«Горький привкус счастья»

Горький привкус счастья (fb2) - Горький привкус счастья [litres] 3339K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Алла Анатольевна Демченко

Алла Демченко Горький привкус счастья

© Демченко А. А., 2019

© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2019

* * *

Мелкий дождь, предвестник скорой осени, моросил с утра. К полудню небо заволокли тяжелые серые тучи. Машины еле ползли, блестя включенными фарами, готовые в любой момент намертво застыть в часовой пробке.

Красникова, как любого нормального водителя, заторы напрягали. Только он старался воспринимать их философски, как что-то неизбежное и само собой разумеющееся. Каждодневная суета требовала перерыва, пусть даже в такой принудительной форме, как пробки. В такие минуты вынужденного безделья он отпускал бесконтрольно мысли, включал громче музыку и предавался мечтаниям.

Но сегодня, набрав скорость и матерясь в душе, он вел себя на трассе по-хамски, боясь застрять в пробке. Красникову стало глубоко наплевать на сигналы и неслышную брань за закрытыми окнами. Он опаздывал на встречу, где решался вопрос: «Быть или не быть». Никакой шекспировской философии в этом не было. Вопрос жизни и смерти, пусть и отдаленной, касался лично его, Максима Валентиновича Красникова.

Телефон, брошенный на сиденье, задребезжал. Боковым зрением, следя за дорогой, Красников увидел въевшийся в память номер.

– Да еду я! Еду!

Он нажал на газ и вильнул в средний ряд прямо перед носом старого «Москвича». Водитель, видать, не привыкший к такой беспардонности, зло посигналил.

Через десять минут он приткнул свой джип в тихой улочке. Воровато осмотрелся по сторонам и перешел дорогу.

Мужчина, внимательно наблюдавший за Красниковым, презрительно улыбнулся.

– Вы опоздали.

Красников молча кивнул на приветствие и сел рядом с водителем, не реагируя на замечание. С этого момента осталось пережить несколько минут. Встречи с Барковым были короткими, но за это время успевал разрушиться триллион нервных клеток. Сколько клеток вмещается в понятие триллион, Красников не знал. Только после каждой такой встречи он долго приходил в себя. В смерть нервных клеток приходилось верить не понаслышке.

Максим Валентинович, пока водитель не вышел из машины, завороженно наблюдал за прохожими. Из невзрачного офиса выбежали хохочущие девушки. Старушка вела плачущего внука. У маленького человечка было свое маленькое горе. Ему до слез захотелось оказаться в этой разношерстной толпе.

– Как дела? Интересующую информацию, надеюсь, теперь мы сможем получить?

Скрипучий голос донесся с заднего сиденья и вернул Красникова в неотвратимую реальность.

– «Жучок» прикрепил. В конференц-зале, – уточнил на всякий случай Красников и тут же почувствовал допущенную оплошность. Он старался не смотреть в глаза Баркову, но по тому, как тот хмыкнул, неприятный холодок пробежал по спине.

Никакого указания насчет конференц-зала ему, естественно, никто не давал. Но это здесь, сидя в машине, легко рассуждать, где место «жучка». На самом деле он даже не помышлял о том, чтобы маленькое устройство, похожее на фасоль, с торчащими усиками-антеннами, прикрепить в кабинете генерального директора банка.

– Документов у меня нет. Пока нет, – исправился Красников. – Но я этот вопрос решу в ближайшее время.

Обещание прозвучало излишне заискивающе. Для полноты картины недоставало только шмыгнуть носом. Красников незаметно посмотрел на часы.

– Знаете, Максим, как говорят: «Плохому танцору…», – вздохнул собеседник. Вы не забыли, на каких условиях погасили свой долг? Надеюсь, вы меня правильно понимаете?

– Я все сделаю. Все, как договаривались. – Красников выговорил обещание на одном дыхании.

– Самый крайний срок – две недели. Иначе…

Что могло последовать после «иначе», Красников и сам знал не хуже Баркова. И были это вовсе не пустые угрозы.

– Уж постарайтесь. И обратитесь к Дорохову. Прислушайтесь к моему совету. Удачи вам, Максим Валентинович.

Встреча подошла к концу. Триллион клеток разрушился. Жизнь укоротилась на несколько минут. Красников, не смотря под ноги, опустил свои дорогущие туфли в грязную лужу и, чертыхнувшись в душе, не прощаясь, хлопнул дверью. Втянув шею в ворот кашемирового пальто, он быстро зашагал обратно к своей машине. Чувство облегчения постепенно сменялось безмерной ненавистью.

Эта ненависть имела десятилетний стаж и направлялась на одного человека – Павла Стрельникова.

* * *

В гостиной непривычно пахло валерьяной и пустырником.

– Давление сто пятьдесят на сто.

Саша привычным движением сжала в руке манжетку. Воздух с шипением вырвался наружу. Стрелка тонометра последний раз метнулась по шкале и замерла на отметке «ноль».

– Софья Петровна, бросайте курить. Это я вам говорю как врач. И доживете до ста лет.

Последнюю фразу она произнесла неестественно заученно, скорее по привычке, не вкладывая никакого особого смысла, ибо и сама не находила этого смысла в таком долголетии. Что хорошего в дряхлости и ненужности, особенно когда ушли близкие и родные люди? Разве это жизнь? Только человек – такое существо, что всеми силами цепляется за эту жизнь. Пусть и дряхлую.

– Это, Сашенька, только в молодости кажется, что жить до ста интересно. – Софья Петровна спрятала под плед сухонькую руку. – Хотя жить хочется. Показалось – умираю. Страшно стало, как последней грешнице. Вот всполошила тебя и Пашу. А раз, по твоим прогнозам, еще буду жить, то пойдем пить чай, – прокуренный голос заметно ожил.

– Софья Петровна, вам лежать надо. У меня сегодня машина служебная. Не могу задерживать. Так что чай отложим до следующего раза, а вот лекарство – сейчас выпишу.

Саше нравился этот старый дом и такая же старая хозяйка. И чай здесь она пила с удовольствием.

Софья Петровна в качестве пациентки досталась ей по наследству от деда. Впервые она оказалась в этом доме незадолго до его смерти. Считай, два года. Они втроем сидели в гостиной, пили чай, а потом приехал… Павел Стрельников. И ее спокойная, размеренная жизнь бесповоротно окончилась.

Через полгода Дмитрий Константинович умер. Как бы она справилась в одиночку с обрушившимся горем, если б не Софья Петровна и бывший однокурсник Степанков?

За окном под колесами машины прошуршал гравий. Хлопнула дверь машины. Встречаться со Стрельниковым не хотелось. Она быстро дописала рецепт, отчего почерк, и без того неразборчивый, превратился в сплошные закавычки. Зачем ей эта встреча?

– Софья! Ты жива?

Голос Стрельникова доносился из прихожей. Было слышно, как он на ходу бросил пальто на телефонный столик.

– Жива. Станет с меня.

– Может, ей в больницу? – Стрельников кивнул Саше в знак приветствия и выжидающе посмотрел куда-то мимо нее.

– Все в порядке. В больницу ехать нет смысла. Лекарство принимать ежедневно – обязательно.

Чтобы не таращиться на Стрельникова, Саша опустила глаза в свою спасительную сумку в поисках рецепта.

– Я думала сама купить таблетки, но раз ты здесь – вот, держи. – Саша протянула рецепт. – Как принимать, я написала. Софье Петровне поменьше волноваться надо… из-за Васьки.

Непонятная, почти забытая дрожь пробежала по всему телу. Все произошло мгновенно, помимо ее воли. Видение появилось внезапно и длилось всего несколько секунд.

Стрельников смотрел на Сашу, то ли ожидал продолжения истории с котом, то ли дальнейших предписаний по поводу лечения. Так он смотрел на нее всегда: золотая оправа модных очков направлена в глаза, а взгляд фокусируется мимо, где-то на макушке. Ей каждый раз приходила глупая мысль – стать на цыпочки, чтобы посмотреть ему в глаза.

После таких встреч настроение у нее пропадало на несколько дней, приходила бессонница, от которой утром появлялись круги под глазами.

– Да Васька, будь он неладный, застрял утром в трубе возле Горских. Сколько раз просила засыпать вход. Васька орал на весь поселок. Хорошо, Горские были дома. Иван еле вытянул. И чего он туда полез? Может, мышь учуял? – Софья Петровна, буднично говоря об утреннем происшествии, присела на диване.

– Кормить надо меньше. Васька твой на кота уже не похож.

Тревога отступила. И дурные предчувствия, не покидавшие Стрельникова последние дни, показались теперь простой надуманностью.

– Саша, ты сама-то как? Все нормально? Хотя бы звонила.

Когда звонить и по какому поводу, Стрельников не стал уточнять. А можно звонить без повода?

Саша закрыла сумку, стянув ее на кожаную бечевку, отчего сумка стала похожей на баул. Где его научили так задавать вопросы, что все ответы, даже самые правильные, были неуместны? Что ему ответить? Все, как прежде. Все нормально. Плохо и будет несколько дней еще хуже. Потом пройдет.

От мысли, что Стрельников все поймет, Саше стало жарко, и лицо предательски покраснело. Хорошо, если б просто покраснело, а то ведь пошло пятнами. Если б она написала рецепт раньше и не засиживалась с Софьей, то не попала б в глупую ситуацию, а так…

Спасение пришло неожиданно.

– Познакомьтесь. – Стрельников направился к двери и, как ей показалось, нежно подтолкнул женщину в гостиную. – Это… Это… Лера.

Золотая оправа случайно сфокусировалась неправильно. Вместо макушки взгляд Стрельникова уперся в Сашины глаза. Он растерялся. Надо было добавить, что Лера – его невеста.

Павел собирался представить Софье Леру по всем правилам, с полным набором правильных слов. Но теперь правильные слова не ложились на язык. Все до одного.

Как представить Леру Саше, он тоже не знал. Слово «невеста» показалось ему вдруг неправильным.

Кто такая Саша, он не стал объяснять спутнице. Он и сам никогда не думал об этом. Она была в их с Софьей жизни, и без нее они никак. Он редко ее видел в этом доме, но знал, что она наведывает Софью, может, чаще, чем он.

В гостиной повисла минутная тишина.

Лера оценивающе посмотрела на Сашу и, не найдя ничего, что особо можно оценить, снисходительно кивнула. Она всегда так смотрела, интуитивно разделяя всех женщин на две категории: соперница и не соперница. Эта непонятно от чего смутившаяся Саша как-то сразу оказалась в списке «не соперница». Все в Александре было обычное: средний рост, короткая стрижка, чуть лишняя полнота, ноги как ноги, черты лица не броские. Далеко не красавица. И только выразительные темные глаза смотрели пронзительно. Такой не солжешь. Но именно такой взгляд делал «не соперницу» старше и мудрее своего возраста. Но разве мужчины ценят глаза, наполненные мудростью?

Потеряв всякий интерес к Саше, Лера направилась к Софье Петровне. Радушная улыбка, мелькнувшая на ярких губах, успела смягчить черты недовольного лица.

– Саша, подожди, я тебя проведу.

Стрельников помогал Лере снять короткое пальто. И было непонятно, где его теперь ждать – то ли в прихожей, то ли на крыльце. Если б она тогда быстрее выписала назначение…

– Сколько раз я тебе говорила, пусть Софью Петровну посмотрит профессор Ильин!

Лера догнала Стрельникова в коридоре. Говорила она нарочито громко, чтобы Саша непременно услышала и обиделась. Подумаешь, глаза у нее мудрые!

– Сам знаешь, толку от этих участковых никакого. После таких консультаций завтра опять будем тащиться сюда!

– Лера, прекрати. Главное – Софья в порядке. А Саша… Она…

Слышать перебранку было неприятно и унизительно. Саша быстро вышла на крыльцо. Возле машины курил водитель.

– Александра Ивановна, домой или в больницу? – Кузьмич сделал последнюю затяжку и, не найдя, куда бросить окурок, неохотно положил его в дорожную пепельницу.

– Домой!

Провести ее до машины Стрельников так и не успел. Он вышел из дома, когда машина уже выехала со двора, мелькнув красным крестом.

– Это родственники приехали или как? Женщина, скажу вам, как в кино!

– Кузьмич, ты бы за дорогой следил!

– Да слежу, слежу…

Машина, дребезжа всеми внутренностями, подскакивала на каждой выбоине, оставляя позади проселочную дорогу.

– Ты смотри, как дорогу разбили! Асфальт лучше объезжать по обочине, – хохотнул Кузьмич, оставшись довольным своим замечанием.

Что дорога плохая, Кузьмич догадывался, но чтобы вот так разбилась за пару лет, он и не предполагал. Конечно, он мог бы и не ехать в такую даль, не его это дело – обслуживать загородные вызовы, но отказать Александре не мог. Ведь поехала б, как пить дать, на своей «коробчонке». А разве то машина? Так, одно название.

Маленькую желтую «Матиз», похожую на разъевшегося жука, Кузьмич шутливо прозвал «коробчонкой». Прозвище к машине, как к человеку, прилипло сразу. Поначалу Саша даже сердилась на Кузьмича, но со временем и сама иначе как «коробчонкой» машину не называла.

– Александра Ивановна, а он ничего, да? Нам подходит! А машину заметила? Вот это машина, скажу тебе!

– Кузьмич, не фантазируй! Ладно, машину ты рассмотрел. Верю. Но как ты его мог рассмотреть в темноте за минуту и определить сразу, что он нам подходит? – Слово «нам» Саша произнесла с нажимом, уже догадываясь, о чем будет разговор.

– Ну, во-первых, двор освещен. Во-вторых, знаешь, сколько он свою модель обхаживал? Пока та ноги выставила, пока руку подала, попой повертела. Эх, жаль, ты не видела. А вообще, Александра Ивановна, я тебе скажу так, нашего брата определить несложно. Просто… Ай, не умею я грамотно все эти премудрости житейские объяснить. Ты посмотри! Ямка на ямке! Летают они, что ли, в этот поселок? Ведь что интересно – люди не бедные живут, а дорогу так запустили!

Машину в очередной раз подбросило на кочке. Кузьмич сочно чертыхнулся, но уже через минуту продолжил свою теорию определения настоящего мужчины. Потом разговор плавно перешел на женский пол, до которого он по жизни был неравнодушным.

Мотор урчал, печка давала тепло и покой. Мысли перескакивали с одной на другую, убаюкивая Сашу. Она прикрыла глаза. Из глубины сознания всплыл толстый кот, потом лицо Стрельникова. Она давно не боялась своих видений. Откуда они приходили и куда уходили, она не знала и даже не пыталась что-то объяснять.

Первый раз видение появилось в детстве. К деду прибежала насмерть перепуганная соседка. Сбивчивая речь прерывалась горестными причитаниями. Перед сном Саше всегда разрешалось рисовать в дедовом кабинете, сидя в его глубоком, неудобном кресле. И вот тогда, среди деревьев, нарисованных неуверенной детской рукой, и появилось то первое «кино». Саша отчетливо увидела, как соседская девочка ела как конфеты белые круглые таблетки. И еще она откуда-то знала, что у Светки несчастная любовь. Что такое эта самая «несчастная любовь», ей тогда было невдомек.

Светке промыли желудок. А потом и вовсе отправили в Саратов к бабушке, подальше от стрессового фактора – несчастной любви.

– Дар сам по себе не страшен, если им правильно распоряжаться. – Голос деда звучал отчетливо. – Запомни, Сашенька, главное – не навредить. Твои желания – это только твои желания, и их нельзя навязывать другим. У других свои желания, своя жизнь, свой путь. И ты только…

– Александра Ивановна, просыпайся, приехали!

Сон прервался. Этот разговор с дедом ей снился часто, и каждый раз что-то обязательно мешало дослушать его напутствие до конца.

* * *

В ресторан, где был заказан столик, Красников приехал заблаговременно. Часы в холле показывали без минуты восемь вечера. Он автоматически посмотрел на свой «Ролекс».

Дорохов, который по роду деятельности с таким же успехом мог быть Ивановым или Петровым, внимательно рассматривал меню.

– Вы точны, как ваши швейцарские часы.

Красников оставил реплику без внимания и заказал двойной кофе без сахара.

– Мне не нравится ваша работа. А я вам плачу деньги за нее.

– У вас претензии к работе? – удивился Дорохов. – Здесь полный отчет: где, когда и с кем был объект. Все, как вы просили.

Он кивнул на папку, которую Красников вначале принял за меню.

– Извините. Я неточно выразился, – сконфузился Максим Валентинович.

Официант поставил кофе. Разговор на время прекратился.

– Мне надо, чтобы объект, или как вы его называете, начал больше нервничать, больше суетиться. Потерял равновесие, что ли. – Красников быстро подыскивал в уме другие варианты. – Короче: Стрельников должен быть неработоспособным. Чем быстрее это случится – тем лучше.

– И дороже.

– Разумеется.

– Так может, не надо особо заморачиваться? Доплатите, и дело с концом, – серьезно, без тени улыбки, предложил Дорохов.

Если б Дорохов был ясновидящим или ясно слышащим, он бы ужаснулся, насколько сильным было желание мужчины, сидящего напротив него, уничтожить соперника.

Но «заказать» генерального директора банка Красников не мог по той простой причине, что страх, живший внутри, был сильнее всего. Даже ненависти. Да и потом, что в легкой смерти? Стрельников ничего не успеет почувствовать: ни мук, ни угрызения совести. Почти герой. Нет. Стрельников должен ощутить все то, что ощутил Красников: крах всех надежд!

– Нет, нет, что вы! Только… вывести на время… из строя. Мне все равно, как вы это сделаете. Но чтобы цивилизованно, что ли, – спохватился Максим Валентинович.

Физическая смерть Стрельникова его не устраивала. Все очень просто, даже банально. Должно быть иначе: громкий скандал и репутация такая, что впору охранником идти. Стрельникова он уничтожит морально! Тогда и посмотрим, кто умнее и дальновиднее. А смерть… просто смерть.

– Организуйте слежку, – прервал размышления Красников.

– Вы же еще не посмотрели отчет. Это, – Дорохов постучал пальцами по папке, – и есть результат слежки.

– Да, да… Но вы должны теперь следить так, чтобы он это заметил. И занервничал. Неопределенность – сильный инструмент.

– Вам виднее. Но если объект заметит слежку, то сразу подключит службу внутренней безопасности банка. А я не собираюсь так безграмотно подставлять своих людей. Даже за большие деньги.

– Вы не поняли. Он не станет обращаться за помощью к службе безопасности. Попытается сам все выяснить.

– Вы так уверены?

– Стрельников предсказуем. В крайнем случае обратится к начальнику этой самой службы. Вроде как друзья. А вы потом отмените слежку. Пусть ломает голову, что да как. Главное – чтобы заметил.

Затея Дорохову показалась совсем киношной. Хотя хозяин – барин. Он достал телефон, набрал цифры и протянул Красникову.

– Хорошо. Деньги я переведу сразу, как будет результат.

Счет за услугу показался Красникову неоправданно завышенным. Он вернул телефон и подозвал официанта. Не надеясь, что Дорохов рассчитается за себя, положил деньги в поданную тисненую папку. Официант профессионально наметанным глазом принял посетителей за старых знакомых, встретившихся через несколько лет, когда при встрече перебрасываются дежурными фразами, спрашивают о здоровье, семье, детях, работе. Может быть и другой порядок, что сути не меняет. Обязательно вспомнят общих знакомых. Под конец пообещают звонить и встречаться, наперед зная, что ничего из обещанного не выполнят.

После того как Дорохов покинул ресторан, Красников еще заказал чашечку кофе, который здесь готовили отменно, и без особого интереса открыл оставленную папку.

Отчет был основательным, хотя и занимал не больше пяти страниц. А чего еще ожидать от трудоголика Стрельникова? Работа – дом, дом – работа. Никаких развлечений.

– Что у нас по части личной жизни? Во вторник и среду вечером приезжала женщина. Оставалась на ночь. Значит – любовница, – Красников оживился.

Максим Валентинович внимательно дочитал последнюю страницу. К сожалению, ничего крамольного за Стрельниковым не водилось. А вот любовницу можно использовать. Или ее мужа… – Красников с удовольствием сделал глоток кофе.

В следующем файле лежали фотографии. Судя по толщине – тоже не много.

Красников наугад достал первую попавшуюся фотографию. На снимке Павел Стрельников у служебного входа в банк. Фотографировали профессиональной аппаратурой. Снимок получился четким. Уголки рта немного разъехались, и если б не строгий взгляд, можно подумать, что генеральный директор банка улыбается.

«Ежик» на голове, слегка тронутый сединой, придавал Стрельникову бойцовский вид.

Если б Красников не знал, кто на снимке, то мужчину можно было принять и за преподавателя какого-нибудь затрапезного вуза, и за вышибалу ночного клуба, столь противоречивым он был с виду.

Следующие фотографии были и вовсе не интересные: Стрельников возле своей иномарки, роскошно блестевшей черными лаковыми боками, возле дома, на выходе из супермаркета.

И только две последние фотографии повергли Красникова в недоумение. Он долго не мог оторвать от них взгляд, словно до конца не верил глазам. Снимок явно сделан на какой-то вечеринке. В глубине зала возле высокого тощего мужчины стоял Стрельников, а вот на переднем плане была во всей красе… Лера.

За время, сколько они не виделись, казалось, двоюродная сестра стала еще стройнее и выше. Белокурые волосы беспорядочно спадали на плечи, но в этом беспорядке была вся привлекательность. Слегка увеличенные губы расплылись в улыбке, обнажали ровные белые зубы. Он понимал мужчин, теряющих голову из-за таких женщин. Эх, если б не родственные связи. Но сколько в своих грезах он укладывал в постель женщину, так похожую на Леру.

Последний кадр сделан на даче. И если на предыдущей фотографии Стрельников мог, чисто случайно, оказаться рядом с Лерой, то на даче Акулиных случайных людей не бывает. Кого-кого, а родного дядю Красников знал, как никто.

Молодой человек, в джинсах и рубашке навыпуск, стоял вполоборота. Не узнать Стрельникова было невозможно.

Красников еще раз просмотрел фотографии и аккуратно положил в папку. Никакой любовницы у Стрельникова нет. Но представить Леру в роли жены Красников, как ни старался, не мог.

* * *

– Павел, надо было тебе возвращаться домой вместе с Лерой.

Софья Петровна чувствовала себя виноватой. Зачем она позвонила внуку? Не умерла ж. И даже если б и умерла, то ничего из ряда вон выходящего не случилось бы.

– С Лерой получилось некрасиво. Отправил домой на ночь глядя одну. Могла б остаться здесь. Павел, ты меня слышишь?

– Лера тебе не понравилась.

– При чем здесь это?

Действительно – при чем? Разве десять лет назад он слушал Софью? Нет, конечно. Павел потянулся в старом кресле. Он не хотел признаваться себе, что в душе рад, что Лера сама приняла решение вернуться в город без него. И вообще, напрасно он ее привозил. Софья здесь ни при чем.

Он любил оставаться на ночь в этом доме. Любил долго лежать в постели, прислушиваясь к ночным шорохам за окном. И обязательно включал во дворе фонарь, чтобы тени от веток колыхались на стенах. Думалось в такие минуты на удивление очень легко, и решения принимались самые правильные. Ближе к полуночи радио начнет транслировать классическую музыку, и тогда он уснет.

Софья Петровна не спеша накрывала на стол. И Стрельников вдруг подумал, что все это ерунда: и тревоги, и все дурные предчувствия – только плод его воображения.

– Летом обещали родители приехать. Сделаем ремонт. Я отпуск возьму. Софья, сколько лет этому дому?

– Ближе к столетию. Почти мой ровесник. У тебя неприятности?

Павел не ответил. Софья приоткрыла фрамугу и закурила прямо в гостиной, стоя у окна.

– Мне Лена на днях звонила и тоже говорила, что собираются приехать. Правда, не факт, что приедут.

Невестку Софья не любила. Елена раздражала ее своей женской удачливостью. Павел во многом был похож на свою мать, такой же высокий, статный, даже красивый. Но уверенность в себе, обоснованность, надежность, породистость – все лучшее, что было у него, по мнению Софьи Петровны, досталось внуку от ее рода.

Сизый, похожий на осенние облака дым медленно пополз за окно. Софья с нежностью смотрела на седеющего внука, пытаясь в очередной раз понять, когда он умудрился вырасти. Казалось, совсем недавно, всего на год ей подбросили Пашку, а годы-то пролетели. Вся ее жизнь пролетела.

Софья Петровна Стрельникова в молодости исколесила почти всю страну, неся на плечах светлые идеи коммунизма. В вечной спешке, за проверками, докладами, отчетами, она и не заметила, как у нее не стало семьи. Сын незаметно, словно между делом, вырос. Вначале Суворовское училище, потом академия, первая любовь и женитьба на Елене, а дальше – служба Родине. И приедет ли ее сын этим летом – вопрос пока открыт.

Своего мужа Софья ни в чем не винила. Даже порой удивлялась его терпению. И ушел он в другую семью как-то незаметно. Собрал вещи, которых оказалось не так уж и много, сложил стопками книги…

Плакать в подушку и горевать Софья не умела. Окунулась с головой в работу и как-то пережила потерю единственного любимого мужчины…

За верность долгу и преданность коммунистическим идеям Софье Петровне высокое руководство выделило квартиру почти в центре Москвы. Престижное жилье она с трудом, задействовав все связи, обменяла на десять соток земли в Подмосковье. Сколько ни уговаривали подруги отказаться от затеи, но Софья настояла на своем. Так в поселке, рядом с дачей генерала Горского, появился дом Софьи Стрельниковой. А спустя несколько лет в нем прописался шестнадцатилетний Павел. Софья, толком не вырастившая сына, такому повороту событий не обрадовалась. Но вопрос не обсуждался. Подполковник Стрельников не мог таскать за собой по гарнизонам сына накануне поступления в вуз.

Софья Петровна, которая и видела-то внука до этого раз в год, свободу юноше не ограничивала, с опекой не усердствовала и единственное, что строго-настрого запретила, так это называть себя бабушкой. Столько лет прошло. Павел уже начал седеть, а она так и осталась Софьей.

– Да, ремонт не лишний. Будет где бегать моим правнукам, – вернулась к разговору Софья.

– Не начинай.

– Разве я сказала, что хочу, чтобы безмозглые, длинноногие дети носились в моем доме?

– Софья, где ты видела детей с мозгами?

– Правильно. Откуда взяться мозгам, если интеллект передается от матери? Вот я и говорю – будут у меня правнуки только красивые и длинноногие. Всем в мать.

Ну, конечно, он сразу догадался, что Лера не понравилась Софье, как в свое время не понравилась Ирина.

– Софья, ты просто сама мудрость. Вот я в кого удался.

Павел, еле сдерживая смех, поднялся со скрипучего кресла, обошел вокруг стола и поцеловал свою старенькую Софью. Короткие волосы, хранящие знакомый запах табака и духов, защекотали его лицо.

– Ты, Павел, удался в свою мать. А мудрость, да будет тебе известно, приходит со старостью. А бывает, что старость приходит одна. – Софья сделала последнюю затяжку и выбросила окурок за окно. – Пойдем ужинать.

* * *

Подперев кулаками подбородок, Саша бездумно сидела в ординаторской. Ей было плохо с самого утра. И так будет еще завтра и послезавтра. И только потом станет легче. Жизнь войдет в привычное русло, и все станет на свои места. Осталось пережить несколько дней. Она знала об этом с того момента, как Стрельников зашел в гостиную.

– Александра Ивановна, вас к телефону.

К городскому телефону, стоящему на посту под неусыпным глазом дежурной медсестры, звали редко. Все, еще в прошлом веке, перешли на мобильную связь, а пациенты и их родственники, если надо, звонили прямо в ординаторскую. Из близких людей у нее было только два человека: Софья и Степанков. Из родных – мать. Но та звонила редко и только вечером.

Верочка стояла у двери. Надо было что-то делать, а она сидела и смотрела в окно.

– Александра Ивановна, сказать, чтобы перезвонили вам в кабинет или как?

Лучше, конечно, «или как». Саша сделала над собой усилие, провела рукой по лицу и, словно очнувшись от наваждения, направилась вслед за дежурной медсестрой.

– Добрый день! Андреева слушает.

Телефонная трубка привычно шумела и трещала. Главврач не раз обещал снять номер с блокиратора, но то ли денег в больнице не было на лишние расходы, то ли руки не доходили, но связь оставалась по-прежнему плохой. Саша потрясла трубку и плотно прижала к уху. Трубка наконец-то смилостивилась над ней, и в покрасневшее ухо отчетливо долетел голос. Но, будь то голос с другой планеты, она, наверное, меньше б удивилась. Стрельников гудел в трубку, сетуя на связь, а заодно и на больницу.

– Ты почему на мобильный не отвечаешь?

Саша достала молчащий телефон из кармана и автоматически подключила, вернув чудо века к жизни. Трубка городского в отместку опять зашумела. И было непонятно, то ли Стрельников что-то потерял, то ли сам потерялся. Но невзирая на это недоразумение, он заедет к ней на работу. Она хотела спросить когда, в каком году и в этой ли жизни, но голос потонул в треске, а потом и вовсе пропал. Протяжные гудки стали частыми. На том конце положили трубку.

– Александра Ивановна, вас можно на минутку?

Верочка с нетерпением дожидалась, пока Саша окончит разговор. Молоденькой медсестричке было невдомек, что Саше плохо с самого утра и еще будет так же плохо, а может и хуже, пару дней.

– Александра Ивановна, – Верочка понизила голос, перейдя почти на шепот, – это правда, что Владимира Ивановича отправляют на пенсию?

Слух о том, что заведующий якобы уходит или его уходят, пронесся по отделению еще в сентябре. Говорили разное. Говорили о грядущей реорганизации больницы, что само по себе значило сокращение отделений, а следовательно, и персонала. Всякое говорили. Но администрация, в лице главврача и его заместителей, стойко хранила молчание, и все понемногу успокоились. Надежда – самое живучее, что есть в человеке. Надеялись, что пронесет и на этот раз.

– Александра Ивановна, нас-то не сократят? Как вы думаете? Куда нас сокращать?

Ей, конечно, хотелось больше всего уверенно сказать, что неврологии сокращение не коснется. И если б не звонок Стрельникова, не приступ сердцебиения, она так бы и сказала.

– Верочка, вы не беспокойтесь, идите работайте. Я думаю, это только слухи. Посудите сами, если б решили сокращать, то уже сократили б. А раз бюджет на год принят, так что нечего пока беспокоиться.

– А Владимир Иванович, ведь…

Телефон зазвонил прямо в кармане. Саша машинально поднесла трубку к уху, дав понять Верочке, что разговор окончен, и направилась в кабинет заведующего.

В кабинете Владимира Ивановича ничего такого, что подтверждало б догадки или сплетни коллектива, не было заметно. Все было как обычно. Старая мебель, книжный шкаф, наполненный доверху всякой макулатурой, которую давно надо было выбросить. И старые обои давно не мешало б переклеить. Только Владимир Иванович к окружающей обстановке относился спокойно, скорее безразлично, считая, что вся работа должна сосредоточиваться возле постели больного, а не в кабинете заведующего.

– Как дела? До тебя не дозвониться. Телефон забыла?

– Случайно отключился.

– Ладно. Проходи, присаживайся.

Сегодня был тот первый, самый тяжелый день после встречи со Стрельниковым, когда все шло наперекосяк, и не только телефон.

– У меня, по сути, два дела к тебе, – Владимир Иванович закрыл папку. – Я только что был у главного.

Саша опустилась в кресло, которое столько лет считала своим, и по-настоящему забеспокоилась. Значит, никакие это не догадки и вовсе не сплетни об уходе заведующего.

– Саша, к нам, вернее, к тебе поступает больной. Я только что от главного, – напомнил Владимир Иванович. – Поступает некий Лагунов Роман. Сын того Лагунова.

Заведующий поднял глаза вверх и тяжело вздохнул, словно такие «логуновы» поступали в отделение впервые в жизни. И сразу стало понятно, что будет не столько работы, сколько нервотрепки. Комок, застрявший в горле, стал уменьшаться. С любой проблемой они вместе с Владимиром Ивановичем обязательно справятся. С этим можно жить.

Она не понимала, почему люди, имеющие деньги, власть и значимость, обязательно считали своим долгом подсказывать, навязывать врачу свое видение процесса лечения. И когда врач, исчерпав всю аргументацию, просил просто не мешать, не отвлекать – это зачастую и служило поводом к словесным и письменным жалобам родственников в вышестоящие инстанции. Почему никто не чинит самостоятельно свой холодильник или компьютер? Вызывают мастера. И никто не дает советы, как тому быть. Стоят в сторонке. Смотрят, затаив дыхание. А если касается здоровья – все готовы лечить, а уж советы давать и подавно.

– Что хотят родственники? Группу инвалидности? Армия? – прервала внутренний монолог Саша.

– В том-то и дело, что уже ничего не хотят. Вот, – Владимир Иванович снова открыл тоненькую папку и взял выписные эпикризы. – Смотри сама. Вначале лечился у нас, в смысле в Москве, потом – в Германии. Вот еще Израиль. И снова у нас.

Владимир Иванович аккуратно сложил выписки на столе и накрыл их широкой морщинистой ладонью. Значит, к этому вопросу они возвращаться не будут.

– А история с ним приключилась, со слов родителей, такая: среди полного благополучия, в расцвете, так сказать, творческих сил, – легкая, едва заметная усталость сквозила в голосе заведующего, – мальчику стало неинтересно жить.

– Мальчику-то сколько?

Возраст она всегда уточняла потому, что к категории мальчиков заведующий относил всех без исключения мужчин не старше шестидесяти лет.

– Мальчик – это я образно. За тридцать. А вот причина болезни… Причина – неизвестна. Зарубежные светила об этом открыто нам не говорят. Но, судя по диагнозу на две страницы, не нашли они причину. Смотри, Александра, – Владимир Иванович развернул папку так, чтобы Саша могла сама убедиться в его словах. – Обследовали очень добросовестно. Все, что могли. А результаты, если очень не придираться, почти в норме.

– Эти Лагуновы хотят, чтоб мы еще дообследовали их сына?

Саша с легким недоумением посмотрела на Владимира Ивановича.

– Сашенька, после такого обследования мы уже ничего не можем дообследовать. Общее состояние ухудшается, отказывается от еды, не разговаривает, одним словом – собрался человек помирать, а ему не дают родственники.

– Владимир Иванович, – Саша понизила голос, – вы же знаете – Лагунов не наш пациент. С ним психиатры должны разбираться. Это их профиль. Вот увидите, выплывет вялотекущая шизофрения. Вам это надо?

– Мне не надо. Но это распоряжение, если хочешь знать, главного. Лагунов поступает в наше отделение, в твою палату. – Заведующий пропустил разумные сетования Александры и как-то еще больше состарился.

Может, Владимир Иванович действительно боится, что его уйдут, и оттого идет на поводу у главного? А ведь раньше никогда не держался за кресло. Никаких поблажек никому не было. И не помнит Саша, чтобы заведующий клал к себе в отделение непрофильных больных.

– Владимир Иванович, пусть, конечно, поступает в мою палату, раз вы так решили. Но, может, лучше к Дуднику? – с надеждой спросила Александра. – Дудник представит все свои научные регалии, и родственники успокоятся. А если родственники такие, как вы говорите, то, может, к Елизавете в палату? Она быстро расставит все точки. И тогда…

– Саша, регалии Дудника помогают неврастеничкам. И это всем известно. А у нас не тот случай. И Елизавета твоя мне всю плешь проест, когда…

Мелкая незаметная дрожь пробежала по телу и сконцентрировалась между лопатками. В одно мгновение ординаторская наполнилась непонятным гулом. Казалось, по коридору на бешеной скорости несется машина. Воздух в кабинете стал плотнее, отчего Саша глотнула его полным ртом и закашлялась.

– Саша, с тобой все в порядке?

Шум внезапно исчез. Голос заведующего стал более внятным.

– Все нормально. Я хочу поговорить с родственниками. А если действительно их сын наблюдался раньше у психиатра?

– Дался тебе тот психиатр! Я же говорю – уехали они. Все, что считали нужным, сказали главному. С этим вопросом вроде все. И вот еще…

В горле образовался комок. Сердце ухнуло в груди. Пусть сколько угодно скандальных «лагуновых» с непрофильными диагнозами, только не уход Владимира Ивановича. Только не уход.

– Саша… Я ухожу на пенсию, – боясь, что Саша его перебьет, Владимир Иванович поднял руку. – Вопрос уже решен наверху. Да и сколько можно работать? Не знаю, кого главный видит на моем месте, но я вижу только тебя. Я главному так и сказал.

– Владимир Иванович, вы же знаете мой ответ. Это не мое. Я не смогу. Здесь нужен другой человек. Другого склада. Лучше Елизаветы никто не справится. Вы же сами знаете. Спасибо, конечно. И… Я, скорей всего, уеду в Германию. Мне пришло приглашение в клинику. Я должна дать ответ.

– Конечно… Конечно… Раз приглашают, то… решать тебе. Но… Мне очень жаль…

Владимир Иванович поднялся из-за стола и подошел к шкафу, потом – к окну. Посмотрел на кактус, попробовал на ощупь землю в горшке, словно этот кактус был тем самым главным, что его волновало. От нервного мельтешения заведующего у Саши разболелась голова. Она смотрела во все глаза на Владимира Ивановича, не понимая, откуда у него, всегда сдержанного и спокойного, взялась эта старческая нервозность. Да еще этот непрофильный пациент.

– Елизавету не утвердят. С ее-то характером. А ты подумай. Время еще есть. Подумай хорошенько.

Наконец-то Владимир Иванович сел и немного успокоился. В кабинете повисла тишина.

* * *

Первый день после встречи со Стрельниковым близился к концу. В рабочей суете она вспомнила о Павле, только когда увидела его из окна ординаторской.

Стрельников, прохаживаясь по истоптанной дорожке, периодически посматривал на циферблат. И надо ж, ко всем неурядицам еще и рецепт потерять. Не найдя в аптеке бумажки с размашистым почерком, он перезвонил Софье, но та, как ни силилась, кроме Сашиных наставлений о вреде курения, о лекарстве не вспомнила. Он хотел позвонить Лере, может, она помнит, куда он приткнул рецепт, но, представив тональность разговора, решил – проще самому съездить в больницу.

Он опять посмотрел на часы. До встречи с начальником внутренней охраны банка оставался ровно час. Он успеет. Если Саша, конечно, не опоздает на целый час.

Павел еще раз посмотрел в сторону главного входа в больницу и боковым зрением приметил припаркованный синий «Опель». Все мысли о женской непунктуальности вылетели из головы. Взгляд прикипел к водителю.

Натянув почти на глаза яркую нелепую кепку, миновав проходную, тот направлялся к охраннику. Судя по жестам, вероятнее всего, он спрашивал куда-то дорогу и, получив отрицательный ответ, так же не спеша направился обратно к воротам.

Мало ли в городе синих «Опелей». Он бы не обратил внимания на заурядную машину, если б не события последних дней.

…Поздно вечером, едва он покинул парковочное место для служебного транспорта банка, за ним тронулся такой же невзрачный синий «Опель». Еще не поняв до конца, что именно заставило насторожиться, Стрельников переключил скорость и, влившись в монотонно гудящий поток, интуитивно скосил глаза в зеркало.

«Опель» двигался следом, то отставая на три машины, то вырываясь вперед. Факт сам по себе еще ни о чем не говорил. Мало ли кто как ездит.

Переключив скорость и едва не подрезав черный «Мерседес», Стрельников мотнулся в образовавшийся промежуток соседнего ряда, надеясь в душе, что «Опель» поедет своей дорогой в левом ряду. Однако надежды не сбылись. «Опель», почти незаметный в общем потоке машин, сразу же перестроился в правый ряд и спокойно следовал, как на привязи, за ним до самого дома. В такую случайность Павел не верил.

А еще днем раньше этого водителя он заметил возле банка. Лица, конечно, не разглядел, а запомнилась только не по сезону яркая кепка, так же натянутая на глаза. Возможно, тот ожидал пассажира, по какой-то причине приехавшего так рано в банк. Мало ли у кого какие дела с утра.

Дежурный охранник только плечами двинул, мол, кто, кроме вас, в такую рань ездит по делам. На том все и окончилось.

И вот опять появилась эта злополучная машина. Встреча с незнакомым человеком в многомиллионном городе вообще маловероятна, если это не… слежка. Мысль о слежке, как зубная боль, впилась в мозг. Из-за этой мысли он даже не заметил, как, стуча высокими тонкими каблуками, на дорожке, старательно подметенной дворником, появилась Саша.

Стрельников не мог взять в толк, как можно ходить на такой высоте, не падая, не спотыкаясь, прямо держа спину.

– Добрый вечер! Вот, держи и не теряй.

Из кармана темно-синего флисового халата, наброшенного поверх снежно-белого, появился на свет близнец утерянного рецепта.

– Извини за беспокойство. Тебя подвезти домой? – сам не ожидая того, смутился Стрельников.

– Спасибо. У меня еще работа, – улыбнулась Саша. – Софье привет.

Она стояла перед Стрельниковым, зябко запахнув верхний флисовый халат, не зная, как надо уходить и что говорить при этом.

– Ну, тогда до встречи. – Стрельников, занятый своими мыслями, развернулся и зашагал к выходу, ища глазами синий «Опель».

Машины нигде не было.

* * *

По закону подлости Красников столкнулся с генеральным у самого выхода. Стрельников возвращался в банк. Еще минута, и они бы разошлись.

– У вас проблемы? – Стрельников красноречиво кивнул на огромный циферблат. До окончания рабочего дня оставалось полчаса.

– Виктор Афанасьевич звонил. Просил подъехать. Надеюсь, не опоздаю, – Красников кивнул в сторону настенных часов, – если, конечно, я не нужен здесь.

Красников внимательно посмотрел в глаза Стрельникова. За тонкой золотой оправой мелькнула еле заметная тревога. А может, только показалось?

«Надо рассчитаться с Дороховым. Работа выполнена», – решил про себя Максим Валентинович.

Заместитель Стрельникову в конце рабочего дня был не нужен. По большому счету, конкретно Красников ему вообще был без надобности. Проку от заместителя никакого. И он всегда ставил такую задачу перед Красниковым, чтобы Максим Валентинович обязательно с ней справился. Или такую, от решения которой ничего не зависело. И делал он все это не ради Красникова, а только в знак благодарности Акулину за то, что тот не позволил племяннику использовать его высокое покровительство.

К работе Красников, несмотря на занимаемый пост, относился без особого рвения, скорее равнодушно, как заурядный клерк. Вот и сейчас оправдание придумал на ходу. Пусть идет на свою встречу. Стрельников пропустил выходящего Красникова и направился в кабинет.

Ни на какую встречу с Акулиным Красников не спешил. Не было никакой встречи. Он как завороженный по-прежнему ездил в Грохольский переулок с надеждой, что в квартире на третьем этаже загорится свет. Но каждый раз окна зияли темнотой. Телефон Марины молчал. С того вечера, как он проиграл деньги, она не ответила ни на один звонок.

После всех тех событий Максим Валентинович уже нисколько не сомневался, что Марина в его жизни появилась неспроста. Не могла она все придумать одна, да и проку ей с этого, скорее всего, никакого. Выходит, кому-то помогала.

Красников вдруг почувствовал, как кольцо вокруг него сжимается, и это будет просто чудо, если он вырвется из него. Кто-то вел свою жестокую игру, и он, Максим Валентинович, оказался обычной пешкой, разменной монетой. В жизни, как в любой игре, есть один победитель и много побежденных.

Но когда же он допустил роковую ошибку? А может, это никакая не ошибка? Может, так должно было случиться? Но почему именно с ним? Он с ненавистью опять подумал о Стрельникове. «А ведь Стрельников нервничает, – отметил про себя Красников. – Это только начало. У каждого своя игра. На этот раз я не проиграю».

Стрельников пришел на работу в банк, когда он уже заведовал отделом. Сколько ж он проработал под его началом? Год? Больше?

Он изначально знал, что придет время, и он, Максим Красников, будет генеральным директором банка. Он знал об этом с того момента, когда подвыпивший Виктор Афанасьевич мечтательно говорил о светлом будущем единственного племянника. Акулину он тогда верил.

Когда же ему не повезло? Может, когда разошлись родители? Но Максиму тогда не было и года. Так что испытать трагедию от ухода отца не довелось. Слишком мал был. А потом, когда подрос, рядом почти всегда был дядя, брат матери, который любил и баловал его как родного. Но, невзирая на эту заботу и любовь, он перед сном, крепко закрыв глаза, долго мечтал о том, как однажды к нему вернется его родной отец. Он будет такой, как дядя. Непременно такой и даже лучше.

Первое невезение случилось в конце девятого класса. Акулины переезжали в Москву. На осень Виктор Афанасьевич планировал забрать племянника к себе. Все было давно говорено-переговорено, но в августе внезапно решение изменилось. Мать кое-как пыталась объяснить, что здесь ему будет легче окончить школу и подготовительные курсы при местном пединституте ничем не хуже, чем в Москве, программа-то одна. Причина была в другом. Нинель Станиславовна, никогда особо не признававшая бедных родственников, настояла на своем, и властный Акулин, во избежание затяжного семейного скандала, забрать Максима не решился.

Правда, часть обещаний Акулин сдержал: устроил племянника в финансовый институт, оплачивал квартиру, помогал с учебой, по большей части деньгами.

Часто звал в гости, но, зная неприязнь Нинели Станиславовны, Максим старался как можно реже появляться в доме Акулиных.

Первое серьезное разногласие с Акулиным произошло после четвертого курса. Все сложилось одно к одному: летнюю сессию он, по собственной глупости, завалил. О стипендии нечего было и думать. Зная реакцию Акулина, он долго не обращался за помощью, пока на горизонте не засветило реальное отчисление из института за прогулы и «незачеты». Конечно, тот даст денег и утрясет все проблемы, но перетерпеть осуждающий взгляд прищуренных глаз на бульдожьем лице было унизительно. Акулин раздражался от одной лишь мысли, что его племянник может бездельничать, вместо того чтобы учиться и готовиться сменить его у руля банка.

В тот раз Акулин молча достал деньги из сейфа, отсчитал нужную сумму, после чего позвонил декану. Проблема пересдачи сессии решилась быстро. От предложенной помощи в очередном ремонте корпуса декан не отказался. Акулин впервые не вдавался в подробности, не читал нотаций. Подвох Максим почувствовал сразу. Акулин впервые потребовал возвратить долг. Даже не возвратить, а отработать. Так он оказался в банке самого Акулина. Работа была не пыльная на должности «пойди, подай».

В конце лета, аккуратно положив зарплату в конверт, Максим появился в приемной Акулина. Деньги тот, естественно, не взял…

Спустя год отношения наладились. На следующий день после выпускного вечера, получив вожделенный диплом, Максим пришел в гости к Акулиным. Окончание института еще раз отпраздновали в тесном домашнем кругу.

– Что собираешься делать, племянничек? – подвыпившим голосом спросил Акулин.

– Буду искать работу.

– Не торопись. Отдохни пару недель, съезди к матери, отоспись. А потом поговорим о работе.

Судьбу племянника Акулин решил давно, еще до поступления в финансовый институт. К теме поиска работы больше не возвращались. Все было ясно. Работа обеспечена.

Через пару недель Акулин позвонил и пригласил племянника на обед. Радужные мечты не покидали Максима всю дорогу до ресторана. Он четко представлял и собственный кабинет, и длинноногую, как в кино, секретаршу, и подчиненных, и собственного водителя.

Разочарование было сокрушительным. Ничего из надуманного ему в ближайшие годы не светило. Обычная работа среднестатистического экономиста в новом, никому не известном банке. Если б у него был выбор – никогда б не согласился на предложение Акулина. Ничего перспективного в предложении не было. Но вся беда в том, что выбора как раз у него и не было.

– Знаешь, Макс, у меня на тебя все надежды. Лера выбрала пединститут, да и какой с нее финансист? – запивая обед молодым божоле, проговорил Акулин. – Думаю, со временем ты многого достигнешь. Да и я помогу, чем смогу, а дальше уже и сам. Эх, мне б твои годы, твои возможности, – с сожалением вздохнул Акулин. – Надеюсь, ты оправдаешь мои надежды. Деньги, они, знаешь, счет любят. И лучше, когда все деньги в семье, – подытожил разговор Акулин. – Так что приступишь к работе со вторника, – суеверно предложил Акулин. – А там жизнь покажет…

Красников без особой надежды посмотрел на темные окна. Может, Марина снимала эту квартиру, и он только зря время теряет?

Навалившиеся воспоминания и давно забытая обида вызвали жалость к себе. Что и когда он сделал не так?

Работа в захудалом филиале банка, без особой перспективы – все, что мог предложить тогда старый денежный мешок. Хотя о том, что только благодаря «денежному мешку» он смог окончить с горем пополам институт, Красников не думал. Тогда хотелось быстрых, легких денег, кабинет и секретаршу. А теперь он отдал бы, не задумываясь, все деньги, только б оказаться в том ресторане, где Акулин неторопливо пил молодое божоле. У него все было б по-другому.

Занятый своими невеселыми мыслями, Красников даже не заметил, как старый дом в Грохольском переулке засветился огнями, словно новогодняя елка. Пустые окна Марининой квартиры стали едва заметные.

Десять лет назад Стрельников пришел в банк на собеседование под конец рабочего дня. Молодой, уверенный в себе, он сразу не понравился Красникову. Клетчатая рубашка плохо сочеталась с твидовым пиджаком. Вылинявшие джинсы бросались в глаза и раздражали. Стрельников спокойно сидел на неудобном стуле, ничуть не беспокоясь о впечатлении, произведенном на работодателей. Таких выскочек Красников не любил всей душой. А Стрельникова действительно не волновала «внешняя сторона» решительно ни в чем. Все, по его понятиям, должно быть удобным и функциональным. Одежда – комфортна, машина – доступна. Телефон для того, чтобы звонить, телевизор – чтобы смотреть. Но когда речь зашла о работе, все забыли, что перед ними вчерашний выпускник, пусть и с красным дипломом.

Так думать, как думал Стрельников, критикуя старую банковскую систему, никто из собеседующих не мог. Слишком революционными взглядами веяло от Стрельникова. Он быстро и красиво чертил карандашом на листе бумаги заумные стройные графики и кривые, ползущие вверх. Проекты были перспективные, но, как говорят, еще очень сырые.

Он, Максим Красников, заведующий валютным отделом, был уверен на все сто, что работы в банке Стрельникову не видать. Слишком хорошо за три года он изучил акционеров и их стиль работы. Прямолинейный Стрельников и его идеи насчет реорганизации частного банка, с введением новых структурных единиц, казались ему бредом сивой кобылы.

Тогда он единственный проголосовал против кандидатуры Стрельникова. Его голос никто не принял во внимание. Главным был лишь один человек – Акулин. Он решал все.

На этот раз его план сработает. Как говорится: нет худа без добра. Он замарает Стрельникова, он еще покажет, кто есть кто… Красников неторопливо выехал со двора.

План у Максима Валентиновича был и тогда, лет пять тому. План был гениальный. Его детище погубила самоуверенность. Он недооценил Стрельникова, понадеявшись на его неопытность. План сорвался. Но какой был план… От этих воспоминаний Красников на секунду прикрыл глаза.

Он продумал тогда все до мельчайших подробностей, нашел мелких бизнесменов, которые согласились ему помочь. Он сам отнес на утверждение все необходимые бумаги Стрельникову. Идея была заманчивая. В кратчайшие сроки банк мог получить приличные проценты. А следовательно, и они со Стрельниковым.

Начинающий заведующий отделом кредитования вопрос изучил дотошно и нашел скрытые банковские риски, половину из которых Красников с натяжкой опроверг. Но риск все же оставался. Разрешение на выдачу краткосрочного кредита Стрельников не дал.

Спустя месяц идея Красникова все же воплотилась в жизнь. Молодые прохиндеи, почуяв легкие деньги, от его плана не отказались и кредит все же получили в другом банке.

В качестве залога они предоставили, как и предполагалось, несколько грузовых автомобилей «МАЗ». Когда срок возврата кредита подходил к концу, те радостно сообщили, что товар, продажей которого он планировал рассчитаться за кредит, уже прибыл и проходит растаможивание, что и подтвердили соответствующими факсовыми сообщениями. Осталась самая малость – развезти товар по магазинам. Только деньги у них на исходе, а отсюда – проблемы с арендой транспорта. Конечно, они найдут деньги, но на это уйдет время. А если банк, всего на пару дней, вернет под расписку заложенные автомобили, то дело решится без промедления. И хотя в банке отлично знали, что фальсификация факсовых сообщений – дело нехитрое, все же решили пойти навстречу клиенту и закрыли залог. Результат последовал незамедлительно: кредитные деньги безвозвратно исчезли за границей, а «МАЗы» продались через Интернет.

Как ни странно, но причитающийся процент от сделки Красников тогда получил. Начинающие мошенники свое обещание сдержали.

А через год в банке разразился уже настоящий скандал. Случилось непредвиденное. Просроченные ссуды поставили банк на грань разорения. И, скорее всего, так оно и было б, но потом вмешался всесильный Акулин. Скандал быстро замяли. Генеральный директор подал в отставку. Многие догадывались, что его подставили. Начальник охраны банка провел внутреннее расследование, но доказать причастность кого-либо из сотрудников тогда так и не удалось.

На повестке дня стоял вопрос о назначении нового генерального директора банка. Освободившееся кресло по праву должен был занять Красников Максим Валентинович. Но Акулин решил иначе…

Красников с сожалением еще раз посмотрел на темные окна и выехал со двора дома в Грохольском переулке.

* * *

В последний раз она видела Стрельникова вчера в больнице и еще за день до того. С какого дня теперь вести отсчет своим горечам, Саша толком не знала. Если б можно закрыть, а еще лучше стереть, как в компьютере, файл в голове, чтобы вообще не думать о нем. Но лицо Стрельникова всплывало в памяти, невзирая ни на какие усилия воли. Она наугад взяла из папки историю болезни, краем уха слушая коллег. Дудник спорил с Елизаветой, доказывая той, что сокращение в больнице неизбежно и начнут это сокращение не иначе как с травматологии.

– Глупость! Их не сократят. Травмы куда ложиться будут?

– Елизавета, да никто не думает об этом. Слыхали, они план по травмам не выполнили? Отделение почти гуляет. Вот им и сократят койки в первую очередь.

– Поэтому я и говорю, что глупость! Откуда им взять эти койко-дни, если весна без гололеда. А вспомни, что творилось у них в прошлом году. Завал. Больные в коридоре лежали.

– Что было в прошлом году, главный уже не помнит, а то, что сейчас койки гуляют, – видит.

Прошлую весну помнили все. В начале марта растаял снег, а за ночь все подмерзло. Народ скользил по нечищеным тротуарам, падал, получал ушибы, ломал кости, и работы травматологическому отделению было невпроворот. А в конце месяца ситуация повторилась. Все, за исключением главного врача, понимали абсурдность сокращения коек, а следовательно, и персонала в травматологическом отделении. Что значит «сегодня мало больных»? А что будет завтра?

И если б не Стрельников, она непременно переживала б и строила догадки о том, как эта реорганизация, а проще – сокращение, коснется их отделения, перевыполняющего все мыслимые и немыслимые койко-дни. Осталось пережить еще один день. Или два? А потом она тоже будет волноваться вместе со всеми, предполагать и строить догадки.

– Александра, что говорит по этому поводу Владимир Иванович?

– Не знаю. Ничего вроде…

На подоконнике зазвонил телефон и сразу смолк. Они втроем одновременно повернули головы в надежде, что кто-то ошибся номером и сразу отключился, но телефон ожил снова. Дудник нехотя поднял трубку.

– Чай без меня не пить. Я в приемное отделение. К нам больной поступает. Или предложить его травматологии, пусть выполняют план? – беззлобно хихикнул Дудник.

– Саша, у тебя глаза несчастные. Ты что, серьезно так переживаешь? – Елизавета плотно прикрыла дверь за Дудником и включила чайник.

– Переживаю. Не знаю, что мне делать с Германией.

Она действительно не знала, что делать. Профессор Шульман требовал ответа. Стажировка в его клинике оставила неизгладимое впечатление, словно там, в Германии, она столкнулась с инопланетной жизнью. Все у них было какое-то неземное, нереальное. Небольшая клиника хрустела чистотой. Современная аппаратура, уютные палаты, белозубые улыбки персонала. Чудаковатый доктор Куртц. В сохранившихся до сих пор четырехсотлетних домиках жили добропорядочные бюргеры. И больные у них были совершенно другие.

– Знаешь, Лиза, после Германии я стала еще больше жалеть наших больных. Однажды утром такая суета поднялась в отделении, думаю, кому-то хуже стало за ночь. А оказывается, пациентка переполошилась потому, что дома кошка осталась одна без присмотра. Она не успела определить ее в кошачью гостиницу. Представь, все занялись решением этого вопроса. Вот так.

– И как? Решили?

– Да. Вызвали кого-то из службы то ли спасения, то ли защиты животных. Нашим бы пациентам да их проблемы.

– Это точно. У меня вот Кравцова отказывается от лечения. Денег на лекарство нет. Муж пропил все деньги. Нашел заначку и пропил. Мне ее дочь позвонила, просила не выписывать. Постарается у кого-то деньги одолжить.

А еще у нее там случился почти роман. Настоящий служебный роман с ассистентом профессора Шульмана. Она даже успела подумать, что Вальтер Нойманн именно тот мужчина, который ей нужен. Осталось только поверить в это…

Вальтер Нойманн… Он был, наверное, настоящим немцем: пунктуальный, педантичный, уверенный, что планета крутится вокруг Германии, целеустремленный в работе и… немного скучный.

Она примет приглашение профессора и поедет в Целле. По утрам на выходных будет пить кофе у открытого окна и рассматривать прохожих. И даже думать будет по-другому. И Москва будет далеко от нее, а следовательно, и Стрельников. И тогда в ее жизни не случится ни первого, ни второго дня после встречи с ним. И она станет свободной и постарается влюбиться в Вальтера Нойманна. А что…

– Ты можешь себе представить, чтобы немцы с утра ломали голову: сократят или не сократят их отделение, если сегодня у них меньше больных, чем месяц тому?

Вопрос Саша задала риторический. Ничего подобного у добропорядочных немцев не может случиться. Там даже есть кошачьи гостиницы…

– У меня новый пациент, и совсем непонятный.

– Когда они у нас были понятные? – улыбнулась Елизавета.

– Я не знаю, что с ним делать.

* * *

Роман Лагунов безучастно лежал в постели. От прохладной свежести в палате захотелось спать. Пройдет несколько дней, и все изменится. Палата наполнится запахом лекарств, больного тела и… прежней тоской.

Придет очередное светило от медицины и будет с пафосом говорить, что все у него будет хорошо, что попал он в самую что ни есть современную клинику с такими возможностями, что и не такие, как он, спустя неделю бегали. Через день или два порадуют, что результаты обследований почти в норме и упадок сил – всего лишь результат его работы на износ. Переутомление.

Он не верил ни одному светилу. С того момента, как его захлестнул страх на пустой, скользкой трассе, он не верил никому. Все, что у него было: репутация, признание, успех и любовь – все осталось в той, прошлой жизни. В этой – одна звенящая пустота, ради которой не стоило жить.

Роман прикрыл тяжелые веки.

Свою безупречную репутацию он заработал талантом, доставшимся от отца и многократно умноженным на упорство матери. Ни таланта, ни репутации купить нельзя – это он точно знал. И гордился, что достиг этого сам, своими силами. Что касается любви… Ее-то, как оказалось, он покупал всегда, даже не подозревая о том.

Еле слышно скрипнула дверь. Он не стал открывать глаза, пытаясь определить, кто и зачем зашел в палату. Последнее время только это занятие и вызывало интерес.

Возможно, если б та женщина его любила, у него был бы смысл бороться за жизнь. От нелепого предположения Лагунову стало смешно и немного щекотно от легкого удара молоточком по полусогнутому колену. Доктор, совсем молодая, пахнущая морем, проверяла рефлексы. Процедура первичного осмотра была везде стандартная. Удар молоточка вначале приходился на локти, перемещался на колени и оканчивался на голеностопных суставах. Напоследок тонюсенькая острая игла пробежится по коже, проверяя оставшуюся чувствительность. От этого ровным счетом ничего не изменится. Ему на мгновение даже стало жаль эту молодую докторшу, зря тратившую на него свое время. Как же ее зовут… Забыл.

Он не стал отвечать на ее профессиональные вопросы, пытаясь предугадать, когда она начнет его обнадеживать и призывать бороться за жизнь, сейчас или после полного обследования.

Лагунов закрыл глаза. Устал.

Саша еще раз посмотрела на своего нового пациента и сделала первую короткую запись.

Утренний обход растянулся до обеда. Сначала на посту не могли найти историю болезни Крикунова. Оказалось, что хирург-консультант прихватил ее вместе со своими бумагами. Потом пришли родственники Зарецкой, и надо было срочно решить вопрос с направлением на ВТЭК, потом ее срочно вызвали на консультацию в приемное отделение. И только покончив со всеми неотложными делами, Саша достала из папки тоненькую историю болезни Романа Лагунова, которая со временем обрастет вкладышами консультантов, ежедневными стандартными записями и разбухнет, как старая домовая книга. Но это – со временем…

– Ну, как твой новый больной? Я вчера его мельком видела. Ты права. Лечиться ему надо в заведении имени Гиляровского. Вот скажи, куда смотрел Владимир Иванович? Пенсия, знаешь ли, еще не повод для попустительства.

Елизавета говорила и быстро печатала, не отрываясь от компьютера. Обсуждать решение своего учителя и наставника Саша не стала.

– К тому же наша больница ему даже по статусу не подходит. – Елизавета допечатала последнее слово и повернулась к Саше. – Спокойно мог бы лечить свою депрессию в частной клинике.

– С чего ты взяла, что у него депрессия? Знаешь, кто его смотрел?

– Кто его смотрел – я могу только догадываться. Представляешь, в какие деньги влетело лечение? Смотрели его не те. К психиатрам не обратился, а сразу за границу умотал. Спрашивается, почему?

Втягивая Сашу в разговор, Елизавета между тем включила чайник и достала три чашки: себе, Саше и побольше – Дуднику.

– Н-а… Может, оно и так. Хотя его тоже можно понять. Боялся за карьеру. Если б кто узнал, что адвокат, перед тем как вести их дело, лечился в психбольнице. Клиенты – народ разборчивый.

– А я тебе о чем говорю? Чай будешь? Или кофе сварить?

Саша пожала плечами, мол, все равно. Готовь, что хочешь.

– Так что полежит он у тебя две недели, и тю-тю. Снова к светилам.

– Но родители ничего такого не говорили. Вроде никакого стресса у сына не было.

– Ой, Саша, они, может, ничего и сами не знают. Мальчик-то взрослый. А может, наоборот, все знают, но не хотят говорить. В каждой избушке – свои погремушки. Кофе сварить или как?

– Может, Степанкову его показать?

– Покажи. Твой Степанков – новоявленное светило психиатрии. Вот и покажи.

– Кому нужен психиатр? Александра, тебе? Или я что-то пропустил?

Дудник уловил суть разговора сразу, как только зашел в ординаторскую. И теперь, усевшись на диване, ждал продолжения истории.

В его тоне Саша уловила подвох, а потому неопределенно кивнула и неохотно потянулась к чашке. Невзирая на кустарные условия приготовления, вернее, на полное отсутствие условий как таковых, кофе у Елизаветы получался вкусный и ароматный.

– Несправедливость вопиющая! Почему, как только поступает перспективный больной, так сразу к Андреевой? А если какой-нибудь алкаш с невропатией, так, пожалуйста, Дуднику.

– Константин Викторович, – Елизавета протянула чашку Дуднику, – перспективный больной, как ты говоришь, только поступил. Саша еще толком историю болезни не заполнила. Подойди к заведующему, и он передаст тебе Лагунова. И больной весь твой, со всеми родственниками и связями, и прочими удовольствиями.

– Злая ты, Елизавета! – хохотнул Дудник. – Ведь думал, чтобы вам как лучше было.

Он был единственный в их маленьком врачебном коллективе, кто себе позволял выбирать больных. И надо отдать должное, выбирал очень правильно, по большей части тех, у кого остеохондроз или подтверждение инвалидности.

От тяжелых, непонятных больных, с неуточненным диагнозом он умело отказывался, ссылаясь на отсутствие свободных мест. А даже если в палатах и были места, то обязательно кто-то поступал. И не просто поступал, а по звонку сверху. Получалось даже коллегиально, почти благородно.

Елизавета посмотрела на Александру и рассмеялась. Думали они об одном и том же.

* * *

Небо заволокли осенние тучи. Стрельников подошел к окну и внимательно осмотрел внутренний двор. Машин, стоящих с утра впритык, стало заметно меньше. Сотрудники начали разъезжаться по домам. Впереди их ждали два законных выходных. Он, сколько себя помнит, всегда любил пятницу. И вовсе не за сулящее безделье. Эти два дня он мог заниматься, чем душа пожелает. А желала она все чаще кабинетной тишины и хорошей книги. И если б кто спросил, не утомляет ли его одиночество, он бы только удивился такому вопросу. Что можно постигнуть в суете…

И впереди у него тоже два дня заслуженных выходных. Стрельников, всматриваясь в машины, силился вспомнить, когда появилось это липкое и неприятное чувство внутренней тревоги. Такое чувство он испытал, только когда занял должность генерального директора банка. Но тогда для тревоги были причины.

Поначалу Стрельникова в банке недолюбливали. Долго судачили в курилке по поводу неожиданного назначения. Строили догадки, сплетничали. Да так, что сами потом пугались своих сплетен. Ждали резких кадровых перемен. А как же, всем известно – новая метла по-новому метет. Все было как в любом коллективе. Он обо всем догадывался, некоторое время даже переживал, пока рабочие проблемы не захлестнули с головой.

Одни говорили, что не справится. Молодо – зелено.

Он ни с кем никакие счеты не сводил, никого не уволил. Некоторое время все оставалось по-старому. Новое пришло постепенно, без резких движений, как что-то само собой разумеющееся. Вначале он создал маркетинговый отдел, потом сформировал комитет кредитного риска. Он догадывался, что кто-то из старых, бдительных кадров нововведения осуждал и даже не поленился «настучать» учредителям. Он ожидал директив, но нисколько не тревожился о конечном решении. Умные – поймут, а если не поймут… Акулин оказался тертым калачом.

– Стрельников делает сегодня то, о чем другие будут завтра еще только думать, – однажды в кулуарах озвучил свою мысль главный держатель акций Акулин. – Если бы среди нас, господа, был профессионал банковского дела, однозначно, он бы возглавил банк. А раз таких нет, то хорошо, что Стрельников оказался у нас, а не у конкурентов.

После такой явной поддержки Акулина Стрельникову больше никто не мешал работать.

Другие, в основном женщины, решали только один животрепещущий вопрос – с кем станет спать. Об этом говорили в перерывах на работе и дома – по телефону. Ждали с нетерпением. Присматривались, прислушивались. Одним словом – женщины.

Стрельников придерживался иного мнения. Работа и постель – вещи несовместимые. Но лучшая половина банковского дела об этом не знала и еще долго питала надежду. Спокойный, уверенный в себе, с едва заметной сединой, а главное, холостой, Стрельников не переставал волновать одинокие и не совсем одинокие женские сердца.

Третьи ждали, кого приблизит, выделит, допустит, так сказать, к телу. Но Стрельников знал если не всему, то многому истинную цену, поэтому не старался оправдать ничьих надежд. Особо дружеских отношений ни с кем не заводил. Ко всем относился ровно, уважительно, неукоснительно придерживаясь положенной субординации. Во всех сотрудниках, без исключения, ценил профессионализм. Непрофессионалов, начиная от уборщицы и до администрации, кроме, пожалуй, Красникова, в банке не было.

За промахи, допущенные в работе, распекал безбожно. Снимал очки в золотой оправе, сжимал пальцами переносицу и, убедившись, что очки действительно снял, начинал монотонный разнос. Голос никогда не повышал, не унижал, не давил, но «ковра» боялись все без исключения.

Единственный человек, с кем был Стрельников на «ты», да и то один на один, – Говоров. Стас Говоров – начальник внутренней охраны банка. Что связывало генерального с начальником охраны – никто не знал. Может, родственник, может…

Через пару лет Стрельников создал, что называется «под себя», профессиональный, креативный коллектив, и противостояние успешно завершилось в пользу генерального.

Тревога, такая же серая и невыразительная, как серость за окном, разливалась по телу, холодила кожу между лопаток. Когда она появилась? Он начал вспоминать по порядку весь день с самого утра.

На работу он приехал, как всегда, раньше всех. Бегло просмотрел план работы на день. Обнаружил на столе конверт с пригласительными на спектакль. На две персоны. Пригласительные билеты он сразу вернул в приемную секретарше.

Год назад банк спонсировал гастроли молодежного малоизвестного театра, и с тех пор главный режиссер присылал пригласительные на каждую премьеру.

Режиссер оказался довольно плодовитым, и приглашения Стрельников получал регулярно, только времени для театра не было. Лера театр не любила.

Что любит Лера? Любит ли он Леру? Стрельников о высоких материях старался не думать. С ней хорошо в постели. Может, этого и достаточно, а остальное… не важно.

О чем он говорил с Лерой в последнее время? Надо было б позвонить и извиниться. Что она нашла в нем? Он вдруг поймал себя на мысли, что рассуждает о женщине с позиции корысти, так, словно Лере чуждо само понятие любви. Интересно, что бы сказала Саша о Лере? Чего она так растерялась при встрече?

Резкий стук в дверь вывел Стрельникова из раздумья. Говоров, всегда подтянутый, с военной выправкой, которую не мог скрыть никакой штатский костюм, вошел в кабинет.

– У нас проблемы.

Говоров мог бы о проблемах и не говорить. Уже по тому, как он сел и начал барабанить пальцами по столу, Стрельников знал – у них проблемы.

Слушать о проблемах в конце пятницы Стрельников не хотел. Он тоскливо посмотрел в окно.

Первый раз они встретились «сто лет назад», на завершающем этапе десятилетней афганской кампании в провинции Паки: только что получивший звездочку майор разведки Станислав Говоров и рядовой Павел Стрельников. Профессионал и четверокурсник…

О том, что блокада Хоста прорвана и в город двинулись с продовольствием первые машины, Говоров и Стрельников узнали в полевом госпитале. А пятнадцатого февраля советская сторона, выполнив Женевские соглашения, покинула Афганистан.

Той же осенью на последний курс Стрельников вернулся повзрослевшим на десятилетие, с едва заметной сединой на висках, с мелкими шрамами на спине и легким налетом цинизма. Однокурсники с наивными размышлениями о жизни стали вдруг неинтересны, девушки утомляли, и ему больше ничего не оставалось делать, как учиться. О войне он никогда не говорил, но она еще долго врывалась в его беспокойные сны. Он просыпался весь в холодном поту и никак не мог понять, где он. Потом все прошло. Война перестала сниться.

Колесо спустилось в самый неподходящий момент. Он опаздывал на встречу. Рассудив, что в метро будет быстрее, чем поймать такси в час пик, да еще попасть в пробку, Стрельников, давно отвыкший от общественного транспорта, спустился в подземку. Втиснувшись в переполненный вагон, он напряженно прижал к себе портфель, боясь, чтобы, не дай бог, какой-нибудь воришка не вытащил бумаги. На станции «Смоленская» новая волна входящих бесцеремонно оттолкнула Стрельникова внутрь вагона и сжала со всех сторон. Он бестолково пытался выдернуть портфель, чувствуя, что деликатная кожаная ручка долго не выдержит такого варварского обращения. Будь что будет. Он с силой дернул портфель, основательно зацепив чью-то штанину. Мужчина бомжеватого вида обернулся. Мутные глаза сосредоточились на лице Стрельникова, но картинка, похоже, никак не складывалась. Мужчина мотнул головой, улыбнулся и стал протискиваться ближе к выходу. Кожаный портфель полностью освободился, и Стрельников наконец-то прижал его к ноге. Комок застрял в горле. Он не мог сообразить, как обратиться к мужчине, и начал работать локтями, пробираясь за ним к выходу.

Выйти на станции вслед за мужчиной ему не удалось. К выходу надо было готовиться заранее. Метро – это вам не машина с личным водителем.

Важность встречи, на которую так боялся опоздать Стрельников, сразу утратила значимость. Павел вышел на «Площади революции» и вернулся опять на «Арбатскую». Мужчина бомжеватого вида стоял в стороне от эскалатора. Дежурный по станции требовал документы. Бомж тщетно рылся в грязных карманах, пытаясь найти хотя бы какое-то подобие документов, удостоверяющих личность. Павел протянул свой паспорт и сунул купюру в карман дежурного, после чего обнял пошарканного мужчину.

Дежурный с интересом наблюдал за необычной сценой до тех пор, пока обзор эскалатора не закрыли другие пассажиры.

Вечером они пили водку в затрапезном кафе: отставной полковник Говоров и бывший рядовой Стрельников. Генеральный директор и… почти бомж.

После ельцинских реформ найти работу даже таким профессионалам, как Говоров, оказалось делом непростым, почти невозможным. Многие сослуживцы, вернувшись в Москву, поднапряглись, подняли старые связи и нашли себе теплые места. У Говорова с этим не получилось. Кадровые агентства, учитывая навыки, знания и определенный опыт, предлагали полковнику только службу в охране. С перспективой и карьерным ростом…

Говоров соглашался, подписывал кучу всяких бумажек и справно вносил предоплату. Но дальше этого не шло.

Что-то было в нем такое, что мешало новоиспеченным бизнесменам принять полковника на работу.

Потом ему позвонил мужчина, представившись коллегой, и пригласил на встречу. Как нашли номер его телефона, он даже не спрашивал. Страна продавала все. Можно было запросто купить любую информацию – только плати. От встречи Говоров хотел сразу отказаться, но в последний момент передумал и согласился. А вдруг…

О чем пойдет речь, он интуитивно догадался, как только переступил порог дорогущего ресторана.

Работу ему действительно предложили. Профессиональные навыки, полученные полковником на войне, оплачивались очень хорошо.

Говоров никогда не был праведником. В него стреляли, и он стрелял. Ничего нового, необычного или шокирующего в смерти он давно уже не видел.

Предложение о сотрудничестве звучало просто, открыто и без недомолвок.

И получалось, что стать убийцей – значит нарушить заповедь Господню и вселенский закон, а стать киллером – всего лишь выполнить высокооплачиваемую работу.

Говоров не был набожным, но твердо знал, убивать – смертный грех. Грех, за который он получил ордена и медали. На войне, как на войне…

Говоров не был святым. К лику святых причисляли только воинов-монахов. И не потому, что они землю защищали с оружием в руках, а потому, что, спасая своих близких, брали на себя их смертный грех.

Вернувшись домой, Говоров напился. А потом и вовсе стал пить. Запои участились, перейдя в каждодневные. В один из таких дней от него ушла жена. Немного протрезвев, Говоров обнаружил ее отсутствие, да и то ненадолго.

Со временем в когда-то уютной квартире с толстыми стенами, высокими потолками и хрустальной люстрой, оставшейся от прежних хозяев, появились друзья – собутыльники. И жизнь в пьяном угаре потекла дальше.

В дни запоя на него наваливались тяжелые беспокойные сны. То опять приходилось куда-то ползти безоружным, таща на себе раненого, и вокруг никого не было. То он попадал в плен к душманам и стрелял в таких же, как сам, пленных. И с ужасом вскакивал от автоматной очереди, пущенной по своим солдатам.

Говоров часто просыпался среди ночи от легкого прикосновения холодной руки. Он тревожно всматривался в темноту. Тараканы с человеческими головами бегали по комнате и строили полковнику рожицы. Избавиться от этой нечисти помогал только глоток водки. Но подняться с постели и сделать шаг к спасительной бутылке Говорову не давал почти животный страх. Съежившись, укрывшись с головой прокуренным пледом, он с нетерпением ждал рассвета. Утром тараканы исчезали до следующей ночи.

Через неделю после встречи Стрельников определил бывшего командира в частную клинику. Больница закрытого типа чем-то напоминала сказочную страну. Все в ней было самостоятельное, автономное и стерильно-чистое до неприличия. Покинуть клинику, как и мультяшную страну невыученных уроков, было невозможно, не сдав экзамены.

На третий день после отмены спиртного у Говорова случился алкогольный делирий. Белая горячка. Мало того что он гонялся за чертями по отделению, так еще и порывался спасать от них медсестричек. Все закончилось тем, что охранники буйного пациента спеленали, понеся при этом моральный, а еще больше физический ущерб.

На следующее утро Стрельников причиненный ущерб полностью возместил.

После интенсивного курса терапии Говоров начал постепенно приходить в себя. Ежедневные пробежки и занятия в спортзале приносили бодрящее чувство кажущейся свободы. Единственное, что портило эту сказочную жизнь, – встречи с психотерапевтом. Вальяжный и уверенный в себе Степанков вначале раздражал Говорова до зубного скрежета. Копание в душе было не только противным, но и очень болезненным. А потом он свыкся. Даже стало самому интересно, кто же он на самом деле.

Через год, истратив уйму денег, Стрельников с внутренней гордостью представил сотрудникам банка нового начальника внутренней охраны. Отдохнувший, загорелый, подтянутый, с военной выправкой и цепким взглядом, отставной полковник Говоров Станислав Алексеевич начал новую жизнь.

– Я вчера около десяти вечера проезжал мимо банка. В твоей приемной мелькнул свет. Я сразу набрал тебя, – Говоров внимательно следил за реакцией Стрельникова.

Павел вспомнил, как после звонка Софья начала ворчать, что спокойно поговорить не дадут. И говорили они тогда, кажется, о детях. И он еще подумал, что звонит Лера. Но она так и не перезвонила. Значит, рассердилась. Это надолго.

– Я с дежурным охранником прошелся по всем этажам – нигде никого.

– Стас, может, показалось?

– Хотелось бы верить, Паша. В твоей приемной кто-то был. С утра я сам проверил все закоулки. Смотри – в разжатом кулаке блеснула малюсенькая коробочка. – Как тебе находка? Прослушка примитивная. Такую купить несложно. Но прикрепить ее мог только кто-то из сотрудников. Знаешь, где я ее нашел?

Стрельников вопросительно посмотрел на Говорова.

– За настенными часами в конференц-зале.

– И что теперь делать? – Голос Стрельникова был ровным.

– Верну назад. Пусть думают, что мы не в курсе. Сегодня вечером подъеду к тебе. Проверим на всякий случай квартиру.

Вопросы и догадки вихрем проносились в голове, отчего Стрельников никак не мог сосредоточиться. Настроение на все выходные бесповоротно испортилось. Не хватало только еще найти прослушку у себя дома. От мысли, что кто-то чужой без разрешения ходил в его кабинете, касался его вещей, рассматривал на стенах фотографии, переставлял книги, Стрельникову стало особенно неприятно.

В дверь несмело постучали. Виолетта так всегда стучала в конце рабочего дня: робко и несмело, боясь получить новое распоряжение и, не дай бог, задержаться на работе в канун выходных.

– Пал Палыч, я еще нужна вам?

В голосе секретарши звучал готовый ответ.

– Сегодня – нет. Вы свободны. Хороших выходных.

Последняя фраза прозвучала излишне холодно, и Стрельников, чтобы ее как-то скрасить, улыбнулся.

Виолетта собиралась сказать «спасибо» за пригласительные билеты, но, увидев Говорова, погасила лучезарную улыбку и только кивнула головой. Говорова она побаивалась. Его побаивались все, независимо от занимаемых должностей. Начальник внутренней охраны банка был под стать генеральному директору: немногословный, серьезный и привлекательный. «Им бы немного теплоты в глазах да улыбку на лица. А так – два робота», – сделала заключение Виолетта.

* * *

Дождь начался сразу, как только Саша вышла из метро. Холод быстро заполз под куртку. Надо было не раздумывая ехать машиной. Получилось бы дольше, зато теплее. Такую непогоду она любила, но исключительно сидя с книгой в кресле, завернувшись в мягкий, теплый плед.

К старому дому на проспекте Вернадского от метро Саша добралась насквозь продрогшая минут за десять. Звонок она нажала минута в минуту оговоренного времени. Только Юрий Николаевич Степанков, отличавшийся патологической точностью, дверь открывать явно не спешил. Она позвонила еще раз и прислушалась. За дверью послышались шорохи, что-то со стуком упало. Дверь, которую Саша помнит лет сто, открылась, и на пороге, закрывая проем, застыл растрепанный Степанков.

– Ты не один? Мы же договаривались… – В голосе Саши звучала обида.

– Давай, ты… Это… – Степанков пригладил торчащие волосы, пытаясь придумать оправдание. – Здесь за углом кафе. Выпей кофе.

Он лукаво улыбнулся, обрадовавшись своей сообразительности. При этом он даже не извинился, словно договоренности и вовсе не было. За дверью послышались легкие женские шаги и снова что-то упало.

– Она уже уходит, – одними губами прошептал Степанков. – У тебя – полчаса. Не засиживайся!

Наставление Степанкова догнало Сашу через лестничный пролет. Пришлось опять идти к метро, где на углу располагалось небольшое кафе. Раньше на этом месте, сразу за домом, была пивная. Но когда это было.

С Юрой Степанковым она училась в одном институте, на одном курсе, правда, в разных группах, но это никак не мешало дружбе. На втором курсе Степанков даже пытался ухаживать за ней. Но у нее тогда уже случился роман. Настоящий. Длиною в четыре года.

Случившееся разногласие со Степанковым она тогда серьезно переживала. Правда, недолго. Спустя неделю Юра Степанков как ни в чем не бывало снова сидел возле нее на всех лекциях. Мир восстановился.

Любовь ее захлестнула внезапно и надолго. Тогда она знала – навсегда.

Илья был на курс старше. Веселый, остроумный, он умудрился с первого знакомства понравиться и бабушке, и матери. А вот дед… Дед оказался в другом лагере и был стойким противником ее избранника. Открыто, конечно, дед ничего не говорил, но она это чувствовала. «Нет в твоем Илье мужской породы, – как-то заметил дед. – А если так, то остальные достоинства не имеют значения».

Любовь, как известно, слепа. И никто не знает, за что одних любят, а других нет… Отношения оборвались так же внезапно, как и начались. С каникул на шестой курс Илья приехал с обручальным кольцом. Ей показалось, что она умирает. Умирала она долго и мучительно. По частям… Слова деда оказались пророческими.

За те полчаса, что Саша коротала в кафе, она успела выпить не только чашечку кофе, но и съесть пару пирожных. Пирожные были настолько вкусными, что она не удержалась и заказала для Степанкова. Он вспомнил о ней в тот момент, когда коробка аккуратно пристроилась поверх пузатой бутылки коньяка. Ответить на звонок оказалось делом непростым. Телефон дребезжал в глубине сумки.

Сумку, которая была из серии «на все случаи жизни», она привезла из Германии. В последний момент, уже перед самым отъездом, мать Степанкова завела ее в первый попавшийся магазин. Кроме сумок, мелких ярких сувениров и улыбающейся продавщицы, в магазине больше ничего не было. Сумки были невообразимо дорогими, особенно вот эта «на все случаи жизни». Она могла стягиваться шнурком, превращаясь в спортивную торбу, в которую легко вместилась не только бутылка коньяка, но и коробка с пирожными. Стоило уложить плотное дно, и от мешка не было и следа – обычная сумка, умело декорированная толстым шнурком.

– Пусть подарок напоминает тебе, что в Москве у нас остался сын без присмотра, – Анжелика Николаевна вручила подарок.

Сын, то есть Степанков, ни в чьем присмотре давно не нуждался, но от сумки отказаться Саша не смогла.

– Я тебе так скажу. – Степанков прикончил последнее пирожное и на всякий случай заглянул в коробку. – Без больного диагноз я, конечно, не поставлю, но одно скажу наверняка – у него психологическая травма, а потом уже твоя неврология.

Что-то подобное она и ожидала услышать. Какая-то деталь всплывала в ее памяти, но чего-то не хватало до полной картинки. Что же случилось в жизни Лагунова, через что же он так болезненно перешагнул? Или, наоборот, не смог перешагнуть?

– Ты заметила, что твой Лагунов постоянно чувствует вину перед женщиной или женщинами, неважно? Главное – чувство постоянное, навязчивое, а оно, как известно всем умным людям, самое разрушительное из всех чувств.

– Ну, это я, допустим, и сама знаю, что чувство вины разрушительное. А почему вдруг – вина перед женщиной? Может, у него вина перед коллегой или перед клиентом, которого обещал спасти от тюрьмы и не спас?

– Согласен. Но, опять же, кого он не воспринимает? Нянечек там всяких, медсестричек, тебя, кстати, тоже. Одним словом – женщин. Ну, так какой отсюда вывод?

Степанков прищурил глаза и смотрел на нее так, словно она давно знала ответ сама.

– Правильно, – продолжал Степанков, – болезнь – это самозащита сознания. И оно будет держаться за болезнь до победного конца. Скорее всего, – Степанков предупредительно поднял указательный палец, – какие-то комплексы сформировались в глубоком детстве, потом с возрастом начали контролироваться, вытеснялись в подсознание. А потом – бац! – стресс! И понеслось! Крыша – тю-тю!

Лекция была красноречивая и познавательная. Степанков, похоже, нравился сам себе. Даже глаза заблестели. Возможно, эти глаза, без тени лукавства и сомнения, и притягивали всех тех, кому нужна была помощь этого грузного, неуклюжего человека, способного заглянуть в святая святых – в человеческую душу.

– Это, кстати, тезис докторской диссертации, – подвел итог без пяти минут профессор.

– О высоких материях я сразу догадалась.

– Как твой алкоголик поживает? Надеюсь, после моих сеансов в стойкой ремиссии?

Саша вытаращила глаза. Никаких знакомых алкашей у нее отродясь не было.

– Ох, эта ваша девичья память! Помощь нужна была другу твоего друга. Фамилию твоего друга не помню, а своего пациента помню – Говоров, – каламбурил Юра Степанков.

Напоминание о Стрельникове навеяло грусть.

– Ты чего сникла?

– Юр, я, наверное, поеду в Германию. Меня приглашают работать в клинике.

– Не смеши людей. Меня тоже, представь, приглашали. Помнишь, я год там прожил. И все! Домой! Тоска там неимоверная. Даже не думай!

Конечно, ему легко говорить, а у нее третий день после встречи со Стрельниковым, и на душе еще паршиво. В Германии она не будет думать о нем. Уже ради этого стоит подписать контракт. Она уедет, а он женится или, наоборот, он женится, а она уедет. От слагаемых сумма, как известно, не меняется.

– Может, у меня там мужчина.

– Какой мужчина? Скажи просто – немец. А то сразу – мужчина. С немками долго жить невозможно. Я это тебе ответственно заявляю. С немцами не пробовал, – хохотнул Степанков, – но уверен – то же самое. Они правильные и пресные.

– Ладно, пока не уехала, ты посмотришь Лагунова?

– Скажи, я тебе хоть раз отказывал в помощи? Конечно, посмотрю. Хоть все отделение пересмотрю.

Давая обещания, Степанков пошел в кабинет и вернулся с толстой записной книжкой.

– Три дня меня не будет. А потом… пятница. Ох, до чего замечательный день! Самый лучший день недели. – Степанков пролистал исписанные страницы. – Понедельник устроит?

Ее устраивали все дни. И если бы Степанков предложил ехать в больницу прямо сейчас, она поехала бы, не раздумывая.

На лечебном факультете Степанкова знали все или почти все. Невзрачный на вид: невысокий, полноватый, слегка растрепанный, при этом он был душой любой компании. Участвовал во всех студенческих движениях, форумах и попойках.

Резкие перемены произошли, кажется, на четвертом курсе. Очередная дама сердца училась в МГУ на факультете психологии. Высокую, на голову выше Степанкова, очкастую девушку Саша видела пару раз в коридорах института и даже была лично представлена, после чего и поссорилась со Степанковым. Как можно было променять ее, лучшую подругу, на ту очкастую дылду?

В результате очередного непродолжительного романа Степанков увлекся психологией настолько, что параллельно заочно окончил факультет психологии в том же МГУ. То ли девушка была прирожденным психологом, то ли Степанков родился для психологии – неизвестно. Вскоре, между делом, Степанков защитил кандидатскую диссертацию, доказав депрессивную компоненту в судьбе алкоголиков. Потом появились на свет монографии. Пришло признание и начало докторской диссертации.

О Лагунове они больше не говорили. Разговор перескакивал с темы на тему, пока Саша не спохватилась. Пора домой.

Всю дорогу до остановки Степанков рассказывал анекдотические случаи из своей практики. И она перестала себя жалеть, и грусть немного развеялась.

– Ты серьезно о немце говорила? Из-за него туда едешь? – Степанков ускорил шаг и дернул ее за рукав. – Знаешь, это даже непатриотично! И принцев у них точно нет.

Говорить о принцах не хотелось. На счастье, за поворотом показалась маршрутка. Но войти в подъехавший транспорт, без определенной сноровки, с первого раза не получилось. Степанков еле затолкнул ее в следующий троллейбус. Створки с трудом закрылись. Пассажиры плотно прижались друг к другу. Ей с трудом удалось занять место у окна, за которым отдалялся Степанков. Потом, прикрыв глаза, она попыталась представить принца. Но с принцем ничего не получалось – перед глазами стоял образ Стрельникова.

* * *

Проехав почти приплюснутой к стеклу, Саша в который раз пожалела, что послушала Степанкова и не поехала в метро. «Нашла кого слушать. Степанков сам, небось, последний раз ездил в общественном транспорте, будучи студентом», – запоздало посетовала Саша. В этот момент пассажиры, стоящие на ступеньках, чувствуя приближение остановки, навалились всей массой на стоящих позади себя. Дверь, немного освободившись от тел, сделала надсадные потуги и со скрипом разверзлась. Живой поток, хлынувший наружу, оттеснил ее от окна, подхватил и практически вынес на улицу. Затолкаться обратно в транспорт, без помощи Степанкова, нечего было и думать.

Мелкий холодный дождь отчетливо барабанил по крыше остановки. Саша посмотрела на часы, прикинув в уме, сколько еще будет длиться час пик. Получалось, около часа, не меньше.

Вывеска на противоположенной стороне, сверкающая огнями, как новогодняя витрина, с близкого расстояния оказалась вовсе не названием кафе, а замысловатым названием супермаркета. Бродить по магазину – не самое интересное время провождения, но все же лучше, чем мерзнуть на остановке.

Стрельников припарковал машину на стоянке возле супермаркета. Уже почти доехав домой, он вспомнил о пустом холодильнике. И пожалел, что так опрометчиво отказался от Софьиных пирожков. Возможно, Говоров откажется от холостяцкого ужина, а если нет?

О Говорове он думал, кажется, с того момента, как за ним закрылась дверь кабинета. Вернее, не о самом Говорове, а о той неожиданной находке. Он старался не думать о работе, но навязчивые мысли снова возвращались в кабинет. Тогда он попытался думать о Лере, и когда ничего не получилось, заставил себя думать о предновогоднем заседании акционеров банка.

Заседание проходило практически в одно и то же время – в двадцатых числах декабря. Традиция сложилась с момента образования банка. Да и понятно: акционеры хотели перед длительными праздниками услышать годовой отчет и планы на следующий год. Все хотели уверенности, перспектив, доходов и прочая, прочая.

Он каждый год тоже мечтал о бездумных рождественских каникулах в Севастополе. За последние три года с праздниками ни разу не получилось. А в этом году Виолетта уже забронировала два билета на самолет – для него и Леры. Он представил слякотный Севастополь в канун Нового года. Он даже запланировал ничегонеделание. И как приговорил!

От навязчивых мыслей Стрельников опомнился, когда его окликнула молоденькая кассир, терпеливо выжидавшая, когда мужчина наконец-то оплатит покупки. И только бегло взглянув на счет, светившийся зелеными цифрами на табло, он осознал факт своей неплатежеспособности. Бумажник и кредитки остались в машине. Надеясь на чудо, он стал шарить по карманам. Очередь, образовавшись за спиной, словно это был единственный кассовый аппарат на весь супермаркет, неодобрительно зашумела. Стрельников беспомощно огляделся вокруг и вдруг, не веря своим глазам, увидел знакомую женскую фигуру. Оставив пакет на кассе, он быстрым шагом направился в торговый зал за своим спасением.

Среди стеллажей, на которых стояла в ярких коробках и коробочках разнообразная снедь, большей частью малосъедобная и безвкусная, не спеша прохаживалась Александра. Оторвав взгляд от очередного кулинарного шедевра, она с интересом наблюдала за сценой возле кассы. Жесты незадачливого покупателя говорили сами за себя. И было в этих жестах что-то по-детски наивное и знакомое. Она не успела спрятать улыбку, как перед ней появился Стрельников. В походке, в блеске золотой оправы было все так серьезно и трагично.

– Я тебя спасу при условии, что ты меня довезешь до дома.

Она открыла пустую сумку «на все случаи» и достала кошелек.

В огромном супермаркете от присутствия Стрельникова стало неожиданно тепло и… тесно. Высокий, широкоплечий, в модном коротком пальто, со стороны похожий на мультяшную птицу, он загораживал покупателям узкий проход.

На втором этаже сидящий возле монитора видеокамер дежурный внимательно наблюдал за странной парочкой. Нашли место для встречи…

– Как ты оказалась в моем районе? У меня здесь жилище.

Надо полагать, что в том направлении, куда Стрельников махнул рукой, и находилось его жилище. Что собой представляет не квартира, а именно жилище, она понятия не имела. Респектабельный Стрельников сродни небожителям и жить должен был за пределами этого мира. А оказалось, что живет среди людей. От этой мысли у Саши защекотало в горле.

Он неожиданно обрадовался этой встрече. И дело было вовсе не в одолженных деньгах. Он с таким же успехом спустился б за бумажником к машине, а мог и вообще ничего не покупать. Дело было в другом.

Стрельников, смеясь, втиснул деньги в безмерную сумку, лежащую на Сашиных коленях. Колени у нее оказались не острые, а округленные и теплые.

И ему вдруг стало интересно все: и то, почему она оказалась в его районе, и «непонятный больной», который ее беспокоил. Из-за него она в непогоду ездила к своему другу, почти профессору, почти гению своего дела. Вместо того чтобы дальше думать свои невеселые думы, он начал думать о «непонятном» больном, который не хочет жить, а жить надо, ибо…

Неужели обычная жизнь может наполнять и радовать человека только тем, что она есть и ты причастен к ней? Странно, но такая крамольная мысль ему раньше никогда не приходила в голову. Он удивился своему открытию, пожалуй, нисколько не меньше, чем Галилей, увидев темные пятна на солнце.

Господи, как хорошо, что есть вот такая женщина, которая искренне печется о «непонятном» больном, которому наплевать на всех и вся, а он должен бороться, за него должны бороться…

Случись с ним, со Стрельниковым, что-то «непонятное», кто будет бороться за него? Есть ли у него такая женщина? Была ли?

А еще у нее, у Саши, есть настоящий друг. Стрельников его вспомнил сразу, как она назвала фамилию. Он, этот почти профессор и почти светило, тогда Говорову очень помог.

– А твой Степанков женат? – ни с того ни с сего брякнул Стрельников.

– Официально – нет. А так, для души, – улыбнулась Саша, вспомнив недавний конфуз, – кто-то есть.

Домой он Сашу так и не довез. Она попросила остановить возле киоска, где продается черный хлеб с черносливом. Хлеб неимоверно вкусный с крепким утренним кофе. Но его обязательно надо подсушить.

Он никогда не пил кофе с улежавшимся черным хлебом с черносливом.

На обратном пути Стрельников петлял дворами, сокращая путь. Он опоздал на пару минут. Машина Говорова, миновав шлагбаум, остановилась возле подъезда.

Как и договаривались, в квартиру зашли молча. Говоров открыл маленьким, едва заметным ключом серый чемоданчик и достал небольшой прибор. Обойти огромную квартиру оказалось не таким быстрым делом. Сосредоточившись на приборе, Говоров медленно обходил комнату за комнатой. Наблюдая за происходящим, Стрельникову казалось, что он смотрит плохой шпионский детектив.

– Все. Чисто.

Говоров так же не спеша спрятал прибор в кейс.

– Ты серьезно думал, что мог обнаружить прослушку у меня в квартире?

– Нет, конечно. Но чем черт не шутит. Теперь спокойнее.

– Что ты думаешь вообще обо всем этом?

Говоров, сидя в кресле, прикрыл глаза и, подражая Стрельникову, сжал переносицу.

– Ну, скажем так: работал непрофессионал. Профессионал «жучок» на виду не поставит. Это первое. Второе – сделал кто-то из своих. И третье – идет сбор информации. Вопрос только – какой и для кого? Это пока все.

– Я скажу Виолетте, чтобы подготовила тебе справку, кто собирался в конференц-зале. Там могли быть и посторонние.

– Можно, конечно, и подготовить, только это ничего не даст. «Жучок» я нашел за настенными часами. Чтобы его там прикрепить, надо стул приставить и стать на него. А если кто зайдет? Своим опасаться нечего. Знают, когда их никто не застанет. Кстати, ты больше машины не видел?

– Нет.

Стрельников прикидывал в уме количество сотрудников, которые могли зайти в конференц-зал, и не сразу ответил Говорову.

Неделю тому назад он варил кофе, одним глазом следя за туркой, и смотрел, как воскресное закатное солнце отсвечивалось в окнах соседнего дома. На детской площадке под строгим наблюдением нянь, бабушек и молодых мам играла детвора. Последними погожими осенними деньками наслаждались все. Даже кот и тот лениво развалился на свободной скамейке до той поры, пока его не заметили малыши. Павел скользнул взглядом по двору и увидел «Опель», сиротливо стоящий около арки. Жильцы машины ставили на специальной внутренней стоянке. Возможно, кто-то приехал в гости или по делам. Водопроводчик, скажем. Но неприятный холодок пробежал по спине. Ему показалось, что это именно та машина, что нагло ездила за ним. Потом приехала Лера, и, честно говоря, ему уже было не до автомобиля. А вот когда он провожал Леру до такси – посторонней машины во дворе не было. На том бы все и окончилось, но для успокоения души он направился к охраннику поинтересоваться, к кому приезжала машина. Оказалось, что автомобиль приезжал к нему, к Павлу. Молодой парень еще удивленно посмотрел на Стрельникова: выпил малость жилец. С кем не бывает.

В понедельник Стрельников первым делом пригласил к себе Говорова.

– У меня знакомый в министерстве. Нормальный мужик. Поможет.

– Да несерьезно это. И что я скажу, что видел машину, стоявшую возле банка, а обратил на нее внимание только потому, что ехала в мою сторону? А через неделю у меня во дворе стояла? Я и сам не уверен, что та же. Бред.

– Ну, не такой уж это и бред, если учесть, что водитель назвал твою фамилию. Иначе машину дежурный не пропустил бы во двор. Так ведь?

Стрельников молчал. Получается, что кто-то, назвав охраннику его адрес, специально поставил машину перед его окнами и пошел гулять до вечера.

– Ну, не хочешь в полицию, тогда пусть наши проследят за тобой. Ты после работы немного поезди по городу.

– Нет. Если это действительно слежка, а не мое больное воображение, то могут догадаться, что я их засек. А так запишу номер машины, пробьешь по базе, а потом решим, что делать дальше. Знаешь, в чем странность, Стас? Ведь ездят они открыто, специально, чтобы я заметил. Ты понимаешь что-нибудь?

Но машина после разговора с Говоровым вдруг исчезла. Больше, как ни всматривался Стрельников, знакомого синего «Опеля» нигде не было. Или кто-то дал команду прекратить слежку, или стали следить более профессионально. Получалось одно из двух.

– Итак, подводим итог: мы точно знаем, что вокруг банка началась непонятная суета. И слежка за тобой, и «жучок» – это все звенья одной цепи. Кто-то собирает информацию. Знать бы еще, что конкретно их интересует?

– Стас, в конце года серьезный тендер, серьезные деньги. Сейчас любая информация ценна. «Кто владеет информацией, тот владеет миром», – кажется, так сказал Ротшильд.

– Может, твой Ротшильд и прав. Завтра утром меня не будет. Надо вернуть, – Говоров кивнул на чемоданчик.

От предложенного холостяцкого ужина он отказался и сразу же уехал. У него были свои личные неотложные дела, о которых не знал ни один человек. От этих дел зависело очень много.

Закрыв дверь за Говоровым, Стрельников первым делом плеснул в бокал коньяк и выпил его одним залпом, даже не почувствовав вкус дорогого напитка. Тепло разлилось по всему телу. В голове прояснилось. Немного подумав, Стрельников плеснул остатки коньяка и с чувством выполненного долга опустился в кресло.

Итог разговора с Говоровым был неутешителен. Подозревать можно кого угодно, начиная от техничек и до самого начальника охраны. Но самое противное заключалось в том, что он не мог полностью доверять Говорову. И не потому, что утечку информации организовывают, как показывает статистика, чаще всего сами начальники охраны. Статистике он верил, но его куда больше напрягали линейно выстроенные факты: и то, что Говоров вдруг оказался вечером возле банка, и загадочный свет в приемной, который видел, опять же, только Говоров. И стоило рассказать Говорову о слежке, как «Опель» сразу исчез из поля зрения. Может, Стасу невыгодно было светить номер машины? И «жучок», будь он неладен, Говоров сразу нашел. Никакой особо важной информации с общего заседания сотрудников банка не почерпнешь. Если б «жучок» обнаружил Говоров в комнате переговоров, тогда было б понятно. Но кто сказал, что Говоров его там не обнаружил или лично не прикрепил.

За этими тревожными мыслями и сомнениями ночь пролетела незаметно. Нельзя сказать, что Стрельников чего-то боялся, но непонятные события последних недель выбивали его из привычной колеи и требовали действия. До сих пор во всем, что не касалось непосредственно его работы, он привык полагаться на Говорова. Запутавшись в своих мыслях, Стрельников поднялся с постели и, шлепая босыми ногами по дубовому паркету, направился в кабинет.

Светало. Дождь, моросивший целую ночь, окончился. Во дворе, в свете еще не погасшего фонаря, блестели лужи.

Как он отреагировал на предполагаемую слежку? Начал нервничать. А когда человек допускает промахи и ошибки? – Правильно, – ответил сам себе Стрельников, – когда нервничает. Значит, противник тоже должен нервничать.

Решение, возможно, не самое правильное и не самое лучшее, созрело с последним глотком утреннего кофе. Он уйдет на время в отпуск. Для всех – он уехал в гости. Тот, кто за ним следит, почувствует свободу и начнет действовать менее осмотрительно. И допустит ошибки. Проявит себя.

Стрельников набрал знакомый номер, но, скользнув по часам, дал отбой. Безупречное лицо богини, появившееся на табло телефона, исчезло. Позвонить Лере в семь утра равносильно звонку марсианам. Трубку все равно никто не возьмет. Стрельников еще раз нажал кнопку телефона, чтобы увидеть ее лицо. Ничего не изменилось. На него смотрела белозубая красавица, платиновые длинные волосы красиво обрамляли лицо с темными глазами. Казалось, на грешную землю с небес сошла марсианская богиня.

Ничего проще, как пожить пару недель у этой богини или нимфы, Стрельников пока не придумал. Посмотрев на часы, он начал складывать дорожную сумку, придирчиво оценивая каждую вещь, чтобы не взять ничего лишнего. Он бегло осмотрел шкаф. Достал с полки пару свитеров, несколько футболок, сложил белье.

«Странное дело, встречаюсь с Лерой, сплю с ней, а по сути совершенно чужие люди. Сам тоже хорош. Устраивают необременительные отношения? Устраивают. Все четко, по графику: приехала, уехала. И никаких обязательств. И пустота. Может, действительно жениться, да и дело с концом».

Стрельников вел неспешный разговор сам с собой до тех пор, пока не собрал сумку. Затем прошелся по квартире, отключил на всякий случай воду и газ. Под конец, втиснув в сумку небольшой ноутбук, бросил ее на плечо и легким спортивным шагом, не вызывая лифт, спустился вниз.

Вера Дмитриевна, вечная и незаменимая консьержка, с удивлением посмотрела вслед Стрельникову. Спортивный стиль: короткая кожаная куртка, джинсы, спортивная обувь, безусловно, были Стрельникову к лицу, но уж больно непривычно.

Новый облик генерального еще больше удивил охранника банка. И не только одеждой. Стрельников, кроме стандартного приветствия, вдобавок спросил у охранника, как прошло дежурство, чем поверг того в недоумение. Дежурством обычно интересовался только Говоров.

Стрессоустойчивая Виолетта при виде генерального директора даже очки надела и долго не могла взять в толк, зачем заказывать билет на поезд, когда есть самолет. Притом – один билет. И только после того, как Стрельников распорядился пригласить руководителей всех подразделений в конференц-зал на совещание, Виолетта немного пришла в себя.

Ближе к обеду уже все отделы знали – с Пал Палычем случилось что-то экстранеординарное, сродни концу света. Всех любопытных Виолетта успокоила – генеральный уходит в отпуск. Да и то всего лишь на две недели.

Катастрофа сродни концу света – отложилась.

В конференц-зал Стрельников зашел последним. Осознание того, что кто-то невидимый внимательно прислушивается к каждому слову в зале, его изрядно нервировало. Но главное – тот «кто-то» теперь точно знает, что его целых две недели не будет в банке. Стрельников быстро обсудил текущие, ничего не значащие дела и коротко озвучил приказ о назначении исполняющего обязанности генерального директора банка. Им по долгу службы оказался Красников.

И только покинув конференц-зал, Стрельников облегченно вздохнул. Окончив текущие дела, он запер дверь и начал планомерно осматривать кабинет. Особенно тщательно Павел осмотрел свой «личный» кабинет, куда, кроме Говорова и Красникова, никто не входил. Вначале он переставил книги в шкафу, провел руками по резной раме картины, подаренной самим Акулиным, внимательно осмотрел поддон стола. Он даже улыбнулся, представив, как выглядит со стороны. Спустя полчаса безрезультатный осмотр окончился. «Жучка» в «его» кабинете не было, или он не нашел.

Стрельников некоторое время посидел за рабочим столом, а потом, собравшись с мыслями, достал из сейфа ноутбук, в памяти которого хранилась всего лишь одна папка. Пара десятков файлов стоили баснословных денег. И даже… жизни.

Мысль о том, что информация о вип-клиентах банка может интересовать другую сторону, пришла Стрельникову совершенно случайно. До ноутбука, не подключенного к Интернету, ни один хакер не доберется. А вот взломать сейф профессионалу ничего не стоит. Он снова подумал о Говорове.

Впереди выборы. Как можно использовать закрытую информацию и в чьих интересах, попади она в руки журналистов или криминальных структур, Стрельников хорошо знал.

Он скачал файлы на флешку. И, совершив должностное преступление, без колебания удалил информацию с жесткого диска.

Говоров зашел в приемную генерального директора в тот момент, когда тот опустил флешку во внутренний карман куртки.

Вместе они спустились в гараж. Стрельников сел на пассажирское место. Неприметная «девятка» сливового цвета, мигнув фарами, покинула банк со служебного входа. Стрельников не утерпел и оглянулся. Здание банка отдалялось.

– Это, конечно, не мое дело, – Говоров прервал молчание, – но Красникова ты мог бы и не назначать. Или у тебя свои планы?

Заместителя генерального директора банка, Максима Валентиновича Красникова, в коллективе, мягко говоря, недолюбливали. За глаза называли «акулий глаз». То ли намекали на очень близкое родство с главным держателем акций, фактическим владельцем банка, Акулиным, то ли кто-то и впрямь видел живую акулу. Но глаза у Красникова действительно были рыбьими. Бесцветные, застывшие и, самое главное, лишены того блеска, который делает их живыми.

Красников, безусловно, был неглуп. Но чего-то не хватало в нем. Какой-то малюсенькой детальки, без которой человека как такового нет. При всем лоске была в нем какая-то червоточинка, ущербность, что ли.

– Ты меня слышишь? – Говорову не нравилось молчание Стрельникова.

– Ты о назначении? Ничего за две недели не случится. А если ты имеешь в виду Войтенко, так у него своих дел выше крыши. Скоро тендер.

– Смотри, вернешься, а меня Красников уже уволил, – хохотнул Говоров. – Ты зачем отпуск придумал?

– Ничего я не придумал.

К вопросу Говорова он был готов. У однокурсника в Риге родилась дочка. Предстоят крестины. Не виделись лет сто. Все логично. И когда он мысленно разговаривал со Стасом, ответ получался убедительным.

От неумения врать Стрельников начал отвечать сумбурно. Говоров заметил напряжение в его голосе и больше ни о чем не спрашивал. Так молча, каждый думая о своем, они приехали на Рижский вокзал. Идя за Стрельниковым до самого вагона, Говоров хотел сказать, что никуда тому не надо ехать. Но, так ничего не сказав, он крепко пожал руку и внимательно посмотрел в глаза Стрельникову.

– Ты чего, Стас? Давай еще расплачемся, – отшутился Павел.

– Ты там смотри, если что, звони сразу. Ну, бывай.

Вокзал жил своей жизнью. Спешили провожающие и уезжающие. Таксисты наперебой предлагали свои услуги. Прибывшие в Москву тщетно пытались сторговаться за проезд. Вокзал шумел, пил кофе и водку…

Говоров вдруг понял, что Стрельников ему не верит. Может, и хорошо, что он уехал. Что делать дальше, он знает лучше Стрельникова.

Поезд Москва – Рига набирал скорость. Пассажиры, наконец-то постелив постели, притихли по купе. Проводница буднично проверяла билеты. Было слышно, как бодрым голосом, предвкушая дополнительный заработок, перечисляла услуги. Кроме кофе, чая и минеральной воды можно заказать еще спиртное и сигареты, естественно, за отдельную плату. Все было как всегда при дальнем следовании поездов.

Стрельников наблюдал за мелькающим однообразным пейзажем и прикидывал, сколько километров отъехал от Москвы, до тех пор, пока поезд не начал потихоньку притормаживать. Тогда Стрельников достал с верхней полки свою дорожную сумку и вышел из купе. Объявили станцию.

– Мужчина, вы куда? Стоим две минуты. Никаких перекуров на улице! Ждать не будем, не надейтесь! – Рассерженный голос проводницы настиг Стрельникова при выходе с вагона.

– Не беспокойтесь, я выхожу. Приехал.

– Куда приехал? Стоило билет брать! Только места занимают. А потом сами не знают, куда едут!

Молодая дородная проводница возмущалась скорее для порядка, радуясь неожиданной возможности подсадить «левого» пассажира в четвертое купе.

Через две минуты, в полном соответствии с графиком, поезд медленно тронулся вдоль перрона. На маленькой станции Стрельников остался один. Привокзальная касса была безнадежно закрыта. И только в зале ожидания, разговаривая вполголоса, сидели две женщины.

– Подскажите, как вернуться сегодня в Москву, – присаживаясь напротив них, попросил Стрельников.

– Да как? Сегодня уже никак.

– Что значит «никак»? – перервала собеседницу другая женщина. – Если спешно надо, так дед Матвей может подвезти до разъезда, а там такси возьмешь, если деньги есть. Дерут втридорога. А коль неспешно, так заночуй у Матвея. Утром электричкой уедешь. Только купи сразу бутылку. Без таксы дед и разговаривать не станет.

– Ты того, не покупай в магазине – сплошная отрава. Лучше ему деньги дашь на самогон. Помнишь, как неделю назад Полька отравилась? Еле спасли.

И женщины, уже не обращая внимания на Стрельникова, повели свой душевный разговор, сочувствуя Польке.

В Москве Стрельников оказался около одиннадцати часов вечера, и то, можно сказать, сплошное везенье. Дед Матвей был в хорошем расположении духа и главное – не пьян. До переезда доехали минут за сорок, а там сразу удалось поймать такси.

Стрельников чувствовал себя комфортно только в своей машине и устал от дороги на перекладных неимоверно. Такси притормозило возле ближайшей станции метро. Оказавшись на свежем прохладном воздухе, Стрельников вздохнул с облегчением – Москва! «Может, послать все к черту и вернуться домой. Принять душ, сварить кофе, включить музыку и плюнуть на всех и вся. Пусть караулят под подъездом, ездят по городу, подслушивают. Стоп!» – он оборвал свое нытье. Похлопав по карману и в очередной раз удостоверившись, что флешка лежит на месте, Стрельников достал телефон и набрал номер. Трубку никто не брал. Музыка оборвалась. Стрельников посмотрел на часы. В полдвенадцатого ночи Лера должна быть дома. Он терпеливо еще раз нажал кнопку.

Лера вздрогнула одновременно от прикосновений Бориса и внезапно раздавшегося звонка. Даже если б на табло телефона не появилась фотография Стрельникова, она все равно знала – звонит Павел.

Звонок оборвался так же внезапно, как и раздался. Она запахнула халат и села на край кровати.

– Стрельников? Возьми трубку. – Борис зябко натянул на себя одеяло.

– Не буду. Могу я спать в это время?

Но телефон зазвонил повторно.

– Павел? Что случилось? – Лера спросила сонно и безразлично.

– Я приеду к тебе.

– Ты смотрел на часы? Тебе завтра на работу.

– Я на пару недель уезжаю по делам, – зачем-то соврал Стрельников. – Хотел тебя увидеть перед отъездом.

– Почему ты не позвонил раньше? Я б не осталась на ночь у родителей.

Борис легонько толкнул Леру в бок, и она показала ему в ответ кулак.

– Ты трубку не брала. Ладно. Извини, если разбудил. Привет родителям. Вернусь, позвоню.

– Па-аш, а ты точно не сердишься на меня?

Лера поцеловала на прощание трубку и отключилась. Протяжный «чмок» повис в воздухе.

– Ты его любишь?

Борис нервно сбросил одеяло и сел рядом с Лерой. Стало жарко. Вопросы любви его давно не волновали. Сложно и не нужно. Не стоило спрашивать. И вдруг задело.

– Ты женишься на мне? – Лера щекотно провела ногтями по его волосатой груди.

– Погоди, – Борис поймал ее руку и прижал к себе. – В смысле – женишься? Ты мне делаешь предложение?

– Успокойся, я пошутила. Давай лучше спать.

Борис нервно вздохнул и лег обратно в постель, забросив руки за голову. Он бы с радостью женился на ней. Надо быть сумасшедшим, чтобы упустить такой шанс. Но именно – сумасшедшим. Заикнись Лера о свадьбе, и Акулин в тот же день наведет справки о будущем зяте. От этой мысли Борису резко расхотелось мечтать. Он представил свою незавидную участь.

В трубке давно звучали короткие гудки, а Стрельников все никак не мог оторвать ее от покрасневшего уха.

«У нее кто-то есть». Он думал об этом совсем отстраненно и… спокойно. Потом испугался своего безразличия и снова прислушался к себе.

«Может, поехать к Софье?» Он так бы и сделал, если б в последнюю минуту в голову не пришла крамольная мысль. Стрельников нашел в телефонной книжке номер, по которому звонил от силы пару раз, и нажал вызов.

Лера снова пощекотала Бориса и распахнула черный коротенький халат. Красная роза во всю спину на тонкой атласной ткани медленно сползла на постель. О звонке Стрельникова она сразу забыла.

* * *

Свою первую студенческую осень Лера встретила как никогда отдохнувшей и загоревшей. После чисто символических вступительных экзаменов она с матерью полетела в Турцию. К тому времени, когда они вернулись с отдыха в Москву, партия, возглавляемая Виктором Андреевичем Акулиным, прошла перерегистрацию. И они снова улетели отдыхать, а заодно и праздновать победу. На этот раз все вместе.

Ничем не приметный педагогический институт располагался далеко от центра в тихой, почти загородной зоне. Готовил он, как и полагалось, сеятелей всего доброго, светлого и вечного. Выбор дочери Акулин не одобрил. С таким же успехом ее зачислили б в любой престижный экономический вуз. Уж он бы постарался. Только Нинель Станиславовна с трудом, но все же убедила мужа, что, имея такую фамилию, название вуза не имеет никакого значения. Достаточно просто иметь диплом. Учеба должна быть легкой. Зачем их дочери нервотрепка и бессонные ночи? Идея матери Лере понравилась сразу, и она с легкостью выбрала пединститут.

Единственное, что не нравилось Лере, – расположение кладезя науки, до которого приходилось добираться через забитый автомобильными пробками центр. Не нравился ей и личный водитель, приставленный матерью в качестве охранника.

Настоящая студенческая жизнь с походами, поездками на дачу и дискотеками в тесном зале никак не вкладывалась в ее короткое расписание «дом – институт – дом». А потом, среди опостылевшего однообразия, в ее жизни вдруг появился невзрачный Иван Кулешов. Будь у нее больше свободы, вряд ли она обратила б на него внимание. Но, как говорится, на безрыбье и рак – рыба.

Отношения завязались совершенно случайно. Подробностей она давно не помнила. Да и Кулешова, встреть теперь на улице, скорее всего, не узнала бы. А тогда случилась трогательная любовь. Сколько бы длились безвинные отношения – неизвестно, но в конце мая родители на неделю уехали в санаторий, оставив ее под бдительным оком домработницы. А потом все-таки уступили ее просьбам и разрешили пожить на даче. Да оно и правильно: свежий воздух, природа. Где найти лучше место для подготовки к летней сессии?

Ваня приехал тогда на целый день, чтобы готовиться к неизбежной сессии, и остался… на целую неделю.

Летнюю сессию после такой подготовки она чуть не завалила. Странно, но билет по истории помнит до сих пор. Вопросы были о начинающихся реформах и перестройке. Круглая отличница, и вот, пожалуйста! Еле выкрутилась! И только зазубренная в последнюю ночь «реформа» и «перестройка» принесла неожиданную «четверку» среди сплошных «удовлетворительных».

– Деточка, четыре вам не потому, что вы плохо знаете, а потому, что не понимаете, – все же сжалилась пожилая профессор, пролистав зачетку подававшей надежды студентки. – Выучить выучили, а понять… Ладно…

За два года она выучила Павла наизусть. Но было в нем что-то такое, как в том билете, – до конца не понятое. Кофе пил крепкий, но зачем молоть старой ручной кофемолкой, скрип которой мог разбудить полподъезда – нет, не понимала. К деловым костюмам Стрельников со вкусом подбирал рубашки, галстук и обувь. Вначале она даже подозревала женскую опеку. Обувь только от «Berluti», которую Стрельников любил за благородный дизайн и отменное качество. Понятно, ручная работа, созданная как произведение искусства мастерами-сапожниками, срастается с кожей хозяина и носит его как ковер-самолет. С этим все понятно. Только зачем костюм на работе держать, когда можно всегда заехать домой и переодеться.

…А тогда, узнав о беременности дочери, Нинель Станиславовна немедленно потребовала виновника в дом. Ужин прошел на удивление спокойно, по-домашнему. Говорили больше об институте, перспективах будущей работы, поддерживая благородное стремление Ивана преподавать математику юным дарованиям. Потом перешли к политике. Нинель Станиславовна, подавая чай, не преминула спросить, где и как, а главное, на какие деньги будет жить молодая семья с ребенком. Ответ будущего зятя был четкий и лаконичный. Жить будут как все. На зарплату. Учителям платят сносно, да еще можно взять дополнительные уроки и репетиторство. И напрасно Лера наступала матери на ногу, пытаясь прервать унизительный допрос. Остановить Нинель Станиславовну ей не удалось. Казалось, несостоятельные ответы будущего зятя только радовали материнское сердце.

После ухода будущего зятя Нинель Станиславовна пила валерьянку. Вначале отсчитала двадцать капель, как прописано в рекомендациях, а потом, в сердцах, вылила остаток в стакан, который подала ей дочь.

Сердце Леры замерло. Приговор родителей, как дарственная, оспариванию не подлежал. Вердикт состоял с двух коротких слов – не пара. Не мог вписаться провинциальный Ванечка с его желанием учить уму-разуму неразумных детей в стройную жизненную систему Нинель Станиславовны. Нельзя сказать, что Акулин, как глава семьи, был на стороне жены, нет. Ранний брак дочери не приветствовал, но будущий зять ему понравился. Ну, а то, что дочь беременная – это, извините, женские дела, решил для себя Акулин и больше к этой теме не возвращался.

В городскую больницу, по договоренности, Нинель Станиславовна привезла Леру рано утром, задолго до начала рабочего дня. В пустой приемной их ждала заведующая первым гинекологическим отделением. В каком-то полуобморочном состоянии от бессонной от слез ночи Лера добрела до гинекологического кресла. А потом провалилась в черную бездонную дыру. Падать сначала было больно, а потом безумно страшно, пока из звенящей темноты не появился светлый лик ангелочка. Прикосновение его маленьких ручек остановило бездонное падение. Лера силилась определить, мальчик или девочка спасли ее жизнь, и не смогла. Руки ослабли, и маленькое лучистое тельце отдалилось в пропасть, только глазки с недетской мудростью и горечью смотрели на нее. И где ей тогда было знать, что маленький ангел улетел навсегда.

На предпоследний курс Лера приехала одна без водителя на маленькой «Мазде» сочно-зеленого цвета.

Иван Кулешов пятый курс института оканчивал за сотни километров от Москвы. Ректор, пророчивший светлое будущее талантливому студенту, помог с переводом. И на том спасибо.

Уснула она под утро, долго слушая ровное дыхание Бориса. От нахлынувших воспоминаний ей вдруг стало жаль ту неопытную глупую девочку. Она прижалась к Борису, коснулась губами его спины. Он слышал ее напряженное дыхание.

* * *

У Саши истекал третий день после встречи со Стрельниковым. На душе стало легче. Жизнь, как река после весеннего разлива, возвращалась в привычное русло. Она сидела в кресле, плотно закутавшись в плед. С тех пор, как она поговорила с Лагуновым, холод не покидал ее тело. Мерзли ноги, руки, а спина мерзла так, что подчас сводило мышцы. Она старалась реже дышать.

Холод начал проходить. Женщина, сидевшая напротив нее, была вовсе не мертва. Она смотрела на Сашу, словно убеждалась, что та не спит и готова ее слушать.

– Саша, ты меня видела. Тогда на трассе мне никто не мог помочь. Меня уже не было на этом свете. А теперь мне нужна помощь. Ты единственная, к кому я могу обратиться. Найди мою дочь Татьяну и передай ей, чтобы она простила его. Слышишь? Обязательно простила. В этой жизни надо уметь многое прощать потому, что после жизни… Когда душа переходит границу…

Чтобы лучше расслышать предостережения, Саша еще ближе наклонилась к женщине, но внезапно ворвавшийся гул машины полностью заглушил и без того тихий голос незнакомки.

– Где найти вашу дочь? – Саша старалась перекричать гул.

– Спросишь у него. Он знает.

– У Лагунова?

Ответ женщины Саша не расслышала. Мобильный затрезвонил рядом с подушкой, и силуэт женщины начал медленно таять.

Первое, о чем она, придя в себя, успела подумать, – умер Лагунов. Эта мысль, неизвестно откуда пришедшая, ее напугала. Но голос в трубке был мужской, никак не похожий на голос дежурной медсестры. Стало легче. Она могла говорить сколько угодно и о чем угодно. Лагунов жив, и ей только привиделось, что с ним может что-то случиться. А завтра она у него спросит все о той женщине и найдет ее дочь, и холод уйдет, и она будет жить, как раньше. А потом уедет в Германию и будет работать в клинике профессора Шульмана, и не будет думать о… Саша огляделась вокруг. Кресло, в котором недавно сидела женщина, было пустое.

Трубка тем временем голосом Стрельникова сбивчиво рассказывала о несостоявшейся поездке и позднем времени и тут же извинялась. Спросонку она никак не могла понять ни проблем Стрельникова, ни почему тот не может вернуться к себе домой, и только мычала в ответ, пытаясь определить, который час.

– Саш, если ты не против… Если удобно… Я приеду к тебе.

И вот тогда она окончательно проснулась и еще больше запуталась в его объяснениях.

– Приезжай. Конечно. Адрес знаешь.

В трубке послышались гудки. И она по-настоящему разволновалась и бросилась осматривать квартиру. Даже заглянула в дедов кабинет и, отметив везде привычный порядок, посмотрела на себя в зеркало. От вида женщины в зеркале она моментально расстроилась. Торчащие волосы, заспанное лицо и вдобавок – ночная рубашка с улыбающимися смайликами. Ну, почему он не мог позвонить вечером? Саша быстро надела длинный махровый халат. Улыбающиеся смайлики спрятались. Видение в зеркале слегка преобразилось. Поправив волосы, рука потянулась за помадой. Какая нормальная женщина спит с макияжем? А главное, ему все равно, как она выглядит. Какое Стрельникову дело до нее? И была недалека от истины. Стрельникову не было никакого дела до ее вида. Даже если б Саша открыла дверь, закутавшись в саван или кафтан, он и это одеяние принял бы за причудливую женскую одежду.

Стрельников сделал шаг в квартиру и автоматически, как дома, потянулся к включателю, который должен быть справа. Но Саша опередила. Рука Стрельникова коснулась ее теплой руки. От неожиданного прикосновения оба смутились и замешкались, мешая пройти друг другу в узком темном коридоре.

Он стянул тонкую куртку, холодную не только снаружи, но и внутри, нащупал в кармане флешку и только после этого пристроил ее на вешалку.

– Ужинать будешь? А потом, если захочешь, расскажешь, что с тобой стряслось.

– Спасибо, от еды не окажусь. Рассказать ничего не могу. Просто поживу у тебя, раз ты не против.

Стрельников ощутил неимоверный голод. Ел он только в шесть утра, если, конечно, чашку кофе можно назвать едой.

После душа наступило такое расслабление, что под конец ужина глаза у Стрельникова сами начали слипаться.

Вытянувшись в постели, Стрельников прислушивался к новым звукам за окном. В свете качающегося фонаря, пробивавшегося сквозь плотные шторы, все казалось нереальным. Лесной запах постели убаюкивал уставшее тело. Он мгновенно провалился в глубокий сон…

* * *

Роман лежал, уткнувшись взглядом в потолок. За несколько дней его состояние заметно ухудшилось. Черты исхудавшего, небритого лица заострились. Тридцатисемилетний Роман Лагунов, в недалеком прошлом известный адвокат, специализирующийся в основном на бракоразводных делах, еще не умер, но и не жил. Второе состояние значительно тяжелее первого. Саша знала это по собственному опыту.

Она положила историю болезни на стол. Против ожидания, в палате было свежо. Неприятный колючий холод пробежал по телу и остановился между лопаток. Первое, о чем она успела подумать перед тем, как воздух превратился в плотный поток, застрявший в ноздрях, – нянечка забыла закрыть окно. Палата медленно начала вращаться вокруг невидимой оси. Чтобы не упасть, Саша, нарушая все неписаные правила профессионального этикета, присела на кровать больного. Рыжий ковер, лежащий на полу, стал медленно приближаться, узор расплылся, и Саша увидела женщину, стоящую на остановке. В какой-то момент ей показалось, что женщина – это и есть она, Саша, только другая.

Внезапно блеснули фары машины. Саша даже представить себе не могла, что свет, рвущий туман на куски, может быть ослепительным до боли. Больно было не только глазам, болела каждая клеточка, которая раньше была ее телом. Или не ее? Раньше – это когда? Жизнь… назад. Мгновение тому. Боль внезапно прошла, и Саша с огромным облегчением поднялась с асфальта. А та, другая женщина так и осталась лежать под колесами. Саша хотела помочь ей подняться с асфальта, но из машины выскочил Лагунов. Саша сказала ему, что женщина умерла секунду назад. Лагунов ее не слышал и не видел. Потом ее кто-то толкнул. Боль с новой силой пронзила каждую Сашину клеточку в отдельности. Сколько ж этих клеточек? Сто триллионов. Секунда триллионной боли взорвалась. Незнакомка, причинившая боль, нервно выговаривала Роману. У Саши появилось такое чувство, что она ее знает. Если б не триллионная боль, она бы точно вспомнила, где раньше видела эту женщину.

Триллионная боль начала проходить, ночной туман рассеялся. Саша с силой вдохнула плотный воздух и… оказалась в палате. Узорчатый ковер вернулся на прежнее место.

– Роман, она умерла сразу. Больно было только секунду. Ей уже никто не мог помочь. Вы знаете, кто та женщина? Что было потом?

Саша не узнала свой осипший голос. Все тело болело так, словно по нему прошлись катком. В том, что он ее слышит и понимает, Саша не сомневалась. Это его она видела на трассе. И женщина, которая была с ним, показалась ей очень знакомой. А ту, погибшую, она нигде раньше не встречала. Голова разболелась.

– Откуда вы все знаете? Вы кто?

Вопрос Лагунов прошептал одними губами. После долгого молчания в горле запершило, и он закашлялся. Ослабшая рука шевельнулась. Кто эта доктор? Он пытался вспомнить ее имя. Как же ее зовут? Кто дал право ей задавать вопросы? Он и сам знал, как надо задавать вопросы, каким тоном, в какой последовательности. Он был хорошим, красноречивым адвокатом. Он был…

– Я не знаю, откуда я знаю, – ответ получился сумбурным. – Иногда я вижу то, что было с кем-то раньше. Вас не было за рулем. Вашу машину тогда вела женщина.

Она заметила, как напрягся Лагунов.

– Роман, я не судья вам. – Саша попыталась успокоить пациента. – Вам просто нужна помощь другого специалиста. Я зайду к вам утром, и мы это обсудим.

Саша с трудом выговорила последние слова. Все тело ныло от усталости. Больше всего ей хотелось лечь и укрыться теплым пледом.

* * *

Утром, придя на работу раньше всех, Саша первым делом направилась к Лагунову, не боясь его разбудить. Нисколько не тревожась о его душевном состоянии, она включила верхний свет и присела на край кровати.

– Роман, что вы знаете о погибшей женщине? Кто она? Откуда?

Лагунов даже не шолохнулся. Кто она такая, что задает ему эти вопросы? Он не будет на них отвечать.

– Роман, все останется между нами. Мне лично это надо знать. Понимаете? Я и без вашей помощи найду родственников погибшей, но потрачу на это уйму времени. А времени у меня нет. Роман, вы меня слышите?

Он слышал ее прекрасно. Вопросы доктор задавала правильно, в правильной последовательности, с правильной интонацией. И в конце прозвучала просьба о помощи. Как правильно задавать вопросы, он и сам знал. И даже знал, как правильно на них отвечать, чтобы присяжные поверили, прониклись и приняли сторону его подзащитного. Он тоже умел призывать к помощи. Как он мастерски умел это делать!

– Я не знаю, – почти через силу прошептал Лагунов. – Я ничего не знаю.

– Где произошла авария, помните?

– В Алябьево. Два года назад.

– Когда именно?

– В августе. Дату не помню.

– Может, помнит ваша спутница, та, которая была за рулем?

– Я был один.

Лагунов тяжело вздохнул. Силы, потраченные на разговор, иссякли. Саша тихонько вышла из палаты и продолжила утренний обход. Все это время ее не покидала мысль, что она знает, где найти Татьяну. Подсказка где-то совсем рядом. Надо только прислушаться к себе и найти ее.

– Кофе будешь?

Не дожидаясь ответа, Елизавета открыла тумбу, достала смолотые зерна. Спросила она просто так, скорее по привычке. В двенадцать часов дня, ровно в полдень, они всегда пили кофе. Это был своеобразный ритуал. Середина дня. И Елизавета, тоже ритуально, изо дня в день спрашивала Сашу и никогда не дожидалась ответа.

Саша молча наблюдала за ловкими движениями Елизаветы. Четыре с верхом ложки кофе на две чашки. Потом Елизавета дотянется до розетки, включит кофеварку. Кофе получится крепкий, как она любит. После этого Елизавета заварит еще одну чашку – для Дудника.

– Александра, ты чего на работу сегодня явилась ни свет ни заря?

– Пришла пораньше, чтобы успеть до обхода с Лагуновым поговорить.

Она сказала полуправду. Она не знала, во сколько просыпается Стрельников, и не знала, как себя вести, когда он спит, а особенно, когда проснется и начнет ходить по квартире. Она ничего этого не знала и волновалась.

– Поговорила? А чего такая кислая? – не унималась Елизавета.

– Сон приснился. Странный такой. Даже не знаю, к чему. Дед снился и еще Ленка Кораблева.

– Может, просто снился, ни к чему? А мне сны давно не снятся, а может, не запоминаю.

Сон не шел из головы, путался в извилинах. Саша не могла никак припомнить: сон приснился до прихода Стрельникова или после. Но сама постановка вопроса «до прихода» или «после» ей нравилась.

– Лиза, сколько извилин у человека?

– Смотря у кого.

– Я серьезно.

– Основных шесть, а мелких очень много. Ты на что намекаешь? На уровень интеллекта? Так прямая зависимость еще не установлена.

Ночью ей снился дедушка. Дед взял, как в детстве, за руку и вел ее по незнакомой улице. Саша все хотела спросить, куда они идут, но из-за поворота выехала «Скорая». А когда машина проехала, вместо дедушки стояла Лена Кораблева. Что она подумала тогда во сне? При чем здесь Ленка Кораблева?

Вдалеке за окном звякнула упавшая на землю цепь. Охранник пропускал на территорию больницы машину «Скорой помощи». По звуку упавшей цепи можно было даже определить, кто дежурит.

– Вот Вася бросает цепь так, что прямо в голове звенит. – Елизавета, чтобы убедиться в правильности своего предположения, подошла к окну. – Опусти ж ты ее нормально! Нет, надо обязательно натянуть, а потом бросить, чтобы громче было. Вот сколько у него извилин?

И вдруг картинка с недостающим пазлом сложилась в Сашиной голове и приобрела смысл.

К концу рабочего дня с помощью Степанкова она разыскала Лену, которая оказалась вовсе уже не Кораблевой, а Станичевой.

– Ну, я думаю, скорее всего, если ДТП случилось на той развилке, где ты говоришь, то выезжала только наша «Скорая», а если дальше, то… Хотя женщину могли подобрать и проезжие, но все равно везли б в ближайшую больницу. А ближе нас никого нет.

– Лена, а если приехала полиция или «Скорая», но уже на труп?

Холодок образовался меж лопаток.

– Ну… Тогда не знаю. Логичнее всего, опять же, в наш морг. Я все узнаю, только если не позвоню – напомни. Сама знаешь, как бывает.

Лена Станичева, как и обещала, позвонила через пару часов. Поднять из архива отчеты двухгодичной давности оказалось делом несложным. Только ничего утешительного, что пролило б свет на поиск Татьяны, не было. Правда, что-то похожее на тот случай все же в архиве было, но весной.

– Лена, если ваша «Скорая» приехала на труп, то, может, запись в другом журнале?

Было слышно, как шуршали пролистанные страницы. В августе действительно был вызов, занесенный в другой журнал.

Саша с замиранием сердца записала продиктованный адрес.

* * *

Дети готовились к соревнованию. Мать сидела в сторонке и наблюдала за суетой. Задание было простое – подпрыгнуть и коснуться зеленой метки на стене. Он старался изо всех сил, но тело не слушалось, ноги наливались свинцом и тянули тощее тело вниз. Рука скользнула по стене, чуть-чуть не дотянувшись до заветной черты. От обиды он заплакал. Мать поднялась со стула. Он ждал, что она подойдет и утешит его.

– Ты – не-у-дач-ник. – Мать произнесла слово по слогам и направилась к мальчику, выигравшему состязание. – Вот ты и будешь моим сыном.

Она взяла чужого мальчика за руку и повела за собой. Он кричал вслед, что он ее сын, что он еще выиграет соревнование, но мать его не слышала.

Роман проснулся. Кровь пульсировала в голове. Ему давно не снился этот пугающий сон. Вот и Андреева спрашивала о снах, но он не стал ей ничего говорить. Зачем говорить о снах? И сон ли это? Он и сам толком не знал. Он только знал, что, если он будет «неудачником», мать его перестанет любить. Эту простую аксиому он знал всегда. И старался быть лучшим. И был. А после аварии понял – он неудачник. Мать была права всегда.

Александра попросила назвать последнее самое яркое событие в его жизни. И он опять ответил, что не помнит. Яркое – значит красивое, обнадеживающее. Событие, разделившее всю его жизнь на «до» и «после», ярким не назовешь.

Он хорошо помнил, как познакомился с Лерой, и очень смутно помнил первую любовь. А еще говорят, что первая любовь незабываемая.

Следуя своим, неписаным правилам, Лагунов обычно приглашений от клиентов не принимал. Он был рад, что долгоиграющий бракоразводный процесс наконец-то завершился. Но выиграть суд оказалось легче, чем отделаться от хамоватого клиента, который во что бы то ни стало хотел отметить событие.

Васильков в ресторан пришел не один. Лагунов поцеловал протянутую руку, красноречивым взглядом показав полный восторг от немыслимого совершенства женщины. Лера звонко засмеялась, прижавшись к толстому, лысоватому мужчине. Лагунов весь вечер с интересом наблюдал за парой. Мелочность Василькова на суде, кроме омерзения, ничего другого не вызывала, и он надеялся, что изрядно выпившего клиента можно оставить. И он бы так и сделал, если б не его женщина.

Лера, подмигнув, сама пригласила Лагунова на танец. Она нежно касалась его шеи и говорила банальные слова, щекоча дыханием мочку его уха. Он почувствовал, как закружилась голова и стало жарко под пиджаком. Уже по тому, как плотно прижималась к нему Лера, не обращая внимания на своего спутника, Роман уловил обещание скорой встречи. Он не был столь наивным, чтобы не понимать, что интерес женщины к его персоне вызвал скорее деловой костюм от Армани и галстук с золотой заколкой ценой в годовую зарплату среднестатистического мужчины, а вовсе не он сам, как говорится, в чистом виде. И тем не менее на следующий день он с утра искал благовидный предлог, чтобы ей позвонить. Лера позвонила сама.

Отношения развивались бурно и стремительно. Любовный роман напоминал курортный, когда любовники с упоением наслаждаются друг другом, зная, что через несколько дней и ночей все окончится навсегда.

«Какую женщину вы вспоминаете чаще всего?» – Саша задала вопрос и выжидающе смотрела на него. Лагунов не стал отвечать. Он не хотел никого впутывать в ту историю. Никакую женщину. Получилось бы вовсе не по-мужски. А как по-мужски? А дать себя уговорить и уехать – это по-мужски?

В палате стемнело. На стене мерно тикали часы. Из коридора долетали приглушенные голоса. Неврологическое отделение городской больницы жило привычной жизнью.

В тот вечер все получилось неожиданно. Лера заехала к нему на работу без предупреждения. Потом, как обычно, они ужинали в ресторане. И если бы она не передумала остаться у него на ночь, через час они оказались бы в постели. Выпив спиртное, он никогда не садился за руль. Вызывал такси. Но тогда он сам вызвался отвезти Леру в загородный дом.

Как Лера оказалась за рулем его машины, он в точности не помнил. Лера хотела сесть за руль сразу, как вышли из ресторана, но он не разрешил. А потом она начала упрашивать, капризничать. И дорога была безлюдной. До коттеджного поселка оставалось километров десять, не больше.

Машину Лера вела легко, с ветерком. Брызги из невысохших луж то и дело смахивали дворники. Он, сам хмелевший от быстрой езды, попросил сбавить скорость. Лера только рассмеялась в ответ, и стрелка предательски поползла на сто двадцать км в час.

Женщина на дороге появилась в один миг. Из ниоткуда. Он мгновенно протрезвел и навалился на Леру, пытаясь увернуться от столкновения, и резко нажал на тормоза. Машина закрутилась на мокром асфальте. Последнее, что он запомнил, – скользящий удар о бампер. Все остальное было как во сне.

Часы, стоящие на прикроватном столике, наполнили палату старинной церковной музыкой вестминстерского перезвона. Значит, минут через десять нянечка принесет ужин, покормит, потом уборка палаты. Роман ощутил, как заныли спина и все суставы. Он подтянулся на локтях вверх. Немного стало легче. Он отвык от любых ощущений, и вдруг почти умершее тело дало о себе знать.

Потом в палату заглянет дежурный врач. Роман знал расписание наизусть. И только после всей этой катавасии он останется один. Боль переместилась в колени.

О чем еще спрашивала доктор? Ах да! О работе. Любил ли он свою работу? Работа как работа. Зачем он сказал неправду? Работу он любил. Никогда не уставал и не раздражался. Значит – повезло. Роман улыбнулся. Кожа натянулась, в уголках рта засаднило. Непослушными руками он потер лицо.

«К чему вы стремились, – спросила напоследок Александра. – К славе?»

Он ничего не ответил. К славе он никогда не стремился. Он только презирал неудачников, которых легко бросают матери. Только говорить об этом даже смешно.

Козакова подвел. Дело выеденного яйца не стоило. Подумаешь, городская администрация подала в суд за неуплату налогов. Кого теперь этим удивишь? Налоги Козаков платил исправно – собирался баллотироваться в губернаторы. Оттого и платил. Чтобы конкуренты не зацепили. Он бы однозначно выиграл тот судебный процесс по защите чести и деловой репутации своего подзащитного. Но не случилось…

Женщина лежала в нескольких метрах от машины. Волосы скомканы, изо рта струилась кровь. Роман присел, склонившись над ней. В голове образовалась звенящая пустота. Сердце переместилось в виски. Рядом суетилась Лера, оглядываясь по сторонам. Дрожащей рукой он пытался нащупать у женщины пульс. Пальцы дрожали. Кровь пульсировала в его собственных тоненьких сосудах, и ему казалось, что это еле бьется сердце потерпевшей.

– Быстро вызывай «Скорую», полицию! Она дышит!

– Ты что, сошел с ума, какая «Скорая»! Женщина мертва! Ты хочешь за решетку?! Ты пьяный! – Лера волочила за собой упирающегося Романа. – Давай быстрее, пока нет никого!

Остальное он помнил и того хуже. Лера втолкнула его в квартиру, помогла кое-как раздеться, вызвала себе такси и уехала.

На следующий день Роман не отходил от телевизора – ждал сообщения о ДТП. По телевизору показывали всякую чушь. О трагедии не было ни слова. Может, все только спьяну приснилось?

На встречу с Козаковым он не поехал. Дело передал помощнику, но тот пустяковый процесс проиграл. Козаков позвонил Лагунову сразу, как вышел из зала судебного заседания. Его возмущению не было границ. Он все допытывался, где Лагунов взял такого тупицу, только Роману все уже было неинтересно. И не дослушав Козакова до конца, он отключил телефон. Возможно, с того момента его и перестала интересовать жизнь. Кому нужны неудачники?

* * *

Дворники мерно выполняли свою работу. Прокрутившись с полчаса между домами и не найдя места для парковки, Саша приткнула машину на стоянке.

Найти двадцать шестой дом оказалось не так и просто. Новостройки, втиснувшись между старыми домами, нарушили нумерацию. Логично предположить, что после двадцать четвертого дома будет двадцать шестой. Но не тут-то было. Подойдя поближе, она увидела совсем не к месту двадцать восьмой дом. Как «Скорая» разбирается с адресами, просто в голове не укладывается. Она достала блокнот из своей бездонной сумки и еще раз сверила адрес.

Серую стандартную девятиэтажку она не без труда, но нашла. Судя по нумерации аккуратных почтовых ящиков, нужная квартира находилась на восьмом этаже. Она поежилась, представив вид внутренностей лифта. Но, против ожидания, внутри оказалось чисто, даже небольшой рекламный щит был без скабрезных надписей.

Надавив стертую годами кнопку звонка, Саша прислушалась. В квартире не определялись признаки жизни. Вытянувшись как струна, она вслушивалась в звенящую тишину подъезда. На мгновение ей показалось, что попала в другое измерение. Иначе как другим измерением нельзя объяснить тишину в доме, почти в центре гудящей Москвы. Она посмотрела на часы, чтобы убедиться, что ничего с измерением не напутала. Часы отсчитывали московское время. Меж лопатками образовался холод.

Господи, пусть все будут дома. И, словно услышав беззвучную просьбу, дверь внезапно открылась, и в дверном проеме показалась довольно пожилая женщина.

– Добрый вечер! Мне нужна Васильева.

– Верочка? Ой, что я говорю. Вам, вероятно, нужна Татьяна? – чуть помедлив, пытаясь припомнить лицо незнакомой посетительницы, уточнила хозяйка. – Заходите. Что ж в дверях-то стоять?

В лицо Александре повеяло бедностью. Всматриваясь в темноту длинного пустого коридора, Саша последовала к открытой двери в комнату, откуда доносился шум работающего телевизора.

– Присаживайтесь, где вам удобно. Может, чай, кофе? На улице холодно.

– Если можно, то лучше чай. Боюсь, после кофе не усну. Кстати, меня зовут Александра. Можно просто Саша.

– Ольга Семеновна.

В ярком свете огромной гостиной Ольга Семеновна оказалась не такой и старой. Просто лицо от житейских испытаний, выпавших на долю, рано состарилось.

– Извините, я вас не припоминаю. После смерти Верочки памяти совсем нет.

– Я не была подругой вашей дочери. Мы даже не были знакомы. Я… из службы социальной помощи.

Это было первое, что пришло на ум. В тот момент Саше казалось, что социальная помощь именно то, в чем нуждается эта семья.

– Я новый сотрудник. Просматривала все адреса своего района за последние два года. Васильева есть в списке. Только непонятно, получала она социальную помощь или нет. Собственно, я и пришла это уточнить. Только я не знала, что вашей дочери нет. Извините.

– Ну что вы, деточка, вашей вины ни в чем нет. Странно, что Верочка просила помощь, а я и не знала. Хотя теперь уже не важно, – смахнув непрошеную слезу, Ольга Семеновна направилась на кухню.

– Верочка была поздним ребенком. Считай, подарок судьбы.

Ольга Семеновна отпила чай. Было видно, что она не смирилась со смертью единственной дочери до сих пор. Самое страшное наказание – родителям пережить своих детей. И говорила она так, словно дочь была жива.

– Верочка росла доброй, спокойной девочкой. Садик, школа с отличием, потом пединститут, который и мы с отцом окончили. Тоже с отличием. Работа. Все, как в большинстве семей. Правда, начали переживать о замужестве. Женихов у Верочки не было. Все больше коллеги. Друзья. А чтоб замуж позвать – таких и не было.

Да, с этим сложнее. И даже не в том, чтобы замуж позвали, а чтоб душа лежала к человеку, тянулась. Саша поймала себя на мысли, что не слушает Ольгу Семеновну, опять думая о Стрельникове.

– …Дима, конечно, не был красавцем. Знаете, такой серенький, невзрачный. Вот муж мой покойный, тот был красавцем. Верочка тоже – вся в него, а зять – обычный. Если б знать, что так еще и Верочку обидит. Может, не стоило б и вовсе замуж выходить. Да что теперь говорить.

Дмитрий Ярославский преподавал в школе рисование. Не красавец и не герой. Но о ком мечтать, работая в женском коллективе? Через год Вера и Дмитрий тихо поженились, а еще через год появилась на свет девочка, в которой молодые родители души не чаяли – Татьяна. Как еще могла назвать свою дочь преподавательница русской литературы. Конечно – Татьяна. Тата. Соседи говорили, что над семьей ангелы летают.

Развал Союза нарушил привычный уклад советских людей. Зарплату задерживали, на деньги, которые получали учителя, прожить молодой семье с маленьким ребенком – нечего и думать. Ярославские еле сводили концы с концами. Когда стало нечем платить за съемную квартиру – переехали к родителям Верочки.

Перемены в молодой семье, как гром среди ясного неба, наступили внезапно.

В тот день Дмитрий задержался на работе. Когда совсем стемнело, Верочка позвонила в школу дежурному, но оказалось, что Дмитрий Николаевич давно ушел, сразу после уроков, даже кружок отменил. Не зная, что думать – обзвонила знакомых. Выпила валерьянку и собралась звонить подруге, как на пороге появился Дима. Первый раз за последнее время муж был весь сияющий и какой-то оживший. Оказалось, что Дмитрий, не посоветовавшись, уволился из школы и устроился работать к институтским друзьям, которые, на свой страх и риск, открыли маленькую частную фирму, предлагавшую дизайнерские услуги.

В момент прихода Ярославского фирма была скорее фирмочкой, не сулившей хорошего заработка, и состояла из пяти взаимозаменяемых работников. Генеральный директор был по совместительству еще и главбухом. Остальные – принимали заказы, делали проекты реконструкции интерьеров, оформляли витрины. Только благодаря лояльным ценам и держались на плаву.

В семье разгорелся первый серьезный скандал. Васильевым было стыдно, что зять позорит высокое имя учителя, рисуя всякую белиберду, как выразился тесть, в ночных клубах и дискобарах. Тьфу ты! Стыдоба, да и только! Но молчаливая, покладистая Верочка оказалась на стороне мужа. Она, как никто другой, знала характер Ярославского: уж если задумал – будет стоять на своем. На хлеб хватало – и то хорошо.

В первый год Ярославский почти не бывал дома. Днями пропадал на работе, а ночами просиживал в интернет-кафе. Заказы поступали изредка. Но ведь не зря подмечено: вода камень точит.

Откуда у провинциального Ярославского проявилась менеджерская жилка, никто не знал. Да и слова такого – «менеджер» Ярославский тогда и сам не слышал. Почти фантастическое умение найти клиентов, продать услуги, обойти конкурентов, казалось, было в его крови. Через пару лет фирмочка, арендовавшая подвальное помещение, превратилась в солидную фирму с несколькими филиалами в Подмосковье. В семье появились не просто деньги, а большие деньги.

И все было хорошо, если б…

Нелли появилась в жизни Ярославского как-то очень внезапно и почти нереально. Дмитрий Николаевич никогда, даже в молодости, не пользовался особой популярностью у женщин. Да и сам относился к ним спокойно. Правда, были пару раз ничего не значащие командировочные романчики. Но место в сердце прочно занимала добрая и надежная Верочка. Любви между супругами давно уже не было, но с Верочкой связывали привычка и чувство уютного дома. Верочка всегда была его поддержкой и опорой. Она исправно вела домашнее хозяйство, воспитывала дочку, преподавала свою литературу, получая при этом копейки, и старалась не замечать редких слабостей мужа. Сколько раз уговаривал Ярославский жену бросить никому не нужную работу. Но разве могла Верочка представить свою жизнь без учеников, без доски и тетрадок с малограмотными сочинениями, за проверкой которых засиживалась до полуночи?

Нелли обратилась в фирму для оформления интерьера зимнего сада, но с условием, что Ярославский все посмотрит сам и определит объем работы. Дмитрий Николаевич уже и забыл, когда сам лично выезжал на объекты. Для этого был целый штат сотрудников, но устоять перед Нелли не смог. От одного взгляда на женщину его бросило в жар.

Ночью, после встречи с Нелли, Ярославский долго не мог уснуть, ворочаясь в постели. Воображение предательски рисовало женщину в его объятиях. Наутро Ярославский принял твердое решение: он сам поедет и посмотрит зимний сад. На ночь домой он не вернулся. Наговорил Верочке что-то о ЧП, о халтуре на новом объекте и, предвидя вопросы жены, быстро отключил телефон.

Связь Ярославского на стороне была видна невооруженным глазом всем, кроме Верочки. Дмитрий Николаевич сбросил вес, отчего сразу помолодел, даже вытянулся, словно подрос. Спать ложился в кабинете, ссылаясь на кучу работы. И действительно сидел допоздна за бумагами. Шумел на Тату, если та заходила в кабинет. Иногда Ярославскому казалось, что Верочка давно все знает и только вида не подает. От этого предположения ему становилось невыносимо стыдно. Стыдно, что он легко предает единственную верную женщину, но отказаться от взбалмошной, веселой Нелли не было никаких сил. Стоило прикрыть глаза, и появлялась Нелли в коротком светящемся насквозь халатике. Может, со временем страсть и улеглась бы, только Нелли неожиданно поставила вопрос ребром: или жена, или она. Делить Ярославского Нелли ни с кем не собиралась.

Уход из семьи дался Дмитрию легче, чем он предполагал. Никаких истерик не последовало. Верочка действительно была в курсе его бурного романа. Спасибо подругам! И к уходу мужа была готова, хотя в душе до последнего надеялась, что тот образумится и подобие семьи сохранится.

Развода не было. Ярославский забрал вещи и переехал к Нелли. «Пусть все будет так, как есть», – рассудила Верочка и не стала настаивать на разводе.

Бывшей семье остался загородный дом, машина и приличное ежемесячное пособие. Верочка вначале отказывалась от дома, предлагала купить небольшую квартиру в городе. Ярославский был категорически против переезда в загазованную Москву пусть даже бывшей, но все же семьи.

В учительской коллеги с упоением судачили о Верочке. Уход Ярославского к любовнице породил массу сплетен в женском коллективе. Одни сочувствовали, другие – радовались, что неблагополучие в семье не только у них одних. А потом нагрянула неплановая проверка, и сплетни переключились на другую тему.

Дмитрий помогал деньгами, особенно когда Тата поступила в архитектурный институт. Учебу дочери он исправно оплачивал, в душе гордясь, что та пошла по его стопам. Правда, с дочерью встречался очень редко. О Верочке никогда не спрашивал и в гости не приезжал.

Умер Ярославский внезапно. За несколько дней до смерти позвонил Верочке, чем несказанно удивил женщину. Нес какую-то околесицу, просил прощения у нее и дочери. Верочке муж показался пьяным. Она растерялась от внезапного звонка и попросила перезвонить на трезвую голову. Но звонка так и не дождалась.

Верочка и Тата готовились к Новому году, запекали утку. Под вечер из Москвы должны были приехать родители. Только щемящая тревога не отпускала Верочку с самого утра. Заскрипели ворота, почудилось, что Дима приехал. Верочка долго всматривалась в заснеженный двор. Так и стояла возле окна, пока не пригорела утка. Потом разбилась чашка, словно кто-то столкнул ее со стола. Верочка расплакалась. После горьких слез стало немного легче. Махнув рукой на кухонные дела, она прилегла в спальне, включила телевизор, да толку мало – все тело было как в тисках.

А потом раздался звонок. Звонили с инфарктного отделения. Сообщение было настолько нелепым, что верить в него не хотелось. Верочка без слез опустилась в кресло. Дмитрия Ярославского, ее Димы, больше нет… Инфаркт. Обширный инфаркт…

На следующий день, с утра пораньше, приехала Нелли и сообщила, что похоронами она заниматься не будет, так как есть законная жена и дочь, да и денег у нее попросту нет. Пришлось немедленно ехать в морг, потом в компанию Ярославского. Здесь Верочку ждал новый удар. Фирма с недавних пор принадлежала Нелли. Верочка не поверила, что Ярославский мог передать дела любовнице, но новый бойкий управляющий, с маслеными глазками, только выразил свое соболезнование вдове. Голова шла кругом.

К кому обратиться, Верочка не знала. Бывшие соучредители компании мужа отошли от дела давно, продав Ярославскому акции. Да и где их теперь искать, когда столько воды утекло? Последних его друзей Верочка уже не знала. Пришлось собрать все деньги, которые были отложены на случай. Похороны прошли как во сне. Но этим все не кончилось.

Где-то недели через две, только немного пришла Верочка в себя, домой явились молодые люди. Разложив на столе бумаги, на которых везде была до боли знакомая подпись Дмитрия, опустив заумную юридическую терминологию, в очень доходчивой форме изложили суть дела. Дом, владельцем которого являлся ныне покойный Ярославский, заложен. Верочка может его выкупить к указанному в документах сроку или искать себе новое жилье. Выбор оставался за Верочкой…

– Сумма за дом, по нашим меркам, была просто неподъемная. – Ольга Семеновна утерла набежавшие слезы. – Девочки переехали ко мне. Отец к тому времени уже умер. Не знает ничего – легче на том свете. Да и мне пора уже. Только внучку жаль.

– Ольга Семеновна, но ведь это чистой воды подстава. Вы что, так все и оставили?

– Вот и Верочке так сказали, мол, грамотная афера. Обращалась она к адвокатам. Только все без толку. Одни сразу не обещали положительного результата, другие, наоборот, говорили, что дело несложное, если грамотно подойти, но требовали гонорар. Да откуда деньги было взять на гонорар?

Жизнь осиротевших матери и дочери постепенно налаживалась. Верочка, вспомнив былые времена, занялась репетиторством. Сначала подруги по старой памяти подбросили пару учеников, а потом сами родители стали находить Верочку.

…В тот трагический вечер Верочка возвращалась от очередного ученика. Стояла на остановке. Вспомнился Дмитрий, как ждал ее после работы, держа в руках дешевые цветы, как провожал домой. За поворотом показались огни. Казалось, автобус летит на крыльях. На миг рядом почудился Ярославский. Это было последнее, что увидела в этой жизни Верочка.

– Вот так мы и живем с внучкой. Ангелы улетели из нашей семьи.

Ольга Семеновна осторожно промокнула платочком глаза, стесняясь непрошеных слез.

– Таня перевелась на заочное отделение. Да еще подрабатывает. На одну пенсию, сами понимаете, не прожить. Ох, заговорила я вас, деточка, своими проблемами, – спохватилась Ольга Семеновна.

– Скажите, а вашей внучке хоть какое-то наследство досталось?

– Нет. Верочка после похорон была у нотариуса, но все деньги и активы были завещаны Нелли. Судиться с ней бесполезно. Говорят, закон-то на ее стороне.

– Ольга Семеновна, как мне увидеть вашу Татьяну?

– Можете подождать здесь. Она в соседнем доме убирает подъезд, – сконфузилась хазяйка.

– Ольга Семеновна, я, пожалуй, пойду. Поздно уже, да и вам пора отдыхать. Вашу внучку я сама найду.

Такое уж семижильное существо – человек. Как много ему под силу перенести! И какая удивительная прочность заложена в человеке Творцом!

В соседний дом Саша пошла пешком. Мимо него она проезжала два раза, пока искала, где припарковать машину.

* * *

Они сидели в маленьком кафе. Татьяна так и не притронулась к заказанным пирожным. В услышанный рассказ девушка верила с трудом. Не приняла ее за сумасшедшую, и то хорошо. Хотя как бы она сама поступила, окажись на месте Татьяны, Саша не знала. После стольких потрясений приходит неизвестная и говорит, что пришла по поручению матери. Если б это касалось хотя бы долгов, к которым семья уже привыкла, или было запоздалое письмо, или сообщение, оставленное при жизни Верой Ярославской, тогда – другое дело. А так получается – последние слова от давно похороненной матери.

– Больше ничего мама… не говорила?

– Она вас очень любила. Любит. Но сказала только, чтобы вы ему обязательно простили. И больше ничего.

– Кому ему? Может, отцу? Больше некому.

– Я не знаю. Я только передала просьбу вашей матери. Теперь ее душа сможет оторваться от земли. Вы не плачьте, там ей будет хорошо.

Где там, Саша не стала уточнять. Понятие «там» у каждого свое. У каждого «там» свой рай и свой ад. Только создаем мы их своими делами, поступками, мыслями и умением прощать – здесь, на земле. Может, зная то, что неизвестно нам в этой жизни, Верочка так беспокоилась о самом дорогом, что оставила на земле, – о дочери. Предостерегала ее от неверного шага.

– Таня, отчего умер ваш отец, вы знаете? – В Саше проснулся профессиональный интерес.

– У отца была гипертония. Мама всегда следила за ним: и к врачу записывала, и чтобы вовремя таблетки принимал. Это когда мы все вместе жили. А когда с Нелли… Умер от обширного инфаркта. Врач сказал тогда маме, что отец не следил за своим здоровьем.

– Таня, я тебе могу чем-нибудь помочь?

– Спасибо вам. – Таня впервые за вечер улыбнулась.

– У нас в отделении, – вспомнила Саша, – на днях уволилась сестра-хозяйка. Хочешь, я поговорю с заведующим? Работа нетяжелая – смотреть за порядком в отделении. И время свободное есть. Будешь к сессии готовиться. Зарплата, правда, небольшая, но зато тепло, и колектив у нас хороший. Если решишь – приходи завтра утром.

Саша открыла свою «на все случаи жизни» сумку, долго возилась, пока не выудила записную книжку и, написав адрес больницы, распрощалась с девушкой.

Пронизывающий холод между лопатками, не дававший ей спокойно дышать, прошел. Свою задачу она выполнила. Она нашла Татьяну, передала последние слова покойной, все сделала так, как должна была сделать. Иначе не было б этой легкости в теле. Она почувствовала себя так, словно сняла гири, тянущие к земле. Она даже плечи расправила, до того было легко и на улице, казалось, потеплело.

– Ты где была? – Стрельников вышел из кухни. – Я для кого ужин готовил?

Это было первое, что она услышала, открыв дверь квартиры.

* * *

Утренняя пятиминутка, считай, окончилась: медсестры приняли смену, Дудник дописал листы назначения, Елизавета строчила выписку, одна только Саша не могла сосредоточиться на работе, мысленно возвращаясь домой. Она тайком посмотрела на часы. Стрельников должен проснуться. От этой мысли ей и вовсе стало неловко. В то время, когда над отделением сгустились тучи, она пребывает в грезах. Не думать о Стрельникове. Думать только о работе. О работе, о работе…

– Что с Лагуновым?

Саша с удивлением посмотрела на Владимира Ивановича. Она даже не заметила, когда медсестры покинули кабинет. Думать о работе, только о работе.

Елизавета незаметно толкнула ее в бок. Саша мотнула головой, прогоняя волнующие мысли о Стрельникове.

– Ну, ничего… Вернее, не совсем. Вернее, лучше. Конечно, лучше…

Господи, какую чушь она несет. Кому лучше? Лагунову? Лучше только ей. Лучше от того, что она наконец-то спала без сновидений, не вскакивала ночью с постели от визга тормозов. Она все сделала, что от нее зависело. Все окончилось! Она свободна! И, чтобы убедиться, что меж лопатками нет давящей боли, Саша вдохнула воздух полной грудью.

– Что с твоим психотерапевтом?

– Лагунов напрочь отказался от сеансов. А мы, сами знаете, без его согласия ничего не можем сделать.

Почему Лагунов отказался от помощи Степанкова, Саша догадалась сразу. Он боялся назвать имя женщины, выдать виновницу ДТП. Может, так и должен поступать настоящий мужчина? Не выдать, не предать, защищать и беречь женщину? Даже такой ценой.

В палату Лагунова она зашла в последнюю очередь, окончив утренний обход. Пациентку с восьмой направила на рентген позвоночника, в девятой – двух больных надо готовить с понедельника на выписку, в остальных палатах – новенькие. Тереховой повторить анализ крови. У Глазунова снова повысился сахар в крови. Нужна консультация эндокринолога.

Саша придвинула стульчик поближе к кровати Лагунова и сосчитала пульс. Ни на ее присутствие, ни на прикосновение руки Роман никак не отреагировал.

– Все вы правильно делаете. Умереть куда проще, чем исправить то, что еще можно исправить. Правильно. Все вас жалеют: сестрички, нянечки, и у заведующего вы на первом плане. О родных я даже не говорю. У вас личное горе. Я не вправе вас, Роман, обвинять и выяснять степень вашей вины. Это больше по вашей части. Но прежде чем начать себя жалеть, почему вы не поинтересовались, как живет семья той женщины? Сколько у нее детей осталось? Что они едят? Во что одеваются? Да что я вам говорю, – Саша прервала монолог.

Она не имеет права так говорить. У нее только одно право – лечить. И вовсе не душу, а прежде всего – тело. Какой врач лечит душу? И можно ли вылечить, очистить душу таблетками?

Лагунов по-прежнему лежал в своей излюбленной позе. Не шевелясь, не подавая ни малейших признаков жизни, он устремил взгляд в пространство, как будто рассматривал что-то важное, доступное только ему одному. Со стороны могло даже показаться, что Роман не понял ни одного слова из того, что она сказала.

– Нет у вас, Роман, никакого горя. Только космическая жалость к себе одному. Потому, что нарушилась ваша размеренная, удобная вам жизнь. Вот вы и сникли. И мне вас нисколько не жаль. Вас жалеть просто не за что. За трусость и эгоизм нечего жалеть.

Она резко встала со стула. Ей никто не давал права говорить таким тоном. Никто. Это она считает, что жалость к себе родному – замаскированный эгоизм. Но Лагунов, этот молодой и беспомощный человек, думает по-другому. Она не имеет права его осуждать, а тем более судить. Разговаривать подобным тоном с пациентом она тоже не имеет права. На минуту ей стало стыдно своей слабости.

– Александра… – Лагунов резко подтянулся на локтях. Он опять не помнил ее отчества. Да, собственно, и не пытался его запоминать. Зачем? Ни обращаться за помощью, ни тем более разговаривать с лечащим врачом он не собирался. Спина нестерпимо заныла, и он снова опустился на постель.

– Ивановна, – напомнила Саша.

– Постойте. Вы что-то знаете о… ее семье?

Саша вернулась, села на стул, сложила руки на коленях. Не вдаваясь в подробности жизни самой Ярославской, она рассказала все, что знала.

– А дальше? – еле шевеля губами, будто очнувшись от долгого оцепенения, спросил Логунов. – Наследство можно обжаловать через суд.

– Вам виднее. Я не специалист в этой области.

Саша внимательно смотрела на Лагунова. Казалось, мысли о работе нарушили его привычное безразличие.

– На адвокатов денег у Ярославских нет.

В палате повисла привычная тишина.

– Вы обо мне говорили ей? Ну, этой… дочери Ярославской?

– Нет, конечно. Но при желании вы могли б помочь ее семье.

– Вы так просто говорите «при желании». Желания одного мало.

– Я и не говорю, что одного желания достаточно. Нет, конечно. Роман, – Саша смягчила тон, – говорят, вы довольно известный адвокат, с хорошей репутацией. Я не думаю, что известность и признание на вас свалились с неба. Наверное, много работали? Результат лечения в вашем случае напрямую зависит от вашего желания работать и жить.

Больше добавить было нечего. Саша, поправив легким движением халат, уже открывала дверь, когда раздался голос Лагунова.

– Александра Ивановна, вы думаете, мне надо встретиться с психотерапевтом? Вы, думаете, он мне поможет?

– Для начала надо встретиться. Юрий Николаевич – профессионал и очень хороший человек, – добавила Саша. – Помните, что говорили древние по этому поводу?

– Дорогу осилит идущий, или самый длинный путь начинается с первого шага. Как-то так. – Лагунов улыбнулся впервые за последний год.

Татьяна Ярославская в отделение приехала с опозданием. Пробки на дорогах. А как же без них?

* * *

Стрельников проснулся от того, что затекла рука, свисающая с узкого дивана. Оказывается, диван был не таким широким, как показался в приглушенном свете крошечного ночника. Еще немного, и он точно свалился б на пол. Стрельников повернулся на спину и осмотрел комнату от потолка до пола. Не зная, что делать дальше, он так и лежал, вытянувшись во весь рост. Судя по тишине, Саши в квартире не было. Часы мерно отсчитывали время.

Неторопливо натянув джинсы и футболку, Стрельников прошелся по квартире. В том, что стены могут рассказать о своих хозяевах, Стрельников нисколько не сомневался. Порядок, царивший в каждой комнате старой квартиры, не давил стерильностью, а, скорее, был ненавязчивым образом жизни.

Стрельников вернулся в кабинет, служивший ему спальней. Солнечные лучи, пробившись сквозь тяжелые шторы, падали на письменный стол, упирались в старые книжные шкафы, заставленные до потолка книгами. Павел с интересом рассматривал стеллажи. Книги стояли в определенном порядке: старинные издания по философии и истории. Дальше следовала художественная литература, в основном классика. Читали в этом доме на русском, английском и немецком языках. Остальное занимала медицина.

Стрельников взял стул и, дотянувшись до предпоследней полки, вынул две толстые книги, затем подвинул к стенке второй ряд не так плотно стоящих книг и опустил в образованный проем бесценную флешку. После чего внимательно осмотрел шкаф и, не найдя следов тайника, направился в гостиную. Здесь старинная тяжелая мебель необычно сочеталась с вкраплением достижений технического прогресса. Над комодом в полстены висел плазменный телевизор.

Это ж сколько надо копить с врачебной зарплаты на это чудо прогресса? Хотя зачем копить? Мог подарить мужчина. Скажем, не украшение или очередную шубу, а телевизор. Вывод Стрельникову не понравился. Почему эта мысль ему неприятна, он не мог объяснить. Да и объяснять, собственно, было нечего. Но мысль о мужчине, бывавшем в этой квартире, все равно ему была неприятна.

Что я дарю Лере? Стрельников задал себе вопрос и задумался. А ведь ничего, кроме денег, не дарил. Деньги дарят или дают? Или только рассчитываются за услугу? Странно, только раньше этот вопрос его не волновал. Лера зачастую демонстрировала новую покупку, считавшуюся его подарком, и он оставался благодарным ей за то, что не приходилось тратить свое время попусту. Настроение от этих размышлений испортилось. Повертев пульт, Стрельников нажал без разбора кнопку, и черный экран ожил.

– …Я сделала пластическую операцию, когда мой молодой человек ушел к моей подруге, – донеслось с экрана.

Стрельников смотрел на экран, с которого молодая женщина с рекламной радостью вещала о своих жизненных проблемах. Ему вдруг захотелось узнать, что же нарастила, или укоротила, а то и вовсе удалила женщина. Какое чудо сотворили пластические хирурги, что мужчина, которому она надоела до чертиков, воспылал безудержной страстью и вернулся к ней? Через минуту, послушав муть, несущуюся с экрана, Стрельников не выдержал и переключил на другой канал. На экране, томно закатив глаза, проблемы человечества решала то ли ясновидящая, то ли яснослышащая.

Стрельников выключил телевизор, вернув пульт на прежнее место.

На завтрак он сварил крепкий кофе и достал из хлебницы черный подсохший хлеб с черносливом.

* * *

В это утро Красников зашел в приемную генерального директора с неприятной дрожью в теле. Ладони от напряжения вспотели.

Отсутствие Стрельникова коллектив почувствовал на следующий день. Все было как всегда, но чуточку иначе: чуть больше разговоров, чуть дольше обычного длилось чаепитие, больше хождения по кабинетам. Короче – было больше безделья. Вечно занятая секретарь и та нашла время на личные телефонные разговоры.

Красников знал, что, несмотря на его строгость, коллектив всерьез его не воспринимал. Вот и теперь Виолетта даже не отключила телефон, а только прикрыла ладошкой трубку. Но это – дело времени. Живите пока спокойно. Посмотрим, как ты потом будешь просить, чтобы я тебя оставил на этом месте. От этой мстительной мысли Красников немного расслабился.

– Подготовьте мне все документы по тендеру, – распорядился Красников, даже не поздоровавшись с секретаршей.

– Без распоряжения Пал Палыча – не могу. Это – во-первых. Во-вторых, по вопросам, связанным с тендером, Пал Палыч просил связываться с ним лично. – Виолетта кивнула в сторону запертой двери, предусмотрительно понизив голос, словно там находился всесильный Стрельников. При этом она убрала ладошку с трубки и поднесла ее к уху, всем видом давая понять, что помочь Красникову она ничем больше не может.

Что-то подобное Красников и предполагал. Но все же теплилась надежда, что Виолетта не придаст особого значения тому, какие документы затребовал исполняющий обязанности генерального. И получит он все на блюдечке с голубой каемочкой. Но такое только в сказке возможно, но никак не в приемной Стрельникова.

Максим Валентинович остановился у двери. Первая кандидатура на увольнение сместилась на одну позицию вниз. Ее место заняла стрессоустойчивая секретарша.

– Виолетта, соберите мне всех начальников отделов, – Красников посмотрел на часы. – Жду через полчаса у себя в кабинете.

Полной информацией о предстоящем тендере владел единственный человек в банке – Стрельников. Информацию просчитывали и анализировали разные отделы, после чего полученные результаты в виде коротких отчетов стекались на стол генерального. Какое дальше решение принимал Стрельников, никто не знал.

Вернувшись в свой кабинет, Красников устало плюхнулся в кресло. Злость на секретаршу не проходила. Красников достал пузатую бутылку французского коньяка. После глотка спиртного первая неудача уже не казалась такой страшной. Он обязательно найдет выход. Надо сосредоточиться и подождать.

Он прикрыл глаза, чтобы лучше увидеть свою мечту – пестрящие заглавия газет. Его устраивали все варианты. Главная новость дня или недели – Стрельников торгует конфиденциальной информацией банка. Сообщение растиражируют другие издания. И вот тогда придет его, Красникова, звездный час. Он на правах исполняющего обязанности генерального директора банка созовет пресс-конференцию и скажет журналистам всех мастей, что для него, лично знавшего столько лет господина Стрельникова, это удар. Он, как и многие, доверял Стрельникову, а тот… Да еще и подельник Стрельникова. Да-да, без помощи Говорова Стрельников один не справился бы.

Придумав новый ход, Максим Валентинович улыбнулся. Даже в таком деле нельзя отдавать все лавры Стрельникову. Вот тогда Акулин и поймет свою роковую ошибку. Как можно было назначить на должность генерального Стрельникова, доверить свое детище проходимцу, обойти единственного племянника? Пусть не такого дальновидного, как Стрельников, но родную кровь. Вот он и посмотрит на них всех. Пьянящие мысли будоражили кровь.

«А если Акулин обо всем узнает?» – Мысль, так некстати пришедшая в голову, мгновенно отрезвила Красникова. Рубашка сама собой неприятно прилипла к лопаткам.

В дверь громко постучали. Не дожидаясь ответа, первым в кабинет зашел Войтенко – правая рука Стрельникова.

* * *

Говоров беспокойно ворочался до двух ночи. Бессонница последних лет стала привычным делом. И виной этой бессонницы был вовсе не ветер, противно шаркающий по жестяной обивке балкона.

Вячеслав неспешно поднялся с теплой постели и пошел на кухню, включил чайник и тяжело опустился на стул. Он так и сидел, уткнувшись в темные окна соседнего дома. Чайник засвистел, как паровоз: протяжно и надсадно, так, что он невольно вздрогнул.

К тяжелым мыслям, обычно приходившим по ночам, добавилось еще и беспокойство за Стрельникова. Он пытался успокоить себя тем, что Стрельников давно не мальчик и сам знает, что делает. «Хотя, – с сомнением подумал Говоров, – что он знает, кроме своей калькуляции?»

Никакой случайности в последних событиях, как пытался объяснить Стрельников, Говоров не находил. За спиной Стрельникова, а там считай, что и за его, Говорова, спиной велась кем-то расписанная как по нотам игра. Все было продумано до мелочей. И открытая слежка, поначалу казавшаяся нелепой, теперь становилась понятной, если допустить, что так было задумано. И за Павлом следил специалист, а не какой-то любитель. И засветился тот во дворе не случайно. Павел занервничал. Конечно, Стрельников старался виду не показать и держался хорошо, но он-то заметил.

Говоров, заварив чай, взял карандаш и бумагу. Вроде ничего особенного, но нарисуешь стрелочки от целого к частному, и смотришь, проясняется понемногу ситуация. Все как на ладони.

– От банка что-то нужно, – Говоров размышлял вслух. – Кому нужно – пока неизвестно. Что нужно? Допустим – деньги.

Стрелка от банка, расположенного в самом центре листка, взметнулась вверх.

– Если бы планировалось ограбление банка, тогда «жучку» не место в конференц-зале. Я его сразу обнаружил. И машину никак нельзя было светить, а они ездили за Стрельниковым в открытую. Нет, действовать в данном случае надо совсем иначе.

Как надо правильно действовать, Говоров не стал строить догадки и перечеркнул стрелку, идущую от банка.

– Остается – информация.

Жирная стрелка поползла в сторону.

– Самая дорогая информация – это вкладчики и тендер на кредитование городского строительства. А может, и еще что. Может, кому-то нужен крупный кредит под низкий процент, кому-то – надежный партнер, способный профинансировать партию на ближайших выборах. В политику лезут все кому не лень.

Говоров аккуратно одна под одной написал фамилии сотрудников, которые чаще всего бывали в этом, будь он неладный, конференц-зале. Получился хороший десяток. Он долго всматривался в запись, вертя в руках бумажный лист, припоминая досье на каждого сотрудника. Потом жирной линией подчеркнул фамилии заместителей. Круг подозреваемых сузился. Завтра он перепроверит и уточнит некоторые детали.

«Не вовремя Стрельников ушел в отпуск. Не вовремя. Хотя никуда он не уехал, – поправил сам себя Говоров. – Утром надо позвонить».

Просчитав еще пару вариантов, Говоров почувствовал усталость. Часы отсчитали четыре утра. Через два часа традиционная, не зависимая от погоды и состояния души, пробежка.

На кухонном столе рядом с чашкой недопитого чая лежал листок, усеянный стрелками и стрелочками. Деньги и власть. Власть и деньги…

Ровно в шесть утра из подъезда показалась подтянутая спортивная фигура Говорова. Он трусцой побежал за дом в направлении парка. И так каждый день. На полпути он встретит возвращающегося такого же бегуна из соседнего подъезда, махнет привычно рукой в знак приветствия и только потом начнет свой неспешный разговор с женой. Это было их время. Он мысленно разговаривал с Лизой, спорил по поводу всего, что его волновало, и, как ни странно, ответы и решения приходили именно в такие утренние часы. На работе он не мог думать о ней, а дома бывал мало. В моменты полного одиночества Лиза была рядом. Как он допустил эту нелепую разлуку?

Он влюбился с первого взгляда. Влюбился по-настоящему впервые и, как оказалось, на всю жизнь.

Военный врач Елизавета Таничева в его часть приехала сразу после института, получив не самое престижное распределение. И тогда однообразная жизнь гарнизона вмиг преобразилась. Молодая, статная, с черными жгучими волосами и такими же в пол-лица глазами, Елизавета лишила всех покоя. В первую очередь – мужчин. У женщин, в основном замужних, тоже нарушился покой, но по другой причине – стали присматриваться больше к своим мужьям. Всем, независимо от возраста и семейного статуса, хотелось понравиться молодой докторше. В медсанчасть стали захаживать даже те, кто раньше и не подозревал о ее существовании. Единственное, что со временем стало отпугивать мужчин-ходунов, – острый язык Елизаветы Евгеньевны.

Со временем все стало на свои места: мужское и женское население гарнизона успокоилось. Судачили, спорили, строили надежды, но без особой надобности к докторше не ходили.

Говоров обратился к Таничевой по делу. И не зайди он тогда в медсанчасть, все у Елизаветы сложилось бы иначе. Семья, дети… Вопрос был пустячный, и сам бы справился. Не стоило ходить. Не стоило…

За два последних года он искал пропавшую жену, где только мог. Обзвонил немногочисленных друзей, чьи телефоны нашел в записной книжке, оставленной на комоде, объездил все военные госпитали в области, дал запросы, побывал в детдоме, в котором выросла Лиза. Но та словно в воду канула.

* * *

Консультация окончилась. Степанков давно ушел, а Роман так и сидел в кровати, силясь вспомнить их разговор. О чем они говорили целых два часа? Он и раньше встречался с психологами или психотерапевтами, хотя разницы между ними не находил, и никогда не отвечал на их вопросы, не рисовал карандашами своих проблем, не придумывал название своему недугу. Степанков ни о чем не спрашивал и разговор начал с анекдота. Потом рассказал о своих планах насчет открытия частной клиники, при этом столько допустил юридических ляпов, что удержаться от замечаний Лагунов не смог. Так за разговорами и пролетели два часа. Он так и не понял: сеанс психотерапии состоялся или еще состоится? Только отчего-то ему вдруг стало легче. На душе.

На прикроватном столике часы проиграли мелодию Вестминстерского собора, а значит, начнется дневная уборка палаты. Санитарка зашаркает шваброй, которая обязательно должна с грохотом упасть на паркет. Потом начнутся ее пустые, ничего не значащие размышления вслух, которые его утомляли, отдавали резкой нервной болью в теле, превращались в пытку. Он автоматически перевел взгляд на часы и плотно закрыл глаза. Пытка обычно длилась не больше пятнадцати минут. Но сегодня ничего не случилось. Кто-то тихонько на цыпочках подошел к окну. Отсутствие сетований на погоду и мягкие шаги заставили Лагунова открыть глаза. Новенькая санитарочка сменила полотенце возле умывальника и присматривалась к шторам.

– Я вас разбудила? Извините. Я первый день на работе и еще не знаю всех выздоравливающих. Вам бы шторы поменять. Темно в палате.

Он ничего не ответил. Он узнал ее и быстро отвернулся к стене. Сердце бешено заколотилось в груди.

На следующий день с раннего утра в палате кипела необычная работа. Пышногрудая, вечно дремлющая сиделка, нанятая Ольгой Эдуардовной для ухода за сыном, пыхтела возле своего подопечного. Роман Лагунов изъявил желание побриться и переодеться. А потом отправил ее к Андреевой узнать имя новой санитарочки, чем несказанно удивил сиделку.

В пятницу в палате сменили тяжелые коричневые шторы, не пропускающие солнца, на светлые, тонкие, почти невесомые. Улыбку Татьяны Лагунов держал в своей цепкой памяти.

* * *

Стрельников закрыл ноутбук. С некоторых пор он чувствовал себя узником замка Иф. За неделю он сделал столько работы, словно над проектом работал целый отдел. Остался сущий пустяк. Если посидеть еще ночь, то к завтрашнему вечеру он может спокойно возвращаться домой.

Он чертовски устал от узкого неудобного дивана, с которого мог свалиться среди ночи. И от Саши, которая непонятно почему его все больше волновала. И от угрюмого кабинета, от портретов каких-то медицинских светил, от полного безделья. Но в этой старой квартире было на удивление тепло и уютно. Здесь была женщина особой породы, которую он никак не мог понять, словно она прилетела откуда-то из других миров. От ее неспешных разговоров Стрельникову начинало казаться, что он просто мальчишка, ничего не понимавший в этой жизни, кроме своей работы.

От этих мыслей он раздражался и злился на себя. Злился, что соглашался на вечерние прогулки. Вместо того чтобы работать, он бродил старым парком, переходящим в больничный сад. Он зачем-то знал, что с ранней весны до самой осени она пешком ходит на работу. И еще Саша боится темноты. Как же она сказала: «…во всех ее проявлениях в природе и человеке». Оттого зимой, когда рано темнеет, она ездит в «коробчонке». Не в машине, а именно в коробчонке. Как принцесса-лягушка.

Саша брала его под руку, подталкивала в бок, и он послушно сворачивал на какие-то дорожки. Отрывалась от него, размахивала руками, поскальзываясь на мокрой опавшей листве. Он только успевал подхватывать ее.

Он злился на себя, что вдавался в длинные подробные воспоминания. Ни одной женщине Павел никогда не рассказывал о себе. Работа их не интересовала, окунаться в юность не было резона, говорить о Софье, родителях и городах, где он бывал, он и сам не считал нужным. И вдруг ему стало так интересно все, что было с ним до этого вечера. Не рассказал он Саше только о Лере, как и о других женщинах, с которыми просто спал.

– …А я почти никуда из Москвы и не уезжала. Очень давно, еще в детстве, жила в Баку, но недолго.

Жила-была лягушка в своем болоте…

Стрельников улыбнулся нелепому сравнению, потянулся, и старый диван скрипнул, соглашаясь с нелепостью его мыслей.

Саша Андреева покидала Москву всего пару раз, да и то ненадолго. Новая семья матери, в которую Саша попала в свои неполные пятнадцать лет, на деле оказалась далекой от придуманного идеала. В Баку все было по-другому. К ней относились хорошо и заботливо, но… безразлично, что ли. Мать днями пропадала в институте, отчим – в министерстве. Собравшись за ужином, они по привычке обсуждали свои рабочие проблемы, между делом интересуясь ее делами в школе. Единственный человек, с которым можно было говорить, – приходящая домработница. Только благодаря веселой, отзывчивой Айшхен Саша узнала хоть что-то о семье. Отчим, со слов Айшхен, человек серьезный и редкий зануда, но без придирок. А уж Айшхен было с кем сравнить! Светлана Дмитриевна, то есть ее мать, кроме работы, еще любит театр. И подруги к ней приходят, но в основном когда Теймур Акифович в командировке. Не любит он посторонних в доме. Даже Айшхен и та убирается в доме только в его отсутствие. А ведь столько лет работает, можно сказать, свой человек в доме.

Возможно, она свыклась бы, научилась бы жить с матерью и отчимом, если бы не болезнь.

Среди полного здоровья внезапно появилась непонятная слабость. Саша похудела, появились темные круги под глазами. Обмороки у доски стали привычным делом. Благодаря огромным связям Теймура Алиева Шурочку консультировали лучшие светила медицины. За пару месяцев ей сделали столько анализов, казалось, на жизнь вперед. Профессора не решались утверждать, что девочка, учитывая результаты обследования, вполне здоровая, только разводили руками. Прописывали безвредные витамины, настоятельно рекомендовали сменить обстановку. Вот только Светлана Дмитриевна не знала, где взять время на смену обстановки. Отложив все дела и передав своих подопытных мышей старшему лаборанту, она все-таки решилась повезти дочь на отдых в «Ихтису», но в институте иммунологии начался настоящий аврал – грянула министерская проверка. Но даже не это было главным. К министерским проверкам Светлана Дмитриевна давно привыкла. Главное – накануне этой проверки начали дохнуть одна за другой подопытные мыши. Эксперимент по апробации новой вакцины дал отрицательные результаты. Или вакцина никуда не годилась, или опыт проводился с нарушениями инструкций. Светлана Дмитриевна грешила на нового лаборанта. Какой отдых, когда все мысли в лаборатории. Поездку в санаторий Светлана Дмитриевна на время отложила. На самое короткое время – до выяснения причины мышиной смерти.

А потом прилетел дед, и мытарства по эскулапам окончились. На домашнем совете было решено Сашу временно, конечно, отправить в Москву.

Нет ничего более постоянного, чем временное. С тех пор прошло еще пятнадцать лет.

Стрельников открыл ноутбук. Стальная гладь блеснула надкушенным яблоком.

– …Возращение в Москву – один из самых счастливых дней в моей жизни. Помню, когда поднялся самолет, я вовсю разрыдалась и плакала с перерывами до самой Москвы. Нас бабушка встречала, и когда увидела меня с опухшим лицом, думала, что у меня аллергия. Бабушка аллергологом была. Но это было счастье! Я даже ощутила его на вкус.

Он опять вспомнил ее мягкий бархатистый голос и свой неуместный вопрос о вкусе счастья.

– У каждого – свой. Но у моего – точно соленый, – улыбнулась Саша.

– Я люблю город, свою квартиру, двор, соседей. Наш дом послевоенный. Старый. Строили специально для врачей. Ой, я тебя совсем заболтала своими воспоминаниями, – спохватилась Саша.

– Уютно у тебя.

– Это не моя заслуга. Дед с бабушкой были очень счастливы. А когда люди счастливы, создается вокруг такая атмосфера. Атмосфера счастья. Дед умер через полгода после бабушки. Поставил ей памятник. Потом себе заказал. И умер. Говорил, что бабушке там одиноко без него.

Павел шел вслед за Сашей, неуклюже загребая ногами опавшую листву, веря, что счастье есть. Вот только где оно, его счастье? И было ли оно у него? Это ей легко говорить о вкусе счастья.

Чтобы не думать больше о Саше, Стрельников открыл ноутбук и стал просматривать недельные отчеты, отправленные Виолеттой на его электронную почту.

* * *

Саша, войдя в ординаторскую, застала Степанкова за весьма полезным делом: он с удовольствием пил чай и развлекал анекдотами Елизавету, всем видом показывая, что пока никуда не спешит. Самый лучший день недели – пятница, еще не заканчивался! Она тоже с радостью слушала б его бесконечные истории, если б не Стрельников. Пятница ее пугала, вернее, предстоящие выходные. Она не знала, что делать, как себя вести два длиннющих выходных дня.

– Пойдем, я тебя провожу. Твои анекдоты все равно не переслушать. – Предложение прозвучало бесцеремонно, но никто особо на это не обратил внимания.

– Ну, как тебе Лагунов? – Саша с нетерпением задала вопрос, как только вышли из ординаторской.

– Как по мне – отлично. Редко, когда три сеанса дают такой результат. Осталось еще пару раз приехать ко мне в клинику. А там посмотрим. Может, больше и не надо.

– Почему к тебе в клинику? А здесь?

– Саша, его надо побыстрее выписывать из больницы. Если сейчас его мозг не озадачить работой, то не исключено, что вся моя работа пойдет насмарку. Лагунов сейчас, как, – Степанков пытался найти доходчивое объяснение, – как расчищенная дорога. Если транспорт не пойдет – заметет. Приблизительно так и у Лагунова.

– А сам он что говорит?

– То и говорит, что сам приедет ко мне на прием.

Юра Степанков краем глаза посмотрел на часы. Была пятница, и он спешил. Он начал спешить сразу, как проконсультировал больного, и если бы не Елизавета и ее чай, он давно бы уехал из больницы. Саша все понимала и в душе завидовала Степанкову.

Домой она вернулась позже обычного. Не став искать ключи в бездонной сумке «на все случаи жизни», нажала на кнопку звонка. Идея провести выходные за городом пришла ей внезапно. Она и так собиралась съездить на дачу, чтобы «закрыть дом на зиму». Это означало – отключить свет, поставить в кладовую плетеные кресла, закрыть скрипучие ставни и главное – заплатить деньги сторожу, чтобы присматривал зимой за домом. Красть там, кроме старой мебели, было нечего. Бомжам поживиться в доме тоже нечем. Это в былые времена бабушка варила варенье, закатывала огурцы, солила грибы. И все эти припасы на зиму хранила в погребе. Но тогда и бомжей не было.

Но не только мысль, что кто-то чужой будет бродить по дому, бросит книги на пол или еще хуже – в камин, или разобьет ее любимую чашку, заставляла Сашу ехать на дачу. Была и другая, главная причина – Стрельников. Без его присутствия ей станет легче, а главное – свободнее. Она займется работой и перестанет постоянно думать о нем. Выходные пролетят, и Павел вернется домой или к Лере. И у нее все будет, как раньше.

Из-под колес летело месиво снега и грязи. На Кольцевой, как ни странно, было почти пусто. Единичные машины покидали город. Надвигающаяся непогода оставила дачников и любителей природы в теплых московских квартирах.

И только когда машину резко занесло в сторону, Саша запоздало пожалела о поездке. Она собрала дорожную сумку, готовая к выходу, как Стрельников затребовал взять его с собой. Он клялся, что не будет мешать ее воскресному отдыху и даже сам будет отдыхать. В доказательство благих намерений Стрельников даже ноутбук не стал брать. Золотая оправа блеснула, взгляд сконцентрировался опять на ее макушке. Отказать Стрельникову Саша не смогла. И вот теперь он, прикрыв глаза, сидел на заднем сиденье ее «коробчонки». Она периодически видела его в зеркале. Он был совсем не похож на того серьезного и вечно спешащего Стрельникова, с которым она изредка встречалась у Софьи.

Дом стоял на окраине поселка. Большой, деревянный, местами требующий ремонта, он напоминал те дома, которые раньше показывали только в старых фильмах. Широкие окна и открытая веранда со скрипучими половицами всем своим видом говорили Стрельникову, что видели иную жизнь. Раньше, когда были живы Андреевы, редко когда по выходным здесь не собирались гости. Пили, как и полагается для борьбы с атеросклерозом, водку, радостно шумели, жарили шашлыки, а поздним вечером пели песни. Зимой катались на санках, разжигали камин, спорили и пили чай. В доме становилось тепло и уютно.

– Дрова рубить умеешь?

– Думаю, справлюсь.

– Тогда за тобой дрова и печка, а с меня ужин.

Стрельников вдыхал полной грудью чистый морозный воздух. Сколько он не был за городом, чтобы вот так приехать и ни о чем не думать? Последний раз ездили с Лерой. «Но когда ж это было», – силился вспомнить Стрельников.

Лера принципиально не любила дачу. Считала мещанством. Хотя загородный дом Акулиных, с прилегающей территорией, бассейном и садом, дачей, конечно, не назовешь. А может, дело и вовсе не в доме, до которого полтора часа езды, а в родителях? Близости между членами семьи Акулина не было. Нинель Станиславовна каждый раз пыталась скрасить ситуацию. Намекала, что все, что имеет семья, – это для будущих внуков, детей единственной дочери. Ничего в этом предосудительного не было. Она давала понять, что принимает Стрельникова в качестве зятя в свою небедную семью. И каждый раз Стрельников чувствовал себя неловко от того, что не готов оправдать их надежды. А потом, под предлогом неотложных дел, и вовсе перестал ездить к Акулиным. Дел действительно было много. И дома было спокойнее. Почти десятилетие холостой жизни приучило Стрельникова относиться ко всем женщинам с опаской. Страх неудачного брака оказался довольно живучим.

«Разберусь со всем на работе и пойду в отпуск. – Стрельников со всей силы вогнал тупой топор в отсыревшее дерево. Полено ухнуло и раскололось на две части. – Поеду к Софье. Пойду на рыбалку с Горским. Буду сидеть на берегу и слушать старика. Телефон отключу. Вообще брать не буду. Осенью буду ходить по грибы. Законные два выходных буду проводить вдали от всех благ цивилизации. Видать, старею», – подвел итог своим размышлениям Стрельников, вдыхая полной грудью чистый пьянящий воздух.

Саша стояла на крыльце. Она не могла оторвать глаз от этого большого и сильного человека, так легко рубившего дрова. От стука топора, нарушавшего сонную тишину поселка, от морозного воздуха на душе было спокойно. Так было всегда, когда вечером приезжал дед с друзьями. Она с бабушкой в такие дни готовили праздничный ужин. Запекали рыбу, мясо, резали салаты. В морозный вечер на улице пахло домашними пирогами и еще чем-то, сродни счастью. Потом, утолив голод, гости пили наливку, приготовленную бабушкой по специальному рецепту, играли в преферанс. Наливка была особенная. Глоток наливки разрешали даже Саше, как говорится, для стимуляции иммунитета.

Перед сном, прислушиваясь к смеху и разговорам, доносившимся снизу, она, лежа в теплой постели, мечтала о своем будущем счастье. И вот теперь она смотрела на Стрельникова, одетого в маловатый в плечах дедов тулуп, как на героя придуманного романа. Давно забытое чувство защищенности и детской влюбленности окутывало ее с ног до головы.

Стрельников боялся всех женщин в мире. Скорее не женщин как таковых, а чувства, что он знает всю их сущность. Сущность всех старых и молодых, худых и толстых, красавиц и некрасивых, умных и откровенных дур. Он боялся и не доверял им. Даже самым близким, самым красивым и неопасным, вроде Леры. Он не доверял им, не позволял быть с ними самим собой, презирал их всех, вместе взятых.

Предательство Ирины научило его бояться зависимости от своего чувства.

И долгие годы он ни от кого не зависел, ни за кого не нес персональной ответственности. Его никто никогда не ждал с работы. И он никому не варил кофе по утрам. И гордился своей независимостью.

Женщин впускал в свою постель, но в душу – никогда. Дарил дорогущие подарки, но не себя. Да, по правде сказать, он, Павел Стрельников, ни одной из пассий и не был нужен как таковой. Нужны были его деньги, тот уровень жизни, который он мог обеспечить любой из них, положение, побрякушки. Стрельников чувствовал всю фальшивость отношений и, особенно, чувств. И ни на кого не сердился. Возможно, женщина, способная просто любить, жила только в женских романах, которых Стрельников отродясь не читал.

Женщин в его жизни было много. Легкие, необременительные, главное, ни к чему не обязывающие отношения вполне устраивали сорокалетнего Стрельникова. Отношения длились до момента, пока женские вещи потихоньку не начинали перемещаться в квартиру Стрельникова, полноправно занимая места в шкафу и в ванной комнате, как у себя дома.

Это был первый сигнал, за которым вскоре следовал второй – окончательный. Молодые пассии норовили что-то переделать, переставить в его квартире, поменять местами книги, видите ли, лучший вид, когда совпадают цвета книжных переплетов. Даже одежда поддавалась критике. Стрельников нервничал, еле сдерживая раздражение, и… все шло по накатанному сценарию: накануне приезда родителей, или тети, или двоюродного дяди, которому ну никак не мог отказать в доме, Стрельников отправлял очередную пассию в жаркие страны на отдых от пыльной Москвы или морозной. Формулировка зависела от времени года в средней полосе России. А после возвращения отношения стихали сами собой. Может, пассии понимали, что Стрельников безвозвратно ускользнул от брачных уз, а может, находили себе более перспективных любовников. Но претензий не возникало никогда. Расставались друзьями.

Вот только с Лерой вышла неувязка. Не зря же говорят: «И на старуху бывает проруха». Лера не спеша, ненавязчиво, не обременяя своим присутствием, но достаточно прочно входила в холостую жизнь Стрельникова, не вызывая у него ни душевного трепета, ни приступов сердцебиения.

Только Саша, сама не ведая того, вдруг нарушила его душевное равновесие, убеждения и холостяцкие устои. Память о прикосновении Сашиной руки вызывала забытое волнение, которое он уже и не помнил.

Он ничего не хотел, кроме того, чтобы быстрее вернуться домой в свой привычный мир без вечерних прогулок и прикосновения ее теплых рук. С этим нарастающим чувством он боролся всеми силами. А бороться Стрельников умел. Вот только волнения ему не хватало. В понедельник он вернется домой.

Главное, он и ехать на дачу вовсе не хотел, да еще в желтой «коробчонке», но просьба сама собой сорвалась с губ. И она, вместо того чтобы отговорить его от поездки, взяла с собой. Глупости всякие лезут в голову. «Кислород так дурманит, что ли?» – подумал Стрельников, сильнее ударив по полену. Щепки разлетелись во все стороны.

Саша хлопотала на кухне, и ему ничего не оставалось делать, как отправиться на второй этаж. Здесь, как в старой квартире, почти все пространство занимали книги. И только на стене напротив шкафов висела, превышая размеры оригинала, репродукция Ван Гога. Светлые на светлом, «Подсолнухи» отражались в стекле книжных шкафов. Комната наполнялась особым желто-синим цветом, создавая ощущение нереальности.

Засмотревшись на картину, Стрельников даже не заметил, как в дверном проеме застыла, рассматривая его, Александра. Только голос, тихий и немного грустный, заставил оторваться от картины.

– Нравится?

Стрельников повернул голову, и желтые цветы отразились в стеклах очков. Теперь в комнате стало еще больше подсолнухов.

– Нравится. Я видел картину в подлиннике. Но, представь себе, в Лувре она не произвела на меня впечатления. А здесь просто чудо!

– Кто-то из пациентов подарил дедушке. Но дед, как истинный эстет, – с улыбкой вспомнила Саша, – не признавал репродукций. Говорил, что в репродукции нет ни энергии, ни тепла. Картина должна быть живой. Так подарок и оказался на даче. А мне нравится. Я обычно садилась вон в то кресло, – Саша грациозно повела рукой в сторону, напоминая экскурсовода в Лувре, – и смотрела на картину. Если долго смотреть на «Подсолнухи», то начинает казаться, что видишь глаза краба, а иногда улыбки. Я задумывала желание и всматривалась. Если увижу улыбку – значит, желание сбудется.

– И правду сбывались?

– Наверное. Это ж в детстве было. Желания были детские. Какие-то сбывались, какие – то – нет. Расскажи лучше о Лувре.

– Лувр надо видеть, – улыбнулся Стрельников.

Говорить о Лувре ему расхотелось. Там он был не один.

– Ну, тогда прошу к столу.

На первом этаже было сыро и холодно, даже теплые полутона карельской березы не грели.

Во Франции Стрельников был с Лерой. Поездка – подарок к Восьмому марта. И в Лувр ходили вместе, правда, только один раз. Потом Лера отправила его одного бродить по залам, а сама предалась столь любимому шопингу. Он не возражал.

Ближе к ночи наконец-то сырые поленья разгорелись. В доме стало тепло. Запахло деревом и смолой.

– Саша, почему ты не замужем?

– Не сложилось.

От неожиданного вопроса Саша растерялась. А ты почему не женат? Но спросить она так прямо не могла.

– В институте, – немного помолчав, продолжила Саша, – была первая любовь. Обычно первая настигает в школе. А я, видать, опоздала или не доросла тогда. У подружек была любовь, а у меня – нет. А вот в институте… Я даже замуж собралась. Счастья столько было. А потом, как в кино, ушел к другой.

– Подруга увела?

– Никто никого не уводил. Просто ушел. Нельзя увести человека. Глупость это все. И изменить нельзя.

– То есть ты считаешь, что измены в принципе нет? – Стрельников, как гончая, принял стойку.

– Измену придумали романисты, чтобы было о чем писать в своих романах. Как можно изменить человеку, которого любишь? Просто когда это случается, мы пытаемся оправдать, в первую очередь, себя. А все банально просто: встретились два совершенно чужих человека, и, кроме как постель, толком ничего не связывает. Вот и у нас так случилось. Любви не было. Влюбленность – да. Но это я позже поняла. А тогда была трагедия. Страдала. Мне повезло – у меня был мудрый дед. Он многое объяснил. Хотя легче не стало.

– Все у тебя просто. Любовь есть. Измены нет.

Стрельников заводился. Обида, давно приспанная, ожила и пучеглазо смотрела на мир.

– У каждого свое понятие любви и нелюбви. Опыт-то разный. И выбор разный. Женщина мужчину выбирает подсознательно.

Саша стала вдруг серьезной. И Стрельников опять подумал, что она совсем не такая, как все другие женщины. Было в ней что-то от древней женщины. Может, глаза, может, открытость взгляда, может, естественность. Стрельников отвел взгляд.

– То есть ты хочешь сказать, что выбирает и принимает решение женщина?

– Конечно, если отбросить всю мелодраму. Я думаю, что развитие общества и его законы притупили исконное чувство или вообще его вытеснили. Раньше женщина руководствовалась инстинктом, а теперь – расчетом.

– А мужчина, значит, не имеет права выбора?

– Конечно, имеет, но решение остается за женщиной. Таков закон природы. Женщина вынашивает ребенка. И только она может чувствовать, от кого ребенок будет жизнеспособным. Я это все говорю в упрощенной форме.

– Значит, ни один мужчина не подошел под твои законы? – В вопросе Стрельникова сквозила ирония.

– Как видишь. Если ты не против, снова распределим обязанности. Я – мыть посуду, а за тобой – печка.

Стрельников готов был на все условия, только бы подальше от нее. Непонятное или давно забытое чувство, как молодое вино, начинало будоражить его кровь.

Уже лежа в постели, он всматривался в подсолнухи. Хотелось увидеть в цветах улыбку, но на него смотрели глаза маленьких заспанных крабов. Он не хотел себе признаваться, что обидел ее специально, чтобы не услышать, что у нее кто-то есть, а любовь придумали романтики.

Саша уснула под утро. Обида вдруг накатила, и слезы сами по себе покатились на подушку. А там, на втором этаже, в комнате с «Подсолнухами» во сне на диване ворочался Стрельников.

* * *

Окна ординаторских всех пяти этажей, по замыслу архитектора, должны были выходить прямо на центральный подъезд, но с годами отделения немного перестроились, и замысел нарушился. Ординаторская неврологии переехала вообще в конец коридора, заняв небольшую самую холодную угловую палату. Холодно, правда, было только зимой. И сколько тетя Поля, громогласная и такая же добрая санитарка, ни заклеивала щели, в ординаторской теплее не становилось.

Саша сидела за столом, подперев подбородок ладонями, и наблюдала за суетой в глубине сада. Местные алкаши собирали с кованой скамейки небогатую закуску. Значит, увидели завхоза. Алкашей знала вся больница. Начиная с ранней весны и до глубокой осени они в свободное от пьянки время работали в саду. Дорожки получались кривоватые, трава не ложилась покосами, а только сбивалась по верхушкам. А раз бесплатно, то какой спрос. Конечно, завхоз рассчитывался с ними разведенным медицинским спиртом, который потом, ворча, списывали старшие сестры. Подобие выполненной работы обходилось дешево. Администрация больницы на это закрывала глаза, обещая пресечь безобразие прямо в следующем году.

Саша не ошиблась. Через минуту со стороны гаражей появился завхоз.

– О чем задумалась? Как Лагунов?

Елизавета включила чайник.

– Боюсь сглазить, но Юра Степанков сказал, что его можно выписывать на следующей неделе.

– Саш, Лагуновы на тебя и твоего профессора должны молиться всю оставшуюся жизнь. Я, честно говоря, никогда не думала, что будет толк от лечения.

Чайник закипел, и Елизавета занялась привычным делом.

– А еще говорят, твой Лагунов не равнодушный к нашей Татьяне.

– Постой, ты хочешь сказать, что у них больничный роман?

– Саша, ты в последнее время ничего вокруг не замечаешь. Может, и не роман, но Таня очень изменилась. Помнишь, какой она к нам пришла? Вся такая серенькая, невзрачная, неразговорчивая, халат мешковатый. А теперь посмотри: халат по фигурке, лицо светится, глазки подведены. Все симптомы налицо.

– Таня – интеллигентная девочка. Умница. Ты слышала, как она разговаривает со всеми? Вежливо, спокойно, – заступилась за подопечную Саша.

– Я и не отрицаю богатство ее внутреннего мира. Просто говорю тебе, что у нее, ко всем достоинствам, еще и сердцебиение появилось. И Лагунову в палате не лежится. Превратился в коридорного.

Неужели она настолько занята собой, что не видит вокруг происходящего? У Тани, оказывается, сердцебиение, и причина – Лагунов. А Стрельников сказал, что покидает ее замок Иф, и тогда у нее сердце перестанет биться и она уедет из Москвы. Навсегда.

– Степанков сказал, чтобы я Лагунова перевела в двухместную палату, – спохватилась Саша. – Говорит, ему надо общение, чтобы не зацикливался на себе. А мне и перевести его некуда. У меня одни дедушки.

– Переводи в мою палату к Соколову. Вот с ним твой Лагунов точно не останется со своими мыслями. Мозг Соколов вынесет кому угодно. Представь, он не прошел комиссию в военкомате, так такое устроил! Защищать родину, говорит, буду! Правда, не сказал, от кого. Только ты вначале предупреди Владимира Ивановича, чтобы шума не было потом. Мол, заплатили благотворительный взнос, а их сын, как пролетарий, оказался в коридоре.

Саша и сама не могла представить, что Лагунов может так измениться. Конечно, остались худоба, бледность, общая слабость. Но все это уже не страшно. На выбритом до синевы с мелкими порезами лице блестят живые глаза. Даже удивительно, но Логунов оказался довольно молодым человеком. Даже интересным.

– Держи, – Елизавета поставила на стол чашку. – А Татьяну мне все равно жаль. Наплюет твой Лагунов ей в душу. Не хочу, конечно, быть провидцем в этом деле, но…

Кофе ароматно запах на всю ординаторскую.

Она и сама знала, что отношения с Лагуновым закончатся для Тани только новой болью. Вот тебе и «клин клином», как говорил Степанков. Нашелся этот «клин» для Лагунова. Только какой ценой.

Незадолго до смерти деда она сидела в его кабинете. Говорил дед много и о многом, словно чувствовал, что недолго осталось ему на этом свете. Многое, конечно, она уже не помнила. Но размышление деда, больше похожее на рассказ очевидца, сейчас всплыло в памяти. На мгновение показалось, что тогда дед говорил о Лагунове.

«Когда-то, давным-давно, – как сказку, начал неспешный разговор дед, – все люди были сильные и красивые. Сила и красота их была еще и в том, что они умели вовремя возвращаться к себе домой, покидая этот мир. Люди жили долго и счастливо. И никаких болезней не было потому, что каждый сам чувствовал свое время ухода. А потом что-то изменилось в их душах. Алчность к деньгам, стремление к власти и жажда наслаждения измельчили души. Люди перестали думать о своем высоком предназначении и навсегда утратили ритуал ухода. Тогда и появились у них болезни и увечья как средства перемещения между мирами.

А иногда человек, по невежеству и незнанию, призывает уход, когда сам еще к нему не готов. Не выполнил своей миссии на земле, не окончил дела земные. И уходит тогда тяжело и страшно, грех большой творя. Да и тем, кто остается и выжил, – нелегко. Таких больных, Сашенька, лечить очень трудно. Надо душу лечить. А таких лекарств, кроме слова, нет. И операций на душе никто не делает. Да и тяжело лечить-то душу. Но если зацепит что за самое живое, то выкарабкается человек, сам выкарабкается…»

Вот и зацепило Лагунова за самое что ни есть живое…

* * *

После совещания с начальниками отделов Красников ненадолго покинул банк. Сидя в машине, он напряженно наблюдал, как Барков внимательно просматривал содержимое папки. Судя по тому, как Валентин Дмитриевич поджал сухие тонкие губы, Максим понял – не пронесло. Нужной информации в папке нет. Да и откуда ей взяться, если он только в последний момент успел отксерить короткие, разрозненные справки о текущих делах банка. Если бы секретарша не заартачилась, видите ли, он ей не указ, то это была последняя их встреча. А дальше – свобода!

– Н-да. Мы или не понимаем друг друга, или вы, Максим Валентинович, не понимаете сложившейся ситуации.

– Но, Валентин Дмитриевич…

– Молодой человек, никому не интересно, что ваш банк выдал кредит пенсионерке на телевизор, – он постучал старческим кулачком по папке и небрежно бросил ее на колени Красникову.

Конечно, Барков утрировал. Ни о каком телевизоре в документах не было речи, и оттого Красникову стало еще тревожнее. Даже модное кашемировое пальто стало каким-то тесным. Красников обиженно засопел. В папке была довольно важная информация. И не надо к нему относиться как к недоумку.

– Я бы вам советовал поторопиться. Если вернется ваш генеральный, вы упустите последний шанс. Я даже сам удивляюсь вашему везению.

– Все сделаю. Время есть.

– Будем считать, что вы просто потренировались в добыче информации. – Валентин Дмитриевич не удержался и хохотнул. – Дальше от меня уже ничего не зависит. Вы понимаете, о чем я говорю?

Красников все понимал. Больше говорить было не о чем. Затиснув под мышкой ненужную папку, он вежливо попрощался и резко открыл дверь.

К машине сразу направился водитель, чтобы придержать дверцу.

Он вернулся к своей машине, бросил ненужную папку на заднее сиденье и решительно набрал номер Леры. Трубку сестрица, как обычно, не брала. Вслед за музыкой послышались короткие гудочки, словно треснуло на морозе стекло. Красников снова терпеливо набрал номер. За пятым разом Лера соизволила ответить. В ухе раздалось протяжное «да». От капризного голоса сестры его передернуло.

– Ты меня разбудил, чтобы спросить, как мои дела?

– Собственно, и для этого тоже. Я хочу пригласить тебя со Стрельниковым в гости. Скажем, в эту субботу. Ты как?

– Что значит как? Позвони ему сам и пригласи.

– Неудобно. Я его подчиненный. Еще поймет неправильно.

– Слушай, ты смотрел на часы?

Красников невольно посмотрел на часы. Полдвенадцатого.

– Извини. Я не подумал, что для некоторых это еще и не утро, – Красников с сарказмом поддел сестрицу.

– В эту субботу ничего не получится. Павел в отпуске. И голову включай, прежде чем мне звонить, – посоветовала Лера.

Сказать напоследок колкость Красников не успел. В ухе раздались короткие гудки.

Что же мы имеем? Красников тяжело вздохнул. Во-первых, Стрельникова действительно нет дома. Во-вторых, Стрельников может вернуться в ближайшие дни, с него станет. И сразу примчится в банк. Значит, времени у него почти нет.

Развернувшись в тихом дворике, Красников поехал обратно в банк.

Никто не знает, что заставило Адама и Еву нарушить запрет – съесть то злосчастное яблоко, из-за которого они были изгнаны из рая, – и обречь себя и своих потомков на вечные страдания. Возможно, виной всему был первородный азарт, который повлек за собой горькую расплату. Возможно, по представлениям наших прародителей, шансы их были пятьдесят на пятьдесят: либо все раскроется, либо все будет шито-крыто, и Создатель ничего не узнает.

Им не повезло, как не повезет и многим их последователям, бросившимся в омут безудержного первородного азарта. В принципе, неудивительно, что для азарта проигрыш – такое же нормальное явление, как и выигрыш.

Два года назад в подмосковный ночной клуб, где Лера праздновала день рождения, Красников приехал вместе с Акулиным, опоздав всего на пару часов, что было вполне нормально при плотном рабочем графике последнего. Поздравив виновницу торжества и пожелав всего самого наилучшего, Акулин вскоре засобирался, сославшись еще на одну деловую встречу. Красников, допив залпом коньяк, направился вслед за ним. Оставаться не хотелось. Он бы и не приехал, если бы Акулин не забрал его с собой. Ни одного знакомого лица среди гостей, не считая все время говорящего по телефону Стрельникова, не было. Не с кем даже выпить, а танцевать с девушками под оглушительные вопли модного диджея, которые томно закатывают глаза и несут всякую ахинею, и вовсе не хотелось.

– Макс, ты куда? – Лера появилась в фойе, когда портье подал Красникову пальто.

– Поздно уже. Завтра на работу. Ты же знаешь, я не любитель всей этой ночной мишуры, – Максим красноречиво посмотрел на дверь, ведущую в зал. Из зала, в подтверждение слов, донесся оглушительный взрыв музыкального творения.

– Тоже мне, нашелся знаток ночной жизни. Оставайся – будет весело. Оставайся, мальчик, с нами – будешь нашим королем, – дурачась, пропела Лера. – Па-а-па, скажи Максу, чтобы остался. Хоть на девушек посмотрит. Кроме работы, он ничего не видит. Мы его так никогда не женим. – Лера прижалась к отцу, ожидая поддержки.

– Лера права. Оставайся. Рано еще записываться в старики. – Акулин на прощание нежно поцеловал дочь.

Предложение Акулина остаться на вечеринке Красников воспринял как приказ.

Зал преобразился неузнаваемо, со сцены танц-пола во все стороны разлетались феерические огни, освещая на мгновение танцующих. Засмотревшись на происходящее, Красников не заметил, как к нему подошла девушка, скорее всего, по просьбе Леры. Нацепив дежурную улыбку, она пригласила его на «белый танец», который действительно спустя минуту объявил диджей.

Через час, устав от громыхания музыки и мелькания фотоинсталляций на фоне сюрреалистического дизайна, Красников вышел на балкон подышать свежим воздухом, когда там вовсю шел спор. Закурив сигарету, он невольно прислушался к разговору. Самый старший в компании доказывал молодому, юркому человеку о каких-то подсчетах и очках, которые тот проиграл по своей же глупости.

– …И не игра это была, а сплошное дилетантство. Что самое главное в игре? Вовремя остановиться. Этим отличается истинный игрок от любителя и… – Мужчина обернулся и замолк на полуслове. Красников, чтобы не мешать, отошел в сторону. Но разговор перешел на тему, явно не интересную молодым людям, и те вскоре направились в бар.

– Вы играете? Что-то я вас не припоминаю.

– Извините, что вы спросили?

– Эдуард, – представился мужчина. – Как насчет выпить за знакомство? – Подошедший мужчина, которого Красников за витиеватую речь чуть было не принял за старого профессора, вблизи оказался почти его ровесником.

Ни разговаривать, а тем более пить с незнакомым типом Красников не собирался. И не появись на балконе Стрельников, он бы незаметно покинул вечеринку. А так, затянувшись напоследок сигаретой, он кивнул Эдуарду и, пристроив окурок в ракушку, служившую пепельницей, направился вслед за ним.

Музыка в зале грохотала еще неистовее. Тела двигались в непонятном ритме. Красников пробирался вслед за Эдуардом к столику в конце зала. Звук музыки, если грохот можно назвать музыкой, отбивался от стен и громыхал в голове. Перекричать грохот было невозможно, и они пили молча, только кивая друг другу. За знакомство.

Потом, уже хорошо подвыпивший, в сопровождении Эдуарда он спустился в подвал. Там, в фешенебельном зале все это время текла спокойная жизнь. После грохота и ярко освещенной лестницы Красников чувствовал себя так, словно его выбросили в открытый космос. И только немного привыкнув к полутьме, он разглядел игральные столы и довольно респектабельных мужчин.

– Ну, что ты растерялся. Давай, проходи, – жестом гостеприимного хозяина Эдуард слегка подталкивал Красникова к барной стойке.

– Выпьем за знакомство. Другого повода у нас пока нет. – Эдуард замолчал, наблюдая за ловкостью рук бармена. Тот едва уловимым движением поровну до миллилитра разлил коньяк в пузатые коньячные рюмки, подвинул ближе тарелочку с лимонами и отошел от стойки.

– А я вот грешен. В конце рабочей недели позволяю себе слегка расслабиться. Рулетка помогает снять стресс. Играю только ради удовольствия.

А ты не игрок. Угадал?

– Угадал. Хотя стрессов хватает.

– Чем занимаешься, если это не государственная тайна? Чужих тайн мне не надо, – Эдуард предупредительно поднял руки.

Потом Красников пошел играть на фишки, которые любезно предложил Эдуард. Взяв шефство, тот начал подсказывать, какую ставку надо делать. Максим сделал минимальную ставку на «красное» и выиграл. Потом на «четное», потом на «нечетное».

Выпив напоследок за первый успешный выигрыш в сто долларов, Красников покинул подпольное казино вместе с Эдуардом. На улице светало. Не зря ж говорят – новичкам везет!

Через пару недель Эдуард позвонил Красникову, когда тот собирался в бассейн. Оказалось, они в тот вечер обменялись телефонами. Хоть убей, Максим не помнил этого момента. Он и Эдуарда почти не помнил. Высокий, спортивного телосложения, с волосами, перехваченными бечевкой или резинкой на затылке, – вот, пожалуй, и все. Встречаться с малознакомым человеком не хотелось, но отказать тоже вроде неудобно. Мало ли, что он тогда наобещал. Красников нехотя согласился.

Встретились в ресторане, недалеко от дома Красникова. Весь вечер говорили о работе, об увлечениях и, конечно, о женщинах.

После очередной выпитой рюмки Красников даже сходство нашел с Эдуардом. Оказалось, начальник, беспросветная серость, затирал Эдуарда с момента прихода в компанию. Можно, конечно, сменить место работы, экономист со стажем не пропал бы, но опять же зарплата достойная. А так, пока устроишься, пока проявишь себя, да и где гарантия, что на другой работе не найдется такой же начальник. Ситуация Красникову показалась до боли знакомой. А потом, махнув рукой на неприятелей, разговор сам собой переключился на казино. Эдуард так увлекательно и увлеченно рассказывал о возможности огромных выигрышей.

– Ты сам посмотри, казино играет с нами по своей системе. Ведь ни одна крупная ставка не выигрывается. А почему? Да все просто – казино имеет свою систему, которая анализирует ставки. Понимаешь, о чем я говорю?

– Ты хочешь сказать, что казино все контролирует? – подвыпившим голосом спросил Красников.

– Да. Верхний предел ставок ограничивается.

– Ну, – Красников задумался, – выходит, таким способом внутренняя охрана борется с системщиками. Иначе можно вылететь в трубу.

– Только, понимаешь, на всякую систему может найтись другая система.

Ночь пролетела незаметно. Эдуард оказался довольно интересным собеседником, и Красников уже не жалел о потраченном времени. Что-то мелькнуло в его голове, какая-то мысль, не додуманная до конца, как красная лампочка, вспыхнула на мгновение и погасла.

Потом, уже после встречи с Эдуардом, Максим неоднократно возвращался в тот вечер. Мысль о системах игры не давала покоя. На досуге он просмотрел все, что нашел в Интернете о казино, ставках и выигрышах. Ничего нового не было. Эдуард говорил о том же, только более доходчиво.

В четверг Красников, после некоторого колебания, сам позвонил Эдуарду.

В пятницу они поехали играть в загородный клуб. Маленькое помещение вселяло надежду начинающему игроку.

Спустя полгода Максим Валерьянович не представлял пятницу без казино. Играл, надо отдать должное, успешно и профессионально. Система, выстроенная в мозгу, работала отлично. Проигрыши случались только преднамеренные, чтобы не привлекать излишнего внимания к своей персоне. Играл каждую пятницу в разных казино.

Он понемногу хмелел от своей значимости и ощущения подконтрольности ситуации, власти над деньгами, пусть не заоблачными, но все же регулярными суммами. В какой-то момент игры в мозгу, работающем как компьютер, возникло чувство, что казино – это Стрельников.

«Умный, расчетливый Стрельников, предвидевший ситуацию на несколько ходов вперед, а мы тебя обыграем! И крышка, каюк тебе!» – от этой мысли порция адреналина выбросилась в кровь. Дрожь пробежала по телу. Впервые пришло ощущение кайфа. Тело сладостно заныло, рубашка прилипла к спине. Рулетка замерла на черном «нечет». Выигрыш.

Он больше в тот вечер не играл. Допив коньяк, вскоре и вовсе покинул казино. Надуманное, пьянящее чувство победы над Стрельниковым будоражило воображение настолько, что он не мог уснуть до утра. Вот тогда он и поверил, что соперника обязательно победит.

В понедельник на пятиминутку, которую проводил Стрельников, Красников прибыл без опоздания, в хорошем настроении и смотрел на Стрельникова без затаенной ненависти и зависти. Он знал, что рано или поздно, но вожделенное кресло генерального директора банка будет его. И даже жить стало легче…

* * *

После звонка Красникова Лера проснулась окончательно и со вздохом посмотрела на часы. Если учесть, что из ночного клуба они вернулись под утро, то полдень можно расценивать как раннее утро.

– Стрельников?

Борис напряженно подтянулся на подушке, привычно забросив руки за голову.

– Брат звонил. Двоюродный.

Она внесла ясность, приняв напряжение Бориса за ревность.

– Интересовался, когда вернется Стрельников. Мог бы прямо спросить, так нет. В гости пригласил. Вот гад, разбудил в такую рань!

– Пойдете?

Вопрос Лера оставила без ответа.

– Мы с тобой полетим на Гаити. Стрельников, представляешь, вчера прислал две путевки на Новый год.

– Что, вот так взял и купил тебе и мне путевки?

– Нет, конечно. Он что, по-твоему, полный идиот? Путевки мне и моей подруге Михеевой. У него, видите ли, работа. Не может он лететь.

Лучше б, конечно, если б эти путевки купил Борис, но она догадывалась, что с деньгами у Бориса сейчас туговато. Конечно, он содержал мастерскую, краски, холсты… столько расходов. И договор на организацию персональной выставки, тоже немалые расходы. Но все это пустяки. Она ему организует выставку, и не одну. И не только в Москве, а скажем, в…

Лера счастливо сбросила одеяло и потянулась всем телом.

– Подожди, а как мы полетим? – Борис с недоумением посмотрел на Леру.

Даже если предположить, что Стрельников – идиот, то все равно не до такой степени, чтобы в аэропорту не определить, что Борис вовсе не Михеева.

– Все уже решено! Ты вообще помнишь Михееву?

– ?

– Которая пыталась при мне тебя соблазнить, – Лера грациозно вертелась возле зеркала.

– Нет, не помню.

Михееву он помнил. Напугала до смерти. Такую не забудешь. Он вспомнил, как она въедливо всматривалась в него. Ей, видите ли, показалось, что она с ним уже встречалась. Не хватало еще с ней отдыхать.

– Лера, может, ты найдешь для отдыха другую подругу?

– Чем тебя Михеева не устраивает? Постой… У тебя что-то было с ней?

– Лера, не говори глупостей.

Путевки на Гаити, предел новогодних мечтаний, лежали в шкатулке. Лера с удовольствием еще раз развернула красочный буклет. Роскошный отель «Florita» белел среди зеленых пальм, а дальше до самого океана простирался золотистый песок.

Борис безучастно смотрел мимо пальм и песочного берега. Как там хорошо, он не знал.

Лера почти никогда не отдыхала в свое удовольствие. Присмотр тяготил с детства. С последним школьным звонком, когда сверстников родители развозили по деревням на попечение бабушек и дедушек, чтобы те целое лето носились на велосипедах, дрались и строили из подручного материала шалаши, она оставалась дома. Нинель Станиславовна, в душе презиравшая простоватую свекровь, считала, что ничего, кроме невежества и дурного влияния, ее дочь от бабки не получит. И когда первого сентября девочки пересказывали летние приключения, она могла похвастаться разве что горой прочитанной литературы, заблаговременно подобранной матерью.

Одноклассницы начали ей завидовать класса с седьмого, когда Акулин, прочно утвердившись на должности директора фабрики, мог позволить ежегодный отдых не только в Сочи, но и в Болгарии.

Без родителей к океану она полетела с первым поклонником. Но Станиславу Яковлевичу, называвшему себя на польский лад с ударением на «и», то ли субтропический климат не подошел, то ли его возрасту была противопоказана молодая сексапильная женщина, только закончилось все печально. Среди ночи у немолодого любовника прихватило сердце, да так, что остаток отпуска престарелый Стасик провел в клинике. И ей, без гроша за душой, пришлось вместо телесных радостей познать все тяготы жизни сиделки. Конечно, Станислав Яковлевич щедро отблагодарил ее за причиненные хлопоты, но отдых бесповоротно испортил.

После того случая с мужчинами солидного возраста пределы родины она уже не покидала.

Но, как оказалось, отдых может испортить и молодой мужчина, если он – Стрельников. Не отправь по просьбе дочери Акулин Стрельникова в отпуск, Павел никуда бы добровольно не полетел. Только, спрашивается, ради чего она так старалась?

Отдых получился скучным и каким-то пресным. Скуку она почувствовала сразу, как только в салоне бизнес-класса Стрельников достал ноутбук. «Арт Деко», манящий ночной жизнью, они посетили всего пару раз. А потом, кривя душой, показывая общность интересов, ей пришлось съездить в «обезьяньи джунгли». Павел, вместе с горластой ребятней, кормил обезьян-попрошаек арахисом и сушеными фруктами, купленными на входе в заповедник. Слава богу, на львиное сафари отправился один. Но, уже лежа в постели, под еле слышный шум кондиционера, Стрельников до полуночи рассказывал ей о прогулке, искренне сожалея, что она не увидела такую красоту. И ей на миг показалось, что и бассейн, и мартини, который она пила с Мишелем, не иначе как плод ее фантазии. Стрельников так красочно излагал подробности прогулки, что она невольно ощутила себя сидящей рядом с ним в прогулочной машине, развозящей туристов по огромному парку. Он еще долго восхищался огромными слонами, перекрывшими проезд машине, которых пришлось объезжать, петляя между ними. Единственное, что немного скрасило ее жизнь на острове, так это посещение океанариума.

В группе, куда они попали со Стрельниковым, были одни европейцы. Стрельников, свободно говорящий на нескольких языках, только успевал переводить ей комплименты, сыпавшиеся от пожилых джентльменов. Недвусмысленные взгляды, которые она постоянно ловила на себе, перевода не требовали. Молодое, упругое, загорелое тело и стройные ноги будоражили воображение мужчин, и они, невзирая на неодобрительные взгляды своих многолетних супруг, откровенно засматривались на нее, плавающую с дельфинами. Стрельников потом говорил что-то о легкомысленном поведении, но пришла ночь, и ее безумные ласки затмили дневные просчеты.

На этот раз Стрельников отпускает ее одну на целую неделю. Осталось только попросить денег у отца. При мысли, что она скоро выйдет замуж и станет финансово независимой от отца, жизнь показалась куда более радостной. И Лера, прислушиваясь к шуму льющейся воды, направилась к Борису в ванную.

* * *

Красников приехал на работу не выспавшись. Он опять просидел в машине почти до полуночи, наблюдая за домом Марины. На мгновение ему даже показалось, что в квартире блеснул свет, но, сколько потом ни всматривался, окна зияли черной пустотой. Зачем ему Марина, он бы и сам толком не ответил. Что она могла ему сказать? Почему случился тот роковой проигрыш? Ее вины в том нет. Или есть? Пожалуй, эти два нерешенных вопроса и заставляли Красникова периодически подъезжать к дому Марины.

Молодая женщина играла в рулетку за его столиком. Наметанным глазом Красников сразу оценил, что женщина играет ради самой игры, а вовсе не ради выигрыша. Он обратил внимание на нее лишь потому, что она заняла его привычное место. Сядь тогда Марина за другим столиком, он бы ее не заметил, как до того не замечал никого вокруг, кроме крупье.

– Как у вас ловко получается! – Марина восторженно улыбнулась Красникову после его очередного выигрыша.

– Ничего особенного. Поставьте… – он на мгновение задумался, просчитывая в уме варианты, – поставьте на черное «четное».

Крупье бросил шарик на крутящееся колесо. Ставки сделаны. Рулетка завораживающе двигалась по колесу, еще один, последний круг и начала замедляться. Женщина, затаив дыхание, смотрела, как волчок остановился, замерев на «черном», показывая четное число. Незнакомка радостно захлопала в ладоши. Красникову самому стало легко и весело. В конце игры, заметив, что Максим периодически смотрит на часы, Марина пригласила его в бар отметить ее победу. От приглашения он даже не стал отказываться. Оказалось, Марина в казино пришла впервые в жизни. Какие дела стряслись у подруги, что та оставила ее одну, Марина не объяснила.

Так завязалось знакомство. Встречались по пятницам. Потом начали встречаться чаще. Марина относилась к тому редкому типу женщин, которые ловко умели сочетать в себе любовницу, заботливую мать и ненавязчивую собеседницу. Красников даже не мог мечтать о такой женщине! В казино ездили вместе. Марина никогда не играла, но ее присутствие Красникову льстило. Льстило, что на женщину, принадлежащую ему, с восторгом засматриваются все мужчины.

– Макс, как ты смотришь, чтобы поехать к моей подруге в гости?

– У меня предложение куда лучше – давай проведем вечер вместе.

Он никуда не хотел ехать. Поехать, значит, надо знакомиться с хозяевами, их друзьями, выслушивать ненужную болтовню, одним словом – тратить впустую вечер.

– Макс, мы не можем не поехать. Кира – не просто моя подруга. Благодаря ей мы познакомились. – Марина нежно обняла его за плечи.

– Нет, в субботу не смогу. Дел много.

Волосы Марины приятно защекотали его шею. Красников вдохнул знакомый аромат духов и согласился.

– Ехать далеко?

– За город. Поверь, тебе понравится. У Киры собираются интересные люди. И ночь мы проведем в новой обстановке.

Последняя фраза звучала многообещающе. На следующий день под вечер Марина заехала за ним. За городом, съехав на обочину, показала первые обещанные утехи. Кровь стучала в висках. Красников уже ничуть не жалел, что легко согласился на поездку.

Особняк светился огнями, как новогодняя елка. К их приезду все были в сборе. Радушная хозяйка, нежно расцеловавшись с Мариной, проводила гостей в дом. У Красникова создалось впечатление, что именно их все и ждали.

Субботний вечер оправдал все надежды, и не только по части секса. Особенно ему, искушенному в игре, понравилась рулетка. Все по правилам. Только ставки делались скорее для интереса, чем для выигрыша. Красников чувствовал, что это была лишь прелюдия. Присматривались к нему. Играли здесь по-крупному. Серьезные люди на кон ставили серьезные деньги. Некоторые лица мелькали по телевизору.

С тех пор они с Мариной все субботы проводили у Киры. Максима в загородном доме принимали как самого желанного гостя. Играл он по-старому: вначале немного проигрывал, потом выходил на ноль, под конец резко повышал ставки, получал выигрыш и под утро возвращался домой. Система игры, жившая в голове, ни разу не дала сбоя.

В ту злосчастную субботу все было как всегда. Женщины обсуждали тусовки и отсутствующих подруг, пили коктейли, мужчины играли. Он аккуратно сложил деньги в небольшой кожаный портфель и готов был распрощаться с радушными хозяевами, как на пороге появился щуплый итальянец Кирилло, которого Кира представила всем на русский манер – Кирилл. Все нехотя потянулись знакомиться с неожиданным гостем. Пришлось задержаться. На маленьком столе появилась бутылка коньяка и пузатые бокалы. Отказаться выпить за знакомство было неудобно. В какой-то момент Красников почувствовал тяжесть в голове и… веселость. Он еле сдерживался, чтобы не рассмеяться. Потом вместо того, чтобы ехать домой, он непонятно как оказался в игровой комнате. Крутился волчок. Крупье объявлял растущие ставки. Максим снова выиграл. Вот здесь бы ему остановиться, но в мозгу созрела комбинация. Комбинация была не опробованная, рискованная. Проверить ее надо было на пустячной ставке. Но ему опять стало смешно.

Красников рискнул и назвал ставку. В зале на минуту стало тихо. Кто-то присвистнул, кто-то заметил, что при его-то таланте и везении можно ставить и больше. На везение он никогда не жаловался и ставку… увеличил.

Все происходящее потом Красников помнил как во сне. Рулетка остановилась на выигрышном поле. Он выиграл. Все замерли. Он слышал биение собственного сердца. На мгновение перед глазами появилась пелена, и он не увидел, как рулетка содрогнулась и… сделала движение. Красников забыл дышать, в горле пересохло, ноги сделались ватными. Как доехал домой – не помнил. Марина что-то лепетала, но он так ничего и не понял. Всю дорогу ему хотелось смеяться.

Правда, к его проигрышу отнеслись с пониманием. Кто ж возит с собой такую сумму! Красников написал расписку.

* * *

Павел Стрельников лежал, не ворочаясь, забросив руки за голову до тех пор, пока не почувствовал мелкого покалывания в пальцах. Кисти затекли. Надо повернуться, высвободить руки, а еще лучше – лечь на бок. Он, представив скрип кожаного дивана, способного разбудить полподъезда, продолжал лежать не шевелясь. Завтра он будет спать в своей постели.

Настенные часы в гостиной пробили только полночь. Сон пропал, и ничего не оставалось, как ждать утра. План, созревший в голове еще там, на андреевской даче, теперь Стрельникову не казался таким неправдоподобным, за исключением одного «но». Если бы он додумался до него раньше. Все было настолько просто, как простым бывает все гениальное.

Почему все гениальное просто? Потому, что мысль оттачивается в размышлениях, в результате чего отбрасываются все прилагательные, склонения и длинные объяснения. На поверку остается сама суть. Только докопаться до этой сути – процесс трудоемкий и мучительный. Именно этот процесс никогда не учитывается обывателем. Обыватель даже не догадывается о количестве бессонных ночей, проведенных в сомнениях и раздумьях. Оттого все гениальное кажется настолько простым, что порой даже обидно, как же сам до этого раньше не додумался. Ведь так просто!

Стрельников вздохнул и осторожно, чтобы не скрипнул диван, рывком поднялся. Ему всего-то и надо было взять ноутбук. Уверенный, что выучил кабинет наизусть, Стрельников, не включая света, направился к письменному столу. О комоде, стоящем почти у изголовья, он вспомнил, когда резкая боль раздалась в бедре. Настольная лампа, которую он поленился включить, задребезжала. Он неуклюже попытался ее придержать, но получилось только хуже – лампа еще больше качнулась и свалилась на пол. Через пару минут в дверь постучали. Стрельников наконец-то включил верхний свет и открыл дверь.

Разбитое стекло Саша убрала быстро, считая, что лампа просто отжила свой длинный век. Разбилась – значит, на счастье. Правда, на счастье бьется посуда, а вот к чему бьется лампа – они не знали. Жизнь покажет.

Потом они пили чай прямо в кабинете. И она, подобрав ноги, сидела в кресле, внимательно слушая Стрельникова, со всех сил стараясь не пялиться на него. Ей это удавалось с трудом, потому что Стрельников сидел напротив на скрипучем дедушкином диване, упершись ручищами в колени. Она переводила глаза с его босых ног сорок пятого размера на помятую футболку и обратно.

Стрельников долго колебался, стоит ли рассказывать всю эту историю Саше, пока не поймал себя на мысли, что ей давно все известно. Женщины с такими глазами обычно все знают сами. Им даже полуправды не скажешь. Не получится.

Она все время сидела в кресле, не шевелясь, изредка кивая.

– Павел, ты совершил должностное преступление, или как это называется?

– Так и называется. У меня на тот момент, когда все это завертелось, не было другого выхода, как удалить всю информацию.

Он представил, что могло быть, если допустить утечку информации. Он никогда не смог бы доказать, что он к этому не причастен.

– И что теперь делать?

– Пока не знаю. Вернее, знаю, что надо делать, но не знаю, как это сделать.

Стрельников действительно не знал. Он проделал огромную работу, дело за малым – закачать липовую клиентскую базу и ждать, кто позарится на эту информацию. Но для этого он должен стать ни много ни мало человеком-невидимкой.

– Почему ты не поговоришь с начальником охраны?

– Я ему не верю.

Стрельников опять прокрутил в голове все события последних дней, и везде всплывал Говоров.

– А я думаю, только Говорову и можно доверять. Он спас тебя, рискуя своей жизнью. И сделал это осознанно. Он готов был отдать свою жизнь за тебя.

Стрельников кивнул. И было непонятно, соглашается он с ее доводами или думает о чем-то своем.

В гостиной часы пробили три часа ночи.

– Ты мне можешь не верить, но это не Говоров.

Стрельников снял очки, привычным движением потер переносицу. Вот и она туда же. Хороший человек. Говоров не может. Тогда кто? Откуда ей, такой правильной, знать, как бывает в неправильной жизни?

– Но я знаю, что надо делать. Только пообещай, что не будешь перебивать, смеяться и не скажешь «нет».

От вида, с которым Саша загибала пальцы, выдвигая свои требования, Стрельников рассмеялся.

* * *

Нинель Станиславовна позвонила дочери в самый неподходящий момент, когда Лера только начала составлять список необходимых для отдыха вещей. Результат неспешной ревизии гардеробной комнаты утешительно порадовал: сарафаны, майки, короткие шорты, подчеркивающие длину ее загорелых ног, туники, рубашки аккуратно висели на своих местах. Широкие сарафаны, вышедшие из моды, и несколько кофточек Лера бросила на пуфик. Жаль, что фирменные вещи достанутся домработнице, но не выбрасывать же на помойку. Представив радость Натки, Лера немного поколебалась – стоит ли доставлять удовольствие надоевшей домработнице, и, чтобы не передумать, быстро сгребла яркие тряпки в бумажный пакет, оставшийся от покупок в Пассаже.

Вещей, которые надо было купить в ближайшее время, оказалось не так уж и много. Лера аккуратным почерком бывшей отличницы старательно записала первым пунктом купальники. Купить надо минимум два, а лучше три. В тон купальников следовало приобрести сланцы и парео. Она только собиралась написать «панама», как на пуфике задребезжал телефон. Разговор с матерью, да еще с утра, не сулил ничего хорошего.

– Лера, ты оконченная дура или только прикидываешься?

Вопрос Нинели Станиславовны, не позволяющей себе подобных выражений, ошарашил Леру.

– Не заводись. Что-то случилось?

– Ты поссорилась с Павлом? Мне отец сказал, что ты просила у него деньги на отдых? Почему ты летишь одна, без Павла? Это как понимать? – Нинель Станиславовна задавала вопросы дочери в порядке значимости ответа.

– Да, лечу. И ничего страшного в этом не вижу. Знаешь, на Новый год Дед Мороз иногда дарит подарки даже взрослым девочкам, – съехидничала Лера. – Стрельников летит к родителям в Севастополь. Или ты решила, что я обязательно должна быть рядом и всю новогоднюю ночь слушать, какой у них чудный сын и во сколько лет он начал самостоятельно писать в горшок? Павел – прекрасный человек, но меня тошнит от семейного ужина. Понимаешь? Тошнит.

Лера в сердцах швырнула недописанный листок и опустилась на пуфик. Заполненный доверху пакет, несмотря на свою прочность, лопнул. Неприятный разговор, похоже, затянется. Дальше последуют причитания о Лериной непутевости. Под конец мать, как обычно, усомнится, не подменили ли ей дочь еще в роддоме. Если запастись терпением и не перечить, не перебивать, то разговор скоро окончится.

– Ты меня слышишь? Почему молчишь?

– Потому, что внимательно слушаю. Тебе не угодишь.

В загородном доме Акулиных повисло молчание. Нинель Станиславовна искала новые контраргументы.

– Может, тебя таким образом Павел выпроводил на праздники, чтобы провести их с другой женщиной? – Нинель Станиславовна нарушила молчание.

– Павел, я тебе еще раз повторяю, Новый год встречает с родителями.

Лера сдерживалась, чтобы не сорваться и не нагрубить матери. Однажды она в сердцах бросила трубку, в результате Нинель Станиславовна незамедлительно нагрянула. Скандал, затянувшийся на несколько часов, имел сокрушительные последствия. Акулин на целый месяц заблокировал Лере кредитную карточку.

– Я оставлю все, как есть. Вернусь с отдыха, и тогда во всем разберемся. Мы разберемся сами, – с нажимом, злясь на мать за неуместный звонок и разговор, ответила Лера.

На том конце послышался скрип. Нинель Станиславовна опустилась в кожаное кресло, настраиваясь на продолжение разговора.

С кухни потянуло горелым. Лера, в сердцах чертыхнувшись, бросилась на кухню. Ржаные гренки за время препирательства с матерью были готовые для мусорного ведра. Лера открыла настежь окно.

– Лера, ты меня слышишь? Никакого отдыха без Павла не будет. Или ты летишь с ним, или вообще не летишь. Ты меня поняла?

– Да.

– Вот и хорошо. Павел вернется из отпуска – приезжайте к нам на ужин.

Нинель Станиславовна отключила телефон, оставив последнее слово за собой.

Так они беседовали часто, но по-настоящему поссориться им не удавалось с тех пор, как она стала жить отдельно от родителей.

Из больницы, после неудачного аборта, Лера вернулась осунувшаяся в лице, исхудавшая, с темными кругами под глазами и вдруг повзрослевшая. И если ее, как говорит Нинель Станиславовна, и подменили, то никак не в поселковом роддоме, а значительно позже – в гинекологическом отделении городской больницы по улице Лесной.

Она уже не была похожа на прежнюю добрую, домашнюю, беззаботную девочку. Андрей Викторович, никогда особо не интересуясь личной жизнью дочери – для этого мать есть, видя постоянно напряженную обстановку в доме и чувствуя долю своей отцовской вины за случившееся, решил, что правильнее да и спокойнее будет, если дочь станет жить отдельно. Нинель Станиславовна, естественно, была категорически против поспешного решения. Но на этот раз Андрей Викторович, тихий и спокойный в семейной жизни человек, так громыхнул кулаком по столу из карельской березы, что спорить с мужем дальше Нинель Станиславовна не решилась.

Баснословно дорогую квартиру для дочери Акулин выбрал сам, предусмотрительно оформив документы на себя. Как чувствовал, что от дочери можно ожидать чего угодно.

Лера сидела на кухне еще некоторое время, прижимая молчащий телефон к уху. После короткого разговора Новый год на берегу океана с брызгами шампанского в объятиях Бориса стал несбыточной мечтой. Мечтой, на которой поставлена жирная точка. И виноватым оказался снова Стрельников. Он был виноват во всем. Даже в том, что познакомился с ней в тот вечер.

От безысходности Лера расплакалась.

День знакомства с Павлом Стрельниковым Лера помнила до мельчайших подробностей. И дело было вовсе не в Стрельникове. На это у нее были свои веские причины…

Кандидатов на ее сердце, руку и состояние отца всегда было хоть отбавляй. На вечеринку, которую организовывал Акулин для своих партнеров, Лера собиралась пригласить Романа Лагунова. Для знакомства – самое удачное время. Но все сложилось иначе.

Рано утром на квартиру заехала Нинель Станиславовна. Лера была без настроения. Не то чтоб ночная трагедия на трассе лишила ее сна, но сон был каким-то беспокойным и тревожным.

– Выглядишь плохо, – бросив на руки дочери норковое невесомое манто, благоухающее дорогими французскими духами, вместо приветствия заявила Нинель Станиславовна.

– Ты бы еще раньше приехала.

– Я ненадолго. Свари кофе, – скорее приказала, чем попросила мать. – Я хочу, чтобы ты познакомилась с одним человеком. Это генеральный директор банка. Знаешь, такой очкарик, но отец говорит, что очень перспективный. И отцу он нравится. Это главное, – многозначительно произнесла Нинель Станиславовна.

– Ма, ты приехала в такую рань, чтобы мне рассказать об очкарике?

– Лера, очкарик – это шанс прочно выйти замуж! Это шанс, который нель-зя у-пус-тить! – по слогам произнесла Нинель Станиславовна. – Я знаю, о чем говорю.

– Господи, и о чем ты говоришь? Какое замуж? Я его в глаза не видела, а тебе сразу – замуж! Если он нравится отцу, это вовсе не значит, что понравится мне.

– Прекрати этот балаган. – Нинель Станиславовна знала свою дочь лучше, чем та думала. – Хорошо. Тогда привози своего адвоката, а там посмотрим. Хотя как по мне, так лучше этот финансист. И потом… Ты же знаешь отца.

– Я вас знаю обоих.

– Подъедешь с Романом часов к десяти вечера. – Нинель Станиславовна не обращала внимания на колкости дочери. – Раньше, думаю, не стоит приезжать. Официальная часть вам ни к чему.

Не притронувшись к кофе, смерив на прощание дочь тяжелым взглядом, Нинель Станиславовна покинула квартиру.

Через час после отъезда матери Лера, вызвав такси, поехала к Лагунову.

Она чувствовала, как Роман всматривается в ее лицо, тщетно пытаясь отыскать следы бессонной ночи.

– Ром, ты знаешь, сколько аварий случается ежедневно на наших дорогах в пределах города, не говоря о стране в целом? От аварии никто не застрахован. Мы не исключение. Ну, что теперь делать? Хочешь, я пеплом голову посыплю, если тебе станет легче? Больше я ничего не смогу сделать.

Она видела, как Роман напряженно наблюдал за тем, как она спокойно курит. Ему всегда нравились ее руки. Он говорил, что не любит курящих женщин, но ей прощалось все. Только она одна умела так красиво курить, зажав сигарету в длинных пальцах. Ровные, одинаковые колечки дыма настигали друг друга и сливались в одну несуразную фигурку, похожую на синее облако.

– Давай съездим куда-нибудь, развеемся. Я знаю одно довольно тихое место. А вечером нас ждут в ресторане. У отца прием. Я хочу тебя познакомить с родителями.

– Лера, тебе совсем не страшно? – удивленно спросил Лагунов. – Ты так легко говоришь, словно все было в кино, а не с нами. Ты знаешь, сколько грозит за наезд на человека с сокрытием с места аварии?

– Ну, это тебе виднее. Ты у нас адвокат. Но грозит, если на то пошло, не нам, а тебе. Так что нечего распускать нюни. На чьей машине вмятина? Никто не докажет, что за рулем была я. Свидетелей нет. А вот если провести экспертизу, то свежие следы сразу обнаружатся на твоей машине. Но до этого не дойдет. Так что выбрось блажь из головы и собирайся. Я еще не завтракала.

– Лера, я не могу.

– Что не можешь? Ты понимаешь, что сегодня вечером ты встречаешься с моим отцом? Или тебе это уже ни к чему?

– Лера, давай не сегодня.

Она с недоумением, ничего не понимая в происходящем, курила сигарету. «Господи, ну, почему мне вечно не везет с мужчинами? Попадаются одни слюнтяи. И этот раскис. Благородный вы наш».

– Роман, может, мне вообще уйти из твоей жизни, чтобы ты мог спокойно, не отвлекаясь на меня, страдать? Я уйду, если для тебя смерть безмозглой курицы важнее меня.

Молчание Лагунова она тогда расценила правильно. Больше они не встречались.

Так, по стечению обстоятельств она познакомилась со Стрельниковым. Павел неожиданно ей понравился. Жаль только, что страсть быстро улеглась, отношения перешли на другой, более спокойный уровень, когда уже и нести тяжело, и бросить жаль.

А потом у нее появился Борис…

До Москвы оставалось километров пять, не больше, когда в машине появился непонятный шум. Лера вначале выключила кондиционер, потом радио, в надежде, что ей показалось, но стоило повысить скорость, и шум нарастал сильнее. Пришлось съехать на обочину. Ничего не оставалось, как звонить в техпомощь. Вот тогда и появился Он. Высокий, спортивного телосложения Борис издали напоминал Стрельникова. Только яркий, небрежно завязанный платок под светлым пуловером придавал мужчине богемный вид. Седина, слегка коснувшаяся висков, игривый взгляд веселых глаз свидетельствовали о легком характере незнакомца. Лера только и успела изобразить милую беспомощность, так волнующую мужчин, как он предложил помощь.

Борис на своем «БМВ» дотянул машину до ближайшего автосервиса, потом с ветерком довез ее до самого дома. Галантно поцеловал руку и попросил о встрече. С того вечера и начались необременительные отношения, скрашивающие пресность предстоящей семейной жизни со Стрельниковым.

«Борис должен приехать с минуты на минуту», – спохватилась Лера и принялась за новые гренки. Потом, когда Борис закурит прямо на кухне свою сигару, опустит в чашку ломтик лимона, она подаст тоненький гренок с листом салата и копченой куриной грудкой. Все, как он любит. Только как ему сказать, что новогодний отдых накрылся медным тазом? И все из-за Стрельникова!

Прокрутив в голове пару банальных вариантов, она решила рассказать все как есть.

* * *

Последние наставления Валентина Дмитриевича Красников помнил наизусть. Но перед тем, как вызвать начальника безопасности банка, он еще раз открыл тумбу рабочего стола. Приспособление, похожее на флешку, способное взломать любой пароль любого компьютера, лежало на месте. И только убедившись в этом, Максим Валентинович набрал секретаря Стрельникова. Говоров явился без промедления.

Красников старался не смотреть ему в глаза, словно Говоров мог прочитать его мысли, как устройство, лежащее в сейфе.

– Я отправлю в Климовск Алексеева. Он решит все вопросы, – возразил Говоров. – От системного администратора пользы будет в стократ больше, чем от меня.

– Станислав Алексеевич, я ценю ваше мнение и понимаю, что вы отлично знаете свои кадры, но проблемы, возникшие в Климовске, будете решать именно вы.

Красников выжидающе смотрел на Говорова, надеясь, что тот наконец-то покинет его кабинет. Надо было самому зайти к нему. Отдал бы распоряжение и вышел, не слушая никаких доводов. А теперь приходится почти оправдываться. Распустил всех Стрельников!

– Хорошо. – Оспаривать приказ и.о. Говоров не стал. – Утром сразу в Климовск.

– Почему завтра?

– Поздно уже. Пока доеду – вечер. Завтра выеду в шесть утра и к началу рабочего дня буду в Климовске.

– Мне звонил начальник отделения. Они вас ждут сегодня. Если вопросов нет – я вас не задерживаю.

Никакой внештатной ситуации в банке Климовска не было. И не могло быть. Случись что – он знал бы первым. Но заметив, как Красников нервно сжал карандаш, еще чуток и точно сломает, Говоров попрощался и покинул кабинет.

Красников облегченно вздохнул, когда за Говоровым закрылась дверь. Неприятное чувство, сродни страху, немного отступило.

Вернувшись к себе, Говоров первым делом вызвал своего зама. Куликов давно ни в каких инструкциях и наставлениях не нуждался, но все же не мешало напомнить, что с сегодняшнего дня он отвечает за безопасность банка. Потом достал приготовленную командировочную сумку, которую уже и не помнил когда последний раз вынимал из шкафа. Надобности в спешных сборах не было, и если б не армейская привычка – готовность к любым непредвиденным обстоятельствам, пришлось бы ехать домой за сменной одеждой. А значит – потерял бы еще пару часов.

Говоров спустился в зал на первый этаж. Охрана на месте. Потом зашел в дежурную, бегло посмотрел на мониторы и, не найдя причины непонятной тревоги, направился в гараж. На выходе он столкнулся с женщиной. Профессионально отметил безопасность клиентки. Правда, в женщине еще было что-то такое, что заставило полковника обернуться. Дверь банка автоматически закрывалась, пропуская посетительницу внутрь. Еще мгновение, и силуэт женщины исчез.

Через пару минут, покинув стоянку, Говоров забыл о незнакомке. Он достал телефон и набрал номер начальника охраны климовского банка.

* * *

Саша в душе смеялась над собой: взрослая женщина встряла в авантюру. Но стоило наткнуться на проницательный взгляд мужчины на крыльце банка, как веселье вмиг улетучилось. То, что он охранник, было написано на лице. Между лопатками образовался холодок. Она незаметно обернулась, но мужчина, показавшись почему-то подозрительным, скрылся во внутреннем дворе. Непонятно от чего, но ей стало легче.

В банке было все в точности так, как описал Стрельников. Перед кассами толпилось немного народа, возле банкомата пополняли телефонные карточки. Сотрудник отдела денежных переводов нес документы в кассу на выдачу денег. За ним семенила на высоченных каблуках девушка. Обычная жизнь обычного банка.

Она с независимым видом прошла в конец коридора к отделу переводов.

– Если получать перевод, то будете за мной, – пожилая посетительница убрала сумку, освобождая Саше место на диване. – Работают, как сонные мухи летают. Как вы думаете, мы успеем?

Саша посмотрела на часы. До конца рабочего дня оставалось пятнадцать минут. Она, как ни старалась, пришла раньше времени. Теперь оставалось надеяться на то, что больше никто не займет за ней очередь. Запертая дверь в служебный коридор находилась напротив дивана. Саша прикинула количество шагов, отделяющих ее от неприметной двери. Если сделать широкие шаги, то всего пару, а если семенить, как девушка на каблуках, то с десяток наберется. Представив себя на тех ходулях, Саша невольно улыбнулась.

– Вот вы только улыбаетесь. Хорошо вам, молодым, хоть сегодня решите свои дела, хоть завтра, некуда вам спешить. А я как подумаю, что придется еще завтра сюда добираться, то не до смеха. Вам перевод? Вот и мне тоже получить, – ответила за Сашу суетливая бабулька. – Жду уже больше часа. Ну, куда это годится! И банк вроде приличный, а загвоздки, как везде. Здесь, еще до вас, девушка ожидала перевод, а по ведомости оказалось денег меньше, созванивается с парнем, ну, с тем, который перевод ей прислал. Мне вот дочь деньги тоже из Америки высылает. Уехала давно. Меня к себе зовет. Да куда я поеду? Здесь мои родители похоронены. Муж, царство ему небесное, здесь лежит. А что в той Америке?

Бабушка еще долго рассказывала бы о своих внутренних противоречиях, но дверь внезапно открылась, и девушка, у которой возникли проблемы с переводом, со счастливым лицом вышла из кабинета. Сотрудник банка, получив по рации распоряжение, быстрым шагом направился к недавно скандалившей посетительнице. Бабушка засеменила в кабинет с надеждой решить все дела до закрытия банка. Коридор опустел. Рука, в которой Саша зажала ключ, вспотела.

В одно мгновение, пользуясь случаем, она быстро направилась к служебной двери. От волнения ключ еле попал в замочную скважину. Два поворота, и неприметная дверь открылась. Саша быстро шагнула в темноту. Тишину служебного коридора нарушал стук ее сердца. Дрожащие пальцы никак не могли нащупать скважину. Немного привыкнув к темноте, она увидела пятно на двери – свет из коридора. Сделав опять два спасительных оборота ключом, она перевела дух и прислонилась к стене. Там, за дверью, было слышно, как вернулся охранник, заняв свое место на перекрестке коридоров, ведущих в зал. Через несколько минут его шаги послышались совсем рядом. Значит, бабушка успела получить деньги и завтра ей не надо опять ехать в банк. В подтверждение ее догадки из коридора долетели знакомые обрывки фраз, что деньги прислала ей дочь и что зовет к себе в далекую Америку, да она никуда не поедет, куда ей ехать… Больше Саша, как ни напрягала слух, ничего не расслышала.

Сколько она так простояла, прислонившись к стене, неизвестно. Время текло необычно долго и вязко, как на изломе миров. Ей начало казаться, что стоит она так больше часа.

– Ну, что у вас, Елена Ивановна, больше посетителей нет? Девушка здесь сидела. Точно к вам не заходила?

Голос охранника вывел Сашу из прострации.

– Да точно, точно. Завтра придет твоя девушка. Видел, сколько времени потратили на разборки. Может, подумала, что и бабушка застрянет у нас надолго. Ох и говорливая, жуть!

Невидимая Елена Ивановна заперла дверь, потом для надежности подергала пару раз ручкой и, убедившись, что дверь заперта, направилась вслед за охранником. Следовательно, простояла она никак не час и не на изломе миров, а всего от силы минут десять, в пределах этого мира, в темном коридоре запасного выхода.

Наконец послышался звук тележки для уборки. Теперь разговаривали возле ее укрытия охранник, его голос Саша узнала сразу, и техничка. Все шло по четко расписанному плану. Сердце, так колотившееся в груди, пришло в норму, но теперь от напряжения затекла спина. Швабра с грохотом упала, скользнув по двери, и сердце Александры опять заколотилось прямо в висках. Тело от напряжения все ломило, как когда-то на поле, когда она студенткой-первокурсницей поехала на два бесконечно долгих месяца в колхоз.

Она не любила коллективную работу на полях вовсе не потому, что не понимала, почему сажают картошку колхозники, а выкапывать обязательно должна интеллигенция. Она вообще не любила никакой коллективной работы. Что значит коллективная работа? Безусловно, такая работа нужна и даже необходима. Только от такой работы ни уму ни сердцу. Саша признавала только лично сделанную работу. Делаешь и отвечаешь. Кто отвечает за коллективную работу? Выходит, коллектив и отвечает. А посему – никто конкретно.

Правда, коллективная работа на полях и весях давала возможность студентам получить в конце лета приличные, по тем меркам, деньги. В деньгах Саша никогда не нуждалась. Мать регулярно высылала помощь. Бабушка с пенсии совала в карман деньги – на девичьи нужды. Дед никогда денег не давал, но так было заведено, что деньги, лежавшие в шкатулке, разрешалось брать без отчета. Так что особой нужды в средствах она никогда не испытывала. Но ощущение своих, заработанных денег создавало иллюзию независимости, взрослости, что ли.

И вот теперь эта взрослая женщина играет в «шпионов», доказывая себе и Стрельникову… Что она и кому доказывает, Саша не успела додумать. Все звуки жизни, доносившиеся из-за двери, внезапно смолкли. Оказывается, рабочий день может заканчиваться по-разному. Вот здесь, в банке, свидетель тому тишина.

В ее отделении такого никогда не бывает, чтобы вот так – раз… и тихо.

Несколько минут Саша еще прислушивалась к невероятной тишине, словно попала в какое-то звукоизолирующее устройство. Больше ждать не было силы. Она на ощупь, касаясь рукой стены, шла вдоль коридора, пока нога не уперлась в первую ступеньку. Равномерно переступая со ступеньки на ступеньку, держась за перила, Саша поднялась на второй этаж и открыла тем же ключом дверь. Оказавшись в коридоре, она легко нашла боковую дверь, ведущую в кабинет Стрельникова. На нее, как и говорил Павел, падал свет от уличного фонаря. Включив маленький «шпионский», как шутя назвал фонарик Стрельников, она осмотрелась вокруг.

В кабинете своего руководителя, то есть главврача, она бывала неоднократно, но в «личных апартаментах» бывать никогда не приходилось. Насколько она знала, да и то на уровне сплетен, вхожих в «личный» кабинет главврача было немного. Злые языки поговаривают, что Людочка Савельева только благодаря частому посещению «этого» кабинета так быстро сделала карьеру от рядового врача поликлиники до заведующей дневным стационаром и метит на место Владимира Ивановича. Предположение казалось настолько неправдоподобным, что Саша напрочь отказывалась в это верить. Реально заменить Владимира Ивановича мог единственный человек – Елизавета, но уж никак не Людочка, имеющая в своем профессиональном арсенале только одно достоинство – доступ в «личный» кабинет главного.

И вот теперь Саша с интересом рассматривала «личный» кабинет Стрельникова. На рабочем столе стоял компьютер, рядом лежало несколько папок, аккуратно сложенных друг на друга. Вдоль стены – шкафы, наполненные доверху книгами и такими же папками. Вся обстановка была непритязательной, какой-то спартанской и безликой. И лишь забытая чашка с недопитым кофе, сиротливо стоящая на журнальном столике, напоминала, что и у этого кабинета есть свой хозяин. И этот хозяин – человек.

Бросив коротенькую куртку на диван, Саша посмотрела в окно. На противоположенной стороне улицы, чтобы не попасть в обзор видеокамеры, припарковалась ее «коробчонка». От одной мысли, что в салоне машины сидит Стрельников, ей стало совсем не страшно.

Потом она, на всякий случай, заглянула в официальную часть апартаментов. Убедившись, что там никто не притаился, Саша достала из сейфа ноутбук. На оговоренную операцию требовалось всего несколько минут. Она быстро ввела код, и когда на мониторе открылась картинка водопада, между лопатками образовался холод. Саша напрягла слух.

Этой особой чуткостью она отличалась с детства. На ночном дежурстве в больнице во сне вычленяла шум подъезжающей «Скорой» из тысячи других звуков, долетавших с улицы. Часто, проснувшись среди ночи, тихонько шла на пост дежурной медсестры. Через пару минут обязательно ее звали в палату к больному. Поначалу эти хождения немного пугали медсестер. А потом все привыкли. По дыханию тяжелобольного пациента она с точностью могла сказать, сколько ему осталось еще страдать на этом свете. Это знание она не могла объяснить ни одним известным законом. Просто – знала.

Движение в коридоре она не услышала, а скорее увидела всем телом. Непослушными руками она выключила ноутбук и, не дожидаясь, пока исчезнет водопад на гаснущем экране, замерла в кабинете, судорожно соображая, что делать дальше. На ум пришел кролик, загипнотизированный удавом. Звали этого кролика Александрой.

Неизвестный достал ключи и теперь уже спокойно, не торопясь открывал дверь. Саша в панике метнулась за штору и вжалась в стекло. На счастье, балконная дверь имела приличный выступ. Она молилась, чтобы в коридоре оказался дежурный охранник. Тогда он точно не зайдет в кабинет. Но что тогда охранник делает в приемной? Саша замерла. Мужчина тоже прислушивался. Может, показалось? Но тишину нарушил еле слышный оборот ключа. Мужчина, вошедший в кабинет, осмотрелся, плотно прикрыл за собой дверь – уверенный, что его никто не потревожит.

А если он откроет штору? Что тогда? В кино она видела, как положительный герой в патовой ситуации набрасывается на врага, то есть на отрицательного героя, завязывается драка. А потом в финале добро и справедливость побеждают.

Мужчина, вошедший в кабинет Стрельникова, вел себя уверенно. Частью перепуганного мозга Саша понимала, что посетитель здесь не первый раз. Она вспомнила, сколько потратила времени, чтобы сориентироваться в кабинете, а этот даже в темноте передвигался свободно.

Операция, ради которой пришел незнакомец, заняла несколько минут. Судя по шорохам, интересовал его тоже только ноутбук. И, скорее всего, он обрадовался, что ноутбук, забытый Стрельниковым, стоял на столе. Для уверенности он открыл незапертый сейф, после чего уселся за стол. Когда появилось еле заметное пятно – засветился монитор, мужчина подключил флешку. На мониторе в столбиках забегали цифры. Мужчина быстро застучал по клавиатуре. Память ноутбука была девственно чиста. Не найдя ни одного файла, он зло выругался. На долю секунды ему показалось, что в кабинете кто-то есть. Он прислушался. Не найдя ничего подозрительного, он не торопясь покинул кабинет. И опять ключ еле слышно повернулся в замочной скважине. Все стихло. Удалялся посетитель уже не крадучись. Тяжелые шаги, приглушенные ковром, вскоре стихли на лестнице.

Саша перевела дыхание. Шпионский фильм почти окончился. Неужели она, Саша Андреева, главная героиня?

Свернувшись калачиком на диване, укрывшись короткой курткой, Саша прикрыла глаза. Если не уснуть – можно свихнуться от тишины. Обязательно начнет казаться, что кто-то ходит, стоит за дверью. Только бы уснуть, только бы уснуть.

Стрельников, сняв очки, близоруко прищурил глаза. Наклонившееся лицо было настолько близко, что она рассмотрела даже цвет его глаз. Саша хотела спросить, как он зашел, ведь ключи у нее, но протяжный незнакомый звук, доносившийся то ли с улицы, то ли с нижнего этажа, мгновенно прогнал сон, а заодно и Стрельникова.

На часах было ровно шесть утра. Через два часа ее ждала свобода. Саша посмотрела в окно. Машина стояла на том же месте.

Покинуть банк после пережитых ночных страхов оказалось очень легко. Она тихонько вышла в пустой коридор и, сделав десяток шагов, решительно постучала в приемную Стрельникова. Увидев раннюю посетительницу, Виолетта приветливо улыбнулась. Улыбка секретаря, против ожидания, была искренняя и доброжелательная.

Секретарь главного врача тоже улыбалась посетителям, только совершенно иначе. На ее лице легко читалось: «главный занят, ему не до ваших никчемных просьб». После такого улыбчивого приема посетитель вмиг сникал. И острое желание открыть дубовую дверь, за которой вершил судьбы главный врач, пропадало. В довесок к улыбчивой секретарше на дверях главного красовалась еще и унизительная надпись: «Стучи тихо, проси мало, уходи быстро».

– Чем могу помочь? – Секретарша по-прежнему сохраняла на лице улыбку.

– Мне бы господина Стрельникова.

– Пал Палыч в отпуске. Вы по какому вопросу? Может, кто-то из заместителей вам поможет?

– Нет, спасибо. Я зайду позже.

Виолетта открыла тетрадь и хотела предложить ранней посетительнице записаться на следующую неделю, когда вернется Пал Палыч, но та, извинившись, уже закрыла дверь.

Саша быстро шла по пустому коридору на выход. Недавно сменившийся охранник провел взглядом молодую женщину и посмотрел на часы. Ходят разные ни свет ни заря.

Плюхнувшись на водительское место «коробчонки», Саша ощутила мелкую дрожь в теле и расплакалась. Крупные горячие слезы катились по щекам одна за другой.

Стрельников поморщился. Все женщины, входящие в его холостяцкую жизнь, никогда не плакали. А если и начинали плакать, то капризными, ничего не значащими слезами. И катились они нарочито и аккуратно, так, чтобы не испортить макияж. Саша плакала молча. И он растерялся. Потом рассердился на себя.

Она начала рыться дрожащими руками в своей «на все случаи» сумке, и слезы падали на дорогую импортную кожу. И найдя наконец-то салфетки, промокнула глаза, а потом вытерла все лицо, отчего вид у нее стал совсем несчастный. То, что Саша говорила, плохо укладывалось в прагматичном уме Стрельникова. Он не мог понять, как можно всем телом почувствовать, что в его кабинет кто-то собирается заходить. Но он ей верил, верил каждому слову, каждой слезинке.

Жаль, что Саша не успела закачать информацию до прихода посетителя. Увидеть бы потом лица тех, кто получил бы эту «липу». И в то же время Стрельников, как мальчишка, радовался тому, что уже сегодня, вернувшись на работу, он первым делом просмотрит запись с камер наблюдения. Единственное, что огорчало и от чего стало противно на душе, что, еще не видя никакой записи, он уже знал ночного посетителя.

– Саша, опиши еще раз мужчину.

Стрельников зачем-то сжал ее руку. Саша закрыла глаза и, растворяясь в бесконечности, снова оказалась в кабинете. Страха не было. Кабинет стал светлым и большим, словно потерял прежние границы. Мужчина зашел в приемную, потом открыл дверь кабинета и направился в другой «личный» кабинет Стрельникова. Ровное, спокойное дыхание, долетевшее к ней словно через усилитель, послышалось совсем рядом. Все было как в кино. Кадр сменялся за кадром. Она приближалась к нему, всматривалась и никак не могла рассмотреть лицо. Мужчина был довольно молодой, не старше Стрельникова. Длинные музыкальные пальцы красиво бегали по клавиатуре.

– Нет… Лица не увидела. Вижу фигуру, движения. Я узнала бы его, если бы увидела. – Саша высвободила свою руку из рук Стрельникова.

– Как это у тебя получается?

– Не знаю. Получается как-то само собой.

Стрельников смотрел на нее, но не поверх головы, не на макушку, а прямо в глаза. От этого взгляда она смутилась. С этим сложным чувством надо что-то делать, а она не знала и не умела ничего делать. Чтобы спрятать свою растерянность, вцепилась мертвой хваткой в руль. Остальную дорогу они ехали молча, и, только закрыв дверь квартиры, Стрельников решительно сообщил о своем отъезде.

– Саша, мне придется уехать, – чуть помедлив, проговорил Стрельников, окончательно приняв решение. – Вернее, вернуться домой. Спасибо тебе. Без тебя я бы ничего не сделал. Спасибо.

Надо было еще что-то сказать, но он не знал. За все услуги он щедро платил, а как здесь быть? Зачем он взял ее за руку? Зачем? И откуда это давно забытое тревожное чувство, способное на многое, но за которое надо обязательно платить свободою?

Отказавшись от кофе, Стрельников в спешке собрал вещи, небрежно побросав их в дорожную сумку. Так и не ответив на немой вопрос «что случилось?», он прижал Александру к себе, едва коснувшись губами виска, и быстро сбежал вниз.

Выйдя из арки, Стрельников остановил такси. И только отъехав от дома, облегченно вздохнул. Солнце, светящее сквозь голые деревья, обещало хороший осенний день…

Саша смотрела на удаляющуюся фигуру Стрельникова до тех пор, пока он не сел в такси. Серая вязкая грусть и усталость медленно заползали в душу. Сколько это будет теперь длиться?

За ночь салон машины наполнился терпким запахом «Фаренгейта».

В «коробчонке» ощущались свежие древесные и мшистые запахи, пахло жимолостью и кедром. И ей до самой больницы казалось, что рядом сидит Стрельников.

Машина, которую Кузьмич окрестил «коробчонкой», появилась у Саши совершенно неожиданно, вызвав много зависти и пересудов молодых коллег. Естественно, купить на свою зарплату такую машину она не могла. И о чем только ни шептался народ. Но сошлись на одном простом решении – подарил состоятельный любовник. Были даже такие, которые видели своими глазами этого самого богатого любовника. Объяснять, откуда у нее машина, она никому, кроме Кузьмича и Елизаветы, не стала. Дудник сказал, что подарок любовника звучит интригующе.

Машину еще позапрошлым летом ей подарила мать. И сколько Саша ни отговаривала ее от затратной затеи, ссылаясь, что на работу она ходит пешком через больничный сад, а по делам все равно быстрее в метро: ни пробок тебе на дорогах, ни заторов, но переубедить мать редко кому удавалось. Пришлось согласиться и ехать выбирать машину в ближайший автосалон.

В «Матиз» кричаще ярко-желтого цвета Саша влюбилась сразу, прямо в автосалоне.

На работу, в силу сложившихся обстоятельств и бессонной ночи, Саша приехала с непростительным опозданием. Идти на пятиминутку в кабинет заведующего, где сидит в полном составе дневная смена, она не решилась и направилась в ординаторскую готовить вместо Елизаветы утренний кофе.

* * *

Это утро Красников встретил на работе. После бессонной ночи, проведенной в кабинете, из зеркала на Максима Валентиновича смотрел мужчина с помятым лицом и покрасневшими глазами. Можно было поехать домой, но Красникову показалось, что под неусыпной охраной дежурных ночь пройдет спокойнее. Была и другая причина, чтобы остаться в банке – те же охранники. С недавнего времени, по негласному приказу Говорова, велся постоянный учет времени прихода и ухода с работы сотрудников банка. Приказ касался всех. Как потом, вдруг чего, он будет объяснять, что делал так поздно в банке. Конечно, он бы придумал. Мало ли чем может заниматься и.о. генерального директора банка. Но отвечать на вопросы Говорову – увольте.

Месяц, данный на погашение долга, пролетел с космической скоростью. За это время ему звонили два раза и очень дипломатично намекали, что долг желательно погасить. Он и сам бы рад это сделать, но собрать деньги собственными силами ему никак не удавалось. Для начала пришлось продать машину бизнес-класса и пересесть на дешевую иномарку. Максим Валерьянович стал чаще наведываться в казино, но недостающей суммы катастрофически не хватало. Долг был поистине заоблачным.

Красников уже собирался на работу, когда неожиданно раздался звонок. За дверью стоял рослый разносчик пиццы. Такой ерунды он никогда не ел и не заказывал, да еще в такую рань. Красников посмотрел на часы. Звонок раздался снова. Настырный посыльный не собирался уходить. Он открыл дверь и не успел возмутиться, как мгновенно, словно резиновый мяч, отлетел к стене и неловко сполз на пол. Удар пришелся в солнечное сплетение. И Красников, как ежик с английской пословицы, забыл дышать. Удары наносились профессионально. Перед глазами мелькал зеленый комбинезон с крупной надписью на груди «Ваш заказ».

Придя в себя от боли и наглости нападавшего, Красников попытался сопротивляться. Но следующий удар пришелся в пах. Дыхание перехватило так, что Красников на какое-то мгновение потерял сознание. Окончательно не оправившись от боли в паху, боясь шевельнуться, Красников с удивлением осознал, что живой.

– Деньги должны быть к концу месяца. Соберешь и позвонишь.

– Я не успею, – еле слышно прошептал Красников.

– Жить захочешь – успеешь. Я приду через десять дней. Только не думай – легко не умрешь. Я тебе обещаю. И еще… не вздумай дурить.

Пнув носком ботинка лежащего на полу Красникова, развозчик пиццы покинул квартиру.

И если бы не жгучая боль в паху, можно подумать, что привиделось со сна. Все произошло настолько молниеносно, что не укладывалось в воспаленном от боли мозгу. Красникову ясно было только одно – повторной встречи его тщедушное тело не вынесет. Его стошнило прямо на светлый персидский ковер.

Найти недостающую сумму в оставшиеся дни было столь нереально, как слетать на Луну. За отведенное время он не успевал даже продать квартиру. Перед глазами снова стояла заблеванная прихожая.

На следующий день он встретился с Акулиным. Придуманная на ходу идея, с которой он обратился к Виктору Андреевичу, была не плохая сама по себе, главное, на ее реализацию требовались деньги. Ровно столько, сколько недоставало до полного расчета. И ни копейки больше. Акулин мог бы, конечно, поддержать племянника, но одной идеи оказалось мало. Акулин хотел полной выкладки, с расчетами, обоснованиями и гарантиями возврата денег. Поразмыслив над предложением и взвесив риск сомнительной операции, смахивающей на аферу, денег Акулин не дал.

Красников обзвонил всех знакомых. Треть нужной суммы с трудом, но все же удалось собрать. Но только треть. И, как часто бывает в таких ситуациях, помощь пришла, откуда ее и не ждали.

С Эдуардом он встретился совершенно случайно, можно сказать, столкнулся в банке. Занятый своими проблемами, Красников даже не поинтересовался, что делал приятель в банке. Да собственно, он не сразу и признал Эдуарда.

– Старик, сколько лет, сколько зим! – Эдуард радостно похлопал Красникова по плечам. – Куда ты тогда пропал? На звонки не отвечал! Год не виделись!

Громкий розговор начал привлекать внимание охранника. Красникову ничего не оставалось, как согласиться на предложение Эдуарда посидеть в кафе. Говорить о своих проблемах особо не хотелось, повторять придуманную историю Красников тоже не стал. Рассказать правду, как его облапошили, он никогда не решился бы, но получилось все само собой.

Может, от того, что Эдуард задавал правильные вопросы, может, далось в знак напряжения последних дней, но Красников выговорился. Картина получилась и вовсе неприглядная.

– Да-а, с такими людьми шутки плохи, – подытожил рассказ Эдуард. – Конечно, тебя не убьют. Какой спрос с трупа? Но жить спокойно не дадут – это точно. Сколько дней в запасе?

Лицо Красникова вытянулось. Никакого запаса времени давно не было.

Эдуард кому-то позвонил и договорился о встрече, и вскоре пошел встречать подъехавшего. Красников допил безвкусный кофе, понимая, что вся эта суета не стоит ломаного гроша, как, собственно, и его жизнь. Он готов был рассчитаться за заказ, как появился Эдуард, и не один. Валентин Дмитриевич Барков решил вопрос в тот же вечер. На шее Максима Валентиновича ловко затянулась новая крепкая петля.

Красников плеснул на лицо холодную воду, словно тем самым хотел смыть тяжелые мысли. Никакой информации Баркову он не передаст! Нет в ноутбуке никакой клиентской базы! Нет! От бессилия ему хотелось кричать. В ноутбуке, не подключенном к Интернету, спрятанном в сейфе, информации – нет! Об этом он доложил Баркову сразу, как только покинул кабинет Стрельникова.

* * *

Стрельников остановил такси за два квартала от дома. Он пытался вспомнить, когда последний раз шел по улице. Просто шел, никуда не спеша, чтобы его вдобавок толкали прохожие, цепляясь за его сумку. Вечерние неспешные прогулки с Сашей – не в счет. Он изо всех сил старался не думать о них. Почти две недели, длившиеся целую вечность, с душевным давно забытым беспокойством, наконец-то закончились.

Створки поворотно-распашной двери, словно в подтверждение его мыслей, неслышно разъехались в стороны, впуская своего жильца в холл, как в старую жизнь. Привычный запах освежителя воздуха после утренней уборки еще не выветрился. В холле пахло морской свежестью и лесом. В кадках росли пальмы. За две недели ничего не успело измениться.

«Саша будет жить, как жила, – подумал Стрельников. – У нее своя жизнь, работа, какой-то непонятный больной, который захотел вдруг жить потому, что… надо исправлять ошибки. И еще у нее есть «без пяти минут профессор», простой и всем доступный, потому что он всегда такой. И фамилия у него почти народная – Степанков. Вот он и будет звонить поздними вечерами, как и звонил, спрашивать о жизни и делах. И она, смеясь, станет рассказывать ему о своей жизни и делах. Зачем я думаю о ней? Да потому, что не могу иначе. А как могу?»

– С возвращением, Пал Палыч! Почту заберете сейчас или спуститесь попозже? Как отдохнули? Оно и понятно, что отдыхать приятнее, чем работать.

Словоохотливая консьержка задавала вопросы и тут же сама отвечала на них. Да и чего ждать ответа, когда и так понятно – отдых есть отдых. Но видя, что Стрельников не расположен к общению, положила на столешницу большой сверток газет.

– Когда вы только успеваете читать? Все пишут да пишут. А толкового так и нет ничего. И рекламу вам принесли. Если не надо – оставлю себе. Знаете, там такие…

– Маргарита Степановна, оставьте себе всю почту.

Ему было совсем неинтересно то, что привлекло немолодую женщину в рекламных буклетах, также как неинтересны в газетах просроченные новости.

– Пал Палыч, вас утром какой-то мужчина спрашивал. Сказал, что ваш старый друг. Проездом в Москве.

Никакого друга, чтобы вот так, без предупреждения, мог зайти к нему, да еще проездом, Стрельников не мог припомнить. Говоров, что ли?

– Маргарита Степановна, я оставлю у вас пакет. Он быстро переложил из сумки ноутбук и сверток бумаг, в глубине которых хранилась бесценная флешка. Зачем он это сделал, Стрельников не мог объяснить. Забытая тревога смутно ожила в душе. Не изменяя привычке, не вызывая лифта, быстрым спортивным шагом он направился к лестнице. О Саше он себе запретил думать, потому что страх, давно вытесненный из сознания, ожил и застрял в глазах.

– Правильно ты все сделал, – страх засмеялся в душе. – Ты же лучше других знаешь, как бывает. И не понаслышке. Тебе это надо?

Стрельников остановился, опустив на ступеньку сумку.

– Я вернусь к ней.

– Ну-ну, попробуй, – скрипнул страх и цепко сжал горло. – Конечно, возвращайся, если забыл, как было.

Стрельников ничего не забыл.

С будущей женой Павел познакомился на последнем курсе института. Женским вниманием он никогда не был обделен. Кроме внешности и ума было в нем что-то еще, что дано уловить только женщине, – надежность и любовь к жизни, без угрюмости и мелочности. Но в силу своей натуры к девушкам Стрельников относился ровно, дружески, до тех пор, пока не встретил Ее.

Он шел из библиотеки, когда его внимание привлекла плачущая возле окна девушка. В тот день у Ирины случилось вселенское горе – она умудрилась потерять только что полученный загранпаспорт, а скорее всего его просто вытащили из сумки в метро. Но горе от этого меньшим не становилось, ибо зимняя поездка на курорт полетела в тартарары. Узнав причину горьких слез, Павел предложил девушке пойти в кино. Гулять по городу с заплаканным лицом – не лучший выход. Но потом то ли фильм оказался скучным, то ли предчувствие чего-то большого и светлого заставило их уйти из кинотеатра, так и не досмотрев фильм. Когда Стрельников проводил девушку до дома и уже прощался, у него впервые замерло сердце от непонятного ощущения. Ему вдруг захотелось оберегать и заботиться о ней всю жизнь. От этой встречи в один момент изменилась не только жизнь Стрельникова, но и он сам!

Курсовые и зачеты ушли на задний план, ни о каком переезде в Севастополь к родителям не было и речи. Даже на научную конференцию с докладом «Математический анализ и математическая составляющая планирования», к которой он столько готовился, непростительно опоздал, автоматически выбыв из списка докладчиков.

Склонность к математике у Стрельникова появилась еще в школе. Отцу, кадровому военному, хотелось, чтобы сын был достойным продолжателем зарождающейся традиции, но не случилось. Сколько ни приносил Павел Григорьевич книжек об армейских буднях, надеясь пробудить в сыне интерес к армии, но Павла по-настоящему интересовала только математика. И пока старший Стрельников служил в Ленинграде, Павел занимался в математическом центре во Дворце пионеров. Даже успел завоевать несколько наград на математических олимпиадах. Кто знает, возможно, именно ему удалось бы найти доказательства гипотезы Пуанкаре, тем самым решить одну из семи математических задач ушедшего тысячелетия, если бы не частые переезды отца.

Поэтому ничего удивительного не было в том, что Павел без труда поступил в МЭСИ, выбрав специальность «Математические методы в экономике», о чем никогда не жалел.

За месяц до окончания института сыграли свадьбу. Со стороны жениха из родственников была только Софья. Начало вывода войск из Европы, где нес остаток службы полковник Стрельников, совпало с торжеством у сына.

Первая даже не трещина, а скорее трещинка в семейной жизни появилась, как ни странно, на следующий день после свадьбы. Ирина, привыкшая к обеспеченной и комфортной жизни, настаивала на совместном проживании с родителями. Конечно, квартира, которую он снял, ни в какое сравнение не шла с той пятикомнатной в Дмитровском проезде, в которой выросла Ирина. Он уехал один. Жена приехала через несколько дней. Страсть разгорелась сильнее обычного. Обида прошла. Да и не мог он обижаться на женщину, которую боготворил.

От будущего зятя родители Ирины были не в восторге с первого знакомства и с опрометчивым решением единственной дочери мириться не хотели. Ведь так хорошо все складывалось. Игорь Масленников, импозантный молодой человек, старше Ирины лет на десять, как нельзя лучше подходил на роль зятя. Но своенравная и упрямая Ирина, отбросив доводы родителей, выбрала Стрельникова.

Семейная жизнь потихоньку налаживалась. Единственное, чего остро не хватало Стрельникову, – ребенка. Орущего беспомощного комочка.

– Дети – это хорошо. Что за семья без детей? – вздыхала теща, в очередной раз подчеркивая несостоятельность зятя. – Родить – дело нехитрое. А вы куда привезете ребенка с роддома? На съемную квартиру? Павел, неужели ты думаешь прокормить семью на свои копейки? Сколько памперсы стоят, ты в курсе?

Он был в курсе всего. Он помнил все неудобства кочевого детства. Но, тем не менее выжил, вырос, состоялся. А Москва – это не военный гарнизон, временами без света и тепла.

– Вадим Петрович может устроить тебя на хорошую работу. Пусть не по специальности, зато зарплата пристойная. Сам посуди, сколько твоих однокурсников работает по специальности? Все твое упрямство, Павел.

Лидия Дмитриевна действительно не могла взять в толк, как Павел мог отказаться от должности торгового представителя, а он не мог объяснить, что работа клерком пусть даже в самом министерстве – не его. Не сможет он там работать ни за какие деньги. Призвание должно пульсировать в крови, а призвания не было – и точка. С этой точкой легко мирилась только Софья и поддерживала внука, как могла.

Кроме разговора о детях, был еще и другой сценарий. И не важно, кого в действительности из сокурсниц дочери встретила Лидия Дмитриевна, суть не менялась.

– Ирочка, на днях встретила Риту из твоей параллельной группы. Работает в финансовом отделе какой-то компании. Выглядит, как… Отдыхала знаешь где?

Дальше Павел не слушал, все было одно и то же. Уходил в кабинет к тестю.

После посещения родителей Ирина на несколько дней замыкалась в себе, неся на лице вселенскую скорбь неудавшейся семейной жизни.

– Я работаю, диссертацию заканчиваю, – оправдывался перед женой Стрельников.

– Ты работаешь для себя. Обо мне ты совсем не думаешь. Послушался бы отца, знаешь, как мы могли бы жить…

Исчерпав укоры, Ирина замолкала. Ее молчание Стрельникова угнетало. Он уже готов был позвонить тестю и пойти клерком в министерство, но каждый раз откладывал звонок до следующего раза.

Почему не работает Ирина – обсуждать не принято. Ирина – выше всего рутинного, выше восьмичасового рабочего дня.

– Ирина создана для семьи, – с пафосом говорила теща. – Просто надо иметь мужа, способного оценить свое счастье. Ах, да кому я говорю…

За совместно прожитые годы Стрельников так и не смог понять высокую миссию жены. Может, если бы прожили дольше…

А потом случилось непредвиденное…

Среди зимы моросил дождь. День не заладился с утра. Ноги промокли на полпути до работы. В районе без предупреждения отключили свет на ремонт линии. Банк, похожий на кишащий улей, остался без электричества. До одиннадцати сотрудники дружно курили, маялись без кофе и обсуждали вчерашнее заседание совета акционеров. Стрельников, слушая вполуха коллег, не мог отвлечься от домашних неурядиц. Ирина, побывав у родителей, снова замкнулась в себе. Даже в постели последнее время чувствовал, только выполняла супружеский долг, от чего ему становилось и вовсе не по себе.

– Пал Палыч, генеральный просил зайти.

Мужской разговор, сводившийся к очередному анекдоту Шаргина, нарушила некстати появившаяся секретарь.

– Неужели рабочий день отменен? – удивился вечно опаздывающий Шаргин.

– Нет, господин Шаргин, – с профессиональной улыбкой ответила секретарь, – не волнуйтесь, не отменен, свет будет через полчаса.

Да, умел подбирать кадры генеральный! Секретарь-референт отвечала всем требованиям времени: высшее образование, презентабельная внешность, хорошо поставленный голос, четкая дикция, навыки общения с людьми. Еще секретарь-референт обладала навыками самоорганизации, позитивно мыслила, была коммуникабельная и, что немаловажно, стрессоустойчивая.

Генеральный отложил бумаги в сторону, кивнул Стрельникову на кресло, тем самым подчеркивая неофициальность разговора.

– Вчера было заседание акционеров. Решали и кадровые вопросы, – без предисловия начал генеральный. – Тебя рекомендовали на должность заведующего отделом кредитования. Акулин рекомендовал. Все поддержали. Так что прими и мои поздравления! Это, так сказать, вступительная часть, а теперь обсудим рабочие вопросы.

Генеральный назначению Стрельникова особо не радовался. На перспективную должность у него на примете был свой человек, но Акулин даже слушать не стал, дав четко понять, что заведовать отделом будет Стрельников.

– Сегодня в шестнадцать я собираю всю администрацию по случаю некоторых изменений, так что тебе, Пал Палыч, как говорится, и карты в руки. Набросаешь небольшой план работы врученного тебе отдела. Но ты это… – генеральный не мог подобрать нужных слов.

Взгляд, брошенный на Стрельникова, был красноречивее любых слов. Павел с тоской посмотрел на свои светлые джинсы и промокшие модные серые кроссовки. Безнадежно повозил руками по коленям, распрямился и вздохнул.

– Ты это, будь презентабельнее. Будут учредители. У меня все. Вопросы?

Вопросов у него не было, как не было и презентабельности.

В приемной он налетел на стрессоустойчивую секретаршу и даже не извинился. Сказать, что его переполняла радость, – ничего не сказать. Радость была сродни щенячьей. По сути своей он не был карьеристом. Неожиданно полученная должность лишь ускоряла покупку собственного жилья. Крыша над головой как воздух была необходима для того, чтобы на свет появился маленький орущий комочек. Это единственное условие жены. И все образуется в семье.

Телефон Ирины отвечал монотонным, хорошо поставленным голосом: «Абонент находится вне зоны…»

Пока Стрельников вернулся к себе в отдел, занеся в кадры заявление, все были в курсе его повышения. Отдел кадров, кузница сплетен, сбоя не дал и в этот раз.

Были поздравления коллег, искренние и не очень. Красников, как показалось Стрельникову, даже огорчился. Откуда-то появилась бутылка шампанского. Только телефон Ирины предательски молчал.

Он воспользовался моментом, с одного отдела ушел, а в другой не дошел, вызвал такси и отправился домой. Презентабельность – будь она неладна! Если бы он только знал цену этой презентабельности!

Проигнорировав лифт, Стрельников на одном дыхании, перепрыгивая через две ступеньки старой, видавшей виды лестницы, оказался перед обитой дерматином дверью. Ключ не попадал в скважину. Сердце колотилось. В темном коридоре он зацепился за брошенные вещи и застыл на пороге комнаты.

На скомканной постели, уткнувшись в грудь мужчины, мирно спала Ирина. Он замер, до боли зажмурив глаза, надеясь, что видение не превратится в неотвратимую реальность. Голова шла кругом. То чувство, что обычно разыгрывают в кино, ни в какое сравнение не шло. Ибо чувства как такового не было – была пустота внутри. Даже вода, которую он жадными глотками пил на кухне, потеряла всякое свойство воды. Посидев несколько минут и собравшись с силами, тихо, чтобы не разбудить спящих, он зашел в комнату. Роняя какую-то одежду, он даже не вынул, а выдернул со шкафа первые попавшиеся вещи, сгреб в охапку костюм. Мужчина, услышав сквозь сон непонятную возню, засопел, повернулся на бок. Загорелая волосатая рука легла на плечо Ирины. С чувством омерзения от случайно подсмотренной чужой интимной жизни он вышел в коридор.

На антресолях, среди коробок, которые непонятно зачем хранила Ирина, нашел новые туфли. И только выходя из квартиры, Стрельников не сдержался и со всей силы хлопнул дверью. На улицу Тупиковую, дом пять он больше не приезжал.

На пятиминутке в конце рабочего дня он выглядел презентабельно, может, только был немного бледным. Доклад получился обстоятельным, как все, что делал Стрельников.

Развод состоялся через месяц. С формальностями в загсе Стрельников справился быстро. Детей не было, совместного имущества за неполные три года супружеской жизни не нажил.

Ирина на бракоразводный процесс не приехала.

Единственным близким человеком оставалась по-прежнему Софья.

– Вот видишь, ты уже все проходил. Тебе это нужно? Кто тебе сказал, что она другая? Сам придумал? – Страх, оживший внутри, подал окрепший голос.

– Все проходили, все было. Может, ты и прав.

Стрельников подхватил сумку и толкнул незапертую дверь. В холле на две квартиры после освещенного коридора оказалось темнее обычного. Саша, наверное, сказала бы, что темнота в холле насыщенная. А еще она говорила, что очень боится темноты и потому вечерами не ходит домой прямиком через парк, а едет в общественном транспорте. А еще больше она боится темноты, исходящей от людей. Вот так…

Подсветив мобильным телефоном, Стрельников попал ключом в замочную скважину своей двери. Три привычных поворота, и он оказался в квартире. Полоска света, пробивающаяся сквозь приоткрытую дверь из кабинета, неприятно бросилась в глаза. Он отлично помнил, что свет выключил везде, даже перекрыл вентиль газа и отключил на всякий случай воду. Он, не разуваясь, направился в кабинет, не успел на ходу додумать мысль, что свет он точно выключил, как что-то тяжелое обрушилось на голову.

Лежа в неудобной позе среди холла, он слышал, как во сне, шорохи, долетающие с потолка или выше. Кто-то ходил по квартире. Паркет вибрировал прямо в мозгах. Потом звуки постепенно растворились, и перед тем, как окунуться в темноту, он ощутил, как кто-то сильными руками перевернул его на спину и тщательно обыскал карманы.

* * *

Саша не любила двусмысленных ситуаций и намеков, когда любой ответ мог истолковываться неверно. Вот и сейчас медсестра закрыла дверь палаты, оставив Александру решать, как ей быть: продолжить осмотр пациента или оставить все как есть, а самой идти к заведующему.

– Александра Ивановна, раз начальство зовет, идите. Нам спешить некуда. Не разбежимся – будем вас ждать.

Ситуация разрешилась, но неприятный осадок, а с ним и тревога закрались в душу. На ходу она пыталась догадаться, что могло случиться из ряда вон выходящее, чтобы Владимир Иванович, ранее не позволявший себе прервать обход врача, срочно вызывал к себе. Никакие предположения, кроме сокращения отделения, не приходили на ум. А если ее вызывает заведующий по поводу тяжелобольных? Через минуту она забежала в ординаторскую, захватила на всякий случай истории болезни поступивших больных и направилась в кабинет заведующего.

Владимир Иванович любил, когда ординаторы являлись к нему во всеоружии, с историями болезни, чтобы тут же внести малейшие коррективы в лечение и обследования. Так было всегда. Поначалу она расстраивалась. Ей, в силу неопытности, казалось, что Владимир Иванович хочет подчеркнуть начинающему доктору степень его малокомпетентности. Со временем она поняла простую истину: умудренный профессиональным и жизненным опытом, заведующий только разделял степень ответственности врача за судьбу каждого больного. И как будет жить отделение без Владимира Ивановича? А если действительно вместо него назначат Людочку Савельеву?

– Проходите, присаживайтесь, Александра Ивановна. – В официальном тоне заведующего сквозила тоска.

Она привычно шагнула к старому продавленному креслу, негласно закрепленному за ней, сразу даже не поняв, что ее место занято.

Небрежно забросив ногу за ногу, пуская красивые замысловатые колечки дыма, что было уже вопиющим само по себе, женщина, занявшая место Александры, даже не удосужилась взглянуть на вошедшую. Ухоженная, с ровным загаром, в дорогой одежде, явно купленной за рубежом, госпожа Лагунова смотрелась вызывающе на фоне обветшалой кабинетной обстановки.

– Александра Ивановна, познакомьтесь, это родители Романа Лагунова, а это лечащий врач – Александра Ивановна.

Саша взглядом обвела неожиданных посетителей и примостилась на диване. Колючие осколки льда, один за другим, начали впиваться между лопатками. Она плотнее прижалась к спинке дивана, но чувство возникшего беспокойства только нарастало.

– Я хочу знать, на каком основании вы перевели нашего сына в общую палату? Мы что, недостаточный сделали взнос, или приказ главврача для вас не закон? Или мы должны взнос сделать лично вам?

– Оля, ну зачем ты так?

Извиняющийся голос принадлежал неприметному мужчине, сидевшему у двери.

– Что – Оля? Что!

Назревала семейная ссора с коммунально-скандальным выяснением отношений. Через долю секунды, совладав с нахлынувшим раздражением, женщина прервалась на полуслове и отвернулась к окну. Только скандала с мужем еще не хватало.

А ведь ей плохо. Саше показалось, что в нависшей тишине она подумала об этом слишком громко. Женщина оторвала взгляд от подоконника и внимательно посмотрела на Сашу. «Пожалуй, ей так же плохо, как и мне. Сегодня вечером я не увижу Стрельникова. И завтра. И всю остальную жизнь. А эта женщина никого не хочет видеть. Давно устала от всех». Саше стало жаль Лагунову. Непривычный холодок опять пробежал между лопаток.

«Господи, как я устала от всего. От всех больниц, от сына, от мужа… От себя. Хорошо, что никто не видит, где и с кем мне приходится общаться». – Ольга Эдуардовна закусила губу, так и не подавив высокомерного взгляда. Внутри все закипало.

Последнее время Ольга Эдуардовна вспыхивала как свеча, и виной всему была больница. После возвращения с отдыха чувствовала себя великолепно, но эти ежедневные походы в неврологию за неделю ее измотали так, словно и не было ни отдыха, ни солнца, ни океана.

Ольга боялась больниц с детства, а заодно и врачей. В такой же затрапезной больнице у нее давно умерла мать. До сих пор Ольга не могла ей простить смерть, больше похожую на предательство. В шестнадцать лет она не знала, как жить без матери. И если бы не спорт, а позже – Лагунов, трудно представить, как сложилась бы ее осиротевшая жизнь.

Все казалось ошибкой. До последнего Ольга верила в чудо – откроет дверь, а мать лежит на больничной койке. Она, не чувствуя земли, со всех ног неслась в палату, все еще надеясь, что ее молитвы и слезные просьбы услышаны Всевышним. В пустой палате, уставшая от чужого горя, нянечка убирала постель. Чуда не случилось.

Страх болезни, дряхлости и смерти с завидным постоянством начал ее преследовать по ночам. Она видела себя в такой же больнице и совсем беспомощной, как мать. От страха было только одно лекарство – спорт. Вымотавшись на тренировках, она валилась на кровать и засыпала до утра. А если тренировок не было – маялась до утра, прислушиваясь к себе. В шестнадцать лет ей почему-то казалось, что спортсмены не умирают и вечны, как небожители. Она сама придумала себе эту сказку, в которую долго верила. И не беда, что в сказке не было места принцу на белом коне, лишь бы сказка длилась вечно.

Стать профессиональной спортсменкой, невзирая на оптимистические прогнозы тренера, Ольге Кузелевой не удалось. Зато в пединститут на факультет физкультуры и спорта, который в народе попросту назывался «дурфаком», она поступила сразу, сдав все экзамены на слабенькие троечки. Спортивная молодежь, подающая надежды, вузу была нужна как воздух.

С тех пор Ольга Эдуардовна ни разу не была в больнице. Даже болеющих подруг и тех проведывала только дома. Если бы не болезнь Романа.

Сына Ольга Эдуардовна не любила. Нет, она его, естественно, кормила, даже грудью, невзирая на то, что резко набирала вес. Гуляла, как все матери, в парке, водила сына на карусели и горки. Садик, школа, институт – все это она прошла вместе с сыном, но не плечо к плечу, а так – на расстоянии. На каком-то этапе ее полностью заменил муж, став Роману отцом и матерью в одном лице.

И она только радовалась. Мальчика должен воспитывать отец.

Это уже потом она изредка гордилась сыном. Известный адвокат, вот-вот женится. Предполагаемая невестка Ольге Эдуардовне не так чтобы нравилась, но будущее родство с Акулиным вызывало у подруг плохо скрываемую зависть и льстило ее самолюбию. Откуда взялась болезнь Романа, за что ей все эти беды? Что она сделала не так? Конечно, результат лечения потрясающий. Она была готова поверить в самое худшее, только не в чудо.

Но даже сказать самым близким подругам о чуде она не сможет – засмеют. С их-то возможностями и лечить сына в обычной больнице. Только во всем, что касалось сына, Лагунов был непреклонен. Ведь посоветовали же ему эту Андрееву. И пожалуйста, Роман здесь. И если бы не Татьяна, она, безусловно, отблагодарила бы Андрееву за успешное лечение ее сына. Ольга Эдуардовна благодарила врачей даже за безуспешное лечение.

Как она могла все пустить на самотек? Да еще где – в больнице? Сиделка звонила ей каждый день. Ольга Эдуардовна знала наперечет, сколько раз приезжал психотерапевт и как реагировал Роман на сеансы лечения, сколько раз заходила в палату Андреева. Даже насколько задерживалась в палате ее сына, Ольга Эдуардовна могла припомнить по дням.

– Результат лечения вы сами видите. И все, поверьте, только благодаря настойчивости Александры Ивановны.

Голос заведующего вернул Ольгу Эдуардовну в неизбежную реальность. «Значит, вот эта Андреева и пристроила санитарку к ее сыну. Ловко – ничего не скажешь». Она внимательно посмотрела на Александру. Тень негодования пробежала по удачно подтянутому лицу.

Все, что говорила сиделка и чему она, утомленная жарким солнцем, не хотела верить, оказалось чудовищной правдой. Она поняла это сразу, как увидела Романа в холе.

Ехать к сыну в больницу в тот день она не планировала, но потребовалось срочно отвезти какие-то книги по юриспруденции и чистую одежду. Муж позвонил и передал просьбу, и она не могла не поехать.

Неприятности начались в приемном отделении стационара. Охранник, рослый детина, преградил ей путь, красноречиво показав на огромный стенд – распорядок дня. Тихий час в больнице строго соблюдался. Пришлось ждать.

В палате сына не было. Романа перевели в другую палату – двухместную. И это еще было полбеды. С палатой она разберется.

Сына Ольга Эдуардовна нашла в холле. Обложившись бумагами, он что-то объяснял девушке. Роман заметил ее не сразу.

Ольга Эдуардовна так и не нашлась, что сказать, когда сын с восторгом представил Татьяну. Сделав усилие над собой, она натянуто улыбнулась, показав всем видом, что присутствие посторонних лишнее.

– Это кто? – первое, что спросила Ольга Эдуардовна, оказавшись в палате.

– Мать, что ты всполошилась? Девушка. Замечательная девушка. У нее проблемы с наследством. Не пропадать же моему таланту!

– Ты теперь очень завидная партия, не спорю, – Ольга Эдуардовна прервала сына. – А для санитарки и вообще – мечта запредельная. Наследство у нее. Ты себя слышишь? Зачем она тебе?

– Мать, у тебя мысли неправильные. К сожалению, у меня с ней ничего. – Роман засмеялся и приобнял мать. – Ты только посмотри на нее – молодая, красивая. Ты видела ее глаза?

– Ты издеваешься надо мной? – Ольга Эдуардовна присела на кровать.

– Нет. Глаза у нее красивые.

Он впервые не хотел ничего доказывать ни себе, ни матери. Он боялся радоваться этому волнующему чувству независимости и радовался, что он – это он и никто другой. Такой, какой есть – не лучше и не хуже. Роман улыбнулся своим мыслям. Он не сердился на мать. Он простил ее за нелюбовь, подумав, что своих детей он будет любить как себя, а может, даже больше, если это больше возможно в принципе. Прав оказался Степанков, и Александра права: умение прощать – искусство. Такое же сложное и запутанное, как юриспруденция.

– Значит, ты помогаешь ей только потому, что у нее глаза красивые? – не унималась Ольга Эдуардовна.

– Конечно, нет. Я помогаю ей совершенно по другой причине.

– Ладно. – Ольга Эдуардовна истолковала серьезность сына по-своему. – Я понимаю – тебе здесь скучно. Ты идешь на поправку, и молодая…

– Это совсем не то, о чем ты думаешь. Лучше расскажи, что нового дома.

Роман опять улыбнулся, и Ольга Эдуардовна не нашлась, что сказать сыну.

– Мы с отцом поговорим с твоим лечащим. Поедешь в Европу. В любую клинику, которую посоветует врач. – Ольга Эдуардовна обрадовалась правильному решению. – Тебе надо отдохнуть от больницы.

– Поговори, конечно, с врачом, но она тебе скажет, что мне пора выходить на работу. Первого клиента ты сама видела.

Удар Ольга Эдуардовна выдержала с честью. Потом они долго бродили по больничному двору, до тех пор, пока на крыльце не появилась Татьяна. Роман помахал матери на прощание рукой и вернулся в палату. А она поехала домой, всю дорогу думая о том, что стоило сыну пойти на поправку, как искательницы легких денег уже тут как тут. Ничем не гнушаются. Летят, как осы на мед. С этим надо что-то делать, притом – срочно.

– Ольга Эдуардовна, не волнуйтесь. Если вы настаиваете, чтобы Роман вернулся в одноместную палату, мы его переведем. Александра Ивановна, что у нас с палатой?

Владимир Иванович о палате спросил просто так. Он прекрасно знал, что палата люкс свободна. Саша продолжала молчать.

Ольга Эдуардовна скользнула взглядом по Александре. Ей все равно, что говорит заведующий. Решение она приняла вчера.

– Ни в какую палату Романа переводить не надо, – Саша констатировала факт. – Я готовлю его на выписку. Для Романа сейчас самое лучшее лекарство – это работа. Пусть возвращается и занимается делами.

– Александра Ивановна, мы сами разберемся, когда нашему сыну выходить на работу. Спасибо, конечно, за совет. Но для начала мы отправим Романа в Европу. Работа подождет.

Разговор не получался. Ольга Эдуардовна красноречиво посмотрела на Владимира Ивановича, дав понять, что своего решения она не намерена менять.

И доверить судьбу единственного сына вот этой вашей, как ее, Александре Ивановне – увольте.

Саша могла б прочитать целую лекцию о депрессии, из которой чудом выбрался Роман. Она умела убеждать и отстаивать свое мнение, и Лагуновы согласились бы с ней, но Ольгу Эдуардовну волновало совершенно другое. Никакие доводы не помогут.

Владимир Иванович выжидающе смотрел на Сашу. В кабинете затянулась неприятная тишина. Стало слышно, как в коридоре возила шваброй нянечка, простучала каблуками старшая медсестра, вслед за ней грузно прошел за выписным листом пациент со второй палаты. В коридоре было все буднично и просто. Потом Лагуновы ушли.

– Саша, что это было? – недоумевал Владимир Иванович. – Чего это Лагунова на тебя набросилась?

– Так бывает, – философски улыбнулась Саша. – И ничего не поделаешь.

– О чем это ты? – пришла очередь удивиться заведующему.

Елизавету она нашла на террасе. Выходит, в кабинете заведующего она пробыла не так долго. Елизавета еще не докурила сигарету.

– Я тебе кофе захватила. Крепкий. Что стряслось? Столько шума поднялось, пока тебя нашли. Ты чего, кстати, на пятиминутку не пришла?

Саша двумя пальцами взяла еще горячий пластиковый стакан.

– Я Лагунова выписываю. Родителям начала говорить, что лучшее лечение сейчас для Романа – это работа. Но меня даже слушать не захотели. В Европу – и точка.

Саша сделала глоток. Кофе был крепкий и горячий.

– Все правильно. Я думаю, Лагуновы испугались, что если Роман останется в Москве, то будет встречаться с Таней. А так уедет и забудет о ней.

Вот так и она думает. Она тоже уедет в Европу, поселится в тихом Целле. Окунется с головой в работу. И ей тоже легче будет забыть Стрельникова.

– Пусть едет. Так будет лучше.

Как лучше – никто не знает. Ибо каждый понимает «лучше» по-своему. Лере лучше, что Стрельников вернулся домой. Вечером она приедет к нему, если еще не приехала. Мне хуже, что Павел не со мной. Тане лучше, чтобы Лагунов уехал из Москвы. Только она не знает, что так лучше для нее же, и будет переживать. По-настоящему. И Лагунов ее никогда не забудет. Даже если захочет. Может, действительно это самый лучший выход – уехать из Москвы?

– Вот и я так думаю. – Елизавета аккуратно смяла пластиковые стаканы, спрятав внутрь окурок, и бросила в мусорное ведро. – Саша, можно у тебя какое-то время пожить? К моей хозяйке дочь приезжает погостить с семьей. Но если тебе неудобно, – тут же спохватилась Елизавета, – то ничего страшного. Больше дежурств возьму.

– Да что ты, конечно можно. Места у меня достаточно. Бери вещи и приезжай сегодня. У меня коньяк замечательный. Вернее, остатки, но нам хватит.

О Стрельникове Саша думала только урывками, в свободное время. А его, этого свободного времени, почти не было: ждал неоконченный обход, потом ее позвал Лагунов-старший, долго и сбивчиво извинялся за жену, благодарил за сына и хотел эту благодарность выразить в денежном эквиваленте. Он все время пытался втиснуть Саше в карман халата офисный конверт. Карманы были заняты руками и Лагунов неловко вертел конвертом, не зная, что с ним делать дальше. Казалось, он даже не понял, что же сделал не так, и с недоумением смотрел то на Сашу, то на конверт.

Ближе к полудню позвонил Стрельников. От неожиданности Саша чуть не уронила телефон.

* * *

Блики мелькали перед глазами. Ослепительные белые круги сменялись красными, синими. Он хотел мотнуть головой, чтобы все исчезло, и протереть глаза, но руки не слушались, словно их и не было. Такое существо, как Стрельников, оказалось беспомощным и к тому же безруким. В мозгу всплывали яркие подсолнухи с репродукции картины Ван Гога. Его кто-то звал по имени. Язык прилип к небу, и Стрельников, собравшись с силами, в ответ только промычал. Потом потекли ручьи проливного дождя. Дышать стало легче. Круги исчезли. Сквозь красную пелену четко проявилось лицо Говорова. Лицо было так близко, что Стрельников попытался отмахнуться, и боль, пронзившая все тело, окончательно привела его в чувство.

– Так это ты?

Стрельникову стало смешно. Как он не догадался раньше? А Саша еще говорила, что Говоров на предательство не способен. Много она понимает в этой жизни.

– Живой. Напугал ты меня.

Говоров, обхватив под мышки, взвалил Стрельникова на себя. Обмякшее тело оказалось довольно тяжелым, и он чуть не уронил Стрельникова на пол.

– Да-а, хорошо тебя приложили. Притом чем-то тяжелым.

Говоров осмотрел окровавленную голову и, не найдя ничего угрожающего жизни, направился в поисках полотенца. Через час Стрельникову стало легче. Холодное полотенце и лед подействовали: тошнота отступила, в мозгах просветлело.

– У тебя сотрясение. Надо, чтобы врач тебя осмотрел. Думаю, в больнице тебе самое место.

– Раз остался жив, то врач чем поможет? – пытался сострить Стрельников. – Хотя можно и врача. Найди мой мобильный. Там номер Андреевой есть. Я сам поговорю, а то напугаешь.

Телефон Говоров нашел в коридоре под вешалкой, куда тот залетел в момент падения Стрельникова. На полу валялось все содержимое сумки, небрежно вытряхнутое при осмотре. Говоров открыл кошелек, бегло осмотрел содержимое. Кредитки и деньги лежали нетронутыми.

– Полицию надо вызвать, – вздохнул Говоров, присев возле Стрельникова, следя, как тот непослушными пальцами пытается нажать мелкую кнопку вызова.

– Ты что! Какая полиция! Не хватало только попасть в криминальную хронику. Представляешь, что будет с тендером?

Говоров все прекрасно понимал. Просочись информация в прессу, и о тендере на кредитование строительства городского жилья можно тут же забыть. Если генеральный замешан в каких-то разборках, то ни одна строительная компания с банком даже связываться не станет. Все будут уверены, что готовится очередная афера с государственными деньгами.

– Паша, я все понимаю, но проникновение в квартиру с нападением – это не шутки. Тебя чуть не убили.

– Никто на меня не нападал.

– То есть ты хочешь сказать, что это я тебя так приложил? – Говоров в недоумении посмотрел на Стрельникова.

– Да подожди ты.

Радужные круги, мешавшие сосредоточиться, поплыли перед глазами. Стрельников опустил голову на подушку.

– Проникновение, конечно, было, – уже более связно начал Стрельников, – и нападение на меня было, но не преднамеренное. Никто не знал, когда я вернусь.

Я и сам не знал. Это во-первых. Во-вторых, если б цель – меня убить, то зачем все так усложнять? Куда проще пристрелить на парковке у банка или организовать ДТП. Какой процент раскрытия заказных? Вот то-то.

– Выходит, тот, кто был в квартире, точно знал о твоем отъезде. Но таких – весь банк. И если это не ограбление, тогда что? Надо будет потом внимательно осмотреть квартиру. Вдруг что-то пропало?

Стрельников, невзирая на сотрясение, теперь точно знал, что искали в его квартире. Искали клиентскую базу. Если бы Саша успела закачать информацию в компьютер, то пока заказчик разобрался, что там липовые данные, – прошло бы время. А так, выходит, у них времени не было, чтобы дождаться моего возвращения. Значит, заказчик очень спешит, раз решился искать в квартире.

Если бы не так болела голова, то Стрельников смог бы догадаться, кто может стоять за всем этим, но мысли от напряжения путались, к горлу опять подкатила тошнота.

– Стас, я не знаю, кто стоит за этим, но точно знаю, кто сделал. Не пойму только, зачем тебе все это?

Стрельников проговорил все на одном дыхании, чувствуя себя Иудой, продавшим идеал за сребреники. В комнате повисло тягостное молчание.

– Н-да. Приложили тебя, видать, хорошо.

Говоров придвинул кресло поближе к дивану. Он был готов к этому разговору. И жалел только об одном – поговорить надо было раньше, еще до отъезда Стрельникова в мнимый отпуск. Но задней-то мыслью все мы умны.

Стрельников внимательно слушал Говорова. События, раскрошившиеся на бессвязные осколки, теперь собрались в квадраты. Из квадратов образовалась целостная, хотя и неприглядная картина. Ему сразу полегчало. Мгновенно.

– Теперь понятно, зачем я так срочно понадобился в Климовске, – окончил рассказ Говоров.

– А здесь как ты оказался?

– Я на дверь прикрепил датчик. Сразу после твоего отъезда. Как только дверь в квартиру открылась, я получил сигнал на мобильный. Позвонил тебе. Ты не отвечал. Заехал, а ты лежишь во всей красе. Ну, в общих чертах, как-то так. – Говоров задумался. – Я не собирался заходить к тебе, но консьержка мне сказала – ты только приехал. А сигнал поступил намного раньше, когда я подъезжал к городу.

Говоров посмотрел на свои командирские часы, проведя несложные подсчеты.

– Так что у того, кто здесь был, времени в запасе было немного. Кстати, когда я ставил на дверь датчик, консьержки не было.

– Это ты к тому, что дежурная могла никого и теперь не заметить?

– Скорее всего. Что у тебя искали, ты не догадываешься?

– Информацию. Я перед тем, как уехать, скачал базу и стер все с компьютера.

Лицо Говорова вытянулось от удивления. Он не нашелся, что сказать.

– Я был уверен на все сто, что это тебе заказали скачать базу. Стас, о том, что информация о некоторых вкладчиках хранится только у меня, знает всего несколько человек: ты, я и Акулин.

– Выходит, есть кто-то четвертый. Я сейчас поеду в банк и посмотрю запись с камер за прошлую ночь.

Говоров еще хотел спросить, насколько можно верить рассказам Саши. Ведь женщинам с их-то мнительностью может и привидеться. Потом разберись.

В дверь позвонили. Вопрос повис в воздухе.

– Здесь больно? – Саша наклонила голову Стрельникова вперед. – А так? Надо в больницу. Я вызову «Скорую». Надо сделать рентген.

Теперь она говорила спокойно, больше обращаясь к Говорову.

Стрельников закрыл глаза, и комната медленно качнулась в сторону.

– Я в больницу не поеду. Мне нельзя.

– А рана как? – встрял Говоров.

– Да никак. До свадьбы заживет. Главное, чтобы отек не начался. Нужна капельница и опять же снимок. Павел, это ребячество, честное слово.

– А дома можно что-то сделать? – Говоров и сам отчасти понимал, что спорить с доктором не стоит, но от вопроса не удержался.

Саша вздохнула. Взрослый мужчина, а туда же.

– Я напишу список лекарств, а вы сейчас купите. Если не станет лучше, как хотите, но я тогда вызову «Скорую».

Саша говорила все время с Говоровым, словно Стрельникова не было рядом. И он слушал всю эту возню и препирательства. Почему ему приятно от этого? Почему он ее не замечал раньше? Или раньше она была другой, или ему было не до нее? Он вспомнил прикосновение ее холодных пальцев. Мелкая еле заметная дрожь пробежала по телу.

– А с разбитой головой что делать? Может, пластырь купить? Или еще что?

Говоров, пройдя половину всех, как принято теперь называть, горячих точек, насмотрелся крови и ран не на одну жизнь вперед. Может, эта Саша, в силу своей молодости, не видит опасности? Вон полотенце все в крови.

– Рана неглубокая. Кожа содрана, потому и крови много. Но перекись и бинт, конечно, купите.

Она внимательно посмотрела на Говорова. Где же она его видела? Лицо Говорова показалось знакомым, как только тот открыл дверь. Память на лица у нее была отличной. Она помнила всех своих пациентов. Сначала вспоминала, с чем обращались к ней, какие были жалобы, диагноз, а потом всплывало в памяти имя. Но Говоров ее пациентом никогда не был.

После капельницы Стрельников уснул.

– Я думал, что уколы делает только медсестра.

Говоров с интересом смотрел на Сашу.

– Уколы делают все. Капельницу подключить – это сложнее, но у меня хорошая практика была. Я с третьего курса каждое лето подрабатывала в отделении медсестрой. Так что мышечная память сохранилась.

– Мышечная память – самая стойкая, – задумчиво сказал Говоров. – Жена говорила. Она у меня хирург. Давно, правда, это было. Давайте пить чай.

Говорить больше о жене он не стал. О ней Говоров вообще никому ничего не говорил.

– Смотрю на вас, и кажется, что мы совсем недавно уже встречались.

– Несколько дней назад у входа в банк. Я вас хорошо запомнил. У меня, знаете ли, хорошая память на лица, – Говоров улыбнулся. – Саша, вы могли б еще остаться здесь на некоторое время? Мне срочно надо на работу. Я быстро – туда и обратно.

Если бы для нее было место здесь, она бы осталась навсегда, чтобы не расставаться со Стрельниковым никогда. Если бы это было возможно. Самые смелые сказки остаются только сказками.

– Саша, ты уж извини меня. Мало я тебе дома надоел, так еще и здесь беспокою. Полоса какая-то у меня. – Стрельников хотел добавить, что невезучая, но вспомнил прожитые дни с ней под одной крышей, прикосновение ее холодных пальцев и замолчал.

– Ты можешь остаться? Места у меня много.

Он испугался, да так, что голос пропал. Как он мог такое сказать, или это не он?

Стрельников попытался исправить двусмысленное предложение. Он опять рассердился на себя.

Места действительно в квартире было предостаточно. Когда-то дом принадлежал семье Григорьева, отпрыску известного сахарного магната. Потом пролетарии все упразднили. В шести комнатах на третьем этаже, не считая кухни, столовой и гардеробной, поселилось пять семей. И потекла жизнь новых людей, новых идей и новых взглядов. Григорьевы успели выехать, а вернее, благополучно бежать от набирающей обороты революции, из уже чужой страны.

Здесь, ютясь в коммуналке, прожило несколько поколений строителей светлого будущего. Здесь учились жить, любили, расходились, снова женились, рожали и растили вместе детей, надеясь на все доброе и хорошее. И жила коммуналка обычной жизнью, как сотни и тысячи других. Всеми недюжими силами выстояла войну, проводив и похоронив почти всех мужчин.

В лучшие годы советского строительства коммунальные квартиры недалеко от центра города частично расселили. Семьи с радостью переехали в новые отдельные квартиры, переселившись на окраину огромного мегаполиса. Пусть далеко от центра, но зато со своей кухней, санузлом и возможностью ежеминутно не слышать и не видеть опостылевших соседей. А потом грянула перестройка, и квартира, почти как весь дом, лишившись многочисленных хозяев, стала временно бесхозной.

В доме от дождя и морозов спасался всякий сброд. Первые этажи облюбовали себе местные бомжи. Как никто не приобрел добротное строение, просто удивительно. Может, старое жилье отпугивало своей убитостью и затратным ремонтом, за который можно было купить новую современную квартиру в элитном районе. Может, призраки, которые мерещились подвыпившему народу, – осталось неизвестным.

В безумное время зарождающегося капитализма, когда много чего было утеряно, а то, что осталось, не представляло ценности и учетности не подлежало, Стрельников и приобрел эту квартиру. По нынешним меркам – почти бесплатно, заплатив огромные, но бумажные деньги, которые страна уже не обеспечивала золотым эквивалентом.

Бригада рабочих, нанятая новым хозяином, то есть Стрельниковым, вывезла на свалку хлам, собранный годами, а может, и десятилетиями. Вместо захудалой, державшейся на одном честном слове, поставили массивную дверь с внушительными замками. Потом Стрельников поселил студентов, которым еще и доплачивал за сам факт присутствия. А затем, как по взмаху волшебной палочки, квартиры мгновенно раскупили новые русские. Дом перепланировали, сохранив только исторический фасад, обнесли металлическим забором, выставив для порядка охранника. На первом этаже появились консьержка и пальмы в деревянных кадках.

Так получилось, что Стрельников, первым купив квартиру, поселился одним из последних. На ремонт квартиры денег не было. И только через несколько лет, уже возглавив банк и получая больше, чем просто приличную зарплату, решился на ремонт.

– Ну, если оставаться, то приготовлю тебе бульон. Только холодильник пустой.

– Есть хорошее вино, а вот с продуктами… – развел руками Стрельников. – Хотя выход есть. Сейчас закажу ужин из ресторана. Доставка в течение часа.

– Не беспокойся. Я помню ближайший магазин от твоего жилища.

Они вспомнили встречу безденежного Стрельникова в супермаркете и рассмеялись.

Через три дня Стрельникову стало лучше…

Экран компьютера погас, и Стрельников устало снял очки.

– Пришли к тому, с чего начали.

Он несколько раз просмотрел запись с видеокамер. Никого, за исключением охранников в банке, в ту ночь не было.

– Я бы так не сказал. – Говоров отодвинулся от стола. – Мы не увидели постороннего по двум причинам. Во-первых, никого не было. Допустим, в кабинет никто не заходил. Саше показалось. Во-вторых, посторонний мог быть. Ведь Саша тоже смогла попасть в кабинет.

– Саша не в счет. Она попала в кабинет с моей помощью. И камера ее зафиксировала утром на выходе из банка. Значит, утром кто-то должен покинуть банк, но мы, кроме Саши, никого не увидели.

Говоров снова включил запись.

– Мы думаем слишком рационально: зашел – вышел. А если кто-то остался в банке, дождался в укромном месте, когда все уйдут, а потом спокойно зашел к тебе в кабинет. Помнишь, Саша говорила, что мужчина ходил по кабинету уверенно. Значит, бывал в кабинете много раз. К тому же он знал расположение камер слежения. Есть такие в банке?

Стрельников снял очки и привычным жестом потер переносицу.

– Конечно. Я и ты, Стас.

– Еще охранники, – продолжил Говоров. – Хотя с ними ничего не вяжется. Ключ от «личного» кабинета есть только у тебя.

– Я и говорю – вернулись к тому, с чего начали. А может, действительно Саше показалось все, – пришла очередь усомниться Стрельникову.

– Алексеев смотрел ноутбук. Есть следы подключения раскодирующего устройства. Да и что тогда искали у тебя дома? И почему так быстро? Сразу после того, как ничего не нашли в компьютере?

– Остается попробовать второй вариант. А уже после тендера будем думать, что делать дальше. Времени у нас нет.

– У них тоже, – обнадеживающе сказал Говоров.

Через час Стрельников собрал начальников отделов в конференц-зале. Он внимательно наблюдал за тем, как они рассаживались, занимая свои привычные места. Среди присутствующих был тот, кто работал на конкурентов, тот, кто делал все возможное против него, Стрельникова. В том, что этот человек сидит рядом на расстоянии почти вытянутой руки, Стрельников не сомневался.

Справа от него всегда сидела Соколова – заведующая отделом краткосрочных кредитов. Ее на пост назначил он сам. Елена Васильевна, въедливая сорокапятилетняя дама с энциклопедическими знаниями, удивленно поймала на себе внимательный взгляд Стрельникова.

Управление депозитных операций возглавляла Лаврова. Первая красавица банка, а может, и всех московских банков, чувствуя нескрываемый интерес мужчин, смотрела на всех снисходительно и слегка игриво. Стрельников долго колебался, прежде чем подписать приказ о ее назначении. Слишком красивая.

Чем жили эти такие разные на первый взгляд женщины – он не знал. Впрочем, он ничего толком ни о ком не знает. Но для этого есть Говоров.

Мужчина выше среднего, спортивного телосложения, уверенный и спокойный, сидел за его компьютером. Значит: зашел, не попав в камеру наблюдения, иначе охранники забили б тревогу. Увидел, что в компьютере пусто, и наведался на квартиру. Удар был молниеносным, сильным, но не смертельным. Значит, был готов и к этому…

Стрельников с удивлением отметил, как внешне похожи между собой Красников и Войтенко. Почти одного роста, почти спортивные фигуры. Мог ли кто из них оказаться в ту ночь в его кабинете?

Первым взял слово для отчета Самохин.

«Сколько он работает? Пришел раньше, чем я. Работал с Акулиным на заводе. Да и привел в банк, надо полагать, сам Акулин. Толковый администратор, без амбиций, без претензий. Возглавляет долгосрочные кредиты. Ожидает пенсию, которую собирался коротать на даче с внуками. Да и старость впереди безбедная. Дочь работает здесь же. Вряд ли человек старой закалки станет так рисковать своей репутацией и репутацией дочери? Хотя всякое бывает. Бывают причины сродни «быть или не быть». А если угрожают дочери или внуку? Пойдет на все».

Красникова он сразу вычеркнул из списка подозреваемых. Племяник Акулина, родная кровь. Да и трусоват он для таких рискованных дел.

Игорь Войтенко – зав. отделом посреднических операций – докладывал о подготовке к тендеру. Документы почти готовы.

– Осталось только вам завизировать и оговорить процент по кредиту. А так все, что от меня зависело, – давно готово. – Войтенко говорил коротко, без лишних слов и эмоций.

«Нужна ему клиентская база? За информацию могли предложить очень большие деньги. Перед большими деньгами не так просто устоять. Могли ведь чем-нибудь и прижать. Компроматом, например. Молодой, интересный мужчина. Может, жене изменяет, может, у любовницы муж влиятельный. Н-да».

Стрельников задумался и пропустил вопрос Войтенко. Наконец очередь дошла до Красникова.

Заместителем Красников стал не так давно, по настоянию Акулина. То, что Красников его недолюбливал, Стрельников знал с первого дня работы в банке. Особого внимания он никогда на это не обращал. Каждый волен в своих симпатиях. Специалист, скажем, не семи пядей во лбу, но свою работу за столько лет знал. Что еще? Играет в казино. Говоров докладывал. А если у него такой метод расслабления, тогда что? Борьба со стрессами. Амбициозный, но не комбинатор. Самостоятельно до такого не додумался бы, слишком сложно для него. А если с помощью кого-то? Ударить с такой силой не смог бы. Слабоват и ростом ниже. А удар был сверху». Стрельников рефлекторно коснулся рукой затылка.

Стрельников выслушал короткие доклады, ответил на вопросы Соколовой. Уточнялись сроки отчетов, графики работы с клиентами.

Через полчаса Стрельников прохаживался по кабинету. Мысли о близком тендере и информаторе внутри банка не давали покоя. Мелодично зазвонил внутренний телефон. Войтенко зашел в кабинет генерального директора банка минута в минуту.

Стрельников отчет просмотрел бегло, размашисто подписал и, как бы невзначай, размышляя вслух, назвал процент, под который будет дан кредит на строительство. Войтенко удивленно посмотрел на Стрельникова. Конфиденциальная информация такого уровня обычно не озвучивалась.

В конце рабочего дня Стрельников принял своего заместителя. Он без особой надежды на успех озвучил процент кредитной ставки.

Покинув кабинет генерального, тот на ходу, ни на кого не обращая внимания, с омерзением нажал кнопку телефона. На том конце ответили сразу. Скрипучий неприятный голос Баркова попросил повторить цифры и отключился.

Он еще сам до конца не верил в победу. Удача, внезапно свалившаяся на плечи, требовала осознания. Вернувшись к себе в кабинет, Максим Валентинович нажал кнопку внутреннего телефона и предупредил стрессоустойчивую Виолетту о срочном отъезде из банка.

Все решилось само собой, и не верь после этого в чудо!

* * *

Так рано домой Стрельников никогда не возвращался. Может, только когда его ждала Ирина. Когда это было? Всю дорогу домой он волновался так, как волновался в первый вечер, оставаясь наедине с будущей женой. К другим женщинам он никогда не спешил и не волновался…

Лера привносила в жизнь кураж, легкий секс, разрешала восхищаться собой, тем самым подчеркивая, какое счастье выпало на долю простоватого Стрельникова. Только никогда не приносила теплоты в дом, не давала упоительной радости от долгожданной встречи. Никогда не было, без малого за два года, простого домашнего ужина. Даже планов на будущее, которые особенно любят строить женщины, не было. И раньше такое положение вещей его полностью устраивало.

Стрельников зашел на кухню, когда Саша мыла фрукты. Ловкие руки быстро складывали горкой фрукты. Толстокожие апельсины, под одним движением ножа превращаясь в сочные дольки, наполняли ароматом кухню. Поддаваясь внутреннему порыву, Стрельников приобнял Сашу, коснувшись губами макушки. Волосы, пахнущие морем, приятно щекотали лицо. В этот момент Павел боялся больше всего, что Саша обернется и оттолкнет его навсегда. И разорвется невидимая, совсем непрочная нить. Оказывается, этого, не признаваясь себе, Стрельников боялся всегда: и когда пил чай на кухне ночью, и когда рубил дрова на даче. Впервые в жизни боялся своей настойчивостью испугать женщину, которая так внезапно вошла в его холостяцкую жизнь.

И вот теперь эта женщина, лишенная вызывающей сексапильности и красоты, стоит на его кухне, моет фрукты. Чтобы развеять мираж, Стрельников повернул к себе Сашу и, посмотрев в теплые лучистые глаза, словно говорившие ему, взрослому опытному мужчине: «Не бойся, я с тобой», с нежностью, на которую только был способен, поцеловал ее мягкие горячие губы.

Господи милостивый, в эти минуты, когда прижимал к себе Александру, он, независимый ни от одной женщины, уверенный в себе, верящий только себе и с честью прошедший, казалось, через все женские хитрости и уловки, был благодарен судьбе, что свела его с этой женщиной.

Звонок раздался неожиданно. Звонили продолжительно, не отпуская кнопку. Так звонят, когда уверены, что хозяин дома, ну, может, еще не проснулся или принимает душ, но дома точно. Стрельников с огромным сожалением отпустил Сашу и направился к двери.

– Это соседка. Я сейчас.

Приучил на свою голову обращаться по всем пустякам. Далась ей та лампочка. Утром бы поменял. А надо было поменять сразу же, не дожидаясь просьбы. В душе Стрельников ругался с добродушной соседкой, над которой сам же и взял шефство.

На пороге с обворожительной улыбкой, источая аромат французских духов, стояла Лера.

– С возвращением. Я только вернулась от родителей и сразу к тебе. Я соскучилась и не могла дождаться завтрашнего дня. Ты, уверен, тоже. – Лера, обнимая Стрельникова, по-хозяйски зашла в квартиру.

– Здравствуйте! Кажется, Саша? А вы все помогаете и помогаете. Вижу, не могут без вас Стрельниковы, – насмешливо сказала Лера. – Не беспокойтесь, Павел сам домоет фрукты.

Не обращая внимания на Сашу, Лера страстно прижалась к опешившему Стрельникову.

– Я действительно задержалась. – Снимая фартук, Саша старалась не смотреть на Стрельникова, чувствуя, как щеки наливаются предательской краской. Если бы можно было провалиться сквозь землю, а в данном случае сквозь пол, перегородки и панели, то она оказалась бы в холле первого этажа, среди кадок и пальм. И только войдя в лифт, Саша почувствовала, как жизнь возвращается, и опустилась на корточки, сползая по стенке лифта, смеясь сквозь слезы над нелепой ситуацией.

«А как ты хотела? Господи, это ж надо быть такой дурой. Ужин, называется».

Саша нажала кнопку лифта. Руки предательски задрожали. Кабина беззвучно поползла вниз.

Она молча прошла мимо консьержки, даже не прошла, а прошмыгнула.

И попрощалась она тоже предательски дрожащим голосом. И консьержка обо всем догадалась. И ей стало стыдно, словно та уличила ее в чем-то постыдном. Постыдного в том, что она, Саша Андреева, любит единственного мужчину на всем белом свете, ничего не было. Она еще не сообразила, что делать дальше, как у подьезда остановилось такси. Молодая пара вернулась домой.

– Девушка, едем или как? – Водитель открыл двецу машины. – Так едем?

Наконец она сообразила, что водитель обращается к ней, и направилась к машине, на ходу соображая, что она скажет Елизавете.

Стрельников очнулся, когда за Сашей хлопнула входная дверь. Он выбежал на лестничную площадку. По привычке, не вызывая лифта, бросился вниз, перескакивая через несколько ступенек.

– Степановна, девушка только что не выходила на улицу?

– Выбегала какая-то. Чужая. Наших я всех знаю. Уехала на такси, – уточнила вездесущая консьержка и, видя недоумение Стрельникова, принялась объяснять: – Крыловы с пятой квартиры приехали. Вот она и умотала быстро. Знакомая, что ли?

Красный глазок лифта мигал, минуя каждый этаж. Подняться на третий этаж пешком было быстрее, чем ждать лифт, и Стрельников, злясь на свою минутную слабость, больше похожую на предательство, медленно поплелся домой. Он вернется в квартиру и поговорит с Лерой. С чего начать разговор? С правды.

– Ты чего так переполошился? – спокойным голосом спросила Лера. – У тебя с ней серьезно?

– Да. Серьезно.

– Знаешь, когда я догадалась? Когда увидела ее у Софьи. Я знала, что-то подобное случится. У таких… – Лера не могла подобрать выражение, соответствующее людям, способным любить. – У таких, как она, получается.

– Лера, я виноват перед тобой?

– Не знаю. Может, и виноват. Может, я тебе еще и отомщу.

Лера сощурила глаза, заново рассматривая Стрельникова. Он был другой и совершенно ей не интересный. Влюбленный мужчина всегда выглядит по-другому. Если бы кто знал, как она устала от него и его правильности. И зачем она только просила консьержку вдруг чего звонить ей? И вот это «вдруг» случилось.

– Вызови мне такси. Провожать не надо.

Называть водителю адрес Бориса при Стрельникове она не хотела. Зачем ему знать, что у нее давно кто-то есть. Пусть думает, что сам разрушил свое счастье.

Маргарита Степановна злорадно смотрела на пластиковую дверь, недавно автоматически закрывшуюся за Сашей. Благо цивилизации. Не надо, как раньше, ходить за вечно спешащими жильцами и закрывать еле прикрывшуюся дверь. Теперь умная дверь сама открывается и закрывается. Вот еще б не пропускала всяких. Не прошли этот…

Она силилась вспомнить слово, такое короткое, не наше, услышанное в сериале. Ну как же назывался этот контроль? Все нужные параметры внесены, а ты только стоишь и смотришь в глазок.

Ей-то да не знать параметров в этом доме!

Маргарита Степановна достал из кармана оставленный Лерой конверт и, пересчитав деньги, осталась довольна. Сумма за услугу соответствовала ранее оговоренной.

– Фейсконтроль, – облегченно вздохнула консьержка, вспомнив нужное слово.

* * *

На ее лице было все написано большими жирными буквами. Елизавета открыла дверь и сразу все прочитала. Из прочитанного ей стало понятно только одно – Саши в жизни Стрельникова больше нет. Есть все, а ее нет.

– Она красивая. Она такая – неземная. – Выпитое вино шумело в голове и путало мысли, которых у Саши почти не было. – Лиза, какой идиоткой я выглядела, ты не представляешь.

Саша уже не плакала. Положив голову на колени Елизаветы, она только всхлипывала.

– Все у вас еще наладится. Наладится потому, что вы есть. Плохо, когда не с кем налаживать. У меня муж умер. Я сама виновата. Я с ним была всю жизнь, а потом бросила.

– Как это? – сонно спросила Саша.

– В Москву мы приехали, когда муж ушел в отставку. Я днями в госпитале, а он никак не мог работу найти. Я должна была его поддержать, а как-то не получилось. Он начал пить. Я пыталась бороться с этим. Когда ничего не получилось – ушла от него. Знаешь, думала, если любит – опомнится. Потом вернулась. Но поздно. Соседи говорили, что последнее время из запоя почти не выходил. Собутыльники постоянно околачивались у квартире. Случился пожар. Кто-то бросил окурок. Тело соседка опознала. Я даже на похоронах не была. Ничего не знала. Я опоздала всего на день. Представляешь? В госпитале работать не смогла. Везде одни военные. Смотрю в спину, кажется, муж идет. Так и оказалась в вашей больнице. Вот как бывает в жизни. Есть все, а потом в один миг – ничего. А у вас все образуется.

Голос Елизаветы стал отдаляться, и Саша уснула. До утра ей ничего не снилось.

* * *

Борис сонно посмотрел на часы и осторожно, чтобы не разбудить Леру, высвободил руку. Он пытался сообразить, отчего настроение такое гадкое с самого утра. Электронные часы предательски высвечивали дату. Пятнадцатое декабря. Каждый год в этот день у него было плохое настроение. В этот день обычно он начинал пить с самого утра и к вечеру набирался под завязку. На следующий день адски болела голова.

Пятнадцатое декабря – день рождения Элеоноры – Борис не любил. Свой день рождения Элеонора умела и любила праздновать с размахом. В ресторане собиралось много друзей и знакомых. Но в этом кругу самое почетное место всегда занимал Берестов. На правах кого? Элеонора никогда его вопрос всерьез не воспринимала и отвечала шутя – на правах старого друга. В разгар вечеринки Борис незаметно оставлял ресторан. Остаток ночи он проводил в мастерской.

К полудню приезжала Элеонора.

Воспоминания нисколько не улучшили настроение. Сколько же ей сегодня? Борис закрыл глаза. Ему без малого сорок, значит, Эля сегодня праздновала бы полтинник…

Набросив шелковый халат, недавний подарок Леры, Борис тихонько сел в постели, опустив ноги на мягкий ковер. Было время, когда он мог прохаживаться по мастерской совершенно голым, зная, что его обнаженное тело сводит Элеонору с ума. Сколько раз, полностью собравшись, готовая к выходу, она бросалась в его объятия, оставив дела на потом.

Об Элеоноре он старался не думать. Поначалу, когда в душе жил страх и он просыпался по ночам от малейшего шороха за дверью, тогда успокаивал себя мыслью: закончится судебный процесс, и он приложит максимум усилий, чтобы облегчить судьбу Эли. Оставленных денег хватило бы на целый штат высокооплачиваемых адвокатов. Только судебные дознания затянулись почти на год. Появлялись новые и новые фигуранты. Уголовное дело разрасталось как снежный ком. Для дачи показаний даже его вызывали пару раз. Стоило бы Элеоноре только обмолвиться о его причастности ко всем делам, и, считай, судьба решилась бы на десять лет вперед. Он был ей благодарен за это молчание. Возможно, она и молчала только потому, что надеялась на его помощь. И если бы оставленные деньги внезапно не закончились, он бы ей помог.

Борис с тоской посмотрел на спящую Леру. Вдобавок к плохому настроению накатила новая волна раздражения. Хотелось выпить и остаться одному. Он снова посмотрел на часы. Пара часов – и Лера уедет.

Чтобы какое-то время не думать о причине плохого настроения, он зацепился мыслью за назойливо яркий халат. Как можно было купить такое шелковое чудовище?

Лера повернулась на бок, волосы, заправленные в узел, за ночь растрепались и причудливо рассыпались по подушке. В другой день он бы ни за что не оставил ее одну в постели, только не сегодня.

По сути, он был везучим человеком. Но самым большим везением была Элеонора. Можно сказать, она была ему всем, и ангелом-хранителем в том числе. Она исправно вела свой бизнес, обеспечивала и оберегала своего мужчину от всяких потрясений. И требовала всего-то ничего – верности, которую, надо отдать должное, он безупречно ей хранил. Легкие, короткие увлечения Элеонора ему позволяла сама, чтобы разыграть ревность и потом разбудить новую волну страсти.

И Лера тоже была его везением. Не забарахли у нее машина или проехал бы он мимо нее – неизвестно еще, как бы он прожил эти два года без копейки за душой. Везением было и то, что Лера свято верила или умело делала вид, что верит в его затянувшийся творческий кризис. Кризис творческой натуры.

Только когда-то, давным-давно, он жил совершенно другой жизнью. В той жизни было все и главное – деньги. Деньги, которые давали реальное ощущение свободы. Даже эта мастерская была другой. Сюда Эля любила привозить новых знакомых. Он пил виски, развлекал ее многочисленных приятельниц – тонких ценительниц искусства. Хотя какие они были ценительницы? Так – пустое место. А вот их мужья и любовники – те знали, что ценить. Хотя… Борис довольно улыбнулся, вспомнив этих «ценителей», нагретых собственноручно на сотни тысяч евро.

Если бы у него был доступ до зарубежных счетов! Почему он не настоял, чтобы счет был общим? А ведь это Берестов, старый лис, постоянно настраивал Элю против него, и смотри, ведь убедил ее деньги держать на отдельном счету.

Борис тихо, чтобы не скрипнули половицы, спустился на первый этаж. Почти полное отсутствие мебели делало и без того большое пространство огромным. Он достал из буфета, оставшегося от старинного гарнитура, бутылку водки и засунул ее в морозилку, после чего опустился в неудобное низкое кожаное кресло. Он готов был так просидеть хоть вечность, если бы можно было вернуть прошлое.

– Борис, какие у нас планы?

Лера спускалась вниз, потягиваясь всем телом, как потягиваются дикие кошки. Свободно и независимо. Вот кому бы ходить без халата! Борис притянул ее к себе и уткнулся в плоский живот. Какие у него планы? Остаться одному и напиться в этой чертовой мастерской.

– Что ты сказал?

Лера потянула его за руку. Непослушные белокурые волосы опять рассыпались.

– Борис, давай поживем несколько дней у меня, пока Стрельникова нет. Не могу я здесь жить. Не мо-гу.

Последнюю фразу она произнесла по слогам, с капризными нотками в голосе. Он и сам понимал: его обветшалая за два года берлога не подходит не то что для жизни, а даже для редких встреч.

Элеонора в мастерскую вкладывала большие деньги. Он поначалу никак не мог понять, зачем так дорого. На все вопросы Элеонора отвечала загадочной улыбкой.

Для мастерской Элеонора приобрела старую трехкомнатную квартиру. Сделала перепланировку и отремонтировала нежилой чердак, превратив его в личное пространство «художника», то есть его, Борисово пространство. Иначе говоря – в спальню, куда вход посторонним строго воспрещен.

Первый этаж со снесенными перегородками превратился во что-то среднее между мастерской и галереей. Пространство заполнилось невероятным количеством картин, инсталляций и антикварными изделиями.

Через полтора года мастерская превратилась в самое богемное и гламурное место. И если не для всех жителей Москвы, то для лучшей ее половины точно.

В тусовке у него была своя роль – роль художника. Порой ему казалось, что на празднике жизни он всего лишь антураж. Но не возвращаться из-за этого недоразумения обратно у Вологодскую область?

Мастерская и машина чудом не попали под конфискацию, и только потому, что были оформлены на него. Он помнил, как Элеонора долго колебалась, на кого оформить покупку, но потом решительно подписала дарственную на его имя. Так он стал владельцем модной мастерской и машины в придачу. Правда, со временем, когда деньги закончились, пришлось почти весь антиквариат распродать. Осталась только добротная кожаная мебель какого-то британского бренда, которую Эля за бешеные деньги приобрела на аукционе.

– Ты чего улыбаешься?

– Вспомнил, как твоя Макеева здесь закатывала глаза.

– Кстати, я заметила, как она и на тебя смотрела.

Лера кокетливо поцеловала его в шею.

– Борис, поедем ко мне на обед?

– Нет. Езжай сама. Я немного поработаю.

Борис неловко оперся рукой о край стола. Подрамник упал на пол. Стук нарушил хрупкое душевное равновесие. Работа была лишь отговоркой. Ничего делать он не будет. После отъезда Леры он достанет из морозилки заготовленную бутылку, отключит телефон, и пусть завтра болит голова. В подтверждение своих намерений Борис поднял припавший пылью подрамник. В просвете между столом и стеной лежал забытый сверток, перетянутый бечевкой.

В тот день в мастерскую он вернулся в самый разгар спора.

Пять картин, его золотой запас, были расставлены, словно на аукционе. Но его напугало другое. Вначале он не придал особого значения вялым рассуждениям о живописи. Сколько Лериных подруг здесь перебывало, он уже и со счета сбился. Все было одно и то же, как по кальке: женщины с бокалом вина рассматривали работы, говорили о новых выставках картин, машин, драгоценностей, слегка кокетничали с ним и расходились. Он видел блеск в Лериных глазах. Гордилась им, что ли?

– Лерка, включи мозги! Какой Борис! Ты что! Этой работе лет двести! Ты присмотрись к краскам! Не скажу, что эту картину я уже видела где-то, но мой Артюхов купил в Париже подобную мазню! Ужасно дорого.

После услышанного он не стал заходить в мастерскую. Если бы девица знала, как она была близка к истине.

Вечером он вынул все картины из подрамников и аккуратно перевязал сверток бечевкой. Чем черт не шутит.

Борис дотянулся до подрамника и поставил его на место, закрыв проем, где лежал сверток. Испорченное настроение вернулось.

Спустя полтора часа, выпив чашку кофе и выкурив сигарету, Лера начала собираться домой, так и не решив, когда они встретятся. Приезжать без предупреждения она, по старой привычке, не разрешала. Она еще не придумала, куда спровадить домработницу, как позвонила мать. Разговор был не телефонный и требовал незамедлительного приезда.

* * *

После звонка матери с требованием незамедлительно явиться к ней Лера вначале заехала домой, приняла душистую ванну и не торопясь, с расчетом успеть к ужину, направилась за город. Но стоило выехать из центра, как она тут же попала во всевозможные пробки, ругая себя за слабость. Надо было сразу, не дожидаясь вечера, ехать за город, еще бы успела вернуться обратно, а так…

Раздраженный гудок вывел Леру из размышлений. Нетерпеливый водитель, из когорты тех, для которых женщина за рулем все равно что обезьяна с гранатой, резко жестикулировал, адресуя свое негодование Лере. Часы возле метро «Тверская» показывали ровно четыре дня. До ужина, который подавался пунктуальной горничной ровно в полседьмого вечера, времени оставалось с лихвой. Мать просила приехать заранее, чтобы успеть обсудить один вопрос. Где она берет эти неотложные вопросы? В том, что разговор будет касаться Стрельникова, Лера не сомневалась. Если учесть, что ни на какой отдых она не летит, то волнующих тем на сегодняшний день не было.

На следующем светофоре Лера набрала Бориса и, не дождавшись ответа, прижала телефон к уху. Мелодия проникла в самый мозг. Борис ответил, когда она тронула с места. Говорить и следить за дорогой было неудобно.

– Борис, знаешь, что я подумала? Давай я вернусь за тобой, и мы вместе поедем к родителям? Я хочу вас познакомить.

Решение, так внезапно пришедшее на ум, казалось самым правильным.

С Борисом не так страшно сообщить о разрыве со Стрельниковым, и почему-то показалось, что Борис непременно должен понравиться родителям. Даже если этим родителем окажется только мать.

– Лера, ты соображаешь, что говоришь? Какое знакомство? Я работаю, – опомнившись, Борис смягчил тон. – Извини. Давай в следующий раз.

Теперь она и сама поняла, что сказала глупость. Он работает. Возможно, творческий кризис только начинает проходить, а она со своим нелепым предложением. Не прощаясь, Лера отключила телефон, даже не взглянув на фотографию, растаявшую на погасшем экране.

Она любила смотреть, как медленно тает лицо Бориса. Белозубая улыбка отдалялась, словно выцветала, и это ее всегда забавляло.

На пороге гостиной Лера появилась, когда Нинель Станиславовна, надев очки, раскладывала в определенной последовательности карты. Во всю эту чушь с гаданием она никогда не верила, но пасьянс раскладывала регулярно.

Лера с восхищением посмотрела на мать, с царственной осанкой сидевшую за обеденным столом. Открытый ворот платья подчеркивал длинную белую шею, на удивление не тронутую возрастом. Только мать умела носить домашнюю одежду как праздничные одеяния. Скорее почувствовав, чем увидев дочь, Нинель Станиславовна убрала карты со стола и только затем повернула голову. И было непонятно: сбудется желание или все задуманное – пустое.

– Раньше, как просила, приехать не могла? Надо обязательно опоздать?

– Ты же знаешь, какие дороги. У тебя что-то срочное?

– Расскажи мне о Борисе, – без предисловия попросила Нинель Станиславовна.

От неожиданности Лера опустилась на стул.

– Борис… Ну… Борис творческий человек… – только и могла выговорить Лера.

– И чем зарабатывает, позволь узнать, на жизнь творческий человек? Или живет на деньги твоего отца?

Нинель Станиславовна смотрела искоса на дочь.

– Борис… А откуда ты знаешь о нас с Борисом?

– Твои похождения так далеко еще не заходили. – Нинель Станиславовна не сочла нужным ответить на вопрос дочери. – По крайней мере у тебя, до недавнего времени, были вполне состоятельные друзья. Знаешь, мне как-то грустно осознавать, что моя дочь содержит мужчину. – В голосе Нинели Станиславовны послышались металлические нотки. – Или это у тебя теперь такой вид благотворительности?

В гостиную с подносом в руках зашла горничная, и вступительная речь, к которой готовилась Нинель Станиславовна, закончилась.

– Твоего художника долгое время содержала одна знакомая Кривцовой.

Нинель Станиславовна продолжила прерванный разговор сразу, как горничная вышла из гостиной. Не хватало еще, чтобы над ними смеялась прислуга.

– Верить Кривцовой – себя обманывать. Я всегда удивлялась твоему выбору подруг.

Лера пустила шпильку специально. Кривцова действительно относилась к тому редкому социальному типу женщин, которые знали все и обо всех. При этом сплетницей Кривцову назвать никто бы не решился. Пикантные подробности жизни знаменитостей, да и не только, казалось, сами слетались в ее уши.

– Может и сплетница, но доля правды всегда отыщется, если не полениться и поискать эту правду. Так вот, твоего художника долгое время, до тебя, естественно, так же, как ты, содержала Элеонора Ольжич. Кстати, особа под стать твоему художнику – клейма негде ставить. До конца срока ей, если Кривцова не ошибается, осталось пару лет. А если попадет под амнистию, то и того меньше. Но речь сейчас не об этом.

– Какого срока? Какая амнистия?

– Тюремного. А что, Борис тебе ничего не рассказывал?

Нинель Станиславовна с сожалением посмотрела на дочь. Когда она повзрослеет и научится жить?

– Что тебе положить? – участливо спросила Нинель Станиславовна.

– Яду, если можно. Я покурю на веранде.

– Только недолго, ужин стынет!

«Нет, такая даже не заплачет. Вся в отца».

Ужинать в одиночестве хозяйка дома не любила. Пришлось ждать дочь.

Вдохнув свежий воздух, Лера закурила. Картина, нарисованная матерью, теперь многое объясняла. Стал понятным и творческий кризис, из которого никак не мог выйти Борис. Вот почему он так спокойно относился к Стрельникову. Она давала ему главное – деньги на жизнь. Она, сама того не замечая, все время содержала Бориса.

– Ты рассталась с Павлом из-за Бориса?

Нинель Станиславовна вернулась к неоконченному разговору, как только Лера появилась в гостиной.

– Нет. Расстаться – это идея Павла. Он встретил другую женщину.

– Ты ее знаешь?

– Видела пару раз. Ничего особенного. У него это серьезно.

– Насколько серьезно, мы еще посмотрим. Позвони ему и помирись.

– Позвоню и помирюсь, – быстро согласилась Лера – Только не сегодня.

* * *

Биография Элеоноры Ольжич, до замужества Казюлиной, была интересная, как и она сама. В институт на отделение искусствоведения Эля поступила благодаря дальнему родственнику. Грея постель Белявскому, она жила у него, как у бога за пазухой. Одинокий родственник, седьмая вода на киселе, умер в шестьдесят девять, не дожив пару месяцев до юбилея. На похороны съехались и слетелись все, кто только мог. Эля с нетерпением ждала оглашения завещания. Но судьба уготовила ей первое испытание. В завещании не было ни слова в ее пользу. Четыре года коту под хвост. Прорыдав полночи над несправедливостью горькой судьбы, Эля сделала вывод – спасение утопающих действительно дело рук самих утопающих.

Накануне окончания института она блестяще, а главное, очень быстро вышла замуж за профессора Альберта Ольжича. Конечно, все вокруг судачили, выдвигая разные теории насчет того, каким образом ей, молодой вертихвостке, удалось окрутить закореневшего холостяка и прибрать к рукам все его состояние. Состояние профессора, если его таким можно было назвать, тогда представлялось пятикомнатной квартирой, машиной и несколькими картинами фламандской живописи неизвестных художников. Настоящие деньги Элеонора заработала уже после смерти Ольжича. Конечно, Ольжич никогда не был бедным. Консультации музеев, картинных галерей и частных коллекций давали возможность купить не только хлеб, но и масло.

Небольшая галерея, недалеко от центра Москвы, в людном месте – подарок Ольжича на десятилетие совместной жизни – это самое большое, что удалось сделать при жизни профессору для жены.

Все остальное – дело рук самих утопающих.

Свою первую картину для галереи Элеонора купила на аукционе в Копенгагене. За «Летний день» Януса Ла Кура она тогда заплатила баснословные, по ее меркам, деньги – две тысячи долларов. Домой она возвращалась в предвкушении быстрой прибыли. Ольжич покупку жены не одобрил, посчитав ее напрасной тратой денег. Прежде всего надо изучить спрос, а потом вкладывать деньги. Преподнесенный урок Элеонора запомнила на всю жизнь.

Муж оказался профессионально прав. Ценители голландской живописи не находились. Ла Кура был не в моде. Неизвестно, сколько еще картина безуспешно меняла бы место дислокации, переезжая с одной стены на другую, если бы Ольжич, незадолго до смерти, не привел в галерею своего старого друга. Берестов оказался знатоком и ценителем не только голландской живописи, а еще и прекрасного пола. Элеонора это поняла сразу, поймав на себе игривый взгляд Марка Яковлевича. Похвалив ее отменный вкус и обворожительную внешность, он, не торгуясь, купил картину на предложенных условиях. Так спустя год Элеонора вернула потраченные на аукционе деньги и сразу забыла о покупателе.

Второй раз Марк Яковлевич Берестов появился в жизни Элеоноры Ольжич в самое тяжелое время. Через полгода молодая вдова поняла, что с галереей, в которой дела и раньше шли ни шатко ни валко, без прежней помощи и связей мужа, в одиночку ей не справиться. Иного выхода, как продать галерею, Элеонора не видела.

Марк Яковлевич не стал разубеждать вдову, а лишь предложил повременить с окончательным решением. На следующий день он пригласил Ольжич в ресторан и довольно ясно обрисовал перспективу их совместной работы. Идея Берестова оказалась не только привлекательной, но и рискованной.

– В любом прибыльном деле есть доля риска. – Марк Яковлевич говорил нарочно тихо, и ей не только приходилось прислушиваться, но и пододвинуться поближе к нему.

– Вы ничем не рисковали и вот продаете свое детище. А ведь галерея для вас много значит. – Марк Яковлевич внимательно посмотрел в глаза собеседнице. – Да и денег, при самой удачной сделке, надолго не хватит. Поверьте мне. Я жизнь немного знаю. Со временем вам придется идти в худшем случае экскурсоводом в музей. Работа, конечно, благородная. Но опять же – безденежная.

– А в лучшем? – лучезарно улыбнулась Элеонора.

– В лучшем – попытаться опять удачно выйти замуж.

Замуж Элеонора не хотела. Совместно прожитые годы с Белявским, а потом и с Ольжичем навсегда отбили охоту к семейной жизни. Она только после смерти вдохнула глоток долгожданной свободы. И опять в ярмо?

Проведя пару бессонных ночей, Элеонора с опаской, но все же согласилась на предложение Марка Яковлевича. Авантюрная идея ей пришлась по душе. Они за копейки скупали полотна малоизвестных или вообще неизвестных художников, реставрировали и продавали. Дело оказалось хлопотным, но и довольно прибыльным.

Спустя пять лет плодотворного сотрудничества с Берестовым Элеонора Ольжич, позабыв о прежних страхах, оказалась в Вологодской области сугубо по делу.

Благотворительная художественная выставка-продажа произведений, как маститых художников, так и молодых местных дарований, ради которой она приехала – себя не оправдала. Ничего, что отвечало бы запросам Элеоноры, в музее не оказалось.

– Вам ничего не понравилось?

Элеонора резко обернулась. Молодой мужчина, судя по тому, что поблизости никого не было, обращался к ней. Вести разговор на высокие духовные темы не было ни желания, ни времени. Но достаточно одного взгляда, и она по достоинству оценила мужчину. Перед Ольжич стоял молодой жеребец. Пусть не породистый, но боеспособный.

Ночь, проведенная в чужом доме, на старой скрипучей кровати, удовлетворила ее разыгравшиеся фантазии.

– Тебе совсем не понравилась выставка? – нарушил молчание Борис.

Отдышавшись после очередного раунда постельной баталии, Элеонора блаженно закурила.

– Что значит – понравилась или не понравилась? Просто то, что мне нужно, я не нашла. Но для местного уровня выставка ничего.

– Ничего хорошего?

– Ничего – значит неплохо.

– Но ты же приехала не ради наших художников? Тогда зачем?

Борис наклонился над ней. Накачанные мышцы заслонили свет ночника.

– Меня интересует пейзажная живопись девятнадцатого века, и только. Знаешь, на таких, – она старалась подыскать такое определение, чтобы не обидеть местное дарование, окажись он таким, – самобытных выставках редко, но встречаются довольно интересные работы. Автор забыт, владелец и сам не знает, как картина оказалась у него. Может, от бабки досталась, может, еще как-то…

– И ты скупаешь такие картины, облапошив доверчивого чудака?

– Ну, чудаков, скажем, не так и много. Теперь все подкованные, особенно в делах, касающихся денег. Так что не надо выставлять меня каким-то столичным монстром.

Борис натянул джинсы. Пока она обдумывала, остаться до утра или уехать прямо сейчас, он вернулся в комнату и положил на постель картину. Выцветшие краски, тоскливая осень, размытая дорога, плачущее дождем небо… Подобное она уже видела.

– Мотив, стиль – девятнадцатый век. Работа похожа на кисть раннего Саврасова, – сделала заключение Элеонора.

Она поправила абажур ночника так, чтобы тень не падала на полотно. И еще раз внимательно присмотрелась.

– Это копия. Халтура. Не хватает внутренней выдержки.

Элеонора вынесла вердикт и отложила в сторону картину, после чего потянула Бориса за ремень. Из-за такого пустяка прервалось более интересное занятие.

– Как ты догадалась, что это не оригинал?

– Скажу, если ты мне скажешь, чья это работа.

– Допустим, моя.

– Тогда смотри, – Элеонора снова повернула светильник на полотно. – Вот мазок, – ярко накрашенный ноготь уперся в край картины, – сделан рывком. Видишь? И… картину, явно хотели состарить, но сделали неграмотно. Я же говорю – везде не хватает выдержки. Отличать оригинал от копии – мой хлеб. И не просто хлеб, а еще с маслом, – смеясь, добавила Элеонора. – Ты думал, я ее куплю на память о тебе?

Он действительно хотел ей продать картину, как продавал другим возрастным дамочкам. Именно в такие моменты после близости всегда получалось легче всего. Дамы, даже разбирающиеся в искусстве, и те покупали. Платили за удовольствие. Некоторые приезжали еще. Главное – правильно выбрать женщину.

Мастерством правильного выбора женщин Борис владел куда лучше, чем кистью. Одиноких, без спутников, ценительниц искусства он высматривал заранее, стоя у окна, когда те неспешно шли вдоль тропинки, ведущей в музей. Потом, уже во время экскурсии, он несколько раз обращал внимание на выбранную женщину, подчеркивая ее тонкий вкус или глубокое знание истории. Подробно отвечал на вопросы. Женщинам это льстило. Разговор завязывался сам по себе. Искусство роднило. А потом все шло по отработанному сценарию.

Одно время он даже пытался выставлять свои работы на продажу. Картины висели прямо у входа, возле билетерши, но… Первый вариант пользы приносил значительно больше.

Об отсутствии художественного таланта он знал и данный факт принимал довольно философски, не забывая благодарить Бога, что все же догадался вложить ему в руки кисть.

«Надо ж, а столичная штучка всю недоработку вмиг заметила. Может, действительно искусствовед? Не надо было показывать неоконченную работу. Сам ведь знал, что технология не выдержана и мазок получился нервный, – в сердцах подумал Борис. – Какое мне дело до ее замечаний? Умчится завтра, и поминай, как звали».

Спустя три месяца, после той бессонной ночи, Элеонора забрала Бориса в Москву. Какая-то, еще не совсем понятная, до конца неоформленная идея мелькнула в ее деятельном мозге.

Вначале он колебался, взвешивая все «за» и «против» переезда. «За» – победили.

Для молодого любовника Элеонора сняла квартиру, предоставила мастерскую покойного мужа, приодела, дала денег на первое время. Учитывая художественное училище за плечами, отправила Бориса на какие-то курсы, естественно, их оплатив. Со временем все затраты окупили себя сполна. Борис оказался смышленым учеником не только в постели.

Марку Яковлевичу избранник Элеоноры не понравился с первой встречи. «Скользкий и ненадежный. Такой тип своего не упустит», – предупредил Элеонору Марк Яковлевич.

Только Элеонора все поняла по-своему и расценила замечание Берестова как банальную мужскую ревность.

* * *

К Саше Стрельников приехал без предупреждения. Он боялся, что она просто откажется встречаться, сославшись на дежурство или на тяжелого больного. В их расставании было что-то неправильное. И никакое это было не расставание, а сплошное недоразумение. Стрельников понял это сразу, как только за ней закрылась дверь.

Оставив машину возле арки, Павел не спеша пересек знакомый двор. Свет на кухне пробивался сквозь плотные шторы. Андреева была дома.

Он так долго готовился к этой встрече, что даже растерялся, оказавшись у подъезда. Растерялся, как теряются юнцы, впервые несмело объясняясь в любви, боясь показаться смешными в глазах таких же юных подруг.

Стрельников, собравшись с духом, открыл дверь подъезда, когда в кармане задребезжал телефон.

– Павел, нам надо срочно встретиться и поговорить, – довольно холодно предложила Лера.

– Лера, мы все с тобой обсудили и приняли обоюдно правильное решение. Лера… мы с тобой взрослые люди. Случилось то, что должно было рано или поздно случиться. Прости меня, Лера. – Стрельников отключил телефон и немного помедлив, нажал звонок. В квартире послышалась мелодия, не спрашивая «кто», Саша открыла дверь.

– Это все мне?

– Да. И еще, вот… Я не знаю, как правильно это делается. Короче, Саша, выходи за меня замуж. Я в целом не плохой… Я тебя люблю, – на одном дыхании, запинаясь, проговорил Стрельников.

– Я так понимаю, что на лестничной площадке ты мне сделал предложение. Да? – еще раз уточнила Саша. – Тогда я по всем правилам этикета должна сказать: «Я должна подумать».

Глядя друг другу в глаза, они смеялись до тех пор, пока на шум из квартиры не выглянула обеспокоенная соседка.

Закрыв за собой дверь, Стрельников серьезно посмотрел на Сашу. За букетом ярко-красных роз ее было почти не видно. Цветы закрывали лицо и мешали прижать к себе. Стрельников, отодвинув букет в сторону, поцеловал ее, все сильнее прижимая к себе, боясь, что та может исчезнуть. Розы, рассыпавшись в тесном коридоре, образовали огромное красное пятно, похожее на разлитое вино…

Саша вдохнула знакомый можжевеловый запах. Так пахнут родные люди. На кухне зазвонил телефон, которому совершенно не было дела ни до нахлынувших чувств, ни до запахов.

– Не бери трубку. Тебя нет дома, – умоляюще шептал Стрельников.

– Это с работы. Надо подойти. Я уже и так собиралась. У меня ургентное дежурство. Вызывают, когда надо.

Саша еле высвободилась из объятий и в последний момент успела поднять телефонную трубку.

– Ты завари чай. Я скоро. Туда и обратно.

Она на ходу давала распоряжения, до конца не веря, что такое вообще может быть. Только никакого чаю они в тот вечер не пили. Она вернулась из больницы, когда Стрельников безмятежно спал в кабинете на скрипучем диване.

В приглушенном свете ночника он был похож на большого плюшевого медвежонка, подаренного в далеком детстве. Стараясь не шуметь, она достала теплый плед и укрыла Павла.

На следующий день Стрельников не мог дождаться конца рабочего дня. Он успел посмотреть на часы тысячу раз, перед тем как заехал за Сашей.

Припарковаться, не привлекая внимание, не удалось. Пациенты, курившие на крыльце, втайне от зорких нянечек, с любопытством присматривались к маневрам неповоротливого джипа. Стрельникову никак не удавалось пристроить машину так, чтобы и Сашу не пропустить, и не перегородить дорогу служебному транспорту. На узкой подъездной дороге этот маневр никак не получался. Стрельников видел, как мужчины с интересом начали его обсуждать, примеряя на себя положение водителя. На счастье, в этот момент на крыльце появилась Саша.

Он заказал столик в ресторане, но, увидев Сашу, – передумал. Потом они бродили по магазину в поисках вина, вспоминая стрельниковское безденежье у кассы. Он достал портмоне, проверил свою платежеспособность. И совсем молоденькая продавщица, подавая вино, искренне улыбнулась так, что Стрельников догадался – у него на лице написано предчувствие праздника.

Потом они купили мясо, сыр, овощи и большой ореховый торт, которому суждено остаться в тот вечер невостребованным.

Саша быстро приготовила ужин, обильно украсив зеленью и помидорами аппетитное мясо. В приглушенном свете гостиной появились свечи, оставшиеся с новогодней ночи. Потом Стрельников потребовал пузатые бокалы. Гранатово-красный напиток в мерцании свеч превратился в настоящий гранат.

– Это не просто вино – это целая легенда, – просвещал Сашу Стрельников, не сводя с нее глаз.

В тот вечер легенда так и осталась легендой. Просто они верили, что так все и было. И в Солнечной долине Крыма жил ученик Авиценны, знавший магию и тайны врачевания. А может, это одно и то же?

Саша хотела об этом спросить Стрельникова, но не успела. Горячий поцелуй накрыл ее новой волной.

Врачевателя за его бескорыстную доброту, мудрые советы и талант к врачеванию селяне прозвали своим Доктором. Однако талант этого доброго, умного и неуемного человека не ограничивался одним врачеванием. На своем винограднике он выращивал виноград и даже выводил новые его сорта. Наградой за кропотливые и долгие труды стали два необыкновенных сорта винограда, из ягод которых Доктор готовил драгоценное вино цвета темных магических рубинов. С помощью этого вина он творил чудеса, возвращая к жизни безнадежно больных. Слава о Докторе и чудо-напитке скоро перешагнула границы Киммерии.

– …А потом пришел Черный Полковник и убил Черного Доктора, – грустно окончил легенду Стрельников, – но это уже другая история, к ней и вино другое.

Потом в голове зашумело, как-то приятно, успокоительно, как будто теплый ветер подул с крымской долины, где ходил давным-давно Доктор, даривший надежду людям.

И свечи загорелись ярче, и сквозь теплый морской ветер Стрельников поймал ускользающую мысль, что у него за сорок лет никогда не было такого вечера и что причина только в женщине, которая прижалась к нему. И еще Стрельников подумал, что дело совсем не в «Черном Докторе» из Солнечной долины, а в том, что ему так радостно просто и интересно именно с Сашей, как никогда и ни с кем. И так будет всегда!

* * *

На все звонки Бориса Лера упорно не отвечала. Она не была готова к разговору. Унизительная мысль, что она содержала на свои деньги любовника, приводила Леру в бешенство.

Спустя неделю, когда злость немного поостыла, Лера сама позвонила Борису и согласилась на встречу.

– Почему ты мне сам ничего не рассказал? – спросила Лера, почти дословно пересказав Борису услышанное от матери.

Лера подняла бокал. Лицо Бориса расплылось в богемском стекле. Стоило увидеть это лицо, и злость, накопившаяся за последние дни, внезапно прошла. Она не могла подолгу сердиться. Мужчину создавшего неудобства, она без колебаний вычеркивала из своей жизни.

– А зачем? Какое значение для тебя имеет мое прошлое? Нам было хорошо вместе, и этого достаточно. Замуж за меня ты не собиралась выходить. Я ни на что не претендовал, не ревновал тебя к Стрельникову. Тебя все устраивало. Или ты хотела, чтобы я вызвал твоего Стрельникова на дуэль? Что тебя не устраивает?

Он был прав. Именно такие отношения ее устраивали больше всего. Стрельников был для спокойствия родителей и ее социальной защищенности, а Борис – для души и тела. А потом все как-то нелепо разрушилось. В один миг.

– Чем ты занимался все это время в Москве?

Лере стало вдруг интересно.

– Вначале ничем. Просто жил. Потом писал копии картин. Но все законно, – спохватился Борис. – Работы продавались только через галерею, налоги платились.

– А потом?

Борис молча отпил вино. Этот модный ресторан он выбрал специально.

В этом дорогом ресторане они с Элеонорой отмечали свою первую удачную сделку. Он тогда впервые почувствовал себя богатым человеком. Какое это сладкое чувство богатой жизни!

– Ты, конечно, не помнишь, но одно время был огромный спрос на русскую пейзажную живопись, – Борис грустно улыбнулся. – Все как с цепи сорвались. Всем захотелось иметь обязательно работу девятнадцатого века. Модно, и все.

А где взять картины для всех желающих?

– Спрос рождает предложение. Это понятно. Только я никак не пойму, откуда уголовное дело, если вы, как ты говоришь, легально продавали копии картин? Где криминал?

Никакого криминала вначале не было. Его репродукции Шишкина, Левитана и Зяблова постоянно покупались небогатыми ценителями искусства. Деньги, пусть небольшие, капали постоянно. На жизнь хватало.

Криминал начался позже.

Во Францию они прилетели порознь. Берестов позвонил Элеоноре незадолго до вылета самолета. Просьба была по сути пустячной. Билет на чартерный рейс до Ниццы, как всегда в таких случаях, Берестов заказал один, не беря во внимание спутника Элеоноры. Борис вылетел через три часа рейсом Москва – Париж.

К тому времени Элеонора успела посетить выставку и оплатить картину, отложенную для Марка Яковлевича.

Побродив по Ницце, Борис был уверен, что остаток дня они проведут в гостинице, но Элеонора потащила его по галереям, словно в Москве такого добра мало.

– Чья это работа? Посмотри внимательно.

Уставшего Бориса вопросы Элеоноры начинали раздражать. Откуда он может знать, чья это работа?

– Янус. Девятнадцатый век, – тоном учительницы ответила Элеонора. – Тебе не напоминает никого?

По тону, каким был задан вопрос и по блеску, появившемуся в глазах Эли, он поймал ее мысль на лету. Все было просто и гениально! Гениально, потому что просто!

– Аккуратно убираем вон те штрихи, – Борис показал рукой на картину и прижал Элеонору к себе. – Они нехарактерные для русского пейзажа. Подпись «русифицируем». Все! Родные просторы!

– Получаем передвижника Киселева. Ранняя работа. Малоизвестная картина, – почти прошептала Элеонора. – Ты представляешь, сколько можно заработать денег? Без Марка.

Усталость мгновенно прошла. Он не переставал удивляться изворотливости таланта Элеоноры.

Первую картину за смешные деньги, почти что даром, Элеонора купила на французском аукционе. Это была неизвестная работа Коровина, только не Константина, а его сына Алексея. Дело оставалось за малым: подправить инициалы. Картину купили в тот же день, как она появилась в галерее.

Вот тогда, получив первые деньги, они сидели с Элей за этим столиком и строили планы относительно будущей работы. Работа была непыльная. Эля покупала старинные дешевые картины, Борис вносил «необходимые детали», после чего картину дополнительно «состаривали». Правда, это уже была не невинная, как раньше копия, а настоящая подделка с полным набором поддельных документов.

Свои «шедевры» они выставляли в те дни, когда Берестов улетал в Америку навестить семью. Отъезды с каждым годом становились все чаще – подрастали внуки.

Иностранцы охотно покупали «Киселева», «Айвазовского» и зимние пейзажи «Гермашева». Деньги потекли. Настоящие деньги, а не жалкие проценты от Берестова.

– Марк позвонил накануне отъезда, предупредил, что будет канадская диаспора. – Борис задумливо отпил вино и посмотрел на Леру, в который раз отмечая ее красоту. – Мы подумали… Я подумал, что их ностальгия – наши деньги. Но, представь, мы вывесили картину, как сразу появился знакомый Элеоноры.

Только Кияшко был не просто знакомый, а еще владелец «заводов, газет и пароходов». Чем ему приглянулась картина, непонятно. И как его ни отговаривала Элеонора, но упертый Кияшко никого больше смотреть не стал и купил «Киселева».

– А как же все эти экспертизы, какие-то заключения? Ведь это ж не репродукция – вы продавали «оригинал»? – Лера изумленно смотрела на Бориса.

– Все нужные заключения Элеонора получала по старым каналам Марка. Деньги делают все. А потом разгорелся скандал. Да какой там скандал, – поправился Борис, – катастрофа!

Борис опять так явно представил, как он купил билеты на вечерний рейс на Гаити. Они уже лежали у него в кармане. Только его мечте не суждено было сбыться!

Он вернулся домой и наткнулся на опечатанную дверь. Удивительно, как он от страха еще не грохнулся в обморок! На негнущихся ногах Борис вышел из подъезда черным ходом и быстро, насколько это возможно, когда ноги отказываются нести бренное тело, направился в мастерскую. Потом дрожащими пальцами он набрал номер Элеоноры. И когда на настойчивые гудки трубка ответила мужским голосом, он окончательно понял, что все случившееся вовсе не дурной сон. Недолго думая он позвонил Берестову и сообщил об аресте Элеоноры. Марк Яковлевич в Москву так тогда и не вернулся.

– Может, это вас Марк и сдал полиции?

– Да нет. Ему-то зачем? В суд подал Кияшко.

– Он что, так разбирался в живописи?

– Ни в чем он не разбирался. Друг к нему приехал и спьяну ляпнул, мол, туфта у тебя, а не Киселев. Кияшко сразу к экспертам. А те руками только разводят, мол, прав ваш друг – отличная копия!

– Вернули б деньги, замяли б скандал.

– Да какое там. Кияшко жаждал крови! Был суд. Дело стало показательным. Газеты писали о разоблачении аферистов. Элеонору обвинили в деле о крупном мошенничестве. Все конфисковали. А потом, когда шумиха немного улеглась, заявился Берестов, но толку от него…

Борис не стал говорить Лере, что услышал в свой адрес от Берестова. Марк Яковлевич отчасти был прав. А еще надо было срочно найти адвоката Элеоноре. Берестов оставил адрес и телефон Лагунова только после отъезда Марка, он решил не спешить с адвокатом. Берестову легко: распорядился и улетел в свою Америку, а ты светись с адвокатом.

– Значит, денег у тебя нет? – злорадно спросила Лера.

Борис кивнул.

– Почему ты дальше не работаешь? На себя?

– Ты шутишь?

– И что ты собираешься дальше делать? Без меня.

Лера сочувственно посмотрела на бывшего любовника. Борис опустил глаза. Нетронутая тарелка, щедро украшенная сочной зеленью, казалось, интересовала его куда больше, чем поставленный вопрос. Что он будет делать? Ничего. Жить. А там посмотрим.

* * *

В просторном кабинете генерального директора банка с высокими узкими окнами, в которые стучала срывающаяся метель, Акулин молча пил коньяк, впервые не чувствуя никакого вкуса. Вкус у коньяка, судя по бутылке, обязательно должен был быть. Какая-то смутная мысль, очень неприятная, как дохлая рыба, стала медленно всплывать из глубины его сознания.

Он догадался сразу обо всем, как в те далекие девяностые годы, когда за его спиной пытались разорить и пустить с молотка огромный градообразующий завод и лишить почти весь город рабочих мест, а значит, и зарплаты. Тогда за тем беспределом стояли алчные, но совершенно чужие ему люди. И он для Иверзева был чужим, просто более удачным конкурентом, и только. Как говорится – ничего личного.

Завод он тогда отстоял. Чего это стоило – не знал никто. Да что толку теперь вспоминать. Главное – тогда выстоял.

Виктор Афанасьевич сам предугадал фамилию доморощенного иуды. От этой догадки он сразу осунулся. И в кабинете уже сидел не всесильный Акулин, а мгновенно состарившийся, уставший немолодой человек. Но замешательство длилось долю секунды. Акулин провел рукой по лбу, блеснув дорогим перстнем, и лицо приобрело обычную жесткость.

Говоров постучал в дверь, опоздав почти на час, в тот момент, когда Стрельников в очередной раз набрал его номер.

– Ну как там? – Акулин задал вопрос, готовый сорваться с уст Стрельникова.

– Все тихо. Поговорили. Максим Валентинович пьет.

– Как вы вышли на заказчика?

Голос Акулина звучал неправдоподобно спокойно. Он справился с собой, и теперь его бульдожье лицо с осунувшимися щеками напоминало застывшую театральную маску.

– Ну, это уже дело техники. Сложнее было обнаружить «крота» в банке. Не буду утомлять вас рассказами о рутинной работе. Скажу только, что меня насторожила история с грузовиками, которую рассказал Пал Палыч.

Акулин только кивнул, погруженный в свои мысли.

– Наш аналитический отдел выдал довольно интересную справку.

В Московской области ежегодно случается банкротство минимум одного банка. Потом банкрот получает мощное вливание капитала и соответственно приобретает нового владельца. И все вроде ничего, кроме того, что реально, через подставных лиц, активами везде владеет один человек – Иверзев.

Акулин прикрыл глаза. Иверзев. Они не виделись с тех пор, как он, Акулин, отвоевал завод. После неудачной попытки рейдерского захвата Иверзев исчез из города. Столько лет не виделись! А теперь, значит, всплыл. На него это похоже: тот же напор, та же наглость, извечное желание перешагнуть, подмять всех под себя. Что ж тебе неймется до сих пор?

– В круг интересов Иверзева попал и ваш банк, Виктор Афанасьевич.

Я думаю, что разработку по банку вели пару лет. Выжидали удобного случая. У вас солидные активы и, не привлекая внимания службы внутренней безопасности, их так просто не выведешь. Они пошли другим путем. Иногда, чтобы потопить банк, достаточно подмочить его репутацию. А потом – стечение обстоятельств. Вы заявили об участии в тендере.

– А это Иверзеву зачем? – искренне удивился Акулин. – Ведь для него кредитование строительства не такие уж большие деньги. Капля в море.

– Вы правы, деньги не такие, чтобы напрямую заинтересовать господина Иверзева, – вмешался в разговор Стрельников. – Дело в самой строительной кампании. Вот здесь он бы использовал старую схему – разорил бы ее в два счета, а потом сам и выкупил бы. Так у него появились бы новые легальные счета, через которые можно спокойно отмывать деньги. И подозрения никакого. Ведь все законно. Но Слава прав: тендер – это случайный интерес. Главное – это репутация банка.

– Как же они просчитались на этот раз? – В глазах Акулина мелькнул живой интерес.

– Их подвел ваш племянник. – Говоров старался не смотреть в глаза Акулина. – С ним они перегнули палку.

– На чем Иверзев его подлавил?

Имя племянника Акулин специально не назвал. Он уже принял решение и теперь на ситуацию смотрел как бы со стороны, просчитывая, как в шахматах, ход противника.

– Проиграл большую сумму.

– На месте Максима мог оказаться кто угодно. С ним работала хорошо подготовленная команда. – Стрельников перебил Говорова, пытаясь заступиться за Красникова.

– Конечно, мог. Но оказался Максим, – тяжело вздохнул Акулин.

– Это – Иверзев. – Говоров открыл папку и положил фотографию на стол.

Акулин с нескрываемым интересом посмотрел на соперника. Постарел Иверзев, постарел. Время никого не молодит.

– Это Эдуард. Играет роль «наживки». Максим Валентинович познакомился с ним на вечеринке. Эдуард привел его в казино. Но Максим оказался хорошим игроком.

– Хоть что-то у него получилось, – хмыкнул Акулин.

– Пришлось задействовать женщин. – Говоров положил остальные фото. – В казино к нему подсела вот эта – Марина. А дальше закрытый гольф-клуб, принадлежащий Иверзеву. Макса развели по полной. Судя по его рассказу, ему что-то Марина подсыпала в стакан. Он ничего не соображал. Как все происходило – тоже смутно помнил. А это, – Говоров положил новую фотографию, – Барков Валентин Дмитриевич, связующее звено между Иверзевым и Красниковым.

На Акулина смотрел интеллигентный пожилой мужчина.

– Почему же Макс сразу к вам не пришел, ко мне не обратился?

– Думаю, его запугали.

Как можно запугать, Говоров знал не понаслышке. В кабинете повисла тишина. Стрельников снял очки и молча потер переносицу.

– Его запугали, – продолжил свою мысль Говоров, – и он наделал ошибок.

А еще там были уверены, что Максиму Валентиновичу вы доверяете куда больше, чем оказалось. Поэтому мы его вычислили сразу. А когда информация о процентной ставке по тендеру дошла до Иверзева, насчет Максима Валентиновича уже не было никаких сомнений.

Стрельников незаметно наступил на ногу Говорову, дав понять, что дальше говорить о Красникове не стоит.

– Папку оставляю. Разрешите идти? – по-военному спросил Говоров.

Акулин только пробурчал что-то маловразумительное, похожее на «да», и потянулся за коньяком.

– Скажи мне, Павел, почему предают близкие люди? Если бы на месте Максима оказался ты или, скажем, твой Говоров, веришь, мне было бы легче. Я бы постарался не оправдать тебя или его, нет. Постарался бы объяснить. Недооценил, мало платил. А что здесь? Чего ему не хватало в жизни? – Акулин зло посмотрел на Стрельникова. – Вот я и спрашиваю тебя.

– Сложно сказать.

– Я ему помогал. Долг чувствовал перед сестрой. Учебу оплатил, на работу, его, желторотого, сразу устроил. Деньги немалые платил. Живи, работай! Как же так, Павел? Как это назвать?

Поступок родного племянника Акулин не хотел называть пафосным словом «предательство» и ждал этого от Стрельникова.

«А я предавал?» – задал себе вопрос Акулин.

Ему приходилось обманывать, и не раз. Что чувствовала та, обманутая сторона – он не знал. Обманывал Нину, когда зависал по молодости у очередной пассии, а вернувшись под утро домой, объяснял свое отсутствие напряженной обстановкой на заводе. Что же тогда было, обман или предательство?

Он не запретил дочери сделать аборт и расстроил ее свадьбу. Тогда он вообще устранился от этой проблемы, так, словно ничего и не произошло. Как расценила его поступок Лера? Что тогда было – занятость бизнесом или предательство?

У предательства всегда есть своя цена. Но сейчас дело было не в деньгах. Не это было главное. Главное было в том, что Максим приходил к нему в дом. Было время, жил в его квартире. Они подолгу говорили, строили планы на будущее. Здесь речь не идет об ошибке, которую всегда можно простить, или «обмане во благо». Речь о банальной выгоде.

Акулин представил, что грозило лично ему, не говоря уже о полном банкротстве банка, появись конфиденциальная информация вкладчиков в прессе. Вкладчики бы забрали деньги на следующий день. И это полбеды. Скандал замять ему удалось бы, разве что с небес.

– Что мне делать с племянником? Как мне с этим всем быть?

Вести задушевные разговоры Стрельников не умел. Он не знал, что говорят в такие минуты. Что было в его жизни – измена или предательство, или это одно и то же – он и сам не знал. Они с женой планировали купить квартиру и сразу родить ребенка. И в это время она строила другой мир с другим человеком, к которому со временем планировала уйти.

– Лучше всего, – предположил Стрельников, – отправить на время Максима куда-нибудь в теплые края. Иверзева он подставил. Хотя не нарочно. Вряд ли Максиму Валентиновичу простят это.

– Думаешь, его будут искать?

– Будут. Если Красников начнет говорить, то всплывут фамилии. А кому это надо накануне выборов? Говоров отправил своих ребята. Присмотрят до утра, а там уже вам решать, как быть дальше.

– Я подумаю. Хотя ты прав, скандал лучше замять. И еще, Павел, я бы хотел, чтобы больше ни один человек об этом не знал. Это возможно?

Стрельников молча смотрел в глаза Акулина.

– Спасибо. Это моя личная просьба. И с завтрашнего дня поищи себе нового зама. А этот, твой Говоров?

– Это только фамилия такая, а он на самом деле не разговорчив. – Стрельников позволил пошутить. – Виктор Афанасьевич, мы с Лерой расстались, – уже серьезно добавил Павел.

– Жаль. Если бы я мог приказать в таком деле. Но… – Акулин сказал это с искренним сожалением.

Уже проводив Акулина, Стрельников ощутил опьянение. Хотелось надеяться, что коньяк поможет освободиться от осадка, лежащего на душе последние дни. И Стрельников недолго думая вызвал такси.

Чтобы понять, любишь ты женщину или нет, представь, что ты вернулся с длительной командировки. И поезжай к той, ради которой ты возвратился. А если выбираешь, думаешь, то это просто женщина, такая, как все. Любовь еще впереди. Кажется, так говорила Саша. Стрельников достал телефон, высветив на табло знакомые номера. Телефонная мелодия заполнила салон машины. Он ехал к женщине, без которой не представлял свою жизнь.

* * *

Дверь в кабинет открылась так быстро, что Саша даже не сообразила, посетительница стучала или вошла без стука. Скорее всего вошедшая женщина постучала, но дожидаться разрешения не стала.

Обычно вот так, в верхней одежде, без особой церемонии, не считаясь с больными, ожидающими своей очереди, заходили те, за кого договаривался кто-то из администрации. По этому поводу Саша не раз подходила к заведующей поликлиникой. Просила, чтобы всех своих пациентов та направляла к ней под конец приема. Нервозности среди пациентов в коридоре и без них хватало. Вера Николаевна все понимала и старалась придерживаться договоренности, если, конечно, это не распоряжение самого главврача.

Саша до сих пор не могла взять в толк: зачем людям с деньгами, иначе к главврачу не попасть, искали какие-то подходы к нему? Большую часть тех, кто был от «него», главный в глаза не видел. А значит, попали они к нему от знакомых своих знакомых. Зачастую из таких пациентов, кроме невроза, ничего не было.

Вот и этой женщине ее помощь не нужна. Саша почувствовала это сразу, как только открылась дверь. Она перевела взгляд с журнала регистрации и внимательно посмотрела на посетительницу. На истеричку женщина не похожа. По виду – женщина вполне здоровая. Волевое лицо, жесткий колючий взгляд. Ей бы обратиться в частную клинику. Дорого и модно. Саше стало неловко от своих же мыслей. Нельзя сердиться на женщину только потому, что она без записи пришла на прием. Значит так надо. И частная клиника здесь ни при чем. Лично она ничего не имела против частных поликлиник. Красиво, комфортно, дорого, и пациенты чувствуют себя как в профилактории или в клубе по интересам. Никаких сетований на жизнь, безденежье, дороговизну лекарства. Все там чинно и спокойно. И на двери кабинета красивая табличка, указывая высокие регалии врача. И валерьянка в аптеке на том же этаже стоит раза в три дороже, чем в обычной аптеке. Но импортная. Только в этой аптеке и на этом этаже…

И этой женщине в легком норковом манто никак не подходит их поликлиника. И стоянка для ее машины не подходит тоже: ни освещения, ни нормального подъезда. И говорить женщина будет о бессоннице и несовершенстве мироустройства. Круги под глазами не спрятал даже профессионально наложенный макияж. Тонкие губы плотно сжаты. Сейчас вспомнит, что она на приеме у врача, и постарается улыбнуться, предупредит, что она от главного. Так, на всякий случай.

– Я вас слушаю, – собственный голос Саше показался осиплым.

– Александра Ивановна, я к вам сугубо по-личному. Правда, мы с вами не знакомы. Я – Нинель Станиславовна Акулина. Я хочу поговорить с вами о Стрельникове.

Холод образовался между лопаток. Дверь открылась точно так же, как пару минут назад. Короткий быстрый стук. Медсестра с регистратуры не стала дожидаться разрешения войти.

– Александра Ивановна, вам с отделения звонили. Просили зайти в палату. – Медсестра посмотрела на клочок бумаги, вырванный на ходу из блокнота. – Вас родственники ждут в десятой. Что передать?

Больной был самым обычным. Остеохондроз. Болит поясница и суставы. Через пару дней станет легче. А родственникам хочется, чтобы дедуля стал здоровым сразу, как переступил порог палаты. Александра расписала лечение. Обследование начнется завтра. Самое простое и обычное. Судя по клинике, межпозвоночной грыжи нет, но рентген все же надо сделать. И еще надо обязательно сказать, чтобы массаж поделала несколько дней Кузьмина. Тома свою работу делала не спеша, вяло, вполсилы, так, как и нужно, когда болит спина. Но зайти надо обязательно. Родственники, решив все свои рабочие дела, нашли время заехать в больницу. Им нет никакого дела, что у нее окончился не только рабочий день, но даже вечерний прием в поликлинике. Саша посмотрела на часы. Успеть бы за полчаса.

– Вы тогда подождите меня. – Саша обратилась к стоящей почти посреди кабинета Акулиной. – Я скоро освобожусь. Внизу работает буфет.

– Через дорогу я видела кафе. Давайте встретимся там, если вы не против.

Саша кивнула. Кафе действительно было в пару шагов от больницы.

– Знакомая?

Медсестра с интересом посмотрела на закрывшуюся дверь, вдыхая сладковатый запах духов. Что-то неуловимо тревожное осталось в кабинете после ухода Акулиной.

– Да, знакомая. Ольга Михайловна, занесите талоны в регистратуру, а я пойду в отделение.

Саша напрягла память, пытаясь вспомнить женщину. Фамилия Акулина ничего не говорила.

Кафе, несмотря на вечерний час, было почти пустое. В глубине зала за крохотным столиком на двоих, отпивая маленькими глоточками кофе, сидела Нинель Станиславовна.

– Я вас слушаю, – Саша опустилась на стул.

– Я пришла поговорить с вами, Саша. Можно я так буду вас называть?

Казалось, мысль, неоднократно прокрученная с разной интонацией в голове, вдруг ускользнула, потерялась, и теперь Акулина силилась ее вспомнить, чтобы с нее и начать разговор.

– Я пришла поговорить с вами, Саша, о Стрельникове. Я в курсе ваших отношений. Я – мать Леры. Думаю, о существовании невесты Стрельникова, то есть моей дочери, вы знаете?

– Это не важно. Я вас слушаю.

Голос предательски сел, приобретая хрипоту, которая появлялась всегда, когда Саша начинала волноваться.

– Саша… Павел не для вас. Нет, нет, вы достойны самого лучшего, я не спорю. Я хочу только, чтобы вы трезво посмотрели на ситуацию – вы всего лишь очередное увлечение Стрельникова. Не больше. С Лерой они вместе долгое время, и свадьба скоро. Мы готовимся к ней. А что касается любви, то все мужчины о ней говорят. И чем моложе мужчина, тем он больше говорит о любви. Поверьте мне. А когда становится постарше, то, кроме любви, появляются еще и жизненные устои, привычки, привязанности, слабости.

Саша не знала, куда смотреть. Сначала она смотрела на меню, потом, решив, что некрасиво отводить взгляд от собеседницы, посмотрела в глаза Акулиной.

И что ей теперь делать, если она не знает ни устоев, ни привычек, ни слабостей Стрельникова?.

– Вы, надеюсь, знаете слабое место Стрельникова? – спросила Нинель Станиславовна, словно прочитала мысли Александры. – Это его работа. – А теперь представьте, вы выходите замуж за Стрельникова и он автоматически теряет работу. Его место, несомненно, займет наш новый зять или племянник моего мужа. Чем будет заниматься Павел дома? Вы на работе, при деле. А он?

– Павел – личность, чтобы сломаться так просто.

– Деточка, личности ломаются в первую очередь. Запьет ваш Стрельников. Испытание властью и деньгами – самое сложное испытание. Думаете, сломав карьеру, вы будете нужны ему? Нет. На место влюбленности придет стойкое чувство сожаления, что все так случилось. Конечно, он найдет работу. Но какую?

Нинель Станиславовна смотрела на Сашу. Казалось, она устала излагать прописные истины. Саша почувствовала, как холод опять незаметно подкрался к лопаткам.

– Конечно, какую-то работу Павел найдет. Но, перед тем как принять на должность, начнут справки наводить. Почему ушел из банка? – Акулина вернулась к разговору. – И ответ может быть самим непредвиденным. Павла могли уличить в афере. Да мало ли что случается там, где большие деньги. Стрельникова приличный банк не возьмет даже охранником. Подумайте. Все зависит от вашего решения.

Саша автоматически посмотрела на часы.

– Не спешите. Павел с Лерой на презентации. Вы же умная женщина. Все сами понимаете.

Как может образоваться пустота внутри тела, Саша не знала. Но в грудной клетке, где совсем недавно билось сердце, учащенно, когда она почти бежала из поликлиники к себе в отделение, и ровно, когда ничего с ее больным, из ряда вон выходящего, не случилось, теперь на месте сердца было пусто. Воздух, который она вдохнула ноздрями, обходя все физиологические законы, нисколько не согрелся и застрял холодным комком в легких. В грудной клетке стало не только пусто, но и холодно.

– Подумайте. Мое вам пожелание: съездите куда-нибудь, отдохните, развейтесь. Жизнь на этом не оканчивается. У вас все еще впереди.

Конверт, который незаметно появился на столе, Нинель Станиславовна подвинула прямо Саше в руки.

– Что это?

– Деньги. Все имеет свою цену, Сашенька.

– Я, пожалуй, пойду.

Она поднялась на ватные ноги и покинула кафе, на ходу натянув непослушное пальто.

Нинель Станиславовна заказала еще кофе и с наслаждением закурила. Ситуация разрешилась неожиданно легко и просто. Многие приготовленные аргументы остались невостребованными. «А ведь она любит Стрельникова по-настоящему. Да это к лучшему. Придет домой, поплачет, потом все взвесит и… отпустит Стрельникова». Слишком благородная Акулина думала об этом совершенно спокойно. Такова жизнь.

Домой Саша пришла, как в тумане. И только увидев со двора темные окна квартиры, разрыдалась. Права оказалась Акулина, не к кому спешить. Слезы, горькие и безнадежные, текли по щекам.

Нужно было что-то делать с этим болезненным чувством потери. Нужно делать что-то немедленно! Иначе она погибнет, как подопытная мышь в лаборатории у матери.

Она пошла в ванную, на ходу снимая одежду. Плотно сидящие джинсы, купленные со Стрельниковым по случаю намечающегося первого совместного отдыха, скомкались и застряли на голени. Пришлось вернуться в гостиную и уже сидя в кресле стаскивать с себя дорогую фирменную ткань. Стрельникову джинсы понравились. Ему нравилось все, что ее облегало. И еще он говорил, что без джинсов и без всего остального она ему нравится в тысячу тысяч раз больше. Она тогда покраснела от его комментария. И было это всего ничего – в прошлой жизни.

Холодная вода подействовала отрезвляющее, и желание вдоволь наплакаться прошло само собой. Закутавшись в большое мохнатое полотенце, Саша беспомощно опустилась в кресло, бросив на пол модные, недавно купленные джинсы.

Два коротких звонка, потом один длинный – условный звонок, который они придумали с Олей много лет назад, как только семья профессора Трушина переехала в квартиру на четвертый этаж, вернул ее в действительность. Притихшая боль вновь ожила.

– Сашка, он уходит.

Ольга уткнулась зареванным лицом в ее неприкрытое плечо.

Вид зареванной Ольги и вся картина со стороны была бы комичной, если б Ольга так трагично не рыдала.

– Кто уходит? – Саша закрыла дверь и с недоумением смотрела на подругу. – Не могут все уходить в один день.

– Кто не может? Валера ушел! Сказал, что устал от такой жизни. Устал от меня… Только не говори, что это к лучшему.

– А я и не говорю. – Саша отстранила зареванную подругу.

Ольга, в девичестве Трушина, внучка известного профессора Трушина, познакомилась с будущим мужем прямо у себя дома. Против отношений Ольги, тогда третьекурсницы лингвистического факультета, и подающего надежды аспиранта семья в целом была не против. Вроде и рано замуж – третий курс, но как противостоять высокому и светлому чувству?

Интеллигентные Трушины зятя приняли не то чтобы с распростертыми руками, но раз это выбор Ольги, то… Смирились.

Валера Саше не понравился. Пожалуй, с того момента они и перестали дружить так, как дружили раньше.

Кандидатскую диссертацию, под чутким руководством старого профессора, Валерий защитил досрочно. Тема была выбрана очень удачно. Умело отредактированная работа фурора в научном мире не произвела, но Валерий получил место на кафедре, задвинув на задний план кого-то значительно умнее себя, но без влиятельного опекуна, каким был старый Трушин.

Жизнь молодой семьи потекла по всем канонам благополучия. Год спустя Валерию организовали стажировку за рубежом, потом повышение.

Ведь не зря ж Трушин одним помог написать и защитить диссертации, другим – пристроить детей. Словом, добрые дела профессора Трушина можно перечислять долго. Поэтому коллеги и бывшие ученики, помогая Валерию, тем самим благодарили профессора за ранее оказанную помощь.

После смерти Степана Митрофановича жизнь Валерия заметно изменилась: поездки за рубеж, приносящие доход, институт отменил, премии за интенсивный и плодотворный труд со временем тоже прекратились. Те, кто оказался на заднем плане, защитили докторские диссертации и выдвинулись на передовую.

У Валерия наступил затяжной переломный период. Ольге пришлось отказаться от места доцента и взвалить на свои плечи престарелых родителей, одинокую свекровь и мужа-красавца.

Деньги приносило не столько знание родного языка и литературы, сколько выученные без труда в детстве иностранные языки. Способность к языкам и феноменальная языковая память постепенно начали окупаться.

– Как ты решилась на это?

Саша могла ожидать чего угодно от подруги детства, только не развода.

Да Ольга пылинки сдувала с Валерия, чтобы решиться на такой шаг! А как же! Валера умница! Таких поискать еще! А кто она без него?

– Ничего я не решилась, – слезы опять потекли по лицу. – Мне звонили, говорили, что у Валеры какая-то Яна появилась. То ли новая лаборантка, то ли аспирантка, я так и не поняла.

– Ольга, может, ты неправильно все поняла? Может, это элементарная женская зависть?

Она говорила заведомую глупость. Какие женщины, с какой кафедры, а главное, чему особо завидовать? Кроме как внешности ничего у Валеры не было. Сидел все годы на шее у Ольги.

– Помнишь, я тебе говорила о новом проректоре? Яна – его племянница.

Сказать подруге, что чего-то подобного она давно ожидала от Валеры, Саша не могла. Ничего не поделаешь, есть мужчины, которые выживают только в условиях полнейшего комфорта и всеобщей заботы. А проректор по науке вполне может создать такие условия. И опять будут поездки за рубеж, и премии за интенсивность труда… в очередной постели. Потом, возможно, на смену этому проректору придет другой со своей дочкой или внучкой. И так до седых волос…

– Знаешь, мне Валера всегда казался таким сложно устроенным. Таким не похожим на других мужчин. И потом, посмотри на меня. Курица курицей, а он… – Закрыв лицо руками, Ольга опять разрыдалась.

Говорить дальше о том, какая она курица и какой Валера, Ольга не стала. Конечно, курица, раз такой мужчина ушел к другой.

– Он и женился на мне только из-за моей академической семьи, – отрешенным голосом проговорила Ольга.

– Не говори глупости. Валера тебя любил.

Ольга перестала рыдать и осмысленно посмотрела на Сашу. Вселенское горе, как вселенский потоп, начал понемногу отступать.

– Я как-то случайно подслушала разговор родителей, что у Валеры свои планы. Только было это все накануне свадьбы. Я тогда и слушать ничего не хотела. Я в него влюбилась сразу, как открыла ему дверь.

Она так же открыла дверь Стрельникову. И тоже влюбилась. Хотя влюбилась она гораздо раньше, когда увидела Стрельникова у Софьи Петровны.

– …Получается, что отец был прав. Столько лет прожил в моей квартире, пил, ел, одевался. Спал все это время со мной, а сам подыскивал кого-нибудь по перспективнее. Чтобы поудобнее было. Вот и Яну нашел. Господи, как все примитивно! А сегодня сказал, что ему положена часть квартиры. Представляешь? Часть квартиры моих родителей!

Ольга опять заплакала. Саша на миг забыла о Стрельникове. Она нисколько не сомневалась, что Валера способен на подлость, но что бы на такую, неприкрытую и нахрапистую, – в голове не укладывалось.

– Я не знаю, что делать. Голова идет кругом. Саша, что мне делать?

«Срочно надо позвонить Стрельникову. Он разберется во всем. Есть же какие-то законы. Он все объяснит и все будет хорошо. У него есть Говоров. Все будет хорошо. Только звонить Стрельникову уже нельзя, – спохватилась Саша. – Будет уж совсем нечестно. Подумает, что сама нарочно придумала».

– Оля, ты иди домой, приведи себя в порядок, да и я хотя бы оденусь. Я завтра позвоню адвокату. Очень хорошему адвокату. Он обязательно поможет. Все еще поправимо.

Что поправимо, Ольга так и не поняла. Ничего поправимого уже не могло быть. Валерий ушел от нее навсегда, назвав ее курицей. И она стояла, отупев, наблюдая, как муж уходит от нее к племяннице или дочери, или просто какой-то родственнице проректора по науке. Это, конечно, беда, но беда свершившаяся. А вот как быть с квартирой? Как это поправить? Она даже не нашлась, что сказать ему в ответ. Стояла и молча ревела.

За Ольгой хлопнула дверь. Саша снова почувствовала себя сильной женщиной, какой была всегда до встречи со Стрельниковым. От нее зависела Ольга. Она была хоть кому-то нужна, даже необходима. Жизнь продолжается. Надо только согреться и как следует выспаться.

Утром она проснулась рано, за окном только светало. По квартире разливался запах кофе. Она с замиранием сердца пошла на кухню. У плиты стоял Стрельников. Она хотела спросить, что он будет делать, если вдруг потеряет работу, сможет ли он жить без своего банка, но не успела. Мешали поцелуи.

– Ты выйдешь за меня замуж? – в который раз спросил Стрельников.

– А сколько прошло дней после предложения?

– Больше трех, – уверенно ответил Стрельников.

– Тогда – да!

– Новый год мы встретим в Севастополе.

– Ты думаешь, меня вот так возьмут и запросто отпустят в отпуск?

– На свадьбу официально дается три дня отпуска. Но ты бери больше.

Потом, когда радость немного улеглась, ей стало даже неловко, что вот так она внезапно сорвалась в отпуск, никого не предупредив заранее. И больных всех надо передать Дуднику. Она представила его недовольный голос и массу претензий. И Дудник заставит написать выписки двоим пациентам и будет прав. Не уходят в отпуск, бросив все дела, вот так внезапно.

Подавай, видишь ли, им отпуск. Замуж им невтерпеж. Дудник был против ее отпуска. Он шутил, а она взяла и расплакалась…

– Да, ладно, не реви. У тебя что, кто-то умер? – участливо спросил Дудник. – Ну, если не умер – значит все поправимо. Правда, Елизавета Евгеньевна? А выходить замуж, как и жениться, спешить не надо. У меня опыт. Ну, раз невтерпеж…

Потом Дудника вызвали к пациенту, а она осталась сидеть в ординаторской. Ей было стыдно за свою слабость и слезы. Она даже не знала, почему заплакала. Накатило все и сразу.

– Ты чего это бросилась рыдать? Рассказывай по порядку.

Порядка никакого не было. Она достала с сумки «на все случаи жизни» пакет бумажных салфеток и вытерла лицо.

– Мне на днях Лагунов звонил. Никуда он не уехал. Работает.

– Странно. Обычно, я в таких делах не ошибаюсь. А звонил чего?

– Просто так.

Лагунов позвонил ей поздно вечером – дел невпроворот. Говорил, в основном, о работе: о поданном иске, о том, что дело о наследстве Ярославской наконец-то сдвинулось с места, что суд он выиграет. Дело-то пустяковое. Осталось собрать некоторые докуметы, показания соседей и бывших сотрудников кампании. Он все время хотел спросить ее о Татьяне, но так и не спросил. И только перед тем, как попрощаться, неопределенно добавил, что все будет хорошо.

– Елизавета, откуда ты знала, что у меня все сложится с Павлом?

– Оттуда, – неопределенно махнула рукой Елизавета.

При этом она умудрилась задеть еженедельник. Толстый, разбухший от вкладышей, он не удержался на краю стола и упал на пол. Бумаги рассыпались.

– Держи, – Саша протянула собранную стопку Елизавете.

– Ничего страшного. Давно надо было выбросить, да все никак.

– Погоди. – Саша взяла фотографию в руки. – Это – Говоров.

– Как ты сказала? – Голос Елизаветы дрогнул. – Говоров?

– Да. Друг Стрельникова.

То, что Говоров – друг Стрельникова, Саша никогда не сомневалась, как не сомневалась в том, что счастье – соленое на вкус и что заявление на отпуск, подписанное заведующим, – пропуск в счастливую семейную жизнь. И если Елизавета сказала, что Говоров – ее муж, то сомневаться в этом у Саши не было причин.

Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg