выдавил Сергей, не в силах больше вынести этого выматывающего взгляда чародея.

– Значит вы утверждаете – сами утверждаете, – что вы не из нашего мира, – медленно сказал маг Ольвиорн. – Что вы не Подземные Мастера. Так?

– Ну да, – не понимая причины произошедшей с магом перемены подтвердил Сергей.

– А с какой целью вы прибыли сюда? Только не опускайте глаза, смотрите на меня! – это прозвучало неожиданно резко, как приказ.

– Да ни с какой, – продолжая недоумевать, ответил Сергей. Похоже, маг заподозрил их в недобрых намерениях, а то и считал вражескими лазутчиками. Какими-нибудь новыми гвирами. – Я же говорил, нас сюда занесла какая-то непонятная сила. Словно в яму провалились. Там еще какие-то вспышки были, огни красные… А оказались у вас, в Злом Лесу. Здесь, а не у себя. У нас и звезды другие, и луна только одна, а не две, как у вас. А как вернуться – не знаем.

Маг, казалось, погрузился в размышления, притушив свет своих удивительных проницательных глаз.

– Могло случайно занести… – пробормотал он, извлек из-под плаща врученные ему Саней Веремеевым часы, некоторое время рассматривал их, а потом поднял голову. – Я не вижу в вас черноты, и вы, уважаемый Сергей, как мне кажется, совершенно искренни… если только нет в вашем сознании непреодолимых для меня барьеров… хотя неизвестны мне такие барьеры. Я не знаю, кто вы – хочу надеяться, что не враги… Вы прошли Злой Лес… Как вам это удалось?

– Не знаю, – Сергей пожал плечами. Ему было немного досадно, что Ольвиорн им, вроде бы, не очень доверял, но, наверное, были у него на то какие-то причины… – Просто шли себе да шли. Мы же не знали, что там кишат гвиры-оборотни. Кстати, мы встретили одного. То есть, мы не знали, конечно, что это гвир.

Маг слегка вздрогнул и подался к нему:

– И что?

– Да ничего… Каждый видел что-то свое. И еще мы с Саней… Александром слышали там песню. О Небесной Чаше. Ее вчера пел мальчик, в большом зале. А мы ее уже слышали раньше, в Злом Лесу. Как будто с неба.

– Расскажите подробнее, уважаемый Сергей. Это очень важно, – Ольвиорн был явно взволнован.

Выслушав рассказ Сергея, странствующий маг расслабленно свесил руки с подлокотников кресла и глаза его словно бы оттаяли, но в глубине их почему-то обосновались печаль и тревога.

– У меня сейчас и легко, и тяжело на сердце, уважаемый Сергей. Поведанное вами однозначно свидетельствует о том, что вы – не враги. Более того, у меня есть основания полагать, что вы явились в наш мир в соответствии с пророчеством Великого Мерлиона, и пророчество это относится именно к вам.

Гусев тихо присвистнул и полез в карман за сигаретами, Саня Веремеев еще глубже осел в кресле, а у Сергея похолодело в животе. Кажущаяся случайность оборачивалась предопределенностью, о которой никто из них никогда не ведал ни слухом ни духом. Вольные, ни от кого не зависящие создатели собственного бытия на деле являлись только фигурами на шахматной доске, участниками давным-давно начатой кем-то или чем-то игры, чьи ходы, оказывается, были просчитаны и предсказаны с самого начала…

– Другое дело, – с грустью сказал Ольвиорн, – что никому из нас, магов, не ясен до конца точный смысл пророчества. Трактовать его можно по-разному. Ясно одно: ваше появление здесь означает, что все мы через какое-то время узнаем, есть ли у нас будущее или нет.

– Ого! – не удержался от восклицания Гусев.

Маг медленно кивнул:

– Да, именно так. Еще вчера, за ужином, я прощупывал вас – мне просто интересно было: какие они, эти Подземные Мастера?.. Мы довольно мало знаем о них, линии нашего бытия нигде не пересекались и не пересекаются. Любопытства ради я применил самое элементарное воздействие, вы – каждый из вас – просто не могли ему не подчиниться… но вы не подчинились. Вы не поддаетесь нашей магии… впрочем, это можно проверить, попробовать средства посильнее… Но после ваших слов, уважаемый Сергей, я почти убежден, что Мерлион имел в виду вас, он уже тогда видел все, что случится, он уже тогда видел вас – тысячи лет назад.

И вновь Сергею стало холодно. Одно дело – читать туманные катрены Нострадамуса, намекающие на какие-то не относящиеся к тебе события, и совсем другое – услышать от странствующего мага, что древний маг – первый Великий маг – Мерлион узрел в своих видениях именно тебя и говорил именно о тебе. Это казалось совершенно невероятным, но Сергей вновь подумал о том, что последние события радикально изменили его воззрения на невероятное.

Он собрался было задать вопрос Ольвиорну, но его опередил Гусев.

– А что говорится в пророчестве? – спросил он, вновь теребя одной рукой край скатерти, а другой продолжая держать так и не прикуренную сигарету.

Маг взглянул на него и медленно начал говорить, чеканя каждое слово:

– И случится в год, когда явятся пришлые, угрожая, и расположатся возле гор, неподалеку от Небесного Огня, и срок назначат окончания мира, конца времен. Придут иные, издалека, видящие разные лики зла, услышавшие песню, еще не спетую, и вновь придут, силе слов неподвластные, и знаков, и действий, и темный – их явит обманчивый лик. Ради спасения придут они, и будет встреча возле гор. Вижу: померкло светило. Занесен меч, и мир под мечом. Вижу: ниспровергнет радость печаль. И падет меч. Так вижу. Сквозь воды времени – свершится.

– Да-а… – озадаченно протянул Гусев. – Понять трудновато. Кроссворд какой-то…

– А можно повторить? – попросил Сергей.

Маг Ольвиорн вновь медленно, с нажимом, произнес те же слова. Каждое из них, взятое само по себе, было вполне понятно, а вот общий смысл ускользал, вернее, даже не смысл, а итог пророчества. Сергей так до конца и не уяснил, предвещает ли пророчество гибель этого мира или все-таки нет, и вновь обратился к магу:

– Вы не могли бы пояснить, уважаемый Ольвиорн?

– Да, конечно, – ответил маг, запахивая плащ, словно ему стало холодно солнечным теплым утром. – Пояснений и толкований существует великое множество, и вот наступило время, которое покажет, кто правильно понял слова Мерлиона, а кто заблуждался. И дай Бог, чтобы правы оказались верящие в дальнейшую жизнь, а не во всеобщую гибель.

– Явятся пришельцы, угрожая, разместятся у гор, неподалеку от Небесного Огня… – повторил Сергей слова пророчества. – О ком это? Они уже действительно явились?

– Да, – помедлив, ответил Ольвиорн. – Именно так. Истину знаем только мы, странствующие маги, хотя кое-какие слухи уже поползли.

«Вот о чем говорил Гортур, – сообразил Сергей. – Пришельцы вмешались в дела Подземных Мастеров и те решили обратиться за помощью – вот как подумал о нас старший мечник Гортур…»

– Кто эти пришельцы? – спросил он. – И чем они угрожают? У них есть какое-то мощное оружие?

– Они тоже, как и вы, не из нашего мира. Называют себя скоддами. Их убежище действительно находится неподалеку от Небесного Огня, но нам туда не проникнуть – их магия не поддается нашим заклинаниям. У них другая магия. Мы наблюдаем за ними с тех пор, как только узнали об их появлении, но ничего не можем поделать. А угрожают они… – маг вздохнул и сгорбился в кресле, – угрожают они Черной Маской Смерти. Когда Маска откроет глаза – наш мир превратится в прах…

– Господи, что за чертовщина? – сдавленно произнес Гусев и тут же вскинулся: – Так действовать же надо, не сидеть, сложа руки!

– Мы пытаемся, но пока ничего не выходит.

– А вы знаете, когда эта Маска должна открыть глаза? – подал голос Саня Веремеев.

– Ровно через год после появления скоддов – это нам известно абсолютно точно. А они появились семь декад назад.

– Но зачем им это надо? – спросил Сергей. – Я еще понимаю – завоевать, поработить… но уничтожить… Зачем?

Маг опять вздохнул:

– Они переходят из мира в мир, уничтожают миры и питаются энергией уничтожения, распада. И жиреют, тучнеют, набираются новых сил…

– Фантастика… – ошеломленно пробормотал Сергей. – Значит, если в пророчестве Мерлиона говорится именно о нас, мы встретимся со скоддами?

– Думаю, так и будет, уважаемый Сергей.

Сергей переглянулся с напарниками. Вид у них был такой же растерянный, как, наверное, и у него самого. «Хорошенькая книжка получается, – подумал он. – Веселая. Если бы еще и с хэппи-эндом…»

– Давайте пройдемся по пророчеству, – предложил он, обращаясь к Ольвиорну. – Пришельцы уже явились и назначили срок гибели мира. Потом про нас говорится: придут издалека, услышат песню. А дальше?

– И вновь придут, силе слов неподвластные, и знаков, и действий, и темный – их явит обманчивый лик.

– Почему «вновь»? То есть мы уйдем отсюда и вновь вернемся? Так? Что такое «темный»? А «обманчивый лик»?

– Да, возможно, вам суждено покинуть нас и опять вернуться, – ответил Ольвиорн. – Может быть, прямо сейчас. Вы говорите – какая-то непонятная сила, падение в яму. Возможно, все повторится – вы вернетесь к себе, а потом опять провалитесь. «Темный» – одно из самых «темных» мест, – маг невесело усмехнулся своему каламбуру. – И насчет «обманчивого лика» тоже непонятно. Следующую фразу можно толковать двояко: «Ради спасения придут они, и будет встреча возле гор». Ради чьего спасения? Своего собственного спасения или спасения мира? Я, безусловно, предпочел бы второе толкование.

– Будет встреча! – Гусев стукнул кулаком по столу. – Думаю, их магия на наши гранаты не распространяется. Допустим, человека можно заколдовать, но оружие…

– Оружие тоже можно, – заверил Ольвиорн. – Стрела отклонится от цели, меч выпадет из рук, копье сломается.

– Но это касается местного оружия, – возразил Сергей. – Вы, маги, можете заколдовать оружие своего мира. Но наше оружие – из другого мира. Ваша магия, как вы утверждаете, не действует ни на нас, ни на скоддов, потому что мы нездешние. Но значит и на нас магия скоддов тоже не подействует, правильно?

– Ловко, Серега! – Саня Веремеев, улыбаясь, заерзал в кресле, но Ольвиорн быстро заставил его погасить улыбку.

– Возможно, но неочевидно, – сказал он. – На наш-то мир они могут воздействовать, хоть и нездешние. А три ключевые, самые важные фразы пророчества тоже допускают двоякое толкование. «Померкло светило» – речь может идти либо о начале разрушения мира, либо об извержении Дракона. Такое тоже известно из книг.

– Какого дракона? – чуть ли не хором спросили бойцы.

– Это вулкан в Морайском заливе, – пояснил маг. – Тучи пепла поднимаются к небесам, и несколько дней солнца почти не видно. В летописях описано девятнадцать таких случаев.

– Может быть, солнечное затмение? – предположил Сергей.

Маг отрицательно покачал головой:

– У нас есть таблицы солнечных затмений. Очередное – только через полтора года. И самые главные слова: «Ниспровергнет радость печаль». Радость ли будет ниспровергнута печалью или, напротив, печаль будет ниспровергнута радостью? Оба толкования абсолютно равновероятны, Мерлион, если вы заметили, и в предыдущих фразах применял инверсию.

– Что такое инверсия? – хмуро поинтересовался Гусев.

– Это такой прием, изменение обычного порядка слов в предложении, дабы усилить выразительность речи. «И срок назначат окончания мира». «Силе слов неподвластные». Да, Мерлион пользовался инверсией…

– А вам не кажется, что он сознательно напустил тумана насчет радости и печали? – неожиданно спросил Сергей. – Может, он и сам толком не знал, чем все закончится? Это ведь получается что-то типа «казнить нельзя помиловать». Не видел он финала, ваш Великий маг…

– Или не хотел убивать в нас веру, – заметил Ольвиорн. – Оставил нам надежду.

– Но там же еще про меч, – сказал Саня Веремеев. – Он же говорит: «Падет меч».

Маг повернулся к нему:

– Вот именно, «падет». Вопрос в том, как падет. Падет ли меч, выпущенный из ослабевшей руки, или же падет разящий меч на наши головы.

– Да-а, – совсем как Гусев недавно, протянул Сергей. – Ваш Великий Мерлион позапутаннее нашего Нострадамуса будет.

– У вас тоже был великий маг и пророк? – встрепенулся Ольвиорн.

Сергей усмехнулся:

– Хватало у нас и магов, и пророков. И второе пришествие Господа не раз предсказывали, и конец света, и победу коммунизма. А вот черный день Америки никто эаранее не увидел, и Пхеньянскую катастрофу тоже.

– Не все можно выразить точно и определенно, уважаемый Сергей, – отозвался маг. – Предвидение будущего – очень зыбкая вещь, тут не всегда в фаворе категоричность.

Сергей развел руками:

– Спорить не буду, уважаемый Ольвиорн, – я не специалист по таким делам.

– А что это за Маска такая? – мрачно осведомился Гусев, который до этого молча грыз ноготь и переводил взгляд с одного собеседника на другого. – Это что, и есть их оружие, скоддов этих? Как она действует, по какому принципу? Что она вообще такое?

– Мы знаем только, что Маска действительно есть, – отозвался маг. – И знаем, что ее взгляд действительно может превратить в пепел весь мир. Это наше знание – из иных сфер. А те, кто, возможно, видел своими глазами Черную Маску Смерти, никогда уже ничего не скажут.

– А скоддам, выходит, она нипочем? – задал Гусев новый вопрос.

– Выходит, так, – вздохнул Ольвиорн. – Это их оружие, – он подчеркнул слово «их».

– Все страньше и страньше, все чудесатей и чудесатей, – констатировал Саня Веремеев. – У меня от всей этой фантастики мозги плавиться начинают.

– Это не фантазии, – возразил маг. – Это жизнь. Наша жизнь. Возможно, ваша жизнь нам тоже показалась бы фантазией.

– Согласен, батя, – кивнул Гусев. – У вас магия, а у нас техника. Все ревет, все гудит, все прет напролом, стены прошибает и нутро наизнанку выворачивает. Силища! Вот как мы с Достоевским однажды на Балканах…

– Стоп-стоп-стоп! – Сергей досадливым жестом остановил Гусева, чуть-чуть не оседлавшего любимого конька. – Ты меня с мысли сбиваешь. Значит, вы все-таки не исключаете, уважаемый Ольвиорн, что магия скоддов, так же как и ваша, может на нас и не подействовать?

Маг в раздумье потер подбородок и повторил уже сказанные им ранее слова:

– Возможно, но не очевидно.

– И все-таки возможно? – гнул свою линию Сергей.

– Н-ну, в принципе, да. Может быть, именно потому скодды и не посягнули на ваш мир.

– Вот! – удовлетворенно сказал Сергей, оглядываясь на насторожившихся бойцов. – Почему бы нам и не попробовать?

– Что попробовать? – эаторможенно спросил Гусев, а Саня Веремеев погрозил Сергею пальцем:

– Хочешь проверить прочность нашей собственной шкуры?

– А разве у нас есть выбор? Если мы застряли здесь надолго, действовать надо, правильно Геныч говорит. Сколько у вас в году декад, уважаемый Ольвиорн?

– Сорок.

– Ну вот, в запасе осталось тридцать три. И потом, если пророчество Мерлиона касается нас – а кого еще? – мы с ними в любом случае встретимся, хотим мы этого или не хотим. Вот и посмотрим, для кого радость, а для кого печаль, и кто кого ниспровергнет. И на чью шею меч падет. А померкшее солнце – может, и впрямь извержение вулкана, а не конец света. А, мужики?

– Мда-а… – вновь задумчиво протянул Гусев. – Ты, Серый, прям как комиссар полка. Оратор! Достоевский! И это не может не радовать. Только я тут вас послушал, поразмыслил, и думаю, что хорошо бы Сначала все-таки еще раз проверить, такие ли уж мы не поддающиеся магии. Дело-то серьезное, это не бандюков мордой в асфальт. Может быть, э-э… уважаемой Ольвиорн попробует воздействовать на нас чем-нибудь покруче, чтоб до печенок пробирало? Что-нибудь этакое зубодробительное.

– Это можно, но только не прямо сейчас, – маг спрятал улыбку. Он был явно доволен забрезжившим просветом во тьме безысходности. – Ведь ваша техника тоже, наверное, так, с ходу, не сможет стены прошибать?

– Почему? – возразил Гусев. – Наша – сможет! Затем и создана, чтобы именно – с ходу!

– У нас несколько иные методы, – вновь улыбнулся Ольвиорн. – Магия это не волшебство, это наука, только особая, как бы несколько в иной плоскости… Я сделаю кое-какие приготовления и попробую произвести, как вы выразились, уважаемый Геннадий, что-нибудь зубодробительное. Ну, хотя бы применить пятое заклинание того же Мерлиона – это очень сильное средство. И пусть наша магия отличается от магии скоддов, но суть, основа одна и та же: воздействие словом на мир. И если вы ничего не почувствуете, если вновь останетесь неуязвимыми, не подчинитесь воздействию – это вселит надежду.

– Послушайте, уважаемый маг, – вдруг подался Гусев к Ольвиорну и в голосе его зазвучали странные просительные нотки, – а курево вы можете сотворить?

Маг недоуменно посмотрел на него и Гусев выставил перед собой сигарету, которую так до сих пор и держал в руке, все забывая закурить.

– Вот такие штуки. Сигареты.

– Я видел, как вы, уважаемый Геннадий, выдыхали дым. Он целебный?

– Да нет, – вмешался Саня Веремеев. – Какой там целебный! Наоборот, очень вредный для здоровье. Это такая вредная привычка. А избавиться очень трудно, по себе знаю.

Ольвиорн покачал головой:

– Боюсь, что сотворение таких вредных сига-рет мне не под силу. Но я могу избавить вас, уважаемый Геннадий, от этой вредной привычки.

– А-а! – разочарованно отмахнулся Гусев. – Закодировать, что ли?

– Соглашайся, Геныч! – сказал Сергей. – Когда еще такой случай представится? Сам же ведь ни в жизнь не пойдешь. А это же не кодирование – это магия! Смотри, сколько преимуществ получается, – он начал загибать пальцы. – Во-первых, не будешь сейчас мучиться без курева – у тебя же пачка не волшебная, не неиссякаемая, да? Несколько штук всего-то и осталось, а потом что? На самом деле, что ли, листьями дымить? Во-вторых, – я тебе уже говорил, – здоровье сбережешь. В-третьих, кучу денег сэкономишь – прикинь, сколько ты на курево тратишь в неделю, в месяц, в год. В-четвертых, потенция улучшится…

– Да я вроде не страдаю, – возмущенно перебил его Гусев. – Ни одна еще не обижалась.

– Это ты сейчас не страдаешь, а потом будут проблемы, ты послушай умных лю…

И тут снизу, со двора, раздался пронзительный детский крик:

– Темный! Смотрите, темный!

Бойцы переглянулись и, не сговариваясь, бросились к открытым окнам трапезной. Маг Ольвиорн, вздрогнув, поднялся с кресла и торопливо последовал за ними.

– А вот и ваш темный явился, – ошеломленно сказал Гусев, перегнувшись через подоконник. Саня Веремеев выглядывал в окно из-за его спины, а Сергей обалдело взирал на происходящее внизу из другого окна.

У крыльца, в окружении слуг, воинов и другого замкового люда, стояли трое в очень непривычной для данного места ярко-оранжевой, как апельсины, одежде, такой же непривычной, какой была здесь форма бойцов спецподразделения: стройная молодая женщина, белокурый верзила и широкоплечий курчавый негр.

– Темный! Темный! – продолжала испуганно кричать, вцепившись в подол матери, маленькая девчушка, показывая на негра; людей с таким светом кожи, по-видимому, здесь не знали.

– Кажется, в яму угодили не только мы, – слегка оправившись от изумления, медленно проговорил Сергей.

– Пророчество Великого Мерлиона продолжает сбываться, – тихо отозвался стоящий рядом странствующий маг Ольвиорн.

14. Иное

Игорь Владимирович Ковалев лежал на своей кровати в палате номер семь. И в палате, и за окном было темно, потому что шел уже второй час ночи, но Ковалев не спал. Он смотрел в темноту широко открытыми глазами и глубоко и ровно дышал. Тишину сотрясал храп Левченко, у которого, несмотря на все процедуры, таблетки и уколы все чаще происходили «сбои в программе», но Ковалев не слышал этих громоподобных раскатов. Он был далеко от больничной палаты, вернее, палата была только ничтожной частью его необъятной космической сущности – во всякое случае, так ему представлялось.

Мелькали, мелькали, сменяя одна другую, картины-образы, объемные, цветные, и не понять было – картины ли это или обрывки реальности, сотен разных реальностей разных слоев бытия…

– Не всякий сирруш превращается в дракона… – беззвучно шептали губы Ковалева. – Но сирруш может… превратиться в дракона… Может!..

Храп Левченко, шаги санитаров в коридоре, звездное небо за окном и скамейки под звездным небом – все это было по одну сторону незримой черты. А за чертой…

А за чертой – по холодной осенней жиже мимо одинаковых домов медленно полз дракон. Дома с любопытством разглядывали его десятками светящихся окон. Дорога была разбита колесами самосвалов, недавний дождь разбросал по ней мутные пятна луж – и новый микрорайон оказался островом, отделенным от ближайшей троллейбусной остановки океаном грязи.

За домами раскинулись желтые поля, пока еще независимые, но город тянулся уже и туда, выслав разведчиками многочисленные вагончики строителей. Подобные нелепым чудовищам подъемные краны вздымались в темное небо, и яркие фонари на их длинных стрелах освещали недостроенные белые стены, оранжевые переплеты оконных рам, провалы на месте будущих дверей. Дракон с опаской посматривал на неподвижных гигантов, пригибая ушастую голову к самой дороге, так что грязь скользкими комками забивалась в его трепещущие чуткие ноздри.

Он приполз на окраину города из-за желтых мокрых полей, с трудом выбравшись из пещеры в овраге. Дракон был очень стар и долгие годы не покидал своего логова. Он лежал в полусне у сырых стен пещеры, иногда вздрагивал от гула пролетающих самолетов и встревоженно шевелил слабыми крыльями, которые больше не могли поднять его в воздух.

Он не знал, сколько лет или веков прошло с тех пор, как в последний раз он поднимался над степью. Тогда летний ветер нес его вперед, крылья грозно шумели, рассекая воздух, в стеклянные глаза било солнце, и огромная тень легко скакала по земле через холмики и овраги все ближе и ближе к шестиугольнику крепости. Крепость стояла на холме, опоясанном рвом с водой. Вниз по склону от ее стен сбегали маленькие белые домики, улочки ныряли в зеленые облака садов и обрывались у вертлявой неширокой речушки, а дальше, до самого горизонта, до далекого моря, расстилалась покрытая высокими травами степь. Он сделал круг над крепостью – и его розовые уши, похожие на две огромные морские раковины, тут же уловили волны страха, расплескавшиеся в воздухе от бегущих в разные стороны маленьких двуногих существ. Существа прятались в домиках, падали в траву под деревьями, закрывая головы хрупкими конечностями, и дракон довольно урчал, неторопливо кружась над ними в туче песка, пыли и сорванных листьев. Его выпуклые изумрудные глаза выбирали жертву, шершавый язык трепетал, уже почти ощущая сладкий вкус мяса и крови. Он вытянул когтистые лапы, собираясь ринуться вниз, на дорогу, где застыло испуганное существо, – и в этот момент горло его пронзила острая боль. Дракон заревел, и от страшного рева пригнулись к земле деревья и солома полетела с крыш.

Существо кричало и извивалось, пытаясь вырваться из его когтей, а он тяжело летел назад, к пещере, и от боли небо и солнце казались ему черными. Он не заметил всадников, мчавшихся в клубах пыли по степи, – и опять заревел от укуса в крыло. Подобно урагану устремился дракон к земле, и всадники рассыпались, бросились назад, в ужасе пригнувшись к шеям коней.

Крыло и горло нестерпимо болели, но он все-таки добрался до пещеры и, грозно шипя, вполз под черные своды. Злобно ударив крылом о стену, он сломал засевшую в нем стрелу, но боль не прошла. Он разорвал добычу когтями, но не смог проглотить ни куска – вторая стрела застряла поперек горла…

Ему неведомо было, что поразили его отравленные стрелы.

С тех пор дракон больше не мог летать. Когда муки голода становились нестерпимыми, он выползал в степь и пытался ловить маленьких юрких зверьков. Но удача приходила к нему редко, потому что бесполезные крылья волочились по земле, делая его неуклюжим и беспомощным. Дракон жадно пил речную воду, на время обманывая желудок, но слабел все больше и больше. От слабости он засыпал, и спал почти не пробуждаясь, потому что во сне притуплялся голод и чуть утихала боль. Это был даже не сон, а тяжелая дремота, соединявшая в бесконечную однообразную цепь лето и осень, зиму и весну. Когда приходила весна, дракон просыпался, потому что пещера наполнялась талой водой. Иногда вода приносила безвкусные трупики степных зверьков, и он без всякого желания пожирал их, страшно мыча от непроходящей боли в горле. Болезненное мычание разносилось по размокшей степи, и люди десятой дорогой обходили и объезжали одинокую пещеру в овраге, испуганно крестясь и погоняя лошадей.

Сны уносили дракона в те времена, когда он мог целый день без устали мчаться над землей, ловя чуткими раковинами ушей волны страха. Был он тогда молод и могуч, и без труда добирался к закату до широкой реки. На ее высоком берегу стоял белый город, взметнувший в небо колокольни соборов. Золотые кресты мягко сияли в закатных лучах, и далеко над водой плыл гулкий колокольный звон. Дракон тучей обрушивался на город, хватал добычу, жадно рвал ее на части прямо в воздухе и, насытившись, неторопливо летел назад, к своему логову, бесшумно скользя по черному небу. Иногда внизу мелькали огни костров, и дракон огибал их стороной, потому что вид огня был неприятен ему.

Потом, с годами, дракону стало все тяжелее добираться до белого города, но в степи появилось много селений, где тоже можно было поживиться. Ему нравилось, сложив крылья, падать на конские табуны и стада коров, нравилось, когда добыча сопротивлялась, а не обмякала беспомощно в когтях, умерев от страха. Бывало и так, что, возвращаясь в пещеру, уже насытившийся, он пролетал над каким-нибудь селением, лениво кружил над ним, а потом летел дальше, и волны страха, мчащиеся от земли, заставляли сладостной дрожью трепетать его чешуйчатое тело.

И все это перечеркнули отравленные стрелы, заговоренные колдуном. Синее небо и весело бегущая к горизонту степь сменились сырым мраком пещеры.

Однажды дракона разбудила гулкая дрожь земли. С потолка и стен падали куски мокрой глины. Он лежал в темноте и прислушивался, встревоженно разевая зубастую пасть. Настала ночь – и земля успокоилась, но потом начала содрогаться опять, и дракон оживился, забил по стенам хвостом, потому что такая дрожь сулила добычу. Пусть не свежее мясо и теплую кровь, а падаль, но выбирать не приходилось.

Дракону уже случалось вдоволь отведать падали. Было это давным-давно, когда над оврагом весь день ржали кони, с топотом мечась по полю, кричали воины и звенела, звенела сталь. Он притих в своей пещере, потому что не ощущал волн страха, но знакомый запах крови заставил его насторожиться. К вечеру, когда стихли топот и крики, и резкий звон клинков не разносился больше в воздухе, он выполз из пещеры и насытился еще не остывшим мясом. Он ползал по полю, шипя от возбуждения, глаза его горели в лунном свете, твердое брюхо царапали копья и стрелы, разбросанные в истоптанной траве, но он не отрывался от пиршества, то и дело косясь на далекие костры.

Такие трапезы выпадали не часто, и он ждал их годами, тревожно раздувая ноздри в болезненном сне.

От страшного грохота дрожала земля, стены пещеры качались, камни падали на спину дракона, больно били по лапам, тревожили раненное крыло. Грохот врывался в пещеру, отдаваясь болью в чутких ушах. Пронзительный вой вдруг упал сверху, проникая сквозь толщу земли, волна горячего воздуха прижала к стене огромное тело дракона. Треск, грохот, страшный шум не утихали, казалось, вечно. Дракон лежал распластавшись, вдавленный в землю камнями, и чувство голода впервые уступило место чувству страха. Дракон втягивал ноздрями горячий воздух, пропитанный незнакомыми пугающими запахами, и мычал, но его когда-то наводящего ужас мычания совсем не было слышно в грохоте канонады.

Лишь через несколько дней, когда грохот ушел за горизонт и перестала дрожать земля, дракон осторожно выполз из пропахшей гарью пещеры. Степь была обуглена и изрыта глубокими ямами, повсюду неподвижно стояли странные черные звери с большими головами и длинными узкими носами с утолщениями на конце. От зверей резко тянуло огнем и еще чем-то едким, страшным, и дракон заскреб лапами, готовясь к бою. Но звери оставались неподвижными. Дракон осторожно пополз мимо уродливых безглазых тел. Трупы тоже пропитались едким запахом, и дракон долго не решался притронуться к ним, шумно принюхивался, беспокойно шевелил хвостом, но потом голод все-таки преодолел осторожность.

Он обессилел от давно забытого ощущения сытости и не смог добраться до своей пещеры, и так и пролежал всю ночь в окружении невиданных молчащих зверей. Лапы его с дрожью впивались во всклокоченную землю, потому что темнота вдалеке то и дело озарялась вспышками света, совсем не похожего на мягкое сияние золотых крестов белого города над широкой рекой.

А когда утреннее солнце отразилось в глазах дракона, прямо из сияющего солнечного диска с ревом вылетел диковинный крылатый зверь. Он несся по небу со страшной быстротой, хотя крылья его были неподвижны. Дракон заревел, пытаясь оторваться от земли, чтобы грудью встретить врага, но привычно заныло и бессильно обвисло крыло, и зверь с рокотом скользнул в синеве и пропал вдали, не желая принимать боя.

И опять потекли годы, заполненные привычным сном. Прошлое стерлось, почти не оставив следов, но память о том, что дрожь земли предвещает поживу, осталась.

Вновь начала содрогаться земля – и вот, наконец, он решился ползти туда, где днем раздавался грохот. Он покинул пещеру и двинулся в путь через поле. Свет далеких окон был неприятен дракону, но чувство голода заставляло его медленно двигаться к домам.

И не мог он, конечно, знать, что это город вел наступление на древнюю степь, ежедневно и неустанно забивая сваи для новых зданий – новых частей своего постоянно растущего тела.

Дракон полз по осенней жиже, и свет фонарей, укрепленных на башенных кранах, сиял в его глазах. Он нетерпеливо шевелил ушами, но не было в городе страха, а если не было страха – не оставалось надежды на добычу.

На балконах домов стояли люди, говорили, смеялись, курили – и никому не было дела до старого дракона, с опаской ползущего по дороге, разбитой колесами самосвалов.

И только маленький мальчик, разглядев внизу дракона – узкую ушастую голову, чешуйчатую спину, огромный хвост и тяжелые крылья, – восторженно крикнул:

– Мама, смотри! Настоящий дракон ползет!

Женщина вышла на балкон, поправляя пушистые волосы, всмотрелась в улицу. В лужах сверкали осколки лунного света.

– Какой дракон, сынок? Опять трейлер на стройку что-то везет.

Женщина махнула рукой в сторону громоздящейся на недалеком холме железобетонной коробки и вернулась в комнату. Мальчик перегнулся через перила, повторил разочарованно: «Трейлер…» – и задумчиво подпер рукой щеку, провожая взглядом мощную машину, с ревом ползущую в гору.

А парень, идущий с троллейбусной остановки, отошел на обочину, пропуская ревущую громаду, ослепившую его светом фар, посмотрел на забрызганные грязью брюки и погрозил кулаком шоферу…

– Дракон… Дракон… – беззвучно шептал он, и тело его лежало на кровати в запертой больничной палате.

– Ты что это? Ты что? – хрипло повторял, нависая над ним, проснувшийся Левченко. – Ты что?..

Ковалев его не видел и не слышал. Он уже видел совсем другое, он словно бы существовал одновременно сразу в нескольких ипостасях.

Длинный коридор. Дверь…

…Стражники втолкнули арестованного в просторный кабинет и застыли, ожидая дальнейших распоряжений.

– Оставьте нас, – сказал, поднимаясь из-за стола, высокий худощавый человек в черной сутане. – Я вас вызову.

Раздался дружный стук каблуков, негромко хлопнула, закрываясь, дверь – и в кабинете стало очень тихо. Человек в черной сутане, стоя у стола, пристально глядел на того, кого доставили сюда стражники, и от этого сверлящего взгляда у арестованного было холодно на душе, и у висков копилась едкая боль.

Наконец Главный Дефенсор отвел взгляд в сторону и медленными шагами приблизился к окну. Сказал, не оборачиваясь:

– Повтори-ка все то, о чем ты беседовал с лицензионными торговцами, в чем убеждал на вечеринке членов товарищества менял, что разъяснял отстраненным и чему учил бездельников-запоминателей. Повтори, а я послушаю.

Арестованный молчал, уставившись в пол.

– Я жду, – с угрозой произнес Главный Дефенсор, пересек кабинет и остановился напротив арестованного. – Мое терпение не беспредельно. Помнишь, как сказал поэт? «Всему на свете есть конец. Терпенью тоже…» – Главный Дефенсор любил цитаты.

Еретик, наконец, шевельнулся.

– А еще он сказал: «Не стоит рассуждать о том, что очевидно». – Он в первый раз поднял глаза. – Ведь содержание моих бесед вам известно.

– Безусловно, безусловно, – покивал Главный Дефенсор. Его темные, с проседью, волосы блестели от благовонного масла. – И все-таки хотелось бы услышать не от посредников, а, так сказать, из первых уст. Откуда ты взял столь бредовые идеи? Мне доводилось беседовать здесь и с сумасшедшими, и с бунтовщиками – такие были и, увы, будут, вероятно, во все времена, как бы ни была крепка и нерушима держава, – но ты ведь, кажется, не сумасшедший, и уж, тем более, не бунтарь. Ты наследственный устроитель садов. Ну не цветы же нашептали тебе всю эту ересь?

Арестованный едва заметно улыбнулся:

– Труд садовника хорош тем, что не препятствует размышлениям. А размышляя, невольно задумываешься над разными вещами и стараешься самостоятельно найти ответы на возникающие вопросы.

Главный Дефенсор поднял брови:

– Выходит, садовники потенциально опасная часть населения?

Еретик опять улыбнулся:

– Это вряд ли. Далеко не каждый, я в этом уже не раз убеждался, склонен к размышлениям. К сожалению, очень и очень многие живут, ни о чем не задумываясь…

– И ты решил им помочь, – прервал арестованного Главный Дефенсор. – Решил облагодетельствовать запоминателей и торговцев, менял и отстраненных. И на этом бы, безусловно, не успокоился, если бы мы тебя не остановили. Подумать только, каким извращенным воображением надо обладать для того, чтобы измыслить самому и пытаться убедить других в том, что наш мир, наша единственная объективная реальность создана какими-то сверхъестественными высшими существами! – Главный Дефенсор, заложив руки за спину, начал ходить от стены к стене. – Выходит, мы не более чем игрушки в руках неведомых нам могущественных создателей? Сегодня держава прочна и несокрушима, а завтра создатели поменяют свон планы – проснутся, например, в плохом настроении – и обратят в прах все наше величие? Так тебя понимать?

– Я этого не говорил, – возразил арестованный. – Да, нас создали высшие силы. Создали – и удалились, и больше не вмешиваются в нашу жизнь. Они просто дали толчок, заложили основы…

– Бред! – вскипел Главный Дефенсор. – И очень опасный бред! Ты замахнулся на наше научное мировоззрение, и я, наверное, поспешил признать тебя не сумасшедшим. Ты просто болен. Только больной может пренебречь единственно правильной аксиомой о бесконечности нашего мира во времени, не предусматривающей никакой возможности сотворения, только больной может усомниться в теории эволюции на основе борьбы за выживание и естественного отбора, только больной может вообразить себе некие высшие силы, стоящие вне рамок законов природы. – Главный Дефенсор вздохнул. – Не болтать бы тебе об этом, где попало – и ты бы проходил не по моему ведомству.

– Хорошо, – тихо произнес еретик. – Возможно, с вашей точки зрения я действительно больной. По крайней мере, не такой, как другие. Но ответьте, пожалуйста, на один вопрос: почему окружающий мир так хорошо приспособлен к нам?

– Это не мир приспособлен к нам, а мы приспособилась к миру. Как гласит теория эволюции, развитие началось…

– Именно мир приспособлен к нам. Потому что высшие силы создали одновременно и нас, и мир для нас. Наш мир вместе с нами – их следы. Следы ушедших. «Мы – забытые следы чьей-то глубины», – такие слова я когда-то прочитал.

На некоторое время Главный Дефенсор потерял дар речи. Он не мог припомнить случая, чтобы кто-нибудь осмелился перебить его. И все-таки он сумел сдержать рвущийся гнев – стоило ли гневаться на того, кто явно был ненормальным?

– Мы с тобой говорим на разных языках, – Главный Дефенсор с сожалением взглянул на сумасшедшего. – В мире нет ничего, кроме движущейся материи. Ни-че-го. Никаких высших сил. Это аксиома. Жаль, что ты попал в мое ведомство.

– Почему?

– Потому что ты не в своем уме. Но говорил ты свои безумные речи не бессловесным цветам, а менялам, запоминателям, отстраненным. Ты нарушил закон и поэтому…

– Чем я нарушил закон?

Главный Дефенсор решил не обращать внимания на вопиющую дерзость арестованного. В конце концов, тот был обречен.

– Твои идеи вредны и опасны для общества, – терпеливо сказал он. – Если и мы, и мир порождены некими высшими силами, то они в любой момент могут вмешаться в наши дела. Так стоит ли быть законопослушными, стоит ли честно трудиться во имя державы, стоит ли выполнять волю Главенствующего Совета, если наше завтра непредсказуемо и все может измениться в каждое мгновение? Твои идеи ненаучны, ложны, подстрекательны и подлежат безоговорочному осуждению и искоренению. Не берусь решать за членов суда, но, думаю, они прислушаются к моему мнению и ты будешь публично сожжен на Цветочной площади.

– Но за что?!

– За то, что сеешь смуту. Понимаю, ты не виноват – виновата болезнь, – Главный Дефенсор участливо покачал головой, – но без публичного сожжения, боюсь, не обойтись. Общество должно еще тесней сплотиться вокруг Главенствующего Совета и убедиться, что нет пощады носителям ложных идей. Ты не виноват – виновата болезнь, – повторил Главный Дефенсор, – поэтому обещаю: тебе дадут яд, когда ты взойдешь на костер, и ты не почувствуешь боли. Это все, что я могу сделать для тебя.

В кабинете наступила тишина. Главный Дефенсор вновь отошел к окну, а еретик, опустив голову, молча стоял у двери.

И лишь когда стражники уводили его, он сказал напоследок:

– Когда-нибудь все поймут, что прав именно я, а не ваша единственно верная и неоспоримая наука.

Дверь закрылась.

– «Твердыню Истины стремились пошатнуть? Безумные… Она – несокрушима»…

Главный Дефенсор любил цитаты. И не только чужие.

…И запылал костер на Цветочной площади – под треск барабанов и вой труб. Главный Дефенсор сидел в кресле на возвышении и хорошо видел, как вдруг качнулась и безвольно поникла голова еретика. Главный Дефенсор сдержал обещание: еретик принял яд и умер без мук.

Толпа безмолвствовала.

Костер полыхал на Цветочной площади в глубине давней-предавней мусорной свалки, затерянной в молчаливых пространствах неумолимо расширяющейся Зоны. Над Зоной звездой полынь сияло равнодушное солнце…

– Ты что это? Ты что? – неустанно твердил Левченко, сидя на ничейной пока кровати напротив неподвижно лежащего Ковалева, называющего себя Демиургом. – Ты что?

И вновь – распахнулось, ожило…

…Огромный шатер вознесся над уснувшей землей, и на черной ткани шатра сияли звезды – прекрасные светильники Божии, зажженные Господом на тверди небесной в четвертый день творения. Под звездным небесным шатром в лунном свете блестела гладь Иордана и виднелись на его берегу другие шатры – стан сынов Израилевых, что вырвались из плена египетского, сорок лет блуждали по пустыне и вот – дошли, наконец, до обещанной Господом земли хорошей и пространной, где течет молоко и мед. Там, за Иорданом, простирался Ханаан, земля обетованная, и над пальмовым оазисом возвышались мощные стены Иерихона, которым суждено было рухнуть под натиском сынов Израилевых.

Догорали костры возле шатров двенадцати колен Израилевых, иногда сонно блеяли овцы и порой нарушал тишину плач младенцев, и посреди стана, покрытая бараньими кожами, красными и синими, стояла скиния собрания, окруженная бронзовыми колоннами, – и покоился в ней ковчег завета из дерева ситтим, обложенный чистым золотом и внутри, и снаружи – трон Яхве в доме Яхве…

Сколько лет, сколько лет!.. Долгий путь из города Раамсеса, иэ земли Египетской, голод и неверие, мятежи и битвы… Но – дошли. Дошли, как и обещал когда-то Яхве, подавший голос Свой Моисею из пылающего, но не сгорающего тернового куста, там, в пустыне, у подножия горы Хорив…

Увы, не всем открыт путь в благословенную землю Ханаанскую. «А сыны ваши будут кочевать в пустыне сорок лет, и будут нести наказание за блудодейство ваше, доколе не погибнут все тела ваши в пустыне…»

Тяжело вздохнул Моисей, и вздох его разнесся по шатру, колыхнул слабое пламя светильника.

«Не войдете в землю, на которой Я клялся поселить вас, кроме Халева, сына Иефонниина, и Иисуса, сына Навина».

Вот он, Ханаан, – за Иорданом. Стоит только переправиться на ту сторону, овладеть Иерихоном.

Но – нет ему дороги за Иордан. Не нарушить волю Господа. Войдет туда Иисус, сын Навин, верный соратник и преемник, на которого он, Моисей, возложил руки свои и дал ему наставление, как говорил Господь…

Вот они вдвоем в шатре, сидят на коврах, напротив друг друга, лицом друг к другу – он, Моисей, – и Иисус, сын Навин, не дрогнувший, как Аарон, не предавший, как Корей, и Дафан, и Авирон, и Авиан… Храбрый воин, разбивший амаликитян. И Сигона, царя Аморрейского, и Ога, царя Васанского, и Валака, царя Моавитского, и пятерых царей Мадиамских… Преданный служитель Моисея, один из избранных его. Преемник.

Потому что ему, Моисею, нет пути за Иордан.

Последняя ночь. Последняя… Утром ему уходить, покидать равнины Моавитские – взойти на вершину горы Нево, окинуть последним взглядом просторы земли обетованной, благословенного Ханаана – и остаться там, на вершине. Навсегда.

Навсегда…

Потому что Господь запретил ему ступить на землю обетованную, где течет молоко и мед.

– На рассвете я уйду. А тебе – вести войско на штурм Иерихона. И двигаться дальше. – Голос Моисея звучит приглушенно, тонет в ворсе тяжелых ковров.

– Но, мой господин…

– Не господин я тебе. Я возложил на тебя руки свои. Это веление Господа.

Долгое молчание. И слабеет, трепещет огонь светильника. И вновь, вздохнув, говорит Моисей:

– Сто двадцать лет дал мне Господь прожить на земле. Где брат мой, Аарон? Где сестра моя, Мариам? Там, у Господа… Аарон ушел к Господу на горе Ор… А я уйду – на горе Нево…

– Мой господин…

– Не господин я тебе, сын Навин. Ибо сказано было мне Господом: «Возьми себе Иисуса, сына Навина, человека, в котором есть Дух, и возложи на него руку твою, и дай ему от славы твоей, чтобы слушало его все общество сынов Израилевых». Отныне ты поведешь мой народ в землю Ханаанскую. Господь Сам пойдет пред тобою и истребит народы сии, и ты овладеешь ими. А для меня эта ночь – последняя. На мне – все грехи сынов Израилевых…

Промолчал Иисус, сын Навин. Потуже запахнул широкие одежды, склонил голову. Провел рукой по седой бороде. Смирился.

– Будь тверд и мужествен, сын Навин, – тихо сказал Моисей, – ибо ты войдешь с народом сим в землю обетованную. Господь Сам будет с тобой, не отступит от тебя и не оставит тебя… Не бойся…

– Я не боюсь, мой… – Иисус поднял голову. Влажно блеснули глаза – глубокие, темные, много повидавшие. – Но как же я без тебя?.. Как мы без тебя?..

– На то воля Господа. Мужайся, брат мой. Он не оставит тебя.

И вновь – тишина в шатре. Тиха прощальная ночь, тиха – и печальна…

Негромкий голос Моисея, усталый голос вождя, взвалившего на плечи свои ношу непомерную:

– Мы с тобой вместе от самого Раамсеса, столицы фараоновой, сын Навин. Столько лет, столько событий… И мы пережили все это. Но будут ли помнить о том те, кто придет после нас?

– Время стирает память, – глухо отозвался седой воин. – Ушла память о веках, что были прежде. И о нас тоже забудут когда-нибудь, мой…

– Нет! – как в молодости, яростно сверкнули из-под густых бровей глубоко посаженные глаза Моисея. Так сверкали они, когда пронзал он мечом жестокого надсмотрщика египтянина, когда спорил с упрямым фараоном, ожесточившим сердце свое. – Не забудут.

Великий старец вынул из сумы несколько свитков, аккуратно и бережно разложил их на ковре перед собой. Простер над ними руку, взглянул на Иисуса, сына Навина:

– Вот. Вот она, память. Здесь – наша история от сотворения мира. И история моей жизни, и кое-какие заметки о наших странствиях после исхода из земли Египетской, от упрямого Мернепта. Я писал, когда мог и как мог. Там не всё, далеко не всё… Я рассказывал тебе о своей жизни, брат мой… Ты помнишь? Ты хорошо помнишь?

– Да.

– А эти сорок лет, эти длинные сорок лет?

– Да…

Моисей осторожно провел пальцем по свитку. Расправил плечи.

– Нас не забудут, сын Навин. Поручаю тебе довести до конца то, что я начал. Описать наши странствия – вплоть до сего дня. И продолжить. Теперь уже о твоих делах, сын Навин, о покорении земли Ханаанской.

– Но я не…

– Это мой завет тебе, брат мой. Объединись с Финеесом, сыном Елеазара, – он знает толк в таких делах. Сделайте это. Прошу… Завещаю…

И вновь покорно склонил голову Иисус Навин.

Да, он сделает это. Они сделают это. Вечерами он будет говорить Финеесу, сыну первосвященника, и Финеес все запишет. Финеес молод, хоть и ходил уже на битву с пятью царями Мадиамскими, – Финеес все запишет. Память не уйдет, не сотрется. Все, повсюду, во всех земляк будут знать историю сынов Израилевых, а он, Иисус Навин, своим мечом добавит к ней новые славные эпизоды.

– Я выполню твой завет. Клянусь Господом!

– Господь воздаст тебе за это, сын Навин.

И снова – тишина, как неподвижная вода в сосуде. И вновь разбивает ее голос Моисея:

– Я описал здесь чудеса, что явил нам Яхве, Господь наш. И мне, и тебе, и другим… Он говорил со мной из тернового куста. Он превратил мой жезл в змея. Он наслал на руку мою проказу и тут же излечил ее. Он превратил воду в кровь и покарал Египет десятью казнями. – Голос Моисея окреп, перекатывался под пологом шатра подобно грому, и Иисус Навин замер, внимая великому старцу. – Господь шел перед нами в столпе облачном днем, а ночью – в столпе огненном. По воле его расступились воды Чермного моря и пошли сыны Израилевы среди моря по суше, и вышли из земли Египетской, а войско фараоново потопил Господь среди моря… Он сделал сладкими воды Мерры, и кормил нас в пустыне перепелами и манной – хлебом небесным, и являлся мне на горе Синай… По велению Его разверзла земля уста свои и поглотила отступника Корея и всех, кто презрел Господа, и огонь пожрал других нечестивых. И расцвел жезл брата моего Аарона, и принес плоды миндаля… Ты помнишь все это, сын Навин?

– Да, я помню. Но почему ты не сказал о другом, о самом удивительном и чудесном, чему мы были свиде…

Властно поднял руку Моисей, прерывая воина:

– Я писал только о том, во что сможет поверить тот, кто прочитает. Но в то, что видели мы – и десять, и двадцать, и тридцать лет назад… то, воистину невероятное и чудесное… – в это никто никогда не поверит. Это нужно было действительно – ВИДЕТЬ. Верить – значит увидеть. Видеть – значит поверить. Мы – видели. Те, кто будет читать об этом после нас – нет. Не хочу, чтобы меня считали лжецом. Прошу тебя, брат мой, занеси в книгу только то, во что можно поверить. А о том, ИНОМ – умолчи. Пусть это останется только в нашей памяти – и умрет вместе с ней. Ты выполнишь мою волю, брат мой?

– Да… Моше… Я тоже не хочу прослыть лжецом у детей моих внуков. То, ИНОЕ – останется с нами. В нашей памяти – и нигде более…

– Я знал, что ты поймешь меня, брат мой. Тебе – жить, тебе – покорять Ханаан, а мне пришла пора уходить…

Последняя ночь. И уже близится рассвет, и проступает из тьмы твердыня Иерихона. Храня память об истинных чудесах, явленных Господом, ворвутся сыны Израилевы в землю Ханаанскую, и будут написаны новые книги – но ни в одной из них не будет ни слова о самим чудесных чудесах, сотворенных Господом ради спасения избранного Им народа…

Небо светлело все больше и больше. Тихо было в шатре Моисея. Молча, не шевелясь, сидели соратники, и лежала перед ними россыпь свитков – первые наметки тех книг, что назовут потом книгами Моисеевыми.

…А на восходе солнца взошел Моисей с равнин Моавитских на гору Нево, и сказал ему Господь: вот земля, о которой Я клялся Аврааму, Исааку и Иакову, говоря: «семени твоему дам ее». И умер там Моисей, и погребен в земле Моавитской…

А свитки остались – слабыми отпечатками ИСТИННЫХ событий и ПОДЛИННЫХ чудес, в которые ни за что не смогли бы поверить здравомыслящие потомки…

…Левченко, дрожа всем телом, медленно приседал у окна, держась рукой за подоконник. Ковалев повернулся на бок и закрыл глаза. Мелькнуло на миг видение – огромный каменный лик посреди зеленой равнины, а дальше – море, море до самого горизонта… мелькнуло – и исчезло, и одна за другой гасли звезды, словно кто-то стирал их, неуклонно и неотвратимо, как стирают ненужные слова с экрана компьютера…

15. Обживание

»…Похоронив отца, братья девять дней, по обычаю, провели в молитвах и скорби, и не играла музыка, и не раздавался смех в городах и селениях Солленрина. По прошествии же девяти дней братья в присутствии старейшин бросили жребий, и выпало благородному Фаэлю быть королем в Солленрине. Второй же из близнецов, благородный Таэль, начал собираться в дорогу, и собирались вместе с ним те, кто должен был по уговору сопровождать его в Заповедные Земли, чтобы жить там вместе с ним.

И вот, поклонившись могилам матери и отца и попрощавшись с братом, благородный Таэль покинул Солленсан, добрался до пределов Солленрина и, перевалив через Белые Горы, чьи вершины покрыты вечными снегами, вступил в Заповедные Земли, имея при себе вторую корону, изготовленную после рождения близнецов по повелению их мудрого отца. Он вступил в Заповедные Земли, коим было суждено стать новым королевством – королевством Таэльрин».

Сергей опустил тяжелую книгу и принялся задумчиво рассматривать едва различимые гобелены на дальней стене. Шандал со свечами стоял на кресле в изголовье кровати, позволяя читать, а вот углы комнаты тонули в полумраке. За окном давно уже господствовала теплая, пахнущая незнакомыми травами ночь, расцвеченная бисером незнакомых звезд, и тишина невесомым покрывалом распростерлась на незнакомых полях и лесах. Сергей был не прочь и дальше продолжать чтение старинных хроник из библиотеки лонда Гарракса, но глаза уже слипались, а завтра спозаранку предстояла магическая процедура – и дай Бог, чтобы она прошла успешно, и тогда – в дорогу! Да и к тому же он был перегружен впечатлениями, просто утопал в новых впечатлениях, водопадом низвергавшихся на него и на его напарников в этом мире, так непохожем на обыденное житье-бытье, оставшееся невесть за какими пространствами и временами.

Он положил увесистый, обтянутый черной кожей том на пол возле кровати, задул свечи и вытянулся на спине, закинув руки за голову. Чего-то не хватало, чего-то явно не хватало – не чего-то, а кого-то: жены не хватало рядом, теплой Людмилки, которую так приятно ночью обнять, прижаться всем телом… С ума сейчас сходит Людмила, и сын плачет – и не позвонить отсюда, не написать, не сообщить, что все в порядке… Куда звонить-то, куда писать? И где здесь найти телефон?..

И кто бы мог подумать, кто мог представить такое?..

Но ведь не впали же в панику, не скисли… И штатовцы тоже молодцы, хотя Элис была все-таки одно время на грани истерики. Но ведь не сломалась же…

«А почему мы все-таки не скисли?» – спросил он себя.

Он, кажется, знал – почему. Потому что в глубине души все они продолжали сомневаться в истинности, реальности этого мира. Ну никак не тянул этот мир на настоящий. Та же книга, лежащая у кровати, – как он может ее читать? Почему она написана на русском языке? И почему говорят здесь тоже по-русски? Случайное совпадение? Совершенно, ну совершенно случайно в разных мирах оказался один и тот же язык? Да нет, никакого совпадения. И вовсе не по-русски здесь говорят, и в книге этой вовсе не слова, а какая-нибудь вавилонская клинопись! Здешний мир просто приспособлен к ним, пришельцам… Кто же это его приспособил?..

И подтверждение тому – общение с американцами. Американцы говорили на своем англо-американском, и были уверены, что все вокруг тоже почему-то говорят по англо-американски, а для него, Сергея, и для Гусева, и для Сани Веремеева этот язык был русским… А на каком языке в действительности изъяснялись таэльринцы?

Сергей, припомнив всякое фантастическое чтиво, готов был предположить, что Ольвиорн, лонд Гарракс, Гортур и другие – просто-напросто телепаты, и их мысли они, пришельцы, облекают в привычную для себя форму… но американцы-то не были телепатами! И тем не менее, бойцы прекрасно их понимали, хотя английского практически не знали, и американцы тоже понимали бойцов – хотя никогда не изучали русский язык…

Тут была непонятная неувязка…

Двое мужчин и молодая женщина в ярких комбинезонах продолжали растерянно разглядывать окружившую их замковую обслугу, когда на крыльцо выскочили спустившиеся вниз, из трапезной, бойцы спецподразделения, а позже к ним присоединился и чуть запыхавшийся маг Ольвиорн. Толпа все росла, от казарм сбегались новые и новые воины, сверху, из окна, выглядывали удивленные лонд Гарракс и лонда Окталия.

Когда Сергей увидел в руке плечистого негра пистолет, у него не осталось никаких сомнений: появившаяся неведомо откуда троица принадлежала к той же породе, что и он сам. Протиснувшись вместе с Гусевым и Саней сквозь толпу, он быстро сказал, на всякий случай дублируя свои слова выразительным жестом:

– Уберите пистолет!

Ошеломленный негр послушно выполнил его команду. Блондинка сделалась бледной и, казалось, вот-вот упадет в обморок, а щеки белокурого верзилы, наоборот, побагровели.

– Вы из Соединенных Штатов, – продолжал Сергей утвердительно; маленькие звездно-полосатые флажки, нашитые на комбинезоны, не увидел бы только слепой.

– Да, из Соединенных Штатов, – подтвердил темнокожий на чистейшем, без намека на акцент, русском языке. Толпа затихла, ловя каждое слово.

– Не волнуетесь, парни, сейчас все объясним, – сказал Гусев и задержался взглядом на блондинке. – И вы, девушка, тоже не волнуйтесь. Мы сами недавно были в вашем положении.

– Будем очень вам признательны, – глаза у темнокожего продолжали оставаться ошалевшими. – Надеюсь, это не зона досмотра у врат загробного мира?

– Об этом мы тоже поговорим, – ответил Сергей. – Только не на публике. Но сначала представьтесь хозяевам, они очень милые люди. Советую объяснить, что вы разыскивали нас, Подземных Мастеров, – добавил Сергей, понизив голос. – Так будет проще. А еще лучше будет, если я сам все объясню хозяевам. Мы здесь уже немного освоились и кое-что уяснили. Не возражаете?

Еще не пришедшие в себя американцы не возражали, и Сергей в сопровождении Гусева, Сани и мага Ольвиорна повел их к владельцам замка, обдумывая на ходу, как объяснить лонду Гарраксу и лонде Окталии появление в приграничье новых чужеземцев.

Аудиенция прошла без сучка и задоринки, и удивление и недоумение хозяев к концу речи Сергея исчезли без следа. Открыв в себе дар рассказчика фантастических историй и затмив в этом Гусева с его извечным легендарным Достоевским, Сергей красноречиво поведал владельцам замка следующее.

Трое вновь прибывших – тоже жители подземных пространств, только оборотной их стороны. У них нет никаких общих дел с Подземными Мастерами; оба народа мирно проживают на своих территориях и не имеют претензий друг к другу. Однако необходимость совместных действий побудила американцев (так именовали себя жители оборотной стороны владений Подземных Мастеров, а земли их назывались Соединенными Штатами) послать делегацию к Подземным Мастерам – речь должна была идти о необходимости совместных действий. Узнав, что подобная же делегация с такой же целью послана Подземными Мастерами в Поднебесный Мир, американцы решили присоединиться к ней в приграничной области королевства Таэльрин. Владение кое-какими магическими премудростями позволило им, оставаясь незамеченными, беспрепятственно преодолеть Злой Лес и столь же беспрепятственно проникнуть во двор замка – во избежание ненужных толков и пересудов. Американцы так же, как и Подземные Мастера, заинтересованы в союзе с королевством Таэльрин и желают вступить в переговоры с Сообществом Странствующих Магов, которое представляет здесь уважаемый Ольвиорн.

Гусев и Саня Веремеев слушали вдохновенное фантазирование Сергея, раскрыв рты, а душевное состояние американцев, судя по выражению их лиц, можно было сравнить разве что с состоянием людей, по которым только что проехался танк или каток. Сергей прекрасно их понимал – сам недавно был в их шкуре… Сидели они тихонько, слушали внимательно и представились хозяевам замка сдержанно и с достоинством: Уолтер Грэхем; Ральф Торенссен; Элис Рут – и только у Элис все-таки слегка дрожал голос. Сергей пока не знал, кто, собственно, они такие; если судить по испещренным пятнами комбинезонам – специалисты с какой-нибудь буровой вышки. Вот, правда, почему у Грэхема пистолет – и не хилый такой пистолет?.. В связи с антитеррористическими мерами? Это должно было выясниться после аудиенции, когда у них состоится беседа уже без фантазирования и без владельцев замка. В присутствии одного только мага Ольвиорна.

Некоторое время после цицероновского монолога Сергея все молчали, а затем, опровергая мнение Сергея о правилах здешнего этикета, заговорила лонда Окталия:

– Впервые к нам почти одновременно прибыли представители сразу двух подземных народов, которые ранее с нами никаких отношений не имели. Такой визит, несомненно, должен быть вызван очень вескими причинами. Если верить множащимся слухам, речь идет о какой-то внешней угрозе. Намерены ли уважаемые Подземные Мастера и уважаемые американцы разъяснить положение дел нам, владельцам пограничных территорий, дабы мы незамедлительно начали принимать меры для повышения безопасности – или же у уважаемых Подземных Мастеров и уважаемых американцев другие планы?

Сергей был приятно удивлен – этот монолог свидетельствовал о том, что лонда Окталия не просто жена владельца пограничной территории, а настоящая соправительница, имеющая право голоса. Возможно даже – решающего.

– Мы должны знать, чего именно нам опасаться, – добавил лонд Гарракс, обводя взглядом чужеземных гостей. – Вернее, кого опасаться. Готовиться же надо, соседей предупредить, и чем раньше – тем лучше. Люди-то разное болтают, но толком никто ничего объяснить не может. Понимаю, секрет – значит секрет, – он повернулся к магу, – но вы-то, уважаемый Ольвиорн, в него посвящены! Так доложите королю, и пусть он даст и мне, и лонду Дастунгу, и лонду Вильдену, и другим приграничным лондам четкие указания: что делать, как делать, в какие сроки?

Ольвиорн согласно покивал:

– Уважаемая лонда Окталия, уважаемый лонд Гарракс, я вполне понимаю вашу обеспокоенность. И обязательно все вам разъясню – после некоторых уточнений. Завтра же, на рассвете, мы проведем с нашими гостями кое-какие магические действия, а потом, если все будет именно так, как мы предполагаем, нам действительно нужно будет нанести визит королю.

– Почему завтра, а не сегодня? – спросил Сергей.

– Этот ритуал нужно проводить только на рассвете, – пояснил маг. – В другое время толку не будет.

Американцы, кажется, все больше впадали в ступор. «Еще бы! – подумал Сергей. – Иной мир, замок, Подземные Мастера, маги, короли, какая-то внешняя угроза… Так и на всю жизнь обалдеть можно. Надо поскорее ввести их в курс дела…»

Такая возможность представилась почти сразу же. Даже если лонд Гарракс и чувствовал себя задетым всей этой сверхсекретностью, вида он не показал – все-таки гости прибыли для переговоров с Сообществом Странствующих Магов, а не с владельцем приграничного замка. Он удалился из зала вместе с супругой, дав возможность «Подземным Мастерам» и американцам обменяться информацией. Маг Ольвиорн был единственным «автохтоном», присутствовавшим при этой беседе.

Когда Сергей поведал о том, каким образом трое бойцов из Европы очутились черт знает где, Элис Рут вдруг начала хохотать, повторяя сквозь смех: «Провалились!.. В яму… Провалились! Как просто… Провалились!» – однако, довольно быстро сумела взять себя в руки.

– А вас как угораздило? – поинтересовался Гусев. – Прямо на стройке вляпались?

Гусеву почему-то представлялось, что американцы – обыкновенные строители в рабочей одежде, какие-нибудь бетонщики-арматурщики, а что касается пистолета – так в Штатах же все поголовно, от мала до велика, с оружием ходят; американские кинобоевики он воспринимал чуть ли не как документалистику.

– Почему на стройке? – удивился Уолтер Грэхем. – Мы работаем в частной лаборатории, – он выразительно посмотрел на Ральфа и Элис. – Калифорния. Просто вошли в служебное помещение – а оказались здесь.

Уолтер Грэхем не намерен был распространяться о Марсе и миссии «Арго».

– Почему в этой Стране Оз говорят по-нашему? – полюбопытствовал Ральф Торенссен.

– Это какая-то иная реальность, – ответил Сергей. – Мы воспринимаем их речь как русскую. И вашу речь тоже. Тут лучше не углубляться, иначе мозги ссохнутся. Для всех нас гораздо важнее другое: наше появление здесь не случайно, а преследует определенную цель. Сейчас я расскажу вам о пророчестве Мерлиона – здешнего самого главного древнего мага, – и вы сами в этом сможете убедиться.

– Стоп! – вдруг воскликнул Саня Веремеев. – Вы сказали, что вошли в помещение, там, у вас в лаборатории. Открыли дверь?

– Да, – подтвердил Уолтер Грэхем. – Открыли дверь… и оказались во владениях короля Артура…

Саня Веремеев вскочил и ринулся к окну. Ткнул пальцем вниз, во двор:

– Вы стояли вон у тех сараев. Там три двери. Которая? Может, там ход назад, в вашу лабораторию!

Американцы, как по команде, поднялись и тоже устремились к окну.

– По-моему, та, что слева, – неуверенно сказал Уолтер Грэхем.

– А мне кажется – средняя, – заявила Элис.

– Ходы между мирами сразу закрываются, – подал голос маг Ольвиорн, до этого молча слушавший беседу неожиданных гостей. – Иначе у нас было бы много пропавших. Но проверить не помешает.

Сергей обернулся к нему:

– «И вновь придут» – так ведь у Мерлиона? Уйдут – и вернутся. Уйдем – и вернемся. Может, сейчас как раз тот самый случай!

Спустившись во двор и вновь привлекая к себе любопытные взгляды замковой челяди, они приступили к осмотру примыкающих к стене каменных строений. Все три двери оказались незапертыми, и в каждом из полутемных помещений они увидели примерно одно и то же: длинные полки вдоль стен, заставленные разной хозяйственной утварью, метлы, совки, косы и лопаты по углам, ведра под полками, мотки веревок и конская упряжь на вбитых в деревянные столбы гвоздях. И никаких ходов куда бы то ни было…

Вернувшись в зал, где в одиночестве дожидался маг Ольвиорн, они продолжили разговор и Сергей поведал о пророчестве Мерлиона, о скоддах и исходящей от них ужасной угрозе. На американцев было просто жалко смотреть – они выглядели совершенно обескураженными и подавленными грудой новых неожиданных впечатлений и невероятных сведений.

– «И вновь придут, силе слов неподвластные, и знаков, и действий», – еще раз процитировал маг. – Если это о вас, – обратился он к американцам, – то, думаю, заклинание Мерлиона на вас не подействует.

– Но проверить надо, – заметил Сергей.

– Безусловно. Итак, пророчество теперь становится более понятным: «придут иные» – это о вас, уважаемые, – маг обвел рукой бойцов. – «И вновь придут» – а это уже о вас, – последовал жест в сторону американцев. – «Их явит обманчивый лик» – тут по-прежнему непонятно.

Уолтер Грэхем опустил глаза. Он подумал о Марсианском Лике, но ничего не сказал. У него голова кругом шла от всех этих чудес.

– Главное пока непонятно, – сказал Сергей. – Исход непонятен…

– У меня такое ощущение, что я просто сошел с ума внутри этого дьявольского Сфинкса, – не выдержал Ральф Торенссен, – и все, что я здесь вижу и слышу – не более чем моя паранойя.

– Сфинкс? – переспросил Саня Веремеев. – Откуда у вас в Калифорнии Сфинкс? У египтян, что ли, прикупили?

– Так называется наша лаборатория, – поспешно уточнил Уолтер Грэхем.

– Понятно, – прищурился Саня Веремеев. – «Дьявольский Сфинкс». Небось, лаборатория-то военная, а, союзники?

– Я не уполномочен распространяться на эту тему, господин Вермейер, – сухо ответил Уолтер Грэхем.

– Понятно, – покивал Саня. – Секреты обороны, стратегические интересы и все такое. Ваш ответ исламским беспредельщикам. Только я, с вашего позволения, не Вермейер, а Веремеев. Ве-ре-меев.

– Извините, трудно сразу запомнить, да и состояние у меня… – Уолтер Грэхем неопределенно повел рукой. – Плывущее… Я тоже не могу отделаться от мысли о паранойе…

– И мы поначалу об этом думали, – сказал Сергей. – Там параноики рисуют нолики, а шизофреники вяжут веники… Но тут все-таки что-то другое.

– Вы упомянули Сфинкса, – обратился к Торенссену маг Ольвиорн. – И у нас есть Сфинкс. Это логово дракона.

– Как – дракона? – недоуменно взглянул на него Сергей. – Вулкана вашего?

– Вулкан назван так потому, что в хрониках говорится об огнедышащих драконах Великой Пустыни. Наш дракон другого вида, не огнедышащий.

– Что, в самом деле настоящий дракон? – недоверчиво спросил Гусев. – Или просто большая ящерица? У нас такие водятся.

– Самый настоящий дракон, – подтвердил маг. – Не настоящие мне неизвестны.

– И что, красавицами питается? – поинтересовался Гусев.

– Почему красавицами? – не понял маг Ольвиорн. – В лесах живности хватает. Ну, иногда овцу унесет с пастбища или козу – не без этого, конечно. Только редко – раз в три-четыре декады. Ему для пропитания много не надо, да и ест он раз в полдекады. Мы, люди, гораздо прожорливей.

– Ну, класс! – восхитился Гусев. – Приходилось мне и на кабана ходить, и на медведя, и на других зверей, но на драконов… – Глаза его блестели. – Организуете нам охоту на дракона, а, батя? Завалим чудовище!

Маг Ольвиорн изумленно выпрямился в кресле:

– Вы до сих пор добываете пропитание охотой? Неужели в таком совершенном мире, как ваш, не хватает еды?

– Да нет, не жалуемся, вроде бы. Вы вон у них спросите, – Гусев кивнул на американцев. – Они в своих Штатах вообще как сыр в масле катаются. Охота – это вроде развлечения. Мы же жрать его не собираемся – просто из интереса. Представляете, дракона завалить! – он обвел возбужденным взглядом Сергея и Саню. – Это вам не зайчишку укокошить! Только по-честному, пистолет и нож – и никаких «бабахалок». И вам, батя, заодно подсобим, чудовище уничтожим.

– Убить дракона – это супер! – оживился и Ральф Торенссен.

– Как это – убить? – все еще никак не мог понять маг Ольвиорн.

– А вот так! – Гусев выставил перед собой руку с вытянутым указательным пальцем, изображая пистолет, прищурил глаз и изобразил выстрелы: – Ту-дуфф! Ту-дуфф! Наповал!

– Но за что, уважаемый Геннадий? Дракон жил здесь еще до того, как король Таэль спустился с Белых Гор. И он никогда не причинял людям никакого зла. Напротив, помогал разогнать пятнистых волков, они поначалу буквально осаждали первые поселения. А когда с востока на Таэльрин нагрянули кочевые племена огнепоклонников – они двигались к Побережью, – именно с помощью дракона удалось избежать кровопролития и грабежей. До этого кочевники камня на камне не оставили от королевства Дильгонн и, возможно, такая же участь ожидала Таэльрин – это было уже в правление внука короля Таэля Алайна, – но при первой же встрече с драконом кочевники сочли за благо повернуть на север и обогнуть Таэльрин. Дракон – это спаситель Таэльрина, уважаемый Геннадий. Именно король Алайн провозгласил дракона покровителем Таэльрина и начал возводить над его пещерой в Долине Трех Ручьев укрытие из камня. Закончено оно было уже при короле Орвейге. Если смотреть с окрестных холмов, то видно, что верхняя часть укрытия – это скульптурный портрет короля Таэля, как две капли воды похожего на брата своего Фаэля, короля Солленрина. Именно король Таэль и назвал укрытие Сфинксом – так звали легендарное существо, когда-то своим телом защитившее первых людей от небесного камнепада…

Уолтер Грэхем издал какой-то сдавленный звук и переглянулся с Элис. Маг некоторое время молча смотрел на него, но Грэхем так ничего и не сказал. Вместо него заговорил Сергей:

– Дракон защитил Таэльрин от кочевников. А почему же не защищал и не защищает от нападений маргов?

Маг Ольвиорн вздохнул:

– Всем нам тоже хотелось бы узнать ответ на этот вопрос. Да, маргов он почему-то не трогает. Кое-кто предполагает, что это связано с гвирами, созданными Темной Ипостасью Бога. Гвиры в свое время не смогли истребить людей, которых защищали драконы, но каким-то образом сумели воздействовать на драконов. И драконы не причиняют вреда маргам – порождению гвиров, и никто никогда не видел, чтобы дракон залетал в Злой Лес. Есть ли на самом деле здесь какая-то связь – неизвестно.

– Значит, этот ваш дракон древний, как юность мира, – разочарованно сказал Гусев. – Тогда конечно, охотиться на него интереса нет. Дряхлый зверь – не добыча.

– Ты что, Геныч, совсем сдурел? – процедил Сергей. – Какая может быть охота? Тебе же только что все очень доходчиво объяснили.

Гусев сверкнул на него глазами и сказал глухо:

– Полегче на поворотах, Серый. Я тебе не пацан. Так что выбирай выражения.

И Сергей вновь подумал о том, что, оказывается, очень плохо знает человека, с которым не раз ходил на отлов бандюков, и если и не съел пуд соли, то ведро водки уж точно выпил – и не одно.

Американцы по-прежнему сидели тихо, словно весь этот разговор их нисколько не интересовал – кроме упоминания мага о небесном камнепаде, вызвавшего реакцию со стороны Уолтера Грэхема; судя по всему, обилие впечатлений и невероятной информации, совершенно не вяжущейся с повседневной реальностью, добило их окончательно.

Маг Ольвиорн, сдвинув брови, подался к Гусеву:

– Мне еще не доводилось встречать ни одного человека, кто видел бы дряхлого, а тем более мертвого дракона. Тысяча наших декад – это всего лишь день для дракона, и бесконечно далеко то время, когда наши потомки увидят умершего дракона… если будут у нас потомки… Старинные хроники описывают шестьдесят шесть драконов и перечисляют места обитания каждого из них. В настоящее время существует ровно столько же драконов – шестьдесят шесть, и живут они там же, где и сотни тысяч декад тему назад. Большинство из них водится за Полосатыми Горами и в прибрежных лесах Зеленого Треугольника, а здесь, в Таэльрине, дракон один. И нет такой земли, нет такого королевства, где было бы известно такое странное словосочетание: «охотиться на дракона». Вы поняли меня? – Маг не добавил: «уважаемый Геннадий».

– Ха! – натянуто усмехнулся Гусев. – Понял, батя. Драконы у вас – редкие звери, как у нас зубры, занесены в Красную книгу и трогать их – ни-ни! Ну и хрен с ним. А посмотреть-то хоть на него можно?

– Точно! – тут же подхватил Саня Веремеев. – Далеко отсюда эта Долина Ручьев? – видно было, что ему неловко за Гусева.

– Верхом можно до вечера туда и обратно обернуться.

– Парни, какой дракон? – вскинулся Сергей. – Разве сейчас это главное? Если мы завтра устоим перед заклинанием Мерлиона, нужно будет двигать к этим скоддам, пока они всех тут не приговорили, и нас в том числе. Необходимо ли распоряжение короля на этот счет? – обратился он к магу.

– Да, тут уже будет решать сам король. А в Долину Трех Ручьев мы можем заехать по пути в Таэльсан, там крюк небольшой. Думаю, с королем вам нужно будет встретиться в любом случае.

– Надеюсь, вы нас тоже имеете в виду? – подал наконец голос Уолтер Грэхем. – Конечно, все это сильно смахивает на бред, но даже если это бред, я не хочу сидеть сложа руки. Как-никак, в пророчестве этого вашего ясновидца упоминается вроде бы и моя персона.

– Я токе простым зевакой быть не хочу, – заявил Ральф Торенссен. – Если это снимают очередной эпизод «Звездных войн» – готов поучаствовать. Девушки мне всегда говорили, что я очень фотогеничен.

– А как насчет моей фотогеничности? – Элис Рут устало улыбнулась. – К тому же у меня богатой опыт участия в школьных спектаклях.

– Элис, говорить о вашей фотогеничности – значит напрасно тратить слова, – вкрадчиво заметил Гусев в стиле записного дон жуана. – Это и так понятно всякому, кто имеет глаза.

– Фотогеничность… – пробормотал маг.

Сергей пояснил:

– Фотогеничный – это значит красивый. Все американцы – красивые, и еще они любят спрашивать друг друга: «Ты в порядке?» И отвечать: «Да, в полном порядке».

– Если бы мне сейчас задали такой вопрос, я ответила бы немного по-другому, – возразила Элис. – Я бы сказала: «Да, я в порядке, но хорошо бы немного полежать…»

– Разумеется, – встрепенулся маг Ольвиорн. – И полежать, и подкрепиться. Сейчас я позову слуг и вас проводят. Вы, уважаемые… э-э… Мастера, можете побездельничать, а я займусь подготовкой зубодробительного средства.

– Уважаемый маг, а как насчет курева? – Гусев постучал пальцем по сигаретной пачке, которую давно вертел в руках. – До обеда сигареты закончатся. – Он вдруг резко повернулся к американцам: – А вы не курите?

– Нет, – ответил за всех Уолтер Грэхем. – Подбирали некурящих.

– Серьезная, видать, лаборатория, – сказал Гусев и вновь обратился к магу: – А долго это… ну, чтобы курить больше не хотелось?

– Не дольше, чем отучить ребенка грызть ногти, – ответил маг; в голосе его не слышалось никакой неприязни к драконоборцу Гусеву. – Можете прямо сейчас выбросить свою коробочку, она вам больше никогда не понадобится.

Американцы отправились приходить в себя, Гусева, волей-неволей внявшего предупреждению минздрава, увел маг Ольвиорн, и Саня Веремеев, указывая на разнообразное колюще-рубящее оружие, развешанное по стенам зала, предложил Сергею попробовать овладеть азами боя на мечах. Приступив к делу и только чудом не нанеся друг другу серьезных увечий, они минут через десять сочли за благо спуститься в казармы и разыскать старшего мечника Гортура, дабы тот предоставил им толковых учителей из числа пограничников. Гортур охотно откликнулся на эту просьбу, и бойцы, уже под руководством специалистов, продолжили упражняться на площадке у казармы. Потом к ним присоединился вернувшийся с антитабачной процедуры Гусев – и к обеду все трое вдоволь намахались увесистыми мечами, приобретя кое-какие навыки в этом непростом, как оказалось, деле.

Обедали все вместе – и владельцы замка, и маг Ольвиорн, отвлекшийся на время от своих приготовлений, и бойцы, и американцы. Американцы выглядели уже получше, Ральф Торенссен даже пытался шутить, подбадривая Элис, вид у которой был все-таки неважный. После обеда маг вновь удалился, а лонд Гарракс по совету супруги устроил для гостей экскурсию по замку. А потом Саня Веремеев очень вовремя сообразил, что в здешнем мире нет ни поездов, ни автомобилей – и передвигаться как бойцам, так и американцам придется на конях. Верховой ездой никто из них никогда не занимался, поэтому еще несколько часов было отдано конной подготовке. После этого никому из пришельцев уже ничего не хотелось…

Лонд Гарракс вместе с управляющим уединились для обсуждения насущных хозяйственных вопросов, лонда Окталия отбыла в изящном портшезе в местную школу проводить репетицию детского хора – и иноземные гости оказались предоставленными самим себе. Гусев, чрезвычайно довольный тем, что ему, стараниями мага Ольвиорна, совершенно не хочется курить, устроился на обрубке бревна возле двух молоденьких и симпатичных служанок, перебиравших крупу, и принялся развлекать их разными – действительно имевшими место и сочиненными тут же, на бревне, – историями о своей героической борьбе с бандюками. Саня Веремеев направился в свою комнату вздремнуть; ушла к себе и Элис – у нее болела голова, и еще она боялась, что командир Маккойнт, вопреки всем инструкциям, ринется на Марс, проникнет внутрь Сфинкса – и затеряется там навсегда… О том, что именно она затерялась навсегда, Элис боялась даже думать. Уолтер Грэхем и Ральф Торенссен устроились под деревьями в саду замка – так давно не приходилось им видеть деревьев, – а Сергей вернулся в библиотеку, которую уже показывал им лонд Гарракс, и принялся листать книги. Их у владельца замка было немало, и подбор их был весьма разнообразен, хотя и несколько хаотичен: философские трактаты перемежались любовными историями, записки путешественников соседствовали с трудами по виноделию и фортификации, астрономические таблицы вклинивались между поэтическими сборниками и наставлениями по борьбе с сорняками…

А за ужином маг Ольвиорн объявил, что у него все готово и завтра на рассвете можно провести испытание.

Когда бойцы вместе с американцами, в сопровождении слуг, поднимались по лестнице в свои комнаты, Ральф Торенссен, слегка опьяневший от выпитого за ужином вина, сказал, обращаясь к Уолтеру Грэхему:

– Тебе не кажется, что все это штучки Марсианского Сфинкса? Это до сих пор работает какая-то древняя, дьявольски хитроумная аппаратура, вколачивает нам в головы то, чего на самом деле нет…

Уолтер Грэхем не успел ничего ответить – его опередил Саня Веремеев:

– Так вот что у вас за лаборатория, господа американцы! Марсианского Сфинкса изучаете? Марсоход туда доставили, да?

– К сожалению, не могу удовлетворить ваше любопытство, – вновь уклонился от ответа Уолтер Грэхем.

– Это не мы его изучаем, а он нас, – заявил Ральф Торенссен. – Даже нет, все гораздо проще: я просто сошел с ума.

– Так может думать каждый из нас, – заметил Сергей. – Только что от этого изменится?

«Что от этого изменится? – подумал Сергей, засыпая в башне чужого замка, вознесшейся к чужому ночному небу, где не было ни Луны, ни Марса. – Нам снится что-то?.. Или это мы снимся?..»

И словно кто-то другой, невидимый, прошептал где-то в глубине сознания несколько слов – Сергей был уверен, что никогда не слышал и не читал этих слов. Он хотел удивиться, но не смог, потому что уже крепко спал, утомленный обживанием чужого мира.

«Наша жизнь – чей-то сон. – Мы снимся… – Томимся – Вечность времен…»

16. Вдвоем

– Пропади оно пропадом, это проклятое золото! – в сердцах сказал Майкл Савински, допив апельсиновый сок и отбросив пустую пластиковую бутылку. Выразив таким образом свое отношение к закончившейся четверть часа назад разгрузке «консервной банки», вернувшейся на борт «Арго», он устало развалился в кресле и закрыл глаза.

Командир «Арго» Аллан Маккойнт никак не отреагировал на эту вспышку раздражения своего подчиненного и партнера по экипажу. Единственного оставшегося партнера… Командир так и не притронулся к еде. Он сидел за столом напротив эксперта, тяжелым взглядом впившись в переборку и, стиснув зубы, ждал, когда же придет ответ из Центра управления полетом.

Впрочем, каким бы ни был ответ, Аллан Маккойнт уже принял решение.

Доложив Земле об исчезновении трех членов экипажа, командир «Арго» начал действовать, не дожидаясь указаний. Он запретил Майклу Савински предпринимать поиски пропавших астронавтов – Майкл должен был как можно быстрее закончить погрузку контейнеров с золотом и вывести модуль на орбиту, на которой находился «Арго». Потом командир Маккойнт собирался, разгрузив модуль, вместе с Савински совершить посадку на Марс и попытаться отыскать пропавших. Он готов был даже оставить эксперта на борту «Арго» и самому, в одиночку, вести поиски.

Командир Маккойнт прекрасно понимал, что это не самый лучший вариант. Оптимальным в сложившейся ситуации было бы следующее (именно так, думал он, и решат, скорее всего, специалисты Центра): он, командир экипажа, остается дежурить на орбите, а Майкл Савински возвращается на Марс и продолжает погрузочные работы. И занимается только этим, не предпринимая никаких вылазок за пределы лагеря… поскольку шансов на то, что Уолтер Грэхем, Элис Рут и Ральф Торенссен живы, практически нет. Марсианский Сфинкс мог таить в своих недрах бесчисленные ловушки, обнаружить которые можно только угодив в них. А выбраться из этих ловушек – нельзя.

Аллан Маккойнт предвидел такой ответ, более того, он знал, что это будет единственно правильный в данном случае ответ – но собирался поступать по-своему. Он никогда не простил бы себе, если бы просто продолжал нести вахту на марсианской орбите, а Савински возился с золотом, а потом они вместе вернулись на Землю, не предприняв ничего для спасения остальных. Уолтера Грэхема. Ральфа Торенссена. Элис Рут. Элис…

Разве можно будет жить с таким грузом на душе, на совести?.. Быть рядом – и даже пальцем не шевельнуть… И после этого – ходить по земле, сытно есть, сладко спать, заниматься своими обычными делами?

Аллан Маккойнт просто не мог представить себя в этой роли. И не собирался играть эту роль.

В конце концов, специалисты ЦУПа могли взять управление космическим кораблем на себя и довести «Арго» до Земли в режиме автоматической станции. Или до околоземной орбиты – а там провести разгрузку с помощью шаттлов. Конечно, в этом случае вероятность успешного перелета от Марса до Земли существенно снижалась, но…

Аллан Маккойнт не мог по-другому.

Он сидел, уронив сжатые кулаки на стол, и желваки ходили ходуном на скулах, резко выступающих на его осунувшемся, усохшем лице, и напряженно ждал сигнала связи. Майкл Савински молча наблюдал за командиром из-под полусомкнутых ресниц и изредка коротко вздыхал. Он тоже ждал ответа из Центра управления полетом; он не мог бы сказать, каким будет ответ, но совершенно определенно знал другое: отдохнуть и выспаться ему в ближайшее время не придется.

…И они дождались ответа. Аллан Маккойнт точно угадал решение тех, кто занимался проектом «Арго» на Земле. Кроме одной детали. Да, на Земле считали наиболее целесообразным для Маккойнта оставаться на орбите, а для Савински – добывать золото, и рекомендовали поступить именно так. Но – не приказывали, а именно «считали целесообразным» и «рекомендовали».

«Принятие окончательного решения оставляем за командиром экипажа» – эти слова давали Аллану Маккойнту карт-бланш.

«Решай сам, командир – как подскажет тебе твоя совесть…» – так понял Аллан Маккойнт ответ ЦУПа.

Маккойнт был уверен в том, что такой ответ вовсе не продиктован стремлением переложить на его плечи всю ответственность за возможные последствия. Просто Землю населяли все-таки не роботы, а живые люди, в которых Господь вложил частицу своей сущности, именуемую душой…

Так думал командир «Арго» Аллан Маккойнт.

– Ну что, Мики? – он взглянул на эксперта. – Как бы ты поступил на моем месте?

Савински поднес к лицу ладонь и принялся внимательно рассматривать собственные пальцы, словно видел их впервые.

– Командир, я нарушил ваш приказ. Я побывал там… Ночью…

Аллан Маккойнт некоторое время не мог выговорить ни слова. Когда к нему вернулся дар речи, он срывающимся голосом произнес:

– И… что? Что ты там?..

Он совершенно другими глазами смотрел теперь на Майкла Савински. Ночью, в одиночку, без страховки полезть в чрево древних сооружений, где до того пропали трое – трое!

Однако командир быстро пришел в себя и тон его стал жестким:

– Ты не имел права, Майкл. Не имел права рисковать. А если бы и ты…. тоже? В какое положение ты бы меня поставил? И на кой дьявол тогда нужен командир, если его приказы просто игнорируются!

Эксперт, растянув губы в виноватой улыбке, крепко потер залысину.

– Возвращаю вам ваш вопрос, командир: а что бы на моем месте делали вы? Спокойно легли спать? Не думаю. – Он бросил беглый взгляд на Аллана Маккойнта и поспешно продолжил, не давая командиру возможности развивать тему выполнения и невыполнения приказов: – Я спустился в ту дыру, куда провалились Элис с Уолтером, там каменный пол, слой пыли, и следы хорошо видны. И следы Ральфа тоже. Понимаете, командир, они ведь беспрепятственно добрались до ворот – и Уолтер с Элси, и Ральф, так что я был уверен – никаких ловушек там, в колоннаде, нет. Ну, я и пошел…

Аллан Маккойнт слушал, всем телом подавшись к эксперту, и глаза его лихорадочно блестели.

– Дальше, Майкл! Что было дальше?

– Я все-таки осторожничал на всякий случай, шел медленно… да и жутковато было, честно говоря… Умом-то понимал, что некого здесь опасаться, и все равно… – Майкл Савински поежился. – В общем, неуютно было. Добрался до ворот, сунулся внутрь – а там темнота, пустота и никаких следов. Пол такой же каменный, как в колоннаде, но пыли нет и в помине, словно там пылесосом изрядно поработали… – Савински помолчал, коротко вздохнул и развел руками: – Что мне было делать, командир? Лезть туда? Да любая плита под ногой повернется – и провалишься, а она вновь на место встанет. Как угадать, какая из них тебя поджидает? Ну, посветил, покричал… Ничего, никакого ответа. От ворот внутрь Сфинкса так и не пошел… Поймите, командир, дело тут не в страхе…

– Не надо, Мики, не объясняй, – остановил его Маккойнт. – Я все понимаю. Если бы еще и ты влип, никому от этого лучше бы не стало.

– Ну вот, – Савински вновь вздохнул. – Долго кричал, прислушивался… А потом вернулся, на вездеходе – пора уже было стартовать, как мы с вами договорились. Вот и все, командир…

Аллан Маккойнт опустил голову, погрузившись в размышления. Потом сухо сказал:

– Майкл, я никогда больше не буду с тобой в одном экипаже. Потому что ты нарушил приказ. Более того, ты даже не поставил меня в известность о своем решении.

– Понимаю, командир, – Савински покорно кивнул. – Но вряд ли я когда-нибудь изъявлю желание еще раз полететь на Марс.

– Выслушай до конца, Майкл. В отличие от тебя, я не стану скрывать свое решение: я намерен добраться до тех ворот и поискать за ними. Если кто-то уцелел… – голос командира чуть дрогнул, – …то до сих пор может еще… Я понимаю, зачем ты рассказал мне, что был там… Мол, искать бесполезно. Но я – туда, – Маккойнт кивком указал на пол.

– Прямо сейчас.

– Думаю, вдвоем будет сподручнее, командир.

Аллан Маккойнт выпрямился в кресле.

– Майкл, у тебя есть выбор.

– Да? – деланно удивился Майкл Савински. – А по-моему, у этой задачи только одно решение. Одно-единственное.

Командир погрозил ему пальцем:

– Но если ты опять будешь плевать на мои приказы…

– Не буду! – поспешно заверил Савински. – Могу поклясться на Библии.

– Тогда собираемся, – Маккойнт встал. – Сейчас сообщу Земле о своем решении, пусть берут управление на себя. Грузи контейнеры, на мне – заправка модуля. Да, и не забудь прихватить шнур подлиннее. Для страховки.

– Будет сделано, командир! А признался я для того… чтобы вы не питали особых иллюзий… И насчет Элис тоже…

Аллан Маккойнт расстался с женой семь лет назад, но довольно часто навещал своего сына, которому накануне старта «Арго» исполнилось двенадцать. Ни бывшая супруга, ни сын не знали, что Маккойнт летит на Марс. С Элис Рут он познакомился, когда они вместе приступили к предполетной подготовке. Элис была замужем – кандидатура ее мужа, тоже нанотехнолога, как и она, рассматривалась при формировании экипажа, но еще на первом, предварительном этапе медики сказали свое безоговорочное «нет». У Элис была очаровательная шестилетняя дочь – Аллан Маккойнт видел фотографию этого златовласого голубоглазого создания. На борту «Арго» Маккойнт и Элис старались не касаться темы возможных жизненных перспектив, хотя оба чувствовали, что их отношения – не простая короткая связь, какие бывают у многих людей. Все было очень непросто…

Впрочем, Аллан Маккойнт в любом случае принял бы решение искать пропавших – даже если бы Элис Рут не входила в их число. Командир Маккойнт тоже нес в себе частицу Всевышнего.

– Займемся делом, Майкл, – глухо сказал Маккойнт.

…Хотя и командир, и эксперт работали без передышки, прибегнув к помощи нейростимуляторов, на подготовку модуля ко второму автономному полету ушло больше четырех часов. Наконец все приготовления были закончены и «консервная банка», ведомая Маккойнтом, вновь отделилась от «Арго» и устремилась к Марсу.

Майкл Савински созерцал на экране уже знакомую панораму марсианской поверхности, и вновь и вновь ловил себя на мысли о том, что ему совершенно не хочется возвращаться в этот пустынный мир. Да, раньше у него было искреннее желание побывать на Марсе, оставить свой след во Внеземелье, своими глазами увидеть то, чего никогда не доведется увидеть воочию миллиардам землян… Но первые восторги прошли, и ждала его только рутинная, механическая, утомительная работа, и ждали поиски, которые, скорее всего, ни к чему не приведут. А еще где-то в подсознании засел страх – недавнее видение преследовало его, и Марсианский Сфинкс казался живым злобным чудовищем, и Майкл Савински знал, что обречен на ночные кошмары…

Аллан Маккойнт не уступал Торенссену в искусстве пилотирования. Модуль плавно шел по наклонной, заходя на равнину со стороны испарившегося в древности моря – и вот уже возникла на обзорном экране громада Сфинкса. И эксперт вновь подумал, что этот исполин до странности похож на маску, которую он видел лет пять-шесть назад на праздновании хэллоуина в Бостоне. Прошло несколько мгновений – и он понял, что таинственный сидонийский Лик изменился. Белая субстанция, наполнявшая огромные глазницы, которую он с Уолтером и Элис наблюдал во время первого полета над Сидонией, стала гораздо более разреженной, и теперь уже было понятно, что это не лед, а туман.

И сквозь этот туман проступили глаза Сфинкса – черно-лиловые, матовые, поглощающие бледный свет марсианского дня. Они были еще плохо видны, они казались мутными, как спросонок, но очень походили на живые. Их взгляд впивался в мозг – и Майкл Савински вдруг почувствовал резкую головную боль. Он потер ладонью лоб, оторвавшись от экрана, – и боль понемногу отступила, стала глуше, но не исчезла.

Конечно, виной тому было напряжение последних часов и, возможно, не вовремя разыгравшееся воображение… но эксперт не мог избавиться от ощущения, что у каменного исполина поистине живой, очень тяжелый и недобрый взгляд – хотя пока и затуманенный. Пока…

Савински заставил себя поднять голову и вновь посмотреть на экран. Вместо Сфинкса под модулем уже был котлован, в котором застыл одинокий экскаватор.

– Майкл, внимание! – предупредил Аллан Макккойнт, совершая манипуляции на панели управления. – Начинаю тормозить.

– Понял, командир, – внутренне собравшись, ответил эксперт.

Посадочная операция прошла без сучка и задоринки, и спустя двадцать минут Маккойнт и Савински уже забрались в марсоход и взяли курс на древнюю колоннаду. День был в полном разгаре, странная атмосферная аномалия продолжала существовать – над этим феноменом уже ломали голову специалисты на Земле, – и теплый встречный ветерок овевал лица астронавтов.

Маккойнту все здесь было в диковинку, но не время было глазеть по сторонам и давать волю эмоциям.

«Только бы – живые… Только бы – живые…» – стучало в висках командира «Арго».

Он продумал все дальнейшие действия. Они доберутся до входа внутрь Сфинкса, и Савински останется у ворот, на страховке, а он обвяжется шнуром, войдет в зал и начнет методично обследовать каждый метр каменного пола. Если ловушка вновь сработает и он провалится – Савински будет знать, где искать. Положит на ту коварную плиту новый груз – для этого они везли с собой дополнительные баллоны – и, когда плита откроет ловушку, вставит как распорку кусок направляющей для автоконтейнеров, не давая плите вернуться на место. Главное – чтобы ловушка не была глубоким колодцем, не дающим шансов на спасение. И оставалось еще уповать на пониженную силу тяжести: 9,78 – на Земле и лишь 3,72 – здесь, на Марсе…

О том, что принцип действия ловушек может быть совсем другим, командир старался не думать.

В щель между плитами колоннады они, надев шлемы, спустились по тросу, привязанному Ральфом Торенссеном. Командир повесил на плечо баллоны, а эксперт взял двухметровую рейку направляющей. Включив фонари на шлемах, они зашагали в сторону Сфинкса вдоль каменных стен, оставляя новые следы на пыльном полу, по которому никто не ходил в течение долгих веков.

Они оба надеялись на милосердие Господа, хотя надежда эта была такой же слабой, как свет за их спинами, просачивающийся сквозь проем внутрь колоннады…

– Вдвоем здесь намного веселей, – сказал Майкл Савински, чтобы прервать молчание.

– Это была неудачная идея, – мрачно и невпопад отозвался Аллан Маккойнт.

– О чем вы?

– Им не следовало лезть сюда…

– Но они же просто провалились, командир!

– Знаю, – Маккойнт досадливо скривился. – Все знаю и все понимаю… и Уолтера понимаю, и Элис… И сам бы так же поступил на их месте. Просто нам поставили две совершенно разные задачи: одна – чисто практическая, другая – познавательная. Вот и получилось… Ладно, силком нас никто на Марс не тащил…

– Нас было здесь слишком мало, – словно оправдываясь, сказал Савински и поймал себя на этом «было».

Аллан Маккойнт промолчал.

Не говоря больше ни слова, они шагали по колоннаде еще несколько минут. Миновали, не останавливаясь, боковые ворота с дугообразными ручками – и наконец свет фонарей уперся в возникшую впереди, метрах в десяти от них, преграду.

Майкл Савински остановился и издал сдавленный звук, словно у него внезапно перехватило дыхание. Аллан Маккойнт снизу доверху обвел взглядом преграждающую путь глухую каменную стену – точно такую же, как боковые стены колоннады – и повернулся к остолбеневшему эксперту:

– Где же вход?

– Т…тут… т…тут были ворота, – с трудом выдавил из себя Савински. – И створка… была приоткрыта… Я же туда заглядывал!

Командир чуть наклонил голову, чтобы луч фонаря осветил пол. У основания каменной преграды, возникшей на месте ворот, пыли не было, как будто ее сдуло порывом ветра; пыльный слой, в котором отпечатались следы Грэхема, Элис, Ральфа и Савински, начинался дальше, метрах в трех от каменной плиты, опустившейся, вероятно, откуда-то сверху и закрывшей ворота.

– Боюсь, что тут мы беспомощны, – упавшим голосом произнес Майкл Савински. – Тут нужен мощный заряд, а у нас никакого…

Аллан Маккойнт медленно подошел к препятствию и надавил на плиту обеими руками. С таким же успехом он мог бы попытаться сдвинуть с места саму громаду Сфинкса. Рука его скользнула к кобуре с пистолетом, но замерла на полпути – стрелять было бы бесполезно и глупо.

Было ясно, что проникнуть внутрь марсианского исполина невозможно…

Командир снял с плеча оказавшиеся ненужными баллоны, которые предполагалось использовать в качестве груза, опустил на пол, сел на них и закрыл лицо ладонями. Сердце щемило от осознания своей полнейшей беспомощности, и самым ужасным было то, что ничего – совершенно ничего! – нельзя изменить. Они не в силах были преодолеть эту преграду, за которой, возможно, до сих пор надеялись на помощь их партнеры, коллеги, те, кто проделал путь в миллионы километров по черным безднам, чтобы сгинуть на чужой равнине, на этой никому не нужной сволочной планете…

Командир изо всех сил стиснул зубы и словно оцепенел на несколько долгих секунд. Майкл Савински, понурясь, стоял рядом, сжимая в руке бесполезную рейку.

– Возвращайся к модулю, Майкл, – сказал Аллан Маккойнт, отведя от лица ладони и подняв голову. – Выводи ящики и начинай погрузку. А я буду искать другой вход. Не может быть, чтобы вход был только один.

– Но, командир… – начал было эксперт, но Маккойнт тут же прервал его.

– Это приказ, Майкл, – резко сказал он. – Пока ты в моем подчинении, изволь выполнять мои приказы. Я не полезу внутрь, если найду другой вход. Я позову тебя и мы пойдем вместе, в связке. Я должен найти, понимаешь?

– Понимаю, командир…

– Бери вездеход и езжай. Я тебя позову, даю слово. Если что-то найду…

И Маккойнт, и Савински знали, что надежды на успех просто нет…

17. Метаморфоза

Доктор Самопалов не мог отделаться от мыслей о плитке с изображением магического сирруша, лежащей в кармане его халата. Как и откуда она появилась в больничной палате? Кто мог передать ее Ковалеву? Закончив обход, он уединился в своем кабинете и принялся рассматривать удивительную вещицу, непонятно каким образом оказавшуюся под подушкой больного.

Пронести ее в палату после прогулки Ковалев не мог – по той причине, что от прогулок в больничном дворе упорно и необъяснимо отказывался, и вообще практически не покидал постоянно запертое снаружи помещение; исключение составляли только визиты в кабинет доктора. Туалет в палате был, и еду пациентам приносили, что называется, прямо в постель. Кроме того, согласно строгим правилам, действующим в этом отделении психлечебницы, каждое утро и каждый вечер все палаты и сами пациенты тщательнейшим образом проверялись санитарами на предмет выявления посторонних предметов – были в истории этого учреждения очень печальные случаи…

Единственно правдоподобным могло быть только такое объяснение: кто-то со двора забросил эту плитку в открытую форточку палаты номер семь. Виктор Павлович ухватился за это предположение как за спасительную соломинку. Хотя в глубине души понимал, что подобное объяснение не выдерживает никакой критики – но других приемлемых версий у него не было.

Странности, связанные с больным, который называл себя Демиургом, все больше и больше тревожили психиатра. Было во всем этом что-то, отдающее сверхъестественным…

Несколько раз смерив кабинет шагами, доктор Самопалов с некоторым раздражением бросил плитку на стол и начал листать записную книжку, распухшую от обилия визитных карточек. Эта злополучная плитка застряла в его мозгу, как кость в горле, мешая спокойно работать и жить.

Круг знакомств доктора Самопалова был достаточно широк. Входил в него и специалист по истории древнего мира Василий Николаевич Тарасенко, преподававший на истфаке университета. Психическими расстройствами он, слава Богу, не страдал и в клинике у доктора Самопалова бывать ему не приходилось – их довольно уже давнее знакомство состоялось на совершенно иной почве. Им обоим довелось в период Смутного Времени, когда с грохотом обрушилась могучая держава, «навеки сплоченная великой Русью», участвовать в организации невиданной ранее грустной потехи, называемой выборами, в качестве членов избирательной комиссии одного из избирательных участков родного города; а потом они время от времени встречались в сауне, которую доктор Самопалов посещал не часто, а Василий Николаевич Тарасенко – регулярно, приводя в пример мудрых древних римлян, не вылезавших из своих терм.

Позвонив историку, Виктор Павлович договорился о встрече и, предупредив дежурную медсестру о том, что отлучится часа на полтора-два, покинул больничный корпус и сел за руль своего серого ветерана-«жигуля». Весь путь от больницы до города он старался думать о разных отвлеченных вещах, но это ему плохо удавалось – перед глазами стояла плитка с сиррушем, лежащая в кармане его пиджака. Плитка, которая, если верить Ковалеву, некогда красовалась на марсианской равнине.

Конечно же, это были фантазии, и вряд ли она упала в седьмую палату прямо с Марса – но каким-то ветром ее все-таки занесло. Каким?

По дороге в университет доктор Самопалов остановился у ювелирного магазина. Вышел он оттуда еще более задумчивым – плитка действительно оказалась золотой. Версия с форточкой, и до того весьма и весьма неубедительная, представлялась теперь психиатру и вовсе абсурдной: ну кому это придет в голову разбрасываться золотыми изделиями? Уж конечно, не медперсоналу. Кому-то из пребывающих в помраченном состоянии сознания больных? Но где, опять же, этот кто-то мог взять плитку? Выкопал в больничном дворе?

И только услышав сзади нетерпеливые автомобильные гудки, Виктор Павлович понял, что его «жигуль» стоит на перекрестке, а светофор вовсю истекает зеленым светом.

Исторический факультет находился в старом корпусе университета, в просторном дворе, похожем на лес обилием ветвистых тополей, дубов и лип. На фасаде здания до сих пор сохранился барельеф «всесоюзного старосты», имя которого носил когда-то этот вуз; в Смутное Время имя из названия университета вычеркнули, как – и уже не в первый раз – вычеркивали многое из отечественной истории, а вот барельеф как-то упустили из виду и не уничтожили… Поднявшись на второй этаж, доктор Самопалов прошел длинным коридором и отыскал нужную дверь.

Кабинет заведующего кафедрой был невелик и почти весь заставлен книжными шкафами. Хозяин кабинета – этакий интеллигентного вида Гаргантюа – сидел у окна, глыбой нависая над столом, и что-то писал. После обмена приветствиями Виктор Павлович решил сразу приступить к делу: время он ценил – и свое, и чужое. Достав из кармана плитку, он положил ее на стол перед Тарасенко и пояснил:

– Один из моих пациентов утверждает, что тут изображен некий сирруш – вавилонский дракон. Мифологический, как я понимаю, персонаж. Он говорит, что такими плитками были выложены врата богини Иштар в Вавилоне. О Вавилоне я слышал, о богине Иштар тоже, а вот о таком звере… Гляньте, Василий Николаевич.

– Ну-ка, ну-ка, – Тарасенко поправил очки и принялся внимательно рассматривать плитку, чуть поворачивая ее в разные стороны. – Разумеется, не оригинал? Народное творчество пациентов, да, Виктор Павлович? И, никак, золото?

– Да, – коротко ответил доктор Самопалов.

Заведующий кафедрой многозначительно хмыкнул, поверх очков взглянул на психиатра и вновь поднес плитку к свету, пробивающемуся в окно сквозь листву старых дубов.

– Врата Иштар… – пробормотал он. – Раскопки вел Колдевей, в конце девятнадцатого – начале двадцатого. А рисунок довольно известный, Виктор Павлович. Возьмите любую популярную книгу по ориенталистике – непременно на него наткнетесь.

– У меня несколько иной профиль, Василий Николаевич. Хотя именно благодаря этому пациенту я довольно-таки тщательно изучил эпоху Возрождения. Но в истории Древнего Востока слабоват. Вот если бы речь шла о проблемах патопсихологической диагностики или, скажем, о методах устранения терапевтической резистентности при шизофрении…

Гаргантюа-Тарасенко раскатисто рассмеялся:

– Ваша правда, Виктор Павлович! Каждому свое, и у каждого – свое. Вообще-то этого зверя чаще считают не драконом, а единорогом – разумеется, за этот вот рог, – историк легонько постучал пальцем по изображению сирруша. – Хотя, конечно, рОга тут может быть и два, как и уха – просто второго не видно, изображение плоскостное, а не объемное. А ну-ка, посмотрим.

Василий Николаевич с трудом выбрался из-за стола, протиснулся между стулом, на котором сидел доктор Самопалов, и шкафом – комплекция у историка явно несоответствовала размерам кабинета – и открыл второй шкаф, битком забитый книгами. Поводив пальцем вдоль книжных рядов, он извлек увесистый потрепанный фолиант, который, судя по внешнему виду, был творением еще сталинской, наверное, эпохи, и, листая его, вернулся на свое место за столом.

– Вот он, ваш сирруш, – сказал он, показывая психиатру черно-белый рисунок, как две капли воды схожий с изображением на золотой плитке.

– И подпись: «Многоцветные изразцы с изображением единорога».

Протянув книгу доктору Самопалову, Тарасенко еще раз пробрался к шкафам и вернулся за стол с очередным уловом – толстой книгой поновей, в красной глянцевой обложке.

– Средства на раскопки Вавилона Колдевею выделили администрация Берлинского королевского музея и Германское восточное общество, – сообщил он психиатру, переводившему взгляд с рисунка в книге на плитку и обратно. – И он за три, по-моему, с лишним года добрался до врат Иштар. Представляете, громадная полукруглая арка со стенами из кирпича, покрытого такой яркой-яркой голубой, желтой, белой и черной глазурью. Плюс длиннющая дорожка для шествий. И везде – львы, быки и единороги, то бишь сирруши, или, возможно, сирручи – читать можно по-разному. Львы на стенах вдоль дорожки, быки и сирруши – на стенах самих ворот. – Историк пошуршал страницами. – Вот, сам Колдевей пишет: «Ряды кирпичей идут один над другим. Драконы и быки никогда не встречаются в одном горизонтальном ряду, но ряд быков следует за рядом сиррушей, и наоборот. Каждое отдельное изображение занимает по высоте тринадцать кирпичей, а промежуток между ними составляет одиннадцать кирпичей. Таким образом, расстояние от низа одного изображения до низа другого равно двадцати четырем кирпичам, или почти точно двум метрам, то есть четырем вавилонским элам». А перестраивал врата Иштар небезызвестный Навуходоносор, и клинописную надпись по этому поводу оставил: «Я – Навуходоносор, царь вавилонский, благочестивый принц, правящий по воле и благоволению Мардука, высший правитель Города, любимец Неба, хитроумный и неутомимый…» – ну, и так далее, – Тарасенко перевернул страницу. – Вот, он дальше о сиррушах пишет в той же клинописной надписи: «Свирепые рими и мрачные сирруши начертаны на дворе врат, чем я сообщил вратам великолепие чрезвычайное и роскошное, и род людской может взирать на них в изумлении». – Тарасенко поднял голову, поправил очки. – Хорошие у него помощники были, у Навуходоносора, – красиво излагали. Так что правду говорит ваш пациент, Виктор Павлович. Он, часом, не историк, не наш выпускник?

– Нет, Василий Николаевич, образование у него не историческое. Юридическое.

– Ясно. – Тарасенко отложил книгу и взвесил плитку на ладони. – Да-а, потянет такое издельице весьма солидно. Видать, пациент не из бедных – да и вообще юристы сейчас не бедствуют. Только на вратах Иштар не золото было, а изразцы. Покрытые глазурью кирпичи – такое стекловидное разноцветное покрытие.

– Да, я знаю, что такое изразцы.

– А говорите, не тот профиль у вас, – улыбнулся Тарасенко. – Очень даже тот!

Доктор Самопалов немного помялся и вдруг спросил:

– А в вавилонской мифологии, литературе, ну, во всяких древних памятниках что-нибудь говорится о том, что люди когда-то спустились на Землю с небес, из космоса?

Тарасенко задумчиво потеребил аккуратно подстриженную седоватую бородку.

– Э-э… вообще произведений шумерской и вавилонской литературы известно довольно много. Классические – грандиознейший эпос о Гильгамеше – этакие «Илиада» и «Одиссея» вместе взятые, – сказание об Адапе… Естественно, «Энума элиш» – миф о мироздании… м-м… «Нисхождение Иштар в Страну Без Возврата»… Вообще, все это – мощнейший пласт, целое мировоззрение, объяснение устройства мира. Что же касается космических корней… – историк, повернувшись на жалобно заскрипевшем стуле, прикидывающим взглядом обвел книжные шкафы, – это надо посмотреть, поискать. Время вам позволяет, Виктор Павлович?

– Главное, чтобы вам позволяло. Если это, конечно, вас не затруднит.

– Ради Бога! Коньячку не желаете? – Тарасенко кивком показал на тумбу стола.

– Да нет, спасибо, Василий Николаевич. Я же на работе и к тому же за рулем. А еще вопрос можно? Как определить возраст этой штуковины?

Историк осторожно потрогал плитку, еще раз всмотрелся в рисунок и перевел взгляд на психиатра:

– Думаете, прямо из Вавилона? Это вряд ли, Виктор Павлович. А методов разных достаточно, только не к нам с этим обращаться. У нас же обычный вуз, оборудованием для экспертизы не располагаем. А что, есть такая необходимость?

Доктор Самопалов пожал плечами:

– Собственно… Даже не знаю… Впрочем, пожалуй, нет такой необходимости, – ему совершенно не хотелось распространяться о том, что золотая плитка с изображением сирруша якобы попала сюда с Марса, где с незапамятных времен лежала у подножия древнего Сфинкса. А еще он просто боялся возможных результатов такой экспертизы…

Минут сорок спустя доктор Самопалов ехал назад, в больницу, по улицам, покрытым первой опавшей листвой. А Василий Николаевич Тарасенко отправился проводить семинарское занятие у первокурсников, раскопав все-таки кое-какие сведения на интересующую психиатра тему.

Во-первых, в шумерском списке царей, обнаруженном на глиняных табличках в библиотеке царя Ашшурбанипала в Ниневии говорилось: «Когда царство спустилось с небес, царство стало в Эриду. В Эриду царем стал Абулим и властвовал двадцать восемь тысяч восемьсот лет. Аболж властвовал тридцать шесть тысяч лет. Два царя властвовали шестьдесят четыре тысячи восемьсот лет. Пять городов было их. Восемь царей властвовали двести сорок одну тысячу лет. Потоп все смыл».

Выходило так, что некие неземные цари сошли с небес в Эриду задолго до Великого потопа…

Во-вторых, Василий Николаевич отыскал довольно спорное, по его мнению, высказывание насчет легендарного Еноха, взятого живым на небо. Книга была из сравнительно новых и предназначалась для массового читателя, автор, фамилия которого совершенно ничего не говорила историку Тарасенко, не утруждал себя ссылками на источники, поэтому достоверность информации вызывала у Тарасенко большие сомнения. И тем не менее…

«Гигант Енох, первенец седьмого колена Адамова, отождествлялся с Тотом, Гермесом Трисмегистом, Меркурием и Орфеем, – так утверждалось в книге. – Всех их почитали в древнем мире как великих астрономов, первооткрывателей наук и искусств, звездных учителей. Может быть, он олицетворял атлантов. Его имя, Енох, на иврите – «Ханох», означает «Основатель» и напоминает «Энки», имя вавилонского бога мудрости, посланного с небес насаждать цивилизацию во всем нашем мире и особенно в Шумере, в древней Месопотамии. Этим он походил на Оаннеса, существо с телом рыбы (которое вполне могло быть инопланетянином в космическом скафандре), учившее первых вавилонян…»

А в-третьих, в шумерских источниках говорилось о том, что земных людей состворили «сусдруплы», или «анунаки» – существа с другой планеты…

Доктор Самопалов ехал по осеннему городу и постоянно ощущал какое-то внутреннее неудобство, граничащее с тревогой – словно где-то внутри торчали сплошные острые углы и не давали спокойно пройти…

Однако, вернувшись в больницу, он забыл об этом своем неудобстве, потому что-у него возникли другие хлопоты: резко ухудшилось состояние пациента из пятой палаты – обладателя удивительной способности запоминать тысячи автомобильных номеров. Пациент впал в коматозное состояние и все попытки привести его в чувство успеха не имели.

Доктор Самопалов вместе с другими врачами изо всех сил старался изменить угрожающую ситуацию – и к вечеру больной начал, наконец, подавать признаки жизни. Впрочем, Виктор Павлович не собирался тешить себя мыслью о том, что проблема решена. Многолетний опыт врачебной деятельности подсказывал ему, что шансов на успешное лечение очень мало – такие больные, как правило, ненадолго задерживались в этом мире…

Домой он вернулся поздно, довольно измотанным, и, наспех поужинав, завалился спать. А наутро узнал о ночном инциденте в палате номер семь. Точнее, речь шла о раннем утре, когда, в начале пятого, пациент Левченко принялся что было силы стучать в запертую дверь палаты, сопровождая этот стук истошными воплями. До того, как ему вкатили двойную дозу успокоительного, он успел превратить в клочья собственную рубашку и зубами отодрать подошву от своего же тапка. Скрученный сноровистыми руками санитаров, он, прибегнув уже к членораздельной, хотя и несколько сумбурной речи, пытался объяснить, что сосед по палате сознательно заразил вирусом его внутренние компьютеры и теперь не помогает никакая перезагрузка. Вместо обычного торса с прицелом и звездой он видел какие-то другие картины – а его собственные программы были, якобы, непоправимо испорчены.

В течение всего этого, полного шумовых эффектов, инцидента сосед Левченко по палате номер семь Игорь Владимирович Ковалев продолжал спать – или притворялся спящим.

К тому времени, когда доктор Самопалов приехал в клинику, Левченко, которого переместили в бокс, еще находился под воздействием транквилизаторов и не имел никаких претензий к окружающему миру. Убедившись в том, что состояние Левченко пока не внушает тревоги, доктор Самопалов наведался в седьмую палату. Приутихшее было ощущение душевного неудобства вновь вернулось к нему.

Игорь Владимирович Ковалев лежал в постели, заложив руки за голову, смотрел в потолок и едва заметно шевелил губами, словно шептал что-то. Вопреки уже сложившемуся стереотипу, он, завидев входящего в палату психиатра, тихо, но внятно сказал:

– Здравствуйте, Виктор Палыч.

Отметив про себя это неожиданное отклонение от шаблона, доктор Самопалов ответил на приветствие и подошел к кровати Ковалева.

– Как там мой сосед, успокоился? – в голосе Ковалева не звучало никакого интереса и его застывшее лицо напоминало маску, ко рту которой приделаны ниточки: губы шевелятся, а все остальное – неподвижно.

– Успокоился, – ответил доктор Самопалов, бросив взгляд на кровать Левченко со скомканным одеялом и лежащей в изножье подушкой.

– Наверное, это действительно я ему удружил. Наверное, он увидел что-то из моих картин.

– Каких картин? Вы вновь видите картины?

– Ну, это я их так называю, а это на самом деле не картины, как тогда, с Черным графом… Какая-то иная реальность… или иллюзия, это одно и то же. Только теперь я полностью погружаюсь, растворяюсь… Полностью, понимаете? И знаю, что это не сон… Просто превращаюсь в тот мир, словно я и есть – тот мир… Знаю каждую его частицу, каждая его частица – это я, и всё вокруг – тоже я, и я все знаю, и все могу… Сегодня ночью я был драконом, Виктор Палыч… И еретиком тоже был, и библейским Моисеем… Это так интересно… Только теперь меня на ночь нужно будет, наверное, привязывать к кровати.

– Вы считаете, это необходимо? – осторожно спросил доктор Самопалов.

– Не знаю… Может быть… Иначе я когда-нибудь останусь где-то там… в тех иллюзиях…

– А вы, стало быть, не хотите остаться? – этот вопрос психиатра был продиктован профессиональным интересом.

Ковалев вздохнул и ответил, и вновь одни только губы шевелились на его застывшем лице:

– Я боюсь потеряться там, Виктор Палыч… Полностью раствориться… Это ведь как те самые матрешки – проникаешь все дальше и дальше… Иллюзии иллюзий… И еще я боюсь, что какие-то куски этих иллюзий проникнут сюда, и такая здесь начнется неразбериха… а нам и своей хватает… Как-то все это связано с тем Марсианским Ликом… Не знаю… Понимаете, где-то добра может быть больше, где-то меньше, но оно есть… А Сфинкс… Боюсь, что добра в нем нет вовсе… «Святой Лик»! Если бы… Есть такой Олег Мартынов, он раньше рок-музыкантом был, Динго… Так вот он считает, что марсиане живут сейчас под поверхностью Фобоса, а Лик соорудили для того, чтобы его с Фобоса было видно – и молятся ему… Увы, ошибается Динго. Марсианский Сфинкс – это полное отрицание добра…

«Попробовать какое-то другое сочетание нейролептиков? – подумал доктор Самопалов. – Выйти на Академию, запросить у них описание подобных случаев…»

– Если хотите, будем привязывать, Игорь Владимирович, – сказал он.

Ковалев едва заметно, одними губами, усмехнулся:

– Все-таки не желаете именовать меня Демиургом, Виктор Палыч… Ну и ладно, больше настаивать не буду. Суть-то не меняется, как ни назови. Мир можно называть царством вечно движущейся неуничтожимой материи – но он-то от этого не станет менее иллюзорным…

…Вечер в квартире доктора Самопалова начался вполне традиционно: неспешный ужин (а не три глотка чая с бутербродом, как вчера), обмен новостями с женой. Впрочем, о странностях Демиурга-Ковалева Виктор Павлович супруге не говорил. Потом, после информационной программы, в телевизоре потянулся все тот же бандитский сериал – хотя, возможно, и другой: психиатру все они казались одинаковыми – одним бесконечным тупым фильмом. Жена с вязанием устроилась на диване, а доктор Самопалов уединился в другой комнате и приступил к чтению газет. Был обычный вечер обычного дня…

Метаморфоза произошла стремительно и незаметно.

Услышав стук копыт, он резко обернулся и увидел показавшихся из-за пригорка всадников на черных конях. Можно было упасть на землю, затаиться в высокой траве, но его уже заметили. Всадники пришпорили коней – и он бросился к лесу, и злоба и страх переполняли его, и он готов был разорвать на куски этих тварей в зеленых плащах – но их было слишком много. Позади нарастал угрожающий топот копыт, а впереди приближался лес – скорее, скорее, нырнуть в густую зелень, скатиться в овраг, забраться поглубже в чащобу, где нет прохода коням… А что-то внутри призывало остановиться, встретить врагов, наброситься на них, рвать на части – кровь! кровь! Много крови… Пьянящей, прибавляющей сил… Нет, нет – в лес! Врагов слишком много…

За спиной раздался резкий звук – и тут же предплечье обожгла боль, словно прошелся по нему невидимый острый нож. Он, коротко взвыв, вломился в затрещавший кустарник, в гущу ветвей…

…Виктор Павлович вскочил с кресла, газета с шорохом упала на пол. Предплечье болело, причем довольно сильно.

– Что такое, Витя? – встревоженно спросила возникшая в дверях жена. – Ты чего кричишь?

Доктор Самопалов, потирая левое плечо, некоторое время застывшим взглядом смотрел сквозь нее, затем, сделав над собой огромное усилие, сказал приглушенным голосом:

– Все в порядке, Наташа. Кажется, задремал, привиделось что-то…

Жена покачала головой и вернулась к вязанию и телевизору. Виктор Павлович снял спортивную куртку и осмотрел предплечье. Предплечье было целым и невредимым, не было на нем ни колотых, ни резаных, ни огнестрельных ран, а было только пятнышко от давней детской прививки. Однако боль не утихала.

Доктор Самопалов, обхватив правой ладонью больное место, застыл у подоконника, заставленного горшочками с кактусами, и почувствовал, как неприятный холодок волнами накатывается на сердце – и сердце то замирает, то начинает учащенно биться. Виктору Павловичу было очень не по себе, если не сказать больше. Он ни на мгновение не усомнился в том, что психически вполне нормален – и в тоже время был абсолютно уверен, что пережитое несколько мгновений назад отнюдь не привиделось ему.

В память впечаталась проселочная дорога, сбегающая с пригорка. Она рассекала широкий луг, поросший застывшей в безветрии густой темно-зеленой травой, в которой то тут, то там пестрели яркие цветы. Лес дугой охватывал луг, над лесом светило солнце, и там, на дальнем конце этой дуги – он знал это! – затаившись в кустах, его поджидали еще двое, поджидали именно его, третьего охотника. Он мог добраться до тех кустов по кромке леса, дабы не подвергаться опасности на открытом месте – день-то был в самом разгаре, – но там путь преграждал глубокий овраг, вдающийся в луг. Гораздо быстрее было обойти этот овраг по лугу, напрямик, – на дороге никого, и ни звука не доносилось из-за пригорка. Прошагать по траве – и присоединиться к остальным охотникам.

Доктор Самопалов знал, что это вовсе не его мысли, не его ощущения… и не его тело! Там, на том неизвестно откуда взявшемся и неизвестно где находившемся лугу, он был не Виктором Павловичем Самопаловым, сорокашестилетним врачом-психиатром, человеком – там, на лугу, убегало от опасности существо, покрытое длинной бурой шерстью, злобное существо, жаждущее крови, направлявшееся вместе с двумя другими добывать кровь, свежую кровь… Он, Виктор Павлович Самопалов, на какое-то время стал этим существом, и в него стреляли – да, тот резкий громкий звук за спиной был выстрелом… И хотя рана была нанесена другому, чужому телу – боль теперь ощущал и он, человек, а не только тот мохнатый злобный монстр…

Доктор Самопалов прислонился лбом к оконному стеклу. Плечо продолжало болеть. Ему было страшно.

«Боюсь, что куски этих иллюзий проникнут сюда…» – так сказал Ковалев.

Доктор Самопалов стоял у окна и растирал плечо. Он по-прежнему не сомневался в том, что вполне психически здоров и не галлюцинирует. Не было предпосылок для того, чтобы вот сразу взять да и сойти с ума.

Доктор Самопалов думал о том, что Ковалев, судя по только что случившемуся феномену, может быть очень и очень опасным для окружающих.

«Не только к кровати привязывать, но и накачивать до полнейшей отключки, – потерянно подумал он. – Чтобы себя не осознавал…»

Вечер был довольно теплым, но доктор Самопалов дрожал от озноба.

18. Ритуал

Слуга разбудил Сергея осторожным стуком в дверь. Небо уже посветлело, в комнате было прохладно и из-за распахнутого окна не доносилось ни звука. Выцветшие звезды едва угадывались в вышине, и только бледный серп одной из здешних лун пытался противостоять наступающему рассвету.

Умываясь, Сергей размышлял о том, какие дела предстоят им сегодня, и как все сложится дальше – и вдруг осознал, что воспринимает предстоящую схватку с неведомыми и грозными скоддами как очередную обыкновенную операцию по обезвреживанию криминальных шестерок и тузов. Это очень напоминало процесс рассматривания стереоизображения на обложке журнала, когда в какой-то неуловимый момент плоские разноцветные пятна и линии превращаются в объемную узнаваемую картинку.

Этот мир вдруг перестал быть для него чем-то неестественным и инородным; он совместил себя с этим миром, совместился с миром, врос в этот мир, облекся им – и сразу сами собой отпали многочисленные недоуменные вопросы. Нужно было просто жить в этом мире и постараться сделать то, ради чего этот мир вовлек их в себя.

Натянув куртку, Сергей выглянул в окно и обнаружил внизу, у крыльца, мага Ольвиорна и Уолтера Грэхема. Маг был в длинном светло-сером плаще, а темнокожий американец – в расстегнутом чуть ли не до пояса апельсинового цвета комбинезоне с кобурой на боку. Можно было задаться вопросами, зачем в калифорнийской лаборатории пользуются столь ярким одеянием в стиле дорожных рабочих и в кого Уолтеру Грэхему предписано стрелять или от кого отстреливаться в этой частной лаборатории – но Сергей не стал задаваться вопросами. Застелив постель, он вышел из комнаты и тоже спустился во двор.

Дольше всех, как и положено, ждали Элис. Наконец она появилась и всем стало понятно, что Элис провела не самую спокойную ночь: лицо ее было бледным и чуть опухшим, а под глазами залегла легкая синева. У Ральфа Торенссена тоже было опухшее лицо и полусонный взгляд, а вот Уолтер Грэхем казался собранным и сосредоточенным. Гусев был спокоен. Саня Веремеев с видимым наслаждением вдыхал свежий и чистый утренний воздух и щурился как кот, которого почесывают за ухом. А глаза мага Ольвиорна сияли надеждой и сам он словно подтянулся и помолодел после этой ночи – вот что значит увидеть свет в конце туннеля…

Обменявшись приветствиями, шестерка чужестранцев и чужемирцев, возглавляемая странствующим магом, направилась к воротам – как пояснил Ольвиорн, ритуал воздействия с применением пятого заклинания Великого Мерлиона надлежало проводить в стороне от чьих бы то ни было любопытных глаз. Бородатый, мощного телосложения стражник открыл ворота, с уважением и благоговением глядя на могущественного, хорошо знакомого ему мага и, наверное, столь же могущественных пришельцев из Подземного Мира, и вернулся на свой пост. Ему хотелось верить, что объединенными усилиями удастся справиться с нависшей угрозой; много разного и невнятного говорили об этой угрозе, никто не знал, в чем она заключается, но не с маргами была она связана, и не с гвирами – какое-то невиданное и неслыханное черное зло затаилось за горизонтом, и вся надежда на них – странствующих магов и подземных жителей, а если нужно будет – каждый, кто может держать в руках оружие, встанет на пути черного зла.

Так думал стражник, проводя взглядом удаляющихся чужеземцев, ведомых магом Ольвиорном.

Едва заметная тропинка пересекала луг – в мокрой от росы траве запутались легкие клочья тумана, – взбиралась на пологий склон невысокого холма и исчезала в редкой рощице, сквозь которую просвечивало все больше светлеющее небо. Шли гуськом, молча – никому не хотелось нарушать торжественно-трогательную тишину ясного утра. Поднявшись на холм, Сергей, замыкавший шествие, оглянулся: и замок, и селение четко прорисовывались в прозрачном воздухе, вдали темнела полоса леса – и разливался, расплескивался над лесом розовый свет восходящего солнца.

На вершине холма, на прогалине, стоял невысокий сруб с плоской бревенчатой крышей и бревенчатыми же стенами, снизу доверху исполосованными широкими – и в два, и в три пальца, а то и в ладонь – щелями. Внутри сруба обнаружились вкопанный в землю стол, сколоченный из неоструганных досок, и короткая скамья рядом с ним – и больше ничего в срубе не было. Суть предстоящего ритуала оставалась для иноземцев неизвестной: как пояснил маг, знание в данном случае могло повлиять на результат, то есть ритуал мог просто не получиться.

Предложив гостям располагаться на бревне, лежащем на земле вдоль стены, маг снял плащ – на внутренней стороне плаща был нашит большой белый равносторонний треугольник – и расстелил его на столе. Как оказалось, под плащом у него, кроме просторной светлой рубахи навыпуск, была еще перекинутая через плечо объемистая матерчатая сума. Безропотно устроившись плечом к плечу на бревне, чужеземцы молча наблюдали за тем, как маг извлекает из сумы разные предметы и раскладывает их на столе. Хотя в срубе было темновато, предметы распознавались без особого труда, чему способствовали многочисленные полоски света, проникавшие извне в это не отличающееся архитектурными излишествами строение, которое Сергей про себя окрестил «магильней».

В первую очередь из сумы было вынуто что-то узкое и длинное, завернутое в кусок тонкой материи. Развязав тесьму и размотав светлую ткань, маг бережно положил на стол нож с хорошо начищенным лезвием и белой ручкой, испещренной черной вязью каких-то символов. Рядом с ножом был водружен большой серебряный кубок на вычурной ножке. Следом за кубком маг выложил на стол деревянный жезл с такими же, примерно, как на ручке ножа, письменами и несколько туго набитых мешочков. Затем на столе появились три подсвечника и три свечи – желтая, черная и красная, – темная бутылка, и в довершение – хрустальный шар размером с мяч для игры в большой теннис, уложенный в углубление в черной деревянной подставке. В полной тишине маг расставил подсвечники по углам треугольника, установил в центре хрустальный шар и, разрезав ножом каждую из свечей пополам, вставил верхние части в подсвечники, а нижние спрятал обратно в суму. Чиркнув спичкой, он зажег свечи и принялся развязывать мешочки.

Гости с любопытством следили за всеми манипуляциями мага Ольвиорна. Четкие, скупые, выверенные движения странствующего мага не вызывали сомнений в том, что он отлично знает, что делает; было видно – это работает настоящий профессионал.

В мешочках оказалось что-то сыпучее и пахучее, и Сергею почудилось даже, что один из запахов – приятных, хотя и довольно острых, – заполнивших «магильню», откуда-то ему смутно знаком. Сидящий рядом с ним Гусев вовсю шевелил ноздрями, принюхиваясь, и, судя по выражению его лица, тоже пытался что-то вспомнить.

Неторопливо высыпав содержимое мешочков в кубок, маг размешал все эти пахучие вещества кончиком лезвия и, с усилием вытянув пробку из узкого горлышка бутылки, начал сосредоточенно заливать какой-то тягучей жидкостью свой колдовской полуфабрикат. В кубке зашипело, поднялась к потолку струйка белого дыма – и исчезла, утянулась сквозь щель. Маг вновь помешал содержимое кончиком ножа, опустился на скамью, положив нож справа от себя, рядом с жезлом, и обвел взглядом по-прежнему молча наблюдающих за ним пришельцев из иных пространств.

– Весь набор соответствующим образом подготовлен, – сказал он. – Все предварительно очищено, окроплено и заряжено. Каждый ингредиент подобран и отмерен со всей тщательностью, в точном соответствии с указаниями, оставленными Великим Мерлионом. Если наша магия хоть как-то влияет на вас, вы это непременно почувствуете. Подождем, когда первый солнечный луч коснется магического кристалла, сделаем по глотку эликсира – и я приступлю к ритуалу. И дай Бог, чтобы вы не поддались…

– Мы уж постараемся, – Гусев натянуто усмехнулся и обхватил руками колени.

– Будем надеяться, что Бог на нашей стороне, – осторожно тронув жезл, сказал маг Ольвиорн и опустил голову.

В тишине раздался прерывистый вздох Элис.

Прошло еще несколько минут, прежде чем лучи показавшегося над кромкой леса солнца, проникнув сквозь щели, заиграли на хрустальной поверхности шара.

– Пора, – негромко, но торжественно произнес маг Ольвиорн, поднимаясь из-за стола.

Взяв кубок обеими руками, он отпил из него, немного постоял на месте и подошел к гостям.

– Достаточно маленького глотка – а потом на мгновение задержите дыхание.

Сергей принял кубок из рук Сани Веремеева, отхлебнувшего свою порцию следом за магом. В ноздри ударил терпкий, отдающий мятой запах – так могло благоухать какое-нибудь экзотическое вино.

– Давай, Серый, не задерживай посуду, – поторопил его Гусев. – Небось, не самогон.

Сергей отпил из кубка, подержал вязкую жидкость во рту, чувствуя, как сразу же защипало язык, – и проглотил магический напиток, действительно похожий на изысканное вино. Огненный комочек кубарем скатился к желудку и тут же растаял, разлился блаженным теплом – и ему вспомнилось, как, бывало, говаривал дед, залпом опустошив праздничную новогоднюю рюмку: «Как будто боженька босыми ножками по жилкам пробежал…» Он передал серебряный сосуд Гусеву, жаждущему заполучить свою порцию, и вскоре почувствовал, как тепло сменяется прохладной волной. Волна хлынула в голову, и голова сразу стала хрустальной и чистой, как лежащий на столе магический шар мага Ольвиорна. С такой головой можно было запросто померяться силами за шахматной доской с целой толпой чемпионов мира.

Маг забрал кубок у сидевшей с края Элис, вновь поставил его на стол и, опустившись на скамью, взял в правую руку жезл. Воздев его над головой, он трижды прочертил в воздухе замысловатые линии, завершив эти манипуляции тремя размашистыми крестообразными движениями, и громко произнес:

– Да будет так!

Вслед за этим маг провел жезлом над ровно горящими свечами – и Сергею вдруг почудилось, что жезл тоже стал светиться слабым лиловым светом. От только что присутствовавшего ощущения хрустальности и прозрачности не осталось и следа, перед глазами все закружилось и поплыло, и фигура мага, вглядывавшегося в магический кристалл, странно исказилась и потеряла четкость очертаний. В какой-то момент она вдруг превратилась в пульсирующий лиловый шар, который, разбухая и разбухая с каждым новым толчком, заполнил все пространство. Сергея окутала эта лиловость, то тут, то там пробегали в ней быстрые искры – а тело словно окаменело, стало статуей, и в голове не осталось ни одной мысли, и словно откуда-то издалека доносились обрывки монотонно звучащей речи мага:

– Умоляю тебя… Соизволь сойти ко мне… Вселись в этот хрусталь, чтобы я мог созерцать… Умоляю тебя трижды три раза… Покажи в хрустале начало пути… Трижды три раза взываю к тебе… Взываю к тебе… Взываю к тебе…

Вспыхнули и погасли искры, колыхнулась лиловая пелена и вновь застыла – а потом начала медленно таять.

– Разрешаю тебе уйти к себе, и да будет мир между нами всегда с благословения трех повелителей. Да будет так!

Невидимые путы ослабли и словно растворились, и Сергей почувствовал, что вновь в состоянии управлять собственным телом. В срубе было светлее, чем раньше. Маг Ольвиорн с сосредоточенным лицом убирал в суму магический шар, а из подсвечников на столе торчали крохотные, уже не горящие огарки – судя по их виду, весь ритуал занял не одну-две минуты, как показалось Сергею, а гораздо больше времени. Рядом, на бревне, совершали различные движения, словно разминались, товарищи-бойцы и американцы, и Сергей поймал себя на том, что и сам невольно потирает ладони, стремясь убедиться, что они слушаются его.

Маг достал небольшую воронку, аккуратно слил в бутылку остатки зелья и принялся заворачивать в платок нож с белой ручкой.

– Ну и как? – неуверенно подал голос Ральф Торенссен. – Каков результат?

Маг неспешно убрал в суму все свои рабочие инструменты, накинул на плечи плащ, сложил руки на столе и только тогда широко улыбнулся:

– Поздравляю, уважаемые: зубы вам раздробить не удалось. Вы оказались мне не по зубам.

– Ура! – воскликнул Гусев и с силой толкнул плечом сначала Сергея, а потом, другим плечом, – соседа слева, Уолтера Грэхема. – Не проняло! Где там эти ваши скодды? Пусть гробы себе готовят!

– Вы что, действительно собирались выбить нам зубы? – запоздало ужаснулась Элис; выглядела она теперь гораздо лучше, чем спозаранку.

– Да нет, – опередил мага Гусев. – Это же в переносном смысле. Я просил, чтобы этот чародей воздействовал на нас посильнее, на всю катушку! Зубодробительно!

– А почему вы, уважаемый Ольвиорн, считаете, что мы оказались вам не по зубам? – осведомился Уолтер Грэхем, все еще продолжая сгибать и разгибать пальцы. – Не знаю, как другие, а лично я сначала почувствовал себя словно в холодильнике, потом – как после доброй порции виски, а в довершение превратился в статую Свободы – пальцем не мог пошевелить. Разве подобные странные ощущения нельзя назвать воздействием?

Маг отрицательно покачал головой:

– Нет, это не магическое воздействие, это воздействие эликсира. А эликсир – такое же средство проведения ритуала, как и все остальное, – маг похлопал по своей суме. – Сам эликсир никаким магическим воздействием не обладает, он просто помогает раскрепоститься, открыть обратные пути, не более. А заклинанию Великого Мерлиона вы не поддались – я же глаз не сводил с кристалла.

– А в чем все-таки суть воздействия? – поинтересовался Сергей. – Теперь-то вы нам расскажете?

– Теперь – да, – кивнул маг. – Сейчас я вам все объясню, а после завтрака можно будет отправляться в Таэльсан.

Сергей внимательно слушал рассказ мага, и рассказ этот порождал у него некоторое внутреннее сопротивление и недоверие. Действительно, трудно сразу безоговорочно принять утверждения, идущие вразрез с собственным устоявшимся взглядом на мир, а точнее – полностью противоречащие этим взглядам. Трудно избавиться от ощущения, что тебе все-таки вольно или невольно пытаются запудрить мозги, убеждая в том, что есть на белом свете какие-то таинственные, поистине сказочные силы, которых не может быть в принципе. Да, безусловно, все события последних головокружительных, необычных дней показывали: мир устроен гораздо сложнее, чем думалось раньше, чему учили в школе и в училище… но безоговорчно принять за один присест так много новых неожиданных истин… Нет, не мог Сергей с ходу преодолеть этот барьер – хотя понимал в глубине души, что это его внутреннее сопротивление совершенно бесполезно, и магическая подкладка реальности существует и будет существовать независимо от его, Сергея, личного к ней отношения. И все-таки он пока еще сомневался…

Пятое заклинание Великого Мерлиона, по словам странствующего мага Ольвиорна, применялось для определения причин, истоков свалившихся на человека бед и несчастий и было связано с погружением в прошлое того человека, к которому применялось магическое воздействие. Это погружение производилось с помощью одной из потусторонних, ирреальных сущностей (хотя такое сочетание в данном случае было, пожалуй, оксюмороном), называемых демонами. Демоны, как говорил маг Ольвиорн, являлись атрибутами инобытия как Светлой, так и Темной Ипостасей Бога и могли в определенной мере влиять на мир «посюсторонний». Демоны отнюдь не были некими человекоподобными или звероподобными существами, они, как и многое другое, являлись элементами бытия-инобытия, способными принимать самые разные формы, и их присутствие в потустороннем иномирье подчинялось своим законам. Маг Ольвиорн не стал углубляться в эту тему, пояснив, что подобное повествование заняло бы слишком много времени.

В общих же чертах суть магического воздействия была такова. Маг входил в контакт с демоном – не любым, а вполне определенным, – и с его помощью мог исследовать внутренний мир своего «пациента», как бы путешествовать там вместе с самим «пациентом», погружавшимся в себя, в глубины собственной личности. Рука об руку шагая назад, в прошлое – все эти термины были, конечно, в достаточной степени приблизительны, условны, – маг и «пациент» добирались в конце концов до отправного пункта, до исходной точки теперешних злосчастий «пациента». Маг-внутренний, путешествующий по глубинам чужой личности вместе с таким же «внутренним» «пациентом», проецировал некоторые детали исходной ситуации – первопричины несчастий на магический кристалл (количество и полнота деталей во многом зависела от врожденных способностей и умения мага) – и маг-внешний видел какие-то более или менее определенные образы, возникающие внутри хрустального шара. Внешний «пациент», пребывающей при магическом воздействии в недрах собственного «Я», испытывал во время этого путешествия эмоциональное потрясение, зачастую – довольно сильное, и во многих случаях только от искусства мага зависело, вернется ли человек по окончании магического воздействия в прежние рамки собственной личности или же полного совмещения не произойдет, что могло привести – и иногда приводило – к довольно печальным последствиям: люди просто сходили с ума…

Определив исток, причину бедствий, неудач или болезней, маг вместе с подвергавшимся магическому воздействию человеком старался ее устранить или же до предела сгладить негативные последствия – это получалось не всегда, но все-таки удавалось гораздо чаще, чем не удавалось. Как гласили древние хроники, даже сам Великий Мерлион иногда терпел в этом деле неудачи.

– С вами у меня ничего не вышло, – закончив свои фантастические объяснения, сказал маг Ольвиорн. – Никакого совместного путешествия ни с одним из вас не состоялось. Я не ставил целью что-то там такое отыскать, я просто хотел узнать: поддаетесь ли вы достаточно сильному воздействию. И вот ответ: не поддаетесь. Наша магия, безусловно, на вас не действует. Дай Бог, чтобы это касалось и магии скоддов.

– Можете считать, что проблемы со скоддами уже нет, – подбоченившись, заявил Гусев. – Раздолбаем их в пух и прах, мало не покажется.

– Не говори «гоп» раньше времени, Геныч, – негромко произнес Сергей.

– А, брось! – отмахнулся Гусев. – В первый раз, что ли? Это уже дело техники. Подкрасться, обложить, ворваться – и мордой в пол! Сценарий известный. Как там у вашего прорицателя, батя? «Победит радость печаль»? Так вот, именно радость победит, не сомневайтесь. Сто процентов. Видите, вот и прояснились все, как вы говорите, «темные места».

– Обманчивый лик, – задумчиво сказал маг Ольвиорн. – «Их явит обманчивый лик»… В магическом кристалле все-таки что-то промелькнуло, какой-то образ, – он остановил взгляд на напряженно слушающем его Уолтере Грэхеме. – То ли чье-то лицо, то ли маска… я и разглядеть-то почти ничего не успел, и удержать не смог – не получилось. Если эти слова Великого Мерлиона относятся именно к вам, уважаемые американцы, то, возможно, как раз этот лик и отразился в магическом кристалле. Вам есть что сказать по этому поводу?

Темнокожий американец медленно выпрямился, переглянулся с Ральфом Торенссеном и Элис, и с некоторой заминкой ответил:

– Боюсь, что нет. Н-нет…

Он вдруг ни с того ни с сего закашлялся, закрыл ладонями лицо – и Сергею показалось, что Уолтер Грэхем не совсем искренен.

– Может быть, ваш Мерлион говорил насчет обманчивого лика самого мироздания? – поспешно вступила в разговор Элис. – Образно выражал свою мысль? Мы появились здесь откуда-то извне, ну… вы там ничего не видите, или ведра в сарае видите да веники, а там вдруг ход появляется… То есть обманчиво все это… Может, как-то так?

– Может быть, может быть, – пробормотал маг Ольвиорн, продолжая глядеть на Уолтера Грэхема, который уже перестал кашлять и сидел, опустив голову. – Может быть, Великий Мерлион именно это и имел в виду…

19. Дракон

За завтраком маг Ольвиорн известил хозяев замка о том, что теперь он располагает всеми необходимыми сведениями и можно ехать в столицу. Чужеземных гостей нужно представить королю Валлиору и верховному магу Креомину, а там пусть уже высокие персоны решают, что и как предпринимать. Лонд Гарракс сразу же заявил, что лично отправится вместе с посланниками обитателей Подземного Мира. Путь от замка до Таэльсана занимал около суток – с учетом ночевки на постоялом дворе, – так что при достаточно быстрых сборах можно было рассчитывать добраться до столицы где-то к обеду завтрашнего дня или чуть позже – опять же, с учетом того, что предстояло еще заехать в Долину Трех Ручьев, к укрытию дракона.

Собственно, каких-то особых приготовлений не требовалось – лонд Гарракс тут же, за столом, отдал необходимые распоряжения, и подготовка к поездке началась, когда хозяева и гости еще продолжали завтрак. Сразу же определили и состав делегации. Кроме лонда Гарракса и мага Ольвиорна, в нее, естественно, вошли все шестеро чужестранцев, а также два помощника странствующего мага и его слуга. Лонд Гарракс намеревался взять для сопровождения десяток воинов – полдвадцатки – плюс их командира старшего мечника Зинга (Гортуру и его отряду полагался отдых после вахты на границе, и воины еще накануне покинули казармы и разошлись по домам). Вместе с двумя слугами лонда Гарракса получилось ровно две дюжины. Гусев удивился, зачем при таком солидном вооружении, как автоматы и пистолеты – а нездешнее оружие, конечно же, нужно было продемонстрировать королю, – брать целую десятку пограничников, но лонд Гарракс объяснил, что меньше ему, владельцу обширных земель, просто не пристало.

– Блин, мог ли я когда-нибудь даже по пьяни представить, что доведется мне общаться с самым настоящим королем! – восхищенно сказал Гусев, когда они втроем возвращались в свои комнаты за оружием.

– Во-во, и я о том же подумал, – отозвался Саня Веремеев. – Я с королями дело-то и имел только в детстве, когда с сеструхой в карты играл на щелбаны.

– А Леха Король? – напомнил Сергей. – Не ты ли его прикладом по затылку обработал в Константиновке?

– Да какой он, на фиг, король! – презрительно скривился Саня. – Мелкая шушера, только пальцы и способен растопыривать и крутого из себя строить.

Гусев замедлил шаги и задумчиво произнес:

– А впрочем, что такое здешний король, парни, если разобраться? Что у него за сила – армия с железками? Что такое любой его боец с мечом против «калаша»? С мешком на паровоз! С нашим оружием я бы и сам мог здесь стать королем. Геннадий Первый Сокрушитель – звучит?

– Эва, куда хватил! – засмеялся Саня Веремеев. – Гусек Первый Мудозвон! Король – это не только армия, королем родиться надо. А ты же у нас не королевской породы? Рожденный ползать летать не может – это, кажется, еще кто-то из древних сказал.

– Летать не может, говоришь? – Гусев с недобрым прищуром взглянул на Саню. – Зато ползает гораздо лучше того, кто летает. А там еще надо посмотреть… А насчет мудозвона – не больший я мудозвон, чем ты, Веремей-в-рот-поимей!

Голос его звучал жестко, и Сергей, чтобы разрядить обстановку, шутливо ткнул коллегу в плечо:

– Ты тут только не вздумай дворцовые перевороты устраивать, Геныч! Мы же не рейнджеры.

– А может, посоветовать им сменить форму правления? – предложил Саня Веремеев, ничуть, казалось, не смущенный отповедью Гусева. – Не король, а президент. Выборы! Они же еще не знают, какое это развлекательное мероприятие – выборы! Они же самой главной прелести жизни не ведают!

– Вот ты и посоветуй королю, – усмехнулся Сергей. – Только вряд ли он тебя поймет. И вообще, парни, дело у нас вполне конкретное и точь-в-точь такое же, как в штатовских фильмах: спасти мир, не больше и не меньше.

– Эх! – вздохнул Саня Веремеев. – Хотел бы я потом посмотреть на себя на экране…

Сборы прошли быстро и организованно – сказывалась выучка жителей пограничья – и еще до полудня лонд Гарракс, попрощавшись с лондой Окталией, вывел отряд в путь. Черные кони и зеленые плащи сделали чужеземцев неотличимыми от пограничников, только вместо мечей у бойцов ГБР были более привычные для них автоматы, а американцы ехали вовсе без оружия – если не считать пистолета Уолтера Грэхема. Лонд Гарракс тоже ничем не выделялся из своих воинов, и исключение составляли только маг Ольвиорн с ассистентами и слугой. Маг облачился в тонкий кремовый плащ, а на его подчиненных поверх рубашек были светло-коричневые, доходящие до пояса накидки. Все они разместились в легком, обтянутом кожей экипаже на четырех высоких колесах, запряженном парой серых в яблоках коренастых лошадок: маг в переднем отделении, помощники за перегородкой, в заднем, а слуга-возница сидел на облучке. Маг предложил Элис занять место рядом с собой, но Элис не захотела упустить уникальную возможность проехаться верхом – когда и где еще ей бы выпало такое! «Это просто невероятно, – тихо сказала она Ральфу Торенссену. – «Арго», потом наша «консервная банка», вездеход – и вдруг настоящая лошадь! По нисходящей… Экзотика!»

День вновь был погожий, но не знойный, замок скрылся за горизонтом, и дорога тянулась через лес и обширные луга, то взбираясь на холмы, то спускаясь в низины; оставались позади мосты через речушки и овраги, светлые рощи и колосящиеся поля; сменялись похожие друг на друга тихие селения с неизменными ветряными мельницами и фруктовыми садами; позвякивали колокольчики на шеях пасущихся коров; вились над пасеками пчелы… Все было неспешным в этом спокойном мире, раскинувшемся под неведомыми небесами…

Отобедали на постоялом дворе небольшого городка с каменными мостовыми, а потом продолжили путь. Элис, пресытившись верховой ездой, вняла уговорам странствующего мага и пересела в экипаж. Гусев и Саня Веремеев завели разговор об оружии с командиром пограничников старшим мечником Зингом; лонд Гарракс, похоже, подремывал в седле. Уолтер Грэхем о чем-то негромко переговаривался с Ральфом Торенссеном, а Сергей пристроился рядом с экипажем мага. Экипаж был высоким, его окна находились почти на уровне груди едущего на коне Сергея, и можно было побеседовать с магом Ольвиорном, сидящим у окна, свесив руку наружу; Элис, расположившись на удобном мягком сиденье у противоположного окна, прислонилась головой к перегородке и тоже, кажется, дремала, как и лонд Гарракс.

Сергей хотел поговорить с магом о драконах. Вернее, послушать рассказ мага о драконах.

К драконам Сергей относился трепетно. Еще читая в детстве сказки и былины о богатырях, он уверовал в то, что драконы когда-то действительно обитали на земле, так же как и птица Феникс, и русалки, и василиски, и кентавры. Уже потом, в старших классах, ему попалась книга о цивилизации драконов, которые были гораздо лучше, чище, умнее и благороднее людей, безжалостно истреблявших драконье племя. Книга была фантастической, какого-то английского или американского автора с незапомнившейся фамилией: что-то похожее то ли на «Лох-Несс», то ли на «хард рок»…

И осталось у Сергея с детских лет еще одно впечатление, связанное с драконом. Не так уж много отложилось в его памяти ярких впечатлений детства: вот он треснул по голове игрушечным, но весьма увесистым самосвалом доставшего его чем-то коллегу по младшей группе детского сада Сашку Абалихина… вот несется прямо на него по пыльной деревенской улице разъяренный бык Пифагор… вот бьет его в бока турникет эскалатора в огромном зале метро, так что мороженое выскакивает у него из рук и летит прямо в спину какому-то дядьке в светлом пиджаке… вот он лезет на стол, чтобы выдернуть из розетки шнур утюга – и прикладывается голой ногой к горячему, до ужаса горячему металлу… а вот он лижет на трескучем морозе дверную ручку – в порядке эксперимента…

Воспоминание о драконе было из той же серии ярких впечатлений.

Ему только-только исполнилось шесть лет, когда их большой трехэтажный старый дом в центре города пошел под снос – впоследствии на месте того квартала соорудили торговый комплекс – и отцу с матерью дали квартиру в многоэтажке, которых в ту пору десятками понастроили на окраине, там, где раньше были колхозные поля. Сергей прекрасно помнил тот осенний вечер… Забравшись с ногами на табурет, он плевал вниз с балкона, стараясь услышать, как плевки падают на листья растущей у дома сирени – и вдруг увидел в сумерках ползущего по улице дракона. Да-да, это был именно дракон, совсем как на картинках и в мультиках! Сергей от восхищения чуть не свалился с табуретки, у него просто перехватило дыхание при виде этого всамделишного чуда. Узкая ушастая голова, чешуйчатая спина, огромный хвост, вяло опущенные крылья, волочащиеся по лужам… Это был дракон, настоящий дракон…

Вновь обретя голос, Сергей восторженно закричал, приглашая маму тоже полюбоваться на невиданное диво: «Мама, погляди! Иди сюда! Настоящий дракон ползет!»

Дверь на балкон была открыта, мама сидела почти рядом с ней, на диване, и смотрела телевизор, а отец еще не вернулся из своей воинской части – офицеров-вэдэвэшников привозили из пригорода автобусом. Она почти сразу же вышла на балкон, встала у него за спиной и легонько погладила его по голове.

«Это не дракон, сынок. Это трейлер что-то на стройку везет».

Потом мама поцеловала его в макушку, как часто делала, и вернулась в комнату, а он проводил взглядом взревевшее вдруг чудо, которое, удаляясь, поползло в гору, к строящемуся дому-великану, и задумчиво повторил: «Трейлер…»

Трейлеры здесь, в этом недостроенном еще микрорайоне, он видел каждый день и отлично знал, как они выглядят. А это был вовсе не трейлер. Это был дракон. Но в то же время он не мог не верить собственной маме – ведь взрослые всегда говорят правильно… Терзаемый сомнениями, он вновь вгляделся в удаляющуюся громадину, но в этот момент прямо напротив дома остановился знакомый автобус и из него начали выходить военнные с портфелями-«дипломатами» в руках – тут, в этом доме, получил квартиру не только папа, но и папины сослуживцы, и даже если бы дом бабушка и дедушки не сломали, папа с мамой все равно бы переехали сюда. «Папка! Я здесь!» – закричал он и замахал рукой, и отец, подняв голову, тоже помахал ему. Он начал слезать с табуретки, чтобы быстрее мамы оказаться в прихожей и открыть папе дверь – и все-таки бросил последний взгляд на дорогу, ведущую на холм с домом-великаном. Светила луна, светились окна многоэтажек и уличные фонари, и горели лампочки на длинных стрелах подъемных кранов – но не было уже на дороге никакого дракона. Наверное, он успел куда-то улететь, потому что драконы не живут в городах. Видно, этот просто заблудился или же выронил что-то из лап, пролетая в вышине, – вот и ползал по грязи, разыскивая свою пропажу…

Воспоминание это не стерлось с годами – просто легло на дно памяти как одна из мозаичных плиток разноцветного узора.

А через два десятка лет его сын, Димка, вернувшись из садика, сказал ему: «Папа, я чего-то все не мог заснуть в тихий час и увидел, как к нам в окно заглянула Снежная королева. Настоящая! У нее была корона со всякими блестящими штучками, и глаза светились, правда-правда, я все видел!»

Сергей не стал говорить сыну, что Снежная королева бывает только в сказке.

С другой стороны, спальня группы, в которую ходил Димка, была расположена на втором этаже, и вряд ли кто-то с улицы мог заглянуть в ее окно – разве что Карлсон.

Но ведь заглянул же!

Тогда, в его, Сергея, детстве, по улице полз настоящий дракон.

Теперь его сын видел настоящую Снежную королеву.

Может быть, взрослея, люди просто утрачивают способность воспринимать то, что они без труда воспринимали в детстве?.. Перестают видеть то, что видели раньше – или же видят уже по-другому, обыденным, а не особым зрением… А те, кто эту способность все-таки сохраняет, становятся пророками, медиумами, читают чужие мысли и чувствуют то, что происходит в других галактиках.

И зачастую становятся пациентами психиатрических больниц.

«А если дети не только видят иное, но и могут – то ли сознательно, то ли непроизвольно – еще и творить, создавать это иное?»

Сергей не понял, откуда и как возникло это предположение, и чье вообще оно было. Словно кто-то шепнул ему на ухо эти слова. Затих, сошел на нет стук копыт, расплылись, истончились и пропали фигуры едущих впереди всадников и очертания обитого темной кожей дорожного экипажа…

И возникло совсем другое…

– Ноль-ноль, – сказал командир. – Сели. Дай-ка обзорные, что там у нас?

Помощник прошелся пальцами по клавишам пульта управления и обзорные экраны вспыхнули голубым светом.

– Ух ты! – воскликнула бортинженер. – Красиво!

Корабль стоял на поляне, покрытой густой травой, посреди зеленого леса. Небо было светлым и безоблачным, и зелень переливалась под лучами огромного солнца. Лес шевелился, как живой, лес кивал верхушками деревьев, лес приветливо махал тысячами мохнатых ветвей, лес звал к себе, обещая множество чудес.

– А что слышно? – спросил командир, повернувшись к помощнику.

Помощник дотронулся до кнопки – и в рубку ворвался зловещий дикий вой. Вой доносился из зеленой глубины и казалось – выл сам лес, чужой лес, грозящий бедой пришельцам.

– Ой! – прошептала бортинженер. – Что это?

– Спокойно! – голос командира чуть дрогнул.

Вой оборвался, но тут же раздался опять, уже ближе.

– Глядите! – помощник подался к экрану.

Лес встрепенулся, словно напружинился, и вдруг качнулся вперед и огромным зеленым валом двинулся к кораблю. Лес выл и наползал, все сужая и сужая кольцо, тянулись зеленые ветви, грозно качались деревья, и что-то темное, непонятное и страшное мелькало в глубине зеленого вала.

– Ударить лазерной пушкой? – спросил помощник.

– Спокойно, – овладев собой, повторил командир. – Ударить всегда успеем. И взлететь тоже. Посмотрим, что он с нами собирается сделать. И выключи наружные микрофоны, оглохнуть можно.

В рубке стало тихо, слышно было только прерывистое дыхание бортинженера. На обзорных экранах медленно и неумолимо надвигался зеленый вал и мелькали, мелькали зловещие тени. Зелень залила обзорные экраны и они внезапно погасли. Мигали в темноте разноцветные индикаторы на пульте. Корабль задрожал. Эта дрожь не предвещала ничего хорошего, поэтому командир приказал:

– Огонь!

Звонко запела, включаясь, система управления лазерной пушкой, но вспыхнул и погас оранжевый индикатор, и помощник растерянно произнес:

– Пушка не работает…

– Старт! – не раздумывая, крикнул командир и сам до отказа потянул рычаг на себя.

Но молчали могучие двигатели, а дрожь все сильней сотрясала корпус корабля, словно лес тысячами зеленых лап раскачивал его, стремясь повалить многотонную гигантскую башню. Пройдут годы и вновь он расступится, завлекая другие корабли, и навеки скроет их под своим зеленым покровом, и вновь будет стоять, обманчиво безмятежный, в сиянии огромного солнца.

– Мне страшно, мальчики! – пропищала бортинженер и всхлипнула. – Я больше не хочу!

– Что будем делать, Вовка? – спросил помощник.

– Пусть идет, – сердито ответил командир. – А мы что-нибудь придумаем. Играть, так до конца. Вруби-ка аварийное освещение.

В тусклом свете, затрепетавшем в рубке, бортинженер пошла к выходу, хватаясь за кресла, чтобы не упасть, потому что дрожь корабля все нарастала. Командир и помощник хмуро смотрели ей вслед.

Бортинженер толкнула дверь и испуганно повернулась к ним:

– Мальчики, дверь не открывается!

Внезапно аварийное освещение погасло и корабль резко качнулся.

– Держись, Ирка! – крикнул командир, вцепившись в подлокотники кресла.

Корабль накренился, ожили и засветились обзорные экраны, и на экранах помчалась назад зелень, зелень, зелень… Движимый непонятной силой корабль мчался сквозь лес навстречу неизвестности.

И тут откуда-то из-под кресел раздался крик бортинженера.

– Ой, мальчики! – кричала бортинженер. – Ой, Вовка! Ой, Димка! Это ведь не игра! Это по-настоящему…

– Чего ерунду городишь? – встревоженно сказал помощник и засопел.

Экраны вспыхивали и гасли, корабль качало и трясло, ужасный вой чужого мира раздирал включившиеся сами собой наружные микрофоны.

И неожиданно они поняли, что игра каким-то образом перестала быть игрой и в силу непонятных, небывалых причин превратилась в действительность, и они в самом деле несутся в неуправляемом космическом корабле сквозь страшный лес далекой планеты.

На обзорных экранах маячили чьи-то зеленые лапы, мелькали уродливые зеленые щупальца и тянулись, тянулись к кораблю.

– Иллюминатор! – крикнул помощник.

Непонятная сила сорвала наружную заслонку иллюминатора, разбила сверхпрочное стекло, выдерживающее прямое попадание метеора, и в круглое отверстие под непрерывный истошный вой лезла зеленая лапа, лезла в рубку и слепо шарила, подбираясь к креслам экипажа.

– Мама! – заплакала бортинженер. – Мама-а!

Три испуганных ребенка мчались по зеленым волнам чужого мира и впереди их не ожидало ничего хорошего.

Зеленая лапа лезла, подбиралась к креслам, сжимая и разжимая зеленые корявые щупальца. И тогда командир вскочил с кресла и, прыгнув, вцепился в нее. Рванул – и бросил на пол рубки.

И сразу оборвался вой и стало тихо, и корабль прекратил бешеное движение. Командир, помощник и бортинженер молча смотрели на зеленую лапу, беспомощно лежащую на полу и так похожую на обыкновенный земной лопух.

– Старт! – неуверенно сказал командир, но бортинженер поднялась с пола старого сарая, отряхнула юбку и прошептала:

– А ну вас! Я пошла домой.

– Дима, ужинать! – донесся из-за сарая женский голос.

Помощник вздохнул и встал с перекошенного ящика:

– Я тоже. Завтра доиграем. Или, может, в полицейских? Будешь маньячкой-наркоманкой.

Бортинженер помотала головой. Тогда поднялся и командир.

– Открыть люк! – приказал он, и экипаж – два мальчугана и белобрысая девчушка – медленно вышел из темного сарая и пробрался сквозь заросли лопухов на улицу, залитую светом фонарей.

– Дверь-то надо было толкать в другую сторону, – презрительно пробурчал командир, покосившись на бортинженера.

– Знаешь, Вовка, – неуверенно сказал помощник, – мне что-то разонравилась эта игра. Давай завтра во что-нибудь другое. Может, и правда в полицейских?

– Давай, – быстро согласился командир. – Будешь с нами, Ирка?

– Да ну вас, – ответила бортинженер. – Не нравятся мне ваши игры. Я лучше с девочками…

– В куколки! – насмешливо добавил командир. – Как хочешь.

Они оглянулись на старый сарай, посмотрели друг на друга и разошлись по домам.

А зеленая лапа шевелилась на полу…

…Издалека донесся какой-то приглушенный, все нарастащий стук, и Сергей понял, наконец, что это стучат копыта коней. Впереди покачивались зеленые плащи всадников, сбоку, справа от него, по-прежнему свисала из окна рука мага Ольвиорна. Ничего не изменилось в этом мире – все так же тянулись с одной стороны дороги поросшие деревьями холмы, подобные зеленым волнам, а с другой стороны вился, повторяя изгибы дороги, неглубокий овраг с красноватыми глинистыми стенками и колючим кустарником на дне. Обрывки каких-то только что привидевшихся образов исчезли в глубине сознания, просочились как вода в песок, не оставив никаких следов – только едва шевельнулось в глубине души легкое недоумение. Сергей подумал, что задремал, последовав примеру лонда Гарракса и американки, и тряхнул головой, окончательно избавляясь от непонятного наваждения.

«Драконы, – подумал он. – Я хотел расспросить мага о драконах».

Чуть пригнувшись в седле, он заглянул в окошко дорожного экипажа. Лицо мага Ольвиорна излучало спокойствие, и мыслями был он, казалось, где-то далеко отсюда – и слова, готовые сорваться у Сергея с языка, так и остались не произнесенными: как-то неудобно было прерывать своими расспросами чужие размышления. Однако глаза Ольвиорна тут же ожили и странствующий маг, высунув голову из окна, произнес, безошибочно угадав намерения Сергея:

– Я слушаю вас, уважаемый Сергей.

– Да я, в общем-то… насчет драконов. Хотелось бы что-то о них узнать, если можно, конечно.

– А почему нет, уважаемый Сергей? – оживился маг. – Драконы заслуживают того, чтобы о них рассказывать. Это поистине удивительные создания Божии! Разумом они ничуть не уступает нам и могут в известной степени читать нашу мысли, но далеко не каждому человеку дано понимать драконов. Да что там далеко не каждому – такие люди, судя по хроникам, всегда были очень редки. Есть любопытнейший трактат Либения, он почти всю жизнь посвятил изучению драконов Зеленого Треугольника. Советую прочитать, это классика. А вот Эмон кое-что измышляет ради пущего эффекта, старается выпятить свою уникальность, избранность, и верить ему следует далеко не во всем. Одно время, судя по легендам, бытовало мнение, что большинство драконов враждебно относится к людям – и это чуть ли не их основная черта. По другому поверью, драконы, напротив, распределяли между людьми воду, поскольку были ее покровителями, покровителями источников. А еще считалось, что драконы охраняют какие-то чуть ли не сказочные сокровища, отнятые гвирами у первых людей, Как это ни парадоксально, такая точка зрения господствовала довольно долго, и кое-кто попытался эти сокровища раздобыть. Вот послушайте…

Маг увлекся и, кажется, мог продолжать свою драконографию до бесконечности. Сергей слушал с интересом, так же как и Элис, открывшая глаза при первых же словах Ольвиорна и теперь олицетворяющая собой внимание.

Маг рассказывал о том, как драконы покровительствовали королям и вызывали дождь, обращали в бегство завоевателей и прогоняли кровожадных хищников. В течение пяти-шести циклов у них полностью обновлялась чешуя. Отпавшие чешуйки, должным образом обработанные, являлись главным компонентом некоторых сильнодействующих снадобий. Это же касалось и когтей, замена которых у драконов происходила примерно за такое же время.

Странствующий маг уже с воодушевлением живописал огнедышащих драконов Великой Пустыни, когда ехавшие впереди всадники, поднявшись на пригорок, вдруг пришпорили коней и помчались вслед за лондом Гарраксом и старшим мечником Зингом. Не отставали от них и Гусев с Саней Веремеевым, хотя Саня чуть не вывалился из седла – а вот американцы, наоборот, придержали коней. Слуги лонда Гарракса тоже во весь опор понеслись догонять хозяина. Пограничники вместе с Гусевым и Саней скрылись за пригорком, экипаж с привязанной позади лошадью Элис и сопровождающий его Сергей въехали в облако пыли, поднятое копытами устремившихся вперед коней, и маг Ольвиорн, непроизвольно отпрянув от окошка в тщетном стремлении уклониться от пылевой волны, встревоженно произнес:

– Кажется, что-то случилось…

В этот момент впереди коротко грохотнуло – и Сергей сразу же узнал в этом звуке пистолетный выстрел. Дернув поводьями и пнув коня пятками в бока, он тоже рванулся вперед, догоняя встрепенувшихся американцев, и тут же, как несколько секунд до этого Саня Веремеев, едва не очутился на земле, под копытами крепких лошадок мага Ольвиорна – навыков верховой езды было у него все-таки маловато. Он выскочил на пригорок и натянул поводья, стараясь умерить пыл чересчур резвого коня, и перед ним открылась картина происходящего. Дорога шла под уклон, рассекая широкий луг, и сворачивала в сторону, не достигая леса. Дюжина всадников во весь опор неслась к этому лесу, сопровождаемая пышным шлейфом пыли, словно пограничники вдруг ни с того ни с сего решили развлечься ипподромными забавами. Драконьими крыльями развевались полы зеленых плащей, и топот разносился над лугом. Гусев и Саня Веремеев сидели на конях, наблюдая за удаляющимися пограничниками, но сами никуда не ехали, и у Гусева в руке был пистолет.

– Куда это они? – спросил Сергей, останавливая коня возле товарищей.

– Чего ты стрелял?

Сзади подъехали американцы и экипаж мага Ольвиорна. Элис и ассистенты мага вышли на дорогу, а Ольвиорн выглядывал в окно и вытирал платком пыль с лица.

– Этот, командир их, марга засек, – сказал Гусев, убирая пистолет. – Вон там, возле леса. Пробирался через луг. Они за ним, и мы с ними, только он в лес сразу бросился.

– Попал? – спросил Сергей.

– Нет, – досадливо мотнул головой Гусев. – На всем скаку – это не из кузова стрелять. Сноровки нет. Еле-еле в седле удержался. Хотели вместе с ними, – он махнул рукой в сторону скачущих всадников, – да куда нам с нашей выучкой.

– Далеко же он забрался, – подал голос маг Ольвиорн. – И, скорее всего, не один, они всегда группами ходят.

– Диверсанты, блин! – Гусев сплюнул. – Тут весь лес прочесывать надо или оцепить этот участок.

– Людей маловато, – заметил Саня Веремеев. – Ускользнет.

– Вполне возможно, – согласился Гусев.

– Здесь поблизости большое селение, – сказал маг Ольвиорн, – там свой гарнизон. Лес идет узкой полосой, вокруг поля и луга, а сзади река. Оттуда они пришли, туда и уходить будут. Гнать их надо к реке, а там засаду устроить. Думаю, уважаемый лонд Гарракс сообразил это быстрее меня, опыта ему не занимать.

– А вы, уважаемый маг, я вижу, не только в магии разбираетесь, – оценил Гусев рассуждения Ольвиорна.

– Избыток знаний никогда еще никому не мешал, – ответил маг. – Да и не бывает избытка знаний. Знание – сила.

– Точно, – кивнул Гусев. – Журнал такой есть у нас. Ну, вроде книжки, – пояснил он Ольвиорну.

– Фрэнсис Бэкон, – добавила Элис. – Это Фрэнсис Бэкон сказал, был такой выдающийся ученый и философ.

– Удивительное созвучие мыслей, – задумчиво произнес маг. – А впрочем, ничего удивительного: пусть наши миры и разные, но процесс постижения истины везде и всюду идет сходным путем, на основе общих законов.

– Марсианская машина миражей работает вовсю, – тихо сказал Уолтер Грэхем Ральфу Торенссену. – Мы все глубже погружается в собственные галлюцинации. Нас не вытащат, Ральф, мы так и подохнем внутри этого чудовища…

– Если уже не подохли, – мрачно и так же тихо ответил пилот.

Маг, прищурившись, посмотрел на высоко стоящее в небе солнце и предложил:

– Ну что, будем двигаться дальше? Уважаемый лонд Гарракс нас догонит, и, думаю, с хорошими вестями.

…Лонд Гарракс действителъно догнал их, когда они уже миновали большое селение, о котором говорил маг Ольвиорн. С лондом были только двое слуг, а вот десятка пограничников под командованием старшего мечника Зинга не вернулась. Маг правильно предугадал развитие событий: один из воинов помчался в местный гарнизон за подмогой, а остальные цепочкой рассыпались вдоль противоположной кромки леса и двинулись к реке на перехват проникших на территорию королевства монстров. Дождавшись прибытия воинов здешнего гарнизона, лонд Гарракс предоставил свою десятку под командованием Зинга в распоряжение местного командира и поспешил вслед за брошенной посреди дороги делегацией. Воины-пограничники должны были догнать их после окончания операции по уничтожению маргов.

Настроение лонда Гарракса никак нельзя было назвать радужным. Если говорить точнее, владелец пограничных земель был почти взбешен.

– Это позор! – морщась, словно от боли, говорил он, обращаясь к чужестранцам и магу Ольвиорну. – Кажется, кое-кто даром ест свой хлеб! Этак дойдет до того, что скоро эти твари доберутся до самого Таэльсана! Проникнуть чуть ли не в центр королевства… Мне стыдно будет показаться на глаза королю!

– Но ведь марги могли пробраться сюда и не через ваши земли, – попытался успокоить лонда Саня Веремеев, но Гарракс, яростно сверкнув глазами, разошелся пуще прежнего.

– Да разве в этом дело? – воскликнул он, волчком кружась на коне посреди дороги. – Какая разница, через чьи земли они вторглись! Главное, что это произошло, что мы, пограничники, прозевали – пусть даже не мои люди, а лонда Дастунга или лонда Вильдена.

– Насколько я знаю, марги и раньше пробирались через границу, – сменил Саню Веремеева Сергей. – Вы же не можете ежесекундно контролировать каждый метр…

– А должны! – лонд Гарракс рубанул рукой воздух, – Это наш долг! Меня беспокоит, что они незамеченными смогли забраться так далеко.

– А это уже не ваша вина, уважаемый лонд Гарракс, – миролюбиво сказал маг. – Тут недорабатывает вся система охраны и ломать себе голову над этим должны в Таэльсане.

– Вам нужно стену на границе возводить, Великую Китайскую, – заявил Гусев. – Разок потратитесь, зато будет надежно. Можно даже не сплошную, а на самых уязвимых участках.

– Или хорошую контрольную полосу устроить, – добавил Саня Веремеев. – Марги летать же не умеют? Или колючую проволоку, на худой конец, если стену городить слишком накладно будет.

Так, обсуждая разные способы борьбы с маргами, таэльринцы и чужеземцы продолжали двигаться по направлению к столице. Гусев предложил было посодействовать в поимке маргов у реки, но лонд Гарракс высказался, и довольно резко, в том смысле, что пусть те, кто прозевал, сами исправляют свои ошибки – хотя ни подчиненные Зинга, ни воины местного гарнизона были тут совершенно ни при чем. Однако возражать лонду никто не стал, и кавалькада все больше удалялась от злополучного места. Часа через два, так и не дождавшись возвращения отряда старшего мечника Зинга, лонд Гарракс свернул к Долине Трех Ручьев – месту обитания единственного таэльринского дракона, именуемого с древних времен Волкобоем – за помощь в схватках с пятнистыми волками, не дававшими покоя первопоселенцам этих мест.

Попетляв среди болот, дорога пошла на длинный каменистый подъем, ведущий, казалось, прямо в небесную беспредельность. Далеко внизу остался лес, и с высоты открылась Долина Трех Ручьев, залитая не спешащим пока опускаться солнцем. Вид был живописный: густая трава с искрами полевых цветов покрывала все пространство, окольцованное крутобокими холмами; там и тут поднимались над ней купы деревьев и густых кустов; долину пересекал довольно широкий извилистый ручей с песчаными берегами, вдалеке, по левую руку от всадников, в него впадал еще один поток, вытекающий из недр холма, а вот третьего ручья сверху не было видно. Дорога, постепенно понижаясь, шла вдоль склона и заканчивалась широкой площадкой, над которой возвышалось монументальное сооружение, возведенное из плотно подогнанных друг к другу каменных плит. Сооружение это, как прикинул Сергей, было не менее пятнадцати метров высотой, и представляло из себя подобие обращенного к небесам мужского лица с пышными вьющимися волосами, близко посаженными к переносице глазами, слегка вздернутым носом, тонкими аккуратными губами и округлым подбородком с неглубокой ямочкой. Это и был скульптурный портрет древнего короля Таэля, первого правителя Таэльрина – творение искусных мастеров, возведенное над пещерой дракона. Вход в пещеру темным овалом выделялся под подбородком каменного исполина.

– Вот оно, жилище нашего дракона, – торжественно сказал лонд Гарракс.

– Да-а, впечатляет, – протянул Гусев. – Я что-то похожее где-то уже видел.

Сергею эта архитектурная форма тоже казалась откуда-то знакомой, и он начал вспоминать, где мог встречать нечто подобное. Саня Веремеев сообразил быстрее.

– Так это же как Лицо на Марсе! – воскликнул он и пояснил недоуменно взглянувшему на него лонду Гарраксу: – Есть у нас одна похожая штука, тоже каменное лицо.

– Кто-то из ваших древних правителей? – уважительно поинтересовался лонд Гарракс.

Саня пожал плечами:

– Да никто толком пока не знает.

Сергей заметил, как Уолтер Грэхем и Ральф Торенссен, молча взирающие на каменное укрытие, хмуро переглянулись, но не придал этому значения. После слов Сани Веремеева он тоже вспомнил фотографию из журнала – Марсианский Сфинкс, загадочный объект на другой планете, то ли удивительная игра природы, то ли создание иного раэума.

– А туда можно спуститься? – спросил Гусев. – У вашего дракона нет привычки нападать без предупреждения?

– Волкобой не нападает на людей, – заверил его из окна экипажа маг Ольвиорн. – И спуститься можно. Но будьте готовы к возможной неудаче.

– В каком смысле? – насторожился Гусев.

– Во-первых, его может не оказаться на месте. А во-вторых, если даже он в пещере, то вовсе не обязательно выберется оттуда, чтобы поглядеть на нас.

– Так позовем! Покричим, посвистим.

– Если он там, то уже знает о нашем присутствии, А криком и свистом его не выманишь. Будем надеяться, что все-таки снизойдет.

– Вы нам раньше этого не говорили, батя!

– Всякое слово – в свой срок, – назидательно промолвил маг. – Не увидим сейчас – заедем на обратном пути, И лучше всего под вечер, к вечеру он всегда возвращается. Ну что, оставляйте коней, уважаемые, кони вниз не пойдут. Не то чтобы боятся, но остерегаются.

Слуги лонда Гарракса и мага остались возле коней, а все остальные, включая помощников мага, начали спускаться в Долину Трех Ручьев, к логову дракона.

Вблизи Сфинкс впечатлял еще больше. Покрытые серебристым мхом мощные стены возносились ввысь, закрывая солнце, широкий туннель, понижаясь, уходил в темноту, и тянуло оттуда незнакомым, довольно сильным запахом. Ничего неприятного в этом запахе не было, но казался он непривычным, и ничуть не походил на ароматы зоопарка. Это пахло драконом.

Полукругом расположившись на площадке метрах в десяти от входа, стали ждать. Прошло две… три… четыре минуты, но из темной глубины не раздавалось ни звука.

– Может, все-таки позвать? – предложил Гусев, обращаясь к магу. – Вдруг он там спит, овцами объевшись, и не чует ничего?

– Он не спит, – уверенно ответил маг. – Мне не сравниться с теми, кто понимает драконов, но теперь я тоже его чувствую, слабо – но чувствую. По-моему, он вовсе не спит.

Подтверждением слов мага был шорох, донесшийся из темноты. Шорох нарастал, незнакомый запах усилился, и стало ясно: дракон действительно не спит и намерен посмотреть на посетителей.

– Ну вот, сейчас он появится, – сказал маг. – Это он крыльями по стенам шуршит, крылья у него весьма знатные. Давайте отойдем подальше – Волкобой довольно крупный и может зацепить ненароком.

Все с готовностью последовали совету мага, а Элис и вовсе спряталась за широкую спину Ральфа Торенссена. Сергей обратил внимание на то, что губы Уолтера Грэхема скривились в какой-то непонятной усмешке, хотя лицо афроамериканца было почему-то хмурым, – но почти сразу же забыл об этом, потому что возникший из темноты Волкобой заполнил своим телом всю ширину и высоту туннеля, а потом медленно выбрался на каменистую площадку перед Сфинксом.

«Да-а, есть на что посмотреть… – ошеломленно подумал Сергей, невольно пятясь еще дальше от входа. – Это на такую-то махину Гусек собирался охоту устроить?! Да такой агрегат сам бы ему устроил бег с кувырками по пересеченной местности…»

Массивная голова дракона возвышалась над землей на уровне крыши пятиэтажного дома. Два белых прямых заостренных рога толщиной в две руки, метра по полтора длиной каждый, выступали из выпуклого лба, схожего с башней тякелого танка, прямо над большими круглыми глазами, в которых переливался приглушенный багровый отсвет. В неплотно сомкнутой пасти белели клыки, и свисал оттуда узкий черный язык. Тело дракона покрывала тускло-золотистая крупная чешуя, очень толстая и прочная на вид, мощные лапы уверенно попирали камни, и Сергей не сразу заметил, что лапы-то у дракона разные: передние – подобные львиным, а задние, ниже бедер – птичьи. Длинный хвост протыкал воздух как антенна – дракон держал его трубой; чешуя с этой трубы местами отпала, и там розовела кожа. Но, пожалуй, самым роскошным в драконе были его огромные крылья, не чешуйчатые, а кожистые, пепельного цвета. Прижатые к бокам, они волочились по земле, слегка пошевеливаясь, и, всмотревшись, Сергей понял, что устроены они наподобие веера: отдельные обтянутые кожей пластины чуть раздвигались и сдвигались, словно Волкобой намеревался вот-вот взлететь, и размах их должен был быть поистине грандиозным, чтобы поднять в небеса столь монументальное тело. Выглядел Волкобой нарядно, внушал своим видом уважение и трепет, и Сергей понимал тех древних кочевников, что не решились помериться с ним силами и покинули Таэльрин. Такому исполину не стоило противоречить.

Да, дракон был поистине великолепен! Белое и багровое, золотистое и пепельное… И в довершение ко всему – широкий, отливающий золотом ошейник почти у основания шеи, там где она переходит в грудь, покрытый вертикальными и горизонтальными черными значками, идущими в несколько рядов, похожими на повернутые в разные стороны длинные и короткие наконечники стрел. Что-то знакомое со школьных лет чудилось в них Сергею. Проявилась в памяти страница давно забытого учебника по истории древнего мира – и он мысленно пожал себе руку: ну да, восточная клинопись – все-таки не до конца выветрились из головы школьные знания!

Дракон сделал несколько шагов по направлению к замершим людям и остановился, разглядывая их своими тарелкообразными багровыми глазами. Не было в них холодной крокодильей тупости, кошачьей отстраненности, заискивания собак, пугливой настороженности зайцев, кабаньей злобы – глаэа дракона смотрели вполне по-человечески осмысленно, в них читалась готовность терпеть присутствие незваных гостей, этакая вежливая сдержанность, а еще видел в них Сергей какую-то недоступную людям мудрость и словно бы некоторую отрешенность и легкую усталость – ведь век свой вековал Волкобой в Долине Трех Ручьев еще с древних-предревних времен…

– Видите, каков наш красавец? – с гордостью и теплотой сказал лонд Гарракс.

– Да уж… – пробормотал Гусев, во все глаза глядя на золотистого исполина. – Это, конечно, что-то!..

Саня Веремеев пожирал дракона восхищенным взглядом, Элис присела за спиной мрачного Ральфа Торенссена, а Уолтер Грэхем постукивал по земле носком ботинка с видом человека, у которого нестерпимо болят зубы.

– А что у него на шее? – спросил Сергей. – Что там за значки такие?

– Этого никто не знает, во всяком случае, в наше время, – отозвался маг Ольвиорн. – По преданию, когда-то на землю спустились призрачные люди со звезд, они прилетели на своих небесных драконах, извергающих пламя. Люди неба пробыли здесь недолго и никому не причинили вреда. Именно они и одарили нашего Волкобоя этой золотой пластиной.

– А других? – не сводя глаз с дракона, поинтересовался Саня Веремеев.

Маг отрицательно качнул головой:

– Нет, отмечен был только наш Волкобой. Что это за знаки – ведают только люди неба и, наверное, сам Волкобой.

Сергей не мог оторвать взгляда от застывшего перед ним исполина. Нет, это не был дракон его детства, это был другой дракон – удивительное, совершенное создание, некогда защитившее здешних первопоселенцев…

Багровые глаза притягивали к себе, вовлекали в себя, как водовороты, они становились все больше и больше, поглощая окружающее… Багровая пелена затянула все вокруг, и в этой пелене мелькали обрывки каких-то картин. Сергей, не помня себя, вглядывался в эти картины, и в голове его гулким эхом перекатывались слова неведомого языка, с размаху сталкиваясь друг с другом, рассыпаясь со звоном, тихо опадая и невнятным шелестом оседая в пустоте…

Огромный зал с двумя рядами колонн, и вдали, на троне, в белом платье – лонда Окталия или кто-то очень похожий на нее…

Светло-коричневый линолеум пола, одеяло, свесившееся с кровати, зарешеченное окно, и листья, качаясь, льнут к стеклу…

На удивление розовое прозрачное невиданное небо с легкими разводами облаков и маленьким кружком далекого солнца…

«Что это? Где это? Откуда это?..» – беззвучно кричал он.

«С-с-с-ш-ш-ш…» – невнятно шелестела в ответ пустота…

20. Эниоль

Сергей вышел из душного зала на крыльцо и всей грудью вдохнул свежий вечерний воздух. Из распахнутых настежь окон доносились голоса тех, кто продолжал затянувшуюся дотемна трапезу. Там, в зале, на лавках за длинными столами, уставленными разнообразной снедью, сидел всякий путешествующий люд: компания торговцев в одинаковых белых шапочках; какое-то большое семейство или даже несколько семейств с грудными младенцами; почтовая команда в синих накидках; группки молчаливых среднего возраста мужчин, непрерывно, кружка за кружкой, поглощавших пиво: две парочки, занятые только собой и не обращающие никакого внимания на окружающее; дама средних лет с очень миловидной дочерью, вместе с двумя слугами; крепкий бородатый старик с посохом и заплечным мешком, который он не снял даже за столом. Воины лонда Гарракса вместе со старшим мечником Зингом тоже были там, они вовсю угощались пивом и, похоже, намеревались посвятить этому увлекательному занятию значительную часть ночи. Пиво на постоялом дворе было действительно отменное – Сергей с удовольствием выпил две кружки, а больше не лезло, потому что ужин оказался обильным и в желудке просто уже не было свободного места. У пограничников же, судя по всему, желудки были пообъемистее, попривычнее; воины громко переговаривались, и то и дело раздавался за их столом раскатистый хохот – чувствовалось, что люди лонда Гарракса довольны этой поездкой, этим вечерним расслабоном и вообще рады случаю отвлечься от своей рутинной дозорной службы. Вместе с ними за столом сидели и Гусев с Саней Веремеевым, а вот самого лонда Гарракса в зале не было – он, как и маг Ольвиорн, в сопровождении слуг поднялся наверх, в отведенную ему комнату. Удалились из зала, ограничившись только салатом и соком, и молчаливые ассистенты Ольвиорна, а его слуга и вообще не появлялся в трапезной. Элис и Ральф Торенссен сидели отдельно; Элис почти ничего не ела, а Ральф с мрачным видом пил и все никак не мог допить одну-единственную кружку пива, делая по глотку в полчаса. Уолтер Грэхем поначалу составлял им компанию, но потом куда-то исчез – видно, тоже пошел спать. Да и не очень-то уютно чувствовал он себя под постоянными любопытными, а то и испуганными взглядами постояльцев, впервые, судя по всему, видевших темнокожего человека.

Сергей спустился с крыльца и направился вдоль длинного двухэтажного здания в сторону конюшни, возле которой находился туалет – поглощенное пиво давало о себе знать.

Постоялый двор был обнесен добротным забором. У высоких ворот примостилась будка охранника. Поперек створок ворот лежал длинный деревянный брус, но калитка была приоткрыта, несмотря на довольно поздний час. Вдоль забора тянулась коновязь, возле которой стояло несколько дорожных экипажей, включая повозку мага Ольвиорна; все они были без лошадей, лошади расположились на ночевку в стойлах конюшни. Над забором и будкой охранника горели неяркие фонари, словно сошедшие с рисунков из детских книжек, – Сергей помнил, что зажигали и гасили их в сказках специальные люди – фонарщики, – а дополнял свет фонарей огонь костров, разведенных в углу двора. Там сидели мужчины и женщины в пестрых полосатых халатах и, неумолчно переговариваясь, жарили мясо. Сергей уже узнал от мага Ольвиорна, что это переселенцы из выгоревшей от лесных пожаров области на юге королевства.

От крепкого пива слегка кружилась голова, но чувствовал себя Сергей вполне нормально – не то что на площадке возле Сфинкса, когда то ли от взгляда багровых драконьих глаз, то ли от чего-то другого он словно бы выпал из реальности (если это, конечно, была реальность) и ему привиделось что-то странное, подобное обрывкам какого-то фильма, который – Сергей был в этом уверен – ему никогда ранее не доводилось смотреть. Никто из спутников, кажется, не заметил его полуобморочного состояния. Придя в себя, он обнаружил, что стоит там же, где и стоял, а вот дракон уже скрылся в пещере, давая знать о себе только постепенно затихающим в отдалении шорохом.

Десятка Зинга нагнала их, когда солнце уже почти касалось верхушек деревьев и Долина Трех Ручьев осталась далеко позади. Прочесывание леса вкупе с засадой у реки оказалось успешным – двое маргов действительно пытались перебраться на другой берег и были на куски изрублены мечами. Никто из воинов при этом не пострадал – у них было подавляющее численное преимущество. Командир гарнизона намеревался подготовить письменное донесение по поводу этого инцидента и утренней почтой направить его в столицу. Лонд Гарракс, со своей стороны, собирался в обязательном порядке доложить об этом королю Валлиору.

На закате кавалькада добралась до окружного города Тверра, где пересекались пути, ведущие с севера на юг и с востока на запад. Постоялый двор располагался на городской окраине, у реки, неподалеку от широкого каменного моста, построенного, как поведал маг Ольвиорн, еще при третьем короле Таэльрина. С размещением проблем не было – постоялый двор мог принять одновременно сотни две путешественников. Бойцам спецподразделения выделили, по их просьбе, одну комнату на троих; там они и оставили оружие, дабы не привлекать к себе лишнее внимание, и спустились в трапезную, где лондом Гарраксом был уже заказан и щедро оплачен ужин. В какой-то особой спешке не было нужды, поэтому решили не выезжать наутро ни свет ни заря, а хорошенько отдохнуть, тем более после того, как чужестранцам пришлось провести чуть ли не весь день в седле. Время, как будто бы, пока не поджимало…

Покинув туалет, Сергей неторопливо пересек просторный двор и, провожаемый незаинтересованным взглядом охранника, вышел за калитку. Забор тянулся в обе стороны от ворот, параллельно ему пролегала дорога, вдали поворачивающая к мосту, а метрах в пятидесяти за дорогой равнина, покрытая травой и кустами, обрывалась высоким, дугой вдающимся в воду берегом. В нескольких местах ровную береговую линию прерывали небольшие углубленные площадки – Сергей заметил их, еще когда вместе с остальными подъезжал к этой излучине; скорее всего, созданы они были не природой, а с помощью лопат, и там хорошо, наверное, было сидеть и любоваться с высоты на неспешную, довольно широкую реку и лес на другом берегу.

Шуршала трава под ногами, и полы плаща шуршали по траве. Сергей оглянулся – позади висела в темноте редкая цепочка бледных фонарей постоялого двора. Над головой расплескалось звездное небо с двумя чужими тусклыми лунами, а впереди беззвучно текла невидимая в ночи река. Две параллельные нитки фонарей обозначали мост, и больше не было видно ни огонька – ни справа, ни слева. И еще здесь было тихо, очень тихо, сюда не долетал ни один звук с постоялого двора. Сергей сделал еще несколько осторожных шагов, с напряжением всматриваясь в темноту, чтобы ненароком не свалиться с обрыва – и наконец увидел внизу еще одно звездное небо, слегка колышущееся и не такое отчетливое, как то, что раскинулось в вышине. Водная гладь удваивала звездные узоры, и это было так неожиданно и красиво, что Сергей застыл на месте, зачарованный зрелищем, которое ему никогда не доводилось видеть в своем родном городе, оставшемся где-то в иной плоскости бытия.

Когда глаза привыкли к темноте, он отыскал выемку-площадку, сел на ее верхнем краю, свесив ноги, и вновь погрузился в созерцание чарующего ночного бытия. Все мысли, воспоминания, надежды, заботы и сомнения ушли, растворились в темноте и тишине, и свежестью веяло от чужой реки, и чужая трава едва уловимо пахла чем-то знакомым с детства, но в детстве же и забытым…

Внезапно до него донесся какой-то звук, похожий на приглушенный стон. Сергей насторожился, повернул голову, вглядываясь и вслушиваясь в темноту. Звук не повторился, но ему показалось, что неподалеку на берегу сидит еще кто-то. Можно было сказать себе, что это просто обман чувств, но ощущение абсолютного уединения пропало и Сергей знал, что не сумеет больше слиться с темнотой и тишиной, пока не убедится, что он здесь действительно один. Поэтому он встал и медленно начал приближаться к сгустку темноты, напоминающему то ли куст, то ли большой камень. При этом он старался погромче шуршать подошвами по траве и даже кашлянул несколько раз.

– Эй, не наткнитесь на меня, – наконец раздалось в ответ на его кашель, и Сергей узнал голос Уолтера Грэхема.

– Уолтер, это вы? – на всякий случай спросил он, останавливаясь возле сидящего на траве, метрах в трех от обрыва, американца. – А я думал, вы пошли спать.

– По-моему, я уже давным-давно сплю, – с каким-то непонятным раздражением ответил Грэхем. – И очень хотел бы наконец проснуться.

Сергей устроился на траве рядом с ним, обхватил поднятые колени руками.

– Напрасно вы так, Уолтер. Ваше отношение к этому миру ничего в нем не изменит, даже если вы считаете его сном. Я тоже поначалу так думал, а толку? Делать-то все равно что-то надо, не сидеть же на месте и ждать, когда проснешься. Я так считаю. И слишком уж этот сон реальный.

– Он так считает! – фыркнул Уолтер Грэхем. – Да что вы можете считать, если все вы – тоже сон, иллюзия – и не более. Есть я, есть Элис и Ральф – и никого другого. Ни-ко-го! Нас было трое – трое и осталось.

– С таким же успехом я могу считать, что реальны только я, Гусев и Саня, – возразил Сергей. – Но еще раз повторю: чье-либо личное мнение ничего не меняет. Надо жить с тем, что предлагают. Во всяком случае, пока.

– Вот именно – предлагают! Кто? Зачем?

– Возможно, узнаем в свое время.

– Узнаем! – вновь фыркнул Грэхем. – Ничего вы не узнаете, потому что вы все – всего лишь иллюзии. Если бы я не считал вас чем-то подобным сновидению, то, вероятно, никогда не сказал бы того, что скажу сейчас. Ну, а коль вы – моя галлюцинация, никакого вреда от моей откровенности не будет. А в том, что все окружающее – изощреннейший бред – и не более, я окончательно убедился знаете когда?

– Откуда же мне знать?

– Когда увидел дракона. Точно такой же, только без крыльев, изображен на золотых плитках, которыми выложена поверхность Марса возле сидонийского Сфинкса. И не зря в наших с Элис и Ральфом иллюзиях этот дракон присутствует. Потому что мы по-прежнему находимся там, на Марсе, и генератор иллюзий работает. Его создали древние марсиане, и машинка, судя по эффекту, получилась хоть куда!

– Постойте-постойте! – Сергей был сбит с толку. – Какой Марс, какие плитки, какая машинка?

Уолтер Грэхем коротко рассмеялся, но его смех звучал совсем не весело.

– Глупо, конечно, что-то растолковывать собственной иллюзии, но, видно, таковы правила игры. Нас вовлекли в эту игру, причем не тогда, когда мы вышли из того сарая, а раньше – когда мы вошли в зал. Много всякого чудилось… Мы и сейчас где-то там, внутри Сфинкса, в этом я совершенно уверен.

– Если вы думаете, что я понял хоть слово, то ошибаетесь, – заметил Сергей.

– Сейчас поймете, мой иллюзорный собеседник, – с горьким сарказмом сказал Уолтер Грэхем. – Мы не из Калифорнии угодили в этот псевдозамок псевдолонда псевдо-Гарракса, а с Марса. То есть, мы и сейчас на Марсе.

– Ага, так вы марсиа-ане, – иронически протянул Сергей. – Вот марсиан мы здесь как раз еще и не встречали. Не попадались нам еще марсиане.

– На Марс мы прилетели с Земли, – процедил Уолтер Грэхем. – Космическая экспедиция НАСА, проект «Арго». Цель – посадка в районе Сидонии, возле Марсианского Сфинкса.

– Значит, вот так… – выдавил из себя Сергей. – Ни фига себе… Американские астронавты?

– Американские астронавты, – подтвердил Грэхем. – Миссия секретная и я, повторяю, ничего не сказал бы, но этот Волкобой окончательно убедил меня в том, что мы галлюцинируем. Эти видения, эти голоса… Механизмы марсиан до сих пор работают – время же не само собой замедлилось!

– Послушайте, Уолтер, – взмолился Сергей, – объясните все толком, я понять не могу ни черта.

– Хорошо, объясню! – почти выкрикнул Грэхем. – Может быть, это тоже обязательный элемент игры. Начну с истинной цели проекта «Арго»…

Забыв о темноте и тишине, забыв о чужом звездном небе, Сергей, затаив дыхание, слушал рассказ ареолога Уолтера Грэхема. Вместе с американцами он садился на Марс в «консервной банке», добывал золотые плитки, шагал по колоннаде к воротам, ведущим внутрь Сфинкса, стоял в темном зале, видел картины иной жизни и слышал чужие голоса… Он не сомневался в том, что американец не фантазирует, а излагает чистую правду – и правда эта была удивительнее любой фантазии.

Грэхем наконец закончил свою историю и замолчал, и Сергей тоже молчал, пытаясь осмыслить услышанное и привести все то невероятное, что творилось и с ними, и с американцами, в какую-то систему… Система не очень вырисовывалась, хотя кое-какие выводы можно было сделать. И они, и американцы появились здесь в соответствии с древним пророчеством; переброска как-то связана с этим знаменитым Лицом на Марсе, с Марсианским Сфинксом – вернее, с чем-то внутри Сфинкса, и это «что-то» включает в сферу своего действия не только Марс, но и Землю, коль смогло дотянуться до земного дачного поселка – за сто миллионов километров, или сколько там до Марса? Но если даже и вправду это некий генератор иллюзий, нужно и в иллюзорном мире действовать так же, как если бы он был реальным. Иллюзия ли, игра ли – в данном случае не столь важно. Нужно выполнить свое предназначение, добраться до цели и постараться спасти этот мир. И тогда, возможно, они окажутся там, где захватило их «нечто»: кто на Земле, а кто на Марсе…

Ничего этого Сергей не стал говорить Уолтеру Грэхему. Во-первых, любые мысленные построения оставались на уровне предположений, не более. Во-вторых, именно сам Уолтер Грэхем мог быть иллюзией – а почему бы и нет? А в-третьих… а в-третьих, ничего это не меняло и ни на что не влияло. Зачем же тогда попусту сотрясать воздух?

– Прошу учесть, что клятвы держать ваш секрет в секрете я не давал, – наконец сказал Сергей. – И когда мы вернемся, обязательно растрезвоню, как вы собираетесь присвоить чужое золотишко. Насколько я знаю, Марс не является собственностью Соединенных Штатов. По-моему, это не очень красиво.

– И на Солнце есть пятна, – без воодушевления отреагировал Уолтер Грэхем.

– Но они не бросают тень на другие миры! – подумав, парировал Сергей.

– Я заявляю вполне официально: молчать не буду! Если уж пошла такая пьянка – давайте международную экспедицию эабацаем, и чтобы все честно и открыто.

– Не буду молчать! – усмехнулся Уолтер Грэхем. – Единственный успех, которого он добился в жизни, заключался в том, что все его попытки воспрепятствовать успеху других не имели успеха, – в его заковыристых словах сквозила явная издевка.

– Это мы еще посмотрим, – с вызовом сказал Сергей. – Намекаете на то, что мне не поверят? Ничего, найдем средства.

– Смех да и только. Мне угрожает моя собственная галлюцинация…

– Знаете что, Уолтер, – проникновенно начал Сергей. – Мне кажется… да что там, я уверен – для вас же будет гораздо лучше, если вы начнете относиться к окружающим и, в частности, ко мне, не как к иллюзиям, а как к вполне реальным людям. Только, ради Бога, не подумайте, что я грублю или угрожаю, но физподготовка у меня хорошая и в челюсть я могу заехать вполне ощутимо. Попробуем?

– Обойдемся без этого, – сухо ответил Уолтер Грэхем после некоторого молчания. – Не хватало еще…

– Ну вот и хорошо, – миролюбиво сказал Сергей. – Так что думайте о нас что хотите – галлюцинации так галлюцинации, – но мысли эти держите при себе. И не будет у нас с вами никаких международных конфликтов.

– Да, конфликты нам совершенно ни к чему, – уныло отозвался ареолог.

– И без конфликтов в голове полный кавардак. Полнейший…

Сергей легонько похлопал Грэхема по плечу:

– Ничего, Уолтер, прорвемся. А не прорвемся – значит судьба такая…

– Звучит утешительно, ничего не скажешь. Вы, случаем, не специализируетесь по беседам с приговоренными к смертной казни?

– Нет, – почти весело ответил Сергей. – У нас и смертную казнь-то давно отменили. Просто есть одна такая милая поговорка: «Чему быть – того не миновать». Но ведь не всегда же впереди обязательно плохое! О! Еще одна классная поговорка: «Кому суждено быть повешенным, тот не утонет». Вот этой поговоркой нам и надо руководствоваться.

– Да, тут вообще бездна оптимизма! – рассмеялся ареолог. – У вас отлично получается утешать, Сергей.

– А то!

Напряженность, возникшая в их отношениях, была сломлена – Сергей чувствовал это. Он посмотрел на звезды, придвинулся к ареологу и спросил:

– Уолтер, скажите, это тяжело – до Марса лететь? Я вот фильм ваш когда-то смотрел, американский, «Аполлон-тринадцать» называется. Видели?

– Видел. И не один раз.

– Ну и как он вам?

Уолтер Грэхем пожал плечами:

– Нормальный фильм, не хуже и не лучше других. Взяли факты, только далеко не все, промыли, добавили всякие семейные сценки – как приправу, кое-что домыслили, кое-что переделали, перемешали с текстом – и получилось вполне съедобное варево. Превратили воду в вино – обычное дело.

– А меня, помнится, этот фильм очень впечатлил, – задумчиво сказал Сергей. – Не знаю, что там домыслено, но факт, что они летели к Луне; и что не долетели, то есть не сели там – тоже факт. Меня сама ситуация потрясла: терпят аварию за тысячи километров от Земли, видят Землю, могут общаться с Землей – но помочь им никто не может… Хрупкий космический аппаратик, вокруг пустота – и ничего нельзя поделать… Нет, не могу я толком объяснить… Не знаю… Одно дело – попасть в такую переделку на Земле, а другое – там… – Сергей передернул плечами. – Мне кажется, я бы не выдержал, сломался бы психологически… Вас не давило, что вы совершенно одни в этой пустущей пустотище, в крохотном кораблике?.. И ведь не день, не два – месяцы!

– Собственно, почти весь перелет я провел… м-м… отключенным от активной жизнедеятельности, – сказал Уолтер Грэхем. – А возле Марса думалось уже совсем о другом. Но вообще я вас понял, Сергей. Однако тут надо иметь в виду, что психологическая подготовка к полету у нас занимала не меньше времени, чем физическая и техническая. И у экипажей «Аполлонов» с этим тоже был полный порядок. Им, собственно, и некогда было самокопанием заниматься, потому что работы было по горло. Если такие мысли и приходят в голову, то уже потом, на Земле. Вы ведь не философствуете насчет жизни и смерти, когда идете хватать вашу клиентуру? Вы просто делаете свое… – Уолтер Грэхем не договорил, потому что за их спинами раздался крик.

– Серега! Уолтер! – кричали у ворот постоялого двора, и Сергей узнал голос Сани Веремеева.

– Ого-го-о! – встав и повернувшись в ту сторону, где горели фонари, крикнул он в ответ.

Уолтер Грэхем тоже встал и поднял с земли свой расстеленный плащ. Снизу, от реки, донесся громкий всплеск – то ли рыба ударила хвостом, то ли баловалась местная Несси.

– Наверное, вы правы, Сергей, – сказал ареолог. – Чему быть – того не миновать. Надо принимать все как есть, а там видно будет. И насчет психологии вы вовремя сказали. Попробую адаптироваться, а не противостоять.

– Вот и отлично, – отозвался Сергей. – Покончим со скоддами – и отпустит нас Марсианский Сфинкс на все четыре стороны. А может, еще и как-то поощрит.

Они направились к постоялому двору и на полпути встретились с Саней Веремеевым и Ральфом Торенссеном.

– Блин, – сказал Саня с чувством. – Я в нашу комнату – тебя нет, к сторожу – головой мотает, долдон! Не мое, говорит, дело, докладывать, кто куда пошел. Каждый, говорит, волен идти туда, куда ему нужно. Цицерон, блин! Депутат! Вы бы хоть предупредили, мало ли что. Элька спать пошла, Гусек глаз на ту девчонку, которая с мамашей, положил, ни на что не реагирует…

– Ладно, Санек, не части, – сказал Сергей. – Бери пример с Ральфа, он же не выступает. А мы с Уолтером подышали воздухом перед сном и пообщались. Не каждый день доводится общаться с американским астронавтом. Это, оказывается, астронавты, Санек. Они прямо с Марса сюда попали.

– Понятно, – как-то неуверенно отозвался Саня и слегка ткнул в бок стоящего рядом молчаливого Ральфа Торенссена. – Только вас не трое, а пятеро на Марс летело, да? Еще двое на Марсе остались. Верно?

Ральф ничем не показал, что расслышал этот вопрос, а Уолтер Грэхем, озадаченно помолчав, сказал:

– Верно. Выходит, мои коллеги уже поделились с вами информацией? За кружкой пива.

– Я тут совершенно ни при чем, – угрюмо пробурчал Ральф Торенссен. – А Элис…

– Элис тоже ни при чем, – перебил его Саня Веремеев. – Никто мне ничего не говорил. Это мне сегодня ночью приснилось. То есть, сам сон не запомнился, там много чего было, а запомнилось, что вы прилетели с Земли на Марс, и вас на корабле было пятеро.

– Чего ж не сказал? – спросил Сергей.

– А зачем мне свои сны рассказывать кому-то? Ты же не толкователь сновидений, не сонник. Ты же мне свои сны не рассказываешь, правильно? Это Фрейду сны рассказывали.

– Нас действительно было пятеро, – сказал Уолтер Грэхем. – И знать вы этого никак не могли. Командир остался на орбите, а Майкл в лагере. Правдивые сны здесь снятся, однако.

«И драконы водятся замечательные, – мысленно добавил Сергей. – Такие же, как когда-то на Марсе. А ошейники у них – с Древнего Востока. Из школьного учебника. С Земли. Бредовый какой-то набор получается…»

Он попытался вспомнить, а что снилось сегодня ему, и что снилось вчера, но не смог. Хотя… Кажется, какие-то красные глаза… Нет, не сегодня – вчера. Красные глаза, похожие на глаза дракона Волкобоя.

«Хорошо разглядывать лабиринт сверху, – подумал он. – Когда ясно видны все тупики и проходы и можно без особого труда наметить путь к выходу или к центру. Но каково бродить по этим коридорам, когда вокруг только сплошные стены, стены, стены…»

Ни о чем больше не разговаривая, они вчетвером вернулись на постоялый двор. Из трапезной по-прежнему доносились громкие голоса и стук пивных кружек, хотя народу там, судя по звукам, кажется, поубавилось. Заходить туда они не стали, а поднялись на второй этаж и разошлись: Уолтер с Ральфом к себе, а Сергей и Саня Веремеев – в комнату по соседству.

Гусева в комнате не было. Сергей вспомнил, что Саня говорил что-то о девчонке с мамашей и, стягивая ботинки, спросил:

– Так что, Геныч, говоришь, на охоту остался?

– Ага, – отозвался Саня, энергично взбивая подушку. – Уставился на нее, от меня отмахивается. Но там, думаю, дохлый номер: и мамаша настороже, и прислужники бдят. Не обломится Гуську, это не в нашей «Лилии» девочек снимать.

– Однако же не отступает. Может, налаживается все-таки контакт?

– Может и налаживается. – Саня сбросил одежду на табурет, повалился на кровать и с наслаждением потянулся. – Уф-ф! Наконец-то отдохнет моя задница. Я тебе вот что скажу, Серега: на «мерсе» или даже поганом «жигуле» гораздо удобнее ехать, чем на этой живой лошади.

– Спору нет, – сказал Сергей и тоже улегся. – Хотя лошадь, в принципе, неплохо, если только впряжена в мягкую карету, и ты именно в карете. Свет тушить будем?

– Да нет, а то еще Гусек лоб расшибет в потемках. Опьяневший от страсти. – Саня весело хрюкнул и еще раз потянулся. – Э-эх, ладно, буду спать. Может, еще чего интересное приснится.

– Расскажешь, если приснится.

Саня вдруг приподнялся на локте:

– Слышь, Серый, так америкосы точно астронавты?

– Точно, – подтвердил Сергей. – Я завтра расскажу. Вам обоим, чтобы не повторять.

– Эва, блин, – задумчиво сказал Саня. – Что же это за фигня такая, что и с Земли достает, и с Марса? Сны правдивые в башку впихивает…

– А считай, что все это тебе снится, – лениво ответил Сергей. Разговаривать ему не хотелось. Ему хотелось спать. И желательно – рядом с Людмилой… с Милочкой… и чтобы в соседней комнате – Димка… и тихое привычное подвывание троллейбусов за окном…

Но во дворе о чем-то спорили беженцы с юга, в трапезной пели песни пограничники лонда Гарракса, и несколько воинов, громко переговариваясь и смеясь, прошли под окном, устремившись, по-видимому, в туалет.

– Интересно, – не унимался Саня Веремеев. – Я, значит, сейчас, возможно, сплю в своей собственной хате, и мне снится сон про меня. Как я здесь вот лежу, в гостинице этой. Сейчас засну – и мне, который мне снится, приснится сон про меня. Как я где-то еще лежу и мне снится… И так до бесконечности, до полного опупения. С ума сойти!

– Вот именно, – сказал Сергей. – Так что не думай об этом, а считай слонов.

– Лучше кошек буду считать, – сообщил неугомонный Саня. – Люблю кошек. А ты заметил, здесь ни собак, ни кошек…

– Зато драконы, – сонно сказал Сергей. – Не хуже кошек…

«Возможно, драконы исчезли на Земле потому, что люди перестали в них верить, – нехотя колыхнулась далекая мысль. – И так же случилось и с богами… Был Зевс – и сплыл… И Афродита… Кто там еще? Аполлон…»

Ему представилась кабина «Аполлона-13», холодный лунный модуль, в иллюминаторе – Земля, но как попасть на нее? Они запросто могут пролететь мимо и затеряться в черной пустоте… навсегда затеряться в пустоте… Где Земля? Нет Земли, ничего нет, сплошной мрак… И голос во мраке… «А наяву лишь одно: пустота… Пустота. Пустота…» Голос затих и тоже растворился в пустоте…

Он знал, что у него больше нет никакого тела, и души тоже нет, ничего нет, и он действительно всего лишь иллюзия, но иллюзия не Уолтера Грэхема, а чего-то другого, необъятного, заполнившего весь мир – вернее, это необъятное, и в то же время не существующее, и притворялось миром – на мгновение… Необъятное внезапно разразилось взрывом – грохот раздался на всю Вселенную, возрождая ее из небытия…

– Тьфу ты, бля! – выругалась Вселенная голосом Гусева.

Сергей вынырнул из океана снов и открыл глаза. Свечи уже догорели, но света наружных фонарей было достаточно для того, чтобы разглядеть стоящего посреди комнаты Дон Жуана, вернувшегося с охоты.

– Ты чего шумишь, Геныч? – хрипло спросил Сергей.

– Да понаставили табуреток на проходе!

Сергей посмотрел на пол – там лежал табурет, а рядом – свалившаяся с него одежда Сани Веремеева. За окном было тихо – видно, стояла уже глубокая ночь.

– Ослеп, блин, от любовных страданий, – сонно проворчал Саня и сел на кровати. – Собирай теперь.

– Парни, я вам сейчас что-то расскажу, – Гусев присел на край стола и локтем ненароком опрокинул подсвечник. – Это, парни, уже ни в какие ворота не лезет.

– У тебя, видать, тоже кое-что не влезло, – продолжал ворчать Саня, – если мебель роняешь.

– Не шурши, Веремей! – с досадой воскликнул Гусев. – Дело не в этом. Я вам про девочку эту сейчас расскажу, про Эниоль, так вы с кроватей попадаете, отвечаю!

С кровати ни Сергей, ни Саня не упали, но поведанная Гусевым история действительно не лезла ни в какие ворота…

Гусев, по его словам, сразу же обратил внимание на вошедшую в трапезную в сопровождении бальзаковского возраста дамы и двух средних же лет мужчин девушку в неброском темном дорожном платье и надвинутой на лоб темной шляпке. Впрочем, внимание на нее обратил не только Гусев, но и молодые воины из десятки Зинга – но довольно быстро вновь переключились на пиво, предмет, по их мнению, более притягательный. Гусев же пялиться на девушку не прекратил, во-первых, потому, что избалованная доселе женским вниманием плоть его уже исстрадалась без этого самого внимания, а во-вторых, девушка – что было совершенно невероятно – казалась ему знакомой. Света в трапезной было маловато, и сидела девушка довольно далеко от Гусева, да еще и боком к нему, но когда пограничники разразились гомерическим хохотом после очередной удачной шутки, она повернула голову к их столу – и Гусев чуть не свалился с лавки.

– Представляете, парни, вылитая Юлька! – трагическим тоном сообщил он клюющим носами Сергею и Сане Веремееву. – Мы с ней на майские познакомились, в горсаду, там конкурсы всякие были, то-се, а потом в кабак, ну, и все вытекающее.

– Извергающееся, – язвительно вставил Саня Веремеев и упал на подушку. – Или, по-научному, эякулирующее.

А потом эта Юлька исчезла из жизни Гусева, как исчезали и многие до нее, потому что им находилась замена. Гусев жил по известному принципу «всех женщин не перетрахаешь, но стремиться к этому надо» и не собирался этому принципу изменять по крайней мере, по его словам, еще лет пятьдесят.

– Вылитая Юлька, парни! – повторил Гусев и для пущей убедительности стукнул по столу кулаком.

– Это бывает, – устало сказал Саня Веремеев. – Это тебе уже сам знаешь что в голову ударило. В общем, короче, Гусек. Поиметь тебе ее, как я понимаю, не удалось, мамочка не позволила. Вот ты и бродишь, куролесишь, спать людям не даешь. Ничего, в столице наверстаешь, там наверняка жрицы любви имеются в достаточном количестве.

– Молоток, Веремей! – Гусев еще раз стукнул кулаком по ни в чем не повинному столу. – Правильно мыслишь. Только это не мамочка, мне уже потом Эниоль сказала. Это ее воспитательница, наставница.

– О! – сказал Саня. – Скидавай сорочку – я наставник, дочка…

– Саня, не перебивай, – вмешался Сергей; его вновь клонило в сон. – Чем быстрее он изложит свои похождения, тем быстрее уляжется.

Из дальнейшего рассказа Гусева выяснилось, что Эниоль в сопровождении наставницы и слуг совершает поездку откуда-то с севера на Побережье к какой-то тамошней родне. Интерес Гусева к ее персоне она заметила и оценила… в общем, поужинав, она уединилась в своей комнате, а наставница и слуги улеглись спать. Съевший не один десяток собак в этом деле Гусев, выяснив, где находится комната Эниоль, прошел по карнизу к ее распахнутому окну и…

– Ты прям какой-то садист, Гусек! – не выдержал Саня Веремеев. – Мы тут без баб, понимаешь, а он, понимаешь, смакует свои сексуальные похождения. Маркиз Садюга!

– Да я не о том! – Гусев заерзал на столе. – Стал я с ней общаться, про себя рассказывать, про нее выспрашивать. А она точь-в-точь Юлька, аж мурашки по коже! Я и про Юльку ей рассказал, как в кафе в горсаду сидели, а потом у нее дома… И что вы думаете, парни? Стала эта Эниоль задумываться, припоминать, и вдруг говорит: да-да-да, было что-то такое, снилось, говорит, что-то. Я тебя, говорит, тоже помню, ты еще про какого-то своего командира рассказывал. Ну, парни, тут я и потух. Зовут его, говорит, как-то сложно и странно, только ты, говорит, не подсказывай, я сама вспомню, у меня, говорит, память отличная, мою память в школе все учителя отмечали.

– И вспомнила? – напряженным голосом спросил Сергей, а Саня Веремеев вновь сел на кровати.

– Вспомнила… Сама… – Гусев почему-то перешел на свистящий шепот.

– Дотысячиевский.

– Что-что? – Сергей тоже привстал.

– До-тысячи-евский, – по слогам сказал Гусев.

– До ста! – воскликнул Саня. – До сто! – Досто-евский!

– Ага, – сказал Гусев. – Такие дела, парни. Бредим мы, и бредим капитально. Какие-то новые химикаты на нас испытывают. Мощная штука, да?

– Не то слово, – пробормотал Саня Веремеев. – Однако же вот щиплю я сейчас себя за руку – и мне же больно, блин! По-настоящему больно!

– Наука умеет много гитик, вот что это значит, – сказал Гусев. – Бабка моя так выражалась. Вот уж, действительно, умеет так умеет.

– Да… – выдохнул Сергей после долгого всеобщего молчания. – Уколоться и забыться…

– Уже укололись, судя по всему, – заметил Гусев. – Вернее, нас укололи.

– А ты еще не знаешь, Геныч, кто такие наши американские друзья, – сказал Сергей.

Гусев подался к нему:

– И кто же? Покемоны переодетые?

– Нет. Всего лишь астронавты. Самые обыкновенные американские астронавты. И попали сюда прямо с Марса.

– Ну что ж, – сказал Гусев после некоторого молчания. – Почему бы и нет? Не знаю, как вы, парни, а лично я после расставания с Эниоль – там начали шуметь в коридоре, потом наставница стала стучаться, забеспокоилась, и я ушел по карнизу, – так вот, лично я эту головную боль перенес и теперь мне все по тамтаму. То есть, я решил для себя, что мне все по тамтаму, и внимания обращать на все эти шизы не буду. Как есть – так есть. Точка.

– Это самое разумное решение, Геныч, – сказал Сергей. – Я не говорю «правильное», но – разумное. Подходящее. Удобное. Грамотное. И я его поддерживаю.

– Мы можем поддерживать любые решения, – Саня Веремеев опустил голову на подушку. – Или ничего не поддерживать. Но все равно все будет идти своим чередом. А потому предлагаю спать, даже если на самом деле мы давно уже спим. Я тоже дергаться не собираюсь и, честно говоря, меня все эти чудеса вполне устраивают. Мне здесь просто интересно, и неважно, где находится это здесь, и что оно такое.

– Философ! – одобрительно сказал Гусев. – Галилей! Так и будем дышать, парни…

21. Проникновение

Свет бодрого пока еще осеннего солнца яркими бликами переливался в стеклах книжных полок и полированных глыбах двух шкафов, возвышавшихся у стены. Можно было повернуть пластинки жалюзи и преградить путь бесшабашному световому потоку, но доктор Самопалов умышленно не делал этого: неуклонно приближалась пора хмурого неба и затяжных дождей, и не стоило заранее погружаться в полумрак – слишком много сумеречных душ томилось на этой территории, обнесенной высоким железобетонным забором…

Доктор Самопалов сидел в кресле, а напротив него, в таком же кресле, на самом его краешке, примостилась все еще яркая, хотя и неотвратимо увядающая черноволосая женщина с пунцовыми, обильно напомаженными пухлыми губами и искусно подведенными большими глазами – мать Игоря Владимировича Ковалева. Жертва Игоря Владимировича Ковалева. Она, как обычно, пришла повидаться с сыном, но в свидании ей было отказано – по той причине, что Ковалев витал сейчас бог весть в каких запредельных сферах. Тело его лежало на койке в боксе, а сознание… кто знает, где было его сознание… Доктор Самопалов принял необходимые меры для того, чтобы сознание пациента, именующего себя Демиургом, никоим образом не контактировало с внешним миром. Доктор Самопалов совершенно определенно знал, что Игорь Ковалев – источник опасности. Очень серьезной опасности.

Светлана Ивановна Ковалева этого не знала. Поэтому, приехав в клинику и убедившись в том, что свидание с сыном не состоится, она, встревоженная, направилась к Виктору Павловичу, чтобы выяснить, в чем дело. И вот теперь в полном расстройстве она сидела в кабинете доктора Самопалова, объяснившего ей, что состояние Ковалева вынудило прибегнуть к сильнодействующим медикаментозным средствам.

– Господи, да чем же это он так Бога прогневил? – Светлана Ивановна тяжело вздохнула и поднесла к глазам платок. – Или это мне наказание… за мои грехи?..

Доктор Самопалов прищурившись смотрел в окно. Ему вспомнилось библейское высказывание про отцов, евших кислый виноград, и оскомину у детей.

– Господи… – вновь вздохнула Светлана Ивановна. – И дед его здесь лежал, а теперь вот он лежит… За что напасть такая? Словно проклятие какое-то… Я уже и в церкви была, и у этой ворожеи, у Виты, и у бабуси Гали…

Доктор Самопалов отвел взгляд от окна, спросил с удивлением:

– Дед Игоря Владимировича тоже лечился у нас? Почему же вы раньше этого не говорили?

Светлана Ивановна скомкала платок, спрятала его в сумочку.

– Да не лечился он, а лежал здесь. Это отец моего бывшего… мужа… Мне муж когда-то рассказывал, а Игорь и не знает ничего. Знает, что дед давным-давно умер – вот и все.

– Как же его сюда определили? Что, имелись какие-то основания?

– Это после войны было, в сорок седьмом… нет, кажется, в сорок восьмом. Ковалева – это фамилия матери мужа, свекрови… и муж тоже Ковалев, и Игорь… А дед его – Бенетти, Антонио Бенетти. Итальянец.

Светлана Ивановна замолчала. Доктор Самопалов тоже молчал. Потом он задвинулся поглубже в кресло и скрестил руки на груди.

– Ну давайте, рассказывайте, Светлана Ивановна.

…Гораздо больше теряли в той самой кровопролитной в истории человечества войне, но кому-то удавалось и находить… Многих навсегда разлучила война, но многих и связала на всю жизнь – правда, подчас жизнь эта оказывалась очень короткой…

Мать Игоря Владимировича Ковалева не знала подробностей, но общая картина вырисовывалась довольно ясно. Антонио Бенетти был военнослужащим итальянской армии, которая во Второй мировой воевала в союзе с двумя другими странами оси «Рим – Берлин – Токио» – Германией и Японией. Итальянский дуче Бенито Муссолини, выполняя волю фюрера Третьего рейха Адольфа Гитлера, направлял свои войска в пламя бушевавшего в Европе пожара войны. Где, как, когда и кем был захвачен в плен то ли рядовой солдат, то ли офицер Антонио Бенетти, Светлана Ивановна не знала, а знала она лишь то, что осенью сорок пятого года военнопленный итальянец вместе с другими своими соотечественниками и солдатами вермахта восстанавливал то, что было разрушено захватчиками, на юге Советского Союза. Там и встретился он со своей будущей женой – бабушкой Игоря Владимировича Ковалева по отцу.

Неизвестно было Светлане Ивановне и то, почему, когда это стало возможным, Антонио Бенетти не вернулся на родину. То ли не к кому было ему возвращаться, то ли он боялся репрессий – ведь уже покончено было с дуче и его режимом, и в Италии набирали силу коммунисты… а может быть, не захотела ехать в далекую капиталистическую страну его русская жена – да и кто отпустил бы ее из СССР в те годы?.. Как бы там ни было, Антонио Бенетти стал гражданином Советского Союза и работал на заводе «Красный Октябрь», который сам же и помогал поднимать из руин – мимо темных, с пыльными стеклами корпусов этого завода каждый день проезжал по дороге в клинику доктор Самопалов. Здесь, в этом городе, в конце сорок седьмого и родился у молодой четы сын Владимир – отец Демиурга-Ковалева.

Наивный Антонио Бенетти! Он боялся репрессий на родном Апеннинском полуострове, а бояться-то ему следовало репрессий советских, не имевших себе равных по широте охвата, непредсказуемости и жестокости. Отец народа, он же Вождь всех времен и народов, неустанно искал (и находил!) бессчетных врагов, мешающих честным гражданам Страны Советов жить еще лучше и веселее. Очередной вал «охоты на ведьм» накрыл Антонио Бенетти – лицо итальянской национальности, бывшего военнослужащего вражеской армии – а значит бывшего сторонника фашистского режима Муссолини, – захваченного в плен с оружием в руках. И пусть в сорок восьмом Антонио был уже Антоном Семеновичем (взяв отчество по имени тестя) – соответствующие недремлющие органы – исполнители директив Вождя прекрасно знали как, когда и откуда попал в советскую страну чужак Антонио Бенетти, ныне связанный, без всякого сомнения, со спецслужбами мирового империализма.

Разве можно спрятаться от всевидящего ока органов государственной безопасности? Разве можно скрыться от них, даже если бросить все и уехать в Сибирь или Казахстан, на Дальний Восток или в Среднюю Азию? А уж о бегстве в Италию – да что там, просто за пределы СССР – и вовсе не могло быть речи. Оставалось одно: попытаться найти убежище в «желтом доме». Говорили, что душевнобольных не отправляют по этапу…

Как удалось Антону Семеновичу Бенетти попасть в психиатрическую больницу: резал ли он себе вены или бился головой о свой токарный станок, нес ли ахинею на профсоюзных собраниях или голым бродил вокруг дома – неведомо. Ведомо только, что в сорок восьмом он таки оказался в «желтом доме».

Но и это не спасло Антонио Бенетти. Был он признан симулянтом, выдворен из лечебного учреждения – и увез его поезд с арестантскими вагонами в степи Казахстана вместе с сотнями других несчастных, ставших жертвами по-настоящему психически больного Вождя всех времен и народов.

Почти два года спустя, оставив маленького Володю на попечение своей матери (отец еще в сорок втором не вернулся из народного ополчения), уехала в Казахстан, к мужу, и Зинаида Ковалева – бабушка Игоря Владимировича Ковалева.

Там они и сгинули – итальянец Антонио и русская Зинаида…

«Несчастный случай на производстве по вине пострадавшего», – написала Зинаида из Казахстана матери. Вероятно, именно такая формулировка прозвучала, когда ее поставили в известность о смерти мужа, Антонио Бенетти. Ох и много же таких «несчастных случаев» происходило тогда в несчетных лагерях и колониях-поселениях в разных уголках первого в мире социалистического государства рабочих и крестьян, самозабвенно и самоотверженно созидающих светлое-пресветлое будущее…

В том же письме Зинаида Ковалева сообщала матери о том, что возвращается домой.

Но прошел и месяц, и два, и три, и полгода – а маленький Володя так и не увидел маму. Ее след затерялся где-то между Казахстаном и Причерноморьем, и что случилось с ней в пути – неизвестно. Попала ли она в руки пьяных уголовников или сбросили ее с поезда? изнасиловали и утопили, привязав к ногам ржавый рельс? ограбили и проткнули заточкой?.. Широка была советская страна, и много изъеденных зверьем трупов находили на ее бескрайних просторах по весне, когда сходил снег. Обглоданные лица, ни документов, ни вещей, а подчас и одежды… В те времена исчезновения еще не списывали на недружелюбно настроенных к землянам инопланетян… Десятки, сотни неопознанных трупов хоронили за счет местных органов власти в безымянных могилах на кладбищах городов и поселков всех пятнадцати «братских республик»…

Володю Ковалева вырастила и воспитала бабушка. Уже в конце восьмидесятых, на закате Великой Империи, когда разваливающуюся страну вдруг в одночасье наводнили разные «народные целители», экстрасенсы, гадалки, шаманы, колдуны и ясновидящие, он, захватив с собой фотографию родителей – молодые, улыбающиеся, не за горами свадьба, – отправился на прием к одной такой заезжей гастролерше-полтавчанке. Красива и загадочна была белокурая полтавчанка, и взгляд у нее был строгий и пронзительный, и говорила она, что это ее священный долг – помогать всем увечным и страждущим, и смятенным душою; и плату с людей за свой долг брала немалую. Положила полтавчанка фотографию перед собой, накрыла ладонью, сомкнула веки. С минуту беззвучно шевелила губами, а потом сообщила Владимиру Антоновичу: мужчина, который на фото, давно мертв, и рядом с его костями много, очень много других костей, даже не рядом – а вперемешку… Что же касается женщины… Да, она тоже ушла из мира живых, но ушла совсем недавно и по собственной воле. До сих пор мается, не найдет пристанища ее душа, а тело покоится глубоко под стоячей водой…

Никаких подробностей не смогла больше сообщить полтавская кудесница, и Владимир Антонович ушел от нее, не зная, верить или не верить тому, что поведала ему при помощи старой фотографии заезжая специалистка по экстрасенсорике.

Несколько позже посетил их город известный в прошлом диктор Центрального телевидения, некогда, в годы «застоя», прославившийся своей выпадающей из официального контекста фразой «и о погоде» в информационной программе «Время». У диктора тяжело болел сын, и вот, когда уже отступились все врачи, диктор вдруг почувствовал в себе силу удивительную и необычайную – и вылечил сына. Тогда же, по рассказам самого диктора, появился (или проснулся?) у него дар психометрии – способность получать информацию о человеке по фотографиям, географическим картам и другим предметам (всемирно известная Ванга, например, пользовалась кусочком сахара).

Владимир Антонович вручил бывшему диктору Центрального телевидения все ту же старую фотографию, и диктор поведал ему, что эти люди, несомненно, мертвы, мертвы очень давно, и останки их покоятся в земле на расстоянии семи сотен километров друг от друга на территории Казахстана. Причем умерли эти двое, добавил диктор, не дожив и до тридцати лет.

В тысяча девятьсот пятидесятом Антонио Бенетти было двадцать девять, а Зинаиде Ковалевой – двадцать четыре…

Позднее Владимир Антонович где-то прочитал, а может, услышал по телевизору, что пространство обладает свойством накапливать информацию, и настоящий экстрасенс – не шарлатан! – способен считывать эту информацию с любого предмета – в том числе и с фотографии…

А вот третий ведун-волхв, бывший шофер райисполкома, к которому – для того, чтобы развеять всякие сомнения – обратился месяц спустя Владимир Антонович (экстрасенсы тогда шли косяком), заявил, что Антонио и Зинаида живы, хотя и нездоровы, и обитают где-то в сибирской таежной глухомани под другими именами, но наверняка должны объявиться к началу Эры Водолея. Экстрасенс-экс-шофер обещал подобное и другим своим посетителям; видно, не хотел расстраивать людей и лишать их надежды – за их же деньги…

…Светлана Ивановна Ковалева давно уже покинула кабинет, а доктор Самопалов все бродил от стены к стене, иногда непроизвольно потирая левое плечо и не замечая брызжущих в лицо солнечных лучей. Он чувствовал себя куклой-марионеткой, которую ведут за ниточки неведомо куда, вовлекая в какую-то непонятную марионетке игру. А вот кто был кукловодом?..

«Кто мы? Куклы на нитках, а кукольщик наш – небосвод, – без усилий всплыли в памяти читанные не раз строки Хайяма. – Он в большом балагане своем представленье ведет. Он сейчас на ковре бытия нас попрыгать заставит, а потом в свой сундук одного за другим уберет».

Доктор Самопалов был вовсе не уверен, что кукольщиком в данном случае является именно небосвод…

Прекратив, наконец, свой маятникообразный променад, Виктор Павлович подошел к письменному столу и взялся было за трубку телефона внутренней связи, но тут же убрал руку и, словно безоговорочно решив что-то для себя, целеустремленной походкой вышел из кабинета.

Он пересек больничный двор, то и дело здороваясь с прогуливающимися по последнему теплу пациентами, свернул на выложенную побитой плиткой дорожку под старыми липами, и направился к одиноко стоящему у высокой ограды длинному одноэтажному строению, под крышей которого угадывались полуосыпавшиеся выпуклые цифры «1», «9» и «3»; четвертую цифру полностью съело время.

Это довоенное неказистое строение было больничным архивом. Aрхивом, который сохранился, несмотря на проскользившие над ним – и сквозь него – семь десятков лет. Главными врагами архива, где покоились многочисленные «истории болезни» нескольких поколений пациентов, были крысы и протекающая крыша. Крыс непрестанно травили, крышу – если позволяли весьма скромные средства – латали, но архив все равно нес потери; впрочем, эти потери восполнялись новыми «историями болезни» – а в них на сломе эпох не было недостатка. Мир ежедневно, а то и по нескольку раз в день сходил с ума, мир ежедневно страдал вывихом то одного, то другого своего сустава, а вместе с ним сходили с ума, страдали вывихом мозгов и люди, его населяющие…

Поднявшись на каменное полуразвалившееся крыльцо, доктор Самопалов открыл дверь и оказался в полумраке – солнечному свету препятствовали сгрудившиеся под окнами разросшиеся кусты сирени. За стеклянной перегородкой сидел у окна, упираясь локтями в стол, лысоватый пожилой человек в помятом белом халате. Человек читал славящийся своими еженедельными полунепристойными публикациями еженедельник «светской хроники» «По бульвару», и был настолько увлечен этим занятием, что не замечал ничего вокруг. Это был некогда многолетний бессменный председатель профкома Хижняк, после выхода на пенсию пристроенный на должность больничного архивариуса.

Вообще-то, по существующим нормативам, больничные архивы надлежало хранить не более двадцати пяти лет. Но учреждение, в котором работал доктор Самопалов, было не простой лечебницей, а клиникой, то есть больницей, где помимо лечения страждущих велась и научно-исследовательская работа. Любая же действительно научная и исследовательская работа невозможна без солидной многолетней и разнообразной базы данных. Вот эта объемистая база данных, периодически атакуемая грызунами и сыростью, и хранилась в приземистом строении в дальнем уголке больничного двора.

Следуя за бывшим профсоюзным лидером, доктор Самопалов пробирался между стеллажей, заваленных бумажными папками, все более углубляясь в пропитанные сыростью недра больничного архива. Доведя Виктора Павловича до нужных полок, Хижняк заторопился к своему столу, где ждал его недочитанный еженедельник с фотографиями участниц конкурса «Мисс Ягодицы года». Доктор Самопалов окинул взглядом кипы слежавшихся бумаг, вздохнул и приступил к поискам.

Собственно, ни на какие открытия он не рассчитывал, и в раскопках этих не было абсолютно никакой нужды – дед Игоря Владимировича Ковалева не лечился, а просто прятался в больнице, и не могло идти речи о каком-то заболевании, полученном Демиургом по наследству. Но доктор Самопалов был убежден в том, что просто обязан просмотреть историю пусть даже лжеболезни Антонио Бенетти – потому что все, прямо или косвенно связанное с Демиургом-Ковалевым, теперь обрело в его глазах особое, весьма и весьма зловещее значение.

Морщась от запахов сырости и пыли, доктор Самопалов перебирал бумажные папки, на которых выцветшими от времени фиолетовыми чернилами были выведены фамилии давних пациентов. «Сорок восьмой год прошлого века, – думал доктор Самопалов, – почти шестьдесят лет назад. Жив ли сейчас хоть кто-то из них?..». Здесь, спрессованные, заключенные в ветшающие бумажные обложки, лежали годы, годы, годы… Прошедшие годы… Ушедший век. Да что там век – ушедшее тысячелетие!

Виктор Павлович вдруг вспомнил, как шесть лет назад дождался, наконец, и использовал уникальную возможность обратить в реальность известную строку Пастернака. Утром первого января две тысячи первого он с женой вышел на улицу – прогуляться и заодно зайти в гастроном (сын еще спал). Погода была не ахти, с неба сыпал мелкий полудождь-полуснег, но группки молодежи уже бродили туда-сюда, потягивая свои слабоалкогольные «бренди-колы». Поравнявшись с одним таким более-менее симпатичным табунком тинейджеров, Виктор Павлович спросил – хотя знал, что рискует нарваться на «посылание подальше»: «Какие, милые, сегодня тысячелетье на дворе?». И действительно, один долговязый жеребенок, оторвавшись от своей «колы», ломким голосом пробасил: «Ты че, дядя, не проснулся?» – но хорошенькая девчушка тут же всплеснула руками, звонко рассмеялась и проговорила сквозь смех: «Ой, какая прелесть! Димыч, тупой, это же Пастернак! Класс! Народ, пошли всех спрашивать!»

Оказывается, «кола» была не единственным занятием жеребяток – кое-кто из них еще и читал книги. И это было приятно, и вселяло надежду…

Получасовые поиски наконец увенчались успехом – в руках Виктора Павловича оказалась помятая, покрытая какими-то желтыми пятнами папка, свидетельствующая о том, что в тысяча девятьсот сорок восьмом году Антонио Бенетти действительно находился здесь, в этой больнице.

«Бенетти Антон Семенович, – значилось на обложке. – Год рождения 1921».

Доктор Самопалов положил папку на подоконник, открыл ее и принялся перебирать пожелтевшие слежавшиеся бумаги. Направление городской поликлиники №3… Результаты анализов… Назначенные процедуры… Данные обследования… Заключение лечащего врача…

Здоров. Полностью вменяем, психически здоров… Подлежит выписке…

«Подлежит выписке» – но это отнюдь не значило, что Антонио Бенетти вернулся домой. Министерство здравоохранения, которое в данном случае представляла областная психиатрическая больница, просто передало бывшего военнослужащего вражеской армии в руки другого министерства – гораздо более могущественного и жестокого…

Под тонкой пачкой медицинских документов в папке обнаружилось несколько листков довольно плотной сероватой бумаги, вырванных, вероятно, из альбома. Листы были исписаны с обеих сторон бледно-фиолетовыми чернилами. Почерк был мелкий, буквы угловатые, кое-где строчки едва не наезжали друг на друга. Некоторые слова были зачеркнуты, некоторые – вписаны поверх строки или на неровных полях. Какое отношение имели эти альбомные листы к «истории болезни» Антонио Бенетти, доктор Самопалов не мог определить, потому что написано все это было не по-русски. Но и не по-китайски. Это была латиница, и Виктор Павлович не сомневался в том, что перед ним какой-то итальянский текст, выведенный, скорее всего, рукой Антонио Бенетти. Скользя глазами по строкам, он обнаружил вдруг легко читаемые знакомые слова – и какая-то нервная волна выплеснулась из солнечного сплетения, из самой манипура-чакры; наверное, нечто подобное испытывает следователь, когда нежданно-негаданно натыкается на очень важную улику.

«Чезаре Борджа». «Романья». «Медичи». Эти слова, хотя и написанные латиницей, понимались без труда, они просто-таки бросались в глаза, прокладывая несомненный мостик к видениям Демиурга-Ковалева. Мостик из тысяча девятьсот сорок восьмого в середину девяностых…

И было еще одно слово, трижды повторенное на полях крупными, почти печатными буквами – и подчеркнутое: «Мерлион».

Доктор Самопалов не был уверен, что когда-либо раньше встречал это слово: название? имя? На ум сразу же пришла ассоциация: «Мерлин». Легендарный чародей. Король Артур, Геньевра, Ланселот Озерный и прочие. Хотя вряд ли тут была какая-то связь. Не большая, чем между «ромом» и «ромбом» или «столом» и «стволом».

Виктор Павлович аккуратно согнул альбомные листы и опустил в карман халата, обдумывая, кто из знакомых мог бы помочь с переводом: все-таки не английский, а итальянский, таких специалистов в городе наверняка гораздо меньше. Вдалеке, за шеренгами стеллажей, зазвонил телефон, и через несколько секунд оттуда раздался дребезжащий голос Хижняка:

– Витя, это тебя!

Доктор Самопалов закрыл папку и, оставив ее на подоконнике, направился к телефону, на ходу отряхивая со своего белого халата пыль минувших лет.

Звонили из приемной главврача. Доктору Самопалову надлежало провести обследование по линии органов внутренних дел, то есть дать заключение о психическом состоянии очередного правонарушителя. Дело это было для Виктора Павловича не новое – хотя и далеко не ежедневное, – и он, покинув больничный архив, направился к своему корпусу.

На первом этаже, в левом крыле здания, был один закуток, от пола до потолка перегороженный вполне надежной, очень смахивающей на тюремную, решеткой. Там располагалась небольшая – на четыре койки – палата и совсем крохотное служебное помещение без окон, бывшая ординаторская, в котором едва умещались стол и два стула. Дежуривший у закутка молодой парнишка в милицейской форме отпер решетку, пропуская доктора Самопалова. Виктор Павлович заглянул в миниатюрное окошко, прорезанное в двери палаты: на койке сидел коротко стриженный парень в джинсах и сером свитере. Лицо у него было отрешенным и невеселым. Виктору Павловичу вместе с двумя другими врачами надлежало определить, вменяем ли был этот молодой человек в момент совершения преступления, и вообще – нормальный он или ненормальный. Чаще всего доктору Самопалову приходилось иметь дело с убийцами и сексуальными маньяками, которых с каждым годом плодилось все больше и больше. Врачебная экспертиза могла самым решительным образом повлиять на дальнейшую судьбу преступника.

В служебном помещении Виктора Павловича ждал старый знакомый из горотдела – капитан милиции Марущак. Был он в цивильной одежде, катал из одного угла рта в другой незажженную сигарету и, упираясь грудью в край столешницы, листал свои бумаги.

– Привет психам! – выплюнув сигарету, встретил он доктора Самопалова традиционной фразой, приподнялся со стула и протянул руку, чтобы поздороваться. – Доктор, у меня что-то не в порядке с головой.

– Не может быть, – так же традиционно ответил Виктор Павлович. – У вас же головы нет.

– Вот я и говорю: с головой что-то не в порядке! – капитан Марущак вновь сел, посерьезнел и кивком указал врачу на стул, стоящий по другую сторону стола. – Садитесь, Палыч. Принимайте очередного.

– Кто?

Марущак сломал сигарету и бросил на свои бумаги. Его слегка одутловатое лицо помрачнело.

– Подозревается в убийстве. Причем изощренном. Пьян не был, проверено пробами – только пиво. В картотеке не значится, у вас тоже не проходит. На отморозка, вроде, не похож. Чердак резко двинуло? В общем, Палыч, я, как всегда, по порядку, факты, а там берите его в оборот.

– Само собой, – кивнул доктор Самопалов. – Как он сейчас, адекватен?

– Сейчас – вполне. Но ахинею нес, я вам доложу, изрядную. Фильм ужасов, один в один. Короче, излагаю.

Доктор Самопалов, закинув ногу на ногу, слушал рассказ капитана Марущака, разглядывая носок собственной туфли, и вскоре вновь, как совсем недавно, ощутил выплескивающиеся из солнечного сплетения, из манипуры, холодные волны.

Ситуация, при которой было совершено преступление, воссоздавалась только со слов подозреваемого, Олега Чулкова, находящегося в палате за стеной. Олег работал дизайнером на частном предприятии «Портал»; там же работал и монтажник Денис Покатенко – жертва преступления. Завершив свой трудовой день, они вместе сходили на футбол, а потом пешком отправились домой – оба жили в «спальном» микрорайоне за Пролетарским парком. По пути они зашли в две-три пивные «точки», а уже возле парка надолго зависли в шашлычной. Согласно показаниям Олега Чулкова, шашлычную они покинули в начале одиннадцатого и направились через парк в свой микрорайон кратчайшим путем – не по центральной аллее, где было еще довольно людно, а по тропинке, ведущей мимо густого кустарника и деревьев прямо туда, куда им и было нужно. Выпитое пиво все настойчивее требовало предпринять немедленные действия, и они, не долго думая, остановились у кустов, рядом с тропинкой, благо вокруг никого не было. Увлеченный процессом Олег вдруг услышал в кустах какой-то шум. В сгустившихся сумерках он увидел – во всяком случае, так он говорил, – как из кустов высунулась длинная то ли рука, то ли лапа и схватила за волосы Дениса, делавшего свое дело шагах в пяти-шести от Олега. Сильным рывком рука втянула Дениса в кустарник, и сквозь треск ветвей раздался его отчаянный крик. Олег оторопел и некоторое время стоял неподвижно, вслушиваясь в возню за кустами, а потом ломанулся туда на помощь товарищу. И там, на пятачке под деревьями – опять же, по его словам, – он увидел ужасную картину: мохнатое существо под два метра ростом, похожее на обезьяну, обхватив извивающегося Дениса, зубами впилось ему в горло. Существо урчало, сопело, существо выгрызало куски человеческой плоти и сосало обильно текущую кровь.

Тут показания Чулкова были невнятными: он якобы не помнил, что происходило дальше, и пришел в себя только на центральной аллее, на ярко освещенной площадке у кафе «Экспресс», где было полным-полно тусующихся подростков. Оказалось, что весь он забрызган кровью – чужой кровью, и «молния» на джинсах расстегнута, и в руке у него невесть откуда взявшаяся бутылка из-под «бренди-колы» с отбитым донышком – таких бутылок по вечерам в Пролетарском парке было навалом…

Как и положено, в непосредственной близости от тусовки прохаживался милицейский патруль – мало ли что могло взбрести в голову разгоряченным своими слабоалкогольными напитками подросткам. Олег Чулков был замечен сразу – и тут же задержан. Сопротивления он не оказывал, но тянул милиционеров за собой, в темноту, пытаясь объяснить, что там, за кустами, какой-то монстр загрыз Дениса. Подростки плотным кольцом обступили патруль и Олега, а потом с криками и гиканьем бросились туда, куда он показывал. Направились к месту происшествия и милиционеры с Олегом – на него уже надели наручники.

Гиканье умчавшихся тинейджеров сменилось визгом девчонок. Когда патруль и Олег добрались до пятачка под деревьями, там уже было не протолкнуться; у многих были карманные фонарики – и фонарики эти освещали лежащий на залитой кровью траве труп Дениса Покатенко с огромной рваной раной на шее…

– В общем, жуть, Палыч, – подытожил капитан Марущак. – Звереет молодежь. Насмотрятся фильмов – и вот вам результат…

Доктор Самопалов словно прирос к стулу; возникший в манипуре озноб разбежался по всему телу, и сновали, сновали в голове тысячи маленьких холодных иголок.

– Он этого… монстра более подробно не описывал? – наконец выговорил врач.

– Описывал, – капитан Марущак порылся в бумагах. – Вот, послушайте, прям как в фантастическом рассказе. Собственноручно пишет. Вот: «Оно было мохнатым, с длинной темной шерстью, и я еще подумал, что это горилла. Но лапы от локтей до ладоней безволосые, словно обритые, а глаза как у совы, большие и круглые. Он на меня только раз взглянул – и больше я уже ничего не помню». Вот так, Палыч. Фантастический роман. Жюль Верн! Кстати, насчет наркотиков – без зацепок, парень чистый.

Доктор Самопалов чувствовал, что превращается в ледяную глыбу. Внутренним взором он видел всадников на черных конях, появившихся из-за пригорка, видел высокую траву под ногами и зеленую полосу леса… Видел свои руки – заросшие бурой шерстью предплечья и голая, с землистым оттенком кожа от локтевых суставов до широких запястий…

– Следы не искали? – спросил он, с трудом проглотив комок в горле.

Капитан Марущак с удивлением взглянул на него:

– Какие следы, Палыч? Там эта пацанва все так истоптала, словно табун прошел. Два табуна! Да и о каких следах речь? Рубашку Чулкова мы на экспертизу отправили – на ней кровь Покатенко, проверено. Чьи там могут быть следы?

– Монстра, – коротко пояснил доктор Самопалов.

Марущак, опустив глаза, некоторое время пальцем катал по столу половинку сломанной сигареты и покусывал губу. Потом щелчком сбросил сигарету на пол и сказал:

– Ну да, неясностей пока хватает. Мотив… Поссорились? Из-за девчонки разругались? Потом, орудие убийства… Он мог его и бутылкой так искромсать, но крови-то на бутылке нет. Вытер? Ищем – но не будем же мы все там перекапывать! Какие следы монстра, Палыч? Какого монстра? Слава Богу, хоть с монстрами у нас без проблем – нет у нас никаких монстров. Люди есть, Палыч, и есть чокнутые люди, и немало – не мне вам об этом говорить. Заскок у парня, и заскок серьезный. Уверен я, Палыч: не наш это клиент, а ваш. Вы только обследуйте и подтвердите…

– Хорошо, – сказал доктор Самопалов. – Думаю, за этим дело не станет. Но я бы на вашем месте все-таки поискал монстра. Для полной уверенности. А то завтра могут быть и новые трупы.

– Эх, Палыч, – вздохнул капитан Марущак. – Нам только монстров искать, с нашей запаркой…

В отличие от работника милиции, доктор Самопалов был уверен в том, что Олег Чулков психически вполне здоров. Во всяком случае, был вполне здоров до встречи с монстром. Но Чулкова во что бы то ни стало нужно было представить душевнобольным – чтобы избавить от тюрьмы. И Виктор Павлович намеревался это сделать, даже вопреки мнению двух других врачей. Впрочем, с коллегами – тем более из своей же больницы – всегда можно договориться…

Демиург-Ковалев пребывал в нирване и, хотелось верить, не мог ни на что влиять – однако, он, возможно, сам того не ведая, все-таки успел запустить какие-то запредельные механизмы, привести в действие таинственные рычаги – и все пришло в движение, структура мироздания стала менять свои свойства, и что-то накладывалось на что-то, и что-то проникало куда-то… или даже взаимопроникало… «Процесс пошел» – тут совершенно уместно было это крылатое выражение, прозвучавшее не во времена Древней Греции или Древнего Рима, а в совсем другую эпоху. Доктор Самопалов с ужасом думал о том, что Игорь Владимирович Ковалев совсем неспроста называет себя. Демиургом…

…После окончания рабочего дня доктор Самопалов, снимая халат в своем кабинете, по привычке проверил карманы и обнаружил сложенные плотные альбомные листы. И вспомнил о сегодняшних архивных изысканиях. Переложив рукопись Антонио Бенетти во внутренний карман пиджака, он запер кабинет и направился к выходу. В душе его пустили цепкие корни тревога, смятение и страх, но он держался.

Вечер был тихим и теплым, на улицах было многолюдно, а в скверике у центрального универмага и вовсе собралась целая толпа – там работало уличное телевидение. Город жил своей обычной жизнью – а доктор Самопалов, сидя за рулем «Жигулей», то и дело отрывал взгляд от дороги и рыскал глазами по сторонам, опасаясь, что вот-вот из какой-нибудь подворотни выскочит мохнатый монстр, жаждущий крови. Олег Чулков отнюдь не придумал монстра – он действительно видел его.

Оставив автомобиль на платной стоянке, Виктор Павлович пересек дорогу и, пройдя под пока еще сохранившими зеленую листву вишнями и абрикосами, оказался в собственном дворе. На крышках погребов сидели знакомые жильцы – любители посудачить о том о сем, у гаража играли в карты местные ценители самогона; гоняла по окрестностям малышня, а ребята постарше кучковались возле подъездов, гогоча, плюясь и соря шелухой от семечек. Виктор Павлович, кивая соседям, поднялся на крыльцо своего подъезда, нашаривая в кармане ключ. Кто-то вдруг крепко ухватил его сзади за плечо. Доктор Самопалов резко обернулся, дернул плечом, пытаясь стряхнуть чужую руку. Двое-трое из стоящей чуть поодаль стайки подростков недоуменно посмотрели на него.

Лицом к лицу с ним на широком крыльце с перилами, погнутыми задами мебельных фургонов, стоял непонятно откуда возникший довольно странно одетый человек. Черный плащ старинного покроя, черная широкополая шляпа с красным пером… Человек, впившись взглядом в лицо врача, продолжал держать его за плечо – доктор Самопалов явственно ощущал тяжесть чужой руки.

Ему хватило нескольких секунд, чтобы догадаться, кто этот человек с лицом хищной птицы. Перед ним стоял Черный граф, являвшийся когда-то Игорю Владимировичу Ковалеву. Никто из находящихся во дворе людей, казалось, его не замечал – во всяком случае, подростки, поглядывая на крыльцо, продолжали свои разговоры.

Прежде чем доктор Самопалов успел прийти в себя, Черный граф запустил другую руку во внутренний карман его пиджака и выхватил оттуда сложенные листки рукописи Антонио Бенетти. Через мгновение рукопись исчезла под плащом и Черный граф, продолжая мрачно, в упор глядеть на доктора Самопалова, попятился и начал спиной вперед бесшумно спускаться по ступенькам. Миновав продолжающих обсуждать какие-то свои проблемы подростков, мужчина в черном развернулся и направился вдоль дома, удаляясь от крыльца, на котором застыл оцепеневший врач. Навстречу ему неторопливо шла молодая женщина, ведя за руку малыша с игрушечным пистолетом, которым он размахивал во все стороны. Они разминулись с Черным графом – и доктор Самопалов совершенно отчетливо увидел, что ребенок прошел прямо сквозь левую полу черного плаща! И было ясно, что ни женщина, ни малыш ничего не заметили…

Оцепенение прошло, и ноги сами собой понесли Виктора Павловича вдогонку за похитителем рукописи.

– Стойте! – крикнул он, быстро шагая вслед за удаляющейся высокой фигурой в черном.

Черный граф остановился и повернулся к нету – кровавым пятном выделялось на черном длинное перо. Нахмурившись, он поднял руку и погрозил пальцем доктору Самопалову. Его фигура стала расплываться, растворяться в воздухе – и вот уже осталось только кровавое пятно. Еще миг – и оно тоже исчезло.

Доктор Самопалов стоял посреди двора, и сидящие на крышках погребов соседи, прервав свои беседы, удивленно смотрели на него. Внезапно он ощутил головокружение, у него потемнело в глазах, а затем зазвенело в ушах. Виктор Павлович тряхнул головой и вдруг понял, что это звенит не в ушах, а раздается где-то вдалеке звонок телефона. Несколько секунд он стоял, ощущая какую-то странную, болезненную, тоскливую пустоту в душе, а потом до него донесся знакомый дребезжащий голос:

– Витя, это тебя!

Это звал его к телефону бывший профсоюзный деятель архивариус Хижняк.

В глазах прояснилось. Виктор Павлович уставился на подоконник, на котором лежала раскрытая папка – «история болезни» Антонио Бенетти. Сунул руки в карманы халата, потом начал быстро перебирать бумаги.

– Витя, к телефону! – вновь прозвучал из-за стеллажей голос Хижняка.

– Ты там заснул, что ли?

Никакой рукописи на итальянском языке ни в халате, ни в папке не было.

На негнущихся ногах доктор Самопалов направился к телефону. Он знал, что это звонит Наташа, секретарша главврача. Он знал, что ему предстоит встреча с капитаном милиции Марущаком. И еще он знал, что вечером, у своего дома, не встретит человека в черном. Черный граф забрал то, что ему было нужно – и изменил реальность. «Даже боги не в силах сделать бывшее не бывшим» – так гласила древняя мудрость. А вот Черный граф сумел сделать это…

Кто сумел? Черный граф – или кто-то другой?

Доктор Самопалов нетвердой поступью шел к телефону и изо всех сил пытался избавиться от мысли о том, что сошел с ума…

22. Столица

– Да, парни, пиво здесь классное! – Гусев сделал очередной длинный глоток и зажмурился. – Умеют, черти.

– Ну уж, прямо, – тут же возразил Саня Веремеев. – Среднее пиво, на «четверочку».

– То-то ты уже третью кружку приговариваешь, – заметил Гусев.

– Так ведь, считай, на шару же! На шару и уксус сладкий, сам знаешь.

– Не скажи, Веремеич. Нам на Балканах местные ведрами домашнее вино на шару таскали. И ты думаешь, я был в восторге? Ни фига подобного, я же не чухонец какой-нибудь – кислятина она кислятина и есть, никакого кайфа. А ведь «на шарика», и пей, казалось бы, сколько влезет.

Сергей удобно расположился в углу, прислонившись спиной к стене, и слушал беседу напарников вполслуха, рассеянно глядя по сторонам. К здешнему пиву у него не было никаких претензий. Нормальное было пиво. Особенно с солеными сухариками.

«А вообще-то я так часто по кабакам там, у нас, не сидел, – подумал он. – У нас… А доведется ли вообще хоть когда-нибудь еще посидеть там, у нас?..»

Кабачок был небольшой и не шумный, и народу в нем было немного – возможно, потому, что вечер еще не наступил. Неподалеку от стойки расположилась трезвая пока компания королевских гвардейцев, вероятно, сменившихся с дежурства; в углу вели разговор то ли торговцы, то ли ремесленники, молча потягивали пиво трое каких-то бледных юношей, да в одиночестве сидел за столом у самых дверей худой благообразный старик, похожий на школьного учителя изящной словесности, ушедшего на заслуженный отдых. (Сергею почему-то сразу вспомнился бородатый старик с мешком и посохом с постоялого двора в Тверре). В кабачке было всего одно окно, но большое, в полстены, тщательно вымытое, и за ним была видна широкая улица с деревьями у края вымощенных булыжником тротуаров и каменными, двухэтажными, по преимуществу, домами, щедро украшенными разнообразной вычурной лепниной и какими-то зверо– и птицеподобными фигурами явно из местной мифологии. Прохожих было не очень много, да и разные конные экипажи и всадники проезжали мимо окна гораздо реже, чем троллейбусы мимо окон квартиры Сергея – стандартного двухкомнатного жилища в стандартной многоэтажке. И как хорошо, что этот мир был тихим, очень тихим, и в кабачке не гремела музыка, и не сновали туда-сюда стада маршруток, водители которых любили услаждать слух пассажиров песнями с кассет и передачами местных радиостанций с туповато-плосковатыми шуточками ди-джеев. Приятно было сидеть, вытянув ноги под столом, и неспешно прихлебывать пиво…

Шел третий день их пребывания в столице. Все участники делегации, сформированной в замке лонда Гарракса, разбрелись кто куда. Бойцы спецподразделения, после неспешной прогулки по Таэльсану с заходом на рынок и во всякие мелкие лавочки, устроились в кабачке, причем Гусев заявил, что не вылезет отсюда до вечера, а вечером можно будет поближе познакомиться с местными «жрицами любви». Уолтер Грэхем и Ральф Торенссен уединились в своем гостиничном номере с живописным видом на озеро и, похоже, не искали никаких развлечений. Элис в сопровождении фрейлин королевы Кальминии отправилась в роскошной карете в пригородный лес, который, судя по описаниям, был не столько лесом, сколько парком. Ольвиорн обсуждал свои вопросы с верховным магом Креомином в резиденции Сообщества Странствующих Магов. Лонд Гарракс занимался делами, касающимися вверенной ему пограничной территории, в различных придворных службах, парламентских комитетах и военном ведомстве, а его дружина рассеялась по столице – кто на рынок, кто в торговые ряды, кто к старым знакомым, а кто – в пивную… Правда, командир десятки Зинг предпочел пивной оружейную мастерскую.

Бойцам ГБР для прогулок по городу хотели выделить почетный эскорт, и им стоило немалых трудов убедить придворного сановника в том, что они гораздо лучше будут чувствовать себя без какого-либо сопровождения. Тем не менее, специальный человек все-таки за ними следовал, но держался в отдалении, не докучал и старался не мозолить гостям глаза. В кабачок он заходить не стал, хотя в окно все-таки заглянул, оценил обстановку и устроился рядом с опрятными старушками на скамейке у фонтана, неподалеку от входа в питейное заведение – повернув голову к окну, Сергей мог видеть этого неназойливого сопровождающего: тот развлекался тем, что бросал в фонтан всякие камешки и веточки.

Саня Веремеев не зря поминал сладкий на дармовщинку уксус: по личному распоряжению короля Валлиора бойцам выдали из королевской казны три увесистых мешочка приятно выглядевших золотых монет с изображением короля Таэля и дракона Волкобоя – на такие деньги, как пояснил маг Ольвиорн, отвечая на вопрос Гусева, вполне можно было купить три-четыре дома вместе с мебелью, прислугой и экипажем для выездов. Так что бойцы могли пить-есть-гулять в свое удовольствие хоть до утра.

А утром предстоял обратный путь во владения лонда Гарракса; теперь уже – в сопровождении не только дружины старшего мечника Зинга, но и полусотенного отряда королевских гвардейцев. А потом их путь лежал еще дальше – к гористой местности со странным названием «Небесный Огонь», на «встречу возле гор», которую каким-то невероятным образом видел сквозь пласты времени великий маг древности Мерлион.

Сергей отхлебнул пива и покосился на компанию королевских гвардейцев. Официант – или как это здесь называлось? – уже слегка запыхался, таская им от стойки все новые и новые подносы, уставленные пивными кружками, ряды которых постепенно начали перемежаться высокими бокалами с вином; говор бравых военнослужащих становился все оживленнее и, судя по всему, сравнительно спокойное поначалу застолье неизбежно должно было обрести новое качество, перейдя в шумную пирушку – возможно даже, с распитием шампанского на подоконнике второго или третьего этажа и купанием какого-нибудь местного медведя с привязанным к нему спиной к спине каким-нибудь местным блюстителем порядка в какой-нибудь местной речке, как в старом фильме «про Наташу из Ростова и увечного Пьера». Гусев рассказывал слегка осоловевшему Сане Веремееву очередную историю из бесконечного цикла про Балканы и Достоевского.

Сергей перевел взгляд на окно – поджарый сопровождающий мило беседовал со старушками. Меж цветочных клумб вперевалку разгуливали упитанные серо-белые птицы, похожие на голубей.

Да, они находились в Таэльсане уже третий день. Стольный град привольно раскинулся на возвышенности, омываемой водами двух рек. Еще издалека были видны светлые каменные городские стены, они тянулись в обе стороны от грандиозной, как в Париже, арки с распахнутыми воротами, под которую внутрь города втекал булыжный тракт, заполненный каретами, возами и группами всадников. В отличие от классических средневековых городов Таэльсан изобиловал широкими улицами, многочисленными парками и скверами, красивыми зданиями, которые свободно стояли в окружении садов, не стесненные боками соседей. Лучи улиц сходились к просторным, украшенным фонтанами площадям, площади сменялись тенистыми бульварами, что вливались прямо в пестрое многоголосие рынков, – и вновь улицы расходились во все стороны, и превращались в разлив новых площадей. В Таэльсане можно было дышать полной грудью. Центр города, в котором располагался королевский дворец, опоясывала вторая каменная стена, гораздо более мрачного и древнего вида, чем первая, наружная, и именно за ней, как оказалось, и скрывался тот самый типичный средневековый город, который уже и не рассчитывал увидеть Сергей. Как пояснил маг Ольвиорн, все, что находилось вне этого городского ядра, было сооружено сравнительно недавно – если мерить историческими мерками, – когда Таэльрин заключил договоры «о вечном мире» со всеми соседями и исчезла внешняя угроза; да и границы охранялись достаточно надежно, и сильна была королевская армия, построенная на сугубо оборонительной доктрине, в основе которой лежал принцип «необходимой и достаточной обороны».

Королевская резиденция занимала несколько кварталов; тут же, в Старом городе, размещались парламент, министерства и другие высшие органы королевства Таэльрин. Сергей, так же как и Гусев с Саней Веремеевым, не особенно вникал в тонкости здешнего государственного устройства; не проявляли к этому интереса и мрачные Уолтер Грэхем и Ральф Торенссен, а вот Элис, напротив, буквально засыпала мага всякими вопросами, и было видно, что ей действительно хочется узнать побольше о структуре расположенного невесть в каких пространствах государства с мелодичным названием Таэльрин, напоминающим названия из сказок…

В день прибытия в столицу нанести визит королю Валлиору не удалось – как оказалось, его величество вместе с супругой и свитой отбыл на охоту. После беседы лонда Гарракса и мага Ольвиорна с королевскими сановниками чужеземцев разместили в одной из роскошных гостиниц Нового города, оказывая всяческие знаки внимания. В тот же день в резиденции Сообщества Странствующих Магов их принял верховный маг Креомин. («На хрена такие встречи, – сказал потом Гусев. – Даже пива не налили»).

На следующий день, когда чужеземцы приходили в себя после обильнейшего ужина, который им устроили в трапезной гостиницы, Креомин и Ольвиорн побывали на приеме у вернувшегося из охотничьих угодий короля Валлиора. Тогда же было договорено о послеобеденной аудиенции с участием всех шестерых чужестранцев.

Как рассказал бойцам ГБР и астронавтам маг Ольвиорн, король был поставлен в известность о связи древнего пророчества с угрозой со стороны скоддов и появлением пришельцев из иного мира, способных этой угрозе противостоять. Собственно, король впервые узнал о том, что такая угроза существует – слухи до королевского дворца не доходили, а верховный маг Креомин не делился с Валлиором тем, что было известно магам – отвести угрозу король все равно не смог бы, и только от магов зависели поиски противоядия… Тогда же, при встрече с Креомином и Ольвиорном, король Таэльрина стал третьим человеком в королевстве, который узнал, что приехавшие в столицу чужеземцы попали в Таэльрин из какого-то иного мира: не из полумифической страны Подземных Мастеров, а бог весть из каких сопредельных пространств – перенесенные сюда неведомо по чьей воле и неведомо какой силой…

Итак, прием иномирян состоялся в малом зале королевского дворца. О том, чтобы прихватить с собой оружие, не могло быть и речи – этому решительно воспротивился начальник личной охраны его королевского величества, и был, конечно же, прав. Бойцы спецподразделения вместе с участниками Первой марсианской вступили в зал в сопровождении магов Креомина и Ольвиорна и лонда Гарракса. В зале их встречали король Валлиор, премьер-министр, глава парламента и министр обороны. И все. Никаких референтов, советников, помощников – никого. Эта встреча была не из тех, о которых можно и нужно трубить на всех площадях – дело касалось дальнейшей судьбы этого уютного процветающего мира…

Король Валлиор оказался высоким, атлетично сложенным мужчиной с выразительными чертами лица, темными внимательными глазами и полностью обритой головой, что позволяло маскировать глубокие залысины. Если бы не пурпурная мантия, его можно было бы принять за героя американских кинобоевиков (а Элис непонятно для бойцов прошептала: «Вылитый Юл Бриннер!»). Премьер-министр и глава парламента выглядели не столь впечатляюще – обыкновенные, на взгляд Сергея, предпенсионного вида холеные мужички, несколько склонные к полноте, в строгих темных официальных одеждах. Военный министр выгодно отличался от них подтянутой спортивной фигурой; его серо-зеленый мундир расцвечивали всякие нашивки и прочие галуны-позументы – видимо, тяга к украшательству форменной одежды была в крови у военных любых миров Универсума.

После церемонии знакомства за длинным черным столом, уставленным вазами с фруктами и кувшинами (Гусев тут же, чувствуя себя вполне свободно, налил, отхлебнул и одобрительно кивнул), маг Ольвиорн еще раз, теперь уже для премьера, главы парламента и министра обороны, поведал о пророчестве Мерлиона, скоддах и пришельцах, недавно пожаловавших из иномирья. Лонд Гарракс тоже слышал эту историю впервые, и поначалу вид имел ошеломленный, но постепенно пришел в себя. Тройка же высокопоставленных лиц, видимо, уже проинформированная королем, удивления не выказывала и слушала мага очень внимательно.

После речи Ольвиорна пришельцы (в лице Сергея и Элис) обрисовали обстоятельства своего появления в Таэльрине и некоторое время отвечали на вопросы его величества и остальных власть предержащих, касающиеся общей картины устройства нездешнего житья-бытья. И, пожалуй, больше всего таэльринцев поразило то, что иномиряне как-то ухитряются жить там, у себя, не прибегая к помощи магов…

А потом король предложил обговорить конкретные действия, которые нужно предпринять для противостояния скоддам. Ударную силу во всем этом предприятии должны были составлять пришельцы, не поддающиеся местной магии и, возможно, и магии скоддов, и располагающие каким-то чудо-оружием, безмерно превосходящим все мечи, копья, луки и боевые топоры вместе взятые.

Гусев вызвался рассказать о принципах действия стрелялок-бабахалок и принялся расписывать таэльринцам достоинства военной техники, с успехом ежедневно применяющейся по самым разным поводам в мире людей-землян. Он расхваливал автоматы и гранаты, а Сергею вдруг пришла в голову одна очень неприятная мысль.

«Допустим, нам удастся перестрелять этих скоддов, – сказал он себе, – и местный народ поймет, какое у нас действительно замечательное оружие. А дальше?..»

А дальше могло случиться и такое: убедится тот же военный министр в великолепной убойной силе «Калашникова» – и проснется в нем Тимур, Аттила, Гитлер или Наполеон, ведь жажда власти – одно из неотъемлемых качеств человека… И не спасет вся спецподготовка, потому что не полезут в лоб, а прикончат втихаря – яд в кружку с водой, ножичком по горлу во сне… И вечный покой рабам Божиим Александру, Геннадию и Сергею. Разберутся местные умельцы с устройством чудо-оружия, скопируют… А не скопируют – заявит местный кандидат в Наполеоны, что заряды не кончаются никогда, сблефует, пристрелит для наглядности и острастки двух-трех несогласных – и попрет завоевывать соседей и весь мир…

Может, и никчемушная это была мысль, но Сергея проняла, так что он беспокойно заворочался в кресле, скользя взглядом по лицам правящей верхушки Таэльрина, заинтересованно слушавшей Генычеву апологию «калаша» и других убойных созданий. И вот уже министр обороны высказал желание посмотреть на это оружие, увидеть его в действии…

Пришлось съездить в гостиницу за упрятанным под тремя замками в кладовой оружием – и все участники «встречи в верхах» выехали за город, в окрестные леса, дабы треск и грохот стрелялок-бабахалок не напугал мирных горожан и не породил пересуды и смятение умов.

Падали в траву срезанные автоматными очередями ветки, и кора кусками отлетала от вековых деревьев… Сверкала и рвала в клочья лесной воздух «погремушка Перуна»… Уродовала травяной покров несчастной поляны граната… На куски разлетались от пистолетных выстрелов установленные в развилке ветвей пустые кувшины…

Таэльринцы были потрясены. С бледными лицами они стояли посреди поляны, высоко в небе с криками метались перепуганные птицы, а Геныч с автоматом в руках прохаживался перед высшими сановниками мирного королевства Таэльрин и вдохновенно рассказывал о танках и подводных лодках, зенитных комплексах и бомбардировщиках-невидимках, о боевых ракетах, противопехотных минах, атомных боезарядах, интеллектуальном оружии – боеголовках, способных поражать снайперов за углом, и прочих достижениях человеческой цивилизации, призванных регулировать популяцию землян.

– Не понимаю, как вы до сих пор еще существуете… при таком-то ужасном оружии… – в замешательстве промолвил король Таэльрина.

Гусев рассмеялся, пояснил снисходительно, с любовью поглаживая автомат:

– Именно потому и существуем, что у нас есть такое оружие. И у меня есть, и у врага моего тоже есть. Потому особо и не трогаем друг друга. А без оружия давно бы друг дружке глотку перегрызли или задушили голыми руками. У нас, ваше величество, по-иному нельзя. Все держится на равновесии сил; сил, а не бессилия.

– Не хотел бы я оказаться в вашем мире, – пробормотал военный министр. Премьер-министр и глава парламента согласно кивнули.

…Потом был обед в королевской резиденции, обсуждение деталей предстоящего похода. Для сопровождения иномирян к «Небесному Огню», помимо полусотни королевских гвардейцев, было решено выделить еще по двадцать бойцов из приграничных гарнизонов лондов Гарракса, Вильдена и Дастунга – «Небесный Огонь» находился к востоку от их владений, на ничейной земле, покинутой людьми еще в давние времена. Эта сотня с лишним воинов представляла собой достаточную силу для прохода через территории, на которых можно было ожидать нападений маргов – учитывая, что иномиряне располагают поистине убийственным оружием. Во главе этого сводного отряда министр обороны предложил поставить командира королевского гвардейского полка Рандера – и предложение было принято его величеством. Верховный маг Креомин, со своей стороны, командировал к «Небесному Огню» мага Ольвиорна с помощниками. Лонд Гарракс также высказал желание участвовать в походе – разумеется, не под началом королевского служаки Рандера, а как бы сам по себе. Сборы было решено провести в максимально сжатые сроки и никоим образом не афишировать эту операцию и не посвящать воинов сопровождения в ее назначение. Затем все-таки сошлись на том, что командир отряда Рандер должен знать, зачем чужеземцы направляются в неблизкую гористую местность.

Относительно вывалившихся из какой-то другой дыры американцев решили, что они останутся в столице – их участие в этом мероприятии казалось совершенно необязательным, потому что они не были бойцами-профессионалами, и пистолет Уолтера Грэхема не мог играть в предстоящей схватке значительной роли.

«Мы очень надеемся на вас», – сказал в заключение король Валлиор, на что Гусев, отхлебнув вина, довольно развязно ответил: «Спите спокойно, ваше величество, уделаем мы этих скоддов – мы ведь специалисты. Да, парни?» – «Да», – кивнул Саня Веремеев, а Сергей промолчал…

…И вот они сидели в кабачке, и неутомимый Гусев продолжал что-то с жаром растолковывать размякшему Сане Веремееву; Саня потягивал пиво, грыз сухарик, благодушно кивал, но, кажется, давным-давно не слушал напарника. Сергей смахнул рукавом плаща крошки со стола перед собой и тоже взял с блюда сухарик – вкусные здесь были сухарики, даже лучше рыбьего хвоста или соленых орешков. Поднес к губам свою недопитую кружку, но так и не сделал глоток – его внимание привлек человек, стоящий у двери кабачка, в двух шагах от столика благообразного экс-учителя словесности.

Разглядывая его, Сергей ощутил какую-то смутную тревогу, какую-то внутреннюю неустроенность, некий перекос – словно задвинули ящик письменного стола, да не так как надо, и он теперь не лезет ни назад, ни вперед. Причину этой смутной тревоги он не смог бы себе объяснить…

Человек был довольно высок ростом, плечист и худощав, черты его смуглого лица были правильными, но какими-то резкими; что-то в них было от геральдического степного орла с областного герба – хищность и скрытая угроза, во всяком случае, именно такое впечатление сложилось у Сергея, забывшего о своем пиве. А остроконечная черная бородка, составляющая единый ансамбль с тонкими усами, наводили на мысль не о благородных рубаках-рубахах-мушкетерах в изображении Дюма и разных кинорежиссеров, а, скорее, об извечном антагонисте Господа. Человек был лет на десять старше Сергея, и чувствовалась в нем скрытая темная сила. И одеяние на нем было соответствующее: черный длинный плащ и черная шляпа с кроваво-красным пером, а под плащом виднелся черный панцирь лат, и за широкий черный пояс был заткнут кинжал с узорчатой рукояткой. Незнакомец неподвижно стоял, опустив руки и слегка расставив ноги в черных остроносых туфлях какого-то средневекового вида, и смотрел прямо перед собой чуть прищуренными темными глазами. Кроме Сергея, никто в кабачке, кажется, не обращал на него внимания, а седой экс-учитель вообще его в упор не замечал, словно и не человек стоял буквально возле самого его носа, а обыкновенный столб, подпирающий потолок.

Некоторое время Сергей сверлил его взглядом – к чувству тревоги добавилась еще и непонятная тяжесть в затылке, – а потом повернулся к напарникам.

– Мужики… – это вышло у него почему-то хрипло и словно бы с натугой. – Глядите, какой Мефистофель заявился.

Саня Веремеев продолжал кивать и с явным усилием поднимать так и норовящие опуститься веки, а Гусев, прервав словесный поток, с интересом повернул голову к двери.

– Ты че, Серый? – весело сказал он через мгновение. – Какой Мефистофель?

– А вон там, у… – Сергей осекся. Старик-учитель цедил свою единственную бесконечную кружку, и рядом с ним никого не было. Никаких Мефистофелей.

– Да только что стоял, в шляпе… – растерянно сказал Сергей, озираясь по сторонам. – В черном плаще, длинном таком. И вообще весь в черном…

Он посмотрел в окно – но не было там никого в черном, только сопровождающий вместе со старушками потчевал хлебушком местных голубей.

– Э-э, брат… – протянул Гусев. – А говоришь, пиво не очень. Солидное пиво, коль черный человек примерещился. Негритос, что ли? Грэхем?

– Да нет, – с досадой сказал Сергей. – Какой Грэхем… И про пиво я ничего не говорил. Смуглый такой, с бородкой клинышком, в шляпе с красным пером. И кинжал за поясом.

– Да хрен с ним, Серый! – Гусев со стуком поставил кружку на стол. – Отлить пошел твой черный мужик. И что он тебе? Ну, в шляпе, ну, с кинжалом. В чем проблема-то?

Сергей пожал плечами. Тревога развеивалась, как дым на ветру, и исчезло ощущение перекоса.

– Никакой проблемы, собственно… Это я так, просто уж очень живописный тип. Я таких здесь еще не видел.

– Мы много чего здесь не видели, – с видом записного философа заметил Гусев. – И много чего еще не увидим. Как там? Я вижу, что ничего не вижу?

– Я знаю, что я ничего не знаю, – машинально поправил его Сергей.

– Во-во! – Гусев вытер рот рукавом, захрустел сухариком. – Черные, белые, сине-зеленые – нам-то что? Мы и сами во какие зеленые! – он подергал за отворот плаща. – Партия «зеленых»! Не дадим порубить дубы на гробы! Даешь пиво – экологически чистый продукт! Знаешь этот прикол? Пивзавод предупреждает: «Курение, курение и только курение опасно для вашего здоровья!»

Сергей усмехнулся, еще раз посмотрел в окно. На сердце стало спокойней. Действительно, мало ли кто зашел да вышел. Вот только куда вышел?..

– Увидеть черного человека – это не к добру, – вдруг заявил Саня Веремеев. – Плохая примета. Да если он еще и молчит, как этот…

– Ну да, ну да, – Гусев закивал с преувеличенно серьезным видом. – А как же, знаем! Тоже грамотные, небось. «Мой черный человек»! К композитору какому-то приходил. К Чайковскому. Или к этому… Игорю Крутому.

– Ага, к Крутому, именно, – сказал Саня Веремеев. – Крутую композицию ему заказал, реквием для «Рождественских встреч».

– Так ты тоже его видел? – спросил Сергей. Тяжесть в затылке постепенно отпускала, сменяясь тупой слабой болью.

– Да что-то такое краем глаза. Весьма и весьма нечетко. – Саня Веремеев подпер руками голову. – Блин, а пивко-то обманчивое, однако. Или это я недоспал сегодня?

– Вот тебе и на «четверочку», Веремей, – Гусев похлопал напарника по плечу. – Позабористее «Балтики».

– Черный человек… – задумчиво сказал Саня Веремеев. – А есть еще Белая Дама. Так она еще покруче будет.

– Да ну? – Гусев устроился поудобнее, приготовившись слушать. – Поведай-ка, брат Веремеич!

– Белая Дама – это призрак такой, – пояснил Саня. – Кто ее увидит, с тем обязательно вскорости какое-нибудь несчастье приключится. Высоченная, под два метра, платье белое, прозрачное. И глаза беспощадные, белесые…

– Ух, класс! – восхитился Гусев. – Расписываешь так, словно сам ее видел. Прям Лев Толстой! Или Достоевский.

– Так он ее и на самом деле видел, – сказал Сергей. – Потому и в дыру провалился. А мы с тобой, Геныч, просто рядом случились – и тоже попали.

– Понятно, – кивнул Гусев и вновь хлопнул Саню по плечу. – Слушай, Веремеич, и откуда ты только берешь всю эту херню? То про человечков каких-то писклявых нам впаривал, теперь про эту…

– Читал, – отозвался Саня Веремеев. – Муж сеструхин журнальчик один выписывает, так я когда к ним захожу – читаю. Там тебе и призраки, и «летающие тарелки», и полтергейст, и телепатия, и рассказы фантастические – все что хочешь.

– И что же это за журнальчик такой, Веремеич?

– «Порог». В конце не «кэ», а «гэ». Неплохой журнальчик, я тебе скажу.

– Ясно, – кивнул Гусев. – Видать, редактор с ба-альшим прибабахом. Да, Серый?

Сергей неопределенно повел плечом:

– А фиг его знает. Редактору тираж нужен: чем больше тираж, тем больше бабок намолотит. Вот и печатает всякие интересные истории. – Голова у Сергея перестала болеть, и пришли в равновесие незримые душевные весы. Ну, зашел какой-то там, ну, вышел. Может, до сих пор за дверью стоит, потому и не видно его в окно. И Бог с ним, в конце концов…

– Черные мужики, белые дамы – это все фигня! – Гусев налил себе еще пива из кувшина, потянулся за сыром. – Мне, парни, другое покоя не дает. Вы видели, какие физиономии были у местных начальников, когда мы им оружие наше в деле показали? Белее твоей Белой Дамы, Веремеич! Король же обалдел совершенно! – Гусев поднял вверх палец. – Король, не кто нибудь! Глава государства! Представляете, какая мы здесь сила? Да мы же всю его королевскую гвардию смогли бы в два счета уложить. Прикидываете?

– Опять ты за свое, Геныч! – поморщился Саня Веремеев. – Тебе ведь уже сказано было: не годишься ты в здешние короли, нет в тебе королевской крови.

– Нет, ты погоди, Веремеич, – Гусев покачал все еще воздетым к потолку пальцем. – Что такое власть? Это сила! Кто сильнее, тот и властвует, верно? А кто сейчас здесь, в этом королевстве, в этом мире, наибольшей силой обладает? А?

– Три мушкетера-три богатыря Геныч, Веремеич и Серега, – насмешливо сказал Саня Веремеев. – Заметь, всего три, а не триста тридцать три. Тебя боевым топором или двуручным мечом по башке никогда не били?

– Ну и что, что три? – взвился Геныч, оставив без внимания последний вопрос Сани. – «Норд-Ост» помнишь, надеюсь. Концерт «Дурацких пингвинов» тоже, надо полагать, не забыл. Сколько там народу было? Полторы тысячи! А террористов сколько? Правильно, два десятка. И что, попер кто-нибудь на автоматы? То-то и оно! Кому охота жизнью рисковать?

– Ты хочешь сказать, что не прочь поработать местным королем? – поинтересовался Сергей. – Тогда чур я буду главой парламента – всю жизнь мечтал быть главой парламента…

– А я министром обороны, пива, культуры и физкультуры, – подхватил Саня Веремеев. – И сразу начнем какие-нибудь реформы, а то, понимаешь, живут здесь без реформ!

Гусев помрачнел, на скулах у него заходили желваки.

– Я серьезно, парни… – начал было он, но тут же махнул рукой: – А пошли вы все!..

– Кто же о таких вещах в кабаках рассуждает? – Сергей надеялся обратить все в шутку. – Вон, ребята услышат и донесут, и возьмут нас тепленькими, прямо в постельках.

– Какие ребята? Вон те? – Гусев мотнул головой в сторону королевских гвардейцев, которые пили уже вовсю, но вели себя на удивление тихо и прилично, во всяком случае, не громче, чем в начале пирушки. – Да я их и без всякого оружия уделаю! Эй, вы, козлы! – неожиданно крикнул он, обращаясь к пьющей компании. – А ну-ка потише, а не то головы поотрываю и в задницы вам засуну!

Усатые парни в расшитой золотом сине-зеленой форме отставили свои бокалы и кружки и недоуменно повернулись на голос, осмысливая только что услышанное.

– Ты чего, Гусек, совсем охренел? – процедил Сергей, пересчитывая в уме гвардейцев: их было ни много ни мало – одиннадцать человек. – Руки чешутся?

Саня Веремеев встрепенулся, быстрым профессиональным взглядом окинул помещение – все сидящие за другими столиками, кроме безучастного экс-учителя, смотрели в их сторону, – сказал с досадой:

– Сам ты козел, Гусек! Самый настоящий.

– Ничего-ничего, – мрачно произнес Гусев. – Сила – она и есть сила. Щас увидите. – И вновь заорал на гвардейцев: – Это я вам, придурки! Вы своей болтовней мне пиво пить мешаете!

Гвардейцы переглянулись и начали медленно подниматься со своих мест – зашуршали по полу ножки отодвигаемых тяжелых табуретов.

Гусев тоже встал, сбросил плащ и вновь заиграл желваками.

– Не дури, Геныч, – негромко сказал Сергей. – Ты же не в своей кафешке, мы же в гостях. Может нам с ними вместе в поход идти, а ты…

– Отстань, – отмахнулся Гусев. – Пусть узнают, что такое настоящая сила.

Рослый широкоплечий гвардеец медленно двинулся к Гусеву, за ним следовали еще двое – все они были без оружия. Официант, поставив поднос с пивом, выскочил из-за стойки и метнулся к двери – наверное, звать на помощь местных блюстителей порядка. Здоровяк-гвардеец остановился напротив принявшего боевую стойку Гусева и подбоченился; глаза у него были мутноватые от пива и вина.

– Ты что, желаешь подраться, горлопан? – спокойно спросил он глубоким басом. – Пива перепил?

– Дурака он валяет, – подал голос Сергей из-за спины Гусева.

– Ах, дурака валяет? – гвардеец поднял бровь. – Так это не здесь надо делать, здесь люди отдыхают после службы и ни к кому, между прочим, не цепляются. Хочешь подраться – приходи к нам в казарму, там и подеремся. По всем правилам.

– А я хочу сейчас! – Гусев скрежетнул зубами. – Что, в штаны наложил, тюфяк?

Гвардеец запыхтел, повернулся к товарищам, а потом вновь – к Гусеву, и лицо его побагровело.

– Ты видно, нездешний, парень, – пробасил он. – У нас не принято драться в кабаках – но для тебя я, так и быть, сделаю исключение.

– Давай! – со злобной радостью воскликнул Гусев. – Подходи – и я тебя уделаю.

– И откуда ты только взялся, такой невежливый? Из Гнилых Болот вылез, что ли?

– Сам ты из болот! – огрызнулся Гусев.

Сергей собрался было схватить его сзади, чтобы избежать совершенно дурацкой драки, но в это время дверь кабачка распахнулась и в помещение влетел приставленный к бойцам сопровождающий, а за ним – взволнованный официант.

– Стоять на месте! Не двигаться! – неожиданно зычным голосом гаркнул сопровождающий и, подскочив к замершему верзиле-гвардейцу, сунул ему под нос какой-то круглый жетон. – Это гости его величества! Немедленно расходитесь!

Гвардеец пару раз, словно раздумывая, качнулся с пятки на носок и опустил руки.

– Симпатичный, однако, гость у его величества, – сказал он, сплюнул и в сопровождении своих ассистентов удалился к столу, возле которого застыл остальные гвардейцы. – Пошли отсюда, – раскатился под сводами кабачка его бас. – Не будем мешать гостям его величества.

– А ведь тебе, Гусек, нужно менять профессию, – сказал Саня Веремеев.

– Пора переучиваться на приемщика стеклотары.

Гусев резко повернулся к нему:

– Это еще с какой стати?

– Нервишки у тебя ни к черту, – пояснил Саня Веремеев. – А это в нашем деле хана, сам понимаешь. Не знаю, как Серега, а мне с тобой в одной связке боязно будет работать. На спокойную работу тебе нужно переходить.

Гвардейцы в полном молчании стоя допивали пиво и вино, сопровождающий, спрятав свой жетон, с каким-то непонятным выражением смотрел на чужеземцев, а Сергей вновь подумал, что совсем не знает этого парня, бок о бок с которым ходил не на одну операцию.

А Гусев все сжимал и разжимал кулаки…

23. Троя

Аллану Маккойнту было жарко, и он давно уже расстегнул комбинезон и подцепил к поясу снятый с головы герметичный шлем. Воздух был сухой, как в пустыне, и Маккойнту хотелось пить. Но он не собирался возвращаться в лагерь только для того, чтобы утолить жажду. И продолжал медленно обходить по периметру исполинское древнее сооружение, обшаривая его внимательным взглядом снизу доверху и обратно в надежде разглядеть темное пятно другого входа, ведущего внутрь Марсианского Сфинкса. Посадочный модуль закрывала от него каменная громада, а слева простиралась унылая равнина, ведущая к древнему океану. Здесь было тихо, очень тихо, словно всякие звуки навеки исчезли с этой обездоленной планеты вместе с некогда населявшими ее разумными существами.

«Kaк все-таки это несправедливо, – размышлял Аллан Маккойнт. – Они много знали и умели, они возвели эти гигантские сооружения… и все равно не смогли выжить… Вот так и от нас останутся когда-нибудь небоскребы… нет, небоскребы рухнут, а вот пирамиды – нет. Но пирамиды – это не от нас, а от тех, кто был гораздо раньше. А от нас ничего не останется, кроме разве что мусорных свалок и подземных арсеналов… Да десятка спутников на орбите, из тех, вечных…»

Ему подумалось, что в ясную погоду Лицо хорошо различимо с ареоцентрической орбиты – совсем недавно он не раз видел его на экране, пролетая над Сидонией. И это сейчас, когда исполин уже изъеден временем; насколько же выразительнее он выглядел тысячи лет назад! Лицо, возможно, и было изваяно именно для того, чтобы его созерцали с высоты. Марсиане были крылатыми? Не отсюда ли возникли у жителей Земли представления об ангелах? Или у них были летательные аппараты – вертолеты, самолеты, космические корабли?

В период предполетной подготовки Аллан Маккойнт ознакомился с огромным количеством материалов о Марсе вообще и о Сидонии и Лице в частности. Была в Интернете одна статья какого-то исследователя из Восточной Европы – Мартина? Мартинга? Нет… Кажется, Мартынова… да, Олега Мартынова. Предположение европейца явно не тянуло на подлинную научную гипотезу; оно, скорее, походило на этакую лирическую фантазию – но именно потому и запомнилось.

Мартынов фантазировал о том, что в результате планетарного катаклизма остатки марсианской расы были вынуждены перебраться на Фобос и Деймос, которые были астероидами, прибуксированными на ареоцентрическую орбиту; марсиане произвели «выработку породы из недр астероидов», – так писал Мартынов, – оборудовали внутренние пустоты, и эти новые спутники стали орбитальными базами, приютившими беженцев. Совершая вылазки на непригодную более для жизни родную планету, марсианские мастера изваяли грандиозное Лицо, которое было вовсе не Сфинксом, а… Ликом Христа! Они молились этому Лику, взирая на него с поверхности марсианских лун. Оказывается, Мессия, Сын Божий еще до своего появления в земных пределах указывал путь к спасению древней марсианской расе… Марсиане, как и много веков спустя их земные соседи, не вняли Слову Господа – и поплатились за это исходом с родной планеты. И кто знает, может быть еще и сейчас в городах, возведенных под поверхностью крохотных сателлитов Марса, продолжают…

Аллан Маккойнт замер, а затем резко, всем телом, развернулся к Марсианскому Сфинксу. Высоко вверху темнело отверстие – и его правильная, прямоугольная, вытянутая по вертикали форма не оставляла никаких сомнений в том, что это именно специально сделанный проем, а не след от удара какого-нибудь шального метеорита. Присмотревшись, командир получил еще одно подтверждение того, что это именно вход, а не случайная выщербина – от темного прямоугольника пологим зигзагом тянулся вниз узкий выступ, по которому можно было добраться до входа. Не исключено, что там когда-то была и дверь – массивная металлическая дверь, запирающаяся изнутри, – но ее снесли с петель рвущиеся внутрь враги тех, кто находился в лабиринтах каменного исполина.

Командир включил рацию и вызвал Майкла Савински, стараясь говорить спокойно. Сердце его колотилось так же неистово, как много лет назад, во время первого самостоятельного полета на стратосферном истребителе.

– Слушаю, командир, – почти сразу же отозвался Савински.

– Майкл, я вижу вход. Попробую до него добраться и заглянуть – он довольно высоко…

– Командир!..

– Просто заглянуть, – перебил эксперта Аллан Маккойнт. – Я же обещал, что мы пойдем только в связке. Я только загляну – если там тупик, тебе незачем будет все бросать и мчаться сюда. Но если там действительно есть проход, я позову тебя. А пока работай.

– Я очень рассчитываю на ваше благоразумие, командир, – нетвердым голосом сказал Майкл Савински после паузы.

– Можешь не сомневаться, – заверил его Аллан Маккойнт. – Не для того я сюда летел, чтобы меня прихлопнуло каким-нибудь древним кирпичом. Я всегда мечтал умереть в собственной постели, в окружении домочадцев.

– Ох, смотрите, командир… Может, все-таки подождете меня, и поднимемся туда вместе?

– Подняться я сумею и один. Занимайся своим делом, Мики. Обещаю, без тебя не полезу.

Майкл Савински вздохнул:

– Слушаюсь, командир…

Аллан Маккойнт застегнул комбинезон, еще раз окинул взглядом каменную стену, прикидывая, насколько сложным будет путь наверх, и решительно зашагал к уходящему в грунт выступу.

Вблизи карниз оказался не таким и узким – на нем вполне могли бы разминуться два человека. Неровная, кое-где засыпанная ржавой пылью тропа была не особенно крутой, и командир «Арго» поднимался по ней без труда, на всякий случай придерживаясь правой рукой за стену. Оказавшись на высоте десятиэтажного дома, он перестал смотреть вниз – альпинизмом он никогда не увлекался и ему было неприятно видеть сбоку от себя пустое пространство; совсем другое дело – обозревать распластавшуюся от горизонта до горизонта землю из кабины самолета. Временами мелкие камешки, задетые его ногами, срывались с тропы и с затихающим стуком, совершая длинные прыжни, катились по слегка наклонному боку Марсианского Сфинкса.

Зигзагообразный путь наверх был раза в три длиннее, чем расстояние, отделяющее прямоугольник входа от поверхности бурой равнины, и Аллану Маккойнту потребовалось около четверти часа, чтобы добраться до покрытой сеткой узких трещин небольшой полукруглой площадки перед проемом. Переведя дыхание, командир открутил от шлема фонарь и, взяв его в руку, собрался было сделать шаг вперед, но его остановил сигнал вызова.

– Как дела, командир?

– Все в порядке, Майкл. Только что прибыл на место. Сейчас посмотрю, что там такое.

– Умоляю, командир, не вздумайте только лезть туда!

– Я помню, Майкл. Оставайся на связи, сейчас все станет ясно…

«Господи, прошу Тебя, сделай так, чтобы там действительно оказался проход! – мысленно взмолился Аллан Маккойнт, приближаясь к темному прямоугольнику. – Я очень прошу Тебя, Господи! Ведь Ты же всеблагой и милосердный, ведь Ты же любишь нас, Господи… Я очень надеюсь на Тебя, Господи, ведь Ты – моя единственная и последняя надежда…»

Грубые камни проема не носили никаких следов обработки, и не было там и намека на дверные петли. Проверяя ногой поверхность площадки перед собой, прежде чем сделать следующий шаг, командир подошел к проему, поднял голову – сверху ничего не нависало, не катились и не летели глыбы – и, включив фонарь, направил луч света в темную глубину.

– Ну что там, командир? – нетерпеливо, с тревогой спросил Майкл Савински.

Аллан Маккойнт не успел ничего ответить. И разглядеть тоже ничего не успел. Мягкий, но чувствительный толчок в спину, подобный то ли резкому порыву ветра, то ли ударной волне, заставил его потерять равновесие. Чтобы не упасть, он вынужден был сделать несколько шагов вперед, инстинктивно выставив перед собой руки – и его внесло в проем.

– Коман… – раздался и тут же захлебнулся голос Майкла Савински.

Аллану Маккойнту все-таки удалось удержаться на ногах, но у него вдруг закружилась голова. Он судорожно втянул воздух широко открытым ртом, ничего не видя и не слыша, – и что-то извне начало вторгаться в его сознание, что-то овладевало его мозгом, и командир «Арго» постепенно перестал ощущать себя Алланом Маккойнтом, превращаясь, подобно оборотню, в кого-то совсем-совсем другого…

И вдруг возник у него в голове образ огромного сверкающего лезвия. Лезвие молниеносно опустилось, обрубив все прошлое. Опустилось – и исчезло…

…Проход постепенно сужался, и он вынужден был перейти с бега на быстрый шаг, то и дело задевая плечами острые кристаллические выступы. Впереди пронзительно полыхнуло, он непроизвольно зажмурился и остановился, уже зная, что именно означает это ослепительное сияние, и Радуга наткнулась на его спину.

– Что там? – раздался ее задыхающийся голос.

Он молчал, вслушиваясь в мертвенную тишину лабиринта, потом убавил свет фонаря и безнадежио принялся изучать стекловидную стену, преградившую путь. Стена тоже померкла, холодно переливались полупрозрачные кристаллы, и в толще стены отражалось размытое световое пятно от фонаря.

– Тупик, – сказал он. – Мы в тупике…

Радуга затихла за спиной. Вдали, в темной глубине извилистого прохода, в кристаллических недрах, сквозь которые они пробирались, потеряв счет времени, нарастало зловещее шипение, словно ползли по их следам полчища ядовитых змей.

Он стоял перед стеной, от которой веяло безнадежным холодом, и растерянно поглаживал короткий ствол изучателя, и Радуга прижалась к нему, а по следу их шли враги – и выхода пока не предвиделось.

Пока?..

Он стоял и думал, что зря все-таки полез в этот лабиринт. Впрочем, выбирать не приходилось. Патрульные катера троянцев на бреющем вылетели из-за холмов, обрамляющих голую равнину; с другой стороны, вздымая белесую пыль, катили их боевые машины, а обломки его маленького бота лежали где-то по ту сторону холмов, и спасибо системе предупреждения – удалось катапультироваться буквально за мгновение до прямого попадания… А Радуга махнула ему рукой из какой-то дыры, скрытой под грудой бурых камней, и кто ее знает, как она попала на Трою – ведь оставалась же в базовом лагере, за тридевять космических земель отсюда – и некогда было ни о чем расспрашивать, потому что нужно было как можно быстрее уносить ноги. Троянцы не брали в плен. Лучшим средством охраны похищенной ими на Спарте Елены – биомашинного зеркала, тени, двойника спартанской цивилизации – они избрали уничтожение любого безрассудного храбреца, вознамерившегося вернуть Елену хозяевам.

Собственно, Троя поначалу была не Троей, а Татьяной (так назвал в свое время этот мир командир десантной группы Пархоменко), а Спарта – Капелькой. Елена вообще не имела у землян никакого названия, потому что при первых контактах с цивилизацией Капельки о ней не упоминалось. И только после ошеломляющего налета троянцев и похищения биомашинного зеркала спартанцы обратились за помощью к персоналу базы землян. Вот тогда с подачи многомудрого ксенолога Филлера и прижились названия Троя, Спарта и Елена…

– Что делать, Лео? – прсшептала Радуга, еще теснее прижимаясь к его спине. – Я узнала, Елена где-то здесь. Олаф разведал…

Он, не отвечая, сдернул с плеча излучатель, упер в бок широкий приклад и резко нажал на спуск. Клубы белого пара окутали стену, сквозь пар было видно, как заслезились кристаллы. Световое пятно в глубине потускнело, задышал, зашелестел горячий воздух, заглушая приближающееся змеиное шипение.

Но это было и все. Монолит отнюдь не собирался растекаться расплавленной волной, открывая путь вперед.

– Бесполезно, – с горечью сказал он и повернулся к девушке. – Зачем тебя сюда принесло?

– Длинная история. – Радуга взглянула на него снизу вверх и даже попыталась улыбнуться. – Как-нибудь потом расскажу… Лео! – Она смотрела уже не на него, а выше, на кристаллический потолок. – Смотри!

Он направил фонарь на вспыхнувший сиянием свод – и увидел над головой темное отверстие.

– Да, расскажешь потом, – сказал он и, присев, подставил плечо Радуге. – Вперед!

Всего несколько секунд назад он думал о том, что заслонит девушку от наползающей змеиной армады и будет стрелять, пока не кончится заряд, а потом вместе с Радугой повторит судьбу отряда Корсакова, и судьбу Пламена, и Дуга – но мир повернулся новой гранью.

Радуга подтянулась на руках и вползла в отверстие. Он, упираясь подошвами и спиной в выступы стен, тоже начал взбираться к возможному спасению.

…Им пришлось довольно долго ползти, и страшно было думать, что впереди может оказаться тупик. Потом туннель расширился, они смогли подняться на ноги и, пройдя еще немного, очутились в небольшом зале с низким сводчатым кристаллическим потолком. Других выходов из зала не было. Это и был тупик…

У дальней стены алело в свете фонаря большое овальное пятно.

– Все правильно! – Радуга сжала его руку. – Путь сквозь Кровавую Лужу, Олаф предупреждал. Лео, я не ошиблась! Пойдем, окунемся…

…Их несло и крутило в красной мгле, и он боялся потерять Радугу, потерять оружие, захлебнуться в этом вязком теплом сиропе – но налетела вдруг волна и выбросила на что-то скользкое и упругое.

– И вот мы в лабиринтах Илиона, – пробормотал он, приподнимаясь и осматривая очередной удлиненный зал с лазурными светящимися стенами и гладким, черным, тускло блестящим полом, напоминающим спину какой-нибудь королевы рыб морских.

Радуга засмеялась и, сняв тонкую, но прочную перчатку, погладила его по щеке:

– Какой ты смешной мокрый! Хорошо хоть комбы наши не промокают.

«Ты тоже смешная», – хотел ответить он, но, посмотрев на девушку, прсмолчал. Кровавый сироп, не оставив следов, скатился с лица и серого комбинезона Радуги, собравшись в лужицы у ее коленей, и Радуга, с мокрыми рыжими волосами и бесшабашными зелеными глазами, была на удивление хороша.

– Почему ты без излучателя, сумасбродка? – спросил он строго и встал на ноги, с трудом сохраняя равновесие на скользкой податливой спине рыбьей королевы. – И вообще, как ты все-таки здесь оказалась? Кто тебя отпустил?

Радуга глядела на него, подняв загорелое посерьезневшее лицо.

– Лео, честное-пречестное слово, это очень долго. Только поверь, ни Пол, ни Скобин здесь совершенно ни при чем. Просто мне немного повезло, вот и все, а времени было в обрез. Совсем не было времени, можно сказать. Ну хочешь, рапорт подам, когда вернемся, а?

– Рапорт ты обязательно подашь, – жестко сказал он и подумал: «Если вернешься. Если вернемся…»

– Хорошо, – покорно ответила Радуга, натянула перчатку и подала ему руку, чтобы он помог ей подняться. – Только…

Вдруг ожила, задрожала, пошла волнами черная спина диковинной рыбы. Радуга провалилась в разверзшуюся яму, и края ямы почти мгновенно сомкнулись над ней, будто захлопнулась огромная кровожадная пасть. Он успел вцепиться в ладонь девушки, одиноко и жутко торчащую из черноты, и, падая, дернул спусковой рычаг, целясь в сторону от того места, где исчезла Радуга. Ахнуло, забулькало, судорогой заплясала чернота, лопнула переспелым арбузом – и он полетел в нее, держа, изо всех сил сжимая ладонь Радуги.

Упали они во что-то мягкое, в пух не пух, снег не снег, мельтешило вокруг что-то белесое, как пыль на равнине, щекотало лицо, опадало медленно в полной тишине. Фонарь и здесь не понадобился – разливался в пространстве тусклый свет, тонул вдалеке в тусклых стенах.

Радуга, вновь сняв перчатку, растирала кисть руки, он осматривался, настороженно поводя стволом излучателя из стороны в cтoрoну.

– Пропадем мы здесь без подмоги. Мне кажется, мы у них как на ладони. Ты хоть сообщила?

– Скобин должен навести второй ударный, – отозвалась девушка и поморщилась, продолжая потирать руку. – Ну у тебя и хватка, Лео. Куда там бульдогам! Но все равно спасибо.

Он не успел ничего ответить, потому что застучали вдруг в тишине невидимые молоточки, размеренно, негромко: «Тук-тук… Тук… Тук-тук… Тук…»

– Это еще что за напасть? – он опять вскинул излучатель.

Радуга сделала большие глаза и приложила палец к губам:

– Т-с-с! Ты что, раньше никогда не слышал?

Он пожал плечами.

«Тук-тук…Тук… Тук-тук… Тук…» – продолжали на одной ноте постукивать молоточки.

– Разве ты не был в Доме Хранителей?

– Нет. Я обеспечивал безопасность. А при чем тут Дом Хранителей?

– При том! – Рапуга изящно, как кошка, вскочила и осторожно направилась на стук. Прошептала, обернувшись: – Я слышала там, в Доме, только тогда еще не знала. Никто тогда не знал, даже Скобин. Это стучит Елена!

– Навести, навести нечем! – с досадой проговорил он. – И Парисы местные с Гекторами, поди, не дремлют, а нам с тобой и коня деревянного не из чего соорудить. – Он взял излучатель наизготовку. – Давай руку и ни шагу от меня!

…Медленно и неуклонно сгущалась вокруг темнота.

– Стой, что-то неладно, – сказал он и включил фонарь. Но ничего не увидел – чернота сделалась совершенно непроницаемой, сразу и полностью растворяя свет фонаря. – Опять что-то новенькое?

Радуга сжала его ладонь:

– Лео, идем на звук.

«Тук-тук… Тук… Тук-тук… Тук…» – все так же монотонно стучали молоточки.

– Не угодить бы в ловушку. Лучше постоим, подождем. Второй ударный – это, конечно, серьезно, но ведь тогда война. Боюсь, биороботами не отделаться. Уже не отделались…

– По-другому пока не выходит, – вздохнула девушка. – Дьявол, обидно, мы так близко! Излучателя у меня нет, но есть парализатор.

– Ну ты даешь, Радуга! Ты что, действительно намеревалась пробраться сюда в одиночку?

– Ты покинул базу раньше и не в курсе. Олаф такое узнал, но он сам не мог, а у меня просто времени не было. Второй ударный их отвлечет, а мы с тобой будем действовать. Ага?

Он подумал немного и ответил:

– Ладно, попробуем. Двинулись потихонечку. Только от меня – никуда!

И в этот миг стук молоточков заглушили другие звуки. Звуки были похожи на тяжелую поступь, словно шел на них кто-то огромный, продираясь, проламываясь сквозь черноту, и воздух испуганно вздрагивал в такт этим грозным шагам. Невидимый исполин приближался, топал колонноподобными ногами, сопел, пытался разглядеть в черноте двух незваных гостей, слепо шарил когтистыми лапами…

Шаги прогрохотали совсем рядом, стали удаляться… удаляться… – и затихли во мраке. Снова запульсировали удары молоточков, и он разжал пальцы, сжимавшие излучатель. Чернота, протяжно всхлипнув, распалась на угловатые куски, завилась быстро бледнеющими спиралями – и растворилась.

От зеркального пола отражался свет фонаря, в зеркальных стенах, многократно повторяясь, застыли он и Радуга. В глубине туннеля призывно, нетерпеливо раскатывалась дробь молоточков.

Они медленно двинулись на этот стук, остановились в зеркальном тупике и прислушались.

«Тук-тук… Тук… Тук-тук… Тук…»

– Пробьем ли? – с ссмнением проговорил он, пробуя стену рукой.

Девушка вытащила из-за широкого пояса плоскую продолговатую коробочку парализатора.

– Давай, Лео!

Он нажимал, нажимал, нажимал на спуск, и зеркало в конце концов потускнело, вогнулось и раползлось в стороны темным кляксообразным отверстием.

– Только не спешить! Держись за мной, – скомандовал он и, пригнувшись, шагнул в дыру с оплавленными, пышущими жаром краями.

…Наклонный коридор, заворачивающийся спиралью, привел их к частоколу прозрачных колонн, а молоточки все громче и громче били из-под пола.

Радуга тихо охнула и, выронив парализатор, прижала ладони к щекам. Он ошеломленно опустил излучатель и скрипнул зубами. Из прозрачной глубины колонн смотрели на них безжизненными невидящими глазами Пламен, Дуг, Игорь Корсаков, Стефан… и другие… А из-за колонн вьползала серая пупырчатая отвратительная масса, растекалась по полу, вздымалась скользким неотвратимым валом, поглощая колонны с неподвижными телами, надвигалась – и шипела, шипела…

Молоточки били прямо в подошвы, молоточки грохотали, словно стараясь расколоть пол и вырваться, наконец, из плена.

И сзади, за их спинами, тоже нарастало, множилось ужасное шипение.

– Лео! Господи, Лео…

– Ну, держись, – сквозь зубы сказал он то ли себе, то ли Радуге и вновь, уже в который раз, вскинул излучатель…

Ослепительный луч ударил в серый кисель, полосуя его, прожигая в нем глубокие борозды, но не в силах был остановить его неумолимое приближение. Кисель выбрасывал вперед и в стороны многочисленные щупальца и казался чудовищным, смертельно опасным спрутом, от которого тщетно ждать пощады.

– Лео!

Он резко повернулся на крик девушки и увидел, что одно щупальце, неведомо как подобравшись с тыла, оплело голени Радуги и вот-вот свалит ее с ног. В глазах Радуги плескалось отчаяние. Она протянула к нему руку, и он вновь, как недавно, вцепился в эту руку и резко дернул на себя, стараясь освободить девушку из вражеских пут. Шипение перешло в свист, что-то невидимое с силой толкнуло его в грудь, отбрасывая от Радуги.

– Лео!..

Возглас оборвался, и оборвалось шипение – словно резко опустилось огромное сверкающее лезвие.

Он упал на спину – и его стремительно закружило на беззвучной карусели, летящей в черную пустоту…

…Когда Аллан Маккойнт открыл глаза, то обнаружил над головой звездное небо. Он лежал в ночной темноте и смотрел на звезды, и вдыхал удивительные, неправдоподобнне запахи. Запахи леса.

Командир «Арго» Аллан Маккойнт отлично знал, как выглядит звездное небо, если смотреть на него с Земли, и как оно выглядит на Марсе. Рисунок распростершихся над ним созвездий был ему незнаком.

Аллан Маккойнт повернул голову – и лица его коснулось что-то шершавое, пахнущее свежестью и еще чем-то привычным, родным… но совершенно невозможным на бурых просторах Сидонии.

Это была трава. Обыкновенная трава.

Командир приподнялся и сел, вдыхая запахи леса. И понял, что пальцы его правой руки сжимают какую-то вещь. Он поднес эту вещь к глазам, уже приспособившимся к темноте, и в свете чужих звезд разглядел ее.

Это была тонкая гладкая перчатка. Это была не его перчатка…

24. Поход

– Не знаю, у кого как, парни, а моя задница этот вояж долго помнить будет, – заявил Гусев, приподнявшись на стременах и потирая себя пониже спины. – Ощущения сильные.

– А потом мемуары напишет твоя задница, – обернувшись, с усмешкой сказал едущий бок о бок с лондом Гарраксом Саня Веремеев. – «Что я видела в великом походе».

– Седло она видела, больше ничего, – заметил Сергей. Его крутобокий пегий жеребец размеренно вьшагшвал рядом с вороным конем Гусева.

– О! «Великий поход» – это такие ракеты-носители у китайцев были, – воскликнул Гусев, продолжая делать себе массаж. – Уолтер, были такие, да? Подтверди, как специалист.

Уолтер Грэхем, едущий следом в паре с Ральфом Торенссеном, никак не отреагировал на этот вопрос, и Гусев, опустившись в седло, ответил сам:

– Были, были. Такие бандуры, ой-ей-ей, поздоровее ваших «Сатурнов».

Конный отряд длинной колонной растянулся по берегу реки, в медленных водах которой золотилось солнце и отражались редкие клочки пушистых облаков. С обеих сторон реку неотрывно сопровождал густой лес – на левом, пологом, берегу, по которому навстречу течению двигался отряд, лес не доходил до воды, давая всадникам возможность пробираться вперед без особых препятствий, а на правом, обрывистом, высокие деревья с темной хвоей стояли неприступной стеной, а кое-где голые засохшие стволы торчали прямо из воды – это, подточенные течением, съехали вниз целые земляные пласты. Обрыв, словно автоматными очередями, был прошит множеством отверстий, из которых то и дело выпархивали маленькие черные птицы с желтоватыми грудками, стремительно прочерчивая воздух над водной гладью. Там, за рекой, тоже была жизнь, потому что раскинулся на правом берегу не Злой Лес с оборотнями-гвирами, а самый обыкновенный лес; обиталище оборотней осталось далеко позади. Отряд давно обогнул его и теперь продвигался по ничейным территориям, в давние времена, по словам мага Ольвиорна, населенным людьми, а ныне ставшим пристанищем кровожадных маргов. Всадникам предстояло перевалить через отрог горной гряды, переправиться через реку и добраться до «Небесного Огня» – а там уже чуть ли не рукой подать было до неизвестно что из себя представляющего лагеря незваных грозных пришельцев-скоддов.

Все участники экспедиции, от командира Рандера, возглавляющего колонну, до воинов арьегарда, были облачены в зеленые плащи и передвигались верхом; исключение не было сделано даже для мага Ольвиорна – каким бы то ни было повозкам не место там, где нет иных дорог, кроме узких звериных троп. Пока позволял путь – передвигались в колонне по двое.

Командир сводного отряда, королевский гвардеец Рандер – усатый здоровяк средних лет с широким грубоватым лицом – был явно из тех людей, что не дают спуску никому и готовы в лепешку расшибиться ради выполнения поставленной задачи. Решения он принимал самостоятельно, определяя продолжительность переходов, привалов и ночевок, и не советовался ни с лондом Гарраксом, ни, тем более, с командирами трех двадцаток, направленных в поход из приграничных гарнизонов. Иномирян он ничем не выделял из ста двадцати с лишним участников экспедиции – хотя знал, какую ответственную роль им предстоит сыграть, – и особое внимание обращал только на мага Ольвиорна, интересуясь на привалах, как тот чувствует себя после верховой езды. Все три с половиной дня пути, начиная с того момента, когда отряд покинул замок лонда Гарракса, Рандер в сопровождении двух своих едущих следом адъютантов неизменно возглавлял колонну. За этой тройкой двигались тридцать пять гвардейцев короля – тридцать пять рослых плечистых, как на подбор, воинов, вооруженных мечами, все – на вороных конях. Далее следовала двадцатка пограничников лонда Гарракса, ничуть не уступающих статью и выправкой королевским гвардейцам. Двадцатку замыкали двое оруженосцев лонда Гарракса, а позади них, вместе с Саней Веремеевым, ехал и сам лонд – никаких отдельных распоряжений он своим воинам не давал и беспрекословно подчинялся всем приказам командира Рандера. Следующую пару составляли Гусев и Сергей; за ними постигали специфику верховой еэды Уолтер Грэхем и Ральф Торенссен. Ни ареолог, ни пилот не пожелали оставаться в столице в ожидании результатов экспедиции. «Глупо, конечно, пускаться в иллюзорное путешествие, – заявил Ральф Торенссен, – но еще глупее пролеживать бока в иллюзорной гостинице».

Элис – единственная женщина среди сотни с лишним мужчин – ехала в паре с магом Ольвиорном, сопровождаемым двумя безмолвными помощниками. Слугу маг в поход не взял. Далее мерно покачивались на спинах могучих коней бойцы из гарнизонов лонда Вильдена и лонда Дастунга, а за ними тяжело ступали лошади без седоков, навьюченные запасами провианта и фуража; к седлу каждого бойца тоже были приторочены вместительные дорожные сумы с провизией. Арьегард колонны, растянувшейся на добрую четверть километра, составляли пятнадцать гвардейцев королевского полка.

На сборы в столице ушло полтора дня. Заранее посланные из Таэльсана гонцы доставили предписание короля Валлиора лондам Вильдену, Дастунгу и супруге лонда Гарракса лонде Окталии, и когда королевские гвардейцы вместе с иномирянами прибыли во владения лонда Гарракса, там уже ждали их двадцатки трех приграничных лондов, готовые присоединиться к походу.

За три с половиной дня продвижения сначала на юго-восток, в обход Злого Леса, а потом почти строго на восток, отряд преодолел основную часть пути и к следующему полудню должен был достичь местности со странным названием «Небесный Огонь».

Если не помешают марги.

Пока эти монстры ничем не давали о себе знать. Возможно, они обитали не здесь, в прибрежной зоне, а скрывались в глубине лесов; возможно – незаметно наблюдали за отрядом, следуя за ним по пятам или параллельным курсом и выжидая удобного момента для нападения. Во всяком случае, вокруг пока не происходило ничего подозрительного, хотя все участники экспедиции постоянно были настороже. Три ночевки на берегу реки прошли спокойно – бивак окружало кольцо костров, и всю ночь напролет, сменяя друг друга, вглядывались в темноту дозорные. И во время дневных привалов все бьли начеку, готовые в любой момент дать отпор мохнатым убийцам – но тишина стояла в лесу и казалось, что нет никакого зла в этом мире, залитом ласковым солнцем.

Но ведь пропадали же, не раз пропадали в здешних чащобах целые армии умелых, хорошо вооруженных воинов! Если не марги были тому виной – то кто? Или – что?..

Гусев не преминул выдвинуть свою версию на этот счет. Версия была такова: марги обнаружили трупы своих сородичей, скошенных огнем из автоматов. Марги поняли, что в Таэльрине появилось новое грозное оружие. Они, безусловно, знают об углубившемся в леса отряде и, безусловно, полагают, что это по их черные души в очередной раз идут охотники – но уже с новым беспощадным оружием в руках. Марги отнюдь не камикадзе, и поэтому теперь удирают куда глаза глядят, только бы подальше от границ Таэльрина.

На одном из привалов Гусев поделился своим оптимистическим предположением с командиром Рандером. Рандер хмуро пощипал усы, а потом подозвал адъютанта и приказал усилить караулы. После этого он в упор взглянул на Гусева своими серыми, навыкате, глазами и отчеканил: «Мне приказано доставить вас к месту назначения живыми. И я обязан доставить вас живыми». Гусеву оставалось только согласно кивнуть на это.

На первом же привале Сергей поинтересовался у мага Ольвиорна, что находится дальше на восток, за горной страной, и откуда возникло это наименование – «Небесный Огонь». Оказалось, что на восток, до самого океана, тянутся непроходимые леса, и если даже и обитают там какие-то люди, то об этих людях в королевстве Таэльрин никто ничего не слышал. А в отношении «Небесного Огня», сказал маг, известно из хроник следующее: в годы правления короля Алкора упал там огромный огненный сгусток, прилетевший с небес. Возможно, это был кусок солнца.

Сергею сразу вспомнилась детская книжка про Незнайку, а еще он подумал о Тунгусском феномене. Скорее всего, здешний упавший с неба огонь был метеоритом или ядром небольшой кометы. Или взорвавшимся при посадке космическим кораблем инопланетян.

А маг, прихлебывая из кружки фруктовый напиток, поведал ему о полулегендарном народе, жившем в те далекие времена на территории, пораженной Небесным Огнем. После той катастрофы, уничтожившей селения и забравшей немало жизней – в том числе и жизнь тамошнего правителя, – некий старец призвал оставшихся в живых покинуть эти опаленные пришельцем с небес места и идти на поиски новой земли, где все будут жить сытно и счастливо. Старец утверждал, что знает, где находится эта земля, в реках которой течет не вода, а молоко и мед, и царит вечное лето, и не грозят там ни болезни, ни старость, и равнины, не ведая плуга, сами собой дают щедрый урожай, и прямо в руки падают с деревьев плоды, и легкие ветры бодрят и пьянят как вино. Надо идти туда, говорил старец, и пусть не суждено дойти нам, ныне живущим, но уж дети наши обязательно увидят эту новую землю во всем ее великолепии. Главное – пуститься в путь.

Кое-кто остался, но большинство, поверив зажигательным речам старца, отправилось в дорогу. Много времени минуло с той поры, сказал маг Ольвиорн, но не исчезают слухи о том, что потомки пустившихся в странствия и сейчас бродят где-то по окраинам мира и все ищут чудесную страну, и никак не могут найти…

«Мы тоже долго искали, – сказал Сергей, выслушав мага, – но, к счастъю, смогли остановиться. Впрочем, к счастью или на беду свою – пока неизвестно».

Из куколки утра давно уже выпорхнула бабочка солнечного дня, но командир Рандер продолжал вести отряд берегом реки, хотя время уже было подумать о привале. Кони, оступаясь, пробирались среди камней, в воде то и дело плескалась рыба, а из пестрой чащи с криками выпархивали птицы, извещая всех лесных обитателей о приближении чужаков. Местность была первозданно дикой, и Сергею подумалссь, что так, наверное, выглядит и сибирская тайга, где ему, уроженцу Верхневолжья, никогда не приходилось бывать. Едущий рядом Гусев время от времени принимался рассказывать какие-то истории, но Сергей его почти не слушал – он ощущал себя конкистадором, пустившимся на поиски Эльдорадо.

Однако впереди ждала отнюдь не сказочная страна золота и драгоценных камней. Впереди был лагерь пожирателей-скоддов.

Река делала довольно крутой поворот, исчезая за словно бы сомкнувшейся стеной леса, и видно было, что там, впереди, местность поднимается в гору – это начинался отрог той гряды, которую Сергей видел на старинной карте в королевской резиденции. Берег на повороте распростерся широким песчаным пляжем, косой врезающимся в реку, и в самом узком месте вздымались из воды три огромные плоские каменные глыбы, из трещин которых пробивался чахлый желто-зеленый кустарник. Голова колонны – Рандер с адъютантами, гвардейцы и пограничники лонда Гарракса – уже выехала на пляж, и копыта коней увязали в сыпучем песке, когда что-то подобное молнии, бледной в солнечном свете, сверкнуло над одной из глыб – и в следующее мгновение возникла там, на каменном постаменте, человеческая фигура.

Рандер остановил коня, поднял руку. Медленно, словно крадучись, двинулись к воде королевские гвардейцы, а за ними воины лонда Гарракса.

«Король Таэль… Король Таэль…» – ошеломленно понеслось по колонне.

Иномиряне были довольно далеко от каменной глыбы с неподвижно стоящей фигурой – или видением? – и Сергей не мог различить ее лица. Он, как и другие, во все глаза смотрел на внезапно возникший феномен, не пытаясь хоть как-то объяснить себе его природу.

«Король Таэль…» – продолжало перекатываться среди всадников.

– Что за явление Христа народу? – раздался рядом с Сергеем удивленный голос Гусева. – Откуда он взялся?

Рандер соскочил с коня и, сняв шляпу, направился к реке. За ним следовали адъютанты, тоже благоговейно обнажившие головы. Командир зашел в воду чуть ли не по колено, не обращая внимания на вмиг намокшие полы плаща, и воздел руки к видению. Фигура на камне продолжала оставаться неподвижной. Одеяние ее никак не соответствовало представлению Сергея о королевских нарядах – фигура была одета в нечто желтоватое, с короткими рукавами, весьма смахивающее на обыкновенную футболку, и облегающие синие брюки, весьма смахивающие на спортивные.

– Что там у него за надпись, Веремеич? – спросил Гусев. – У тебя же глаза-бинокли, рассмотри!

– Далековато, – сказал Саня, подавшись вперед. – Какие-то буквы… Наши… Е… Ели… Что-то такое. И цифры. О! «Елисавет-двести пятьдесят».

– Похоже, не король, – протянул Гусев. – Похоже, это нашего полку прибывает.

Лонд Гарракс повернул к нему возмущенное лицо:

– Это видение короля Таэля, Геннадий! Добрый знак! Нам будет сопутствовать удача.

По колонне пробежал ропот, потому что фигура на камне подняла руку – словно в ответ на жест Рандера, – медленно наклонила голову и исчезла. Мгновенно, как исчезает изображение в телевизоре при нажатии кнопки. Уже без молний. Не было загадочной фигуры, а был плоский камень, залитый солнцем, были река и лес, и замершая на берегу зеленая колонна…

Рандер еще немного постоял в воде, не опуская рук, потом повернулся и что-то сказал адъютантам.

«Привал… Привал…» – волной покатилось от головы к хвосту колонны.

Спешились, выставили дозоры, развели костры. Поили коней, дружно плескались в реке, облепили каменную глыбу – искали хоть какой-то след.

Ничего не нашли.

– Ну и что вы на это скажете? – Сергей с миской в руке подсел к Гусеву и Сане Веремееву. Рядом расположились американцы, чуть дальше деловито орудовали ложками пограничники.

– Так ведь лонд уже пояснил: добрый знак, – ответил Саня Веремеев. – Вон, римскому императору было видение креста в небесах – так он всех врагов потом и расколошматил.

– Что такое «Елисавет-двести пятьдесят»?

– Дык ить надпись такая, – ответил теперь уже Гусев. – Ты что, Серега, надписей на майках не видел?

– Сеструха года три-четыре назад ездила туда, в Елисавет, к однокурснице бывшей в гости, – сказал Саня. – Потом делилась впечатлениями. У них там праздник был грандиозный, двести пятьдесят лет указу об основании крепости святой Елисаветы. Ну, типа дня города.

– Так потому и «Елисавет»? – сообразил Гусев, выскребая из миски остатки каши.

– Ну да, а ты думал? Там и царицу изображали, Елизавету, и пиво рекой текло.

Гусев недоуменно оторвался от миски:

– Что-то я, блин, не догоняю: так город в честь царицы или в честь святой?

– А хрен его знает, – сказал Саня Веремеев. – Только футболочка явно оттуда. Кто-то, видать, еще провалился – и сразу назад. Значит можно?

– Очередная иллюзия, – буркнул Ральф Торенссен. – С лицом короля Таэля.

Уолтер Грэхем согласно кивнул. Саня, облизав ложку, повернулся к пилоту:

– А что, мало двойников, что ли? Не знаю, как там у вас, в америках, а у нас двойников хватает, сколько раз по телеку показывали: и Ленин тебе, и Сталин, и Леня Брежнев, и Бориска, и Путин, и ваш президент. Чего-чего, а этого добра навалом.

– Но почему именно здесь и именно сейчас? – спросила Элис. – Таких совпадений не бывает.

Саня прищурился:

– Да? А я вот читал в одном нашенском журнале о совпадениях…

– Уж не в «Пороге» ли, Веремеич? – подал голос Гусев.

– Именно, именно, – покивал Саня.

– Фанат «Порога»! – фыркнул Гусев.

– Фанат не фанат, а вот послушайте. То, что запомнил. У какого-то папы римского, в прошлом веке, был будильник. Лет пятьдесят, кажется, звонил в одно и то же время, в шесть утра. А однажды вдруг зазвонил не в шесть, а в девять с чем-то там. Именно в этот момент в другой комнате этот папа римский и умер. Исторический факт. Совпадение?

– А еще? – полюбопытствовал Гусев. Пограничники перестали стучать ложками и с недоумением прислушивались к странному разговору.

– Еще? Пожалуйста. Какая-то тетка из Беларуси пишет. Раз в год ездит к родичам в Москву и лет пять или шесть подряд ей в Минске продают билет в один и тот же вагон на одно и то же место. Но это еще присказка. Соседи по купе всегда оказывались одной семьей: отец, мать и ребенок. И все матери – Татьяны!

Гусев крякнул, а Элис задумчиво сказала:

– Линкольн и Кеннеди…

– Во-во! – встрепенулся Саня Веремеев. – Я как раз про это хотел. Там совпадений – вообще обалдеть можно, все и не упомнишь. И Линкольна, и Кеннеди убили в один день недели, в пятницу, кажется, да, Элис?

Элис молча кивнула.

– Вот. Убийца Кеннеди родился через сто лет после убийцы Линкольна… что-то там еще такое… А! Кеннеди избрали в правительство через сто лет после Линкольна, и президентом он стал тоже через сто лет после Линкольна, год в год. После них президентами становились люди по фамилии Джонсон, и разница в возрасте между ними – тоже сто лет. – Саня нахмурил брови, вспоминая. – Это еще не все, там и другие совпадения, только я уже не помню. Много всякого – чистейшая мистика!

– Фамилия личного секретаря Кеннеди была Линкольн, – подхватила Элис, – а имя секретаря Линкольна – Джон. Человека, который во время избирательной кампании предлагал кандидатуру Линкольна в президенты, звали Джон Кеннеди. У нас обо всем этом много писали.

– Авраам Линкольн умер в вашингтонском театре Форда, – угрюмо добавил Уолтер Грэхем, – а Джон Кеннеди ехал в Далласе в автомобиле, изготовленном на заводе Форда.

– О! – Саня с живостью обернулся к ареологу. – Известные факты, да?

– Бут, выстрелив в Линкольна в театре, бежал и был убит на складе, – присоединился к разговору Торенссен, – а Освальд стрелял в Кеннеди из окна склада, а схватили его в кинотеатре. Забавно, ничего не скажешь…

– Слушайте! – Гусев отставил недопитую кружку и хлопнул себя по коленям. – Мне один из нашего взвода рассказывал, на Балканах. Едет домой с работы на старый новый год, денег в кармане ни шиша – все уже за праздники проедено-пропито, и напряги тогда большие были с зарплатой, – так вот, едет и думает: хоть бы жене и теще по шоколадке, на тридцатник – или сколько они тогда стоили. Вышел из троллейбуса, идет мимо ларьков – холодина, снег, ветер… И видит – прямо на сугробе лежат три десятки, одна возле одной, не шелохнутся, как приклеенные, а народ туда-сюда ходит и словно бы и не видит. Ровно тридцатник, сколько ему и хотелось. Он по сторонам посмотрел, нагнулся, подобрал – вроде, не фальшивые, настоящие. И тут же на них и отоварился, купил шоколадки для любимых женщин. А до этого, говорит, если когда деньги и находил, то копейку или две – не больше.

– Вот так вот, Элис, – сказал Саня Веремеев. – В жизни все что хочешь может случиться, даже самое невероятное.

– Особенно в иллюзорной, – пробормотал Ральф Торенссен.

– А что если это действительно знак? – Сергей обвел взглядом земляков. – Это именно нам знак: мол, сделаете свое дело – сможете вернуться.

– Очень даже может быть, – помолчав, сказал Саня Веремеев. – Почему бы и нет?

– И кто же это такой знак подает? – с легкой иронией осведомился Уолтер Грэхем.

– Тот, кто забросил нас сюда.

Уолтер Грэхем безнадежно вздохнул:

– Значит, Марсианский Сфинкс…

– И не надоело вам про Сфинкса талдычить, ребята? – Гусев обвел взглядом ареолога и пилота. – Попробуйте о нем не думать – всего и делов!

Уолтер Грэхем усмехнулся:

– Все ваши желания исполнятся, если только вы не будете думать о белой обезьяне… Fдинственная деталь: как о ней не думать? Не получится.

– Слушай, Уолтер, а как у тебя с чувством юмора? – спросил вдруг Саня Веремеев.

Ареолог вновь невесело усмехнулся:

– Сейчас – не очень, а вообще было нормально. Сейчас не до юмора. А что?

– А беспричинный страх тебя не мучает? – продолжал гнуть куда-то Саня.

Уолтер Грэхем прищурился:

– Тестируешь на предмет паранойи? Уже тестировали. Результат – отрицательный.

– Ну вот, – удовлетворенно сказал Саня Веремеев. – Паранойей, значит, не страдаешь. И с чувством юмора все в порядке, и беспричинного панического страха нет. Знаешь, бывает такой дефект височной доли мозга, когда юмор не понимают, всего боятся, а главное, – Саня поднял палец, – совершают яркие галлюцинаторные путешествия! А если у тебя все в порядке, значит путешествие это не галлюцинаторное, а вполне реальное, понимаешь?

– Ну, профессор! – изрек Гусев.

А Уолтер Грэхем пожал плечами и отвернулся.

…Основательно подкрепившись и немного отдохнув, вновь оседлали накормленных коней и продолжили путь. Хоть солнце и стояло высоко, но, к счастью, только грело, а не жгло – жарко не было, от воды и от леса тянуло прохладой. Миновали излучину, и Рандер повернул направо, в сторону от реки, ведя колонну вверх по пологому склону, где чащоба чуть редела, и то тут, то там выглядывали из сухого серебристого мха гладкие темные бока камней – это начинался отрог горного хребта, и впереди, скрытый деревьями, находился перевал. Двигаться берегом дальше было невозможно, потому что река превращалась в стремительный поток, стиснутый отвесными стенами узкого ущелья.

Здесь, на склоне, отряду пришлось перестроиться и ехать уже не парами, а гуськом, потому что вокруг не обнаруживалось ничего, хотя бы отдаленно напоминающего тропу. Гвардейцы и воины-пограничники, сменяя друг друга в голове отряда, мечами рубили раскидистые переплетенные ветви, то и дело преграждающие путь. И, как и прежде, никто не забывал о маргах – кто знает, сколько могло обитать здесь этих чудовящ? И Гусев, и Саня, и Сергей держали автоматы под рукой, хотя Гусев еще раз заявил, что марги ушли из этих мест. А еще в колонне вовсю судачили о явлении призрака короля Таэля и передавали друг другу сказанные по поводу видения слова мага Ольвиорна.

Странствующий маг авторитетно изрек, что явление основателя королевства Таэльрин – безусловно, очень хороший знак; видение как бы благословило экспедицию и это дает все основания надеяться на то, что миссия завершится успешно. Сергей полагал, что маг Ольвиорн догадался, откуда явился этот «король Таэль» без королевских нарядов, а говорит о «добром знаке» затем, чтобы поддержать бодрое настроение королевских гвардейцев и пограничников. Как и было договорено на совещании у короля Валлиора, в истинную цель экспедиции был посвящен только Рандер – остальные воины знали лишь одно: им поручено сопровождать возвращающихся домой Подземных Мастеров и американцев, проведя их через кишащие монстрами-маргами леса. Возможно, у кого-то из воинов и возникал вопрос – зачем сопровождать в родные края тех, кто сумел без посторонней помощи добраться до Таэльрина, – но, естественно, вслух такой вопрос никто не высказывал; постулатом «приказы не обсуждаются» руководствуются, надо полагать, в любых военных структурах любых миров любых вселенных.

Сергей был бы непрочь побеседовать с магом Ольвиорном, но сейчас, на марше, это было неосуществимо, а до этого, на привале, маг выглядел настолько утомленным, что Сергей решил не докучать ему. Воины вбили в песок колья, безмолвные помощники мага натянули на них свои плащи, и Ольвиорн полулежал в тени, вяло глотая пахучую похлебку…

Чем выше отряд поднимался по склону, тем больше расступались деревья, сменившись в конце концов низкорослыми редкими кустами, кучками растущими среди камней. Кусты были усеяны колючками, цеплявшимися за ноги лошадей и плащи всадников – но по сравнению с продиранием сквозь лес этот отрезок пути можно было сравнить с легким променадом на плацу или в манеже.

Первым добрался до перевала, конечно же, командир Рандер. Его мощная фигура, освещенная уже пустившимся в путь по нисходящей солнцем, была хорошо видна на фоне лазурного неба. Командир помахал шляпой взбирающейся в гору колонне, и направился дальше; высшую точку сразу же занял один из его адъютантов, а потом его сменил другой. Дошла очередь и до Сергея – и он оглядел с высоты раскинувшуюся от горизонта до горизонта, на все четыре стороны света, необъятную лесную страну. Вдалеке, слева от него и чуть сзади, блестела на солнце излучина реки; справа, метрах в тридцати-сорока, каменистый склон обрывался ущельем. Противоположная стена ущелья была изрезана глубокими трещинами, и свисали из этих трещин какие-то лианоподобные растения, усеянные мелкими красными точками то ли ягод, то ли цветов. Рандер, гвардейцы и воины лонда Гарракса спускались по не очень крутому склону, лавируя между многочисленными угловатыми глыбами, а у подножия отрога, ощетинившись верхушками сотен и тысяч стволов, вновь поджидала лесная чащоба.

Сергей уже направился вниз вслед за Гусевым, когда услышал за спиной идущие откуда-то с высоты нарастающие звуки. Он не успел сообразить, на что похожи эти звуки – на шум водопада? ветра? – и увидел, как едущие впереди него всадники начали оборачиваться, поднимая лица к небу. Он, натянув поводья, придержал коня и тоже обернулся – и поводья выпали из его вмиг ослабевших рук. Сзади и сверху к растянувшейся по обеим склонам колонне стремительно приближалось нечто огромное, похожее на истребитель, переходящий в бреющий полет. Истребитель мчался к вершине каменного гребня, на которой застыл только что въехавший туда вслед за Уолтером Грэхемом Ральф Торенссен. Солнце слелило глаза, мешая разглядеть, что за ужас несется с небес, и все-таки в последний момент Сергей успел увидеть необъятных размеров темные крылья… раскрытую зубастую пасть… горящие кровавым огнем круглые глаза… когтистые вытянутые лапы… Заржали, шарахаясь в стороны, испуганные кони, и в следующее мгновение налетевший шквал выбил Сергея из седла. Снесенный ветром, он упал на камни, сгруппировавшись заученными до автоматизма движениями, и все-таки довольно чувствительно приложившись левым плечом. Огромная тень промелькнула над ним, и раздался чей-то удаляющийся отчаянный вопль. Нога застряла в стремени, и конь поволок Сергея вниз по склону. Все вокруг заполнилось криками, ржанием и беспорядочным конским топотом, и в этой какофонии полностью растворился тот свалившийся с неба шум…

Сергею повезло – поводья его коня зацепились за выступ каменной глыбы, конь взвился на дыбы и остановился, и Сергею удалось освободить ногу. Он вскочил, потирая ушибленное плечо, и тут же присел от неожиданности, когда совсем рядом прогремела автоматная очередь, гулким эхом отдаваясь в воздухе. Метались по склону всадники, стараясь удержать перепуганных, храпящих коней, а над лесом, стремительно удаляясь на восток, летело крылатое чудовище. Вот оно превратилось в черную точку – и кануло за горизонт…

– Эта гадина сбросила его! – крикнул Сергею неведомо как удержавшийся в седле Гусев и, не выпуская из рук автомат, соскочил с коня и побежал к ущелью.

– Кого?! – Сергей, отплевываясь, кинулся вслед за Гусевым, перепрыгивая через камни. – Кого, Геныч!

– Американца! Ральфа!

На краю ущелья уже стояли несколько воинов. Все они смотрели вниз. Сергей, уперев руки в колени, тоже склонился над обрывом.

Высоты он не боялся, но все-таки невольно сделал шаг назад. Ущелье было глубоким, по дну его, извиваясь среди камней, струился водный поток – то ли небольшая речка, то ли ручей.

Ральф Торенссен навзничь лежал у самой воды – распахнувшийся зеленый плащ, оранжевый комбинезон… Край плаща покачивался в воде. Даже с такой высоты было видно, что жизни в этом человеке не большe, чем в рассыпанных по дну ущелья камнях.

За спиной Сергея коротко вскрикнула Элис.

– Веревки! – раздался зычный голос командира Рандера. – Несите веревки, надо спуститься туда и вытащить его.

– Вот с-сука! – процедил Гусев. – Летающий ублюдок! Я эту тварюгу достану.

Сергей покосился на него, потер плечо, скользнул взглядом по уже усеявшим весь обрыв воинам; сзади подходили все новые и новые, и смолк беспорядочный топот копыт, и небо вновь было тихим и безмятежным.

– Веревки! – доносился издалека голос адъютанта Рандера. – Связывайте, мертвым узлом!

Заметив что-то в выражении лиц стоящих у края ущелья, Сергей вновь взглянул вниз. Зеленый плащ колыхался, и шевелилось тело в оранжевом кобинезоне. Несколько мгновений Сергею казалось, что Ральф Торенссен содрогается в конвульсиях, но он тут же понял, что происходит нечто иное. Во все стороны от тела зазмеились трещины; они все больше расширялись – и провалилось оранжевое, и следом, взметнувшись на прощание, исчезло зеленое… В образовавшийся провал хлынула вода, и в тишине слышно было, как она зловеще шумит там, внизу. Вновь колыхнулась земля, вьплескивая из себя пенный фонтан – и от провала не осталось и следа. Все там было, как прежде – только уже не лежало у воды тело в оранжевом комбинезоне и зеленом плаще…

– И вижу, о Лучезарный – вновь возгорается бледное пламя… – негромко сказал кто-то неподалеку от оцепеневшего Сергея.

– Точно, Уотти! – прозвучал в ответ женский голос, в котором слышался ужас. Голос Элис. – Я тоже вспомнила… Это о нем!

25. Тени

Доктоp Самопалов вел автомобиль очень медленно, прижимаясь к обочине, его обгоняли, бросая насмешливые и презрительные взгляды – учиться ездить на пустыре нужно, дядя! – но он не замечал этих взглядов. Он вообще ничего не замечал, совершенно механически сбавляя скорость до минимума на перекрестках, останавливаясь у светофоров и поворачивая там, где поворачивал всегда, возвращаясь с работы домой. Доктор Самопалов упорно не желал поверить в то, что сошел с ума, он категерически отвергал подобную мысль. Он знал, что беседа с капитаном милиции Марущаком действительно повторилась, и первая беседа не была выдумкой его мозга, и ни при чем тут было явление «ложной памяти»… Он знал, что действительно, на самом деле, вновь оказался в прошлом, и проживает уже истекшие когда-то минуты, и знал, что не увидит никого в черном плаще у двери своего подъезда. Реальность действительно изменилась, и в этой реальности уже не существовало рукописи военнопленного итальянца Антонио Бенетти.

Но что же такое было в этой рукописи?

И еще доктор Самопалов знал, что только изо всех сил поддерживаемая им самим уверенность в собственном душевном здоровье спасает его от настоящего сумасшествия. Сдаваться он отнюдь не собирался – хотя, как психиатр с солидным стажем, отдавал себе отчет в том, что вероятность срыва вовсе не исключена. Но он старался держаться.

Так что же такое было в тех заметках Антонио Бенетти, по всей вероятности, каким-то обраэом перекликавшихся с давними видениями Ковалева?

«Мерлион». Трижды вынесенное на поля рукописи и подчеркнутое слово. «Мерлион»…

Взгляд психиатра стал осмысленным и сосредоточенным. Он подался к лобовому стеклу, ссображая, где сейчас находится, и, проехав еще два квартала, повернул и повел машину уже с нормальной, «крейсерской» скоростью к ближайшему интернет-кафе.

В уютном кафе, расположенном в полуподвале, было немноголюдно – студенты предпочитали проводить теплый осенний вечер в других местах, да и было еще слишком рано: ночное время – самое дешевое для пользователей глобальной Паутины. Виктор Павлович устроился за компьютером, вошел в Яндекс и набрал слово «Мерлион» – латиницей, как оно было написано в исчезнувших заметках Антонио Бенетти. Яндекс ненадолго задумался и выдал результат поиска: страниц – 238, серверов не менее 109. Искомое слово встречалось 512 раз, причем «Мерлион» Яндекс писал по-русски. Чувствуя, как учащенно забилось сердце, доктор Самопалов щелкнул клавишей «мыши» и углубился в информационные дебри.

Блуждание по этим дебрям заняло у него не более часа, по окончании которого он знал о «Мерлионе» столько же, сколько знала система Яндекс.

Наибольшее количество материалов было связано с туристической достопримечательностью Сингапура – тридцатисемиметровой каменной башней в виде рыбы-льва, возведенной на острове Сентоза, «популярнейшем острове развлечений». Башня Мерлион (такое же название.

– Мерлион – носила и протекающая в Сингапуре река) была, оказывается, символом города Сингапура, острова Сентозы и всего государства Cингапур. Виктор Павлович узнал, что, согласно тамошней легенде, давным-давно обитало в море в тех краях огромное чудовище с головой льва и телом рыбы, охранявшее древний Сингапур. Глаза Мерлиона при виде опасности загорались красным огнем и испепеляли источник угрозы.

Антонио Бенетти не мог ничего знать о башне Мерлион, поскольку она была сооружена гораздо позже сороковых годов прошлого столетия. Конечно, речь в заметках могла идти и о caмой легенде о чудовище Мерлионе с глазами-лазерами, но какое отношение имела эта легенда к знаменитым династиям средневековой Италии, и вообще – при чем здесь Сингапур? Несомненно, это было простое совпадение, не более.

Остальные сведения были из той же серии не лезущих ни в какие ворота. Название «Мерлион» носила отечественная мебельная компания, производящая, в частности, детские комнаты «Мерлион»; другая, уже зарубежная, фирма поставляла на рынок ксероксы «Мерлион»; одноименное царство существовало в компьютерной игре «Огонь и Лед». Наконец, принц Мерлион был одним из персонажей размещенного в Сети произведения Гордона Диксона «Дракон на границе», а маг Мерлион присутствовал в фантастическом романе «Призрачный Сфинкс» какого-то отечественного автора, фамилия которого сразу же выветрилась у доктора Самопалова из головы – он не жаловал отечественных фантастов.

Правда, в названиях книг имелись слова «дракон» и «сфинкс» – и это невольно задевало, ведь Ковалев говорил и о том, и о другом… хотя – ну и что? Ровным счетом ничего. При чем тут Ковалев, если слово «Мерлион» написал не он, а его дед?.. И вообще, при чем тут какие-то романы каких-то писателей о каких-то принцах и магах?

Главное, что все эти компании, ксероксы, компьютерные игрушки и книги были созданы не ранее последнего десятилетия ушедшего века и, ясное дело, никоим образом не могли быть связаны со словом, трижды написанным Антонио Бенетти полстолетия назад. Этот след вел в никуда.

Рукописи Антонио Бенетти в новой реальности просто не существовало, и все связанные с ней вопросы приходилось отправлять в архив памяти – ничего другого доктор Самопалов придумать не мог…

Чувствуя какую-то неприятную внутреннюю опустошенность, Виктор Павлович покинул интернет-кафе и поехал домой, вновь почти полностью отключившись от окружающей действительности.

Уже повернув на улицу, ведущую прямиком к его дому, доктор Самопалов словно очнулся и внезапно затормозил у хлебного ларька, буквально вонзившись взглядом в идущую по тротуару девушку. Девушка прошла мимо, не обратив никакого внимания на остановившийся невзрачный «жигуль», и Виктор Павлович завороженно повернул голову ей вслед, испытывая очень странное ощущение: ему показалось вдруг, что окружающий мир на мгновение колыхнулся и потерял свои очертания, как отражение в воде, в которую бросили камень.

Девушка была молодой, миловидной и черноволосой, тонкий черный свитерок и узкая черная юбка облегали ее стройную хрупкую фигурку прелестной танцовщицы из сказки о стойком оловянном солдатике, и черная сумочка на плече покачивалась в такт шагам обутых в черные туфли изящных ног. Она прошла мимо разноцветных зонтиков летнего кафе и повернула к многоэтажке, отделенной от тpoтуapa полосой ветвистых яблонь и вишен.

Доктор Самопалов продолжал смотреть ей вслед. Он, в общем-то, не относил себя к разряду донжуанов, и вот уже лет десять не имел никаких связей на стороне, хотя кое-кто из медсестер выказывал ему явное расположение. Просто лицо девушки было ему очень знакомо (тем не менее, он совершенно определенно знал, что видит ее впервые), и почему-то вызвало у него ассоциации с похоронами…

Мир еще раз колыхнулся, смещаясь в какую-то иную плоскость – и воспоминания хлынули подобно стремительному и неудержимому водному потоку, прорвавшему плотину. Воспоминания множились, проступали все более четко, и доктор Самопалов уронил голову на спинку соседнего пустующего сиденья и закрыл глаза, не в силах справиться с этим потоком. Один за другим появлялись перед ним образы прошлого – но это было вовсе не его прошлое! Он знал, что это не его воспоминания, что их втиснули в его сознание – или же он сам каким-то невероятным образом втиснут в чужие воспоминания… но поделать ничего не мог. Чья-то посторонняя воля управляла им, и он вспоминал то, чего никогда с ним не происходило. Он словно бы стал кем-то другим…

И вновь и вновь смотрело на него миловидное девичье лицо с темными глазами, в которых скрывалась бездна. И он вспоминал – за кого-то другого, кто сейчас был подменен им, Виктором Павловичем Самопаловым.

Он вспоминал…

Это было осенью, в ноябре, много-много лет назад. Тогда недели две подряд шли почти непрерывные мелкие холодные дожди, превращая воздух в безвкусную влажную вату. Поблекшие, полинявшие улицы пропитались автомобильным перегаром и мертвенно-печальным запахом прелой листвы. Грязь, брызги из-под колес, потеки на стенах, мокрые пятна лиц, треск Раскрываемых-закрываемых зонтов на трамвайных остановках и у дверей гастрономов, печальный шорох плащей. Стояла пора безвременья, мучительного умирания осени, не желавшей уступать место грядущей покойнице-зиме.

Все утро бродил он по улицам промокшего города, куда занесло его, в общем-то, случайно. («Нет! Нет! Я никогда не был в этом городе!» – билось в глубине, и обессиленно затихало…). Серый полдень принес, наконец, хоть какую-то перемену: нудный дождь сначала приутих, а потом и вовсе прекратился. Может быть, временно – но прекратился.

Он закрыл зонт и, убивая время – до отправления поезда оставалось еще несколько бесконечных часов, – продолжал бесцельно погружаться в глубину одноликих городских кварталов, сотнями окон отражающих безжизненное тусклое небо. Все вокруг было настолько унылым и неприглядным, что печальная, терзающая душу музыка, вдруг донесшаяся из-за угла, представилась неотъемлемым признаком, атрибутом этой тоскливой осени. Подойдя к перекрестку, он увидел обычное действо, ежедневно, ежечасно вершащееся в разных местах ойкумены. Действо грустное, но такое же неизбежное, как неизбежен приход мрачной ночи.

Заляпанный грязью автобус-катафалк с черной полосой на боку, застывший на обочине у края лужи. Люди с отвратительными в своей уродливой красоте похоронными венками. Сиротливо-редкая вереница полуувядших цветов на мокром асфальте. Черные платки. Мутный блеск музыкальных инструментов, выдавливающих из себя звуки, от которых болезненно сжимается сердце. Белая-белая тонкая ткань, покрывающая неподвижное тело в плывущем над головами пронзительно-красном гробу.

Он увидел все это сразу, как только вышел к перекрестку, а в следующее мгновение впился взглядом в перехваченный траурной лентой большой фотопортрет, который несли перед гробом. Пересек улицу, не замечая, что шагает прямо по лужам, и, прежде чем опустили крышку гроба, успел взглянуть на мертвое лицо девушки; затем гроб исчез в глубине катафалка. Вновь перевел взгляд на фотопортрет.

Люди, тихо переговариваясь, заходили в стоящие поодаль автобусы, музыканты курили, ежась и сплевывая в лужи, по щербатому тротуару сновали черные скрюченные старушонки, а он оцепенело стоял на мокрой желтой траве газона, чувствуя, как странный холод знакомо расползается по телу, добираясь до самого сердца.

«Все живущие подобны колодцам, у дна которых колышутся воспоминания. Стоит зачерпнуть и вспомнится…» – доктор Самопалов знал, что это не его мысль, а того, другого, кем он невольно был сейчас.

И там, на той испещренной лужами улице, тогдашнее настоящее, оступившись, соскользнуло в пропасть прошлого и камнем низринулось в глубину, пронзая толщи минут и часов, спрессованных в годы.

Далекое лето, деревушка на берегу Волги («Нет! Нет! Я никогда не был ни в какой деревушке на Волге!..»), длинные-длинные дни, какие бывают только в детстве, с купанием и футболом, играми в прятки на развалинах старой церкви, хождением по грибы и вечерними кострами. «Кладбищенской земляники крупнее и слаще нет…» – он тогда еще не знал этих слов Марины Цветаевой, но хорошо знал вкус земляники, растущей среди могил небольшого кладбища над волжской поймой. Он обрывал ее вместе с другими пацанами, тоже приехавшими погостить на лето к деревенским родичам. Было ему восемь или девять лет.

Они разбредались по кладбищу, теряя друг друга из виду за высокими соснами, кустами шиповника и оградками, а вокруг, наподобие странных нездешних деревьев, тянулись вверх кресты и обелиски, вырастая из густой травы на холмиках могил. Он читал надписи на дощечках, рассматривал фотографии, торопливо бросая в рот душистую кровавую землянику, и с замиранием сердца ждал того непременного момента, когда кто-нибудь из ватаги завопит, пугая других и себя: «Мертвец! Мертвец идет!..» – и вся пацанва врассыпную умчится с кладбища, а потом посмеется, вновь собравшись в ватагу уже у реки или возле поросших густой крапивой церковных стен.

Он помнил эти лица с кладбищенских фотографий даже спустя многие годы.

Студенческую практику он проходил на одном из заводов Северо-Запада, далеко от волжских берегов. («Неправда!.. Не было никакого Северо-Запада, я не был там…» – едва слышным отзвуком донеслось из глубины – и окончательно затихло). Как-то раз, холодным весенним днем, он с двумя однокурсниками-практикантами, прослонявшись всю смену по цехам, скинулись на портвейн и решили посидеть на кладбище неподалеку от гастронома; место было удобное тем, что туда редко заглядывала милиция.

И там, на кладбище другого города, на совершенно другом кладбище, очень далеком от волжской деревушки, он вновь увидел знакомую с детства фотографию на серой гранитной плите. То же лицо. Те же черные волнистые волосы. Тот же взгляд. Только фамилия и инициалы были другими, и другими были даты рождения и смерти. Более поздними.

«Ты посмотри, какая девчонка! – Однокурсник сокрушенно покачал головой и, поддев зубами податливую пробку, откупорил бутылку. – Надо помянуть». – «Это ж ей и двадцати не было, – сказал другой. – Моложе нас… Как бы не загнуться нам от этого портвейна, парни».

Он тогда не сказал приятелям, что это милое девичье лицо знакомо ему с давних пор, с земляничного кладбища. Он ничего не сказал. Он сидел на скамейке у ограды, пил из горлышка противный портвейн и смотрел на фотографию, неведомо каким ветром перенесенную сюда, в холодную весну, из давнего-давнего лета. Вино не согревало, вино обдавало сердце ледяными волнами.

Лишь гораздо позже он успокоил себя мыслью о том, что мало ли каких совпадений не бывает на свете, и постарался обо всем забыть. И забыл, потому что ему было всего лишь двадцать с небольшим, и в жизни хватало всяких событий.

Минуло еще лет десять, событий в жизни поубавилось, закружилась размеренная карусель будней, с которой так трудно, а подчас и просто невозможно спрыгнуть, и вот был осенний день в чужом городе, лежал в кармане билет на поезд, а с фотопортрета, который несли в похоронной процессии, вновь задумчиво смотрело знакомое лицо. И лицо девушки, покоившейся в гробу, не оставляло сомнения в том, что именно умершая, а не кто-то другой, запечатлена на фотопортрете.

Автобусы уехали, и ветер смел в лужи у обочин брошенные цветы, а он подошел к шушукающимся черным старушкам и узнал: скоропостижно… всего-то девятнадцать недавно исполнилось… единственная дочь… И опять фамилия умершей была другой. Но лицо было все тем же.

«Два совпадения – слишком много для совпадений… Два совпадения – слишком много для совпадений… Два совпадения… « – так непрерывно думал он, и так непрерывно стучали колеса поезда, унося его из дождливого города.

«Совпадения… совпадения… совпадения…» – вновь и вновь стучали колеса, стучало в голове.

И тут же, сменившись так же неуловимо, как кадры в кино, пришло другое воспоминание. Чужое воспоминание.

Воспоминание о самом обыкновенном жарком летнем дне. Он ехал куда-то в переполненном троллейбусе, стиснутый со всех сторон на задней площадке, насыщенной запахами пота, духов и табачного перегара. В глубине салона визгливо ругались, а за его спиной вполголоса звучал юношеский ломкий басок:

«Ну давай все-таки пойдем завтра, ведь воскресенье же. Ну не хочешь на пляж, давай поедем к плотине, а? Погодка-то клевая, а?»

Он усмехнулся про себя, выслушав речь современного Цицерона.

«Нет, никуда я завтра не поеду, – ответила собеседница, тоже стоящая у него за спиной. – Завтра у меня особенный день. Созвонимся в понедельник. Вы сейчас не выходите?»

Он понял, что вопрос адресован ему, отрицательно качнул головой и произнес традиционную «троллейбусную» фразу:

«Я вас выпущу».

Троллейбус эатормозил, водитель раэдраженным микрофонным голосом провозгласил тоже обычное: «Не держите двери!» – двери раскрылись и распаренный народ посыпался из чрева троллейбуса, словно из чрева библейского кита. Он тоже вышел, чтобы пропустить напирающих сзади, и повернулся лицом к троллейбусным дверям, готовый вновь погрузиться в чрево и продолжить поездку. Следом за ним легко соскочила со ступенек девушка в джинсах, с черной сумочкой в руке.

Он очнулся, только когда его обругали и оттолкнули от дверей, так что он споткнулся о чью-то ногу и чуть не упал. В духоте июньского дня повеяло холодом, и у него замерзло сердце.

Трижды умершая вновь была жива.

Он, как во сне, не чувствуя собственного тела, пробирался среди прохожих, следуя за той, что покоилась в беэнадежной глубине могил трех кладбищ в двух городах и одной деревушке. А может быть – тридцати трех? А может быть – шестисот шестидесяти шести?.. Неторопливо шла она под каштанами, вдавливая каблучки в размягченный солнцем асфальт, и не было в ней ничего странного, ничего НЕЗДЕШНЕГО, ничего, говорящего о ее причастности к чему-то необъяснимому… Обычная девчонка, легко несущая на округлых плечах необременительный груз своих восемнадцати или девятнадцати лет.

Он обогнал ее на негнущихся ногах, повернулся, преграждая дорогу. Он не знал, что сказать, но просто не мог позволить ей уйти. («Чтобы затеряться среди могильных фотографий?» – проползла ледяная мысль). Девушка остановилась, насмешливо прищурила черные глаза. Улица была солнечной и людной, совсем рядом, в скверике под ивами, гоготали подростки, и девушке было совсем не страшно.

«Что, дяденька, спутали с собственной дочкой?»

Она рассмеялась, довольная тем, как остроумно отшила немолодого уже искателя развлечений, обогнула его и, помахивая сумочкой, направилась дальше.

Она так ни разу и не оглянулась, и исчезла в подъезде большого дома. Она исчезла – а он уронил свое тело на скамейку у подъезда и застыл, скованный холодом. Мысль о совпадениях больше не успокаивала. Слишком много получалось совпадений.

«Особенный день», – сказал она. Что это значит? «У меня завтра особенный день». Но не искать же ее по всему подъезду, трезвоня в каждую квартиру… Даже если найдет – ЧТО он скажет ей?

Июньское солнце заливало двор, бегали дети, играли в домино пенсионеры, а ему было страшно.

Вечером он долго смотрел телевизор, потом лег и уснул, и ему снились кошмарные сны. Он просыпался, обливаясь потом, переводил дух, выныривая из кошмара, и вновь погружался в кошмар.

И опять – новое воспоминание…

Тот, кем был сейчас доктор Самопалов, промаявшись два дня, на третий не выдержал и направился к ее дому. Он решил во что бы то ни стало поговорить с ней. О чем угодно. Вдруг да и мелькнет какой-нибудь тайный знак?..

День вновь был погожим, солнце трудилось, не жалея сил, спокойная голубизна небес стремилась умиротворить взбудораженные чувства – но не было спокойствия в его душе. День был всего лишь довеском к господствующей в мире жуткой ночи, победить которую не мог даже солнечный свет, а голубые небеса были не более чем подкладкой все той же холодной всеобъемлющей тьмы. Сердце колотилось так неистово, словно хотело отстучать до конца и навсегда замереть, и трудно было дышать. Лица прохожих искажались, превращались в расплывчатые бледные пятна, и все вокруг, наполнившись вдруг роковым смыслом, покачиваясь и дрожа, скользило к краю пропасти.

Потом все стало отчетливым и ярким. Чересчур отчетливым и чересчур ярким. Люди у подъезда. Венки и крышка гроба под окнами дома. Гроб на табуретках. Застывшее молодое лицо, обрамленное черными волнистыми волосами. И вновь – большой фотопортррет. Еще не видя всего этого, еще не дойдя до поворота во двор, он предчувствовал уже, что так все и будет: венки; гроб; умершая вновь девушка. И когда предчувствие подтвердилось, он окончательно убедился, что все это неспроста, что ни при чем здесь мелкие случайные случайности – размеренная поступь целенаправленного действия сквозила в этих раэбросанных во времени событиях. Он, наконец, с содроганием признал это – и что-то словно лопнуло там, внутри, в глубине, в той неописуемой неопределенности, где, возможно, и таится душа.

Он отрешенно бродил за спинами толпившихся у гроба людей, сердце изнемогало от холода и пустоты, а вокруг вновь, как когда-то, шелестели слова: «Скоропостижно, в субботу вечером… Ничем не болела… Еще в пятницу сидела тут, на скамейке, с ребятами… С отцом плохо, увезли…» И бился, бился в бетонные стены многоэтажек плач женщины в черном платке, сидящей у гроба.

«Особенный день», – сказала она. И не дожила до этого дня. Скоропостижно умерла накануне.

Он был почти уверен в правильности своего предположения, к которому, оказывается, пришел давным-давно, только боялся признаться себе в этом. Ныло, ныло сердце…

Когда отзвучала печальная музыка, он вместе с другими сел в автобус и поехал на кладбище. Стоял у могилы, смотрел на гроб. Все уехали назад, к поминальному столу, а он остался там, у земляного холмика, окруженного венками и покрытого почти увядшими уже цветами. Сидел неподалеку, в редкой тени тополя, и смотрел в пустоту невидящими глазами. Потом бесцельно бродил между оградами, обелисками, плитами, памятниками и крестами, словно решил навсегда остаться среди этой тишины.

Под вечер он вытащил из-под куста давно примеченную лопату и направился к свежему холмику.

Действовал быстро, с яростью, стиснув зубы, не глядя по сторонам, не обращая внимания на испачканные землей брюки и промокшую от пота рубашку. Тяжело дышал, отплевывался от пыли, но продолжал размеренно и целеустремленно разрывать могилу. Думать он ни о чем себе не позволял, он превратился в обыкновенный копающий механизм наподобие экскаватора. И лишь когда лезвие лопаты со стуком наткнулось на деревянную преграду, вздрогнул и обессиленно привалился к стенке могилы.

Но только на несколько секунд. Вновь с ожесточением принялся за работу и, не колеблясь ни мгновения, попытался поддеть лопатой крышку гроба. С третьей или четвертой попытки это ему удалось. Крышка приподнялась, держась на гвоздях, он схватил ее и, напрягшись, отвалил в сторону.

Ноги его обмякли и он сел на не успевшую еще спрессоваться землю, хотя увидел именно то, что и ожидал увидеть.

Гроб был пуст. Тело умершей исчезло.

Небо уже начало темнеть, и маячили в нем первые нетерпеливые звезды, не испугавшиеся догорающего заката, когда он расставил помятые венки вокруг вновь насыпанного им могильного холмика. Отнес на место лопату, долго умывался и чистился у колонки рядом с кладбищенской конторой, хмуро глядя на захлебывающегося лаем пса, рвущегося с цепи. Подставил голову под холодную струю, выпрямился и медленно пошел к воротам, машинально вытирая лицо рукавом.

Однажды в детстве, в пионерском лагере, он получил на утренней линейке солнечный удар. («Не было…»). Все тогда поплыло перед глазами, он погрузился в темноту, а очнувшись в тени, в беседке, не мог пошевелить ни руками, ни ногами. Сейчас он испытывал похожее состояние, и хотя ноги двигались, но движение это происходило без его участия, как бы само по себе. Он не знал, куда обратиться со своим страшным открытием: в исполком? в милицию? в газету? в Божий храм?.. Все мышцы болели, а голова была словно переполнена той самой еще не успевшей спрессоваться рыхлой землей. Этот тяжелый запах земли пропитал его, въелся в кожу, в волосы, мешал дышать…

Он едва добрался до своего дома, долго стоял под душем, отмывался, и все никак не мог отмыться от этого запаха, а потом обессиленно лежал на диване, глядя в потолок, нависающий над ним подобно крышке гроба.

Он лежал, а в углах комнаты затаились тени, которые не в состоянии был разогнать неяркий свет настольной лампы – и в его сознании постепенно сложилось некое представление о тех событиях, невольным свидетелем которых он стал.

Есть стол у стены, и лампа на столе, и четыре стаканчика для карандашей. Стаканчики расставлены на одной линии, перпендикулярно стене, а настольная лампа стоит перед ними, у края стола, и освещает стаканчики и стену. И на стене видна только одна тень, хотя стаканчиков – четыре. А теперь нужно поменять местами понятия. Предположить, что именно тень от стаканчиков – это предмет, а стаканчики – тени от него. Один предмет – и четыре тени. И находятся тени-стаканчики не на обыкновенном письменном столе, а как бы на поверхности потока времени. Самый удаленный от стены стаканчик – в самом удаленном от данного момента прошлом, самый ближний – в прошлом недавнем. Oднa сущность – и несколько ее проявлений… в разное время… Умирали не разные люди – умирала постоянно одна и та же… А потом вновь появлялась, потому что ее вновь посылали в этот мир.

И будут посылать до тех пор, пока она не выполнит свое предназначение.

До сих пор неким защитникам удается справляться с девушкой-тенью, посланницей неведомых инфернальных сил, чью злую волю призвана она исполнить… Но, возможно, она – не единственная тень, возможно, таких теней много – и не становится ли их все больше и больше с каждым днем?..

…Долго, долго, бесконечно долго длилось тяжелое оцепенение – и он все-таки нашел в себе силы очнуться, потому что почувствовал вдруг, как сквозь запертую входную дверь пытается проникнуть в его квартиру и дотянуться до дивана нечто – СТРАШНОЕ. Чье-то присутствие до ужаса осязаемо ощущалось в тишине, что-то грозное, невыразимое чувствами, шарило огромными лапами, стараясь пролезть в комнату. Обливаясь потом, задыхаясь, покачиваясь от ударов взбесившегося сердца, он поднялся, включил люстру, закрыл двери в прихожую и на балкон. И просидел до рассвета за столом, скорчившись от ужаса, каждой клеткой тела ощущая бездонную тишину на лестничной площадке, где затаилось то невыносимое, что пришло за ним, ставшим случайным свидетелем и раскрывшим тайну.

И только на рассвете ему стало легче, но он знал, что второй такой ночи не переживет…

По тротуару шли люди, туда-сюда сновали по дороге автомобили, из чьего-то открытого окна доносилась ритмичная музыка, откуда-то тянуло горьковатым дымом – но доктор Самопалов ничего не видел, не слышал и не чувствовал. Он медленно обретал собственное сознание, тягучим сиропом переливался в собственное «я», продолжая неподвижно сидеть в своей машине.

Миновало не менее десяти минут, прежде чем он окончательно пришел в себя.

Виктор Павлович Самопалов был хорошим специалистом, хотя и плохой специалист вряд ли бы ошибся в данном случае с диагнозом. Как ни упирайся, как ни отвергай эту мысль, но Виктору Павловичу пришлось-таки признать: налицо явные признаки психического расстройства. Доктор Самопалов, разумеется, знал, что болезни психики, в отличие от гриппа или сифилиса, не бывают заразными, но, вопреки всем доводам разума, вопреки всем канонам психиатрии, склонен был полагать, что именно заразился. И он знал, от кого. Впрочем, правильнее было бы назвать это явление не заражением, а индукцией. Индуктором – сознательным или бессознательным – выступал Игорь Владимирович Ковалев, а реципиентом – он, Виктор Павлович Самопалов, врач-психиатр. И таких реципиентов (как и теней из чужих воспоминаний, скорее всего, порожденных или инициированных из сферы подсознания Демиургом) могло быть много. Очень много.

Демиург, даже изолированный и отключенный от внешнего мира, продолжал влиять на реальность. И изменять ее. Нужно было незамедлительно принимать какие-то новые меры.

«Крайние меры…» – похолодев, подумал доктор Самопалов.

26. Коса

До заката было еще далеко, но в лесу уже вовсю хозяйничали сумерки – обильная листва высоких деревьев, чьи ветви переплетались над головами всадников, почти полностью заслоняла небо, да и само небо как-то незаметно из прозрачно-лазурного сделалось серым, затянувшись невесть откуда взявшейся облачной пеленой. Вскоре после того как отряд, преодолев перевал, спустился по склону, вновь направляясь к реке, все вокруг заполнилось монотонным шорохом – это стучали по листьям, не достигая земли, капли мелкого дождя.

Продвигались по чаще след в след, и опять едущим впереди приходилось без устали размахивать мечами, расчищая проход. Все были подавлены случившимся на перевале, и если раньше, при явлении образа «короля Таэля», говорили о добром знамении, то теперь, обсуждая налет дракона и смерть иноземца, толковали о «дурном знаке», предвестнике беды. Удвоили осторожность, во все глаза вглядывались в нехоженую чащу, где не подавала голос ни одна птица, словно птицы почему-то покинули эти места. Впрочем, опытные воины, не раз бывавшие в разных переделках, не давали воли своим страхам и дурным предчувствиям и продолжали делать свое дело – сопровождать чужеземцев к «Небесному Огню».

Да, королевские гвардейцы и пограничники отнюдь не были необученными юнцами – нападение летающего чудовища выбило из седла только Сергея и Уолтера Грэхема; Гусев и Саня Веремеев усидели на спинах коней, Элис, вцепившись в гриву своего вороного, тоже не сплоховала, а мага Ольвиорна вовремя поддержали расторопные помощники, которые были, судя по этому эпизоду, неплохими наездниками. Уолтера Грэхема сбросил с себя взвившийся на дыбы жеребец, и ареолог ободрал скулу о камни. Остальные же довольно быстро справились с испуганными конями, так что никто не пострадал.

Кроме Ральфа Торенссена…

В исчезновении его тела – даже не в самой смерти, а именно в исчезновении тела – чудилось Сергею нечто зловещее.

«Теперь понятно, как можно вернуться, – мрачно заявил Гусев еще там, на склоне, у перевала. – Нужно просто пустить себе пулю в лоб…»

Люди цепочкой растянулись по краю ущелья, глядя вниз, на то место, где разверзшаяся земля поглотила тело Ральфа Торенссена, но когда Рандер скомандовал: «По коням!» – все воины тут же выполнили приказ: военная дисциплина есть военная дисциплина. Подчинились ей и славяне, и американцы, хотя увести от обрыва потрясенную Элис Уолтеру Грэхему пришлось буквально за руку. Прежде чем вновь трогаться в путь, Рандер подъехал к не очень уверенно держащемуся в седле сосредоточенному и хмурому магу Ольвиорну. Маг поднял голову и ответил на невысказанный вопрос командира:

– Здесь никогда не водились драконы… Вернее, я нигде и никогда не встречал ни одного упоминания о том, что здесь водятся драконы. Этот дракон не отсюда. И повадки у него необычные. Теперь нужно будет наблюдать и за небом…

– Поручите это мне, – вмешался Гусев, выставляя перед собой автомат.

– Этого ему вполне хватит. В следующий раз не промахнусь, разнесу в клочья.

Рандер сдвинул мохнатые брови и отрицательно покачал головой:

– Не надо в клочья, уважаемый Геннадий. У вас хорошее оружие – но достаточно будет отпугнуть… если нападение повторится. Это же не марги – это дракон.

Гусев возмущенно фыркнул, но удержался от возражений. А чуть позже, когда отряд строился для дальнейшего похода, сказал Сане Веремееву:

– Блин, цацкаются со своими драконами! Грохать надо этих тварей, а не отпугивать.

– Ты бы и Нэсси грохнул? – угрюмо спросил Саня.

– Если бы напала – не задумываясь! А ты что, подставил бы ей обе щеки – сначала правую, а потом левую?

– Пугнул бы. В крайнем случае – по лапам, по хвосту. Но не на поражение.

Гусев сжал автомат и отчеканил:

– А я бы – грохнул! Миротворцы херовы!

Саня молча развернул коня и направился в строй. Лонд Гарракс внимательно посмотрел на ощетинившегося Гусева и поехал следом за Саней. А Сергей обратился к подавленному Уолтеру Грэхему, осторожно водящему пальцем по подсыхающей кровавой корке на скуле:

– Уолтер, извини, может лезу совершенно не по делу и невовремя…

Ареолог взглянул на него, ожидая продолжения.

– Там… – Сергей кивнул в сторону обрыва, – ты что-то такое говорил. Бледное пламя… Лучезарный… И Элис тоже говорила. Это вы о чем?

Уолтер Грэхем перестал ощупывать свою ссадину, отвел мрачный взгляд от лица Сергея. Некоторое время колебался, а потом неохотно ответил:

– Да так… Напророчил один… иллюзорный…

– Но теперь-то ты понимаешь, что все это – вовсе не иллюзия?

Уолтер Грэхем вздохнул:

– Не знаю. Ничего я не знаю… Понятно мне только одно: увяз крепко. Возможно – навсегда…

…Шорох дождя постепенно стих, хотя небо продолжало оставаться серым. Впереди показался просвет, местность начала понижаться, и от головы колонны покатилось назад: «Река!» С треском валя прибрежный сухостой, авангард выбрался на мокрый песок и Рандер объявил, что намерен сразу приступить к переправе, а потом подняться еще выше по течению и продолжать движение до сумерек. И только тогда уже разбивать лагерь, ужинать и устраиваться на ночлег.

В этом месте река была неширокой и спокойной, без быстрин и водоворотов, сквозь прозрачную воду хорошо просматривалось постепенно уходящее в глубину песчаное дно с редкими разводами зеленых водорослей. Проехав вдоль берега, обнаружили на противоположном обрывистом берегу место, где можно было без особого труда подняться наверх – это был овраг с пологими склонами; вероятно, там протекал впадащий в реку ручей. Двое всадников с жердями благополучно добрались до другого берега – коням пришлось пуститься вплавь только на последнем отрезке переправы, и глубина там была, как показали замеры жердями, в два человеческих роста – не более. Однако Рандер отдал распоряжение сколачивать плоты – для мага Ольвиорна и чужеземцев (заявление Гусева о том, что они не грудные дети и смогут переправиться на конях, на него не подействовало); туда же командир намеревался перегрузить кожаные мешки с провиантом. Гвардейцы и пограничники работали сноровисто и дружно, плоты были готовы – и переправа не заняла много времени.

Воины натягивали сапоги, носили с плотов мешки, а Рандер с картой в руках подошел к устроившимся под невысоким обрывом чужеземцам.

– Где будет удобнее повернуть к вашим землям?

Уолтер Грэхем равнодушно пожал плечами, а Сергей ответил, чувствуя некоторую неловкость:

– Мы добирались до вас совсем другим путем.

– Понятно. – Рандер присел, положил карту на песок, постучал по ней пальцем. – Вот тут, мимо торфяных озер?

– Да, – кивнул Сергей. – Мимо озер.

– Понятно, – повторил Рандер. – А потом напрямик через Злой Лес. Конечно, так намного короче… если бы не гвиры. Серебряных стрел на них не хватит.

– Не знаю, что себе думает ваш король, – сказал Гусев, похлопывая ладонью по прикладу «калашникова», – но я бы на его месте давным-давно с этими вашими гвирами разобрался. Разок поднапрячься – и решить проблему навсегда. Обложить с трех сторон – и устроить «Бурю в пустыне». Идти шеренгами, в три-четыре волны, теснить к реке – они же за ваши охранные горшки не сунутся, так? Тактика выжженной земли – лупить серебром по каждому квадратному метру. Собрали стрелы – и дальше, дальше. И возле горшков, конечно, тоже подстраховаться, выставить заграждение. И кранты будут вашим гвирам, сто процентов!

– Геннадий Македонский, – негромко сказал Саня Веремеев, кончиком ножа наводя порядок у себя под ногтями. – Ганнибал из города Чугуева.

– А фиг ли? – Гусев сплюнул. – Из Чугуева не из Чугуева, Ганнибал не Ганнибал, а дали бы мне под начало пару-другую дивизий – я бы здесь навел шороху! Хана бы пришла и гвирам, и маргам!

Рандер свернул карту, поднялся, сверху вниз посмотрел на Гусева, устроившегося на плаще в позе одного из охотников на привале с известной картины:

– Вы представляете, уважаемый Геннадий, какими могут быть наши потери?

– Да хоть и половина, – тут же отозвался Гусев, – дело-то будет сделано. А потери – что потери? Работа такая. Кто не рискует, тот не…

– Блин! – громким возгласом вдруг прервал его Саня Веремеев. – Смотрите!

Все дружно повернули головы туда, куда показывал Саня. Течение вынесло из-за поворота небольшой плот. На плоту, опустившись на одно колено, полусидел с жердью наперевес человек, облаченный в ярко-оранжевый комбинезон участника Первой марсианской экспедиции.

«Торенссен? – с замиранием сердца подумал Сергей. – Но как же это?..»

– Господи, Аллан! – Элис сорвалась с места и устремилась вперед по узкой кромке прибрежного песка, перепрыгивая через камни. Она бежала навстречу плоту и, не переставая, кричала: «Аллан! Аллан!» – словно человек на плоту мог не услышать ее, мог не увидеть ее – и проплыть мимо, и исчезнуть за новым поворотом.

Но плывущий на неказистом сооружении из древесных стволов разной длины, уложенных внакладку и кое-как перевязанных гибкими тонкими прутьями, услышал и увидел бегущую к нему со всех ног Элис. Он резко поднялся, шагнул к краю плота – и этого оказалось достаточно для того, чтобы ненадежное плавсредство, задрав один бок, другим боком погрузилось в воду. Человек, подняв фонтан брызг, тоже оказался в воде и, выпустив из рук жердь, поплыл к берегу. Не успел он выйти на песок, как Элис, влетев в реку, бросилась ему на шею. Он поднял ее на руки – и они так и замерли в долгом поцелуе, на виду всего воинства, позабывшего о своих делах и с удовольствием и шуточками-прибауточками наблюдающего за этой трогательной сценой в стиле Голливуда.

– Это наш командир! – впервые за все время сверкая в улыбке крупными белыми зубами, заявил Уолтер Грэхем. – И, по-моему, вовсе не иллюзорный.

– Понятное дело, командир, – сказал Саня Веремеев. – Командир должен быть с командой, все правильно.

– Как целуются, черти, а? – Гусев с завистью покачал головой и причмокнул. – Ах, у Инны, ах, у Инны хороши глаза и лоб, все смотрел бы, все смотрел бы, все смотрел бы на нее б… В смысле, как раз наоборот насчет «нее б»…

– Тьфу! – сплюнул Сергей. – Точно, казарма чугуевская!

Гвардеец Рандер с недоуменным видом поскреб щеку и пожал плечами:

– Не понимаю, каким это образом командир – командир! – мог потерять своих подчиненных.

– Там была очень сложная ситуация, уважаемый Рандер, – туманно пояснил Сергей.

– Все равно не понимаю. – Рандер посмотрел на небо. – Однако, нужно поторапливаться, скоро начнет темнеть.

Церемония знакомства с командиром межпланетного корабля «Арго» Алланом Маккойнтом была предельно краткой. Воины уже рассаживались по коням, а чуть в стороне чужеземцы, Рандер, лонд Гарракс и маг Ольвиорн обступили сухощавого американца, чье лицо с жесткими, будто изваянными из камня и в то же время привлекательными чертами вновь заставило Сергея подумать о Голливуде, о благородных героях боевиков, без устали, день и ночь, ведущих схватку с многоликим мировым Злом.

– Аллан Маккойнт, – слегка поклонившись, представился командир «Арго».

На лице его не дрогнул ни один мускул, когда он услышал в ответ: «командир гвардейцев короля Валлиора Рандер»; «лонд Гарракс»; «странствующий маг Ольвиорн»; «Геннадий Гусев»; «Александр Веремеев, можно просто Саня»; «Сергей Зимин»… Если Аллан Маккойнт и был удивлен, растерян, ошеломлен, обескуражен, то прятал все эти чувства где-то очень глубоко, не допуская ни малейшего их внешнего проявления. Непромокаемый комбинезон и марсианские ботинки Маккойнта ничуть не пострадали от пребывания в воде. Элис не сводила с него глаз, словно опасаясь, что командир в любую секунду может исчезнуть, а гвардеец Рандер не сводил глаз с прицепленного к поясу чужестранца невиданного, искусно сработанного прозрачного шлема, способного, возможно, выдержать даже самый мощный, сплеча, со всего размаха, удар тяжелого меча. Этот шлем был не таким, как те, что висели у седел Подземных Мастеров, – но ничуть не хуже. Рандер был бы не прочь заиметь такой шлем.

– А Ральф? – спросил Аллан Маккойнт, переводя взгляд с Элис на ареолога. – Он что, не с вами?

Уолтер Грэхем опустил голову и промолчал.

– Он погиб сегодня. Там, – Гусев показал рукой на противоположный берег. – Командир, я бы посоветовал вам сразу во все не вникать. Конечно, в НАСА с психологической подготовкой все в порядке, да? – но лучше все-таки поостеречься. Считайте, что снимаетесь в фантастическом фильме.

В серых глазах Аллана Маккойнта что-то мелькнуло. Но только один раз.

– Вы же углубились – и ничего не случилось? Так что не беспокойтесь. С сегодняшней ночи у меня было достаточно времени для размышлений, и я пересмотрел некоторые свои убеждения. Вынужден был пересмотреть. Об этом мы переговорим потом, а сейчас, так я понимаю, нас ждут?

– Да, – сказал Рандер, мало что понявший из слов Гусева про НАСА и фильмы. – Разговоры лучше оставить на вечер.

– Только дайте что-нибудь поесть, я чертовски голоден.

И вновь отряд продолжил путь вдоль берега, вверх по течению, пробираясь сквозь лес к лагерю грозного врага. Аллану Маккойнту выделили одну из обозных лошадей, освободив ее от поклажи, и командир космического корабля, облачившись, как и все остальные, в зеленый плащ, довольно уверенно держался в седле, жуя на ходу, и лицо его по-прежнему было непроницаемым. Элис ехала следом за ним, не отрывая глаз от его спины.

Аллан Маккойнт чувствовал этот взгляд, но не оборачивался. Он думал об оставшемся в одиночестве Майкле Савински. О погибшем – как? почему? – Ральфе Торенссене. Об Элис. О том, как весь день блуждал по чужому лесу, заставляя себя принимать новую реальность, не пытаясь докапываться до причин ее появления – иначе это могло очень плачевно кончиться для рассудка. Он думал о тонкой и прочной перчатке телесного цвета, лежащей в кармане его комбинезона…

Он не делал никаких предположений, а просто сказал себе: «Мы все стали элементами схемы под названием «Марсианский Сфинкс». Нужно принимать правила игры и надеяться на ее успешный исход. Даже если ты умер там – ты живешь здесь. Живи…»

Аллан Маккойнт не питал никаких иллюзий насчет того, что когда-нибудь вновь увидит земное небо.

День начал блекнуть в предчувствии подступающих сумерек, в воздухе тонко зазвенела неназойливая пока мошкара. Обрывистый берег постепенно превращался во все более пологий, чаще стал попадаться низкорослый темный кустарник, а стволы деревьев, как в шубы, облачились в желто-зеленый мох. Появились заросшие таким же мхом кочки, под копытами коней зачавкало, и вскоре в траве обнаружились бурые лужицы – их становилось все больше и больше.

В конце концов отряд оказался перед обширной, не обозначенной на карте топью, примыкающей к широко расплескавшейся реке, и Рандер, вновь ни с кем не советуясь, направил колонну в обход болота, рассчитывая, сделав крюк, вновь вернуться к воде – и уже там расположиться на ужин и ночлег.

Продвигаясь по краю топи, всадники все больше углублялись в лес, по-прежнему расчищая путь с помощью мечей. Движению мешало множество поваленных полусгнивших деревьев, от болота тянуло смрадом, мошкара тучами лезла в глаза людям и животным, впивалась в кожу. Пробираться вперед становилось все тяжелей, а болото и не думало кончаться; вместо курса на восток отряд вынужден был двигаться на север. Небо сплошь затянули тучи, угрожая пролиться новым дождем, быстро сгущались сумерки, и перспектива выйти до ночи к реке, обогнув болото, представлялась все более и более сомнительной.

Однако у Рандера были свои соображения на этот счет. Командир упорно вел отряд все дальше в чащу, не отказываясь от намерения выполнить-таки намеченную задачу, и распорядился приготовить факелы – достать их из мешков обоза и передать по колонне. Воины арьегарда только-только приступили к выполнению приказа – и в это время случилось то, чего опасались постоянно, с того самого момента, когда осталась позади граница королевства Таэльрин.

Марги дождались своего часа.

Нападение было внезапным и стремительным. Монстры лавиной хлынули из-за деревьев, рассекая колонну на части, сталкивая всадников вместе с конями в зловонную трясину. Отряд оказался раздробленным, прижатым к болоту, марги бросались на людей и животных, безжалостно пуская в ход острые зубы. В темноте слышались крики и стоны людей, рычание маргов, хрип и ржанье коней, громко трещали ветки, тускло блестели мечи, рассекая воздух… Здесь, в тесноте, среди деревьев, воинам трудно было развернуться, объединить усилия, и потому, несмотря на отчаянные призывы командиров, каждый сражался за себя, за собственную жизнь. Барахтались в трясине кони и люди, лилась и лилась кровь, щелкали зубы монстров, и без устали разили мечи.

И вдруг в этот хаос звуков ворвался оглушительный треск автоматных очередей.

– Ложись! – раздался в темноте вопль Сани Веремеева и почти тут же все вокруг содрогнулось от страшного грохота, а лес озарила ослепительная вспышка.

Кони бросились врассыпную, едва не сбрасывая седоков, натыкаясь на деревья, цепляясь поводьями за ветки. Заметались черные тени маргов – и вновь сгустилась темнота.

Опять – грохот и вспышка!..

И треск ветвей. Удалящийся треск ветвей.

Стоны… Крики о помощи из топи… Тяжелый запах крови… Возбужденные голоса…

– Зажечь факелы! – прозвучала из темноты команда Рандера. – Веревки, быстро! Тащить из болота! Расчистить место! Осмотреть раненых! Костры!

Вое вновь пришло в движение, вспыхнули факелы – и осветилось место короткой, но кровавой схватки.

В траве лежали мохнатые туши маргов. Один монстр шевелился, скрежетал зубами, сверкал глазами, стараясь дотянуться до дерева, подняться – и Гусев в упор добил его из автомата. Рядом, подмяв под себя кустарник, судорожно ерзал на боку конь с разодранной шеей – свисали куски мяса, обильно текла кровь, смешиваясь с кровью марга… Чуть дальше сидел на земле воин без плаща – то ли гвардеец, то ли пограничник, – обеими руками обхватив ногу, и между пальцев у него тоже струилась кровь. Еще один воин, раскинув руки, неподвижно лежал под деревом, и его широко открытые глаза мертвым взглядом смотрели в темное небо…

Рубили сучья для костров, валили в болото стволы – за них цеплялись сброшенные в топь. Помощники мага Ольвиорна, вывернув на залитую кровью траву содержимое своих сум, хлопотали над ранеными. Сам маг в разодранном зубами марга плаще ощупывал голову еще одного воина, не подающего никаких признаков жизни. Гусев, Сергей и Саня Веремеев с автоматами и факелами в руках вглядывались в чащу, в которой исчезли марги. Сане прыгнувший из темноты монстр вцепился зубами в ногу, но не смог прокусить высокий ботинок, хотя и выдрал добрый кусок; Сергей и Гусев, услышав зловещий шорох сбоку, смогли уклониться и скатиться с коней, а вот Уолтер Грэхем угодил в болото, так и не успев взяться за пистолет. Лонд Гарракс, судя по всему, был цел и невредим, он командовал воинами, вытаскивающими своих товарищей из потревоженной топи – от нее волна за волной накатывался смрад. Рандер на руках принес к разгорающемуся костру одного из своих адъютантов; плащ адъютанта был пропитан кровью… Все вокруг было озарено светом факелов, наперегонки стучали топоры, расчищая место для лагеря; было очевидно, что придется ночевать здесь, у болота, дабы уделить максимальное внимание тем, кто пострадал от нападения лесных тварей.

Коса смерти прошлась по отряду – и вряд ли бы кто-то остался в живых, если бы не оружие бойцов группы быстрого реагирования. Если бы не «погремушки Перуна».

Огонь из автомата открыл Гусев – хотя и знал, что в темноте может попасть в своих. Вторую «погремушку» следом за Саней Веремеевым бросил Сергей.

– С-сука, чуть нос мне не отгрыз! – возбужденно дыша, с чувством произнес Саня Веремеев. – Хорошо, локоть выставить успел, прямо ему в носопыру… Так он, падла, ботинок сжевал! И плащ рвануть успел…

– Надо было броники напяливать, – сказал Гусев. – Наша промашка, парни. Они же нас выслеживали, поджидали удобного момента. – Он обернулся к кострам, куда подносили раненых. – Считайте, легко отделались. Я, блин, головой приложился, секунд пять-шесть потерял, недотепа!

– Все нормально, Геныч, – успокоил его Сергей. – Только нужно было сразу «погремушкой», а ты очередями. Мог и по своим угодить…

– Что было под рукой – тем и воспользовался, – огрызнулся Гусев. – Свои – чужие… Главное – результат. А результат, вот он, – Гусев кивнул на неподвижно лежащие туши монстров с оскаленными окровавленными пастями. – Твар-рюги!

Сергей обвел взглядом костры и увидел Аллана Маккойнта. Командир был без плаща и резко выделялся из общей массы занятых разными делами людей своим ярко-оранжевым комбинезоном. Он переходил от костра к костру, вглядывался в лежащих на траве раненых, словно кого-то искал.

«Элис! – моментально сообразил Сергей. – Где Элис? В болоте? А Уолтер?..»

– Парни, а где Элис с Уолтером? – спросил он, продолжая глядеть на бродящего среди раненых Аллана Маккойнта.

– А черт его знает, – ответил Гусев. – В болото, небось, угодили. Сейчас разберемся.

– Вон, командир ее ненаглядный идет, – Саня Веремеев тоже заметил Аллана Маккойнта. – А точно, где она?

– Ага, черный в порядке, – Гусев мотнул автоматом в сторону болота; оттуда, прихрамывая, шел к костру Уолтер Грэхем, плащ его был перепачкан болотной жижей. – Искупался, красавец, принял грязевую ванну.

– А ты у нас очень белый, да, Гусек? – с трудом подавляя неприязнь, процедил Сергей.

– Да уж белее чем он, – ощерился Гусев.

– Зато намного дурнее, – вставил Саня Веремеев. – Дурной белый человек.

– Да пошли вы! – отмахнулся Гусев. – Черножопые, может, ребята и неплохие, но все равно – черножопые! Хотя поют отпадно, не спорю, и в баскетбол классно играют.

Саня Веремеев сплюнул и резюмировал, обращаясь к Сергею:

– Вот такая тебе, блин, дружба народов!

Сергей не слушал. Он смотрел на приближающегося к ним Аллана Маккойнта. В одной руке Маккойнт держал горящий факел, а в другой пистолет. Лицо его было встревоженным и хмурым.

– Вы не видели… – начал он и осекся, и резко повернулся в сторону чащи, к чему-то прислушиваясь. И Сергею почудилось, что сквозь все шумы – стук топоров, хруст веток, треск костров, голоса, стоны – донесся из леса отдаленный женский крик. Крик звучал секунды три, не более – и оборвался.

И больше не повторился.

– Элис… – сдавленно сказал Саня Веремеев. – Это Элис!

– Твою мать! – выдохнул Гусев и, мгновенно сбросив с плеч плащ, первым рванулся в чащу, не выпуская из руки факел. Маккойнт, Саня и Сергей – оба бойца тоже освободились от плащей – тут же последовали за ним.

Бежать среди деревьев, густого кустарника, болотных луж и кочек было просто невозможно, поэтому поневоле приходилось ограничиваться быстрым шагом. Трава была примята ногами маргов – судя по всему, прошло их здесь немало; во всяком случае, не два и не пять. Кое-где на кустах висели клочья бурой шерсти. Шли молча, держа оружие под рукой, прислушиваясь – но вокруг стояла тишина. Увидели зеленый плащ, висящий на сломанной ветке, – на нем темнели пятна крови; пройдя чуть дальше, наткнулись на еще один, лежащий в траве… Марги не просто убежали, напуганные стрельбой и «погремушками Перуна»; лесные чудища уволокли с собой свою добычу – и было пока неизвестно, насколько поредел этим страшным вечером отряд. Никому из четверых, пустившихся в погоню за монстрами, не хотелось думать о том, жива ли еще эта добыча – или…

Пройдя чуть дальше, увидели в свете факелов растерзанного марга – кучу мяса и костей под залитым кровью стволом.

– Свои добили, – с отвращением сказал Гусев. – Жрали прямо на ходу… Ур-роды!

Место нападения осталось далеко позади, пропали лужи и мшистые болотные кочки, и все труднее было различить следы мохнатых тварей на редеющей траве, которую постепенно сменял пружинящий под ногами сухой серый мох. Факелы горели уже не так ярко, начали потрескивать и коптить, а в черном кебе не было видно ни лун, ни звезд – его по-прежнему затягивали тучи. Все реже попадались на глаза клочья бурой шерсти, и каждый из четверки преследователей понимал, что шансов отыскать хоть кого-то из попавших в лапы лесных монстров, а тем более – отыскать живым практически нет…

Но они продолжали погоню в чужом ночном лесу, потому что никто из них не желал первым сказать: «Поворачиваем назад, наши поиски бесполезны…»

Размашисто шагающий во главе группы Гусев резко остановился, и Сергей чуть не налетел на него. Аллан Маккойнт, с каким-то горловым звуком, похожим то ли на хрип, то ли на рычание, шагнул вперед, опуская факел, чтобы лучше рассмотреть то, что лежало на упругом ковре из мха, на котором не оставалось следов.

Разорванный буквально в клочья оранжевый комбинезон. Окровавленный оранжевый комбинезон с прилипшими прядями длинных светлых, испачканных кровью волос. Волос Элис…

Крови было много. Очень много…

Аллан Маккойнт рухнул на колени, отшвырнув в сторону горящий факел, выронил из руки пистолет и вцепился в эти страшные лохмотья. Трое бойцов окружили его. Они молчали – потому что все было понятно и без слов.

– Элси… – сдавленно произнес командир «Арго». – Эл… – у него перехватило горло.

Вокруг внезапно начало светлеть, и раздался в ночной тишине непонятный зловещий треск – и начал множиться, нарастать, набирать силу.

– Факел! – крикнул Саня Веремеев.

Пламя с брошенного Алланом Маккойнтом факела переметнулось на сухой мох и помчалось по нему, расширяя огненный круг, с такой скоростью, с какой горит подожженный мальчишками тополиный пух, сбившийся у дорожных бордюров. Огонь бросился прямо в лицо Маккойнту, заставив его сначала отшатнуться, а потом вскочить на ноги, огонь почти мгновенно подобрался к бойцам и принялся жадно лизать их ботинки.

– Тушить! – крикнул Сергей, отпрыгивая назад.

– Сдурел? Чем тушить? – Гусев отступал, с силой топая подошвами по земле, чтобы сбить пламя. – Уходим – или сгорим на хрен!

– Элис! – Аллан Маккойнт, прикрывая лицо рукой, сделал шаг навстречу огню, подобрал пистолет и намерен был идти дальше, но Саня Веремеев схватил его за руку и потянул назад, за собой.

– Нет уже Элис, командир! – крикнул он. – Ты же сам знаешь, что нет. Серый, тащим его!

Пламя уже перекинулось на ветки, быстро распространяясь во все стороны, едкий дым щипал глаза, забивался в легкие. Подхватив под руки упирающегося Аллана Маккойнта, Саня и Сергей бросились вслед за Гусевым. Лесной пожар быстро набирал силу, все вокруг наполнилось треском, жаром и дымом.

– Быстрее, быстрее! – торопил Гусев. – Сгорим заживо! – Он, размахнувшись, с остервенением запустил своим факелом в извивающиеся языки пламени. – Чтоб эти твари все здесь погорели!

Аллан Маккойнт почувствовал, как начали тлеть волосы на затылке – и перестал упираться. Он не хуже других понимал, что Элис Рут больше нет…

Подгоняемые лесным пожаром, четверо иномирян пустились в обратный путь. Пламя рвалось в небеса, и пополз над лесом густой сизый дым, и в горячем воздухе стоял неумолчный треск погибающих деревьев.

– Чтоб оно все сгорело! Ко всем чертям собачьим! – бормотал на ходу Гусев.

Саня Веремеев кашлял, Аллан Маккойнт тяжело дышал. Сергей бросил свой уже догоревший факел и тоже закашлялся.

Они старались оторваться от преследующего их огня – и это им удалось.

Они шагали назад, к болоту, и Сергея не оставляло странное ощущение чужого взгляда… будто кто-то наблюдал за ними с ночного неба…

27. Лазарь

Почти не сомкнув глаз за всю ночь, Виктор Павлович Самопалов все-таки нашел в себе силы встать утром с постели и, приняв контрастный душ, начать собираться на работу. С женой он ничем не делился, а она, хоть и видела, что с мужем что-то не в порядке, вопросов не задавала: за годы совместной жизни она безошибочно научилась определять, когда можно и нужно проявить участие, а когда лучше просто молчать, делая вид, что ничего не замечаешь. Впрочем, погруженный в свои раздумья Виктор Павлович даже не осознавал, что в квартире, кроме него, есть кто-то еще.

Хоровод одних и тех же мыслей кружил и кружил у него в голове – и когда он стоял в очереди на АЗС, и когда ехал на работу. Еще бессонной ночью у него обрисовалось несколько вариантов полной нейтрализации Ковалева (этим эвфемизмом доктор Самопалов мысленно заменял другое, гораздо более точное определение тех действий, которые он собирался предпринять) – причем вариантов, не грозящих разоблачением… Но одно дело – представить это в воображении, и совсем другое – самым реальным образом прервать чужую жизнь, присвоив без всякого на то разрешения прерогативы Господа Бога. Виктор Павлович мьсленно метался между этими бесчисленными «я должен», «смогу ли я?», «разве я вправе?», «это необходимо для всеобщего равновесия» – и приехал в клинику с головной болью, так окончательно ничего и не решив.

Облачившись в кабинете в рабочий халат, он немного посидел за своим столом, отрешенно глядя на аккуратно разложенные бумаги и перекатывая из стороны в сторону шариковую ручку, и наконец, все так же терзаясь сомнениями, отправился к боксу, в котором, как в коконе, лежал изъятый из пространства и времени Демиург-Ковалев. («Или – Демиург Ковалев?» – в который уже раз промелькнуло на задворках сознания).

Три надежных преграды, три твердыни стояли на пути к осуществлению задуманного: собственные моральные принципы, которые схожи по сути своей у всех нормальных людей; шестая заповедь Ветхого Завета; клятва Гиппократа.

Это – на одной чаше весов.

Другую чашу тянула вниз угроза ухудшения реальности, окружающей действительности. Действительности, которая и так была не весьма привлекательной.

Виктор Павлович шел по коридору, и в сознании его словно бы покачивались, до поры до времени неизменно возвращаясь к зыбкому равновесию, эти незримые чаши незримых весов…

В нише возле боксов, уставленной большими вазонами со всякой декоративной зеленью, торопливо писала что-то за столом медсестра Юлечка Нестеренко; перед ней полукругом были разложены пять-шесть раскрытых книг с торчащими то тут, то там бумажками-закладками. Все в отделении знали, что Юлечка заочно учится в местном филиале Академии управления персоналом и имеет твердое намерение стать организатором международного туризма. Хорошенькое личико ее вспыхнуло, когда Виктор Павлович появился перед ней, неслышно подойдя по ковровой дорожке, и она сделала судорожное движение, словно собираясь спрятать написанное под стол – но тут же вскочила и торопливо поздоровалась.

– Здравствуйте, Юлечка, – рассеянно кивнул в ответ доктор Самопалов.

– Что Ковалев?

– Нормально… – пролепетала Юлечка. – То есть… В общем, все уколы я… вот, по журналу!

Юлечка принялась поспешно извлекать из-под книг журнал назначений, но Виктор Павлович, еще раз кивнув, уже повернулся к ней спиной и, вынимая из кармана халата съемную дверную ручку, направился к боксу Ковалева. Незримые чаши весов продолжали неуверенно покачиваться, вновь и вновь возвращаясь к равновесию. Доктор Самопалов не решался присваивать себе функции Господа Бога.

Заглянув в дверное окошко, Виктор Павлович на некоторое время замер, пораженный увиденным, затем попятился от двери и повернул голову к нише медсестры – Юлечка вышла оттуда, вероятно, сразу же после того, как он направился к боксу Ковалева, и теперь стояла посреди коридора и недоуменно смотрела на него.

– Юлия! – замороженным голосом произнес доктор Самопалов. – Это вы впустили?

– Н-нет… – едва слышно ответила медсестра, явно испуганная вопросом Виктора Павловича. – К-кого?.. Я никого…

– Значит, Сиднин, – тем же январским голосом сказал доктор Самопалов.

– А ну-ка, милая, давайте его сюда.

– Он уже сменился… ушел… И он тоже никого…

Доктор Самопалов нахмурился, повел головой, словно ему мешал воротник:

– Сменился, значит? Кто у нас сейчас? Ярик?

Юлечка молча быстро-быстро закивала.

– Приглашайте его сюда, будем разбираться.

Медсестра, словно подхваченный порывом ветра сухой осенний листок, метнулась прочь, на поиски санитара, а Виктор Павлович, наливаясь гневом, вновь приник к смотровому окошку.

У голубоватой кафельной стены небольшого, без окон, помещения, освещенного одинокой лампочкой в матово-белом шарообразном плафоне, располагалась такая же одинокая койка. Ковалев лежал на спине, сложив руки на груди поверх одеяла, глаза его были закрыты, и видом своим он походил скорее на покойника, чем на обитателя мира живых – во всяком случае, так представлялось доктору Самопалову. Да и трудно было назвать теперешнее состояние Ковалева пребыванием в мире живых…

Игорь Владимирович Ковалев витал в мире, созданном сильнодействующими медицинскими препаратами.

А вот тот, кто устроился прямо на кафельном полу возле койки, завернувшись в нечто зеленое – то ли в одеяло, то ли даже в какую-то оконную штору, – на покойника никак не походил. Лежал этот немалых размеров неизвестный на боку, поперек бокса, упираясь ногами, обутыми в огромные ботинки, в стену, лицом к двери – и видно было, что человек вполне жив и просто спокойно спит, словно не впервой ему ночевать на полу в боксах психиатрических больниц. Спит себе – и все…

«Пьяным сном! – подумал доктор Самопалов. – Совсем уже обалдели!..»

Клиника, в которой работал Виктор Павлович Самопалов, отнюдь не была этаким «образцово-показательным» медицинским учреждением, которые существуют разве что в платоновском мире чистых идей и телевизионных репортажах по случаю профессионального праздника. Младший медицинский персонал, а конкретно – санитары, тоже не были «образцово-показательными» ангелами с белоснежными крыльями; ангелы, наверное, проживали и работали только в Лос-Анджелесе… Санитары были публикой разношерстной (тот же Сиднин пришел в клинику с литейного завода, а Ярик-Ярослав раньше работал грузчиком в универмаге), санитары имели дело со спиртом… со всеми вытекающими. Случалось, и приятелей приводили на ночное дежурство, и приятельниц… Но чтобы уложить дружка отсыпаться в боксе – не в пустом боксе, а занятом пациентом! – такого доктор Самопалов припомнить не мог. И с мрачным удовлетворением подумал, что санитару-поэту Сиднину придется с завтрашнего дня сочинять свои стихи в каком-нибудь другом месте. Не здесь. Не в этом отделении. Не в этой больнице.

Виктор Павлович продолжал с негодованием рассматривать здоровенного белокурого парня – тоже, небось, поэта? – спящего, подложив руку под голову, и наконец-то догадался задать себе вопрос: а почему Сиднин, сменившись с дежурства, не разбудил и не забрал с собой на опохмелку своего приятеля? Принял на грудь столько, что напрочь забыл о собутыльнике?

Или…

Удивительные, очень удивительные были у парня ботинки – большие, высокие, сине-красные, с толстенной подошвой. Не по сезону был обут парень. И вообще не для этих широт. В таких ботинках в самый раз Эверест штурмовать, пробираться к Северному полюсу или бродить по Луне…

Холодок змейкой скользнул в самое сердце, снежным комом осел в солнечном сплетении. Доктор Самопалов безрадостно подумал о том, что вскоре начнет шарахаться от собственного отражения в зеркале.

«Это мир сходит с ума, – сказал он себе. – Слышишь? Мир, а не я…»

Из-за поворота коридора выскочила запыхавшаяся Юлечка. Следом за ней спешил долговязый санитар Ярослав.

– Вот, полюбуйтесь, – Виктор Павлович сделал шаг в сторону от смотрового окошка, жестом приглашая на свое место медсестру.

Юлечка заглянула в бокс и ойкнула. Ярослав, согнувшись чуть ли не под прямым углом, навис над ее головой и мрачно буркнул:

– Отпад!

– Знаете его? – спросил доктор Самопалов.

– Не знаю, – торопливо ответила Юлечка; санитар молча помотал головой.

– Что ж, пойдем будить. – Виктор Павлович вновь извлек из кармана дверную ручку. – Юлечка, принесите, пожалуйста, нашатырь. – И Юлечку вновь как ветром сдуло.

В боксе слегка пахло лекарствами и совершенно не пахло перегаром.

– Как он сюда попал-то? – словно бы про себя пробормотал Ярик, склоняясь над верзилой в зеленом.

– Что, не догадываетесь?

Санитар, упершись руками в колени, исподлобья посмотрел на доктора Самопалова:

– Да нет, Виктор Палыч, Сид не мог… Он, конечно, на стишках своих поехал слегка, но вообще вполне нормальный. Во, вы только послушайте – класс!

Ярик выпрямился и торжественным голосом начал декламировать:

Сколько жизней! мать честная! нам их все не пересилить! укорочены как хорды под прозектора ланцетом что этруски русы россы анты рысичи россия все едино за продмагом горлопанствуем фальцетом где еще в какой державе сам себя серпом по яйцам или «с гибельным восторгом» их же под тяжелый молот…[3]

– Маразм, – прервал декламатора доктор Самопалов.

– Класс, – повторил Ярик. – Наизусть выучил! Там еще много.

– Ладно, вернемся к нашим… вот к этому, – доктор Самопалов кивком показал на парня в зеленом. – Если не Сиднин, значит только телепортация. Обычное дело.

– Да ну, – Ярик недоверчиво улыбнулся и шмыгнул носом. – Не катит. Просто он отмычку у Сида забрал. Знаете, бывают такие ситуации…

– Знаю, Ярослав, знаю, но давно уже в таких ситуациях не был. И вам, дорогой, не советую.

Услышав приближающуюся дробь шагов за спиной, врач обернулся – это прибежала Юлечка с нашатырным спиртом.

Доктор Самопалов не ошибся в выборе средства – содержимое пузырька, поднесенного к носу блондина, произвело нужное воздействие. Незнакомец дернул головой, застонал, застучал подошвами в стену – и вдруг резко сел, так что врач невольно отступил от него. Парень шумно дышал широко открытым ртом, тер пальцами виски, и из его выпученных глаз текли слезы.

– Ни фига себе прикид! – изумленно сказал Ярик.

Зеленый плащ распахнулся (а теперь стало понятно, что это именно плащ, а не штора) и под ним обнаружилось ярко-оранжевое, не очень чистое странное одеяние, смахивающее на какую-то спецодежду. Виктору Павловичу сначала подумалось о пожарниках, а потом – о летчиках-испытателях.

Приятель Сиднина наконец отдышался, вытер рукавом глаза, и взгляд его стал вполне осмысленным. На похмельного человека блондин никак не походил. Оглядев кафельные стены и неподвижно наблюдающих за его возвращением в реальность доктора Самопалова, Ярика и Юлечку, он осторожно кашлянул и заговорил сипловатым голосом.

Он произнес несколько фраз и замолчал, с недоумением глядя на доктора Самопалова серо-голубыми глазами. И доктор Самопалов вновь ощутил озноб.

Потому что незнакомец говорил по-английски.

Виктор Павлович знал английский достаточно хорошо – основные материалы по проблемам психиатрии публиковались именно на английском, – хотя разговорной практики у него не было. Он без особого труда понял, что сказал незнакомец: «Где я? Разве так выглядит Царство Божие? По-моему, это больше похоже на больницу. Я в больнице?»

– Да, вы именно в больнице, – тщательно подбирая слова, медленно произнес врач по-английски. – Кто вы? Как вы сюда попали?

Он с замиранием сердца ждал, что скажет в ответ незнакомец. Он был почти уверен: сейчас этот парень выдаст нечто странное, невероятное… но это невероятное, скорее всего, будет правдой. Незнакомец вряд ли имел какое-то отношение к санитару-стихоплету Сиднину. Незнакомец имел отношение к Ковалеву.

– Мое имя Ральф Харолд Торенссен, – все так же сипловато ответил белокурый. – Дракон сбросил меня в ущелье и я разбился. Было очень больно… но недолго – мгновение… Откуда здесь больница? Очередная фантазия Сфинкса? А вы ведь не американцы, правильно? Акцент…

За спиной доктора Самопалова тихо охнула Юлечка. Как будущий организатор зарубежного туризма она усиленно изучала английский язык по какой-то новейшей методике и тоже все понимала. «Вне игры» оставался только бывший грузчик Ярик, чьи познания английского не простирались со школьных еще лет дальше команд «стрельба», «вперед» и «менять оружие» в компьютерных играх.

Доктор Самопалов не знал что сказать. Ральф Торенссен поднялся – ростом он превосходил даже по-баскетбольному долговязого Ярика и был гораздо шире в плечах, – еще раз обвел взглядом бокс – и замер, уставившись на лицо бесконечно далекого от всех проблем Игоря Владимировича Ковалева.

– Опять бред, – с горечью сказал он, обреченно качая головой. – Это же таэльсанский Сфинкс, король Таэль. Он на камне нам показывался. Господи, ну когда же это кончится!

Доктор Самопалов обернулся к медсестре:

– Юлечка, попросите его рассказать более подробно. У меня словарного запаса не хватает.

Юлечка поспешно покивала, на щеках ее вспыхнул румянец. Прерывающимся голосом она задала вопрос.

Ральф Торенссен оторвал взгляд от безмятежного лица Ковалева и как-то утомленно и безнадежно махнул рукой:

– Бред, видения… Все эти короли, воины… славянские парни… Драконы, пророчества… Лонд Гарракс… Все эти маги – мерлионы-ольвиорны… Я сижу в желудке у этого чертова Марсианского Сфинкса и брежу… И Элси тоже бредит, и Уотти… Все это только иллюзия… И вы – тоже иллюзия, продолжение бреда…

Доктор Самопалов на некоторое время окаменел.

«Mаг Мерлион… Марсианский Сфинкс… Иллюзия… Призрачный Сфинкс…»

Тот, кто назвал себя Ральфом Харолдом Торенссеном, был, по всей вероятности, очередным творением Демиурга-Ковалева. Или же…

– «Арго», – деревянным голосом произнес доктор Самопалов и замешкался, вновь подбирая английские слова. – Вы из экипажа космического корабля «Арго»?

Ральф Торенссен уныло покивал:

– Я же говорю – бред. Откуда какому-то врачу в какой-то иностранной больнице известно об экипаже «Арго»? Откуда известно, что на «Арго» есть экипаж? – Он вдруг резко подался к доктору Самопалову. – Эй, послушайте, если вы действительно врач… Дайте мне что-нибудь, чтобы я отключился, иначе я с ума сойду! Черт побери, умирать было больно, да, да! Я новый Лазарь, слышите? «Лазарь! Иди вон!» Ральф Торенссен – новый Лазарь!

Глаза Торенссена лихорадочно блестели, на лбу выступила испарина – и Ярик, который, судя по его виду, не понимал ни слова, нахмурился и подобрался, готовясь исполнять свои привычные служебные обязанности.

– Господи, как мне выбраться из этого чертова Сфинкса! У меня уже сил никаких нет! – все больше распалялся Ральф Торенссен. Он сорвал с себя плащ и швырнул на пол. – К черту!

– Юля, двойную дозу, – бросил через плечо доктор Самопалов и успокаивающе выставил перед собой ладонь. – Минутку, Ральф, сейчас мы все сделаем. Ярослав, открывайте пятый бокс.

Все это было сказано по-русски, но Ральф Торенссен правильно понял жест и сразу как-то обмяк и ссутулился.

– Глупо, конечно, надеяться на иллюзорную помощь… – он шумно вздохнул. – Но вдруг?..

Доктор Самопалов, мобилизовав все свое воображение, пытался представить, ощутить, как его голову накрывает холодный металлический колпак. Такой холодный, что все мысли моментально смерзаются и не могут пошевелиться, разбрестись в разные стороны, а тем более – беспорядочно метаться в мозгу. Он понимал, что наступил такой момент, когда лучше ни о чем не думать, чтобы сохранить хотя бы остатки душевного здоровья…

– Прошу вас, Ральф, – Виктор Павлович показал на дверь. – Мы постараемся вам помочь.

На самом деле это прозвучало по-английски как «мы стараться вам помощь» – но Ральф Торенссен понял и вслед за врачом вышел из бокса, где продолжал грезить Демиург-Ковалев. Плащ с пола он так и не подобрал.

Пятый бокс находился по другую сторону коридора, наискосок от ниши дежурной медсестры. Ярик с совершенно обескураженным видом вэбивал подушку, а Юлечка стояла рядом со шприцем в руке и вид у нее был не менее обескураженный.

– Юля, скажите ему, пусть раздевается и ложится, и объясните насчет укола. И давайте пока выйдем.

Ральф Торенссен уныло выслушал медсестру, кивнул и покорно принялся расстегиваться. От блеска в глазах не осталось и следа, движения его были вялыми и какими-то механическими; он походил на огромную ходячую куклу, у которой сели батарейки.

– Бред… Бред… – бормотала кукла, едва шевеля серыми губами.

Доктор Самопалов вышел из бокса последним и плотно закрыл за собой дверь.

– Блин, откуда он здесь взялся? – сиплым голосом спросил Ярик. – Что он вам говорил?

«Нельзя отмахиваться от того, что происходит на твоих глазах, что ты видишь собственными глазами… и не только ты… – подумал доктор Самопалов. – Надо просто принимать все происходящее… а если оно не втискивается в рамки твоих представлений – нужно расширить эти рамки… если, конечно, это не твои галлюцинации… Этот… Торенссен… полагает, что сидит внутри Марсианского Сфинкса и бредит… Может быть и ты, милейший, тоже сидишь внутри какого-нибудь Сфинкса и тоже бредишь… Химеры сознания… Или тебя и вовсе нет… и Юлечки, и Ярослава… и Сиднина с его стихами… а есть выдумка неистощимого фантазера нашего, Игоря Владимировича. Будет сниться Игорю Владимировичу какой-то иной сон – и ты исчезнешь, и все остальные тоже исчезнут… А появится кто-то другой… другие… и мир будет какой-то другой… «Не плакать, не смеяться, а только понимать» – так, кажется, советовал мудрый Спиноза? Мда, советы давать легко… Нет, не нужно стараться понять. Главное – принять. Принять как должное, как такое, что когда-нибудь могло бы случиться. Пусть даже с исчезающе малой вероятностью – но могло бы…»

– Что он вам говорил? – еще раз задал вопрос Ярик, обводя oшaлелым взглядом врача и медсестру.

– Он американец, – полушепотом сказала Юлечка. – Произношение у него… американское. И у него явно… проблемы… с головой. – Она робко взглянула на Виктора Павловича. – Может, его ночью привезли? Челнок их космический где-нибудь здесь приземлился… Вы же говорили – космический корабль… Что-нибудь там поломалось… Только почему – к Ковалеву?

– Ага, – скептически кивнул Ярик. – Именно прямо здесь шаттл и брякнулся. А еще может быть – заблудился этот американец на трассе «Формулы-1» и заехал сюда. Заехал и забрел в наше заведение. В запертый бокс.

Доктор Самопалов поднял голову и сказал, блуждая взглядом по блеклой стене коридора и избегая смотреть на подчиненных:

– Не исключено, что это действительно космонавт. Вернее, астронавт. С межпланетного космического корабля «Арго». Есть такой корабль, его американцы запустили на Марс. Только я вам советую пока ничего никому не говорить. Пусть отдыхает, это ему полезно. А я пока уточню, что к чему… Договорились?

Виктор Павлович наконец перевел взгляд на собеседников. Ярослав изумленно слушал, по-детски приоткрыв рот, Юлечка часто-часто моргала, словно стараясь избавиться от соринки в глазу.

– Чудеса! – сказал санитар после нескольких секунд общего молчания. – Много здесь всякого народу было, а вот американских астронавтов что-то не припомню. Да еще с Марса. И по телевизору ничего не говорили. Ладно, молчать так молчать, без проблем.

– Вот и хорошо. А вы, Юлечка?

– Конечно, Виктор Павлович. Как интересно!..

– Давайте, Юлечка, делайте свое «укололся и забылся» и занимайтесь своими делами. Ярослав, потом запрете его, а я пойду выяснять.

Доктор Самопалов сунул сжатые в кулаки руки в карманы халата, с силой впиваясь ногтями в кожу, и роботоподобной походкой направился в сторону своего кабинета.

Кажется, кто-то с ним здоровался, но он никому не отвечал, и больничный коридор представлялся ему темным туннелем, и в конце туннеля не было никакого света, потому что этот туннель нигде не кончался…

Дверь кабинета перегородила беспросветный туннель, но и там, за дверью, не могло быть ничего обнадеживающего.

– Виктор Павлович, можно к вам?

Доктор Самопалов, уже прикоснувшись к дверной ручке, обернулся. К нему спешила старшая медсестра, прижав к пышной груди десяток картонных папок с бумагами.

– Не сейчас, Надежда Михайловна, – ответил он неживым голосом.

И, уже шагнув в кабинет, добавил:

– Обхода сегодня не будет, я очень занят. Когда освобожусь, я вас приглашу.

Защелкнув дверь на замок, доктор Самопалов направился было к своему рабочему столу, но не дошел до него и тяжело опустился в кресло. Прикрыл ладонью глаза и попробовал сосредоточиться.

Нужно было собраться с мыслями и все-таки постараться понять, хоть чуточку прояснить для себя всю эту фантасмагорию, разогнать химер – или же приручить их. Принимать, не понимая – это все-таки не выход. Занозу нужно вытаскивать, а не пытаться привыкнуть к ней. Не плакать, не смеяться, а понимать. Да, именно понять, а не просто принять…

«Итак, что тут можно предположить?» – спросил себя доктор Самопалов.

Предположить можно было все что угодно. Можно было предположить, что американский астронавт – выдумка Ковалева. Материализовавшаяся выдумка. И космический корабль «Арго» – тоже. Ральф Торенссен действительно мог побывать на Марсе, а оттуда угодить в другую фантазию Демиурга – с королями и магами. А затем – в больничный бокс. Запросто.

Доктор Самопалов с силой потер пальцами веки.

Могло быть и еще проще. Не существовало в природе никакого американского космопроходца, а существовал только его, Виктора Павловича Самопалова, врача-психиатра, бред. «Врачу, исцелися сам»… Или еще лучше: он, Виктор Павлович Самопалов, – выдумка все того же Ковалева. Нет никакого врача Самопалова, а есть выдумка. Очень хорошо. Прекрасно. Замечательно.

Но был и третий вариант, о котором подумалось еще в боксе, при беседе с Ральфом Тсренссеном.

«Ну-ну, Витя, давай, сопоставляй, делай выводы, – подхлестнул он себя. – Покажи, что способен соображать».

Maг Мерлион. Не полузверь-полурыба, не ксерокс, не принц, а именно маг. Так сказал Торенссен. Где упоминался маг с таким именем? Правильно, в романе отечественного фантаста – по свидетельству Яндекса. Черепанова? Карабанова?

Торенссен говорил о Марсианском Сфинксе – а как назывался тот роман.

Черепанова-Карабанова? «Призрачный Сфинкс»… И ведь тогда еще это название зацепило, только он отмахнулся – чепуха, мол…

Совпадение?

«Два совпадения – слишком много для совпадений», – вспомнил он и поежился.

Возможно, роман Черепанова-Карабанова позволит хоть что-то прояснить.

А возможно, и роман, и сам автор – тоже выдумка Ковалева…

Или Ковалев читал этот роман…

Доктор относил себя к числу тех людей, которые не любят откладывать решение проблемы на потом, предпочитая незамедлительно действовать, и не опускают руки при первой же неудаче. Он резко встал, снял халат и бросил его на спинку кресла. Похлопал по карману брюк, проверяя, там ли ключи от машины, и, еще раз щелкнув замком, вышел из кабинета.

Он вновь никого не замечал на своем пути, и ему вдруг показалось, что он безвозвратно переступил некую очень важную грань и из врача превратился в больного. В больного врача…

28. Встреча

– Вот вам и померкшее светило, – задумчиво протянул Саня Веремеев, глядя на небо, затянутое черно-бурой пеленой. Легкий утренний ветерок гнал дым в сторону поднявшегося над кромкой леса солнца, и солнце потерялось в этих мутных клубах, совсем непохожих на обычные безобидные облака. Тусклым было солнце, как и предрекал в давние-предавние времена Великий маг Мерлион.

Зa рекой продолжал гореть лес, и огонь добрался до торфяных озер, обозначенных на карте командира Рандера…

Трое славян и двое американцев сидели на сухих корягах на краю лагеря, разбитого у реки. В лагере было тихо – хлопотали возле раненых маг Ольвиорн и его помощники, топтались у споро сооруженных коновязей расседланные кони, бродили по берегу часовые, поглядывая то на лес, то на мглистое небо. Все остальные столпились на расчищенном от деревьев пространстве на склоне, окружив свежие холмики, покрытые зелеными плащами.

Тринадцать холмиков. Тринадцать могил. Двенадцать мертвых тел было переправлено через реку с места нападения маргов, тринадцатый воин умер уже под утро, в лагере, несмотря на все усилия мага Ольвиорна. Чужеземцы присутствовали при погребении, а потом лонд Гарракс хмуро пояснил им, что у могил павших должны остаться для проведения ритуала только свои…

Восемь гвардейцев и пять пограничников стали жертвами нападения маргов. Еще семеро пропали – так же как и Элис. Одиннадцать воинов получили ранения, причем один из них пострадал не только от зубов лесных монстров, но и от автоматной пули…

Никто ни в чем не упрекал чужеземцев, но Сергею казалось, что таэльринцы бросают на них косые взгляды – слишком дорого давался этот поход, затеянный ради обеспечения безопасности чужаков. И не утихали среди воинов разговоры о том, что вовсе не к добру было явление образа короля Таэля…

А еще отряд потерял шесть лошадей: четверых загрызли марги, а двоих, израненных, пришлось прирезать, чтобы они не сгорели заживо в подступившем к болоту пожаре.

Таков был печальный итог нападения маргов, сумевших таки напиться крови. Хотя и проливших свою: огонь пожрал семь трупов мохнатых монстров, сраженных мечами и пулями.

Мрачным и зловещим было утро, и мог ли принести что-то хорошее день, начинающийся с погребения?..

Утро было под стать прошедшей ночи, когда четверо иномирян уходили от лесного пожара, сотворенного факелом Аллана Маккойнта. Позади них разгоралось зарево, впереди была темнота. Факелы Сани и Сергея погасли, задохнувшись собственной копотью, и на смену им пришли карманные фонарики. Когда стало понятно, что сбились с пути, начали стрелять в воздух и услышали отдаленные крики. Их встретили воины во главе с лондом Гарраксом; эту группу послал в лес Рандер, взбешенный внезапным исчезновением тех, кого ему поручено было сопровождать и охранять.

Рвущийся во все стороны лесной пожар заставил Рандера изменить первоначальные планы: нужно было сворачивать только-только разбитый лагерь, возвращаться к реке, к оставленным плотам, и перебираться назад, на недавно покинутый берег. Приладив к лошадям гамаки для раненых, двинулись вдоль болота назад, по собственным следам.

Ночная переправа… Дрожащее отражение огня в черном воде… Горячий дымный воздух…

Расположились за рекой, и наконец-то смогли поужинать и накормить коней. Уставшие, подавленные, легли спать, завернувшись в плащи, – а за рекой все полыхало; там погибал древний лес, погибал от рук пришельцев…

– Померкшее светило, – повторил Саня Веремеев и поежился. – Ну и Нострадамус… Как в воду глядел. Значит, и встреча возле гор состоится…

– А как же, – сказал Гусев, глядя на бурое небо. – Обязательно состоится, на самом высоком уровне. И мы их уделаем, если только не будем сопли жевать. Пока получается не очень, – он коротко взглянул на Аллана Маккойнта, сидящего в трех шагах от него рядом с Уолтером Грэхемом. Лицо командира «Арго» было каменным, а в глазах застыла боль. – На перевале ушами хлопали, вон там тоже, – он кивнул на противоположный берег, где дымились обуглившиеся стволы. – Хреновые из нас профессионалы…

Уолтер Грэхем поднял голову и с неприязнью посмотрел на Гусева:

– Меня не учили отбиваться от ночных атак. Я вообще не военный человек, я ареолог – специалист по Марсу.

– Да при чем здесь ты, марсианин! Я нас имею в виду: себя и вот их, – Гусев показал на Сергея и Саню Веремеева. – Тебя конечно этому не учили, тебя учили золотишко на Марсе тырить…

– Геныч, не заводись! – вмешался Сергей. – А ушами мы точно хлопали, согласен. Если скодды будут покруче, чем эти…

– Значит надо делать выводы и не повторять ошибок, – сказал Саня Веремеев. – Как учили нас капитан Осипов и другие отцы-командиры. Ну, с маргами облажались, это ясно. А что в лес с огнем ломанулись – не прокол? Про собственные фонари забыли.

– Почему – «забыли»? – вскинулся Гусев. – Лично я помнил. Просто факел уже был в руке – чего ж его не использовать?

– Потому что лес беречь надо от пожаров, – назидательно сказал Саня.

– Аллан, только не примите на свой счет, мы вас не виним.

– У меня тоже был фонарь, – отрешенно произнес Аллан Маккойнт. – Я светил внутрь, там было темно. А вот куда он делся потом?.. Куда-то делся, но у меня уже был другой фонарь… Потом и он… Меня звали Лео, а ее – Радуга, и мы пытались добраться по Елены, вызволить ее у троянцев… А потом все пропало, и я оказался здесь… Вернее, не все пропало. – Аллан Маккойнт при полном сочувственном молчании остальных расстегнул карман комбинезона и вытащил тонкую перчатку. – Радуги нет, а перчатка осталась…

– Мы тоже там видели всякое, командир, – сказал Уолтер Грэхем. – Теперь конец всем спорам о возможности или невозможности внеземной жизни. Сфинкс – это и есть внеземная жизнь. И то, на что он способен, просто потрясает…

Аллан Маккойнт спрятал перчатку и вздохнул:

– Честно говоря, я все больше сомневаюсь, была ли сама экспедиция. Был ли Марс… Хорошо бы проснуться…

– Был. – Уолтер Грэхем тоже полез в карман комбинезона, пошарил там и извлек темный осколок. – Вот…

– Что это? – Гусев с любопытством подался к нему. – Золотой запас марсиан?

– Кусок метеорита, – сухо пояснил Уолтер Грэхем, не глядя на него. – Подобрал в переходе, когда мы провалились… с Элси…

Аллан Маккойнт скрипнул зубами.

– Почему именно метеорита? – поспешил поинтересоваться Сергей. – Камень как камень, на нем же не написано.

– У меня есть основания считать, что это именно метеорит. – Ареолог осторожно провел пальцем по зазубренной грани. – И подобрал я его не возле собственного дома, а именно на Марсе, в переходе, ведущем к Сфинксу.

Аллан Маккойнт, ссутулившись, смотрел на противоположный берег, и лицо его было серым.

– Я так понимаю, этот Сфинкс – опасная штука, – заявил Гусев. – Вас он на Марсе достал, а нас-то и вообще на Земле! Это же хрен знает за сколько километров! Достал нас всех, забросил черт-те куда, свел воедино. И, кажется, я знаю, зачем! – Гусев обвел всех победоносным взглядом. – Чтоб мы скоддов пригасили! Потому что они и до него добраться могут.

– А что, предположение не хуже любого другого, – рассудительно сказал Саня Веремеев. – Нормальный космический боевик киностудии «Голливудфильм». «Надерите им задницу, парни!» – так ведь они там всегда говорят, да, Уолтер?

– Геннадий допускает одну очень распространенную ошибку, – заметил Уолтер Грэхем, продолжая вертеть в руках осколок небесного снаряда и оставив без внимания вопрос Сани.

Гусев высокомерно прищурился:

– Это какую же?

– Антропоморфизм, – лаконично ответил ареолог, по-прежнему не удостаивая его взглядом.

Гусев с силой втянул носом воздух,, наклонился и смачно сплюнул на песок.

– А если попроще? Я школу давненько уже закончил, подзабыл, понимаешь, кое-что.

– Ну, если попроще, то это подход к нечеловеческому с человеческими мерками. Марсианский Сфинкс – не человек, и мотивы его действий нам просто не могут быть понятны. Использовать нас как оружие против скоддов – это по-человечески. Но не по-марсиански. Возможно, он просто спит и во сне создает миры. И мы угодили в его сны.

– Ха! – сказал Гусев. – Спит и видит сны. А это не человечьи мерки? Не андропоморфинизм?

– Да, верно, – неохотно согласился Уолтер Грэхем.

А Саня Веремеев тут же добавил:

– Один – один.

Разговор прервался. Командир «Арго» продолжал застывшим взглядом смотреть на затянутый дымом противоположный берег. Потом с силой провел ладонью по лицу и глухим голосом сказал в пространство:

– А я ведь так до сих пор и не знаю, куда и зачем мы идем, и кто это с нами…

– Серый, объясни в двух словах, ты умеешь, – предложил Гусев.

– Попробую.

Аллан Маккойнт слушал рассказ Сергея с непроницаемым лицом, а выслушав, повел плечами и произнес только одно слово:

– Понятно… – И вновь его взгляд уперся в дымящийся берег.

Маг Ольвиорн, завершив обход всех раненых, что-то сказал помощнику и направился к иномирянам, медленно переставляя ноги по податливому песку.

Когда маг приблизился, Сергей поднялся со своей коряги:

– Садитесь, уважаемый Ольвиорн. Как там? Плохи дела?

– Могло быть хуже, – медленно ответил маг, не садясь и глядя на вновь окаменевшего Аллана Маккойнта. – Могло быть гораздо хуже, если бы не ваше оружие. Сейчас им нужен покой… но оставлять их тут никак нельзя.

– Ясен пень, – сказал Гусев, протирая свой автомат полой плаща. – Сожрут их тут… Значит так, уважаемый маг: когда вернемся, нужно будет организовать специальную экспедицию, привлечь все войска. Прочесать, окружить и истребить. – Он рубанул рукой воздух. – Раз и навсегда.

– Не спеши ты! – с досадой воскликнул Саня Веремеев и тоже встал. – Одного дела еще не сделали, а ты уже в наполеоны полез.

– Я планирую на перспективу, – веским тоном парировал Гусев. – Смотрю вперед, понял?

– Стратег! – фыркнул Саня. – А потом? Покорять соседей направишься? Бородинские битвы устраивать?

– Тьфу! – с досадой плюнул Гусев. – Достал ты меня, Веремей! – Он отмахнулся и вновь обратился к магу Ольвиорну, по-прежнему даже и не думая подниматься с места: – Раненых придется брать с собой. Доберемся потихоньку, сроки-то нас, вроде бы, пока не поджимают. Впрочем, вон идет командир, ему и решать.

Воины, закончив ритуал, расходились от свежих могил, спускались на берег, группируясь по своим отрядам. Рандер, сбросив плащ на руки сопровождающему его адъютанту, быстрым шагом шел через лагерь, придерживая рукой висящий у пояса меч. Гусев прекратил полировать автомат и наконец встал, а за ним поднялись со своих мест и американцы.

– Я виноват в гибели моих подчиненных, – приблизившись, мрачно начал Рандер, отрывисто и резко бросая слова. – И готов понести наказание. И понесу наказание! А пока более не считаю себя вправе принимать единоличные решения и готов выслушать ваше мнение. Но прежде изложу свою точку зрения относительно наших дальнейших действий. – Он вытащил из-за отворота своего сине-зеленого кителя карту и развернул ее. – Пожар нам не помеха: огонь ушел на север и на запад, перекинулся на торфяные озера, а вот в эти места, – Рандер провел пальцем по карте, – он вряд ли доберется – помешает болото. А дальше начинается предгорье, там растительности не так много, все больше камень. Поэтому предлагаю двигаться этим берегом вверх по течению, переправиться где-то здесь, – он вновь ткнул в карту, – и следовать прямиком к «Небесному Огню». К полудню, конечно, уже не успеем, но до темноты надо выйти к точке назначения. Раненых забрать с собой. Устраивает такой план? – Рандер обвел всех глазами; в них не было обычного блеска.

– Нормальный план, командир, – первым подал голос Гусев. – И выступать надо прямо сейчас, не рассиживаться. А мы с ребятами рассредоточимся по колонне, на случай, если марги опять сунутся. Хотя я не думаю…

– Ты и тогда не думал, а вот они думали, – съязвил Саня Веремеев. – А план, по-моему, действительно нормальный.

– Нормальный, – согласился Сергей.

– Так. – Рандер посмотрел на американцев. – Ваше мнение, уважаемые?

– Командир на то и командир, чтобы принимать решения, – сухо сказал Аллан Маккойнт.

– Да, да, – закивал ареолог. – Мне добавить нечего.

– А что скажете вы, уважаемый Ольвиорн?

– Король поручил командовать отрядом вам, уважаемый Рандер, – маг подчеркнул слово «вам». – Это ваша обязанность и ваше право. Мое дело – подчиняться вашим приказам, поскольку я тут не сам по себе. Надо идти к цели – и дойти до цели. Любой ценой. Это как раз такой случай, когда нужно платить любую цену. Пусть даже она кажется чрезмерно высокой. Потому что выбора у нас нет и торговаться не с кем. Не сочтите мои слова жестокими – просто выбора у нас действительно нет. Мы напоили раненых сонным отваром, так что они выдержат переход. Не будем говорить о потерях и умножать душевную боль, – маг шагнул вперед и коснулся рукой плеча Аллана Маккойнта, – главное, чтобы эти потери оказались не напрасными. Так что слово за вами, уважаемый Рандер. А наши гости и помощники, я уверен, не подведут.

…И потянулась вдоль берега зеленая цепочка, сливаясь с зеленью деревьев, потянулась под дымным небом, под тусклым солнцем, медленно взбирающимся в вышину. След в след ступали отдохнувшие кони, спали, покачиваясь в гамаках, раненные воины, хрустели под копытами сухие ветки, едва слышно шуршал ветер в верхушках деревьев и временами шумела на редких перекатах река.

На одном из таких перекатов, в узком месте, переправились на другой берег и двинулись к востоку, наискосок удаляясь от реки. Горящий лес остался позади, за болотом, не пустившим огонь дальше, и воздух стал чище. Из жесткого мха то тут, то там выглядывали серые бока камней, деревья расступались, неохотно расставаясь друг с другом, и на смену необхватным стволам все чаще приходил мелкий, обвитый паутиной подлесок, и все шире и шире становились небесные окна, по-прежнему затянутые бурой пеленой, протянувшейся от горящих торфяников.

Перевалило уже за полдень, но останавливаться не стали – жевали на ходу вяленое мясо с лепешками, запивали квасом и фруктовым соком. На ходу же из торб кормили коней и собирались уже поить их набранной в кожаные мешки речной водой, когда вышли к ручью, не обозначенному на карте командира Рандера. Ручей весело бежал по камням, стекая с предгорий, вода была прозрачной и прохладной – и кони, довольно фыркая и мотая головами, пили ее и явно были не прочь остаться тут хоть и до вечера. Но такой возможности им не дали: Рандер спешил до темноты вывести отряд на плато, на открытое место, куда вряд ли посмеют сунуться марги. Где-то там, в царстве камней, предстояло отыскать базу агрессоров-скоддов.

Отряд поднимался по пологому склону, и далеко позади и внизу остались река и глушь нехоженого леса, и тянулись сверху каменные языки, раздвигая редеющие деревья, уже не устремленные к небесам, а льнущие к земле. Кое-где появились проплешины серого крупнозернистого песка, а место мха заняла редкая трава, расцвеченная белыми, желтыми и синими пятнышками мелких, похожих формой своей на клевер, цветов. Опознавательными знаками каменного царства возникали впереди скальные уступы, увитые сетями жухлых желто-зеленых стеблей.

Сергей замыкал двадцатку лонда Гарракса (вернее, уже не двадцатку – в строю осталось восемнадцать воинов); Гусев ехал вслед за королевскими гвардейцами, Аллан Маккойнт и ареолог, вооруженные пистолетами, сопровождали воинов лондов Вильдена и Дастунга, а Саня Веремеев прикрывал гвардейцев арьегарда. Убаюканный мерной поступью коня, Сергей на какое-то время отключился от окружающего – представлял он себе никогда им невиданную марсианскую равнину с погруженным в глубокий сон огромным внеземным существом, – а когда, спохватившись, вернулся к действительности, оказалось, что конь его уже стучит копытами по камням.

Лес иссяк, спасовал перед выпирающими из земли каменными горбами, и только редкие невысокие раскидистые деревья прилепились к склону, протянув во все стороны узловатые извилистые корни, уходящие в трещины и серый песок. С отвесного уступа маленьким водопадом низвергался ручей, разбиваясь о камни – может быть, тот же самый, в котором они недавно поили коней, – и торопился дальше, к невидимой отсюда реке. Над камнями вертолетами висели большие бирюзовые стрекозы, и временами то ныряли, одна за другой, в редкую траву, то рядками рассаживались на каменных кромках. Ветер переменил направление, унося дым к северу, и небо наконец-то немного посветлело.

Сергей рассматривал живописный пейзаж, столь непохожий на пейзаж городских улиц с магазинами и трамваями, и думал о том, что хорошо бы сейчас освободиться от бронежилета (бронежилеты они надели на себя после стычки с маргами), сбросить плащ и куртку и посидеть не в седле, причиняющем все больше неудобства, а в тени скалы, возле этой мини-Ниагары, подставив лицо под прохладные брызги. И чтобы рядом сидела Людмила, а сынишка гонял по камням, распугивая стрекоз. Он отчетливо представил себе эту картину, и не сразу понял, что заставило его насторожиться. А когда понял – натянул поводья, останавливая коня, а потом схватился за автомат. Он был уверен в том, что несколько мгновений назад заметил возле топорщащихся в отдалении угловатых каменных наростов какое-то движение. Едущий следом за ним маг Ольвиорн тоже остановился и спросил:

– Что там, уважаемый Сергей?

Сергей, не отвечая, рыскал взглядом по камням. И увидел появившуюся из-за каменного выступа высокую тонкую фигуру в облегающем черном одеянии, черных сапожках и черной же круглой шапочке. Секунду спустя рядом с первой возникла еще одна фигура – тоже в облегающем и черном, в таких же коротких сапожках и шапочке.

«Как конькобежцы», – подумал Сергей.

Оба незнакомца стояли в тени скалы, повернувшись к колонне растянувшихся по склону всадников; они были довольно далеко, и Сергей не мог достаточно отчетливо разглядеть их лица, но лица эти почему-то представлялись ему похожими на лица эльфов из знаменитой киноэпопеи «Властелин Колец», все три части которой он ходил смотреть вместе с сыном в кинотеатр «Звездный», славящийся по всему городу своей системой объемного звука «долби диджитал». Звук был действительно хорош.

– Командир, тормози! – раздался впереди громкий голос Гусева. – Угроза слева!

Гусев выехал из колонны, придержал коня и вскинул автомат, не сводя глаз с незнакомцев. Те продолжали неподвижно стоять в проеме между скал – оба одного роста, с одинаковыми фигурами конькобежцев или гимнастов – и тоже смотрели на него.

– Так это и есть Подземные Мастера? – спросил у мага Ольвиорна подъехавший, покинув свое место в арьегарде, Саня Веремеев. – На японских ниндзь похожи. Или на человека-паука.

«Точно!» – подумал Сергей, вспомнив Димкину книжку-раскраску «Спайдер-мэн».

Маг с живостью обернулся к Сане:

– Вы кого-то видите? Хорошо различаете?

– Нормально различаю, – ответил Саня, положив руку на автомат. – Какие-то парни в черном. Двое.

Маг, прищурившись, подался вперед, налегая грудью на шею коня, и с легким недоумением произнес:

– А я почему-то не вижу. Две расплывчатые тени – и все. Тут что-то не так. Какая-то защита?..

– Два человека там, – подтвердил Уолтер Грэхем. – На нас смотрят. Безоружные.

– Да никого там нет! – заявил рыжий лучник Алеконт из отряда лонда Гарракса, тот самый снайпер-истребитель нечисти, что чуть не подстрелил Гусева у Злого Леса. – Я отсюда каждый камешек различаю.

– Я тоже на зрение пока что не жалуюсь, – сказал Саня Веремеев. – Двое там, в черных шапках-«дебилках». Брови темные, глаза большие. Да, действительно, никакого оружия в руках нет.

«Конькобежцы-ниндзи», убедившись, видимо, в том, что стали объектами повышенного внимания, медленно вышли из проема на каменистый пятачок, освещенный солнцем.

– Тени переместились, – сообщил маг Ольвиорн.

– Да не тени – люди, – поправил его Саня Веремеев.

– Я вижу только тени.

Маг обернулся к воинам лонда Вильдена:

– Вы там кого-нибудь видите? – он показал рукой в направлении скал.

«Нет… Не видим… Никого там нет», – ответили ему нестройные голоса.

– Любопытно, – задумчиво произнес маг. – Очень любопытно. Кто-то видит, кто-то нет… Какая-то избирательная защита… Или снова все дело в том, что вы – это вы, а не мы?

Гусев повернулся к недоуменному Рандеру:

– Командир, стойте на месте. Сейчас все выясним. – Он махнул рукой Сергею и Сане: – Парни, поехали, пообщаемся. Оружие наизготовку.

Сергей тронул коня с места, Саня пристроился рядом. Маг последовал за ними, и оба помощника сразу же стали его ведомыми. Черные незнакомцы стояли, не шевелясь, не проявляя ни агрессивности, ни страха.

Гусев, возглавляющий группу, остановился, не доезжая нескольких шагов до «конькобежцев». У них были бледные, словно сделанные из тонкого фарфора лица, резко контрастирующие с черным одеянием, небольшие четко очерченные бескровные губы, аккуратные, даже изящные носы и большие серо-зеленые «эльфийские» глаза под дугообразными бровями. Возможно, и уши у них были заостренные, как у эльфов, только их наполовину скрывали шапочки. Широкие темные лямки на плечах позволяли предположить, что на спинах у незнакомцев висят какие-нибудь ранцы или рюкзаки.

– Эй, ребята, попрошу не делать резких движений, – сказал Гусев вместо приветствия, наставив на них автомат. – Кто вы такие?

Черные переглянулись и один из них, немного помедлив, спокойно ответил:

– Мое имя Тил, его зовут Орт, – голос у него оказался негромким и мягким, он говорил, словно намазывал масло на хлеб. – Мы нокеры, местные жители. А вы, судя по вашим плащам, таэльринские воины. Но с каких это пор таэльринские воины могут видеть то, что невозможно увидеть?

– Стоп! – поморщился Гусев. – Погодите с вопросами. Я первый начал. – Автомат он пока не опускал. – Что значит «местные жители»? А нам говорили, тут давным-давно никто не живет.

Он обернулся к магу Ольвиорну. Маг напряженно прислушивался к разговору и вид у него был заинтересованно-озадаченный.

– Все зависит от смысла, который вкладывают в то или иное слово, – пояснил нокер. – Здесь, – он обвел рукой скалистую местность, – действительно никто не живет. Мы живем там, – Тил показал рукой вниз, себе под ноги.

– Я же говорю – Подземные Мастера! – воскликнул Саня Веремеев.

– Да, Подземные Мастера, – кивнул Тил. – Именно так нас называют в Таэльрине и других землях. А мы называем себя нокерами.

– Ага, так вы и есть те самые легендарные подземные специалисты? – Гусев наконец убрал руку с автомата. – Вот и встретились! Чувствую, не зря вам у себя под землей не сидится. Скодды под боком объявились, да?

Нокеры вновь переглянулись и на этот раз ответил Орт; у него был такой же, как у Тила, мягкий плавный голос:

– Мы не знаем, как зовут этих пришельцев, но, думаю, вы ведете речь именно о них. И еще я думаю, что именно поэтому появились здесь таэльринские воины. Необычные воины, видящие невидимое.

– А не могли бы вы, уважаемые, снять ваши головные уборы? – вдруг попросил маг Ольвиорн. – Чтобы все могли вас видеть.

– Эти головные уборы вчера спасли нам жизнь, – сказал Тил и стянул с головы шапочку; оказалось, что она скрывала короткие рыжеватые волосы и верхнюю часть вполне обыкновенных, не заостренных, ушей.

Орт тут же последовал его примеру – и по колонне прокатился удивленный ропот: всадники увидели тех, кто был ранее скрыт от их глаз.

«Ничего особенного, – подумал Сергей, искоса наблюдая, как маг Ольвиорн, чуть не падая с коня, разглядывает нокеров. – Обыкновенные шапки-невидимки. Фэнтези для детей младшего школьного возраста».

– Парни, давайте поподробнее, – предложил Гусев. – Думаю, мы можем быть друг другу полезны.

– Присядем вон там, – Саня Веремеев показал на несколько сравнительно плоских камней поодаль. – И пообщаемся.

Гусев соскочил с коня, повернулся к магу:

– Пошлите своих за американцами, гвардейским командиром и нашим лондом – пусть тоже послушают.

Подстелив плащи, расположились на камнях. Подземные Мастера сняли с плеч небольшие, тоже черные, рюкзаки, убрали туда свои шапочки. Гвардейцы и пограничники, спешившиеся по приказу Рандера, переговаривались в отдалении, поглядывали в сторону чужаков, и только раненые продолжали спать в гамаках.

Аллан Маккойнт, ареолог, Рандер и лонд Гарракс подъехали к камням, и Подземные Мастера с удивлением воззрились на чернокожего Уолтера Грэхема – но почти сразу вежливо отвели глаза.

– Вот это – Подземные Мастера, Тил и Орт, – представил нокеров Гусев.

– Настоящие Подземные Мастера.

Брови Рандера удивленно поползли вверх:

– А вы?

– Мы – тоже мастера, только не подземные, – осклабился Гусев. – Из других земель. Потом объясним. А сейчас нужно получить информацию. Давай, Тил, рассказывай, а дальше будем думать вместе, как удобней распотрошить этих скоддов.

Рандер, расстелив плащ на песке, с ошеломленным видом опустился на него. Спросил недоверчиво, обращаясь к Гусеву:

– И король знает, кто вы такие?

– Знает, уважаемый Рандер, – успокоил его маг Ольвиорн. – И Верховный маг тоже все знает. Это действительно мастера из чужих земель. Очень хорошие мастера. Мы слушаем вас, уважаемые, – обратился он к нокерам.

И Тил начал рассказывать, а Орт время от времени вставлял свое слово, добавляя штрихи к той картине, которую рисовал его товарищ. А картина получалась довольно мрачная.

С некоторых пор нокеры стали чувствовать себя не очень уютно в своих подземных владениях. Расползалась по стране какая-то непонятная хворь, иссушающая ум, несущая душе мрак и тяжесть. Бродили по дорогам унылые скитальцы с пустыми бесцветными глазами, бормотали что-то бессвязное, вздыхали и заходились в плаче, отказывались от еды, никого не узнавали и не могли назвать свое имя. Те, кто из сострадания и милосердия давали им приют, в скором времени претерпевали такие же метаморфозы и, покинув свои жилища, тоже пускались в бесцельный путь по дорогам и бездорожью.

Первыми забили тревогу лекари. Была составлена декларация в Большой Избранный Круг, и этим делом занялись прояснители. Изучив обстановку и сопоставив факты, они установили то место, где началась неведомая страшная эпидемия, грозящая самому существованию расы нокеров. Им оказалась ничем непримечательная долина возле Дома-Селения Трех Пятен. Именно вернувшись из этой долины, от горячих ключей, заболел самый первый нокер – сначала стал жаловаться на то, что тяжесть легла на сердце, и вместо привычного внутреннего света все больше сгущается в душе темнота, а потом перестал узнавать родных и исчез из Дома-Селения. И вскорости начали разбредаться из этого Дома кто куда другие нокеры, пораженные болезнью. Правда, заболели не все, но кто мог знать, что будет дальше…

Прояснители довели до сведения Большого Избранного Круга результаты своего расследования, и там осознали всю серьезность надвигающегося бедствия и приняли решение передать дело в Малый Круг.

Советники Малого Круга распорядились переселить всех жителей Дома-Селения Трех Пятен подальше от злополучной долины с горячими ключами, а саму долину специальная команда чистильщиков забросала из катапульт сотнями шаров-живунцов.

Но шары-живунцы почему-то не проросли, а остались лежать в зловещей долине, как обычные камни. А потом и вовсе рассыпались в пыль.

И вот тут в Малом Круге поняли, что настало время обратиться за помощью к ведунам – хотя такое обращение было крайне опасно и грозило самыми неожиданными и самыми трагическими последствиями (Тил особенно подчеркнул это, и то же самое повторил Орт). Но у Малого Круга не было другого выхода – эпидемия все разрасталась и разрасталась.

Обо всех перипетиях общения с ведунами нужно вести отдельный разговор, сказал Тил, там разыгралась настоящая драма, и в любой момент все могло закончиться очень печально – но в конце концов ведуны отказались от своих намерений пробудить разрушительные силы недр, и чуть ли не в первый раз со времен возведения Семи Священных Колонн согласились оказать содействие населению Внешнего Слоя в разгадке причины небывалой эпидемии.

Образовав Двойной Воспринимающий Крест, ведуны слились с эманацией той долины, уже получившей название «Черный Источник» – но не обнаружили никаких непроявленных следов. Однако Крест исказился, а значит было там нечто, не поддающееся даже объединенным усилиям обитателей Великой Твердыни. И тогда уязвленные ведуны, не желая отступать и признавать тем самым собственную беспомощность, решили разбудить Огненного Сфинкса, которого не тревожили с давних времен.

Подготовка была кропотливой и долгой – и дала результат. Огненный Сфинкс не подвел, и, подобрав совместимые уровни, ведуны получили ответ: оказывается, источник беды находится не во Внешнем Слое, а во Внешнем Мире, над злополучной долиной. Огненный Сфинкс не мог сообщить, что это за источник, и можно ли его убрать – Сфинксу был чужд Внешний Мир.

И тогда было решено направить на разведку во Внешний Мир трех наблюдателей наблюдательного корпуса Большого Избранного Круга – Тила, Орта и Дея. Ведуны вручили им головные уборы, изготовленные из пены Тайного Колодца – дабы уберечь разведчиков от угрозы, которая может исходить от того, что находится над Черным Источником, во Внешнем Мире.

Покинув подземные пространства, наблюдатели вступили во Внешний Мир и отправились к месту, обозначенному на их картах как «Истинный Источник». Без помех прошли они по горам, пересекли «Небесный Огонь» и оказались в окрестностях Истинного Источника.

Уже под вечер пробирались они через сухостой, в котором не водилось ничего живого, – и тут-то и случилась беда. Дей, пригнувшись, поднырнул под растопыренные сухие ветви – и крючковатый острый сук сбросил шапочку с его головы. Мигом метнулся откуда-то сбоку яркий зеленый луч, срезая стволы деревьев, вонзился в Дея – и Дей превратился в шар, бурлящий зеленым огнем. Через мгновение шар пропал – и от Дея не осталось даже пепла…

А его головной убор, невредимый, лежал на земле.

Луч исчез так же внезапно, как и появился, не задев ни шедшего впереди и правее Дея Орта, ни шедшего позади и чуть левее Тила. Им было понятно, почему они остались живы, и почему погиб Дей…

Взяв щепотку земли с места гибели товарища, оставшиеся вдвоем разведчики, свернув налево, начали осторожно продвигаться к скалам, от которых примчался смертоносный луч, выпущенный, несомненно, из таинственного Истинного Источника.

Если бы разведчики не знали, что Истинный Источник находится где-то рядом, и если бы специально не искали его, то вполне могли пройти мимо, не заметив. Потому что стена, вздымающаяся над высохшими, с обвалившейся корой деревьями, похожими на обглоданные добела кости, на первый взгляд не отличалась от громздящихся справа и слева от нее скал. Случайный прохожий равнодушно скользнул бы по ней глазами и пошел себе дальше (правда, в этих местах вряд ли можно было встретить случайных прохожих). Обыкновенный монолит, каких много вокруг, не самый низкий и не самый высокий.

Но зеленый луч, как указывали срезанные стволы и ветки, бил именно отсюда, мгновенно и безошибочно найдя цель.

Пригибаясь к земле, прячась за стволами деревьев, разведчики подобрались к серой стене, кромка которой ровной линией перечеркивала светлое еще небо, и уже тут, вблизи, стало видно, что перед ними не обыкновенное скальное образование, а нечто иное. Это была совершенно ровная поверхность, без каких-либо выступов, впадин и трещин; там не за что было зацепиться ни кусту, ни стеблю; из-под основания монолита торчали поваленные сухие стволы, топорщась голыми ветвями, – создавалось такое впечатление , что серый монолит упал на них с неба, придавил, и застыл здесь, втиснувшись между настоящими скалами. Разведчики, чуть ли не ползком перемещаясь параллельно Истинному Источнику, нашли то место, где серая стена сменялась скалой. Никакого зазора – гладкая поверхность, вертикально уходящая вверх, просто сменялась немного отличающимся от нее по цвету каменным боком, на котором нашлось место свисающим из трещин редким прядям травы. Серый монолит словно вплавился в скалы, но казался чужеродным образованием. Разведчики не сомневались в том, что раньше его здесь не было.

Они зашли сбоку, со стороны скалы, и сначала Тил, а затем и Орт прикоснулись к серой ровной поверхности. Она была гладкой, прохладной и твердой, подобной мраморной плите, и нигде не угадывалось даже намека на вход.

Как появился тут Истинный Источник? Кто создал его? Что или кто находится внутри?

Тил и Орт не знали ответов на эти вопросы. Переночевав среди скал, они наутро продолжили развецку и установили, что Истинный Источник представляет собой геометрически безукоризненный куб (если только это сооружение не уходило под землю) с гранями длиной двадцать – двадцать пять шагов. Ничего похожего на вход они так и не обнаружили.

Безрезультатно пронаблюдав за Истинным Источником до полудня, разведчики рассудили, что вряд ли добудут какие-то сведения, и решили возвращаться домой. Их дело – рассказать об увиденном, а разрабатывать планы дальнейших действий – прерогатива Избранных. Но оба наблюдателя были уверены, что без помощи ведунов и, возможно, без Огненного Сфинкса тут не обойтись…

– Та-ак, – протянул Гусев, выслушав подземных жителей. Глаза его

горели. – А не подкорректировать ли вам ваши планы, парни? Проведите-ка нас к этому Истинному Источнику!

29. Золотоглазый

Майкл Савински гнал вездеход в режиме форсажа, с трудом удерживая руль – его подбрасывало вместе с машиной, которая, казалось, вот-вот развалится от этой жестокой тряски; ведь не асфальт стелился под колесами, и не бетон, а усеянная камнями равнина, coвершенно не подходящая для такой сумасшедшей езды. Савински выжимал из марсохода все до предела, но эта самодвижущаяся четырехколесная тележка вовсе не была болидом «Формулы-1» или хотя бы джипом-внедорожником. Расстояние до Марсианского Сфинкса сокращалось удручающе медленно, и Майкл Савински бормотал проклятия до тех пор, пока не прикусил себе язык при наезде на очередной камень.

Внезапная потеря связи с командиром не просто тревожила эксперта – он был почти уверен, что произошло непоправимое, и мысленно не переставал проклинать себя за то, что оставил Маккойнта одного и вернулся к модулю на погрузку золота. Но разве мог он ослушаться приказа? Вновь ослушаться приказа.

«Да, мог! Мог! – ожесточенно стискивая зубы, думал он. – Это как раз тот случай, когда я просто обязан был не подчиниться и не оставлять его одного! Учитывая, что трое уже пропали здесь, и остались только командир и я… Да пусть прахом пойдет все это чертово золото!..»

Еще издали он начал рыскать глазами по мрачной громаде, но нигде не мог обнаружить ничего даже отдаленно похожего на вход. Зловещий гигант возвышался посреди зловещей равнины и не намерен был открывать свои тайны.

Сбавив скорость, Майкл Савински направил марсоход вокруг Сфинкса, продолжая напряженно вглядываться в проплывающую мимо каменную стену. Время от времени он принимался вызывать командира по рации, но все было тщетно. Аллан Маккойнт не отвечал.

Случались у Майкла Савински в этой экспедиции минуты, когда он был бы не прочь сам командовать экипажем «Арго». Похоже, это время наступило: он оставался единственным участником Первой марсианской, и мог отдавать приказы направо и налево. Однако теперь это его совершенно не радовало…

…Он объехал вокруг Лица трижды. От постоянного напряжения у него начали болеть глаза. Никаких отверстий… Никаких следов Аллана Маккойнта… Вообще – никаких следов…

Он был совершенно одинок на этой проклятой Господом безжизненной планете, в давние времена не сумевшей защитить свои собственные творения, он был одинок и не питал никакой надежды на то, что хоть кто-нибудь из пропавших вернется. Нужно было убираться отсюда подобру-поздорову, захватив с собой это паршивое золото… Довести «Арго» до Земли, и скаэать тем, кто послал их сюда, бросить им в лицо: «Вы жаждали золота? Вот оно, подавитесь вашим проклятым золотом! Цена ему – четыре жизни… и четыре смерти…»

Да, нужно было уносить отсюда ноги, но Майкл Савински знал, что не сможет так поступить. Пока существует хотя бы один шанс из миллиона… Всю жизнь презирать себя за то, что бросил тех, с кем пустился в путь сквозь головокружительные бездны? Навсегда остаться в истории единственным вернувшимся участником Первой марсианской, тем, кто не дождался, кто сбежал? И пусть о миссии «Арго» знает только достаточно узкий круг лиц – разве дело в этом?

Майкл Савински был человеком и тоже носил в себе частицу Божественного огня…

Вернувшись к «консервной банке», у грузового отсека которой цепочкой выстроились заполненные золотом контейнеры – а возле экскаватора осталось еще десятка полтора пустых, – он в сердцах пнул ногой упругое колесо вездехода и поднялся в модуль. Разогрел тубу с мясным бульоном, захватил апельсиновый сок и тяжело опустился в кресло у рации. Нужно было связаться с Землей и доложить обстановку. И получить указания. Командиры у Майкла Савински все-таки оставались, только находились они не здесь, а за дальними-предальними далями, в Хьюстоне.

«И не здесь, и вовсе не командиры!» – угрюмо подумал эксперт, настраивая рацию.

Он был сам себе командир.

Коротко обрисовав печальную ситуацию, Майкл Савински принялся без всякого аппетита цедить мясной бульон, отрешенно глядя на серую переборку. Перед глазами у него проплывали каменные бока Марсианского Сфинкса, и он вновь и вновь старался разглядеть незамеченное, быть может, отверстие, в котором сгинул Аллан Маккойнт.

Ответ ЦУПа был вполне предсказуемым. Эксперту в категорической форме предписывалось прекратить погрузку и немедленно – немедленно! – стартовать. Бросать все к чертовой матери, улепетывать на корабль и ждать на марсианской орбите дальнейших указаний. Не возвращаться на Землю – а ждать.

В ЦУПе тоже еще на что-то надеялись.

«Вас понял», – лаконично отозвался Майкл Савински и запустил ни в чем неповинной тубой с остатками бульона в переборку.

…Он все-таки нашел в себе силы загнать контейнеры с золотом в грузовой отсек. Потом выбрался наружу и вновь попытался связаться с командиром – и вновь безуспешно. Солнце садилось, длинные черные тени сооружений Сидонии змеиными жалами протянулись по равнине, и тонкий, ненадежный купол неба, казалось, вот-вот готов был рухнуть вниз, открывая путь жyткой пустоте.

А вот сил на то, чтобы готовить модуль к взлету, у него уже не было, да он и не собирался заниматься этим. Какая-то странная, всепоглощающая апатия вдруг овладела им, и он стоял у открытого грузового отсека, безвольно опустив руки, и слушал шорох ветра, неравномерными волнами накатывающегося со стороны древнего давным-давно высохшего океана.

Внезапно ему представилось, что Марсианский Сфинкс только прикидывается безжизненной каменной громадой, а на самом деле он – коварное живое существо, хищник, тысячи лет терпеливо дожидавшийся добычи. Дожидавшийся – и дождавшийся наконец. Сфинкс пожрал землян и теперь медленно переваривал их в своем зловонном чреве.

Майкл Савински почувствовал озноб, со злостью плюнул в сторону исполина, поднялся по трапу в модуль и плотно закрыл за собой люк.

Пройдя в кабину модуля, он отключил рацию, не собираясь объяснять Земле, почему не выполнил приказ и вообще не желая никаких переговоров. Охваченный новым приступом апатии, он добрался до койки и обессиленно лег на спину, не снимая комбинезона. Ему было глубоко безразлично все и вся, включая собственную персону, которая теперь занимала его не больше, чем столкновение двух космических пылинок где-нибудь в созвездии Волопаса…

Впрочем, он отдавал себе отчет в том, что эта апатия могла быть защитной реакцией организма, своего рода аварийной подушкой безопасности для нервной системы, расшатанной случившимися трагическими событиями и непредвиденными физическими нагрузками.

Майкл Савински лежал, ни о чем не думая, и ему продолжала представляться монолитная зловещая громада.

…Его разбудили приглушенные звуки, похожие на чей-то голос. С трудом выкарабкавшись из черного колодца какого-то безнадежного сновидения, он разлепил тяжелые веки и тут же зажмурился от неяркого света настенного светильника, ощутив резь в глазах. Голова казалась неподъемной гирей, он не мог пошевелить ни руками, ни ногами – тело было совершенно вялым, а мозг, отравленный болезненным сном, никак не желал проясняться. Майкл Савински беспомощно лежал на койке в грузовом отсеке модуля, и слушал едва проникающие в его затуманенное сознание, доносящиеся словно бы издалека слова.

«Марсианские города – изумительные, неправдоподобные, точно камни, снесенные с горных вершин какой-то стремительной невероятной лавиной и застывшие наконец сверкающими россыпями…»

«Какие города? – неясной тенью проползла по дну сознания вялая мысль.

– Какие сверкающие россыпи? Нет никаких россыпей…»

Голос, ровный, шуршащий, затих, словно пересох от жары еле-еле заметный ручей, а потом зашелестел снова:

«Тихо на предутреннем Марсе, тихо, как в черном студеном колодце, и свет звезд в воде каналов, и в каждой комнате дыхание свернувшихся калачиком детей с зажатыми в кулачках золотыми пауками, и возлюбленные спят рука в руке, луны закатились, погашены факелы, и безлюдны каменные амфитеатры…»

Эксперт вновь попытался открыть глаза, но они никак не желали открываться, а сознание словно опутала прочная плотная паутина. Он не желал противодействовать этой паутине, у него просто не было сил, чтобы пытаться разорвать ее. Он продолжал неподвижно лежать, свесив pуку с койки, и все-таки сумел сообразить, что слышит какой-то книжный текст. Что-то похожее читала Элис командиру Маккойнту, когда все они проходили предполетную подготовку. Кажется, она даже называла имя автора, но Майкл Савински не мог вспомнить его – да и не был он в состоянии собраться, сконцентрироваться – призраки мыслей отрешенно разбредались в разные стороны как унылые погибшие души в безнадежных кругах Ада, описанного тем то ли гениальным, то ли полубезумным средневековым итальянцем…

Майкл Савински не был знатоком литературы – со школьных лет его втянул в себя водоворот Интернета.

«И сильный ветер погнал песчаный корабль по дну мертвого моря, – после короткого затишья продолжал голос, – над поглощенными песком глыбами хрусталя, мимо поваленных колонн, мимо заброшенных пристаней из мрамора и меди, мимо белых шахматных фигурок мертвых городов, мимо пурпурных предгорий и дальше, дальше…»

Это было красиво, и Майкл Савински, даже пребывая в тягучем полусне, оценил старания тех, кто готовил Первую марсианскую – вероятно, запись включалась автоматически, и звучала каждую ночь, способствуя, по замыслу специалистов-психологов, максимальной релаксации и созданию соответствующего психологического фона…

«Хорошая, наверное, задумка… по мнению специалистов… сказки о Марсе… динамик встроен в переборку… луны закатились… безлюдны каменные амфитеатры… песчаный корабль… прямо к Марсианскому Сфинксу…»

Майкл Савински вновь погрузился в глубокий сон, и ему снились голубые призраки, голубые дымки – высокие марсианские песчаные корабли под голубыми парусами.

Утром эксперт проснулся с тяжелой головой. Мышцы болели, словно он всю ночь таскал камни, а окружающее воспринималось отстраненно, как будто весь мир был отгорожен от него толстым стеклом. Воспоминания о миновавшей ночи забились в наглухо закупоренные норы и ничем не давали о себе знать; он даже не мог вспомнить, как добрался до койки.

Мысль о еде почему-то вызывала у него отвращение, но он все-таки заставил себя сделать несколько глотков мультивитаминной смеси – и смесь показалась ему абсолютно безвкусной. Не делая никаких попыток включить рацию и даже не заходя в кабину, эксперт, не надевая шлема, вышел из модуля под утреннее солнце.

Ничего не изменилось в окружающем пейзаже, только над хищным Сфинксом висела легкая белесая дымка. Стояло полное безветрие, не раздавалось ни единого звука, и за толстым стеклом, отделяющим Майкла Савински от внешнего мира, застыли уродливые конструкции – экскаватор, пустые контейнеры, вездеход; им было не место здесь, на этой древней равнине, видевшей в ночном небе над собой еще легендарный Фаэтон.

Эксперт присел на ступеньку трапа и приспустил «молнию» комбинезона. Он не собирался выходить на связь с Землей и не намерен был готовить модуль к старту. Он просто сидел и глядел себе под ноги. Потом поддал носком ботинка бурый гладкий камешек – тот со стуком закатился под широкий бампер марсохода.

Майкл Савински проводил его глазами и перевел взгляд на Марсианский Лик.

Да, он не ошибся в своем предположении. Исполин не был мертвым монолитом наподобие вытесанных в скалах египетских храмов, он жил какой-то своей таинственной жизнью, он менялся. Солнце освещало его, и в солнечных лучах на каменном боку, обращенном к модулю, серебрился над поверхиостью равнины безукоризненно правильный прямоугольник, которого – Майкл совершенно определенно знал это – не было там еще минуту назад.

Марсианский Сфинкс, вернее, то, что земляне называли «Марсианским Сфинксом», был способен на метаморфозы.

Майкл Савински почему-то совершенно не удивился и вообще не ощутил никаких эмоций; он продолжал оставаться за толстым стеклом и воспринимал действительность – или то, что казалось действительностью – с невозмутимостью комара, застывшего в куске янтаря. Встав с трапа, он вернулся в модуль и отвинтил от шлема фонарь. Зачем ему нужен фонарь, он не знал, но ему и в голову не приходило искать какое-то объяснение. Вновь спустившись на поверхность чужой планеты, он обогнул самодвижущееся четырехколесное устройство, и неторопливо эашагал по равнине к каменному колоссу с прямоугольником, сверкающим серебром, словно был морским судном, плывущим на свет маяка. Или мотыльком, летящим к смертельно обжигающей лампе.

Серебряный прямоугольник медленно приближался, и было уже видно, что это ворота, огромные закрытые ворота, к которым вели несколько широких каменных ступеней, выраставших из грунта – когда-то эта лестница поднималась высоко вверх, но за долгие века песчаные бури сделали свое дело, засыпая исполинское существо, и теперь ворота оказались совсем близко к поверхности увядшей планеты.

«Город: хаотическое нагромождение розовых глыб, уснувших на песчаном косогоре, несколько поваленных колонн, заброшенное святилище, а дальше – опять песок, песок, миля за милей… Белая пустыня вокруг канала, голубая пустыня над ним…»

Эти слова зазвучали в голове Майкла Савински. Он вспомнил свое ночное пробуждение – и отрешенно улыбнулся. И имя творца этих слов он тоже вспомнил – это имя называла тогда Элис; она с книгой в руках сидела в кресле напротив командира, был перерыв между занятиями, Уотти что-то жевал, Ральфа увезли возиться с «консервной банкой», а он, Майкл, просто лежал на диване и невольно слушал Элис… Брэдбери. Старый сказочник, придумавший совершенно нереальную страну под названием «Марс». Страна Оз в небесах…

Сфинкс закрыл собой полнеба. Майкл Савински медленно поднялся по полустертым ступеням, продолжая чему-то улыбаться. И остановился на верхней площадке возле двустворчатых высоких ворот с массивными дугообразными бронзовыми ручками. Их серебряная поверхность слепила глаза. Сбоку от ворот, из покрытой разводами мелких извилистых трещин бугристой стены (или бока марсианского существа), торчал на высоте чуть больше человеческого роста длинный стержень из темного металла толщиной с руку.

«Похоже на рычаг. – Эксперт осторожно прикоснулся к стержню. – Дерни за веревочку – дверь и откроется?..»

Он обхватил стержень ладонями и, поджав ноги, повис на нем всем своим весом, как гимнаст на перекладине. Стержень не сдвинулся с места.

Но Майкл Савински не собирался отступать – он был уверен в успехе. То отталкиваясь подошвами от каменной площадки, то повисая на рычаге, он упорно старался раскачать его, вновь заставить работать древний механизм.

И наконец у него получилось.

Рычаг со скрежетом опустился, заставив взмокшего от усилий эксперта упасть на колени, что-то защелкало, зажужжало, словно невесть откуда налетел вдруг рой рассерженных пчел – и высокие серебряные двери с громким шорохом подались назад, открываясь, откатываясь с поворотом на невидимых колесах по дугообразным колеям, выдолбленным в каменном полу. Утренний свет жадно устремился в эастоявшуюся, спрессованную столетиями темноту, размягчил ее – и почти сразу захлебнулся в ней.

Но ему на помощь тут же пришел луч фонаря.

Поводя фонарем из стороны в сторону, астронавт без колебаний шагнул внутрь, и лицо его было совершенно спокойно и даже безмятежно – словно не раз и не два доводилось уже ему бывать за этими серебряными воротами.

Перед ним простиралось пустое пространство, огромный пустой зал с высокими сводами – и дальние стены, и потолок терялись в темноте. Гладкая каменная поверхность под ногами была покрыта пылью, и шаги получались неслышными, как по первому мягкому снегу. Майкл Савински обернулся. За открытыми воротами распростерлась бурая равнина, и вдали застыл посадочный модуль, похожий на какое-то диковинное насекомое, приготовившееся к прыжку сквозь небеса, – и это летательное устройство казалось Майклу странным и нелепым, из разряда предметов и явлений, находящихся по другую сторону, за чертой…

Некоторое время он стоял, равнодушно глядя на модуль, а потом повернулся к молча и терпеливо ждущей его темноте. И вновь услышал…

«Столбики солнечных часов лежали, поваленные, на белой гальке. Птицы, парившие когда-то в воздухе, теперь летели в древних небесах песка и камней, их песни смолкли. По дну умерших морей широкими реками струилась пыль, и, когда ветер приказывал ей вновь воссоздать древнюю трагедию потопа, она вытекала из чаши моря и затопляла землю. Города, как мозаикой, были выложены молчанием, временем остановленным и сохраненным, резервуарами и фонтанами памяти и тишины.

Марс был мертв…»

И опять тихие слова не приходили извне, а словно бы рождались у него в голове. Секундная тишина – и шелестящие обрывки фраз, вырвавшись из сознания наружу, во внешний мир, начали осыпать застывшего астронавта, словно большие снежинки, словно хлопья черного пепла сгоревших времен, словно увядшие листья с деревьев вчерашнего дня.

«…под двумя холодными марсианскими лунами…»

«…на окраину дремлющего мертвого города…»

«…люди с серебристыми лицами, с голубыми звездами вместо глаз…»

«…ветер свистит над ложем мертвого моря…»

«…глазами цвета расплавленного золота глядел марсианин…»

«…в доме с хрустальными колоннами…»

«…были разбросаны виллы марсиан…»

«…растворяясь в тени между голубыми холмами…»

И вновь:

«Mapc был мертв… Был мертв… Мертв…»

Сказки о Марсе. Марсианские сказки…

Майкл Савински почувствовал, что словно бы раздваивается. Он ощущал себя сразу двумя людьми, и эти люди вели беседу, ничуть не напуганные и не удивленные происходящим. Просто вели беседу.

«Что это было? – спросил один. – Это ведь никакая не запись. Откуда здесь взяться записи?»

«Если это даже и запись, то уж точно не наша», – ответил другой.

«А чья? Ты думаешь, это запись марсиан? На нашем языке?»

«Это извлечено из нашей с тобой памяти, Мики. Извлечено и воспроизведено… То, что читала командиру Элси…»

«Но почему именно Брэдбери? Вообще – зачем?»

«Может быть, потому, что он прекрасно писал о Марсе, о сказочном Марсе. Кто знает, а вдруг он – потомок марсиан… Может быть, мы все – потомки марсиан… А вот зачем? Предположим, дело тут во взаимодействии двух ноосфер – Земли и Марса. Марсиане исчезли, вымерли, погибли – а ноосфера осталась. И как-то сообщается с нашей, земной, что-то оттуда извлекает. И вот теперь демонстрирует…»

«Может быть… Все может быть…»

Майкл Савински вновь направил луч фонаря в темноту и медленно двинулся вглубь огромного зала. Он сделал десятка три шагов – и вдали проступило какое-то смутное светлое пятно. Переложив фонарь из руки в руку, он, сам не зная почему, ускорил шаги. По сторонам он больше не глядел, и не оборачивался на виднеющуюся в проеме бурую равнину с нелепым летательным устройством; он глядел только вперед, на это светлое пятно, словно слышал дивное пение неведомых марсианских дев-сирен, словно притягивал его невидимый мощный магнит…

И вновь возник шелест-шепот, вновь из ниоткуда рождались слова – он совершенно не помнил, слышал ли их когда-нибудь ранее, – и проникали повсюду, заполняя собой тишину, и шуршали, шуршали, шуршали…

Майклу Савински пришла в голову мысль о том, что эти слова нашептывает ему Марсианский Сфинкс.

«Саркофаг был на древнем марсианском кладбище, которое они обнаружили. И Спендера положили в серебряную гробницу, скрестив ему руки на груди, и туда же положили свечи и вина, изготовленные десять тысяч лет назад…»

Да, это был саркофаг, большой серебряный саркофаг, возвышающийся над каменным полом. Его плоскости были исчерчены множеством тонких черных линий, создающих причудливые узоры. Орнамент этот был совершенно непривычен человеческому глазу, он рождал у Майкла Савински какие-то смутные странные чувства, которые вдруг всколыхнулись в темных обманчивых глубинах подсознания, возможно – в прапамяти, и начали медленно всплывать к поверхности…

Астронавт прикоснулся пальцами к прохладному боку саркофага – и лицо его стало умиротворенным, словно он, наконец, обрел то, что искал, к чему стремился всю жизнь. Он поставил фонарь на каменный пол и без труда сдвинул серебряную крышку.

Гробница была пуста.

– Ну конечно, – негромко сказал Майкл Савински таким тоном, как будто догадался о чем-то очень важном.

«Конечно…» – тихим эхом откликнулся его двойник.

«…нечно…» – слабым отзвуком прошелестело под сводами зала.

Отзвук не пропал, отзвук множился – и шелестело, шелестело вокруг, словно шептало что-то само древнее время, долгие десятки веков запертое внутри живого исполина – по-своему живого исполина – с ликом Марсианского Бога, и наконец-то разбуженное и освобожденное пришельцем с соседнего космического острова, где пока еще продолжала существовать жизнь.

Теперь Майкл Савински твердо знал, что ему делать дальше. Ему казалось, что это знание, непроявленное, невостребованное до поры, всегда было с ним.

Он еще больше сдвинул крышку вдоль саркофага, так что она в конце концов накренилась и с тихим стуком уперлась в каменный пол. Он видел, что черные узоры пришли в движение, и все множились и множились, подчиняясь единому ритму, и в этот ритм каким-то невероятным образом вплелись шелест и шепот, неосязаемым мелким дождем проливающиеся из-под невидимого темного свода.

Майкл Савински без колебаний забрался в саркофаг, лег на его серебряное дно, скрестил руки на груди и медленно закрыл глаза, чувствуя, как освобождается от чего-то, до сих пор мешавшего ему по-настоящему жить. Он не думал ни о чем, и его двойник тоже не думал ни о чем. Невидимое толстое стекло исчезло, и на его месте возникла испещренная древними неземными символами сияющая серебряная стена.

Луч фонаря бесполезно буравил темноту и рассеивался, так и не сумев добраться до высокого свода. За распахнутыми воротами тихое утро плавно перетекало в неяркий и очень холодный марсианский день – непонятная атмосферная аномалия пропала без следа, – и пробовал встать на крыло едва оперившийся ветерок, прилетевший со стороны древнего высохшего моря, и далеко от Сидонии зарождалась пылевая буря. Посреди равнины стоял посадочный модуль, а по ту сторону марсианского неба цвета семги кружил над красной планетой одинокий покинутый корабль. Еще дальше, на Земле, сходили с ума от неизвестности специалисты ЦУПа…

Майкл Савински неподвижно лежал в серебряном саркофаге посреди пустынного зала, и лицо его было подобно маске. И тихо, очень тихо было вокруг.

…Когда солнце уже начало снижаться, приближаясь к горизонту, Майкл Савински открыл глаза и выбрался из серебряного саркофага. В зале по-прежнему стояла тишина, а за воротами шелестел все усиливающийся ветер, вздымая бурую пыль, занося песком раскопанный пришельцами золотой панцирь Сидонии.

Даже не вэглянув на продолжавший светить фонарь, он неспешно направился к распахнутым воротам, на ходу расстегивая застежки и «молнии» своего ярко-оранжевого комбинезона. А в глубине зала застыл вновь опустевший серебряный саркофаг, и серебряная крышка с черными узорами упиралась краем в древний каменный пол.

Выпущенное на свободу древнее время, перемешиваясь с настоящим, порождало удивительный, невиданный и неслыханный коктейль… А может быть, это на миг воплощались обрывки сновидений Марсианского Сфинкса…

Он стоял на источенной временем каменной площадке перед воротами, совершенно обнаженный; вся его одежда осталась лежать на полу в темном зале. Его тело обдувал морозный ветер, но ему не было холодно, и хотя воздух был разрежен, как и положено на настоящем Марсе, – дышалось легко и свободно. Он видел перед собой вовсе не бурую, а синюю-синюю равнину – такими бывают лепестки инни после дождя. Равнина привольно раскинулась под прекрасным изумрудным – таким знакомым и родным! – небом, в котором переливалось разноцветье тысяч и тысяч далеких светил. В стороне от величественного иссиня-черного Купола – хранилища знаний виднелась несуразная конструкция, своими примитивными, убогими формами нарушая красоту и величие окружающего пейзажа, что воплощал вечную мировую гapмонию. И совершенно непонятно было, зачем идти к этой абсурдной конструкции, которой вовсе не место здесь, на синей равнине, где когда-то вели свои неторопливые беседы девять Великих Мудрецов, чьи нетленные тела покоились внутри Пирамиды…

И тот, кто еще недавно называл себя Майклом Савински, не стал возвращаться к летающей нелепице, возле которой притулилась неуклюжая повозка. Спустившись по ступеням, он подставил лицо бледному солнцу и неспешной походкой направился в сторону древнего берега. Он знал, что рано или поздно сюда придут с небес другие – и тоже навсегда останутся здесь.

Солнце и ветер ласкали его, мягкая пыль синим ковром стелилась под ноги, и все вновь было прекрасно в этом прекраснейшем из миров.

«В глубине его голубых глаз притаились чуть заметные золотые искорки», – донеслось ему вслед из открытых ворот.

Но он уже не слышал этих слов, он слышал совсем другое…

…А где-то высоко в горах, в серебряной гробнице, вечным сном спал Джефф Спендер, придуманный потомком древних марсиан, и лежали в гробнице свечи и сосуды с винами, изготовленные десять тысяч лет назад.

В вышине над Сидонией пролетал космический корабль «Арго», и если бы кто-то находился на его борту, он бы мог увидеть на экране, как сквозь белесую дымку проступают черно-лиловые матовые глаза Марсианского Лика, все еще затуманенные сном.

Но «Арго» напрасно ждал своих аргонавтов…

30. Сумерки

Самолет резко тряхнуло, потом еще раз, и он нырнул вниз, в толщу облаков, и иллюминаторы мгновенно превратились в слепые белесые пятна. Доктор Самопалов вцепился в подлокотники кресла, его начало мутить; вьпитый довольно давно коньяк вдруг едким комком подступил к горлу.

«Неужели падаем?» – с замиранием сердца подумал он и покосился на соседа, моложавого полного мужчину, весьма смахивающего на средней руки бизнесмена. Бизнесмен был бледен, но продолжал читать газету.

Самолет пробил перину облаков, в иллюминаторе показалась эемля, и стало ясно, что «Антонов» не падает, а именно снижается, заходя на посадку и перескакивая из одной воздушной ямы в другую. Открывшийся внизу пейзаж был очень странным, и Виктор Павлович, с трудом переводя дух и загоняя едкий комок обратно в желудок, подумал было, что это еще один облачный слой – но проплывали под самолетом черные полосы лесопосадок, россыпи игрушечных домиков, и не на облаках же стояли эти домики… Просто земля была наглухо укрыта снегом – и это в раэгар теплого бабьего лета! Всего в трехстах с небольшим километрах к северо-западу от города, где жил доктор Самопалов…

«Одевайтесь теплее…»

Виктор Павлович уже был просто не в состоянии удивляться. Что-то окончательно сместилось в его сознании еще этим утром, и окружающий мир предстал своим собственным отражением в кривом зеркале. Но врач почти не осознавал это, и лишь изредка шевелилась где-то в глубине едва уловимая мысль о какой-то грани, которую он переступил без права возвращения…

Да, доктор Самопалов уже не мог удивляться. Все удивление осталось в поселковом интернет-кафе, а потом был только коньяк – попытка затуманить мозг дабы спасти его от самораспада, полнейшего раздрая, дабы остаться на светлой стороне, во что бы то ни стало удержаться от погружения в сумерки безумия. Он боялся признаться себе в том, что сумерки уже, кажется, наступили…

Прошло четыре с лишним часа с того момента, как доктор Самопалов набрал название «Призрачный Сфинкс» на клавиатуре компьютера в поселковом интернет-кафе, находящемся в полутора-двух километрах от клиники. Безупречная поисковая система Яндекс почти мгновенно справилась с задачей – и Виктор Павлович, навалившись грудью на стол в своей кабинке, подался к экрану монитора.

Автором романа «Призрачный Сфинкс» был не Черепанов и не Карабанов, а Корепанов. Алексей Корепанов. «Откуда-то с Урала или из Удмуртии, судя по фамилии», – подумал доктор Самопалов.

В очень короткой аннотации сообщалось о том, что в Интернете размещены только первые десять глав романа. Виктор Павлович щелкнул клавишей «мыши» и начал читать.

Сердце сбилось с ритма, когда он увидел название второй главы: «Арго». Наткнувшись в четвертом абзаце на слова «Ральф Торенссен», доктор Самопалов почувствовал, что его голову сдавил невидимый обруч. Прочитав начало третьей главы: «Доктор Самопалов стоял у окна своего кабинета на втором этаже психиатрической больницы…» – он ощутил себя рыбой, выброшенной на берег…

Ему было плохо, у него кружилась голова и звенело в ушах, но он буквально прикипел к дисплею, пожирая глазами строчку за строчкой; добрался до упоминания о маге Мерлионе, дочитал до конца десятую главу – и продолжал неподвижно сидеть, неотрывно глядя на экран.

Этого просто не могло быть.

Ни-ког-да.

Виктор Павлович не имел ни малейшего представления о том, сколько времени просидел так, прежде чем понял, что его знобит и одновременно бросает в жар. Внутри у него все тряслось, мысли путались, и он никак не мог сосредоточиться и решить, что же ему делать дальше.

Вообще-то, решение напрашивалось само собой: нужно было возвращаться в клинику, притом немедленно, и возвращаться не в качестве врача, а в качестве пациента – но сознание противилось такому решению. Стиснув зубы, напрягшись всем телом, чтобы обуздать дрожь, Виктор Павлович принялся отыскивать электронный адрес Алексея Корепанова.

Яндекс справился и с этим заданием – и через несколько минут доктор Самопалов негнущимися пальцами отстучал короткое послание: «Г-н Корепанов! Очень хотел бы с Вами встретиться, и как можно скорее, по поводу «Призрачного Сфинкса». В. П. Самопалов».

Убедившись в том, что сообщение из «исходящих» переместилось в"отправленные», Виктор Павлович разогнулся, отъехал вместе со стулом от компьютера и, высунувшись из кабинки, беспомощно оглядел почти безлюдное помещение интернет-кафе. Привычный мир рухнул, превратившись в чью-то выдумку, в иллюзию.

В иллюзию…

Ответ мог прийти через полчаса, или через час, или через два – а мог и вообще не прийти. Алексей Корепанов вместе со своим романом мог оказаться порождением его, доктора Самопалова, собственного, деформированного психической болезнью, сознания. Все окружающее только видимость, иллюзия, майя… Именно так говорил Ковалев, именно так говорил Торенссен.

А существует ли на самом деле Ковалев, существует ли Торенссен? Или он, доктор-психиатр Виктор Павлович Самопалов, давным-давно – может быть, год, а может и десять лет – лежит на койке в больничной палате, утонув в пучине собственных бредовых видений?

Но если этот Корепанов при встрече объяснит, откуда знает об истории с Черным графом, о подробностях бесед психиатра с Ковалевым, о его, доктора Самопалова, жизни – значит, этот Корепанов вполне реален?

Да, Виктор Павлович был хорошим специалистом и отчетливо понимал неубедительность собственных доводов. Но собирался идти до конца – альтернатива выглядела слишком уж непривлекательно; он намерен был действовать, даже если действия эти были не более чем иллюзией или бредом.

Невидимый обруч все сильнее сжимал голову, и кровь резкими, нарастающими толчками била в виски. Отключив компьютер от Сети, доктор Самопалов покинул интернет-кафе, обошел свой стоящий у входа одинокий «жигуль» и, перейдя на другую сторону центральной улицы поселка, открыл дверь в другое кафе – не с компьютерами и модемами, а с коньяком-водкой на разлив и горячими пельменями – холодными беляшами на закуску.

В этом кафе посетителей было еще меньше: у окна пили пиво два небритых парня, дымя не самыми дорогими сигаретами и ведя светскую беседу на матерном языке с редким вкраплением общепринятых слов; в углу, упираясь локтями в крышку столика, медитировал над полупустым уже стаканом водки некто синюшный и опухший, видимо, пытаясь после вчерашнего «встать на нейтрал». Виктор Павлович взял сто пятьдесят граммов коньяка и осушил эту порцию прямо у стойки, закусив кружком лимона, посыпанного сахарным песком. Тут же попросил налить еще сто, забрал стакан и устроился за столиком у входа, лицом к стеклянной двери, сквозь которую было видно малолюдную улицу, обсаженную роскошными старыми липами, «жигули» и вход в интернет-кафе.

Коньяк помог довольно быстро – стальной обруч размяк и уже не столь сильно давил на голову, и прошел озноб, зато жар усилился. Лицо горело так, словно не дверь была рядом, а полыхающий костер, и Виктор Павлович то и дело вытирал лоб носовым платком. Сознание подернулось легкой дымкой, шум в ушах уже не тревожил, а убаюкивал. Окружающее слегка расплылось, и доктор Самопалов почувствовал себя почти хорошо.

Но только на несколько мгновений. До тех пор, пока в голову eму не пришла дикая мысль: а вдруг все это выдумал именно Корепанов? И Ковалева, и американского астронавта, и Черного графа, и его, доктора Самопалова…

Виктор Павлович передернул плечами и сделал большой глоток. Коньяк обжег горло, покатился по пищеводу, поддавая жару, и врач ощутил себя доменной печью. На носовом платке не оставалось уже ни одного сухого места.

Медленно тянулись минуты, густым медом вьползая из банки будущего и растекаясь по блюдцу прошлого. Допив, наконец, свое пиво, покинули кафе ценители-виртуозы крепкого слова, а доктор Самопалов, сложив руки на столе, невидящим взглядом смотрел на улицу, залитую лучами жизнерадостного пока осеннего солнца. Только спустя какое-то время он осознал, что уличный пейзаж загородила от него какая-то преграда. Преграда шевельнулась, сформировалась в не очень четкий образ – и оказалось, что напротив сидит спиной к входной двери тот самый, синюшный и опухший, медитировавший над стаканом в дальнем углу.

– А я тебя знаю, – хриплым голосом заявил любитель медитаций. – Ты лекарь из психушки, ага? Попиваешь, значит, в рабочее время. Достали, да?

Некоторое время Виктор Павлович молча смотрел на незваного собеседника, крутя пальцами недопитый стакан, а потом, чуть поморщившись, сказал:

– Собственно, вам-то какое дело?

– Да нет, я ничего, – дружелюбно отозвался синюшный. – От такой работы хоть кто запьет, понятное дело. Каждый день с психами возиться – сам психом станешь… – Он подался к Виктору Павловичу и просительно зашарил мутноватыми бесцветными глазами по лицу врача. – Слушай, выручи, а? Одолжи на соточку, а я тебе потом занесу, не сомневайся. Я долги всегда отдаю, вон хоть у нее спроси, – синюшный кивнул на продавщицу, которая, сидя вполоборота к стойке, смотрела окруженный стаканами и тарелками маленький телевизор.

– Подаю только по воскресеньям, да и то не всегда, – мрачно отрезал доктор Самопалов. – И не всем.

Синюшный покачал нечесаной головой:

– Зря, зря ты так, мил человек. Кто знает, что с тобой-то завтра будет… Вдруг да и на колени тебе падать придется, умолять… Хоть, может, и видимостъ все это одна, сон Господа Бога, да только и в видимости надобно тоже правила соблюдать – без правил-то все вообще в прах развеется. Как сказано: «День сей обратит мир в пепел…»

Виктор Павлович, не веря своим ушам, потряс головой, откинулся назад и уставился на синюшного.

– Что вы сказали? – едва выговорил он, с трудом шевеля непослушными губами. – Видимость?

– Ну да, видимость, – покивал непрошеный собеседник. – Я же говорю: сон Господа Бога. Вот сейчас Он проснется – и всем нам амбец. А Он повернется на другой бок и другой сон Ему приснится – только уже без нас.

Доктор Самопалов механическим движением сунул руку в карман пиджака, вытащил бумажник. Протянул деньги синюшному.

– Вот это по-христиански, – удовлетворенно сказал тот, принимая купюру, и повернулся к стойке. – Наташа, нацеди-ка соточку.

– Сон Господа Бога… – еле слышно пробормотал Виктор Павлович.

– Сон, сон, – скаля желтые зубы, весело подтвердил синюшный. – Так сказать, иллюзия бытия. Ты не сомневайся, доктор, я деньги верну. Мы ж не сфинксы какие-нибудь, мы ж все-таки человеки, и должны по-человечьи… Хотя бы и в иллюзорном нашем как-бы-существовании. А может, и в каком другом сне встретимся, и я тебе чем помогу. Кто знает, кем буду там я, а кем – ты, доктор…

Виктор Павлович молча взял свой стакан и, резко запрокинув голову, выплеснул в рот остатки коньяка, чувствуя, как что-то вновь быстро смещается в сознании подобно стеклышкам калейдоскопа, образуя новый причудливый узор. Потом встал, пошатнулся и, зачем-то задержав дыхание, вышел из кафе.

Оказавшись на улице, он сделал несколько судорожных вдохов и оглянулся: синюшный, переместившись к стойке, салютовал ему стаканом с водкой.

Однако Виктор Павлович был совсем не уверен в том, что так оно и есть на самом деле – возможно, и не было там, за стеклянной дверью, никого, и ни с кем он не беседовал только что за столиком… а просто это общались друг с другом отдельные участки его пораженного болезнью сознания…

«Ответ уже пришел», – донеслось откуда-то из глубины – или долетело из-за угла.

Доктор Самопалов, не замечая ничего вокруг, медленно пересек улицу походкой сомнамбулы и вернулся в интернет-кафе.

Оказалось, что ответ действительно пришел, и адресован был именно ему. «В. П. Самопалов» – гласила надпись в окне входящих документов электронной почты. Впрочем, это могло быть просто очередным выбрыком захворавшей психики. Иллюзорный ответ иллюзорного адресанта… Как проверить, действительно ли автор «Призрачного Сфинкса"прислал сообщение или же это очередной элемент бреда?

Несмотря на подавленное состояние, Виктор Павлович коротко усмехнулся. Подобная ситуация была описана в старой книге, прочитанной им еще в шестом или седьмом классе. «Солярис» Станислава Лема. Ключевой эксперимент – experimentum crucis, который проводит главный герой, чтобы понять, на самом ли деле ли он сошел с ума и бредит или же все происходящее реально.

Какой в данном случае можно провести ключевой эксперимент?

Доктор Самопалов задумчиво поводил «мышью» по коврику, чувствуя, что «плывет» от вьпитого коньяка. Полбутылки, как-никак. И практически без закуски.

Вряд ли можно будет назвать этот эксперимент «ключевым», но все-таки попробовать стоит…

Он поднялся и подошел к сидящему за компьютером у противоположной стены пареньку. Паренек увлеченно разглядывал фотографии юнцов, облаченных в доспехи и вооруженных мечами и боевыми топорами – не иначе, очередное сборище «ролевушников». Виктор Павлович слегка заплетающимся языком обратился к нему:

– М-молодой человек, вас не очень затруднит моя просьба?..

Паренек оторвал взгляд от экрана, обернулся и, оценив состояние врача, недовольно спросил:

– Вам чего?

– Видите ли, там мне пришло письмо по электронке, – Виктор Павлович слабо повел рукой в сторону своей кабинки. – Не могли бы вы его переписать? – Он вынул бумажник и извлек оттуда маленькую шариковую ручку на цепочке, которую всегда носил с собой. – А то у меня буквы расплываются.

Паренек поджал губы, окинул доктора Самопалова брезгливым взглядом, молча забрал ручку и направился к компьютеру.

– А писать-то на чем? – бросил он на ходу.

Виктор Павлович растерянно огляделся – на одном из системников лежала оставленная кем-то газета. Нетвердой походкой он двинулся туда, оторвал от газетных полей две длинных полоски и вручил одну из них хмуро покосившемуся на него пареньку. На экран он старался не смотреть, и даже прикрыл ладонью глаза.

– Вот, держите, – через минуту-другую сказал паренек.

– Огромное вам с-спасибо, молодой человек! – Виктор Павлович взял протянутую ему ручку и полоску газетной бумаги, сложил ее чуть ли не вдесятеро и спрятал в карман. – Извините, пожалуйста, за беспокойство.

Паренек фыркнул и устремился к своему компьютеру. И что-то сказал на ходу. «Маленький мальчик залез в холодильник» – так послышалось доктору Самопалову. Этот стишок он знал, помнил со школьных лет, как и повесть Лема. Как и другие подобные стишки – тогда их было превеликое множество.

«Маленький мальчик залез в холодильник, маленькой ручкой нажал на рубильник. Быстро замерзли сопли в носу – так и не съел он свою колбасу…»

Но при чем здесь мальчик и холодильник? Или это слуховая галлюцинация?

Чувствуя себя совершеннейшим идиотом, Виктор Павлович, продолжая держать в руках вторую, неиспользованную полоску бумаги и шaриковую ручку, подошел к служебному закутку, где, отрешившись от внешнего мира, самозабвенно играл в «стрелялку» еще один парень с длинными волосами, собранными в хвостик на затылке – работник интернет-кафe. Просьбу врача он воспринял невозмутимо – молча встал, быстро переписал с экрана сообщение, адресованное Виктору Павловичу, отдал бумажку, кивнул в ответ на «спасибо» и собрался было вернуться к своей игре, но доктор Самопалов его остановил.

– Посмотрите, пожалуйста, текст совпадает? – Виктор Павлович развернул первую бумажную полоску.

– Ну, – с некоторым недоумением сказал интернет-кафешник. – То же самое. По-моему, глючит кого-то. И этот кто-то – не я. – Он хмуро взглянул на доктора Самопалова, чтобы тот понял, кто именно имеется в виду. – Зачем я писал-то, если у вас уже есть? Развлекаетесь, да, дядечка?

Доктор Самопалов приложил руку к груди:

– Ч-честное слово, мне так нужно. Спасибо, что помогли.

– Морочите людям яйца! – возмущенно ответствовал интернетчик и удалился в свой закуток. – А еще в галстуке! – донеслось оттуда.

Виктору Павловичу вдруг захотелось плюнуть на все и уйти, выпить еще коньяка и поехать сдаваться в руки коллег – но он привык все доводить до конца. Ключевой эксперимент нужно было завершить.

Он вновь подступился к пареньку, созерцающему молодецкие игры «ролевушников», протянул ему бумажку, исписанную интернетчиком.

– Ну, что еще? – паренек неприязненно глянул на врача через плечо.

– Прочитайте. Совпадает?

Паренек засопел и скользнул взглядом по газетной полоске. Покусал губу, сказал, глядя в стену перед собой:

– Вам что, больше делать нечего? Я деньги заплатил, а вы мне мешаете.

– Совпадает? Да или нет? – настаивал доктор Самопалов.

Паренек вновь снизу вверх посмотрел ему в лицо, и что-то мелькнуло в его глазах. Вероятно, подумал он о расположенной неподалеку психиатрической больнице и о том, что кто-то мог оттуда и убежать…

– Совпадает, совпадает, – успокаивающе покивал он. – Слово в слово.

– Еще раз спасибо и еще раз извините. Для меня это очень важно.

Виктор Павлович вернулся к своему компьютеру, положил перед собой обе газетные полоски и впился глазами в текст на экране. Потом прочитал то, что было написано на первой бумажке. Перевел взгляд на вторую.

Действительно, все совпадало. Слово в слово. Именно слово в слово.

Только оставалось непонятным, можно ли считать этот эксперимент ключевым.

Он еще и еще раз перечитывал три совершенно одинаковых текста. Теперь он понял, при чем тут мальчик и холодильник…

«Виктор Павлович, буду Вас встречать, – писал автор «Призрачного Сфинкса». – Ваш рейс в 13.40, на Елисавет, билеты туда и обратно уже заказаны и оплачены. Можете получить их, предъявив паспорт, в кассе номер 3 вашего аэропорта. Хорошо бы одеться потеплее, у нас здесь минус девять. Впрочем, Вы все равно не поверите. Жду. А. Корепанов».

Доктор Самопалов отогнул рукав и посмотрел на часы. Времени на то, чтобы добраться до аэропорта, вполне хватало. Если какой-нибудь сержант не остановит – за управление транспортным средством в нетрезвом состоянии.

Он решил не загружатъ себя мыслями о том, когда, кем и почему закаэаны и оплачены билеты, и с какой-такой стати в недалеком Елисавете, до которого от силы сорок пять минут лету, стоят январские морозы. Он просто хотел увидеть этого человека… или свою собственную галлюцинацию…

И еще его не покидало ощущение, что окружающий мир – уже не тот мир, что был раньше, и, возможно, даже и вовсе не мир, если под этим словом подразумевать «объективную реальность»…

…И вот проплывали в иллюминаторе заснеженные поля, становясь все ближе и ближе, а потом самолет вздрогнул от толчка снизу, помчался, снижая скорость, по взлетно-посадочной полосе, и голос в динамике объявил:

– Уважаемые пассажиры, наш самолет совершил посадку в аэропорту города Елисавета. Температура воздуха минус девять градусов. Просим вас оставаться на своих местах до полной остановки двигателей… – и так далее.

«Как он меня узнает?» – подумал доктор Самопалов, отстегивая ремень безопасности, и чуть не рассмеялся: вот ведь проблему нашел! Самую что ни на есть важную…

Морозный воздух наждаком резанул горло, заполнил легкие, превращая их в куски льда. Виктор Павлович чуть ли не бегом спустился по трапу и торопливо эашагал к желтому автобусу, ежась от холода.

Он вскочил в просторный салон и автобус сразу же тронулся, направляясь к виднеющемуся вдалеке стеклянному параллелепипеду, над крышей которого золотились угловатые буквы, складываясь в слово «Елисавет». И только тут до него дошло, что в салоне находится он один – пассажиры, которые вышли из самолета перед ним, как сквозь землю провалились. И сам «Антонов» словно растворился в воздухе. А еще доктор Самопалов вдруг понял, что совершенно не помнит, как доехал от интернет-кафе до аэропорта, как забирал билеты и садился в самолет…

«Не властны мы в самих себе…» – отрешенно подумал он, и ему вновь захотелось расхохотаться – громко, заливисто и раскатисто, от всей души, до слез, до колик в животе, и хохотать долго-долго, всю оставшуюся жизнь.

«А вот и не смешно, – осадил он себя. – Спокойно, Витя. Будем считать, что это коньячок до сих пор в тебе играет. Соберись, дорогой, успокойся – не ударь в грязь лицом перед собственной химерой…»

Двери с шипением сложились гармошкой и доктор Самопалов, поправив галстук, вышел из автобуса. Скользя подошвами по плотно утрамбованному снегу, который выпал явно не только что, и не час назад, он вэбежал на покрытые ледяной коркой ступени, счастливо избежав падения, толкнул слегка заиндевевшую стеклянную дверь и оказался в зале аэровокзала.

Зал был высоким и просторным, очень тихим и очень пустынным. Никто не сидел в красных, пластиковых, как на стадионе, креслах, ряды которых – спинка к спинке – тянулись вдоль стеклянной стены, выходящей на заснеженную привокзальную площадь; никто не стоял возле окошек билетных касс и у стендов с расписанием авиарейсов; никто не пил кофе и другие напитки за столиками кафетерия. Зал выглядел так, словно все внезапно дружно ушли на фронт, забыв прилепить к дверям соответствующую записку.

А еще доктор Самопалов подумал, что именно так может выглядеть зал аэровокзала, если он видится во сне.

Струя холодного воздуха пробежала по ногам – вероятно, кто-то открыл дверь – и тут же за спиной доктора Самопалова раздался негромкий голос:

– С прибытием, Виктор Павлович.

Врач, внутренне собравшись, медленно повернулся, ожидая увидеть кого угодно и что угодно – даже двойника или собственное отражение, – но позади него стоял совершенно незнакомый человек в темно-синих джинсах и черной кожаной куртке, над воротником которой виднелся краешек пушистого зеленого в клеточку шаpфa. У человека были седоватые виски и худощавое лицо с резкими складками между бровей и глубоко посаженными глазами. Человеку было лет под пятьдесят, и он нисколько не походил на писателя (какими они представлялись доктору Самопалову), а походил он на удмурта, выбравшегося в город из своих удмуртских лесов. Взгляд его нельзя было назвать ни дружелюбным, ни неприязненным – вполне нейтральным был взгляд, не холодным и не теплым.

Доктор Самопалов сдержанно кивнул, не зная, что сказать, а Корепанов тут же повел головой в сторону безжизненного кафетерия:

– Пойдемте, Виктор Павлович, попьем кофе. Коньяк не предлагаю, коньяк вы уже пили и больше, думаю, не пожелаете.

– Откуда вы знаете про коньяк? – спросил врач, покорно направляясь к кафетерию. Корепанов шел рядом, не вынимая рук из карманов куртки. – Как вас по отчеству?

– Яковлевич. Алексей Яковлевич. Насчет коньяка… – автор Сфинкса» коротко взглянул на доктора Самопалова. – Я же пишу про вас. Сегодня ночью дописал эту главу до конца. Тридцатую. Называется она – «Сумерки».

Виктор Павлович остановился, спросил с любопытством:

– То есть, вы знаете, что со мной и завтра будет, и послезавтра? – его опять почему-то начал разбирать смех и он едва сдерживался.

– Нет, пока не знаю.. Вашу сюжетную линию я до конца пока не продумал.

– Выходит, я – ваша выдумка, Алексей Яковлевич?

Корепанов неопределенно повел плечом:

– Честно говоря, понятия не имею. Возможно. Но не обязательно. Есть у меня такое подозрение, что и сам я, и роман мой недописанный – тоже чья-то выдумка. Впрочем, как и все остальное.

– Ковалева? – быстро спросил доктор Самопалов.

Автор «Призрачного Сфинкса» вновь сделал неуверенное движение плечом:

– Как знать, Виктор Павлович… Ковалева… Марсианского Сфинкса… Кого-то еще…

– Господа Бога?

– Господа Бога выдумали мы сами. А Он выдумал нас. Или наоборот. Или кто-то еще выдумал и самого себя, и Господа Бога, и нас. Нам не дано добраться до истины, и мы никогда не узнаем – иллюзорен ли мир и мы сами – или нет.

– Послушайте, а что если именно вы – моя иллюзия, а не наоборот? – медленно спросил доктор Самопалов, продолжая стоять на месте, на полпути к кафетерию.

– Не исключено.

– Пустопорожнее какое-то философствование получается, вам не кажется? Иллюзия… Пустота… Зачем вам все это, если, по-вашему, нам никогда не добраться до истины?

Видение в джинсах и черной куртке слабо улыбнулось одними уголками губ:

– Так проще жить, Виктор Павлович.

Доктор Самопалов покивал, вновь обвел взглядом пустынный зал и пустынную заснеженную площадь по ту сторону стекла. Говорить ему расхотелось. Говорить было не о чем. И не намерен он был никуда идти, и кофе пить был тоже не намерен, а намерен он был стоять вот так, посреди иллюзорного зала – хоть и тысячу иллюзорных лет.

– А снег-то зачем? – все-таки задал он вопрос. Просто из любопытства.

– Так, для контраста. Подумалось ни с того ни с сего: хорошо бы, чтоб морозец. Вот и написал. Я жару не люблю.

– Ну да, конечно. Подумалось… Действительно, почему бы и нет? – доктор Самопалов взглянул в глаза иллюзорному собеседнику. – Вы говорите, что дописали главу до конца. И этот наш разговор там тоже был?

– Да, разумеется. И этот мой ответ.

– И чем же она кончается?

Корепанов некоторое время молчал, рассеянно глядя на серый пол, потом поднял голову. В глазах его под черными, чуть топорщащимися бровями не отражалось никаких эмоций.

– Вы действительно хотите это знать, Виктор Павлович?

– Да, Алексей Яковлевич. Уж будьте так любезны…

– Что ж… – Корепанов сдвинул брови и неторопливо процитировал: – «Доктор Самопалов хотел сделать шаг, но обнаружил, что почему-тo не может сдвинуться с места. А в следующее мгновение понял, что растворяется, как растворяется сахар в чашке горячего кофе. И снег за стеклянной стеной аэровокзала тоже растворялся. Вместе со стеной».

– Значит, говорите, я ваша иллюзия? А если я сейчас сделаю шаг вперед? Или десять шагов?

– Попробуйте.

Доктор Самопалов оторвал ногу от пола – вернее, собрался это сделать, но подошва была словно приклеенной. Человек в черной куртке, так и не вынув руки из карманов, с легкой грустью смотрел на него. Виктор Павлович попытался что-то сказать – и вдруг ощутил себя куском сахара в чашке горячего кофе. Он отчетливо чувствовал, как растворяется – растворяется без следа.

«Черта с два, – подумал он. – Никуда я не денусь. Это тоже иллюзия…»

Снег за стеной исчезал, и там начали проступать неясные контуры чего-то иного.

Автор «Призрачного Сфинкса» отрешенно глядел в пустоту перед собой.

– Дописать? – спросил он себя.

Виктор Павлович горько усмехнулся, глядя на то место, где только что стоял его иллюзорный визави. И вдруг подумал, что не спросил о маге Мерлионе и Антонио Бенетти, о судьбе этих ребят-штурмовиков, и об «Арго» не спросил, и о Марсианском Сфинксе…

Пустота… Иллюзия… Майя…

Что он делает здесь? Зачем он здесь?

Доктор Самопалов хотел сделать шаг, но обнаружил, что почему-то не может сдвинуться с места. А в следующее мгновение понял, что растворяется, как растворяется сахар в чашке горя…

31. Источник

– Ну что, парни, вперед? – Гусев поднял руку и потряс кулаком. – На очередной выезд!

«Точно, – подумал Сергей. – Экипировочка – как на очередной выезд. Разве что на этот раз – без автобуса».

Трое бойцов были облачены в бронежилеты и камуфляжные куртки, только шлемы уступили место черным шапочкам Подземных Мастеров, шапочкам, изготовленным из пены Тайного Колодца – эти головные уборы скрывали их обладателей от посторонних глаз. Добираться до объекта предстояло пешком – кони не прошли бы через сухостой, а если бы и прошли – попали бы под удар смертоносного зеленого луча скоддов.

Стояло раннее утро, солнце еще не поднялось над вершинами скал, и воздух был прохладен и свеж. Вдалеке, в низине, до сих пор тлел искалеченный огнем лес и дымились торфяники, но дым уносило на запад, в сторону Таэльрина. В нескольких шагах от бойцов ГБР топорщился голыми ветвями высохший мертвый лес, зажатый между ущельем и скалами; среди этих скал притаился Истинный Источник – база скоддов. А позади бойцов, в каменистой лощине с редкой блеклой травой, расположился лагерем отряд королевского гвардейца Рандера.

Разведчики-нокеры согласились стать проводниками, и накануне, под вечер, отряд добрался до окрестностей Истинного Источника. Выставили караулы, поужинали, устроились на ночлег. И вот теперь трем бойцам предстояло определить действительный смысл пророчества Великого мага Мерлиона.

Аллан Маккойнт тоже высказал желание участвовать в нападении на базу скоддов, но шапочек было только три…

Маг Ольвиорн заметно волновался и, ужиная у одного костра со славянами и американцами, еще и еще раз напоминал бойцам о том, что они должны действовать предельно осторожно. Хотя были и основания для оптимизма: судя по всему, скодды не смогли увидеть разведчиков-нокеров в магических головных уборах, а вот иноземцы разглядели их без всякого труда. И выходило, вроде бы, так, что иномиряне превосходят скоддов своими способностями… Но теория – это теория, а вот что будет на практике?.. Какие неожиданности могут подстерегать штурмовиков внутри серого куба?

«Вот хорошее средство от любых неожиданностей, – заявил Гусев, подбрасывая на ладони гранату с такой непринужденностью, словно и не граната это была, а так – горячая картошка, испеченная на костре. – Эта игрушка и будет самой большой неожиданностью – для них», – он кивнул в сторону скал.

И все-таки маг Ольвиорн не уставал твердить про осторожность. И его можно было понять: речь шла о судьбе целого миpa – уютного, светлого, солнечного мира, не знающего особых бед и невзгод. Никакие вылазки лесных монстров не могли сравниться с тем, что грозило этому миру в случае неуязвимости скоддов… Гусев заверил мага в том, что ни он, ни Сергей, ни Саня Веремеев отнюдь не собираются очертя голову бросаться на штурм. Осмотримся на месте, говорил он, уплетая втоpyю миску каши, попробуем отыскать вход, а если не отыщем – проделаем свой с помощью очень хороших инструментов – и он вновь продемонстрировал гранату.

Нокеры сидели у костра молча, от каши вежливо отказались и посасывали извлеченные из ранцев какие-то белые кубики, похожие по виду на сахар. Сергей полюбопытствовал насчет Огненного Сфинкса, но Тил сдержанно ответил, что если кто-то что-то и знает об Огненном Сфинксе, так это ведуны, а ему, наблюдателю наблюдательного корпуса Большого Избранного Круга, добавить к тому, что он уже сказал о Cфинксе, нечего. По лицу мага Ольвиорна Сергей понял, что тот многое бы отдал, чтобы пообщаться с подземными ведунами…

Ночью Сергей долго не мог уснуть – лежал, завернувшись в плащ, подложив под голову седло, слушал пофыркивание коней, раскатистый храп таэльринских воинов, потрескивание сучьев в кострах. Ему не было страшно, но волнение отгоняло сон. И не было у него никакой уверенности в том, что даже в случае успеха в схватке со скоддами ему гарантировано возвращение в родные края. Так же, как и другим…

Рядом временами коротко всхрапывал Гусев, с другой стороны ворочался Саня Веремеев. Чужое небо с чужими звездами разглядывало с высоты горящие в ночи костры – возможно, костры казалось небу тоже звездами, зажженными на земле…

– Не спится, Санек? – тихо спросил Сергей, когда напарник в очередной раз перевернулся с боку на бок.

Саня откинул плащ и приподнялся, подперев голову рукой. Ответил негромко:

– Да мысли всякие лезут… Хреново, что схемы внутренностей этого кубика у нас нет – там ведь может такой лабиринтище оказаться! Залезем в тупик… – Саня замолчал. В глазах его плясали отблески костра.

– …а тут и минотавры набегут, – закончил за него Сергей, сел и обхватил руками колени.

– Угу, – кивнул Саня. – Кентавры-минотавры с лазерными глазищами.

Некоторое время они молчали, глядя на агонизирующий огонь, потом Сергей медленно, словно размышляя вслух, сказал:

– Вряд ли там лабиринт с тупиками. Для себя им такой огород городить ни к чему, а вариант вторжения на базу у них не предусмотрен – они же знали, что здесь им противостоять никто не может. Мы-то из совсем другой оперы приблудились и нас они заранее брать в расчет никак не могли. Нет, Саня, внутри у них все должно быть просто, без лабиринтов, минных полей и скрытых ловушек.

Саня усмехнулся:

– Ну, спасибо, Серый, успокоил. Только они эти твои доводы могли и не учитывать, вот в чем проблема.

– Тогда спроси у него, – Сергей кивнул на размеренно посапывающего Гусева. – Он тебе очень внятно скажет насчет наших убедительных аргументов. Даже если там действительно лабиринт.

– Гранаты – хорошие аргументы, – задумчиво сказал Саня Веремеев. – А еще бы лучше – ракетой долбануть. Или бомбой, чтоб наверняка.

– Тогда не нас надо было сюда забрасывать, а ракетчиков, – заметил Сергей. – Или эскадрилью бомбардировщиков. А коль забросили именно нас – значит считают, убойной силы у нас достаточно для этих скоддов.

– А штатовцев на фига сюда? У них ведь всего оружия – два пистолета.

– Не знаю, Саня. Это не у меня надо спрашивать, а у того, кто забросил.

– А кто забросил? Великий шаман Бурятии и Восточной Сибири? Или Воланд?

Сергей, прищурившись, долго смотрел на догорающий костер. Повернулся к Сане:

– Читал я как-то один рассказик фантастический, «Труба восьмого Ангела» называется. И автора помню, наш автор: Корепанов. Футболист еще такой был.

– В нижегородском «Локомотиве», знаю, – подтвердил Саня. – И что ты там вычитал?

– Там, в рассказе, один рассуждает, почему жить на Земле все хуже становится: землетрясения, наводнения, катастрофы разные, СПИД, пневмония, засухи, снегопады, саранча, тьма египетская и прочее, все больше и чаще.

– И почему же? Финиш приближается?

– Именно. Довел народ планету до ручки, всю перепаскудил-перепоганил – вот она от нас и пытается избавиться. В унитаз – и воду слить. Мы у нее как прыщи на физиономии, и она взялась выдавливать эти прыщи. Или как чирьи на заднице.

– То есть, Земля – живая? – уточнил Саня.

– Ну да. Живая и разумная, по-своему…

– Понял. – Саня лег на спину, натянул плащ до подбородка. – Здешний мир почувствовал угрозу своему существованию, сам, бедняга, справиться не может – и потому затащил сюда нас. Простенько и со вкусом. Ты это имел в виду?

– А что тебе не нравится?

– Да нет, мне все нравится. Если бы еще этот мир схемку сообразил нарисовать. Блин, хорошо фантастам: что взбрело в голову с похмелюги, то и написал, бумага все стерпит. Может, и этот мир кто-то выдумал, какой-нибудь твой Корепанов, а мы тут отдуваемся, а? Как считаешь, фантаст ты наш?

– Готов верить во все что угодно, – ответил Сергей и тоже лег. – Жаль, если правду так и не узнаем.

– Сюда бы эту фантастическую братию, всех этих корепановых, – проворчал Саня Веремеев. – Это им не водку на ихних сборищах жрать!

– А может, они и рады бы… Пишут – значит мечтают о таком.

– Знаем мы, о чем они мечтают – как бабок побольше огрести!

– Не скажи, Санек, – не согласился Сергей. – Не бабками едиными…

– Но и ими тоже!

– Такая уж наша жизнь, – подытожил Сергей.

…И вот настало утро, и перед ними стоял мертвый лес, и только от них троих зависело будущее этого мира; вернее, сама возможность будущего…

– Мы очень надеемся на вас, – тихо сказал маг Ольвиорн, обводя бойцов группы быстрого реагирования напряженным взглядом.

– Не подведем! – глаза у Гусева вновь горели, как у азартного игрока.

Он первым направился к лесу. Сергей последовал за ним, а замыкал связку Саня Веремеев. Маг, лонд Гарракс, Рандер, американцы и нокеры смотрели им вслед. Ходили по периметру лагеря часовые, а таэльринские воины еще спали.

Деревья-скелеты так и норовили ткнуть в лицо своими корявыми ссохшимися конечностями, и идти по прямой никак не получалось – приходилось постоянно совершать обходные маневры. Низкая невзрачная трава была усеяна заскорузлой корой, рассыпающейся в пыль под подошвами тяжелых ботинок. Местность слегка понижалась к недалекому ущелью, и на пути бойцов то и дело попадались неглубокие извилистые канавки – следы дождевых потоков, – тянущиеся к скрытому деревьями обрыву.

Шли молча, сосредоточенно, как и положено на задании, отложив все эмоции на потом. Хотелось верить, что все окончится хорошо… только вот доведется ли, как раньше, после выезда посидеть в знакомой кафешке за стаканчиком самого лучшего в мире расслабляющего средства?..

Небо все больше светлело, обретая удивительную невесомость и глубину в лучах солнца, которого пока не было видно отсюда, из леса. Слева от бойцов, вдалеке, сквозь хаос стволов и ветвей проглядывали серые бока скал.

– Просека, – сказал Гусев и остановился.

Да, сомневаться не приходилось – именно здесь пронесся зеленый луч, погубивший одного из Подземных Мастеров.

Гусев, сдвинув брови, сосредоточенно смотрел туда, где начиналась просека – там, метрах в двухстах от бойцов, серела стена Истинного Источника. Сергей непроизвольно поправил шапочку, чувствуя неприятный холодок в животе. Он знал, что невидим для скоддов, но все равно ощущал себя словно под прицелом чужого оружия. Саня Веремеев, видимо, испытывал такие же ощущения, потому что шагнул в сторону от просеки и встал за кривым, довольно толстым стволом.

– Не ссы, Веремеич, – заметив этот маневр, сказал Гусев. – Если бы они нас видели, мы бы уже пеплом здесь лежали.

– Знаю, – ответил Саня. – Но лучше без особой нужды не светиться. Береженого, сам знаешь…

– А не светиться, старичок, не получится. – Гусев вновь перевел взгляд на серую стену. – Пошли, полазаем, поищем вход. Они нас не видят, и не увидят. Главное – резко головой не дергать, чтобы шляпа не слетела.

«Станислав Лем, – подумал Сергей. – «Непобедимый». «Мушки» не могли увидеть того парня, потому что он тоже, как и мы, был в шапке-невидимке. И все там кончилось нормально… как в книжках…»

– Лучше все-таки со стороны подойти, чтобы лишний раз перед фасадом не маячить, – предложил осторожный Саня Веремеев.

– Годится, – кивнул Гусев и направился вперед, к скалам.

Скалы медленно приближались, все больше закрывая небо, и вместе с ними приближалась грань огромного куба, внутри которого ждали своего часа враги. Грань была серой, как старый асфальт и совершенно однородной; сколько подкрадывающиеся бойцы не разглядывали ее – нигде не могли обнаружить ни единого намека на какое-нибудь отверстие или щель, не говоря уже о двери или воротах. А может быть скоддам и не нужны были никакие двери?

Осторожно подобравшись сбоку к зажатой между мощных скал боковой грани инородного куба, они, как до них это сделали нокеры Тил и Орт, прикоснулись к ней ладонями. Да, поверхность действительно очень напоминала мрамор, и оставалось только гадать, справятся ли с ней гранаты.

– Так, теперь полезли на скалы, – деловито сказал Гусев, возложивший на себя, с молчаливого согласия Сергея и Сани Веремеева, функции командира связки. – Посмотрим сверху, а потом проверим, что там сзади.

– Да то же, что и спереди, нокеры эти уже смотрели. – Саня Веремеев похлопал ладонью по стене, повернулся к Гусеву: – Хорошо бы знать, какая тут толщина…

– Хорошо бы, – согласился Гусев. – Если не найдем вход – долбанем и проверим. Полезли, парни! Горы, блин, зовут…

– Эх, а говорят – «умный в горы не пойдет», – вздохнул Саня.

– Так то умный, а мы – не умные, мы просто – лучшие! Красавцы!

…Потратив часа полтора на скалолазание и убедившись в том же, в чем ранее уже убедились разведчики-нокеры, «красавцы» вернулись в исходную точку. Утро разгулялось вовсю, чистое небо предвещало погожий день, и вокруг стояла первозданная тишина. В такое утро хорошо бы просто побродить по лесу или посидеть у реки, или, испив кофейку, постоять на балконе, лениво созерцая перемещение людей и автомобилей внизу, или погонять мяч, а потом всем кагалом расположиться под тентом ближайшего бара и, потягивая пиво, обсуждать вчерашний бокс или футбольные матчи прошедшего тура…

Но бойцам этим дивным утром предстояло заниматься совсем другим делом.

– Давайте, парни, на штурм, – вновь проявил себя командиром Гусев. – Будем Зимний брать.

– Неплохо бы, чтобы как Зимний, – заметил Сергей. – Так же быстро и бескровно.

– С Богом! – Гусев перекрестился. – Поехали!

Они на несколько шагов отступили от стены и встали за деревьями. Приготовили оружие.

– Давай! – выдохнул Гусев.

Три гранаты, кувыркаясь в воздухе, полетели к серой стене. И – как ветром, как грозным нездешним ветром сдуло царящую в этом уголке эдемскую прозрачную тишину. Троекратный грохот прокатился над лесом, гулким дробным эхом заметался, отскакивая от скал, вспыхнули ужасные цветы дымного пламени – и запахло войной. Беспокойно запрядали ушами кони в лагере таэльринцев и далеко-далеко внизу, за рекой, покинув гнезда, взмыли в небо потревоженные птицы. Дрожь земли добралась до Огненного Сфинкса – и протяжный угрожающий рык пронесся над владениями Подземных Мастеров, и глухим отзвуком долетел до пригнувшихся под деревьями бойцов ГБР. В стене Истинного Источника возникла большая дыра – словно ткнули горящей сигаретой в листок бумаги – и там, в полумраке, шевелились какие-то полутени, извивались, отступали под напором хлынувшего внутрь куба чистого утреннего света.

– Вперед! – крикнул Гусев, выхватывая еще одну гранату, и бросился к образовавшейся бреши, сжимая в другой руке автомат. Сергей и Саня, не замешкавшись ни на мгновение, помчались вслед за ним.

С ходу влетев в наполненный хаотичным движением теней полумрак, они остановились, образовав треугольник: Гусев впереди, оба напарника позади, слева и справа от него – и начали поливать из автоматов свои сектора обстрела. Действовали собранно, четко и быстро, но без суеты – руки сами выполняли привычную работу.

– Гранаты! – сквозь грохот автоматных очередей проорал Гусев, и полумрак разметали в клочья еще три вспышки, и грохот, отразившись от стен, ударил по барабанным перепонкам.

Шаг за шагом они продвигались вперед, непрерывно стреляя в парящие в отдалении тени, похожие на сгустки тумана, и вокруг постепенно светлело, и все отчетливее было видно, что база скоддов – это огромный пустой зал; стены его словно истончались на глазах, превращаясь из темных сначала в матовые, а потом в полупрозрачные, и мечущиеся в воздухе неясные тени исчезали, как исчезает болотный туман при ярком солнечном свете.

Они, не прекращая поливать автоматным огнем редеющие темные сгустки, добрались до центра зала. Сквозь тающие весенними льдинками стены все более четко проступали очертания окружающих скал, а под полом виднелись поваленные, сломанные стволы вдавленных в землю деревьев.

Из-за далекой горной вершины выглянул краешек солнца – и невесомой яркой волной хлынул в лица бойцов солнечный свет, окончательно уничтожив остатки призрачных стен и последние бледные тени. Серый куб исчез как сказочный замок злого чародея, сраженного могучей рукой доброго молодца, исчез, открыв лощину между скал. Никакого движения не видно было вокруг – и бойцы прекратили стрельбу.

Со скоддами, судя по всему, было покончено. Или же они просто убрались восвояси.

Однако бойцы не спешили опускать оружие. Они молча вглядывались в окружающее и были готовы отразить любую атаку. Но серый куб безвозвратно растворился в воздухе, и в ничто превратились серые тени, впервые, видимо, напоровшись на силу, превосходящую их собственную.

– Пять минут… – приглушенно сказал Гусев, обводя напарников ошалело-восторженным взглядом. – И скоддам кранты! Всего за пять минут… За пять минут! – вдруг заорал он и, вскинув автомат, выпустил в небо короткую очередь.

Вновь всполошенно покатилось по скалам угомонившееся было эхо, и Саня Веремеев запрыгал на месте, как болельщик после долгожданного гола любимой команды, радостно улыбаясь и приговаривая:

– Кран-ты! Кран-ты! Кран-ты!

Сергей почувствовал, как вмиг исчезла ставшая уже привычной тяжесть на сердце и тело стало невесомым, и краешком сознания удивился, почему он до сих пор стоит на земле, а не парит в небесах. «Господи, как все классно-то, а?» – с умилением подумал он, ощущая нечто похожее на нисхождение в душу благодати. Хорош был что-то выкрикивающий Гусев, хорош был танцующий Саня Веремеев, прекрасно было небо над головой и прекрасна была земля под ногами, вернее, не земля, а расплющенные ветви деревьев, и чудесными были скалы вокруг – прочные, основательные, устойчивые, такие скалы не по зубам скоддам… да весь этот мир не по зубам скоддам! Потому что этот мир есть кому защитить!

– Ниспро-вергли печаль! Ниспро-вергли печаль! – пританцовывал Саня Веремеев.

– Мы сделали это! – явно подражая персонажам кинобоевиков, выкрикивал Гусев.

И тут в отдалении, под боком скалы, шевельнулась, поднимаясь, серая тень.

Гусев даже в приступе эйфории оставался Гусевым – он мгновенно наставил автомат на последнего врага и уже собрался спустить курок, но Сергей успел схватить его за рукав:

– Погоди, Геныч! Давай хоть рассмотрим.

– Ага, а он нас прихлопнет, – возразил Гусев, но стрелять все-таки не стал.

– Он нас не видит, – сказал Саня Веремеев, тоже держа серую тень под прицелом. – Однако рисковать не стоит. И отсюда видно.

– Ничего-ничего, пусть только дернется, я его на ноль помножу! – пообещал Гусев.

Изменив свое решение, он поправил шапочку и крадущимся шагом начал приближаться к серой тени. Сергей, переступая через вмятые в землю стволы, последовал за ним, краем глаза заметив, что Саня Веремеев держится сбоку и чуть сзади.

То, что слабо колыхалось под скалой, не имело четких очертаний – это был полупрозрачный сгусток какой-то субстанции, формой своей напоминающий крест полутораметровой высоты с короткой поперечиной, расположенной гораздо ближе к вершине, чем к основанию. Крест медленно, словно нехотя, извивался – возможно, это была агония, и становился все более неразличимым на фоне скалы. Клубилась, двигалась легкая дымка – медленнее, медленнее, словно уходили последние силы, словно садилась батарейка, словно кончался бензин…

Гусев сделал еще один шаг и остановился, и опустил автомат. До крестообразной субстанции было не более пяти метров. Сергей вплотную приблизился к напарнику – и утренний свет померк столь внезапно, словно его выключили, и наступила такая тишина, что ее хотелось кусками выковыривать из ушей.

Он обнаружил, что каким-то непостижимым образом оказался висящим над бездной, и в этой бездне, далеко внизу, проступали из темноты смутные картины, наплывая друг на друга, медленно растворяясь и сменяясь новыми и новыми. Распахивались в темной глубине какие-то иные пространства, иные миры, наполненные солнечным светом и зеленью листвы, агатовыми провалами горных пещер и бирюзовыми волнами морей, палевыми барханами и лазурными лентами рек, возникали из мрака города и селения, утонувшие в белой пене цветущих садов, и горные пастбища с диковинными животными, и заснеженные леса, и белые и розовые паруса кораблей в океане, и величественные монументы, и квадраты полей, и мосты, и плотины, и пестрая калейдоскопная круговерть карнавалов, и похоронные процессии, и игры с мячом на лугах, и жрецы в белых одеяниях на площадках ступенчатых пирамид, и вереницы повозок на обсаженных деревьями дорогах, и колышущиеся цветы на склонах холмов…

Это было похоже на беззвучное кино, и Сергей вдруг понял, что значат все эти картины. И речь шла не о предположении, которое могло оказаться и ошибочным, а именно о невесть откуда взявшемся безусловном знании: там, в бездне, проплывали образы миров, уничтоженных скоддами. Он каким-то образом оказался способным воспринимать обрывки воспоминаний этой крестообразной, похожей на бесплотную тень субстанции, трепещущей у скалы. Субстанции, которая вместе с себе подобными поглотила цветущие миры, созданные Господом для украшения Вселенной…

Он попытался вырваться из этой темницы, но у него ничего не получилось – он не ощущал собственного тела, а в глубине продолжали сменять друг друга картины погибших миров. Истребленных скоддами миров…

А потом зазвучал голос, приглушенный холодный голос – таким голосом мог бы говорить восставший из могилы злой мертвец.

«Вас никто не звал сюда, – произнес голос. – Вы действуете не по правилам, вы лезете не в свое дело. Вы всегда лезете не в свое дело… Мы никогда не трогали вас, потому что презираем вас… Вы, люди, – отбросы мироздания… Это не ваша игра, вы мешаете игре, вы всегда меша…»

Раздался громкий треск автоматной очереди – и голос оборвался, словно злой мертвец рухнул обратно в разверстую могилу. Темнота лопнула, раскололась, разлетелась на мелкие кусочки – и в глаза Сергею ударил утренний свет. Гусев по-прежнему стоял впереди него, поводя плечами, будто разминаясь, и к его крепкой шее прилип какой-то серый пух. Саня Веремеев, обеспокоенно поглядывая на напарников, перезаряжал автомат наискосок от них, у самой скалы… а вот скодда там не было – ни тени, ни полутени… Ничего.

– Блин, – с чувством сказал Гусев и обернулся. – Серега, ты как, нормально?

– Уже да, – ответил Сергей, безуспешно пытаясь разглядеть хоть какое-то подобие тени.

– Крепко он нас, скотина! – Гусев с силой потер шею, смахнул пух. – Учуял-таки. А Веремеича не тронул, да? Молодец, Веремеич, выручил!

Саня неторопливо повесил автомат на плечо, подошел к ним и вдруг зачастил с улыбкой:

– А Веремеич умный потому что, не высовывался Веремеич, не пер с мешком на паровоз, не дразнил гусей. Гляжу – окаменели, как статуя командора, зову – не реагируете, трясу – без толку. Понял, что этот урод вас загипнотизировал, зашел сбоку, чтоб без рикошета, – и надавал ему по всей морде лица! И финита!

– И ето правильно, – Гусев одобрительно похлопал Саню по плечу. – Хорошо работаешь, боец, я тобой доволен.

– Рады стараться, господин командир! – вытянувшись в струнку, гаркнул Саня.

Гусев повернулся к скале, возле которой пришел конец последнему скодду, показал кукиш:

– На-ка, выкуси! Это вам, блин, не магия ваша занюханная, а конкретное боевое оружие. Горячий привет от отбросов мироздания, козлы вонючие!

– Ты чего это? – недоуменно вытаращился на него Саня. – Кто это отбросы?

– Да обзывался тут один, – озираясь, рассеянно ответил Гусев. – Слышь, парни, что-то я не вижу, чтобы кто-то куда-то нас отсюда собирался забирать. В смысле – назад возвращать, откуда взял, до дому, до хаты.

– Может, не сразу? – неуверенно предположил Саня Веремеев.

– Может, – без энтузиазма согласился Гусев. – Пока утрясут, согласуют, передадут по инстанциям…

В чужом небе благодушествовало чужое солнце, заливая радостным светом чужие скалы. Вокруг расплескалась чужая тишина, и воздух был тоже чужой – и Сергей с внезапной мучительной тоской подумал, что больше никогда не увидит сына. Он медленно стянул с головы шапочку Подземных Мастеров и провел ею по глазам, вытирая выступившие слезы. Гусев крякнул и отвел взгляд, а Саня Веремеев нагнулся и принялся без всякой нужды подтягивать шнуровку на ботинке.

Этот мир был хорошим, но это был чужой мир.

«Вы мешаете игре…»

«Но мы же не напрашивались в эту игру! – с отчаянием подумал Сергей.

– Нас же никто не спрашивал! Схватили как котят – и забросили…»

Ему вновь представилось диковинное грозное существо, обитающее на марсианской равнине. Неужели это именно оно зашвырнуло их сюда? И какие же дальнейшее планы оно вынашивает? Будет направлять их из одного мира в другой ради спасения очередной цивилизации? Или его уже просто не волнует их дальнейшая судьба? Выполнили задачу – и живите как хотите… Может быть, это сверхсущество уже забыло о них?..

В умиротворенной тишине продолжало безмятежно светить чужое солнце, и не было вокруг никакого движения. Мир продолжал жить своей жизнью, ничего не зная о своем спасении и не замечая своих спасителей – троих растерянных парней в боевом облачении, переминающихся с ноги на ногу на открытом пространстве между чужими равнодушными скалами.

– Так, – очень деловито сказал Гусев и расстегнул куртку. – А ну-ка, давайте присядем, парни.

Он опустился на едва выступающий из земли ствол, пристроил рядом автомат. Саня Веремеев, тоже сняв с плеча «калаш», присел на корточки. Сергей остался стоять.

– Судя по всему, дела наши хреновые, парни, – начал Гусев. – Мавры сделали свое дело, неизвестно чью волю выполняя, и на них забили. Но!

– Гусев поднял палец и обвел взглядом напарников. – Так ли уж на самом деле хреновы наши дела или как раз наоборот? Парни, вы когда-нибудь всерьез думали о своем будущем, еще там, у нас?

– Ну, допустим, – осторожно сказал Саня Веремеев.

Гусев подался к нему:

– И каким же тебе рисуется собственное будущее, Веремеич?

Саня с задумчивым видом сплюнул себе под ноги и пожал плечами:

– Да так, в тумане. До будущего еще дожить надо, а там посмотрю. Короче, Геныч, куда ты клонишь?

– А вот туда и клоню! Сколько нам еще бандюков ловить? Лет десять-пятнадцать, пока здоровье есть, и если не подстрелят раньше.

– Или все бандюки кончатся, – вставил Саня.

– Ага, жди! Так вот. Ну, звание-другое кинут, ну, бабок чуть добавят. А дальше, парни? Пенсия по выслуге и работа охранником у какого-нибудь крутого хмыря, того же бандюка, или ночным дежурным на фирме – это если место свободное будет, потому что таких как мы навалом. И все. Потолок. Предел!

Саня остро взглянул на него:

– Это ты здесь начал о будущем думать, да?

– Здесь, – подтвердил Гусев. – Именно здесь.

– И что же ты предлагаешь, Александр Македонский ты наш?

Гусев кивнул:

– Вот именно. Только зря иронизируешь, Веремеич. Слушай сюда, и ты, Серый, тоже слушай, и не фиг вселенскую скорбь изображать, толку-то все равно никакого.

– Дурак ты, Геныч, – без всякого выражения сказал Сергей. – У меня сын дома остался. И жена.

– Сын, жена – понятно. Но не удавиться же теперь! Надо думать, как дальше жить, понял? Так вот, парни, нужно брать власть.

– На колу мочало, начинай сначала, – протянул Саня Веремеев и покачал головой. – Это у тебя прямо-таки пунктик какой-то. Навязчивая идея. В пациенты к доктору Самопалову метишь, знаешь такого врача из психушки?

Гусев выставил перед собой ладонь:

– Подожди, Санек, не спеши. Да, я думал об этом, и не раз, прикидывал, что делать, если нас «кинут». Задницей своей многострадальной чувствовал, что «кинут». Вот и «кинули». Серега, сядь, не маячь, ты ж не памятник. Послушай и оцени.

Сергей перебросил автомат за спину, молча опустился на бревно, затолкал шапочку в нагрудный карман и обхватил руками колени. Слова Гусева доходили до него как сквозь толстый слой ваты.

– Размышления будущего властелина мира его величества Гусева-Блистательного, – не удержался от комментария Саня Веремеев; он по-прежнему сидел на корточках и слегка покачивался вперед и назад, как кукла-неваляшка.

– Заткнись и слушай, – нетерпеливо посоветовал Гусев. – Оружие – это сила. Думаю, вы уже в этом убедились, – он ласково похлопал по стволу автомата – так похлопывают любимую собаку. – Теперь смотрите, какой расклад получается. Дело мы сделали и никому здесь больше не нужны. Что теперь этим ребятам, – он мотнул головой в сторону далекого лагеря таэльринцев, – стоит весь наш арсенал забрать, а нас послать подальше? На первой же ночевке. Мы ведь для них потенциальная угроза, так?

– А марги? – раздумчиво спросил Саня Веремеев. – Они ведь нас могут и против маргов использовать.

– С маргами они сами справятся, с нашим-то оружием, – возразил Гусев.

– Ненадолго же им хватит, – наконец подал голос и Сергей. – Лично я почти весь комплект израсходовал.

– Не дураки, скопируют, – парировал Гусев. – У них ведь не каменный век. А здешние маги, уверен, и с порохом разберутся, и с гранатами. Было бы желание. А нас, в лучшем случае, кормить бесплатно будут, как спасителей, значит, и избавителей.

Саня Веремеев перестал раскачиваться и исподлобья взглянул на Гусева:

– Хренового же ты о них мнения, Геныч…

– Не хренового, а реального. На кой черт им с нами возиться? Мы им никто, чужаки, с боку припека. Я ж тебе говорю, спасибо скажут и кашей солдатской обеспечат до самой смерти – вот и все. А что ж еще с нами делать-то? Ноги целовать, развлекать, телок в постель подсовывать?

– Ну, не знаю, – с сомнением сказал Саня Веремеев. – Думаешь ты о них как-то херовато…

– Да не херовато, Санек! Я ж тебе говорю, не херовато, а реально! Много ты добрых дядей на свете видел? Я не утверждаю, что человек человеку обязательно волк, а просто одному до другого дела никакого нет. По барабану, по тамтаму! А исключения, как известно, только подтверждают правило. Если кто-то в тебе не заинтересован – ты для него тьфу, ноль, пустое место. Не нами придумано. Серый, согласен?

Сергей подумал и медленно произнес:

– Ты уподобляешь других самому себе… Но все может быть…

– О! – Гусев вновь вознес палец к уже окончательно проснувшемуся небу. – Реальный подход. Конкретный реальный подход. Понял, Веремеич? Все может быть! А худшее случается гораздо чаще, чем лучшее – закон природы! Если худшее может произойти – оно обязательно произойдет.

– Ну и как ты себе все это представляешь? – задал вопрос Саня. – Как ты эту самую власть собираешься брать? Уж не с нашими ли тремя патронами и парой оставшихся гранат? «Погремушки» не в счет. Тебя же на капусту мечами пошинкуют, как только поймут, что ни черта у тебя нет.

– Замучаются. Сейчас я вам все по полочкам разложу.

Сергей слушал напарника и ощущал, как тяжелым камнем ложится на душу какое-то странное болезненное чувство. И в то же время было в этом чувстве что-то притягательное, и не хотелось бороться с этой болью, приносящей какое-то извращенное удовлетворение, словно он был мазохистом. «Почему бы и нет? – плавала где-то в подсознании ускользающая мысль. – Раз все так сложилось… Почему бы и нет?..»

Судя по всему, Гусев действительно не раз и не два обдумывал то, что излагал теперь своим напарникам. И предложения его представлялись достаточно убедительными.

А предлагал Гусев вот что: вернувшись в лагерь таэльринцев, сообщить об успешно выполненной задаче и напроситься в гости к Подземным Мастерам. Скопировать карту Рандера, оставить себе коней и распрощаться с отрядом – сами, мол, потом доберемся до Таэльрина. Подземные Мастера – действительно мастера, говорил Гусев, они смогут по образцам изготовить автоматы, патроны и гранаты, тут главное – заинтересовать их этим делом, продумать, на каких условиях можно будет договориться. Например, пообещать им, что в случае успеха предприятия они смогут беспрепятственно торговать своими изделиями в Таэльрине. Или же в качестве платы за изготовление оружия обеспечить их какими-то нужными им материалами из Внешнего Мира. В конце концов, девчонок им поставлять для развлечений, и мастерам, и тамошним ведунам, или алкогольные напитки , или и то и другое вместе – перед такими соблазнами не устоит никто и никогда, и ни в каком мире…

Разжиться оружием, боеприпасами, развивал свои планы Гусев, и вернуться в Таэльрин, в замок лонда Гарракса. Обрисовать лонду радужные перспективы, посулить пост военного министра или и вообще соправителя, вооружить его погранцов огнестрельным оружием и двигать на столицу. Никаких ультиматумов королю не предъявлять, а просто захватить дворец и объявить о низложении короля и приходе к власти триумвирата ГуЗиВера или четверовирата ГуЗиВеГара – Гусев-Зимин-Веремеев-Гарракс. А дальше… А дальше будет видно. То ли тварей лесных истребить, гвиров этих и маргов, то ли сначала империю сколотить, единую – на весь мир!

Если уж суждено навсегда остаться здесь, убеждал напарников Гусев, то нужно оставаться не в роли приживалок, а в роли хозяев, властителей, сильных мира сего…

Речь Гусева произвела впечатление. «Что скажете, парни?» – закончил он ее вопросом, но напарники отвечать не спешили. Саня Веремеев сосредоточенно изучал землю под ногами, Сергей смотрел куда-то вдаль, но ничего не видел.

– По-моему, это чистый бред, – наконец сказал Саня Веремеев. Впрочем, сказал очень неуверенно, словно сомневаясь в собственных словах. – Это называется «искать на свою задницу приключений». У них же армия…

Гусев прищурился:

– Помнится, в школе рассказывали о Фиделе Кастро. Мне вообще-то история на фиг не нужна была, но про Фиделя я запомнил. Сколько их там было, когда они пошли власть захватывать? Главное – ты против самой идеи ничего не имеешь?

– А хрен его знает, – сказал Саня. – Я – как вы.

– Ага, – удовлетворенно кивнул Гусев и повернулся к Сергею. – А ты как, Серый?

– Лонд Гарракс и король – давние друзья. Гарракс не пойдет против короля.

– Еще как пойдет, дорогой! Побежит! Дружба дружбой, но если есть возможность занять место повыше, о дружбе не думают, я тебе говорю. Мы же короля убивать не собираемся. Может, вообще, он пятым будет. Пятивират.

– Квинтавират, – поправил Гусева Сергей. – А как же американцы?

– Пристроим куда-нибудь, – пообещал Гусев. – Марсианин афроамериканский пусть какие-нибудь полезные ископаемые ищет, то же золотишко, а командир… Найдем место и командиру.

– Ловко! – усмехнулся Саня Веремеев. – Ты, Геннадий, конечно, извини, но замашки-то у тебя чисто диктаторские. Какие там на фиг триумвираты! Сам ведь наверху усядешься – если, конечно, выгорит это бредовое дело, – а нас на конюшню. Или и вовсе в расход…

– Сдурел, Веремей? – возмутился Гусев. – Это, выходит, ты меня такой падлой считаешь? Спасибочки тебе, дорогой! И ты, Серега, тоже так думаешь?

– Не знаю, – после довольно долгого молчания ответил Сергей, не глядя на Гусева.

Гусев крякнул, тяжело поднялся и повесил на плечо автомат. Обвел напарников мрачным взглядом.

– Ладно, поговорили, – процедил он. – Возвращаемся в лагерь – и можете катиться куда угодно, а я к Мастерам пойду, за оружием. Когда стану диктатором – заходите, кашей и блядями обеспечу.

Сдернув с головы шапочку, он развернулся и размашисто зашагал к мертвому лесу.

– А говоришь – втроем, – бросил ему вслед Саня Веремеев, но Гусев не обернулся.

– Нам всем нужно держаться вместе, – сказал Сергей. – Нельзя отпускать его одного.

– Согласен.

Саня Веремеев поднялся на ноги. Сергей тоже встал с поваленного ствола, и они оба направились вслед за претендентом на королевский трон Таэльрина.

Сергей шел по чужой земле, под чужим небом – и все-таки надеялся, что вот-вот… вот-вот… Вот-вот вновь полыхнут багровые выбросы, ударит в лицо ледяной ветер запредельности – и понесет их в родные края.

Но стояло вокруг полное безветрие, и этот мир не собирался давать трещину и открывать дорогу назад.

Гусева они догнали возле деревьев. Гусев стоял и разглядывал белые, как обглоданные кости, ветви с отпавшей корой. Но нет, ветви уже не напоминали обглоданные кости – на них – о чудо! – набухали почки, и кое-где выглядывали зеленые кончики молодой листвы. Мертвый лес оживал!

Не говоря друг другу ни слова они зашагали дальше, к лагерю – уже вместе. Саня Веремеев тоже, наконец, снял «шапку-невидимку» и расстегнул куртку. День намечался погожий, солнечный, спокойный – очередной день в неведомо каких пределах…

Уже минут пять они пробирались сквозь зазеленевший сухостой, наливающийся жизненной силой, пробуждающийся от мертвого сна – и Сергея вдруг бросило в жар. Шагающий неподалеку Гусев выругался, а у Сани Веремеева от изумления округлились глаза. Потому что впереди, там, где должен был еще тянуться лес, виднелись многочисленные просветы, в которых что-то желтело.

– Небо… – просипел Гусев, подняв голову. – Небо другое…

Да, небо действительно стало другим – не голубым и прозрачным, а белесым, выцветшим, – и походило на застиранную тряпку. Никто из бойцов не заметил, когда оно успело так измениться.

Не сговариваясь, они бросились к просветам, уворачиваясь от зеленеющих веток. Выскочили из-за деревьев – и ошеломленно застыли на месте.

Не было впереди ни горных склонов, ни леса, ни лагеря таэльринских воинов. Во все стороны тянулись однообразные барханы – бесконечные копии самих себя, и очутившееся вдруг очень высоко в небе солнце заливало песок жаркими лучами.

– Приплыли… – срывающимся голосом выдавил из себя Гусев.

Сергей резко обернулся. Позади тоже не было леса, лес исчез, сменившись пустыней.

– Похоже, мы уже где-то в другом месте, – растерянно сказал Саня Веремеев.

Гусев швырнул автомат под ноги, сел и, замычав, с силой ударил по песку кулаком:

– С-сволочи!..

Саня Веремеев наклонился, набрал пригоршню песка и принялся недоуменно рассматривать его.

А Сергею опять вдруг представилось Марсианское Лицо. Лицо издевательски улыбалось, а в бездонных черных страшных глазах беспрерывно мелькало что-то, и отражалось, отражалось, отражалось…

32. Пустота

«Эй, хватит разлеживаться! А ну-ка, вставай!» – сказал кто-то строгим металлическим голосом, и она открыла глаза. И увидела знакомое розоватое небо с бледными разводами облаков. В спину впивалось что-то мелкое и твердое. Она села, ощутив внезапное мимолетное головокружение – словно что-то сместилось, чуть-чуть изменившись и образовав какой-то новый узор, – и огляделась. Неподалеку, метрах в ста, стоял посреди равнины посадочный модуль, к его боку, как собака к ноге хозяина, жался марсоход. Люк модуля, в нарушение инструкций, был открыт. Невзрачное солнце висело довольно низко, но все-таки давало возможность увидеть, что колеса вездехода чуть ли не до половины занесены рыжей пылью. Похоже, над равниной пронеслась небольшая пылевая буря. Медленно поворачивая голову, она убедилась в том, что все видимые отсюда объекты Сидонии находятся на своих местах, и только сейчас обнаружила отсутствие своего комбинезона. На ней был плотный облегающий черный костюм наподобие трико – обычная полетная одежда, и высокие ботинки, а вот комбинезона не было, словно она забыла его надеть, прежде чем покинуть модуль. И вообще она абсолютно не помнила, когда, как и зачем вышла из модуля под марсианское солнце. И еще это странное, непонятно на чем основанное ощущение того, что тело ее должно быть покрыто глубокими ранами…

С замиранием сердца она осторожно ощупала себя, каждое мгновение готовая закричать от боли, и облегченно вздохнула, не обнаружив никаких ран. Наверное, ей просто приснился кошмарный сон, и чтобы стряхнуть остатки этого сна, она и выбралась из модуля на открытое пространство. Возможно, это начали проявляться признаки скрытой клаустрофобии.

Сон настолько затуманил ее сознание, что она никак не могла вспомнить свое имя. Она не хотела думать об этом сне – ей отчего-то казалось, что такие размышления грозят психическим срывом, а то и полным безумием, и поэтому начала перебирать в памяти разные имена, надеясь наткнуться на свое собственное имя. Видимо, она все-таки еще полностью не пришла в себя, поскольку и свою личность, и все окружающее осознавала как-то отстраненно, словно пыталась разглядеть и себя, и мир сквозь толстое мутное стекло. Разбегались врассыпную по темным углам обрывки каких-то невероятных воспоминаний, не позволяя определить свои формы… вернее, она умышленно отказывалась от погружения в эти воспоминания, интуитивно чувствуя, что ни к чему хорошему это не приведет.

«Вирджиния?.. Патриция?.. Кларенс?..» – мысленно проговаривала она разные имена, рассчитывая на то, что попадание в цель встряхнет и пробудит память.

Но эти имена скользили холодными ледышками мимо, не вызывая у нее никакого отклика.

«Мэг?.. Джудит?.. Николь?..»

Устроившись в «позе лотоса», она попробовала очень-очень осторожно прикоснуться к своим воспоминаниям – нет, не к тому страшному сну, о котором она запретила себе думать, а к другим, касающимся прежней ее жизни.

Но у нее ничего не получилось. Словно воздвиглась в памяти глухая стена, отгородив ее-прежнюю от теперешней. Она знала, что находится не на Земле, а на Марсе, знала, что она нанотехнолог, что умеет управлять посадочным модулем и водить марсоход – но этого было слишком мало. Она не сомневалась в том, что должна знать и помнить неизмеримо больше – и внезапно поняла, в чем здесь дело.

Она была нездорова. Возможно, оттого, что подверглась воздействию каких-то неизвестных местных факторов.

«У меня какие-то психические девиации, – подумала она, растерянно блуждая взором по представляющейся ей почему-то угрюмой громаде Сфинкса. – Надо вернуться в модуль и лечь. Заснуть – и постараться проснуться здоровой…»

Неуверенно поднявшись на ноги, она, прежде чем направиться к летательному аппарату, обвела взглядом близкий горизонт – и вдруг увидела одинокую человеческую фигуру, бредущую по равнине со стороны древнего испарившегося океана. Человек медленно приближался, и было видно, что тело его полностью обнажено.

Она стояла, опустив руки, и смотрела, как он подходит все ближе и ближе, и прислушивалась к своим чувствам. Чувства молчали… нет, колыхнулось поначалу что-то, похожее на легкое удивление, мелькнула тень любопытства – и пропала. Словно не живым человеком она была, а зомби, которому неведомы ни радость, ни печаль, ни страх, ни удивление…

Человек был не очень высок ростом и крепко сбит, на его смуглом лице отливали золотом отрешенные глаза. Он, казалось, нисколько не стеснялся своей наготы и, остановившись в пяти шагах, даже не пытался прикрыть рукой свое не весьма внушительное, но все-таки довольно приличное мужское достоинство.

Когда человек улыбнулся и произнес несколько слов на совершенно незнакомом ей певучем языке, она поняла, что это марсианин. Настоящий марсианин, что бы там не говорили ученые о невозможности разумной жизни на Марсе.

– Илла, – полупропел марсианин и плавно повел покрытой легким загаром рукой в сторону Сфинкса, словно приглашая ее туда. – Илла, лао гелли итиоэль…

Она послушно шагнула к нему и вдруг замерла, оглушенная, пораженная еще одним словом, одним-единственным словом, которое он произнес.

– Элси… – пропел марсианин.

И – рухнула глухая стена! Воспоминания сворой сорвавшихся с цепи бешеных псов понеслись в ее сознании, и она закричала от дикой боли, почувствовав, как вновь и вновь терзают ее плоть острые зубы мохнатых лесных чудовищ. Монстры с корнем выдирали ее волосы, рвали когтями комбинезон, с урчанием выгрызали куски мяса, с жутким хрустом дробили кости… Боль была невыносимой, и она заходилась в безумном крике, запрокинув лицо к почерневшему небу с черным диском зловещего солнца – нет, не солнца, а жуткого светила ада! – и отступала, пятилась от марсианина, в котором она узнала Майкла Савински.

Бежать! Бежать! Бежать с этой сумасшедшей планеты, от этого каменного марсианского чудовища, преобразившего Майкла, поглотившего Аллана, Уолтера и Ральфа – и убившего Ральфа! И пытавшегося убить ее – Элис Рут…

Бежать!

Элис, не переставая кричать от боли (или от воспоминания о пережитой боли?), резко развернулась и бросилась прочь от золотоглазого подобия человека, к посадочному модулю. Майкл Савински продолжал стоять на месте, бесстрастно глядя ей вслед, и губы его чуть заметно шевелились, шепча слова древнего языка, слова, которые с прадавних времен не звучали под этим холодным небом.

Элис бежала, перепрыгивая через камни, хватая ртом обжигающий легкие воздух – в воздухе едва уловимо витал запах больницы. Все ближе и ближе был открытый люк модуля, все ближе и бли…

…Неспешно поглощавшие свой завтрак воины оторвались от мисок, услышав отдаленный грохот гранат и стрельбу. Испуганно задергали головами расседланные кони. Аллан Маккойнт и Уолтер Грэхем молча обменялись взглядами. Маг Ольвиорн побледнел и закрыл глаза. Нокеры недоуменно повернулись к мертвому лесу.

Все были неподвижны, все прислушивались – а потом стрельба стихла и на лагерь упала темнота. Не опустилась, а именно упала, обрушилась, как падает в пропасть глыба, как врезается в землю вошедший в смертельное пике истребитель. Темнота навалилась, не дав возможности прозвучать ни одному изумленному или испуганному возгласу.

И тут же рассеялась, испарилась – так мгновенно исчезают капли воды на раскаленной сковороде. Один кадр сменился другим. И оказалось, что рассеянный или нетрезвый киномеханик не так склеил ленту, потому что очередной кадр оказался из совсем другого фильма…

Ропот пронесся среди таэльринских воинов, и они повскакивали на ноги, озираясь, позабыв про свои миски и ложки.

Не было больше вокруг изломанных временем скал, не было мертвого леса. Отряд Рандера в полном составе, вместе с ранеными и конями – так же как и лонд Гарракс, оба американца, маг Ольвиорн с помощниками и Подземные Мастера – оказался на каком-то пустыре, поросшем блеклой, выгоревшей на солнце травой. Чуть поодаль, в низине, трепетала листьями на легком ветру реденькая рощица; среди зелени то тут, то там виднелись вкрапления желтого и багряного цветов – любимых цветов осени. С противоположной стороны пустырь упирался в высокий, некогда белый, а теперь почти полностью грязно-серый забор, сооруженный, как определили не верящие своим глазам астронавты, из железобетонных плит; возможно, такие ограждения воздвигали и где-нибудь на планетах Сириуса или Бетельгейзе, но вообще они были в ходу у цивилизации землян. По ту сторону забора вздымалась в бледно-голубое небо высокая труба из красного кирпича, отчетливо выделяясь на фоне белого, в потеках, длинного шести– или семиэтажного здания, не очень похожего на жилой дом. Скользя взглядом по одинаковым как близнецы окнам с решетками, и Аллан Маккойнт, и Уолтер Грэхем предположили, что перед ними либо тюрьма, либо – и скорее всего – психиатрическая лечебница, потому что ограждение тюрьмы должны были бы украшать несколько рядов проволоки.

Зажатый между чахлой рощей и забором пустырь с одной стороны переходил в огороды, а с другой стороны оканчивался заваленным всяким мусором кюветом, примыкающим к неширокой дороге, покрытой серым, в глубоких выбоинах асфальтом. Дорогу обрамляли высокие деревья, стволы которых до половины человеческого роста были вымазаны или покрашены чем-то белым, а дальше, еще за одним пустырем с покосившимися, похожими на футбольные воротами, стояли пятиэтажные дома, плоские крыши которых были утыканы штырями телевизионных антенн; кое-где на балконах обосновались и круглые тарелки спутниковых антенн – и участники Первой марсианской смогли почти уверенно предположить, что неведомая сила вернула их на Землю – если только они не попали в очередной сон Марсианского Чудовища…

Но куда, в какой уголок Земли занес их чужой и чуждый сверхразум?

По выщербленному асфальту время от времени, тарахтя колесами по выбоинам, проезжали легковые автомобили и грузовики – но астронавты не находили среди них знакомых марок… хотя нет – вот полным ходом пролетел мимо пустыря, словно удирая от полиции, темно-синий джип-«чероки»; за ним, сипя мотором, тащилось нечто тускло-кремовое, напоминающее итальянский «фиат».

«Возможно, Балканы?» – подумал Аллан Маккойнт.

«Какой-то осколок советской империи зла, – подумал Уолтер Грэхем. – Может быть, эта… Чечня… Что там еще, кроме Москвы? А, Чернобыль… А может, Санкт-Петербург? Нет, что-то непохоже, провинцией отдает…»

Ошеломленные, ничего не понимающие воины Рандера молча таращились на автомобили. У самого Рандера был такой вид, словно он только что получил сильный удар по голове. Выражение его лица очень походило на выражение лиц обоих нокеров. Помощники мага Ольвиорна выглядели нисколько не лучше, и только сам Ольвиорн, кажется, сообразил что к чему. С любопытством разглядывая окружающее, он подошел к американским астронавтам и произнес несколько слов. Эти слова прозвучали как вопрос, но Аллан Маккойнт и Уолтер Грэхем ничего не поняли – маг говорил на каком-то неизвестном им языке.

– Не понимаем, – командир «Арго» развел руками и обратился к ареологу: – Что скажешь насчет идеи телепортации, Уотти? С Марса на Землю – за один миг.

– Да, возможно, это телепортация, – подумав, согласился Уолтер Грэхем. – Водятся у нас такие муравьи – атта… Их матка, кажется, умеет телепортироваться в случае опасности. Но, возможно, просто продолжается череда миражей.

– Или же этот сидонийский феномен запросто управляет пространством и временем. – Аллан Маккойнт вздохнул. – Даже если это действительно Земля – наша Земля, – я теперь до конца жизни буду подозревать, что живу в иллюзорном мире, и он в любой момент может рассыпаться или превратиться во что-то другое. И, может быть, страшное…

Ареолог промолчал. Маг Ольвиорн, стоящий рядом, выслушал их диалог и вновь заговорил на непонятном американцам языке – на языке иного мира, мира, в котором осталось королевство Таэльрин, марги и прочая нечисть…

– Увы, уважаемый маг, – Уолтер Грэхем дотронулся до руки Ольвиорна.

– Теперь мы друг друга не поймем…

Множество вооруженных мечами людей, столпившихся на пустыре у стен больницы, не могло не привлечь внимание местных жителей. От пятиэтажек бежали к пустырю мальчишки, сбавил ход, а потом и вовсе остановился желтый автобус с помятым боком, в окнах лечебницы виднелись лица пациентов, глядящих на невиданное в этих краях зрелище…

…Гусев еще раз впечатал кулак в рыхлый горячий песок и повторил с ожесточением:

– Сволочи! Нашли себе рейнджеров на шару! – Он скрутил кукиш и ткнул в разморенное распаренное небо. – Вот вам, засранцам! Хрен я больше куда пойду! С места не сдвинусь, буду сидеть тут, пока не сдохну! В гробу я всю эту хренотень видел!

Саня Веремеев отряхнул ладони от песка, сунул руки в карманы и принялся бродить кругами, отрешенно глядя себе под ноги. Вид у него был довольно унылый.

Сергей сбросил куртку, освободился от бронежилета и, положив его на песок, сел рядом с Гусевым. Он тоже не намерен был больше никуда идти. Чего ради? Зачем тащиться по горячим пескам, взбираться на барханы, изнемогая от зноя и жажды, и искать смерть, когда она сама найдет их – тут, на месте. Тут же и обслужит. Сколько они выдержат без воды? Наверное, сутки, не больше…

– Блин, жил себе не тужил, – угрюмо сказал Гусев, расшвыривая песок носком ботинка, – никого не трогал – и тут на тебе! Накидали полную запазуху – хрен унесешь…

– Ничего себе не трогал! – Саня Веремеев, даже пребывая в меланхолическом состоянии, не мог удержаться от возражений. – Сидел, примус починял, да? А кто вынуждал бандюков слезы пускать в три ручья? Кто их по почкам да по кумполу лупил со всей дури? Теперь вот и откликнулось…

– Тебе что, черепушку уже напекло, Веремей? – багровея, зло осведомился Гусев. – Ты хочешь сказать, это Господь Бог нас наказывает? За бандюков?

– Да ничего я не хочу сказать, – вяло отмахнулся Саня Веремеев, продолжая накручивать вокруг напарников все расширяющиеся круги. – Господь, судьба, рок, стечение обстоятельств, колдовство, чья-то хохма – называй как хочешь, легче-то от этого не будет… Влипли по самые помидоры, и фиг поймешь, кому претензии предъявлять.

«Сфинксу надо претензии предъявлять, – подумал Сергей. – Только как до него дотянешься? И плевать ему с высокой колокольни на все наши претензии…»

Над пустыней висела тишина. Было безветренно и жарко. У гребней барханов дрожал горячий воздух, а солнце казалось полыхающей убийственным огнем амбразурой. Даже не имея семи пядей во лбу, можно было сообразить, что долго на такой жарище они не протянут.

Сергей закрыл глаза. Под веками плавали огненные круги. Он чувствовал, как по спине стекают струйки пота, но пить пока не хотелось. Пока…

– Ладно, парни, – вдруг решительно сказал Гусев. – Поскулили и хватит. Валить нужно отсюда, а не сидеть на жаре. Почему-то ведь нас именно сюда заткнули, не на дно морское, не на комету какую-нибудь, не в задницу к дьяволу – а именно сюда! Может, там, за горушками этими, оазис с прекрасными озера… – Гусев запнулся, а потом победно вскинул голову. – Или база скоддов, парни! Мы их поперли оттуда, так они сюда передислоцировались. А нас – за ними, чтобы мы их добили до конца. А, парни?

«А что? – встрепенулся Сергей. – Это лучше, чем поджариться, сидя на месте. Во всяком случае, есть хоть какая-то надежда. А это уже хорошо…»

– Мозгам твоим солнце полезно, Геныч, – сказал он. – Такие идеи выдаешь, куда там «что-где-когдашникам».

Гусев горделиво постучал себя согнутым пальцем по лбу:

– Котелок варит в любом климате. Ты понял, Веремей? – обратился он к Сане, который удалился от них уже метров на тридцать.

Саня не ответил. Он стоял и внимательно рассматривал какой-то зеленый лоскуток, только что поднятый им с песка. А потом, издав торжествующий вопль, чуть ли не вприпрыжку бросился к напарникам.

– Вот! Вот, смотрите, мужики! – задыхаясь, выпалил он, потрясая непонятным лоскутком. – Эврика!

– Какая эврика, че ты мелешь? – озадаченно воззрился на него Гусев.

А Сергей уже все понял, и вновь почувствовал нисхождение в душу благодати, как тогда, после уничтожения базы скоддов.

– Дубок, – поднеся свою находку к глазам, громко прочитал Саня Веремеев. – Карамель. Винницкая кондитерская фабрика, Винница, ул. Успенского, восемь!

– Успенского, восемь, – зачарованно повторил Гусев. – Карамель… Кто же это здесь конфеты жрал?

– Да хоть верблюд! – Саня Веремеев воздел конфетную обертку над головой, словно знамя. – Карамель «Дубок», Винница! Вин-ни-ца!

До Гусева наконец дошло:

– Бля, так нас вернули?

– Именно!

– Ф-фу-у! – шумно выдохнул Гусев, но тут же нахмурился. – Стоп, а как эта хрень сюда попала? Что-то я не припомню пустынь возле Винницы.

– Какая разница, Гусек! – отмахнулся Саня Веремеев. – С самолета упала.

– Ага, кто-то бросил в открытое окошко. С высоты десять тысяч метров. Ерунда!

– Неважно это, Геныч, понимаешь? – проникновенно сказал Саня Веремеев. – С самолета, вертолета, дельтаплана, подводной лодки… Главное – сам факт. Пустынь возле Винницы нет, это ты точно подметил, но чай-то мы какой пьем, а? Индийский, «Принцесса Дури»? А сколько от нашей казармы до Индии? Пусть тебе Афанасий Никитин расскажет. Мы дома, пусть в Сахаре, Каракумах или еще в какой пустыне, но – дома! Понимаешь?

«Или занесло сюда кого-то из нашего мира с кульком карамели «Дубок», – вдруг подумал Сергей и благодати в его душе поубавилось. – А ведь совсем свежая бумажка, не выгорела еще на солнце, и песком ее не засыпало. И прямо возле нас, как по заказу…»

– Так, парни, потопали, – деловито скомандовал Гусев. – Вернуть-то нас вернули, а выбираться отсюда самим, видать, придется, жопой чую.

– Веди, Наполеон ты наш, – как всегда не удержался Саня Веремеев, скомкал обертку с коричневыми нарисованными желудями на зеленом фоне и бросил на песок. – Может, пойдем штурмом Винницу брать? Вместо Таэльсана.

– Замолкни, Веремеич! – с раздражением посоветовал ему Гусев, посмотрел на молча стоящего Сергея и вздохнул: – Эх, а какой был шанс…

Они успели сделать всего несколько шагов по рассыпчатому горячему пес…

…Ральф Торенссен сидел в удобном глубоком кресле возле большого окна, перечеркнутого полосками жалюзи. Сквозь полоски синело небо, а из-за приоткрытой фрамуги в комнату просачивался откуда-то снизу приглушенный уличный шум. Ярко-оранжевый комбинезон Торенссена сменился обыкновенным темно-синим цивильным костюмом, и вместо тяжелых ботинок, ступавших по марсианскому грунту, на ногах астронавта были тоже вполне обычные легкие туфли. Перед ним стоял низкий столик с пустой чашкой на изящном блюдечке – Ральф только что допил кофе, – а другая чашка находилась в руках человека, сидящего напротив пилота посадочного модуля космического корабля «Арго» в таком же удобном кресле. Человек был одет в неброский серый костюм без галстука, и лицо у него тоже было неброское, подобное не очень качественно сделанному фотоснимку.

Человек пригубил кофе, взглянул на Торенссена неопределенного цвета глазами и негромко сказал:

– Мы получили ответ, мистер Торенссен. – Говорил он по-английски без акцента, но слишком старательно, как на кассетах для обучения. – Разумеется, им ничего о вас неизвестно, но они постараются разобраться.

Ральф Торенссен внутренне усмехнулся. Конечно же, никто ни в чем не будет признаваться. Не будет подтверждать факт секретной миссии на Марс и участие в этой миссии гражданина Соединенных Штатов Америки Торенссена, равно как и других граждан США. Но это не беда. Информация попадет куда следует, и к нему обязательно придут. Для того чтобы выяснить, действительно ли он тот самый Ральф Торенссен, который в данное время должен находиться не на Земле, а на Марсе.

Еще когда его, забрав из психбольницы, на самолете переправляли в столицу, Торенссен продумал, как будет объяснять местным спецслужбам свое появление в запертой снаружи больничной палате.

Вернее, как не будет объяснять свое появление.

Ральф Торенссен не знал классических слов из советской кинокомедии: «Поскользнулся, упал. Потерял сознание. Очнулся – гипс», – но намеревался придерживаться похожей версии.

Эксперимент. Он – участник секретного эксперимента, суть которого разглашать не имеет права. Эксперимент вышел из-под контроля, он потерял сознание… А очнулся – гипс! То бишь палата психбольницы в другой стране. Как он туда попал – не имеет ни малейшего понятия. Попал – да и все тут.

Ральфа Торенссена внимательно выслушали, а потом, не спрашивая его согласия, сделали укол и начали задавать вопросы… И пилот подробно рассказал и о космическом пилотируемом корабле «Арго», и о золотом панцире Сидонии, и о Марсианском Сфинксе с его причудами, и о том, как он, Ральф Торенссен, погиб в походе из королевства Таэльрин, явно не имеющего никакого отношения к Организации Объединенных Наций, к местности под названием «Небесный Огонь», возле которой находилась база пришельцев скоддов – истребителей целых миров…

После таких откровений Ральфа Торенссена больше ни о чем не расспрашивали. Но, как оказалось, информировали о его появлении заокеанских коллег по ремеслу – тех, что с горячим сердцем и чистыми руками…

– Хотите знать мое мнение, мистер Торенссен? – человек в сером костюме тоже поставил чашку на столик, напротив чашки американца. – Мое личное мнение?

– Готов вас выслушать, – вежливо ответил пилот. Обращались с ним хорошо, и он не имел никаких претензий к местным спецслужбам. Понимая всю уникальность ситуации, он не требовал ни адвоката, ни визита представителя американского посольства. Все должно было решаться не им, Ральфом Торенссеном, и не этим сотрудником службы безопасности, сложную фамилию которого пилот не смог запомнить.

– В ваше сознание вколотили очень прочную, но совершенно неправдоподобную схему. Марсианская экспедиция, золото Сидонии, Сфинкс, проникновение в иной мир и так далее. Марсианское золото – это красиво, но история совершенно фантастическая, какой-то космический боевик, согласитесь.

Ральф Торенссен счел за лучшее промолчать, и только неопределенно качнул головой.

– Согласно этой фантастической схеме, придуманной, скажем, вашим Стивеном Кингом, – неторопливо продолжал человек в сером, – вы убеждены в том, что попали под воздействие некой сверхразумной – возможно – структуры, которую вы называете Марсианским Сфинксом.

– Не только я называю, – заметил Ральф.

– Ну да, ну да, – покивал серый. – Название давнее. Итак, вы считаете, что попали под воздействие Сфинкса. Однако, совершенно точно – и не вчера – установлено, при помощи ваших же автоматических космических аппаратов, что никакого искусственного образования, похожего на человеческое лицо, на Марсе, в Сидонии, нет, а есть вполне естественный, природный скальный массив, лишенный каких-либо намеков на антропоморфность. Тот давний снимок «Викинга» – всего лишь игра света и тени. Однако, схема или, если хотите, матрица определяет именно такое ваше представление о вашей деятельности, какое вы нам изложили…

– Благодаря воздействию психотропных препаратов, – вставил Ральф Торенссен.

Человек в сером откинулся на спинку кресла:

– Такова специфика нашей работы и, думаю, вы это отлично понимаете, мистер Торенссен.

Пилот поспешно поднял руки над головой, словно собираясь немедленно сдаться в плен:

– Видит Бог, у меня к вам нет никаких претензий. Работа есть работа. Не сомневаюсь в том, что наши парни в подобном случае поступили бы точно так же. Так что вы там о матрице? Хотите стать для меня этаким Морфеусом?

– В некотором роде да, – согласился собеседник. – Вы представили нам все как некий секретный эксперимент. Мы… м-м… проникли в ваше сознание, вернее, развязали вам язык – и наткнулись на матрицу, на вложенную схему. Пробраться глубже, к истине, мы не смогли – матрица оказалась нам не по зубам. Остается надеяться на то, что ваши специалисты – а у вас, безусловно, очень хорошие специалисты – поделятся с нами рецептом изготовления такой матрицы и вы сможете вернуться домой. – Человек в сером улыбнулся. – Ведь мы давно уже, вроде бы, не враги, а стратегические партнеры.

– Думаю, нашим странам удастся договориться и найти взаимопонимание в этом вопросе, – улыбкой на улыбку ответил Ральф Торенссен. – Если, конечно, в мою черепушку на самом деле запихали какую-то матрицу.

– Запихали, запихали, не сомневайтесь, – человек в сером убежденно покивал. – А вот под этой матрицей, под схемой, находится тот слой, до которого нам так и не удалось добраться. Там – истина, мистер Торенссен.

– И какая же это может быть истина? – полюбопытствовал пилот. – Ей-богу, мне самому интересно.

Собеседник подался к нему и, понизив голос, доверительно сообщил:

– Секретный эксперимент с вашим участием, мистер Торенссен, – это повторение того трюка – только на гораздо более высоком уровне, – который ваши ученые когда-то проделали с известным эсминцем «Элдридж».

– Понятно, – несколько озадаченно протянул Ральф Торенссен. – Вы имеете в виду телепортацию?

– Именно. – Человек в сером вновь погрузился в кресло. – Именно телепортацию живого организ…

… «…переживает состояние измененного сознания, очевидно, круга, близкого как сумеркам, так и онейроиду. Сновидение вторгается в реальность в форме зрительной псевдогаллюцинации, далее следует бредовая интерпретация переживаний, амнезия отсутствует. Эмоционально холодное реагирование на поступок, зрительные и слуховые псевдогаллюцинации, отсутствие эпилептического анамнеза и изменений ЭЭГ также позволяет дифференцировать данную нозологию от эпилептического психоза, хотя, конечно, нельзя теоретически исключить существование смешанных психозов…»

Виктор Павлович Самопалов закрыл книгу, скользнул взглядом по обложке: «Психический мир будущего». Положил книгу на прикроватную тумбочку и потер глаза. Тишину палаты нарушала только упорно бьющаяся о стекло бестолковая муха, не замечающая распахнутой настежь форточки.

«Вот так и я, – подумал доктор Самопалов. – И не только я. Отнюдь не только я. Бьемся о стекло, а выход рядом. Но мы его не видим…»

Игорь Владимирович Ковалев сидел на своей койке и, повернув голову вбок, разглядывал что-то на голой больничной стене. Лицо его было спокойным, даже умиротворенным, словно он видел на стене какие-то исполненные глубокого смысла картины или знаки, несущие отдохновение душе. Доктор Самопалов по-хорошему позавидовал ему.

Впрочем, теперь он был не доктором, а пациентом. Пациентом собственного отделения психиатрической больницы.

Их было только двое в четырехместной палате. Коллеги удовлетворили просьбу Виктора Павловича и, во-первых, Игорь Владимирович Ковалев был возвращен к осознанной жизни из перманентного забытья, а во-вторых, устроен в одной палате с его бывшим лечащим врачом. Доктор Самопалов изменил свое мнение и теперь полагал, что человек, упорно именующий себя Демиургом, не представляет угрозы для окружающего мира. Дело здесь было не в Демиурге.

Он сел на кровати, опустил ноги на пол и нашарил тапочки. Потом поднялся и взял с тумбочки принесенную женой вчерашнюю газету. Ковалев продолжал созерцать стену палаты, по-прежнему как будто бы не замечая ничего вокруг.

В газете была напечатана статья бывшего рок-музыканта Dingo «Лицо на Марсе – лик Христа».

«Ситуация прояснилась, – писал Dingo по поводу фотографий, сделанных космическим аппаратом «Mars Global Surveyor», – «лицо» не только вполне антропоморфно и, разумеется, искусственно, но и в целом подобно лику Христа! Сопоставляя его с изображением на легендарной Туринской плащанице, невозможно не найти упрямого сходства в формах и пропорциях абрисов, в общей схожести «фотогенического плана», угадываемого взгляда, с присущим обоим и свойственным православным иконам «божественным умиротворением» и вселенским спокойствием… Последнее особенно свойственно марсианскому изображению, как бы взирающему с толерантностью и снисхождением… Не может все это ускользнуть от внимательного изучения, в силу свойственной всем изображениям Иисуса Христа «мистической власти» над взирающими!»

Доктор Самопалов взял газету вовсе не для того, чтобы прочитать материал о марсианском Лице. Он свернул ее трубочкой и медленно направился к окну, дабы прихлопнуть надоевшую своей бесполезной шумной возней глупую муху. Увидев на пустыре за больничной стеной скопление необычно одетых людей, а также таких раритетных для современного города животных, как лошади, Виктор Павлович забыл про муху. Он во все глаза глядел на непонятное сборище, в котором выделялись двое мужчин в ярко-оранжевой одежде, напоминающей то ли комбинезоны гонщиков «Формулы-1», то ли спецкостюмы летчиков-испытателей.

– Эти двое из экипажа «Арго», командир и специалист по Марсу, ареолог, – внезапно прозвучал позади него негромкий голос Ковалева.

Доктор Самопалов медленно повернул голову. Демиург-Ковалев сидел на своей койке спиной к нему и, как и раньше, смотрел на стену.

Некоторое время Виктор Павлович молчал, переводя взгляд со скопления странных людей на пустыре на Ковалева и обратно, а потом задал вопрос. Вернее, два вопроса.

– А кто другие? – спросил он. – Это материализовавшиеся фантазии Корепанова?

– Нет никаких материализовавшихся фантазий, Виктор Павлович, – услышал он в ответ. – Есть только иллюзия. Еще одна маска, скрывающая пустоту.

Доктор Самопалов потер висок и промолчал. Он не собирался вступать в дискуссию и не считал себя вправе вести какие-либо дискуссии. Он вновь повернулся к окну – и не увидел там ничего. Вообще ничего.

«Надо лечь», – подумал он, забыв, что собирался расправиться с мухой. Впрочем, никакой мухи уже не было – она то ли вырвалась, наконец, на свободу, то ли просто исчезла.

Некоторое время доктор Самопалов смотрел в окно, пытаясь отыскать хоть какую-нибудь черточку, хоть какую-нибудь тень, хоть какой-нибудь отсвет окружающего мира, а затем осторожно положил трубочку-газету на подоконник – она тут же с шорохом развернулась – и приготовился к тому, что больничная палата вместе с Ковалевым сейчас тоже исчезнет. А потом исчезнет и он сам, Виктор Павлович Самопалов. Чтобы возникнуть в каком-то другом сне…

Но ни Ковалев, ни палата пока не исчезали. В тишине раздался характерный звук вставляемой снаружи в дверь съемной дверной ручки, и в палату нетвердой походкой вошел санитар Сиднин. А за ним следом какой-то незнакомый, сухощавый, лет пятидесяти, с буратиньим носом.

– Виват, господа пациенты! – сипло провозгласил Сиднин и пошатнулся. Глаза его пьяновато поблескивали. Буратино с любопытством выглядывал из-за его спины, растягивал губы в нетрезвой улыбочке.

Мимоходом непленяем грозный царь чудной ашока ступа будды обратилась в ступу с бабою ягою вера бред а панацея лишь удар электрошока дабы взвиться джонатаном или вольтовой дугою…[4].

Ковалев произнес все это вполголоса, на одной ноте, так и не удосужившись отвести взгляд от стены.

– Цитируют – значит уважают, – заявил Сиднин, плюхнулся на свободную койку и жестом пригласил Буратино последовать его примеру. – Вера – бред! Истинно! А электрошок – эт-то хорошо, это оч-чень пользительно на предмет избавления от иллюзий.

Он обхватил рукой за шею пристроившегося рядом приятеля, с пьяным прищуром обвел взглядом Ковалева и доктора Самопалова, который все еще стоял у окна.

– Господа! Виктор Палыч! Позвольте представить вам выдающегося графика современности Владимира Кирянова! Именно выдающегося, а не известного или там знаменитого. Специализация – химеры и ф-фантасмагории. Напяливает, понимаешь, на пустоту разные бредовые маски – тем и интересен!

Поздним вечером маску снимает, устав, И задумчиво в зеркало долго глядит… Каждый вечер глядит и глядит в тишине, Словно силится что-то найти в глубине… Может быть, вместо маски ДРУГОЕ найти? …Там, где маска была – пустота. Пустота…

Это вновь прозвучал в палате приглушенный и монотонный голос Демиурга-Ковалева.

Сиднин отрицательно поводил пальцем:

– Не, я такого не писал. Это не мое! И в-вообще не в тему – о другом речь.

– Почему же не в тему, – неожиданно трезвым чуть надтреснутым голосом возразил Кирянов. – Последняя строчка очень даже в тему. «Там,где маска была – пустота». Очень даже… Кстати, знаете, с чем ассоциировали Сфинкса древние греки? С душевными болезнями и смертью. Вот так. А в средневековой литературе, философии, теологии и психологии, – Кирянов с нажимом произнес последнее слово, – Сфинкс символизирует, цитирую по памяти, «чудовищные силы разрушения мысли, речи и рассудка». Весьма симптоматично, вам не кажется?

Он смотрел на доктора Самопалова, но Виктор Павлович уже не слушал. Санитар и Кирянов сидели на кровати лицом к нему, и дверь находилась за их спинами – и там, у этой двери, стоял человек в черном пла…

…Сергей сумел таки удержать ускользающий мир.

«Главное – сосредоточиться, во что бы то ни стало сосредоточиться, сконцентрировать на нем все внимание, – мысленно твердил он, имея в виду то, что находилось перед ним, – ни в коем случае не отводить глаза, не моргать, не дать ему исчезнуть!»

Он буквально вцепился взглядом в парящее в пустоте перед ним полузнакомое лицо с бездонными агатовыми глазами. Глаза были чистыми, холодными и пронзительными, они не оставляли никакой надежды. Улыбка застыла на тонких губах, а по щеке медленно катилась прозрачная слеза.

«Сосредоточиться, не отводить взгляд…»

Шевельнулось, сдвинулось с места, начало приподниматься и отделяться – и Сергей вдруг понял, что это сама собой снимается маска, Черная Маска Смерти, сквозь прорези которой глядят на него безжалостные глаза.

Кто-то смеялся.

Маска пропала, растворилась без следа, и под ней…

А кто-то все смеялся и смеял…

Кировоград, 2001-2003.

Примечания

1

Описываемый далее случай с «Черным графом» является действительным случаем из врачебной практики. – Авт.

(обратно)

2

Далее описываются действительные случаи из врачебной практики. – Авт.

(обратно)

3

Из стихотворения Валерия Сиднина «Компилятивное сновидение». – Авт.

(обратно)

4

Из стихотворения Валерия Сиднина «Компилятивное сновидение. – Авт.

(обратно)

Оглавление

1. Выезд

2. «Арго»

3. Граф

4. Лес

5. Сидония

6. Демиург

7. Стрела

8. Золото

9. Горахти

10. Двадцатка

11. Внутри

12. Сирруш

13. Пророчество

14. Иное

15. Обживание

16. Вдвоем

17. Метаморфоза

18. Ритуал

19. Дракон

20. Эниоль

21. Проникновение

22. Столица

23. Троя

24. Поход

25. Тени

26. Коса

27. Лазарь

28. Встреча

29. Золотоглазый

30. Сумерки

31. Источник

32. Пустота . . . . .

Реклама на сайте