«Собрание сочинений. Вселенная Г. Ф. Лавкрафта. Свободные продолжения. Книга 1»

Собрание сочинений. Вселенная Г. Ф. Лавкрафта. Свободные продолжения. Книга 1 (fb2) - Собрание сочинений. Вселенная Г. Ф. Лавкрафта. Свободные продолжения. Книга 1 [антология, компиляция] (пер. Алексей Юрьевич Черепанов,Роман Викторович Дремичев) 1458K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Говард Лавкрафт - Джозеф Вернон Ши - Мартин С. Уорнс - Генри Сент-Клэр Уайтхед - Роберт Хейворд Барлоу

ВСЕЛЕННАЯ Г. Ф. ЛАВКРАФТА Свободные продолжения Книга 1

Составитель и автор обложки: mikle_69

Говард Филлипс Лавкрафт и Джозеф Вернон Ши ГОРГУЛЬЯ

Г. Ф. Лавкрафт и Дж. Вернон Ши, «Горгулья» («The Snouted Thing», дословно можно перевести как «Тварь с мордой»), 1979.

В 1933 году Лавкрафту приснился странный сон о том, как он с группой людей бегал по крышам, пытаясь поймать какое-то ужасное существо. В 1979-м Дж. В. Ши (1912–1981) (в молодости он переписывался с Лавкрафтом, А. Дерлетом и К. Э. Смитом) решил использовать сюжет этого сна для своего рассказа. Английский текст для перевода любезно прислал сам С. Т. Джоши.

Источник текста:

J. Vernon Shea, «In Search of Lovecraft» (1991)

1

Но помимо таких сравнительно мирских сновидений мне иногда снятся удивительные вещи, из которых получается неплохой материал для сверхъестественной фантастики. Как раз вчера ночью мне приснилось, что я находился с группой молчаливых, напуганных людей, вооружённых каким-то своеобразным оккультным устройством, похожим на египетский крест анкх. Мы карабкались по лестницам и опасно прогибающимся крышам гниющего и невероятно древнего города в поисках непонятного существа, невероятного злобного, которое беспокоило местных жителей. Однажды в свете прокажённой убывающей луны мы увидели её… чёрную, с огромными ушами, припавшую к земле тварь, размером с большую собаку и напоминающую одну из горгулий Нотр-Дама. Но она, наполовину прыгая, наполовину скользя, скрылась от наших глаз и спряталась где-то за одним из давно неработающих дымоходов.

Наш предводитель, Капитан Пикмэн, мужчина с примечательной внешностью, сидел верхом на лошади, и не забирался на крыши, как мы, а руководил поиском с земли.

— Там! Скорее! — Крикнул он. — Она перебралась в церковь.

Здание церкви находилось справа от нас. Но перепрыгивать на её крышу было очень опасно, да ещё и наши страхи увеличивали расстояние. Казалось, что до неё три метра или больше.

— Поспешите! — Нетерпеливо кричал Капитан Пикмэн.

Наша группа замешкалась, попав в затруднительное положение. Мы боялись не выполнить приказы нашего капитана, но прыгать с крыши на крышу боялись ещё больше.

— Я пойду, — вызвался я, удивляясь собственной смелости. Будучи самым молодым в этой группе, гибким и мускулистым, я надеялся однажды стать лейтенантом; этот факт не ускользнул от внимания капитана.

И поэтому я отошёл назад так далеко, насколько позволяла шаткая крыша, собрался с духом и, добежав до края, прыгнул в пространство, невольно закрыв глаза. Я словно взлетел в космос, как птица — всё это казалось невероятно легким; небо являлось моей естественной стихией, и я удивлялся тому, что не пробовал летать раньше. Я наклонил своё тело вперёд, как лыжник, спускающийся по склону.

Мои глаза открылись в момент приземления. Я оказался на церковной крыше, залитой пурпурным светом, но прогнившая черепица под моими ногами в любой момент могла осыпаться и стряхнуть меня с разрушающейся кровли. Сильный запах моря заставил меня невольно повернуть голову. С крыши церкви открывался великолепный вид на гавань, мрачную при лунном свете. Корабли не заходили в неё целую вечность, потому что мы находились в городе, который все обходили стороной. Но гавань казалась мне ужасно знакомой, и я знал, что был там раньше, даже если это происходило во сне.

Ни одна чайка не нарушала безмолвие. Гавань лежала в такой тишине, какая бывает только во сне или в глубокой древности. Полностью зачарованный открывшимся мне видом, я двинулся вперёд, чтобы получше рассмотреть гавань; но теперь черепица, уже ослабленная моим стремительным приземлением, начала скользить под моими ногами. Мне не за что было ухватиться, и я тоже заскользил вниз!

— Осторожней, Говард! — крикнул снизу Капитан Пикмэн.

Но, к счастью, я не упал; как раз в самый последний миг я ухватился за одну из горгулий, что в сардоническом издевательстве выступала из края крыши.

Горгулья оказалась тёплой на ощупь!

И она повернулась ко мне; в её отвратительной рычащей гримасе я узнал ту тварь, которую мы искали!

Мои руки сложились для молитвы, и это действие оказалось для меня спасительным, потому что пальцами я коснулся анкха. Крестик на прочном шнурке висел на моей груди, я вытащил его и направил на тварь; от металлической поверхности анкха отражался слабый лунный свет.

Тварь съёжилась при виде блестящего металла. Она расправила рудиментарные крылья, как у летучей мыши, и бросилась на нашего предводителя, конь которого застучал в этот момент копытами. Посмотрев вниз, я увидел, как богохульное создание ужасным образом деформировалось и слилось с красивым обликом капитана на коне, и через мгновение горгулья и Пикмэн слились в одно существо… шокирующую своим видом гибридную тварь, одетую в шёлковую одежду нашего капитана, но вместо лица у него теперь виднелась только чёрная, ушастая морда этой злобной сущности. Она подняла голову, ухмыльнулась — провизжав слова, которые я не мог понять — и умчалась на лошади, принадлежавшей капитану. Наша группа оказалась в замешательстве — мы растерянно шли по слегка промёрзшей, но не заснеженной земле, когда я проснулся.

2

Неделю спустя я снова погрузился в необычайно яркий сон, который, казалось, являлся чем-то вроде продолжения предыдущего. Я приехал в оживлённый порт Иннсмута по делам — хотел купить своей тёте на день рождения одно из тех любопытных, изящно выполненных металлических украшений — и был одновременно возмущен и заинтригован странным видом местных жителей, которые притворялись цивилизованными только там, где дело касалось бизнеса. Даже среди бела дня Иннсмут не является привлекательным местом — запах моря тянется повсюду, даже исходит от горожан, а сейчас приближались сумерки.

Как всегда бывает в сновидениях — появились странные искривления времени и пространства. Когда я приехал в Иннсмут, было тепло, и я надел только одну куртку; но когда я вышел из магазина со своей покупкой, с неба начали падать хлопья снега, и мне пришлось поднять воротник и засунуть онемевшие пальцы в карманы куртки.

Но потом я заметил, что небо имеет своеобразный цвет, фиолетовый, как у синяков на коже, и пока я смотрел по сторонам, Иннсмут серьёзно изменился. Теперь он выглядел невероятно древним, почти безлюдным городом, и когда я проходил мимо церкви, некоторые люди, сидящие на её ступенях, злобно хихикали.

Лестницы церкви? Но в Иннсмуте нет церкви; люди там, по слухам, ведут торговлю со странными существами из моря, и поклоняются божествам, далёким от традиций Новой Англии. Посмотрев вверх, я заметил горгулий, охранявших крышу, не более отвратительных в облике, чем жители Иннсмута: я сразу понял, что вернулся в обстановку своего сна, который видел на прошлой неделе. И я заметил, что теперь на мне одежда, более подходящая к моде прошлого века.

Я должен был выбраться из древнего города до наступления темноты, потому что моя жизнь теперь оказалась в очень большой опасности. Я понятия не имел, куда свернуть, но искал переулки, которые уведут меня от моря, запах которого в моих ноздрях теперь превратился в зловоние. Во дворах я не видел людей, и возблагодарил бога за это.

Но затем я понял, что радоваться ещё рано, поскольку в конце переулка меня ожидало самое отвратительное зрелище. Тварь с ужасной мордой из моего сна терзала труп ребёнка. Она посмотрела на меня, ухмыляясь, кровь текла из её грязной пасти.

— Го-о-вард! — Заговорила тварь, кощунственно подражая человеческой речи. — Го-о-вард! Хочешь попробовать, Го-о-вард?

3

Молния разорвала небо, боги приветствовали это зрелище аплодисментами. Я сижу за антикварным столом и пишу это гусиным пером, мерцающая свеча — мой единственный источник света. Мне не знаком этот стол, и обстановка в моей комнате полностью изменилась. Большая кровать с балдахином занимает дальний угол. Из-под неё демонстративно высовывается ночной горшок. Эта комната намного более просторная, чем моя в доме 66 на Колледж-стрит, и здесь на окне тяжёлые шторы. И когда я отодвигаю шторы, я совсем не вижу знакомого мне двора Брауновского Университета. Имеется балкон с видом на невероятно древний город из моего сна.

Должно быть, я сплю, конечно; но, судя по всему, я не сплю. Когда кто-то сжимает кожу во сне, он не морщится от боли. Я только что пытался постучать ботинком по полу, чтобы разбудить свою тётю, но снизу не слышно никакого движения.

Я попробовал открыть дверь, которая открывается на лестницу, но её там не оказалось. За дверью открывается неизмеримая ночь, там летают и кружатся звёзды. У меня есть сильное подозрение, что если бы я наблюдал за ними через телескоп, небеса оказались бы не такими, какими должны быть сейчас, в 1933 году, но я увидел бы звёзды, что находились там в невероятно далёком прошлом.

Должно быть, я снова сплю, но шторм, яростно бушующий снаружи, кажется слишком громким для любого сновидения. Город, лежащий под моим балконом, выглядит так же чудовищно, как Толедо на знаменитой картине Эль Греко, со множеством одинаковых цветовых эффектов. Это прокажённый город, в котором всё может и будет происходить…

Из-за шторма в комнате странно похолодало, и я пошевелил щипцами тлеющие дрова в камине. На щипцах есть любопытный рисунок, намекающий на дракона или морского змея… Возможно, Дагона?

До сих пор я, как ни странно, не испытывал страха — я скорее подозреваю, что эти необычные обстоятельства пробудили моё писательское любопытство до такой степени, что оно перевесило любую возможность испугаться. Совершенно очевидно, что если бы я внезапно проснулся и снова оказался на Колледж-стрит, 66, у меня появился бы новый материал для рассказов, которые даже Райт принял бы без колебаний… Мне придётся очень тщательно внести в каталог все вещи из этой комнаты и все свои реакции, подобно пациенту, который записывает свои симптомы в дневник, чтобы показать их доктору.

Позже. Должно быть, я задремал, потому что шторм утих. Но я всё ещё нахожусь в странной комнате. Это самый любопытный сон, если это сон… Свеча догорела почти до конца, и я подозреваю, что уже далеко за полночь, но я не могу узнать время. На стенах нет часов, а мои наручные, конечно же, пропали. Мне пришлось подбросить ещё одно полено в камин, оно шипит от влаги. Капли дождя, должно быть, попали в дымоход.

4

Со времени моей последней записи прошло много дней. События, которые произошли за это время, были настолько невероятными, что я не решаюсь записать их на бумаге, чтобы не ставить под сомнение своё здравомыслие. Я делаю это только потому, что твердо убеждён в том, что скоро проснусь в знакомой обстановке дома 66 на Колледж-стрит, когда солнце пытается пробиться сквозь опущенные занавески, а миссис Гэмвелл зовёт меня завтракать…

Что-то находилось на балконе. Оно издавало лёгкий шорох, но я знал, что это не просто листья, оставленные там блуждающими ветрами. Это было что-то разумное и живое, нечто, что, как я знал, было враждебным.

И что любопытно, я понимал, что нахожусь в безопасности до тех пор, пока не открываю старую дверь; но по какой-то причине я чувствовал непреодолимое желание сделать это. Мои ноги тянуло к балкону, и я сдерживал их только усилием воли.

С балкона раздался тихий мяукающий звук, подобный тому, что издаёт мой любимый кот, когда хочет есть; и мне пришло в голову, что благодаря какому-то странному совмещению времени и пространства мой кот также может разделить со мной этот сон или кошмар; и я хорошо понимал, что он будет напуган странностью окружающей обстановки. Я открыл дверь, чтобы впустить кота.

Что-то влетело на рудиментарных крыльях летучей мыши, обогнуло комнату и вскоре приземлилось на безделушку, стоящую на каминной полке. Существо наклонило голову и нахально посмотрело на меня.

Его лик, ещё более ужасающий и нечеловеческий, нежели у летучей мыши, казалось, состоял в основном из морды, тяжело дышащей…

Я стремительно потянулся к каминным клещам и поместил их в пламя; их кончики вспыхнули красным светом, а затем раскалились добела. Существо, сидящее на каминной полке, наблюдало за мной, его крылья взволнованно трепетали, и я боялся, что оно вот-вот полетит прямо на меня; но я опередил его как раз вовремя, опустив щипцы прямо на его лоб. Раскалённый металл зашипел, появился резкий запах горящей плоти… Тогда тварь закричала. Она кричала и кричала, и внезапно с ней словно произошла трансформация: место, где она находилась, заволокло тенями и изменяющимися формами, стало заметно движение воздуха, как будто что-то невидимое медленно становилось видимым…

Передо мной возник Капитан Пикмэн.

— Тебе не следовало этого делать, парень, — сказал он. На его лбу вспыхнуло бледное клеймо, и почти против своей воли он приложил носовой платок к этому месту.

— Тебе не следовало этого делать, Говард, — повторил он. — Ты дорого заплатишь за это.

Он угрожающе шагнул ко мне, и я вынужден был отступить, но меня охватил такой страх, что я уронил щипцы возле камина. И капитан теперь стоял между ним и мной!

Но отступать было некуда, потому что я понял — и дверной проём, и балкон ведут только к пустому пространству.

Капитан Пикмэн двинулся ко мне, слегка хромая, словно подражая летучей мыши с повреждённым крылом, а я продолжал пятиться назад, не желая поворачиваться спиной к капитану, потому что мысль о том, что летучая мышь сядет мне на плечи и укусит меня в шею, наполняла меня невыразимым ужасом.

Вскоре я почувствовал, что упираюсь во что-то твёрдое и неподвижное, и понял, что достиг кровати с балдахином.

Торжествующая улыбка появилась тогда на губах капитана, и он быстро воспользовался ситуацией, бросившись вперёд и прижавшись ко мне, так что я был вынужден упасть на кровать, как соблазнённая служанка; а он на мгновение стал моим любовником, прижимаясь своими губами к моим, а затем стал терзать моё горло. Я ощутил внезапную боль, я мог чувствовать очень острые зубы, пронзающие мою кожу, создавая на ней синяки, и у меня появилось ощущение, что из меня вытекает вся кровь…

Я извернулся в агонии, пытаясь оттолкнуть капитана, и в процессе этого маленький, металлический египетский крест, висевший у меня на шее, должно быть, поцарапал щёку капитана, потому что он вдруг отпустил меня и ужасно закричал.

Он стоял надо мной с бешеными глазами, и в тот же миг та странная трансформация повторилась — Пикмэн превратился в уродливую тварь, которая стала летать по комнате, ударяясь о мебель, словно ослеплённая, а затем она выпорхнула через открытую дверь балкона.

И вдруг поднялся ветер, небо потемнело, и, находясь над древним городом, я мог видеть, как это существо с ужасной мордой улетает вдаль…

И вот я сижу сейчас за столом, думая, что всё это сон, но я чувствую следы проколов на горле, а с балкона всё ещё открывается вид на этот разрушающийся, отвратительный город, и я задаюсь вопросом: не застрял ли я навсегда в другом времени и в другом месте?…

Перевод: А. Черепанов 19 Января, 2019

Говард Филлипс Лавкрафт и Мартин С. Уорнс ЧЁРНАЯ КНИГА АЛСОФОКУСА

Говард. Ф. Лавкрафт и Мартин С. Уорнс. «The Black Tome of Alsophocus», 1968. Рассказ из цикла «Мифы Ктулху». У Лавкрафта был незаконченная рукопись под названием «Книга», опубликованная в 1938 году. Через 30 лет М. С. Уорнс решил дописать её. Об этом авторе известно лишь, что он жил в Англии, работал в текстильной промышленности и умер в 1969 году.

Источник текста:

Антология «New Tales of the Cthulhu Mythos» (1980)

Мои воспоминания очень запутанны. Я даже сомневаюсь в том, где они начинаются; ибо временами чувствую ужасающие перспективы лет, растянувшихся в прошлом, а иногда мне кажется, что настоящий момент — это изолированная точка в серой бесформенной бесконечности. Я даже не уверен в том, как смогу передать это послание. Хотя я знаю, что могу говорить, у меня есть смутное ощущение, что понадобится какой-то странный и, возможно, ужасный посредник, чтобы донести мои слова туда, где я хочу быть услышанным.

Моя личность тоже совершенно туманна. Кажется, я пережил большое потрясение, возможно, из-за какой-то серии своих уникальных и невероятных экспериментов, и их чудовищного результата.

Разумеется, эти эксперименты проводились на основе знаний, найденных мной в той изъеденной червями книге. Я помню, как нашел её в слабо освещённой лавке возле чёрной маслянистой реки, над которой вечно клубится туман. Эта лавка было очень старой, и полки высотой до потолка, заполненные дряхлыми книгами, тянулись через внутренние, лишённые окон комнаты, уходя в бесконечность. Кроме того, там были большие бесформенные кучи книг на полу и в грубо сколоченных ящиках; и в одной из этих куч я нашёл ту самую книгу. В тот момент я не мог узнать её названия, поскольку первые страницы отсутствовали; но книга раскрылась ближе к окончанию, и передо мной мелькнули буквы, которые заставили меня содрогнуться.

Там была формула — в своём роде список вещей, которые нужно сказать и сделать, — я распознал в этом что-то тёмное и запретное; нечто, что я вычитал в последующих параграфах, испытывая смесь отвращения и очарования. Книга была написана теми странными древними исследователями, чьи ветхие тексты я любил поглощать — об охраняемых тайнах вселенной. Это был ключ — путеводитель — к определённым вратам и переходам, о которых мистики мечтали и шептали со времён, когда раса людей была юной. Эти врата ведут к свободе и открытиям за пределами трёх измерений, за пределами сфер жизни и материи, которые мы знаем. Ни один человек на протяжении веков не вспоминал о том, как жизненно важна эта книга и не знал, где её найти, но она действительно была очень старой. Она была не печатной, а написанной от руки каким-то полусумасшедшим монахом, который записал эти зловещие латинские фразы потрясающе древним стилем письма.

Я помню, как старый торговец хитро смотрел на меня и хихикал, а потом сделал рукой странный знак, когда я уносил книгу. Он отказался брать с меня деньги, и только гораздо позднее я понял почему. Когда я спешил домой по этим узким извилистым улочкам, покрытым туманом, у меня было пугающее ощущение, что за мной, крадучись, следуют чьи-то бесшумные ноги. Столетние, шатающиеся дома по обеим сторонам улицы, казалось, оживились от свежей и болезненной злобы — словно какой-то запертый до этого канал понимания зла внезапно открылся. Я чувствовал, что эти стены и нависающие фронтоны из плесневого кирпича и покрытого грибками дерева, похожие на глаза ромбовидные окна, что наклонились ко мне — едва сдерживаются от того, чтобы напасть на меня и раздавить… хотя я прочитал только наименьший фрагмент той кощунственной формулы, прежде чем закрыл книгу и забрал её с собой.

Я помню, как я, наконец, прочитал книгу — с бледным лицом, запершись в мансарде, которую давно приспособил для своих странных исследований. В большом доме было тихо, ибо я вошёл в него только после полуночи. Думаю, тогда у меня была семья, хотя подробностей не помню; знаю, что имелось много слуг. Не могу сказать, какой был год, потому что с тех пор я познал много эпох и много измерений, и все мои представления о времени растворились и стали другими. Я читал при свете свечей; помнится, беспрерывно капал воск, и время от времени я слышал перезвон дальних колоколен. Казалось, что я следил за этими колоколами с особым вниманием, как будто боялся уловить чуждую ноту, вторгающуюся в их звон.

Затем впервые я услышал, как кто-то царапает и ощупывает мансардное окно, которое располагалось высоко над другими крышами города. Это произошло, когда я произнес вслух девятый стих, написанный первозданными словами, и, вздрогнув, поняв, что он означает. Ибо тот, кто проходит через врата, получает в награду тень, и никогда больше не останется в одиночестве. Я совершил призывание, и книга действительно оказалась тем, что я подозревал. В ту ночь я прошёл через врата в бездну искривлённого времени и видений, а когда утро застало меня в мансарде, я увидел в стенах, полках и мебели то, что никогда раньше не видел.

И я никогда не смогу воспринимать мир таким, каким я знал его прежде. Мир настоящего перед моим взором всегда смешивался с картиной недавнего прошлого и картиной недалёкого будущего, и каждый объект, когда-то знакомый мне, выглядел чужеродным в новой перспективе моего расширенного зрения. С тех пор я ходил в фантастическом сне неизвестных и частично известных форм; и с каждым новым проходом через врата, я всё меньше узнавал вещи из той узкой сферы жизни, к которой я так долго был привязан. То, что я видел вокруг себя, больше никто не видел; и я стал вдвойне молчаливым и отчуждённым, чтобы меня не посчитали сумасшедшим. Собаки боялись меня, потому что они чувствовали тень извне, которая никогда не покидала меня. Но я продолжал читать тайные, забытые книги и свитки, к которым привела меня способность видеть по-новому, — и пробирался через новые врата пространства, бытия и жизни к ядру неизвестного космоса.

Помню ночь, когда я начертил огнём пять кругов на полу и стоял в самом центре, воспевая ту чудовищную литанию, которую принёс посланник из Тартара. Стены растаяли, и чёрный ветер пронёс меня через бездонные серые бездны над игольчатыми вершинами неизвестных мне гор. Через некоторое время появилась кромешная чернота, а затем и свет мириад звёзд, образующих странные инопланетные созвездия. Наконец, я увидел зелёную равнину далеко под собой, а на ней — изогнутые башни города, имевшего такую архитектуру, которой я никогда не видел даже во сне, и не читал о такой в книгах. Когда я подплыл ближе к этому городу, то увидел большое квадратное, каменное здание на открытом пространстве, и мучительный страх сжал моё сердце. Я кричал и сопротивлялся, и после того, как чернота вновь вернула меня в чердачную комнату, я оказался лежащим на пяти светящихся кругах, нарисованных на полу. В путешествиях той ночи больше не было странностей, как во многих странствиях ранее; но было больше ужаса, потому что я знал, что оказался ближе к тем запредельным безднам и мирам, чем когда-либо прежде. После этого я стал более осторожен с заклинаниями, ибо не хотел быть отрезанным от своего тела и от земли в неизвестных безднах, откуда я мог никогда не вернуться.

Тем не менее, как бы я ни был осторожен, моё понимание знакомых сцен всё ещё исчезало в бесконечности, поскольку мое новое нечестивое видение утверждало себя, и каждый мой взгляд на реальность становился неестественным и тревожил своей геометрией. Мой слух тоже нарушился. Колокольный звон, доносящийся из далёких звонниц, звучал более зловеще, пугающе эфемерно, как будто звук доносили бестелесные призраки из нижних сфер, где измученные души вечно стенают в тоске и боли. С каждым днём я всё больше отдалялся от мирского окружения, из моего представления о земле исчезли эоны лет, они теперь обитали среди непостижимого. Время стало чуждым, и моя память о событиях и людях, которых я знал до того, как я приобрел книгу, дрейфовала на тусклых туманах нереальности, невзирая на то, как отчаянно я пытался цепляться за них.

Я помню, как в первый раз услышал голоса; странные, нечеловеческие, свистящие голоса, исходящие из внешних уголков чернейшего пространства, где аморфные существа прыгают и скачут перед большим чёрным, изрыгающим зловоние идолом, обветшалым ввиду прошедших бесчисленных столетий. С началом этих голосов пришли видения ужасающей интенсивности, страшные химеры двойных чёрных и зеленых солнц, освещающих вознёсшиеся монолиты и цитадели зла, которые поднимались, ярус за ярусом, словно стремясь избежать своих земных привязанностей. Но эти сны и иллюзии были ничем по сравнению с ужасным колоссом, который позже вторгся в моё сознание; даже сейчас я не могу вспомнить этот ужас во всей его полноте, но, когда я думаю о нём, у меня создается впечатление необъятности, выходящей за пределы всех размеров. Колосс шарил вокруг себя щупальцами, пульсирующими, словно имели собственный интеллект, оживлённый злобным пороком. Возле колосса прыгали жуткие, трупные чудовища, их голоса усиливались до неблагозвучного песнопения:

«Мвл'фгах пивфг фхтагн Гх'тьяф нглиф лгхья».

Эти ужасы постоянно сопровождали меня, как и тень извне.

Тем не менее, я изучал книги и свитки, и переходил через чёрные врата в неизвестные измерения, где тёмные существа наставляли меня в искусстве настолько адском, что даже самые прозаические умы, вероятно, разорвались бы при мысли о них.

Я помню, как обнаружил название книги; это было поздно вечером, когда я сидел, изучая изъеденные червями страницы, и наткнулся на параграф, бросающий свет на мой таинственный экземпляр:

«Ньярлатхотеп правит в Шарноте, вне пространства и времени; в гигантском, чёрном дворце он ждёт своего второго пришествия; в чернейшей ночи он размышляет и терзает своих слуг.

Пусть никто не беспокоит его заклинаниями и чарами, ибо он быстро ловит неосторожных. Пусть невежественные остерегаются, внимают Чёрной Книге, ибо поистине страшен гнев Ньярлатхотепа.»

В тайных писаниях я нашел упоминание об этой «Черной Книге»: той легендарной рукописи, написанной много веков назад великим некромантом Алсофокусом, который жил в стране Этонгилл до того, как современный человек сделал первые неуверенные шаги по земле.

Загадка разрешилась; это была действительно богохульная «Чёрная Книга». Узнав это, я с нетерпением стал поглощать все злые практики из книги; руны для связывания, именования и формирования были в пределах моей досягаемости, и я испугался своей новой силы. Другие врата и переходы стали доступны мне, демоны самых тёмных пределов оказались в моём распоряжении; но всё ещё были барьеры, которые я не осмеливался пройти, те чёрные недра космоса за пределами Фомальгаута, где скрывался предельный ужас, непристойно согнувшийся и бормочущий богохульства, что старше звезд. В «Тайнах Червя» Людвига Принна и «Культах Гулей» графа д' Эрлета я искал давние секреты, но все эти древние тайны были ничем по сравнению с тем злым знанием эзотерической «Чёрной Книги». Она содержала заклинания такой ужасающей силы, что, возможно, даже сам Альхазред задрожал бы, видя их использование: вызов Боромира, отвратительные секреты Сияющего Трапецоэдра — того окна в пространстве и времени — и вызов великого Ктулху из своего подводного дворца в городе Р'льех, что скрыт под океаном; все эти заклинания ждали того, кто будет достаточно смелым или сумасшедшим, чтобы их использовать.

Я был сейчас на пике своей силы; время расширялось или сокращалось по моей воле, и Вселенная вращалась вокруг моего постоянно растущего интеллекта. Моё удержание всех земных аспектов жизни было нарушено оккультными исследованиями, и моя сила стала такой, что я попытался совершить немыслимое — пройти через последний страшный порог, через врата — в чёрные тайны, лежащие за пределами, где Великие Древние вершат свой суд и замышляют возвращение на Землю, с которой они были изгнаны Старшими Богами. В своем тупом тщеславии я воображал себе, что я, крошечная пылинка в огромном космосе времени, могу пройти сквозь чёрные бездны пространства за пределами звёзд, где царят беззаконие и хаос, и смогу вернуться с неповреждённым разумом и буду не затронут древним, как вечность, тлением, которое там обитает.

Вновь я начертил пять кругов огня на полу, и, стоя в самом центре, вызвал силы за пределами всего воображения с помощью заклинания, столь непостижимо ужасного, что мои руки дрожали, когда я делал руками мистические пассы и символы. Стены растворились, и великий чёрный ветер унёс меня через тёмные бездны пространства и серые области материи. Я путешествовал быстрее мысли мимо неосвещённых планет и перспектив неизвестных миров, которые кружились и смещались на неизмеримые расстояния; звёзды вспыхивали так быстро, что они казались тонкими яркими нитями, переплетёнными по всей Вселенной; они мерцали крошечными бриллиантами на чёрном эфире, который был темнее, чем легендарные глубины Шунга.

Возможно, прошла минута, или, может быть, столетие, а я всё мчался вперёд. Звезды значительно поредели: они собирались в группы, как будто пытаясь найти утешение в компании; больше ничего не изменилось. Я страдал от полного одиночества в этом путешествии; мне казалось, что я словно замер и завис в пространстве и времени, хотя скорость моего полета, должно быть, была феноменальной, и мой дух умолк в благоговейном одиночестве и ужасной тишине неподвижного пространства; я был как человек, погребённый заживо в мрачном чёрном гробу. Прошли эоны, и тогда я увидел далеко впереди последнее звёздное скопление, последний свет на протяжении бесчисленных тысячелетий; за его пределами не было ничего, кроме непроницаемой черноты, конца Вселенной. Как и в предыдущем ужасающем случае, я кричал и боролся, но безрезультатно; я продолжал свои бесконечные поиски по коридорам тишины и страха.

Я путешествовал целую вечность, ничего не менялось, кроме биения моего сердца. А потом появился зелёный свет, или, возможно, только намёк на свет; я прошёл через отсутствие времени и материи; прошел через Чистилище. Теперь я был за пределами Вселенной, на неизмеримом расстоянии от космоса, каким обычно представлял его себе; я пересёк последний порог, эти последние врата перед забвением. Впереди были двойные солнца из моих видений, к которым я дрейфовал с казавшейся бесконечно медленной скоростью; вокруг этих чёрных и зелёных чудес вращалась одна планета; я знал это как родной мир богов, Шарнот.

Я медленно плыл к этому тёмному холодному шару, и, приблизившись, увидел далеко внизу зелёную равнину далеко внизу, на которой покоился гигантский искривлённый город моих ранних видений, он выглядел искажённым и непропорциональным в своём неестественном сиянии. Я дрейфовал над крышами этого ужасного мегаполиса, отмечая разрушащуюся каменную кладку и потрескавшиеся столбы, которые стояли сурово и пугающе на фоне изогнутого чёрного горизонта. Во всем городе ничего не двигалось, и все же там было ощущение жизни, злой порочной жизни, которая чувствовала мое присутствие.

Спускаясь к этому городу, я ощутил, что мои физические чувства возвращаются; я почувствовал холод, ледяной холод, и мои пальцы онемели и не шевелились. Я остановился на краю открытого пространства, в центре которого стояло гигантское квадратное, каменное здание с высоким арочным дверным проёмом, который выглядел как раскрытая пасть какого-то ужасного первобытного существа. От этого здания исходила аура ощутимой злобы; я был ошеломлен силой страха и отчаяния, которые одолевали меня, и когда я стоял за пределами этого чудовищного здания, я вспомнил небольшой отрывок из «Чёрной Книги»:

«На открытом пространстве в центре города стоит дворец Ньярлатхотепа. Здесь можно узнать все секреты, хотя цена такого обучения поистине ужасна.»

Я не сомневался, что это была обитель мрачного Ньярлатхотепа. Хотя мысль о том, чтобы войти в эту тёмную структуру, потрясла меня до предела, я неуверенно направился к дверному проёму, мои ноги руководствовались каким-то другим интеллектом, нежели собственным. Через этот могучий портал я вошёл в абсолютную темноту, как в моём неосвещённом путешествии через эфир в это отвратительное место.

Постепенно непроницаемый мрак сменился странным зелёным свечением, которое освещало внешнюю поверхность планеты; и в этом болезненном гангренозном свете я увидел то, что ни один человек никогда не должен быть обречён увидеть.

Я оказался в длинном зале с высоким сводчатым потолком, который поддерживался колоннами из чистейшего чёрного дерева; по обеим сторонам этого зала были выстроены существа различных кошмарных форм. Здесь был Хнум с бараньей головой, Анубис с головой шакала и Мать Таурт, ужасная в своём ожирении.

Прокажённые тряслись и рыдали, и ракообразные твари смотрели на меня со злобой; через эти ряды аморфных и адских созданий мое тёло волочилось против своей воли. Когти царапали мои руки и ноги, а живот скручивался от отвращения, вызванного прикосновением больной плоти. Воздух был наполнен завываниями и криками, пока прокажённые непристойно танцевали и ласкали меня в богохульном ритуале разврата; а в дальнем конце зала было самое ужасающее зрелище из всех, даже страшнее чёрного колосса из моих видений, — житель дворца — Ньярлатхотеп.

Великий Древний пристально посмотрел на меня, его взгляд, разрывающий мою душу и наполняющий меня отчаянием, был настолько ужасным, что я закрыл глаза, чтобы не видеть этот пугающий облик неописуемого зла. Под этим взглядом мое существо начало таять, как будто оно поглощалось какой-то непреодолимой силой. Я терял то немногое, что оставалось во мне; мои некромантические силы, которые, как я теперь понял, были ничем по сравнению с силами обитателя этого тёмного мира; силы были отняты у меня и рассеяны по всей Вселенной, и мне никогда их не восстановить.

Под этим взглядом мои разум и душа были атакованы со всех сторон страхом и ненавистью; я пошатнулся, когда он разорвал мое существо, срывая мою жизнь слой за слоем, как шелуху. Отчаяние охватило меня, но я был не в силах бороться, не в силах сдержать непреодолимую силу, которая подавляла мою волю. Медленно что-то вытягивалось из меня, что-то несущественное, но совершенно необходимое для моего будущего бытия; я ничего не мог сделать, в своей глупости я совершил слишком много шагов, и теперь заслужил окончательное наказание. Моё видение затуманилось в близорукой дымке; образы и видения моего дома и семьи плыли перед моими глазами, а затем исчезли, как будто их никогда не существовало. А потом, поначалу медленно, я почувствовал, как таю, растворяясь в небытии.

Я поднялся наверх, бестелесный; поплыл над головами кошмарной толпы, проходя через холодный каменный потолок дворца, который не был препятствием для моего движения, и оказался на зловещем свету планеты. Я был чем-то меньше, чем живой, но смерть стала недоступна мне. Город раскинулся подо мной в панорамном виде великолепия и ужаса, и я увидел, как из мрачного чёрного здания дворца Ньярлатхотепа по всему мегаполису распространялась гигантская аморфная масса. Она медленно исходила наружу, пока все вещи не скрылись от моего взора, и, покрыв весь видимый мне пейзаж, масса сжалась, чтобы снова сформировать чёрный колосс из моих видений. Внутренне я вздрогнул, но поднимаясь всё выше и дальше от города, когда сцена уменьшилась до микроскопических размеров, я смотрел на спектакль с более отстранённым интересом.

Постепенно масса земли подо мной приняла вид шара, когда я начал путешествие от планеты Ньярлатхотепа в чёрные глубины космоса. Зависнув неподвижно, не двигаясь ни вперёд, ни в сторону от царства Древнего, я стал свидетелем последнего акта в драме, развернувшейся передо мной. С поверхности планеты вырвался луч света или энергии, уходящий из этого мира в беззвёздную ночь, направляясь, как я понял, к моей родной планете. Затем все стихло, и я остался совершенно один в этой вселенной за пределами звезд.

Мои воспоминания исчезают с каждым часом; скоро я ничего не буду помнить, скоро я буду свободен от всех остатков человечности. И пока я пребываю здесь, подвешенный во времени и пространстве, каковым я буду всю вечность, я чувствую нечто сродни удовлетворению. У меня есть здесь покой, более великий покой, чем у мёртвых; но этот покой нарушается одной смутной мыслью, и я рад, что скоро она будет навсегда удалена из моего разума. Я не помню, откуда мне это известно, но уверен в этом сильнее, чем в своём собственном существовании. Ньярлатхотеп больше не ходит по поверхности Шарнота, он больше не вершит суд в своем великом чёрном дворце, ибо тот луч света, который отправился в тёмный эфир, нёс в себе бич для человечества.

В небольшой тускло освещенной мансардной комнате тело шевелится и встаёт на ноги. Его глаза горят, как тлеющие чёрные угли, и на его лице играет ужасная загадочная улыбка; и когда он рассматривает крыши города через маленькое чердачное окно, его руки поднимаются в жесте триумфа.

Он прошёл через преграды, установленные для него Старшими Богами; он свободен, свободен снова ходить по Земле, свободен пробираться в умы людей и порабощать их души. Именно я дал ему шанс сбежать, я в своем безумном стремлении к власти предоставил ему средства, необходимые для его возвращения на Землю.

Ньярлатхотеп ходит по нашему миру в облике человека, потому что, когда он забрал моё существо и мои воспоминания, он также отнял у меня и физический аспект. В моем теле сейчас обитает бессмертная сущность Ньярлатхотепа Ужасного.

Перевод: А. Черепанов Июнь, 2018

Генри С. Уайтхед и Говард Филлипс Лавкрафт БОТОН

Вольный перевод рассказа «Bothon» (1932). Совместное произведение Генри С. Уайтхеда и Говарда Ф. Лавкрафта. Судя по стилю и содержанию рассказ на 99 % написан Уайтхедом, а Лавкрафт лишь добавил «пугающие прилагательные». В официальном списке сочинений Лавкрафта «Bothon» не значится. У Г. Уайтхеда есть всего два рассказа, переведенных на русский язык: Ловушка (тоже в соавторстве с Лавкрафтом) и Губы. Этот перевод будет третьим. Сам рассказ кажется каким-то недоработанным, в нем есть сюжетные и смысловые несостыковки. Непонятно откуда Уайтхед взял, что столицей Атлантиды был город Алу, когда всем «известно», что главным городом был Метрополис.

Пауэрс Мередит, незадолго до ужина, находясь в ванной, примыкающей к его комнате в клубе «Нью-Йорк Сити», выронил кусок мыла на мраморный пол. Пытаясь поднять его, он ударился головой об умывальник. Ушиб был сильным, и почти сразу на голове Мередита всплыла заметная шишка.

Поужинав в гриль-баре, и не имея никаких планов на вечер, Мередит отправился в тихую клубную библиотеку, пустующую в этот час. Он расположился с новой книгой возле затененной лампы. Время от времени случайное касание головой о спинку кожаного кресла напоминало Мередиту о неприятном инциденте в ванной. Когда это повторилось несколько раз, и стало действовать Мередиту на нервы, он сел поперек кресла, закинув ноги на подлокотник. Никто больше не заходил в библиотеку. Слабые щелкающие звуки доносились до Мередита из бильярдной комнаты, где играли двое мужчин. Но поглощенный своей книгой, он не замечал их. Единственным звуком, достигающим его сознания, был шум дождя на улице. Успокаивающее журчание проникало в комнату через высокие полуоткрытые окна. Мередит продолжал читать.

Перелистнув девяносто шестую страницу книги, он услышал глухой звук, похожий на взрыв, пришедший с большого расстояния. Насторожившись и удерживая палец на странице, Мередит прислушался. Вскоре он услышал грохот, как будто обрушилась стена бесконечной высоты, и неисчислимые тонны кирпичей рухнули вниз. Не было сомнений, что где-то вдали произошла страшная катастрофа. Мередит бросил книгу и, повинуясь импульсу, бросился к двери. Он никого не встретил, пока бежал вниз по лестнице. Но в раздевалке, через которую лежал его путь, два человека болтали как ни в чем не бывало. Мередит мельком глянул на них, удивившись их спокойствию, затем толкнул дверь на улицу и замер в изумлении. Ни одного человека!

Дождь уменьшился до измороси. На мокром асфальте отражались огни уличных фонарей. На Бродвее прохожие уже должны были бы вопить! Но когда Мередит добрался до Таймс-Сквер, то обнаружил там только обычный одиннадцатичасовой хаос. Вдоль Шестой Авеню бесчисленные такси переплелись в разноцветный поток. Перемещаясь из одной колонны в другую, машины выискивали место в этом водовороте ночного движения вокруг Ипподрома. На углу одинокий, одетый в резиновый плащ полицейский размахивал длинными подвижными руками как парой семафоров, умело управляя ползущими машинами. К своему возрастающему удивлению Мередит обнаружил, что с городом всё в порядке. Но что за звук катастрофы он слышал?

Вернувшись к дверям клуба, Мередит задержался, нахмурив брови. Нерешительно поднявшись на три ступеньки, он вошел в фойе и задержался у конторки.

— Пришлите мне, пожалуйста, экстренный выпуск газеты, если он выйдет, — сказал Мередит клерку. Затем, всё ещё озадаченный, он вернулся в спальню.

Через полчаса, когда Мередит лежал в постели, думая о странностях этого вечера, он вдруг осознал, что слышит отдаленное, беспорядочное жужжание. Самым заметным в этом жужжании было глубокое, мягкое и настойчивое смешение бесчисленных голосов, сквозь которые пробивалась доминирующая нота ужаса. От этого жуткого звука стыла кровь.

Мередит обнаружил, что вслушивается, задержав дыхание, напрягая все свои силы, чтобы уловить слабые крики страха и отчаяния.

Он не помнил, как погрузился в сон, но когда проснулся на следующее утро, — тень страха еще витала в комнате, и рассеялась только, когда он принял душ и оделся. После пробуждения Мередит не слышал никаких звуков. Никаких экстренных газет не лежало у двери, и чуть позже за завтраком Мередит нетерпеливо просмотрел несколько изданий, тщетно выискивая в них сведения о вчерашней катастрофе, отзвуки которой он слышал. Постепенно к Мередиту пришло осознание — он был единственным свидетелем некой катастрофы, и никто больше не знал о ней! Вечером он уснул сразу же, как лег в постель.

На следующее утро было воскресенье. Читальный зал был заполнен посетителями, и Мередит, взяв свою книгу, вернулся в спальню после позднего завтрака, чтобы почитать в тишине. Вскоре после того, как он погрузился в чтение, его внимание отвлекло раздражающее хлопанье развеваемой ветром шторы. Мередит прервал чтение, намереваясь подняться и поправить её. Но едва он оторвал глаза и внимание от книги, как тут же услышал новый звук — словно где-то далеко резко распахнули звуконепроницаемую дверь. Пока Мередит зачарованно прислушивался, его охватил холодный парализующий страх. Казалось, этот страх не остановить. Мередита закачало от легкого чувства тошноты. Теперь он мог различить высокие и низкие голоса, крики битвы, удары, свист мечей и стрел. Штора вновь захлопала по оконной раме. Мередит очнулся в знакомой обстановке своей спальни. Он чувствовал себя слабым и больным. Шатаясь, он прошел через комнату в ванную, и, расплескивая воду, умыл лицо. После чего он на минуту замер с полотенцем в руках, прислушиваясь. Но больше не было никаких звуков, кроме хлопанья оконной шторы под воздействием свежего ветра. Мередит повесил полотенце на вешалку и вернулся обратно в кресло.

До обеда был еще час, но ему срочно нужно было попасть туда, где есть люди, хотя бы официанты, которые не были бы слуховой галлюцинацией! Чтобы не расставаться со старым Каваной, единственным посетителем столовой в столь ранний час, Мередиту пришлось есть не то, что обычно. Непривычно калорийная еда в такой час сделала Мередита сонным, и после обеда он растянулся на кушетке перед одним из двух каминов в незанятой в этот час гостиной, и сразу же погрузился в тяжелый сон. Незадолго до трех часов дня Мередит проснулся уставшим, и как только пришел в себя, так тут же начал различать сперва неотчетливо, а затем со все возрастающей громкостью и ясностью, вчерашние звуки войны, и ужасный, ревущий океан гнева, как будто чья-то рука приблизила к его голове громкоговоритель.

Затем Кавана, дремавший на соседней кушетке, со старческой неторопливостью поднялся на ноги, восклицая «Хм..», «Ха…», и неуклюже подошел к Мередиту.

— Ради бога, что случилось? — спросил он.

Старик выглядел доброжелательно и был похож на человека, способного оказать моральную поддержку. Мередит, не способный больше сдерживать себя, выложил свою историю.

— Хм! Странно… — пробормотал старик, когда Мередит закончил свой рассказ. Кавана достал огромную сигару и начал пыхтеть дымом. Казалось, старик что-то обдумывает, пока они вдвоем сидели в многозначительном молчании. Наконец, Кавана заговорил:

— Естественно, вы расстроены, мой мальчик. Но вы ведь хорошо слышите всё, что происходит вокруг вас, не так ли? Вы слышите всё правильно, значит…. Хм! Это второе ваше «слышание» начинается только тогда, когда вокруг наступает тишина. В первый раз вы читали, во второй раз лежали в постели, в третий раз снова читали. Если я не храпел, — вы снова были в полной тишине. Давайте проверим прямо сейчас. Сидите неподвижно, я сделаю то же самое. Посмотрим, услышите ли вы что-нибудь.

Мужчины погрузились в тишину, и некоторое время Мередит не слышал никаких странных звуков. Но когда тишина углубилась, снова проявился тот набор шумов опустошительной битвы, убийств и внезапной смерти. Мередит молча кивнул Каване, и шепот старика резко оборвал все звуки. Старик посоветовал Мередиту обратиться к специалисту по слуху. Кавана напомнил ему, что доктора никому не рассказывают о болезнях своих пациентов. Профессиональная этика.

Днем Мередит и Кавана вместе пошли на край города к известному специалисту доктору Гейтфилду. Доктор выслушал историю с молчаливым профессиональным вниманием. Затем он проверил слух Мередита с помощью хитроумных приборов. Наконец Гейтфилд выдал заключение:

— Нам известны некоторые «шумы в ушах», мистер Мередит. В некоторых случаях местонахождение одной из кровеносных артерий находится слишком близко к барабанной перепонке, что и вызывает «ревущие» шумы. Есть и другие схожие симптомы. С такими заболеваниями я бы справился. Ваше тело в хорошей физической форме и необычайно сильно. С вашим слухом нет ничего неправильного. Это случай для психиатра. Я не подразумеваю никакого умственного расстройства, вы, пожалуйста, поймите! Но я рекомендую вам доктора Коулингтона. Кажется, ваш случай из тех, что называют «яснослышанием» или чем-то подобным. В его лечебнице, не в моей. Звуковой эквивалент ясновидения — вот на что я указываю. Второе зрение использует глаза, но конечно, мысленно, часто на фоне психических расстройств. Я в этом феномене слабо разбираюсь. Надеюсь, вы последуете моему совету и позволите доктору Коулинг…

— Хорошо! — прервал его Мередит. Где он живёт? Я, может быть, схожу к нему позже.

На холодном лице доктора Гейтфилда проявились следы сочувствия. Из врача он превратился в учтивого джентльмена. Гейтфилд позвонил своему коллеге-психиатру и подготовил для Мередита и Каваны сопроводительное письмо к доктору Коулингтону.

Психиатр был худым, высоким и дружелюбным человеком. Очки в тяжелой оправе сидели на его носу. На голове торчали пучки волос песочного цвета. С самого начала Коулингтон проявил особый интерес к делу. Выслушав рассказ Мередита и прочитав отчет специалиста по заболеваниям слуха, он более часа осматривал пациента. Психиатр не нашел особых отклонений, но все же выразил свою обеспокоенность. Было решено, что Мередит возьмет отпуск на несколько дней и проведет их в больнице Коулингтона «под наблюдением».

Мередит приехал к психиатру на следующее утро. Ему предоставили уютную комнату с множеством книг на верхнем этаже. Там же имелась удобная кушетка, на которой, как посоветовал Коулингтон, Мередит может часами отдыхать и читать. В течение понедельника и вторника, Мередит, под чутким руководством доктора Коулингтона, не расстраивался больше от того, что слышит странные звуки. Он прислушивался ко всему, что могло достичь его ушей со стороны неспокойного мира. Когда никакие внешние помехи не отвлекали его от восприятия таинственных звуков, драма некого общества, парализованного страхом, вторгалась в спокойную жизнь Мередита как что-то неотвратимо ужасное.

К тому времени, согласно совету доктора, он начал записывать те членораздельные слова, что смог разобрать в стонах и криках, основываясь на фонетических совпадениях. Звуки, которые Мередит слышал, не соответствовали ни одному известному ему языку. Слова и фразы звучали нечетко и заглушались шумом яростных волн. Этот был постоянный фон для каждого звука, что слышал Мередит в те периоды, когда пассивно сидел в тишине. Разнообразные слова и фразы были полностью неразборчивы. Он всё записывал, но ни Коулингтон, ни сам Мередит не могли найти каких-либо аналогий с современными или древними языками. Произносимые вслух они звучали как тарабарщина.

Эти странные слова тщательно изучались доктором Коулингтоном, самим Мередитом, и, по меньшей мере, тремя профессорами археологии и сравнительной филологии. Один из археологов был другом Коулингтона, он же пригласил и двух своих знакомых. Все эти эксперты по древним и устаревшим языкам вежливо внимали попыткам Мередита объяснить очевидный смысл слов, большинство из которых были звуками битвы — криками и тем, что пациент определил как фрагменты молитвы. Некоторые фразы дошли до него как грубый хриплый вой. Профессора с интересом слушали, как пациент пытался воспроизвести это необычное завывание. Они педантично изучали его заметки. Вердикт был вынесен единодушно, даже со стороны догматичного молодого языковеда. Звуки были неким искаженным подобием санскрита, индо-иранского, аккадского и шумерского разговорных языков. Но слова не соответствовали ни одному известному языку, древнему или современному. Эксперты настаивали, что это и не японский.

Три профессора ушли, а Мередит и доктор Коулингтон продолжили корпеть над заметками. Мередит написал: «Ай, Ай, Ай, Ай; — Р'лайх! — Иех нья; — зох, зох-ан-нух!» Была еще одна группа слов, которая звучала как цельное предложение, и дошла до Мередита более или менее без помех. Он записал ее как «Айот, Айот, — наткаль-о, до йан кхо тхуттхут». Было еще много других возгласов, как полагал Мередит, произносимых разными людьми, и он тщательно их записывал.

У Мередита под влиянием психиатра и трех профессоров улучшилось запоминание незнакомых слов. Его личная заинтересованность, влияние Коулингтона и экспертов привели к тому, что сны его внезапно стали очень отчетливыми. Сновидения были продолжительными и подобными киносериалу, идущему несколько ночей подряд. Однажды, уснув после особенно упорного размышления над словами неизвестного языка, Мередит оказался вовлечен в жизнь странного города, объятого пламенем, битвой и звуками ревущего океана. Его впечатления от сна той ночью были такими живыми, что Мередиту казалось, что он не спит. Он не мог провести границу между сном и бодрствованием! Все, что он видел в том сне, четко запечатлелось в его памяти. Мередиту казалось, что он вовсе и не спал, а просто оказался после ночного отдыха в привычной для себя обстановке, пробудившись ранним утром. Это было скорее так, будто он резко перешел из одной жизни в другую; впоследствии ему пришло в голову, что он как будто вышел из театра в чужую для него жизнь на Таймс-сквер.

Новой фазой лечения был не только успех в экспериментах с продолжительными сновидениями, с дополнительными периодами бодрствования в тихой клинике Коулингтона, но и необычное понимание, открывшееся Мередиту. Почти последовательный сон был описанием событий нескольких дней из тридцатидвухлетней жизни, проведенных в цивилизации, которая находилась в катастрофических условиях, предвещавших зловещий исход. В своих сновидениях Мередит видел себя Ботоном, военачальником вооруженных сил великой области Лудекта, в юго-западной части континента Атлантида. Каждому атлантскому школьнику было известно, что этот район был колонизирован восемнадцать столетий назад серией миграций с главного материка. Язык Наакаль с незначительными вариациями, но не такими как различие американского английского и британского — был общим языком обоих континентов.

Из его родной Лудекты военачальник Ботон совершил несколько путешествий на материк. В первый раз он посетил Гуа, центральную восточную провинцию. Это была поездка в возрасте 22 лет, когда он окончил профессиональный курс обучения в военном колледже Лудекты. Ботон по опыту знал, что многие ученики-атланты из старших классов в целях культурного развития посещают главный материк. Во время своего второго путешествия он также приобрел полезные знакомства, и незадолго до того, как Мередит в своих снах осознал себя Ботоном, тот уже в 31 год получил звание военачальника, и был направлен послом в Аглад-Дхо, — объединенную столицу юго-восточных провинций Йиш, Кнан и Буатон. Это был один из самых серьезных дипломатических постов во второй по важности провинциальной конфедерации главного материка.

Он отслужил в посольстве всего четыре месяца, как вдруг его внезапно и без объяснений отозвали. Но как только он прибыл домой, то узнал, что это было личное требование самого Императора. Его посольские руководители ни в чем не упрекали Ботона. Подобные просьбы Императора не были чем-то необычным. Однако этим господам была совершенно неизвестна причина запроса относительно военачальника. Им не дали объяснений, но не было и никаких обвинений. Ботон догадывался о причине своего увольнения, но держал свои подозрения при себе. Такой причиной могло быть только одно…

По делам своего управления Ботон часто посещал Алу, столицу материка и цивилизованного мира. Сюда, в великий город Алу съезжались из разных уголков земного шара дипломаты, художники, философы, торговцы и капитаны кораблей. В больших складах из твердых пород камня, вдоль бесчисленных пристаней были нагромождены различные товары со всего света — ткани и благовония, странные животные, услаждающие взор любопытных домоседов. В бесконечных лавках и на рынках торговали цветными тканями и шелками, трубами и цимбалами, трещотками и лирами; деревом и туалетными принадлежностями; причудливо вырезанными фигурками из мыльного камня, разными мазями для бритья и натирания тела. Здесь были туники и сандалии, пояса и шлепанцы из разных сортов кожи. Тут же продавались резная мебель для дома, зеркала из полированной меди, железа и олова, кровати разных форм, подушки из лебединого пуха, столы, кружевное белье, сундуки, стулья, комоды и подножки. Здесь были занавески, разнообразные полотна, рулоны пергамента, щипцы, абажуры для ламп, изготовленные из кожи; металлические светильники и масло для них; гончарные изделия, горшки разных размеров и форм. Были тут разные вина и яства, сушеные фрукты и мясо, мёд, хлеб из ячменя и белой муки разных сортов. На улице оружейных мастеров торговали разнообразными булавами, топорами, мечами и кинжалами, броней из пластин и кольчуги, ножнами, щитами и шлемами, которые носил и сам Ботон со своей армией. Здесь можно было увидеть дорогие балдахины и замысловатые носилки для богатых людей, которых переносили рабы по узким улицам и широким аллеям Алу. Там было изобилие ковров: из отдаленной Лемурии и самой Атлантиды, из тропической Антиллеи, из внутренних горных регионов главного материка, где тысячи ткачей работали на своих станках. Обычные коврики из войлока, и роскошные ковры из шелка с южных земель, где росли тутовые деревья; мягкие драпировки со сложными узорами из шерсти горных овец. В Алу, центре мировой культуры, жили философы со своими учениками, проповедующие свои идеи на улицах и площадях, непрерывно споря о конце человечества, о великом добре и происхождении материальных вещей. Здесь в огромных библиотеках содержались все научные и религиозные знания, творения искусства и мастеров цивилизации Атлантиды, накопленные за сорок тысяч лет. В храмах иерархи проповедовали о принципах жизни. Коллегии священников непрерывно изучали тайны четырех принципов; обучая население непрерывному применению эзотерических правил в повседневной жизни.

В этом очаровательном сосредоточии великой цивилизации посол Ботон старался бывать как можно чаще. Благородное происхождение, характер, личные качества и собственное мнение по всем вопросам — способствовали тому, что Ботон был желанным гостем при дворе Императора и в высшем обществе Алу. Впечатлительный молодой человек, большая часть жизни которого до назначения послом проходила в изнурительных военных походах армии Лудекты, наслаждался теперь новыми знакомствами и связями. Очень быстро Ботон почувствовал, что такой городской образ жизни ему нравится больше чем военная служба, и что все его предыдущие достижения ничего не значат без богатства. Но его родственники непрерывно настаивали, что бы он продолжал свою военную карьеру. Вскоре посол из Лудекты решил, что ему нужно жениться, на какой-нибудь женщине из своей касты, желательно из метрополии Алу. Чтобы жена была умна и образована, присутствовала вместе с ним в посольстве, а позже уехала бы вместе с ним в родную Лудекту, где они бы построили роскошную резиденцию. А позже Ботон мог бы уйти с военной службы и стать сенатором. Таким представлял он себе свое будущее.

По части любви ему одновременно сопутствовали удача и неудача. Женщину, с которой Ботон завёл роман, звали Нетвисса Ледда. Она была дочерью Нетвиса Толдона — брата Императора. И казалось, что всё общество Алу говорило о том, что Ботон и Нетвисса просто созданы друг для друга. Их первая встреча затянулась до ночи. Через несколько дней они уже были сильно влюблены друг в друга. С точки зрения современного человека дело было ясное. Все обстоятельства говорили о том, что союз Ботона и Нетвиссы был бы идеальным. Но было одно непреодолимое препятствие. Нетвисса Ледда, племянница императора, принадлежала к высшей касте Атлантиды. Её отец, Нетвис Толдон, принимал непосредственное участие в управлении страной по праву происхождения. Такова была традиция в империи. И не смотря на то, что Ботон был человеком больших достижений и великого мужества, и его предки были одними из первых колонистов новой земли тысячелетия назад, по сравнению с Нетвиссой он был всё равно, что простолюдином. Для императорского двора родовые устои были важнее достоинств какого-то провинциального военачальника. О женитьбе не могло быть и речи. Император, рассмотрев вопрос о деле Ботона, разрушил все его надежды, показав себя человеком, лишенным милосердия. У него был только один вариант решения — традиция. И Ботон, лишенный всякого выбора и надежды, повинуясь законам, сел на корабль до Лудекты, оставив за спиной и город Алу, и все надежды на счастливую жизнь.

Последующему поведению военачальника Ботона, еще недавно бывшего послом Лудекты в Аглад-Дхо, способствовали три причины. Первой из них была глубокая и отчаянная любовь к Нетвиссе Ледде. Больше всего на свете он хотел её. Но из-за принудительного разрыва их отношений по приказу Императора душа Ботона не знала покоя. Путешествие из Аглад-Дхо в Лудекту через два океана, судоходные каналы и озера, которые разрезали пополам южный континент западного полушария, заняло семь недель. В течение этого периода вынужденного бездействия и отчаяния в уме Ботона зародился смутный план, неизбежный при данных обстоятельствах. Военачальник прибыл в Лудекту в таком настроении, что был готов заняться чем угодно, лишь бы не бездействовать. Этот его настрой был второй причиной будущих событий. Третьей причиной было его желание новых подвигов.

Пока Ботон ехал домой, в провинции произошел мятеж фабричных рабов — омерзительных полуобезьян Гья-Хау. Волнения рабов распространились по всей Лудекте. Государству срочно требовалась помощь Ботона, самого юного и талантливого из военачальников. И когда его корабль причалил, Ботона встречали как спасителя страны, а не как опозорившегося дипломата. В этой кампании по подавлению восстания рабов Ботон проявил все свои лучшие качества и способности к ведению войны. Такой энергичности от него даже не ожидали в Лудекте. Менее чем за три недели опасное восстание рабов было полностью прекращено. А самые главные зачинщики бунта полуобезьян висели на крючьях вдоль городских стен столицы Лудекты. Военачальник Ботон стал героем страны и предметом обожания для всех солдат. Как жесткого сторонника дисциплины Ботона до сих пор уважали за его способности на поле боя. Ныне он стал чуть ли не божеством для своих людей. И всё благодаря своему таланту. Хотя Ботона могли наградить и повысить в звании за любое сражение, этот случай с восстанием рабов был особенным. И стареющий генералиссимус Тарба попросил у Сената особой награды для военачальника. Старый Тарба закончил свою хвалебную речь в честь Ботона тем, что в драматическом жесте положил перед Председателем Сената свой жезл — символ верховного главнокомандующего.

Ботон обнаружил, что он стал теперь таким великим героем, что государство готово сделать для него всё, что угодно. В то же самое время он стал главнокомандующим отделением армии целого континента Атлантиды. Отделением, которое благодаря постоянным тренировкам в боевых условиях, было самым эффективным. Все обстоятельства теперь складывались так, что военачальник Ботон принял решение действовать. На одиннадцатый день после его триумфального возвращения в столицу Лудекты было снаряжено сорок семь военных кораблей. Команды гребцов на вёслах пополнились рабами Гья-Хау, выбранными за свою силу и выносливость их гориллоподобных тел. С новыми парусами флот Лудекты под командованием Ботона взял курс на запад — в Алу.

Прибытие лудектского флота в столицу Атлантиды совпало по времени с началом небывалых землетрясений на всем главном материке. Мощь этих землетрясений была несопоставима ни с чем, что описывалось в исторических хрониках за последнюю тысячу лет. Первым признаком предстоящей катастрофы был медный оттенок неба, заменивший обычный голубой цвет. Спокойные волны Западного Океана резко превратились в булькающую зыбь, а цвет воды стал кирпично-серым. Волны ударили по лудектским галерам с такой силой, что поломали много вёсел. К ужасу капитанов кораблей ветер стал дуть одновременно со всех направлений. Ветер оторвал кожаные паруса лудектских галер от медных такелажных колец, в некоторых случаях вместе с другим крепежом. На некоторых галерах паруса словно раскромсало ножами.

Ботон не был напуган всеми этими дурными предзнаменованиями и приказал причаливать к берегу. Он тотчас послал своего глашатая в сопровождении внушительной охраны лично к Императору. На грифельной дощечке Ботон написал свои требования. Императору предлагалось на выбор два варианта. Либо он принимает Ботона как генералиссимуса Лудекты и дает согласие на брак с Нетвиссой Леддой, либо Ботон со своей армией начинает осаду Алу и заберет женщину силой. Сообщение умоляло Императора выбрать первый вариант. Ботон также кратко описал свое фамильное древо. Император, получив послание, был сильно разгневан. Ему казалось, что его семья и достоинство подверглись оскорблению. И потому он приказал предать распятию всю делегацию Ботона.

Осада Алу началась под угрожающими небесами медного цвета и аккомпанемент серии небольших землетрясений. Не только на памяти живущих, но и в исторических хрониках за тысячи лет существования столицы цивилизованного мира не было еще ни одного враждебного нападения на Алу. И никому бы не пришло в голову, что прославленный военачальник Ботон может решиться на такой поступок. Атака Ботона была столь молниеносной, что его посланцы, распятые Императором на крестах, еще не закончили извиваться, как Ботон во главе своих легионеров уже оказался в двух кварталах от императорского дворца, расположенного в центре города. Сопротивления практически не было. Военная операция завершилась за двадцать минут. Император вместе со своей семьёй и охраной были взяты в плен. Госпожа Ледда оказалась в горячих объятиях любовника. Экспедиция закончилась, говоря современным языком, по воле божьей.

Небольшие землетрясения сопровождали вторжение легионов Ботона, и, когда он достиг дворца Императора, землю затрясло со страшной силой. Каменные мостовые покрылись глубокими трещинами. Массивные здания стали с грохотом разрушаться, как бы аплодируя лудектским солдатам. Ботон находился во главе войска, когда его оглушило и бросило на мостовую. Теряя сознание, он успел лишь заметить, как три четверти его армии превратились в кровавое месиво из костей и разорванной плоти; но эту картину милосердно закрыли от его глаз тысячи тонн каменной пыли. Очнулся Ботон уже в тайной тюрьме цитадели Алу…

Около десяти часов утра Коулингтон тихо вошёл в комнату Мередита. Всю ночь доктор размышлял о первой беседе с пациентом и вчерашнем совещании с лингвистами, посвященном записям на неизвестном языке. Психиатр решил поделиться своими мыслями с Мередитом:

— Мне тут вспомнился один необычный случай, который произошел лет семь-восемь назад. Я работал тогда стажером в Государственной больнице Коннектикута для душевнобольных. В течение двух лет я был помощником доктора Флойда Хэвиленда. У нас было несколько частных пациентов, и был среди них один джентльмен средних лет. Он пришел к Хэвиленду, услышав о его успехах в лечении психических заболеваний. Этот джентльмен, которого я назову «Смитом» никоим образом не был сумасшедшим. Он жаловался, что ему мешают жить галлюцинации. Мы пытались лечить его два месяца. Он пришел добровольно и обладал достаточными средствами, поэтому мы предоставили ему отдельную комнату. Смит по всем признакам был нормальным за исключением тех моментов, когда его внимание было поглощено какими-то галлюцинациями. Пока он пребывал у нас, я часто убеждал мистера Смита, что у него нет никаких заболеваний мозга. Мой диагноз был такой — мистер Смит страдает от наследственной памяти. И доктор Хэвиленд был согласен со мной. Такой диагноз был настолько редким, что являлся в своем роде уникальным.

Среднестатистический психиатр за всю свою карьеру мог бы никогда не столкнуться с таким больным. Есть, однако, зарегистрированные случаи. Мы смогли отправить пациента домой почти выздоровевшим. Мы посоветовали Смиту заниматься самовнушением. Напоминать себе, что с ним все в порядке, и его галлюцинации являются лишь временной иллюзией, а не болезнью.

— Занятный случай, — прокомментировал Мередит рассказ психиатра. Его слова были всего лишь попыткой показаться вежливым. На самом деле его ум был занят воспоминаниями о сновидении: военачальник Ботон буйствует в тюремной камере, его тревожит судьба своих солдат. Сквозь маленькое окошко он видит мертвенно-бледное небо и какие-то вспышки огня, слышит далекий и пугающий рёв моря. Сейчас Мередит был просто не способен слушать Коулингтона. Но чутьё подсказывало ему, что о своем сне лучше не рассказывать, так как никто ему всё равно не поверит.

Доктор Коулингтон заметил, что пациент выглядит бледным и напряженным. И это ему не нравилось. Доктор задумался на мгновение, выпрямился в кресле, положил ногу на ногу и соединил пальцы в некоем судейском жесте.

— Честно говоря, Мередит, я решил вам рассказать про Смита не только потому, что он был необычным пациентом, но и из-за того, что его галлюцинации имели поразительное сходство с вашими. Я не хотел вас тревожить, пока ваше душевное состояние не улучшится. В общем, мистер Смит мог вспомнить и даже произнести некоторые фразы на неизвестном доисторическом языке, которые он выуживал из своей исторической памяти в моменты галлюцинаций.

— Мередит, — доктор повернулся к пациенту и внимательно посмотрел в его глаза, — у Смита было три-четыре фразы, идентичных вашим!

— Боже мой! — воскликнул Мередит. — Что это за слова были, доктор? Вы записали их?

— Да, я принес эти записи, — ответил психиатр.

Мередит вскочил со своего кресла и склонился над плечом Коулингтона, пока тот перебирал бумаги. Он не отрывал глаз от листков с аккуратно напечатанными словами, слушая внимательно и содрогаясь, пока доктор Коулингтон читал вслух. Затем он взял листки в свои руки, сел в кресло и перечитал всё сам, шепотом проговаривая каждое слово. Мередит был бледен, его трясло с ног до головы, когда он по одному листочку возвращал записи психиатру. Доктор Коулингтон с тревогой смотрел на него. Его профессиональный ум был настороже. Этот необычный эксперимент с записями Смита чем-то привлек внимание пациента. Доктор Коулингтон чувствовал что-то смутное, что не мог выразить словами. Несмотря на его многолетний опыт в лечении психических, нервных и «пограничных» заболеваний, он не мог определить, что происходит в уме Мередита. Так что этот пациент был ему особенно интересен. Но психиатр был бы еще более озадачен, если бы узнал истину.

Мередит, перечитывая записи Смита, опознал все слова и термины, но особенно его поразила фраза «Наш любимый Ботон пропал без вести». Доктор решил, что сейчас лучше не беспокоить больного. Пусть Мередит отдохнёт, восстановит силы и справится с душевным волнением, от чего бы оно ни возникло. И поэтому потихоньку направился к двери. Выходя, он на мгновение задержался и еще раз глянул на пациента. Мередит, похоже, не обратил внимания, что доктор уходит. Он погрузился в какие-то размышления и не замечал ничего вокруг. И доктор Коулингтон, научившийся за долгие годы работы с психически больными людьми добиваться их расположения, увидел в глазах Мередита слёзы.

Через час одна медсестра передала психиатру просьбу Мередита навестить его. Пациент выглядел спокойным и нормальным.

— Я попросил вас зайти на минутку, доктор, — начал Мередит, — хотел спросить, есть ли у вас какое-нибудь снотворное?

Затем он горько усмехнулся: — Знаю только, что такой сон могут вызвать морфий и опий. Я не особо разбираюсь в медицине, и естественно вы можете не давать мне лекарств больше чем необходимо.

Доктор Коулингтон подобно судье задумался. Это была неожиданная просьба. Он принял во внимание, что история его пациента Смита сильно огорчила Мередита. Доктор воздержался от расспросов, зачем Мередиту понадобилось снотворное. Он кивнул головой.

— Я приготовлю вам самую простую настойку, — сказал психиатр. — Она не вызывает привыкания, основана на опасном наркотике хлорале, но для своих больных я смешиваю его с сиропом и развожу в половине стакана воды. Очень хорошо усыпляет. Я пришлю его вам, но пожалуйста, помните: четыре чайные ложки настойки — максимальная доза. Даже двух, пожалуй, будет достаточно. Никогда не больше четырех ложек, и не большего одного приема в двадцать четыре часа.

Доктор Коулингтон подошёл к Мередиту и осмотрел его голову в том месте, где тот ударился об умывальник. Синяк был все еще там. Доктор легонько прощупал синяк пальцами.

— Он уменьшается, — заметил Коулингтон. Затем он улыбнулся и собрался уходить. Мередит остановил его.

— Я хотел попросить у вас… — начал Мередит, — хотел спросить, нельзя ли мне как-то встретиться с тем вашим пациентом по имени Смит?

Доктор покачал головой:

— Сожалею, но мистер Смит умер два года назад.

Через десять минут медсестра принесла маленький поднос, на нем находились стакан, ложка, и бутылка с красноватым приятным на вкус сиропом. Через двадцать минут Мередит, решивший принять компромиссную дозу снотворного в три ложечки, уже пребывал в глубоком сне. А военачальник Ботон стоял посреди темницы в цитадели Алу, стараясь удерживать равновесие и прыгнуть в любую сторону, пока вокруг него крошились тысячи тонн каменной кладки. Грохот заглушал все прочие звуки, кроме яростного шума обезумевшего океана. Мертвенно-бледные вспышки снаружи цитадели заметно участились. До ушей Ботона доносились какие-то взрывы. Алуанцы подрывали дома в центральной части города, чтобы не дать распространиться пожару, который буйствовал дни и ночи, и был неостановим. Эти звуки взрывов казались Ботону слабыми по сравнению с разрушением цитадели, внутри которой он был заперт. Внезапно наступил критический момент, которого военачальник с опасением ждал. Каменный пол под его ногами начал прогибаться. Ботон прыгал туда-сюда, вытягивал руки вверх, пытаясь за что-нибудь зацепиться. Его сердце судорожно билось. Душный пыльный воздух сдавливал его дыхание. Затем прочная стена его темницы раскололось сверху донизу, и облако пыли вырвалось в соседнее помещение. Задыхаясь и кашляя, борясь за жизнь, Ботон обошел трещины в полу и пролез через открывшуюся щель в стене. Он с трудом взобрался на кучу мусора, бывшего несколько секунд назад целым этажом цитадели.

Ботон пробирался через облака пыли, завалы камней, обходил ямы, полз вперед к неопределенному месту, где он будет свободен. Наконец, когда силы Ботона почти иссякли, с покрасневшими глазами и обжигающей болью в горле, он вылез на последний холм мусора, оставшийся от цитадели, и оказался на углу самой большой площади города. Впервые за все время его спасения из смертельной ловушки Ботон неожиданно почувствовал под ногами что-то мягкое и остановился. Он едва мог видеть, поэтому пригнулся к земле и пошарил руками в толстом слое пыли. Это было тело мужчины в кольчуге. Ботон вздохнул с облегчением. Он перевернул тело, стряхнув с него мусор, и нащупал на поясе покойника короткий боевой топор. Ботон взял его себе. Затем от шелковой туники мужчины он оторвал большой кусок ткани и вытер им свое лицо от грязи. Наконец он взял у покойника тяжелый кожаный кошелек, после чего прилег отдохнуть прямо возле мертвого солдата.

Через десять минут Ботон встал на ноги, потянулся всем телом, проверил топор, взмахнув им три-четыре раза, поправил одежду и подтянул ремни на сандалиях. Он стоял сейчас свободным в центре Алу. Он был неплохо вооружен. Новый прилив энергии охватил его. Ботон посмотрел по сторонам, и с инстинктом подобным домашней пчеле двинулся уверенным шагом лудектского легионера к императорскому дворцу. Больше всего Ботона беспокоил вопрос: что же произошло за то время, пока он был в плену? Почему он был оставлен один в заточении, никто его не беспокоил, и кто-то регулярно приносил ему еду и воду? Почему, интересно, он был схвачен в двух кварталах от императорского дворца, пока лежал без сознания, и до сих пор не был казнен? Его острый ум подсказывал, что дело тут в жуткой ярости моря и пугающих звуках исчезающего города. Император был слишком занят природным бедствием, чтобы тратить время даже на главаря такой кощунственной армии, дерзнувшего впервые в истории материка напасть на столицу мира.

Обходя величественные внешние стены императорского дворца Ботон, наконец, добрался до главного входа. Эта огромная и массивная постройка со стенами толщиной в восемь футов стояла неповрежденной. Не колеблясь, Ботон начал восхождение по прямой лестнице к великолепным воротам из меди, золота и порфира. Перед воротами неподвижно стояли двенадцать вооруженных стражников и офицер, чье бледное лицо резко контрастировало с его голубой туникой. Один из стражников по команде офицера стал спускаться навстречу непрошеному гостю. Ботон убил его одним ударом топора и продолжил подъем по лестнице. Офицер закричал, и все остальные стражники побежали к Ботону. Ботон остановился, и когда первая часть отряда была уже в шаге от него, легко прыгнул вправо. Четыре стражника оказались позади, и Ботон быстрыми смертельными ударами покончил с теми, кто шёл в середине. До того как стражники смогли собраться, Ботон убил офицера и еще пятерых. После чего, оставив живых стражников позади, он быстро достиг ворот и разделался с двумя охранниками, стоявшими возле них.

Теперь на его пути не было никаких препятствий. Ботон мчался сквозь хорошо-знакомые комнаты и широкие коридоры к центру императорского дворца Алу. Через тридцать секунд он оказался у входа в комнаты брата Императора — Нетвиса Толдона, и вошел внутрь. Он обнаружил все семейство, сидящим в столовой возле стола подковообразной формы, так как было время ужина. Ботон был встречен удивленными взглядами и остановился в дверном проеме. Затем поклонился Нетвису Толдону:

— Прошу вас извинить меня за вторжение, господин Нетвис.

Это было бы непростительно при других обстоятельствах, в более благоприятное время.

Толдон ничего не ответил, лишь глядел на Ботона изумленно. Тогда дама его сердца, Нетвисса Ледда, с широко раскрытыми глазами поднялась со своего места за отцовским столом. Понимание того, что значит это неожиданное вторжение, придало ее лицу оттенок алуанской розы. Она с любовью смотрела на своего героя.

— Пойдемте со мной, моя госпожа, — быстро проговорил Ботон, и как олень Нетвисса Ледда подбежала к нему. Он спокойно взял ее за руку, и не успели члены семьи опомниться, как двое беглецов уже спешили через коридоры к выходу из дворца. За первым же углом были слышны крики солдат. Ботон и Ледда остановились, прислушиваясь. Ботон взял топор в правую руку и заслонил собой женщину, но она твердо встала слева от него.

— Сюда, быстро! — шепнула она и повела Ботона к узкому проходу в дальнем конце коридора. Быстро и без слов они скрылись из виду, когда через ворота вбежали солдаты и чей-то голос скомандовал: — К покоям господина Нетвиса Толдона!

Узкий проход вывел беглецов через кухню и кладовые к маленькой дверце. За ней открывался небольшой двор. Ботон с Нетвиссой быстро пересекли его и оказались на площади с западной стороны дворца. И еще до того, как солдаты могли выйти на их след, беглецы растворились среди людей, что толпились на широких улицах Алу. Ботон продолжал искать путь к свободе. Пройдя через большую площадь, он достиг закутка, заросшего кустами, где он хранил свое оружие. Еще не наступил летний вечер, и сейчас ничто не мешало его острому зрению. Когда Ботон вытирал лицо обрывком туники от умершего солдата, ему пришла в голову идея. Покойник был офицером имперского легиона.

Усадив Леди Ледду на гранитный камень, он попросил ее смотреть по сторонам, а сам занялся трупом. Через две мучительные минуты Нетвисса Ледда обернулась посмотреть на своего возлюбленного и увидела, что тот с головы до ног переоделся в военное обмундирование Элтона из Имперского Легиона Ястреба.

Затем они поспешили в южную сторону, через заброшенные кварталы с разрушенными зданиями к тем немногим домам богатых жильцов, что еще пользовались личными повозками с чернокожими рабами. Ботон увидел роскошную повозку, из которой вылазил толстый горожанин, удивленно глядевший на военачальника. Страх богача исчез, когда он узнал племянницу Императора и униформу Имперского легиона.

— Мы хотели бы одолжить вашу повозку, — сказал Ботон.

— Охотно помогу вам, — ответил богач, поклонившись.

Ботон поблагодарил его, усадил свою спутницу в повозку из серебра, которую несли четыре раба, и указал им направление. Затем сел сам и закрыл шелковый занавес. Шесты повозки заскрипели на плечах мускулистых рабов. Они поехали в сторону военного оцепления и кораблей Алуанской регулярной армии. А владелец повозки смотрел им вслед, кланяясь и ухмыляясь.

— Ты, наверное, заметил, что тебе доверилась императорская персона, — сообщила, улыбаясь Нетвисса Ледда. Ей были хорошо известны причины, по которым Император выслал Ботона обратно в Лудекту, и почему произошло первое в истории нападение армии на метрополию Алу.

— Я даже не спрашиваю, куда мы направляемся! — добавила Ледда.

— Я намереваюсь найти безопасное место на севере, — ответил Ботон серьезным тоном. — Я убежден в предсказании Бала, Владыки Полей, что материнский континент будет однажды разрушен. Это мы изучали еще в школе, и вот на наших глазах сбывается пророчество. Более того, мои авгуры предупреждали меня об опасности еще до того как мои галеры достигли берегов Алу. Четыре великие силы, говорили они, столкнутся в конце мира. Разве мы не видели их за работой? Огонь, вышедший из-под контроля по земле, мощное землетрясение, ветра, которых никогда не было, если старые хроники не лгут! Изменение вида воды, превосходящее всякий опыт. Разве не так, любовь моя? Я говорю это не из-за смятения чувств.

Лицо Леди Ледды приняло серьезное выражение.

— Мы слышали все это даже во дворце, — сообщила она. — Где мы найдем прибежище?

— Мы этой же ночью уедем в великие горы А-Уах-Йи — ответил Ботон. — Если четыре великие силы позволят нам овладеть колесницей. А пока одолжи мне свое кольцо, любимая.

Леди Ледда понимающе кивнула и сняла со своего правого среднего пальца кольцо с изображением двух солнц и восьмиконечной звезды — знака королевской семьи, который она была обязана носить. Ботон принял кольцо и надел его на мизинец своей правой руки.

Охрана, стоящая возле офицерского корпуса Алуанской военной базы снабжения, приветствовала выходящего из повозки человека, который был одет как Элтон из Легиона Ястребов. Элтон ответствовал им официальным военным языком:

— Доложите сейчас же Ка-Калбо Нетро о прибытии Элтона Барко из Легиона Ястреба, сопровождающего члена Императорской семьи в его поездке. У меня есть заявка на военную колесницу на две персоны, офицерский паек на две недели, и запас лекарств. Подтверждение моих полномочий — императорская печать. Вот смотри!

Стражник приветствовал кольцо Императора с изображением солнца и звезды, повторил для себя указание, кивнул Элтону и отправился к коменданту Ка-Калбо Нетро. Ка-Калбо явился в спешке. Он салютовал Имперской Печати, и так как Элтон был на один ранг выше его по званию, то Ка-Калбо отдал ему честь подобающим воинским обрядом. Элтона Барко из Легиона Ястреба до этого он никогда не видел.

Через десять минут Нетвисса Ледда со всеми почестями была усажена в колесницу, а Элтон Барко сел рядом с ней. Двенадцать лошадей, принадлежавших до этого коменданту, галопом двинулись в путь. Они управлялись с помощью длинного хлыста. А позади колесницы скакали четыре запасных коня. Высоты А-Уах-Йи на севере давали Ботону некоторую надежду на спасение от предсказанного потопа и погружения материка под воду. Эти горы, по мнению ученых, возникли во время сотворения главного материка. Вскоре после рассвета, сверяясь по карте и следуя подробным указаниям Ка-Калбо Нетро, колесница достигла центра плоскогорья, пройдя четверть пути до цели.

Эта земля была совсем необитаемой. Здесь путники могли быть в безопасности. Сюда не доходили землетрясения и пожары. Шум северного ветра серьезно встревожил Нетвиссу Ледду. Ботон вряд ли заметил это. Сейчас он был убежден, что теряет слух. Они поели и вздремнули, а в полдень возобновили свой путь, заменив лошадей. Четыре дня они двигались без происшествий. Ботон уверенно направлял колесницу вперёд. На четвертый день, медный шар дымящегося солнца достиг плоского горизонта, и они увидели верхушки района А-Уах-Йи — цели их возможного спасения.

Доктор Коулингтон встревоженно смотрел на лицо Мередита, когда тот проснулся поздним утром. Он спал двадцать часов. Убедившись, однако, что состояние пациента совершенно нормально и жизнерадостно после такого долгого сна, доктор успокоился и передумал отнимать у пациента снотворное. Лекарство явно имело положительный эффект.

Читая на кушетке перед обедом, Мередит внезапно прервался и отложил журнал. Он осознал, что с момента пробуждения не слышал никаких шумов из города Алу. Мередит привстал с кушетки. Как он мог вспомнить, Ботон слышал звуки вокруг себя очень смутно, но то были странные, полные значения сигналы. Мередит нащупал место ушиба за правым ухом. Больше оно не болело при касании. Мередит нажал посильнее на синяк. Травма теперь почти не ощущалась. Он доложил после обеда доктору Коулингтону, что его способность «яснослышания», как это называл специалист по слуху Гейтфилд, исчезла.

— Ваш синяк прошел, — сказал доктор многозначительно и ощупал заднюю часть правого виска Мередита.

— Я вот что думаю, — заметил доктор, — ваше второе «слышание» началось после травмы головы. По мере ее излечения ваш слуховой аппарат утрачивает способность слышать те чуждые звуки. И скоро совсем перестанет. Вы будете слышать только то, что действительно важно. Полагаю, через день вы совсем перестанете слышать галлюцинации и сможете отправиться домой.

А через час Мередит вдруг услышал «то, что действительно важно». Он как раз читал, и вдруг как будто открылась звуконепроницаемая дверь. Странное видение появилось перед его глазами. Это было так, как будто личность Мередита странным образом соединилась с военачальником Ботоном, стоявшим на вершине Тхаран-Йюд, глядя на разрушенный город Алу.

Волны с небывалой яростью и титаническим грохотом обрушивались на каменные здания Алу, и весь город раскрошило перед его испуганным взором. Вместе с этим адским ужасом пришло опустошающее пламя пожара и истеричные крики обреченных жителей. Наконец до него донесся звук гигантского водоворота, и высокая стена зеленой воды закрыла от него солнце. Море поднялось над проклятым Алу, утопив навсегда и визжащих в отчаянии обезьяноподобных рабов Гья-Хуа, которые растаскивали богатства из брошенных хозяевами домов. Рев воды и голоса людей смешались в ужасную какофонию криков, воя и плача — такую, что ее не могли выдержать ничьи уши, и ни один взгляд. Мередит стоял в оцепенении, глядя как воды Му-Йадона смыкаются над материнским континентом, и, наконец, потеряв сознание, упал на кушетку в своей комнате, спасаясь от лицезрения мировой катастрофы. А Ботон вместе с Леди Леддой спокойно шли в ущелье А-Уах-Йи, находясь в безопасности среди фруктовых деревьев. Но теперь эти горы стали островом, к берегам которого подкатывались волны густого океана и пыли.

— Мы здесь в безопасности, мой Ботон, — сказала Нетвисса Ледда. — Давай приляжем и поспим, я очень устала.

Она прислонилась к Ботону и уснула. Он тоже чувствовал себя изможденным, прилег и провалился в глубокий сон без сновидений.

Мередит проснулся на своей кушетке. В комнате было темно. Он поднялся, включил свет и посмотрел на часы. Было четыре часа утра. Он разделся и проспал еще три часа, но уже без сновидений. Мир и целая эпоха пришли к катастрофическому концу, и Мередит был свидетелем этого.

Синяк на его голове полностью исчез. Доктор Коулингтон осмотрел его утром.

— Думаю, теперь вы можете ехать домой. Вы больше не будете ничего слышать, — сказал доктор. — Но кстати, Мередит, вы помните, как назывался тот ваш материнский континент?

— Мы называли его Му, — ответил Мередит.

Доктор немного помолчал, а затем, покачал головой, решившись высказать свою мысль: — Я так и думал.

— Почему? — спросил Мередит.

— Потому что Смит называл его также, — ответил Коулингтон.

Вольный перевод: А. Черепанов 2014

Роберт Хейворд Барлоу и Говард Филлипс Лавкрафт СОКРОВИЩА ЗВЕРЯ-ЧАРОДЕЯ

Вольный перевод рассказа «The Hoard of the Wizard-Beast» (1933). Совместное творчество Роберта Хейворда Барлоу и Говарда Филлипса Лавкрафта. Никогда до сего дня не переводившееся на русский язык.

В городе Зет, известном своими многочисленными башнями и разношерстным населением, произошло одно из тех событий, что часто случаются во всех столицах известных и неизвестных нам миров. Но из-за того, что Зет расположен на планете необычных зверей и еще более странной растительности, событие это существенно отличается от того, что могло бы произойти в Лондоне, в Париже, или в каком-либо ином большом городе. Старые, но хитрые и утратившие честь чиновники разворовали всю государственную казну. Не сияло уже в сокровищнице золото, как в прежние времена, уложенное в сундуки. Только пауки ткали издевательские узоры из паутины. Когда, наконец, гифат Ялден вошел в это тайное хранилище и обнаружил пропажу, в сундуках сидели ленивые крысы, глазевшие на пришедшего как на чужака.

Не велось никаких отчетов с тех пор, как много лун назад умер старый хранитель Кишан, и велико было смятение Ялдена, когда он обнаружил пустоту вместо ожидаемого богатства. Мелкие существа безразлично ползали в щелях между плитами, но Ялден не мог оставаться таким же равнодушным. Пропажа золота была очень серьезной проблемой, которую нужно было решить в кратчайшие сроки. Ялдену не оставалось ничего иного, кроме как обратиться за советом к Оорну, который был весьма зловещим существом.

Оорн, будучи созданием крайне сомнительной природы, был фактическим правителем Зета. Он, очевидно, принадлежал к миру внешней бездны, но однажды ночью низвергся в Зет и попал в плен к шамитским жрецам. Его чересчур причудливый вид и прирожденный дар менять свой облик произвели впечатление на служителей, предоставив им новые возможности дурачить массы. В конце концов, они поставили его богом и оракулом и организовали новое братство, чтобы служить ему. И попутно Оорн должен был выдавать указы и пророчества, которые ему подсказывали жрецы. Как оракулы из Дельф и Додоны в последующие века, Оорн стал известен как судья и мудрец. Сущность его мало отличалась от известных нам пророков за исключением того, что он родился задолго до Времени, и жил в древнем мире, где могло происходить то, чего не бывает в наши дни. И вот Ялден, будучи легковерным как все в его время и на его планете, приблизился к охраняемому и богато украшенному храму, где Оорн пребывал в раздумьях и подражал действиям жрецов.

Когда Ялден оказался в зоне видимости башни из синего камня, он принял облик верующего, и с подобающей скромностью вошел внутрь. По устоявшемуся обычаю жрецы божества приняли от Ялдена знаки почтения и просьбу к Оорну, и удалились за тяжелый занавес, чтобы возжечь курильни. После того, как все было готово, Ялден пробормотал обычную в таких случаях молитву и низко поклонился необычному помосту, усеянному экзотическими камнями. На мгновение — как предписывал ритуал — он оставался в такой унизительной позе, а когда Ялден поднялся, помост уже не был пуст. Нечто, не поддающееся описанию, покрытое коротким серым мехом, равнодушно жевало пищу, данную ему жрецами. Только они могли сказать, откуда существо явилось так внезапно, но проситель знал, что это был сам Оорн.

Нерешительно Ялден поведал о своем несчастии и попросил совета, вплетая в свою речь немного лести, что казалось ему уместной. Затем, с тревогой, он стать ждать ответа оракула. Аккуратно завершив свой обед, Оорн поднял три маленьких красноватых глаза на Ялдена и произнес властным тоном: «Гумай эре хфотуол лехехт тэг.» После этого существо внезапно растворилось в облаке розового дыма, который, казалось, исходил из-за занавеса, где прятались служители.

Жрецы вышли со словами: «Так как вы порадовали божество краткостью изложения об очень плачевном состоянии дел, для нас является большой честью растолковать вам его указания. Изречение, которое вы слышали, имеет следующее толкование: „Иди в место твоего назначения“, или, говоря обычным языком, вы должны убить зверя-чародея Анафаса, и пополнить казну из его знаменитых кладовых».

С этим Ялден покинул храм. Нельзя сказать, что Ялден был бесстрашен, ибо на самом деле, он откровенно боялся чудовища Анафаса, как и все прочие жители Уллатии и окружающих земель. Даже те, кто сомневался в существовании чародея, предпочитали не селиться в непосредственной близости от Пещеры Трех Ветров, где обитал Анафас.

Но Ялден был молод, и потому еще не обладал мудростью, и в своем походе видел романтическую привлекательность. Он знал среди прочего, что всегда есть надежда на спасение благодаря какой-нибудь очаровательной пленнице чудовища, способной на неожиданные действия. О том, что из себя представляет этот Анафас, никто толком не знал.

Многие клялись, что видели его издали как гигантскую черную тень, противную взору человека, другие утверждали, что чародей выглядит как омерзительная желеобразная субстанция, которая как гной просачивается сквозь щели. Иные до сих пор болтают, что чародей выглядит как удивительное монструозное насекомое с лишними конечностями.

Но все говорящие соглашались в одном — к жилищу Анафаса лучше не приближаться.

Помолившись богам и их посланнику Оорну, Ялден отправился к Пещере Трех Ветров. В его душе перемешались чувство долга, трепет искателя приключений и ожидание неизвестного. Ялден не стал пренебрегать советами и дарами одного старого колдуна, который дал ему в дорогу магические принадлежности. Например, у него был амулет, который защищал от голода и жажды, освобождая от необходимости нести с собой съестные припасы. Была еще блестящая накидка, способная отражать злые эманации камней, лежащих на пути Ялдена. Другие заклятия и обереги защищали его от ядовитых ракообразных и от смертельных испарений, которые исходят из земли в некоторых районах, исчезая только под воздействием солнца.

Защищенный таким образом Ялден без особых происшествий добрался до места, где проживал Белый Червь. Здесь он по необходимости задержался, чтобы сделать приготовления к оставшейся части пути. С терпеливым старанием он поймал маленькую бесцветную личинку и поместил ее в магический рисунок, который нарисовал зеленой краской. Как было предсказано, Повелитель Червей, чьё имя было Саралл, пообещает что-нибудь в обмен на свое освобождение. После этого Ялден освободил червя и отправился в ту сторону, куда ему подсказал Саралл.

Иссохшие и бесплодные земли, через которые он продвигался, были совершенно необитаемы. Ни одного живого существа не было видно даже за пределами этого последнего плоскогорья, что отделяло Ялдена от его цели. Вдалеке, в багрянистой дымке возвышались горы, среди которых обитал Анафас. Чародей жил не совсем один; несмотря на пустынную местность вокруг. Странные создания — древние мифические монстры и другие необычные существа, созданные магией Анафаса, обитали рядом с ним. В глубине его пещеры, как гласят легенды, Анафас спрятал неисчислимый запас драгоценных камней, золота и других бесценных вещей. Зачем столь могущественному чудотворцу понадобилось заботиться о безделушках и наслаждаться пересчитыванием денег, было не совсем ясно, но многое свидетельствовало о любви чародея к такому занятию. Большое число мужчин, обладавших куда более сильной волей и умом, чем Ялден, ужасным образом погибли в поисках сокровищ зверя-чародея, и их кости лежали в виде необычного узора возле входа в пещеру, как предупреждение остальным.

Когда после бесчисленных трудностей пути Ялден увидел Пещеру Ветров меж блистающих валунов, он уже знал, что слухи об уединенности логова Анафаса были правдой.

Вход в пещеру был хорошо скрыт, и вокруг царила зловещая тишина. Не было никаких признаков, указывающих на то, что тут кто-то живет, за исключением резных орнаментов вокруг входа. Держа руку на мече, освященном жрецом Оорна, Ялден, дрожа, двинулся вперед.

Когда он достиг отверстия пещеры, то не колебался более, так как было понятно, что чудовища дома нет. Считая, что наступило самое удачное для него время, Ялден тут же погрузился в пещеру. Внутри было грязно и тесно, но потолок мерцал бесчисленными рядами разноцветных огоньков, исходящих из непонятного источника. В противоположной стороне пещеры разверзлось еще одно отверстие, то ли естественное, то ли искусственное, и Ялден, встав на четвереньки, поспешил проползти в него. Впереди засиял тусклый голубой свет, и вскоре искатель выбрался в просторную комнату. Выпрямившись, он увидел очень странные перемены вокруг себя. Вторая пещера была высокой и куполообразной, как будто она была вырезана сверхъестественными силами. Синий и серебристый свет вливались в полумрак.

Анафас, подумалось Ялдену, жил довольно комфортно. Его комната была прекрасней, чем любое помещение во Дворце Зета, или даже чем в Храме Оорна, который был завален щедрыми дарителями богатства и красоты. Ялден стоял, разинув рот, но не очень долго, так как хотел побыстрее найти то, что ему нужно, и унести ноги, пока Анафас не вернулся, где бы тот не был сейчас. Ибо Ялден не горел желанием встретиться с чудовищем-колдуном, о котором так много слышал. Покидая вторую пещеру через узкую расщелину, которую он заметил, искатель пошел по неосвещенному тоннелю, уходящему куда-то вглубь горы. Этот путь, как он чувствовал, приведет его в третью пещеру, где должны находиться сокровища, которые он ищет. По мере продвижения Ялден заметил странное свечение, и, наконец, без предупреждения, стены расступились, и открылось обширное пространство, мощенное ярко-горящими кусками угля, над которым хлопали и визжали стаи птиц с головами драконов.

По пылающей поверхности пола ползали зеленые монструозные саламандры, в задумчивой злобе поглядывая на Ялдена. В дальней стороне возвышался металлический помост, с идущими к нему лестницами, на котором были грудой свалены драгоценные камни и золотые изделия — сокровище зверя-чародея. При виде такого недосягаемого и близкого богатства рвение Ялдена побороло страх, и подшучивая над самим собой, он стал высматривать в море огня способ перейти к помосту. Такого способа, как понял Ялден, не найти, так как во всем тайнике был только тонкий полукруглый настил возле входа, на котором смертный человек мог лишь стоять, не двигаясь.

Отчаяние охватило Ялдена и он решил, наконец, рискнуть пройти по раскаленным камням. Лучше погибнуть в поиске, чем вернуться с пустыми руками. Стиснув зубы, он направился к морю огня, не думая о последствиях. Ялден ожидал, что пламя будет неистово обжигать, как обычный огонь, но к его удивлению пылающий пол раздвинулся, образовав узкую дорожку из безопасной прохладной земли, ведущую прямо к золотому трону. Ошеломленный и невнимательный к тому, что лежит в основе такой благожелательной магии, Ялден вытащил меч и смело сделал большой шаг между стенами огня, исходящими из трещин каменного пола. Жар не причинял ему вреда, а драконоголовые птицы пятились, шипели, но не приставали к Ялдену. Сокровища теперь сверкали на расстоянии вытянутой руки, и Ялден грезил о том, как он вернется в Зет, нагруженный сказочной добычей, а толпа будет поклоняться ему как герою.

В своей радости он забыл удивиться тому, что Анафас подозрительно небрежно заботится о своем добре, и не подумал о странном дружелюбии пламенного пола, самого по себе необычного. Даже громадный арочный проем позади помоста, подозрительно незаметный с другого конца пещеры, всерьез не обеспокоил Ялдена. Только когда он достиг широкой лестницы, поднялся на помост, и до колен погрузился в чудесные золотые реликвии прежних веков и иных миров, драгоценные камни из неизвестных шахт, чуждой природы и назначения, Ялден начал осознавать, что что-то тут не так.

Но сейчас он заметил, что волшебный проход через пылающий пол быстро сужается, оставляя его в одиночестве на помосте среди кучи золота, которого он желал, без надежды на помощь. А когда дорожка полностью исчезла, и глаза Ялдена безнадежно осматривались вокруг в поисках спасения, беспокойство ему добавила некая бесформенная желеобразная тень колоссального размера, что маячила и издавала зловоние позади помоста. Ялден не позволил себе упасть в обморок, но заставил себя рассмотреть, что тень эта была намного омерзительней, чем всё то, о чем гласили легенды, и что семь её переливчатых глаз смотрели на Ялдена со спокойным и игривым выражением.

Затем Анафас, зверь-чародей полностью выкатился из-под арки, могущественный в своем мертвящем ужасе, и долго демонически хохотал над маленьким испуганным воришкой. А потом позволил ораве раболепных и неистово голодных зеленых саламандр завершить свое медленное неумолимое восхождение на помост.

Перевод: А. Черепанов Март, 2014

Говард Филлипс Лавкрафт и Лин Картер КОЛОКОЛ В БАШНЕ

Говард Филлипс Лавкрафт и Лин Картер. «The Bell in the Tower», 1989. Впервые на русском языке. «Мифы Ктулху» и «Посмертное сотрудничество». У Лавкрафта был незаконченный рассказ «Потомок» (The Descendant, 1926) — о человеке, который кричал каждый раз, когда звенел церковный колокол. Через 60 лет Лин Картер решил дописать этот рассказ.

Источник текста:

«The Xothic Cycle: The Complete Mythos Fiction of Lin Carter»

Когда-то в Лондоне жил человек, который кричал каждый раз, когда раздавался звон церковных колоколов. Он жил уединённо со своей полосатой кошкой в Отеле Грея, и люди принимали его за безобидного сумасшедшего. Его комната была заполнена книгами самого банального и легкомысленного содержания, и час за часом он пытался потеряться среди этих глупых страниц. Очевидно, всё, чего он искал в жизни, — ни о чём не думать. По какой-то странной причине необходимость размышлять очень пугала его; и от всего, что могло всколыхнуть глубины его воображения, этот человек бежал, как от чумы.

Он был очень худым, седым и морщинистым, но некоторые люди утверждали, что он не так стар, как выглядит. Страх сжимал его сердце своими ужасными когтями, и от любого внезапного звука его глаза округлялись, а лоб покрывался капельками пота. Если у этого жильца отеля и были друзья-знакомые, то он их избегал, потому что не хотел отвечать ни на какие вопросы относительно своего странного поведения. Те же, кто когда-то знал его как учёного и эстета, говорили, что им очень жалко видеть его в таком состоянии. Он бросил всех своих знакомых много лет назад, и никто из них не знал наверняка: покинул ли он страну или просто скрылся из виду, поселившись в какой-нибудь тайной глуши.

В те дни, о которых я пишу, исполнилось уже десять лет с тех пор, как он снял комнату в Отеле Грея и ни с кем не разговаривал до того самого вечера, когда молодой Вильямс приобрёл Некрономикон.

Это Вильямс был мечтателем, и ему было всего двадцать три года; и в первый же день, когда он вселился в этот старинный дом, молодой человек почувствовал странность и холодное дыхание космических ветров, исходящих от седого, сморщенного мужчины, живущего в соседней комнате. Будучи любопытным, Вильямс постарался сдружиться со своим соседом, хотя старые друзья не осмеливались приближаться к старику. Молодой человек удивлялся страху, который засел в этом измождённом наблюдателе и слушателе. Никто не сомневался, что этот старик постоянно за чем-то следит и к чему-то прислушивается. Но наблюдал и слушал он скорее разумом, чем глазами и ушами, и каждую свободную минуту он старался утопить в непрестанном потоке легкомысленных, скучных, популярных романов. Но когда начинали звонить церковные колокола, он закрывал уши и вопил; и полосатая кошка, жившая в его комнате, выла с ним в унисон, пока не стихал в отдалении последний звук.

Как ни пытался Вильямс, он не мог заставить своего соседа говорить о чём-то серьёзном или сокровенном. Старик во время встреч с молодым соседом принимал несвойственные себе вид и поведение, симулировал улыбку и лёгкое настроение, лихорадочно и безумно болтал о всяких весёлых мелочах, но его голос с каждой минутой становился высоким и напряжённым, пока не превращался в пронзительный неразборчивый фальцет. Но знания старика были глубокие и основательные, его самые тривиальные замечания были предельно ясны; Вильямс не удивился, узнав, что его сосед обучался в Харроу и Оксфорде.

Позже выяснилось, что старик был ни кем иным, как лордом Нортхемом, о древнем родовом замке которого, на побережье Йоркшира, ходило так много странных легенд; но когда Вильямс попытался заговорить о замке и его предполагаемом римском и даже доримском происхождении, старик отказался признать, что в этом строении есть что-то необычное. И он лишь пронзительно хихикал, когда юный посетитель заговорил о тайных подземных склепах, которые, согласно легенде, высечены в сплошных гранитных скалах, которые хмуро смотрят на бурные воды Северного моря.

В таком духе проходили посиделки между двумя соседями до той самой ночи, когда Вильямс принёс домой печально известный Некрономикон безумного араба Абдула Альхазреда. Он знал об этой страшной книге с тех пор, как ему исполнилось шестнадцать лет, и зародившаяся любовь ко всему необычному заставляла его задавать определённые вопросы согбенному от старости, хитрому книготорговцу, который содержал странный и пыльный магазинчик на Чандос-стрит; и Вильямса всегда удивляло: почему люди бледнели, когда он упоминал про Некрономикон? Старый книготорговец сказал Вильямсу, что по слухам только пять экземпляров пережили гневные эдикты священников и жестокое подавление со стороны законодателей, и что все экземпляры считались благополучно спрятанными теми напуганными, заботливыми хранителями или архивариусами, которые осмелились прочесть ненавистные чёрные буквы.

Но теперь, наконец, Вильямс не только нашёл доступную копию пресловутой книги, но и купил её за такую низкую цену, что это казалось смешным. Он приобрёл её в лавке иудея, находящейся в самом убогом закутке рынка Клэр, где молодой человек иногда покупал необычные, любопытные и мрачные артефакты; и он почти вообразил, что закрытые спутанной бородой губы сварливого, старого левита изобразили улыбку, как бы с облегчением, когда Вильямс обнаружил книгу и объявил о своём желании купить её. На самом деле, растрёпанный кожаный переплёт с застёжками из латуни, изъеденной яркими пятнами, был размещён на полке так заметно, и цена представляла такое абсурдно малое число, что всё это почти заставило Вильямса подозревать, что книготорговец был нетерпелив, даже обеспокоен тем, чтобы поскорей избавиться от проклятой книги.

Одного взгляда на заголовок было достаточно, чтобы это привело Вильямса в восторг, а некоторые из диаграмм, вставленных в непонятный латинский текст, возбуждали самые напряжённые и самые тревожные воспоминания в его уме. Он не мог терять ни минуты, но был охвачен нетерпением — взять тяжёлую книгу домой и окунуться в дешифровку её страниц. Вильямс так быстро ушёл с покупкой, что едва ли слышал, как старый хихикал, когда молодой человек вышел из книжного магазина. Но когда Вильямс, наконец, благополучно донёс книгу до своей комнаты, запер за собой дверь и начал просматривать пожелтевшие страницы, он с огорчением обнаружил, что комбинации из чёрных букв, которые были почти нечитаемы, и исковерканные идиомы, которыми был переполнен текст, сопротивлялись тем способностям в лингвистике, которыми он обладал. Затем Вильямс вспомнил о своём странном соседе, чьи научные достижения намного превышали его собственные, и он постучал в дверь своего загадочного, испуганного друга в поисках помощи в распутывании витиеватой средневековой латыни.

Лорд Нортхем бессмысленно улыбался своей полосатой кошке, когда в комнату вошёл молодой человек, и старик вздрогнул при виде неожиданного гостя. Затем он увидел книгу и его затрясло, а когда Вильямс громко произнёс её заголовок, старик совсем потерял сознание. Только когда Нортхем полностью пришёл в себя, он начал безумным шёпотом рассказывать свою историю или вымысел сумасшедшего. Он решился заговорить, чтобы убедить Вильямса немедля сжечь эти отвратительные страницы, а пепел рассеять по ветру.

История лорда Нортхема

Наверное, (шептал лорд Нортхем), было что-то очень неправильное с самого начала; но это никогда бы не пришло мне в голову, если бы я не слишком погрузился в исследование одной тайны. Я — девятнадцатый барон в родовой линии, начало которой простирается настолько пугающе далеко в прошлое, невероятно далеко, если верить семейной традиции. Есть древние легенды о нашем происхождении в досаксонские времена, когда некий Луний Габиний Капито, военный трибун Третьего Легиона Августа, тогда располагавшегося в Линдуме, в Римской Британии, был без промедления отстранён от командования за участие в неких секретных обрядах, не связанных с какой-либо известной и признанной религией.

Этот Габиний, как гласят слухи, натолкнулся на пещеру, вырубленную в скале, которая была обращена к бурным водам моря, и в ней странные вороватые люди собирались вместе и творили Старший Знак в темноте. Таинственный, древний народ, которого не знали бритты, но которого они очень боялись, и шептали, что эти люди были последними, кто жил раньше на великой земле посреди Западного Океана. Немногие спаслись, когда давным-давно ту землю поглотили голодные волны, оставив только острова с менгирами и кругами из стоячих камней, из которых Стоунхендж был самым большим.

Разумеется, не было никаких доказательств того, что Габиний построил неприступную крепость над этой запретной пещерой и впоследствии стал основателем рода, который в равной степени были бессильны уничтожить пикты, саксы, датчане и норманны, римляне и бритты. Также не было уверенности в невыраженном словами предположении, что из этого сверхъестественно защищённого рода произошёл тот смелый товарищ и верный лейтенант Чёрного Принца, которому Эдуард Третий даровал титул первого барона Нортхема. Эти легенды не подкреплялись никакими существенными доказательствами, но их часто передавали шёпотом; и, по правде говоря, каменная кладка Цитадели Нортхема, по крайней мере, в более старых её частях, обладала волнующими и даже тревожными сходствами с римской каменной кладкой Адрианова Вала.

В детстве (продолжил Нортхем после некоторой паузы) я всегда видел в высшей степени необычные сны, когда случайно засыпал в самых древних частях замка, и я приобрёл нервозную привычку постоянно искать в своих воспоминаниях некие бессвязные сцены или непостижимые модели, или образы со странным смыслом, которые могли возникнуть благодаря определённым эффектам окружающего ландшафта и странным облачным образованиям. Но кажется, ни одно из внешних условий не проявлялось в каких-либо эпизодах моего сна, который я пытался вспомнить по пробуждении. Постепенно я стал мечтателем, который пришёл к выводу, что жизнь скучна и неудовлетворительна. Я стал искателем сверхъестественной реальности и необъяснимых взаимосвязей, которые когда-то были мне знакомы, наверное, в предыдущей жизни, но, по-видимому, нигде не обнаруживались в нашем видимом мире.

Меня переполняло ощущение, что наш материальный мир — это всего лишь одна прядь, одна нить в бескрайней и зловещей ткани, и эти неизвестные владения сталкиваются со сферой известного нам мира в каждой точке. В молодости и ранней зрелости, опустошив книжные источники официальной религии и мистицизма, я обратился к интенсивному чтению оккультных тайн и секретов церемониальной и ритуальной магии. Нигде, однако, я не мог обнаружить того, чего жаждал — средств проникнуть за пределы огромной иллюзии, которую мы называем Реальностью, и таким образом получить возможность увидеть те увлекательные миры, отдалённые и невыразимо чуждые, которые смутно являлись в моих снах. Я хотел узнать о том, откуда берётся то неосязаемое и непревзойдённое великолепие, которое охватывало меня в каждый момент бодрствования и делало банальными и пресными каждое болевое или приятное ощущение, которого могут достичь тело и его чувства. В абсенте и гашише, в опиуме и его настойке, во множестве опасных наркотиков и незаконных или ядовитых алкалоидов я жаждал сверхъестественных видений, преднамеренно и систематически расстраивая рациональный ум и чувства; но ни в каком опиате я не нашёл ключа к тому откровению о мирах и измерениях существования, которые могли бы превосходить наш собственный мир. Если б я нашёл такой ключ — это было бы наградой за мои труды.

Вместо лёгкости и удовлетворения я нашёл только беспокойство и уныние, и по мере того, как я становился старше, чёрствость и ограничения жизни становились для меня всё более утомительными и сводящими с ума. В течение девяностых годов я пытался спастись от бессмысленности существования, погрузившись в Сатанизм, поверхностно изучая все теории и жадно поглощая любое учение, которое могло бы предложить хоть какое-нибудь средство приблизиться к захватывающим перспективам невообразимой науки и философии, идущих вразрез скучным, неизменным, так называемым Законам Природы. Сказочные истории Игнатиуса Доннелли об Атлантиде и подобные книги я поглощал с интересом, и дюжина малоизвестных предшественников Чарльза Форта увлекла меня на некоторое время, благодаря тому, что они тщательно регистрировали необъяснимые события… Но никак я не мог найти путь к совершенно неизмеримым безднам, лежащим за пределами досягаемости астрономов или за гранью познаваемости для земных космографов — путь к безымянным вихрям неслыханной странности, где форма и симметрия, свет и тепло, даже материя и энергия сами по себе могут быть подвергнуты немыслимой метаморфозе. Я был охвачен жаждой найти предельные, невообразимые регионы за пределами ограничений времени и пространства, где законы евклидовой геометрии, причины и следствия нарушены, или сама последовательность времени изогнута, и где химеры и противоречия являются нормой, в то время как рациональное и материальное — всего лишь бесполезные фантазии.

Будучи в отчаянии, я искал в путешествиях облегчение своего крайнего разочарования; я преодолевал многие мили, чтобы проверить подлинность какой-нибудь деревенской байки об аномальном чуде. А однажды я отважился зайти далеко вглубь арабских пустынь в поисках некоего Безымянного Города, о котором ходили смутные и бездоказательные слухи, но никто никогда не видел его воочию. В пустыне у меня зародилась мучительная вера в то, что где-то существуют легкодоступные Врата, и, если я однажды найду их, — меня свободно пропустят в те внешние глубины, отголоски которых слабо отражались в родовых святилищах моей памяти.

Врата, которые я искал, вполне могли находиться в пределах видимого и бодрствующего мира, но они могли также существовать только в глубинах моего разума или души. Возможно (думалось мне), что я удерживал в своём собственном наполовину исследованном мозге ту загадочную связь, которая откроет самый сокровенный портал или пробудит мои бездействующие чувства к прошлым или будущим жизням в забытых измерениях реальности; которая даст мне доступ к звёздам, к бесконечностям и вечностям, что лежат за их пределами, и к состояниям бытия или способам восприятия, сейчас для меня невероятными.

В соответствии с этим намерением я снова обыскал ту трухлявую библиотеку из древних книг, накопленную на протяжении веков баронами моего рода. Среди тех книг были трактаты о демонологии и алхимической науке, заумные и неповторимые философии; работы, в которых обсуждались Элевсинские и Орфические Мистерии, и бесчисленные истории о колдовстве и дьявольщине, сочинения Каббалы и Гностических магов. Хотя я хорошо изучил библиотеку в юности, всё же оставалась вероятность того, что осталась какая-нибудь редкая и оккультная рукопись или монография, которую я просмотрел невнимательно или даже пропустил, и которая могла бы содержать ключ, способный открыть эти божественные Врата к изумительным перспективам и невероятным чудесам, находящимся Снаружи.

Отчётливо помню, что это было в дождливый ноябрьский вечер. На полке, заставленной огромным количеством томов, посвящённых богословским изысканиям, я обнаружил втиснутую и таким образом спрятанную книгу. Увидев её, я частично надеялся, частично предполагал, что эту книгу я ранее пропустил. Это было ни что иное, как копия того отвратительного и ужасного Некрономикона, другой экземпляр которого вы так неосмотрительно купили в тот день, юный Вильямс. Я уже читал с содроганием некоторые ссылки на книгу Альхазреда в других сочинениях, что покоились на этих самых полках — в печально известных Культах Упырей Графа д'Эрлета, Безымянных Культах фон Юнцта и в адской Тайне Червей старого Людвига Принна. Но до сих пор мне никогда не выпадало шанса столкнуться с этой копией. Переплетённый в гниющую кожу Некрономикон был закрыт с помощью застёжек из ржавого железа, которые я открыл с помощью своего перочинного ножа. Страницы рассыпались от ветхости и покрылись плесенью, ощутимый запах разложения распространился в воздухе и атаковал мои ноздри, когда я открыл книгу и начал перелистывать её страницы.

В отличие от печатной копии, которую вы сейчас держите в руках, книга, которую я обнаружил спрятанной за полками, была рукописной, и много разных людей приложили к ней свои руки, что было явственно видно из разных сортов пергамента или бумаги, на которой она была написана, и различных стилей почерка. Мне оставалось только строить догадки о том, кто из моих предков собрал эту книгу из отдельных страниц в кожаный переплёт. Действительно, только после того, как я начал замечать на некоторых страницах пометки, написанные более свежими чернилами и более современным почерком, чем у авторов старых страниц, я узнал личность пишущего: это без сомнений было написано рукой моего пра-пра-прадеда, шестнадцатого барона нашего древнего рода, — того, кто едва избежал судебного разбирательства и последующей виселицы в последние дни маниакальных преследований ведьм и колдунов.

Копия Некрономикона была очень объёмной, более тысячи страниц, и всю следующую неделю я просто пролистывал её. Мой лихорадочный ум выхватывал то здесь, то там отдельный отрывок или фразу, которые приятно возбуждали моё воображение намёками на Врата, которые открывались из нашего мира в другие миры, к безднам предшествующих циклов существования и к невообразимым областям за пределами пространства и времени. Наконец, мне пришло в голову, что за этой невозмутимой шеренгой бесконечных богословских сочинений могут быть также спрятаны и другие книги или газеты, и таким образом я обнаружил защёлку, скрытую в углублении древнего книжного шкафа из красного дерева. Я надавил на защёлку; скрип и стон ржавых шарниров вызвали трепет в моей душе. Через мгновение целая секция стеллажей медленно и тяжело скользнула в сторону, открывая моему взору тёмный, пыльный проход и марш крутой лестницы, ведущей вверх, в непроницаемый мрак. Всё здесь было обмотано и украшено призрачными сетями неисчислимых поколений пауков.

Великая библиотека Цитадели Нортхемов находилась на самом верхнем этаже, и я хорошо знал, что не было ничего выше этой комнаты, за исключением древней каменной башни, окна которой были плотно закрыты изнутри, а единственный вход в неё был запечатан кирпичной кладкой задолго до того, как я родился. Таким образом, тайна того, куда ведёт эта крутая тайная лестница, пробудила во мне сильное любопытство. Задержавшись только для того, чтобы подпереть дверь тайного прохода тяжёлой книгой и схватить с библиотечного стола масляную лампу, я вошёл в пыльную нишу и начал подниматься по лестнице со смешанными чувствами осторожности, трепета и авантюрного ожидания, что вряд ли можно описать простыми прозаическими словами. Ступени лестницы были сделаны из дерева, местами трухлявого из-за отсутствия ухода за ними. Толстый слой столетней пыли покрывал их. Наверху я нашёл люк, который я смог открыть только, применив всю силу. Покрытые ржавчиной шарниры протестующее завизжали.

Я обнаружил странную восьмиугольную комнату, почти полностью лишённую мебели. Свет моей лампы явил всего лишь стол из тяжёлой древесины и большой резной дубовый стул времён Якобинцев или, возможно, сделанный мастерами эпохи Тюдора. Стол и стул располагались в самом центре комнаты. На столе находились: огарок свечи в латунном подсвечнике, запылившаяся чернильница, в которой осталась тёмная плёнка давно высохших чернил, и несколько перьев, аккуратно расположенных рядом с фолиантом, в который был вложен скрученный пергамент, обмотанный паутиной. Единственной странностью этой башенной комнаты с обычной обстановкой был огромный древний колокол из потемневшего серебра, который был подвешен к стропилам прямо над стулом. Колокол имел размер церковного, и по его нижнему краю были проштампованы или как-то вырезаны странные угловатые символы, которые казались мне смутно знакомыми. Я вспомнил, что встречал подобные символы под названием «Руны Нуг-Зота», но больше об этом я ничего не знал. Язык колокола был в форме перевёрнутого трезубца, и он был привязан длинной, покрытой смолой верёвкой к странному часовому механизму из свёрнутых пружин, густо покрытых масляной смазкой. Очевидно, назначение этого причудливого механизма состояло в том, чтобы, раскачивая колокол без помощи человеческих рук, вызывать звон.

Поскольку я не знал, для чего нужен этот колокол, я сразу же направился к столу в центре комнаты, поместил лампу на пыльную поверхность, сел на стул и начал исследовать скрученный манускрипт. Я безошибочно узнал, что почерк, которым он был написан, принадлежал моему пра-пра-прадеду Рутвену, лорду Нортхему. О нём до сих пор шептали много сомнительных легенд, и написанный маслом портрет, потемневший от времени, изображал его лицо с густыми бровями и выступающими скулами, строгой угловатой челюстью и суровым орлиным носом. Все эти наследственные черты повторялись у каждого члена нашего рода, со времён самого отдалённого нашего предка. Листки были датированы семнадцатым столетием и, казалось, были записью серии экспериментов, но, увы, они были написаны каким-то шифром, в котором использовались буквы и цифры в соответствии с кодом или системой, которые я не мог сразу разгадать. Нетерпеливо перелистывая рукопись, я нашёл, наконец, ближе к концу один отрывок, который был написан простым английском языком, и текст гласил:

Как Брахманы из Индостана использовали бесконечно повторяющийся звон маленьких колокольчиков в качестве сопровождения своей медитации, так и шаманы из Тартара, и тибетские монахи-красношапочники использовали их для аналогичной цели-притупить рациональное мышление и очистить чувства для восприятия Высших Планов. См. Абдул Аль-Хазред, его III Книга, гл. VIII.

Затем следовал ряд инструкций относительно того, как завести часовой механизм, о ритме и времени использования колокола, а также о продолжительности его звона, которая наиболее подходит для эксперимента.

В этот момент я начал замечать, что у меня болит голова, и сердце быстро колотится. Я был уже на грани того, чтобы упасть в обморок, как женщина, если бы остался в этом замкнутом пространстве и продолжал дышать спёртым и затхлым воздухом башенной комнаты. Деревянные ставни, которые закрывали высокие окна, сопротивлялись моим усилиям открыть их. Их так сильно заклинило, что мне пришлось использовать лом, чтобы сломать ставни и позволить свежему дневному воздуху проникнуть в комнату. Я взял свою лампу и фолиант, спустился по крутой и узкой лестнице в библиотеку и сразу же вернулся к чтению Некрономикона. Я без труда нашел фрагмент, на который ссылался мой предок; это было в третьей книге Некрономикона, которая носила название «Книга Врат», и она гласила:

А также остаётся Ещё Один Способ, с помощью которого вы, по крайней мере, сможете увидеть То, что находится за пределами ограничений Мира Природы, не подвергая себя Риску, связанному с выходом туда в своём Теле. Посредством этого метода вы сможете отбросить Завесу и заглянуть в те иные Области Бытия, которые наполняют наше собственное измерение и проникают через него, но всё же остаются невидимыми и незаметными для смертных людей и, тем самым, Неизвестными. Этот способ называется Ритуал Колокола, и в нём используется особый Колокол из Серебра. По его Ободу нужно начертать Девятый Ключ Пространства соответственно Рунами Нуг-Зота или древними буквами Акло. Однако будьте осторожны, не злоупотребляйте этим Способом; для тех, кто часто смотрит на Запредельное, Оно может стать постоянным Местом Их Пребывания.

Я читал этот отрывок снова и снова, охваченный лихорадочным возбуждением и радостью открытия, которые вы легко можете себе представить. Из-за античной формы письма, орфографии и грамматики я опасался, что это была транскрипция доктора Ди, который сам переводил Альхазреда на английский язык. Упоминание об этом переводе я часто встречал во время своих исследований. По крайней мере, форма языка казалась такой же старой, как царствование той королевы из Тюдоров, во время которой процветал доктор Ди.

Рукой моего пра-пра-прадеда было приписано замечание к этому фрагменту. И всё моё внутренне существо затрепетало от его прочтения. Он написал –

Способ действует хорошо.

* * *

Мне не терпелось испробовать Ритуал Колокола, поэтому, не откладывая, я начал эксперимент в тот же вечер. Согласно записям моего предка, в процессе ритуала нужно было выпить определённое зелье, рецепт для которого давался в тех частях его бумаг, которые не были зашифрованы. Формула зелья включала в себя определённые наркотики и ядовитые алкалоиды, такие как белладонна и аконит, но, поскольку я ранее пробовал эти и другие сильнодействующие наркотики, пытаясь систематически расстроить свои чувства, у меня, к счастью, эти химические вещества были в свободном доступе.

С небольшим трудом мне удалось открыть ставни, которые прочно затворяли окна, позволяя холодному ветру от бушующих морских волн очищать затхлый воздух в башне; затем, установив механизмы в соответствии с инструкциями и выпив эликсир, я сел прямо под колокол из потускневшего серебра, и Ритуал начался. Медленный звон колокола был глубоким и мягким, и, пока он продолжался, я осознал сонное оцепенение, охватывающее мои органы чувств; но мне было трудно точно определить, происходило ли это из-за наркотиков, которые я принял, или из-за монотонной музыки колокола.

Через открытую створку окна я мог видеть дома старого города под Цитаделью и низкие холмы за его пределами. Я видел скалы, о которые хлестали волны, сверкающие под лучами восходящей луны. Постепенно — незаметно — началось странное изменение, преобразующее сцены, которые находились подо мной. Сначала очертания старых домов размылись и стали нечёткими; со временем они полностью исчезли и были заменены другим, совершенно отличающимся набором изображений, которые, казалось, накладывались на дома, как будто под воздействием какого-то таинственного колдовства. Древние дома, большинство из которых датировались эпохой Елизаветы и которые разрушались от возраста и долгого забвения, стали новыми и свежими, словно омоложенными; улица из сверкающих булыжников постепенно заменялась извилистой дорожкой, которая казалась усыпанной сверкающей слюдой; а округлые холмы и грубые скалы за городом Нортхемом были изменены путём медленных и мельчайших градаций в ряд каменных шпилей, похожих на зубы — шероховатые и невыветрившиеся от столетий ветров и дождей, подобно горам на самой Луне.

За игольчатыми шпилями из голого камня теперь больше не двигались волны моря; на их месте бурлил и кипел вязкий чёрный пар, который казался тяжелее воздуха и переливался беглыми вспышками странных и незнакомых оттенков, которым я не мог дать названия. Луна уже давно исчезла с небосвода, который изменился от бездонного чёрного до своеобразного оттенка вспыхивающего пурпура, по которому теперь плыли луна за луной из светящегося перламутра и бледного опала. По смещению лучей многих лун я понял, что усыпанная слюдой улица или тропа, которая была пуста, теперь заполнилась странной компанией призраков, носивших одеяния многих стран и далёких веков. Здесь шёл солдат в бронзовых наколенниках и с нагрудным знаком римского легионера, а рядом с ним представительная фигура в строгом сукне и в шапке пуританского божества. Шаркающий житель Востока в оранжевом халате из мерцающего шёлка сопровождался саксонскими крестьянами в грубых самотканых спецовках, с копнами соломенно-жёлтых волос и гамашами, сплетёнными из лоскутов ткани. Люди со смуглыми лицами в тюрбанах и фесках шагали по сверкающей тропе, их нижние конечности были завёрнуты в объёмные панталоны, а кривые сабли они заткнули за пояс.

Пока я очарованно смотрел, как проходит эта процессия людей из каждой нации и эпохи, я постепенно осознавал, что Другие более смутные и нечёткие образы сопровождали их — странные, тощие, обнажённые фигуры с головами, имеющими клювы, и со сложенными перепончатыми крыльями, похожими на китайский веер. Но у этих Других была какая-то любопытная особенность, из-за которой мне было очень сложно разглядеть их чуждые детали, как будто сама материя, из которой состояли их тела, игнорировала свет множества опалесцирующих лун, или, как если бы мои органы зрения были слишком грубы, чтобы чётко различать их очертания.

Это сверхъестественная толпа казалась привязанной к общему для всех месту назначения, как будто все эти люди подались в какое-то безымянное паломничество, характер которого я не мог понять. Но после долгого наблюдения я с тревогой осознал, что цель их паломничества — ни что иное, как тот самый замок, в башне которого я сидел на троне, или это причудливое и неописуемое здание занимало то же самое положение в иной, альтернативной реальности или в странном, неземном измерении. Только тогда я подумал о тех жутких склепах, которые, по слухам, существуют далеко ниже самых нижних подвалов Цитадели Нортхемов. Там находилась пещера, высеченная неизвестными руками до начала земной истории, для какой-то тайной и скрытой цели, неизвестной мне. В тот момент меня охватило странное беспокойство, причину которого я не мог объяснить, но этого было достаточно, чтобы нарушить моё спокойствие до такой степени, что видение размылось и исчезло, а странные новые дома, слюдяные тропинки и острые шпили голой скалы сменились известными и знакомыми мне собратьями нашего измерения. Я пробудился от состояния, похожего на транс, узнав знакомую обстановку комнаты. Звон колокола прекратился. Я чувствовал себя оцепеневшим и сонным, и не был уверен в том, что увиденная сцена не являлась глубоким сном, вызванным влиянием наркотиков.

Каждую ночь после этого я повторял эксперимент, испытывая восторг и удивление, открывая что-то новое, чего ранее не наблюдалось в том неземном ландшафте. Там, где за деревней росли корявые и древние дубы, в моём мире сновидений прорастали чудовищные и непристойные грибковые растения с неприличными, раскачивающимися, луковичными головками, все полосатые или пятнистые, или пёстрые с угрюмым малиновым цветом, лихорадочно ярко-красно-оранжевые, цвета зловещего пурпура, ядовито зелёные. За грибной рощей я видел причудливые, скрученные деревья, их змеиные и морщинистые стволы извивались с нездоровой жизнеспособностью, словно волнистые гадюки. Деревья эти как будто стремились дотянуться до бледных и прокажённых лун, которые дрейфовали по пурпурному небу, где удивительные звёзды вспыхивали и мерцали в странной последовательности, будучи чуждыми созвездиям нашего земного неба. Однажды я увидел далеко-далеко в неземном море, на фоне извивающегося тумана, величественный корабль с парусами из роскошного сверкающего гобелена. Корабль настолько сильно отличался от любого судна, когда-либо бороздившего наши земные моря, что это намекало на существование родных для него портов где-то за Луной, как будто он плыл сюда через неописуемые бездны пространства.

Но всегда во время этих ночных видений присутствовали сверкающие дорожки, наполненные пёстрой ордой паломников, идущих сюда из каждой эпохи и нации: жрецы-друиды в мрачных мантиях и венках из дубовых листьев, с золотыми серпами в руках; Кроманьонские охотники, одетые в волосатые, звериные шкуры, несущие длинные копья с каменными наконечниками; Скифские лучники; худые и бесхитростные Персы в шапках-митрах; Египетские иерофанты, чьи головы были покрыты клафтами из накрахмаленного холста, а на их лбах крепились мистические уреи; полуобнаженные дикие Пикты; высокие Норманны в сверкающей кольчуге, полузакрытой длинными сюртуками, украшенными алыми геральдиками…. и даже среди этих более знакомых фигур, которые словно шагнули со страниц учебников истории, бегали вприпрыжку или ковыляли те измождённые и неуклюжие Другие, которые не имели никакого сходства с земными формами жизни, но были ужасающими гибридами, имеющими сходство с людьми и животными, ящерицами и насекомыми.

И каждый раз, когда я повторял Ритуал Колокола, казалось, что моя способность воспринимать этих Других слегка усиливалась, пока, наконец, я не увидел их чуждую анатомию, которая словно возникла в каких-то надземных сферах. Я смог увидеть их так же ясно и отчётливо, как я вижу тебя сейчас. Но только после одиннадцатого повторения эксперимента произошло нечто, из-за чего я сделал перерыв, так как ледяной ужас поселился в моей душе. Я высунулся из окна башни, глядя с восхищением и очарованием на нахлынувшую толпу, когда один из Других — медленное и неуклюжее, звероподобное существо, тучная и мясистая оболочка которого была покрыта ужасными опухолями и ненормальными наростами, похожими на рудиментарные щупальца или усечённые хоботки, — остановило своё ковыляние и подняло голову со множеством глаз и плоскими бровями, и посмотрело прямо мне в глаза.

* * *

Я отпрянул от окна, потрясённый до глубины души внезапным и безымянным страхом, но страха от того, о чём не могу сказать! — и, дрожа, вернулся к большому резному стулу и сжался в нём. Звон древнего серебряного колокола прекратился, и в комнате воцарилась напряжённая сверхъестественная тишина, пока эти проклятые луны, излучающие холодный и перламутровый свет, нависали над безграничными перспективами странного и прекрасного, но всё же ужасного мира за пределами моей башенной комнаты. Затем я с дрожью вспомнил слова предостережения, которыми Абдул Альхазред закончил свою главу — ту самую, что отметил знаменитый колдун, мой пра-пра-прадед, и которая привлекла моё внимание:

Однако будьте осторожны, не злоупотребляйте этим Способом; для тех, кто часто смотрит на Запредельное, Оно может стать постоянным Местом Их Пребывания.

Но по правде говоря, разве я продолжал свои эксперименты дольше чем можно? У меня не было возможности узнать, было ли это правдой, но я решил прекратить использование наркотического зелья и звона колокола в дальнейшем; но всё же я не мог сдержать своего любопытства относительно истинной цели этого внеземного и вневременного ночного паломничества, которое я наблюдал так много раз. Паломников привлекали склепы или пещеры под самым фундаментом Цитадели Нортхемов, которые были так необъяснимо защищены ото всех попыток уничтожить его в течение стольких бесчисленных поколений и столетий. Таким образом, на следующее утро, после пробуждения от беспокойных и обрывочных снов, которые были неописуемо отвратительными и смутными, и помнились лишь наполовину, я спустился в подвалы под цитаделью и нашёл, наконец, запечатанный и запертый люк из старого чёрного дерева, который в течение невыразимых столетий охранял свою тайну от людских глаз.

Ключи к склепу были примитивной формы и громоздкие, а замки были съедены ржавчиной и тлением, но, проявив настойчивость, я, наконец, смог открыть люк и отважился спуститься вниз, держа в руках масляную лампу, чтобы хоть немного осветить себе путь. Возраст склепа было невозможно определить, он был грубо высечен примитивными орудиями в твёрдом граните скалы, на которой мои самые дальние предки возвели Цитадель Нортхемов. В склепе царил глубокий стигийский мрак; здесь столетия не было света. В дальних помещениях я обнаружил каменные гробницы моих предков. Их даты смерти шли в обратном порядке, поколение за поколением вглубь бездны времени; но нигде в этом месте я не видел того, что могло быть целью или святыней таинственных паломников, за которыми я наблюдал из своего орлиного гнезда каждую незабываемую ночь. И только в самом дальнем конце склепа я наткнулся на то, что оказалось конечной наградой за моё погружение в жуткую тайну нашего древнего рода… огромный, грубо высеченный из чёрного базальта, гроб, тяжёлую крышку которого я с трудом сдвинул. Я наклонил лампу так, чтобы можно было заглянуть внутрь… и от одного страшного взгляда на то, что целые столетия милостиво было скрыто от людских глаз, и о чём никто не знал… тощее и блестящее, почти бесплотное Существо, которое корчилось и извивалось в отвратительном зловонии своей собственной слизи… это костистое и голое, но не мёртвое Существо, чья плешивая голова была похожа на череп, внезапно вскочило, словно хотело посмотреть своими слепыми глазами на меня… эта гладкая, белая, нечистая Аномалия, на особенные черты которой я смотрел с душераздирающим чувством узнавания … Я завопил и выронил горящую лампу из своей ослабевшей руки. Лампа разбилась внутри саркофага, охватив жидким пламенем извивающееся чудовище, которое визжало и мучительно корчилось в пламени, но не сгорело и не умерло … и, крича в паническом безумии, я бросился прочь из этого неописуемого склепа самых глубоких ужасов… закрыв парализованными руками люк позади себя… и сбежал, спотыкаясь на спиральной лестнице, к безопасности и здравомыслию нормального, повседневного мира.

* * *

В ту ночь я швырнул отвратительный Некрономикон в пламя камина, а также сжёг все бумаги, которые нашёл в этой проклятой башне; вылил до последней капли гнусное и отвратительное зелье в канализацию, поклявшись никогда больше не рисковать своей душой или здравомыслием ради того, чтобы утолять жажду воображения в этом кошмарном мире полутеней за пределами Завесы.

На следующий день, испытывая тоску по обществу людей и их голосам, я впервые за несколько недель покинул замок в поисках трактира, где можно было избавиться от своих невыносимых воспоминаний среди шумной компании с кружкой крепкого пива в руках. Из трактира я пробирался домой в сумерках и уже достиг начала тропинки, которая круто поднималась к воротам замка, когда колокола в деревенской церкви начали свой перезвон. Эта страшная музыка, столь ужасно похожая на монотонный звон того мрачного и зловещего, серебряного колокола, заставила меня содрогнуться до глубины души, и я почти поднялся по тропинке к Цитадели Нортхемов, когда внезапное, необъяснимое головокружение охватило меня, и я был вынужден прислониться к углу ближайшего здания из-за вызванной головокружением тошноты. Я закрыл глаза, пытаясь справиться со странной слабостью, овладевшей мной, и открыл их, наконец, чтобы посмотреть на гладкие булыжники под ногами, но увидел только рассыпчатую и блестящую слюду. В панике полного ужаса я озирался изумлённым, непонимающим взглядом, отмечая своеобразную новизну старых домов… смотрел в бездонные глубины пурпурного неба, где бледные луны из призрачных опалов косились вниз, словно насмехаясь над моим положением. Теперь вокруг меня возникло движение толпы странно одетых незнакомцев, объединённых ужасной целью, о которой я уже знал. И одним из идущих было мясистое, распухшее, похожее на труп существо, имевшее ненормально большое количество конечностей. Оно повернулось, чтобы усмехнуться прямо мне в лицо, и мои глаза расширились от ужаса и неверия в происходящее. И всё это время колокол звенел и звенел; и я знал, что безнадёжно и безвозвратно потерян из-за проклятия более ужасного, чем угрозы в любом земном вероучении…

В тот самый час я оставил навсегда древний замок моих предков и бежал в Лондон, поклявшись никогда не возвращаться к тому прибежищу ужаса, где я так опрометчиво и неосмотрительно осмелился совершить богохульство в своём стремлении сорвать Завесу, которая отделяет наши нормальные и привычные сферы от областей неописуемой непристойности, которые находятся далеко, но в то же время ужасно близко к нам. Я рад, что сжёг Некрономикон, и вы должны сделать то же самое, юный Вильямс, потому что есть вещи, о которых людям не положено знать, и зрелища самой Преисподней, на которые не смеет смотреть здравомыслящий человек. И всё же я кричу и съёживаюсь, когда звонят церковные колокола, и даже в своих снах и в каждый час бодрствования перед моими глазами встаёт последняя картина, которую я видел в склепе — неумирающее существо, поднимающее свою бесплотную голову, чтобы взглянуть слепыми глазами в мои глаза, и я увидел — и понял — эти густые брови, выступающие скулы, суженная и угловатая челюсть и суровый орлиный нос… те самые черты, которые наследственность наложила на каждого члена моего рода с незапамятных времён и дней жизни моих самых отдалённых предков!

Перевод: А. Черепанов Март, 2018

Рэмси Кэмпбелл БЕЗУМИЕ ИЗ ПОДЗЕМЕЛИЙ (финальная версия)

Рэмси Кэмпбелл, «A Madness From The Vaults (Final Version)». Рассказ относится к циклам «Мифы Ктулху» и «Тонд». Фин. версия (1971) написана через 9 лет после первой (1962), однако опубликованы они были одновременно, в журнале «Склеп Ктулху» за 1986 год.

Под городом Дерд на планете Тонд находится лабиринт из подземелий, происхождение которых остаётся неясным. Люди из расы Яркдао, построившие новый город, не могли интуитивно объяснить существование этих подземелий и не поощряли жителей Дерда исследовать обрывочные легенды о почти бесконечных проходах, связанных между собой таким образом, что это бросало вызов картографии. Яркдао предположили, что подземелья выполняли какую-то герметическую функцию в жизни неизвестных обитателей этого разрушенного города пирамид, на фундаменте которого они собирались построить Дерд, поэтому они пренебрегали дальнейшими размышлениями на эту тему. В период расцвета Дерда некоторые яркдао предпочли погребение в склепах вместо того, чтобы страдать от забвения на вершине горы Лиота, что возвышалась над городом, но такие бунтари были редкостью. Множество людей избегали проходов в подземелья, которые зияли на некоторых улицах Дерда. Их отпугивала легенда, что в определённые ночи сохранившиеся внизу трупы выбираются из своих ниш наружу, и с лицами, обращёнными к мёртвому, бледному солнцу Баальбло, бродят по городу.

На закате своего существования Дерд пребывал под тиранической властью своего последнего правителя Опойоллака. Он издал закон, что человек, виновный в любом преступлении, должен быть брошен в подземелье. Склепы в самых бедных кварталах города заполнялись трупами жителей, налоги с которых обогатили одежды правителя — он украсил их мерцающими чёрными амулетами. В то же время более богатые яркдао могли только плакать, когда их особняки рушились под постоянно растущими хрустальными змеями, украшавшими дворец Опойоллака. Новорожденные в Дерде больше не получали имён после многодневного ритуала крещения; имена им по своей прихоти давал сам Опойоллак, который, таким образом, гарантировал себе, что никто не сможет похвастаться таким же звучным именем, как у него, и тем самым удерживал свою власть над городом. Право говорить определённые слова, фразы и использовать особые обороты речи имелось только у Опойоллака, так как язык Тонда обладает особой силой. Ходили слухи, что правитель может приказать построить храм в свою честь, и никто не осмеливался размышлять о возможной судьбе тех девственниц, которых вызывали в его дворец; хотя некоторые говорили, что в такие моменты хрустальные змеи становятся красными на фоне зелёного солнца. И некоторые девушки, действительно, старались лишний раз не прихорашиваться.

Итак, Опойоллак правил в мифическое время, и Дерд погрузился в упадок. Губы правителя украсились кровью от пыток, а город пребывал в апатии. Тем не менее, на рассвете одного дня, когда Опойоллак завтракал под полупрозрачной крышей, изготовленной из найденной в пустыне раковины, к нему явился слуга. Он раздвинул занавески из лиловой кожи, которые закрывали вход в обеденный зал, и представился, поклонившись Опойоллаку в ноги.

— О всемогущий и доброжелательный Опойоллак, — простонал слуга. — Всемогущий…

— Твои похвалы, сколь бы они ни были полны и радостны, — произнёс Опойоллак, — мешают мне есть. Прекрати это и найди оправдание своему присутствию. Но сначала покажи мне свой язык. Да, он выглядит нежным, и если твоё объяснение покажется мне неудовлетворительным, я могу перенести твой язык на свою тарелку.

— Да будет так, милостивый Опойоллак, — ответил дрожащий слуга. — Снаружи ждёт один яркдао, он говорит, что должен немедленно поведать вам о какой-то опасности для вашей великолепной личности.

— Мне показалось, что я услышал причастие, — сказал Опойоллак хриплым голосом и безрадостно засмеялся. — Будь осторожней со словами. Пусть яркдао войдёт, напомни ему, что он не может видеть меня иначе, как отражением. Что касается твоего языка… возможно, я могу извлечь выгоду из того, что он может немного дозреть.

Почти сразу же появился одетый в лохмотья яркдао, он поклонился один раз и без изящества.

— О правитель, — сказал он, — на Улицах Удовольствия лежит мёртвый яркдао…

Но Опойоллак безразлично рассмеялся.

— Я жив, — воскликнул он, — и из этого следует, что такие смерти меня не волнуют. Поскольку искатели удовольствий не беспокоят меня, мне нет дела до их методов выбивания денег. Слуга, отрежь этому незваному гостю всё, кроме последнего слога его имени, и брось его в подземелья.

Опытный слуга, живший во дворце Опойоллака, сумел одновременно поклониться и схватить негодяя, а Опойоллак вернулся к своей еде. Но случилось такое совпадение, что Бив Ланпбив, главный управляющий Опойоллака, должен был в тот день собирать налоги на Улицах Удовольствия; и в то время, как Опойоллак играл на своей коллекции музыкальных инструментов, управляющий попросил принять его.

— Играй для меня, — приказал Опойоллак, — и рассказывай новости.

Управляющий взял лютню, настроенную на четверть тона, содрогнувшись от вида пятен на её корпусе, и вспомнив, как Опойоллак приобрёл этот инструмент. Но эта лютня являлась любимой игрушкой правителя, и Бив Ланпбив своим искусством настолько заискивал перед Опойоллаком, что ему не нужно было кланяться. Поэтому, пока диссонансы лютни касались окаменевших деревьев, служивших столбами в зале, Бив рассказывал:

— О благодетельный, я проходил через Улицы Удовольствия и собирался покинуть их с северной стороны, когда встретил толпу местных жителей. От вашего имени я призвал их отойти в сторону, что, конечно, они сделали быстро; но всё же я заметил, что люди жались к ульям на той стороне улицы, подальше от входа в подземелье. Под зелёными лучами Йифне мне показалось, что в проходе что-то движется, но не мог различить что именно. Когда я подошёл поближе, то увидел следы неизвестного существа. Кажется, нечто, обладавшее множеством конечностей, появилось из подземелья и затем вернулось обратно. Я повернулся к тому, что лежало на земле, но тут я мало что мог сделать. Похоже, это была чёрная бескостная масса, затоптанная в землю, длиной больше чем яркдао во весь рост, и эта масса кишела насекомыми. «Что это за помёт? — Крикнул я от вашего имени. — Кто осквернил улицу?» Из-за одной из зарешеченных дверей послышался женский голос, сообщивший, что это месиво на улице недавно было мужем одной из них.

— Несомненно, это месть колдуна, — высказал Опойоллак своё мнение, но нахмурился. — Тем не менее, только я обладаю властью в Дерде, а не кто-то другой. Ступай, отправь шпионов и поспеши сообщить мне побольше таких историй.

Проходили дни, и Опойоллак продолжал ходить в зал музыки, где он пытался извлечь из своих инструментов мелодии, которые ранее при жизни пели забальзамированные певцы, подвешенные теперь на деревьях. Но у правителя ничего не получалось, и каждый день до него доходили новые слухи о неизвестной опасности, которая преследовала жителей города. Наконец, Бив Ланпбив снова взял лютню и рассказал Опойоллаку о своём расследовании.

— О добрый тиран, кажется очевидным, что из подземелья выбрался забытый монстр. Многие говорили о призраке, который появляется из проходов и прыгает на свою добычу из тени. Вы должны знать, что те отверстия, из которых он выбирается на охоту, оказываются всё ближе и ближе к вашему дворцу, и что есть одно, расположенное рядом с вашими воротами. Единственное, что мы можем сделать — это попросить совета у защитников нашего мира, Сфер Хаккту.

— На этот раз твоя мудрость равна моей, — сказал Опойоллак. — Тогда иди и посоветуйся с ними.

— Сжальтесь, только не я, — завопил Бив Ланпбив, побледнев, — вряд ли они проявят снисходительность к моим жалким речам. Они раздавят меня; только у вас есть язык для общения с ними.

Опойоллака беспокоило то, что его отношение к городу Дерд может не найти поддержки у неумолимых Сфер, но он нехотя признал, что его управляющий действительно не справится с этой задачей. Поэтому он приготовился, надев мантию, похожую на шкуру из зеркал для похода по пустыне, и вышел из зала. Оглядываясь назад, Опойоллак увидел, как Бив Ланпбив о чём-то размышляет среди чёрных ветвей и бледных безмолвных певцов в зале.

Медленно Опойоллак прошёл среди невысоких особняков, поглощённых сиянием его дворца, а затем между коричневыми ульями более бедного квартала. Мало кто из яркдао попадался ему на глаза, он не слышал караваны торговцев, и, казалось, повсюду зияли входы в подземелья. Наконец, недалеко от края города, Опойоллак подошёл к одному из отверстий. Тёмные шершавые стены уходили далеко вглубь, во мрак, капли влаги блестели в тени. На границе полной темноты Опойоллак увидел чей-то образ в нише; правитель разглядел туловище без конечностей, увенчанное изогнутой, уродливой головой, плоской, как у змеи; её широкий рот и глубоко посаженные глаза застыли в бессмысленной улыбке. Правитель вспомнил смутные легенды, возникшие во времена постройки Дерда, но лишь пожал плечами и поспешил в пустыню.

Он уже видел на фоне ослепительно белого песка разбитые тотемные столбы, обозначающие путь к Хаккту. Опойоллак добрался до столбов и двинулся по тропе из оплавленного и трескающегося песка, и пока он быстро шёл, пустыня слепила ему в глаза. Вскоре ему стало трудно различать своё окружение, а также убеждать себя в реальности того, что он видит. Однажды правителю померещилось, что из разрушенного янтарного купола на горизонте выскочили тонкие изодранные фигуры и жадно поманили его, а спустя некоторое время он увидел огромную зубчатую голову, изо всех сил пытающуюся поднять своё тело из песка.

Наконец, тропа пошла под наклон, и Опойоллак понял, что приближается к Хаккту. Он сделал паузу, чтобы стряхнуть с лица пыль и пот, и зеркала нестерпимо вспыхнули на его руках. Через некоторое время он разглядел в вездесущей белизне гигантское облако пыли, которое непрерывно вздымалось из какой-то впадины в пустыне. Опойоллак призвал к себе всю силу своего языка и поспешил вниз по неустойчивой дорожке, чтобы встать у края впадины.

Он словно чувствовал, как катятся огромные ржавые поверхности в беспокойном песочном облаке, сиявшем ярче, чем его дворец. Наконец, он услышал тихий непрерывный грохот, похожий на размышления металлического колосса. Опойоллак упал ниц, выкрикивая ритуальное заклинание, и обратился к Сферам.

— О нестареющие Сферы, что движутся с момента возникновения Тонда и которые до рождения моего бедного мира были рады прокатиться по невообразимым глубинам космоса, по самым большим и мудрым планетам, услышьте моё прошение! Знайте, что чудовище восстало из подземелий под Дердом и оно жаждет власти над миром, что принадлежит только вам!

Последовали минуты молчания, затем Опойоллак осмелился взглянуть на Хаккту. После чего он вновь пригнулся к земле, поскольку увидел гигантский ржавый рот, раскрывшийся в пыли над ним. Сначала Опойоллак услышал только шёпот пыли, но затем над ним раздался голос, похожий на скрежет громоздких шестерёнок.

— Ты хорошо сделал, что донёс эту новость до разума Хаккту. Слушай внимательно наше распоряжение. У нас, Сфер, имелся лабиринт под пирамидами, созданный, чтобы запереть аватара Азатота, скрывавшегося внизу. И всё же мы знали, что тот, кто гниёт там, должен однажды запомнить все ходы в лабиринте, пусть даже на это уйдут тысячелетия, и аватар выйдет наружу, чтобы принести на Тонд хаос. Поэтому, мы создали дополнительную защиту. Теперь отправляйся в подземелье, касаясь стен на расстоянии вытянутой руки, и свет будет охранять, и защищать тебя. Над ямой в самом глубоком склепе есть в стене рычаг. Потянув его, ты сдержишь аватара Азатота. Теперь иди и не бойся.

Когда Опойоллак снова поднял голову, он увидел только клубы пыли; и поэтому отправился обратно через тускнеющую пустыню к Дерду. Молчание пустыни проникло и в город, Опойоллак не встретил ни одного человека на улицах. Двери в ульи и особняки пребывали без охраны, и Опойоллак увидел, что его город опустел.

Пока ветер из пустыни тихонько пел в раковинах, прикрывающих его дворец, Опойоллак проклинал предателей и помышлял сбежать. Затем перед ним предстала грустная картина — дворец оказался разграблен и заселён существами из окружающей город пустыни. Рядом зиял вход в подземелье. Опойоллак подошёл к нему и, протянув трясущуюся руку, коснулся внутренней стены. Едва он сделал это, как из-под его пальцев вырвалась полоса света. Она понеслась вдоль стены во тьму. Это был тёплый свет, похожий на огонь полуночных костров в пустыне, и поэтому Опойоллак доверился божественной защите и направился в подземелье.

Казалось, что он шёл несколько часов. Стены были изрыты, как древняя плоть, по которой катился чёрный пот. Время от времени пол резко опускался, и Опойоллак скользил по дорожке света под низко нависающим потолком из чёрного камня. Часто проход превращался в развилки, и свет не позволял увидеть другие тоннели, где толпились тени, кивая в сторону правителя, а светящаяся дорожка мчалась дальше. Однажды, далеко в поперечном проходе, Опойоллак увидел большое плоское пятно, среди которого, казалось, мерцало лицо преступника, отправленного им ранее в подземелье. Иногда свет пронизывал глаза трупов, стоявших в нишах, подобно мрачным слугам; иногда свет тревожил скопления круглых бледных фигур, поспешно удалявшихся в стены; иногда он прыгал через устья других проходов, слабо освещая промозглые глубины, и Опойоллак в панике бежал за светом.

Много времени прошло с тех пор, как Опойоллак перестал считать ответвления, и вот он остановился на развилке. От ковыляния его ног в подземелье воцарилась тишина, и всё же Опойоллак мог поклясться, что слышал, как в коридорах, которые он только что покинул, послышался долгий, бесплотный вздох. Всё его тело качалось, как у напуганной рыбы. Однако звук не повторился, и через некоторое время Опойоллак поспешил дальше за полосой света, ведущей его вперёд.

Через несколько минут он снова услышал чьё-то дыхание в неосвещённом коридоре слева. Теперь оно звучало громче, и Опойоллак в ужасе вглядывался в беспросветные глубины, где с потолка капала невидимая вода. И снова он поспешил за полосой света, которая изгибалась всё дальше и дальше. Опойоллак чувствовал головокружение и клаустрофобию, ему казалось, что он попал в гигантскую подземную раковину из камня. Он бежал, голова его плыла, и внезапно перед его глазами вспыхнул свет. Опойоллак, наконец-то, достиг центра лабиринта.

Полоса света вышла из туннеля и кружилась в куполообразной комнате. Смесь пыли и влаги стекала по её стенам, а с потолка свисали дрожащие капли. Внутри петли света правитель увидел круглый колодец, его обод треснул и покрылся грязью, а с другой стороны колодца, прямо напротив выхода, где остановился Опойоллак, из стены торчал ржавый рычаг.

Поколебавшись, Опойоллак вошёл в комнату. Проход между стенами и колодцем был достаточно широким, чтобы Опойоллак мог добраться до рычага, но он не мог заставить себя заглянуть в колодец. На самом деле он шёл с полузакрытыми глазами, и, дотянувшись до рычага, правитель потянул его вниз.

В течение нескольких секунд Опойоллак не слышал никаких звуков и не видел каких-либо признаков, что от движения рычага что-то изменилось. Затем из глубины колодца до него донеслось громкое клокочущее дыхание.

Опойоллак посмотрел вниз. Глубоко в сером колодце с ржавыми стенками стояла фигура. В тусклом свете Опойоллак воспринимал её как колоссальную версию изваяния, охранявшего вход в подземелье — туловище без конечностей, на котором располагалась плоская голова, как у рептилии, растянутый рот в бессмысленной улыбке. Бусинки грязи струились по лицу статуи, а с её губ свисала паутина. Опойоллак присмотрелся, ему показалось, что на веках статуи лежат тусклые капли влаги. Затем он понял, что это не так: сами глаза статуи открылись и смотрели на него.

Правитель закричал от ужаса и, прижимая руки к стене за своей спиной, начал отступать к выходу. Тут он увидел, что на плечах фигуры в колодце формируются серые почки. Опойоллак находился уже в нескольких шагах от выхода, когда почки внезапно распухли, и из них выскочили длинные узловатые пальцы. Когда он достиг прохода, огромные, бескостные руки разной длины отделились от плеч и поднялись из колодца.

Крича, спотыкаясь, падая на стены, Опойоллак мчался через туннели. Он выбрался из центральной спирали и, притянутый непоколебимым светом, направился вперёд. Его не преследовали звуки, но в параллельных коридорах он замечал тусклые серые фигуры, которые, казалось, двигались с такой же скоростью, как Опойоллак.

В конце концов, он остановился, задыхаясь. Из развилки, на которой он стоял, несколько проходов вели в подземную черноту; но нить света оставалась с правителем, готовая направлять его. Он прислонился к стене, чтобы собраться с силами, и зеркала на его мантии глухо загремели. Затем в тёмном коридоре напротив себя он увидел движение, похожее на быстрое разворачивание бледного гриба. Опойоллак повернулся, чтобы убежать, и заметил, что в проходе, из которого он недавно вышел, погас свет, и к нему потянулась серая скребущая рука. Когда он попятился, рука двинулась к развилке, и подобно слизи стёрла полосу света. Душу Опойоллака вывернуло наизнанку, пока он смотрел, как две руки без тела ощупывают развилку; они растягивались во тьме. Правитель вскрикнул и убежал.

Наконец, он вырвался на улицы Дерда. На мгновение он обернулся, чтобы взглянуть на свой дворец; затем побежал к пустыне по извилистым улицам, которые приобрели теперь зеленоватый оттенок. Тут Опойоллак понял, что освещение и тишина слишком подозрительны; и, посмотрев наверх, он увидел причину этого. Сферы Хаккту следовали своему долгу. Действие рычага действительно остановило аватара Азатота; ибо огромный прозрачный купол накрыл весь город Дерд.

Опойоллак стучал кулаками по стене купола, выкрикивая проклятия в адрес своего народа, в адрес Сфер Хаккту и мерзости из подземелий. Но купол не отвечал на его мольбы; и пока Опойоллак бросался всем телом на прозрачную поверхность, две огромные тени рук разной длины поднялись к куполу, а потом спустились к правителю.

Такова легенда, что рассказывают по ночам Сферы Хаккту, которым была поручена защита планеты Тонд.

Перевод: А. Черепанов Февраль, 2019

Рэмси Кэмпбелл ПЕРЕД ГРОЗОЙ

Рэмси Кэмпбелл «Before the Storm», 1980. Рассказ из цикла «Мифы Ктулху. Свободные продолжения». Впервые опубликовано в сборнике «Cold Print», 1985.

Впервые на русском языке.

Над городом солнце напряглось в серой пустоте; из-за горизонта с грохотом приближалась гроза. По всей Уолтон-Стрит люди вырывались на открытое пространство, чтобы отдышаться, тщетно пытаясь избежать жары в своих офисах. Ослепляющее солнце словно застыло над зданиями.

Внезапно он понял, что ещё до того, как в город ворвётся гроза, жара высвободит жизнь, шевеление которой где-то в темноте он ощущал даже сейчас. Куда он мог спрятаться? Следует выбраться из толпы покупателей, самое лёгкое прикосновение которых вызывало у него мучительную боль; но как он мог покинуть раскалённую улицу? Мужчина повернулся, чтобы посмотреть на размытые здания, и сумел сфокусироваться на входной двери слева. Он нырнул в низкий вестибюль, задев банку с деньгами, которые рассыпались на столе газетчика, и увидел лифт.

Стены были безликими, за исключением ряда кнопок перед его лицом. Инстинктивно он нажал пылающим от боли пальцем на самую верхнюю кнопку. Двери закрылись, и лифт поехал наверх, незанятые ничем руки мужчины безвольно опустились. Его бегающие глаза упёрлись в потолок; ему показалось, что нечто маленькое и круглое столкнулось с крышей. Он пополз через пещеру, потолок которой находился всего в тридцати сантиметрах над ним. Здесь не было света, но он как-то мог видеть пауков, которые роились над его головой, покрывая всю крышу. Периодически пауки мягко падали на него. Затем появился конец пещеры: изогнутая стена от пола до потолка, отсекающая все пути к бегству. Раздалось громкое шуршание. Мужчина перевернулся на спину и увидел, как шаровидные тела падают с потолка и мчатся к нему через пещеру, кусаясь. Его охватило безысходное отчаяние, когда пауки стали пробираться в его рот.

Его пылающая рука ударилась об открытую дверь лифта. Он упал в пустой вестибюль. Окна сияли впереди него, но, по крайней мере, солнечные лучи уже не светили прямо в помещение. Нарисованный на стене указательный палец с неразборчивыми словами над ним направил мужчину в нужную сторону. Здесь было лучше, чем на улице; через одно открытое окно даже немного дул ветер. Мужчина повиновался пальцу и захромал по короткому коридору, в конце которого он последовал указанию другого светящегося табло. Оно привело его в комнату, похожую на приёмную.

Справа он увидел дверь, которая приглашала его войти. Слева открылась перегородка, и лицо качнулось в окошке. Имелось ли какое-нибудь укрытие в том направлении? Нет, окошко было слишком высоко, чтобы в него можно было пролезть, и мужчина отвернулся, его голова закружилась, и, спотыкаясь, он прошёл через правую дверь.

У него не было чёткого представления о комнате за этой дверью, но его это не беспокоило. У него сложилось впечатление, что рядом с ним стоят шкафы, длинная, высокая комната, и вдалеке кто-то переговаривается шёпотом. Только одна вещь имела значение: стул впереди, возле стола. Мужчина пошатнулся и мучительно опустился на стул. Затем он закрыл глаза. Но тут же спохватился и открыл их; но всё же на мгновение его затянуло вниз на изрытую ямами равнину с разрушенными башнями, из которых высовывались робкие руки. Лихорадочный жар прожигал мужчину. Он в отчаянии моргнул и обнаружил молодого человека, сидящего рядом за столом, возможно, из множества людей он находился ближе всех. Мужчина крикнул, как мог, и увидел, как молодой человек вопросительно смотрит на него, медленно встаёт, подходит, постепенно вырываясь из жидкой дымки.

— Кто это?

— О, извините, — добавила Джоан, поняв, что Боб отвечает на телефонный звонок. Молодой человек что-то подтвердил и взял другую трубку, дав ей сигнал, что он открыт для обращений.

— Просто похоже, что кто-то странный пришёл на собеседование, — сказала она. — Вон там, возле стола для приёма. Он выглядит очень больным.

— Да, мне сообщили по коммутатору. Кажется, он проигнорировал девушку в окне справочной и пришёл прямо сюда. Выглядит как налогоплательщик, у которого проблемы. Пусть с ним поговорит кто-то другой. Если найдётся кто-нибудь. Я не провожу консультации.

— Ну, ты же не думаешь, что я буду им заниматься! Во всяком случае, — заметила она, — похоже, что он закреплен за Берни.

Это будет сложно и неприятно, подумал Бернард Коэн, садясь за стол. По крайней мере, стол являлся барьером между ним и мужчиной напротив. Бернард видел, как тот вошёл; было бы невозможно не заметить его появления, так как ботинки мужчины неловко стучали по полу в смехотворно кривоногой походке. Неприязнь Бернарда усилилась, когда мужчина подошёл ближе. По городу ходит много небритых людей, но они выглядят несомненно лучше, чем этот мужчина; пальто пришельца было грязным; всё его тело было бледным и раздувшимся, как у утопленника, а в его выпученных глазах полопались капилляры. Он, казалось, находился на последней стадии какой-нибудь гадкой болезни.

— Вы за справкой о подоходном налоге? — спросил Бернард.

И он увидел, что беседа будет хуже, чем он ожидал. Рука мужчины поднялась и слегка хлопнула по уху; он открыл рот, и нижняя челюсть его повисла. Бернард с удивлением подумал: умственно неполноценный? Затем рот мужчины задвигался, и из него понеслись громкие звуки. «Уа-уу… эээ» разнеслось по офису. Сотрудники стали удивлённо оглядываться по сторонам. Бернард ничего не мог понять.

Он попробовал снова обратиться к посетителю.

— Не могли бы вы сказать мне своё имя? Это помогло бы.

Но теперь углы рта у мужчины повернулись вниз, а руки дико затряслись. Он снова начал издавать звуки, хриплые, более раздражающие. Бернард кашлянул.

— Простите, — сказал он и поспешил выйти из комнаты.

Оставшись в одиночестве, изолированный стенами из оптического тумана, мужчина положил подбородок на руки; даже от этого действия у него закололо в локтях. Его одежда сморщилась до состояния второй кожи и свободно оттопыривалась всякий раз, когда он двигался. Мужчина огляделся, напрягаясь от неопределённости. Впереди и слева от него был недавно освобождённый стол, усыпанный образцами заявлений; рядом с ним устало висели закрытые шторы. Его голова качнулась вправо; глазам удалось распознать металлический шкаф с высокими двойными дверцами. Высокие двойные двери — как в том доме…

Он поверил, когда его впервые вовлекли в Сообщество однажды ночью в пабе; весь его скептицизм испарился, когда возле одного из маленьких близлежащих городов они повели его вниз по ступенькам в яму; и к тому времени, когда он поднялся из этой ямы, испытав прикосновения и шёпот невидимых обитателей чёрных озёр внизу, он был отгорожен от любого вида мирского знания. Поэтому, когда он спустился по Саут-Стрит в ту ночь и пришёл в дом за дорогой, он принял в качестве истины легенды, на которые намекали местные жители — об огромных лицах, которые выглядывали из окон этого дома; о формах, видимых на его крыше в свете луны. Ведь этот дом служил резиденцией ведьмы, которая однажды десять лет назад с криком выбежала из дома, стряхивая фигуры, копошащиеся на её теле, и исчезла в близлежащем лесу. Но если бы он ушел с сомнениями в голове, то такие сомнения исчезли бы при виде дома. Искривлённая остроконечная крыша и шаткая дымовая труба вырисовывались на фоне почерневшего неба, передняя дверь висела открытой на скрученных шарнирах, окна смотрели в небо; дом словно поджидал гостей.

Мужчина прошёл под навесом со странными резными символами. Всё выглядело так, будто он перевернул камень в каком-то тёмном влажном месте; он почувствовал, что вещи оживают и отступают в темноту. Его охватил страх, который он подавил только вспомнив о сделке, на которую согласился. Место было живым — мужчина почувствовал, что жизнь пульсировала и смотрела на него из каждой неосвещённой комнаты. Когда он прошёл мимо железной балюстрады лестницы, что-то переместилось над его головой в отфильтрованном лунном свете, и он подумал, что видит объект, похожий на хвост чего-то огромного, что быстро исчезло за изгибом лестницы. Двери в зале за балюстрадой были закрыты; возможно, их закрыли только что, потому что из одной комнаты раздалось хлопанье, словно кто-то расправлял крылья. Дверь последней комнаты зияла темнотой; мужчина поспешил пройти мимо неё, но не мог не заметить кровать в глубине комнаты и бледную неподвижную фигуру, сидящую на кровати. Теперь мужчина оказался перед высокими двойными дверьми в конце зала. Он стоял в нерешительности, но вдруг услышал, как что-то тяжёлое стало с грохотом стало спускаться по лестнице. Мужчина распахнул двери и прыгнул вперёд.

Он провалился в полную темноту и закричал, когда одна его нога машинально выдвинулась, чтобы избежать падения, и не нашла пола для опоры. Казалось, что падению никогда не будет конца. Он тщетно пытался отдышаться, когда невидимые порывы ветра завыли над ним. Он летел вниз по туннелям, покрытым мягким веществом, и ему не хотелось знать, что это за вещество. Но, наконец-то, он ударился о дно: круговую область из какого-то резинового материала. От неё мужчина отполз вниз по проходу, ощущая формы в темноте, которые пульсировали и отскакивали от его рук. Он вышел в огромный склеп с арочным потолком; сюда вели бесчисленные проходы и все они сходились на тёмном колодце в полу. Мужчина похолодел при виде этого колодца, и, пока он стоял в нерешительности, то увидел, как из проходов к краю колодца выскользнули белые существа. Он понял, что это те самые, которые вытолкнули его из его убежища. Затем что-то зашевелилось на стене. Из темноты вылез раздутый побледневший овал, который поддерживали бесчисленные бесплотные ноги. В студенистом овале сформировались глаза и посмотрели на мужчину. И он поклонился, как ему сказали, и обратился к ужасу по имени — Эйхорт — и под арочной крышей посреди ночных туннелей сделка была заключена.

Он снова почувствовал стол перед собой, сиденье под ним, голоса, которые стихли, и жар, который мучал его, — всё это так же внезапно появилось, как и исчезло до этого. Он старался держаться, но это было не воспоминание о колодце и туннелях, а реальность.

Он пробирался по спиральному пандусу из какого-то сверкающего металла, и не знал, с какой целью. Он подтянулся к краю, его тело реагировало на незнакомые движения и на одну головокружительную секунду он выглянул наружу. Пандус поднимался по внутренней части башни, которая простиралась вниз и вверх намного дальше, чем он мог видеть. Пытаясь разглядеть, что находится в самом низу, мужчина заметил фигуру, которая с ужасающей скоростью по спирали поднималась к нему. В слепом ужасе он отпрянул назад. В стене не было ни одного окна, и он был почему-то даже рад тому, что не видит мира снаружи, потому что в своём бегстве он проносился мимо фресок, изображающих городские башни, которые поднимались из болота — город, по улицам которого ходили высокие скелеты, лица которых всегда были закрыты. Слабая надежда вновь подтолкнула мужчину к краю, чтобы посмотреть наверх, но крыша всё ещё находилась за пределами его поля зрения, и когда он повернул назад, металлическая поверхность отразила его и то существо, что мчалось к нему снизу, но теперь оно стояло в одном шаге позади него. Мужчина вскрикнул.

Бернард отвёл глаза от Джоан и Роберта, которые жаловались ему:

— У нас тут псих какой-то.

Мистер Видалл поспешил к ним.

— Что случилось с тем парнем? Кто им занимается?

— Я, но я не мог с ним справиться, — ответил Бернард.

— Ну, кто-то же должен иметь возможность иметь дело с ним! Боже! — прошипел мистер Видалл. — Что подумают налогоплательщики за другими столами? Чей это клиент?

— Я даже не выяснил этого… или скорее, не смог…

— Кажется, вы работаете в нашем отделе достаточно давно, чтобы справиться с такой процедурой. Хорошо, я сам поговорю с ним.

Видалл направился к дальнему концу комнаты, оглядываясь, пока сотрудники не разошлись по своим местам, и подошёл к столу. Но глаза сидящего человека были словно стеклянные и ничего не выражали. Это был очень больной человек, решил мистер Видалл, и коснулся его запястья, чтобы пробудить посетителя, но тут же с тревогой отдёрнул свою руку, потому что кожа мужчины пульсировала, как будто под ней ожили все нервы и мышцы.

Ночное небо было не таким, как на Земле. Чёрный город вокруг него был разрушен; его столбы лежали на каменных лестницах; стены с маленькими окнами покрылись ледяными сосульками. Какова бы ни была миссия мужчины, ему не следовало входить в эти лабиринты улиц; чем более мёртв город, тем больше жизни он скрывает. Что-то выглядывало из-за столба; позади мужчины послышался шорох мусора, и он обернулся, чтобы увидеть, как к нему приближается фигура в лохмотьях и капюшоне. Пока он беспомощно стоял, фигура скользнула ближе, капюшон наполовину раскрылся и под ним оказалась голова из летающей паутины. У мужчины не было шанса закричать, когда голова прижалась к его лицу.

Рука на его запястье пробудила картину из стола и стула. Напротив него всплыло видение человека; он что-то выспрашивал у него. Это не походило на предыдущий опрос; манеры этого человека были слишком официальными. Человек наклонился ближе и спросил шёпотом, который пронзил мужчину насквозь:

— Скажите, пожалуйста, что случилось?

Может быть, это слуга Эйхорта или, возможно, член какого-то культа? Если это так, он может вытащить его из тени на солнце — он должен тянуть время. Объяснить. Но его горло словно сжалось, и он не мог выдавить из себя ни звука. Он резко повернулся в кресле и увидел стол, обрывки бумаги, разбросанные шариковые ручки. Рукой, которая свисала, как вырванный зуб, он нащупывал их так отчаянно, что в конце концов сгрёб всё перед собой.

Его кожа зудела, но он не осмеливался прикоснуться к ней. Боль в руке подавила все другие ощущения. Мужчина теребил ручку и пытался думать о том, какие вещи из его памяти помогут описать его бедственное положение. Но совсем другие образы теснились в его голове, то, что он видел, места, которые он посетил: колоссы охраняли чёрные каналы на Югготе — свистящие головы — звуки рога, которые преследовали его в лесах Тонда — гигантский глаз, выглядывающий из-за деревьев — лицо, которое изрекало слова в бездне за краем — мёртвые существа на орбите вокруг миров за пределами Шаггаи — закрытые потайные склады в портовом городе — последнее откровение у озера Глааки — выгоревшие на солнце здания забытого города, на стенах которого пульсировало слово «ТРАК», и в углах которого белые фигуры слабо двигались…

Мистер Видалл был непонимающе встревожен. Мужчина перед ним начал писать, его лицо скривилось от напряжения, затем его глаза потускнели, и он застыл от паники. Почти ритмично ручка в его руке боролась с бумагой, медленно выписывая слова:

«Заключил сделку с Эйхортом, Богом Лабиринта. Дал мне другие жизни. Жизнь торговца бумагами не имела значения, потому что я мог перейти в другие тела, оставляя своё, чтобы оно продолжало работать. Но люди сказали мне, что я не всё знаю о сделке. Никто не делал этого больше, ведь те, кто долго занимался перемещением своей души, использовались Эйхортом, для чтобы отправлять Своих детей в наш мир. Теперь я не могу контролировать свои перемещения. Когда Его слуги умирают, они входят в моё тело и заставляют меня входить в их тела и умирать там. Не смогу контролироватьЕго детей, когда они придут, есливы не позволитемне остаться…»

Ручка дрогнула; больше нечего было сказать, и опухшая рука положила её на стол.

Мистер Видалл перечитывал криво выписанные буквы, которые темнели на фоне наступающей грозы, и не видел в них никакого смысла. Он был уверен, что мужчина и физически, и психически нуждается в медицинской помощи, и что его следует сопроводить из офиса, так или иначе, и как можно скорей. Он наклонился к мужчине и сказал: «Думаю, теперь я понимаю. Подождите, я свяжусь с тем, кто сможет вам помочь».

Таким образом, он был одним из слуг Эйхорта и призвал других начать вторжение. Мужчина вскочил на ноги, чувствуя, как боль разрывает его конечности. Он должен уйти, разыскать другое убежище. Комната становилась темнее, как будто кто-то поглощал стены. Спотыкаясь, он добрался до двери и распахнул её. Болезненно качаясь, он вышел через приёмную в вестибюль. Сзади зазвучал голос. Куда идти? Лифтам потребуется время, чтобы отреагировать на нажатие кнопки. Мужчина увидел дверь справа, бросился к ней, его ноги отяжелели и закипели.

— Не туда! — крикнул мистер Видалл.

Выйдя из офиса с папкой, Роберт увидел, что произошло. Он не упал в обморок, но бросился обратно в приёмную и рывком открыл дверь кабинета. Джоан уже выходила, но он толкнул её назад и каким-то образом уговорил её и остальных сотрудников не подходить к двери. Наконец, появился мистер Видалл, очень бледный, пытаясь успокоить людей, сказав им, что вызвал скорую. Он не позволил никому выходить из комнаты.

Но вскоре он дал Роберту знак рукой, чтобы тот вышел из кабинета, и позвал обыскивать открытые комнаты, лестницы и залы здания на предмет чего-то, что он не уточнил. Струи дождя извивались на окнах, пока они обыскивали комнаты; гром торжествующе грохотал над зданием. Они ничего не нашли. Тем не менее, мистер Видалл устроил себе переезд в другой офис, а Роберт убедил его переместить также себя и Джоан. Оставшиеся сотрудники не нуждались в переезде, они даже не заметили объект, от которого врачи из скорой помощи отводили глаза, когда поднимали его с пола вестибюля. Роберт не любит думать о том, что может угрожать людям, работающим в этом высоком офисном здании, особенно после наступления темноты.

Ибо хромой посетитель распахнул дверь, несмотря на предупреждение мистера Видалла, и оказался лицом к крышам города, видневшимся за пожарной лестницей. В дверной проём ворвался застоявшийся воздух, и в мужчину ударил последний чистый луч солнца, настолько точно, что это казалось преднамеренным. Луч поймал мужчину, который издал ужасный вой и развернулся к Видаллу и Роберту; его голова безумно тряслась. Позже мистер Видалл заболел, а Роберт вернулся к рассудку и тому, что он когда-то принимал за повседневность.

Возможно, он не видел того, что пытался забыть всю оставшуюся жизнь: лицо человека разорвалось от виска до подбородка, щека повисла; но крови не было, только что-то бледное, как у существа, которое никогда не видело солнца, что-то стекающее по телу мужчины, который рухнул на пол. Конечно, Роберт не мог успеть разглядеть, как поток жидкости разделился на движущиеся объекты, которые катились вниз по лестнице вглубь здания, но это было воспоминание, которое он всегда старался отбросить; ибо какой-то инстинкт подсказывал ему, что если он когда-нибудь вспомнит ясно, что он тогда видел, это будет чем-то ещё более худшим, чем полчище огромных, толстых, белых пауков.

Перевод: А. Черепанов Сентябрь, 2018

Рэмси Кэмпбелл ВОЗВРАЩЕНИЕ ВЕДЬМЫ

Рэмси Кэмпбелл. «The Return of the Witch», 1964. Рассказ из цикла «Мифы Ктулху. Свободные продолжения».

Источник текста:

Сборник «The Inhabitant of the Lake and Less Welcome Tenants» (1964)

Мало кто из живущих в других районах Брайчестера забредал в Мерси-Хилл в конце Первой Мировой войны, поскольку это место было печально известно своей преступностью, и дороги через него не вели ни к чему важному. Это район из узких улиц и высоких домов из красного кирпича, их обитатели враждебно смотрят на чужаков, которые, попадая сюда, могли бы отчасти заметить, что улицы, ведущие к вершине холма и огибающие госпиталь, выглядят более безлюдными и грязными; но это и всё. Вряд ли кто заметил, как опустела Виктория-Роуд, которая раньше была оживлённой улицей, а из стоящих на ней зданий пропали арендаторы; но, конечно же, они были чужаками. Никто из живущих на Мерси-Хилл, не стал бы так беспечно ходить по Виктория-Роуд. Ибо все в этом районе знали, что Глэдис Шоррок, которая жила в доме № 7 по этой улице, была ведьмой.

Она приехала сюда в конце 1910-х годов вместе со своим сыном Робертом, и вскоре после того, как они обосновались в унылом доме из красного кирпича, все жители узнали, кем она являлась. Вначале никто не заметил более мелких подробностей жизни этой парочки, они приобрели важное значение позже; соседи не обратили внимания и на то, как ставни в окне на первом этаже дома № 7 распахнулись и в течение первой недели не закрывались. Люди даже старались не замечать, как в саду возле дома № 7 кусты менее чем за месяц выросли из состояния семечка до метровой высоты. Также никто не прислушался к настойчивой миссис Хэнкок, жившей по соседству, которая утверждала, что «у Шорроков в саду идёт дождь, в то время как земля вокруг него везде сухая!»

Но ошибку совершил сын ведьмы, Роберт Шоррок. Позже люди говорили, что его мать, должно быть, поняла, что сын должен где-то работать, чтобы избежать подозрений, которые возникли бы, если бы они вдвоём жили без внешнего заработка. Роберт был не особо умён и не сумел толком скрыть свои попытки творить колдовство. Он отправился работать на реконструкцию улицы у подножия холма и мог бы стать грамотным рабочим, если бы владелец соседнего дома не пожаловался, что его чёрная кошка исчезла. И Роберт Шоррок в итоге признался, что это он замуровал её в стену, подражая древней церемонии крещения улиц. Строители не стали разрушать стену, так как Роберт намекнул о возможных недобрых последствиях такого поступка, тем не менее его тут же выгнали с работы.

После этого вокруг жильцов дома № 7 стало ходить много историй, многие из них, вероятно, были преувеличены; но соседи Шорроков теперь состояли только из тех, кто смеялся над колдовством. Такие люди, конечно, вряд ли способны выдумывать дикие легенды. Все видели, что вокруг дома из красного кирпича творится что-то неладное и соскабливали символы под своими окнами, которые до сих пор были нужны только на несколько ночей в году. В 1924 году Роберт умер, и гробовщик, который приехал из Камсайда, чтобы лично присутствовать на похоронах, внезапно оставил свою профессию и стал алкоголиком. Ужас, которого все ждали, охватил Мерси-Хилл.

Кульминация случилась в 1925-м году. В тот год люди рассказывали о многих вещах: как над крышей дома № 7 хлопали чьи-то крылья, но это были не птицы; как виноградные ветки, взобравшиеся на ту стену, качались туда-сюда безветренными ночами; а однажды кто-то увидел, как Глэдис Шоррок покидает дом, что-то бормочет, и ворота сами по себе открываются и закрываются позади неё. К концу октября истории о ведьме стали совсем безумными, особенно отличился один мужчина, который смело последовал за ней в сторону Севернфорда, а затем ему пришлось бежать от гигантской светящейся фигуры, которая шагала за ним через лес. Жители Мерси-Хилл были уверены, что ведьма что-то готовит, и с содроганием ждали исхода.

Это произошло, когда 31 октября Глэдис Шоррок умерла. Должно быть, была именно эта дата, потому что жильцы из дома напротив увидели, как она садится лицом к окну, её губы шевелились; она смотрела на улицу и периодически бросала взгляд наверх — там была комната с окном, закрытым ставнями. На следующее утро люди увидели, что ведьма сидит в той же позе, а 2 ноября прохожий заметил её остекленевшие глаза и вызвал доктора. Она была мертва уже два дня, но доктор, прибывший из Брайчестера, не стал спрашивать, почему его не позвали раньше. Он просто диагностировал у покойницы сердечную недостаточность, ведь в конце концов у неё были все соответствующие симптомы, и организовал быстрые похороны.

4 ноября двое мужчин вошли в дом Шорроков. Будучи смелей остальных, они решили посмотреть, что находится внутри; но вскоре поспешно покинули дом. В передней комнате нечему было напугать их; большинство книг в шкафу имели незнакомые названия, и искатели не обладали достаточными знаниями, чтобы бояться тщательно отшлифованных объектов странной формы в стеклянных ящиках, расставленных по комнате. На лестнице что-то шмыгнуло в тень; но один из мужчин сказал, что это просто мышь, хотя его спутник видел признаки чего-то менее приятного. Но они не смогли вынести вида запертой двери наверху лестницы, и не могли заставить себя взломать эту дверь, потому что она вела в комнату с окном, плотно закрытым ставнями.

Вскоре ужас снова возник во всём доме. Те, кто оказывался на улице поздно вечером, стали обходить стороной Виктория-Роуд, а иные начали ходить другой дорогой даже в дневное время. Ужас сосредоточился вокруг этого закрытого окна над улицей, и почти все проходили по другой стороне дороги, стараясь не смотреть на дом № 7. Те, кто осмелился подойти поближе, говорили, что, хотя ведьма может и мертва, что-то живёт в этом доме; потому что, если стоять под окном, можно услышать глухое бормотание за ставнями.

Таким образом, дом № 7 пришёл в упадок. Ни один человек из Брайчестера не хотел селиться в нём, а чужаков район Мерси-Хилл не привлекал. Мало кто входил в этот дом даже тридцать лет спустя; и его история постепенно забывалась, за исключением того, что его всё равно следует избегать.

Так было до 1 февраля 1960 года, пока в Брайчестер не приехал Норман Оуэн.

Он был романистом, которому стало скучно жить в Саутпорте, что в графстве Ланкашир, и он жаждал перемен. Ему понравился Северн, и после того, как Оуэн прочёл объявление в «Еженедельнике Брайчестера», он сразу же купил дом № 7 на Виктория-Роуд. К сожалению, поезд из Саутпорта прибыл в Нижний Брайчестер, а не на станцию Мерси-Хилл; и прохожие, казалось, тоже не знали, как Оуэну добраться до места назначения.

— Виктория-Роуд, пожалуйста, — обратился Оуэн к одному таксисту.

— Извините, не могу сказать, что знаю, где это, — ответил водитель. — Мерси 'илл? Там нет улицы с таким названием, насколько я знаю.

— Простите, вы сказали, что искали Виктория-Роуд?

Оуэн повернулся и увидел мужчину средних лет в твидовом костюме, который положил свою руку на дверь машины.

— Да, на самом деле я купил там дом, но этот человек кажется не знает, где это.

— Что ж, я еду на Мерси Хилл, — ответил мужчина Оуэну, — и могу взять вас, если вы хотите подняться на холм.

Пока Оуэн садился в машину, водитель пробормотал:

— Но на Виктория-Роуд нет пустых домов за исключением…

Они выехали с железнодорожной станции, и Оуэн видел, как множество сходящихся улиц поднимаются вверх, чтобы встретиться возле серого госпиталя. Он повернулся, когда мужчина возле него заметил:

— Я лучше представлюсь. Меня зовут Стэнли Нэш, я работаю доктором в этом госпитале. Я прав, думая, что вы купили дом № 7?

— Ну, я — Норман Оуэн, писатель, и вынужден признать, что вы правы насчёт адреса. Но как вы угадали? Вы живёте где-то по соседству или что-то в этом роде?

— Нет, — ответил Нэш, — я живу в Гладстоун Плейс, у подножия холма. Просто дом, который вы купили, имеет особую репутацию, достаточно известную здесь. Видите ли, не так давно он принадлежал ведьме.

— В самом деле?! Ну, здесь я точно напишу что-нибудь стоящее!

— Я бы не стал шутить насчёт этого дома, — упрекнул попутчика водитель. — Знаете, в этих историях есть что-то истинное.

— Полагаю, вы были там доктором, — предположил Оуэн.

— Думаю, вам следует принять во внимание то, что говорят об этом доме, — ответил ему Нэш. — Редко бывает, чтобы такие истории были полностью выдуманы, и существует широко распространённый страх перед закрытой комнатой, смотрящей на улицу. Советую вам помнить об этом. Эта комната никогда не открывалась с тех пор, как Глэдис Шоррок, бывшая ведьмой, умерла. И зачем кому-то понадобилось запирать комнату и её окно ставнями, с тех пор как они приобрели этот дом?

— Всё просто. Либо она была сумасшедшей, либо она была умнее, чем вы думаете. Возможно, она хотела, чтобы её считали ведьмой. В конце концов, её никто не беспокоил… О, это оно?

Оуэн заметил здание, которое показалось ему почему-то отталкивающим. Унылые красно-кирпичные стены, тёмные виноградные листья, плохо окрашенные оконные рамы и двери, — всё это выглядело угнетающе. С другой стороны, он купил этот дом почти даром, и может быть внутри дом выглядит получше. Но хотя комнаты выглядели чистыми и хорошо освещёнными, как только Оуэн вошёл в дом, тень уныния упала на него. Возможно, это было вызвано рядами книг и викторианской мебелью, но они не имели ничего общего с длительным воздействием.

— Почему тут нет пыли? — спросил Оуэн.

— Думаю, агенты по недвижимости из более просвещённой части города прибрались тут, — ответил Нэш. — Я прихожу сюда время от времени сам… ну, мой брат работает в агентстве и даёт мне ключ. Меня интересуют книги, так что я буду бестактным и спрошу: можно ли мне иногда заходить к вам?

Оуэн и Нэш дошли до второго этажа.

— Приходите, когда угодно. Я тут никого пока не знаю. А это, полагаю, та знаменитая запертая комната?

Оуэн так долго смотрел на дверь, окрашенную коричневой краской, наверху лестницы, что доктор Нэш сказал:

— Ну, мне пора уходить. Вы установите телефон? Так вы сможете поддерживать связь со своими друзьями. В таком случае я позвоню вам через несколько дней.

Оуэн не заметил, как доктор спустился по лестнице. Он искал в связке ключей тот, что подошёл бы к этой двери, но агенты не прислали ему нужного ключа. Какая-то полубессознательная нетерпеливость заставила его бить ногой по замку, пока дверь не распахнулась вовнутрь. Оуэн шагнул вперёд и заглянул в комнату; но свет не проникал сквозь ставни, и большая часть пространства пребывала в темноте. Он нащупал выключатель и щёлкнул им.

Доктор Нэш открывал дверь своей машины, когда услышал какой-то звук. Некая тень со свистом пронеслась мимо него и влетела в дом. Нэш ничего не разглядел, но у него возникло впечатление какой-то овальной, крылатой формы, тем не менее имеющей сходство с человеком. Доктор захлопнул дверь машины и побежал вверх по лестнице. Оуэн стоял, облокотившись на дверную раму взломанной комнаты, видимо, поддерживая себя, но выпрямился, когда его позвал доктор.

— Что… должно быть у меня на мгновение закружилась голова, — объяснил Оуэн своё состояние. — Всё потемнело, и я кажется стал падать.

— Я говорил вам не открывать эту дверь.

— Я купил этот дом, — напомнил доктору Оуэн, — и не хочу, чтобы у меня были комнаты, в которые я не могу войти. В любом случае дело сделано. Но что вы думаете об этом?

Доктор Нэш заглянул внутрь. В комнате всё ещё стояла темнота, хотя выключатель сработал. Доктор вытащил из кармана зажигалку и осторожно вошёл. Свет замелькал на голых стенах и полу, а затем выхватил то, что свисало с потолка. Оно напоминало неоновую трубку, изогнутую в форме пентаграммы, и было окружено зеркалами так, что никакой свет не проходил в комнату, словно эта конструкция излучала темноту. Доктор видел что-то подобное в одной из книг в комнате на первом этаже, но не мог вспомнить назначения этой пентаграммы. Но он понял, что она устроена так, что любой, кто войдёт в комнату, активирует её с помощью выключателя, и осознал, что какая-то сила только что была приведена в движение.

— Ну, что это такое? — спросил Оуэн, стоящий позади Нэша.

— Я не уверен, — ответил доктор, — но у меня такое чувство, что вы запустили какой-то механизм.

Доктор внимательно посмотрел на Оуэна и пришёл к выводу, что тот не получил никаких травм.

— Вы выглядите хорошо, но не стесняйтесь звать меня, если почувствуете себя плохо. Конечно, вы не сможете позвонить отсюда, но ничего, я иду в сторону агентства, и, возможно, смогу поторопить их с установкой телефона. Вот моя визитка с номером.

После того, как доктор Нэш ушел, Оуэн закрыл дверь на лестничной площадке и отправился за продуктами. Вернувшись после наступления темноты, он снова был подавлен видом дома, чёрного на фоне почти безлунного неба. Он посмотрел на окно, закрытое ставнями; от него не доносилось никаких звуков, но у Оуэна возникло странное убеждение, что в комнате кто-то есть. В доме мало что можно было сделать; Оуэн мог прочитать одну из книг, оставшихся от прежнего жильца, но предпочёл поспать после своей поездки.

Обычно он не видел снов, но сегодня было всё по-другому. Оуэну снились путешествия сквозь космос к мёртвым городам на других планетах; снились озёра, окаймлённые скрученными деревьями, которые двигались и скрипели без ветра, и, наконец, ему приснился странный изогнутый край мира, миновав который, Оуэн перешёл в полную темноту, в которой он не ощущал ничего живого. Приходили и менее ясные сны, и он часто ощущал трепетный ужас при взгляде на закрытую комнату среди причудливых пейзажей и гниющих тварей, которые вырывались из могил, откликаясь на эхо какого-то голоса, не имеющего источника.

Оуэн с радостью проснулся на следующее утро. После завтрака он попытался поработать над своим новым романом, но дело двигалось очень медленно. Примерно в одиннадцать часов его отвлекла бригада рабочих, которые пришли устанавливать телефон, и Оуэн даже обрадовался их компании. Они казались слегка обеспокоенными, и Оуэн старался не говорить о самом доме. Рабочие ушли около трёх часов дня, и Оуэн позвонил доктору Нэшу, чтобы поблагодарить его. Во время разговора Оуэн упомянул, что он хотел бы больше времени находиться вне дома, но не любил ходить пешком.

— Хорошо, вы можете одолжить мою машину, — предложил доктор Нэш. — Я всегда могу взять другую в автопарке нашего госпиталя, когда мне будет нужно, свою машину я использую только по выходным. Если вы подождёте, я подъеду к вам около шести часов.

Доктор приехал в 18:15. Они оставили машину на улице, так как в доме № 7 не было гаража.

— Нет, я в полном порядке, — ответил Оуэн на вопрос доктора. — А вы ожидали, что со мной что-то не так?

Вскоре после этого Оуэн заметил, что хочет спать. Доктор Нэш был озадачен таким его желанием, но не увидел в этом ничего зловещего. Оуэн выждал несколько минут после ухода доктора и поспешил наверх в свою спальню. Он не боролся с этим желанием сна, но удивлялся ему, потому что совсем не чувствовал усталости.

Он мгновенно заснул и погрузился в сновидения. Что-то шевелилось под землёй, настойчиво призывая его, и в своём сне он встал, оделся и спустился вниз к машине. Но перед этим он захватил лопату из сада, находящегося с обратной стороны дома, и положил её на заднее сиденье. Затем он поехал по направлению к этому безголосому зову.

Он ехал вниз вдоль полуосвещённых улиц, мимо случайных прохожих, идущих по тротуарам, мимо других машин, водители которых не интересовались Оуэном, и достиг улицы у подножья холма, одна сторона которой была ограждена забором из металлических прутьев. Он приспустил боковое стекло и выглянул наружу. Убедившись, что на улице никого нет, Оуэн взял лопату и вышел из машины. Просунув лопату сквозь прутья, он перелез через забор и спрыгнул на кладбищенскую землю.

Во сне он не сомневался, что знает, куда идти. Он нашел тропу среди покосившихся камней и крестов, ведущую к заросшей кустарником и травой могиле у дальнего конца кладбища. Оуэн выдернул траву, содрогаясь от маленьких существ, которые катились по его руке, и начал копать.

Прошло несколько часов, прежде чем лопата наткнулась на твёрдый предмет. Он сбросил в яму верёвку, которую привёз с собой, привязал её к ручкам гроба, затем вылез наверх и потянул верёвку. Гроб поднимался довольно легко, словно кто-то помогал снизу, и вывалился на край могилы. Каким-то образом Оуэн протащил гроб через всё кладбище и перебросил его через забор, затем перелез через него сам. Он положил гроб на заднее сиденье машины и поехал обратно в дом на Виктория-Роуд. На улицах было мало людей в это время, и они не заметили, что Оуэн везёт что-то с кладбища.

Виктория-Роуд была полностью пустынна, и в домах не горел свет. Оуэн открыл переднюю дверь, вернулся, чтобы перетащить гроб в дом и бросил его в гостиной. Он нашёл на кухне молоток и стал выколачивать гвозди из крышки. Наконец, Оуэн приподнял её и заглянул внутрь.

Из гроба вырвалось ужасное зловоние. Во сне Оуэн не ощущал ужаса от серой твари, которая смотрела на него, но, когда странный гипноз, под которым он находился, стал ослабевать, он почувствовал тошноту. Затем он услышал движение в гробу, и гниющая рука высунулась наружу. Оуэн закричал, когда труп встал и с трудом повернул голову, чтобы посмотреть на него жёлтыми глазами. Потрескавшиеся губы дёрнулись, и из горла трупа прозвучало слабое болезненное карканье.

На мгновение труп застыл в этом положении. Затем нижняя челюсть отвалилась от головы с отвратительным звуком разрываемой плоти, голову сильно перекосило, она сорвалась с шеи и ударилась о дно гроба. Безголовый труп поколебался мгновение, затем тоже схлопнулся в чёрный клубок, уже начавший разжижаться. Внезапно гипноз снова захватил Оуэна, и он просто взял крышку, и начал приколачивать её на место.

Не так много времени ушло у него, чтобы обратно закопать могилу, и вскоре он приехал в дом № 7 и вернулся в свою спальню. В этот момент сон закончился, и дальше Оуэн спал без сновидений.

На следующее утро он проснулся, сонно перекинул ноги с кровати на пол и недоумённо уставился на них. Повернувшись к высокому зеркалу, Оуэн увидел, что он полностью одет, вплоть до ботинок, которые были все в грязи. Он помнил, что лёг спать раздетым, но отказался принять объяснение, которое предлагал его разум. Инстинктивно он спустился, чтобы осмотреть машину, и застыл на месте, увидев нечёткую, длинную, прямоугольную вмятину на заднем сиденье.

Единственное, что смог сделать Оуэн — это поехать по маршруту из своего сновидения. Он старался не думать о том, что ни один сон не может указывать путь в районе, который он никогда не посещал, но не мог не заметить, что кладбище было тем самым, что ему снилось. Он вошёл через ворота и стал ходить вдоль надгробий. Он нашёл нужный могильный камень достаточно легко; и, хотя надпись была высечена небрежно — «Глэдис Шоррок — умерла в 1924 году: Дай бог, чтобы она оставалась мёртвой» — на могиле не росли сорняки, а землю недавно раскапывали.

Несколько часов спустя доктор Нэш прибыл в дом № 7 в ответ на телефонный звонок Оуэна и выслушал его рассказ.

— Я не совсем понимаю, что вы сделали, — сказал ему доктор. — Если бы я смог просмотреть эти книги… Нет, вы читайте газету или что-нибудь в этом роде. Эти книги не годятся для чтения в вашем состоянии.

Пролистав одно издание из девяти томов, Нэш поднял глаза.

— Думаю, я нашёл, — заявил он. — Но вам это покажется неприятным и, может быть, очень неправдоподобным.

— Хорошо, давайте покончим с этим, — предложил Оуэн.

— Похоже, что с того момента, как вы вошли в ту запертую комнату, душа, дух, или, если вам больше нравится такое понятие, как жизненная сила, стала жить в вашем теле.

— Что? — недоверчиво воскликнул Оуэн. — Но этого не может быть! Я…. я не чувствую себя как-то по-другому!

— Это единственное, что объясняет и эти «сны», и тот пентакль в комнате. Я думаю, что это влияние относительно слабо в дневное время, но ночью оно более мощное и, кажется, активно использует вас. Теперь ведьма должна обнаружить, что вы плохой хозяин, в конце концов, ваши решения противостоят ей, и теперь она ищет другое тело. Глэдис Шоррок хочет вернуться, сначала она попыталась воскресить своё тело, но оно слишком сильно разложилось.

— Но как, чёрт возьми, это может быть правдой? Никто не знает, как это сделать!

— Помните, Глэдис Шоррок была ведьмой, — заметил доктор Нэш. — Она знала много из того, что мы даже не можем себе представить. Видите ли, я просмотрел эти её книги и прочитал о некоторых местах, которые она посещала. Она подходила к озеру в лесу, в нескольких милях отсюда, и наблюдала… издалека… что происходит в Гоутсвуде… Были также и другие места, такие как остров из белого камня за Севернфордом, который никто не посещает; и она знала секрет зловещего священника в том городе. Вот откуда она получила знания, чтобы сделать это — вернуться.

— Если это правда, то что её жизненная сила будет делать сейчас?

— Ну, она не может использовать своё собственное тело и, похоже, не считает вас очень любезным, поэтому, очевидно, ей придётся найти другое.

— Но тогда что мы можем… что мы должны сделать?

— Я думал разбить эту пентаграмму, но считаю это не лучшей идеей. В «Откровениях», в книге, которую я читал, не сказано, что произойдёт, и это может навредить вам, как любое большое потрясение. Но ведьма, скорее всего, снова отправит вас куда-то по делам, поэтому мне лучше забрать свою машину. Не думаю, что поблизости есть что-то, где может быть скрыто ещё какое-нибудь тело.

— О, нет, не забирайте, — возразил Оуэн. — Я хочу иметь возможность быстро выбраться отсюда, если понадобится. Если, конечно, вы не останетесь со мной… но вы не можете делать это каждую ночь.

— Боюсь, я не могу остаться даже сегодня, — сказал доктор. — Вечером я должен отправиться в Камсайд, кроме меня никто не может поехать туда, и я, конечно, не поеду обратно ранее девяти часов. Хотя можем договориться так: как только я вернусь, то сразу позвоню вам, и, если вы не ответите, я тут же приеду. Чёрт! Посмотрите на время, я должен идти уже прямо сейчас. Увидимся позже, возможно, а до тех пор я бы посоветовал вам выпить столько чёрного кофе, сколько сможете.

Оуэн стоял у окна, наблюдая, как доктор Нэш поворачивает за угол, и подавлял в себе желание позвать его обратно. Вдруг включились уличные фонари, и Оуэн осознал, насколько близко уже наступление ночи.

Он вошёл на кухню и заварил чашку чёрного кофе. Затем вернулся в гостиную, сел в кресло и попытался поставить чашку на ближайший столик. Его рука дрогнула, чашка разбилась об пол, но Оуэн чувствовал себя слишком усталым, чтобы поднять осколки. Он смог лишь откинуться на спинку кресла, закрыв глаза.

Вскоре он встал, завёл машину и поехал прочь от холма. Оуэн добрался до большого здания, которое, как он догадался, было госпиталем, и повернул направо. После этого дорога повела его в сельскую местность, через колонны деревьев и между зелёно-белыми холмами под бледным полумесяцем. Затем, инстинктивно, Оуэн остановил машину между тёмным деревом и холмом. Взяв фонарь из бардачка, он стал подниматься на холм.

Он достиг грубого прямоугольного входа в пещеру примерно на полпути вверх, внутри стояла темнота. Оуэн взглянул без отвращения на ужасную горгулью, высеченную над входом, включил фонарь и вошёл внутрь. Некоторое время он шёл по тоннелю, заметив, что вход не остался за поворотом, а просто исчез из его поля зрения; и что грубо высеченные символы на стенах указывали вверх, как будто тоннель прорывали снизу.

В конце концов Оуэн добрался до ниши в стене и увидел, что в ней стоит запертый, круглый сундук. Он сдвинул сундук, за которым обнаружилось гнездо пауков. Они пробежали по рукам Оуэна и исчезли в темноте. Сундук был чуть меньше метра в диаметре, и тяжелее, чем казался; но Оуэн легко поднял его и быстро перенёс по тоннелю, затем вниз по холму и разместил на заднем сиденье машины, а затем вернулся на Виктория-Роуд.

Под бледной луной Оуэн взял деревянный сундук и поспешил с ним в гостиную. Он начал поворачивать странный шарнирный рычаг на крышке таким образом, который был для него каким-то образом очевидным; но напряжение, которое он претерпел, принесло свои плоды, и рычаг встал на нужное место.

В этот момент зазвонил телефон, и Оуэн проснулся.

Итак, это был сон! Затем в глазах у него прояснилось, и он обнаружил себя стоящим в гостиной рядом с телефоном и близко к круглому деревянному сундуку.

На данный момент Оуэн мог только броситься к телефону, который внезапно стал его единственной опорой для сохранения рассудка, хотя что-то ненадолго попыталось удержать его. Оуэн схватил трубку.

— Оуэн? Итак, всё-таки вы в порядке? — произнес облегчённый голос доктора.

— Нет, не в порядке, — выдавил из себя Оуэн. — Это снова случилось… принёс что-то обратно… теперь в комнате…

Будучи неспособным сказать что-то ещё, Оуэн бросил трубку.

Внезапно он почувствовал желание подойти к круглому сундуку, поднять крышку и посмотреть, что лежит внутри. Одна его рука уже дёргалась в ту сторону. Оуэн яростно ударил кулаком по столу, вызвав такую боль, что она заглушила позыв идти к сундуку.

Он сконцентрировался на пульсирующей руке, но его прервал нетерпеливый стук во входную дверь. Оуэн поплёлся в прихожую и неповрежденной рукой открыл дверь доктору Нэшу.

(Посмотри на этого ублюдка! Он говорит, что ты одержим, но ведь ты знаешь, что он на самом деле имеет в виду, не так ли? Что ты шизофреник… Выгони его, быстро! Не позволяй ему лезть тебе в голову!)

— Скорее… наверху, ради бога! — закричал Оуэн. — Разбейте тот пентакль, что бы ни случилось!

Доктор Нэш помедлил немного, уставившись на Оуэна, потом пригляделся повнимательнее. Что он увидел, Оуэн так и не узнал, но доктор оттолкнул его и побежал наверх. Раздался звук бьющегося стекла, и что-то как будто вышло из Оуэна; тень, которая вспорхнула к потолку. Бормоча, она постепенно растаяла. Оуэн почувствовал сильную усталость, и желание открыть сундук исчезло.

Доктор озабоченно поспешил в прихожую.

— Где та… вещь, которую вы привезли?

Оуэн отвёл Нэша в гостиную, и они встали перед сундуком.

— Что нам с ним делать? — спросил Оуэн.

— Полагаю, его нужно сжечь, — ответил Доктор Нэш. — И я не думаю, что будет лучше, если мы откроем его, хотя не знаю, что внутри.

— Да, — согласился Оуэн, содрогнувшись, и потащил сундук в прихожую. — Что-то было вырезано над ним там, где я его нашёл. Не совсем паук, не совсем змея, и у него было лицо. Давайте, ради бога, вытащим его отсюда.

Они вынесли сундук в сад за домом, облили бензином и подожгли, встав наготове с кочергами в руках на тот случай, если кто-то будет вырываться из пламени. Но из сундука выпала только длинная белая конечность, когда крышка изогнулась, а затем содержимое стало пузыриться. Нэш и Оуэн наблюдали за костром до тех пор, пока ничего не осталось, кроме пепла, который сдуло ночным ветром. Затем они поехали в Гладстон Плейс и боролись со сном, пока не настало утро.

Оуэн покинул Виктория-Роуд на следующий день, и теперь пишет свои романы в комнате, выходящей на пляж Саутпорта. Он не забыл, однако, те кошмары; и когда ночью на море бушует шторм, он вспоминает грубо высеченную надпись на надгробье и повторяет: «Дай бог, чтобы она оставалась мёртвой».

Перевод: А. Черепанов Август, 2018

Рэмси Кэмпбелл ЛИЦО В ПУСТЫНЕ

Рэмси Кэмпбелл. «The Face In The Desert», 1961. Рассказ из межавторского цикла «Мифы Ктулху». Своеобразное продолжение «Безымянного города» Г. Ф. Лавкрафта. Впервые опубликовано в «Склепе Ктулху» № 43, в ноябре 1986 года.

Впервые на русском языке.

Что бы читатель не слышал о «Некрономиконе» и его богохульном авторе, он должен понимать, что безрассудный всеведущий араб Абдул Альхаздред, написавший эту книгу, был разорван в клочья невидимыми демонами на глазах множества свидетелей. Он точно не мог быть обычным человеком. Настолько запретное знание никогда не сможет вынести любой психически здоровый человеческий разум. Содержание книги Альхазреда беспокоит большинство читателей, но совершенно определённо, что он знал гораздо больше, чем даже осмеливался двусмысленно намекать на страницах своей книги. Его телом, должно быть, на время овладела чужая сила, и я убежден, что смогу в своём рассказе раскрыть для общественности историю о том, как с ним произошла эта чудовищная одержимость.

Я отправился в Аравию в 1955 году, когда впервые услышал об этой легенде. Конечно, я подразумевал и исследования сверхъестественного, и поиск ключей к малоизвестным космическим знаниям, но эта поездка замышлялась в первую очередь для собственного удовольствия, вместе с изучением некоторых легендарных достопримечательностей, идолов и мест. Я видел святыни рептилианского Себека и безликого Ньярлатхотепа, а однажды увидел засохшее существо, которое было вложено в мумию. Мне сказали, что это один из разумных шипов Глааки. Мне хотелось увидеть немного экзотического Востока, и с этой целью я избегал городов после наступления темноты. Я бродил по пустыням и спал в палатке под открытым небом, хотя ночные температуры делали это занятие опасным. Но именно в городе, название которого я забыл, старый погонщик верблюдов заметил, что я иностранец, и начал рассказывать мне причудливую местную легенду о том, почему жители избегают посещать странную и угрюмую пустыню на западе.

Конечно, он говорил на чужеземном диалекте, но я понял, что он поведал примерно следующее:

— Видите эту пустыню на западе? Вот где находится Ирем, или, вернее, мне рассказывали, что он находится там. Конечно, люди здесь очень суеверны, не такие как вы или я, но они говорят, что город, который там расположен, не имеет названия. Они верят, что это и вправду Ирем. Говорят, что миф о Себеке зародился здесь — из-за призраков существ-аллигаторов, которые, как предполагают, населяют тот город. Здесь Абдул Альхазред сочинил своё двустишье, как вам известно. Полагаю, вы должны знать, что я имею в виду? Да, хорошо, всё это общеизвестно, но у здешних людей имеются собственные легенды об Альхазреде. Вы пришли сюда в поисках странностей, так что, возможно, вам будет это интересно.

Альхазред не пошёл прямо в этот безымянный город, так здесь говорят. Сначала он отправился в паломничество, да такое, что изменило его личность очень необычным образом. В конце концов, в те дни это была странная земля, и местные жители не говорят толком, кому они тогда поклонялись и чем занимались, поэтому, возможно, вокруг них происходили такие вещи, которые вы сейчас пытаетесь понять. Что-то было там, в той пустыне на западе — нечто, поведавшее Альхазреду то, о чём он никогда не смел упоминать в «Некрономиконе», что-то столь же нечестивое, как его книга! Легенда не говорит, что это было, хотя… лишь нечто, очень старое и, вероятно, не из этого мира.

— Звучит весьма интригующе, — заметил я. — Возможно, я мог бы немного исследовать то место, пока ещё светло.

— О нет, — запротестовал старик, казавшийся встревоженным. — Я всего лишь поведал вам легенду и не подразумевал, что могу сопроводить вас в ту пустыню.

— Почему бы мне не пойти, — сказал я, — если там нечего бояться? Если это всего лишь легенда, то не может быть никакой опасности посреди пустыни.

— Возможно, это не такая дикая история, как все прочие, — признался погонщик верблюдов. — Люди здесь никогда не приближаются к той пустыне, иможет быть не зря. Я не суеверен, но полагаю, что лучше прислушаться к легендам и не рисковать своей жизнью. Кроме того, не только местные жители боятся того места.

— Кто же ещё? — спросил я, удивившись новому повороту истории.

— Англичанин, турист, как и вы, — ответил старик. — Ох, я не знаю всей истории, но он пришёл сюда посмотреть на достопримечательности и попросил показать их. Когда местные отказались сопроводить его на запад, он смеялся над ними, пока ему не рассказали то же самое, что я вам поведал сейчас. И, конечно же, тот англичанин захотел сам всё тут осмотреть. Никто не ждал, что он вернётся, но через час он прибежал в город. Он рассказал тем, кто пожелал его выслушать, о том, что видел в пустыне, но это было так давно, что не будет никакой пользы от того, что я скажу вам, что сообщил тот человек. Местные, конечно, указали англичанину на сходство его истории с Абдулом Альхазредом, прежде чем он ушёл, так что они предупредили его; но вы не поймёте этого, даже если выживете в той пустыне. Сейчас никакого сходства с Альхазредом не осталось.

Я пытался убедить старика.

— Что ж, если вы даже не можете сказать мне, что тот человек предположительно увидел, я определённо собираюсь пойти туда, чтобы увидеть это лично. Это должно быть что-то действительно ужасное, если оно напугало англичанина и свело с ума араба. Я хотел бы взять камеру и сфотографировать того монстра или кого угодно, и, вернувшись, показать вам фотографии, но несколько миль назад у меня закончилась плёнка. Вы точно уверены, что не хотите ничего больше рассказать мне?

Но моё предложение не произвело эффекта на старого погонщика верблюдов. Он потряс головой и ушёл от меня. Я не смог ничего больше узнать об этой легенде у людей, что ходили между античных зданий и по извилистым, тускло освещённым аллеям. Я ощущал себя как в городе на какой-то странной и враждебной планете, среди существ, язык которых был непонятен слуху человека. Даже безмолвное, первобытное пространство к западу от города казалось более дружелюбным, чем клаустрофобное, освещённое лишь наполовину скопление зданий; и поэтому я стал бродить среди зыбучих песков, высматривая что-нибудь неизвестное.

Раньше я часто гулял по пустыне, но это место выглядело как пейзаж из сновидения, вызванного гашишем. Солнце над моей головой имело зловещий медный цвет, и его форма была больше похожа на разбухшее яйцо, нежели на диск. Небо на горизонте странно потемнело, хотя облаков не было видно. Выглядело это так, словно из ткани неба вырвали полосу. Я чувствовал, что если бы на пустыню можно было посмотреть сверху, то можно было бы увидеть, что эти холмы и впадины воспроизводят форму чужого тела, погребённого прямо под поверхностью песка. Мои ноги казались ужасно отяжелевшими, и пару раз я подумывал повернуть обратно. Но я отошёл так далеко, что не хотел второй раз совершать подобную прогулку, и мне не нравилась мысль о возвращении в этот удушливый город.

Солнце уже прошло примерно две трети пути по мрачному небосводу, когда я впервые увидел что-то на горизонте. Эта тревожная тень была всё той же ширины, чем бы она ни являлась, но я впервые осознал, что полоса тени не была видна, пока я не достиг этой избегаемой местными жителями пустыни. Но увидел я совсем не тень. Ибо, очерченное в той чёрной области, выделялось то, что я сперва принял за кольцо столбов, установленных подобно кругам из монолитов — таких, которые можно увидеть в местах, где практикуются запрещённые обряды. Я долго смотрел на эти колонны, задаваясь вопросом, для какой цели их там разместили.

Только приблизившись, я понял, что это за объекты на самом деле. Простоявшие в пустыне в течение неисчислимых эонов и отшлифованные песчаными бурями до невероятной гладкости, эти колонны оказались статуями, чем-то вроде необычных идолов острова Пасхи. Они были вырезаны из какого-то странного полупрозрачного материала, который светился белым, если смотреть на него с одного угла и казался чёрным с другого. Главной частью каждой статуи был подобный столпу пьедестал, который, должно быть, отличался невероятной прочностью, если смог простоять так же долго, как ходят легенды об этом месте. Он был гладким и не имел никаких надписей на своей поверхности. Но на этом всё сходство колонн со статуями острова Пасхи и другими аналогичными фигурами заканчивалось. Я никогда не видел такого бесчисленного множества космических монстров, даже в печально известном музее Роджерса[1] в Лондоне, потому что на каждом пьедестале была установлена скульптура, изображающая что-то совершенно ужасное. У двух столпов, однако, на верхушке имелось по придатку в форме луковицы, которые, очевидно, изображали головы, но совершенно безликие; в то время как третья колонна выглядела как некое существо, которое среди всех этих чудовищ было мне совершенно непонятным. Слава богу, по крайней мере, я рассматривал эти скульптуры только как творения болезненного воображения какого-то гениального, но безумного скульптора.

Всего насчитывалось двенадцать возвышающихся столпов, каждый около двадцати футов высотой. Два из них были увенчаны, как я уже сказал, просто безликими объектами, которые, возможно, скульптор позднее собирался превратить в головы. Другие фигуры, однако, были гораздо более детальными и ужасными. Среди них была желеобразная тварь с конечностями осьминога, покрытыми множеством разверстых глоток. Далее я увидел существо, похожее на человеческую голову с глазами, ушами, носом и выпуклой короной. На самом деле она была почти человеческой, если бы не её непристойные белёсые щупальца, которые торчали из открытого рта. На следующем столпе стояло что-то вроде головы крокодила, но слепое, потому что на месте глаз у него были длинные щупальца со множеством сочленений. На соседнем столпе располагался ещё один объект, похожий на человеческую голову, но на уровне верхней части ушей весь череп превращался в углубление. Отступив назад, я увидел в нём маленькое гуманоидное существо. Даже не осмеливаюсь думать о том, каким образом оно питается. Другие чудовища были ещё более аномальными. Но последний столп нёс на себе полностью человеческую голову — голову араба с выражением отвращения и ужаса на лице. Я почему-то подумал, что включение этой фигуры в пантеон никак не облегчает ужас от вида остальных. Человеческое лицо среди адского сонма чудовищ пробудило во мне подсознательный страх, и я почувствовал, что если пойму смысл добавления человека в эту композицию, то обнаружу истину, которую наполовину уже ощущал. Возможно, предположил я, скульптор намеревался выразить, что сам человек — такая же великая аномалия, как эти гибридные ужасы? Но даже эта мысль казалась разумной и возможной по сравнению с той, что пыталась выползти из глубины вязкой ямы в моём сознании. Я предположил, что эти космические монстры не были вырезаны из неизвестного минерала, но застыли здесь благодаря какому-то колдовству. Примерно в это же время я заметил надписи на основаниях статуй. Я стоял лицом к безглазому крокодильему богохульству, и солнечный свет, сияющий за моей спиной, попал на нижнюю половину пьедестала и явил моим глазам символы, начертанные на ней. Правильнее было бы говорить о тех забытых буквах, как вырезанных в камне, потому что, когда я подошёл поближе, я увидел, что буквы на самом деле были начертаны глубже поверхности камня. Я говорил о надписи как о забытой, но теперь я должен признать, что, как ни парадоксально, я инстинктивно знал, что резные символы, которые были неполными, оказались как бы частично стертыми в ходе бесчисленных эонов. Я не пытаюсь объяснить это, но с содроганием предполагаю, что у меня появилось подтверждение некоторых идей, которые неизбежно возникли в моей голове после того, что впоследствии произошло со мной.

Увидев, что эти буквы принадлежали чуждому алфавиту, и чувствуя, что они были полустёртыми, я наклонился поближе, чтобы рассмотреть надпись на очередном пьедестале. Нет необходимости описывать моё лихорадочное исследование каждого символа; мне нужно только рассказать о том, как я обнаружил, что каждый из них полустёрт, за исключением надписи, что находилась на основании одной из безликих статуй — точнее, рядом со столпом, на котором возвышалась голова араба. Даже слова на этой безликой фигуре являлись какими-то неполными; но я считаю, что это было не потому, что они стёрлись от времени, а потому, что они не станут ясными, пока их не нужно будет прочесть.

Я сразу же прочитал эти строки, благодаря какой-то смутной расовой памяти зная как их произносить. Я мог бы описать их фонетически, если бы осмелился; но хотя я не знаю точного значения этих слов, я понимаю, что лучше, если эти плоды мудрости извечной сферы не будут общеизвестны. Возможно, первые два слова — шлаакс-менис — могут передать что-то ученому; хотя, если читатель опознает их, я не хочу, чтобы он связался со мной и поведал мне об их реальном назначении.

Когда странные ритмы стали пульсировать в моей голове, своеобразные и тревожные видения промелькнули перед моим внутренним взором. Я увидел ту самую безликую статую, стоящую в одиночестве посреди огромной равнины, над которой вращались туманности и галактики, а сферы и солнца взрывались или качались вокруг какого-то чёрного безжизненного шара. У статуи теперь было лицо, и я хотел, чтобы одна из быстро разрушающихся планет осветила образ, вырезанный на вершине столпа. Но на это невидимое лицо не падал свет, и через несколько секунд вся сцена соскользнула в тёмное забвение.

Полагаю, вполне естественно, что мне хотелось повторить эти надписи на чужом языке. Мне не нравится думать о том, что произошло бы, если бы моё чтение не было прервано таким чудовищным образом; и я не чувствую себя полностью в безопасности, поскольку я не завершил чтение надписи до конца. Теперь я знаю, что автор «Некрономикона», вероятно, был одержим кем-то из-за пределов космоса, когда он покинул эту ужасную святыню. Страшная действительность заключалась в том, что столбы были живыми, и скульптурные существа всегда были готовы завладеть теми, кто приходил и будил их, повторяя эти начертанные заклинания на основаниях каждого столба. Я полагаю, что Альхазред был последним, кто стал одержим одной из мерзостей; другие твари, которые порабощали пришедших ранее, должно быть, жили на этой планете задолго до человечества — те, что возвышались на вершине каждого столпа. Я тоже мог стать одержимым злым духом, если бы не то, что увидел в конце.

Так вот, я начал повторять эти милосердно забытые чуждые слова. Произнося их, я заметил, как что-то огромное и чёрное появилось на горизонте. Я смотрел в том направлении и увидел, что странная чёрная полоса на краю пустыни медленно вытягивает щупальце поперёк неба. Возможно, это было каким-то образом связано с тем, что существо из колонны тянулось к моему телу, но даже это не объясняло бурного сердцебиения, которое я испытывал. Именно то, что я увидел мгновение спустя; и стало причиной того, что я внезапно прекратил повторять ужасные слова. Я не знаю, остаётся ли во мне часть того, что скрывалось в звездообразной колонне, ибо временами я испытываю тошнотворные изменения перспективы и каждый день ощущаю чудовищные намёки на истины, лежащие за пределами нашего мира.

Это произошло, когда я поднял глаза на верхушку столба, узрев окончательный ужас. И как ответ на один страшный вопрос — куда уходили жизненные силы одержимых тел при подмене? — мне явилась истина, которая раздавила меня. Ибо, когда я проводил этот ужасный ритуал, скульптура на столбе стала приобретать иную форму. Когда я посмотрел наверх, я увидел мерзкую и отвратительную копию, материализующуюся в центре полупрозрачной луковицы — страшное, но узнаваемое подобие моего лица!

Перевод: А. Черепанов Май, 2018

Рэмси Кэмпбелл ОБИТАТЕЛЬ ОЗЕРА

Рэмси Кэмпбелл, «The Inhabitant of the Lake», 1964. Рассказ из цикла «Мифы Ктулху. Свободные продолжения».

Источник текста:

Сборник «The Inhabitant of the Lake and Less Welcome Tenants» (1964)

После того как мой друг Томас Картрайт в поисках подходящей обстановки перебрался в долину Северн, чтобы работать там над своими мрачными картинами, нашим единственным способом общения осталась переписка по почте. Обычно он писал только для того, чтобы сообщить мне о банальных событиях, происходящих в сельской местности в десяти милях от ближайшего жилого дома, или для того, чтобы рассказать мне, как продвигается его последняя картина. Затем произошло что-то вроде отступления от привычного хода вещей, когда он написал мне о некоторых событиях, которые по его признанию казались хоть и обыкновенными, но всё же загадочными, что привело к серии неожиданных откровений.

Картрайт ещё с юности интересовался внушающими страх преданиями, и когда он начал изучать живопись, его работы сразу же показали чрезвычайно поразительную, болезненную технику. Вскоре образцы были показаны перекупщикам, которые высоко оценили его картины, но сомневались, что такое нездоровое художество понравится обычному коллекционеру. И всё же с тех пор картины Картрайта получили признание, и многие поклонники теперь ищут оригиналы его ярких этюдов с чуждыми пейзажами, на фоне которых искривлённые гиганты шагают по затянутым туманом джунглям или выглядывают из-за влажных камней какого-то друидического круга. Достигнув некоторой известности, Картрайт решил поселиться в каком-нибудь месте с более подходящей атмосферой, нежели на гудящих улицах Лондона, и, соответственно, отправился на поиски жилья в район Северн. Иногда я сопровождал его, если имел такую возможность, и в одну из наших совместных поездок случилось так, что агент по недвижимости в Брайчестере рассказал Картрайту о шести пустующих домах возле озера в нескольких милях к северу от города, эти дома могут быть интересны тем, что там, по слухам, обитают привидения.

Следуя указаниям агента мы достаточно легко нашли это озеро, и в течение нескольких минут стояли, глядя на окружающую сцену. Чёрные глубины неподвижной воды были окружены лесом, который тянулся вдоль нескольких холмов и стоял у края озера, как дожившая до наших дней доисторическая армия. На южной стороне озера располагался ряд трёхэтажных домов с серыми стенами. Они стояли на серой мощёной улице, начинавшейся возле первого из домов, а другой её конец уходил в кромешные глубины. Некое подобие дороги окружало озеро, она ответвлялась от этого участка улицы и на дальней стороне присоединялась к дороге на Брайчестер. Большие папоротники выступали из воды, пышная трава росла среди деревьев и на краю озера. Несмотря на полуденный час, мало света доходило до поверхности воды или касалось фасадов домов, и всё это место пребывало в сумерках, более удручающих, если вспомнить о солнечном свете за его пределами.

— Похоже, это место поразила чума, — заметил Картрайт, пока мы шли по дороге, усыпанной галькой. Мне тоже пришла в голову мысль о чуме, и я подумал, не повлияла ли на меня болезненная черта характера моего друга. Конечно, запустение этого района, охраняемого деревьями, не вызывало в моём воображении миролюбивой картины, и я почти представлял себе близлежащие леса как первозданные джунгли, где великие ужасы преследовали и убивали своих жертв. Но хотя я испытывал те же чувства, что и Картрайт, мне не нравилась мысль о том, чтобы заниматься здесь рисованием, что, вероятно, он и собирался делать. И меня по большей части пугала идея жить в таком необитаемом районе, хотя я не мог сказать, почему я испытывал тревогу, глядя на эти пустующие дома.

— Можно начать с этого конца улицы, — предложил я, указывая налево. — В любом случае, насколько я вижу, всё равно, откуда начинать. Как ты решишь, какой из домов выбрать? Удачливые цифры или что? Если ты найдёшь, что выбрать, конечно.

Мы достигли первого здания слева, и, пока мы стояли возле окна, я мог только смотреть и повторять «если найдёшь». Сквозь окно мы увидели зияющие дыры в дощатом полу и потрескавшийся камин, покрытый паутиной. Только противоположная стена, казалось, была оклеена обоями, но пожелтевшая бумага отслаивалась большими полосками. Две деревянных ступеньки, ведущие к входной двери с висящим на ней косым молотком, тревожно прогнулись, когда я поставил ногу на лестницу, и я недовольно отступил.

Картрайт пытался протереть стекло, но теперь он отошёл от окна и приблизился ко мне, поморщившись.

— Я говорил ему, что я художник, — проворчал он, — но агент, должно быть, подумал, что я хочу жить в лесу или что-то в этом роде! Боже мой, сколько лет прошло с тех пор, как кто-то проживал хоть в одном из этих домов?

— Может другие получше? — высказал я надежду.

— Послушай, ты же видишь как здесь всё плохо, — пожаловался Картрайт.

Его жалоба была совершенно справедливой. Дома выглядели на удивление очень похожими, хотя казалось, что их строили в разные годы, но при этом по одному образцу; у всех имелись неприглядные каменные крыши и признаки того, что они когда-то были покрыты деревом. Каждый дом имел какое-то эркерное окно, выходящее на улицу, и к двери каждого вели скрипящие, деревянные ступени. Хотя когда я отступил назад и окинул взглядом весь ряд домов, третий слева показался мне не таким уж недружелюбным, как остальные. Деревянные ступени кто-то заменил бетонными, и вместо испорченного молоточка я увидел дверной звонок. Окна этого дома выглядели не такими мрачными, хотя стены были такими же посеревшими и влажными, как у всех других. С того места, где я стоял, тусклое отражение озера на стекле мешало мне рассмотреть, что находится внутри дома.

Я указал на него Картрайту.

— Этот выглядит не так уж плохо.

— Я не вижу большой разницы, — проворчал он, но со скучающим видом пошёл к дому.

— Ну, агент дал тебе ключ, и по его словам только один дом здесь заперт. Наверное, это он и есть.

Дом действительно был закрыт на замок, и ключ оказался именно от него. Дверь легко открылась, что удивило нас, поскольку на других домах замки выглядели ржавыми. С другой стороны, дверь не была неокрашенной или грязной; просто искусственные сумерки делали всё серым. Тем не менее, мы не ожидали увидеть чистые обои в коридоре, а тем более — абажуры и ковёр на лестнице. Картрайт коснулся выключателя за дверью, в прихожей загорелся свет, разогнавший сумерки, и, когда я посмотрел на лестницу, мне показалось, что я вижу что-то необычное через дверь открытой спальни наверху.

— Смотри, как тут много всего! — воскликнул он, заглянув в первую комнату от прихожей. — Ковёр, стол, стулья… что, чёрт возьми, случилось? Что могло заставить кого-то оставить всё это здесь — или оно включено в цену?

— Агенту следовало бы сказать «меблированный дом», — прокомментировал я.

— Даже так…

Теперь мы стояли уже на кухне, где рядом с кухонным шкафом обнаружилась печь. Оттуда мы поднялись наверх, и нашли, как я и думал, кровать, которая всё ещё стояла на месте, хотя и без одеял. Весь дом, несмотря на его вид, был почти таким же, что и любой дом в Брайчестере, словно его жильцы только что ушли.

— Конечно, я арендую его, — сказал Картрайт, когда мы спускались по лестнице. — Интерьер очень приятный, а окружающая среда именно та, что мне нужна для вдохновения. Но сперва я намерен разобраться, почему здесь осталась вся эта мебель.

Картрайт не рискнул ехать по скользкому булыжнику, где существовала вероятность соскользнуть в озеро; его автомобиль был припаркован в начале дороги, ведущей в Брайчестер. Он завёл двигатель, и мы неспешно поехали обратно в город. Хотя обычно мне нравится бывать за городом вдали от цивилизации, я был очень рад, когда мы добрались до телеграфных столбов, и дороги между отвесными скалами и лесистыми склонами холмов остались позади. Каким-то образом вся эта местность имела ауру запустения, которая преследовала нас до тех пор, пока мы не начали спускаться с холма над Брайчестером, и я обрадовался виду краснокирпичных домов и шпилей, которые окружают центральное, белое здание университета.

Агентство недвижимости располагалось среди множества подобных зданий в западном конце Болд-стрит. Когда мы входили в офис, я заметил, что открытка с рекламой домов у озера была практически спрятана в верхнем углу окна. Я хотел сказать об этом Картрайту, но решил подождать.

— О, да, — сказал мужчина, оторвавшись от брошюр на столе. — Вы, двое джентльменов, ездили смотреть на озерную недвижимость… Ну… заинтересовало?

По глазам агента было понятно, какого ответа он ожидает, и вопрос Картрайта «Да, где нужно расписаться?» явно поразил его. На самом деле он, наверное, подозревал, что его разыгрывают.

— Я полагаю, что 500 фунтов — это цена за отремонтированный дом, — продолжал Картрайт. — Если нужно что-то ещё согласовать, я поселюсь в нём, как только вы скажете. Не могу подтвердить, что в этом доме есть привидения, даже если цена зависит от них, тем не менее, если это так, я получу больше вдохновения, да, Алан?

Картрайт повернулся ко мне, а мужчина за стойкой сказал:

— Я оформлю все бумаги, и позвоню вам, когда они будут готовы.

— Спасибо. О, только один вопрос: кто оставил всю мебель?

(По лицу агента пробежала тревога, словно клиент передумал).

— Другие жильцы. Они выехали около трёх недель назад и оставили всё.

— Ну, три недели — это немного, — признал Картрайт, — но разве они не могут вернуться?

— Я получил от них письмо примерно через неделю после того, как они съехали, — объяснил агент, — знаете ли, они покинули дом ночью и сказали, что не вернутся туда за своими вещами даже при дневном свете! Во всяком случае, они были очень богаты; не знаю, почему они хотели взять дом в таком месте…

— Они объяснили, почему так спешили? — перебил я агента.

— О, какой-то бессмысленный вздор, — сказал мужчина, помявшись. — У них был ребёнок, знаете ли, и они говорили много о том, что он будил их ночами, крича о чём-то «выходящем из озера» и «заглядывающем в его окно». Ну, я полагаю, что всё это было немного неприятно, даже если ребёнку просто снились кошмары, но это не то, что отпугнуло тех жильцов. Через две недели после того, как они поселились в том доме (их хватило только на такой срок), жена человека, написавшего письмо, заметила, как тот вышел из дома около одиннадцати часов вечера, и обнаружила мужа возле озера. Он смотрел на воду. Он не видел её и почти упал в обморок, когда жена коснулась его руки. Затем он просто загрузил всё, что было в комнате, и они уехали. Муж так и не объяснил жене, почему они уезжают.

На самом деле он и мне тоже ничего не сказал. Всё, что он разъяснил мне в письме, состояло в утверждении, что он увидел нечто на дне озера — оно смотрело на него и пыталосьвсплыть… Посоветовал мне как-нибудь засыпать озеро, и снести дома, но, конечно, моя работа — продать место, а не уничтожить его.

— Значит то, что вы делаете, не очень хорошо, — заметил я.

— Но вы сказали, что предпочли бы иметь дом с привидениями, — запротестовал агент. Он выглядел теперь так, словно кто-то обманул его.

— Конечно, да, — успокоил его Картрайт. — Керни просто немного обидчивый, вот и всё. Если вы сообщите мне, когда всё будет готово, я с удовольствием перееду.

Картрайт не планировал возвращаться в Лондон, и поскольку я хотел вернуться домой в тот же день, он предложил подвезти меня через город на станцию Нижнего Брайчестера. Когда мы проезжали между магазинами и приближались к железной дороге, я глубоко задумался о том, как мой друг будет жить один там, в сумерках, в безлюдном месте в десяти милях от Брайчестера. Когда мы подъехали к стоянке такси, я не мог не воскликнуть так громко, что эхо моего голоса донеслось до станции:

— Конечно, ты не хочешь ещё поискать другие места для жительства, прежде чем поселиться в том доме? Мне не очень нравится, что это место так далеко от всего — оно может начать охотиться на твой разум через несколько недель.

— Господи, Алан, — возразил Картрайт, — это ты настаивал на том, чтобы осмотреть все дома, тогда как я хотел уйти. Что ж, теперь у меня есть этот дом, а что касается охоты на мой разум, думаю, это именно то, что мне нужно для вдохновения.

Казалось, мой друг обиделся, потому что он хлопнул дверью машины и уехал, не попрощавшись. Мне оставалось только зайти на железнодорожную станцию и попытаться забыть эту святыню запустения, слушая бессмысленные голоса пассажиров.

В течение нескольких недель после этого я вообще не видел Картрайта, а моя работа в налоговой службе была настолько суровой, что я не мог выделить время, чтобы позвонить ему домой. Однако в конце третьей недели дела в моём офисе замедлились, и я выехал из Ходдесдона, где живу, чтобы посмотреть, не переехал ли уже Картрайт на новое место. Я успел вовремя, потому что две машины были припаркованы возле его дома на Элизабет-стрит; в одной находились Картрайт и несколько его картин, а в другую его приятель Джозеф Балджер загружал мольберты, краски и некоторую мебель. Они были готовы тронуться в путь, когда я приехал, и Картрайт остановился, чтобы поговорить со мной несколько минут.

— Я избавился от большей части мебели в том доме, — сказал он мне. — С тем же успехом я мог бы использовать то, что осталось от семьи, но пару их вещей я решил сохранить. Что ж, жаль, что ты больше не сможешь звонить по выходным, в любом случае, ты можешь как-нибудь приехать на Рождество или в другой праздничный день. Я напишу тебе, как устроюсь.

И снова прошло несколько недель, в течение которых я не получал от своего друга никаких вестей. Когда я встретил Балджера на улице, он сказал мне, что Картрайт проявил все признаки удовлетворения, когда остался в доме на берегу озера. Он объявил о своём намерении начать рисовать в ту же ночь, если получится. Балджер в ближайшее время не ждал от Картрайта сообщений; как только художник начинал работать над картиной, ничто не могло отвлечь его от работы.

Примерно через месяц Картрайт впервые написал мне. В его письме не содержалось ничего удивительного, но, оглядываясь назад, я вижу намёки на грядущие события почти во всём.

Томас Картрайт,

Лейксайд Террэйс,

через Почтовое отделение на Болд-стрит,

Брайчестер, Глостершир.

3 Октября, 1960

Дорогой Алан,

(Обрати внимание на адрес — почтальон даже близко не посещает мой район, и я должен каждый раз идти до Болд-стрит и забирать письма, после того, как их отсортируют).

Итак, я обустроился здесь. Место очень уютное, за исключением того, что немного неудобно иметь туалет на третьем этаже; кто-то так сильно перестроил дом, что если я когда-нибудь внесу свои изменения, никто не заметит. Моя студия тоже наверху, но я сплю на первом этаже, как обычно. Я решил убрать стол в подсобку, и нам вдвоём с Балджером удалось перетащить кровать в переднюю комнату, из которой открывается вид на озеро.

После того, как Джо уехал, я отправился на прогулку. Заглянул в другие дома… ты не представляешь, как привлекательно выглядит моё жилище, когда свет горит посреди этих заброшенных лачуг! Я не могу представить, чтобы кто-то снова поселился в них. В один прекрасный день я действительно должен пойти и посмотреть, что я смогу тут найти — возможно, крыс, которых все принимали за «привидения».

Но в этом деле есть нечто, что меня поразило. Та семья сказала, что они увидели здесь первый намёк на сверхъестественное в том, что другие дома очень ветхие. Хорошо, что это место так далеко от всего, но как ты сам видел, изменились дома справа и слева от моего. Конечно, в своё время их часто арендовали, так почему же люди перестали приезжать? Надо выяснить у агента по недвижимости.

Когда я закончил осматривать дома, я почувствовал себя как на прогулке. Я нашел нечто похожее на тропинку позади дома, ведущую в лес, поэтому я пошёл по ней. Я не буду повторять это снова в спешке! Там практически отсутствовал свет, деревья просто уходили вдаль, насколько я мог видеть, и если бы я пошёл гораздо дальше, я бы, конечно, заблудился. Ты можешь представить себе это — спотыкаясь в темноте, ничего не видя, кроме деревьев, окружающих меня со всех сторон… Подумать только, те люди привезли сюда ребёнка!

Только что закончил свою новую картину. На ней изображены эти дома, озеро на переднем плане и раздутое тело утопленника возле самого берега. Думаю назвать картину «Безжалостная Чума». Надеюсь, им она понравится.

Твой Томас

P.S. В последнее время мне снятся кошмары. Никогда не могу вспомнить, о чём они, но я всегда просыпаюсь в поту.

Я ответил Картрайту несущественным письмом. Написал, что сожалею о мрачном характере его последней работы, как я делал всегда, хотя, как обычно добавил: «Несомненно, она будет оценена за свою технику». Я предложил купить всё, что он, возможно, не сможет достать в Брайчестере, и добавил несколько скучных наблюдений о жизни в Ходдесдоне. Кроме того я, кажется, заметил: «Значит, тебе снятся кошмары? Помни, что история с последними владельцами дома началась со снов их ребёнка».

Картрайт ответил:

10 Октября, 1960

Ты не представляешь, как тебе повезло иметь почтовый ящик почти на пороге дома! Ближайший ко мне ящик находится почти в четырёх милях, и я добираюсь до него только по дороге в Брайчестер по понедельникам и субботам; это означает, что я должен писать письма в понедельник утром (как я делаю сейчас) или в воскресенье, и забирать ответные в субботу на Болд-стрит.

В любом случае, это не то, о чём я хотел тебе написать. Когда я переезжал, я оставил несколько эскизов в шкафу, в моей студии на Элизабет-стрит, и хочу спросить: не мог бы ты съездить туда и как-нибудь приехать ко мне с ними? Если у тебя нет возможности привезти эскизы, ты можешь обратиться к Джо Балджеру и попросить его привезти их сюда. Прости, что доставляю столько хлопот, но без них я не могу сделать ни одной картины.

Твой Томас

Моя работа снова потребовала всех моих сил, и я ответил, что в ближайшие несколько недель не смогу уехать из города. Я не мог отказаться от обращения за помощью к Балджеру, и в среду вечером по дороге домой с работы я повернул к его дому. К счастью, он не ушёл на свою еженедельную прогулку в кино и пригласил меня войти, предложив выпить. Я бы остался подольше, но моя работа отнимала даже свободное время, так что я сказал:

— На самом деле это не светский визит. Боюсь, я передаю тебе работу, которая была поручена мне. Видишь ли, Картрайт хочет, чтобы я забрал несколько рисунков из шкафа в его лондонской студии, но мне не позволяет работа… Ты знаешь, как это бывает. Так что, если бы ты мог сделать это для меня, привезти их поездом…

По лицу Балджера было видно, что он не особо хочет этим заниматься, но он только сказал: — Хорошо, я постараюсь сохранить твою репутацию. Я надеюсь, что Картрайту эти эскизы не так уж срочно нужны. Я смогу доставить их в течение недели.

Я встал, чтобы уйти. У двери я заметил:

— Лучше уж ты, чем я. У тебя могут возникнуть небольшие проблемы на Элизабет-стрит, потому что какой-то новый жилец уже переехал туда.

— Ты не говорил мне этого раньше, — запротестовал Балджер. — Нет, всё в порядке, я всё равно съезжу, хотя мне не очень нравится идея ехать к тому озеру.

— Что ты имеешь в виду? — спросил я. — Тебе там что-то не нравится?

Балджер пожал плечами.

— Ничего такого, на что я мог бы указать пальцем, но я, конечно, не хотел бы жить там в одиночестве. Есть что-то в тех деревьях, растущих так тесно, и в этой чёрной воде — как будто там какие-то существа наблюдают и ждут … но ты, должно быть, думаешь, что я сумасшедший. Однако есть один момент — почему эти дома были построены так далеко от всех населённых пунктов? И возле этого озера тоже; я имею в виду, что если кто-то решил построить несколько домов, то это место было бы последним, которое он бы выбрал. Кто захочет жить там?

Пока я ехал обратно в Ходдесдон, я думал об этом. Никто, кроме тех, кто ищет нездорового вдохновения, как, например, Картрайт, не захочет жить в таком месте. И, конечно, таких людей очень мало. Я планировал упомянуть об этом в своём следующем письме; возможно, он узнает что-то о том, почему дома стали непригодными для жилья. Но так получилось, что меня опередили, как я узнал из его письма в следующее воскресенье.

16 Октября, 1960

Что ж, Джо приехал и уехал. Сначала он не мог попасть в мою студию — новые жильцы подумали, что он сочинил историю про рисунки, чтобы проникнуть в дом и украсть серебро! Впрочем, Уолкеры из соседней квартиры знали Балджера, поэтому он, наконец, получил мои эскизы.

Он задавался вопросом: прежде всего, зачем эти дома были построены? Я тоже не знаю — раньше я не удивлялся этому, но теперь задумался. Нужно когда-нибудь выяснить это. Может быть, я спрошу об этом у агента, когда ещё раз окажусь на Болд-стрит. Возможно, удастся понять, почему эти дома такие обветшалые. Есть идея, что группа убийц (или каких-нибудь разбойников) могла обосноваться здесь, чтобы грабить постояльцев, как в «Красном Отеле».[2]

Джо ушёл сегодня днём… Извини за перерыв, но на самом деле я просто отвлёкся от письма, мне показалось, что снаружи доносится какой-то шум. Конечно, я ошибся. Никого не могло быть там в это время (11 часов вечера) — прошло почти 7 часов, как Джо ушёл, но я мог бы поклясться, что несколько минут назад кто-то кричал вдали; я ощутил какую-то высокочастотную пульсацию, словно включили некий двигатель. Мне даже померещилось, как что-то белое… ну, несколько белых объектов движется на другой стороне озера; но, разумеется, на улице было слишком темно, чтобы видеть кого-то на таком расстоянии. Примерно в это же время в озере начались множественные всплески воды. Они стали утихать только сейчас, когда я вернулся к письму.

Я всё еще хочу, чтобы ты приехал ко мне на несколько дней. Рождество приближается… может быть…?

Твой Томас

Я был обеспокоен тем, что Картрайт должен воображать звуки в такой безлюдной местности, о чём и написал ему. Хотя мне, как и Балджеру, не нравилась идея ехать к этому лесному озеру, которое находится в полутени, я подумал, что мне лучше посетить Картрайта, когда смогу, чтобы он мог поговорить со мной и забыть о своей зоне отчуждения. Теперь у меня стало меньше работы в налоговой службе, но я смогу навестить его только через несколько недель. Возможно, приезд Балджера может немного избавить Картрайта от самоанализа, хотя судя по его последним фантазиям, это вряд ли поможет. В своём письме в тот четверг я рассказал Томасу о своём предложении остаться с ним.

Его ответ, который я получил 25-го числа, я считаю первым реальным намёком на несчастья, которые Картрайт невольно навлёк на себя.

24 Октября, 1960

У меня ещё не было времени добраться до Болд-стрит, но я всё сильнее хочу узнать историю этих домов.

Тем не менее, это не совсем то, о чём я хотел написать тебе. Помнишь, я говорил о кошмарах, которые никогда не мог вспомнить? Прошлой ночью я видел серию длинных снов, которые я вспомнил, когда проснулся. Они, конечно, были ужасающими, неудивительно, что я продолжал просыпаться в поту, и немудрено, что ребёнок прежних жильцов кричал ночами, если он видел такие же сны! Но то, о чём я говорю, вряд ли возможно, да?

Прошлой ночью я лёг спать около полуночи. Я оставил окно открытым, и заметил множество брызг воды на поверхности озера. Оно выглядело неспокойным. Забавно, что после 6 часов ветер почти отсутствовал. Тем не менее, я думаю, что мои сны были вызваны этим шумом.

В своём сне я очутился в прихожей. Я выходил через парадную дверь — кажется, помню, как прощался с кем-то, кого я не знаю, и видел, как дверь за мной закрылась. Я спустился по ступенькам и пересёк тротуар вокруг озера. Не могу себе представить, почему я прошёл мимо своей машины и начал подниматься по Брайчестерской дороге. Я хотел попасть в Брайчестер, но не торопился. У меня было странное чувство, что кто-то собирался отвезти меня туда… Если подумать, это — то же самое, что Джо чувствовал на прошлой неделе! Ему пришлось идти пешком до Брайчестера, потому что у меня закончился бензин, а ближайший гараж находится в нескольких милях вниз по дороге.

В нескольких метрах от просеки я заметил тропинку, ведущую в лес слева от дороги. Это прямой путь в Брайчестер — по крайней мере, мог бы им быть, если бы тропа продолжалась в своём первоначальном направлении, тогда как автодорога имела много поворотов. Вначале я не спешил, не понимая, зачем мне идти дальше, чем нужно, поэтому я свернул с дороги на тропинку. Я чувствовал себя немного неловко, бог знает, почему — как-то необычно. Деревья стояли очень близко друг к другу, и мало света пробивалось через них, так что, возможно, это также повлияло на мои ощущения. Было очень тихо, и когда я задел ногой камешки на земле, их стук поразил меня.

Полагаю, что я прошёл уже около пятидесяти метров, когда понял, что эта тропа не приведёт меня обратно в Брайчестер, если я продолжу идти по ней дальше. Фактически, тропа изгибалась обратно к озеру или, по крайней мере, шла вдоль берега. Я предположил, что между тропой и озером находится полоса деревьев шириной около двадцати метров. Я сделал ещё несколько шагов и убедился, что тропа определённо изгибалась вокруг озера. Я развернулся, чтобы пойти обратно, и увидел голубое свечение немного впереди себя. Я не знал, что с этим делать, и мне не особенно нравилась идея приближаться к свечению; но я мог сэкономить время, так что я подавил свой иррациональный страх (которого я обычно никогда не чувствовал) и пошёл вперёд.

Тропа немного расширилась, и в центре небольшого участка я увидел прямоугольный камень. Размерами около двух метров в длину, двух в ширину и трёх в высоту он был вырезан из какого-то фосфоресцирующего минерала, который излучал синий свет. На вершине камня были вырезаны какие-то слова, слишком истёртые, чтобы их разобрать, а у подножия кто-то грубо нацарапал имя «Thos. Lee».[3] Я не был уверен: твёрдый этот камень или нет — в двух дюймах от вершины его опоясывала канавка, которая могла означать крышку. Я не знал, что это такое, но сразу же понял, что на этой тропе будут и другие камни. Решив увидеть, правда ли это, я пошёл по тропе, но к моей решимости примешивался странно непривычный страх от того, что я делаю.

Когда я прошёл примерно двадцать метров, мне показалось, что я услышал позади себя звуки — сначала словно что-то скользило по земле, затем — шаги, размеренно следующие за мной. Я с содроганием оглянулся, но тропа только что сделала поворот, и деревья перекрыли мне обзор. Кто-то там шагал не особо быстро; я поспешил дальше; как ни странно, но я не хотел видеть, кто меня преследует.

Через семьдесят или восемьдесят метров я вышел на второй очищенный участок леса. Когда я заметил светящийся камень в центре, меня охватил ужас, но я продолжал смотреть на него. Глухо заскрежетал камень, а затем крышка этой каменной конструкции начала сдвигаться, и я увидел руку, пытающуюся откинуть крышку! Хуже того, это была рука трупа — бескровная, как у скелета и с невероятно длинными, потрескавшимися ногтями… Я повернулся, чтобы убежать, но деревья росли настолько тесно, что я не мог петлять между них достаточно быстро. Я начал спотыкаться и услышал рядом с собой те ужасные неторопливые шаги. Когда из-за дерева появилась рука с жёлтыми ногтями, сжимающая ствол, я безнадёжно закричал и проснулся.

Через минуту я решил встать и заварить кофе. Обычно сны не влияют на меня, но этот был ужасно реалистичным. Однако прежде чем я решил удерживать глаза открытыми, я снова заснул.

И сразу погрузился в очередной кошмар. Я как раз выходил на берег озера из-за деревьев — но не по своей воле, меня вели. Один раз я взглянул на руки, удерживающие меня, а затем стал смотреть прямо вперёд. Но это тоже не успокаивало. Немного лунного света пробивалось сквозь деревья за моей спиной, и он отбрасывал тени на землю, на которую я смотрел. Это усилило мою решимость не оглядываться по сторонам. Позади меня было больше фигур, чем моих похитителей, но эти двое были достаточно плохими — отвратительно тонкими и высокими; у идущего справа имелась только одна рука, но я не имею в виду, что другая рука заканчивалась на запястье.

Они толкнули меня вперёд, чтобы я мог смотреть вниз, в озеро. Папоротники и вода выглядели необычно подвижными сегодня, но я не понимал, что заставляло их двигаться, пока мокрый глаз не поднялся над поверхностью и не посмотрел на меня. За ним последовали ещё два глаза и, что хуже всего, ни один из них не находился на лице. Когда вслед за глазами из воды стало вздыматься тело, я закрыл глаза и начал звать на помощь — не знаю кого; у меня возникла странная мысль, что кто-то находился здесь в доме и мог мне помочь. Затем я почувствовал разрывающую боль в груди, нейтрализованную онемением, которое распространилось по всему телу. И я стал смотреть на существо, поднимающееся из озера, без какого-либо ужаса. Но в тот момент я снова проснулся.

Почти как эхо от моего сна, из озера за окном доносился плеск воды. Мои нервы, должно быть, оказались на пределе, потому что я мог бы поклясться, что слышал слабый звук прямо под окном. Я вскочил с кровати и распахнул окно, чтобы выглянуть наружу. Ничто не двигалось в поле моего зрения, но на мгновение мне показалось, что кто-то пробежал вдоль линии домов. Кажется, что я даже услышал, как тихо закрывается дверь, но не могу быть в этом уверен. Лунный свет дрожал на поверхности озера, как будто кто-то только что погрузился в воду.

Сейчас я смотрю на озеро средь бела дня, и всё это довольно странно, но именно тогда мне показалось, что всё это имеет дополнительное значение — я почти ожидал, что чудовищная форма из моего сна сейчас поднимется из воды и сядет на корточки передо мной на улице. Полагаю, тебе интересно, опишу ли я то, что видел. Ты не представляешь, как это будет сложно; может быть, я сделаю это темой своей следующей картины. Я только мельком видел то существо, хотя и этого мне хватило, чтобы разглядеть все ужасные детали. В любом случае, будет лучше не описывать его сейчас, чтобы не потерять вдохновение.

Твой Томас

Я не доставил бы Картрайту удовлетворения, зная, что он заинтриговал меня; я не стал ссылаться на его сны о привидении из озера. Вместо этого я посоветовал ему связаться с агентом и выяснить первоначальное назначение этих домов. Может быть, предположил я, он узнает о каком-то ужасном событии, которое оставило после себя следы. Я не добавил, что тем самым надеюсь, что Картрайт найдёт что-то совершенно прозаическое, что разрушит власть этого неблагополучного места над ним и освободит его от такой болезненной атмосферы. Я не ожидал, что Томас узнает что-то необычное, и был поражён его ответом.

30 Октября, 1960

В прошлую пятницу я специально съездил на Болд-стрит и узнал довольно много о своём доме возле озера. Агент не особо обрадовался моему визиту, и, казалось, удивился, когда я сказал ему, что вернулся не за своими деньгами. Он всё ещё опасался много говорить, хотя немного рассказал о том, что дома «строились по заказу группы частных лиц». Было похоже, что из агента не вытянуть ничего полезного, а потом я упомянул, что видел сны, похожие на кошмары предыдущих жильцов. Не успев подумать, он выпалил:

— Тогда это сделает некоторых людей немного счастливее.

— Что вы хотите этим сказать? — спросил я, чувствуя какую-то тайну.

Что ж, он немного подстраховался и наконец-то объяснил:

— Это связано с «привидениями» из вашего озера. Среди сельских жителей ходит история, и она распространяется даже до пригородов вокруг Мерси-Хилла, который находится ближе всего к вам: что-то живёт в озере и «насылает кошмары», чтобы заманить людей к воде. Несмотря на то, что эти кошмары ужасают, говорят, что они обладают гипнотическим эффектом. С тех пор, как это место стало необитаемым, люди, а особенно дети в районе Мерси-Хилла стали видеть сны, а один или два ребёнка были госпитализированы в местную больницу. Неудивительно, что им там снятся кошмары — раньше на этом месте стояла виселица, как вы знаете, а больница раньше была тюрьмой; потом какой-то шутник назвал это Мерси-Хиллом — Холмом Милосердия, и название прижилось в народе. Говорят, что сны — это работа того, кто обитает в озере — оно голодает, и поэтому забрасывает свои сети всё дальше. Конечно, это всё суеверие; Бог знает, кто это по их мнению. Во всяком случае, если вы начали видеть сны, они бы сказали, что ему больше не нужно беспокоить сельских жителей.

— Ну, хоть один вопрос прояснился, — сказал я, пытаясь использовать своё преимущество. — Теперь другой — зачем же на самом деле были построены эти дома? Что это за таинственная «группа частных лиц»?

— Без сомнения, это прозвучит безумно, — извинился агент. — Эти дома были построены около 1790-го года, несколько раз реконструировались или достраивались по указанию той группы, состоявшей примерно из шести-семи человек. Все эти люди исчезли около 1860-го или 1870-го года, по-видимому, переехали в другой город или ещё куда-то, во всяком случае, больше о них никто здесь не слышал. Так как от той группы долго не было никаких вестей, в 1880-м или около того, дома стали сдавать в аренду. По многим причинам люди никогда не оставались там надолго. Вы знаете: расстояние от города и пейзаж тоже, даже если именно эти причины привели вас туда. Я слышал от сотрудников, работавших здесь до меня, что озеро, кажется, даже повлияло на умы некоторых людей. Я был на этом же месте, когда пришёл последний арендатор. Вы слышали о семье, которая проживала ранее в вашем доме, но есть вещи, о которых я не сказал вам. Подумайте, когда вы пришли, вы сказали, что вам нужны привидения. Вы уверены, что хотите узнать об этом?

— Конечно, хочу, я ради этого и пришёл, — заверил я агента. Откуда мне было знать, что это может лишить меня вдохновения для работы над своей новой картиной? (Что напоминает мне — я работаю над картиной из своего сна; она называется «Существо в озере»).

— Правда, многого сообщить не могу, — предупредил меня агент. — Он пришёл сюда в девять часов утра, когда мы открывались, и он сказал мне, что половину ночи ждал меня снаружи, в машине. Он не объяснил мне, почему съезжает, просто бросил ключи на стойку и посоветовал мне снова продать дом. Пока я разбирался с бумагами, он много бормотал. Я не мог расслышать всего, но то, что я понял, было довольно странным. Какой-то бред о «шипах» и «вы теряете свою волю и становитесь его частью», ещё он много рассказывал о «городе среди водорослей». Кто-то «должен был храниться днём в ящиках» из-за «зелёного разложения». Тот жилец постоянно упоминал кого-то по имени Гларки или что-то в этом роде, и также он говорил что-то о Томасе Ли, но я не расслышал, что.

Имя Томас Ли показалось мне немного знакомым, и я спросил о нём. Я до сих пор не знаю, откуда это имя пришло мне в голову.

— Ли? Ну, конечно, — немедленно отреагировал агент. — Он был лидером той группы людей, которые построили дома. Этот человек вёл все переговоры…. И на самом деле это все факты, что я могу вам сообщить.

— Факты, да, — согласился я. — Но что ещё вы можете мне рассказать? Полагаю, у здешних жителей должны быть свои легенды об этом месте?

— Я мог бы сказать вам, чтобы вы пошли и сами всё выяснили, — ответил агент. Полагаю, он имел право немного устать от меня, видя, что я ничего не покупаю. Однако он продолжал:

— Тем не менее, вам повезло, что в пятницу у нас мало клиентов. Ну, говорят, что озеро возникло из-за падения метеорита. Много веков назад метеорит блуждал по космосу, и на нём располагался город. Все существа, жившие в том городе, умерли во время этого путешествия через космос, но что-то оставалось живым, и оно из своего дома глубоко под поверхностью управляло приземлением метеорита. Бог знает, из чего нужно было построить город, чтобы он выдержал падение, если бы это было правдой!

Что ж, этот кратер от метеорита заполнялся водой на протяжении веков. Говорят, что некоторые люди знали, что в озере есть что-то живое, но не имели информации о том, куда оно упало. Одним из них был Ли, но он использовал вещи, которые никто не смел трогать, чтобы найти местонахождение метеорита. Он привёл других людей к озеру, когда узнал, что там находилось. Они все пришли из Гоутсвуда — и вы знаете, что позади этого города есть холм, из которого кто-то выходит, и суеверные люди ему поклоняются. Насколько я могу судить, Ли и его друзья встретили на озере нечто большее, чем они ожидали. Они стали слугами того, что сами пробудили, и говорят, эта группа людей до сих пор находится там.

Это всё, что я смог выжать из агента. Я вернулся в дом, и могу сказать тебе, что я смотрел на него немного иначе, чем когда уходил! Бьюсь об заклад, ты не ожидал, что я узнаю что-то интересное о доме, а? Конечно, теперь окружающая обстановка стала для меня более интересной, возможно, новая информация вдохновит меня.

Твой Томас

Признаюсь, я долго не отвечал Картрайту, наверное, потому, что мой план разрушить власть озера над ним пошёл наперекосяк. Сожалею, что я был так резок, ибо письмо, дошедшее до меня 8-го числа, стало последним его письмом.

6 ноября, 1960

…Ты видел Джо в последнее время? Я не слышал о нём с тех пор, как он ушёл отсюда около трёх недель назад, и мне интересно, что с ним случилось — раньше он писал мне так же регулярно, как и ты. Однако может быть, он сильно занят.

Но на самом деле это неважно. Столько всего произошло здесь, и я ещё не всё понимаю. Некоторые из событий, возможно, вообще не имеют значения, но теперь я уверен, что это место является центром чего-то непредвиденного.

Работая до трёх часов ночи 31-го числа, я закончил свою новую картину. Я думаю, что это моя лучшая картина, никогда прежде мои работы не вызывали у меня такого чувства чужеродности. Я лёг спать около 3:30 и не просыпался до пяти вечера, когда стемнело. Что-то разбудило меня, звук снаружи окна. Громкие звуки любого рода здесь редкость, и раньше я не слышал ничего подобного. Пронзительный пульсирующий крик, частота вибраций которого всё ускорялась, пока не возникал диссонанс, после чего вибрация падала до первоначальной частоты, и цикл повторялся вновь. Я ничего не видел, но мне пришла в голову странная мысль, что этот звук исходит из озера. На его поверхности тоже пульсировала странная рябь, и свет из моего окна играл бликами на воде.

Итак, 1-го числа я сделал то, что я всё время обещал сделать (и здесь начинается самое интересное), а именно — исследовать другие дома вдоль улицы. Я вышел около трёх и решил осмотреть дом, что слева от меня. Ты осознаёшь, что входная дверь, должно быть, была приоткрыта, когда мы приезжали в первый раз? А нет, ты не настолько далеко доходил. Дверь действительно стояла приоткрытой, и как только мне удалось преодолеть те шаткие ступени, я с лёгкостью проник в прихожую. Повсюду лежала пыль, обои свисали полосками, и, насколько я понял, электрического освещения не имелось. Я вошёл в гостиную, окна которой смотрели на озеро, но ничего не увидел. Половицы были голыми, камин украшала паутина, мебель отсутствовала, в комнате царила почти полная тьма из-за грязных окон. Вообще не на что смотреть.

Следующая слева комната выглядела почти также плохо. Я не знаю, для чего она использовалась, настолько она была пустой. Но когда я повернулся, чтобы уйти, я заметил что-то торчащее между половицами, и, пройдя чуть вперёд, я увидел, что это страница из какой-то записной книжки; выглядела она так, словно её вырвали и втоптали в щель. Она была грязной и мятой, и на первый взгляд не представляла никакой ценности, но я всё равно её поднял. На странице обнаружился рукописный текст, он начинался с середины одного предложения и обрывался также на середине последнего. Я собирался выбросить листок, но одна фраза привлекла моё внимание. Когда я присмотрелся, то понял, что эта запись действительно интересная. Я вернулся с ней в свой дом, где я мог получше разглядеть текст, мне также пришлось разгладить страницу и очистить её от грязи. Я скопировал её для тебя, посмотри, может, выскажешь своё мнение.

«…закат и подъём на поверхность того, что внизу. Они не могут выйти в дневное время — на них появится Зелёная Гниль, и это будет довольно неприятно, но я не смог уйти достаточно далеко, чтобы они не поймали меня. Они могут призвать толпу мертвецов из склепов под Темп-Хиллом, и те заставят меня повернуть по дороге обратно к озеру. Жаль, что я ввязался во всё это. Нормальный человек, приехавший сюда, возможно, сможет избежать силы, завлекающей его во сне, но так как я баловался запрещёнными практиками в Университете Брайчестера, я не думаю, что будет какая-то польза от попыток сопротивления. В то время я был так горд, что понял, на что намекал Альхазред, говоривший про „лабиринт из семи тысяч кристаллических структур“ и „лица, которые смотрят из пятимерной бездны“. Ни один из других членов культа, понявших моё объяснение, не смог пройти через три тысячи триста тридцать третью структуру, где мёртвые рты раскрываются и глотают. Думаю, это потому, что я миновал тот барьер, где сон так сильно удерживал меня. Если кто-то читает мои записи, значит, появились новые арендаторы. Пожалуйста, поверьте мне, я утверждаю, что вы в ужасной опасности. Вы должны уехать отсюда прямо сейчас, и засыпать озеро камнями, пока он не стал достаточно сильным, чтобы покинуть это место. К тому времени, как вы прочтёте это, я буду… не мёртвым, но чем-то в этом роде. Я превращусь в одного из его слуг, и если вы присмотритесь, то сможете найти меня на моём месте среди деревьев. Я бы не советовал это; хотя средь бела дня они могут подвергнуться Зелёной Гнили, они могут выйти днём в сумрак между деревьями. Вам, несомненно, понадобятся доказательства; хорошо, в подвале…»

На этом запись обрывалась. Как ты, наверное, догадываешься, я не придумал ничего лучше, чем спуститься в этот подвал. Я предположил, что речь скорей всего идёт о подвале в том доме, где я нашёл записку. Но я чувствовал себя особенно голодным, и к тому времени, как я приготовил еду и съел её, стало довольно темно. Фонарика у меня нет, и было бы бесполезно идти в подвал после наступления темноты в надежде что-то там найти. Поэтому мне пришлось ждать до следующего дня.

Той ночью мне приснился странный сон. Это не могло быть чем-то иным, кроме сна, но всё выглядело очень реалистично. В том сне я лежал в постели в своей комнате, как будто только что проснулся. Под окном звучали голоса — странные голоса, хриплые и шипящие, словно кому-то было больно говорить, но их заставляли силой. Первый сказал: «Возможно, в подвале. В любом случае они не понадобятся, пока притяжение не станет сильнее». Второй медленно ответил первому: «Его память тускнеет, но второй новый должен это исправить». Возможно, снова первый голос или какой-то другой произнёс: «Очень скоро появится дневной свет, но завтра вечером мы должны спуститься». Затем я услышал неторопливые, тяжёлые шаги. Во сне я не мог заставить себя встать и посмотреть, кто стоял под окном; а через несколько минут это сновидение сменилось другим, таким же неспокойным.

На следующее утро, второе, я снова посетил тот дом. Дверь в подвал находилась на кухне, как и в моём доме. Прямо за окном рос кустарник, из-за чего на кухне царил полумрак. Когда я приспособился к такому слабому освещению, я разглядел каменные ступеньки, ведущие в большой подвал. Я сразу увидел то, что хотел, больше не на что было смотреть — маленький книжный шкафчик такого типа, что открывается сверху и спереди. Он был заполнен пыльными пожелтевшими книгами, а с боков у него свисали обрывки шнура, который служил ручкой для удобства переноски. Я подобрал этот шкафчик и поднялся наверх. Ещё одна вещь показалась мне странной: арка в другом конце подвала, за которой находился крутой лестничный пролет, но насколько я мог видеть, ступени вели вниз.

Когда я вернулся домой, я очистил книги от пыли и осмотрел их корешки. Я обнаружил, что это были разные тома одной и той же книги, всего их насчитывалось одиннадцать; книга называлась «Откровения Глааки». Я открыл первый том и обнаружил, что он представлял собой старый тип тетради с отрывными листами, страницы, покрытые архаичным почерком. Я начал читать, и к тому времени, когда я оторвал глаза от пятого тома, уже стемнело.

Я даже не могу рассказать тебе, что я вычитал. Когда ты приедешь на Рождество, может быть, ты сможешь прочитать некоторые из этих томов… ну, если ты начнёшь читать, то будешь так очарован книгой, что тебе придётся прочитать всё до конца. Я лучше кратко расскажу тебе историю этой книги и фантастические мифы, о которых она повествует.

Судя по примечаниям, эти «Откровения Глааки» где-то ещё печатались, или правильней сказать, переиздавались подпольно. Это, однако, единственное полное издание; человек, которому удалось скопировать книгу и «убежать», чтобы издать её, не осмелился опубликовать весь текст. Эта оригинальная рукописная версия полностью отрывочна; она написана разными членами культа, и там где один человек обрывал свои записи, другой начинал совершенно новую тему. Культ возник около 1800 года, и его членами почти наверняка являлись те, кто построил эти дома. Примерно в 1865-м году было опубликовано пиратское издание, но поскольку в книге часто упоминались другие подпольные общества, им приходилось быть осторожными с распространением книги. Большая часть экземпляров очень ограниченного издания попала в руки членов этих культов, и в настоящее время существует очень мало полных изданий всех девяти томов (по сравнению с одиннадцатью в версии без сокращений).

Культ поклоняется чему-то, что живёт в озере, как сказал мне агент. Там нет описания самого существа; оно состоит из какого-то «живого, переливчатого металла», насколько я мог понять, но реальных фотографий нет. Иногда встречаются сноски, например «сравни с рисунком: „Thos. Lee pinxit“»[4], но если такой рисунок и существовал, то его скорей всего вырвали. Есть многочисленные ссылки на «разумные шипы», и авторы подробно рассказывают об этом. Это связано с посвящением новичка в культ Глааки, и авторы книги объясняют в собственной суеверной манере легенды о «метке ведьмы».

Ты слышал о ведьминой метке — месте на теле ведьмы, которое не кровоточит, когда его колют иглой? Мэтью Хопкинс[5] и ему подобные пытались найти такие метки, но не всегда успешно. Конечно, они часто ловили невинных людей, которые никогда не слышали о Глааки, а затем инквизиторам приходилось прибегать к другим средствам, чтобы доказать, что эти женщины — ведьмы. Но те, кто входил в секту, безусловно, должны были иметь настоящие ведьмины метки. Это были длинные, тонкие шипы, которые, как предполагается, покрывают тело их бога Глааки. В церемонии посвящения новичка приводили (иногда с его согласия, иногда нет) на берег озера, в то время как Глааки поднимался из глубины. Он вгонял один из своих шипов в грудь жертвы, а когда в тело вводилась жидкость, шип отделялся от тела Глааки. Если бы жертва смогла сломать шип до того, как жидкость попала в его тело, он, по крайней мере, умер бы человеком, но, конечно, его похитители не позволяли этого сделать. Как бы то ни было, от острия шипа по телу жертвы распространялась сеть каналов, а затем шип отпадал в точке вхождения в тело, оставляя область, которая никогда не будет кровоточить, если в неё воткнуть что-то острое. Благодаря испусканию импульсов, возможно, электромагнитных, из мозга Глааки, человек продолжал жить, но он практически полностью контролировался этим существом. Жертва приобретала все воспоминания Глааки; человек также становился его частью, хотя и был способен выполнять незначительные индивидуальные действия, такие как написание «Откровений», когда Глааки не излучал специфических импульсов. Примерно через шестьдесят лет такой полу-жизни на жертве могла появиться «Зелёная Гниль», если бы тело подвергалось воздействию слишком интенсивного света.

Есть некоторая путаница относительно самого появления Глааки на нашей планете. Культ считает, что он достиг Земли только когда упал метеорит, образовавший озеро. С другой стороны, в книге упоминаются «еретики», которые настаивают на том, что шипы можно обнаружить в египетских захоронениях, в особых мумиях-гибридах, и говорят, что Глааки пришёл раньше — через обратные углы Тагх-Клатура, о чём знали жрецы Себека и Карнака. Есть предположения, что зомби на Гаити создаются благодаря ужасному экстракту, полученному из ранних членов культа, которые попали под солнечный свет.

Что касается того, чему учился новичок — что ж, есть ссылки на «48 разоблачений Акло» и предположение, что «49-й придёт, когда Глааки возьмет с собой каждого». Глааки, похоже, явился из какой-то внешней сферы, он пересёк нашу вселенную, останавливаясь в таких мирах, как Юггот[6], Шаггаи[7] и даже Тонд[8]. На нашей планете он иногда привлекает новых членов в культ «притягивающего сна», о котором я слышал раньше. В наши дни, однако, озеро оказалось настолько далеко от людских жилищ, что использование «притягивающего сна» требует времени, а без жизненной силы, как говорят, Глааки становится слишком слабым, чтобы завлекать в свои сети новичков и проецировать сны на любое расстояние. Сектанты не могут выйти при свете дня, так что единственное, что остаётся — это люди, которые случайно приезжают пожить в этих домах. Как я!

Это не всё, что есть в книге, во всяком случае; культ верил во многие другие вещи, но некоторые из них настолько невероятны и нетрадиционны, что они просто звучали бы смешно, если бы я их записал. Но мне они почему-то не кажутся идиотскими, и стиль письма в «Откровениях» довольно прост, возможно, потому, что они написаны абсолютно верующими людьми. Ты должен прочитать некоторые из этих томов в ближайшее Рождество. Ты даже не можешь себе представить, что именно, по версии этих сектантов, вызывает извержения вулканов! И их упоминание об атомной теории; что смогут увидеть учёные, когда изобретут микроскоп, который даст действительно детальное представление об атоме! Есть также и другие вещи: раса, по сравнению с которой Валтум[9] просто ребёнок; источник, откуда появляются вампиры; и бледные, мёртвые существа, которые ходят по чёрным городам на тёмной стороне Луны…

Но нет смысла продолжать в том же духе. Ты увидишь всё это через несколько недель, а до тех пор мои намёки мало что будут значить для тебя. Я обещал тебе какую-нибудь цитату, так что я скопирую отрывок наугад:

«Много ужасов на Тонде, сфере, которая вращается вокруг зелёного солнца Йифне и мёртвой звезды Баальбло. Мало кто похож на людей, потому что даже правящая раса яркдао имеет втягивающиеся уши на своих гуманоидных телах. У них много богов, и никто не смеет прерывать ритуал жрецов Чига, который длится три с четвертью года или один „пуслт“. Огромные города из синего металла и чёрного камня построены на Тонде, а некоторые яркдао говорят о городе из кристалла, живущие в нём существа ходят не так, как что-либо живое. Мало кто из людей нашей планеты может видеть Тонд, но те, кто знают секрет кристаллизаторов снов, могут ходить по его поверхности невредимыми, если голодный страж кристаллизатора не учует их».

На самом деле это не лучшая цитата для примера; другие гораздо менее расплывчаты, но не так впечатляют, если вырвать их из контекста. Теперь ты действительно должен приехать на Рождество, хотя бы для того, чтобы прочитать книгу.

Твой Томас

Я не отвечал на его письмо до 12-го числа. Я намеревался написать ему раньше, хотя бы для того, чтобы отвлечь его от последних нездоровых мыслей, но на этой неделе у меня случился завал работы в налоговой службе. Так вот, около десяти часов я сел за стол, чтобы написать Картрайту. Я хотел сказать, что всё, о чём он размышляет, — просто суеверия, и он обнаружил всего лишь доказательства суеверных убеждений некоторых сумасшедших.

Я выводил дату в письме, когда зазвонил телефон. Я не ждал ни от кого звонков и сначала подумал, что кто-то, наверное, ошибся номером. Когда телефон прозвонил трижды, я лениво встал, чтобы поднять трубку.

— Алан? Слава Богу! — раздался истеричный голос на другом конце провода. — Бросай всё и садись в свою машину, и ради Бога, сделай это быстро!

— Кто это? Кто говорит? — спросил я, потому что не был уверен, что узнал голос звонившего.

— Томас! Томас Картрайт! — нетерпеливо закричал он. — Слушай, нет времени на объяснения. Ты должен немедленно приехать сюда на своей машине, иначе станет темно, и я никогда не выберусь отсюда. Я в телефонной будке на дороге в нескольких милях от озера, и я останусь здесь, пока ты не приедешь. Ты не пропустишь эту будку, просто езжай по дороге из Брайчестера к озеру; это не так далеко, вот и всё.

— Но зачем я должен приезжать? — упорствовал я раздражённо.

— Потому что они сломали двигатель моей машины. — Картрайт становился всё более нервным; я заметил это по дрожанию его голоса. — Я узнал намного больше с тех пор, как написал тебе письмо, и они знают, что я всё это знаю. Они даже не потрудились спрятаться.

— Я не знаю, о чём ты, чёрт возьми, говоришь, но почему ты не можешь вызвать такси вместо того, чтобы тащить меня туда?

— Я не могу вызвать такси, потому что не знаю номер! — завизжал Картрайт. — И почему я не могу посмотреть в телефонную книгу? Потому что прошлой ночью они, должно быть, побывали в этой будке до меня — они забрали справочник. Я бы пошел в Брайчестер пешком, не думаю, что их влияние простирается дальше, но даже если они не вызовут толпу мертвецов из-под Темп-Хилла, чтобы развернуть пространство назад, древесные существа в нескольких милях вверх по дороге могут принять свои реальные формы, и, чтобы справиться с ними, потребуется объединение силы воли двух человек. Теперь, ради Бога, ты приедешь сюда на своей машине, или ты хочешь, чтобы Глааки вновь поднялся из озера? Возможно, это придаст ему сил для продвижения его мыслей дальше. И тут же раздался щелчок — Картрайт повесил трубку.

Некоторое время я просто стоял у телефонного столика. Я не мог позвонить в полицию, потому что бесполезно было посылать их к Картрайту только для того, чтобы найти его в обстановке, указывающей на его сумасшествие. Конечно, его бред о них не следует воспринимать всерьёз. С другой стороны, если озеро так сильно влияло на его сознание, я конечно должен сразу же ехать в Брайчестер. Так я и поступил.

Я был на озере всего один раз и, добравшись до Брайчестера, совсем забыл дорогу. Никто из прохожих не знал, где озеро; по выражениям их лиц я был почти уверен, что кто-то из них может мне помочь, но почему-то не делает этого. В конце концов, я попросил полицейского направить меня на Болд-стрит, где агент по недвижимости мог бы подсказать мне путь к озеру.

Агент поднял глаза, когда я вошёл, но, похоже, не узнал меня.

— Могу я вам чем-нибудь помочь? — спросил он.

— По поводу Лейксайд Террэйс… — начал я.

— Лейксайд Террэйс? Нет, это не наш дом, сэр.

— Нет ваш, это один из ваших домов, — настаивал я. — Вы продали его моему другу несколько недель назад — мистеру Картрайту, это дом, в котором якобы обитали привидения. Послушайте, вы должны помнить, мне нужно увидеть его как можно скорее.

Некоторое нервное нетерпение Картрайта повлияло на меня, и продолжающееся озадаченное выражение лица агента заставило меня подумать, что и он не может мне помочь.

— Значит, вы будете на озере после наступления темноты?

Его бессмысленный вопрос взбесил меня, тем более, что у меня не было однозначного ответа.

— Пока не знаю. Возможно, да. Чёрт побери, вы знаете дорогу к озеру или нет? Я больше не могу терять время. Уже 3:20, и я должен быть уже там.

Когда я выезжал с Болд-стрит, я всё ещё удивлялся внезапному решению агента направить меня. Я с облегчением отъехал от небольшого здания агентства, потому что меня странно беспокоила непривычная медлительность его речи и жёсткость его конечностей; особенно когда агент ударил себя в грудь пальцем и вздрогнул. Я до сих пор не могу себе представить, зачем ему спрашивать, буду ли я на озере после наступления темноты.

Через несколько минут я добрался до вершины Мерси-Хилла. Когда автомобиль замедлился на повороте, который проходит мимо серого здания больницы, я мог видеть дорогу и впереди, и позади себя; и я чуть не повернул назад. Дома из красного кирпича выглядели гораздо привлекательнее, чем крутые склоны холмов, между которыми пролегали дороги, окаймлённые лиственными деревьями. Я вспомнил, что говорили жители Мерси-Хилла: кто-то обитал в озере. Но я приехал, чтобы избавить Картрайта от его суеверной болезни, и не мог этого сделать, пока сам страдал суевериями.

Когда я миновал поворот, и телефонная будка оказалась в моём поле зрения, её дверь распахнулась, и Картрайт выбежал на дорогу. Он побежал рядом с машиной, когда я сбросил скорость, и крикнул через открытое окно:

— Открой дверь с этой стороны! Продолжай ехать, я могу запрыгнуть на такой скорости.

Я не хотел, чтобы он пострадал, и остановил машину.

— Может ты перестанешь себя вести как киногерой и всё объяснишь?

— Хорошо, я согласен, — заверил меня Картрайт. — Теперь давай съездим к озеру.

— К озеру? — повторил я удивлённо.

— Ты едешь по дороге, которая ведёт к нему, я подумал… ох, ладно, если ты так торопишься.

Когда я запускал двигатель, я услышал, как Картрайт, сидящий рядом, что-то бормотал. Многое ускользнуло от меня, но я понял следующие фразы: «….пытался позвонить в полицию, но не смог дозвониться… провода, должно быть, оборвались. Наверно, случайность. Это не могло быть их работой… они никогда не могли так далеко уйти под солнцем. Зелёная Гниль… это в „Откровениях“… Они могут?»

Я проигнорировал это, и, не поворачиваясь, спросил:

— Послушай, Томас, мне нужны объяснения. Я думал, ты хочешь сбежать с озера до наступления ночи? Что там произошло, что тебя так внезапно напугало?

Он ответил не сразу и пропустил мой второй вопрос.

— Я определённо должен уйти до наступления ночи, но я хочу забрать с собой «Откровения». Если я оставлю дом без присмотра сегодня вечером и вернусь завтра, они войдут и заберут книгу. Мы можем съездить туда до четырёх часов и захватить книжный шкафчик. Успеем вернуться в Брайчестер до темноты. Древесные существа вдоль дороги могут стать более активными в сумерках, но есть ритуал, который я могу повторить, чтобы подчинить их, если смогу опереться на твою сознательность. Как только мы окажемся в Брайчестере, мы должны выйти из-под их влияния.

— Но раньше ты не был таким. Возможно, ты верил во всё это, но не боялся. Отчего твои чувства переменились?

Картрайт поёрзал немного на кресле и затем сказал:

— Один из них, возможно, был сном, но другой… Что касается существа, которое я увидел во сне, это случилось около часа ночи. Я пребывал в полусонном состоянии… мне снились странные вещи: тот чёрный город посреди водорослей на дне, с какой-то фигурой под хрустальным люком, и дальше к Югготу и Тонду… и это не давало мне уснуть. В тот момент, о котором я говорю, я держал глаза полуоткрытыми; у меня было ощущение, что кто-то наблюдает за мной, но я никогда никого не видел. Затем я начал замечать что-то бледное, что, казалось, плавало на краю моего видения. Я понял, что оно находится возле окна. Я быстро повернулся и увидел лицо, смотревшее в комнату. Это было лицо трупа; и даже хуже того — лицо Джо Балджера.

Мы достигли последнего участка дороги к озеру, прежде чем Картрайт продолжил свой рассказ.

— Он не смотрел на меня; его глаза были устремлены на что-то возле противоположной стены. Всё, что находилось там — книжный шкафчик, содержащий одиннадцать томов «Откровений Глааки». Я вскочил и подбежал к окну, но Балджер уже отходил, двигаясь теми самыми ужасными, медленными шагами. Хотя я увидел достаточно. Его рубашка была разорвана, и на груди у него виднелся ярко-красный след, расходящийся радиальной сетью линий. Затем Балджер затерялся между деревьев.

Я остановил машину в начале тротуара на берегу озера. Когда я подошёл к дому, Картрайт всё еще бормотал позади меня:

— Они взяли его и привели к Глааки, очевидно это он плескался в воде в ту ночь. Но это случилось в одиннадцать часов, а Джо ушёл около четырёх. Боже мой, что они делали с ним последние семь часов?

Я отошёл, чтобы Картрайт смог открыть входную дверь; он даже нашёл где-то дополнительный висячий замок, которым усилил защиту дома. Когда мы вошли в гостиную, я заметил в углу картину, покрытую тряпкой. Я начал поднимать её, но Картрайт остановил меня.

— Пока нет, это часть другой. Я хочу показать тебе кое-что ещё, затем ты увидишь эту картину.

Он подошёл к книжному шкафчику, который стоял на полу напротив окна, и взял крайний том.

— Когда… Джо… ушёл, я наконец-то взглянул на эти книги. Я понял, что он смотрел на этот шкаф неспроста, но решил убедиться сам. Каким-то образом я задел шкафчик ногой, и он опрокинулся. К счастью, он не сломался, но одиннадцатый том упал так, что его обложка оторвалась. Когда я попытался приладить обложку обратно, я заметил, что задняя корка сильно выпирала наружу. Я присмотрелся и нашёл вот что.

Он передал мне том, который выбрал. Открыв его, я увидел, что на внутренней стороне обложки имелось нечто вроде кармана, а в нём я нашёл сложенный кусочек холста и открытку.

— Не смотри пока на них, — приказал Картрайт. — Помнишь, я рисовал Существо в Озере из своего кошмара? Вот оно. Теперь давайте сравним его с этими двумя.

К тому времени, как я развернул холст, он открыл картину. Кусочек холста тоже оказался картиной, а открытка — фотографией. Фон каждой из работ выглядел по-разному; Картрайт изобразил озеро, окружённое чёрным тротуаром посреди пустынной равнины; на картине с подписью «Thos. Lee pinxit», которую я держал в руках, были нарисованы полужидкие демоны и многоногие ужасы, в то время как фотография просто показывала озеро таким, как оно выглядело сейчас. Но фокусом во всех трёх случаях являлась одна и та же совершенно чуждая фигура, и больше всего меня беспокоила фотография.

В центре каждой картины, очевидно, находилось существо, известное как Глааки. Из овального тела торчали бесчисленные тонкие, заострённые шипы из разноцветного металла; на более округлом конце овала круглый, с толстыми губами рот образовывал центр губчатого лица, из которого росли три жёлтых глаза на тонких стеблях. На нижней части тела этого существа имелось множество белых пирамид, предположительно используемых для передвижения. Диаметр тела составлял около трёх метров, по крайней мере, в ширину.

Меня беспокоило не только совпадение фотографий, но и полная ненормальность этого существа. Тем не менее, я попытался сделать вид, что меня это не убеждает, и заметил:

— Послушай, ты сам сказал, что видел его лишь во сне. Что касается остального, в чём смысл всего этого? Несколько кошмаров и документы суеверного культа, чьи верования совпадают с твоими снами. Конечно, фотография очень реалистична, но в наши дни можно состряпать что угодно.

— Ты всё ещё думаешь, что это моё воображение? — спросил Картрайт. — Конечно, ты не сможешь объяснить, зачем кому-то понадобилось подделывать такую фотографию, а потом оставлять её здесь. Кроме того, вспомни, что я нарисовал эту картину из своего сна ещё до того, как увидел эти две. Это Глааки из озера посылал мне свой образ.

Я всё ещё искал, что ответить ему, когда Картрайт посмотрел на часы.

— Боже правый, уже больше четырёх часов! Нам лучше поспешить, если мы хотим убраться отсюда до темноты. Иди заводи машину, я принесу книжный шкаф. Не думаю, что они прикоснутся к моим картинам, кроме последней, её я тоже возьму с собой. Завтра, возможно, мы сможем вернуться из Брайчестера и забрать остальные картины.

Когда я сел в водительское кресло, я увидел, как Картрайт в одной руке несёт шкафчик, схватившись за его верёвочную ручку, а в другой держит картину. Он проскользнул на заднее сиденье, когда я повернул ключ зажигания.

Из двигателя не донеслось ни звука.

Картрайт выпрыгнул из машины и открыл капот. Затем он повернулся, чтобы посмотреть на меня, его лицо побледнело.

— Теперь ты, чёрт возьми, уверуй! — закричал он. — Полагаю, это моё воображение сломало твой двигатель!

Я вышел посмотреть на множество разорванных проводов. Картрайт не заметил, слушаю ли я, и продолжал кричать:

— Они сделали это, но как? Здесь ещё не стемнело, и они не могут перемещаться при свете дня… но они, должно быть, сделали это…

Этот феномен, казалось, беспокоил его даже больше, чем испорченный двигатель. Затем Картрайт в отчаянии сел на край капота.

— Боже мой, конечно, Джо только что присоединился к ним, а Зелёная Гниль не влияет на них в течение шестидесяти лет или около того. Он может выйти на свет… он может следовать за мной… он теперь часть Глааки, так что он не пощадит меня…

— Что нам теперь делать? — перебил я Картрайта. — Ты говорил, что идти куда-то в сумерках — безумие.

— Да, — согласился он. — Мы должны забаррикадироваться. Верхние этажи не так важны, но каждое окно и дверь на первом должны быть заблокированы. Если ты думаешь, что я сумасшедший, смейся сколько хочешь.

Оказавшись внутри, нам удалось закрыть окно в передней комнате, перевернув кровать. Окно задней комнаты мы укрепили шкафом. Когда мы передвигали его, Картрайт на минуту оставил меня, выйдя в другую дверь.

— Тут где-то валялся топор, — объяснил он, — лучше ему находиться при нас — он может быть полезен как оружие, а иначе они завладеют им.

Картрайт принёс топор и поставил его у стола в прихожей.

Он помог мне забаррикадировать заднюю дверь, которая открывалась из кухни; но когда мы подтолкнули к ней кухонный шкаф, он велел мне отдохнуть.

— Ты пока завари кофе, — предложил он. — Что касается меня — осталось несколько минут дневного света, и я хочу взглянуть на озеро, чтобы увидеть, что там внизу. Я возьму топор на всякий случай, если… Джо придёт. Как бы то ни было, они не могут двигаться очень быстро — их конечности вскоре становятся полужесткими.

Я хотел спросить, какие средства защиты есть у меня, но Картрайт уже ушёл.

Он так долго отсутствовал, что я начал волноваться, когда услышал, как он стучится в заднюю дверь. Я крикнул «У тебя короткая память — обойди спереди». Но поскольку ответа не последовало, я начал отодвигать шкаф от двери. В этот момент позади меня раздался крик:

— Что ты делаешь?!

Под рукой у меня находился чайник, я повернулся, приготовившись швырнуть его, но увидел Картрайта. Я сказал так спокойно, как только смог:

— Кто-то стучится в заднюю дверь.

— Это они, — закричал он и толкнул шкаф обратно к двери. — Быстрее, возможно это только один Джо, но если уже достаточно стемнело, придут и другие. В любом случае, нужно заблокировать входную дверь… Что там есть?

В прихожей не имелось никакой мебели, кроме маленького столика.

— Придётся взять шкаф из моей спальни.

Когда мы прибежали в прихожую, то услышали шум. Скользящий звук снаружи дома доносился до нас с нескольких сторон. Также мы слышали приглушённую дисгармоничную пульсацию, плеск воды поблизости, и шаги кого-то медленно приближавшегося к дому. Я подбежал к щели между окном и перевёрнутой кроватью. Уже стемнело, но я смог разглядеть, как тревожно колышется вода у самого берега под окном.

— Помоги мне, ради всего святого! — крикнул Картрайт.

Пока я отворачивался от окна, я увидел, как что-то движется снаружи. Возможно, я только воображал себе ту сверкающую форму, которая вздымалась из воды, с длинными стеблями, извивавшимися над телом; но пульсация определённо стала ближе, и скрипящий, скользящий объект уже двигался по тротуару.

Я поспешил к Картрайту и помог ему подтолкнуть шкаф в сторону двери.

— Там что-то живое снаружи! — ахнул я.

На лице Картрайта отразилось наполовину облегчение, наполовину отвращение.

— Это существо с картины, — сказал он, затаив дыхание. — Я видел его раньше, когда выходил на улицу. Нужно смотреть в озеро под определённым углом, иначе ничего не увидишь. Внизу на дне, среди водорослей — стоячая вода, всё мертвое, кроме… Там внизу город, всё чёрное, спиралевидные шпили и стены с улицами образуют тупые углы. Мёртвые создания, лежащие на улицах… они умерли во время путешествия через космос… они ужасные, твёрдые, блестящие, все красные и покрытые гроздьями трубчатых тварей… А прямо в центре города находится прозрачный люк. Под ним Глааки, пульсируя, смотрел вверх… я видел, как ко мне приближаются стебли с глазами…

Картрайт внезапно замолчал.

Я проследил за его взглядом. Он смотрел на парадную дверь; и я увидел, как она прогибается внутрь от давления снаружи. Шарниры отрывались от дверной коробки. И тот странный пульсирующий крик зазвучал как-то триумфально.

— Быстро, наверх! — выкрикнул Картрайт. — Мы не можем сейчас тащить тот шкаф, беги наверх, я за тобой.

Я находился недалеко от лестницы и метнулся к ней. На полпути я услышал позади себя грохот, и, обернувшись, с ужасом увидел, что Картрайт не последовал за мной. Он стоял у стола в прихожей, сжимая топор.

Через парадную дверь ворвались мёртвые слуги Глааки, их скелетообразные руки вытягивались, чтобы схватить Картрайта. А за ними возвышалась фигура, пульсирующая и дрожащая в оглушительной вибрации. Всего пара метров отделяла мертвецов от Картрайта, когда он бросился им навстречу. Их руки медленно качались в безуспешных попытках остановить его. Картрайт достиг входной двери, но в этот момент один из мертвецов преградил ему путь. Картрайт не остановился; взмахом топора он отбросил врага в сторону.

Теперь он оказался за пределами медленно реагирующих трупов, и бросился на туловище пульсирующего Глааки. Навстречу Картрайту выскочил шип. Остриё пронзило его насквозь, но Картрайт успел отрубить своим топором шип от тела Глааки. Пульсирующий крик превратился в беспорядочный, и овальная форма в агонии свалилась обратно в озеро. Мёртвые создания некоторое время совершали бесцельные движения, а затем направились к деревьям. Картрайт, тем временем, упал на тротуар и больше не двигался. Я не мог устоять на месте и бросился в первую комнату наверху, заперев за собой дверь.

На следующее утро, когда я убедился, что уже светло, я вышел из дома. На улице я поднял тело Картрайта и оставил его на переднем сиденье автомобиля. Я не оглядывался на то, что лежало у входной двери — это был ходячий труп, которого мой друг уничтожил. Мертвец подвергался воздействию дневного света. Меня не тошнило, пока я не добрался до машины. Прошло некоторое время, прежде чем я смог дойти до Брайчестера.

Полиция не поверила ничему из того, что я им рассказал. Книжный шкафчик из багажника машины пропал, и ничего не было видно среди деревьев или в озере, хотя большая глубина не позволяла исследовать его дно. Агент по недвижимости на Болд-стрит ничего не мог сказать полиции о «привидениях» из озера. Однако в машине нашлась картина, которая с тех пор считается самой сильной работой Картрайта, — но это всего лишь продукт воображения художника. Конечно, в его груди нашли металлический шип, но это могло быть хитроумное орудие убийства.

Я попросил профессоров из Брайчестерского Университета исследовать этот шип, однако, результаты получились противоречивые. В газетах этот случай замяли; и пока профессора ещё не получили разрешения на засыпку озера, они согласны со мной в том, что той ночью в долине произошло что-то очень странное. Ибо шип с проходящим сквозь него каналом был сформирован не только из совершенно неизвестного на Земле металла, но и сам этот металл недавно состоял из живых клеток.

Перевод: А. Черепанов Ноябрь, 2018

Рэмси Кэмпбелл НАСЕКОМЫЕ С ШАГГАИ

Рэмси Кэмпбелл. «The Insects from Shaggai», 1964. Рассказ из цикла «Мифы Ктулху. Свободные продолжения».

Впервые на русском языке.

Источник текста:

Сборник «The Inhabitant of the Lake and Less Welcome Tenants» (1964)

I: Местонахождение конуса

Возможно, было бы лучше, если бы я максимально потратил ближайшие несколько часов на веселье, но почему-то я чувствую себя обязанным записать некоторые объяснения для моих друзей, даже если они не поверят в это. В конце концов, я не совсем подавлен — только потому, что я не должен быть живым после захода солнца, когда перережу себе вены на запястьях. Конечно, определённо мой читатель будет испытывать недоверие, но истина в том, что моё дальнейшее существование может представлять опасность для всего человечества. Но уже нет. Я расскажу свою историю с самого начала.

Когда я пью, то, как правило, становлюсь хвастливым и нетерпимым, так что, остановившись в отеле, что расположен в центре Брайчестера, я решил следить за собой и по мере возможности держаться подальше от бара. Но один из местных — учитель средних лет, который много читал — слышал о Рональде Ши и очень любил некоторые из моих фантастических рассказов. Таким образом, он привел меня в бар, обещая, что расскажет мне все легенды долины Северн, которые могли бы стать сюжетами для моих будущих рассказов. Первые несколько историй помогли мне войти в лёгкое состояние алкогольного опьянения, а затем учитель внезапно начал рассказывать то, что не было похоже на обычную историю о ведьмах. К концу этой истории я был вынужден признать, что она, по крайней мере, оригинальна.

— В лесу возле Гоутсвуда, — начал мой собеседник, — деревья растут очень густо ближе к центру. Конечно, не так много народу ходит туда, хотя существует слишком большое количество историй о самом Гоутсвуде, и это привлекает чужаков, но в середине леса есть одна поляна. Должно быть, это место очистили римляне для храма в честь какого-то их божества: думаю, что для Великой Матери, но я не пытался выяснить это. Во всяком случае, примерно в 1600-х годах нечто, похожее на метеорит, однажды ночью упало на эту поляну. В ту ночь произошло довольно много необычных событий — радуги из света в небе, и луна покраснела, согласно книгам, которые я видел. Падение этого метеорита было слышно на многие километры вокруг, но никто не отправился посмотреть на него; были какие-то попытки собрать поисковые партии в Брайчестере и Камсайде, но дело заглохло.

Вскоре после этого на ту поляну начали ходить люди, но люди не обычные. Эта поляна стала местом встречи и шабаша ведьм; в ритуальные ночи они совершали там Чёрную Мессу и кровавые жертвоприношения, и вскоре сельские жители стали говорить, что ведьмы больше не поклоняются Сатане; они поклоняются метеориту. Конечно, местные священники сказали, что этот метеорит, вероятно, был прислан из ада. Никто не мог сказать, что самолично видел эти обряды на поляне, но многие всё еще говорили, что нечто вышло из метеорита в ответ на молитвы ведьм.

Затем кто-то пришёл на эту поляну спустя много лет после того, как Мэтью Хопкинс обнаружил шабаш и казнил всех собиравшихся там ведьм. Это был молодой человек, который посетил поляну при дневном свете, поспорив с кем-то, что сможет сделать это. Он не вернулся до наступления темноты, и другие люди стали беспокоиться. Молодой человек не возвращался до рассвета следующего дня, когда он прибежал в Брайчестер, крича что-то совершенно бессвязное, и местные жители не смогли ничего из него выудить.

— И на этом месте, полагаю, история заканчивается, — прервал я учителя. — Кто-то видит безымянный ужас и больше не может никому рассказать о том, что он увидел.

— Вы ошибаетесь, мистер Ши, — возразил учитель. — Этот парень постепенно успокоился, так что через несколько дней он стал настолько тихим, что мы уже испугались, что он превратился в немого. В конце концов, он успокоился достаточно, чтобы отвечать на вопросы, но многое так и осталось без объяснений. Конечно, как вы говорите…

Очевидно, парень продирался через самую густую часть леса, когда услышал, что нечто идёт за ним по тропинке. Он сказал, что это были очень тяжёлые шаги, они издавали некое подобие металлического звука. Ну, он обернулся, но в этом месте тропа делала поворот, и парень не смог увидеть преследователя. Однако солнце освещало тропу, и нечто, находящееся прямо за поворотом, отбрасывало тень. Никто толком не понял, что там парень увидел, он сказал только, что оно было высокое как дерево, но не дерево, и двигалось в его сторону. Полагаю, что через мгновение молодой человек увидел бы его, но он не стал ждать. Он побежал по тропинке в другую сторону. Он бежал, должно быть, некоторое время, так я думаю, потому что тропинка закончилась на той призрачной поляне. Это было совсем не то место, где он хотел бы оказаться.

Именно эта часть истории заинтересовала меня больше всего. Солнце клонилось к закату, и, может быть, это придавало сцене дополнительную жуткость. В любом случае, на этой просеке в лесу парень увидел металлический конус, стоящий в центре. Он был сделан из серого минерала, который не отражал свет солнца, а высота его составляла более девяти метров. На одной стороне конуса имелось некое подобие круглого люка, а на другой были высечены барельефы. Предположительно, парень сначала испугался этого конуса, но, наконец, решился подойти к нему. На краю поляны также находился длинный камень с прямоугольной лункой, выдолбленной в верхушке. Камень был окружён человеческими следами, а в лунке парень заметил высохшую кровь.

Боюсь, в этом месте история снова имеет пробелы. Он не смог описать эти барельефы на конусе, сказал лишь, что некоторые из них напоминали то, что он почти увидел на тропе, а другие — прочих существ. Молодой человек, так или иначе, недолго рассматривал барельефы, но обошёл конус, чтобы взглянуть на люк. Казалось, что у люка нет никакого замка, непонятно было и то, как он открывался, и парень продолжил изучать его. Затем на него упала тень. Он поднял голову.

Это было всего лишь солнце, опускающееся за горизонт, но оно отвлекло внимание парня от люка. Когда же он повернулся обратно к конусу, люк был открыт нараспашку. И пока парень дивился новой картине, он услышал пульсирующий шум где-то над своей головой, в верхушке конуса. Он поведал людям, что изнутри доносился какой-то сухой шелест, который становился всё ближе. Затем парень увидел фигуру, вылезающую из темноты люка. Вот и вся история.

— Что вы имеете в виду? Это всё? — недоверчиво спросил я.

— Более или менее, да, — согласился учитель. — После этого рассказ молодого человека стал слишком бессвязным. Все, что я смог узнать, — нечто выползло из конуса и рассказало парню о своей жизни, и о том, чего оно хочет. Легенда намекает на то, что с парнем произошло нечто большее, на самом деле, говорят, его утащили с Земли в другие вселенные, но я ничего не знаю об этом. Он, должно быть, узнал историю жизни этих существ из конуса, и некоторые события, попавшие в легенду, примечательны своей необычностью. На рассвете Дневные Хранители — так их называют в истории — выходят, чтобы предостеречь людей от посещения поляны или наоборот заманить их туда. Я точно не знаю. Хранители — этот тот вид существ, которые отбрасывают тень, которую видел тот парень на тропе. И наоборот, когда наступают сумерки, из конуса выходят другие его обитатели. Тому парню много чего рассказали, но всё это очень смутно.

— Да, это действительно смутно, не так ли? — сказал я многозначительно. — Слишком расплывчато — ужасы, которые слишком ужасны для описания, да? Скорее всего, тот, кто придумал эту байку, не имел достаточно воображения, чтобы описать тех существ, когда придёт время. Нет, извините, я не смогу использовать это в своих рассказах, мне придётся слишком много дописывать. Дело даже не основано на факте; очевидно, это выдумка кого-то из местных. Вы можете видеть несоответствия — если все так боялись этой поляны, почему этот парень вдруг встал и пошёл туда? К тому же, почему всё было так ясно, пока история не дошла до конкретного ужаса?

— Ну, мистер Ши, — заметил учитель, — не критикуйте меня. Спросите Сэма, он один из местных жителей, которые знают больше об этих вещах; на самом деле, это он рассказал мне легенду.

Учитель указал на деревенского старика, сидящего с пинтой пива возле барной стойки; я уже замечал его, он наблюдал за нами, пока мы разговаривали. Теперь он поднялся с табурета и подсел за наш стол.

— Ах, сэр, — возразил наш новый собеседник, — вы же не хотите глумиться над историями, которые у нас тут рассказывают, — сказал старик. — Я, как вы слышали, смеялся над тем, что наши сплетники рассказали тому парню. Он не верил в призраков и дьяволов, но это было до того, как он отправился в лес… Я не могу рассказать вам больше о том, что тот парень получил от твари из конуса, потому что они, как известно, хранят об этом молчание.

— Это не единственное, что касается поляны в лесу, — вмешался учитель. — У тех ведьм, которые проводили там собрания, были свои причины. Я слышал, что они получали определённую выгоду, посещая поляну — какое-то экстатическое удовольствие, как от приёма наркотиков. Связано ли это с тем, что случилось с парнем, когда он перешёл, знаете ли… когда он словно перешёл в другую вселенную? Ничего не могу вам сказать, кроме того, что есть.

Ходят и другие истории, но они ещё более расплывчаты. Один путешественник, который забрёл туда однажды в лунную ночь, увидел что-то похожее на стаю птиц, взлетающих с поляны; но когда он снова посмотрел на них, существа размером с крупных птиц были уже чем-то другим. Затем немало людей видели огни, двигающиеся между деревьями, и слышали некую пульсацию вдали. А однажды люди нашли кого-то мёртвым на лесной тропе. Это был пожилой человек, поэтому не удивительно, что он умер от сердечной недостаточности. Но он выглядел так странно. Его глаза выражали ужас, смотря в сторону того, что ранее находилось на тропе. Нечто пересекло путь перед покойником, и что бы это ни было, его должно было быть достаточно, чтобы остановить сердце человека. Оно сломало ветви на высоте более пяти метров от земли.

Мы втроём так долго разговаривали, что я не осознавал, как сильно опьянел. Конечно же алкоголь придал мне храбрости, я встал из-за столика, и двое моих собеседников уставились на меня в изумлении. У двери к лестнице я повернулся и бездумно объявил: «Я пробуду здесь несколько дней, и я не намерен смотреть, как вы все напуганы этими глупыми суевериями. Я пойду в лес завтра днём, и когда я найду это каменное образование, которого вы так боитесь, то отколю от него кусочек и принесу сюда, чтобы его можно было выставить в баре!»

На следующее утро небо было безоблачно, и до полудня я радовался, что погода не может быть истолкована как дурное предзнаменование хозяином гостиницы или подобными лицами. Но около двух часов дня туман начал покрывать район, и к двум тридцати солнце приняло вид подвешенного шара из раскалённого металла. Я должен был выйти в три часа, иначе я бы не дошел до поляны до наступления темноты. Я не мог отступить от своей намеченной цели, не выставив себя дураком перед теми, кто слышал моё хвастовство; завсегдатаи бара, несомненно, подумают, что довод об опасности похода в тумане будет лишь попыткой скрыть свою трусость. Поэтому я решил пройти немного вглубь леса, а затем вернуться и соврать, что не смог найти поляну.

Когда я добрался до леса, выжимая максимальную безопасную скорость из своего спортивного автомобиля, солнце стало просто мерцающим круговым свечением в аморфно дрейфующем тумане. Намокшие деревья растягивались расплывчатыми колоннадами вдаль по обе стороны изрезанной колеями дороги. Однако учитель детально описал мне направление, и, не слишком сильно колеблясь, я вошёл в лес между двумя капающими деревьями.

II: Тварь в тумане

Между извилистыми арками из ветвей пролегала тропа, хотя она и не была ясно видна. В скором времени гнетущая атмосфера туннеля, искажённая стенами тумана, в сочетании с незнакомыми звуками, которые иногда проникали в звенящую тишину, вызвали у меня тревожное чувство благоговейного ожидания. Я не мог сказать, чего ожидал, но мой разум был полон намёков на какое-то надвигающееся событие ужасного значения. Мои глаза напрягались от усилий пронзить серую стену перед собой.

Незадолго до этого устойчивое дурное предчувствие стало невыносимым, и я сказал себе, что настало время вернуться в гостиницу с заранее подготовленным оправданием, и нужно успеть до темноты. Тропа не пересекалась с другими тропинками, так что я легко мог найти обратный путь, даже в тумане. Это случилось, когда я развернулся, чтобы пойти назад, и остановился в нерешительности.

Мне показалось, что я почти столкнулся с деревом серого металлического цвета. Невысокое по сравнению с обычными деревьями этого леса, оно было около пяти метров в высоту с очень толстыми цилиндрическими ветвями. Затем я заметил, что его ствол разделён на два цилиндра у самой земли, а нижние концы этих цилиндров далее разделялись на шесть плоских круговых выступов. Это могло быть естественным искажением, и такая гипотеза была способна также объяснить странное расположение ветвей, повторяющихся кругом на верхушке ствола. Но я не мог придумать естественного объяснения, когда те ветви, что были ближе ко мне, внезапно вытянулись в мою сторону, словно пытаясь схватить меня, а с вершины того, что я принял за ствол, поднялся безликий овал, который наклонился ко мне, показывая открывающееся отверстие на верхушке.

Туман кружил вокруг меня, когда я бежал вслепую по тропинке, которая скользила под моими ногами и искривлялась в непредсказуемых местах. Я представлял себе, как этот гигант тяжело ступает по лесу, пытаясь догнать меня, его щупальца раскачиваются в предвкушении жертвы, рот в верхней части этой безликой головы жадно открывается. Безмолвие леса раздражало меня; возможно, чудовище не преследовало меня, и в этом случае впереди меня должна была ожидать какая-то ещё более худшая судьба. Сколько таких существ может обитать в лесу? Как бы то ни было, они не являлись известными науке видами. А что если они поджидают меня в тихой засаде? Туман эффективно маскирует их, и размытое пятно, похожее на столб, может быть просто другим деревом.

Отчаяние следовало за моим перепуганным воображением, и, наконец, я прижался к стволу серого дуба, ожидая нападения любой формы ужаса. Изнурение, вызванное моим безумным бегством, притупило остроту страха, и довольно скоро я перестал в ужасе оглядываться на каждый звук, доносящийся из леса. Мои мускулы болели от этой сумасшедшей погони, физическая слабость вскоре объединилась с общей усталостью, и я внезапно упал и провалился в беспокойный сон. Вскоре я проснулся. Мне снилось, что лес, такой же, как был вокруг меня сейчас, превратился в армию титанов с овальными головами; но сон продолжался достаточно долго, чтобы освежить мои силы.

Однако я не чувствовал себя благодарным за всё остальное. Туман почти улетучился; и из-за этого я мог видеть, что солнце уже близко к закату. Мне нужно было быстро выйти из леса; сон не избавил меня от воспоминаний о том, что я недавно видел, и в ночное время мой разум не мог бы выдержать напряжения от одиночества рядом с таким блуждающим безумием. Но я быстро понял, что больше не знаю, где выход из этого лабиринта ужаса, хотя окрестности были хорошо видны. Если бы я пошёл в неправильном направлении, я бы не узнал этого до темноты, когда все затаившиеся призраки леса могли приблизиться ко мне.

Однако было ещё более очевидно, что, поскольку никакая сосредоточенность не укажет мне правильный путь, я не должен больше тратить время на бесполезные раздумья, но идти в одном направлении, молясь, чтобы оно вывело меня из кошмара, в который я погрузился. Смутная интуиция подсказала мне, что путь налево приведёт меня к первоначальному маршруту, и я поспешно двинулся в ту сторону, пытаясь заглушить слабые предчувствия. Идя по лесу, я нигде не видел узнаваемых ориентиров, хотя раз или два мне показалось, что искривлённый дуб имеет знакомую форму; но, учитывая, что путешествие вглубь леса было всего лишь ужасным бегством, неудивительно, что я ничего не помнил. Иногда отчаяние настигало меня, и я был уверен, что безликие деревянные колоссы никогда не позволят мне сбежать; но я как мог отбрасывал такие мысли.

Вскоре моя надежда усилилась. Если деревья начали редеть, а растительность стала реже, значит ли это, что я приближаюсь к краю леса? Если смотреть на положение солнца, то осталось совсем немного до наступления темноты, не более пятнадцати минут. И разве это не моя машина виднеется вдали между деревьями? В самом деле, что-то мерцало вспышками тусклого металла там, где тропа, казалось, заканчивалась, хотя пока я не мог разобрать никаких деталей. Я поспешил к тайному свечению на дороге — и вместо этого оказался на поляне.

Металлический конус высотой в девять метров, который возвышался на открытом пространстве, отражал свет только потому, что был покрыт влагой. Сделанная из тусклого минерала, его поверхность была покрыта ямками и рубцами от невообразимых нагрузок. Пока я не мог видеть ту сторону конуса, что покрывали барельефы, передо мной не было ничего, кроме кругового выступа, очевидно, того самого люка из легенды. Но хотя эти нечестивые барельефы были скрыты от меня, то, что я мог видеть на всеми избегаемой поляне, было достаточно тревожным. На противоположной стороне стоял прямоугольный камень, верхняя поверхность которого была выдолблена и окрашена в тёмный цвет, и пятна на ней выглядели свежими, что не поддавалось логическому объяснению, хотя я не подходил к камню, чтобы проверить ужасную идею, которая пришла мне в голову. Никаких следов ног или чего-либо другого не было на грязной земле; не знаю, каких неестественных отпечатков я ожидал, но их отсутствие не успокоило меня. Я знал, что некоторые виды существ скрываются здесь на призрачной поляне; но кто может ходить, не оставляя следов?

Хотя мой страх был огромен, когда я наткнулся на это тайное место в лесу, любопытство в сочетании с определённым фатализмом побуждало меня исследовать конус. В конце концов, скоро наступит ночь, ещё задолго до того, как я найду путь к краю леса; бесполезно спасаться от существ, ожидающих моей попытки бегства. В течение нескольких минут, которые мне оставались, я решил посмотреть, что было вырезано на противоположной стороне конуса; и поэтому я обошёл вокруг объекта, заметив слабый сухой шелест, который доносился откуда-то с поляны.

Я сразу же увидел изображения на изрытой серой поверхности и пожалел о своём желании рассмотреть их. Я могу описать их вместе с действиями, которые были показаны на барельефе. Из этого я сделал выводы, которые вскоре получили ужасное подтверждение. Но ни одно описание не способно передать явную ненормальность и чуждость этих изображений, ибо человеческий разум не может представить себе космическую неестественность, пока ему не покажут конкретные доказательства, которые он не сможет отрицать.

На барельефах было изображено пять различных рас существ. Наиболее часто встречался вид насекомых с определёнными инопланетными характеристиками, что означало их неземное происхождение. Часто показывалось, что эти существа манипулируют своеобразными цилиндрическими приборами, которые, похоже, проецировали тонкие лучи, уничтожающие всё на своём пути. Другой инструмент — кристалл в виде коробочки, испускающий мерцающее лепестковое поле, — использовался для того, чтобы покорить противников — безликих существ с овальными головами, которые, по-видимому, были расой порабощённых тружеников, используемых для выполнения задач, требующих силы, которой не было у относительно слабой расы насекомых.

Это были не единственные существа, изображенные на поверхности конуса, но какая польза описывать их в этом месте истории? Вскоре после этого я увидел таких существ в их естественной среде, и такой опыт был бесконечно хуже, чем простое изображение кошмара. Достаточно сказать, что скульптуры были настолько грубы, что скрывали более отвратительные детали этих существ, зато воспроизведение их окружения было более подробным. Два солнца, которые беспрестанно вращались над сценами, были невероятно реалистичными, хотя ввиду их явной чуждости даже такая картина не могла сравниться с реальной сценой. Царапающие небо пилоны и пугающие своей формой купола городов, маячащих в отдалении, показывались только снаружи, и если где встречалось изображение конуса, то также не изображалось, что находится внутри него.

Примерно тогда я заметил, что становится всё труднее видеть фигуры на поверхности конуса, и вздрогнул от ужаса, когда понял, что слишком увлёкся созерцанием барельефов, а солнце уже зашло за горизонт. Поляна стала пугающе тихой, подчёркивая шуршащий звук, который все ещё исходил откуда-то поблизости. Этот сухой звук, казалось, исходил сверху, и внезапно мне пришло в голову, что это был шум чего-то, спускающегося внутри конуса.

Внезапно шуршание прекратилось, и я напрягся, ожидая существо, что в любой момент могло появиться в районе изогнутого металлического круга. Я не сомневался, что это будет создание, выгравированное на металлических барельефах; вероятно, один из представителей всемогущей расы полунасекомых. Но какие ещё детали этого существа могут свести меня с ума, прежде чем оно увидит меня?

И именно в этот момент я услышал звенящий звук с противоположной стороны — звук открывающегося круглого люка.

III: Насекомые из конуса

Этот глухой звон исцарапанного люка, находящегося за пределами моего поля зрения, долгое время отдавался эхом, но когда он прекратился, из-за края конуса никто не появился. Всё, что можно было услышать, — шорох невидимого обитателя; теперь этот шорох смешивался со скребущим звуком, который неуклонно приближался.

Наконец, появилась фигура, хлопающая кожаными крыльями над землёй. За тварью, которая летела по направлению ко мне, следовала группа других, их крылья били по воздуху с невероятной скоростью. Несмотря на то, что они летели так быстро, я мог с усиленным восприятием ужаса разобрать гораздо больше деталей, чем хотел. Эти огромные, лишённые век глаза, которые глядели на меня с ненавистью, сочлененные усики, которые, казалось, скручивались на голове в космическом ритме, десять ног, покрытых чёрными сияющими щупальцами и сложенные в подбрюшье, и полукруглые ребристые крылья, все в треугольных чешуйках — это описание не может передать душераздирающий ужас формы, которая метнулась ко мне. Я видел, как, истекая слюной, двигались три её рта, а потом тварь оказалась возле меня.

Я подумал, что ей как-то удалось пролететь над моей головой несмотря на то, что её ужасно плоское лицо мгновение назад почти столкнулось с моим; но я не ощутил никакого удара. Но когда я оглянулся, вокруг не было никаких признаков существ-насекомых, и пейзаж выглядел пустым. Другие твари из конуса не пытались напасть на меня, но хлопали крыльями на дальних деревьях. Мысли закрутились в моей голове, я наблюдал за их полётом, пытаясь понять, куда пропала главная тварь.

В следующий момент весь пейзаж, казалось, запульсировал и растаял, словно линзы моих глаз искривились в мучительном искажении. Затем я почувствовал его — то существо каким-то ужасным образом превратилось в паразита, и в тот момент, когда оно оказалось возле моего лица — оно вошло в моё тело и стало ползать внутри моего мозга. Именно из-за этого у меня исказилось зрительное восприятие.

Теперь, когда я оглядываюсь назад и вспоминаю своё первое ощущение чего-то, ползающего как червь по коридорам моего мозга, с несколько более высокой степенью объективности, я могу только предположить, что существо не могло быть исключительно материальным, оно было построено из какой-то инородной материи, которая позволяла своим атомам существовать вместе с атомами моего тела. Но тогда я не мог думать ни о чём, кроме как о страшном паразите, который ползал там, куда мои царапающие пальцы не могли добраться.

О других событиях той ночи я могу только попытаться рассказать с некоторой степенью согласованности, поскольку мои впечатления после этого стали несколько запутанными. Должно быть, мой разум уже привык к чужеродному объекту в моём черепе, потому что, как ни удивительно, очень скоро я стал думать об этом состоянии, как о совершенно нормальном. Существо воздействовало на мои мыслительные процессы, и даже когда я стоял перед конусом, это насекомоподобное создание передавало мне свои воспоминания. Ибо пейзаж растаял вокруг меня, и я начал испытывать видения. Я словно плавал над сценами, как во сне курильщика гашиша, в таком же теле, как у этого ужаса из конуса. Миры выплыли из тьмы того, что казалось вечностью; я видел неописуемой отвратительных существ и не мог закрыть глаза, чтобы не смотреть на них. И когда это существо овладело моим разумом, я начал видеть реальные сцены из жизни того экземпляра, который проник в меня.

Моему взору предстала местность из зелёных туманов, сквозь которые я летел, махая крыльями, над бескрайней поверхностью бурлящей воды. В какой-то момент туманы стали отплывать назад, и я поднялся над ними; зелёная разжиженная дымка раздувалась вокруг меня. Вдалеке высокий расплывчатый цилиндр упирался в невидимое небо; приблизившись к нему, я увидел, что это каменная колонна, выступающая из колеблющейся воды, выращенная твёрдыми, похожими на ракушки растениями. На каждой стороне колонны через равные промежутки имелись выступы странной формы. Казалось, не было никакой причины для ужаса, который бурлил во мне при виде этой колонны, но я намеренно облетел вокруг этого объекта на большом расстоянии. Когда туман снова стал скрывать колонну, я увидел огромную кожаную руку с длинными бескостными пальцами, высунувшуюся из воды, а следом за ней появилась рука со множеством суставов. Я увидел, что мышцы руки напряглись, как будто всё, из чего росла эта рука, готовилось вытащить себя из моря. Я отвернулся и полетел в туман, потому что не хотел видеть, что появится над поверхностью.

Сцена растворилась и сменилась другой. Я полз по тропинке, которая пролегала между прозрачными алмазоподобными камнями. Тропа вела в долину, на дне которой располагалось странное чёрное здание, необъяснимо светящееся под пурпурным ночным небом той далёкой планеты. Здание с его безумно наклонной крышей и многогранными башнями не отличалось узнаваемой архитектурой, и я не знал, почему так целенаправленно приближался к нему. Мои когти громыхали по усыпанной камнями поверхности, которая стала чёрным мозаичным тротуаром перед зияющим входом в чёрное здание. Я вошёл туда. Мне пришлось пройти много извилистых коридоров, прежде чем я добрался до того, что искал — того, о чём на Шаггаи говорили, что оно такое могущественное, — и мне не нравилось то, что свисало с потолков в тёмных углах; но, наконец, я добрался до комнаты без окон в высокой чёрной башне. Я взял странный кусок металла, что лежал на центральной плите, и повернулся, чтобы покинуть комнату. Затем дверь в противоположной стене распахнулась, и я вспомнил легенду, что шептали у нас — о хранителе этого оружия потерянной расы. Но я знал, как использовать всю мощь оружия, и на этом куске металла я сфокусировал умственные волны, чтобы разорвать в клочья многоногую пушистую тварь, которая выбежала из открытой двери. Его отвратительные усохшие головы качались на тощих волосатых шеях. Затем я с ужасом выскочил из неосвещённой башни, сжимая металлическое оружие, потому что, оглядываясь назад, я видел тварь со множеством голов; все её ноги на одной стороне тела сгорели, но всё еще тянулись ко мне.

Видение снова запульсировало и изменилось. Я стоял на высокой плите из какого-то красиво отполированного пластика, окруженный рядами самых тошнотворных существ, которые только можно вообразить. Они были овальными двуногими карликовыми тварями, высотой едва ли в полметра, без рук или головы, но с зияющим влажным серым ртом в центре тела из густой белой мякоти. Все они распластались передо мной, словно поклоняясь, на поверхности гриба, из которого, казалось, состояла земля. На их стороне плиты гриб затвердел, как желатиновый лист. Моя сторона являлась голой скалой, покрытой огромными приземистыми зданиями из того же тёмно-изумрудного материала, что и плита. Эти здания, как я знал, были построены расой, отличной от мясистых белых тварей, и, вероятно, предшествовала им; существа, которые поклонялись моей твёрдой форме, не могли работать с таким материалом или даже касаться его, но жили в отталкивающе влажных норах внутри грибов. Действительно, пока я наблюдал, одно из существ слишком близко подошло к помосту, на котором я стоял, и тем самым оторвало мокрую, как губка, часть своего тела, которая быстро сгнила там, где упала.

Ещё одна сцена мелькнула передо мной. Я скользил над равниной, покрытой колоссами, изображающими обнажённые человекоподобные фигуры в разных развратных позах, каждая статуя высотой не менее тридцати метров; и вокруг каждой располагались какие-то отвратительные детали, которые я не мог классифицировать. Мне не нравились огромные следы, которые виднелись между фигурами, но ещё больше не нравились и тревожили обглоданные кости огромных животных, которые были разбросаны по равнине, ибо я чувствовал, что мог бы понять причину этих ужасов и почему эти колоссы такие анормальные, если бы смог определить, что это такое. Затем поразительно близко за своей спиной я услышал неуклюжие шаги; когда я повернулся и увидел, что топало по полю нечестивых фигур, я узнал ответы на оба вопроса. Это был гуманоид — почти — он был словно заточён в лабиринте статуй, но возвышался над тридцатиметровыми фигурами. Чудовищной вещью, которую я увидел, когда помчался из этого святилища в неизвестный космос, были безглазость живого колосса и то, как волосы на его голове росли из впадин, где должны были быть глаза.

По мере того, как всё больше видений стало овладевать мной, они приобрели более определённую связь, и довольно скоро я понял, что то, что возникало в моей голове, было в своём роде историей расы насекомых. Возможно, самой ужасной частью этого действа было то, как я рассматривал события и сцены, показываемые мне сейчас, не с ужасом и отвращением, как здравомыслящий человек, но с таким же бесстрастным наблюдением, как у насекомого-паразита. По мере того, как хроники расы проходили через мой разум, я был для всего этого насекомым, которое стало частью меня. Я пишу это сейчас с гораздо большим волнением, нежели когда переживал воспоминания того существа, и эта мысль наполняет меня более сильным ужасом, чем сами воспоминания.

Вот таким способом я узнал историю расы насекомых, и поэтому записываю теперь то, что видел. И ужас по-прежнему одолевает меня, когда я думаю о том, что ещё насекомые из Шаггаи могут делать на нашей земле.

IV: Исход из бездны

Насекомые, как я узнал, изначально зародились на Шаггаи — планете, лежащей далеко за пределами досягаемости всех земных телескопов. Их мир вращался вокруг двойной звезды на краю Вселенной. На этой планете они построили свои города, полные сферических жилых куполов и пилонов из того серого металла, из которого был сделан и конус. Почти все главные здания являлись шарами, на верхушке каждого располагалось отверстие без двери, через которое могли влетать и вылетать насекомые; но имелось одно важное здание, которое было не шаровидным, а пирамидой — храм в центре каждого города. И мысли моего существа стали странно сдержанными на тему этого храма, куда все жители ходили на поклонение в ритуальные часы; ибо я так и не смог коснуться воспоминаний о том, чему насекомые поклонялись внутри этой серой, металлической пирамиды. Единственный факт, очевидный мне, заключался в том, что, как ни удивительно, обитатель храма был единым живым существом, которое каким-то образом находилось одновременно в каждом храме.

Жизнь насекомых из серых городов не сопровождалась определёнными закономерностями, за исключением некоторых ритуалов. Они покидали свои купола, когда ослепительный изумрудный свет двух солнц вставал над горизонтом, и в то время, когда группа жрецов, которых обычно все избегали, летела к храму, остальные жители занимались своими делами. Никому не нужно было питаться — они жили за счёт фотосинтеза зелёных лучей двойной звезды — и поэтому они посещали другие планеты, ища новые аномалии, которыми насекомые, в своём извращении, могли бы эстетически наслаждаться. Во время рождения моего информатора раса, не нуждавшаяся в труде, погрузилась в ужасное состояние упадка. В то время как на Шаггаи они ради удовольствия мучили рабов из других миров, на других планетах они искали самые ужасные, одержимые духами места, чтобы посмотреть на тамошние ужасы — такое времяпровождение пробуждало у насекомых забытые воспоминания. Ещё одно занятие насекомых тогда не было полностью раскрыто мне, но оно, казалось, было связано с тем, что они участвовали в культе ведьм в своём форпосте на Земле.

Во всяком случае, насекомые создали форпосты и построили города во многих внешних мирах, на случай, если по какой-либо причине Шаггаи станет непригодным для жизни; потому что у них к тому времени уже был опыт — что угодно может переползти край Вселенной и завоевать их мир. Поэтому они были в какой-то степени подготовлены, когда катастрофа действительно разрушила их мир, за много эонов до их прибытия на Землю. Даже в то время, когда я посетил их храм, у насекомых было очень слабое представление о том, что в действительности разрушило Шаггаи; они с самого начала наблюдали, как это происходило, но могли лишь приблизительно объяснить причину; взглянув на картину того, что они видели, я не удивился их недоумению.

Это случилось на рассвете одного из тех изумрудно-освещённых дней, когда жители Шаггаи впервые заметили в небе неизвестный объект. Над двойным диском на горизонте, медленно приближаясь к их планете, появилась странная красная сфера. Края её были размыты, а центр являлся чётко обозначенной точкой малинового огня. В то время приближение сферы было настолько незаметно, что лишь некоторые жители города обратили на неё внимание; но, когда наступил третий рассвет, объект находился уже намного ближе, и учёные расы начали изучать его. После долгих размышлений они решили, что это не звезда или планета, но какой-то вид небесного тела, что состоит из неизвестной материи; спектр его был совершенно неизвестен, и вещество этой сферы должно было происходить из области, где условия отличались от тех, что характерны для нашей вселенной. Из-за этой неопределённости в идентификации объекта учёные не знали о его вероятном воздействии на свою планету, поскольку тело направлялось непосредственно к Шаггаи и должно было достичь её через три рассвета.

На третий день сфера превратилась в огромное красное свечение на небе, затмив зелёные солнца и освещая Шаггаи малиновым пламенем; но от него не исходило тепла, и, кроме кроваво-красного света, насекомые не замечали никаких других признаков его существования. Жителям было непросто, так как угрожающая сфера на небесах очень тревожила их, поэтому многие насекомые часто посещали треугольный храм, чтобы помолиться своим богам. Существо, проникшее в моё тело, было одним из тех частых посетителей, и его жизнь спасло то, что оно находилось в храме, когда случилась катастрофа. Оно вошло через сводчатый портал, который закрывался листом из прозрачного минерала, защищая посетителей храма от любой угрозы снаружи. Когда насекомое собиралось покинуть храм после того, как исполнило обряд перед обитателем пирамиды, оно увидело продолжительную малиновую вспышку в небе, быстро приближающуюся к земле, и в то же время защитный лист быстро перекрыл выход. Около сорока других существ, которые также участвовали в богослужении, с топотом побежали смотреть сквозь прозрачный минерал на то, что происходило в городе.

Когда красное свечение медленно исчезло, здания снова стали видимы, как и существа на улицах. Жители и дома каким-то образом изменились во время катаклизма — они светились тем же малиновым светом, вытекающим изнутри каждого. И свет становился всё ярче, меняясь от красного до оранжевого, затем от ослепительно-жёлтого до белого, пока насекомые корчились и царапали себя в беспомощной агонии.

То, что храм был укреплён таким минералом, спасло тех, кто находился внутри. Излучение от взорвавшейся сферы почти не повлияло на насекомых в храме, и у них осталось достаточно сил. С помощью какого-то непонятного способа телепортации насекомые переместились вместе с храмом на ближайшую планету, где у них была колония — мир безликих цилиндрических существ, называемый его обитателями Ксицлотл. Когда опустошённый мир Шаггаи за пределами защитного листа стал удаляться, существа-насекомые увидели, как вращаются здания и в мгновение ока взрываются жители. И их последнему взгляду предстали лишь шары света — вот и всё, что осталось от повелителей Шаггаи, когда они погрузились в землю, заполненную малиновым излучением.

По прибытии на Ксицлотл насекомые призвали остальную часть своей расы с других планетарных колоний присоединиться к ним. Безликие ужасы планеты были порабощены новой правящей расой; из-за своей большой физической силы и слабого разума местные обитатели были вынуждены выполнять все задачи по строительству нового города для насекомых на Ксицлотле. Эти существа были покорены одним из инструментов, фокусирующих ментальную силу насекомых, который вызывал неприятные нервные импульсы. Сами по себе безликие были плотоядными и, если бы их не поработили таким способом, они могли бы съесть любое медленно движущееся насекомое. Однако было довольно легко заставить их трудиться, и благодаря их усилиям город быстро принял нужную форму.

Насекомые прожили на Ксицлотле не более двухсот лет, за это время мой информатор достиг зрелости. Он не особо задумывался над тем, почему насекомые покинули эту планету, но это было как-то связано с безликими рабами и их несколько примитивной религией. Местные жители верили в легендарную расу растений, которая обитала на дне ямы с отвесными стенами где-то за пределами страны, в которой находился их город. Религия расы этой планеты требовала, чтобы время от времени среди них выбирались жертвы и бросались в пищу богам-растениям в яме. Насекомые не возражали против этой практики, до тех пор, пока она не унесла слишком много существ, которых насекомые использовали в качестве рабочей силы; по крайней мере, пока группа насекомых не решила проследить за одной из жертв до самой ямы. После этого, однако, история, которую поведали вернувшиеся насекомые, заставила более суеверных существ, включая моего информатора, снова телепортировать храм вместе с некоторым количеством рабов из местной расы Ксицлотла в качестве рабочих на планету в центре соседней галактики. Насекомое, которое передавало свои воспоминания в мой мозг, на самом деле не видело, что произошло в яме, так что эта картина не была ясной, как обычно; но то, что оно помнило и слышало, конечно, вызывало тревогу. Вернувшаяся группа разведчиков видела, как безликое существо прыгает с края ямы и падает в ужасную темноту нижних областей. Затем послышался всплеск в этой темноте, и из неё поднялся огромный фиолетовый влажный цветок; его лепестки жадно открывались и закрывались. Но самой большой аномалией того, что выплеснулось из ямы, были зелёные щупальца, имевшие на своих кончиках руки со множеством пальцев нечестивой красоты, которые цветок жадно тянул к тому месту, откуда жертвы бросались вниз.

На новой планете в соседней галактике насекомые построили храм рядом с центром города; это была необитаемая планета, которую колонисты назвали Туггон. Насекомые пробыли здесь меньше года, поскольку через десять месяцев заметили неуклонное снижение числа рабов на планете и выяснили, что те исчезали после наступления темноты, хотя никто никогда не видел, как они уходили. Когда в последующие ночи исчезли также двое существ-насекомых, была организована поисковая экспедиция; и в нескольких милях от колонии они обнаружили огромный участок болотистой земли, в центре которого лежала огромная каменная башня, от которой свежие следы их сородичей вели к чёрному объекту на краю болота. При ближайшем рассмотрении чёрный объект оказался аккуратной кучей, состоящей из отрубленных голов насекомых вместе с их телами, и поисковики увидели, что вся плоть высасывается через зияющие раны на месте голов; тогда группа не замедлила вернуться в город и потребовала скорейшего переноса храма с Туггона.

После ухода с Туггона насекомые обосновались на планете, которую местные жители называли Л'ги'хкс, а для нас, землян, это — Уран. Этот мир служил домом для насекомых на протяжении многих веков, поскольку коренная раса кубовидных многоногих металлических существ не была открыто враждебной, но позволила гостям построить их обычный форпост, используя труд существ с Ксицлотла. Их старый храм обветшал из-за такого большого числа путешествий, поэтому насекомые построили новый, в форме конуса, тщательно сконструировав многомерные ворота, которые должны были существовать в каждом храме, чтобы позволить войти тому, кого мой информатор описал как «Тот, Кто Снаружи». Город процветал, и существа-аборигены Л'ги'хкса постепенно приняли насекомых в качестве расы, управляющей планетой наравне с ними. Единственным, что не нравилось аборигенам, было то, что насекомые поклоняются отвратительному богу Азатоту. Сами они поклонялись относительно незначительному божеству Лроггу, которое приносило пользу своей пастве и требовало лишь ежегодной жертвы в виде удаления ног взрослого уранийца. Кубовидным существам не нравились туманные рассказы о зверствах, практикуемых на всё еще живых жертвах в коническом храме Азатота, и когда мятежная кучка аборигенов начала посещать город насекомых, чтобы поклоняться там, старейшины Л'ги'хкса посчитали, что следует предпринять шаги для предотвращения такого нежелательного вторжения в их теологию. Но, покуда не испытывая страха перед оружием расы насекомых, они не хотели навлечь на себя гнев бога-идиота и, наконец, решили ничего не делать. Прошло несколько лет, в течение которых произошли две основные последовательности событий. В то время как у большинства насекомых росла устойчивая ненависть к непристойным ритуалам Азатота, и возникло стремление к простым ритуалам, предписанным почитателям Лрогга, повстанцы, появившиеся среди аборигенов, неуклонно становились более пылкими в своем поклонении новому божеству и их ненавистью к своему родному идолу. Наконец, эти два чувства одновременно стали достоянием общественности. Это двойное откровение наступило, когда особенно ярая группа аборигенов-почитателей Азатота разрушила местный храм, разбив все статуи двуглавого божества-летучей мыши Лрогга, убив при этом трёх жрецов. После того, как в мозги преступников залили кислоту, первосвященники Лрогга заявили, что храм Азатота должен быть полностью удалён с планеты вместе со своими почитателями из насекомых, хотя те, кто будет исповедовать религию их планеты, могут остаться, если захотят. Кубовидные аборигены, которые стали адептами культа Азатота, в качестве примера рассматривались так же, как и первые преступники.

Лишь около тридцати членов расы с Шаггаи остались привержены своей вере, но, сосредоточив силы, они смогли телепортировать храм на ближайшую планету — Землю. Они сотворили несовершенную материализацию на поляне возле Гоутсвуда, оставив большую часть храма под землей, и только девять метров выступали над поверхностью. В верхней части конуса жили насекомые, в то время как в центральной части находились камеры для существ из Ксицлотла; в нижней двенадцатиметровой части сохранилось то, чему они поклонялись в храме. В дневное время насекомые поклонялись обитателю тайной части храма, но после наступления темноты они коварно выбирались на поверхность, чтобы загипнотизировать избранных людей и заманить их на поляну.

Из этих привлечённых сформировался декадентский ведьмовской культ, выросший вокруг храма на поляне. Члены культа не просто посещали поляну, чтобы поклоняться насекомым и совершать на алтаре человеческие жертвоприношения; они отправлялись туда, чтобы испытать непристойное удовольствие. Сектанты позволяли насекомым внедрять чужеродные воспоминания в свои мозги, и наслаждались ими так же, как наркоманы, получающие удовольствие от бреда, порождённого их собственным умом. И в этот момент, помоги мне Бог, я испытывал те же ощущения и ничего не делал, чтобы избавиться от них.

По мере того как рос ведьмовской культ, насекомые начали составлять план. Поначалу они просто заманивали людей в своё убежище, чтобы получать удовольствие от извращения их подсознания, но постепенно насекомые пришли к выводу, что, если они будут правильно обращаться со своими жертвами, то станут новыми правителями планеты. Сначала они могли бы поработить жителей близлежащей местности, а затем, по мере своего размножения, — всю планету. Люди могут быть либо уничтожены полностью, либо сохранены в качестве вспомогательной рабочей силы, в то время как новоявленная раса насекомых будет строить города и храмы, и, наконец, возможно, построит огромные многомерные врата, которые сами по себе позволят Азатоту войти в эту вселенную в своей первоначальной форме.

Таким образом, определилась окончательная цель культа. Для насекомых стало большим ударом, когда местный культ стали преследовать за колдовство, и всех его членов казнили. Хуже того, стало известно, что поляна была нечестивым образом связана с этим колдовством, так что те, кто жил где-то рядом с ней, быстро переехали в более здоровую обстановку. Насекомые могли бы телепортироваться, если бы не какая-то составляющая атмосферы, которая мешала этому; это же препятствие не позволяло существам летать на большие расстояния. Поэтому они отказались от идеи телепортации храма и стали использовать существ из Ксицлотла для охраны поляны в дневное время, когда насекомые поклонялись своему богу. Этих ксицлотлиан они на своём языке называли «дневными стражами» и поручили им загонять на поляну неосторожных путников, забредших в лес. Немногих удалось им заманить в конус, который насекомые пытались использовать в качестве основы для нового культа, что они предварительно планировали создать, но безуспешно. Тот молодой человек, попавший на поляну, о которой рассказывала легенда, был первым за многие годы, и оказался таким нерасположенным к общению субъектом, что попытки заставить его подчиниться привели лишь к его полному безумию. После его визита единственным человеком, который действительно был захвачен одним из насекомых-паразитов, стал я.

Вот таким образом история насекомых из Шаггаи дошла до нынешнего момента. На минуту я задумался о том, какие воспоминания, загруженные в мой мозг, проявятся дальше, но почти сразу же после этого я узнал, что это будет. Насекомое решило сделать высшее откровение — оно собиралось раскрыть одно из своих тайных воспоминаний о посещении нижних частей храма.

И тут же существо оказалось в верхней части конуса, лёжа на серой металлической плите в своей комнате. В тот момент оно проснулось, почувствовав восход солнца снаружи, а затем вытянуло ноги и соскочило с плиты, направившись к раздвижной двери. Оно вставило кончик своей ноги в одну из ямок на двери и отодвинуло её, обернувшись, чтобы посмотреть на пустую полукруглую камеру и мигающий свет над плитой, установленной там, чтобы гипнотизировать жильца и быстро вводить его в сон.

Насекомое присоединилось к ритуальной процессии своих собратьев, которые готовились спуститься в нижние помещения. Идущие во главе процессии несли длинные заострённые стержни из всё того же серого металла, в то время как остальные держали части трупа уроженца Ксицлотла. Казалось, стержни вынуждали тайного обитателя вернуться на место, когда он слишком жаждал жертв; единственное, что сейчас могли предложить насекомые, было бы расчленённое безликое существо из рабочих, которое стало слишком слабым, чтобы быть и далее полезным.

Приспосабливая своё оружие, руководители процессии двинулись вниз по наклонному спиральному коридору. Моё существо, пристально глядя вперёд, как предписано, последовало за ними, неся несколько отрубленных щупалец, как подношение. Они прошли по серому коридору, не замечая на стенах барельефы, изображающие обитателей пещер и руин на дальних мирах. Они также не стали обходить стороной клетки с рабочими ксицлотлианцами, даже когда те бились об двери и в беспомощной ярости вытягивали свои щупальца, ощущая части своего товарища-раба. Проходя через комнату воспоминаний, где насекомые хранили безглазый труп одного экземпляра от каждой расы, подчинённой им, процессия тоже не стала оборачиваться. Первая остановка в их ритуальном шествии состоялась у резных дверей внутреннего святилища храма, над которыми были изображены определённые картины. Перед дверьми каждый участник процессии обернул своё туловище крыльями и на мгновение простёрся ниц. Затем стоявшее впереди существо-насекомое вытянуло свои сложенные усики и схватилось за выступ на поверхности двери. Поколебавшись мгновение, согласно ритуалу, оно всеми тремя ртами произнесло в унисон три незнакомых слова и затем открыло дверь.

Первым объектом, который появлялся в поле зрения, когда входная дверь сдвигалась в сторону, была приземистая шестиметровая статуя, отвратительно детализированная фигура, которая не напоминала ничего даже отдалённо похожего на гуманоида. В мой мозг тут же пришла информация, что этот объект представлял бога Азатота — Азатота, каким он был до своего изгнания Вовне. Но глаза моего информатора быстро отвернулись от чуждого колосса к огромной двери позади него — дверь была окаймлена миниатюрными изображениями насекомых, все указывали на что-то за этой дверью. Вожди подняли своё остроконечное оружие и подошли к последней двери, а за ними последовали остальные, глядя прямо вперёд.

Один из лидеров теперь причудливым жестом поднял свой жезл, в то время как другие пали ниц полукругом перед окаймлённой дверью, вращая своими усиками в согласованных и странно тревожных ритмах. Затем, когда распростёртый полумесяц существ снова поднялся, другой лидер выдвинул свои усики и прижал их к дверному выступу. Он открыл дверь без колебаний.

V: За последней дверью

Я лежал в одиночестве на поляне, на покрытой росой траве перед конусом. Вокруг не было признаков каких-либо живых существ, кроме меня, не было даже того насекомого, которое, как я уверенно почувствовал, только что покинуло мой мозг. Вся поляна была такой же, как и была, когда я пришёл сюда, за исключением одной важной разницы — солнце ещё не взошло. Ибо это означало, что жители конуса всё равно будут отсутствовать; они заняты поиском жертв; и это означало, что я могу войти в опустевший храм и открыть ту окаймлённую фигурками дверь, на открывании которой память насекомого закончилась.

Если бы ничто не мешало мне думать, я бы сразу понял, что память закончилась в этот момент просто потому, что это был хитрый способ заманить меня в подземное святилище. Менее вероятно, что я тогда бы догадался, что к этому меня направляет существо, которое всё ещё населяло мой мозг. Но я всё ещё цеплялся за возможность того, что мне снилось. Был только один способ узнать: я должен войти в конус и посмотреть, что находится за той последней дверью. Поэтому я направился к круглому люку в серой стенке конуса.

За коротким проходом внутрь люка начинался наклонный металлический коридор, ведущий то вниз, то вверх. Вверху, как я догадывался, размещались полукруглые комнаты насекомых, куда я не хотел идти; а внизу был расположен собственно сам храм. Я пошёл вниз, делая всё возможное, чтобы не смотреть на ненормальные барельефы, покрывающие стены.

Проход освещался менее ярко, чем это было в памяти моего информатора, так что сначала я не заметил, что барельефы закончились, и начался ряд дверей с тяжёлыми решетками. Только когда серое металлическое щупальце, просунувшись меж прутьев решётки, дрогнуло в паре сантиметров от моего лица, я понял, что здесь был проход мимо клеток с рабочей силой Ксицлотла. Содрогнувшись, я прижался к противоположной стене и двинулся вдоль неё, подёргиваясь от частых разгневанных ударов безликих существ по дверям их клеток. Мне хотелось побыстрей закончить это путешествие. Наконец я миновал последнюю закрытую дверь и продолжил движение вниз по спиральному пандусу.

Память о внедрённых воспоминаниях насекомого-существа уже затуманивалась, так что я едва мог объяснить предчувствие, которое возникло у меня чуть дальше. Я ахнул от шока, когда обогнул стену и увидел стоящую безглазую фигуру с костлявыми руками, тем более отвратительную, что, хотя труп был человеческим, он вытянул три руки. Непоколебимая поза, которую сохранял труп, придала мне смелости подойти к нему, так как я вдруг вспомнил видение комнаты, где насекомые хранили образцы тел своих подданных. Я не стал думать, какая сфера породила этого человека, и не задержался, чтобы осмотреть труп, но быстро пробежал мимо других образцов. Я попытался не смотреть по сторонам, но мои глаза продолжали сбиваться и видели то ласты лягушки, прикреплённые к усатой руке, то безумно расположенный рот, так что я с большой радостью покинул эту комнату.

Когда я подошел к двери храма и увидел, что она открыта, я замешкался в сомнениях. Наконец, я прошёл через неё, мельком взглянув на склеенные воедино металлические головы, которые злобно смотрели на меня. Я остановился, поскольку память об огромном изображении Азатота потускнела. Я недолго смотрел на него; иначе с каждым взглядом видел бы все худшие подробности, достаточно того, что и первый раз был неприятным. Я не буду долго описывать его; но в основном Азатот состоял из двустворчатой раковины, стоящей на множестве пар гибких ног. Из полуоткрытой раковины поднимались несколько сочленённых цилиндров, покрытых полипообразными придатками; и мне показалось, что в темноте внутри раковины я увидел ужасное, зверское, безжалостное лицо с глубоко запавшими глазами, и оно было покрыто блестящими чёрными волосами.

Я почти повернулся и убежал было из храма, думая о двери, которая находилась за статуей, и, размышляя, на что теперь может быть похож бог-идиот. Но я дошёл досюда невредимым и, заметив заострённые стержни, прислонённые к основанию идола, решил, что кто бы ни находился за дверью, он не сможет ничего со мной сделать. И поэтому, подавив своё отвращение от вида статуи Азатота, я взял одно из орудий и направился к той двери. Потянувшись к выступу на скользящей серой панели, я замер, так как услышал странный звук внутри потайной комнаты — словно волны моря бились о чёрные сваи. Звуки немедленно прекратились, но в течение нескольких минут я не мог заставить себя открыть дверь. В какой форме Азатот проявит себя? Могла ли существовать какая-то причина, по которой насекомые поклонялись ему только при свете дня? Но всё это время моя рука тянулась к выступу, как будто другая рука помимо моей направляла её; так что, когда она потянула дверь святилища, я сражался со своей рукой и пытался остановить её. Но к тому времени дверь была полностью открыта, и я стоял, уставившись на то, что находилось за ней.

Длинный проход из вездесущего серого металла простирался на три метра или около того, а в противоположном конце располагалась, на первый взгляд, пустая стена. Тем не менее, стена была не совсем пуста — чуть выше находилась треугольная металлическая дверь с засовом, установленным в скобах поперёк двери. В коридоре было безлюдно, но из-за треугольной двери доносился звук, о котором я уже говорил, — похожий на движение воды.

Я должен был узнать секрет храма и поэтому подкрался к двери и поднял засов, который слегка скрежетал. Я не открыл дверь, но отступил назад по коридору и встал на другом конце. Волновой звук стал громче, как будто что-то приближалось с другой стороны. Затем треугольная дверь затрещала в проёме и начала медленно поворачиваться на шарнирах.

И когда я увидел, что металлический треугольник смещается под давлением с другой стороны, волна ужаса охватила меня. Я не хотел видеть, что находится за ней, повернулся и захлопнул наружную дверь, не дав себе времени подумать. Пока я это делал, в коридоре раздался скрежет, и треугольная дверь распахнулась. Когда я закрывал наружную дверь, сквозь щель я заметил, как что-то просочилось в коридор — бледно-серая форма, расширяющаяся и сверкающая, она блестела и содрогалась, пока её неподвижные частицы свободно опускались на пол; но это был только проблеск, и после этого только в кошмарах я представляю себе, как вижу полную форму Азатота.

Затем я убежал из конуса. Уже наступил день, и над деревьями чёрные фигуры хлопали крыльями, направляясь домой. Я погрузился в коридоры из деревьев, и в одном месте существо из Ксицлотла собралось преградить мне дорогу. Но ещё хуже было то, что когда я приблизился к нему, оно отпрянуло в сторону.

Хотя некоторые из моих личных вещей остались в номере, я так и не вернулся в отель Брайчестера, и, несомненно, среди местных жителей всё ещё ходят разговоры о моей ужасной смерти. Я думал, что если сбегу подальше, то насекомые не смогут навредить мне, но в первую ночь после пережитого на поляне я снова почувствовал ползанье в своём мозгу. С тех пор я часто ловил себя на том, что ищу людей достаточно доверчивых, чтобы их можно было заманить на поляну, но всегда мог воспротивиться таким побуждениям. Я не знаю, как долго я смогу продолжать эту борьбу, и поэтому собираюсь использовать единственный способ, чтобы положить конец этой нечестивой охоте на мой разум.

Теперь солнце опустилось ниже горизонта, оставив только лучезарное свечение, которое сияет на бритве, лежащей на столе передо мной. Возможно, только воображение заставляет меня чувствовать беспокойное, ослепляющее шевеление в моём мозгу; во всяком случае, я больше не должен колебаться. Может быть, инопланетные насекомые в конечном итоге одолеют мир; но я сделаю всё возможное со своей стороны, чтобы предотвратить высвобождение той формы, которую я мельком увидел, и которая с нетерпением ждёт открытия многомерных врат.

Перевод: А. Черепанов Май — Июнь, 2018

Рэмси Кэмпбелл РУДНИК НА ЮГГОТЕ[10]

Рэмси Кэмпбелл. «The Mine on Yuggoth», 1964. Рассказ относится к межавторскому циклу «Мифы Ктулху. Свободные продолжения». Впервые на русском языке.

Источник текста:

Сборник «The Inhabitant of the Lake and Less Welcome Tenants» (1964)

Эдварду Тейлору было двадцать четыре года, когда его впервые заинтересовал металл, добываемый на Югготе[11].

До этого момента он вёл необычную жизнь. Тейлор родился вполне здоровым, в протестантской семье, в Центральной больнице Брайчестера в 1899 году. С раннего возраста он предпочитал сидеть в своей комнате и читать книги, а не играть с соседскими детьми, но такое поведение тоже не редкость. Большинство книг, которые он прочитал, тоже были заурядными, хотя Эдвард, как правило, уделял внимание самым необычным деталям; после прочтения Библии, например, он удивил своего отца, задав вопрос: «И как же колдунья из Аэндора вызвала дух покойного?» Кроме того, его мать, конечно, заметила, что ни один обычный восьмилетний ребёнок не читал «Дракулу» и «Жука»[12] с такой жадностью, как Эдвард.

В 1918 году Тейлор закончил школу и поступил в университет Брайчестера. Здесь и началась странная часть его жизни; преподаватели вскоре обнаружили, что научные исследования Эдварда часто сменяются менее общепринятыми практиками. Он возглавлял ведьмовской культ, члены которого собирались вокруг каменной плиты в лесу у дороги на Севернфорд[13]. В культ входили такие люди, как художник Невил Крогэн и оккультист Генри Фишер. Все участники впоследствии были разоблачены и изгнаны. Некоторые из них отвергли колдовство, но Тейлор оказался единственным, кто стал ещё больше интересоваться этой темой. Его родители умерли; благодаря наследству Тейлору не нужно было работать, так что он мог тратить всё своё время на исследования.

Но хотя Тейлор собрал много знаний, он всё ещё не был удовлетворен. Он позаимствовал у другого оккультиста «Откровения Глааки»[14] и дважды посетил Британский Музей, чтобы скопировать фрагменты из «Некрономикона». В его библиотеке имелась чудовищная безымянная книга Йоханнеса Хенрикуса Потта, которую отвергли издатели Йены[15], и это была книга, благодаря которой у него и возникло последнее увлечение. Эта отталкивающая формула бессмертия, написанная Поттом, была более чем наполовину верной, и когда Тейлор сравнивал некоторые из необходимых ингредиентов со ссылками Альхазреда, он собрал доселе несоединённую серию подсказок.

На Тонде[16], Югготе, иногда и на Земле бессмертия достигали с помощью таинственного способа. Мозг бессмертного пересаживался из одного тела в другое с интервалами в тридцать пять лет; если такая операция была невозможна, то использовался контейнер из ток'ла, в который помещали лишённый оболочки мозг на время, необходимое для поиска нового тела. Ток'л — это металл, широко используемый на Югготе, но на Земле он не встречается.

«Ящерицы-ракообразные[17] прибывают на Землю через их башни», — говорит нам Альхаздред. Не в их башнях, отметил для себя Тейлор, но через них, используя метод сворачивания пространства на себя, который был утрачен для людей со времён Джойри[18]. Это было опасно, но Тейлору требовалось найти форпост отродий Юггота и пройти там через барьер в транспортной башне. Опасность состояла не в путешествии к Югготу; барьер должен изменить внешние и внутренние органы тел, проходящих через него, или иначе ящерицы-ракообразные никогда не смогут жить в своих форпостах на Земле, где они добывают те металлы, которых нет на их планете. Но Тейлору были не по душе эти инопланетные шахтёры; однажды он увидел гравюру в «Откровениях Глааки» и испытал сильное отвращение. Это не было похоже на всё, что он видел раньше; тело югготианца на самом деле не было ящерицей, и его голова не слишком напоминала голову омара, но это были единственные сравнения, которые Тейлор мог сделать.

До этого времени он не мог бы отправиться к отродьям Юггота, даже если бы нашёл один из их форпостов. Но ссылка на странице в «Откровениях» привела его к следующему месту в «Некрономиконе»:

«Пока Азатот правит теперь, как он делал это в своей двустворчатой форме, его имя подчиняет всё, от инкубов, которые населяют Тонд, до слуг Й'голонака. Мало кто может противостоять силе имени Азатота, и даже призраки самой чёрной ночи Юггота не могут сражаться с силой Н…, его другого имени».

Таким образом Тейлора вновь заинтересовала возможность путешествия на Юггот. Ящерицы-ракообразные уже не казались ему опасными, но порой, размышляя о некоторых намёках в «Откровениях», Тейлор чувствовал прилив беспокойства. Иногда упоминалась яма, которая находилась рядом с одним из городов. Мало кто из ящериц-ракообразных уделял ей внимание, но все избегали проходить мимо этой ямы в определённые периоды года. Не было никакого описания того, что находилось в той яме, но Тейлор наткнулся на слова: «В это время года ящерицы-ракообразные радуются темноте Юггота». Но намёки были настолько расплывчаты, что Тейлор обычно игнорировал их.

К сожалению, «другое имя» Азатота не указывалось в «Некрономиконе», и к тому времени, когда у Тейлора возникла нужда в этом имени, разоблачение их ведьмовского культа привело к тому, что книга «Откровения Глааки» оказалась за пределами его досягаемости. В 1924 году Тейлор начал искать людей, обладавших полным изданием «Откровения». Однажды он случайно встретил Майкла Хиндса, одного из бывших членов их культа, у которого не было копии, но он предложил Тейлору посетить фермерский дом возле дороги, ведущей в Козлиный Лес.

— Это жилище Дэниеля Нортона, — сказал ему Хиндс. — У него есть полное издание и ещё много чего интересного. Нортон не очень смышлён, хотя… помнит все углы Тагх-Клатура, но он доволен тем, как живёт и поклоняется богам, и не использует свои знания ради личной выгоды. Я не особо люблю его. Конечно, он слишком глуп, чтобы навредить тебе, но меня все эти его знания пугают и раздражают.

Таким образом, Тейлор пришёл к Дэниелю Нортону. Этот человек жил со своими двумя сыновьями в старом фермерском доме, где им удавалось выживать с небольшим стадом овец и несколькими курицами. Нортон был туг на ухо и, как сказал Хиндс, не слишком умён, так что Тейлор раздражал сам себя, говоря медленно и громко. Фермер проявлял нервозность, пока Тейлор говорил, и оставался беспокойным, отвечая ему:

— Послушайте, юный сэр, это звучит так, будто я замешан в ужасных делах. Однажды у меня был друг, который спустился по Лестнице Дьявола, и он клялся, что вскоре его окружили югготианцы, повторяя за ним все слова его молитвы. Он-то думал, что у него есть заклинания, которые помогут ему преодолеть югготианцев на Лестнице. Но однажды мы нашли его в лесу, и это было так ужасно, что те, кто нёс его тело, больше никогда не были такими, как прежде. Его грудь и горло были разорваны, а лицо было всё синее. Те, кто знал, говорили, что существа, обитающие на Лестницах, схватили моего приятеля и полетели с ним в космос, где его лёгкие разорвались.

Подождите минутку, сэр. Это опасное дело — ступать на Лестницу Дьявола. Но есть нечто за лесом, если идти по дороге на Севернфорд, что может дать вам то, что вы хотите, может быть; и оно не так сильно ненавидит людей, как те с Юггота. Вам, возможно, следует сходить туда — это под плитой или камнем, и ритуал Вуула пробудит его. Но вы думаете о том, чтобы спросить, что вам понадобится? Это проще простого, вам даже не нужен Альхазред, чтобы произнести правильные слова, и оно может доставить вам это с Юггота.

— Вы говорите, что у них есть форпост на Лестнице Дьявола? — настаивал Тейлор.

— Нет, сэр, — ответил фермер, — это всё, что я скажу, пока вы не последуете моему совету.

Тейлор ушёл недовольный, и спустя несколько ночей сходил к исполинской плите в лесу к западу от дороги на Севернфорд. Но ритуал требовал, чтобы в нём участвовало больше одного человека; Тейлор слышал, как что-то огромное шевелится под его ногами, но не более того.

На следующий день Тейлор снова поехал на ферму возле Козлиного Леса. Нортон не скрывал своего недовольства, открывая гостю дверь, но разрешил ему войти. Тень Тейлора металась по сидящему фермеру, пока тот говорил:

— Вы же не думали, что я оставлю вас в покое, если оно не проснётся, не так ли?

— Какая была бы польза, если бы я пошёл к нему с вами? Если один человек не сможет его пробудить, не смогут и двое. В любом случае, может вам нравится вмешиваться в дела тех существ с Юггота, но мне не нравится. Они скажут, что отвезут вас на Юггот и дадут вам то, чего они боятся. Я не хочу приближаться к чему-то, что может привести к ним. На самом деле, я хочу, чтобы всё оставалось так, как есть.

— Что-то, чего они боятся? — повторил Тейлор, вспоминая, что не слышал о таком.

— Это в «Откровениях Глааки», — объяснил фермер. — Вы видели мою…

— Да, в этом есть смысл, — перебил его Тейлор. — Если вы действительно собираетесь отказаться от колдовства, вам больше не понадобится эта книга. Боже, я совсем забыл об этом! Дайте мне эту книгу, и, возможно, я никогда вас больше не побеспокою!

— Можете взять её, и не стоит благодарностей, — сказал Нортон. — Вы серьёзно? Будете ли вы держаться подальше и избавите меня от необходимости иметь дела с существами Извне?

— Да, да, — заверил его Тейлор, взяв кучу пыльных книг, которые фермер сунул ему в руки, и попытался не выронить их, садясь в машину. Он поехал домой и обнаружил, что книга содержит именно то, что он искал. Она также содержала другие соответствующие отрывки, и Тейлор перечитал тот, который ранее был у него в сокращённом варианте:

«За Зоной Тринадцати Ячеистых Колоссов находится Юггот, где обитают жители многих внеземных миров. Чёрные улицы Юггота знают поступь уродливых лап и прикосновение бесформенных придатков, и невидимые формы ползают посреди его неосвещённых башен. Но мало кого существа из мира-на-краю опасаются так же, как молодых югготианцев, что побывали в яме за пределами одного из городов и уцелели. Таких выживших мало кто видел, но легенда ракообразных повествует о городе зелёных пирамид, который висит над уступом глубоко в темноте. Говорят, что ни один рассудок не выдержит зрелища, что происходит на этом уступе в определённые сезоны».

(Но ничто не может сразиться с силой другого имени Азатота.)

Дальше Тейлор не стал читать; и через два дня он поехал с альпинистским снаряжением на скальное образование за пределами Брайчестера. Образование это растянулось на две сотни футов вверх серией ступеней, ведущих к плато, таким образом создавая иллюзию гигантской лестницы; и легенда гласила, что Сатана пришёл с неба, и спустился на землю по этим ступеням. Но когда Тейлор припарковался на дороге, возле которой начинался подъём лестницы, он увидел, насколько они грубые и как легко, кажется, по ним подняться. Он вышел из машины, остановился на мгновение и начал карабкаться вверх.

Подъём в действительности оказался утомительным и тяжёлым. Иногда ноги Тейлора соскальзывали, зависая над пустотой. Один раз, на высоте в сотню футов, он оглянулся на свою машину, и всю оставшуюся часть восхождения пытался забыть пятнышко металла далеко внизу. Наконец, он зацепился рукой за край, подтянулся и выбрался на ровную поверхность. Затем Тейлор посмотрел вверх.

В центре плато стояли три каменные башни, соединённые узкими мостиками из чёрного металла на уровне крыш. Башни окружали грибы неземного вида: серые стебли были покрыты скрученными листьями. Они не могли быть полностью растительной природы, поскольку, когда Тейлор поднялся на плато, стебли наклонились в его сторону, и листья развернулись к нему.

Тейлор стал пробираться через грибную аллею, сжимаясь, когда липкие листья касались его и, наконец, поспешил в очищенное пространство вокруг центрального шпиля. Башня была около тридцати футов высотой, без окон и с необычным угловатым дверным проёмом, открывавшим его взору лестницу, ведущую в черноту. Однако, у Тейлора был с собой фонарь, и он стал освещать себе путь на лестницу. Ему не нравилось, что темнота словно перемещалась за светом фонаря; он предпочёл бы случайное окно, чтобы оно напоминало ему, что он ещё не достиг Юггота. Но мысль о ток'ле, дарующем бессмертие, заставляла Тейлора двигаться дальше.

Поднимаясь в течение некоторого времени по лестнице, он заметил иероглифы на стенах — все, очевидно, указывали на что-то, находящееся за поворотом коридора. Тейлор повернул за угол и увидел, что ступеньки заканчивались в нескольких футах выше — не на стене или твёрдом барьере; но свет фонаря не проникал дальше. Должно быть, это было то самое место, где ящерицы-ракообразные соединяют Землю с Югготом; и с другой стороны находился сам Юггот.

Тейлор бросился к барьеру, погрузился в него, закричал и упал. Казалось, что его тело было разорвано на атомы и перестроено; осталось только воспоминание о том, что он не был уверен в пережитом. Тейлор лежал несколько минут, прежде чем смог встать и осмотреться.

Он был на крыше башни, возвышающейся над городом. Направив вниз луч фонаря вниз, он увидел, что на гладкой стене нет никаких ступенек; но, вспомнив мостики, он догадался, что здания в конце каждого ряда могут иметь какие-нибудь пути для спуска. Это казалось единственным способом, которым ракообразные могли спуститься, поскольку гравюры из «Откровения» не показывали никакого метода их полёта. Тейлор был расстроен бездной под мостиком, но не мог осветить её своим фонарём.

Ему предстояло преодолеть пять узких металлических мостиков. Тейлор не замечал их странной формы, пока не вышел к первому. Мостик был слегка выпуклым в разрезе, и рифлёные секции под углом выступали наружу через одинаковые промежутки. Тейлору было очень трудно перейти от равновесия на выпуклых участках к равновесию на наклонных плоскостях. Часто он скользил в сторону, но, наконец, добрался до конца мостика, окружённого зияющей чернотой в центре крыши. Отсюда Тейлор отправился к следующему мостику. Набравшись опыта, он уже меньше поскальзывался.

Одно его беспокоило — полная тишина ночного города. Звон его шагов нарушал тишину, они звучали словно камешки, падающие в какое-то подземное море. Не было слышно даже отдалённых звуков, но казалось невозможным, чтобы такой густонаселенный мир оказался настолько тихим. Даже если предположить невероятное, что все жители города были сейчас на Земле, наверняка какой-то звук должен иногда доноситься издалека. Всё было похоже на то, что жители бежали от какого-то кошмарного вторжения в город.

Когда Тейлор добрался до центра пятого мостика, позади него раздалось хриплое карканье. Тейлор пошатнулся и ударился о металлический выступ. Цепляясь за углы, он добрался до последней крыши и оглянулся.

Звук исходил из динамика, вибрирующего поверх металлического пилона. Карканье казалось бесцельным, если только это не было предупреждением или объявлением о его собственном прибытии. Тейлор проигнорировал это как предупреждение, не желая возвращаться на Землю после того, как зашёл так далеко; и даже если югготианцы узнают о его присутствии, они будут бежать от имени Азатота. Тейлор подошёл к краю крыши и стал высматривать спуск вниз.

Спуск состоял из ничем не ограждённой лестницы, которая вилась спирально по внешней стене башни, круто опускаясь к улице. Когда вопящий динамик затих, Тейлор стал спускаться и понял, что ступени были расположены под тупым углом к стене, так что только их изъеденная поверхность мешала ему сорваться вниз. Через десять футов камешек скользнул под ногой Тейлора, и если бы он не схватился за верхнюю ступеньку, то упал бы в темноту. Его сердце колотилось, и оставшуюся часть пути он двигался медленнее.

И вот Тейлор, наконец, добрался до тротуара из восьмиугольных вогнутых чёрных камней. Он осветил улицу слегка приглушённым фонарём. Чёрные шпили тянулись по обеим сторонам в ночь, а слева от Тейлора располагался перекрёсток. Все здания были установлены в центрах отдельных квадратов с длиной стороны в десять ярдов[19], через которые прорезались дорожки из чёрного полупрозрачного минерала и на них росли точно расположенные линии тех полуживотных грибов, которые он видел на плато. Когда Тейлор вышел из башни, его фонарь осветил развилку на дороге, на пересечении которой стояло приземистое чёрное здание в форме усечённого конуса, и путешественник решил пойти по левой ветви этой развилки.

Металл, который он искал, был настолько хрупким, что не использовался для строительства в городе. Чтобы собрать образцы, он должен был посетить настоящие рудники, которые обычно располагались рядом с поселениями ракообразных. Но Тейлор не понимал планировки города. Ничего не было видно с крыш, потому что фонарь не светил далеко, и путешественник не знал, на сколько миль простирается заселённая территория. Даже «Откровения Глааки» не давали карт городов на Югготе, так что единственный план Тейлора состоял в том, чтобы наугад пройти по какой-нибудь улице. Однако, как правило, такие города были окружены рудниками с интервалом в четверть мили, так что, как только Тейлор достигнет края города, он окажется довольно близко к одному из рудников. Там в основном добывали чёрный камень, используемый для строительства, но определённый процент руды извлекался из камня и очищался на заводах вокруг рудников.

Пройдя пятьсот ярдов по левой стороне развилки, Тейлор заметил, что окрестности изменились. Хотя на одной стороне улицы всё ещё находились башни, пилоны справа теперь уступали место открытому пространству, простирающемуся вдоль улицы на протяжении двухсот ярдов и заходящими на пятьдесят ярдов внутрь улицы. Это пространство было заполнено объектами странной формы из полу-эластичного пластика тёмно-синего цвета. Несмотря на их причудливую форму, Тейлор мог видеть, что они предназначены в качестве сидений; но он не мог понять приспособлений в форме дисков, которые поднимались на металлических стержнях с каждой их стороны. Он никогда не читал о таком месте и предположил, что это может быть подобием кинотеатра у ракообразных. Тейлор увидел, что пространство усеяно тонкими шестиугольными листами из синего металла, покрытыми выпуклыми разноцветными символами. Тейлор взял с собой несколько листов. Казалось, что недавно и в спешке все посетители покинули это место. Данная картина в сочетании с предупреждающей сиреной могла бы намекнуть Тейлору об опасности; но он лишь продолжил идти по улице.

Однако открытое пространство заинтересовало его. Диски могут быть какой-то формой приёмника, и в этом случае радиопередача может дать ему представление о направлении к рудникам. Возможно, ракообразные обладали способностью передавать мысленные образы, так как некоторые легенды об их форпостах на Земле говорили о том, что они используют гипноз на большом расстоянии. Если диски работали на каком-то схожем принципе, их энергия не должна была навредить человеку, поскольку, проходя через барьер, его тело изменило способ обмена веществ на такой же, что и у ракообразных. Во всяком случае, у Тейлора осталось три батареи для фонаря, и он мог позволить себе потратить немного времени, поскольку имел возможность защитить себя с помощью пугающего имени, если на него нападёт кто-нибудь из горожан.

Тейлор погрузился в пластик одного из тёмно-синих сидений. Он откинулся на спинку, положив фонарь на землю рядом с одной из батарей, которая выпала из его кармана. Он немного посидел в кресле, и его голова оказалась между металлическими дисками. Диски оглушительно затрещали, и до того, как Тейлор смог пошевелиться, яркая оранжевая искра вспыхнула на одном диске и перескочила на другой, пройдя через его мозг.

Тейлор вскочил, и оранжевый луч исчез. Из его левого кармана, в котором лежали две запасные батареи, потянуло запахом металла. Тейлор сунул руку в карман, и она покрылась тускло-серой жидкостью; очевидно, это было всё, что осталось от батарей. Фонарь и одна батарея, которая не соприкасалась с его телом, всё ещё лежали рядом, и лампочка по-прежнему горела. Но, несмотря на то, что луч сделал с батареями, Тейлор не пострадал. Он очень хотел вернуться на сиденье, поэтому выключил фонарь для экономии заряда батареи и сел обратно на пластик. Ибо этот луч обладал свойством формировать образы в его уме; и в этот момент, сидя между дисками, Тейлор мимолётно увидел странную картину — ржавые металлические ворота, стоящие одиноко в центре пустыни, освещённые зелёной луной. Он не знал, что это было, но ворота имели вид определённого и непознаваемого назначения.

Луч начал проходить ещё до того, как голова Тейлора оказалась между дисками, и в его уме сформировался образ, который сразу же исчез и уступил место другому. Ряд несвязанных видений проходил перед Тейлором и размывал окружающую тьму. Змееподобное существо пролетело через небо медного цвета, его голова и хвост свисали вниз с живота, где вращалось одно крыло летучей мыши. Большие, покрытые паутиной твари выкатывались из зловонных пещер в центре фосфоресцирующего болота, их рты чавкали, когда они спешили туда, где кричала чья-то фигура, застрявшая в грязи. Ряд гор, их вершины, покрытые льдом, доходили почти до неба; и, пока Тейлор наблюдал за ними, целая линия пиков взорвалась, и в поле зрения появилась белая безликая голова.

Тейлор, скорее встревоженный, подумал, защищаясь от мыслеобразов: «Клоака какая-то! Зря трачу время!», и начал вставать с сиденья.

Сразу же при слове «клоака» сформировалась новая картина. Появился крупный план одного из ракообразных, и то, что он делал, было тошнотворно очевидным даже с его непривычной формой. Что было необычно, так это то, что он выполнял этот акт в саду у одной из башен, возле вездесущего гриба. Когда ракообразный закончил, он встал и отошел, а Тейлор внимательно посмотрел на картину, что осталась позади. Пока он смотрел, оцепенев от ужаса, листья близлежащего гриба согнулись и покрыли фекалии, а когда лист разогнулся, земля в этом месте была пуста. Теперь он увидел назначение этих грибных аллей.

Более важным, однако, как понял Тейлор, было то, что он только что открыл метод обращения к знаниям, хранящимся в этой библиотеке. Он должен подумать о каком-то ключевом слове — поэтому «клоака» вызвало такое досадное видение. Теперь, сдержав тошноту, Тейлор сказал мысленно: «Рудники, связанные с этим городом».

Перспектива, которая теперь явилась ему, представляла собой вид на город с высоты птичьего полёта. Город полностью был во тьме, но каким-то образом Тейлор ощущал очертания зданий. Затем точка обзора стала снижаться, пока Тейлор не оказался смотрящим прямо на библиотеку; у него возникло странное головокружение, когда он увидел самого себя, сидящего на пластиковом кресле. Кто бы ни транслировал это, изображения начали двигаться по улице, граничащей с библиотекой, пересекли прямую дорогу, вывели к её расширению и показали Тейлору яму в нескольких ярдах дальше.

Передатчик, однако, теперь работал как будто независимо от воли человека. Сейчас он вернулся обратно на шестьсот ярдов или около того по дороге, к перекрестку с более широкой улицей справа. Тейлор понял, что нужно следовать к чему-то важному. Его вели по извилистой улице, и он увидел, что через несколько ярдов здания закончились, оттуда более грубая дорожка тянулась к краю ямы, намного большей, чем первая. Передатчик сдвинулся вперёд, остановившись у края зданий. Тейлор хотел, чтобы он подошёл поближе, но передатчик оставался на одном месте. Когда видение продолжилось, громкий шум заставил Тейлора вздрогнуть; это была только часть передачи — не похожая на голос, она напоминала стеклянные поверхности, вибрирующие вместе, но формирующие определённые узоры. Возможно, это был голос, но его послание не имело смысла — что могла означать фраза ксада-хгла-сорон? Как бы то ни было, фраза повторилась семь раз, затем изображение исчезло.

Озадаченный, Тейлор слез с сиденья. Он не смог получить какой-либо дополнительной информации от дисков. Более крупная яма находилась дальше, но она могла содержать больше минералов, и здания находились не так близко к ней, поэтому опасность того, что Тейлору там помешают, была менее вероятной. Он решил пойти туда.

Когда путешественник добрался до перекрёстка, он некоторое время простоял в нерешительности, вспомнив приземистые чёрные башни, которые окружали ближайший рудник, и повернул направо. Его ботинки звенели на чёрном тротуаре и хрустели на камнях ведущей далее тропы. Луч фонаря задрожал на осыпающемся краю, и Тейлор остановился возле ямы, посмотрев вниз.

Сначала он ничего не увидел. Пылинки, поднимающиеся снизу, окрасили луч фонаря полупрозрачным зелёным цветом, но он ничего не выявил, кроме колеблющегося круга чёрного камня на противоположной стене. Круг рос и тускнел по мере снижения, но темнота окончательно очертила края отложения, выступающего из скалы, и то, что стояло на нём.

Нет ничего ужасного в группе высоких опустевших пирамид, даже когда эти пирамиды построены из бледно-зелёного материала, который блестит и, кажется, движется в полусвете. Что-то еще заставляло Тейлора зачарованно смотреть вниз — способ, которым изумрудные конусы поглощали свет его фонаря, пока лампочка заметно тускнела. Он смотрел вниз, ожидая чего-то, что, по его мнению, должно было случиться.

Лампочка вспыхнула и погасла, оставив его в полной темноте.

Ничего не видя, Тейлор отвинтил крышку фонаря и позволил мёртвой батарее выпасть и удариться о поверхность скалы далеко внизу. Вытащив последнюю батарею из кармана, он вслепую нащупал кусочки металла, щурясь во тьме, и увидел в своих руках фонарь. Он был слабо освещён сиянием, идущим снизу, и становился всё более отчётливым, пока Тейлор смотрел на фонарь. Теперь он мог видеть дальнюю сторону ямы, и, услышав скрежещущий металлический звук, который начал звучать где-то ниже, Тейлор посмотрел вниз в зелёный свет.

Что-то поднималось к нему по поверхности скалы; нечто сияюще-зелёное выскользнуло из уступа. Оно было огромное и такое же зелёное, как скалы, отчего сливалось с камнями, но оно имело форму, и именно это заставило Тейлора бежать из глубокой ямы, грохоча ногами по тротуарам, и не включать фонарь, пока он не натолкнулся на чёрный шпиль за пределами расширяющегося радиуса зелёного света. Тейлор не останавливал свой бег, пока не добрался до здания в форме усечённого конуса, которое он запомнил, и башни рядом с ней. Он опрометчиво поднялся по внешним ступеням, полз на четвереньках, качался на мостиках и так добрался до последней крыши.

Последний раз он мельком взглянул на другие башни, затем поднял люк и спустился вниз по неосвещённым ступенькам, сквозь жгучий барьер, через проход, и с грохотом вывалился в ослепительный дневной свет, наполовину скатившись по Лестнице Дьявола, и, наконец, добрался до своей машины. Где-то там существо, которое он мельком узрел, всё ещё двигалось — эта зеленовато-лучистая форма, которая вздымалась и пульсировала над шпилями, опрокидывала их, и выдвигала светящиеся конечности, чтобы поглотить бегущие карликовые формы…

* * *

Когда прохожие позвонили в полицию Брайчестера, услышав необычные звуки из дома на Саут Эбби Авеню, оказалось, что только несколько документов в этом доме не были уничтожены Тейлором. Полиция вызвала врачей из Мерси Хилл, которым оставалось только отвезти Тейлора в больницу. Он взбесился, когда врачи отказались исследовать Ступени Дьявола, но когда они попытались успокоить его обещаниями, что съездят туда, он так демонстративно протестовал, что его перевели в Дом Камсайда для душевнобольных. Там он мог только лежать, лихорадочно повторяя:

«Вы, дураки, почему бы вам не остановить их, поднявшись по ступенькам? Они будут унесены в космос — лёгкие лопнут — синие лица… И предположим, что Оно не разрушило весь город — предположим, что Оно было разумно? Если бы Оно знало о башнях в других частях космоса, Оно могло бы найти дорогу к лестнице — Оно спускается вниз по лестнице через барьер — Оно пробирается через лес и в город. За окном! Оно поднимается над домами!»

Дело Эдварда Тейлора всё ещё вызывает разногласия среди докторов и является предметом преувеличенных спекуляций в воскресных газетах. Конечно, журналисты не знают всех фактов; если бы они их знали, их тон, безусловно, был бы другим, но доктора сочли неразумным раскрывать всё, что произошло с Тейлором.

Вот почему рентгеновские снимки тела Тейлора тщательно спрятаны в архивах госпиталя. На первый взгляд снимки казались нормальными, и неспециалист мог не заметить никаких аномалий даже после тщательного их изучения. Требуется опытный доктор, способный заметить, что лёгкие Тейлора, хоть и функционируют прекрасно, ни в коем случае не похожи на лёгкие человека.

Перевод: А. Черепанов Апрель, 2018

Рэмси Кэмпбелл РАЗРЫВАЮЩИЙ ЗАВЕСЫ

Рэмси Кэмпбелл. «The Render of the Veils», 1964. Рассказ из цикла «Мифы Ктулху. Свободные продолжения».

Впервые на русском языке.

Источник текста:

Сборник «The Inhabitant of the Lake and Less Welcome Tenants» (1964)

Была полночь. Последний автобус до Брайчестера уже ушёл. Дождь лил как из ведра. Кевин Джиллсон с горечью думал, что ему до утра придётся стоять под навесом близлежащего кинотеатра, но сильный ветер сдувал капли дождя в сторону Джиллсона, так что навес не давал ему никакого укрытия. Он поднял воротник своего плаща, когда вода начала течь по его шее, и медленно двинулся вверх по холму прочь от автобусной остановки.

Улицы были практически пусты; несколько автомобилей, промчавшихся мимо Джиллсона, не отреагировали на его сигналы. Он прошёл мимо множества домов, но мало где горел свет в окнах; ему было грустно идти по мокрому чёрному тротуару, отражавшему неровный свет уличных фонарей. Джиллсон встретил лишь одного человека — молчаливую фигуру, склонившуюся в тени дверного проёма. Только красный огонёк сигареты убеждал Джиллсона, что там вообще кто-то был.

На углу улиц Гонт и Ферри он увидел приближающуюся машину. Наполовину ослеплённый сиянием фар, он понял, что это такси, выехавшее на улицы ради последнего ночного пассажира. Кевин помахал водителю размокшим журналом «Камсайдский Обозреватель», который он всё ещё сжимал в руках, и такси остановилось рядом с ним.

— Вы ещё берёте пассажиров? — крикнул Джиллсон через боковое окно.

— Я собирался домой, — отозвался водитель. — И всё же, если вам есть куда идти, я бы не советовал вам бродить по улицам в такую ночь. Куда ехать?

Джиллсон ответил: «Брайчестер» и сделал попытку сесть в машину. Однако в этот момент он услышал рядом голос, крикнувший что-то; и, повернувшись, увидел фигуру мужчины, бегущего сквозь дождь к такси. По сигарете в его пальцах и стороне, с которой тот появился, Джиллсон понял, что это тот самый человек, которого он заметил в дверном проёме.

— Подождите, пожалуйста, подождите! — кричал незнакомец. Он шлёпнул ногами по луже, обрызгав Джиллсона. — Вы не против, если я сяду вместе с вами в это такси? Если вы торопитесь, это не важно, но если из-за меня вам придётся проехать дольше, я выплачу вам разницу в цене. Я не знаю, как мне ещё вернуться домой, хотя живу недалеко отсюда.

— Где вы живёте? — с опаской спросил Джиллсон. — Я не тороплюсь, но…

— На Тюдор-Драйв, — ответил мужчина с нетерпением.

— О, это на пути к Брайчестеру, не так ли? — с облегчением выдохнул Джиллсон. — Конечно, садитесь, мы оба заболеем пневмонией, если простоим здесь ещё хоть минуту.

Забравшись в такси, Джиллсон сказал водителю куда ехать и откинулся на спинку кресла. Ему не хотелось разговаривать, и он решил почитать книгу, надеясь, что другой пассажир поймёт, что Джиллсона не нужно беспокоить. Он достал из кармана экземпляр «Колдовства в наши дни», купленный утром в книжном киоске, и немного полистал страницы.

Едва Джиллсон начал читать первую главу, как услышал голос попутчика.

— Вы верите в эту чушь?

— Вы про это? — обречённо предположил Джиллсон, постучав пальцем по обложке книги. — В некотором смысле, да. Я полагаю, эти люди верили, что танцы голышом и плевки на распятия принесут им пользу. Скорее ребячество, хотя, конечно, все они психопаты.

— Я бы сказал, что в таких аляповатых книгах о другом и не пишут, — согласился незнакомец.

На несколько минут воцарилось общее молчание, и Джиллсон решил вернуться к своей книге. Он вновь открыл её и прочитал подходящую к названию яркую рекламу на внутренней стороне обложки, но тут струйка воды стекла по его рукаву на открытую страницу. Джиллсон протёр её носовым платком и в раздражении отложил книгу в сторону.

— Но знаете ли вы, что стояло за этими ведьмовскими культами? — вновь услышал он голос.

— Что вы имеете в виду? — спросил Джиллсон, забыв на мгновение о промокшей книге.

— Вы знаете что-нибудь о настоящих культах? — продолжал незнакомец. — Не о средневековых слугах Сатаны, а о тех, кто поклоняется богам, которые существуют?

— Это зависит от того, что вы подразумеваете под «богами, которые существуют», — ответил Джиллсон.

Мужчина, похоже, не обратил внимания на это замечание. — Они создали эти культы, потому что они что-то искали. Возможно, вы читали некоторые из их книг, которые не купить в тех киосках, где вы приобрели своё «Колдовство», но эти книги сохранились в нескольких музеях.

— Ну, я когда-то был в Лондоне, и взглянул на то, что у них имелось в Британском музее.

— «Некрономикон», я полагаю. — Незнакомец казался почти удивлённым. — И что вы подумали о нём?

— Я нашёл эту книгу довольно тревожной, — признался Джиллсон, — но не такой ужасной, как мне о ней говорили. Но тогда я не мог всего понять.

— Лично я подумал, что «Некрономикон» смехотворен, — прокомментировал слова Кевина таинственный попутчик, — так туманно… Но, конечно, если бы автор детально описывал то, на что лишь намекал, то ни один музей не стал бы хранить у себя эту книгу. Думаю, самое лучшее, если об этом будут знать лишь немногие из нас… Простите меня, вы, должно быть, считаете меня странным. Подумайте об этом, вы даже не знаете, кто я такой. Я Генри Фишер, и полагаю, вы могли бы назвать меня оккультистом.

— Нет, пожалуйста, продолжайте, — сказал Джиллсон. — То, что вы рассказываете, очень интересно.

— Как насчёт людей, которые что-то ищут? Почему вы что-то ищете? — спросил Фишер.

— Не то, чтобы ищу, просто у меня была какая-то стойкая убеждённость с самого детства. Не о чем беспокоиться, на самом деле — просто некая идея, что ничто из того, что мы видим, не является реальностью: если бы существовал какой-то способ видеть вещи, не используя глаза, всё выглядело бы совсем по-другому. Странно, не так ли?

Когда ответа не последовало, Джиллсон отвернулся от собеседника. В глазах Генри Фишера появилось странное выражение; взгляд удивлённого триумфа. Заметив недоумение Джиллсона, он, казалось, взял себя в руки и заметил:

— Удивительно, что вы говорите такое. Меня довольно долго преследовали такие же мысли, и я часто был на грани того, чтобы начать искать пути доказательства своей теории. Видите ли, есть способы видеть, не используя глаза, даже если вы их держите открытыми, но только это может быть опасно, и требуется участие двух человек для этого. Нам может быть интересно попробовать… Ну, вот и моя остановка.

Такси остановилось перед многоквартирным домом. За капающими деревьями тянулась бетонная дорожка, над которой возвышались окна, в некоторых горел жёлтый свет, другие зияли темнотой.

— Моя квартира на первом этаже, — заметил Фишер, когда выходил из машины и расплачивался с водителем.

Джиллсон опустил боковое стекло.

— Подождите, — сказал он. — Что вы подразумеваете под видением вещей такими, какие они есть на самом деле?

— Вам интересно? — Фишер наклонился и заглянул в такси. — Помните, я сказал вам, что это может быть опасно.

— Я не возражаю, — ответил Джиллсон, открывая дверь и выходя из машины. Он махнул водителю, чтобы тот уезжал, и только когда они с Фишером стояли, наблюдая за гаснущими вдали задними фонарями такси, он вспомнил, что оставил свою книгу на сиденье.

Хотя с деревьев всё ещё падали капли, дождь прекратился. Двое мужчин шли по бетонной дорожке, и ветер кружился вокруг них; казалось, он дул с замёрзших звёзд. Кевин Джиллсон почувствовал радость, когда они закрыли за собой стеклянные двери и вошли в фойе, оклеенное цветистыми обоями. Лестница вела вверх к другим квартирам, но Фишер повернулся к ещё одной стеклянной двери, находящейся слева.

Джиллсон не ожидал ничего особенного, но то, что он увидел за этой дверью, поразило его. Это была нормальная гостиная, современная обстановка, модернистские обои, электрическое освещение; но некоторые объекты в ней выглядели не совсем обычными. Репродукции картин Босха, Кларка Эштона Смита и Дали создавали аномальное настроение, которое дополняли эзотерические книги, занимающие целый шкаф в одном из углов комнаты. Но такие картины и книги можно найти где угодно; а вот некоторые из других вещей Джиллсон никогда раньше не видел. Он не мог понять, что за объект яйцевидной формы лежал на столе в центре комнаты и издавал странный, прерывистый свист. Он также не узнавал очертания чего-то, что стояло на пьедестале в углу, завешенное холстом.

— Возможно, я должен был предупредить вас, — вмешался Фишер. — Полагаю, это не совсем то, что вы ожидали, будучи снаружи. Во всяком случае, садитесь, а я приготовлю вам кофе и немного объясню суть дела. И давайте включим магнитофон, я хочу, чтобы он работал до самого конца и мог записать наш эксперимент.

Фишер ушёл на кухню, и Джиллсон услышал грохот кастрюль. Сквозь этот грохот Фишер начал громко рассказывать:

— Знаете, я был довольно своеобразным ребёнком, очень чувствительным, но странным образом сильным и терпеливым. После того, как я однажды увидел горгулью в церкви, мне приснилось, что она преследует меня, а в другой раз, когда собаку возле нашего дома сбила машина, все соседи заметили, как я жадно смотрел на неё. Мои родители как-то вызвали доктора, и он сказал, что я «очень болезненный, и они должны держать меня подальше от всего, что может повлиять на мою психику». Как будто они могли!

Итак, это случилось в школе, точнее в кабинете физики, именно там мне пришла в голову эта мысль. Однажды мы изучали структуру глаза, и я задумался. Чем дольше я смотрел на эту схему сетчатки, хрусталика и линз, тем больше убеждался в том, что то, что мы видим с помощью такой сложной системы, должно каким-то образом искажаться. Всё это очень хорошо демонстрирует, что проекция на сетчатке глаза — просто изображение, не более искажённое, чем то, что получается в телескопе. Это было слишком сложно для меня. Я почти встал, чтобы высказать учителю свои мысли, но понял, что надо мной будут смеяться.

Я больше особо не думал над этим, пока не поступил в университет. Затем как-то раз я разговорился с одним из учеников — его звали Тейлор, — и, едва с ним познакомившись, я сразу присоединился к их ведьмовскому культу. Не к вашим голым декадентам, а к тем, кто действительно знал, как использовать элементарные силы. Я мог бы многое рассказать вам о том, чем мы занимались, но некоторые из вещей слишком долго объяснять. Сегодня вечером я хочу попробовать провести эксперимент, но, возможно, позже я расскажу вам о том, что знаю. О таких вещах, как неиспользуемая часть мозга, и о том, что похоронено на кладбище недалеко отсюда…

В любом случае, через некоторое время после того, как я присоединился к культу, он был разоблачён, и всех выгнали. К счастью, меня не было на той встрече, за которой следили шпионы, поэтому я остался. Тем не менее, некоторые из участников культа решили полностью забросить колдовство; и я убедил одного из них отдать мне все свои книги. Среди них были «Откровения Глааки», и именно в этой книге я прочёл о процессе, который хочу попробовать проделать сегодня вечером. Я читал о нём.

Фишер вошел в гостиную с подносом, на котором стояли две чашки и кофейник. Затем он пересёк комнату, в которой на пьедестале стоял какой-то объект, закрытый холстом, и когда Джиллсон наклонился вперёд, Фишер отдёрнул холст.

Кевин Джиллсон мог только вытаращить глаза. Объект был не бесформенным, но настолько сложным, что человеческие глаза не могли определить, что он из себя представляет. Он состоял из полушарий и блестящего металла, его части соединялись длинными пластиковыми стержнями. Стержни были тусклого серого цвета, так что Джиллсон не мог разобрать, какие из них располагались ближе; они сливались в единую массу, из которой выступали отдельные цилиндры. Пока он смотрел на это, Джиллсона преследовало странное ощущение, что между стержнями блестели глаза; но в какое место конструкции он бы ни глядел, он видел только промежутки между стержнями. Самым странным было ощущение, что эта конструкция является образом чего-то живого из иного измерения, где такой образец аномальной геометрии мог бы обитать. Когда он повернулся, чтобы поговорить с Фишером, то увидел краем глаза, что конструкция увеличилась и заняла почти всю ширину комнаты, но когда Джиллсон качнулся назад, вся картина, разумеется, оказалась прежнего размера. По крайней мере, он был уверен, что это так, но Джиллсон даже не мог понять, насколько высоким объект был изначально.

— Значит, вы видите иллюзии размера? — Фишер заметил недоумение гостя. — Это только из-за трёхмерного расширения исходного существа. Конечно, в его собственном измерении оно выглядит совсем не так.

— Но что это? — нетерпеливо спросил Джиллсон.

— Это изображение Даолота — Разрывающего Завесы, — объяснил Фишер.

Он подошёл к столу, на который ранее поставил поднос. Налив кофе, он передал чашку Джиллсону, который затем отметил:

— Вы должны будете объяснить это через минуту, но пока вы были на кухне, я тут подумал кое о чём. Я бы упомянул об этом раньше, только мне не хотелось спорить, находясь в разных комнатах. Легко говорить о том, что всё, что мы видим, искажено. Скажем, этот стол в действительности совсем не прямоугольный и не плоский. Но когда я касаюсь его, то чувствую плоскую прямоугольную поверхность. Как вы это объясните?

— Простая тактильная галлюцинация, — объяснил Фишер. — Вот почему я говорю, что это может быть опасно. Поймите, вы на самом деле не ощущаете здесь плоской прямоугольной поверхности, но только потому, что ваши глаза видят такую форму, ваш ум вводит вас в заблуждение. И вы думаете, что чувствуете то, что соответствует вашему видению. Только иногда я задаюсь вопросом — почему разум создал такую систему заблуждения? Может быть, из-за того, что, если бы мы видели себя такими, какими мы являемся на самом деле, это могло бы стать для нас тяжёлым бременем?

— Послушайте, если вы хотите увидеть неискажённое существо, — сказал Джиллсон, — то я тоже хочу. Ради бога, не пытайтесь отговорить меня сейчас, на самом интересном месте. Вы назвали это Даолотом. Что это значит?

— Ну, мне придётся начать свои объяснения издалека, — извинился Фишер. — С того момента, как вы вошли в комнату, вы время от времени всё смотрели на эту конструкцию яйцеподобной формы; вы, должно быть, читали о ней в «Некрономиконе». Помните те ссылки на кристаллизаторы Сновидения? Это одно из них — устройство, которое проецирует вас во сне в другие измерения. К этому нужно немного привыкнуть, но за несколько лет я научился входить почти в каждое измерение вплоть до двадцать пятого. Если бы я только мог передать вам ощущения той последней плоскости, где есть пространство, а материя не может существовать! Кстати, не спрашивайте меня, где я взял кристаллизатор, — до тех пор, пока я не буду уверен, что его хранитель не явится за ним. Я никогда не должен говорить об этом. Но неважно.

После того, как я прочитал в «Откровениях Глааки» о том, что моя идея о реальности имеет под собой основание, я решил провести некоторые опыты. Это были, в основном, пробы и ошибки; но, наконец, однажды ночью, я обнаружил себя материализовавшимся в месте, где я никогда раньше не был. Там имелись такие высокие стены и колонны, что я даже не мог увидеть, где они заканчивались, а посреди пола находилась огромная трещина, бегущая от стены к стене, неровная, как от землетрясения. Пока я смотрел на трещину, её очертания казались тусклыми и размытыми, и из неё что-то вылезло. Я говорил вам, что существо выглядит совсем по-другому в своём измерении… Ну, я видел живой аналог. Думаю, вы поймёте, что я даже не буду пытаться его описывать. Оно несколько мгновений стояло, покачиваясь, а затем начало расширяться. Через несколько минут оно поглотило бы меня, но я не стал этого ждать и побежал между колоннами.

Прежде чем я смог отбежать достаточно далеко, передо мной появилась группа людей. Они были одеты в металлические одежды и капюшоны, и несли маленькие изображения того, что я только что видел, так что я понял, что это жрецы того существа. Идущий впереди остальных жрец спросил меня, зачем я пришел в их мир, и я объяснил, что надеялся призвать Даолота, чтобы он помог мне увидеть то, что находится за завесами. Жрецы обменялись взглядами, и один из них передал мне изображение, которое он нёс.

— Тебе это понадобится, — объяснил он мне. Это служит каналом связи, в своём мире ты нигде не встретишь такого.

Затем вся сцена исчезла, и я оказался в своей постели, но в моих руках было изображение, которое вы видите там.

— Но вы мне так и не сказали… — начал Джиллсон.

— Я уже подхожу к этому. Теперь вы знаете, где я получил этот образ. Тем не менее, вам интересно, как это связано с сегодняшним экспериментом, и кто такой вообще этот Даолот?

Даолот — это бог, чуждый бог. Ему поклонялись в Атлантиде, где он считался богом астрологов. Предполагаю, что именно там был установлен способ поклонения ему на Земле: его никогда нельзя увидеть, ибо глаз пытается следовать за извилинами его формы, и это вызывает безумие. Вот почему не должно быть света, когда его призывают — когда мы сегодня чуть позже станем вызывать Даолота, нам придётся выключить все лампы. Нам непременно понадобится копия образа бога, пусть и неточная.

Что касается того, зачем нам призывать Даолота — на Югготе и Тонде он известен как Разрывающий Завесы, и этот титул имеет большое значение. Там его жрецы видят не только прошлое и будущее — они могут видеть, как объекты простираются в последнее измерение. Поэтому, если мы призовем Даолота и удержим его с помощью Пентакля Плоскостей, мы сможем получить от него помощь в устранении искажений восприятия. Пока это всё, что я могу вам объяснить. Уже почти 2:30 ночи, и мы должны быть готовы к 2:45; вот когда отверстия выровняются… Конечно, если вы не хотите знать, что будет дальше, пожалуйста, скажите мне об этом сейчас. Но я не хочу, чтобы всё встало на свои места просто так.

— Я останусь, — ответил Джиллсон, бросив беспокойный взгляд на образ Даолота.

— Хорошо. Помогите мне здесь, пожалуйста.

Фишер открыл дверцу шкафа, стоящего рядом с книжным. Джиллсон увидел несколько больших, аккуратно сложенных ящиков, помеченных цветными символами. Он поднял один ящик, и Фишер вытащил другой, находящийся под ним. Закрывая дверцу шкафа, Джиллсон услышал, как хозяин поднимает крышку ящика; а когда он повернулся, Фишер уже раскладывал содержимое на полу. На свет явилось множество пластиковых пластин, которые собирались в искажённую хрупкую пентаграмму; за ней последовали две чёрные свечи, изогнутые в непристойные фигуры, металлический стержень с идолом на одном конце и череп. Этот череп вызвал беспокойство у Джиллсона: в нём имелись отверстия, в которые можно было установить свечи, но даже по форме и отсутствию рта Джиллсон мог предположить, что череп не принадлежал человеку.

Теперь Фишер начал расставлять эти предметы. Сначала он сдвинул стулья и столы к стенам, а затем собрал пентаграмму на полу в центре комнаты. Когда он вставил свечи в череп и зажёг их, а затем разместил всё это внутри пентаграммы, Джиллсон, стоя за спиной Фишера, спросил:

— Вы, кажется, говорили, что у нас не должно быть света, а как насчёт этого?

— Не волнуйтесь, они ничего не будут освещать, — объяснил Фишер. — Когда придёт Даолот, он вытянет из них свет — это облегчит выравнивание отверстий.

Когда Фишер повернулся, чтобы выключить освещение, он заметил через плечо:

— Он появится в пентакле, и его твёрдая трехмерная материализация будет оставаться там всё время. Тем не менее, он выдвинет двумерные конечности в комнату, и вы можете почувствовать их, так что не бойтесь. Видите ли, он возьмёт немного крови у нас обоих.

Рука Фишера приблизилась к выключателю.

— Что?! — воскликнул Джиллсон. — Вы ничего не говорили…

— Всё в порядке, — заверил его Фишер. — Он берёт кровь у любого, кто его призывает; кажется, Даолот таким способом проверяет их намерения. Но он берёт немного. У меня он возьмёт больше крови, потому что я жрец, вы здесь только для того, чтобы я мог использовать вашу жизненную силу, чтобы открыть ему путь. Конечно, будет не больно.

И, не дожидаясь дальнейших протестов, Фишер выключил свет.

За окном находился гараж с неоновой рекламой, но шторы почти не пропускали её свет в комнату. Чёрные свечи тоже очень слабо освещали пространство, и Джиллсон ничего не мог разглядеть за пределами пентаграммы, находясь возле книжного шкафа. Он вздрогнул, когда хозяин ударил стержнем с идолом по полу и начал истерично кричать.

— Утгос плам'ф Даолот асгу'и — приди, о Ты, кто сметает завесы в сторону и показывает реальности за их пределами.

Фишер говорил многое, но Джиллсон особо не вникал в его слова. Он наблюдал за светящимся туманом, который, казалось, исходил как от него, так и от Фишера, и перетекал в деформированный череп в центре пентакля. К концу чтения заклинания вокруг обоих мужчин и черепа появилась определённая аура. Джиллсон зачарованно смотрел на неё, а затем Фишер умолк.

В течение минуты ничего не происходило. Затем извивающийся туман исчез, остался только огонь свечей; но теперь они горели ярче, и неясное свечение окружало их. Пока Джиллсон смотрел на свечи, двойное пламя начало гаснуть и вдруг пропало. На мгновение ему показалось, что пламя каждой свечи заменяет чёрное пламя — своего рода негативный огонь, но и он так же быстро исчез. В тот же миг Джиллсон понял, что они с Фишером уже не одни в комнате.

Он услышал сухой шелест из пентакля и почувствовал, что какая-то фигура движется там. Его сразу же окружили невидимые создания. Сухие, невероятно лёгкие существа коснулись лица Джиллсона, и что-то скользнуло между его губами. Ни одной точки на его теле не трогали достаточно долго, чтобы он мог понять, что это такое; так быстры были их движения, что Джиллсон ощутил не прикосновения, а скорее воспоминания о них. Но когда шорох вернулся в центр комнаты, во рту Джиллсона появился привкус соли, и он понял, что щупальце, входившее в его рот, укусило его за язык, чтобы взять каплю крови.

Фишер воззвал на фоне шороха:

— Теперь Ты вкусил нашей крови, Ты знаешь наши намерения. Пентаграмма Плоскостей будет удерживать Тебя до тех пор, пока Ты не сделаешь того, что мы желаем — раздвинешь завесу веры и покажешь нам реальности настоящего существования. Покажешь ли Ты это, чтобы освободиться?

Шуршание усилилось. Джиллсону захотелось, чтобы ритуал поскорее закончился; его глаза привыкли к свету от рекламы гаража, и сейчас он мог почти видеть в темноте тусклую извивающуюся фигуру.

Внезапно раздался дисгармоничный металлический скрежет, и весь дом затрясло. Звуки растаяли в темноте, и Джиллсон понял, что обитатель пентакля исчез. В комнате всё ещё было темно; пламя свечей не возвращалось, и зрение Джиллсона ещё не могло проникнуть в черноту.

Фишер, находящийся возле двери, сказал:

— Что ж, он ушёл, а эта фигура построена так, чтобы Даолот не мог вернуться, не сделав того, что я попросил. Так что, когда я включу свет, вы увидите всё таким, каково оно есть на самом деле. Теперь, если вы можете нащупать шкаф, вы найдёте повязку на глаза, она лежит наверху. Наденьте её, и вы ничего не сможете увидеть, — если не хотите пройти через это испытание. Затем я смогу включить свет и увидеть всё, что я хочу увидеть, а затем использовать идола, чтобы свести весь эффект к нулю. Вы хотите так поступить?

— Я проделал весь этот путь с вами, — напомнил ему Джиллсон, — не для того, чтобы испугаться в последний момент.

— Хотите увидеть всё прямо сейчас? Вы понимаете, что как только вы увидите реальность, тактильные заблуждения никогда больше не смогут обманывать вас. Вы уверены, что сможете жить с этим?

— Ради всего святого, конечно! — ответ Джиллсона был едва слышен.

— Хорошо. Я включаю свет… сейчас!

Когда полицейские прибыли в квартиры на Тюдор-Стрит, куда их вызвал истеричный жилец, они увидели сцену, которая ужаснула даже наименее брезгливых из них. Один квартиросъёмщик, возвращаясь с поздней вечеринки, увидел труп Кевина Джиллсона, лежащего на ковре — он был заколот до смерти. Однако полицейских тошнило не от этой картины, а от того, что они нашли на лужайке под разбитым окном; там лежал мёртвый Генри Фишер, его горло было разорвано осколками стекла.

Всё это казалось очень необычным, и не помог раскрытию дела даже магнитофон, найденный в комнате. Полицейские поняли, что тут определённо проводился какой-то ритуал чёрной магии, и догадались, что Джиллсон был убит острым концом стержня с закреплённым на нём идолом. Оставшаяся часть магнитофонной ленты была заполнена эзотерическими разговорами, которые к концу записи стали совсем бессвязными. Часть ленты, записавшей события после щелчка, включившего свет, больше всего озадачивает слушателей; пока никто не нашёл разумной причины, по которой Фишер убил своего гостя.

Когда любопытные детективы включают запись, они слышат голос Фишера:

— Там… чёрт, я не могу видеть после этой темноты. Теперь, что…

Боже мой, где я? И где вы? Джиллсон, где вы? Где вы? Нет, держитесь подальше, Джиллсон, ради Бога, уберите свою руку. Я вижу, как что-то движется во всём этом… но Боже, это не должны быть вы… Почему я не слышу вас?… но этого достаточно, чтобы поразить любого до потери речи… Теперь подойдите ко мне… Боже, эта тварь — вы… расширяется… сжимается… первичное желе, формируется и изменяется… и цвет… Убирайтесь! Не подходите ближе… вы с ума сошли? Если вы осмелитесь прикоснуться ко мне, вы наткнётесь на этого идола… он может ощущаться мокрым и губчатым, и выглядеть ужасно… но он одолеет вас! Нет, не прикасайтесь ко мне, я не могу этого вынести…

Потом раздаётся крик и глухой стук. Взрыв безумного вопля прерывается разбивающимся стеклом, и ужасный захлёбывающийся звук вскоре затихает.

Удивительно, что двое мужчин, казалось, обманули сами себя, думая, что они изменились физически; но дело было именно так, ибо два трупа выглядели совершенно обычно, за исключением их увечий. Ничто в этом деле не может быть объяснено безумием двух мужчин. По крайней мере, есть одна аномалия; но начальник полиции Камсайда уверен, что это только брак на плёнке — в некоторых местах записи слышен громкий сухой шелест.

Перевод: А. Черепанов Август, 2018

Роберт Макнэйр Прайс ПОД НАДГРОБИЕМ

Роберт М. Прайс. «Beneath the Tombstone», 1984. Рассказ из цикла «Мифы Дерлета» (ответвление от межавторского цикла «Мифы Ктулху. Свободные продолжения»).

Впервые на русском языке.

Источник текста:

Сборник «The Book of Iod.The Eater of Souls & Other Tales» (1995)

К вечной жизни никто не стремится, кроме дураков.

Мудрый вместо этого жаждет покоя забвения.

Ты сможешь уснуть и отдохнуть в гробу,

Что станет твоим щитом от нежелательных гостей.

И если Старший Знак начертан на глине,

Он будет держать бессменную вахту против шаркающего врага.

— Книга Иода

Предисловие автора

Эта история началась как дружеская пародия на фантастический рассказ Августа Дерлета в духе Лавкрафта, изданный в шестом номере журнала «Crypt of Cthulhu». В расширенной и переписанной форме она стала чем-то большим, чем дань Дерлету, и появилась на страницах журнала «Footsteps». Но это также дань уважения и Генри Каттнеру. История использует некоторые из характерных тем Каттнера, такие, как мертвец, ожидающий в могиле, и «Книга Иода». Возможно, главная концепция этой книги-каббалистическая, поскольку Каттнер использует такие термины, как Тиккун и Кадеш. Гностический элемент проистекает из-за сходства между словами «Iod» и «Iao», греческого сокращения имени «Yahweh», которое часто использовалось в синкретической магии эпохи эллинизма (см. Ханс Дитер Бетц (ред.), «Переводы греческих папирусов по магии» и Джон Гейджер, ред., «Проклятые таблички и связывающие заклинания из древнего мира»); ср. с «Io Sabbaoth, Ialdabaoth» в гностических текстах.

В рассказе «Под надгробием» содержится первое упоминание о таинственной деревушке Тофет, штат Пенсильвания, о которой позднее напишет и Лин Картер. Это название является одним из обозначений, используемых пророком Иеремией для проклятой Долины Хинном, находящейся за пределами Иерусалима, где почитатели Молоха когда-то приносили в жертву младенцев. Позднее эта долина превратилась в мусорную свалку, куда сбрасывали тела тех, кто не мог получить достойного погребения на священной земле. Тофет — исторический прототип того места, «где червь не умирает, и пламя никогда не гаснет».

Первая публикация: «Footsteps TV», 1984.

I

Не могу точно сказать, почему мой эксцентричный дядя Авессалом выбрал меня в качестве наследника его мирского имущества. Бог знает, что у него остались и другие родственники, которые были ему ближе, чем я, или, по крайней мере, я предполагал, что они где-то существуют. Во всяком случае я мог лишь вспомнить, что со времён семейных праздников моего детства я мало общался со своим дядей. Я не мог представить себе, почему он вдруг вспомнил обо мне.

Тем не менее, 5 марта я сложил свои вещи в машину (это было достаточно легко сделать, так как вещей у меня мало) и отправился в старый особняк, находящийся среди низких холмов округа Ланкастер, что в штате Пенсильвания. Маленькие города никогда мне особо не нравились, но время было такое, что я не собирался отказываться от свободного дома, независимо от того, в каком он состоянии и в какой глуши находится.

Деревушку, в которой поселился мой дядя, было не так-то просто найти. На дорожных картах она не значилась, и даже местные жители, у которых я спрашивал, как проехать к деревне, похоже, не слышали о Тофет. Возможно, я неправильно произносил это слово. Я лишь знал, что название для деревни было взято из Библии, но это же относилось и к большинству других городов и деревень в этом районе. Этот факт стал очевидным, когда я бесцельно проехал через некоторые из них. Если мне суждено было заблудиться, то округ Ланкастер выглядел, по крайней, мере живописным местом для этого. Но к вечеру я всё же нашёл Тофет, благодаря указаниям владельца небольшого магазина и автозаправки возле дороги.

Деревня оказалась крошечной, действительно захолустной. Когда я оказался там, для меня уже не составило труда найти дом дяди Авессалома. На самом деле он был расположен в нескольких милях от остальной части деревни, поэтому мне стало интересно, подпадает ли моё наследство под муниципальную юрисдикцию. Старый дом возвышался во всём своём декадентском величии посреди дикой сельской местности. Он был в довольно хорошем состоянии, хотя и мрачным на вид. Это впечатление усиливалось благодаря серии нарисованных мелом и краской колдовских знаков высоко над карнизом. Конечно, я весь день видел подобные символы и мемориальные доски и оценил их как настоящие образцы народного творчества. Но я постоянно задавался вопросом: насколько серьёзно местные фермеры из амишей и меннонитов относятся к этим колдовским знакам? Вряд ли эти благочестивые люди использовали колдовские символы в качестве украшения, но, безусловно, их религия была одинаково недружелюбна и к суевериям, и к ведьмам с их проклятиями.

У меня был ключ, и несмотря на то, что замок был ржавый, он легко открылся; я вошёл в дом и стал осматриваться. Даже для того, чтобы обойти первый этаж, мне понадобилось много времени. Проходя из передней через гостиную и кабинет, я был весьма впечатлён декором. Обшитые дубовыми панелями стены должны были придавать интерьеру определённое ощущение тепла, но почему-то этого не чувствовалось. Возможно, это произошло из-за пренебрежения к искусной работе по дереву. В течение короткого времени, прошедшего с момента смерти моего дяди, покрытие лаком не могло стать таким тусклым, если бы его не игнорировали задолго до этого. Дядя Авессалом, должно быть, не разделял привередливость предыдущего поколения. Возможно, он, как и многие эксцентричные отшельники, вообще не обращал внимания на мирские вещи, его разум был занят чем-то другим. Ржавый замок на входной двери уже являлся признаком того, что дядя не заботился о мелком ремонте. Фактически, единственная работа по дому, которая, кажется, его беспокоила, — содержать ковёр в чистоте; я заметил это только потому, что загадочные геометрические узоры в переплетении нитей ковра привлекли моё внимание. Они не были бы настолько отчётливыми, если бы старый Авессалом не ухаживал за ковром. Что-то в этом странном переплетении показалось мне знакомым, возможно, случайное сходство с колдовскими символами на внешней стороне дома. Что ж, это неважно.

В кабинете мой взгляд переместился от унылой отделки стен к забитым книгами полкам и, наконец, к портрету в раме, висящему над камином. Конечно, портрет изображал самого дядю Авессалома. Как я уже говорил, я не видел этого человека с детства, но лицезрение этой картины мгновенно заполнило пробелы, которые годами увеличивались в моей памяти. Это действительно он. Мастерство художника ухватило даже намёк на скуку и раздражение, которые старик, должно быть, испытывал, позируя для портрета, — трудная работа, навязанная ему, без сомнения, каким-то надоедливым кузеном. Насколько же родственники раздражали этого человека, стремящегося только к молчанию, чтобы он отверг их притязания и оставил своё имение только мне!

Во всяком случае, я стал его наследником, и имущество моего дяди было достаточно дорогим, несмотря на довольно странный пункт в его завещании, что я должен сжечь несколько книг из обширной библиотеки и засыпать удивительно большой подвал в доме.

Вскоре я приготовился выполнить первое из этих обязательств, и развёл огонь в огромном старом камине. В любом случае, мне нужно тепло, рассуждал я, поэтому почему бы мне заодно не позаботиться и о деле? Чем быстрее я исполню завещание, тем скорее собственность станет моей по закону.

Я легко нашёл нужные книги; видимо дядя надеялся, что они смогут последовать за ним в загробный мир. Некоторые книги содержали порнографические иллюстрации довольно захватывающего характера, исследующие глубины извращений, которых я даже не мог вообразить. Эти книги отправились в огонь. Мне было достаточно пролистать несколько страниц, чтобы почувствовать тошноту, так что я с облегчением обратился к остальным книгам.

Некоторые из их названий ни о чём мне не говорили, хотя, когда я учился в колледже, иностранные языки были моим любимым предметом, и некоторые из странных книг пробудили моё любопытство. Одна из них, «Книга Иода», была написана на греческом и коптском языках и, похоже, являлась каким-то сочинением гностиков. «Каббала Сабота» служила, по-видимому, трактатом по ангелологии, составленным на какой-то варварской версии языка идиш, которая для меня не имела никакого смысла. Ещё одну книгу, «Исповедь Безумного Монаха Клифануса», я мог прочесть, но её написали на испорченном латинском языке. Я смутно вспомнил, что слышал об этом неясном образце обширной литературы средневековья.

Может быть, некоторые из этих книг достойны того, чтобы сохранить их или продать? Они могут представлять интерес для эксперта, который знает, что с ними делать. Тем не менее, я не хотел нарушать условия завещания и рисковать потерей своего наследства. Однако ничто не мешало мне неторопливо просматривать коллекцию.

Наконец, в моих руках оказалась книга, которая заинтриговала меня сильнее всех остальных. Моей первой реакцией было лёгкое отвращение, так как её обложка казалась неприятной и похожей на человеческую кожу. Не меньше сбивал с толку и совершенно незнакомый мне язык книги (переложенный на английские буквы). Единственное понятное слово я нашёл в частичном переводе названия книги, написанного почерком моего дяди на титульной странице — «Текст Рльеха». Я попробовал применить свои знания языков, прочитав несколько подчёркнутых слов на странице, где дядя оставил закладку: «мглв' нафх фхтагннгах кф 'айяк 'вулгтмм вугтлаг'н…»

Слова эхом отдавались в большой комнате, а затем растаяли на фоне потрескивания дров в камине. Тем не менее уже наступил вечер, и я решил отложить все свои дела на следующее утро.

Подготовив одну из кроватей на втором этаже, я лёг спать. День был трудным, и вскоре я заснул; меня беспокоил только ненормально громкий хор лягушек, а также вой ветра в кронах деревьев неподалёку от дома. И все же, вероятно, что эти звуки беспокоили меня больше, чем мне тогда казалось, ибо мои сны были пронизаны видениями огромных форм, полуящериц, полуосьминогов, выстроившихся в ряд на фоне лесных склонов и резных каменных стен.

II

Проснулся я не особо отдохнувшим. Приготовив лёгкий, холодный завтрак, я отнёс тарелку в кабинет, где снова стал просматривать содержимое библиотеки. Дядя Авессалом собрал в папку вырезки из местных газет, посвящённых причудливым, но, казалось бы, не связанным между собой происшествиям. Несколько статей из «Ланкастер Рекорд» относились к необъяснимым исчезновениям и увечьям крупного рогатого скота. Все эти вырезки выглядели как материал, который нужен был лишь для того, чтобы чем-то заполнить последние страницы газеты. То, что дядя хотел найти в этих странных вырезках, находилось за пределами моего понимания, но я уже видел адекватные доказательства непристойных и похотливых вкусов старика.

Мои размышления прервал стук в дверь. Я содрогнулся от этого звука, осознав тишину, охватившую дом с предыдущего вечера. Открыв входную дверь, я увидел местного полицейского. Он был средних лет и смотрел на меня подозрительно, но, казалось, он немного расслабился, пока мы разговаривали. Оказалось, что этой ночью у одного фермера исчезла пара призовых быков. Офицер ездил по округе в поисках каких-либо следов похитителей, когда заметил дым из моей трубы. Зная, что Авессалом Мюллер умер примерно месяц назад, полицейский посчитал необходимым проверить его дом. Я представился племянником старого Авессалома и его наследником Уильямом. Офицера, казалось, удовлетворил мой ответ, и он направился к своей машине, чтобы продолжить поиски. Однако на полпути он обернулся и спросил: планирую ли я поселиться в Тофет? Достаточно естественный вопрос, конечно, даже вежливый при обычных обстоятельствах, но я не мог не заметить определённую тревогу в поведении полицейского, когда сказал, что да, я надеюсь обосноваться в этой деревне.

Закрыв дверь, я стал думать над тем, что подразумевал вопрос офицера. Моя первая мысль — дядя Авессалом получил какую-то сомнительную репутацию среди местных, и это было не трудно представить, учитывая их деревенское благочестие и его довольно отвратительные вкусы. Что такое он натворил, чтобы заработать себе такую дурную репутацию? Но меня беспокоило то, что я вполне мог унаследовать статус своего дяди-изгоя. Очень плохо обустраивать жизнь в новом месте с таким к себе отношением. Я решил, что книги и документы могут подождать. Возможно, визит в деревню даст ответ на некоторые из моих вопросов.

Я посчитал, что к тому времени, когда я приведу себя в порядок и войду на главную улицу Тофет, большинство горожан будут уже на улице, тем более что это было прежде всего сообщество мелких фермеров, которые просыпались на рассвете. Правда, более вероятно, что они будут заняты своими делами, но я надеялся, что смогу встретиться, по крайней мере, с некоторыми из моих новых соседей. Если бы я не нашёл никаких подсказок относительно моей (возможно, воображаемой) тайны, то я хотя бы мог показать всем, что я не чудовище, и возможно завёл бы несколько новых знакомств. С такими планами я отправился в деревню.

Но мои надежды не оправдались. Самый дружелюбный ответ, который я мог получить от нескольких жителей, к которым я обратился, был поспешным «приятно познакомиться», и я подозревал, что даже эти скудные слова не отражали того, что они думали на самом деле. Неужели они боялись меня как преемника дяди Авессалома и продолжателя каких-то его злых дел? Или они просто невежественные крестьяне, которые содрогались от контакта с любым приезжим? Последнее, в конце концов, было вполне вероятным; мне показалось, что лица многих увиденных мной деревенских жителей очень похожи, явный намёк на кровосмешение с последующим психическим упадком.

Мне пришла в голову одна идея, и, купив нужные продукты, я вернулся в свою машину, направляясь к придорожной заправке, мимо которой я проезжал вчера. Старик, который там работал, знал, где находится Тофет, и возможно, он мог поведать мне что-то ещё. И не будучи жителем этой деревни, он может быть менее молчаливым, чем другие.

Но и здесь меня ждало разочарование. Когда я прибыл на автозаправку, дверь в магазинчик была закрыта, а жалюзи на окнах опущены. Свежие следы шин в пыли и другие маленькие подсказки заставили меня задуматься: не спрятался ли кто внутри? Тишина в этом месте казалась напряжённой, словно владелец заправки и его клиенты увидели, как я приближался, и отчаянно искали, где спрятаться. Озадаченный, я вернулся к машине и поехал в свой дом, решив осмотреть его получше. Но когда я вырулил на дорогу, я увидел проблеск чего-то, что ускользало от меня до этого. Внезапно я заметил импровизированный магический символ, нарисованный на большом диске, вырезанном, скорей всего, из цинкового таза. Кто-то пригвоздил его к передней стене магазинчика над дверью. Каким-то образом я не заметил этот диск пару минут назад, но это можно объяснить моим замешательством. Но я точно был уверен, что этого диска вчера не было!

К полудню я вернулся в дом, еще более озадаченный, чем раньше. Я решил, что ответ на мучающий меня вопрос может находиться только в книгах моего дяди, в тех самых книгах, которые я чуть не отправил в огонь накануне вечером. В них я прочёл о фантастических сущностях с такими именами, как Левиафан, Демогоргон, Азатот, Зеемебооч. Каким-то образом я понял, что это были те самые существа, которые мне снились прошлой ночью! Какими исследованиями занимался дядя Авессалом? И ещё хуже — какими делами?

III

Ещё раз мои мысли были прерваны, на этот раз странным звуком — подо мной. Подвал! Поглощённый адскими книгами своего дяди я совсем забыл о втором пункте завещания. Следуя за звуком, насколько мне удавалось (он теперь угасал), я спустился в подземную комнату. До сих пор я слышал только отражённые звуки, которые могли быть эхом предсмертной агонии какого-то зверя. Но когда звуки прекратились, я увидел, что подвальное помещение наполнено ужасающим зловонием, как на скотобойне. На каменном полу кто-то разбросал скелеты одной или нескольких коров. А может, тех самых пропавших быков? Они почти закрывали собой следы от кругов и пентаклей, когда-то начерченных мелом.

Когда наступила ночь, я был уже в двух милях от деревни, перелезая через ограду Тофетского кладбища. Видите ли, вернувшись к коллекции оккультных книг в кабинете, я просмотрел их заново, ещё более отчаянно нуждаясь в какой-то подсказке. И я верил, что в подчёркнутом стихе из «Книги Иода» я нашел ответ. Я перевёл его приблизительно, как смог, и почувствовал уверенность, что конец всего ужасного дела находится здесь, в месте последнего упокоения моего дяди.

После недолгих поисков я нашёл нужную могилу и стал раскапывать её, подавляя чувство отвращения. Наконец, моему взору открылась крышка гроба. С некоторым удивлением я заметил, что гроб был уложен так, что надгробие стояло над его серединой, а не над головой покойника, как это было принято. Таким образом, чтобы откопать гроб на всю длину, мне пришлось сдвинуть могильный камень. Само надгробие любопытного дизайна не имело ни традиционной прямоугольной формы, ни формы креста. Оно выглядело скорее, как пятиконечная звезда, с каким-то узором, вырезанным на ней. Без могильного камня, поднятие гроба на поверхность стало сравнительно простым делом.

Я сделал паузу, на мгновение испугавшись порывов ветра, которые, казалось, вырвались из ниоткуда. Успокоившись, насколько позволяла окружающая обстановка, я приготовился посмотреть на труп. Но снимая крышку с гроба, я оказался не готов к открывшейся мне картине. Тело моего дяди было таким же, как на портрете. Он казался не мёртвым, определённо не разложившимся, а просто спящим. И всё же я лишь мельком видел его в таком состоянии. Крышка гроба открывалась с трудом, и я был вынужден с огромным усилием оттолкнуть её. Когда крышка откинулась, петли разрушились, как и камень в форме звезды, на который она упала. При этом глаза моего дяди Авессалома распахнулись с выражением чистого ужаса, мгновенно передавшимся мне, когда я увидел, что последовало за этим. Ибо его прежде неподвижное тело стало покрываться кровавыми бороздами, словно его раздирали невидимые когти!

Следователи того полицейского участка, где я сейчас нахожусь, обвиняют меня в осквернении трупа, но я слишком хорошо знаю, что расчленение дяди Авессалома было работой какого-то жуткого существа, которое я выпустил на свободу, беспечно прочитав древнее заклинание, и благодаря моей глупости оно получило доступ к защищённому до этого телу моего дяди!

О Роберте М. Прайсе

Роберт М. Прайс работал редактором журнала «Crypt of Cthulhu» четырнадцать лет. Его очерки о Лавкрафте выходили в таких изданиях, как «Lovecraft Studies», «The Lovecrafter», «Cerebretron», «Dagon», «Etude Lovecraftienne», «Mater Tenebrarum» и в «An Epicure in the Terrible and Twentieth Century Literary Criticism». Его хоррор-фантастика издавалась в «Nyctalops», «Eldritch Tales», «Etchings & Odysseys», «Grue», «Footsteps», «Deathrealm», «Weirdbook», «Fantasy Book», «Vollmond» и других журналах. Он редактировал антологию «Tales of the Lovecraft Mythos» для издательства «Fedogan & Bremer», а также «The Horror of It All» и «Black Forbidden Things» для «Starmont House». Ещё им изданы книги: «H. P. Lovecraft and Cthulhu Mythos» («Borgo Press») и «Lin Carter: A Look behind His Imaginary Worlds» («Starmont»). В дневное время Роберт М. Прайс — богослов, учёный Нового Завета, редактор «Журнала Высшей Критики» и пастор Вселенской Церкви Святого Грааля.

Перевод: А. Черепанов Октябрь, 2018

Фриц Лейбер В АРКХЭМ И К ЗВЁЗДАМ

Фриц Лейбер. «To Arkham and the Stars», 1966. Рассказ из цикла «Мифы Ктулху. Свободные продолжения».

Источник текста:

Антология «Tales of the Lovecraft Mythos» (1992).

Ранним вечером 14 сентября я ступил, наконец, на старинную кирпичную платформу станции Аркхэм, что находится на железной дороге Бостон — Мэн. Я мог бы прилететь на самолёте в прекрасный, новый аэропорт Аркхэма к северу от города, но посчитал, что путешествие на старом добром поезде более удобно и приятно, хотя мне рассказывали, что в пригороде довольно много современных, построенных со вкусом колониальных домов, и они теперь занимают большую часть холма Мидоу.

С собой у меня имелись только маленький чемодан и лёгкая картонная коробка, поэтому три квартала до Аркхэм-Хауса я решил пройти пешком. На полпути через старый мост на Гаррисон-стрит, который отремонтировали и обновили всего десять лет назад, и под которым бурлит река Мискатоник, я остановился, чтобы осмотреть город с этого скромного возвышения, поставив на землю свой чемодан и положив руки на старые железные перила. А чуть ли не вплотную к моей спине грохотали проезжающие машины.

Справа от меня, только на этой стороне Вест-Стрит-Бридж, где Мискатоник начинает поворачивать на север, в бурном течении притаился островок из серых камней, о котором ходит дурная слава. Я читал недавно в присланном мне номере «Аркхэм Адвертайзер», что недавно на этом островке арестовали группу бородатых правонарушителей, стучащих в барабаны, празднующих чёрную мессу в честь Кастро или кого-то в этом роде, как неистово утверждал один из них. (На короткое мгновение мои мысли странным образом обратились к Старому Кастро из Культа Ктулху). За островом и поворотом реки виднелся Холм Висельников, теперь застроенный домами. Солнце бросало последние призрачно-жёлтые лучи из-за холма. В этом бледном, золотом свете, разрывающем туман, я увидел, что Аркхэм по-прежнему является городом деревьев со множеством прекрасных дубов и клёнов, хотя все вязы исчезли, став жертвами голландской болезни, и что среди новых зданий всё еще виднеется много крыш со слуховыми окнами. Слева от себя я рассмотрел новую автостраду; она пересекает подножие Французского холма над Паудер-Милл-стрит, обеспечивая быстрый доступ к военным, машиностроительным и химическим заводам к юго-востоку от города. Мои глаза, опускаясь вниз и в южную сторону, некоторое время искали старый Ведьмин Дом, прежде чем я вспомнил, что его снесли ещё в 1931 году. Затем я заметил, что развалившиеся многоквартирные дома Польского Квартала в значительной степени были заменены скромными жилищными комплексами в колониальном городском стиле, в то время как новейшими «иностранцами», заполонившими город, стали пуэрториканцы и негры.

Подняв свой чемодан, я спустился с моста и продолжил путь через Ривер-стрит мимо жизнерадостных старых складов из красного кирпича с наклонными крышами. Счастье этих зданий заключалось в том, что их не снесли. В гостинице «Аркхэм» я подтвердил заказ номера и доверил чемодан приятному пожилому администратору. Поскольку я уже пообедал в Бостоне, то сразу же отправился по Гаррисон-стрит мимо Церкви в Университет, продолжая нести в руках картонную коробку.

Первыми академическими постройками, попавшимися мне на глаза, оказались новое административное здание и за ним Ядерная Лаборатория Пикмана. Они располагались там, где река Мискатоник расширялась на восток напротив Гаррисон-стрит, хотя, конечно, она не нарушала покой кладбища на пересечении Лич-стрит и Паснидж-стрит. Обе пристройки к Университету показались мне великолепными сооружениями, полностью совместимыми со старым четырёхугольником, и я молча поблагодарил архитектора, что так хорошо помнил традиции.

Уже сгустились сумерки, и несколько окон светились в ближайшем здании, где университетские преподаватели, должно быть, разбирались с растущим объёмом бумажной работы. Но прежде чем немедленно направиться в одну из этих освещённых комнат, я обратил внимание на антисегрегационную демонстрацию, организованную студентами на окраине кампуса в знак сочувствия подобным демонстрациям в южных городах.

Я заметил, что один из плакатов гласил «Мазуревича и Дероше — в члены правления!». Мне подумалось, что студенты, должно быть, проявляют пристальный интерес к правлению университетского городка, и я вынужден был задуматься: не являются ли эти кандидаты сыновьями едва образованных людей, невинно замешанных в деле о Ведьмином Доме? Времена меняются!

В приятных коридорах административного здания я быстро нашел святая святых Председателя Литературного Отдела. Худой, седовласый профессор Альберт Уилмарт, едва выглядевший на свои семьдесят с лишним лет, тепло приветствовал меня, хотя и с той насмешливой сардонической ноткой, которая заставляла некоторых людей называть его не просто «очень эрудированным», а «неприятно эрудированным». Прежде чем завершить свою работу, он вежливо объяснил её суть:

— Я только что опроверг заявление какого-то молокососа о том, что покойный Молодой Джентльмен из Провиденса, что так хорошо описал многие из самых странных событий в Аркхэме, являлся «ужасающей фигурой», наиболее близкой по характеру к Питеру Картену, Дюссельдорфскому убийце, который признался, что все свои дни в одиночном заключении он потратил на вызывание в своём воображении сексуально-садистских фантазий. Великий Боже, разве этот безмозглый юнец не знает, что все нормальные мужчины имеют сексуально-садистские фантазии? Даже если предположить, что литературные вымыслы покойного Молодого Джентльмена имели нарочитый сексуальный элемент и действительно были фантазиями!

Отвернувшись от меня с каким-то зловещим смешком, он сказал своей привлекательной секретарше:

— Теперь запомните, мисс Тилтон, речь идёт о Колине Уилсоне, а не об Эдмунде. Я очень тщательно позаботился об Эдмунде в одном из предыдущих писем! Печатные копии — для Аврама Дэвидсона и Деймона Найта. И пока вы там, проследите, чтобы они отправились с подстанции «Холм палача», я хочу, чтобы они несли этот штемпель!

Достав шляпу и лёгкое пальто и, помедлив минуту у зеркала, чтобы убедиться, что его высокий воротник выглядит безупречно, достопочтенный, но бойкий Уилмарт вывел меня из административного здания через Гаррисон-стрит к старому четырёхугольнику, не обращая внимания на окружавшее нас движение. По дороге он ответил на мое замечание:

— Да, архитектура чертовски хороша. И она, и лаборатория Пикмана, и новые апартаменты в Польском квартале — тоже были спроектированы Дэниэлем Аптоном, который, как вы, вероятно, знаете, сделал выдающуюся карьеру с тех пор, как получил справку о вменяемости и был освобождён с вердиктом «оправданное убийство». И этого после того, как он застрелил Асенат или, скорее, старого Эфраима Уэйта в теле своего друга Эдварда Дерби. На какое-то время этот вердикт вызвал у нас почти столько же критики, сколько оправдание Лиззи Борден в Фолл-Ривер, но оно того стоило!

Молодой Данфорт тоже вернулся к нам из лечебницы и навсегда, теперь, когда исследования Моргана в области мескалина и ЛСД выявили эти умные антигаллюциногены, — продолжал мой проводник, когда мы проходили между музеем и библиотекой, где преемник великого сторожевого пса, уничтожившего Уилбура Уэйтли, звенел цепью, вышагивая в тени. — Молодой Данфорт… боже, ему почти столько же лет, сколько и мне! Вы знаете, это тот самый блестящий ассистент с дипломом, который пережил со старым Дайером худшее из того, что Антарктика могла показать им в 30–31 годах. Данфорт ушел в психологию, как Уингейт Пизли и сам старый Пизли — это терапевтическое призвание. Сейчас он углубился в статью об Асенат Уэйт, показывая, что она такая же анима-фигура, то есть пожирающая ведьма-мать и гламурная фатальная ведьма-девушка, как утверждал Карл Юнг относительно «Айши» Хаггарда и «Селены» Уильяма Слоуна.

— Но, разница, безусловно, есть, — несколько нерешительно возразил я. — Женщины Слоуна и Хаггарда были вымышленными. Вы же не утверждаете, что Асенат являлась плодом воображения Молодого Джентльмена, написавшего «Тварь на пороге», или, скорее, сочинившего грубый рассказ Аптона? Кроме того, на самом деле это оказалась не Асенат, а Эфраим, как вы сами указали минуту назад.

— Конечно, конечно, — поспешно ответил Уилмарт с ещё одним зловещим и, должен признаться, неприятным смешком. — Но старый Эфраим придаёт Анима-фигуре именно тот свирепый мужской компонент, который ей и нужен, — мягко добавил он, — и после того, как вы проведёте взрослую жизнь в Мискатонике, вы обнаружите, что у вас развилось совсем иное понимание различия между воображаемым и реальным, чем у толпы. Идёмте.

Мы вошли в комнату отдыха преподавателей, и Уилмарт провёл меня мимо дубовых панелей к большому эркеру, где по кругу были установлены восемь мягких кресел с кожаной обивкой, подставки для курения и стол с чашками, стаканами и графином с бренди, а также синий кофейник. С глубоким трепетом я уставился на пятерых пожилых учёных и почётных профессоров, уже занявших места за этим современным Круглым Столом. Я чувствовал, что не достоин находится среди возвышенных бойцов против того, что хуже людоедов и драконов — космического зла во всех его чудовищных проявлениях. Здесь присутствовали: Апхем с кафедры Математики, в классе которого бедный Уолтер Гилман излагал свои поразительные теории о гиперпространстве; Фрэнсис Морган с кафедры Медицины и сравнительной анатомии, ныне единственный выживший из того храброго трио, что сразило Ужас в Данвиче в то промозглое сентябрьское утро в далёком 28-м году; Натаниэль Пизли с кафедры Экономики и Психологии, переживший ужасное подземное путешествие в 1935-м; его сын Уингейт, ныне психолог, который был с ним в той австралийской экспедиции; за столом сидел и Уильям Дайер с кафедры Геологии, что за четыре года до Пизли подвергся ужасному приключению среди Хребтов Безумия.

За исключением Пизли, Дайер был самым старым из присутствующих, ему шёл уже девятый десяток, но именно он, приняв своего рода неформальное председательство, теперь резко, но горячо сказал мне:

— Садитесь, садитесь, юноша! Я не виню вас за ваши сомнения. Мы называем это Заслуженной Беседкой. Боже, сжалься над простым доцентом, который занимает кресло без приглашения! Послушайте, что вы будете пить? Кофе, говорите? Что ж, это разумное решение, но иногда нам нужно другое, когда наш разговор заходит слишком далеко, если вы понимаете, что я имею в виду. Но мы всегда рады видеть умных, доброжелательных посетителей из обычного «внешнего мира». Ха-ха!

— Хотя бы для того, чтобы исправить их неверное представление о Мискатонике, — кисло вставил Уингейт Пизли. — Они постоянно спрашивают, предлагаем ли мы курсы сравнительного колдовства и так далее. К вашему сведению, я скорее проведу курс сравнительного массового убийства с текстом «Майн Кампф», чем помогу кому-нибудь разбираться с этим!

— Особенно, если учесть, каких студентов мы получаем сегодня, — немного задумчиво сказал Апхем.

— Конечно, конечно, Уингейт, — Уилмарт успокаивающе обратился к молодому Пизли. — И мы все знаем, что курс средневековой метафизики, который Асенат Уэйт проходила здесь, был совершенно невинным академическим курсом, свободным от тайных материй.

На этот раз он сдержал смешок, но я почувствовал его.

— У меня тоже есть свои проблемы, — сказал Фрэнсис Морган, — я не люблю сенсаций. Например, я был вынужден разочаровать МТИ, когда они попросили меня сделать наброски анатомии Великих Древних, чтобы использовать их в своём курсе по проектированию структур и машин для «воображаемых» — Боже! — внеземных существ. Инженеры — порода бессердечных людей, и в любом случае Великие Древние не просто внеземные, но внекосмические. Мне также пришлось ограничить доступ к скелету Бурого Дженкина, хотя из-за этого пошли слухи, что данный скелет — просто сделанная напильником подделка коричнево-охристого цвета, как Пилтдаунский череп.

— Не волнуйтесь, Фрэнсис, — сказал ему Дайер. — Мне пришлось отклонить много подобных запросов в отношении антарктических Старцев.

Он посмотрел на меня своими удивительно яркими, мудрыми, старческими глазами, окружёнными морщинами.

— Вы знаете, Мискатоник присоединился к последующим геофизическим исследованиям в Антарктике главным образом для того, чтобы держать других учёных подальше от Хребтов Безумия, хотя оставшиеся Старцы, кажется, делают это довольно хорошо сами по себе — полагаю, с помощью каких-то гипнотических трансляций. Но это совершенно нормально, потому что (это строго конфиденциально!) антарктические Старцы, похоже, на нашей стороне, даже если их шогготы — нет. Они хорошие ребята, как я всегда и утверждал. Учёные до последнего! Люди!

— Да, — согласился Морган, — эти бочкообразные звездоголовые чудовища больше заслуживают названия «люди», чем некоторые представители рода «человек разумный», разбросанные в наши дни по всему земному шару.

— Или чем кто-то из наших студентов, — печально вставил Апхем.

Дайер сказал:

— А Уилмарту было поручено возглавить расследование по поводу Плутонианцев в холмах Вермонта и сохранить их существование в секрете с помощью Старцев. Как насчет этого, Альберт — крабоподобные летуны идут на сотрудничество?

— О да, на свой лад, — коротко подтвердил Уилмарт, снова неприятно усмехнувшись, на этот раз в полный голос.

— Ещё кофе? — Задумчиво спросил меня Дайер, и я передал ему чашку и блюдце, которые я довольно неловко держал на своей картонной коробке на коленях, просто потому, что не хотел забыть коробку.

Старый Натаниэль Пизли дрожащими, но умелыми руками поднёс стакан с бренди к своим морщинистым губам и заговорил впервые с момента моего приезда.

— У всех нас есть свои секреты… и мы работаем над тем, чтобы сохранить их, — прошептал он со свистом в голосе, возможно, из-за несовершенных зубных протезов. — Пусть молодые космонавты в Вумере… запускают свои ракеты над нашими предыдущими местами раскопок, говорю я… и там песок станет гуще. Лучше так.

Глядя на Дайера, я рискнул спросить:

— Полагаю, вы также получаете запросы от федерального правительства и военных тоже? Думаю, с ними будет сложнее справиться.

— Я рад, что вы подняли этот вопрос, — сообщил он мне нетерпеливо. — Я хотел рассказать вам о…

Но в этот момент Эллери с кафедры Физики быстрым шагом пересёк гостиную, слегка шевеля губами и сердито хмуря лоб. Это, напомнил я себе, был человек, который проанализировал фрагмент статуэтки, фигурирующей в деле о Ведьмином Доме, и обнаружил в ней платину, железо, теллур, а также три не поддающихся классификации тяжёлых элемента. Эллери опустился на свободный стул и сказал:

— Дайте мне этот графин, Нейт.

— Тяжёлый день в лаборатории? — Спросил Апхем.

Эллери успокоил свои чувства щедрым глотком горячительной жидкости и энергично кивнул:

— Кал-Тек захотели ещё один образец от металлической статуэтки, которую Гилман принёс из своего сновидения. Они всё еще пытаются идентифицировать в ней трансурановые металлы. Мне пришлось прямо заявить им: «Нет!». Я сказал, что мы сами работаем над этим проектом и что мы близки к успеху. Если бы они добрались до цели, то через неделю всё было бы кончено — пробы пошли бы прахом! Калифорнийцы! Из хороших новостей: Либби хочет провести углеродную датировку некоторых материалов из нашего музея, в частности костей из Ведьминого Дома, и я сказал ему: «Дерзайте».

— Как начальник Ядерной Лаборатории, Эллери, — обратился к нему Дайер, — может быть, вы дадите нашему юному посетителю краткий очерк того, что мы могли бы назвать атомной историей Мискатоника?

Эллери хмыкнул, но улыбнулся мне.

— Почему бы и нет, — сказал он, — хотя, в основном, это история двух десятилетий войны с бюрократами. Вначале я должен подчеркнуть, молодой человек, нам повезло, что Ядерная Лаборатория полностью финансируется Фондом Натаниэля Дерби Пикмана…

— С некоторой помощью Фонда Выпускников, — вставил Апхем.

— Да, — ответил Дайер. — Мы очень гордимся тем, что Мискатоник не принял ни цента от Федерального Правительства или от Штата в этом отношении. Мы по-прежнему во всех смыслах — независимое частное учреждение.

Иначе я не знаю, как бы мы сдержали назойливых людей, — продолжал Эллери. — Это началось ещё в те далекие дни, когда Манхэттенский Проект был Металлургической Лабораторией Чикагского Университета. Какой-то важный чиновник прочёл рассказы Молодого Джентльмена из Провиденса и отправил группу людей за остатками метеорита с неизвестными радиоактивными веществами, упавшего сюда в восемьдесят втором году. Они были весьма удручены, когда обнаружили, что место его падения находится в самой глубокой части водохранилища! Они послали двух водолазов, но оба погибли, и на этом всё закончилось.

— Ну, они, наверное, не так уж много пропустили, — прокомментировал Апхем. — Разве метеорит не должен был полностью исчезнуть? Кроме того, мы в Аркхэме полжизни пьём воду из водохранилища, построенного на месте Испепелённой Пустоши.

— Да, пьём, — вставил Уилмарт, и на этот раз я почувствовал, что ненавижу его за неприятное хихиканье.

— Ну, это, очевидно, не повлияло на наше долголетие… пока, — добавил старый Пизли с тихим свистящим смехом.

— С тех пор, — продолжал Эллери, — не проходило и месяца, чтобы Вашингтон не запрашивал или не требовал образцы из нашего музея, в основном, предметов искусства из неизвестных металлов или с радиоактивными элементами в них, а также записей из нашего научного отдела и секретных интервью с нашими учёными, и так далее. Они даже хотели «Некрономикон», я думаю, что они надеялись найти в нём оружие ужаснее водородной бомбы и межконтинентальной баллистической ракеты.

— Что они и сделали бы, — вполголоса вставил Уилмарт.

— Но я не дал им коснуться книги даже пальцем! — С яростью, почти испугавшей меня, заявил Дайер. — И копии Уайднера тоже! Я позаботился об этом.

Мрачный тон его голоса заставил меня воздержаться от вопроса: каким образом? Дайер торжественно продолжил:

— Хоть мне и грустно говорить об этом, но в Вашингтоне и Пентагоне есть люди, занимающие высокие посты, которым нельзя доверять эту проклятую книгу. Они ещё опаснее, чем Уилбур Уэйтли. Несмотря на то, что русские тоже охотятся за ним, ответственность за «Некрономикон» лежит исключительно на нас. Милосердный Создатель, да!

— Я бы предпочёл, чтобы книга попала в руки Уилбуру, — хрипло вставил Уингейт Пизли.

— Вы бы так не говорили, Уин, — рассудительно вмешался Фрэнсис Морган, — если бы увидели Уилбура после того, как его порвала библиотечная собака, или, конечно, если бы увидели его брата на Сторожевом Холме. Боже!

Он покачал головой, и устало вздохнул. Один или два профессора повторили его слова. Слабо скрипнув механизмом, напольные часы в другом конце зала медленно пробили двенадцать.

— Джентльмены, — сказал я, отставив чашку с кофе и вставая с картонной коробкой, — вы развлекали меня бесподобным образом, но теперь наступила… полночь, и мы все рассеемся в фиолетовых и зелёных парах?

Уилмарт усмехнулся.

— Нет, — ответил я ему. — Я собирался сказать, что наступило 15-е сентября, и я предлагаю совершить небольшую прогулку всего лишь до кладбища за новым административным зданием. У меня здесь с собой венок, и я предлагаю возложить его на могилу доктора Генри Армитеджа.

— Годовщина победы над Ужасом Данвича в 1928 году! — Сокрушённо воскликнул Уилмарт. — Важное воспоминание. Я пойду с вами. Фрэнсис, вы, конечно, тоже пойдёте? Вы приложили руку к этому делу.

Морган медленно покачал головой.

— Нет, если вы не возражаете, — ответил он. — Мой вклад был меньше, чем ничего. Я думал, что большой охотничьей винтовки будет достаточно, чтобы свалить зверя. Боже!

Остальные вежливо отпросились под тем или иным предлогом, так что только мы с Уилмартом отправились по Лич-стрит, ставшей теперь улицей на территории Университета. Мы прошли между Администрацией и Лабораторией Пикмана, когда над Французским холмом взошла огромная луна, а у его подножия огни нескольких машин всё еще жутко кружились по новой автостраде.

Мне хотелось бы иметь побольше спутников или менее зловещего собеседника, чем Уилмарт, который поразил меня с самого утра. Я не мог не вспомнить, как однажды его обмануло чудовище, замаскировавшееся под учёного отшельника Генри Эйкли из Вермонта, и как было бы иронично и ужасно, если бы через Уилмарта тот же трюк проделали с другим человеком.

Тем не менее, я воспользовался возможностью, и смело спросил его:

— Профессор Уилмарт, ваше столкновение с Плутонианцами произошло 12 сентября 1928 года, почти в то же самое время, когда случился ужас в Данвиче. На самом деле, в ту самую ночь, когда вы сбежали с фермы Эйкли, оголодавший брат Уилбура вырвался на свободу. Был ли когда-нибудь намёк на объяснение этого чудовищного совпадения?

Уилмарт подождал несколько секунд, прежде чем ответить, и на этот раз — Слава Богу! — без своего хихиканья. В действительности его голос звучал тихо и без тени легкомыслия, когда он, наконец, сказал:

— Думаю, я могу рискнуть и сообщить вам, что я поддерживал более тесные контакты с Плутонианцами или Югготианцами, чем, возможно, предполагал старый Дайер. Мне пришлось! Кроме того, Плутонианцы, как и антарктические Старцы Данфорта и Дайера, не такие уж и злые существа, когда узнаешь их поближе. Хотя они всегда будут внушать мне благоговейный страх!

Ну, судя по намёкам, которые они мне дали, Плутонианцы пронюхали о намерении Уилбура Уэйтли впустить Древних и готовились остановить их, заполучив больше человеческих союзников, особенно здесь, в Мискатонике, и так далее. Никто из нас не осознавал этого, но мы были на грани межкосмической войны.

Это откровение лишило меня дара речи, и наш разговор возобновился только после того, как железные ворота, выкрашенные в чёрный цвет, с протестующим скрипом открылись, и мы оказались среди тёмных, залитых лунным светом надгробий. Когда я благоговейно вынул из своей коробки венок для Армитеджа, Уилмарт схватил меня за локоть и с тихой настойчивостью проговорил практически мне в ухо:

— Есть ещё информация, которую мне сообщили Плутонианцы, и я думаю, что должен поделиться ею с вами. Возможно, сначала вы не поверите — и я не поверил! — но теперь я уверовал в это. Вы знаете хитрость Плутонианцев, заключающуюся в том, что они могут извлекать живые мозги у существ, неспособных летать в космосе, сохранять эти мозги бессмертными в металлических цилиндрах и переносить их с собой по разным галактикам, чтобы с помощью надлежащих инструментов мозг мог видеть, слышать и комментировать все тайны космоса? Что ж, боюсь, это будет для вас неприятным потрясением, но скажу вам, что в этом есть и хорошая сторона, потому что в ночь на 14 марта 1937 года, когда Молодой Джентльмен лежал при смерти в Род-Айлендском госпитале, кое-кто тайно проник в крыло Джейн Браун, и, говоря его словами, или, вернее, моими — «его мозг был отделён от его тела при помощи столь искусных разрезов и сечений, что назвать это хирургической операцией было бы слишком грубо». Так что теперь он летит по определённому маршруту между Гидрой и Полярной звездой, будучи в безопасности в объятиях ночного призрака, вечно наслаждаясь чудесами Вселенной, которую он так сильно любил.

И величественным жестом Уилмарт поднял руку к Полярной звезде, слабо светившей в сером небе высоко над холмом Мидоу и рекой Мискатоник.

Я дрожал от смешанных эмоций. Внезапно небо очистилось от облаков. Теперь я понимал, почему я весь вечер чувствовал себя неуютно при виде моего спутника, и всё жё я был глубоко счастлив, что это оказалась причина, по которой я мог уважать его ещё больше.

Рука об руку мы двинулись к скромной могиле доктора Армитеджа.

Перевод: А. Черепанов Май, 2019

Лин Картер и Роберт Макнэйр Прайс СТРАННАЯ СУДЬБА ЭНОСА ХАРКЕРА[20]

Лин Картер и Роберт М. Прайс. «The Strange Doom of Enos Harker», 1989. Рассказ из цикла «Мифы Ктулху. Свободные продолжения».

Источник текста:

Сборник «The Xothic Legend Cycle. The Complete Mythos Fiction of Lin Carter» (2006).

Заявление Пакстона Блейна

1

В 1931 году я с отличием окончил Мискатоникский Университет в Аркхэме, штат Массачусетс, и в течение нескольких месяцев после этого безуспешно искал стоящую работу. Я хотел продолжить обучение и получить учёную степень по завершении своей диссертации, которая касалась неясных пережитков культа в некоторых частях Востока. Я должен был провести ещё много исследований, но работа в те годы Великой Депрессии была скудной и редко приносила доход; а поскольку мне требовалась должность на полставки, мои поиски оказывались тщетными.

Но вот, в конце концов, я увидел частное объявление в газете «Аркхэм Адвертайзер», размещённое доктором Эносом Харкером. Он предлагал комфортабельное проживание, бесплатную комнату и стол в своём доме для личного секретаря, способного организовать его заметки и подготовить рукопись к публикации. Казалось, что сам бог даровал мне шанс, и я немедленно откликнулся на эту вакансию.

Доктор Харкер снимал дом размером чуть больше коттеджа, на побережье мыса Керн. Будучи когда-то фешенебельным курортом на берегу океана для богатых торговцев и престарелых семей портового города, теперь этот район стал почти безлюдным и даже довольно пустынным. Но трамвайные пути соединяли пригород с центром города, и мне не составило труда найти дорогу.

Мой потенциальный работодатель представлял собой необычную фигуру человека, которому, как я предполагал, было около шестидесяти лет. Склонный к полноте, он носил строгий клерикальный костюм тускло-чёрного цвета, и даже клерикальный воротничок. Вскоре я обнаружил, что он в то время или в прошлом работал (я так и не узнал этого точно) проповедником в одной из самых тёмных Пятидесятнических сект — миссионером, что провёл много лет в Индии, а также в некоторых районах Бирмы и Тибета. Выглядело странным, что некоторые участки его лица и руки были обмотаны хирургическими бинтами, и при нашей первой встрече Харкер сообщил мне, что страдает кожным заболеванием, похожим на золотуху или экзему, от которого его лечил местный врач. Из-за этого недуга ему пришлось нанять кого-то для работы с бумагами, и я понял, что именно его руки оказались наиболее серьёзно поражены болезнью.

— Блейн, Блейн, — пробормотал он, слегка задумчиво нахмурившись. — Интересно, вы случайно не родственник доктора Г. Стивенсона Блейна из Санборнского Института Тихоокеанских Древностей, что в Сантьяго, Калифорния?

— Имею такую честь, — признался я, — потому что он мой дядя.

— Превосходно, превосходно! — Ответил мне доктор Харкер своим странно приглушённым, почти шепчущим голосом, что заставило меня с некоторой брезгливостью задуматься: не повлияло ли каким-то образом его необычное недомогание на голосовые связки, а также на лицо и руки?

— Я прочитал одну или две его монографии. Учёный с некоторой репутацией, кажется.

Наш разговор вскоре закончился. Доктор Харкер, казалось, был удовлетворён моими рекомендациями, а мне, как я уже говорил ранее, понравились условия предложенной им работы. Я должен был приступить к своим обязанностям в следующий понедельник. Мы расстались, и я вернулся в свою маленькую квартиру на Паркер-стрит в приподнятом настроении.

В следующие выходные мне пришло в голову, что, возможно, будет разумно поискать моего работодателя в различных справочниках, доступных в библиотеке Мискатоникского Университета, что я и сделал. Я узнал, что Харкер окончил Байрамскую Теологическую Семинарию в Кингспорте, много путешествовал, читал лекции и, как я уже отмечал, много лет работал миссионером на Востоке. Будучи известным антропологом-любителем, он опубликовал ряд работ по некоторым аспектам азиатской археологии и по некоторым культам Дальнего Востока, которые, конечно, меня очень интересовали, поскольку свои собственные исследования я проводил в той же области.

Будучи, по-видимому, известным учёным, он проник в некоторые районы Внутренней Азии, где мало кто из белых людей бывал до него. Он также одним из первых исследовал разрушенный каменный город Алаозар в районе Сунг, в Бирме. Кажется, он также много путешествовал по районам Тибета, расположенным далеко на севере.

Всё это убедило меня в том, что мы с Харкером должны иметь взаимовыгодные и интересные отношения.

Почему же тогда я испытывал неловкость, заставляющую меня избегать этого необычного человека?

Сомнение, которое можно назвать… страхом?

2

Моя работа была достаточно проста и не требовала больших усилий. До тех пор, пока прогрессирующая инвалидность не лишила моего работодателя возможности в полной мере использовать свои руки, он составлял заметки для научной работы большой длины и сложности. Моей главной обязанностью стало упорядочивание этих сведений. Я записывал под диктовку дальнейшие данные, которые он давал своим мягким, слабым голосом, а также я должен был отправиться в библиотеку Мискатоникского Университета и Библиотеку Кестера в соседнем Салеме для последующих исследований.

Многие из книг, в которые я углубился с этой целью, были сочинениями, с которыми я уже консультировался в ходе подготовки моей собственной диссертации. Я имею в виду определённые книги, такие как «Сокровенные Культы» немецкого оккультиста фон Юнцта, «Культы упырей» графа д'Эрлета, «Чёрные культы» фон Хеллера, оригинальный немецкий текст «Культы подводного мира», и трактат со множеством вычеркнутых абзацев «Культ мёртвых». Я также должен был заглянуть в отвратительные страницы древнего «Некрономикона» Аль-Хазреда, чтобы найти определённые упоминания об особом культе некрофагов в местности под названием Ленг.

Это печально известная книга, и её редкость почти невероятна. Обычно такие редкие сочинения находились под замком, но мои связи в университете позволяли мне получить свободный доступ к этой проклятой книге, хотя некоторые бредни, мелькавшие на её густо исписанных страницах, впоследствии преследовали меня во сне.

В общем, мой работодатель искал упоминания о культе или племени, называемом «народ Чо-Чо», который, по слухам, ещё остался в некоторых наиболее недоступных джунглях Бирмы и в Ленге — где бы он ни находился, потому что я мог не найти его ни в одном атласе. Считалось, что они поклонялись богам или дьяволам с такими именами, как «Жар» и «Ллойгор», но об этих богах было известно так мало, что многие авторитеты считали их просто легендами.

Мне также предстояло искать любые упоминания о самом Ленге; о некоем ламе Чо-Чо, что скрывал своё лицо под маской из жёлтого шёлка и жил в «доисторическом» каменном монастыре; об Инкуаноке, который, казалось, был одновременно и народом, и местом, поскольку оно примыкало к плато Ленг; и о некоторых морских божествах или морских демонах с грубыми, непроизносимыми именами вроде «Ктулху», «Идх-Яа», «Зот-Оммог», «Йеб», «Гатанотоа», «Убб, отец червей», «Итогта» и так далее.

Поиск подобной информации не отнимал у меня много времени, но почему-то тревожил. Дело было не только в том, что мои собственные исследования привели меня ко многим из этих же источников, но и в определённых событиях недавнего прошлого, о которых всё ещё шептались горожане, но которые поспешно замалчивались в газетах, — в результате никто толком не знал, являлись ли они дикими баснями или содержали в себе зародыш ужасной правды.

Что на самом деле произошло в старом доме Таттла на Эйлсбери-роуд возле Иннсмутской магистрали, и почему отчёт об этом, опубликованный в местных газетах, был таким поверхностным? По какой причине федеральные агенты взорвали и сожгли несколько кварталов прогнивших прибрежных домов в близлежащем Иннсмуте ещё зимой 1927–1928 годов, и почему военная подводная лодка выпустила торпеды в пропасть у Рифа Дьявола? Что случилось с бедным Брайантом Хоскинсом в той хижине в лесу к северу от Аркхэма, и отчего он сошёл с ума и умер в бреду на койке в окружном санатории в марте 1929 года?

Никто действительно не знал этого; или, если кто и знал, то не говорил.

И почему Энос Харкер так заинтересовался этой туманной, чертовски древней мифологией?

3

Кое-какая информация, которую я извлёк из старых, рассыпающихся книг, взволновала моего работодателя до предела. Например, я вернулся из одной такой поездки в библиотеку Мискатоника с двумя цитатами, которые показались мне вполне безобидными, но Харкеру они не давали уснуть всю ночь. Он перебирал листки с записями своими забинтованными руками, бормоча что-то себе под нос; открытые части его лица пылали нездоровым и лихорадочным торжеством. Возможно, это было к лучшему, что я не мог догадаться, почему!

Первый отрывок из «Некрономикона» гласил:

«Люди Чо-Чо впервые пришли в Бодрствующий Мир именно из легендарного Саркоманда, этого забытого во времени города, руины которого обесцветились за миллион лет до того, как первый настоящий человек увидел свет; и два его гигантских льва вечно охраняют ступени, ведущие из Страны Грёз в Великую Бездну, где Ноденс — Повелитель, и Ночные Призраки служат Ему под страхом Йегга-ха, их хозяина».

Второй отрывок представлял собой фрагменты из ритуала, по-видимому, они цитировались из другого источника и звучали так:

«Да, разве не было написано в древности в Р'льехе, что Глубоководные ожидают своих последователей, и мы не должны упустить возможность присутствовать при Великом Пробуждении? Написано, что все встанут и присоединятся к ним; мы, несущие Эмблему, и те, кто просто смотрел на неё. С концов земли приходят Призывы и Зов, и мы не смеем медлить. Ибо в водном Р'льехе пробуждается Великий Ктулху. Шуб-Ниггурат! Йог-Сотот! Йа! Козлица с Тысячей Младых! Разве мы все не её дети?»

Когда я передал эти записки Эносу Харкеру, он буквально выхватил их у меня из рук, поднёс к своему лицу (его зрение в последнее время ослабло, возможно, из-за прогрессирующей дегенерации, вызванной болезнью) и принялся внимательно их просматривать.

— Конечно! — Пробормотал он своим слабым голосом. — Они пришли из Саркоманда… весь путь до плато Сунг, чтобы построить свой ужасный каменный город в джунглях! Я должен был догадаться об этом…

Но тут его голос прервался, и он посмотрел на меня с подозрением, как будто думал, что я шпионю за чем-то личным. Затем он прошёл в отгороженную ширмой комнату, выходившую окнами на пляж, чтобы в одиночестве просмотреть записи.

Когда я лёг спать после полуночи, свет в комнате Харкера всё ещё горел.

4

К этому времени мне стало совершенно ясно, что здоровье моего работодателя очень быстро ухудшается, хотя я всё ещё не понимал природы его болезни. Я знал, что местный терапевт, доктор Спрэг, лечил золотуху — или что там у Харкера было — цинковой мазью и веществом под названием «кортизон», которое в то время было недоступно, так как находилось на экспериментальной стадии тестирования и ещё не вышло на рынок.

Ни одно из лекарств, казалось, не могло остановить распространение кожного заболевания. Когда я только начал работать с ним, он уже страдал полнотой, но вскоре совсем раздулся. Также опухло и его лицо. Время от времени Харкер передвигался с трудом, и постепенно белые бинты всё больше покрывали его одутловатое лицо, пока он не стал похож на египетскую мумию. Кроме того, от него исходил какой-то странный, отвратительный запах… тошнотворное зловоние, как от протухшей морской воды, или как от раздутого, гниющего трупа какого-то морского существа, оказавшегося на суровом воздухе и под жестоким солнцем.

Но, возможно, я преувеличиваю. Коттедж стоял так близко к пустынному берегу, что солёный ветер проникал в каждую его щель, зловоние стоячей морской воды в приливных заводях и среди голых скал наполняло мои ноздри день и ночь.

Харкер становился всё более зависимым от меня во многих мелочах повседневной жизни. Мне не составляло труда ездить на велосипеде на окраину города, покупать продукты, мыть посуду, убирать мусор и расплачиваться по счетам вдобавок к обработке его корреспонденции.

Письма приходили со всего мира, так как Энос Харкер постоянно поддерживал связь с некоторыми учёными из таких стран, как Франция, Перу, Индия и даже Китай. Все они специально изучали сверхъестественную древнюю мифологию, ставшую делом всей их жизни. Между прочим, в основе этой мифологии лежало представление о том, что Землю посещали странные и демонические существа из других миров и галактик, и даже из-за пределов самой вселенной. Это происходило в самые отдалённые эпохи, задолго до эволюции человечества. Не будучи созданными из известной нам материи эти «Древние» или «Старые», как их называли, были бессмертны и не старели.

За вечность до появления человека этих «Древних» преследовали в нашей части пространства и времени их прежние хозяева, раса, известная только под именем «Старшие Боги». Последовал титанический конфликт, и в конце его Старшие Боги одержали победу над мятежниками, своими бывшими слугами. Неспособные уничтожить Древних, они заключили их в темницу с помощью могущественных заклинаний — и, в частности, с помощью эффективного талисмана, называемого «Старшим Знаком». Находясь в магическом заключении, Древние, по-видимому, яростно рычат и ревут до сих пор, пытаясь вырваться в мир, как волк Фенрир и змей Мидгарда в норвежских легендах.

Однако даже в заключении Древним служат их приспешники или подчинённые расы, лишь немногие из которых могут считаться хотя бы отдалённо похожими на людей. Больше всего Эноса Харкера интересовали морские создания, Ктулху, Йтогта и другие; их приспешники называются Глубоководными, и древние книги, посвящённые этой системе суеверий, описывают их с содроганием, как огромных и раздутых существ, наполовину похожих на лягушек, наполовину на рыб — наполовину плоских, наполовину рыхлых, с ужасными выпуклыми глазами и жабрами.

Люди Чо-Чо, также входящие в число его главных интересов, являются последователями другой группы божеств, а вовсе не морских элементалей. Чо-Чо связаны с «избегаемым всеми и зловещим» плато Ленг. Некоторые книги гласят, будто Ленг находится в «чёрном сердце Тайной Азии», в других упоминается, что Ленг расположен около Южного полюса. Для читателя всё это звучит, без сомнения, так же бессмысленно, как и для меня в то время.

Но во всём здесь имелась какая-то сверхъестественная связь. На первый взгляд это казалось безумной, хаотичной мешаниной кошмарных легенд, но в них скрывалось что-то зловещее, древнее и забытое временем… и наводящее на ужасные размышления.

Ибо кто бы мог ожидать, что мифы столетней, даже тысячелетней давности имеют дело с разумными существами с других планет, далёких звезд, отдалённых галактик или сверхъестественных измерений за пределами трёх известных нам?

5

Большая часть корреспонденции касалась особенно редкой книги под названием «Текст Р'льеха», которую мой работодатель неистово жаждал найти. Это его стремление выходило далеко за рамки простого научного любопытства и больше походило на навязчивую идею.

Экземпляры этой любопытной древней книги, хотя и редкие, действительно существовали; на самом деле несколько редких версий можно было найти прямо на закрытых полках библиотеки в Мискатонике, (ибо книга никогда не печаталась и существовала только в рукописных экземплярах, тайно циркулирующих между членами неизвестных культов).

Проблема заключалась в том, что, хотя «Текст Р'льеха» был написан буквами обычного алфавита, сам язык больше никто не знал или не мог понять. Книга, по-видимому, состояла из ритуалов или воззваний к дьявольским богам этой мифологии. Слова читались или распевались вслух поклонниками этих богов; поэтому им достаточно было лишь уметь правильно произносить грубые фразы, и не требовалось понимать, что они означают.

Немногие ученые, если такие вообще существовали, могли читать на языке Р'льеха, и Энос Харкер отчаянно искал кого-нибудь из них….

Ранее я упоминал о таинственной и загадочной смерти Брайанта Хоскинса, который скончался в сумасшедшем доме в 1929 году. В то время, когда это дело привлекло значительное внимание прессы, власти, казалось, его замяли, но оно произошло совсем недавно, так что всё ещё были люди, которые обладали информацией о том, что на самом деле произошло в уединённой хижине в лесу к северу от Аркхэма.

По чистой случайности однажды, примерно через полгода после того, как я начал работать секретарем у Эноса Харкера, в деле Хоскинса появился ключ к разгадке. Какой-то грязный журналист из одной мало уважаемой бостонской газеты заинтересовался этим делом и раскопал сенсационную историю, которую большинство людей, как я подозреваю, сразу же отвергли как дикую спекуляцию.

Один пункт из газетной статьи привёл моего работодателя в безумное возбуждение. Молодой Хоскинс работал в Мискатоникском Университете в качестве личного секретаря у директора библиотеки, доктора Сайруса Лланфера. В июле 1928-го библиотека получила, как часть завещания Таттла, не только бесценную копию «Текста Р'льеха», но и документ, который, как полагали, принадлежал руке Амоса Таттла и назывался «Ключ Р'льеха». Само существование «Ключа» какое-то время оставалось незамеченным, пока Брайант Хоскинс случайно не наткнулся на него. «Ключ» был вклеен в другую рукописную книгу, кем-то названную «Фрагменты Келено».

Похоже, покойный Амос Таттл оказался одним из тех немногих учёных на Земле, кто всё ещё мог расшифровать таинственный древний язык, на котором был написан «Текст Р'льеха», поскольку его «Ключ Р'льеха» был ни чем иным, как глоссарием древнего языка вместе с некоторыми размышлениями о формах глаголов и грамматической структуре.

Хоскинс, очарованный таинственным «Текстом», провёл последние месяцы своей жизни, переводя его на английский. Эта работа подорвала его здоровье, и физическое, и душевное, но когда Хоскинса увезли умирать в сумасшедший дом, рукопись его версии «Текста» была извлечена из его хижины.

Согласно отчёту репортера, «Перевод Хоскинса» теперь находится на секретных полках Библиотеки Мискатоникского Университета.

Туда я и отправился на следующее же утро, как только рассвело.

6

Меня провели в кабинет доктора Лланфера, и он довольно дружелюбно приветствовал меня, поскольку за последние несколько месяцев у нас имелись кое-какие деловые отношения, во время которых мой работодатель искал доступ к «Некрономикону» и другим манускриптам. Хотя эти отвратительные старые книги строго запрещены для широкой публики, они доступны квалифицированным ученым. Более того, я был к тому времени хорошо знаком с доктором Лланфером, поэтому считал, что мне не составит труда получить доступ к переводу Хоскинса. Меня ожидал сюрприз.

— Мистер Блейн, — сказал мне седовласый архивариус, и в его усталом голосе послышались тревожные нотки, — пойдёмте со мной, если хотите.

Он жестом велел мне следовать за ним в комнату для Особых Коллекций, затем через дверь с двойным замком. Пройдя по ковру к металлическим шкафам, он открыл замки и выдвинул два или три сейфа различной формы и размера (некоторые из которых едва ли могли содержать книги, отметил я про себя). Архивариус повернулся ко мне с одним из этих металлических ящиков, отпер его и открыл так осторожно, словно был укротителем львов, раздвигающим челюсти свирепого зверя.

— Вот. Не на что смотреть, да? Просто комплект небрежно написанных заметок на блокнотных листках, которым нет и года. Никакой это не древний артефакт, хотя Бог знает, что у нас их достаточно. Это тот самый перевод, что вы ищете. У меня нет никакого благовидного предлога, чтобы помешать вам прочесть его, хотя мне бы очень хотелось! Этот текст означал безумие и смерть, по крайней мере, для трёх моих знакомых. И насколько я знаю, всё, что они сделали — просто прочитали этот перевод. Что касается меня, то я не читал его даже после того, как юный мистер Хоскинс сделал чтение текста более лёгким. Не поймите меня неправильно. Я люблю учиться, восстанавливать утраченные знания, как это делали те люди. Но в отличие от Амоса, Пола Таттла и Брайанта Хоскинса у меня нет склонности к самоубийству. Я надеюсь, что у вас её тоже нет.

Ошеломлённый этим монологом, я даже не знал, что ответить.

— Как насчёт доктора Харкера? — Спросил я. — Это он прислал меня к вам. Я всего лишь его эмиссар. Если книга ему недоступна, я буду обязан сказать ему об этом. Я сделаю это без сомнений. Но вы должны понимать, что он не успокоится, пока у него не появится возможность ознакомиться с этой книгой. Тем более что согласно вашим же словам вы вряд ли сможете отказать квалифицированному учёному в доступе к официальным фондам библиотеки.

— Да, всё, что вы говорите, совершенно верно, мистер Блейн. Совершенно верно. Только пообещайте мне, что вы хорошо сыграете свою роль бескорыстного стенографиста. Прочитайте и перепишите то, что должны. Но держите это в себе до тех пор, пока не доберётесь до дома Харкера и не расскажете ему. Боюсь, он уже слишком продвинулся по своему пути, чтобы ему можно было помочь. И было бы жестоко продлевать его агонию. Пусть запретное знание текста Р'льеха нанесёт неизбежный удар быстро и милосердно. Вот, возьмите то, что вам нужно.

Я воспользовался странной, сдержанной щедростью доктора Лланфера, напуганный перспективой каких бы то ни было шокирующих откровений. Что может содержать в себе простой текст, каким бы древним он ни был? Я открыл тетрадь и начал переписывать большую часть перевода, всё больше и больше испытывая чувство разочарования по мере продвижения. Наконец, через пару часов я закончил свою работу с чем-то похожим на чувство разочарования, почти как если бы не смог найти того, что искал в тексте. Конечно, я понятия не имел, что именно ищет мой работодатель. Я не знал, найдёт ли Харкер то, что ему нужно в этих странных унылых литаниях, и не лучше ли будет, если он разочаруется, нежели получит удовлетворение, если принять во внимание мнение доктора Лланфера об этой рукописи.

Когда вечером я вернулся в дом доктора Харкера, стало ясно, что он ждал меня в сильном волнении, потому что он выхватил у меня блокнот и, не говоря ни слова, повернулся и ушёл в свой кабинет, закрыв за собой дверь. Я хотел было задержаться и подслушать: проявит ли доктор какие-нибудь эмоции, но вовремя упрекнул себя за такие детские интриги и отправился спать.

К этому времени моё любопытство достигло апогея, и его заглушала лишь тишина, воцарившаяся вокруг старого доктора и священника. Он становился всё менее и менее общительным по мере того, как ухудшалось его непонятное состояние, желая, чтобы я понимал его главным образом через его монотонное бормотание и взмахи рук в бинтах. Но даже такие шарады, как эта, давали мне понять, что мы каким-то образом бежим наперегонки со временем. Была ли это гонка для достижения какой-то цели, до сих пор мне неизвестной? Или гонка за избавлением от какой-то страшной участи была хуже, чем физическое истощение, которое, казалось, быстро и неуклонно поглощало его? Строго говоря, это было не моё дело. Конечно, Харкер никогда не стремился разделить своё бремя со мной.

У меня имелось нечто большее, чем подозрение, что сдержанный доктор Спрэг знал больше о болезни моего работодателя, чем осмеливался сказать. Он подходил к своим обязанностям с намёком на страх, хотя и смешанным с большей долей смирения; в то время это не имело для меня никакого смысла.

Однажды я обменялся любезностями с пожилым врачом, когда решил покинуть дом и совершить ещё одну поездку на велосипеде в Аркхэм, чтобы снова просмотреть книги в университетской библиотеке. Узнав, куда я направляюсь, доктор Спрэг предложил отвезти меня в город на обратном пути. Я почувствовал, что близится какое-то откровение, но вновь испытал разочарование. Как Спрэг и ожидал, я спросил его о точной природе загадочной болезни моего работодателя. Вопреки моим собственным ожиданиям, врач мало что мог сказать мне.

— Помимо физических симптомов, которые так же очевидны для вас, как и для меня, я могу лишь сказать, что то, что изводит доктора Харкера, является чем-то вроде духовного недуга.

Доктор Спрэг явно не хотел вдаваться в подробности, но у меня возникло вполне определённое ощущение, что своими загадочными словами он хотел предупредить меня о какой-то опасности. Может быть, чума старого миссионера заразна?

7

Шли дни, и я начал замечать новые симптомы, мучившие доктора Харкера, главным образом его неспособность спать по ночам. Хотя он отрицал это, было ясно, что ночные кошмары не давали ему отдохнуть. Однажды мне показалось, что я слышу, как он распевает псалмы, словно отгоняя ночного врага: «Возлюбленному своему он даёт сон…»

Однажды его волнение перешло в настоящий крик, разбудивший меня, хотя я находился в противоположном конце дома. Сам он спал и, казалось, немного успокоился, когда я тихонько подкрался к его постели, зная, что, несмотря на мои добрые намерения, такое вторжение в его личную жизнь может привести к моему немедленному увольнению. Но я должен был убедиться, что со стариком всё в порядке. Его дыхание немного замедлилось, но я заметил, судороги от кошмаров, что снились Харкеру несколько мгновений назад, сдвинули бинтовые повязки на его лице. Смещение было незначительным, и все же то, что я увидел, глубоко взволновало меня. Я уже говорил, что доктор Харкер, когда я впервые увидел его, был довольно пухлым и по мере усиления болезни он продолжал раздуваться самым нездоровым образом. Это я смутно приписывал побочным эффектам некоторых лекарств, которые он, должно быть, принимал, так как в противном случае можно было бы ожидать, что от прогрессирующей дегенерации его тело будет сжиматься и увядать. Ничто из того, что я видел ранее, не подготовило меня к тому, что я увидел сейчас.

Его лицо, которое он в последнее время почти полностью закрыл бинтами, частично открылось, и оно выглядело ужасно изуродованным. Его глаза были почти полностью скрыты гротескно распухшими клочьями бледной плоти с голубыми прожилками. Нос Харкера, который я никогда не видел без повязки, казалось, невероятно увеличился. Здесь перемена произошла не из-за опухоли — сама структура, казалось, изменилась, переносица странным образом расширилась, а сам нос, всё еще прикрытый сверху, нелепо вытянулся. Его тонкие волосы в основном исчезли; я увидел, что некоторые из них усыпали подушку.

Хотя я почувствовал отвращение, моё любопытство усилилось, и я обнаружил, что нерешительно протягиваю руку, чтобы снять ещё одну повязку. Я замер в сомнениях, и вдруг меня поразил приглушённый голос:

— Похоже, меня раскрыли. Но я думаю, что для одной ночи вы узнали достаточно.

С этими словами Харкер попытался привести в порядок свою бесполезную маскировку и сел на кровати.

— Мне очень жаль, что я нарушил ваш сон, мой юный друг. Ложитесь спать. Я сомневаюсь, что сон вернётся к вам, но постарайтесь немного отдохнуть. Завтра мы поговорим, и поговорим откровенно. Я бы уже давно посвятил вас в свои тайны, если бы не боялся, что вас может затянуть в паутину, которая крепко держит меня.

С этими словами он перевернул своё тучное тело на бок, встряхнув при этом раму кровати.

Больше говорить было не о чем, поэтому я развернулся и ушёл в свою комнату. Я смирился с бессонницей перед рассветом и стал смотреть в окно на холодный белый шар луны. Мне казалось, что она взирает на тайны, которые знает, но, подобно запуганному доктору Спрэгу, не хочет или, возможно, не осмеливается их раскрывать.

И всё же, несмотря на потрясение, я заснул почти сразу. Как будто луна превратилась в маятник в руках гипнотизера, и я провалился в сон, не заметив этого. Бледное голубоватое сияние лунного диска, казалось, сузилось и стало ярче. Сияние словно периодически включалось и выключалось, хотя и с очень большими интервалами, а я всё наблюдал и наблюдал за ним, и мне казалось, что это продолжается много часов. Контраст с окружающей темнотой был так велик, что странный свет не освещал ничего, кроме самого себя. Я, однако, понимал, что невидимый пейзаж — это не то, что я увижу при свете дня. Как и в случае с ложной памятью, я чувствовал, что знаю расположение скрытой земли и что это, должно быть, обширное, мрачное, горное плато. С такой же молчаливой уверенностью я чувствовал, что свет, за которым я наблюдаю, указывает кому-то или чему-то путь домой.

С этим… проблеском я проснулся и увидел, что солнечный свет падает на моё лицо. Обычно при появлении света я просыпался гораздо раньше, но сегодня обнаружил, что с непривычным трудом стряхиваю с себя объятия Морфея. Я встал, принял душ и оделся с чувством давящей тоски. В то же время я с нетерпением ждал, что скажет доктор Харкер. С некоторой рассеянностью я приступил к выполнению утренних заданий. Мои исследования всё больше походили на фарс. Какое значение могут иметь тонкости толкования туманных старых текстов перед лицом явно надвигающегося краха моего работодателя? Разве нет более важных вещей, которые я мог бы сделать, чтобы оставшиеся недели или дни для него стали более приятными? Я решил спрашивать у него об этом всякий раз, когда доктор Харкер позовёт меня. День клонился к вечеру, и я заподозрил, что на старом священнике сказалось недосыпание и мне придётся ждать обещанного разговора до следующего дня.

К моему удивлению, в библиотеке зазвонил зуммер, призывая меня к его постели в 9:45 вечера. Я поспешно поднялся и быстро подошёл к его двери, постучав, прежде чем решился войти. Какой-то стон изнутри я принял за приглашение и повернул ручку, открывая дверь в почти полную темноту. После того, что я видел прошлой ночью, я не удивился отсутствию освещения.

Усталый, но удивительно ровный голос начал рассказывать самую странную и удивительную историю. Возможно, дезориентация, которую я почувствовал, была в какой-то мере вызвана совершенно непривычным тоном и тембром, которыми заговорил Харкер. Я не мог себе представить, какие опухоли могли так быстро разрастись в его горле, чтобы так подействовать на его прежде ясный и довольно успокаивающий голос. Я постараюсь как можно точнее изложить то, что поведал мне обречённый человек, поскольку больше нет смысла держать это при себе. Это необходимо и правильно. Я уверен в этом, хотя вряд ли стану винить вас, если вы хотите упрекнуть меня в преувеличении.

8

Энос Харкер начал изучать богословие в Теологической Семинарии Байрама гораздо позже, чем большинство его одноклассников, почувствовав драматический «призыв» к служению в раннем среднем возрасте. До этого он снискал широкую известность как исследователь, археолог-любитель и лектор. В манере Ричарда Халибертона он мог бы радовать аудиторию лекционных залов захватывающей экзотикой и рассказами о дальних уголках земного шара. Но в действительности, когда он возвращался в отель после одной из таких лекций, его жизнь изменилась навсегда. Пересекая город, Харкер почувствовал странное притяжение к одной из витрин магазина, где ныне находился небольшой приход секты Пятидесятников. Его внимание привлекли всхлипывающие песнопения и выкрики «пророчеств», доносившихся из-за раскрашенных стёкол больших окон, в которых когда-то, ещё до того, как район пришел в упадок, выставлялись товары. Пройдя через дверь и центральный проход, Харкер опустился на колени среди круга стонущих подвижников, присоединившись к так называемому собранию.

Вдруг Святой Дух ударил одну из женщин, словно молния. Казалось, она взорвалась почти в оргазмическом экстазе, её руки взметнулись к небу, голова откинулась назад, и из её рта вырвался поток бессмысленных слогов. Харкер знал, что это явление называлось «глоссалия» — якобы вдохновлённые богом оракулы начинают говорить на иностранных языках, что в нормальном бодрствующем состоянии им неизвестны. Харкер наблюдал за происходящим с возрастающей тревогой, но не мог отвернуться. Один за другим все, кто находился в круге, начали неистово брызгать слюной, как будто их соединили электрическими проводами, пока, наконец, неотвратимое безумие не достигло самого Харкера.

Когда в предрассветные часы он вновь оказался на улице, это был уже другой человек. Он начал изучать Священное Писание, копию которого ему предоставили старейшины его нового религиозного братства. Но ему дали не классическую версию Короля Якова, а иную версию Библии, недавно переведённую основателем секты, который сам находился под пророческим вдохновением.

Харкер возвращался в обшарпанное святилище каждую ночь в течение следующего месяца или около того. Он забыл про своё расписание выступлений, а его убеждённость в новой цели и новой судьбе только укрепилась и стала более ясной. Однажды в полночь потная, напряжённая кучка верующих, обхватив его руками за голову и плечи, начала дрожать и раскачиваться, и один из них произнёс пророческую речь. Он объявил, что Брат Энос был избран Господом в качестве миссионера, чтобы нести послание Полного Евангелия в чужие страны в качестве миссионера.

От этой обязанности ревностный новообращенный не уклонялся. Секта была крошечной и воинственной, избегая, как это принято в подобных собраниях, любого сотрудничества с другими церквями, чьи доктрины отличались от их собственной. Сама по себе эта секта, название которой представляло собой нечто вроде «Крещённого Огнём Храма Апостола Божьего», не имела ни достаточного количества людей, ни ресурсов для содержания теологического колледжа или миссионерского совета. Таким образом, богословское образование являлось необходимым условием для того, чтобы стать уважаемым миссионером.

Годы унылой догматики, гомилетики и библейских языков мало что могли сделать, чтобы погасить огонь рвения Эноса Харкера, и после окончания школы и посвящения в сан он, не теряя времени, выбрал поле для своей миссии. По правде говоря, это был не его выбор, так как место назначения было раскрыто ему, как он предполагал, Святым Духом во сне. Он направлялся в малоизвестный, тёмный уголок Азии, о котором никогда не слышал, — на горное плато под названием Ленг, расположенное на такой высоте, что людям тяжело там находиться из-за недостатка кислорода.

Доктор Харкер не стал объяснять, как ему удалось заручиться поддержкой миссионерского агентства, чтобы добраться до такого отдалённого аванпоста, не продемонстрировав никакой компетентности в местных языках. Я полагаю, однако, что с верой Пятидесятника, сокрушающей горы (некоторые сказали бы «фанатичной верой»), он просто осмелился уверовать, что «языкового дара» ему будет достаточно — когда настанет момент для проповеди благой вести Евангелия, Святой Дух в буквальном смысле слова подскажет ему, что говорить.

Он знал, что будет нелегко даже получить доступ к своей цели. Знал, что первых христианских миссионеров в Китае и Тибете жестоко истязали и казнили, но если такова будет его судьба, он не откажется от неё, приветствуя мученический венец во славу своего Господа. Тогда Харкер, видите ли, вообразил, что это может быть конечной жертвой в служении Богу. Позже он обнаружил ужасы и похуже.

Ночь сгущалась вокруг постели старика, и я, по иронии судьбы, взял на себя роль отца-исповедника, и уже не был так уверен, что хочу знать дальнейшие тайны, но понимал, что отступать уже поздно. У меня возникло странное чувство, что меня ожидает нечто более зловещее, чем даже самый сильный шок, который может вызвать простая история, даже правдивая.

Энос Харкер в теологической школе изучал намного больше книг, чем предписывал ограниченный список стандартных работ, составленный его профессорами. До его внезапного обращения к религии, он, конечно, читал самую разнообразную литературу. Он знал, что западные люди как-то ненавязчиво сумели проникнуть в тайное сердце Азии. Проявляя должное уважение к культуре, в которой они оказались гостями и которой они явно восхищались, паломники, такие как мадам Александра Давид-Неель и художник Николай Рерих, действительно были встречены с радушием и получили щедрую свободу для путешествий по обычно недоступным районам к северу от Гималаев. Но они пришли, чтобы познать эзотерическую мудрость Востока, а Харкер направлялся с совершенно иной целью: учить и проповедовать благую весть Святого Духа. И всё же, если бы он пришёл как святой человек, ищущий святых людей, он мог быть уверенным, что сможет сделать так, что местные жители его поймут, и что он сможет даже найти учеников. Такова была его вера.

Доктор Харкер, чьё истощенное здоровье не позволяло распространяться о вещах, не имеющих большого значения, пропустил, без сомнения, красочные подробности долгих путешествий по морям и трудных переходов по суше на самых примитивных повозках. Он даже не ожидал, что божественное вдохновение облегчит ему организацию транспорта или сведущих проводников без знания языков многих племён и кланов на его пути. Его прежние, чисто светские путешествия дали ему возможность наладить некоторые связи, и он каким-то образом добрался до того самого плато Ленг, которого сторонятся здравомыслящие люди.

В те дни Харкер, как человек, обладавший крепким здоровьем и соответствующей физической подготовкой, нашёл подъем на холодную равнину бодрящим испытанием. Он выучил несколько тибетских и непальских фраз, необходимых для простого общения, но знание этих языков совершенно не помогло ему понять, почему проводники и носильщики внезапно отказались идти дальше вверх, на само плато. Видимо, человек, нанявший спутников для миссионера, скрыл от них конечную цель путешествия, чтобы они согласились зайти так далеко. Итак, все сопровождающие оставили Харкера. Думая о миссионерских подвигах Святого Павла, он воспринял это спокойно.

Он двинулся дальше, обнаружив, что путь к его цели всё-таки чётко обозначен, по крайней мере, ночью — из отдалённого сооружения, что смутно вырисовывалось на туманном горизонте, периодически вырывался луч света, похожий на маяк. Харкер полагал, что этот свет приглашает паломников из дальних краёв в место священного уединения. Как только он увидел маяк, то подумал о Моисее и о том, как Бог вёл детей Израилевых через пустыню, приняв форму огненного столпа в ночи. Доблестный доктор Харкер счёл это добрым предзнаменованием.

На то, чтобы пересечь плато, у него ушло несколько дней, абсолютно плоская местность лишала его чувства расстояния. Он устало тащился вперёд, но приземистый комплекс зданий, казалось, никак не становился ближе, пока весь внезапно не появился на горизонте. По мере приближения Харкера к цели на выжженном ландшафте начали проявляться строения. По большей части это были поломанные вершины некогда величавых колонн и обелисков, резные орнаменты на них почти стёрло ветром. Осветив один из них лампой, доктор Харкер обнаружил длинные, вертикальные колонки из букв, отдалённо напоминавшие тибетские, которые он видел во время своих недавних путешествий. Но это был не совсем тибетский язык. Последующее исследование показало бы, что он видел лингвистического предшественника наакальского языка легендарного Му. С этими немыми стелами чередовались причудливые изображения незнакомых путешественнику морских существ, некоторые из которых больше всего напоминали подводных чудовищ Пермского Периода. Но, конечно, эти резные фигуры не представляли собой реальных моделей, а лишь передавали языческие мифы этого региона. И все же было совершенно невероятно, чтобы морские мотивы встречались в религии обитателей этого плато в гористом сердце Азии.

Внезапно откуда-то налетел сильный ветер и принялся колотить бесстрашного миссионера, словно сам Эол хотел помешать ему приблизиться к мрачному скоплению нависающих над ним зданий. У Харкера, однако, имелся свой внутренний порыв, он не хотел отступать от своей судьбы и неутомимо шёл вперёд. Он почти добрался до ближайшего здания, низкого, ничем не украшенного строения, сложенного из огромных каменных блоков, прилегающих так плотно друг к другу и сглаженных ветрами бесчисленных поколений, что эти блоки выглядели как единый природный мегалит. Затем, без предупреждения, пара приземистых гуманоидных фигур появилась в вездесущем мраке, который, казалось, отпугивал дневной свет. Эти люди, должно быть, были закутаны в огромные меховые плащи и капюшоны, защищающие их от ветра, разрывающего своими когтями всё на этом плато. Они напали на усталого путника, то ли из враждебности, то ли из желания спасти его, он тогда не догадывался, и наполовину вели, наполовину несли его остаток пути в своё обиталище. Хотя порывы ветра уносили их слова, как осенние листья во время урагана, Харкеру показалось, что он уловил слово «Ленг».

Он почти ничего не помнил, пока не очнулся в тускло освещённой комнате, единственным источником света здесь служила маленькая масляная лампа, стоявшая на полу в углу. Удобств никаких не имелось, если не считать потёртой шкуры яка под ним, которая едва смягчала голый каменный пол. На мгновение Харкер испугался, решив, что его отправили в какую-то уже забытую темницу, предназначенную для глупцов, нарушающих целомудренное уединение этого места. Затем он понял, что здешние жители, наверняка, являлись монашеским братством аскетов, и что они, без сомнения, выделили ему помещение не более спартанское, чем их собственное. Он решил попытаться выразить свою благодарность за их грубое гостеприимство при условии, что он вообще сможет увидеть кого-нибудь из хозяев.

9

Должно быть, прошло несколько дней. Абсолютная тишина, а также отсутствие какого-либо намёка на солнечный свет, не позволяли миссионеру следить за течением времени. Порой, когда он просыпался после долгого или короткого сна, его ожидала скудная порция пищи, которую он с благодарностью поглощал.

И вот однажды, месяца два или три спустя, он проснулся и обнаружил, что находится не в своей обычной келье, а в центре круга молчаливых сидящих фигур в большом зале для собраний. Единственным источником света здесь служили масляные лампы. Ни одну из фигур Харкер не видел отчётливо. Странно было наблюдать фигуру в мантии, которая, казалось, сидела или полулежала, а затем начала двигаться вбок, не поднимаясь. Она совершала мало движений, и очертания её тела были в основном скрыты щедрыми складками драпировочной ткани, но у Харкера возникло подозрение, что случайные движения руки или кисти предполагают их неправильное анатомическое строение.

Время от времени вокруг миссионера происходил тихий обмен незнакомыми словами, хотя иногда он сомневался в том, что слышит осмысленные диалоги, они скорее походили на гипнотическое жужжание насекомых вдали. Кольцо людей Ленга сидело так в течение нескольких часов, очевидно, выполняя какое-то духовное упражнение.

Оглядевшись по сторонам и увидев то немногое, что открывал мягкий туманный свет, Харкер был озадачен, заметив нечто похожее на тёмный помост в конце низкого, но обширного зала. На вершине этого сооружения, которое, казалось, незаметно сливалось с выступающими из естественного каменного пола сталагмитами, раскинулась движущаяся груда живой материи. Харкер попытался сосредоточиться на этой фигуре, надеясь, что, когда глаза привыкнут к темноте, он сможет рассмотреть её более отчетливо.

Внезапно он ощутил слабое шуршание, которое только что достигло порога его слуха, хотя и очень постепенно увеличивало свою громкость. Монахи начали петь. Освещение стало чуть ярче, хотя Харкер не заметил, чтобы кто-то подливал масла в огонь или как-то иначе регулировал освещение.

По крайней мере, теперь можно было лучше разглядеть фигуру на троне. И всё же голова у Харкера слегка заболела от безуспешных попыток дать какое-то знакомое толкование тому, что видели его глаза, поскольку фигура, закутанная в пышные слои жёлтого шёлка, казалась аморфной. Он раз или два видел людей с заболеваниями щитовидной железы, которые делали их опасно растолстевшими, женщин, с чьих конечностей свисали мешки избыточной плоти. В этих случаях условные очертания человеческого тела были затемнены, как древние ископаемые, погружённые в грязь. Но это сравнение лишь намекало на появление перед ним существа в капюшоне. Три больших, похожих на колокола воронки из лимонно-жёлтого шелка скрывали толстые и короткие выступы, вероятно, голову и две руки, хотя никакой плоти не было видно. Происходили странные… движения. Харкер поймал себя на том, что ему хочется, чтобы тень по-прежнему пряталась в складках массивной сутаны.

Пение прекратилось так же быстро, как и началось. Теперь Харкер чувствовал, что невидимые лица ждут от него каких-то слов. Рано или поздно ему придётся заговорить, иначе зачем он вообще пришёл к этим странным язычникам? Поэтому он встал и заговорил, зная, что ни в коем случае его слушатели не могут знать его языка, но доверяя обещанию из Писания, что Святой Дух наполнит уста того, кто будет проповедовать Евангелие.

— Друзья мои, вы, чья жизнь, как и моя, посвящена духовным вещам; я проделал долгий путь, чтобы принести вам радостные вести. Ибо к вам сегодня пришёл Спаситель, который есть Хр…

— Та твам аси, — ответил голос, словно подчёркивая слова Харкера. Из семинарских занятий по сравнительному религиоведению он знал смысл этой фразы. Это была знаменитая цитата из индуистских Упанишад. Она означала «то, что ты есть» и относилась к тождеству отдельного человека с божественным Брахманом. Один из присутствующих хотел опровергнуть его проповедь с помощью другого Евангелия? Или дух дал им понять его английскую речь, подобно тому, как Бог перевёл слова для толпы в Пятидесятницу, так что каждый услышал Евангелие на своём родном языке? Понимают ли они его? Если да, то в чём смысл индуистской формулы?

Не успел Харкер задать себе эти вопросы, как почувствовал духовный прилив, какого не испытывал с той первой ночи в храме. Его язык и голосовые связки больше не принадлежали ему, ибо он поддался порыву Духа: он подавил свою сознательную волю и произнес глоссолалические слоги: «Пнглуи нгаб Ктулху фхтагн!»

Через мгновение все фигуры, сидевшие вокруг Харкера, поклонились и простёрлись перед ним, по крайней мере, он так думал. Учитывая запутанные формы тела и движения, он не мог быть уверен в том, что они делали, но это больше походило на почитание, чем на что-либо ещё. Он являлся всего лишь рупором своего Бога, не более чем посланником, передающим запечатанное сообщение. Он не должен был знать, какие слова содержались в нём. Но он думал и надеялся, что каким-то образом предсказал радостную весть о спасении и что его слушатели оказались ранены в самое сердце, как слушатели Симона Петра в Пятидесятницу. Скоро он поймёт, что все не так просто, но что бы он ни говорил тем монахам, его речь, несомненно, встретили с одобрением, и отныне их отношение к миссионеру стало очень позитивным и даже благоговейным.

Преподобный Харкер совершил свое апостольское путешествие в далёкий Ленг, чтобы водрузить знамя Евангелия там, где оно никогда прежде не поднималось. Он пришёл, чтобы учить, и все же отныне он оказался в роли ученика. Его таинственные хозяева ясно дали это понять, снабдив Харкера свитками и рукописями в большом количестве.

Он, как я уже говорил, уже усвоил кое-какие центрально-азиатские языки, необходимые для того, чтобы найти дорогу в отдалённые районы, но это оказалось скудной основой для того, чтобы пробираться через длинные и толстые тома метафизики и йогических дисциплин. Раз или два монахам Ленга удавалось заручиться временными услугами непальских или китайских чужаков, которые могли бы способствовать прогрессу миссионера в обучении, но всё это было бессистемно.

Тем не менее, спустя много дней (позже выяснилось, что прошли годы!) Харкер обнаружил, что кое-что понимает в разговорном языке жителей Ленга; меньше, чем можно было ожидать, учитывая время, проведённое среди них, поскольку их язык представлял собой странный свистящий, жужжащий, даже скрежещущий звук, который западному человеку трудно понять или воспроизвести. Письменные языки, особенно прото-Наакальский, ему было легче понять.

Эти занятия дали миссионеру ключ к обширному хранилищу древних и эзотерических знаний. Вскоре доктор Харкер поразился богатству манускриптов, хранившихся в обширных подземных библиотеках этого монастыря. Может, это были и языческие предания, но он не был таким грубияном, чтобы насмехаться над мудростью древней цивилизации, когда его собственные предки ещё ютились в пещерах. Кое-что из того, что он читал, свидетельствовало о довольно близком родстве с некоторыми индуистско-буддийскими доктринами, ставшими тогда более известными на Западе благодаря серии переводов Макса Мюллера «Священные Книги Востока». Другие манускрипты проводили удивительные параллели со знакомыми Харкеру доктринами и заповедями его собственной веры.

10

Наступил переломный момент, забрезжил рассвет, когда ему, наконец, подарили очень древний пергамент, который, по мере того как расширившиеся глаза Харкера расшифровывали строчку за строчкой, оказался описанием ученичества Иисуса из Назарета среди адептов Ленга. Здесь, казалось бы, находился ответ на давнюю загадку «потерянных» лет Иисуса между его юностью и Крещением в Иордане. Всё, что до сих пор знал ошеломлённый Харкер, каким бы невероятным оно ни казалось, не касалось его лично. Это… это ударило в самое сердце его веры.

Но было ли это угрозой его вере? Или дополнением? Возможно ли, что он стоит на пороге открытия нового или давно забытого толкования Евангелия? Может быть, поэтому его так странно тянуло к практически неизвестной границе Ленга? Проповедовал ли он Евангелие этим людям? Или они проповедовали ему? Харкеру не потребовалось много времени, чтобы понять, что судьба предоставила ему уникальную возможность учиться, и что лучше всего воспользоваться ею.

Монахи принесли ему ещё свитки, ещё писания, которые он проглотил, испытывая новый духовный голод. Он постиг «Упа-Пураны» почти без усилий, и «Чёрная Сутра» легендарного аватара У Пао открыла ему свои секреты. «Книга изречений Цянга Самдупа» больше не оставалась для него безмолвной.

На протяжении многих лет ему лишь изредка удавалось мельком увидеть закутанную в саван фигуру, которую он принял за настоятеля этого таинственного братства. Харкер никогда не слышал ни слова от этого почти аморфного персонажа. Казалось, что тот проводил большую часть своего времени в мистическом созерцании. Затем однажды Брат Энос (как он сам себя называл) вздрогнул, услышав дрожащий удар большого гонга, разнесшийся по низким замшелым стенам монастыря. Он знал, что, должно быть, произошло что-то важное, и ожидал, что один из братьев придет к нему в келью, чтобы сообщить ему о произошедшем. И всё же с нарастающей тревогой, граничащей с паникой, он пробудился от резкого воя костяной трубы, призывавшей его в полночь присоединиться к братьям для процессии по незнакомым коридорам и пандусам, ведущим в тёмную часть огромного комплекса, похожего на улей, о полной протяженности которого он никогда не подозревал.

Масляные лампы покоились в нишах вдоль залов, почти не давая освещения, хотя, возможно, этого было достаточно для глаз, давно привыкших к хождению по ночам. Монахи продолжали тихое пение на каком-то языке, что казался Харкеру чуждым даже после всех его занятий. После того, как многое из этого произошло, группа, насчитывавшая около дюжины человек, вошла в зал, потолок в котором находился намного выше, чем в любом другом помещении, что видел Харкер. Посередине зала стоял широкий деревянный стол, окружённый свечами. В центре стола виднелась покрытая вуалью куча неправильных очертаний. Харкер удивился тому, что старый настоятель не председательствует на том, что всё больше и больше походило на священный пир. Потом он понял, что скрывает шёлковая вуаль. Иерофант в маске закончил свои дела в этом воплощении.

Что будет с ними дальше? Какова была природа этой церемонии? Был ли это простой мемориал, созданный для того, чтобы ускорить отправку души покойного ламы к его следующему воплощению? Или это каким-то образом решит вопрос о престолонаследии? Миссионеру пришлось ждать и наблюдать.

Одна из сгорбленных фигур в капюшоне держала книгу, раскрытые страницы которой затеняли её распростёртые руки. Зазвучала новая песня, на этот раз на более привычном языке Тибета.

— Лети, лети, о Благороднорождённый, из этого глиняного дома, и ты узришь Обсидиановую Ночь! Пасть Хаоса! Из него ты пришёл; стремись же к нему! Знай, что это Пустота твоего внутреннего «Я»! Обходи опасные склоны Сумеру и ищи врата Саркоманда. Избегай восхитительных зрелищ Старших Божеств и познай себя как одного из Гневных Божеств.

Харкер начал понимать, что это — адская пародия на печально известное «Бардо Тодол», тибетскую «Книгу Мёртвых».

Наконец наступила тишина. Жрец отложил книгу и вознёс над своей головой покрытое ржавчиной лезвие церемониального ножа длиной в фут. Другие подняли кусок шелковой ткани, и жрец начал резать и кромсать то, что лежало на столе. Энос Харкер всё больше приходил в ужас, чувствуя, что сейчас произойдёт, но был не в силах даже думать об этом.

Рука в перчатке протянула ему дрожащую гниющую плоть, пробормотав несколько слов. Невольно разум Харкера подсказал ему евангельские слова: «Это моё тело; возьми, ешь». Он так и сделал. Это казалось неизбежным, и миссионер даже стыдился своих сомнений, думая об Отце Аврааме, повинующемся Божьему повелению убить своего первенца.

(Когда мой работодатель рассказывал об этих шокирующих событиях, я не мог не вспомнить, как он ранее потребовал, чтобы я добыл для него отвратительный отрывок из «Некрономикона», касающийся «культа некрофагов из Ленга». По-видимому, он уже был хорошо информирован по этому вопросу).

11

В последующие месяцы Эносу Харкеру стала ясна своя судьба. Со времени своего возвращения в Штаты доктор Харкер занимался главным образом исследованиями, подтверждавшими тайны его посвящения, из западных оккультных источников. Он пытался найти какой-то способ понять их в свете западной философии, и это неизбежно задавало направление его мыслей.

Прежде всего, ему удалось правдоподобно определить мистическую философию людей Ленга как явную гибридизацию Манихейского Гностицизма, который, как это хорошо известно, проник в Китай и Центральную Азию задолго до десятого века, и шаманского вероучения Бонпа, существовавшего в Тибете и Монголии. Это объясняло странные, перевёрнутые параллели с буддизмом Ваджраяны, который в значительной степени вытеснил Бонпа в соседнем Тибете, а также поразительный дуализм, который противопоставлял набор старших божеств другому набору гневных божеств.

Казалось, что на предпоследнем уровне бытия, более высоком, чем уровень бодрствующего восприятия, но более низком, чем абсолютное Единство Пустоты, существует целая география континентов и океанов сновидений с экзотическими названиями, такими как Саркоманд, Икранос и гора Сумеру. Именно из этого странного царства, дома Великих Древних, секты Бессмертных Мастеров Ленга, приходили сны и откровения.

Высшей точкой причудливой псевдобуддистской космологии являлась универсальная пустота, в которой все предполагаемые истины оказывались полуправдой и отпадали. Здесь, за Намарупой, царил хаос без имени и формы. Все существа считались иллюзорными, мимолётными преломлениями этой блаженной пустоты, которую одни писания называли Азатот, другие — Ахамот, или Вач-Вирадж. Но существует ряд божественных демиургов, полуреальных олицетворений Хаоса, представляющих образы, которым простые люди могут поклоняться как богам. Их может быть много или мало, в зависимости от задач и потребностей времени.

Самыми важными из них были два существа, именуемые Ллойгор и Жар, хотя их тайные имена были Нуг и Йеб, и они также были известны, когда звезды находились в определённых позициях, к которым они теперь приближались, под именами Клулу и Ньярлатхотеп. Предполагается, что это аватары, которые опускали занавес в каждом цикле мироздания. Они могли ходить среди людей в человеческом обличье, сеять безумие и хаос, ибо они считали это духовным просветлением. Ньярлатхотеп однажды явился в человеческом обличье как египетский фараон Нефрен-Ка, в то время как Клулу шагал по обречённым берегам Атлантиды с измождённым лицом царя-жреца Катулоса. Это было давно, но, в конце концов, они снова появятся: Клулу поднимется из подсознательных глубин несчастных людей в потоке смертельных, сводящих с ума ночных кошмаров, в то время как Ньярлатхотеп снова выйдет в человеческом обличье. А пока он ни в коем случае не оставит своих сыновей, жителей Ленга, сиротами. В каждом поколении он жил среди них, экстрасенсорно проецируя свою сущность (или тулку) в избранный сосуд, в качестве которого, конечно, служил Иерофант Ленга.

Вселение божества в тело вызывало постепенное превращение естественной плоти в возвышенную субстанцию, которая всё больше и больше приобретала изначальное сходство с сущностью внутри человека, чего не могли видеть другие люди. После смерти каждого сосуда преемник выбирался по явным признакам. Священная сущность переходила в новый аватар посредством физического поглощения. Затем служители передавали ему Жёлтый Знак, Бледную Маску и Шёлковую Мантию. Он будет жить в телепатической связи с аватаром Клулу в Бардо Снов, чтобы знать, когда наступит конец века. Время это должно скоро наступить, ибо вера в культ Ленга, некогда (как они полагали) распространившаяся по всему земному шару, теперь отступила в этот единственный монастырь; такой предначертанный судьбой отлив происходит в конце каждого космического цикла.

Имелись и другие архаичные сложности, такие как многоуровневая организация людей Ленга; многие из них не были посвящены в глубочайшие тайны и доктрины секты, но действовали главным образом как пассивные медиумы для голосов Великих Древних, которые время от времени передавали свои указания. Великое откровение, о котором читатель уже, наверное, догадался, состоит в том, что Энос Харкер был избран следующим и, по-видимому, последним аватаром, носящим тулку Ньярлатхотепа.

12

Он вернулся на Запад всего несколько лет назад, чувствуя отчаянную потребность подумать обо всём, что услышал, об ответственности, которая теперь лежала на его плечах. Те, кто был предан ему как своему царю-жрецу и даже как своему живому богу, не осмеливались спросить почему он уходит, хотя и не испытывали особого энтузиазма от этого. Насколько им было известно, он, возможно, почувствовал призыв снова выйти в мир, как это делали в прошлом прежние аватары, чтобы подготовить всё к окончательному наступлению хаоса, когда безумные полярные сияния должны будут катиться вперёд и взрывать всё подряд беспощадным, расточительным пламенем.

Насколько я могу представить, сама утонченность сосуда — образованного человека с Запада, благодаря чему воплощение тулку стало столь мощным, также сделала его менее предсказуемым, менее управляемым, чем предыдущие первосвященники, которые все были невежественными азиатами, рождёнными и воспитанными в глуши, обитателями виртуальной области, лишёнными культуры или контактов с людьми.

Мы все мы, к большому сожалению, существа с одинаковым взглядом на жизнь. Мир, в котором мы живём, подобен атмосфере, которой мы дышим, и, как известно, трудно не делать того, что делают римляне в Риме. Таким образом, смятение и мучительные сомнения доктора Харкера, как только он вернулся на Запад, быстро переросли в кризис нерешительности, в котором преданность соперничающим картинам реальности едва не разорвала его на части. Он плакал, чтобы совладать со своими мыслями, пока готовил научную монографию, которую поручил мне оформить окончательно. Его настоятельное желание ознакомиться с такими текстами, как «Некрономикон» и переведённым «Текстом Р'льеха» было на самом деле последней попыткой опровергнуть его собственные убеждения и переживания как иллюзии и заблуждения. Возможно, культ промыл ему мозги. Теперь он на это надеялся! Лучше так, чем допустить, что безумные вещи, в которые он верил, окажутся правдой!

Но они доказали, что являются правдой. Он надеялся, что высказывания, которые он когда-то считал обрывками грубого языка Р'льеха, не будут иметь ничего общего с тем, что казалось осязаемой реликвией этого языка, переведённой объективной третьей стороной. Страшная правда состояла в том, что некоторые из тех фраз, которые он помнил, слышал (и говорил) присутствовали в этой книге, и были переведены именно так, как он их понял. Теперь не было ни малейшего шанса, что это неправда.

Что касается меня, то, должен признаться, я оказался на шаг позади пожилого священника. Я очень боялся, что петля истины сомкнётся и на моей шее. Я отчаянно надеялся на то, в чём в любое другое время был бы совершенно уверен: человек передо мной, явно страдающий бредом, окончательно сошёл с ума. Но я тоже понял, что уже слишком поздно для этого, слишком поздно сохранять рассудок.

13

Теперь я достаточно хорошо знал природу болезни, которая быстро разрушала физическую форму доктора Харкера. Он вовсе не деградировал. Он преображался, преображался в подобие апостола последнего часа, Ньярлатхотепа. Когда это преобразование будет завершено, наступит тот самый час. Кали-юга закончилась. Появился ли апостол на этой стороне мира или нет, не имело значения. Как только он избавится от последних остатков своего хозяина Эноса Харкера и человеческой совести, исчезнут и последние надежды предотвратить его апокалипсическую миссию.

До этого момента я молчал, бормоча что-то своему хозяину, хотя думать о нём в таких терминах сейчас казалось легкомысленным. Как он мог быть так странно спокоен? Он просто смирился со своей судьбой? И с мрачной судьбой, уготованной всему человечеству? Или это был последний клочок надежды, который он до сих пор скрывал от меня?

— Может быть. Может быть. Сегодня вечером у меня был гость. Именно поэтому мне пришлось отложить беседу с вами. Он — человек, разбирающийся в этих вопросах, в некотором смысле более знающий, чем я, несмотря на всё, что я видел. Его зовут Свами Сунанд Чандрапутра, или, по крайней мере, он просит, чтобы его так называли. Он прекрасно понимает ситуацию. Он оставил мне это.

На забинтованной, похожей на лапу ладони лежал необычно большой ключ из потускневшего серебра с искусными узорами.

— С этим я могу попытаться сбежать. Я не могу спасти свою жизнь. Моя судьба была решена в тот момент, когда я принял участие в богохульном таинстве. Но, возможно, есть шанс пойти туда, где появление этого существа внутри меня не причинит никому вреда. Я возьму ключ и войду в состояние сна, более реального, чем иллюзия, в которой мы сейчас находимся. Там я пройду через дверь, горный портал Саркоманда. Дьяволы Чо-Чо будут ждать меня и попытаются преградить мне путь. Но если я буду твёрдо верить, что они всего лишь беспочвенные призраки моего собственного разума, тогда я смогу победить. Что будет потом, я не знаю. Но путь назад для аватара будет долгим, слишком долгим для него, принявшего громоздкую мантию грубой плоти. Слушайте! Время пришло! Его сны начинают вторгаться в бодрствующий мир!

В течение нескольких минут я смутно ощущал нарастающее эхо, но оно ещё не проникло в мое сознание. Теперь звук, который трудно описать словами, стал отчётлив. Мне показалось, что я слышу медленную и ровную поступь огромных шагов, шагов Левиафана, сотрясающих землю, хотя я не чувствовал физической дрожи. Они раздавались глубоко под землёй, словно из каких-то пещер, о существовании которых никто не подозревал. Шли минуты, и казалось, что гулкие шаги постепенно поднимаются по изгибу небосвода, пока не достигнут Зенита. Я сидел так, ни на что не глядя, ожидая, прислушиваясь, и вздрогнул, когда часы на камине пробили полночь. Я повернулся к доктору Харкеру, наверное, в поисках подсказки, но обнаружил пустую кровать.

Вообще-то не совсем пустую. Ключ необычных пропорций из почерневшего серебра вдавился в растрёпанные простыни. Инстинктивно я схватил его, повернулся и направился к двери. Я не остановился и не зашёл в свою комнату, чтобы забрать свои немногочисленные пожитки, а направился вглубь острова с максимальной скоростью, на какую был способен. Я мало думал о том, что может случиться дальше, знал лишь, что я должен бежать, как Лот из Содома.

Должно быть, я добрался до своей старой квартиры на Паркер-стрит, где хозяйка, услышав мой отчаянный стук, впустила меня. Я мало что помню из того, что случилось той ночью или на следующий день, и я не был свидетелем того, что произошло на мысе Керн, или того, что могло там произойти. Как я уже сказал, этот район в основном пустынен, и это проявление милосердия в свете того, что, наконец, произошло. Бродяга, который, шатаясь, брёл по трамвайным путям к пляжу, рассказал, как он сначала увидел странную вспышку голубоватого света, вырвавшуюся вверх из одной хижины, словно это был маяк на берегу. Я не сомневался, что он имеет в виду дом, арендованный доктором Харкером. Затем последовала более мощная вспышка, в которой появилось несколько фигур, борющихся в тени, одна из них выглядела больше остальных. Власти списали это на алкогольные галлюцинации. Хотя даже они не могут отрицать, что нечто превратило весь пляж в огромный лист стекла.

Какая бы сила ни была ответственна за это, она сделала так, что вместо пляжного домика Эноса Харкера остался тонкий слой пепла, и химики в Мискатоникском Университете до сих пор гадают, что там произошло. Поиски пропавшего доктора Харкера не проводились, поскольку его немощь была хорошо известна, и доктор Спрэг заверил полицию, что в момент катастрофы больной мог находиться только в постели. Следовательно, в куче пепла, что раздувало ветром, находились и остатки Харкера.

Однако я знаю, что это не так, и я не одинок в своём мнении. Доктор Спрэг, кажется, уже не в первый раз знает больше, чем хочет сказать, и доктор Лланфер, похоже, не беспокоится, а скорее даже испытывает облегчение, как будто драма достигла развязки. Все остальные, естественно, расстроены тем, что не могут отправить в архив загадку, к которой до сих пор не найдено ответа. Самая большая тайна, о которой они не имеют ни малейшего представления, — это странная судьба Эноса Харкера.

Перевод: А. Черепанов Май, 2019

Август Дерлет БОГ В КОРОБКЕ

August Derleth. «The God-Box», 1945. Рассказ из цикла «Мифы Ктулху. Свободные продолжения».

Выйдя из метро неподалеку от своего дома, Филипп Каравел едва мог скрыть свое удовлетворение.

— Ку! А он похож на мышь, которая проглотила сыр! — сказал один из его поздних попутчиков другому, когда вагон метро покатился дальше.

Каравел, однако, уже не слышал этого и не стал бы возражать, если бы услышал. Это был теплый вечер, наполненный сумерками, с легким дождем и желтым туманом, надвигающимся на Лондон. Осень чувствовалась в воздухе, но Каравел шел вперед, как будто это была весна, быстрой походкой и с легким сердцем. Он был очень доволен собой, как человек, который долгое время был подвержен тревогам и обнаружил, что они внезапно развеялись. Он шел, словно был заключен в защитную оболочку близкого знакомства, — лондонская ночь с ее запахами и пряными духами здесь, в окрестностях Ост-Индских доков, мягкие голоса речных судов на Темзе, поднимающийся хор лягушачьих криков и сирена полицейской лодки.

Даже вид его грязного домика не повлиял на его настроение.

Внутри было достаточно уютно, обставлено со вкусом, хотя и немного тесновато. Он почти нежно положил свой портфель, снял непромокаемый плащ и направился прямо к телефону, где набрал номер и терпеливо ждал, улыбаясь: еще молодой человек, только начинающий немного седеть на висках, с диким лицом и дикими усами; его длинные, тонкие пальцы барабанили по столу.

Из трубки раздался голос.

— Да?

— Профессор Кертин?

— О, это ты, Каравел.

— Можете ли вы прийти?

— Сейчас?

— Это срочно. Мне есть, что показать вам.

— Чем ты занимаешься?

— Я хочу удивить вас.

— Ну, ладно, хорошо. Я был в самом центре нескольких интересных работ Аяр-Инка. Ты не представляешь, мой мальчик, в какой степени…

Немного нетерпеливо Каравел сказал:

— Но бумаги могут подождать — а это нет.

Каравел отошел от телефона, чувствуя голод. Он подошел к портфелю, однако передумал. Затем направился в свою маленькую буфетную и сделал себе бутерброд, вместе с которым и вечерней газетой уселся в одно удобное кресло, имеющее подъемник.

Вскоре пришел профессор Кертин. Он был похож на рассеянного персонажа с иллюстрации Белчера или Крукшанка. Его галстук висел косо, он забыл застегнуть жилет, а его котелок был покрыт пылью, прежде чем он вышел под дождь, и теперь нуждался в тщательной чистке, которую не мог предоставить ему хозяин. Его глаза были близоруки за очками, покрытыми дождевыми пятнами, которые он снял на крыльце и протер, перед тем как вошел в ярко освещенный кабинет Каравела.

— Я мог бы сказать, что ты что-то задумал по тону твоего голоса, — сказал он хозяину дома. — И я задумался, как долго тебе это будет сходить с рук. Знаешь, есть закон вероятности.

— А так же возмездие и наказание, — иронично сказал Каравел. — Я был в Солсбери.

— Стоунхендж? — спросил Кертин, когда сел.

— Просто музей в этот раз.

Пожилой мужчина посмотрел на более юного; некоторое время они оба молчали. Затем Каравел взял портфель, открыл его и достали что-то. Это была небольшая медная коробка, обмотанная полосками из серебра или сплава серебра. Он положил ее перед своим гостем.

— Божья коробка! — воскликнул Кертин.

— Я знал, что вы узнаете это.

— Но как, черт возьми, тебе удалось? Ты уверен, что тебя не видели?

— Абсолютно.

— Ты спланировал это!

— Конечно. Я изучал эту вещь неделями, а затем сделал как можно более точную копию, не видя лишь нижней стороны. С копией в моем портфеле я спустился вниз, представил свои полномочия — в конце концов, как вы знаете, меня даже в «Таймс» описывали как «восходящего молодого археолога», и мне было разрешено ее изучить. В тот момент, когда я остался один в комнате, я просто заменил копию на оригинал, и вот — она здесь. Хотите открыть?

Профессор Кертин побледнел и отшатнулся.

— Нет.

Каравел рассмеялся:

— Суеверия?

— Называй это как хочешь. Но в любом случае, ее ценность как древнего предмета уменьшится, как только она будет открыта.

— Полагаю, ее спокойно можно отреставрировать. Вы ведь не боитесь проклятия? Все эти вещи прокляты, всем известно.

Профессор Кертин выглядел расстроенным.

— Я всегда задавался вопросом, что там внутри? Пыль или какое проклятое изобретение некоего мастера зла из далекого прошлого?

— Вы говорите как в низкопробном дешевом романе, позвольте заметить.

— Как тебе нравится. На самом деле, Каравел, эти вещи очень стары. И есть намного больше фактов, которых мы еще не знаем о друидах, чем те, которые нам известны.

— Значит, нет никаких сомнений относительно друидского происхождения этой вещи?

— Никаких. Это подлинный «божий ящик», что является общим названием для любого рода подобных предметов, обычно закрытых, в которых якобы заперт некий любой бог — джинн, бес, дьявол, сила и так далее. Поэтому нельзя сказать, что старые жрецы-друиды вкладывали в них на самом деле, избегаемых богов и дьяволов и т. п. Конечно некоторая опасность есть, я думаю, чтобы сохранить содержимое от любопытных глаз. Переверни ее, ладно?

Каравел так и сделал.

Кертин поправил свои очки.

— Да, надпись друидская.

— Сможете перевести?

— Ну, грубо говоря, — то, что здесь запечатано, называется Шо-Гат, и не предназначено для человека. Ужасное горе обретет тот, кто нарушит Песнь. Это может осуществить лишь хранитель коробки.

— Тогда демон, а не бог?

— По крайней мере, не доброжелательное божество. — Он вздохнул. — У тебя есть мысли, что делать с этим?

— Продать, я полагаю, — как и другие.

— Когда-нибудь тебя поймают.

Каравел улыбнулся.

— К тому времени, когда они заметят, что у них лишь копия, которую я оставил, будет невозможно определить, кто мог взять ее, даже если они вспомнят, что у меня был доступ к ней, наряду с другими.

— Что бы ты ни задумал, — я бы посоветовал оставить ее нетронутой.

Каравел поворачивал коробку снова и снова в руке. Она имел хороший вес, но не была тяжелой.

— Ничего большого не может быть внутри нее — и ничего слишком смертоносного. Что вы думаете? Порошок amanita virosa[21]?

— Я не эксперт по «обычаям друидов», поскольку только они знают, что на самом деле помещается в одну из этих коробок.

— Она красиво сделана, когда рассматриваешь ее. Все виды сложной резьбы; нужно очень много времени, чтобы создать такое. К счастью, однако, большинство из них несколько грубоваты — достаточно грубоваты, во всяком случае, чтобы обмануть хранителей или любого другого случайного наблюдателя. Как вы думаете, сколько я могу получить за нее?

— От кого?

— Лорд Виттнер обычно покупает у меня предметы для своей частной коллекции.

— По крайней мере, тысячу гиней.

— Очень хорошо.

— Тем не менее, все это достойно порицания.

Каравел добродушно рассмеялся.

— Так ли? За исключением, конечно, когда вам вдруг сильно захочется заиметь какой-нибудь маленький предмет для себя. — Он положил коробку в тишине и снова повернулся к старику. — Что это за «хранитель коробки»?

— Это один из жрецов — предположительно в Стоунхендже, где была найдена коробка, был особый ее страж.

— Он не очень хорошо выполнял свою работу, раз ее доставили в музей?

— О, он лишь предотвращает ее открытие или, если она уже открыта, вынужден исправить нанесенный ущерб. Предположительно, он имеет власть над тем, что находится в коробке. Эти примитивные религиозные верования следуют довольно последовательным образцам. Хотя этот — Шо-Гат не друидский; это Атлантида насколько я могу судить. Что пробуждает любопытство.

— Да?

— Как будто бы эта вещь была случайно вырвана из моря или из окрестностей моря.

— Вы говорите об этом как о чем-то вроде сущности, профессор. Как, черт возьми, это может быть? Посмотрите на размер этой коробки — примерно три дюйма на пять и три высотой — и скажите мне, какого рода сущность могла бы поместиться в таком тесном пространстве?

— Просто протоплазматическая материя, мой мальчик, — неопределенно сказал Кертин и улыбнулся немного беспомощно.

— Вы говорите бессвязно, — сказал Каравел. — Хотите выпить?

Они сидели за виски с содовой и разговаривали еще час. Затем профессор Кертин напомнил своему хозяину о газете Инка, с энтузиазмом рассказывая о представленных в ней находках, и вскоре собрался уходить. Каравел проводил его до двери; на улице шел дождь, а туман стал еще гуще.

Он вернулся в свой кабинет и снова взял коробку. Тысяча гиней! Он исследовал полосы на ней под сильным светом; на металле были выгравированы мелкие печати, что бы это ни было, — он имел вид старого потускневшего серебра, и очень вероятно, что это было старое серебро. Он встряхнул коробку; в ней — ничего не было, потому что не было слышно ни единого звука.

Он постучал по ней, выбрав для этого лишенное украшений дно; появился глухой звук. Если что-то и было помещено внутрь много веков назад, оно давно превратилось в пыль. Некоторые из его старших коллег-археологов, размышлял Каравел, были бы больше, чем просто немного возмущены этим.

Он лег в кровать и вскоре заснул.

Поздно ночью Каравела разбудил тихий, но настойчивый стук в дверь. Он включил лампу у кровати и увидел что время почти два часа. Он встал, так как, судя по всему, иного выбора не было, и пошел по узкому маленькому коридору к двери, в которой была одна треугольная панель из стекла. В ночи она выглядела темно-желтой, потому что туман снаружи лишь прибавился. Он приблизился к стеклу и выглянул наружу.

Там стоял старик с непокрытой головой, на его плечах лежала большая черная шаль.

Озадаченный Каравел открыл дверь.

— Если вы ищете доктора Бленнера, он живет через два дома дальше, — сказал он.

Он увидел с легким ужасом, что мужчина на его пороге, должно быть, был очень стар; его кожа была жесткой и сморщенной, словно натянута на кости, так что его голова выглядела меньше, чем должна была быть, а его седые волосы были тонкими и невероятно спутанными.

— Я не доктор, — сказал он снова.

Шаль неожиданно привлекла его внимание; это была не шаль — это была длинная оберточная бумага, похожая на бумагу для мяса.

Старик протянул руку с огромными когтями.

— Ради бога, уходите, — запиналась сказал Каравел, словно зачарованный глядя в ужасе на руку, протянутую к нему ладонью вверх.

— Коробка, — наконец сказал старик скрипучим голосом.

— Я не знаю, что вы имеете в виду, — холодно сказал Каравел.

— Коробка, — повторил старик, — верни ее мне.

Голос был ужасен… Каравел вздрогнул. Он отступил от двери, снова сказал, что не знает, о чем говорит старик, а затем закрыл дверь. Снаружи вновь раздался голос, отталкивающий, неуловимый, с трудом издающий слова, как будто он не делал этого в течение длительного времени.

— Я подожду. Я заклинаю тебя Знаком Кофа, не открывай ее.

Он все-таки наблюдал за Каравелом. Теперь нужно было убрать коробку, прежде чем старый тупица отправится в полицию. Он думал о репутации, которую так тщательно выстроил для своего прикрытия. Подобную коробку нелегко скрыть. Он запер дверь и быстро направился в кабинет, где осторожно опустил шторы, прежде чем решился вытащить небольшой стол в центр комнаты.

Он достал коробку и задумался, что с ней делать. Если бы только он сразу пошел прямо к лорду Виттнеру, а не задумал позлорадствовать о своей победе перед профессором Кертином! Но было слишком поздно думать об этом сейчас, со стариком, ожидающим там на крыльце. Если он все еще был там.

Эта мысль заставила Каравела осторожно вернуться к входной двери. Он выглянул. Туман клубился в желтом унынии. Он рискнул отпереть дверь и выглянуть наружу. Никого. Ничего, кроме тумана вокруг. Звуки гавани и речных судов из клубящегося тумана и множество звуков, доносящихся из доков Ост-Индии, достигли его ушей, не более того. Он снова вернулся в дом, заперев за собой дверь. Отсутствие ночного посетителя встревожило его еще больше. Предположим, он пошел прямо в полицию? Возможно, даже в этот самый момент он где-то разговаривает с полисменом!

Он поспешил вернуться в кабинет.

Была одна вещь, которую он мог сделать, возможно, быстрее, чем любую другую. Полиция будет искать коробку. Они не задумаются о поиске частей коробки; он мог разобрать ее и эффективно скрыть разные части. Его единственная проблема была в том, чтобы не нанести никакого ущерба, если он хочет взглянуть на ту тысячу гиней, которые он сможет получить после того, как снова соберет ее.

Он хладнокровно приступил к делу, без промедления достал инструменты и сел под настольную лампу. Сначала нужно удалить полосы, а затем отсоединить бока, — потому что, как казалось, они были соединены пазами. Поскольку полосы были сплавлены вместе на нижней стороне коробки, самый простой способ снять их — это распилить их в точке слияния, надеясь, что повторное плавление позже скроет его вандализм.

Недолго думая, Каравел распилил полосы металла и отсоединил их от коробки. С легким любопытством он поднял крышку. Как он и думал, коробка была пуста; его взгляду не за что было уцепиться.

Но подождите — что это за темное пятно, размером в полпенни, в одном из углов? Скорее размером с полкроны. Нет, больше — оно росло! Это был клочок, тонкий клубок дыма, поднимающийся из угла коробки. Каравел уронил ее, как будто она стала нестерпимо горячей для его пальцев. Она упала с открытой крышкой и лежала на полу. Он поднял лампу, чтобы осветить ее. Черный, как смола, из нее вырывался дым — шарик, облако, огромный столб, извивающийся и сверкающий.

Каравел отступил за стол; густой дым заполнил уже четверть комнаты — половину — и затем он увидел проявившуюся из его глубины пару злобных, ужасных глаз, кошмарную пародию на лицо, гротескный, сводящий с ума ужас того, что выходит за границы человеческого понимания! Он хрипло закричал; затем его голос словно пропал. Он прыгнул к двери, но столб дыма, все еще разбухающий и пылающий, атаковал стены, потолок, пол, обрушился на него со страшной живучестью чего-то, что давно не имело возможности питаться.

Разлетевшийся на части дом Филиппа Каравела был незначительной сенсацией даже для спокойной «Таймс». Было очевидно, что это мог сделать только взрыв. И только взрыв мог разорвать самого Каравела. Более сенсационные газеты мрачно намекали на то, что было найдено недостаточное количество останков Каравела, которые были наконец похоронены. Но таинственного в этом было мало, благодаря столичной полиции. Они хранили ключ к этой загадке. Они долго искали террористов и анархистов в районе доков Ост-Индии, и не рассматривали даже вариант, что такой взрыв мог произойти в этом районе по чистой случайности. Простой вывод напрашивался сам собой. Очевидно, что Филипп Каравел вел двойную жизнь, и его археологические исследования были маскарадом для его настоящей нигилистической деятельности. К счастью, эксперимент, ставший ошибочным, решил эту проблему.

Единственным неприятным замечанием в ходе судебного разбирательства было истерическое заявление уличной девки, которая занималась своей жалкой профессией в непосредственной близости от дома, когда он разрушился. Она не видела огня; полиция ничего не сказала о своей неспособности обнаружить доказательства наличия пороха, или чего-либо еще, что могло воспламениться. Но она видела что-то еще.

Она видела, как очень старый мужчина в длинной «шали или в чем-то вроде простыни» вошел в дом и очень скоро вышел из него — а за ним следовало что-то «большое и черное», которое показалось ей в тумане как «огромное облако дыма, более высокое, чем дом». Оно проследовало за стариком покорно прямо к тротуару и немного вверх по улице. Затем старик остановился и положил что-то на землю и выкрикнул несколько слов, которые она не смогла понять — «не английский, не французский, не португальский» — это были языки, которые она выучила за свою недолгую жизнь, — после чего «большая черная тварь» вошла в предмет «словно водоворот» и исчезла. После этого старик поднял предмет с земли, сунул под мышку и ушел в направлении юго-западного Лондона.

Это было направление в сторону Солсбери, совпадение даже больше, чем предложенное столичной полицией. Но у них не было подходящего ключа для объяснения этого, и поэтому они замяли дело с уличной девкой. Профессор Кертин погрузился на несколько недель в изучение газет Инка и мудро ничего никому не сказал.

Перевод: Р. Дремичев 2019

Криспин Бернхам ТВАРЬ В БИБЛИОТЕКЕ

Crispin Burnham & E. P. Berglund. «The Thing in the Library». Рассказ из цикла «Мифы Ктулху. Свободные продолжения».

(Нижеследующие записи были найдены в записной книжке, обнаруженной в документах пациента, написаны Марком Эндрюсом, который недавно умер при загадочных обстоятельствах в «Бенсон Эсайлум» клинике для душевнобольных преступников в городе Чарлтон, штат Канзас, в ночь на 31 октября 1973 года).

* * *

Говорят, что человек неспособен использовать весь объем своего разума. Если бы человек смог это сделать, он, скорее всего, стал бы совершенно безумным. У разума есть предохранительный клапан, называемый «блоком памяти» или частичной амнезией, который проявляет себя тогда, когда ум осознает события, которые настолько ужасны по своей природе, что без этой частичной амнезии вся система вскоре будет нарушена и сломается.

Если бы не этот предохранительный клапан, я бы сошел с ума десять лет назад из-за событий, итогом которых стали обвинения меня в убийстве первой степени. Но я не помнил ни одного момента из этих событий до недавнего времени, хотя некоторые фрагменты памяти продолжают оставаться странно туманными или частично скрытыми.

Неделю назад я был объявлен юридически разумным и освобожден из «Бенсом Эсайлум». После выхода из тюрьмы и возвращения обратно к знакомым местам, моя память начала медленно возвращалась ко мне. Именно тогда я понял, что мне нужна защита. Итак, симулируя рецидив, я сам обратился в лечебницу и был помещен в изолятор. Доктор Дарроу считает, что если я опишу все события, произошедшие десять лет назад в своей записной книжке, это терапевтически может мне помочь.

Алекс Дениелс и я всегда интересовались оккультизмом. В свое время мы даже практиковали сатанизм. Но, в конце концов, Алексу наскучили мирские аспекты оккультизма, и он начал вникать в книги запрещенных знаний, которые были расположены под замком и ключом в различных университетах и библиотеках по всей территории Соединенных Штатов. Он ложился поздно вечером и рано вставал и проводил весь день, читая книги с такими названиями, как «Черная книга черепа», «Sorcerie de Demonologie» графа де Хаммаиса, «Uralte Schrecken» Графа фон Кенненберга, «L'Striga Kniska» графа Кобласа и «Dagbok i F;rderf» Торлака.

Как только он начал подробно изучать эти древние тома, он начал жаловаться на качество переводов этих книг, первоначально написанных на иностранных языках. Он специально упомянул о переводе Эзекии Мортисона книги графа де Хаммаиса, написанной на древнефранцузском языке. Он сказал мне, что ему нужно получить копию оригинального издания.

Вскоре после этого, зимой 1962-63 Алекс подошел ко мне, его лицо все пылало, а глаза излучали восторг.

— Марк, ты не хотел бы поехать в Англию в конце апреля?

Его вопрос заставил меня врасплох.

— Зачем, я могу спросить?

— В Лондоне будет колдовской сбор, который начнется в Вальпургиеву Ночь. Этот сбор проводится только один раз каждые десять лет, и его участники, вероятно, будут искать многие необходимые вещи во всех книжных лавках и магазинах редких книг. Это даст мне возможность получить некоторые из оригинальных изданий книг, которые сейчас у меня есть лишь в переводе на английский язык, не привлекая к этому внимания. И я хочу, чтобы ты отправился со мной, Марк.

— Зачем, Алекс? Я прочитал почти каждую книгу, которую ты приносил домой. Насколько мне известно, это бессмысленная чепуха. Все эти призывы и заклинания, намеки на расу, называемую Великими Древними, и расу, называемую Старшие Боги, — которые сражались, прежде чем человек ступил на эту планету. Пха!

— Марк… ты не понимаешь, — тихо начал Алекс. — Идея двух инопланетных рас, населяющих Землю в период ее рассвета, не может быть полной фикцией. Слишком много людей в слишком многие и разные эпохи писали о них. Это знание должно было прийти откуда-то.

И все книги согласны в одном, когда говорят, что Старшие Боги изгнали Великих Древних с Земли. Они живут сейчас под печатями Старших Богов, ожидая времени, когда звезды займут правильное положение, чтобы они могли снова захватить Землю и править ей, как они правили ей когда-то.

В последнее время меня посещают самые странные сны: они относятся к возвращению Великих Древних. И пока звезды не на нужных местах, они могут вернуться только благодаря работе тех, кто верит, и то лишь временно. Тем, кто выбран помочь им вернуться, будет дана вечная жизнь… И я верю, что я один из избранных…

— Хорошо, Алекс, — сказал я, зная, что любые дальнейшие возражения с моей стороны будут бесполезны.

В конце апреля мы сели на самолет до Лондона через Нью-Йорк, прибыв за день до Вальпургиевой ночи. Алекс немедленно начал прочесывать город в поисках книжных магазинов, которые, возможно, будут иметь книги, которые он так азартно искал. Я присутствовал на съезде, но не был настолько увлечен им, чтобы наслаждаться происходящим из-за одержимости Алекса. Я мало видел его до того дня, когда мы отправились из Лондона домой.

Мы приобрели картонные коробки для упаковки книг, которые купил Алекс. Когда мы закончили, у нас было десять картонных коробок груза, плюс две маленькие коробочки (которые можно было положить под сиденья самолета), в них Алекс упаковал определенные тома, которые он хотел внимательно изучить, не дожидаясь возвращения в Штаты.

Наконец, мы получили разрешение в аэропорту на отгрузку картонных коробок и отправились на посадку. До взлета я открыл одну из маленьких картонных коробок и выбрал одну из книг в ней наугад, чтобы посмотреть.

Я был удивлен, увидев, что я выбрал «Sorcerie de Demonologie» графа Жана Луи де Хаммаиса. Раньше я читал перевод Мортисона, но, хотя я не мог читать на старофранцузском, я был потрясен кощунственными гравюрами, которые придавали книге мерзкую и злую ауру. Как правило, будучи вовлеченным в различные оккультные темы в течение нескольких лет, гравюры в старых книгах меня не беспокоили. Но в этих гравюрах была невыразимая чуждость. Утомленный от вида отвратительных действий, изображенных на иллюстрациях, я задремал.

Перед моим мысленным взглядом порхали видения дома, друзей и событий на съезде. И тут появились сцены неизвестной красоты и ужаса. Я видел зловещие формы таинственного, вечного, полукосмического затонувшего города Р'льех, пустынные владения рептилий Рхигнту, города, названного в честь Кетцалькоатля, дома Йига и Вольтийига, и потерянного континента Куи, который вибрирует между вселенными, где опасный и внушающий страх Куйаген вершит суд над чудовищами, которые когда-то были первыми обитателями Земли.

Затем меня окружили некоторые из Великие Древних — Ктулху, Йомагн'тхо, Хастур, Йидхра, Шуб-Ниггурат и Апоколотот. И Ньярлатотеп… стоящий отдельно, как подобает Посланнику… стоящий важно, закутанный с головы до ног в бледно-желтый плащ с капюшоном… носящий такую же бледно-желтую маску — это должен быть Ньярлатотеп!

Остальные Великие Древние исчезли, оставив форму Ньярлатотепа и меня в туманности, окрашенной в бледно-желтый цвет. Тогда он заговорил голосом, который мог принадлежать только богу.

— Смертный! Ты и твой друг изучали тайны, окружающие Великих Древних. Обычно мы позволяем вам делать это, чтобы мы могли вернуть то, что когда-то принадлежало нам. Но настало время. Ваши действия могут вызвать рябь в ткани времени и пространства, что предупредит наших врагов. Поэтому вам не стоит продолжать. Наблюдайте…

Ньярлатотеп поднял свою укрытую желтым руку и взмахнул, указывая куда-то слева от меня. Взглянув туда, куда он указал, я увидел клубящийся туман, который двигался по окружности и расширялся, словно это была дыра в пространстве — черном, беззвездном пространстве, как можно было ожидать. Я двинулся влево, всматриваясь в темноту этого не-тумана. Видение того, что я увидел там, навечно было выжжено в моем мозгу! Это были изуродованные останки моего друга Александра Дениелса!

В своем сознании я кричал и кричал. По-видимому, по крайней мере один из этих криков вырвался из моего рта, потому что я проснулся, когда Алекс тряс меня.

— Марк! Проснись, у тебя кошмар!

Наконец, мое дыхание начало успокаиваться, а мой разум вернулся под мой контроль, также помог стакан жидкости, который принесла мне стюардесса. Я пришел в себя и откинулся на спинку кресла, остальная часть полета была бедна на события, кроме нашей пересадки в Нью-Йорке.

Мы приземлились в аэропорту Уэстпорт в Плейнс, забрали наш автомобиль со стоянки, загрузили коробки с книгами и поехали обратно в Амостон. Когда мы пересекли реку Дуэйн и железнодорожные пути, ведущие в Амостон, я почувствовал себя спокойнее впервые с момента моего кошмара на борту самолета.

Но все же слова Ньярлатотепа отразились в моем сознании, и видение через кружащееся отверстие в тумане все еще дрейфовало перед моим мысленным взором.

Как только мы доставили все в нашу квартиру, Алекс попросил меня помочь ему сравнить старое французское издание тома де Хаммаиса с английским переводом Мортисона. После моего неожиданного кошмара в самолете я совсем не хотел вникать в старые знания, но, наконец, согласился на это. Пока Алекс готовил стол с двумя томами и собирал бумагу и карандаши, я открыл том Мортисона и обнаружил экслибрис[22] со словами «Не вывозить». Таким образом, навязчивая идея Алекса заставила его украсть книгу. Это заставило меня задуматься, заплатил ли он за все книги, которые мы привезли из Англии.

Алекс устно переводил со старого французского на английский, а я сверял текст в издании Мортисона, делая заметки об ошибках и расхождениях. Еще до того, как мы закончили с первой страницей, мы обнаружили, что Мортисон не перевел введение или предисловие:

«Прежде чем читать то, что написано здесь, читателю следует знать, что я включил в том вещи, которые могли бы, если их не держать под контролем, уничтожить разум практикующего и весь мир, как мы его знаем.

Во многих книгах до этого было отмечено, что человек не был первым разумным существом, населяющим эту планету, и он не будет последним. Те, кто пришел раньше, живут в тех пространствах, о которых мы не ведаем, и они снова вернутся, когда звезды займут правильное положение. Они правили этой планетой до прихода человека, но были изгнаны из-за своей мерзости и порочных практик. Они ждут только времени, когда снова смогут править там, где правили раньше.

Читатель должен быть предупрежден. Заклинания и вызовы, записанные здесь, могут дать им временное освобождение от их принудительного рабства. Хотел бы я не написать ни единого слова для этой кощунственной книги, но это предупреждение для всего человечества».

Мы продолжили: Алекс читал старый французский, переводил устно на английский, а я сравнивал его перевод с переводом Мортисона. Наконец, мы завершили перевод примерно в середине октября.

— Что ты думаешь об этом, Марк? — спросил меня Алекс, когда мы закончили.

— Вначале я думал, что все это выдумка, создание не совсем здорового ума. Теперь я не знаю, что думать… Что ты собираешься делать, Алекс?

— Я собираюсь избавить тебя от того скептицизма, что еще стался в тебе. Помни, я один из избранных.

— Выбранный для чего? — начал было я, но передумал. Было бы лучше дать Алексу продолжать свое безумие, чем попытаться вмешаться в него. Может быть, его скептицизм восстановится.

— Вот копия раздела из книги графа, которую я собираюсь попробовать. Если это сработает, мы сможем вернуть Владыку Ктулху в его законные владения.

Он протянул мне лист бумаги, и я вздрогнул, когда прочитал.

«Из всех слуг Великих Древних никто не верен более, чем Джанай`нго, Хранитель и Ключ Водяных Врат. Омара Глубины можно вызвать только в канун Дня Всех Святых в полночь. Джанай`нго требует принесения в жертву девственницы. Она должна быть помещена на алтарь за пределами большого круга, охватывающего пентаграмму. Построение пентаграммы должно быть сформировано таким же образом, как для призыва Великого Ктулху, Владыки и Хозяина Джанай`нго. Последующий призыв должен зазвучать, когда кровь жертвы свободно потечет:

„I;! I;! Janai'ngo! Janai'ngo! Mylrtn yh igpstn y'rgo syh'v gt zn drak'lu smr zn dral'ku smr Rhiiklu! Janai'ngo! Janai'ngo! Ai! Ai!“

Также практикующий должен быть предупрежден о том, что этот призыв является достаточно сильным, чтобы сдержать Омара в течение получаса. Завершив все, он должен повторять следующее:

„I;! Janai'ngo! Mylrtn ys igpstn y'rgo dnlq gt zn drak'lu smr Rhiiklu! Я приказываю тебе!“

Затем Джанай`нго вернется в свое подводное обиталище под водами залива Рхийклу. Гнев Бога Омара — невозможно созерцать и пережить».

Я отдал лист бумаги Алексу. Затем он сказал мне, что собирается отправиться по магазинам за теми ингредиентами, которые нам нужны. После того, как он ушел, я начал печатать копию нашего перевода «Sorcerie de Demonologie». На следующий день мы взяли его и убедили библиотекаря в Библиотеке Эндрю Уотсона запереть наш перевод в хранилище библиотеки.

У нас был жертвенник, жертвенный нож и большой круг, охватывающий пентаграмму, изображенную в библиотеке нашей квартиры в канун Дня Всех Святых.

Мне было интересно, где мы собираемся раздобыть девственницу, чтобы пожертвовать Джанай`нго, когда Алекс внезапно вернулся домой с Хеленой Уолтерс, светловолосой первокурсницей, которая работала в университетской библиотеке. Алекс сказал мне, что он пригласил ее на ужин. К тому времени, когда ужин был окончен наполовину, стало очевидно, что он подмешал наркотик в ее вино.

— Она выйдет из сна незадолго до полуночи, — сказал он, подтверждая мои подозрения.

Он подхватил ее вялое, одурманенное тело и перенес из столовой в нашу библиотеку, которая станет сценой для вызова Джанай`нго. Я встал из-за стола и последовал за ним.

Когда я вошел в библиотеку, он уже заканчивал привязывать девушку к жертвенному алтарю перед пентаграммой. Мы подошли к шкафу и надели черные одежды с капюшоном для церемонии.

Я направился к пентаграмме и зажег черные свечи в ее остриях. Как только они все были зажжены, я погасил верхний свет в библиотеке. Когда я снова встал в центре пентаграммы, я наблюдал, как Алекс зажигает черные свечи в каждом из четырех углов алтаря, а после жестоко срывает одежду с девушки. Он вернулся, чтобы встать рядом со мной, когда выполнил свою садистскую задачу. Затем… мы ждали.

Ожидание казалось бесконечным, и мое беспокойство неуклонно росло, когда я вдруг услышал слабый стон, раздавшийся от женской фигуры, привязанной к жертвеннику. Препарат перестал действовать.

— Ох…, — снова застонала Хелена Уолтерс. Она тяжело задышала, когда сознание полностью вернулось к ней, и она поняла, что привязана к алтарю и обнажена.

— О, где я? Почему я привязана? Где… где моя одежда!

— Не нужно сражаться с неизбежным, мисс Уолтерс… Хелена, — сказал Алекс. — Ты будешь принесена в жертву, которая будет видна Великим Древним как знак того, что Их возвращение близко. И как только Джанай`нго откроет Свои Водяные Врата, Великий Ктулху вынырнет из своего бессмертного сна в затонувшем Р'льехе. Затем Хастур возникнет из озера Хали у Каркозы, Апоколотот из Энно-Лунна, Куйаген вернется из Куй, Йомагн'тхо из Феркарда, а человечество — за исключением слуг и избранных Великими Древними — будет обречено!

Девушка смотрела на нас глазами, наполненными страхом, когда мы начали повторять призыв к Джанай'нго. Она продолжала биться в путах вплоть до того момента, когда увидела, как я вытащив изогнутый, жертвенный нож из своих одежд, шагнул из окруженной пентаграммы и погрузил его в ее грудь и глубоко в глубины ее сердца. Ее нервный крик отразился в моем сознании… как и сейчас. Ее кровь выплеснулась из отверстия в груди и ручейками потекла по алебастровой коже ее обмякшего тела. Где-то колокол возвестил о часе полночи.

Черная туманность появилась над алтарем, когда я шагнул назад в пентаграмму. Мы с Алексом оба потеряли дар речи и были практически парализованы страхом перед появлением неизвестного. Более легкая туманность начала смещаться, бурлить и застывать в форме, которую невозможно увидеть даже в самых ужасных кошмарах.

То, что выступило из этой туманности, было совершенно чуждо, и это можно было описать только как два кальмароподобных придатка, заканчивающиеся клешнями омара. Придатки мгновение извивались и скручивались над алтарем, прежде чем обрушились вниз и вырвали неподвижную форму Хелены Уолтерс из ее путов. Отростки и тело исчезли в темной туманности над алтарем.

Мы с Алексом ждали возвращения Джанай'нго на этот план, чтобы мы могли продолжить открытие Водяных Врат. Мы напрягали глаза, вглядываясь в туманную черноту, пытаясь различить хоть какую-нибудь форму там, хоть какое-нибудь движение, кроме волнения туманности, чего угодно — ничего…

А затем раздался единственный звук далекого колокола, обозначающий полчаса. Наша тридцатиминутная аудиенция с Джанай'нго завершилась. Что же будет с нами? Мое сознание вызвало воспоминания о моем кошмаре в самолете, но ему не позволили остановиться на нем, потому что Алекс внезапно ожил и вытолкнул меня из пентаграммы к дверям библиотеки.

Он крикнул:

— Я обречен, Марк! Но спаси себя! Убирайся отсюда!

Мне не нужно было задавать вопросы и не требовалось дальнейших побуждений, я открыл дверь и захлопнул ее за собой. Хотя для того чтобы закрыть дверь мне потребовалось меньше секунды, и я только мимолетно бросил взгляд в покинутую мной библиотеку, прежде чем выскочить из здания, то что я увидел навсегда отпечаталось у меня в мозгу. Сквозь уменьшающееся отверстие двери я увидел, как два придатка с их клешнями вынырнули вновь из черной туманности над алтарем. И то, что следовало за этими двумя придатками, было безумной формой, которая никогда не могла быть рождена в этой вселенной, оно было совершенно чуждо моим представлениям о природе. Увидев полное проявление Джанай'нго, я удивляюсь, как можно было его назвать Омаром Глубины. Сравнивать это существо, хоть и имеющее клешни, напоминающие клешни омаров, с ракообразными этой планеты — с таким телом — является полным безумием. К счастью я избавился от его созерцания, когда закрылась дверь.

Когда я мчался по нашей квартире, а затем спускался по лестнице на улицу, я слышал, как Алекс повторяет обряд изгнания. Поверх голоса Алекса я услышал другой голос, который должен был принадлежать тому, что было Джанай'нго. И эти слова смутно напоминали человеческие, но были непонятны для моих ушей. Или я слышал их в своем мозгу? В середине песнопения Алекс прервался, разразившись вторым мучительным воплем за этот вечер.

Видимо, я потерял сознание прямо перед входной дверью нашего многоквартирного дома. Там меня и нашли власти. Они также нашли то, что осталось от тела Алекса, и обвинили меня в убийстве. Я избежал тюремного заключения, будучи объявленным сумасшедшим.

При описании событий, произошедших десять лет назад, моя память все набирает обороты. Я вспомнил предупреждение Ньярлатотепа и слова Джанай'нго, когда я покидал нашу квартиру. Теперь я знаю, что он — это — говорил.

«Беги человек! Мало кто спасается от моего гнева! Я не пробуду долго на этом плане, так что ты можешь с нетерпением ждать нашей встречи через десять лет!»

Прошло уже десять лет. Десять лет? И снова канун Дня Всех Святых! Сегодня ночью! И уже почти полночь!

Под потолком образуется темная туманность. Нет! Азатот защитит меня! Йомагн'тхо! Йог-Сотот!..

* * *

Чарлтон, Канзас (AP). Отвратительное убийство было совершено вчера в «Бенсом Эсайлум». Изуродованные останки Марка Эндрюса были обнаружены в его закрытой камере доктором Генри Дарроу. Сотрудники полиции все еще ведут расследование, но пока неизвестен ни один подозреваемый, и не было найдено используемое им оружие.

Около десяти лет назад Эндрюса обвинили в убийстве Александра Дениелса. Адвокат Эндрюса подал петицию об умопомешательстве, и Эндрюс был помещен в «Бенсом Эсайлум» для безумных преступников.

Доктор Дарроу сказал, что «изуродованные останки Марка Эндрюса почти идентичны фотографиям и описаниям останков его жертвы десять лет назад».

Перевод: Р. Дремичев 2018

Джеймс Уильям Хьорт ЖРЕЦ ЙХАГНИ

James William Hjort. «Yhagni's Priest». Рассказ из цикла «Мифы Ктулху. Свободные продолжения».

I. Согласованное движение

Как долго он лежал, ощущая только боль, он не мог определить, не мог рассчитать, потому что его мысли не текли по когерентным каналам. Казалось, ничего нет, кроме агонии, и основного стремления к облегчению боли.

Он лежал на кровати, укрытый толстыми одеялами в комнате, освещенной лампами девятнадцатого века. Желтое свечение рассеивалось по комнате, придавая теплую мягкость всей обстановке, настенным гобеленам, письменному столу в углу и полкам, беспорядочно заставленным потрепанными книгами.

Но он не обращал на это внимания.

Его голова пульсировала постоянно, глаза болели, и странное гудение наполняло его уши, как океанские волны, колотящиеся о прибрежные скалы. Страдания мешали собраться с мыслями, но восприятие окружающего осталось.

Смутно, сквозь прищуренные глаза, как человек, который только что вышел из долгого заключения в подземелье, он увидел, как дверь распахнулась, и в нее вошла грациозная фигура с подносом. На нем не было еды, а просто бокал, наполненный янтарной жидкостью.

— Наконец-то ты проснулся, — услышал он мягкий женский голос. Он прикрыл глаза от боли.

— Здесь, — сказала она, и он почувствовал, как к его губам прикоснулся край бокала. — Напиток.

Как автомат, как больной ребенок, он повиновался, медленно глотая янтарную жидкость.

— Вот так, — сказала она успокаивающим тоном.

Постепенно, в течение нескольких мгновений он начал ощущать, как боль отступает. Наконец его дыхание успокоилось, а линии, пересекающие лоб, смягчились, как суровые черты лица, смягчаются с возрастом. Вскоре он обнаружил, что может открыть глаза без сопровождения боли.

Впервые он внимательно осмотрел комнату. Ее обстановка была незнакомой, книги и резной стол, а так же причудливо вышитые портьеры на стенах.

Немного ближе стоящая на подставке ночная лампа изливала на лицо девушки тусклое свечение. Она сидела на краю кровати, как красивая нянька, мягко промокая его лоб тряпкой, погружаемой в таз с прохладной водой.

Опять его глаза сузились, но не от боли, а смущения и удивления. Ибо, хотя девушка и показывала всем видом, что хорошо его знает, ее лицо было так же незнакомо ему, как и комната. Узнавание ускользало от него.

Когда он попытался сесть и поговорить, она положила ему на плечи свои руки и удержала его.

— Нет, — прошептала она, ее слова текли мягко, словно неторопливый ручей. — Ты должен отдохнуть. Восстановить свои силы. Не торопись, пусть все вернется само по себе. Ты вытерпел великое испытание, и для восстановления потребуется время.

Он опустился назад, наслаждаясь прекрасными чертами лица девушки, округлого, утонченного, с убранными назад волосами, украшенными странными серебряными тесемками. Ее одежда напомнила ему что-то из «Кентерберийских сказок», платье пастельных тонов, которое открывало больше, чем простой намек на нежную плоть под ним.

Он отвел глаза, когда она, казалось, смутилась от его взгляда.

— Ты не помнишь меня, — сказала она. — Я чувствую это в твоих глазах, наполненных молчаливыми вопросами.

Улыбка коснулась ее губ, не откровенных, но нежных.

— Ты даже не помнишь кто ты, не так ли? Подумай. Скажи мне свое имя?

Он попытался. И хотя он пронесся по краям своего сознания с неуловимостью бабочки, он все еще не мог вспомнить имя.

— Скоро твоя память вернется, и ты узнаешь, кто ты, что сделал и что еще предстоит сделать.

Она поднялась с улыбкой на лице.

— Теперь я должна позаботиться об Отце.

Он попытался что-то сказать, но она остановила его, приложив палец к своим губам:

— Тсс. Попробуй поспать. Скоро я вернусь.

Забрав поднос с пустым бокалом, она вышла из спальни, оставила его наедине со своим разумом, переполненным вопросами.

II. Воспоминания и восстановление

Это было правдой. Он не помнил девушку, это место, даже свою личность. Эти вещи ускользали от него, словно он пытался удержать ветер. Может быть, предположил он, если бы он смог увидеть отражение своего лица? Он оглянулся. На дальней стене висело зеркало. Но даже не пытаясь встать, он почувствовал, что его ноги слишком слабы для этого.

Затем он задумался о девушке. Ее манера была нежной, успокаивающей. И все же он не мог изгнать слабое чувство, что что-то еще скрывалось за ее словами утешения.

Может быть, опасение? Что-то беспокоило его, как будто все было не правильным, обстановка приглушенная темнотой, как тень, стремительно скользящая под водами кристаллического бассейна.

Но, несмотря на это, по крайней мере, он ощущал комфорт. Ужасная головная боль была облегчена на время. Очевидно, о нем хорошо заботились. И пусть он не мог вспомнить последних событий, у него не было желания быть в другом месте.

Он откинулся назад, закрыв глаза.

Возможно, путем ассоциации он мог бы породить намек на определение своей личности, того, где он был, или где находился.

Он думал о городах, метрополиях с небоскребами и тускло освещенными переулками. Бостон. Нью-Йорк. Даллас. Высокие фаллические структуры из бетона и стали, изобилующие жизнью и все же какие-то безжизненные. И более мелкие: Колфакс, Аркхем, Меландо. Они были знакомы ему, но он не мог представить себе, как жил в этих местах. Никакой реконструкции его прошлого не было, и не было никакого чувства привязанности к этим названиям.

С удивлением он легко напомнил названия других мест. Кали, Игнар-Ват, Картмеш, пропасть Й`Куаа, Юггот, Ирем и Город Колонн. Опять же, существовала некая неопределенная связь, но ничего существенного.

— Отдыхай, — слова девушки вернулись, как эхо, скользящее между каменных стен грота. — Скоро твоя память вернется, и ты узнаешь, кто ты, что сделал и что еще предстоит сделать.

Когда головная боль утихла, всего лишь через несколько мгновений он погрузился в глубокий и продолжительный сон.

Однако его сон не был спокойным, и кровать часто вздрагивала, когда он ворочался и метался во сне.

Как у человека, поглощенного лихорадкой, его лицо исказилось от видений в его голове. Холодный пот выступил на его лбу, стекал по щекам и крошечными ручейками тек на подушку.

В его снах двигались привидения, кружились, как разноцветные чернила в бассейне колдуна или пестрые узоры на крыльях мотыльков. Они сливались, соединяясь в формы, которые были нечеткими, но не полностью бесформенными.

Постепенно туман отступал перед его взором, и он смог оглядеться вокруг. Огромные стены простирались в обе стороны, перед ними высились плотные ряды колонн, которые стояли на фундаменте, вершины которых вздымались вверх под неправильными углами и странно наклоненные.

Подобно стражам, столбы возвышались с обеих сторон рядами, украшенные резными фигурами и рунами какого-то чуждого языка, иероглифами, которые изображали сцены сверхъестественных перспектив и существ, чуждых земным.

Здесь были крылатые существа, чьи губчатые лица имитировали руки, которые заканчивались скоплениями щупалец или червями, отвратительные черные похожие на собак твари, гончие с мордами земляных волков.

И все же, когда он смотрел на это неземное, многообразие уродов, казалось, что они не были совершенно чуждыми ему, как будто он видел их раньше, так или иначе. Как будто они были больше, чем вымыслы странной мифологии или вызванной грезами фантазией.

Он шел, и колонны, украшенные звериными фигурами, впереди сходились к тому, что казалось похожим на некий алтарь. А позади него две огромные двери стояли приоткрытыми, маня скрывающейся за ними темнотой. Они приглашали его изучить секреты по ту сторону, маня его, словно ламия, которая заманивает свою жертву и возлюбленного обещанием фиолетовых губ и возвышенной смерти.

Каким-то образом, в самых глубоких нишах своего разума, задрапированных за завесами невежества, он знал, что лежит за дверями. Но память ускользала от него, исчезая как духи, чьи запахи можно вспомнить, только если почуешь их снова.

В конце концов, раздался скрип, решетка качнулась на древних петлях, металл заскрипел по металлу, как ворота избегаемого мавзолея, как двери склепа, где двигались твари, что должны быть давно мертвы.

Даже когда звук ужалил его уши, его сердце затрепетало в молчаливом ответе. Безумные страхи подтолкнули его к действиям. Он повернулся, чтобы убежать, бежать быстро, словно бесформенные демонические твари преследовали его по пятам. С одной стороны, колонны проносились мимо, как стремительно парящие стервятники, пока не слились в размытое пятно, которое распространилось, чтобы заполнить его все видение.

Он проснулся, подушка его была сырой от пота. Его одежда прилипла к коже, как будто его окунули в черный бассейн, в пещеру полную холодных липких вод.

Сны исчезли при пробуждении, оставив в его сознании лишь неприятный осадок и затянувшееся предчувствие угрозы. К его ужасу головная боль возвращалась, как неумолимый поток лунных приливов, как мощный зверь, которого можно было изгнать лишь на время.

Дрожащими руками он потянулся помассировать виски. Он вздрогнул, потому что обнаружил выпячивающийся наружу из его правого виска бугорок. От прикосновения он почувствовал острую боль, которая атаковала его с той же яростью, как если бы он соскабливал плоть открытой раны острым стеклом.

Это происшествие заставило его голову запульсировать с большей интенсивностью, чем раньше, поэтому, испытывая боль, он задавался вопросом о своем прошлом, — это был серьезный удар по виску, возможно, произошла какая-то жестокая авария, которая оставила его с сотрясением мозга, отсутствием памяти и жуткой головной болью, которая приходила, когда кровь пробивалась сквозь поврежденную ткань.

Возможно, пробиты кости черепа. Такая травма могла бы служить хорошим объяснением его тяжелого положения и периода выздоровления.

Он жаждал обещанного возвращения девушки, чтобы получить еще той янтарной жидкости, чтобы облегчить боль и предотвратить возвращение нарколепсии[23]. Ибо, несмотря на злые сны, его тело жаждало большего отдыха.

Как долго он спал? Единственное окно комнаты было завешано тяжелыми шторами, не пропускающими света, и он не мог определить день сейчас или ночь. Ни одни часы не висели на стене, отсчитывая поток времени, их не было и на столе в углу, заваленном книгами, бумагами и свитками.

Книги лежали беспорядочно с открытыми страницами, что указывало на то, что их использовали для розысков или наведения справок, но не для чтения. Что-то в мыслях о бумагах и свитках тронуло струны его памяти. Названия приходили на ум, возможно, бессмысленные, но с ароматом древности — Манускрипты Пнакотика, Осколки Кофа и Йхондау Тхане. Названия были похожи на горстку музыкальных нот, знакомых — но еще слишком коротких, чтобы восстановить всю симфонию.

Музыка, подумал он. Здесь была музыка.

Он закрыл глаза, расслабив свои лицевые мышцы. Сопротивление боли только лучше поспособствовало этому. Он позволил музыке вернуться по собственному желанию. Нежные звуки собрались, как деликатно играющие флейты, и все же были подчеркнуты другими шумами, расплывчатыми, неопределенными, словно вообще не являющимися музыкой. Он дрейфовал, словно скользил по безмятежным водам, течение которых неизбежно несет его в логово поющих лорелей[24].

Снова он оказался в храме.

Теперь он знал, что это было — святилище, убежище, храм вечной тени, куда свет солнца никогда не проникает, расположенный глубоко в земле, погребенный под неизмеримыми слоями камня и почвы.

Шум был различим среди музыки, похожий на стоны, которые вырываются из голосовых связок плоти, а не инструментов ручной работы… густые липкие звуки, вырастающие до жуткого вопля.

Звуки флейт усиливались в ответ на глубокие грохочущие звуки, или они были больше похожи на слова? — шум какой-то огромной бесчеловечной твари, неземной, отвратительной и все же неоспоримо привлекательной, сродни низкому стону ламии, перед тем как она пожрет своего возлюбленного. Затем, без каких-либо определенных намеков, он понял, что музыка предназначена для него, как и песня, исполняемая лично ему, и он вздрогнул.

Мысли потекли необузданным потоком, и до тех пор, пока он позволял им это, он забыл о муках, которые терзали его висок. Он находился без сна в комнате, продолжая воспринимать их обрывки.

Сцена его грез сменилась. Другие формы скользили перед его взором, похожие на резные фигуры, украшавшие колонны храма. Но это были не простые изображения, вырезанные и нарисованные на камне неизвестными руками, но по-настоящему реальные, полностью сформированные.

Твари. Твари, которые парили над вздымающимися вверх башнями на своих кожаных крыльях, спешащие по своим темным поручениям. Твари, похожие на летучих мышей, чьи тела были длинными и змеевидными, с лицами чуть больше, чем светящиеся шары, утонувшие в чешуйчатых черепах. Они метались над городом, переполненном зданиями и конусообразными сооружениями, похожих на кучи песка в чудовищных часах.

И в городе внизу бесчисленное множество других существ двигалось по наклонным улицам, по косым пандусам, которые проходили под странно изогнутыми арками. Существа, которые медленно сочились, а не шли, которые текли или ползли, как огромные богохульства змей и насекомых. В тени они двигались, как скользящие трупные черви, или улитки, или слизни; с невидимыми органами передвижения и придатками, функция которых была столь же неопределимой, как базальтовые архитектуры, через которые они путешествовали.

Здесь были и другие, другие, которые жили в разных местах, перспективах и климатах, за пределами; бесчисленное множество крылатых, ракообразных, внеземных насекомых, тварей, покрытых сверкающими, проникающими глазами, красными щелкающими ртами и щупальцами, ощетинившимися шипами и выступами, и с широкими глотками.

— Дети, — подумал он. — Все дети. Тысячи молодых. Отродья. Миньоны. В тысячах мест, разделенных морями и заливами пространства, они обитают и ждут. Ждут.

Он моргнул, и все исчезло, пропало из его расстроенных мыслей и все же осталось, досаждая ему где-то на краю сознания. Почему эти видения пришли с такой легкостью, в то время как детали его прошлой жизни остались туманными и неприступными?

III. Ее первое возвращение

Смутно он осознал, что звук стука вернул его к реальности спальни. Чувства облегчения и беспокойства нахлынули на его. Девушка, подумал он довольный.

— Войдите, — выпалил он и удивился звукам своего голоса, потому что он казался странным, не его собственным, как будто он услышал его впервые.

— Ах, — улыбнулась она, когда вошла снова с подносом и бокалом. — Ты проснулся. Ты спал?

Он утвердительно кивнул, когда она предложила ему бокал. Его рука все еще дрожала, он схватил бокал и поднес к губам. Бокал был немного больше прежнего, жидкость внутри почти малиновой, как будто в янтарное лекарство была добавлена кроваво-красная составляющая. Она казалась немного гуще, чем раньше, и имела солено-сладкий вкус. Отвар, предположил он, добавленный, чтобы помочь ему восстановить силы.

Она несколько мгновений пристально осматривала его лоб.

— Да, — сказала она. — Ты отлично справляешься. Это не продлится долго. Отец тоже вполне успешно восстанавливается.

— Скажи мне, — сказал он, обретя свой голос. — Скажи мне, кто я, что случилось? И кто мы — друзья, брат и сестра… любовники?

Она замерла, протирая его лоб чистыми тряпками, меняя его подушку на другую сухую и удобную. Он смотрел ей в глаза, и выражение, которое он видел, отражало тоску и страстное желание. Но было также очевидно, что что-то сдерживало ее, соперничая с ее желанием ответить. За ее глазами развернулась небольшая борьба.

— Нет, я не должна, — сказала она наконец. — Отец говорит, что твоя память должна искать собственные пути, чтобы вернуться, иначе…

— Иначе?

Наступила пауза, в то время как ее взгляд переместился вниз, сломав мост, который вел к ее глазам.

— Иначе наступит шок… это может побудить твой ум отступить еще дальше, и наша работа будет отложена на несколько недель, может быть, даже на месяцы.

— Что ты…

— Пожалуйста, не спрашивай. Я люблю тебя, ты не видишь этого? Лучше, чтобы ты смог вернуться сами… Как давно я этого хочу, — она взяла его за руку, — …чтобы мы снова стали такими, какими были.

Он все еще не узнавал ее, но сердце его откликнулось на эмоции, которые она выразила. Он попытался привлечь ее к себе, сострадание, которое хлынуло потоком внутри него. Но она отстранилась.

— Скоро. Скоро, — сказала она, произнося слова, чтобы успокоить, возможно, больше себя, чем его. Она встала, быстро, так словно промедление могло сломать ее решимость.

Он был смущен, одурманен, страдал от мыслей, что здесь было нечто большее, чем простая травма головы.

— Дай мне хоть что-нибудь, — умолял он, когда она потянулась к декоративной дверной ручке. — Имя, твое имя, по крайней мере…

— Карина, — сдалась она, когда дверь уже закрывалась за ней.

Карина, подумал он, откидываясь назад. Имя ее перекатывалось в его голове, как бесконечный шорох набегаемых на берег волн.

IV. Библиотека

Действительно, отвар, который она добавила в бокал, был сильным и оживляющим. Он согрел живот и успокоил дрожащие руки и колени, так что ему даже казалось, что он сможет подняться с постели, чтобы взглянуть в зеркало, и внимательно просмотреть рукописи, разбросанные на столе. Он надеялся, что найдет какую-то подсказку в отношении своей личности, что-то, что подтолкнет его воспоминания и изгонит забывчивость. Хотя, с другой стороны, он размышлял, если его амнезия была вызвана ударом по голове, возможно, только время исцелит травму и принесет с собой возвращение его прошлого.

Когда он отбросил свое одеяло и встал с кровати, его голова запульсировала в ответ. Головокружение нахлынуло на него, как будто он стоял на шатающихся зубцах древних руин, глядя вниз с неимоверной высоты. Но через мгновение приступ сошел на нет. Медленно он подошел к столу и висящему на стене зеркалу.

Лицо взглянуло на него, заключенное в ртуть. Это было лицо одновременно знакомое и чужое. Он приложил пальцы к щекам, проследил линии тонкого, изможденного лица. Его глаза были глубоко посажены и окружены фиолетовыми пятнами, как у того, кто подвергся страшному испытанию или страдал от продолжительной болезни. Но даже в этом случае блеск решительности был в этих глазах, а также мягкость, как если бы он был тем, чья резолюция и намерения были связаны с пониманием и состраданием. Черты лица не были грубыми, а в более здоровом состоянии были бы твердыми и строго очерченными.

Светлые брови нахмурились, когда он увидел желвак, который болезненно украшал его висок. Ибо это было больше, чем кусок розоватой плоти, пронизанный темными прожилками и крапинками, как яйцо какой-то безвестной рептилии.

К сожалению, вид его лица не приоткрыл завесы памяти. Единственными воспоминаниями, которыми он обладал, помимо девушки и его нынешнего положения, были теми вещами, которые он увидел в своих снах, и они, несомненно, были порождением кошмара, созданного беспокойный разумом. О своем прошлом, своей личности, своем месте рождения, как он оказался в этом доме, кем был отец Карины, — об этом и многом другом он совершенно ничего не знал.

Возможно, он найдет какой-нибудь ключ на открытых страницах, лежащих перед ним, какой-то намек, какую-то фразу или текст, которые послужили бы катализатором для восстановления его подлинной сущности.

Но пока он стоял там, возобладало жуткое чувство отчуждения — сродни невыразимым чувствам одиночества и небытия, которые приходят в безлюдных местах, во время молчаливого созерцания бездны пространства и звезд ночью. На данный момент он чувствовал себя странно чужим, как будто он каким-то образом не принадлежал себе, как будто его вырвали из другого мира, другой жизни и засунули в чужую среду.

Для него девушка казалась нереальной, как и комната, и тело, в котором он был. Реальность каким-то образом была связана с особенностями его кошмаров, храмом, и то, что он знал, должно было ждать его по ту сторону тех массивных дверей.

Он покачал головой, прогоняя грезы, и просмотрел бумаги, которые привлекли его внимание. Как он и подозревал, это были заметки о некоторых исследованиях, переписка и отрывки, отмеченных в разных справочных работах, — некоторые целые, некоторые крошащиеся от покрывавшей их плесени, в кожаных переплетах и с застежками из чугуна и медными навесными замками.

Когда он внимательно прочитал их, его недоумение лишь увеличилось. Большая часть того, что он видел, казалась полной тарабарщиной, хроники какого-то еретического суеверия, басни или народные сказания. Но в трудах пытались проследить определенные связи и сходства, существующие в доктринах Египта и Вавилона, друидизме и даже в верованиях некоторых североамериканских индейцев.

Разбросанные записи, как он обнаружил, были недавно написаны на чистой бумаге и были, по-видимому, собранием различных выдержек из книжных текстов и отрывков. И это привлекло его внимание.

Был ли он автором или получателем этих конкретных заметок, он не мог определить. Но то, что они предлагали, было мрачно интригующим. Та, которую он сейчас держал в руках, представляла собой письмо к ученому или коллеге…

«Не думайте, Джонатан, что то, что написано в тех рукописях, которые вы нашли, рассказывает всю историю. Ибо даже образцы ткани могут быть изменены или картины отретушированы, чтобы порадовать зрителя, поэтому истина искажается с течением времени. Как и в истории человечества, изменения были совершены больше за счет упущений, чем с помощью прямой фальсификации. Хотя я боюсь, что мы также можем увидеть и справедливую долю этого.

Говорят, что истории написаны теми, кто побеждает в битвах.

Что касается тех исследований, в которых вы принимаете участие, Джонатан, несомненно, вы признаете большую часть как правду, которая лежит в основе легенд Ктулхуизма. И хотя публично над этими теориями насмехаются или, по крайней мере, они игнорируются научными кругами этого университета, существует ядро людей, которые считают иначе. Как вы знаете, я причисляю себя к их кругу.

Но следует ли эти рассказы принимать за чистую монету или исследовать как аллегории конфликта и власти и возрождения другой реальности, я не знаю. Время и дальнейшие исследования, возможно, подскажут. Хотя все больше и больше я становлюсь убежденным, что основополагающая база для этих легенд — жизнеспособная реальность, с которой можно бороться.

Я давно с нетерпением жду того момента, когда грант предоставит мне свободу проводить исследования, необходимые для обоснования некоторых из этих вопросов, и был бы очень рад, если бы вы посетили меня в удобное для вас время, чтобы обсудить возможности в дальнейшем присоединиться к такой экспедиции. Я уверен, что Карина, с которой вы познакомились, разделяет мой энтузиазм и ожидание вашего визита.

Ваш, Маккензи».

И другое:

«Не то, что он написал, привело Абдула Альхазреда к безумию, отвратительному и вызывающему кошмары, как те твари… но те твари, о которых он не смог написать, или описания которых позднее были изъяты из оригинальной арабской рукописи. Очевидно, что были внесены изменения в разное время. Известно, например, что копия „Некрономикона“ хранящаяся в Мискатонике исключает несколько отрывков, которые имеются в арабской версии. Один из них касается воскрешения мертвого тела колдуна посредством усилий его собственной неукротимой воли. Как и в других. Это вмешательство было выполнено с какой-то целью.

Есть слова, которые если написать, воспламеняют саму бумагу, на которую их наносят, и другие, которые если произнести, заставляют гнить язык во рту говорящего. В Колфаксе я нашел такую ссылку, а также эту довольно необычную фразу:

Yhagni pthagi tal kai pthagiis Йхагни грезит в своих снах

Существует текст, называемый „Осколки Йхондау Тхане“, который призван выявить некоторые несоответствия в Общепринятых Текстах Ктулху. В нем представлены доказательства подделок, изменений, упущений. В нем раскрывается существование до сих пор неизвестных членов Великого Пантеона.

Есть более глубокие тайны, чем Хастур и Йог-Сотот, Азатот и Ньярлатотеп.

Йхагни грезит в своих снах

Хотя я собрал фотокопии свитков, которые предшествовали кодексам первого века, „Осколки Йхондау Тхане“ кажутся гораздо более поздними, возможно, восемнадцатого или девятнадцатого веков… некоторые фразы, словосочетания, предлагают последнюю дату. Некоторые части не нуждаются в переводе…

„Осколки Йхондау Тхане“ — первоначальный перевод манускриптов ккалф аткс:

„Великая и чудесная Йхагни, во вратах твои дети восхвалят тебя и ждут с распростертыми объятиями твоего счастливого возвращения.

Ветер говорит их голосами, и земля бормочет их знания. В темноте они ступают, и Великий Ктулху, Их двоюродный брат, но даже он может увидеть их лишь смутно.

Об их славе и величии избранные лишь узнают, и когда враждебные врата, которые удерживают их в покое, растворяются, и звезды займут правильное положение, тогда они возвратятся. Тогда Посланник отправится в Р`льех и Кадат, и Юггот, и все другие места, разнообразные и разбросанные, где они ждут…

И горе будет тем, кто [неразборчиво]

До времени их прибытия, и все уходящие циклы, те, кто служат им, должны дать им прибежище и свое поклонение и кормить их.

И когда [неразборчиво] Те, что скрываются на глубине, первородные наблюдатели вне времени, и все же за все время будут [неразборчиво] И дьявольские миньоны, отродья, которые готовятся к их возвращению к величию и несут их знак на своей плоти [неразборчиво] И это будет признаком принятия в священство, [неразборчиво] и из этого взрастет сама плоть Йхагни,

Yhagni pthagi tai kai phtagiis Йхагни грезит в своих снах“

Ее имя вырвано из анналов и его избегают даже жрецы Ктулху… даже безумный араб не упомянул о ней в „Некрономиконе“, кроме символа и неясного пророчества.

Ктулху служат глубоководные, а его братьям дхолы, Отвратительные Ми-Го, народ Чо-Чо, Гуги, Призраки ночи, Шогготы и Вурмисы, и Шантаки, и все остальные… Все те, кто являются потомками Детей Древних и ждут их возвращения.

Но Йхагни живет одна, служат ей только жрецы в ее Храме Колонн в глубине Киартхольма.

Ее избегает даже ее двоюродный брат Ктулху и ненавидит Хастур за ее отвратительность. И еще… потому что она грезит в своих собственных снах, и мечтает о своем господстве. И от моря до моря, и от луны до самого солнца, она в один прекрасный день будет властвовать.

Ибо она была заключена в тюрьму не Старшими Богами в прошлые века, но теми, кто представляет ее Собственный Вид, задолго до того, как они сами были подавлены Владыкой Бездны и брошены во Внешнюю Тьму и в далекие заброшенные места смерти, где они погружены в сон и находятся в плену.

Это их руки, что поднялись против нее. И Йхагни ничего не забывает, Йхагни мечтает о мести».

Он сделал паузу, помассировав переносицу пальцами, чтобы снять напряжение с глаз и убедиться, что то, что он прочитал, действительно было реальным, а не продолжением его злых сновидений. Однажды он поймал свою руку, двигающуюся в бессознательном жесте к виску, но воспоминание о его крайней чувствительности к прикосновениям быстро остановило это действие.

Он утомился, но не мог оторваться от бумаг, потому что, несмотря на их дикие и причудливые доктрины, они были интригующими и влекли его, как железную щепку к магниту.

Он исследовал другое письмо или его часть:

«Где ее убежище? „Осколки“ описывают ее звезды и их позиции. Вы понимаете, что это значит? Звезды подходят для этого полушария! Даже учитывая их сдвиг с момента написания „Осколков“, они видны только с севера Американского континента в их предписанных положениях по отношению друг к другу.

— Она здесь! Она здесь!»

Продолжение из «Осколков» было на другой странице:

«О Великих Древних сказано, что они бессмертны, потому что они не обладают жизнью, как ее понимает человек, и не обладают смертью. И все же, как бы то ни было, они нуждаются в средствах к существованию и пище.

Что касается их отродий, отвратительных и многообразных, — то они несут в себе в различной степени сходство и родство со своими родителями и существуют в разных формах и скрытных местах.

Их власть и силы намного меньше, чем у их родителей, но они так же отвратительны, и ужасны, и беспощадны. И они приносят свои плоды на ЭТОЙ стороне врат и порождают своих отродий. Некоторые из них удерживают древние сигилы, многие живут в замкнутых царствах и в ограниченном пространстве, но они не полностью ограничены в своих местах и подвижны в циклах, и размножаются в свое время.

Но их времена не для сынов людских, и их пути отличны от путей человечества. В ужасных местах рождаются их потомки и не выразить словами эти пути… [неразборчиво].

Ибо Врата — есть плоть, А хищные — молодые, когда рождаются… Йхагни мечтает о детях.

Но Йхагни — это ВСЕ, и ей не нужен помощник. Она — отец и мать, прародитель и зверь, начало и конец. И она живет одна в принадлежащем ей — Храме Колонн».

Далее следуют некоторые наброски, добавленные красным карандашом рядом в кавычках:

«Жреческая линия вымерла или давно была уничтожена, она десятилетиями остается без внимания и без присмотра. Неизвестно, были ли старые жрецы настоящими строителями этого дома или нет. Возможно, некоторые ничего не подозревающие группы построили это место себе в помощь, намереваясь использовать нижние пещеры для защиты, например от урагана или во времена войны… и впоследствии были вытеснены культом.

Остерегайтесь ее прикосновения. Она касается плоти и делает ее своей. Потому что ее прикосновение — это смерть, и ее плоть бродит в одиночестве».

Здесь следовал знак вопроса, и заметки, написанные как комментарии или возможные объяснения.

«Она пожирает плоть? Ассимилирует в свою сущность, как мы делаем с пищей, которую потребляем? Или она может появиться в облике плоти? Возможно, гуманоидный вид или его подобие? Что? Она мобильна? Сигилы определяют ее сферу деятельности, не так ли? Может ли наше открытие быть более чем случайным? Мог ли ее разум достичь нашего, потому что настало время для возобновления служения ей? Потому что она готовится к появлению?»

Об этих вещах он читал и о многом другом. И из них, как куски огромной головоломки, он начал реконструировать, по крайней мере, вероятные происхождения самого себя.

Он понял на уровне чувств, что его зовут Джонатан, что он был своего рода учителем или, по крайней мере, ассистентом профессора в специализированной области исторических исследований, ведя хроники фольклорных знаний и старой религии, возможно, археологии.

В сотрудничестве с другим педагогом из колледжа, Маккензи, он приступил к более конкретным исследованиям. Они обнаружили смутные ссылки на неизвестное ранее божество или странного идола некоего божества, который принадлежал к туманной и, казалось бы, непротиворечивой мифологии инопланетных существ, которые просачивались на землю в изначальные времена, обладали властью и были вытеснены неясно описанными старшими богами или заключены в тюрьмы в разных временах, пространствах и местах, скрытых на земле и во всей вселенной.

Здесь преобладала повторяющаяся тема последующего возрождения и возрождения их господства, в отличие от Мессианского цикла библейских тем, но злобной природы, более сродни частям «Книги Откровения», которая описывает Змея, брошенного на тысячу лет в пропасть, стремящегося вернуться, чтобы сразиться со святыми.

И было бесчисленное множество мифов, чью взаимосвязь он едва ли мог понять в этот момент.

Он подозревал, что он и Маккензи проследили поклонение божеству по окружающей местности. Жрецы, возможно, жили в этом самом доме. Были катакомбы и проходы под землей по всему региону. Возможно, даже под его ногами.

Что с ним случилось? Как он был ранен? В газетах он ничего не нашел, да и мог ли ожидать что-то иное. Возможно, они были на пути к чему-то, он и Маккензи, который, несомненно, был отцом девушки, Карины?

Возможно, их атаковал кто-то, кто возмутился их любопытству? Или они просто упали? Возможно, при изучении некоторых местных районов или разрушенных храмовых сооружений, расположенных поблизости? Он не обнаружил никаких следов или синяков на других частях своего тела, чтобы обосновать теорию о том, что он упал, но желвак на его голове намекал на сотрясение или аварию.

Он вспомнил фразу. «Скоро настанет день, и в этот день, все, что хранилось в тайне, и что было сокрыто, откроется».

Он надеялся, с безрадостной усмешкой, что то же самое будет верно для его памяти.

Какое-то время спустя его слабость, его бессилие стало возвращаться. И когда он перевернул одну из последних страниц, он почувствовал, как оттенок тошноты скручивает его кишки, оттенок, который быстро начал переходить в саму тошноту. Внезапно тяжело задышав, он шагнул к своей постели.

Потянувшись к металлической утке дрожащими пальцами, он вытащил ее как раз вовремя, его стошнило.

Толстые глобулы черноватой слизи заполнили таз. С головокружительной слабостью, которая следует за рвотой, он опустился на кровать.

Однажды он уже истекал кровью после извлечения зуба, и впоследствии извергал сгустки загустевшей крови из желудка. Но когда он попытался ухватиться за это воспоминание, оно исчезло, как будто кто-то воспрепятствовал его усилиям.

Он вытер рот полотенцем, которое взял с тумбочки, нервно, слегка подрагивая. Он сильно перетрудился, и бульон не остался в его животе.

Сон пришел, наполненный кошмарами, и влажный.

V. Фантасмагория

Когда Карина вернулась, он заговорил первым.

— Я видел сон, — сказал он, держа перед собой бокал, глядя в его закрученные глубины. — …об этом бульоне. Мне снилось, что я видел, как кто-то убивал мелких животных, добавляя кровь в этот бокал, я…

Поднос, который она держала, выскользнула из ее рук, громко зазвенев на полу, как щит, оброненный воином, пронзенным стрелой.

Не сказав ни слова, она начала вытирать ему лоб, менять постель.

— Я не могу остаться. Улучшения отца были недолговечными. У него был рецидив, и я должна его увидеть. — Она произнесла эти слова словно с комком в горле, подавляя всхлипы.

У двери в мучительной тишине она взглянула на него, почти грустно.

— Что я должна делать? Вы читали книги, вы должны… — Она наполовину умоляла, наполовину рыдала. — Ответь мне… это часть ритуала. Это необходимо. Ты был тем, кто всегда убеждал меня в каждом шаге, каждой фазе преодолевать мое нежелание, возражения… Ты и Отец… И теперь ты хочешь, чтобы я… О, Джонатан, я не могу…

Ее слова застряли у нее в горле, но нашли выражение в слезах. Она ушла.

Он был ошеломлен, покинут в ловушке молчания. Была ли какая-то правда в том, что он читал в свитках, бумагах и рукописных заметках? По-видимому, он был вовлечен в какую-то рискованную авантюру за пределом простых исследований мертвой веры, больше, чем раскрытие возрождения древнего богослужения. Все больше и больше он подозревал, что он и Маккензи и девушка были проповедниками, идолопоклонниками. И стремились вступить в священство неясной богини Йхагни.

Он думал о патриархах и колледжах древних тайн, о священниках Вавилона, иерофантанах, являющихся мостами между богами и людьми, служителях, хранителях вечного пламени, мастерах жертвенной крови и диких безумных ритуалах с использованием ножа и заклинаний. Каковы были обязанности жрецов Йхагни? Если он подвергся некоторому ритуалу посвящения, оставившему его без личности, будет ли его голова, раскалывающаяся от боли, здорова без лекарств?

Достаточно его прежней любознательности, его чувства прекрасного пережило его амнезийное состояние, чтобы он стремился узнать, какие темные секреты могли побудить таких людей, как Маккензи и он сам к таким действиям. И все же, с этим откровением, этой догадкой произошло возрождение нервозности, беспокойства, которое душило его в его кошмарах. Он снова почувствовал тот липкий ужас, который испытал, когда слушал музыку слабоумных флейтистов, когда стоял перед дверями и слышал, как они скрипели в мрачном открытии.

Он лежал на кровати и дрожал, десятки неразрешенных вопросов метались в его голове, превращаясь в ужасные сновидения, когда он переходил из состояния бодрствования в сон.

Вскоре он различил звуки вне комнаты, и когда девушка Карина вошла в комнату, он заговорил, тщательно выбирая слова, не отрывая глаз от девушки, чтобы оценить ее реакцию.

— Когда закончится Посвящение?

Лицо Карины, которая избегала его взгляда, когда предлагала бокал с отваром, внезапно просветлело.

— Твоя память вернулась! — воскликнула она. Но пока она лучезарно улыбалась, стоя над ним, он молчал. Так что скоро ее лицо вновь помрачнело, словно его накрыла тень сомнения и сдержанности. Она искала появления признаков, что он действительно пришел в себя, но от него не было никакого потока любви, никакой радости при виде ее лица, никаких свидетельств воссоединения возлюбленных.

— Нет, — сказала она медленно с грустью и разочарованием. — Она не вернулась, иначе ты бы изменился.

— Она вернулась, частично. Разрозненно. Извини, но то, что существует между нами еще сокрыто для меня. Теперь скажи мне. Когда мы вернемся в Храм Колонн? Что сказал Маккензи?

На мгновение она показалась нерешительной, но затем уступила, очевидно, убедившись в его частичном возврате воспоминаний.

— Сегодня вечером, циклы правильны. А затем не раньше двух дней полнолуния через месяц. Но будут ли твои ноги служить тебе?

— Да, — сказал он и не обманул. — Отвар укрепил меня. Теперь иди, скажи Маккензи, что я готов.

Она нахмурилась, не насмешливо, но с серьезной озабоченностью.

— Даже если ты готов, я не знаю как Отец. Что-то в его состоянии беспокоит меня. Все не так как мы полагали. Возможно, было бы лучше подождать следующего открытия. — Она пожала плечами. — Но решать не мне. Так никогда не было. Я узнаю, что он скажет…

Карина подняла поднос, и в один импульсивный момент он потянулся, чтобы схватить ее за руку. И на этот раз она не ушла. В ее прикосновении было тепло, нежность и многое другое. Но на ее лице была озабоченность, явные проявления нежности, которые он испытывал, когда она впервые заходила в комнату за несколько часов до этого. Но тень все еще была там, таящаяся на дне бассейна, темнота в зеркале, дрожь в голосе.

И когда она ушла, он почувствовал нарастание напряжения и волнения; в первый раз ему показалось, что он играет активную роль в том, что случилось с ним.

VI. Это не смерть…

Крик, пронзительный и резкий, заколебал воздух, разбил его концентрацию, заставив его подпрыгнуть с кровати. Затем послышался лязг, когда упал металлический поднос, и звук разбитого стекла. Крики не ослабевали, пугали, охлаждая кровь и чувства.

Все необоснованные страхи и опасения, которые он испытал, все ужасы его сновидений, все его собственные подозрения уступили перед этим резким пронзительным криком.

С сердцем, бьющимся где-то в области горла, он впервые выбежал из своей комнаты и побежал по коридору, чрезмерно украшенному панелями из полированного дерева, уставленному роскошной мебелью, странными украшениями, гобеленами с изображениями нечеловеческих существ и изнеможенных людей в позах поклонения.

Но он не обращал на них внимания, разыскивая источник звука. Он безоговорочно манил его в комнату за углом коридора.

Карина стояла в коридоре. Крик оборвался, и она тяжело дышала не в силах сдержать рыдания.

— Боже мой, Боже мой…

Она пошатнулась, словно пораженная невыносимой печалью. Ее руки закрыли глаза, словно удерживая слезы.

Она прикрыла за собой дверь, немного придя в себя, и прислонилась к ее поверхности, словно ища опору, но создавалось впечатление, что она сдерживает что-то внутри, прячет и скрывает из виду.

Она подняла мутные и опухшие глаза, взглянув на его приближение. Тысячи мыслей вспыхнули за этими глазами, бездонными, туманными. Любовь исчезла, ее заменило что-то другое.

Подобно неудержимому фонтану, эти мысли внезапно вырвались на волю.

— Я должна была знать… Боже, я должна была знать… теперь уже слишком поздно… Это было безумие с самого начала. Ты сумасшедший. Оба вы, а я был дурой, что согласилась помочь…

Он потянулся к ней.

— Нет, не трогай меня! Пусть гнев Йхагни падет на меня. Какое это имеет значение? Вечное Священство, какое богохульство! Какая мерзость! Ты все время заблуждался.

Она горько рассмеялась над каким-то известным ей секретом.

— Она никогда не собиралась давать Тебе или Отцу жизнь на ее уровне, позволить служить ей так, чтобы она… приняла вас в свое жречество. Ты пища для ее детей! Ты слышишь меня? Пища! Бедный Отец, бедный Отец, слепой дурак!

Он снова протянул руки, чтобы утешить ее, обнять ее, чтобы успокоить, словно пытался удержать ее, он также смог подавить страх, который жил в его душе и не мог исчезнуть.

— О, Боже, оставь меня в покое. Оставь меня в покое…

Она глубоко вздохнула, успокаиваясь, настраивая себя за какое-то действие.

— У нас осталось мало времени. Так мало времени. Если хоть что-то человеческое осталось в тебе, Джонатан, ты не будешь вмешиваться.

Карина говорила это, пересекая коридор. Когда она вернулась, у нее в руках был меч с фигурной рукоятью.

— Серебряный клинок, — пробормотала она загадочно.

В глазах ее появился странный блеск.

— Не пытайся меня остановить. — Затем добавила:

— У нее не будет даже частицы Отца, я не дам ей даже этого…

Пылкая решимость сменила ее слезы. Она толкнула дверь, которая качнулась внутрь на своих петлях в немом протесте.

Когда она исчезла в сумраке за дверью, он стоял, ошеломленный, сбитый с толку, в замешательстве, один, как матрос, брошенный на произвол судьбы, столкнувшийся с внезапным и отвратительным бедствием.

Ему нечего было предложить девушке, ни утешения, ни истинного понимания того, что происходило в этом затененном доме. Даже сейчас он был скорее зрителем, чем участником. Он видел дверь, молчаливую и мрачную. Все, что привело девушку к таким внезапным и радикальным изменениям, находилось за ней.

Приглушенные звуки достигли его ушей, стоны и скулеж, а так же тяжелое дыхание.

В тусклом свете он стал свидетелем сцены, словно вырванной из какого-то кошмара. Карина стояла у кровати, держа поднятый меч в руках, и казалась застывшей на границе между действием и нерешительностью.

И тогда на кровати он разглядел нечто, нечто жуткое, как самые отвратительные из порожденных его снами созданий. Оно стояло над трупом старика или его останками.

Голова мужчины была разделена на две части, кости черепа были полые, а грудная полость раздроблена, как будто была разорвана и выпотрошена. Тварь нависала, изгибалась, приседала, ее очертания колебались, как будто она становилась все более и более сильной с каждым проходящим мгновением.

Она занималась облизыванием трупа, слизывая сочащуюся жидкость, как кошка облизывает новорожденного котенка. Одни части тела твари были тревожно четкими, ужасающе чуждыми, в то время как другие казались еще более отвратительными из-за их бесформенности, — как недавно вылупившиеся осы, белые и частично развитые, слизкие, как слизняки или моллюски, вырванные из их раковин.

От дверного проема он смотрел на эту сцену, веря и не веря в показания своих чувств.

Отвращение и очарование, ужас и восторг объединенные вместе.

Тварь на кровати со своей позиции не видела девушку, не видела, как серебряное лезвие блестело в тусклом свете лампы, как глаза Карины закрылись от слез, когда ее руки снова и снова опускались вниз.

Она рубила ее, просто искромсала. Из ее груди исторгались рыдания с каждым взмахом, с каждым наносимым ударом.

Мерзость, скорчившаяся над трупом, чьи конечности были почти неотличимы от остальных частей тела, не кричала. Но издавала тошнотворное хныканье. Оно зарождалось из голосовых связок и вырывалось из ртов, расположенных в нескольких местах.

Тени комнаты сгустились. Кровь и ихор забрызгали платье и лицо Карины, но она все продолжала рубить.

Щупальца судорожно дергались, скручиваясь, как земляные черви, влажные и толстые.

Наконец, их движения прекратились. Карина упала на колени, ее руки застыли на рукояти меча, суставы были белые, как кости, кулаки сжаты, как тиски.

Она взглянула на него.

— Отдай мне это, — сказал он, протягивая руку, чтобы взять меч. Она сердито посмотрела на него и направила оружие на него, держа его в руках, заляпанных по локоть в крови.

Она поднялась рядом с кроватью, подальше от мокрых простыней и окровавленных одеял. Повернув лицо и меч к нему, она отступила к дверному проему.

— Посмотри, что принесло ваше безумие. По крайней мере, Отец сейчас свободен. И она не касалась меня. Я не запятнана в ее грязи. Прощай, Джонатан. Ты один из них, и она возьмет тебя…

Последние слова Карины он слышал словно издалека. Его глаза не последовали за ней, когда она убежала, скрывшись в лабиринте коридоров, безнадежно потерянная для него. Боль вновь ударила его, как стальное клеймо, вонзившееся в виски.

Внезапный и сильный всплеск обрушился на него.

Его голова запульсировала, и когда он коснулся желвака, он, казалось, был удлиненным, расширенным, опухшим, выпуклым. Боль усилилась в сто раз, и когда он сделал шаг, он пошатнулся, потеряв равновесие. Давление в его голове нарастало невыносимо. Жужжание атаковало его снова, подобно реву тысячи водоворотов.

Он сжал голову, громко крича, когда руки коснулись нечто, что теперь выступало из его виска, как рога или змеи.

Он пошатнулся словно пьяный, стоявший на краю большой пропасти. Он шагнул к центру комнаты. Инерция привела его к постели, и он рухнул в слизкое месиво, пропитавшее одеяла. Его лицо окунулось в зеленую и малиновую слизь, липкую, как сочащийся из разбитого яйца белок. Его руки напряглись в тщетной попытке подняться, касаясь острых осколков черепа старого Маккензи, комков разорванной плоти, липких останков и кусков твари, что поглощала труп Маккензи.

Ахеронские пары поднялись от останков, ужалив его глаза, ноздри, обволакивая его.

Каким-то образом он соскользнул с кровати, и сквозь помутневшие глаза увидел бокал с янтарной жидкостью, полный до краев лекарства. Слепо ползя на коленях и руках, он искал стол, затем нащупал бокал.

И когда он, наконец, почувствовал его в своих пальцах, он опрокинул содержимое бокала в рот, не ощущая вкуса, все чувства были притуплены горячей болью в области его виска.

Он опорожнил весь бокал. Но боль лишь слегка ослабла. Словно в тумане он поднялся на ноги, шатаясь, выбрался в коридор и, спотыкаясь, начал спускаться по лестнице.

Он сдвигал столы в стороны.

Лампы падали с них на пол.

Обрывались толстые шторы, когда он хватался за них, ища поддержки, и много раз падал на пол.

Но он продолжал двигаться, пробираясь по коридорам, опускаясь по лестницам в подземные хранилища, в катакомбы и туннели, которые уводили все глубже, глубже и глубже.

Yhagni pthagi tai kal pthagiis Yhagni Yhagni Yhagni

Слова всплыли, как барабанный бой, пульсируя с той же регулярностью и интенсивностью, что и его нарост.

Они раздавались как в его собственном мозгу, так и снаружи, из-за пределов, из того места, куда его предательски несли его ноги.

Он знал эти коридоры.

Он двигался инстинктивно, снова и снова, пока не оказался рядом с украшенными изображениями зверей столбами, резными колоннами, в камере с высоким сводчатым потолком.

Сегодня вечером циклы правильны.

Йхагни Йхагни Йхагни Йхагни грезит в своих снах

Звуки флейт заполнили все вокруг, бесконечным эхо витая между огромных колонн, наклонных стен. Послышался стон. Низкие соблазнительные звуки смешивались с высокой пронзительной музыкой сфер и с шумами в его голове.

В одно мгновение он понял. Циклы были правильны.

Йхагни пришла в свое время. Она отдала им не знак священства к своей плоти, но больше. Она пропитала их своим семенем.

Они служили ей не как отцы, а как носители, хозяева для эмбриона. Один из ее детей вылупился из Маккензи, пожирая его труп и набираясь сил, так же как растущий плод потребляет эмбриональную жидкость.

Йхагни Йхагни Йхагни

Он увидел чудесные двери, и они медленно открывались, призывая, маня. Они требовали войти в тени, где она ждала.

Прежде чем Джонатан увидел ее в ее истинном обличье.

Прежде чем его видение раскололось, и его глаза перестали фокусироваться, поскольку расстояние между ними расширилось.

Прежде чем его голова распахнулась.

И щупальца твари вырвались из треснутого черепа и разломанной грудной клетки.

Прежде чем он упал рядом с открытыми дверями в последнем приступе пароксизма, — Джонатан произнес лишь одно слово…

— МАТЕРЬ.

Перевод: Р. Дремичев 2018

Диана Хундертмарк ПАПИРУС КОРОЛЕВЫ НИТОКРИС

Diane C. Hundertmark. «The Papyrus of Queen Nitocris». Рассказ из цикла «Мифы Ктулху. Свободные продолжения».

Наконец они показали мне его тело. Они вопили, стонали и рассказывали мне, какой он храбрый и смелый, а теперь он мертв, разорван львом, по их словам. Мой возлюбленный, мой муж, Царь-Бог, Мерен-Ра II, который был моим прекрасным братом, моим любовником и фараоном.

— По крайней мере, лев не испортил лицо господина, — проскрежетал древний Венис голосом сухим, как пески пустыни.

Я смотрела на этих двоих, старых, сморщенных и злых людей. Венис, этот жалкий крестьянин, который сейчас согнулся и скулил, и подхалимством своим проложил путь к власти под управлением моей семьи, поддерживаемый моим дедом. Теперь он занимал высокое звание Губернатора Верхнего Египта. Он выглядел так, будто над ним уже провели процесс мумификации, такой он был сморщенный и ссохшийся. Другим был мой любимый дядя Джа`ю, великий визирь, младший брат моего отца. Джа`ю не был таким старым, как Венис, но из-за своей скверной жизни он выглядел почти так же.

Я наклонилась и поцеловала моего мужа, как надлежало египетской жене:

— Прощай, брат мой, я знаю, ты ждешь меня в загробной жизни.

— Моя королева Нитокрис, — голос моего дяди был таким же бархатистым, как шипение королевской кобры. — Двор ждет вас и ваше заявление об этом трагическом происшествии.

Я нахмурилась, взглянув на них обоих, когда повернулась:

— Джа`ю, мы с тобой оба знаем, что Марен-Ра никогда не пошел бы на охоту один… но… — Я сделала паузу и расправила складки моего чистого льняного платья и осторожно проверила мои волосы, — но для людей… это будет несчастный случай. Мы положим его в его гробницу и закончим все вокруг него. Красный, я думаю, для последнего покрова… за пролитую кровь.

Их лица бледнели, когда я шла мимо них. Мерен-Ра и я знали, что наши жизни находятся в опасности с тех пор, как мы поженились, а его стали называть Фараон Царь-Бог. Мы знали, что его жизнь в опасности, и вот они убили его. Они все еще нуждались во мне, как царской дочери и Жены Бога, чтобы получить страну посредством моей крови. Теперь я задавалась вопросом, за кого меня принудят выйти замуж. Поэтому я заставила их думать, что не была расстроена этим отвратительным убийством и излила все свои усилия на организацию похорон, завершение пирамиды и мою месть. Мы доставим Мерен-Ра в его последнее место отдыха по Нилу с великой пышностью и торжествами.

Между пирамидой и Великой рекой у меня была большая камера, построенная под песками, для проведения более изысканного празднества. Месяцы потребовались для этого, но я была терпелива. Стены украсили золото и прекрасные картины. Драгоценности и жемчуг инкрустировали золотые и серебряные пластины. Пища должна была быть самой экзотической и щедрой, которую могли бы создать мои слуги.

В ночь банкета я оделась в самые дорогие ткани. Все они пришли, все те, кто замышлял для моего возлюбленного смерть. Темной и безлунной была та ночь, сильный ветер нес жгучий песок в их глаза и ароматные парики, когда они добирались до входа в камеру. Факелы трепетали на ветру, бросая жуткие тени. Я закуталась в свой прекрасный льняной плащ и следовала за большим золотым саркофагом, когда рабы несли его в камеру. Там они пировали и пили, вспоминая и восхваляя славу Моего Возлюбленного.

Они ели и пили, а я смотрела. Я стояла во всех моих королевских одеждах с символами правительницы двух земель и подняла руки над головой для драмы.

— С удовольствием я попросила бы вас остаться здесь и подождать, пока я провожу своего возлюбленного до его могилы, — я взмахнула рукой, указывая на обилие деликатесов.

Жадные и всегда верные своей природе, они стали поглощать с жадностью все, что было для них приготовлено. Входные двери были закрыты и заперты на засов теми, кто стоял за мной, когда я последовала за саркофагом по туннелю, заперев всю жестокую нечисть внутри. Увы, там осталось много верных слуг, которые выбрали этот путь, чтобы почтить своего убитого Господина и Фараона. Туннель не вел к пирамиде, а выводил на поверхность и в ночь. Ветер стих, и нас окружила страшная тишина, когда мы расстались, чтобы завершить свои задания в эту ночь.

Рабы отвезли саркофаг в пирамиду и гробницу Мерен-Ра, и я приступила к своему одинокому и ужасному плану. Я вернулась к входному туннелю и проверила, что двери были должным образом заперты. Я потянула декоративный рычаг и открыла в камеру доступ водам Нила. Я услышала слабый вопль, когда открылась правда, но вскоре стало тише, слышны были только плеск Бога Великой реки с другой стороны двери и тихие звуки ночи.

Но мой план не удался.

— Нитокрис, моя королева, — послышался голос скользкий, гладкий. — Что ты наделала?

Я повернулся, чтобы взглянуть на дядю, его лицо было еще более мрачным в свете мерцающего фонаря, который он нес.

— Полагаю, я сильно усложнила для тебя возможность использовать меня в качестве марионетки. Как ты меня убьешь? Я хочу лечь рядом с моим супругом.

— Так и будет, — ухмыльнулось мне похожее на череп лицо.

Перевод: Р. Дремичев 2017

Джеймс Амбуэл ПРИШЕСТВИЕ УВХАША

James Ambuehl. «The Advent Of Uvhash». Рассказ из цикла «Мифы Ктулху. Свободные продолжения».

То, что осталось от моего давнего друга Ричарда Гэвина, лежит на полу у моих ног, его тело немногим больше, чем бесформенная бескровная масса. Его осушенный труп лежит на заляпанной кровью книге, проклятых «Кровавых ритуалах Рилкоса». Если бы только они действительно были уничтожены во времена падения Древнего Рима, когда историки зафиксировали, что эта книга была потеряна на века!

Я действительно не знаю, как рассказать эту историю, поэтому, думаю, лучше начать все с самого начала. Все началось, когда меня пригласили — нет, настойчиво попросили — приехать в особняк моего друга, который находится глубоко в лесных дебрях северного Висконсина. Сейчас я даже не помню, когда он позвонил, потому что не имею больше точного представления о днях, предшествующих этому моменту. Но, выслушав его, я на следующий же день направился в Висконсин (после сбора некоторых довольно своеобразных книг, которые он просил, чтобы я привез с собой) из моего собственного дома в Брэйвинге, штат Миннесота.

Я помню, задумался тогда, что Гэвин позвонил мне не для того, чтобы возобновить нашу давнюю дружбу — у него, должно быть, было что-то более важное на уме. Однако, что это могло быть, я не мог даже представить себе, поскольку у Ричарда Гэвина был совершенно другой набор приоритетов, отличных от общепринятой нормы. Он занимался серьезным изучением оккультизма, я вспомнил, как мы занимались какими-то довольно экзотическими вещами, когда проживали в Университете Ройстен в Брэйвинге около десяти лет назад. Фактически, за наши «эксперименты» с ESP и занятиями паранормальным нас почти исключили! Однако, по словам Ричарда Гэвина, он смог сколотить небольшое состояние благодаря тем же экспериментам в течение нескольких лет после окончания учебы. Не стоит обращать внимания на то, что он снова был в центре скандала, потому что Ричард никогда не шел привычными любому человеку жизненными путями… и я не смею больше говорить об этом!

Я остановился на заправке в Эштоне, ближайшем городке от усадьбы Гэвина, а старый заправщик оказался довольно дружелюбным. Он спросил меня, откуда я. Я сказал ему.

— Брэйвинг! — воскликнул он. — О, да, прекрасный город! Был там несколько раз — довольно большой городок. — Он вставил топливный кран. — Не думаю, что ты много можешь знать о нашем маленьком городке, а? — Старик плюнул на землю, словно поставил точку.

— На самом деле я нахожу его достаточно расслабляющим, — ответил я. — Большие города становятся все более безличными. Слишком много людей и слишком много преступлений, никто ни на кого не обращает внимания, — жаловался я. — Думаю, что люди здесь очень дружелюбны, даже по отношению к незнакомцам? — спросил я, чтобы просто поговорить.

— Ага. На самом деле так и есть. — Он снова плюнул. — Скажите, молодой человек, куда вы направляетесь?

— Друг пригласил меня пожить у него несколько дней, — ответил я. — Он живет в двух милях отсюда.

— О, да? Кто он? Я его знаю.

— Да, может и так. Его зовут Ричард Гэвин… мы вместе учились…

Но я запнулся на слове, потому что при упоминании имени моего друга любезная улыбка на лице заправщика превратилась в сердитую гримасу.

— Этого будет достаточно для тебя! — прорычал он, резко вырвав топливный кран из моего «Мустанга». — Мы не хотим помогать ЕГО друзьям! — Он сплюнул так, словно почувствовал яд на своем языке.

— О чем ты говоришь? — спросил я, удивленный его реакцией.

— Ты слышал меня, — прорычал он. — Теперь убирайся отсюда!

— А как насчет топлива, за которое я должен? Я…

— Дарю, — отрезал он меня. — Теперь уходи, мистер, — сказал он, указав на добермана, который грыз кость у гаража. — Взять его, Бутч! — крикнул он.

Собака мгновенно вскочила на ноги, тяжело дыша, и бросилась на меня. Обладая коричневым поясом в Сёрин-рю, я инстинктивно ударил собаку ногой, ошеломив ее на мгновение, а затем прыгнул к «Мустангу». Запрыгнув внутрь, я закрыл дверь машины, когда собака оправилась и снова метнулась ко мне. Она отчаянно пыталась запрыгнуть в окно, когда я завел машину и нажал на педаль.

Сыпя проклятия в перерывах между тяжелыми вдохами, я выехал со станции технического обслуживания и помчался по дороге к дому Ричарда. Но мой ум двигался на еще большей скорости, я был в замешательстве. Почему так возмутился старик при упоминании имени Гэвина? Конечно, мой друг был немного эксцентричным, тем более что он был погружен в оккультную жизнь, но многие люди верили в разные вещи в наши дни благодаря свободе вероисповедания и всему остальному. Я решил, что, возможно, обитатели этих лесов в Висконсине были более ограниченными, чем большинство людей.

Я проехал еще несколько миль, пока не свернул на извилистую дорогу, ведущую к особняку Гэвина. Было начало весенней оттепели, и я едва не застрял несколько раз на этой грязной дороге, но смог выбраться и наконец подъехал к дому. Он был похож на старую декорацию из тех старых фильмов «Атлантик Интернешнл», и вздымался надо мной, как ястреб, парящий над своей добычей.

Должно быть, он услышал, как мой «Мустанг» ревет на дороге, перескакивая через некоторые из луж, потому что Ричард стоял у гаража, ожидая меня (он жил один, считая наем слуг совершенно ненужными тратами из-за своего выбранного образа жизни). Я въехал в кабинку, на которую он мне указал, вышел и тепло поздоровался с моим другом, когда мы обменивались любезностями.

Он сильно изменился с тех пор, когда я видел его в последний раз. Его волосы, которые он никогда не отращивал в молодости, были заметно длиннее и выглядели довольно неопрятно. Он казался человеком, живущим на строгой диете, даже возможно любителем наркотиков, дошедшим до предела. Я поинтересовался его здоровьем, но он просто отмахнулся от моей озабоченности, объяснив свое состояние постоянным гриппом, от которого он, наконец, избавился всего несколько дней назад.

Он помог мне отнести мои сумки наверх в гостевую комнату — хотя ввиду его истощенного состояния я сам бы взял на себя это дело — и показал, где я могу освежиться. Позже он провел меня по коридору в заваленный книгами кабинет.

— Я рад, что ты привез книги, которые я просил, — сказал он, указывая на связку у меня под мышкой.

— Конечно, в любое время, — ответил я. — Это самое меньшее, что я мог сделать для старого друга. И ты можешь держать их у себя так долго, сколько захочешь. Эти книги, конечно же, предназначены для служебного пользования, но Ройстен закрыт на весенние каникулы, и, во всяком случае, главный библиотекарь — моя подруга.

Я улыбнулся. Он рассмеялся.

— Ха, ха… все тот же старина Уолт, которого я знал в Ройстене! Уверен, она их и «сложила»! — Он хмыкнул. Затем стал серьезным, когда развернул дрожащими пальцами посылку, которую я передал ему. Он читал названия книг вслух, благоговейно складывая их на стол: «Cultes Des Goules»; «The R’lyeh Text: Fragmentary Transcriptions»; «The Confessions» безумного монаха Клитануса; алтуанская «Book Of Non Amya», — возбужденно выдыхал он. — И венчающие все это «The Celaeno Fragments», составленные и переведенные самим Лабаном Шрусбери! — Он чуть не закричал от вида последней книги. — Замечательно, Уолт, просто замечательно! — Он немного успокоился. — Уолт, ты хоть представляешь, о чем эти книги? — спросил он, указывая на кучу, которую столь тщательно разложил перед собой.

— Да, я так думаю. Они относятся к черной магии, не так ли?

— Ну, не совсем… но это правильная мысль. — Он улыбнулся.

— Я рад, что они тебе понравились, но я уже не слишком заинтересован во всем этом, — честно ответил я. Приняв должность в Ройстене в качестве профессора истории, я должен был опустить свои интересы до более приземленных. — Наши эксперименты с психическими феноменами — это одно, но ладно, Богатство — Демоны? — Я нервно рассмеялся.

— Великие Древние — намного больше, чем просто демоны, мой друг, — упрекнул он меня… затем он потряс меня своим новым вопросом:

— Но будучи профессором истории, ты, должно быть, слышал о… «Кровавых ритуалах Рилкоса»?

— «Кровавые ритуалы»! — громко выдохнул я. Я невольно вздрогнул, когда вспомнил, что ничего хорошего не слышал относительно этой тошнотворной Библии безумного бога Пустоты, известного как Увхаш. Бесчисленные кровавые оргии декадентской Римской империи приписывались поклонению этому грязному демону, и, по слухам, даже страшный сумасшедший император Калигула сам устраивал вампирские празднества как один из его невыразимых приверженцев!

— Да, — медленно ответил я своему другу. — Но я думал, что Марк Антистий поведал в своей «Clavicule Cosmographicum», что все их копии были уничтожены?

Его ответ удивил меня.

— Антистий был деспотичным колдуном, а его «Ключи к космосу» действительно были великолепной работой, но даже этот римский центурион-ставший-магом и практик не осмелился вскрыть все! — Он насмешливо рассмеялся и показал мне тонкий в красном переплете фолиант. Это были, конечно, пресловутые «Кровавые ритуалы», и я содрогнулся, вспомнив слухи о культе душегубов, который был основан в Брэйвинге несколько лет назад. Этот культ, как говорили, поклонялся изображениям таких печально известных серийных убийц, как Банди[25], Кемпер[26], Шоукросс[27] и Гэри Риджуэй[28], недавно признанный «Убийца с Грин-Ривер», и вместо Библии использовали этот самый том!

Голос Ричарда вернул меня к настоящему.

— Ты заметил, что я изменился, не так ли Уолт? Прочитай хоть одну страницу, и ты тоже изменишься.

Мне стало любопытно. Здесь передо мной в руках Ричарда Гэвина находилась легенда!

— Могу я взглянуть? — спросил я смущенно.

— Нет! — Его страстность была просто потрясающей. — Не ночью, — объяснил он, немного успокоившись. — Подожди до утра, — настаивал он.

— Ну, это просто находка, — сказал я, не зная, что еще сказать. — Должно быть, книга очень стара, чтобы даже держать ее в руках, не говоря уже о том, чтобы читать, — предположил я.

— Нет, — ответил он, — она пропитана некой мистической силой, которая мешает ей разрушаться. Действительно, книга не восприимчива к огню, воде, почти нерушима.

Но, как я уже говорил ранее, я хочу рассказать тебе о Великих Древних. Они населяли этот мир однажды, еще до того, как мы — люди, эволюционировали, но они потеряли свои форпосты на тогда еще молодой Земле, практикуя то, что ты называешь «черной магией». Они были высланы гораздо более могущественной силой, сущностями, известными как Старшие Боги, — чей всемогущий древний лидер известен как Ноденс, Владыка Великой Бездны, — и к которым также принадлежат золотистый и мерцающий Озталун, теневой и бесформенный Шавалиот и сверкающий Йяггдитха с Бел-Ярнака, — но Древние постоянно стремятся вернуть себе нашу Землю, да и саму Вселенную.

Есть и те, кто еще остается на Земле, кто избежал изгнания. Великий Ктулху лежит в затонувшем Р`льех, грезящий о том дне, когда звезды займут правильное положение, и Р`льех поднимется из глубин океана, и он будет освобожден от своего длившегося целые эоны тюремного заключения своими злобными похожими на рыб и лягушек приспешниками; Ньярлатхотеп «Безликий» воет в темноте Леса Н`гай, а дикие звери облизывают его руки; Итакуа «Шагающий с ветром» скользит в воздухе над Землей, а Ллойгор и Жар лежат под Плато Сунг, охраняемые верными Чо-Чо и т. д.

Когда он сделал паузу в своей речи, я остался наедине со своими мыслями. Все это казалось таким невозможным, таким неправдоподобным, но в глубине души у меня были сомнения. Я потряс своими дрожащими руками и сделал глубокий вдох, пытаясь успокоить нервы.

Но мой хозяин, должно быть, заметил мое беспокойство, потому что он встал со стула и подошел ко мне.

— Я не хотел тебя тревожить, Уолт, — успокоил он меня. — Ты, должно быть, устал во время поездки. Я собираюсь некоторое время провести с книгами, которые ты привез мне, и ознакомиться с их чудесами, но тебе, думаю, лучше будет отдохнуть.

Он проводил меня до моей комнаты и пожелал мне спокойной ночи, предупредив, чтобы я закрыл окна и запер дверь.

— Зачем дверь? — спросил я.

— Просто послушай меня, хорошо? — говорил он, когда шел по коридору в кабинет. По какой-то причине я пожалел, что он оставил меня одного в коридоре, потому что коридор этот был темным, и у меня появилось странное ощущение, что рядом где-то скрывается некая форма зла, и не просто нечто нематериальное, но настоящее зло. Я слегка пожал плечами и распахнул дверь в свою комнату.

Я вошел и щелкнул выключателем, но свет не появился, чтобы рассеять темноту. После дальнейшего обыска я нашел спички и несколько свечей. Я зажег их. Разобрав кровать, я задул свечи и лег. Я начал размышлять о событиях, свидетелем которых стал, а затем все еще озадаченный, перевернулся на бок и заснул.

Меня внезапно вырвал из сна шторм, свирепствующий снаружи. Я посмотрел на светящееся табло часов на тумбочке. Было два часа ночи. Я собирался снова заснуть, когда мне показалось, что я услышал, как кто-то кричит вместе с громом.

Я снова ощутил странное чувство зла. Затем услышал звук, как будто кто-то — или что-то — тяжелый шел по коридору к моей комнате. Звук скорее напоминал грохот, чем ходьбу, и он неумолимо приближался к моей двери.

Я натянул одеяло до подбородка, словно пытался спрятаться от чего-то неизвестного и коварного. Именно тогда зловоние появилось в моей комнате. Это был ядовитый запах, который заставил меня кашлять и чихать.

Вскоре зловоние стало почти невыносимым, вызывая тошноту. Я встал с постели и зажег свечу. В это время грохот прекратился. Казалось, что нечто стояло прямо за дверью моей спальни. Меня охватил необоснованный ужас, такого я никогда раньше не чувствовал, и я поспешно задул свечу. Я с трудом подавил чиханье. Мое сердце казалось превратилось в лед, когда я услышал, как что-то небрежно потрепало дверную ручку, и я был рад, что запер дверь, как мне посоветовал Ричард.

Как бы то ни было, с другой стороны двери на мгновение воцарилась тишина, но я слышал чье-то тяжелое дыхание, затем шаги двинулись по коридору к кабинету. Я поспешно надел халат и медленно и осторожно приоткрыл дверь. Нечто исчезло, но зловоние, которое осталось от него, было хорошо ощутимо.

Я услышал крик в кабинете в конце зала. Это был голос Гэвина, издающий некое монотонное песнопение. Я побежал к двери, но обнаружила, что она заперта. Прежде чем я постучал, звук с другой стороны усилился, не похожий ни на что, что я когда-либо слышал на этой Земле… звук, похожий на то, словно сразу сотни разных животных закричали от жуткой боли!

Я вспомнил, что сказал мой друг о Великих Древних, о том, что некоторые из них еще оставались на Земле, ожидая времени, когда они снова могут вернуть свою власть. Это то, что скрывалось за порогом его исследования? Я слышал, как голос Ричарда наполнился командным тоном. Это звучало как: «N’lnemx Uvhash f’tanen c’fayak dhya!»

Нечеловеческий вой прекратился, и зловоние рассеялось. Я застучал кулаками по двери.

— Ричард! — позвал я через дверь. — Что у тебя происходит?

— Ничего, — ответил он после некоторого колебания. — Теперь вернись в постель, Уолт, и я расскажу тебе обо всем утром.

— Черта с два, ты это сделаешь! — крикнул я. Затем сильно ударил ногой по замку, разбив его, и ворвался мимо Гэвина в комнату. Передо мной были руины. Книги, стулья, мебель, все было разбросано и разбито. Окно было сломано, и сквозь него капал дождь, заливая ковер. На самом деле, единственное, что уцелело, — это стол, расположенный в центре комнаты, больше похожий на церемониальный алтарь. На нем лежала книга. Я поднял ее и прочитал название. Это были «Кровавые ритуалы Рилкоса».

— Ты вызвал одну из этих невероятных сущностей из-за края звезд, не так ли, Ричард? — Я обвинял его, словно ругал дерзкого ребенка.

— Да, — ответил он, склонив голову. — Это был слуга самого Увхаша, — он тихо всхлипнул. — Я пытался остановить его, успокоить его как-то… но он был послан своим Господином и Учителем, чтобы донести до меня его послание. — Он снова всхлипнул, когда я подошел к залитому дождем бару, который чудесным образом избежал уничтожения и налил нам обоих. Он продолжил:

— Он сказал мне, что кровавый бог придет за мной… завтра вечером.

Я не мог поверить в то, что задал следующий вопрос:

— Как… как оно выглядело?

— Это был… смутно различимый антропоид, но голый и бесформенный… частично бестелесный… кипящая извивающаяся масса… Я не могу этого объяснить. Боюсь, для этого тебе нужно самому взглянуть на него.

Я не могу объяснить своих слов.

— Да! — вскрикнул я. — Да, я хочу его увидеть!

Странное чувство охватило меня. Возможно, это было прикосновение чего-то неизвестного и непознаваемого, возможно, это была запретная приманка, или это было результатом наступления безумия — но представьте себе, что вы столкнулись с доказательством иной жизни, быть может, пришедшей из-за края звезд! Я хотел увидеть его, общаться с ним, изучать оккультные тайны, окружающие его!

— Нет! Я не позволю тебе увидеть его, — возразил Ричард. — Он ужаснее, чем можно себе вообразить, особенно для того, кто столь малосведущ в оккультных науках, как ты, несмотря на наши эксперименты в Ройстене.

Он пробормотал:

— Возможно, если Увхаш отправит одну из Гончих… но нет, они так же плохи… если не хуже..! — Его лицо теперь было мрачным, искажено злобой. Затем он расслабился, и его взгляд смягчился.

— Уолт, — извинился он, — если бы ты его увидел… то наверняка сошел бы с ума.

Я снова взглянул на «Кровавые ритуалы» и попросил его посвятить меня в детали, окружающие этот фантастический миф. Теперь уже ОН был удивлен. Он открыл рот, как бы в знак протеста, затем его лицо слегка просветлело, поскольку он, казалось, обдумывал мою просьбу. Наконец он пробормотал:

— Хорошо, я мог бы использовать твою помощь, чтобы предотвратить это… — Затем громче:

— Хорошо, Уолт, но я не буду нести ответственности за любой вред, который постигнет твое тело или душу!

— Что ты имеешь в виду? — осторожно спросил я.

— Существует плата за общение с такими, как Увхаш, — ответил он. — Смотри.

Он медленно расстегнул манжету и завернул рукав рубашки. Он частично исцелился, но казалось, что что-то долгое время увлеченно грызло его руку.

— Впервые это случилось, когда я отважился на астральное путешествие, выйдя слишком далеко за пределы моих ограничений, — объяснил он. — Вместо того чтобы призвать Увхаша, я отправился к нему. Кровавый бог поймал меня неподготовленным. Я сбежал только благодаря удаче. Я обратился за помощью к другой сущности — Гай-Ховегу, эфирному анемону. Он явился в своем устрашающем величии — гигантский колючий шар губчатой плоти, покрытый многочисленными глазами, расположенными между его бесчисленными шипами. Он напал на Увхаша, обрушив на него все свои космические силы, фантастический и туманный. Он прогнал кровавого бога.

Я был в оцепенении. Это было так невероятно. Был ли это мой друг Ричард Гэвин, или доктор Стрэндж из «Marvel Comics»? И если все, что рассказывал мой друг, было хоть немного основано на фактах, тогда все, чем был для меня материальный мир в целом, было совершенно неправильным. Это была омерзительная идея — и все же это все странно привлекало меня, словно я прикоснулся к какой-то удивительной тайне.

Ричард вздохнул и снова раскатал рукав.

— Через несколько часов наступит утро, но мы можем спать спокойно. Ни Увхаш, ни какой-либо из его слуг — ни отвратительный, неряшливый Звездный вампир, ни вселяющие ужас Гончие Тиндалоса — не вернутся к нам сегодня. Но мы должны приготовиться к их завтрашнему приходу!

Пожелав Ричарду спокойной ночью (а что еще я мог сказать?), я вернулся в свою комнату. Но сон не шел ко мне. Мой ум был наполнен изумлением и трепетом. Я хотел узнать секреты вселенной, держать ключ от непознанного в своих руках, но это беспокоило меня. Неужели человек может зайти так далеко в своих фантастических исследованиях? Я заснул, обсуждая с самим собой, следует ли мне это делать или нет, — и опасаясь последствий любого решения, как для Ричарда, так и для всего мира.

* * *

Я проснулся, когда лучи солнца пробивались сквозь мои решетчатые окна. Это было приятное зрелище. Все, что произошло прошлой ночью, казалось таким нереальным, что сначала я подумал, не было ли все это лишь кошмаром, который посетил меня. Но глубоко в своем сердце я знал, что это не так.

Ричард встретил меня в коридоре и отвел на веранду, где нас уже ждал вкусный завтрак из колбасы, тостов и яиц, и, пока мы ели, он рассказал мне о том, кто такие Великие Древние.

— Эоны до того, как люди эволюционировали до того вида, какими мы их знаем сегодня, на Земле произошла великая битва между злонамеренными Древними и более доброжелательными Старшими Богами, бушевавшая во времени и пространстве. И как говорит мой давний товарищ из Висконсина, Уильям Телдер, в своей «Первичной войне» (которая касается той самой битвы), всемогущие Старшие Боги во главе с Ноденсом победили Великих Древних и заключили их в разных места: Ктулху — в затонувшем Р`льехе, Хастура на одной из звезд в Гиадах, Ньярлатотепа здесь, в Висконсине, недалеко от озера Рик и так далее. Но Великие Древние не ослабли в своих путах. На Земле и в других сферах они находят примитивных людей и другие более фантастические расы, готовые практиковать их специфическое направление «черной магии» в небольших точках культового поклонения, которые, вероятно, находятся где-то далеко от наблюдения Старших Богов, надеясь таким образом освободить Ктулху и его демонических братьев раз и навсегда.

Далее он приводил примеры таких умопомрачительных побегов, — как временных, так и постоянных, — и объяснял мне события, случившиеся в Данвиче, Иннсмуте и Аркхеме, Массачусетсе и множестве других мест — даже в его собственном штате Висконсин и моей любимой Миннесоте. Он говорил особенно о регионе, окружающем Брэйвинг, который, казалось, был центром жуткой активности

Я внимательно слушал его рассказ. Я торопился покончить с завтраком, желая начать обучение колдовству. Наконец Ричард закончил свой завтрак и свою речь, и мы отправились в библиотеку, заниматься этим в его комнате было невозможно, учитывая погром, совершенный прошлой ночью.

— Мне повезло, что я предусмотрительно перенес книги, которые ты привез мне, в библиотеку прошлой ночью, — объяснил он, — иначе они были бы уничтожены, а нам не обойтись без них. Боюсь, вчера вечером я потерял много своих бесценных книг.

Хорошо, я налью что-нибудь выпить, и мы начнем. Ты можешь начать с «R`lyeh Text», если хочешь, Уолт, но я бы рекомендовал что-то более мягкое, возможно, «Confessions Of Clitanus»?

Не желая быть превзойденным хоть в чем-нибудь, я ответил:

— Я думаю, что сначала возьму «R`lyeh Text», даже если не смогу правильно произнести это, — но что мы ищем, Ричард?

— Великие Древние очень могущественны, — объяснил он, — и, как таковые, они — как наш собственный сравнительно недавний бог христианской веры — поистине ревнивые боги! У них есть свое соперничество, особенно среди соответствующих элементальных классификаций.

Он, должно быть, заметил мое недоумение.

— Немного отмотаем назад, Уолт, и я объясню элементальную теорию Великих Древних. Ктулху — элементал воды, его силы принадлежат воде, и поэтому он является заклятым врагом своего собственного единоутробного брата Хастура, элементала стихии воздуха; Ньярлатотеп, чьи силы более или менее связаны с землей, как было известно уже в глубоком прошлом, имел противостояние с Ктугхой, огненным элементалом. Ты понял смысл. Во всяком случае, многие ученые пытались создать эти элементальные классификации и описать различных Древних, — к чему, разумеется, подстегнули два текста «The Celaeno Fragments» Шрусбери и «Cultes Des Goules» графа д`Эрлета. Вышеупомянутый том Телдера «Первичная война» — незаменим в этой области знаний, а также «Демоны-боги Мифов Ли-Кту» Картера Линвуда. Но я тщательно изучил их… все безрезультатно в моем нынешнем положении.

Он сделал паузу, чтобы освежить наши напитки, прежде чем продолжить.

— Задачи, Уолт, у нас две: во-первых, мы должны отобрать всю информацию, которую сможем найти в этих томах, о кровавом безумном боге Пустоты, потому что мы должны знать все, что только можем о нашем враге. Во-вторых, мы должны найти заклинания изгнания или защиты, достаточно мощные, чтобы прогнать Увхаша навсегда, или в случае неудачи, попытаться привлечь на помощь одного из его противником как могущественного союзника, чтобы мы могли использовать его и победить кровавого бога. Мы могли бы даже призвать одного из Старших Богов, возможно, даже самого Ноденса, хотя я искренне сомневаюсь, что они будут слушать меня в свете моих преступлений, совершенных от имени Великих Древних, их бессмертных врагов!

Он замолчал, словно собирался с мыслями, а я обдумывал его последние слова. Затем:

— Я больше не могу взывать к Гай-Ховегу. Его цена даже выше, чем у кровавого бога. Это причина, по которой люди Эштона ненавидят меня и, честно говоря, я боюсь. Кроме того, Увхаш, очевидно, является элементалем эфира, как предполагается из его наименования «безумный бог Пустоты». «Эфирный анемон» не выйдет против него во второй раз. Нет, нам нужно будет обратиться к одному из водных существ, может быть, даже к самому великому Ктулху или к Й`лла, титаническому морскому червю, который обитает в своей затонувшей цитадели под названием К`храа.

И, пожалуйста, не думай, что я монстр, Уолт. Понимаешь, я ДОЛЖЕН прогнать ЕГО, если я ценю свою собственную жизнь — и я это СДЕЛАЮ! Когда я призвал ЕГО в первый раз, я рассчитывал, что это будет единственное общение с НИМ — но все пошло совсем не так.

Он снова замолчал и начал расстегивать и снимать рубашку. Он обычно носил черные одежды, которые полностью скрывали его тело, но когда он снял свою рубашку, я увидел, что его плечи, грудь, спина — везде, где была обнажена кожа, — были покрыты перекрещивающимися линиями кровавых борозд здесь и там с покрытыми засохшей кровью пятнами проколов, которые выглядели так, как будто были сделаны вязальными спицами. Для всего мира это выглядело, словно он, возможно, подвергся ритуалу пыток, такому как восточная «смерть тысячи разрезов».

Он снова надел рубашку и криво улыбнулся.

— Теперь ты видишь, мой друг, что мое плохое здоровье не связано с каким-либо приступом гриппа — это Увхаш, он тянется ко мне, как к наркотику… и в результате я боюсь, что стал ужасно СЛАБ!

Я был поражен этим откровением. Без единого слова я поднял «R`lyeh Text» своими негнущимися пальцами, теперь более решительно, чем когда-либо, готовый помогать моему бедному, замученному другу. Я сел за маленький столик и начал читать, часто перечитывая несколько раз небольшие отрывки, пытаясь понять, что я читаю. Сначала это было трудно, но, когда я все больше и больше узнавал об этой разрушающей чувства мифологии, я начал лучше понимать, о чем говорил Ричард Гэвин. Его собственный глоток воздуха этого мифа, казалось, сделал его мишенью, и не потому что он провел несколько неудачных вызовов!

Наша первая задача была самой простой, поскольку помимо «Кровавых ритуалов», в которых Ричард обнаружил небольшую связку набранных нот, в очень немногих томах можно было отыскать хотя бы упоминание об Увхаше. Наши записи у меня сейчас под рукой (все, кроме отрывков из «Кровавых ритуалов», и, конечно, самой книги, которая осталась лежать под трупом Ричарда), и я скопировал их здесь для потомков.

Первый отрывок был из книги алтуанских колдунов под названием «Book Of Non Amya»:

«Берегитесь, ибо Гурман из Пустоты приходит с наступлением бури или с падением ночи. Его можно вызвать с помощью кровавого шара, но это ужасный риск для призвавшего его! Ибо однажды призванный, он должен питаться самой жизненной силой призвавшего… а Увхаш, кровавый безумный бог Пустоты, — по истине голодный и жадный бог…»

Следующий из книги Шрусбери «The Celaeno Fragments»:

«Они худощавые и томимые жаждой, эти теневые Гончие, но их жажда ничтожна по сравнению с жаждой их хозяина, кровавого бога Пустоты. Ибо Увхаш питается жизненной силой других, и всегда голоден он. Все формы жизни являются пищей для Него и его аморфной орды. Те из Рилкоса и их двоюродные братья, Гончие Тиндалоса, с жадностью охотятся на живых и высасывают из них жизненные соки и силы — пока не останется ничего, кроме пустой сухой оболочки».

И из «R`lyeh Text»:

«Жаждущий крови с Рилкоса, планеты, ближайшей к Тиндалосу, и может быть вызван с помощью кровавого шара, когда звезды связаны с…»

Конечно, было еще много всего, но мы пытались узнать, как ОСТАНОВИТЬ Увхаша, не ПРИЗЫВАЯ ЕГО!

Безусловно, самый наводящий на определенные размышления отрывок был ранее обнаружен Ричардом при внимательном прочтении «Демонов-богов Мифов Ли-Кту» Картера Линвуда:

«Я точно не знаю, где можно найти призрачный Тиндалос — возможно, он невидим и не материален, как следует предположить из его названия, — но я уверен, что Рилкос можно приравнять к планете Марс в нашей собственной солнечной системе. Кажется вполне логичным, что эта зловещая красная планета может быть домом для бога, известного в „Кровавых ритуалах Рилкоса“, как Увхаш, и эта теория, похоже, подтверждена соответствующими деталями, которые NASA сообщила в отношении почвенного эксперимента, проведенного на Марсе с помощью посадочного модуля „Викинг“ в 1976 году. Чтобы убедиться, что что-то может жить на поверхности почвы Марса, посадочный шлюп ввел „закуску“ из радиоактивно помеченных питательных веществ в указанную почву. Эта „закуска“ была мгновенно поглощена и метаболизирована, или „съедена“. Казалось, что сама глина Марса поглотила пищу!

Прочитав также журналы Айхай, касающиеся „Обитающего в марсианских глубинах“ и ужаса, который все еще таится в ночных Склепах Йох-Вомбиса, я вполне могу поверить, что эта планета хранит вампирскую сущность, известную как Увхаш, кровавый бог Пустоты…»

Мои глаза были воспалены, а мой ум был ошеломлен. Я устало поднял взгляд от книг. Именно тогда я увидел проклятую каменную сферу, стоящую на камине на другой стороне комнаты. Казалось, она была совершенно круглой и имела ярко-красный цвет, как кровь.

— Что это? — спросил я своего хозяина, указывая на каменную сферу.

— Хм? — он посмотрел на нее с облегчением. — Ох. Это кровавый шар, — ответил он. — С его помощью я впервые обратился к Увхашу, прежде чем он начал навещать меня по собственному желанию.

Он слабо улыбнулся и вернулся к «The Celaeno Fragments», лежащим у него на коленях.

Однако мне нужен был перерыв, и я пересек комнату, замерев перед кровавым камнем. Мой взгляд, казалось, тянулся к нему, и я начал видеть туманные видения, образующиеся в его темных глубинах. Наконец мутная поверхность очистилась, и показалась мне прозрачной, как кровавый малиновый кристалл. Я смотрел все глубже и глубже, испуганный и в то же время озадаченный тем, что видел в этих глубинах. Но я не мог отстраниться. Казалось, я испытываю чувство падания, погружаясь в его соблазнительные глубины.

* * *

Мое астральное «я» вздрогнуло, приземлившись на утесе с видом на море, где бушевал шторм, и едва остановившись, я огляделся вокруг. Небо было темным, хлестали молнии, света которых едва хватало, чтобы рассеять мрак. В пенном прибое я разглядел сотню, нет, скорее тысячу фигур, выбирающихся на берег. Они были похожи на людей с рыбьими и лягушачьими чертами; перекинув через свои звериные плечи, они тянули буксирные тросы. На другом конце тросов был огромный пьедестал, на котором сидела высокая фигура существа, антропоидного, но покрытого чешуей и имеющего когти, с огромными крыльями летучей мыши, вырастающими из спины. Его голова была скорее октопоидной, с бородой извивающихся щупалец, скрывающей большую часть его демонического лица. По песнопениям, которые издавали люди-рыбы, а также по описаниям, приведенным в «R`lyeh Text», я понял, что это изображение самого Ктулху.

Пока я смотрел на эту колоссальную фигуру, она внезапно переместилась, и я понял, что ее нельзя было вырезать из зеленого мыльного камня, как я сначала предположил, скорее всего, эта тварь была ЖИВОЙ!

Чуть дальше морские волны забурлили и внезапно разошлись, и появилась огромная зубчатая морская раковина, несущая подобную колоссальную фигуру, сморщенную, но наполненную великой силой фигуру, похожую на мужчину с морскими ракушками и кораллами, украшающими его длинные распущенные волосы, и бородой щупалец. Гигантские морские коньки тащили его ракушку-колесницу, и я знал, что эта удивительная фигура — Ноденс, Властелин Великой Бездны.

Ноденс начал атаковать фигуру Ктулху мощными вспышками жуткого зеленого огня. Ктулху закричал от боли и ярости на чужом языке, когда людей рыб-лягушек разбросало в разные стороны.

* * *

Я смутно осознавал, что кто-то кричит мне в ухо и яростно трясет меня за плечи.

— Уолт, проснись! Приди в себя, парень! — кричал Гэвин.

Я снова вернулся в свое тело. Но все что я увидел, казалось таким реальным. Разве я действительно совершил это астральное путешествие? Разве я на самом деле стал свидетелем кульминации древней, жуткой борьбы между внешними существами непостижимой мощи?

— Что случилось? — пробормотал я рассеяно.

— Боже мой, парень, разве ты не знаешь? — Ричард выглядел испуганным. — Ты произнес слова. Ты вызвал Увхаша, и он идет!

Я слышал, как ветер ярится на улице, небо потемнело, и молнии начала сверкать в темноте, а затем раздался оглушительный грохот.

— Уолт, мы не готовы! — закричал в отчаянье мой хозяин.

Я был ошеломлен.

— Уолт, передай мне «Кровавые ритуалы» и зажги эти свечи! — Он указал на маленький стол у французских дверей, ведущих на веранду. Я увидел высокие черные свечи, установленные на богато украшенном приспособлении, поверхность которого, казалось, была исписана странными символами и геометрическими фигурами.

— Поспеши, парень, ПОСПЕШИ! — вскричал мой друг.

Я протянул ему красноватый фолиант и направился к столу, чтобы зажечь свечи. Прежде чем я успел чиркнуть спичкой, снова появилось ужасное зловоние, но на этот раз в сто раз хуже. Затем Ричард присоединился ко мне у стола. Он отбросил ковер перед ним и вырезал прямо на паркетном полу семиконечную звезду, расположенную внутри круга. Он схватил меня за руку и потащил в круг. Он поднял «Кровавые ритуалы» и начал отчаянно петь.

На веранде раздались тихие шлепающие звуки. Стеклянные двери с силой распахнулись, осыпав нас осколками стекла. Молния вспыхнула, осветив фигуру на веранде, и в этот дьявольский миг я увидел само воплощение зла!

Как описать неописуемое? Казалось, она была похожа на аморфную массу дико извивающихся щупалец. У нее было много глаз и кожистые крылья. Она была красноватого цвета и, казалось, была вся словно пропитана кровью. И к тому же она была ЖИВА, могла ДЫШАТЬ И ДВИГАТЬСЯ! Она возвышалась над особняком, как гора над муравейником, — и издавала диссонирующий свист или трубный звук, который, я откуда-то знал, был ее непостижимой речью.

Множество щупалец с похожими на иглы присосками на концах пробивались сквозь разрушенные французские двери. Ричард Гэвин не двигался. Он стоял с мрачным выражением на лице, и казалось, что его тело было словно сделано из стали. Голубой огонь сорвался с его пальцев, ударив тварь, и он прокричал:

«Ai Nodens! Ai Nodens! N'gha-Yhaa! Ia Uvhash Thagn Ghuy Rhylkos!»

Синее пламя бушевало как огонь бездны, но, похоже, не причинило никакого вреда твари. Сразу Ричард повернулся ко мне и спокойно сказал:

— Уолт, все кончено. Владыка Великой Бездны отрекся от меня, как я и говорил. Даже Голубое пламя Йяггдитхы с Бел-Ярнака меня подвело. Я больше не могу его сдерживать. Уходи, мой друг, пока еще можешь.

Сказав это, Ричард Гэвин смирился со своей судьбой и шагнул к визжащей мерзости. В это же время безумно корчащиеся щупальца твари соединились в одну гигантскую точку и ударили его прямо в грудь. Затем ужас, называемый Увхашем, кровавым безумным богом Пустоты, снова начал питаться.

Я стоял, словно окаменевший, наблюдая, как тело Ричарда Гэвина начало быстро сжиматься, словно проколотая велосипедная шина. Когда его тело было лишено всех жизненных жидкостей, оно опало вниз, распластавшись над «Кровавыми ритуалами Рилкоса», как пустой воздушный шар. Покончив со своим отвратительным делом, древнее зло ушло так же быстро, как появилось. Шторм быстро прекратился, и все вокруг снова стало солнечным и теплым.

И это моя история. Когда я сижу здесь за письменным столом, тело моего друга Ричарда Гэвина начинает разлагаться на полу, и я внезапно начинаю опасаться, что задержался здесь слишком надолго. У меня такое чувство, что Увхаш придет ко мне сегодня вечером или, может быть, даже раньше, как много раз приходил к моему другу. Я только надеюсь, что эти присоски не СЛИШКОМ БОЛЕЗНЕННЫ… и что Увхаш не будет слишком НЕНАСЫТЕН этой ночью. Мне лучше закончить этот рассказ и собрать эти книги вместе и начать чтение. Небо уже потемнело, и буря начинает яриться снаружи.

Перевод: Р. Дремичев 2018

Дэвид Баркер КАМЕНЬ УББО-САТЛА

David Barker. «Stone of Ubbo-Sathla». Рассказ из цикла «Мифы Ктулху. Свободные продолжения».

Этот один находится за Вратами Каддата в Ледяной Пустыне, погруженный в слизь в Гроте Испарений. Как было написано колдуном из Му в его Священной Книге Без Имени, ни один человек не может посмотреть на его истинный образ и выжить, чтобы рассказать о том, что он видел. Там же записано, что Обо Садлат (Obo Sadlath) — бог идиот, бесформенная масса, которая придала форму шогготам. В другом месте, в тексте Бахлвадры (Bahlvadra), говорится, что Тот, кого называют Черным Ветром, или Ни-Арлат Хотеп, Египетский Ветер Смерти, выступает в качестве посланника этого Обо Садлата, приносит безумие и смерть людям, которые дерзают вызывать бессмысленную массу, и уничтожает смертных, которые стремятся познать тайны Древних Ключей через Глаз Каддата (молочного цвета кристалл, известный древним, но давно потерянный в Ледяной Пустыне).

Отрывок из «Шепота Ос»

Снега тают, и солнце просушивает затопленные поля острова, оставляя корку грязи над рядами растоптанных стеблей кукурузы и узких асфальтовых дорог. Сморщенные початки кукурузы валяются вдоль обочин, похожие на ухмыляющиеся, мумифицированные рты, полные гнилых зубов. Снова разливается тепло в воздухе. Ветер резвится среди плакучих ив и камышей у реки, а так же продирается сквозь покрытые пятнами жутко искривленные кусты ежевики в овраги, шепча о древних ритуалах, которые уже давно забыты всеми, кроме Краваля, одинокого старого скульптора, который внимательно слушает ветер, переворачивая и осматривая камни, которые можно найти в удивительных, необъяснимых кучах по всему острову.

Иногда ветер звенел, иногда пел, а иногда просто шептал в несколько тонких голосов — невыразительных голосов Уббо-Сатла. Краваль узнал о Уббо-Сатла из одной старой книги, покрытой свиной кожей, которую нашел когда чистил хижину, оставленную цыганом. В книге он прочитал, что Уббо-Сатла, бесформенная масса, лежит развалившийся и бурлящий среди нечистых испарений в окружении созданных на звездах табличек, которые, если Краваль правильно понимал книгу, не были не чем иным, как предсказаниями, которые Древние называли Древние Ключи.

Часто скульптор мечтал найти подземную могилу Уббо-Сатла в далеких северных краях, а также те высеченные таблички, но понимал, что это было фактически невозможно, этой цыганской книге были сотни лет, а легенды в ней передавались из поколения в поколение десятки тысячелетий, отражающие жуткие знания, которые растворились в мифах слишком давно, чтобы можно было извлечь правду из сложной паутины суеверий и заблуждений любому современному исследователю.

Тем не менее, Краваль слушал и понимал настойчивые сообщения ветра, если не буквальный смысл его архаических выражений. И пока он слушал, он работал, переворачивая один камень за другим, в поисках того единственного, который он давно мечтал в один из дней найти, одного, содержащего в себе форму, которую он мог бы открыть под ударами молотка и зубила. Голоса ветра руководили им в его поисках, и они, казалось, говорили в течение прошедшей ночи, уверяя, что сегодня будет тот день, когда камень явит себя.

Это произошло, когда было немного за полдень, он нашел камень, который искал. В том, что это был тот единственный правильный камень, о котором он мечтал, у него не было никаких сомнений. Уже сейчас он мог почувствовать форму, заключенную в ловушке внутри него, суть ее очертаний, проявляющихся в материальных волнах энергий, истекающих из камня. Ученые мужи говорят, что твердый камень только кажется плотным и твердым, но на самом деле это объединение бесконечно малых частиц, соединенных вместе с помощью невидимых силовых линий. Это было то же частью секрета Уббо-Сатла. И его наметанный глаз был в состоянии заглянуть в структуру камня, чтобы увидеть истинную форму, заключенную внутри.

Камень весил пятьдесят или шестьдесят фунтов. Доставить его на две мили назад к грузовику было утомительный работой, которая заставила скульптора истекать потом и тяжело дышать, его предплечья ныли, ибо он был уже не молод и не совсем здоров.

Он положил камень на дно грузовика с чувством глубокого удовлетворения, но он был настолько увлечен предвкушением, что уже поздравлял себя с работой, которую вскоре должен завершить.

После того, как камень был благополучно доставлен в его скромную мастерскую на вершине холма, скульптор сразу же приступил к работе над ним, откалывая все больше и больше постороннего материала с каждым последующим ударом молотка о долото. Вскоре появилась грубая форма примитивной головы. Большие глаза, глаза, которые были круглыми, как палящее солнце, и широко открытыми от удивления, как у дикаря, пойманного во время акта общения со своими богами. Широкие ноздри, закрытые уши и тонкогубый рот проявились под музыку стальных инструментов, звеневшую в воздухе. Удары молотка стали более осторожными, откалывая все меньше и меньше кусочков камня, а образ стал более утонченным, его особенности более четкими. После долгих часов тяжелого труда и глубокой концентрации, работа была завершена. Долото и молоток упали на пол, когда скульптор откинулся на спинку стула и испустил вздох облегчения. Краваль изучал и любовался, а потом радовался красоте каменной головы в течение получаса, гордясь ее совершенством. Образ был извлечен из камня, его внутренняя сущность освобождена.

Затем, уставший от долгого дня, скульптор лег спать, слишком онемевший от усталости, чтобы даже съесть простой обед, оставив каменную голову на рабочем столе у открытого окна. Звездный свет блестел на камне, когда скульптор лежал недвижимый, провалившись в глубокий без сновидений сон смерти. Ветер с острова шептал над гладкими чертами каменного лица, с любовью прослеживая линию носа, изгиб бровей, орбиты со странными широко раскрытыми глазами. Голоса на ветру — голоса Уббо-Сатла — пели древние мелодии, не слышанные с тех пор, как первичная форма была заключена в ловушке внутри камня многие долгие циклы назад, и плотно запечатанные уши каменной головы открылись, как расцветающие цветы, чтобы услышать диссонирующие созвучия, разносимые ветром. Голоса пели ритуальные хоры, в то время как бледные звезды проливали свой мистический свет на гладкую каменную поверхность, и лицо открыло свой рот, чтобы ответить им. Голоса говорили на архаичном языке, не звучавшем с тех самых пор, как груды камней, которые покрывали весь остров, впервые были оставлены здесь, а каменные глаза поднялись и взглянули с безошибочным узнаванием на бесчисленные звезды, усеивающие черное небо.

К утру Краваль был мертв, его высохший труп лежал на кровати. На его верстаке была обнаружена бессмысленная каменная масса жителями, которые всегда считали тихого, нелюдимого художника нежелательным и потенциально опасным неудачником, который никогда бы не привнес ничего ценного в их сообщество. В своей абстракции камень не имел никакого сходства с тем обликом, который придал ему Краваль, у него не было ни глаз, ни ушей, ни носа, ни рта. Жители, которые видели незавершенную скульптуру, — конечный продукт непримечательной карьеры художника — задавались вопросом, что она могла изображать, но ни один из них не мог догадаться, что уродливой скульптуру мастер сделал, когда смерть настигла его.

Найдя камень уродливым и совершенно бесполезным, отцы деревни приказали бросить его в реку. Старая книга, где Краваль прочитал о Уббо-Сатла и его посланнике, Черном Ветре, была признана еретической, если не кощунственной, и поспешно сожжена вместе с другим мусором из мастерской скульптора. Ветер по-прежнему поет на острове камней, но там нет никого, кто мог бы прислушаться к нему, кроме ос, но у них есть свои собственные песни.

Перевод: Р. Дремичев 2017

Примечания

1

Музей Роджерса — отсылка к рассказу Г. Ф. Лавкрафта «Ужас в музее». (Здесь и далее примечания переводчика).

(обратно)

2

«Красный отель» — Р. Кэмпбелл подразумевает историю, которая имела место во Франции в 1830-е годы. Хозяева «Красного отеля», бывшие фермеры Пьер и Мария Мартены были признаны виновными в том, что грабили и убивали своих постояльцев. Их казнили на гильотине во дворе собственной гостиницы. Эта история вдохновила Оноре де Бальзака на одноименный роман, выпущенный в 1831 году. Его книга также была дважды экранизирована — в 1910-м Камилем де Морлоном и в 1923-м Жаном Эпштейном.

(обратно)

3

Thos. — сокращение имени Thomas. Томас Ли.

(обратно)

4

«Thos. Lee pinxit» — pinxit — «писал красками Томас Ли». Это один из видов сокращённой подписи на средневековых картинах и гравюрах, подробнее о них можно прочитать здесь http://art-con.ru/node/216.

(обратно)

5

Мэтью Хопкинс (ок. 1620 — 12 августа 1647) — английский охотник на ведьм, /Хопкинс, Мэтью.

(обратно)

6

Юггот — название, придуманное Г. Ф. Лавкрафтом для планеты Плутон. См. его рассказ «Шепчущий во тьме», а также рассказ Рэмси Кэмпбелла «Рудник на Югготе».

(обратно)

7

Шаггаи — погибшая планета где-то на краю вселенной. Подробней о ней написано в рассказе Р. Кэмпбелла «Насекомые с Шаггаи».

(обратно)

8

Тонд — ещё одна планета, придуманная Кэмпбеллом. Там живут люди, немного отличающиеся от землян, их миром правят чёрная магия и тёмные боги. Есть цикл из нескольких рассказов о Тонде, см., например, «Безумие из подземелий».

(обратно)

9

Валтум — инопланетный бог из одноимённого рассказа Кларка Эштона Смита.

(обратно)

10

«Рудник на Югготе» входит в сборник, который почти весь состоит из рассказов для межавторского цикла «Мифы Ктулху. Свободные продолжения». На русский язык из него до сего момента была переведена только «Поющая равнина».

(обратно)

11

Юггот — название Плутона в мифологии Г. Ф. Лавкрафта.

(обратно)

12

«Жук» — очевидно, имеется в виду роман Ричарда Марша, 1897 года, по жанру похожий на «Дракулу» Брэма Стокера.

(обратно)

13

Севернфорд — вымышленный город в Великобритании, в котором (и вокруг него) происходит действие многих рассказов Кэмпбелла.

(обратно)

14

«Откровения Глааки» — книга, придуманная самим Кэмпбеллом для «Библиотеки Мифов Ктулху» (в которую входят «Некрономикон», «Книга Эйбона», «Сокровенные Культы» Фон Юнцта, «Пнакотические рукописи» и многие другие.).

(обратно)

15

Йена — Йенский университет имени Фридриха Шиллера (Германия).

(обратно)

16

Тонд — некий мир, о котором у Кэмпбелла есть цикл фантастических рассказов (ни одного не переведено на русский).

(обратно)

17

Ракообразные — Грибки с Юггота, о них подробней в повести Лавкрафта «Шепчущий во тьме». Однако у Лавкрафта Грибки пересекали космос на своих крыльях, а не с помощью телепортации (насколько я помню).

(обратно)

18

…со времён Джойри — отсылка к циклу «Джирел из Джойри» Кэтрин Мур.

(обратно)

19

Ярд — английская мера длины, равная 0,91 м.

(обратно)

20

Лин Картер сочинил первые пять глав и по непонятным причинам забросил рассказ. После его смерти Роберт М. Прайс дописал остальное.

(обратно)

21

Amanita virosa — мухомор вонючий, или белая поганка — смертельно ядовитый гриб рода Мухомор семейства Аманитовые.

(обратно)

22

Экслибрис (от лат. ex libris — «из книг») — книжный знак, удостоверяющий владельца книги. Экслибрис наклеивается или проставляется печатью на левый форзац.

(обратно)

23

Нарколепсия — заболевание нервной системы, относящееся к гиперсомниям, характеризуется дневными приступами непреодолимой сонливости и приступами внезапного засыпания, приступами катаплексии, то есть внезапной утраты мышечного тонуса при ясном сознании, нарушениями ночного сна. Иногда отмечается кратковременная парализованность тела сразу после пробуждения.

(обратно)

24

Речная фея — центральный персонаж романтической поэзии.

(обратно)

25

Теодор Роберт Банди (англ. Theodore Robert Bundy), урожденный Теодор Роберт Кауэлл (англ. Theodore Robert Cowell) (24 ноября 1946 — 24 января 1989) — американский серийный убийца, насильник, похититель людей и некрофил, действовавший в 1970-е годы. Его жертвами становились молодые девушки и девочки. Точное число его жертв неизвестно.

(обратно)

26

Эдмунд Эмиль Кемпер III (англ. Edmund Emil Kemper III) (родился 18 декабря 1948) — американский серийный убийца. Он убил шесть девушек, собственную мать, а также ее подругу. В подростковом возрасте он убил своих дедушку и бабушку.

(обратно)

27

Артур Джон Шоукросс (англ. Arthur John Shawcross) (6 июня 1945 — 10 ноября 2008) — американский серийный убийца.

(обратно)

28

Гэри Леон Риджуэй (англ. Gary Leon Ridgway) (родился 18 февраля 1949) — известный как «Убийца с Грин-Ривер» — американский серийный убийца. Совершил 49 доказанных убийств девушек и женщин в период с 1982 по 1998 год.

(обратно)

Оглавление

Говард Филлипс Лавкрафт и Джозеф Вернон Ши ГОРГУЛЬЯ

  1

  2

  3

  4

Говард Филлипс Лавкрафт и Мартин С. Уорнс ЧЁРНАЯ КНИГА АЛСОФОКУСА

Генри С. Уайтхед и Говард Филлипс Лавкрафт БОТОН

Роберт Хейворд Барлоу и Говард Филлипс Лавкрафт СОКРОВИЩА ЗВЕРЯ-ЧАРОДЕЯ

Говард Филлипс Лавкрафт и Лин Картер КОЛОКОЛ В БАШНЕ

Рэмси Кэмпбелл БЕЗУМИЕ ИЗ ПОДЗЕМЕЛИЙ (финальная версия)

Рэмси Кэмпбелл ПЕРЕД ГРОЗОЙ

Рэмси Кэмпбелл ВОЗВРАЩЕНИЕ ВЕДЬМЫ

Рэмси Кэмпбелл ЛИЦО В ПУСТЫНЕ

Рэмси Кэмпбелл ОБИТАТЕЛЬ ОЗЕРА

Рэмси Кэмпбелл НАСЕКОМЫЕ С ШАГГАИ

  I: Местонахождение конуса

  II: Тварь в тумане

  III: Насекомые из конуса

  IV: Исход из бездны

  V: За последней дверью

Рэмси Кэмпбелл РУДНИК НА ЮГГОТЕ[10]

Рэмси Кэмпбелл РАЗРЫВАЮЩИЙ ЗАВЕСЫ

Роберт Макнэйр Прайс ПОД НАДГРОБИЕМ

  Предисловие автора

  I

  II

  III

  О Роберте М. Прайсе

Фриц Лейбер В АРКХЭМ И К ЗВЁЗДАМ

Лин Картер и Роберт Макнэйр Прайс СТРАННАЯ СУДЬБА ЭНОСА ХАРКЕРА[20]

  1

  2

  3

  4

  5

  6

  7

  8

  9

  10

  11

  12

  13

Август Дерлет БОГ В КОРОБКЕ

Криспин Бернхам ТВАРЬ В БИБЛИОТЕКЕ

Джеймс Уильям Хьорт ЖРЕЦ ЙХАГНИ

  I. Согласованное движение

  II. Воспоминания и восстановление

  III. Ее первое возвращение

  IV. Библиотека

  V. Фантасмагория

  VI. Это не смерть…

Диана Хундертмарк ПАПИРУС КОРОЛЕВЫ НИТОКРИС

Джеймс Амбуэл ПРИШЕСТВИЕ УВХАША

Дэвид Баркер КАМЕНЬ УББО-САТЛА Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg